Кристиан Бэд
Заяц
От автора
Может, и не случалось этого никогда. Только плечо у меня до сих пор болит и ноет к непогоде. И перед глазами стоит: как шли мы тогда болотом да гатью[1], как бились там с чернолицыми, и стрелы их были чёрные.
В год тот далёкий, люди, даже иначе одетых — за ровню себе не считали. Нет положенных оберегов — значит, нелюдь ты, в человека обёрнутый. А коли лицом другой да статью — то и просто зверь. Оно ведь и сейчас не всем ведомо, что у непохожих лицом — так же болит. Что тот, кто телом странен, душою — и сильнее, и тоньше может уродиться.
А если без присказок (ведь кому-то читать их трудно), то приснилось мне однажды, как ранили меня в спину стрелой. Не враги ранили, а те, кого грудью своей прикрывал. И так и не узнал я во сне, кто стрелял, а главное — за что? Не было за спиной мною обиженных.
Долго я не хотел вспоминать эту историю про Зайца. Уже написал «Путями истины», где Заяц под своим, родовым именем от раны мучается, возвратившись из дальнего похода. А про стрелу — не мог. Не любил я тогда предательства, да и сейчас не люблю.
Вот только под лопаткой ноет с тех пор как приснилось. Хоть наконечник стрелы и вышел — память осталась. Словно ждёт, что встречу того, кто стрелял. Ударю ли?
* * *
— Тю, Заяц!
Вой вынужден был оборотиться. Здесь его прозвали Зайцем. (А настоящее имя, данное родичами, по чужим землям не треплют. Негоже.)
Зайцем стал он не за осторожность совсем, а за быстрое жилистое тело, да за привычку лесную. Разворотлив, в комок сжат, следы путал, не без того. Вот тебе и Заяц. Да и орла, что твой заяц — тоже порвать мог.
— Ты бы кольчужку-то поновил? Не ровён час…
И тут же говорун получил по белобрысому затылку. Чего Мару-то кликать? Сама придёт.
К ней и шли.
Блошка сверкнул зубами, глядя, как досталось непутёвому Сове от Татарника. Блошка считал — молодых только так учить надо. Хоть, вроде, и не зол был.
А Телич всё тянул через правило наготовленные древки для стрел, и только искоса так поглядывал.
Он и сам был сухой, что древко, да черноглазый — не по Руси. Бабы сказали бы полянские, что глаз дурной у него, вороний. Да не было тут баб. Вои одне.
По числу если считать — два сорока воев было, по уму — Телич да Татарник. Да Заяц вот, хоть и пришлый.
Ещё Зайцем пришлый за то стал, что подумали — кривич*, мол (кривень — тотемное название зайца). С ихней стороны шёл. А по оберегам ведь — и тем чужой. Знавал кривичей Телич, да смолчал.
И цеплял его Заяц, и отталкивал. Надсада с такими знаться. Не от этого мира, от чуров идут да от закона верхнего. А кому он на земле нужен, закон этот?
На земле закон свой: сколько соболя убил — столько и шкурок возьми. А такой, как Заяц покосится вдруг, как на лишнее. Брось, мол, будет тебе на припас — и хватит, а то лихо лесное возьмёт. Забьёт глаза зело. Ничего и видеть, кроме шкурок тех, не будешь.
Чужой, одним словом. Что ему — эти шкурки? Волк ему брат, не заяц: голову вкось поворачивает, любой шаг слышит. Поди, в одёжде где, — запрятана и голова резная волчья. Волк, не заяц…
Однако, Татарник — главный. Татарник смекнул — кривич, ну и пусть тешится.
Ведь и умён Заяц. И говорит складно. А главное — тропу на болоте выбирать умеет.
Был у них проводник, Бошар, да как провалился на второй раз, да на силу вытянули, Заяц и пошёл вперёд. Да так и идёт себе. Свои у него дела за болотом. Не говорит, подался куда.
Прибился Заяц ещё пожилому, где не побоялись чужого взять, тут не взяли бы, да поздно. А ну, как поворотится волком?
Заяц видел, что на тылу кольчужной рубашки и впрямь образовалась вызвездь. Так то же на тылу, не спереди. Подождёт, поди.
Татарник свистнул подниматься. Телич собрал недоделанные стрелы в мешок.
Заяц опять пошёл вперёд, ловко перескакивая с кочки на кочку. И остальные потянулись за ним. Чёрные сосенки кривились, не давая тени, солнце жарило спину, набитые мешки — тянули вниз.
Вдруг Заяц поднял руку, и кто видел — встали.
Сзади напирали.
Телич ступил чуть в сторону, и под ногами хлюпнуло.
Татарник протиснулся вперёд, и Телич тоже полез. Не оступиться бы.
— Машешь чего? — строго спросил, вглядываясь в редколесье, Татарник.
— Твёрдая земля пойдёт. Повыпрямились сосны. Надо бы вперёд человека послать.
Татарник задумался. Вернее бы всего и послать того же Зайца, да чужак ведь.
— Бошка! — негромко окликнул Татарник.
Бошар подошёл от заду.
— Возьми кого, да до твёрдой земли идите. Как бы нам стрел не наловить.
Оставшиеся на болоте доставали пока из мешков у кого что было — тулица ли клёпаная, кожан ли, а то и кольчужка. Но то — редко.
А Бошка ушёл себе. Солнце к зениту, а его всё нет.
Татарник загоревал. Злость стала дёргать его да ярить. Зайца ругает…
А тот и не слышит вроде. Задумался. Глаза равнодушные, мутные, нездешние стали.
А потом и говорит вдруг:
— Засада там. Вроде, как остров на болоте, а дальше — гать навалена. Вот там и сидят. И не пройти нам, не пустят. Сами они гать ложили — не откупимся. Разве что… тех — в болото скинем.
И говорит, будто видел.
Зло взяло Телича. Вот ведь дурак какой самомнимый: новое городит, будто старое перестраивает!
Он думал, не послушает Татарник. Неявно было — с чего взял чужак?
Но Татарник послушал. И то — ни разу ещё не соврал в походе Заяц. И по болоту шёл — как через воду глядел.
И Телич промолчал. Зубы сжал только. Может, и хотел он правды — да не с такими мутными глазами. Правда — она от людей должна идти, не от невесть чего!
Ещё постояли. Нет Бошки.
Эх, зря послал Бошара Татарник. Лучше бы Зайца послал вот этого. Заяц изворотился бы как-нибудь.
По уму надо было бросать разведчиков невезучих этих, да остров болотом обходить. Но не торопился Татарник. Ждал. Думал себе чего-то.
Потом махнул Теличу — подойди мол. Потоптался ещё — и Зайца подозвал.
С груди тряпицу вынул, а в тряпице — карта на куске кожи в две ладони. И болото это — сбоку. И точно — гать. А кроме, как через гать, помечено, и хода нет.
Знал, видать, Татарник, что так придём. Биться надо, значит.
Пока Телич думал, Заяц карту вертел и так, и этак. Потом голову вскинул и глазами ослеп.
Телич даже отворотился, так противно ему стало. Не может по-человечьи, выёживается всё.
Наконец покачал головой Заяц. Нет выбора. Вперёд идти надо. Не вернётся Бошка.
Но медлил Татарник.
А медлить не стоило теперь боле, раз поймали нелюди здешние Бошку. Не мёдведь же его на болоте схарчил?
Нету на болоте большого зверя. А вот нелюди есть. На голову, почитай, человека ниже, лица бритые, тёмные. Так и зовут их — бриты.
Телич потрогал подстриженную коротко, по причине похода, бороду. Как же человеку без бороды-то можно? Одно слово — нелюди.
Вышли из редколесья на остров сухой — и точно гать. И бритые чёрные — вот они. Видят, что мало воев чужих — не прячутся. Да просчитались. Ни кольчуг у них, ни щитов. А стрелы, как на птицу, — тонкие.
Ну и начало их косить. На то и Мара с крылами. А почто Бошку убили?
Стрелял Заяц страшно. Не по-людски стрелял.
Он снарядил свой огромный лук и клал стрелы так близко, что Телич не успевал глазами следить.
Зверолюди, защищающие гать, сыпались, словно горох. Тяжёлые, тисовые стрелы Зайца отрывали души от их невеликих тел — на раз.
Татарник, увидев такое дело, велел двоим, со сделанными наспех ростовыми щитами, встать впереди Зайца.
Одного тут же чиркнула по шее тонкая чёрная стрела брита. Фонтаном ударила кровь, и парень повалился Зайцу под ноги.
Над головой воя тут же просвистела вторая стрела, но Заяц согнулся уже, прижал пальцем жилу на шее раненого и зашёптывать стал.
Телич услыхал в просвет боя: «..тань на камень, кровь не канет…». И сплюнул.
А Заяц снова стоял уже и так же страшно клал за стрелой стрелу. И каждая из них забирала жизнь.
Другие лучники жались к нему, чувствуя силу. Только Телич не жался, а отходил теперь всё дальше и дальше взад, к темнеющему болотному редколесью.
Тяжёлая стрела загудела в полёте, как шмель, и с силой толкнула под правую лопатку.
Заяц и не понял сразу, что ранен. Бритская стрела — тонкая и гудеть так не станет, да и в спину вдруг — почему?
Но под шлемом уже запела, закипая от жары, кровь. Сопревшая под кольчужкой рубаха стала вдруг совсем мокрой. Ноги ослабли, будто кто-то подрубил их в коленях…
Тяжёлая, белая, своя была стрела. Он и спиной видел, что своя. И оттого солнце шло по ней к его тяжело бухающему сердцу, и перед глазами разливалась чернота.
— Заяц, Заяц упал! — завопил Сова.
Неужто вот так и всё?
Вой смотрел, но сам не видел уже ничего. Только душа оторвалась, чтобы оглядеть сверху последнее поле боя, а, может, и защитить содружника своего, мешком лежащего у людей под ногами.
Зло сверкнул глазами Татарник. Он видел — малый напор ещё, и побегут бриты.
Запричитал, склонился над чужаком привязавшийся в пути Сова.
Но Ярило пробился вдруг сквозь солнечную жаркую муть, и душа со вздохом вошла обратно в тело. И в широко распахнутых глазах Зайца появилась боль.
— Живой! Надо ж, живой!
— Древко, — прошипел Заяц. — Древко обломи, давит.
Сова с охом, но повернул тяжёлое тело. Толстую боевую стрелу не враз и сломишь.
Зубами заскрипел Заяц:
— Встать помоги…
Вой встал, опираясь на Сову, оттолкнул его и вытащил левой рукой меч.
Солнце скользнуло по синеватой, нездешней стали и ударило в глаза набегающему нелюдю.
* * *
— Неужто Телич стрелял? Он только и стоял к заду!
— Он али кто?
— Тела-то нету… В болото, что ли, ушёл? Нету тела-то!
— Так кто стрелял али не стрелял?
— Да ведь не видали!
— Велес видел, — махнул рукой Заяц. — Коли виноват — накажет. Не нам судить
[2].
Молодые вои испуганно косились на чёрные сосны, вставшие окрай острова на болоте. Велес — суровый бог. Коли виноват — не будет уже никогда человеку удачи.
Заяц потянулся осторожно на низкорослую бритскую лошадёнку и с трудом сел. Нужно было пройти сначала через болото, а уж там — вырезать стрелу.
— Пошли уже, — буркнул Татарник, злой о многих, оставленных здесь.
Неровная лошадиная поступь отзывалась болью, и свежая кровь марала рубаху.
Заяц оглядывался в поисках более подходящей для перевязки травы — ему пока повезло обложить рану лишь лопухами.
Взор потихонечку застилала Мара, но привычка да вервие — крепко держали в седле.
Впереди лежала земля бритов, и её надо было разведать на предмет прохода в более тёплые и благодатные земли.
Примечания
1
Гать — дорога через болото или затопленный участок суши, настил через трясину. Делается из брёвен, уложенных обычно поперёк движения.
Гати являются одним из самых древних типов дорожного покрытия и были известны человеку ещё в каменном веке. Например, при раскопках в торфяномболоте около Гластонбери была найдена гать, проложенная 4000 лет до н. э.
(обратно)
2
Есть основания полагать, что именно Велес следил за исполнением законов и договоров.
(обратно)
Оглавление
От автора
*** Примечания ***
