И нас качают те же волны [Лидия Луковцева] (fb2) читать онлайн

Лидия Луковцева И нас качают те же волны

Кто-то теряет, а кто-то находит

Городской зять подарил Федотычу на день рождения спиннинг. Роскошную игрушку: одноручный – для ловли с лодки, с инерционной катушкой, удилище – с пробковой ручкой, набор блесен разных форм и размеров. В рыбацком селе Ватажное спиннингом сейчас никого не удивишь, но подарок пришелся по душе Федотычу, и душа требовала его опробовать. Да и жена просит судака – котлет налепить судачьих («судочьих», как говорят волжане) – праздник за праздником в мае. Для судака сейчас самое время, у него в канун нереста – жор.

Федотыч был на реке, когда только начинало сереть: утренний клев на спиннинг хорош в предрассветной мгле, потому как первая кормежка у клыкастого начинается затемно и продолжается до восхода солнца.

У каждого рыбака – свои убеждения и своя правда. Кто-то ловит на большой глубине и сильном течении под мостом, кто-то предпочитает тихие места с замедленным течением, мелководье, на ямах и завалах, кто-то – поближе к берегу, на участках, поросших камышом и осокой, в местах у притопленных деревьев, где плотное песчаное дно (судак не любит намуленного дна и грязной воды). Согласны рыбаки в одном: по реке нужно перемещаться, обловить несколько мест. Если поймал подряд пару мелких рыбешек, крупной рыбы здесь не жди: судак по весне собирается в стаи и охотится на малька, и размер рыб в стае примерно одинаков.

Федотыч сменил несколько мест, поймал пару бершей и решил попробовать поближе к берегу, у камышей. Бросил якорь, дал лодке отойти метров на десять и начал сбрасывать леску. Почувствовав, что блесна достигла дна, начал вращать катушку, подтягивая ее. Потом снова дал блесне опуститься, снова подтянул – блесна должна двигаться скачками, тогда рыба атакует ее. При очередном подъеме удилища ощутил легкий толчок: поклевка!

Подсеченного судака нельзя вываживать, его надо тащить как можно быстрее. Федотыч, рыбак с младых ногтей, знал, что при малейшем ослаблении лески клыкастый кидается за камни, топляки и коряги, откуда его редко удается вытащить, да что-то замешкался. Все же начал тащить, рыба отчаянно сопротивлялась, упертый рыбак не сдавался. В результате их борьбы всплыла здоровенная затопленная коряга, зацепившаяся за камыши, и, покачавшись у лодки, медленно поплыла по течению. Наконец, при очередном рывке почувствовал тяжесть. Судак, как правило, идет почти без сопротивления, иногда кажется, что тянешь корягу, и только возле поверхности воды делает несколько сильных рывков. Похоже, судачище был знатный, килограммов на шесть, как минимум.

Узнать этого Федотычу так и не довелось: рядом с показавшейся над водой рыбиной всплыло еще что-то, и азартный мат застрял у мужика в горле. Жизнь проживший на реке, он уже в следующую секунду понял, что это «что-то» – утопленник: приходилось с мужиками их вытаскивать. Но тут его почему-то оторопь взяла.

Ясно было, что мужик и, видно, недолго плавал – одежда не зимняя. Можно было понять, что в тренировочном костюме, темное что-то, но не пиджак и не свитер. Понятно было и то, что помогли ему утонуть: в одежде не купаются, да и не сезон еще купаться, а рыбаки на реку потеплее одеваются. Можно было бы предположить, что молодежь, перепив, поехала на катере освежиться да перевернулись. Но за последние недели по телевизору ни о каких таких происшествиях не передавали.

Но главное, что сразу же заметил рыбак, вмятина на голове утопленника: лицом вниз, не сильно короткие волосы вода раздвигает, кровь уже отмылась, но по вмятине можно судить, что хорошо его приложили. Мысли пронеслись в голове молнией, но долго потом стояла в глазах у Федотыча эта картинка! После даже в церковь сходил, свечку поставил за упокой души неизвестного убиенного.

А в тот момент – спиннинг выпал из ослабевших рук мужика и ушел под воду вместе с судаком, а в голове вихрем завертелись мысли. Вспомнилось, как мытарили их всевозможные представители закона, когда приходилось с мужиками вытаскивать жмуриков из реки, сколько пришлось ездить в город по повесткам на собеседования-допросы, сколько писать показаний-объяснительных! Так там их было сколько свидетелей, а здесь он один!

Федотыч вытащил якорь, отбуксировал свою находку на течение. Но незнакомец все никак не хотел уплывать, жался к борту лодки. Рыбак подтолкнул его веслом, перекрестил вослед:

– Прости, друг! Тебе уже все равно, а мне жизнь долго отравлять будут!

Жене предъявил двух пойманных бершиков, буркнул, что утопил спиннинг – судак крупный попался, оплошал. Та, видя, в каком расстройстве пребывает супруг, зудеть не стала, что само по себе уже было достойно удивления.

* * *

Начало сентября в этом году в Шахтерском было удивительным – теплые, золотые стояли денечки. Только вот на душе у Надежды было совсем не солнечно. Уже год, как они с Юркой живут вместе, с тех пор, как муж, застав в неподобающем виде любимую супругу и своего приятеля в супружеской постели, молча собрал пожитки и ушел из дому. И за все это время – никаких подвижек! Как жили в гражданском браке, а, называя вещи своими именами, сожительствовали, так и продолжали. Разве что Надежда, поспешившая подать на развод, получила законное право приводить Юру, ни от кого не прячась. А потом и поселить у себя.

У Нади все более крепла мысль, что любимый просто кантуется у нее. Что не жить – бесплатная жилплощадь, отличное питание и прочий уход (Надя была хорошей хозяйкой), а также секс, тоже бесплатный и гарантированно гигиеничный. Несколько ее слабых попыток провентилировать вопрос и прийти к какой-то конкретике, успехом не увенчались: Юрик эти попытки пресек – где шуткой, где поцелуем, а где и окриком.

А она его любила, так, как никогда не любила мужа. Муж был старше на двенадцать лет, и прост, как три копейки. Надя с ним скучала. Замуж пошла потому, что возраст поджимал, она хорошо погуляла, и надо было определяться. Парень ей подвернулся симпатичный, и у него на лбу было написано, что – порядочный. Хорошо, детей не завели, детей рожают от любимых.

А Юрка, наоборот, моложе нее на десять лет. Ему хорошо за тридцать, ей, стало быть, хорошо за сорок. И разницу эту не скроешь, как ни старайся – она крупной комплекции, дородная, не чета нынешним субтильным доходяжкам. Но они могут и в джинсы влезть, и лосинами обтянуться, и юбкой лишь срамное место едва прикрыть. Она, конечно, и в блондинку красится, и макияжится, но, когда рядом идут, видно, что тетка намного старше. Хотя Юрик – тоже амбал хороший, бывший десантник.

Когда она только заикнулась о ребенке, о том, что возраст у нее весьма и весьма критический, любимый ухмыльнулся:

– У меня-то – не критический! Я еще не созрел для отцовства! А вздумаешь схимичить – уйду сразу, а то и уеду куда подальше. Будешь алименты издалека получать. Тебе это надо?

Ей этого было не надо. Похоже, Бог наказывал ее за бывшего мужа, и мерилось ей той же мерой. Но отказаться от Юрки было выше ее сил!

Она не переставала удивляться благородству бывшего мужа и его житейской глупости – никаких претензий на квартиру, на имущество, что вместе наживали: ушел – отрезал – вычеркнул! Жил в съемной квартире. Правда, был у него в маленьком поволжском городке Артюховске наследственный дом – деревяшка, червями источенная. Каждую весну он уезжал туда в отпуск, рыбачить. Мужики – соседи и из его бригады – ждали возвращения Сергея, как дети новогоднего праздника: всех воблой угощал. Надежде это было без разницы, к рыбе она была равнодушна.

Хотя Юрке всякие душевные тонкости были не свойственны, но и жлобом он не был. Когда Надя попробовала подъехать к милому с идеей регистрации («зарегистрируемся, пропишу у себя»), тот, свинья, расхохотался:

– Так мне ж не требуется! Я у мамы прописан, и ее единственный сынок.

Все чаще одолевали Надю безрадостные мысли.

Юрик отсыпался после ночной смены в шахте, у нее был выходной. Позавтракала, перемыла посуду и спустилась на второй этаж к почтовым ящикам – взять телепрограмму, пока не сперли. В программу был вложен конверт. В подъезде темновато, не разобрать – от кого, но почерк, вроде бы, незнакомый. Надежда поднялась в квартиру, в кухне у окна посмотрела – из Артюховска, но не Сергея рука, чужая. Отчего-то екнуло сердце. Вскрыла письмо, прочитала, раз, потом другой…

Писал артюховский сосед и дружок мужа – Николай: о странном отъезде Сереги, его молчании. Объяснял, что долго не решался написать ей, знал, что развелись, но больше некому: ни нового адреса Сергея не знает, ни точного названия организации, где он работает. На деревню дедушке писать? Дом стоит закрытый, ключи не оставил, телефон – «вне зоны»… Не могла бы она узнать, доехал ли благополучно, жив-здоров ли и почему молчит, вестей не подает?

Надя вспомнила, что в конце мая к ней приходили двое ребят из бригады Сергея. Они знали, конечно, что супруги разбежались и даже развестись успели, и что Сергей здесь не живет, но уже две недели назад он должен был выйти из отпуска на работу. В бригаде ждали: мало ли, с билетами туго. А может, приболел, а может, загулял – познакомился с какой-нибудь бабенкой. Но в таких случаях люди телеграмму посылают. Бригадир попросил ребят сходить к хозяйке, у которой Серега снимал жилье. Та тоже ничего не знала, все вещи на месте. Уволят, конечно, мужика, в связи с невыходом на работу, и на репутацию его не посмотрят, только все это абсолютно на Сергея не похоже. Может, Надежда что-то знает?

Надя немногочисленных друзей бывшего мужа видеть не могла – понимала, что они знают всю их подноготную и винят ее. К тому же, еще не совсем остыла после размолвки с Юриком, а потому раздражилась и облаяла мужиков как хотела. Не знает и знать не желает! Ей дела нет, что там стряслось с этой бестолочью несчастной, с ним всегда что-то происходит!

Тут уж она перегнула палку, конечно: бестолочью он не был, и ничего такого, из ряда вон выходящего, с ним не происходило. Выскочив за дверь, мужики, кроме нецензурных слов, вспомнили только одно приличное: мегера.

Юрка, который во время этой сцены благоразумно носа из спальни не высунул, потом сказал изумленно:

– Ну ты и стерва! Чем муж тебя так уж допек? Чего взбесилась?

А она и сама тогда не понимала, зачем и почему! Только сейчас, прочитав письмо, начинала понимать. Вернее, не умом понимать, а сердцем, инстинктом. Что-то вдруг с ней случилось, ее прорвало – за всю свою довольно долгую и довольно непутевую жизнь она так не плакала. Сердце ей сказало, что Сергея уже нет на этом свете. Она захлебывалась рыданиями, подвывала, слез не вытирала, только сморкалась в кухонное полотенце.

Из спальни вылетел очумевший Юрка, тряс ее, пытался добиться хоть слова. Надя протянула ему письмо, пыталась объяснить, но не могла. В тот момент со слезами выплескивалось подавляемое в себе чувство вины (в сущности, была она неплохим человеком), жалости к мужу, которого не любила и которому полтора десятка лет отравляла жизнь, по причине этой своей нелюбви. Холила и лелеяла в памяти каждый его промах, недостаток, раздувала в ссору любой конфликт, чтобы потом жаловаться соседкам и подругам, какой недотепа и дебил ее муж. Бабы согласно кивали, а в ее отсутствие перемывали ей кости, изо всех сил сочувствуя Сергею. У них было больше оснований жаловаться на своих мужей – пьянчуг, драчунов и лодырей.

А еще – испытывала она странное чувство обиды. Вычеркнув мужа из своей жизни и строя новое счастье, где-то в уголочке души Надя таила уверенность, что, как бы ни сложилась ее жизнь в дальнейшем, Сергей всегда будет к ее услугам, поймет и простит. Такой запасной аэродром. Королева и верный до гроба рыцарь. А рыцарь ее надежды разрушил, предал ее. Хотя он и был ей верен… до гроба?

Надя была человеком действия, а не только эмоций. Когда лимит слез на ближайшее время был исчерпан – слезные пазухи перестали выделять жидкость – она, отрыдав и отсморкавшись, кинула мокрое полотенце в бельевую корзину и пошла приводить себя в божеский вид.

Действовать надо было незамедлительно.

* * *

В шахтоуправлении с баламутной зареванной бабенкой никому не хотелось связываться. Секретутка (секретарь-референт, елки-палки!) зашла в кабинет к заму генерального директора, вышла и сообщила, что Надежде нужно спуститься на второй этаж, в кадры. Там она может изложить свою проблему директору по работе с персоналом, поскольку кадры находятся в его ведении.

Кадровик, выслушав Надю и пощелкав мышкой компьютера, сообщил, что Бельцов С.М. уволен с 6-го мая за длительный прогул, а отосланная заказным письмом, согласно законодательству, трудовая книжка вернулась по причине выбытия означенного Бельцова с постоянного места жительства. Надя вспомнила, что в июне почтальонша приносила заказное письмо на имя Сергея, а она отказалась его взять.

Бельцов у них теперь не работает, и чего, собственно, хочет от них гражданка… э-э-э… (заглянув в пропуск) Бельцова? Найти ее экс-супруга? Так это дело полиции, и прямой ей путь туда. Надя совала ему письмо Николая, пыталась втолковать, что одно дело, когда на розыск подает бывшая жена, и совсем другое, когда солидная организация разыскивает пропавшего работника, неоднократно награждаемого, между прочим, грамотами, премиями и ценными подарками.

Кадровик (тьфу, прости господи, директор по персоналу), наивный, думал, что размеры и солидность, даже официальная роскошь его кабинета, подавят разболтанную надеждину психику, как обычно бывало с работягами, попадавшими в эти апартаменты, а затем выскакивавшими из них дрессированными зайчиками. Он не понял сначала, кто к нему пожаловал в образе дебелой простоватой крашеной блондинки в мини-юбке и кислотной майке канареечного цвета, с затерявшейся между могучих грудей надписью «Love», под расстегнутой ветровкой.

Секретарша ловила тренированным ухом звуки различных частот и окраски, доносящиеся из кабинета: гул урагана, рев бегемотихи, трубное сморкание. Она голову ломала, почему Игнат Гафурович не вызывает охрану. Сунувшись на выручку шефу, со стаканом воды на подносе, успела увидеть: бабища в кресле привалилась башкой к груди начальника и сморкается в его платок, а оный начальник, стоя над креслом с теткой, гладит ее по крашеным патлам.

Шеф, услышав звук открываемой двери, не прерываясь, величаво махнул свободной дланью: изыди, мол! Через какое-то время высокочастотные звуки стихли, и в щель предусмотрительно неплотно прикрытой секретаршей двери стало доноситься приглушенное гипнотическое бормотание Игната Гафуровича – профессионала высокого класса, как говорится, зубы съевшего на усмирении локальных мятежей и подавлении воли инакомыслящих в стенах этого кабинета.

После почти часового пребывания в кадровом святилище, тетка вышла, досмаркиваясь в шефов шелковый, с вензелем, 50-долларовый платок. Одарив восседавшую за секретарским троном анорексичную блондинку мокрым победным взором, она выплыла из «предбанника», активно двигая туго обтянутыми мини-юбкой «булками». Нет, караваями, которые, доведись такие выпечь, вполне могли бы претендовать на место в Книге рекордов Гиннеса, как образец гигантомании.

Распаренный шеф вышел в «предбанник», утираясь свежим платком. Секретарша глядела с молчаливым вопросом.

– Меня сегодня нет… Знойная женщина!..

– Мечта поэта?

– Поэта – может быть, но для старого кадровика – слишком… вулканична!

– Какие распоряжения?

– Ну… какие… Подготовь запрос в полицию.

* * *

А в это время в далеком Артюховске на песчано-галечном, замусоренном берегу Волги, усеянном осколками стеклянных и целыми, но мятыми пластиковыми бутылками, проистекала драка.

Дрались два парня. Один – высокий, стройный, темноволосый. Перед дракой он, видимо, искупался, поскольку голова его была мокрой, промокли и джинсы в районе плавок. Второй – чуть пониже ростом, коренастый, русоволосый. Похоже, он появился на берегу с той же целью – искупаться, но осуществить ее не успел. Судьба организовала ему встречу с темноволосым, к которому в плане купания она была более благосклонной.

Сентябрьскими купаниями в Поволжье никого не удивишь. Случаются дни, когда термометры фиксируют почти июньскую температуру, и, хоть водичка становится прохладней и поток жаждущих окунуться редеет, но не иссякает совсем. По случаю буднего дня берег был довольно пустынным. Немного поодаль от места драки рыбачили рядышком дедок и женщина, окруженные десятком без малого котов, да недалеко от берега с лодки – еще один мужичок. На корме в лодке тоже можно было разглядеть рыжего котяру.

Береговые коты, обложившие рыбаков, установившийся за годы порядок знали и вели себя дисциплинированно. Когда дедок или женщина-рыбачка выдергивали совсем уж никчемушную рыбешку, они, не оборачиваясь, кидали ее за спину. Очередник на лету подхватывал рыбку и, не торопясь, удалялся, а на его место передвигался следующий и терпеливо ждал своей очереди. Особо наглых или неграмотных пришлых агрессивным мявом, демонстрацией задранных хвостов и вздыбленной шерсти коллективно водворяли в конец очереди. Изредка приходилось применять более крутые меры. Потрепанный наглец отпрыгивал на безопасное расстояние и оттуда угрожающе или жалобно гудел, не рискуя, однако, приближаться.

Рыбаки и коты, отвлекшись на некоторое время от рыбалки, с интересом следили за развитием драки. Только женщина-рыбачка, обладавшая, по-видимому, обостренным чувством гражданского самосознания, крикнула:

– Сейчас в полицию позвоню! – и, посчитав свой гражданский долг исполненным, вернулась к первоначальному занятию.

Дедок, подслеповато щурясь, отслеживал этапы поединка и изредка восторженно покрякивал: он унесся по волнам памяти во времена своей молодости и ловил кайф.

Коты же думали, что их мартовские сражения куда более зрелищны, а уж в смысле звукового оформления вообще не сравнимы.

По всему было видно (и слышно), что сражение идет не за хлеб насущный, а за самку.

– Мне тут приснилось, что ты к моей телке клинья подбиваешь, – эзоповским языком начал предъявлять претензии русоволосый.

– Приснилось, говоришь? Ну, пусть этот сон обернется для тебя кошмаром, – поднимая с песка и наспех натягивая футболку, не стал опровергать темноволосый. – Только я телок не пасу. Может, ты им пастух, а в моем окружении только приличные девушки.

– Супермен, да? Рэмбо? Ужас, летящий на крыльях ночи за папочкиной спиной?

– При чем тут папочка, козел?

– Сам козел! За козла ответишь!

– Я не обзываюсь, это просто констатация факта.

– А в рыло?

– Ничего не доказывает тот, кто доказывает с гневом, – продолжал интеллигентно выпендриваться искупавшийся, – восточная пословица, кто не знает!

– Красиво поешь! Прямо солист!

– Да и ты – не рядовой хорист!

– Козел! – сэпигонничал не успевший искупаться.

– Козла в зеркале увидишь! – не согласился с его аргументом искупавшийся.

Пролог закончился, действие стало развиваться более динамично.

Потолкав друг друга в грудь и попытавшись порвать друг другу майки, ратоборцы в крепком мужском объятии свалились на песок. Дальше сражение шло с переменным успехом, с применением рук и ног. Силы были примерно равны, и результат сражения предсказать было сложно. Пожалуй, это была боевая ничья, потому как конец битве двух титанов положили трое крепеньких мужичков, появившихся на берегу очень кстати.

– Ну, ты пропал! – дрожа от ярости предупредил русоволосый, рвавшийся из рук двух мужичков, и сплюнул сгусток крови.

– И тебе не хворать! – вежливо закончил разговор темноволосый, не выходя из роли интеллигентного юноши и не делая попыток вырваться из рук третьего миротворца. Вытащив из кармана джинсов монетку, он приложил ее к расцветающему на глазах фингалу. При этом из кармана выпал крохотный полиэтиленовый пакетик и беззвучно упал в песок. Заметил это только русоволосый. Он, в отличие от своего противника, не поторопился уйти с берега, а, присев на песок рядом с упавшим пакетиком, дождался его ухода. Когда мужички-миротворцы залезли в воду, русоволосый извлек из песка выпавший полиэтиленовый пакетик, разлепил его и вытащил кольцо. На внутренней стороне обручального кольца была гравировка. Шевеля разбитыми губами, парень прочитал надпись. Прочитав ее, прорычал сдавленно:

– Ну, погоди, Рэмбо-козел!

Тем временем к берегу подплыл рыжий котяра, рыбачивший с хозяином в лодке. Ему прискучило глядеть на воду, и он, слопав окунька и сапешку, решил, что, пожалуй, достаточно, и надо добираться своим ходом. Следом приплыл в лодке и хозяин.

– Не берет! – пожаловался береговым рыбакам. – Одна мелочь! Чего это они сцепились?

– Да из-за мисски нашей, артюховской. Мало им девок, что ли? Нет, всем престижную подавай!

– Себя вспомни! – посоветовала женщина-рыбачка, снимая с крючка небольшого окунька.

Рыбачка какое-то время задумчиво смотрела на рыбешку: не могла определиться – то ли кинуть ее за плечо страждущей очереди, которая не убывала, то ли бросить в ведерко к остальному улову. Надо же и своему коту что-то принести. А может, даже и в ушицу бросить, для навару.

– Это да, – согласился дедок. – Ничего нового на этом свете.

* * *

Перед дежурным Шахтерского РОВД стояла натуральная блондинка, с ненатурально огромными глазами цвета весеннего неба. «Глаза, что ли, косметологи уже научились увеличивать?», – подумал не искушенный в вопросах косметической хирургии сержант-дежурный.

– Вы что хотели, гражданочка? – с максимально возможной приветливостью спросил дежурный.

– Мой муж пропал. Ушел и не вернулся. Три дня как, – четко отрапортовала гражданочка.

Судя по быстроте и четкости ответа, гражданка была проинформирована компетентными людьми, что менты начнут ей вешать лапшу на уши про пресловутые три дня. Вряд ли эти три дня истекли, может, муж просто не пришел ночевать, но подобными вопросами в их конторе занимаются другие товарищи. Хотя в данном конкретном случае сержант не отказался бы поучаствовать в розыске. И потянуть время розыска. Ветры судеб заносили в их юдоль печали людей разного пола и возраста. Среди представительниц женского пола частенько попадались и хорошенькие, но сегодняшняя их представительница была – что-то особенное! Гений чистой красоты.

– Это вам прямая дорога в Петропавловку! – обозначил маршрут дежурный.

Небесно-голубые глаза, и без того огромные, вдруг начали выкатываться из орбит, но в последний миг каким-то чудом в них удержались.

– В Петропавловку?.. В Питер, то есть?

– Ой, простите. В отдел по розыску пропавших, конечно. – И рявкнул без паузы:

– Петр-р-ров!

Гений чистой красоты отпрянул от неадекватного мента и едва не сшиб пробегавшего мимо мужика в штатском. В правой руке тот сжимал мобильник, в левой была пухлая папка, но он принял удар корпусом и сумел удержать занятыми руками неустойчивую гражданку.

– Ты что, Сёма, совсем офонар-р-рел?

– Извиняюсь, товарищ капитан, вот гр-р-ражданочка к вам!

– А Павлов где?

– Так в Утюпкино ж поехал, в интернат для престарелых!

– А стажер-р-р-ка?

– Так со стажер-р-р-кой!

– Р-р-разберемся! – ласково рыкнул Петров, но у красивой посетительницы почему-то мурашки поползли по спине. Нет, не позавидовала она Павлову со стажеркой.

– Пр-р-ройдемте! – любезно предложил Петров.

«Чего они рычат-то?» – мелькнул в голове посетительницы закономерный вопрос: «Специально их тренируют, что ли?»

Выслушав в своем кабинете гражданку Тимохину Элеонору Евгеньевну и задав несколько уточняющих вопросов, капитан вручил ей лист бумаги, ручку и велел писать заявление, с изложением всех обстоятельств. Сам же немедленно схватил трубку телефона.

– Р-р-роддом? Петр-р-рова не р-р-родила? Что значит р-р-рано? Какие ср-р-роки? Вы мне пр-р-рекр-р-ратите тут! Кто знает лучше – я или вы? Не пер-р-рвый год замужем!

Едва Петров швырнул трубку, телефон разразился требовательным звоном.

– Да! Петр-р-ров!

Эллочке показалось, что даже коротеньким «да», где «р» и не ночевало, капитан умудрился прорычать.

– Да, товарищ полковник! Шахтоуправление?.. Бельцов?.. Как раз этим и занимаюсь! Зашиваемся, товарищ полковник! Так стажера всего два дня как прислали!

В совсем еще недавние школьные годы Элеонора Евгеньевна любила писать сочинения. Погружаясь в творческий процесс, она отрешалась от всего земного. Конечно, сравнивать школьное сочинение с заявлением в полицию было не совсем корректно, но отличница Тимохина привыкла к любому заданию подходить ответственно.

Углубившись в подбор наиболее убедительных формулировок, способных растопить лед ментовских сердец, она ненадолго выпадала из реальности, но звуки, несшиеся из трубки, грубо ее в нее возвращали. Если капитан Петров издавал просто рычание, то невидимый товарищ полковник – грозный рык.

Эллочка периодически отвлекалась от своего сочинения на тему «Пропавший муж» и опасливо вскидывала взгляд, чтобы лишний раз убедиться в том, что она находится не в львином прайде, а в кабинете начальника отдела по розыску пропавших граждан.

– Есть, товарищ полковник! У меня сейчас посетитель, как закончу – сразу зайду! Есть – немедленно!

Медленно и нежно капитан положил трубку на место, покачав головой.

– Начальник? – осмелилась посочувствовать гражданка Тимохина.

– Новый, – сообщил доверительно потерявший бдительность Петров. – Новая метла, сами знаете…

В этот момент в кабинете появилось еще одно действующее лицо – в форме, при погонах, но в званиях Элла не разбиралась. Мужик молча пожал руку хозяину кабинета и плюхнулся на стул за пустовавшим столом, надо полагать, уехавшего в Утюпкино со стажеркой Павлова.

– Нет, ну ты представляешь? Ну, надо же вникать! Кого я могу зачислять, если девяносто процентов претендентов тестирование не проходят? – с надрывом выкрикнул гость. – Где мне взять эти девяносто процентов?

– У меня посетительница! – кивнул Петров, вновь обретший бдительность.

Пришлый мент мельком глянул на корпевшую над своей сагой Тимохину.

– Так он мне говорит: «Учитесь работать!» С кем работать? – продолжал тем не менее кипятиться гость.

Несмотря на трагизм переживаемой ею жизненной ситуации, Тимохина Элеонора Евгеньевна ощутила смутное беспокойство: с ней явно было что-то не так. За последние полчаса уже второй мужчина не то, что не впал в столбняк при виде нее, он, кажется, вообще не обратил на нее внимания. Ну ладно Петров, у него жена рожает, а этот?.. Вполне в половозрелом возрасте! Стареет она, вот что! Как же незаметно подкралась старость!..

Самобичевание Эллы прервал звонок ее мобильного.

– Извините, – сказала воспитанная Элла. – Да! Любимый! Ты где? Ты где был? Я на розыск подала! Уже подаю… Ты жив? Ах, ну да! С тобой все в порядке? Я уже бегу!

Менты переглянулись.

– Представляете, – обратила сияющий небесный взор на полицейских Тимохина Элеонора Евгеньевна, и сердце безымянного половозрелого коллеги Петрова замерло, постояло немного и снова пошло, буквально в соответствии с песней – его похитили! Требовали денег, а откуда у него деньги?

– А позвонить вам нельзя было? Сообщить? Предупредить?

– Он хотел, но когда похитители поняли, что денег нет, они у него телефон отобрали! В качестве компенсации! Потом все же вернули, нормальные ребята оказались. Его даже не пытали! А потом совсем отпустили!

Менты еще раз переглянулись и опустили глаза: мелковатый киднеппер пошел!

– Так я пойду?

– Идите-идите!

– Счастливо оставаться!

– И вам того же! Берегите мужа! Будьте бдительны!

– Я берегу!

– Видно, плохо бережете!

– Да-да, я приму меры! А вам желаю сына здоровенького! Или вы хотите дочку?

– Да мне все равно! У меня уже все есть, – умилился вниманию гражданки Тимохиной капитан.

Оставив свой недописанный роман на столе, гражданка Тимохина выпорхнула из кабинета.

– Блондинка, что тут скажешь, – вздохнул коллега Петрова. Нестеров была его фамилия.

– На ее месте могла бы быть и брюнетка, – возразил Петров.

– Хочешь сказать, любовь лишает мозгов?

– Именно!

– Козел этот ее муж! – подытожил Нестеров.

– Чем меньше женщину мы любим… – процитировал Петров солнце русской поэзии и наше все.

Нестеров был тоже не лыком шит и блеснул опереньем:

– Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам!

– Сам придумал?

– Идеи в воздухе витают! – пожал плечами Нестеров. – Кажется, Жванецкий. Но если даже и так, я с ним абсолютно согласен.

– Нет, тут типично пушкинский вариант!

– Вот я бы с такой пылинки сдувал!

– Не говори «гоп!» – возразил Петров, старший по возрасту, званию и семейному стажу. – Может, этот ангел его так достал, что похищение было единственным способом передохнуть.

– Все-то тебя тянет в философские дебри. Все гораздо проще: козел, однозначно.

– Слава богу, одним делом меньше. Пойду на ковер. Шеф велел – немедленно, а я тут с вами!..

– Почто?

– Да пролопушили, – с досадой махнул рукой Петров. – Человек пропал полгода назад, теперь в шахтоуправлении зачесались. А у меня тут свежих случаев невпроворот, третьего работника два месяца не было, мы с Павловым зашились конкретно!

Он посмотрел на телефонный аппарат, но подумал мгновение и опустил протянутую руку.

– Да еще жена: то скорая, то на сохранении… Поздние роды! А мы запрос по потеряшке вовремя не послали в последний адрес. Оказывается, он где-то не по месту прописки в последнее время пребывал. Знали все, не почесался никто, а шахтоуправление теперь чего-то вдруг активно интересуется результатами. Так что сейчас я пойду, получу – по самое не хочу.

– Ну, поторопись! По грехам и муки, однако, – с лицемерным сочувствием вздохнул Нестеров, намекая на профессиональную несостоятельность петропавловцев и собственную профпригодность, которую просто еще не имело времени оценить новое начальство.

Суровые полицейские будни

Старший лейтенант Игорь Романцов, начальник отделения по розыску без вести пропавших Артюховского РОВД, с утренней оперативки возвращался лишь слегка встрепанным: сегодняшнее совещание руководство проводило по принципу «всем сестрам – по серьгам». Сутки случились относительно спокойные, без ЧП и происшествий по личному составу, и потому, никого особо не выделяя, шеф подверг «конструктивной критике» всех начальников подразделений. С целью поддержания коллектива в рабочем тонусе и чтобы жизнь медом не казалась.

В коридоре встретился ему участковый Салимгареев, толковый парень, выпускник астраханской школы милиции. Еще с того времени, как Азамат Салимгареев проходил стажировку в отделении у розыскников, между ними сложились дружеские отношения. И в силу небольшой возрастной разницы, и, главное, Романцову импонировали деловые и человеческие качества младшего лейтенанта.

– Азамат, зайдешь?

– Чайком угостишь?

– Обязательно!

Романцов успел только разлить кипяток в чашки, как в кабинет заглянул начальник отделения по кадрам Трусов.

– А что это вы тут делаете, орлы?

– Водку пьянствуем и безобразия нарушаем! – вытянувшись в струнку, отрапортовали орлы.

– Ужо я вас! – попенял майор, – ему по должности полагалось быть суровым и бдительным. – Салимгареев, зайди ко мне!

– Есть, товарищ майор!

– Чегой-то ты набедокурил? – поинтересовался Романцов.

– Кто ж вас, ментов, знает! – вздохнул участковый. – Раз вызываете, значит, виноват!

– Не тому человеку неправильный анекдот рассказал?

У Азамата было невинное хобби: он собирал анекдоты и байки про бывшую милицию и новую полицию. Не только фольклор, больше он любил записывать реальные истории, коих немало случалось в суровой жизни оперов и участковых. Коллеги быстро пронюхали про увлечение и проявляли к нему живейший интерес. Одни угрожали Салимгарееву всеми египетскими казнями, «если вдруг что-то про меня всплывет», другие же, напротив, оказывали посильную помощь в изысканиях. И частенько в дежурке после разводов слышался дружный ржач: участковый знакомил с очередным перлом.

– Свеженькое что-нибудь есть?

– Да сколько угодно! Стажера в ППС спрашивают, почему не приходит зарплату получать. А он удивленно: «А у вас еще и зарплату выдают? А я думал, дали пистолет, и крутись, как хочешь!»

– Н-да, не первой свежести! Сто раз слышали.

– Ну, тогда вот еще: как вынести мусор, если девятый этаж и лифт не работает? Нужно оставить пакет на лестнице и сообщить в полицию о подозрительном предмете.

– Жизненно! Но как-то… не очень…

– Ну, извините, чем богаты! – уязвился Азамат. – А ты чего хотел-то? Не чаи же распивать меня пригласил?

– Ты прямо на три аршина под землей видишь! – грубо подольстился Романцов. – Тут вот какое дело: на Заречной дом Тихановича помнишь?

– Естественно! Мой участок. И что там?

– Запрос пришел из Кемеровской области, из шахтоуправления. Их работник, наследовавший дом, полгода назад пропал, не вернулся из отпуска, а отпуск у нас проводил, на путину приезжал.

– А что ж они полгода думали? Скорее всего, то, что до Каспия доплыло, уже и рыбы съели.

– Займись, будь другом! Походи там, поопрашивай! Я зашиваюсь, а начальник о-о-очень убедительно просил – заняться безотлагательно.

Они взглянули друг на друга и расхохотались.

– Ну да, ну да… «Мля, бля…»

– Примерно так.

– Есть, товарищ старший лейтенант! А благодарность будет безграничной?

Романцов порылся в нижнем ящике стола, выдернул лист с отксерокопированным рукописным текстом.

– Авансом!

– Да ты подготовился, я вижу, – усмехнулся Салимгареев. – Видать, начальник был очень убедителен! Ну-ка, ну-ка!

«Объяснительная.

Я, водитель второго взвода ДПС Игнатенко В.В., четыре дня не выходил на службу, потому что моя подруга сказала, что она беременна, и я уговаривал ее сделать аборт. А потом я еще три дня пил, потому что она отказалась. Обещаю, что больше не повторится».

– Ну как? Сойдет?

– Ну, жемчужиной в моей несвежей куче не станет, конечно, – решил в отместку повыпендриваться участковый, – но на безрыбье…

Теперь уязвился Романцов и сделал вид, что пытается отнять лист.

– Ах ты! Да я тебе!.. Ты…

– Перфекционист! – пряча бумагу за спиной, услужливо подсказал Салимгареев.

– И причем – неблагодарный.

– Тему благодарности мы обсудим позже, – намекнул участковый. Про аванс – это ты сам сказал! Ну, мой жалкий жребий влечет меня к Трусову. Повлекусь…

– Сохрани тебя и помилуй! – напутствовал старший лейтенант.

* * *

Участковый, с чувством облегчения (не по поводу его фольклорных изысканий вызывал его начкадр, и не по жалобе трудящихся, а также нетрудящихся членов паствы, доверенной его присмотру и попечению, а по рабочему моменту), покинул высокие служебные стены. Он направился к себе в опорный пункт. Держа данное Игорю Романцову обещание, участковый решил сегодня же сходить на Заречную. В той стороне у него было два адреса с подучетными судимыми. Как было сказано в одном рапорте из его коллекции, «ДОСЛОВНО-УСРОЧНО освободившимися». Их давно уже требовалось посетить с проверкой, а тут оказия – в послеобеденное время можно было и выкроить часик. Так сказать, полезное с приятным…

Салимгареев был уроженцем здешних мест, многих хорошо знал, с некоторыми вместе рос. Это обстоятельство, с одной стороны, во многом помогало ему в его хлопотной службе, но с другой – частенько осложняло ее.

Едва повернув за угол с Кавказской на Заречную, увидел сидящего на лавочке перед своим домом деда Федора Любимова. Если в какой-то из прошлых своих жизней довелось Федору родиться индейцем, соплеменники наверняка нарекли его – Недремлющее Око.

Направляясь к деду, Салимгареев был абсолютно уверен: если око Федора Игнатьевича Любимова полгода назад зафиксировало какое-либо событие, здравый ум и твердая память его сохранили.

– День добрый, Федор Игнатьевич! – поздоровался участковый. – Как здоровье?

– Не дождетесь! – ответствовал дед.

Октябрь в Поволжье, по обычаю, был великолепен и не наводил на ранимые души местных романтиков и лириков тоски по поводу осеннего увядания и конечности земного. Напротив, обилием солнца и буйством золотых красок как бы намекал на то, что еще не вечер, и вообще, жизнь невыносимо прекрасна!

По случаю теплого денька Федор Игнатьевич был одет легко и весьма живописно: камуфляжные штаны с застарелыми бурыми пятнами на коленях (видать, в огороде возился, грядки от ботвы зачищал), белая футболка с синей надписью на груди «Единая Россия» и ярко-оранжевая бейсболка, над козырьком которой красовались горделивые латинские буквы «Ferrari».

– Никак, политические симпатии поменял? – заинтересовался участковый, кивая на надпись на тощей груди.

– Не дождетесь! – традиционно возразил дед. И прокомментировал:

– Зинушка с «КПСС» в стирку кинула, а эту внук подогнал.

– Что сделал? – удивился Азамат, в силу специфики своей профессии знакомый как с молодежным сленгом, так и с более литературным лексиконом старожилов.

– Ну, подарил! – просветил темного мента Федор Игнатьевич. – Им на субботнике раздавали, они в этих майках деревья белили. А дочь еще и с «ЛДПР» подкинула. А на ту пятницу депутат с района обещал собрание по вопросу пенсионной реформы. Если привезет свои, желтые – будет у меня полный комплект!

– Я всегда говорил, что ты, Игнатьич, политически грамотный дед! – веселился Азамат. – «Феррари», надеюсь, не в автосалоне отбил у капиталистов?

– Так ралли через Астрахань проезжало, дочь снимала для газеты, они там всем раздавали. Взяла как сувенир.

– И штаны с ралли?

– Штаны с зятя, раскабанел маленько.

– Ну ты и халявщик, Федор Игнатьевич! – восхитился участковый. – С миру по нитке – и в магазин за одежкой ходить не надо!

– А чего ж мне им не быть? – резонно возразил дед. – Чего добру пропадать? Ты вот взял бы да и подкинул гимнастерку какую старую или шинельку списанную – туалет посещать да кроликов кормить.

– Ага, тебе подкинь! Наденешь и всем объявишь, что ты мой внештатный сотрудник, – возразил участковый, знавший репутацию своего собеседника у жителей этих мест.

– Так ты ж ко мне подошел не как просто к деду Феде, а как, типа, к внештатному сотруднику? – ухмыльнулся дед.

Азамат расхохотался.

– Ну, в общем, в корень зришь. Помощь мне твоя нужна.

– Ну, так и начинай с этого.

Выслушав, Федор Игнатьевич подумал…

– Я тебе, конечно, расскажу, что знаю, да знаю-то я немного. Нас с Григорьевной не было дома тогда, что от людей слышали – могу сказать. Уехал Сергей в конце апреля, после майских праздников ему на работу выходить надо было, а он мужик обстоятельный. Он все просчитывал, мало ли что в дороге может случиться. Рыбы насолил, навялил, как всегда. А вот попрощаться с мужиками, отвальную устроить, как обычно бывает – не вышел. И это народу странным показалось. И ключи Кольке от дома и калитки не принес, хотя вещей не оставил и рыбу забрал.

– А они не поссорились? С Колькой-то?

– Ты что! Они как сиамские близнецы!

Азамат привычно успевал делать пометки в блокноте, чтобы потом в рутине и суете не забыть никаких важных мелочей. Дед продолжал:

– Вот куда он перед отъездом мог пойти? Ты к Черновым сходи обязательно. Колька и жене его написал, чтоб на розыск подавала.

– А что ж он так долго тянул, через полгода только написал жене?

– Ну, надеялся, видать, что как-то все образуется, выяснится. Да и с женой они уже разбежались и развестись успели, кому писать?

Скрипнула калитка и появилась Зинушка – Зинаида Григорьевна.

– А вот и дражайшая половина, – с иронией представил Игнатьевич. И обратился к ней:

– Ну, а ты по этому поводу что скажешь?

И объяснил участковому:

– Под калиткой стояла, слушала – любимое дело. Ей бы с индейцами жить – звали бы ее Большое Ухо.

Азамат закашлялся – мысли он, что ли, читает?!

– А я скажу, – не смутилась дражайшая половина, – что еще тебе, Азаматик, надо с Ивановной потолковать, с Катькой Мокровой. Это она у нас и Большое Ухо, и Зоркий Глаз.

«Стереотип мышления, однако», – сформулировал участковый, знакомый по институтскому курсу с основами психологии.

– Они с Татьяной Черновой – матерью Кольки, закадычными подругами были. У баб свои секреты, может, какой-нибудь секрет тебе и сгодится, – продолжила Григорьевна.

– Ну, так проще с самой Черновой поговорить!

– Это вряд ли… Рановато тебе за ней, да и в тех местах не тебе допросы устраивать, – эзоповским языком изъяснился дед Федор.

– Умерла, что ли?

– В том же мае и умерла, царство ей небесное, – подтвердила Григорьевна. – Тут на Николая все свалилось, беда одна не ходит.

– Бабские секреты… Бабские секреты с поисками пропавшего соседа мне вряд ли помогут. Если даже захочет она их раскрывать. Хотя… Если больше помочь некому… В каком доме она живет?

– В сорок четвертом. Или в Центре детского творчества ищи, она там работает и чаще, чем дома, обретается.

– Ну, спасибо вам, добрые люди! – сердечно поблагодарил участковый.

– Да особо-то и не за что, – кивнул Федор. – Дед-то как?

– Бегает…

– Привет передавай. Что-то давно не встречал.

– В село уехал, дочерей проведать. Спасибо, передам.

– А насчет шинельки покумекай, – подмигнул дед.

– Какой шинельки? – вскинулась Зинушка. – Что опять затеял, старый черт?

– Молчать! – призвал к порядку супруг. – Бабам слова не давали! – И, глядя вслед удалявшемуся участковому, поинтересовался:

– А с чего это ты его на Катьку навела? Она здесь с какого боку?

– А пусть! – ответствовала супруга, беспечно махнув рукой. – Она мне уже второй год голубой крокус только обещает…

Федор Игнатьевич покачал головой:

– Только обещает, говоришь? Ну-ну! Я мстю, и мстя моя страшна?

* * *

Николай Чернов – высокий крепкий мужик лет пятидесяти с хорошим хвостиком, бывший шатен, а теперь наполовину поседевший, оказался дома. Участковый заметил, конечно, что открывший на его звонок калитку хозяин непроизвольно скорчил гримасу, но особого значения этому не придал: кто же радуется неожиданному визиту представителя закона! И сейчас, судя по сменившему недовольную гримасу скорбному выражению лица Николая, в голове его начался тяжкий мыслительный процесс: кого он обидел и насколько сильно, как давно это случилось, и сознаваться сразу или погодить пока.

Чтобы не нагнетать напряжения, Салимгареев сразу сообщил о цели своего визита. Хозяин слегка отмяк, пригласил в дом. Некая доля напряжения все же в воздухе витала довольно долго. Серые глаза Николая, кажущиеся маленькими из-за нависших мясистых век, все косились в сторону, но изредка вскидывались на незваного гостя, и Азамат слегка ежился: как бы дыру сквозную в нем не пробуравили!

Вид у хозяина был запущенный: треники с пузырями на коленях, грязноватая футболка, явственно сквозило амбре немытости, даже седина выглядела неряшливо: не благородные седины, акакая-то клокастая пегость. И в доме вроде бы убрано, полы вымыты, половики чистые, а запах пыли ощущается, воздух спертый. У Азамата жена – чистюля, помешана на влажной уборке и проветривании, а в этом доме тяжело дышалось.

В общем-то, Николай мало что добавил к тому, что рассказал Федор Игнатьевич. Да, уехал Серега не попрощавшись и не оставив ключи от дома и калитки, как было у них заведено годами. Хотя об отъезде его знали все: билет был куплен заранее, на 30 апреля, сразу после праздников ему надо было на работу выходить. То, что не попрощался – ладно, можно еще понять: как раз в этот день у супругов случился скандал, Николай… как бы это сказать…кхм – кхм…

– Рукам волю дали?

– Да… именно так… волю дал… Жена собрала вещички и ушла к дочери (это она так сказала, а на самом деле – хахаль у нее).

«Вот откуда эта запущенность, – отметил Азамат. – Мужик без женщины сирота».

Серега, скорее всего, слышал громкие супружеские разборки и решил не мозолить глаза. Но вот почему ключи не оставил? Все эти годы Николай приглядывал за домом в отсутствие хозяина.

– Вы дружили?

– Дружили?!

Хозяин встал, вышел в соседнюю комнату, вернулся с фотоальбомом в руках. Тяжело опустился на стул, бережно вытер рукой невидимую пыль, раскрыл альбом.

– Вот, это мы с Серегой, когда они в первый раз с матерью сюда приехали к бабке.

Два пацаненка, лет по пяти – шести, сидели на крыльце. Оба светленькие, примерно одного роста, но один – крепыш, здоровячок, загорелый, с лукавой и дерзкой мордахой, а другой – стебелек, бледное дитя Севера, засмущавшийся перед объективом.

Со страницы на страницу взрослели и менялись мальчишки: волосы у них стали одного цвета, по интенсивности загара их было уже не отличить, да и роста они были одного. И все же на всех снимках один так и оставался дерзким оторвой, атаманом, а другой – не ботаником, нет, но – ведомым, у которого амплуа по жизни – роль второго плана. Мальчишки на рыбалке, в парке на карусели, за праздничным столом… Но все фотографии были сезонными, только лето было запечатлено на них.

– А кто фотографировал?

– Мать Серого, друзья…

– Вы в компании верховодили?

– Было дело… Бабка Сереги – баба Лиза – говорила, на меня показывая: этот всегда будет зачинщиком, а Сереже всегда придется отдуваться за Колькины каверзы.

– Так и было?

– Чаще всего. Хотя рохлей Серый не был, мог и за себя, и за меня постоять, если обстоятельства требовали. Но не любил разборок и драк. У нас кликухи были – Колька Черный и Серега Белый, и мы были в авторитете.

Участковый отметил, как подрагивают руки хозяина, листавшие страницы альбома, как сел голос.

– А на снимках у вас, вроде б, волосы одного цвета.

– Да не по волосам. Я – Чернов, он – Бельцов…

– Надо же, как совпало…

– Да разве только это совпало! У нас с ним много чего в жизни совпало! Мы были братьями!

«Сиамские близнецы», вспомнил участковый.

Голос Николая сорвался.

– Ну что уж вы так! Почему – были? Может, найдется ваш брат, в нашей жизни всякое случается.

Глаза Николая опять превратились в буравчики.

– Ты сам-то в это веришь, лейтенант?

– Раньше надо было тревогу бить, Николай Павлович!

Чернов сглотнул спазм:

– Я знаю…

– Мне нужна фотография взрослого Сергея, из самых последних.

– Взрослыми-то мы почти и не снимались, пропал интерес. Да вот, только она коллективная и мелкие мы здесь все.

– Ничего, увеличим. Что за застолье?

– Жене моей день рождения отмечали.

– А рост, вес, особые приметы какие-нибудь были у него?

– Рост почти как у меня, на три сантиметра меньше, сто восемьдесят два, значит. Вес примерно такой же, восемьдесят шесть, плюс – минус. Особые приметы… На левом виске шрам приметный – пацаны бутылками кидались, а осколок, разумеется, в Серегу влетел!

– Почему «разумеется»? Невезучий был?

– Еще какой невезучий…

Горькая ухмылка мелькнула на лице Николая.

– Про одежду ничего не знаете?

– Ничего, – качнул головой Николай.

– Ну что ж, если все так… Я бы хотел дом посмотреть. Пока так, своим глазом, без всей мутоты с постановлениями, следователями и прокурорами. Вы не против?

– Да я-то что? Дом не мой, смотрите. Может, толк будет.

– Тогда возьмите инструмент – замок снять. Там висячий?

– Внутренний, врезной.

– Я пока Федора Игнатьевича позову. Если потом понадобится все в протокол оформить, запишем вас понятыми. А нового замка у вас, случайно, нет?

– Висячий есть.

– Давайте висячий.

* * *

Екатерина Ивановна Мокрова, или просто Ивановна, по времени должна была быть на работе. Работа ее находилась на Заречной же, в конце улицы. Длинный одноэтажный деревянный барак, обложенный кирпичом, пересекал улицу и образовывал тупичок. В бараке располагался Центр детского творчества, а Ивановна уже без малого десяток лет занимала в нем должность технички.

Руководство Центра, в лице Риммы Ивановны Загидулловой, весьма ценило добросовестного сотрудника, днюющего и разве что не ночующего, на работе. Где в наше время найдешь техничку, которая рвется на работу, а не наоборот, исчезает, едва смочивши линолеум и помахав демонстративно лентяйкой. Поскольку Екатерина Ивановна жила рядом, она и днем частенько заскакивала проверить санитарно – гигиеническое состояние вверенного ей объекта.

Азамат, взглянув на часы (до вечернего приема граждан время еще оставалось), решил для очистки совести сегодня же поговорить и с Е.И. Мокровой, благо идти далеко не надо было.

Ивановна предпочитала выполнять свои должностные обязанности, то есть осуществлять основную уборку, в вечернее время: их беспокойный контингент, отзанимавшись в кружках (это после школьных-то занятий!), с дикими воплями вырывался на улицу и словно растворялся в воздухе. Руководители кружков тоже не задерживались в кабинетах – торопились по делам и домам. Никто не болтался под ногами, не топтался по вымытому полу, не бил друг друга пакетами со сменной обувью и не орал благим матом.

Сегодня, в четверг, вечерние занятия были только в двух кружках: у танцоров они заканчивались в шестнадцать тридцать, а у краеведов – в восемнадцать. До того, как уйдут танцоры, еще можно было успеть убрать пару кабинетов.

Но, положа руку на сердце, нужно заметить, что не только профессиональная добросовестность и склонность к тишине влекли женщину на любимую работу в тот час, когда там становилось малолюдно.

Сказать, что Бог наградил ее исключительным, даже для женщины, любопытством, значило ничего не сказать. Он наградил ее в таких пропорциях, что это уже было и не любопытство, а квинтэссенция оного, со временем выкристаллизовавшаяся в чистую жажду познания.

Каким-то образом, при вечной женской круговерти, она почти всегда была в курсе происходящих событий, касалось ли это мировой политики, жизни шоу-бизнеса или региональных проблем. И все же более узкой специализацией Катерины Ивановны был мониторинг жизнедеятельности Заречной, улицы, на которой она родилась, и где протекла ее жизнь.

Было ли это качество ее характера положительным или отрицательным, никто бы не взялся определить. С одной стороны, блудливый мужик, которому жена предъявляла неоспоримые доказательства измены («да тебя, козла, люди видели»), даже не мучился догадками, какие конкретно люди его видели. Пара – другая семей в результате этого всевиденья рассталась.

С другой стороны, не одна легкомысленная бабенка, проводив мужа в рейс или на вахту, мысленно представляла, как ее милый друг крадучись на рассвете покидает двор, а в щель забора за этим сечет бдительная Катька Мокрова (хотя Катька, как все нормальные люди, обычно ночью спала). Прикинув последствия, означенная бабенка от свидания отказывалась, и отсутствующий супруг от рогов был спасен. Вот только в этих случаях подвиг, так сказать, оставался безымянным.

Так что Катю ни разу за многие ее годы не назвали хранительницей семейного очага, доброй феей, а сплетницей и стервой – много раз. Но переделывать себя – тяжкий труд, тем более, если у человека такое желание отсутствует. Ничего плохого в своем стремлении знать все про всех она не видела и считала делом чести быть первой среди равных.

С годами интуиция ее развилась чрезвычайно, и способность предсказать какое-либо событие в жизни какой-то семьи заранее, казалась мистической. В своем хобби Катерина Ивановна достигла необычайных высот профессионализма.

Убирая первый кабинет, мельком взглянула она в окно на еще малолюдную улицу и сделала стойку: на любимовской лавочке рядом с Федькой – ракетчиком сидел полицейский, а Зинушка подпирала плечом калитку. Женщина прикипела к окну, но тут за спиной ее раздался голосок Юлечки – хореографа, которая убедительно просила произвести уборку в каморке, где хранились танцевальные костюмы. Добрые полчаса немножко гундосенькая Юлия Витальевна излагала Екатерине Ивановне свое видение процесса, а, главное, результата уборки. Пританцовывающая от нетерпения Ивановна клялась страшными клятвами сделать все сегодня же и именно так, как хотелось Юлии Витальевне («да уйдешь ты, наконец!», «такая молодая – и такая зануда!»). Наконец, Юлечку унесло, но обернувшаяся к вожделенному окну наблюдательница никого уже не увидела: объекты скрылись.

Наполовину управившись со своими обязанностями и проводив танцоров, Катерина Ивановна сочла, что заслужила небольшой перерыв перед последним рывком. Краеведы ушли вместе с танцорами – у них в плане значилась пешеходная экскурсия в центр города, в Братский сад к Вечному огню.

Подтащив к окну банкетку, Ивановна сбегала в кружок «Юный патриот», ранее носивший куда менее пафосное название: кабинет начальной военной подготовки. Достала ключ от замка, что висел на шкафе с муляжами автоматов, гранат и прочей военной бутафории, а также «ружьями» – пятью старыми пневматическими винтовками – открыла шкаф и вытащила бинокль.

Ничего шибко криминального в ее поступке не было. Потайное место для ключа они с руководителем кружка искали вместе, поскольку хоть изредка протирать от пыли весь этот арсенал приходилось ей.

И все же, техничка таилась и прислушивалась к любым посторонним шумам. Если бы кто-то ненароком застал ее сейчас за этим невинным занятием, это стало бы жестоким ударом по самолюбию, поскольку отчасти раскрыло бы секрет ее осведомленности.

Бинокль был настоящий, армейский. Поудобнее устроившись на банкетке, Ивановна вперила взор в происходящее за окном. Пока что там ничего особенного не происходило: жизнь родной улицы текла вяло, было малолюдно и тихо.

В свои шестьдесят пять Катерина Ивановна слабостью зрения не страдала и прекрасно обходилась без очков, тем более, что ни читать, ни вязать не любила. Но иногда в жизни Заречной случались какие-то события, возникали некие коллизии, которые невооруженным взглядом отследить было невозможно. По разным причинам – из-за дальности ли расстояния, из-за большого ли количества участников, когда за всеми не уследишь, или если участники стояли полуанфас – без бинокля было не обойтись.

С ним, хотя услышать что-то было все так же невозможно, увидеть можно было все до мельчайших деталей. Со временем Ивановна даже немножко читать по губам научилась. И мечтала, что доживет до того времени, когда в широкой продаже появятся слуховые бинокли. Тогда уж ни одна зараза не скажет ей с чувством превосходства: «Слышала звон, да не знаешь, где он!».

Правда, слышать подобное ей приходилось крайне редко. Как бы там ни было, а по части информированности – на Заречной равных ей нет. За это она и любила свою работу – за широкие окна с великолепным обзором, за возможность использовать технические достижения, чтобы держать руку на пульсе бытия. И при этом соблюдая инкогнито.

Опустив бинокль, Ивановна уже хотела идти заканчивать уборку, как увидела, что из калитки черновского дома вышел полицейский, который давеча сидел на лавочке со стариками Любимовыми. Натренированным движением вновь поднесла она бинокль к глазам: с Колькой прощался их участковый – сын ее бывшего одноклассника Халита Салимгареева.

– Так-так-так! – вибрирующим от предчувствия неких грядущих событий голосом сказала себе Екатерина Ивановна Мокрова. – И что бы это значило?

Наблюдая в бинокль за шагающим вдоль улицы участковым, она пыталась определить причину его появления в их краях. Десяток версий вихрем возник у нее в голове, но с железной, поистине мужской, логикой, одну за другой Ивановна их отметала.

Колькин внучок что-то натворил?.. Но с чего бы участковому приходить к деду, а не к матери? Заловил Кольку Рыбнадзор за сетки-«телевизоры»?.. Ну, по такому поводу по домам тоже не ходят, платит неудачливый рыбак штраф или на месте, или в Сбербанке, и все дела. К самым злостным – и то, не участковый, а судебный пристав придет.

Может, донес кто, что Колек «краснухой», осетриной то есть, промышляет? Так он уже ею сто лет как не промышляет. Да и когда промышлял, масштабы у него были не те, чтобы сейчас огород городить.

Может, Галька на развод подала?.. Но опять же, при чем здесь участковый? Однако, долго он у Чернова сидел, это когда еще он от Любимовых ушел! Так… От Любимовых… А от них-то чего ему надо было?!

Вдруг Ивановна сообразила, что Салимгареев-то к ним, в ЦДТ, направляется! Быстрой ланью метнулась она к шкафу, сунула бинокль на место. Успела и шкаф запереть, и ключ на место положить, и из кабинета выскочить.

К появлению участкового Катерина Ивановна была подготовлена, в отличие от Николая, но вид у нее, на всякий случай, был не менее удивленный.

– А что это ты, Азамат, к нам поздненько? Риммы Ивановны нет. Никак, кто из наших архаровцев чего-то натворил?

Когда участковый уже в третий раз изложил причину своего появления в зареченских краях, у Ивановны непроизвольно вырвалось:

– Ну, получишь ты у меня крокус!

– Что? – не понял Азамат.

– Да нет, сынок, это ты не слушай. Это я себе: крокус полить забыла! – вслух сказала Катерина Ивановна, а про себя подумала: «Ну, Зинушка, я тебе это припомню»!

Салимгареев в который раз подивился извилистым тропинкам, по которым плутает женская логика.

Сергей Бельцов своим таинственным отъездом, сам того не подозревая, нанес серьезный ущерб ее репутации. Катерина Ивановна как всякий любящий землю человек еле могла дождаться весны, и, что называется, дорывалась до огородных работ, которые в артюховском южном климате в апреле уже шли вовсю. Результатом ее активности стал радикулит. Несколько дней, как раз накануне майских праздников, обклеенная перцовым пластырем и обмотанная шерстяным платком, лежала она бревном и тихонько поскуливала то ли от боли, то ли от вынужденной изоляции.

Естественно, этот временной пласт выпал из ее жизни. Когда в дальнейшем на вечерних посиделках изредка возникала тема странного отъезда Сергея Бельцова, Ивановна сидела – ни бэ, ни мэ, ни кукареку.

Всякий раз она воспринимала это как выпад в ее лично адрес. Строить догадки и выдвигать версии, ни на чем не основанные, как остальные-прочие, она считала для себя унизительным. Это занятие для сплетниц, не ее уровень.

Со временем тема возникала все реже, текущие животрепещущие события заслоняли прошедшие, и приободрившаяся баба Катя уже начинала надеяться, что этот черный этап ее жизни время сотрет в людской памяти. Нет же! Зинка не просто сыпанула соли на затянувшуюся рану, она продемонстрировала ее несостоятельность перед представителем закона, хоть бы и был этот представитель Азаматкой Салимгареевым, сыном ее одноклассника Халита!

Стараясь соблюсти лицо, Катерина Ивановна вынуждена была признаться участковому, что в данном конкретном случае она – пас. Расстались они во взаимном недовольстве: участковый был недоволен тем, что пошел по ложному следу и зря потерял время, а Ивановна горестно подытожила, что вся жизнь может быть прожита безупречно, но стоит один раз оступиться – и это перечеркнет заработанный многолетними трудами авторитет.

Участковый, спешащий на вечерний прием граждан, как-то в ту минуту выпустил из вида слова Зинаиды Григорьевны о бабских секретах, да и особого значения им не придал. Тем более, что одна из «баб» уже умерла, и случилось это почти в то же время, как исчез Бельцов.

А погруженной в пучину комплексов Катерине Ивановне не пришло в голову, что у четко сформулированной участковым темы есть подтемы, и осветить их было вполне в ее компетенции.

* * *

На следующий день Азамат сообщил Романцову о проведенных розыскных мероприятиях и подвел итог: пустышка.

– А как тебе Чернов показался?

– Диковатый, я бы даже сказал, звероватый мужик. Запущенный какой-то, но ему крепко досталось: в один месяц – жена ушла к другому, мать схоронил, и тут выяснилось, что друг – он его братом называет – исчез. Розыск-то с его письма бывшей жене Бельцова начался.

– Ничего не значит. Уж очень долго собирался.

– Я же говорю: беда за бедой. У него руки тряслись, когда их детский альбом показывал, а раз не сдержался – заплакал.

– Не артист?

– Так не сыграешь… Во всяком случае, не он.

– Глуповат или простоват? – улыбнулся Романцов.

– Да вроде бы и не прост… Прямоват.

– А приметы выяснил?

– Обижаешь!

– Ну, в общем, совпадает с теми, что в ориентировке…Буду посылать запрос в область, на предмет неопознанных. Спасибо тебе ментовское и человеческое!

– И это все? – горестно воскликнул Азамат.

– Твое корыстолюбие тебя погубит! – патетически воскликнул Романцов, протягивая Азамату тощенькую стопочку отксерокопированных листочков – объяснительные, протоколы задержаний, заявления тех коллег и соратников, которые, как говорится, университетов не заканчивали и тонкостями русской грамматики не владели.

– На, у трусовской секретарши вымолил. Только чтобы без фамилий, имей в виду!

– Не первый день замужем!

Участковый бегло пролистал тонкую стопочку.

– Вот это – прямо-таки неплохо… «Рапорт. Сообщаю, что 13 сентября сего года нами был задержан и доставлен в отделение Николаев В.И., где и сознался. Старший патруля ППС Рахимов».

– Сочлись?

– Ну, будем так считать!

Все только начинается

– Как вы полагаете, дамы, по какому поводу мы сегодня собрались? Что вам подсказывает интуиция?

Непривычно выглядела сегодня Зоя Васильевна: была она торжественна, даже величава. Так женщина, не часто балующая себя, выйдя впервые на улицу в обновке, вдруг каким-то чудом преображается и ловит на себе заинтересованные взгляды. Она уже не ищет что-то у себя под ногами, уже не сутулится, не спотыкается, а выступает, павой плывет. И она уже – не замученная жизнью тетка, а женщина с изюминкой, женщина-тайна (откуда что взялось?) Вот и в неприметной Зое Васильевне вдруг проглянули значительность и загадочность.

Три дамы, собравшиеся за накрытым скромной снедью журнальным столиком, пребывали в том возрасте, когда у женщины в сумочке появляются две косметички. В одной все еще обретается минимальный набор косметики, а другая заполнена гораздо более широким ассортиментом лекарств.

Две дамы были просто приятными. Одна – миниатюрная полуседая брюнетка (про таких говорят, что маленькая собачка до смерти щенок) – гостья. Вторая – средней полноты и среднего же роста шатенка, – хозяйка. Третья, тоже гостья, была дамой, приятной во всех отношениях. Экс-блондинка, а ныне – натуральной благородной седины, статная, хотя и весьма в теле, она принадлежала к породе женщин, для которых подруги всегда лишь фон, вне зависимости от возраста.

– Вам выдали премию! – пошла самым легким путем прагматик Людмила Петровна – миниатюрная брюнетка Люся.

– Выделили пригласительные на открытие музыкального театра! – рискнула предположить приятная во всех отношениях Людмила Ивановна, Мила – романтик по духу.

– Да ну! – пренебрежительный жест Зои Васильевны родил в головах подруг одинаковый эпитет: королевский!

– Ну… тогда… – фантазия подруг была на грани истощения.

– Ты познакомилась с мужиком! – осенило Людмилу Ивановну.

– Этот случай всех злее! – саркастически усмехнулась Зоя Васильевна.

– Кто бы сомневался! Милка в своем репертуаре! – поддержала Людмила Петровна, чтобы скрыть отсутствие собственных идей.

– Тогда, тогда… Может быть, тебе, наконец, выделили путевку в санаторий?.. – рискнула еще раз Людмила Ивановна.

– Девочки, есть ли предел вашей наивности? – матерински пожурила подруг Зоя Васильевна. – Не то!.. Сегодня я имела беседу с любимой начальницей… С понедельника я – вольная птица! То есть, вольная пенсионерка! И я хочу сказать тост. Давайте выпьем за завершение моей трудовой деятельности, за это сладкое слово – свобода, за то, что все в моей жизни только начинается!

В голосе ее звучали горловые переливы: так воркует голубь, нарезая круги вокруг своей голубки, таким голосом разговаривают с клиентами девушки из службы «Секс по телефону», такие модуляции появлялись у Людмилы Ивановны, когда на ее горизонте начинал маячить очередной «крендель». Ах, если бы в эту минуту шестое чувство подсказало Зое Васильевне, как она близка к истине!

«Девочки» сверлили ораторшу взглядами, пытаясь понять: Зайка лукавит и просто хорохорится или в самом деле радуется своему освобождению. Уйти с работы окончательно и без предварительной моральной подготовки – раз и навсегда – это все-таки травма. Хотя большинство понимает, что это событие никого не минует, но понимает только теоретически. А в Зоином случае уж слишком скоро все свершилось, и нежданно-негаданно. Как говорится, ничто не предвещало, тем более, что Зоя Васильевна была у руководства на хорошем счету.

– «Однако, хорошо держится», – думали подруги.

Пока Зоя Васильевна разливалась соловьем, коллектив терпеливо внимал, исподтишка бросая взгляды на журнальный столик. Зоя была слишком многословна, и это наводило на мысль об ее неискренности. Длинные речи в коллективе не были в ходу. Правда, их подруга всегда была слегка склонна к патетике, а еще – к цитированию великих. Многолетнее общение с русской и зарубежной классикой на библиотечном поприще (последние полтора десятка лет в качестве заведующей филиалом, то бишь, библиотекой микрорайона), сформировало ее речевой стиль.

– И тебе подписали заявление? И без отработки – вызвали, попросили, убедили? Вот так, сразу – под зад коленом? – снизив градус торжественности, прервала Людмила Петровна (дипломатичность не шла первым номером в списке ее достоинств).

– Ну почему – «сразу»? – слегка увяла Зоя Васильевна. – Три года я все-таки проработала после оформления на пенсию. А если подойти по-человечески… У меня хоть небольшая, но руководящая должность, надо давать дорогу молодым. У Валентины-то – дело к пенсии, а мой оклад побольше. И ей еще и сына надо доучивать…

– А перевести тебя на не руководящую должность?..

– В нашей библиотеке нет вакансий, а в другую я не согласилась.

– А на место Валентины?

– Варя.

– На место Вари?

– Год уже в гардеробе выпускница библиотечного колледжа сидит, места ждет.

– Ротация, как в Госдуме? – съязвила Людмила Ивановна.

– Ясно. Выдавили-таки, молодые сучки! – резюмировала бескомпромиссная Люся.

«Молодые сучки» в библиотеках, справедливости ради надо заметить, процентов на шестьдесят пребывают в предпенсионном и постпенсионном возрасте, держась за работу кто – из любви, кто – по привычке, кто – из меркантильных житейских соображений.

– «Не понимаем мы, и где же нам понять, что этот мир кончается не нами», – поделилась Зоя Васильевна с подругами мнением Н.А. Некрасова, правда, высказанному им по несколько иному поводу. Она-то умела понимать тонкие намеки руководства на толстые обстоятельства и входить в чужое положение. И всегда с большим трудом потом из этого положения выходила.

– Чья бы корова мычала! – адресовалась Мила к Людмиле Петровне, желая приободрить Зайку. – Зайке хоть три года после пенсии дали поработать, а тебя, Люся, вытряхнули безо всякой базы!

– Девочки! Был тост!

Осушили по первой, закусили, кто чем предпочел.

– Ну ладно, чему быть – того не миновать, – констатировала Людмила Ивановна. – Как жить теперь будем?

– Ну как… Летом и дома работы хватает, а на зиму что-нибудь буду подыскивать, вахтером или дежурить где-нибудь.

– А оно тебе надо?

– Так библиотечная пенсия – кот наплакал. И скучно станет.

– А вахтером – весело? – Люся все никак не выходила из раздраженного состояния.

– Посмотрим, уйдешь ли ты сама на пенсию, когда срок придет! – одернула ее Мила. – И много ли Зайке надо? Я же живу на пенсию. Кто не работает – тот ест по мере возможностей!

– А может, и не буду подыскивать… К хорошему быстро привыкаешь. Начну жить, как говорится, для себя. Многие ведь об этом только мечтают. Подольше посплю утром… А еще, говорят, пенсионный фонд кружки организовал – танцы, английский, изучение компьютера…

– Надежда – мой компас земной! – насмешливо сказала Людмила Петровна. – Неужели запишешься?

– А что? Запишусь!

– И будешь ходить?

– Почему бы и нет?

– Регулярно?

– Ну… по возможности.

– Вот-вот! Раза три, от силы, сходишь, а потом начнут возникать всякие-разные причины не ходить. Объективные, причем!

– Умеешь ты, Люся, подбодрить!

– Надо смотреть правде в глаза.

– Девочки, ну давайте уже про хорошее!

– Ну, давайте! – вздохнула Люся.

– Я всегда мечтала так жить, чтобы хотя бы раз в два месяца – сходить в музей, – озвучила первый пункт плана грядущей новой жизни Зоя Васильевна. – Их, правда, в нашем Артюховске немного, но примерно на год-полтора хватит. А там поглядим.

– Если доживем!

– Типун тебе, Люська, на язык! Что ж ты сегодня злая такая?

– А еще всякие приезжие выставки-экспозиции, – продолжила Зоя Васильевна. – Но лучше один раз – музей, другой – театр. Хотя… Это ж никакой пенсии не хватит – шесть раз в год по театрам да музеям шастать!

– Ну, по возможности! – тут же сделала шаг назад тяжелая на подъем Мила. – Хотя бы раз в три месяца… или четыре…

– В пять, в шесть… – передразнила зловредная Люся.

– Вторым пунктом – театр, хотя бы раз в сезон, – поспешила продолжить неумолимая Зоя. – Ну, уж если что-то там такое – этакое особенное, можно сверх плана.

Подруги не возражали, чтобы дополнительно не травмировать Зою.

– Третьим пунктом я предлагаю – прогулки. В любую погоду! Минимум час! – вдохновенно вещала Зоя Васильевна. – Хорошо бы – час утром и час вечером, да я же вас знаю! У одной – интересненькое по телевизору, у другой – огород.

– А у тебя – телевизор, огород да еще компьютер!

Зое Васильевне сын не так давно подарил свой старый компьютер, и она по учебникам и с помощью телефонных консультаций сына начинала постигать компьютерную грамоту. Дело двигалось туго, но азы Зоей постепенно осваивались. Когда подруги, нахватавшиеся в телевизоре компьютерной терминологии, не имея при этом никакой практики, называли ее чайником, они не иронизировали: в их тоне звучало искреннее уважение.

– Я даже не чайник, – говорила – воплощенная скромность – Зоя Васильевна. Я – кастрюля с носом.

При этом заслуженная гордость так и перла из нее.

– А у вас – внуки! – не осталась в долгу Зоя Васильевна.

Это был удар ниже пояса, впрочем, тема больная для всех трех бабушек. Внуки были де-юре, а де-факто как бы и нет. Подруги закручинились…

– Ну ладно, девочки, за исполнение желаний, или, как говорит одна моя молодая коллега, за сбычу мечт! Чокнемся!

Чокнулись.

– Может, кто-то желает высказаться? – спохватилась Зоя Васильевна.

– Про мечты? – ухмыльнулась Людмила Петровна. – Эк, куда тебя сегодня заносит!

– А что? – не согласилась Зоя Васильевна. – Кто-то сказал: мечты – самый дешевый способ исполнения желаний. Вот ты же мечтаешь в Черногории побывать? Ты же там никогда не бывала!

– Мало ли где я не бывала! Как и вы…

– Ну так если мечтать, так уж ни в чем себе не отказывать!

– Тоже кто-то сказал?

– Кажется, – засомневалась Зоя.

– Ну что ж… Исключая Черногорию…

– Нет уж, не будем исключать Черногорию!

– Уговорили! Раз пошла такая пьянка… Итак, съездить в Черногорию! А еще… Конечно, в молодости о чем только не мечталось! А сейчас… Мечта у меня, как у всех: чтоб дети и внуки были здоровы, чтоб никакой беды с ними не стряслось.

– И чтобы не было войны!

– А я, – слегка засмущалась Людмила Ивановна – только, девочки, не смейтесь, я мечтаю, чтоб каким-нибудь чудом у нас появился общий дом, где мы бы втроем жили: я бы финансами заведовала, Люська готовила, Зайка убирала, – и, увидев ухмылки на лицах подруг, – подкорректировала свою мечту на ходу:

– Ну, нет, это, конечно, в общем и целом, мы бы все делали по очереди! Полная взаимозаменяемость!

– Зайка, а ты-то? Озвучь свою мечту!

Зоя Васильевна на краткий миг задумалась.

– Наверное, я бы все-таки хотела еще поработать… Но – на какой-нибудь совсем новой, интересной-интересной работе!

– Да уж, не вахтером!

– Но это уж и в самом деле несбыточная мечта – в моем-то возрасте!

– Давайте, девочки, под Новый год все же загадаем эти наши несбыточные мечты! Бумажки сожжем и пепел с шампанским выпьем!

– Ну, до Нового года еще далеко!

– Ничего не далеко! Не заметим, как подберется!

– Ну ладно! Давайте вернемся к нашим баранам!

– Что-то мне подсказывает, что третий пункт нашего плана нереален, – засомневалась Зоя Васильевна. – Прогулки каждый день да еще два раза в день? Это придется таскать для Милки табуретку – для привалов!

– Кстати, о табуретках, включилась Людмила Ивановна, поглаживая начинавшее к вечеру зудеть колено. – Наверно, погода будет меняться. Ничего не слышали? Давайте уже по третьей и – чаек.

– Частишь, подруга! Насилие над организмом, – возразила Людмила Петровна.

– Так давайте уже свершим насилие: нога моя намекает, что нам с ней еще ползти.

– Ну, давайте уже – за любовь!

Зоя Васильевна пошла ставить чайник.

Перед чаем был еще один тост – «по единой, да не по последней». Надо заметить, что с годами у подруг образовался список активно употребляемых тостов, но он не был какой-то закостеневшей схемой. Что-то отсеивалось, не выдержав проверки временем, какой-нибудь тост-однодневка утрачивал актуальность, а что-то подслушанное звучало так симпатично, что, будучи включенным в список на потребу дня, в нем задерживалось, закреплялось, укоренялось.

Так покинул список «Будем здравы, боярыни!», когда на очередные рождественские каникулы в очередной раз по телевизору показали бессмертного «Ивана Васильевича».

– Осточертело – прокомментировала Людмила Ивановна.

Так почил в бозе «За то, чтобы все!..» незабвенного Шарикова, отпугнув какой-то невнятной философией.

Не прижился и тост, от которого долгое время фанатело все женское население страны: «Пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнет тот, кто нас не захотел!»

Были в списке образцы, к которым каждый член их триумвирата испытывал слабость, несмотря на их незатейливость и непритязательность. Так, худенькая Люся иногда позволяла себе пожелать:

– За то, чтоб мы стали толстыми и красивыми!

Мила изредка использовала такой:

– За то, чтобы не было катаклизмов! – причем почему-то настаивала на употреблении слова «катаклизм» в женском роде. Вот так: «За то, чтобы не было никакой катаклизмы!»

Только так, она полагала, слово наполнялось особой экспрессией.

Пока вскипал чайник, дамы спели:

Завершился вечер чаепитием, затем следовал ритуал провожания. Людмилу Ивановну довели, как обычно, до магазина «Водолей», дальше был уложен асфальт и вдоль дороги выстроились фонари. Они хоть и горели через один, риск споткнуться сводился к минимуму.

Оставшиеся члены коллектива расставались по-честному, без обид: на перекрестке, а дальше поодиночке шли к своим очагам.

И завершился этот знаменательный день благополучно. Добравшись до своих обиталищ, подруги отзвонились, доложив друг другу, что дома и все благополучно. Закончили вечер, сообразно своим склонностям и потребностям.

Людмила Ивановна, попив минералки (желудок пошаливал), села пообщаться с рыбками («соскучились по маме, сладкие мои?»). В десятиведерном аквариуме когда-то обитало их великое множество, и плебеев-гуппи, и более благородных – сомиков, скалярий, моллинезий. Теперь там плавало лишь десятка полтора гуппи и неонов.

Людмила Ивановна, как всякий нормальный человек, любила природу во всех ее ипостасях, а жизнь в пятиэтажном муравейнике еще усугубила эту любовь. Подоконники у нее были плотно заставлены цветами, в квартире постоянно проживал кто-то из братьев наших меньших.

Так однажды появился в ее доме рыжий персидский кот Чубайсик. Когда подруги узнали, какую сумму отстегнула Мила за котенка, они только покрутили пальцем у виска. Между тем, сумма была сравнительно небольшой, потому как Чубайсик не имел паспорта с родословной, хотя продавец клялся и божился, что в роду у него – сплошь чемпионы.

Для Людмилы Ивановны не имело никакого значения, по какой причине выбраковано это чудо – полукровка он или не соответствует высоким стандартам. Она влюбилась в него с первого взгляда. Ее практичные подруги хоть и крутили пальцами у висков, приходя в гости, вырывали Чубайсика друг у друга из рук, как и иногда навещавшие бабушку Милу дети племянницы.

Если бы социологам пришла в голову мысль провести опрос среди артюховцев на предмет самых популярных кошачьих имен за последние пару десятков лет, картина нарисовалась бы такая: девочек называли преимущественно Масянями и Ксюшами, а вот мальчиков – Борисками, Степашками, Чубайсами. И объяснялось это не только наличием свистящего «с». Факт свидетельствовал о крайней политизированности артюховского населения за истекший период.

Что характерно: Бориски были разных мастей, Степашки – блондинами, рыжие, естественно, Чубайсами. Так что Чубайсик был обречен на свою кличку, хотя был он не ярко-рыжего насыщенного цвета, а нежно-пегого, цвета молодого теленочка.

Котенок уже обжился в новом доме, превратился в подростка, как явились, чуть не со слезами, племянница Лиля с мужем. Дети, Рита и Костик, канючили ежедневно, вымаливая покупку персонального Чубайсика. Финансовых же возможностей семья не имела.

Пошли на компромисс. В доме появился говорящий волнистый попугайчик, как нетрудно догадаться – Кеша. Хозяин уверял, что у Кеши богатый словарный запас. Все были счастливы, пока Кеша осваивался в новой обстановке, но когда, освоившись, попугай начал свой запас демонстрировать, родители схватились за голову. Он, однозначно, взрастал в неблагополучной среде: слова в Кешином багаже преобладали нецензурные.

Вскоре в дом последовало нашествие друзей и одноклассников: посмотреть на диковину, а главное, ее послушать, хотели все. Тем более, что родители Риты и Костика днем трудились. Вскоре родители стали замечать, что у попугайчика в лексиконе появились новые слова, еще похлеще прежних.

Необходимо было принимать радикальные меры. Самым разумным, как решили Лиля с мужем, был временный обмен с тетей Милой: дети легче перенесут расставание с Кешей, если его заменит Чубайсик.

– Временно!!! – поспешили заметить отчаявшиеся родители, увидев вытянувшееся лицо тети Милы и услышав рвущиеся из горла звуки протеста. Авось, Кеша, побывав какое-то время в приличном обществе, станет реже употреблять ругательства, а там и совсем их забудет.

Блюдя собственный интерес, племянница с мужем лукавили и хорошо подготовились: на каждый аргумент неподготовленной Людмилы Ивановны следовал убедительный контраргумент. Родственный обмен (как и в большинстве случаев, неравноценный) состоялся.

Потосковав какое-то время, Людмила Ивановна примирилась с воцарением в ее жилище попугая и начала к нему привыкать: Кеша был испорченным, но очаровательным нахалом, а ругательства она старалась просто пропускать мимо ушей.

Раздражали, правда, его манеры: когда случались у них с подругами застолья, Кеша, посаженный в клетку, даже под накинутым на клетку платком, не успокаивался. Видимо, у прежнего хозяина в его компаниях он был равноправным партнером.

Утомившись от воплей попугая, хозяйка отменяла его изоляцию. Неторопливо выйдя из клетки с видом победителя, взъерошенный Кеша приводил себя в порядок, вспархивал на стол и требовал:

– Жр-р-рать!

Затем устраивалось показательное выступление. Он ходил между тарелками и рюмками и всюду совал клюв. Ему было без разницы, что налито в рюмки, фужеры, чашки: он дегустировал все. В еде же был переборчив: что-то выплевывал прямо на стол, куда попадет, а что-то – вспорхнув на сервант или шифоньер – бросал на пол. В комментариях не стеснялся:

– Дер-р-рьмо!

Людмила Ивановна обижалась всерьез, из трех подруг готовила она лучше всех. Когда Кеша, всего напробовавшись, слишком наглел и окончательно терял чувство меры, она умудрялась схватить его и швырнуть со стола. Кеша, плавно приземлившись на палас, изрекал:

– Дурра! – или запускал вовсе непристойную матерную тираду.

Довольно скоро Мила привязалась к новому питомцу, и жили они в согласии, хотя время шло, а вращение в приличном обществе ни Кешин лексикон, ни дурные манеры не улучшило. Особенно умиляла новую хозяйку симпатия Кеши к рыбкам. Он усаживался на пластмассовую перекладину, к которой крепился компрессор, и подолгу сидел, любуясь подводным миром. Любопытные рыбки подплывали к самой поверхности воды и тоже пялились на Кешу.

Вдруг, возвращаясь с работы, Людмила Ивановна стала обнаруживать на паласе дохлых рыб, каждый день по одной, причем это были рыбки из недешевых, крупные, яркие – вуалехвосты, телескопы, гурами. Она знала, конечно, что киты или, скажем, дельфины выбрасываются на берег, так то – в морях и океанах. Про аквариумных рыб ничего подобного она не слышала.

Она поменяла воду, промыла аквариумную растительность и мебель – самоубийства продолжались. Но тут как-то она загрипповала. Почти весь день, наглотавшись лекарств, провалялась на диване в полудреме. Кеша, медитировавший над аквариумом, периодически поглядывал на недвижимую хозяйку, потом, видимо, утратил бдительность.

Очнувшись в очередной раз, Людмила Ивановна успела увидеть, как Кеша молниеносным натренированным движением выхватывает из воды рыбку и, вспорхнув, выплевывает ее на пол.

– Кеша! – засипела враз потерявшая голос Людмила Ивановна. – Сволочь! Маньяк!

Спалившийся Кеша вспорхнул на антресоль, куда Людмиле Ивановне было так сразу не дотянуться, и провел там остаток дня. И слава Богу, иначе разъяренная хозяйка его изувечила бы! Ну, то есть, выбросила бы в форточку.

Мила пыталась реанимировать последнего вуалехвоста, пересадила в отдельный маленький аквариум. Тщетно! Вуалехвост всплыл кверху брюхом.

Кеша понимал, что на сей раз он облажался по-крупному, и с рук ему это не сойдет. Он был прав. Утром Мила нашла его в незапертой клетке, сидел он паинька-паинькой, не верещал, требуя еды и свободы. Все было напрасно! Тот факт, что лексикон попугая ей исправить не удастся, она давно осознала, но мириться с садистскими наклонностями и лицемерием Кеши не могла.

– Как я могу теперь тебе доверять? – трагически вопрошала у него Мила, как у неверного супруга, изменившего впервые.

Участь Кеши была решена.

– Отдай его своему Гарику, – сказала она Людмиле Петровне. – Два сапога пара! Будут вместе пить и материться.

– А как же Чубайсик?

– Должна же я компенсировать детям Кешу! – знаменитое чувство справедливости Людмилы Ивановны восторжествовало и в этой ситуации.

* * *

Людмила Петровна, вернувшись домой, заварила пакетик «Принцессы Нури», раскрыла «Жизнь после смерти» Моуди и села караулить момент, когда ее трехцветная кошка Ксюня утомится скрываться под диваном и вылезет на свет божий, водички попить, к примеру.

Дело было в том, что у красавицы Ксюни с возрастом характер становился все более сложным. Когда она из подросткового возраста перешагнула в юность, Люся не стала ее стерилизовать. У Люси имелось несколько незыблемых принципов, и смысл одного из них был таков: каждая женщина имеет право на материнское счастье. Ксюня своим правом пользовалась сполна, и в иные годы по три раза за год обретала материнское счастье.

По молодости Ксюня, когда наступал час Х, как и большинство ее соплеменниц, осуществляла свое право на материнство на природе. С возрастом она пристрастилась к комфорту, и чем ближе был момент появления на свет котят, тем труднее стало выгонять ее на променаж. Ксюня опасалась преждевременных родов на улице, в антисанитарных условиях. Днем она спала на диване, а с приближением вечера пряталась в укромные уголки, в надежде, что про нее забудут.

Иногда такое случалось. Но среди ночи или ближе к утру физиологическая потребность выгоняла Ксюню из-за шкафа или из-под дивана и гнала к двери. Сначала, стесняясь, она мявкала изредка и полушепотом, но потребность становилась все насущнее, и Ксюня гнусным голосом орала непрерывно, пока вынырнувшая из сна хозяйка не вылетала на ее вопли в холодный коридор, чтобы выпустить эту дрянь на улицу.

… А Зоя Васильевна, перемыв посуду, почти час делилась впечатлениями с молодой коллегой, с которой приятельствовала, о недавно пережитом. У них это называлось «потрындеть».

– Ну, сходила на УЗИ?

– Сходила. Опять пацан!

– Расстраиваешься?

– Расстраиваюсь, конечно, девочку хотели.

– Ничего, третьего родите!

– Нет, не умеете вы утешить, Зоя Васильевна. Мишка мой лучше утешает.

– А он как утешает?

– Он говорит: «Ну что ты, мама, расстраиваешься! У меня в «киндерах» тоже редко попадается то, что я хочу. Я же не расстраиваюсь!».

* * *

…И ночь тоже прошла спокойно. Нога Людмилы Ивановны дала ей поспать, не пел до полуночи «козлетоном», как говорила обозленная Людмила Петровна, за стенкой ее сосед-алкоголик Гарик (домик Люси был на два хозяина и с соседями ей очень не везло). Утомились, наконец, и утихли мысли Зои Васильевны о том, как она будет жить дальше на одну пенсию.

Спали подруги и не знали – не ведали, что заскучавшая фортуна решила взбодриться, пошалить, и почему-то выбрала объектом своих шалостей трех безобидных и безвредных подруг – Милу, Люсю и Зою.

Немного о женской дружбе

Людмила Петровна

Когда судьба решила подружить двух Людмил, она, видимо, действовала по тому же принципу, по которому Бог супружеские пары сводит: и внешне – «красавица и чудовище», и в характерах – полное несовпадение, и по части интеллекта – одного явно обделил в пользу другого, а вот, поди ж ты, живут, и, порой, даже очень неплохо живут.

Людмила Петровна отродясь была Люськой, как Людмила Ивановна – Милой: маленькая, тощая, шустрая, смуглая – ее бы Галей нужно было назвать,Галчонком. Выросла – стала миниатюрной изящной брюнеточкой, отнюдь не красавица, но с изюминкой. Муж ей достался – по нынешним языковым шаблонам – звезда школы: красавец, спортсмен! Естественно, комсомолец – как же иначе в то время, и, более того, – комсорг класса! Но все это было позже.

«Достался» – все тот же случай, когда Бог пары сводит. Это была любовь с первого взгляда и с первого класса, «солнечный удар», только семилетние Люся и Толик тогда ничего этого не знали, и, по причине малолетства, ни о чем не догадывались. А вот к классу шестому кое-какие мысли стали у них пробуждаться, и, как только разрешили сидеть за партой кто с кем хочет, ни у девичьей, ни у мальчишечьей половины класса даже сомнений не возникло, кто станет соседом по парте этих двоих. Тогда это называлось «нравиться» или – «бегать». Толик «бегал» за Люсей. И как они однажды сели вдвоем, так до одиннадцатого класса и просидели.

Кто кому помогал в учебе – неизвестно, головки у обоих были светлые, в библиотеку они ходили вместе и сидели в читальном зале часами (может, просто продлевали возможность побыть вдвоем). Одноклассники, привыкнув к этим неразлучникам, смотрели на ситуацию их глазами: принцесса Люся и ее вассал, верный рыцарь Толик. Девочки даже попыток пококетничать с ним не предпринимали, хотя Толик с младых ногтей был высок, хорош собой, спортивен (баскетболист, волейболист), а Люся росла серым воробышком. Когда пришла ее пора расцвета, в красавицу она не превратилась, стала просто симпатичной девушкой. Закончился школьный роман свадьбой, но до этого были попытки поступить в вузы: Толика – в военное училище, куда он не поступил, попытка же Люси была успешной – она стала студенткой физмата Астраханского пединститута и отучилась два курса, пока Толик служил в пограничных войсках, и еще курс, пока не ушла в декретный отпуск.

Года не прошло после свадьбы – родился Виталик, дитя не совсем своевременное, но желанное, а поскольку дедушки и бабушки с обеих сторон еще не обрели статуса пенсионеров, молодая мама оформила академический отпуск, а через год и совсем забрала документы. Ставить крест на учебе Люся, естественно, не собиралась и даже помыслить не могла, что когда-нибудь распростится с любимой физикой: вот доработают до пенсии бабушки!.. Больше, чем физику, она любила астрономию, с детства читала про звезды все, что попадало в руки, а когда в их городке открылся планетарий, они с Толиком стали там даже не частыми гостями, а своими людьми. Но на их факультете специальности «Астрономия» не было.

Толик после армии пошел работать к отцу на судоремонтный завод слесарем. Там была хорошая зарплата, перспективы на квартиру. А пока молодая семья поселилась в домишке Толиковых умерших деда и бабки, и это уже было счастье – свой угол. Потекла жизнь, как говорится, не хуже, чем у других и лучше, чем у многих. В материальном плане дела обстояли неплохо, хотя Люся не работала: Виталик был ребенком слабеньким, «несадовским». Да и муж привык: с работы возвращается – чистота, красота, любимая жена ждет, на столе горячий ужин! Когда они промелькнули, те благополучные пятнадцать лет?

И вот, видно, судьба решила, что – хватит, лимит счастья для этой пары исчерпан.

– За все надо платить! – спустя годы резюмировала умудренная Люся.

Вдруг начал прихварывать спортсмен и здоровяк Толик: микроинсульт, потом инсульт. Люся замоталась – каждый день в больницу к мужу, с термосом, банками – судками, фруктами – соками. Спасибо свекрам, в этот период семья их единственного сына целиком и полностью жила за их счет. На заводе творилось что-то непонятное, зарплату не выплачивали месяцами, больничные не оплачивали, производство медленно умирало.

Когда она в первый раз столкнулась в дверях палаты с молодой женщиной (правду сказать, не такой уж и молодой, может, даже постарше Люси), никакого озарения не произошло, и внутренний голос молчал, пребывал в спячке, хотя, как и всякая женщина, Люся гордилась своей интуицией. Мало ли ходит в мужскую палату на шестерых жен, матерей, сестер!

Столкнувшись во второй раз, Люся, по больничным не писаным правилам приличий, поздоровалась. Женщина, что-то пискнув, шарахнулась от Люси, как от зачумленной. А придя как-то во внеурочное время, увидела эту женщину сидящей у кровати своего мужа. Тут уже их познакомили: Люся, жена – Нина, из профкома. Но и тут озарение ее не посетило. Да и о каком озарении вообще могла идти речь, если практически всю жизнь она прожила в атмосфере обожания, в уверенности, что она – единственная, самая – рассамая! Бывало, идут они по улице, и Люся говорит мужу, не без умысла, тайного кокетства:

– Смотри, какая красотка! – а муж, головы не поворачивая:

– Да ну, лошадь бельгийская!

– Да почему бельгийская-то?

– Не знаю, так отец всегда говорит.

Но какой-то червячок начал копошиться в люсиных мыслях: это какой же член профкома станет через день да каждый день навещать в больнице члена профсоюза с бульонами? А расспрашивать Толика – ему лишние волнения, а он только пошел на поправку, да и самолюбие не позволяло. А тут как-то, на грех ли, во благо ли, встретила Люся на рынке знакомую, работающую с ее мужем в одном цехе, и поинтересовалась, что за Нина такая у них в профкоме, и сильно смутившаяся знакомая, мямля и запинаясь, просветила бедолагу. Кто знает, что ею двигало: тайное ли чувство удовлетворения – нет счастья ни у кого! – женская ли солидарность – слепая тетеря! Нина-то из профкома, но с Толиком у них роман, скоро год как. Женщина неплохая, но в него вцепилась пиявкой, и голову, и стыд потеряла. Старше на пять лет, давно в разводе, взрослая дочь.

Люсю – как обухом по голове! Как она доплелась до дома, сколько пролежала в полубеспамятстве? Перепуганный Виталик сбегал за бабушкой и дедушкой (Люся к тому времени своих родителей похоронила одного за другим). Рассказала Люся свекрам, что услышала, не пощадила, не из мести или подлости, просто не смогла притвориться, сдержать свое горе и сотрясавшую ее ярость. Старики впали в то же состояние ступора, но нет, не в такое же. Он был их сыном, что бы ни натворил. Разве Люся отвернулась бы от Виталика?

Мужа с тех пор она не видела ни разу. Забирала его из больницы Нина, выхаживала и выходила. Они и сейчас жили вместе, вполне благополучно, Толику дали третью группу инвалидности, где-то он работал сторожем. Все это Люся узнала гораздо позже. Как ни отмахивалась она от расспросов и изъявлений сочувствия, как ни пресекала разговоры, Артюховск – большая деревня, слухи все равно доходили. На развод она не подавала, он тоже не предпринимал никаких действий, так они и пребывали в статусе супругов.

– Бедная Нина! Так и живет в грехе! – иногда вымучивала шутку Люся. Свекры сначала приносили деньги – вроде как алименты (откуда там быть алиментам, он жил у Нины на содержании, все уходило на его лечение и реабилитацию?). Люся раз и навсегда отрубила:

– Нет!

Свекры не сразу поняли, что избрали неправильную тактику: если бы помощь исходила от них, может, Люся не пренебрегла бы ею. Они были на стороне невестки, но время шло, острота притуплялась, отказаться от единственного любимого сына – все равно, что заживо его похоронить. Виноват, кругом виноват, но ведь что ему пришлось пережить – этого только Люся понимать не хотела. Потом, спустя много лет, кое-что в этой ситуации начала понимать и она. Ведь, как ни гони от себя мысли, нет такого приборчика, чтоб регулировал мыслительный процесс: щелк! – вот об этом можно думать, а эти мысли нам сейчас ни к чему, выключим их. Это только у Скарлетт О*Хара ловко получалось.

Не мог ее Толик в одночасье сделаться мерзавцем! Конечно, и переживал он, и боялся ее ранить, и признаться боялся – в глаза ей глядя, потому и тянул эту резину год – себя щадил, ее жалел… А может, надеялся, что все образуется, пройдет увлечение, да бабенка попалась цепкая. Может, и болезнь его этот роман усугубил – ему, мужику открытому и прямому, порядочному, каково было таиться, притворяться – как тут нервишки не начнут шалить. Как ни странно, Нину Люся не особенно и винила: как можно не влюбиться в ее Толика! А потом, будем честными, не она – так была бы другая «Маня – Таня», причина все же в нем: он, наконец, оторвал взгляд от Люси и начал замечать других женщин.

Понять – не значит простить. Можно понять, что кто-то голоден, но разве простишь, когда тебя бьют по голове из-за этого, чтоб отнять кошелек? Кое-что объяснили ей слова тети Вали, мамы Зои Васильевны, тогда еще живой:

– Он тобой объелся! Когда каждый день ешь сдобные булочки, хочется ржаного хлебушка.

Как она выжила? Как жила то время? Она не просто похудела, она усохла, смуглота ее приобрела какой-то сероватый оттенок. Чего было больше в ее отчаянии – оскорбленного самолюбия обманутой женщины или ощущения, что мир ее предал? Ведь они были не просто любящей семейной парой, не счастливым симбиозом двух организмов – они были единым организмом. Толик был ее миром, и так было всегда.

Сын ли ее спас? Природа ли, подталкивавшая живое к жизни? Лежи не лежи пластом, а надо кормить сына, да и себя, одевать – обувать. Виталик учился в престижном лицее, и выглядеть должен был не хуже соучеников. Как-то в особо тяжкую минуту забрела она в планетарий, а там при входе – объявление: требуется техничка. Судьба!

– Звезды помогли, – Люся готова была впасть в суеверие.

И проработала она техничкой три года, а потом директор, отметив знания Людмилы Петровны в астрономии, ее коммуникабельность и три курса физмата, предложил вести кружок «Звездочет», а немного погодя – поработать экскурсоводом, на время декретного отпуска молодого специалиста.

Семь лет Людмила Петровна совмещала должности экскурсовода для малышей и уборщицы. «Как месяц к солнцу в гости ходил», «Азбука земли и неба»… Она бы дневала и ночевала на работе – это было ее спасением, да и деньги лишними не бывают. Но опять судьба решила, что, когда все хорошо, – это нехорошо. Прежний директор планетария вышел на пенсию, новая энергичная «метла», начав мести по-новому, обнаружила отсутствие диплома о высшем образовании у одной из сотрудниц, а поскольку у каждого нового руководителя есть свой человечек, которого нужно трудоустроить, то и пришлось очень скоро Людмиле Петровне писать заявление «по собственному». Только мыть полы после семи лет «беспорочной службы», как она говорила, в качестве экскурсовода, было ей обидно. Ее как бы разжаловали за плохое поведение. Самолюбие Людмилы Петровны опять взбунтовалось.

Виталик к тому времени, закончив бывший мамин физмат и аспирантуру, стал Виталием Анатольевичем, свежеиспеченным преподавателем на кафедре физики, был женат и растил двух дочерей – погодок, Варю и Дашу. А Людмила Петровна работала ночной няней в садике для детей с ДЦП, и вот уже в декабре будет оформляться на пенсию. Она все никак не могла принять решения – что дальше? Оставаться на этом хлопотном месте – тяжеловато: с больными детьми, бессонные ночи. Или уже активно заняться садом – огородом, к чему у нее тоже была склонность, собой, любимой – отдыхать, культурно проводить досуг? С невесткой у нее отношения не сложились, когда заболевала одна из внучек, звонил сын и бубнил в трубку виновато: «Мам, не приедешь посидеть?» Люся собиралась и катила на автобусе в Астрахань. Тогда Ольга старалась быть радушной, в остальное время при виде свекрови лицо у нее каменело. Слова она не произносила и даже не цедила, а выплевывала. Людмила Петровна предпочитала навещать детей пореже: гордости ее хватало на все сферы деятельности, и служебную, и семейную.

– Девочки, вот говорят, что сыновья интуитивно выбирают жен, чтобы они были похожи на их матерей. Неужели я такая стерва? – недоумевала Люся. – Что я ей плохого сделала? Ни одного дня мы не жили под одной крышей, я не лезу в их отношения, не учу жизни, не напрягаю в смысле материальной помощи мне, езжу, только когда пригласят. Но я спиной чувствую ее ястребиный взгляд, и он меня к земле пригибает. И у нее только два тона в общении со мной: или снисходительного превосходства, как будто я неизлечимый придурок, или оскорбленной страдалицы, однажды обиженной мной. Она уже не помнит, чем я ее обидела, но она мне этого никогда не простит! Или я – человек второго сорта, потому как не хватило ума и характера получить диплом о высшем образовании в свое время? А сын ведет себя индифферентно. И это мой Виталик, моя кровиночка! Совсем чужой!

– Это когда сыновья выбирают, – объясняла мудрая тетя Валя. А в твоем случае выбирали твоего сына. А уж по каким причинам выбрали?..

– Что ж, он так плох, что его и выбрать нельзя? – оскорблялась Люся.

– Ну, повело тебя, не в ту степь!

– Отбрей ее хоть разок, выскажи все!

– Сын ее любит. Не хочу раскола.

– Выходит, я тоже – человек второго сорта? – оскорблялась Мила.

– При чем тут ты?

– Как это при чем? У меня тоже нет диплома о высшем образовании!

– У тебя есть о среднем специальном!

– Окстись! У меня есть цидулька об окончании бухгалтерских курсов, плюс богатый практический опыт!

– Девочки, да успокойтесь, ради бога, – морщилась миротворица Зоя.

Когда они на очередном своем сборе после пары рюмочек слезливо рассуждали о превратностях жизни, непременный четвертый участник их посиделок и постоянный спикер – убежденная атеистка тетя Валя, сама того не ведая, озвучила библейский постулат: «Нет, девки, с вами происходит только то, что должно произойти!» То есть, другими словами, что предначертано…

Царствие ей небесное.

Людмила Ивановна

Людмила Ивановна обитала в однокомнатной квартире кирпичной пятиэтажки почтенного возраста: она перешагнула шестидесятилетний рубеж. Хозяйка и квартира были практически ровесниками – Людмиле Ивановне минуло 62, и в их долгом сосуществовании, несомненно, просматривалось взаимовлияние и взаимосвязь, как у проживших долгую жизнь супругов. Они даже заболевали вместе. Если у Людмилы Ивановны воспалялся коленный сустав, примерно в это же время в трубах ванной образовывался свищ, начинала потихоньку сочиться вода, и нужно было, чтобы не ждать, неизвестно сколько, халтурщика из ЖЭКа, срочно искать мужика «с руками», хоть пьющего, а по нынешним временам это еще та проблемка: рукастые мужики вымерли, как мамонты.

Назревшая необходимость зубопротезирования совпадала с неотвратимо надвинувшимся ремонтом, а свалившийся как снег на голову диабет теперь всегда ассоциировался у бедной Людмилы Ивановны с параллельно протекавшей заменой системы отопления, заизвестковавшейся за протекшие годы (в квартире стало холодно). «Эх, старье мы с тобой», – говорила хозяйка своему жилищу.

Ей было 30 с небольшим, когда, после развода и размена, Мила с десятилетней Юлей переступили порог своего нового дома. Немало с той поры воды утекло. Юля выросла и, как положено, вышла замуж, в Питере, где училась. Сразу, чтоб больше к этому вопросу не возвращаться, родила двойняшек Олега и Глеба, и вот уже восемь лет воспитывала и образовывала их, в соответствии с нынешними педагогическими воззрениями, которые черпала из глянцевых журналов – «я старым книгам не доверяю». Параллельно Юля, в свободное от работы время, вела дом, как могла и насколько успевала, и выплачивала с мужем ипотеку за двухкомнатную квартиру. Когда мальчишки родились, новоиспеченная бабушка курсировала между Артюховском и Питером, жила там месяцами (пацаны по очереди, а то и одновременно заболевали, их молодые родители от недосыпу потихоньку зверели, вторая бабушка еще работала, и Людмила Ивановна была очень востребована).

На лето молодая семья приезжала в Артюховск, «на юга».

И вот внуки подросли, материальная база молодой семьи упрочилась – они уже могли позволить себе съездить в Сочи и даже один раз – в Дубай. Маленький, грязненький провинциальный Артюховск уже не был столь привлекательным для начинавшего знакомиться с миром семейства. Но хорошие отношения с дочерью сохранились, и они, пожалуй, могли бы быть подружками, если бы не разделявшие их тысячи километров. Во всяком случае, по телефону они могли трепаться по часу. Мать Зои Васильевны – женщина прямая и категоричная, напрочь лишенная дипломатических талантов, но всеми подругами нежно любимая тетя Валя, к Юле «неровно дышала»: «Молодец девочка, не воротит рыло от своих пролетарских корней!»

Самое время пришло для Людмилы Ивановны решить проблему одиночества. Статная, стройная блондинка Мила мужским вниманием обделена никогда не была. Одного прораба сразу после отъезда Юли на учебу даже рискнула привести в качестве мужа. Прораб, мужчинка хлипкий (как охарактеризовала его тетя Валя – «соплей перешибешь»), пленил Милу глубоким бархатным баритоном и игрой на гитаре. В двух предыдущих семьях у прораба было трое детей, и он слегка притомился и от детей, и от жен, и от необходимости добывать деньги на алименты. Приятной во всех отношениях Людмиле Ивановне статус одиночки добавлял шарма.

А как она слушала его пение! «Клен ты мой опавший», «Не жалею, не зову, не плачу»… Особенно ей нравилась песня про капитана дальнего плавания, которого предала жена. У них сложился прекрасный дуэт:

А эта его худоба, его неухоженность… А его слова! «Таких, как ты, больше нет», «если бы тебя не было, тебя нужно было бы придумать!»…Пошлые штампы из мужского охмурительного арсенала звучали небесной музыкой. «Ты устала от жизни, тебя просто нужно отогреть…» Но процесс обогрева и отдохновения прораб начал с себя, любимого, и расслабился слегка, решив, что достиг земли обетованной. А Людмила Ивановна, вынужденная на территории в восемнадцать квадратных метров общаться более тесно, поняла, что прораб, мягко, очень мягко выражаясь, выпить не дурак. С катастрофической скоростью вдруг стали заканчиваться ее лосьоны, духи и туалетная вода, а от прораба приятно пахло ее парфюмом, но почему-то изо рта. А, кроме того, были в его характере черты, которые женщина станет терпеть только после долгих лет супружества, пережив процесс притирки.

Их брак длился два года, слава богу, «совместно нажитого имущества» не наблюдалось, делить ничего не пришлось. На встрече, устроенной по случаю возвращения в лоно коллектива блудной подруги, Мила вопрошала: «Девочки, вот как вы думаете, все бабы дуры или только русские? Ну, сколько уже можно ту лапшу с ушей снимать?» Людмила Ивановна, снявши лапшу с ушей, еще не раз позволяла ее навешивать на свои уши – душе все чего-то нужно было, душа все чего-то хотела, а порой даже требовала.

– Наверно, карма у меня такая. Наверно, венец безбрачия, – иногда горевала Мила.

– Крыша у тебя такая – конкретно съехавшая! – злилась Люся. – Ну что ты этих козлов жалеешь! Зайка, как там у твоих писателей? Хочешь – пиши, не хочешь – не пиши! Нарисовался на твоем горизонте крендель – сразу реши, хочешь или не хочешь «писать». И действуй соответственно!

– Если можешь не писать – не пиши, если не можешь не писать – пиши, – уточняла Зоя Васильевна.

– Как я могу решить, не узнав человека? – отбивалась Мила, и, надо признать, резон в ее словах был. А как его узнать, не сойдясь ближе? Я – не рентген! Не все же такие прозорливые, как ты!

Людмила Петровна мрачнела, Зоя Васильевна ежилась, Людмила Ивановна спохватывалась: Люсина прозорливость – это было табу.

– Ты, Милочка, подбираешь мужиков по принципу «каждый следующий отомстит за предыдущего», – примирительно шутила Зоя.

– По крайней мере, есть что вспомнить! А вы?. Ну ладно, ты, неплохо с мужем прожила, блюдешь память о нем, помнишь только хорошее. А Люська? Один раз под дых получила и скрючилась на всю оставшуюся жизнь! Сохнет, чахнет, и никак не выпрямится, все свою душевную травму лелеет, тетешкается с ней. Сколько там той жизни осталось!

– Я, Милочка, все помню, и хорошее, и плохое, но мне пятьдесят восемь! Не поздновато ли начинать еще одну жизнь, с чужим человеком?

– Чтоб он своим стал, надо с ним пуд соли съесть, а вы даже попыток не делаете – найти этого чужого человека да сольцы с ним покушать!

– Бр-р-р!!! – передергивалась Люся, – чужой мужик будет по моему двору да по огороду шляться, требовать первое, второе, третье!..

– Но он же, наверно, и помогать тебе будет? – оптимистично предполагала Зоя.

– Вот именно: наверно! Совсем не факт! Да еще, чего доброго, и в одну постель с ним ложиться надо будет!

– Ты дура, да? – вздыхала Мила.

– Допустим! Ты вот умная, и попыток у тебя было несколько, а что в итоге? Одна, как и я. Неужели в этом козлином стаде одного-единственного козлика, мало-мальски приличного, для тебя не нашлось!?

– Я и говорю же: карма! А потом – лучше сделать и жалеть, чем жалеть о том, что не сделано!

Во всяком случае, несмотря на еще несколько попыток Милы устроить свою судьбу, больше ее кровные восемнадцать метров мужские особи на законных основаниях не топтали.

– Наверно, правду говорят, что настоящего мужчину придумали женщины, чтобы пугать ими своих мужей, – вздыхала Мила.

А трудовая ее биография была связана с кондитерской фабрикой, где пребывала она в должности бухгалтера до 90-х, как их сейчас называют, лихих. Об их продукции и сейчас ностальгировали люди, когда-то ее вкусившие – ах, чернослив и изюм в шоколаде, «Гуси-лебеди», «Жемчужина дельты»! Когда начался планомерный развал, захват и распродажа всех мало-мальски рентабельных предприятий, их сладкое производство чаша сия не миновала. Сначала фабрику выкупили иногородние варяги, и начало их оккупации ознаменовалось увольнением большей части специалистов-стажистов и сокращением зарплаты. Затем, вывезя ценное оборудование, варяги перепродали разбомбленное производство «греку из Ростова», как утверждала молва. «Грек» довершил черное дело. Сейчас фабрика угрюмо взирала на мир заколоченными накрест окнами, в двери проходной был пробит лаз, в который ныряли наркоманы, по своим жизненно важным делам.

И вот в свои сорок пять без малого Людмила Ивановна осталась, как говорится, без куска хлеба, без перспектив его заработать и с необходимостью платить за квартиру. Слава богу, Юля уже заканчивала учебу, подрабатывала по специальности и могла обойтись без маминой помощи.

Учебные заведения всех уровней, профилей и форм собственности «пекли», потрафляя спросу, юристов – экономистов – бухгалтеров. Людмила Ивановна, в поисках работы не пропускавшая ни одного объявления ни в одной местной газете, порой со смеху покатывалась: требовались бухгалтеры – девушки, приятной внешности, не старше 25-ти лет, с опытом работы не менее пяти лет. Разве что одному требованию – на предмет приятной внешности могла соответствовать Людмила Ивановна, но в те времена в народившемся племени артюховских бизнесменов не находился любитель сорокапятилетней ягодки с большим бухгалтерским стажеи.

Был у нее опыт с «Гербалайфом», было выращивание грибов – вешенок (до продажи дело не дошло, грибы почему-то не росли в купленных на последние сбережения мешках с мицелием, была должность сторожа на строительном объекте у частника… Сейчас Людмила Ивановна порой сама себе удивлялась: как она тогда не побоялась и рискнула влезть в эту клоаку – рыночную торговлю? Однако рискнула, влезла – от безысходности и отчаяния, наверно. Назанимала у хороших людей (слава богу, нашлись такие, еще сохранившие какие-то сбережения, как правило, у хороших людей их не бывает) нужную для старта сумму. По части оформления необходимых бумаг и взаимодействия с серьезными организациями особых проблем не возникло – спасибо начальному бухгалтерскому образованию и трудовой деятельности, а знания компьютера рынок не требовал. Для начала, по подсказке новых товарок, съездила Людмила Ивановна в Пятигорск, набила барахлом три клетчатых сумки – сундука, под их же чутким руководством (такие же бедолаги, экс-учителя, медики и прочая бюджетная мелочь, либо попавшая под сокращение, либо работающая де-юре, а де-факто зарплаты не получающая). И начался новый этап ее жизни – рыночной торговки, а если применить эвфемизм – индивидуального предпринимателя. Те же товарки, освоившиеся уже в новых реалиях, помогли адаптироваться и ассимилироваться.

Дело у нее пошло, обнаружилось у нее чутье в искусстве одевать не столько себя, сколько других. Да и вкусы ее неизбалованных покупательниц были неприхотливы – было бы поярче да с люрексом, да подешевле. Уже и долги были розданы, с благодарностью и презентами, уже и ассортимент товаров расширился, уже кое-какие накопления появились, как Юля надумала рожать. Ладно бы еще одного, справились бы как-нибудь, но двое младенцев с малым весом плюс роженица с кесаревым – какая же мать станет наблюдать это в отдалении? И новоиспеченная бабушка ликвидировала свое индивидуальное предприятие, сдала квартиру двум студенткам, поручив подругам быть инспектирующей стороной, и отбыла в град Петров осваивать свою новую роль. А когда внуки подросли, и вторая бабушка вышла на пенсию и приняла эстафету у Людмилы Ивановны, она вернулась в Артюховск уже окончательно, чтобы начать, как сама полагала, последний этап своей жизни.

Зоя Васильевна

Зоя Васильевна и внешне, и характером в их триумвирате выполняла функцию связующего звена, так сказать, среднего арифметического. В крупной, медлительной, обычно невозмутимой Миле проглядывало что-то такое скандинавско-прибалтийское. Недлинные светлые волосы в молодости она укладывала «улиткой» или сооружала «халу» и подкрашивала, подчеркивая природную блондинистость. С возрастом красить перестала: седина у нее была красивого серебристого оттенка, женщины, старея, о такой мечтают. И поседела она как-то сразу, не испытав эстетических мук при общении с зеркалом.

Теперь волосы она скручивала в поредевший пучок и закалывала яркими пластмассовыми заколками. Слабость к сочным, «кислотным», цветам разрушала скандинавско-прибалтийский имидж: на ее кофточках, вышитая люрексом, во всякое время года цвела фауна всех климатических зон планеты Земля, а иногда и вовсе какая-то неведомая, инопланетная растительность. Люся называла это – «светофорить». Мила любила все «в облипочку», а когда выходила в свет в «капри» или бриджах – на седьмом десятке и при ее комплекции – была темой дня для женского населения родной пятиэтажки.

– Ну, сегодня у бабок день будет прожит не зря! – радовалась Людмила Ивановна. – Скрасила их серые будни!

А в числе «бабок» наблюдались и ее сверстницы, и экземпляры помоложе.

Роскошная черная грива молодой Люси, смуглая кожа, пылкий взрывной характер намекали на наличие в ее родословной восточного человека, но время скрыло этот факт. При взгляде на постаревшую Люсю в женских головах Артюховска рождалась одинаковая мысль: в четвертом лицее у парикмахеров грядет экзамен по окрашиванию волос, и женщина послужила моделью для любимой внучки-двоечницы. Правда, с тех пор, как в моду вошло мелирование, Люсина шевелюра уже не пробуждала нездорового интереса у широкой артюховской общественности. Наоборот, теперь многие полагали, что над ее волосами поработала вдохновенная рука опытного стилиста. Между тем, пятнистость и полосатость ее головы была следствием неравномерного поседения.

В вопросе окрашивания волос, а равно и использования косметики, Людмила Петровна придерживалась твердого принципа: ни за что! Было ли это следствие ее печальной лав стори? Или демонстрация немого презрения к «козлам» (это для козлов, что ли, краситься?) – кто знает!

Теоретическая подоплека была такова: когда-то Люся услыхала по телевизору соображение некоего путешественника, что английские женщины, в отличие от американок, старятся достойно, спокойно воспринимают этот этап своей жизни. Американки же, с их бесконечными диетами, косметическими операциями и озабоченностью здоровым образом жизни и в старости выглядят, как кукла Барби, – искусственными особями без возрастных рамок. Люся эту теорию восприняла буквально, и с тех пор воплощала ее в жизнь, находя в ней дополнительные плюсы: экономию времени и денег. Перешагнув рубеж сорокалетия, она свою роскошную гриву стала стричь очень-очень коротко (чтоб дольше отрастало)!

– Люська опять тифом переболела! – ерничала Мила.

Зоя Васильевна обладала внешностью типичной славянки: сероглазая, русоволосая, чуть выше среднего роста и средней же полноты, носик уточкой, припухшие веки, однако, не лишена приятности. Весь ее вид уравновешивал крайности подруг: не Милкин небрежно-изящный пучок и не Люськина «тифозная» обскубленность, а стрижка средней длины, старомодная модель, но ей к лицу, «сессун». Красилась она в русый, натуральный, цвет. И бровки-реснички подкрашивала, и маникюр раз в месяц – все же работа с людьми. Милкиной страсти к ярким цветам, люрексу и пайеткам не разделяла, но не приветствовала и Люсин аскетический стиль – черно-серо-коричневые балахонистые наряды. Она не придерживалась какого-то определенного стиля, и если Люсе милы были англичанки, то Зоя как-то больше тяготела к француженкам, а точнее – к их принципу комплектования гардероба: что имеется в шкафу, что по карману и (в последнюю очередь) – что идет. Эта информация тоже была почерпнута из телевизора. Велика была роль этого средства информации в жизни артюховских дам!

В процессе зарождения и развития их дружбы Зоя Васильевна была инициатором и катализатором, а также цементирующим составом. Большая часть ее трудовой деятельности прошла в библиотеке, и карьерный рост завершился должностью заведующей библиотекой-филиалом их микрорайона.

Как-то, делая анализ чтения группы читателей, она обратила внимание, что в формуляре Людмилы Петровны преобладают книги по астрономии. То было время, когда библиотечный хороший тон требовал, чтобы при каждой порядочной библиотеке действовал клуб по интересам. У Зои Васильевны забрезжила надежда соединить, как говорится, полезное с приятным: эта читательница давно была ей симпатична. В процессе того, что на языке библиотекарей зовется «индивидуальная беседа», она и предложила будущей подруге взять на себя руководство пока еще не существующим клубом «Юный астроном», естественно, на общественных началах, то есть, грубо говоря, «за спасибо». Та с радостью согласилась, чем еще более упрочила симпатию к себе Зои Васильевны. Так звезды опять сыграли роль в судьбе Люси. Позже выяснилось, что они даже одно время учились вместе в институте, но на разных факультетах и курсах.

Людмила Ивановна влилась в их компанию немного позже. Эту свою читательницу – страстную любительницу детективов вообще, и Б. Акунина в частности, – Зоя Васильевна не могла не пригласить на литературный вечер «Детектив: классика жанра и вечная новизна» с просьбой сделать небольшое сообщение об Акунине. Читательница и выступила, и в дар библиотеке преподнесла «Алмазную колесницу», которой библиотека не имела. По не писаной традиции подобные мероприятия заканчивались чаепитием с участниками. А позже – последовал обмен семенами-саженцами, разговоры по душам, дальше – больше: стали ходить в гости друг к другу. Пришло время, когда и помощи начали друг у друга просить по мелочам и разным поводам.

С мужем Зоя познакомилась, когда ей уже исполнилось двадцать пять. Случилось это на августовском совещании учителей, в секции словесников, где она делала обзор новинок художественной литературы (после института в школе она отработала только несколько лет, поняла – не ее стезя, и ушла в библиотеку). Владислав Николаевич был старше на пять лет.

Недолгий период ухаживания завершился свадьбой. Большой любви, конечно, не случилось, была взаимная симпатия двух интеллигентных людей и, с обеих сторон, чувство назревшей необходимости создавать семью. Он был единственным сыном, как Зоя – единственной дочерью, отцы у обоих уже умерли. Мама Влада прихварывала, и жить молодые решили с нею, да там и протекла их семейная жизнь, вполне благополучная.

Мужу едва исполнилось пятьдесят три, когда его не стало: инфаркт. Это было первое большое горе в жизни Зои Васильевны, но тогда была жива мама. Вместе тянули-доучивали детей, впрочем, уже достаточно взрослых: Мише – двадцать два, Лене – восемнадцать. Вернулись к ней, а прежний свой дом, бывший родительский мужа, сдавали внаем – неплохое подспорье. Горе пережили вместе, а это – уже полгоря.

Через шесть лет от инсульта умерла мама. Зоя Васильевна переживала ее смерть одна: Миша, закончивший мореходное училище, был в «загранке», и на похороны выбраться не смог. Лена, вышедшая замуж первый раз в двадцать один год, через два года развелась, но, вкусив самостоятельности, продолжала жить в доме отца, под мамино крыло возвратиться не захотела. В то время, когда умерла бабушка, у нее протекал медовый месяц со вторым мужем, и даже в первые сорок дней ночевать у матери она не могла, вернее, не хотела: считала все эти деликатные моменты сантиментами и предрассудками. Молодость и смерть – вещи трудносовместимые, но надо признать, что некоторая душевная черствость Леночке была присуща.

Тут-то подруги и подставили свои хрупкие, но надежные плечи: и поминки, и на кладбище, и ночевки по очереди. После сороковин Люся сказала: «Я, конечно, могу к тебе ходить, но ведь когда-то надо начинать привыкать». И она начала привыкать. Днем – работа, а ночи текли в полубодрствовании – полусне: читала, включала телевизор, пила водичку, корвалол, бродила по комнатам. Вымотавшись за несколько ночей без сна, в какую-то ночь как в пропасть проваливалась – отсыпалась. Снотворное принимать не решалась – боялась проспать, не услышав будильника, и опоздать на работу. Почему-то ей было не так сиротливо, муторно, страшно, когда кот решал не идти в свою «ночную смену», а остаться на ночь дома: он чесался, вылизывал себя, даже похрапывал тихонько – живая душа рядом.

Сын появлялся нечасто, он уже успел жениться и тоже развестись. Невестку за время их брака Зоя Васильевна видела не более пяти раз, внука – еще меньше. Были у женщины смутные подозрения, что мальчик – сын другого мужчины, не Миши: уж слишком быстро разошлись, ребенку только семь месяцев исполнилось, и Настя почти сразу опять вышла замуж. Развод произошел по ее инициативе, от алиментов на себя и ребенка она отказалась, а теперь исподволь вела дело к тому, чтобы Миша отказался от отцовства. Когда Зоя Васильевна сказала Мише, что хочет съездить в Новороссийск, где жила бывшая семья сына, повидать внука, тот прямо-таки вскинулся:

– Нечего делать!

Мише такая грубость была не свойственна.

Сейчас у него была гражданская жена в Севастополе («в каждом порту по жене», – невесело шутила мать).

Дочь детьми не обзавелась, слава богу! А может, вовсе и не слава богу, а наоборот: была бы сейчас Зое Васильевне отрада. Но, с другой стороны, чужой дядька – новый муж, Андрей, стал ли бы хорошим отцом ребенку? А то, что с Виктором Леночка развелась, – вот, поистине, слава богу! Дождется еще Зоя Васильевна внуков. Что ж поделаешь, раз так жизнь складывается.

Столичный гость

Заканчивался июнь. После майских холодных дождей сразу упала жара. Дни тянулись бесконечные, темнело уже почти в десять, и темнота падала сразу. С городского пляжа день-деньской долетали взвизги купальщиков. Жизнь была бы прекрасна, если бы ее не отравляла мошка – неизменный атрибут июня. Старожилы с унынием вспоминали времена, когда этой пакости в здешних местах не было, она пришла с низовий Волги где-то в конце 70-х.

Скоро месяц, как три пожилые дамы начали претворять в жизнь свой план – минимум, в котором третьим пунктом значились прогулки. Осуществлением первого пункта стало посещение музея истории города.

И сегодня, по сложившейся уже традиции, встретились у перекрестка, дошагали до ближайшего дома, возле которого сохранилась лавочка, и сели обсудить маршрут. Лавочек в старой части Артюховска оставалось все меньше: молодежь оккупировала их по ночам и лишала хозяев дома покоя – пили пиво, пели, вернее, вопили дурниной, ругались матом («матились»). Если принять во внимание, что за закрытыми ставнями окна были открыты, по причине жары, то понятно, что хозяевам приходилось несладко. Постепенно лавочки ликвидировали. На смену им пришли складные рыбацкие стульчики, с которыми население выходило на вечерние посиделки. Похоже, близились времена, когда и о лавочках будут ностальгически вспоминать старожилы.

От подруг вкусно пахло сдобными булочками: чья-то изобретательная голова придумала новое средство от мошки. Традиционным и самым немудрящим средством были ветки сирени и акации с близлежащих кустов, ими и обмахивались граждане на автобусных остановках и гуляющие, обламывая немилосердно кусты. А это не веером на балу обмахиваться, скорее, веником в бане себя нахлестывать.

Уже населением были опробованы одеколон «Гвоздика», крем «Таежный», настой гвоздики на тройном одеколоне – мошка приспосабливалась ко всему. Появились в продаже накомарники – гибрид шляп с вуалью из москитной сетки, но такой вариант был популярен только у дачников да у некоторых лиц преклонного возраста. Самое эффективное средство оказалось простым, как все гениальное: смесь ванилина с детским кремом. В июне на артюховские рынки выбрасывалось несметное количество ванилина, но он был в дефиците весь месяц. Логисты в столице, наверно, ломали головы над этой проблемой – почему именно в июньскую жару поволжских хозяек одолевает страсть к выпечке? Но пока народ экспериментировал – мошка мутировала. Через год-два, возможно, запах ванили будет для нее так же желанен, как запах «Шанели» или «Кензо» для светской львицы…

– Куда сегодня? – спросила Зоя Васильевна. – В парке были вчера, на набережной позавчера…

И тут зазвонила «нокия» Людмилы Ивановны.

– Юлька! – оповестила та подруг. – Ни раньше, ни позже! Да, доченька! – и вовлеклась в диалог с дочерью.

Людмила Петровна и Зоя Васильевна затеяли тихий разговор, чтобы не слушать, но реплики подруги убили их деликатность на корню. Они навострили ушки.

– Ну ладно, ладно, мы подумаем! Пока, всем привет! – наконец закруглилась Мила.

– Что там? – спросила Люся с подозрением. – К тебе едут или к себе зовут?

– Не угадаете! К нам едет столичный гость.

– Это еще что за фрукт? И почему – «к нам»? Мы тут с какого боку? – в недоумении спросила Зоя Васильевна.

– Моя дочь преподносит очередной сюрприз, – пожала плечами Людмила Ивановна.

А суть была в следующем. Юлин сосед-вдовец, пенсионер-архитектор Игорь Николаевич имеет увлечение: русское деревянное зодчество, конкретнее, деревянная резьба, даже пишет работу по этой теме. Он знает, что Артюховск, в числе других поволжских городов, когда-то был знаменит этим промыслом и мечтает съездить в один из городов, увидеть, так сказать, «живьем» то, что еще сохранилось. Он, конечно, посетит музей истории города, сходит в Комитет по охране памятников культуры. Ему, возможно, дадут адреса существующих деревянных зданий, представляющих художественную ценность. Но он хотел бы просто походить по улицам старого города. Может, откроет что-то особенное, никому не известное, а может, отыщется современный умелец, сберегший секреты ремесла.

Юля, как патриот своего города, загорелась идеей прославить Артюховск в веках. Она предлагает, чтобы Игорь Николаевич остановился у тети Зои в летней кухне. Всего-то пару недель! Человек он интеллигентный, непьющий, неконфликтный, особых хлопот не доставит, разве что обедом раз в день накормить, так он заплатит и за жилье, и за питание. Все же – приварок к пенсии.

– Все распланировала! – рассердилась Зоя Васильевна. – Забыла только у тети Зои поинтересоваться, нужен ли ей этот приварок, с такой обузой!

– Она ж и позвонила, чтобы спросить! – встала мать на защиту. – Говорит, человек хороший, хочется помочь. Очень просит! Она еще спрашивает, цел ли дом Тихановича? Уже напела ему про эту красоту!

– Ой, не знаю я… Как-то все неожиданно… И вообще, меня эта идея напрягает – чужой мужик во дворе…

– Ну, если Зайка не хочет мужика приютить, пусть он у тебя, Милка, поживет, а ты эти две недели у меня перекантуешься, – предложила Людмила Петровна. – Он же по делу едет, а не рыбачить или квасить-купаться-загорать. Может, он наш Артюховск и правда прославит!

Людмиле Ивановне это предложение, сделанное от чистого сердца, градус настроения понизило: кантоваться на седьмом десятке две недели в чужом доме, пусть даже доме подруги, – небольшое удовольствие! Она заметно скуксилась. Однако Люсино заступничество решило вопрос в пользу столичного гостя.

И тут Зайкина совесть немедленно начала подрывную работу в ее душевных глубинах: Миле придется нарушить свой привычный распорядок, в чем-то применяться к Люсе. Уже не встанешь ночью, если бессонница, не зажжешь свет, не включишь телевизор – у хозяйки как раз в этот момент бессонница закончится, и она уснет. Или нога даст жару, нужно будет принять лекарство. Да мало ли, какие еще ситуации могут возникнуть у таких не молоденьких дам! Если же этого Игоря Николаевича поселить в летней кухне, Зоя все же в доме будет одна, никто никому мешать не будет. Конечно, уже не выскочишь в неглиже переложить шланг с грядки на грядку, и из душевой будки в дом обмотавшись полотенцем не перебежишь. К тому же, оставшись одна, Зоя Васильевна жила по принципу – есть надо, чтобы жить, а не наоборот! А долг гостеприимства не позволил бы женщине посадить гостя на кашки и овощи. Но всего-то пару недель… Словом, Зоя Васильевна пошла на поводу у своей совести и подытожила:

– Ладно, пускай гость поживет в летней кухне. Может, он и ее увековечит! А ты-то с ним знакома? Он – Юлькин сосед, а ты в Питере немало времени провела.

– Да так, шапочно: здравствуйте – до свиданья! Его жена в то время еще жива была. Тот еще экземпляр! Цербер!

– Так она, видно, быстренько просекла ситуацию.

– Какую еще ситуацию?

– Ту самую: козел и капуста! Теперь цербера нет, а козел едет к капусте.

– Да ну тебя, Люська! Все про Фому, а она про Ерему! Все ты к отношениям полов сводишь!

– Это я-то?

– «Как будто вне любви есть в мире что-нибудь!», Афанасий Фет, – заметила примирительно Зоя.

– Да у нее сердце давно мохом обросло! – сердито сказала Мила.

– Люся, но пять минут назад ты ратовала за приезд Игоря Николаевича.

– Да господи, пусть едет! Хоть посмотрим на столичного мужика. Может, они от наших чем-то отличаются!

– А давайте сходим к к Тихановичу! – осенило Зою Васильевну. – Полезное с приятным!

Подруги были «за».

– Потопали, – сказала Люся.

– Пошлепали! – поднялась следом Зоя.

– Поскакали! – бодренько встала Мила.

* * *

– Девочки, вы сегодня «Местное время» смотрели? – окликнула подруг слегка отставшая Мила.Девочки не смотрели.

– Уже четвертый случай ограблений – девчонок отлавливают в темных закоулках и золотишко снимают. Вчера со студентки медколледжа серьги, два кольца, цепочку с кулоном сняли. Что творится!

– Нечего шляться по ночам, – сказала жестокосердая Люся. Обвешаются, как елки, и – по кафешкам да по дискотекам!

– Когда-нибудь и твои внучки начнут обвешиваться и шляться.

– Мои особо не обвешаются – доходы у родителей не те. А будут шляться – я им мозги вправлю.

– Ага, если они тебе это позволят!

– А что еще там передавали? – поспешила вмешаться миротворица Зоя.

– Заммэра Мирюгина сын пропал.

– Как пропал?

– Два дня назад, говорят, просто не объявляли. Наверно, думали, что загулял, золотая молодежь, что вы хотите. Или репутацию не хотели подпортить отцовскую, по своим каналам искали. Да ведь шила в мешке не утаишь в нашем городке.

– А сколько ему?

– Двадцать два, в Астраханском педуниверситете учится. Полиция, поди, на ушах.

– А то! Не абы кто, мэрское дитятко пропало!

– Заммэрское!

– Да какая разница!

– Ну, может он хороший парень, мало ли, – это Зоя-миротворица.

– Да уж прямо-таки!

– Чего в жизни не бывает!

– Да, кошмар! – У зама мэра! До чего дожили!

Так, беззлобно злословя, женщины добрались до Заречной, на которую фасадом выходил дом Тихановича.

* * *

Когда-то дома на Заречной смотрели окнами на Волгу. Потом, как и в других городах и весях Отечества, в духе времени, незначительная часть артюховского населения стала стремительно богатеть, а гораздо более значительная – нищать. В строительной отрасли Артюховска произошел бум. В разных районах города, как грибы после теплого летнего ливня, вырастали диковинные башни, рыцарские замки, швейцарские шале и даже восточные дворцы из «Тысячи и одной ночи» – новых русских. Вырастали, сообразно прихотливым вкусам народившейся новой формации местного разлива.

Замусоренный берег Волги и довольно широкая прибрежная полоса, заросшая вечно поеденными червями вязами и кустами лоха, вдруг оказались лакомым куском. Вязы и лох выкорчевали, берег нарастили и укрепили, и началось бурное строительство. В тылу у Заречной возникла новенькая улица. Новорожденная в рекордно короткие сроки, улица была названа, естественно, Волжской и лишила зареченцев, аборигенов здешних мест, возможности любоваться волжскими восходами и закатами. Жители Волжской изначально были обречены на, скажем так, более чем прохладное отношение к себе жителей Заречной.

Дом купца Тихановича был гордостью старого города, и горожане своих гостей, что летом съезжались и слетались к родственникам со всех концов нашей необъятной родины на воблу и арбузы, непременно водили его показывать. Строго говоря, он был домом Бельковой, поскольку строил его купец для дочери Елизаветы в качестве свадебного подарка: Тиханович выдавал Лизу за своего молодого компаньона Никиту Белькова. Но в народе дом прозывался отцовским именем.

Тиханович был купцом второй гильдии, личностью, в свое время известной в городе. Благодаря щедрым пожертвованиям на богоугодные дела – строительство храма, приюта для сирот, обустройство набережной – он даже был удостоен звания почетного гражданина города. Сам купец с семьей проживал в большом каменном доме, сгоревшем не то в революцию, не то в гражданскую. Деревянный терем дочери каким-то чудом уцелел. Чудо, впрочем, объяснение имело вполне материальное: в годы гражданской войны в нем располагался лазарет для красноармейцев.

Бревенчатый двухэтажный теремок имел форму прямоугольника. Сложенный из толстых бревен, он представлял собой двухэтажный сруб, опоясанный с трех сторон на уровне первого этажа галереей. С фасада располагалась просторная терраса. Крыша была сделана в форме четырехгранной луковицы, с четырьмя маленькими луковками по углам. Прихотливо изукрашенный деревянной резьбой, дом имел нарядный, сказочный вид. На фронтоне – деревом же выложенные цифры: 1910 – год рождения дома. Время сохранило, но не пощадило его: бревна стали белесыми, местами с темными пятнами. Деревянное ажурное кружево рассохлось. Дом выглядел как декорация княжеского терема к фильму-сказке о Соловье-разбойнике или Садко, а задником ему служила стена новенького трехэтажного коттеджа, облицованного красным декоративным кирпичом.

Почему он стоял заброшенный? Живы ли его владельцы-наследники? И неужели в Комитете по защите памятников культуры не знают, какая красота погибает в старой части города? – рождались стандартные мысли у всех, пришедших полюбоваться теремом.

Теремок стоял вторым от угла. Первый дом от дороги, слева от терема, хоть и вполне ухоженный, явно был нежилым: ставни закрыты и заколочены крест-накрест, в небольшом палисадничке – неубранная прошлогодняя сухая трава и поднявшийся камыш. В доме, расположенном справа от теремка, жили: свежевыкрашенные ставни, ухоженный палисадник с мальвой и ирисами. Дом Тихановича стоял в глубине двора, был окружен высоким глухим забором, почерневшим и слегка покосившимся. Было понятно, что свои охранно-сторожевые функции забор выполняет чисто символически: пни посильнее – и он упадет. А здоровому мужику и доску оторвать – не проблема. Наверно, только благодаря тому, что вокруг люди живут, и, в основном, бдительное старичье, и забор не упал, и дом цел. На калитке висел большой замок.

Стоять и пялиться дальше дамам стало неловко, хотя жителям Заречной и не привыкать к любопытствующим посторонним. На противоположной стороне улицы, наискосок от теремка, сидел на лавочке дедок в бейсболке и поглядывал в их сторону.

– Ну, вот и источник информации, – сказала Зоя Васильевна. – Вот ведь, бабы уже все попрятались, ставни позакрывали, а этому грибу и жара нипочем!

– Да жары-то особой пока нет, а на улице все прохладней, чем за забором: с Волги какой-никакой ветерок. А мы-то – не по жаре гуляем? – возразила Людмила Петровна.

– Нас нужда гонит, – подключилась Людмила Ивановна. – Мы совершенствуем навыки пешей ходьбы. А также план выполняем. А то лежала бы я сейчас под кондиционером, «Модный приговор» смотрела.

– Душа болит о производстве? – съехидничала Люся. – Гость-то конкретно к тебе едет!

– И вместе с тобой отдыхала бы под кондиционером твоя «трудовая мозоль», – дополнила Зоя.

– Все по больному норовите ударить, – вздохнула Мила, поскольку «трудовая мозоль» таки имела место. – Пойдем за информацией!

И она направилась к деду. Людмила Ивановна и в свои 62 не утратила способности флиртовать. Куда девалось ее прихрамывание? Нога, почувствовав важность момента, не напоминала о своем существовании. Мила не шла – плыла. Доплыв до лавочки, она голосом тоскующей голубки проворковала:

– Утро доброе, молодой человек!

В мутноватых от возраста глазах «молодого человека» огромное любопытство скрыло даже зрачки. Он как-то подобрался, лихо сдвинул бейсболку на огурцеподобной голове козырьком назад и пророкотал:

– Здравствуйте, красавицы! Куда путь держите? Ищете кого?

Баритональный тембр голоса никак не соответствовал его хлипкой конституции. Скорее всего, как и Милкино воркование, его дыхательные пути способны были в экстремальных ситуациях производить эти обертоны. Два старых пня почувствовали друг в друге родственные души.

– Присядьте, отдохните в тенечке!

– Нас много, места не хватит! – жеманничала Мила.

– А вы не стесняйтесь, поближе, потеснее! Я уже давно не кусаюсь!

Бархатный баритон продолжал процесс обольщения, а его тщедушный обладатель подвинулся к краю лавочки и Милу даже за ручку слегка потянул, чтоб, не дай Бог, из двух оставшихся кто-то не сел рядом. По виду, деду было за восемьдесят с немалым хвостиком, но дряхлость с ним и рядом не стояла. Поджарый, коричневый от солнца, как мулат, небольшой своей ручкой он как магнитом подтянул Милу к себе, и она не села – плюхнулась на лавочку. Похоже, «молодой человек» в те годы, когда он таковым являлся, был знатным ходоком, и Миле не уступил бы. Две родственных души нашли друг друга во времени и пространстве. Дальше они играли пьесу для двоих, а подругам даже реплик подавать не пришлось, они были только зрителями.

– Вот любуемся, домик уж очень красивый! Были же мастера! В нем что ж, так и не живет никто?

– А вы купить хотите? Я б от такой соседки не отказался!

– Да и я б с таким соседом – ох, посидела бы на лавочке!

– Так за чем дело стало? Покупай!

– Я б и купила, если б поднакопила!

– А сколько поднакопить осталось?

– А сколько просят – столько и осталось!

– Нисколько не просят, а я бы больше пятисот тысяч не дал.

– За такую-то красоту?

– Красота-то – она на ладан дышит, ее чтоб оживить, еще десяток миллионов вложить надо, или же все снести и нормальный дом построить. Место-то ведь хорошее, Волга рядом, участок большой, не чета нашим, да бестолковый, соль гольная да камыш. Его тоже до ума доводить надо, чтобы выросло что-то.

– У меня бы рука не поднялась снести! А почему же никто не просит? Хозяева куда подевались?

Из дальнейшего диалога выяснилось вот что.

Муж Елизаветы Бельковой сгинул еще в революцию, почему ее не тронули – дед (Федор Игнатьевич!) не знал, мал был. Купчиху Белькову он помнил немолодой теткой. Был у нее сын Сергей, старше Федора лет на десять. В 41-м забрали его на фронт, откуда он не вернулся, Федор Игнатьевич помнит, как выла тетка Лиза, всей улице было слышно. Женщина она была неплохая, мать и другие соседки пошли ее утешать, да она всех спровадила. Жила она потом с невесткой Анной, детей молодые не успели завести. («Вот скажи, что не судьба! Елизавета вышла замуж – революция мужа забрала, сын Сергей женился – года с Анной не прожили»!).

– Не судьба, а время такое. Исторический момент!

– Ты еще скажи – эпоха!

– Ну да, а что?

– А то: дом несчастливый!

– А что ж, кроме Сергея, у Елизаветы детей не было? Ведь в браке они все-таки несколько лет прожили до революции, пока муж не сгинул?

– Этого я точно не знаю. Кажется, был у нее еще ребенок, но умер во младенчестве.

– А потом?

В 50-х Анна вышла замуж во второй раз и уехала с мужем в Кузбасс, свекровь не препятствовала, да и кто ее спрашивал? Дело молодое. Родила сына, Сергея. Где-то году в 75-м Елизавета умерла, дом завещала невестке. Анна отношения с бывшей свекровью поддерживала, часто приезжала на лето с сыном. В последние годы жизни тетка Лиза, неуютно себя чувствуя в огромном доме и боясь умереть в одиночестве, пускала на квартиру студенток, а умерла все же одна, летом. Соседи хоронили, невестка на похороны опоздала, а вскоре и сама ушла к свекрови. Они хорошо ладили, а со второй свекровью у Анны не сложилось.

Сын ее, наследник, почти каждый год приезжал весной на путину. Рыбачил, солил воблу, по двору что-нибудь всегда делал – камыш корчевал, забор вон не падает – укрепил. Неплохой был мужик, шахтер, из Кузбасса.

– Почему – «был»?

– Да так получается. Год уже ни слуху, ни духу. Был бы жив, хоть бы письмо написал, что делать. Дом пустой стоит, ветшает, соседи с правой стороны живут и боятся – того и гляди, полыхнет! В нашу-то сушь… Если бы хоть соседи слева жили, было бы спокойнее. Тоже умерли Шустовы, один за другим. Наследники никак не продадут, много хотят. Мрет народ, как мухи, а молодежь в квартирах жить хочет да в коттеджах, у кого денежки водятся.

Дома, что справа и слева от терема, чтобы не иметь уж слишком жалкий вид на фоне вознесшихся за их спинами хором, изо всех сил старались выглядеть прилично. Как молодящаяся женщина, желающая придать себе товарный вид, они воспользовались средствами строительной косметологии: облачились в сайдинг, поменяли деревянные окна со ставнями – на пластиковые с жалюзи. Бедненько, но чистенько.

– А за этот дом сколько хотят?

– Полтора миллиона, да кто ж им даст за гнилушку? Там ни газа, ни воды во дворе, и двор камышом зарастает. Уже шпанье начинает лазить, дом-то угловой, по дороге день-деньской на Волгу идут-едут. А из этого двора и к Тихановичу пролазят. Гоняем, да кого сейчас напугаешь? Тебе скорее башку снесут.

– А как же посмотреть можно?

«Молодой человек» внимательно взглянул на Милу.

– Так ты теремком интересуешься или нормальный дом хочешь купить?

– Я б и терем купила бы, да вы же говорите, что не у кого. Да и денег таких у меня нет, чтоб его отстроить.

– Так и тот дом рук потребует. Муж-то есть?

– Сегодня нет – завтра будет! – резвилась Мила. – А не будет – соседи помогут. Поможете ведь?

– Ну, ладно, – решился Федор Игнатьевич. Они мне ключи оставили, если что… Сейчас пойдем смотреть?

– А давайте! Раз пошла такая пьянка!

Дед пошел за ключами.

– Ну, и что значит это представление? – неодобрительно поинтересовалась Людмила Петровна.

– Ты что, правда, не понимаешь? Пока мы с дедом будем осматривать шустовский дом, вы обследуете двор: он же сказал, что через этот двор шпана в соседний лазит. Значит, лаз есть, или доски в заборе оторваны

– С ума сошла! Тебе-то что?

– А как мы по-другому попадем в тот двор? Как мы будем теремок человеку показывать?

– А как ты собираешься в этот двор попадать в дальнейшем? Деду лапшу на уши вешать? Так дед – не промах! Или замуж за него пойдешь?

– И согласится ли твой «человек» лезть в дыру в заборе? Всякий нормальный человек унюхает тут криминальный душок!

– Если он не авантюрист и не страдает хроническим насморком.

– Ой, да ладно! Рассосется! Вы только не мешайте!

Тихую перебранку подруг прервало появление «молодого человека», да не одного, а с «девушкой» примерно его возраста – женой, как оказалось! Зинаида Григорьевна – тоже небольшого росточка, усохшая, с лицом, как печеное яблочко, бабуська – тоже захотела пойти показать дом потенциальной соседке, заодно и посмотреть, что за фря, из-за которой так засуетился ее «драгоценный». Одна угроза для Милы миновала – замужество. Зоя Васильевна и Людмила Петровна имели возможность наблюдать редкое природное явление: мгновенное перевоплощение молодцеватого дамского угодника – в дедулю, павлина – в облезлого от старости властителя курятника. И баритональные раскаты в голосе больше не звучали. Да и Милкины горловые переливы исчезли, а проснулась боль в колене. Не пава плыла, а прихрамывала немолодая женщина.

Осмотр много времени не занял, хотя Людмила Ивановна как могла, тянула время: выстукивала стены, в одном месте отковырнула обои, осматривала подоконники, занимала бабку разговорами. Подруги покупательницы в дом не пошли, хотели побыть на воздухе по причине головной боли, а оставшись во дворе одни, времени зря не теряли: начали осматривать забор по периметру.

Лазы-таки существовали, причем со всех трех сторон! За глухой стеной дома, которая когда-то окнами смотрела на Волгу, а теперь на трехэтажный коттедж, в новеньком добротном заборе тоже обнаружился лаз. Он был лишь прикрыт досками, легко сдвигающимися, которые Зоя Васильевна сразу и сдвинула. Сдвинула – и тут же птахой вспорхнула вверх: на нее внимательно смотрели два карих любопытных глаза, расположенные на огромной – баскервильской! – собачьей башке. Монстр негромко сказал «гав», и в слове явственно звучал вопрос.

Взлететь-то Зоя взлетела, благодаря шквальному выбросу адреналина, но земного притяжения пока еще никто не отменял, и в следующую секунду она шлепнулась на копчик, приготовившись к худшему. Утверждают, что в последний миг перед глазами человека успевает промелькнуть вся жизнь. В мозгу у Зои Васильевны крутился лишь стишок из какой-то сказки: «Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня?». Еще она успела подумать, что либо утверждающие подобное врут, либо это еще не последний миг ее жизни.

У Люси реакция всегда была отменной, но ситуация складывалась настолько экстремальная, что она превзошла себя: как только Зайка вертолетом взлетела над землей, Люся, не видя, что происходит, поскольку стояла спиной к забору, нутром почуяла опасность и автоматически сдвинула доски на место, тем самым врезав чудовищу по носу. Вследствие эффекта неожиданности и болевого шока с собакой случилось то же, что с Зоей Васильевной: обе не издали ни звука. Зажмурившись, Зоя с Люсей ждали, что пес сейчас пойдет на штурм забора или – как манны небесной – что он ограничится осатанелым лаем, но тут вдалеке раздался женский вопль: «Дик, свинья этакая, ты опять полез в клубнику ср…ть?», и Дик помчался на зов. Потом донеслось поскуливание безвинно оклеветанного Дика: то ли пес безуспешно пытался доказывать свою лояльность на предмет клубники и прочих обвинений, то ли рвался к забору разобраться, но не имел возможности.

Осмотр дома, наконец, завершился. Людмила Ивановна обещала подумать, посоветоваться с детьми, прикинуть, так сказать, финансовые возможности, и, если надумает, придти за адресом и номером телефона хозяев.

– Как тебе покупательница? – спросил дражайшую половину Федор Игнатьевич. Как оказалось, старания Милы обаять бабулю потерпели крах: Зинаида Григорьевна за долгую многотрудную супружескую жизнь научилась чуять фальшь животом. Она была бескомпромиссна и задумалась лишь на миг.

– Стерва! – сказала она, и это был окончательный вердикт.

* * *

Если к дому Тихановича подруги «скакали», то к их обратному пути был более применим термин «шлепали»: устали, да и припекало все сильнее. Пора было по домам.

– Ну, куда вы несетесь? – поскуливала Мила.

Подруги притормаживали, потом незаметно опять наращивали темп. Ванилин выветрился, и мошка лютовала все сильнее.

– Когда же ее потравят чем-нибудь? – злилась Людмила Петровна. – В космос летаем, а с этой гадостью справиться не можем!

– Закон экологического равновесия, – объяснила пыхтевшая сзади Мила.

– «Ах, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной да пыль, не комары да мухи», – процитировала Зоя, намекая, что проблемы существовали во все времена.

– Пес смердящий, – сказала Людмила Ивановна, и в голосе ее прозвучало даже некоторое восхищение.

– Кто такой? – уточнила Зоя Васильевна.

– Федя! Даже за талию подержаться успел!

– Долго искал? – заинтересовалась Людмила Петровна.

– Кого? – не поняла Людмила Ивановна.

– Талию ту, – невинно пояснила Зоя Васильевна.

– Ну, заразы! Небось, обзавидовались?

– А то! – вздохнули завистницы.

– Давайте лучше подведем итоги, – сменила тему Людмила Ивановна.

– Какие итоги? Я вообще не пойму, в чем смысл всего? – сварливо сказала Людмила Петровна.

– Зайка, ты что, тоже не понимаешь?

– Я понимаю отчасти: на твоем горизонте возник новый «крендель» – архитектор из столицы, отсюда и твоя бурная деятельность.

– Девочки, вы очумели, что ли? Все к одному сводите! Сами озабоченные!

Девочки поняли, что, мусоля тему взаимоотношения полов, переборщили.

– Прости, Милочка! Это мы, правда, палку перегнули! Хочешь, на колени встанем? – покаялись они.

Мила какое-то время сопела молча – пыталась определить природу их смирения: ерничают подруги или в самом деле раскаиваются. Представила двух теток на коленях в пыли – окончательно отошла, расхохоталась.

– Ну, подумайте сами: человек приедет не для того, чтобы из-за забора поглазеть-поохать. Он захочет дерево потрогать, может, отковырнуть кусочек на анализ – состав лака или чем там его пропитывали, как выдерживали, что оно сотню лет стоит. Зарисовать захочет, сфотографировать – он же книгу пишет. А как по-другому попасть, если хозяев нет? С милиционером прийти? Так дом – частная собственность, а он, я так понимаю, приедет как лицо неофициальное.

Мила рассуждала здраво, но сомнения подруг не покидали.

– И все-таки, как ты собираешься попасть в теремок? Вернее, в соседний двор, который «покупать» собралась?

– А вы разве не обследовали двор? Чем же вы занимались все время, пока я там ваньку валяла?

– Обследовали, обследовали! Дед прав: шпана, видимо, лазит. За кустами сирени в заборе со стороны Тихановича – лаз. Он замаскирован: доски оторваны только снизу и легко сдвигаются.

– А забор со стороны дороги? Скорее всего, шпана оттуда во двор пробирается, а потом уже – к Тихановичу. Не станут же они всякий раз через забор лазить – слишком заметно! И что их туда манит?

– Та же картина, и как раз что их манит – понятно, – сказала Зоя Васильевна. – Угловой дом закрыт, и ставни надежно забиты, а в теремок все равно можно ход найти. Да там и во дворе хозяйственные постройки, можно в них укрываться. И потом, просто интересно. Может, они за привидениями охотятся – старина все же, причем бесхозная.

– Дед же сказал – шпана, а не детвора, какие привидения, – резонно возразила Мила. – А может, бомжи или наркоманы.

– Самое интересное, – задумчиво сказала Люся, – что лаз в заборе есть и с третьей стороны, за глухой стеной дома.

– Что-то у меня пропало желание в терем попасть, – погрустнела Зайка, вспомнив Дика. Получишь по башке за свой исследовательский пыл.

– – Мы же втроем будем, кто посмеет! Азарт переполнял Милу. – И потом, мы же днем туда полезем!

– Ну что ты плетешь! «Полезем!» Старперка!

– Да нет, не старперка. У нашей Милочки кое-где детство заиграло!

– Всему же есть предел!

– А как же твоя нога? – осенило Зою.

– Потерпит!

– Вот попробуй теперь, похнычь! – сварливо сказала Люся.

– Меня другое беспокоит, – задумчиво сказала Мила, как бы не слыша выпадов в свой адрес.

– Все-таки что-то беспокоит?!

– С моими габаритами ни в один лаз не пролезешь.

– А говорили тебе умные люди – не ешь после шести!

– Глупости! Ты хоть после десяти ешь, так Люсей и останешься, какой тебя Господь создал и мама с папой!

– Люди, наверно, знают, о чем говорят.

– Ни шиша они не знают! И, кстати, со стола ты метешь не меньше меня, особенно когда выпьем, а толще не становишься.

– Девочки, от конституции тоже, конечно, много зависит! – примирила спорящие стороны Зоя.

– О, наш голубь мира проворковал!

– В конце концов, Мила, – подытожила Зоя, – гость твой, вот и напрягай извилины, но ни в дыры лазить, ни по заборам скакать у меня нет никакого желания, девочку нашла. Стыдоба! Давай уж как-нибудь официальным путем. Поговори еще раз с дедом. Раз у него ключи есть от дома этих…

– Шустовых, царство им небесное!

– Да, так может, и от дома Тихановича ему доверили?

Помолчали, обмозговывая.

– Ладно, – вздохнула Мила. Вечером опять прогуляемся до Заречной, может, еще какую-нибудь информацию из Феди выжму.

– А повод?

– Повод… повод… – задумалась Мила. – Зайка, ты как бы сережку потеряла, когда двор смотрели!

– Господи!.. Ну, ладно…, – в сомнении протянула Зоя Васильевна.

– Вечером я не могу, – сказала Люся. – Вы что, забыли – у меня ночное дежурство? А утром – поспать. Хотите, идите одни сегодня, – смалодушничала она.

– Нет, мы тебя подождем. Пойдем завтра, вечером, – решили дамы.

– Ну, так до завтра, – сказала Мила. – А я доложу Юльке обстановку и спрошу, когда ждать гостя.

Они как раз подошли к перекрестку.

– Девочки, мы, как три богатыря, расходимся в разные стороны на перекрестке, – засмеялась Люся.

– Три богатырши, – поправила Мила.

– Три старых калоши, – предложила свой вариант Зоя.

– Не преувеличивай! – рассердилась Мила.

Какого рода – «стерва»?

Было около шести. Время для задуманной операции подруги, как они надеялись, выбрали удачное. Солнце еще вовсю жарило, но тени уже легли. Через час неработающий люд начнет выползать на воздух – новости послушать, свои рассказать. Если Федор Игнатьевич еще не сидит на лавочке, можно постучать в окна или покричать в калитку, чтоб вышел.

Золотую сережку с бирюзой Зоя Васильевна из уха вынула, шла с одной серьгой в ухе и бурчала: «Нехорошая примета!».

Деда на лавочке не было. Дамы обнаружили на калитке звонок, прикрытый от дождя козырьком, вырезанным из пластиковой бутылки. Нажали раз, другой, но звонка не услышали – то ли не работал, то ли его звон заглушал гвалт, доносившийся со двора. Правда, почуяв чужих, залаяла собака, судя по голосу и манере гавканья, средних размеров.

Маленькие собачки тявкают истерично, комплексуя из-за малого роста и требуя к себе на почве комплексов пподчеркнутого уважения, и норовят непременно уж если не укусить исподтишка, так хоть хватнуть слегка, попугать. Огромные псы бухают размеренно и без азарта, чувствуют, что особо напрягаться не нужно, пришлому по голосу понятно, что во дворе зверь серьезный. Собака Федора Игнатьевича лаяла без злости, но монотонно и без перерыва, как звенит будильник: она предупреждала хозяев, что пришел гость, а чужака за воротами – что двор под охраной. Такие собаки, стоит появиться хозяину, залезают в будку: я свое дело сделала, хлеб ем не зря, дальше сам. Мила протянула руку – постучать в калитку, но калитка распахнулась сама, и из нее вылетела – нет, не пулей, поскольку пуля – предмет все же миниатюрный, а к вылетевшей красной, распаренной тетке более применимо было, учитывая ее габариты, выражение – ядром из пушки. Корпусом она была анфас, а головой – в профиль, поскольку продолжала доругиваться с теми, кого покидала.

– Ракетчик хренов! – вопила тетка. – Ноги моей больше в вашем дворе не будет!

Голова тетки приняла положение анфас. Узрев перед собой препятствие в лице Милы, в которую она чудом не вписалась, тетка с издевкой спросила:

– Что, тоже на золотую рыбку пришли посмотреть? Ну-ну! – и хрястнула калиткой.

– Кк-кк-как…, – вдруг стала заикой Мила.

– Как какнешь, так и кучка, – проинформировала баба и заковыляла через дорогу.

– Пошел вон, Филя! – послышался голос хозяйки, хотя, судя по тому, что Филя замолчал, он и так уже «пошел вон», то есть спрятался в будке. Оказалось – нет, не в будке.

– Вот стерва! – пожаловалась появившаяся Зинаида Григорьевна. По ее виду нельзя было сказать, что она только что участвовала в баталии. – Лает и лает, а из-под крыльца так и не вылез, он там себе ямку вырыл, от жары прячется. Сторож тот еще!

– Он что у вас – девочка? – поинтересовалась Людмила Ивановна. – Вы его стервой назвали.

Зинаида Григорьевна засмущалась.

– Да это у нее ругательство такое, – пояснил неспешно подошедший следом Федор Игнатьевич, – одно и для мальчиков, и для девочек. Она и себя так кроет, когда чего-нибудь напортачит.

Зинаида Григорьевна тут же это и продемонстрировала: из последних сил к ногам ее подтащился огромный черный котяра с белой манишкой и, обессилев окончательно, рухнул на натруженные хозяйские ноги в разношенных тапках и закрыл глаза.

– Мэйсон, стерва такой! – закричала баба Зина. – Брыс-с-са! Спасенья от тебя нет! Такая туша, да еще в эту жарищу!

Мэйсон никак не реагировал: он был бездыханен. Душа его, изнывшая от зноя, временно покинула бренную кошачью оболочку и воспарила в прохладные эмпиреи, наверно, кошачьи же.

Подруги переглянулись: «Санта-Барбара» в российской глубинке будет жить вечно!

– А Изауры у вас, случайно, нет? – пошутила Зоя Васильевна.

– Съели Изауру, – меланхолично обронил дед Федя.

Второй раз за последние пять минут подруги впали в столбняк.

– Кошку?!

– Кроликов мы держали. И Изаура была, и Леонсио… А Изаура уже не молоденькая, долго держать – мясо жесткое будет. У кроликов век недолгий, – пояснила Зинаида Григорьевна.

– А что это за сердитая женщина от вас выскочила? Чуть с ног не сбила, – пожаловалась Людмила Ивановна.

– А-а-а… Ивановна, соседка. Старый идол, – замахнулась она на супружника, – очередную свою затею на Ивановне испытывал. И ведь до чего ж додумался на этот раз?

…Федор Игнатьевич смолоду шутник был известный, по-нынешнему – приколист. Каких только затей не придумывал, каких каверз не устраивал! Зинаида Григорьевна с течением лет свыклась, притерпелась, а все же иногда и она попадалась на удочку.

Сегодня, пока она на рынок ходила, дед сбегал на Волгу, надергал десяток рыбешек – тройку буффалок себе на жареху, окуньков да тарашек коту. Полюбовался – хороши канадцы (в семидесятых запустили буффало в Волгу, а они прижились, расплодились), прямо-таки сладкая рыба, золотая, только цвета серебристого.

Золотая ты моя, золотаюшка, -

Напевал дед Федор, возвращаясь домой.

Пришел – Зинушка еще не вернулась. Взгляд случайно наткнулся на пузырек с йодом – бабка рыбу чистила, уколола палец. В голове у деда забрезжила идея (в данном случае песня вкупе с йодом сыгралипойдут роль ньютоновского яблока). Когда вернулась жена, супруг сидел над ведерком с уловом с ошалевшим видом и слабым голосом прошелестел:

– Глянь…

Зинушка подошла, с подозрением заглянула в ведерко и едва не сомлела: в ведерке еще трепыхалась пойманная рыба, пятнистая, разных оттенков коричневого цвета – от желтого до светло-коричневого.

– Золотая рыбка… – первое, что пришло ей в голову (в ее время литературу в школе изучали куда серьезней, чем нынче).

– Мутанты…Что едим! – с надрывом произнес супруг. – Сгубили Волгу! Позвони Ивановне… Пусть посмотрит!

Смутное подозрение забрезжило в глубинах Зинушкиного естества, но не проявилось, а напрасно: все свои придумки муж чаще всего опробовал на простодушной соседке. Ну не вырабатывался у нее иммунитет к Федькиным затеям!

На подгибающихся ногах баба Зина добрела до кровати и рухнула кулем. Как показал последний случай, жизнь с Федей так ничему ее и не научила. Зинаида Григорьевна позвонила Ивановне. Любопытство у Катьки раньше нее родилось, и она не задержалась.

– Ивановна, глянь, кого Федя поймал… Золотые рыбки!

Минуту заворожено смотрела Ивановна в ведерко на пятнисто-коричневых мутантов, а потом возопила раненной чайкой:

– Да что ж это творится! Опять, сволочи, спустили в Волгу отходы, а власти наши – молчок! Травят нас, как тараканов! На телевидение надо звонить, чтоб приехали, сняли!

– На телевидение бесполезно, – печально промолвил Федор, – такое в эфир не пустят, властей побоятся. Потом у телевизионного начальства головы полетят! В потребнадзор звонить надо и экологам. Это их работа, им за это деньги платят.

– Так звони ж, а то я позвоню!

– Звони ты, Катя, ты женщина грамотная!

… И тут взгляд Зинаиды Григорьевны надыбал, наконец, капельки йода на полу, метнулся на полочку, где стоял пузырек, – пузырька на месте не было. А обнаружила его Григорьевна в мусорном ведре под мойкой, сверху лежал. Как известно, все гениальные планы терпят крах из-за досадных мелочей, мелких проколов. Крепнущим голосом супруга пропела:

– Фе-е-дь!!!

Как птица чувствует приближение ненастья задолго до перемены погоды, так Федор Игнатьевич всем своим организмом почуял близкую грозу… Тому, что последовало дальше, подруги были свидетелями.

– А с Ивановной теперь – разлад на всю оставшуюся жизнь? – посочувствовала, отсмеявшись, Людмила Петровна.

– Катерина, слава Богу, отходчивая, – вздохнула баба Зина. – Уж сколько она от него натерпелась, другая бы и дорогу к нам забыла, а она перекипит, и снова здесь.

– А ее без меня тоска гложет, – осмелился подать голос рыбак.

– Молчи уж! Только вот я теперь получаюсь его соучастница, звонила-то ей я.

– А почему – ракетчик? – вспомнила Людмила Ивановна.

– А-а-а… Дело давнее… Рассказывай уж, мичуринский осколок!

И Федор Игнатьевич – сама кающаяся Магдалина в мужском воплощении (в моменты, когда супруга на него поглядывала, и подмигивающий гостьям фавн, сатир, когда не смотрела) – рассказал.

Ивановна считала себя (да и не без оснований) крупным специалистом по части выращивания огурцов. Игнатьевич решил ее разыграть. Овощи сейчас в продаже практически круглый год. В начале июня купил он килограмм парниковых огурчиков, отборных, пупырчатых, нежно-зеленых, и разложил несколько штук под кустиками высаженной не так давно в грядки огуречной рассады. Соседка долго ждать себя не заставила, пришла к Григорьевне по какой-то надобности. Дед подвел ее к грядке, сорвал хрупчик, подал Катьке:

– Угощайся новиной, да не забудь желание загадать!

У той на лице – гамма чувств! В первый момент она даже не сообразила, что кустики маленькие, что на них по два-три пустоцвета, и некоторые только-только начали боковые плети выгонять.

– Что за сорт?

– Ракета!

– Не слыхала! Где брал?

…Нормальные бабы угостятся, поблагодарят и пойдут добрых людей оповестить про новый сорт, а Катьку, видать, плохо воспитывали: шустренько нагнулась она к грядке – мало ей стало одного, надкушенного, огурца, захотелось еще и целый домой принести… А там…

– С тех пор его Ракетчиком и зовут, – подытожила Зинаида Григорьевна. – Как начинает завираться, мужики ему: «Что, Игнатьич, сорт «Ракета»?

Еще посмеялись.

– А вы что же, никак надумали покупать?..

– Да тут такое дело…

Была озвучена версия с сережкой, продемонстрировано ухо с оставшейся.

– Дома уже обыскалась, – мямлила пунцовая от стыда Зоя Васильевна. Врать она не умела и не любила, привирала только в случаях острой необходимости. Но… назвался груздем… «Ну, Милка, ну, погоди!», – прокручивала она в голове способы грядущего отмщения.

– Может, и где-то по дороге… Ну, а вдруг!..

Хозяева к ситуации отнеслись с пониманием, Федор Игнатьевич вынес ключ от калитки шустовского двора. Зоя Васильевна с Людмилой Петровной ушли искать потерю, а Людмила Ивановна и супруги присели на лавочку.

Скрывшись во дворе, женщины решили попытаться пролезть во двор к Тихановичу. Затея с проникновением в чужой двор в дыру забора уже не так ужасала их. Правы англичане, когда говорят, что с неожиданной мыслью надо переспать. Мысль, с которой свыкаешься, перестает пугать.

Первой пролезла мелкая Люся, Зоя только просунула голову в лаз, когда сзади ей в ногу ткнулось что-то мокрое и раздалось уже знакомое тихонькое «гав».

Это неправда, что в минуты повышенной опасности организм включает все резервы. Якобы, подвергающийся опасности человек способен в одно мгновение из нескольких вариантов спасения отфильтровать единственно верный. Во всяком случае, с Зоей этого не произошло. «Гав» было не агрессивным, в нем звучало доброжелательное любопытство, но бедняжке Зое различать оттенки звучания мешал звон в ушах, точнее, набат, прилившей крови. Умом она понимала, что нужно спасаться, но душа ее пребывала неизвестно где, возможно, и в пятках, люди зря не скажут. Тело же неподъемным кулем застряло в лазе. Спасти ее на сей раз не мог никто, поскольку Люся, с ее непревзойденной реакцией, уже обреталась по другую сторону забора.

«Какая срамная смерть!», – успела еще подумать Зоя Васильевна, когда мокрый холодный нос опять ткнулся ей в ногу, и резервы организма, наконец, сработали. Женщина рванулась с утробным «ыых!» и оказалась у ног застывшей в непонятках Люси. Следом за ней в дыру просунулась голова Дика. Люся отмерла и зачем-то полезла в сумку. Резервы Зоиного организма снова отключились, проделав невероятную операцию, и она лежала, недвижима, только глаза ее двигались вслед движениям Люськиной руки.

= Дикуша, Дикусик! – фальшиво сюсюкала Люся, извлекая из сумки полиэтиленовый кулек.

– Не вздумай тут еще дрыхнуть улечься! – сквозь зубы процедила Людмила Петровна Зое, продолжая сиять лучезарной улыбкой, адресованной исключительно Дику. Одновременно она немилосердно рвала полиэтилен, выуживая из кулька, как оказалось, колбасу.

Дик, между тем, втянулся в отверстие и оказался лабрадором во цвете лет и сил, черного антрацитового цвета. В породах собак, как и в марках автомобилей, подруги были не сильны, иначе они не впали бы в такой ужас. Лабрадоры – собаки добродушные и чрезвычайно любопытные, но женщины видели перед собой чудовище, разве что при дневном свете оно не фосфоресцировало. Однако, вместо того, чтобы определиться с очередностью и начать уже есть кого-то из теток или, по крайней мере, предлагаемую колбасу, пес повел себя странно. Он метнулся к крыльцу дома, взлетел к входной двери и начал, повизгивая, грызть ее и царапать, словно приглашая войти.

– Ну что ты, собачка, нам пока туда не надо, – пыталась втолковать ему Люся.

Дик продолжал настаивать.

Зоя Васильевна, не принимавшая участия в их диалоге, прошелестела:

– Мотать надо…

Людмила Петровна, несколько озадаченная подобным пополнением Зайкиного словарного запаса, возражать не стала. Но, как только подруги сделали пару шажков к вожделенной дыре в заборе, пес, по-прежнему пребывавший в ажиотаже, слетев с крыльца, встал у забора, закрыв своим телом отверстие и сгубив надежду на спасение. Он продолжал повизгивать и лаять, с мольбой глядя на женщин.

– Ну, чего ты хочешь? – чуть не плача вопросила Зоя, впервые обратившись к Дику напрямую. Пес ее игнорировал и гипнотизировал Люсю, словно Кашпировский. Люсина трепещущая рука, сжимавшая кулек, выудила оттуда кусок вареной колбасы, оторвала от него добрый шмат и протянула Дику. Пес с презрением взглянул на женщину и с меньшей долей презрения – на колбасу. Нет, не этого хотел от них Дик!

– Откуда колбаска-то? – прорезался голосишко у Зои.

– Купила нам на ужин. Будем выбираться, а то нас разыскивать придут.

– Да как же мы выберемся?

– Ну, попытка – не пытка, – и она, изо всех сил размахнувшись, швырнула через забор кулек с приличным остатком колбасы. Пес, проследив взглядом траекторию полета, не сдвинулся с места. Вид его выражал безмерное отчаяние и покорность судьбе.

– Лезь! – скомандовала Люська.

– Ты первая, – смалодушничала Зоя, не оправившаяся от потрясения.

Людмила Петровна исчезла в дыре молниеносно, Зоя Васильевна последовала за ней в том же темпе. Дик их почему-то не преследовал. Подруги марш-броском добрались до калитки и вывалились на улицу.

Экспедиция позорно провалилась.

* * *

Рассказ женщин о пережитом на них нападении пса впечатлил всех. Разумеется, о том, что действие происходило во дворе Тихановича, женщины умолчали. Не сговариваясь, они опустили эту деталь.

– Это мэровский пес, только чего ему в шустовском дворе понадобилось, и как он пролез? Там же забор – как великая китайская стена! – удивился Федор Игнатьевич.

– Мэровский?!

– Ну, заммэровский. А чего вы удивляетесь? Когда этот «поселок нищих» на Волжской начал строиться, Мишка Мирюгин замом еще не был, а владел строительной фирмой. Ну, а потом чего ж уезжать? Дом хороший, место хорошее, люди кругом хорошие, – объяснил дед.

– Может, собачья свадьба где-нибудь поблизости, Дик сучку чует и подрыл ход под забором? – предположила баба Зина. – Ты бы, дед, проверил.

– Чего это я буду проверять? Их пес убегает, их забота!

– Да ведь поведешь покупателей смотреть, а он нападет!

– Покупатели прямо в очередь стоят!

– Вот на женщин напал!

– Да он, вроде бы, и не нападал, не агрессивный, но уж очень большой, и очень уж неожиданно… – восстановила справедливость Люся.

– Значит, это у них сын пропал, – вспомнила Мила.

– Я тоже по телевизору слышал. Небось, с папашей кореша разбираются, так-то он парень, вроде, неплохой, пройдет мимо – всегда поздоровается… А там – кто их знает, эту золотую молодежь…

– Да и не золотую тоже, – добавила Зинаида Григорьевна.

Кажется, Милкино обаяние подействовало, наконец, и на Зинаиду Григорьевну: она была гораздо приветливее, чем накануне.

Что значит общение с женщиной! Столько информации, сколько узнала Людмила Ивановна от бабы Зины, из мужика можно выжать только под пыткой. Мужик, излагая событие, только расставляет вехи, набрасывает конспект. Женщина расцветит его подробностями, личностным сопереживанием, эмоциональными комментариями, не упустит нюансов, словом, превратит в художественное произведение, о чем и поведала подругам Мила на обратном пути.

О сережке никто не вспомнил. И только когда подруги уже заворачивали за угол на соседнюю улицу, Зинаида Григорьевна прокричала им вслед:

– А сережка-то? Нашли?

Зоя только рукой махнула…

* * *

Елизавету Семеновну сын Анны, Сергей (в память о своей первой любви назвала она сына, своего рано погибшего мужа), звал бабушкой и был к ней очень привязан: дети чувствуют, когда их искренне любят, а когда вежливо терпят. Было ему лет пять-шесть, когда Анна начала возить его на лето к бабушке Лизе из сибирского шахтерского города – на южное солнышко, к овощам и фруктам, закалить купаниями в Волге. Это была причина главная. Существовала и другая: сама родом из Артюховска, Аня скучала по родной земле, не прикипела душой к сибирскому краю, где протекала вторая половина ее жизни. Да и что-то не складывалось у нее во втором замужестве. Похоже, замуж она пошла, спасаясь от самой себя. Даже фамилия во втором замужестве почти не изменилась – была Белькова, стала Бельцова.

– Ивановна говорила, она в этом знак увидела от судьбы, – объяснила Зинаида Григорьевна.

– А при чем здесь Ивановна?

– Подруги они были с покойной Татьяной Черновой, соседкой Елизаветы Бельковой. А те дружили, по-соседски!

…А здесь, на Заречной, в резном сказочном теремке, в котором она когда-то была счастлива так недолго, ее всегда ждали и встречали как родную. Говорят, гостям радуются дважды: встречая их и провожая. Елизавета Семеновна, мама, по мере приближения отъезда бывшей невестки и названного внука, плакала все чаще. Естественно, дом она завещала Анечке, а та – единственному сыну.

Сергей вырос, отслужил, закончил горный техникум и пошел работать на ту же шахту, где работал и погиб в случившейся аварии его отец. Добрый, покладистый, доверчивый – характером в мать, Сергей был видным парнем, но почему-то долго не женился: не то разборчив был уж слишком, не то подхода к девушкам не умел найти. И, как водится, доперебирался: женился «уж на такой стерве, что – туши свет!» Один раз как-то привозил ее сюда – дебелая, а в мини-юбке, на ресницах по килограмму туши, голос прокуренный, а все маленькую девочку из себя изображает. Что бы Сергей ни сделал – ручкой капризно машет: «противный!», «противный!». Такие «щуки» хороших парней за километр чуют и своего добиваются – женят на себе, чтобы потом им жизнь отравлять. А Сереге даже не щука попалась – акула! Слава Богу, детьми не обзавелись, а то бы росли в ссорах, дрязгах да скандалах. Сергей говорил – она не хотела: молодая еще, для себя хотелось пожить. Вроде бы, на десять лет она была моложе Сереги. Бедный мужик все свои отпуска здесь укрывался, душой отдыхал, а домой чемоданами вяленую рыбу возил – вроде как с пользой для семьи в отпуск съездил, а не просто с мужиками квасить. Рыбак был заядлый, артюховская порода. Собирался, как на пенсию выйдет, совсем сюда перебраться, потому и дом не продавал. И квартирантов не пускал: не хотел, чтоб чужие люди дом загаживали. Ему что-то немного до стажа не хватало, чтоб по «горячей сетке» пенсию оформить. В Кузбассе его ничто не держало, родни никакой не было.

– А жена как на переезд смотрела? – спросила Людмила Ивановна.

– Жена погуливать начала, дело к разводу шло. Пока ему люди в уши дудели, он еще сомневался, а в последний свой приезд, год назад, рассказал Николаю, что застал жену со своим приятелем. Собрал вещии ушел, квартиру снял.

– Ушел из своей квартиры? – возмутился тогда Николай. – Да я б ей! В лучшем случае, обоим бы рыла начистил! Голую бы выпихнул на улицу!

– Что-то он свою Гальку не выпихнул! – не сдержалась Зинаида Григорьевна.

– А кто это – Николай?

– Чернов, вон дом – рядом, с правой стороны. Они с детства дружили. Сережка – приезжий, местные пацаны, как водится, задирались первое время, а Колька вступался, драчун тот еще был! Днями на Волге пропадали: он Серегу и плавать учил, и рыбачить – за старшего брата был, хотя одного возраста, Сергей всего на год младше был. Когда Сергей пропал, Николай прямо почернел весь, так переживал.

– Как же он пропал?

– Да странно все. Он уже уезжать собирался, билет купил. Обычно перед отъездом он на лавочку выходил, с мужиками попрощаться, ставил им пиво, пару чалок воблы выносил – посол у него хороший был – опять же, Колькина школа. А тут – не видно его и не видно. Спохватились не сразу – люди на дачах, в отпусках.

– Мы с дедом к дочери в Астрахань уезжали на две недели. Ключи от дома он обычно Николаю оставлял, а тут не принес. У Кольки как раз в те дни – свое, неразволочное – очередной раздрай с женой: она у него, чуть что, вещи собирает – и к матери, а когда дочь замуж вышла, то – к дочери. То-то зятьку счастье привалило! Да только неизвестно еще – к матери ли или к дочери?..

– Кхе-кхе, – покашлял дед.

– Пойди, попей водички, – посоветовала жена.

– Да это я так… слюной захлебнулся.

– Чем другим не захлебнись, – озаботилась Зинаида Григорьевна.

– А сама-то?.. Поешь, как соловей.

Бабка хотела что-то ответить, но промолчала, видимо, уловив в словах мужа некий резон.

– Сварливая бабенка, – согласился, однако, дед. – С такой жить – долгим век покажется! Тут им обоим «свезло».

– Да и Колька – тоже стерва хорошая! – не согласилась с такой однозначной трактовкой супруга. – Чуть что – кулаками махать. Кто там у них прав, кто не прав, чужая семья – потемки. И в этот раз, бабы рассказывали, – крик, гвалт, потом Галька с сумками пошкандыбала, на всю улицу орет. Артистка та еще, но, кто видел ее тогда, говорят, с ярким фингальским огнем под глазом шла. И в те же дни Татьяну, мать Кольки, парализовало: достали деточки. Долго не лежала, слава Богу, меньше, чем через месяц умерла.

– Бедная!

– Да нет, можно сказать, что еще и повезло. Другие годами лежат, сами намучаются и всех вокруг себя намучают.

– А кто же за ней ухаживал?

– Дочь Николая забегала иногда, да у нее дети маленькие, а в основном, Наташка Шурманова. Она подруга Кольки и Сереги, росли вместе, дружили всю жизнь. У них даже отчества одинаковые с Колькой – Павловичи они. Отцы тоже дружили, на подругах женились.

«Не разбери-поймешь», – подумали подруги.

Дед пошевелился, вроде бы тоже хотел что-то вставить.

– Язык долог – век короток, – снова ни к селу, ни к городу брякнула баба Зина, упреждая.

Подруги переглянулись: однако нелогично.

Супруги враз закручинились, вспоминая.

– Ну, дела! – вздохнула Людмила Ивановна, подталкивая.

Помолчав, Зинаида Григорьевна продолжила.

Николай не вдруг спохватился, что Серега не пришел попрощаться и ключи не принес. Пошел к нему (у них калитка в заборе между дворами) – на двери дома замок, ставни закрыты на прогоны изнутри. Походил вокруг дома – везде порядок. Подумал, может, друг, слыша разборки в соседнем дворе, не захотел глаза мозолить, уехал по-тихому? Поспрашивал у мужиков – никто его не видел, ни с кем не прощался. Ну, подумал, письмо напишет или позвонит. Да так с тех пор и не слыхать о нем ничего. Телефон не отвечает, адреса, где он, уйдя от жены, проживает, Николай не знает, теперь ведь писем не пишут, все по телефонам связываются. С женой они уже развелись, вряд ли она что-то знает. Колька все же написал на прежний адрес, жене, но ни ответа, ни привета, как говорится. Правда, с полгода назад приходили из милиции – видно, жена все же в розыск подала. Может, на наследство надеется – так вряд ли ей обломится: они уже развод оформили, ей не терпелось. Но, видно, все-таки совесть не до конца потеряла. Походили тут по дворам, расспрашивали, но, как обычно, никто ничего не видел. Замок на двери сломали, дом осмотрели – а что там смотреть: Сергей в одной комнате обитал, зачем ему эти хоромы. Ничего не тронуто, все по своим местам, пыль не порушена. Дед понятым ходил. Навесили замки на дом да на калитку. Одно предположение – в дороге сгинул, не доехал до дома.

– А дом-то какой! – вздохнула Людмила Ивановна. – Душа кровью обливается, как подумаешь, что так и разрушится без хозяев. Пожить бы в таком!

– Ну, может еще объявится хозяин, – Федор Игнатьевич, похоже, был натурой оптимистичной. – А терем этот счастья пока особого никому не принес. Может, и не стоит так стремиться – в нем пожить.

– Может, и так, – согласилась Людмила Ивановна. – Какой-нибудь заговор или родовое проклятье. А может, Николай все же разрешит его посмотреть? Вы говорите, у них калитка между дворами?

– Так опечатано же! Милиция новый замок повесила и дверь опечатала! А Кольку три дня назад на скорой с аппендицитом увезли.

* * *

– Так что, девочки, не миновать нам – в дыру лезть! – сообщила на обратном пути подругам Мила. – Официальным путем не получается.

– Ну почему? – возразила Люся. – Зайкину сережку мы так и «не нашли». Можно еще раз этот повод использовать.

– А Дик? – ужаснулась Зоя.

– Можно было бы! Завтра деды на весь день уедут к племяннику на юбилей, а нас время поджимает – гость через неделю приезжает! Неизвестно, когда этого Николая выпишут. Да и пустит ли он нас?

– С аппендицитом в больницах сейчас долго не держат, – сказала малодушная Зоя.

– Заинька, но ведь надо же довести начатое до конца!

– Но там же Дик!!!

– А мы колбаски купим! Люся, ты какой колбасой его кормила?

– «Любимой свиной»! 350 рэ за килограмм, между прочим. А он не больно-то на нее зарился. Больше не дам, я не хуже какого-то пса, пусть даже мэрского!

– Я сама куплю, – махнула Мила рукой.

– В доме заммэра, видать, его неплохо кормят, – злобилась Люся.

– Да ведь там опечатано! – Как мы в дом попадем? – Зоя отбивалась из последних сил.

– Проблемы будем решать по мере появления! – авторитетно заявила Мила. – Не попадем в дом – хоть по двору походим, осмотримся, изучим обстановку, так сказать.

В нее словно бес вселился.

Подруги хранили гробовое молчание.

– Девочки, ну не бросите же вы меня? – возопила Мила. – Как я одна, без вас? И что уж тут такого шибко криминального?

Девочки переглянулись и вздохнули:

– Куда ж ты без нас!

– А вы заметили, как баба Зина осадила Федю? Ведь он явно хотел что-то сказать, – вспомнила Людмила Ивановна.

– Да-да, про эту Наташу, – поддержала Людмила Петровна.

– И до этого, про Николая!

– Может, люди просто не любят болтать!

– Ага, а когда про остальных болтали, так соловьем разливались, – возразила Людмила Петровна.

– Ну, они болтали, в основном, об умерших, какие тут теперь могут быть тайны! – не сдавалась Зоя Васильевна.

– Значит, ты согласна, что нечто таинственное здесь присутствует?

– Разве что исчезновение хозяина теремка. Да в наше время этим кого удивишь! Стукнули по голове и сбросили с поезда.

– А может, и до поезда не добрался!

– Ты хочешь сказать, что его прямо здесь… кто-нибудь?..

– Да ничего я не хочу сказать!

– Да нам-то что за дело до всего этого? – возмутилась, наконец, Люся. – Мы хотим теремок посмотреть? Или что? Или мы ничего не хотим?

– Да не очень-то я и хочу, – вздохнула Зоя, – но Мила…

– Шурманова… Красивая фамилия… Стройная такая, величавая, – сказала Люся. Всегда мечтала иметь красивую фамилию. А то что – Бучилкина, Комарова… Что девичья, что по мужу…

– Чем тебе «Комарова» не угодила?

– Ну, уж хотя бы Комаровская! Все-таки благозвучнее. Суховецкая, Боярская…

– Ну, когда замуж за Толика своего шла, тебя Комарова вполне устраивала.

– Девочки, не ссорьтесь! Да и у меня эта фамилия какие-то ассоциации вызывает.

– А я знаю, какие, – сказала Люся. – Антонина Шуранова! Твоя любимая артистка. И стройная, и величавая…

– Это которая княжна Марья? – вспомнила Мила. – В «Войне и мире»?

– И Надежда фон Мекк. И хорошая девочка-медсестра Лида в «Делах сердечных». Но у меня эта фамилия не ассоциации вызывает, я точно знаю, что она мне знакома.

– Да у кого-нибудь из твоих читателей была такая!

– Может быть…

– И даже наверняка.

Шалости нечистой силы

В Катерине Ивановне, с тех самых пор, как она обнаружила для себя существование бинокля, народился и сформировался антропоморфизм, хотя она об этом не догадывалась и знать не знала, что это за зверь такой. Оптический прибор из подручного средства превратился для нее в живое, одушевленное существо. Она разговаривала с ним, наделяла человеческими чертами и где-то даже обожествляла. Иногда похваливала – «сегодня мы с тобой неплохо поработали», порою поругивала – «чего-то ты неактивный какой», даже гневалась – «да что ж это ты никого не видишь, ослеп, что ли?» Со временем Ивановна даже стала считать его личной собственностью, которой благосклонно позволяла пользоваться кружковцам, и только ревниво и нежно обтирала по вечерам после чужих рук.

Как же неприятно была удивлена Ивановна, обнаружив, что биноклем пользуется еще кто-то, кроме кружковцев и ее самой! Первый звоночек прозвучал, когда она, заскочив как-то утречком, до прихода преподавателей, обозреть свои владения, протянула руку за биноклем, а того на месте не оказалось, а оказался он на нижней полке. Тогда особого значения этому событию она не придала: ну, положила не туда! Женщина не была знакома и с еще одним биологическим термином, а именно: мускульная память. Если нога десять раз споткнется о высокий порожек – на одиннадцатый раз она поднимется повыше и перешагнет благополучно, не дожидаясь мозговой команды. А рука, если она сотни раз клала предмет в одно и то же место, в тысячный раз положит бинокль на верхнюю полку шкафа, но уж никак не на нижнюю!

Когда произошел второй подобный эпизод, пребывающая после известных событий в комплексах, Ивановна обвинила во всем себя. Самооценка ее в тот период, как говорится, опустилась ниже плинтуса, и бедная женщина с ненавистью пробормотала: «Склеротичка несчастная!»

Когда в третий раз она обнаружила, что ее сподвижник и наперсник взял моду путешествовать в пространстве, мозги ее, наконец, встали на место, и вернулась способность наблюдать и анализировать. Наблюдение и анализ показали, что ее бинокль нарушает ей верность с охранником Димой.

Дима, здоровый лоб с бицепсами, отслуживший и нигде не работающий, появился у них не так давно, и, по слухам, был взят Риммой Ивановной на должность охранника по протекции ее не то друзей, не то родственников, с испытательным сроком. Из этого можно было сделать вывод, что репутация у Димы была чем-то запятнана, если уж с такими физическими данными и с армией за плечами, он трудоустроился в Центр детского творчества на мизерную зарплату, да еще и по чьей-то просьбе. Катерина Ивановна могла бы стукануть директрисе о нездоровом интересе охранника к биноклю, хранящемся в запертом шкафу, но пока что криминалом тут не пахло, а возник бы вопрос – откуда ей это известно? Нужно было бы как-то объяснять… Приходилось пока терпеть, но в душе ее крепла острая неприязнь к Диме.

* * *

Бросив из окна Центра прощальный взор на перспективу, Ивановна уже повернулась уходить – неотложные летние дела призывали ее домой, но тут же стремительно развернулась обратно. Невесть откуда появившиеся три тетки (Катерина признала в них тех, с кем столкнулась вчера в любимовской калитке), шмыгнули за трансформаторную будку и затаились. Они явно прятались, с целью за кем-то или за чем-то пронаблюдать, чем несказанно Ивановну развеселили. Тетки конспирировались по методу страуса: фасады свои они укрыли за будкой, а тылы оставили беззащитными. Катерина Ивановна, не мудрствуя лукаво, тут же присвоила им клички: Дылда, Мелкая, Средняя.

Поозиравшись и посовещавшись, бабешки начали действовать. Мелкая прогулочным шагом пересекла дорогу и нырнула в кусты желтой акации, разросшиеся вдоль всего шустовского забора.

Со стороны дороги забор был и не забор даже, а серьезное заграждение: хозяева, возведя новый, со двора, старый ветхий, со стороны дороги, снимать не стали, страхуясь от незваных гостей. Их тут с мая по октябрь фланировало по дороге на Волгу и обратно великое множество, во всякое время суток, доводя несчастного шустовского пса песнями, гоготом и разборками до состояния бессильной ярости. Даже голос у него садился, и он лаял ночами то хриплым простуженным басом, то сифилитически сипел, днем же, щадя горло, голоса не подавал вовсе. Покойные старики Шустовы давно смирились с этим звуковым фоном и стали жить в режиме Дружка: днем отсыпались, а по ночам смотрели телевизор.

Акация была высажена хозяевами в качестве естественной защитной полосы, третьей по счету. Тому, кто решил устроить здесь тайный ход, пришлось попотеть: сначала пробраться сквозь кусты, затем оторвать две доски с внешней, ветхой стороны, и две – со стороны двора, крепкие толстые доски, приколоченные новыми гвоздями. Оторванные только снизу, они легко сдвигались. Ивановна была об этом осведомлена, поскольку уже наблюдала, как некоторые их кружковцы мужского пола ныряли в лаз, и она даже уже однажды сигнализировала директрисе об увиденном.

Через какое-то время, после того, как Мелкая исчезла в лазе, две оставшиеся за будкой подруги, соблюдая осторожность, снова осторожно выглянули.

Дорога к Волге действовала только в весеннее-летний сезон – не асфальт, не гравийная, просто земля, утрамбованная многочисленными машинами, мотоциклами, велосипедами купальщиков, приезжающих на берег окунуться по-быстрому, да лодками рыбаков, доставляемых к воде на колесах. Берег здесь был пологий, спустить-вытащить лодку на колесах мог даже один человек, не задохлик, конечно.

От будки, наконец, отлепилась Дылда и прошествовала тем же маршрутом. Операция по проникновению в шустовский двор заняла у нее больше времени, но она справилась. Наконец, и Средняя воссоединилась с подругами. Катерине Ивановне стало легче вести наблюдение, все же объект опять был один.

– И чего их черти надирают по чужим дворам лазить? – обращалась она к биноклю. – Ну, дом хотят купить, так нормальные люди в калитку заходят… Любимовы, правда, в Травкино, к Юрке на юбилей уехали… Но чего это им так загорелось? Нет, что-то тут нечисто!

Ответа пока не было ни у одного из них.

– Пора, пора уже напомнить Римме Ивановне про этот лаз, – приняла решение Катерина Ивановна. – Далеко ли до беды!

* * *

Когда дамы надежно, как им казалось, укрылись за трансформаторной будкой, они слегка расслабились, а когда Люся успешно проникла в шустовский двор, две оставшихся дамы расслабились еще больше и позволили себе оглядеться.

Несколько поодаль, в просторном, огороженном невысоким штакетником дворе, виднелся длинный одноэтажный кирпичный дом. Сейчас, подруги знали, в нем располагался Центр детского творчества. Несколько мальчишек гоняли мяч на устроенном во дворе футбольном мини-поле.

– Может, это как раз наш контингент? – предположила Людмила Ивановна. – В смысле, они устроили этот лаз? Безделье, плюс любопытство…

– Может, – согласилась Зоя Васильевна. – Для стариков все, кому меньше двадцати – шпана. Во всяком случае, им отсюда очень удобно лазить: за трансформаторной будкой выждут, пока на улице никого не будет, и ныряют.

– Мы и пойдем их путем.

– Ну, давай уже, иди, а то Люська там одна с Диком!

– Почему я, а не ты?

– Ты мне тут еще подискутируй! – рассердилась Зоя. – Потому что, если ты застрянешь, Люся будет тянуть, а я толкать! И вообще, твоя затея, ты первой должна была лезть!

Мила пошагала через дорогу… Проникновение ее на запретную территорию тоже прошло на удивление благополучно. Зоя медлить не стала.

К несказанному облегчению подруг Дик на их пути не повстречался: его лай слышался вдалеке. Перебежав в хорошем темпе двор покойных Шустовых, дамы столь же успешно (уже сказывался навык) проникли в вожделенный двор Тихановича, то есть, точнее, теперь уже Бельцова, а если уж совсем точно, то вообще непонятно, чей.

И вот – дом стоял перед ними.

Бревна, из которых был сложен терем, время и непогода выбелили, но в целом пощадили, хотя кое-где они и потрескались. Накладные наличники с растительным и геометрическим орнаментом придавали особую ажурность теремку, хотя и деревянное кружево пострадало за десятилетия от непогоды. Но и пустующий, ощущения мрачности, заброшенности дом не создавал, он пробуждал воспоминания о детстве, а своими габаритами и массивностью внушал почтение. Словом, это была благородная старость, а не жалкая дряхлость. Подруги замерли, восхищенные.

– Ну что, не зря я вас сюда притащила? – восторженно шептала Людмила Ивановна.

– Какая же красота!

– Княжеский терем. Хоромы!

– Храм, я бы сказала. Похоже на церковь. Эта крыша в виде луковиц…

– А в православии, где-то я читала, дом испокон века считался церковью. Во многих домах были молельни. Наверно, и здесь была, все-таки дом – купеческий, – сказала Зоя Васильевна.

– Умница, Милка! – не поскупилась Людмила Петровна, в обычных условиях на похвалу скуповатая. – Так бы и не уходила!

– А придется, – вздохнула Мила. Но, надеюсь, мы еще сюда вернемся…

– И, надеюсь, уже через калитку, – добавила Зоя. – Как нормальные люди.

– Как нормальные пожилые женщины, а не юные бандиты.

– Может, они просто юные гавроши.

– Ну, давайте еще помечтаем, – усмехнулась Люся

– Нет, давайте быстрее осмотримся. Как-то мне все же некомфортно. – Зоя продолжала тревожиться.

– Давайте поделим стороны, так оно быстрее будет.

Лай Дика не прекращался, а становился все азартнее.

– Я возьму фасад.

– Ну, я тогда – глухую стену, – не стала спорить Люся.

– Я останусь здесь, с торца, – согласилась Мила. – (Они стояли у стены от шустовского двора). – А встретимся на другом торце, с черновской стороны. Там вместе и закончим осмотр.

И они расстались, как три богатыря на перепутье.

* * *

Зоя Васильевна скоренько одолела половину пути. Она уже дошла до крыльца, высокого, ступенек в десять, поднимавшегося на веранду, вернее, террасу, превращавшуюся в галерею, опоясывавшую дом. Вдруг что-то привлекло ее внимание: ей показалось, что в разросшейся у крыльца лебеде что-то блеснуло. Она присела, расправила уже довольно высокую траву и подняла сережку, золотую, с крохотным глазком-бриллиантиком. Подняться она не успела: услышала шорох и краем глаза успела уловить мелькнувшую тень, и на затылок ее обрушился удар. Вскрикнув, женщина рухнула в лебеду.

Людмила Ивановна, осмотрев свою сторону (собственно, особо осматривать-то и нечего было, окна нижнего этажа были закрыты прочными на вид ставнями на прогоны, она просто не торопясь шла вдоль галереи), услышала крик Зайки и различила в нем страх и боль. Мила бросилась на крик подруги с доступной ей максимальной скоростью и уже вывернула из-за угла, но была сметена какой-то неведомой силой. Сшибка была такой мощи, что и неведомая сила, и пожилая дама рухнули на землю рядом и отключились.

Людмиле Петровне пришлось мчаться на Зайкин крик дольше, поскольку, хоть и была она шустрее Милы, находилась дальше от происходящих событий. Еще издали Люся увидела распростертую на травке Милку, а рядом – здоровенное мужское тело в бриджах камуфляжной раскраски и зеленой майке-борцовке – летней мужской униформе.

В последние годы артюховские мужики потеряли всякий стыд и, списывая свое бесстыдство на жару, даже по центру города прогуливались в шортах и бриджах немыслимых расцветок и майках, демонстрируя шерстистость различной интенсивности. Престарелые артюховские дамы уже и плеваться перестали, смирившись под натиском культурного прогресса.

Домчавшись до угла, Люся увидела возле крыльца, в зарослях лебеды, еще одно тело – Зайки. Она застыла солевым столбом, не зная, кому первому бросаться на помощь. И тут в отверстие в заборе, через которое они проникли во двор, ворвался черный вихрь, в котором Люся признала Дика. Если бы Зоя Васильевна была в сознании, она, без сомнения, потеряла бы его – так страшен был разъяренный пес. Но на самом деле Дик был просто чрезмерно возбужден, и его активность била через край.

У Люси душа ушла в пятки, и происходящее в дальнейшем виделось ей рапидом.

Мужик, убивший двух ее подруг, застонал, пошевелился и открыл глаза. Дик, оценив обстановку, прыгнул ему на грудь, вернее, поставил на оную грудь лапы и, как кинозвезда, продемонстрировал в торжествующей улыбке все сорок два молодых белоснежных зуба. Вероятно, он воображал себя полицейской собакой, преследовавшей опасного преступника и его задержавшей. Бандит слабо пискнул и опять закрыл глаза.

В это время в отверстие в заборе просунулась сначала женская головка. Над волосами красивого пепельного оттенка недавно явно потрудилась рука стилиста, но сейчас они были разлохмачены. Затем протиснулось и туловище в шортиках и маечке. Глазам участников драмы явилась стройная дама не первой молодости, но ухоженная и привлекательная. Общее впечатление приятности даме портили выражение злости на симпатичном личике и извергаемые ее ротиком децибелы:

– Дик, скотина! Вернись, свинья этакая!

Но, мгновенно обозрев рекогносцировку, дама онемела и застыла вторым столбом, на некотором расстоянии от Люси.

Люся ожила первой. Ее знаменитая реакция не подкачала и на этот раз.

* * *

Тем временем, в душе Катерины Ивановны бушевал шквал эмоций: ничего подобного ей наблюдать на родной улице еще не доводилось. Она чувствовала, что настал ее звездный час. Небеса не только даруют ей возможность реабилитироваться за позор прошлого, но и дают аванс на будущее. А главное – все опять связано с домом Тихановича! Ну не перст ли судьбы? С Ивановной происходило то, что один из классиков марксизма-ленинизма назвал головокружением от успехов: как-то уж очень быстро она забыла, что слава быстротечна, и все в мире преходяще.

Поскольку заборы во дворах были все же достаточно высокими, Ивановна взгромоздилась на банкетку, а потом еще сбегала и за скамеечкой. Она успела увидеть, как из-за кустов сирени выметнулся здоровенный мужик и кулаком огрел присевшую зачем-то и уже начинавшую подниматься Среднюю, как та кулем свалилась в траву. В этот момент неустойчивая скамеечка под ней дрогнула, и, чтобы не упасть, Ивановна, вцепившись рукой в оконную ручку (в другой был бинокль), Побалансировав, она ногой столкнула скамеечку на пол. На эти манипуляции Ивановна потратила какое-то время и упустила момент столкновения Амбала с Дылдой, а когда вновь прильнула к окулярам, увидела два лежащих на земле тела. В мужском пораженная женщина признала охранника Диму. Звезды сегодня были к ней необыкновенно расположены!

– У-у-у, сучонок! Добегался, – бормотала упоенно Ивановна.

Появление мэровской жены (а холеная дама, гневающаяся на Дика, была именно она) окончательно сразило Катерину Ивановну.

– Да что ж их всех туда черти занесли?! А Дима-то, Дима! – приговаривала она, несясь к телефону. Женщина понимала, во-первых, что во дворе Тихановича уже запахло жареным, а во-вторых, что тайна сия велика есть, и без милиции ей эту тайну не постичь.

* * *

Зоя Васильевна пришла в себя от того, что ее хлопала по щекам и орошала слезами Люся. Людмила Петровна, к которой вернулась способность соображать, рассудила: раз убийца (впрочем, выяснилось, что еще не убийца) находится под надежной охраной Дика, в чьей лояльности женщина уже не сомневалась, а появившаяся так вовремя его хозяйка хлопочет над постанывающей Милкой, сама она вправе заняться Зайкой.

И тут за калиткой началась активная возня, похоже было, что сбивали замок, а потом в распахнувшуюся от мощного удара ногой калитку ворвались люди в камуфляже. Бандита подняли с земли, заломили руки, надели наручники и увели в машину. Подъехавшая скорая (вызванная Катериной же Ивановной), погрузила пострадавших – Зою Васильевну и Людмилу Ивановну. Старший наряда пригласил оставшихся женщин проехать с ним для дачи показаний.

Только тут Людмила Петровна, пришедшая в себя окончательно, отдала себе отчет, что во дворе находится и еще одна женщина. Она все мельтешила за спинами полицейских, но, судя по тому, что ее никто не прогонял, имела на это право. Люся с запозданием признала в ней соседку стариков Любимовых, чуть не сделавшую заикой Милку.

Но Дик обезумел окончательно. Он то хватал за одежду Люсю и свою хозяйку и пытался их тащить, причем особого труда для него это не составляло – обе не страдали избыточным весом, то взлетал на крыльцо и, скуля, царапал входную дверь. На двери висел замок, и белела пожелтевшая полоска бумаги – полгода назад дверь опечатали.

Группа захвата застыла в нерешительности: зверюга выглядел очень убедительно.

– Да уймите же вы его, наконец! – неизвестно к кому обратился старший группы.

Люся опять сориентировалась первой, и, взбежав на крыльцо, подергала замок. Он распался на две половинки – дужка была распилена, и две ее части были просто соединены в месте распила для видимости, а бумажная полоска при ближайшем рассмотрении оказалась разорванной. Больше Люся ничего не успела рассмотреть – ее невежливо отодвинули, точнее, отпихнули. Но и бойцы успели только распахнуть дверь, едва не сорвав ее с петель. Разметав их, в дом первым ворвался Дик и исчез в одной из комнат, откуда спустя мгновение раздался его заливистый лай. Перед вбежавшими предстала картина маслом: на полу лежала мумия, а Дик радостно рыдал, облизывая лицо мумии. При более внимательном рассмотрении выяснилось, что мумия – это спеленатый скотчем человек с кляпом во рту, и он определенно без сознания. А еще через минуту вбежавшая самой последней мэриха повалилась на мумию и в унисон Дику завыла вековечным воем русской бабы:

– Сыночек мой!!!

* * *

На предварительном допросе задержанный Дмитрий Олегович Васильев (инкогнито его было раскрыто все той же гражданкой Мокровой Екатериной Ивановной, благодаря бдительности которой блестяще завершилась операция по розыску сына заммэра), твердил одно: бес попутал. Попутал он его якобы с одной целью: пробраться во двор Тихановича, чтобы полюбоваться архитектурными красотами дома-терема.

– А про незаконное проникновение что-нибудь слышали?

Конечно, он слышал, но в дом не проникал, только во дворе походил, в чем криминал? Пацаны из Центра детского творчества туда частенько лазят, сам видел, им можно?

– А вы директора об этом факте поставили в известность?

– Я не стукач, сам пацаном был еще недавно!

– Ну, допустим. А за что женщину ударили?

Тут задержанный несколько затруднился с ответом.

– Н-н-уу… Я уже хотел уходить, а тут они… От неожиданности, наверно…

– То есть, вы от неожиданности всегда женщин бьете?

Амбал глумливо ухмыльнулся:

– Иногда они того заслуживают!

От обвинения в покушении на молодого Мирюгина Васильев решительно открестился: понятия не имеет, о чем речь. Тем не менее, задержанного Дмитрия Олеговича Васильева отвели в камеру до выяснения всех обстоятельств. Проходя по коридору мимо сидевших в ожидании допроса Людмилы Петровны и Катерины Ивановны (мэрша, естественно, находилась в больнице, у постели сына), Дмитрий Олегович одарил женщин таким взглядом, что сердечко у Люси екнуло, а Ивановна, пожалуй, впервые в жизни засомневалась в безопасности своего хобби.

Допрошенные три тетки, ставшие первопричиной всех событий, выдвинули до смешного схожую версию: хотели полюбоваться домиком, а когда, гуляя, ходили к Волге, видели, как мальчишки лазят через дыру в заборе. Либо это было правдой, либо версия была оговорена заранее. Зачем?

– И как не стыдно! Пожилые женщины!

Тетки, понурившись, вздыхали: черти их туда понесли!

Поскольку тетки, хоть и косвенно, способствовали нахождению заммэровского сына, их, пожурив для порядка и взяв объяснительные, отправили домой. Вернее, отправили одну, поскольку две пока пребывали в больнице с сотрясением мозга, и допрашивать и журить их пришлось в больничной палате.

Когда следователь Бурлаков вышел из палаты, первая, уже допрошенная в его кабинете и отпущенная ранее, терпеливо сидела на кушетке в коридоре в ожидании свидания с пострадавшими подругами, прижимая к животу пакет с фруктами.

Рабочий день близился к исходу, и, хоть световой еще был в разгаре, у следователя накопились и другие неотложные дела, поэтому посещение интересного домика Бурлаков запланировал для себя на завтрашнее утро.

* * *

Влетев в палату, Люся притормозила на пороге в некотором затруднении: к кому первому бросаться с обнимашками.

– Ну, наконец-то, – недовольно сказала Мила. – Устанешь ждать тебя! Минералочки принесла? Жарища – сдохнуть можно!

– Перебьешься! – Люся, с облегчением убедившись, что подруги не только живы и здоровы, но уже и претензии предъявлять в состоянии, определилась и назло Милке направилась к Зоиной койке.

Палата, против обыкновения, была не на шестерых или, того хуже, на восьмерых – всего четыре койки находилось в ней, и даже холодильник имелся. Одна койка пустовала, видимо, по случаю летнего сезона пациентов был недокомплект, на другой разметалась в сладком сне щупленькая старушка. Даже визит следователя, с последующим допросом сопалатниц, не смог нарушить ее глубокого сна. Мощные звуки, издаваемые носоглоткой бабушки, резко дисгармонировали с ее хлипкой конституцией. Переливчатые соловьиные трели сменяло басовитое похрюкивание, постепенно переходившее в нежный сусличий посвист. Мелодичный посвист, достигнув небывалой звуковой высоты, обрывался совиным уханьем, и орлиным клекотом ставил точку в музыкальной фразе.

– И вот так уже часа два – морщась как от боли, пожаловалась Зоя Васильевна. – Как спать ночью будем?

– Так проситесь домой! Дома и стены лечат. Выглядите вы вроде неплохо, я думала, вы тут все перебиты-переломаны, от слез опухла.

– Ах ты, коза! – укоризненно сказала старушка, всхрапнула диким мустангом, остановленном на всем скаку метким лассо, со стоном повернулась на бок и затихла ненадолго.

Не нарушило райского сна бабушки и бурное обсуждение подругами сегодняшних событий. Начали с восстановления хронологии, а когда дошли до того момента, как мужик огрел Зою по голове, впали в задумчивость.

– С-с-с-скотина! – просвистела Зоя Васильевна.

– Я, да? – вышла из задумчивости Людмила Ивановна, поскольку все это время, испытывая чувство вины, ждала нападок и уже готовила аргументы в свою защиту. Главным аргументом был тот, что она и сама пострадала.

– Да при чем тут ты! Этот г-г-гов…

– Гражданин Васильев! – предостерегла от бранных слов – все же больница! – Люся.

– И что он вообще там забыл?

– Допустим, теремком пришел любоваться, как и мы!

– Нет, девочки, что-то не то… Вот я не удивлюсь, если это он связал Мирюгина, а пришел посмотреть, жив ли еще парень. Может, на этот раз и прикончил бы его, а тут мы! – Мила любой аргумент притягивала в пользу пребывания своего и подруг на чужом дворе.

– Снимут отпечатки пальцев с замка, и станет ясно, он замок перепилил или не он.

– А если он в перчатках работал?

– Разберутся!

– Девочки, а ведь я этот замок тоже в руках держала! – вспомнила Люся.

– Ну, значит, теперь ты попадешь в анналы криминалистики, – просветила Мила.

– Скорее, в дактилоскопическую базу или как там это называется, – уточнила Зоя.

– И теперь твои пальчики будут там фигурировать вместе с пальчиками преступников!

– Ты еще издеваешься! – взъярилась Люся. – Из-за тебя я попаду в эту самую базу!

– Может, не попадешь, – утешила Зоя. – Что они, не понимают, что мы здесь ни при чем? Зато ты не падала на копчик и тебя не били кулаком по голове!

И тут Зоя вспомнила, зачем она присела, перед тем, как получила по голове.

– Девочки, а ведь я там, в траве у крыльца, сережку нашла, золотую, похоже, что с бриллиантом!..

– Я всегда говорила, что мысль материальна! – суеверно прошептала Мила. – Мы ходили искать сережку – мы ее нашли!

– Да нашли-то мы чужую, а свою не теряли! – поморщилась атеистка Люся. – А где же она?

– Выронила, конечно! Тебя бы шарахнули!..

– Значит, туда и еще кто-то приходил… – промолвила Мила.

– А может, этот Васильев ее и приходил искать? Улика! А как увидел, что Зайка нашла, захотел отнять, а тут мы!.. Но что-то я не заметила сережки у него в ухе, – пробормотала Люся.

– Так парни же по одной носят, а если он ее потерял, ты и не могла ее заметить!

– Сережка женская была, – в сомнении проговорила Зоя.

– А мы большие специалисты в этом вопросе? – спросила Мила. – В том смысле, что – какие именно сережки носят парни?

Специалистов среди них не было.

– Мы можем сколько угодно строить догадки, но нам эту тайну не разгадать. Пусть ее разгадывает полиция, – подвела черту Людмила Петровна.

И вдруг Людмила Ивановна, виновница их злоключений, заявила:

– Девочки, а ведь я теперь уснуть не смогу, все буду думать об этой сережке. Она ведь там так и лежит, кто ее в этой суматохе заметил… Вот чувствую, что в ней разгадка!

– Да тебе-то что! – в очередной раз всплеснули руками подруги. – Надо просто сказать об этом следователю! Завтра пойдем и скажем.

– Хорошо, – покорно согласилась Мила, – завтра скажем. А если ее там нет? Он и так с нами как с выжившими из ума разговаривал. Девочки, умоляю вас, давайте еще раз туда слазим? Если найдем – отнесем завтра этому Бурлакову, нет – просто Зайка скажет ему, что вчера не вспомнила про сережку из-за потрясения!

– Сотрясения!

– И сотрясения тоже!

– Нет, этот Васильев тебе определенно крышу снес! – взвилась Люся. – Даже не мечтай!

– Тогда я пойду одна, – торжественно и печально произнесла Людмила Ивановна и отвернулась к стенке.

– Конец света! – только и нашлась Людмила Петровна.

Зоя Васильевна подумала, что она сегодня тоже вряд ли уснет, если ночной сон их соседки будет столь же крепок и безмятежен, как и дневной.

– Пообещай нам, – столь же торжественно и печально обратилась она к милкиной спине, – пообещай, что сегодня мы в последний раз проникаем во двор Тихановича через дыру в заборе!

– Не сегодня, а вообще в последний раз! – уточнила Людмила Петровна. – И почему именно сегодня мы должны туда идти? У тебя головка разве не бо-бо?

Людмилу Ивановну подбросило на панцирной сетке. Койка пронзительно взвизгнула.

– Честное слово! Чтоб меня рябая курица обкакала! – одной из самых страшных своих клятв поклялась она. – У Милы были украинские корни, и клятву она произнесла по-украински. На украинской мове она звучала гораздо более пафосно:

– Шоб мэнэ ряба курка всрала! Девочки, я вас так люблю! А сегодня – потому что завтра там такая суета начнется! И дырки все позабивают! – и, спустив ноги с кровати, стала нашаривать запропастившиеся больничные тапки.

– Если еще не позабивали, – с надеждой сказала Зоя.

– Вряд ли! Сегодня всем не до того! Пойду искать врача. Ни ранений, ни переломов у нас нет, выпишут под расписку, кому мы тут нужны, – и пошаркала тапками сорок третьего размера.

Подруги вздохнули. Им ли было не знать, что Милка была хозяйкой своего слова: хотела – давала его, хотела – брала обратно.

– Жила нормальной жизнью, хоть и не слишком яркой, прожила ее, можно сказать, достойно, и вот на тебе, на старости лет впуталась непонятно во что, – грустно сказала Зоя. – Срам, срам! Знали бы мои читатели!

– Не горюй, еще узнают! Зато наша жизнь приобрела недостающую ей яркость. Благодаря нашей подруге.

– Избави меня от такой яркости! Мне как-то больше по душе моя привычная серость, без близких контактов с полицией.

Дежавю

Взбудораженная утренними событиями Катерина Ивановна вспоминала допрос в милиции ее самой и Мелкой. Кстати, та неплохой бабенкой оказалась. Пока они сидели в коридоре перед кабинетом следователя, где допрашивали охранника Диму, успели обменяться кое-какой информацией. Взаимное смутное недоверие начинало уступать место приязни, но тут вывели Диму, и тот, проходя мимо, обжег бедных женщин ненавидящим взглядом. Вспоминая тот взгляд, Ивановна и сейчас ежилась, но зато смаковала момент, когда следователь жал ей руку и благодарил за неравнодушие и бдительность, следствием которых явилось нахождение пропавшего мирюгинского сына.

– Это Васильев его? – осмелилась спросить Катерина Ивановна.

– Следствие разберется, – уклонился от ответа следователь.

«Работа такая», – вздохнула Ивановна. Она, например, скрывать бы не стала.

Катерина Ивановна варила борщ, с обедом она сегодня, естественно, припозднилась. Петрушки показалось ей маловато, и она выскочила в огород нащипать еще. И, разумеется, по закону подлости, именно в этот момент зазвонил мобильник, оставленный на столе в летней кухне. Хорошо, внучка Катя, названная в ее честь, просекла момент отсутствия бабушки и выскочила из дома в кухню, чтоб стащить уже почищенную морковку. Чистить самой ей не хотелось: она в доме под сплит-системой сражалась на планшете с зомби.

– Бабуль, тебя начальница твоя!.. – высунулась внучка из кухни с обеими почищенными морковками в одной руке и телефоном – в другой. Похищение сошло ей с рук, поскольку бабуля торопилась к телефону.

Уж такой был сегодня день! Некоторых ее сверстниц телефонные звонки пугали, как в былое время неожиданные телеграммы, – они ощущали в них угрозу своей размеренной жизни. Катерина Ивановна, жадная до информации, любила звонки.

Звонила Римма Ивановна, весь день сегодня пребывавшая в отлучке, убедительно просила навести образцовый порядок, поскольку завтра с утра придет комиссия с инвентаризацией. Катерина Ивановна доложила о случившихся событиях, начальница уже была в курсе, ей звонили из полиции.

– Вот и делай людям добро, – горько посетовала она, определенно подразумевая Диму.

– Все сделаю, Римма Ивановна, не волнуйтесь! – успокоила начальницу Катерина Ивановна, и это было каплей бальзама для раненного людской черной неблагодарностью сердца директрисы. Римма Ивановна знала, что на свою техничку может положиться стопроцентно.

* * *

В хозяйстве Ивановны всегда царил образцовый порядок. Женщиной она была не только работящей, но и добросовестной, сочетание, встречающееся все реже у тружениц, которые зарабатывают себе на хлеб физическим трудом, а именно – убирают в офисах, учреждениях, конторах и т. п. Правда, зарабатывала она уже не столько на хлеб, сколько на масло, пенсия у нее была хорошая, заработала на рыбозаводе. Но, повторимся, работу свою она любила, во-первых, и терять ее не собиралась, а во-вторых, плохо работать просто не умела. Ну, и, в-третьих, запасов ее жизненной энергии хватало на все.

Доварив борщ и, в порядке дегустации, с удовольствием выхлебав объемистую тарелку со стручком горького перца вприкуску и куском ржаного хлебушка («ничего борщец получился!»), Катерина Ивановна понеслась в Центр. По случаю летних каникул и отпусков две трети кружков не функционировали, а работу оставшейся трети можно было определить как вялотекущую. Малочисленные кружковцы просто не в состоянии были угваздать намываемые каждый день полы, и, с учетом утреннего стресса, Ивановна могла бы сегодня позволить себе не пойти на вечернюю уборку. Но инвентаризационные комиссии для того и существуют, чтобы нарушать планы уборщиц. Нужно было просто представить себя членом комиссии и окинуть критическим оком свое хозяйство: ликвидировать огрехи и добавить глянца.

Привычка – тот же наркотик. Прежде, чем начать уборку, Ивановна подошла к окну, на автомате, от сегодняшнего дня она уже ничего особенного не ждала. Подошла – и остолбенела: пять минут назад она пробегала мимо трансформаторной будки, и там точно никого не было! Сейчас за будкой стояли три бабы, с одной из которых она сегодня в полиции почти подружилась, а двух оставшихся должны были сейчас лечить в стационаре, в нейрохирургии. Что последует дальше, Катерина Ивановна уже знала. Когда-то они с внучкой вместе смотрели по телевизору расхваленный Катькой «День сурка».

– И как тебе? – спросила внучка.

– Фигня! – максимально понятно для внучки прорецензировала бабушка. – Понапридумывают же!

– Фу, прям! – не согласилась внучка.

Теперь Катерина Ивановна не была бы столь категорична. Не дожидаясь, когда бабы начнут перемещаться, она помчалась за биноклем, взлетела на свой капитанский мостик – банкетку, а, дабы исключить возможные неприятные сюрпризы, за скамеечкой бежать не стала. Вместо этого взгромоздилась на подоконник – в домах старой постройки, слава богу, их ширина это позволяла. Бабы уже обретались в тихановичевском дворе, Дика пока не было.

«А как же Дима?», – растерянно подумала Ивановна. – «Он же в КПЗ?»

Сюжетная канва была несколько нарушена: тетки не стали расходиться в разные стороны, а присели перед крыльцом, склонили головы и стали что-то рассматривать в траве. Наконец появился Дик, но появился непонятно откуда, во всяком случае, не из шустовского двора.

«Наверно, у Мирюгиных лаз забили», – сообразила Ивановна. – «Но тогда откуда он взялся?». Дик скакал вокруг теток и с таким энтузиазмом вращал длинным тонким хвостом, что хвост был как бы и не его хвост, а отдельное диковинное существо, пританцовывавшее рядом с псом вокруг женщин.

«Однако, как он их полюбил, – позавидовала Ивановна. – Собака плохих людей не полюбит!».

Присмотревшись, она заметила, что морда пса была испачкана землей, да и черная блестящая шерсть стала пятнистой, слегка порыжела, припудрившись их суглинистой земелькой.

«Ход под забором прорыл», – поняла Ивановна. – «Прямиком во двор к Тихановичу! Лаз-то забили».

Одна из теток сунула ладонь под нос Дику, и тот мгновенно исчез под крыльцом. Вот тут и появился Дима. То есть, из-за кустов сирени выметнулся мужик, как давеча Дима, но был он пощуплее и одет по-другому – в светлые шорты и майку-тельняшку. А больше уже Катерина Ивановна ничего не увидела – она неслась к служебному телефону, поскольку даже в экстремальных ситуациях тратить денежки со своего кровного баланса ей как-то не хотелось.

* * *

Перед прибывшим на Заречную нарядом предстала картина, уже виденная ими, не далее, как сегодня утром: на траве лежал довольно крупного сложения парень в шортах и тельняшке. Над ним склонился уже знакомый черный пес, демонстрирующий парню в жизнерадостной улыбке зубы. Было очевидно, что Дику нравится игра в полицейскую собаку, и он хорошо усвоил свою роль в этой игре. Невдалеке, у крыльца, в зарослях лебеды, расположилась живописная группа: три тетки,застывшие в параличе в сидячем положении, с которыми полицейские познакомились сегодня утром. Следом за силовиками во двор втянулась четвертая тетка. Она тоже была им уже небезызвестна по утренним событиям. Бригада прибывшей скорой по привычке направилась к окаменевшим в бурьяне бабкам, но при приближении медиков бабки ожили и, как по команде, направили указующие персты на поверженного мужика.

– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! – поприветствовал собравшихся старший группы Панасенко. Дик хвостом отсалютовал новоприбывшим и, согласно правилам игры, убрал лапы с груди поверженного. Он тем самым передавал его в распоряжение представителей закона. Когда тому придали вертикальное положение, он оказался совсем молодым парнем, не старше двадцати, перепуганным до шокового состояния. Он не мог держаться на ногах и все норовил опять прилечь, так что одним нашатырем не обошлось, пришлось делать ему укол. Когда парня погрузили в «Газель», тетки, не дожидаясь приглашения, полезли следом. В руках одной из этой святой троицы был мешочек коричневого цвета из синтетической ткани, который она сжимала мертвой хваткой. Пес потерянно гавкнул и попытался тоже залезть в машину: очевидно, мысль о расставании с тетками была для него невыносима.

– Иди, иди домой, Дик, тебя хозяева ждут. Приличные люди! – пристыдил Панасенко, захлопывая перед его носом дверцу.

* * *

Старший лейтенант Игорь Романцов, начальник отделения по розыску пропавших Артюховского РОВД, возвращался с утренней оперативки лишь слегка встрепанным. Последние пять суток руководство трепало его немилосердно в связи с пропажей сына заммэра – Никиты Михайловича Мирюгина, студента третьего курса астраханского педагогического университета.

После позавчерашнего чудесного, иначе не скажешь, обнаружения на пятые сутки пропавшего мэровского сына, можно было перевести дух. Вчера шеф лишь пригрозил пригласить баб, в одночасье ставших знаменитыми, чтобы те провели мастер-класс для сотрудников его отделения. Тем не менее, Романцова одолевали почти те же мысли, что и следователя Бурлакова.

Трех пенсионерок черти понесли смотреть знаменитый теремок Тихановича, не жилой, к тому же, и они не придумали ничего лучше, чем проникнуть туда через чужой двор, и, более того, пользуясь лазами в заборах. Там на них напал не судимый, но уже однажды состоявший под следствием за разбойное нападение гражданин Васильев. Пару лет назад он отобрал телефон у девушки. Девушка колебалась при опознании – может, просто боялась? Посему Васильев был отпущен за недостаточностью улик. Означенный Васильев проник во двор тем же способом и с той же целью… Напал, испугавшись, на женщин, и одну из троицы стукнул от испуга кулаком по голове довольно сильно, до сотрясения мозга, а другой причинил такое же сотрясение, свалив ее на бегу. Вопрос: а чего это он так испугался? Третьей повезло, но, не будь там мэровского пса, еще неизвестно, отделалась ли бы она легким сотрясением. Пес же, кстати, помог обнаружить своего пропавшего четверо суток назад молодого хозяина. А своевременно сигнализировала о происходящих событиях гражданка Мокрова Е.И., чья бдительность помогла органам раскрыть преступление. Спрашивается, какого черта гражданка Мокрова, будучи на работе, следила за тихановичевским домом – тоже любовалась архитектурными красотами? Так место ее работы – на довольно приличном расстоянии, с такого расстояния не совсем удобно любоваться. Пес, понятно, чуял своего хозяина и, по словам матери потерпевшего, последние дни вел себя неадекватно – выл, скулил, рвался в чужой двор. Они же, зная, что в двух домах, граничащих с их участком на задах, никто не живет, думали, что где-то собачья свадьба. «Ничего себе участочек», мимолетно подумали Бурлаков с Романцовым.

Напрашивался и еще вопрос. Допустим, лазы в заборах нежилых домов устроили пацаны. Кто устроил лаз в мэровском заборе? И с чего великовозрастного парнишку-студента те же черти понесли в теремок? И какая связь между сыном чиновного человека, студента вуза, и охранником Центра детского творчества? Парень был еще слаб, проведя четверо суток спеленатым скотчем, слава богу, спеленатым не слишком туго, после удара по голове тупым предметом. Тупой предмет – нераспечатанная полуторалитровая бутылка минералки – стоял рядом с потерпевшим. Пальчики как на распиленном замке, так и на бутылке васильевским не соответствовали и принадлежали двум разным людям. Хорошо хоть кляп был вставлен аккуратно, нос не закрывал, и потерпевший мог дышать. Кляп – кухонное полотенце, вернее, тряпка, которой давно пора было в стирку, замасленная и грязная.

Учитывая социальный статус потерпевшего и безотлучное пребывание при нем любящих родителей, пресекавших любые вопросы, следователю приходилось быть особенно деликатным и перенести беседу на следующий день. Хотя Бурлаков предполагал, не без оснований, что не только забота о здоровье дитяти причина отсрочки. Допросить сынулю первым имел большое желание папа: то ли подсказать возможные варианты ответов на щекотливые вопросы следователя, то ли иметь время уже и об адвокате позаботиться.

Страстный интерес артюховцев к архитектурным шедеврам родного края, вспыхнувший в июне, начинал приобретать характер эпидемии.

Вопросы эти, по идее, уже не должны были волновать Романцова, они переходили в компетенцию его коллег из уголовного розыска. Хоть заслуга и не его, и сотрудников его отделения, человек найден. Но Романцову было любопытно взглянуть на трех теток, из-за которых разгорелся сыр-бор.

Тетки зажигали конкретно, что выяснилось на вчерашней оперативке. Позавчера вечером, выпросившись из больницы под расписку, эти шустрые бабули (впрочем, Бурлаков в курилке сказал, что бабками их можно назвать с большой натяжкой – пожилые женщины вполне интеллигентного вида) рванули опять во двор к Тихановичу, избрав тот же способ проникновения. Результат их похода – второе раскрытое преступление и поимка горе-преступника, похитителя мирюгинского сына, не говоря уже об их находке – вещественных доказательствах по первому преступлению. А способствовала этому пресловутая гражданка Мокрова Е.И. Что ж это за суета вокруг терема? Романцов вспомнил о полученном меньше года назад запросе из Кемеровской области по поводу пропавшего наследника дома Тихановича.

На посланный тогда в Астраханское областное управление запрос ему прислали данные на несколько неопознанных трупов, подходящих по параметрам. Особенно подходил один утопленник – рост, комплекция, цвет волос. Выудили его под Астраханью – зацепился за баржу с песком. Но с фотографией сличить было невозможно – хоть и плавал недолго, а рыбы успели поработать, лица не было. Одна из особых примет – шрам на левом виске – стало быть, отсутствовала. А следом пришло сообщение, что труп востребован, нашлись родственники, его опознавшие.

Романцов решил еще раз просмотреть дело об исчезновении Бельцова…

… В коридоре встретился ему участковый Салимгареев.

– Азамат, зайдешь?

– Чайком угостишь?

– Обязательно!

Романцов только успел разлить кипяток по чашкам, как в кабинет к нему заглянул начальник отдела по кадрам майор Трусов.

– А что это вы тут делаете, орлы?

– Водку пьянствуем и безобразия нарушаем! – вытянулись в струнку орлы.

– Прекратите мне тут ерничать! – то ли Трусов уже притомился от ментовского юмора, то ли ему самому крепко досталось в эти беспокойные дни, но игры в демократию майор пресек на корню. – Салимгареев, зайди ко мне!

– Есть, товарищ майор!

Азамату разборки еще предстояли – его участок!

– Ты чего хотел-то? – спросил он старшего лейтенанта.

– Помнится мне, что-то ты про бабские секреты упоминал, когда ходил народ опрашивать про Бельцова. Что это могут быть за секреты?

Участковый собрался было удивиться феноменальной памяти коллеги, помнившего до мелочей события более полугодовой давности (сам он, честно говоря, уже эти мелочи не помнил), да увидел на столе перед Романцовым папочку: поднял старший лейтенант дело пропавшего Бельцова, освежил в памяти. Проглянулась какая-то связь?

– Что, зацепка появилась?

– Да вроде и нет, но что за оживление вокруг дома? Давай-ка сходим с тобой еще разок туда. Тебя народ знает, больше скажут, а я побуду твоим стажером.

Азамат прикинул свои временные возможности. Через несколько дней он уходил в отпуск, как обычно, надо было разрешить до ухода скопившиеся проблемки.

– Сегодня нет. Завтра… Пожалуй… Нет, все-таки сегодня! Вечером!

– Заметано! Разумеется, благодарность моя будет безгранична! – Игорь жестом фокусника выхватил из нижнего ящика стола лист бумаги форматом А-4, на котором в центре сиротливо чернели две печатные строчки, протянул Азамату.

– Аванс?

– Естественно! – прижал руки к груди Романцов.

Салимгареев с выражением прочитал:

«Звонок в дверь. – Откройте, милиция! – Немедленно убирайтесь, а то полицию вызову!».

– Из Интернета скачал?

– Делать мне больше нечего! – обиделся Романцов. – Кто-то из ребят рассказал. Что, опять не потрафил? Что за время! О чем ни заговори – это уже было в Интернете.

– Не фонтан! Но как оформлено! Прямо подарочный вариант!

– Ну, прости! Времени на разыскания не было.

– Да ты не обижайся, – вздохнул Азамат. – Коллекционирование – дело не простое! Курочка по зернышку клюет.

– А весь двор в помете?

– Сам знаешь, что в помете иногда можно найти.

– Ну, будем искать. Теток пойдешь смотреть? Бурлаков их к одиннадцати пригласил. Ребята готовятся!

– Чем тетки знамениты? А, сыщицы! Имею желание, но не имею возможности!

– Да они и не сыщицы. Скорее, у них талант попадать в ненужное время в ненужное место.

– А не наоборот?

– Для них самих, наверно, нет.

– Я так понимаю, что этот их талант пока что нам с тобой и нашим товарищам во благо!

– Не скажу «нет», хотя и хотел бы!

* * *

По свойственной немолодым людям привычке Зоя Васильевна, Людмила Ивановна и Людмила Петровна пришли раньше назначенного им капитаном Бурлаковым времени. Мила, по случаю столь торжественного выхода в свет, облачилась в белоснежные капри, крепдешиновую блузку, где на нежном цыплячьем фоне цвела осенняя жухлая растительность, а свой красивый серебристо-седой пучок скрепила заколкой цвета молодой травы.

– Красоте салют! – отметила Люся.

– Не судите, да не судимы будете! – не осталась в долгу Мила, кивая на Люсину макушку.

Как раз вчера Люся, безотносительно к сегодняшнему визиту, просто время пришло и дабы снять стресс, постриглась, по обыкновению, очень-очень коротко.

Все взаимные упреки подругами уже были высказаны еще позавчера, все обидные слова друг другу сказаны вчера, и извинения за чрезмерную горячность вчера же принесены. Были тогда же оговорены варианты ответов на предполагаемые вопросы следователя. Впрочем, никакого криминала женщины за собой не знали, а значит, у них не было необходимости выдумывать что-то неправдоподобное, разве что договорились умолчать о первопричине своих изысканий – приезде столичного гостя. Зачем впутывать человека, который вообще не при делах?

Они сидели в коридоре перед кабинетом следователя и перебрасывались вялыми репликами.

Людмила Ивановна первой обратила внимание на чрезвычайное оживление, царящее в РОВД. По коридору периодически шастали мужики, в форме и в штатском, причем некоторые сновали туда-сюда, челноками. Кое у кого в руках имелись бумажки, придававшие им вид деловой озабоченности, а большинство себя и таким соблюдением конспирации не напрягало. Ни один из ментов не прошел мимо, не стрельнув в их сторону взглядом, и на лицах у всех них начинали расцветать улыбки, усмешки, ухмылки. Будь дамам десятка на два лет поменьше, они бы не стали копаться в причинах столь повышенного к себе интереса.

– Носятся, как у Ильфа и Петрова, – сказала раздраженно Людмила Ивановна.

– Такое впечатление, что основная работа у них не в кабинетах, а в коридоре, – поддержала Зоя Васильевна.

– А чего это они скалятся? – первой заинтересовалась Людмила Петровна.

Когда же, наконец, некоторых пробегавших мужиков дамы стали узнавать в лицо, до них начало доходить.

– Девочки, а ведь это они специально тут бегают! Они на нас, малахольных, смотреть прибегают! Как в зоопарк, – осенило Людмилу Петровну.

– Дожили! Какой стыд! – запричитала Зоя Васильевна, прижав ладони к запылавшим щекам.

– Не начинай по новой! – прикрикнула Людмила Петровна.

– Ты за свою жизнь сколько раз в милиции бывала? – скулила Зоя. – А за последние три дня мы здесь третий раз!

Люся молча прикинула. Выходило, что, если не считать смену паспорта, выписки-прописки, – ни разу.

– Пусть резвятся! В конце концов, если бы не мы, они б того Мирюгина еще неизвестно когда нашли бы! А золотишко? Если б Дик нас не полюбил, отрыл бы он им этот мешочек?

– Это, конечно, так, но…

И тут их пригласил в кабинет следователь Бурлаков.

* * *

– По идее, я должен вас сейчас журить и отчитывать, – начал он. – Но это будет и некорректно, и несправедливо. Как ни крути, а если б вы не полезли в тот двор, события развивались бы со-о-овсем по другому сценарию!

– А по какому сценарию они развиваются сейчас? – обнаглела Мила.

– Сейчас они развиваются так, что один преступник пойман, и факт его вины доказан, благодаря вам и Дику, второй, вполне вероятно, не стал преступником… Вернее, не совершил более тяжкого преступления. С третьим еще разбираться.

– А третий – это кто?

– А почему вы не спрашиваете кто второй?

– Ну, второй – это тот второй парень!

– Второй нападавший?

– Да не нападавший он! Скорее, удиравший! Его Дик догнал и свалил! То есть, он сам споткнулся и упал!

– Давайте так: вы еще раз, подробненько, с деталями, расскажете мне с самого начала вашу историю, а я потом – что смогу, не нарушая тайны следствия, расскажу вам. Вы же согласитесь, милые дамы, что позавчера я, учитывая ваше стрессовое состояние и травмы, был не слишком назойлив!

Милые дамы в очередной раз поведали свою историю, стараясь не упускать детали.

* * *

Капитан Бурлаков был и обходителен, и вежлив, и внимателен. Оттаявшие и расслабившиеся дамы выплеснули всю имеющуюся у них информацию, но информации этой было так мало, что чем она могла помочь симпатяге-следователю, они не представляли.

– Ничего, Катерина Ивановна дополнит! – утешила всех Люся, когда они покинули РОВД.

– Плюс допросы подозреваемых! – тоном знатока подсказала Мила

Подруги пребывали в эйфории. Теперь даже ментовское дефиле виделось им в другом свете – как проявление вполне заслуженного внимания.

– Ой, девочки! – осенило Зою. – Мы все-таки свиньи! Надо Катерину Ивановну поблагодарить, если б не она, неизвестно, чем бы все это для нас закончилось! Может, этот Дима нас всех прикончил бы!

– Умница, Зайка! Прямо сейчас покупаем торт, бутылочку винца – и в Центр!

– А если ее нет на работе?

– Спросим адрес, рожи у нас не бандитские же!

– В крайнем случае, к деду Феде зайдем, узнаем!

Впрочем, никуда заходить не пришлось: в Центре им подсказали адрес, и даже идти далеко не нужно было.

Катерина Ивановна, хоть и была удивлена приходом нежданных гостий, виду не подала, пригласила в дом, точнее, в летнюю кухню: у артюховцев активная жизнь летом протекает именно здесь.

«Как все вылизано-выкрашено! – синхронно подумали подруги с завистью. – Как яичко!».

Хозяйка благосклонно отнеслась к презентам – бутылочке «Муската», трюфельному тортику, сыру «Гауда», палочке «Краковской». Вино поставила в холодильник – «пусть остужается», а взамен достала враз запотевшую бутылку беленькой – «Мечта рыбака». Подруги переглянулись.

Тортик тоже пока ждал своего часа в холодильнике, а на столе появились голубцы, отварная молодая картошка в сливочном масле, с чесноком и укропом, золотистые куски жареного сазана, споро накрошенный салат из огурчиков и редиски и еще один салат – из зимних заготовок. Как вскоре выяснилось, изумительной вкусноты, «закуска обалденная» называемый. Подруги тут же и рецепт записали под диктовку хозяйки, чем польстили ее кулинарным талантам. «Нормальные бабешки», – размягчено подумала Катерина Ивановна. Дылда оказалась Милой, Мелкая – Люсей, Средняя – Зоей (любимое женское имя Катерины Ивановны!). Она, конечно, благоразумно промолчала о присвоенных ею гостьям оперативных псевдонимах. Когда ритуал был соблюден, выпито по рюмке-другой, беседа потекла уже без церемоний.

– Сережку эту Зоя возле крыльца нашла, а когда Васильев ее шандарахнул, выронила и вспомнила о ней только в больнице, – рассказывала Мила. – Мы и решили ее поискать в тот же день, пока лазы не забили.

– Забили. Как раз сегодня и забили, – проинформировала Катя. – Как проводили инвентаризационную комиссию, так сразу Римма Ивановна и приказала позабивать, к чертовой матери.

– Я ж говорила! – торжествовала Мила. – Ну вот, только нашли сережку, а тут – Дик! Радостный такой, думал, наверно, мы с ним поиграть пришли! А Зоя ему сережку под нос – ищи! Он сразу – под крыльцо, потом под галереей справа рыть начал. И выползает – а в зубах – мешочек, небольшой такой, коричневый. Вдруг слышим – топот, обернулись – мужик из-за сирени несется к черновскому забору! Дик мешочек бросил и помчался за ним! А тут – полиция!

– Я вызвала, – внесла свою скромную лепту Катерина Ивановна.

– Спасибо, Катя! Мы бы, конечно, так и так отнесли эту торбу следователю, но что у этого парня на уме было? Он нас со страху мог покалечить!

– Да нет… – задумчиво протянула Ивановна. – Покалечить он вас не покалечил бы. Я его знаю, Петька хороший парень.

– Что-о-о-о? – в один голос вскричали подруги.

– Ладно, я потом расскажу, сначала вы дорасскажите!

– Ну, так в мешочке этом оказались золотые украшения – кольца, цепочки, сережки, браслеты… Там же и пара той, что Зоя нашла, была. Как она выпала? Видно, в темноте он не заметил, когда под крыльцо лез, спешил да и нервничал, конечно!

– Он – кто?

– Да Васильев же ваш! По телевизору передавали, неужели не слышала, на девчонок по ночам нападали, золотишко снимали! Так это он – возле дискотеки да кафешек охотился, высматривал, на ком побольше навешано да кто поодиночке расходится. Потом «провожал», а в глухом местечке припугивал и снимал все, вернее, девчонки сами все снимали, рады были, что не изнасиловал да живыми оставил! И ведь даже ножом не пугал, только маску на рожу натягивал.

– Такого амбала испугаешься и без маски!

– То-то у Риммы Ивановны запрашивали график его дежурств! Выходит, он в свое рабочее время промышлял! «Вот что он высматривал, паразит! Схрон себе искал подходящий!» – сказала про себя Ивановна.

– Ну да, ему же удобно было. Даже если бы его поймали – доказательств нет, кому пришло бы в голову искать награбленное в заброшенном дворе? И алиби – на дежурстве был.

– Ну, тут уж ему просто везло. У Риммы Ивановны привычка – позванивать по ночам охране, проверять, все ли в порядке. Сторожа наши жалуются, что среди ночи может разбудить своими звонками.

– Так он, наверно, «на дело» с вечера выходил, а ночью – весь из себя дисциплинированный работник!

– У-у-у, зараза! – выплеснулся гнев Катерины Ивановны. – Так он сознался?

– Не сознавался, пока мы мешочек не принесли, с отпечатками его пальчиков. А потом и девчонки ограбленные его опознали.

– Вот только с чего это он вздумал днем туда лезть? – задумалась Люся.

– Да он по нескольку раз за день на велосипеде купаться ездит на Волгу. Может, видел вас во дворе Шустовых, забеспокоился, что купите дом, въедете, решил забрать мешок, перепрятать, – предположила Катерина Ивановна. Это уж только он сам может сказать.

– Во всяком случае, нам он этого не скажет. Разве что следователю, – заметила Зоя.

Тем временем, «Мечта рыбака» закончилась.

– Ну что, «Мускат»? – вопросила Катерина Ивановна.

– А-а-а, – решила за всех Людмила Петровна, – замахнулся, так бей!

– В нашем случае – пей! – поправила Людмила Ивановна. – Разве мы не заслужили?

Открыли вино.

– Ну, а про Петьку что можете рассказать? – спросила Ивановна.

– Только то, что это он мирюгинского сына приласкал бутылкой по голове, а потом скотчем спеленал.

– Это я уже знаю!

– Бурлаков рассказал? А перед нами не захотел колоться. «Тайна следствия!»

– Да нет, не Бурлаков.

– А откуда ты знаешь?

– Петькиных родителей вчера из села вызвали, а где ж им и остановиться, как не у Кольки Чернова. Вчера вечером сходила к ним, там вой стоит! Мать волосы на себе рвет. Беда одна не ходит!

– У них еще какая-то беда?

– Не беда – горе!

Принцип бумеранга

Петя, парнишка неполных восемнадцати лет, был родом из рыбацкого села Ватажное и приходился дальним родственником Николаю Чернову. Татьяна, мать Николая, была двоюродной сестрой деда Петьки, Василия Федотовича.

– Это кем же он Кольке приходится? – задумалась Катерина Ивановна. Затуманенный «Мечтой рыбака» и «Мускатом» мозг отказывался заниматься логическими построениями. Новоприобретенные подруги с энтузиазмом бросились было на помощь, но тоже заплутали в родословных дебрях, поскольку принятый на грудь коктейль не способствовал ясности мысли. Сошлись на том, что Петька Кольке – двоюродный внучатый племянник.

– Короче, седьмая вода на киселе, – подвела итог Зоя Васильевна.

– Не скажи, – возразила Катерина Ивановна, – они очень роднились, Татьянин отец и мать Василия были родными братом и сестрой.

Обычно сельскую родню не слишком жалуют, а горожане Черновы многочисленных деревенских родственников привечали, и сами регулярно наведывались в Ватажное по случаю семейных торжеств, радостных и печальных.

– Теперь уже не то, – вздохнула Ивановна. – Как Танька померла, все по-другому стало… Колька прямо бирюком сделался, как сглазили. Будто мужику не пятьдесят пять, а все восемьдесят.

– А чего ж не женится? Желающих нет?

Катерина как будто заколебалась…

– Да он еще и не развелся, хотя давно пора… А теперь, когда и Федотыч помер…

– Помер?!

– Ну, я ж к тому и веду!

Короче говоря, Петя – парень очень неглупый, но и отнюдь не круглый отличник – закончил в этом году одиннадцатый класс и собирался подавать документы в Астраханский рыбвтуз на ихтиолога. В химии же были у него пробелы, по причине периодической нехватки в школе преподавателя химии. На городского репетитора родня денег наскрести не могла – какие доходы нынче у сельчан! Николай пообещал родственнику помочь, его знакомая преподавала химию в школе, а вопрос с оплатой он обещал решить с ней сам.

– Он что, богатенький Буратино?

– С голоду не пухнет, конечно, но и накоплений особых нет. Они с Натахой росли вместе, и она бы с него денег не взяла.

– Шурманова?

– А вы откуда знаете? – ревниво вопросила Катерина Ивановна, с подозрением уставившись на гостий.

– Зинаида Григорьевна говорила, что за Татьяной, когда ее парализовало, ухаживала подруга детства Николая и Сергея – Наташа Шурманова.

– А-а-а… Подруга детства! – с видом превосходства усмехнулась Ивановна. И, поколебавшись, для приличия ли, для очистки ли совести, решилась приоткрыть завесу тайны. – Любила она Кольку с детства! Таня ее с малолетства невесткой звала, а этот кобель из армии с Галькой заявился. В Сибири служил. До самой демобилизации с Наташкой переписывались, и он ни словечком не обмолвился! Боялись, руки на себя Наталья наложит! Обошлось, хватило ума. А может, надеялась, что долго не проживут, у них чуть ли не с первого месяца свары начались. Все Гальке было не так! И Волга – не Енисей, и зима теплая – не зима, и люди не так разговаривают! Однако уезжать не хотела, а Колька вроде как виноватым себя чувствовал, что сорвал ее с родных мест. Жизнь прожили, а к старости разбежались. Таня Наташку привечала, а Гальку терпеть не могла, ну да – взаимно! Но Натаха к ним заходила редко, только когда Сергей приезжал, да, в общем-то, и не к ним, а к Сергею. Очень гордая!

– Она тоже зареченская?

– Была зареченская, а потом ей от школы однокомнатную дали, во «Впуклом углу». Сходила разок замуж, но не пожилось им, сына одна воспитывала. До поры до времени! Думается мне, что она и замуж пошла только для того, чтобы ребенка родить. Сейчас, конечно, взрослый уже, в бабкином доме живет. Наталья, когда ее отец умер, мать к себе забрала, а в родительский дом Чумаченко поселила.

– Чумаченко?..

– Ну да, фамилия у ее мужа такая противная. Она свою фамилию и менять не стала. Откупилась, короче, родительским домом от пришлого супруга, лишь бы от него отделаться, а он потом с Урала мать перевез, все в шурмановском доме и жили. Наташкин отец, наверно, в гробу переворачивался: для родной дочери да для внуков строил.

– Вы с Люсей прямо родственные души: она тоже в эту игру играет – красивые и некрасивые фамилии и имена! – отвлеклась от темы Мила.

– Правда? – адресовалась Катя к Люсе. – А какие для тебя – красивые?

– Краснобоярова, например, Асадуллина, Муромцева… Шурманова вот – тоже.

– А – некрасивые?

– Ну-у-у… Был у меня знакомый – Выгузов. Бр-р-р! А еще – был один поклонник – Писков. Из-за одной фамилии замуж не пойдешь!

– Замуж, допустим, ты только за Комарова и согласилась бы пойти! – восстановила справедливость Мила, – будь даже он трижды Писковым.

– Не скажи! – не согласилась Катя. – Вот мне очень нравился парень по фамилии Подмазов, но замуж я за него не пошла.

– Может, просто не позвал? И чем же Мокров – лучше?

– Совсем другое звучание!

– Да? Не вижу особой разницы…

– Дело вкуса, конечно, – согласилась Катя. – А у тебя какая фамилия?

– У Милки птичья фамилия, – злорадно сообщила Люся. – Она у нас Каргина. Птичка божия!

(В Поволжье каргами называют ворон.)

– Ну, ничего! Был бы человек хороший! – утешила Катя. – А вороны – санитары города.

– Так девичья-то была – Кречетова!

– Кречета на каргу поменяла? Что ж ты так? А у Зои?

– Я – Конева, – с достоинством сообщила Зоя.

– Лошадиная фамилия! Девочки, как интересно у вас фамилии подобрались: птица, насекомое и домашнее животное!

– Это еще что! У нас у всех троих фамилии – на «к». Когда мы стали дружить, Зайкины сотрудницы нас ку-клус-кланом прозвали.

– Так внук же Наташиного отца, ее сын, в дедовском доме и живет? – вернулась к теме Мила же.

– Живе-е-ет… Гаденышем вырос, однако, весь в отца. Куда Наташка смотрела, когда шла за него? А мать Вадькина, свекровь, то есть, Натальина, неплохая была баба, царство ей небесное, – сказала Катя, поколебавшись, и как бы через силу. Вадьку я что-то давно не встречала, уехал он куда-то.

– Знакома мне и эта фамилия, – задумчиво сказала Зоя. – И что-то не слишком приятное с ней связано…

– Заладила! Что у тебя может быть с ней связано неприятное? Поди, задолжник, – предположила Люся.

– Может быть…

– Однозначно: задолжник! Ну, а Петя?..

– Петя только приехать успел, походил пару дней к Наталье на занятия, а тут Кольку с аппендицитом скорая увезла, Петька за хозяина в доме остался. Да долго хозяйничать ему не пришлось, на другой день ранним утром за ним из Ватажного приехали – дед скоропостижно помер.

Разбуженный чуть свет и оглушенный известием (деда он очень любил) и причитаниями приехавшей за ним на совхозной машине старшей сестры, парень только в дороге вышел из прострации и вспомнил, что с ним произошло вчерашним вечером. А произошло ужасное.

Дядя Коля, увозимый в больницу, уже лежа на носилках и перекосившись от боли, все же не забыл дать указания оставляемому на хозяйстве внуку-племяннику: поливать огород, подкормить клубнику, присматривать за соседским домом и укрепить покосившуюся поленницу дров, дабы не рухнула. Артюховцы уже познали блага цивилизации и жили с газом, но баньки еще топили дровами.

Дисциплинированный Петя, выполнив первые два пункта, постоял перед внушительной поленницей и тихо выматерился: однако, дядя Коля своего не упустит, не мытьем так катаньем. Плату за бесплатное репетиторство решил взять бесплатной рабсилой – перекладывать поленницу придется не один день. В поисках оптимального варианта решения проблемы парень прилег в гамак, подвешенный на старой шелковице, и вздремнул на пару часиков.

Вариант явился ему во сне, и был прост, как все гениальное. Петя пошел в дом, порылся в ящиках имевшихся в доме столов и надыбал внушительный рулон строительного скотча. Рулона должно было хватить, если даже обвязать проклятую поленницу в несколько слоев. Никто же не уточнял, как именно нужно было ее укрепить! Вышел Петя со скотчем, ножницами и полуторалитровой бутылкой минералки, добытой в холодильнике, во двор, но обратил внимание на то, что уже заметно повечерело: поиски варианта решения и скотча заняли много времени, и пора было побеспокоиться об ужине, чем он и занялся.

Летом в Поволжье темнеет поздно, и даже в десятом часу настоящей темноты еще нет, так, мутная серость. Мошка исчезла, но начали лютовать комары, и Петя решил уже идти в дом, как вдруг услышал странный звук. Ночь в маленьких городках еще полна запахами и звуками, будоражащими память и задевающими тончайшие струны сердца: стрекотанием сверчков, пением лягушек, отдаленным лаем собак, душераздирающими воплями дерущихся котов и приглушенной расстоянием музыкой с дискотеки в городском парке. Но, поскольку деревенскому Пете эти звуки были не просто знакомы, а привычны, а может, по младости лет, когда ум и душа еще не обременены воспоминаниями, струн его сердца они не задевали. Он как-то даже и не слышал музыкального фона чудесной июньской ночи.

А вот скрежещущий звук, доносившийся со двора пустующего соседского дома, он услышал очень хорошо. Видимо, дядька не зря давал указание присматривать за домом, знать бы еще, что он имел в виду. Петя был пареньком не робкого десятка, довольно крупным, имел силенку, но все же ему стало не по себе. Но, как говорится, назвался груздем, так иди, исполняй возложенные на тебя сторожевые обязанности!

Калитка не скрипнула, у рачительного хозяина дяди Коли во всем был порядок. Петя, обутый в сланцы, ступал бесшумно, в руке крепко сжимал первое попавшееся под руку орудие защиты – бутылку с минералкой. Подкрался к крыльцу, откуда доносился звук, и в сгущавшейся темноте увидел полусогнутую над входной дверью фигуру, издававшую странный звук. «Да это он замок пилит!» – дошло до Петьки.

То ли от плескавшегося где-то внизу живота страха, то ли от того, что присущее Пете чувство юмора не изменило ему даже в такой пиковой ситуации, но неожиданно для себя самого он вопросил, как в знаменитом фильме про пионеров: «А че это вы тут делаете?». Фигура резко выпрямилась и, качнувшись в сторону Пети, взмахнула рукой.

У парня не было времени разглядывать, что там в этой руке. Он в ответ взмахнул своей и опустил полтора литра «Новогорской» куда придется. Пришлось аккурат на голову, как выяснилось позже. Фигура, всхлипнув, подломилась и опустилась на крыльцо, при этом звякнуло железо. «Нож!» – пронеслась мысль.

Петя нагнулся и поднял упавший предмет – это был незажженный фонарик, а, зажженный, осветил парня в черных джинсах и черной спортивной куртке (поди, сопрел от жары). Тать был примерно того же возраста, что и он сам, может, постарше, высокий, худощавый. Прошедший телевизионный детективный ликбез Петя нащупал на шее злоумышленника пульс, сильный и ровный. «Ништяк, жить будет!»

Если бы не пережитый стресс, Петр, наверно, вызвал бы милицию или хотя бы сбегал за соседями. Но он был здесь чужаком и, естественно, робел. Да и не знал, к кому бежать. Короче, он растерялся, а может, и разозлился: если бы он не огрел первым ночного незваного гостя, лежать бы сейчас на крылечке ему самому, и еще неизвестно, чем бы все для него закончилось: что-то же звякнуло. Да и, видимо, где-то на задворках сознания начинало пробуждаться любопытство: а чего это парню понадобилось в чужом нежилом доме, чего он сюда приперся ночью и замок пилил? Во всяком случае, Петя сделал то, что сделал: сбегал за скотчем и аккуратненько зафиксировал пришельца. Пока он его ворочал, тот начал приходить в сознание, застонал и даже попытался сопротивляться, но был уже наполовину спеленат. Петя начал сверху, а когда парень попытался его лягнуть, легонько стукнул его еще раз.

– Не суетись! – сказал.

Парень затих, но был в сознании, а также в ярости, потому как начал изъясняться, хоть и вполголоса, ядреным матом.

– Ну-ну, – подбодрил Петя незнакомца, – что еще умеешь? Послушаю городских людей, авось в жизни пригодится. Только не сильно ори, а то прибежит кто-нибудь ненароком. Тебе оно надо?

Он посветил фонариком на замок – дужка была распилена, пилка валялась рядом, а ножа нигде не было видно. Вынул замок из петель, открыл дверь и затащил гостя в дом, потом зажег в дальней комнате свет и перетащил его туда, поставил рядом с парнем стул, уселся, вытер лоб и сообщил:

– Вспотел, однако! Тебя неплохо кормят! А сразу так и не скажешь! Ну, рассказывай, как дошел до жизни такой.

Парень рассказывать не хотел, а снова выдал длинную нецензурную тираду.

Петя слушал с неослабевающим интересом, но ничего нового для себя не почерпнул. Потом и вовсе заскучал, так как через недолгое время его пленник начал повторяться. Судя по всему, матерный словарный запас его был не слишком велик и приобретен на каком-то жизненном этапе, а не впитан с молоком матери, как у Пети.

– Поди, из хорошей семьи? – сделал еще одну попытку Петр.

Диалог, однако, не завязывался, парень выдохся, замолчал и закрыл глаза.

– Я ведь и милицию могу вызвать, – сообщил Петя, уже впадая в растерянность.

– Не надо милицию! – ожил ночной тать.

Больше часа бился над ним Петя, все без толку: парень молчал как партизан. Страх его отступил, и он то поглядывал на своего поработителя со скукой, то отворачивался и закрывал глаза.

«Может, он уверен, что помощь придет? Уж очень нагло ведет себя», – подумал Петя и окончательно забеспокоился – дальше-то что?

– Короче, так, – обратился он к своему молчаливому собеседнику. – Притомился я тут с тобой. Пойду, посплю, а ты подумай. Если чего надумаешь – утром расскажешь, если нет – вызываем полицию. А чтоб ты не вздумал орать, приму меры.

Петька вышел в комнату, служившую дяде Сереге кухней, нашел тряпку, скатал ее валиком и всунул в рот пришельцу, с некоторым усилием, поскольку тот выталкивал ее языком.

– Оревуар! – попрощался по-французски, поскольку ни английского, ни какого другого иностранного языка не знал, у них в школе, по странной закономерности, задерживались только учителя французского. Замок вставил в петли и сомкнул дужки.

Уснуть он, конечно, долго не мог, перенервничал все же сильно. Забылся уже часу в шестом, и тут в калитку начала звонить и молотить Ольга, сестра, с печальной вестью.

Следующие три дня прошли для Пети как в чаду. Мысль о том, что происходит в пустом соседском доме в Артюховске, не покидала его ни на секунду, но он не мог ничего изменить и только успокаивал себя тем, что ничего страшного случиться не может: плененный им парень был вполне здоров, когда Петя его покидал. А без воды человек может прожить пять дней. Кажется… По этой причине и похороны деда он перенес легче, чем если бы это случилось при других обстоятельствах.

На следующий же после похорон день первым утренним автобусом парень рванул в Артюховск. Родня была поражена черствостью любимого внука Федотыча, хоть и согласилась с убедительностью его доводов: дядя Коля в больнице, дом пустой, без собаки, а рядом вообще два нежилых дома. Дядька же на него надеется! К тому же, тетя Наташа собирается уезжать в отпуск, надо спешить заниматься. Тут он приврал: Наташа никуда уезжать не собиралась.

Едва заскочив во двор и швырнув сумку с вещами и другую – с сельскими продовольственными презентами для тети Наташи, Петя помчался в соседний двор. Увидев на двери новенький замок и свежую бумажную полоску, понял, что случилось худшее, и тут услышал женские голоса за соседним забором. Он едва-едва успел нырнуть за разросшиеся кусты сирени, как увидел пролезающих в лаз теток, затаился и хотел слинять по-тихому, но появившийся невесть откуда пес его планы нарушил.

Все это Петя рассказал следователю, а потом и приехавшим вчера родителям, которым сначала разрешили встречу с сыном в комнате для допросов, а сегодня, учитывая все обстоятельства, отдали под подписку о невыезде из Артюховска до выяснения всех обстоятельств.

– А что же мирюгинский сын? – вопросили подруги.

– Кто ж нам скажет, – вздохнула Катерина Ивановна. – Ну, хоть, по крайней мере, Мирюгины от всех претензий к Петьке отказались, Видно, хотят по тихому на тормозах все спустить. А могли и жизнь парню сломать за своего отпрыска. Чего их говнюк полез в терем? Вот где криминал! Как ни крути – замок он распилил! Грех говорить, но вовремя Федотыч помер: случись что с Петькой – не пережил бы! Единственный внук, кругом одни девки-внучки. А он беду чуял!

– Какую беду?

– Не знаю, какую, но чуял.

Давно душе Катерины Ивановны не было так комфортно, давно никто не внимал ей с таким искренним и жадным интересом, не говорил столько приятных слов, и она, махнув на все рукой, решила расколоться. В конце концов, чужой секрет, которым она собиралась поделиться с новыми подругами, был секретом умерших людей, и никому навредить ее несдержанность уже не могла.

В последний свой приезд в Артюховск Василий Федотович рассказал сестре о своей тайне, что мучила его последнее время и не давала спокойно жить. Ей, в тогдашнем ее состоянии, и не надо было бы этого рассказывать, Татьяна только-только начала оправляться от инсульта, но уж, видно, терпеть Федотычу дальше было невмоготу, как брадобрею в сказке про царя Траяна. Был бы Федотыч истинно верующим, он пошел бы в церковь да исповедался. Хотя ярым атеистом он тоже не был, с Богом у него были довольно сложные взаимоотношения, как у многих людей его поколения. Он признавал, что Бог существует, случались в его жизни моменты, когда с искренней мольбой он взывал «Боже, помоги!» или «пронеси, Господи!», но в церковь не ходил, попов терпеть не мог. При этом церковные праздники, как и все, отмечал широко и с размахом, а в первый день путины щедро обрызгивал моторку свяченой водичкой, тихонько бормоча короткую самодельную молитву.

Рассказать близким о своей находке он почему-то тоже не хотел, даже жене. Боялся неизбежных слухов, если жена проболтается? А в том, что она поделится с двумя-тремя подругами, он ни на миг не сомневался. Людского осуждения? Кто бы его осудил! Все землю топчут, всяк свой интерес блюдет.

Одним словом, рассказал Василий сестре про свою майскую находку – свой «улов».

– Не поверишь – до сих пор в глазах стоит! А я его – веслом, вниз по матушке – по Волге. А где-то тот гад, что его упокоил, безнаказанно землю топчет! Последнее время сниться он мне начал часто. К концу, что ли?

У Татьяны с речью уже получше стало, ее можно было понимать. Где бульканьем, где жестом, где слогом она сумела успокоить брата: никому ничего плохого он в своей жизни не делал, грехов на нем не так много, не то, что у других, на которых даже не подумаешь. И не такой уж страшный грех – не предать земле утопленника, учитывая все обстоятельства. Но в церковь все же велела сходить, свечку поставить за упокой безымянного убиенного. И подать просящим.

Пришедшей навестить подругу Кате тем же способом – полуречью, полужестами, полумычанием – поведала об исповеди Васи, о его переживаниях – как будто он страшнее греха за собой не знал! Все же в старости, в предчувствии конца на такие вещи по-другому смотришь.

– Все повторял: «За все сторицей платить приходится! Только бы не нашим детям!» Прямо как будто это и не Вася!

– Ну, а Татьяне-то каково было после его исповеди? В ее-то состоянии!

– Вот и я думаю, что этот его грех потяжелее будет! Не надо было ей этого рассказывать. С его ли приезда или уж так тому и быть – хуже ей стало, вскоре – повторный инсульт, и – привет.

– Странно, что и она об этом рассказать тебе решилась. Тем более, что говорить-то ей тяжело было.

– Я думаю, ей тоже невтерпеж в себе это носить было, в ее состоянии, хоть Ваське она душу облегчила. Тоже конец предчувствовала. Да и не видела она в том особого греха. Вот только как начинаю ее вспоминать, так до сих пор мне кажется, что она и еще что-то хотела мне рассказать, да так и не решилась. Все порывалась. Начнет-начнет – и замолчит. «Что, Таня?» – а она головой покачает и рукой махнет.

И тут прозвенел звонок.

– У тебя, Катя, прямо приемный день сегодня!

– Никого не жду!

– Ну, иди, встречай! Может, хорошего человека Бог послал.

* * *

Бог послал им Романцова с Салимгареевым. Удивление хозяйки при виде незваных гостей было вполне натуральным. При других обстоятельствах Катерина Ивановна была бы даже рада этому визиту. Уж она бы выжала из ментов максимум сведений: это у них нужда в ней, раз домой пожаловали, а не к себе пригласили на беседу! Но непринужденная дружеская обстановка, царящая сегодня в ее летней кухне, этой радости не способствовала. А куда денешься! Законы гостеприимства еще никто не отменял.

Хозяйка сделала приглашающий жест рукой, а ногой – слегка, для порядка – отпихнула захлебывающееся лаем рыжее недоразумение, путавшееся у нее в ногах. Недоразумение лаяло яростно, но от хозяйских ног не отлипало.

– Жулька, да ты уймешься, наконец! – прикрикнула хозяйка.

– Благородное имя! Почти Джульбарс.

– Так и был Джульбарс, пока первых кутят не принесла. Деду друг подсудобил, а он сослепу сплоховал. А я ему на слово поверила, когда принес, что кобелек.

– Не укусит?

– Да ну! Одна видимость, а не собака! Много шума, и больше ничего. Декоративная!

– Уж что шумная, так шумная!

– Зато с кутятами проблем нет – сразу разбирают. Большую собаку не каждый хочет держать, а маленькую да голосистую – многие. Вам не надо?

Взорам вошедших полицейских предстали три дамы за пиршественным столом. Несмотря на то, что стол был чайным, менты мигом уловили витавшее в воздухе алкогольное амбре.

– День добрый! – вежливо поздоровались.

– Добрый-добрый! – нестройным хором согласились пирующие.

Хозяйка представила гостей друг другу, участковый – своего стажера.

Романцов сразу признал в гостьях Катерины Ивановны «святую троицу», как окрестил их старший группы захвата Панасенко.

– Мир тесен! – констатировал Романцов.

– Еще как! – дамы были исключительно покладисты. Они тоже узнали в одном из новоприбывших гостей мента, из числа тех, что резвились сегодня в коридоре во время их визита в РОВД. Правда, был он на сей раз в штатском. Стажер, значит!

– И тонка прослойка! – решила блеснуть эрудицией самая габаритная – Людмила Ивановна.

– А жизнь полна пятен, – не совсем в тему, но, по большому счету, справедливо, включилась самая миниатюрная – ЛюдмилаПетровна.

– Что празднуем?

– Встречу друзей! – это взяла слово средняя по габаритам и объемам, имя ей было – Зоя Васильевна.

– Давно, наверно, дружите? – поинтересовался Романцов.

– Недавно, но дружба срока давности не имеет! – с пафосом сообщила Людмила Ивановна.

– Это преступления срока давности не имеют, – мягко поправил Игорь.

– Что ж, дружба, как и преступления, тоже срока давности не имеет! – на ходу подкорректировала Людмила Ивановна.

Тетки пребывали под хорошим хмельком.

– А вам можно? – выразительно щелкнул себя по горлу Романцов. – После сотрясения-то? – Он на автомате, как старший по званию, взял инициативу в свои руки, упустив из виду, что в данный момент является стажером. Старший лейтенант чрезмерной заботой допустил не просто бестактность, он совершил тактически грубую, непростительную ошибку. Не сумев сориентироваться в ситуации, он повел себя, как в своем кабинете, допрашивая подозреваемого. Полагая, что ирония его тонка настолько, что останется незамеченной, он задел самолюбие дам.

Дамы наши пребывали с алкоголиками и пьяницами на разных полюсах, но в силу возраста и традиционного, советского воспитания малейшее пристрастие к алкоголю считали пороком и позором. Правда, это не мешало им немножко быть приверженными этому позорному пороку, и они вполне отдавали себе в этом отчет. Но, даже встречаясь и вкушая по разным серьезным поводам в своем узком кругу, они про себя слегка совестились. Если же им случалось «посидеть» в более многочисленном коллективе, поднимая рюмки, немножко жеманничали. Потому намек старшего лейтенанта на то, что, едва выбравшись из больницы, они, немолодые тетки, немедленно бросились распивать спиртные напитки во вред своему здоровью, больно ранил их души.

Парадокс был в том, что они-таки их распивали, и всего спустя два дня после больницы. Правда глаза ох, как колет!

– Товарищ стажер! – с укором сказал Салимгареев вслух, а взглядом, обращенным на старшего лейтенанта, выразился крепче: «Гуманист хренов! Озаботился проблемой чужого здоровья!»

Сердечный порыв Романцова произвел обратный эффект.

Дамы скуксились, погасив радушные улыбки. Что этот мент себе про них вообразил? А ведь они ему в матери годятся! Ивановна решила, что самое время ей вмешаться.

– Проходите, проходите к столу! – засуетилась она. – Чайку?

– Спасибо, не откажемся. О, клубника! Своя?

– Да уж не с базара! Последняя, у меня поздний сорт.

– Как называется? – заинтересовался Азамат.

– Не знаю, поздний! Тортик, пожалуйста!

– Какая вкуснятина! А в чай, Катерина Ивановна, вы какую-нибудь травку добавляете? – усердствовал Романцов, стараясь исправить положение.

– Сушеную полынь, – почти про себя буркнула непримиримая Люся.

Если бы она знала чин и должность мужика в штатском, возможно, вела бы себя более сдержанно («В таком возрасте – и стажер», – саркастически думала она. – «Ни на что большее не годен, только бестактности ляпать при исполнении»). К тому же – пришли не вовремя, поломали такое душевное застолье! Катя еще могла бы рассказать что-то под настроение.

– Мы, собственно, к вам вот по какому поводу, – наконец решился Азамат изложить цель своего неожиданного визита. – Розыск вашего соседа, Екатерина Ивановна, пока не дал никаких результатов. Мы бы хотели, чтобы вы вспомнили прошлогодние события. Поделитесь тем, что знаете, помните. Вы дружили с Черновой, может, какие-то разговоры между вами были, чем-то она с вами делилась. Были же у Бельцова еще друзья, кроме Николая, знакомые, подруги, раз он детство здесь провел. Не все же связи порвались?

Если бы Ивановна какие-то полчаса-час назад не разливалась соловьем перед своими гостьями, она, пожалуй, могла бы позволить себе кое-что вспомнить. Но теперь? Чтобы новые подруги составили о ней неправильное мнение? Скажут, ну и трепло!

– Да ведь детство давно закончилось. Поразъехался народ, кого-то уже и на этом свете нет, многие поспивались. Вряд ли и сама Татьяна что-то особенное вам рассказала бы. Может, и ходил Сергей к кому, может, и к нему кто-то приходил, я того не знаю. А потом, лето, сами знаете, горячая пора, головы не успеваешь поднять, не до посиделок. Я и про отъезд Сергея толком ничего не знаю, болела в то время.

Странное дело: произнося эти слова, Ивановна не испытала болезненного укола самолюбия, как обычно. «Отпустило!» – подумала она, вздохнув облегченно. Похоже, ничего не ведавшие гостьи излечили ее душу.

Лукавила, ох как лукавила Катерина Ивановна, и Азамат это знал. Он жалел, что пошел на пару с Романцовым. Может, сыну своего одноклассника она рассказала бы что-нибудь интересненькое, отпечатавшееся в памяти. По рассказам отца, Катька Первухина еще в школе имела репутацию вездесущей сплетницы. Не помог он Игорю, но тут уж не его вина. Разве что сходить еще раз к старикам Любимовым? А когда выпишут из больницы Чернова, пусть уж Романцов сам к нему сходит, если ему нужно.

Когда, попрощавшись, вышли со двора Мокровых, Азамат сказал:

– Ты был прав. У этих теток дар появляться в ненужное время в ненужном месте. Но кажется мне, что от сегодняшнего их появления нам пользы никакой, один вред. Зря мы при них начали вопросы задавать! Навести Чернова в больнице, если невтерпеж! Или дождись его выписки.

Старики Любимовы на продолжительный звонок не откликались. Выглянувшая из соседнего двора хозяйка, обеспокоенная нудным монотонным гавканьем Фили, сообщила, что Игнатьевич прошел с удочкой – на Волгу, а где Григорьевна – того она не ведает.

– Придется тебе самому к ним наведаться, – сказал Азамат.

– А ты что ж? Не поможешь? – спросил беспардонный Романцов.

– Игорек! – с укором напомнил участковый. – Я с завтрашнего дня в отпуске. Уж извини! Да и хватит тебе уже в стажерах ходить, не по возрасту. По-моему, даже тетки это просекли.

* * *

Женщины прощались вполне довольные друг другом: почмокались, обменялись телефонами и обещаниями встречаться в дальнейшем, теперь уже – на территории подруг.

– Хорошая женщина, – размягченные, делились они впечатлениями на обратном пути.

– Вот так не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

– Если б не эти менты! Испортили такой вечер.

– Служба, что ты хочешь.

– Второй-то ничего, тактичный.

– Этот казах?

– Ну да. Симпатичный!

Люся с Зоей покосились на Милу: горбатого могила исправит.

– А про Шурманову Катя ментам так ведь и не сказала! – вспомнила Зоя.

– Что ж это за таинственная Наташа? Наверно, роковая красотка!

– А я знаете, что подумала? – спросила Мила. – У Наташи с Николаем была любовь, а Сергей?.. По законам жанра, тут должен просматриваться треугольник.

– Да хоть квадрат, нам что за дело? – резонно возразила Люся.

– Но интересно же! Неужели тебе ни капельки не любопытно?

– Если бы был треугольник, Николай с Сергеем так бы не были дружны, – рассудила Зоя.

– Ну почему? У Николая-то любовь прошла.

– А у Наташи не прошла!

– Да что мы мусолим эту тему! Чужие люди, чужие судьбы, что нам до них! – рассердилась Люся.

– «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?», – согласилась Зоя.

Игры в демократию

Утром следующего дня Зоя Васильевна, едва успевшая после полива огорода войти в кухню, услышала настырный звонок телефона.

– Вы где все шляетесь? – с места в карьер напала на нее новая подруга. – Я телефоны оборвала, вы с Люсей трубки не берете, а Мила вообще недоступна!

– Милка в поликлинику с утра собиралась, к окулисту, а там же на всех кабинетах – просьба отключать телефоны. Люська, наверно, как и я, огород поливает и тоже телефон не берет с собой: я, например, свой уже два раза заливала.

– А если война или, к примеру, терракт?

– Типун тебе на язык! Ты чего это с утра такая воинственная? Что-то случилось?

– Пока нет, но кое-что намечается. Мы вчера горевали, что ничего не узнаем про историю с мирюгинским отпрыском? Так есть возможность узнать из первых уст!

– Тебя в милицию вызывают?

– Пальцем в небо! Вторая попытка.

– Ума не приложу!

– Вчера, только вас проводила, мэрша позвонила: очень хочет со мной встретиться. И с вами тоже. Спрашивала, знакома ли я с вами, в каких отношениях. Хочет поговорить.

– Да о чем?

– Ну, вроде как поблагодарить за спасение сына.

– Да наша-то какая заслуга? Мы тут с боку припека.

– У нее какие-то свои соображения.

– И какие же?

– Откуда мне знать? Я могу только догадываться!

– И какие же у тебя догадки?

– Я могу только одно сказать определенно: если власть идет к народу – значит, власти что-нибудь от народа нужно!

– А откуда у нее твой номер телефона? – спохватилась Зоя.

– Ну ты наивная! Да в полиции же и дали. Кто им откажет, большим людям! Так как насчет встречи? Мы бы хором ее и дожали, все нам выложит! Гуртом и батьку добре бить!

– Ой, не знаю. Что-то у меня нет сильного желания идти на эту встречу. Подальше от королей – поближе к кухне! Может, ты как-нибудь сама справишься? Вы все же соседи, какие-никакие!

– Какие соседи! Зоя, ну пожалуйста! Она ведь и с вами желает встретиться.

– Ну, я с девочками свяжусь и тебе перезвоню. Как они решат… С другой стороны… Почему бы и не встретиться? Когда это еще придется с властью за одним столом посидеть? Не взятку же она нам будет предлагать!

Тут же раздался Милкин звонок.

– Я флюорографию проходила, отключалась, сейчас в очереди к окулисту стою.

– А разве ты не записывалась на прием?

– Записывалась, но тут уже живая очередь образовалась: кто-то свое время пропустил, у кого-то двойные талоны на одно время, и каждый доказывает, что он прав. И у всех своя правда. Тут только одна грымза старая (!), – Мила приглушила голос – права качает. Приперлась позже всех и талончиком машет, ей как раз сию минуту заходить. Разливается про европейскую пунктуальность да про американскую аккуратность, а людей, которым раньше нее назначено, еще не приняли.

– И что? – с интересом спросила Зоя. Она уже представляла себе, как примерно развивались события.

– Ну, как что… Как обычно, большинство индифферентно молчит или интеллигентно попискивает. Ждет, кто кого. Я встала перед дверью и сказала: после меня. Не умеют себя защитить, пусть разбираются с ней, как хотят.

Зоя благоразумно воздержалась от комментариев: в этой ситуации она была бы в числе молчаливого большинства – бойцовскими качествами не обладала. Прагматик Люся занялась бы поиском оптимального решения, приемлемого для всех. Мила, подталкиваемая своим обостренным чувством справедливости, не размышляя перла на амбразуру.

Зоя Васильевна вкратце обрисовала обстановку.

– Ты после поликлиники заходи ко мне, я с Люськой свяжусь, ее вызову. Обсудим и Кате позвоним – что, где, когда?

– Заметано!

Люся позвонила сама – увидела три пропущенных вызова, связалась с Катей, та просветила.

– Я сейчас подбегу к тебе. А что там с Милкой?

– Милка в очереди к окулисту устанавливает справедливость. Сказала, минут через сорок придет.

– Неужели за сорок минут успеет установить? – посомневалась Люся.

* * *

Она-таки успела. Явилась воодушевленная, с рецептом на новые очки и пачкой пельменей, купленных по дороге.

– Есть хочу! Почти не завтракала. Давай, вари!

– Вари сама, а я салатиком займусь. Люська вот-вот подбежит.

Люська вскоре подбежала. Бегло оглядев Милу и удостоверившись, что в боевых действиях она не пострадала, поинтересовалась:

– Какие фронтовые сводки?

– Какие сводки? – вытаращила глаза Мила.

– С театра военных действий. С кем и за что воевала?

– Я ж тебе сказала – за справедливость, – встряла Зоя. – С грымзой. Старой, заметь.

– А-а-а! – дошло до Милы. – Сводки обнадеживающие. Грымза только маскировалась под грымзу, на самом деле оказалась нормальной теткой.

– Может, кто-то удивится, но только не я, – сказала многомудрая Зоя Васильевна, прекрасно знающая характер подруги. – Сначала на амбразуру, потом ищем дипломатические способы решений. А не наоборот.

– Заинька, в данном конкретном случае ты не права. Если бы я ее пропустила, она бы и дальше так жила, не оглядываясь на других.

– Да ты что? Враз перевоспиталась?

– Ну, не враз, но какое-то время будет помнить, что на каждую силу есть бОльшая сила.

– А то она не в курсе!

– А вообще-то, нервы у нее, как у нас у всех – ни к черту. Ей столько пережить пришлось! Жили в Нагорном Карабахе, потом мужа перевели в Грозный, он был военным, потом перебрались к родне в Артюховск. Мужа недавно похоронила…

– И это ты, пока ждала очереди, успела узнать всю ее биографию? – поразилась Люся.

– Да мы с ней потом молодежь пропускали, нам куда спешить!

– Офигеть!

– Я тут ее номер в свой телефон забила.

– А это зачем еще? Не слишком ли много новых друзей за последние три дня?

– Хорошая женщина! Ее внучка через год школу заканчивает, с химией у нее проблемы.

– И что? У тебя есть знакомый химик? – заинтересовалась Зоя.

– Пока нет…

– Я тебя правильно поняла? – пропела Люся, буравя Милу взглядом.

– Люсенька…

– Даже не мечтай! Вы только посмотрите на нее! По башке получила, по милициям ее таскают, а она в сыщицы играть вздумала!

– По полициям! И не таскают, а приглашают! И всего три раза.

– Дождешься – будет и больше, если не прибьют!

– И при чем тут сыщицы? Ни в кого я не играю! Мне просто любопытно взглянуть на нее! Тебе разве нет?

– Стесняюсь спросить: вы о чем? – по обыкновению, тормозила Зоя.

– Ты правда не понимаешь? Она же к Шурмановой намылилась! Ей мало приключений на задницу! Она уже наобещала этой грымзе, которая вовсе даже хорошая женщина, как выяснилось!

– Ничего я не обещала! Но почему не помочь, хотя бы попытаться помочь, хорошему человеку, если это в моих силах?

– Нет, ну вы посмотрите на нее! Или ты, права Катя, в детстве не наигралась? Или, в предчувствии смерти, и жить торопишься, и чувствовать спешишь?

– Люся, прекрати! – гаркнула Зоя. Она была солидарна с Милой в том плане, что мысль материальна.

– А чего это ты на меня орешь? – сориентировалась Мила. – И вообще: что не так? Ну, слазили в теремок, ну, получили немножко по башке, ты, кстати, даже и по башке не получила, так зато сколько всего узнали! Два преступления раскрыли, новую подругу заимели! Ну согласитесь: жизни мы прожили такие серенькие, такие обыкновенные, что, даже если выбирались на три дня на какую-нибудь автобусную экскурсию, это уже было для нас событие. А тут… Хоть окорока свои растрясли, интерес в жизни какой-то появился…

– Ну, а здесь-то какой тебе интерес, о чем ты? Переться к незнакомому человеку, лезть в его жизнь, только потому, что тебе стало любопытно на нее взглянуть!

– Да каким же это макаром мы лезем в ее жизнь? Мы что, пытать ее будем, кто ее любил, и кого она любила? Просто посмотреть. А разве тебе самой не интересно взглянуть на эту загадочную Наташу? Сама же говорила, что красивая фамилия, так соответствует ли она своей фамилии?

– Да разве дело в Шурмановой? – вздохнула Люся. – Не строй из себя блаженную. Теремок, конечно, тебя еще интересует, но уже постольку-поскольку. В большей степени тебя уже история с пропавшим хозяином теремка интересует. Романтическая история, а как же!..

– Ну… и это тоже, – честно призналась Мила. – Но я же не собираюсь его поисками заниматься! Этим полиция занимается.

– А чем ты собираешься заниматься?

– Как бы тебе объяснить… Слыхала же – «преданья старины глубокой»? Как в машине времени попутешествовать: в чужую жизнь заглянуть, в другом времени побывать… И вообще: любопытство – двигатель прогресса! Зайка, кто сказал?

– Я не знаю…

– Но ты пойдешь со мной завтра к Шурмановой?

– Одной тебе, я думаю, будет некомфортно…

– Это да. В чужом-то дому…

– Ну, посмотрим… Утро вечера мудренее, – энтузиазм в голосе Зои не присутствовал. – И, кстати: пора уже обсудить вопрос о встрече с мэршей – идем мы или не идем. Катя ждет звонка. И давайте уже, наконец, пообедаем!

– Ну как, то есть, не идем? Ты что? Но сначала определимся: вы идете со мной к Шурмановой? Люська?..

– Категорически – нет! – отрезала Люся. – Хватит уже идти у тебя на поводу! На поводу у твоих авантюр.

– Да не так уж часто ты у них и ходила на поводу. И сколько там тех авантюр было?..

– Последних пяти дней мне вполне достаточно.

– Люся, выключи народного судью, – встала, наконец, на защиту Милы Зоя. – Ну что ты бурю в стакане воды подняла? Вот уж страшное дело – сходить про репетиторство договориться!

– Лиха беда – начало! – вздохнула Люся. – И ты туда же! Я так понимаю, ты завтра пойдешь с этой авантюристкой. Дома дел мало?

– Делай, не делай – все дела никогда не переделаешь, а если б я Милку попросила куда-нибудь со мной пойти, или ты, она бы не отказалась. Так ведь, Мила?

– Само собой.

– Ну-ну. Одна голова – хорошо, а полторы – лучше, – съязвила Люся. – Дерзайте!

– А тебе ничего не расскажем! – пригрозила Мила.

– Сию минуту начинаю плакать.

* * *

В студенческие годы была у Зои однокурсница Таня Уткина. Коренная астраханка, а значит, для приезжих из маленьких окрестных городков и сел прочих своих однокашниц – столичная штучка, она была, к тому же, еще и дочерью чиновных родителей. Родители ходили не при больших чинах, но все же достаточных для того, чтобы жить не бедствуя, а единственную дочь, по достижении положенного возраста, пристроить в институт. Принять в обучение чиновничью дочку выпало на долю пединститута, еще конкретнее – филфаку.

Таня не была ни тупой, ни наглой, и тот факт, что в школьном ее аттестате тройки чередовались с нечастыми четверками, при почти полном отсутствии пятерок (музыка – рисование – физкультура), ни о чем не говорил. Таня была врожденной пофигисткой не без способностей, причем из любой ситуации умудрялась выходить без потерь. К тому времени Зоя уже понимала, что силы небесные почему-то испытывают слабость к пофигистам от рождения, и им все сходит с рук. Или просто дают избранным в дар при рождении эту способность.

Пофигизм же приобретенный формируется образом жизни – местом рождения, условиями близко окружающей среды, неумными или недальновидными родителями. Его можно разглядеть невооруженным глазом издалека, потому как рядом с ним и даже чуть впереди – неизменные спутники: наглость, хамство, чистоплюйство. Таким небеса не особо симпатизируют, и они довольно часто попадают впросак. Тогда на выручку чаду бросаются родители и используют все доступные резервы.

Родителей Тани за четыре года обучения в институте никто не видел ни разу. При систематических прогулах и случавшихся иногда стычках с преподавателями, в которых Таня блистала беззлобным юмором и тем их обезоруживала, экзамены она умудрялась сдавать хоть и без блеска, но с первого захода, и сессии завершала без хвостов. Преподавательница методики литературы говорила:

– В учителя вы, Уткина, разумеется, не собираетесь, но если, по стечению жизненных обстоятельств, окажетесь в школе, из вас получится неплохой учитель. Как ни странно.

Как-то, прогуливая зарубежку 18 века, Таня укрывалась от занудливого препода, по обыкновению, в туалете, и туда, как на грех, забрела преподавательница диалектологии Ортман. Вроде бы, преподавательский туалет на тот момент не функционировал.

Инесса Владимировна Ортман когда-то побывала в статусе замужней дамы, и, вроде бы, даже имела ребенка, но, по тогдашним студенческим понятиям, была злющей, как сто старых дев, вместе взятых. Легкомысленные девчонки, головы которых были заняты чем угодно, но не диалектологией, раздражали ее неимоверно. Сейчас Зоя Васильевна понимала, что она была просто очень строгим и принципиальным преподавателем.

Таня отмазалась не стандартным объяснением – голова болит, а двусмысленным – тошнит. Вернувшись на следующую лекцию, похвасталась перед сокурсницами:

– Девки, а я сегодня с Ортманихой в демократические игры играла.

– Как это?

– После нее в кабинку зашла и на унитазе посидела.

С тех пор Зоя Васильевна нечастые контакты с вышестоящими товарищами называла играми в демократию.

* * *

После недлительных переговоров встреча с мэршей была назначена на девятнадцать ноль-ноль на Зоиной территории. Раньше – никак. Оказалось, мэрша работает – после того, как муж пошел во власть, она возглавила его строительную компанию. К себе Альбина Вячеславовна не приглашала. Как и в любых играх, в демократических тоже существуют свои правила. Хождение власти в народ вовсе не предполагает хождения народа в гости к власти. Подруг это обстоятельство только обрадовало, они вздохнули с облегчением. У Кати в гостях дамы уже побывали, надо же и совесть иметь. Теперь им надлежало отдать Кате визит вежливости.

Мила успела испечь ватрушку, Люся по пути забежала в «Домовенка», купила зефир в шоколаде и баночку консервированного ананаса, у Зои в закромах нашлось клубничное варенье и баночка тыквенного, с лимоном и апельсином – предмет ее скромной гордости. Нарезали сыру. Получился пристойный, без изысков, чайный стол. По столь торжественному случаю не стали позориться перед гостьями пакетиками чая, употребляемого в своей обычной жизни», а заварили в чайничке дорогой. Долго думали, как решить вопрос со спиртным, решили – никак. Если высокой гостье угодно – принесет сама, а чайный стол подразумевает отсутствие спиртного. И, слегка притомившись от беготни, сели ждать, но Люся тут же вскочила.

– А Умка? – всполошилась она. – Вдруг они ему не понравятся!

Умка, Зоин песик, белой масти без единого пятна, за что и получил свое имя, характером обладал своенравным. Артюховцы своих собак на цепь сажали только в случае прихода гостей, в остальное время они не лишались свободы передвижения по двору. Умка обычно отлеживался в конуре, по причине своего преклонного возраста. Зоиных подруг он давно уже воспринимал как дополнительных хозяек: есть приходящие мужья и воскресные папы, а у него была одна постоянно пребывающая с ним хозяйка, кормившая его не всегда вкусным варевом, и две приходящих, балующих деликатесами – косточками, обрезками колбасы и сыра. Их визитам он радовался до неприличия! Если же Зое случалось провожать в дом от калитки гостей незнакомых, Умка дожидался того момента, когда гость миновал конуру, и шел за ним некоторое время, не обнаруживая своего присутствия. Как индеец, крался он бесшумно по следу, принюхиваясь и приглядываясь – определялся в своих симпатиях или антипатиях. Гость, не увидев во дворе собаки, беспечно шагал, ведомый Зоей Васильевной в дом. Умка, определившись, наконец, и решив, что гость ему антипатичен, молча вцеплялся тому в ногу. Его постоянной хозяйке уже пришлось пережить пару неприятных моментов из-за этой подлой Умкиной манеры.

– Умка закрыт в сарае, успокойся!

– Обиделся?

Это была еще одна Умкина особенность: если пес обижался, он прятался в какой-нибудь труднодоступной части двора и не подавал признаков жизни, даже когда наступало время кормежки. Он не реагировал на призывы хозяйки, на льстивые интонации и вылезал из своего убежища, только когда она уходила в дом – не пропадать же добру! Да и коты не дремали – мигом могли слопать его ужин. Халявщиков везде хватает! В те дни, когда Умка обижался, в Зоином дворе не слышался лай – он манкировал своими прямыми обязанностями.

– Даже доволен – там прохладно.

* * *

Гостьи были пунктуальны. Катя принесла к столу пластиковый контейнер с уже мытой клубникой, а Альбина Вячеславовна – коробку конфет, торт-мороженое и бутылку полусладкого с нерусским названием, тем самым разрешив мучительные сомнения принимающей стороны.

Разговор поначалу тек вяло, дамы присматривались друг к другу, нащупывали общие темы. Неестественно оживленная Альбина Вячеславовна никак не могла решить – с чего ей начинать, а остальные присутствующие стеснялись задавать вопросы. Поинтересовались, естественно, здоровьем сына. Спасибо, все хорошо, обошлось, Никита уже дома. Люся догадалась спросить про Дика, пошутила:

– Привет ему передавайте, мы, кажется, подружились.

Разговор оживился.

Лабрадор Дик у них не так давно, ему нет еще и двух лет. Щенка подарили друзья. Вообще-то, он – собака охотничьей породы, но муж ни охотой, ни рыбалкой не увлекается, а вот грибы собирать любит вся семья. Пса на дичь не натаскивали, но нюх у него развит прекрасно. Где-то они вычитали, что во Франции лабрадоров натаскивают на поиск трюфелей, и если семейство собиралось на тихую охоту, Дик был непременным ее участником. Но сбор грибов случается не часто, и любимая игра собаки – разыскать какую-нибудь вещь, которую от него спрятали. Поэтому он, понюхав сережку, сунутую ему Зоей под нос, с таким азартом кинулся выполнять задание.

– Надо же, – умилилась Зоя, – а я ведь просто так дала ему ее понюхать, безо всякой мысли. Очень уж он приставал.

– Он любит людей, но с ним мало играют, всем некогда. А вы ему, определенно, понравились.

– Он, видимо, решил, что мы пришли с ним поиграть!

– Учуял нас и стал рыть ход под забором!

– Хорошо, что все так закончилось!

– Хорошо, что вы так вовремя полезли во двор к Тихановичу, – улучила момент Катя, направляя разговор в нужное русло. – И в первый раз, да и во второй тоже. А то неизвестно, чем бы все закончились для Никиты, да и для Петра!

Альбина Вячеславовна с благодарностью взглянула на Екатерину Ивановну.

– Я так вам всем благодарна, вы не представляете! Я и сейчас просыпаюсь среди ночи в ужасе! Он же у нас – единственный сын!

Мэрша разрыдалась, нервно схватила свою сумку, что-то в ней искала – не то платочек, не то салфетки, но, поскольку сумка была чрезвычайно объемистой, торба, а не сумка, ничего в ней не находила. Зоя Васильевна подала ей бумажную салфетку со стола. Альбина Вячеславовна промокнула глаза, вытерла покрасневший носик, швырнула салфетку в свою торбу и схватила новую. Вторая салфетка последовала за первой, затем – третья. Зоя с некоторым беспокойством следила за этим бурным проявлением эмоций и пустеющей на глазах салфетницей и прикидывала, не пришла ли пора распечатать новую пачку. Наконец, буря улеглась, и последовал рассказ.

Никита учился на историческом факультете, оканчивал третий курс. В этом году он писал курсовую работу с краеведческим уклоном – «Роль купечества в развитии экономики Поволжья». Ему был открыт доступ («естественно!», подумали три, нет, теперь уже четыре, подруги синхронно) и в областной архив, и в фонды редкой книги областной научной библиотеки и краеведческого музея Астрахани. Где-то он и наткнулся на протокол допроса в ЧК артюховского купца II-й гильдии Тихановича, из которого следовало, что означенный Тиханович П.П., предположительно, скрыл от новой рабоче-крестьянской власти семейные драгоценности.

Тихановича расстреляли, больше упоминания о спрятанных драгоценностях Никита нигде не встречал, но тот факт, что двор Тихановича граничит с их двором, превратил повстречавшееся ему в старом документе туманное, не подкрепленное фактами, предположение, в уверенность. Где же и укрывать клад, как не у дочери – самого надежного, по тем временам, человека. У него не возникало и тени сомнения, что клад существует, и он у него под боком.

Идея поиска клада всецело им овладела. Если бы новый владелец теремка проживал здесь постоянно, он отказался бы от своего идиотского плана, но Бельцов приезжал только весной, а в этом году что-то припоздал. Искатель сокровищ решил поторопиться, пока хозяин не приехал. Об исчезновении Бельцова он не знал.

Никита планировал обследовать дом, а если ничего не обнаружит – просто навесит новый замок, уже и подобрал точно такой же. Хозяин ни о чем не догадается, все будет на своих местах, ничего не пропадет. Тогда, после отъезда хозяина, предстояло обследовать двор. Это было бы уже проще – в ближайших дворах, как убедился Никита, не имелось собак, которые бы подняли гвалт.

– А если бы обнаружил?

Рыдания возобновились. Салфетки исчезали с катастрофической скоростью. Зоя Васильевна все же направилась к серванту – за новой пачкой.

– Он знал, что это уголовно-наказуемое деяние? – солидно выразилась Мила. Она, всей душой соболезнуя несчастной матери, хотела подсказать возможный вариант ответа.

– Знал, конечно! Не младенец, и не на необитаемом острове живет.

Прямодушие мэрши подогрело градус симпатии к ней подруг. Могла бы сейчас и ваньку свалять, на предмет морального целомудрия своего дитяти! Ох, уж эти деточки! Какое горе, какой срам приходится из-за них переживать: у кого – алкоголик и наркоман, у кого – тунеядец от рождения, весь век на родительской шее, некоторые дети как своих детей привели в гости к бабушке и дедушке, так и забыли о них до их совершеннолетия. В каждой избушке – свои погремушки! И ведь не открестишься от них, не откажешься, что бы ни натворили, – своя кровь!

– И что же теперь будет? Жаль вашего мальчика! Жизнь себе испортил.

– А Петю-то как жаль! Пострадает хороший парень. Ему в этом году в университет поступать. Вы на него зла не держите!

– Да как мы можем держать на него зло! Он Никиту от большей беды спас! Кто знает, чем бы его разыскания закончились, куда бы завели, если бы Федя его не огрел по голове! За те четыре дня, что он лежал связанный и ждал смерти, он другим человеком стал. Петя его за четыре дня воспитал лучше, чем мы за двадцать два года!

– Отцу-то какая неприятность!

Мэрша слабо улыбнулась:

– Неприятность – мягко сказано!

– Ну, может, как-нибудь утрясется!

– Может… Я и пришла к вам с великой просьбой: чтоб вся эта история осталась между нами. Или вы уже делились с кем-то?

– Нет! – чистосердечно воскликнули три подруги.

– Нет! – с некоторой заминкой воскликнула и четвертая. У Зои, Люси и Милы одновременно мелькнула мысль, что их новая подруга не столь чистосердечна. Если мэрша была человеком наблюдательным, она тоже могла обратить внимание на Катину заминку.

– Мы общаемся своим узким кругом, – пояснила Зоя Альбине Вячеславовне, великодушно включив в этот круг и Катю, тем самым ее реабилитировав. – Но как же… Ведь, кроме нас, там было полно людей! Полиция, скорая, соседи видели – половина Заречной!

– Сам Петя, наконец! – добавила Люся.

– И Петины родители!

– И Николай Чернов уж, конечно, в курсе!

Слабая улыбка, но уже с оттенком снисхождения, опять осветила лицо Альбины Вячеславовны. Она оживала на глазах.

– Это все проблемы решаемые. С полицией вопрос утрясется, служивые люди знают, что такое дисциплина и служебные секреты. Пете, вы сами сказали, в университет поступать, интуиция мне подсказывает, что он туда поступит, – тонко улыбнулась мэрша. – Он с родителями уже дома, подписку о невыезде с него сняли. Бригада скорой вообще не при делах – выполнили свою работу, оказали помощь, а детали их не касаются, да их в детали никто и не посвящал. А домыслы… И улица… Слухи рождаются и умирают, если им не давать новой пищи, – зорко взглянула на подруг высокая гостья, и все четверо почувствовали вдруг себя очень неуютно, как будто в чем провинились. Непонятно только – в чем. Образ скорбящей матери сменил образ всевидящего следователя. Подруги, словно зомбированные, залопотали вразнобой:

– Да что вы! Что вы! Разве мы не понимаем!

– Да мы вообще не болтливы!

– Нам своих проблем хватает, зачем нам еще и чужие!

Только Люся сумела свести воедино коллективные эмоции в трезвую формулировку:

– Многие знания – многие печали, – пробормотала она. Похоже, она первая сумела выйти из состояния гипноза, в который их ввели скорбящая мать и дотошный следователь.

У Альбины Вячеславовны слух оказался прекрасный.

– О, как я с вами согласна! – пылко поддержала она Люсю.

– Меньше знаешь – крепче спишь! – прокомментировала библейское изречение Мила, оставив за собой последнее слово. Альбина Вячеславовна, если и услышала, виду не подала. Да и что бы она могла на это возразить?

* * *

Проводив гостий, женщины вернулись к почти нетронутым яствам, вскипятили по новой чайник и занялись восстановлением хронологии высокого визита и анализом сказанного, а также несказанного, но что вытекало из сказанного. А сказано было еще вот что:

– Если вы отнесетесь к нашей просьбе с пониманием, благодарность наша будет безмерна! При этом мэрша зачем-то схватила свою торбу и опять стала в ней нервно рыться. Зоя напряглась: плакать она, что ли, опять собралась? Вроде, уже и повода нет. Но Альбина сумку отложила и плакать явно не собиралась.

– Ну что вы! – опять залопотали подруги. – Какая благодарность, о чем вы!

– Что ж мы, не понимаем?

– Все обойдется, все будет хорошо!

– Главное, что Никита все осознал. Чтоб все у него уладилось! – это капнула капельку яду Мила. В том, что у Никиты все уладится наилучшим образом, никто и не сомневался. Катя благоразумно помалкивала почти весь вечер – ей еще предстояло возвращаться с мэршей на свои улицы, а один в поле не воин.

– Надеюсь, что уладится! – щебетала сбросившая груз с души Альбина Вячеславовна. А осознать сыну все до конца, если еще не все осознал, отец поможет. Сказал, если еще хоть что-нибудь подобное повторится, когда-нибудь, – разложу на столе и выпорю собственными руками.

– А он может? – поежилась Зоя Васильевна.

– Он – может, – даже с некоторой гордостью ответила супруга и мать.

– А если бы не мог, не занимал бы свое нынешнее кресло, – подвели итог подруги, когда, проводив гостий, остались втроем.

– Тюти во власть не ходят, а если случайно и попадают, то их там долго не держат, – заявила «крупный специалист» по конструкциям властных структур Мила.

– Уж ты у нас знаток подковерных интриг, – вздохнула Люся.

– Девочки, а вам не показалось, что она нам взятку хотела предложить? – вспомнив, как опять рылась в своей сумке уже почти перед самым уходом Альбина, – спросила Зоя.

– Я тоже об этом подумала, – призналась Мила. – И раз сто про свою безмерную благодарность сказала. Зачем?..

– Ужас какой! – сказала Зоя. – И что бы мы делали в этой ситуации!

– Умная баба, – признала Люся. Правильно оценила ситуацию: интеллигентные лохушкии, с такими лучше не связываться. Но намекнула: кто понял, тот услышит! Вдруг надумаем!..

– Да и потом: все-таки нас здесь слишком много было, вдруг бы мы потом шантажировать их начали!

– Н-да, взяточницы, – покрутила головой Мила. – Новое амплуа!

– И шантажистки! – добавила Люся.

– Из сыщиц – да в уголовницы. Карьерный рост, – хохотала Зоя.

– Давайте уже, наконец, съедим мороженое! – вспомнила Мила.

– Я все время про него помнила, а тут забыла, – спохватилась Люся.

– М-м-м! Фисташковое! – прижмурилась Зоя.

– Мы ведь это заслужили!

* * *

Альбина Вячеславовна распрощалась, наконец, с Екатериной Ивановной. Путь был не слишком долгий, но необходимость поддерживать светскую беседу удлинила его. Вынужденные попутчицы устали друг от друга и не чаяли дождаться момента прощания. Катерине Ивановне не терпелось позвонить новым подругам и обменяться впечатлениями, что называется, душа горела. Но, увы, дома ее уже заждалась забежавшая поделиться семейными горестями дочь, а это было куда важнее. Своя-то рубашка ближе к телу!

Альбина зашла во двор, прошла в увитую диким виноградом и клематисом беседку, опустилась в деревянное кресло. Она прекрасно знала, что муж как на иголках, ждет ее возвращения, но хотела побыть одна: прокрутить мысленно встречу, проанализировать ощущения, вспомнить свои промахи, если они были, и найти им оправдание. Достаточно ли убедительна и человечна она была? Не наболтала ли лишнего, поддавшись эмоциям? Миша, естественно, устроит ей допрос с пристрастием, не упустит ни одной мелочи. Миша – легок на помине!

– Я услышал, как ты вошла во двор, понял, что ты здесь. Что, плохо?

– Да, в общем, нормально.

– Деньги дала? Взяли?

– Нет. Не тот случай. Не решилась. Вроде бы, порядочные тетки, они даже намеков моих не поняли. Я им о благодарности, а они открещиваются – не за что, мол.

– Слава богу! – с облегчением вздохнул муж. – Одной проблемой меньше, а то еще и этот груз давил бы – вдруг шантаж! Будут помалкивать?

– Должны бы. Обещали. Прониклись материнским горем. В одной я немного сомневаюсь.

– Ты была убедительна?

– Думаю, вполне. Мне даже слегка неловко было, я там половину салфеток извела.

– Умница. Твой театральный кружок тебе помог!

– Я была искренна! – возмутилась Альбина. – Как считаешь, обойдется?

– Надеюсь, обойдется! – махнул рукой муж. Шефу, конечно, донесут, но пока я у него на хорошем счету, а коней на переправе меняют только в случае крайней опасности. Могут воспользоваться моей ситуацией, чтоб под него начать копать, но до выборов еще два года, выборы осенью, а летом через два года наше чадо диплом защитит, сошлем на годик в село сеять разумное, доброе, вечное. Если перед выборами кто-то и поднимет волну, это уже будет вспоминаться как детская шалость.

– А вдруг он в селе женится?

– Аля, ради бога! А я сам – не деревенский? Сейчас деревенские мало в чем городским уступают. Немножко обтесать…

– Стоит для этого в село ссылать!.. Уж тогда лучше эта… мисс… Вот еще головная боль привязалась! И Милана… Как же все невовремя! Не натворил бы Никита глупостей.

– Так ведь уже натворил! Какое-то время, во всяком случае, будет покладистым. Нет худа без добра, может, мозги на место встанут.

– Миша, мне все-таки хотелось бы как-то этих теток отблагодарить. Они славные. И какие-то…

– Дуры?

– Простодушные. Бесхитростные. Порядочные, одним словом. Из прежних времен.

– Посмотрим.

– Наш оболтус дома?

– Где ж ему быть, в сложившейся обстановке?

– Как ты думаешь, он нам все рассказал?

– Про клад?

– Ну да. И вообще…

– Вроде бы, в его психологическом состоянии… Но допускаю, что что-нибудь да и утаил. Все же парень взрослый.

– И непростой!

– Время покажет, но теперь за ним – глаз, да глаз!

– А в существование клада ты веришь?

– Может, и существует, но вряд ли. С одной стороны, кто из зажиточных людей не прятал в те годы своих ценностей! А где их прятать, не у чужих же людей. С другой – столько лет прошло! В доме постоянно жили, если Тиханович посвятил свою дочь, то она давно уже ими воспользовалась.

– Мог и не посвятить, ее же тоже запросто могли арестовать, и она могла допроса не выдержать, все рассказать.

– Мог и не посвятить. А если посвятил, Елизавета Белькова не обязательно все растранжирила. Говорят, жила она одиноко, скромно, где-то работала. Видимо, крест на себе поставила.

– Теперь этого никто не узнает!

– Если бы наш оболтус поделился с нами своими наполеоновскими планами, можно было бы просто выкупить этот терем да разобрать его по бревнышку, а двор хоть весь перекопать, никого бы это не касалось. Теперь, вздумай я это проделать, слухи оживут. Время должно пройти. Да и хозяин пропал, пять лет надо ждать, пока закон признает его умершим. Там видно будет.

– Ну, пойдем в дом, меня комары уже съели!

Загадки топонимики

Утром следующего дня, когда Зоя Васильевна почти заканчивала наводить скромный марафет, входная дверь начала медленно, со скрипом открываться. «Петли надо смазать и, наверно, пружину ослабить» сначала подумала (в очередной раз!) Зоя, а потом уже испугалась.

Благополучное супружество избаловало ее, в том плане, что, в отличие от Люси, никакой мужской домашней работе за годы одиночества она так и не научилась. Забить гвоздь, конечно, могла, с грехом пополам, но поменять пробки или, к примеру, собрать по схеме пластмассовую бельевую тумбочку было для нее, как издевалась рукастая Люська, тихим ужасом и кошмаром. Потому всякому входящему и приходилось прилагать значительные усилия, открывая дверь. С тех пор, как приехавший три года назад в отпуск сын поменял пружину, она (дверь) больно била чуть замешкавшуюся хозяйку по пятой точке. Качественной оказалась пружина, даже за три года не растянулась! Закапать масло в петли из пипетки Зоя, в принципе, могла, да все как-то недосуг было. Люся из принципиальных соображений не хотела облегчать подруге эту бытовую проблему.

– Я умру, кто тебе станет что-то делать? Пора уже учиться – руками шевелить!

– Тебе хорошо, ты технарь, а я гуманитарий! – защищалась Зоя. – И умру я раньше, я старше тебя!

– Лодырь ты, хоть и гуманитарий, конечно!

– Типун вам на язык, девочки! – вмешивалась Мила. – Я старше вас обеих, я умру первой!

Никто не хотел умирать последним из меркантильных соображений: все они боялись одиночества, а еще больше – грядущей беспомощности. Темы шевеления руками Мила благоразумно не касалась: ее хозяйственные проблемы обычно решал какой-нибудь сосед, всегда попадавший Милке под руку в нужный момент.

– А потом, – осеняло Зою, – в этом даже польза есть: никто не сможет войти незаметно. Дверь заскрипит, и я услышу!

– Да кто ж к тебе войдет, незванный – нежданный? – в пух и прах разметала ее аргумент Люся. – У тебя калитка на замке и Умка во дворе!

Прежде, чем в проеме двери нарисовалась Мила, испуг Зои улетучился: они уже давно обменялись ключами, в том числе и от калиток (Зои и Люси), на всякий случай: все же возраст солидный.

Вот время настало! В собственном дворе сидишь, как арестант, под запором! Иначе сейчас одиноким немолодым женщинам нельзя: мало ли бесстрашных лихих людей, которых небольшая собачка не испугает! Обдолбанный наркоман может забрести (бывали случаи), бомжи-побирушки, нахальные цыганки, ловцы человеков из расплодившихся сект. Вот и сидела Зоя Васильевна белым днем под запором, так что никто чужой попасть к ней в дом и не мог.

– Привет! Ты готова? Люськи нет?

– Откуда ж тут быть Люське? Ты что, запамятовала? Люська в отказе!

– Ну, мало ли! Может, одумалась. Может, совесть ее замучила.

– Это с какой же стати?

– По крайней мере, любопытство ее точно замучит. Вот помяни мое слово: вечером примчится к тебе или ко мне, а уж звонить будет точно!

– Я думаю, оно и лучше: ну что мы толпой припремся по такому невинному поводу: договариваться про репетиторство! Напугаем человека.

– «А мы с такими рожами возьмем, да и припремся к Элис», – пропела Мила.

– Это еще что за романс?

– Услышала сегодня по телевизору, привязалось! Наверно, потому, что в тему.

– Ну, потопали? О господи!.. – заметалась Зоя по дому.

– Что еще?

– Ключи! Ну, на стол же клала, на видное место!

– В сумочке посмотри!

– Да не могут они там быть, я их в сумочку кладу, когда из дому уже вышла!

– В сумочке может быть все!

– Я уже смотрела! Нет, правду люди говорят, что в доме есть такое тайное место, куда ключи и пульты уходят умирать! – уже чуть не плакала Зоя.

– Спокойно! – командовала Мила, вытряхивая содержимое сумочки на диван. – Да, подруга! Если ты когда-нибудь, не дай бог, попадешь на необитаемый остров со своей сумочкой, ты там не пропадешь! Вот же они!

– Надо пропить какие-нибудь витамины для улучшения памяти, – вздохнула пристыженная Зоя Васильевна.

– Почасти витаминов – это к Люське!

– Да-да, она посоветует. Ну, пошли? Сколько времени потеряли из-за меня, растыки!..

– А может, на маршрутке? – осмелилась заикнуться Мила, учитывая конфуз Зайки и свою значимую роль в поисках.

– Ну, уж нет! Один раз себе поблажку дашь, потом второй – и расслабишься.

– Люська, значит, сегодня будет расслабляться, а мы четыре остановки должны пешком топать!

– Может, кое-кому напомнить, чья была инициатива? – осмелела Зоя. – А потом: пока мы четыре остановки будем топать, Люська пару грядок прополет, в огороде и натопается!

– Не утруждайся напоминать, – вздохнула Мила.

Ладить с ней было легко.

– Для твоего же блага. И блага твоей ноги! – привела еще один веский аргумент Зоя. – Расхаживаться надо.

– Ну да, ну да…Ты еще напомни про совершенствование навыков пешей ходьбы.

– Как хорошо, что ты сама про него вспомнила!

* * *

«Впуклый угол» – это была еще одна достопримечательность старого Артюховска. Одна из первых четырех пятиэтажек, построенных на центральной улице старой части города – имени Степана Разина, она вознеслась над частными домами в начале пятидесятых. В силу ли почтенного возраста, геологических особенностей или климатических условий местности, эти четыре самых первых артюховских «высотки» пристойный вид имели только накануне майских праздников. В конце апреля их красили в нежно-розовый, салатный или песочный цвет.

Цветовую гармонию грубо нарушали лишь пестрые заплатки балконов – хозяева облицовывали и красили их в соответствии со своими цветовыми пристрастиями. К концу зимы от всей лепоты ничего не оставалось: жаркое солнце и непогода губительны для нестойких дешевых красок, кои закупало ЖКХ. Но наступала следующая весна, и четыре дома-ветерана, в которые воплотилась неживая природа, преображались вместе с природой живой.

Когда в городке народился и стал стремительно развиваться всякий-разный бизнес, предприимчивые люди оперативно скупили квартиры на первых этажах. На фасадную сторону пробивались двери, возводились крылечки с затейливыми перилами и яркими навесами и появлялись вывески: «Нотариальная контора», «Бюро недвижимости», «Офис сотовой связи» и прочие. Народ к ним привык и их посещал, и существовали фирмы и фирмочки под этими вывесками долго и счастливо.

Но одному из крайних домов не повезло: наверно, как и у людей, у домов тоже есть карма. Может, неживая материя тоже проживает несколько жизней, и та, что воплотилась в своем нынешнем обличьи – обшарпанной пятиэтажки в южном провинциальном городке – чем-то сильно согрешила в предыдущей? Во всяком случае, уже у первопроходца, пожелавшего разместить свой бизнес на первом этаже этого дома, начались неприятности.

Видимо, это был человек денежный, поскольку скупил весь этаж целиком, и дробить его на конторы не стал. Сначала фасад на уровне первого этажа скрыли горы песка, штабеля досок и кирпича. Жильцы заволновались и по российской традиции начали писать жалобы. Пока жалобы рассматривались различными инстанциями, фасад дополнил, но не украсил внушительный пристрой, немного короче, чем дом. В высоту он почти достигал балконов второго этажа. Жильцы второго этажа заволновались сильнее прочих, поскольку замаячила угроза их безопасности, в плане криминальном. Поток жалоб возрос, естественно, потребовалось больше времени на их рассмотрение. За это время над пристроем вознеслась огромная яркая вывеска: на голубом фоне мужик в плавках и с березовым веником в руке – сущий Аполлон – другой мускулистой рукой указывал на надпись. Надпись, составленная из красных букв, каждая из которых была покрыта сверху шапкой пены, приглашала: «Все – в баню!».

Помимо того, что надпись прямым текстом обозначила род деятельности нового предприятия, подтекстом она как бы указывала направление жильцам дома, с их жалобами. Естественно, жильцы закусили удила и с утроенной энергией стали строчить жалобы. То ли они поднаторели в этом искусстве, то ли поток жалоб превысил допустимый порог, то ли иномарки приезжавших в сауну в большом количестве крутых людей запруживали центральную улицу, создавая угрозу движению транспорта, – но сауна вскоре прекратила существование. У артюховских скептиков были свои соображения по данной ситуации:

– С кем-то не поделился Руслан!

– Или мало кому-то дал!

Через какое-то время в освободившееся помещение, после соответствующей перепланировки, въехала «Библиотека пива», но надолго не задержалась. Обслуживающий персонал буквально на стенки лез, когда в очередной раз к ним забредали по незнанию наивные артюховец или артюховка, как правило, преклонных лет, с благородной целью – записаться в библиотеку. А у местных любителей пивасика слово «библиотека» вызывало внутренний протест и даже, порой, отторжение усвояемого напитка – пиво, казалось, кислило и горчило. И вообще, пока еще не сильно избалованное культурным прогрессом население предпочитало пить пиво на берегу Волги, под воблу собственного посола, любуясь ландшафтом.

После так и не ставшей популярной «Библиотеки» помещение, даже не перепланировав и не отремонтировав его, занял центр молодежного досуга «Эльдорадо», а по-простому – зал автоматов. Окрестная молодежь, как мотыльки на огонь, устремилась в золотой рай, а юные жители пятиэтажки, на правах почетных членов, проводили там целые дни. Жильцы-родители, получившие было краткосрочную передышку на время тихого и недолгого соседства псевдобиблиотеки, опять взяли в руки перья, то бишь шариковые ручки. Но «Эльдорадо» вскоре, не успев озолотить своих владельцев, исчез куда-то столбить новые территории.

Потом появилась «Империя шуб». Изначально было понятно, что хозяйка империи – особа недальновидная и экономическими премудростями не владевшая: она не учла климатические условия края и контингент, населяющий старую часть города. Страдающие чрезмерным любопытством немолодые артюховки, забредавшие иногда в шубный рай, шарахались от устремлявшимся к ним со спринтерской скоростью приторно-нахальных юных особ – продавщиц, истомившихся от безделья.

– Чем я могу вам помочь? – как будто, кроме как продать шубу, они могли еще, к примеру, подстричь.

И шли след в след, лопоча восторженно о невероятных качествах своего товара, скидках и бонусах.

Сначала посетительницы шарахались от настырных продавщиц в сторону кронштейнов с шубами. Взглянув на ярлыки с ценами и тем удовлетворив свое любопытство раз и навсегда, они шарахались уже в направлении выхода, бормоча:

– И чего это я буду преть в шубе, в нашу-то зиму! – и ехали на вещевой рынок за пуховиком. Империю постигла участь, общая для всех империй. Почти не оставили следа в памяти жильцов, по причине краткосрочности пребывания, «Студия кухонь» и «Лига детства».

Последняя, правда, пробудила в жильцах большие надежды, поскольку названием намекала на детский досуг, сродни Дворцу пионеров. Надежды оказались иллюзорными: «Лига» была обычным магазином детских игрушек, и стала причиной многих семейных драм. Бюджет многих семей, имеющих детей, трещал по швам от такого соседства.

Вслед за «Лигой» в пятиэтажку вселилось кафе и обосновалось там прочно и надолго. Несмотря на сопутствующие общепитовскому заведению шум, музыку, инквизиторски терзающие жильцов ароматы кавказской кухни, стихийную парковку под окнами, им пришлось смириться с соседством кафе. Обрушившийся на местных чиновников очередной водопад жалоб результатов не дал. Скорее всего, у чиновников просто выработался иммунитет и притупилось чувство ответственности: кто много шумит, тот мало делает.

– Дал Арам сколько нужно и кому следует, – придерживались скептики прежней версии.

– Нет, – возражали продвинутые оппоненты. – Название правильное. Сами знаете: как корабль назовешь, так он и поплывет.

А назвал Арам свою общепитовскую точку «Впуклый угол», тем самым продемонстрировав уважение к святыням места, где собирался зарабатывать деньги.

* * *

Пристрой был не во всю длину здания и образовывал с фасадной стеной с двух сторон углы. Как и в любом регионе, артюховская молодежь была весьма чувствительна к веяниям моды, какой бы области они не касались. Едва народился новый вид живописного искусства – уличная настенная роспись, юные артюховцы принялись его осваивать. Как и все новое, это было хорошо забытое старое.

Корнями это искусство уходило в глубокое прошлое, праматерью его была наскальная живопись. Граффити – на итальянском «царапать». Претерпевая в веках изменения, оно возродилось в настоящем. Старшие поколения помнят, что существовала испокон века и роспись заборная, близкая стилю примитивизма: человечки, вышедшие из огуречиков, котята, являвшие тыловую часть с задранным хвостиком и, большей частью, одиозные надписи из трех и пяти печатных букв. Буквы слагались в непечатные слова. В те, не столь далекие, времена заборная роспись классифицировалась как хулиганство и порицалась. В век нынешний, узаконенная, она получила право на существование.

Юные граффисты (райтеры) несчастливой пятиэтажки, страдая от недостатка площади для творчества, немедленно начали осваивать образовавшиеся, как бы ничейные, углы. Трепещущей рукой самый смелый первый райтер выбрызгал на стену баллончик аэрозольной краски. Под струей рождались причудливые буквы – гибрид готического шрифта и китайских иероглифов, складывавшиеся в судьбоносную надпись – «впуклый угол». Юный художник попал не в бровь, а в глаз, потому как с тех пор дом иначе и не называли. При этом, прославив свой дом, сам художник остался для будущих поколений безымянным.

Вот в этом доме и обитала Наталья Шурманова.

* * *

– Пришли! – сказала Зоя Васильевна. – Что дальше? Тьфу ты, пропасть! Ну, прекрати уже!

Людмила Ивановна перестала мурлыкать «А мы с такими рожами возьмем да и припремся…».

– Не дрейфь! – невразумительно ответила она подруге и направила стопы к беседке под двумя тополями. Мощные тополя, надо полагать, были ровесниками дому. Наверно, новоселы высадили их на одном из первых субботников по благоустройству территории. В беседке обнаружились две почтенные дамы, заметно старше Зои и Милы. Дамы грызли подсолнечные семечки, доставая их по очереди из пластмассовой тарелочки, а шелуху складывали в кулек. Судя по всему, они осуществляли надзор за двумя играющими неподалеку в песочнице малышами.

– Доброе утро! – лучезарно улыбнулась Мила.

– Доброе, доброе, – покивали дамы.

– Вы нам не поможете?

– Отчего не помочь, если это в наших силах?

– Вы ведь здесь живете, в этом доме?

– Здесь, а кого вы ищете?

– Нам нужна Шурманова Наталья Павловна. Она учительница.

– Внук или внучка с химией не ладят?

– Да… А откуда вы?.. Ах, ну да!

– Вы не первые! Она репетиторствует, к ней многие ходят.

– Хороший преподаватель?

– Говорят, хороший. Мы пока не знаем, нам рано, – кивнула в сторону песочницы более общительная дама. Менее общительная до сих пор процесса не прерывала – кидала в рот семечки и выплевывала в кулачок шелуху. Видимо, почувствовав укол совести – семечки заметно убыли – она высыпала скопившуюся в кулаке шелуху в кулек и обронила:

– Двадцать четвертая квартира, – и протянула тарелочку соседке.

– Спасибо! – поблагодарила Мила и с некоторым опозданием добавила:

– Приятного аппетита!

– Что дальше? – повторила Зоя Васильевна в подъезде. – На кого ты будешь ссылаться?

У нее по дороге начал побаливать зуб и доставал все сильнее. Она крепилась изо всех сил, но раздражение так и выплескивалось наружу.

– Не дрейфь! – повторилась и Людмила Ивановна и нажала звонок. Она впала в кураж, а в таком состоянии все спорится.

Дверь открыла немолодая приятная женщина, среднего роста, сероглазая, русоволосая и, если уж не шибко стройная, то подтянутая – в средней весовой категории. Неизвестно, соответствовала ли она своей фамилии по Люсиным представлениям. Зоя про себя сказала: аппетитная и аккуратная.

«Ничего особенного», – подумала Мила. Она даже была слегка разочарована, хотя вовсе и не ожидала увидеть роковую красотку.

– Доброе утро, Наталья Павловна. Мы к вам по поводу репетиторства. Мне посоветовала обратиться к вам Тамара Федоровна.

– Что-то я не припоминаю… Она кто?

– Ой, простите! Мы живем в соседних домах, знакомы шапочно, знаете, здравствуйте – до свиданья, как во всех пятиэтажках! Ее сын когда-то учился у вас, она отзывается о вас как о прекрасном преподавателе, фамилию у нее я как-то и не сообразила спросить… А у меня родственница, девочка, они приезжие!..

– Ну, проходите, – посторонилась в дверях хозяйка.

Гостьи были приглашены в комнату, усажены к столу, им предложили минералки из холодильника. Познакомились. Наталья Павловна поглядывала на Зою Васильевну особенно внимательно. Наконец, спросила:

– А вы, простите, не учитель? Мы нигде не пересекались? Такое ощущение, что мы когда-то встречались.

– Мне тоже лицо ваше кажется знакомым. Нет, я работала в библиотеке. Может, мероприятие проводили совместное? Вы в какой школе преподаете?

– В одиннадцатой. Ну, конечно! Вспомнила: День Победы, лет пять-шесть назад! И на августовском совещании вы как-то у нас выступали.

– Да-да, теперь и я вспомнила!

– Наташа, кто у нас? – на пороге комнаты возникла чистенькая, бойкая старушка в пестром сарафане, расписанном розами и васильками. Седенький мышиный хвостик на затылке был перехвачен розовой резинкой. Цветовая гамма бабулькиного наряда свидетельствовала об ее большом жизнелюбии.

– Это ко мне, мама! По работе.

Старушка тоже присела к столу.

– Если можно, глоток простой воды – таблетку запить! – взмолилась Зоя Васильевна. – Проклятый зуб! – и стала выуживать из косметички анальгин.

Старушка хищно подобралась, Наталья Павловна в дверях явно замешкалась, гостьи удивленно вскинули на нее глаза – воды ей жалко, что ли? Все же хозяйка, с явной неохотой, пошла за водой. Едва Зоя Васильевна выковыряла из блистера таблетку, – старушка внимательно отслеживала процесс – к ней протянулась сухонькая сморщенная лапка, и бабушка шепотом, но требовательно сказала:

– Дай!

– Зоя испуганно отшатнулась, выронила таблетку, та покатилась под стол. Старушка молнией метнулась туда же.

– Мама! – раздался гневный окрик возникшей на пороге Натальи Павловны.

Бабушка затаилась под столом.

– Вылезай сейчас же и отдай мне таблетку!

– Я ее не нашла!

– Тем более! Ты что, до вечера теперь там будешь сидеть?

– Мне в спину вступило! Я не могу!

– Давай-давай! Не придуривайся!

«Какая жестокосердая!», – подумали подруги потрясенно.

Наталья Павловна, убедившись, что добровольной явки не дождется, пыталась вытащить мать из-под стола, та вскрикивала порой, якобы от боли, но как-то неубедительно. «Не верю!», сказал бы Станиславский. Подруги думали так же, Наталья Павловна, судя по всему, тоже. Она тащила покряхтывавшую, враз ставшую немощной, дряхлой и неподъемной бабулю, как будто та минуту назад ласточкой не порхнула под стол за таблеткой.

– Горе горькое! – пояснила запыхавшаяся дочь, усаживая выуженную, в конце концов, из-под стола мать. – Ни одной таблетки не упустит. Я уже со всеми соседями переругалась – раньше ей приносили все лекарства, у которых срок годности истекал, а выбрасывать жалко было.

– А чего ж их выбрасывать? Их выпускали, чтоб болезнь лечить, значит, вреда они не принесут! Зачем добру пропадать? – возразила старушка.

– Как же нет вреда? Ты что, не знаешь, что лекарствами и отравиться можно?

– Я что, ненормальная? Я же не принимаю всю упаковку сразу! А тебе жалко таблетки для матери? В доме вообще аптечки нет! Страм! Скажи людям – не поверят!

– Тебе Колька Коноплев недавно простамола остатки отдал, он тебе зачем? Вот сейчас ты анальгин хотела проглотить – у человека зуб болит, а у тебя что болит?

– Так у меня, может, и не болит ничего, потому что таблетки принимаю, для профилактики.

– Да-да, и простатита у тебя не будет, ты же успела половину съесть, пока я обнаружила их!

– А-а – а, – беспечно махнула рукой бабулька, – что-нибудь все равно вылечат! В них же полезные вещества кладут.

– Не всегда, – мягко сказала Зоя Васильевна, оправившаяся от испуга. – Сейчас столько пишут про подделку лекарств! Иногда просто мел в таблетки прессуют.

– А хоть бы и мел! Я, когда беременная Наткой была, все время мел грызла.

– Но ведь от него пользы никакой! Он же не лечит.

– Значит, и не навредит, если лекарство поддельное. А если не поддельное, что-нибудь да вылечит!

С логикой у бабушки было все в порядке. Зоя исчерпала аргументы.

Заскучавшая во время этой катавасии Мила развлекалась тем, что разглядывала комнату. Взгляд ее упал на окно, и она тихо ойкнула: подоконник, как и у нее в квартире, был заставлен горшками с цветами. Были там и декабрист, и фуксия, и азалия, но не они стали причиной Милиного возгласа. Мила узрела цветущую глоксинию, темно-бордового насыщенного цвета, почти черную, с белой окантовкой, как будто каждый колокольчик окунули в сметану. У нее были глоксиния фиолетовая и малиновая, но такой расцветки ей встречать не приходилось.

Если бы Мила узрела орхидею или другой какой дорогой цветок, она бы просто бескорыстно повосхищалась, и дело с концом! Но глоксиния была цветком недорогим, распространенным, пусть даже такой редкой окраски, и довольно легко размножающимся. И можно было бы, не комплексуя, попросить у хозяйки пару листочков на развод. Можно было бы! Но у артюховских цветоводов-любителей существовало поверье, ставшее уже даже неписаным законом: цветы лучше приживаются, если отросток или листочек не подарены хозяйкой от щедрого сердца, а украдены. И если даже хозяйка засекала момент воровства, правила хорошего тона обязывали ее сделаться в этот момент незрячей.

Мила впала в состояние транса. Покосившись на хозяек, у которых был разгар сражения, она, словно сомнамбула, стала мелкими шажками продвигаться к окну. Она успела только протянуть руку к вожделенной глоксинии, как раздался особенно громкий вопль одной из воюющих сторон. Мила вздрогнула, рука ее дернулась, зацепила горшок с глоксинией и еще один, просто с землей, и они треснулись об пол. Теперь уже Мила издала вопль, прозвучавший оглушительно в наступившей тишине. Она, сгорая от стыда и раскаяния, присела над горшками – подняла загубленный цветок и затравленно посмотрела на Наталью Павловну.

– Оставьте, – не слишком искренне улыбнулась хозяйка, – у меня есть еще две, еще не отсаженные. Я дам вам одну.

– Натка вон уже и горшок припасла для пересадки, – злорадно сообщила бабуся Миле. – Который ты укокошила.

– Мне так неловко! – лепетала Милка.

«Еще бы тебе ловко было, корова этакая, – злилась про себя Зоя. – Докуражилась»!

– Давайте, я хоть землю соберу во что-нибудь!

– Ах, да оставьте! Я сама все сделаю.

– Нет-нет, разрешите мне!

«Ну, прямо Гоголь!» – еще пуще злилась Зоя.

Все же Наталья Павловна отправилась за совком и веником. «Сколько хлопот от этих женщин! А разговор еще и не начался!» – думала она раздраженно. Но кому же деньги помешают! И тут раздался еще один вопль Милы, вернее, изумленное «ой!». У Зои мелькнула мысль, что Милка поранилась. Она, сидя на корточках, сгребала в кучу черепки, а в другую кучку – землю. Зоя подумала, что хозяйка так и будет бесконечно бродить туда-сюда. Сейчас вот ей придется отправиться на поиски зеленки или йода, если они еще в этой квартире имеются. Кто знает, до каких пределов распространяется страсть бабули к самолечению! Прямо напасть для хозяев их приход. Ох, права была Люся!

Но Милка ойкала по другой причине: в испачканной землей руке она держала массивное кольцо, которое обнаружила в результате своих раскопок. Когда Милка обтерла кольцо (земля была довольно сухой) Зоя, на небольшом расстоянии, разглядела, что оно было теплого желтого цвета, явно золотое, обручальное. Миле, в очках и вблизи, удалось рассмотреть больше: «Лизанька, Никита» успела прочитать она насечку на внутренней стороне кольца.

«Ой!» прозвучало в третий раз, но издала его возникшая в проеме двери с веником и совком в руках Наталья Павловна. Совок и веник выпали из ее ослабевших рук, она бросилась к Милке, выхватила у нее кольцо и бухнулась на диван – ноги ее не держали.

* * *

Выпровоженные хозяйкой не самым любезным образом, Зоя с Милой, по молчаливому согласию, обратный путь проделали на маршрутке и губ не разжимали до самого Зоиного дома. Зоин зуб затаился. Вдруг она поймала себя на том, что про себя мурлычет «а мы с такими рожами…». «Да пропади ж ты пропадом!» – сплюнула она, опять же, про себя. – «Это ж надо, привязалось, теперь надолго!».

Дома их уже ждала экстренно вызванная прямо из маршрутки по сотовому Люся. Кратко введя ее в курс дела, очевидицы приступили к бурному обсуждению увиденного.

– Девочки, голову даю на отсечение, это Наташа Бельцова убила! – кипятилась Мила.

– И какие же у нее были причины его убивать? – не соглашалась Зоя.

– Клад! Теперь понятно, что он существует! Сергей его нашел, а Наташа узнала!

– Каким образом тебе это стало понятно?

– Но – кольцо же! Это же обручальное кольцо Лизы Тиханович! Если бы даже на нем не были выгравированы имена ее и Никиты, видно же, что кольцо старинное, сейчас и пробы такой нет.

– Допустим! Но Лиза Тиханович-Белькова могла спокойно проносить его на пальце всю жизнь, а перед смертью подарить Анне, невестке! А Анна, в свою очередь, – сыну. И вовсе оно не указывает на существование клада.

– Я согласна с Зайкой!

– Хорошо! А каким образом оно оказалось у Шурмановой?

– Сергей Бельцов мог его Наташе подарить.

– В честь чего? Фамильное кольцо!

– Ну, может, между ними завязался роман… Бельцов развелся с женой, Шурманова потеряла надежду на какие-либо отношения с Черновым. Вспыхнула любовь… – предположила Зоя.

– «Кака-така любов»? – иронически усмехнулась Люся. – Нет, Зайка, на этот раз я с тобой не согласна.

– «Така»! Любви, как известно, все возрасты покорны.

– Ага! Добавь сюда еще – седина в голову, а бес в ребро!

– Есть еще вариант, – решила Мила внести свою лепту в развитие животрепещущей темы. – «Вот и встретились два одиночества»!

– Такое, в принципе, возможно, – теперь Люся согласилась с Милой. – Катя же говорила, что, когда Сергей приезжал в отпуск, Наташа к нему захаживала.

– После стольких лет дружбы искра пробежала? Не смешите меня!

– Нет, ну Милкин вариант можно принять как гипотезу.

– Хорошо, – сказала Мила, – но если кольцо ей Сергей Бельцов подарил, почему она хранила его таким оригинальным способом?

– Ну, и почему?

– Потому что она Бельцова замочила!

– Возвращаю тебе твой вопрос: если она убила Сергея, почему она хранила кольцо таким оригинальным способом?

– Ну… Может, выжидала время, пока страсти улягутся. Вдруг бы менты раскрутили это дело, да и пришли бы к ней с обыском.

– Если бы менты раскрутили это дело и пришли к ней с обыском, они нашли бы кольцо в два счета. Подумаешь, схрон – горшок с цветами! Детский сад! Шпионский сюжет советских времен. И главное – зачем бы ей убивать его?

– Но почему она так испугалась? – выкрикнула Мила.

– А еще мне показалось, что это было для нее полной неожиданностью, – задумчиво сказала Зоя.

– Ну, почему испугалась, можно многими причинами объяснить. А вот где остальной клад, если придерживаться Милкиной версии? Почему кольцо не с ним?

– Да нет никакого клада! Мальчишка просто вбил себе это в голову. И потом, что нам с того клада, даже существуй он на самом деле? Уж не искать ли вы его собираетесь? Так мы и права на него не имеем! Забудьте про клад!

– Нашедшему положен какой-то процент!

– А моральная сторона тебя не смущает? Какое отношение мы имеем к этому кладу, даже существуй он на самом деле? И ведь совсем недавно мы были свидетелями в истории с одним кладоискателем. Ты хочешь перейти в категорию обвиняемых? У тебя, случайно, нет среди родственников заместителя мэра?

– Люся, ты, как всегда, права, – согласилась Зоя.

– Тяжело, наверно, быть все время правой, – вздохнула Мила.

– Нелегко, – подтвердила Люся. – И я вовсе не претендую на роль вечно правой. Но я поражаюсь твоей способности на время отключать мозги.

– Хорошо, вернемся к тому, с чего начали: кто убил Сергея Бельцова?

– Да вы с чего взяли, что его убили! Может, он сейчас живет в каком-нибудь интернате для престарелых, с амнезией.

– Не верю я в эти сериальные страсти, – уперлась рогом Мила. – Точно вам говорю, Наташка его убила. Я это чувствую!

– И закопала. И надпись написала! Ну, как ты себе это представляешь? Она что, гренадерша, великанша?

– Да нет, ростом с Зайку, немного постройнее будет.

Зоино самолюбие было слегка задето.

– Виду бандитского?

– Милая, интеллигентная, приятная женщина.

– А Бельцов – мужчина крупный! Она что, ножом его пырнула или молотком огрела? И с чего ж это она так озверела? Вот она его убила – и дальше что? Тело надо куда-то деть.

– Ты ж сама сказала – закопала!

– Ага! И вот она ходит, копает, а Чернову и невдомек, чего это Наташка целыми днями там копает! У них калитка в заборе, он сто раз на дню мог зайти во двор и увидеть, как разлюбезная Наталья таскается по двору с трупом! Глупости. Ну, ты попытайся представить себе это в реальности!

– Да, – наконец сдалась Мила, – ни в какие ворота не лезет. И Дик бы учуял, беспокоился бы, лаял. Да и отрыл бы уже, если б она его закопала!

Кто бы знал, чего ей стоило признать несостоятельность своей гипотезы! Но, вместе с тем, она испытала и чувство облегчения: как бы там ни было, Наташа Шурманова была ей симпатична. Вот вам еще один пример женской логики!

– Ну, и что ж нам со всем этим делать? – молвила Зоя сокрушенно. – Кольцо есть, мы его видели, это же, по большому счету, укрывательство фактов.

– Нечего было туда таскаться! – пробурчала Люся. – Теперь вот ломай голову!

– А чего ее ломать? – изумилась Мила. – Ну вас, с вашей гражданской позицией и гражданским самосознанием! Мы же не знаем, что это за кольцо и какая у него история. Мы пришли договориться про репетиторство, я нечаянно разбила горшок с глоксинией, в земле лежало кольцо, Шурманова сказала, что это ее кольцо. Все! Мало ли где люди хранят свои драгоценности.

– В цветочных горшках, обычное дело!

– Девочки, – задумчиво сказала Зоя, – а может, она и правда спрятала его сама? Допустим, от сына? Может, он у нее вор или наркоман? Помните, Катя говорила, что он гаденыш?

– Катя еще говорила, что они не общаются, что между ними разлад. И уж, скорее всего, если бы он пришел навестить мать, она бы кольцо в карман халата сунула или еще куда-нибудь поближе, не в такое оригинальное место хранения.

– Все! – сказала Мила. – У меня уже голова пухнет.

– И это говоришь ты! – всплеснула руками Люся. – Из-за тебя же весь сыр-бор. Так что заканчиваем прения. Вы тут с ума посходили, и у меня уже крыша едет.

– Заканчиваем! – поддержала Зоя.

– Но согласитесь, что интуиция у меня зверская! Недаром меня так тянуло сходить к этой Наташе!

– Провались ты со своей интуицией!

– Мы же решили закончить!

– Заканчиваем! Точка! Но только давайте – клянусь, в последний раз! – навестим стариков Любимовых.

– Зачем?

– Просто так, шли мимо. Может, вспомнят чего!

– Значит, многоточие, – обреченно сказала Зоя.

– Вот тебе мочало – начинай сначала, – простонала Люся. И, кстати, что там со столичным гостем? Или он уже к нам не едет?

– У гостя обострение остеохондроза, в больницу попал, вчера Юля звонила.

– Жизнь вносит свои коррективы, – изрекла Люся.

– Может, он и совсем раздумает ехать? Это дело серьезное и лечение затяжное, – с надеждой вопросила Зоя Васильевна.

– Да нет, совсем от этой мысли не отказался. Полон грандиозных планов… Ну, так что, – помолчав, спросила Мила, – сходим завтра к Любимовым? Мы, типа, не специально, просто гуляли на Волгу.

– Посмотрим на твое поведение! – ненавидя себя за мягкотелость, скрипнула зубами Зоя. – Кстати, кто такая Тамара Федоровна? Ты на нее ссылалась у Шурмановой.

– Понятия не имею. Ляпнула первое имя, что пришло в голову. Разве она может помнить всех родителей своих учеников? Ой, не забыть бы сегодня Фае позвонить!

– А Фая у нас кто?

– Женщина, с которой я в поликлинике познакомилась, ну, репетиторство!. Наташа телефон свой дала. Пусть сама связывается. Да предупредить ее, чтоб не проболталась: я сказала, что мы родственницы.

Провожали Милу до «Водолея» молча.

– А мы с такими рожами… – вдруг задумчиво обронила Зоя в пространство.

– …возьмем да и припремся к Элис, – тоже не выходя из задумчивости пропела Мила.

Люся их не поддержала, она в первый раз слышала эту странную песню.

Что такое «не везет» и как бесполезно с этим бороться

Федор Игнатьевич давно планировал заняться наведением порядка в сарае – разобрать захламленные углы, выбросить, наконец, на мусорку то, на что рука не поднималась годами. В каждую весеннюю и осеннюю генеральную уборку Зинушка стаскивала в сарай то, что, по ее мнению, отжило свой век в доме, но когда-нибудь зачем-нибудь еще могло понадобиться. Да он и сам был не безгрешен – тащил в сарай все, что могло пригодиться в его мужском хозяйстве.

Наконец, план свой по разборке сарая он осуществил, потратив на это не один день. В сарае теперь был идеальный порядок, а возле двери стояли три мешка из-под муки, набитые забракованным барахлом, и картонная коробка. В нее Игнатьевич уложил разобранную люстру с пожелтевшими от времени пластмассовыми висюльками, сломанный вентилятор и протекающий термос времен советско-китайской дружбы. Теперь дело было за малым – выкатить из-за сарая тележку, подкачать спущенные шины и перевезти мешки к мусорному контейнеру. Как раз на сегодня он и запланировал транспортировку.

Вообще, плановость всегда лежала в основе ведения его мужского хозяйства, и, если Зинушка встревала с какой-то безотлагательной надобностью, он никогда не шел у нее на поводу. В первые годы супружества жена неимоверно раздражалась, но с течением лет вынуждена была смириться и жила по принципу: Господи, дай нам терпения – вытерпеть то, что мы изменить не в силах. И если ей в голову приходила очередная блажь – передвинуть сервант или прибить крючок, она должна была оповестить об этом супруга как минимум за неделю. И всю неделю деликатно об этом напоминать.

Но позавчера сосед пригласил его порыбачить с лодки. Свою моторку дед продал три года назад – не стало сил одному таскать ее. К воде скатить да на воду спустить – еще туда-сюда, а вот вытаскивать стало тяжеленько. А с берега рыбачить – это совсем другой коленкор. Дед тосковал по реке. А тут – с соседского барского плеча – такой приятный сюрприз. Планы полетели к черту, но на то и планы, чтобы их нарушать, если требуют обстоятельства. А тут еще и душа требовала. Какие радости в его возрасте! Но – ты предполагаешь, а судьба располагает.

Вчера после обеда он поехал навестить в больнице Николая. Колька уже передвигался довольно шустро, обещали не сегодня-завтра его вытряхнуть. Шов плохо подживал, но на перевязки походит в поликлинику. В курсе новостей был, конечно, – родня приезжала, и мент приходил. Не участковый, другой – из отдела по розыску пропавших. И с чего это вдруг зашевелились?

– Да он и к нам приходил, с Азаматом, а нас дома не было. Верка Бажина сказала. Может, нашли кого?

– Он бы сказал. На месте топчутся. Может, проверка какая, висяки закрывают. Почему-то про Натаху спрашивал. Она-то здесь с какого боку? Кто-то что-то болтнул… Все языки у людей чешутся.

– На нас не греши. И на Ивановну тоже, они приходили, когда у ней гостьи были, те три бабенки. Катька ментам ничего не рассказывала.

– Прямо так она тебе и признается!

– Мне – нет, Григорьевне – в обязательном порядке!

– Может, Верка?

– Может… А может, и не Верка. Ты ж не знаешь, кого они еще опрашивали, и я не знаю. Да чего ты переживаешь, ну и с Наташкой поговорят, от нее не убудет, что такого? Это же все для пользы дела.

– Много пользы от их дел!

– Ну, люди все же работают.

Когда вернулся Игнатьевич домой, супруга «порадовала»:

– Полицейский опять приходил, хотел с тобой потолковать. Про Сергея. Чего-то им загорелось.

– Небось, сверху пинка получили. А чего ж он с тобой не потолковал?

– Сказал, уж с обоими заодно, его время поджимало. Завтра в десять зайдет, велел быть обязательно, в третий раз не придет, к себе вызовет.

– Раньше за плохие вести гонцов убивали! – разъярился Федя. – Убить мне тебя, что ли?

– Ну, начинай! – насмешливо ответила супруга. – Чем убивать будешь? Скажи, я принесу!

– Эх, горе мое горькое! – простонал муж.

Завтрашняя рыбалка накрылась медным тазом, Федор Игнатьевич был сильно не в духе. Чтобы как-то отвлечься, решил завтра же и воплощать в жизнь первоначальный план – вывозить мусор.

Утром, по холодочку, Игнатьевич вытащил из-за сарая тележку, подкачал шины и начал укладывать мешки с барахлом, которое теперь обрело статус мусора. Процесс погрузки сопровождался пением. Словно опытная плакальщица на похоронах, он рыдал на мотив «Подмосковных вечеров»:

Даже очерствевшее за годы совместного проживания сердце супруги не выдерживало этой квинтэссенции горя, и она, пробегая мимо по своим делам, украдкой смахивала слезу.

Территория, где стояли два огороженных с трех сторон мусорных контейнера, в народе прозывалась Рублевкой. Там всегда можно было найти что-то полезное для хозяйства. К примеру, сломает хозяин ветхую сараюшку, а трухлявые доски свезет на мусорку, поскольку в баню уже газ подвел. А другой хозяин, который баню еще дровами отапливает, за два-три раза на тележке перевезет доски – и на ползимы дровами обеспечен. Или надумает наследник, заселившийся в родительский дом, поменять старые деревянные на окна нового поколения, да и свезет рамы с целыми стеклами к мусорным бакам. А рачительный хозяин мигом сообразит, куда их приспособить: парничок под рассаду слепить, безо всяких затрат. А уж когда появилась улица Волжская с ее зажиточными обитателями, много чего и поинтересней можно стало найти: волжские не жмотились. Именно с тех пор мусорную точку окрестили Рублевкой.

Федор Игнатьевич, сгрузив мешки со своим барахлом, стоял в задумчивости над чужим: кто-то из волжских припер к контейнерам обнаженную гипсовую женскую фигуру. Это называлось – скульптура малых форм. Наверное, у кого-то в саду стояла, от непогоды пострадала – облупилась, кусок носа отбит, фигура кое-где – как после обстрела. Женщина изображала, очевидно, какую-то из античных богинь: может, Венеру, но с руками, может, другую какую, дед был в этом не силен. Росточку она была небольшого, до пояса невысокому Федору, фигурка точеная, руки закинула за голову, словно потягивается. Игнатьевич думал, куда ее можно приспособить. Если бы он пехом принес мусор, то еще бы посомневался – брать ли ее, на себе тащить. Но он прибыл с транспортом, не пропадать же добру!

Зинушке, вышедшей за двор посидеть немножко на лавочке – воздуху глотнуть, издали показалось, что муж везет в тележке ребенка.

– Кого это он катать надумал в грязной тележке, старый черт?

Приставив руку козырьком ко лбу, она вглядывалась в приближавшегося мужа.

– Ну, и что это такое?

– Не что, а кто! Во, бабу себе привез! От тебя же в постели толку, как от козла молока.

– Красивая… была… – вынуждена была признать супруга, разглядывая потрепанную жизнью соперницу. – И что ты собираешься с ней делать? В постель с собой положишь?

– Почему нет? Помнишь, по радио постановку слушали? Скульптор слепил бабу, влюбился в нее, а она ожила. Может, от моего тепла оживет.

Жена смотрела с сомнением.

– Это вряд ли. Ты и летом в шерстяных носках спишь.

– А вот не буду! Во мне кровь заиграла!

– И как же мы потом жить станем, если оживет?

– Втроем. Ты будешь старшей женой, а она – младшей, любимой.

– А что ж ты лилипутку выбрал? Или нормальная баба на тебя не позарилась?

– А мне маленькие сильно… это… импонируют! Они азартные.

– Ну, а вдруг она стервой окажется? Что же это ты – как в омут головой? Р-р-раз – и сразу в дом!

– Риск, сама знаешь… Вот так рискнешь – и будешь счастливым всю жизнь. С тобой я, между прочим, тоже сильно рисковал.

– Ко мне ты подольше присматривался! Ну, хоть познакомь нас…

– Н-да… – впал в затруднение дед. – О! Флора! – еще одно имя античной небожительницы всплыло в памяти Федора Игнатьевича.

– Чего-о-о? Флюра?

– Флора, говорю! Богиня цветов всяких.

– Ну, тогда уж Фрося, буду я еще со всякой нерусью мужика делить.

– Вот, Фрося, а это моя дражайшая половина, Зинаидой ее зовут, но для тебя она, конечно, Григорьевной будет, поскольку в бабушки тебе годится.

– Эх, Фрося, и где же были твои глаза, что ты со старым пнем связалась, который в дедушки тебе годится? Он тебе, небось, наплел, что еще хоть куда? Что с ним еще очень можно… поговорить… на лавочке о погоде?

– Видишь, Фрося, с какой ехидной живу? Ну, слезай, дорогая, приехали!

* * *

Романцов видел, что разговор не клеится. Зинаида Григорьевна все хлопотала по кухонному хозяйству, потчевала холодным домашним квасом с плавающим в кружке листочком мяты. Федор Игнатьевич с неохотой повторил то, что Игорь уже знал из осеннего доклада участкового, ссылался на Чернова – уж больше Николая кто сможет рассказать о его друге! Да он и в самом деле много не мог рассказать по причине тогдашнего своего отсутствия, а пересказывать слухи да предположения – это не по его части, это – к бабам.

– Федор Игнатьевич, я вас, наверно, от какого-то дела отвлек? – смиренно спросил старший лейтенант.

– Какие у старичья дела? Дела – это у вас!

– От рыбалки ты, сынок, его отвлек, – съябедничала Зинаида Григорьевна. Сосед на лодку позвал, он два дня собирался!

Романцов осознал, какая жертва была принесена в его честь, сам был заядлым рыбаком. Можно сказать, сакральная!

– Простите, ради бога! Я же не знал про ваши планы.

– Да ладно, проехали, – смягчился дед. Доброе-то слово и кошке приятно!

Проводив полицейского, дед вернулся в кухню, где Зинушка шинковала капусту на борщ, попил кваску и сказал в пространство:

– В собственном доме от стукачей проходу нет!

– И про что ж такое важное я настучала? От закона нельзя ничего скрывать! – возразила жена. – От этого бывают большие неприятности. Тайное всегда становится явным! – добавила с важностью.

– Это ты где же такое слышала? Только не говори, что сама придумала!

– Ты чего ж не сказал, что Сергей к Наташке похаживал, а она к нему?

– Это дело не мое. Пусть Катька рассказывает. И какая тут связь – между Серегиным исчезновением и тем, что они с Наташкой похаживали друг к другу? Стану я чужое белье полоскать!

– А и правда, – согласилась жена, поразмыслив. – Да и похаживали-то они, не таясь, белым днем, у людей на виду. Может, там ничего и не было.

– Уж коли было бы, Катька б знала и тебе бы все равно проболталась.

…Романцов, выйдя от Любимовых, постоял минутку, задумавшись. С Шурмановой он уже успел встретиться, но и там ему не слишком повезло, единственное, что он узнал нового, – Сергей Бельцов накануне отъезда приходил попрощаться, как делал всегда. Значит, скорее всего, все же уехал и сгинул на просторах Родины…

А Федор Игнатьевич, проводив старшего лейтенанта, водрузил на стол, стоявший во дворе под раскидистой старой яблоней, Фросю, критически осмотрел и решил заняться ее косметическим ремонтом, то есть в какой-то степени стать скульптором, как в радио-спектакле. Не то чтобы он верил в то, что Фрося оживет, но хотел вернуть ей былое совершенство. Развел гипс погуще (купил как-то по ошибке вместо извести, а вот же и пригодилось!), сначала восстановил нос, потом подправил поврежденные части тела. Через забор покричал соседку.

– Вера! Ве-е-рка! Ты дома, что ли?

– Чего тебе, Федор Игнатьевич?

– Степан вернулся?

– Уже на берегу, звонил, скоро будет. Говорит, удачно порыбачил. Да ты не расстраивайся, он рыбой поделится. Ты чего хотел?

– Была мне нужда в твоей рыбе! – фыркнул дед. – У тебя старая помада какая-нибудь есть, ненужная?

– Какая помада?

– Ну, губы красить!

– А зачем тебе?

– Бабку свою хочу разрисовать, – раздраженно ответил дед. – Совсем стала никудышняя. В телевизор глянешь – такие красоточки! А тут утром глаза откроешь – и скорей опять закрываешь, чтоб не видеть!

– Да ты совсем, что ли, спятил?

– Так есть или нет?

– А что ж ты для такого святого дела сам не купишь? Денег жалко?

– Может, и куплю. Но надо же посмотреть на первоначальный результат. Какой ей цвет пойдет!

– Ты бы уже прямо к косметическому хирургу ее вел!

– Яйца курей учат!

Вера вынесла два тюбика.

– Вот, розовая перламутровая и бордовая, она без блеска. Но у них срок годности истек.

– Сойдет! У бабки моей срок годности давно истек.

«Старый пердун!» – подумала нелицеприятная Вера, а вслух спросила:

– А сама-то согласна? Или к стулу привязывать будешь?

– Там само дело покажет. Но, если кричать станет, ты не переживай.

«Господи, что он задумал?» – слегка затревожилась Вера, и полдня крутясь в женской коловерти, все ловила чутким ухом доносившиеся с соседнего двора звуки.

Отреставрированная Фрося выглядела, на взгляд Игнатьевича, куда более привлекательно. Брови он насурьмил ей черным карандашом, розовой помадой навел нежный румянец, бордовой накрасил губы. Разбирая хлам, он обнаружил в одном из пакетов Зинушкин парик – в свое время была та еще модница! Игнатьевич тогда долго вертел его в руках в сомнении, но решил пока не выбрасывать, авось еще пригодится – для огородного пугала, к примеру. Как чувствовал! Парик, в свалявшихся локонах, богине оказался к лицу, подошла ей и дочкина кофточка девичьих времен, беленькая, в черный горох, с длинным рукавом, найденная в другом пакете: в него складывалось старье на тряпки. Оттуда же выудил дед и юбку – длинную, пеструю, цыганской расцветки. Приодетую Фросю поставил в старое кресло, что стояло возле стола – получилось, как будто сидит женщина нормального роста, только безногая – от пояса юбка свисала тряпочкой до земли. Эта беда была поправимой. Нашлось в хозяйстве старое шерстяное одеяло, Игнатьевич скатал его валиком и засунул в юбку. Теперь Флора натурально сидела, а для большей реалистичности дед подсунул под юбку тапки, так, чтобы только носы торчали. Отдыхает женщина, руки за голову закинув – притомилась! Полюбовавшись на свою Галатею, дед пошел за супругой – смотрины Фросе устроить.

– Ну, как? – скромно спросил, хотя заслуженная гордость творца так и перла из него.

Супруга молча повернулась и ушла в дом. «Ревнует, что ли?» – озадачился дед. Но Зинаида Григорьевна скоренько вышла, неся в руке широкополую соломенную шляпу, вкоторой в огороде иногда работала, и водрузила ее Фросе на голову. Окинув соперницу критическим взглядом, слегка сдвинула шляпу набекрень.

– Курица-фифа! – сказала ласково, и дед понял, что Фросе нашлось местечко в сердце Зинушки. Если даже она и оживет, они поладят.

– Может, и фифа, но уж никак не курица!

– Больно белая.

– Зато ты прямо копченая!

– Ее бы в огород на целый день, да без шляпы, сразу копченой стала бы.

– Не, к белокожим загар не пристает. Сварилась бы.

– Барыня какая!

* * *

Ближе к вечеру Игнатьевич вышел за двор, посидеть на лавочке – людей посмотреть и себя показать. Недолго посидел, как с Кавказской вывернули на Заречную три новых знакомых – две Людмилы и Зоя. Потоптавшись немного, свернули к нему.

– Добрый вечер, Федор Игнатьевич!

– Здравствуйте, красавицы! Никак, задаток за дом принесли? – съехидничал дед.

Бабенки засмущались

– Мы гуляем, вот до Волги решили пройтись, кошкам рыбки на берегу у рыбаков купить. У них, вроде, подешевле.

– Вас увидели – решили подойти, поздороваться.

– Да, раньше родители хорошо детей воспитывали, учили стариков почитать, не то, что нынешние!

– Ну, какой вы старик, Федор Игнатьевич!

– А кто же? Молодого вы разве б стали за нос водить! А старпер из ума выжил, что с него взять! А я и повелся, уши развесил! – со слезой в голосе вымолвил дед.

Бабенки засмущались еще больше, особенно одна, средняя по размеру и объему, Зоя, – та прямо заполыхала румянцем. «Надо же, – про себя подивился дед, – в возрасте, а краснеть не разучилась!»

– Мы вам хоть сейчас правду расскажем!

– Валяйте, – усмехнулся дед, – тем более, что я про вашу правду уже от Катьки Мокровой в курсе. Буду сравнивать, кто больше наврал. А я уже шустовскому сыну позвонил, мол, вроде покупательница нашлась.

Тут даже главная у них, самая большая, ягодка Мила, зарумянилась, а маленькая, Люся, уничтожающе на нее взглянув, процедила:

– Тайное всегда становится явным!

Федор Игнатьевич лишний раз убедился в том, что у баб налицо – стереотип мышления: не далее как сегодня утром он это уже слышал. Правда, формулировка его отличалась от салимгареевской, поскольку с основами психологии он не был знаком. В его трактовке это звучало так: мысли у баб, как и у дураков, сходятся. И еще дед понял, что единства в этих бабьих рядах нет.

Ну, ладно, – смилостивился он, – чего тут на миру сидеть, пойдемте, с бабкой поздороваетесь, она вас кваском холодным угостит.

Филя высунулся, было, из-под крылечка, продемонстрировал бдительность, лениво сказав «гав», но, узрев за спинами женщин хозяина, захлопнул пасть и вернулся в райскую прохладу. В глубине двора, под раскидистой яблоней, стоял стол, вокруг него – три разномастных стула и кресло, в котором в одиночестве сидела маленькая женщина в широкополой шляпе. Хозяин почему-то не повел вновь прибывших гостий к гостье, ранее прибывшей, а направился к кухне. Женщины, проходя мимо, издали кивнули, как того требовали приличия:

– Здрасьте!

Незнакомка не прореагировала. «Задремала, что ли? В какой неудобной позе! – подумали подруги. – Поди, руки затекли».

– Вот, Григорьевна, – насмешливо сказал дед, – давешние покупательницы. Передумали у Шустовых дом покупать, им теремок больше нравится.

– Угомонись уже, – отмахнулась Зинаида Григорьевна. – Проходите, милости просим!

– Мы повиниться пришли. Так неудобно все получилось!

– Да ладно вам! В чем там виниться! Похоже, вы выдумщицы, с моим дедом одного поля ягоды. А гость-то ваш скоро приедет?

Подруги не удивились бабкиной осведомленности – Катя поработала!

– Вряд ли скоро, в больницу попал с остеохондрозом.

– Ох, эта беда мне знакома! Так вам теперь и нет надобности – в терем попасть?

– Да все равно хотелось бы, снаружи-то мы его посмотрели, а как внутри?

– Ничего особенного, дом как дом, для житья строился. Вся красота – снаружи, – говорила Зинаида Григорьевна, ставя на стол двухлитровую бутылку кваса из холодильника и чашки. – А может, окрошки холодненькой?

– Нет-нет, спасибо!

– А вам самой в доме бывать приходилось?

– Бывала, конечно, хоть и не часто, тетка Лиза женщиной доброй была, но не слишком гостеприимной. Да и кто мы ей были? Так, соседи. Разве что по хозяйственной надобности я к ней забегала изредка.

– А что она была за человек? Вот ведь жизнь одна прожила, верность Никите сохранила, бедовала, наверно?

Чуть оправившись от смущения, Мила вернулась на круги своя.

– Да не сильно и бедовала. Жила одна, детей не было, голова не болела, чем их накормить да во что одеть. Работала на рыбозаводе, на разделке рыбы, голодной не сидела, да еще и шила немного. Не белошвейка, но женщины с ближних улиц несли ей свои отрезы – сшить платье или халат. А уж верность Никите сохранила, да, не каждая заживо себя похоронит, особенно в нынешнее время.

– Они ж, наверно, венчанные были? – потихоньку подводила Мила хозяйку к сути проблемы.

– Ну, а как же! Кольцо обручальное не снимала. Уже перед самой смертью Анне отдала, в последний ее приезд. Аня показывала. Она и брать его не хотела, но свекровь сказала, что там им с Никитой кольца не нужны, а здесь оно Анечке или Сереженьке еще может пригодиться. Только просила, если вздумают продать, чтоб переплавили.

– Почему?

– На кольце имена их были выгравированы – Лиза и Никита. Никита-то вместе со своим кольцом сгинул, может, в земле лежит вместе с ним, а может, до сих пор в семье какого-нибудь мародера хранится как семейная драгоценность.

– Так кольцо Сергей носил?

– Кольцо-то носил, да только свое, сейчас кольца другие: и потоньше, и проба другая, да и размер побольше – мужской-то палец толще женского. А у Сереги ручища была ого-го! И с Лизиным колечком что стало – кто ж его знает! Плохая примета – чужие кольца носить!

Все, что Милу интересовало, она узнала. Пора было и честь знать. Дамы заспешили, отказавшись от чая и поблагодарив за квас. Выйдя за порог, обратили внимание, что спящая гостья даже позы не изменила.

– Какой глубокий сон у вашей гостьи, – заметила Люся. – Как после снотворного.

– А она вообще жива? – обеспокоилась Зоя.

Зинаида Григорьевна крякнула, Федор Игнатьевич ответил важно:

– Все в мире относительно!

По меньшей мере, странный ответ! Но дальнейшие расспросы выглядели бы неделикатно.

Катерина Ивановна же, появившаяся в этот момент во дворе, деликатности не проявила. В одной руке она держала накрытую салфеткой тарелку, в другой – пустую стеклянную банку. Во дворе повеяло изумительным духом жареных пирожков, и подруги синхронно сглотнули. Захлопнув ногой калитку и для верности еще прихлопнув ее попой, Катя от калитки закричала:

– Какие люди! Сколько лет, сколько зим! Где бы мы еще встретились!

Подруги разулыбались.

– А я вот пирожков с капустой настряпала, дай, думаю, соседей угощу! Знала бы, что здесь столько народу, побольше бы положила!

– А банка почему пустая? – вклинился Федор Игнатьевич. – Ты в нее ничего не забыла налить?

– Я, вообще-то, хотела закваски попросить у Григорьевны на квас, но могу и сбегать домой – налить кой-чего покрепче кваса, раз такая компания собралась! – громко продолжала Ивановна на эмоциях.

Федор Игнатьевич поморщился:

– Кончай орать, человека разбудишь!

– Это кто ж тут, на ночь глядя, спать собрался?

– Да вот, гостья к Федору Игнатьевичу приехала, – доложила Мила, кивая в сторону кресла.

– Когда? А что ж вы мне ничего не сказали? – понизив голос, с укоризной обратилась Катя к Зинаиде Григорьевне. – Кто ж такая?

Хозяйка молчала, переминаясь с ноги на ногу.

– Зинаида Григорьевна, – просипела Зоя, испуганно таращась на неподвижную женщину, – мне кажется, что она умерла!

Повисла поистине гробовая тишина. Катерина Ивановна переводила взгляд с испуганных гостий на растерянную хозяйку и индифферентного хозяина, затем, сунув в руки Григорьевне тарелку и банку, самоотверженно двинулась к креслу. Катя поняла, что командовать парадом придется ей. В свете событий последних дней, это становилось для нее уже привычным делом.

Приблизившись к креслу, она бесстрашно протянула руку к даме под широкополой шляпой, но рука ее на полдороги повисла в воздухе. Потом Катя завопила:

– Ах ты, старый хрыч!

Подруги впали в ступор, а Игнатьевич, неадекватно ситуации, захихикал. Почему Катя обращается к гостье, употребляя существительное мужского рода с уничижительным, даже бранным оттенком? Почему столь неадекватна ее реакция – она сдернула шляпу с головы неподвижной гостьи, швырнула ее наземь, а потом – о, ужас! – сняла скальп и швырнула его тоже? (В следующую секунду женщины поняли, что это всего лишь парик). А Катя продолжала бушевать, оставив в покое новопреставленную, которая, выясняется, таковой не была. Она вообще не преставлялась, поскольку никогда и не была живой. Наконец, осознав, что диалога со статуей не получается, Ивановна плюнула и перевела горящий взор на Федора Игнатьевича. Тот, в отличие от оцепеневших от ужаса женщин, пребывал в весельи. Стоя на безопасном расстоянии от разъяренной амазонки, в которую превратилась его незлобивая соседка Катька, он трясся от смеха и вытирал слезы. А Катерина Ивановна, простерши руки к Григорьевне, с мукой вымолвила:

– А ты?..

И – с той же невыразимой мукой – к женщинам, которых уже начала считать подругами:

– А вы?..

И закончила традиционно:

– Ноги моей больше не будет в этом дворе!

– Катя, а закваска? – пискнула ей вслед Зинаида Григорьевна. Как ни крути, и сегодня она была стопроцентной соучастницей своего мужа, и вины с себя не снимала. Но кто же мог предвидеть, что обстоятельства сложатся именно так, как они сложились?

А Вера, наконец уловившая грозовые раскаты в соседнем дворе, больше не опасалась за судьбу Зинаиды Григорьевны: она узнала голос Катьки Мокровой, подопытного кролика этого старого змея Федора Игнатьевича.

* * *

Провожая Милу до «Водолея», дамы делились наблюдениями и делали выводы.

– Клада нет, – резюмировала Мила.

– Доказательства?

– Ну, смотрите: работала всю жизнь на рыбозаводе, это купеческая дочь, к труду не приученная, тяжелому труду, я имею в виду. Какая это работа, мы знаем: не всякий мужик выдержит. Ноги в резиновых сапогах, руки в воде, весь день стоя. Стала бы она корячиться, будь у нее побочный доход?

– Может, просто шифровалась. Пуганая ворона куста боится.

– Она же шила! Могла под это дело потихоньку отмывать свои драгоценности. Кто ее там учитывал, одно она платье сшила или пять.

– Нет, девочки, все равно что-то просочилось бы: от людских глаз не спрячешься.

– Бог с ним, с кладом! Откуда у Шурмановой кольцо?

– Да, девочки, я-то его в руках держала, кольцо явно мужское, не на тонкий девичий пальчик. А Лизино колечко Сергею на палец не налезло б! Поэтому он его и не носил.

– Может, он его в ювелирку снес, там колечко раскатали, сделали Сергею по размеру.

– Не вяжется! Когда они с Надей женились, то, конечно, покупали кольца, как и все мы. С чего бы это он поменял свое кольцо на бабушкино? Так не делают, плохая примета!

– С того, что брак распался, Сергей не хотел носить кольцо, связанное с Надей, с неудачным браком!

– Но он его носил! Зинаида Григорьевна сказала, что у него на пальце было современное кольцо, 583-ей пробы!

– И где же тогда Лизино кольцо?

– И чье кольцо у Наташи?

– И как оно к ней попало? Я же помню ее потрясение, когда она его увидела у Милы в руках!

– Она даже за сердце схватилась, а потом просто выхватила его у меня из рук!

– Она точно что-то знает!

– Может, и знает, но появление его было для нее полной неожиданностью!

– О! Девочки! Мы уже по третьему кругу пошли! Я больше слышать ничего не хочу!

– Но как мы все же удачно обставили – и заходить к Любимовым специально не пришлось, как бы мимо шли, и разговор сам собой зашел про кольца.

– Да ладно! «Сам собой»! Деды не в маразме! Сведут концы с концами.

Старый хрыч, черт, змей Федор Игнатьевич осмелился подать голос, когда решил, что гроза отгремела:

– Зинушка, тебе не показалось, что эти бабы опять у нас что-то выпытывали? Вот гадом буду, какую-то информацию они у нас добывали. И у меня возникло такое чувство, что они ее добыли. Эта баламутка Катька сбила меня с мысли.

– Господи! – с мольбой обратила взор в передний угол супруга, – за что? Чем я перед Тобой согрешила? За что мне эта кара?

– Если я – кара, себя-то ты, конечно, наградой считаешь? – спросил окончательно оправившийся и начинающий наглеть на глазах Игнатьевич. И вернулся к теме:

– …Как там в термке, да какой женщиной была Елизавета, да венчанные-невенчанные, да носил ли кольцо Сергей… Ну, даже если им клад головки затуманил, при чем тут кольцо? Прямо магнитом их к теремку тянет. Нет, надо Кольку во все это посвятить. И бабенки-то по виду порядочные, не какой-нибудь… элемент… забыл слово…

– Асоциальный, – не выдержав характер, решила блеснуть опереньем Зинушка, хотя куда ей было до мужа! Он смолоду любил необычные слова. По большому счету, тем и задурил ей голову: маленький да ученый!

– Не-е-ет! Маргинальный, – не принял ее подсказки самолюбивый Федя. – Все равно узнаю!

Кое-что тайное становится явным

Спокойной ночи у Зои Васильевны не случилось. Затаившийся было после визита к Наталье Павловне зуб этой ночью проявил себя во всей красе.

Что может сравниться с зубной болью? Разве что ушная боль, и какая из них ужасней – лучше верить на слово страдальцам, у которых была возможность сравнивать опытным путем. Стеная, мыча и скуля, несчастная ругала себя ужасными словами и давала себе страшные клятвы: впредь никогда не откладывать на послезавтра то, что можно сделать завтра, а именно – визит к стоматологу. Проблема Зои Васильевны заключалась в том, что была она натурой мягкой, покладистой, из породы ведомых и, более того, очень внушаемых. Она была настолько внушаема, что сама себе могла внушить что угодно.

После таблетки анальгина, принятой в результате конфискации у Наташиной мамы, зуб примолк. Зоя Васильевна на всем протяжении визита и после, по дороге домой, уверяла себя, что завтра же поедет в стоматологию. Она была так убедительна, что искренне себе поверила. Зуб же вел себя прилично весь тот вечер и ночью, а утром у Зои возникли неотложные дела. К вечеру она убедила себя, что на этот раз обошлось и, может, само пройдет! И ведь уже миновали те времена, когда поход к стоматологу был маленьким подвигом: плати за импортное обезболивающее и хочешь – лечи, хочешь – удаляй, хоть несколько зубов зараз. Процесс стал безболезненным. Но ужас перед советской зубоврачебной помощью у людей их поколения был впитан с молоком матери. Мысли о посещении зубного врача Зоя Васильевна постаралась загнать на задворки сознания. Иногда какая-нибудь одна шальная мысль отбивалась от общей стаи и воровато проскальзывала на передний край сознания. Зоя Васильевна как человек обязательный и совестливый чувствовала тогда себя некомфортно. И вот, похоже, настал час Х.

Проглотившая за ночь три таблетки анальгина, несчастная забылась сном под утро, а, едва продрав глаза, чутко прислушалась к себе: зуб молчал. «А может…», по инерции начала, было, думать Зоя Васильевна, но решительно задушила мысль в самом зародыше. Нет уж, видно, деваться некуда, надо – значит, надо, второй подобной ночи она не переживет. Зоя обзвонила подруг, объяснила, что гулять им сегодня придется вдвоем, она берет самоотвод.

Маршрутка была полна, но местечко для Зои нашлось. Она увидела дурной знак в том, что именно эта «восьмерка» попалась ей сегодня, в тяжелый момент ее жизни. Эта «Газель» была весьма приметной и единственной такой на маршруте. В свое время она подверглась тюнингу у специалиста с прихотливой фантазией: что только не красовалось на ее боках! Там были и огнедышащие драконы, и роботы-инопланетяне из детских мультиков, и реклама сотовой связи, причем сразу двух операторов. Наверно, дэпээсники в буквальном смысле закрывали глаза при появлении в их поле зрения этого кошмара на колесах, иначе чем объяснить факт, что уже несколько лет «Газель» бегала по восьмому маршруту, не меняя своей боевой раскраски. Может быть, стражам дорожного порядка импонировала гражданская позиция хозяина маршрутки, и водителей: вверху на лобовом стекле издалека бросалась в глаза надпись «спасибо деду за победу!». Но не павлинья раскраска шокировала Зою Васильевну.

У водителей маршрутки было своеобразное чувство юмора. Стены в салоне пестрели объявлениями типа: об остановках просите заранее и громче, водитель злой и глухой; при выходе наклоняйте голову пониже, она вам еще пригодится; зайцев не возим, Мазай едет сзади, и тому подобное. Случалось, немолодая пассажирка слегка замешкается при выходе, тогда веселый водитель с сочувствием спрашивал: «Что, бабуля, производственная необходимость – внуков нянчить едешь? Вот чего вам, старперам, дома не сидится?» Постоянные пассажиры старались двигаться пошустрее, чтоб не услышать в свой адрес какого-нибудь комментария.

На переднем сиденье, спиной к водителю, сидели молодая мама с сынишкой лет пяти. Дитя канючило:

– Мама, дай мороженое!

– Детка, ты сейчас весь обляпаешься, потерпи до дома.

– Я хочу сейчас!

– Ярик, сейчас нельзя, у тебя руки грязные. Приедем домой, выложим в тарелочку и будешь есть!

– Дай сейчас, а то я папе расскажу, что ты с дядей Ваней целовалась!

Пассажиры, доселе полусонные, заметно оживились. Мама, как хамелеон, сменила расцветку, окрасившись в свекольный цвет, и на первой же остановке выскочила из маршрутки, выдернув своего чересчур наблюдательного поганца.

На освободившиеся места сели молодой папа с дочкой возраста, примерно, Ярика, плюс-минус год.

– Папочка, почисти мне банан! – едва усевшись, заканючило дитя.

– Нет, малышка, его нужно сначала вымыть, а заодно и тебе ручки.

– Тебе мамочка дала влажные салфетки, вытри ими!

– Нет, дорогая, дома!

– Я хочу сейчас!

Водитель, повернувшись вполоборота, настоятельно порекомендовал:

– Мужик, ты лучше дай ей банан, а то она маме расскажет, что ты с тетей Маней целовался!

Маршрутка содрогнулась от хохота.

– Когда еще это было! – оскорбился папа. Он не знал предыстории вопроса. Коллектив маршрутки рыдал. Папа обвел взглядом резвящихся пассажиров и тоже счел разумным выйти на ближайшей остановке.

Против ожидания, ничего плохого не случилось. Зое Васильевне сняли коронку, полечили зуб и назначили дату следующего приема. Окрыленная, на крыльцо она почти выпорхнула. Зоя гордилась собственным мужеством и отечественной медициной, и предвкушала, как с легким превосходством и тонким юмором станет излагать подругам ею пережитое, а те будут благоговейно внимать, отдавая должное ее отваге. На пике довольства собой, Зоя решила быть последовательной и прогуляться несколько остановок пешком, чтобы подруги оценили еще и ее принципиальность, и добросовестность. Никакая причина, даже самая уважительная, не может помешать исполнить взятые ею на себя обязательства!

По дороге встретила она коллегу – бывшую свою сотрудницу. Варя тащила две сумки с книгами. В библиотеках летом наступает мертвый сезон, но у библиотекарей своя страда: начинается активный подворный обход задолжников. Зоя Васильевна взяла себе одну сумку, Варя немножко посопротивлялась – так, для приличия, и дальше потащили каждая по сумке. Во всем плохом надо находить что-то хорошее – тяжело, конечно, но к пешей прогулке (нагрузке для ног во имя здоровья и принципов) прибавилась нагрузка для рук, что, несомненно, тоже несло какую-нибудь пользу организму.

Передохнув в родимой библиотеке, Зоя Васильевна засобиралась домой, но как видно, высшие силы обозначили для нее этот день как День добрых дел. Движимая порывом великодушия, она предложила:

– А дайте-ка мне несколько формуляров, мы с подругами гуляем, вот и соединим приятное с полезным.

– Правда?! – не поверила своему счастью Варя. – Ой, я вам поближе к дому подберу адреса, чтоб тащить было недалеко! Только я вам самых злостных дам, ага? Вы же не одна пойдете, в компании не страшно.

Зоя Васильевна прекрасно понимала, о чем речь: злостные – это не то чтобы деклассированный читательский элемент, но уже стоящий у подножия лестницы, ведущей вниз. Они ненадолго вливаются в ряды читающей публики, а потом растворяются во времени и пространстве, оставляя себе на память библиотечные книги. Единственное утешение для библиотекарей – то, что, преимущественно, любимый жанр злостных – боевики у мужчин и жалостливые «розовые сопли» – у женщин. В конце концов, восполняют недостачу другие читатели, приносящие в дар библиотекам подобные же шедевры в огромных количествах.

Но есть злостные – гурманы, которые не довольствуются жанрами «пих-пах» и «асисяй», им подавай что-нибудь утонченное: Пелевина, к примеру, Булгакова, Улицкую. Вот эти – уже беда. И периодически библиотекари – ноги в руки – и по дворам, с обьемистыми сумками и кусочками хлеба в карманах, на всякий пожарный. Случалось, собачек на них спускали, а уж что порой приходилось выслушивать!..

* * *

Кот из дома – мыши в пляс! Никто никуда идти гулять и не подумал.

Когда все еще окрыленная Зоя докладывала подругам по телефону о своих личных достижениях, подруги мычали что-то невразумительное на предмет несостоявшейся утренней прогулки.

– Что ж, – зловеще сказала Зоя, – бездействие наказуемо: вечером я вам обеспечу нагрузку по максимуму. Что сие означает, она не стала расшифровывать: пусть трепещут! Расшифровала ближе к вечеру, когда встретились на перекрестке и сели на ближней лавочке обсудить маршрут прогулки.

– Вот, – показала она стопочку читательских формуляров, – пойдем по задолжникам. Здесь пять формуляров, на три прогулки.

– Почему на три?

– Сегодня сходим по одному адресу, завтра – по двум и послезавтра – по двум тоже.

– А чем сегодняшний адрес знаменит, что ему персональная честь?

– Вот! – повторила Зоя и почему-то протянула формуляр Миле.

Толстенький формулярчик назывался семейным: по количеству страничек-вкладышей он был рассчитан на дружную, активно читающую семью. На лицевой стороне регистрировались данные основного читателя, который и пришел в библиотеку записываться с паспортом, на обратной – тех членов семьи, которые тоже хотели пользоваться библиотечным фондом.

– Чумаченко Антон Вадимович, год рождения – 1989, временно не работает, – прочитала Мила и воззрилась на Зою с молчаливым вопросом.

– Читай на обратной стороне, – велела та.

– Чумаченко Вадим Алексеевич, год рождения – 1955, предприниматель, Чумаченко Ольга Владимировна, год рождения -1932, пенсионерка, Шурманова Наталья Павловна, год рождения – 1959, учитель химии СОШ № 11, – прочитала послушно Мила.

Все с тобой ясно, – сказала Люся. – Ты решила довести историю с кольцами до логического конца и даже, возможно, разгадать эту загадку.

– Вот клянусь, ничего я не решала, и в мыслях у меня не было ничего подобного! Зачем мне это нужно? Я предложила зайти к нескольким задолжникам, поскольку мы все равно гуляем, а Варя дала мне несколько формуляров, поближе к дому. Я только дома посмотрела на адреса. Мила, ты довольна?

– Да, Заинька! Просто мистика!

– Посмотрите на пометки на обратной стороне: было уже два подворных обхода, год назад и полгода назад. Чумаченко Ольга Владимировна – это, конечно, свекровь Наташи – умерла. Чумаченко Вадим Алексеевич, экс-супруг, – выбыл в Челябинскую область. Остается Антон Вадимович. Я не думаю, что мы там узнаем что-нибудь про судьбу колец, но, может, хоть книги выручим.

– А какие там книги?

– О, разброс вкусовых пристрастий! К примеру, Даниил Андреев, «Роза мира», предполагаю, что для мамы, Козьма Прутков, «Сочинения», возможно, для папы, Бронте, «Грозовой перевал» – это, конечно, для бабушки, ну, и пара детективчиков – для себя.

– А что за «Роза мира»? – блеснула отсутствием эрудиции непосредственная Мила.

– Серьезная вещь, для любителей-интеллектуалов. Не рассчитана на широкую читающую публику города Артюховска.

– А ты сама-то читала?

– Полистала, – призналась честная Зоя. – По долгу службы, так сказать. Все-таки культовая вещь. Но – не мое. Мистика, религия, философия… Вселенная многослойна, слой Земли, в котором мы живем – перекресток, где встречаются системы других миров… Выше – миры просветления, ниже – миры возмездия.

– Интересно! Надо будет почитать, – решила Люся, возжелав расширить круг любителей-интеллектуалов Артюховска.

– А может, культовая вещь – для папы?

– Не факт! Может, как раз детективчики – для папы, а парнишка серьезными вещами увлекается и почитывает на досуге «Розу мира».

– Да, а с мамой-то они не в ладах! – вспомнила Люся. – Она же его отселила в родительский дом. Чего ж он ее записал?

– Или он сам отселился! Или папа воздействовал.

– И что ж он – матери книги домой доставлял? Или она сама не в состоянии была до библиотеки дойти?

– Кто же знает!

– Зайка, в библиотеках ведь каждый год – перерегистрация читателей? – вспомнила Мила.

– Ну да.

– И сведения о читателях всегда уточняются? И изменения фиксируются?

– Обязательно!

– Вот интересно: Антон Вадимович уже три года временно не работает.

– Мы же сведения со слов читателей записываем. Если нам говорят, что человек счетоводом или начальником ЖКХ работает, мы же не станем проверять каждого!

– Как же он живет, здоровый лоб? Что кушает, во что одевается?

– Значит, папа кормит, он у нас предприниматель.

– И что ж он там предпринимает, интересно?

– Наверно, плохо предпринимает, раз выбыл в Челябинскую область.

– Может, там предпринимает.

– А может, недоросля своего устал содержать, устранился.

– Ну, не будем гадать. Потопали?

– Пошлепали!

– Поскакали!

* * *

Дом под номером 68 хранил молчание, как казалось женщинам, жутковатое. Окруженный глухим забором из плотно пригнанных досок, он не давал возможности даже заглянуть в щелку. Звонок на калитке бездействовал, на стук и громкие крики «хозяева!» непрошенных гостий не реагировали ни хозяин, ни пес, который, вероятно, в этом дворе отсутствовал. Рассуждая логически, подруги пришли к неизбежному выводу, что даже самый дряхлый и ленивый пес тявкнул бы хоть пару раз рефлекторно, заявляя о своем существовании. Мог быть еще вариант: хозяин держал породистого дрессированного сторожа, который голоса не подает и позволяет незваным гостям войти, а выйти – нет. Но, опять же, включая законы логики, женщины рассудили, что временно неработающему уже три года Антону Вадимовичу нечем было бы кормить столь аристократичного сторожа. Разве что приучить его к рыбной диете, поскольку в Волге, даже и в ее нынешнем плачевном состоянии, сорная рыба еще водилась. В этом случае любой нормальный пес не откажется от кусочка хлеба и, тем более, косточки. И, вполне возможно, слегка манкирует своими обязанностями. Так рассуждала опытная Зоя Васильевна, когда заныкивала от Умки его законную косточку, готовясь к походу.

Можно было бы сделать на обратной стороне формуляра еще одну пометку: 28-го июня – подворный обход, хозяева отсутствовали, и с чистой совестью вернуть формуляр в библиотеку. Но, во-первых, День добрых дел для Зои Васильевны еще не закончился, а во-вторых, в ней взыграло профессиональное самолюбие и обида за родную библиотеку, фонды которой нагло расхищались подобными Чумаченко. Третьим соображением было то, что рядом присутствовала Люся, которую, как известно, любят собаки. Ну и, в-четвертых, на Зою Васильевну вопросительно смотрел коллектив. А на миру – и смерть красна! Зоя нажала на щеколду и толкнула калитку.

Калитка открылась, демонстрируя неширокую асфальтированную дорожку, ведущую к крылечку. Асфальт, правда, потрескался, и сквозь него пробивалась травка, но дорожка свидетельствовала о том, что когда-то в этом доме жил рачительный хозяин. Не чета нынешнему. Об этом же свидетельствовало и нарядное резное крылечко, выкрашенное голубой краской, уже облупившейся. Двор тоже зарос травой. В обозримом пространстве не наблюдалось ни обленившейся дворовой шавки, ни бдительного молчаливого зверя-аристократа. У Зои Васильевны мелькнула меркантильная мысль, что, вероятно, Умка-таки получит на ужин свою заслуженную косточку.

Взойдя на крыльцо, гостьи опять начали взывать к хозяину криком и стуком, но, возможно потому, что были они незваными и нежданными, хозяин не желал обнаруживать перед ними своего присутствия. Пришлось идти проторенным путем, то есть открывать самостоятельно дверь в коридор, а потом и в дом. Страх, постепенно вползавший в души женщин, вполз туда полностью, и присутствовавшая там простая настороженность вынуждена была уступить ему территорию. Поэтому, когда сзади раздался окрик – «что вы здесь делаете?», женщины, синхронно подпрыгнув, завизжали в унисон.

– Вам что надо? Вы как сюда попали? – кричал молодой мужик, не то одетый в одни трусы, не то до трусов раздетый. На голове у него торчали сдвинутые с ушей наушники. Логика подсказала подругам, что перед ними Антон Вадимович Чумаченко, 1989 года рождения, временно неработающий.

Если Зоя Васильевна в экстремальных обстоятельствах терялась, чувствовала себя виноватой и начинала лепетать что-то оправдательное, Людмила Ивановна немного глупела и несла вздор. Людмила Петровна же, как известно, обладала замечательным свойством – мобилизоваться и идти в наступление. Лучший способ обороны для нее был – нападение.

– Мы стучали и кричали, вы, наверно, просто не слышали! – пыталась оправдаться Зоя. – А калитка у вас открыта и дверь тоже.

– А почему вы так долго не отвечали? Наверно, в уборной сидели? У вас что, понос? – беспокоилась Мила, указывая глазами на минимальный прикид хозяина. – У меня есть хорошие таблетки, я вам сейчас дам, – она торопилась выудить из сумки косметичку с лекарствами.

– Мы из библиотеки! – с апломбом заявила Люся. Вы почему это книги не возвращаете? Мы к вам третий раз приходим, и сколько еще должны приходить? Или вы хотите до суда дело довести? – пустила она в ход самый веский аргумент.

У Антона Вадимовича была возможность выбора. Из трех предлагаемых ему тетками вариантов ответа он мог выбрать самый для него симпатичный. Он выбрал Зоин.

– Забыл закрыть, – кратко проинформировал Антон Вадимович, глядя на Зою. Вопросы остальных двух дам он проигнорировал, как и самих дам. – Ну, проходите, раз пришли.

Усадив женщин, он исчез надолго в соседней комнате и вышел уже одетый в майку и шорты, неся в руках стопку книг.

– Вот, отбирайте свои!

Пока Зоя Васильевна сверяла принесенные им книги с записью в формуляре, Мила, по обыкновению, озирала окрестности, то есть, комнату, в которой они находились. Люся укладывала в сумку отобранные Зоей книги, а хозяин торчал у двери, всем своим видом показывая гостьям: как только процесс изъятия книг завершится, он не станет их задерживать.

– Ой, – сказала Мила, – а что ж это у вас цветов так мало? Не любите?

Сказав «мало», она сильно польстила хозяину: на каждом из двух подоконников стояло по два горшка с торчащими из земли засохшими стволиками. Тот, видя, что процесс «сдал-принял» идет к завершению, отмяк.

– Да это у меня жена занималась, мне их и даром не надо. Да и некогда.

– А жена-то что ж перестала заниматься? Разлюбила?

– Ага, – ухмыльнулся Антон Вадимович, – разлюбила! Меня. Теперь у себя дома выращивает.

– А вы заведите такие, что особого ухода не требуют. Придете с работы – загляните: ага, сухие, значит, полить нужно! Вы где работаете?

– В Караганде! – с чувством ответил Антон Вадимович и обратился к Зое: вы скоро закончите? Я отдал вам все, что брал в вашей библиотеке.

– Не все! – звенящим голосом сказала Зоя Васильевна. – А «Роза мира»?

– А-а-а… Ну, сходите к Шурмановой Наталье Павловне, Степана Разина, 15, квартира 24. Моя матушка.

– Почему мы должны к ней идти, а не вы? – Люся решила, что пришла пора ей опять идти в наступление.

– Потому что это вам надо, а не мне! Я вас к себе в гости не приглашал.

– Когда надо было вам, вы пришли в библиотеку сами, без нашего приглашения! – возмущенно воскликнула Зоя Васильевна.

– Это вы тонко подметили: когда нужно было мне! И вообще, вы меня задерживаете!

И обратился к все еще пребывающей в ступоре Миле:

Там, заодно, и на цветочки полюбуетесь: я их к матушке перетаскал, чтоб от неминучей смерти спасти. За это мне честь и хвала.

Осмелевшая за калиткой Мила сказала громко:

– Такой молодой, и такой хам!

– И вам не болеть, старые вешалки! – не остался в долгу Чумаченко Антон Вадимович и захлопнул калитку.

– Гаденыш, правду Катя говорила!

– Да нет, вполне уже взрослый гад.

– Но хоть книги вернули!

– Самую ценную – нет! Придется опять идти к Шурмановой.

– Девочки! – сиплым от страха голосом сказала Мила. – Цветы! Он перетаскал цветы к матери! Если горшки, которые я уронила, его, то это он убил Сергея Бельцова!

– При чем тут!.. Ты же сама говорила, что кольцо из горшка с глоксинией мужское, а у Сергея должно было быть женское!

* * *

Мила, от греха подальше, решила ждать подруг в беседке, где грызли семечки бабули, выдавшие им не так давно адресную справку. Как она объяснила подругам, чтобы своим видом не будить зверя в Наташе. Если вспыльчивость Антона у него от матери, то еще и книгу не удастся вернуть.

– Сами знаете, яблочко от яблони далеко не падает, а яблоня от яблочка недалеко растет.

– Катя говорила, он гаденыш в отца, – напомнила Люся.

– Ну, мы же не знаем, сколько чего и в каких пропорциях там понамешано.

Мила, жившая, по большому счету, сердцем, а не разумом, поразила подруг логикой рассуждений, и они согласились: пусть ждет их возвращения в беседке. Люся с Зоей направились к подъезду, а Мила, войдя в беседку, была неприятно поражена. Прошлый раз они с Зоей были свидетельницами того, как аккуратно грызли семечки пожилые дамы, складируя шелуху в кулачки, а по мере накопления – в кулек. Видимо, и кроме них здесь проживало немало любителей специфически артюховского лакомства.

Вопреки представлениям мировой общественности, что артюховцы питаются исключительно красной рыбой (краснухой) и черной икрой, а их любимое лакомство – вобла с пивом, сейчас Людмила Ивановна могла бы запросто доказать, что это ошибочное представление. Судя по количеству подсолнечной шелухи, устилавшей толстым слоем пол беседки, любви именно к этому лакомству были покорны все возрасты жильцов дома «Впуклый угол». Местное юное поколение, похоже, воспитывалось здесь, как и везде, на личном примере родителей и сообразно их педагогическим воззрениям.

Тяжко вздохнув, Людмила Ивановна направилась к ближайшим кустам желтой акации – сломать пару веток и соорудить веник. Это, конечно, было нарушением принципов экологического равновесия, но другого выхода не было: сидеть в таком хлеву даже недолгое время она не хотела. Когда она, сметя в кучку шелуху, конфетные фантики и окурки, задумалась над вопросом – куда это все девать, за ее спиной пропел нежный детский голосок:

– Можно на мусорке взять картонную коробку и в нее сложить.

– Да? – приятно удивилась неожиданной помощи Мила. Две девочки, лет по десяти, которые до этого увлеченно играли на планшете, сидя на бортике песочницы, в тени грибка-навеса, сейчас стояли рядом.

– Это где?

– Возле кафешки. Они туда все коробки выбрасывают.

– Покажете, где эта мусорка?

– Нет.

– Почему?

– Мне мама не разрешает с незнакомыми разговаривать.

– Но ты ведь уже со мной разговариваешь! И ты первая со мной заговорила, разве нет?

– Я просто хотела вам помочь!

– Ну, так помогай, раз начала!

– Илюшка! – заорала девочка.

– Чего? – проорал рассекавший по асфальтовым дорожкам на самокате мальчик.

– Сгоняй на мусорку, привези коробку!

Илюшка сгонял и привез. Людмила Ивановна оторвала кусок картона и использовала его как совок. Дети с интересом за ней наблюдали. Когда мусор был собран, Илюшка вытащил из кармана маленький рулончик скотча и молча протянул его Миле.

– Спасибо! – поблагодарила Мила, обмотала коробку и соорудила некое подобие ручки.

– Давайте, отвезу!

– Ты мне показывай дорогу, а я понесу.

Отправились вчетвером, поскольку к ним присоединились и девочки – Маша и Яна.

– Мамы вас ругать не будут, что со двора отлучились без спросу?

– Нет, не будут, нас же трое, если что!

– А «если что» – это что?

– Ну, если вы педофил какой-нибудь!

– Я похожа на педофила?

– Так педофилы вообще на педофилов не похожи!

– А вы еще и старая. Может, если только захотите завезти нас, чтоб на органы сдать.

– Боже мой, откуда вы это все знаете?

– Это все знают, – снисходительно улыбнулись дети. – Вы, что ли, не знаете?

– Ну, вы постойте все же здесь!

Какая жизнь предстоит этим детям? – не в первый раз подумала Людмила Ивановна. – Как страшно за них! Как их уберечь? Вот они такие жесткие и умудренные, а все равно, наивные и доверчивые, и обмануть их так легко, а мир так жесток!

Когда, бросив коробку в мусорный контейнер, она возвращалась к стоявшим поодаль девочкам, увидела, что возле них появился приличного вида мужчина, и заспешила, подзаведенная недавним разговороам. Подходя, услышала нежный голосок Маши. Маша говорила:

– Пошел вон, козел! Сейчас в полицию позвоню! – и продемонстрировала айфон.

Мужик отпрыгнул от девочек и ошалело произнес, обращаясь к Миле:

– Спрашивал, на какую мне маршрутку садиться до мясокомбината! Ну и деточки! Вот так и угодишь в тюрьму ни за что, ни про что!

Мила кисло улыбнулась.

– На пятьдесят девятую. Извините их. Время такое.

Когда она говорила дочери о своих страхах за будущее внуков, Юля отвечала:

– Да, мама, время жесткое, но это их время, они в нем родились и сформируются. Это для вас, видевших другое время, оно кажется ужасным, а они – дети своего.

Сейчас Мила пребывала в растерянности: кто в этой ситуации достоин большего сочувствия. Мужчина, судя по возрасту, одной ногой крепко стоял в Милином времени, а другой пытался утвердиться во времени этих детей. Скорее, он только занес вторую ногу, а теперь застыл в раздумьи: стоит ли ее опускать.

Тронулись в обратный путь. Мила все переживала, что мамы девочек, обнаружив их отсутствие, будут волноваться, и как могла поспешала. Маша ее успокаивала:

– У Янки мама – алкашка, ей до фонаря, где Яна.

– А вот и не до фонаря! Моя хоть и алкашка, но в беседке убирает, а твоя Лизка с друганами только гадить умеют, а убирать должны другие, – и кивнула на Милу.

– Девочки, давайте жить дружно! А Лизка у нас кто?

– Лизка – это моя старшая сестра. Она красивая, и ей все завидуют! – выразительный взгляд на Яну.

– Чему там завидовать? – фыркнула Яна. – Что кобели вокруг нее гужуются?

– Кобели – в смысле, парни? – уточнила Мила.

– Ну да! Один училкин Чума чего стоит!

– А что? Красивый парень – этот Чумаченко! – по наитию сделала провокационный ход Мила. – Только он же женат!

– А вы откуда знаете?

– Встречались, – неопределенно ответила Мила. А сколько лет твоей сестре? Он же взрослый парень!

– Сестре двадцать два, она на десять лет старше меня. У нас отцы разные. Да вы не думайте, он Лизке и даром не нужен, ей другой нравится. Просто сам Чума ей проходу не дает, даже кольцо подарил, написано – Лизе, только Лизка его не привечает.

– Почему?

– Мама велела Лизе с ним не связываться, хотя жена от него все равно уже ушла.

Мила сделала стойку.

– Красивое кольцо?

– Так себе. Толстое, тяжелое, из желтого золота. Сейчас в «Золотом дне» такие красивые колечки продают! Из белого золота, из розового… Говорят, даже из черного бывают! Вот вырасту!..

– И какой-нибудь Никита тебе купит, – насмешливо сказала Яна.

– Почему именно Никита? Может, Илья или Дима. Или Ваня, – примирительно заметила Мила.

– Это я к примеру. У Лизки парень – Никита.

– Красивое имя!

– Они вместе учатся, – сочла нужным добавить Маша.

– Мама говорит, дерево надо по себе рубить, – сообщила Яна.

– Подумаешь, дерево! – фыркнула Маша. Это папа у него дерево, а он студент, как и Лизка.

– Большое дерево? – заинтересовалась Мила.

– Заместитель мэра, – важно произнесла Маша.

Она была не чужда тщеславию.

– Значит, сестра у тебя красивая?

– Очень красивая! Она один раз чуть «Мисс города» не стала, затерли ее. Зато приз зрительских симпатий ей присудили! Она на нашу маму похожа, а я на папу, – с гордостью, но и с некоторым сожалением сказала Маша.

– Не печалься! Ты тоже симпатичная девочка, и Яна очень симпатичная.

– Что ж тут странного? Не в кого мне быть уродом, – заметила Яна.

Слава Богу, с самооценкой у нее все было в порядке.

– Хотела бы я взглянуть на твою сестру!..

– Легко! – сказала Маша и заорала пронзительно:

– Лизка!!!

С одного из балконов на втором этаже чуть погодя свесилась светловолосая девичья головка.

– Что ты орешь?!

– Мне еще можно погулять или уже домой пора?

– Ты не заболела ли?! Это с каких пор тебя стало волновать, не пора ли тебе домой?!

– Сама дура! – беззлобно ответило дитя. – Ну как? – обернулась она к Миле.

– Да разве ж на таком расстоянии увидишь? – вздохнула та с сожалением. Но я тебе верю! Жаль расставаться, но мне пора.

В голове Милы созревал некий план.

– А вы еще к нам придете? Будем убирать в беседке.

Однозначно, совместный труд объединяет!

– Может быть! Во всяком случае, мне бы этого хотелось.

* * *

Мила, сделав вид, что уходит, направилась по асфальтовой дорожке вдоль дома, а, дошагав до подъезда, в котором обитала семья Маши, воровато оглянулась. Девчонки уже опять сидели, сблизив головки, видимо, над планшетом, только теперь не в песочнице, а в облагороженной беседке. Мила нырнула в подъезд. Ею овладело непреодолимое желание побеседовать с Лизой.

Вычислить квартиру было несложно. Существовала вероятность, что дверь откроет кто-то из родителей и, несомненно, заинтересуется, зачем этой пожилой даме понадобилась их дочь. На этот случай у Милы уже имелась рожденная впопыхах версия об очередном конкурсе красоты, представительницей коего она является. Версия была, надо сказать, не ахти какая, но на обдумывание другой у нее не было времени. Медленно поднимаясь на второй этаж, Мила мысленно набрасывала конспект предстоящей беседы, если беседа вообще состоится. Девушка вполне могла от нее отказаться.

Дверь открыла сама Лиза.

– Здравствуйте, Лиза! Я была бы вам очень признательна, если бы вы ответили мне на пару вопросов. Вы меня не знаете, и я понимаю ваше недоумение, но это очень важно! – выпалила Мила заготовленную фразу. (Вот так! Теперь попробуй отказать такой благовоспитанной старой даме, если твои родители научили тебя хоть каким-то правилам поведения).

– Здрасьте! А вы кто?..

– Меня зовут Людмила Ивановна. Вы, конечно, слышали про дом Тихановича?

Мила голову бы дала на отсечение, что Лиза напряглась.

– Выиз полиции?

– Почему вы так подумали?

Где-то когда-то Мила читала, что лучший способ сбить противника с толку – задавать ему встречные вопросы, не отвечая на его.

– А какая связь между мною и домом Тихановича?

Похоже, они с Лизой читали одну книгу.

– Может быть, вы пригласите меня в дом? – все же решила продолжать избранную тактику Мила.

– А в этом есть необходимость? – не уступила Лиза.

Мила подумала, что «Мисс города» Лизе и впрямь помешали стать только происки недоброжелателей. Короны она была достойна вполне: кроме симпатичной внешности, она обладала умом и характером.

– Хорошо. Тогда я задам вам еще один вопрос: вы слышали, что наследник дома Тихановича – Сергей Бельцов – исчез год назад?

– Кто же этого не слышал! Это же Артюховск!

– Ну, положим, далеко не весь Артюховск это слышал!

Девушка пожала плечами.

– Хорошо, тогда последний вопрос: вы в курсе, что на Никиту Мирюгина в доме Тихановича было совершено нападение, он был госпитализирован, его допрашивали в полиции?

– Госпи… госпита… госпитализирован?.. – с третьей попытки побелевшими губами выговорила Лиза. – Чумаченко?..

Все же последний вопрос она оставила за собой.

– Нет, не Чумаченко, – первой сдалась, наконец, Людмила Ивановна.

В подъезде было не так, чтобы очень светло, но достаточно для того, чтобы Мила заметила, как беленькое от роду личико Лизы приобрело голубоватый оттенок, и стало цвета женских ножек без колготок после зимнего сезона

– Заходите!

Дела давно минувших дней

Зоя Васильевна была готова к тому, что на лице открывшей им дверь Натальи Павловны появится кислое выражение. Однако дверь на звонок открыла давешняя бабулька – мать учительницы. Всеядная сторонница самолечения Зою Васильевну признала сразу и, похоже, ей обрадовалась, по Людмиле Петровне скользнула остреньким любопытным взглядом.

– Здравствуйте… – начала было Зоя.

– Благодарствуйте, здравствую! Вашими молитвами, – улыбнулась бабулька. Видать, насмешница была та еще!

– Нам бы Наталью Павловну, – в некотором сомнении промолвила Зоя.

– Никак, еще ученик?

– Да нет, на этот раз по библиотечным делам.

– А где же другая твоя подруга?

– Она… там, внизу, в беседке.

– Что ж вы ее там оставили? – лукаво усмехнулась бабуся. – Стесняется, что ли? Горшки в чужом доме бить не стесняется!

– Нога у нее разболелась, – решительно вмешалась Людмила Петровна. – У нее прогрессирующий артроз.

– Да-а-а?… – бабулька перевела заинтересованный взгляд на Люсю. – Артроз – это дело серьезное. Хотя в прошлый раз она как козочка скакала и на карачках ползала.

– Это она с перепугу да от неловкости, – поспешила извинить Милу Зоя Васильевна.

А у тебя как со здоровьем?.. – обратилась бабушка к Люсе.

– Слава богу, нормально у меня со здоровьем!

– Это хорошо! – разочарованно вздохнула негостеприимная хозяйка, продолжая держать их на пороге. – Значит, денежки у тебя водятся.

– А какая тут связь?

– Ну как же? На лекарства не тратишься!

– Это да. Пока, в основном, на витамины трачусь.

Взгляд бабульки полыхнул алчным огнем.

– А какие ж витамины надо пить, чтоб не болеть? Чай, не девочка уже, не в обиду тебе будь сказано.

– Нам бы Наталью Павловну, – решилась на вторую попытку Зоя.

– Натка в школу ушла, бандитов своих пасти. Летняя отработка у них. А твои зубы как? Все анальгин пьешь?

– Съездила в стоматологию, полечила. Так мы пойдем, пожалуй, – разочарованно протянула Зоя. – Я ей записку оставлю, передадите?

– Зачем записку? Проходите, милости просим! – наконец созрела старушка.

– А она скоро придет?

– А вот мы у нее сейчас спросим!

Введя гостий в комнату и усадив их, хозяйка взяла со стола сотовый, набрала номер.

– Натка, привет, это я. Да ничего не случилось, что ты заполошная какая! Гости у нас, к тебе по делу. Нет, не репетиторство. Вот сама и поговори.

Она протянула телефон Зое.

– Ну, – улыбнулась ласково Люсе, но улыбка ее показалась Люсе хищной. – Тебя как зовут-то? Меня – Елена Федоровна. Так что там с витаминами?

Когда Зоя, в общих чертах объяснив ситуацию Наталье Павловне, протянула телефон хозяйке со словами «ваша дочь хочет поговорить с вами», она успела увидеть, что бабулька запихивает в рот несколько витаминок.

– Люся!

– Что я могу?

– Не ори! – шепотом сказала старушка Зое. – Прямо как моя дочь. Из ничего проблему создает.

– Что там у вас? – донесся из трубки голос Натальи Павловны. – Мама?.

– Да все у нас нормально! Ты чего хотела?

– Напои женщин чаем. Я буду через полчасика. Никаких лекарств, ты поняла?

– Чего не понять, не в маразме еще. Ты о чем-нибудь другом можешь думать? Прямо зациклилась на лекарствах.

– Я зациклилась?. – захлебнулась негодованием Наталья Павловна.

Зоя, со своей гипертрофированной честностью, дернулась к телефону – доложить о происходящем, но угрожающим шепотом была пригвождена к дивану:

– Сидеть!

Аккуратно положив телефон на стол, бабулька насмешливо обратилась к Зое:

– Ну, и чего тебе неймется? Сильно честная, да? Это ж не анальгин твой, а всего лишь витамины!

– Так вы же сразу несколько штук проглотили!

– А ты и пожалела! Чай, не твои!

И по-свойски обратилась к Люсе:

– Как, говоришь, они называются?

– «Компливит». Только их надо всего два раза в день принимать, и по одной штучке! Я вам четыре дала, на два дня, а вы сразу!..

– Ничего страшного! – успокоила бабуся. – Что вы напрягаетесь так! У моей дочери по жизни талант – всех перебаламутить. Но мы ей ничего не скажем, так ведь? – ласково пропела Елена Федоровна.

Ласково, но подруги почему-то учуяли вокруг себя смрад инквизиторского застенка.

– Я вам всю упаковку отдам, только вы по инструкции принимайте! Сразу много вредно, – промямлила Люся, с опаской глядя на благообразную старушку в веселеньком сарафане и с розовой резиночкой на седом пучке.

– Правда?! – лицо бабульки осветилось прямо-таки небесным сиянием. Вроде бы даже количество морщин на нем уменьшилось, как будто двойная доза витаминов немедленно начала свое волшебное действие.

Давно уже не приходилось подругам видеть столь счастливого человека, и, что было особенно приятно, творцами этого счастья были они. Не нужно отнимать у человека все, чтобы потом возвращать ему понемножку! Достаточно всего лишь лишить его бесконтрольного употребления лекарств, а потом выдавать согласно рекомендациям.

Женщины на какой-то миг забыли о прописной истине: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Но уже в следующий миг они вспомнили о расплате: вскоре должна была возвратиться Наталья Павловна.

– А ваша дочь?

– Мои проблемы! Вы никак подумали, что я у нее в рабстве? – усмехнулась бабуля.

Елена Федоровна шустро захлопотала с чаем, Люся ей помогала, Зоя сквозь стеклянную дверцу разглядывала книги в шкафу. Серьезный подбор! В этом доме жили люди, любящие хорошую книгу: русская и зарубежная классика, из современников – Довлатов, Ерофеев, Толстая… И, что пробудило в Зое Васильевне пылкую симпатию к отсутствующей хозяйке, – «Отец-лес» Анатолия Кима, которого она считала одним из лучших современных российских писателей! А еще (и вспыхнувшая симпатия тут же угасла и покрылась пеплом) – «Роза мира» Андреева из родной библиотеки! Ну, Наталья Павловна! Ну, погоди!

Процесс чаепития окончательно сблизил женщин. Елена Федоровна ударилась в воспоминания: видимо, как почти всякий старый человек, она ощущала недостаток общения и была жадна до новых людей. Рассказала о своем муже, погибшем на фронте, о том, как растила одна дочь.

– Нас было три подруги, вернее, сначала две – я и Танька Чернова. Царство ей небесное, хоть я и постарше нее. У нее тоже муж в первый год войны пропал без вести, она с сыном бедовала. Мужья наши дружили, ну и мы тоже. И дети наши.

– Сын – Николай?

– Ну да, а вы откуда знаете?

– Да мы… – замялись подруги. – Наша подруга на Заречной дом хотела купить, ну, мы с людьми потолковали, что за соседи у нее будут.

– А-а-а… Та, что горшки бьет? А чей же дом? Уж не шустовский ли?

– Его… Так и узнали, что тихановичевский дом пустует, а наследник пропал.

– И что Наталья Павловна ухаживала за Татьяной, когда ее парализовало.

– Ясно-понятно, – ухмыльнулась Елена Федоровна. – ОБС. Надо думать, много чего вы узнали!

– Какой ОБС?

– Ну – одна баба сказала. Это даже дети малые знают. Как же это?.. А, вспомнила, – аббревиатура! Витамины твои действуют! – подмигнула она Люсе.

– Ничего такого особенного мы не узнали!

– А что ж это такое – особенное-то, чего вы не узнали?

– Да мало ли!.. Ну, вот вы говорите, было вас три подруги. А третья кто же?

– Да неужто ж не просветили? В жизнь ни поверю.

– Елена Федоровна, да с какой же стати? Мы же дом ходили смотреть, а не сплетни собирать!

– Одно другому не помеха. А от сплетен бывает большая польза.

О, мудрая старость! Как она может быть прозорлива!

– А третьей стала Олька Чумаченко, когда моя Наташка сдуру замуж выскочила за первого встречного, а потом как выскочила скоропалительно, так и развелась скорехонько. А Вадим, зять, мать свою с Урала перевез – Ольгу.

– Он что ж, плохим человеком оказался? – деликатно поинтересовалась Зоя.

– Нормальный он человек, легкомысленный только. Ветер в голове свистит. Все планы строил, как, мало работая, много денег заработать. Его бы в крепкие руки – глядишь, и остепенился бы. Да только моя дочь воспитательницей быть не захотела. Ей школы хватает! А он меня мамой и сейчас зовет, и не женился больше.

– Любил Наталью Павловну?

– Любит! – с гордостью уточнила Елена Федоровна. – Жили бы вместе, глядишь, и Антон не таким шалопаем бы вырос.

– А что… шалопай?

– Ну, – слегка смутилась бабуля, – это наши семейные дела!

– А что же ваша третья подруга – Ольга?

– Вот когда Ольга переехала сюда, очень мы с ней сдружились. Прямо не сватьи, а подружки задушевные. Только Татьяна ее не приняла, как я ни старалась их сдружить, заревновала ко мне, назло стала Катьку Мокрову привечать, известную сплетницу, и настраивать ее против Ольги и Вадьки. И между нами черная кошка пробежала. Так что, строго говоря, как было две подруги, так две и осталось, только состав поменялся.

– А что это она так?

– Так Натка моя с Колькой же с детства хороводились, думали, породнимся, а он!.. – с сердцем сказала Елена Федоровна и прикусила, было, язык, сообразив, что опять сболтнула лишнее. Но неутолимая жажда общения уже несла ее дальше. – Да ладно уж, чего там! Словоблудие – грех, конечно, прости меня, Господи, но я ведь не мировые секреты раскрываю. Не я – так Катька расскажет, не она – так Любимовы или Верка Бажина, или Денисиха, да кто угодно, если на Заречной ваша подруга поселится. Живем же все – как на юру!

– А вы-то? – подначила Люся, и Зоя пнула ее, постаравшись сделать это незаметно.

– Я первоисточник! – с достоинством сказала тетя Лена. – А могу и не рассказывать ничего!

– Да что вы! Это так интересно! Как будто книгу читаешь! – слова, найденные Зоей, были как раз те, которые золотые и вовремя сказаны.

– Танька все надеялась, что сын с Галчонком своим разбегутся, и все еще наладится. А тут дочурка моя отмочила номер – месяц погуляла с Вадькой, и свадьбу сыграли. Колька-то со своим сокровищем так всю жизнь и пробедовал. Сильно, однако, обиделся, что Наташа глаза не выплакала из-за него, а судьбу свою устроила. Ну, а Натку терпением Бог обидел, долго не выдержала с другим. Вадьку и Антошку жалко, сильнее всех пострадали.

Подруги переглянулись: однако, редкое явление – мать держит сторону зятя, а не родной дочери.

– Что хорошо, сказала Елена Федоровна, – как с Вадимом разбежались – вылечилась от Кольки. Как святой водой умыли. Такой нежданный поворот!

За душевной беседой женщины не заметили, что миновали уже трижды назначенные Натальей Павловной полчасика, и только слегка посочувствовали про себя терпеливо их ожидающей в беседке Миле. Конечно, они тоже кое-что рассказали о своей жизни тете Лене, было бы просто непорядочно промолчать о себе, выпытывая ее. Информацией надо обмениваться, хотя бы в минимальных дозах, чтобы непринужденная женская беседа не превращалась в допрос, а складывалась в задушевный разговор. Это основной принцип женского развлекательно-познавательного общения.

– А хотите узнать, почему в горшке с глоксинией кольцо обреталось? – заговорщицки подмигнула Елена Федоровна. – Небось, душонки горят – о колечке узнать? За этим и пришли, придумали библиотечные дела?

– Да что вы, Елена Федоровна! – сказала смутившаяся Зоя. – Мы и правда по делу! Ваш внук…

– Ну-ну! Что там внук? – с неподдельным интересом вопросила старушка.

Слушая рассказ женщин, она искренне резвилась и временами с умилением восклицала:

– Вот су…нок!

Дослушав, вздохнула:

– Убери свое мнение с лица. Это к матери его все претензии, вот пусть и расплачивается. По грехам и муки.

– Ну нельзя же так! – возмутилась Людмила Петровна. – Парню двадцать шесть лет, он вполне может отвечать за свои поступки! Мало ли какие травмы переживались в детстве. Мало ли родителей разводится! Его же никто не учил быть непорядочным. Ваша любовь слепа!

– Да, – вздохнула Елена Федоровна, – что есть, то есть: люблю поганца. И Ольга его любила, у нее он тоже – единственный внук, от единственного сына. И Вадька в нем души не чает.

– Ну, так ведь отец же!

– Ну да, ну да…

– Уж не хотите ли вы сказать, что мать его не любит? – не вытерпела Зоя.

– Любит, конечно! Но уж очень она к нему требовательна. А толку-то! Поменьше бы кнута, побольше бы пряников.

– Наверно, из лучших побуждений…

– Наверно… – с долей непонятного сомнения промолвила бабушка. – Говорит, эффективное использование кнута значительно экономит пряники. Вот он с пятнадцати лет и живет с отцом. Девки, вот почему учителя лучше знают, как чужих детей воспитывать? А как до своих дело доходит, те же шишки набивают?

– Совсем необязательно, – попыталась опровергнуть теорию Елены Федоровны Зоя. – При чем тут профессия? Хотя… Мой покойный муж – заслуженный учитель, с нашим сыном тоже не очень ладили. А я – с дочерью, – поколебавшись, честно добавила она.

И тут прозвучал звонок в дверь…

– А чего это ты не открываешь своим ключом? – раздался из прихожей удивленный голос Елены Федоровны.

– Ах, да чтоб в сумке не копаться! Гостьи ушли уже? – влетев в комнату, договорила на бегу Наталья Павловна. – Вы еще здесь? Я думала, вы меня не дождетесь. Простите, ради бога, никак не смогла раньше!

– Ничего страшного, – успокоила Зоя Васильевна. – Мы здесь с Еленой Федоровной чай пили, разговоры разговаривали.

– Это мама любит! Представляю, сколько она вам всего наговорила.

– Ничего удивительного! С тобой разве поговоришь? Я тебе – давай пообщаемся, а ты? «Я, мама, так за день с учениками наобщалась, мне бы в тишине посидеть!» – съябедничала Елена Федоровна.

– Мама, ну давай не будем загружать людей нашими проблемами!

– Ну, давай не будем, – покладисто согласилась мама.

– Мы просто болтали, – вклинилась Людмила Петровна. – Старые люди любят поговорить.

– А мне кажется, молодые люди тоже очень даже не прочь, – насмешливо сказала Елена Федоровна, со значением глядя на «молодых» Зою и Люсю.

Как легко мы допускаем бестактности! Зоя вспомнила, как совсем недавно Люся окрысилась на стажера-полицейского, всего лишь невинно выразившего беспокойство об их здоровье. Поистине, в чужом глазу!..

Зоя поспешила исправить оплошность подруги.

– Не знаю, как молодые, уже не помню, а мы, пенсионеры, и в самом деле не прочь.

– Как же пенсионеры?.. – мигом спалила Зою Елена Федоровна. – А говоришь, по библиотечным делам пришли?

Продолжалось ли действие ударной дозы витаминов или бабулька от природы была умом остра и наблюдательна, но Зоя с Люсей с некоторым опозданием подумали, что с ней ухо надо держать востро.

– Я на пенсии всего-ничего, а помогаю коллегам, так сказать, на общественных началах.

– Чайку?.. – сменила тему Наталья Павловна.

– Спасибо-спасибо! Уже некуда! Да и нам пора.

– Так что там с книгами?

– Ты представляешь, что наш поганец вытворил? – встряла любящая бабушка.

– А я у вас в шкафу увидела «Розу мира»… – не затягивая паузы после рассказа бабушки, вклинилась Зоя Васильевна. Розовея от стыда за интеллигентную хозяйку, она отсекала ей пути к отступлению и возможности соврать, ставя тем самым всех в неловкое положение.

– Ах, вот оно что! – ни капли не смутилась укрывательница библиотечных книг. – Я так полагаю, вы библиотечную книгу узнаете по штампу и номеру? Или вы на глаз определяете уже только по внешнему виду, цвету обложки?

– А еще по шифру и листочку срока возврата, – холодея от запоздалой догадки вдруг начала мямлить Зоя Васильевна, уже не розовая, а пунцовая от стыда. Ей, обнаружившей так быстро похищенную библиотечную книгу, не пришла в голову мысль, что книга может быть собственностью Натальи Павловны. А должна была прийти!.. Радость затмила ей рассудок! Эта квартира обладала странным свойством ставить в неловкое положение приходящих в гости, во всяком случае, их с Милой это уже коснулось.

И тут звонок прозвенел во второй раз, и перед открывшей дверь хозяйкой предстала Мила.

«Лопнуло у Милки терпение – торчать в беседке!» – подумали Люся и Зоя.

– Вот, полюбуйтесь! – сказала Мила и продемонстрировала в высоко поднятой руке золотое обручальное колечко.

– Ой! – воскликнула Наташа, хватаясь за сердце. И закричала: это мое, мое!

– Нет! – твердо ответила Мила. – На этот раз – не ваше!

– Именно на этот раз – мое! – слабым голосом, но насмешливо ответила Наталья Павловна.

– Колись, Натка, чего уж там! – вклинилась Елена Федоровна. – Видно, пришла пора, от людей ничего не скроешь. Да и какая твоя вина, чтобы таиться? И тайна – не твоя, и люди уже поумирали, и девки, чай, не из милиции, не поволокут тебя за сокрытие фактов. Не поволокете ведь, девки? А то, гляди, люди бог весть что подумают! И так уже, наверно, думают!

– Ну, хорошо! – тем же слабым голосом, но решительно сказала Наташа. – Но тут уж без чаю не обойтись. Только я сначала корвалолчику приму.

Она вытащила из сумочки косметичку, из нее – пузыречек с универсальным лекарством. Мать зорким взглядом сопровождала каждое ее движение. Люся тем временем уже смоталась на кухню и принесла чашку с водой и, поменьше, – пустую. Отобрала у хозяйки пузырек – руки у той плясали – отмерила двадцать пять капель в пустую чашку, долила водички. Наталья Павловна лихо опрокинула чашку. Потом, взглянув на пребывающую в добром здравии после ударной дозы витаминов Елену Федоровну, поколебалась и накапала десять капель для нее тоже.

Пока Елена Федоровна с Люсей накрывали по новой чайный стол, Зоя, с младых ногтей усвоившая принцип «общественное – прежде всего, личное второстепенно», объяснялась с Натальей Павловной на предмет «Розы мира». Книга и в самом деле оказалась собственностью учительницы, с дарственной надписью, ей подарили коллеги на пятидесятилетие.

– Не понимаю, зачем она ему понадобилась! Антон сроду не увлекался ни мистикой, ни религией, ни серьезной литературой вообще… Разве что для отца… Муж – любитель литературных изысков.

– Почему же он не попросил у вас почитать?

Тень скользнула по лицу женщины.

– Об этом надо у него спрашивать. Возможно, раз уж пришел в библиотеку, воспользовался случаем. Почему бы не взять библиотечную книгу?

– Не так все просто… Книга ценная, находится в читальном зале. Работала у нас одно время на преддипломной практике студентка библиотечного колледжа – девица с большим ветром в голове. Никакой ответственности, все ей по барабану, кроме мальчиков. Скорее всего, ваш сын воспользовался своим мужским обаянием, уболтал ее, парень он у вас видный, а она знала, что скоро от нас уйдет, с нее взятки гладки. Я по почерку и по срокам вижу, что ее работа.

Ох, лукавила Наталья Павловна! Зоя Васильевна, уже немножко посвященная в историю болезненного семейного вопроса, понимала, что парню было легче охмурить легкомысленную девицу, чем попросить у матери книгу для отца. Юношеское самолюбие бродит извилистыми тропами.

– Знаете, что? Берите мой экземпляр взамен библиотечного. Можно ведь это как-то оформить?

– Оформить несложно, но как же?.. Ведь это подарок коллег, с дарственной надписью! Память…

– Зоя Васильевна, когда-то в ходу была фраза «сын за отца не отвечает». Но родители всю жизнь отвечают за детей. Все, что делают их дети, и чего они не делают – вина и заслуга родителей. Что я вам говорю прописные истины! У вас есть дети?

– Сын и дочь.

– У вас никогда не было повода огорчаться или стыдиться за них?

Зоя вынуждена была признать, что такие поводы были.

– А память… Память – да, жалко, хорошие слова коллеги написали. Учительница литературы стихи сочинила. Ничего, я их перепишу на открытку!

– Нет, это будет уже не то… Знаете что, Наталья Павловна? У нас в библиотеке ксерокс, я вам их отксерокопирую на открытку, и автографы сохранятся!

– Буду очень признательна!

Как и процесс чаепития, и общий труд, порывы великодушия тоже сближают, и хочется быть все великодушнее и великодушнее!

* * *

– Угощайтесь, – сказала Наталья Павловна, когда расселись опять за столом. Зоя-то с Люсей уже пошли по второму кругу, а Милу чаем никто не угощал. А потому рука ее, повинуясь безусловному рефлексу, рванулась к тарелке с нарезаным аппетитными кусками свежайшему румяному лавашу, принесенному хозяйкой, и не менее аппетитным кусочкам брынзы, которую Мила обожала.

А Наталья Павловна все мялась, не зная, с чего начать.

– Ладно, Натка, – пришла, наконец, ей на выручку мать. – Давай я начну. В конце концов, это я с Ольгой дружила, и от меня ты сама все узнала. Я – первоисточник! – напомнила она о своем амплуа.

Ольга родом с Южного Урала, родители ее всю жизнь прожили в Челябинской области, в маленьком городке. Родители – коренные уральцы – дальше Челябинска никуда не выезжали и упокоились на старом городском кладбище среди многочисленной родни. Когда бы пришел ее час, нашлось бы и ей там местечко. Да судьба распорядилась так, что пришлось ей умереть в чужих краях и лежать в соленой поволжской земельке, среди чужих людей.

Из близких родственников со стороны мужа на старом кладбище нашла свой последний приют только его бабушка – Чумаченко Евдокия Тихоновна.

Дуся Тонконогова (в девичестве – Вохминцева) была тридцатипятилетней вдовой с тремя дочерьми-малолетками на руках, когда в их рабочем городке объявился хохол Иван Чумаченко. Случились это году в тридцать третьем. Он устроился учеником токаря на напилочный завод, а учительницей его выпало быть токарю Дусе Тонконоговой. Роман их начался сразу же. Оба были видными, из первого десятка не выкинешь. Правда, она была старше на два года и имела трех детей (муж погиб под поездом по пьяной лавочке), но Иван в свои тридцать три года не имел никакой специальности, приличной зарплаты и своего жилья да еще и с легкими был у него непорядок, все кашлял. Иван сразу предупредил, что не туберкулез, избили его сильно, когда-то в банду его внедряли, оказывается, он в органах работал. (Где конкретно – не уточнял, не любил подобные разговоры и расспросов не допускал, но Дусе понятны стали и его угрюмость, и отсутствие всякой специальности в таком солидном возрасте).

Так что их брак, зарегистрированный через год, ни для одной из сторон не был мезальянсом, хотя некоторым одиноким бабенкам таковым и казался. Еще через год родился сын, Алексей, последний ребенок Дуси и первый – Ивана. Жили они, можно сказать, хорошо. Главное – Иван не пил. Дусю, человека веселого, компанейского, хлебосольного, удивляла его нелюбовь к застольям, праздничным компаниям, встречам с родственниками, даже к обычным мужским посиделкам-перекурам. Молчалив был молодой муж, все дома и дома, что-то мастерит, управляется по хозяйству или в огороде, или читает газету. И подруг Дусиных постепенно отвадил. В остальном все было хорошо, ни жену не обижал, ни детей, дочки сразу же папой его стали называть, а Алешу любил без памяти.

Когда началась война, Ивана тоже призвали, хоть и кашлял – не туберкулез же. Накануне ухода, после ночных прощальных объятий, закурил и, помолчав, сказал:

– Не знаю, вернусь ли… Хоть и не передовая, но пуля – дура, и от судьбы не уйдешь. Спасибо тебе, ты была мне хорошей женой. Тяжело тебе будет с детьми… Никогда тебе не говорил, видно, пришло время. Портфель мой помнишь?

– Какой портфель?.. А-а-а, ну да, помню. Только я его сто лет не видела, думала, ты выбросил его.

Когда Иван переехал к ней в дом, приданое у него было – всего-ничего: старенький чемоданчик с бельишком и старый же, потрепанный, облезлый рыжий портфель, который потом незаметно куда-то делся.

– Нет, не выбросил… Он здесь, под кроватью.

– Где под кроватью? Ни разу не видела!

– Раньше не видела, теперь увидишь.

– А где же он был раньше?

– Где был, там уж нет. Да и ты, как меня проводишь, убери его куда подальше, а как нужда припрет, достань. Для детей ничего не жалей, сбереги их.

– А что там такое, в портфеле?

– Увидишь! Спасибо тебе еще и за то, что не любопытничала, как остальные бабы: не совала нос, куда не следует, не приставала с расспросами, не обшаривала карманы.

Что правда, то правда: Дуся была напрочь лишена женского любопытства по части того, что ее напрямую не касалось, и порой даже досадовала на себя за отсутствие у себя этой черты. Это случалось, когда подруги обсуждали какую-то громкую историю, а она выглядела полной дурочкой, будучи абсолютно не в курсе.

Утром едва не проспали, забывшись после бессонной ночи коротким сном. Обнимая жену в последний раз у калитки, Иван стиснул ее так, что косточки хрустнули, и сказал тихо:

– Люблю тебя, всегда любил. Тебя мне Бог послал, хоть я в него и не верю. Но он, наверно, все-таки есть. Одно знай: чужой крови на мне нет. – Усмехнулся:

– До сих пор не было. А остальное… Бес попутал… Но, видно, грехи мои мне простились, раз тебя мне подарили.

И ушел. И больше не вернулся.

А Дуся, отплакав, стала жить дальше, как все: работать, тянуть детей, пустила на постой эвакуированную семью.

В портфель она заглянула в тот же день. В нем были несколько писем – от родителей Ивана и его сестры, единственном ее письме, в котором она сообщала о смерти родителей, был значок ВЧК – на фоне красного знамени профиль Дзержинского – и был небольшой тяжеленький мешочек – кисет, доверху наполненный золотыми кольцами, брошками, ожерельями. Кольца были разных размеров, обручальные и перстеньки с камушками разных цветов. Одно большое обручальное кольцо, тяжелое, толстое, видно, что мужское, было с гравировкой. Лизанька – Никита было выгравировано на внутренней поверхности. У Дуси захолонуло сердце. Все последующие дни она ходила как пришибленная и все думала, думала. Не в тайге жила – слышала об обысках, расстрельных командах… Кем был ее любимый Ваня? Откуда это богатство у него? Не зря ведь прятал его. Понятны стали и его угрюмость, и его нежелание общаться с людьми, и нелюбовь к спиртному – боялся за пьяный дурной язык.

Был один-единственный случай, когда он хорошо набрался в гостях у Дусиных дяди с тетей на серебряной свадьбе – не пойти было нельзя. Назревала, как водится, драка, – в разгар застолья начались внутрисемейные разборки, и Дуся Ивана утащила домой, поскольку с удивлением отметила желание мужа поучаствовать в акции. Иван ушел, но дома добавил и, сидя за накрытым женой на скорую руку столом в одиночестве, произносил нескончаемый монолог, а точнее, диалог. В диалоге этом один участник был пристрастным и грозным обвинителем, другой – обвиняемым, несущим жалкий оправдательный лепет. Дуся и не вслушивалась в этот пьяный бред, но, снуя туда-сюда, убрать-принести, кое-что слышала, а теперь память ей услужливо напомнила.

– Я один такой, что ли? – вопрошал обвиняемый. Не я, так другой!.. У воды быть, да не замочиться!

Она могла сколько угодно изводить себя мыслями и догадками, но поделиться ни с кем не могла: позор на всю оставшуюся жизнь и на все их племя, да и с точки зрения закона для всех это плохо кончилось бы. Муж-мародер, хотя она всеми силами души искала ему оправдание. Может, он за эти побрякушки кому-то жизнь спасал? Тоже ничего хорошего, но ведь простой деревенский парень, голь перекатная, не устоял перед искушением. И если его поймали на мародерстве, то почему не расстреляли? Нашлись заступники или поделился награбленным с влиятельным человеком? И как умудрился сохранить остальное? Она даже представить не могла те обстоятельства, в каких пришлось побывать ее Ване! Судя по наградному значку, муж ее был на хорошем счету на своей службе.

Но и не выбросишь же этот проклятый мешочек – воплощение крови и подлости. Вернется Ваня – разберемся. Только бы вернулся! И Дуся оставила в портфеле письма и значок и поставила его за футляр со швейной зингеровской машинкой: вроде бы и глаза не мозолит, но и в доме присутствует. Мешочек же засунула в старый отцовский кирзовый сапог, что валялись в сарае, и, дав себе мысленно клятву не прикасаться к нему ни при каких обстоятельствах, постаралась о нем забыть. И забыла, до поры, до времени.

Устроить мужу допрос и выяснить историю драгоценностей Дусе не пришлось. Похоронка пришла в конце первого года войны. Уральские богатые леса обеспечивали грибами-ягодами, озера – рыбой, земелька – знатной картошкой, но Дусе надо было тянуть четверых детей. Она тянула, сколько могла, но настал час, когда пришлось вспомнить о проклятом мешочке и наказе мужа сберечь детей.

Завпроизводством в столовой, у которого морда едва не трескалась, так что сразу было понятно, что именно по этому адресу стоит обращаться, согласился купить у Дуси принесенные ею колечко и брошку, якобы мамины, за продукты. Потом пришел черед еще двух колечек, якобы мужем дареных. Но вскоре завпроизводством куда-то делся, пришлось искать другого покупателя. Это было и хорошо, потому что сошли старые легенды о мамином наследстве и мужниных подарках. К концу войны и по истечении трех первых послевоенных лет мешочек почти опустел. Но, даже когда подросшие дочери одна за другой повыскакивали замуж и поразъехались, мать ни одной из них на свадьбу не подарила ничего из оставшихся украшений. Не хотела она передавать им в наследство чужое несчастье.

Сын женился рано, на соседской девочке. Жили на одной улице, учились в одном классе, поженились, едва Оля окончила педучилище, а Алеша – геологоразведочный техникум. О том, что жена беременна, Алексей узнал, будучи на службе в армии. Вадика первый раз взял на руки, когда приехал на побывку. Может, потому и чувств особых к ребенку не испытывал, что не пришлось быть с ним с первых дней его жизни. А может, уж таким его создал Бог.

Странным он был, ее Алешенька, из породы неприкаянных шатунов. Про таких еще русские классики писали. Все ему было не мило, все куда-то стремился, в думах пребывал. Не то за больную совесть отца ему расплачиваться приходилось, не то профессия геолога сделала его неприкаянным бродягой, не то слишком ранний брак и отцовство.

Оля с Дусей жили ладно, в полном согласии, растили Вадика, пока его папа колесил по свету в поисках непонятно чего. Периодически он возникал в их жизни, звал Ольгу переезжать в очередную обетованную землю, где молочные реки и кисельные берега, да жена наотрез отказывалась. Но и не разводилась. Может, был у нее кто-то на стороне, свекровь не знала, и знать не хотела: лучшей невестки она не желала, внука любила без памяти. К тому времени две ее дочери умерли, третья жила на Сахалине, и получалось, что роднее Ольги у нее и нет никого. А потому именно ей она и поведала свою тайну о мешочке в кирзовом сапоге. Кое-что там еще оставалось. Вадик рос, а на отца, романтика-бродягу, надежд особых не было. А учительская зарплата велика ли?

Вадику уже было восемнадцать, когда Ольгу вызвали повесткой в суд на предмет развода с Чумаченко Алексеем Ивановичем, от которого поступило исковое заявление, присланное из поселка Тавда Свердловской области. Развод не нанес душевной травмы, а принес чувство определенности и облегчения. Потом умерла свекровь, а родителей Оля похоронила давно. Однажды сын решил навестить армейского друга, жившего в Астраханской области, давно звавшего его на знаменитую волжскую рыбалку. Навестил, да и подзадержался там. Уехал в июне – вернулся в июле, а возвратившись, «порадовал» мать известием: женился.

– Мама! – прервала плавный рассказ дочь, – К чему эта хронология!

– А и правда, – против обыкновения охотно согласилась мать, – увлеклась малость.

На каждый гневный материнский аргумент Вадик выдвигал логический контраргумент. Два дня знакомы с невестой? Вы с отцом с пеленок были знакомы, тебя это застраховало от неудачного брака? Не сообщил? Свадьбы не было, только регистрация, с другом отметили, а с родителями посидят, когда мать переедет с ним на жительство в Артюховск (!). Тебя родители благословляли, счастливее ты от этого стала? И потом, это был удар молнии, любовь с первого взгляда, жена – умница и красавица, упускать такую – себя не уважать. Сама увидишь, когда переедем, у всех ведь все по-разному, Бог пары сводит! И вообще, мам, ты же у меня умница, всегда меня понимала, неужели на этот раз не поймешь?

Ольга роптала для порядка, все не как у людей! На самом деле Вадику уже давно пора было обзавестись семьей. Она уже переживать начала – не вырос ли сын шатуном, перекати-поле в папеньку, никак не мог себе девушку выбрать по нраву.

И возраст у Ольги был уже солидный, и на подъем она всегда была нелегка, и жизнь прожила по принципу «где родился, там и пригодился», но решилась на переезд, тем более, что сын сообщил о беременности молодой жены.

– Так Оля и оказалась в наших краях… – закончила рассказ Елена Федоровна.

– А кольцо? – хором воскликнули подруги.

– А кольцо… Вадим все никак не мог найти свое место в жизни, то за одно хватался, то за другое, – вставила реплику до сих пор почти молчавшая Наталья Павловна. Фантазер и прожектер, видно, отцовские гены давали о себе знать. Чего только не перепробовал: и ООО «Народные умельцы» организовывал, изделия из чакана плели, и козью ферму заводил, и колбасный цех открывал – ничего не клеилось.

– У всех, что ли, сразу клеилось? – рыкнула мать. – Терпения не хватало. И крепкого тыла у него не было!

Подруги опять про себя подивились: в лице тещи Вадим имел надежного адвоката.

– Мама!

– Что «мама»?

– Давай не будем при людях! – жестко сказала дочь.

– Ой-ой-ой! «При людях»! Да этих людей другие добрые люди, та же подруженька твоя заклятая Верка, если еще не просветили, так уж обязательно просветят, стоит им только захотеть!

– Ну что вы, Елена Федоровна! – сконфузились подруги. – Зачем это нам?

– А-а-а! – махнула рукой тетя Лена. – Чего вы тут передо мной выпендриваетесь? Я жизнь прожила. Или вы не бабы? Или я не женщина?

– А кольцо, – опять продолжила Елена Федоровна, – когда Ольга на Вадькины многочисленные начинания остатки дедова наследства спустила, продать не смогла. Во-первых, рука не поднималась – имена на кольце, как будто живые люди к ней взывали, а во-вторых, она уже знала историю Лизы Тиханович и Сергея Белькова, На Заречной же поселились, первым делом сводили ее теремком полюбоваться. Ее это совпадение сильно поразило, вспомнила, что свекровь говорила, будто бы муж ее где-то на Волге в ЧК служил. Дело прошлое, и не ее грехи, а вот не смогла! Только когда парнишка наш к ним переселился, спрятала кольцо от греха подальше, Антошка мог сдуру и позариться на него, не работал ведь нигде, по большей части. Я спрашивала: куда? Она смеялась: уж такое надежное! Шпионы прячут, а мужик ни за что не полезет. Теперь вспомнилось: на подоконнике у нее вечно пустой горшок стоял, с землей, а ничего не посажено. Спрошу – почему ничего не посадишь, отмахнется:

– Посажу! Пусть стоит, хлеба не просит!

Вот она его в цветочный горшок и спрятала, а Тошкина жена, видно, не заморачивалась, не высыпала землю из горшка, сунула отросток прямо так.

Наталья Павловна встала, прошла к серванту, открыла дверцу и вытащила из вазочки кольцо. Подошла и, секунду помедлив, положила его на стол.

Это было кольцо из горшка с глоксинией – массивное обручальное старинное кольцо солнечного желтого цвета – из червонного золота.

… И не столь давно минувших

Присутствующие воззрились на Милу с немым вопросом. Она положила рядом с первым кольцом принесенное ею – точную копию, но уменьшенную. Даже на беглый и непрофессиональный взгляд они были, как говорится, из одного гнезда птенцы. Зоя взяла второе кольцо, рассмотрела внимательно и протянула его Наталье Павловне.

– Да я прекрасно знаю это кольцо и что там выгравировано на внутренней стороне, – сказала та. – Дело в том, что его мне подарил накануне отъезда Сергей Бельцов. Это кольцо его бабушки.

Если бы в этот момент в комнате каким-то чудом оказались внуки Людмилы Ивановны или внучки Людмилы Петровны, они бы решили, что их бабули с подружками захотели поиграть в «море волнуется», но в силу преклонного возраста с фантазией у них явно наблюдается напряг. Трое, не сговариваясь, изобразили одну фигуру – застыли с открытыми ртами и вытаращенными глазами, что, надо полагать, должно было изображать крайнюю степень удивления. Остальные две бабули не застыли, потому что водили, или просто одна из этих двух не хотела играть.

– К-к-как?.. – зазаикалась Мила.

«Эти зареченцы точно Милку заикой сделают, подумала Люся обеспокоено. – Раньше за ней такого не водилось».

– Как какнешь, так и кучка, – не замедлила Елена Федоровна. По-видимому, это была крылатая фраза, расхожий ответ на все случаи жизни у зареченцев, даже давно сменивших местожительство.

– Мама!

– А?

– Ну что ты, ей богу! Прямо как Катя Мокрова!

– Само вырвалось! Сенсации, доча, надо дозировать. Видишь, человек заикаться начал.

– Ну что ж, еще чайку? – вздохнула Наталья Павловна.

* * *

– Мы дружили с детства втроем, – сказала Наталья Павловна.

– Вчетвером, – подкорректировала Елена Федоровна. Она ни на минуту не забывала о своей роли первоисточника и, исторической правды ради, строго придерживалась фактов.

– Вчетвером, – поправилась Наталья Павловна, – Коля Чернов, Сережа Бельцов, Вера Симонова…

– Теперь – Бажина», по мужу, – вставила Елена Федоровна.

– И я…

Дружили, росли, взрослели. Детская дружба Наташи и Николая переросла в любовь.

– В армию его провожала, обещала ждать, переписывались, – Наташа вздохнула. – Не сложилось. И у Сережи с Верой не сложилось…

– А как оно могло сложиться, если Серега тоже в тебя был влюблен? – возразила Елена Федоровна. – Вера-то была очень даже не против того, чтоб сложилось!

– Мама!

– Ну что – мама? Я вру, что ли?

– Зачем эти подробности?

– Без них непонятно будет!

– Сама тогда и рассказывай!

– Да чего тут рассказывать! Колька из армии с невестой вернулся, Натка замуж вышла, а Сергей долго не женился, пока Надежда его не захомутала.

– А Вера? – полюбопытствовала Люся.

– Вера тоже без мужа не осталась, – поспешила вставить Наташа.

– А почему вы назвали ее заклятой подругой? – осмелилась на неделикатность Зоя.

– Потому что Натка у нее и второго кавалера увела, – усмехнулась Елена Федоровна. Несмотря на не слишком удачливую личную жизнь дочери на сегодняшний день, она явно гордилась ее прошлыми успехами на амурном фронте.

– Мама!

– Да что ты заладила – мама да мама! Как в лесу без мамы потерялась! Подумаешь, тайны мадридского двора! Сейчас тут от твоих тайн мировая революция пострадает!

– Разбушевалась, – констатировала дочь.

– Короче, Вадька приехал в отпуск к армейскому дружку, Веркиному брату, и она, ясное дело, решила, что как сестра друга она в очереди на Вадьку – первым номером. Верка тогда уже сходила замуж первый раз, и была на тот момент в разводе. А тут Натку принесло в гости к подружке, ну и кончилось тем, что Чумаченко стала моя дочь, а не Вера.

– Я не стала Чумаченко!

– По факту!

– А потом? – спросила нетерпеливая Мила, которая дождаться не могла, когда же эти любовные хитросплетения выведут к истории с кольцом.

– Потом, – перехватив инициативу у матери, голосом, каким она, видимо, разговаривала в классе с учениками, продолжили Наталья Павловна, и мать стушевалась, как нерадивый ученик, – потом Сережа развелся с женой, а я уже давно была разведена. Мы общались, и ему что-то показалось… В общем, перед самым своим отъездом он пришел ко мне попрощаться и сделал предложение. А кольцо бабкино преподнес – вроде как знак обручения.

– А вы?.

– Я сказала, что поздно начинать жизнь сначала. Я уже давно не жду от жизни подарков.

– А кто их ждет! – отвергла этот аргумент Мила. – Вы прямо как мои подруги! Впору монашеский орден учреждать – «Одинокие сердца»!

Ей все более был симпатичен этот пропавший невезучий Бельцов. В сердце крепла жалость к нему и неприязнь к этой роковой Натали, вокруг которой мужики в штабеля укладывались. Подарков она не ждет! Ждешь ты до сих пор свой подарок – Колю своего, да он что-то не торопится ленточкой себя перевязать и подарить. И, видно, есть на то причины! И что ж там за подарок такой – этот Коля? Хочется уже и на него посмотреть.

– Ну, – как могла мягко, сказала Наташа, – наверное, судить об этом вправе только я? Как вы полагаете?

– Но ведь человек пропал. Неужели у вас душа спокойна? – даже Зое изменила ее деликатность.

– Душа неспокойна. Но если вы думаете, что он покончил с собой из-за любви ко мне, то вы ошибаетесь! Какая любовь! Сережа взрослый разумный человек. И в монастырь он по причине этой самой несчастной любви не уйдет! А если бы вздумал уйти, дал бы знать хоть кому-нибудь. И простились мы по-хорошему, он через год собирался оформлять пенсию и окончательно сюда перебираться. Мы чаю попили, поговорили…

– А у них с Антоном какие были отношения?

– Нормальные, – пожала плечами Наташа.

– А кольцо? – напомнила Люся.

– Кольцо я ему вернула. Тем более – на нем чужие имена, на что оно мне? Но как оно оказалось у вас? – обратилась она к Миле.

– Его мне дала Лиза Корнеева. И имен там никаких уже нет.

– Лиза? А у нее-то оно как оказалось?

– Вопрос, конечно, интересный, – усмехнулась Мила. – Но еще интереснее тот факт, что ей кольцо дарили два человека с небольшой разницей во времени, и один из них – ваш сын.

Если бы внуки двух Людмил опять заглянули на минутку, они обнаружили бы, что одна из артачившихся бабуль, наконец, вовлеклась в игру «море волнуется», но и у нее с фантазией было не так, чтобы очень: она тоже застыла с открытым ртом и вытаращенными глазами. Как будто нельзя придумать фигуру позамысловатей!

– Антон? Нооткуда?..

– Откуда у него кольцо – это я вам могу сказать.

– А куда же подевались имена, то есть, гравировка?

– Их сточили, у ювелира, профессионально, – и Мила продемонстрировала желающим гладкую внутреннюю поверхность кольца. – И я так думаю, немало золотой пыли осело в мастерской, ювелирам на радость. И в ювелирную мастерскую кольцо относил ваш сын. Но об этом, наверно, вам лучше поговорить с ним самой.

* * *

Когда Мила проникла в квартиру несостоявшейся «мисс Артюховск», Лиза сразу взяла быка за рога. Появившейся в дверях кухни, с руками в муке, стройной красавице-блондинке в кокетливом фартучке – Лиза в будущем, в расцвете зрелой красоты – сказала:

– Это ко мне, мама. По поводу конкурса красоты. Нам надо поговорить.

«Она украла мою версию, – возмутилась про себя Мила. – И ведь я ее минут пять придумывала, а она с лету соврала!»

Миле не пришло в голову, что с подобными предложениями к Лизе обращались и до нее.

– Только попробуй! – сказала мама.

– Не волнуйся, – строго сказала дочь.

– Лиза, я серьезно!

– Мама, я тоже, и более чем!.. Иди, пирожки подгорят.

«Да она тут всех строит! – подумала Мила. – Ну и мисс амазонка!»

– А что ваша мама так переживает? Бережет ваше самолюбие?

– При чем тут самолюбие, – отмахнулась девушка. – От того, что я не стала «мисс», я же не стала менее красивой?

«Однако! – подумала Мила. – Вот это самооценка»!

– Ну что вы так смотрите? – усмехнулась Лиза. – Разве вы в молодости не сознавали, что симпатичны? – («к высшей касте – красивых – не причислила», отметила Мила). – Просто во времена вашей молодости не принято было в этом признаваться публично. Нескромно. Девичья скромность и женская гордость!

– А еще в этом наборе было мужское достоинство. Но спасибо, что отметили мою симпатичность, что приятно, с одной стороны. С другой же, напомнили мне о моем возрасте – и это менее приятно.

– Вы ждете, что я вам сейчас возражу, что вы еще ого-го, хоть куда? – снова усмехнулась Лиза.

– Во-первых, не жду, а во-вторых, хоть вам и кажется это невероятным, я еще – ого-го, хоть куда!

В отличие от своей подруги Зайки, Мила тормозом, как и Люся, не была, и если на нее катили бочку, в ответ перла буром. Во имя справедливости.

– Лиза, вы всегда говорите только правду?

– Я стараюсь.

«Вот оно, новое поколение! Она умна, красива, и это делает ее уверенной в себе. Но разве во время моей молодости не было умных и красивых? Нет, мы пребывали в комплексах, нас так воспитывали, но в нас больше такта, деликатности. Разве можно было представить, что молодая девушка позволит себе разговаривать с пожилой женщиной в таком тоне, будь она трижды «мисс»! Но ведь это я пришла в ее дом, и она ждет от меня плохих известий. С какой стати ей со мной церемониться? – постаралась оправдать Людмила Ивановна юную хозяйку. – И потом: она пребывает в том возрасте, когда людей чуть старше тридцати называют старичьем, а мы для них – вообще ветошь, про нас они говорят «я до таких лет не доживу!».

– Так вот о конкурсах, чтобы вам было понятнее. И о мужском достоинстве тоже, – сказала Лиза. – После того конкурса, хоть я и не завоевала корону, но произвела впечатление на одного серьезного человека, со всеми вытекающими последствиями. И это могло для меня плохо кончиться, да за мной стал ухаживать Никита Мирюгин, и серьезный человек, по зрелом размышлении, решил все же не связываться с чиновником высокого ранга, хоть и в масштабах Артюховска. Он же не предполагал, что чиновник высокого ранга будет вовсе не в восторге от потенциальной снохи – нищебродки из народа, хоть и красавицы, и студентки. Поэтому мои родители слышать не могут ни о каких конкурсах красоты. Я вас ввела в курс дела. А теперь расскажите, кто вы? Чего вы хотите?

И тут Мила, наконец, поняла, что Лиза трясется от страха и неизвестности, а ее апломб, скорее всего, – результат психотренинга «Как обрести уверенность в себе и достичь успеха в жизни». И от комплексов она отнюдь не свободна.

– Я в эту историю попала совершенно случайно. Волей судьбы, как говорится. Слышали о женском любопытстве?

– Которое движет историю? А как же!

– Не знаю, что там с всеобщей историей, мы с подругами – птицы не того полета. Но мне хочется, чтоб у этой конкретной истории был счастливый конец. Мне кажется, вы заблуждаетесь в отношении родителей Никиты, во всяком случае, его матери. Она производит впечатление разумного человека.

– Почему же они не хотят меня видеть? Познакомиться со мной? Это она вас прислала?

– Ну, я не знаю. Причин может быть масса. Нет, не она. Более того, то, что я вам сейчас расскажу, будет нарушением данного ей слова.

– Масса причин? Например?

– Например, они могут считать, что вы слишком молоды для серьезных отношений.

– Но я не тороплюсь замуж!

– Но они же об этом не знают! Да и любовь ломает все планы и не спрашивает, когда детей рожать, а вам обоим еще учиться. Нормальная родительская реакция.

– Какие дети? Мы в какое время живем?

– Ах, ну да! – теперь усмехнулась Людмила Ивановна. – Теперь дети рождаются только планово.

– Разве нет?

– Всяко бывает, деточка. И в ваше плановое-расплановое время, как и в наше, дети часто появляются непредвиденно, и по тем же причинам: по любви и по залету. Впрочем, залет – следствие любви.

– Вы уверены или вам так кажется?

– Я так думаю, потому как мне много лет, и я уже бабушка. А во-вторых, Никита может просто бояться сказать им о вас. Может, ему там уже прочат кого-то в подруги.

– Именно, что прочат! Мила-а-а-на! – прорезавшимся вдруг басом прорычала Лиза.

– Разберетесь! Вы – девушка неглупая и с характером. Я теперь абсолютно уверена, что у вашей истории будет счастливый конец.

– Мы отвлеклись. Вы ведь хотели мне что-то рассказать. Про Никиту.

– И кое-что спросить.

Рассказ Милы много времени не занял. При этом она отдавала себе отчет, что нарушает данное Альбине Вячеславовне слово, но как иначе можно было ввести девушку в курс дела?

– Дурак, дурак! – повторяла та, стискивая руки. – Какой там клад! Ему же не пятнадцать лет! Он никогда не верил в его существование! – И, без паузы, не повышая голоса:

– Мама, да войди уже, не стой под дверью!

Мама, не замедлив, просочилась в дверь, уже с чистыми руками.

Лиза взяла со стола телефон, набрала номер.

– Привет! – и долго слушала.

– Я знаю. Приходи. Нет, прямо сейчас! – тон был категоричный.

«Если этот Никита – тюха и маменькин сынок, то он попал в надежные руки, а если у парня тоже есть характер, то эта пара многого в жизни добьется», – подумала Людмила Ивановна. – «И если папа Никиты – дуб, то парень, возможно, станет баобабом».

– Говорила тебе, не связывайся с ним! – подала голос мама.

– Мама, сколько можно объяснять – я люблю его! И это его родители – люди другого круга, а он – моего круга! И мы все равно поженимся, нравится это его родителям или нет! Вы-то от нас не откажетесь?

– Ты же знаешь, что нет. Успокойся! Покажи кольцо Людмиле Ивановне. Мне кажется, вы каким-то образом заинтересованы в этой истории? – обратилась она к Миле.

– Какое кольцо? – почти натурально удивилась Мила.

Лиза достала из шкатулки голубую изящную коробочку, а из коробочки – золотое обручальное кольцо, старинное, червонного золота, протянула Миле.

– Я совсем недавно видела такое же, только большего размера, и на внутренней стороне его были выгравированы имена: Лизанька, Никита…

– И где же вы его видели?

– Извините, я пока не могу вам этого сказать! Но как они похожи! Только то было мужским, и гравировка…

– Да здесь тоже была гравировка, вы же видите – внутренняя поверхность совсем недавно отшлифована! Господи, в какую же историю он влип? – вскричала Лиза. – Объясните мне, ради бога! Что это за кольца? Что вам еще известно?

– Честное слово, я сама еще мало что понимаю! А вы расспросите своего молодого человека. Устройте ему допрос с пристрастием!

– Не сомневайтесь!

– Но как все же оно попало к вам?

– Да мне его дарили дважды: сначала Никита, потом Антон.

– Чумаченко?

– Да, – поморщилась девушка. – Мне бы уже тогда надо было устроить Никите допрос с пристрастием. Но у нас тогда такой период был… Мы ссорились, неделями не разговаривали, я предложила ему вообще расстаться… Родители Никиты ему ультиматум поставили, а я не хотела навязываться…

* * *

Где-то в сентябре Никита, придя к Лизе в гости, сказал:

– Закрой глаза и открой, когда скажу.

Он взял девушку за руку и надел ей на палец кольцо. Сердечко у Лизы затрепыхалось. Кольцо было великовато, примерно, на размер больше.

– Эх, – досадливо вздохнул Никита, придется уменьшать.

За секунду до того, как парень дал команду открыть глаза, и едва успел снять колечко с пальца, Лиза глаза распахнула: все же она была женщиной.

– Ой, – сказала Лиза покаянно, – я, кажется, поторопилась! Какая красота! Какой необычный цвет золота!

– Настоящее червонное, – буркнул Никита.

– Старинное… – сказала Лиза, рассматривая колечко. – Я таких никогда не видела! Откуда?

– От предков, – туманно ответил друг.

– Как же от предков? А имена наши выгравированы?

– А чьи же должны быть? Я что, с чужими именами тебе кольцо дарить стану? – столь же невразумительно ответил Никита. – Нравится!

– Очень!!!

– Давай, отнесу уменьшить. У тебя какой размер пальца?

– Шестнадцатый, – Лиза любовалась кольцом, не желая с ним расставаться: старинное, наверное, фамильное, да с выгравированными их именами – это что-то значило! Неужели состоялся судьбоносный разговор с родителями, они смирились и любимый пришел делать предложение? Несмотря на заявленную Людмиле Ивановне декларацию, в плане замужества, Лиза от других девушек ничем не отличалась и готова была идти с любимым под венец хоть сегодня.

Однако любимый с предложением не торопился. Он положил кольцо в крохотный полиэтиленовый пакетик-кармашек, защипнул застежку-липучку и спрятал в карман джинсов. И больше колечка Лиза не видела до своего дня рождения в ноябре, а спросить о нем гордость не позволяла. На день рождения Никита подарил ей хорошие французские духи, он знал ее вкус, но о кольце не обмолвился ни словом, что настроения девушке не прибавило, и они опять поссорились.

Все же в этот день ей довелось увидеть заветное колечко и выслушать предложение руки и сердца. Вечером, после ухода гостей, Лиза, уставшая и с испорченным настроением, пошла открывать дверь какому-то припозднившемуся гостю. За дверью обнаружился Антон Чумаченко.

– Кому не пропасть! – злобно сказала Лиза вместо приветствия.

Иначе с ним было нельзя.

– И тебе не хворать, – не обиделся парень, сгреб Лизу в охапку, звучно поцеловал в щечку: знал, что границы дозволенного переходить нельзя, у хрупкой Лизы ручка была тяжелая.

– С днем рождения! Поскольку приглашения не удостоился, ждал, пока гости разойдутся, чтобы не ставить тебя в неловкое положение.

– И давно ты стал таким деликатным? – поразилась Лиза.

– Не ехидничай! Я говорил тебе, что дождусь, когда ты отошьешь своего мажора?

– Долго ждать придется!

– Ничего, я терпеливый, в папаню: тот всю жизнь ждет, когда матушка смилостивится.

– Дождется ли?

– Кто знает! – философски ответил Антон, взял Лизу за руку и вложил в нее красивую голубую коробочку.

– Подарок! Со значением. Я же тебе обещал, что со своей женой решу вопрос!

– Антон! Я же тебе сказала, что никогда не буду ничьей второй женой! – вскричала Лиза, пытаясь запихнуть коробочку в карман куртки Антона.

– Детский лепет! Я прошел начальную школу супружеской жизни, я буду идеальным мужем! – отвечал тот, отталкивая коробочку. И добавил:

– Если все будет нормально…

Так бабульки, когда что-нибудь планируют, заканчивают заклинанием:

– Если, Бог даст, будем живы!

– Что – нормально?

– Все…

– Ты для начала какую-нибудь работу найди! Чем жену кормить будешь?

– Да ты только скажи!..

На их возню выглянул отчим (Лиза называла его папой).

– Лиза, что здесь у вас?

– Ничего, Владимир Сергеевич, это я Лизавету с днем рождения заскочил поздравить! – проговорил Антон и рванул по лестнице вниз.

– Чего это он такой застенчивый стал? – удивился отец.

– Вот и я говорю, – согласилась девушка.

И почему-то с тех пор Антон перестал досаждать ей, не появлялся на глаза, а кольцо так и осталась у нее. То самое кольцо, что примерял ей Никита, что Лиза и обнаружила, когда, войдя в комнату, открыла коробочку, да простится ей ее естественное любопытство! И хотя внутри кольца уже не было имен, поверхность была гладко отшлифована, разве могло существовать еще точно такое же благородное в своей простоте и изяществе, старинное обручальное колечко из червонного золота? И оно все так же было велико, почти на размер больше, чем Лизин пальчик. Девушка поняла, что к ювелиру Никита не попал. Антон же не знал, что колечко Лизе велико и уменьшать не стал.

К тому же, кольцо старинное, а коробочка – современная, новенькая! А Никита доставал колечко из полиэтиленового кармашка-пакетика, коробочкой не озаботился, видимо, потому, что происходил процесс примерки, а не торжественного дарения.

Тут уж Лиза отбросила всякую деликатность и наплевала на самолюбие, и стала пытать Никиту: что там с колечком? Подогнал ли он его по Лизиному размеру? И когда же примерка? Любимый промямлил, что потерял кольцо и не хотел огорчать Лизу.

– И в каком же месте ты его потерял? – Лиза вдруг вспомнила, что вскоре после примерки колечка Никита пару недель ходил с фингалом под глазом, не снимая черных очков.

– И не в том ли конкретно месте, где имеет обыкновение гулять Антон Чумаченко, поскольку именно Антон нашел кольцо? – и Лиза продемонстрировала коробочку и содержимое коробочки.

– Гад! Сволочь! – взвился Никита, и тут уж раскололся.

– И ты приняла кольцо от него! Не ожидал!

– Во-первых, не принимала, он сунул мне коробку в руки и убежал! Во-вторых, я не знала, что там, в коробке! В-третьих, кольцо – твое, и оно вернулось к тебе, а выгравировать наши имена можно снова.

И тут почему-то Никита сник и скис, и к Лизе вернулись покинувшие ее на какое-то время самолюбие и деликатность, и она прекратила допрос. А потом позволила вдруг заспешившему парню откланяться незамедлительно. И больше допросов не устраивала, а кольцо не носила, и оно ждало своего часа в нарядной коробочке, в шкатулке с немногочисленными золотыми украшениями.

Прощебетал птичьей трелью дверной звонок, Лиза метнулась к двери, распахнула ее и, заключенная в крепкие мужские объятия, не то хрюкнула, не то всхлипнула. Мама, до сих пор внимавшая дочери почти молча, во все глаза уставилась на трогательную сцену – встречу влюбленных после долгой разлуки, Людмила Ивановна глаза застенчиво опустила.

– Она ведь все эти дни, когда он там связанный лежал, в тереме, телефон из рук не выпускала. По домашнему не звонила, ее однажды мэриха отшила, гадостей наговорила, – вполголоса проговорила мама, – и Мила поняла, что под дверью ей пришлось простоять приличное время, раз она в курсе всех дел.

– Так они только по сотовому общались. А тут – «абонент вне зоны действия сети», значит, просто отключился, не желает общаться, мамочка своего добилась! Капля ведь камень точит. Лиза и закусила удила! «Все, – сказала, – поиграли – и хватит! Надо жить дальше. Но я ему никогда не прощу, что не в глаза мне сказал, а как последний трус сбежал. Мажор!» А потом он начал звонить, а она характер демонстрировала. Ох, деточки! Сильней, чем за себя переживаешь. У нас как-то все проще было.

– Да и у нас не так все просто было, – справедливости ради не согласилась Людмила Ивановна. – Я – одна, да и у вас ведь второй брак?

– А вам это откуда известно?

– ОБС, – вздохнула Мила, не уточняя деталей. Бабы – они все бабы, вне возрастных рамок.

– Знакомьтесь, – сказала Лиза, введя дорогого гостя. – Это Никита. А это…

– А вы здесь как?.. – неприятно удивился молодой человек.

– Кажется, вы не слишком рады меня видеть? – возмутилась Мила. – Как будто это не мы вас спасли!

– В свете открывшихся обстоятельств, вы поторопились всего на полдня.

– В свете тех же обстоятельств, неизвестно, что с вами было бы через эти полдня! – парировала Мила.

– Не хами! – одернула любимого железобетонным голосом ангел Лиза, и тот моментально присмирел, в предчувствии предстоящих разборок. – Рассказывай!

– Что?

– Все!

* * *

– Помнишь, ты говорила, что свою свадьбу мечтаешь провести в каком-нибудь старинном дворце? Учитывая настроение моих родителей, о свадьбе во дворце мечтать не приходится, а сам я пока гол как сокол. Но я решил, что свадьба все равно будет в ближайшее время! А в теремок я просто влюбился, ты знаешь, и однажды у меня появилась мысль: а чем это не дворец? Я уже хотел поговорить с Сергеем Михайловичем на эту тему, да он, как на грех, пропал, я узнал об этом от стариков Любимовых. Те еще любители поговорить, только затронь! Да и затрагивать не надо, только присядь на лавочку да спроси про здоровье…

… Никита все думал над этим вопросом, когда однажды, реагируя на повизгивание Дика, не подошел к забору. Он увидел в щель, как по шустовскому двору совершенно свободно дефилируют пацаны из Центра детского творчества и ныряют в тихановичевский двор. Вечером с помощью подручных средств он оторвал широкую доску от своего забора, и это стало первым шагом на пути его противоправных действий. Теремок притягивал его, как магнит. В нем говорил и любитель старины – недаром он выбрал исторический факультет, мечтая об археологии, и эстет – этот домик пробуждал чувство прекрасного даже в том, в ком, казалось, оно уснуло вечным сном, и влюбленный рыцарь с прагматическими наклонностями. Свадьба могла произойти в замке – в русском стиле – и с минимальными затратами, без выклянчивания родительского благословления.

Он кружил вокруг терема, как приклеенный, вынашивая идею, пытаясь найти ветхую ставню или плохо закрытую дверь на втором этаже, но все было надежно закрыто. Он даже вычислил график работы дяди Коли, тот был электриком в санатории и дежурил сутки через трое, и в эти сутки по вечерам, когда пацаны из Центра отправлялись по домам, чувствовал себя полновластным хозяином терема. Однажды он лежал, закинув руки за голову, на деревянной лавке, намертво прибитой к полу, в галерее, опоясывающей дом. Взгляд его блуждал по навесу (галерея была крытой), затем переместился на стоявший около лавки стол, также прибитый, опустился ниже. Круглую столешницу из какого-то твердой породы дерева поддерживала толстая ножка в форме львиной лапы. Никита подивился в очередной раз изяществу резьбы: каждый палец на деревянной лапе, каждый коготь на пальце был выточен. Вдруг взгляд его зафиксировал какой-то небольшой предмет под одним из пальцев зверя. При ближайшем рассмотрении предмет оказался тем самым кольцом, в том самом полиэтиленовом кармашке.

– И ты не придумал ничего лучшего, как взять его себе? – возмущенно закричала Лиза.

– Надо было оставить его там? – поинтересовался Никита.

– Оно твое?!

– Надо было отнести его в полицию! – закричала Лизина мама.

– И как бы я объяснил, что я делал в чужом дворе? Тем более, что хозяин дома пропал?

– И ты хотел подарить мне ворованное? – закричала Лиза.

– Да почему ворованное-то? Я его нашел!

– В чужом доме!

– Да если бы Сергей Михайлович вернулся, я бы его отдал!

– Это каким же образом? Если ты мне его хотел подарить! Просто тебя Чума опередил!

– Сергея Михайловича уже полгода не было!

– А должен год пройти, чтобы человека стали считать отсутствующим и пять – чтобы умершим!

– Год уже прошел! Я не Пенелопа!

– При чем тут Пенелопа? И что прикажешь теперь с этим кольцом делать? Если ты сейчас с ним явишься в полицию, вряд ли даже твой папа сумеет тебя отмазать! В свете последних событий!

– Не трогай папу!

– Ну конечно! И маму тоже! Твоих любящих папу и маму!

– Как будто твои папа и мама тебя не любят!

Бурный диалог меньше всего походил на голубиное воркование влюбленных. И это был не тот случай, когда милые бранятся – только тешатся. Казалось, грядет рукоприкладство.

– Ну и что! – Лиза исчерпала свои аргументы. Последняя фраза была сродни отчаянному хлопанью дверью уходящего побежденного. Но последнее слово, согласно ею самой заведенной традиции, должно было остаться за ней.

– Ну и все!.. – суммировал Никита все вышесказанное.

Однако не на ту напал! Лиза не собиралась нарушать собственные традиции.

– Дурак!

– Найди умного!

– Горе ты мое, – тяжко вздохнула Лиза, и, наконец, настал штиль.

Людмила Ивановна и мама Лизы в этот бурный диалог, состоящий сплошь из восклицательных знаков, не вмешивались, только, оглушенные, переводили взгляды с одного на другого.

– Ребята, – наконец осмелилась Людмила Ивановна. – Если вы не возражаете, я возьму это кольцо на время. Я все-таки надеюсь разобраться в этой истории. Могу написать расписку.

– Не надо расписку. Мы не возражаем, – с облегчением сказала Лиза. Ей претила мысль, что это колечко, от которого вдруг повеяло криминальным душком, будет у нее в доме. – А вы в полицию его не понесете?

– Ну что вы, нет. Пока, во всяком случае.

– Если бы у вас получилось разобраться, – с надеждой вымолвил Никита – не муж, но еще мальчик, как выяснилось.

– А как вы разберетесь? – поинтересовалась мама Лизы.

– ОБС, – пожала плечами Мила.

Прощаясь с Людмилой Ивановной на площадке, Лиза горестно вздыхала.

– Ну, что мне с ним делать?

– Да ничего вам с ним делать не нужно. Это ведь все ради вас затевалось, прочувствуйте! Перерастет, перемелется!

– Да, а пока перерастет, еще чего-нибудь натворит!

Тон у девушки был уже совсем другой – доверительный.

– Ну – немножко повоспитывайте!..

– Как?. Ему двадцать два!

– Да, поздновато, – вздохнула Мила. – А то я могла бы порекомендовать вам один педагогический прием из арсенала моего зятя.

– Ваш зять – педагог?

– Я бы сказала, это у него от Бога.

* * *

Как-то молодая семья Емельяновых отправилась в супермаркет за покупками в полном составе, поскольку мальчиков оставлять дома одних было несколько рискованно. Вполне адекватные и легко внушаемые поодиночке, вместе они представляли собой некую сущность, новообразование, каждая половинка которого была вполне самостоятельна физиологически, а мозг был един. Вернее, мозг каждой половинки работал на одной волне с мозгом другой, в едином ритме и направлении. И этот общий мозг интегрировал такие идеи по части каверз, которые не способен был породить поодиночке мозг ни одной из половин.

Пока Юля с груженой тележкой стояла в очереди в кассу, Стас пошел взглянуть на машину. Мальчики, потихоньку дистанцировавшись от потерявшей на какой-то миг бдительности мамы, устроили игру в прятки и спрятались надежно. Мама решила, что сыновья без разрешения, поскольку она была занята с кассиром, убежали к папе, и, толкая тележку к выходу, уже готовила для мальчиков речь по этому поводу. Когда мама с тележкой вышла из магазина, первым вопросом шедшего навстречу папы был – «а где мальчики?».

Папе и маме хотелось бы мчаться назад в магазин быстрее молнии, но ноги у них буксовали. Юля побежала к лифту, поскольку мальчики любили на нем кататься, а эта возможность выпадала им нечасто. Папа, пометавшись без толку какое-то время по залу, включил свои технические мозги и попытался рассуждать логически. Логика подсказала ему, что нужно встать в центре зала и ловить чутким ухом нехарактерные для магазинного обычного шума звуки. Ухо уловило звук разборки неподалеку, и он, по-прежнему буксуя, стал передвигаться на этот звук. Два хулигана семи лет от роду стояли, понурившись, в виду перевернутой тележки с хлебобулочными изделиями, перед разьяренным дядей-администратором. Дядя фальцетом вопрошал «Где ваши родители?».

По дороге домой медленно остывающие родители ломали головы над способом наказания. С одной стороны, дети в самом деле притомились топтаться в очереди, с другой – надо было как-то так решить вопрос, чтоб впредь неповадно было. Пока стояли в пробках, родители остыли окончательно, и это, несомненно, свидетельствовало о пользе пробок в некоторых случаях. Дома папа сказал:

– Мыть руки, и несите мне каждый по чистой тетради. К тому времени мальчики научились писать печатными буквами: уже год как с ними приходила заниматься, в плане подготовки к школе, педагог – логопед-учитель начальных классов. У каждого в тетради папа написал печатными буквами заглавие вверху страницы: нельзя играть в прятки в магазине. Затем, немного пониже: нельзя в магазине убегать от мамы. И., еще пониже: нельзя шалить в магазине.

– Каждое предложение пишете по три раза.

Мальчики взвыли: все же начальные навыки письма были у них не ахти какими, и они отдавали себе отчет, какой адский труд им предстоит.

– Мы так до вечера писать будем! – рыдал Олежка.

– Вот и хорошо! Лучше запомните! – папа был непоколебим.

Пока более эмоциональный Олег размазывал сопли по щекам, более рациональный Глеб успел прочитать все три заповеди, начинающиеся словом «нельзя» и спросил:

– А от папы в магазине можно убегать?

Стас осознал, что в педагогике мелочей не бывает.

С тех пор не одна исписанная тетрадь лежала в столе у папы, где печатные крупные, корявые буквы сменились прописными, все более аккуратными. В этом году мальчики закончили первый класс.

Так рождаются семейные традиции и легенды…

– А вы знаете, в этом что-то есть! – задумчиво сказала Лиза.

* * *

Все это рассказала обществу Мила, когда настал ее черед.

И тут в третий раз позвонили в дверь. На пороге стоял гаденыш, поганец, сучонок, хам – как только не называли его за сегодняшний день! Наверно, Антону сильно икалось, и его дремавшая интуиция проснулась и повела его в дом к матери и бабушке. А может, ему просто любопытно было, приходили ли к мамочке три тетки из библиотеки, и чем все закончилось. Тетки были тут как тут. Мамочка пыталась сдерживаться при чужих людях и быть лояльной, но негодование так из нее и выплескивалось.

– Как ты мог? Я тебя просила брать мне какие-нибудь книги? Я сама в состоянии дойти до библиотеки! И где «Роза мира»?

– Отец взял в дорогу почитать.

– Библиотечную книгу?

– Ой, да ладно! Он же не насовсем. Какие мы порядочные!

– Мы – порядочные, – со сдерживаемой яростью выговорила Наталья Павловна, – и мне больно, что ты вырос непорядочным.

– Теперь самое время сказать, что ты меня плохому не учила!

– А что, разве учила?

– Давай не будем при посторонних!

– Твоими стараниями эти женщины теперь нам не посторонние!

– Ну, видишь, какая от меня польза? Ширится круг твоих друзей!

– Не юродствуй!

– Даже не думаю.

Гостьи сидели как пришибленные. Самое время им было мотать, линять, сваливать – любыми способами убираться из этой квартиры, от семейной свары. А каково было Людмиле Ивановне? Это была уже вторая семейная разборка за сегодняшний день в ее присутствии.

– Так чему же плохому я тебя учила?

– Теоретически – ничему!

– А практически?

– Ну, ты сама напросилась! Тем более, что эти тетки теперь тебе не посторонние! Так вот, в узком семейном кругу позволь тебе напомнить, что практически всю мою жизнь, от рождения, ты мне врала!

И наступила тишина. Та, от которой звенит в ушах. И в этой тишине бабушка Лена сделала четыре шага, приблизилась к Антону и залепила обожаемому внуку звонкую оплеуху.

– Извините нас, – сказала она гостьям, – нам тут поговорить надо по-семейному.

* * *

Вывалившись из квартиры, подруги шли скорым шагом, почти бежали, как будто за ними гнались. Первой за сердце схватилась Зоя Васильевна, тут же захромала Людмила Ивановна, Людмила Петровна, которая неслась впереди, одышливо запыхтела. Женщины приостановили бег, затормозили, переглянулись и залились смехом.

– Поговорили, как меду напились!

– Однако, как бабуля врезала внучку!

– А он!.. «Баб, ты чего»?. Полная неожиданность!

– В осадок выпал! Бабуля в разум привела!

– Истинно, хам! Такие только силу и понимают.

– А все же, девочки! Какие еще скелеты хранятся в шкафах этой семейки?

– А колечко Милка все же прихватила! Ну, и реакция у тебя, подруга!

– А как же! Не мое! Чай, на сохранение мне дадено!

Все ясно, но ничего не понятно

У Гарика появилась новая пассия. По прежним временам, в этом не было бы ничего необычного, пассий Гарик менял, по образному выражению, даже не как перчатки, гораздо чаще. Может быть, разве, реже, чем носки. Но с тех пор, уже давних, как Гарика перестал заботить имидж приличного человека и он окончательно махнул на себя рукой, с возрастающей скоростью приобретая имидж алкаша, женщины в его жилище появлялись все реже. Но и в этом обличье и состоянии он не изменял своим эстетическим принципам, и мужеподобные синеносые, помятые гражданки с прокуренными голосами и богатым матерным лексиконом его жилище не посещали. Хоть от этого Люся была избавлена, но в остальном – суров был ее жребий!

Гарик, которого под этим именем знала половина старого Артюховска, по паспорту был Херсонским Игорем Юрьевичем, в незапамятные времена – фельдшером станции скорой помощи. Высокий, сухощавый, статью и усами похожий на артиста Леонида Филатова, он в полной мере обладал и его обаянием. Если занедужившие гражданки вызывали скорую по терапевтическому профилю и сподобливались приезда бригады, в составе которой был Игорь Юрьевич, они чувствовали себя значительно лучше при одном его появлении в комнате. Пациентки начинали охорашиваться и все норовили встать с постели, чтобы угостить медиков чаем. Правда, хирургические случаи были вне компетенции его обаяния.

Немалая часть пациенток, помоложе и посимпатичнее, после выздоровления каким-то образом оказывалась в качестве гостий в берлоге Игоря Юрьевича, а кое-кто и задерживался на разные сроки. Дамам хотелось навести уют в загаженном жилище, и они начинали вить гнездо, обстирывать и подкармливать одинокого фельдшера. Какое-то время Гарик кайфовал, потом начинал тяготиться опекой, потом уже с трудом терпел очередную опекуншу. Человек незлобивый, он в принципе не мог обидеть женщину, а уж тем более – указать ей на дверь, поэтому предпочитал уйти сам. Он исчезал по-английски, не прощаясь. Несколько дней женщины не въезжали в ситуацию, названивали ему на работу, он смущался, лопотал про то, что подменяет коллег, производственная необходимость, ночует в ожидании вызовов здесь же, на станции, спит на кушетке.

Очередная пассия ругала эгоистичных коллег и бездушное начальство («сволочи, кто везет – на том и едут»), укладывала в сумку судки и термос и ехала спасать от неминуемого гастрита своего безалаберного и безотказного доктора. Несчастная не понимала, почему хихикают и перемигиваются коллеги Игоря Юрьевича, пока он давится домашней снедью, пряча под кушетку ноги в носках, от которых явственно несет амбре. Позаботившись о желудке любимого, женщина не подумала о чистых носках. В очередной свой визит дама, помимо кормежки, привозила и чистые носки, но все увозила назад в неприкосновенности: Игорь Юрьевич срочно брал неоплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам и уезжал хоронить родственника. И опять – перемигивание и хихиканье. Тут уже до самых недалеких начинало что-то доходить, они мчались домой и начинали, с некоторым опозданием, пытать Люсю – что за человек ее сосед.

Люся охотно делилась сведениями, тем более, что Гарик ничего против не имел, а на определенном этапе «отношений» даже и просил соседку об одолжении. Люся привыкла разрушать чужие иллюзии, не испытывая ни малейшего сочувствия к потерпевшим. Мозги надо включать вовремя. У нее самой иллюзий в отношении обаятельного соседа (он еще был таковым, когда поселился за стенкой), не возникало никогда. Хотя муж уже исчез из ее жизни, и Гарик, узнав, что соседка одинока, по привычке включил свое обаяние, но тут же его и выключил: от Люси веяло вселенским холодом, а на лбу у нее горела надпись – отвали! И сосуществовали они довольно мирно, как брат с сестрой, а куда ей было деваться! Дом был на два хозяина, а двор общий.

Через пару-тройку дней Гарик звонил Люсе: что там у него дома? Люся сообщала: дама отчалила, путь свободен. Сосед возвращался, пристыженный и смущенный, и некоторое время вел себя прилично, до следующего эпизода. Но пил все больше.

Специализировался Игорь Юрьевич на женщинах интеллигентных, ниже медсестры не опускался. Была у него нотариус, адвокатесса, учительница английского языка, музейный работник. У Гарика имелось кредо: с женщиной можно иметь дело, если она помнит наизусть хотя бы пару-тройку стихотворений из школьной программы, делает маникюр не только, когда приглашена на мероприятие, и пользуется носовым платком. Да, и еще: в его доме априори не могла появиться женщина с химзавивкой!

Давно уже Игорь Юрьевич превратился в Гарика. После очередной жалобы на приезд по вызову подшофе, его уволили. Некоторое время он еще перебивался тем, что делал уколы соседям и знакомым, но, оказывается, мастерство пропить можно! Пришло время, когда и этот источник дохода иссяк, болящий народ стал пренебрегать услугами всегда полупьяного и не весьма чистого Гарика-фельдшера. В его комнатах на полу теперь валялись не разнокалиберные бутылки, а разнокалиберные пузырьки из-под различных спиртовых настоек, и недавно появившиеся в продаже стограммовые пузыречки с неразбавленным спиртом, именуемые в народе «фанфуриками». Разбавленный ста пятьюдесятью граммами воды, «фанфурик» становился стаканом паленой водки.

Увлекшись однажды тестированием суррогатной алкогольной продукции и тестируя все без разбора, Гарик проводил над своей печенью жесткий эксперимент, но печень пока не сдавалась. Зарабатывал он теперь себе на пойло насущное физическим трудом – сидел с себе подобными «на бирже». «Биржей» был скверик возле рынка, облюбованный страждущими безработными. Бедолаги сидели в ожидании какой-нибудь немощной старушки или одинокой бабенки, которые наймут выполоть траву в огороде или выкопать выгребную яму. Когда на биржу идти не было необходимости, Гарик лежал на диване и итожил то, что прожил.

Женские голоса уже давно не звучали в Гариковой берлоге, и Люся жила в постоянном страхе, что рано или поздно их дом полыхнет, если Гарик уснет с непогашенной сигаретой.

И вот у Гарика появилась пассия, приличная женщина, между прочим. В первый же день своего появления она, нарушив установленную бывшими пассиями традицию, пришла к Люсе познакомиться и порасспросить ее об ее соседе. Люся ничего не утаила. А чего там было утаивать, стоило один раз зайти в этот хлев, чтобы все стало понятно! Но женщина и в хлев зашла, и Люсин рассказ выслушала, а не прониклась: вечером из-за стены, Люся слышала, доносился ее голос.

Ничего особенного по сравнению с ранее перебывавшими дамами, но кто ж на него сейчас позарится! И Гарик изменил своим принципам! Женщина – Лида – была швеей на местной швейной фабрике – на ладан дышащем производстве, а еще – носила химзавивку! На голове ее вились кудельки бывшего каштанового цвета.

Люся была несказанно рада появлению Лиды и горячо молилась, чтоб она не сразу сбежала. Оказывается, она из бывших пациенток Игоря Юрьевича, пришла на «биржу» нанять какого-нибудь мужичка спилить старую сливу, и увидела его. Видно, когда-то Гарик произвел на Лиду неизгладимое впечатление, сохранившееся в ее памяти навечно, да она в ту пору была мужней женой. Теперь муж умер, а Гарик был ничей – бери тепленьким!

Все это Люся рассказывала сидя вместе с Милой у Зоиной больничной постели. Рассказывала с юмором, желая напичкать Зайку положительными эмоциями. Милкины изыскания до добра не довели: чужие ли страсти-мордасти так подействовали на впечатлительную Зою, небывалая ли жара этого лета была тому виной, но ночью с ней случился сердечный приступ. Зоя сунула под язык таблетку валидола, кое-как доковыляла до двери, откинула крючок, затем позвонила Люсе и в скорую. Люся жила ближе, чем Мила, и была пошустрее. Она подбежала к калитке в тот момент, когда и скорая приехала, открыла своим ключом калитку, проводила медиков в дом, причем шла в кильватере, оберегая медицинские ноги от подлого Умки. Пожилая крупногабаритная громогласная врачиха, сняв приступ, стала настаивать на госпитализации.

– В нашем с вами возрасте, дорогуша, с сердечком нужно бережнее обращаться, – уговаривала она Зою Васильевну. – У вас предынфарктное состояние!

Зоя несмело возражала, у нее начал трястись подбородок. Люся, знавшая свою подругу как нельзя лучше, поняла, что уговорами можно только все испортить: сейчас Зайка рассиропится, и не миновать повторного приступа. Необходим был ледяной душ.

– А ну, прекрати мне тут! – заорала Люся, так что врачиха испуганно отшатнулась. – Огород у нее пересохнет! Умка у нее похудеет! А мы с Милкой на что? Через два дня гость приедет, заселим его в твою кухню, пусть отрабатывает пребывание, поливает огород! А мы будем инспектировать!

Зайка затравленно поглядывала то на разгневанную Люсю, то на кивающую, словно китайский болванчик, врачиху. Она физически не выносила крика, и уж тем более не выносила, когда кричали на нее. Но подбородок у нее перестал трястись. Врачиха велела нести носилки.

И вот Зоя Васильевна обретается в больничной палате на шестерых, а подруги пичкают ее деликатесами и юморят. Слава богу, инфаркт не подтвердился…

Ну, по домам? – спросила Люся, когда они вышли со двора больницы. – Хорошо, что вентилятор сразу догадались принести, вечером можно не ехать.

Садиться им нужно было на разные маршрутки, чтобы Миле выйти поближе к дому.

– А прогулка? Если Зайка в больнице, значит, можно сачковать?

– От кого я это слышу? – вытаращила глаза Люся. – Какая самодисциплина!

– Не ты ли вчера говорила, что хочешь абрикос купить на варенье?

– И где связь?

– Прямая связь! Видела, какое дерево у Любимовых во дворе? Усыпано абрикосами. Уж, наверно, ведро-то продадут, подешевле, чем на рынке!

– У-у-у! – взвыла Люся. – У-у-у Любимовых!!!

– Живот болит? – обеспокоилась Мила. – Ну, чего ты ваньку валяешь? Не хочешь подешевле – не надо! Дело хозяйское!

– Ну, даже если так! А собирать кто будет? Дед Федя? Или баба Зина? Или мы с тобой на дерево полезем?

– Там видно будет!

Все у нее легко, у этой Милы! Одно слово – пофигистка. И, главное, почти всегда все складывается! А если и не сложилось, Мила не горюет, рукой машет – как-нибудь образуется! Она, Люся, сто раз все отмерит, взвесит, а если не получилось, как хотелось, вся испереживается.

– Ну, так едем?

– Давай завтра. Эта твоя Заречная мне скоро уже сниться будет!

– Зачем откладывать?

* * *

Федор Игнатьевич сидел на лавочке не один, компанию ему составляла верная спутница жизни. На просьбу продать ведро абрикос невинно заметил:

– За абрикосами, значит? А я, было, подумал, рыбки идете на берег купить для кошек. А где же тара?

– Да мы прямо из больницы, подругу нашу навещали.

– Это ту, что сережку потеряла? Зою? Нашла сережку-то?

– Какую сережку? – вытаращила глаза Мила. – А-а-а, ну да! Нашла, нашла, дома, в огороде!

– Слава богу! – обрадовалась Зинаида Григорьевна. – А что ж с ней стряслось?

– Сердечный приступ, – объяснила Люся. – Хорошо, не инфаркт. И скорая быстро приехала. Да мы только узнать – продадите ли?

– Не продадим! – сказал Федор Игнатьевич. – Так дадим. И больную угостите, привет ей от нас передайте, пусть выздоравливает. – И закричал:

– Вера! Верка!

Из соседней калитки высунулась сухонькая старушка:

– Что кричишь, Федя?

– Да я невестку твою кричу, Роза. Но и ты сгодишься! Внук дома?

– Дома, в огороде траву дергает. На что он тебе?

– На дерево надо слазить, абрикос вот девушкам-красавицам нарвать.

– Сейчас скажу!

Мила победоносно взглянула на Люсю.

– «Офигеть!» – подумала та.

– Соседка наша, – сказал Федор Игнатьевич, глядя вслед старушке Розе, – сама татарка, первый муж был татарин, троих сыновей ему родила, в Распоповке живут. А мужа схоронила – второй раз за русского замуж вышла, соседа моего непутевого, Ваську Бажина, царство ему небесное. Водочку очень любил, потому рано и убрался. Цирроз. И ему сына родила, Степку. Слава богу, не в папаню пошел.

Вышла Роза, с пареньком лет шестнадцати.

– Исямесес! – поздоровалась Роза.

– Исямесес, – ответил дед. – Вот, девки, Роза меня по-татарски говорить учит, а я ее по-русски.

– Что меня учить, – сказала Роза, – я и до тебя по-русски умела, а ты так по-татарски и не научился, учи – не учи.

– Как не научился! – возмутился дед. – Дед Мороз – Колотун-бабай, Баба Яга – кошмар-апа!

– О, ялла! Мели, Емеля!

Зинаида Григорьевна повела паренька во двор – тару предоставить. Федор Игнатьевич на свободе тут же распустил перья.

– Вот, девки, Розочка! Имя как у цветка, а такая была ягодка, когда в соседнем дворе появилась! Эх, если б не Зинушка!

– Федя, охальник! – засмущалась экс-ягодка Розочка, – и в гробу шутить будешь.

– Как там сыновья в деревне поживают, Роза? Звонят часто?

– Сыновья? Суки-лар, Федя! Не позвоню – сами не догадаются.

В это время на Заречную вывернула свадебная кавалькада из пяти машин, оглушительно сигналя и пыля, промчалась мимо. На звук клаксонов из того же двора выглянула женщина, уже явно разменявшая шестой десяток, располневшая, с жиденьким узелком на затылке. Подошла, поздоровалась, с любопытством глядя на Люсю с Милой.

– Пойдете свадьбу смотреть, Федор Игнатьевич?

– Чего я там не видел? Как «горько!» кричат, я и отсюда услышу, а подробности мне Катька расскажет.

– Невеста с пузом замуж выходит! – с осуждением сказала Роза.

– Ну, мама, кого сейчас этим удивишь! Уже и в мое-то время с пузами выходили.

– Да чего далеко ходить! Подружка твоя задушевная тоже с пузом выходила.

– Какое пузо? У нее пуза и не видно было совсем.

– Пацан-то семимесячным родился. Не терпелось им с Вадькой! До свадьбы не могли подождать! – осудила Роза.

– Семимесячных сплошь и рядом рожают! Не вынашивают.

– Экология! – поддакнул Федор Игнатьевич.

– Ни о какой экологии тогда и не знали.

– Ну и не знали! Дело-то молодое, горячее, чего не понять! – заметил толерантный Федор Игнатьевич.

Из черновского двора выглянул здоровенный седой мужик, медленно направился через дорогу, к ним.

Люся с Милой напряглись и впились глазами в приближающегося дядьку.

– А вот и Коля к нам пожаловал! – сказал Федор Игнатьевич. – Полный консенсус!

* * *

После врачебного обхода в палате затеялся разговор – так, ни о чем и обо всем, все больше на медицинские темы. Заспорили о группах крови, каждый что-то читал или слышал про это. Одна женщина особенно горячилась. В маленьких женских коллективах всегда находится претендентка на лидерство. Она не говорит, а изрекает, никогда несомневается в своей правоте и умеет заткнуть рот не согласным с ее точкой зрения.

Одна из спорящих утверждала, что, если у родителей определенная группа крови, то у их ребенка обязательно будет группа такая же, как у одного из родителей. Другая не соглашалась, она совсем недавно прочитала в журнале, что у ребенка группа крови может не совпадать с родительской.

– Они там это как-то объясняют, схемы разные, но я не стала вникать, зачем мне, я, главное, смысл уловила.

Еще одна участница дискуссии вообще считала, что группа крови у человека в течение жизни меняется, и в старости может быть совсем другой, чем в младости. Ее подняли на смех.

– А зачем тогда в паспортах ставят штамп и на нем пишут группу крови для всяких экстремальных ситуаций?

Зоя Васильевна в дискуссии не участвовала, ей это было неинтересно. Она пыталась читать. Пришла медсестра с обеденной порцией лекарств, разложила их на тумбочки и вынесла вердикт.

– Женщины, группа крови ребенка может не совпадать с родительской. Есть только одно исключение: если у обоих родителей первая группа, то и у ребенка обязательно будет первая.

– Совсем необязательно, – опровергла лидерша, – у моих знакомых, у обоих родителей, первая группа, а у сына – вторая положительная.

– Значит, отцом ребенка был другой мужчина!

– Этого не может быть!

– Да вам-то откуда знать?

– Как же мне не знать, мы на одной улице живем! Правда, мать потом переехала на другую улицу, а отец с сыном так и живут у меня в соседях.

– И что? – удивилась девушка-медсестра.

Зоя отвлеклась от книги.

– И все! – выложила свой главный аргумент лидерша. Зоя вспомнила, что фамилия ее была Денисова.

– Вы что, свечку держали?

– Зачем! – обиделась Денисова. – Просто очень порядочная семья! Мать – учительница, а отец… от таких не гуляют… – она мечтательно закатила глаза.

Тут явно просматривался амурный интерес.

– Правда, разошлись все же… – вздохнула лидерша, но сожаления не было в ее вздохе, скорее, злорадство.

Зою как по голове ударили. «Не я – так Катька расскажет, не она – так Любимовы или Верка Бажина, или Денисиха…», – вспомнились ей слова Елены Федоровны. Денисиха!

В тихий час Зоя Васильевна, по обыкновению, читала, Денисова вязала, остальные спали. Зоя завела тихий разговор, что вот, подруга не хочет жить в благоустроенной квартире, а спит и видит небольшой домик, поближе к Волге. С фантазией у Зои было бедновато, и она воспользовалась старым добрым проверенным предлогом – покупкой дома Милке.

Да, Денисова (Люба) и в самом деле жила на Заречной, и тут же посодействовала, подсказав адрес дома на продажу, а именно – шустовского.

Когда на следующий день, после тихого часа, Люся с Милой и Катей возникли в палате с чувалом новой еды, Зоя замахала руками:

– Девочки, вы очумели, что ли? Куда это все? Мыслимо ли все это съесть?

– Тебе нужны силы!

– Да я обессилею, пока все съем!

– Ничего, вас здесь шестеро, справитесь!

– Так всем же несут!

– А ты бы к нам пришла с пустыми руками?

Действительно… Вышли в коридор, присели на диванчик.

– А тебе ходить-то можно? – спросила Катя.

– Если нельзя, но очень хочется, то немножко можно, – отмахнулась Зоя.

– Нет, серьезно?

– Врач сказал – не усердствуйте, но и не залеживайтесь.

– Короче, переложил на тебя всю ответственность.

– Ну, в общем, да. Рассказывайте новости.

Подруги переглянулись.

– Давай сначала твои новости.

– Какие у меня новости, – скромно сказала Зоя, заранее предвкушая, как обомлеют подруги. Но присутствие Кати ее несколько напрягало. Даже учитывая сложившиеся между ними дружеские отношения, не настолько они пока стали близки, чтобы делиться своими предположениями. – Капельницы вот назначили…

– Ну и?.

– А еще я познакомилась с женщиной, у нас в палате лежит, Люба Денисова… Она на Заречной живет… Катя, ты ее знаешь?

– Кто ж не знает Денисиху, – скривилась Катя. – Я уж заметила ее в палате, да не поздоровалась, мы в ссоре.

– А почему?

– Из молодых, да ранних, – снова скривившись, объяснила Катя. Понимай, как хочешь!

– Девочки, по-моему, Антон – сын не Вадима! – не в силах дольше держать интригу, раскололась Зоя и прикусила язык.

Подруги в ступор не впали, лишь махнули рукой:

– Рассказывай! Катя, в общем и целом, в курсе.

Зоя рассказала про группу крови, напомнила слова Антона о том, что мать лгала ему с самого рождения.

– А еще, помните, когда Елена Федоровна рассказывала про скоропалительную женитьбу Вадима? В июне уехал – в июле вернулся, уже женатый. А Наташа ее оборвала: зачем эта хронология? И бабуля охотно с ней согласилась, да, мол, ни к чему. А до этого – я первоисточник, я первоисточник! Я сегодня всю ночь, вместо того, чтобы спать, сопоставляла и анализировала, дура старая! Ругаю себя, а любопытство гложет. Вот, Мила, как ты нас заразила – никогда не любила в чужом грязном белье рыться, а теперь в азарт впала.

– Не ты одна, – вздохнула Люся.

– Можно подумать, я большая любительница в чужом белье рыться!

– Девки… – вдруг шепотом сказала Катя – я поняла: именно это и хотела мне перед смертью Татьяна рассказать!

– Чего ж не рассказала?

– Кто ж теперь узнает? Может, не совсем уверена была.

Зоя Васильевна была уязвлена реакцией подруг на ее розыскную деятельность: ни тебе восклицаний, ни ахов и вздохов, ни бурного обсуждения ее версии. И почему вдруг они решили посвятить Катю? Удивлялась она до тех пор, пока подруги не начали рассказывать ей свои новости, и подумала, что это даже хорошо, что она лежит в больнице, под присмотром врачей, а не была вчера вместе с девочками: иначе выдержало ли бы ее сердце еще и вчерашнюю порцию этих, прости господи, тайн артюховского двора?

* * *

Когда Федор Игнатьевич, честь по чести, представил дамам Николая Павловича, а ему – дам, обе стороны с дипломатическими улыбками просканировали друг друга. Улыбались, преимущественно, Люся с Милой, Николай не сильно утруждался. «Бирюк!», – подумали подруги. Тем не менее, не прекращая сиять улыбками, завели старую волынку про свой внезапно обострившийся интерес к русской древности и про приезд питерского архитектора, который увековечит Артюховск. При этом обе со значением сверлили Колю взглядами – патриот ты родного города или нет? Николай Павлович оказался патриотом и согласился провести архитектора с дамами через свой двор во двор теремка.

– А нельзя нам сейчас посмотреть? А то нам в прошлый раз не удалось…

Смущенно улыбаясь, Мила давала понять, во-первых, что, разумеется, благодаря Федору Игнатьевичу, Коля в курсе их незаконного проникновения в тихановичевский двор, а во-вторых, им очень неловко за это несанкционированное проникновение.

– Почему нет? – пожал плечами Николай Павлович. – Пойдемте!

Проводив женщин в соседний двор, он занялся своими делами, гидом быть не захотел. Поскольку подруги все же успели в прошлый раз дом осмотреть, они, переглянувшись, прямиком устремились в галерею – на поиски круглого столика, опирающегося на львиную лапу. Все было, как рассказывал Никита: широкая резная лавка, перед ней – небольшой стол. Круглую столешницу подпирала мощная львиная лапа. Присев, женщины отметили, что лапа упирается в пол, но пальцы зверя с изящно выточенными когтями не прилегают к полу вплотную. Там вполне можно было устроить тайничок для небольшой вещицы, скажем, колечка в полиэтиленовом пакетике.

– А ведь не соврал Никитка!

– И само оно сюда никак не могло закатиться, в кармашке-то!

– А кто его мог сюда спрятать, кроме Никиты, который бродил здесь как у себя дома?

– Тот, кто тоже мог бродить здесь как у себя дома.

– Николай! – сказали обе одновременно

– А вот мы сейчас у него спросим!

– Милочка, я боюсь! Это уже не шутки. Ты видела, какой он, такому прибить ничего не стоит!

– Я тоже боюсь, но нас же двое! И все видели, как мы пошли к нему. Куда он денет наши тела?

– Туда же, куда дел тело Сергея. И не все ли тебе равно будет потом? Лучше позвонить Бурлакову, у нас же есть его телефон. Пусть полиция разбирается!

– Ну хорошо, пойдем, что-то мне тоже как-то не по себе!

– А уж мне-то! Зайка вообще умерла бы со страху.

Подруги уже подошли к калитке, ведущей во двор к Черновым, как услышали голоса. Не они одни были сегодня гостьями Николая, он вел еще кого-то от уличной калитки. Люся, уже взявшаяся за ручку калитки, застыла и сделала знак Миле: замри! Голоса были им знакомы: они принадлежали Наталье Павловне Шурмановой и Антону Чумаченко.

– Незваный гость хуже татарина! – вымученно пошутила Наташа.

– В этом доме всем гостям рады. Квасу хотите? Или минералки?

– «А нам не предложил!» – с обидой подумали подруги.

– Спасибо, Коля! Мы не надолго. Вот… я хочу вас познакомить.

– Да мы знакомы!

– Ты чего, мам! Мы знакомы!

Это было произнесено в унисон.

– А теперь познакомьтесь заново. Коля, это твой сын, а это, Антон, соответственно, твой отец, – продолжала вымучивать Наташа.

После долгой паузы Николай медленно произнес:

– Значит, мать была права…

– Что ты имеешь в виду?

– Она считала, что Антон – мой ребенок. Все доставала меня, чтоб разобрался с тобой. А я говорил – глупости, разве ты могла бы скрыть это от меня!

– А как же Сергей Михайлович? – выкрикнул потрясенный Антон.

– А при чем тут Сергей Михайлович? – заинтересовался Николай с нарастающей агрессией.

– Антон решил, что его отец – Сережа.

– И давно он так решил? И с какого перепугу он это решил?

– Недавно. Ему сказал Вадим.

– Вадим?..

– Да. Когда Вадим сделал мне предложение, я сказала ему, что беременна, и он настоял на том, чтобы свадьбу ускорить, чтоб никто ни о чем не догадался.

– О чем не догадался?

– Я была беременна от тебя… Тот единственный раз, когда ты пришел ко мне искать утешения после очередной ссоры с Галей…

– Избавьте меня от этих ваших постельных подробностей!!! – взвизгнул Антон.

– А Сергей?..

– Я сказала Вадиму, что отец ребенка – Сережа.

– Почему?!

– Не знаю… Тогда мне казалось, что так будет лучше. Рано или поздно Вадим узнал бы, что у нас с тобой была… был… были отношения. Он мог думать, что я когда-нибудь решу их продолжить. Я не хотела давать лишний повод для ревности! Сказала, что с Сережей это была случайность, следствие выпитого… А еще – чтобы ты не узнал!

– А если бы узнал Сергей?

– Ну, не узнал же… Сказала бы, что это просто людские сплетни… Или что-нибудь еще придумала бы…

– И ты молчала все эти годы!

– Вот только давай без пафоса! Ты бы решил, что я таким способом захотела захомутать тебя, разбить твою семью! И как бы ты ко мне относился? И что бы у нас с тобой была за жизнь, если бы она вообще была? Ты не выносил никакого давления! Не надо тут разыгрывать негодование!

– Но мой сын рос с чужим человеком!

– Разве мало детей растет с чужими папами, вполне официально? Вадим – прекрасный отец и порядочный человек. Виновата во всем я. Да и виновата ли? Если б нам теперешний ум – да тогдашним! Впрочем, я не уверена, что и сейчас поступила бы по-другому. У тебя есть дочь, а у Вадима только Антон.

– А Антон? Что Антон-то думает про все – про это?

Мила переступила с ноги на ногу, под ногой хрустнула черт знает откуда взявшаяся ветка. В установившейся на миг в соседнем дворе тишине негромкий хруст прозвучал как оглушительный треск. Закон подлости!

– Вы?.. – несказанно удивилась Наталья Павловна появлению женщин, когда Николай распахнул калитку.

– У меня такое чувство, что эти тетки размножаются со страшной скоростью, – не преминул съерничать Антон. – Они – везде!

А Мила, осмелев от присутствия двух свидетелей, поперла на рожон.

– Николай Павлович, можно задать вам вопрос?

– Не сегодня! – рыкнул Николай Павлович. – Я же вам сказал, приводите своего архитектора! А сейчас я вас провожу!

– Нет, именно сегодня!

– Вам знакомо это колечко? – перехватила у Милы инициативу Люся, и, разжав кулачок, продемонстрировала полиэтиленовый кармашек. Когда они в ускоренном темпе покидали ставший вдруг негостеприимным дом Шурмановых, Мила колечко не забыла прихватить – ведь она за него отвечала! Коробочка же осталась на столе. По счастью, Люся в таких пакетиках на липучках хранила семена, и у нее нашелся свободный.

– К-к-как, – зазаикался Николай, и Люся поймала себя на том, что с языка у нее уже готов сорваться ответ, общеупотребительный на Заречной, да вовремя прикусила язык.

– Значит, знаком, – резюмировала она. – А нашли его там, куда вы его спрятали, только не мы нашли, а другой человек!

– Что вы тут несете? Что это за бред сивой кобылы? – возмущение Николая, однако, было неискренним, это почувствовали все.

– Да не кобылы, и не бред… Ведь это вы убили Сергея Бельцова, Николай Павлович! – проронила Мила.

– Да я вас!.. – прохрипел Чернов и замахнулся на женщин.

– Даже и не думайте! – озвучила Люся выплывшую откуда-то из глубин памяти фразу. – Вся улица видела, как мы к вам заходили!

Коля взревел диким зверем.

– Коля! – тонко заверещала Наташа и повисла у него на руке, а Антон обхватил Николая за плечи.

– А ну пошли отсюда, проныры! – ревел Коля, вырвавшись из некрепких объятий Антона и наступая на бедных подруг. – Я! Убил! Серегу! Ты слышишь, Натаха? Я! Убил! Серегу!

– Это не он! Это я убил! Я убил дядю Сережу!

Это истерически кричал Антон.

Перепуганные дамы уже мало что соображали, когда выкатились за калитку, а, выкатившись, едва не врезались в замершую в стойке с горящим взором и разинутым ртом Катю.

Интуиция непреодолимо позвала Катерину Ивановну в неурочный час сбегать в родной ЦДТ, хотя вроде бы и незачем было, и повела именно по той стороне улицы, где проживал Колька Чернов. И в который раз интуиция ее не подвела! Услышав за калиткой звуки скандала, Ивановна затормозила, а поскольку на любимовской лавочке уже никто не сидел и других любопытных глаз поблизости не наблюдалось, приникла к калитке.

– Не, – сказала Катя, – Колька мухи не убьет! Подраться – это да, за ним не заржавеет! А что, вообще, случилось-то?

* * *

– И вот, девочки, что теперь делать, ума не приложу? – маялась Мила. – Зайка, ты как считаешь?

– Звонить надо Бурлакову, – сказала законопослушная Катя, хотя спрашивали не ее. – Убийца гуляет на свободе! Антошка! Надо же! Я же говорила – гаденыш! Но не настолько же! Кто бы мог подумать!

– Почему – Бурлакову? Розыском людей кто-то другой у них занимается, – засомневалась Зоя.

– Но мы знакомы только с Бурлаковым! А потом, тут уже уголовщина, а не розыск пропавшего.

– Да, Антон четко и ясно сказал, что это он убил!

– Но, может, пусть его родители ломают над этим головы? Ведь, если он с повинной придет, наказание ему легче будет?

– А может, они захотят все утаить, а нас поубивают, как свидетелей? – вдруг с опозданием озаботилась Мила.

– Что ты мелешь! – рассердилась Люся. – Наташа похожа на убийцу?

– Николай очень похож. А сынок совсем не похож, а вот на тебе!..

Зазвонила «Нокия» Милы.

– Да, сказала Мила и, сделав большие глаза, нажала на кнопку громкой связи.

– Людмила Ивановна, это Шурманова… Я связалась с вашей родственницей…

– Родственницей?.

– Фаиной Андреевной, она дала мне ваш телефон… Вы уже позвонили в полицию?

– Мы как раз обсуждаем этот вопрос!

– Умоляю вас подождать до завтра! Мы вам все объясним! Не волнуйтесь, никто никуда не сбежит! – и горько пошутила:

– Слишком многим пришлось бы бежать.

– А почему до завтра?

– Сегодня вечером прилетает мой муж из Челябинска, мы звонили ему. Он сказал, что ему тоже крайне необходимо здесь присутствовать. Ему есть что сказать, очень важное! Приходите с подругами прямо с утра, скажем, к десяти к Николаю Павловичу.

– Ну, уж нет! – Мила сообразила, что Зайка в больнице, а ей завтра встречать Игоря Николаевича. Не посылать же Люсю одну прямо в лапы убийц! – Завтра мы не можем!

– Прошу вас! Время дорого!

– Хорошо, – поколебавшись, решила Мила. – Мы что-нибудь придумаем. Но без представителя закона мы не придем! Мы боимся!

– Да нечего бояться… – тяжко вздохнула Наташа. – Все, что могло случиться плохого, уже случилось… Но ведь у вас же есть кто-то знакомый в полиции?

– Да какой там знакомый!.. А вы откуда знаете?.

– Мне сказала Екатерина Ивановна… – (подруги с укором воззрились на Катю, мол, на два фронта работаешь!). – И Любимовы… Я вас очень прошу, убедите его присутствовать как-нибудь так… без громкого задержания… Антон никуда не денется… Пусть это будет явка с повинной, но при свидетелях, пусть все произойдет при нас… Может, это как-то смягчит наказание! Я умоляю вас! – в трубке раздались рыдания.

За последнее время уже вторая мать умоляла подруг о милосердии, но как разнились ситуации, в которые попали их чада! И как тут откажешь, хотя бы это и грозило уголовным наказанием за сокрытие фактов!

– Но ведь речь идет об убийстве! Не лучше ли вам самим?..

– Сергей жив!

Хеппи-энд по-артюховски

Питерский поезд, которым приезжал Игорь Николаевич, прибывал в Астрахань в 7-30, да от астраханского железнодорожного вокзала до Артюховска на маршрутке – еще два часа. Раньше десяти утра столичный гость не появится, да и не потащишь же его прямо с поезда на криминальную разборку – он-то тут вообще ни при чем! Зайка в больнице, а Мила в этой истории играла первую скрипку. И выходило, что Милке нужно быть как раз в это время у Чернова, да еще и обеспечить каким-то образом явку Бурлакова, частным, так сказать, образом.

– Можно подумать, мы с ним за одной партой десять лет просидели, – злилась Мила. – Вот уж мне головная боль!

– А это плата за милосердие, – пожала плечами Люся.

– Вот паскудство! – выругалась Мила, ни к кому конкретно не адресуясь. Может, к судьбе. Или просто констатировала факт.

Люсе выпало встречать питерского гостя, обихаживать и развлекать, пока Милка не вернется, и она тоже злилась.

– А мне нужна вот эта головная боль?

– Ты приветствовала его приезд, – смиренно заметила Зоя.

Людмила Ивановна злилась еще и потому, что оставалась без тыла – своих подруг. Как хорошо, что судьба в нужный момент послала им Катю, все же хоть какая-то поддержка. Но без Бурлакова она туда не пойдет, однозначно! Костьми ляжет!

…Что уж там молола Людмила Ивановна, она и сама плохо помнила, но туману напустила и заинтриговала следователя чрезвычайно. Бурлаков пришел не один, но сопровождали его не бравые ребята в камуфляже, а участковый Салимгареев и его стажер, который, как оказалось, был вовсе даже начальником отделения по розыску пропавших, старшим лейтенантом Романцовым. Мила почувствовала себя в полной безопасности. Она поглядывала исподтишка на присутствующих, рассаженных хозяином в самой просторной комнате – зале, ощущала царящую в комнате нервозность, и, хоть и сама нервничала, успела подумать: «Как у Агаты Кристи – собрались все свидетели преступления, и сейчас хитроумный сыщик железной логикой изобличит преступника. Вот только преступник будет изобличать себя сам, а сыщикам останется только под белы руки препроводить его в кутузку!

На лицах всех участников драмы видны были следы бессонной ночи.

– Ну что ж, – начал Бурлаков. – У нас не слишком много времени!

Вскочили, как по команде, Антон и Вадим Чумаченко.

«Интересный какой, – не могла не отметить Мила. – Чернов ему и в подметки не годится! И что нам, дурам-бабам, надо?».

– Сядь, Антон! – властно сказал отец. – Говорить буду я.

– Нет, папа! Все с меня началось. Я и начну.

* * *

Антон обожал отца. Он страдал от того, что родители живут врозь, хотя мать никогда не запрещала ему общаться с отцом. Больше времени он проводил в доме отца и бабушки Оли, чем в доме вечно пропадавшей в школе матери и бабушки Лены, которая, кстати, тоже частенько навещала сватью-подругу и любимого зятя в бывшем своем доме. Как-то вдруг оказалось, что почти все его вещички постепенно перекочевали из квартиры на Степана Разина в дом на Заречной. А потом Антон перетащил и оставшиеся, и стал навещать уже мать и бабушку Лену.

Эта ли непростая семейная ситуация, отцовские ли гены, как теперь выяснилось, Николая Чернова, а не Вадима Чумаченко, определили характер Антона – взрывной, нетерпимый. Был Антон острым на язык, за словом в карман не лез, частенько доставал учителей и не одна драка вспыхивала по его зачину. Может, и с женой не ужились поэтому? Когда женился, привел жену в отцовский дом: четыре просторных комнаты, неутомимая бабушка Оля начала прихварывать, отец в вечных разъездах – налаживал очередной бизнес, а может, и личную жизнь, кто бы его осудил?. И так полжизни пояс верности проносил!

Семейная жизнь не складывалась, у жены тоже оказался взрывной, нетерпимый характер, да и ленива была по части домоводства. Не осуществилась надежда бабушки Оли на то, что в дом пришла ей помощница. А может, главной причиной было то, что незримо стояла между молодыми супругами малолетка Лизка, которая к тому времени уже не была малолеткой, и о которой жена, конечно, знала – за женой не в тридевятое царство ездил, свою, местную взял.

Словом, похоронив бабушку и разведясь с женой, Антон чаще запохаживал по старому адресу – в материнский дом, хотя, как выяснилось, у Лизы уже имелся в наличии сердечный друг – Никита Мирюгин. Первый, упреждающий, разговор с ним на предмет – «отвянь от Лизки», как говорится, не был конструктивным и ничего не дал. Никитка был нагл и беседу вел с ухмылкой на симпатичной морде. Антон не терял надежды переломить ситуацию в свою пользу – помнил времена, когда пацанка-Лизка поедала его глазищами – и продолжал осаду, хотя несостоявшаяся мисс отшивала его как могла.

Однажды, выйдя под вечер из Лизиного подъезда в весьма и весьма раздраженном состоянии (девушка категорически отказалась встречать вместе майские праздники на природе), Антон узрел входящего в его собственный подъезд Сергея Михайловича Бельцова.

– Ах ты ж, пес смердящий! – злобно выругался парень. – Шестой десяток того и гляди закроешь, а туда же – амуры! Правду, видно, мне говорили, что и мамаша к нему иногда ныряет. Детская дружба у них, видите ли! Я тебе покажу дружбу!

До сих пор в душе вполне взрослого парня теплилась детская мечта, что родители на старости лет образумятся и станут доживать вместе, и у его с Лизкой детей будут нормальные, живущие одной семьей бабушка с дедушкой.

Антон присел на корточки за кустами желтой акации, так чтобы видна была дверь подъезда, поскольку из беседки доносился дружный ржач – резвились тинейджеры, а его конкретно одолела мизантропия. Ждать пришлось долго, что не охлаждало буйную голову, напротив, Антон бесился все больше. Наконец, когда уже начинало темнеть, вышел дядя Сережа и не торопясь пошагал по улице. Он прошел мимо остановки, не стал ждать маршрутку.

– Моцион совершает, – продолжал злобствовать про себя Антон. – Здоровый образ жизни! Два века жить собирается!

Он шел за Сергеем не прячась – тому и в голову не могло прийти, что за ним следят. Антон ускорил шаг, когда Сергей начал отпирать калитку, и подбежал, когда тот, войдя во двор, стал запирать ее.

– Дядя Сережа! – позвал негромко.

Ключ провернулся в обратную сторону, калитка распахнулась.

– Тошка? – удивился Сергей Михайлович. – Ты чего? Случилось что?

– Поговорить надо!

– Заходи!

В доме было чистенько, не как у него. Прошли в кухню.

– Чай будешь?

– А покрепче? – ухмыльнулся Антон.

Сергей Михайлович издевки не уловил, пожал плечами, вытащил из холодильника початую бутылку водки, колбасу, хлеб, редиску. Пока накрывал на стол, гость оглядывался, заметил на маленьком столике позади себя разложенную рыболовецкую снасть: мотки лески, крючки в баночке, тюбик с мазью-прикормкой, свинцовые грузила и большущую ржавую шайбу.

– На рыбалку собираетесь?

– Да, хочу сбегать пораньше, напоследок. Завтра уезжаю.

– А шайба?.. – показал пальцем себе за спину.

– Столько зацепов в этом году, как никогда! Снасти пооборвал больше, чем рыбы поймал. С каждым годом все хуже, загажена Волга. А грузил не укупишься, прямо как золотые! Вот, ребята на берегу шайбу дали, закину напоследок, может, повезет.

– А улов-то куда? Уезжаете ведь!

– Да хоть тебе! Матери отнесешь…

– Дядя Сережа, – набычился Антон, – вы мою мать оставьте в покое! Нечего вокруг нее круги нарезать!

– Почему?

– Может, у них с отцом еще все сложится!

Сергей взглянул внимательно.

– Ну, давай по одной, за встречу! Раз уж пришел.

Выпили.

Как раз сегодня он решился на серьезный разговор с Наташей, прояснить, так сказать, ситуацию. Преподнес обручальное кольцо – старинное, бабкино. Ждало оно своего часа в полиэтиленовом пакетике-кармашке. О красивой коробочке заранее не побеспокоился, все же темный он был мужик в плане церемоний и условностей, мелочей и тонкостей, которые так милы женщинам. В последний момент сообразил, да поздновато. Может, и помогла бы красивая коробочка, но, наверно, вряд ли…

– То, что у твоих матери с отцом не сложилось, – не я тому виной. Мать сколько лет одна? Теперь и я один… А мы с ней с детства…

– Знаю-знаю! Детская дружба! Дядя Коля вон тоже теперь один! А у него – юношеская любовь! Может, он тоже?..

– Сергей крякнул.

– Давай еще по одной.

Выпили.

– Ты уже мальчик большой, сам в мужьях побывал. Чего ж не пожилось?

– А это не ваше дело! – взвился Антон. – Какое право вы имеете лезть в мою жизнь?

– А в мою жизнь, значит, ты имеешь право лезть? В гости вот пришел… Не помню, чтобы я тебя приглашал.

– Мне ваша жизнь приболела! Меня волнует жизнь моих родителей! Мой отец тоже много лет один! Все ждет! Налейте!

Налили. Выпили.

Сергей тоже был в раздражении, но сдерживался. Наташа отказала окончательно и бесповоротно, хотя была предельно деликатна. И колечко взять не захотела, просто так, на память. Так и лежит в кармане ветровки. Но не будет же он посвящать в свои сердечные неприятности этого зарвавшегося молокососа.

– Ты смотри, что получается, – не успокаивался Антон. – Три одиночества вокруг одной моей мамани! Вот это успех! Говорят, старый конь борозды не испортит, а тут такая ситуация, что старая кобыла…

Договорить он не успел, потому как улетел со стула на пол от мощной оплеухи. Еще тяжела была ручка у дяди Сережи! Шахтер!

В следующий момент, Антон не помнил как, в руке у него оказалась тяжелая ржавая шайба.

– Убью! – просипел он.

В последний миг увидел в глазах Сергея растерянность ли, удивление – и опустил шайбу на голову хозяина.

* * *

Встал Вадим Чумаченко.

– Все, сядь! Дальше я.

…Звонок сына раздался примерно в десять. Антон истерически кричал в трубку, и крик его был еще страшнее оттого, что кричал он тихим, полузадушенным голосом.

– Папа! Я убил дядю Сережу!

– Ты что мелешь! Ты пьян? Какого дядю Сережу? Ты где?

– Я не пьян! Немножко! Бельцова! Он в крови и не дышит! Я у него дома!

– Сиди тихо… Я сейчас приеду.

Вадим заметался по комнате. Схватил плед с дивана – надо же будет укутать труп! Схватил аптечку – а вдруг он жив!!! Вспомнил – аптечка есть в машине, вытряхнул из коробочки пластинку снотворного – Антону надо будет сразу выпоить пару-тройку таблеток, нет, лучше дать ему пару таблеток глицина, снотворное подействует не сразу. Когда он потом прокручивал события той страшной ночи, то удивлялся, что ни разу не мелькнула у него в голове мысль о полиции, только о том, как защитить своего непутевого великовозрастного ребенка. Он не думал о степени его вины, это потом, сначала – спасти, защитить!

Машину оставил за углом, нечего рисоваться, хоть и ночь.

Картина, представшая перед ним, на первый взгляд не казалась страшной, разыгравшееся воображение рисовало Вадиму картины гораздо более страшные. На столе – недопитая бутылка водки, нехитрая снедь, чуть поодаль стола на полу – мужик в неловкой позе: перебрал, встал из-за стола да и брякнулся, ноги не удержали. Крови особой не было, как кричал сын, он только потом увидел окровавленную голову Сергея и ржавую шайбу в крови рядом.

Пульс прощупывался, и у Вадима гора с плеч свалилась.

– Папа, он жив? Надо его… он меня посадит! Мне нельзя в тюрьму, вся жизнь под откос пойдет! – Антона сотрясала дрожь.

– Ты соображаешь, что плетешь?! Она уже пошла! И наша с матерью тоже! Ты зачем сюда приперся?

– Он к матери клинья подбивал, жених хренов! Я разобраться хотел.

– Тебе – то что? Разобрался!

– Я из-за тебя!

– А я тебя просил? – бушующую в душе Вадима злость погасила волна жалости и нежности.

– Он на рыбалку утром собирался, пошел и не вернулся, мало ли драк на берегу случается! Кинули в воду, и все!..

– Заткнись! Идиот!

Перетащили Сергея на расстеленный плед, он слабо застонал. Заставил выпить Антона три таблетки успокоительного. Пока замывал кровь, прибирал – послал сына проверить, заперта ли калитка между дворами, если нет – запереть, что у них там, крючок или задвижка…

– Да тише там, дома Черновы, наверно!

У Черновых было темно, а собаки у них не было уже давно. Наверное, Николай ушел на суточное дежурство. Возвратившийся Антон опять завел волынку насчет того, чтобы Сергея бросить в Волгу.

– Я не привык людей убивать! Не приходилось, слава богу!

– Зачем я тебя позвал! Лучше бы сам!

– Но позвал же! И как ты собираешься жить с этим дальше?

– Долго и счастливо! – не удержался, съерничал Антон.

– Ах, ты ж, паскудник! – печально сказал Вадим. – Помимо прочего – Сергей Михайлович Бельцов – твой отец.

* * *

Тело они перетащили в машину, уложили на заднее сиденье. Сергей опять застонал. Пока Антон подгонял «Ладу», Вадим растворил оставшееся снотворное в литровом термосе. Оглядев напоследок комнату, погасили свет, закрыли на ключ входную дверь, калитку.

– Ключи и телефон выбрось в Волгу. Иди домой и ложись спать. Да, – вспомнил, – вернись во двор и отопри калитку к Черновым! Забудь все, тебе все приснилось. Ты понял?

– А ты?..

Снотворное начинало действовать, Антон еле ворочал языком.

– Я сказал, забудь все!

Машина скрылась в темноте.

… Вадим гнал «Ладу» по волгоградской трассе всю ночь. Едва отъехав от Артюховска, съехал с трассы в первую же выплывшую из темноты лесополосу, включил свет в салоне и обработал рану на голове Бельцова перекисью из аптечки, забинтовал, как мог. Когда Сергей начинал слабо стонать, останавливался, вливал ему в рот несколько глотков пойла из термоса. Подложил под голову подушку, укрыл пледом – спит пассажир. Судьба была к нему милостива – ни на одном посту его не остановили. На рассвете въехал в небольшой городок Камышовск, ему приходилось там бывать по своим предпринимательским делам. Доехал до первой автобусной остановки, вышел из машины, зорко огляделся – начинало светать, городок еще спал. Вытащил беспомощное неподъемное тело, уложил на лавку под навесом, покрутил головой в поисках таблички с названием улицы – еле разобрал. Затем немного поколесил в поисках таксофона. Слава богу, он работал. Позвонил в скорую.

– На улице Коломенской, где дом 73, на автобусной остановке, лежит человек без сознания, с перебинтованной головой. Я проезжал мимо. Нет, ждать вас не могу, у меня нет времени. Мои данные вам ни к чему, я живу в другом городе, здесь транзитом. Всего доброго.

Отъехал за угол, дождался приезда кареты скорой помощи и проследовал за ней на приличном расстоянии – во вторую городскую больницу транспортировали Сергея. Затем день кантовался, ездил по городу, поздно вечером на какой-то улочке-тупичке под названием Узенькая решил передохнуть: привлекло безлюдье. Домишки здесь тянулись только по одной стороне улицы, на другой стороне дружно взошел камыш. Прилег головой на руль – и провалился в сон, как в пропасть: изнемог от пережитого.

Утром явился в приемный покой больницы, сказал, что пропал родственник – Молчанов Алексей Петрович. В скорой ему, якобы, сообщили, что похожий по описанию мужчина был вчера доставлен бригадой скорой помощи к ним, во вторую городскую. Помятый вид Вадима вполне соответствовал легенде: человек ночь не спал, обзванивал морги и больницы.

– Да, действительно, вчера поступил к нам по скорой неизвестный мужчина с черепно-мозговой травмой. Сегодня пришел в себя, состояние средней тяжести, но он ничего не помнит. Вы подождите, я сейчас позвоню в нейрохирургию, к вам выйдет доктор. Возможно, это ваш родственник!

– Спасибо! Я пока выйду покурю.

Вадим вышел, сел в машину и погнал – скорее, скорее прочь отсюда! Главное – жив!

– Вот и все, – сказал он.

– Знаете, – сказала Людмила Ивановна в тишине, пронизывая ненавидящим взглядом Вадима, – есть такие сердобольные люди, которым доброе сердце не позволяет топить новорожденных котят. Они их потом выбрасывают на улицу умирать самим. Но рук не замарали.

– У вас есть дети? – вскинулся Вадим.

– Есть. Дело не в этом. Вы заигрались в хорошего отца. У вас сформировался комплекс – вы всю жизнь доказывали себе и другим, что вы хороший отец. Настоящий отец! И, спасая, как вы считали, сына, докатились до преступления.

Три мента взглянули на Людмилу Ивановну с уважением.

– Ну, что ж! – сказал следователь Бурлаков. – Пожалуй, картина ясна.

– Нет, – встал Николай Чернов. – Не совсем. У меня есть чем дополнить.

* * *

В ту ночь Николай не был на дежурстве. После громкого скандала с женой, в процессе которого он снова не сдержался и засветил ей в глаз (хорошо, хоть мать лежала в больнице), Коля думал горькую думу. Что делать, что делать?! Сама не уходит – ни к дочери, ни к Костику своему, видно, не слишком зовет, только на расслабон. Разводиться – значит, продавать родительское гнездо и делиться как-то. Это матери на старости-то лет подарочек! И так ей всю жизнь отравили своими скандалами да разборками. А ведь любил ее когда-то, и женился-то по любви. Познакомился в увольнении на втором году службы и враз забыл свою Натаху, как морок навела, стерва сибирская. Конечно, характер у него не сахар, но и такой вздорной, стервозной бабенки, как Галка, еще поискать. Он был в курсе, что на Заречной жену его за глаза звали полудурком – вроде и не круглая дура, но и умной не назовешь.

Взял спиннинг, пошел на Волгу – не рыбачить, душу лечить. Там рыбаки его и «полечили» – пивком да водочкой. Пришел домой засветло и завалился в кровать. Проснулся – ночь. Вышел на крылечко покурить, вроде у соседа движуха какая-то во дворе. Ткнулся в калитку к Сереге – надо же, заперто! Это с каких же пор он стал запирать калитку между их дворами, как, впрочем, и Черновы! Может, бабенку какую надыбал да привел «попрощаться» перед отъездом? Зашел в дом, но спать уже не хотелось. Попил водички и опять вышел на крыльцо воздухом подышать.

У соседского двора заурчал мотор легковушки. Коля загасил сигарету, пошел к уличной калитке, когда открыл – увидел в свете фонарей исчезавшую за углом красную «Ладу-приору».

– «Вроде чумаченковская, – подумал, – с чего бы Вадьке к Сереге приезжать? Да он, вроде бы, в отъезде… Может, Тошка? А ему что за надобность? Никогда они дружбы не водили… Ладно, пойду пошарю по «ящику», может, детектив покажут».

Выспавшись днем, ночь проканителился, встал поздно. Сунулся к Сереге – дом заперт, тишина. И только спустя какое-то время вспомнил, что ночью калитка была заперта. Не стал Сергей друга беспокоить, уехал.

Когда и через неделю Серега не подал о себе вестей, Николай затревожился. Телефон Бельцова молчал. Как-то Коля, который все кружил вокруг дома, в задумчивости прошел по кирпичной дорожке до калитки не к их общему забору, а к уличной. Между двумя выщербленными кирпичами он заметил маленький кусочек полиэтилена, который оказался пакетиком, а в пакетике – обручальное кольцо. Его когда-то подарила Сергею бабка Лиза, с себя сняла. Находка стала толчком, породила множество мыслей. Он пытался увязывать концы с концами, но не находил этих концов.

Куда подевался Серега? Почему в ту последнюю ночь его пребывания в Артюховске здесь была машина Чумаченко? Не привиделась же она ему? А может, и не Чумаченко, мало их, красных? А может, она и не красная была! И он теперь точно помнил, что, когда он ночью сунулся к Бельцову, калитка была заперта, а на другой день он, как обычно, спокойно ее открыл. Вспомнил, как ему почудился какой-то шум во дворе… Почему кольцо, которое, как он знал, Серега хранил в шкатулке с нитками, валялось во дворе, у калитки, хоть и в пакетике? Выводы, которые напрашивались, были уж слишком невероятными. Вадька убил Серегу? Но зачем? Тем более – Антон? Или Сергей что-то скрывал от него? И как можно было убить Серегу, здорового, крепкого мужика, без шума? Или они его как-то выманили и увезли куда-то? Но зачем, зачем? Столько лет жили на одной улице, не дружили, но и не враждовали… Мало ли что у кого было в юности, никто же никого не убивает! Бред какой-то!

Он собрался было к Наталье, но раздумал: что он ей скажет? Видел их машину? Но их ли? Он прожил свою жизнь с непреходящим чувством вины перед ней, а теперь еще и эту вину на себя взвалить? Как бы то ни было, что случилось с Серегой, то случилось, уже ничего не поправишь. Лучше он будет жить теперь и с чувством вины перед пропавшим другом, чем, не дай бог, возведет напраслину на близких людей Наташи. И тем опять осложнит ей жизнь. На том и порешил, и стал жить дальше, с отравленной душой. Но письмо бывшей жене написал. А кольцо в пакетике, подумав крепко, спрятал под львиную лапу, у них с детства там был тайничок. Кто его знает…

– «Бойся равнодушных…», – опять влезла Людмила Ивановна, и сама себе удивилась: цитировать литературных классиков было прерогативой Зайки, но ее сейчас здесь не было.

– Что? – повернулся к ней следователь Бурлаков.

– Это я так… вспомнила. Это слова чешского писателя Юлиуса Фучика. Не бойся врагов – в худшем случае, они могут убить тебя, не бойся друзей – в худшем случае, они могут предать тебя. Бойся равнодушных… А в нашем случае – и предательство, и равнодушие друзей.

– Я тоже спасал сына своей подруги. И ее покой! По своему разумению…

– А что ж вас сейчас прорвало? – с издевкой спросил Романцов. – Совесть от летаргии очнулась? Или жареным запахло?

– Я же к вам приходил, расспрашивал! – с упреком сказал Салимгареев.

Чернов молчал, сидел сгорбившись, низко опустив седую голову.

Эпилог

Новый год решили встречать у Зои: у нее было больше спальных мест, а всю новогоднюю ночь не спавши дамы уже не выдерживали, укладывались по постелям часа в три.

– Ну что ж, – встала Зоя Васильевна. На правах хозяйки, она решила взять бразды правления в свои руки и произнести первый тост – вослед уходящему году. – Полгода назад мы с вами озвучили наши мечты и выпили за их осуществление. Люся хотела побывать в Черногории, Милочка – жить всем нам вместе, я – каких-то перемен в жизни. Жизнь внесла некоторые коррективы, но на то она и жизнь, а в целом все сбылось, так ведь?

– Так!!! – дружно поддержали подруги.

– Я ничего не загадывала! – напомнила Катя.

– Но разве ты не таила в душе надежду укрепить свой пошатнувшийся авторитет? – тонко улыбнулась Мила.

Подруги уже были в курсе душевной драмы, которую почти год в одиночестве переживала Катерина Ивановна.

– А теперь на Заречной равных тебе нет! – поддержала Люся.

– Да как же!.. – тяжко вздохнула Катя. – Такую историю пролопушить! Даже и не догадываться! И Танька, зараза, царство ей небесное, убралась, словечком не обмолвившись. Встретимся ТАМ – уж я ей скажу пару ласковых!

– Нет, Катя, ты молодец! Если бы не ты!..

– Да ну, если бы не вы!..

Зоя Васильевна поняла, что необходимо перекрывать этот поток славословия.

– «Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку», – извиняющимся тоном процитировала она.

– Зайка, ну что ты портишь душевный настрой! – обиделась Мила.

– В кои-то веки есть основание друг друга похвалить! – поддержала Люся.

– И, главное, вполне заслуженно! – присоединилась Катя.

– Ладно, давайте уже проводим старый год! Он оказался таким насыщенным!

Выпили.

– Девочки, а я стихи сочинила…

– Про что?

Катя и Люся, переглянувшись, скуксились.

– Про нас… а может, и не про нас… Ну, вообще…

– Да читай уже! – сказала Люся.

Зоя откашлялась:

– Какая же ты умница! – воскликнула Люся, и Зоя с Милой уставились на нее в немом изумлении: в последнее время все они не то поменялись ролями, не то позаимствовали друг у друга несвойственные им черты.

– Это, конечно же, про нас, и про то, что с нами случилось! – сказала Мила.

* * *

Сергей Михайлович Бельцов после выписки из больницы был определен в Камышовский дом-интернат. Память к нему не вернулась, никто его не искал, на рассказ о нем по местному телевидению, с демонстрацией фотографии, никто не откликнулся. Отыскать его след по своим каналам старшему лейтенанту Романцову труда не составило, благодаря показаниям Вадима Чумаченко, что Вадиму и зачлось при определении наказания.

Ехать в Камышовск Романцов пригласил Наталью Павловну, вдруг Бельцов ее узнает. Людмила Ивановна, которая, как говорится, держала руку на пульсе этой истории, напросилась сама, а Наташа была только рада спутнице.

Вопреки ожиданиям, Сергей Наташу не узнал, смотрел с одинаковым интересом и на нее, и на Милу. Узнал он Николая, по возвращении, – и его, и Вадима до суда отпустили под подписку о невыезде.

– Коля? – спросил неуверенно, раскрывая объятия, и был растерян, когда понял, что Коля мнется и отнюдь не спешит в его объятия бросаться.

Мила остаток лета пропадала у Бельцова. Она считала себя вправе присутствовать и при покаянии друга-брата, и любимой женщины, хотя выслушивала историю не в первый раз. Все опасались, не произойдет ли сбой в психике Сергея после услышанного, и не возражали, проникшись к Миле чувствами, едва ли не благоговейными. Сбоя непроизошло, но Сергей не проявлял особого гостеприимства при дальнейших посещениях Наташи и Николая, и постепенно их визиты, и так не частые, совсем прекратились. Только услышав о роли бывшей жены в его спасении, задумчиво покачал головой:

– Надо же…

Зоя и Люся с тихой радостью наблюдали, как расцветает и молодеет их подруга, так же, как Мила, в свою очередь, вместе с Зоей наблюдала за перерождением и преображением Люси. У нее тоже, кажется, налаживалась личная жизнь. Игорь Николаевич успевал и по городу бегать в поисках архитектурных жемчужин, и теремок описывать-фотографировать, и с Люсей в огороде увлеченно копаться – его энергии хватало на все.

– Шустрик какой! – умилялась Зоя. – Неужели Люське наконец повезло?

– Мы теперь, считай, при мужиках – Мила уже считала дело решенным – а ты, Зайка, хоть бы Чернова охомутала! Чего мужик пропадает? Он же не преступник закоренелый, подумаешь, оступился, ему сейчас тоже поддержка нужна, мужику срок дали, хоть и условный.

– С ума ты сошла! – пугалась Зоя. – Лучше цыгана в задницу поцеловать!

– Фу, Зайка! И это говоришь ты, вся такая интеллигентная!

– Это тоже из классики? – интересовалась Люся.

– В какой-то степени. Так мама говорила, когда ей очень не хотелось что-то делать. Пусть его Наташа хомутает!

– А то ты не в курсе!

Благодаря Кате, подруги знали, что Николай подкатился к Наталье Павловне с предложением – типа, сын у них, ему сейчас нужна поддержка родителей, и вообще, попробовать начать все заново… Наташа его прошлой заслуги по спасению сына не оценила и нынешнего желания заняться воспитанием Антона тоже. С ней явно произошло то, про что говорят: стал другим человеком.

– Нет, – сказала, – Антон – наш с Вадимом сын, и мы вместе будем его поддерживать. Наш сын – преступник, а ты – предатель: когда-то ты предал меня, сейчас – Сергея.

Они сошлись с Вадимом, живут втроем в доме на Заречной, навещают мать, которая, вроде бы, перестала злоупотреблять лекарствами. И Антон, и Вадим получили условные сроки, с учетом искреннего раскаяния, не оставления в опасности пострадавшего и содействия в его нахождении, но, главным образом, того, что пострадавший претензий не имел, а ходатайствовал о снисхождении к преступившим закон.

Как-то в августе Люся заскочила на минутку к Зое. Мила, естественно, тоже присутствовала.

– Девочки, а мы в Черногорию едем.

– Да ладно!

– Честное слово! У Игоря там, оказывается, друг живет, бывший однокурсник, давно его приглашает в гости. Игорь как узнал, что это моя голубая мечта, созвонился с ним, и вот… Через три дня мы улетаем.

…Увы! После Черногории Игорь Николаевич затосковал. Не то чтобы он разочаровался в Люсе, нет! Но его манили невские гранитные берега, а волжские просторы уже не были так милы, и, напитавшись впечатлениями и налюбовавшись образцами поволжского деревянного зодчества, он торопился засесть за книгу, пока впечатления свежи. И его влекли высокие своды Петербургской национальной библиотеки, а потолки артюховской центральной городской, куда он записался сразу по приезде, казались низковаты и к творчеству не располагали.

Да что говорить! Взрослое дерево трудно приживается в чужой почве. По этой же причине и Люся отказывалась переезжать в Питер. Ей нужно было доработать до пенсии, и на кого она оставит дом? Конечно, Гарик под благотворным влиянием Лиды, завязал (сколько чудес за один год!) и даже занялся поисками работы, но долго ли продлится эта идиллия! Опять же, Ксюня! Мы же в ответе за тех, кого приручили, верно? А подруги!.. В Питере будет только Игорь, а здесь Зоя с Милой, а теперь и Катя… А внучки!..

В конечном итоге, Игорь Николаевич отбыл на родину, купив на прощание Люсе компьютер, преподав ей азы компьютерной грамотности и установив скайп. Теперь они ежевечерне общались. И приглашали друг друга в гости. Игорь Николаевич совсем уж было собрался прилететь в Артюховск – встречать Новый год, да что-то там у него не срослось.

И у Милы конец лавстори оказался неожиданным.

Как-то в начале золотого артюховского октября она хлопотала на кухне в тереме, а Сережа прилаживал отвалившуюся дужку к ее очкам.

– Милочка, – сказал он, – мне нужно сказать тебе кое-что.

Сердечко Милочки екнуло. И тут без стука распахнулась входная дверь, и раздался рыдающий женский голос:

– Сережа! Сереженька!

И вслед за этим сердечным призывом в кухню проникла – нет, ворвалась вихрем дебелая крашеная блондинка в косухе и лосинах леопардовой расцветки. Миле не нужно было объяснять, кто она. О том, что потом происходило на кухне, Мила рассказывала подругам не слишком охотно.

– Как теленок на веревочке, – в недоумении говорила она. – Кто ведет, за тем и идет! И это после всего, что случилось! Ну, мужики! Ну разве не козлы?

– Может, именно после всего, что случилось, они взглянули друг на друга другими глазами, – предположила Люся.

– И потом, с Надей он знаком дольше, чем с тобой! «Привычка свыше нам дана, замена счастию она»! – не преминула призвать на помощь классику Зоя.

– И не все же козлы…

– Исключая твоего Игоря Николаевича, конечно! – саркастически улыбнулась Мила.

Сергей и Надя отбыли в Шахтерский, а в ноябре Людмилу Ивановну пригласили в нотариальную контору и после выполнения необходимых формальностей вручили дарственную на теремок – так Бельцов отблагодарил Милочку за свое возвращение к жизни и ее порушенные матримониальные планы. На ее недоуменные вопросы он ответил по телефону:

– Ты же мечтала жить с подругами коммуной! За домом пригляд постоянный нужен. Продадите свои дома и соединитесь! А у нас с Надей двухкомнатная квартира, зачем нам больше! А мы будем приезжать летом на рыбалку, если вы не будете возражать. Я там себе беседку оборудую.

Продавать свои домишки никто, конечно, не собирался – и Зоя, и Люся планировали умирать в родительских домах, где жизнь прожили, да и Мила не желала отказываться от удобств, которых в теремке не было. У нее возникла другая идея – Лиза с Никитой готовились к свадьбе, и свадьба должна была происходить, во исполнение Лизиной мечты, в тереме. Так почему бы молодым не поселиться после свадьбы в теремке? А уж Мирюгин-старший расстарается по части устройства удобств да и ремонта, какого-никакого. Кстати, Лиза не хотела, чтобы их обручальными кольцами стали кольца их тезок Бельковых – а вдруг их несчастья перейдут на новых владельцев.

– А ты посмотри на это с другой стороны, – сказала Людмила Ивановна. – Сколько им пришлось попутешествовать во времени и пространстве, в скольких руках побывать, прежде чем они попали в ваши! Не говоря уже о совпадении имен. Нет, Лиза, это судьба вам знак посылает и благословляет!

…Зазвонил Катин телефон – это заехали забрать ее сын с невесткой. Встречали они Новый год у тестей, там же оставили и уснувших детей, а теперь приехали поздравляться к свекрови. Надевая пальто, Катя напомнила:

– В двенадцать, как штык, у молодых Мирюгиных, приглашали. А потом зайдем к Любимовым, у Федьки-ракетчика день рождения. Вот уж недоразумение – даже родиться умудрился в самый праздник, бедная мать ни погулять вечером, ни чаю утром попить не успела.

* * *

Выйдя от Лизы с Никитой, дамы направились к Любимовым. Филя приветствовал их усиленной работой куцего хвоста – привык, и даже полюбил, а разве могло быть иначе? Зашли в дом, расцеловались с хозяйкой.

– А где же новорожденный?

– В зале на диване, – с сердцем махнула рукой Зинаида Григорьевна. – Проходите! – и пошлепала на кухню.

Игнатьевич лежал, отвернувшись к спинке дивана. Плечи его мелко подрагивали.

– Федор Игнатьевич! – переполошились гостьи. – Что случилось?

Рука деда потянулась к лицу – вытирать слезы. Мила бросилась к нему, остальные гостьи беспомощно топтались на пороге.

– Да что с вами? – вскричала Милка в тревоге, разворачивая деда. Он, впрочем, не сопротивлялся. – Почему вы плачете?

– Да как же мне не плакать? – Глаза его, впрочем, были сухими, рот – от уха до уха. – Еще год назад мне было восемьдесят шесть лет, а теперь вот восемьдесят семь стукнуло!

– Тьфу, ракетчик хренов, чтоб ты пропал! – плюнула Катя.

* * *

Автор иллюстраций – Евгений Полонский.

Оглавление

Кто-то теряет, а кто-то находит

Суровые полицейские будни

Все только начинается

Немного о женской дружбе

Столичный гость

Какого рода – «стерва»?

Шалости нечистой силы

Дежавю

Принцип бумеранга

Игры в демократию

Загадки топонимики

Что такое «не везет» и как бесполезно с этим бороться

Кое-что тайное становится явным

Дела давно минувших дней

… И не столь давно минувших

Все ясно, но ничего не понятно

Хеппи-энд по-артюховски

Эпилог