жизни. «Воронки», этапные вагоны, камеры пересыльных тюрем… Лишь на исходе третьего месяца Федора привезли в одну из северных колоний. Несколько дней его держали в карантинной секции, откуда затем направили в четырнадцатый барак. Здесь он и встретил Паука.
— Ну, действительно, неисповедимы пути господни, — с искренней радостью воскликнул Паук, широко расставив руки для объятий.
— Чему радуешься? — безразлично ответил Федор на приветствие.
— Да как же не радоваться встрече с хиляком[3], — продолжал изливаться Паук, настроенный дружелюбно. — Пошли, помогу устроиться. Я здесь неплохо стою.
Федора отправили на работу в новый лесопильный цех. И в первый же вечер после окончания смены Паук пригласил его к себе.
— Надо бы отметить начало самостоятельной жизни молодого современного рабочего, временно на десять лет изолированного от общества, — толстые губы Паука растянулись в улыбке на пол-лица, а глаза почти закрылись.
— А после обмывки — прямо в трюм[4], — перебил его Федор, нервно передернул плечами.
— Пустое… Все мы немножко лошади. Кажется, это Маяковский изрек? — Паук смотрел в глаза Федору. — Теперь ты наш. Приходи вечером в столярку.
И Федор пришел. В столярной мастерской, стоявшей в стороне от других цехов, было сухо и тепло. Вокруг импровизированного стола из ящиков сидели Паук и еще несколько парней, почти все одногодки. Федор сразу отметил, что Паук пользуется в этой компании непререкаемым авторитетом.
Федор выпил одним духом, и, взяв из банки аппетитную салаку, отправил ее в рот. Он все еще не в силах был объяснить, почему ему так хорошо среди этих людей, которых он видит впервые. Но мысли уже расплылись, думать не хотелось. По телу разливалось теперь уже знакомое, приятное тепло, настроение рвалось вверх.
— Ну-ка, Шаланда, — донесся до Федора голос Паука, — расскажи ты лучше, как на свидание с предками ходил.
Шаланда, парень с угреватым носом, с косым шрамом через всю щеку, почувствовал себя в центре внимания, принял соответствующую позу и начал:
— Ты прикидываешь, пастух[5] дает сдыбалку[6]. Значит, мету[7]. Открываю хату… Мать моя родная! Батя, филин старый, поседел. Маманя сморщилась как куриная с… Ну, о чем с ними базарить? Хватаю транзистор за рога, мету на коридор бить линдочку. Тасанул[8] пару раз, смотрю — выходит Чува[9]. Падаю к ней на хвост. Ничего — обратила внимание на мою интеллигентность.
— Ха-ха-ха! — Смеялись громко, не обращая внимания на предостерегающие жесты Паука. Один Федор полупьяно тупо смотрел на угреватого парня.
— Тебе смешно. И им смешно, — Федор чувствовал, что в нем закипает нервный котел. Он старался не сорваться. — А ты сам-то к этим сединам и морщинам не имеешь отношения? Ты — подонок.
Шаланда вскочил и кинулся к Федору, но тут же свалился, налетев на подножку Паука.
— А ну, по местам! — крикнул Паук, отбрасывая Шаланду назад. — Шаланда не прав. Родителей надо уважать, если, конечно, они заслуживают этого. Но и ты, Федор, из-за пустяков не возбухай. Каждый имеет право на свое мнение, тем более здесь. В моей семье полное равноправие.
Паук понимал, что полной разрядки ему не удалось достигнуть. Он ходил по мастерской, механически передвигая инструмент на верстаках.
— Родителей нужно уважать, — вслух повторил он. — Но родители должны иметь все то, за что их нужно уважать, — подойдя к Федору, крикнул Паук. — Чтобы не получилось, как в том детском стишке… Хочешь, прочту тебе, Федор?
— Прочитай.
— Девочка в поле гранату нашла.
К папе она за советом пришла.
Дерни колечко, — ей папа сказал.
Долго над полем сандалик летал…
И опять в столярной мастерской взорвался хохот. Шаланда даже за живот схватился.
— Вот она, родительская любовь, — кричал он, корчась от давившего его смеха.
После этого еще долго курили. Кто-то закипятил чай. Паук перелил его в большую эмалированную кружку.
— Вот поистине классный напиток, — назидательно изрёк он. — Пачуха чаю на литр воды, перекипело — и получай настоящий допинг. И какая зараза нарекла его «чифир», что за дикая кликуха? Элексир свободы — вот его название. Пьешь, и в душе огоньки зажигаются. Не так Ли, Федя?
— Прав ты… Мне этот напиток приятнее бухала. А о траве и говорить нечего. Меня от нее тошнит.
— Это с непривычки, — покровительственно произнес Паук. — Верно я говорю, пацаны? — он обвел взглядом компанию.
— Верно, пахан. Верно…
Откуда-то появились карты. Федор уже хорошо знал, что и водка, и курение анаши, и карты являются грубейшим нарушением режима в колонии. За это осужденных по справедливости строго карали. Мало кто из осужденных мог даже помышлять об
