дворам. А вы, граждане, останьтесь, подождите. Вы тоже, — обратился он к Катажине, — останьтесь. Сядьте у печки и рассказывайте, у вас здорово получается.
— Что вы затеваете? — спросил я его уже на площади. — Только без глупостей.
— Разделимся, — отрезал Посьвята. — Возьмите Загайского и председателя кооператива, обойдите этот паршивый Рынок, агитируйте за выход на собрание. А я со своими ребятами тряхану вот этих, согласно списку. ОРМО останется на Рынке в боевой готовности. Только колымагу с граммофоном я у вас заберу, вам музыка не требуется, а мне с вашим голоском на пластинке будет веселее. За работу.
Майор полез в машину, его люди последовали за ним, радиотехник поставил пластинку с мелодией «Когда народ в бой». Ормовцы пристроились на бетонированном цоколе колодца, курили сигареты и тревожно поглядывали в нашу сторону. Мы тронулись в путь, когда фургон с радиоустановкой исчез за углом. Я оглянулся, в воротах пожарного депо увидел Катажину и ксендза. Мы постучались в ближайшие двери. После долгой проволочки нас наконец впустили в сени. В горнице сидела молодуха с ребенком на руках. Младенец плакал. Мужчина, который нам отворил, был празднично одет, словно собирался в костел.
— Почему не идете на собрание, Куба? — начал председатель кооператива. Голос его подозрительно дрожал. — Почему не идете, а?
— Люди не идут, и я не иду.
— Но хотели бы пойти, по одежде видно, — заметил Юрек. — Боитесь, наверное, такой мужик, и струсил, а уже нечего опасаться, типы, которые вам угрожали, с минуты на минуту будут арестованы.
Куба уставился в пол. Я подошел к женщине, ребенок угомонился, поглядывал на меня с любопытством.
— Как его зовут?
— Юзек.
«Шел бы ты уж на собрание, не могу же я каждому в отдельности растолковывать суть дела. Остается почти три дня. А уже нет сил, я не оратор, есть хочется, ноги отмерзли. Почему именно меня суют во все дыры?»
— Сам бы посидел с вами, тепло тут, спокойно, — произнес я вслух. — А говорили, что в Дурове сплошные бандюги и торгаши.
— Зачем вы приехали с убеками? Под стражей хотите людей вести на выборы? Брать на испуг?
—| Так вы же не нас боитесь, дорогие мои, а тех, кто вам пулей грозит. Мы попросту не хотим погибать, надеюсь, это нам позволено? Однако хватит разговоров. Пойдете на собрание?
Куба пожал плечами. Все пойдут, и он пойдет.
— Все дома обходить будете? — поинтересовался Куба. — И до вечера не управитесь, уважаемый.
—. Ступай с ними, Куба, — шепнула женщина. — Моего послушают, а пана председателя нет, ведь он людей обворовывает.
— Ложь! — ощетинился председатель. — Я партийный!!! Как вы смеете!
— Вот именно партийный. Вор вы! — крикнул Куба. — Пусть приезжие послушают: вор и мошенник. И такого я должен слушать?
— Возвращайтесь к себе, — велел я председателю. — Ну, а мы как, пойдем?
— Иди с ними, Куба, чтобы какой беды не стряслось.
Мы вышли из дома.
— Читал я процесс, — сказал Куба. — Нечего говорить. Облапошили нас. Здесь живут три семьи…
В это мгновение с пожарной каланчи, поверх желтой короны орла застрочил ручной пулемет, и свист пуль заставил нас прижаться к стене. Я еще успел заметить, как ксендз тащил Катажину в депо, и ормовцы падали у колодца, раскидывая руки и переламываясь пополам. Куба высадил дверь, затолкал меня в сени и не дал снова выбежать наружу.
— Тех тоже обстреляли! — крикнул он, когда отозвались винтовки где‑то за Рынком. — Отходите огородами, а потом лесом к шоссе.
Я пинком распахнул дверь, ведущую во двор, перешагнул порог. Отступать нельзя. Катажина в пожарном депо. Те, на каланче, в любую минуту могут спуститься. Где Посьвята и его люди? Где милиционеры, ормовцы? Через площадь я не проскочу, простреливается. У меня и Юрека пистолеты. До угла Рынка огородами не более ста метров, оттуда можно прорваться к депо, мертвое пространство, не попадут.
Я дернул Юрека за рукав и выскочил во двор. Ломая изгородь, пересек два — три огорода и подобрался к последним строениям рядом с депо, с каланчи которого огрызался пулемет.
— Надо прорваться! — крикнул я Юреку и бросился дальше, задами. И вдруг услышал свой голос, грохочущий на полную мощность: «Настал час выбора для каждого, — с кем он и против кого…»
Я выскочил из‑за угла, пригнувшись и путаясь в полах тулупа, и тут же попятился при виде мчащегося прямо к депо фургона, из кабины которого свистели пули. Чужие, это не майор. Значит, захватили. Надо залечь тут, за углом. Если еще не заметили. Заслоняет поленница.
Машина, гремевшая моим голосом, остановилась, стрельба утихла, кто‑то оборвал мою речь, из репродуктора послышались ругательства и треск, громкий, как выстрелы. Я замолчал, там замолчал.
— Выходи по одному и без фокусов! А то подожжем хибару, — раздался голос из машины. Тишина. Кто остался в депо? Катажина, ксендз, усач и еще двое людовцев, начальник милиции, парнишка, приведенный ксендзом, фельдшер, который все время помал кивал, и
