к цели.
«Сизифов труд! Поэты не нужны!» –
орёт душа. Сомнения на деле
подтверждены?
Что делать?
Священный глас природы
не в силах пробудить уснувшей лиры звук.
Тимур Кибиров
Силюсь взяться за перо –
ни фига, блин!
Взгляд усталый на приро-
ду направлен.
Там заросший тиной пруд
(или ряской?),
в коем думы напрочь мрут.
Супервязкой
жижей вымазан мой мозг.
Кто бы вытер…
Дело в том, что я прирос к
граням литер.
Эй, бессмертный алфавит,
ты ли топишь
мысли? Хва! Башка болит,
ноет то бишь.
Раньше, помнится, творил
чаще многих,
ныне — полный дырбулщыл! –
я у ног их.
Скоро буду, тьфу-тьфу-тьфу,
тупо славить,
чтобы вновь родить строфу/
ы. Всегда ведь
людям, пишущим про власть,
деньги, моду
(список куц), живётся всласть.
К чёрту оды!
Только красные от слёз
я закрою –
чернышевсковский вопрос
предо мною.
***
Валяюсь вялым языком,
сказать не в силах ни о ком
и ни о чём — не в силах.
Другие хвалят, матерят
и пустозвонят. Я же, я
безмолвствую уныло.
Красуюсь мёртвым языком
на глиняной табличке — сонм
червеобразных закорючек.
Мои носители во мне
теперь, а были-то вовне.
Земля людей живучей.
Лежу тяжёлым языком,
без колокола, под песком,
и жду, когда отроют.
Однако если и найдут,
то как металлолом сдадут,
решат, что вторсырьё — я.
Сижу упрямым языком
под пытками. То кулаком,
то вдруг коленом с разворота –
удар, удар… «Тащи сюда
сапёрную лопату. Да,
отрубим пальцы идиоту!»
Четыре разных языка.
Я всеми ими был, пока
не кончился творкризис.
Рад: вялость, мёртвость, тяжесть и
упрямство наконец прошли,
в столбцы переродились.
Назиданьице другу
Совершай променад почаще,
соверши променад по чаще,
где вода вдоль стволов бежит
снизу вверх, будто явь лишилась
гравитации; знай, магнит
в виде центра Земли терпимость
проявляет сугубо к тем,
кто безмозгл, статичен, нем…
Нагулявшись, присядь на грунт.
Одержимый судьбой секунд,
ты захочешь помчаться вон.
Время — деньги, которым здесь
делать нечего. Зря пленён
каждый третий призывом «Грезь
о наживе!»… Короче, Стёп,
протори-ка систему троп.
***
Вся моя одежда,
за исключением пары футболок и рубах,
купленных давно на родительские деньги, –
соткана из букв.
Моя шапка
равняется одной статье,
пуховик — шести статьям,
кофта — трём,
джинсы — четырём.
На джинсах, пожалуй, и остановлюсь.
Питаюсь я опять-таки ими,
буквами.
Всё, что ем –
если меня, конечно, не угощают, –
имеет приятный привкус типографской краски,
хотя мои тексты публикуются в интернете.
Был и неприятный момент –
я сломал зуб
об орешек в конфете
(это «ъ» попался).
Да, журналистика –
работа с сиюминутным, актуальным.
Сегодня материал читают и цитируют,
завтра он обязательно канет в информационную Лету.
Поэзия — работа с вечным,
однако за неё не платят,
во всяком случае, мне.
А ходить в обносках
и жить впроголодь –
как-то не хочется.
С детства
я мечтал зарабатывать умственным трудом,
потому что труда физического мне хватало:
приходишь после школы домой –
дров наколи,
воды натаскай.
Летом мы всегда что-нибудь строили.
Ну и за огородом нужно было ухаживать.
Благо скотину не держали –
а то когда бы я читал?
На здании библиотеки Томского госуниверситета
крупными литерами написано:
«МЫ — БУКВЫ, С НАМИ ТЕКСТ».
Мы — люди, с нами Бог,
но мы и буквы.
По последним подсчётам,
на Земле восемь миллиардов «Я».
У каждого «Я» — своё имя.
Моё имя образуют буквы
«А», «Л», «Е», «К», «С», «Н», «Д», «Р».
Схождение на да
У ба́бра гигантского мучаюсь в лапах
и не обоняю живительный запах
черёмухи-памяти. Лишь изо рта,
точнее из пасти, воняет гниеньем.
Есть фотки, конечно,
но лень им, но лень им
прошедшее строить… Das Ende. Черта.
Покамест висит лепестковая перхоть –
окончу (осталось чуть-чуть) универ хоть,
а после помилует города тигр
меня. При таком-то шикарном раскладе
во имя мечты,
возвращения ради
уйду от придурками созданных игр.
С другой стороны, ностальгия чревата
потерей реальности вне аромата.
Господь, умол-я-я-я-ю, довольно химер!
Растают ли дни, что представлены кроной,
всегда белоснежной,
никак не зелёной?
. . . . . .
Желудок зверюги бурлит по-ангарски.
Сгущаются краски.
До трапезы, значит, мгновенье осталось,
ну, самая малость…
