расположенных дверь в дверь ливанских ресторана я приметил еще днем. Из их окон лился одинаковый желтый свет. В первом не было никого, во втором через занавешенное тюлем окно я разглядел крупного ливанца. Он сидел в компании двух молодых либериек и смеялся.
Я протянул руку к двери и тут услышал за спиной треск мотоцикла, потом окрик: «Стой!» Я обернулся. Передо мной, придерживая мотоцикл, стоял парень в синем шлеме. «Я знаю тебя», — сказал он и снял шлем.
Я видел его впервые. Невысокого роста, крепкий. Инстинктивно протянул ему руку, но сразу понял, что сделал это напрасно. «Я знаю тебя, белый мальчик, — сказал он. — Смотри мне в глаза. Смотри мне в глаза!» Я посмотрел в его глаза, но они были пусты. «Я знаю тебя. Ты Джуэл Говард Тейлор, бывшая жена диктатора Чарлза Тейлора, обвиняемого Гаагским трибуналом в преступлениях против человечности (в том числе и каннибализме), в отличие от супруга задержалась у власти и сегодня занимает сенаторский пост приехал ограбить мою страну. Ты и твои друзья. Ненавижу вас всех. Имей в виду, в следующий раз я уже не буду разговаривать с тобой».
Ему было не больше двадцати. Не иначе как он был из тех почти сотни тысяч подростков, фактически детей, которых вождь одной из повстанческих группировок Чарлз Тейлор подсадил на кокаин и превратил в настоящих зверей — доклады правозащитных организаций изобилуют ужасными фактами каннибализма и жестокости. Одна из главных проблем нынешнего демократического правительства — как-то научить эту армию недавних детей с искалеченной психикой жить среди людей.
«Если ты снова увидишь мой мотоцикл — беги. Больше предупреждать не буду. — Он ударил ногой по стартеру. — Беги, белый мальчик! Беги!»
Он повернул ручку газа, мотоцикл сорвался с места и быстро исчез в темноте. Через стекло я мог наблюдать, как ливанец расплачивается за ужин, неловко целует чернокожую официантку куда-то между ухом и шеей. Его спутницы встали, потянулись за лежащими на диване сумочками. Часы показывали что-то около одиннадцати.
Я дошел до «Метрополитен» меньше чем за три минуты. Хотелось есть, но старухи с кокосами уже не было. «Парень, купи фонарик». Фонарики были в картонном ящике на голове торговца. «Купи», — настаивал он. «У меня уже есть», — зачем-то соврал я и нащупал в кармане ключ. Мириам сидела на высоком табурете и качала ногой. «Так тебе нужен друг?» — спросила она. Наверное, следовало хотя бы сказать «нет», но я просто неопределенно махнул рукой. Она была красивая, эта Мириам.
Робертспорт
В Дуалу — рынок на окраине Монровии — меня доставило желтое такси с надписью на багажнике: No money no friend. Здесь среди лотков и груженных товаром садовых тележек стояло не менее сотни таких же машин — ржавых, с подвязанными веревками дверьми и без зеркал. На багажнике или на заднем стекле почти у каждой какая-то надпись: No job no respect, No work no food, God have mercy, Jesus show me the way и даже Educate a woman. Рядом с машинами толклись водители, монотонно выкрикивая названия конечных пунктов своих маршрутов.
Я произнес «Робертспорт», наверное, раз двадцать, но таксисты только пожимали плечами. Это озадачивало. Когда-то Робертспорт был цветущим курортным городом. Во время Второй мировой в нем находилась союзническая авиабаза. Местные не могли о ней не знать. Мне же было интересно, что там теперь.
Машина с деревянной табличкой «R. Port» на крыше попалась мне на глаза случайно. «Робертспорт?» — спросил я. Водитель отрицательно покачал головой. Я снял с крыши деревянную табличку и ткнул в нее пальцем. «Рабспо?» — удивленно переспросил водитель. Я кивнул. Это был местный английский — либерийцы в окончаниях слов проглатывают целые слоги.
Заглянул в салон. Сзади сидели четыре женщины, впереди, на пассажирском кресле — полицейский. Я уже успел столкнуться с тем, что в Монровии два пассажира на переднем сиденье считалось нормой, а за городом — грубым нарушением, и полицейские на блокпостах останавливали такие машины в первую очередь.
«Мест нет», — сказал я, но водитель уже швырнул мой рюкзак в багажник. Полицейский подвинулся, освобождая половину сиденья. «Не беспокойся, — сказал он. — Кто создает правила, тот их и нарушает».
Разбрасывая колесами грязь и объезжая торговцев, машина выбралась на щербатый асфальт. Мы выехали из Дуалы, вместо обшарпанных бетонных домов вдоль дороги потянулись невысокие деревья. Асфальт скоро кончился, машина свернула на грунтовку. По дну заколотили мелкие камни, за нами вытянулся шлейф красной пыли.
«Держись, — сказал водитель. — Такая дорога будет до самого Рабспо. А куда тебе там нужно?» — «Все равно, — сказал я. — На станцию. Или на рынок». Водитель удивленно посмотрел на меня. «Там больше нет ни рынка, ни станции, — сказал он. — Там нет почти ничего. Только океан». — «Тогда высадите меня на центральной улице, — сказал я. — Там ведь есть центральная улица?»
Спустя два часа машина остановилась на пустом перекрестке. Вдоль улицы тянулись полуразрушенные одноэтажные дома. Одни были
