Инженеры [Эдуард Дипнер] (fb2) читать онлайн

Эдуард Дипнер Инженеры

Ингениуры — … которые люди острый смысл имеют… в ремеслах же особливо к механике и всяким хитрым вымыслам…

Василий Татищев

Ingeniare (лат.) — творить, созидать.

ВМЕСТО ПРЕЛИСЛОВИЯ

Что такое быть инженером? Вы помните советский персонаж Аркадия Райкина — «дырэктор магазын», который сравнивал себя с «простым инженером»? Да никакого сравнения! А в наше время кто властители умов для юноши, обдумывающего житьё, решающего, делать жизнь с кого (по Маяковскому)? Конечно, менеджеры, банкиры, политики, на худой конец программисты. Белые воротнички в светлых офисах. И где-то на заднем дворе — инженеры, бегающие по цехам в грохоте машин, месящие грязь на стройплощадках. Потускнело, ушло на задний план звание инженера. А ведь были же…

Инженер Эйфель,

Инженер Эдисон,

Инженер Шухов,

Инженер Королев…

Может быть, потому что быть Инженером — трудно и ответственно? Потому что настоящий инженер — это поиск, это прокладывание новых путей, дорог в неизведанное, это руководство рабочими — людьми, ничего не принимающими на веру. Попробуй убедить в своей правоте рабочего, добрый десяток лет простоявшего у станка или у сборочной плиты.

Впервые инженерное звание и инженерная школа были введены на Руси, ну конечно, батюшкой Петром Алексеевичем — Школа математических и навигационных наук. С тех пор среди безбрежья немецких, французских, швейцарских имен полуграмотных авантюристов, заброшенных в Россию из разных углов Европы на ловлю счастья и чинов, появляются русские имена.

Инженерный корпус стоял особняком в России. Выходцы из низов, пробившиеся своим умом сквозь тернии российской технической школы, не смешивались ни с чиновничеством, ни с купечеством, ни с темной рабочей массой. Российские толстосумы-промышленники — Строгановы, Демидовы, Морозовы, Рябушинские, Путиловы, Бахрушины — понимали, что успех и благополучие их заводов держатся на инженерных плечах, и платили инженерам впятеро, вшестеро больше, чем другим. Привилегированные, непонятные в своих высоких технических умствованиях, инженеры строили железные дороги и мосты, рудники и доменные печи и высоко несли звание русского интеллигента-инженера.

Но грянула революция, и прекраснодушная русская интеллигенция, решившая, что настало время служить трудовому народу и идеалам справедливости, разом оказалась в лагере врагов рабочего класса, в лагере врагов народа. Сколько их, честных советских инженеров, было обвинено во вредительстве, в пособничестве буржуазной идеологии и сложило головы в сталинских лагерях!

Но ведь строились же Днепрогэсы и Магнитки, космодромы и атомные электростанции! Их строили советские инженеры с логарифмическими линейками в карманах спецовок.

Наше время — время стремительных перемен. Компьютеры заменили чертежные доски с рейсшинами и кульманами. Компьютерная техника отправила на свалку истории арифмометры и логарифмические линейки. Футурологи и молодые самонадеянные программисты утверждают, что уже скоро искусственный интеллект отменит сословие инженеров и будет сам решать все технические задачи человечества. Я не верю в эти пророчества. Может быть, потому что я оптимист и романтик, потому что я свято верю в инженерный гений человека, ищущего новые пути, стремящегося в неизведанные дали.

1

Сергей сегодня опять разругался с женой. Эти ссоры-размолвки стали повторяться всё чаще с тех пор, как они поселились в своем новом деревенском доме. Сергей понимал, что его Света была истинной, до мозга костей женщиной, а женщины не могут жить без скандалов. Он читал в одной умной книжке, что женщины устроены как-то особенно, что они живут не разумом и логикой, а эмоциями, эти эмоции скапливаются там у них в левом полушарии, которым они, в отличие от мужчин, думают, и этим эмоциям нужен периодический выход. Разрядиться им нужно. А мишень для разрядки — вот она, рядом, не нужно далеко ходить. Почему-то они не могут жить как люди — спокойной, бесконфликтной жизнью.

Это происходило с первых лет их совместной жизни. На ровном месте, без всякого повода Света вдруг менялась в лице, становилась чужой, враждебной и начинала метать несправедливые, ранящие стрелы-слова, стараясь побольнее ужалить. «За что?» — недоумевал Сергей. Он не ввязывался в бесполезную перебранку, молча одевался и уходил, бродил вокруг дома в темноте, смотрел на освещенные окна. Там, за этими окнами, шла жизнь, люди улыбались друг другу, смеялись, шутили. Почему же он обречен бежать из своего дома, топтаться в одиночестве, неприкаянно и несправедливо? Он смотрел на часы.

Всего-то сорок минут прошло, нужно потерпеть хотя бы еще столь ко же, чтобы Света остыла. Ну вот, уже прошло полтора часа, можно возвращаться. Он медленно и тяжело поднимался на третий этаж, открывал дверь и по атмосфере в квартире ощущал, что гроза уже пронеслась. Дети сидели в своей комнате за закрытой дверью, а Светлана напряженно молча уткнулась в книгу. Сергей проходил на кухню, гремел там посудой, чтобы убить время, потом командовал детям укладываться спать — завтра в школу! Они не перечили, тихонько шебуршали, разбирая свои постели. Сергей тоже отправлялся в спальню — завтра рано на работу, раздевался и ложился, прислушиваясь к гнетущей тишине. Вот послышались Светины легкие шаги, скрипнула дверь ванной, нестерпимо долго плескалась там вода, вот снова ее шаги, она раздевается намеренно долго, садится на кровать… и они бросаются в объятья друг другу, как истосковавшиеся любовники. Размолвки обостряли чувства, и они потом долго не могли насытиться своей любовью. Тихое, безоблачное счастье длилось несколько недель, а потом снова возникал приступ черной немочи.

Сергей сначала думал, что эти приступы из-за болезни. Света долгое время проработала в лаборатории химзавода, нахваталась там всякой гадости и всерьез заболела. Завод пришлось оставить, и теперь Сергей вытаскивал жену из пропасти, в которую ее завела болезнь. Свежим воздухом, здоровой пищей. Своей любовью. Света выздоравливала медленно, шаг за шагом. Исчезли горечь во рту и боли в желудке, она понемножку прибавляла в весе, из исхудалой щепки превращалась в цветущую молодую женщину. Но приступы черной немочи, как про себя называл это Сергей, не прекратились. Они лишь стали реже. Но глубже. Теперь Свете для выхода из черноты не хватало двух-трех часов, и раз в два месяца Сергей ночевал, скорчившись на заднем сиденье своей «шестерки» в гараже.

Это из-за напряженной работы, думал он. Жена работала теперь начальником центральной лаборатории на соседнем заводе. Там у нее не всё ладилось, приходилось работать допоздна, иной раз и в выходные дни.

Они всегда работали на разных заводах. Словно их взаимная непохожесть во всем: в характерах, в образе мышления, во внешности — искала выход в других, разных источниках. Вот уже почти тридцать лет совместной жизни, но до сих пор жена оставалась загадкой для Сергея, он никогда не мог предугадать ее поступков. Словно две личности, два начала жили в ней. Как-то всё непонятно происходило в ее душе.

В сентябре у них планировался отпуск, и Сергей предлагал слетать в Испанию. Казалось бы, чего желать лучшего. Он уже разведал отличный отель на берегу Средиземного моря. Пальмы и золотистый пляж в Андалузии, можно взять напрокат машину и объехать Испанию, увидеть Барселону и Севилью. А Светлана терзалась сомнениями: там всё незнакомое, непривычное. Оказаться в чужой стране, где все говорят на непонятном языке… Ничего страшного, успокаивал ее Сергей, он уже бывал в Испании, знает немного испанский язык, он всё устроит в лучшем виде… И Света неохотно согласилась. Две недели они строили планы, обсуждали подробности. Настал день, когда нужно было покупать билеты, и в этот самый день у Светланы вдруг испортилось настроение: она не хочет в Испанию, что она там не видела, лучше полетим в Турцию… И всё начинается сначала.

А может быть, это был комплекс бывшей первой красавицы и комплекс всей ее предыдущей изломанной жизни?

Она действительно была первой красавицей в своем родном городке. Черные, слегка раскосые глаза, как на иконе греческого письма. И отличницей. Мама Клавдия Петровна была завучем в средней школе, строгим и бескомпромиссным, секретарем школьного партийного бюро, да еще вела химию в старших классах. Попробуй не быть первой ученицей! А училась Света на пятерки ради папы. Папа Сергей Адрианович был скромным бухгалтером на местном заводе. И болел сердцем. Вернулся больным с войны. Фронтовики не любят рассказывать о пережитом. В этой бесконечно долгой войне были сырые, стылые окопы, негде согреться, холод и голод в солдатской шинелишке, подбитой ветром. Лежал он в госпитале с ревматизмом, полгода не дослужил до конца войны, был комиссован.

Свете было бесконечно жаль папу долгими вечерами, когда он считал минуты и постоянно выглядывал в окно. А Клавы всё не было. Наверное, опять совещание с педагогами или партийное бюро. А может быть, ее опять задержал директор школы Муханов. Сергей Адрианович знал, что директор неровно дышит в сторону Клавы, он гнал от себя ревнивые мысли, но слабое сердце прихватывало, и Света бросалась к столу, где лежали папины таблетки, несла ему стакан воды. В эти минуты она ненавидела свою мать. Ну за что она подвергала страданиям такого ранимого, такого любимого папу? Папа смотрел на нее печальными глазами в глубоко запавших глазницах.

— Ну все, доченька, мне полегчало. Ты не огорчайся. Ты только учись получше. В этом году окончишь школу с медалью, и вместе поедем поступать в университет.

Светлана окончила десятый класс, конечно, с медалью, только поехала она в столицу одна, без папы, у него опять прихватило сердце, положили в местную больницу. Поступила на химический факультет без экзаменов и была на своем курсе звездой — первой красавицей и первой студенткой. Не было отбоя от ухажеров.

А потом в жизни Светланы случился обвал. Внезапно умер папа.

Шел с работы, почувствовал себя плохо, присел на лавочку у дома, да так и остался там. А меньше чем через год умерла мама. У энергич ной, здоровой, красивой, еще молодой женщины после смерти мужа вдруг пропала опора в ее суматошной жизни и вместе с ней — желание жить. За полгода она исхудала до невесомости, пожелтела, и врачи местной больницы сбились с ног, пытаясь понять, что происходит с Клавдией Петровной. Она угасла, как свечка, без жалоб и стонов.

Светлана долго стояла в отупении у холмика рыжей глины с двумя родными именами на кресте и пыталась понять, что и почему случилось в ее жизни. Совсем недавно всё было ясно и четко: она оканчивает университет, потом здесь, в столице, устраивает папу в лучшую кардиоклинику — сейчас врачи научились делать чудеса, и они, конечно, вылечат папу. Саму Свету как лучшего выпускника принимают научным работником в исследовательский институт, она работает в светлой лаборатории с чудесными, сложными приборами, делает открытие в химической науке. Как Менделеев или как Зинин. Дальше всё было в тумане, но в ярком, блистающем тумане. И вот — страшный удар обрушился на ее голову. Она осталась одна в этом жестоком, несправедливом мире. Есть, конечно, бабушка Мария, добрая, но бестолковая, неграмотная бабушка, она давно теребит ее за рукав:

— Та пiшлы до дому, Света, слезмi горю не допоможить…

Светлана вернулась в столицу, продолжала ходить на лекции, но что-то надломилось в ней. Временами, сидя в аудитории, она вдруг словно просыпалась от тяжелого сна и не могла понять, что делает в этом огромном зале и зачем она здесь. Оказывается, преподаватель вызывал ее для ответа на какой-то вопрос. Ей понимающе ставили зачеты и отметки. Девочка перенесла такое горе!

Чтобы отбиться от бесчисленных поклонников, и назло им, она неожиданно и скоропостижно выскочила замуж за веселого и случайного парня с соседнего юридического факультета. Родился сын, горластый галчонок Пашка. Как только Пашка немного оперился, Света сплавила его к бабушке Марии — там свежий воздух, да и бабушке теперь есть чем заняться. Свете нужно было оканчивать учебу. Потом был выпуск из университета, конечно, без красного диплома, и распределение в промышленный городок, на химзавод. Случайный муж получил распределение в тот же районный центр. Дома, слава богу, бывал редко, мотался по командировкам, ловил преступников и взяточников на просторах обширного и диковатого сельского района. Дома в однокомнатной квартире была зеленая тоска, и Светлана увлеклась работой.

Завод был послевоенный, вывезенный из Германии по репарации. Вывозили второпях, свалили всё в кучу в поле, огородили колючей проволокой, и три года Ленинградский ГИПРОХим — проектный институт на Неве — разбирался в этом ворохе. Часть технической документации на химические процессы была утеряна, и ленинградцам пришлось доходить до всего своим умом. Завод построили на берегу водохранилища в пятидесятые годы и потом достраивали, исправляли, латали прорехи, но так и не сумели восстановить тонкую немецкую химическую технологию. Не получается у нас, советских людей, работать так, как работают немцы. У них же железная дисциплина и порядок, точность и в дозировке, и в температуре реакции.

Стимулятором и катализатором реакции главного производственного процесса на заводе была ртуть, это знали ленинградские химики, но сколько ни бились они в своей лаборатории и в лаборатории завода, нужного качества полимера добиться не сумели. Ленинградцы уехали, и за дело взялись заводские умельцы. Группа товарищей, конечно, во главе с тогдашним главным инженером завода, подали рационализаторское предложение. Оказывается, если ртути добавить побольше, процесс идет быстрее, и готовой продукции на выходе получается больше. А это значит перевыполнение плана! Правда, качество получается еще немного хуже, полимер разлагается в течение двух-трех лет. Но кто в нашей великой стране обращает внимание на такие мелочи? Главное, завод вышел в передовики по выполнению плана. А то, что полимер не укладывался в требования ГОСТа, — эта проблема решилась легко. С одобрения Министерства вышли и были утверждены временные специальные технические условия.

Не было ничего в нашей великой стране долговечнее, чем временные технические решения.

Николай Леонтьевич Карпин работал главным инженером недавно, третий год, был кандидатом наук, с блеском защитился в Ленинграде. Собирался наладить на заводе порядок в технологиях, но как-то не получалось. Особенно мучила его закавыка: ртуть как катализатор не должна участвовать в реакции, она должна восстанавливаться и использоваться в следующем витке процесса. Но ртуть на заводе куда-то пропадала, и ее нужно было завозить всё больше и больше, потому что передовой завод наращивал производство, устанавливал новые реакторы и получал Переходящие Красные Знамена. Ну и премии заодно. Грызла Николая Леонтьевича совесть инженера. Он, кандидат химических наук, знал отлично, что ртуть ядовита и что его завод загрязняет город, в котором живут люди, не знающие об этом. Пары́ и соединения ртути действуют незаметно и невидимо, как хорошо замаскировавшийся диверсант, постепенно разрушая здоровье людей, с ними соприкасающихся. Конечно, загадку исчезающей ртути нужно было разрешить. Но как это сделать? Работники цеховых и заводской лабораторий загружены текучкой, бегают, как савраски, им не до разгадок, да и ему самому некогда: занят по горло совещаниями и беготней по цехам.

Перед ним сидела молодая специалистка, прибывшая из столич ного университета. Красивое, строгое, но чем-то озабоченное лицо.

Явно не вертихвостка. А что, если?

— Светлана, — Николай Леонтьевич заглянул в личное дело, — Сергеевна. Вас характеризуют как вдумчивого инженера, склонного к аналитической работе. А хотите самостоятельной работы? Творческой, под моим личным руководством?

Cогласна ли она? Ну конечно! Самостоятельная творческая работа, да еще под руководством главного инженера! Да она даже не мечтала о таком. Наконец-то на ее долю выпала удача, и она обязательно добьется успеха.

— Ну что же, давайте попробуем. Есть у нас на заводе один нерешенный вопрос. Будете работать в центральной заводской лаборатории, но подчиняться только мне. Отчитываться будете передо мной и только передо мной. Договорились?

То, с чем встретилась Светлана в цехах завода, повергло ее в шок. На кафедре в университете им, студентам, преподавали, что химия — точное и тонкое производство, идеальная чистота, строгое соблюдение всех параметров химических процессов и постоянный лабораторный контроль. Но здесь царили грязь и вонь. Известняк для обжиговых печей, что привозили в железнодорожных вагонах, сваливали прямо на землю, в грязь, и с этой грязью загружали в печи. Из печей вырывался сизый дым, и глаза слезились от этого смрада. Дозаторы реагентных колонн были разболтаны и управлялись лишь опытом рабочих. И везде была ртуть: в емкостях на рабочих местах, на столах цеховых лабораторий… Светлана напросилась на прием к главному инженеру.

— Николай Леонтьевич, так работать нельзя, — с горячностью выпалила она. — Чтобы установить технологическую дисциплину, нужно прежде всего навести элементарный порядок и чистоту на рабочих местах. Так нас учили в университете. Я вот набросала несколько пунктов, взгляните, пожалуйста.

Карпин с интересом посмотрел на молодую женщину. Похоже, он не ошибся в ней.

— Ну что же, Светлана Сергеевна, я принимаю Ваш план действий. Давайте вместе наводить порядок. Во всяком случае, полностью рассчитывайте на мою поддержку.

Для Светланы настала пора, наполненная счастьем. Она делала большое, нужное дело. Она не могла дождаться, когда кончится ночь и настанет утро, чтобы бежать на завод, досадовала, когда неожиданно заканчивался рабочий день и нужно было плестись в пустую квартиру.

А день был наполнен важными делами. Сначала рабочие приняли ее в штыки: прилетела птичка-синичка, чирикает тут, мешает работать, мы, слава богу, не один год работаем, хорошие деньги и премии получаем, завод в почете. Ей что, больше всех надо? Но эта Синицына была упрямой. Она добилась того, что цеховым лабораториям стали выдавать мыло и моющие порошки, она заставляла до блеска отмывать рабочие столы. Всю спецодежду рабочих заменили на новую, чистую. Ремонтники, чертыхаясь, отремонтировали дозаторы и цеховую вентиляцию, лабораториям выдали новые приборы. В цехах стало чище и легче дышать. С территории завода собрали и вывезли на свалку шлам, накопившийся за многие годы.

Ох уж этот шлам! Черный, дурнопахнущий, он не давал Светлане покоя. Шлам образовывался из-за грязи, и, видимо, в этот шлам уходила ртуть. Она докопается до сути, она найдет причину, и тогда исполнится мечта всей жизни. Света рисовала себе картину: молодой специалист, вчерашняя студентка решила проблему, которую не смогли осилить ученые институты. Ну и что из того, что в предыдущей жизни у нее всё шло наперекосяк? Зато теперь ее ждало признание и почет.

В жизни должна быть цель! Светлана чувствовала, что она в шаге от решения большой проблемы. Ртуть связывалась с примесями, образовывала труднорастворимые соединения, вместе со шламами выбрасывалась в озеро. Десятки тонн ртути сейчас лежат на дне озера, но соединения этого коварного элемента нестабильны, они постепенно будут разлагаться… Сотни людей будут отравлены тайным, невидимым врагом. Эта страшная мысль всё чаще посещала Светлану.

Она должна спасти этих ни в чем не повинных людей!

Николай Леонтьевич отвел для Светланы отдельную комнату в лаборатории, и она целыми днями возилась с отобранными образцами шламов, сушила их, травила кислотами и щелочью, прокаливала в печи. Почему-то она стала себя неважно чувствовать. Кружилась голова, подступала тошнота. Наверное, это от переутомления, подумала Светлана, нужно встряхнуться, отдохнуть, развеяться на берегу озера с подругами по работе. Кстати, состоялся выезд на лодках на остров посреди водохранилища, с ночевкой в палатках, вечерний костер с ухой, сваренной в котелке на треножнике. Но почему-то всё раздражало Светлану, веселый трёп у костра казался ей глупым, досаждали комары, от воды тянуло промозглой сыростью, и она куталась в одеяло.

— Светка, что с тобой происходит? — подсела к ней Надя Кремзо. Они вместе учились в университете, вместе получили направление на завод.

— А что со мной происходит?

— А то, что ты ни с кем не общаешься, уединилась в своей лаборатории, никого не замечаешь. Ты давно смотрелась в зеркало? Так вот, посмотрись внимательно, от тебя остались лишь кожа, кости да тени под глазами. Не хочешь общаться со старыми подругами — обратись к врачам. Может быть, они тебе втолкуют, что жизнь не заканчивается лабораторным столом.

Светлана была уже в шаге от решения, от финала, но апатия и усталость всё больше одолевали ее. А может быть, ей в самом деле следует обратиться к врачам?

Врач заводской поликлиники, маленький, одышливый, в золотых очках и золотых кудельках вокруг лысины Исаак Соломонович заставил Свету пройти все анализы — и крови, и мочи, и всего другого, долго рассматривал результаты, долго отдувался…

— Я так и предполагал, моя дорогая. У Вас серьезное и глубокое отравление ртутью. И как Вас угораздило, такую молодую? У нас на заводе это профессиональная болезнь. Рабочие заболевают через десять — пятнадцать лет работы. Хотя какая это профессиональная болезнь? Элементарное нарушение норм санитарии. Я об этом докладывал начальству, да что толку? Соли ртути накапливаются в организме и рано или поздно приводят к необратимым последствиям. Но это уже пожилые люди. А Вы такая молодая… Послушайте меня, старого еврея. Немедленно! — закричал он. — Немедленно убирайтесь с этого отвратительного завода! Свежий воздух, свежие продукты, душевное равновесие — и, может быть, Вам удастся выкарабкаться. Я подам докладную главному инженеру.

И снова — обвал в жизни Светланы, теперь уже окончательный. Всё, о чем она мечтала, чем занималась на заводе, теперь пройдет без нее. Будут написаны статьи в научные журналы, будет очищено озеро от токсичных шламов. Но уже без нее.

Светлана уволилась с завода и уехала в городок к бабушке Марии. Она смирилась с тем, что ртутное отравление неизлечимо. Что ее жизнь идет к концу. Ее постоянно тошнило и мутило. Только бы поднять и выучить Пашку, больше Светлану ничего не интересовало. Она устроилась учительницей старших классов в местной школе, там, где когда-то работала ее мама. Чтобы чем-то заполнить пустоту в душе. Ну, сколько она еще протянет? К врачам Светлана не обращалась. Не могла выносить жалостливых взглядов, в которых читалось: ну вот, по стопам Клавдии Петровны, медицина бессильна…

А муж Светланы пропал бесследно. Доходили слухи, что будто бы он попался на взятках и был осужден. Ну что же, Светлана только вздохнула облегченно.

* * *

Сергей возник неожиданно. Когда-то давно, в прежней жизни, их пути пересеклись. Случайные встречи в случайных компаниях, чтото необъяснимое магнитом притягивало их друг к другу. Но он был женат, она замужем. Было в них нечто общее: некий кодекс чести и чистоты. Ну, нравятся они друг другу, и только один шаг навстречу… а что потом? Нельзя построить счастье на развалинах старой жизни. Свой крест нужно нести до конца. Потом их пути разошлись, и вот, спустя много лет… как встречаются обломки кораблекрушения, выброшенные на дальний берег случайными ветрами, встретились обломки двух судеб, двух разрушенных семей. Старый друг Сергей, несомненно, жалел ее, больную и слабосильную. Ну да ладно, пожалеет, покрутится и отстанет. Вон он какой здоровый и сильный, поймет скоро, что не дело здорового мужчины возиться с такой дохлятиной, как она.

Но почему-то не отставал. Жизнь у Сергея сложилась, как и у нее, нескладно. Неудачная, по молодости лет, женитьба на совсем чуждой ему женщине. Он бежал от постылой жены, забрав единственную дочь, на Украину, жена преследовала Сергея судами, пыталась отобрать дочь. Он прошел через эти мытарства, вырастил дочь, развелся с женой и почувствовал себя свободным, жаждущим счастья и любви. Вернулся с Украины и работал главным инженером завода в областном центре, в ста километрах от городка. Какие-то добрые знакомые рассказали Сергею грустную историю Светланы, и нахлынули воспоминания. И теплые чувства, которые тогда, много лет назад, он гнал от себя. Он разыскал Светлану, и теперь каждое воскресенье приезжал на стареньком «москвиче» вместе с дочерью, привозил какие-то вкусные вещи. Светлана вдруг поймала себя на мысли, что она ждет очередного воскресенья и старается как-то подобраться, надеть лучшее платье к приезду Сергея. «Этому следует положить конец», — решилась она.

— Серьезный и откровенный разговор, Сережа. Дружба дружбой, и я благодарна тебе за всё внимание, что ты мне уделяешь. Но будущего у нас с тобой нет и быть не может. Я безнадежно больна, ты это знаешь. Я понимаю, в тебе говорит жалость и ты готов взвалить себе на плечи эту благотворительность. Только я на заводе насмотрелась на последствия того, что подхватила. Поверь мне, это жалкое зрелище. Постепенное умирание без всякой надежды.

— Ну вот, — прервал ее Сергей, — ты уже себя похоронила и жить больше не хочешь. А для меня нет на земле других женщин, кроме тебя, и мы с тобой справимся. Главное — это то, чтобы ты захотела жить и быть здоровой.

Главное — это захотеть жить дальше.

Светлане вдруг мучительно захотелось быть здоровой и счастливой, любить и быть любимой. Темный тупик, в который она себя загнала, осветился лучом надежды. Вернувшись из школы, она уже не лежала безвольно, уставившись в потолок, а совершала прогулки, сначала до местного пруда, потом дальше, с каждым днем чуть-чуть дальше. Отвыкшие от движения ноги ныли, но это была приятная усталость.

Двигаться, двигаться, понукала она себя, движение — это жизнь! Появился какой-то аппетит.

Она будет бороться, она вырвется из глубокого омута. Она будет счастливой!

Накануне Нового года с началом зимних каникул в школе Сергей приехал в середине дня.

— Так. У меня мало времени. Час тебе на сборы, и поехали.

— Куда? — удивилась Светлана.

— Ко мне домой. Новый год будем встречать у меня. Поторапливайся, мне еще на завод нужно ехать, закончить последние дела старого года.

И Света, словно ждала, подхватила Пашку, наскоро попрощалась с бабушкой Марией: «Бабушка, ты не волнуйся, всё будет хорошо, я напишу…» — и уже через час сидела в машине.

Заснеженная равнина расстилалась перед глазами Светланы, до рези в глазах искрилась под ярким праздничным солнцем и искрами счастья отзывалась в ней. Она ехала в новую, счастливую жизнь! В городок она приехала лишь к концу каникул — подать заявление об увольнении.

2

Прошли годы. Все последствия ртутного отравления ушли из организма Светланы почти полностью, о них напоминали только воспаленные десны, шатающиеся зубы, и приходилось обращаться к дантистам. Но глубоко, на дне души остались осколки пережитых крушений. С острыми краями, они вдруг всплывали из темных глубин, ранили, терзали. Временами Светлана начинала плохо спать, поздно ложилась, просыпалась среди ночи и уже не могла заснуть. Тихо, чтобы не разбудить мужа, перебиралась в другую комнату, читала часами, не понимая прочитанного. А он спал, не замечая ее отсутствия, посапывая безмятежно, и это начинало злить. Утром вставала невыспавшаяся, пасмурная, и Сергей чувствовал, как назревал, сгущался электрический заряд скорой грозы. «Завтра? Послезавтра?» — ожидал он. И Света срывалась. Из-за мелочи, из-за пустяка, и тогда лавина черной злобы выплескивалась. Ей нужно было разрядиться, и она метала в мужа стрелы давних обид, скопившихся за многие годы. Всплывало давнее, давно пережитое, но не отомщенное. Он не отвечал, не опускался до перебранки, молча поворачивался и уходил в дальнюю комнату, запирал за собой дверь, и она в бессильной злобе колотилась в нее. Сергей одевался, дрожащими руками доставал из стола ключи от машины. Теперь — прорваться, уехать прочь, куда глаза глядят, от этого безумия. Он понимал, что никакое это не безумие, эта черная волна должна вылиться без остатка, и тогда Света станет прежней, любящей и заботливой. Но сколько времени для того понадобится? День? Два? Неделю? Когда кончалась темная жизненная полоса и наступала светлая, Сергей предлагал: «Может быть, тебе следует сходить к психотерапевту? Давай вместе пойдем, это может помочь». Но Света обижалась: «Ты что, считаешь меня ненормальной? Никуда я не пойду, ну подумаешь, сорвалась! Ничего, справлюсь». Но проходило время — месяц, два, и всё повторялось.

За эти годы они вдвоем прошли много дорог, пять раз меняли города и страны. Казахстан — Белоруссия — Урал — Вятка — Москва — снова Белоруссия. Почему их носило по огромной стране? Да потому что оба были непоседами. Пять лет жить на одном месте? Пять лет каждый день ходить на работу по одним и тем же улицам, на одни и те же заводы? Заниматься одним и тем же хорошо известным, надоевшим делом — это было не для них. Им хотелось нового, интересного, неиспытанного, и они получали новизну в полном объеме. В министерстве знали Сергея как человека, способного вытащить из ямы безнадежное производство. Ему делали предложение — возглавить завод, нуждавшийся в переменах, и он соглашался, оставлял отлаженное производство и ехал на новое место, чтобы там по уши влезть в раздрай и беспорядок, чтобы работать по двенадцать часов, а потом придумать нестандартный путь, как вытащить завод из пропасти, — не так, как в строгих советских инструкциях. И за это получить предупреждение и даже наказание — нечего самовольничать, всё прописано в инструкциях и сборниках правил. Ну да ладно, пусть наказывают, главное — результат и доверие людей, с которыми работаешь. Это было некое озорство вполне взрослого, опытного человека. Вот ты пришел на завод, где всё идет через пень-колоду, где люди изверились и ходят на работу по привычке, по инерции, ищут место на стороне, чтобы прочь от постылого, бесперспективного.

Конечно, лучше всего в этом случае — притащить с собой свою команду единомышленников, выбить для них квартиры в новом городе, резво начать ломать старое и строить новое. Тогда возникает малая гражданская война, фронт делит старых, проработавших на заводе не один год, и пришлых, пригретых новым начальником: какого черта они здесь командуют? Тогда требуется жесткая, безжалостная рука, требующая подчинения новым принципам. А не нравится — ворота завода открыты! И уходят непокорные, и нужно время для того, чтобы улеглись страсти, чтобы залечились раны, заштопались прорехи. Сергей шел другим путем. Для этого нужно отыскать в старом, разрозненном сборище людей активных, нестандартно мыслящих, зажечь их новыми идеями, сделать их своими единомышленниками. И наступает поворотный момент, когда весь коллектив поверил в тебя, и это высшее достижение руководителя-лидера.

Как и когда случилось то, что он добровольно взвалил на свои плечи эту беспокойную обязанность — быть лидером, быть первым, быть лучшим? Со школьных времен Серега был младшим в классе и всегда — круглым отличником. Не потому, что очень старался. Это происходило естественно и органично. Он всё схватывал с лету. То, что другие мучительно зубрили, ему казалось ясным и простым, легко, без труда запоминалось. И для всех в школе, и для учеников, и для учителей, да и для него самого, было совершенно очевидно: Сережа не совсем такой, как другие, Сережа может получать по всем предметам только пятерки, Сережа — гордость школы. Вот только по физкультуре… Он был тощим, долговязым, малосильным, а учителю физкультуры Костину Ивану Федоровичу по кличке Ишак было плевать, что Сережа — гордость школы: будь добр, выполняй требования программы. В пятом классе таким требованием был акробатический прыжок фляк — с разгона нужно опереться на руки, а затем, оттолкнувшись руками, изогнуться дугой и опуститься на согнутые ноги. У Сережи никак не получалось — подламывались слабые плети рук, и он падал мешком на мат. Он был хуже всех, и сознание этого тяжким камнем висело на шее. Через месяц предстоял зачет по этому самому ненавистному прыжку, и он не мог не получить пятерку, ведь он — гордость школы! И тогда он решил — он сделает сальто вперед, а это труднее, чем проклятый фляк! Но сальто всё не получалось и не получалось, он приземлялся на спину, на задницу, валился назад…

Но вот настал день зачета, и у Сережи всё валилось из рук, даже по любимой физике он ответил невпопад. Третьим уроком была физкультура, мстительный Ишак вызвал его первым, ожидая позора гордости школы. И тогда у Сереги что-то произошло в голове. Он почувствовал полную отрешенность и собранность, к нему пришло осознание: нет отступления, и он сейчас совершит это сальто. Легко разбежавшись, он взмыл в воздух, собрался в тугой комок и приземлился, вытянув вперед руки. Может быть, с этого сумасшедшего прыжка к нему пришла способность сосредоточиться и мобилизоваться в решающий, критический момент в жизни. И дурацкая обязательность быть всегда первым, не пропуская ни одного ухаба по дороге.

В шестнадцать лет, едва окончив школу, он пошел на машзавод — работать разметчиком. Его приставили учеником к опытному рабочему, тот целый день объяснял новичку, как пользоваться чертилкой, керном, рейсмусом. А на следующий день вызвал Сергея к себе начальник цеха.

— Такое дело, понимаешь. Не хватает у нас разметчиков. Твоего наставника Еременко мы во вторую смену перевели, придется тебе работать самостоятельно. Ничего, научишься. Ты же в школе отличником был, вот и учись работать сам. Что непонятно — спрашивай.

Пришлось Сергею доходить до всего своим умом. И научиться чертежи читать, и тяжелую деталь краном на разметочную плиту устанавливать и соображать, как ее разметить под очередную обработку. А если ошибался, взыскивали, несмотря на его шестнадцать. Ты же в школе отличником был!

А когда Сергею было двадцать четыре, он уже отслужил три года в армии, окончил институт заочно, своим умом, работал тогда конструктором. Вызвал его главный инженер завода Лобов.

— Такое дело, понимаешь. Умер у нас главный механик Веревка, ты знаешь, царство ему небесное, хороший человек был. Так вот, берись-ка ты за это дело. Это ничего, что ты в ремонте станков не понимаешь, ты же в школе отличником был, да и институт с отличием окончил, разберешься, научишься.

В двадцать шесть лет предложили Сергею должность главного инженера завода металлоконструкций.

— Такое вот дело, понимаете. Нужен главный инженер на новый завод. Это ничего, что Вы, Сергей Валерьевич, ничего не понимаете в металлоконструкциях, — сказали ему. — Вы же в школе отличником были, да и в институте… Разберетесь, научитесь.

Вот так Судьба брала его за шиворот и тащила вперед.

А может быть, не Судьба волочит нас по жизненным колеям, а мы сами выбираем, отсидеться ли в теплом тихом углу или сломя голову спотыкаться на кочках, прокладывая путь?

Конечно, не всё было гладко у Сергея на тернистых перекрестках. Были неудачи, были падения. Но только у того, кто ошибается, кто собирает ушибы и шишки, открывается путь к новым решениям. Главное, это винить в промахах самого себя и не повторять совершенных ошибок, стать умнее и опытнее еще на одну ошибку. Каждый раз Сергей поднимался и шел вперед. Чтобы совершить еще один промах и стать еще на одну ступеньку опытнее и мудрее.

В конце восьмидесятых Сергея пригласили в Москву — стать главным инженером Всесоюзного объединения. Кажется, он достиг вершины на карьерной лестнице, пора остепениться. Но грянул развал Союза, крушение всех министерств, Сергей без сожаления оставил насиженное, солидное кресло и вскочил в последний вагон уходящего поезда свободной рыночной экономики, вскочил в чем был, прихватив с собой лишь накопленный опыт и знания.

Сергей никогда не кичился своими прошлыми титулами и даже слегка стеснялся их. Всё начиналось сначала, и в жесткой конкурентной борьбе выигрывал тот, у кого было больше знаний и умения. У кого было больше энергии, крепче нервы и зубы. Лихие девяностые были временем рискованных, авантюрных действий. Очаровать внешним блеском, обмануть, сорвать деньги и смыться в неизвестном направлении — таков был стиль новых русских — бизнесменов новой России. На авансцену страны вышел криминалитет. Воры в законе и авторитеты надели строгие — и не очень строгие — пиджаки, открыли легальные фирмы и теперь определяли мораль и порядок в строительстве.

Но Сергей выстроил для себя свой собственный кодекс поведения — только профессионализм и абсолютная честность!

А какие были соблазны!

Дорогой мой читатель, дело в том, что всякое строительство — весьма произвольный и не строго определенный процесс, зависящий от многих неуправляемых обстоятельств, и всегда есть возможность слегка, ну, чуть-чуть приукрасить, чуть-чуть соврать. И сорвать. Потом подправим. Потом!

Сергей знал о заразительности соблазнов. Один раз уступишь, потом второй, третий… одиннадцать лет он мотался по стройкам — в Москве, в ближнем и дальнем Подмосковье. И ни разу не позволил себе изменить своему кодексу, как бы трудно ни было, ни разу, даже по мелочам, не обманул заказчика. А может быть, это работали гены, доставшиеся ему от деда, московского купца? В те давние времена честное слово купца было законом, и нарушивший слово безжалостно изгонялся из купеческой гильдии.

Еще раз, дорогой мой читатель! Мне, кажется, изменило чувство меры, и я нарисовал лакированный образ рыцаря без страха и упрека. Конечно, у реального Сергея были свои заморочки и слабости, оставим их на его совести. Но ведь нужны герои, чтобы бороться с рутиной и серостью, с ложью и предательством! Кстати, почти всю свою сознательную жизнь Сергей проработал главным инженером или техническим руководителем, и только однажды поддался на уговоры начальства и два года волочил на себе непосильную ношу директора завода, но об этом как-нибудь в другой раз. Каждому — свое, и Сергей категорически не годился в директора. Ведь директор, в любом случае, — это чиновник, он должен вписываться в выстроенную систему. А если эта жесткая система противоречит твоим убеждениям? Если она мешает движению вперед? Значит, нужно или поступаться своими принципами, или освобождать кресло для более обтекаемого, подходящего для руководства. Быть инженером, без громкого шума делать свое производственно-инженерное дело — таким был его удел.

Но всему приходит свой черед. Время разбрасывать камни и время их собирать. Сергей оставил Москву и свои беспокойные стройки. И тоже без сожаления. Столица — это место для зарабатывания денег, а жить нужно так, чтобы просыпаться от пения птиц, а не от тревожной мысли: не опоздать на работу! Жить нужно, чувствуя себя свободным человеком, хозяином своей судьбы. Вы скажете: так не бывает, человек — как муха, попавшая в паутину, — связан нитями условий и обязательств. Да, это так, но почему бы не помечтать, почему бы не постараться самому строить свой дом, свою судьбу?

Они — Сергей со Светланой — вырастили детей, обзавелись внуками, а теперь, уйдя на пенсию и удалившись от суеты городов и заводских труб, строили замок своей мечты — большой уютный дом на опушке леса. Участок под застройку устроил ему старый друг Яша, они когда-то работали на одном заводе и дружили семьями.

Несколько лет назад в большом селе, в ста пятидесяти километрах от столицы, в озерно-лесном краю построили завод напитков. В этом краю в давние былые времена обильно росли яблони, груши, вишни, сливы, малина, смородина, а леса были полны ягоды — черники и клюквы. Жители окрестных сел несли и везли на завод плоды садов и лесов, и там из них делали соки и напитки. Дешевые, натуральные и вкусные, в одно-, двух- и трехлитровых стеклянных банках. А из отжима, куда ж его девать, получали чернила — тоже дешевые плодово- ягодные вина. Мудрые руководители края рассчитывали таким образом бороться с самогоноварением — традиционным промыслом этих мест. Дешевое вино в бутылке ноль семь получалось выгоднее самогона, исправно било по мозгам, а самое главное, не нужно было самогонщикам откупаться от милиции — та совсем озверела, охотясь за ними.

Друга Яшу вместе с его товарищем Виктором Лешко пригласили возглавить новый завод и предоставили участки под застройку и подъемные на обзаведение хозяйством. Яша успешно построил дом у леса и работал главным инженером питейного завода, а у Лешко — директора — дело не пошло: он завез на участок железобетонные плиты, а через два года уволился с завода. Участок с безобразной железобетонной кучей пятый год мозолил глаза районному начальству, нарушал чинный порядок в образцовом селе, и с ним нужно было что-то делать, но желающих на благоустройство участка не находилось. Дело было в том, что когда-то в уже забытые времена по этому участку вдоль леса проходила узкоколейная дорога. Рельсы давно разобрали, но весь участок был загажен остатками угля и золы. Потом, после разборки узкоколейки, сюда стали свозить и сносить мусор с дворов села. Это же непременно — участок был диким, неприсмотренным, загаженным, и стоит появиться первой кучке мусора, как тут же она начинает обрастать всё новыми кучами. Чтобы придать участку благопристойности, по указанию нового председателя сельсовета пригнали бульдозер и как-то выровняли, сгладили безобразие, завели в селе мусорную автомашину, которая по пятницам объезжала село и собирала отходы. Сваливать отходы на участке перестали, но старые рваные ботинки, куски ржавой проволоки и сломанные оси вагонеток кое-где выглядывали из бесплодной, отравленной земли участка. К тому же этот железобетон, что завез Лешко, — дефектные, поломанные плиты. Что с ними делать? Вывозить — себе дороже.

Как-то Сергей со Светой приехали в гости к Яше и были очарованы. Окраина села, через дорогу — лес, полный грибов и ягод, тишина, воздух, напоенный запахами хвои. Тогда-то Яша и предложил Сергею взять участок рядом. У Яши были друзья в сельсовете, и он всё устроил: долгосрочная, на пятьдесят лет аренда — пятьдесят три американских цента в год и обязательство построить жилье за три года.

Только как превратить эту бывшую и нынешнюю помойку в жилье? У Сергея за плечами были еще не такие стройки! Он справится. Проект дома он делал сам. На собственном переносном чертежном приборе, купленном когда-то в Москве, — пластиковой доске в половину чертежного листа, срейсшиной. За неделю сделал расчеты, начертил планы, фасады, разрезы. Прорыл пробные шурфы на участке. Под тонким слоем серой бесплодной земли начинался песок — чистый, желтый, и это была удача. Дело в том, что песок — отличная опора для дома. Пресловутый замок на песке — это лишь аллегория. Это глина изменчива, текуча и непредсказуема, как женщина, а песок — мужского рода, он надежен и основателен, на него можно опереться теми самыми железобетонными плитами, которые неопрятной кучей загромождали участок.

Яша свел Сергея со своим добрым знакомым, занимавшимся строительством. У Володи Найды была небольшая бригада — два человека, да и сам он оказался открытым, сердечным человеком. Володя долго разглядывал, перебирал чертежи. Дом был двухэтажный, в трех уровнях, с подвалом и заглубленным гаражом, с высокой шатровой крышей и просторной верандой, выплескивающейся на солнечную сторону.

— Сергей Валерьевич, а почему Вы так сложно всё закрутили? — спросил он. — У нас так не строят.

— Володя, я же строю для себя. Чтобы было удобно, просторно. И чтобы было красиво. А сложностей здесь никаких нет. Тебя крыша беспокоит? Сложно? Так я сделаю чертежи ферм, их соберем на земле на болтах, и уже собранные закинем наверх.

— Интересный дом, я таких еще не строил. И самый красивый будет во всем нашем селе.

Володю восхитило то, что не нужно никаких глубоких фундаментов, — всего лишь выложить плиты на двух уровнях, и на них просто и удобно станет весь дом.

— Только я за лестницу на второй этаж не возьмусь, — предупредил он. — Она у Вас сложная, винтом загибается.

Сергей заверил, что лестницу будет делать сам. Ударили по рукам, и закипела работа. Колышки и бечевки заграфили площадку, обозначая контуры будущего дома, небольшой экскаваторишка ковырял землю, выворачивая груды земли, перемешанной с песком. Но настал вечер, и через строительную площадку сплоченным строем, наискосок двинулось местное стадо коров, возвращавшееся с пастбища, сбивая колышки и бечевки, проваливаясь в вырытые ямы. Последние десять лет каждое утро и вечер они копытили этот путь, и никакие понукания и кнуты не могли заставить их изменить привычный, нахоженный маршрут. Стройка останавливалась, и Сергею пришлось срочно огораживаться от рогатого племени. В районном центре в магазине стройматериалов были закуплены трубы — стойки ограждения — и сетка-рабица. Грохали кувалды, забивая трубы, натягивалась сетка. На следующее утро коровье стадо пестрым черно-рыжим клином в изумлении остановилось перед неожиданным препятствием. Буренки возмущенно ревели, пытались рогами смести сетку и категорически отказывались идти в обход. Пастушку с длинным кнутом через плечо понадобилось полтора часа — тащить каждую корову за рога и направлять на новый путь, а хозяйки коров собрались недовольной толпой и обменивались нелицеприятными репликами по адресу пришлых: небось, из города заявились, и чего им там, в городе, неймется? Только через неделю рогатое стадо привыкло к новой дороге в обход, но каждый раз, проходя мимо ненавистного проволочного забора, укоризненно мычало.

Дом рос быстро. Удалось, по Володиной подсказке, купить недорого готовый сруб для первого этажа. Недалеко, в соседнем рабочем поселке, продавали сруб молодые люди — наследство, оставшееся от родителей. Когда-то в этом поселке кипела жизнь, работали два небольших заводика, бойко перерабатывающих окрестный лес на занозистые, сучковатые доски.

Медленно, но неумолимо замедляет бег, умирает сельская жизнь. Закрылись местные лесопилки, не выдержав конкуренции с гладкими, упакованными в полиэтилен досочками из Польши, уехала в столицу на поиски новой жизни молодежь, тяжело и безысходно ковыляли по зарастающим бурьяном улочкам оставшиеся старики, а эти двое остались. Они были очень молоды и трогательно растеряны: Сергей видел, как они перебирали в своих узких ладонях зеленые американские бумажки, на которые теперь можно было купить призрачное счастье.

А с мусором… Сергей купил в хозяйственном магазине две дюжины тканых пластиковых мешков, наполнял их рваньем, грузил в свою машину — два мешка в багажник, два — на заднее сиденье, — и раз за разом вывозил на площадку на околице, где дружной группой, ожидающе открыв жестяные рты, стояли мусорные контейнеры.

Володя Найда был настоящим найдой, находкой. Он знал всё в округе, что касалось строительства. Он советовал, где недорого купить отлежавшиеся сухие доски для полов, где купить красивый керамический кирпич для облицовки сруба снаружи и гипсокартон для внутренней отделки, натуральную черепицу для крыши. Володя свел Сергея с местным мастером по окнам. У Петра Никодимыча была своя мастерская по изготовлению окон на заказ. Окна он делал из высушенной березы — чистые, прочные, с надежным притвором. А еще Володя привел к Сергею местного печника Николая.

Николай был настоящим мастером своего дела, только вот таких печей, как задумал Сергей, он никогда не клал. Печь должна была обогревать два этажа, шведкой, с обогревом нижнего пода и с плитой. Печь такого типа Сергей подсмотрел в книжке «Печи и камины», купил по случаю в книжном магазине в Москве. Он начертил устройство печи и порядовку — порядок укладки кирпичей. Николай кряхтел недовольно, но печь получилась на славу удачной, отделанной золотистыми изразцами: она быстро нагревалась и долго сохраняла тепло. Красавец дом рос быстро, радуя глаз вишневым кирпичом первого этажа, сайдинговой белизной второго и золотистой черепицей шатровой крыши.

Теперь даже коровы, возвращаясь с пастбища, останавливались, оглядывали дом и одобрительно мычали: «М-м-м, такого в нашем селе еще не было!»

Дом вырос к осени, вернее, каркас дома, теперь его нужно было наполнить: водопроводом, электричеством, мебелью, всем тем, что делает мертвый скелет строительства жильем. Надвигалась зима, и Сергей закрыл свой новый дом на замок. До весны, под присмотр друга Яши. Подвернулась инженерная работа в Москве, кстати, заработать немного денег. Стройка вытянула у Сергея почти всё заработанное и отложенное.

3

Предложенная в Москве работа была необременительной. Нужно было наладить в близком Подмосковье на небольшом заводе производство конструкций башен для мобильной связи — бурно развивающееся направление. Четыре месяца, до самой весны, Сергей разрабатывал чертежи специальных приспособлений для сборки, руководил их изготовлением, учил рабочих, как собирать, и учился сам. Пропадал неделями в Дмитрове — там, на окраине города, был расположен этот завод. В общем, в марте производство пошло, Сергей собрал контрольной сборкой первую вышку, всё сошлось, хозяин завода пожал Сергею руку, вручил ему честно заработанные деньги — не очень много, но хватит для достройки сельского дома, и он с первым весенним теплом переселился в свою деревню.

А что Светлана? Сергей вдруг обнаружил, что жена живет своей, женской, непонятной жизнью, постепенно отдаляясь от него, и ее всё меньше интересуют инженерные страдания мужа. С этим что-то нужно было делать, образовавшуюся прореху в семье нужно было срочно залатывать. Быстрее закончить сельский дом, вселиться туда, жить сельскими радостями. Светлана — она же родом из деревни. У них всё получится!

Из всех благ цивилизации на окраине села было лишь электричество — линия-воздушка проходила по улице, рядом с домом. Остальное — водопровод, горячую воду, канализацию — нужно было делать автономными. С благословения друга Яши (как же все-таки везло Сергею с друзьями!) всю электрику подрядились сделать двое молодых ребят — инженеров-электриков из соседнего санатория, а Сергей бродил по участку с рогулькой — разведчиком водоносного слоя. «Нужно найти воду, ну пожалуйста!» — молил он рогульку. И она преисполнилась добротой — клюнула в самом удобном месте, в пятнадцати метрах от дома. Есть вода!

Для рытья колодца — сурового мужского дела — Сергей вытащил своего шестнадцатилетнего внука Андрюшу. Внук обещал вырасти городским увальнем, и работа в деревне была прописана ему дедом, как врач прописывает лекарство больному. Не нужно тратить слов, не нужно читать мораль. Они двое рядом — дед и внук, двое мужчин — делают одну, общую, нужную работу, и перебрасывается мост взаимопонимания, мост через два поколения. Завезены бетонные кольца, над будущим колодцем сооружен ворот с ручкой, веревкой и ведром, под бетонным кольцом подрывается земля, и кольцо постепенно погружается, потом над ним выстраивается второе, третье. Двое сильных, здоровых мужчин, мокрые от пота, трудятся слаженно. Один — внизу, во влажной полутьме наполняет лопатой ведро, второй воротом вытаскивает ведро наверх. Потом они меняются ролями — Андрюше нужно научиться рыть колодец.

На пятом в глубину метре песок стал мокрым, и струйками стала поступать вода. Рогулька-разведчица не обманула, не подвела. Теперь — опустить в колодец насос, и по трубам, проложенным под землей, наполнять накопительный бак под крышей — Сергей заранее смонтировал его между фермами. Канализацию Сергей также сделал местной — выгребной колодец, выложенный кирпичом в дальнем углу участка.

Светлана наезжала временами. Ходила, смотрела, скептически хмыкала. Она не верила, что в этом медвежьем углу можно создать цивильные условия для жизни. А Сергей работал. Прокладывал трубы водопровода и канализации, вешал электрический водонагреватель, монтировал умывальник, небольшую ванну и унитаз в ванной комнате на первом этаже, душевую кабину — на втором. Прокладывал вентиляционные каналы к вытяжной трубе, заблаговременно выведенной на крышу, клал плитку на стенах и на полу в ванных, устраивал там пластиковые потолки. Красил полы. Заказал кухонное оборудование и теперь монтировал его. Ставил межкомнатные двери. Всё делал сам, своими руками. Он много лет проработал руководителем. Водил руками и командовал другими, а его собственные мужские руки тосковали по работе. Он не мог доверить устройство своего гнезда чужим, равнодушным рукам. Ну, пусть плитка на стенах в ванной чуть-чуть, самую малость неровна, он же не профессионал-плиточник, зато сочетание белых, синих и желтых плиток в причудливом рисунке радует глаз. Он создавал красоту, и было упоение трудом, нужным, творческим. По вечерам сладко ныли утомившиеся за день руки, он засыпал, лишь коснувшись подушки, чтобы утром вскочить свежим, полным новых идей.

Трудовому мужику сложно без женских рук. И грязью может обрасти, и завшиветь, с них станется, и в отсутствие Светланы шефство над Сергеем взяла Зина, Яшина жена. Была Зина кореянкой, ростом мала, чистюля, само трудолюбие и жизнерадостность. Познакомился Яша с ней, когда служил действительную в Казахстане. Не устоял белорусский мужик перед обаянием знойных раскосых глаз, привез ее сюда. Был Яша не то чтобы ледащим, но увальнем — большим любителем спокойной, устроенной, удобной жизни, и Зина ходила за ним, как за ребенком малым. Кормила, обстирывала, на работу и на рыбалку собирала, и ходил Яша по селу гоголем, в начищенных ботинках и с ярким галстуком. А теперь Зина кормила Сергея своими супами и котлетами, отвела ему диван для спанья в зале с телевизором.

Односельчане заглядывали порой к Сергею, конфузливо топтались на пороге, отнекивались на приглашение пройти, но любопытство пересиливало — Володя Найда рассказывал про необычный дом.

— Ну прям как в городе, — уважительно говорили они.

Всю жизнь проработав с бездушным, холодным железом, Сергей трепетно любил теплоту дерева, он мог бесконечно долго вглядываться в никогда не повторяющиеся рисунки живой древесины, удивляться причудливому разнообразию жилок и оттенков. Ну, первый этаж пусть будет современно безликим — крашеные полы, гипсокартон стен и потолков — светлых, радостных тонов, широченное, чуть не в полстены окно в сад, шпон стандартных дверей. Но на втором этаже и на веранде будет праздник дерева: полы — под прозрачный лак, стены и потолки — шлифованная вагонка. Длинный стол на просторной, светлой веранде и лавки, обступающие стол, он делал сам, своими руками. Украшением дома стала лестница, взбегающая на второй этаж широким изгибом, тоже деревянная, с перилами.

В июле дом был готов для жизни, Сергей нанял машину и привез из города мебель и жену Светлану. Он ехал домой, теперь то, что он соорудил в деревне, будет их со Светланой домом. Он ехал и думал, как жена всплеснет руками, как обрадуется этой рукотворной красоте.

Но не случилось ни восторга, ни радости. Светлана молча обошла весь дом, нарочито кряхтя, поднялась по новой лестнице на второй этаж…

— И ты считаешь, что в этой халабуде можно жить? — спросила она. — Вы с Зиной нагородили здесь, меня не спросясь.

Обитатели городских квартир привыкают к тесному мирку, отгороженному от внешнего мира толстыми стенами. Здесь тепло и уютно, даже если за окном жестокий мороз, если отчаянный ветер раскачивает деревья и пытается сорвать одежду с прохожих, или если зарядил нудный, бесконечный дождь. Здесь обитатель надежно защищен от опасностей и жестокостей улицы. Поворот ключа в замке — и уже никакое внешнее зло не сможет проникнуть через бронированную дверь. Щелчок выключателя — и всё внутри жилища осветилось теплым светом. Нажатие кнопки на кухонной плите — и прирученный дикий зверь преданно лижет голубым языком кастрюли и сковородки с хорошо отмытой, приготовленной и упакованной магазинной едой. Коснись пальцем черненькой коробочки пульта — и экран телевизора открывает перед обитателем городской квартиры целый спектр тщательно отшпаклеванной, подкрашенной, продезинфицированной, искусственной жизни. Теплый халат и мягкий диван, заждавшиеся хозяина, открывают ему свои объятья, и привычно приветливо смотрят на него глаза добрых людей с фотографий на стене. С ними хорошо общаться, с этими добрыми людьми на фотографиях. Они молча улыбаются и не задают неприятных, сложных вопросов. Мир квартиры замкнут и привычен до мелочей. Раздражают огни городских улиц? Можно отгородиться от них тяжелыми шторами на окнах. Мягкой паутиной обволакивает этот мир обитателя. Чтобы отдохнуть от дневной суеты, отвлечься от жесткого захвата рутинной, выматывающей работы. А утром безжалостный будильник разбудит его, заставит торопливо проглотить завтрак и влиться в изнуряющий поток деловой жизни.

А если человек завершил свой второй круг, если ему теперь не нужно вскакивать по утрам, не нужно больше служить молоху, подчиняющему себе силы и нервы человека? Тогда городская квартира превращается в добровольную тюремную камеру, уютную и благоустроенную, но отрезанную от внешнего мира.

Дом ошеломил и испугал Светлану. Он был бессмысленно огромен. Для чего нужен этот второй этаж, если и первого этажа за глаза хватит им двоим? Непомерно большая зала, она же кухня, она же столовая. Неужели нельзя было перегородить ее стенкой, чтобы были две комнатенки поменьше? От входной двери через прихожую попадаешь сразу в столовую. Неужели нельзя было отгородиться дверью?

И это чудовищное окно во всю стену. Чувствуешь себя как будто раздетым, у всех на виду. Везде в доме выключатели, одни для освещения, другие — для насоса в колодце. К чему все эти сложности? Печь прямо посреди дома. Ее же нужно будет топить. Дровами. Бегать на улицу за этими самыми дровами. Света давно уже отвыкла от деревенской жизни с печами, с дровами и уличной грязью. А участок за окном, необозримый, заваленный кучами песка после строительства, — его же придется окапывать, удобрять, засаживать и засевать!

Ну не была Светлана новатором. Так уж распорядилась природа. С давних, первобытных времен мужчина — охотник, в поиске, в разведке новых дорог и угодий, а женщина — хранительница домашнего очага. Пройдет немало времени, пока она приспособится к новому дому, оценит простор комнат. А пока Светлану всё раздражает в неуютной, по-мужски сработанной избе. Почему кровать стоит изголовьем на север? Нужно, чтобы на юг! И Сергею приходится переделывать электропроводку в спальне. Почему нет летней кухни? Сельский дом и без летней кухни? И мужу приходится срочно делать пристройку, настилать там полы, устанавливать под окном шкаф для газового баллона. Телевизор слева — неудобно, переставить в правый угол, а диван перетащить напротив! Обеденный стол слишком мал, в большой комнате должен быть большой стол!

Сергей терпел, переделывал, передвигал. И когда же закончатся эти женские причуды и скандалы? А лето шло на убыль, приближалась зима, и нужно запастись дровами, выровнять и перекопать участок, завезти навоз, посадить первые яблони. Семейная жизнь никак не налаживалась. Светлана разразилась очередным громким скандалом. Из-за какого-то пустяка.

— Ну вот что! Я жить здесь не намерена. Ты можешь оставаться, но моей ноги в этом захолустье больше не будет!

Она ушла, шумно хлопнув дверью. Уехала в город, к сыну, а Сергей вдруг почувствовал себя свободным человеком. Свободным от женских причуд и скандалов, свободным для нужного и безоглядного труда.

Три дня Сергей заготавливал дрова на зиму. Лесовоз подвез и сбросил в дальнем углу у забора двухметровые бревна. И — размахнись, рука, раззудись, плечо, ты пахни в лицо, ветер с полудня… Пахучими янтарными опилками брызжет от установленных на козлах лесин. Пила — остро наточенная двухручка, а пильщик один. Ничего, Сергей справится. Друг Яша? Да нет, он на такое не способен. Яше уже исполнилось шестьдесят, он остепенился, из главных инженеров ушел в инженеры по технике безопасности. Совершенно безопасная должность. Немного меньше платят? Нам с Зиной хватит, да и дочери каждый выходной приезжают. Колоть дрова самому? Лучше за пару бутылок нанять местных бомжей. Яша не одобрял друга-соседа. На виду у всего села вкалывать самому? Нехорошо, несолидно. Но Сергею было не до солидности. Ах! Врубается колун в полено, и оно послушно распадается на две половины. Сброшена куртка, и от разгоряченного тела поднимается пар в стылом воздухе. Растет, выкладывается поленница под навесом у забора. Наверное, вот так много-много лет назад заготавливали на зиму дрова его предки. Впрочем, они же были московскими купцами, наверняка нанимали батраков, и им не суждено было познать ощущения здорового мужского тела, радость мужского труда… — Сергей Валерьевич! Заканчивайте, обед готов, а то простынет!

Это верная подруга Зина. Зина в восторге от всего, что делает Сергей, от его нового дома, и она не понимает, как это может Света капризничать, скандалить. И как только она может уехать, оставив мужа одного!

После двух мягких зим пришла, наконец, настоящая снежная зима. Утром Сергей проснулся от ровного белого света, вливавшегося через окно. Новорожденный снег шел всю ночь, заботливо укрывая истомившуюся от осенних непогод землю пуховым одеялом. Он простил людям все незавершенные дела, развороченную, неприбранную землю. Радуйтесь, люди! Начинается новая, чистая, безгрешная жизнь! Вскочить с постели, наскоро одеться, сунуть ноги в короткие, с обрезанными голенищами валенки, и — веселая потасовка со свежим снегом. Очистить крыльцо, проложить дорожки к входной калитке и к поленнице у дальнего забора. А снег не слушается, ссыпается с лопаты. Он легкий, сыпучий, игристый. Ну, еще один снегопад — молит снег Сергей, чтобы можно было проложить лыжню в лесу. Вот уже три года он не становился на лыжи: ни настоящей лыжной погоды не было, да и времени тоже, всё какие-то неотложные дела.

К Новому году зима по-настоящему установилась, и Сергей проложил первую лыжню. Она шла по просеке, до деревни Мельники, сворачивала влево и дальше — лесными дорогами по большому кольцу. Он был один, единственным лыжником на всю округу. Можно часами скользить по лыжне, не встретив ни единого человека. А лес жил своей лесной жизнью. Вот в сотне шагов впереди лыжню пересекла семья кабанов, угольно-черных на свежем снегу. Впереди — великан-секач, а за ним следом, тесно, морда к хвосту впереди бегущего, — самки и подростки поменьше, а в конце на левом фланге — поросята мал мала меньше. Как в строю в учебной роте, где когда-то служил Сергей. Он со своим ростом всегда был правофланговым, а замыкал левый фланг коротышка Сыздыков из Казахстана.

Справа, у подножия громадной ели, золотистым факелом прошмыгнула лисица, вот — четкие отпечатки заячьих следов. А однажды Сергею встретился самец олень. Он показался Сергею огромным, метра два ростом. Олень стоял впереди, слева от лыжни, высоко подняв голову на гордой шее, и смотрел на человека. Сергей тоже остановился. Несколько мгновений они оба молча глядели друг на друга, а потом неведомая сила подняла красавца в воздух, и в три гигантских скачка он исчез за соснами.

Легкая ветровка уже давно сброшена с плеч, завязана узлом на поясе, и рубашка на спине промокла от пота. От усталости свинцом начинают наливаться ноги. Пора возвращаться. Последний километр до дома Сергей преодолевает, стиснув зубы. Опять немного не рассчитал, увлекся, далеко забрел. Зато какое счастье — очистить рукавицей от снега лыжи, оставить их у входа, пусть оттаивают, просыхают, сбросить с себя прямо на пол взмокшую, заледеневшую одежду и завалиться в ванную, под горячий душ! Стук в дверь и голос Зины:

— Пришли наконец? А мы с Яшей уже заждались. Быстро вылезайте из ванны и бегом к нам. Жареная картошка простывает.

Зина — первая подруга, но никак не может перейти с Сергеем на ты. В январе ударили морозы, ночью до двадцати пяти. За ночь изба выстывала, и так не хотелось утром вылезать из-под теплого одеяла, босыми ногами на холодный пол! Рядом с топкой со вчерашнего вечера лежит охапка дров, клочок бересты, загодя нащипанные лучины, огонек сначала робко перебегает по дровам в печи, затем смелеет, крепнет, и вот уже ревет в топке молодым зверем. Сергей усмиряет его, прикрывая вьюшку, пламя начинает петь уютную песню, и домашнее тепло бродит по дому, изгоняя ночную стылость. День занят. Нужно сбегать в сельский магазин, приготовить чего-нибудь на ужин. Вечером придут Яша с Зиной, и они втроем будут смотреть кино. У Сергея — кассетный проигрыватель и целое собрание кассет. Что-то куплено в Москве, чтото привезено из зарубежных поездок, не было времени посмотреть: «Римские каникулы» и «Моя прекрасная леди» с Одри Хепбёрн, «Три тенора» с Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррерасом, «Возраст любви» с Лолитой Торрес и многое другое, томительно прекрасное.

Светлана приехала в начале марта. Она сидела на стуле у входной двери, робко сложив руки, и говорила, что приехала на минутку, взять кое-какие вещи…

— Ладно уж, давай мириться, нужно прощать друг другу мелкие слабости, — сказал Сергей. — Оставайся, я соскучился здесь без тебя.

Конечно, она осталась, и для них снова наступил медовый месяц после разлуки.

А может быть, так и нужно — расставаться на время, чтобы обострялись чувства? Чтобы пришло понимание, что нет друг без друга жизни на этой земле?

Но прошел медовый месяц, и вернулись Светланины причуды. Ну чего ей не хватало для мирной жизни? Они не были одиноки — рядом, калитка в заборе, в таком же сельском доме жили старые добрые друзья, с которыми делились и радостями, и горестями. Они не были оторваны в сельской глуши — Сергей провел спутниковое телевидение и интернет. Они не были отрезаны от мира — в гараже стояла машина, и они временами совершали выезды — на дальние озера, на встречи с друзьями, в театры и на концерты.

А через два года к ним пришел газ. Современный итальянский газовый котел-автомат в подполье, легкие радиаторы в комнатах, и не нужно таскать дрова, топить по-деревенски печь. Чистота, тепло, уют.

Сергей сделал в жизни все, чтобы построить безоблачное, беззаботное Счастье. Просыпаться утром от звуков коровьего стада, которое гонит мимо их окон деревенский пастух. Бродить по лесу, полному ягод и грибов. День заполнен мелкими трудами и заботами: полить грядки с луком и морковкой, собрать в теплице урожай помидоров и огурцов, прополоть и окучить картошку… По субботам приезжали из города дети с малыми внуками, топилась баня, и дом наполнялся звуками родных голосов. Наступала осень — пора заготовок на зиму. Они квасили капусту, засыпали в подпол выращенную картошку и закатывали в банки варенья и компоты. Мирная, полная добрых трудов сельская жизнь. Вместе с тем они не были лишены удобств и благ цивилизации — водопровод, горячая вода, ванна, душ и туалет были в их доме. Сергей всё это сделал сам, своими руками, он был инженером не только по диплому.

И почти каждый год они выбирались за границу — на Кавказские Минеральные воды, на берега теплых морей — Хорватия, Крит, Турция, Испания, — и каждый раз брали с собой одного из младших внуков. Друзья завидовали им белой завистью. У них всё получилось! Ну что еще нужно для полноты жизни, для тихого счастья двух любящих друг друга, стареющих, но еще полных сил людей.

Но безоблачного счастья не получилось. Червоточинка, поселившаяся когда-то давным-давно, продолжала жить в глубине души Светы, точить ее неясными сомнениями и терзаниями.

И вот — очередной срыв, темный, безнадежный. Сергей понял это сразу, молча оделся, вывел из гаража машину, уехал не прощаясь. Она выбежала следом за ним на крыльцо и продолжала вдогонку выкрикивать оскорбления, не стесняясь соседей. Сергею было тошно, противно, обидно. Через два-три дня она позвонит и скажет жалобным тоненьким голоском:

— Сереженька, мне плохо, я соскучилась. Приезжай скорее.

И он будет гнать на машине, чтобы скорее встретиться, прижать к себе ту, которая, он знал точно, не может жить без него.

4

Телефонный звонок застал Сергея, когда он завернул за угол и остановился на обочине, чтобы привести себя в чувство, унять дрожь в руках.

— Добрый день, Сергей Валерьевич. Это Петелин из Белгорода.

Помните меня?

— Ну конечно, Константин Иванович. Рад услышать Вас. Рад, что помните обо мне.

— Как Ваше здоровье, как дела? Всё хорошо? Ну и прекрасно. У меня к Вам предложение. Мы получили новый заказ, очень сложный и интересный. Не хотите ли Вы принять участие в нем?

— Буду только рад. Не могли бы Вы сбросить какую-нибудь информацию об этом объекте на мою электронную почту? Ваши работники знают ее. Я ознакомлюсь и в ближайшее время буду готов подъехать к Вам.

Новая интересная работа! Конечно, он бросит всё, все эти грядки и теплицы, и отправится в Белгород ради счастья инженерного творчества. «Ага! Они там, умники-инженеры, работают на большом заводе, делают конструкции для важных и сложных строек России, но когда дело доходит до самых необычных дел, то зовут старого деда из белорусской деревни», — озорная, тщеславная мысль завертелась у него в голове.

Звонок из Белгорода окатил Сергея свежей волной надежды и сразу снял с него горечь ссоры с женой. Возвратиться немедленно? Нет, еще слишком мало времени прошло, нужно выждать, сделать паузу, чтобы улеглась эта желчь, прорвавшаяся у Светланы. Два-три часа побродить по лесу. Помечтать о новой, конечно, интересной и блистательной работе в Белгороде, иначе не звонил бы Петелин. Любопытно, что там такое возникло, в чем сами не могут разобраться.

Светлана не сразу отозвалась на его звонок.

— Светик, ты уже позавтракала? — спросил он умильным голосом.

— А тебе какое дело до этого? Уехал и уехал, что тебе от меня надо?

— Да ничего особенного, просто я в Белгород уезжаю.

— В какой такой Белгород? — изумилась жена.

— В обыкновенный. Мне позвонили, предлагают интересную работу.

— Ты в своем уме? В Белгород он уезжает! Ну вспылила я, ну погорячилась. Немедленно приезжай. Тогда и поговорим.

Когда Сергей приехал, на его электронную почту уже пришло сообщение из Белгорода. Вытянутым овалом, полого изгибаясь, на экране ноутбука возникла цепочка-змейка, сотканная из кружева стержней и перекрестий: «Олимпийский стадион в Казани». Сергей хорошо знал, как строятся стадионы. Со времен древнего Рима это каменный или бетонный атриум, ступенями окружающий арену, вздымающийся высокими стенами. На эти стены и опирается перекрытие — стальные арки, защищающие арену от дождя и снега.

Этот стадион не был похож ни на один стадион в мире. Всё решетчатое покрытие стадиона в форме цветка лилии, казалось, парило в воздухе. Да нет, оно не висело, оно опиралось на восемь стальных опор. Всего лишь восемь! Это было невероятно. И какому сумасшедшему архитектору могла прийти в голову такая идея? Ведь в Казани выпадает снег. В отличие от Лондона и Мельбурна. Да еще какой снег! Сергей заглянул в справочник. Четвертый снеговой район. Двести восемьдесят килограммов на каждый квадратный метр покрытия. А общая нагрузка на это воздушное покрытие составит около тридцати тысяч тонн! Три с половиной тысячи тонн — вес железнодорожного состава — на одну опору. С такими нагрузками работают строители мостов. Но мостовики — это особая каста в строительстве, там у них не до красоты. Сверхмощные сварные балки и фермы. А здесь — кружево стальных труб, взметнувшихся ввысь. Оказалось, что проект разработала американская архитектурная компания Populous. Вот так вот! Смотрите и завидуйте, потому что нигде в мире еще не было ничего подобного.

5

Всё начиналось четыре года тому назад, в 2008-м. Позвонил Юра Кравцов, бывший шеф Сергея в московской фирме «Стальстрой». Он выиграл конкурс на изготовление и монтаж сложных стальных конструкций для высотного здания — башни «Федерация», что строилась в комплексе Москва-Сити, и теперь предлагал Сергею стать представителем фирмы, супервайзером при изготовлении конструкций в Белгороде. Приглядывать там на заводе, как делаются конструкции, звонить, если что не так. Информировать.

Пять лет назад Сергей уволился из «Стальстроя». Там он проработал без малого шесть лет. Работал руководителем проектов. Брал на себя всю работу по строительству — рабочие чертежи, изготовление и монтаж конструкций. Гонял по Москве и Подмосковью на своей машине и везде успевал. Работал без оглядки, на износ. И вот теперь Сергей решил: с него хватит напряженной и беспокойной строительной жизни!

— Видишь ли, Юра, — сказал он своему молодому шефу, кстати, сыну своего старого друга, — в июле исполняется пятьдесят лет моего трудового стажа. Я решил, что с меня довольно. Стану пенсионером, буду выращивать цветочки и редиску. Учить уму-разуму внуков.

Скоро семьдесят стукнет, пора на покой. Уютно устроиться на диване перед телевизором, отдохнуть от бесконечной нервотрепки, от бессонных ночей. Однако порвать с прошлым у Сергея не получилось. По ночам снились ему заводские цеха, стройки, и сладкий дым электросварки щекотал его ноздри. Какие-то темные люди обступали его и требовали, чтобы он разобрался в сложном деле, принял решение, больше некому. Он просыпался и долго не мог понять, где он и что от него нужно этим беспокойным людям.

Не получалось у него спокойной пенсионерской жизни. Звонили старые приятели.

— Понимаешь, Сергей Валерьевич, тут работенка интересная подвернулась, срочная, как раз для тебя, выручай.

И он брался. Хватался за любое дело, что предлагали, не мог отказать. Чертил рабочие чертежи, ставил технологии новых конструкций. Всё это были небольшие, не очень сложные работы: телевизионные вышки, торгово-развлекательный центр. А тут вдруг такое! Конечно, он согласился сразу, уже на третий день был в Москве и погрузился в чертежи.

У Сергея перехватило дух от работы, которую предстояло совершить. Это были аутригерные этажи — стальные вставки в железобетонном теле башни. Через тридцать — тридцать пять железобетонных этажей — три этажа из стальных стержней, чтобы увеличить прочность и жесткость всей высотной конструкции. Фантастические усилия в стальных стержнях, высокопрочная сталь толщиной до 120 миллиметров, и всё должно быть собрано на месте на мощных болтах. На российских металлургических заводах не было станов для изготовления таких стержней, и они прокатывались на металлургическом комбинате в Люксембурге — самом мощном в Европе, а болты сверхвысокого класса прочности делались на Тайване. На заводе в Белгороде предстояло просверлить полмиллиона отверстий с точностью до макового зернышка. И нет права на ошибку! Каждая допущенная ошибка — это остановка строительства, срыв графика. Международные конфликты наконец.

Добрый мой читатель! Вы имеете представление о высотном строительстве и о том, что собой представляет башня «Федерация» в Москве? Наберитесь терпения (или пропустите, если Вы нетерпеливы, эту скучную вставку). Так вот, высотное строительство — это одно из высших достижений полета технической мысли в строительстве. Это как полет в космос, это отрыв от земли в фантастические дали. Всё выше и выше! Москва приняла участие в бешеной мировой гонке, устремленной в небеса. Проект башни высотой 374 метра, самой высокой в Европе, разработала американская фирма Thornton Tomasetti — лидер в мировом высотном строительстве, контроль над строительством вели также американцы — Turner Construction Company.

— Ну что, Сергей Валерьевич, берешься за эту работу? — Юра подошел к нему, уткнувшемуся в чертежи.

— Берусь, Юра, но при одном условии — мне на заводе должно быть предоставлено исключительное право при принятии технических решений. Ты же меня знаешь, я всё гребу под себя и не люблю, когда меня учат и употребляют. Мы с тобой должны поставить перед заводом требование: только моя личная подпись на всех документах по этим конструкциям. Не потому, что я такой умный, а потому, что конструкции эти уникальны. Таких конструкций еще никто не делал, в том числе и белгородский завод. Я хорошо знаю заводчан, у них текучка там, в цехах проходят десятки других объектов. Но этот объект — не рядовой, здесь требования особые, существенно выше, чем к другим конструкциям. Если отдать его на усмотрение заводу, уверяю тебя, мы будем иметь кучу проблем. А ведь при монтаже, на высоте ничего исправить нельзя. Значит, у нас нет права на ошибку. Я в своей практике проходил подобные случаи, и мы должны с самого начала поставить перед заводом эти требования. Заводчане будут сопротивляться, доказывать свою правоту и свои принципы. Но это мое условие. Или ты мне доверяешь и полностью полагаешься на меня, или я уезжаю в свою деревню, у меня там дел по горло.

— Ладно, пусть будет так. А сколько помощников Вам нужно?

— Да не нужны мне помощники. Разве что Лебедева мне подошли. Он же монтажом будет заниматься. Вот мы с ним и проработаем порядок монтажа.

* * *

Константин Петелин был директором по внешним связям белгородского завода, вместе с директором по производству они определяли всю деятельность завода. Конструкции для башни «Федерация» были заманчиво выгодны: большой объем — около пяти тысяч тонн, удалось согласовать хорошую цену. Достаточно высокая сложность? Ну, это преодолимо, на заводе есть опытные технологи, справлялись с уникальными объектами. Только вот этот представитель, что Юра Кравцов привез, совсем ни к чему. Петелин навел справки, оказалось, он из бывших. Бывший главный инженер, бывший директор. Константин знал цену этим бывшим. Много гонора, много спеси, только всё в прошлом, когда-то командовал, а теперь на пенсии, денег не хватает, вот и пристроился подработать. Заявил о своем исключительном праве. Ничего, заставим побегать по цехам, сразу спесь сойдет!

Неприятности начались на второй день. Позвонил начальник цеха:

— Константин Иванович, выручайте. Дед грозит остановить производство, если не заменим рулетки на новые.

— Погоди, Петр Николаевич. О каком деде ты говоришь?

— Ну, этого москвича Вернера на заводе так назвали. Ходит по цехам, всюду нос сует. Рулетки ему не понравились, мы, слава богу, не первый год с ними работаем, а он требует, чтобы по новому заказу были новые, обязательно поверенные и обязательно не ниже второго класса точности. А где я их наберусь? На складе их нет.

Петелин только зубами скрипнул. Пришлось срочно закупать новые импортные рулетки. А еще этот Вернер заставил на каждую конструкцию завести отдельный формуляр со всеми стадиями проверки. Теперь контролеры носят ему эти бумаги на подпись. От отдельного кабинета отказался, за столом сидит мало, бегает по цехам и всюду сует свой нос.

Первая серьезная стычка произошла в конце второго месяца. Горело выполнение плана, и начальник цеха Терентьев стал оправдываться по телефону.

— Константин Иванович, у нас ЧП. И опять по «Федерации». Конструкторский отдел такое нарисовал, что мои разметчики не могут разобраться. Это соединительная деталь из второй сборки. Толщина двадцать пять миллиметров, размеры — два метра на полтора, отверстий целых сорок штук и все под разными углами. Я вызывал в цех конструктора, потом начальника бюро. Целый час они размахивают руками, но ничего сделать не могут. У меня эта сборка на сдачу сегодня записана, двадцать четыре тонны срываются, а дед уперся, ни в какую без этой детали ничего не подписывает. Вы, Константин Иванович, уж с ним потолкуйте.

— А ты, Петр Николаевич, предложи этому Вернеру разметить деталь. Он себя очень умным считает, так вот пусть и покажет свое уменье.

— А он рядом со мной стоит, усмехается. Говорит, чтобы я отправил конструкторов в отдел. Толку от них не будет.

Конструктора ушли, а дед вместе с разметчицей Галиной нанес осевые линии, прочертил и накернил места установки кондукторов для сверления, сам установил и закрепил кондуктора. За двадцать минут было всё готово, а еще через два часа готовая просверленная деталь вместе со всей сборкой была предъявлена техническому контролю, обмеряна и принята без замечаний. И опять дед учил работников технического контроля, что и как контролировать, и ставил свою подпись на акте приемки. Он умел разговаривать с рабочими, и те отлично его понимали.

Вторая стычка произошла в следующем месяце. Опять звонил Терентьев и жаловался, что технический контроль не подписывает ему сдачу готовых конструкций по «Федерации», им опять этот Вернер запретил.

— А что я могу поделать? Там пластины толщиной восемьдесят миллиметров, ну, немного кривые, три миллиметра всего кривизна, а у меня вальцы для правки только для толщины сорок. Мы уж по-всякому пытались, ничего не получается. Помогайте, Константин Иванович!

Разговор с Вернером в кабинете один на один был трудным:

— Вы, Сергей Валерьевич, требуете от нас невозможного. У нас на заводе нет оборудования для правки такого листа.

— Ну почему невозможного. Я требую того, что оговорено в технических условиях. Вы же смотрели техусловия, когда принимали заказ? Вот и выполняйте их.

— Ну хорошо. Давайте поступим так: Вы подписываете приемку, а я гарантирую, что после окончания месяца мы поправим эту кривизну, я уже договорился с Волгоградом, там есть мощные вальцы, отвезем, поправим. Вы же производственник, должны понимать, что такое выполнение плана. Договорились?

— Нет, не договорились, неправленые конструкции я не подпишу. А Вам разве не говорил Ваш Терентьев, что я предложил ему свою помощь? Предложил дать мне толкового газорезчика с газовой горелкой, и я поправлю пластины. Так он от меня отмахнулся. Ему план нужно выполнять.

Петелин набрал телефон Терентьева.

— Петр Николаевич, немедленно направьте в распоряжение Вернера лучшего газорезчика. А я через час лично проверю.

Этот Вернер в самом деле что-то соображал в конструкциях. Он мелом начертил места, которые следовало нагреть до красного каления, и уже через два часа мощные пластины были абсолютно ровными.

Петелину рассказывали, что без Вернера теперь не обходилась ни одна сложная операция при изготовлении, он по полторы смены торчал в цехах, а если случалось, что ночью, в третью смену, рабочие и мастера становились в тупик, не могли разобраться в сложном случае, тогда диспетчер посылал машину не к заводским специалистам, а на съемную квартиру, где жил дед. Тот безоговорочно приезжал, объяснял рабочим, как поступить, и всегда ставил под решением свою подпись.

Конструкции башни шли под грифом «повышенной сложности», и их нужно было проверять на собираемость. Для этого устраивались контрольные сборки. Сборками по договору с заводом занималась бригада монтажников, присланная Кравцовым из Москвы. Вернер сам чертил схемы сборок, делал чертежи на специальные стальные подставки, руководил монтажниками, наносил контрольные точки, обмерял собранные конструкции геодезическим теодолитом и предъявлял их высокой комиссии из Москвы. Все пятнадцать контрольных сборок сошлись с точностью до миллиметра. Свыше сорока тысяч разных деталей, четыреста тысяч просверленных отверстий — и ни одной ошибки, ни одного отклонения более двух миллиметров!

Изготовление конструкций заканчивалось, Сергей собирался уезжать, а перед отъездом Петелин попросил его зайти к нему в кабинет. — Вы меня извините, Сергей Валерьевич, за резкость и стычки. Я был неправ, и Вы убедительно это доказали.

— Не стоит извиняться, Константин Иванович. Это обычные конфликты на производстве. Но, слава богу, нам с Вами удавалось их разрешить. Зато монтаж идет теперь без единой задержки. Я, кстати, еду в Москву на монтаж, попросили меня проверить, проконсультировать.

— Я хотел Вам сказать, что Вы многому научили нас. Теперь-то я понимаю, что та система контроля, которую Вы установили, совершенно необходима для нового класса конструкций. Я Вам желаю доброго здоровья и успехов.

И вот теперь этот неожиданный звонок. Если звонит Петелин, то это значит, что там у них возникла какая-то сложная задача. Четыре года прошло со времени той давней работы, а ведь вспомнил о нем Константин Иванович.

6

Причудливы нити судьбы, связавшие Сергея с Белгородом. Впервые это случилось почти тридцать лет назад. Тогда Сергей работал на заводе в южном Казахстане. Неожиданно ему позвонил Игорь Тужилов.

С Тужиловым Сергея связывала давняя дружба. Игорь приехал в Казахстан с Кузбасса и сразу стал известен в строительных кругах как Чапай. Так его называли за кипучую энергию и неистощимую изобретательность. Рубил шашкой без колебаний. Работал он сначала в объединении заводов, затем главным инженером монтажного треста.

— Привет, Сергей. Как ты там живешь? Не надоели тебе еще казахстанские степи? В общем, мне нужен главный инженер. Завод у меня хороший, город хороший, приезжай, поговорим.

— Не понял, Игорь Алексеевич, откуда ты звонишь и куда мне приезжать.

— А, так ты еще не знаешь. Меня назначили директором Белгородского завода металлоконструкций. Знаешь такой завод?Завод новый, хороший, только здесь нужно маленькую революцию сделать. Вот я и набираю команду. Выбери время, приезжай на пару дней, не пожалеешь.

Знал ли Сергей о Белгородском заводе? Ну конечно. Завод-красавец, построенный недавно, пять лет тому назад, самый крупный в стране, оснащенный самым современным оборудованием. Работать на таком заводе да с таким директором, как Тужилов, вырваться, наконец, из Казахстана в Россию — об этом Сергей даже не мечтал.

В семидесятые годы началось стремительное развитие Казахстана. Строились рудники, обогатительные фабрики, металлургические и химические заводы. С Урала, Сибири, Кузбасса в Казахстан ехали молодые, задиристые, авантюрные инженеры, строители, монтажники. Чтобы заработать денег. Чтобы проявить себя в новом, неизведанном, интересном деле. Здесь не было авторитетов и старых школ, здесь было дерзание молодых амбициозных инженеров.

Продвижение по карьерной лестнице, как правило, дело случая, и такой случай представился Тужилову. В казахстанской степи у поселка Джетыгара разворачивалось строительство нового производства. Золото, асбест, полиметаллы — чего только нет в недрах Казахстана! Стройка в продуваемой всеми ветрами степи была объявлена ударной, чрезвычайной. Как многое в той нашей бывшей стране. Мобилизовали на строительство десятки строительных и монтажных подразделений со всех углов Союза, от Петропавловска до Алма-Аты, и Тужилов был назначен столичным начальством главным и ответственным. Там, в этой Джетыгаре, ничего не было — ни промышленности, ни жилья, голая степь, всё было временным: передвижные будки-вагончики, временные навесы для строительно-монтажных кранов, цистерны с горючкой, котлы-кухни под открытым небом и здесь же — наскоро сколоченные столы и лавки для монтажников. Дороги не успели отсыпать, и мощные тягачи и бульдозеры прокладывали себе колеи среди барханов песка и щебня, среди привезенных и сваленных прямо на землю строительных конструкций. Тужилов целыми днями носился на своем потрепанном УАЗе по строительной площадке, до хрипоты ругался с заводами-поставщиками. Тужилова уважали строители и монтажники за то, что он был Чапаем, был с шилом в заднице. Не устраивал долгих совещаний, лез в каждую дыру и знал в лицо каждого прораба в этом вавилонском столпотворении. В самый разгар стройки в Джетыгару приехал Якубовский — союзный министр из Москвы — проверить лично, как идет строительство. Фуад Борисович впечатлился методами работы Тужилова — никакого подобострастия к высокому начальству, грязные сапоги, рабочая куртка и абсолютное знание всего, что мешает стройке.

— Такие люди нам нужны, — сказал министр своему заместителю. — Мы уже давно не можем подобрать директора на Белгородский завод. Построили огромный, очень важный для всего министерства завод и никак не можем запустить его на мощность. Я думаю, что такой человек, как этот Тужилов, со своей энергией сможет раскрутить его.

Игорь Алексеевич долго не раздумывал. Скоро пятьдесят, и кочевая жизнь на стройках начала утомлять. Нервные стрессы, обязательные выпивки, у монтажников без этого никак нельзя, и начало у Тужилова прихватывать сердце. Неделями в командировках, жена и дочь начали забывать, как он выглядит…

Завод ошеломил Сергея. Он знал, что построен завод по новому проекту, что он самый крупный в стране. Но одно дело знать, а другое — увидеть. Тридцатишестиметровые пролеты распахнулись перед ним, и глаз не мог уследить, где кончается это пространство. Высоко-высоко, под паутиной ферм, плыли мостовые краны, и от неземной, фантастической картины перехватывало дыхание. Но это пространство было едва живым. Кое-где рассыпала снопы искр электросварка, стояли без движения прессы и станки. В этот полумертвый красавец-завод нужно было вдохнуть жизнь.

— Ну вот видишь, Сергей, какая получается картина, — жаловался Тужилов, когда они походили по заводу. — По проекту завод должен делать каждый месяц пятнадцать тысяч тонн металлоконструкций. На период освоения мне дали план — пять тысяч, делаем мы едва полторы тысячи. А где взять рабочих? Белгород — небольшой город, строительного производства здесь сроду никогда не было, готовых специалистов взять неоткуда. Да и завод построили за городом, на отшибе, из города добраться трудно. Мне разрешили в Москве пригласить на завод десяток бригадиров с других заводов, с Урала, из Сибири, квартиры вне очереди, вот они и делают конструкции, но этого же мало, нужно сто раз по десять.

Вечером они сидели за столом у Тужиловых за бутылкой вина. Жена Игоря, худощавая и миловидная Ольга Николаевна, расставила на столе наскоро приготовленные закуски.

— Игорь, ты хотя бы предупредил, что к нам гость приезжает, да еще из Казахстана. Вы меня извините, Сергей Валерьевич.

— Не волнуйтесь, Ольга Николаевна, всё хорошо. В общем, так, Игорь. Становление нового завода — процесс длительный и сложный. Я через это уже проходил. У нас, на наших заводах… да, впрочем, на всех заводах специалистов нужно готовить, учить на месте. Рассчитывать на технические училища нельзя, там растят бездельников и неумеек, и тебе нужно пробить в министерстве открытие учебного комбината при заводе, человек на сто. Готовить нужно сварщиков, сборщиков и даже конструкторов. Два-три часа занятий в классах, четыре-пять часов работы в учебной бригаде, и через четыре-пять месяцев человек уже сможет худо-бедно работать самостоятельно. Или окажется, что он непригоден для нашей работы, ты же знаешь, что труд на наших заводах напряженный, не все выдерживают. Года за три можно выйти на выполнение плана, и эту работу — учебный комбинат, учебные бригады, подбор кадров — должен возглавить главный инженер. Ты всё это, весь план действий с расчетами должен представить в министерство. Они там думают, что раз построили классный завод, то рабочие сами прибегут. А у тебя что — совсем нет главного инженера?

— Да как тебе сказать… — замялся Игорь. — С прежним главным я расстался сразу, он метил на должность директора и вообще был случайным человеком. А теперь мне прислали из Москвы хмыря. Из Златоуста. Представляешь себе, там заводишко маленький, специализированный, никакого опыта большого завода у него нет, а гонора и нахрапа у этого хмыря — выше крыши.

— Не Хорьков ли это?

— Точно, Хорьков, — изумился Игорь. — А ты что, знаешь этого типа?

Сергею довелось познакомиться с Хорьковым. Собственно, не с ним самим, а с его делами. Несколько лет тому назад он ездил в Златоуст на ознакомление с заводом, считавшимся передовым в отрасли, и был поражен тем, что увидел. Завод выпускал серийную продукцию — стальные оконные переплеты, и производство было доведено до совершенства. Рабочие действовали как автоматы, ни одного лишнего движения.

«Как на заводах Форда, — подумал тогда Сергей. — Фабрика выжимания пота». Сергей тогда многому научился на небольшом заводе, многое зарисовал в свой блокнот. За шесть часов хождения по заводу он страшно устал. А рабочие — мужчины и женщины — продолжали однообразные механические движения. «Как они выдерживают такой труд? — подумал тогда Сергей. — На такое способен только уральский люд, со строгановских и демидовских времен приученный российскими купцами и немецкими управляющими к тяжкому труду». За всей организацией на заводе стояло имя главного инженера Хорькова. Менялись директора, а главный инженер — Барин, как называли его рабочие, — оставался несменяемым. Он умел добиваться своего. Тогда Сергею не пришлось познакомиться лично с Хорьковым, очень занят был главный инженер.

И в это время раздался звонок в дверь

— Игорь, встречай, Николай Петрович к нам в гости, — поспешила из прихожей Ольга Николаевна.

И следом за ней входил вальяжный, широко улыбающийся Хорьков.

Сергей инстинктивно отодвинулся в тень, односложно ответив на приветствие. «Нет, не случаен этот нежданный визит», — подумал он. Целый день директор водил по заводу незнакомого человека, вот Хорьков и явился, чтобы разобраться и пресечь. Сергею бросилось в глаза, что Хорьков вел себя за столом как хозяин. Барин — вспомнилось Сергею — не случайным было это прозвище. Словно не замечая Сергея, Хорьков говорил на производственные темы, о том, как «мы с вами, Игорь Алексеевич, недоглядели и недоделали, и нужно исправить». А Тужилов словно потух, отмалчивался и кивал головой, точно над ним нависла эта тяжелая глыба.

«Да, Игорь Алексеевич, недооцениваешь ты Хорькова, — подумал тогда Сергей. — Нет, Игорь, не буду я соваться на твой завод. Сожрет тебя живьем Хорьков, и меня тоже, если сунусь».

Так вскоре и случилось. Тужилова освободили по состоянию здоровья и отправили в почетную ссылку — директором строящегося Кировского завода. Там, кстати, через несколько лет еще раз пересеклись пути Сергея и Игоря Тужилова. К тому времени Игорь уже перенес тяжелый инфаркт и лишь благословил Сергея на инженерство.

* * *

Сложно и болезненно складывалась судьба Белгородского завода. Хорьков недолго проработал директором, не хватило ему опыта и знаний для большого производства, и на смену Хорькову пришла команда специалистов с Урала. Медленно, но неуклонно рос завод, стал главным в стране, самым крупным, самым квалифицированным. Великая страна строила безостановочно всё новые фабрики, рудники, космодромы, стадионы, и Белгородскому заводу поручалось изготовление самых важных и ответственных конструкций для этих строек. Цеха металлургических заводов, стадионы «Лужники» и «Локомотив», торговый комплекс «Европейский» в Москве и многочисленные номерные предприятия — «почтовые ящики». На завод сыпались новые престижные заказы вместе с переходящими Красными Знаменами, правительственными наградами и титулами — «Флагман Советской Стройиндустрии», «Лидер в Металлостроительстве»…

А в восемьдесят девятом вдруг всё встало колом. Остановились за ненужностью великие стройки, и строительные конструкции этих великих строек продавались за рубеж по цене металлолома. Флагман остался без работы и был объявлен банкротом. Десятитысячный коллектив специалистов, наученный за десятки лет ударно работать, был выброшен на улицу — торговать европейскими обносками и китайскими пуховиками. А что случилось с самим заводом? Он был за бесценок куплен неким Александром Степановым.

Период лихих девяностых пестрит детективными историями личностей — взлетов из небытия и падений в бездну. Такой личностью был Степанов. Никому в Москве не известный провинциал, выходец из Казахстана, выпускник Уральского политеха, в годы перестройки он оседлал Золотого Тельца — создал кооператив по продаже персональных компьютеров, а уже в начале девяностых стал генеральным директором и фактическим владельцем могучей индустриальной империи «Энергомаш». Великий Комбинатор, далеко затмивший подвиги Остапа Бендера, за бесценок скупил гиганты советской индустрии — Белгородский завод металлоконструкций, волгоградский «Атоммаш», десятки заводов на Урале, в Санкт-Петербурге, Подольске. Не за собственные деньги, конечно. Лозунгом Степанова было: «Даешь стране дешевую электроэнергию, даешь стране десятки малых электростанций вместо неэффективных советских монстров!» И под эти лозунги он получал несметные кредиты: в банках Казахстана, России, Великобритании. Великий Комбинатор четко знал золотое правило разбойничьего бизнеса: долги отдают только лохи — честные и трусливые. А смелые и предприимчивые гасят кредиты новыми заимствованиями. И множились, как грибы после дождя, степановские дочерние компании и офшоры.

Трещины в империи Степанова появились в начале двухтысячных, когда главная идея комбинатора оказалось несостоятельной, — малые электростанции оказались неэффективными, а обещанный Степановым чудодейственный турбогенератор так и не появился на свет. Несколько лет удавалось заделывать эти трещины всё новыми займами, но лавину непогашенных кредитов уже было невозможно остановить. Степанов оказался за решеткой, а его объединение рассыпалось с той же быстротой, что и создавалось.

Белгородский завод металлоконструкций в степановские времена стал называться «Энергомашем» и был разделен на два параллельных производства — металлоконструкции и элементы трубопроводов — химера, каким-то чудом умещавшаяся под одной крышей.

7

Четыре года тому назад Сергей влюбился в Белгород. Город, не похожий на другие, город со своим собственным лицом. Так же, как много лет тому он был сражен красавцем Днепропетровском, как влюбился в Барселону с первого взгляда, попав в этот город случайно, по делам. Любовь непредсказуема и необъяснима, то ли это любовь к городам, то ли к произведениям искусства. К женщинам. Видимо, что-то в глубине, то, о чем ты мечтал как о тайном и несбывшемся, о невозможном, вдруг оказывается перед твоим взором. А может быть, существует гармония красоты, внезапно открывшаяся человеку и чудесным образом попавшая в унисон с его собственным представлением о прекрасном?

Белгород открылся Сергею удивительно естественным сочетанием старины и современности. Стены Марфо-Мариинского монастыря здесь соседствуют с взметнувшейся в небо белоснежной призмой Университета, Свято-Троицкий бульвар — с Проспектом Славы, памятник Святителю Иосафу перекликается с диорамой Курской битвы. И властвует над городом гранитный равноапостольный князь Владимир, крестом в поднятой руке благословляющий белгородцев на славные деяния. История, древняя и недавняя, не засушенная в пергаменты, тихо шествует по улицам и бульварам города. Построенная велением и усердием Бориса Годунова засечная крепость защищала княжество Московское от хищных набегов крымских ханов, и сюда стекались вольнолюбивые и отчаянные люди Московии и Левобережной Украины. Но казачья вольница здесь перековывалась необходимостью стоять стеной на защите православия. Оттого и покрыл себя славой непобедимый Белгородский полк в битвах с крымчанами, с польско-литовскими панами и шведами под Полтавой.

А в Великую Войну на этой земле произошло величайшее в истории человечества сражение, в котором решалась судьба страны.

Течет История, отражаясь в чистых водах речки Вязелки. Она действительно чистая, эта речушка! И берега ее покрыты зеленой травой, а не городским мусором. Белгород, наверное, самый чистый город из тех, которые видел Сергей. Как Роттердам. Может быть, потому что белгородцы трогательно любят свой город? А может быть, потому что улицы метут здесь не выходцы из Таджикистана и Киргизии, а сами белгородцы? Каждым ранним утром на улицах города появляется десант из молодых и не очень молодых русских женщин. Ровно двадцать минут — и опорожнены урны, убраны упавшие с деревьев листики, политы цветники, длинными лентами протянувшиеся вдоль бульваров, — и город, умытый утренней свежестью, встречает трудовой люд, спешащий на работу.

Скептики от истории утверждают, что история ничему не учит людей. И только личный опыт! Но проходит Время, меняются поколения, и то, что было пережито и выстрадано, оставляет следы в памяти людей, в генах, передающихся из поколения в поколение.

В воскресенье весь Белгород устремляется на Рынок. Площадь за мостом через железнодорожные пути плотно заставлена машинами. Старенькие, видавшие виды москвичи и копейки и солидные автолавки съехались сюда со всей области и даже с украинской Харьковщины: здесь до границы с Украиной всего-то сорок километров. Они привезли на воскресный рынок плоды земные. Не охватить глазом изобилие красок и запахов. Всё это выращено здесь, в этой земле, вот этими крестьянскими руками. Этот рынок не похож ни на азиатские рынки, ни на одесский Привоз. Он не кичится своим богатством, не зазывает покупателей сладкими словами. Смотрите сами: вот картошка, без удобрений и химикатов, не гниет, не портится, в Вашем погребе до весны доживет. А вот яблоки. Вот эти, румяные, — летних сортов, попробуйте, я Вам отрежу, а вот эти — зимние, не смотрите, что зеленые, они в Вашем погребе как раз к Новому году созреют… И покупают горожане и овощи, и фрукты, и свежее парное мясо, тащат домой тяжелые сумки.

А еще Белгород сладко болеет волейболом. Волейбольная команда «Белогорье» — лучшая в России. И даже в мире — в этом убеждены белгородские болельщики. Если повезет достать билет во Дворец спорта «Космос» на очередную игру и если прийти немного пораньше, то можно увидеть совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки кумиров волейбола — сосредоточенного, как тигр перед прыжком, Сергея Тетюхина, по-юношески стеснительного гиганта Дмитрия Мусэрского и подвижного, как ртуть, Вадима Хамуцких. Но зал дворца быстро заполняется, и если не пробраться на свое купленное место, то его займут, болельщики стоят в проходах, плотно стиснутые плечами, не пробраться. Начинается Праздник Волейбола, и под бешеный рев трибун современные гладиаторы от спорта — красавцы-гиганты — преодолевают законы физики, взмывая в воздух и пролетая, как на крыльях, чтобы достать мяч, встречая и отражая пушечные удары, способные свалить с ног нормального человека. Они не имеют права на ошибку, потому что болельщики не щадят своих любимцев, встречая свистом малейший промах. И они побеждают. Побеждают москвичей, уральцев, сибиряков и даже чемпионов — зазнаек из Казани.

8

И вот он снова в Белгороде. Сергей встает рано, до шести. Надевает кроссовки, трусы и легкую футболку, осторожно, чтобы не потревожить соседей, затворяет дверь, спускается по лестнице с четвертого этажа. Он снимает однокомнатную квартиру в тихом месте, рядом с Университетом, на берегу Вязелки. Город еще спит, а Сергей бежит по пустынному берегу речушки вверх, к парку Победы. Рассвет только занимается, и свежий бодрящий холодок от реки покалывает еще не совсем проснувшееся тело. Но вот разогреваются мышцы, и наступает упоительное ощущение свободного бега-полета, когда в унисон работает каждая клеточка тела и поет душа. От парка Победы через мост — к спортивному комплексу Светланы Хоркиной, назад через мостик на Вязелке — домой. Спорткомплекс — еще одна достопримечательность Белгорода. Двукратная олимпийская чемпионка, девятикратная чемпионка мира по гимнастике, гордость города.

Сергей бегает по утрам, в ранние часы вот уже тридцать пять лет. Началось это давно. Как-то в тридцать с небольшим весной он сильно простудился, слег с высокой температурой. Врачи признали воспаление легких, кололи его пенициллином, согнали температуру, он встал на ноги и побежал на работу. Главный инженер, дел на заводе по горло, некогда болеть. Осенью болезнь повторилась, снова пенициллин и снова на работу, потом весна… появилась потливость, терялись силы, начал быстро уставать. Он стал одеваться потеплее, беречь себя, но болезни повторялись с пугающей регулярностью. Вызванный по телефону в очередной раз на дом молодой врач только что окончил институт и не освоил еще медицинскую практику — успокаивать и жалеть пациента: «Ну что, голубчик, нужно поберечься, полежать в постельке, я вот Вам хороших таблеток выписал, принимайте через каждые два часа, бюллетень на три дня, не простужайтесь, кушайте побольше — и всё пройдет». Наивный молодой врач выслушал Сергея, внимательно изучил историю его болезней и откровенно заявил:

— У Вас хроническая пневмония. Вам об этом никто не говорил?

Сергей вылупил на него глаза. Что такое пневмония, он знал, а вот что она может быть хронической… — А так бывает?

— Да, пневмония переходит в хроническую форму, если ее запустить, не вылечивать до конца.

— А что мне теперь делать?

— Беречься и еще раз беречься. Не простужаться. Никакого спорта. Никаких чрезмерных нагрузок. Такое вот тепличное существование, раз в год ложиться в больницу на обследование, южные санатории, и, может быть, Вам повезет, болезнь отступит. Таблетки? Я Вам не советую. Лучше народные средства — чай с малиной, облепиха, горчичники, банки.

Это был приговор. В тридцать пять лет стать инвалидом? Беречься, всего остерегаться? Нет, он объявляет войну болезни. На свой страх и риск и вопреки врачам. Он начал бегать каждый день, сначала понемногу, преодолевая одышку и тепло одетым. Преодолевая усталость и боль в ногах, постепенно увеличивая нагрузку. Через пять лет на очередном плановом обследовании врач-рентгенолог дежурно сказал ему:

— Одевайтесь, всё в порядке, легкие чистые.

— Доктор, — сказал Сергей, — несколько лет назад мне поставили диагноз «хроническая пневмония».

— Не морочьте мне голову, тот диагноз был ошибочным.

С тех пор утренний бег стал для него непременным составляющим в жизни. Как наркоман привыкает к дозе, как для алкоголика стакан водки становится необходимым содержанием его существования, так для Сергея стало необходимостью пить большими глотками утреннюю свежесть, ощущать ток горячей крови во всем теле, чувствовать себя легким, молодым, заряженным энергией на долгий и трудный рабочий день. А по выходным дням он отрывался по-полной — пятнадцать, двадцать километров. Преодолеть наступающую в конце бега усталость, преодолевать себя. Ого, он способен на это! Не то что теперешняя жидконогая молодежь. А когда вернешься домой, взбежишь, не пользуясь лифтом, на свой этаж, сбросишь с себя промокшую от пота футболку, станешь под горячий душ… жизнь кажется чудесной штукой!

Но пора возвращаться в холостяцкую квартиру, Светлана еще не приехала, ей нужно доделать какие-то секретные женские дела, обещает приехать на будущей неделе. Стать под душ, смыть пот и радужные сантименты, впереди — напряженный трудовой день. Остановка маршрутки, идущей до завода, — в двадцати минутах быстрой ходьбы. Завод расположен за городом, и до него — сорок минут езды. Время спрессовано, и нужно попасть на завод до девяти часов, когда плотная толпа бездельников — так именуют заводскую интеллигенцию рабочие — высаживается из автобуса и выстраивается у проходной завода.

Сергей здесь уже четвертый день. Есть договоренность с Петелиным — неделя на ознакомление, и за эти дни всё яснее вырисовывается общая картина:

С задачей такой головоломной сложности еще не встречался ни один завод в стране. Известными, привычными методами эту задачу нельзя решить.

И у Сергея нет понимания, как ее решать. «Так что? — еще и еще раз он задавал себе вопрос, — сдаться, признаться в своем бессилии, уехать в свою деревню? Это будет честно, по крайней мере. Но если не я, то кто же? Да, задача не имеет решения, если ее попытаться решить известными методами. Значит, нужно найти новые, неизведанные, прорывные».

В отделе технического контроля Сергею обрадовались как старому знакомому. Наталья Ивановна только что вернулась из Казани. В прошлом месяце Белгородский завод в срочном порядке изготовил и отгрузил на стройку опорные конструкции для стадиона. Так вот, все восемь были изготовлены с большими отклонениями.

— Меня там гнобили как девчонку — со слезами на глазах жаловалась Наталья Ивановна Сергею. — А что я могу сделать? Конструкции сложные, нашими рулетками проверить нельзя, мы доверились технологам, и вот теперь сплошной брак, конструкции вернут на завод для исправления. Такого позора я не испытывала за все двадцать лет моей работы.

В конструкторском отделе пожимают плечами — технический проект конструкций разработан московским институтом «Стальпроект», но мы до сих пор не получили от заказчика электронную версию. Вот получим, тогда приступим к рабочим чертежам.

В технологическом отделе отводят глаза — мы не получили от конструкторов рабочих чертежей, вот получим, тогда будем думать, что и как. «Но есть же архитектурный проект, есть бумажная версия, — горячится Сергей, — там есть основные решения и узлы, нужно немедленно разрабатывать технологический проект!» Но технологи угрюмо молчат. «Кто ты такой? И тебе что, больше всех надо?» — читает Сергей в их косых взглядах.

А главный специалист по сварке огорошил Сергея с порога. «Они там, наверху, соображают, когда берут объект? — наступал он на Сергея. — Там же в проекте требование полного провара во всех узлах. А это невозможно по определению. Этот проект — могила для завода!» Теперь Сергей понял, почему позвонил Петелин:

— завод не готов к изготовлению объекта сумасшедшей сложности,

— специалисты завода не знают и не понимают, как изготовить эти конструкции,

— на заводе ничего не делается для того, чтобы приступить к изготовлению.

Итак, размышлял Сергей, завод оказался в тупике. Московские умники из «Стальпроекта» сделали проект конструкций «всё по нулям», всё идеально, никаких отклонений, а это технически невыполнимо. Стопроцентный полный провар — это тоже невыполнимо. Конструкции головоломной сложности, с сочленениями труб во всех направлениях, такого еще не делал ни один завод металлоконструкций в стране, и нет на заводе приборов, чтобы всё это промерить и проверить. Петелин подключил два проектных бюро, имевшихся в городе, но они оказались бессильны. Крах? Безвыходная ситуация? Но уже заключен договор с заказчиком из Казани, по которому наступают сроки. Получен аванс. А стройка — всесоюзного значения. Назревал грандиозный скандал. И тогда Петелин вспомнил о старом деде, с которым бодался четыре года тому назад. А вдруг? Старая гвардия, которая когда-то в советские времена всё могла и всё решала. Может быть, он чтото подскажет?

Ну что, Сергей Валерьевич? Думай! Ты только слегка приблизился к пониманию сложности задачи. Когда ввяжешься, будет еще сложнее. И будут бессонные ночи, когда нерешенная задача гвоздем засела под черепом, и будет тяжкий труд в цехах завода, где нужно объяснить каждому рабочему, что и как ему делать. И будет груз ответственности, которую ты взвалишь на свои плечи, ты по-другому не можешь. Нужно ли тебе это? Ведь тебе пошел уже восьмой десяток! А если ты не справишься с этой сумасшедшей головоломной задачей? Ты покроешь позором себя и свое доброе имя и будешь жить с этим и мучиться до скончания лет. Отказаться? Это будет честно и понятно.

Но кто, если не он, сможет справиться с этим делом? Не потому, что он был семи пядей во лбу, а потому, что, он знал это наверняка, не было в стране специалиста с его опытом. А самое главное — он прошел, освоил все этапы: проектирование, изготовление, монтаж. Его сверстники по советским стройкам давно уже пережили инфаркты и инсульты, а он еще держался. И еще. Сергей никогда не отступал. Таким уж было его жизненное кредо. Ну, не получился из него в свое время директор. Не годился он в директора. Но Инженером, с большой буквы, он был.

Читатель, простите моему герою эту нескромность. Собственно говоря, это не было бахвальством. Это было трезвой оценкой своих сил. Сколь часто мы встречаем искателей приключений, которым не сидится на месте. Которым почему-то больше всех надо. Которые почему-то спокойную, уравновешенную жизнь меняют на тревоги и терзания. Неудобные, беспокойные люди. «Ну что тебе не живется спокойно? — увещевал Сергея его старый приятель и сосед Яша. — У тебя всё есть для жизни, и ты заработал право отдохнуть». Сложив руки, отдохнуть от надоевшей за многие годы работы. Отдохнуть от жизни…

Поздний вечер. За окном холостяцкой однокомнатной квартиры, которую снимает Сергей, темно, лишь вдалеке, на том берегу Вязелки, светятся окна. Там живут люди, радуются общению, делятся друг с другом событиями прошедшего дня. А он один в темной комнате, и не хочется включать свет. Целый прошедший день — беготня по заводу, усталость во всем теле и усталость в душе. Совсем скоро ему стукнет семьдесят пять. Юбилей, который нормальные люди, черт возьми, встречают, нет, празднуют в ярко освещенном зале, сверкает хрусталь бокалов и пылает рубином вино в этих бокалах. Многочисленные гости попеременно встают и, откашлявшись, говорят о заслугах юбиляра, о его необыкновенном трудолюбии, щедрости души и о многом том, о чем сам юбиляр даже не подозревал. Конечно, они все немного сгущают краски, немного льстят тебе, но всё равно очень приятно и торжественно. А он? Сам загнал себя в эту ловушку, в эту темную нору и сидит один на один со своими мыслями и со стаканом «Саперави». Сергею очень жалко себя, неразумного. А что делать? Сам виноват, теперь хлебай то, что заварил. И рождаются строки стихов. Шершавые, непричесанные. Скупые мужские слезы, просящиеся пролиться.

Невеселые размышления накануне 75-летия. В Белгороде

Свой юбилей предчувствуя заране,

Просматривая снова жизнь мою,

Ищу я смысл в моем существованье,

И самому себе вопросы задаю.

Три четверти столетья отмахал я по планете

Пешком, бегом, на лыжах, на коньках,

За рычагами танка, на велосипеде,

На самолетах, в долгих поездах.

Ложились под колеса километрами мои дороги,

Немало видел малых сел я и столиц,

Случалось быть мне в странах очень многих,

Мелькали лица, сотни тысяч лиц.

Не сосчитать теперь уж эти километры,

Не вспомнить встреч, всё пролетело, как во сне,

И не припомнить до конца, какие ветры

В лицо на разных континентах дули мне.

Соткались паутиной жизни нити.

А может быть, совсем не нужен этот счет.

Кому, скажите, мог бы предъявить я

За эту жизнь командировочный отчет?

Пункт первый: сколько наломал я дров,

Второй: какую я за это получил оценку,

И в-третьих: сколько произнес я разных глупых слов

И сколько раз я бился головой об стенку.

И сколько раз пообещал — не сделал,

И сколько раз я обманул невольно,

И сколько было пятниц на неделе,

И сколько раз я близким сделал больно!

И сколько дел нечестных сделал я.

Встать, суд идет! Я сам себе судья.

И сам себе я адвокат и обвинитель,

И самому себе даю я показанья,

И самого себя прошу простить я,

И сам себе ищу я оправданья.

Я был советским человеком от рожденья,

Старался очень, был любой похвале рад,

Но, слава богу, за свои раденья

Не получил от власти никаких наград.

Уж слишком часто верил людям я на слово.

Ну как, скажите, жить, когда нет к людям веры?

И никогда не брал чужого.

Быть может, потому не сделал я карьеры?

Мой подзащитный, то есть это я,

Он неплохой, ему простите, люди!

Свидетелем тому — моя семья,

Они ведь все-таки меня за что-то любят!

Свидетелем тому — моя жена.

Попробуйте найти свидетеля построже!

Она, во-первых, мне всегда верна,

А во-вторых, порою говорит, что я хороший.

Свидетельством тому — звонки моих детей.

Ведь раз звонят, так, значит, помнят в самом деле!

Хоть расстоянья далеки,

Нечасто, правда, ну хотя бы раз в неделю.

«Ну как дела, отец?» — «Да, в общем, всё в порядке.

Как внуки?» — «В общем, все при деле.

Как нога?» — «Терплю». Обмен известий краткий.

«Целую». И короткие гудки, как вспугнутые птицы, отлетели.

В мою защиту — то, что я еще кому-то нужен,

Хотя и дожил до седин.

И не всегда, как нынче, я один,

И не всегда я сам себе готовлю ужин.

Ну ладно, хватит хныкать, старина!

Мужчину сопли ведь совсем не украшают!

Глядишь, когда-нибудь приедет и жена,

Она уже приехать обещает.

А завтра будет день, и, может, будет солнце,

И, может быть, всё утрясется!

Ну ладно, в самом деле хватит хныкать, уже поздно, нужно ложиться спать.

Завтра снова напряженный день.

* * *

Светлана приехала через неделю. Самым коротким и удобным путем добраться до Белгорода был поезд Санкт-Петербург — Кисловодск. Он шел через Минск, пересекал украинскую границу и через шесть часов был в Харькове, а там до Белгорода — семьдесят пять километров на электричке или на маршрутном такси.

Вот только украинская полиция… Сергею довелось дважды познакомиться с ней. От Минска он ехал в заполненном пассажирами вагоне, но в Гомеле поезд опустел, и Сергей остался в купе с одной дамой. Даме было около тридцати пяти, она ехала из Питера в Кисловодск — отдыхать и лечиться на тамошнем курорте. Ухоженная и хорошо одетая, она каждый год поправляла свое здоровье на водах и каждый раз летала самолетом до Минеральных Вод.

— Вы знаете, — жаловалась она Сергею, — я плохо переношу перелеты, и на этот раз мне посоветовали ехать поездом. Конечно, дольше и по украинской территории…

Поезд остановился на полустанке, и сразу загрохотали торопливые шаги в коридоре: «Таможенный досмотр, таможенный досмотр, всем оставаться на своих местах». Дверь купе распахнулась, и в купе вошли двое.

Пограничники были одеты в форму защитного цвета, штаны мешком, тяжелые ботинки и кепи с выдающимися вперед козырьками. Оттопыривающиеся кобуры и дубинки на поясах. Сергею некстати они показались похожими на полицаев, как их показывали в советских фильмах про войну. Сергей полицаев не заинтересовал: легкая сумка с домашними вещами, а вот на его спутницу тот, что был повыше, уставился тяжелым взглядом.

— Пограничный и таможенный контроль, приготовить документы и вещи для досмотра.

— Ну-ка, — бросил он Сергею через плечо, — выйдите в коридор.

Дверь купе захлопнулась, и Сергей добрых десять минут топтался у темного окна вагона. Когда двое полицаев торопливо проследовали мимо, оставив распахнутой дверь купе, Сергей застал там картину разбоя: оба чемодана Валентины, так звали даму, были растерзаны, и интимные вещи женского туалета раскиданы по полкам. Валентина горько рыдала:

— Это же форменный беспредел. Они ограбили меня, забрали у меня почти все деньги, что я экономила целый год на лечение. И это стражи порядка? Коршуны без совести и стыда. И с чем я поеду в Кисловодск?

Второе знакомство Сергея с украинской полицией произошло, когда он возвращался с очередной работы в Белгороде. За три месяца напряженного труда Сергей заработал. Приятно тугую пачку зеленых долларов, стянутую желтой аптекарской резинкой. Конечно, везти вражескую валюту через две границы — дело опасное, и Сергей приобрел в Белгороде холщевую сумку с потайным карманом на дне и яркой надписью RUSSIA на боку. Там, в потайном кармане, завернутые в непритязательную тряпицу, и лежали вожделенные доллары. Из Белгорода Сергей добрался на маршрутке, рассчитав так, чтобы появиться в Харькове за двадцать минут до прихода поезда Кисловодск — Санкт-Петербург. Маршрутка приходила на вокзальную площадь, и уже через пять минут Сергей расхаживал на перроне среди ожидающих пассажиров. Поезд вот-вот должен был прибыть.

Два украинских полицая подошли откуда-то сзади.

— Гражданин, пройдемте, — козырнул Сергею один из них.

— Куда? — растерялся Сергей. — А что я сделал?

— Разберемся, — полицаи заученно оттесняли Сергея от перрона.

— У меня же поезд сейчас, вот мой билет, — испуганно повторял Сергей.

— Разберемся, пройдемте в участок, проверим Ваши документы и что Вы везете. Так положено. Вы из России?

Конечно, из России, это извещала яркая надпись на сумке. Повели они Сергея почему-то не в участок, а свернули в какую-то глухую подворотню. Пока старший полицай внимательно рассматривал билет и паспорт, другой методично выкладывал на лавку содержимое сумки — чертежи, грязное белье, пару бутербродов на дорогу. Еще немного — и он доберется до потайного кармана. С тем, что опоздает на поезд, Сергей уже примирился.

— Слухай, Грицко, — вдруг сказал старший, — он же тридцать шестого года рождения!

— Та быть того не может, — удивился второй.

— Вот что, дед. Собирай свои шмотки и мотай отсюда. Да больше нам не попадайся, — объявил старший.

Не чуя ног, собрав в охапку разбросанные вещи, зажав билет в зубах, бежал Сергей на перрон. Поезд опоздал на десять минут, он успел втиснуться перед самым отходом и долго, сидя в вагоне и глядя на проплывающие за окном станционные здания, не мог усмирить бешено бьющееся сердце.

* * *

Поездка Светланы прошла без происшествий, и Сергей встретил ее на вокзале. Теперь жизнь наполнилась домашней теплотой, и тоска одиночества больше не терзала его.

А для Светланы кочевая жизнь в Белгороде стала еще одним занимательным жизненным приключением. В Белгороде жили их давние добрые знакомые Николаевы. Много лет тому назад Дима Николаев работал главным конструктором на одном с Сергеем заводе в Белоруссии, но не сработался с новым директором завода и уехал в Белгород, ближе к родным местам.

Происходил Дмитрий Николаев с Украины, от вольного казачьего рода. Триста лет тому назад его предки бежали от гнета польских панов на Левобережье, под защиту московского царя, и осели на Харьковщине. Тогда они носили прозвище Сивокобыла, при советской власти неблагозвучную фамилию удалось поменять на достойную российскую, но как наследие предков остался у Димы хохляцкий акцент и казачья непокорность. Не склонил Дима головы перед белорусским хамом-директором и уехал на Белгородский завод металлоконструкций, где и пригодился главным конструктором.

В девяносто первом граница острым ножом отрезала от Белгорода близкую и родную Харьковщину, а там остались у Димы и его жены Гали родовые гнезда — сельские мазанки с клочками чернозема. Поначалу казалось, что это несложное препятствие, и по выходным дням Дима с Галей ездили в харьковскую деревню как на дачу. Но тонкая черта, проведенная на карте, становилась кордоном, углублявшейся и незаживающей раной, и вот уже родной брат Димы, оставшийся там, за границей, стал называть его предателем и москалем, отказывался встречаться. Родные гнезда Димы и Гали пришлось продать за бесценок.

Дима ушел с развалившегося Белгородского завода на пенсию, пробивался мелкими проектными работами, и оба откровенно скучали, не заведя себе друзей в Белгороде. Приезд Светланы Галя восприняла как праздник, и теперь две женщины, ставшие по случаю сердечными подругами, разъезжали по супермаркетам и торговым центрам, набитым восхитительными заграничными вещами.

Увлекательное женское занятие, непонятное мужчинам.

9

Разговор Сергея с Петелиным в его кабинете состоялся на пятый день.

Петелин был глазами и мозгом Белгородского завода. Небольшого роста, лысоватый, с умными пронзительными глазами, стройный, как юноша, он кипел энергией. Петелин обладал редким даром внушать симпатию и доверие к себе. Клерки его личного отдела — отдела продаж — неутомимо вели разведку обо всех стройках в стране — разворачивающихся, планируемых и только намечаемых. И когда строительство созревало и нужно было кому-то заказать изготовление стальных конструкций, возникал Петелин со своей обаятельной улыбкой, убеждал заказчика, что Белгородский завод — самый лучший, самый надежный, словом, такой, какой ему нужен. Цены Белгородского завода были несколько повыше, чем у других. Но качество! Но надежность в сроках! И заказчик соглашался.

— Константин Иванович, — начал Сергей, — я не стану Вам перечислять все сложности, с которыми столкнулся завод, Вы наверняка знаете их не хуже меня. Я буду говорить о том, что нужно предпринять в первую очередь, чтобы спасти положение. Во-первых, нужно полностью переработать рабочий проект, а для этого необходимо, чтобы проектировщики из «Стальпроекта» приехали на завод и работали вместе с инженерами завода до тех пор, пока проект не будет приведен в норму.

— Вы понимаете, что говорите? — вскочил с места Петелин. — Во-первых, они нам не подчиняются, а во-вторых, Вы, наверное, не знаете москвичей с их столичным гонором. Какие-то провинциалы будут их учить. Хотя Вы-то наверняка их знаете.

— Константин Иванович, это мое условие. Как Вы затащите их на завод — это Ваши проблемы, но если проект не будет переработан, то мне здесь делать нечего. Убедите в этом казанского заказчика. Во-вторых, — продолжал Сергей, — конструкции стадиона уникальны, и для них должны быть разработаны специальные технические условия. По тем требованиям, что написали в проекте эти самые москвичи, работать нельзя. Нормальные требования может сделать только московский институт ЦНИИСК. Я их достаточно хорошо знаю, там еще остались специалисты старой школы. Так вот, нужна поездка в Москву, чтобы заключить с ними договор и продиктовать им требования, выполнимые для нашего завода. В-третьих, я знаю, что заводские электросварщики — отличные мастера и Ваш главный сварщик Кузьмин — специалист самой высокой квалификации, но со сваркой таких швов, как в этих конструкциях, они не встречались. Есть только один институт в нашей бывшей великой стране — это Институт сварки имени Патона в Киеве, специалисты этого института могут нас научить, как варить такие швы. Нужна командировка в Киев, заключение договора. Вы сейчас скажете, что я замахиваюсь на международные отношения, но поверьте, без института Патона нам не справиться.

Кого Вы будете подключать — это Ваши проблемы.

— Это всё? — нетерпеливо спросил Петелин. — А то я назначил совещание. Если не всё, мне придется его отменить. — Он поговорил по телефону. — Продолжайте, пожалуйста.

— Следующая проблема — это измерения. Конструкции стадиона очень сложны, и имеющимися у нас средствами измерений невозможно ничего сделать. Около десяти лет тому назад мне удалось побывать в Нидерландах, на фирме «Вейсмюллер», они занимаются глубоководными основаниями. Это трубы большого диаметра, немного похоже на наш стадион. Так вот, они уже тогда ловили размеры лазерными приборами. А без таких приборов нам конструкции не осилить. Вы же знаете о печальном опыте изготовления опорных конструкций. Так вот, насколько мне известно, у нас в стране есть только одна фирма, владеющая такой техникой, — это московская геодезическая фирма «Юстас». Они работают по договорам на крупных стройках. На заводах металлоконструкций, по-моему, они еще никогда не работали, для них это принципиально новый метод работы, но я готов поехать в Москву, договориться с ними и разработать схему измерений. Сами понимаете, это договор, это деньги, и немалые. Геодезисты «Юстаса» должны неотлучно находиться на заводе и сопровождать изготовление. Я достаточно нагрузил Вас проблемами? Но это еще не все. Я не стану докучать Вам текущими, мелкими вопросами. Есть еще один. Это мой статус. Я хожу по заводу, меня многие помнят и хорошо ко мне относятся. Но люди недоумевают, что я здесь делаю и что мне от них нужно. Вы уже представляете примерно, какую работу предстоит выполнить и как мало у нас для этого времени. Так вот, чтобы всё это осилить, я настаиваю, чтобы Вы предоставили мне право единолично, за моей подписью решать и утверждать технические вопросы по изготовлению стадиона. Иначе мыпогрязнем в бесконечных советах и совещаниях. На Вашем заводе нет главного инженера. Впрочем, это Ваше дело, у Вас сильные, квалифицированные инженерные службы — технологический отдел, конструкторский, отдел главного сварщика. Когда проходит рядовой заказ, все они срабатывают отлично, но для такого, как этот стадион, нужен центр принятия решений, нестандартных решений, и я берусь стать этим центром. Как мой статус будет оформлен — то ли приказом по заводу, то ли другим способом, не столь важно, но это мое непременное условие.

— Вот, значит, как! Мы-то приглашали Вас как технического специалиста, консультанта и советчика, а Вам подавай всю техническую власть!

— Да я не настаиваю, — взвился Сергей. — У меня в моей деревне дел по горло.

— Ну-ну, не кипятитесь, — примиренчески уступил Петелин. — Я не хотел Вас обидеть. Все, что Вы заявили, по-видимому, совершенно необходимо, и я принимаю к исполнению. Обращайтесь ко мне в любое время. Вот только Вы взваливаете на себя непомерный груз.

Может быть, Вам выделить помощника?

— Спасибо, Константин Иванович, я сам найду себе единомышленников. Вы меня простите, но я по-другому не могу. Всё гребу под себя и не терплю всяких совещаний и проволочек.

В глубине души у Сергея теплилась надежда — Петелин возмутится его непомерно нахальными требованиями, и тогда у Сергея появится возможность удалиться с гордо поднятой головой. Но Петелин только усмехнулся и, откинувшись в кресле, внимательно наблюдал за ним.

Чем глубже Сергей погружался в проект, тем явственнее он понимал архисложность задачи. Трубы, сопрягавшиеся в пространстве под разными углами, высокопрочная сталь толщиной до сорока миллиметров, — и всё это нужно проварить без единого дефекта, потому что бесстрастный ультразвук выявит любой мельчайший непровар. И всё это немыслимое переплетение металла нужно изготовить с точностью до одного-двух миллиметров в каждом направлении. А от сварных швов металл непредсказуемо сжимается, корежится, и с этим ничего нельзя поделать. Никогда ранее в своей практике Сергей не встречался с такими головоломками. И всё яснее он понимал: невозможно совместить несовместимое, задача не имеет решения.

Ночью Сергею вновь привиделся сон, временами преследовав- ший его. Он в смутно знакомом городе, то ли в Москве, то ли в Белгороде, и нужно добраться до завода, там Сергея ждут. Если пройти один квартал прямо, затем свернуть направо, то он выйдет к автобусной остановке, там должен останавливаться автобус номер… черт возьми, вылетел из головы номер автобуса. Но там можно спросить… только дойти до остановки… но за поворотом улица перегорожена какой-то стройкой, и приходится карабкаться через эту стройку, обходя строительные леса, и преградам нет конца, она безлюдна, эта стройка, и некого спросить, и всё новые препятствия на пути. Он понимает, что заблудился, но нужно спешить: там, на заводе, он нужен, его ждут. Единственный выход — позвонить по мобильному телефону. Сергей достает из кармана телефон, но на этом телефоне нет кнопок! Он лихорадочно шарит по карманам, там еще есть телефон, на этом втором телефоне есть бледные, теряющиеся кнопки, но, к собственному ужасу, Сергей забыл все телефонные номера! Нужно вернуться, пойти другой дорогой, но из строительного лабиринта нет выхода, и Сергей бредет, перелезая через всё новые препятствия, понимая, что этому лабиринту нет конца. Но он нужен на заводе, его ждут! Он просыпается в холодном поту и долго не может понять, где он. В темноте смутно белеет окно… Весь кошмар ему только приснился. Обычно сны, приходящие к Сергею, смутны, неопределенны, какие-то незапоминающиеся тени, а этот временами повторяющийся сон четко явственен, мучителен. На часах на ночном столике четыре часа утра. И, точно озаренное молнией, перед ним возникает решение. То решение, над которым Сергей мучился весь вчерашний день! Неразрешимую задачу нужно разбить на несколько подзадач, последовательно, шаг за шагом, разбивать эти рогатки, и тогда откроется прямая, правильная дорога в лабиринте. Сергей это сделает. Сделает обязательно!

10

Начальник бюро института «Стальпроект» был раздражен: оторвали его от очередного важного проекта, и теперь он вынужден сидеть в этом заштатном Белгороде неизвестно зачем. Ехать не хотелось, но поступила команда сверху: завод не справляется с проектом стадиона, наделал браку, нужно помочь заводчанам разобраться, что к чему. Проект был очень сложный, пришлось подключать программистов и расчетчиков из других бюро, но ведь сделали! Экспертизу прошли практически без замечаний. Так, к мелочам эксперты придрались. И вот теперь, как Николай Петрович и подозревал, заводчане будут клянчить о смягчении технических требований. Ничего у них не выйдет. Проект очень ответственный, никаких послаблений быть не может.

Они сидели за столом в комнате переговоров трое на трое. Двоих от завода Николай Петрович знал — это был Петелин и главный конструктор Кореньков. Третьего, сумрачного и седого, ему представили как привлеченного специалиста.

— Ну, так о чем мы с вами будем говорить? — начал Николай Петрович. — Проект завод принял, вот уже третий месяц пошел, принял без замечаний. Возникают вопросы — на это есть электронная почта, телефон в конце концов. Немного мы задержались с электронной версией, но на следующей неделе пришлем.

Есть замечания к узлам?

— Замечаний к узлам у нас нет, — начал седой. — Но есть кое-какие неувязки. В общей части проекта Вы ссылаетесь на то, что проект выполнен в соответствии со строительными нормами на изготовление — СП 53-101. Правильно?

— Конечно правильно, — заторопился москвич.

— Так вот, давайте рассмотрим любую цепочку из конструкций в Вашем проекте. Вот эту, например. Она состоит из трех элементов, собираемых на болтах, встык, без зазоров. Правильно?

— Правильно, — Николай Иванович уже почувствовал подвох.

— Да совсем неправильно! Конструкции эти сварные, а сварка дает усадку, не мне Вам рассказывать. По указанным Вами строительным нормам готовая деталь может иметь отклонения до трех миллиметров. Так что собрать Вашу конструкцию из реальных деталей невозможно. Не сойдется. Вы согласны со мной?

— А что же делать? — растерялся москвич. — В американском проекте всё собирается на болтах, и мы не можем отступить от проекта.

— Есть выход из ситуации. Необходимо предусмотреть компенсационные прокладки. Мы делаем конструкции заведомо на три миллиметра короче, а получившиеся зазоры заполняем прокладками по месту. Это решение для раскосов, второстепенных конструкций. А что делать с главными узлами сопряжений труб? — задумчиво спросил седой. — Нужно искать варианты. Далее. Вы в технических требованиях заложили везде швы с полным проваром. Но вот случай, когда раскос подходит к основной трубе под острым углом. Носок мы, конечно, проварим, а пятку? Совершенно очевидно, что полного провара здесь быть не может, швы эти нерасчетные, и, значит, нужен пересчет всех швов. Что касается главных узлов сопряжений, то у меня нет конкретных предложений. Давайте вместе поломаем голову в поиске решений. Что скажете, Николай Петрович?

— Нам нужно посовещаться. Десять-пятнадцать минут.

— Ну что же, Константин Иванович, — выдохнул Сергей, когда москвичи удалились в коридор. — Кажется, мы сделали первый шаг.

— Подождите, Сергей Валерьевич, они еще не сказали последнего слова. А если проектанты откажутся переделывать проект?

— У них нет другого выхода. Если откажутся, мы опротестуем про ект в Госстрое. Невыполнение строительных норм — это серьезное нарушение, и, я думаю, скандал им не нужен.

— Кстати, Сергей Валерьевич, на будущей неделе приезжают специалисты из института Патона.

— Из Киева? Сами приезжают? И как Вам это удалось?

Петелин самодовольно усмехнулся.

— Вы же ставите передо мной задачи. Куда мне деваться?

Вернувшиеся после совещания москвичи были хмуры.

— Вы не оставили нам выбора, — сказал Николай Петрович. — Сам я решение принять не могу, доложу своему руководству. Будем связываться с вами по электронной почте.

* * *

Два инженера, приехавшие из Киева, — Грищук и Лесько — просто светились радостью.

— Вы действительно подпишете с нами договор на эту работу? — наперебой спрашивали они Сергея. — Вы знаете, наш славный институт переживает трудные времена. В советское время мы были востребованы, загружены работой по горло, а теперь мы оказались отрезаны от России и стали никому не нужны. Старейшие, опытнейшие специалисты уходят, кто-то уехал в Европу, кто-то — в Россию. Зарплаты у нас нищенские, держится пока только наш отдел, и лишь потому, что мы получили большую работу в России — глубоководные основания для бурения нефтяных скважин в северных морях. Но она, эта работа, уже заканчивается.

Кто из металлистов не знал звучавшего, как заклинание, названия Институт Патона? В этом институте, основанном в далекие тридцатые годы инженером Евгением Оскаровичем Патоном, создавалась вся советская сварочная наука. И не только наука. Основатель института был Инженером, и принцип, заложенный им в основание, был: никакие научные изыскания, никакие знания, полученные в лаборатории, не имеют цены, пока они не проверены заводской и строительной практикой, пока они не стали основой для производства и строительства.

* * *

У каждого из нас бывает звездный час. Невесть откуда прилетевшая фраза с пошлой рифмой надоедливо жужжала в голове у Сергея. Это был, действительно, его звездный час. Оказаться в нужное время в нужном месте. Вся предыдущая работа, заводы и стройки, когда приходилось рисковать, принимать опасные, но необходимые решения, привела Сергея к самому главному экзамену в жизни, когда из всего предыдущего опыта понадобится лишь одно: понимание, что весь предыдущий твой опыт, предыдущие твои умения никуда не годятся и нужно искать новые пути. А звездный час — это когда точно по мановению волшебной палочки открываются эти новые пути и находятся необходимо нужные люди. Нет, Сергей не переоценивал себя. Он просто приходил к Петелину и говорил, что нужно сделать. Волшебная палочка была у него, у Петелина. Ничем другим нельзя объяснить появление на заводе инженеров из института Патона.

Эти ребята из Киева знали, как сделать невозможное, и умели это делать. А для этого требовалось полностью перевернуть технологию, за многие годы устоявшуюся на заводе:

— в разы ужесточить точность резки труб, отклонение — не более одного миллиметра. На заводе в углу цеха пылился станок для фасонной резки труб, современный, автоматический, с программным управлением, только на нем уже давно за ненадобностью не работали — не было нужды, да и программ для такой фасонной резки не было. Но нашелся умелец. Вместе с заводским программистом они за две недели научились. Правда, извели на пробах несколько тонн труб. Трубы для стадиона уже начали поступать на склад завода, и Сергей восхищался этими трубами. Многотонные, идеально точные, диаметром 1400 миллиметров и толщиной до сорока миллиметров, из высокопрочной стали.

Трубы впервые в России были освоены и прокатаны специально для стадиона в Казани;

— при сборке узлов обеспечить зазоры под сварку от трех до пяти миллиметров. Феноменальная точность, с которой еще никогда не работали рабочие-сборщики;

— после сборки корни швов надлежало заплавить ручной сваркой электродами… которые производились не где-нибудь, а в Японии. И только в Японии. Никто в мире, кроме хитроумных японцев, не умел делать такие электроды. И, конечно, они стоили бешеных денег;

— после ручной сварки швы варились полуавтоматами, но режимы сварки, порядок наложения промежуточных швов, — это была целая наука, и этой науке нужно было заново учить рабочих завода.

Патоновцы подтвердили, что, действительно, не все швы можно выполнить с полным проваром, вместе с Сергеем они дотошно определили эти швы. И это нужно было теперь внести в специальные технические условия.

У Сергея появился единомышленник. Главный сварщик завода Кузьмин был предан своему делу — электросварке — как главному делу в жизни. И как искусству. Потому что электросварка — это действительно искусство.

Небольшого роста, коренастый и быстрый в движениях, Кузьмин не сидел в своем кабинете, предоставляя вести всю бумажную отчетность единственному своему работнику Татьяне. Кузьмин знал каждого сварщика как своего хорошего друга — его семейные проблемы, его возможности. Он сразу отобрал десяток сварщиков, которым можно доверить сварку труб для стадиона в Казани.

А что касается Сергея, то у него была палочка-выручалочка: он шел к Петелину и говорил: нужно!

— Нужно около тридцати тонн труб для экспериментов — научиться резать трубы, научить сварщиков варить швы.

— Нужно найти и купить полторы тонны дорогущих электродов из Японии.

— Нужно оплатить средний заработок десятку лучших электросварщиков на время обучения новым методам.

Петелин кряхтел, но соглашался. К заказчику направлялись письма с просьбой оплатить дополнительные расходы.

Мой читатель! Если у Вас хватило терпения пробиться сквозь дебри технических терминов, простите меня за эти подробности. Повесть, которую я пишу, — это технический детектив. Или, может быть, триллер. Поверьте, в тех случаях, когда совершаются прорывы в технике, разыгрываются настоящие человеческие драмы. Вначале — полная темнота и неопределенность, мой герой ниточка за ниточкой распутывает клубок проблем. И, как в классическом детективе, он, надеюсь, одержит победу, в смысле, разгадает все технические загадки. Но через какие еще сомнения ему предстоит пройти, сколько решений принять, сколько сражений выдержать!

* * *

Поездка в Москву для Сергея прошла на редкость успешно. В ЦНИИСК (Научно-исследовательский институт стальных конструкций) они с Кузьминым привезли готовый текст технических условий, таких, что позволяли работать заводу и что были согласованы патоновцами. В этом институте, имеющем восьмидесятилетнюю историю, еще сохранились старики, работавшие в советское время и понимавшие, что наука, выращенная в тихих и скучных лабораториях институтов, анемична и хила, как росток, лишенный свежего ветра и солнца, и только на заводах и монтажных площадках она может стать деревом — крепким и плодоносящим.

Белопольскому было за семьдесят. Доктор технических наук, профессор, он был автором многочисленных монографий, и отправить его на пенсию никак не удавалось более молодому руководству института. Профессор аккуратно ездил на работу, терпеливо сидел на всех научных конференциях и президиумах, но откровенно скучал по старым временам, когда блистали Шухов, Стрелецкий и Мельников, когда жизнь кипела, и он, тогда еще молодой кандидат наук, мотался по заводам и стройкам и принимал решения — смелые и рискованные, но совершенно необходимые. А что теперь? Бесконечные пустые научные симпозиумы. Бледнолицые аспиранты, стремящиеся стать кандидатами, но не нюхавшие пороха настоящих строек…

А тут появились настоящие заводские инженеры, с реальными, а не вымученными проблемами. Сверкая своими безупречными вставными челюстями, Белопольский, казалось, хотел обнять Сергея и Кузьмина.

— Слышал, слышал об этом сумасшедшем проекте. Это только засранцы-американцы могли такое выдумать. И вы взялись за изготовление? Молодцы! Хотя я, наверное, не взялся бы. Можно свернуть себе шею. С институтом Патона работаете? Вот, — он вытянул в сторону Сергея указующий перст, — только они сегодня остались, те, кто знает, что такое сварка и с чем ее едят. А Вы, молодой человек, где раньше работали? — спросил он Сергея. — В Минмонтажспецстрое? И к башне «Федерация» руку приложили? Отлично!

Сергей хотел было заметить, что по возрасту он ровесник профессору, но промолчал. На фоне научных регалий Белопольского он, конечно, был птенцом желторотым.

— Так показывайте, что вы мне привезли, — профессор углубился в чтение. — Очень, очень даже неплохо разработано. Я, конечно, поручу моим ученым коллегам проработать… — он поднял взгляд на Сергея. — Не волнуйтесь, они не смогут сильно испортить Вашу работу.

Белопольский вызвал начальника бюро.

— Семен Геннадьевич, не позже завтрашнего утра принесите мне на подпись договор на изыскания и разработку технических условий. За основу возьмите вот это. — Он протянул ему папку с текстом Сергея. — Недели Вам хватит на разработку? Ну и ладненько.

Через десять дней завод получил по электронной почте утвержденные технические условия, почти без изменений повторявшие проект завода. За немалые деньги, конечно. Высоконаучный институт не мог размениваться на мелочи.

Фирма «Юстас» располагалась на Рублевском шоссе. Эта фирма недавно была создана группой энтузиастов-геодезистов и охотно бралась за новую сложную, интересную работу. Сергея принимал в своем кабинете главный инженер «Юстаса».

— Уже наслышан о Ваших проблемах. Над этим проектом мы уже работаем. Ведем на строительной площадке в Казани геодезические работы. Вы знаете, наш профиль — строительные работы, там мы ловим отклонения пять-десять миллиметров. А что касается работы в цехах завода, то это для нас внове. И с какой точностью нужны вам измерения? Один-два миллиметра? Нужно подумать. Давайте подсчитаем, — он достал электронный калькулятор. — Мы работаем с немецкими тахеометрами, они не столь точны, как японские Nikon, но нас они устраивают, точность измерения — четыре угловые секунды. Каковы габариты Ваших конструкций? В пределах пятнадцати метров? Ну что же, мы укладываемся в один миллиметр. Плюс неточности установки прибора — в общем, мы готовы вести эту работу с заявленной Вами точностью. Но поймите меня правильно, мы же только измерители. Схему измерений для нас разрабатывают проектировщики, и мы следуем ей. Так что Вам на каждую Вашу конструкцию придется разрабатывать схему контроля. Вы это понимаете?

— Да, конечно, понимаю, Виктор Никодимович, поверьте, я всё организую. Но нам нужны постоянно четыре геодезиста. Завод работает в три смены, и в каждой смене нужен геодезист.

— Ну что же, найду я Вам четырех самых лучших. Плюс инженера на две недели, чтобы вместе с Вами отработать всё до мелочей. Договор я вышлю в течение недели. Годится? Только учтите и предупредите Ваше руководство — мы достаточно дорогие специалисты.

11

Сергей вернулся из Москвы в пятницу, и у них со Светланой выдались два светлых летних дня.

— И никаких заводов! — строго заявила Света.

В субботу они отправились за город — загорать и купаться. Правда, без завода не обошлось. Маршрутка шла до проходной завода, а оттуда, от остановки, — наискосок, пешком, по тропинке. Этот августовский, позднего лета, день обещал быть тихим, солнечным, и на Сергея вдруг снизошло ощущение грустной невесомости. В Москве он ожидал встретить жестокое сопротивление и почти не надеялся на удачу. Сергей хорошо знал коридоры и кабинеты чиновников от науки. Барски снисходительное отношение к этим провинциалам. «У Вас, простите, какое научное звание? Ах, инженер. Ну что же, похвально, похвально. И чего же Вы от нас хотите? Принять Ваши пожелания? Ах, простите, требования… ну что же, что же, у нас институт научно-исследовательский, мы откликаемся на запросы заводов. Оставьте Ваше письмо, мы, конечно, проработаем Ваши… хмм… предложения, вышлем Вам договор на проведение изысканий, в скором времени. Нет, наведываться к нам нет необходимости, мы Вам ответим, обязательно ответим». И дело застревает надолго и безнадежно в коридорах науки. Тогда нужно подключать высокое строительное начальство, и начинается длительная борьба, когда приходится зубами выгрызать каждый пункт, каждый параграф, торчать в институте неделями. А у Сергея не было для этого ни времени, ни возможностей. Он уже рассчитывал рискнуть и начать изготовление, не дожидаясь институтских техусловий, по тем требованиям, что они разработали с Кузьминым. Никуда эти московские ученые не денутся, примут задним числом. И вдруг такая удача — встретиться с Белопольским, может быть, последним динозавром из вымирающей советской научной школы. И в «Юстасе» найти такое понимание… Сергей чувствовал себя этаким скалолазом — ползешь, напрягая силы, всё вверх, вверх, обдирая локти, на тебя сверху сыплются камни, больно бьют по голове, нет конца этой круче… и вдруг, неожиданно, подъем оканчивается, и ты на перевале, впереди, внизу — голубая дымка, освещенная солнцем. Там склон обрывается в невесомость, тебе больше не нужно собирать в кулак оставшиеся силы. Ты достиг! Не нужно больше напрягаться, но по инерции еще напряжены мышцы, нужно расслабиться, и наступает состояние душевной невесомости. Но это временная передышка, с началом новой недели на Сергея навалятся новые проблемы, и несть им числа. Но это начнется послезавтра, а пока — блаженная пора полной пустоты в голове.

Тропинка вилась, огибая заборчик зоны отдыха, откуда доносился приглушенный шум людского скопления, слева к тропинке подступали кусты ивы и какая-то необычайно высокая трава, но всё это зеленое великолепие вдруг расступилось, и перед Сергеем и Светой распахнулся простор реки. Северский Донец разливался здесь широкими затонами, и в них отражалось небо, где с упоительной неторопливостью плыли сливочно-белые комья облаков. Звенящая тишина, пронизанная светом и медленным кружением.

Сергею хотелось лежать молча, ни о чем не думая, и только смотреть на стадо овечек-облаков, с деловитостью шествующих навстречу такому же стаду, отраженному в речной глади. Молчала и Света. У нее был редкий среди женщин дар — не сыпать бесконечной шелухой слов, уметь слушать тишину. Не рассказывает муж подробно о своих мужских делах — значит, не пришло время, не уложились эти дела в четкую систему. Придет время и настроение.

Но сколько можно лежать без движения? Солнце начало припекать. Сергей вскочил, с разгону прыгнул в воду, обжегшую прохладой его истомленное тело, нырнул глубоко, затаив дыхание, выскочил на поверхность, широкими гребками брассом устремился вдаль, к тому берегу, пока усталость не начала сковывать мышцы, затем перевернулся на спину и долго-долго лежал, чуть шевеля ногами, чувствуя, как возвращаются к нему силы, и с ними — желание жить, бороться, творить.

Они не захотели идти обедать в кафе в зоне отдыха, перекусили захваченными из дома бутербродами и долго бродили по берегу, ощущая подошвами влажный песок, шлепая по мелким волнам, набегавшим на песок. Они были одни в этом мире, сотканном из воды, песка, света и тишины, куда-то далеко отодвинулись заботы, дела, дети, внуки…

А на воскресенье Света зазвала гостей, конечно, Диму и Галю Николаевых. На прошлой неделе, когда Сергей пропадал в Москве, Светлана по наущению Гали купила в крутом гипермаркете чудо-печь First. Собственно, это была летающая тарелка, выловленная из космоса и прирученная для домашнего пользования. Круглая, стеклянная, с красной мордой инопланетянина на крышке. Так вот, если ее решетку заполнить кусочками лосося, включить вилкой в сеть, пощелкать глазами-переключателями чудовища, а затем нажать на потайную кнопку, тарелка загорается ярким неземным светом. Спустя установленное время космический свет гаснет, поднимается крышка, и в ноздри нетерпеливых наблюдателей ударяет божественный, неземной запах запеченного лосося. Какая женщина устоит перед таким представлением! Открыта бутылка белого испанского вина, открыты окна, выходящие на берег Вязелки… После второго бокала Сергей воодушевился и читал стихи собственного сочинения, пришедшие к нему по случаю женитьбы старшего внука, о чем дочь сообщила по телефону. Был он немножко поэтом, и друзья прощали ему эту слабость.

Ты помнишь, цвели каштаны и расцветала сирень,

Солнце било нам в окна в этот весенний день.

— Здравствуй, бабушка Света, — я крикнул тебе с порога.

— Что за глупые шутки, — меня спросила ты строго.

— И чего ради ты расшутился вдруг?

Я ответил: —Какие там шутки, у нас сегодня родился внук!

Много бурь с тех пор прошумело над моей и твоей головой,

У меня голова поседела, да и ты стала иной.

Вот уж женятся наши внуки, но по-прежнему я хочу,

Чтобы ты всегда прижималась головой к моему плечу.

Кто-то скажет: какие уж нежности

На восьмом-то десятке лет?

Мол, пора уж подумать о вечности,

Ты давно уже старый дед!

Не хочу я считаться с возрастом, не хочу я считать года.

Мне всё кажется, я еще молод, да и ты еще молода.

Я с работы поздно вернулся после долгого трудного дня.

Рядом сядь, бабушка Света, обними, приголубь меня.

Я с любыми невзгодами справляюсь, я с любою справлюсь бедой,

Если ты будешь рядом, если ты будешь со мной.

Ночь стоит за окошком, Город смежил глаза.

Ты подожди немножко, Я ведь не всё сказал.

Будет у нас еще много

Нового впереди,

Будут пути-дороги,

Нужно их нам пройти.

Плюнь ты на эти годы,

Только меня держись,

И нестрашны невзгоды,

И продолжается жизнь!

* * *

В это воскресенье в Белгороде отмечался День Города. Шестьдесят пять лет тому назад прозвучал первый салют в честь окончания Курской битвы и освобождения города Белгорода, этот день и был назначен Днем Города — разрушенного и возрождающегося к новой жизни. Сергею не хотелось переться на это надуманное, официальное мероприятие. Он, слава богу, бывал на таких днях и в Москве, и в Минске. Сначала официоз, с трибунами и речами, потом — толпы людей на улицах, жаждущих развлечений, толкотня и шум, показушно народные пляски артистов в ярких костюмах, молчаливые наряды милиции на страже порядка. Ближе к ночи всё это неуклонно охватывалось пьянкой, как пламя костра охватывает подбрасываемые сучья, бутылки под ногами, а утром — растерзанный, замусоренный город, и болит голова после вчерашнего, и нужно убирать горы мусора, и нужно идти на работу…

Но Дима и Галя настояли, вечерело, и они шли вчетвером к центру города, вместе с десятками других, тоже направлявшихся на центральную площадь. Уже на подходе они услышали звуки оркестра и голос — забытый, но до боли знакомый. Ярослав Евдокимов! — вдруг вспомнил Сергей, в недавнем прошлом кумир Белоруссии, затем куда-то пропавший. Судачили, что Ярослав уехал в Москву, там у него не получилось, мол, своих хватает. И вот, бархатный баритон Евдокимова плывет над вечерним Белгородом:

Помнит Вена, помнят Альпы и Дуна-а-ай

Тот цветущий и поющий яркий май.

Вихри венцев в русском танце сквозь года-а-а.

Помнит сердце, не забудет никогда.

Это был блистательный, хватающий за душу «Майский вальс». А потом звучали старые знакомые евдокимовские «Фантазер», «Колодец». Простые, сердечные слова и мелодии. Огромная централь- ная площадь заполнена людьми, а напротив, на возвышении, в ярком свете, — оркестр и сам Ярослав Евдокимов, стройный красавец в белом костюме, вживую, без фанеры, с микрофоном в руке. Из толпы на площади кричали: «Куст калины», «Не остуди свое сердце…» — и Евдокимов пел то, о чем его просили белгородцы. Сергей почти физически ощущал настроение Праздника, охватившего толпу. Люди подпевали, танцевали, ликовали, хлопали в ладоши…

А утром следующего дня Сергей не поленился, дал крюка, идя на автобус, заглянул на центральную площадь и поразился: огромная площадь была чиста! Ни пустых бутылок, ни оберток конфет, только многочисленные мусорные урны заполнены, а то, что не поместилось в урны, было сложено кучками рядом, и быстро убиралось утренним десантом.

Сергей потом ломал голову: почему этот город так не похож на десятки других российских городов, знакомых ему? Может быть, это местечковость небольшого города, оградившего себя от надвигающегося безликого прогресса и цепляющегося за старые добрые традиции, стремление жить так, как учили деды? Может быть, этому городу, этой земле на окраине России повезло — с благодатным климатом, с плодородными черноземными почвами, с богатством недр? А может быть, причиной тому — мудрость давно не сменяемого руководства областью, бережно относящегося ко всем росткам нового и своим авторитетом охраняющего край от жестких взглядов московских чиновников? Почему в этом городе нет уличной преступности и жители не боятся друг друга, не страшатся ходить по ночным улицам? И не находил ответа. Во всяком случае, ему хотелось бы жить в этом городе. Может быть, потому, что он был новичком, открывал для себя всё новые страницы из жизни города?

12

Сергей чувствовал: что-то изменилось на заводе. Ему теперь не нужно было никого убеждать, уговаривать, его решения принимались безоговорочно, но это не было подневольностью. Люди постепенно проникались пониманием, что все они делают большое, сложное, правильное дело. А Сергей — его уже привычно воспринимали как лидера, как главную шестеренку в общем механизме.

Решены главные проблемы. Московский «Стальпроект» прислал на согласование главные узлы сопряжений, достаточно сложные, по двадцать четыре отверстия во фланцах, но их возможно изготовить! Конструкторский отдел приступил к разработке рабочих чертежей, и теперь предстояло выстроить жесткую систему последовательности, контроля, безошибочности и взаимодействия всех служб завода.

Сергей чертил эскизы оснастки для сборки конструкций и отправлял технологам для срочного превращения их в рабочие чертежи, а также для изготовления в кратчайшие сроки. Оснастка должна быть прочной, надежной, с регулировкой и настройкой. Время бежало стремительно, время было упущено, и все службы завода действовали слаженно, подгоняемые указаниями Петелина «Срочно!» и его личной проверкой сроков выполнения.

А тем временем в Казани забили тревогу: Белгородский завод срывает сроки поставки! Мало того, что отгрузил на монтаж бракованные опорные конструкции, которые вернули на завод, так к тому же вот уже три месяца из Белгорода не поступило ни одной конструкции, и даже нет графиков со сроками поставки, хотя металл на завод отгружен полностью. На завод прибыл сам Генеральный директор «Камгэсэнергостроя» Александр Степанович Евдокимов. Был Александр Степанович крупной глыбой в строительстве. Он и был глыбой — массивный и упитанный, со стальным взглядом из-под кустистых бровей. Он вел многотрудное строительное дело надежным, опробованным методом — методом совещаний. Такое совещание состоялось на Белгородском заводе. Собраны были все — причастные и непричастные, включая «Стальпроект» и «Юстас». Только патоновцев привлечь не удалось — они были иностранными гражданами и отказались подчиняться. Сергей изо всех сил пытался уклониться от совещания, у него не было времени на многочасовую говорильню, но Петелин твердо сказал: «Надо, Сергей Валерьевич», и он занял место в углу, в последнем ряду. К началу третьего часа были сказаны все громкие слова о важности и ответственности стройки, было досконально разобрано, сколько на заводе имеется металла и сварочных материалов, сколько экземпляров проекта передано заводу, сколько денег перечислено, выяснено, улажены ли разногласия по договору и когда они будут улажены, доложено, сколько разработано рабочих чертежей. И тогда Евдокимов задал, наконец, сакральный вопрос: «Когда же, наконец, первые конструкции появятся на стройке?» Наступила тишина, и Петелин вытащил для ответа Сергея. Тот встал и буднично доложил, что на заводе в настоящее время идет подготовка производства, через две недели завод будет готов и приступит к изготовлению. Цикл изготовления составляет минимум двадцать дней, после чего конструкции должны пройти контрольную сборку. Объем первой контрольной сборки — шестьсот двадцать тонн, время изготовления этих конструкций плюс время на проведение контрольной сборки — ориентировочно четыре месяца, после чего возможна отгрузка.

Лицо Евдокимова стало наливаться оттенками свекольного цвета.

— Кто это такой? — спустив очки на кончик носа, спросил он Петелина, сидевшего в президиуме рядом.

Петелин коротко объяснил, что это привлеченный специалист с большим опытом работы…

— Е… я Ваших гребаных специалистов с их опытом! — взревел Евдокимов. — Есть правительственные сроки, и будьте добры выполняйте их. Завтра же представьте мне график поставки! Вам нельзя верить, и совещания отныне я буду проводить здесь каждую неделю. Я научу вас работать!

С отъездом Евдокимова дела на заводе закрутились с повышенной скоростью. Выставлялась и подливалась бетоном сборочная плита во втором цехе — Сергей при проверке с нивелиром нашел там недопустимые отклонения, ремонтно-механическому цеху было выдано задание с премированием на сверхсрочное изготовление оснастки. Сергей с конструкторами определился с первоочередной партией конструкций — прямой участок, менее сложный для начала, и производственный отдел распределял конструкции между цехами, составлял планы и графики производства.

А Сергей выстраивал цепочки обязательных технологических действий. На рабочем чертеже каждой конструкции он определял базовые и контролируемые точки, отправлял чертеж конструкторам, чтобы те, используя электронную модель, определили пространственные координаты точек и выпустили новый чертеж — карту контроля. Карта контроля направлялась к технологам, и те чертили схему расположения оснастки.

Уважаемый читатель! Я не утомил Вас техническими подробностями и сложностями? Простите, но это нужно для того, чтобы Вы представили себе сложную паутину действий, в результате которых из обрезков металла, тяжелых и неуклюжих, рождалось чудо архитектуры — цветок лилии, словно парящий в воздухе. Чудеса в строительстве иногда происходят, но совсем не случайно и не по волшебству. За каждым чудом стоит мучительно долгий путь проб и ошибок, пока, наконец, не выкристаллизуется жесткая схема, исключающая какие-либо колебания и отклонения. И чтобы такая схема заработала, необходим один единственный центр принятия решений.

Теперь нужно донести эту схему до сборщиков в цехах. Именно они, рабочие в тяжелых робах и брезентовых рукавицах, с кувалдами, ломиками-монтировками и электросварочными держаками в руках ворочают эти неподъемные груды металла, подгоняют кромки с точностью до миллиметра, они умеют читать рабочие чертежи, кажущиеся для непосвященного головоломкой, они должны понять и принять необходимость всех действий.

Они должны доверять инженеру, который руководит их действиями.

Увы, в теперешние, постстепановские, времена на заводе произошло размежевание на белую кость и работяг. Руководить заводом пришли менеджеры, не знающие и не интересующиеся технологией производства. Им это ни к чему, их задача — получение прибыли, это решается в коридорах власти и бизнеса.

— Вы знаете, — откровенничал перед Сергеем милейший человек, красавец-мужчина Пилипенко, заместитель директора по производству, — я ничего не понимаю в изготовлении этих самых конструкций и не хочу понимать. Так мне легче руководить. Я не вхожу в детали и технические проблемы, те, что возникают у цеховиков. Я требую от них выполнения плана и сроков. А проблемы пусть они решают сами. Вон у нас сколько умников-инженеров! Целых два этажа. Пусть работают. И я умею вышибать из них и то, и другое.

Возникла и расширялась трещина между рабочими и инженерами — конструкторами и технологами. Эти отделы пополнялись выпускниками вузов. Не прошедшие практику производства, они жили в виртуальном мире компьютерной техники и были совершенно беспомощны перед реальными конструкциями в цехе. Нет, технологи аккуратно писали технологии и инструкции по изготовлению, но их уже давно никто не читал. Бригадиры работали по собственному разумению, по опыту, пришедшему за многие годы работы, переданному им предыдущими поколениями. Если возникали непонятки в чертежах, они посылали в белый дом мастера, пусть не напрасно ест свой хлеб. Четырехэтажный белый дом — заводоуправление — стоял особняком и соединялся с производственными цехами длинной галереей. (Точнее, отделялся от производства той галереей.) Ширилась пропасть, разделяющая рабочих и заводоуправление, подпитываемая взаимным недоверием и снисходительным презрением. А если так случалось, что-то шло вкось и возникали разногласия с работниками из отдела технического контроля, то подключалась тяжелая артиллерия. Все контролерши были молодыми девчонками, куда им было устоять перед натиском самого Пилипенко. Ну, немного напороли, подумаешь, большая беда! Потом на строительной площадке подправим, подрежем, подварим.

И как родного человека встречали рабочие Кузьмина. Вот уж не похож он был на чистоплюев из заводоуправления, свой человек, всё знает и всегда поможет!

Бригадиры слушали Сергея молча и настороженно, но не возражали: практика покажет, на что способен дед.

А дед говорил, что все прежние приемы в работе не годятся для нового заказа. Сначала — он развертывал схему расположения оснастки — нужно разбить на сборочной плите оси, расставить, закрепить и выверить оснастку. После выверки вы должны сдать плиту мне лично, и после моей подписи можете приступать к сборке.

— Ага! — криво усмехнулся один из бригадиров. — Так мы и поверим, что Вы повсюду успеете.

— Не беспокойтесь, — ответил Сергей, — у меня есть помощники, мои глаза — геодезисты с лазерными приборами. Вон они стоят и слушают. Они будут неотлучно находиться в цехе рядом с вами. Они не только будут проверять вас, они — ваши помощники. Правильно я говорю, Андрей?

— Так точно, Сергей Валерьевич, — выскочил Андрей Сахаров, старший из геодезистов.

— Но это еще не все. Вот еще один чертеж — карта контроля. Вы должны разметить и накернить контрольные точки по этому чертежу. Собранную конструкцию вы должны предъявить лично мне еще раз. После обмеров я дам замечания, если будут отклонения, и эти отклонения вам предстоит устранить.

— А как же контролеры из отдела? — снова возник всё тот же бригадир. — Вы что же, совсем их отстраняете?

— Ну почему же отстраняю? Они будут проверять зазоры, сопряжения кромок и прочие дела, но, будьте уверены, без моей подписи они акт готовности не оформят. Но это еще не всё. После сварки конструкция возвращается к вам, сами знаете — от сварки идет усадка. Так вы ее устанавливаете на плите, вызываете меня, мы с геодезистами снова всё промеряем и, если есть отклонения, намечаем зоны для правки нагревом, и ваши газорезчики-правщики греют, пока не доведем всё до ума.

Бригадир присвистнул.

— Ни фига себе! И Вы всё это в одиночку на себя берете? А что же будут делать бездельники из Белого дома?

— Ну почему же в одиночку? Как, кстати, Вас зовут? Алексей? Меня зовут Сергей Валерьевич, и у меня есть команда — геодезисты, контролеры ОТК, надеюсь и на Вас, Алексей, на других бригадиров. А конструктора и технологи делают свое дело, вот эти карты контроля. На заводе же не один этот заказ, есть много других. Я думаю, на первых конструкциях мы отладим процесс, и всё пойдет нормально. Сам я на заводе буду находиться столько, сколько нужно для дела, зовите меня, не стесняйтесь, если будут вопросы в любое время, даже ночью. Приеду, если скажете заводскому диспетчеру, он знает, где я живу.

* * *

Первая конструкция — это всегда волнительно. Кажется, разработано всё до мелочей, но это только на бумаге и в голове. В реальности десятки мелких отклонений могут привести… черт знает, куда они могут привести. Сергей учил сборщиков, как размечать и наносить контрольные точки, вместе с геодезистами отрабатывал, как ловить в прицел тахеометра эти точки, какими отражателями пользоваться. Был соблазн — торчать здесь, подсказывать под руку бригадиру, что и как делать, но он понимал, что так нельзя. Бригадир сборщиков должен дойти до всего своим умом и опытом.

— Ну, всё понятно, Алексей? Тогда — вперед. Если что будет непонятно — звони.

Позвонил мастер цеха лишь один раз — что-то не заладилось у бригадира. Через пять минут Сергей был на месте.

— Ну, в чем дело?

— Да вот, прилегающий патрубок никак не становится на главной трубе, как ни крутил его, наверное, в цехе обработки напороли брак.

— Погоди, давай разберемся. Как ты наметил оси на патрубке? Ну, не совсем правильно. Ты должен ориентироваться на риску, нанесенную в обработке. Я вижу, ее совсем затерли. Давай поищем внимательно. Вот она! Ты сместил ось от риски почти на десять миллиметров, давай размечать заново.

Через двадцать минут всё встало на место, и Сергей вернулся за свой стол, там дел было невпроворот. В конце смены позвонил начальник цеха: сборка закончена, тут, Сергей Валерьевич, высокое начальство собралось, просят Вас.

Перед сборочным стендом толпилась начальственная группа во главе с самим Евдокимовым, из Казани прибывшим для проведения очередного важного совещания. Александр Степанович руководящим взором оглядывал стоящую на плите рогатину, но от начальственных указаний воздержался, хотя одобрения тоже не высказал. А Сергей с тоской подумал, что целый вечер пропал, придется сидеть на совещании и слушать всю тягомотину. А ему, Сергею, нужно срочно промерить собранную конструкцию, дать решение по дальнейшей работе. Поэтому он скоренько озадачил Андрея Сахарова — сделать все промеры, передать результаты второй смене, а он, Сергей, когда отсидит совещание, разберется с этими промерами.

Совещание было долгим, многословным, и, в конце концов, возник у Евдокимова всё тот же губительный вопрос: когда же первая отгрузка? Снова подняли Сергея, и тот терпеливо объяснял, что сначала должна пройти контрольная сборка, а место проведения этой самой сборки еще не определено и не подготовлено. Этот седой специалист уже начал действовать на нервы начальнику большой стройки, и Вы, Константин Иванович, пожалуйста, примите меры к нему и вообще давайте решать вопросы, иначе принять меры вынужден буду я.

13

Николаевы жили на дальнем краю города на третьем этаже пятиэтажной хрущевки, построенной в незапамятные времена, в двухкомнатной квартирке, что получил Дима на заводе, работая главным конструктором. Крохотная кухня, совмещенные ванна-туалет, узкие коридоры — то, от чего давно отвыкли Сергей и Светлана. А Дима с Галей по старой советской привычке мирились с этим убожеством. Дочь вышла замуж, жила отдельно, а им двоим… хватало. И они старались не обращать внимания на тесноту, на вонь вподъезде, на старую, еще советских времен мебель в квартире. Так живут соседи, так живут многие…

— Как вы можете! — обрушилась на них Светлана. — Ведь в этой живопырке невозможно жить нормальным людям.

— А что мы можем сделать? — удивилась Галя. — Эту квартиру Дима получил в свое время на заводе, а теперь…

— Что теперь? — наступала Света. — Нормальные люди (нормальные — это было любимое определение Светланы, по ее убеждению, всё в это мире должно быть нормальным — так, как видела она, и никаких исключений!), нормальные люди улучшают свое жилище через долевое участие, слышали про такое? Так вот, вы встреваете в строительство нового жилого дома, платите сорок процентов от стоимости квартиры по самым низким ценам, а остальное раскладывается на год, с ежемесячными платежами. А когда дом будет построен, вы вселяетесь в новую квартиру, продаете эту вашу хрущевку и рассчитываетесь за новую. Я думаю, у вас какие-то деньги накоплены про запас?

— Ну, в общем-то, кое-что есть на черный день, — засмущалась Галя.

— Черные дни — это те, что вы проводите здесь, не видя белого света. Вы себя сами обкрадываете, — безжалостно наступала Светлана.

— А что, так можно? — робко поинтересовалась Галя. — По телевизору говорят, что многих дольщиков часто обманывают.

— А вот мы с тобой завтра же поедем выбирать. Нужно, чтобы строящийся дом вылез из земли, и хотя бы один-два этажа были построены. Тогда будет без обмана.

Кипучая энергия Светланы не давала ей покоя в Белгороде. Объезжены все магазины и бутики. Чем бы еще заняться? А тут подвернулся такой случай! Устраивать чужие дела, учить неразумных людей уму-разуму — было ее призванием. Теперь Сергей, приезжая с работы, заставал холодную плиту и пустой холодильник. Свете было некогда, она вместе с Галей ездила по стройкам, они выбирали строительные компании, чтобы были понадежнее, составляли договора долевого участия с многочисленными приложениями, объезжали риелторские компании.

Еще одно увлекательное женское занятие, непонятное мужчинам.

Так иногда вихрь налетает на тихое захолустье, срывает старые крыши, валит подгнившие заборы, разметывает скопившийся мусор, дождем омывает землю, и жители, разбуженные от привычной, устоявшейся, полусонной жизни, берутся за топоры и пилы. Начинают строить новое.

* * *

Контрольная сборка вырастала в большую проблему. Длина сборки — тридцать три, высота — двенадцать, ширина — восемь метров. Если отдать под такую сборку один из цехов, то это привело бы к потере производства, и после долгих размышлений и совещаний руководство приняло решение — проводить контрольную сборку на открытой эстакаде с мостовыми кранами, что шла вдоль торца завода. Такая эстакада есть у каждого завода металлоконструкций, и туда вывозится для временного хранения неотгруженная по разным причинам продукция. То ли заказчик перестал платить, и нужно прекратить отгрузку, пока не появятся деньги, то ли по каким-то причинам консервируется стройка. Бывают случаи, когда конструкции вдруг оказываются лишними. Вроде бы строительство — точная наука, проверяется по таблицам и схемам. Но почему-то, по какой-то черной магии, остаются и годами лежат, покрываясь пылью, конструкции, на которые затрачены металл и труд рабочих. И выбросить жалко, и место занимают. Таким складом ненужных вещей была заводская эстакада, и теперь в спешном порядке конструкции отгружали в металлолом или сваливали в груды на другом конце эстакады. Полы под эстакадой выравнивали, заливали бетоном, и уже в начале ноября всё было готово для контрольной сборки.

У Сергея сложился распорядок работы. Он приезжал на завод к половине восьмого утра, когда кончалась третья смена, принимал от геодезиста ночной смены все проведенные им замеры или перемерял вместе с ним то, что вызывало сомнения — информация к размышлению и к головной ломке. Ровно в восемь начиналась новая смена и новый, круто закрученный день. Сборка конструкций стадиона велась на плитах в трех цехах, и нужно было везде поспеть. Сергею повезло с ребятами геодезистами, особенно с Андреем Сахаровым. Любознательный и инициативный, Андрей быстро освоился с новыми методами работы, свободно читал чертежи, ладил с бригадирами и работал по измерениям самостоятельно, лишь в сложных случаях звонил Сергею. Самой головоломной для Сергея была приемка конструкций после окончания сборки. Всё вроде бы сделано правильно, прочерчены и пробиты оси, накернены контрольные точки, а при промере это самая контрольная точка ушла вправо на пять миллиметров и от оси — на три миллиметра.

— Андрей, а ты не ошибся?

— Нет, Сергей Валерьевич, я себя дважды перепроверил.

— Давай еще раз проверимся, с новой установки.

После новой проверки оказывается, что точка ушла вправо на четыре, а от оси — тоже на четыре миллиметра. Погрешности измерений, черт подери, и нужно ломать голову, как поправить ситуацию.

— Алексей, чего расселся, давай за работу. Сбивай вот этот патрубок и сдвигай его влево на четыре и вперед, на меня — на три миллиметра. — Сергей Валерьевич, он же на месте стоит, на оси!

— Молодец, только слушай, что говорят тебе старшие. Двигай патрубок, только четко прочерти перемещения.

Злосчастный патрубок передвинут, снова Андрей приник к окуляру тахеометра. На этот раз отклонения меньше — соответственно два и один миллиметра.

— А ну, Алексей, врежь ему кувалдой вот в это место, только от души, я отвечаю. Да нет, не Андрею, а патрубку!

И контрольная точка попадала точно в предназначенное ей место.

Но бывали и сложные случаи, когда кругом шла голова, и в переплетении сопряжений не было понятно, что и куда двигать. Тогда Сергей шел в конструкторский отдел, и они вместе с ведущим конструктором в электронной версии крутили-вертели злосчастные детали, пока не находили решение.

— Итак, левый край детали номер пятнадцать передвинуть по оси Y на четыре миллиметра, а правый край детали семнадцать по оси X — на пять…

Сергей для памяти чертил на листке бумаги схему перемещений и бежал в цех. И всё получалось, конечно, не без помощи кувалды и такой-то матери.

А Вы, читатель, думаете, что в грохоте цеха человек, вооруженный кувалдой, изъясняется только парламентскими выражениями?

После сборки конструкции попадали в ведомство Кузьмина, и Сергей был спокоен: Николай проследит, чтобы все швы были заварены без дефектов, по установленной строгой технологии, с минимальными усадками от сварки.

После сварки на конструкцию накидывалась команда дефектоскопистов. Ультразвуком тщательно, слой за слоем, проверялись сварочные швы, выискивались малейшие дефекты, и Кузьмин воевал со своими закадычными врагами за каждый обнаруженный дефект.

— Да, Федя, есть шлаковое включение, но ведь оно всего полтора миллиметра, меньше допустимого! Загляни в таблицу допусков!

Евдокимов никому не верил на этом заводе, и потому настоял, чтобы здесь постоянно находился главный специалист технической инспекции из Казани, самоуверенный, но не очень квалифицированный, и Николаю Кузьмину приходилось постоянно вести с ним бои.

А еще Александр Степанович потребовал, чтобы все швы, все поверхности, все неровности были зачищены шлифмашинками — совершенно излишнее, трудоемкое занятие, ведь все конструкции на финише перед покраской проходили обработку дробью до блеска. Но с высоким начальством не спорят, и теперь вой пневматических машинок и снопы искр наполняли цеха. Зато Александр Степанович, проходя по цехам, мог остановиться и ткнуть начальственным пальцем: «А здесь почему не зачищено?»

Как бы аккуратно ни работали сварщики Кузьмина, усадки от сварки были неминуемы. И снова конструкция ставилась на плиту, и снова промеры. После сварки ушли контрольные точки, и Сергей мелом намечал места для нагрева. Два газорезчика с горелками нагревали толстый металл, два часа на остывание — и снова промеры. Иногда эту операцию нужно было проводить два-три раза, пока всё не становилось на место.

Рабочий день у Сергея заканчивался около семи вечера, когда разобраны все вопросы со второй сменой, написано задание для третьей смены, и можно подняться в пустой рабочий кабинет, расправить уставшие от беготни ноги, посидеть в тишине, собираясь с мыслями… ну всё, нужно ехать домой.

И так пять месяцев непрерывной работы, без выходных и дней отдыха, только по воскресеньям работа шла без особого напряга, и Сергей укладывался в четыре-пять часов. Он втянулся в этот режим, не роптал и не жаловался.

Просто так было нужно.

Уже исправлены и отгружены опорные элементы, те, что были с позором возвращены на завод. Большая стройка ждала конструкций из Белгорода.

* * *

Контрольная сборка — это строгий экзамен. Сотни деталей, каждая из них имеет отклонения, небольшие, в пределах двух миллиметров, но когда их, этих деталей, сотни, когда должны быть затянуты все болты, стянуты все зазоры, это всё становится непредсказуемой головоломкой. Правда, есть компенсационные элементы, но во что выльется вся сборка? Еще одна головная боль для Сергея. Для проведения сборки была привлечена бригада монтажников — отчаянных парней, способных работать в любую погоду, не боящихся ни высоты, ни чёрта лысого, презирающих всякие бумаги, включая чертежи и монтажные схемы. Теперь Сергею приходилось половину времени уделять сборке, терпеливо объяснять, что с чем стыковать, давать заявки в цех на подачу нужных деталей и болтов. А Андрей Сахаров переселился на улицу: проверял, корректировал сборку.

— Так, Михаил, — командовал он, — домкратиком подними на четыре миллиметра правый конец вот этой хреновины … Стоп! Дал два миллиметра лишку!

Сергей радовался: теперь он не один, у него уже есть команда. Сложная система взаимодействий, которую он выстраивал полгода, заработала, и от него теперь требовались лишь общий контроль и принятие решений.

Контрольная сборка продвигалась медленно, но верно, всё сошлось, поставлены компенсационные вставки, выставлены зазоры, затянуты болты. Осталось сделать общие, внешние замеры сборки. И тут выкатился арбуз: общая длина тридцатитрехметровой сборки оказалась меньше номинала на двенадцать миллиметров.

— Андрей, ты, наверное, ошибся, давай еще раз проверим.

И второй замер показал — минус двенадцать миллиметров. Это было невероятно. Этого не могло быть! Сергей снова и снова просматривал исполнительные схемы конструкций, собиравшиеся у него в особой папке. Ну, были отклонения, один-два миллиметра, но двенадцать — это была какая-то необъяснимая магия. Это было крушение. Нокаут, нанесенный ему, Сергею. Что делать? И он не находил ответа.

— А Вы учли температурное расширение металла? — подошел к нему инженер из «Юстаса».

«Балда!» — хлопнул себя по лбу Сергей. Как он мог упустить? Это же из школьного курса физики известно — металл при изменении температуры расширяется. Или сжимается. Стояла середина января, на улице под эстакадой было минус десять. А в цехе, где делались конструкции, было в среднем плюс десять градусов! Разница — двадцать градусов. Сергей схватился за калькулятор. Тридцать три метра умножить на термический коэффициент для стали и еще умножить на двадцать градусов… так, сократить нули… получается… получается одиннадцать с половиной миллиметров! Сборка сошлась по нулям!

Это был день триумфа для Сергея. Сборка впечатляла. Фантастическое переплетение труб, прижатые друг к другу ладошки фланцев, устремленные ввысь раскосы. Есть в инженерном диалекте понятие — красота конструкции. Это гармония размеров, звеньев, сопряжений, нечто трудно определяемое словами, но то, что глаз инженера воспринимает как совершенство, и Сергей откровенно любовался совершенным им чудом. На приемку сборки приехали проектировщики из «Стальпроекта», инженеры из ЦНИИСКа, монтажники из Казани. И, конечно, сам А. С. Евдокимов торжественно пожал Сергею руку и пообещал пригласить его на торжественное открытие стадиона, когда тот будет смонтирован.

В этот день на очередном совещании, где сидели все-все, Сергей заявил, что проверочная сборка показала правильность выбранной технологии, что он, Вернер, гарантирует сходимость всех элементов и что отпадает необходимость дальнейших сборок, только, в соответствии с нормами, будем собирать каждую десятую.

— А Вас никто не спрашивает! — окрысился на него Евдокимов. — Будете у меня собирать всё!

С начальством не спорят, даже когда оно, по твоему разумению, не право. И все-все промолчали.

* * *

Это было в начале февраля. Сергей с утра почувствовал себя нездоровым. Сходил в заводской медпункт, оказалось — температура тридцать восемь и три. То ли он схватил простуду, постоянно выбегая из теплого цеха на улицу, на контрольную сборку, то ли дало знать постоянное, без отдыха, напряжение последних шести месяцев.

Петелин был озабочен:

— Вам нельзя болеть, всё производство замкнуто на Вас! — и потащил Сергея к директору завода.

Директор вызвал в свой кабинет фельдшера медпункта.

— Вот его, — он указал толстым пальцем на Сергея, — нужно срочно вылечить. Колите его, лечите, если нужны какие-то особые лекарства — говорите мне. Но за неделю нужно поставить его на ноги. Вам понятно? Действуйте! А пока поступим так: я буду утром посылать за Вами свою машину, три-четыре часа — сколько нужно, будете на заводе, а потом водитель отвезет Вас домой, болеть.

Договорились?

Сергей приезжал, разбирался в скопившихся нерешенных вопросах и с легкой ревностью осознавал, что бо́льшая часть проблем решается без него, помимо его. Он долго выстраивал систему, и вот теперь эта система заработала, оставляя Сергею лишь особые, сложные, головоломные случаи. Лишь под эстакадой, на контрольной сборке застопорилось. Там без него никак ничего не получалось. Нужно было поскорее выздоравливать, и уже через четыре дня Сергей был на ногах.

Сорокатонные автомашины-длинномеры друг за другом заезжают в цех отгрузки. Матово-белые конструкции поднимают со стеллажей широкими полотенцами мягких, текстильных стропов и бережно опускают в обитые войлоком постели на грузовиках. Все конструкции проходят на заводе пескоструйную очистку от окалины и ржавчины. Похожие на марсиан, в прорезиненных комбинезонах, в шлемах с глазами-иллюминаторами и гофрированными шлангами респираторов, рабочие-пескоструйщики направляют сопла, бьющие кварцевым песком, на поверхность конструкций, пока она не засветится светло-серым матовым сиянием. Конструкции вывозятся из адской камеры на тележках, их покрывают тремя слоями грунта и эмалей, чтобы на долгие годы противостоять дождям и снегам. Теперь бережно уложенные конструкции проделают тысячекилометровый путь до Казани, чтобы там встроиться в кружевную вязь растущего стадиона.

А на Белгородском заводе продолжается мерное, налаженное производство. Двенадцать тысяч тонн металла, свыше пяти тысяч различных конструкций, и ни одной ошибки, ни одного отклонения от нормы. Все двенадцать сборок на заводе сошлись с точностью до двух миллиметров. Точно так же всё без замечаний сошлось на монтаже.

Торжественное открытие стадиона состоялось в ночь на седьмое июня 2013 года. Сергея, конечно, никто туда не позвал — забыл о нем Евдокимов. Сергей не обижался, он видел эту шумную, парадную, с множеством высокопоставленных гостей церемонию по телевизору и понимал, что там ему, простому инженеру, не место. Лавры возлагаются на патрицианские головы. Ему до сих пор не довелось побывать в Казани, но он многократно видел эти конструкции на экране телевизора, на дисплее своего ноутбука. И узнавал их. Каждая из них прошла через его руки.

Да разве в этом дело? Для него самое важное и главное — это то, что он сам устроил себе этот сумасшедший экзамен и выдержал его.

МОИ ДИРЕКТОРА

Я начал работать на производстве в 1953 году, а окончательно порвал с регулярной табельной работой спустя ровно пятьдесят лет. После ухода в свободную жизнь пенсионера у меня появилась изумительная возможность сделать профессиональную работу своим hobby, как заметил мой друг Яша. Слово это, кстати, по моему мнению, подлое, игрушечное, лучше сказать — любимым делом. То есть брался только за ту работу, которая мне была интересна по сложности и необычности.

Но вернемся в мою регулярную трудовую жизнь. За пятьдесят лет в строю я вместе со страной пережил, перестрадал и переплыл по меньшей мере шесть различных (хотел было назвать эпох, но это слишком ходульно) общественных периодов развития (ну, это уж совсем канцелярщина). В общем, стремительно, непредсказуемо и бестолково менялась страна, и мы, ее обитатели и обыватели, разинув рты, следили за этими поворотами с опаской, как бы она не свернула в пропасть. Эти этапы мы называем по именам наших бывших и нынешних правителей и вождей: сталинский, хрущевский, брежневский, горбачевский, ельцинский. А сейчас, что бы ни говорили диссиденты и правозащитники, мы живем в путинскую эпоху. (Опять эта эпоха у меня выползла. А что делать — так оно и есть!) В нашей сбившейся с исторической колеи азиатской стране всё зависит от лидера и вождя и ничего — от нас, ее обитателей. Чтобы успокоить нашу больную совесть, нас называют народом, а народ, как известно, всегда прав, когда он в единстве с партией, правительством, вождем творит историю. Почему-то в Великобритании или во Франции ничего не меняется, когда Блэра сменяет Мейджор, а Саркази — Олланд. Может быть, потому, что там нет народа, а есть граждане?

За мои пятьдесят лет я работал под началом многих директоров, а однажды сам, как последний дурак, три года поработал директором завода. Среди главных инженеров, быть каковым я предназначен по моей природе, бытовала утешительная (для нас, главных инженеров) поговорка: «Директор — это поглупевший главный инженер». Дураки, слава богу, у нас встречаются везде, и среди тех и среди других, но личность директора предприятия всегда стояла особняком. От личности директора во многом зависела судьба и предприятия, и людей, работавших на нем. Что поделать, мы — азиаты, мы идем туда, куда нас ведут. Меня всегда занимала директорская проблема. С одной стороны, над директором висит тяжеленная глыба, именуемая ПЛАН, — молох, языческий идол, которому поклоняются и приносят жертвы, и есть люди, простые люди, с которыми директор общается каждый день, люди с их семьями и проблемами, люди, которые делают этот план и которым наплевать на высокие государственные цели.

Этим простым людям нужно платить зарплату, которую сверху требуют ограничить, и директор вертится как уж на сковородке, пытаясь совместить несовместимое. Меня давно интересовало, откуда берутся директора и какие потайные силы выбрасывают наверх этих вчера еще никому не известных персонажей, которым вручается власть над сотнями и тысячами. Кто эти люди?

В моей копилке — портреты моих бывших советских директоров. Свой директорский портрет я стыдливо прячу в потайном ящике рабочего стола, и он не предназначен для общего обозрения. Я хочу показать, как со временем поэтапно менялись и мельчали директорские личности. Не потому ли менялась и портилась, катилась к распаду страна?

ВАСИЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ УСАТЫЙ.

1953 год. Только что умер великий вождь и учитель товарищ Сталин, но в стране пока еще ничего не изменилось. Я, голенастый и неуклюжий шестнадцатилетний подросток, только что окончил школу и работаю разметчиком в механическом цехе машиностроительного завода в Караганде. На мне — промасленные штаны, заправленные в заплатанные сапоги, и такая же промасленная куртка, на голове — писк тогдашней последней моды — кепочка-восьмиклинка с крошечным козырьком. Я — сдельщик, как и все работяги на заводе, что заработал, то и получил. Обычно меня загоняют во вторую или третью смену. Там работы поменьше, пацан справится. А сегодня мне выпала первая смена. Мое рабочее место — тяжелая чугунная, строганая и выверенная по уровню разметочная плита на козелках-подставках рядом с центральным проходом. На эту плиту мостовым краном с грохотом опускают литые чугунные и стальные детали. «Эй, разметчик! Давай быстрее!» Мне нужно по чертежу нанести на деталь и накернить линии, по которым затем эту деталь будут обрабатывать на станках — строгать, сверлить, растачивать. У меня для этого — набор инструментов: штангенциркуль, штангенрейсмус, метровая стальная линейка, керно и молоток. Сегодня на редкость мало работы, ко мне пришел разметчик из соседнего цеха Димка, и мы сражаемся с ним на линейках, как в добрые старые романтические времена сражались герои Дюма. «Сеньор Димон, я вызываю вас на бой! И сегодня, клянусь дьяволом, прольется ваша презренная кровь! Один за всех, все за одного!» — «Это я сегодня увижу, какого цвета у тебя кровь! Защищайся, негодяй!»

Мы с Димкой только успели принять боевые позы, как подбежал мастер Вислухин.

— А ну, петухи, кыш по местам, Усатый идет! Ну, куда ты побежал? Вон, к своей плите, и давай работай! Нет работы? А ты изобрази что-нибудь! Наслали пацанов на мою голову! — бурчит мастер.

Я возвращаюсь к своей плите, ставлю уже размеченную деталь и старательно изображаю работу. В цехе никто не слоняется без дела, жужжат станки, склоненно напряжены спины. В дальнем от кузнечного цеха конце открываются ворота, и появляется процессия. Впереди неторопливым шагом, глубоко засунув руки в карманы, шествует сам — директор. На Усатом — черный тщательно отглаженный костюм, ослепительно белая рубашка с серым ленинским галстуком. Усатый не носит ни кепок, ни шляп, и его седая голова коротко острижена. Только поздней осенью и зимой у него на голове — светло-серый смушковый директорский пирожок. Слева от директора, отступя на полшага, идет главный инженер Лурье. Лурье презрительно задумчив. Он днюет и ночует на заводе, знает всё от и до, и эти усатовские торжественные смотры ему поперек горла. Справа от Усатого и тоже на полшага — парторг завода Прокопенко. Далее, за спинами высокого начальства, нестройной толпой сбились: главный механик Валейко, главный конструктор Нечипорович, главный технолог Финке, начальники цехов. Подчеркивая свою обособленность от пестрой заводской шушеры, — дама в фиолетовой, с пышными рукавами, шелковой кофте и строгой черной юбке — начальник отдела кадров Хуторная, редкая стерва. Ее не любят и опасаются все, включая самого Усатого, потому что она — из органов, докладывает наверх обо всем, что делается на заводе. И услужливым чертом вьется вокруг директора главный диспетчер завода Копенкин. В отстающей свите начальник кузнечного, хохмач и балагур Мелешко шепотком рассказывает очередной анекдот-быль о директоре: «Идет Усатый по сборочному цеху, руки в карманы, к чему-то придрался, а бригадир сборщиков Фоменко, вы все его знаете, отчаянный, никого не боится, спрашивает: “Василий Александрович, вы вот всё время руки в карманы, яйца чешете, у вас что, мандавошки завелись, а?”» Все прыскают в рукава, Копенкин, подскочив, молча показывает им кулак. «Ну, а Усатый что?» — «А ничего, плюнул на пол и прошел дальше».

Между тем Усатый останавливается у штабеля редукторов слева у входа.

— Пинскер, это что у тебя за редуктора?

— Это, Василий Александрович, триста шестьдесят третий заказ, обогатительная фабрика в Коркино, — отвечает начальник механического цеха.

— Копенкин! Ты мне давеча доложил, что Коркино отгружено. Мне сам Министр Засядько звонил.

— Василий Александрович, — извивается главный диспетчер, — мы всё подготовили, хотели грузить, а отдел сбыта не поставил вагоны.

Как только поставят вагоны, немедленно отгрузим.

Лицо директора мертвеет.

— А мне по х… что тебе не поставили вагоны, я знать ничего не хочу. Если ты до утра не отгрузишь, я из тебя… таранку сделаю!

В наступившей тишине слышно только жужжанье станков, топчется согбенный Копенкин, и висит над головами жуткая никому не ведомая таранка — что-то среднее между тараном, тараканом и тарарахом.

— Василий Александрович, — это невозмутимый Мелешко, — а что такое таранка?

— Это рыба такая, — не оборачиваясь, бросает Усатый, — сухая.

И процессия движется дальше. Они останавливаются рядом с моей разметочной плитой. На чисто подметенном полу цеха Усатый натыкается на кем-то брошенный обрывок газеты.

— Пинскер! — вопрошает директор, — это что у тебя? Ты что, по цеху не ходишь?

Все знают, что Анатолий Михайлович не только ходит, но и летает по цеху, и у него всегда образцовый порядок. Мне любопытно, я вытягиваю шею, чтобы посмотреть на самого Усатого. На лице директора — холодное, безразличное презрение и к подобострастному окружению, и к необходимости вот так учить их, сопляков, элементарным истинам. Вот в годы войн ы мы работали… а теперь… И почему-то никаких усов у директора нет.

— Василий Александрович, — начальник цеха не лебезит, как Копенкин, — вы не обращайте внимания, подумаешь, беда большая, сейчас уберем.

Но Усатого уже понесло.

— Развели тут б…ство, — гнусит он. — Детали по цеху раскинуты, порядка у тебя, Анатолий Михайлович, нет! А еще передовой начальник цеха. Только бы лясы, как Мелешко, точить!

Директор машет рукой и поворачивается к выходу из цеха. Гуськом, понурив головы, тянется за ним вслед заводское начальство. Сегодня у Усатого плохое настроение.

Моя личная встреча с Василием Александровичем Усатым произошла через восемь лет. Я отслужил срочную службу в армии, окончил заочно институт, и меня представили к должности главного механика. Ковровая дорожка в огромном директорском кабинете от двери до монументального стола казалась бесконечной. Высокие окна завешаны белыми шторами, ниспадающими, забранными лентами, фестонами. Темные дубовые, в человеческий рост, панели вдоль стен и огромный, маслом, портрет Хрущева. Я почувствовал себя мелким и никчемным, стало стыдно за мои не очень чистые, пыльные ботинки, ступавшие по алому ковру дорожки. Директор сидел, нагнув голову за столом, массивным, как постамент под бюстом товарища Сталина перед заводской проходной. Усатый не разрешил убирать низвергнутого вождя с этого постамента, а молодому секретарю райкома, пытавшемуся разъяснить директору новую политику партии, сказал, чтобы тот занимался своими делами и не лез в заводские, завод мой — союзного подчинения, будет директива из Москвы, будем действовать, а пока…

Усатый что-то писал ручкой с золоченым пером. На зеленом поле директорского стола с массивной чернильницей — бронзовый шахтер с отбойным молотком — потерялись три телефона, два белых и один ярко-красный посредине. Слева на приставном, буквой Т, столике с напряженными деревянными спинами сидели кадровичка Хуторная и теперешний парторг Красноперов.

— Садись, — не поднимая головы, произнес директор. Я опасливо уместился на краешке стула. — Ну, что там, Наталья Демидовна?

— Докладная записка Лурье Павел Осича. Рекомендует назначить главным механиком Дипнера Эдуарда Иосифовича.

— А не рано ли мы… — Усатый усердно писал, не поднимая головы.

Конечно, рано. Пацан совсем, двадцать четыре. Но… трагически погиб Валейко, вообще почему-то мрут здесь главные механики. Три года тому умер Мещеряков… Должность уж больно вредная. Девять цехов, да еще котельная, компрессорная, энергохозяйство, оборудования почти тысяча единиц. Никто не соглашается лезть в это пекло.

— Василий Александрович, он у нас на заводе девятый год, и, вы знаете, старший брат и дядя у нас работают, мы эту семью хорошо знаем. А если что, мы назначим его временно исполняющим обязанности. Там посмотрим.

— Член партии?

— Да, Василий Александрович, — засуетился Красноперов, — он в армии вступил кандидатом, а здесь мы его в члены приняли. — Они разговаривали, точно меня не было в кабинете, точно вместо меня — пустое место. Наконец директор поднял голову, без всякого интереса посмотрел на нового главного механика, и в его глазах я увидел усталость очень пожилого человека, вынужденного заниматься этим нудным, надоевшим ему за многие-многие годы делом.

— Ну ладно, там у нас начальником бюро оборудования старый волк Астафьев работает, в случае чего поправит. Давай, иди работай.

Так я оказался в обойме руководителей завода. Директор приезжал на завод не каждый день и не рано утром, а около одиннадцати к проходной подъезжала его черная «Волга», и по заводу шелестом проносился слух: «Усатый приехал…» Исключение составляла среда — директорский день. В среду с утра, ровно в восемь, у заводоуправления кучкой собиралась свита, из подъехавшей «Волги» выходил директор, и начинался обход цехов по раз и навсегда отработанному маршруту: термический, кузнечный, второй механический и далее… Усатый постарел, уже носил черную кепку, но стрелки его брюк были по-прежнему безупречны, а полуботинки начищены до зеркального блеска. Я плелся вместе с другими в дурацкой процессии, ловя ухмылки рабочих, молча слушал муторные нравоучения Усатого, часами сидел, клюя носом, на диспетчерских совещаниях…

На заводе был сложившийся за многие годы коллектив специалистов и руководителей, мы были рады, когда Усатого не было на заводе, мы ругались друг с другом до хрипоты, но работали на совесть. Усатый был страшилкой, и когда главному диспетчеру Копенкину не удавалось справиться с кем-нибудь, он как последний довод заявлял: «Вот я директору на тебя доложу!» Почему мы побаивались или, как, например, начальник литейного цеха Лихоперский, — до дрожи боялись Усатого? Ведь он был незлобивым и даже добрым, как говорили заводские старики, когда-то близко знавшие его. Это был его завод. В далеком сорок первом Усатый, тогда еще начальник цеха, вместе с заводом был эвакуирован из украинского Ворошиловграда. В голой казахстанской степи устанавливал станки, делал снаряды для фронта, строил стены и кровли цехов. Рос вместе с заводом. Усатый был старше каждого из нас, он был окутан ореолом государственного человека. Так ученики в классе побаиваются строгого учителя. А может быть, потому, что в каждом из нас гнездился страх советского человека перед безжалостной и бездушной государственной машиной, олицетворением которой был наш директор?

Усатый казался вечным. Только через пять или шесть лет, в возрасте за семьдесят, его сменил главный инженер Павел (Файвуш) Иосифович Лурье. Я тогда уже не работал на этом заводе.

Усатый был красным директором. Он старался не вмешиваться постоянно в ход производства, хотя четко знал обо всех главных проблемах завода, работала служба личных директорских информаторов, и заводская машина успешно катила вперед. Мне рассказывали потом, что когда директором стал Лурье — опытный инженер, работяга, болевший за дело, заводские дела пошли почему-то хуже. Может быть, потому, что Лурье не так боялись, как Усатого? А может быть, потому, что закончились сталинские времена и в хрущевскую оттепель люди как-то расслабились?

АБРАМ ЛАЗАРЕВИЧ ШЕРМАН

1963 год. Было около одиннадцати, я, вконец раздрызганный после беготни по заводу, вернулся в свой тесный кабинет. Сегодня был совсем сволочной день. В ночную смену сломался мостовой кран на отгрузке, срезало болты на валу, дежурный слесарь не сумел починить — не было болтов (и почему, к такой-то матери, летят по ночам эти сраные болты?!). Ночью же коротнул электрощит в термическом цехе, вечно ломающаяся дробеметная машина в литейном, конечно, сломалась… и еще… пока я всё это выслушал в крепких выражениях от Копенкина, пока разогнал ремонтные бригады, пока дал нагоняй начальнику ремонтно-механического цеха… Мне хотелось забиться в угол, обхватить голову руками и завыть от тоски и беспомощности…

— Вот он, пришел, — сказал кому-то Гарик Краузе, когда я проходил через отдел.

— Можно? — вошел в мой кабинет незнакомый человек. — Мне поручено доставить Вас в Темиртау на завод металлоконструкций.

— Кем поручено? И зачем? — недоумевал я.

— Моим директором, а зачем — он сам скажет.

— Вы, наверное, ошиблись, не знаю я никакого вашего директора, и нечего мне там делать.

— Ну как же, — он достал из кармана бумажку. — Дипнер Эдвар Йосипович — это Вы?

— Я, только не Эдвар, а Эдуард.

Он опять заглянул в бумажку:

— А, я ошибся, правильно, Эдуард. Ну, тогда поехали. Только туда и назад, я Вас привезу обратно.

Никакой нормальный человек не пошел бы на эту дурацкую аферу или стал бы звонить в этот Темиртау, выяснять. Но после сумасшедшего утра я готов был бежать к черту на рога с этого проклятого завода.

— Петр Алексеевич! — крикнул я, и в двери показалась голова начальника бюро и моего зама Астафьева. — Петр Алексеевич, мне нужно отъехать по делам, наверное, до конца дня, я все разгоны сегодняшние сделал, сегодня директора на заводе не будет, так что, просьба, присмотрите тут.

Человек оказался водителем темно-зеленого полугрузового УАЗа, назвался Прохором, всю дорогу молчал, на мои вопросы отвечал кратко: «Узнаете сами». Машина выехала из города и покатила по шоссе к Темиртау — казахстанской Магнитке, в тридцати километрах от Караганды. Озорное, сладкое чувство школьника, сбежавшего с уроков, пришло ко мне. Светило ласковое солнце, свежий ветер задувал в окно, мне захотелось, чтобы вот так ехать и ехать, не терзаясь ничем… Я ехал и думал: «А как этот Прохор нашел меня? И, главное, как он сумел пройти через нашу строгую проходную с военизированной охраной?» На мой вопрос он только ухмыльнулся.

Машина подкатила к двухэтажному заводскому зданию, Прохор провел меня на второй этаж и, просунув голову в дверь приемной, гаркнул: «Клава, привез!» Миловидная, тоненькая, не первой молодости секретарша улыбнулась мне: «Проходите, Абрам Лазаревич ждет Вас».

В небольшом, с двумя распахнутыми окнами, кабинете за столом сидел человек и смотрел на меня добрыми близорукими глазами поверх очков. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Где я мог его видеть? Только потом, когда тот же Прохор вез меня обратно, я вспомнил. Это из моего далекого детства, с первой страницы красочных «Сказок» Андерсена смотрел на меня добрый волшебник. Солнце из окна слева ореолом золотило редкие волосы вокруг его лысины. Человек вышел из-за стола, он оказался небольшого роста, мне по плечо, протянул руку.

— Шерман Абрам Лазаревич. Садитесь, пожалуйста. Мы (Шерман редко говорил я) предлагаем Вам должность главного инженера завода.

— Что, так сразу?

— Ну почему сразу? Пройдитесь по заводу, посмотрите, завод у нас не очень большой, но мы делаем очень нужную работу, обеспечиваем конструкциями Карметкомбинат, важнейшую стройку Союза. Я Вам дам провожатого, Вы пройдитесь по заводу, а потом зайдите ко мне, скажете свое мнение.

Завод, действительно, был небольшим и показался мне совсем не сложным. Ухали тяжелые гильотинные ножницы, кромсая металл, звонили над головой мостовые краны, перевозя тяжелые конструкции, шипело, разрезая толстые стальные листы, кислородное пламя, и яркими колючими звездами вспыхивала сварка. Всё это мне было знакомо. А романтика великой стройки? А заманчивость нового, неизведанного и самостоятельного дела? Вам, мой читатель, по большому секрету признаюсь, что по природе я авантюрист (Вы только не выдавайте меня, потому что со стороны я выгляжу вполне респектабельным человеком). Эта жилка, по всей вероятности, ведется от моего прямого предка, двести пятьдесят лет тому назад приехавшего из благословенной Германии в дикую Россию и оставшегося здесь навсегда. Из Германии — в Россию! Ну может ли такое свершиться сейчас? Слава богу, цивилизация промывает людям мозги, вымывая из них романтику и адреналин. Нас, авантюристов, как утверждают британские ученые, осталось не больше десяти процентов на всё человечество. То ли дело в добрые старые времена, времена флибустьеров, пугачевых и мушкетеров! Впрочем, я отвлекся. Признаюсь Вам в еще одной моей слабости: я не умею ломаться, набивая себе цену, тянуть время, чтобы меня уговаривали. В общем, я согласился сразу, только вот вряд ли меня отпустят на заводе, партбюро вцепится мне в горло бульдожьей хваткой. Ты член ПАРТИИ? Так вот, нам, в смысле партии, виднее, где тебе работать. Ты что говорил, когда тебя принимали? Забыл? Напомню: безоговорочно и на всю оставшуюся жизнь выполнять решения. А ослушаешься, мы тебе так биографию испортим — дворником на работу никто не возьмет. Иди, работай и не шебуршись!

— Ну, — сказал Шерман, — пусть это Вас не беспокоит. Будет решение обкома партии, никуда они не денутся.

Вот тогда у меня и мелькнула мысль, что он имеет отношение к разным волшебным делам. Так оно и случилось, меня отпустили без разговоров. Чудом было и мое вселение в новенькую однокомнатную квартиру.

Совершенно очевидно, что тут не обошлось без какой-то магии. Ведь как-то он узнал обо мне. И как он рискнул взять себе главным инженером совершенно незнакомого юнца, ничего не соображающего в металлоконструкциях? В первый день, когда я пришел на завод в новом качестве, заглянул в чертежи и с ужасом обнаружил, что я ничего не понимаю в них. Я до сих пор имел дело с разными муфтами, валами, станками, а здесь всё было совсем по-другому. Ватными ногами вечером я брел по городу и думал, как выпутываться из истории, в которую попал. Согласился стать главным инженером, а оказался полным профаном! Забрел в книжный магазин на площади и на полке увидел толстенный, в 650 страниц, широкоформатный том — вузовский курс «Металлические конструкции»: этот курс на стройфаке проходят за два года. Этот том я тут же купил и стал штудировать тайком дома, по ночам. Пригодилось мое, в бытность студентом-заочником, умение спать по четыре часа. Уже через неделю мне стало не так страшно на заводе, а через две недели я уже свободно ориентировался в той сложной науке, которая стала моей профессией на всю оставшуюся жизнь.

Это было время начального бурного развития Казахстана. Строился металлургический комбинат в Темиртау, химические заводы в Чимкенте, Джамбуле, рудники в Рудном, Усть-Каменогорске и многое другое. С Урала, из Сибири в Казахстан ехали строители, металлисты, монтажники, создавались новые строительные тресты и министерства. Заново создавались и заводы металлоконструкций. Шермана, возглавлявшего кафедру сварочного производства в строительном техникуме в Новокузнецке, позвали на работу в Алма-Ату, в технический отдел нового министерства. Но сначала он должен был поставить на ноги новый завод в Темиртау. Шерману срочно был нужен главный инженер.

Огромная стройка развернулась в городе-спутнике Караганды Темиртау. Работой десятков тысяч строителей, монтажников стальных конструкций, трубопроводов, электрических кабелей, нового оборудования руководил строительный монстр — трест «Казметаллургстрой», крупнейший в стране. Раз в неделю в среду в кабинете Шермана включался громкоговоритель — шло селекторное совещание с докладами руководителей: сколько уложено бетона, сколько смонтировано тонн, сколько рабочих работают на десятках отдельных объектов стройки. И сроки, сроки… Кабинет наполнялся голосами, всесоюзная ударная стройка врывалась в тишину шермановского кабинетика, шумела, ругалась, оправдывалась, врала. Ну, а как без вранья на стройке? Умение искусно провести Большое Начальство всегда высоко ценилось в строительной среде!

— Михаил Семенович, Стальконструкция до сих пор не начала монтаж бункеров на аглофабрике, — докладывает управляющему трестом диспетчер. — Пусковой объект, а Косманёв срывает график.

— И где пребывает Косманёв? — ехидно протягивает управляющий. — Косманёв, ты слышишь меня? Ты мне лично на прошлой неделе, вот я записал твои слова, обещал приступить к работам. Ты думаешь, что старый Крейчман уже ни хера не помнит?

Так я записываю, учти.

— Михал Семеныч, мне Шерман не выдал конструкции, он их только-только начал собирать, — защищается Косманёв, начальник монтажного управления. — Я всем третий день говорю, а толку нет.

— Всем говоришь, все знают, а я, как обманутый муж, узнаю последним? — ревет Крейчман. — Шерман, что ты молчишь?

— Михаил Семенович, Косманёв врет, мы бункера давно сделали, а он не забирает.

— Бурлаков, мне надоели препирательства этих Монтекки и Капулетти, разберись с ними сегодня же и доложи мне!

Диспетчер обрывает связь, а Шерман срочно вызывает к себе начальника цеха Маркина: эти проклятые бункера еще не закончены, громоздятся в цехе:

— Ты немедленно сними всех сварщиков и поставь на бункера аглофабрики, организуй работу круглосуточно, и чтобы к завтрашнему утру всё было готово, я ночью сам приеду, проверю.

— Абрам Лазаревич, не успеем к утру, только послезавтра закончим, люди устали…

— Успеешь, успеешь, — машет рукой директор. — Ты вот что — собери своих сварщиков, я через десять минут буду у тебя, будем разговаривать с народом. Клава! Найдите мне срочно Монахова, пусть подойдет в цех сборосварки.

В цехе стихает шум, останавливаются мостовые краны, сварщики в брезентовых робах и шлемах с темными окошками, похожие на марсиан, неторопливо, по-медвежьи переваливаясь на ходу, собираются на площадке перед цеховой конторкой, усаживаются прямо на пол, густо дымят «Прибоем». Это самые правильные папиросы для рабочего человека, от «Беломора» вот кашель, а «Прибой» — то что надо! Шерман подкатывает задорным колобком.

— Ну, все собрались? А что я Дины Петренко не вижу. Где она у вас? Сзади? Ну-ка, пропустите Дину вперед, давай, давай, Рыбаков, пропускай, она одна у нас женщина-сварщица, а женщин уважать нужно! Уважаете? Ну правильно, а то я Феде Петренко подскажу, он с вами всеми разберется. А Семигин где? Как там жена? Не родила еще? Сегодня утром? Мальчишку? Ну, поздравляю… Квартиру? Квартиры у нас будут обязательно, в конце года сдают наш дом, и мы там получим, пока не знаю сколько, но получим обязательно. Ты какой в очереди на жилье? Третий? Ну, я думаю, обязательно получишь. Давайте к делу. Я нечасто к вам, товарищи, обращаюсь с просьбами… — сверкает очками директор. — На стройке создалось сложное положение. Вы, наверное, знаете, что аглофабрика, для которой мы поставляем конструкции, должна быть введена в строй в этом году. Монтажникам срочно нужны вот эти бункера, мы их задержали, и теперь на нас смотрит вся стройка. Нужно поработать, не считаясь со временем, так, чтобы к утру бункера были готовы. Григорий Федорович! Оставьте все остальные дела, всех людей поставьте только на бункера, организуйте круглосуточную работу. Монахов подошел?Николай Иванович, организуйте питание во вторую и третью смену, и чтобы автобус дежурил круглосуточно. Что невозможно? Сделайте невозможное! Да, еще, соберите профком, получите у него согласие на сверхурочную работу. Есть вопросы? Ну, давайте за работу.

Шермана уважают рабочие, слово директора никогда не расходится с делом, и к полудню следующего дня, как раз к приезду трестовской комиссии, все конструкции готовы. Косманёву его соглядатаи сообщили, что на заводе полный завал с бункерами, сделают не раньше, чем через неделю, и хитрый старый лис приехал сам вместе с трестовским секретарем парткома Бурлаковым, чтобы насладиться унижением своего извечного друга-врага.

— А, кто к нам пожаловал! — радушно приветствует его Шерман. — Иван Андреевич, собственной персоной! А где же твои машины? Какие? Вывозить бункера. Идите, смотрите, все готовы давно, как я и говорил. Они у меня место занимают, а ты не вывозишь. Николай Станиславович, вы уж там по линии парткома помогите, сдерживает нас Косманёв, скоро работать будет негде!

Шермана и Косманёва связывали сложные отношения дружбы-вражды, соперничества-сотрудничества. Монтажники получают от завода конструкции, и в то же время неудачи завода нужны Косманёву, чтобы оправдать свои собственные слабости. Очередная оплеуха от Шермана больно ударила по его репутации и самолюбию, и старый лис решил взять реванш на очередном партийно-хозяйственном активе треста «Казметаллургстрой».

Партийно-хозяйственные активы собирались раз в квартал, по субботам. Огромный актовый зал треста заполнялся делегациями: первые руководители, партийные и профсоюзные секретари и актив — передовые бригадиры, бетонщики, сварщики… Новые, с иголочки, костюмы топорщатся на плечах, привыкших к рабочим робам, яркие галстуки сползают набок, воротники белоснежных рубашек натирают обветренные и продубленные солнцем шеи. Торжественная пышная буффонада затягивается до вечера, все начинают клевать носами от бесконечных трудовых рапортов. А в перерывах — не пробиться в буфете. За столиками встречаются давние знакомые, озорно и воровато оглядевшись, разбавляют скуку официоза возлияниями из принесенных с собой и заранее наполненных бутылок с лимонадными наклейками. На них шикают начальники: «Вы, мужики, только меру знайте, а то… с меня же голову снимут!»

После второго перерыва на трибуну поднимается бригадир монтажников Миша Рубин, известный на всю стройку передовой бригадир и большой любитель поговорить. На могучей груди Рубина — орден Трудового Красного Знамени, портрет Миши — на Доске Почета треста. (Через два года Рубин сменит старого лиса Косманёва, а еще через два года он уедет в Алма-Ату и возглавит республиканский монтажный трест. Вот так растут люди на Магнитке!) Рубин, как и положено, начинает с трудового рапорта, с трудовой вахты, на которую стали бригады и все труженики монтажного управления…

— Но наши успехи были бы еще более высокими, если бы нас не подводила работа завода металлоконструкций, — опершись на трибуну и оборотясь к президиуму, возглашает Рубин. — В прошлом месяце на монтаже транспортерной галереи мы получили от завода сплошной брак, переделывали своими силами, и вместо одной недели монтировали двенадцать дней. С меня рабочие спрашивают: а где наши заработки? А что я могу им сказать, когда такое качество? На коксовой батарее завод сорвал сроки поставки на месяц, а это тоже наши простои. — Миша снимает через голову душащий горло галстук, расстегивает ворот рубашки. — Я обращаюсь к партийному бюро треста: примите меры к заводу! Я же со своей стороны от имени моей бригады даю обязательство, что мы, несмотря на трудности… — Рубин сходит в зал под дружные аплодисменты.

В команде нашего завода — Шерман, я, партийный секретарь, бригадир сборщиков Володя Пашин и от сварщиков Дина Петренко.

— Абрам Лазаревич! — горячо возмущается Дина. — Что он такое говорит! Это же неправда. Мы там только один шов сварочный пропустили, подумаешь, я ездила туда, сама заварила.

Нужно же сказать всем правду.

— Подожди, Дина, потерпи, пусть выговорятся.

Тем временем на трибуну поднимается Косманёв и долго, подробно перечисляет прегрешения завода. На нас начинают оглядываться, пальцами показывают не знающим, где сидят заводчане. Президиум одобрительно кивает головами. Честная рабочая критика недостатков. Это по-нашему, по-партийному. Шерман сидит молча, только отдувается и обмахивается платком. На трибуне — еще один монтажник, тоже клеймит позором этот завод, но уже как-то неубедительно. Стала выдыхаться косманёвская атака, и тогда Шерман поднимает руку: «Можно мне?»

Он идет к сцене, поднимается по лестнице на высокий помост, опустив голову, — маленький, оплеванный, жалкий. Снимает и протирает очки. Его почти не видно из-за красной тумбы трибуны.

— Здесь, с этой трибуны прозвучало много критики по нашему адресу. — Шерман говорит нарочито негромко, и в зале наступает тишина. — Мы благодарны за критику нашим товарищам-монтажникам, обязательно доведем этот разговор до нашего коллектива и сделаем необходимые выводы. Я не хочу оправдываться, я только хочу сказать о причинах. Вот, Иван Андреевич Косманёв сказал, что мы сорвали поставку конструкций по коксовой батарее. А почему это случилось? — Шерман выдерживает паузу. — А потому, что у нас не было металла. Новокузнецкий метзавод сорвал нам поставку толстого листа толщиной шестнадцать миллиметров. Я приходил к Вам, Николай Станиславович, и просил помощи, чтобы Вы по линии Министерства — заказчика конструкций — подействовали на Новокузнецк. — Голос Шермана поднимается на диапазон. — И где Ваша помощь?

— Я же подписал телеграмму, которую Вы подготовили, — оправдывается Бурлаков из президиума.

— И что нам делать с Вашей телеграммой? Из нее конструкций не сделаешь! — голос Шермана от пианиссимо поднимается выше и выше, и уже слышны духовые. — Только вмешательство нашего Министра и секретаря ЦК позволило ускорить поставку металла. А когда мы получили металл, нужно было в кратчайшие сроки выполнить заказ. Я тогда обратился к Вам, Иван Андреевич, просил: если у Вас простаивают люди, помогите нам сварщиками, мы оплатим их работу. Вы разве пальцем пошевелили? — в его голосе уже звучат литавры, Шерман неожиданно поднимается на какую-то приступку там, за трибуной, и уже возвышается над залом. — Наш коллектив месяц работал по двенадцать часов, чтобы сделать этот заказ! Вы спросите Дину Петренко, вон она сидит в шестом ряду, как работали наши сварщики! Кто нам тогда помог? И мы сделали его, этот заказ, и это неправда, что монтажники простаивали! Покажите мне, Иван Андреевич, хоть один акт простоя по нашей вине! — Шерман делает еще одну паузу, обводит глазами притихший зал, снижает тон. — Вот здесь уважаемый мной Михаил Петрович Рубин говорил, что завод делает сплошной брак. Я взываю к рабочей совести этого заслуженного бригадира. Я не утверждаю, что у нас всё прекрасно с качеством. Особенно когда нам приходится делать конструкции в такие сжатые сроки. Но ни единого акта на брак, — печатает он слова, и я начинаю понимать, что в моем директоре умер великий трагический артист. — Ни одного акта на брак в этом году нам не было предъявлено. А тот злосчастный пропущенный сварочный шов наши сварщики заварили на монтаже. В заключение моего выступления от лица коллектива завода я заверяю руководство и партком треста…

Отзвучало tutti оркестра, замолкли скрипки. Во всеобщем молчании Шерман с высоко поднятой головой сходит с трибуны. Дина вскакивает с места и громко хлопает в ладоши, мы поддерживаем ее, и вот уже весь зал одобрительно аплодирует нашему директору. Смущенно хлопает и президиум. На этом партхозактиве заводу было вручено Переходящее Красное Знамя за Успехи в Социалистическом Соревновании среди Коллективов Промпредприятий за Истекший Квартал.

Судьба собирает в один коллектив разных людей, с разными биографиями, взглядами на жизнь, и от директора зависит, будут ли эти люди работать единой командой, тянуть, двигать тяжелую и неуклюжую баржу, именуемую заводом, будут ли отлынивать от бурлацкой работы, перекладывая ответственность друг на друга и жалуясь директору, или разобьются на группки и будут злобно заниматься сведением счетов друг с другом…

Я оказался самым младшим в среде руководителей завода. Заместитель по общим вопросам Николай Иванович Монахов был абсолютно хрестоматийным, точнее, кинематографическим типом. Такими в наших советских фильмах изображали снабженцев и работников коммуналки: небольшого роста, лысоватый, с аккуратным круглым животиком, мягкими ручками и тихим, фальшиво ласковым голоском. Он приходил ко мне в кабинетик напротив директорского и, горестно подперев щеку, тихо жаловался на своего снабженца Левадного. Левадный, хам и бездельник, на заявки цехов завести на завод инструмент или спецодежду, орал на оперативных совещаниях: «Ишь, разогнались! Левадный им то и это! А где Левадный возьмет ваши рулетки? Их нету нигде!» С утра Левадный клянчил у главного механика машину и исчезал на весь день: доставать дефицитные позиции. Монахова очень похоже изображал главный механик Фролов. Он двумя руками поддергивал штаны, подносил к уху воображаемую трубку и произносил: «У аппарата!»

Евгений Иванович Фролов был москвичом, отсидел войну в лагере по пятьдесят восьмой, да так и остался в Казахстане. Узнав в отделе кадров, что я родился в Москве, а потом работал главным механиком на машзаводе, он воспылал ко мне искренним доверием. Неукротимо пламенный Фролов, узнав о новой поломке крана, своей рукой-клешней (у него недоставало трех пальцев на правой кисти) яростно срывал с головы засаленную кепку, швырял об землю, безмолвно шевелил губами, посылая этому крану страшные проклятия, потом подбирал кепку, собирал своих бедовых слесарей и вместе с ними сидел на кране до полной победы над врагом.

Главный бухгалтер Петро Иванович Богуславский, высокий, сутуловатый хохол, как он сам себя называл, с коротким ежиком сiвых волос, не носил очков. Сидя за своими отчетами, он щурился, напрягался, а когда уж совсем мелкими были цифры, доставал увеличительное скло. «Петр Иванович, вы бы себе очки купили…» — «Та нащо воны мне, ци окулярi, не можу я с ними». Свою десятку по пятьдесят восьмой он оттрубил от звонка до звонка на урановых рудниках Джезказгана, но не потерял там оптимизма и веры в справедливость и тихо мечтал вернуться в свои родные Желтые Воды, шо на Днипропетровщине. Петро Иванович был рачительным и бережливым хозяином на земле, какими бывают только старые украинцы. У русских людей такая черта встречается гораздо реже. Каждый день он обязательно проходил по заводу, беседовал с рабочими, после чего заходил ко мне. Хэх! — откашливался он, потом доставал большой, тщательно сложенный носовой платок и долго основательно высмаркивался.

— Всё бамажкi читаете, — кивал он на мой вечно заваленный чертежами и бумагами стол. — А вот я прошел сегоднi по заводу, Эдуар Йосипович, трэба собрание собирать. Буду выступать.

— Что так, Петр Иванович?

— Так как ваши начальники цехов хозяйнуют? Цельные большие куски металла, доброго металла, а они их в металлолом списывают. А из них можно еще чего доброго зробыть. А вчёра Березко принес мне акт на спысание спецодежды досроково, и вы его пидписалы, Эдуар Йосипович. Я тому Березке кажу: «А ты, Ондрей Харытонович, покаж мэне, шо вы спысуютэ. Вин показав, а одях той гожий, тильки отдаты його в пральню, и знову можлыво людям… Нияких грошей нэ достанэ, колы так хозянуваты. — Петр Иванович мог говорить правильно и хорошо по-русски, но любил прыдурытыся этаким хохляцким дедом.

— А что же вы, Петр Иванович, директору не скажете насчет собрания?

— Та я ему вже казав. Щобы Вы, Эдуар Йосипович, тоже имели в виду.

Собирается заводское профсоюзное собрание, директор делает краткий доклад об итогах работы за месяц. Петр Иванович сидит на первом ряду с каким-то свертком под мышкой и нетерпеливо тянет руку. Слово предоставляется главному бухгалтеру Богуславскому Петру Ивановичу.

— Значит так, — он поглаживает свой седой ежик. — Директор тут сказал правильно, что мы все хорошо работаем. А я скажу: плохо работаем! — Из свертка достается почти целый электрод. — Это что такое? Это я подобрал в цехе, электрод почти целый, а его выбросили… А вот еще такой же. — Еще один огарок достается из свертка. — Вы всё говорите: «Петр Иванович, давайте зарплату в срок». Так если мы будем и дальше так хозяйнуваты, никаких денег не хватит… Таперь друхое. Березко списывает в металлолом вот такие, — Богуславский широко разводит руки, — куски металла. Я ему уже говорил, что такие акты не буду подписывать! Я же здесь не просто сижу, штаны просиживаю. Главный бухгалтер… Хэх! Осуществляет государственный, — палец поднят вверх, — контроль за расходованием средств, выделенных нам, опять же, государством… Таперь друхое. Я прихожу на работу раньше других. Так вот, Маркин, уже восемь, а твои рабочие еще только на проходной. А работу начинают в четверть девятого. В восемь часов уже дуга должна гореть у сварщика! А потом приходите ко мне, просите заплатить за сверхурочную работу. Да если мы не будем терять время, то и сверхурочных не понадобится! Таперь друхое…

Петр Иванович не был формалистом и занудой. Просто его крестьянская душа не выносила бесхозяйственности и беспорядка. В бухгалтерских отчетах у него всегда был полный ажур, а на рабочем столе, в отличие от моего, — идеальный порядок. Однажды, пока я бегал по заводу, секретарша Клава по наущению Богуславского навела на моем столе такой марафет: все бумаги и чертежи были сложены в аккуратные стопки. «Эдуард Иосифович, — смущенно сказала она, — Вы меня извините, но Петр Иванович сказал… к Вам заходят люди, а у Вас на столе… Ну, не совсем хорошо…» Увы, этого порядка хватило на полдня…

У меня был ореол человека Абрамлазарича, и это ставило меня вне критики. С моих первых дней я чувствовал отеческое отношение ко мне, молодому и неразумному, моего директора. У Шермана было удивительное чувство такта. Он ни разу не обругал меня, не пытался поправлять мои ошибки и никогда не журил, просто легко и необидно говорил: «Ну и что же, что Вы допустили ошибку, сами и поправляйте». И я из кожи лез, чтобы исправиться и оправдать…

Не помню случая, чтобы Абрам Лазаревич повышал голос на своих подчиненных, но присутствие директора на оперативках даже Левадного превращало в ягненка.

На Темиртауском заводе я прошел Шермановскую Школу Руководителя Коллектива. Льщу себе, что что-то из этой науки я освоил. В 1966 году Шерман уехал в Алма-Ату, передав директорство Льву Торопцеву, и стал начальником технического отдела треста.

ЛЕВ ЕВГЕНЬЕВИЧ ТОРОПЦЕВ

1963 год. Я шел по сборосварочному цеху в первый день своего инженерства на заводе, пугливо сторонясь грохочущих кранов, закрываясь рукавом от сварочных дуг, когда вдруг где-то рядом грохнуло, вспыхнуло и погасло пламя. И тут же цех замер: остановились краны, погасли лампы под крышей. «А, черт!» — выругался кто-то рядом. Человек в спецовке возился у электрорубильника на цеховой колонне.

— Что произошло? — я подошел и тронул его за рукав.

— А кто ты такой? — спросил он, поворачивая ко мне лицо с крупным закопченным носом.

— Я — новый главный инженер, — гордо вымолвил я. Называть себя Главным Инженером было так необычно и приятно. Вчера вечером я тренировался перед зеркалом. Если нахмурить брови и выпятить нижнюю губу, выходило внушительно.

— А я — главный сварщик, — весело представился он, протягивая замасленную руку. — Торопцев. Лев. Евгеньевич.

— Что случилось? — спросил я.

— А! Подключал новый сварочный аппарат на рубильнике, а он коротнул. Вот на подстанции и вырубило. Видно, что-то не так соединил. Ну ладно, разберемся!

— А что, электриков на заводе нет, что вы сами? — осторожно поинтересовался я.

— А! Пока их дозовешься… Они к Фролову направят, а тот шапку начнет кидать. Еще не познакомились с нашим механиком?

Так состоялось мое знакомство со Львом Торопцевым. Лев приехал на завод из Новокузнецка, работал преподавателем в техникуме, у Шермана. Они дружили семьями, и когда тот поехал в Казахстан, то взял с собой Льва, чтобы подготовить из него директора, когда сам поедет дальше, в Алма-Ату. Торопцев был хорошим теоретиком, глубоким знатоком сварочной науки, и возможность применить эти навыки на деле, самостоятельно, радовала его как ребенка, получившего большую и интересную игрушку. Он без устали возился со сварщиками, обучая их и учась сам новому — полуавтоматической сварке, аттестовал и опекал их, как своих взрослых детей. Лев был немного, на два года старше меня, и у нас установились добрые дружеские отношения, оставшиеся такими и тогда, когда уехал Шерман и Лев Евгеньевич Торопцев торжественно, но ожидаемо был представлен заводу в качестве новенького директора.

Мы были молоды, дерзки, нам было интересно самим, без нудных стариков, двигать наш завод. Заводоуправление было маленьким, тесным, и мы пробили разрешение на строительство хозяйственным способом. Я оделся в рабочую робу и сапоги, организовал дикую бригаду, работал проектировщиком и конструктором, сметчиком и прорабом. В два месяца сварганил пристройку, втрое увеличились размеры, все службы получили просторные комнаты, а уж кабинеты директора и главного инженера стали вполне достойными. К нам приехал секретарь горкома Лазарь Михайлович Катков, прошелся по кабинетам и сказал: «Молодцы!» Надо ли говорить, как заалелись от этой похвалы мы со Львом. (Я по случаю визита умылся и сменил грязные сапоги на относительно чистые полуботинки. Кажется, на мне даже был галстук.)

За всё время строительства Лев пахал за двоих. Завод набирал ход, стало тесно в стареньких нешироких цехах. Тогда мы со Львом замахнулись на строительство нового просторного корпуса! На нас с опаской стали поглядывать из Алма-Аты: темиртауская молодежь берется за невыполнимое. Ваше дело — варить металл и делать конструкции. Нет у нас строителей и монтажников на ваши безумные планы! Тогда мы вдвоем поехали в столицу, добились совещания технического совета треста и заявили: всё сделаем сами, только разрешите тратить прибыль на строительство. Конечно, нас, своих птенцов, выросших из прежнего гнезда, поддержал Шерман. И всё получилось! Опять я месил грязь, делал чертежи и гонял свою дикую бригаду (так нас называли на заводе), а также и Левадного за то, что не привез железобетон вовремя, а Лев не вылезал из цехов. За четыре (!) месяца поднялся новый, широкий и просторный корпус, и это было торжество! Наш завод занимал первые места в соревновании, получал знамена…

Мучительная обязанность директора — прием по личным вопросам. Эти приемы неминуемы и обязательны, они настигают директора как пресловутый камень, который, говорят древние, Сизиф катил в гору. Каждую среду, за пять минут до четырех часов в директорский кабинет входят общественность — партийный и профсоюзные секретари, и отдел кадров — Елена Павловна Жаркова.

— Клава! — кричит Торопцев, — сколько сегодня записалось?

Клава протискивается в щель директорской двери с журналом, на ее лице — чувство большой вины.

— Сегодня записалось пятнадцать, еще подходили, но я не стала больше записывать, потому что…

— О боже! — хватается за голову несчастный директор. — Сегодня опять сидеть до девяти! Да что это за наказанье!

Отталкивая Клаву, в дверь врывается крановщица Люгина из цеха обработки. У нее на руках таращит глазенки девочка лет четырех. Приемная забита женщинами (только они записываются на прием), сзади кричат: «Она без очереди, не пускайте!», но Люгина нахальна и непреклонна.

— Вот, товарищ директор. Мне завтра на работу, а куда я дену дитё? На кран я ее не возьму. Была у заместителя вашего, Монахова, обещал, что еще в прошлом месяце устроит в детсад, а до сих пор не устроил, говорит, нету мест. Руками разводит. И что мне теперь делать?

Пока Клава находит Монахова, испуганная девочка пускается в рев, и Лев сам пытается ее утешить. Пришедший Николай Иванович начинает долго объяснять, что договорился было с детсадом треста, ему пообещали там пять мест, но потом запросили металл на ремонт, я пообещал, а Березко, по-хорошему его попросил на нужное дело, вон сколько в очереди на детский сад стоит, так он меня послал подальше, и теперь мне даже соваться туда нельзя! Партийная Дина Петренко напускается на Монахова, что тот много обещает, а ничего не делает, нужно было к директору обратиться, и все начинают кричать друг на друга. Проблему разрешает Жаркова.

— Подожди, Люгина, — спокойно говорит она, — твой муж ведь в сборосварке работает, и вы с ним в одну смену ходите. Я договорюсь с Березко и Маркиным, чтобы вас с мужем развели по разным сменам, пока Николай Иванович решает с местами в детсаду.

Директор дает поручение Монахову: представить перечень металла, обязательно дадим металл, который нужно. А Вам, Николай Иванович, нужно быть настойчивее, раз пообещали, довести дело до конца, почему ко мне не зашли? Все облегченно вздыхают, первый вопрос разрешился. Но на первого в очереди затратили тридцать пять минут, а там, в приемной, — еще четырнадцать… До скольки же мы сегодня будем сидеть?

Следующая по очереди — тоже крановщица, из малярки, Реунова, с фингалом под глазом, садится на стул и начинает всхлипывать. Ее муж, он, паразит, у Пашина в бригаде работает, вы его знаете. Пьет, дома по пьянке детей гоняет, зарплату не приносит, с дружками из бригады пропивает, а мне не на что детей кормить, уж Вы, Лев Евгеньич, с ним побеседуйте, он Вас уважает, а то никакого с ним сладу.

— А мы на профкоме его проработаем за пьянку, — не без ехидства предлагает профком Виталий Корниенко. — И в очереди на жилье на два места подвинем.

— Ой, не надо! — спохватывается крановщица. — Мы уж как-нибудь тогда сами.

— Ну почему сами? — вступает Торопцев. — Володя Пашин — сильный бригадир, у него в бригаде порядок, и с дисциплиной тоже. Я сам поговорю с ним насчет Реунова, а Вы, Виталий Сергеевич, на профком его пригласите.

Реунова уходит, а Жаркова машет рукой на следующего по очереди: «Подождите там, пять минут».

— Вы знаете, тут дело не такое простое. Реунова работает в малярном цехе (так на заводе называют цех окраски), и к ней, я это знаю точно, приклеился мастер наш доблестный Витя Функ. Он ее постоянно в ночную смену выводит, вот муж и зверствует. Он и Функу пригрозил. Вообще, этот ваш Функ всех крановщиц своих пасет. А они не хотят с ним отношения портить. Вот и получается…

— Функ? — удивляется директор. — Так он же метр пятьдесят ростом, и весу в нем сорок килограмм. Ай да Витя!

— Вот Вы смеетесь, Лев Евгеньевич, а ведь это б…ство на заводе нужно прекращать, а то мы с Вами будем иметь неприятности. Я с Функом беседовала, а он только смеется. Говорит, что врут про него. А я знаю точно, ко мне крановщицы приходят и рассказывают про его художества. Вы, пожалуйста, пригласите его к себе и по-мужски, жестко предупредите.

На заводе работает триста шестьдесят человек. Большая семья, где все друг друга и друг про друга знают. И идут они к директору со своими бедами и горестями, больше не к кому идти. Не хватает денег от зарплаты до зарплаты, начальник цеха не списывает спецодежду, не в чем работать… Льву их всех жалко, хочется помочь, утешить, он бы всех их обнял и сделал счастливыми… Большинство вопросов у пришедших на прием — по жилью. В очереди на получение и на расширение — больше ста человек, каждый третий, а еще есть внеочередные. Не хватает специалистов, пригласил бригадира из Новокузнецка, нужно дать квартиру вне очереди, семейным молодым специалистам — тоже вне очереди. Жилье строит и выделяет заводу трест «Казметаллургстрой», в счет средств, перечисленных Министерством. В этом году в четвертом квартале должны получить восемь квартир. И как их разделить? «Что я — Иисус Христос, чтобы всех наделить и накормить?» — в отчаянии думает Лев. Ведь обделенных, недовольных будет впятеро больше, чем осчастливленных. На прошлой неделе за закрытыми дверями («Клава, никого ко мне не пропускать!») с Монаховым и профкомом Корниенко битый час пытались составить список на получение, — ничего не получается! А скоро нужно будет представить список в трест! Ладно, расходимся, и будем думать. Решим на следующей неделе. Только чтобы на заводе никто ни сном ни духом! Завод гудит, гадает, кто получит, а кто не получит, и вот сегодня нужно что-то говорить этим женщинам, кому-то обещать, кого-то утешать. Нет, в техникуме было проще, и на какого черта мне сдалась эта директорская должность!

Только в половине десятого, когда все уже вконец измочалены, кончается эта пытка. «Я всех развезу по домам, Славку я отпустил, сам за рулем, так что все поместятся, ну, потеснимся немного. В тесноте, да не в обиде. Нет-нет, Елена Павловна, я никого не оставлю, всех развезу по домам».

Отрадой Торопцева была художественная самодеятельность. Музыка и сварка прочно делили в его душе первенство. Нот он не признавал, играл на слух на аккордеоне, гитаре, рояле. В первый же месяц своего директорства велел купить на завод пианино и организовал музыкальный кружок. На заводе снисходительно посмеивались над директорским музыкальным пристрастием, но прощали ему это. Лев был добрым малым и всем хотел сделать доброе дело.

В 1969 году я уехал из Темиртау. Во-первых, закончились стройки, не было больше места на территории для строительства, и я заскучал от однообразия небольшого завода. Во-вторых, я развелся с женой и с десятилетней дочерью уехал от жены в чудесный южный город Днепропетровск. Большого счастья там у меня не получилось, надежды на обещанную квартиру на заводе металлоконструкций имени пламенного революционера Бабушкина не оправдались. Но там, проработав два года рядовым конструктором, я прошел Школу Большого Завода, одного из лучших в стране, за что на всю оставшуюся жизнь благодарен судьбе и этому заводу.

В тот день я с утра уехал на монтаж, у монтажников были какие- то вопросы к моим чертежам, но всё обошлось, и на следующее утро спозаранку я стоял за своим кульманом (для незнающих, так назывались чертежные приборы, закрепленные на большой чертежной доске).

— Слушай, Эдуард, — подошел ко мне мой начальник бюро Леня Резник, — вчера тут приходил к нам странный тип. С порога заорал: «Где тут Дипнер работает?» Я показал твой стол, он прямо впился в него. Схватил твои тапки, говорит: «Точно, это Эдика тапки! Так вот, я у вас Эдика забираю».

— С большим таким сливовым носом? — спросил я.

— Точно! — обрадовался Леня. — А кто это такой?

— Наверняка это мой бывший директор, — ответил я, потому что так вести себя мог только один человек на земле.

Вскоре у Лени на столе зазвонил телефон.

— Эдуард, по твою душу, — протянул он мне трубку. — Похоже, это вчерашний тип.

— Э-э-ди-и-ик! — раздался в трубке знакомый голос. — Узнал? Гыгы. Я в Желтых Водах, забираю Петра, уже договорился, он едет! Куда? В Джамбул. Меня туда директором назначили. Новое, большое, интересное дело! Я сразу поставил условие: мне нужны главный бухгалтер Богуславский и главный инженер Дипнер. Я их из-под земли достану и привезу в Джамбул! Гы-гы. Тебя уже ждет новая квартира. Трехкомнатная! Завод? Завод новый, огромный, есть, где развернуться. Ты мне дай свой адрес, я тебе вышлю вызов, за подписью Министра. Ты быстро там сматывай свои дела и самолетом — в Джамбул! А какие здесь яблоки на базаре! А какие арбузы! А какие здесь горы! Приедешь, сам увидишь! Привет Верочке! Она уже закончила музыкальную школу? У нас в Джамбуле вот такая музыкальная школа! И училище музыкальное есть. Все, я жду! Пока!

Судьба почему-то изредка подбрасывает мне сюрпризы, переворачивающие мою богатую на события жизнь. Я приехал в Джамбул первого апреля 1971 года, и это не шутка. На юге Казахстана разворачивалась гигантская стройка, воздвигался огромный, не имеющий аналогов в мире Новоджамбулский фосфорный завод, строился рудник в Каратау, расширялся Джамбулский суперфосфатный завод, Чимкентский завод фосфорных солей. Под эти гиганты на окраине города заканчивался строительством новый, большой, современный восьмидесятитысячник — завод металлоконструкций для выпуска восьмидесяти тысяч (!) тонн конструкций в год. Наша великая страна болела гигантизмом. Кто-то объясняет это широтой размаха русской души и необъятными просторами Родины. Но это была болезнь, а болезнь — это отступление от здоровой нормы. Наша страна всё время спешила вперед, к сияющим вершинам. Победа любой ценой! Даже ценой здоровья и жизни людей. Воздвигались чудовищные монстры, изрыгающие разноцветные ядовитые дымы, отравляющие воздух, воду и землю окислами азота, серы и хрома, ртутью и аммиаком, радиоактивными отходами. Люди старого поколения до сих пор ностальгически сокрушаются о том, как три предателя интересов народа сошлись тайком, чтобы подписать Беловежские соглашения, и от этих трех подписей, как карточный домик, рассыпалась великая страна. Наша бывшая страна рассыпалась потому, что она была отравлена этими дымами и выбросами, потому что изгаженная, изуродованная, поруганная земля больше не могла выносить издевательств. А мы строили, возводили этих монстров, не задумываясь о последствиях. Мы тоже были отравлены лозунгами и достижениями. Тем больнее было падение с сияющих вершин. Многие из этих великих строек ныне стоят и медленно разрушаются. Труд моих сверстников и друзей пропал даром. Впрочем, до сих пор успешно работает наш завод металлоконструкций, и мне говорили, что там до сих пор не забыли его первого директора Льва Евгеньевича Торопцева. Правда, город уже называется по-другому — Тараз, но ведь ему просто вернули прежнее древнее имя.

Завод действительно был красавцем. Без малого четыре гектара под крышей, да еще открытые складские площадки, трехэтажное заводоуправление, котельная. Завод сдавался в эксплуатацию в этом году, конечно, в четвертом квартале. Ну, абсолютно все великие дела в нашей стране заканчивали с последним днем года. Правда, потом долго-долго устраняли недоделки. Или не устраняли. А чего их устранять? Завод ведь вводился по плану с нового года, и с нового года получал Государственный План! Так какого черта! Пусть сами и устраняют!

А пока мы работали на небольшом заводе неподалеку, ругались со строителями и готовились к переезду в новый завод. В Джамбуле началась моя новая жизнь. Тогда по телефону Лев говорил правду про джамбулские яблоки, арбузы и горы. Все они, действительно, были потрясающими.

В пятницу вечером Лев предупредил: завтра утром едем в горы. Я заеду в семь.

Белый директорский «москвич» выбрался из города и покатил по дороге к отдаленным горам. Малиновый расплав пробивался изза тяжелой синей горной громады, заливая седловину между двумя горами, затем стал быстро подниматься, накаляться золотом, и вдруг ослепительно брызнул веселой радостью света и весны. Мы оторопели: огромное, сколько охватывал глаз, пространство по обе стороны дороги стало кроваво-алым. Это были тюльпаны. Они бесстыдно-доверчиво открывали солнцу свои девичьи головки с яичными желтками в глубине, они торопились прожить свою короткую весеннюю любовь. Солнце поднималось выше и выше, скоро оно палящим зноем обожжет тонкие, нежные лепестки, они закроются, завянут, чтобы затем осыпаться черным маком семян, дать жизнь новому поколению.

Асфальт сменился щебенкой, дорога забирала всё круче и круче, пока машина не выкатила на широкое плато. Впереди поднимался новый вал каменистых склонов, уходящих всё дальше, к сиреневой цепи, украшенной сахарно-розовыми вершинами, а позади, внизу, в округлой чаше остался суетливый мир людей. Блеснула сбегающая с гор речка, окаймленная игрушечными зелеными пирамидками тополей.

— Это речка Талас, — ленинским указующим жестом простер руку Лев. — Она течет к городу. Вон, видите, там, левее, в дымке — наш Джамбул. А где же наш завод? Он должен быть еще левее… А! Вон он! Смотрите, видите серую ленточку? Да не там, а во-о-н там, на краю. Влево дорога ушла, это на Фрунзе, а перед дорогой, ближе к нам… Да-да. Это он, наш завод. Вот так. Всё отсюда видно. Как на ладошке. Ну ладно, еще насмотримся, а пока за дело — грибы собирать!

— Какие грибы, Лев Евгеньевич? Тут же ни леса, ни кустарника даже нет…

— А вот какие! Степные! Горные! — он нагнулся и срезал белый шарик. — Это весенние степные грибы, вполне съедобные, их можно и жарить, и варить, и солить.

Грибы были резиново-упругие, похожие на шампиньоны, но очень твердые. Они рассыпались по лощине, прячась за камнями, обманывая своим сходством с круглыми белыми камешками.

— Ну, что я вам говорил? — торжествовал Лев, точно всё это — и горы, и грибы — было создано им самим, ну, как минимум, при его активном участии. — Где вы еще весной, в мае, и в горах найдете грибы? А этот простор! А эта красота! Где еще вы такое найдете!

Мы возвращались под вечер, навстречу заходящему солнцу, опьяневшие от пронзительного горного света и воздуха, от запахов степных трав. Нам казалось, что в этом благословенном краю всё у нас получится — и новая жизнь, и новенький гигант-завод.

Следующий 1972 год был очень трудным. Нам предстояло переселиться на новый завод, перенести туда всё производство. И это при том, что Государственный ПЛАН в той нашей стране никогда не мог быть уменьшен. Достиг в прошлом году — получай добавку в наступающем! А еще новые производственные мощности, введенные в эксплуатацию. Торопцев неделю обивал пороги в Министерстве. Доказывал, просил, умолял: дайте время для переезда, не губите нас на корню! Его выслушивали, соглашались и разводили руками: нам спустили ПЛАН из Москвы. На парашюте, что ли, их спускают, эти планы? «Ну, можно спустить кого-то с лестницы, можно, наконец, спустить штаны, — рассуждал Лев, — но ПЛАН — как его можно спустить? Они же напустили на нас этот чертов план». Торопцев осунулся за этот год, и его замечательный нос торчал укором Министерству, которому спустили, и нашему алма-атинскому тресту, который не защитил завод. Полгода переезжали, запускали мостовые краны и гильотинные ножницы, ругали строителей, делали стеллажи и оснастку и, конечно, провалили ПЛАН. Торопцев схватил строгий выговор за это.

— Ну и хрен с ним, выговор — не триппер, с ним можно жить, гыгы, — храбрился Лев. — Как репьи на хвосте украшают бродячего пса, так выговоры украшают директора. Гы-гы. В будущем году мы нагоним!

Но не получалось и в следующем году. Трудно становился новый завод, не было опытных начальников цехов, не хватало сильных бригадиров. Опыт небольшого завода не годился для теперешнего, крупного. Здесь нужно было делать всё по-другому. Большой завод должен работать как машина с выстроенным, отлаженным механизмом, и ручное управление здесь не годится. К нам зачастила пестрая публика — помощники и советчики от нового управляющего трестом Семакова. Один из них, зам управляющего Иван Никодимович Тараскин, из Тайшета, как он представился, с утра становился у цеховой колонны в заготовительном цехе и часами, обхватив локти, наблюдал. Потом заходил к директору и делился впечатлениями: «Они как муравьи снуют туда-сюда, туда-сюда. Много беготни, и всё без толку. А нужно, чтобы был порядок!» Мы привыкли к Тараскину из Тайшета, от него не было большого вреда. Тяжелее переносились визиты самого Семакова. Александр Иванович был мужчиной грузным и водянистым, но, несмотря на это, человеком деятельным и энергичным. Он любил большие совещания, на которых, тряся обвисшими щеками, долго и убедительно говорил о важности возложенных задач и необходимости выполнять государственный ПЛАН. Особенно мучительным для Льва были проводы Александра Ивановича после его пребывания на заводе. В соответствии с установленной традицией, они должны были проходить на природе, в живописных местах, у воды, чтобы там в непринужденной обстановке поговорить с заводским активом о делах. Разговор начинался с расстилания скатерти на траве и установки бутылок и закусок. Пока устраивался стол, Семаков деловито и оживленно вел длинный разговор с кем-нибудь из заводчан.

— Александр Иванович! — взывали истомившиеся ожиданием, — разделите с нами…

— Нет-нет-нет. Вы там начинайте, а мне вот нужно поговорить с товарищем.

— Александр Иванович! Без Вас как-то неудобно.

— Нет-нет-нет. Вы там без меня.

— Александр Иванович! Ну, по одной, за успехи завода.

— Ну, если по одной… Но только по одной! Не будем превращать производственное совещание в нечто нехорошее.

Семакову подносился стакан водки, он выпивал его залпом за успехи завода и… дальше остановить Семакова было уже невозможно. Он накачивался водкой, не пьянея, а только всё больше оживляясь. Мог выпить по литру водки и даже больше. Торопцеву и сопровождающим лицам тоже приходилось пить, страдая, эту теплую, нагретую солнцем водку и слушать нескончаемые разговоры Семакова. Поздно вечером мы, сопровождающие, разъезжались по домам, а Льву предстояло грузить Семакова в алма-атинский поезд и мучиться следующим утром похмельем.

Проклятый ПЛАН нужно было выполнять, а он никак не шел. Наступало 25-е число, ПЛАН выполнен на 60 процентов, и тогда на завод приходил Журавель. Петр Петрович Журавель, начальник монтажного управления, был соседом, через забор. Маленький, щуплый хитрый хохол Журавель приходил с объемистым перечнем требований к заводу. В директорский кабинет вызывались я, зам по производству Гончуков, начальник производственного отдела и начиналась долгая свара с взаимными обвинениями, криками, угрозами. Завод сорвал сроки поставки! То, что вы поставили, нельзя монтировать, не хватает колонн! У вас сплошной брак! Когда все уставали от двухчасового спора, Лев, до сих пор молчавший, поднимался:

— Ну ладно. Так ты зачем, собственно, пришел, Петр Петрович? Я понимаю, что тебе очень трудно с нами. Так чем мы можем тебе помочь?

— Вот! Вот это разговор! — Журавель радостно разводил руками. — Мы же соседи, Лев Евгеньевич, и коллеги, а значит, нужно помогать друг другу!

Сущность разыгрывающейся комедии была ясна всем с самого начала. Журавелю был нужен металл для капитального ремонта. На химических заводах постоянно что-то горело, взрывалось, рушилось от коррозии, и монтажники хорошо зарабатывали на этих ремонтных работах. Вот только металла для этого у них не было. Весь металл в стране был фондовый и был только на нашем заводе. Продать или передать металл Торопцев не имел права. Но была уловка: металл проводился как заготовки, полуфабрикат и включался в выполнение плана по минимальной цене. Это был обман государства, уголовное преступление для обеих сторон, если об этом станет известно органам. Поэтому сделка тщательно и искусно маскировалась. И недостающие тонны включались в выполнение плана завода! Да кто в те времена не обманывал государство? Приписки, включение в выполнение незаконченного строительства, громкие доклады и рапорты о невыполненных делах в эту брежневскую эпоху стали принимать невиданные разрушительные масштабы. В 1976 году мы с женой и сыном отправились на своей машине из Джамбула в Караганду. На новенькой карте автомобильных дорог эта дорога была обозначена жирной красной линией. Дорога союзного значения. Мы выехали за станцию Чу, и через десяток километров асфальт кончился, а еще через двадцать кончилась и дорога. Мы пробирались по колдобинам проселков, в пыли, без дорожных знаков, объезжая временами бульдозеры, кое-где нагребавшие сухую землю под будущее дорожное полотно. Тысячекилометровая дорога союзного значения не была построена! Не действовали построенные по отчетам заводы, падали транспортерные галереи, сделанные с грубейшими нарушениями норм. Рассыпались дома, построенные из бетона с недовложенным, сэкономленным цементом. И беспрестанно ломалась вся наша техника, от гигантских печей до автомобилей и кофемолок.

Жить и работать вот так, во лжи и опасности, что кто-то донесет, необходимость поить начальство и многочисленных проверяющих, от Госгортехнадзора и Пожарного надзора до Госбанка, — всё это угнетало Торопцева. Он приезжал из поездок по вызову в Алма-Ату или обком партии взвинченный, вызывал меня и Гончукова.

— Нас обязали в недельный срок закончить главный корпус электродного цеха. Давайте, забрасывайте все остальные заказы, снимайте всех людей, чтобы за неделю всё закончить!

— Лев Евгеньевич! Так же нельзя. У нас завод, а не мастерская. Только-только начинаем добиваться ритмичности. Если будем дергать людей, больше потеряем. Ну, не сделаем за неделю, сделаем за две, переживут монтажники! Зато завод не сорвем с ритма.

— А кто в обкоме будет отвечать? Кто в Министерстве защитит завод? Там меня обязали… — начинал кричать Лев.

Мы молчали, и Лев помалу отходил, тяжело оседал на стул, махал рукой.

— Да я понимаю, что вы правы. Только… А, черт с ним, я и так обвешан выговорами, как бездомный пес репьями. Одним выговором больше… — помолчав: — Делайте как знаете, только главный корпус чтобы побыстрее… Тут мне анекдот рассказали… про директора. Приходит на завод новый директор, вызывает секретаршу, инструктирует: «Значит так, мой распорядок дня таков: с восьми до девяти — обход цехов, с девяти до одиннадцати — работа с документами и совещания с отделами. С одиннадцати у меня — сексуальный час». Сказано — сделано. В одиннадцать заходит к нему секретарша, запирает дверь и раз! — простынку на диван. Директор на нее вытаращился: «Что происходит?» — «Так Вы же сказали, что в одиннадцать у Вас сексуальный час!» — «Да не я, а меня будут употреблять! Быстро машину вызывайте, в горком партии еду!»

Вскоре Лев ушел с завода, преподавал в институте, а потом уехал. Его позвал дядя по отцу, старый профессор и холостяк, живший в Черкесске один в профессорской трехкомнатной квартире, декан тамошнего института. Жизнь в одной квартире с профессором не получилась, и Лев несколько лет мыкался, работал мастером на Ставропольском заводе прицепов, пока не заработал квартиру и не осел наконец в Кисловодске. В 2006 году мы с женой собрались на лечение в Кисловодск. Я узнал телефон Льва и позвонил ему.

— Э-э-ди-и-и-ик! — услышал я знакомый голос. — Вы приедете? Ой как здорово! Только не вздумайте снимать квартиру! Я вас сам поселю! И без разговоров! Я вам здесь всё покажу! А какие здесь горы! А какие здесь яблоки на базаре! Акакой здесь воздух!

Лев постарел, приобрел небольшое брюшко, но не потерял оптимизма и восторженности. Он был на пенсии, но занимался своим любимым делом — преподавал сварочное производство в местном техникуме.

Если ехать по дороге из Кисловодска в Ессентуки, на двенадцатом километре, за Подкумком, влево ответвляется разбитая щебеночная дорога: она идет вверх, в предгорья по сухому оврагу. В трех километрах по этой дороге слева лежит Верхнеподкумское кладбище. Дожди здесь редки, но полоса жилистых желтых акаций цепляется корнями за каменистую почву и отбрасывает сквозистую тень на ржавую кладбищенскую ограду. Здесь много солнца, свежего ветра и тишины. Городской транспорт не добирается сюда, а таксисты из Подкумка запрашивают четыреста рублей. Здесь, в дальнем конце, возле самой акациевой полосы — могила Льва Торопцева. Человека яркого и увлеченного, пытавшегося весь окружающий мир заключить в свои объятья, но так и не сумевшего это сделать.

НИКОЛАЙ ФРАНЦЕВИЧ БЕРГЕР

1978 год. Ушел Торопцев, и завод остался без директора. Следом уехал в свои Желтые Воды Петр Иванович Богуславский. Теперь уже навсегда. К нам приехал новый управляющий трестом Николай Павлович Юрко, бывший директор Рудненского завода металлоконструкций. По случаю переезда в Алма-Ату и назначения на высокую должность Юрко украсил свой рот полным комплектом золотых коронок, отчего казалось, что когда он говорит, из его рта вылетает жаркое пламя. Обдавая этим жаром, Юрко долго уговаривал меня стать директором, но я был непреклонен. Считал себя инженером и не хотел поглупеть.

Я ужасно не люблю:

— Общений с высоким начальством. Думаю, что оно (высокое начальство) как-то инстинктивно чувствовало мою нелюбовь и тоже недолюбливало меня.

— Сидений на совещаниях и активах. Меня там одолевал сон, и я мучительно боролся с ним, иногда клевал носом.

— Вызовов в партийные органы. Этим партийным органам не следовало бы лезть в производственные дела. Все решения, которые они принимали, бесили меня своей некомпетентностью и хамовитостью. Обязать! Наказать! Выслушать на очередном парткоме! Понятно, что это зло неизбежное, но пусть они обязывают моих директоров.

— Приемов по личным вопросам. По мне, приятнее визит к зубному врачу, там орудия пытки не столь изощренные.

Поэтому я заявил Юрко, что согласен временно и безропотно исполнять обязанности, а Вы уж, Николай Павлович, найдите мне хорошего директора. Пока Юрко шарил по кадровым сусекам, я без оглядки занялся заводом. В партийные органы ездил наш партийный секретарь, и там его постоянно спрашивали, когда же у вас там появится директор, а то некого обязывать и наказывать. Завод развивался медленно, и нужно было придумывать какие-то способы для роста. Руки у меня были развязаны, наказывать меня было нельзя, потому что я временный, и мы с Гончуковым пустились в рискованные эксперименты. Делили большие цеха на участки и бригады, давали им посильные планы, и они их начали выполнять! Вместо подробного нормирования операций, непонятного рабочим и нелюбимого ими, вводили разработанные нами самими нормативы, и рабочие заработали с воодушевлением. В общем, нарушали принятые и обязательные руководящие указания. Но завод постепенно и неуклонно наращивал выпуск конструкций, и уже скоро должен был выйти на выполнение плана. Юрко приезжал и, как Змей Горыныч, изрыгал на меня золотое пламя своего гнева. «Вы тут с Гончуковым нарушаете социалистическую дисциплину! Вы оба ответите! Кто вам разрешал устанавливать какие-то планы? Есть только один ПЛАН — Государственный! Есть Государственная система нормирования труда и Государственные расценки!» Но завод прибавлял, мы отказались от наркотической привычки к полуфабрикату, и Юрко ругался только для проформы.

— Николай Палыч, потерпите, не мешайте нам, лучше найдите хорошего директора.

— Где я его вам найду, тем более хорошего, — отговаривался Юрко. — А если проверка из Министерства нагрянет, что будете делать?

— Авось пронесет, — говорили мы, — завод-то уже на выполнение плана выходит!

Первый присланный Юрко директор оказался неудачным. Он прислал директором Валеру Пака, ой, простите, Валерия Федоровича, моего бывшего воспитанника из молодых специалистов на Темиртауском заводе. Валера приехал на Темиртауский завод по распределению после окончания института. Мне он понравился энергией, амбициозностью, и я провел Валеру по всем ступеням заводской лестницы: мастер — начальник цеха — главный технолог. Я даже выбил для него квартиру, а когда уезжал из Темиртау, рекомендовал его на свое место, главным инженером. После отъезда Торопцева Пак стал директором Темиртауского завода. И теперь он шел на повышение — директором Большого завода. «Они с Дипнером хорошо знают друг друга, сработаются как единая команда», — рассуждал Юрко.

Конечно, это было ошибкой. Нельзя назначать начальником к человеку его бывшего ученика! Сказался также слишком быстрый, без отступлений, взлет Валеры по служебной лестнице. Для формирования цельной личности необходимы поражения. Они нужны для самоанализа, для выработки умения ориентироваться в сложных жизненных ситуациях. В противном случае у человека возникает комплекс собственной непогрешимости, который обязательно рано или поздно приведет его к поражению. Неглупый человек, директор Пак понимал, что его главный инженер гораздо опытнее его и лучше него владеет заводом. Как поступить в этом случае директору? Как завоевать авторитет на заводе? Он стал вызывать к себе в кабинет поодиночке работников из цехов и допытываться у них, как они относятся к главному инженеру, чем они недовольны и что следует изменить в коллективе.

На заводе начались шепотки по углам. Я поехал в Алма-Ату и сказал Юрко, чтобы он забирал назад своего Пака, а то он расколет коллектив, и я уйду с завода. Угроза подействовала, и Пак перебрался к Журавелю заместителем начальника управления. Я понимал, что породил врага, но лучше иметь врага за забором, чем в своем доме. Тогда и появился Бергер.

Мне позвонили из треста: «К вам выехал вновь назначенный директор Бергер, поезд 12, вагон 3, встречайте завтра утром, покажите завод». Встречать нового директора на вокзале я не стал, послал водителя Колю с плакатом «Бергер». Было около девяти, когда открылась дверь кабинета и к моему столу прошел приехавший, протянул руку, назвался кратко: «Бергер». Крупная голова без шеи была посажена на туго накаченное небольшое туловище. Львиного цвета, крупными кольцами, грива. Чувствовалось, что свою прическу он холит и лелеет. Подкачали только нос, совсем не львиный, картофельной формы, водянистые, слегка навыкате глаза и отвисшая нижняя губа. Эта отвисшая нижняя губа придавала его лицу обманчивое презрительно-недовольное выражение. Я провел Бергера в директорский кабинет. Он внимательно всё осмотрел, потрогал дверцы шкафов во всю стену — творчество В. Пака.

— Ну что? Хороший кабинет. Только вот шторы.

— Что — шторы? — не понял я.

— Цвет мне не нравится. Голубые. А я люблю розовые. Нужно будет сменить.

Потом мы пошли осматривать производство. Грохот металла и звонки мостовых кранов несколько напугали нового директора, но держался он стойко, немногословно, с начальниками и мастерами здоровался за руку, произнося неизменное «Бергер». Потом мы вернулись в директорский кабинет, и Бергер примерил на себя директорское кресло.

— Ну что? Хороший завод. Большой. Только вот шторы надо будет заменить.

Николай Францевич работал в Алма-Ате начальником Управления «Сантехмонтаж», понравился руководству Министерства и попал в список на повышение. И тогда в простодушную голову Николая Павловича Юрко пришла мировая идея. Так сложилось, что на Джамбулском заводе главным конструктором был Гердт, зам по общим вопросам — Фогель, главным инженером — Дипнер. «А пошлю-ка я туда еще одного немца, — задумал Николай Павлович. — Они, немцы, вместе сработаются, и будет у меня своя маленькая немецкая колония! Во будет!» Я, по простоте душевной, не подозревал о моем включении в национальный пул. Корни у меня, действительно, немецкие, но мои предки так долго прожили в России и так часто выбирали себе в жены русских женщин, что немецкий дух из них выветрился по дороге, до меня не дошел. Как говорит моя жена (а она судья строгий и беспристрастный), в моей простодырости совсем ничего немецкого, и странно, что меня не назвали Ваней. В очередной просак я попал через несколько дней после воцарения на директорский престол Николая Третьего (цитата из Торопцева, он вел счет: Лев Первый, Валерий Второй и т. д). Бергер попросил меня зайти, он был празднично наряжен в строгий черный костюм и белоснежную рубашку с алым галстуком, и даже нижняя губа как-то подобралась. Схватив меня за руку, Бергер долго тряс ее, поздравляя с праздником.

— С ка-а-ким? — глуповато спросил я.

— Как с каким? Завтра же Ostern, немецкая Пасха. Вы же будете ее праздновать?

Я оглянулся. Дверь позади закрыта, путь к отступлению закрыт. Я вздохнул и чистосердечно признался, что я не совсем немец. Бергер сразу потух, и его нижняя губа вернулась на обычное место. В общем, друзьями мы не стали. Но вскоре разумно договорились. Бергер тоже чистосердечно сообщил, что в конструкциях он ничего не понимает, я ответил признанием, что не люблю Горкомы и Министерства, и обещал честно служить, если меня он оградит… Будучи пунктуальным человеком, раз в неделю Бергер вместе со мной и Гончуковым делал обход цехов, стараясь не шарахаться от кранов и не задавать глупых вопросов. Выезжая на очередной обком или коллегию Министерства, он простодушно просил нас снабдить подробной информацией о заводе, о том или ином объекте. И мы честно снабжали. Устно и письменно. Без всякого интереса выслушав информацию, Бергер оживлялся и начинал: «Вот когда я работал в Сантехмонтаже…» Далее следовал долгий рассказ о поставленных задачах, успешном выполнении и посещении Замминистра. Мы понимали, что светлая пора у нашего директора осталась в прошлом, и теперь ему приходится тащить на себе этот груз…

Зато Бергер с увлечением занялся подсобным хозяйством. Наше советское сельское хозяйство неуклонно и планомерно всё больше и больше загибалось, с полок магазинов исчезли молочные и мясные продукты, замещаясь водкой (двух сортов), дешевым вином (тоже двух сортов — «Солнцедар» и «Осенний букет»), консервами «Бычки в томатном соусе» (на закуску) и хлебом кирпич. Все остальные продукты доставались. Тогда Партия и Правительство обязали! все промышленные предприятия завести подсобные хозяйства! На землях, выделяемых подшефными колхозами и совхозами, разводить свиней, кроликов и прочую съедобную живность или выращивать овощи! Бергер ударился в свиноводство, эта ипостась была близка ему. В штат завода был включен Пашка-свинопас, как его единодушно прозвали на заводе, долговязый всклокоченный малый с бегающими глазами. Раз в неделю Пашка прикатывал на завод на чумазом тракторе, заходил к Бергеру, и они долго обсуждали свиноводческие темы. Потом директор звал меня или Гончукова и конфузливо просил выделить людишек, так это человек пять-шесть, вот, Паше нужно помочь забор поставить. На сколько? За три дня они у тебя, Паша, поставят этот забор? Ну, давайте на неделю. С оплатой по среднему. Я приказ подпишу. «Только не в ущерб производству», — лицемерно убеждал Бергер. Мы с Владимиром Петровичем потом вычислили, что людишек Бергер стыдливо просил у каждого из нас попеременно. Выслушав начальника цеха, что людей не хватает, вот честное слово, Эдуард Иосифович, никого снять не могу, мы с Бергером примирительно соглашались на трех, Пашке грозили: бери этих, а то вообще ничего не получишь!

Свиноводство процветало, Бергер часто туда наведывался и потом рассказывал мне об успехах и увеличении поголовья. Паша молодец, быстро развивается. А вот когда я работал в Сантехмонтаже… Во всяком случае, в заводской столовой появились блюда из свежего мяса, и периодически наша столовая продавала свинину работникам завода, наиболее отличившимся… По спискам цехов и отделов, по Государственной цене. В какие затраты это обходилось заводу, можно было только догадываться. Наш главный бухгалтер Колодяжна, сдобная и работящая хохлушка, приходила жалобиться мне:

— Вы меня звиняйте, Эдуар Йосипович, но не можу я больш! Этот паразит Пашка несет и несет мне счета, то на лес, то на комбикорма, то еще на шо. Я ему ховорю: не буду я платить твои поханые счета, так он, паразит, идет к директору, а тот мне указует: плати! Я ему ховорю: нет у меня, Николай Францевич, таких статей, чтобы оплачивать ции комбикорма, и вообще это пропасть, сколько денег уходит на это подсобное хозяйство, а это же наша прибыль, наши фонды. А директор с меня требуе: Колодяжна, плати! Колодяжна, давай зарплату! А если ревизия, как я отчитаюсь? Я, правда, прошу его ставить вторую подпись, но всё равно же с меня спросят: куда ты, Колодяжна, смотрела, почему не сигнализировала, а у меня ж диты, трое малых. Вы, Эдуар Йосипович, хочь бы поховорилы с директором.

— Надежда Тарасовна, меня уж увольте от этого, мне хватает производства, а в это свиноводство я лезть не стану. А вы в тресте с главбухом поговорите.

— Еще чего скажете, Эдуар Йосипович… в тресте… так тамо жодны ледары и бездельники сидят. Им всё заодно…

Бергер бодро отчитывался в обкоме о развитии подсобного хозяйства, и его даже ставили в пример. Но потом Пашка-свинопас проворовался, попался на торговле свининой на сторону, Пашкиной свинофермой, а заодно и заводом занялась прокуратура. Бергер горестно жаловался мне, и его губа отвисала еще больше:

— Ат, как меня подвел этот Паша. А ведь в совхозе мне его рекомендовали. Говорили, что инициативный… А я поверил. Правда, тут ко мне приходили, говорили, что он на руку нечист. Мне бы проверить. А! Вот когда я работал в Сантехмонтаже!..

Николай Францевич откровенно трусил начальства. Когда приезжало оно на завод, наш директор подбирал живот и нижнюю губу, горбился, становясь ниже ростом и еще более озабоченным. На Новоджамбулском фосфорном заводе сооружали грандиозную трубу высотой 180 и диаметром восемь метров. Самая высокая и большая в мире! Знай наших! Бергер приехал с коллегии Министерства подавленный и робко сообщил мне, что завод обязали делать эту трубу крупными блоками, чтобы монтажники поставили новый рекорд…

— Я спросил, — жаловался мне Бергер, — а как же, ведь у нас ворота на заводе шириной всего пять метров. Я правильно сказал? А замминистра Смирнов сказал, чтобы расширить ворота. И срок дал: десять дней.

— Не волнуйтесь, Николай Францевич, я уже продумал. Не будем мы ломать стену, скоро зима. Мы на улице организуем площадку, заготовку готовим в цехе, вывозим, а там: свальцевали, заварили, и пусть забирают!

Через неделю приехал Смирнов. Меня разыскивали по заводу, со страшными глазами сказали, что срочно требуют на задний двор завода, там директор и много всяких: из Алма-Аты и монтажников…

Бергер стоял пришибленный, он сказал Смирнову, что он тут ни при чем, что главный инженер… Журавель и Пак ехидно прятали ухмылку. Вот, паразиты, заложили меня! Смирнов вперил в меня стальной взгляд.

— Вы почему не выполняете решения коллегии Министерства?

— Александр Николаевич, мы организуем изготовление на улице, вон там. Площадку уже освободили, вальцы и сварку сегодня вывозим, завтра начинаем готовить…

— Вы почему не выполняете решения коллегии Министерства? — непоколебимо повторил Смирнов. — Вам срок три дня, лично мне доложите! — он повернулся и удалился. Я издали показал кулак Журавелю, тот весело развел руками и показал на Бергера.

Два дня я не вылезал с завода, со своей ремонтной службой разобрал стену, раскрепил, сварганил чудовищное двенадцатиметровое полотно ворот, поставил лебедку привода. Позвонил Смирнову, доложил о выполнении. «Так бы сразу!» — буркнул он и повесил трубку. История оставила горькое послевкусие. Директор и главный должны выступать единой командой, защищая и поддерживая друг друга. К этому приучили меня предыдущие директора. Избаловали они меня. А тут получается, что у директора — одна область деятельности, а у меня — другая…

Мне стало неуютно на заводе. После ухода Льва уехал в Желтые Воды Богуславский. Потом уехал главный механик Яша Яговдик. Яша — родом из Белоруссии, служил срочную в Казахстане, тут встретил свою половинку Зину и остался, мечтая когда-нибудь вернуться в родные края. Узнал о строительстве в городе Молодечно нового завода металлоконструкций, получил вызов и уехал. Потом соблазнил этим заводом Гончукова, он тоже уехал. Яша с Зиной звонили и писали нам письма, расписывая красоты, прелести завода и родной Белоруссии. Приезжайте скорее, на завод нужен главный инженер, и я уже договорился насчет Вас с директором! Наконец, уехал на повышение главный технолог и наш семейный друг Женя Пай. Рассыпалась компания наших верных добрых друзей, пришло ощущение безопорной подвешенности.

За годы жизни в Джамбуле я поостыл в восторженности от южной природы. Весна в Джамбуле кончается в первых числах мая, и сразу наступает лето. Температура поднимается до тридцати трех и замирает на этой отметке до октября. Жара иссушает и отнимает силы, лишает желания двигаться, а нужно целый день бегать по раскаленным цехам, и с тоской думаешь — когда же это кончится? Вечером валишься на диван и слушаешь биение крови в висках. А завтра снова на завод, и снова пытка раскаленным железом. И мы уехали. В Молодечно. Конечно, в Горкоме в отделе учета мне сказали, чтобы я и не думал. Исключим из Партии! Тогда я напросился на прием к Второму секретарю Николаю Федоровичу Красносельскому и честно и откровенно рассказал, что отработал девять лет, что поднял завод, вывел на выполнение, подготовил замену… Николай Федорович, по-человечески прошу, отпустите! В те времена Первым секретарем был неизменно национальный кадр, а вторым, чтобы система работала, — русский че ловек.

— Говоришь, едешь в Белоруссию? На новый большой завод? В новое интересное плавание? Ну и молодец! Откровенно тебе завидую. Сделаем так. Поезжай, становись на временный учет и присылай открепление. Только на меня лично! Ну, успехов тебе! — Встречались иногда в Партии сердечные люди!

После моего отъезда Бергер недолго правил заводом. Исчез так же незаметно, как и появился, не оставив следов своего пребывания на заводе. Наверное, вернулся в свой трогательно любимый Сантехмонтаж. Разве что история о Пашке-свинопасе еще долго оставалась заводской легендой.

* * *

До сих пор жива легенда, что в Советском Союзе существовала кадровая система, растившая руководителей, выращивавшая красных директоров, не то что в наше время — черт знает кого ставят! Ни ума, ни опыта! Нам всегда кажется, что раньше было лучше. Наверное, потому что тогда мы были моложе, наивнее, доверчивее. Откуда же брались директора? Претендентом номер один был главный инженер. Он был первым замом, приобретая опыт и примеряя директорское кресло во время отпусков и болезней директора, готовясь его занять. («И когда же старый хрыч, наконец, уйдет на пенсию, достал меня своим маразмом!» Или: «Когда же этот неуч, ничего не понимающий в производстве, очередной раз сядет в лужу, и его из Министерства — под руки и на повышение!») Директора торжественно провожают, дарят дорогой телевизор («Чтобы не скучали, дорогой Иван Иванович. Вы только нас не забывайте, приходите в любое время, будем рады. Нам будет не хватать Ваших советов и Вашего опыта…») Не успеет закрыться дверь за уходящим, а в еще не остывшем директорском кресле уже сидит бывший главный.

А как быть, если главный, по мнению там, наверху, не тянет на директора? Или воображает себя слишком умным, возражает, понимаешь, руководству! Или у него, по мнению органов, не совсем в порядке личное дело. Мой старый друг Нури Ибраимов работал главным инженером на заводе в Чимкенте. Был он крымским татарином, высланным в годы войны из Крыма в Казахстан. Врагами советской власти посчитали трудолюбивых и свободолюбивых татар. Его директор Гена Малякин долгое время болел, и Нури, естественно, его замещал. В горкоме к этому привыкли, и вот — в очередной раз вызывают Нури на заседание бюро, чтобы указать и наказать. Наиболее верные и принципиальные ленинцы предлагают исключить из Партии. Но поскольку товарищ Ибраимов временно исполняет обязанности, решили ограничиться выговором. С занесением, но не строгим. Не строгим, но с занесением. Члены бюро, довольные проделанной работой, поднимаются со стульев.

— Вам понятно, товарищ Ибраимов, решение бюро?

— Понятно, но… я не член Партии…

Была гоголевская немая сцена. Тяжкое молчание разрешил Второй Секретарь:

— Значит так: чтобы выговор не пропадал, принять его в Партию. А если будет еще залупаться, исключить!

Конечно, такой главный инженер не годился в директора. И тогда задействовали кадровый резерв. Попадали в этот резерв умением понравиться руководству. Николай Палыч Юрко, средненький директор средненького завода, сумел так принять Замминистра Гуляевского, так его ублажить, что через месяц оказался в кресле Управляющего Трестом в Алма-Ате. Умению принимать начальство был обязан своей карьерой и Н. Ф. Бергер.

Новоиспеченный директор получает ВЛАСТЬ над сотнями, а то и тысячами людей. Это острое и опасное оружие. Как сделать эту зыбучую массу незнакомых людей послушной своей воле? Чтобы можно было опереться в борьбе с ПЛАНОМ и другими опасностями? Нужна воля. Нельзя опускаться до уровня подчиненных. Они ищут слабое место директора, чтобы сесть на голову, и тогда уже не соберешь их воедино, не заставишь работать как надо. Нужно насилие. Так песок, заключенный в жесткие рамки, — опора, способная нести большие нагрузки, а свободно насыпанный песок проваливается под ногами и развевается ветрами. Либеральный читатель мой уже возмущен: автор сравнивает человеческую личность с песчинкой! Согласен, реальная схема гораздо сложнее. Директору приходится искать и лавировать на острие, пока он не найдет эту рабочую схему и пока его авторитет не начнет работать независимо от самого директора.

А что, если власть попадает в руки человека высокомерного, себялюбивого и неумного? Ему много дано природой и любят его женщины. Но с карьерой как-то всё не складывается. Окружающие недооценили и недопоняли. Он пробивался наверх, обдирая локти, угождая и льстя высокому начальству ради большой цели, он всё поставил на карту, но — не шло, не получалось, не прорывалось. И вот, наконец, счастливый случай. Свершилось! Он ухватил птицу удачи за хвост! Он стал директором!

СТАНИСЛАВ ИВАНОВИЯ САМАРИН

1980 год. В июне мы втроем — я, жена и сын — отправились в большую поездку по стране. Проехали на нашем жигуленке Казахстан, Урал, Поволжье, побывали в предолимпийской Москве, и вот мы в Молодечно. Радость встречи с бывшими джамбульскими друзь ями и визит на завод.

Я приоткрыл дверь и робко спросил: «Разрешите?»

Самарин встал из-за стола и пошел мне навстречу с легкой улыбкой. Высокого роста и атлетического сложения, похожий на голливудских героев-любовников, с такой же набриолиненной, гладкой черной шевелюрой. Пиджак только был откровенно советский, кургузый, тесноватый для мощной грудной клетки и широких плеч. Крепкий запах дорогого мужского одеколона. Самарин крепко сдавил мне руку, я ответил, он добавил, я собрал последние силы, тогда он понимающе улыбнулся и освободил мою затекшую руку.

— Проходите, садитесь, Яков Петрович рассказывал мне о Вас, передал мне Вашу автобиографию. Так значит, решили сменить казахские степи на белорусские леса? Ну что же, давайте попробуем. Предлагаю Вам должность заместителя главного инженера. Будете курировать службы главного механика, энергохозяйство и всё новое производство, а главный инженер Данилин будет заниматься с конструкторами и технологами. Квартиру получите в течение трех-четырех месяцев. А пока поживете в общежитии. Идет? Ну и славно. Завод посмотрели? Сходите, посмотрите. Думаю, что Яков Петрович всё Вам покажет, ничего не утаит.

Вызов пришел в августе, а первого сентября я уже был на заводе. В 1969 году в Молодечно был построен восьмидесятитысячник — завод металлоконструкций. Наш мудрый ЦК КПСС взял курс на развитие окраинных республик. Белоруссия, больше всех пострадавшая в Великую Отечественную, шла списком номер один. Здесь строились самые новейшие по оснащению заводы: два автомобильных, тракторный, два завода сельхозмашин, два телевизионных, два полупроводниковых, заводы удобрений, бессчетное количество номерных, оборонных заводов, всего не перечесть. Построен был и крупный завод металлоконструкций в Молодечно, чтобы обеспечивать стройки… Небольшая Белоруссия в то время была самой развитой республикой СССР. Жаль, что за истекшее с 1991 года время здесь ничего не прибавилось, а только убавилось… А в восьмидесятые годы здесь кипела творческая жизнь, в Белоруссию ехали специалисты из разных краев — с Урала, из Сибири, из Казахстана. Всех принимала добродушная и неторопливая синеокая Беларусь, одаряя запахами сквозисто-чистых сосновых лесов, удивляя скромной чистотой городов, зеркалами тысячи озер и невиданным богатством магазинных полок.

В середине семидесятых большая делегация нашего Министерства посетила по обмену опытом ГДР и с удивлением обнаружила, что мир металлоконструкций там, за кордоном, ушел далеко вперед, по явились новые конструкторские решения и новое оборудование.

Очередной раз проспали! Срочно доложили в ЦК, выбили очередное постановление Партии и Правительства о развитии номер одна тысяча с чем-то… Что-что, а по части постановлений мы были впереди планеты всей. Выстреливали их со скоростью пулемета. Следить за всеми постановлениями было, конечно, невозможно, на каждый чих было свое постановление. Но что-то получалось, если к постановлению приложить пробивную силу. А наши министерские были вхожи… В авральном режиме началось проектирование и строительство, закупка и монтаж оборудования. Самый огромный и передовой завод было решено построить… Где? Правильно, в Белоруссии, рядом с существующим. Существующий завод будет делать традиционные тяжелые конструкции, а новый — прогрессивные легкие. Получится комплекс, и все задачи будут ему по плечу.

Причуды судьбы швыряли Самарина по стране. Поработал он в проектном институте в Алма-Ате. Там его почему-то не заметили и не оценили. Зато там он нахватался в основном инженерной терминологии. Через какое-то время чья-то темная рука послала его в Молодечно главным конструктором завода — и это совершенно без опыта заводской работы. Делегация старых конструкторов, возглавляемая злоязыкой и прямолинейной Тамарой Леонтьевой, пришла к директору завода Калинину с требованием: уберите от нас куда-нибудь этого идиота, сам в конструкциях ничего не понимает и нам не дает работать! Именно в это время по состоянию здоровья освободил место главного инженера Иван Александрович Валге, и Самарина поставили главным! Теперь взвыли все инженерные службы завода. Самарина нужно было куда-то девать. К счастью, начиналось новое строительство, и Станислава Ивановича настоятельно рекомендовали на должность директора строящегося предприятия, и вот здесь он развернул свои способности руководителя. Многочасовые оперативные совещания, доклады в Москву о ходе строительства и приемы высокого начальства. Самарин преуспел на этом поприще и был высочайшим приказом назначен директором нового только что построенного завода. К тому времени пожилой директор старого завода Калинин ушел на пенсию, и директором стал молодой и энергичный Дмитрий Николаевич Линкин. На действующем заводе вздохнули с облегчением, не помышляя о будущем.

Новый завод построили, и Самарин бессовестно стал переманивать работников к себе, обещая высокие заработки: благо, перейти-то нужно было сто метров и перелезть через невысокий забор. Когда переходы приобрели катастрофические масштабы, новый директор Линкин бросился в Министерство: делайте что-нибудь, Самарин меня разорит! В Министерстве пораскинули умом и приняли соломоново решение: объединить заводы, пусть они там сами разбираются! Объединение назначили на первое сентября (как раз к моему приезду!). Завод на звали Молодечненский Завод по Изготовлению и Комплектной Поставке Промышленных Зданий из Легких Металлоконструкций, сокращенно МЗИКППЗЛМ. Как звук пилы: мзик-пзлм, мзик-пзлм, мзик-пзлм… Авторство названия принадлежало Замминистра Солоденникову, куратору завода. Директором объединенного завода назначили… конечно, Самарина! Он так сумел показаться всем замминистра несгибаемой стойкостью в отстаивании интересов… И так умел принять начальство! А директора старого завода Линкина назначили в замы Самарину.

Корабелы утверждают: как корабль назовешь, так он и поплывет. Объединенный завод поплыл в соответствии со своим названием — громоздким, неповоротливым, труднопроизносимым и трудноуправляемым. Слияние было только в бумагах и в общих директорских оперативках. Старый завод упорно и спесиво не признавал первенство молодого и презрительно называл его легким и легковесным. Я попал на Первую Объединенную Директорскую Оперативку. За длиннющим директорским столом спиной к стене сидели мы, легкие, а напротив, лицом к лицу, как противники в переговорах, — тяжелые. Самарин вальяжно расхаживал по кабинету за спинами тяжелых, отчего те рисковали свернуть себе шеи. Первым вопросом у директора было:

— А вы знаете, как называется теперь наш завод? Ну-ка, Евгений Павлович!

Главный инженер Данилин встал, откашлялся, воровато оглянулся по сторонам… И сбился на третьем слове. Сбился и Линкин. Гончуков удержался дольше всех, но тоже ошибся на седьмом слове. Экзекуция продолжалась, и очередь дошла до меня. Я глубоко вдохнул директорский наодеколоненный воздух, в уме просчитал раз-два-три (как в армии, прежде чем гаркнуть здра-жла-тва…) и выпалил:

— молодечненскийзаводпоизготовлениюикомплектнойпоставкепромышленныхзданийизлегкихметаллоконструкций.

Я в школе всегда был первым учеником. Строгий учитель меня похвалил.

— Вот видите, Евгений Павлович, Ваш заместитель лучше Вас ориентируется в современной обстановке! А ведь Вы работаете сколько лет! А он только начинает работать. Как же так? Делайте выводы, Евгений Павлович!

Я встретил неодобрительные взгляды противной стороны, точно я позволил себе какую-то непристойность в приличном обществе. Так началась моя работа в Молодечно. Старый завод (он теперь назывался первым производством) не воспринимал Самарина. У них был свой директор, со своим кабинетом, — Дмитрий Николаевич Линкин — и четко налаженная за многие годы система работы. «Чем меньше Самарина, тем лучше», — считали они. Станислав Иванович не любил бывать на первом производстве, а в конструкторский отдел вообще не казал носа. Зато он изводил производственников звонками и вызовами в директорский кабинет. Ну, с директорскими звонками было проще. Отключить красный прямой телефон было нельзя, но можно было засунуть его в холодильник, и пусть Самарин звонит в прохладной темноте сколько угодно! Хуже было с вызовами на ковер, через секретаршу. Для этого были отведены специальные часы — с часу до половины третьего. Свои прошлые унижения Станислав Иванович вымещал на главном конструкторе Диме Алексееве, на Данилине и Линкине.

— Дмитрий Евгеньевич, Вы выдали в производство заказ номер шестьдесят три некомплектно. Фермы выдали, а где прогоны?

— Та ведь металл не подошел! — округляет глаза харьковский украинец Алексеев. — Вот придет вагон из Новокузнецка, и мы в течение трех дней…

— А зачем же Вы выдали фермы?

— Та шо с того? Ведь производство надо загружать! План же надо выполнять! Та, Станислав Иванович, пока они делают эти фермы… — Дима ершится, лезет в бутылку.

— Вы не должны выдавать в производство некомплектные конструкции. Неужели Вы этого не понимаете! Это же аксиома. Вот, например, Вы пошли в магазин, и там Вам предлагают костюм без пуговиц. Вы будете покупать такой костюм? Нет! А почему же Вы выдаете фермы без прогонов? Вы звонили на Новокузнецкий завод? Вы послали туда вашего человека, чтобы ускорить поставку?

— Та, Станислав Иванович, Вы же знаете, шо это бесполезно, на звонки они не отвечают, а толкачей не принимают. У них график прокатки, и баста. Придет срок, и отгрузят, швеллер двадцатый они обычно в конце месяца катают, мы знаем.

— Вы не имеете права выдавать в производство некомплектную продукцию, — с иезуитским упорством гнет Самарин. — Вы хоть знаете, как называется наш завод?

— Шо- то там насчет комплектной поставки? — вяло ерничает Дима.

— Вот видите, Вы даже не выучили название завода. А руководите таким коллективом… Чему Вы учите Ваших конструкторов? Руководитель, прежде всего, — это воспитатель коллектива…

Дима с тоской смотрит на большие настенные часы. Только еще без двадцати два, еще не меньше получаса нужно терпеть эту нудную мораль, смотреть, как прохаживается перед ним по ковру этот петух, заглядывая в свои отражения в стенках шкафов и явно ими любуясь… А тем временем его ждут в отделе, начальники бюро толпятся с чертежами на подпись, до двух нужно сдать чертежи в производственный отдел, иначе отделу не зачтут план, завтра, как мальчишку, будут склонять на оперативке, надо бы позвонить Соловцову, начальнику производственного отдела, попросить, чтобы принял выполнение до трех…

— Станислав Иванович, можно я на минутку, только позвоню в отдел и назад…

Алексеев не вынес регулярных директорских пыток и скоро уехал в Белгород. Главным конструктором теперь уже объединенного отдела стал Юра Бабаев, человек с легкого производства.

Линкин, человек невредный и спокойный, выдерживал первые полчаса, затем из-за дверей самаринского кабинета доносилось громыхание: Линкин выскакивал красный и встрепанный, бормоча ругательства. Вслед ему неслось: «Дмитрий Николаевич, вернитесь!» — но тот только рукой махал. Вскоре он выпросил в Министерстве командировку в Нигерию, на строительство металлургического комбината и уехал на год, потом еще на год… Заместителем по производству стал Гончуков, человек Самарина.

С Данилиным нашему директору было неинтересно. Евгений Палыч, человек покладистый и со всеми согласный, только кивал: «Да, Станислав Иванович, я согласен, Станислав Иванович». — «А если согласны, то почему Вы не записываете мои указания?» — Самарин досадливо пытался вызвать Данилина хоть на какой-нибудь конфликт. Евгений Палыч что-то чиркал в своей книжечке. «Ладно, идите, Евгений Павлович». Ну никакого удовольствия не получал Самарин от Данилина. И он сделал рокировку, поставив меня главным, а Данилина — заместителем по конструкторско-технологической работе. Теперь Данилин смирно сидел в кабинете у Юры Бабаева и робко спрашивал: «Может быть, чем помочь?» А главным инженером завода стал человек из самаринской обоймы.

Расставив своих людей на главных направлениях, Самарин временно оставил нас в покое и переключился на свое ближайшее окружение — партийного секретаря Куля, профсоюзного секретаря Горбачева и зама по общим вопросам Смолика.

— Вы должны быть моими органами, — ораторствовал Самарин, расхаживая перед ними, смирно сидящими за столом. — Вот моя правая рука — это главный инженер, моя левая рука — заместитель по производству, одна моя нога — это главный бухгалтер, другая нога — это начальник ОТК, мои пальцы, вот они, — это начальники цехов. А вы должны быть моими органами чувств, моими глазами и ушами. Тогда мы — что? Как единый организм! И когда я иду по заводу, Вы, Владимир Казимирович, должны быть рядом, у правого бедра, а Вы, Александр Григорьевич, — у левого бедра. И тогда мы — плечом к плечу! И нам не страшны никакие недруги. Вы думаете, у нас нет недоброжелателей? Ого, еще какие!

Вначале Самарин дал мне полную свободу действий на своем втором — легком производстве.

— Мы получили от нашего Правительства современное высокопроизводительное оборудование, и наша с Вами задача — в кратчайший срок сделать наш завод самым передовым в стране. Заходите ко мне без звонка в любое время, если нужна моя поддержка, но и держите меня постоянно в курсе Ваших дел, — доверительно, как своему человеку, говорил он. — Ведь наш прокатный стан, наши профили — это еще дети, они не вышли еще из младенческого возраста, и наша с Вами задача — сделать их взрослыми!

Как-то раз по простоте душевной я попытался зайти к Самарину по неотложному делу в три часа.

— Что Вы! Туда нельзя, там Валентина Николаевна! — замахала на меня руками секретарша Надя. — Разве Вы не знаете?

Я в самом деле не знал, что с половины третьего до четырех — время начальника технического отдела Валентины Малец. Кстати, моей подчиненной. По велению директора из скромненького отдела технической информации (сидят там обычно одна-две девицы, читают журналы и, если находят что-то по теме, сообщают специалистам) на заводе был создан Технический Отдел с зарплатой — ого-го! — Начальника Отдела! Валентина Малец, смазливая белорусочка, была любовницей Самарина, это все знали. Она развелась с мужем, получила квартиру в заводском доме, и Самарина частенько ловили на ночных посещениях Валентины.

Но, как бы то ни было, завод успешно работал и рос. Благодаря или вопреки Самарину? На заводе собрался уникальный состав специалистов: из Казахстана, из Челябинска, с Урала, из Череповца, из Норильска. Нас объединяла молодость и нелюбовь к директору. За два с половиной года мы сумели увеличить производительность прокатного стана почти вдвое, а производство легких конструкций — втрое.

Только вот директорские обходы завода…

«Стоп!» — скажет терпеливый и въедливый читатель. Похожие слова уже были сказаны где-то в начале, автор повторяется и, по причине дряхлости лет, не помнит, что писал! Нет, дорогой мой читатель, повторяюсь не я, повторяется, сделав тридцатилетний виток, история моих директоров. Но она, как и положено истории, повторяется в виде фарса. Те же, но уже комедийные процессии с обходами цехов завода. С секретарями по бокам и с нами, специалистами и инженерами в тягостном хвосте. И наш лидер, картинно витийствующий. Самарина мало интересовали дела производства, но чистота и порядок! Чисто выметенные полы, размеченные краской проходы, закрытые цеховые ворота! Глубокомысленные рассуждения о том, что нормальное положение ворот — закрытое! «И почему же ворота оставили открытыми? Есть у Вас, Валентин Михайлович, в технологии такой тезис? А если есть, то почему ворота открыты? И почему на дороге валяется грязный обрывок? Это недоработка инженерных служб!»

Пламенная любовь к схоластическим рассуждениям и истовая вера в бумажные правила, которыми были увешаны все стены.

Самарин искренне любил легкое производство как созданное им самим творение, с высокими, светлыми пролетами цехов, уходящими вдаль, и умным прокатным станом. Сверкающие чистотой полы, аккуратно, цветными красками размеченные проходы, металл и конструкции, сложенные в стеллажи, чистые спецовки рабочих и ярко-желтые мостовые краны над головами. Ни единого обрезка металла под ногами, ни единого брошенного окурка! И жесткое наказание за беспорядок. Я учился этому у Самарина, хотя казалось, что фанатическая приверженность к чистоте переходила порой разумные пределы. Завод рос и развивался, выполнял и перевыполнял планы, завоевывал Красные знамена, и наш директор купался в лучах славы. Ах, как Станислав Иванович умел принять гостей, как обаять их теплым вниманием! У него был календарь с отметками о днях рождения всех нужных людей в городе, области и Москве. Поздравления он делал лично по телефону, и еще посылалась яркая поздравительная телеграмма. От коллектива, от партийной и профсоюзной, и от себя, скромного, лично. А как он встречал руководство из Москвы, большое или не очень! Обязательный выезд на природу, скатерка, постеленная на лужке под березкой, простые дары Беларуси: Вы уж не прогневайтесь, мы, белорусы, народ простой, но гостеприимный! И тосты: за мудрое руководство, ответный — за сплоченный коллектив завода, потом за нашу Белоруссию, за каханне, это у нас, у белорусов, такой обязательный тост про любовь. Нет-нет, за каханне у нас пьют до дна! И конечно, скромные дары Беларуси в дорогу, на память, чтобы вы нас не забывали! Делегации от заводов, от профсоюзных организаций, от коллег из ближнего зарубежья, от соседних колхозов и совхозов, от пионеров и школьников посещали завод и восхищались деятельностью нашего директора.

Взошел, наконец, на Олимп Славы недавний неудачник Станислав Самарин. Ему, причисленному к небожителям, не было интересно копошение мелких людишек у подножия — инженеров, работяг. Он, величественный и щедрый, принимал гостей. Особенно часто, и не с пустыми руками, посещали нашего директора председатели колхозов. Наш стан кроме прямоугольных труб производил отходы, особенно много на ранних стадиях, когда учились работать. Под это дело Самарин выбил в Министерстве повышенную вдвое норму отходов на период освоения. Потом про период освоения как-то забыли, стан заработал значительно лучше, и в отходы стали списываться трубы с небольшими, устранимыми дефектами. Все окрестные председатели стали близкими друзьями Самарина. Все они выходили от него с письмами, подписанными: «Нач. цеха Гомолко, отпустить из отходов. Самарин».

Ко мне зашел начальник ОТК Сиваков (он был из тяжелого производства).

— Эдуард Иосифович! К Вам как к последней инстанции. Ваш начальник цеха труб Гомолко совсем потерял совесть. Приходит ко мне с актами на списание в отходы труб. Я пошел смотреть, а трубы-то совсем хорошие, ну, кое-где непровары. Я ему говорю: «Что Вы делаете, организуйте участок по исправлению дефектов, ну пару сварщиков — и будет готовая продукция!» Так он, нахал, грозит мне директором, мол, если Вы не подпишете, подпишет другой! И этот сопляк будет мне хамить! Пригрел их Самарин! Будто я не знаю, что он торгует профилями направо и налево. Я уже в партбюро, к Кулю ходил, он говорит, что это не его дело! Вы зайдите к Самарину, расскажите, что делается на заводе, может быть, он Вас послушает. А то я народный контроль привлеку!

Я зашел к директору,рассказал о Гомолкинских безобразиях, тот поблагодарил меня за бдительность и обещал разобраться. Но трубы как уходили на сторону, так и продолжали уходить, только теперь, в основном, во вторую смену. Мы с главным конструктором Юрой Бабаевым сели за подсчеты. У нас получалось, что утвержденная норма отходов бравым начальником цеха успешно перекрывается. Запахло большой бедой.

— Слушай, Вячеслав, — втолковывал я Гомолке. — Ты играешь с огнем. Придет время, и тебя возьмут за жопу за растрату металла.

Гомолко только осклабился.

— Я же выполняю указания директора. Вон, сколько у меня писем, и везде подпись Самарина.

— Так там же Самарин пишет: «Отпустить из отходов», а ты гонишь вон что!

Гомолко снисходительно усмехнулся мне, неразумному.

— Вы, Эдуард Иосифович, меня за дурака-то не держите. Я иду к директору, говорю, что отходов у меня нет, и он ставит вторую подпись: «Отпустить из деловых отходов», а это уже другая статья. Я профили с небольшим брачком списываю в деловые отходы, для дальнейшего исправления, директор утверждает мне акты, и я чист как младенец! — он картинно хлопнул в ладоши и показал их мне.

Ладони у Гомолки, действительно, были чистыми.

Была не чиста совесть у нас с Юрой. Нужно было что-то делать. Растрата металла была уголовным преступлением, но наш директор был слишком упоен успехами. На очередном совещании он произнес пламенную речь о необходимости бережно относиться к металлу. Ведь это Государственная собственность! Нужно усилить контроль в цехах и отделах, не допускать и строго наказывать!

Гром грянул в начале января. При подведении баланса за истекший год расчетная недостача металла составила тысяча двести тонн. Самарин помертвел, и началась суматоха. Составлялись акты о внезапных поломках стана, в результате которых произошел неисправимый брак, списать на себестоимость. Удалось снизить недостачу на двести тонн, оставалась еще тысяча…

— Вы должны составить расчет! — вызвал Самарин к себе на ковер меня и Юру Бабаева.

— Станислав Иванович! Вот он расчет: остаток на первое января — получено за год — выпущено продукции — норма отходов — остаток на начало нового года, плюс-минус изменение незавершенного производства, итого — минус тысяча!

— У нас же есть утвержденная норма отходов на стан, увеличенная норма, вы ее не учли.

— Если бы мы ее не учли, недостача была бы больше.

— Значит, нужно делать расчет! Ну, придумайте там что-нибудь. На следующей неделе к нам приезжает комплексная ревизия из Москвы. Думайте, не спите ночами, но расчет вы должны представить!

Это «вы должны составить расчет» Самарин твердил как заклинание всю неделю, пока работала ревизионная комиссия. Ночами мне снились ряды цифр, сворачивающихся в ленты, ускользающие из рук, и я просыпался в холодном поту.

Наступила суббота, последний день работы московской комиссии, они сидели в директорском кабинете, подводили итоги, и только баланс металла оставался не представленным. «Вы подождите, — уговаривал москвичей наш директор. — Сейчас мы представим, уже заканчиваем, это большая работа, но сегодня мы обязательно дадим этот расчет…»

Я сидел у себя в кабинете напротив директорского с наказом «сделать расчет во что бы то ни стало, ничем не занимайтесь, только это». Юра метался взад и вперед между кабинетами через приемную:

— Эдуард Иосифович, Самарин меня задолбал. Шипит, как змея.

Подай ему расчет! Ну, что можно придумать?

— Юра, ты же прекрасно сам знаешь, что думать здесь нечего. Расчет сделан, всё очевидно. — И Юра исчезал.

Я ходил по кабинету, с тоской смотрел в окно на заснеженные деревья. Ну, действительно, всё же очевидно. Металл вошел на завод, а вышел в виде готовой продукции плюс сданный металлолом, плюс-минус остатки на складе, плюс-минус незавершенное производство. Результат — минус тысяча тонн. Металл вошел, прошел через стан, ушел на изготовление… Стоп! Тут мне пришла в голову мысль… Лихие мысли иногда приходят мне в голову. Недаром я был лучшим учеником в школе. А мысль была такая — у нас на заводе два, нет, даже три производства, в нашей сложной производственной системе никто, кроме нас, не разбирается. А если металл сделает не один, а два производственных витка… Я схватился за калькулятор… Есть! Точнее, нет недостачи! Юра снова сунулся ко мне: «Все, п…ц, они закругляются».

— Ну-ка, Юрий Николаевич, взгляни сюда.

Юра прочел один раз, еще один раз.

— Ничего не понимаю. Ага! Понял! Ну ты, Эдуард Иосифович, и придумал! Ты просто гений!

— Юра, это же липа! Для знающего человека…

— Так то для знающего! Эти москвичи в этом твоем расчете не разберутся нипочем. Давай печатать, — он снова просмотрел мои каракули. — Ха-ха-ха! Нипочем не разберутся. Точно!

— Слушай, Юра, мы же вытаскиваем за уши Самарина, ты же это понимаешь?

— Эдуард Иосифович! Мы вытаскиваем из грязи завод! Самарины приходят и уходят…

«Самарины не уходят, — подумал я. — Ну, если им не помочь в этом». Секретарша Надя быстренько отпечатала мой расчет, внизу была подпись «Главный конструктор Ю. Бабаев», сверху — «Утверждаю. С. Самарин». С Юрой мы решили, что никто, включая Самарина, и никогда не должен узнать о нашем поступке.

Я оделся и выскользнул из приемной, Наде показал палец к губам: молчи, меня нет. Я долго шел через весь город, одевшийся в колдовской зимний наряд, смотрел на свечи тополей, поднимающих к небу вершины, ослепительно, до рези в глазах, искрящиеся дробным фейерверком мельчайших разноцветных огней, на тяжелые лапы спящих елей и прокручивал снова и снова: я сделал подлог, я сейчас спас от правосудия Самарина.

С тех пор прошло больше тридцати лет. Уже давно нет Юры Бабаева, он умер безвременно, прямо на заводе. Уже давно нет советского правосудия. Пора бы и мне успокоиться. Чего это я вытаскиваю на свет Божий эту старую историю? Почему меня до сих пор гложет совесть?

* * *

Когда я переступил невидимую черту? Может быть, я неосмотрительно, сгоряча, брякнул что-то нехорошее про Самарина, а его соглядатаи донесли? Может быть, он посчитал, что я слишком много знаю о его темных делах? Может быть, Самарин решил, что наступила моя очередь выстраиваться у его правого бедра? А может быть, инстинктом одинокого волка он почувствовал смутную угрозу, исходящую от меня.

Воспитательные беседы со мной стали повторяться с изнуряющей частотой. Самарин вел подробный письменный учет всех моих действительных и мнимых промахов и устраивал длительные допросы по этим поводам. Я терял терпение, начинал орать, что не обязан докладывать ему по каждому поводу, словом, не желал выстраиваться у бедра. Началась позиционная холодная война, в которой я, конечно, был обречен. По сигналам директора из Москвы стали приезжать комиссии по проверке инженерной деятельности. Я делал ответный ход, поручал работу с комиссией Начальнику Технического Отдела тов. Малец В. Н. Комиссии уезжали с завода с хорошими директорскими подарками и впечатлениями.

Иногда на Самарина находило некое томление духа. В конце дня он вызывал к себе нас с Гончуковым: «Надо поговорить по душам. И, так сказать, расслабиться. Поехали!» — «У меня там дела не закончены, — слабо защищался Владимир Петрович. — И кабинет не заперт». — «А х… с ними, с делами! Некогда. Машина ждет. Все, поехали!»

Он вез нас в гостиницу для высоких гостей, была такая в распоряжении директора, — в большую четырехкомнатную квартиру в жилом доме на первом этаже, заставленную импозантной, громоздкой мебелью. Там бесшумные женщины быстро накрывали стол. Разговора по душам не получалось. Был монолог. Казалось, Самарин искал простого товарищеского, мужского общения, пытался пробить стену, которую сам же воздвиг вокруг себя. И не мог, не умел преодолеть своего барского высокомерия. Оставался там, за этой стеной, одинокий и метущийся. Он накачивался водкой, зорко следя, чтобы никто из нас не увильнул. «Э, так нельзя, пьем до конца! Мы же здесь товарищи!» Становился развязнее, у него начинал заплетаться язык, но даже хмель не позволял ему спуститься с пьедестала. Я изо всех сил старался удержать ускользающее сознание, как будто со стороны наблюдая за тремя бестолково пьянеющими мужиками. Потом, уже поздно ночью, мы с Петровичем брели домой, где наши жены отпаивали и укладывали нас. Завтра в восемь нужно быть на работе, и никаких послаблений! А Самарин оставался. Опять один. На заводе он появлялся поздно, с кругами под глазами, Надя несла ему минеральную воду, закрывала дверь и переключала телефоны. Сегодня директор никого не принимает. «Это из Москвы? Нет, Станислава Ивановича нет. Давайте я Вас соединю с главным инженером. Когда будет? Не могу сказать. Ну, позвоните завтра».

Самарин нанес мне удар ниже пояса. На заводе произошел нелепый и трагический несчастный случай. Ночью в цехе отгрузки грузовик, сдавая задом, задавил пожилую уборщицу. При расследовании оказалось, что пострадавшая была глухой, то есть ее вообще нельзя было принимать на работу. Смерть человека на производстве — это всегда трагедия и всегда — опосредованная вина главного инженера. Не доглядели, не оградили, не предусмотрели… Что-то не в порядке с документацией… Хотя бумаги оказались в порядке, но… Поздно вечером мне позвонил Вадим Добрынин. Вадим время от времени входил в орбиту нашей бедовой и развеселой заводской компании, но был умнее нас, и поэтому работал инструктором горкома партии. Самарин направил докладную записку в горком, сигнализировал, что этот несчастный случай — не случайность, что главный инженер развалил работу по охране здоровья и жизни рабочих на заводе. Готовилось решение бюро горкома с выводами: до исключения из партии и рекомендации в Москву — отстранить…

— Спасибо, Вадим. Скажи, пожалуйста, что мне делать?

— Идите на прием к первому секретарю Стаховскому и откровенно и честно расскажите ему все. Он достойный человек и знает, что за фрукт ваш Самарин.

Евстафий Константинович принял меня наедине, внимательно выслушал, задал несколько умных вопросов, а потом сказал: «Идите и работайте, только будьте осмотрительнее, старайтесь, чтобы не гибли у вас на заводе люди». Бюро горкома по мне не проводилось.

Меня вызвал в Москву начальник Объединения Смирнов. Да-да, тот самый, что заставлял меня ломать стену на Джамбулском заводе.

— Я подробно знаю про ваши с Самариным отношения. Когда такое происходит, одному нужно уходить. Завод на подъеме, директор в почете, и уходить тебе. — И сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

Когда пришла перестройка, директоров стали выбирать коллективом, как во времена оны запорожцы выбирали атаманов или как в семнадцатом году выбирали командиров. Совершенно разрушительная гримаса нашей новой демократии, слава богу, скоро закончившаяся. Самарина единодушно провалили на директорство. Судьба жестоко распорядилась им. Его сын трагически погиб в автомобильной аварии во время собственной свадьбы. Жена, долготерпеливая и достойная женщина, ушла от Самарина, а после крушения его директорской карьеры ушла и любовница.

Станислав Иванович Самарин по-прежнему живет в Молодечно, один в своей старой квартире, живет на белорусскую пенсию, и мне говорили, что бедствует. Мне его по-человечески жаль.

АНАТОЛИЙ МИТРОФАЕОВИЧ ВОРОНИН

1986 год. Меня давно занимала мысль: как отваживаются идти на директорство люди, совершенно не знакомые с производством, ничего не понимающие в металлоконструкциях? Я бы не решился на такое. А потом я понял: главным достоинством директора в брежневские времена стало умение быть послушным и безропотным перед начальством, быть для начальства своим человеком. Интересы завода, интересы работников? Да это дело десятое! Умей достойно встречать и провожать начальство, угождать ему — и тебе простится все.

Старинный русский город Вятка до сих пор почему-то называется Кировом. Сергей Миронович Костриков родился и жил в городке Уржуме, и в Вятке никогда не был. В годы перестройки отцы города захотели вернуть городу его исконное название, но вятичи (а жители города — вятичи, а не кировцы, кировцы — это тракторы) сказали, что они гордятся гордым именем своего гордого города и на референдуме сказали решительное нет.

С высокого городского берега открывается вид на широкую, величественную реку Вятку. Слава богу, переименовывать ее никому не пришло в голову. Зима приходит сюда в октябре, засыпает город и окрестные леса двухметровым снежным одеялом (раздолье для любителей лыж, и для меня тоже!), сковывает Вятку тридцатиградусными морозами и уступает весне только в конце апреля. Лето на вятской земле короткое, всего-то два месяца, но в июне и июле солнце заходит за горизонт всего на час, и бурно растет всё зеленое — трава, ели и, конечно, знаменитые местные огурцы. Словом, всё здесь совсем не похоже на южный Каратау, откуда приехал директорствовать на завод металлоконструкций Анатолий Митрофанович Воронин.

Почему, из каких соображений в этом городе, на отшибе от советской тяжелой промышленности, был построен новый огромный завод? Ни в самом Кирове, ни в Кировской области не было и никогда не будет великих строек. Здесь никогда не было предприятий металлообработки. Так или иначе, гигант построили, и началась его трудная, тягостная жизнь. Ни опыта, ни кадров. Первый директор Игорь Топалов получил здесь два инфаркта. Главный инженер и кандидат в директора Соловьев тронулся умом. Вот такой вот вредоносный был завод. Местные с опаской обходили чудо-завод стороной, а сторонние, узнав, что даже Топалов не справился, говорили категорическое нет. И тогда Александр Николаевич Смирнов (да-да, тот самый, из Казахстана) назначил директором своего человека — директора небольшого железобетонного завода в казахстанском Каратау Воронина. Воронин знал и умел, как принять руководство! Я совершенно не обладаю такими способностями и всегда остро завидовал этому умению всех моих директоров. Воронин в первый же месяц разругался вдрызг с Валерой Поповым, главным инженером после Соловьева, и подмахнул ему заявление — катись на все четыре, раз ты такой умный, без тебя справимся! Тогда Митрофаныч и пригласил меня: мы оба казахстанцы, мы оба из гнезда Смирнова, нам с тобой нечего делить, помоги мне, как казахстанец казахстанцу! Квартиру я тебе сделаю в три-четыре месяца, четырехкомнатную, в том доме, что я сам живу, там вводят последнюю секцию, вот-вот сдадут. Ты же мой завод знаешь? Давай, по рукам!

Митрофаныч, с солидным конусовидным брюшком, торчащим вперед и немного вбок, эффектно смотрелся в обширном директорском кабинете. Я предложил Воронину такой вариант совместной работы: он не лезет в заводские дела, по крайней мере, первые четыре месяца, а там посмотрим, и ограждает меня от всех внешних — московских, партийных и прочих. Митрофаныч обрадовался и крепко пожал мне руку.

— Так я доложу Смирнову, что мы с тобой поладили? Ну, Бог тебе в помощь. Только вот что, я тебя по-дружески предостерегаю: не трогай Бояринцева, это зам производственного отдела. Он только тем и занимается, что пишет на меня кляузы во все инстанции, а я только тем и занимаюсь, что отвечаю на его письма. Гы-гы-гы. Да бог с ним, пусть пишет. Я специально юриста принял, Окишева, мы с ним вдвоем отвечаем на бояринцевские письма, я уже привык. А попереть с завода Бояринцева нельзя, у него близкий родственник в Облисполкоме.

Стол в моем новом кабинете был огромен и девственно чист. Попов, уходя, не оставил мне на память ни клочка бумаги ни в одном из ящиков стола. Тут же зазвонил телефон. Это была куратор завода из Москвы.

— Эдуард Иосифович? Это Майорова. Ну что, приступили? Я Вас вот что попрошу. Сначала займитесь производственным отделом. Они опять не представили диспетчерского донесения. Прошлый раз опоздали на три дня, а сейчас вообще ничего не прислали. Говорить там у вас не с кем. Петрова не поймаешь, он по цехам бегает, а с Митрофанушкой Вашим говорить бесполезно. Он всегда не в курсе дела. — С ка-а-аким Митрофанушкой? — не понял я. — Ну, с Митрофанычем Вашим.

Вот тебе раз, я еще только появился на заводе, а уже Воронин — мой. Я отправился в производственный отдел. Начальника отдела Петрова, действительно, на месте не было. Николай Иванович? Он по цехам бегает. Бояринцев сидел, глядя в окно, и демонстративно ковырялся в носу. На меня не обратил внимания.

Вот этого я не терплю, чтобы меня не замечали.

— Вячеслав Николаевич, я вас попрошу, зайдите, пожалуйста, ко мне.

Бояринцев сидел передо мной, со скучным видом уставившись куда-то вдаль. Он повидал на заводе много директоров, да и главных инженеров тоже.

— Вы мне объясните, почему не представлено диспетчерское донесение?

— Что Вы у меня спрашиваете, есть начальник, Петров, у него и спросите.

— Петров занимается производством, а Вы — заместитель. По долгу службы Вы обеспечиваете производственную отчетность завода. У Вас есть перечень должностных обязанностей? — Бояринцев со скукой смотрел в окно. — Так вот, я Вам предлагаю: завтра к одиннадцати часам представить диспетчерское донесение о работе завода. Заходите ко мне, я проверю.

Бояринцев снисходительно улыбнулся.

— Это невозможно. Физически невозможно.

— Вячеслав Николаевич, а если я к завтрашнему утру сделаю сам это донесение, Вы признаете свою служебную несостоятельность? Молчите? Тогда я Вас не задерживаю.

Я подсел к Наталье Николаевне, работнице производственного отдела, закопавшейся в бумагах.

— Наталья Николаевна, покажите, пожалуйста, мне Ваш учет.

— Да Вы знаете, я одна осталась, начальников цехов нет, мы с Николаем Ивановичем вдвоем и предъявки по цехам пишем, и отчеты за отгрузку ведем. Я, простите меня, не успеваю, заказов много, я вот по заказам отмечаю изготовление конструкций по цехам. Вот они, журналы. Ой! Уже пять! Вы меня извините, у меня дети, я задержаться надолго не могу, только вот разноску закончу за сегодня.

— А я Вас и не задерживаю. Вы только оставьте мне все Ваши журналы и диспетчерские донесения за прошлые месяцы, я Вам верну их завтра утром.

Я сидел и сидел, роясь в бумагах. Заказов было больше сорока. Незаконченные заказы — хвосты — тянулись годами, вылезали ошибки в отчетности, дважды предъявленные конструкции, объ емы, отгруженные заказчику и зависшие, затерянные в производстве. Да, Анатолий Митрофанович, втянул ты меня в омут! Теперь только разгребать и разгребать эти авгиевы конюшни! Только к одиннадцати вечера я сварганил более или менее правдоподобный отчет за прошедший месяц. Все! Хватит на сегодня! Еду в гостиницу, надо отоспаться.

В восемь утра я призвал к себе Бояринцева.

— Так вот, я сделал за Вас Вашу работу. А Вы, Вячеслав Николаевич, к завтрашнему утру представите мне должностные обязанности работников всего Вашего отдела, формы и графики производственной отчетности по всем подразделениям завода и еще… оптимальное фазовое движение документооборота в разрезе комплектности поставок. — Школа Самарина не прошла для меня даром!

Это придуманное мной под утро оптимальное фазовое убило бедного Бояринцева. На следующий день он принес мне заявление: «Прошу… по состоянию здоровья…»

— Это не ко мне, это к директору.

Воронин просунулся ко мне в кабинет.

— Слушай! Это… Бояринцев подал заявление… Что будем делать?

— Подписывай, подписывай, пока он не передумал, без отработки, по состоянию здоровья. Это я попытался заставить его работать, так он сразу надорвался. Пусть уходит, надо избавляться от бездельников, воздух на заводе будет чище!

Искусство, с которым я избавился от Бояринцева, сразу подняло мой авторитет на заводе. Нужно было приниматься за производство. Пыли и мусора в заводских цехах было выше щиколотки, везде валялись обрезки металла и пыльные конструкции. По заводу бродили бездомные собаки и бездомные заказчики, отчаявшиеся получить свои конструкции в заводских кабинетах. Они сами организовывали производство. «Сергей, — договаривались они с бригадиром, — ты отставляешь эти фермы и делаешь мне мои колонны. Если сделаешь за неделю, за каждую колонну — бутылка». — «Так там же заготовка не готова». — «Не волнуйся, я уже договорился с цехом обработки, завтра всё тебе подадут, я сам прослежу!»

Начальнику цеха сборосварки очкастому молодому специалисту Федоренко я строжайше наказал: всех заказчиков гнать в шею, пусть идут ко мне. Тот было заикнулся, что к нему в цех их директор посылает, но я пригрозил: увижу хоть одного — расправлюсь!

Потом я призвал к себе снабженца, а уже через десять минут Воронин допрашивал меня.

— Слушай! Это… Снабженец говорит, ты ему заказал срочно привести тридцать метел. Это чтобы цеха мести? Так я уже договорился с городом, они пришлют машину, что убирают улицы, и всё. Она проедет и всё уберет.

— Анатолий Митрофанович! Мы же с тобой договаривались… Давай еще раз. Ты не лезешь в мои распоряжения. Ты отучаешь работников завода жаловаться на меня. А метлы нужны. Будем воспитывать у людей любовь к метле. Это благородная привычка. Будем заставлять подметать рабочие места каждый день. И еще я снабженцу поручил привести белую краску и кисти. Будем размечать проходы и проезды.

На следующий день в цехах пыль стояла столбом, такую вот демонстрацию они мне устроили, но потом появились шланги, научились поливать, размечать краской проходы. Нет, не зря я прошел школу Станислава Ивановича! А еще — за неделю завод выполнил годовой план сдачи металлолома, ко мне даже приехал уполномоченный Вторчермета и долго жал руку.

Начальник цеха обработки маленький хитрован-хохол Хамула огорошил меня с порога:

— А мне, Эдвар Петрович, два дня осталось.

— Не понял, Иван Григорьевич. Какие два дня?

— Два дня работать осталось. Я заявление о переводе подал. Директор мне, конечно, не подписал, так я его у секретарши Вашей зарегистрировал и на копии заставил расписаться, всё честь по чести.

— И куда же ты, Иван Григорьевич, намылился?

— А, слесарем-инструментальщиком, у меня же шестой разряд, меня механик на сдельщину берет, я договорился. Там я и заработаю, и не клятый, не мятый буду.

— Ну, дело хорошее. А если я попрошу тебя остаться?

— Не, Эдвар Петрович, не останусь. При Игорь Алексеиче еще можно было работать, а с Вашим Ворониным… — Хамула только махнул рукой.

Ну вот опять, Воронин — мой. Да ваш он, ваш, не мой!

— Ну ладно, Иван Григорьевич. Решил так решил. Давай так поступим: я здесь человек новый, никого не знаю, а ты знаешь всех. Так вот, ты находишь и приводишь ко мне человека, который смог бы потянуть цех. А пока я твое заявление задержу.

Хамула задумался.

— Есть тут один бригадир, Леша Перминов, только он сейчас в отпуске… Он дома, никуда не уехал. Он бы потянул. Да только вряд ли согласится.

— А ты его приведи ко мне, я попробую.

Я шел по заводу на слабеющих ногах. Ну и попал я! Знал, что дела на заводе плохи, но не до такой же степени! Остаться без начальников цехов, с разбегающейся командой… Нужно что-то придумывать. Как спасать этот разрушающийся, распадающийся завод? Как вселить в этих людей желание работать? В конце концов, терять мне нечего, хуже, чем сейчас, не бывает.

На следующий день Хамула притащил ко мне Перминова. Лобастый, широкоплечий, с честными глазами, он сидел стеснительно на краешке стула.

— Ну что, Алексей Николаевич. Давайте поможем Ивану Григорьевичу. Я отзываю Вас из отпуска и сохраняю Вам средний заработок. Поработаете месяц исполняющим обязанности начальника цеха, а там посмотрим.

— Вряд ли я справлюсь, Эдуард Иосифович. Вы знаете, рабочие работать не хотят, ищут, куда бы уйти. До выполнения плана нам — как до небес, премия не светит. Пару месяцев — и путных людей вообще не останется.

— А давайте поступим так. План у вас — две тысячи двести тонн, я понимаю, не по силам. Вы мне называете реальную цифру, сколько сможете сделать. Эту цифру я вам устанавливаю как плановую. Выполняете — все получают премию, и рабочие, и инженерно-технические работники. На следующий месяц я вам увеличиваю план, на сто — сто пятьдесят тонн, как договоримся, на следующий месяц — еще добавляю. И так далее, пока не выйдем на государственный план.

Перминов и Хамула недоверчиво уставились на меня.

— А что, так можно? Не обманете?

— Даю честное слово. Меня уже на заводе спрашивали, надолго ли я приехал. Скажите всем, что надолго. Ну что? Называйте цифру.

— Можно, мы посоветуемся? — Они ушли в дальний угол и долго спорили там.

— Мы считаем, что тысяча шестьсот пятьдесят тонн — это максимум, что получится, если напрячь все силы.

— Так послушайте, последние три месяца вы больше тысячи пятисот пятидесяти не делали! Давайте так: тысяча шестьсот — и по рукам. Ну что? Отпускаем Ивана Григорьевича?

— А мы уже договорились, он остается на неделю. А потом подписывайте, пусть уходит, только с механиком согласуйте, чтобы сохранил место за ним… — Алексей помолчал. — Еще вот что. С нарядами у нас черт-те что. Когда в отделе труда была Наталья Алексеевна, было более или менее, а теперь там остались молодые девчонки, ничего не соображают, пишут ерунду. Так мы тут сами тасуем наряды, чтобы люди заработали. Сделайте что-нибудь.

— А давайте на первое время установим временные нормативы, на тонну. Подсчитаем так, чтобы люди заработали чуть побольше. Плюс премия. Договорились?

С цехом сборосварки оказалось проще. Очкастый Федоренко, правда, оказался самолюбивым, сбегал к директору за указаниями, но потом мы с ним разбросали договоренный план по бригадам, собрали бригадиров. Те курили, снисходительно поглядывали на новенького. «Тонны ваши-то мы сделаем, да цех заготовки у нас не тянет — ни тонн, ни комплектности. Сами бегаем туда, выпрашиваем детали. Вон, в прошлом месяце еле на хлеб заработали. Они же отчитаются, мол, сдали комплект, а на деле там половины нет».

— А это — моя забота, — нагло заявил я. — Будет вам, мужики, заготовка. А сделаете тонны — будет вам премия.

Бригадиры переглянулись, усмехнулись. Они уже слышали этих обещаний о-го-го сколько… «Ну, мы пошли…»

Эту ночь я впервые отоспался. Честные глаза Алексея Перминова — вот на что я надеялся.

Ко мне в кабинет вкатился веселый забавный колобок. «Можно?» И уже, не дожидаясь ответа, она шагала размашисто к столу. Распахнула на меня смешливые глаза.

— Я — Перминова, начальник отдела технического контроля.

— А, Татьяна… — я заглянул в список под стеклом, — Федоровна. Вы меня извините, не успел добраться до Вас.

— Это Вы меня извините, — она хохотнула, — что без разрешения вломилась.

Потом быстро и толково рассказала о своей службе, где, как и сколько.

— Девочки у меня все молодые, опыта еще мало, но мы стараемся. Вы только помогите нам, особенно с этим Федоренко. Как конец месяца — у них аврал, идет брак, я останавливаю работу, а этот Федоренко, Вы понимаете, — побежал к директору! Перминова остановила ему всю работу, Перминова мешает! Директор наш вызывает меня, велит пропустить! Вы уж, пожалуйста.

— Ну, что же, Татьяна Федоровна…

— А зовите меня просто Таня, меня все так зовут, — и снова веселый хохоток.

— Уверяю Вас, Федоренко больше к директору бегать не будет. А на мою помощь можете рассчитывать.

— Ну, я пошла… — она поднялась, потом озорно обернулась ко мне. — Вы моего Алексея так озадачили, он теперь ночами не спит. Вы ему помогите, он у меня немножко того, тюлень, но очень старается…

— Ну конечно, Татьяна Фе… ну конечно, Таня. А он у Вас совсем не тюлень. Передайте ему, что я велел ему спать по ночам.

— Так прямо и передам, — и залилась звонким колокольчиком.

Я не люблю вызывать или приглашать кого-то в кабинет для беседы. По себе знаю, идешь и не знаешь, чего от тебя запросит этот начальник, особенно если он новый и незнакомый. Огорошит он тебя какой-нибудь своей причудой, а ты попал врасплох, не собрался для ответа. Идешь и нервничаешь. Поэтому в отдел кадров я зашел сам.

— Здравствуйте, Валентина Дмитриевна. Можно с Вами побеседовать? Да ничего, мне здесь удобно. Чай? Спасибо, нет. Я хотел бы услышать Ваше мнение, что делать нам с кадрами. Просто дыра на дыре. Начальника цеха отгрузки нет, там бригадир временно исполняет. Ну, в цехе обработки давайте попробуем Перминова. Хамулу? Нет, не буду настаивать. Я с ним говорил, зачем из-под палки заставлять человека работать? Нет, вот они с Алексеем Николаичем три-четыре дня поработают, и переводите Хамулу слесарем. Но у Перминова нет начальника планово-распределительного бюро, а в отделе труда и заработной платы вообще одна нормировщица сидит. Что будем делать?

Вылегжанина помолчала, вздохнула, будто решаясь на отчаянный шаг.

— Раз уж Вы сами к нам зашли… Можно с Вами откровенно? Это Ваш Воронин разогнал ползавода.

— Валентина Дмитриевна, да что вы все в один голос: Ваш Воронин, Ваш Воронин… Никакой он не мой, заберите его себе.

Она рассмеялась.

— А потому, что он нам всем пригрозил: вот приедет Дипнер, мы с ним вместе с вами всеми разберемся. Вы меня извините, но с нас и Воронина хватает. Он чуть что, кто ему слово поперек скажет, тут же: пишите заявление! Вот и остаются у нас Федоренки да Окишевы, те, что Воронину в рот смотрят. Такие хорошие работники ушли…

— А если мы попробуем возвращать этих работников на завод?

— Да Вы что! Воронин строго-настрого мне запретил пускать на завод тех, кого уволил. Даже Топалову запретил вход на завод.

— Игорю Алексеевичу? А он что, уже выписался из больницы?

— А Вы знаете Топалова? А! Вы же тоже из Казахстана, как я не догадалась? Вместе с ним работали? И даже дружили? Игоря Алексеевича на заводе любили. Он нас всех здесь собрал. Только очень доверчивый он был. И лихой, его Чапаевым у нас называли. Да, вышел из больницы, недавно звонил мне, спрашивал, приехали Вы или нет.

— Я с Ворониным договорюсь, он снимет запрет на бывших. Так как с отделом труда? Мне сказали, что была здесь какая-то Наталья Алексеевна…

— А Вы договоритесь с Ворониным, и я ее к Вам приведу… Уже уходите? И чаю не попили… Вы знаете, ко мне ведь заходят, спрашивают про Вас, спрашивают, надолго ли… А теперь мы на Вас только и надеемся…

С Ворониным я договорился.

— Как знаешь, тебе с ними работать. Только по-товарищески тебя предупреждаю, тебе кадровичка будет навязывать эту… как ее… Семенову, они с ней подруги. Так ты ее не бери. Редкая стерва, еле от нее избавился.

Стерва оказалась старой девой тридцати пяти лет, худющей, с умными пронзительными глазами и безапелляционными суждениями. Всю свою жизнь она проработала на нормировании и организации труда, и, наверное, кроме работы у нее мало что было в этой жизни. Такие люди надевают кожанки и идут на баррикады в годы революций. Я собирался совершить маленькую революцию на этом заводе и собирал отряды повстанцев. Оказалось, что мои мысли по установлению укрупненных нормативов для рабочих вместо непонятных им, спущенных сверху норм полностью совпадали с ее идеями. Теперь она работала одна, вместо трех прежних нормировщиц, и всюду успевала. Раз в неделю Наталья просилась ко мне на прием и доверчиво докладывала мне обо всех своих новшествах. Ей нужно было мое ободрение, она его получала и вылетала из кабинета главного инженера вдохновленная и стремительная.

На завод приехала Майорова. Несмотря на свою тучность и одышливость, Ирина Георгиевна обладала злющим языком и строптивым нравом.

— Смирнов меня послал разобраться, что Вы здесь творите с Вашим Ворониным.

— Да вы что, сговорились, что ли: Ваш Воронин, Ваш Воронин! — взорвался я. — Не мой он, а ваш, и до ручки завод довел с вашего попустительства!

Меня понесло, и я выложил Майоровой все, что думаю о Воронине. Ну, почти все.

— Ну-ну, успокойтесь, про Вашего Митрофанушку мы всё знаем. Выглядите Вы не очень. Тяжко достается? Жена-то приехала? И где Воронин Вас разместил? А, в гостинице. Там, где сам сначала жил. Ну ладно, Вы мне расскажите, какие Вы тут самовольно планы даете производству и что за нормативы устанавливаете.

Я разинул рот:

— А Вы откуда про это знаете? Я же не звонил…

— Откуда-откуда… От верблюда… От Воронина Вашего, он — Смирновский наушник. Звонит ему каждый день и всё про Вас подробно докладывает.

— А Воронин откуда знает? — удивился я. — Он же на заводе почти не появляется, а в цехах вообще не бывает…

— Ну, Эдуард Иосифович, Вы как ребенок маленький. У Воронина есть агент, Людка, фамилия у нее такая… на букву О.

— Окишева, что ли?

— Вот-вот. Она все сплетни по заводу на Вас собирает и Воронину в уши вливает.

— Ну а Вы-то откуда всё это знаете? — вовсе изумился я.

— Хэх! На то я и куратор завода, мне положено знать все. Откуда? Это мое дело. Рассказывайте, только всю правду. Я всё равно всё узнаю.

Я честно выложил Ирине Георгиевне всю ситуацию на заводе и как я собираюсь вытаскивать завод из пропасти.

— Вы только не мешайте мне. Через четыре-пять месяцев я рассчитываю выйти на выполнение плана. Не справлюсь — секите мне голову.

— Ладно, головой своей не разбрасывайтесь, она еще пригодится Вам, да и нам тоже. Я доложу Смирнову, что Вы всё делаете правильно. А Вы будьте осторожны, оглядывайтесь по сторонам. Когда разгребете хвосты по поставкам?

— Думаю, в следующем месяце. Я Петрову это поручил, он только этим и занимается. Уже по трем хвостам подписал сверку с заказчиками.

О грядущем появлении на заводе Воронина я научился узнавать по голосу Людки, раздававшемуся в приемной. Она заглядывала и ко мне. «Как Вы тут? Может, чего надо?» — «Спасибо, Людмила Прокопьевна, у меня всё в порядке». Людка проявляла бешеную активность. Гремела какими-то ведрами, орала на уборщиц, отчитывала секретаршу. Вскоре появлялся и Анатолий Митрофанович. Я заходил к нему, говорили о том о сем. Я коротко информировал Воронина: производство идет выше графика, приняли трех сборщиков, в цех заготовки Перминов нашел молодого парня, готовим на начальника планово-распределительного бюро, трудно с обеспечением вагонами, ты бы, Анатолий Митрофанович, съездил поговорил с отделением дороги, мы же теперь отгружаем больше.

— Ну ладно, — соглашался он. — Заеду обязательно. Я поехал, в обком зачем-то вызывают.

Следом исчезала и Людка.

Людка Окишева работала завхозом с особыми полномочиями. Раньше она работала в гостинице, ну, там, где я сейчас жил, а прежде, пока не получил квартиру, жил Воронин. Особыми полномочиями Людки были: право в любое время заходить к директору и право обругать и обхамить любого, кого захочет. Ее муж Федя Окишев служил при Воронине юристом. Прежде, в бояринцевскую эпоху, он отвечал на бесконечные бояринцевские письма, а теперь писал ответы на многочисленные претензии заказчиков конструкций. Он заходил ко мне, протягивал замусоленные листочки, написанные ученическим почерком корявыми фразами: «Поскольку митал не смог придти на завод, вашу притензию не признаем».

— Это как же так он не смог прийти? — удивлялся я. Федя брал у меня листочки и долго изучал, потом поднимал глаза.

— Это такой юридический термин.

— А, понятно. Ну, Вы оставьте ответ мне, я еще подумаю. — И Федя уходил в свою каморку. Через полгода вал притензий обмелел, и Федя сидел в своей каморке, всеми забытый.

* * *

Я совсем замотался. Завод — сложная многозвенная машина, состоящая из основных цехов и участков, вспомогательных служб, отделов, работающих на единый результат. У Воронина эта машина совершенно разладилась. Он налетами, с руганью, пытался чтото сделать, замкнуть всё на себе (а вы приходите ко мне по всем вопросам, я разберусь сам…), но получалось еще хуже. Мне предстояло отладить эту машину, научить людей, чтобы не ходили ни к директору, ни к главному инженеру! Чтобы всё решали сами. Отстроить заново планирование, нормирование и учет, контроль и управление. Оперативные совещания стали проводиться дважды в неделю у главного инженера и по итогам месяца — у директора. Воронина приходилось заранее предупреждать, чтобы был на этом совещании, не смылся в пресловутый обком. И что это они его так часто вызывали? А еще надвигалась зима, нужно было вставлять выбитые стекла, ремонтировать фонари, латать протекающую крышу. Запаса мазута в котельной оставалось на три дня, я выбивал дополнительные фонды и цистерны, гонял снабженцев к поставщикам мазута. А еще расчищал завалы на загаженном и заваленном складе готовой продукции.

А еще нужно было сверстать план на будущий год, проверить зана рядку металла… Убедить Воронина дать квартиру для главного конструктора, которого я тащил с Урала… Уговорить Воронина, чтобы согласился вернуть на завод главного бухгалтера Авсиевич… Разобрать пухлую почту с визами директора: «Гл. инж. Разобраться» и просто «Гл. ин»… Ой, уже девять, нужно домой…

Задание первого месяца мы сделали досрочно, за день до окончания, на следующий месяц прибавили сто тонн, потом еще сто пятьдесят. А на пятый месяц, в январе, завод выполнил Государственный ПЛАН! Впервые за два года заводоуправление получило премию! (Восклицательные знаки здесь не лишние, это не ошибка автора.) Это была победа, и в Объединении мне простили все мои вольности.

К Новому году мы с женой вселились в новую квартиру, и по этому поводу Воронины пригласили нас в гости. Запросто, по-семейному, мы же теперь соседи. Говорили про Джамбул и Каратау. Но дружбы домами почему-то не получилось. Может быть, потому, что наши с Митрофанычем жены были в разных весовых категориях? Моя Люся выступала в легком весе, а Мария Тимофеевна была далеко за сто килограммов. Они так друг друга и называли: Люся, назвать ее Сергеевной не поворачивался язык, больно легковесно она выглядела, и Мария Тимофеевна. Ну как назвать Машей такую тумбу! Они иногда встречались на улице, болтали о чем-то, но подругами не стали. Место друга воронинского дома было прочно занято Людкой Окишевой.

Как-то в начале лета ко мне зашел Воронин.

— Слушай, такое дело есть. Меня Людмила Окишева познакомила. Есть такое село неподалеку — Мурыгино, там огурцами занимаются. Огурцы там у них особого сорта, небольшие и все как на подбор. И очень хорошо там растут. Они их солят по особому рецепту, там смородиновый лист, еще какие-то травы, они знают какие. Они закладывают огурцы в бочки, в деревянные, заливают это рассолом, а потом бочки закрывают, и — на дно реки. На дно Вятки опускают. Держат там их месяц, а то и больше. А потом достают. Так огурцы такие получаются… На базаре их с руками отрывают, если узнают, что мурыгинские. Так вот, за сезон зарабатывают на огурцах по две тысячи на каждого. Они эти свои огурцы даже в Москву возят. Так вот, я там уже договорился, купил три бочки, там люди уже есть, которые будут солить для меня… Я что тебе говорю: давай вместе, на пару… Заработаем неплохо…

— Спасибо, Анатолий Митрофанович. Я с Люсей посоветуюсь. Если она возьмется… У меня-то совсем времени нет.

— Ну, давайте, думайте, да побыстрее, а то уплывут огурцы… — он довольно рассмеялся. — Ну, я поехал. Опять в обком зачем-то вы зывают.

Временами я сталкивался с Ворониным по кадровым вопросам. Кадровые дела — это прерогатива директора, он подписывает приказы о назначениях и перемещениях, и я терпеливо объяснял ему, кого и зачем я двигаю. Алексея Перминова я поставил начальником производства, и Воронин это проглотил, а вот с новым начальником заготовительного цеха были сложности. Алексею я поставил задачу — найди, отыщи начальника вместо себя. Тебе же, прежде всего, с ним работать. И вскоре Алексей назвал — Татьяна Михалевич. Заготовительный цех — самый сложный на заводе. Ежедневно — десятки тонн металла, сотни различных деталей, тысячи операций, двести человек, работающих в две смены, и всё это нужно держать в голове. Обычно начальником заготовительного цеха назначают крепкого мужика с луженой глоткой, хорошо владеющего всей палитрой русского мата, иначе нельзя с этими работягами! А тут… Хрупкая, тощенькая, молодая чуть за тридцать, Таня работала в цехе в планово-распределительном бюро, отлично владела цифрами, но начальником… И я решился попробовать.

Удивительно, как преображает людей доверие. Я доверил Татьяне самый сложный на заводе цех, обещал поддержку, но не подпорку — предупредил я ее, и она справилась! Лишь однажды попросила о помощи.

Около одиннадцати раздался в моем кабинете звонок:

— Это Михалевич. Эдуард Иосифович, у меня рабочие бузят. Помогите, пожалуйста.

В цехе никто не работал, в кабинет начальника цеха набилось человек двадцать рабочих, а напротив них за столом сидели бледные Татьяна, Наталья Семенова и Алексей Перминов.

— В чем дело? — спросил я. — Я вас внимательно слушаю.

Сразу несколько человек, перебивая друг друга, начали кричать, что нормы эти женщины устанавливают неправильные, людям не заработать, а у нас у всех семьи…

— Так, — спокойно сказал я. — Вопрос серьезный, и я не могу устраивать перебранку со всеми сразу. Давайте поступим так: вы выбираете себе ответственного представителя, четко формулируете свои предложения, и в четыре часа ровно, после окончания работы, я прихожу сюда и мы обо всем с вами договоримся. А сейчас — рабочее время, все по местам!

Конечно, в четыре часа никто не пришел. Это была обыкновенная буза, проверка на вшивость, и мы, наша команда, отлично с ней справились.

За два с половиной года наш завод вырос вдвое по тоннам и вчетверо — по товарной продукции. Я брал для загрузки завода стеновые панели и прочую продукцию, с которой не справлялись другие заводы. Мы получали Первые места и Переходящие Красные знамена в социалистическом соревновании среди коллективов Объединения. Все показатели завода, и заработная плата тоже, перли как на дрожжах (у нас же всё пла нировалось от достигнутого!). Мы с Натальей Семеновой постепенно пересматривали и ужесточали нормативы (и рабочие соглашались! Вот какой была Наталья!), и всё же… Меня (а не Воронина) попросил зайти второй секретарь горкома и конфузливо стал говорить, что работаете вы хорошо, это правда, но зарплата у вас самая высокая в городе, так нельзя, у вас очередь на проходной, делайте что-нибудь, а то рабочие на других заводах начинают требовать, чтобы им платили как на металлоконструкциях. Я оправдывался, обещал поправить.

Я поймал себя на опасной мысли: чем меньше и реже Воронин бывает на заводе, тем легче и свободнее я себя чувствую. Было, однако, на заводе дело, которым директор интересовался особо. На участке по изготовлению стеновых панелей работала бригада из восьми человек, в том числе сын директора, и Воронин зорко следил за тем, чтобы тамрабочие не очень утруждали себя и чтобы заработок в этой бригаде был самым высоким на заводе. Семенова неоднократно порывалась навести там порядок, установить нормальные, стимулирующие нормативы, но я ее каждый раз осаживал. Она понимающе вздыхала.

Я приезжаю на завод за десять минут до начала работы в цехах. Для меня очень важно услышать первый шум заработавшего крана — ровно в восемь, увидеть зажегшиеся дуги электросварки — тоже вовремя, услышать, как до того спящий, бесшумный завод наполняется голосами. И вдруг разом — зашумело, загремело, засверкало всё вокруг. Начался новый день. Он будет успешным! Я прохожу по заводу, кивком головы здороваюсь с рабочими, на ходу пожимаю руки мастерам и начальникам цехов. Они не задают мне вопросов. Я прошел весь завод — и ни одного вопроса… Получается, что я им не нужен, что ли? Торопливо прошла мимо Наталья Семенова, ее попросили в цехе обработки разобраться с новым нормативом. И всё без меня… Стоп! Ты же сам требовал, чтобы они не задавали тебе вопросов, прежде чем попытаются решить сами. Ты же требовал от Алексея Перминова (он теперь заместитель директора по производству), чтобы оперативки проводил за тридцать минут, не больше. И никакой пустой болтовни! Ты же требовал, чтобы задания цехам, участкам и бригадам на декаду были четко расписаны и рассчитаны по нормативам, и чтобы каждый рабочий знал, что он заработает. Чтобы начальники цехов с вечера расписывали задания на следующий день. Чтобы наутро каждой бригаде был доставлен металл и заготовки. И вот они научились так работать. А у тебя есть время, чтобы заниматься инженерной работой, готовить будущее. А еще — есть возможность, чтобы в пятницу вечером с близкими друзьями Перминовыми вместе с Люсей отправиться на два дня в дальние, безлюдные вятские леса, ночевать в лесной избушке у костра и возвра щаться с полными туесами брусники и ведрами грибов.

* * *

Всё изменилось внезапно. Воронин вдруг стал обращаться ко мне на вы. Странный и тревожный знак! Потом ко мне пришел растерянный Алексей Перминов.

— Эдуард Иосифович, Воронин ходит по цехам, откуда только взялся, допрашивает начальников цехов и бригадиров, они не поймут, чего он от них хочет. Меня допрашивал целый час, грозился разобраться и навести порядок. Я спрашиваю: Анатолий Митрофанович, Вы скажите, где у нас непорядок, мы всё поправим, а он говорит — после узнаете. Вы с ним поговорите. А то уже разлад идет, и Федоренко уже часами сидит у директора. Я от Федоренко требую, а он мне: я, говорит, получил задание от директора.

Потом пришла смятенная Семенова.

— Эдуард Иосифович, меня вызвал Воронин, допрашивал так, будто я какая-то преступница. Почему мы работаем не по государственным расценкам, а по нормативам? Я ему стала объяснять, что нормативы нами разработаны на основании этих расценок, но они учитывают нашу организацию труда, что они удобнее для планирования и понятнее рабочим, а он слушать не хочет. Грозился навести порядок. Мне что? Заявление подавать? — в ее глазах закипали слезы.

— Подождите, потерпите, Наталья Алексеевна, Воронина ктото неправильно информировал. Я постараюсь наладить все.

Я сидел и пытался понять, что случилось. Где я допустил оплошность? Если команда Воронин — Окишева начнет командовать заводом, то мне нужно будет уходить. Стоп! Окишева. Людка Окишева! На прошлой неделе я собрал технический совет, рассматривали новый заказ, а тут громогласная Людка заявилась — делать инвентаризацию стульев и столов. Помнится, я ее не совсем вежливо выпер, а она огрызнулась. Точно! Ведь она перестала заглядывать ко мне с неизменным «Как вы тут, может, чего надо». Балда же я! Ведь Майорова предупреждала меня: будьте осторожны! Я посмотрел на часы. Семь часов, Смирнов еще на работе.

— Александр Николаевич, я прошу принять меня завтра. Минут на пятнадцать.

В телефонной трубке зашелестела бумага.

— В четырнадцать часов. Устроит?

Я успевал на последний московский поезд.

Смирнов был один.

— Александр Николаевич, я проработал на Кировском заводе почти три года. Работали с Ворониным плечом к плечу. Я его ни разу не подвел, ни разу не подставил. И мы сумели поднять завод. Вдвоем. Но в последнее время кто-то стал вливать ему в уши, что я якобы претендую на его место. Вы меня хорошо знаете. Знаете, что директорства мне не нужно. Я — главный инженер и хорошо понимаю, что директор из меня не получится. Помогите мне. Поговорите с Анатолием Ми трофановичем. Пусть он выкинет из головы всякое недоверие ко мне, и обещаю Вам, что всё будет в порядке.

Смирнов внимательно смотрел на меня, мне показалась легкая смешинка в его серьезных глазах. Вышел из-за стола. Пожал мне руку.

— Поезжай. Работай. И ни о чем не думай.

Он не задал мне ни одного вопроса!

— Спасибо, Александр Николаевич!

Поезд из Москвы приходит в Киров рано. Без десяти восемь я уже был на заводе. Начинался обычный рабочий день. Навстречу мне шел Перминов. На его немой вопрос я ответил: «Всё в порядке, Леша, работаем». Он стиснул мне руку. А в девять ко мне заглянула Людка Окишева. «Ну как Вы тут? Может, чего надо?» — «Спасибо, Людмила Прокопьевна, всё в норме». А потом зашел Анатолий Митрофанович. «Ну, как у тебя дела? В порядке? Ну, я поехал в обком, зачем-то они меня опять вызывают».

В 1989 году я уехал в Москву — главным инженером Объединения. С Ворониным мы теперь виделись изредка, во время его приездов в столицу. Обменивались общими фразами. «Как Вы тут в Москве?» — «Всё в норме. А у тебя?» — «У меня тоже всё в порядке». Я узнал, что сразу после моего отъезда ушли с завода Семенова, главный бухгалтер Овсиевич и главный конструктор Копанев, а очкастому Федоренко Воронин предложил занять место Перминова. У Федоренко хватило ума отказаться. Завод стал резко сдавать, откатываться назад. На следующую зиму на заводе не хватило мазута, и в сильные морозы размерзлась система отопления. А потом пришла перестройка. К Воронину подкатилась компания с не вятскими и вообще с не русскими, а кавказскими фамилиями, предложила услуги по проведению приватизации завода. Они приватизировали завод за бесценок, дав Воронину хороший куш, потом избавились от него и перепродали завод каким-то складским конторам. Кировский завод металлоконструкций исчез с карты заводов строительных металлоконструкций. Мне очень жаль. Не моих трудов, мы с женой прожили там один из самых светлых и успешных периодов нашей жизни. Мне жаль потерянных надежд тех молодых и не очень молодых, увлеченных людей, с которыми мы поднимали и развивали наш завод.

P.S.. Вчера в интернете я нашел объявление: «Кировский завод ООО “Энергостальконструкция”, по адресу улица Щорса, 66, организованный в 2014 году на базе Кировского завода металлоконструкций, принимает заказы на изготовление». Директором там работает Т. М. Михалевич, а заместителем — А. Н. Перминов. Значит, не всё пропало и не всё пошло прахом! Я написал Татьяне и получил от нее от вет: «Помним, приезжайте в гости!»

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Вот и закончились истории про моих советских директоров. Я очень старался не погрешить против правды, не изменил ни одной фамилии, ни одного имени. Ну, может быть, кое-где меня подвела память. Мы живем сейчас в другое время, и другими стали директора. Теперь они называются менеджерами. Ушли в прошлое египетские казни советских директоров: ПЛАН, Партийные Органы, Высокое Начальство и Прием по Личным Вопросам. Мне приходится бывать на современных заводах, слушать биение их стальных сердец, вдыхать запахи железа и краски, наблюдать работу современного высокоточного оборудования. Те же звуки, те же запахи. Здесь мало что изменилось. Новое время осталось там, за стенами, а уходящие вдаль пролеты цехов и работающие в них люди по-прежнему ждут настоящих хозяев производства, строгих и требовательных, умных и терпеливых, инициативных и справедливых, знающих стальное дело и нужды своих рабочих.

Только где их взять таких?

Оглавление

ВМЕСТО ПРЕЛИСЛОВИЯ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ