чистюля какая! — сказал секретарь. — А нам, понимаешь, кадры нужны. Я уже с судьей толковал — он тебе книжечки нужные подберет, учебники, поможет к экзаменам подготовиться. Словом, райком дает тебе рекомендацию в вуз, на юрфак.
— Так я же беспартийная, — еле слышно пробормотала я.
— Ничего, — ответил он, — мы тебе и беспартийной верим, анкета у тебя что надо.
— Подумать можно? — спросила я.
— Думай, — разрешил он, — только хочется, чтобы ты уразумела всю серьезность нашего разговора.
Это было днем. А вечером пришел Тархан. От него попахивало спиртным, однако глаза были ясными, не пьяными. От предложенного чая он отказался и попросил разрешения закурить. Я спровадила Светланку и Еламанчика погулять во дворе, поставила на столь блюдечко вместо пепельницы.
— Кури.
Он курил, покашливал, вытирая пот с лица платком далеко не первой свежести.
— Чего ж она не смотрит за тобой? — упрекнула я. — Давай платок, выстираю.
Он покраснел до того, что синяк его перестал быть заметным, скомкал в кулаке этот жалкий грязный платок.
— Ошибся я, Аня…
— Неужели? — сделала я удивленные глаза. — Вот новость-то приятная!
— Не иронизируй, — тихо попросил он. — Не всегда все от нас зависит.
— Всегда! — жестко произнесла я. — Всегда! Тебе, учителю, не стыдно с таким синяком на лице? Нил бы меньше.
— Это не по пьянке, — покачал он головой, — это дедушка Юсуп-ага заходил к нам… когда ты уехала. С того и перебрался я в райцентр. Какими-то не такими стали люди в селе… смотрят на тебя — будто чумную крысу сторонятся… будто ударить хотят. — Он потрогал синяк.
— Не нагоняй страхов на себя, — сказала я, — люди в селе прекрасные. Но как же ты решился своих обожаемых родителей покинуть?
— Мама поживет пока одна… потом решим… А отец умер. Не слыхала?
— До нас не все слухи доходят, — сказала я. — Прими мои соболезнования. Но признавал меня Кандым-ага, но я ему зла никогда не желала — пусть бы жил, как считал нужным, как умел.
— Спасибо, — ответил Тархан и завозился в кармане, доставая свои "гвоздики" — так у нас самые дешевые папиросы назывались. — Трудно мне, Аня, на одной ноге. Калека. Противен я тебе, да?
— Да, — ответила я неискренне. Жалость, негодование, любовь как три кобры сплелись тесным клубком и шипели в моем сердце. — Да! Пьяный, грязный, опустившийся — кому ты понравишься, скажи, пожалуйста? Нога — не беда, была бы голова на плечах, но я боюсь, что ты и ее скоро потеряешь. А ведь ты фронтовик, герой, даже медаль, говорят, имеешь.
— "За оборону Сталинграда", — уточнил он. — Виноват я перед тобой, Аня, крепко виноват. Сможешь ли когда-нибудь простить?
— Не стоит виноватых искать, — сказала я.
— Стоит! — решительно возразил он, и я на короткий миг вдруг увидела прежнего Тархана. — Стоит! Почему, думаешь, зашел к тебе? Сентиментальность пьяная? Может, и она есть, да только дело не в ней. Обманули меня, Аня. Оказывается, Айджемал была женой Кепбана, а не моей.
— Мне это давно известно, — сказала я, — еще до того, как ее за тебя просватали.
— Чего ж ты молчала? — вскинул он на меня глаза. — А я вот лишь после смерти отца узнал. В ого вещах торбочка была… с бумагами разными. Среди бумаг — свидетельство о браке Кепбана и Айджемал, подписанное Кемал-агой. Дата: тот день, когда моя свадьба была. Значит, не моя, а Кепбана. Все отец напутал, чтобы на своем поставить. А чего добился?
Такого я, понятно, не ожидала. Значит, Кемал-ага не оставил тогда мою просьбу без внимания, а я-то еще сердилась на него! Значит, уломал председатель старика и выписал свидетельство на Кепбана и Айджемал, а тот по-своему словчил под шумок впечатлений о начале войны. Ну и Кандым-ага, лукавый старичок! Двух сыновей вокруг пальца обвел, двух невесток обманул, всему селу глава отвел!
Тархан смотрел на меня так, словно подарка ожидал. Но я не спешила одаривать. Человеческое достоинство, что бы там ни случилось, терять не следует, а меня ни разу в жизни по лицу не били.
— Маша заждалась тебя, сказала я жестко.
Тархан скривился, будто незрелую алычу раскусил.
— Что Маша… Она неплохая, хоть и болтают о ней… Но и ведь не по-серьезному, а так… с тоски… не знаешь, куда девать себя. И культя дергает, осложнение, говорят, И совесть злым псом рычит, и вообще… Ладно, счастливо оставаться!
Он подхватил костыли, хлопнул дверью.
Я подошла к окну. Тархан шел не оглядываясь, плечи его ритмично то поднимались, то опускались. Мне вдруг захотелось крикнуть вслед что-нибудь. Ну, например: "Вернись! Выпей все-таки чаю!" Однако, пока я раздумывала, вернулись Светланка и Еламан.
— Ушел, — сообщила Светланка. — Быстро поскакал, как кузнечик. Опять драться приходил? Ты, мама, двери на крючок запирай и не пускай его больше, ладно?
А я смотрела на розовую мордашку Еламана — и видела лицо Тархана: молодое, свежее, веселое, и чуб на глаза падает, а глаза с прищуром, смелые глаза…
Перевод В.Курдицкого
