по-своему трагична, но по-своему и справедлива.
– А как же «Осведомитель» и его герой? – спросит внимательный читатель.
И осведомителя, и стукача сюда приплюсуем! Но только как гримасу века, которая при свете солнца, свечи или яркой лампады стирается, пропадает…
На свет лампады летит и наш мир: погибая, как мелкая мошка и воскресая для новой жизни.
Мир погибает – человек остаётся. Парадокс? Нисколько! Ведь человек, вписанный в анналы высокой прозы, бессмертней немеющего мира.
«Вещи и дела, аще не написании бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевлении…»
Так начал Иван Бунин великую «Жизнь Арсеньева», повторив и слегка переиначив слова поморского старца Ивана Филиппова.
Этим же хочу закончить и я.
Осталось напоследок ответить на каверзный вопрос: станут ли повести Бажиной близки и необходимы современному читателю?
Не знаю, не мне решать.
Я вот прочитал и не пожалел.
Борис Евсеев
Ангелина
Повесть
– Ангелина! Имя-то у тебя какое ангельское… Ты одна приехала?
– Ага.
– Нет, ты не одна. Ты – с Богом!..
Они почему-то радуются, и Ангелина, щурясь от солнца, готова радоваться вместе с ними. Хотя ехала она сегодня в этот знакомый ей монастырь почти без радости – не было её больше, этой радости, улетучилась. Вместо радости привезла она сюда болезнь, слабость и усталость. И какое-то навязчивое, непреодолимое желание спать.
Но её попутчицы из разных городов здесь впервые, и они в восторге, им всё нравится, и Ангелина им нравится.
– Ангелина, ты к святыне приехала?
– Ага. К святыне.
И заодно за покаянием. И за исцелением. И за благословением. Вот как много всего надо успеть здесь, в этой тихой обители, где мест на всех паломников не хватает. И хотя она здесь не в первый раз и даже не во второй, ей кажется, что в первый, как несколько лет назад. И она должна, как обычно, занять очередь у кельи своего духовника.
Знакомый силуэт колокольни. Храм с подновлёнными куполами, братский белёный корпус, а чуть поодаль, почти у выхода из монастыря – гостиница для паломников. Трапезная. Клумбы, цветники. Всё здесь, у входа, прибрано. Там же, за хозяйственными постройками, – свалка: инструменты, доски, кирпичи, остатки крестов, разбитые надгробия, тележки, вёдра и лопаты. Так здесь было всегда. Всегда что-то делают. И где-то там же, чуть дальше, – туалет для паломников – деревянный, покосившийся, неубранный, с очками, как на автостанции. У монахов отхожие места свои, отдельные, приличные. У них всё своё. Братии прибавилось здесь за эти годы, и паломников прибавляется.
Ангелина и её попутчицы располагаются на поляне рядом с монастырём. Всё же вечером их, может быть, пустят переночевать в гостиницу. А здесь, на поляне, можно пока отдохнуть после длинной монастырской службы, перекусить и приготовиться ко всенощной. Они достают пирожки с капустой и грибами, варёную картошку, огурцы, и у Ангелины тоже есть с собой кое-что.
– Ангелина, а что ты такая бледная? Приезжай ко мне, я буду тебя молоком поить!
– Ангелина! Как хорошо с тобой!
– Ангелина! Мы с тобой вместе пойдём по святым местам! И в Дивеево поедем, и в Пюхтицы, и в лавру! С тобой хорошо и легко, я знаю! С преподобным преподобен будеши!..
И это при том, что внешность Ангелины была совсем не ангельская. Невысокая, немного угловатая, плотная, сероглазая, с вытянутым лицом, да ещё приобретшая в последнее время сутулость, могла ли привлечь внимание?
Ангелина! Что ты теперь собираешься делать? – этот вопрос она уже задаёт себе. И не знает ответа. Не знает, потому что этого ответа с некоторых пор не существует.
А вопросов стало больше. Казалось бы, должно быть наоборот. Казалось бы, вот теперь и нашла, вместе с истиной и духовной благодатью, мир в душе и успокоение. И начала жить тихой, благочестивой, спокойной жизнью, стараясь соблюдать заповеди и посещать богослужения в уже открывшихся после долгих лет атеизма храмах.
В их городке, провинциальном и бедном, таких храмов было несколько.
Советское время позади. Сейчас – ходи себе спокойно и езди, куда захочешь. Ходи в храмы. В тюрьму не посадят. И креститься можно открыто, и книжки духовные читать, с работы не выгонят, говорила её знакомая. Карьера не пострадает, даже наоборот, сложится успешнее, если, конечно, можно говорить в их городе о какой-то карьере. «Наступило и наше время, – говорила приятельница. – Теперь всё будет по-другому».
И у Ангелины точно всё пошло по-другому.
Городок их – в пяти часах езды от Москвы, в области, соседней с Московской, но в Москву она ездила редко. И училась поблизости от дома, в областном центре. В Москву ехали и стремились многие, но у Ангелины почему-то был страх перед этим огромным городом. Казалось, там так легко затеряться и пропасть, в этом Вавилоне, в этом Содоме, как называл столицу духовник Ангелины отец Нил.
И хотя открывались храмы, а партийные чиновники постепенно меняли свои кресла на
