вопли и лекарства, привязывание к кровати и запертые двери, переходить к школьному быту, где привычны парты и книжки, где люди учат уроки и болтают на переменах. Это были словно две разные планеты, которые каждый день то и дело с треском сталкивались в моей голове, создавая неразбериху, и управиться с ней было ох, как непросто. Но мне все равно это нравилось. Уж лучше жить в двух мирах — больном и здоровом, которые то и дело сталкиваются, чем оставаться в той реальности, где существует только болезнь, которой ничто не мешает оставаться болезнью. И неважно, что это порождало конфликты в моей голове. Я сама желала, чтобы болезни что-то мешало.
Как-то раз у меня выдал ась беспокойная ночь. Голоса орали, Капитан орал. Это вынуждало меня царапать себя, бить, колотить кулаками куда попало. Слова, раздававшиеся у меня в голове, тонули в неумолкающем грохоте, и все это продолжалось, продолжалось и продолжалось, пока меня не охватила паника. Я начала биться о стены, об пол, об окна, обо все, что угодно, кидаясь на что придется, только бы спастись от этого ужаса. Я рвала на себе волосы, чтобы проделать в голове дырку, через которую мой хаос мог бы вырваться наружу, раздирала себе ногтями грудь, чтобы проткнуть отверстие между ребрами, через которое я могла бы вырвать из груди чудовище, грызущее мое сердце, кричала от отчаяния, чтобы криком прогнать грохот, раздававшийся у меня в голове, кричала от страха, что мир вокруг меня рушится, кричала от боли, пока не умолкла, онемев от ужаса. И два человека удерживали меня, пока я так буйствовала. Сиделка, которую я очень полюбила, и мой доктор. Они держали меня час за часом, всю ночь напролет. В тот период у меня от всех лекарств начала сдавать печень, поэтому на какое-то время мне пришлось отменить химические препараты, и я уже дошла до той стадии, когда на меня не действовали никакие разговоры. Конечно, какие-то слова за эти часы были произнесены, но я их уже не могу припомнить, потому что в голове у меня звучало столько всего другого. Но я знаю, что эти люди не бросили меня, они были рядом и не оставили меня сражаться в одиночестве. И я знаю, что несмотря на то, что уже прошли долгие часы, что была уже ночь, а я не оставляла попыток покалечить себя, они ни разу не попытались сделать что-то, что причинило бы мне боль. Это меня удивило. Они не злились. Они не прибегали к жестким приемам, чтобы заставить меня «взять себя в руки». Напротив, они делали все возможное, чтобы не причинить мне вреда, не сделать больно. Я помню, как доктор показывала сиделке, как ей лучше держать мои руки, чтобы останавливать мои движения «в момент их зарождения» — доктор говорила при этом, что так они с сиделкой смогут избежать необходимости применять силу и не причинят мне нечаянно боль. Я не могла понять, что заставляет их волноваться о таких пустяках. Я заслуживала, чтобы мне сделали больно, я желала боли, голоса терзали меня. Капитан терзал меня, я не понимала, с какой стати они заботятся о том, чтобы не причинить мне боли. Это было глупо, бессмысленно, необъяснимо, и это было невероятно хорошо!
Постепенно хаос улегся, и я наконец заснула. Они ушли, но перед уходом мой доктор сказала мне, что завтра ей, как всегда, нужно быть на утренней летучке, несмотря на то, что она не спала всю ночь, а от меня она ожидает, что я тоже, как всегда, пойду завтра в школу. И я сделала так, как она сказала. Это не было наказанием. Она предъявляла ко мне те же требования, что и к себе самой, она ожидала от меня, что я справлюсь с трудностями и поведу себя нормально, она спокойно потребовала, чтобы я сохраняла надежду. Сейчас тебе плохо, но это пройдет. Завтра ты снова придешь в школу. Жизнь продолжается, несмотря на тяжелые кризисы. Нет, это было не наказание. Это была награда.
Вообще-то я была слишком молода для этого отделения, и мой доктор никогда об этом не забывала. Мне еще не исполнилось восемнадцати лет, и потому она не хотела применять по отношению ко мне механические средства принуждения, даже когда у меня случались буйные приступы. Она считала, что я для этого чересчур молода, и говорила, чтобы в случае необходимости меня держали руками. Детей нельзя связывать ремнями. Думаю, что санитаркам это не очень-то нравилось, ведь из-за меня у них прибавлялось много лишней работы, однако они поступали так, как она велела. Впоследствии мне не раз приходилось лежать связанной, и хотя сначала меня это очень пугало, скоро я научилась спокойно относиться к такому обращению, которое служило для моей же безопасности, так как сила применялась в этом случае лишь для того, чтобы помешать мне покалечить себя и дать мне передышку. Мне это по-прежнему не нравилось, но я стала понимать, что это необходимо. И все же я рада, что при первой госпитализации мне не пришлось испытать на себе привязывания к кровати. Ведь мне было всего лишь семнадцать лет, а в этом возрасте, какой бы ты не вымахала, ты все еще остаешься ребенком.
Мне хотелось остаться в этом отделении. Мне было там хорошо, и я чувствовала, что меня
