Голоса веков [Даниил Леонидович Андреев] (fb2) читать онлайн

Гладит предутренний ветер вечно-священные камни.

Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин.

Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны,

И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла.

Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска,

Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал.

Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка…

Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла.

Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи,

Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша,

И разноликие толпы молятся снова и снова,

К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.

Над белоснежною Меккою гибкой планеты хвост,

Дух песков накалённых и острых могучих звёзд.

Звёзды вонзают в душу тысячи звонких жал….

Благоговейный трепет сердце пророка сжал.

Слышится ближе, ближе шум непомерных крыл:

Конь с человеческим ликом россыпи неба скрыл;

Грива — белыми волнами, сам он — словно туман;

Имя коню — Молния, эль-Бохран.

Мчит пророка на север десятикрылый гонец,

Хлещет сирийский ветер, душит, и наконец,

Весь запылён пустынею, сполохами палим,

Сходит ночной наездник в спящий Иерусалим.

В уединённом храме ждут Моисей и Христос,

Вместе молятся трое до предрассветных рос.

И в выси, откуда Солнце чуть видимо, как роса,

Конь ездока возносит на Первые Небеса.

Иерархии гигантские ширятся впереди:

Между очами ангела — тысяча дней пути…

Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:

Скрывают лицо Аллаха семьдесят покрывал,

И за покрывалами — голос, как ста водопадов шум,

Как опоясанный громом и молниями самум:

— Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,

Провозглашай народам Мой истинный Аль-Коран!

Головокруженье… омут… отпрянувшие Небеса,

Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса…

Толща холодных туч… Старый кирпич стен…

Ещё не остывшее ложе и плоти свинцовый плен.

По-прежнему бдит над Меккой белой кометы хвост,

Дух песков остывающих и острых могучих звёзд.

— Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосы

Нежней королевского золота,

Тебе пажом надо стать…

Отчего ты один? Где мать?

— Титурэль мое имя. Я вышел,

Когда рассказал мне дед

О песне: он сам её слышал

И прекраснее в мире нет.

Ту песню ангелы пели

В Сальватэрре, земле святой…

Нет на свете другой мне цели,

Как дорога к стране той.

— Ты ошибся, дитя. Туда

Надо плыть по многим морям.

Попадают даже суда

То к пиратам, то к дикарям;

А когда каравелла в шторм

На подводной рухнет скале

Яйца чаек, единственный корм,

Испечёшь ты в тёплой золе.

Но нечего будет пить,

И когда оборвётся нить,

Ты обрадуешься концу.

Возвращайся ж, дитя, к отцу.

Меняются годы, несутся года и года,

Мужает упорство, духовная крепнет страда,

И встречные птицы с небесным лучом на крыле

Всё дальше и дальше манят его в путь по земле.

— Кто ты, юноша? и куда?

Благородна твоя стать,

Твои тонкие руки не знают труда,

Тебе надо рыцарем стать!

— Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером,

Как Спаситель ходил по земле,

Я достигну скорей Сальватэрры

В этом мире, лежащем во зле.

— В Сальватэрру путь долог и крут.

Далека твоя цель ю не дойти!

Византийцы в рабы продадут,

Сарацины убьют по пути.

— Но не знаю другой я цели;

Невозможен мне путь иной.

Помолись о рабе Титурэле,

О дороге его земной.

Меняются страны, несутся года и года,

Встают из-за моря империи и города,

И плачутся ветры, и волны бушуют во мгле

О пламенном хоре, которого нет на земле.

— Без оружия?! Путник, зачем

Ты бредешь в эту степь один?

Азра пала, пал Вифлеем,

По пятам спешит Саладин!

— Но к неверным проникну легче я

Без оружия и щита.

Да будут щитом мне вера моя,

Смирение и нищета.

— Э, мы тоже верили прежде,

Пока от бед и утрат

Нас хранило, подобно надежде,

Имя Конрада Монферрат.

Но погиб он — и пламень веры

Победы нам не стяжал:

Оттеснены тамплиеры,

И Тевтонский орден — бежал.

Меняется время, несутся года и года,

Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогда

И чайки, и бури, и кедры на кажлой скале

Тоскуют о хоре, которого нет на земле.

— Мир тебе, страник Аллаха!

Гостем быть удостой,

Стопы от жаркого праха

Под кровом шатра омой.

Ты стар, голова в сединах,

Но вижу твой дух — в огне.

Когда до святой Медины

Дойдешь — помолись обо мне.

— Брат! Не святыня Каабы,

Не царственный город Ислама

Не мудрость ученых арабов,

Не светоч Христова Храма

Иная жжет меня рана,

И жажда неутолима

Ни пенной струей Иордана,

Ни солнцем Иерусалима.

Уж силы мои догорели,

Но слава нищей судьбе…

Молись о рабе Титурэле,

Как я молюсь о тебе.

В песках Сальватэрры влачатся года и года,

Барханы песчаные за чередой череда,

И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,

Услушит он голос, которого ждал на земле.

Прострут ему ангелы дивную Кровь в Хрустале

Причастье и радость для мира, лежашего в зле,

Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,

Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват.

И будут сходить от обители по ледникам

Народоводители к новым и новым векам,

Пока на земле хоть один еще есть пилигрим,

Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.

Мне радостно обнять чеканкой строк,

Как влагу жизни — кубком пира,

Единство цели, множество дорог

В живом многообразье мира.

И я люблю — в передрассветный миг

Чистейшую, простую негу:

Поднять глаза от этих мудрых книг

К горящему звездами небу.

Как радостно вот эту весть вдохнуть —

Что по мерцающему своду

Неповторимый уготован путь

Звезде, — цветку, — душе, — народу.

Бор, крыши, скалы, — в морозном дыме.

Финляндской стужей хрустит зима.

На льду залива, в крутом изломе,

Белеет зябнущих яхт корма.

А в Ваммельсуу, в огромном доме,

Сукно вишнёвых портьер и тьма.

Вот кончен ужин. Сквозь дверь налево

Слуга уносит звон длинных блюд.

В широких окнах большой столовой —

Закат в полнеба, как Страшный суд.

Под ним становится снег багровым

И красный иней леса несут.

Ступая плавно по мягким сукнам,

По доскам лестниц, сквозь тихий дом

Подносит бабушка к страшным окнам

Меня пред детски-безгрешным сном.

Пылая, льется в лицо поток нам,

Грозя в молчанье нездешним злом.

Он тихий-тихий… И в стихшем доме

Молчанью комнаты нет конца.

Молчим мы оба. И лишь над нами,

Вверху, высоко, шаги отца:

Он мерит вечер и ночь шагами,

И я не вижу его лица.

Его любил я и качал,

Я утешал его в печали;

Он был весь белый и урчал,

Когда его на спинку клали.

На коврике он долго днем

Сидел притворно неподвижен,

Следя пушинки за окном

И крыши оснеженных хижин.

Читался в бусинках испуг

И легкое недоуменье,

Как если б он очнулся вдруг

В чужом неведомом селенье.

А чуть я выйду — и уж вот

Он с чуткой хитрецою зверя

То свежесть через фортку пьет,

То выглянит тишком из двери.

Когда же сетки с двух сторон

Нас оградят в постельке белой,

Он, прикорнув ко мне, сквозь сон

Вдруг тихо вздрогнет теплым телом.

А я, свернувшись калачом,

Шепчу, тревожно озабочен:

— Ну, что ты, Мишенька? о чем?

Усни. Пора. Спокойной ночи.

И веру холил я свою,

Как огонек под снежной крышей,

О том, что в будущем раю

Мы непременно будем с Мишей.

Она читает в гамаке.

Она смеется — там, в беседке.

А я — на корточках в песке

Мой сад ращу: втыкаю ветки.

Она снисходит, чтоб в крокет

На молотке со мной конаться…

Надежды нет. Надежды нет.

Мне — только восемь. Ей — тринадцать.

Зов на прогулку под луной

Она ко взрослым повторила.

И я один тащусь домой,

Перескочив через перила.

Она с террасы так легко

Порхнула в сумерки — как птица…

Я ж — допиваю молоко,

Чтоб ноги мыть и спать ложиться.

Куда ведет их путь? в поля?

Змеится ль меж росистых трав он?

А мне — тарелка киселя

И возглас фройлен: «Шляфен, шляфен!»

А попоздней, когда уйдет

Мешающая фройлен к чаю,

В подушку спрячусь, и поймет

Лишь мать в раю, как я скучаю.

Трещит кузнечик на лугу,

В столовой — голоса и хохот…

Никто не знает, как могу

Я тосковать и как мне плохо.

Все пламенней, острей в груди

Вскипает детская гордыня,

И первый, жгучий плач любви

Хранится в тайне, как святыня.

Есть кодекс прав несовершеннолетних:

Крик, драка, бег по краю крыш, прыжки,

Игра с дождем, плесканье в лужах летних,

Порт из камней, из грязи — пирожки.

О покорителях морей и суши

Читать, мечтать и намечтавшись всласть,

Перемахнуть через заборы, красть

В саду зеленые, сырые груши

И у костра смолистого, в ночном,

Когда в росе пофыркивают кони,

Картофель, обжигающий ладони,

Есть перед сном — прохладным, свежим сном.

Мы — мальчики: мы к юному народу

Принадлежим и кровью и судьбой.

Бывает час, когда мы не на бой,

Но для игры зовем к себе природу,

С малиновками беглый свист скрестя,

Баюкаясь на сочных травах мая

Иль брызги блещущие поднимая

И по песку горячему хрустя.

Текут года, нам не даруя дважды

Беспечных лет восторг и широту,

Но жизнь щедра, и в жизни ведал каждый

Хоть раз один живую щедрость ту.

Милый друг мой, не жалей о старом,

Ведь в тысячелетней глубине

Зрело то, что грозовым пожаром

В эти дни проходит по стране.

Вечно то лишь, что нерукотворно.

Смерть — права, ликуя и губя:

Смерть есть долг несовершенной формы,

Не сумевшей выковать себя.

Вижу, как строится, слышу, как рушится.

Все холодней на земной стезе…

Кто же нам даст железное мужество,

Чтобы взглянуть в глаза грозе?

Сегодня с трибуны слово простое

В громе оваций вождь говорил.

Завтра обломки дамб и устоев

Жадно затянет медленный ил.

Шумные дети учатся в школах.

Завтра — не будет этих детей.

Завтра — дожди на равнинах голых,

Месиво из чугуна и костей.

Скрытое выворотится наружу.

После замолкнет и дробь свинца.

И тихое зеркало в красных лужах

Не отразит ничьего лица.

Есть праздник у русской природы:

Опустится шар огневой —

И будто прохладные воды

Сомкнутся над жаркой землей.

Светило прощально и мирно

Алеет сквозь них и листву,

Беззнойно, безгневно, эфирно, —

Архангельский лик наяву.

Еще не проснулись поверья,

Ни сказок, ни лунных седин,

Но всей полнотой предвечерья

Мир залит, блажен и един.

Росой уже веет из сада

И сладко — Бог весть почему,

И большего счастья не надо

Ни мне, ни тебе, никому.

Ни грядущая тьма, ни былое

Не зальет эти мирные дни

На извилинах чащ, где смолою

Золотятся янтарные пни.

Что звало, и звучало, и снилось,

Все сбылось в этом старом бору,

Как подарок, как мудрость и милость,

Для которой я жил и умру.

Даниил Андреев Голоса веков

(1906–1959)

Палестинская мелодия

Серебряная ночь пророка

Титурель

1

2

3

4

* * *

Восход души

* * *

Игрушечному медведю, пропавшему при аресте

* * *

* * *

* * *

* * *

Лесная кровь

* * *

* * *

Оглавление