рождения – «ровесник века» как он называл себя сам, а вслед за ним и все присутствующие. На трёх праздничных богослужениях обычно присутствовали человек 15 – 20, так как доставка «инициативной группы» требовала усилий значительного числа помощников и помощниц.
Общественным транспортом служил трелевочный трактор с прицепленной к нему колесной телегой, в которую складывали сено, зимой ещё и одеяла, и с шутками, а иногда и песнями, ехали «в крёсный ход», как любил выражаться леспромхозовский тракторист Валера, возивший прихожан по этому маршруту каждый год.
Действительно опасным и трудным был обратный путь. Как не убеждали Валеру путешественники, среди которых была и его 75 летняя мать, неистовое религиозное чувство заставляло тракториста «исполнить праздник» – то есть выпить припасенную заранее поллитру самогона – «первача», искусством изготовления которого он искренне гордился. И без того ухабистая лесная дорога превращалась в таком случае в аттракцион «американские горки», а благостные прихожане нет-нет, да потчевали своего перевозчика «Валеркой—антихристом» и «анафемой».
К вящему удивлению Сашки, служили отец Серапион и баба Нюра каждый день – с 6 до 9 утром и с 5 до 8 вечером. На Сашкин вопрос зачем так часто, отец Серапион ответил: «Ну вот топить же каждый день нужно. Если не топить – выстынет, потом нагревать долго».
Но чего больше всего не ожидал от себя столичный тусовщик Алекс – завсегдатай Московских Sexton и Arbath Blues Club и питерского TaMtAm’a, это что две недели в лесной глуши, в абсолютной тишине и по большей части наедине с собой придутся ему настолько по вкусу. И еще больше, что это гармоничное слияние со средой не потребовало от него ровным счетом никаких усилий!
Неразговорчивый, спокойный и какой-то бестелесный, отец Серапион казалось сам был частью царившего здесь покоя и гармонии. За богослужением он не «возглашал» громогласно, как это потом увидел Сашка в больших московских храмах, а как бы приглашал спокойным ровным голосом: «Миром Господу помолимся…».
Кроме двух часов в сутки отведённых на приём пищи – дневной трапезы в 12 и вечерней в 21, отец Серапион непрерывно что-то делал: готовил в лесу или колол дрова, чинил упряжь, «обряжал» статного, несмотря на почтенный (почти 20-летний) возраст, коня, переплетал и реставрировал древние книги или просто стирал, готовил и убирался – работы ему всегда хватало и делал он ее так, как Сашка больше не видел никогда в жизни: не торопясь, но очень быстро и спокойно. Любой инструмент, попадавший к отцу Серапиону в руки был продолжением его рук. Не было такой работы, которая бы раздражала его или была ему в тягость.
Ещё интересной особенностью отца Серапиона была его манера отвечать на заданный вопрос. Когда Сашка спрашивал его что-то, он поднимал указательный палец вверх и говорил с легкой полуулыбкой и кивком головы: «Угу.» После этого «ответа» проходило несколько часов или даже сутки. Отец Серапион неожиданно беззвучно появлялся около Сашки, делавшем какую-то очередную работу с некоторым «принуждением себя» и отвечал на заданный вопрос афористично, емко и так, что его ответы запоминались на всю жизнь.
Как-то раз Сашка спросил, почему его не раздражает ни какая работа и как найти дело своей жизни. Отец Серапион ответил своё обычное «Угу» и куда-то ушёл. На следующий день он дал Сашке лучковую пилу с крупными зубьями и попросил спилить нависший над церковной оградой вяз, засохший от какой-то болезни и грозивший падением. Вяз был не более 30 сантиметров в диаметре, но пилился очень тяжело – собственно название он получил не зря. Неожиданно оказавшийся за спиной отец Серапион сказал: «Дай-ка я». Взял пилу и начал пилить легко и с настолько явным удовольствием от процесса, что Сашка залюбовался его короткими сильными и точными движениями. Завершив в 10 минут работу, на половину которой у Сашки ушёл битый час с размышлениями о fuckin’ вязах и fuckin’ пилах, отец Серапион встал, стряхнул опилки с грязного «рабочего» подрясника, в котором он ходил всегда, когда находился вне церкви и сказал: «Понимаешь, Сань, просто любое дело надо полюбить. Делать с любовью. Вот ты сейчас эту несчастную деревяшку прям ненавидел. И все силы потратил на свою ненависть. А то, что ты готов любить у тебя где-то далеко. На островах каких-то».
На этом месте Сашка вздрогнул и пристально посмотрел в большие, глубоко посаженные и какие-то ясные глаза отца Серапиона. «А вы о куда про остров знаете?» «Да ничего я не знаю, это я так для примера сказал, чтоб ты понял.»
Дело в том, что что за минуту до прихода отца Серапиона, Сашка действительно сел в изнеможении у недопиленного вяза, закрыл глаза и попытался расслабится классическим приемом аутотренинга – представил себя лежащим на пляже, на тропическом острове и т.д.
«А любить это всегда здесь и сейчас, —продолжил отец Серапион, – С любовью любое дело делать легко. Это же про главное дело в жизни. Чем угодно заниматься можно. Главное – это дело полюбить».
Вроде бы слова
