и тут… Смотрю на бревно, а оно троится, и будто туман перед глазами.
— Вперед! — требует Вадим.
Я постояла-постояла, сделала шаг и кубарем вниз. Вадим меня подстраховал, взял за плечи, встряхнул слегка:
— Ну? В чем дело?
Я глаза в сторону и плечами передернула. Вадим меня отпустил, подошел к бревну, облокотился на него и говорит, не поворачиваясь:
— Опять твои фокусы? — И вздохнув: — Дождешься, девушка, вот поедет Жукова вместо тебя через год на олимпийские.
— Это из молодых, что ли? — спрашиваю, а сама «руки в боки» и носком тапка мат протираю. — Она наглая, как танк, а техники никакой.
— Ну, сегодня никакой, а завтра… Силина и Жаркова тоже не предполагали, что ты так быстро проклюнешься.
— Жу-ко-ва… Ха! Жукова! — Это я как бы себе, а потом поворачиваюсь и Вадиму в спину: — Да я ей морду разобью!
— Молодец. — Вадим проходит мимо меня, треплет по загривку: — Давай, давай. На бревно. Работаем.
Иду на исходную.
— Готова?
Я глубоко вздыхаю и резко выпускаю воздух.
— Делай! — командует Вадим.
Смотрю в торец, а бревно высокое-высокое. Просто Эверест какой-то.
— Делай! — повышает голос Вадим.
Разбегаюсь. Толчок!.. И тут же пол уезжает куда-то далеко-далеко. А Вадим внизу совсем крошечный, будто с Исаакиевского собора на него смотрю. Зал шатается, все ходуном ходит, такая круговерть! На этот раз он даже поймать меня не сумел. Только ручками в воздухе махнула и на маты — бабах!
Поднимаю голову, Вадим надо мной стоит, руки за спиной:
— Ну?..
— Баранки гну! — огрызаюсь. Сажусь на мат и коленку ушибленную растираю.
Вадим опускается передо мной на корточки.
— Да что с тобой сегодня, что случилось? — мягко так спрашивает, заботливо. А это еще хуже, чем нож под сердце.
— Устала.
— И только?
— А чего еще-то?
Вадим поднимается, снова руки за спину:
— Тогда вставай.
— Не встану!
— Встала, и на бревно! — повышает голос Вадим.
— Не могу!
— Слов таких не знаю! — заводится.
Сижу секунду-другую, потом вскакиваю, иду к скамейке, хватаю шмотки и из зала.
— Назад! — слышу голос Вадима, но не оборачиваюсь. — Татьяна! Вернись, я сказал!..
— Да идешь ты!.. — говорю тихо, сквозь зубы, чтобы не услышал.
Дверью шарахнула так, что по залу гул пошел…
Кажется, этот гул еще стоял у меня в ушах, когда дня через три я сидела на стуле перед грузным, восточной наружности, толстопузым дядькой в белом халате. Дядька сильно сопел, навалившись грудью на стол, быстро выводил на казенном бланке непонятные крупные каракули.
Кроме двух стульев, стола, рукомойника и кушетки, в кабинете ничего не было. Белые стены, белые занавески на окнах.
Дядька писать закончил, выбрался из-за стола.
— Идем, — сказал.
Дверной ручки в этом кабинете тоже не оказалось. Дядька достал из кармана халата специальный ключ, вставил в дырку, повернул, и дверь открылась.
Навстречу нам с банкетки поднялся Вадим, ожидавший в коридоре.
— Зайдите… — сказал ему дядька.-
А ты подожди нас здесь.
Я вышла. Вадим зашел. Щелкнул замок. Уселась на банкетку и стала ждать…
…Минут через сорок после этого догоняю Вадима, на ходу застегивая куртку. Идем по аллее больничного парка. Под ногами и вокруг мокрые желто-красные листья. День для ноября на редкость яркий, хоть солнца и не видно.
Вадим суров, руки засунул в карманы плаща. Идет медленно, смотрит куда-то вперед, в самый конец аллеи. Мимо то и дело проходят какие-то тетки в белых халатах, в накинутых сверху пальто и куртках.
Пристраиваюсь рядом с тренером, поглядываю на него снизу вверх, он молчит, и я молчу.
— Ну и чего вам наговорил этот специалист — психопат? — интересуюсь наконец.
Вадим по-прежнему молчит, только листья шуршат под ногами.
— Вадим Петрович!.. — настаиваю.
Он останавливается возле скамейки, пробует пальцами — не грязная ли?
— Присядем-ка, — говорит. И устраивается на самый краешек. — Вот, значит… — Лицо у Вадима, будто ему килограмм клюквы в рот запихнули. — Так-то… — И снова молчит.
— Чего? — не понимаю я.
— Перестарались мы с тобой, девушка. — Вадим зябко поводит плечами. — Нервишки у тебя того… подизносились…
— Это как? — спрашиваю осторожно.
— Истощение нервной системы… Не уследил… Отдохнуть тебе надо. — Вадим кашляет, прочищает сорвавшиеся в конце фразы связки. — Отдохнуть…
Кажется, начинаю понимать, куда он клонит:
— И долго, — говорю, — отдыхать будем?
— Год… Может, больше года.
— Год?! — меня со скамейки будто кто пинком подбрасывает. — Да ведь через год… без тренировок… Не то что ваша Жукова, всякая мелюзга из подготовилки меня так обставит! Даже помост мести для меня никакой перспективы! Вы это понимаете?!
Вижу, что понимает. Не вчера же родился. Встает со скамейки, в глаза не смотрит. Как-то неловко по плечу меня похлопал и пошел
