Так вот, едва перенесшись с адского московского мороза в теплое фойе клуба, я почувствовал, как таблетка начала действовать. Мой первый трип был совершенно ни на что не похож – не было ни эйфории, ни легкости, ни нежности. Меня даже не мазало. Не знаю, употребляют ли еще это слово – мазало – но явление, уверен, по-прежнему существует доколе в мире производятся колеса и димыч. Это как оргазм, длящийся пару часов – глаза закатываются, по коже проходит дрожь, хочется раздеться и всем телом скользить по шелковому белью бесконечной двуспальной кровати, изредка бросая взгляды на собственное отражение в зеркальном потолке. Вместо всех этих прелестей я просто на время утратил способность воспринимать чужие слова. То есть, слова-то я слышал – но только каждое в отдельности – сложить же из них предложение решительно не удавалось.
Обдолбанный, я стоял среди всего этого калейдоскопа блестящих предметов и тщеславных ухмылок, когда ко мне подошла Катя – подруга из универа. Она ужасно мне нравилась: высокая голубоглазая блондинка, изящная и тонкая как струна, всегда доброжелательная и улыбчивая, но без всякой телочьей слащавости и хорошести. Она была прелестна. Впрочем, яйца я к ней не подкатывал – в нее был влюблен старина Гнус.
– Привет, Марк! – обрадовалась она мне.
– Привет, Кать!
– @#$%? – ее слова, подобно леттристскому стиху, слились в набор звуков.
– Что? – удивленно переспросил я.
– @#$%!
– Что? – я, действительно, никак не мог зацепиться за смысл сказанного.
– @-#-$-%! – произнесла она по слогам.
– Что-что!? Слушай, я не понимаю…
– Ладно, все с тобой ясно, – с разочарованным видом похлопав меня по груди, она нырнула в толпу и исчезла.
Пригорюнившись, я присел у барной стойки, заказал водки и закурил сигарету. В то время все молодые люди курили Парламент Лайтс, стоивший сорок рублей за пачку, или, в крайнем случае, Кент, который стоил рублей на десять дешевле и воспринимался мной как апогей демократичности – этакий нарочитый вызов всему лакшери дискурсу – типа «эй, посмотрите все, какой я рубаха-парень». «Кури Парламент и не выебывайся, чертов хиппи!» – кричало все мое естество при виде таких персонажей. Те же, кто курил какие-то третьи марки (исключая разве что телок, куривших Вог), и вовсе вызывали искреннее недоумение и казались почти инопланетянами. Завидев таких чудаков, я идентифицировал их как народ, тех самых, что наступают друг другу на ноги в трамваях, смердят и лезут везде без очереди – тех самых понаехавших и понаостававшихся – вынужденное неудобство, с которым приходилось мириться. Власть бренда в условиях информационного общества была столь сильна, что для иных становилась реальной проблемой и определяющим жизненным фактором. Однажды, ботаник с моего курса даже пожаловался в сердцах, что стесняется приходить в курилку со своей пачкой чего-то там.
– Ты че, белены объелся!? – осадил я его. – Как можно быть таким конъюнктурным? Чтоб не смел больше стесняться. Понял?!
– Понял, – грустно вздохнул он.
Быть жутким снобом, но при случае делать вид, что ты простой парень или простая девчонка – было еще одной характерной чертой уродов вроде меня.
Тем временем передо мной появилась стопка. Я нехотя опрокинул ее, затушил в большой металлической пепельнице сигарету и поехал домой.
2
Класса с восьмого я жил с мыслью, что буду поступать на факультет журналистики МГУ. Не то что бы я мечтал стать журналистом, просто мама всегда хотела, чтобы я пошел именно в Московский университет, а на журфаке уже училась моя сестра и дорожка вроде была проторена. К тому же с детства считалось, что у меня есть способности к письму, а филологический факультет казался чем-то уж слишком феминным. Об аде вступительных экзаменов я еще не задумывался и знал только, что, когда придет время, каким-то образом буду студентом журфака. Подумаешь, рассуждал я, что может быть страшного в этих вступительных экзаменах – поучу пару недель, да и сдам все – собраться только подпоясаться.
Школьное образование после шестого класса я всегда считал пустой тратой времени – куча лишней информации, которая мне вряд ли пригодится в жизни. Ну, может, кроме истории и литературы. Учителя, очевидно, разделяли это мнение и не докучали мне своими предметами, не глядя ставя «удовлетворительно».
Наступил май 2002 года, занятия в экстернате, где за год я закончил десятый и одиннадцатый классы, подходили к концу. Не то чтобы я сильно напрягался – все происходило само собой. Я просто ходил иногда на пары и являлся на экзамены, где нам почти официально разрешали списывать. Как показала практика, этого было достаточно, чтобы получить аттестат без троек. О школе уже можно было забыть, раз и навсегда перевернув эту страницу.
