Птичка-в-клетке [Noremeldo Arandur] (docx) читать онлайн


Птичка-в-клетке

Noremeldo Arandur, Ailin Tirendyl



Маитимо задумал объединить все свободные народы Нолдолондэ и поднять их на войну с Моринготто (впоследствии это будет известно как "Союз Маэдроса"). Финдарато присоединяется к замыслу, и в августе 465 г. П.Э. посылает Линаэвэн, под охраной отряда эльфов, с посланием к Кирдану, и Финдэкано. В пути посольство сталкивается с шайкой волчьих всадников, которая по приказу Саурона ищет скрытое королевство; несколько нолдор гибнет в схватке, но выживших доставляют к Саурону на Волчий Остров.
Посвящение:
Пользуясь случаем, хочу сказать, что я категорически против эллери и любых других Темных тварей. И, разумеется, ни о какой дружбе с ними, да и общении речи быть не может.

Публикация на других ресурсах: Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию

Примечания:
В тексте присутствуют "добрые Темные", но степень добра Темных вы сможете оценить сами.
Иллюстрации к работе.
Линаэвэн и Королева Мириэль.
https://ic.pics.livejournal.com/noremeldo/51402685/128713/128713_900.jpg

Предисловие 1 (со стороны).

Для такой работы, как «Птичка-в-клетке», недостаточно нескольких слов «описания» и «примечания автора» в шапке, этот текст требует более развернутого описания без необходимости считать слова.

У данной работы два предисловия: первое представляет собой взгляд со стороны, в то время как второе — взгляд изнутри происходящего.

Как автор первого предисловия, я хочу прежде всего подчеркнуть, что это текст о Свете, о его противостоянии Тьме, несмотря на то, что в нем появляются Ученики Тьмы, и Темные жуют сопли на тему того, какая Тьма хорошая.

«Птичка» — это повесть об эльфах из Наркосторондо (Нарготронда), попавших на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот) за месяц-два до прихода туда Финдарато и его отряда. Непростая повесть, со многими линиями, которые пересекаются и сходятся вместе — она требует вдумчивого чтения, размышлений; возможно, потребует и перечитывания — есть моменты, оценка которых меняется, когда становится известна вся история.

«Птичка» — это рассказ о плене, и конечно, такой рассказ не может быть не тяжелым, но не потому, что в нем присутствуют некоторые описания пыток и жестокости; основная тяжесть связана с психологическими и философскими проблемами, не завязанными на пытки напрямую, но касающимися Света, Тьмы и самой проблемы противостояния. Чему мы противостоим? По каким причинам? Как сражаться так, чтобы не получилось, что ты борешься не с Тенью, а с собственными иллюзиями или исключительно со своими представлениями о Тени? Почему Тьма так плоха, и в чем же Свет? Поскольку я не хочу заранее раскрыть историю, что не только не будет правильным, но и может помешать сформироваться вашей личной оценке происходящего, я не могу написать все, что мне хотелось бы сказать сейчас, и оставлю это на послесловие.

Однако о некоторых вещах я все же могу сказать заранее. «Птичка» — тяжелый рассказ, который создает ощущение безысходности и тщетности, и единственным не ошибавшимся героем оказывается третьестепенный феаноринг. Однако чувство безысходности верно лишь отчасти, но об этом мы сможем поговорить, только когда вы все дочитаете. И дойдете до послесловия. В этой повести оно необходимо, чтобы читатель мог увидеть, что в конце концов все закончится Светом и радостью.

Норэмэлдо.

Предисловие 2 (изнутри).

Прежде всего это история о Свете. И я буду рада, если читатель отнесется внимательно к его отблескам — в речах, в правильных поступках, в сопротивлении Тьме. Однако не все поступки эльфов безошибочны; порой, желая избежать ловушек Тьмы, они могут увязать в ее тенетах еще больше, порой их решения неверны, порой они слишком слабы или самонадеянны — но это свойственно всем нам. И при всем своем несовершенстве мы все равно должны тянуться к Свету.

Я буду рада, если читатель найдет в этом тексте что-то полезное для себя, для своей жизни. Бороться за Свет, противостоять Тени — не только грубому насилию, но и хитроумным манипуляциям — нужно не только пленникам на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот). В нашей повседневной жизни точно так же одно делает нас сильнее, другое — уязвимее, одно вложение сил окупится с лихвой, другое — пропадет впустую, если не хуже. И здесь мы можем быть обмануты иллюзиями, страдать от навязанного нам, отступать перед заманчивым, не желать видеть правду… или утверждать ее, быть отважными, верными, помогать другим по мере сил…

В этой повести много диалогов эльфов с Темными — бесед, споров, убеждений. Не всегда слова Темных — ложь: так как Саурон очень умен, он может говорить и правильные вещи. Но все, что говорит и делает Саурон, имеет цель. Мнение Темных об эльфах, даже искреннее, может не соответствовать действительности; их собственное мнение о себе — тоже: смотрите на поступки. И кто на что способен, кто сильнее и кто слабее — проявится отнюдь не сразу.

А еще эта история — о выборе. Пленники постоянно будут вставать перед выбором, да и тем, кто на Тол Ракава отнюдь не в плену, тоже случится сделать выбор. И главное определяет именно выбор, а не сила и слабость тела, не опыт, не природный нрав и даже не ошибки.

Аилин Тирэндиль.

1. Засада.

Путь в Фалас к Кирдану, которого Линаэвэн знала со времен Куивиэнэн, не считался опасным. Но после Битвы Внезапного Пламени осталось не так много мест, где действительно можно было быть в безопасности*(1): разве что в Дориате, да в Нарготронде, откуда Линаэвэн и держала путь; пожалуй, враги также старались обходить стороной берега вод, хранимых Ульмо… Но увы, защита воды не была надежной: еще в те времена, когда Линаэвэн шла через бесконечные Льды, Бритомбар и Эгларэст были осаждены, и им помогла не близость Моря, но только мечи и отвага сыновей Фэанаро*(2). Где теперь еще остались безопасные места в Инголондэ?.. Разве что в королевстве Турукано — но даже эльдар не представляли, где оно находится, тем более не знали о нем Темные*(3).

Но так или иначе, в любую дорогу за пределами Талат Дирнэн Линаэвэн теперь не стоило отправляться одной, только под защитой отряда — не Долгий Мир.

Охотничьи Холмы скрылись позади, полпути эльфы прошли спокойно; осталось пройти столько же, и они достигнут Нэннинга, а там их, быть может, встретит сам Новэ*(4). Хотя теперь мало кто помнит это его имя, разве что близкие родичи или те, кто знали корабела во времена Великого Похода; Линаэвэн тоже обычно говорила и писала как все — «Лорд Кирйятамо» — но приветствовала по-старому.

А, может быть, в Эгларэсте ее встретит один из сыновей Лорда Гаваней, если Новэ окажется чем-то занят — например укрепляет стены, или ушел по морю на север в новую вылазку против Врага…*(5)

Кони ступали осторожно средь клонившихся к земле колосьев дикой пшеницы. Всадники не медлили, но и не слишком спешили, что было по душе Линаэвэн. От земли шло мягкое тепло позднего лета; Анар скрылась за вершинами деревьев и вот-вот должны были опуститься сумерки. Эльфы готовились встать на ночлег.

***

Больдога послали прочесать земли от Волчьего Острова и дальше, как получится — Господам не давали покоя потаенные города, да и то верно: кому охота иметь гвоздь в штанах, что в любой момент может воткнуться в задницу. Шайка Больдога была невелика, восемь десятков волчих всадников; ну как не велика… — не войско, прям скажем, да для того, чтобы по здешним бесхозным землям погулять, больше и не надо было. Зато в шайке были лучшие парни, проверенные, выжившие после многих стычек, да еще все верхом на гаурах, так что малым народом, да втихую, оно и вернее будет на разведку идти.

Путь был до того спокойный, что аж тошно, пока в одно прекрасное утро (утро, что сулило добычу, всегда было прекрасно) гауры не учуяли что-то. Покружили, покружили — и раз те! Взяли след. Ну, тех парней, что были передовым отрядом, сразу же послали разнюхать, что да как, а остальные не спеша затрусили следом.

Через несколько часов в лесистых холмах добычу выследили и стали окружать — где коню скакать несподручно, там гауру самое оно. Сначала думали подкараулить на ночлеге, но не вышло — отряд эльфов вроде как и не думал вставать на ночь.

***

Для ночлега эльфы выбрали закрытое пространство: холмы, где рос лес. Казалось, теперь стало еще спокойней, но командир отряда выглядел озабоченным.

Линаэвэн одним взглядом спросила: «Что-то не так?», но командир лишь покачал головой, и отряд проехал дальше.

— Возможно, сегодня придется ехать без остановок. Что-то здесь не то… — наконец произнес командир. Он был воином и ощущал незримую опасность, но не знал, что почувствовал угрозу слишком поздно. Высланные на разведку эльдар и встревоженные кони подтвердили его опасения: враги были неподалеку и подступали с разных сторон. Необходимо было торопиться, успеть ускользнуть… или, скорей, прорваться.

***

«Эти вставать на ночь не стали, ну и Тьма с ними, так, что ли, не справимся?» — размышлял Больдог. — Двадцать пять эльфов против восьми десятков волчьих всадников, да еще в таком месте, вряд ли устоят. А эльфы не простые, не серые да зеленые: голуги, сразу видно! Чего это они тут делают, скажите-ка? Чем больше из них попадет к Господину, тем тот будет довольнее, тем щедрее будет к Больдогу.

Вначале в спины эльфам из засады полетели стрелы, метя по коням, да орки стрелки так себе, все ж в кого-то и из голугов попали — но тут уж на войне как на войне, лучше схватить меньше, чем всех упустить. Коняшки-то у голугов резвые и от гаура уйти могут.

Но командир эльфов не был так уверен в своих лошадях. Он считал, что от одних орков, быть может, и пешком ушли бы, затерялись меж стволов, но с орками были волки, а от них в лесу и верхом не спастись. И все же нарготрондец направил коней туда, где, как он чувствовал, врагов было меньше, и был шанс прорваться, но влетел в засаду: стрелы свалили большую часть коней и убили четверых эльфов, одним из которых стал сам командир.

Но потерю четырех возможных пленных Больдог не считал большой бедой. Еще двоих всадников подстрелили так удачно, что те упали ранеными с коней, притом достаточно далеко от основного отряда — к ним тут же бросились парни, чтобы схватить голугов, пока те не поднялись, готовые сражаться дальше. Орки знали, что даже раненый голуг может доставить проблем. А может и не доставить. От голуга зависит.

А события развивались. На стрелы эльфы ответили своими стрелами и, поняв, что окружены и им не вырваться, встали кругом, защищая раненых и обороняясь. Но эльфов было мало, и все они были из разных отрядов, слишком разных, не готовых сражаться сообща; а врагов было много, и действовали эти орки не как обычно, а как единое целое.

Вскоре схватка была кончена. Эльфы были спешены и повержены, и лишь единственная дева в отряде, не участвовавшая в битве, осталась верхом. Она сидела, словно боясь пошевелиться, и Больдога забавляло ее оцепенение и отчаяние. Да и… коняшка хорошая, прихватить надо будет.

А вообще Больдог был очень доволен: из двадцати пяти голугов только семеро погибли, остальные будут доставлены Господину. Орк расплылся в улыбке, предвкушая награду. Правда, Больдог тоже потерял полтора десятка парней — да кто будет считать это мясо? А вот гаур ни один не погиб, и это было хорошо.

***

В первые минуты Линаэвэн будто оцепенела. Не от того, что несколько ее товарищей были убиты — гибель эльфа всегда горестна, но тэлэрэ видела много больше смертей; дева была в ужасе от осознания, что их ждал плен, а это было хуже смерти. Но вдруг эльдэ словно очнулась: письмо! Письмо, которое она везла от Маитимо и Фелагунда к Кирйятамо и Финдэкано! *(6) Оно не должно было попасть в руки врагов, а их всех вот-вот схватят.

Линаэвэн незаметно достала огниво, шепнула тонконогой, изящной кобыле, под стать всаднице:

— Прошу тебя, — и мысленно велела лошади скакать вперед, туда, где вроде бы была брешь промеж врагов. Дева понимала, что ее догонят волки, быстро и легко, как только переведут внимание с воинов-нолдор на беглянку… Но это бегство даст ей время, она успеет уничтожить письмо. На скаку эльдэ вынула из одежд сложенные листы, и они быстро занялись от первых же искр: лишь бы догорели!

***

Больдог обругал себя с досады, увидев у внезапно удирающей эльфийской девки в руках пылающий костер. Раньше, чем орк успел бы отдать приказ, вынюхивающий что-то в траве у дороги гаур прыгнул на девку (волколак Больдога часто действовал, когда его хозяин безмолвствовал, словно мог читать мысли своего всадника). Как ни странно, гаур не побоялся огня — огромная серая туша снесла девку с седла, и та, падая, выпустила из руки бумажки, но легкий ветер взметнул их высоко вверх, раздувая огонь. На землю, медленно кружась, опустился лишь серый, причудливо разорванный пепел.

***

У Линаэвэн все пронеслось перед глазами: волколак ринулся на прянувшую в сторону лошадь, но целью была всадница. Эльдэ подумала, что гаур сейчас убьет ее, сожрет, разорвет, но нет: Линаэвэн только полетела на землю. Удар от лап волколака был сильным и помешал подготовиться к падению, так что поднялась дева не сразу. Хорошо хоть голову успела прижать к груди и не ударилась затылком при падении.

***

Больдог подошел к приходящей в себя девке, схватив за ворот, грубо поставил на ноги и с силой, наотмашь ударил ее по лицу. Снова встряхнул, заставляя смотреть себе в лицо, и прошипел:

— Дура ты. Господин из тебя душу вытянет, если ты не сможешь рассказать ему всего, что в письме было, — затем орк оттолкнул от себя девку так, что та снова упала на землю. — Обыскать их всех и связать, и глаз не спускать! — гаркнул Больдог уже своим, тем, кто, по условленному, должен был заниматься пленными.

Недавняя радость и ликование сменились яростью и злобой.

***

— Здорово! — одобрительно выкрикнул Акас (Оэглир) в ответ на угрозы вожака орков, хотя самого нолдо, раненного в ногу, держали орки, и ничего хорошего в происходящем не было. Но Линаэвэн поняла родича: здорово, что ей удалось сжечь письмо. Ее будут допрашивать, но враги допрашивали бы их всех в любом случае, даже если бы она не успела… Только тогда они бы задавали вопросы не вслепую, а конкретные, уже зная, о чем письмо.

— Для тебя хорошего мало, — усмехнулся Больдог и, подойдя к голугу, вцепился пальцами в рану эльфа. — Вот сейчас и посмотрим, какой ты на поверку.

Акас застонал сквозь зубы, и дева опустила веки. Эльдэ понимала, что их ждут пытки, однако полагала, что они начнутся только на месте.

***

Как Больдог ни был зол, он не стал срываться на пленниках больше возможного, и уж тем более парням не позволил, разве что слегка позабавились с ранеными, пока их штопали по живому да перевязывали. Но добыча предназначалась Повелителю Волков и не должна была попортиться, да и… надо было ноги уносить. Нередко отряды, присланные в эти места, исчезали бесследно — уж явно не сами по себе. Не хотелось бы встретиться с теми, кто здесь жил и это делал. Часть эльфийских коняшек разбежалась, и если они доберутся до своих, кабы дурно для орков не вышло.

Не дожидаясь утра, шайка двинулась восвояси, к Острову. Раненых покидали поперек гауров (голуги живучие, не помрут, а кто помрет — их орки и так бы не вытащили), а более-менее целехоньких пленных попробовали заставить идти самих; мертвых же бросили, где были, не погребая.

***

И все же все оказалось лучше, чем думала Линаэвэн. По крайней мере пока. Разумеется, эльфам не дали попрощаться с погибшими товарищами и все, что могла тэлэрэ, это обернуться и прошептать, глядя на убитых:

— Легкой дороги, друзья. — А потом ее с бранью ткнули в бок, подтолкнули в спину и заставили идти.

Вначале Линаэвэн подумала, что быть может, и это к лучшему — она будет идти медленней, чем может, тянуть время, и, если повезет, их обнаружат свои и спасут. Земли это не вражеские, стража Нарготронда не всегда оставалась в пределах своих земель: лорды Тйэлкормо и Куруфинвэ со своими воинами и Хуаном выезжали на охоты на темных тварей порою далеко за границы Нарготронда.*(7) Да и фалатрим, если что услышали или заметят следы схватки, в беде родичей не бросят.

А мертвых не бросит никто, когда бы ни нашли…

Однако, идти медленно Линаэвэн удалось недолго — хлыст ожег ее спину через платье, и орки закричали, чтобы она пошевеливалась. Дальше их гнали и гнали без отдыха до самого рассвета; замедлить движение намеренно не удалось никому — тех, кто отставал, подгоняли бичами. Раненых везли на волках, и трое самых тяжелых умерли по пути. Пара воинов, Тардуинэ и Таурвэ (Ардуиль и Таврон), кто видел в них братьев, кто просто друзей; даже квэнийские имена были созвучными, тиндаринские*(8) отличались сильнее — отказались идти сами. Их жестоко избили и окровавленных перекинули через гауров.

На рассвете был краткий отдых, когда эльфов напоили, но еды не дали, и бег продолжился. К полудню наконец-то устроили привал.

Так прошло несколько дней — бесконечный бег на север почти без еды, так, чтобы у пленников не было сил на сопротивление; любое неповиновение жестоко каралось. Когда отряд приблизился к Нарогу, враги отпрянули назад и стали ругаться, боясь приблизиться к воде; это дало пленникам надежду. Если орки боятся реки, благословленной Ульмо, даже здесь, то к ее истоку они и близко не подойдут, как и до сих пор не подходили. А захотят обойти с юга и окажутся как раз на Талат Дирнэн. А там их ждут бдительные стражи…

Возглавляй орков не слишком умный вожак, так бы и случилось: искал бы обход с юга и не заметил бы, как оказался у земель Нарготронда. Но Больдог был не только опытным, но и умным, а более того — умел держать свою шайку так крепко, как не могли обычные орочьи командиры. И парни, как бы ни боялись, делали все, что их вожак им прикажет. Вот и сейчас Больдог привел свою шайку к истоку Нарога, в том месте, где он вытекал из долины Иврин и был еще узок в верхнем течении, не углубив русло до ущелья. По приказу вожака волки (кто со всадниками, кто с привязанными к спинам пленниками) перепрыгивали реку, хотя только что не скулили от страха. Тогда, решив воспользоваться ситуацией, один из нолдор, Ароквэн (Арохир), попытался бежать, умудрившись освободиться и спрыгнув прямо в воду… Но у него не вышло. Ароквэна вытащили за конец намотанной на эльфа веревки.

Дальше пленников уже гнали и гнали, все более обессиленных. Линаэвэн была из тэлэри, но, как и нолдор, она могла долго обходиться без пищи и долго идти без отдыха. Но одно дело — идти с друзьями, плечом к плечу, и другое дело — быть подгоняемой бичами врагов. Силы покидали деву, она шла все медленнее, и в конце пути кнут то и дело свистел рядом с ней, а то и проходился по спине. Эдэлет видела, что эльфы все еще выбирают момент, когда можно бежать, но орков было слишком много, и с ними были волколаки, а эльфы были измотаны…

***

Больдог знал эти земли неплохо — по трофейным картам, которые он хорошо читал, и по тем зарисовкам, что сами северяне составляли. Он знал, куда и как надо идти, чтобы поскорее добраться до своих, а главное — он знал те дороги, на которых точно никто не пропадал. Больдог был воин и не боялся риска, но совать голову в капкан тоже не стал бы. Шкура-то ай как дорога, ведь вот что ты без шкуры? Тьфу, пустое место.

В отряде Больдога дисциплина была просто образцовая: ни орки, ни даже колдовские звери не смели его ослушаться, и потому дорога, что была бы непреодолима для многих других, его шайке оказалась по плечу. Больдог же знал, что в этих краях медлить нельзя, а пленники хоть и тащились на пределе сил, все равно продолжали норовить удрать. Потому крепко связанных эльфов все же взяли на седла, и последние два дня пути они проделали верхом.

Но как только шайка оказалась в земле-под-Тенью, голугов скинули на землю. Вожак скомандовал привал — большой и долгий, так, чтобы и парни, и волки отдохнули: нечего возвращаться на Остров с языком на плече. Они отдохнут и вернутся сильными победителями, с хорошими трофеями.

Пленникам же особого отдыха не дали, только напоили водой из орочьих фляг, и после привязали к деревьям — пусть хоть сутки стоят, только сговорчивее будут. Того же голуга, что в речке удумал устроить купание, Больдог решил дать парням на потеху — а что, его парни заслужили добрый отдых.

***

Земли пусть и опасные, но чистые от Тени, остались позади; Линаэвэн ощущала, как давит на плечи Тьма и страх, словно истекающий откуда-то с северо-запада. Птицы, что всю дорогу разлетались в разные стороны, не подпуская к себе орков и на полет стрелы, здесь вовсе пропали. А деревья в лесу, по которому они ехали, были искалеченными, переплетенными ветвями и стволами, норовящими ткнуть веткой в лицо. К таким деревьям и привязали Линаэвэн и ее спутников. А к дереву, растущему во главе поляны, привязали Ароквэна (Арохира).

На ножи, брошенные в ствол, на издевки, обращенные к нему, Ароквэн не отвечал — воин смотрел сквозь орков, словно их нет вовсе. Даже когда твари стали водить ножами по телу нолдо, пугая, что порежут его, эльф не шевельнулся.

Это усталое пренебрежение неудавшегося беглеца оркам не понравилось, и тогда Больдог разрешил парням немножко покуражиться с голугом, главное, чтоб не сильно: углем слегонца прижечь, оплевать, может, в паре мест кожу содрать чуток…

Поначалу Ароквэн терпел, потом сдавленно вскрикнул. Когда взялись сдирать кожу, воин закричал в голос, а после проклинал тварей. Но еще раньше Ароквэна, видя боль и унижения родича, кричали и проклинали орков другие пленники. Привязанная Линаэвэн дрожала всем телом и не могла сдержать слез, хотя и знала, что это только начало — они еще не у Саурона.

А Больдог с усмешкой наблюдал за эльфами. Многие из схваченных голугов были так прекрасны в своей свежести, нетронутости — они не знали, как реагировать на пытки собратьев. Неужели в этих землях еще остались те, кто не знал о пытках, не знал, что нельзя выказывать чувств, связей? Не иначе как пленники просто не из этих земель… не из заповедных ли? Вот Повелитель-то порадуется. Больдог довольно ухмыльнулся. Парни давно так не веселились — вроде и не замучили еще никого толком, а криков и соплей уже было отовсюду. Но через какое-то время Больдогу пришлось вмешаться, пока парни не вошли в раж:

— Ладно, ладно, остроухие. Если вы так за своего переживаете, не трону его больше. Будьте послушными, и тогда никто больше не пострадает. Слышите? Все в ваших руках.

Ароквэна и правда перестали мучить и даже перевязали.

На следующее утро эльфов все так же, бичами, погнали дальше. Через два дня орки вышли на протоптанную дорогу, а по ней до Острова Повелителя осталось всего дня три пути.

Как Больдогу это ни было смешно, его угроза и обещание «не тронуть» подействовали — вот наивное дурачье! Но так или иначе, эльфы присмирели, и до Волчьего Острова добрались без происшествий, на закате последнего летнего дня.

***

Больдог велел выстроить пленников во дворе, а сам пошел на доклад к Господину.

К тому времени, как Маирон вышел во двор, девку, сжегшую бумаги, голуги задвинули в самый задний ряд и прикрыли своими спинами, они-де тут воины, им и ответ держать. Но Больдог уже рассказал Маирону, кто из пленников знает больше прочих, и холодно улыбающийся Волк смотрел прямо на девку.

По мановению руки умаиа связанных воинов растащили, а эльдэ подвели прямо к нему.

***

Линаэвэн уже видела эти стройные башни раньше; но тогда они были прекрасными, а сейчас казались страшными, и от них веяло мраком. Как и от всего Волчьего Острова. Пленников согнали кучей во дворе, и Линаэвэн невольно обвела его взглядом — двор крепости Финдарато и Артаресто, ныне полный орков…

На время пленников оставили одних, и воины постарались переместиться, заслоняя Линаэвэн своими спинами; от этой заботы товарищей на душе стало тепло и при этом страшно за них. Но когда приблизился могущественный умаиа — эльдэ ощутила его присутствие, даже не видя Темного из-за спин родичей, — орки разогнали пленных. И вот она оказалась перед Сауроном. Ему наверняка уже доложили о сожженном письме, значит, она и есть его главная цель… Линаэвэн понимала это и молчала. Лучшее, что можно сделать при такой встрече — просто молчать.

Саурон посмотрел на деву с легкой улыбкой, смерил ее взглядом, а потом заговорил:

— Здравствуй, эдьдэ, — дева боялась, но держалась стойко. Пока. Это забавляло. — Назовешь себя? — На остальных Саурон словно не обращал внимания.

Линаэвэн не ответила ни на приветствие, ни на вопрос. Боялась ли она? Конечно. Не могла не бояться, ведь их не выпустят отсюда… Саурон улыбнулся ей, поприветствовал… и тэлэрэ считала, что это не предвещало ничего хорошего.

А, умаиа, не получив ответ, усмехнулся:

— Мы можем начать сразу с подвала и пыток, если ты хочешь, но я бы предпочел обойтись без всего этого. Я бы предложил тебе и другим ванну, еду, отдых… Но тебе решать. Назовешься и пойдешь со мной или я потащу вон того нолдо в застенок, — Саурон говорил мягко, не переставая легко улыбаться.

Услышав умаиа, Линаэвэн вздрогнула всем телом и прикрыла глаза. Ароквэна в застенок… Там воину придется много хуже, чем было в лесу, когда товарища мучили орки ради собственной забавы или в наказание за попытку побега. Но она не могла заговорить, даже ради Ароквэна, ей нужно было молчать, сколько она сможет… А сможет она — молчать? Не говорила же она ничего, когда орки жгли Ароквэна углями и сдирали с него кожу. Плакала, но не говорила, потому что бесполезно просить орков, взывать к их жалости или к совести — нет у них ни того, ни другого. И теперь нужно думать, что перед ней такой же орк, просто древний, умный, могущественный. Но говорить с ним и просить его о милости так же бесполезно, как и орков. Значит, плакать она будет, а говорить — нет. По крайней мере сколько сможет. Саурон еще никого не тронул, только угрожал, а в горле у Линаэвэн уже стоял ком.

Дева трепетала, но хранила молчание, и улыбка Повелителя Волков неуловимо изменилась, став хищной, впрочем, ненадолго. Умаиа был слегка раздражен непокорностью, но это было не страшно, отказ говорить был вполне приемлем на этой стадии. А у Волка были и другие варианты, как поступить.

— Не мудро молчать, моя жестокая незнакомка, — усмехнулся Волк. — Я не просил открыть ничего для тебя важного, но ты отказываешь мне даже в ничтожном. Когда тебе надоест мучить товарища, только скажи, и все прекратится, подземелье сменится покоями, едой, чистой водой и одеждой. Отныне его жизнь и судьба только в твоих руках, — Маирон перевел взгляд на остальных пленников, помня, что среди них были те, кто кричал, глядя на мучения товарища. — Это касается всех вас. Назовитесь, разделите со мной трапезу и беседу и спасите тем себя и одного из товарищей от допроса.

Волку доставляла удовольствие эта игра.

Линаэвэн казалось, что голос Саурона, каким бы обманчиво мягким он ни был, стремился проникнуть в уши и в разум. Но слова умаиа ничего не меняли. Будет больно, Ароквэна будут мучить… Этому она уже ужаснулась. Остальное было ложью. Стоит ли думать о том, что их жизни и свобода в руках Саурона? Нет. Принять это — да, а размышлять об этом незачем. Линаэвэн понимала, что совсем не была готова к тому, что окажется в плену.

Но теперь умаиа обращался не только к тэлэрэ, а и к остальным пленным с тем же предложением. И кто-то из эльфов явно колебался, один даже приоткрыл рот, чтобы заговорить, но мотнул головой и промолчал; Ароквэн, которому обещали скорую пытку, вскинул голову и спокойно посмотрел в лицо Саурона… И тут сгустившуюся тишину нарушил Акас (Оэглир):

— Говоришь, беседу и трапезу?.. Имеешь в виду, отраву и допрос? Угости лучше этим своих орков.

— Никто из нас не поверит ученику Лжеца, — громко поддержал товарища серьезно раненный Ларкатал (Лагортал).

Слова, сказанные Волком, не принесли мгновенных результатов, но все равно не пропали без толку: сразу стало понятно, что двоих из собравшихся можно ломать лишь силой. Но эти же двое, против своей воли, оказали Маирону большую услугу — заговорив. И Волк ответил, хотя и не для них, а для тех, кто сомневался:

— Отравить и допросить вас можно и без вашего согласия. Я же предлагаю вам именно то, о чем и сказал: ванну, отдых, чистую одежду, трапезу, беседу. Вы ничего не теряете, но покупаете себе время. А там, кто знает, что будет? — и Волк снова улыбнулся. — Каждый из вас своим согласием защитит одного товарища.

Слова Саурона были обращены к тем, кто сомневался, и они услышали его.

— Время? — резко переспросил Ламмион, и эхо разнесло его голос по двору. — А тебе того, конечно, и надо, дать нам возможность потянуть время, а то и уйти?

— Отчего бы тогда не отпустить нас сразу, без имен, раз ты так добр? — поддержал родича Ароквэн.

— Купить? Мы не гномьи кольчуги, чтобы продаваться, — словно отшатнулся Вэрйанэр (Бэрдир).

Но нашелся и тот, кто ответил иначе. Надеясь, что в самом деле даст время другому.

— Только имя и согласие? Тогда я соглашусь и назовусь: я Нэльдор.

Волк удовлетворенно кивнул:

— Кого ты выбираешь как своего защищаемого?

— Ламмиона, — назвал Нэльдор имя двоюродного брата. И только затем самый младший из пленников мысленно ударил себя по лбу: он назвал два имени…

— Хорошо, Нэльдор, я слышал тебя. Ты и твой друг в безопасности, пока ты будешь благоразумен. Пойдемте со мной, я провожу вас в покои, — Волк повернул голову к Больдогу. — Остальных в подвалы. Но прежде я хочу сделать тебе подарок, Нэльдор. Выбери еще одного.

На самом деле Волк проявил «щедрость» лишь потому, что пятнадцать не делится на пары, а пленников надлежало разделить именно на пары.

Нэльдор ругал себя за то, что выдал имя брата и не совершил бы ту же ошибку два раза подряд: теперь он только кивнул в сторону того, кто тоже будет избавлен от пыток. Вернее, той.

— Пусть дева пойдет со мною.

Линаэвэн с горечью подумала, что умаиа дал Нэльдору такую возможность лишь потому, что он назвал не одно имя, а два. За каждое имя по защищаемому… А ей не придется пока ни терпеть муки, ни смотреть на мучения других; только быть внимательной. И помочь Нэльдору, если удастся. Она была куда более древней и опытной, быть может, она распознает ловушки и поможет юноше в них не попасть…

— О, милая дева, — очень натурально удивился Маирон, — ты все же сможешь вкусить отдых.

Орки потащили пленников, всех, кроме троих, в подвал, троих же, наоборот, развязали, и Волк жестом приказал им следовать за собой. Нэльдора Маирон поставил рядом с собой.

***

Троих пленников привели в комнату с бассейном, ванными, кранами, мылом и полотенцами*(9). Рабыни из смертных ожидали пришедших, чтобы помочь им.

— Ужин подадут, когда вы приведете себя в порядок, — сообщил Маирон и удалился.

***

Остальных же пленных, разделив на пары, отправили в застенки. Отказавшиеся от предложения Волка стали теми, кого будут истязать, тех, кто сомневался, сделали беспомощными зрителями. Благодаря осанвэкэнта*(10) Больдог знал от Повелителя, кого следует пытать, а кого оставить смотреть.

Примечания:

*(1) «Квэнта Сильмариллион»:
«Но за пределами Хиттиломэ Моринготто безжалостно преследовал своих врагов, он находил их убежища и брал твердыни одну за другой. А орки осмелели и бродили, где хотели, заходя все дальше, спускаясь по Сириону на западе и Кэлону на востоке, и так они окружили Лэстанорэ (Дориат). Они разоряли все на своем пути, так что и птицы и звери бежали пред ними, тишина и пустыня неуклонно наступали с севера».

*(2) «Серые анналы».
«Там, на Хардалаика (Ард-Галэн), армии Моринготто, прошедшие [ранее] на юг, в долины Сириона и осаждавшие Кирйатано (Кирдана), пришли на помощь к бегущим и были застигнуты врасплох. Ибо Тйэлкормо, сын Фэанаро, получив новости о них, вместе с частью эльфийского войска устроил им засаду и, напав на них с холмов возле Эхтэлэ Сирион (Эйтель Сирион), отбросил их в Болото Сэрэк».

*(3) В те годы дороги были опасными только в Западном Валариандэ. В Восточном Валариандэ, т.е. и в Отсориандэ (Оссирианде) было безопасно: по «Сильмариллиону», Амбаруссат и Морифинвэ на Амунэрйа (Амон-Эрэб) «установили стражу и собрали воинов; нандор помогали им, и орки не прорвались ни в Отсориандэ, ни в Таурэ Имсирэр (Таур-им-Дуинат), ни в дебри юга».

На севере Восточного Валариандэ также было довольно безопасно: фэанариони скоро начали отбивать захваченные земли. Так, на первой карте Профессора к «Сильмариллиону» показано, что орки (после Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах)) бродили и совершали набеги по всему Западному Валариандэ и возле Лэстанорэ (Дориата), но не в Восточном Валариандэ — на востоке орки появлялись только к северу от Химйарингэ и не могли пробраться южнее.

*(4) Примечания к тексту «Кирдан» из «Последних работ»:

«Один только Пэнголод упоминает традицию среди тиндар (синдар) Лэстанорэ использовать для Кирйатана архаическую форму его имени — Новэ, первоначальное значение которой было неопределенным, как и значение имени Ольвэ».

Возможно, имя Ольвэ означает «ветвь» (GL: 62), а Новэ — «изобретатель"(Ety/NOWO).

*(5) «Сильмариллион»:
«Многие бежали сейчас в Гавани и нашли убежище в стенах твердынь Кирйатана (Кирдана), а мореходы между тем, плавая вдоль побережья, донимали врага молниеносными вылазками».

О вылазках сказано по отношению ко временам после Ниэрилтатинва (Нирнаэт Арноэдиад), но не сказано, когда они начались. В «Серых анналах» говорится о нападении врагов на Хитлум в 462 г. П.Э., и том, что тогда Кирйатан, высадившись в Аркаэтсире (Дрэнгисте), пришел на помощь Финдекано.

*(6) По «Лэ о Лэйтиан», когда Тйэлкормо и Куруфинвэ отправились охотиться на сауроновских волков, которые стали шататься где ни попадя, они подозревали, что это может быть связано с планами Саурона вызнать «о тайнах, которые хранят эльфийские лорды, о перемещениях между королевствами нолдор и поручениях под буками и вязами». Речь не идет о тайне границ. Тайны, которые хранят лорды Наркосторондо, перемещения между Наркосторондом и другими королевствами нолдор, временными поручениями, видимо, касаются дел будущего Союза Маэдроса. И в этом рассказе посольство отправляется из Наркосторондо в земли Финдэкано, выполняет поручение и хранит тайны лордов Наркосторондо.

*(7) В «Сильмариллионе» говорится об охоте Тйэлкормо и Куруфинвэ на волков Саурона в то время, когда сам Саурон, захвативший отряд Финдарато и мучимый подозрениями, выслал в эльфийские земли множество волков; во время той охоты Хуан нашел Лутиэн.
Но на такие охоты братья многократно выезжали и ранее — как сказано в «Лэ о Лэйтиан», Хуан был со своим хозяином как в битвах, так и во всех рейдах, защищая его от орков и волков, и Хуан любил охотиться на волков, а твари Тху (Саурона) боялись его, словно самой Смерти.

*(8)
Слова «синдар», «синдарин» — это слова на квэнйа, которые происходят от основы, исходно начинавшейся со звука «th». Более того, на родном для тиндар языке этот звук сохранился. Произношение слова thindar как «синдар» закрепилось из-за Младших Домов, которые звук th произносили как s, хотя на письме продолжали использовать th (как некоторые люди говорят «синк» вместо think, хотя пишут правильно).
Хотя Младшие Дома говорили «с», у нас в текстах правильная квэнйа. Все ученые-языковеды открыто или в душе соглашались с мнением Фэанаро о том, что th было верным произношением, для всех, кто заботился о языке и понимал его, и даже позже настояли на том, чтобы разница сохранилась хотя бы на письме.
Так что даже при неправильном произношении, мы должны писать «th» (что на русском передается как «т»), а не «с».

*(9) В квэнийском словаре есть слова «ванна» и «водопровод»:
faskalan — bath (LT1A)
soth — bath (GL34; GL68)
rotsë (LT2A/Rothwarin)

*(10) Осанвэкэнта — так правильно называется передача мыслей, открытие разумов друг другу, которое в сообществе ошибочно именуют просто осанвэ.
ósanwecenta — «мысленное общение» (MR: 415)
В то время как просто
osanwe — «мысли, мыслительный процесс» (MR: 415)
centa — «общение, запрос» (VT39:23, MR: 415)
Исходный текст, в котором Профессор рассказывает о способности обмениваться мыслями, также называется «Осанвэ-кэнта», и в тексте используется именно это сочетание. Сложно сказать, почему в сообществе сложилась традиция неправильно называть подобное общение просто «осанвэ», но не стоит поддерживать и длить ошибки.

2. Гости.

Линаэвэн не знала, входя в ванную комнату, что ждало остальных. Она была главной целью — но оставят ли Темные других пленных в покое, если для тварей пытки — это развлечение? Едва ли. Ей нужно ясно видеть, что есть и что ждет всех пленников, тогда не будет и разочарований.

Нэльдору было и легче, чем эльдэ (он помог другим), и трудней (он допустил ошибку, назвав имя кузена).

Ламмион, входя в купальню, закусил губу, явно думая о тех, чью участь он должен был разделить, если бы не Нэльдор.

— Мы смоем грязь дороги и не откажемся от ужина не только ради себя, но и ради других, — произнесла Линаэвэн, и Нэльдор вопросительно взглянул на нее. — Наши товарищи тоже не знают, что будет с нами, видя, с кем мы ушли. Для них будет облегчением увидеть нас умытыми, в добром здравии, и ничего не сказавшими. — Линаэвэн подошла к бассейну, и вода, льющаяся из крана, глухо заворчала, будто жалуясь: здесь и вода была пленницей.

Смертные женщины, помогавшие эльфам вымыться, были запуганы и потому безмолвны; они прятали глаза, но действовали быстро. Женщины старались не тревожить раненого Нэльдора, но и ласковыми их движения было не назвать.

Больше в комнате никого не было, и все же Волк внимательно слушал все, что говорилось в купальне.*(1) Нэльдор сказал «Спасибо» — не то Линаэвэн за совет, не то Ламмиону за то, что тот не упрекает, но больше ничего не прозвучало. «Гости» были напряжены, и при безмолвных рабынях тоже говорить не хотели.

Когда эльфы вымылись, им подали полотенца и чистую одежду — рубахи, штаны и мягкие короткие сапожки.

— Господин очень добр к вам, — сказала одна рабыня, не поднимая глаз. — Очень добр. Не гневайте его.

— И тогда, быть может, мы займем ваши места? — не выдержал Ламмион.

Линаэвэн вздохнула:

— Оставь их, мы не знаем, что им пришлось перенести прежде, чем они стали служить врагу, — в этот момент эльдэ думала о том, что придется перенести их товарищам… Ее не оставляли эти мысли. Но так или иначе, Смертные служанки были несчастнее их самих: они стали рабами не только внешне.

***

Тем временем остальных пленных притащили в застенки, и каждую пару поместили в отдельный тесный каменный мешок: одного из пары растянули за руки и за ноги на стене, другого привязали к массивному креслу напротив. Само по себе это растягивание не было мучительным, но уже скоро неудобная поза начала причинять страдание, к тому же многие эльфы были ранены.

Всем пленным было объявлено условие — или стать почти гостями Повелителя Волков, или остаться в подземелье и испытать на себе настоящие пытки. После каждую пару оставили наедине друг с другом.*(3)

***

Когда «гости» обрели подобающий вид, рабыни открыли дверь купальни, и передали эльфов на поруки оркам. Те с поклоном предложили «гостям» следовать в покои Господина. Один орк встал впереди процессии, двое следовали сзади, замыкая шествие.

Темные были безоружны, и все трое пленников шли меж них, казалось, спокойно. Но вдруг, в какой-то момент, шедший впереди Ламмион внезапно рванулся вперед, стараясь сбить ближайшего стражника-орка с ног. Линаэвэн не могла не поддержать родича и, понимая, что сил ее вряд ли хватит, чтобы ударить орка как следует, просто бросилась вперед, желая убежать от конвоя и спрятаться в крепости.

Пленники сами не знали, на что они рассчитывали: Ламмион просто поддался внезапному порыву, а Линаэвэн так же, не раздумывая, поддержала товарища. Она бывала в Минас-Тирит прежде, и если у них получится бежать, то она могла бы рассказать товарищам план крепости; но дева не знала, где расставлены караулы орков и не подумала, что Саурон мог перестроить крепость. И никто из эльфов не думал, что будет потом, если им сейчас и удастся сбежать от стражи — куда они побегут, как покинут Остров, куда и как пойдут с Острова по землям, кишащим Темными? Сейчас все эти мысли не беспокоили пленников, Линаэвэн думала о другом: дева была готова, что вместе с товарищами может быть убита при попытке к бегству, но еще больше она боялась снова быть схваченной стражей. И при этом эльдэ боялась за Нэльдора — он был ранен, сможет ли он бежать вместе с ними?

Когда Ламмион внезапно атаковал конвой, Нэльдор промедлил. Своим согласием стать «гостем» Саурона он защитил двоих от допросов. Если сейчас он нападет или попытается бежать, тем самым фактически отказавшись быть «гостем», не будут ли названные им имена напрасной жертвой? Мысли юного эльфа неслись молниями, и все же, пока он думал, идущий впереди орк, на которого попытался напасть Ламмион, развернулся, неправдоподобно быстро выкинул вперед руку — и Ламмиона скрутила боль, заставляя замереть посреди движения и отчаянно бороться с собой, чтобы не заорать. Другой орк, шедший сзади, сграбастал дернувшуюся было Линаэвэн, сноровисто и грубо заламывая ей руки. Еще один страж, недобро улыбаясь, смотрел на Нэльдора.

Попытка к бегству была пресечена в зародыше.

— Господин даровал вам свое расположение, и вы зря решили его дразнить, — осклабился главный орк; словно рябь пошла по его морде, и вдруг стало ясно, что перед ними не кто иной, как Больдог.

— Это же не орк, *(2) — с изумлением и страхом вдруг воскликнула Линаэвэн и снова замолчала. Она не собиралась говорить с Сауроном, с Темными… Но случившееся было слишком неожиданным.

— Я сразу отметил, что ты смышленая, — ухмыльнулся Больдог, — но могла бы и раньше догадаться. Вот скажи, чего тебе не хватало, а? Ни тебя, ни товарищей не пытают, отмыли, одели, сейчас накормить хотели. Так какого ж рожна вы рыпаться стали? Правда думала, что Повелитель Волков позволит вам свои порядки устраивать? Дура ты, как я тебе и сказал вначале. Ни одного голуга до сих пор не тронули, но теперь или проси у Господина прощения, или знай, что их кровь будет на твоих руках.

То ли от того, что Саурон (которого Линаэвэн тоже сравнивала с орками) был страшней подвластного ему умаиа, то ли от неожиданности, но Больдогу достался взгляд, полный изумленного недоумения. Так можно смотреть на многоопытного командира, ученого или мастера, если он совершит несусветную глупость, да еще начнет ею похваляться: перед Линаэвэн Аину, один из творивших Арду, опустился до того, чтобы сделаться подобным орку, так, что и не отличить, и гордится тем, какой он хитрый. И, считая себя хитроумным, предъявлял ей дикое обвинение — палач уверял жертву, что именно она подвергает страданиям товарищей по плену. Тогдаполучается, что когда счастливых и свободных Эрухини убивали или тащили в Ангбанд орки, то это вина самих Эрухини, потому что они не пожелали стать рабами добровольно, потому что противостояли Тьме и защищались? К недоумению Линаэвэн примешался гнев, а после деву новой волной окатил страх: «их кровь»… Что это значит? Пленников в подземелье изобьют в кровь? Или с них снова будут сдирать кожу? Нет, не стоит об этом гадать. Пока товарищей не трогали — и это было главным. Только Ламмиону досталось, и Линаэвэн сочувственно и ласково коснулась руки нолдо, а Ламион сквозь зубы проклял Больдога.

Умаиа-орку Линаэвэн не ответила. Как ей хотелось помочь заключенным в темницах! Больдог назвал ей способ — попросить прощения. Это же не выдать что-либо… Это значило только переступить через свои чувства. Но Линаэвэн была почти уверена: она это сделает, уступит Темным, а Саурон только плечами пожмет. Он ничего не говорил и не обещал, мало ли что там сказал его слуга… И ее унижение окажется напрасным.

Эльфы извиняться не стали, и Больдог вновь повел их по коридору. Ламмиона поддерживали орки, так как сам он идти мог с трудом.

***

Коридор вывел процессию к бывшей комнате Артарэсто, ныне занятой Маироном. Хозяин крепости ждал их внутри, за дверью, возле сервированного стола. Волк стоял, скрестив руки на груди, и сумрачно смотрел на «гостей».

— Хорошо хоть, что ты, Нэльдор, не нарушил своего обещания и не присоединился к спутникам. Потому вы все еще здесь, — произнес Волк.

Но Нэльдор был подавлен случившемся и промолчал; Линаэвэн, давшая про себя зарок не говорить с Темными, тоже молчала, и войдя в просторную комнату, лишь коснулась руки Нэльдора. Ламмион, все еще чувствовавший себя слабо, хмуро смотрел на Саурона.

Волк понял, что ответа не дождется, но пока сделал вид, что не заметил грубость «гостей» и, маскируя улыбку вежливым приглашением пройти за стол, продолжил:

— Впрочем, Ламмион уже, кажется, получил свое наказание за проступок, безымянная дева свою кару тоже выбрала, так что все недоразумения разрешены. Мы вполне можем приступить к ужину. Близится закат, в это время из окна особенно прекрасный вид. Присаживайтесь.

Взгляд Линаэвэн невольно скользнул по окну — его очертания не изменились. Вечерний свет в самом деле, был красив, хотя пейзаж, открывшийся из окна на омраченный остров и земли за ним… был не тем, что эльдэ назвала бы «прекрасным видом».

Волк жестом отпустил орков. Он не боялся трех измученных дорогой и голодом эльфов, один из которых был ранен, второй сейчас был не боец, а третий — дева. И Волк обратился к Нэльдору, обещавшему ему беседу:

— Глупо делать вид, что мы друзья, но взаимную вежливость нам поддерживать под силу? Скажи, ты жил в этой крепости ранее? Если да, быть может, я смогу поселить тебя в твоей прежней комнате.

***

Эльдар толком не ели с того дня, как их взяли в плен. Нэльдору и тем, кого он привел с собой, было легче терпеть, когда еды было мало или вовсе не было, но сейчас запахи приготовленного ужина и вид накрытого стола будили голод с новой силой. На столе стояли хлеб, пара запеченных куриц, свежие травы, сырые и вареные овощи, вино. Еда легкая, для оголодавших, но более чем сытная.

Нэльдор согласился на трапезу ради того, чтобы потянуть время, пусть только для них троих, и теперь был растерян. Чего он ждал? Пожалуй, угроз, требования к Линаэвэн назвать ее имя, рассказать о письмах. Но не приглашения к накрытому столу.

Нэльдор не жил в Минас-Тирит и не бывал на острове раньше, и на вопрос Саурона нолдо ответил довольно неопределенным качанием головы — то ли «нет, не жил», то ли «нет, не нужно селить в прежней комнате», то ли «нет, мне не под силу поддерживать вежливость». Линаэвэн, видя, что пауза затянулась, ободряюще посмотрела на родича и пошла к столу. Отравить умаиа в самом деле мог их и без их согласия, а есть для пленников было безопасней, чем говорить. Только нужно не торопиться, как бы ни хотелось есть, напротив, стоило замедлять каждое движение.

***

Волк заметил, как дева осматривала комнату — не как нечто незнакомое, а наоборот, как давно не виденное, сравнивая, отмечая изменения. «Так ты бывала здесь. Интересно, жила или приезжала в гости? Была ли ты тут в осаду?», — думал Волк, попутно отмечая про себя, что юный Нэльдор, наоборот, здесь никогда не был.

Эльфы по-прежнему продолжали молчать, и Маирон изогнул бровь, а улыбка покинула его лицо, но властитель острова промолчал, давая эльфам второй шанс. Тэлэрэ подошла к столу, не дожидаясь других, и тогда Маирон снова усмехнулся и сел рядом.

— Нэльдор, Ламмион, посмотрите, ваша спутница умирает от голода. Не заставляйте ее ждать, — и умаиа обернулся к эльдэ. — Ты права, что стараешься есть медленно. Это очень разумно для тех, кто долго обходился без пищи.

Нэльдор после первой ошибки боялся проговориться или через как-нибуть другую оплошность раскрыть что-то важное, а потому молчал. Он, конечно, согласился на беседу с Сауроном, но полагал достаточным, если говорить будет только умаиа… тем более, что последний пока не спрашивал ничего, требующего более развернутого ответа, чем кивок или качание головой. Скорее всего, Нэльдор и сейчас ответил бы неопределенным жестом, если бы умаиа не заговорил с Линаэвэн. Только что воин стоял во дворе, заслоняя ее, только что сам Нэльдор выбрал ее, чтобы защитить, а теперь оставит? Но что было сказать? И Нэльдор запоздало ответил:

— Я смогу говорить вежливо, и не заставлю деву ждать, — после чего тоже подошел к столу. Следом за ним двинулся и хмурый Ламмион, сжавший губы в линию. Линаэвэн чуть улыбнулась товарищам, сочувствуя и желая поддержать, но при этом не изменяя принятому решению молчать, сколько сможет.

А Волк, глядя на пленников, усмехнулся про себя — все шло по плану. Эльфы не понимали, как себя вести, не знали, что им делать, боялись всего, и значит… они неизбежно будут совершать ошибки.

***

Еда была преотменной не только для изголодавшихся пленников, но и для изысканного ценителя. Эльдар приступили к трапезе: кто начал с овощей, кто с курицы. Когда ее попробовали все, Саурон вновь обратился к «гостям»:

— Как вы находите эту домашнюю птицу? Вы знаете, что у Смертных принято держать в доме и ухаживать за теми, кого потом убьют и съедят? Я признал, что с точки зрения эффективности, это прекрасная придумка, но удивился, что Атандиль*(4) не отучил свой Смертный народ от нее.

— Мы тоже держим домашнюю птицу, — сдержанно и кратко ответил Нэльдор. Он не знал, что люди растят и кормят кур не только ради яйца, но также убивают их и едят. Не по нужде, а именно выращивая для еды в своих домах. Нэльдор полагал, что, скорее всего, Саурон солгал, просто орки разорили людские курятники, а часть птиц притащили к столу своего господина… И тогда они едят отобранное у других… Эльф хотел знать, что случилось, наверняка, но не хотел выдавать своего желания.

— Твои слова, Нэльдор, звучат так, словно ты оправдываешь людей, понимаешь их резоны, только не поверю, что разделяешь, — заметил Волк. Юноша был очень напряжен, для него эта беседа была изматывающей, и умаиа это забавляло. А то, что Нэльдор постепенно начал разговариваться, пусть пока отделываясь скупыми фразами, было хорошо, это соответствовало плану Маирона: заговорив однажды, трудно вовремя остановиться.

Для Линаэвэн не было новостью, что атани странные и могут поступать так, как эльда не поступил бы: например, жениться несколько раз или не чувствовать, что деревья живые. Но сейчас, слушая вроде бы безобидные слова Саурона, Линаэвэн ощущала волнение Нэльдора и размышляла: если она не заговорит, не попадет ли юноша в какую-либо ловушку? Однако, пока эльдэ думала, что ей делать, заговорил Ламмион. Его голос был звучным и резким:

— Не знал, что ты разводишь кур.

— Да, я распорядился о курятнике, — с улыбкой ответил Волк. — У меня отменный повар, которым я очень дорожу; к сожалению, он Смертный… Впрочем, повара из вашего народа мне бы все равно не удалось получить, — и Волк с улыбкой развел руками, мол, ничего тут не попишешь. — Так вот, я стараюсь выполнять все пожелания моего повара, а он предпочитает иметь своих кур, сам выбирает, чем их кормить, как их обустроить. — Второй пленник вступил в беседу, хотя и не собирался, и теперь ему будет труднее молчать. Маирон был доволен.

А Ламмион недоверчиво переспросил:

— Ты исполняешь то, что скажет тебе повар-Смертный?

— Что удивляет тебя? Я дорожу своим поваром и его расположением. Приготовление пищи, это тоже мастерство, и одну и ту же пищу можно сделать невкусной, вкусной или шедевром. А Мастер не может работать под принуждением, он должен быть всем доволен, должен быть в комфорте. Я стараюсь угодить своему повару, чтобы он угождал мне и моим гостям, — и Маирон поднял свой кубок в приветствии, за своих сотрапезников.

Никто не ответил на слова Саурона, как никто и не поднял кубка. А Ламмион уверился, что умаиа лжет — Гортхаур, и дозволяет кому-то «творить без принуждения»?

***

Пока Повелитель Волков развлекался с «гостями», Больдогу поручили заботу о других пленных. Его сил умаиа хватало не на многое, но все то, что касалось орков, он мог делать лучшим образом, и тюремщиком тоже был отменным, да и в пленных разбирался — «нутром чуял».

Разведя эльфов по камерам, каждой паре Больдог дал номер*(2). За всеми номерами смотрели и слушали, а Больдог делал выводы.

Первая пара: оба молчат, но наблюдающий хочет согласиться на предложение быть «гостем».

Вторая пара: оба молчат, наблюдающий готов согласиться.

Третья пара: тот, что у стены, поддерживает наблюдающего, наблюдающий хочет согласиться.

Четвертая пара: тот, что у стены, очень мужественно выносит свои страдания и поддерживает наблюдающего; наблюдающий в смятении.

Пятая пара: наблюдающий подбадривает того, что у стены, о согласии на «гости» никто не думает.

Шестая пара: оба молчат, но наблюдающий хочет согласиться.

Ну что же… С этим уже можно было работать.

Пока Господин беседовал с «гостями» за ранним ужином, в подвал к третьей паре (это были Вэрйанэр (Бэрдир) и Лаирсулэ (Лаирсул) но Темные пока не знали их имен) зашел орк. Он смеялся над нолдор, но не смел сделать больше, чем то, что ему было приказано: орк достал из-за пояса кнут и размотал его.

***

Взгляд Нэльдора скользнул к тарелке и обратно с облегчением (все же не награбленное им подали) и изумлением. Курятник у Саурона показался эльфу чем-то невозможным, как если бы у одного из орков, что их захватили, оказался собственный домик с садом. И в следующий миг Нэльдор понял: на Волчьем Острове, конечно же, есть рабы, и повар такой же раб, и курятник не Саурона, а рабов. Конечно же, Ангбанд не может жить одной войной, иначе орки в Осаду поумирали бы от голода. Или разбежались. Жаль, что не так… Некоторое время Нэльдор медленно ел, но нужно было отвечать, и эльф ухватился за тему, которую счел безопасной.

— А что, и на Севере есть курятники и поля? Или вы среди снегов рыбу ловите? Как орки выжили, пока их нолдор в Осаде держали?

Нэльдор говорил через силу и теперь пытался дерзить, но Волк был терпелив.

— На Севере есть и поля, и куры, и пастбища, — как ни в чем ни бывало, кивнул Маирон. — И до того, как взошла Ариэн, с продовольствием было много хуже, чем во времена, что вы зовете Осадой. Пока не было Солнца, почти ничего не росло, и орки жрали друг друга, тогда и пленных в Твердыне почти не было: чем их кормить? Но со временем Властелин велел создать и поля, и пастбища. Из орков плохие садоводы и пастухи. — Волк поморщился, вспоминая. — Так что еду для Твердыни выращивают ваши родичи. Кстати вино, что вы пьете… вы обратили внимание на его особую терпкость? Так вот, оно тоже с северных виноградников. — Про себя Волк усмехнулся и подумал, что вряд ли теперь Нэльдор попробует дерзить в том же духе.

***

Орк тем временем не спешил пускать кнут в ход — поднял им голову висевшего на стене Вэрйанэра (Бэрдира), несколько раз ткнул рукояткой эльфа в живот, чувствительно потыкал в раны — но увы, ни одна забава не может длиться вечно.

***

Помрачневший Нэльдор думал о девах и женах, угнанных на Север, которых ныне орки заставляют растить для них пшеницу и даже виноград (в омраченных землях!) А после — о той участи, что ждет их самих.

Линаэвэн отломила кусочек хлеба. Да, им не следовало отказываться от пищи сейчас, и она, в самом деле, была вкусной, но горек хлеб в плену. Эльфы понимали, что откуда бы ни было это угощение, оно не из доброго источника. Странно только было, что земля-под-Тенью не лишилась плодородия: где прошли враги, все хирело, тем более скудной должна была быть земля в королевстве Моринготто… Разве что. возможно, среди его слуг были и бывшие ученики Йаванны?

— А в чем вы Мастера? — продолжил Волк, словно и не заметил неловкости, возникшей за столом.

Нэльдор понимал, что на этот вопрос, видимо, нужно ответить, и невесело подумал «Ответить, и сообщить врагу, куда именно нас гнать как рабов: кого в рудник, кого в кузницу делать оружие, кого виноград растить». Нельзя было отвечать на такой вопрос…

Так же полагала и Линаэвэн. Все они сейчас должны промолчать. Но тогда, беседа, вероятно, завершится. Или — все же заговорить? Она знала, что можно сказать, не отвечая, и как можно ответить, не открывая ничего о себе, а Нэльдор, очевидно, не знал… Но эльдэ считала, что ей еще рано начинать говорить. Нужно подождать еще немного. И дева вернулась к трапезе, отщипнула кусочек курицы и положила его в тарелку Нэльдора. Нолдо чуть удивился, и начал было возражать:

— Я не… — а затем перевел взгляд на Саурона, поняв, что хотела сказать Линаэвэн, и завершил иначе, чем собирался. — Я хотел бы сначала поесть.

***

Эльфы боялись молчать и боялись говорить — это забавляло Маирона. Но они продолжали есть и пить, после всего того, что узнали о еде и вине — и это было хорошо для него.

Дева, упорно молчащая, первая придумала, как выкрутиться, и смогла подсказать другим — нужно будет вывести ее из равновесия и посмотреть, сможет ли она так же противостоять, если будет волноваться. Пока же Волк сменил тему.

— Покуда вы мои гости, я хотел бы выказать себя рачительным хозяином и узнать, чем бы я мог занять вас, чтобы вы не скучали.

***

Тем временем орк выполнил то, зачем его послали — без спешки, с расстановкой, нанес крест-накрест шесть страшных ударов по груди Вэрйанэра, рассекая кожу пленника прямо через рубаху. Закончив, орк не спешил уходить — ждал, пока рассеченная рубаха пропитается кровью.

Эльфов в подвале ни о чем не спрашивали и вроде как ничего не хотели — те сами знали, что нужно лишь согласиться стать гостем, чтобы все это кончилось. От них не требовали ни тайн, ни предательства, ничего трудного или непростительного.

***

— Мы никогда не скучаем, — кратко отозвался Нэльдор и вернулся к трапезе.

Линаэвэн подумала о том, что среди родичей для нее было бы радостью услышать песню, переливы флейты, перебор струн. Но здесь? Даже если бы она не желала молчать всегда, когда это возможно, что бы она услышала? Жалобное пение несчастных рабов, что будут из страха угождать Саурону? Орочьи вопли и бой барабанов? Песню умаиа? Ничего из этого она, несомненно, слышать не желала. Как и ее товарищи. И Линаэвэн продолжала молчать, не вмешиваясь в диалог Нэльдора и Саурона.

— Мой дорогой Нэльдор, — вздохнул умаиа, отставляя кубок, — Я верю, что ты стараешься быть любезным, но у тебя это весьма скверно получается. Неужели ванна, чистая одежда, вкусная еда для тебя и твоих спутников вместо раскаленного железа и дыбы стоит лишь нескольких скупых фраз сквозь зубы? Ты принял награду, но не выполняешь свои обязательства.

***

…Тем временем рубаха хорошо окрасилась кровью, и орк аккуратно срезал ее с эльфа.

***

Нэльдор отставил тарелку в сторону, медлить дальше было нельзя. Саурон выразился ясно: или нужно говорить подробнее, или их всех ждут дыба и раскаленное железо.

— Что я мог бы сказать тебе? — спросил нолдо. — Что я умею делать лучше всего, я ответить не могу, на такие вопросы не отвечают… по доброй воле. А как ответить на второй вопрос, не знаю. Ты не принесешь нам книги, не споешь песню, не станцуешь, не отпустишь поохотиться. А то, что ты можешь сделать, едва ли нас обрадует.

Волк выслушал Нэльдора и серьезно кивнул:

— Я не думал подловить тебя, Нэльдор, но то, в чем ты мастер, ты не сможешь скрыть. Это говорит в нас. Как когда вы вошли в комнату и осмотрелись, я сразу понял, кто из вас видит ее впервые, а кто узнает. И по тому, как Ламмион, единственный из вас, посмотрел на нож на столе, стало понятно, что ему близко оружие. Я думаю, он не только воин, но и до войны ему было близко убийство… думаю, Ламмион охотник. Это все мелкие штрихи, детали, что здесь ли, в подземелье ли, становятся видны. Так что я спросил тебя о мастерстве лишь для поддержания беседы. — Волк не врал. Почти. — Что же до книг, почему нет? Мне досталась хорошая библиотека, я буду рад поделиться ею с вами. Петь песни тоже неплохая мысль. Я могу вам спеть песни Дортониона, вы мне песни своих мест. А дева могла бы станцевать для всех нас. И даже поохотиться, Нэльдор, я могу отпустить тебя. Или Ламмиона. Или обоих: просто дайте слово, что вернетесь, — Маирон говорил свободно и просто, ведь ему приходилось произносить прописные истины. — Вы обещали быть гостями, и пока вы держите свое обещание, я держу свое. Любой из вашего отряда — все из вашего отряда — могли бы выбрать то же вместо камер.

Ламмион чуть заметно нахмурился, чуть сильнее сжал нож, когда Саурон назвал его охотником. Это была правда, он был дозорным и охотником… С каким азартом он расспрашивал воинов Лорда Тйэлкормо и его самого! И теперь Ламмион едва сдерживался, чтобы не высказать все, что думает о «рачительном хозяине». Верно, и высказал бы, окажись он здесь один. Но Нэльдор и Линаэвэн… Впрочем, отпусти Саурон его сейчас на охоту — эльф попробовал бы бежать к своим, пусть к Тол-ин-Гаурхот и не привести помощь…

Нэльдор после слов умаиа был в смятении, в растерянности. Саурон наблюдал за ними и уже многое понял… как много? Может ли умаиа вот так догадаться, что перед ним нарготрондцы?! И тут же эти «щедрые предложения». От предложения спеть песни Дортониона нолдо едва не передернуло, но библиотека, танец, охота… все это могло бы позволить им тянуть время, дало бы им защиту, пусть хоть на время. Более того, на это время они смогут избежать разговоров с Сауроном, а значит, и опасность проговориться будет минимальной… И потом, в библиотеке же не книги Темных, но Наместника Артарэсто, Государя Финдаратоа, жителей Минас-Тирита!

Только что же выбрать? Библиотека? Охота? Танец? Все по очереди? Или ни на что соглашаться нельзя, ведь во всем может быть скрыт подвох? Нэльдор обернулся к Линаэвэн, самой старшей из них (интересно, это Саурон тоже понял?), и во взгляде нолдо читалось: «Подскажи, что делать!».

Линаэвэн чуть прикрыла глаза. О песнях лучше было не упоминать. Эльдэ отказалась бы даже от библиотеки. Не только потому, что другие томились в подземелье, но и из-за иллюзии свободы. К тому же, Саурон ничего не будет делать просто так: Темным неведома радость бескорыстного дара, и за любое «благодеяние» Саурон потребует платы или постарается сам забрать ее силой и хитростью. Тэлэрэ видела, что сейчас недостаточно было отщипнуть курицу, нужно было что-то сказать, и Линаэвэн помогла Нэльдору в его растерянности, заговорив с Сауроном. Так, чтобы отвечать пришлось самому Саурону, а не им.

— Мне… интересны земли, — медленно произнесла Линаэвэн. — Реки. Озера. Горы. Холмы. Но о землях Севера я почти ничего не знаю.

Дева все же заговорила, и Волк усмехнулся про себя. Рано или поздно, это все равно бы случилось, но так даже лучше: она не заговорила легко и свободно сама, она сделала это, переступив через себя, через свой запрет, сама сломав себя в малом. И если они не хотели говорить, в чем их мастерство, то тогда и о дальних землях им не стоило упоминать. Улыбнувшись, Волк ответил:

— Говорить о землях, это и правда интересно! Я думаю, мы сможем провести с тобой немало приятных минут над картой, рассказывая друг другу о Белерианде, и том, что лежит за ним, не так ли?

Тэлерэ выдержала паузу, обдумывая ответ.

— Карты изучать интересно, как и видеть то, что за ними, — дева будто ступила на неверный, ломкий лед. А Саурон хорошо скрывал насмешку, держал себя так, будто ему и впрямь было интересно! — Но вначале я желала бы услышать о землях Севера.

Как поступить, когда умаиа ответит и придет снова ее черед говорить, Линаэвэн еще не решила. Сказать нечто заведомо известное Саурону, скажем, о Дортонионе? Но не выдаст ли она тем самым что-то и о себе? Или лучше сказать о землях за пределом карты… землях Запада? Как Саурон сможет использовать знание о Тол-Эрессеа? …Быть может, так однажды пленники и рассказали о Братоубийстве в Альквалондэ, считая этот рассказ «безопасным»? Ведь они не говорили ни о войсках, ни о крепостях, ни о военных планах, даже не о землях Эндорэ — а о прошлом и Амане, куда нет возврата. Но Враг воспользовался тем знанием и, исказив и преувеличив, посеял рознь меж нолдор и тиндар.*(5) И потому не лучше ли и ей замолчать вновь, и будь что будет?

А Саурон, тем временем, словно бы принял ее условие и продолжил:

— Земли Севера обширны, больше чем вам видится, ведь никто не может обойти их без воли Владыки Мэлькора, а потом еще и покинуть. Ты, быть может, станешь первой, кто узнает о них, — серьезно ответил умаиа. — А от тебя, быть может, об этих землях узнают и твои родичи. Так что ты спрашиваешь у меня немало, и в ответ я хочу услышать соизмеримое. Ты расскажешь мне о землях, в которых живешь. Чтобы не выдать лишнего за раз, можем сыграть в игру: вопрос за вопрос. Я уступлю тебе, как гостье, право спросить первой. Только для начала, назови свое имя. Как нам иначе продолжать общение? — и Маирон дружелюбно улыбнулся.

Волк в самом деле считал, что он предлагает выгодные условия, по-королевски щедрые. Дева, скорее всего, из Тайного Королевства, но это тайное однажды станет явным и будет уничтожено, а вот о том, как устроен Север — не знает никто, и это воистину драгоценная информация. Притом всегда есть шанс, что безымянная сможет вернуться к родичам, тем или иным путем, и поведать им то, что узнала от Маирона.

— Имя? — тем временем опять медленно переспросила тэлэрэ, обдумывая ответ. — Чтобы ты мог обратиться ко мне и говорить обо мне? — Линаэвэн опасалась, что Саурон может сделать вывод из ее имени: неверный, но опасный. Ее имя, Линаэвэн, было также именем озера в Нэврасте, а именно там жил Турукано и его народ, до того, как они все ушли неведомо куда. Но знал ли Враг, что в Нэврасте жил Турукано? Ведомо ли ему было имя этого озера? Если да, то он свяжет имена воедино, и может решить, что Линаэвэн со спутниками из королевства Турукано. Более того Враг может сделать и верный вывод: ведь имя Линаэвэн было известным среди лордов эльфов. А может ли… скажем, Нэльдор, однажды нечаянно назвать ее, как до того назвал Ламмиона? Юноша старается быть внимательным, но если он не поймет, что ее имя произносить опасно, то может проговориться… Дева сжала губы и подняла голову: она боялась Саурона.

— Я называю себя Арэнэтвэн. Безымянная дева, — сказала тэлэрэ: называет, и будет так называть себя с этого времени.

Нэльдор и Ламмион с изумлением взглянули на деву, но поняли, что по какой-то причине молчать об имени спутницы важно.

А Маирон тонко улыбнулся. Эдэлет решила хитрить — зря. Теперь Волк знал, что ее имя не произносилось не из упрямства, что на то была причина. Кто же попал в его руки? Не страшно — в подвалах достаточно пленных, хоть из одного из них он да выбьет имя, угрозами или обманом. Но сейчас Волк кивнул, принимая услышанное и не выказывая своих планов или того, что он понял. Вместо этого умаиа обратился к двум другим эльфам:

— В самом деле, нэри, что бы вам не съездить на охоту? Ты, Нэльдор, ранен и еще слаб, но ты, Ламмион, вполне мог бы съездить и развеяться. Отдохни сегодня, а завтра с утра поезжай. Я дам тебе знак, и ни один орк, ни одна тварь не посмеет мешать тебе.

— Славное дело охота. Только чего ты потребуешь взамен? — спросил Ламмион.

— Я не буду ничего требовать взамен, гость мой. Надеюсь, твоя охота будет доброй, и вечером мой повар сможет приготовить тебе чудесное рагу.

Ламмион закусил губу. Предложение Саурона было очень заманчивым. Эльф понимал, конечно, что за ним будут следить, в этом сомнений не было, но он получит в руки оружие — и простор… Он сможет попытаться бежать, он сможет застрелить орка — хоть одного.

— Если не потребуется ничего взамен, то я согласен, — ответил эльф, искоса поглядывая на «гостеприимного хозяина».

Метания Ламмиона были смешны, и Волк усмехнулся про себя, а услышав о согласии — обрадовался.

— Тогда, Ламмион, тебе лучше идти отдыхать. Ты, как я вижу, закончил ужин. Утром тебя разбудят затемно. — Волк хлопнул в ладоши, и через пару секунд на пороге возник один из давешних орков. — Надеюсь, ты, нолдо, больше не будешь совершать глупость и нападать. Второй раз так просто я тебя не прощу.

Ламмион ушел, в самом деле не противясь: что нападать сейчас, даже если орки будут обыкновенными, если через несколько часов у него будет оружие?

Линаэвэн смотрела вслед Ламиону с тревогой. Саурон так легко дал ему возможность поохотиться… Наверняка умаиа что-то задумал. Но сейчас Ламиона увели не на пытки, не на допрос, и этому можно было радоваться, а завтрашние тревоги и печали оставить завтрашнему дню. Ей же нужно было отвечать Саурону, под напряженным и огорченным взглядом Нэльдора. Линаэвэн опустила голову. Игра по правилам Саурона… можно ли согласиться на нее? Тэлэрэ надеялась не на то, что сумеет бежать из плена, но на то, что умрет здесь, не выдав ничего важного. Разговор о землях ей казался почти отвлеченной темой: Саурон поведает пленнице о том, о чем она все равно никому рассказать не сможет, она отвлечет умаиа от Нэльдора и выиграет немного времени. Но Саурон обратил предложение в ловушку. Неведомо, какой вопрос он задаст… Вдруг ответить на него будет означать выдать земли Нарготронда? А отказаться отвечать, сейчас или чуть позже, означало выдать, что она из тайных земель. Назвать имя было бы только риском (быть может, Саурон и не знает о том озере, не слышал о ней самой), а отказаться назвать ближайшую реку — все равно что объявить во всеуслышание «я из земель Финдарато или Турукано».

Линаэвэн поднесла кубок к губам. Вино из северных виноградников, возделанных ее родичами… быть может, для них было бы облегчением узнать, что оно сейчас служит не для утехи умаиар или орков, но утоляет жажду эльдэ, что вспомнит их, пусть и не зная имен. «Стойкости, удачи, избавления вам, живые. Легкой дороги и исцеления вам, погибшие в плену», — сказала про себя Линаэвэн.

— Я не знаю, какой именно вопрос ты задашь, — попыталась дева изменить правила игры, и перевести внимание Саурона опять на себя. — Твой вопрос о моей земле может обернуться вопросом о войне и защите. Не лучше ли иначе? Ты сам выберешь, что сказать мне о своих землях, а я о своих. — И все равно Линаэвэн тревожилась, сумеет ли она избрать безопасную тему? Или Саурон способен использовать все, что бы она ни сказала? Возможно, что и способен. Лучше всего было бы молчать, как она и решила вначале, но тогда умаиа расспрашивал бы Нэльдора…

Примечания.

*(1) На Волчьем Острове Саурону было не обязательно присутствовать где-то лично, чтобы слышать, о чем говорят.

«Лэ о Лэйтиан»:
«И мука горшая стократ,
Поверь, нам будет суждена,
И тьма чернее, если Тху
Узнает наши имена, —
Что Барахира сын сейчас
И Фелагунд — в его руках!
Но хуже, коль узнает он,
Куда мы шли сквозь тьму и страх».
И снова — смех, ужасный смех,
Он здесь, он рядом, он везде:
«Да, правду, правду ты сказал:
Будь мертвым ты — не быть беде,
Бродяга — смертный! Но король,
Бессмертный Эльф — переживет
Такую пытку, страх и боль,
Какую смертный не снесет…»

Рядом с Береном и Финдарато никого не было. Однако Саурон услышал то, что сказал Финдарато.

*(2) «Преображенные мифы»:
«У Моргота было множество слуг, наиболее древние и могущественные из которых были бессмертными, принадлежа изначально к маиар; и эти злые духи могли, как и их Хозяин, принимать зримый облик. Те, кому было поручено командовать орками, часто превращались в орков, только больше и страшнее обычных. Отсюда — упоминания о Великих Орках — орочьих вожаках, которых нельзя было убить, и которые появлялись в битвах на протяжении многих лет, куда дольше человеческого века».

*(3) Список пар.
Первая пара:
Акас (тиндаринское Оэглир — «Гряда горных пиков») и Хэлйанвэ (тинд. Эйлиант — «Радуга» («Небесный мост»)).
Имя Акас означает «Острый горный хребет»; оно непривычно короткое для нолдор. скорее всего это имя Изгнания, или краткое военное прозвище, ставшее именем.
Вторая пара:
Тардуинэ (тинд. Ардуиль — «Живущий за рекой») и Таурвэ (инд. Таврон — «Лесной»).
Третья пара:
Лаирсулэ (тинд. Лаирсул — «Летний ветер») и Вэрйанэр (тинд. Бэрдир — «Отважный муж»). Касательно имени Лаирсул, исходно, на правильной квэнйа слово «ветер» звучит как «thule», но в Младших Домах произносили «sule». Эльф частично перевел свое имя на тиндарин как Лаирсул (при полном переводе на тиндарине должно быть Лаэрсул).
Четвертая пара:
Ларкатал (тинд. Лагортал — «Быстроногий») и Кирион («Моряк» или «Корабельник»). Имя Кирион одинаково звучит на квэнйа и тиндарине.
Пятая пара:
Ароквэн (тинд. Арохир — «Высокорожденный всадник») и Химйамакиль (тинд. Химмэгиль — «Холодный меч»).
Шестая пара:
Тандаполдо (тинд. Таугатол — «Крепкий щит») и Морнахэндо (тинд. Долхэн — «Темноглазый»).
На квэнйа Тандаполдо звучит как thandарoldо.
Кроме них, в гостях остаются Нэльдор — «Бук» и Ламмион — «Эхо», буквально — «Сын эха». Их имена на квэнйа и тиндарине совпадают. Линаэвэн — «Озерная птичка», имя на тэлэрине.

*(4) Атандиль — имя, данное Финдарато — «Верный-людям».

*(5) «Сильмариллион»:
«Более всего желая посеять страх и разлад среди эльдар, он приказал оркам брать живыми всех из них, кого они могли, и приводить их связанными в Ангамандо; а некоторых он так запугал ужасом своих глаз, что они больше не нуждались в цепях, но всегда ходили в страхе перед Моринготто, исполняя его волю, где бы они ни находились. Таким образом, Моринготто узнал многое из того, что произошло после восстания Фэанаро, и возрадовался, увидев в этом семя многих раздоров между его противниками».

«Вскоре, однако, поползли шепотки среди тиндар о делах нолдор до их прихода в Валариандэ. Очевидно, откуда исходили они, и лихая правда оказалась раздута и отравлена ложью; но тиндар были еще доверчивы и беспечны, и (как можно догадаться) Моринготто именно их избрал для своих первых злобных нападок, ибо они еще не знали его. Кирйатан же, услыхав эти мрачные рассказы, обеспокоился, ибо был мудр и быстро понял, что, правдивые или лживые, распущены эти слухи по злобе; хотя злобу эту он считал исходящей от принцев нолдор — от ревности между их Домами. Потому он послал к Тиндаколло гонца с вестями обо всем услышанном…»

3. Первые ловушки.

Ламмиона увели, но ужин продолжался.

— То, что ты предлагаешь, Безымянная, будет скучным, — заметил Маирон. — Я скажу, что на Севере есть горы и рудники, и опишу их тебе, а ты скажешь, что у тебя перед домом есть лужайка, и опишешь, что за цветы на ней.

— Ты говорил о карте, а на картах не отмечают цветы и лужайки, — возразила эльдэ, снова пытаясь изменить условия игры. Про себя дева решила, что если умаиа попросит ее показать на карте что-либо конкретное, то она ответит «нет». — Земли это леса. Равнины. Холмы, горы, море, озера, реки, острова.

Едва Арэнэтвэн ответила (совсем не то, что хотел бы слышать Повелитель Волков), как в дверь снова постучали.

— Войди, — едва ли не машинально ответил Волк, словно бы поглощенный беседой с девой.

Дверь отворилась, и в комнате появился кланяющийся орк. Он подошел к деве, и, снова поклонившись, положил на стол возле Линаэвэн обрывки белой ткани, испачканной в свежей крови.

— А, — кивнул Волк, снимая с вилки очередной кусок мяса, — вот и наказание за твою выходку в коридоре. Больдог предложил тебе извиниться, предупредил тебя о последствиях, но ты даже взглядом его не удостоила. Не думай, я тебя не осуждаю, я и сам горд, так что более чем понимаю твой выбор.

Линаэвэн горестно смотрела на ткань, и на глаза девы навернулись слезы. Чья это кровь? Ароквэна (Арохира)? Акаса (Оэглира)? Или еще кого-то?.. Эльдэ понимала, что ей не дадут возможности помочь другим, что в плену с ними будут делать, что захотят: это же слуги Моринготто. И сейчас Саурон наказал за нее другого, потому что так было для нее больнее, и он назвал ее вину — обманутое доверие… Но никакого доверия не было! Даже если бы она верила, что Саурон способен доверять своим пленникам, то о каком «доверии» могла идти речь после того, как конвоировать их послали умаиа Больдога под видом безоружного орка? Конечно же, это было сделано специально, чтобы создать иллюзию и спровоцировать нападение или побег! И они поддались на провокацию и тем вызвали гнев и заслужили кару? Да Саурон, наверное, радовался их попытке бежать как успеху! И просьба о прощении, ее готовность унизиться не могли быть так важны для Саурона, чтобы ради них умаиа изменил участь пленных. Она, Линаэвэн — его главная цель, потому ей и принесли эту рубашку… Товарищей мучили, чтобы добиться своего от нее, и будут мучить дальше. Сможет ли она что-то сделать?

Нэльдор, увидев окровавленную рубаху, вздрогнул и отшатнулся, тоже задаваясь вопросами: «Кто это был? Что с ним сделали?» А спокойствие Саурона, пожалуй, было страшней, чем если бы он угрожал, смеялся над пленными или выказывал гнев. Потому что эта окровавленная рубаха была для него так же обыденна, как застольная беседа или рассматривание карт.

Линаэвэн была напряжена, все ее мысли были сейчас о товарищах, находящихся в подвале, но тэлэрэ понимала, что отвлекаться нельзя. Разговор с Сауроном еще не закончен, и скоро умаиа потребует ответа, а потому ей нужно сосредоточиться и быть внимательной, чтобы не допустить промаха, не проговориться, не попасть в ловушку. И Линаэвэн заставила себя вернуться к ужину. Продолжить есть, не обращая внимания на лежащую радом окровавленную ткань.

— Кстати, почему вы избегаете мяса и налегаете на овощи, собранные как оброк с наших рабов? — словно невзначай поинтересовался Волк, желая еще больше выбить почву из-под ног эльдэ: чем больше она будет нервничать, тем больше сделает ошибок.

— Я уже поел курицы и не хочу больше, — скованно произнес Нэльдор, опережая спутницу. Окровавленная рубаха вовсе отбила желание есть, хотя он еще и не наелся, и юноша сам понимал, что ответ звучит неубедительно.

— Я не указываю тебе, — заметил невозмутимый Маирон. — Но лучше тебе есть мясо. Ты ранен, и тебе нужно много сил на восстановление.

— Мне больше нужно питье, — возразил эльф, и это тоже было правдой.

— Тебе виднее, не маленький, — покладисто согласился Волк. — Кстати, а ты уже бывал ранен раньше? — Вопрос казался простым и безобидным, но если юноша был ранен, то его эмоции смогут сказать о многом.

— Да, однажды, в руку, — ответил Нэльдор. Это случилось во время Дагор Браголлах. Первый его бой… Подстрелить орка или даже нескольких на границе Талат Дирнэн это не бой. О Дагор Браголлах Нэльдор помнил все словно бы яркими кусками. Много товарищей, опытных воинов: не отстать бы от них! И множество врагов. Павшие соратники. Ярость. Враги не убывают, но нолдор идут, и он идет с остальными, вперед и вперед… Назад? Отчего назад? Король ранен?! Едва вынесли из окружения?! Свою собственную рану Нэльдор заметил, только когда они вырвались из Топей Сереха и возвращались в Нарготронд… Разумеется, Нэльдор не стал говорить обо всем этом Саурону, но воспоминания о сражении рядом с товарищами лишь усиливали у нолдо чувство вины, и страх уступил гневу. Он должен был бороться и тянуть время, а там еще посмотрим, что случится! — А ты сам? Тебя можно ранить? — спросил эльф Саурона.

Юноша заговорил о своем ранении, и губы Маирона едва заметно дрогнули в улыбке. Гордость и печаль, что отразились на лице Нэльдора, выдали его — рана была получена в бою, а не по случайности. При этом нолдо был юн и из битв мог попасть лишь на Битву Внезапного Пламени. А Турукано в этой битве не участвовал. Зато участвовал Финдарато.

— Да, Нэльдор, — не выдавая своего узнавания, ответил умаиа, — Мое тело можно испортить. Но… для меня это лишь фана, сам понимаешь, — и Волк плавно сменил тему: — Линаэвэн интересны земли, а чем развлечь тебя, мой гость? Любишь ли ты наблюдать за звездами?

— Конечно, люблю, как и все эльдар, — ответил Нэльдор и вновь подобрался, ожидая от новой темы нового подвоха. А Маирон усмехался про себя: «Любишь или умеешь?» и жестом подозвал орка:

— Убери это.

Рубаха исчезла из комнаты, как и орк. Волк вновь взглянул на Нэльдора:

— Тогда, как догорит закат, пойдем смотреть на звезды. А до тех пор можно вернуться к обсуждению карт.

Нэльдор медлил соглашаться на предложение Саурона, хотя и не думал, что в наблюдении за звездами может быть что-то опасное. Просто… это он, Нэльдор, затеял историю с гостями, ради того, чтобы защитить кузена (хорошо, Саурон не знает, что они кузены!) и Линаэвэн. Но Ламмион уже ушел и был пока в безопасности, а Линаэвэн…

Нэльдор задумался, затянул с ответом, и Волк воспользовался этим, чтобы вернуться к тэлэрэ. Про себя Маирон отметил, что Безымянная выглядит уже достаточно оправившейся после потрясения. «Быстро она», — усмехнулся про себя умаиа.

— Итак, гостья моя, ты предложила, мне показать тебе что-то на карте о своем доме и что-то об этом рассказал. А ты, в свою очередь, покажешь на карте что-нибудь мне и расскажешь о своем доме. Это справедливо, почему бы и нет? Давай попробуем.

— Вначале рассказать, — уточнила Линаэвэн, продолжая спрашивать себя: «Кто это был? Что с ним сделали?»

— Рассказать?! — засмеялся Волк. — Не ты ли говорила, что любишь карты? Карты показывают и обсуждают, не рассказывают.

— Показать… — Тэлэрэ намеревалась сказать, что показывать не станет, но слова Саурона давали ей шанс. Рассказать о своем доме… у нее был не один дом. Линаэвэн играла в опасную игру, и каждое ее слово было как осторожный шаг. Сумеет ли она сказать о своем прежнем доме так, что Саурон не поймет ее уловку? Если же поймет, то умаиа, конечно, будет разгневан, но откуда она, все равно не узнает… У Линаэвэн уже был готов план, но ее медленную речь прервал Нэльдор:

— Не показывай ему ничего! — Нолдо видел, что, желая помочь ему, Линаэвэн угодила в ловушку, и, похоже, сама того не заметила!

Маирон громко вздохнул. Давно пора было дать мальчишке щелчок по носу.

— Нэльдор, каждый раз, когда ты хочешь помочь, становится лишь хуже. Ты только что сообщил мне, что твоя спутница из Нарготронда, — Маирон был почти уверен в этом, но все же слова о Нарготронде во многом были проверкой его догадки. И эта проверка удалась.

У девы перехватило дыхание, когда она услышала: «из Нарготронда». Теперь и отказ назвать имя, и эти медленные шаги в разговоре о картах — нельзя отказаться обсуждать и нельзя выдать — оказались напрасны.

Нэльдор же отшатнулся и побледнел:

— Нет… — он хотел лишь предупредить… До того Линаэвэн была посланником, знающим письмо… неведомо кого к неведомо кому, неведомо о чем. А они все были пленными стражами, которые ее охраняют… которых, может быть, и спрашивать не о чем. Конечно, в покое никого бы не оставили, но могли бы и не понять главного, о чем допрашивать. Теперь же весь отряд был пленными нарготрондцами, и из них из всех будут выбивать рассказ о Городе. И это случилось из-за него.

— Ты не мог знать, — произнесла Линаэвэн. Нэльдор действительно не мог знать о ее замысле, а со стороны все выглядело так, будто дева сама не замечает, что говорит лишнее. Нужно было поддержать юношу. — Я тоже могла ошибиться. — И ошиблась уже. Может ли она и сейчас вести эту игру с картами? Может… есть то, о чем сказать не опасно. Но нужно ли это? Или нужно все прекратить, попросить Нэльдора молчать и вновь умолкнуть самой? А то, что тэлэрэ могла бы узнать о землях Севера, она все равно никому не передаст.

Маирон смотрел на эльфов, откинувшись на спинку стула. В этот вечер он получал особое удовольствие. Но улыбаться Волк не стал. Насладившись ужасом Нэльдора, нелепыми попытками девы утешить щенка — ну кого, право, могло утешить «Ты не знал»? — Маирон заговорил:

— У меня есть для тебя утешение лучше, Нэльдор. За то, что ты сказал, я прикажу вывести из подземелья одну пару, и одним из них будет тот эльф, кто чуть не стал парой нашей девы.

От пережитого потрясения, еще более глубокого, чем первое, с окровавленной рубахой, Линаэвэн не слышала ничего вокруг и не расслышала слов Саурона.

— Если мы будем впредь молчать, то больше так не ошибемся, — в отчаянии сказала эльдэ Нэльдору.

— А вот это неразумно, — заметил Волк, слегка повышая голос и убеждаясь, что тэлэрэ наконец обратила на него внимание. — Если вы будете молчать, то Нэльдор нарушит свое обещание быть гостем. И тогда вашим друзьям в камере будет куда хуже: до сих пор их ради вас не пытали, за исключением одного наказания. К тому же… если вы больше не мои гости, то Ламмион не сможет завтра поехать на охоту. Неужели вы не хотите дать ему глотнуть свободы?

Нэльдор побледнел еще сильнее, особенно потому, что хотел именно этого — избавить других от пыток. И теперь он получал временное облегчение положения для своих товарищей, но получал это как награду от Саурона за то, что выдал их общую тайну. И не скажешь же: «Мне не нужна твоя награда!» — когда это судьба двоих товарищей… Но тогда получается, что он делал то, чего хочет от него враг? Линаэвэн предложила из ловушки есть только один выход: молчать. И она была права, нужно было молчать, чтобы больше не проговориться по ошибке или невнимательности… Он и так наговорил лишнего, и за его несдержанность теперь жестоко поплатится весь отряд, когда их начнут допрашивать. Но если Нэльдор откажется продолжать беседу, то допросы начнутся прямо сейчас… И его брата, Ламмиона, тоже потащат на пытки…

Линаэвэн сидела бледная и все еще потрясенная. Только что она сокрушалась, что не в силах помочь никому из пленных — и вот такая возможность появлялась. Саурон может подловить их снова, но это цена избавления спутников от мучений — и значит, им остается продолжать беседу и не признаться в чем-то важном…

Напряжение за столом было ощутимопочти физически, и тут в дверь вновь постучали. Волк приказал войти, и в комнату, кланяясь, заглянул на удивление опрятный орк и, заискивающе глядя на Господина, доложил:

— Март велел спросить тебя, Повелитель, на сколько дней нужно собрать припасов для охоты? И еще… он просит передать, что… впредь хотел бы заранее узнавать о подобном… не в последний момент… — орк знал, что Повелитель многое позволял своему повару, но не своим оркам, и потому передавал послание со страхом.

— Передай ему мои извинения и скажи, что еды нужно положить на сутки, — кивнул Маирон. Волка забавляла вся ситуация. Вообще этот вечер был весьма приятным, и подобного развлечения давно не случалось.

Но эльфы видели происходящее совсем иначе, и приход испуганного орка для них уже не мог создать иллюзию «естественной беседы». Нэльдор мрачно посмотрел на Саурона — нужно говорить с ним дальше… И нолдо нашел тему, которую счел безопасной.

— А тебе нравится наблюдать за звездами? — раз это беседа, а не допрос, так отчего же спрашивает один Саурон? Пусть лучше умаиа сам отвечает, а вопросами Нэльдор ничего не выдаст. Нужно только… Держать себя в руках? Не вмешиваться, не поддерживать, не заступаться друг за друга? И довериться Линаэвэн, ведь она много старше и знает, что делает?

А тэлэрэ тем временем покачала головой и вновь попыталась обратить внимание Саурона на себя, возвращаясь к старой беседе:

— Я сказала, мне интересны земли. О картах заговорил уже ты. Хотя, — поразмыслив, добавила дева, — карты мне тоже интересны. — Линаэвэн было горько и страшно, она была очень бледна, но если она решила продолжать, ей нужно было говорить разумно.

Волк довольно улыбался про себя — эльфы были в ужасе. О да, даже без пыток и чар можно было заставить трепетать этих воплощенных Детей. И это было искусством. Несколько минут прошло, прежде чем они смогли взять себя в руки, но зато — как взять! Оба белые, и все же говорят на отвлеченные темы, отвечают на прежние вопросы, словно ничего и не произошло, и это было… скучно.

— Я слышал вас обоих, — заговорил Маирон. — Но прежде чем ответить, я хочу сказать, что я удивляюсь вашей выдержке, — капля лести пойдет на пользу его замыслу. — Вы стараетесь держать удар, и у вас это впечатляюще выходит. Но вам сейчас не до звезд и не до карт, так вы взволнованы. И все же пусть вас порадует, что я отпускаю пленных из их камер и за пределы крепости, я не допрашиваю, не требую тайн от вас… Неужели в моих действиях нет ничего, за что можно было бы поблагодарить? — умаиа в самом деле считал, что его «гости» были крайне неблагодарны. Волк сдержанно негодовал и не скрывал этого. — Вы огорчены, что ваша тайна стала известна мне, но я не выбивал ее из вас. Так вышло. Случайно. И не в ответе на мой вопрос, а в вашей попытке не быть честными. Все плохое, что с вами сегодня случилось, было не по моему принуждению, лишь по вашему выбору. Так что… не ищите подвоха, я не давал вам такого повода. — Словно выговорившись, Маирон продолжил уже спокойнее: — Что до вопросов, нет, я не любитель смотреть на звезды, но я отправлюсь с тобой, Нэльдор, посмотреть в трубу. А с тобой, эьдэ, мы поговорим о картах, землях, и ты скажешь мне лишь то, что сама захочешь. Я не давлю на вас.

Слушая умаиа, Нэльдору было так трудно сдерживаться, что он сам не заметил, как вскочил на ноги и, сжал кулаки:

— Саурон, — обращение прозвучало в точном соответствии со смыслом*(1), — вас всех еще отблагодарят за все… — но нолдо вспомнил, что других будут мучить за его слова, и осекся. Взяв себя в руки, Нэльдор продолжил: — Да, мне в самом деле не до наблюдений, — эльф говорил через силу, горше прежнего понимая, что недаром никто не согласился идти в гости к врагу, и его товарищи, оставшиеся в подземельях, наверняка ничего не выдали. А он пришел к Саурону, согласился есть с рук и привел за собою Ламмиона и Линаэвэн, а после открыл врагу то, о чем нужно было молчать… — Мне не до звезд сейчас, а ты хочешь, чтобы я за это наблюдение рассказывал тебе то, что тебе хочется узнать… Я откажусь от такого… предложения. И если это мой выбор, а не принуждение, ты не станешь карать других за мой отказ.

Волк, откинув голову, смотрел на Нэльдора. Умаиа не любил имени, которым его прозвали нолдор, имя на тиндарине было куда приятнее*(2), можно сказать, даже льстило. Но выражать недовольство Волк не стал — не время еще. Впрочем, ответить он тоже не успел: тэлэрэ прикрыла глаза, сцепила пальцы, глубоко вдохнула, выдохнула… и, не дав Маирону времени на ответ, заговорила дрожащим голосом:

— Благодарят за бескорыстный дар, сделанный на радость, на благо. Не за то, что делают ради собственной выгоды, не за то, что делятся отнятым у других, и не за то, что причинили меньше зла, чем могли бы, — и только начав отвечать, Линаэвэн подумала, что, быть может, Саурон и не издевался? Больдог гордился тем, как низко он пал, Саурон может считать свои действия справедливыми и заслуживающими благодарности. Но он же аину, он же должен понимать… И тэлэрэ продолжила. — Ты пришел в мир много раньше меня. Ты хорошо знаешь, что такое дар и что такое благодарность, что такое радость и что ее приносит. Ты знаешь это в глубине своего сердца, даже если хочешь это забыть и лжешь самому себе.

Выслушав обоих пленников, Маирон спокойно выпрямился и заговорил так, словно отчитывал щенков:

— Ты, Нэльдор, во всем винишь меня, хотя тебе я ничего не сделал. Ты обещал быть гостем, и Ламмион с Безымянной разделили твой выбор. Они не сказали, что не пойдут, не отвергли приглашение быть гостями. Они были рады, что хоть еще ненадолго пытки отсрочены, что грязь многих дней омыта, что одежда чиста. Но вы решили обмануть меня, пытаясь напасть, или бежать. И за то были справедливо наказаны: лишь за вероломство и гордыню, ни за что иное. А теперь едите и пьете за моим столом, и при этом поносите меня. У вас очень странное представление о благородстве, примерно такое: что бы мы ни сделали, мы чисты, виновен лишь Враг. Но это ложь. И в доказательство после ужина я поведу тебя, Нэльдор, смотреть на звезды и не буду спрашивать о тайнах, как не спрашивал и до сих пор. Но вряд ли в тебе и тогда проснется хоть простейшая благодарность. А ты, дева из Нарготронда, чье имя уже тайна, ты ловко играешь словами. Я не буду вступать с тобой в скучную полемику, например, есть ли твоим спутникам за что благодарить тебя или Нэльдора. Но в основе твоих суждений лежит не справедливость, а ненависть ко мне и установка, что вы поступаете хорошо, просто по тому, что вы Светлые (как вы о себе считаете), а я всегда поступаю плохо, просто потому, что я Темный.

Эльфы были возмущены словами Саурона, и, пока Нэльдор призывал себя к спокойствию, снова заговорила Линаэвэн. Воины защищали ее в схватке, заслоняли собой во дворе, здесь же она, как старшая, должна была прикрывать Нэльдора.

— Доводилось ли тебе встречать эльдар, что поверили бы в твою честность и доброту? А раз нет, так к чему этот невинный вид, словно это ты дева из Нарготронда? — Линаэвэн глубоко вздохнула, пытаясь немного успокоить себя. Хотя бы для этой беседы… Хотя бы пока не случилось еще чего-то ужасного. — Я считаю твои слова насмешкой, но попробую поверить, что аину может в самом деле не понимать, как его слова смотрятся со стороны, и объясню. Первое. Эта ванна, эта комната, эти книги и трубы не твои. Ни по праву творца, ни по закону. Ты захватил их у моих родичей, перебив мастеров, книжников, жителей. И потому все, чем мы пользовались, наше по праву. Мы взяли малую часть того, что и предложили бы нам на Тол-Сирион, не захвати ты эту крепость.

— Если данное мною, это ваше по праву, то отчего же лишь вы трое согласились воспользоваться отдыхом, ванной, едой? — усмехнулся Волк. — Не пытайся рассказать «правду» о том, что именно я имел в виду, Безымянная. Или ты хочешь, чтобы мы соприкоснулись разумами и ты убедилась в том, что оболгала меня, Светлая?

Линаэвэн понимала: не стоило рассчитывать на то, что ей удастся в чем-либо убедить Саурона. Если бы умаиа мог прислушаться к словам пленников, он не оставался бы слугой Моринготто. Но пока они вели речь о праве и других отвлеченных вещах, а не о картах, время шло… А там можно будет сослаться на то, что уже поздно, и они с Нэльдором устали. Конечно, после отдыха наступит завтра, но… завтра и нужно будет заботиться о завтра, а пока нужно было выстоять сегодня. Сейчас же Саурон так грубо и явно попытался подловить ее, что Линаэвэн почти удивилась.

— Нет, я не открою тебе свой разум, чтобы доказать или выяснить что-либо, — ответила дева. — И да, почти никто из моих спутников не согласился на твое гостеприимство, не желая быть пойманным на словах, как был пойман Нэльдор. Но ты представил все так, что отдых и еда выглядели словно бы данными нам как поощрение или награда, и я не поняла вначале суть твоего жеста. А суть проста: вначале отнять, затем вернуть малую часть отнятого и назвать это милостью. Накорми того, кто сам был не в силах найти пропитание, без требований платы или службы, и я назову это милостью. Но мы не нуждались бы в воде и отдыхе, если бы твои орки не захватили нас и не гнали без передышки. Ты выдаешь за награду то, что выпустил пленного из камеры, будто не сам заключил его туда; то, что отсрочил пытку, которая без тебя и не грозила бы никому из нас. Ты не дал нам ничего, чего бы у нас не было прежде, но только отнял: за что же тебя благодарить?

Маирон без тени гнева, спокойно смотрел на деву: давать отповедь ему, Повелителю Волков, было опрометчиво. Такое Маирон терпеть не стал:

— «И да, почти никто из моих спутников не согласился на твое гостеприимство, не желая быть пойманным в словах, как был пойман Нэльдор…», — процитировал Волк. — Ты имеешь в виду, что Нэльдор самый молодой и глупый из всех? — продолжил Маирон мысль Безымянной. — А ты, как его старшая сестра, отправилась с ним, чтобы присматривать и помогать несмышленышу. Слышишь, Нэльдор? У тебя теперь есть названая сестра. — Волк отставил пустой кубок и размял плечи. — Твои обвинения, Безымянная, нелепы. Ты или глупа, или продолжаешь жить в мире, в котором не существует войны. Ах да, ты же из Нарготронда. Но мы воюем, и ни ты, ни я не можем это изменить. По праву силы эта крепость, эта пища, да и вы сами, принадлежите мне. Так же, как и вам принадлежит все, что вы отвоевываете или захватываете. Но несмотря ни на что, я пытаюсь быть добрым к вам. Хотя и вижу, что ты это не способна оценить.

— Нет никакого «права силы», — ответила дева. — Я бы не удивилась, скажи такое орк, но мне странно слышать подобные слова от аину.

Линаэвэн слова Саурона о названой сестре почти не задели, просто Саурон понял причину, по которой она оказалась здесь… Жаль, но ожидаемо. Зато слова умаиа задели Нэльдора. Когда Линаэвэн объяснила, что все, что они получили здесь, это не награда, не подачка, а часть того, что отняли у них же, Нэльдору стало легче. Линаэвэн была права, и она в самом начале говорила: товарищи в подземелье будут рады узнать, что они трое целы, здоровы и ничего не выдали врагу. Но… он выдал. Потому, что он был молод и глуп… Да, это было глупостью — соглашаться на предложение Саурона! В тот момент, во дворе, Нэльдор не мог спросить совета тех, кто старше, но он же видел, что никто больше «в гости» к Саурону не идет! Он должен был понять, что на это есть причина. А в результате он втравил в эти «гости» и кузена, и Линаэвэн; тэлэрэ пришлось пойти за ним, чтобы защитить его — а он думал, это он защищает деву.

Но пока Нэльдор терзался своими мыслями, разговор меж Линаэвэн и умаиа продолжался.

— Можешь считать, что я не ценю твоей «доброты», — произнесла эльдэ, вновь задавшись вопросом: Саурон издевался над ними, говоря это все со спокойным видом; лгал им, преследуя свои цели и всерьез рассчитывая, что ему могут поверить; или же лгал самому себе, искренне считая, что творит добро? И вдруг Линаэвэн с удивлением поняла, что Саурон похвалил ее: не тогда, когда восхищался выдержкой, это было то, что он говорил со своим расчетом, а тогда, когда вскользь назвал ее Светлой, явно недовольный ее ответом. Тэлэрэ не заметила, что Саурон произнес «Светлая» с сарказмом, намекая, что она как раз не дотягивает до той, кем себя считает.

— Что же, дева, очевидно, что мы с тобой не сможем понять друг друга, — вздохнул Волк, не видя больше смысла говорить с этой «гостьей»: она видела мир только под своим углом, и Маирон не собирался тратить время и пытаться открыть тэлэрэ всю сложность и многообразие мира. — Возможно, однажды, со временем, ты поймешь, как была неправа теперь. А ты, Нэльдор, если не хочешь быть опекаемым младшим братом, не молчи и говори сам.

— Мы не поймем друг друга, — подтвердила Линаэвэн, не досказав при этом: «Да я и не хочу понимать тебя, Саурон, как и ты не захочешь понимать нас».

***

От еды эльдар все же не отказались, и ужин продолжился в молчании.

Волк, заметив, что беседа ушла от задуманного, решил: «Раз так, пусть лучше молчат вовсе».

Нэльдор был погружен в раздумья о том, что, если бы он был умнее и не пошел в гости, и не сказал всего того, что сказал, и не выкрикнул лишнего, пытаясь остановить Линаэвэн… Саурон еще долго мог бы не знать про Нарготронд.

Линаэвэн же вновь мысленным взором видела перед собой окровавленную ткань, привязанного Ароквэна и подземелья — Саурон говорил, что пока остальных пленников не пытали, но что там происходит в действительности?..

Когда ужин был закончен, Волк вновь улыбнулся:

— Тебе пора отдыхать, Безымянная, а мы с Нэльдором пойдем, взглянем на звезды*(3).

***

На продолжении всей беседы с Сауроном Линаэвэн была очень напряжена и не могла позволить себе эмоций. Но теперь, оставшись одна в соседней с Ламмионом комнате, куда ее проводил орк, тэлэрэ легла, почти упала ничком на мягкую кровать и долго плакала. О погибших здесь, в Минас-Тирите. О плене. Об участи товарищей. О будущем. О тайне, открытой так скоро — она не сумела предотвратить это. О Нэльдоре, который теперь остался наедине с Сауроном — конечно, раз умаиа видел, что она может подсказать или остановить юношу, Темный разделил их… Тэлэрэ плакала, пока не затихла обессиленно и не уснула. Она омыла грязь, поела, но была утомлена: телесно — дорогой, и умом — от «беседы» с умаи.

В эту ночь Линаэвэн так и не узнала, что дверь ее комнаты не была заперта.


Примечания:

*(1) Саурон — правильное звучание Thauron (MR: 147), от thaura — «мерзкий, зловонный, гнилостный» (Let: 380). Подробнее о том, как Маирон получил это имя, рассказано в «Рассветном», тексте о пленении Маитимо, выложенным с аккаунта Tirendyl, здесь обозначенной как «соавтор».

Не путайте имя Thauron — «Вонючка», и Tauron — «Владыка-Леса», так как имя Таурон — одно из прозваний Оромэ на тиндарин (PM: 358). К сожалению, так как «th» на русский язык переводится как «т», во избежание путаницы «Thauron» приходится писать как «Саурон», хотя это получается искаженная квэнйа.

*(2) На самом деле мы не знаем, как точно переводится имя Gorthaur. Профессор дает перевод «Туман страха» («Mist of Fear», PE17:183), в «Сильмариллионе» Гортхаур переводится как «Жестокий», но если разобрать это имя по корням, то получается ничуть не лучше, чем «Thauron».
«Gorthaur» — gor («страх, ужас», PE17:172) + thaur («отвратительный, гнусный, гадкий», PE17:172).

*(3) И при этой, и при последующих беседах Саурона с пленными, можно вспомнить, что о нем говорится в «Преображенных мифах»:
«От природы он был наделен несравнимо меньшей силой, чем его Хозяин, но зато оставался менее развращенным, более спокойным и способным к трезвому расчету».

4. Звезды над Тол-ин-Гаурхот

Когда Маирон узнал, откуда его новые пленники, Больдог получил приказ перевести самую упорную пару — ту, в которой был Ароквэн (Арохир) — из застенка в простую камеру. Маирон обещал своим «гостям» дать отдых одной из пар, но, разумеется, этой «одной» будет та, что нужна Волку.

***

Когда двоих нолдор отковали, эльфы первые шаги сделали с трудом — за полтора часа их тела затекли. Больдог присутствовал при конвоировании пленников лично: Темные вели свою игру.

— Нэльдор сказал, что вы из Нарготронда, и за то его наградили вашим отдыхом, — пояснял умаиа. — Помните: если примете приглашение Повелителя стать его гостями, вы оба покинете темницу.

Услышав слова орка, нолдор, не сговариваясь, вздрогнули, отшатнулись и переглянулись. Таким образом еще больше подтверждая: да, они и правда из Нарготронда. Но пленники не поняли этого, их мысли были заняты другим — прошло так мало времени с того момента, как они оказались в плену на Острове, а Саурон уже знает так много…

— Нэльдор?! — воскликнул Ароквэн, задаваясь вопросом, что же делали с юношей.

— Эти «гости» пострашнее подземелий, — глухо высказал общее мнение второй нолдо, тоже уверенный, что Саурон пытал Нэльдора.

Больдог же, слушая пленников, осклабился:

— Э, нет. Господин взял их как гостей и держит как гостей. Ничего вашему Нэльдору не сделали. Согласитесь принять гостеприимство Повелителя Маирона, и сами увидите, как к вашим товарищам относятся.

— Ты полагаешь, я безнадежно глуп и верю словам орка? — спросил Ароквэн. Наверняка они еще долго не увидят Нэльдора… Но по словам твари Ароквэн понял, что другие не выдали ничего.

— Ты убедишься сам, — веселился Больдог. — Спросишь дружка и убедишься. Но я не знаю, придет ли он в подвалы; ему, небось, гостем лучше. А сам ты туда струсил пойти иль рискнешь?

— Я не боюсь, но в гости не пойду, — ответил Ароквэн. — Потому что этого хочет Саурон.

Химйамакиль (Химмэгиль), что был заключен в паре вместе с Ароквэном, уже успел размять затекшее тело, да и гнев придавал нолдо силы. Считая, что орк не ждет нападения, эльф резко рванулся вперед в попытке вырваться, но арафинвинг явно переоценил себя. А Больдог не удостоил Химйамакиля даже взглядом.

— Ты будешь делать то, что захочет Повелитель, — с усмешкой пообещал Больдог. Он видел, что от пленников больше ничего пока не добиться, и велел затолкнуть их в камеру.

Нолдор остались одни.

***

Оказавшись в камере, товарищи не теряли самообладания; у них даже хватило сил на краткие слова поддержки друг другу, но усталость, боль, голод и жажда брали свое, а причин собираться с духом и держаться больше не было. Арокн и Химйамакиль без сил повалились на подстилки из соломы и сухой травы; травы пахли не лугом и солнцем, а затхлостью и гнилью.

Вскоре задремавших эльфов разбудил звук открывающейся двери. Нолдор вскинулись, внутренне готовые к продолжению допроса, но оказалось, что пока можно расслабиться: пленникам принесли густую горячую кашу без мяса и кувшин вина, которыми они подкрепили свои силы. Неизвестно, что ждало их завтра, а эльфы считали, что им нужно быть сильными и готовыми к сопротивлению.

Едва нолдор доели, как их охватила необоримая усталость, что было более чем естественным в их состоянии.

Кроме них двоих, сраженных то ли усталостью, то ли вином, в этот час на Волчьем Острове из всего захваченного отряда спал лишь Ламмион.

***

Химйамакиль проснулся один, от того, что рядом с ним кто-то плакал, тихо всхлипывая. Присмотревшись в тусклом свете, нолдо понял, что это Линаэвэн — та, кого он должен был защищать. Дева сидела, сжавшись в комочек в углу, ее одежды превратились в лохмотья, и на них виднелась кровь. Значит, пока он спал, в его камеру швырнули посланницу, и воин видел, что деве пришлось много хуже, чем ему самому. Как Химйамакиль и думал, так называемые «гости» обернулись кошмаром. И Нэльдор не выдержал… Может быть, как раз из-за нее и не выдержал.

— Что с тобой?! Что они с тобой сделали? — обратился эльф к тэлэрэ, не касаясь девы, чтобы не причинить ненароком боль. — Ты держалась против самого Саурона, и что бы там ни случилось, я верю, что ты держалась так хорошо, как могла.

Эльдэ ничего не отвечала и лишь продолжала всхлипывать.

— Линаэвэн! Линаэвэн! — звал Химйамакиль, не зная, что дева, до сих пор остававшаяся для Саурона Безымянной, только что ушла с трапезы в отведенную ей комнату. Но сон шел своим чередом: теперь Больдог и Фуинор знали имя пленницы, однако всегда можно было узнать больше.

Линаэвэн подняла заплаканное лицо, протянула к эльфу руки и дождалась, когда ее обнимут. «Эльдэ» ничего не говорила — зачем, когда мог говорить настоящий нолдо?

А Химйамакиль и правда старался, как мог, поддержать деву, утешить ее, и, кажется, ему это удалось, тэлэрэ успокоилась. Двое пленников сидели, обнявшись, девушка положила голову на плечо воина, и тот гладил ее по голове.

Как бывает во сне, вскоре они, все так же обнявшись, оказались в лесу под звездным небом, и не было рядом ни оков, ни крови.

— Видишь, я говорил тебе: не все потеряно, мы можем еще обрести свободу, — улыбаясь, говорил Химйамакиль. Он был уверен, что в самом деле говорил это прежде, хотя не мог бы сейчас сказать, когда. А Темные поняли, что нолдо не теряет надежды освободиться из плена и потому будет бояться быть изуродованным или искалеченным.

— Ты мой последний защитник, — тем временем прошептала Линаэвэн. И получила ободряющий взгляд в ответ: «Я не подведу тебя, я сделаю все, что в моих силах».

— Отведи меня домой, — негромко попросила тэлэрэ: умаиар желали посмотреть, куда поведет Линаэвэн ее спутник. Темные знали, что пленники из Нарготронда, но не знали, где именно находится это тайное королевство.

Однако Химйамакиль, услышав Линаэвэн, замер в недоумении — как можно было говорить о том, чтобы идти домой? Ведь они обязательно должны были придти к Кириамо, а потом к Финдэкано, ведь от этого зависело так много! И пораженный внезапной мыслью, Химйамакиль захотел вскочить, отшатнувшись от своей спутницы:

— Кто ты?

…Но он обнимал уже не деву, а своего погибшего командира.

За спиной эльфа взвыли волки, и нолдо проснулся в холодном поту.

Однако умаиар не были огорчены: выполнив задание Повелителя и узнав имя посланницы, они продолжали сон, не надеясь получить четкую дорогу к Нарготронду (хотя попробовать стоило), но желая больше узнать о самих пленниках. И узнали. Понять, что ты находишься в колдовском сне, в наведенной грезе — задача не простая. Такое могли распознать лорды, менестрели, умеющие плести чары, или… такие, как этот.

***

Ароквэну тоже снилось, что он проснулся в камере рядом с Линаэвэн. Темные не стали придумывать особый сон для каждого пленника, и Ароквэну виделось все то же, что и Химйамакилю.

Когда Ароквэн услышал от Линаэвэн просьбу отвести ее домой, он тоже забеспокоился — воины Нарготронда так боялись выдать расположение своего города, что даже получив свободу, вряд ли бы рискнули возвратиться в Нарготронд. И к тому же у них было задание, которое они должны были выполнить… Встревоженный Ароквэн всмотрелся внимательней в свою спутницу и спросил:

— Отчего ты говоришь так? Ты ведь помнишь, куда мы должны прийти?

— Я так слаба, — прошептала Линаэвэн. — Я не смогу идти с посланием…

Ароквэн заколебался. Дева нуждалась в помощи и просила о ней — мог ли нолдо отказать?

— Тогда мы остановимся и отдохнем. А потом продолжим путь. — Пробудившееся сомнение не оставляло Ароквэна: дева только что просила вести его, а сейчас сказала, что не может идти. Но не известно, чем бы закончился сон, если бы Ароквэна не прервал голос Химйамакиля:

— Проснись!

Сам Химйамакиль, проснувшись в холодном поту под волчий вой, понял, что это был не просто сон; увидев рядом с собою спящего Ароквэна, нолдо решил на всякий случай разбудить и товарища.

***

Видя, что в подземелье один эльф будил другого, умаиар решили не мешать. Они достаточно разбирались в пленниках, чтобы понять: этих двоих сломать будет непросто. Так тому и быть — двое нолдор будут подвергнуты жестоким пыткам, и либо выдадут что-то, либо развлекут Повелителя и сдохнут.

***

Химйамакиль в подземелье будил Ароквэна, а Волк вел Нэльдора по винтовой лестнице наверх, на крышу, обнесенную резной решеткой, где стояла подзорная труба и рядом с ней — пара скамеек. Поздний летний вечер сменился ранней, еще светлой ночью, но первые яркие звезды уже были рассыпаны по небосклону.

— Ты знаешь, как этим пользоваться? — поинтересовался Волк, указывая Нэльдору на подзорную трубу.

Нэльдор остался один на один с умаиа и знал, что ему нужно быть очень бдительным. Линаэвэн, которую увели, всегда медлила с ответом — верно, не только потому, что она из тэлэри. Значит, и ему стоит поступать так же. Но Нэльдору мешало то, что его мысли продирались словно через вязкую топь и путались. Если бы не усталость, не крайнее волнение, не еда и вино… наверное, он держался бы лучше.

— Звездное небо прекрасно само по себе, — осторожно ответил эльф.

В Нарготронде не было обсерватории или чего-то подобного: большая часть города была скрыта в толще скалы, а башни на холмах были выстроены для дозора, не для наблюдения за звездами. Но и эта башня была во многом для дозора, и тем не менее труба здесь была — не Саурон же ее установил.

Волк понял Нэльдора с полуслова и усмехнулся:

— Скажи проще: ты не знаешь, как наблюдать за звездами, и лишь смотрел на них. В этом нет ничего постыдного, я научу тебя.

Волк позвал орка-посыльного и распорядился принести часы и другие необходимые им с «гостем» инструменты. Про себя Маирон надеялся, что Нэльдор совершит глупость, нарушит свое обещание «гостя» и даст умаиа повод заняться другими пленниками, которые уже явно заждались. То, что эльфов до сих пор не трогали, было милостью со стороны Волка (которую, конечно, никто не ценил!), и, раз «гости» оказались столь неблагодарны, Повелитель не желал больше проявлять снисхождение. Но какими бы ни были мысли Маирона, на его лице оставалась доброжелательная полуулыбка.

Нэльдор же, услышав слова умаиа, пришел в замешательство: учиться у Саурона? Или отказаться, сказать, куда именно твари надо идти и тем ударить по Ламмиону, Линаэвэн, Арохиру… Нэльдор медленно вдохнул и взял себя в руки: он вспомнил, что в трудной и неоднозначной ситуации лучше всего спрашивать самому.

— Скажи, разве тебе самому нравится смотреть на звезды? — Эльф вопросительно взглянул на Саурона. — Зачем же ты этому учился?

— Я не вижу пользы в рассматривании звезд, — возразил умаиа, — но для меня нет ничего сложного в том, чтобы понять, как они движутся. Вот, смотри, — и Волк жестом привлек эльфа, — я настроил трубу так, чтобы была видна Боргиль.

Нэльдор шагнул вперед, пока не соглашаясь, но и не отказываясь прямо.

— Ты только настроил ее, как настроили бы эльдар, но ничего в ней не менял? — настороженно спросил нолдо, загадав про себя: если Саурон приложил к ней свои руки, наложил чары, то, конечно, эльф откажется смотреть. Если же нет… то придется согласиться.

— Мой юный гость, — улыбнулся Волк. — Ты боишься, что я создал зачарованную трубу, и стоит в нее взглянуть, как твоя душа покорится мне?

— Не совсем так, — ответил Нэльдор. Он чувствовал себя глупо, но лучше уж пусть он испугается обыкновенной вещи и станет посмешищем, чем что-то еще невольно выдаст. Хотя… в прошлый раз он как раз пытался быть осторожным, предупредить… — Моя душа тебе не покорится, но я не хочу оказаться околдованным.

— Нет, Нэльдор, я ничего не сделал с этой трубой, она досталась мне в превосходном состоянии. Но ты подал мне прекрасную идею. Я еще не пробовал зачаровывать предметы, чтобы заколдовывать через них.

Волк задумался, увлеченный идеей, но почти сразу его раздумья прервал орк, принесший инструменты.

— Господин, — склонился орк, — еще две пары приняли твое приглашение. Их отвели мыться и штопаться.

Волк улыбнулся и движением руки отпустил раба.

— Итак, Нэльдор, у нас есть все необходимое для наблюдения. Приступим к уроку?

Но Нэльдор застыл, потрясенный услышанным от Саурона о своей «помощи» и не сразу понял, что именно сказал орк. Нолдо не мог поверить что он, эльф, подсказал умаиа мысль, как сотворить еще больше зла. Но может, Саурон просто лжет — или?.. В ужасе от того, что сказал что-то лишнее, и от того, что Темный мог теперь придумать благодаря ему, Нэльдору, еще большее зло, нолдо выдохнул:

— Будь ты проклят… — нужно было не соглашаться на эти «гости» с самого начала, молчать, и тогда… Саурон все равно мог узнать что-от важное от других, только через допросы… И Нэльдор мрачно закончил: — Но я посмотрю в эту трубу, раз она не зачарована.

— Гости не проклинают, — с холодом в голосе заметил умаиа, но тут же, смягчившись, пожурил юношу: — Ты слишком горяч, Нэльдор, и вместе с тем слишком непостоянен. Хватит уже быть ребенком. И хватит каждый раз капризничать, ломаться, а потом все равно соглашаться. Мы заключили с тобой сделку, ничего от тебя не требующую, и, если ты в чем-то и подвел своих товарищей, то лишь потому, что либо хотел обмануть меня, либо судил меня по себе. Но я всегда был честен с тобой. Я не нарушал условий, я не строил козней, и я дал даже больше, чем обещал, не тронув ни одного из твоих спутников. Ты несешь зло в своем сердце, Нэльдор, вот в чем правда. И потому твоя звезда отвернулась от тебя. Но оставим ссору: в очередной раз я ищу примирения. Давай начнем урок. Смотри, при помощи этой линейки, часов и трубы мы будем следить за ходом звезд и устанавливать взаимосвязь меж ними. Давай начнем с созвездия Вильварин.

Нэльдор выслушал умаиа, но лицо юного нолдо не смягчилось. «Не тронув ни одного из твоих спутников! Именно поэтому те, кто отказался идти в гости, теперь соглашаются?» — думал про себя Нэльдор. Саурон, несомненно, лгал, и теперь эльф получил этому подтверждение. Но Нэльдор уже сожалел о сорвавшихся с губ проклятьях и теперь старался сдерживать себя, а потому не стал ловить Саурона на слове и говорить ему: «Раз ты лжешь мне в одном, значит, мог солгать и в другом». Ведь в одном Темный, несомненно, лгал: не мог же Нэльдор, «глупый и сопливый», как сказал Саурон, придумать способ творить зло, какой не пришел на ум коварному умаиа. Более того, неизвестно, правда ли, что Линаэвэн и Ламмиона после ужина и «беседы» не отправили в застенки, а еще двоих нолдор перевели из подземелий в светлые комнаты.

Но неужели это значит, что все было зря? Что он совершенно зря пришел к Саурону и только выдавал и терял, но никого не защитил? Мрачный Нэльдор подошел к трубе и взглянул в нее: вреда от этого точно никому не будет. Особенно если сейчас можно будет молчать. И даже если молчать Саурон не даст, можно меньше отвечать и больше спрашивать. А как проговориться, спрашивая об этой трубе? Что Нэльдор прежде не пользовался ей, Саурон уже знал; а другого так не узнать.

Нэльдор очень надеялся, что не узнать.

Волк же, как хороший учитель и настоящий наставник, стал показывать Нэльдору, как производить измерения и записывать результаты в свиток.

***

Пока Волк любовался с Нэльдором на звезды, в подземелье пришла пора заняться остальными парами.

— Вам дали время подумать, — говорили орки, заходя к пленным. — Либо вы смирите гордыню и станете гостями Повелителя, либо жестоко поплатитесь за свою заносчивость.

Искусство вести допрос — вещь тонкая, трудная, в этом вопросе даже мастерство не всегда обещает успех. Но как и у любого мастера, на стадии предварительной подготовки у Фуинора и Больдога был ряд универсальных приемов, позволяющий рассортировать материал, прикинуть, кто на что пригоден, и слегка отшлифовать заготовки. Проведя около двух часов в камерах, наблюдая за мучением друг друга, нолдор дали результаты слегка неожиданные (как это часто бывало при сортировке), но вполне приемлемые: все наблюдатели ожесточились и не желали даже думать о предложении Повелителя. Кроме одного. Наблюдатель из Третьей пары не смог больше выносить мук распятого перед ним раненого товарища и согласился. Прекрасно.

***

Согласившегося нолдо звали Лаирсулэ (Лаирсул), но Темные имен пока не знали. Эльф согласился стать «гостем» Саурона потому, что не мог поступить иначе: на его глазах его друга били кнутом и после оставили окровавленного на стене. Лаирсулэ был целителем, и он не просто видел, но ощущал, что Вэрйанэр (Бэрдир) нуждался и в отдыхе, и в еде, и в питье, а прежде всего — в избавлении от пытки и лечении. Саурон же в обмен на все это требовал отнюдь не тайн. Да и какую тайну выдал бы целитель? О том, что они из Нарготронда, Темные не знают, значит, и спрашивать не будут. А о содержании письма Лаирсулэ и сам ничего не знал.

***

Согласие «наблюдателя» из Третьей пары уже было победой для умаиар, но дела обстояли того лучше: трое гордецов, ответивших вначале насмешками и за то распятых на стенах, уже не выглядели такими непоколебимыми. Они сомневались и страдали: боль подтачивала их, на что и был расчет. Выносить страдания, когда ты знаешь, почему ты молчишь, почему упорствуешь, много проще, чем мучиться без видимых причин, когда, казалось бы, от тебя не требуют ничего. Один из троих, Ардуиль, явно колебался, и тогда им всем было повторено приглашение.

Третья пара покидала подземелье, и Темные открыли двери в других камерах, чтобы все еще упорствующие товарищи видели уходящих.

— Повелитель дает вам последний шанс. Примите его приглашение или познайте его гнев, — говорили пленникам орки.

И тогда еще один эльф уступил требованиям, причем тот, от кого вовсе не ждали: гордый эльф из Шестой пары молчал в ответ на слова Саурона, молчал, когда висел на стене, и не подавал ни малейших признаков того, что готов сдаться. Так порою бывало с пленниками, и Темные любили такие сюрпризы.

***

Тандаполдо (Таугатол) молчал прежде всего из гордости. Время шло, и терпеть боль становилось все труднее, но эльф поддерживал себя мыслями о том, что держится, как подобает воину. А потом пришли орки и сказали, что это все еще не пытка, что жестокое наказание впереди, и оно ждет отказавшихся. Тандаполдо понимал, что не сможет выдержать грядущее наказание так же гордо и молча. Просто не сможет. И не было причин терпеть это все — их же даже ни о чем не спрашивали! И когда Тандаполдо увидел, как уходят другие (что принесло минутное облегчение — он не первый — и стыд за это облегчение), нолдо не выдержал и сказал:

— Я пойду.

Всего два слова. Хорошо, что из товарищей их слышал один Морнахэндо (Долхэн), все это время бывший рядом.

***

Первым делом Вэрйанэра (Бэрдира) и Лаирсулэ (Лаирсула) привели в лазарет, зашить раны. Им прислуживали девушки из Дортониона: тихие, молчаливые, еще юные. Промывая и зашивая рваные раны от хлыста, они не могли удержаться от слез, и несколько капель упали на рассеченную грудь Вэрйанэра. Раненый дернулся, и игла пошла вкось, тревожа уже зашитое.

— Разве так зашивают?! Дайте лучше мне, — не выдержал Лаирсулэ. Он и усталый справится лучше.

Зашуганные рабыни склонились едва не ниц, и отошли к стене, не мешая эльфам. Ведь кто они, слабые и ничтожные, для этих гордых созданий с сияющим взором?

***

Шестую пару тем временем повели мыться в ту же комнату, где уже побывала Линаэвэн со спутниками.

С трудом дошедший до ванной Тандаполдо (Таугатол), опустив голову, стал смывать грязь.

— Как думаешь, зачем Саурон так хочет добиться нашего согласия? — спросил Морнахэндо (Долхэн), бросив краткий взгляд на прислужницу из атани и покачав головой: сколько времени их уже тут держат, с Дагор Браголлах? Или рядом с Сауроном столько не выжить? — Могли же и силой утащить… «в гости».

Тандаполдо поднял опущенную голову и обернулся к другу. Нолдо чувствовал себя сломленным; он считал, что важным было выдержать, отказаться, а он согласился. И теперь придется сесть с Сауроном за один стол и делать вид, что пришел в гости.

***

Для Фуинора вечер только начинался: после очередной выходки Нэльдора Повелитель разрешил Фуинору заняться еще одной парой пленных. Выбрал пал на Вторую пару — Тардуинэ с Таурвэ (Ардуиля с Тавроном).

Нэльдор слишком долго испытывал терпение Волка: за столом он назвал Повелителя Сауроном, потом проклял, да и вообще держал себя вызывающе. Если такой дерзкий — сиди в подвале и гордо терпи допросы, а раз пришел за стол Господина, то укороти язычок. Но Нэльдор постоянно нарывался, и за это более чем заслужил наказание. Щенок был готов обвинить Волка во всем, притом считая себя светлым и чистым — Маирон презирал таких ничтожеств, даже не могущих взять на себя ответственность за поступки, уверенных в своей чистоте. Но умаиа не позволил чувствам отразиться на уроке, продолжая воодушевленно и интересно рассказывать нолдо про звезды. Когда истекло полтора часа, Маирон сказал:

— Я вижу, у тебя слипаются глаза, Нэльдор. Отложим продолжение урока до завтрашней ночи. Пойдем, тебя проводят в твою комнату.

***

Когда Саурон закончил «урок», Нэльдор напрягся еще больше. Да, он был утомлен, ему так и не удалось отдохнуть после дороги, но что ждало его теперь? Наблюдение за звездами было… возможно, наиболее безопасным занятием в «гостях». Вот только… не было ли оно бесполезным?

— До завтрашней ночи? — переспросил Нэльдор. — Для чего? — Не дожидаясь ответа, нолдо горько махнул рукой и развернулся, желая уйти.

Волку такое пренебрежение, конечно же, не понравилось. Щенок был наглым и заслужил трепки. Тем не менее, Маирон ничего не сказал, и лишь жестом предложил Нэльдору спускаться вниз. Часть пути они проделали вместе.

— Надеюсь, ты хорошо отдохнешь в этих стенах, мой пещерный житель, — сказал Волк на прощанье. Потом он свернул в свои покои, а подошедшие орки проводили Нэльдора в отведенную ему комнату; рядом с комнатами Ламмиона и Линаэвэн.

Напряжение отпустило эльфа только тогда, когда Саурон ушел. Но эльф гадал, надолго ли его оставили одного и терзался страхами, ведь узнав, что они из Нарготронда, умаиа будет вытягивать из них совсем не пути звезд, а пути в город… И все это из-за него, Нэльдора. Совершенно обессиленный, юноша рухнул на кровать и уснул, уронив голову на переплетенные пальцы.

***

Две пары согласившихся держали раздельно, не давая пересечься друг с другом. Пока одни мылись, другим зашивали раны, и наоборот.

Тандаполдо и Морнахэндо покинули ванну, и только тогда туда привели Третью пару — Вэрйанэра и Лаирсулэ. Целитель помог товарищу смыть грязь и кровь, вымылся сам, после чего их проводили в комнату рядом с первыми «гостями»; сославшись на позднее время, им принесли еду и ушли.

Лаирсулэ не ждал, что их так просто оставят одних, а Вэрйанэр мрачно заметил:

— Это неспроста: или согласие действительно много значит, или для нас готовят нечто «особенное».

— Увидим, — отозвался целитель. — Что гадать? Если ты прав, нам понадобятся силы.

Они поужинали и легли спать, не зная, что было с их товарищами в эту ночь.

***

Об оставшихся в застенке нолдор вначале словно забыли: один все так же был растянут на стене, другой, привязанный к креслу, мог наблюдать за товарищем или дремать. Однако спустя некоторое время, Первую и Четвертую пары из-за ран пришлось отвязать и проводить в камеры, где нолдор получили еду и отдых.

— Этот отдых вам за то, что Нэльдор придумал для Господина новый способ накладывать чары, — было объявлено пленным.

***

Второй паре — Тардуинэ и Таурвэ (Ардуилю и Таврону) Маирон решил преподать совсем иной урок.

Получив приказ Повелителя, Фуинор и Больдог усмехнулись, и один из сыновей Больдога вошел в камеру к нолдор — к тем, где растянутый на стене пленник колебался, не стать ли ему гостем. Зря не стал.

Для начала орк, все также не задавая вопросов, поглумился над Тардуинэ, а потом высек его крест-накрест поверх рубахи. Еще одни окровавленные лохмотья — как знак. Но в этот раз для пленного кнут был лишь началом. Рубахе дали вымокнуть в крови, потом ее срезали и положили на колени наблюдающему (Таурвэ), и вновь занялись пленным у стены. Повелитель приказал не усердствовать пока, и потому орк не стал травмировать эльфа дальше, зато занялся лечением — прижигая небольшие раны и зашивая по живому более глубокие. Орк не спешил: от его входа в камеру и до момента, как он закончил, прошло бесконечных полтора часа непрекращающейся, но чередующейся боли. Когда все было сделано, орк напомнил:

— Вы здесь и терпите все это лишь по своему желанию. Станьте гостями Повелителя, и ваши страдания закончатся.

Но пленники снова отказались сдаться, и это был дурной знак. Однако следивший за происходящим со стороны Больдог решил попробовать еще раз и лениво окинув взглядом нолдор, заметил:

— Глупо страдать ни за что и самому назначать себе страдания.

Но в ответ только что прошедший пытку нолдо (Тардуинэ) предложил Саурону самому отправиться погостить в Чертоги Мандоса.

Тогда пленников отвязали и отвели отдыхать в обычную камеру, каждого приковав к своей стене, напротив друг друга. Эльфам принесли миску ароматной каши с мясом и еще кувшин воды, которые поставили лишь возле наблюдателя (Таурвэ), так, что второй пленник не смог бы дотянуться. Зато Таурвэ мог или есть и пить в одиночестве, или отказываться от еды и воды, мучая себя самого, или… позвать орков и согласиться стать гостем.

***

Когда нолдор остались одни, Таурвэ первым делом попытался передать кувшин с водой Тардуинэ, но цепь не позволяла дотянуться.

— Твари, — резко бросил Таурвэ, вновь ставя кувшин на пол. Пить очень хотелось, да и есть тоже, а Тардуинэ, должно быть, хотелось и того больше. Таурвэ так долго смотрел на мучения товарища, а теперь должен будет смотреть, как Тардуинэ страдает от голода и жажды? Нолдо тряхнул головой. — Отдохнем и попробуем вместе. Ты со своей стороны, а я со своей.

— А не дотянемся? — устало ответил Тардуинэ. — Мне уже лучше, а это… я потерплю. Разве и ты не ждал худшего? Хоть ты напьешься, друг.

— Не дотянемся, попробую добросить, — упрямо ответил первый. — Что есть, то и разделим.

***

Этой парой больше не интересовались: пусть чахнут от жажды над кувшином воды, один вынужденно, другой… на свое усмотрение. Ведь второй не просто должен терпеть лишения, он сам должен заставлять себя отказываться от воды и пищи.

А у Темных было чем заняться и помимо Второй пары.

Больдог с Фуинором как раз подводили итоги и обсуждали планы: Пятая пара была первой отослана на отдых, от них без труда удалось узнать имя Линаэвэн; Третья и Шестая пары выбрали быть «гостями» Повелителя; Первая и Четвертая пары из-за ран были вынуждены получить отдых; Вторая пара «отдыхала», пытаясь разделить воду и пищу. Умаиар обсуждали оказавшихся в их руках пленных и записывали те слабые места, что удалось у них нащупать за первый вечер.

***

Тем временем Таурвэ и Тардуинэ продолжали разговор. Раненый нолдо, собирая силы, снова обратился к другу, пытаясь уговорить его:

— Поешь и выпей хоть немного: что, если ты перебросишь мне кувшин, а я не доброшу назад?

— А если орки только того и ждут?Чтобы я смог напиться, а потом лишить тебя воды. Не зря же Темные все так устроили.

Довод казался разумным, и оба нолдо тяжело замолчали. Однако время шло, в камеру никто не заходил, и Тардуинэ сказал:

— Я готов попробовать дотянуться, — но все мышцы у эльфа болели, а свежие раны были категорически против любой попытки движения, и арафинвинг был вынужден поправить себя: — Вряд ли я смогу дотянуться, но я попробую поймать кувшин, — такая задача казалась более посильной. — Только ты пей первый. И кувшин заодно легче станет, мне так будет ловить проще.

Таурвэ видел, что особого выбора у них все равно нет и согласился, но лишь наполовину: он выпил треть воды, а кашу есть не стал вовсе. Голод терпеть было легче, чем жажду. Не тратя времени, эльф поспешил перебросить кувшин другу.

Камера не была слишком велика, и Тардуинэ удалось поймать драгоценную воду. Если бы не растягивание и не кнут, поделиться едой и водой друг с другом было бы совсем легко, но из-за боли Тардуинэ едва смог поймать миску, и часть густой каши пролилась на пол. И все же, теперь у него была вода и еда! Каша давно остыла, но разве это было важным? — Однако первым делом эльф так же приник губами к кувшину, утоляя жажду (хотя по мнению Таурвэ, Тардуинэ выпил слишком мало), а потом съел половину каши. Таурвэ улыбнулся, а друг уже бросал кувшин, и затем миску обратно. Бросать Тардуинэ было сложнее, чем ловить.

Натянув цепь, Таурвэ сумел поймать кувшин; миска же, не долетев, разбилась о каменный пол, испачкав нолдо остатками каши.

***

Умаиар видели, что Вторая пара придумала, как отчасти облегчить свою участь, хотя половина каши так и осталась на полу, дразня и маня голодных и не доставшись никому.

Что же, наутро им принесут новую воду и пищу, но учтут ошибки.

5. Замыслы


Шестую пару Повелитель хотел видеть лично.

Нэльдор уже спал, когда Тандаполдо и Морнахэндо, напряженные и собранные, несмотря на усталость, шли на встречу с Сауроном. Нолдор все еще не понимали, зачем умаиа понадобилась эта игра в гостей и принуждение к ней.

— Может быть, он просто так издевается? — предположил Морнахэндо. — Мог допросить и отравить в любое время, а так все случится, словно бы по нашему желанию и согласию.

Тандаполдо не ответил и лишь неопределенно пожал плечами. Сейчас он меньше мучился стыдом и виной, думая, что, может быть, ему скоро выдастся шанс показать себя перед врагом. Если их начнут спрашивать о тайнах, то появится и цель, ради которой нужно терпеть и молчать. Самое трудное — терпеть бесцельно.

Нолдо поднял голову, отвлекаясь от своих мыслей, и понял, что их ведут в покои Артарэсто. Это было логично — захватив крепость, Саурон не мог не занять покои наместника. Вместо наместника Финдарато — наместник Морингото.

***

Когда дверь отворилась, Повелитель оторвался от свитков, лежащих на его рабочем столе, и поднялся, приветствуя вошедших.

Второй стол, уставленный свежим хлебом, жареными курами, бульоном, свежими и пареными овощами, только что сорванными травами и вином, благоухал и манил к себе. Однако эльфы смотрели на пищу с подозрением, и каждый, в меру его способностей, пытался отыскать на ужине следы заклятий, но не мог ничего найти; впрочем, возможно им просто мешала близость умаиа?

— Рад, что вы, как и некоторые другие ваши товарищи, приняли мое предложение, — улыбнулся Волк. — Познакомимся и начнем ужинать?

***

Первое, что предложил им Саурон, — представиться… Он и в самом начале требовал назвать имена. И сколько имен он уже знает? Согласился придти сюда — теперь представляйся и садись за стол.

Нолдор вновь переглянулись. Познакомиться, узнать имя — неужели это именно то, ради чего Саурон все и затеял? Или со временем он пожелает узнать больше? Имя Тандаполдо, «Крепкий шлем», не было тайной… Что Саурон узнает из него? Что обладатель имени — воин? Так это еще орки узнали.

— Мое имя Тандаполдо, — ответил один из нолдор и сжал челюсть. И поймал себя на мысли, что он и правда начал расслабляться, несмотря на присутствие Саурона рядом: хотелось не сесть, а лечь, дать настоящий отдых рукам и ногам. Отдых, а лучше сон, был нужнее ужина. Но как же хотелось пить… И Тандаполдо сел за стол, не дожидаясь особого приглашения.

Второй эльф, помедлив с ответом, наконец решился и кратко произнес:

— Я Морнахэндо, — сказав это, пленник посмотрел на оборотня и чуть усмехнулся: пусть теперь Саурон гадает, что значит «Темноглазый», имя это или прозвание. Потом нолдо сел рядом со своим товарищем.

А Тандаполдо ждал, что еще скажет и спросит враг. С удивлением нолдо осознал, что будет едва ли не рад допросу под личиной трапезы. Цель, опора были сейчас нужнее всего, как бы ни хотелось ему пить… да и есть тоже.

— Тандаполдо и Морнахэндо, — повторил Волк, кивнул и тоже сел за стол. — Прошу, угощайтесь.

Часть времени прошла в молчании. Как радушный хозяин, умаиа дал «гостям» время утолить первый голод. И лишь через несколько минут заговорил:

— Нэльдор сказал мне, что вы из Нарготронда, но некоторые из вас раньше жили здесь, в этой крепости, — Волк не знал, был ли кто из его пленников раньше жителем Минас-Тирит, и решил действовать наудачу. — Вижу, что тебе, Тандаполдо, знакомы эти стены; надеюсь, тебя не было здесь во время осады.

Разумеется, слова Саурона выбили у пленников почву из-под ног, как умаиа того и хотел: чем больше некто волнуется, испытывает эмоций, тем больше ошибок он совершает. В ушах нолдор эхом отдавались слова: «Нэльдор сказал…»

— Что еще тебе известно? — наконец порывисто спросил побледневший Морнахэндо. Он хотел дать Саурону разгадывать загадку, что значит «Морнахэндо»: имя это или прозвание… Но теперь свои же уловки показались эльфу мелкими и бесполезными, враг знал куда большие тайны.

Тандаполдо поднял голову и хмуро посмотрел на лучащегося беззаботностью Саурона. Как он добился от Нэльдора этого рассказа? Ядами, чарами или… неприкрытыми пытками? Над ними умаиа пока только издевался, сообщая, что уже узнал о Нарготронде, и напоминая о тех, кого он же убил в осаду.

— Ты знаешь, что спаслись немногие, — сквозь зубы ответил Тандаполдо.

— Не так уж и мало, — возразил Волк. — Если бы Минас-Тирит не была оказана помощь, думаю, и вовсе никто бы не спасся. Фэанорингам здорово досталось тогда, но как же они удивили меня своим прибытием! *(1)

Волк говорил спокойно, вспоминая поражение минувших дней — было, что там. Артарэсто ускользнул прямо из рук — это, конечно, было досадно, но война продолжалась. И игра тоже — как времена той осады вспомнит Тандаполдо? Волку не было важно знать, был этот пленник при осаде или нет — умаиа просто прощупывал эльфа. Тандаполдо старался скрыть, участвовал ли он в той битве; Саурон был прозорлив и многое мог увидеть. И теперь узнал — этот нолдо умеет настолько владеть собой, что может утаить нечто даже от него, Повелителя Волков. Такое могли немногие, и эта информация была куда важнее правды об осаде.

— Всему свое время, тебе тоже достанется, — огрызнулся тем временем Тандаполдо. Нолдо старался говорить как можно сдержанней, но сейчас все его мысли были заняты только одним: что еще удалось узнать Саурону?

— Фи, — отозвался умаиа. — Я ожидал от тебя более оригинального ответа. Нет ничего более жалкого, чем бессильные угрозы того, кто ничего уже не может и лишь мечтает. Это удел слабых. Я надеялся, что ты хотя бы поднимешь кубок за союзников, а ты их даже не упомянул. Или, быть может, ты их так и не простил за Хэлкараксэ? — разумеется о Льдах, Волк сказал тоже для того, чтобы пронаблюдать за реакцией своих «гостей».

— Подниму, — ответил Тандаполдо. Да, сам он был только бессильным пленником, но народ нолдор не был бессильным. Следом за товарищем поднял кубок и Морнахэндо.

Казалось бы, упоминание Хэлкараксэ должно было навести на мрачные мысли тех, кто переходил Льды… Но и Морнахэндо, и Тандаполдо давно примирились с фэанорингами*(2). Волк отметил про себя, что на этих двоих не лежит тени Хэлкараксэ, и продолжил беседу, отвечая на вопрос второго «гостя»:

— Мне многое стало известно, Морнахэндо, — это не звучало бахвальством, Маирон просто констатировал факт. — Что именно тебя интересует из того, что я знаю?

Морнахэндо помедлил: Гортхаур ответил — и ничего не сказал по сути…

— Мне многое интересно. Считай меня любопытным, — ответил нолдо, и Волк рассмеялся чистым смехом:

— Это хорошо, что ты любопытен. Я люблю любопытных.

— Любишь, но не любишь утолять любопытство?

— Ты спешишь меня обвинить, но сам не спросил ни о чем конкретном. Что ты хочешь знать? — Волк посмотрел на эльфа в упор.

Морнахэндо сформулировал свой вопрос яснее:

— Прежде всего, я хочу знать, узнал ли ты что-то, что касается Нарготронда?

— Немного, — отозвался Волк. — Ваш город находится в спрятанных у реки Нарог пещерах, так что, живя там, вы почти лишены радости мира вокруг. Даже звезды бедный Нэльдор может наблюдать, лишь когда позволяет служба, которой он так гордится. Но притом, потеряв мир вокруг, вы так довольны творением рук своих, что не чувствуете себя обделенными, любите свой город и вполне счастливы в нем, — Волк перечислил вслух все, что знал, но не столько даже для «гостя», а чтобы подвести черту для самого себя. — Как видишь, я знаю совсем немного. Ах да! Рядом есть леса, снабжающие вас дичью, и кроме стражников, у вас есть охотники. Между прочим, один такой охотник, Ламмион, завтра утром покидает крепость. Думаю, он поскачет в Нарготронд, но при этом отчаянно боится, что я буду за ним следить, словно мне нечем больше заняться, — Маирон улыбнулся. — Вы приписываете ложь мне, но пока что я не обманул ни одного из вас, так что… боюсь, вы ожидаете от меня того, что есть в вашем собственном сердце, а не того, что есть во мне.

Вопросы Морнахэндо словно поставили все на свои места для Тандаполдо. Сейчас они с Морнахэндо искали бреши в обороне своих границ. Знаешь слабое место — знаешь, и где защищать. Плохо было только то, что Саурон выяснил, откуда они, но о Нарготронде тварь знает лишь то, что мог понять по названию. Или же Саурон знает больше, но умалчивает об этом…

— Ты никому не лгал, никому не угрожал, никого не мучил и не пользовался своей силой, — произнес Тандаполдо без явной иронии в голосе. — Нэльдор просто пожелал рассказать тебе, где живет.

Морнахэндо боялся, что товарищ сейчас вызовет на себя гнев умаиа, и попробовал сменить тему, сказав:

— А когда и как вы на Севере узнали само имя наших пещер? Если ты знаешь, как это было, конечно.

Но Волк словно не услышал вопрос Морнахэндо.

— А ты сам, Тандаполдо, никогда не обманывал, не угрожал, не допрашивал, не запугивал? Или ты после этого все равно остался честным и чистым?

— Я воин, — просто ответил Тандаполдо. Что было пояснять еще? Что допрашивать ему как-то не доводилось, хотя другим его товарищам и выпадало, а военная хитрость или желание сберечь тайну не является злом? Что у него есть долг? Но объяснять это Саурону ведь последнее дело, и Тандаполдо выпрямился. — Я вновь хочу поднять кубок: за всех, кто пал в борьбе с вами, и за всех, кто продолжает сражаться.

Волк вздохнул. Он хотел выдержать дружеский тон беседы, но нолдор зарывались, и пришло время их осадить.

— Ты долго ждал, прежде чем согласился прийти, Тандаполдо, а теперь ешь и пьешь, зная, что твоих товарищей пытают: ведь тебя предупредили, что это последнее предложение. И ты именно тогда согласился: принял приглашение из страха перед началом пыток. А теперь ты сидишь передо мной, как ни в чем не бывало, — видя, как дернулся Тандаполдо при этих словах, Волк понял, что попал в точку и усмехнулся, а потом продолжил: — С головы Нэльдора и волос не упал. Мы ужинали, потом смотрели на звезды, я учил его следить за их ходом. Теперь ваш товарищ отдыхает в своей комнате. Вы встретите его за завтраком и сможете во всем убедиться сами.

Как ни умел Тандаполдо владеть собой, слова Саурона были подобны удару. Он и правда согласился стать «гостем», испугавшись, что не выдержит пыток… Эльф побледнел; но Саурон был прав и в другом — он действительно не думал сейчас о своих друзьях.

Видя состояние товарища, Морнахэндо поспешил прийти ему на помощь, сам затевая свару с Сауроном:

— Говоришь, Тандаполдо согласился только перед началом пыток? Хочешь сказать, до сих пор орки мучили Тандаполдо без твоего ведома?

Увы, но эти слова не стали поддержкой для товарища. Да, он согласился не перед началом пыток, а после долгого растягивания… Но он не выдержал, оказался слабее, чем думал.

— То ожидание, что Тандаполдо провел в камере на стене, — презрительно скривился Саурон, — это была не пытка, просто неудобство.

Нолдор ответить было нечего. Все замолчали.

Тогда Волк, посчитав тему исчерпанной, начал неспешно ковырять вилкой курицу и обратился уже к обоим «гостям» с тем же вопросом, что и к первой паре — что эльфы думают о человечьей привычке растить животных, чтобы потом съесть?

Морнахэндо посмотрел на птицу и качнул головой:

— Люди есть люди, это — не мы.

— Однако это и правда, весьма удобно, — заметил умаиа. — Мой повар растит и готовит своих кур каким-то особым образом, и вы видите, получается божественно. Лесная птица не будет столь нежной.

— Хочешь сказать, ты не пробовал дичь, приготовленную вкуснее? — продолжил дерзить Морнахэндо.

— Ты в который раз приписываешь мне не мое, — спокойно и ровно ответил Волк. — Я сказал, что домашняя птица нежнее, но не говорил, что эльфы дурно готовят дикую. Однако я никогда не пробовал, как вы готовите кур. Быть может, ты приготовишь? Для меня и для всех своих товарищей, ведь в подземелье им дают не лучшую пищу.

***

Пока Саурон и Морнахэндо разговаривали, Тандаполдо хмуро смотрел перед собой. Его волновало все то же: он оказался слабее, чем считал себя. Потому что у него не было причины держаться. И тогда эльфа осенила мысль, что нужно сделать — сейчас причина держаться гордо появится! Эльф взял со стола нож, медленно начал резать им курицу, и, когда Саурон договорил, сделал вид, что тоже хочет вступить в беседу:

— Нет, мы не станем… — и метнул нож, метя в глаз Саурону.

Скорость и ловкость Волка, аину по природе, были выше, чем у эльфов, и он давно ждал подобной выходки от этой пары, а потому был начеку: Волк без усилий перехватил нож в полете.

Тандаполдо знал, что шанс убить умаиа, к тому же наместника Моринготто, столовым ножом крайне мал, но не попробовать все же не мог. Морнахэндо же, как только понял, что происходит, попытался поддержать товарища или хотя бы отвлечь внимание Саурона, давая время Тандаполдо для новой атаки; Морнахэндо бросился вперед, на умаиа, но налетел на незримую преграду.

Сокрушенно покачав головой, Волк посмотрел на Тандаполдо, удерживая обоих Волей на месте:

— Из трех оставшихся пар две я велел отвязать, накормить, дать отдых. Но ты нарушил свое обещание быть гостем, Тандаполдо. И теперь одну из пар вернут в камеру и накажут за твое вероломство. Ты слаб и низок, нолдо, хотя и мнишь о себе обратное. Даже тень пытки заставила тебя принять приглашение: все твои товарищи видели это. А теперь я уязвил твое самолюбие, и ты решил напасть на меня за столом, без объявления войны. Ты не благороден, как думаешь о себе, ты поступаешь трусливо и подло. Попроси прощения и впредь не веди себя так, и я прощу тебя, и наказания твоим товарищам не будет.

Волк убрал воздействие чар, позволяя «гостям» пошевелиться.

— Жаль, — произнес Тандаполдо, когда Саурон отпустил его.

Эльфы улыбнулись друг другу: теперь все действительно встало на свои места. Пусть их попытка и была неудачной, пусть они и поплатятся за эту попытку, но оно того стоило. Они не «гости», они пленные воины. Саурон, конечно, попробовал отравить их победу, заявив, что за попытку нападения накажут других… Но слова умаиа вызывали в эльфах лишь отвращение — тем сильнее, чем более искренне вещал захватчик и палач о нападении без объявления войны, подлости и обещаниях.

***

Пока нолдор многозначительно улыбались друг другу, Волк с полуулыбкой наблюдал за хорохорящимися пленниками. Значит, Тандаполдо не чувствовал себя слабым и виновным… Видимо, как и многие эльфы, Тандаполдо полагал, что если он ведет себя подло с врагами, с Тьмой, то он не становится подлым сам, он остается благородным и возвышенным. Очень полезное для Тьмы заблуждение.

Про себя Тандаполдо жалел, что с самого начала не додумался, что «гости» можно превратить в засаду. Возможно, Саурон не ждал бы нападения от только что вошедших «гостей», а рассчитывать с умаиа можно было только на неожиданность. Вот только… под пристальным и холодным взглядом Саурона Тандаполдо понял, что за его неудачу (Тандаполдо так и подумал — за неудачу, а не за нападение) накажут действительно не его, а двоих его товарищей… И что теперь? Не просить же прощения у врага, в самом деле! «Прощения — у тебя?! Никогда», — едва не ответил эльф. Только… еще недавно он считал, что никогда не примет приглашения врага, а вот принял же. Что, если после он и прощения будет просить — и не ради того, чтобы помочь товарищам?

По красным пятнам на скулах и сжатым зубам Тандаполдо умаиа видел, что нолдо начал что-то понимать. Похоже, воин делал трудный выбор. Но Волк не собирался ничем помогать эльфу: любой его выбор будет на руку Тьме. Или Тандаполдо из гордыни откажется просить прощения и тем самым сделает еще один шаг прочь от Света, а после будет терзаться муками совести (или даже не будет!); или Тандаполдо попросит прощения, и при его-то гордыне для него это будет равносильно надломлению себя — и тем скорее он окажется во власти Повелителя Волков.

— Знаешь, — задумчиво сказал Маирон, рассматривая, как эльф борется с собой, — возможно, ты устраиваешь меня куда больше, чем ты думаешь…

— Война объявлена давно и начата не нами, и мы ненавидим тебя, — выпалил Тандаполдо. — Но я могу попросить у тебя прощения… Только как я узнаю, что это не бессмысленно? Что ты через минуту или час не отыщешь другой причины для наказания, хотя бы я и не пытался напасть вновь? — нолдо в самом деле не собирался пробовать напасть снова… сейчас. Когда враг начеку. И эльф был уверен, что Саурон грозил наказанием товарищей не потому, что «гость» сделал что-то не так, а потому, что Саурон хотел наказать; а раз так, то умаиа ведь может назвать причиной что угодно. Хоть то, что эльф откажется от ужина, хоть то, что, выходя, в ноги не поклонится. — Вдруг ты начнешь мучить моих товарищей просто по своему желанию, а скажешь, что это наказание?

— Как назвал растягивание на стене не пыткой, а «просто неудобством», — ответил Морнахэндо, одновременно напряженно думая: отчего их сейчас отпустили, позволили снова шевелиться? Не находя ответа, эльф не знал, что и думать.

Волк снова проигнорировал Морнахэндо:

— Я не отыскиваю причин. Я вообще предпочел бы обойтись без пыток. Но поскольку ты мне не поверишь, утешай себя тем, что хоть сколько-то времени ты своим товарищам да дашь. И заметь: тебе это ничего не стоит, зато дорого для них. Пленники часто мечтают о минуте отдыха, ты же можешь им дать столько, сколько пожелаешь.

— Х-хорошо, — выдохнул Тандаполдо. — Я прошу прощения. — Прощения у врага за то, что он поступил, как и подобало воину. Исправил тот провал, что допустил, согласившись прийти сюда. Вопросы Морнахэндо, его попытки выяснить нечто важное для отряда были планом товарища, это он пришел как разведчик; а попытка Тандаполдо ударить ничего не дала. И потому просить прощения было так непросто. Теперь же Тандаполдо оставалось только исправить самую главную ошибку: то, что он вообще согласился стать «гостем». Разве что… подождать, не хочет ли Морнахэндо спросить еще о чем-то… Но, скорее всего, они все равно не узнают того, что хотят: ведь Саурон будет лгать.

Из задумчивости нолдо вырвал голос Оборотня:

— Видишь, как просто? — усмехнулся Волк. — Простая учтивость.

Про себя же умаиа отметил, что стоит разделить этих эльфов, тогда проку будет больше. Но это после, а пока Маирон слегка откинулся в своем кресле, из которого даже не вставал, и обратился к Морнахэндо:

— Конечно, ты можешь не готовить, мой гость. Поступай, как хочешь, я переживу, если ты не удовлетворишь мое любопытство, а ваши товарищи внизу будут получать кашу из прелой крупы. Не хочешь накормить их нормальной едой — это твое право. Кстати… А что, если с завтрашнего дня они будут есть только то, что ты приготовил? Ничего не приготовишь, значит, это и будут есть.

— Ты умеешь играть словами, — процедил сквозь зубы Морнахэндо. Почти несерьезное предложение стать поваром быстро обратилось в угрозу и требование службы.

«Еще одна причина для сопротивления», — подумал Тандаполдо. До того он не знал, что такое эти «гости», теперь знал: склонение к согласию стать рабом Севера.

— Повторю: я не стану твоим рабом в обмен на кашу и мясо, хоть для себя, хоть для всех, — твердо ответил Морнахэндо, вторя мыслям товарища. Эльф был уверен, что умереть с голода Саурон пленникам не позволит и так.

— Морнахэндо, вы погрязли в своем падении и не видите этого, а мне ты говоришь, что я играю словами? — усмехнулся Маирон, как ни в чем ни бывало продолжая поздний ужин. — Если бы я хотел сделать тебя рабом, я отправил бы тебя в рудники, где сейчас ломают камень все, кто выжил в этой крепости. Ты же можешь просто кормить своих друзей. Или держать их впроголодь. Твое дело.

— Если я соглашусь готовить для тебя, прислуживать тебе: вот что будет падением, — фыркнул Морнахэндо.

— Пока что ты отказываешься готовить для своих родичей. Я бы назвал падением ставить свою гордыню выше заботы о своих товарищах, — так же спокойно возразил Маирон.

Морнахэндо сжал зубы, и тогда ему на помощь пришел Тандаполдо:

— Нэльдор назвал имя Ламмиона, и ты знаешь, что он охотник; свои имена мы назвали сами. А о других ты что-нибудь знаешь? Как их зовут, чем они занимались?

Наглец пробовал расспрашивать Повелителя Волков, и это было забавно; умаиа улыбнулся.

— Да, знаю, — кивнул Маирон, не давая развернутого ответа, ибо если эльфы говорят скупо, то с чего ему откровенничать? — А чем занимались вы в Нарготронде?

— Я уже ответил: я воин, — Тандаполдо вновь вернулся к сдержанному выжиданию, несмотря на новое упоминание Нарготронда, которое, конечно же, задело эльфа. Так как Саурон не желал отвечать, нолдо тоже не намеревался говорить. Молчание Саурона злило эльфа: умаиа мог бы даже похвалиться перед пленниками своим знанием; но, похоже, боялся открывать им что-либо. Словно они так же могли воспользоваться узнанным от Темного, как и он узнанным от них. Тандаполдо сжал губы: Саурон не желал ничего говорить им, зато желал просто так получить сведения, какие могли бы выбивать на допросе: — Ты наш враг, и хочешь склонить к службе моего товарища, а меня допросить под видом беседы. Полагаю, так называемый приход в гости на этом закончен.

Теперь причин держаться у Тандаполдо было много.

— Нет, мой дорогой гость, я ни одного еще не пробовал допросить, — Волк улыбался. Все шло хорошо. — И если ты после омовения и трапезы восстановил силы и вновь обрел мужество, можешь встать и выйти за дверь. Тебя встретят и отведут в застенок. Будут пытать, но не допрашивать, не надейся. По крайней мере, до тех пор, пока у меня есть хоть один гость, допрашивать его спутников не будут.

Морнахэндо прикусил губу. Всех их мучили просто так, не задавая вопросов, просто для… развлечения Темного. Хотя нет, Саурон добивался, чтобы согласились прийти сюда. И добился признаний от юного Нэльдора. Говорит, не мучил. Может быть, мучил, только не его. И Морнахэндо сразу вспомнил почти невольно об отпущенных из Ангамандо, о том, что о них говорили… Но Тандаполдо не такой, конечно же — это сломленные, поддавшиеся врагу. Возможно, уступавшие ему с самого начала… Тандаполдо не такой… Они все не такие…

Тандаполдо слушал Саурона молча. Нолдо знал, что его теперь ждет наказание — то есть пытка. За тот брошенный нож. Что же, теперь у него появилась причина молчать. Теперь он выдержит, несмотря на издевки Саурона: он будет страдать за то, что оказался слишком горд и не склонился перед врагом. Умаиа под конец еще попытался задеть их насмешкой, но ужин был закончен, и можно было не отвечать. Разве что метнуть в Темного взгляд, полный ненависти и презрения.

По мнению же Волка, Тандаполдо был очень забавным. Его самоуверенность, самовлюбленность и ярость, которой что в подземелье, что наверху хватало лишь на гневные взгляды — за всем этим было смешно наблюдать. И как Тандаполдо ни уверял, что больше не желает быть «гостем», ни он, ни его товарищ так и не последовали к выходу.

И Маирон продолжил:

— Что же касается тебя, Морнахэндр… Тебя ждет особая участь. — Маирон больше не выглядел дружелюбным, но был довольным и хищным. — Ты не видишь своего падения, ты мнишь себя чистым, и это очень хорошо. Именно такие, как ты, и становятся рукой Севера в ваших крепостях. Я не буду ломать тебя, я лишь немного подправлю, так, чтобы ты принес максимальную пользу Северу. А потом отпущу тебя. И благодаря тому, что ты не сомневаешься в себе, ты даже не заметишь и не поймешь, не захочешь узнать, что я в тебе изменил. Ты будешь служить мне, уверенный в том, что ты — мой враг. — Повелитель Волков усмехнулся этой иронии, предвкушая, что именно он сделает с таким прекрасным материалом.

Морнахэндо похолодел. Сначала Саурон угрожал Тандаполдо, а теперь обещает ему самому такую страшную участь… Наверняка врет. Непроизвольно Морнахэндо взглянул на друга, ища в нем поддержки, и Тандаполдо ответил:

— Эльфа нельзя изменить против его воли.

— Ты думаешь, нельзя? — снова усмехнулся Волк, пряча клыки. О Тьма, какой занятный вышел вечер! — Ты хочешь сказать, что не изменился за время Исхода, после резни в Альквалондэ, после того, как тебя предали в Арамане*(2), после того, как на твоих глазах гибли во Льдах? Или это все было в согласии с твоей волей? Но ты прав, твой товарищ даже не заметит изменений, будет уверен, что он остался во всем прав. Он хорошая почва, а я умелый сеятель.

Морнахэндо при упоминании Льдов напрягся еще сильнее, хотя и так был напряжен, и сжал зубы, чтобы не сказать какую-нибудь глупость, над которой Саурон только посмеется. Но не удержался, и, вскинув голову, бросил:

— Мы прошли Льды, пройдем и это.

Слова об Исходе и всем связанным с ним, задели и Тандаполдо, но эльф не подавал виду, о чем думает: не он тогда предал, его предали, а Саурон теперь словно в вину ему это ставит. Хотя чего ждать от умаиа? Родичи гибли на его глазах… А теперь Саурон может убивать и мучить других на его глазах? Впрочем, нет, это ему самому обещана пытка…

А Маирон смотрел на своих «гостей» и думал, как же порой были скучны вот такие, как эти двое. Скучны своей однообразностью, похожестью на многих других. Скучны… хотя и полезны, хотя и забавны. Высокопарные слова, гневные взгляды — за которыми, кроме напыщенности, ничего не стояло. Из всех слов и упреков на эльфов подействовало лишь упоминание Льдов — они не знали за собой стыда или вины, но прекрасно помнили обиды, хотя в начале ужина и изображали благородство и делали вид, что простили Первый Дом.

— Пройдете, — заверил Морнахэндо Волк. — Пройдете к славе моего Владыки, и все, к чему потом будете прикасаться, будет отмечено тенью Мелькора.

Сказав это, Волк, как ни в чем ни бывало, сложил приборы на тарелку, завершая тем самым трапезу, и дружелюбно продолжил:

— Думаю, пора перейти к десерту. Мой повар делает изумительное мороженое.

Но эльфы продолжали нарываться:

— Что-то я не вижу твоих орков, — фыркнул Морнахэндо, старался скрыть волнение за насмешливым тоном, но товарищ тронул его за руку: идем, что ждать, пока нас выведут? А то Саурон считает, что ужин продолжается.

Ни слова не говоря, нолдор встали из-за стола и (к облегчению Волка) вышли за дверь, где под взглядом Повелителя Волков, не давшем нолдор сопротивляться, пленников скрутили и увели в подземелье — каждого в одиночную камеру. Впрочем, больше с ними ничего не происходило. Двери камер закрылась и нолдор остались одни, почти в полной темноте — лишь в щель под дверью проникал тусклый отсвет факелов в коридоре.

***

День завершился, и до самого рассвета замок пребывал в тишине.

Примечания.

*(1) «Серые анналы»:
«Моринготто, узнав о поражении сыновей Арафинвэ и рассеянии народа Фэанаро, окружил Нолофинвэ в Хитиломэ и послал огромное войско атаковать западный проход Долины Сириона. Его наместник Саурон (которого в Валариандэ звали Гортод) возглавил эту атаку, его войска прорвали ряды защитников и осадили крепость Инглора, Миннас-тирит на Толсирионе. И Темные взяли крепость после жестокой сечи, а Артарэсто (Ородрет), брат Инглора, что держал ее, был выбит из замка. Там бы он и погиб, если бы Тйэлкормо (Кэлэгорн) и Куруфинвэ не подошли со своими всадниками и другими воинами, которых они смогли собрать. Яростно сражаясь, они задержали врага на некоторое время; и Артарэсто смог бежать и достичь Наркосторондо. Туда же, отступив пред мощью Саурона, отправились и Тйэлкормо и Куруфинвэ и остатками своей дружины; их с благодарностью приняли в Наркосторондо, и вражда меж домами Арафинвэ и Фэанора была на время забыта».

Фэанариони пришли неожиданно для Саурона, так как умаиа не мог ожидать нападения со стороны Лэстанорэ (Дориата) (фэанариони прошли между Завесой Мэлйанны и Орони Норто (Эрэд Горгорот), Тйэлкормо и Куруфинвэ, несмотря на потери в боях и на пути, пробились к крепости и, видимо, держали коридор, сколько могли. В «Серых анналах» говорится только о спасении Артарэсто, но в текстах очень часто упоминают только лордов, подразумевая и их воинов и народ. Вряд ли Артарэсто бежал из крепости при первой возможности, бросив свой народ — скорее уж он до последнего старался вывести всех и сам прикрывал их отход. Поэтому Тйелкормо и Куруфинвэ спасли не одного Артарэсто, но и многих защитников Минас-Тирита, уцелевших до того времени.

*(2) Речь идет о прощении за то, что фэанариони оставили Младшие Дома в Арамане и за сожжение кораблей, из-за чего Младшим Домам пришлось идти через Хэлкараксэ, и многие погибли. «И Нолофинвэ и его спутники увидали издалека алый свет, отблеск пожарища на небе — и поняли, что преданы», как сказано в «Сильмариллионе»

Однако, как известно из того же «Сильмариллиона», Нолофинвэ у Таниквэтиля дал обещание: «Полубрат по крови, я стану тебе настоящим братом по духу. Тебе вести, а мне следовать за тобой. Да не разделят нас впредь никакие новые горести», и Фэанаро принял его, ответив: «Я слышал тебя. Да будет так». Слова «Тебе вести, а мне следовать за тобой» в клятве — это фактически присяга, принятие долга быть вассалом; а слова «Я слышал тебя» — формула принятия присяги или клятвы (такие формулы часто встречаются с средневековых текстах, которые Профессор прекрасно знал; и спустя Эпохи Денетор почти теми же словами, очевидно, традиционными, ответит на присягу Перегрина).

Однако Нолофинвэ вскоре нарушил данную клятву следовать за Фэанаро: как известно из «Сильмариллиона», после Клятвы Фэанаро он воспротивится Исходу; а согласившись идти, согласно «Шибболету Фэанора», объявит себя Нолдораном (т.е., не он следовал за Фэанаро, а хотел, чтобы все нолдор, включая Фэанаро, следовали за ним). И наконец (по «Сильмариллиону»), в Арамане Нолофинвэ затяял споры, кому переправиться первым (настаивая на том, что первым переправится он — снова нарушая присягу, уже и в том, чтобы формально идти следом за Феанаро в Исходе).

Кроме того, по «Анналам Амана», в Арамане «среди нолдор (Младших Домов) начался спор о том, какой путь они должны теперь выбрать» (т.е., на кораблях или пешком — иных путей не было), «многие пожалели о своем пути и роптали, в особенности те, что шли за Нолофинвэ: они проклинали Фэанаро, называя его причиной всех бедствий эльдар». При этом пожалевшие о том, что отправились в Исход, не повернули обратно в Аман подобно Арафинвэ: они не желали ни двигаться вперед, ни идти назад…

Все это не только привело Фэанаро в гнев, но и препятствовало Исходу, потому что все тонуло в бесконечных спорах (Фэанаро не уступал не только потому, что право было за ним — Нолофинвэ, желающий плыть первым, не имел опыта в вождении судов, который Первый Дом приобрел на долгом пути вдоль берега Валинорэ, и, пересекая Великое Море близ кромки Льдов, Нолофинвэ мог бы просто утопить те суда; а Хэлкараксэ Фэанаро считает непреодолимым). Если судить по хронологии «Анналов Амана» и «Серых анналов», нолдор сидели и спорили в Арамане около семнадцати лет по солнечному счету. Если бы Фэанаро не уплыл, а продолжал споры, Моринготто захватил бы Валариандэ: ко времени, когда Первый Дом достиг Валариандэ, Моринготто уже начал его завоевание. Если бы Фэанаро, уплыв, отправился назад и постепенно перевозил Младшие Дома, то была бы предотвращена гибель нолдор во Льдах, но вместо этого погибли и попали в плен множество тиндар и фалатрим: нолдор в Арамане слишком задержались из-за споров. Пришедшие через Лед были в гневе и обиде на Дом Фэанаро за то, что были оставлены, но к этому привели действия как Нолофинвэ, так и многих нолдор Второго и Третьего Дома.

6. Тайны

Утром пленным в подземелье принесли в камеры воду. Еду дали только Морнахэндо — кашу на воде из прелой крупы.

Увидев варево, Морнахэндо не был удивлен: он и не думал, что в плену их ждет лучшая пища; другое сейчас удручало и занимало мысли эльфа — Тандаполдо наверняка вновь растянули на стене. Или Саурон начал более страшный допрос… И Морнахэндо тряхнул вихрами, стараясь выбросить из головы то, что Саурон обещал им, желая, конечно же, запугать.

***

В действительности утомленный Тандаполдо, как только его заперли в камере, уснул на соломе, ожидая, что кара за его, увы, неудачный бросок ждет его наутро. Однако, когда, судя по приглушенным звукам, наступило утро, и крепость просыпалась, ничего так и не произошло. Через какое-то время Тандаполдо принесли воду, и снова оставили одного — значило ли это, что еду принесут позже? Или, что наказанием был голод? Или… Саурон исполнил то, что вчера пообещал Морнахэндо?

Нолдо хмуро смотрел в стену перед собо. Так или иначе — нельзя было служить врагу, чем бы то ни было. В этом Тандаполдо был уверен.

***

Когда Морнахэндо доел, его миску забрали, и орк в дверях сказал:

— Ты единственный из пленников, кто ел и будет есть: так приказали. Так что радуйся, не сиди с такой постной рожей.

Морнахэндо не поверил словам орка: пленные нужны Саурону, он не лишит их пищи. Просто Саурон хотел, чтобы Морнахэндо верил, что вчерашняя угроза была больше чем запугивание. Будто повторенное врагами несколько раз становилось более правдоподобным!

***

Во второй паре воды принесли лишь Таурвэ. Не в кувшине, а в плоской плошке, с широкими, расходящимися краями — при попытке кинуть такую вся вода расплещется.

Тардуинэ качнул головой:

— Зря ты вчера не поел, прежде чем бросить мне. Похоже, на Тол-ин-Гаурхот не хватает мисок: за одну разбитую нас лишили еды, — бывшие рабы Ангамандо знали, что это в обычае Темных, карать за каждую провинность.

— Видишь, нас желают лишить и воды, — отозвался Таурвэ. — Но я придумаю, что можно сделать с сосудом такой формы. Или мы не нолдор? — Таурвэ усмехнулся и подмигнул товарищу.

Тардуинэ и Таурвэ долго сидели рядом с плошкой, пока второй из них не предложил:

— Я придумал. Не лучшее, но…

— Говори. И… спасибо тебе, друг. Даже если у нас не получится, я все равно благодарен тебе за поддержку.

Таурвэ кивнул, и коснулся своего рукава, объясняя идею:

— Можно пропитать ткань водой, тогда ее нетрудно будет перебросить. А ты ее выжмешь и сможешь напиться. Хоть немного. Только вода не будет чистой.

— Вода, которую дают нашим родичам в Ангамандо, едва ли чиста, — ответил Тардуинэ.

Тогда Таурвэ снял рубаху, насколько это позволяли цепи, и начал пытаться оторвать кусок от наиболее чистой части. Сейчас у обоих было больше сил, чем вчера.

***

Вторая пара, по мнению Темных, выглядела жалко — всего первое утро в крепости, а они уже готовы были слизывать кашу с пола, выжимать себе в рот тряпки с водой. Больдог потешался, наблюдая за этими двумя. Но, так или иначе, Повелитель придумает, как распорядиться этим знанием.

Остальные пленники выпили воду, ничего не ожидая — они не знали, как часто кормят в плену у Саурона.

***

После «завтрака» Вторую пару снова вернули в застенок так, что более сытый и целый (Таурвэ, чьего имени пока не знали) смотрел, а второй, раненый, но подлатанный (пока неизвестный Тардуинэ), как и вчера, был растянут в ожидании на стене.

Четвертая и Пятая пары тоже были возвращены в застенки и растянуты на стене, как накануне. А Морнахэндо и Тандаполдо, наблюдатель и мучимый, поменялись местами.

***

Морнахэндо, когда на стене растянули его самого, в первое время испытал облегчение: казалось, терпеть легче, чем смотреть.

Тандаполдо же был уверен, что его ведут, чтобы покарать за нападение, и мысленно готовился — если причина терпеть была, это не значило, что отныне все становилось легким. Однако Тандаполдо считал, что выдержит боль: теперь все будет иначе.

И все в самом деле оказалось иначе… чем он думал.

Саурон же сказал, что других не подвергнут пытке за него! Но, видимо, умаиа вчера говорил о тех, кто был в «гостях», а не о Морнахэндо… Саурон играл словами. Низкий лжец! Тандаполдо только зря унижался, прося прощения. Эльф сжал зубы: он знал, как тяжело будет Морнахэндо.

***

Закрепив Морнахэндо, орк сказал:

— Ты теперь единственный во всей темнице, кто получает еду, так что Повелитель велел поберечь силы Тандаполдо.

— Ведь он лжет, — почти утвердительно произнес Морнахэндо, глядя на товарища. — Тебе сегодня принесли еды?

— Нет, не принесли, — качнул головой Тандаполдо и сразу же добавил: — Саурон хочет таким образом заставить тебя служить ему, но не соглашайся!

— Как те рабыни из эдайн… — Морнахэндо качнул головой. — Я не стану. Саурон не получит себе личного раба из эльдар.

Умаиа просто заставит других голодать. Умереть не позволит, но будет мучить голодом…

***

Всем приведенным в застенки было снова объявлено:

— Вы здесь по своему выбору. Примите гостеприимство Повелителя и выйдете из подземелий.

Орки больше не забавлялись с пленными, даже когда говорили им что-то, даже когда тащили из камеры в камеру, когда привязывали. Голуги теперь, по высочайшему повелению, воспринимались как не больше, чем вещи.

После того, как всех пленных вновь пригласили в гости, и все они вновь отказались (Акас усмехнулся: «Вчера Саурон звал нас в последний раз, а сегодня в самый последний?»), эльфов оставили висеть. Ничего не спрашивая, даже не обращая на них внимания.

***

С первыми проблесками утра Саурон постучал в дверь к Ламмиону.

Нолдо уже проснулся, умылся и был готов отправиться на охоту, хотя ему так до конца и не верилось, что его в самом деле отпустят. Да и на кого можно охотиться в пределах Острова? Разве что на орков, летучих мышей да волколаков. Что ж, если ему дадут лук, Саурон кого-то недосчитается, пусть урон и будет невелик. А если ему разрешат выехать за пределы — как ни мала была возможность, но эльф попытается бежать. А другие останутся… Линаэвэн, Нэльдор, Ароквэн… Но если будет хоть малейшая возможность бежать, ее нельзя упустить.

Услышав стук в дверь, нолдо встрепенулся, но вместо того, чтобы броситься открывать, замер, пропуская несколько ударов сердца и стараясь подавить волнение.

Волк же терпеливо ждал, пока Ламмион откроет.

— Надеюсь, ты хорошо отдохнул, мой гость, — мягко приветствовал эльфа Маирон, когда тот наконец появился в дверном проеме. — Пойдем, я провожу тебя до ворот.

Ламмион решительно шагнул вперед и рука об руку с Сауроном, словно с одним из эльфов, пошел по коридорам к длинной лестнице, ведущей вниз, спустился по каменным ступеням и оказался на крыльце цитадели крепости.

***

Когда умаиа и эльф удалились из крыла, где жили «гости», в комнату Линаэвэн постучали.

— Посмотрите в окно, госпожа, — говорила присланная рабыня не поднимая глаз. — Ламмион уезжает на охоту, и Господин Маирон хочет, чтобы ты видела это и знала, что никакого обмана нет.

Поклонившись, рабыня сразу же ушла.

***

Тем временем во дворе Волк подвел Ламмиона к оседланной низкорослой дортонионской лошадке.

— Все снаряжение для тебя собрано: лук со стрелами, копье, еда на сутки и теплое одеяло. Уздечка зачарована так, что ни один из слуг и рабов Севера не осмелится напасть на тебя. Езжай куда пожелаешь, гость мой, и удачной тебе охоты. Однако если через сутки ты не вернешься, на воротах моей крепости повесят одного из пленников. Быть может, твоего брата. — Волк бил наугад: Нэльдор и Ламмион не выглядели лучшими друзьями, не были похожи, но, все же что-то их связывало, возможно, они были близкими родичами. — А может быть, кого-то иного, — продолжил Волк. — Но я не хочу тебя торопить с возвращением: не бойся, пленника не убьют сразу, его прибьют к одной из воротин гвоздями. Так что у тебя будет дополнительных суток двое-трое, прежде чем он умрет.

Волк говорил мягко, а Ламмион стоял спиной к зданию, и из окон беседа не казалась враждебной.

— Впрочем, ты можешь не вернуться вовсе, Ламмион, но тогда ты будешь знать, что твоя свобода оплачена чьей-то мучительной смертью. Хотя, возможно, у нас с тобой куда больше общего, и ты сможешь спокойно жить и наслаждаться жизнью с этим знанием.

Ламмион слушал умаиа, похолодев. Он ждал иного. Ждал, что Саурон рассчитывает на свою стражу, на орков, на темных тварей в долине — возможность уйти от них была совсем мала, но все же была. А теперь выяснилось, что уходить и прятаться от Темных не будет нужды, Саурон сам дал ему защиту… Так, должно быть, и защищают сломленных пленников, что согласились служить Северу — чтобы их по пути к своим не убила первая встречная шайка. И что же делать? Отказаться? От оружия, от охоты, от… шанса?

— Я еду, — кратко ответил эльф.

У него будет не только конь, у него будет оружие. За убитых врагов тоже замучают другого? Этого в договоре не было, так что вряд ли (о том, что нападать на слуг хозяев «гостю» не пристало, Ламмион не подумал). Но у него был конь. И лук. И выбор.

Волк дружелюбно усмехнулся и подал знак, чтобы для Ламмиона открыли ворота; а потом дождался, пока нолдо сел верхом и отправился на свою охоту.

Тогда Волк развернулся, чтобы идти в крепость, увидел Линаэвэн, стоящую у окна своей комнаты и помахал ей рукой:

— Доброе утро! Увидимся зазавтраком!

— Да помогут тебе Валар, Ламмион! — прошептала тэлэрэ, смотревшая вниз из окна.

***

Волк легко взбежал по лестнице, поднялся в крепость и направился к балкону, находящемуся под самой крышей, прямо над его покоями. На балконе уже стоял стол, сервированный к завтраку — душистые оладьи, сметана, ягоды, молоко; все выглядело так мирно, словно эта крепость по-прежнему принадлежала эльфам.

Почти сразу за Маироном на тот же балкон орки вывели Линаэвэн.

— Доброе утро, — улыбнулся умаиа. — Как отдохнула?

Улыбка Саурона для Линаэвэн не предвещала ничего хорошего. Сегодня ее настрой был иным, чем вчера, когда она надеялась, что от «гостей"-то умаиа не узнает ничего важного. Теперь же дева знала, что из-за их вчерашнего неосторожного поведения других будут допрашивать о Нарготронде — «гости» больше не выглядели хотя бы отчасти безопасными. Можно было бы сослаться на то, что Нэльдор проговорился, так как был юн и неопытен, но она-то — нет. И тем не менее даже ее, древнюю эльдэ, Саурон смог подловить. Как быть теперь, как будет правильно поступить? Стоило ли ей отказаться быть «гостьей» и то же передать Нэльдору? Но его не было рядом. Тогда ей нужно самой отказаться от «гостей»? Но Линаэвэн не была уверена, что выдержит допросы в подземелье, а меж тем в «гостях» от нее пока не требовали ничего неприемлемого.

— Вчера я уснула от утомления, но более мне не придется бороться с усталостью, — наконец неторопливо ответила дева.

— Рад, что ты отдохнула, Линаэвэн, — гостеприимно улыбнулся умаиа. — Присоединяйся к завтраку. Другие гости вчера легли поздно, они пока еще отдыхают.

Как тэлэрэ и полагала, Саурон улыбался ей и изображал приветливость, при этом готовясь ударить: ее имя, что она вчера скрывала, уже стало известно Темным. Более того, умаиа сказал «другие гости»… значит, не один Нэльдор теперь был в этой паутине. Быть может, именно эти новые «гости» поддались на провокацию и невольно назвали ее имя? Или она недаром боялась, что оставшегося одного Нэльдора снова на чем-то подловят? Или ее имя вырвали у кого-то под пыткой? Линаэвэн чуть сжала губы.

— Арэнэтвэн, — поправила она. — Теперь и здесь меня зовут так. Пусть тебе и стало известно, как звали прежде.

— Хорошо, — откликнулся Волк. — Я запомню твое предпочтение. Ты так и будешь стоять в дверях?

Линаэвэн совсем не нравилось происходящее. Вчера она села за один стол с врагом ради помощи Нэльдору, а сегодня? Потому, что может оказаться слишком слабой, чтобы вынести пытки? А окажется ли достаточно внимательной, чтобы за завтраком не угодить в одну из ловушек? Если не считать ловушкой само приглашение. Но если сейчас она не сможет избежать хитрости Саурона, сможет ли, когда к коварству добавится боль? Тэлэрэ должна была сберечь тайну Нарготронда. И сказанное в письме. И по тому, помедлив, дева все же прошла вперед и, ничего не говоря, села за стол, хотя ей очень хотелось спросить, что именно Саурон понял из ее имени, а также узнать об участи ее товарищей.

Линаэвэн села за стол, и Волк, улыбнувшись, налил ей стакан еще теплого молока.

— У меня есть несколько дел на сегодня, и я не смогу провести все время с тобой. Но ты вчера выразила желание посмотреть карты, так что после завтрака я оставил все дела и буду полностью в твоем распоряжении.

Как и вчера, Линаэвэн старалась обдумывать каждый шаг. Выпив молока, она погрузилась в размышления: что она могла бы сказать Саурону с картой в руках, так, чтобы это не стало подсказкой для него? Очень немногое. Но все же могла.

— Да, я вчера желала посмотреть карты, — ответила наконец дева.

— Хотя ты и из тэлэри, — какая это была редкость, тэлэрэ в его землях! Владыка будет заинтересован, — тебе пора бы ускориться, мое время не безгранично. — Волк говорил мягко, но в его тоне проскользнуло едва уловимое глухое рычание, даже еще не угроза, но прорывающееся недовольство. Маирон придвинул к себе стеклянную вазочку с творогом, украшенную ягодами. Такая же стояла перед Линаэвэн.

— Вчера ты говорил, что мы можем потянуть время, — заметила в ответ Линаэвэн. Торопиться она не желала: в спешке легче допустить ошибку.

— Я говорил, что пока вы мои гости, я не отдам приказа о допросах, и тем вы можете тянуть время для остальных. Не переиначивай мои слова. Или сама не заметишь, как станешь хорошей ученицей Отца Лжи, — засмеялся Волк.

Линаэвэн нахмурилась. Когда Нэльдор согласился стать «гостем», Саурон не говорил тех слов, что произносил ныне; правда, не утверждал и иного — говорил просто о времени. Объяснять же теперь: «Я поняла тебя так», было бесполезно. И потому Линаэвэн лишь покачала головой и тоже принялась за творог.

— Пока ты отдыхала, у нас произошли некоторые изменения, — продолжил Маирон. — Еще двое пожелали стать моими гостями. Время было позднее, так что я не успел поговорить с ними, они до сих пор отдыхают. С Нэльдором же мы вчера замечательно провели время, рассматривая звезды в трубу. — О паре, которая пришла и в ту же ночь вернулась в подземелье, Волк упоминать не стал.

— Замечательно провели время, — повторила Линаэвэн. Сумел ли Саурон извлечь из того пользу? Тэлэрэ решила спросить, хотя и сомневалась, что умаиа скажет ей правду. — И вы все это время только рассматривали звезды и говорили о них же?

— Да, — Волк кивнул с легкой ноткой удовлетворения от хорошо проделанной работы. — Я учил Нэльдора, как следить за путями звезд и как записывать наблюдения.

Линаэвэн была удивлена, услышав это, но старалась оставаться настороже. Ей казалось вероятным, что умаиа специально говорит так, чтобы она расслабилась и потеряла бдительность. А ведь… трубу, в которую они смотрели, скорее всего, сконструировал Ангарато, в дар старшему брату… Теперь же ей пользуется Саурон.

— Не ожидала, что тебе интересны звезды, — ответила Линаэвэн. Тема казалась безопасной, но дева все равно была напряжена, помня, что это впечатление могло быть обманчивым.

— Не особо интересны, — усмехнулся Маирон. — Но я мастер и разбираюсь во многих вещах. Да, кстати, а ты знала, что кое-кто из твоих спутников уже бывал раньше на Севере? — Умайа осторожно прощупывал свою «гостью», смотрел, с какой стороны лучше подкрасться к жертве. Все же он был волк…

Линаэвэн знала, что двое ее спутников, Тардуинэ и Таурвэ, были схвачены Врагом во время Дагор Браголлах. Но этим нолдор повезло больше, чем многим другим: они сумели бежать из плена. Везде, кроме Восточного Белерианда, эльдар относились к беглецам из Ангамандо недоверчиво*(1), однако Тардуинэ и Таурвэ посчастливилось, вернувшись в Нарготронд, застать там Государя Фелагунда. Финрод поговорил с ними и принял их, а с волей и мудростью короля никто не спорил. Потому Линаэвэн тоже доверяла друзьям (хотя мало знала их лично, даже не знала, были ли они друзьями до плена).

Но тэлэрэ не была уверена, что Саурон действительно выведал что-то о прошлом Таурвэ и Тардуинэ. Что, если умаиа спрашивал наугад? И потому Линаэвэн кратко ответила:

— Да, знала, — надеясь, что тем никому не принесет вреда. Если Саурону уже известно прошлое товарищей, то она не поведала ничего нового. Если нет… она же не назвала имен, не сказала и не намеревалась говорить, кто именно это был.

— Спасибо, — кивнул Маирон, видевший напряжение тэлэрэ и читающий ее, как книгу, а потому не могущий удержаться от того, чтобы не подразнить ее. — У меня было предположение об этих двоих, но не было уверенности. Хорошо, что ты подтвердила: не придется добиваться ответов от них самих, им же будет легче. Так что ты оказала нам всем услугу.

Линаэвэн вздохнула, переплетая пальцы. Ей казалось, она говорит обдуманно… ей не пришло на ум, что Саурон может не знать, а догадываться. Нэльдору она не помогла; Тардуинэ и Таурвэ наверняка навредила. Чего им будет стоить ее ошибка? И можно ли назвать эту ошибку невинной, если она говорит с Сауроном? Да, она старается ничего не выдать ему, но не хранит молчание, как желала вначале. А если она ошибется и с картами? Но нет, вряд ли: трудно невзначай открыть тайные пути, да и на карту их не нанесешь — и все же.

***

Когда завтрак был закончен, Волк повел «гостью» в свои покои.

Идя вместе с умайа, Линаэвэн поняла, что ее ошибка была меньше, чем ей показалось вначале. Если Саурон догадывался о прошлом двоих из отряда, он действительно узнал бы это. Разумеется, ее не вводили в заблуждение слова о том, что так Тардуинэ и Таурвэ были избавлены от допроса: допрашивать их будут, просто о другом. Но все же она не нанесла большого вреда товарищам, только проиграла Саурону время.

Когда они вошли в покои, что забрал себе Саурон, в бывшем кабинете Артаресто, на бывшем столе Артаресто, Линаэвэн увидела карту: прекрасно выполненную золотыми, медными и густо-зелеными чернилами по светло-голубой коже.

Волк всегда подозревал, что эта карта — работа Финдарато, но не был уверен, и сейчас надеялся выяснить это через Линаэвэн. Знать, как выглядит почерк одного из королей… полезно и может пригодиться.

— Я подумал, тебе доставит радость эта карта, — сказал умаиа. — Увидеть знакомую руку бывает приятно.

Ход был рисковый — что если карта Фелагунда вдохнет в деву мужество, уверенность, еще что-то такое? Но это не смущало Волка: он знал, как обернуть мнимое поражение в выигрыш.

Линаэвэн же не могла не узнать легкий, летящий почерк Финдарато. Карта досталась врагам вместе с самой крепостью… Но Финдарато остался свободен, хотя мог бы оказаться в плену еще во дни Битвы Внезапного Пламени, если бы не Барахир. А сейчас арафинвион свободен и пока в безопасности в их тайном городе — ныне эта безопасность зависела от ее отряда; на них, на ней самой, лежал долг сберечь тайну. К тому же… Артафиндэ избежал плена, когда он казался почти неизбежным; Таурвэ и Тардуинэ бежали из Ангамандо… Возможно, и ее жизнь не угаснет в плену, и она еще обретет свободу.

— В самом деле, — отозвалась Линаэвэн, рассматривая карту, и не заметив расставленной ловушки; впрочем, ее ответ все равно звучал неоднозначно. — Карта прекрасна. А как выглядела бы карта Инголондэ, будь она нарисована тобой? Поскольку ты мастер, некогда один из народа Аулэ, верно, ты умеешь и рисовать? *(2)

Сама дева тоже могла бы нарисовать хорошую карту или вышить ее.

Волк удовлетворенно хмыкнул: Линаэвэн смотрела на карту… почти с нежностью. То, что дева взяла себя в руки, успокоилась, Волка скорее позабавило, чем огорчило.

— Мои карты обычно более… сдержанные, — ответил умаиа.

«Более сдержанные. Только то, что полезно, а не красиво», — поняла Линаэвэн.

— Но, думаю, мне было бы трудно сделать нечто, лишенное изящества, — продолжал Волк, и в задумчивости склонив голову, стал рассматривать тэлэрэ… ей подойдут украшения… — Я хочу сделать для тебя маленький подарок, небольшое украшение: изящное для изящной. Впрочем, это после. Пока вернемся к картам. Ты вчера предложила показать мне что-то о своем доме. И… если ты не станешь пытаться хитрить, то и я покажу тебе то о Севере, что ни один эльф еще не знает. Вдруг ты вернешься к своим и поделишься тайнами, выведанными у врага?

— Едва ли я стала бы носить твое украшение по доброй воле: оно было бы для меня тягостно, — покачала головой тэлерэ, понимая, что Саурон, если ему это действительно нужно, может принудить ее или даже надеть украшение силой. А возможно, украшение было только предлогом (как наверняка только предлогом был разговор о звездах с Нэльдором), который должен был подвести пленницу к желаемому Сауроном. — На созданном тобой неизбежно будет отпечаток Диссонанса, разве может порадовать такое украшение эльфа? Что до карт, то вчера мы условились, что первым будешь ты…

Пусть первым будет Саурон, а после… Да, она покажет что-нибудь, что относится к Нарготронду, но не должно навредить ему. Саурон уже знает, откуда она — и теперь, покажи дева иной дом, будь то на Тол-Эрэссэа или в Миттарингэ… И ей вновь принесут окровавленную ткань.

— Хорошо, — улыбнулся Маирон. — Карта твоего короля неполна. Смотри, вот эти горы еще долго тянутся на север, образуя почти правильной формы квадратную скобку. Когда кончаются горы, начинаются дальние пастбища Севера, вне прикрытия его гор, но все равно надежно укрепленные.

Линаэвэн кивнула, запоминая. Быть может, в самом деле, однажды это знание принесет пользу эльдар. Ее рука замерла над картой, а дальше двинулась на запад от Ломба Палар (Талат Дирнэн): жест тэлэрэ был широким.

— Здесь проходит гряда пологих, поросших деревьями, холмов, они тянутся с запада на восток. В этих местах водится много дичи, как зверей, так и разнообразных птиц, и хорошо охотиться. — Если враг вышлет сюда лазутчиков, они не уйдут далеко: будут замечены стражами границ и убиты. Если же Саурон вышлет войско… Армия, идущая к Нарака (Нарогу) с запада, все равно не минует холмов и увидит их. То, что нолдор живут там, где можно охотиться, казалось Линаэвэн очевидным: охотничьи угодья были и на востоке Нолдолондэ, и на западе. Вместе с тем Саурон мог не знать о них.

Волк внимательно смотрел за тэлэрэ, ее жестами и даже эмоциями, что могут отразиться на лице. От умаиа не укрылось, что рука Линаэвэн, обводящая карту, в одном месте на секунду застыла, словно споткнулась, и пошла дальше. «Так вот где заканчиваются ваши границы», — отметил про себя Маирон. А дева, как они и договорились, не просто показала часть земель, но и дала к ним комментарии, сказав, что это охотничьи угодья города — хорошая информация. Зная границы земель и пределы, где эльфы берут себе дичь, можно сделать много выводов.

Внешне Волк не выдал своих мыслей, лишь кивнул и продолжил:

— Да, это правда, ваши земли обычно богаты лесными дарами и дичью. На Севере земли менее плодородны. За горами тянутся степи, пока не упираются в Алатаирэ (Бэлэгаэр). Море прикрывает Твердыню с четвертой стороны. Владыка, еще в ранние дни, создал прекрасное место для своей будущей крепости: с трех сторон горы, с четвертой Море, и его дыхание не дает воцариться лютой стуже в Твердыне.

— Море? — удивилась Линаэвэн. — Но ведь вы, Темные, не любите Моря?

— Море служит замыслам Владыки, — улыбнулся Волк. — Дело не в том, что мы любим, а в том, что можем использовать. К тому же Рок, что вы принесли с Запада, наше хорошее подспорье.*(3) — Все же Волк был честен и считал, что дарит более чем щедрые рассказы.

Упоминание Рока нолдор всегда приводило Линаэвэн в печаль. Казалось бы, он был возмездием за Альквалондэ, но пал он на всех, приносил беды и не помог никому из тэлэри — ни на том, ни на этом берегу… но да, мог быть подспорьем для Врага. Недаром Ульмо не признавал его, продолжая помогать Изгнанникам; а он глубже всех Валар понимал Музыку, и оттого его музыка была так глубока и прекрасна…

— Море и Рок не на одной стороне, — задумчиво произнесла дева.

«Море не могло быть действительно полезно для Ангмандо, — думала эльдэ. — Ульмо всегда противостоял Врагу и помогал Эрухини; должно быть, слуги Моринготто избегают приближаться к самому берегу. Недаром они ни разу не пытались построить корабль и напасть с моря ради еще большей внезапности»*(3).

Тэлэрэ еще помедлила, разглядывая карту, а потом ее рука двинулась с севера на юг, теперь на востоке от Нарака:

— С другой стороны, — и это Темные все равно увидят, подойдя… — вересковые пустоши. Равнина, но не плоская, как стол, а холмистая. Только холмы встречаются реже, а не соединены в гряду.

— Холмы, что лежат меж вами и Дориатом? — уточнил Волк. — Но ты не сказала, как долго эти пустоши тянутся в ваших пределах.

— Как далеко? — переспросила эльдэ. — По-разному в разных местах. На севере до самого берега Нарака.

Часть северных земель Наркосторондо (Нарготронда), севернее Хранимой Равнины, ныне была утрачена, захвачена врагами во время Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах), хотя туда порой выезжали охотиться: то Тйэлкормо и Куруфинвэ, то охотники Наркосторондо — такие как Ламмион и Мэнельтиро (Мэлэдир).

Тэлерэ обвела взглядом карту.

— Пожалуй, больше я не могу показать, — рассказывать что-то еще дева считала опасным.

Но Волк был вполне доволен увиденным: вот и вырисовались границы Наркосторондо с трех сторон. Увы, четвертую границу умаиа пока не знал, но это было поправимо. А зная размер территории Наркосторондо, можно было с достаточной точностью предположить и количество жителей.

— Ты предложила смотреть карты, и так скоро это занятие тебе наскучило? — Волк выглядел удивленным. — Но мы приятно провели время, и я хочу в благодарность сделать что-то для тебя. Одну из пар сейчас выведут из застенка, и они будут отдыхать.

Казалось бы, стоило радоваться, а Линаэвэн обдало страхом. Вчера Саурон так поощрил Нэльдора за то, что юноша сказал о Наркосторондо. Значит… она все же открыла умаиа что-то полезное… Она шла по скользкому льду и провалилась. Саурон не узнал о тайных путях, но нечто важное все же узнал. Да, взамен она тоже получила новые сведенья, не известные эльдар, но сумеет ли она когда-либо рассказать это другим, и сумеют ли другие применить это знание? А Саурон тем что узнал воспользоваться сможет и точно постарается причинить зло… Правда, и зло может, вопреки его воле, обратиться во благо…

— Хорошо, что мои товарищи отдохнут, — ответила эльдэ побледнев, хотя старалась думать о надежде… И что ей было ответить на вопрос Саурона? Правду. Он и так понимал, в чем дело, и только играл в недоумение… — Странствия, карты, дороги — все это мне, в самом деле, интересно. Когда я заговорила о землях, а ты в ответ о картах, то ты ведь сказал о землях за пределами Нолдолондэ, по крайней мере я так поняла; говорить же о доме для меня небезопасно.

— Я думал, что порадую тебя, — нахмурился Волк, позволяя разочарованию проступить на его лице. — Ты отказываешься от моего украшения раньше, чем его увидишь, бледнеешь, когда я говорю, что ты больше не ведешь себя враждебно, и потому я могу сделать для тебя большее через твоих товарищей. Ты ничего не ценишь… Про карты же: разве ты назвала что-либо важное, разве я не щедро открыл тебе в ответ? Ты не даешь ничего, но получаешь взамен секреты Севера и покой своих товарищей.

— Я полагала, что не назвала ничего важного, — дева пристально смотрела в глаза Саурона. — Но по твоей реакции поняла, что заблуждалась.

— Ты назвала то, что не имеет ценности, но что по справедливости должно быть вознаграждено, — ответил умаиа, с любопытством смотря в глаза эльдэ. — Ты скоро начнешь бояться теней и шорохов, если будешь так взвинчивать себя.

Комментарии.
*(1) «Серые анналы»:
«…Вскоре эльфы стали опасаться тех, кто утверждал, что бежал из рабства, и часто несчастные, попавшие в лапы орков, даже если они вырывались из тяжкого плена, вынуждены были бродить без дома и друзей, становясь изгоями в лесах».

Беглецов, как сказано, часто изгоняли, но в землях феанариони поступали иначе. Это видно по сказанному в «Ламмас», что к диалекту квэнйа, принятому на Химйарингэ (Химринге) за века войн в Валариандэ примешалось в том числе наречие нолдор-рабов, которых захватили в плен или принудили служить Моринготто и оркам (а после они бежали, и так оказались на Химйарингэ). Чтобы плен мог повлиять на особенности речи нолдор, они должны были оставаться в плену достаточно долго; а для того, чтобы эти особенности могли повлиять на наречие Химйарингэ принятых беглецов должно быть достаточно много. Отсюда видно, что сыновья Фэанаро и их народ не изгоняли спасшихся из плена, а принимали их.

*(2)
Среди искусств, которыми владел Аулэ, была и живопись:
«Книга утраченных сказаний», «Музыка аинур»:
«Аулэ жил в Валинорэ и создал множество вещей; он изобрел инструменты и приспособления, и занимался как плетением сетей, так и ковкой металлов; пахота и земледелие доставляли ему такое же удовольствие, как языки и алфавит, вышивка и живопись».

*(3)
То, что «темная фигура на скале», обратившаяся к нолдор в Амане был Намо Мандос, в «Сильмариллионе» только предположение, о чем пишет и Кристофер («Утраченные сказания», «Исход нолдоли», Комментарии).

По «Сильмариллиону», Проклятье Мандоса, оно же Пророчество Севера, оно же Рок нолдор, произносит то ли вестник Валар, то ли сам Намо. Нигде больше такого не встречается. Если говорит посланник Валар, назван он по имени или нет, его никто не путает с самими Валар. Нигде нет такого — «это был посланник Манвэ, а может быть, сам Манвэ»… Разве нолдор не могут отличить Валу от его посланца-маиа, даже очень сильного?

А здесь… а может быть, это был сам Мандос — как если «вестник» пытается изображать Намо (или Намо, напротив, не только не называл себя, но зачем-то пытаелся себя скрыть, так, чтобы его могли спутать с маиа). Но зачем бы Намо или его посланнику так притворяться? Зато это имеет смысл, если проклинал… не светлый маиа.

Само название, Пророчество Севера, словно намекает на происхождение. Обычно Севером называют… Ангамандо и то, что оттуда исходит. Другое название вроде бы явно говорит об авторе проклятья: Проклятье Мандоса. Но и произнесшего проклятье часть, видимо, сочли Мандосом, а часть — нет…

По «Книге утраченных сказаний», это именно посланник, а не сам Намо. Его зовут Амнон или Амнос, а по примечаниями также… Морниэнто. Странное имя для светлого маиа.

Слова проклятья «Начатое в добре обернется злом» противоречит словам Илуватара по «Аинулиндалэ», что зло обернется благом (Манвэ, услышав об ответе Фэанаро, скажет о том же — что зло обернется благом). Манвэ и действует вразрез с Роком нолдор, который вроде бы является приговором Валар: говорилось, что Валар не услышат ушедших, и даже эхо их рыданий не перейдет гор, но Манвэ слышит и отзывается. И это не единичный случай: «В горах да будет дом Орлов, и да слышат голоса, призывающие нас» (слова Манвэ в «Об энтах и Орлах»). То есть Манвэ намеренно посылает Орлов, чтобы как раз слышать ушедших. Тогда как приговоры Намо или Валар (как «Статут о Финвэ и Мириэль») Манвэ принимал и не действовал вопреки им, даже если сам был с ними не согласен.

Улмо говорит, что Рок нолдор на руку Моринготто — и это в самом деле так. В «Неоконченных сказаниях» Улмо говорит о том, что Оссэ — слуга Рока (нолдор) и поэтому топит корабли, которые посылают на Запад.

По «Сильмариллиону», Рок нолдор исходит от Намо — и получается, что Оссэ фактически убивает эльдар, исполняя волю Намо Мандоса. Но в «Прозаических фрагментах» (4-й том «Истории Средиземья») сказано так:
«Так что Улмо неустанно тщился сподвигнуть номов (нолдор) послать гонцов в Валинор, но однако ж Моринготто был хитер и весьма умудрен, и не смыкал он глаз, бдительно следя за всем, что касалось эльфийских родов, и посланцам их не удавалось преодолеть всех опасностей и искушений этой самой длинной и самой недоброй из всех дорог, и многие, кто дерзнул отправиться в странствие, сгинули безвозвратно».

Все это вместе складывается в то, что нолдор проклинал не Намо и не светлый маиа, посланник Валар, но умаиа Моринготто Амнос. Подробнее об этом смотрите
Квэнта Сильмариллион Энвинйа, глава «Поход нолдор и Рок нолдор».

*(4)
Как видно по картам, Ангамандо, как и Утумно, защищены полукольцом гор со всех сторон, кроме севера, т.е., Моринготто со времени их строительства не боялся, что Валар нападут с этой стороны. С севера к Ангамандо (как и к Утумно) близко подходит Море, и Валар было бы крайне трудно высадить и развернуть там войско, что было необходимо, чтобы взять Ангамандо («с наскока» его не взять, а одной силы Улмо как Стихии не хватило бы, чтобы одолеть Моринготто). Но если и Валар не могли штурмовать крепость Врага с Севера, с Моря, тем более не могли нолдор.

7. Искаженное и неискаженное

Дева вновь отвела взгляд и покачала головой. Неужели умаиа действительно полагал, что кто-либо из эльдар мог радоваться, понимая, что принес пользу Саурону? И даже повар, которого так хвалил умаиа, он ведь тоже только терпел свою службу, как терпят рабство; быть может, атан согласился служить, лишь не выдержав пыток или угроз его родичам… Атани были другими, чем эльдар, но Враг и для них был Врагом, которому нельзя покоряться… Однако, Линаэвэн не сказала всего этого Саурону, предпочтя заговорить об украшении:

— Я не видела твоей работы. Это так. Но я уверена, что ты… просто не сумеешь создать то, что не будет пронизано Диссонансом. А мы ощущаем его, мы созвучны Арде, — тэлэрэ коснулась карты рукой, на сей раз, обведя, с севера на юг, все побережье Белерианда… Берег Моря, которое она так любила. И повторила тверже обычного. — Я готова была бы поспорить: тебе это не по силам.

Когда тэлэрэ бросила Маирону вызов, тот лишь покачал головой, внутренне улыбаясь.

— Что же, давай спорить. И если я смогу выполнить украшение так, что оно не будет отличаться от сделанного эльдар, ты, наконец, увидишь, что я не чудовище, каким меня принято считать в твоем народе. Но если я утратил мастерство и не смогу сделать неискаженную вещь, то я отпущу на волю одного пленника. Однако, если же я смогу создать прекрасное и безупречное украшение, то ты расскажешь мне о южных границах Наркосторондо (Нарготронда). Как видишь, я прошу ничтожного. Ты согласна? — Ведь, казалось бы, какая разница что на южной границе? Эта часть далеко от Севера, чего опасаться?

Линаэвэн с печалью и тревогой смотрела на Саурона. Она колебалась.

Саурон отпустит одного пленника… Конечно же, она уточнит: отпустит навсегда, живым и способным уйти, не хватая его вновь, не следя за ним. Так, чтобы пленник по-настоящему получил свободу. А с юга враги не приходили, юг оставался свободным. Там — Нантатарион (Nantatharion = Нан-Татрэн); и эти границы, то, что враги и так увидят, если все же придут, если захватят Город.

Линаэвэн смущало, что Саурон слишком легко согласился на пари. Но дева была уверена, что умаиа, в самом деле, неспособен сделать неискаженное украшение. Быть может, цель Саурона сейчас — побудить ее принять искаженное? Чтобы она, устрашившись, сказала: «Не буду спорить». На что Саурон ответит: «Тогда прими мой дар и носи его». А на украшении, например, чары слежения…

— Согласна, — отозвалась Линаэвэн, собравшись с духом.

Волк всем естеством ощущал, как дева колеблется, боится, мечется и все же решается — Линаэвэн и правда билась, как птица в горсти, и это было так откровенно, так трепетно, так явно, что само по себе доставляло удовольствие.

— Прекрасно, — кивнул головой умаиа, пряча свои чувства под маску спокойствия и дружелюбия. — Итак, спор. Как только я закончу с текущими делами, сразу примусь за твое задание. Боюсь, я буду занят около дня, и это время не смогу никому уделить. Чем бы ты хотела заниматься, пока я отсутствую?

Нелегко решить и решиться, сделать правильный выбор, чувствуя, что Саурон замышляет нечто недоброе, но не понимая, что именно. Тяжело сознавать, что допустила ошибку, которая окажется на пользу Врагу и во вред родичам. Но когда решение принято, а было ли оно верным и чем оно обернется в будущем, еще было неизвестно, можно было оставить волнение; и сделав над собою усилие, Линаэвэн успокоилась, хотя все равно на ее лице были тень печали, тоски и тревоги, которые порождал сам плен и гнетущая неизвестность что для нее самой, что для ее товарищей.

— Разумеется, — произнесла Линаэвэн спокойно, именно как само собой разумеющееся уточнение, — если я выиграю в споре, то пленник будет отпущен живым и способным уйти, ему не будут препятствовать или следить за ним, и не схватят снова…

— Я держу свое слово, — подтвердил Маирон. Он и правда держал: когда было некуда деваться (что случалось крайне редко), или когда это было удобно. — Если я проиграю, то отпущу одного. Отпущу без условий и уловок, а когда он обретет свободу, ты сможешь хоть через осанвэкэнта связаться с ним и проверить.

— Хорошо. А пока наш спор не разрешен… — Линаэвэн задумалась, могла ли она позволить себе делать в плену что-нибудь из того, что ей хотелось бы, не будет ли это опасным, не использует ли Саурон это против ее или других эрухини… И тогда эльдэ поняла, что ей точно можно делать. — Я хотела бы увидеть других пленников, узнать, что с ними. — Радости это не доставит, но она хотя бы будет знать правду о товарищах.

— Всему свое время, — уклончиво ответил Волк. — Я жду кто из твоих спутников присоединится к тебе и станет моим гостем. Пока же они думают, ты получишь набор для вышивания и сможешь развлечь себя этим.

Саурон отказался дать ей увидеть других — это было печально, но предсказуемо. Линаэвэн понимала, что умаиа хочет воздействовать на нее, пользуясь ее незнанием и побуждая волноваться и тревожиться. Упоминание набора для вышивания удивило деву: как Саурон понял? Или это просто совпадение? Вслух Линаэвэн сказала:

— Да, мне нравится вышивать, как и многим девам эльдар.

Волк дернул за шнур, и вскоре в комнату вошел орк.

— Верните вторую пару в камеру. Не связывать, дать вволю воды.

По этим словам Саурона, Линаэвэн поняла, что Темные так до сих пор и не знают имен остальных пленных. Но приказ умаиа обеспокоили эльдэ:

— Ты дашь им только воды?

— Мы поспорили с Морнахэндо, — пояснил Маирон, — что если он не хочет готовить для пленников еду, то они не будут есть вовсе, все кроме него. Или… разве что ты их будешь кормить?

Эльдэ сжала губы. Как же ей хотелось помочь товарищам, что страдали от голода! Но Линаэвэн встала бы невольно на сторону Саурона, против Морнахэндо (он согласился прийти в гости или был защищаемым? Или его имя как-либо узнали в подземелье?), которого и без того пытались принудить муками товарищей. Принудить к чему? Тэлэрэ не знала достоверно. Саурон мог смешать правду с ложью, сказать часть правды или преподнести истинные факты в ложном свете… но из того, что сказал умаиа, получалось, что стража принуждали служить поваром — пусть только для своих же товарищей. Но все равно его принуждали исполнить службу, которую поручит ему Саурон… И хотя слова умаиа о споре были не достоверны, звучали они очень правдоподобно… Не удивительно, что Морнахэндо отказался.

И все же, товарищи страдали, а она могла бы помочь им: не просто кормить их, но еще и увидеть их, и поддержать. А они увидели бы ее — быть может, им говорят, что Линаэвэн предала всех и согласилась стать лазутчиком, или, что ее мучают, или, что она счастлива «в гостях».

Единственное, что беспокоило деву, это то, что Саурон наверняка использует ее согласие готовить против Морнахэндо — а может и против других… И что обещал умаиа Морнахэндо в том споре? Кто знает, не спорили ли они на то, что Саурон отпустит пленника, если никто другой не согласится готовить?

— Нет, я не хочу… вмешиваться в ваш спор, — ответила, наконец, Линаэвэн.

Маирон отметил, что когда он предложил тэлэрэ готовить для своих родичей, эльдэ задержала дыхание, как это бывает у мирроанви, если они глубоко взволнованы. Но, в конце концов, дева ответила, и Волк принял ее отказ спокойно.

— Это твое право. Пойдем, я провожу тебя в твои покои.

Они вышли из кабинета, пошли по коридору, и тогда Волк заметил:

— В общем-то, не было и спора… мы просто повздорили… Я предложил Морнахэндо готовить для своих, Морнахэндо мне нагрубил, я рассердился и сказал, что раз так, то никто их кормить не будет, — Волк слегка сконфуженно развел руками. — Увы, мы все подвержены эмоциям, а идти на попятный мне не к лицу.

Линаэвэн опустила голову, не желая отвечать, так как могла бы ответить неверно. Ответить так, что за этот ответ расплатятся другие. Саурону было сказано нечто резкое, а в ответ на это он заставил всех пленников, схваченных им и заключенных в подземелье, страдать от голода. И теперь умаиа говорит об этом тем тоном, каким говорят о сорвавшейся с губ насмешке или другой досадной мелочи. И так, словно он никак не мог изменить своего решения.

Линаэвэн не видела эту ситуацию под другим углом: Саурон поспорил о чем-то с эльфом, эльф «нагрубил» умаиа, а потом, считая, что лучше держать товарищей голодными, чем пойти на поводу у Темных, отказался готовить для других пленников.

Линаэвэн, как и многие другие эльфы, считала, что соглашаясь исполнить любое дело, которое от пленника хотят Темные, пленник совершает Темный поступок, который обязательно будет на руку врагам. И чаще всего это было правдой, но… война с Тьмой это всегда война не только тела, но и разума и души, это борьба, которая требует постоянных раздумий и мудрости. Чтобы придти к Свету, чтобы победить Тьму, нельзя найти универсальную линию поведения, нельзя придерживаться одного решения — вместо этого нужно все время искать, как поступить правильно. Дева не видела, что добро всегда остается добром, а зло — злом, кто бы и где бы его не совершал. Но Темные знали, что эльфы, нередко боясь, что их обманут, отказывались от добрых дел и приносили зло еще большее, чем могли бы сами Темные. А главное, из-за своих страхов, из-за своей слабости и глупости, эльфы не просто совершали ошибки, а становились все омраченнее и отступали дальше от Света. И это всегда было главной целью и желанием Темных: и потому они старались извращать, а не убивать попавших в их руки.

И потому, хотя тэлэрэ долго молчала, прежде чем заговорить, Волк не торопил ее. Пусть дева все взвесит и сделает выбор. Или она выберет правильно и сделает шаг к Свету, тем самым придав игре лишь больший интерес, или она ошибется. Но ошибка не должна быть случайной, Линаэвэн должна сознательно сделать тот выбор, что поведет ее дальше от Света.

Они продолжали идти по коридору, и только возле самой двери «своей комнаты», тэлэрэ спросила:

— Если ваша… ссора продлится, ты допустишь, чтобы пленники умерли от голода, только чтобы не идти на попятный?

— Да, все вполне может закончиться именно так, — подтвердил Маирон. — И это удивляет меня: вы скорее готовы допустить гибель кого-то из сородичей от голода, чем наступить на свою гордыню и накормить их. Мне интересно узнать глубину вашей жестокости и эгоистичности.

Линавэн прикрыла глаза. Смерть от голода, долга и мучительна, и если это действительно то, что уготовил товарищам Саурон, то эльдэ было больно и страшно даже думать о таком, но ей нельзя было поддаваться чувствам, разве что плакать от бессилия. А Саурон желал, чтобы она согласилась служить… Исполнение его желания, несомненно, обернется большим злом для эльдар, что бы Саурон ни готовил: ее согласие может нанести удар по Морнахэндо, или Саурон вложит в ее руки отравленную пищу, чтобы она своими руками отдала ее родичам, или произойдет что-то еще… Тэлэрэ была уверена, что зло непременно случится, как только она согласится; то же, чем грозил Саурон, было далеко… Но родичи страдали уже сейчас. И что, если Темная тварь исполнит угрозу? Саурон достаточно жесток для этого…

— Не приписывай нам своего, Гортхаур, — с горечью и сдержанным гневом произнесла Линаэвэн. — Я принесла бы еды товарищам, если бы могла знать, что это не обернется вредом ни для Морнахэндо, ни для других, но ты, конечно, не дашь такого обещания. Тебе же лишь гордыня мешает изменить свое… — Тэлэрэ не договорила, заметив несообразность, противоречие в словах Саурона. — Если бы тебе действительно мешало то, что ты сказал Морнахэндо «тогда никто не будет их кормить», ты не предлагал бы мне отнести еду товарищам, тем более, не пытался бы добиться от меня согласия. Не знаю, что в действительности произошло между тобой и Морнахэндо, только не то, о чем ты сказал.

Дева заговорила резко и оскорбительно, но она зря думала, что Повелитель Волков не сможет поставить ее на место.

— Мне нет нужды вам что-либо приписывать, Линаэвэн. Вы жестоки там, где нет нужды, жестоки, потому что трусливы. Но вы не говорите себе честно: «Я боюсь, и потому пусть лучше другие страдают», вы уверяете себя, что все что вы делаете, вы делаете ради высоких целей, что вам бесконечно жаль, но что это вынужденная жертва… Только это неправда. Правда в том, что ты труслива и готова платить за свою слабость чужими страданиями. Но ты не только труслива, ты еще и глупа. Тебе показалось, что ты что-то прозрела во мне, бывает смешно наблюдать за тебе подобными: вы убеждены, что я лгу, и не верите ничему в моих словах, но при этом вы уверены, что сами всегда знаете, как поступить правильно, и мне нравится это. Из трусости и глупости вы совершаете чудовищные вещи, но потом, когда уже ничего не исправить, вам открывается правда… И вы оказываетесь раздавленными ею. Наблюдать за вами в такие моменты приятно и смешно.

Едва Волк закончил, как Линаэвэн, молча развернулась и ушла в свою комнату: гордо, высокомерно. Волк с усмешкой смотрел ей в спину. Придет время, и он раздавит эту тэлэрэ (в том, что время придет, и Линаэвэн не задержится, как его гостья, Волк уже не сомневался), и из гордой и самоуверенной она станет дрожащей, слабой, напуганной. Она будет бояться решиться на что-либо еще больше чем сейчас, и, быть может, тогда он ее даже отпустит — учитывая ее высокое положение среди своих, Линаэвэн принесет немало пользы Северу.

Но пока Волк закрыл за девой дверь и отправился по своим делам.

Скоро тэлэрэ должны были принести все, что нужно для шитья по ткани, но стража у дверей теперь не позволит деве выйти наружу.

***

В крепости давно наступило утро и уже многое успело произойти, но Нэльдор, измученный тяжелой дорогой и переживаниями, продолжал крепко спать в мягкой постели.

Через какое-то время в комнату нолдо заглянул орк, увидел, что «гость» спит и осторожно, чтобы не потревожить, внес и положил рядом с эльфом окровавленную рубаху.

Так и случилось, что первое, что, проснувшись, увидел Нэльдор, была окровавленная ткань. Какое-то время юный нолдо не двигался и только в ужасе смотрел на лежащую рядом с ним вещь. Когда такую рубаху принесли Линаэвэн, Нэльдор не пытался сбежать или наброситься на орка, он вообще растерялся в тот миг; и после он не молчал, продолжал разговаривать с Сауроном до конца ужина, и даже не отказался наблюдать звезды вместе с умаиа… Да еще Саурон узнал от него о Наркосторондо! И все равно кто-то из товарищей Нэльдора был «наказан». Быть может, даже Ламмион, но если и не он… все равно Нэльдор не сделал ничего плохого, а кого-то наказали — это было нечестно!

Нолдо был один и считал, что его сейчас никто не видит. Сев на кровать, эльф закрыл лицо руками. Все было зря. Нэльдор думал, что соглашаясь идти в гости, он защитит кого-то, или избавит от боли, но получается, что не избавил, а наоборот… (про то, что Линаэвэн и Ламмион спали в соседних комнатах, а не в подземельях, Нэльдор не думал). Но все было тщетно, и теперь эльф понял, что ему нужно было отказаться от «гостей» и всего этого раз и навсегда — и если он не сделал это давно, то должен сделать хотя бы сейчас.

Отказаться быть «гостем» и отправиться в подземелье на пытки было тяжело и страшно, и более того, если он так поступит, то Саурон (не он, а именно Саурон!) ударит не только по нему, а и по Линаэвэн, и по кузену, но… Но так было нужно. После пробуждения Нэльдору стало ясно — Саурон все равно ударит по другим. Хоть будет Нэльдор в этих «гостях», хоть нет. Потому что умаиа что-то не понравится или просто так захочется. Эльф вспоминал все, что было вечером и ночью, и только укреплялся в своем решении. За что умаиа покарал кого-то из его родичей… кроме как за то, что Саурон — это Саурон, а они пленники-нолдор? Вот разве что… у Нэльдора однажды вырвалось проклятье, не могло не вырваться, когда Саурон сказал, будто эльф подсказал ему новый способ творить зло… Но Нэльдор не считал, что проклятие от того, кто обещал вести себя как гость, может быть достойно кары.

И когда Саурон наконец постучался к Нэльдору, эльф встал, открыл дверь и решительно произнес:

— Я не буду больше беседовать с тобой. Пусть я глуп и не понял сразу, что из этого выходит… но теперь увидел. И отказываюсь продолжать все это.

Речь Нэльдора была столь же горячей, сколь и сумбурной, но свою мысль нолдо выразить смог. И Волк с удивлением посмотрел на юношу, который в очередной раз сменил решение:

— Ты волен выбирать быть моим гостем или нет, Нэльдор, но могу я узнать почему ты передумал?

— Из-за того, что я увидел, проснувшись. Я не бежал и не нападал на орков, не отказывался говорить или ужинать, или наблюдать вместе с тобой за звездами, и я… — у Нэльдора перехватило дыхание, — Еще и выдал тебе важные сведенья. А теперь я узнал, что после всего этого ты приказал мучить одного из моих родичей. Кто знает, что не понравится тебе в другой раз? Я должен был прежде догадаться, что мой приход сюда никому не в помощь, только во вред; что ж, наконец я догадался, и я отправлюсь в подземелье и буду переносить все, что переносят мои друзья.

Маирон молча выслушал горячую тираду мальчишки, считавшего себя невиновным и несправедливо обиженным, а потом ответил:

— Ты проклял меня, Нэльдор, — холодно напомнил Волк. — Был груб, дерзил. Хорошо же ты представляешь себе поведение гостя. За то и был наказан. Но я умею и награждать: за то, что остальную часть вечера ты старался честно выполнить свое обещание, я отпустил одну пару из застенка в камеру, отдохнуть. За то, что ты подсказал мне любопытную идею, я дал отдых еще одной. Итого, благодаря тебе, три пары избежали каких-либо мучений. Одна пара, глядя на тебя, тоже стала гостями. И все, до сего момента, избежали допросов. Так что, мне кажется, ты мог бы собой гордиться. А ты сейчас хочешь свести все на нет.

Нэльдор коротко вздохнул. Три… четыре… восемь эльдар… А плата за это — то, что враг знает, откуда они. И Линаэвэн нет рядом, чтобы подсказать, что же нужно делать… И окровавленная ткань, уже во второй раз… Частью окровавленная рубашка, частью чувство вины побудило Нэльдора подтвердить:

— Да, я отказываюсь продолжать, — что тогда станет с теми тремя парами?.. Но ведь есть же еще гости? Может быть, они умнее, опытнее, и справятся со всеми ловушками. А он мог проговориться снова. Как уже случилось не однажды.

Нэльдор переложил всю ответственность за товарищей на плечи «кого-нибудь другого»: пусть кто-то другой отвечает за то, что станет с другими тремя парами, а он будет думать только о себе.

— Как хочешь, — вздохнул умаиа. — Ламмион утром уехал на охоту, и он, если, конечно решит вернуться, огорчится, узнав, что ты в подземелье. И Линаэвэн останется одна… Но твое право. Пойдем, провожу тебя в камеру.

Нэльдор не ответил и вместе с Сауроном прошел по коридору к лестнице мимо комнаты Линаэвэн. Едва они спустились на один пролет, как встретили подоспевшего Больдога.

— Проводи Нэльдора в камеру, — бросил Волк и ушел обратно наверх; на нолдо он даже не взглянул. Маирона раздражали такого рода эльфы: вечно жалующиеся, вечно предъявляющие претензии и считающие, что с ними поступили несправедливо. Например, Нэльдора, вместотого, чтобы избить и кинуть в холодную камеру на воду и хлеб, вымыли, переодели, дали отдохнуть, нормально поесть, но эльф был недоволен тем, как с ним обращались. Юноша, похоже, считал, что враги, Темные твари без чести и совести, обходятся с ним несправедливо, недостаточно много дают за то, что он… не делает глупости (например не пробует бежать с Острова). Что же, если Нэльдор не доволен своею участью, то пусть идет в подземелье и получит все, что причитается захваченному воину. Маирон не любил не знающих благодарности.

***

Больдог посмотрел на покорно ждущего своей судьбы Нэльдора, усмехнулся и сделал приглашающий жест:

— Ты привел деву к Повелителю Волков, а теперь бросаешь ее одну. Ты нравишься мне, парень. Сдается мне, это начало хорошей службы.

Нэльдор не нашелся, что ответить умаиа-орку (он и не знал прежде, что такие бывают). «Привел деву к Повелителю Волков…» И ведь правда, привел! И что он натворил вчера — начиная с этого согласия и до несдержанного проклятья! Если бы он подумал раньше, то понял бы, что ему невозможно перехитрить Саурона — сама эта мысль была нелепой, быть такого не могло. А кого-то эти твари мучили за то, что он не подумал… Хотя проклятья — не просто слова*(1), вдруг Саурону и правда достанется однажды, не из-за него, Нэльдора, а из-за всех, кто проклинал умаиа.

Нэльдор ругал себя за то, что согласился играть в игру, но не за то, что плохо соблюдал правила игры, в которую обязался играть. Более того, эльф считал, что у него есть множество оснований исполнять свои обязательства, как придется, и если он что-то нарушает, то это не его вина, зато если что-то исполняет, то это его заслуга. Юноша не понимал, что Свет обязан играть честно, потому что иначе он не будет Светом и не будет отличаться от Тьмы, которая может спокойно нарушать правила. Нэльдор считал, что если он нарушает правила, имея для себя какое-то оправдания, то… он все равно поступает хорошо. Словно оправдания делают плохие поступки хорошими. А Темные, наказывая его, не взирая на его оправдания, конечно же просто вели себя нечестно и несправедливо.

***

Больдог повел нолдо ниже, в подземелье, где эльф пока не бывал. Юноше отвели особую камеру — с матрасом на деревянном топчане, теплую и сухую. По дороге Нэльдор видел открытые двери других камер — холодных и голых, с цепями по стенам.

Оставшись один, юный нолдо лег на постель, простую, но по-прежнему — не такую, как у других пленников; он и теперь остался на особом положении. Очевидно, от того, что мог принести пользу врагу. В отличие от тех, кому достались цепи.

В действительности, Нэльдора поместили в такую камеру, потому, что Маирон хотел, чтобы юношу мучила совесть, но… план Волк провалился. Для того, чтобы кого-то мучила совесть, нужно, чтобы у этого кого-то была совесть.

***

Пленники были разделены и почти ничего не знали о судьбе друг друга. Так и Линаэвэн не знала, что Нэльдор отказался быть «гостем».

Оставшись одна, тэлэрэ погрузилась в раздумья. Саурон мог лгать о чем угодно, но он был прав в том, что она боялась. Боялась навредить другим, оставаясь в «гостях»… и боялась не выдержать пыток, прекратив эту игру в «гости». Разве не поэтому утром она не отказалась от завтрака, от продолжения беседы, от карт? И тем принесла вред Наркосторондо и Финдарато, хотя пока и не знала, какой именно, но чувствовала, что что-то сделала не так.

Тэлэрэ села на кровать и в задумчивости провела рукой по покрывалу, расправляя складки. Что же ей следовало делать теперь?

Если даже она согласится, только однажды приготовить еду, это наверняка пойдет во вред кому-то. Если откажется, то ее товарищи будут страдать от голода… Даст ли Саурон им умереть, нет ли — страдать они все равно будут.

Что она могла сделать?

Попробовать самой, независимо от Саурона, принести товарищам еды, пусть хоть кому-то? Кухня вряд ли находится в другом месте, чем была раньше. А пленников найти не трудно, они в подземелье… в Минас-Тирит не было темниц, наверняка Саурон превратил в тюрьму погреба крепости, хотя бы часть из них. А значит, полагала дева, она вполне могла попробовать взять с кухни еду и отнести ее пленникам…

Линаэвэн бесшумно подошла к двери, прислушалась — в коридоре раздавались чьи-то шаги… Дева решила, что нужно выждать, пока Саурон (или уже не он?) уйдет; она не знала, что в это время Нэльдор вместе с умаиа шел по коридору, чтобы спуститься в подземелье.

Когда шаги стихли, Линаэвэн осторожно выглянула за дверь и увидела караул орков. Тогда тэлэрэ тихо прикрыла дверь и запоздало подумала: «…Если меня поймают, то родичей все равно накажут. Так я могу сделать им лишь еще хуже».

Но с другой стороны, ведь пойти на кухню, чтобы помочь хоть чем-то другим пленным, можно и не таясь. Ей нужно прийти на кухню открыто и сказать, что по желанию Саурона она отнесет пленникам еды… А чтобы попасть на кухню, ей нужно просто велеть орку-охраннику проводить ее. Быть может, получив отказ от девы, Саурон не стал, или еще не успел, подготовить то, что планировал, и тогда Линаэвэн опередит его, принесет еды своим родичам и не нанесет им вреда. И сделает это всего один раз, но зато увидит товарищей, узнает, что с ними, и сможет поддержать…

Дева не подумала, зачем тем, кого обрекли на голодную смерть «принести еды всего один раз», да еще к тому же в начале голодания. Линаэвэн не думала вперед, она просто делала то, что ей хотелось здесь и сейчас.

И дева собралась с духом. Ей было нужно идти непринужденно, не прячась, только тогда может удаться задуманное. Эльдэ решительно открыла дверь и, сдерживая отвращение, обратилась к стоящему возле ее комнаты орку:

— Я иду на кухню. Твой господин хотел, чтобы я накормила пленников, — сказала Линаэвэн, и затаив дыхание подумала: «Хотел, но так как я отказалась участвовать в его плане, не стал пока ничего приказывать своим слугам». Более того, есть шанс, что из-за ее отказа и на кухне не приготовил того, что наверняка запланировал для этой «трапезы» умаиа. Линаэвэн надеялась, что сумела обыграть Саурона: она пойдет на кухню сама, а не с оборотнем, возьмет ту пищу, которую выберет сама, а не отравленную по приказу Темного, и Саурон ничего не сможет сделать, даже не успеет «подготовить» других нолдор к встречи с нею какой-либо ложью.

Орк, услышав эльфку, осклабился, но и не подумал отступить.

— Иди внутрь. Господину доложат, чего ты хочешь, — орк не знал, о чем идет речь, но он знал свой приказ: если пленница чего-то захочет, об этом нужно немедленно доложить.

У Линаэвэн опустились руки. У нее получилось… хуже, чем ничего. Саурон сможет добиться всего, чего желал. Умаиа хотел, чтобы она согласилась готовить, но она отказалась — а теперь? Саурон посмеется над ней — пусть, это и не самое страшное; но что другие? Что Морнахэндо? Или сказать Саурону: «Я согласна готовить, если это не окажется никому во вред?». Но ведь навредить можно по-разному… Линаэвэн опустила голову, закусила губу. Кажется, она придумала, что сказать и сделать.

***

Волк направлялся к себе в кабинет, когда в коридоре перед ним склонился орк:

— Господин, девка хочет говорить с тобой, она хочет идти на кухню.

Волк кивнул и жестом велел рабу убраться с дороги, а сам снова пошел к комнате Линаэвэн. Остановившись перед дверью, умаиа решил проявить вежливость и постучал.

Линаэвэн открыла дверь очень быстро, она была бледна, но говорила решительно:

— Я накормлю пленников сегодня, только… если я съем ту же еду, что и другие, и после не вернусь сюда, а останусь в подземелье. В тех же условиях, что и другие. — Но несмотря на свою внешнюю решимость, про себя эльдэ подумала: «Что, если я не выдержу?», однако, на этот вопрос можно было резонно возразить: «А что, если не выдержат другие?».

Примечания:

*(1) Почему проклятий на самом деле нет.
https://buhgalterivanov.livejournal.com/9438.html

8. Охота

Выехав с острова, Ламмион думал, что ему делать дальше. И чем дольше думал, тем больше понимал, что выхода, в общем-то, нет — ему придется вернуться назад! Словно за ним тянулась цепь — длинная, а не отпустит. Пожертвовать братом, да и любым родичем ради своей свободы, Ламмион не мог; тем более что никого он своим бегством не спасет и не вернется к ним с войском — у нолдор не было сил освободить Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот) от Саурона*(1). Ламмион надеялся, что через какое-то время силы появятся, но то — спустя годы, не теперь. Единственное, что мог бы сделать Ламмион для своих, это известить Финдарато о том, что Линаэвэн в плену; и то не напрямую — нельзя было ехать в Наркосторондо, за отпущенным пленником наверняка следили.

И все же у Ламмиона был план, и его лошадь летела стрелой на юг. Времени было мало, они должны были вернуться назад до истечения суток.

Охотник умел обращаться с лошадьми. Коняга, которую ему дали, вначале скакала вперед покорно, не поднимая головы, и лишь когда они покинули пределы Острова, животное, наконец ощутив руки эльфа, расслабилось. Лошади тоже приходилось тяжело у Саурона: чувствовалось, что она сама рада вырваться из логова Оборотня; но не будучи привычна к долгому быстрому ходу, вскоре выдохлась и устала. Ламмион видел, что лошади требовались отдых и вода. Выехав к берегу Сириона, нолдо остановился, взял лошадку под уздцы и спустился с ней к самой воде. От Сириона тянуло свежим ветром, и темные тучи, обложившие небо, разошлись немного, открыв ясную синь. Небеса были и останутся неподвластны Темным.

И Ламмиону внезапно подумалось — сможет ли он видеть небо, когда вернется, или его запрут в камере без окон, в подвале?..

***

Эльф продолжал ехать на юг, по обезображенной, мрачной долине, но теперь его путь пролегал вдоль реки. Периодически Ламмион слышал рыщущих поодаль волков, но они не трогали всадника, а нолдо очень хотелось поохотиться именно на них. Только… что тогда сделают с его братом?

Ламмион тряхнул головой, напоминая себе, что у него была цель. Эльф полагал, что, если он будет ехать вдоль Сириона, почти по прямой, то проедет весь путь без задержек, насколько позволит быстрота лошади — отнюдь не гордого легконогого скакуна, но несчастного забитого и запуганного животного, которому Ламмион старался дать хоть временное облегчение.

Выехав туда, где не было явно видно волков и орков (хотя не приходилось сомневаться, что они недалеко), а на берегу росла пучками почти обыкновенная трава, разве что жесткая, нолдо снова приостановил лошадь, дав ей не только напиться, но и пощипать нормальной травы; это помогло, животное и в самом деле приободрилось. Ламмион ждал, что после этой передышки лошадь вновь побежит резво, как в начале, при выезде с Острова, от которого охотник уже довольно далеко отъехал, но лошадь не хотела покидать понравившееся ей место: словно очнувшись от безрадостных будней, она припомнила вольное прошлое и хотела попастись. И когда Ламмион тронул повод, намереваясь подняться в седло, лошадка заржала тихо, жалобно и просяще. Словно именно ради нее, ради того, чтобы дать ей облегчение и краткую иллюзию воли, нолдо и ехал сюда. Цель эльфа была иной, только достигнет ли он ее? И не желал Ламмион гнать лошадь вперед так, будто она была не живым существом со своим именем, а только средством достичь цели. Поэтому эльф остановился и стал выжидать, и успокаивающе гладил гриву лошади, убеждая ее, что впереди — лучшее место, чем это. Если только они выберутся из долины.

…Вот только выберутся или нет, в конце концов ему все равно понадобится возвращаться назад, на Остров, и возвращать лошадь Саурону и его слугам; и вновь ее будут бить кнутом, и вновь четвероногая раба позабудет, как это: пастись на зеленой траве, видя ее разве в своих лошадиных снах. Да и то — добрые ли сны на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот)? Ламмион обернулся, выискивая взглядом захваченные башни Минас Тирит, где теперь, на башне крепости Саурона, горел зловещий огонек*(2). Там томились его товарищи и его брат… Эльф торопился всем сердцем и, наконец, лошадь, доверившись седоку, тронулась.

***

Несмотря на задержки, Ламмион, наконец, оставил узкую долину меж Горами Тени и Дортонионом, что ныне звался Таурэ Хуинэва (Таур-ну-Фуин). Лежащие перед нолдо земли были ощутимо чище, светлей, хоть они тоже были захвачены врагом, и по ним проходили орочьи шайки. Зато лошадь, видя, что здесь в самом деле лучше, чем там, откуда они ехали, больше не медлила.

Опускался вечер. Самой явной приметой, что земли изменились, были пролетевшие вблизи реки утки. Ламмион приостановился. Он ведь сказал, что едет на охоту… И не последний ли раз он охотился? «Когда я вернусь назад, верно, Саурон уж не отпустит меня», — подумал нолдо. Само это «щедрое» предложение казалось ему сейчас чем-то наподобие игры кошки с мышкой. Темный знал, что пленник не мог не вернуться.

И все же Ламмион снова подумал, что если он не вернется, то наверняка он разрушит какой-то злой замысел Саурона, да еще и избавит коня… Но погубит брата или другого родича.

Если же вернется — не увидит больше ни уток, ни потока, ни зеленых трав, ни грозового неба.

Меж тем, погода стремительно портилась, приближалась буря. Ламмион стиснул зубы и запрокинул голову, а после последовал за утками и подстрелил одну из них. Теперь родичи не будут наказаны за то, что он сказал, что едет на охоту, а сам не охотился. Но, исполнив формальность, Ламмион торопился выполнить задуманное. Нолдо жалел, что не написал краткое послание, как отряд попал в плен к Саурону. Набросать бы карту: место, где их схватили, пройденный путь, Тол-Сирион. А над ним — имя Линаэвэн. Если послание перехватят Темные, только это имя они и узнают; если же удастся доставить записку стражам Дориата — тэлэрэ рассказывала, что хорошо знакома с их командиром, Вэликэ (Бэлэгом)*(3), да и короля Эльвэ навещала не раз, — тогда, наверное, дориатрим передадут весть Финдарато.

Так эльф думал, когда вдруг, без предупреждения, без начала дождя, прогремел гром, и лошадь в испуге рванулась вперед. В следующий миг в ближайшее старое дерево ударила молния, и толстенная ветвь рухнула прямо на спину коня. Нолдо едва успел спрыгнуть, и это спасло ему жизнь: удар был такой мощный, что лошадь упала замертво.

Ламмион пораженно смотрел на мертвого скакуна: все произошло так быстро и нежданно! Для лошади эта смерть явно была не худшей, и неизвестно еще, как сложилась бы жизнь лошадки, вернись она к Саурону. А сейчас она умерла не забитой, но почти вольной — успев пощипать травку и почувствовать седока, заботящегося о ней. Вот только… как Ламмион теперь вернется к сроку?! Ведь он отъехал далеко, и долина Сириона осталась позади.

Изумление задержало эльфа на месте на несколько секунд — а по расщепленному стволу и по упавшей ветви уже бежало пламя. Ламмион склонился к лошади, забрал утку, лук со стрелами и уздечку — и бросился бежать на юг, к Димбару, ведь к сроку — все равно не успеть, и родича повесят на вратах крепости.

Но… Казнь на воротине это не рухнувшая ветка: смерть брата будет долгой и мучительной, но его еще можно успеть спасти. И нолдо повернул в другую сторону. Он возвращался.

***

Собрав все силы, Ламмион мчался на север. Многие рвутся на волю, а он рвался в плен, и в это время — почти не думал о том, что ждет его. Только о том, что ждет Нэльдора. Ламмион бежал вдоль берега, но не слишком близко к реке, выбирая самые ровные и простые пути. Нолдо торопился и делал лишь краткие остановки, чтобы его силы не закончились прежде времени. На рыскавшего по округе в поисках добычи гаура эльф почти не обратил внимания, впрочем, как и тот не посмотрел на владельца зачарованной уздечки. Охотник вспомнил с тоской, как хотел выстрелить в одного из волков, но лишь продолжил бежать дальше. Сейчас минута промедления стала бы минутой лишних мучений для родича.

Начался ливень, и молнии стали сверкать чаще. Боясь, что очередная молния может попасть в него, Ламмион был вынужден свернуть в лес, и дальше бежал под его защитой.

Когда же в одном из оврагов охотник наткнулся на орков, нолдо впервые почти обрадовался им, как ни отвратительны были эти твари. И Ламмион закричал, протягивая перед собой уздечку:

— Передайте своему хозяину, что я вернусь с опозданием, потому что конь пал. Передайте скорей!

Ламмион и сам не знал, на что рассчитывал. Орки не делают того, что им скажут эльфы, и Саурон не проявил бы снисходительность от того, что опоздание — невольное. И все же, все же…

***

Орки почувствовали чары от уздечки задолго до того, как эльф выбежал на их стоянку. Хотя и стоянкой это было не назвать: меж свежесваленных деревьев были растянуты плащи, под которыми от бури спрятались парни, прижавшись друг к другу.

Право сказать, ощутив чары, они решили, что приближается умаиа, а увидев эльфа — решили, что умаиа-перевертыш притворяется голугом*(4). Но, услышав сбивчивую речь и странные слова, парни смекнули, что перед ними и правда всамделишный эльф. Мож, один из тех, кого отпустили на волю как лазутчика?

Вожак не знал, как правильно поступить, и оттого злился. Передать Повелителю! Ишь ты, раскомандовался. А как ему передашь-то? А что, если что-то важное передать надо, а он, понимаешь, знал, да не сказал? И потому вожак сделал то, что было логичнее всего в подобных ситуациях — заорал на эльфа:

— Это как это я ему передам, дубина ты заморская? Перепутал что ли, не на тот отряд вышел? Ты как вообще сюда прошел, откуда идешь, отродье остроухое? — но едва договорив, орк испугался еще больше: ведь если этот голуг таким знаком Повелителя обладает, то, значит, вхож к Повелителю, и значит, запросто может и голову с плеч таким мелким сошкам, как командир шайки, снимать.

***

Орк не попытался напасть, но заорал, и Ламмиона передернуло от отвращения: такими словами орк не клял бы врага, только своего. Но как ни было мерзко, Ламмиона заботило вовсе не то, что о нем думают орки. А орки явно не понимали, как передать что-либо Саурону… Но, похоже, знали тех, кто передать может. Ждать было некогда. Обмотав уздечку вокруг руки, чтобы не мешала, эльф снова приготовился бежать.

— Не на тот отряд? А где найти тот, что передаст весть прежде, чем я сам добегу, знаешь? — спросил эльф. — Я должен был вернуться к сроку, — и нолдо кивнул головой в сторону крепости, — но без коня мне не успеть.

***

Дерганый был эльф какой-то, странный. Но когда голуг снова заговорил, орк наконец-то понял: это эльфу надо было вовремя вернуться к Повелителю, не Маирон его ждал. И тогда в голове вожака появился план, потому что нет больше радости, чем сделать хуже другому.

— Есть другие отряды, как не быть, — огрызнулся вожак, но так и не тронулся из-под навеса. — Беги отсюда на запад, если поторопиться, встретишь парней, разведку, они все передадут.

А что и разведка пешком будет, как и все, орк говорить не стал. Пусть голуг лучше побегает, их поищет, да времени своего драгоценного побольше потратит.

***

Едва услышав о разведке, Ламмион не стал больше тратить время и побежал дальше, на север, но то и дело кидая взгляд на запад — не увидит ли он вдалеке нужный отряд, или, быть может, вдали мелькнет огонек костра? Но если разведчики дальше, чем можно увидеть, то и разыскивать их смысла нет. Да и как различить среди орков этих самых разведчиков, нолдо не имел ни малейшего понятия. К тому же орк оправился от испуга, а значит, легко мог соврать. Более того, еще неизвестно — будет ли встречная шайка что-то передавать, или ответят, как эти. Но главное — Саурон мог и не обратить внимания на принесенную весть. Добраться как можно скорее было важнее, чем донести новости о себе — а отклоняясь далеко, можно было потерять много времени. Да и найдет он еще орков по пути — дальше их будет все больше.

Пока Ламмион стремился выехать из долины, лошадь казалась ему слишком медлительной, теперь же, когда он сам спешил обратно с добытой дичью — слишком быстрой. На западе эльф так никого и не увидел. Но спустя время Ламмион вновь выбежал на орочий отряд и остановился — отдышаться и попытаться еще раз передать послание, не зная, могут ли и захотят ли эти орки ему помочь.

— Эй, вы! Сможете передать своему господину весть, что Ламмион опоздает к сроку из-за гибели коня? Или ничего не можете, и я скорее вас добегу?

Нолдо сообразил, что в прошлый раз говорил неверно, сказав оркам «я», а нужно было сразу называть свое имя. Чтобы, орки, если все же согласятся передать послание, не тратили бы время на выяснения кто это этот «я». Ламмиона ждал брат, хотя, быть может, еще и не знал о том.

***

Эти орки не только лучше устроились, под крутым навесом оврага, но и успели принять на грудь, а потому встретили мокрого эльфа, возникшего перед ними, дружным смехом:

— Повелителю мы передать должны!

— А давайте мы его схватим и сами Повелителю передадим?

— Точно, чтобы с ним ночью ничего не случилось!

Ламмион был в сильнейшем эмоциональном напряжении, и давно сдерживал свой гнев, и когда орки стали насмехаться над ним, глаза нолдо вспыхнули яростью. Эльф вскинул лук, но в последний момент опомнился, и, обругав сквозь зубы мерзких тварей, продолжил бег.

Вслед эльфу неслись улюлюканья и выкрики. Орки даже хотели броситься в погоню, и бросились бы, если бы не дождь… и то, что у проклятого колдуна был с собой лук со стрелами.

***

Ламмион, в темноте, сгустившейся прежде времени, продвигался на север так скоро, как мог. Наконец эльф добрался до узкой долины Сириона. Ветер и ливень смывали и сносили все вокруг, отчасти очищая землю, но и делая ее вязкой; а ветер все усиливался, доходя до бури. В небесах словно били огромным мечом о столь же громадный щит, невольно рождая мысль о Тулкато. Может быть, и Темным тварям приходило на ум что-то подобное, вот они все и попрятались: сколько нолдо их видел по пути сюда, а сейчас не встретилось ни одного.

Отблески молний озаряли путь Ламмиону. Пробираясь по лесу, он вглядывался вперед: зловещий огонек крепости был еще далеко, и эльф с горечью подумал, каким подспорьем стала бы для него эта гроза, если бы он действительно бежал! Она разогнала и волков, и орков, и даже нетопырей, что раньше летали во множестве в долине Сириона. Ламмион в самом деле мог бы добраться до Димбара и Дориата. Только эльф возвращался на Волчий Остров. Наверняка он не раз проклянет свое возвращение. Возможно, кого-то из его товарищей подвергнут каре за то, что он потерял коня. Нолдо даже не мог сказать заранее — не случится ли в эту грозу и бурю, от которой веяло еще не наступившей осенью, новых происшествий, которые еще больше замедлят его путь, и не вернется ли он в результате к вывешенному на воротах мертвому телу.

Ламмион не мог не вернуться. Просто не мог… И вдруг, в очередной вспышке молнии, эльф увидел тонкую фигурку девы с разметавшимися волосами, бегущей через чащу. Несчастливая судьба привела ее в этот край! Ламмион бросился за девой:

— Беги на юг, здесь владения Саурона! — пока, как думал эльф, Темных тварей не было, можно было кричать громко. Нолдо считал, что если дева и могла бы выбраться в свободные земли, то именно сейчас. — Убегай отсюда и передай эльдар, что Линаэвэн в плену на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот).

Ламмион мог помочь эльдэ предупреждением, она ему — став его вестником. И едва охотник прокричал свои слова, яркая молния высветила замершую фигурку. Потом наступила темнота, но когда вновь стало светло, дева пропала. Ламмион надеялся, она послушала его и бежала. Но минутой позже, примерно на том же удалении, но уже скорее за спиной эльфа, сквозь звуки бури до него донесся стон.

Эльф метнулся было назад, но замер. Дева могла попасть в беду в эту бурю, но она не оказалась бы за спиной! Другой эльда? Но почему он не был рядом с девой, и почему не ответил на возглас, если заплутал? «Владения Саурона, — напомнил себе Ламмион. — Они же должны быть полны мороков!» И если Темные духи, создатели мороков, приняли его самого за случайно заплутавшего — разве не могли бы они заманивать его таким образом?

— Если ты слуга Саурона, то передай ему, что Ламмион потерял коня и потому опоздает к сроку! — эльф вновь взмахнул зажатой в руке уздечкой. Что если он все же ошибся? — Если же ты родич, то ответь мне!

Услышав слова эльфа и увидев чары, пылающие на уздечке, дух перестал морочить путника. Еще один порыв ветра, и бесплотная тень возникла подле Ламмиона.

— Что за дела у тебя с Повелителем? Как смеешь ты звать его этим гадким прозвищем? — зашептал призрак, хотя в Незримом мире его слова были слышны четко, как четким был и его облик.

— Я не знал заранее, не эльда ли ты, — махнул рукой Ламмион. Дух мог посмеяться над ним, но все же стоило попытаться снова. — Твой повелитель дал мне оружие, коня и эту уздечку и велел вернуться спустя сутки; только конь пал во время грозы, и я не успею вернуться к условленному сроку, как бы ни спешил.

Эльф горько усмехнулся: какая ирония! Он так желал бежать, а сейчас стремился как можно скорее обратно в плен.

Призрак колыхнулся в задумчивости, вовсе пропадая во вспышках зарниц — гроза еще только набирала силу, и лес трещал и стонал.

— Я не верю тебе, эльф, но кто знает, вдруг ты и правда нужен Повелителю? У него есть что-то важное для тебя, что ты боишься потерять, иначе ты не старался бы так вернуться… Я уговорю Повелителя не делать ничего с этим дорогим тебе в обмен на твое обещание: когда ты вернешься, ты откроешь Повелителю свой разум, как доказательство того, что ты не замыслил против него со своими родичами. Что ты действительно не виноват в своем опоздании.

— Я могу дать тебе клятву, что действительно намеревался вернуться в срок и действительно опаздываю от того, что конь погиб от рухнувшей на него толстой ветви, а сам я едва успел отскочить. Но разума я не открою, это означало бы выдать вам тайны, — Ламмион считал, что никогда не поступит так. У нолдо перехватило дыхание, он сжал зубы и, наконец, снова махнул рукой, уже с горечью. — В третий раз пытаюсь передать весть, и только зря потратил время.

Это время будет оплачено муками родича… А в ответ на слова эльфа дух лишь захохотал:

— Обещания вашего народа так же верны, как порывы ветра. Разве ты сам не пытался бежать и обмануть, и теперь от того боишься открыть разум? Ты глуп и упрям, и кровь того, кто дорог тебе, будет на твоих руках. Но прими мой добрый совет: если ты хочешь добраться до Повелителя когда-либо, забейся в щель и пережди бурю. Она лишь крепчает, а от моей помощи ты сам отказался.

Дух шагнул в сторону, собираясь уйти и пропасть.

— Я не… — начал было Ламмион. — Я пытался бежать, но это было до того, как твой господин дал мне коня и поставил это условие; если бы пытался и сейчас, то не спешил бы назад. Но как я смог бы открыть разум, думая о том, чтобы не выдать ничего большего? А забиваться в щель… это, конечно, безопасней, но я тороплюсь. Возможно, родич еще будет жив.

***

Нолдо собрался с силами и ринулся вперед так быстро, как мог. Он бежал через бурю, что все усиливалась, выбиваясь из сил. Когда одно из стоявших поодаль деревьев стало валиться под сильным ветром, Ламмион порадовался, что он далеко, но эльф не учел, что в этих омраченных землях немало стволов были гнилыми изнутри. Падающее дерево повлекло за собой другие, и ловкости нолдо не достало, чтобы не оказаться погребенным под очередным сухостоем: к счастью, дерево было не самым высоким и толстым. И все же от удара Ламмион потерял сознание.

Когда нолдо пришел в себя, он попытался выбраться из-под придавившего его ствола, но каждое движение причиняло боль: казалось, все тело было переломано. Ламмион не мог подняться, и даже если бы кто освободил его — не смог бы идти. Эльф похолодел от ужаса. Он будет медленно умирать здесь, в лесу, а Нэльдор медленно умирать там, прибитый к воротам, и никто не избавит его.

— Есть здесь… кто?! — но даже закричать в полную силу придавленный нолдо не смог. Кто откликнется на этот хрип, слишком тихий, когда вокруг ревела буря? А если позже его и найдут орки, то лишь поглумятся. Волки, так те просто съедят: уздечка, как и добытая утка, валялись рядом.

***

Когда Ламмион в полной мере осознал плачевность своего положения, рядом с ним вновь возник давешний дух. Умаиа не мог позволить умереть эльфу, чем-то связанному с Повелителем, и уже призвал помощь, но пока та доберется — можно было поговорить.

— Я советовал тебе переждать бурю, — вздохнул дух. — Ты зря не внял доброму совету. Прими хоть второй: не отказывайся от моей помощи. Я передам весть о тебе, если ты подтвердишь свою честность через осанвэкэнта. Никаких тайн: только твой путь и твои намерения. Иначе… Кого Повелитель держит заложником?

— Хо…рошо, — прохрипел нолдо, и открыл разум, сосредоточившись на своем пути, от Острова. На том, как вначале пустил лошадь вскачь, а после та замедлила ход. Как тогда нолдо жаждал свободы! Но он не мог не вернуться: иначе Саурон замучил бы брата… И нолдо, раздираемый противоречиями, смотрел, как с наслаждением щипала траву его лошадь, ощутившая волю и доверившаяся эльфу. И Ламмион, как бы ни торопился, не мог подгонять животное, хотя сгорал от нетерпения, желая скорее продолжить путь, чтобы успеть за это время передать в Дориат или Наркосторондо весть через… птицу, которую намеревался найти и сделать своим вестником, а после к сроку вернуться к Саурону.

Ламмион понимал, что его планы не понравятся умаиар, но эльф утешал себя мыслью, что притворяться было все равно поздно: совсем недавно дух сам слышал, как нолдо пытался через встреченную им в лесу деву дать знать родичам о пленении Линаэвэн.

И нолдо продолжил делиться своею памятью: тем, как он вспомнил, что выехал на охоту и потому подстрелил утку, ту самую, что сейчас лежала рядом. Но потом внезапно началась гроза, и конь рухнул замертво под всадником. Ламмион забрался уже далеко, он мог бы добежать за ночь до относительно безопасных мест, но все равно бросился назад, что было сил, держа уздечку в руке, и прижимая утку к груди, чтобы вернуться к Саурону.

***

Над пустынной из-за грозы и бури долиной ветер бушевал все сильнее и сильнее.

Дух не ожидал, что Ламмион откроет перед ним разум, но, видимо, оказавшись беспомощным, эльф сдался.

Вот так, запросто, их «никогда» превращались в полное согласие. Надо будет передать Повелителю, что беспомощность действует на этого квэндо губительно, приводит в отчаяние, как почти всех их. Но из-за того, что умаиа не был готов к такому резкому снятию аванирэ, он тоже упустил момент и боялся теперь, что его ловушка для эльфа сработает не так хорошо, как хотелось бы.

А ловушка, в которую умаиа хотел заманить страдающего от боли души и тела нолдо, была проста и хитроумна одновременно. Соприкоснувшись разумом с эльфом, умаиа в нужный момент подталкивал чужое сознание, призывая «растечься мыслью по дереву», уйти в сторону от основного действия, раскрыть, поделиться немного большим, чем необходимо, дать дополнительные сведения. И в чем-то дух все же преуспел.

«Кто такая Линаэвэн, чем она важна, что ты о ней знаешь?» — просто мысль в голове, такая простая, что могла бы показаться эльфу собственной.

…Нужно было непременно передать имя Линаэвэн, ведь ее знают в разных местах…

Путь, я думал о пути — я ехал так…

«Ты мечтал получить свободу — куда бы ты пошел со своей свободой?»

Как же тяжело было, когда свобода казалась близка; а сейчас от грозы волки и орки скрылись. Я мог бы добраться до Дор-Динэн, там уже стражи Дориата — в крайней нужде меня бы, наверное впустили. Но брат…

«Ты должен был хотеть оказаться дома, рассказать о тех, кто в плену, почувствовать себя среди своих — так где твой дом?» — увы, это оказалось роковым вопросом, и нолдо опустил аванирэ.

— Ты молодец, ты защитил своего брата, — сказал умаиа вслух. Да, теперь не было сомнений, что заложник — это двоюродный брат. — Не тревожься теперь ни о чем. Я призвал орков. Они вынут тебя из-под ствола, перевяжут раны, а когда буря кончится, отнесут в крепость. Я же немедленно отправлюсь к Повелителю и заступлюсь за вас обоих. Не тревожься ни о чем.

Умаиа был дружелюбен и обходителен, и тому была важная причина: пусть эльф и дальше доверяет ему, Повелителю, другим Темным. Эльф не заметил, что рассказал больше, чем хотел, а сам факт открытия разума еще хорошо послужит и против Ламмиона, и против других пленных.

Но у умаиа был и свой резон уговорить нолдо на осанвэкэнта — уже давно младший дух маялся без тела, лишившись его по глупости в захваченном Дортонионе, и теперь было нужно сделать что-то воистину полезное, либо множество мелких, но полезных услуг, чтобы заслужить новое тело. А без тела… Что можно сделать без фана? Как можно влиять на Эрухини иначе, чем мороками и страхом? Духи и призраки могучи лишь в человечьих сказках да пугалках, но не в жизни… Давно уже Таурэ Хуинэва превратился в место изгнания для неудачливых умаиар, лишившихся тел — из тех, которыми не особо дорожили. Повелитель Маирон был хитер и умен до чрезвычайности и придумал, как получить пользу даже от множества развоплощенных умаиар, которые теперь от желания выслужиться да от скуки и злобы наводнили Дортонион ужасом, превратив в проклятое место.*(5)

***

Услышав призрака, Ламмион горько усмехнулся:

— Я стремлюсь вернуться на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот), и ты хочешь вернуть меня туда же; но пусть тебе однажды зачтется переданная весть, — все же призрак ответил не так, как отвечали орки. У него были свои цели, и вернуть пленника, знающего тайны, в крепость, верно, было одной из них. Ламмион понимал, что впереди его наверняка ждали допросы, но сейчас главная мысль была о брате.

Дух лишь тоскливо усмехнулся словам арфинга: их бы да Повелителю в уши. Но кто знает, кто знает…

— Сегодня я помогу тебе, быть может, в следующий раз ты поможешь мне, — сказал дух. — Я не стремлюсь тебя доставить на Остров, я лишь выполняю твою просьбу, убедившись в твоей правдивости.

Вторя словам умаиа, в отдалении, перекрывая шум бури, раздался вой нескольких волчьих глоток.

— Терпи, нолдо, помощь уже близка.

Ламмиону оставалось только ждать и терпеть; больше он сейчас все равно ничего не мог сделать, и мог только надеяться, что призрак не солгал. Эльф сделал все возможное, чтобы избавить брата от страшной участи, и теперь, беспомощно лежа в мокрой траве, Ламмион продолжал думать о Нэльдоре: как он? Быть может, его и других уже допрашивают…

***

Через четверть часа волчьи всадники вынули раненого эльфа из-под повалившихся деревьев. Ветер и дождь ревели так, что их ругательств почти не было слышно. Дух указал оркам на уздечку и своим словом подтвердил, что эльф важен для Повелителя, что это соглядатай Маирона, на хорошем счету, а позже пояснил Ламмиону: «Так нужно было сказать, чтобы орки не причинили тебе вреда».

Раздав все указания, дух немедленно улетел, а орки понесли Ламмиона на носилках к убежищу — просторной землянке-схрону их отряда.

Примечания:
*(1) Как скажет Тйэлкормо по «Лэ о Лэйтиан»: «…Хотя наше войско велико и отважно, оно плохо подготовлено к штурму крепости чародея на острове. Не сочти, что в этом повинны наши сердца или воля».

Братья с большим трудом (как сказано в тексте - яростно сражаясь), смогли на время остановить поток осаждающих, чтобы помочь бежать Артарэсто и его народу, и фэанариони вынуждены были после отступить перед мощью Саурона, зная, что у них не будет сил удержать крепость. Тем более они знали, что у них не будет сил взять Минас Тирит — осаждать крепость намного труднее, чем оборонять.

Войско Наркосторондо тоже не могло отбить Тол-ин-Гаурхот: до прихода в город фэанариони оно было, пожалуй, самым слабым из войск нолдор. Так, Наркосторондо после Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах) не отбивал свои земли.

*(2) «Лэ о Лэйтиан»:
«Да, ныне крепость та была
Твердыней тьмы, оплотом зла;
Бессонные глаза огня
Смотрели вдаль, во мглу долин».

В оригинале говорится «he watched with sleepless eyes of flame» — «он (то есть Саурон) смотрел бессонными глазами огня». Но о том, что Саурон наблюдает за долиной непрерывно, «бессонно», не могли бы рассказать даже пленники, так как они не находились все время при умаиа. Саурон и в действительности не мог быть непрерывно занят наблюдением за долиной Сириона: он допрашивал, командовал, принимал доклады и т.д. Но так будет и много позже, в Морнорэ (Мордоре), когда Саурон командовал войсками и страной, а его Багровое Око следило за тем, что происходит.

Вероятно, и в Тол-ин-Гаурхот «бессонные глаза огня» — это аналог Багрового Ока.

*(3) Бэлэг — velicë (LT1:254)

*(4) В «Книге утраченных сказаний» такие темные духи, принимающие облик эльфов, названы каукарэльдар.

В «Квенте нолдоринва» сказано, что среди посланцев Моринготто, которые пробирались в лагеря нолдор, распространяли дурные предвестья, подстрекали людей к предательству, были существа (т.е., темные духи) в эльфийском обличье.

В «Сильмариллионе» духи в чужих обличьях упомянуты и ранее; в том числе они сеяли разобщение среди эльфов Валариандэ.

*(5) «Серые анналы».
«§158 И власть Моринготто тьмою простерлась над северными землями, но [вычеркнуто: все еще] Барахир не отступал и защищал остатки своих владений и народа в Норэтанионе (Дортонионе). А Моринготто преследовал всех оставшихся эльфов или людей, и он послал против них Саурона. Тогда все леса на северных склонах Норэтаниона были обращены в землю ужаса и темных чар, так что после их назвали Таурэ Хуинэва (Таур-ну-Фуин), Лес Ночной Тени».

9. Кухня и повар

Когда Линаэвэн согласилась накормить пленников при условии, что сама будет есть то же, что и они, и будет жить в тех же условиях, что и они, Саурон ответил:

— Конечно, ты можешь есть ту же еду, что и другие, — умаиа выглядел удивленным. — Что до твоего желания вернуться в подземелье, и это выполнимо. Но если ты не продолжишь кормить товарищей, то их никто не будет кормить. — Ведь если Линаэвэн добровольно спустится в камеру и лишится статуса «гостя», никто ее больше не будет выпускать погулять по крепости или пройтись до кухни. А значит, и готовить она больше не сможет. Маирону казалось это очевидным, но, на всякий случай, он напоминал деве о последствиях ее решения.

Линаэвэн же, услышав Саурона, подумала про себя: «Нет, умаиа не позволит ее спутникам умереть — они ему нужны живыми». При том тэлэрэ считала, что если накормить товарищей не однажды, а делать это раз за разом, то ее поступок будет уже не помощью (и еще жертвой — ведь дева была уверена, что враг постарается воспользоваться ее добрым делом против нее), но согласием исполнять службу Саурона. И тогда она станет рабыней Саурона из одного страха, что не сумеет вынести допросы. Саурон верно сказал про страх и про трусость, пусть он и враг. В этот момент Линаэвэн не обдумывала вопрос, можно ли стать рабыней ради помощи другим.

— Я приготовлю еду только сегодня, — ответила эльдэ со всей возможной твердостью.

— Значит, только сегодня, — кивнул Волк. Его смешил тот металл в голосе, с которым сейчас Линаэвэн объявляла свою волю. «Посмотрим, как скоро ты заговоришь иначе», — усмехнулся про себя умаиа. — За тобою придут.

Покинув «гостью», которая изводила себя страхами так успешно, как не смог бы ее мучить и Фуинор, Волк прошел в свою комнату; а орк, получив инструкции, повел Линаэвэн на кухню. Когда дева покинула гостевое крыло, новых гостей пригласили на завтрак к Повелителю Волков.

***

Дева вновь осталась одна. Вместе с одиночеством пришли сомнения и терзания. Поступила ли она правильно? Линаэвэн опустила голову, коснулась рукой лба. Тревога не даст ответа, помочь может только действие. Оно может быть ошибкой, но и бездействие может стать ошибкой. Сейчас же ей нужно не поддаваться страху. Даже если на кухне ей дадут отравленную пищу, она разделит этот яд с остальными, а не просто передаст его. И если пищу товарищам она принесет только в сопровождении Саурона или, скажем, Больдога, она все равно попытается поговорить с родичами.

А еще Линаэвэн подумала, что, хотя слова Саурона и задели ее, но они же и побудили ее быть решительней, и, помимо его воли, стали поддержкой, которая помогала тэлэрэ бороться со страхом, хотя враг, конечно же, желал другого результата. И тогда Линаэвэн подумала: что, если попытаться увидеть в насмешках Саурона — а они еще прозвучат, и часть из них будет справедливой, ей есть за что корить себя! — не оскорбление или подавляющие обвинения, а призыв стать лучше? Едва ли Саурон желал призывать пленницу к большей смелости и решительности, но упрек в страхе можно понять и так.

***

С тех пор, как крепость была захвачена, кухня одновременно не изменилась и изменилась. Теперь это было место Смертных. Линаэвэн встретил румяный улыбающийся повар, молодой атан лет двадцати.

— Ну вот ты и пришла, госпожа. Повелитель сказал, что ты будешь готовить для своих товарищей. Но ты ведь дашь попробовать эльфийскую стряпню и другим? Страсть как интересно!

Линаэвэн поняла, что ей не передадут еды для пленников, но дадут приготовить самой (Саурон изначально говорил «готовить еду», но Линаэвэн перевернула эти слова в своей голове как «передать еду пленникам», и дальше она исходила именно из той трактовки, что придала словам Саурона сама); не зная, огорчаться ей или радоваться, тэлэрэ с удивлением смотрела на повара-человека, который казался довольным жизнью. Но ведь атани не служили Темным по доброй воле…

— Из чего я могу готовить? — спросила дева, с горечью сознавая: все это либо отнятое, либо выращенное рабами. Другого здесь просто не могло быть.

Эльдэ распорядилась показать ей кухню, не удостоив жизнерадостного атана иным ответом. Человек, впрочем, посчитал, что таким образом высокая гостья решила выразить свое дружеское расположение и согласие приготовить еду и для остальных работников кухни.

— Пойдем, госпожа, я все покажу!

На кухне, помимо главного повара, было еще несколько женщин. Они выглядели много лучше, чем служанки из замка. На Линаэвэн женщины смотрели настороженно, с легким испугом, но и с любопытством. Повар же беззаботно болтал, рассказывая, где стоят какие вещи, где в кладовых какая еда.

— А если что из дальних погребов принести нужно, так на то прислуга есть, — закончил свой рассказ повар. — Что ты хотела бы приготовить своим товарищам на завтрак? Повелитель сказал, что к ужину привезут дичи, можно будет зажарить на вертеле.

Беспечность повара изумила Линаэвэн. Для атани Морингото и Саурон были такими же врагами, как и для эльдар, однако повар не походил на запуганного и сломленного, живущего в страхе наказания… Или это не отражалось на нем явно?

— Дичь или рыба вместе с травами и ягодами, пожалуй, были бы лучшим выбором, — задумчиво произнесла Линаэвэн. Печально улыбнулась девам или женам,показавшимся эльдэ испуганными, и вновь перевела внимательный взгляд на повара, вглядываясь в него.

Атан смотрел на тэлэрэ с любопытством, и думал про себя, что эта дева была какая-то непонятная — то она холодная, а то улыбается печально. Еще не осознала все перемены, наверное.

— Вот огорчение! — всплеснул руками атан; он явно хотел угодить гостье. — Ни дичи, ни рыбы. Но ты не расстраивайся, госпожа. Есть куры, а на льду лежит коровья туша, третьего дня забили. Да это и к лучшему, домашнее мясо и нежнее, и сочнее!

— Эльдар не убивают своих домашних животных после того, как растили их и заботились о них, — пояснила Линаэвэн. — Но знаю, что люди так поступают и в вольных землях; и я предпочла бы корову, так как она уже убита. А травы и ягоды, надеюсь, найдутся, без них вкус и аромат будет не тот.

По той легкости, с какой говорил повар, Линаэвэн предположила: куры могут быть живы, и он убьет их, как только она того пожелает. Линаэвэн едва заметно вздохнула — казалось, верного пути перед ней нет, и возможно лишь выбрать один из двух неверных. Не зная, лучший ли он хотя бы из этих двух.

А еще деве вспомнилось вино из северных виноградников и пища, выращенная рабами… Она съела ее вчера, думая, что тем пленникам было бы лучше, знай они, что еда досталась эльдар. Прошла всего одна ночь, и вот она сама стала одной из тех рабынь, правда, в куда лучшем месте: не с орками, а с этим жизнерадостным атаном, не в серых скалах, в кухне былой эльфийской крепости, не в цепях и не в лохмотьях, а в чужой, но чистой и хорошей одежде. И теперь Линаэвэн видела, что мало будет радости в том, чтобы готовить для других пленных, хотя она и согласилась на это…

А Март, тем временем, услышав ответ эльдэ, изумленно хлопал глазами, глядя на гостью.

— Как же вы без домашней скотины? Ее для того и холят, и лелеют, чтобы и молоко, и яйца, и мясо были. И… тебе, конечно, виднее, госпожа, можно и корову, конечно. Но для раненых и пленных не лучше ли курочки сварить? Бульончик с заварным тестом, лучок, травки там разные, а к ним и мяско вареное, а можно и с чем другим его приготовить, я бы подсказал… — атан осекся, потому что, с одной стороны, он, и правда, готовил так, что хвастать этим можно, а с другой стороны… Неудобно как-то перед эльфом хвалиться, вдруг она не хуже может?

— У нас есть и куры, и коровы, и козы; и яйца, и молоко, и шерсть, — ответила Линаэвэн, — Но убить того, о ком заботился, для нас было бы тяжко, — наверное, это могло случиться, но только в каком-то крайнем случае, никак не в повседневной жизни.

Эльдэ говорила странные вещи о скотине, но не спорить же с ней, в самом деле. Повисла пауза, и тэлэрэ решила, что надо сменить тему:

— Мое имя Линаэвэн; твоего я пока не знаю. И скажи, если это не тайна, как случилось, что ты оказался здесь? — Дева назвалась настоящим именем, не «Безымянной девой». Не могла же она с этим атаном говорить в таком же тоне, как с Сауроном и его слугами.

— Март я, госпожа. Это старое имя, еще из-за гор принесенное. А здесь я по великой милости Повелителя, — о своем господине Март отзывался с почтением и теплотой. — Он однажды зимой, случайно, ко мне в дом зашел. Облава тогда на нашего бывшего князя была. Ну и отведал, чем мы богаты были, хотя какое там тогда богатство? А как отведал, сказал, что я Мастер. - Март выпрямился и засиял при этих словах. — Потом Маирон часто ко мне захаживал: то по дороге на ночь встанет, то после охоты приедет. И зверем со мной делился, и беседовал много. Я поначалу-то сам волком на него смотрел, а потом… Многое потом переменилось.

Повар оказался не сломленным или запуганным, а обманутым. Линаэвэн хотелось открыть атану, кто такой Саурон на самом деле — очевидно, при Марте умаиа притворялся добрым, вел себя, как вчера за ужином; да еще, быть может, и не угрожал никогда. Но как рассказать Марту правду, не зная ничего о самом атане, так тепло отзывающемся о враге? И еще Линаэвэн услышала то, о чем никогда не знала прежде: об облаве на князя.

— Я могла знать твоего князя, — задумчиво и печально произнесла она. — Не Бреголас ли имя ему?

Казалось вероятным, что атан мог быть из Дортониона, ведь та земля была захвачена; и вместе с тем казалось невероятным, что дортонионец мог охотно служить Саурону.

— Князя нашего бывшего, может, и знала, только это не Бреголас был, а его меньшой племянник Берен. Говорят, он последний в своем роду остался, вот и прозвал себя князем. Только что же это за князь такой, что ничем и не владеет? Да говорят, Берен еще прошлой весной сгинул, и ни слуха от него теперь нет. Так что готовить пожелаешь?

Весть о том, что Берен сгинул, а перед тем, как видно, и Барахир погиб, была печальна.

— С Береном я не была близко знакома, он был совсем юн до войны. Жаль, если он погиб, и Дом Беора пресекся оттого, что твой нынешний господин устроил облаву на твоих князей… — вздохнула Линаэвэн. — Пожалуй, лучше мясо коровы с травами, да и суп может быть с мясом. — В языке людей были отдельные слова «говядина», «баранина», но дева таких слов не знала.

Эдэлет попыталась снова сменить тему, но Март не мог не вступился за Повелителя:

— Что моему господину делать оставалось? Берен и так здорово всюду воду мутил. Ясно же, что не отвоюет он Дортонион, так что было глупую борьбу вести? От этого Берена всем только хуже было, а как не стало его, так Дортонион и зажил спокойнее. Повелитель своих орков крепко держит, да и страну отстраивать начал. Все к лучшему*(1).

***

Болтая с Линаэвэн, Март не забывал, зачем они здесь, и проводил деву в холодную, где помог и мясо нарубить, и с собой в кухню отнести.

Линаэвэн же мучилась мыслью, что пусть только сегодня, но она будет готовить, как и желал того Саурон…

Когда мясо было принесено, эльдэ начала выбирать травы, взяв за основу душистую мяту. Дева бережно касалась листочков — верно, и они были пленниками, рабами под рукой Саурона. Что передаст она им? Эту бережность, любовь тэлерэ к тому, что растет, желание исцелить и напомнить о былой свободе — и, неизбежно, свою печаль. И надежду. Все еще может измениться.

По тому, как тэлэрэ касалась стола, как поворачивалась за ножом туда, где он должен бы лежать, как подходила к огню, когда все было нарезано и подготовлено, несложно было заметить, что на этой кухне она не впервые.

Готовя, дева продолжала разговор:

— Так ты знаешь о том, что это Саурон захватил Дортонион, перебил и пленил твоих родичей и тех, кому ты прежде был верен? — Линаэвэн стоило труда спрашивать сдержанно и неторопливо. Она полагала, что, быть может, атан, принимает умаиа не за того, кем он является. Но с другой стороны… не довелось ли ей столкнуться с предателем? Или атан все же был обманут, только тоньше, чем она думала? — Ты сказал, что вначале смотрел на Саурона волком, и я могу это понять; но что произошло такого после, что изменило твое отношение, этого я понять не могу. Мы-то здесь от того, что схвачены его орками, но ты живешь на Острове по своей воле.

Вопрос эльдэ удивил Марта:

— Конечно, я знаю, госпожа, война же была. А то, что он пленил многих, да и тебя со спутниками, на то и война. Не Повелитель ее начал, но что ему делать остается? Не победи он, так победят его, а вы с пленными ведь еще хуже, чем он, обращаетесь. И пытаете, и убиваете потом всех до единого, а Повелитель старается вам жизнь сохранить. Вон как тебя обхаживает, хочет настоящей гостьей сделать. Разве кто из ваших так попробовал бы с северянами?

Теперь тэлерэ стало понятнее происходящее — повар в самом деле был обманут и околдован.

Взгляд Линаэвэн был обращен на стол, ее руки нарезали ледяное мясо, холоднее рыбы из полыньи, но ум эльдэ обдумывал ответ. Наконец она заговорила — неспешно, так, словно объясняла нечто неизвестное или поправляла ошибку. Линаэвэн предпочла говорить не о себе и товарищах — как объяснить атану, что Саурон врет о них? — но о прошлом, рассказывая то, что она знала:

— Начал войну не Саурон, — согласилась дева, — а его господин, Моринготто. Считать ли начало от убийства Короля нолдор Финвэ и Древ Валинорэ, или от похищения моих родичей у Куивиэнэн, или от Искажения Арды, что было даже раньше, чем эльфы пришли в мир. Мы можем лишь чувствовать Искажение, но гибель Древ и мрак, что пал тогда на землю, как и похищение эльфов, в ту пору даже не знавших оружия, свершилось на моей памяти.

«Сказать ли ему и о Кириамо или Нанитаро (Nanithārō)?», — думала эльдэ. Но этот человек, Март, служит Врагу и может передать ему услышанное. Да и другие слуги умаиа могли их подслушать. Линаэвэн и так открыто назвала свой возраст, упомянув Куивиэнэн, хотя Саурон, быть может, сам не угадал бы, как много она помнит и знает. Но тэлэрэ надеялась, что, возможно, она может помочь Марту… Юный атан оправдывался словами, как видно, слышанными от Саурона… Тогда можно рассказать ему о начале войны в Валариандэ, не говоря о себе; Линаэвэн не была свидетелем осады и освобождения Гаваней Фаласа или же гибели Лэнвиона и победы Эльвэ. Если Март спросит, от кого эльдэ об этом слышала, довольно сказать: от тех, кто видел это своими глазами. И дева продолжила.

— Когда же нолдор Первого Дома достигли Валариандэ, — Линаэвэн запнулась, но ей удалось не опустить голову, не прерваться надолго, пусть комок и подступал к горлу всякий раз при воспоминании об Исходе, — война уже была в самом разгаре. Гавани Кирдана были осаждены, и лесным эльфам пришлось защищаться от напавших орков: тогда пал их Король, Нанитаро (Дэнэтор), и многие, и многие из его народа. Если бы Фэанаро не привел тогда войско нолдор, не знаю, остались бы в Арде серые и зеленые эльфы или все бы были истреблены.

***

Пока Линаэвэн неторопливо готовила (завтраком это уже не станет, но будет, что подать на обед), Март с готовностью и предупредительностью помогал ей, а еще с вниманием запоминал, что и как делает эльф. Но то, что говорила Линаэвэн, огорчало Марта, хотя и не удивляло.

— Ты, должно быть, не знаешь, но те, кто зовут себя Владыками Запада, первыми начали войну. Они напали на крепость Повелителя и его Владыки, разрушили все в их землях и пленили самого Владыку, навалившись на него толпой. И с тех пор эта война так и идет. Мне, конечно, жаль, что вы, эльфы, гибнете — красивые вы. Но так ведь вы сами с ним мириться отказываетесь, вот хоть ты, хоть другие пленники. Все же у меня перед глазами, я сам все вижу. Повелитель к вам и так, и этак, а вы его и знать не желаете.

— Владыки Запада напали на крепость, — Линаэвэн покачала головой. Как глубоко пустила корни эта ложь! Март даже не сомневался, что Саурон сказал ему правду. Сумеет ли она найти верные слова, чтобы переубедить атана? — Скажи, а ты знаешь о том, почему они напали и что было до того? Ты слышал что-нибудь об этом?

— Слышал, конечно, госпожа, — отозвался Март, пока они укладывали мясо и травы на противень. — Да полюбуйся, какие травы! Я сам их выращиваю. А та война, о, это было скверно. Владыки Запада завидовали Мэлькору, ведь он был самый могучий среди них. Но ты знаешь: свора собак и матерого волка завалит. Так вот, один из них назвал себя Королем Мира и требовал, чтобы Мэлькор во всем подчинялся его воле. Видя такую несправедливость, многие покинули своих господ, в том числе и Повелитель Маирон, и они встали на защиту Мэлькора. На сторону справедливости то есть. И было это давным-давно, когда никого из живущих не было еще на свете. Вот какая это древняя война, видишь? А теперь эти «владыки» живут в страхе на своем Западе и дальше него нос не высовывают*(2), но вот беда! Они ведь сами спрятались, а вас, эльфов, и нас, людей, на Мэлькора натравили, чтобы жар, значит, чужими руками загребать. А Владыка Севера хочет лишь мира и возможности каждому творить свободно. — Как хорошо, думал про себя Март, что эта дева слушала его! Быть может, она сможет понять правду и тоже примкнет к Повелителю. Вот тот обрадуется! Повелитель всегда радуется, когда совершается что-то доброе и справедливое, он… душа редкой благородности. Вот только времени у них мало: едва Март закончит помогать эдэлет, как скоро ему нужно будет готовить обед для Маирона и его командиров, а может, и гостей.

Однако тэлэрэ и не думала соглашаться с атаном.

— Ты не видел ни Владык Запада, ни Мэлькора или Моринготто и судишь обо всем по словам своего господина; я видела и тех, и других, — тихо ответила Линаэвэн. — И я могу судить не только по чужим словам, но и по тому, что видела своими глазами. — Про себя дева тоже думала о нехватке времени, а еще, что, должно быть, лучшим было бы ей сначала подробно расспросить Марта о том, во что он верит, и только затем начинать говорить самой. Но как же мало у них было времени… — Ты говоришь, что мы не желаем знать твоего Повелителя… Но знаешь ли ты, что слуги Саурона убили наших товарищей, а нас захватили в плен и гнали сюда без пищи и отдыха? И сейчас большая часть моих спутников заключены в подземелье. И я не знаю, скольких уже мучили за молчание и непокорность; как-то мне принесли окровавленную одежду одного из пленников, а увидеться ни с кем не дали. Не говоря обо всем, что сделал Саурон до того. рассуди сам: неужели после этого мы пожелаем примириться с Сауроном, беседовать с ним как с товарищем только за то, что он дал нам еду? Да и то, он обещал морить голодом моих спутников, если я не буду готовить для них.

Март, обладая недюжей выдержкой, смог ни разу не перебить эльдэ и ничем не выразить свое возмущение. И когда дева закончила, дортонионец мягко сказал:

— Жаль, у нас разговоры все между делом. Давай лучше вечером я к тебе в комнату приду, там и поговорим? Ведь… ты просто не знаешь, о чем говоришь. Вот, слуги Маирона убили ваших спутников и взяли остальных в плен, но ведь и твои родичи поступают ничуть не лучше. Вы так же убиваете слуг Повелителя, а если кому из несчастных доводится попадать к вам в плен, то с какими зверствами им только не приходится встречаться! Но видишь: Повелитель бесконечно благороден и добр, он желает мира и готов простить вас, без условий и выкупов. Разве он не сделал, что мог для тебя и твоих спутников, согласившихся стать гостями, а не сидеть в тюрьме? Разве не отпустил одного из вас, что пожелал уехать? Но ты так ненавидишь Повелителя, потому что не можешь видеть своими глазами и повторяешь лишь то, чему тебя научили. А про обещание Повелителя морить голодом твоих спутников… Кто же более жесток: ты, из упрямства и гордыни думающая, не отказаться ли кормить тех, кто тебе якобы дорог, или Повелитель, желающий дать вам свободу и все передающий в твои руки?

Март впервые говорил с эльфом, и пока, увы, все слова Повелителя подтверждались. Они не могут думать и видеть сами; Линаэвэн не хочет готовить для своих товарищей и обвиняет в этом Маирона. Как же глупы, жестоки и несправедливы эти эльфы!

Тэлэрэ наклонила голову.

— Длинными будут мои слова, но не все можно поведать кратко. Ты говоришь, что я, будучи захвачена, не благодарна Саурону за то, что он не мучает меня и только требует стать гостем? — Дева видела, что атан хочет возразить, но покачала головой. — Если тебе говорят: подчинись и иди в гости, или твоих родичей будут мучить, это не приглашение и прощение, а принуждение. - Линаэвэн не видела, что предложение Саурона было иным: все, кто не хочет страдать в подземелье, могут подняться наверх. - Если ты видишь иначе, то я даже не знаю, что ты понимаешь под принуждением и неволей. И если ты считаешь, что действия Саурона благородны и заслуживают благодарности, то не должен ли Мэлькор быть благодарен Валар? Он получил прощение и свободно ходил по Аману и всему Валинорэ — а эти земли много обширней Валарианда и прекрасны — он мог творить, если хотел, встречаться и беседовать с эльфами, и ему не только не препятствовали и не приказывали что-либо делать, но и не следили за ним*(3). Потому, что поверили в искренность его раскаяния. А он, Исказитель Арды, тот, кто принес в мир болезни, разрушение, ненависть, создал орков и многих чудовищ, и на это, не на созидание, обратил свою могучую силу. Даже твой господин признает, что Мэлькор — Отец Лжи, и сам называет его так… в разговоре с теми, кто знает об этом.

Линаэвэн говорила так быстро и много, что едва успевала перевести дух, но она и не думала останавливаться, а учтивый Март не перебивал.

— Еще прежде войны, о которой ты говоришь, слуги Мэлькора похищали у Куивиэнэн эльфов, не ведавших вражды*(4); в ответ на это, чтобы защитить эльфов, Валар и начали войну с Мэлькором, с его крепостью. Людей в те дни, в самом деле, не было, а живущие на земле были, и я одна из них. Я помню, как Оромэ защищал нас в пути от чудовищ. Но позже, в Амане, Мэлькор был свободен в продолжение веков, в пересчете на солнечные годы, и Валар не пытались изменить это… Похоже ли это на действия злобных завистников? И чем Мэлькор ответил на добро? Вначале распространял злые слухи о Валар и клеветал эльфам друг на друга так, что среди тех, кто всегда жил в мире, начался раздор. Когда выяснилось кто стоял за ними, «могучий и благородный» Мэлькор не вступил в борьбу и не избрал мир, но сбежал, чтобы затем тайно вернуться и убить Древа, творения Йаванны, что давали свет Аману, прекраснейшие из всех деревьев; убить Короля нолдор, Финвэ, который никогда не нападал на него или, скажем, на Маирона; разграбить сокровищницу Фэанаро и похитить Сильмарилли, хотя творцу лучше бы состязаться с другим и попытаться создать то же или лучшее, а не отнять. И когда были убиты Древа, все в Амане погрузилось во мрак, а Мэлькор бежал сюда, в Средиземье. Здесь жили наши родичи, тиндар, лаиквэнди и авари, которые не ушли некогда в Аман по призыву Валар и не воевали ни с кем; а также гномы. И тогда Моринготто не вооружился против Валар и не стал жить в мире с обитателями Эндорэ, но стал захватывать земли мирных эльфов; его орки убили множество лаиквэнди и тиндар и осадили Гавани Кириамо. Повторю: не приди нолдор им на помощь, они все были бы убиты или пленены. — И едва переведя дух, Линаэвэн продолжила. — Все это, кроме Искажения Арды, было на моей памяти, и я видела это своими глазами или слышала от пострадавших. Это не просто то, чему меня научили, напротив, это ты повторяешь то, чему тебя научили, причем наставник у тебя был лишь один, не так ли? Но ты можешь судить об истинности его слов по его делам, если будешь, как призываешь, смотреть своими глазами, а не глазами своего Повелителя. Построил ли он эту башню, взрастил ли плоды, что ты ешь, или даровал тебе свет? Нет: он щедр только в том, что похитил у эльдар и атани. Скажи, когда ты сам и твои родичи были свободней и счастливей, когда жили в землях, дарованных твоему народу Государем Финдарато, или теперь? Слышал ли ты в ту пору от эльдар повеления и угрозы? А о зверствах, что эльдар якобы творят с пленными, даже не знаю, что и сказать: разве что орки могли придумать это из страха или потому, что всех считают подобными себе.*(5) Эльдар не применяют пыток и мучительных казней и рабов не держат. Убивают орков, да, это верно, но мечом или стрелой, и никогда не длят мучений. Для нас это… совершенно немыслимо, настолько, как для тебя отрастить орочьи клыки и съесть себе подобного.

Линаэвэн говорила так ярко и напористо, не давая возразить и вставить слово, что дортонионец просто ждал, когда эльдэ, наконец, выговорится. И когда на кухне на какое-то время воцарилось молчание, лишь дрова в печи потрескивали, Март кашлянул и сказал:

— Ты все путаешь. Я понимаю, что тебя так учили, но все было не так. Мэлько никогда не похищал эльфов, но всегда радовался, что они живут свободно. Некоторые его ученики, например, Туво*(6), обучали пришедших к ним эльфов, было целое поселение! Но потом пришли Валар и убили всех, ведь они не совпадали с Замыслом, — Март понял, что не сможет ответить на все, что говорила дева, потому что не смог все запомнить, и стал просто рассказывать по порядку, что знал сам. — Ты говоришь, что кто-то нападал на Владык Запада во время того, что вы зовете Великим Походом… но стоит ли удивляться? Их дом был разрушен, их господин был пленен, некому было утешить их, и находясь в горе и гневе, они делали, что могли, мстя обидчикам. — Март посмотрел на Линаэвэн, пытаясь понять, смог ли он донести до девы правду.

— Не «меня учили», Март, я как раз помню те события, о которых говорю, — мягко повторила Линаэвэн. — Похищали именно моих родичей; однажды я видела издали одного из Черных Всадников, и я помню тени, что сгущались в холмах. И во время Великого Похода нападали совсем не на Владык Запада, а на нас. Равно как не Финвэ заключал Мэлькора в темницу и не Кирдан, и не лаиквэнди: последние даже никогда не бывали в Амане и жили мирно. Ты, в самом деле, считаешь благородным и справедливым «месть» тем, кто никогда не наносил обид и жил в мире?

— Я же говорил тебе, — вздохнул Март, — они обезумели от горя и не было рядом Мэлькора, что мог бы их удержать. И от горя они мстили, а месть слепа. Это было горько, но так поступают все. Видела бы ты, какие зверства над орками учинял наш неслучившийся князь. И сколько горя и бед из-за него было.

— Горько, что из-за войны совершаются жестокости, — согласилась Линаэвэн. Часть мяса уже была подготовлена, оставалось только запечь, и дева задумалась: отразится ли на том, что она готовит эта беседа? Ее жалость к адану и горечь от жестокости и коварства Тьмы, и память о прошлом, и о Валар? Скорее всего, да… И тэлэрэ продолжила: — Но орки не живут мирно, а нападают, разрушают и мучают. Мстить мучителям, даже перейдя в этой мести меру от горя, и нападать на невинных, не одно и то же. И что за горе принес вам ваш князь? Хочешь ли ты сказать, что он мучил или убивал твоих родичей? Но если это делали орки, то они и принесли вам горе: они и те, кто их послал. О Туво я ничего не слышала, но то, что Валар никогда намеренно не убивали эльфов, я знаю, и не потому, что мне так сказали. У Валар есть особые свойства, иные, чем у нас, воплощенных, и такое убийство для Валар… одна из граней, которые они не могли бы перейти, сохранив прекрасный облик и способность творить прекрасное*(4). Как не сохранил его Моринготто, что не удерживает орков от войны. Маиар, как мне видится, могут совершить куда больше, для них эта грань лежит дальше; но есть иные пределы, какие они не могут переступить. Хочешь ли услышать от меня нечто доброе о своем господине?

Март покачал головой.

— Ты мало знаешь орков, а я живу с ними. Они не все одинаковы, они разные, как люди. И кто-то сброд, а кто-то вполне неплохие парни. Большинству Владыка не в силах помочь измениться, так он хоть смотрит за ними, чтобы не причинили большего зла. — Март прервался, чтобы поставить первый противень в духовку, и вздохнул про себя: ну дело ли это, ругаться над пищей? — А Берен из княжеского рода, как же он зла не творил? Был у нас староста, собрал староста оброк, да и повез его северянам. А Берен подкараулил старосту на дороге и убил за пособничество захватчикам и врагам. Да только в чем мужик виноват-то был? А у него дети остались, мал мала меньше, матерь-то их еще раньше умерла. Не знаю, что с сиротками бы было, не забери их Повелитель. Теперь, говорят, их на Севере обучают, все лучшее им дают, — Март едва ли не назидательно посмотрел на эльдэ. — А то, что ты не знаешь о том, как Валар убивают да твои родичи пытают, так ты ведь дева, не воин, тебе о мужских делах знать и не положено. Но если ты можешь сказать что-то хорошее о Повелителе Маироне, я буду рад это услышать. Быть может, с этого для тебя начнется дорога к примирению.

Линаэвэн с горечью слушала от Марта речи, что подобали бы Темным, но не дортонионцу*(7). Тяжело было слышать и об атани, что служили врагам и собирали дань для них, и сами отдавали детей в рабство в Ангамандо… Раньше эльдэ слышала совсем другое: что беоринги не покоряются Темным.

— Боюсь, — печально ответила тэлэрэ, — что те сиротки трудятся на Севере в рудниках, если не хуже, и то, если живы; бежавшие из Ангамандо не видели никого, кто жил бы там в довольстве. И ты прав, я дева и не разбираюсь во многих делах войны, но я знаю многое другое и могу видеть… Эльдар просто не способны пытать, мы таковы по своей природе, если хочешь; убивать — да, но не мучить. А о твоем господине я скажу тебе то, что он как аину не может поклясться ложно или преступить данную клятву. Все аинур наделены этим достоинством. И ты можешь проверить, кто из нас говорит правду. Для этого будет достаточно попросить Саурона поклясться, что все, рассказанное им тебе, правда. Пусть поклянется, что он и его повелитель желают, чтобы эльфы и люди под их рукой жили мирно и свободно творили; что убивают и мучают они только вынужденно. Я могу поклясться, что говорила правду. Попробуй спросить его о том же, если твой ум действительно свободен; я считаю, что Саурон не захочет отвечать, найдя какую-нибудь причину, чтобы этого не делать.

Атан был обманут, но Саурон прекрасно знал правду. И дева продолжила:

— О том, что Берен мог убивать и твоих родичей, я не знала; но о людях мне труднее судить, чем об эльдар и аинур, от того, что вы особый народ. У всех народов есть свои пределы: то, на что они способны и на что нет, а у людей… не знаю, есть ли. И все же меня удивляет твоя избирательность: если преследуемый врагами Берен убил старосту как пособника врагов, это достаточная причина осудить его и отречься от него как от князя; если посланные Сауроном орки убили жену старосты — быть может, ты знаешь, за какую вину — и многих и многих еще, это нисколько не мешает восхвалять его и признавать Повелителем.

Линаэвэн начала трудиться над вторым противнем, а Март думал: как же она обманута и слепа, впрочем, как почти все они! И как ему повезло, что он узнал от Маирона правду. Просить ли Повелителя поклясться, Март ни на секунду не задумался — конечно, нет. Адан не сомневался в том, что видел своими глазами: воспоминания Наместника самого Владыки Севера, которыми он поделился с обычным человеком.

— Ты только что сказала то, что хорошо показывает вас, Светлых. Ты услышала, что кто-то умер, и сразу решила, что в этом виноваты орки, и так и стала бы рассказывать другим. Думаю, что так же было и с Черным Всадником. Но женщина умерла от простуды, а о ее детях заботятся в Твердыне, и Повелитель обещал, что через пару лет старший приедет в гарнизон этой крепости.

Ответ Марта был странен. Так странен, что Линаэвэн подняла брови в недоумении и некоторое время всматривалась в его лицо, прежде, чем ответить.

Марту не понравилось, как Линаэвэн смотрит на него: пристально, словно хочет заколдовать. Но беоринг только усмехнулся — он под защитой Маирона, и дева не сможет ничего с ним сделать. Видимо, она это тоже поняла и заговорила:

— Ты, кажется, не слышал меня. О той женщине я лишь предполагала, но спросила тебя и узнала, что ошиблась; а Черного Всадника я видела сама, пусть и издали. Также ты не ответил на мой вопрос… Отчего то, что Берен убил старосту, достаточная причина, чтобы отречься от него, а то, что орки Саурона убили многих, не мешает восхвалять Саурона и признавать его господином? И отчего я должна быть благодарна Саурону за то, что он не мучает меня, только запирает здесь и требует прийти в гости, а Мэлькор не должен быть благодарен Валар за века свободной жизни в прекрасном Валинорэ? Ты, как мне видится, добр по своей натуре, и ты разумен и наделен свободной волей… Так ищи ответы сам, не только повторяй заученное.

— Я слышал тебя, госпожа, но мне очень печально, что ты не слышишь меня. Как ты ошиблась о той женщине, так же ты могла ошибиться и о Черном Всаднике. Не проще ли Валар было привязать вас к себе, если до того вы уже были чем-то напуганы? А от Берена я не отрекался, хотя ты уже который раз рассказываешь об этом, не зная как было дело. Берен никогда и не был нашим князем, хотя, говорят, был последним в линии наследования. И если он убивал неповинных людей, то чем же он в твоем понимании лучше орков? А тебя Маирон мучить не хочет, как не хочет причинять боль и никому другому. Но он вынужден допрашивать пленных, как бы это ни было ему тяжело. Потому что иначе вы уничтожите все, что дорого нам. Но если ты и твои спутники откажутся воевать против Севера, то не будет нужды вас допрашивать, ведь вы больше не будете готовить каверзных планов нападения. — «Это же так просто и очевидно, почему же Линаэвэн сама этого не видит? Как ее смогли сделать настолько слепой?», — недоумевал Март.

— Мы? Уничтожим то, что вам дорого? Что же дорого тебе? Если Дортонион, то ты должен помнить, как жил там прежде. Разве эльфы приходили к вам когда-либо убивать или угрожали, или не давали вам свободы? А теперь эта крепость захвачена; твой родной край захвачен. И в других землях сколько разрушений, сколько уничтожено прекрасного, сколько убитых, сколько плененных и замученных! Слышал ли ты хотя бы, что эльфы разрушили или захватили Ангбанд, и его пришлось восстанавливать? Ты сам говорил, что Берену все равно не отвоевать Дортонион; но при этом думаешь, что мы легко можем разрушить Ангамандо, так легко, что этого не избежать без пыток? Посмотри на меня: меня необходимо мучить, иначе я разрушу Ангамандо? — Линаэвэн словно забыла, что она же сама везла письмо, целью которого было... разрушить Ангамандо. Сейчас дева думала о другом: о том, что в словах атана было столько противоречий, что они казались безумными, и он обвинял, повторяя речи своего господина. Не Марту же самому были «дороги» Анамандо и орки! Март не желал ни думать, ни слушать, ни хоть проверить, правду ли ему сказали. Быть может, и дети, которых отправили в Ангамандо, не в рудниках, но вернутся сюда палачами и тюремщиками. Орки для атана были лучше преследуемого мстителя; и Март оправдывал пытки, усмехаясь в ответ на ее слова…

Адан, дружелюбный и жизнерадостный, опешил, когда Линаэвэн ответила ему с таким жаром и болью в голосе.

— Мне дорог и Дортонион, и весь мир, как и Повелителю, как и Владыке Севера. И да, это горько, что мой край пока не может принять руку Севера и живет не как союзник Твердыни, но как захваченный врагами. Нужно время, чтобы мои соотечественники все поняли. Но ты не права, госпожа моя, ты просто не все знаешь. Когда-то мой народ жил рядом с эльфами, но от этого было так много горя! Были стычки, и едва не вспыхнули сражения. Ты не знаешь того, но с вами рядом люди узнали вовсе не радость и блаженство. Увы, Повелителю приходится захватывать земли, чтобы прекратить эту войну, чтобы вы не захватили Твердыню, и потому разрушения неизбежны. А пытки… и мне, и Повелителю они противны, но все так делают, это часть войны.

Линаэвэн снова устремила взгляд на Марта; она больше не могла сдерживаться и по ее лицу потекли слезы. Дева заговорила с болью в голосе — с болью за всех, кого убили, замучили, обманули, сломали.

— Пытки это великое зло, Март; немного есть деяний хуже, чем пытки и рабство. Потому что и то и другое коверкает душу. И кто бы ни начал учить тебя, будто пытать и держать рабов допустимо ради некой высшей цели: великое зло он несет. Если ты не хочешь уподобиться оркам, то не принимай его. Впрочем… ты уже принял, но, может быть, еще в силах отвергнуть; ибо если не отвергнешь, следующим шагом будет то, что палачом и владельцем рабов могут сделать тебя. И представят тому оправдания и важные причины; и ты утратишь все доброе, что было в тебе и еще есть. Если ты готов услышать хоть что-то, кроме голоса твоего господина, то услышь хотя бы это: намеренные пытки не допустимы никогда, и нет такой необходимости, что могла бы их оправдать.

Март снова удивленно смотрел на Линаэвэн. Дева сначала замолчала, словно подыскивая слова, а потом вдруг заплакала. Март не мог это вынести. Он подошел к тэлэрэ, обнял эту хрупкую деву, прижал к груди, погладил по голове и чудесным серебряным волосам:

— Не плачь, не плачь, госпожа. Все еще может быть хорошо, все еще можно исправить. Никто не хочет доставлять тебе мучения. Останься со мной, останься здесь, Повелитель не будет возражать, а я буду оберегать тебя.

Март жалел ее; она не ошиблась, атан, в самом деле, был добр, хотя и повторял Темные и жестокие слова за своим господином… И, возможно, ему можно было помочь. Только едва ли у нее было на то время… И помочь товарищам Линаэвэн тоже пока не могла; и ей самой нужно было думать, как выстоять против Саурона, против его силы и его коварства…

— Как мне согласиться служить Саурону, что убивает и мучает моих родичей и несет Тьму? Хотя ты и добрый человек, и мы могли бы разговаривать… И я, и другие пленники не остались бы без пищи, — тихо говорила Линаэвэн, утирая слезы. Никогда до того она не сомневалась в своем решении отказаться от «гостей» сильнее, чем сейчас. Она сказала Саурону, что будет готовить лишь однажды, но это не было обещанием (как не давал никто из них обещания стать гостем), она могла изменить его. — Скажу ли я, что останусь здесь, в "гостях" или нет, меня все равно будут пытать, как и моих товарищей: за то, что мы из Наркосторондо. Чтобы мы рассказали, как проникнуть в наш город и погубить его, чтобы наши друзья и родные были убиты или замучены. А мы не скажем этого по своей воле. Не знаю, можешь ли ты понять это желание защитить тех, кто дорог? А защищать от нас Дортонион и остальной мир не нужно: мы же не губим, не разрушаем его, но любим и стараемся беречь и украшать. Так что мы все будем убиты и замучены здесь по воле твоего господина…


Примечания.

*(1) «Серые анналы»:
«Слухи о деяниях Барахира и его двенадцати воинов широко распространились, и поднимали дух тех, кто был в рабстве у Моринготто».

Очевидно, в первые годы после Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах) в Норэтанионе (Дортонионе) оставались те, кто мог распространять слухи. Однако позже (через шесть — десять лет после Вэрканаро) стало иначе:
«Сильмариллион»:
«И вся та земля с тех пор наполнилась страхом, и все добрые твари ушли из нее; а Берена преследовали так жестоко, что в конце концов принужден он был бежать из Норэтаниона» — в то время, когда Берен «исчез», Норэтанион уже был полностью опустошен и превращен в Таурэ Зуинэва (Таур-на-Фуин), в бывшем Норэтанионе не осталось зверей и птиц, кроме искаженных и служащих врагам — и люди в это время не могли там больше жить.

*(2) «Анналы Амана»:
«Но видя нападение на Тилиона, Валар исполнились сомнений, боясь того, что еще могут принести им злоба и коварство Моринготто. Не желая пока что, как уже говорилось, сражаться с ним в Средиземье, они однако же, помня разрушение Алмарена, решили, что подобное не должно постичь Валинорэ. А потому заново укрепили его…»

«Квента Сильмариллион»:
«Валар сидели теперь за горами и пировали, и все, кроме Манвэ и Улмо, выбросили изгнанных нолдор из своих мыслей; и, дав свет Средиземью, они оставили его на долгое время без присмотра, и господство Моринготто не оспаривалось никем, за исключением доблестных номов (нолдор)».

Подробнее: https://ficbook.net/readfic/4269139/25541464

*(3) Линаэвэн не совсем права. Она знает, что во время Непокоя Мэлькор свободно ходил по Валинорэ, беседовал, с кем хотел, но, как и еще часть эльдар, особенно тэлэри, не знает, что до того за Мэлькором постоянно следили, и он должен был жить в доме Тулкасто.

«Анналы Амана»:
«Первое время Мэлькор обитал в скромном доме в Валмаре; за ним смотрели, и пока что ему не дозволялось покидать дом одному. Но так как в то время и словом, и делом был он безупречен и стал с виду словно один из братьев своих, Валар, Манвэ дал ему свободу в пределах Валинорэ».

*(4) Распространено мнение, что Мэлько похищал эльфов от Куивиэнэн. Однако, согласно текстам Профессора, это не больше чем мнения и слухи, но не истина. Собственно, даже в опубликованном "Сильмариллионе" (в отрывке, перенесенном из "Анналов Амана") сказано: "Меэькор испытывал сильную ненависть к наездам, совершаемым Оромэ в Эндорэ, и боялся их, и либо Мэлькор поистине послал своих Темных слуг в качестве всадников к квэнди, либо он распространил лживые слухи с целью, чтобы квэнди избегали Оромэ, если они когда-либо встретятся". То есть даже неизвестно, захватывал ли кто-либо квэнди вообще или это были только лживые слухи.

Но этого не замечают из-за того, что дальше о похищении говорится, словно об установленном факте: "Но о тех несчастных, что попались в ловушку Мэлькора, мало что известно достоверно. Ибо кто из живых спустился в бездны Утумно или исследовал тьму намерений Мэлькора? Тем не менее, мудрецы Эрессэа утверждают, что все квэнди, что попали в руки Мэлькора, прежде чем Утумно была разрушена, были заключены в темницу и медленными искусствами жестокости и порочности были развращены и порабощены".

Но это не факт, а только мнение мудрых Тол-Эрэссэа, то есть эльфов из Младших Домов. Причем мудрость того, кто утверждает вещи, о которых известно, что этого никто не знает, сомнительна и вряд ли может называться "мудростью". Более чем вероятно, что в действительности Мэлькор даже не захватывал эльфов в плен и не мучил их — ведь иначе он осквернил бы себя непоправимо не после убийства Древ, а уже тогда и стал бы Моринготто уже тогда.

*(5) Примечания Профессора к «Преображенным мифам»:
«Моринготто преуспел в убеждении орков в том, что эльфы еще более жестоки, чем сами орки и берут пленных лишь для «издевательств» или для поедания (ведь сами орки так и делали)».

*(6) О Туво сказано в «Книге утраченных сказаний»: это дух, что пришел в Средиземье после бегства Моринготто из Амана и убийства Древ; есть упоминание, что Туво встречался с Мэлькором во время его заточения и обучился у него многому из черной магии. После странствий, найдя у Куивиэнен авари, этот умаиа приблизил их к себе, учил и стал их королем. История его подданных, хисильди, завершается тем, что Туво, ослабев от солнца, закрылся в бездонных пещерах, а его королевство захватил посланный Моринготто умаиа «Фукиль, или Фангли» (здесь Фуинор) и злые люди под его началом, нападавшие на эльфов.

*(7) В сообществе беорингов часто называют горцами (по аналогии с Шотландией), но это неверно, по тому, что Норэтанион (Дортонион) — это страна сосен, а не гористых холмов и степей. Беоринги скорее лесовики, чем горцы. Беоринги в основном жили в Ладросе (по названию — «широкая равнина», хоть и на плато, но равнина). Видимо, там, в Ладросе и возделывали землю. Но среди беорингов наверняка было много охотников (когда беоринги еще оставались в Отсорианде, нандор называли их народом охотников и лесорубов). Сомнительно, чтобы лесорубы переквалифицировались в «шотландцев».


10. Колебания

Дева словно немного успокоилась в руках человека, точь-в-точь как маленькая птичка: пригрелась, но продолжала горестно щебетать и трепыхаться.

— Ты все время говоришь о мучениях, — вздохнул атан, — но никто не хочет тебя мучить, разве ты не слышишь меня? И готовить мы для твоих друзей будем, правда? Ну, утешься. Ты просто запуталась и не видишь, что все совсем не так плохо, как ты привыкла считать. Никто не спрашивал у тебя о твоих тайнах, и я слышал, что и у других пленных никто еще ничего не спрашивал. — «Она просто боится! — осенило беоринга. — Вот почему она постоянно повторяет, что ее будут мучить». Март продолжил: — Останься со мной, и ты увидишь, что ничего плохого не случится. Ты увидишь Повелителя таким, каким его вижу я. Или же я увижу его таким, как говоришь ты.

Линаэвэн подняла голову: Март все же услышал ее. И она сможет рассказать ему о Темных, задать вопросы; и, возможно, когда Саурон все же приступит к тому, чего на самом деле хотел, к допросам, Март увидит, что ему лгали. Эльдэ глубоко вдохнула; остаться здесь было… неправильным, но правильным ли было не попытаться помочь? Ни своим товарищам, ни этому обманутому Тьмой атану?

— Я… могу остаться, и тогда ты, возможно, увидишь, кто из нас прав, — дева уже поспорила с Сауроном, и теперь снова вступала в подобие спора. — Только… знай, что если меня будут мучить, тебе могут не позволить увидеть это; для тебя я, скорее, просто исчезну.

— Ты как заклятье повторяешь слово «мучить», — вздохнул Март. — Это слово чаще всех прочих звучит от тебя. Я понимаю, что тебе, наверное, очень страшно, но не бойся. Если ты не объявила себя врагом Севера и Повелителя, никто не тронет тебя, но даже если объявишь, никто не будет тебя мучить. Повелитель бывает жесток, он может допрашивать и даже применять пытки, если это необходимо ради его народа, но мучить ради удовольствия — он никогда так не делает. Не бойся, ты никуда не исчезнешь: Повелитель не допустит этого.

— Да, я останусь здесь, с тобой и буду готовить для товарищей, — немного невпопад произнесла Линаэвэн, уже не просто давая согласие, а говоря свое решение. И только взяв себя в руки, эльдэ заметила несообразность куда большую, чем все сказанное. — О каких сражениях людей и эльфов, о каком горе от нас ты говорил, Март? Ведь ты сам жил в эльфийских землях и сам мог видеть, как относятся к людям Государь Фэлйакундо (Фэлагунд), недаром прозванный Атандилем, или Лорды Ангарато и Аиканаро*(1), или другие эльдар. Да и я встречалась с твоими родичами. — Атан ничего не ответил, и Линаэвэн задумчиво продолжила: — Здесь я могу, конечно, сделать то, чего не могла бы ни в темнице, ни рядом с Сауроном: могу говорить свободно, могу вспомнить поименно погибших в Битве Внезапного Пламени… Правда, я больше помню эльдар; а об атани лучше знаешь ты. Ты мог бы назвать имена убитых, чтобы воздать им дань памяти? Ты сможешь их припомнить? Или нет?

На лице тэлэрэ мелькнула догадка и вместе ужас от этой догадки. Что же с Мартом сотворили? Возможно, он вовсе не помнил почти ничего, кроме того, что вложил в него Саурон? Но, может быть, догадка была ошибочной? О женщине, умершей от простуды, Март помнил.

Так как Линаэвэн порывалась вернуться к приготовлению мяса для следующего противня, беоринг остановил ее:

— О павших нужно совершать тризну, а не говорить над пищей, так как горечь будут ощущать и те, кто ее съедят, — Март забрал у Линаэвэн нож, отстраняя ее. — Успокойся сначала, дай я пока тебе помогу.

— Я не думала, что у нас с тобой будет время на тризну, — покачала головой эльдэ и подумала: «Горечь в этой пище и так будет ощутимой для эльдар, притом не столь высокая, как скорбь о павших…» — А от кого ты знаешь о том, что печаль и горесть может быть передана? Или ты сам чувствуешь это?

Тэлэрэ была удивлена, ей казалось, что люди обычно не слишком чутки к подобному, но, возможно, эльдар научили этому людей?

***

Пока Март резал мясо, Линаэвэн выкладывала листочки и ягоды на противень и размышляла: в самом ли деле ей стоит оставаться с Мартом? Рано или поздно Саурон, несомненно, пожелает ее допросить; но если она остаться с атаном, то допросы начнутся позже. А разговор с Мартом, даже если помочь ему не удастся — совсем не то же, что «беседа» с Сауроном, который постоянно будет искать, где ее подловить.

Какое-то время на кухне царила тишина, пока Март не закончил нарезать и укладывать мясо; а потом беоринг продолжил:

—Если ты не откажешься от тризны, кому придет в голову не дать нам ее совершить? А про то, что о плохом нельзя говорить и думать, так то наш семейный секрет. Не знаю, кто первый узнал, но так передавалось в нашем доме.

— А я знаю о том, потому, что чувствую, — ответила Линаэвэн. — Только мне трудно было не думать и не говорить сейчас о павших… — Дева вздохнула. Марта учили в семье, отец или мать, а те знания, наверняка, восходили к эльдар. Но беоринг не поверит, если он не верит даже тому, что Линаэвэн видела своими глазами: повару внушили, что плохо людям жить рядом с эльдар; и не потому, что печальна разность судеб, но придумав вражду и схватку. — Я чувствую многое, что отображается в Незримом мире: ты замечаешь, что мясо коровы мягче дичи, а я ощущаю потрясение и ужас животного. Хозяева-то знали, что растят ее, чтобы убить после; а корова не ждала такого от тех, кто заботился о ней. Не так, как олень от охотника или хищника. Если бы звери могли говорить, то последние их слова скорее были бы вопросом, только разным. Олень вопросил бы: «Как это — он быстрее и ловчей меня?!», а корова — «За что, мой хозяин?!» Звери, конечно же, не скажут этого, но это не просто мое представление о том, как они могли бы думать: это ощущается, когда я ем пищу.

Март, слушая Линаэвэн, лишь покачал про себя головой. Какая же она все-таки впечатлительная и сколько страхов себе придумывает.

— Я думаю, госпожа, ты сама себя пугаешь. Нашим детям, бывает, тоже жалко коровку, но такова жизнь, природа вещей. Испокон веков мой народ растил скот на убой: так устроен мир.

Тем временем еда для пленных была почти завершена.

— Мир устроен сложнее, — мягко произнесла Линаэвэн. — Ты говоришь: «Так было испокон веков», словно бы так было всегда. Но вы существуете в мире менее пяти столетий, и то сомневаюсь, что самые первые из людей, открывшие глаза при первом восходе, уже разводили коров для мяса; а до вас это никто не делал. Вы не чувствуете того, о чем я говорю, потому это и стало обыкновенным для твоего народа; а мы действительно чувствуем. Если бы ты принес мне мясо двух коров: одной, убитой по вашему обычаю, другой — погибшей от нападения волка или медведя, я уверена, что могла бы отличить их. Но связь вещей еще глубже: и меж эльдар разные народы считают допустимым разные вещи. Так лесные эльфы избегают жечь костры, потому что любят и тонко чувствуют деревья, а другие народы эльфов жгут костры не только ради тепла, но и для удовольствия.

Март вежливо кивнул, не став спорить с тэлэрэ, но, конечно же, не поверил ни во что из рассказов впечатлительной девы. Атан видел, что она очень много придумывает, но сама верит в то, что говорит.

— Спасибо за рассказ, госпожа. Твоя работа окончена, желаешь ли ты идти в свою комнату, или поможешь теперь мне?

Линаэвэн казалось, что атан отнесся к ее словам без внимания, не став отвечать. Но, так или иначе — многие атани, в самом деле, растили скот, и то, что Март не мог понять эльдэ в этом вопросе*(2), не было большой печалью. Куда больше Линаэвэн беспокоило как объяснить Марту, что пытки недопустимы и не бывают оправданы ничем? Что они не являются такой же неизбежной частью войны, как оружие и убийство врагов? Как вернуть беоринга к тому, чему он был верен прежде, и отвратить от Тьмы? Возможно ли освободить его от вражеских чар — при том, что трудно было даже сказать точно, что это за чары?

— Думаю, я могла бы завершить приготовление песней, так… будет лучше, — произнесла Линаэвэн. — И если я решила остаться здесь, хотя бы ради тризны, то могу помочь и тебе. Ты ведь тоже готовишь еду для пленников, только других, и для себя, и для тех жен и дев, что трудятся здесь?

— Спеть? — усмехнулся Март. — Повелитель тоже пел мне. Мне будет интересно услышать, как будешь петь ты. Только тризну не на кухне же совершать: мы сделаем это позже. Вечером, когда взойдет звезда Севера и твои звезды. А пока давай-ка нарежем эту капусту да приготовим коренья.

— Я сейчас говорила об иной песне, — пояснила Линаэвэн. — Ты знаешь, что мысли и слова могут повлиять на то, что готовится; неужели думаешь, что песня не повлияет?

Март удивился возражению девы, но не стал спорить.

— Конечно, спой. Это должно, и правда, хорошо отразиться на еде, — и Март ободряюще улыбнулся, а Линаэвэн покачала головой:

— Не забывай, что это ты здесь по своей воле и можешь при желании выйти любоваться звездами; я же пленница. Когда я сказала орку, что стерег мою комнату: «Я иду на кухню», то не могла идти сама, хотя прежде твой господин говорил, что я могу это делать. Но мне пришлось дождаться, пока орк доложит Саурону о моем желании, пока Саурон придет ко мне и будет говорить со мной и дальше пошлет другого орка отвести меня на кухню. Я могу быть здесь, так как Гортхаур желал этого, но не могу выйти из крепости или спуститься и посмотреть, что с моими товарищами.

Март с горестью вздохнул, услышав неразумные слова эльдэ:

— Ты гостья, госпожа моя, но ты и сама знаешь, что твой народ не умеет держать слово. Вы пошли к Повелителю как гости, а сами пытались напасть или бежать, помнишь? Вести здесь быстро распространяются, так что и я все знаю. И раз вы на каждом шагу норовите обмануть, как же оставлять вас одних, позволяя ходить по замку без охраны?

Горцу было горько, что эльдэ называет Маирона Сауроном, но пока Март спорить не стал.

— Гостья? — воскликнула Линаэвэн. — В гости приходят по доброй воле, и пригласивший не карает за отказ. А до того нас захватили и гнали много дней без еды, раненых везли, бросив на волколаков, некоторые умерли по пути, одного из моих спутников пытали горячими углями и сдирали с него кусочки кожи. И гостей не стерегут и не грозят карами, чтобы они вдруг не убежали: именно потому, что пришли по доброй воле. Гости не могут совершить побег, но свободно уходят, когда захотят. Скажи, что ты, — Линаэвэн сделала упор на слове «ты», — назовешь пленом? И чем он отличен от нашего положения?

На остальное она пока отвечать не стала. Впрочем, атан тоже не отвечал на многое из сказанного ею — то ли не слышал, то ли не сознавал, то ли забывал сразу же… Но, может быть, единственный ее вопрос он все же услышит.

Что оставалось беорингу? Лишь вздохнуть.

— Владыки Запада начали эту войну, и вы лишь слепые и не имеющие своей воли фигуры в ней, которыми жертвуют по прихоти. Север вынужден защищаться, и хотя мне и жаль, что вы гибнете, но такова война, которую вы сами не хотите прекратить. Вы пленники, Линаэвэн, воистину так, но Повелитель протягивает вам навстречу ладони, предлагая мир. И вы либо отвергаете этот мир, либо притворно соглашаетесь, но сами только ждете момента поступить вероломно. Ты не можешь увидеть, что это дурно, увы, тебя так учили с детства. Только мы, люди, свободны в своем выборе, и можем видеть своими глазами, можем поступать правильно.

Услышав Марта, дева коснулась руками висков, не зная, как она еще могла бы помочь ослепленному атану… Она не сомневалась в том, что Саурон заберет ее спустя время и будет пытать, но откроет ли это глаза Марту хоть на что-то — или же он только скажет: «Тебя стали мучить, воистину так, но Повелитель был вынужден это сделать»? Беоринг даже не видел всей нелепости оправдания, которое предоставлял. Эльдэ горько вздохнула:

— Кто повторяет то, чему его научил Повелитель, того нельзя назвать видящим своими глазами; сам ты наверняка считал пытки злом и ужасался им до того, как твой господин стал учить тебя, что они допустимы и необходимы.

Март с удивлением смотрел на эльдэ:

— Мой народ, как и ваш, всегда пытал пленных, как и все. Это часть войны, как иначе? А то что наши, из Дома князей, делали, так от этого и вовсе волосы дыбом вставали. Но ты до сих пор не знала про все это, будучи не воином, так зачем тебе теперь во все это лезть? Стань гостем, как обещала, останься со мной, покажи мне, что вы, эльфы, можете быть, как из наших детских сказок, что можете быть лучше, чем есть!

Линаэвэн начала нарезать коренья и капусту, заворачивать мясо в отдельные листы. Она, в самом деле, не была воином, а в знания народов, в умение чувствовать атан просто не верил и сам тоже не чувствовал, насколько пытки превышает то зло, что неизбежно порождают войны. Но все же было кое-что, что казалось деве обнадеживающим — Март помнил, что об эльдар говорили доброе, пусть и только в сказках…

— А что о нас говорят в детских сказках? — с интересом спросила Линаэвэн. — Ваших сказок о нас мне слышать не доводилось.

— В наших сказках вы другие: благородные, отважные, мудрые, — не скрывая больше досады, сказал горец.

Тэлэрэ тихо покачала головой.

— Для того, чтобы увидеть нас такими, как в сказках, нужно быть готовым видеть. Скажем, если я говорю о том, что знаю, понимаю или ощущаю, ты можешь увидеть в этом хотя бы долю мудрости, только если будешь готов услышать то, что отличается от сказанного тебе прежде, или хотя бы задуматься над тем, может ли это быть правдой. В противном случае любое мое слово, в котором есть нечто новое для тебя, ты отвергнешь с порога как заблуждение; а если нового нет, это лишь повторение уже известного тебе, не так ли?

— Почему бы тебе не задуматься о том, что говорю я, о том, что и мои слова могут быть правдой? — беоринг начинал злиться. Она, очевидно, думала, что заманила своим сладким голосом простака в сети, и так бы и было, не говори раньше Март с Маироном. Так и было со всеми бедолагами из его родного Дортониона, что подпали под чары эльфов и бились на их стороне против Тьмы, что несла лишь добро…

Линаэвэн показалось, что все ее слова бесполезны, и тогда дева подумала, что, пожалуй, стоит предупредить Марту, чтобы не искал ее вечером для тризны там, где ее не окажется.

— Я согласилась готовить сегодня при условии, что я сама не только буду есть то же, что и другие пленники, но и жить отныне в тех же условиях, что и они: то есть в комнату я не вернусь, меня ждет подземелье. Хотя, конечно же, и там я не смогу просто пройти из камеры в камеру и увидеть своих товарищей по своему желанию. — А про себя эльдэ подумала: «…Разве что — если такая встреча отвечает замыслам Саурона, и тогда он подготовит ее…»

Март, выслушав Линаэвэн, вздохнул:

— Вот видишь, ты снова стремишься обмануть. Некоторые думают, что просто такова натура твоего народа, как у орков тяга к жестокости. Но я, как и Повелитель, думаю, что вас просто так воспитали. Вот сейчас ты только обещала мне остаться со мной, а теперь говоришь, что хочешь уйти в темницу.

— Когда я сказала тебе, что останусь, то и не думала тебя обманывать; да и станет ли искусный обманщик тут же сам рассказывать о своем обмане? — дева грустно улыбнулась: Саурон, конечно же, никогда не скажет Марту, что врал. — Ты неверно понял меня, или я тебя. До того я сказала твоему господину: «Я пойду на кухню только при условии, что после буду жить, как мои товарищи, в подземелье». Я раздумывала над тем, буду ли я впредь приходить сюда, и согласилась приходить; а не над тем, не пойти ли мне снова в гости к Саурону, чтобы ночевать в комнате, на шелковой постели, когда другие остаются в темнице…

Март слушал Линаэвэн и с горечью видел все то, о чем говорил Маирон.

— Вы все таковы, эльфы, — вздохнул Март. — Ты сказала, что останешься со мной, но подразумевала, что будешь сидеть в темнице; вы обещали, что будете гостями, но подразумевали, что ударите в спину при первой возможности. Ты говоришь, что вы не обманщики, и явно веришь в то, что говоришь, но это лишь значит, что ваш ум настолько затянут пеленой, что ты даже не видишь несоответствия и свои обманы.

Увы, наверное, Повелитель прав, и все они безнадежны. Однако Маирон был так бесконечно благороден в своем сердце, что продолжал попытки до них достучаться, хотя и понимал, что это почти бесполезно.

Линаэвэн печально покачала головой:

— А ты, говоря: «Останься со мной», подразумевал: «Иди в гости к моему Повелителю и беседуй с ним», так? — она провела рукой по волосам. — Если бы ты хоть однажды мог увидеть, сколько несоответствий в том, что говорил ты… Насколько странно и неразумно, скажем, уверять того, кто видел событие своими глазами, что он, мол, не знает, как было на самом деле, а ты, не видев, не расспросив свидетелей и участников, слыша в одном-единственном пересказе, твердо знаешь, как все было. И как считаешь, если я сказала прежде Саурону, что пойду в темницу, а после решила не разделять участь товарищей, но спать на мягкой постели и принимать ванну, то в этом не было бы обмана? Или ты сочтешь меня обманщицей, как бы я ни поступила и что бы ни выбрала?

Март вспыхнул, услышав такие слова от эльдэ.

— Когда я звал тебя остаться со мной, я говорил именно то, что говорил! И если для эльфов обычное дело быть двуличными, не надо так же думать о людях! Если ты говорила, что тебе так противно быть гостьей Повелителя, ты могла бы стать моим гостем, Маирон будет только рад и не возразит. Но ты и меня задумала обмануть, а теперь говоришь мне о несоответствиях?! Я видел все своими глазами, Повелитель показал мне то, что видел и помнил. И он ни разу не обманул ни меня, ни кого-то при мне, так с чего мне отвергать его слова и верить тебе, деве из народа, так легко отказывающегося от своих слов? Маирон доказал мне, что ему можно верить, а что сделала ты? Сказала, что останешься со мной, хотя все это время собиралась уйти в подземелье, наверняка, чтобы я начал уговаривать Повелителя отпустить ради тебя и остальных пленников, что желают ему зла?

Март негодовал и с трудом сдерживал себя в руках. Ведь предупреждал его Повелитель: не верить эльфам, их прекрасным лицам и голосам, помнить, что от них всегда надо ждать подвоха. А он хорош, поверил, купился на ее притворные слезы…

— Ты возмущаешься, когда я только предположила, что ты можешь намеренно говорить неправду; а все это время обвинял меня и мой народ, — тихо и устало ответила Линаэвэн. — Многие твои слова были жестоки, Март, хотя ты и не замечал этого. Какое зло сделал нам твой господин, ты знаешь, сколько бы ни говорил о том, что это необходимо. Какое зло я сделала тебе? А видеть своими глазами и видеть глазами твоего господина это не одно и то же; маиар способны показывать и ложные видения, это Воплощенные не могут солгать мыслью. Никаких козней против тебя я не строила. Ты спрашивал, вернусь ли я в свою комнату, поэтому я даже не думала, что ты говоришь о том, чтобы поселиться вместе с тобой, а не продолжить готовить. И это тот страшный обман, причинивший тебе много вреда, которым ты так возмущен? — Линаэвэн продолжила нарезать овощи, но не могла не прибавить. — И уж конечно, я не ждала, что тот, кто считает правильным пытки моих друзей, будет уговаривать их отпустить. Да и не послушал бы тебя твой господин, если бы ты и стал… Ты не веришь не только мне, ты не веришь и собственному разуму. Ты ведь даже не задавался вопросом, как могут безоружные пленники причинить зло могущественному духу в захваченной им крепости, среди многих орков и других Темных духов.

Март выслушал эльдэ и уперся ладонями в стол. Как же тяжело и изматывающе оказалось говорить с ней.

— Ты ничего не знаешь о Повелителе, Твердыне, всех нас и не пытаешься узнать, но ненавидишь нас и не скрываешь это. И когда я говорю только о том, что сам вижу, о том, как ты и твой народ играете словами, ты говоришь, что мои слова злы и жестоки. Но как же вы, эльфы, не понимаете, что это несправедливо? Вы ведете войны против Севера и еще обвиняете нас в том, что страдаете в этих войнах. Ты постоянно пытаешься поймать меня в ловушку слов, словно важна только очень четко проговоренная формулировка, а все, что не оговорено заранее, то можно не учитывать и использовать, как будет удобно. И коль так, я отвечу тебе: нет, я не стану жить с тобой в одной комнате, и не только потому что негоже жить вместе мужчине и женщине, но и потому, что я не знаю, как доверять тебе, и что ты сделаешь из неуговоренного, пока я сплю. Но если ты останешься как моя гостья, то я буду приходить к тебе в комнату, говорить с тобой, гулять с тобой, готовить с тобой, но при условии, что ты обещаешь, что не отравишь или иным образом не испортишь пищу. — Март боролся с желанием сжать пальцами виски, его голова разрывалась от боли после этого изматывающего разговора с выросшей среди неверных теней эльдэ. — Конечно же, Повелитель не отпустит тех, кто хочет зла его народу, даже сойди я с ума и проси его об этом. А вам нет нужды причинить вред немедленно, вы много видели, вам достаточно вернуться и принести весть своим, и готовиться к новой войне.

Линаэвэн видела, что Марту тоже было тяжко. Он был околдован и обманут, а она заговорила с атаном слишком резко, будто с тем, кто сознательно избрал Тьму.

— Тебе тоже тяжело говорить со мной, как и мне с тобой? — спросила она. Все же беорингу было проще: он не тревожился за участь товарищей, не ожидал худшего от будущего, не страдал от плена, как страдала она. Но именно этот разговор был тоже тяжел для него, ведь Март был совершенно уверен, что Саурон знает истину, а она слепа и обманута… Эльдэ было больно за дортонионца, но разве тут помогут обвинения? — Мне жаль, что я не сдержала себя, и жаль, что ты считаешь меня чудовищем, способным отравить своих товарищей или тех дев, что приходили в ванну. Идя сюда, я решила есть то же, что сама приготовлю: чтобы, если еда окажется отравлена, я пострадала вместе с другими. Но тогда я даже не знала, что буду готовить вместе с тобой, а не отнесу товарищам приготовленное неизвестно кем. И, конечно, я не испорчу пищу. — Она покачала головой. — Должно быть, ты опять не поверишь, но эльдар не способны намеренно плохо приготовить, сшить или сковать, — по крайней мере, Линаэвэн верила в это. — Пленных нолдор заставляют ковать оружие против своих, не опасаясь, что клинок окажется хрупким или обратится против владельца. Не стану я делать и что бы то ни было с тобой во сне против твоей воли; нарушать ваш обычай я не хочу, — о традиции, запрещающей женщинам и мужчинам атани (или только народа Беора?) жить вместе Линаэвэн не знала. — Но если я вернусь в ту же комнату, орки могут счесть, что я в гостях у Саурона, а я, конечно, не пойду следом за ними к нему на ужин…

Глядя на тэлэрэ, Март думал про себя: «Линаэвэн начала жалеть меня — вправду или притворно?! Как плохо, что не всем можно верить так, как Маирону».

— Я запомню, что вы не можете работать плохо, — ответил Март, думая про себя: «Спрошу у Повелителя», — и очень надеюсь, ты в очередной раз не нарушишь слово и не причинишь вред через пищу. И я поговорю о тебе с Повелителем Маироном, а ты, хотя бы при мне, не зови его этим оскорбительных именем, если ты хоть немного уважаешь закон гостеприимства. Встретимся вечером, а пока мне нужно закончить обед для Повелителя, спасибо за помощь.

Линаэвэн вовсе не была уверена, что Саурон послушает повара — у умаиа могли быть совсем другие планы на нее — и, конечно, Саурон сумеет объяснить их важность и верность тому, кто совершенно не сомневается в нем.

— Хорошо, — ответила тэлэрэ Марту и заметила: — Ты терпелив. Для тебя оскорбительно имя «Саурон», но ты не говорил об этом все это время. Имя «Гортхаур» ты тоже считаешь оскорбительным? Если так, то я могу звать умаиа просто «твой господин». Спасибо за то, что ты готов помочь мне. — Внешне дева старалась держаться и говорить мягко, но про себя не могла не подумать: «…Раз ты так дружелюбен, ты мог бы и предупредить меня, Март, о том, что сейчас мы готовим обед для Саурона, а не для несчастных рабынь. Ведь я же говорила, что помогу готовить тебе для женщин и других пленников, не для наших врагов…» И когда Линаэвэн поняла это, ее обдало холодом и жаром: она послужила удовольствию Саурона, она старалась для него, хотя и не знала того сама. Дева хотела возмутиться и сказать Марту, что он поступил бесчестно, но сдержалась и промолчала.

Март же с удивлением посмотрел на Линаэвэн, не ожидая, что она отнесется к его просьбе с таким пониманием:

— Если ты будешь звать Маирона Гортхаур, это уже будет не так плохо. — Про себя беоринг в очередной раз вздохнул, и подумал: «Какой странный разговор… Но, быть может, я еще смогу открыть ей глаза на Валар, на ее народ, на поступки, которые она совершает, будучи воспитанной Валар…»

Тэлэрэ в тот момент думала так же о Марте, но вслух сказала:

— Оставим сейчас все споры.

Линаэвэн подошла к столу, на котором уже стояли подносы с едой для ее товарищей. Подносы вот-вот должны были отнести пленникам и дева, сосредоточившись, тихо запела песню-заклятье, касалась мисок с приготовленной пищей:

Волны морские находят на берег,
Волны могучие, мирною силой
Дышат и пеной сверкают серебряной
В отблесках звездных, и дальше катятся.
Нет им преград, как и ветру небесному,
Вместе их дружба скрепляет с рождения…

Не вплетя имена Валар в свою песню открыто, дева знала, что все же напомнит пленникам о Манвэ и Улмо; а дыхание свободы в тихом голосе, как она думала, слышал и Март. Стала ли песня видимой для Марта? Все тэлэри хорошо пели, и все же Линаэвэн не была менестрелем. Она была летописцем, но околдованный и обманутый атан не мог принять то, что она знала и видела.

***

Саурон улыбался, слушая песню Линаэвэн. Дева решила хитрить — что же, он с удовольствием поиграет в эту игру. Было удачей, что тэлэрэ решила петь для пленных, и еще большей удачей, что дева не стала призывать Валар — тем проще будет вмешаться в ее нехитрое заклятье и доработать его.

***

Время, что Линаэвэн могла оставаться на кухне, истекло, и в двери вошел орк, проводить «гостью». А Линаэвэн вновь не знала, что ей делать и не видела верного выхода. Если остаться в «гостях», то она опять будет спать в мягкой постели, пока других мучают в подземелье. Но, быть может, ей удастся что-то важное донести до Марта… Один раз, слушая ее слова, он уже усомнился в правдивости Темных, и, быть может, усомнится снова. И не легче ли ей самой будет сберечь тайну, оставаясь в комнатах, а не в застенке? Если она не выдержит в подземелье, не будет ли она вспоминать с горечью, как отказалась от предложения Марта? Ведь теперь остаться в «гостях» предлагал Март, а не Саурон.

— Я хочу остаться, — сказала, наконец, Линаэвэн, когда орк уже выводил ее из кухни. — Не в гостях у твоего господина, а в гостях у повара Марта.

Когда орк, услышал, что Линаэвэн все еще сохраняет статус гостьи, то, хотя и не ждал этого, повел пленницу в ее прежнюю комнату. С горечью и печалью смотрел Март, как уводят Линаэвэн.

«Виновата ли она в том, какой она стала? Есть ли еще для нее надежда?»

Марту нужно было закончить обед и отослать в подземелье еду для пленных эльфов, а потом поговорить с Повелителем, рассказать ему радостную новость, что эльдэ согласилась остаться с ним, с Мартом… Ох, сколько же дел впереди… Как непросто будет открыть деве глаза на правду, но он будет стараться и будет советоваться с Повелителем.

***

Придя в свою комнату, Линаэвэн села на стул и закрыла лицо руками, переживая… обо всем. И об этом атане, которого ложью и, наверняка, чарами сделали другом Темных, хотя видно, что от природы он был добрым. И о том, что была вынуждена сделать она сама, оставшись в «гостях». Правильно ли она поступила? Или отказаться от «гостей» было бы вернее? Она не знала. Все пути были неверны, и все грозило ловушками.

У Линаэвэн было некоторое время, чтобы отдохнуть, постараться успокоиться и собраться. А так же обдумать свое дальнейшее будущее и свои шаги. Дева полагала, что пленникам вот-вот принесут приготовленный ею и Мартом обед, значит, принесут и ей, и тэлэрэ надеялась, что ее песня станет поддержкой для товарищей. А позже она еще встретится с Мартом, если он не забудет о тризне. Беоринг… совершенно не слышал ее, когда эльдэ говорила о зле, сотворенном Сауроном и Моринготто. Она не знала, насколько беоринг обманут; но если бы атан смог остаться собой — возможно, им бы и не позволили встретиться. Скорее всего, Саурон готовил Марта к тому, что эльфы будут говорить против него и его господина. И, конечно, Марта научили видеть в эльфах врагов.

Что же тогда оставалось делать?.. Может быть, стоит напомнить Марту о прошлом, о его доме? Но тогда, возможно, придется говорить и о себе - что если Март передаст все услышанное Саурону?

Линаэвэн снова не знала, что делать, и приходила в отчаяние.


Примечания:

*(1) Имя Атандиль квэнийское, и если люди дали Финдарато имя на квэнйа, то и имена других Лордов они должны были произносить на квэнйа.
Согласно «Шибболету Фэанора», нолдор считали некрасивым смешивать два языка, и взяли себе тиндарские имена, чтобы называть их говоря на тиндарин. Но верно и другое — когда они называли себя квэнийскими именами, то они и говорили на квэния.
Если люди составляли имена на квэнйа, значит они знали об этом правиле, равно как и знали квэнйа, и обращаясь к Финдарато «Атандиль», разговаривали с ним на квэнйа.

*(2) Линаэвэн считала нестрашным, что Март не видит ничего плохого в том, чтобы растить и холить животное на убой. Эльдэ считала, что это «малое зло», не видя, что малое растет. И то, что у людей в Искаженном мире нет выбора, кроме как держать домашний скот, не значит, что это хорошо. Зло всегда остается злом, даже если у нас нет выбора.

11. Меж двух огней

Утром, вскоре после того, как Линаэвэн отказалась быть гостьей Маирона и решилась идти на кухню, несколько отдохнувшего после вчерашнего Вэрйанэра и угнетенного своим согласием Лаирсулэ пригласили на завтрак.

— Должно быть, Саурон лишь посмеется над нами, — Лаирсулэ взъерошил волосы. Он не мог больше выносить пытку избитого товарища, когда ее можно было прервать, и потому согласился на «гости»; а враги даже дали им время отдохнуть перед новым испытанием. Но теперь наступило время идти на встречу с Сауроном, и это было горько. Целитель вспомнил гордый отказ Вэрйанэра: «Мы не гномьи кольчуги, чтобы продаваться», и снова испытал чувство вины и стыда.

— Ты, не я, согласился идти, — словно вторя мыслям товарища возразил Вэрйанэр. И спросил: — Тебе будет легче, если я пойду с тобой и буду стоять поблизости, или наоборот?

Лаирсулэ чуть улыбнулся.

— Ты прав — наоборот… Останься здесь.

***

Когда орки пришли проводить «гостей» к Повелителю, идти решил только один, второй смотрел на товарища из глубины комнаты.

— Что, — ухмыльнулся орк, — на попятную решили пойти? Или только один из вас стал гостем Повелителя, а второго вернуть в камеру?

***

Им не дали разделиться, как они желали. Лаирсулэ с болью посмотрел на товарища: Вэрйанэру не дадут отдыхать здесь, и если родич останется в комнате, его вернут в камеру и вновь будут растягивать или придумают другие пытки и издевательства. И, значит, им специально дали немного отдыха: для того, чтобы они встретились с Сауроном. Значит, их ждет что-то тяжелое, и тварь хочет, чтобы у них было больше сил? Лаирсулэ закусил губу. Он пришел сюда ради Вэрйанэра, и если товарища отправят в подземелье, то и целитель пойдет следом, и ему снова придется терпеть чужую боль без возможности помочь и прервать происходящее… Или Вэрйанэр останется в «гостях» ради Лаирсулэ, но не получится ли тогда, что он, целитель, вынуждал товарища участвовать в том, чего воин не хотел?

— Что ж. Я пойду с тобой, — помолчав немного, произнес Вэрйанэр, не понимая, что он только что также дал согласие быть «гостем», выбирая идти с Лаирсулэ, а не вернуться в застенок. — Посмотрим, что там, и что придумал Саурон. — Ничто не мешало нолдо в любое время прервать встречу и разрушить планы Повелителя Волков. Если, конечно, умаиа не намерен удержать их силой. Это было возможно, несмотря на то, что вначале Саурон преподносил свое требование как «приглашение», впрочем, вынуждая принять это «приглашение» пыткой.

***

Третья встреча Волка с гостями ничем не отличалась от предыдущих: нолдор приветствовали, спросили имена и пригласили за стол. Свежеиспеченный хлеб, сыр, масло, яйца, творог, свежие ягоды, парное молоко, мед и варенье — легкий, но приятный завтрак ждал их.

Лаирсулэ двинулся вперед, к столу — и к Саурону. Целителю чудилось, что он ощущал нечто, примешивающееся к манящему аромату хлеба и молока. Всякий отличил бы эльфийское вино от того, что делали люди, то же было и с пищей. Но Лаирсулэ казалось, что перед ним не просто пища, приготовленная людьми — ведь эльфу доводилось сидеть за одним столом с атани Дортониона и потому было с чем сравнивать. Тот хлеб пах домашним теплом, спокойной заботой, руками пекарей, что так старались для гостя из эльдар. А этот… словно бы пах чем-то еще. Как выращен он, кем испечен?

Целитель не знал, что хлеб пек с любовью преданный Саурону повар, и потому воображение достраивало Лаирсулэ горечь неволи, отзывающейся… даже не в пище, в ее аромате.

Нолдо качнул головой, прогоняя ненужные сейчас мысли. Саурон желал услышать их имена и нужно было что-то ответить… Прежде, чем представиться, Лаирсулэ обернулся и посмотрел на остановившегося на пороге Вэрйанэра.

Воин меж тем рассматривал по-домашнему выглядящие покои умаиа и хмыкнул. Частью оттого, что Саурон, тюремщик, командир над орками и волколаками, за столом с сыром и ягодами был нелеп, словно какая-то пародия на аинур Амана, что едят и пьют, уподобляясь Эрухини. Частью от того, что свежая, приятная еда казалась заманчивой. Но если он примет ее от Саурона, попробует этих ягод, отдохнет за одним столом с умаиа, даже молча — не станет ли после этого трудней вернуться назад, в подземелье? Не пытался ли умаиа купить их этой едой — не напрямую, конечно, но вот сейчас он просит взамен назвать имя, потом попросит больше…

- Мое имя Ла… — сдержанно начал Лаирсулэ, и Вэрйанэр остановил его:

— Не делай этого. Лучше не называйся.

***

Волк с легкой улыбкой посмотрел на вошедших. Один шел вперед, словно совершая подвиг, словно сесть за стол было деянием сродни лечь за друга на дыбу. Второй же всем видом показывал, что он тут не по своей воле (хотя именно он принял за себя решение прийти), что он не смирившийся пленник, он не давал своего согласия и презирает эти «гости». Волк находил такое положение дел отличным — потому что тем хуже для первого пленника. Если все предыдущие «гости» старались поддержать друг друга, то в этой паре согласившийся был как меж двух огней. Или даже трех. С одной стороны, он хотел спасти друга, с другой стороны, боялся того, что задумал Саурон, с третьей стороны, чувствовал недовольство друга и испытывал вину перед ним.

«Прекрасно. Очень хорошо», — подумал Волк.

— Вы оба пришли сюда, чтобы стать моими гостями, — мягко заговорил умаиа. — Гости представляются, это традиция.

Вэрйанэр хмыкнул вновь, оценивая ситуацию. Саурон вел себя мягко, вежливо, будто бы и не он вовсе велел их растягивать… Это еще больше убедило эльфа в том, что оставаться здесь не стоит — ни ему, ни товарищу. Вроде бы и ничего страшного, легко можно расслабиться… И сейчас это может помешать (мало ли какие еще вопросы задаст тварь), а когда в камеру вернут — будет лишь труднее. Нужно было увести отсюда товарища и обоим вернуться в застенок.

Пока Вэрйанэр думал и приглядывался, Лаирсулэ обратился к Саурону. Не представившись, а осторожно спросив:

— Это молоко… откуда оно? В его аромате есть нечто… странное, — эльф не формулировал точнее.

Волк не стал ходить вокруг да около, хотя «чувствительность» эльфа и казалась Маирону смешной и надуманной:

— Молоко привезено из деревни, оттуда же мука. А хлеб, сыр, творог, яйца — это все труд моего прекрасного повара. Как жаль, что он Смертен. Кстати, сейчас он как раз работает с Линаэвэн на кухне: ваша дева захотела приготовить следующую еду для пленных сама.

Волк улыбнулся и сел за стол:

— Ты не назвался, нолдо. Хочешь все переиграть и отказаться от своего обещания быть гостем? — умаиа скрестил вытянутые ноги и откинулся в кресле. — Ты можешь так поступить, и твоя совесть может оказаться послушной и не припомнить тебе мытья и мягкой постели. Но до сего момента никого из вас и ваших товарищей еще не проверяли на прочность как следует. Мое терпение велико, но не бесконечно: если ты задумал шутить, могу пошутить и я. Так что сядь, назовись, и приступим к трапезе.

Волк перевел взгляд на эльфа, стоящего у входа:

— А ты можешь и дальше продолжать терзать своего родича: говорят, муки души сильнее дыбы. Хочешь попроситься ко мне в ученики, да не знаешь, как лучше подобрать слова? — Волк видел, что уговорами он не заставит эльфа сделать нужный выбор, но где не помогут уговоры, может помочь насмешка.

Целитель правда терзался и постоянно был в замешательстве. И теперь, пока он думал, что ответить, Вэрйанэр. вспыхнув, заговорил первым:

— Ошибаешься, Саурон, я не в гостях у тебя. — Воин повернулся к товарищу и, глядя на несчастного целителя, безжалостно продолжил: — И тебе здесь оставаться не стоит. Ты мне хотел помочь или вот ему? — нолдо кивнул головой на вальяжно рассевшегося в кресле умаиа; который… и на умаиа в этот момент не был похож… — Уходим, — коротко приказал-отрезал Вэрйанэр.

Лаирсулэ, которого обуревала вина и безысходность от того, что не удается найти правильный выход, не посмел возразить товарищу, несомненно пришедшему в праведный гнев.

— Уходим, — эхом отозвался Лаирсулэ, хотя напоминание о мытье и постели уязвило его, пальцы целителя чуть заметно дрогнули. Он хотел помочь товарищу, но не против же его воли!

Волк сцепил пальцы и задумчиво смотрел на эльфов. Ему не нравилась эта пара, совсем не нравилась. Но Волк промолчал, не мешая севшему было за стол делать глупость. В конце концов, чем больше глупостей и ошибок совершит пленник, тем больше он запутается в паутине, раскиданной Повелителем Волков. Чтобы избежать ловушек Тьмы, нужен Свет, но у пленников из отряда, которых он пока видел, ни у кого Света не было.

Однако собиравшийся уйти Вэрйанэр не двинулся с места, и Лаирсулэ, не сводящий глаз с товарища, тоже не шевельнулся. Вэрйанэр же с гневом посмотрел на Саурона: слова умаиа задели и его.

— Ты сказал, что я терзаю товарища? То есть, если твои орки будут бить меня плетью, растянут на стене или придумают сделать со мною что-то еще, а другие эльдар, вынужденные наблюдать за пытками, будут мне сострадать, то мучителем и палачом буду именно я? Я как-то привык учиться у наделенных разумом. — И воин гордо развернулся, собираясь покинуть комнату и выйти обратно в коридор; не глядя на товарища, он махнул рукой и Лаирэюсулэ, чтобы тот шел следом.

Вэрйанэра не понимал и не видел, что терзает Лаирсулэ здесь и сейчас, на глазах у своего врага.

Маирон, молча наблюдавший за сценой усмехнулся, а потом ответил:

— Ты думаешь, что ты дерзкий, но ты просто наглый, и твои остроты весьма примитивны. И да, ты терзаешь своего друга и оказал мне в этом большую услугу. Ради тебя твой товарищ согласился сделать то, что ему казалось очень скверным; он переступил через себя, самолично сломал себя, а теперь оказалось, что это все было зря, и что ты его за это чуть ли не презираешь. Он пошел против своего сердца ради тебя, а ты… по достоинству оценил жертву, ничего не скажешь.

Волк не задерживал гордеца, дал тому выйти и оказаться тут же схваченным орками. А вот второму эльфу уйти не дала словно прозрачная стена.

— Неблагодарного товарища в подземелье, — распорядился умаиа. — А с его другом мы еще поговорим. Закройте дверь.

***

Вести с Сауроном беседу ли, спор ли в намерения Вэрйанэра не входило. Раз ответил — и довольно. Неостроумно? Быть может, зато правдиво; хорошей шутке место меж приятелями, не перед врагом. Конечно, Саурон не был задет его насмешкой — наверняка умаиа почитал себя мудрейшим созданием Арды. Но Саурон мог задеть Лаирсулэ — Вэрйанэр видел, что целитель на несколько секунд задержал дыхание. Нужно было сказать, что он вовсе не презирает товарища, и сказать, чтобы тот больше не переступал через себя вот так — и другим не поможет, и себе навредит. Только говорить перед Сауроном Вэрйанэр считал не лучшей идеей; воин не понимал, что, будучи в плену, не он теперь выбирает для себя время и место. Нолдо решил, что поговорит с товарищем позже, когда они останутся наедине, и будет удобно говорить.

Что орки сразу схватят его, Вэрйанэру было ясно, но он не ждал, что их могут разделить с Лаирсулом, что целителю могут не позволить выйти: воин видел, что Лаирсулэ, опустив голову, шагнул следом за ним, он точно уперся в стену.

— Не отвечай ему и не слушай! — крикнул Вэрйанэр. И запоздало поняв, что лучшего времени может и не представиться, добавил: — И я не пре…

Но орки не дали договорить, захлопнув дверь в покои своего господина и потащив нолдо прочь.

— У тебя было время говорить, голуг, сам отказался. Теперь не говорить, петь будешь.

А Лаирсулэ остался наедине с Сауроном.

***

Целитель понимал, что совершенно напрасно согласился на эту встречу, и вместе с тем… сегодня утром он сам сказал Вэрйанэра, что ему будет легче, если воин останется в комнате. И вот, его желание сбылось, только не так, как Лаирсулэ думал: Вэрйанэр в подземелье, не в покоях.

Нолдо остался стоять перед закрытой дверью, напротив Волка, а тот сидел в кресле и задумчиво смотрел на эльфа.

— А ты ведь в каком-то смысле рад, что остался без товарища, — снова мягко заметил Маирон. — Рядом с ним ты чувствовал вину. Зря. Ты помог ему тогда всем, чем смог. И еще можешь помочь. Мое предложение по-прежнему в силе: стань моим гостем, и ни волос не упадет с его головы.

Лаирсулэ стоял, закусив губу. Перед ним был враг, и верно сказал Вэрйанэр — помочь целитель хотел уж точно не Саурону. Но слова умаиа были разумны, нолдо не видел в них пока подвоха, и Саурон ничего не требовал, разве что имя назвать… Наверное, потребует после, но ведь после всегда можно будет сказать: «Нет».

Но все же пришел он сюда зря.

Но от Лаирсулэ по прежнему зависело будут Вэрйанэра мучить — или не тронут…

Лаирсулэ колебался.

Саурон говорил разумно. Но слова товарища против слов Саурона… Неужто он, в самом деле, предпочтет послушать Темного?!

Наконец, справившись с собой, Лаирсулэ ответил:

— Нет, — понимая, что его ответ нисколько не помешает Саурону удерживать его силой.

— Нет так нет, — легко согласился Волк и взял со стола вазочку с творогом. — Я не стану тебя держать, но сначала ты получишь плату, что заслужил. Ты обманул меня. Я, до разговора с тобой, подарил тебе ночь сна, чистоты, ужина, отдыха, а ты, получив, что хотел, оставляешь меня без всего. И я не собираюсь прощать это тебе.

Повинуясь беззвучному приказу, в камеру Тандаполдо и Морнахэндо зашел орк. Со скучающим видом он подошел к Морнахэндо и крест-накрест нанес эльфу несколько длинных и рваных ран кнутом, поверх рубахи, заставляя ее превратиться в лохмотья, пропитанные кровью.

Сам же Волк, оставшийся наверху, не обращая больше внимание на «гостя», приступил к завтраку.

Лаирсулэ молчал, ожидая наказания. Обманул? Верно, он ведь не просто пошел к Саурону. Он, в самом деле, отдыхал вчера и ужинал вместе с другом. Тот ни на что не соглашался, но он — да.

— Хорошо, — неожиданно, пожалуй, и для себя, спустя время ответил эльф. — Мое имя Лаирсулэ. Считай это платой за вчерашний вечер. Большего я не дам, хоть ты и грозишь карой.

Нолдо ожидал кары для себя, не зная только — Саурон займется им лично или же призовет орков. Нолдо не догадывался, что наказание уже началось. Что внизу уже не стонет, кричит Морнахэндо. Рвется вперед, натягивая свои путы, Тандаполдо, но так и остается в кресле. И в такт ударам и крикам вздрагивает и тихо вскрикивает в своей камере Нэльдор.

Волк не удосужил эльфа даже взглядом:

— У нас был договор, Лаирсулэ. Не твое имя было условием. Ты получил предоплату, а теперь решил меня обмануть.

Лаирсулэ сжал зубы. Сказал же ему Вэрйанэр — не говори! А он назвался. Как оказалось — совершенно бессмысленно. Решил, дурак, что так будет честней! Но Саурон, конечно, повел себя подло и обманул пленника: за названное имя Лаирсулэ получил ничто.

***

Саурон завтракал, не обращая внимания на эльфа. Какой же он забавный — решил отделаться крохами вместо того, что обещал, хотя уже многое получил, и теперь негодует, что Волк не принял подачки. Некоторые пленники так забавно носились со своими именами, словно были Лордами нолдор и узнать их имя — значило, узнать, что за дичь попала в руки Темных. Чушь — в подавляющем большинстве случаев имена были просто именами, и ничем больше. Но зато пленник, поставив свое имя как ценность, которую нельзя выдавать, и все же вынужденный назваться, внутренне уже переходил некую черту, и дальше его было разговорить легче.

Умаиа знал, что наказание внизу скоро закончится, с пленника снимут рубаху и принесут сюда. А до тех пор — интересно будет понаблюдать за тем, что сделает Лаирсулэ. Эльф зря думает, что если он ничего не говорит, то ничего и не сообщает. По его поведению уже можно многое понять. Например, то, что он нерешительный и робкий.

Спустя некоторое время в дверь осторожно постучали, и Волк разрешил войти.

— Получи свою плату за обман, — сказал умаиа, и орк протянул нолдо окровавленную изодранную ткань.

Лаирсулэ отшатнулся и только что не вскрикнул, увидев окровавленные лохмотья. Нолдо ждал наказания себе, но тварь поступила более жестоко… а он еще назвал Саурону свое имя…

Теперь эльф жалел пуще прежнего, что не послушал Вэрйанэра — как же он глупо себя повел! Лаирсулэ перевел взгляд на Саурона и медленно произнес:

— Если в чем-то уступить тебе, но не сделать все, что ты требуешь, это ничего не изменит. Я запомню. — Нолдо вновь закусил губу и шагнул к двери. Орк вошел как-то… может быть, сейчас целитель сможет выйти?

Маирон окинул взглядом Лаирсулэ и покачал головой:

— Если пообещать мне, а потом обмануть — я этого не прощу, — поправил эльфа Волк. — У тебя еще есть возможность передумать. Советую ею воспользоваться.

***

Маирон не мешал эльфу выйти за дверь, и присланные орки повели нолдо в подземелье.

Проходя по коридору мимо комнат, в одной из которых Лаирсулэ спал этой ночью, из приоткрытой двери своих бывших «соседей» нолдо услышал тихие всхлипы девы (не Линаэвэн ли это? сложно было разобрать плачущий голос) и сетования на то, как ей тяжело выстоять одной. Но нерешительный Лаирсулэ ничего не сказал и не сделал, даже не попытался, хотя и дернулся, и вздрогнул, и наверняка после не раз думал об услышанном.

Когда конвой спустился в подземелье, из-за дверей некоторых камер слышались мольбы и крики. Что именно там происходит, Лаирсулэ не знал, и его сердце целителя сжималось — но и сейчас эльф ничего не попробовал предпринять. А орки только ухмылялись, таща его дальше.

Наконец, Лаирсулэ затолкнули в какую-то камеру, и осмотревшись, нолдо понял, что он там один. где Вэрйанэр, гдедругие товарищи, было неизвестно.

Некоторое время нолдо сражался сам с собою, с обуревающими его эмоциями и страданием, но затем не выдержал, бросился к двери, и плотно прижавшись к ней, закричал в щель:

— Вэрйанэр, держись!

И содрогнулся: может быть, это кровь Вэрйанэра была на рубахе; и если да… это его, Лаирсулэ, вина…

А может быть, то была кровь Линаэвэн…

***

Вэрйанэра пока тоже поместили в отдельную камеру — быть может, не зная, где Лаирсулэ и что с ним, слыша страдание родичей, он изменит мнение? Крик Лаирсулэ разрушил планы Темных, но… Тут ведь как: один план идет прахом, а другой на этом самом прахе и возводится. Эмоции часто мешают эрухини думать, и Темные всеми силами старались лишить пленников душевного равновесия. И вот Лаирсулэ, терзаемый своими переживаниями и виной, назвал имя, которое сам Вэрйанэр так рьяно и гордо скрывал. А у Лаирсулэ стало еще одной виной, пригибающей его вниз, больше. Не только свое имя ни за что сказал, но и приятеля выдал. И пусть его, что вина-то липовая и надуманная, для эльфа она была самая что ни на есть настоящая.

Теперь Темные на какое-то время оставили Лаирсула одного: его вине и смятению надо подрасти, как тесту на дрожжах и замучить эльфа. А когда он будет готов, с ним снова поговорят.

12. Перемена мест

В подземелье день мало чем отличался от ночи. Морнахэндо не согласился бы вновь поменяться местами с Тандаполдо, но его облегчение скоро сменилось болью; вначале он терпел, потом начал стонать и стонал все чаще. Тандаполдо, что сам на том же месте молчал, пока мог выдержать, клял сквозь зубы Саурона и обращался к товарищу:

— Ты выдержишь, мы выдержим. Мы прошли ночь и Льды, и бои, а ты даже отсюда сумел вырваться.

***

Волк не имел возможности постоянно следить за всеми пленными, но зато мог выбирать моменты, когда и за кем будут наблюдать.

Так, две «опытные» пары, которым Маирон присвоил номера «первая» и «пятая», скорее всего, не сболтнут лишнего, пока отдыхают. А вот пары под пыткой могут проговориться — что и случилось с «шестой» парой, где Тандаполдо сообщил, что его друг был здесь при осаде и спасся. На первый взгляд, эта информация не казалась значимой, но была любопытной. И если над ней подумать, то она становилась куда важнее, чем могло показаться. Отряд ехал куда-то с письмом, не с письмами: значит, направлялись к одному правителю, без соправителей.

Значит, ехали не к Амон-Эреб, что и так понятно, но — тогда куда? Остаются Финдэкано, Турукано и Кирдан.

Далее, в отряде из Нарготронда был как минимум один из эльфов Артарэсто. И раз так, вряд ли это было просто дружеское послание, скорее уговор о чем-то… А везла письмо тэлэрэ из древних… что могла знать Кирдана еще по дням Похода. И к ней владыка Гаваней отнесется с большим вниманием, чем к другому гонцу. Вряд ли письма к Финдэкано и Турукано везла бы тэлэрэ — значит, отряд направлялся в Гавани.

Волк довольно улыбнулся. Эльфы задумали что-то под носом самого Повелителя Волков, и он собирался выяснить, что именно.

С этого момента не только Линаэвэн, но и Морнахэндо был на особом положении. Волк слегка нахмурился — недаром тэлэрэ сейчас выполняет то, что было предложено Морнахэндо, они словно связаны — нужно быть внимательнее к знакам. В них часто кроются подсказки. Что уготовить этим двоим, Маирон пока не знал, но скоро они сами покажут ему свои слабые места.

Волк улыбнулся, припоминая: при встрече Морнахэндо показал себя «никаким», но подобное притягивает подобное. Не удивительно, что Верный Артаресто оказался таким же «никаким», как и его Лорд. Кусочки мозаики складывались в картину.

Благодаря наблюдателям, Волк узнал и другие интересные вещи. Например, то, что Морнахэндо был слабее своих товарищей: после первого же часа растягивания начал стонать в голос. Вообще, первые стоны пленников Маирон считал очень важной вещью — большинство из тех, кто впервые попадал в плен, были уверены, что должны выдержать все, не проронив ни звука. Когда это не получалось, когда они начинали стонать и кричать, многие уже давали брешь, ощущали свою слабость, и их охватывал страх. И этим нужно было пользоваться, пока пленник не понял, что стоны, крики, слезы — это все не важно: если ты решил хранить тайны до конца, то будешь их хранить, даже срывая горло.

Так же стонать, хотя и тихо, начал пытаемый в первой паре, чьи мышцы и сухожилия болели еще после вчерашнего. А вот в четвертой паре пленник оказался достойным уважения: он также был растянут повторно, но находил в себе силы поддерживать бессильно наблюдающего товарища. Похоже, его будет не просто взять грубой силой, но что, если попробовать иначе?

Повинуясь безмолвным приказам Повелителя, в камеру Четвертой пары вошли орки и, скучая, переругиваясь меж собой, словно не замечая, что пленники живые, поменяли их местами. Теперь растянутый отдыхал в кресле, а наблюдатель оказался на стене.

Выказавшим стойкость был Ларкатал (Лагортал), наблюдателем — его друг Кирион, единственный в отряде тинда, но их имен Темные пока не знали.

***

В камеру к Морнахэндо и Тандаполдо заглянул скучающий Больдог. Орк зевнул и лениво прокомментировал:

— Вы только посмотрите: тот, кто вчера сам не выдержал, сегодня уговаривает терпеть приятеля. Чья бы корова мычала.

Тандаполдо бросил на Больдога краткий презрительный взгляд — орк, мерзкое и жалкое создание, не был достоин ответа — и нолдо продолжил ободрять Морнахэндо, не подавая вида, что его задели слова твари. Вчера сам Тандаполдо превозмогал боль, но согласился стать «гостем» Саурона… потому что не смог бы молчать дальше, стал бы стонать, быть может, плакать, что не подобает воину. Но у Саурона Тандаполдо получил причину держаться на допросе и вернулся в подземелье в уверенности, что теперь он выдержит пытки и ни на что не согласится. Вот только воину не удалось выказать стойкость теперь, когда у него была цель и причина: твари повесили вместо него Морнахэндо. Но не говорить же орку: «Поменяй нас местами, увидишь, как я буду держаться!» Раб повинуется Саурону и или не может сделать ничего, кроме того, что ему прикажет умаиа, или запомнит слова нолдо и потом использует их против пленников.

Больдог был доволен — Тандаполдо делал то, что желал Повелитель: раз голуг не опустил голову с виной, раз не стал спорить и защищаться, то, скорее всего, оттого, что и не видел своей вины. Пусть так дальше и будет: гордыня, самомнение, самопрощение — это то, что нужно было развивать в пленнике. Теперь нужно было добавить эльфу чувство собственного превосходства. Для этого подошел Фуинор.

Умаиа плавно возник в дверном проеме, глянул косо на Больдога и, покачав головой, сказал:

— Захлопнись, орк, — лишь трое из всех пленников знали, кто такой Больдог, а знай и больше, не беда, обращение Больдогу подходило. — Тандаполдо держится лучше всех прочих: он единственный, кто провисел все три часа без единого стона. Но даже этот герой лишь вещь сейчас, пока не передумает, так что оставь их, иди займись делом. Линаэвэн захотела работать на кухне, вели принести ей дров.

И оба Темных ушли.

То, что незнакомый умаиа хвалил молчание Тандаполдо, звал его героем, было поводом для гордости нолдо — один из врагов признавал его стойкость, тогда как Саурон недавно насмехался. Но внезапно в голову Тандаполдо пришла еще одна мысль: что если умаиа сейчас говорил это вовсе не ему, а Морнахэндо, чтобы задеть товарища еще больше?

…Но разве Морнахэндо вел себя неподобающе воину?

— Не слушай его, главное выдержать, и ты выдержишь, — произнес Тандаполдо и осекся, несмотря на свою выдержку. Потому что дальше лучшей поддержкой было бы сказать, что не сдержать стонов не так важно. Но сам Тандаполдо вчера согласился пойти к Саурону как раз из-за этого.

А сейчас ему оставалось только наблюдать…

Через какое-то время в их камеру снова пришел орк, и высек растянутого Морнахэндо кнутом. Слыша, как товарищ кричит, Тандаполдо рвался в ремнях, но, конечно же, освободиться не мог.

***

Стоны, и тихие, и почти срывающиеся в крики, долетали до ушей Нэльдора. Нолдо, лежа, слышал своих родичей: они были здесь все время, что он провел в ванной, за столом с Сауроном, в мягкой постели. Эльф припомнил слова Линаэвэн: другие будут рады, что его не мучили, и то, что он принял, было не наградой, а лишь возвращением малой части отнятого; только товарищи и под пыткой ничего не выдали, а он сам, отдыхая, проговорился. И может быть, их, в самом деле, не мучили, пока он не сказал о Нарготронде. Пока Саурон не видел в других ничего… полезного для себя.

***

Звуки в подземелье распространялись так, как того хотел Фуинор, бывший ученик Ирмо. Нэльдор слышал стоны эльфов, но не разговоры тюремщиков. Теперь Больдог, и не думавший заниматься дровами, подошел к камере юноши, зная, что и его не услышат ненужные уши, и заговорил через прорезь в двери камеры.

— Ну, как тебе, парень, нравится, как родичи поют? Это они еще не в голосе, только распеваются: послушаешь, как дальше будет. Вчера господин был милостив к тебе, две пары ради тебя отдыхать послали, да за Линаэвэн пару, да две пары сами нашли, чем Повелителя умаслить. А теперь ты тут, и больше своим дружкам ничем не поможешь. Сиди и слушай. Как только Ламмион вернется, тоже для тебя запоет, а девка, которую ты Повелителю отдал, и того раньше соловьем заливаться станет. Как у нее голосок, нежненький?

Нэльдора, лежавшего на деревянной лавке, от слов Больдога как подбросило. Он знал, что это не просто орк, а умаиа, и все же нолдо очень хотелось напасть на тварь, чем-то бросить в умаиа… вот Саурон посмеется.

— Мерзкие твари… — Нэльдор был переполнен чувствами.

Линаэвэн. И брат. Вот чем грозили Темные.

Больдог за дверью ухмыльнулся:

— А ты чего ждал? Тебе предложили ее защитить, ничего, вообще ни-че-го от тебя не требуя взамен, но ты сам отказался, а теперь это мы твари, а ты, значит, вообще ни при чем. Дурак ты: тебе предложили то, что мало кому из пленников предлагают, а ты все профукал и теперь еще других винишь.

Юноша мотнул головой, закусил губу. Не требовали ничего… Он оказался полезен Саурону, и еще был бы полезен, если бы не отказался быть «гостем» Продолжать разговоры — значило выдать Врагу что-то еще; Нэльдор был уверен, что этого не избежать. Он был не мудр, не хитроумен и даже не слишком осторожен, как бы ни старался. А отказаться говорить вообще что-либо, как он и отказался — значило слышать стоны пленных. Что за выбор!

— Подумай, парень, — уходя, сказал Больдог, — хорошенько подумай. От тебя ничего не просят: ешь, отдыхай, смотри звезды. И никто не будет страдать.

Когда умаиа-орк ушел, Нэльдор вновь бессильно упал на матрас и сжал зубы — в соседних камерах продолжалось все то же; а скоро твари еще приведут и Ламмиона с Линаэвэн… Но после того, что случилось в гостях, Нэльдор больше не воображал, будто сможет просто потянуть время и избавить кого-то от страданий, ничего не отдав взамен. Или он опять доставит радость Саурону, или не сдержится, и ему принесут окровавленную ткань, или вовсе выдаст что-то важное… Нет, довольно и того, что он уже натворил.

***

Тем временем в подземелье орки пришли в застенок к первой паре: Акасу (Оэглиру) и Хэльянвэ (Эйлианту). Тот голуг, что висел на стене, был растянут уже давно, и было понятно, что вряд ли эта пытка окажется для него действенной, провиси он подольше. Увы, ни один из пары не пробовал торговаться… Видимо, их не удастся легко обмануть. И потому пленников просто поменяли местами.

***

Слышал крики и стоны и Лаирсулэ, и с каждым стоном, с каждым криком целитель все больше ненавидел Саурона. И все больше жалел, что согласиться быть «гостем» твари. И все более невозможным казалось эльфу согласиться вновь придти к Саурону за стол, хотя… теперь он знал свою слабость и свои колебания. Что, если он снова уступит? Дыхание эльфа прерывалось, когда он выдохнул:

— Клянусь: я не соглашусь больше идти в гости к Саурону, чем бы он ни грозил.

Эльф верил, что такие клятвы в плену что-то значат и могут кому-то помочь.

***

Шестая пара, Морнахэндо и Тандаполдо… Умаиар держали совет, что лучше сделать, чтобы подтолкнуть растянутого и израненного эльфа сломаться, но решили, что лучше ничего особого пока не предпринимать. В камеру был послан орк, из сыновей Больдога, что умел держать себя в руках, и он монотонно, со скучающим видом, стал шить раны Морнахэндо по живому, прямо на растянутом, местами, по необходимости, прижигая раны железом. Крики нолдо должны были ввинчиваться в уши Тандаполдо, Нэльдору и Лаирсулэ (двое из которых оставались в отдельных камерах).

Морнахэндо кричал и был готов уступить. Это было так просто — скажи только: «Перестаньте, пощадите, я иду в гости к Саурону», и мучения прекратят. Но когда орк ненадолго остановился, нолдо сумел немного выровнять дыхание, и все же не сказал того, о чем думал.

Заштопанного Морнахэндо так и оставили висеть растянутым на стене. И Фуинор внимательно слушал слова, которыми Тандаполдо будет утешать товарища, чтобы после извратить их и добраться до Верного Артарэсто.

***

Когда орк ушел, крики Морнахэндо сменились стонами. Тандаполдо был уверен, что друг сейчас вперемежку с болью думает о словах Темного, когда тот напомнил о долгом молчании самого Тандаполдо… Он бы точно думал на месте Морнахэндо об этом.

— Знай, что ты… — начал Тандаполдо; не сказал бы он таких слов перед Темными! Но ради товарища… Да и не слышал его никто больше. — Ты, на самом деле, сильнее меня. Потому что я согласился идти в гости к Саурону, когда еще мог терпеть, а ты нет. Ты сильнее меня, и ты справишься: держись.

Морнахэндо думал о словах умаиа меньше, чем полагал Тандаполдо, он думал о том, долго ли сможет еще так отказываться, ведь он едва не согласился, едва мог выдержать… Но Тандаполдо удивил и ободрил эльфа, ведь Морнахэндо считал Тандаполдо более сильным и стойким.

Зато самого Тандаполдо вновь, и с еще большей силой начали мучить мысли о собственной слабости: «Ты не выдержал, оказался жалок — если бы не это, вас бы сейчас не поменяли местами». Так возвращается брошенный вверх камень. Но этого Морнахэндо не нужно было показывать.

***

Фуинор только зубами с досады клацнул — сказанное Тандаполдо было совсем не тем, что хотелось слышать. С такими словами трудно работать, их не извратишь… Но придется работать с тем, что есть.

Фуинор и орки вновь вошли в камеру. Орки стали откручивать Морнахэндо, а умаиа заговорил:

— Ты, нолдо, отказался готовить для товарищей, и они бы остались голодными, не согласись Линаэвэн занять твое место. Так что вам пора делать перерыв на обед.

— Линаэвэн? Она согласилась прислуживать на кухне? — не сдержался и спросил Морнахэндр, но голос подвел его, и произнесенное было невнятным, а повторять вопрос нолдо не стал. Снятый со стены, эльф приходил в себя и мечтал лечь: все тело болело. «Пока выдержал», — подумал нолдо, и тут пленника куда-то потащили.

— Спасибо! — успел крикнуть Морнахэндо товарищу.

***

Верного Артарэсто увели, и умаиа перевел взгляд на второго эльфа.

— А ты не безнадежен. Рад, что ты понял правоту Господина, и за то ты будешь вознагражден.

— Так Саурон тоже считает, что ходить к нему в гости не годится? Вот не знал, — отозвался Тандаполдо, хотя и был задет тем, что Темные насмехались над ним. И еще заметил: его слова, сказанные Морнахэндо вроде бы наедине, услышали… Впредь нужно быть осторожнее.

— Ты все понял, — усмехнулся Фуинор в лицо эльфу. Умаиа не стал опускаться до пререканий с пленником, что скоро станет их рукой, и Тандаполдо отвели в камеру, схожую с камерой Нэльдора.

***

А Фуинор решил провести полную инвентаризацию пленных.

Итак, что они имели?

Первая пара.

Их имена пока не стали известны, но оба эльфа упорно молчали. Правда, теперь наблюдателя и испытуемого поменяли местами, нужно посмотреть, какой это даст результат. Раз имен не знали, между собой звали по номерам. Первый-один и первый-два. Первый-один был силен волей, но был ли он черствым? Первый-два мог выдержать чужую боль, а как насчет своей?

Вторая пара.

Их имена тоже не были известны, зато стало известно, что они беглые пленники из Твердыни. Нужно было пойти и проверить систему клейм — как давно эльфы сбежали? Быть может, сами клейма уже стерлись, но затянулись ли полностью места, где их оставили?

Третья пара.

Вэрйанэр и Лаирсулэ. Гордец, бывавший в Минас-Тирите, и целитель, что жил среди Смертных.

Оба сейчас сидели по разным камерам — как бы они там не заскучали!

Четвертая пара.

Имена тоже пока не известны. Четвертый-один силен — даже на второй день пытки не только молчал, но и поддерживал товарища. Как они продержатся теперь, когда их поменяли местами?

Пятая пара.

Ароквэн и безымянный. Первый, судя по имени, из младших лордов, и оба, похоже, бывали в плену. Стоило узнать, насколько они с пленом знакомы. Не просто будет ломать этого всадника*(1).

Шестая пара.

Тандаполдо и Морнахэндо. Тот, кого наметили «отпустить», и близкий Артаресто, возможно, его Верный. Морнахэндо был важным пленником, нужно было вытянуть из него все, что тот знает о посольстве.

Нэльдор.

Юноша, в Минас Тирит раньше не был, мало чем интересен, нужно выжать из него все, что можно, а после, скорее всего, этот пленник будет годен разве что на корм волкам.

Ламмион.

С ним пока было неясно. Если он не вернется, то всю жизнь его будет разъедать знание, что он получил свободу за счет брата или товарища, и эльф сойдет во Тьму, не имея возможности искупить вину. А если найдет в себе силы вернуться — тогда и будет видно, что он такое.

Линаэвэн.

Гордячка, уверенная в своей правоте, недалекая и сама готовая расставить себе ловушки. Ей же будет лучше, если она знает содержимое письма.

Составив список, Фуинор занялся делом. Первая и Четвертая пара остались в застенке — нужно просто подождать и посмотреть, как они поведут себя. А вот ко Второй паре Фуинор послал орков. Эльфов заставили подняться и вытащили наружу. «Второго-один» потащили в кабинет Повелителя Волков, а его раненного товарища, слегка побив для острастки, бросили обратно в камеру.

***

Тардуинэ и Таурвэ поддерживали друг друга — как всегда, как еще в рудниках. Это было верным, это прибавляло сил и помогало справляться, но оба понимали: долго так не продлится. Скоро за ними придут и или будут пытать на глазах друг у друга, или разделят и будут врать им друг о друге.

Когда пришли орки и стали бить Тардуинэ по ранам, а он только стонал от боли, сжавший зубы Таурвэ решил, что — первое. Сейчас друга будут мучить орки; и тут… что бы он ни чувствовал, главным было не обращаться к оркам или их господину ни с какой просьбой. Малейшая уступка — и Темные будут бить в эту точку.

Но вскоре Таурвэ понял, что Саурон задумал что-то другое: Тардуинэ вернули в камеру, а самого Таурвэ потащили наверх. На допрос, как решили оба эльфа. Таурвэ не мог не думать об оставшемся в камере друге, но сейчас ему нужно было собраться и приготовиться молчать. А еще — смотреть вокруг. Мало ли, пригодится.

***

К Волку притащили пленника, «Второго-один», от которого Маирон для начала собирался узнать несколько простых вещей:

— по реакции понять, был ли пленник тут раньше;

— проверить отметины на его теле, чтобы больше узнать о нем;

— посмотреть, как этот нолдо реагирует на боль;

— по возможности узнать имя.

Как только орки ввели эльфа, Волк встретил воина изучающим взглядом. Таурвэ тоже быстро осматривался.

Комната была хорошо обставлена и казалась жилой, а не кухней, библиотекой или еще чем. Нолдо оглянулся, ища взглядом орудия для пыток, чтобы знать чего ожидать — и встретился взглядом с изучающими глазами умаиа.

— Назовись, если гордишься своим именем и родом, — бросил пленнику Волк, не особо ожидая ответа, но все же дав приличное время на него.

Нолдо не ответил, но парировал:

— Назовись, если гордишься своим, — слишком простая ловушка, кажется, только юный попадется в нее. И из себя такими словами не выведешь, и задать такой вопрос мог бы… любой орк посметливей; не для этого Саурон велел его привести.

Маирон пожал плечами, и эльфа скрутила невыносимая боль от удара Воли. Волк хотел посмотреть, как нолдо будет сопротивляться, насколько он силен, как скоро закричит, как быстро сможет потерять сознание.

Таурвэ не успел обдумать что-либо еще. Его обожгла такая боль, что он не мог даже закричать, только беззвучно открывал рот, пока не рухнул в темноту. Первое, что он ощутил, очнувшись — он висел на руках; затем — присутствие умаиа.

***

Эльф висел, закрепленный на потолочную балку — в последние годы кабинет Артаресто чего только не видывал. Волк уже осмотрел тело пленника и узнал по шрамам все, что смог, осталось поговорить с эльфом.

— С чем вы направлялись к Кирдану? — бросил пробный шар Волк.

Действительно, допрос и пытки уже начались. А комната походила на что угодно, только не на темницу.

— Странный же у тебя застенок, — невпопад ответил Таурвэ, стараясь собраться и готовясь к худшему. Однажды он выдержал.

Умаиа не обращал внимания на попытки нолдо дерзить; не это его интересовало. Волк наблюдал и вот, что он узнал: пленник был в этой крепости впервые; несмотря на опыт плена и допросов, он продолжал огрызаться и проявлять непокорность. И еще — он умел, приходя в себя, быстро воспринимать свое новое положение и продолжать дерзить, глядя в глаза палача, зная, что сейчас последует.

— Не нарывайся, — усмехнулся Маирон. — Пока нет нужды.

Таурвэ ждал, что сейчас начнутся пытки: его же ради этого сюда притащили? Но умаиа не стал продолжать. Взмах рукой, и орки отпустили цепь, а после, все также крепко держа, отведя назад руки (хоть и не заламывая сильно), потащили эльфа вниз.

Таурвэ был в недоумении: и что это было? Саурон спрашивал о Кирдане… Знает уже? Или только догадывается? Но после того, как не получил ответа, умаиа не попытался испробовать другие средства. Рассчитывал только на удар Волей?

Уже в тюремном коридоре процессию встретил Фуинор и, приблизившись, сжал горло эльфа, накладывая на нолдо чары — им сейчас было не нужно, чтобы пленники могли общаться друг с другом, и теперь ближайшие минуты нолдо, известный Темным как «Второй-один», не сможет говорить… разве что через осанвэкэнта. Что было бы очень занятно.

Эльфа вернули в камеру, вновь посадили на цепь, а Тардуинэ, наоборот, снова потащили наружу. И тогда Таурвэ понял, зачем умаиа стискивал ему горло: попытавшись что-то сказать, Таурвэ смог выдавить из себя только слабый хрип. Он знал, что с Тардуинэ поступят так же, как и с ним, но предупредить друга не мог, разве что, когда орки отпустили Таурвэ, нолдо смог мимолетным жестом показать: «Засада». Пусть Тардуинэ готовится не просто к допросу — к чему-то нежданному, внезапному, как вылетевшая из засады шайка.

Тардуинэ увидел знак и кивнул. Нолдо оглядел друга, пытаясь понять, почему тот не мог говорить. Пытка, чары? Если пытки, то недолгие — Таурвэ вернули скоро. А если чары?

***

Раненого пленника точно так же потащили в кабинет Повелителя, но Тардуинэ, будучи отчасти предупрежденным, гадал, что его может ждать. Поэтому эльф даже не смотрел по сторонам, хотя никогда раньше не бывал в Минас-Тирит: Тардуинэ нечасто покидал Дортонион.

Когда нолдо предстал перед умаиа, Волк вновь изучающе осмотрел пленника, а после спросил его об имени — в ответ нолдо хмуро промолчал, ожидая того, что сейчас «вылетит из засады». Вспышка боли оказалась для него менее неожиданной, чем для Таурвэ, но это не сделало ее слабее — однако, в отличие от товарища, Тардуинэ пытался гордо смотреть на Саурона, пока не лишился чувств.

***

Ого, этот эльф был не робкого десятка. И воля его была железной. Пленник смог отключиться, так и не закричав, и более того — до последнего глядя в лицо врага, словно бросая вызов. Повелитель Волков задумался… Им одновременно владели и восхищение этим воином, и желание его уничтожить.

Пока Маирон думал, орки сноровисто раздели эльфа. подняли бессознательное тело и закрепли пленника подвешенным к потолочной балке. После чего Маирон внимательно осмотрел систему клейм и шрамы беглеца из Твердыни.

Почти сошедшие клейма второго пленника поведали Ту же историю, что и следы на теле нолдо «Второго-один»: эльф был в Ангамандо рабом (мало было тех, кто отказывался работать на Владыку Севера), работал эльф в рудниках (или его мастерство не оказалось нужным, или он смог скрыть свой талант), а захвачен он был в последнюю войну — надо же, как ему удачно удалось бежать. Но удача изменчива — нолдо вернется в рабство. Если переживает допросы.

Как только нолдо очнулся, Волк спросил:

— С чем вы направлялись к Кирдану?

Как Тардуинэ не старался держаться, для только что очнувшегося неожиданно все, и трудно первым делом думать о предупреждении. Промолчать-то он промолчал, не ответил, но в первый миг резко открыл глаза: «Саурон уже знает, что мы шли к Кирдану? Хотя — мог догадаться по тому, где схватили».

Нолдо не смог сдержать эмоций и подтвердил догадку Маирона о Кирдане. Волк ухмыльнулся.

— Сколько Верных Артаресто было среди вас? — вновь спросил Волк, надеясь на удачу. Но нолдо промолчал. Умаиа хмыкнул и сделал жест рукой — увести пленника.

Тардуинэ знал, что молчать сможет недолго — растяжение, да еще раны от плети… — но уж сколько сможет. Однако Саурон прервал допрос, и эльфа снова отвели в подземелье, в пустую комнату — застенок, как решил про себя Тардуинэ — чтобы приковать кандалами к столу. Как видно, Саурон не был основным палачом здесь, а поручал вытягивать сведенья из пленников кому-то из подвластных ему умаиар. Или же просто был занят и решил, что пока для нолдо подойдут и орки?

Тардуинэ готовился не выдать тайн, как бы лихо ему сейчас не пришлось, но чего он не ждал, так это того, что через пару минут в комнату втолкнут Лаирсулэ.

Сам Лаирсулэ тоже никак не ожидал, что, забрав из камеры, орки приведут его к прикованному на столе товарищу. Уже со следами от кнута и, быть может, другими повреждениями. Так это Тардуинэ наказали за то, что Лаирсулэ не сделал, что желал Саурон! Надо было ему просто не соглашаться на эти «гости»!

— У тебя, Лаирсулэ, три четверти часа. Постарайся успеть, — сказал один из орков, и все они вышли за дверь.

— Тардуинэ! — воскликнул целитель, как только эльфы остались наедине. Но лежащий воин мотнул головой, а потом быстро заговорил, боясь, что ему могут не дать договорить:

— Если никого не видно, это не значит, что тебя не слышат. Соглядатаи или чары… Скорее всего, Саурон уже знает мое имя.

Лаирсулэ дернулся.

— Прости… — и имя Вэрйанэра он назвал, это и орки слышали: не сдержался. Но медлить не стоило, и целитель, умевший исцелять чарами и силой своего фэа протянул к раненому родичу руки, сосредотачиваясь. — Я помогу тебе.

— Главное, теперь ты знаешь, — нетерпеливо продолжил Тардуинэ. — Слушай еще…

***

Тардуинэ был прав — его имя больше не было тайной. Как и то, что Лаирсулэ — целитель, могущий исцелять не только травами и инструментами, но и силой духа. Лаирсулэ сразу же поспешил помочь своему товарищу: эльф еще не понял, что отныне его дар — его проклятие.

***

— Не верь сразу глазам, то, что ты видишь, может быть мороком. А Саурон может внезапно ударить Волей и после, едва ты очнешься, задать вопрос: будь готов, — продолжил Тардуинэ.

— Спасибо за предупреждения. Но пока, прошу, помолчи, иначе я не успею, — отозвался Лаирсулэ.

Проще всего было снять боль. Сильного кровотечения не было… Понятно, Темным это и не было нужно. Можно было ускорить заживление ран, хотя на это уходило немало сил — и требовалось время, которое утекало почти зримо.

Некоторое время Тардуинэ действительно молчал. Когда боль прошла, он попытался вновь заговорить, но был остановлен жестом целителя. Сейчас Лаирсулэ был так сосредоточен, что вряд понял бы суть сказанного. И воин ждал, пока Лаирсулэ закончит, чтобы продолжить рассказывать. Но такой возможности им не дали: орки увели целителя, едва все было сделано; а Тардуинэ вернули в ту же камеру, где ждал его Таурвэ, тревожась, что друг не возвращается так долго. Голос к нолдо уже вернулся — заклятье было временным.

***

Ларкатал (Лагортал) терпеливо сносил свою боль, но боль товарища снести не смог. И впервые за это время обратился к Темным:

— Я иду в ваши гости, если вы прекратите пытку.

Четвертая пара наконец-то порадовала Фуинора. Пленник «Четвертый-один» был столь же стоек, сколь и добросердечен. Он без стона выдержал пытку и даже подбадривал товарища, но не смог смотреть сам, как его товарищ… едва держится. Фуинор явился в камеру эльфов, а орки начали откручивать пленного «Четвертого-два» со стены.

— Ты обещал, эльф, быть гостем, помни о том. Но и мой господин обещал тебе именно это. Сейчас вас отведут наверх, вы получите омовение, чистую одежду, отдых, а после встретитесь с Повелителем Маироном за обедом.

Кириона освободили, и он отвел взгляд, понимая, что Ларкатал согласился только из-за него.

— Что включают в себя эти обещания? — хмуро глядя на умаиа, уточнил Ларкаал. — С моей стороны и со стороны Гортхаура? Кроме того, что ты назвал? — может быть он и зря спросил. Разве у него хватит сил сейчас отказаться и вновь смотреть на растянутого Кириона, каждым мускулом чувствуя, что достается родичу, видя, как трудно ему переносить пытку?

Пленник был предусмотрительным, и Фуинор улыбнулся про себя, глядя, как нолдо сам заманивает себя в ловушку.

— А каковы обязательства закона гостеприимства для гостя и хозяина? — ответил вопросом умаиа. — Как только Повелитель убедится, что ты держишь слово, ты получишь полную свободу перемещений по крепости, до тех же пор тебе придется быть под присмотром. А Повелитель постарается сделать все, чтобы ты не скучал и хорошо провел свое время здесь.

Согласившийся на гости пленник даже не догадывался, что он защитил не только свою пару, но и Пятую пару, потому что Волк как раз собирался хорошенько допросить обоих, но теперь был вынужден обойтись парой вопросов.

— Итак, согласно обычаю, — произнес Ларкатал, представив себе, как он будет принимать сауроновские подарки. «Гости» обещали оказаться скорее мерзкими, чем опасными. Если верить этому умаиа. В действительности, гости, в которые загоняли под пыткой, были чем-то… чего очень желал Саурон. Ларкатал решил, что задаст самому Саурону тот же вопрос: то, что понимал под гостеприимством хозяин крепости и его слуга, могло быть… разным.

Четвертую пару отвели наверх — в ванные комнаты, где эльфам помогли омыться, расчесать волосы и одеться в чистое.

Примечания:

*(1) Ароквэн (Арохир) — Высокорожденный-всадник.

13. Ларкатал

Когда Химйамакиля повели на встречу к Повелителю Волков, Маирон, конечно же, ждал пленника, но умаиа не привык ожидать в праздности. Сейчас разум Волка поглощало его пари с Линаэвэн. Создать украшение, что не будет отличаться от эльфийских — не проблема, что бы там ни воображала себе дева. Но как создать такое украшение, что не смогла бы отличить от эльфийского Линаэвэн, но при том содержащее Темные чары?.. Вот это было сложно и интересно. Волк решил, что ему будет проще, если он сможет понять, что движет девой, и подстроит свои чары под нее. И начать Маирон решил с песни-заклинания, так неосторожно брошенного эльдэ. Волк улыбнулся, вызывая в памяти песню тэлэрэ. Линаэвэн задала тему, осталось ее лишь подхватить и изменить.

Волны морские находят на берег…

Тяжелые черные волны в страшных белых шлейфах, под огромными звездами во тьме, рокочущие и бешеные, швыряющие на берег тела погибших тэлэри и нолдор.

Волны могучие, мирною силою…

Но море стихло, и по нему, гладкому и спокойному, уплывал Первый Дом, туманом окутанный, оставляя всех остальных в Арамане.

Дышат и пеной сверкают серебряной…

И безмолвие обреченностью горькой окружило оставшихся. И пена серебряная крошевом мелкого льда сверкала под звездами.

В отблесках звездных, и дальше катятся…

Дальше, до самого Хэлкараксэ, и встает выбор у брошенных — вернуться с позором или идти мстить, но уже не Врагу — родичам-предателям.

Нет им преград, точно ветру небесному…

Ни преград, ни возможности укрыться на бесконечных Льдах, вздыбившихся обломками острыми.

С коим дружны они от рождения…

И небесный ветер, злой, пронизывающий до костей, которому также нет преград, терзал изгнанников и отступников…

***

Химйамакиля поставили перед Сауроном.

Нолдо не бывал именно в этой комнате, но кое-что из обстановки было знакомым для эльфа, ведь Артарэсто украшал не только свои покои, а все башни Минас-Тирит. Однако мысли Химйамакиля были заняты не убранством обстановки: «Сейчас Саурон попытается повторить то же, от чего Нэльдор выдал, что мы из Нарготронда», — подумал эльф.

Волк поднял голову от дел и окинул нолдо быстрым и цепким взглядом. Встретить пленных было важно, но это несколько сбивало с ритма, не давало полностью погрузиться в работу, вынуждая прерываться на очередного пленника, пусть даже это дело и было занятным. Умаиа, все так же сидевший за рабочим столом, сплел заклинание и свернул его, словно откладывая на полочку в своем сознании. Сейчас настало время продолжить допрос.

— Как твое имя? — спросил Маирон у приведенного эльфа, вставая из-за стола и идя навстречу нолдо.

Услышав простой вопрос об имени, эльф сжал зубы и напрягся, словно орки подносили к нему раскаленное железо: боли еще нет, но вот-вот будет, и нужно будет терпеть. И боль, в самом деле, не заставила себя ждать — Волк обрушил на непокорного пленника Волю.

Когда нолдо потерял сознание, Маирон велел раздеть эльфа и осмотрев его тело, увидел на воине характерные шрамы от допросов. Но тело почти не несло следов плена, значит, нолдо посчастливилось, и до Ангамандо в прошлый раз он не добрался. Но зато встречал кого-то из умаиар, знал, каково прикосновение Воли.

***

Придя в себя, Химйамакиль почувствовал, что висит на скованных руках, а рядом находится умаиа. Эльф не до конца пришел в сознание, и ему показалось, что он по-прежнему в том кратком плену, что пережил когда-то.

— Сколько Верных Артарэсто было среди вас? — раздался холодный голос дознавателя.

Когда его схватили? Ни одного. Химйамакиль с недоумением открыл глаза — откуда умаиа знает о том отряде, что слишком увлекся преследованием орков? И только открыв глаза, нолдо окончательно понял, где он, понял, кто навис над ним, понял вопрос — и, конечно, не ответил на него. Плеснуло горечью слово «было»… Но нет, Саурон едва ли убил кого-то.

Маирон усмехнулся, пристально рассматривая пленника. Эльф молчал, ненавидел, держал себя в руках… Но Волку показалось, что он не так уверен в себе, как хотел бы…

— Ты мнишь себя уже опытным, не так ли? — с легкой улыбкой умаиа, сжимал стальные обручи боли вокруг нолдо, но, так, слегка. — Что бы мне с тобой сделать? Может быть, оставить так повисеть? Твои плечи, спина, руки будут все больше наливаться болью… Ты уже сейчас содрогаешься под моими пальцами, а мы даже не начали. Назови свое имя или расскажи о Морнахэндо и сможешь уйти в камеру, все прекратится, — Волк ждал, что хотя бы догадку о Верном Артарэсто удастся проверить.

Тело Химйамакиля сжимала боль. Он уже был знаком с такой болью. И сейчас его едва ли избавят от нее пришедшие на помощь. Назвать имя… Эльф не хотел этого, но это было не страшно. Он не был прославленным героем или родичем Короля, или Лордом. А Морнахэндо… Саурон спрашивал о Верных Артарэсто — значит, о Морнахэндо он уже знал? Боль от чар говорить не мешала, и эльф выдохнул:

— Я Химйамакиль…

Нолдо молчал, но лицо пленника выдало его с головой — да, Морнахэндо был гонцом от Артарэсто. И при том Химйамакиль не выказал себя несгибаемым. Как только не будет необходимости продолжать игру в «гости», Морнахэндо займутся в первую очередь. Только Химйамакилю об этом пока знать было не нужно. Волк одобрительно кивнул эльфу:

— Видишь, как все просто? Со мной куда проще договориться, чем противостоять. Вы зря отказались от гостей, но все еще можно исправить. Подумай об этом.

Пленника отвязали и вернули в камеру. А Волку нужно было еще успеть закончить подготовку пищи.

***

Маирон поспешил на кухню. На полпути его встретили орки с подносами для пленных, и умаиа остановил их. Три миски были убраны — для Линаэвэн и Четвертой пары, над остальными же Волк простер руки и выпустил свою часть заклятия, искажая песню тэлэрэ, обращая ее силу прощения в напоминание о вине и беде, о крови на своих руках или на руках тех, кто их, как считалось, предал. И такую зачарованную пищу принесли пленникам, не забыв сказать, кто готовил для них.

***

Эльфы принимались за обед. Он был вкусен, и чувствовалось, что готовили его руки эллет — так что никто не сомневался: Линаэвэн, в самом деле, согласилась на это. Пищи не получили только Акас с Хэлйанвэ — второй из них был еще растянут, и Маирон не собирался прерывать пытку на обед.

***

Таурвэ и Тардуинэ обсуждали произошедшее, когда им принесли еду. Таурвэ начал было есть, и тут к нему пришли воспоминания об Альквалондэ… Совершенно не связанные с разговором и его недавними мыслями.

— Это мясо готовила не одна Линаэвэн, — сказал нолдо, останавливаясь и с задумчивостью глядя на миску. — Пища нужна для поддержания сил, но такая, не отнимет ли их? — А есть очень хотелось…

— Что с тобой? — Тардуинэ, еще не приступивший к обеду, посмотрел на друга. После лечения у него прибавилось сил, но и есть хотелось еще сильнее. Судя по высказываниям Таурвэ, с пищей было что-то не так, но, возможно, никакой другой не будет…

— Пока только воспоминания, наверняка навеянные, — ответил Таурвэ.

— Пока, — повторил Тардуинэ и предложил. — Выждем. Скажи, если почувствуешь еще что-то странное. А если нет… будем есть.

***

Вэрйанэра от горячего вроде бы мяса начал пробирать озноб. Он не испытывал такого холода с тех самых пор. Ледяной ветер, заставляющий повернуть голову, чтобы вздохнуть, иней на бровях, с трудом гнущиеся пальцы. И упрямое: «Вперед», повторяемое самому себе. Он дойдет… Да, дошел давно. И пребывая в своих воспоминаниях, Вэрйанэр поднял голову и снова пробормотал: «Вперед».

***

Если наверху, в покоях Саурона, Лаирсулэ казалось, что он ощущает нечто странное в аромате пищи, то сейчас отпечаток был куда заметнее. Руки эллет и… и некая Темная сила… или здесь на всем будет отпечаток силы Саурона? Этого целитель не знал. Он решился съесть немного обеда, а затем всякое желание прикасаться к еде пропало — слишком сильной болью отдавалось в душе эльфа воспоминание об увиденном в Альквалондэ. Постепенно мысли целителя перетекли на Линаэвэн: ей в Альквалондэ, да и позже, было еще тяжелее… И не зачаровал ли Саурон ее прежде, чем она стала готовить?!

***

Ароквэн опустил голову: перед его глазами проходили все, кого он не вытащил, кому не помог (а, наверное, мог) во время Исхода… Зато и воля, и простор… и смерти на всем просторе…

Химйамакиль вначале невидяще смотрел перед собой, что-то вдруг всколыхнуло в нем память Исхода и всю ее горечь, и… желание, самое меньшее, посмотреть в глаза, и даже — отомстить… Нолдо встряхнул головой. Отомстить? Не врагам?! Тйэлкормо и Куруфинвэ, что помогают защищать Наркосторондо, а не Саурону? Химйэмакиль вновь встряхнул головой и сцепил пальцы, силясь сбросить наваждение.

***

Тандаполдо словно обожгло ледяным ветром, и вспомнилось все, что он думал о предателях во время перехода через Льды; но нолдо нашел в себе силы остановиться и сам напомнил себе об исцелении вражды и общей Осаде Ангамандо.

Морнахэндо вспомнил о примирении быстрее, хотя и перед его глазами вставали все тяготы перехода и все погибшие, кого он видел, и бесконечная ночь, казавшаяся безнадежной. А еще не отпускала мысль: ведь нельзя служить Саурону чем-либо, это падение. Сумеет ли Линаэвэн опомниться и удержаться?!

***

Нэльдор, глядя на еду, коснулся рукой лба, думая, что Линаэвэн заставили готовить этих домашних коров, выращенных на убой, наверняка из-за того, что он согласился идти к Саурону в гости. Эльф вздохнул и приступил к еде. И о чудо! Это было не просто мясо, а словно рассказ историка: о светлом Амане и Великом Море, об Альквалондэ и Хэлкараксэ… И еще было дыхание моря и свободы. Да, даже во время Исхода они все были свободны — верно, Линаэвэн постаралась напомнить товарищам об этом.

Нэльдор не был участником тех далеких событий, и чары не задели юношу.

***

Сама Линаэвэн так и не узнала, что сделал Саурон с ее песней, и получив обед, дева чуть улыбалась, ощущая вложенное ею — море, ветер, свободу. Пусть это станет хоть малым утешением для ее товарищей…

***

Не то чтобы Волк имел какие-то конкретные планы, посылая пленникам зачарованную пищу. Но всегда полезно заставить узников переживать, томиться, ненавидеть родичей. Однако приятное часто идет рука об руку с более полезным — через эту пищу можно было понять, кто из эльфов не чувствует чары в еде, а, значит, этим можно будет воспользоваться, а кто из пленников понимает, что за пищу получил.

***

Кирион и Ларкатал поднимались наверх из подземелья вместе, рука об руку. Так было легче идти не только морально, но и физически — оба эльфа перенесли пытку и теперь опирались друг на друга, и поддерживали.

Когда они вошли в купальню, Кирион, осевший в Наркосторондо тинда*(1), особенно обрадовался воде. Он радовался и стыдился своей радости: ведь эту ванну они получили за согласие идти в «гости». Кирион считал, что согласились они оба: ведь сам тинда тоже хотел просить прекратить пытку… Просто Ларкатал высказал это желание первым. И все же передышка между подземельем и визитом к Саурону была настоящим отдыхом.

— Радости вам, девы! Насколько возможно обрести ее здесь, — обратился Кирион к молодым женщинам, помогавшим пленникам вымыться.

— Спасибо, господин, — потупились девы. Говорить дальше, в присутствии такого красивого, сурового и могучего воина, как Ларкатал, они не смели. Что они, согласившиеся быть рабами, могли сказать? Первых эльфов, девушку и молодого парня, они жалели, но предлагать этому, с сияющими глазами, сдаться…

Девушки показались печальными и испуганными. Ларкатал смотрел с жалостью на некогда свободных атанэсси, которых принудили исполнять службу… но молчал.

После купания Кирион хотел, как получится, постирать свою одежду, но девы остановили его и протянули эльфу новую: чистую, ночужую…

— Вы уже четвертые, кто согласился придти, — наконец произнесла одна из рабынь, сама толком не зная, зачем это говорит.

— Значит, других не было, — произнес Ларкатал. О троих он уже знал. — Спасибо.

— Вы — четвертая группа… — прошептала девушка, поправляя воина и совсем стушевавшись. Ведь она уже запомнила, что рядом с Повелителем лучше молчать, зачем же теперь заговорила?..

— А сколько эльфов? — спросил нолдо, прежде чем выйти.

— Трое, и потом два раза по два, — поделилась атанэссэ тем, что знала, и добавила: — Не выдавайте нас.

***

Одетых в чистое «гостей» повели в комнату Повелителя — и Ларкатал быстро понял, куда именно их ведут. Эльфы шли так же, рука об руку, только в дверь вошли один за другим. Саурон сидел за столом на месте Артарэсто.

Волк улыбнулся вошедшим.

— Итак, мы пришли, — начал Ларкатал. Тон был резковатым, но слова вежливыми. — Младший умаиа сказал нам, что раз я обещал быть гостем, ты будешь ждать от меня именно это. Что ты считаешь обязанностями гостя и хозяина, принимающего гостя?

— Для начала — представиться и сесть за стол. Вы можете звать меня Гортхаур, или Маирон.

Звать Гортхауром Саурона было несложно, назвать свое имя… не так страшно. Тяжелее и неприятнее всего было сесть за один стол с умаиа, но выбора не было — иначе Кириона вновь будут пытать.

— Мое имя Ларкатал, — сказал нолдо.

— Кирион, — произнес тиндо.

Они сели за стол (чувствуя себя еще более голодными, чем до того), и Ларкатал продолжил:

— И все же? Я предпочел бы знать условия заранее.

Маирон улыбнулся — эльфы учились покорности. Назвали имена, сели за стол… Может и других стоило сначала мучить, а потом предлагать гости?

— Я бы рад тебе ответить, Ларкатал, но даже не знаю, что сказать… Будь ты из беорингов, ты бы не задавал вопросов, а так, как объяснить тебе? — эльф не знал обычаев людей, значит, был не из народа младших арфингов (как и Кирион), но бывал раньше в этой комнате… — Вы тоже из Наркосторондо или жили раньше здесь? Есть ли в Наркосторондо законы гостеприимства?

…Первые же слова умаиа были ударом. Саурон знал, откуда они. Уже знал. Кто-то не выдержал пытки? Но их же ни о чем не спрашивали. Или — кто-то проговорился здесь?..

— Объяснить, какие обязанности у гостя и хозяина, мне кажется несложным, — возразил Ларкатал. — Просто перечислить, что ты считаешь должным делать, что не делать; и чего требуешь от нас. А если ты хочешь, чтобы мы следовали своим обычаям… я не знаю, знаком ли ты с ними, — разумеется, Ларкатал не ответил о Наркосторондо.

— Ты же понимаешь, что это вовсе не просто перечислить все и все учесть, — умаиа развел руками. — Оставим вопрос о том, откуда ты; своим подчеркнутым игнорированием ты и так ответил. Но ведь не будет какого-либо вреда, если ты расскажешь об обычаях твоего города?

— Вред? Наверняка будет, — это и была одна из главных причин, по которой Ларкатал так не желал идти в гости… Да и сам Саурон только что показал ему, что может извлечь сведения даже из нежелания отвечать. — Но я скажу тебе, если ты их нарушишь.

— Тебе не кажется, что ты начинаешь бояться каждой тени? — поднял бровь Волк. — Поверь, страх что-то не то сказать приносит очень мало пользы. Ты будешь все время в напряжении и именно поэтому даже не заметишь, что проговорился. Я не хочу ставить тебя в такие условия, ведь ты мой гость. Вместо этого я заранее обсуждаю с тобой, безопасна ли тема, и если да, то мы спокойно сможем говорить о ней, не отклоняясь. Почему ты думаешь, что опасно говорить об обычаях гостеприимства Наркосторондо? Можно подумать, из-за вашей скрытности у вас и вовсе нет таких законов, а случайных гостей ждет злая судьба*(2).

— Быть может, потому, что говорить об этом значит подсказывать тебе, как лучше засылать к нам соглядатаев? — переспросил Кирион. К ним уже приходил умаиа, пытавшийся замаскироваться под эльфа: к счастью, его развоплотили. — Конечно, мы не хотим этого.

Ларкатал тоже полагал, что из ответа об обычаях Наркосторондо Саурон может что-то понять… Во всяком случае, он дал знать, что для него это полезно.

Но Волк только фыркнул, услышав слова пленника:

— Вот именно то, о чем я и говорил, Кирион. Я спросил Ларкатала, что для вас гостеприимство, но ты так напряжен, что можешь думать лишь о своих тайнах, и ты рассказал мне, что часть моих соглядатаев до Наркосторондо все же добирается, а чтобы добиралось больше, им надо быть лучше подготовленными. Вот зачем? Кто тебя об этом просил? А потом начнешь рассказывать о моем коварстве. Неужели не лучше было просто ответить на мой вопрос?

Кирион закусил губу и опустил голову. Может быть, Ларкатал ответил бы лучше… Хотя, что Саурон поймет из того, что соглядатаи добираются до земель тайного города?..

Волк приподнялся, разливая по кубкам вино.

— Прошу вас, начинайте есть. Сегодня обед приготовила Линаэвэн вместе с моим поваром из Смертных. Ваше здоровье.

«Линаэвэн заставили готовить… Что если из нее и выбили перед тем, что они из Наркосторондо?», — подумал Кирион. А Ларкатал запомнил на будущее: не стоит говорить, чего именно ждешь от Саурона и чего опасаешься — это может оказаться подсказкой.

Волк же, пригубив вино, продолжил:

— Твое предложение, Ларкатал, не выглядит честным, не находишь? Если мы хотим действовать по правилам, то должны оба знать эти правила, а не играть каждый по своим.

— Ты же не пожелал объяснить правила? Их не может быть много, — возразил нолдо.

Какое-то время все молча ели — эльфы едва ли не набросились на пищу, и умаиа не мешал им.

Мясо было приготовлено именно руками эльдэ, о том говорил и подбор трав, и аромат, и многое, чему трудно дать название: эльфам слышался плеск далеких волн и ощущался вольный простор; а Ларкатал различил даже отсвет Амана… Да, это готовила Линаэвэн, и она старалась дать облегчение друзьям… Поняв это, оба эльфа вновь устыдились про себя того, что сидели здесь… Но вскоре разговор продолжился.

— А что если нам с вами обсудить и записать свои правила? — предложил Волк.

— Да, можно обсудить и записать, — согласился Ларкатал. — Скажи, чего ты ждешь от нас? Мы назвались, сели за стол, едим то, что ты предложил, говорим с тобой и зовем тебя Гортхауром. Чего еще ты ждешь от нас и считаешь, что мы как гости должны делать?

Волк начинал негодовать. Эта партия оказалась такой же неблагодарной, как и другие. Маирон отнесся к ним со всей душой, предупредил не совершать ошибок, был с ними честным и откровенным, а чем эти мерзавцы оплатили ему? Недоверием и заготовкой козней. «Едим то, что ты предложил» — можно подумать им не нравится еда, и они делают Волку одолжение! Но умаиа скрыл свое раздражение:

— Вы ведете себя почти безупречно, и если все наши трапезы будут проходить так, я не выскажу недовольства. Надеюсь, и вы мною довольны? А чем бы вы хотели заниматься во время меж трапез и сном в своей комнате?

Ларкатал кивнул.

— Большего не требуется, можно так и записать… Если гость исполняет все вышеупомянутое и держится вежливо, что ты сочтешь недопустимым? По обычаям эльдар гость, скажем, не обязан делать то, что ему предложит хозяин, так как он свободен. Волен и передумать, и попрощаться, и уйти по своему желанию. Когда ты говорил о гостях, ты имел в виду именно это? — «Говоришь, ты хочешь знать наши обычаи, чтобы им следовать? Хорошо…» — Что до того, что мы желали бы делать… нам больше всего нужен отдых и восстановление сил. Видишь ли, после пытки многие занятия для нас будут тяжелыми и болезненными.

— Еще хотелось бы поговорить друг с другом наедине… — осторожно прибавил Кирион.

— Да, без свидетелей, — подтвердил Ларкатал. Хотя и не думал, что им действительно дадут поговорить наедине. — Это если говорить о том, чего мы хотим…

Волк слушал с улыбкой и заговорил, лишь когда эльфы закончили:

— Вы хорошо сказали и хотите немалого, но что вы готовы предложить мне взамен как гости? — Волк решил расставить все точки.

На некоторое время эльфы вернулись к еде — она была приготовлена не только вкусно, но и давала поддержку… И Ларкатал пытался прояснить для себя, чем он все-таки занят — ведет переговоры с врагом? Саурон спросил прямо: «Что вы готовы предложить взамен?» Ларкатал согласился прийти сюда, говорить (уже понимая, что не раз укорит себя за это согласие…), но вступать в торг, чтобы получить отдых и беседу, не намеревался.

— Ничего. Ты спросил, чего мы хотим, и мы ответили. Самого обыкновенного. Эльфа даже не нужно просить отойти и не подслушивать, если двое хотят поговорить наедине, он и сам догадается, — пожалуй, только после этих слов обоим эльфам пришла в голову мысль, что слушать их могут не только стоящие рядом орки… Товарищи обменялись понимающими взглядами. — И дать отдых для восстановления сил, это тоже самое простое, не требующее от тебя усилий. И все же я хотел бы знать: что ты считаешь неприемлемым для гостя и что для хозяина?

Волк снова не перебивал, не мешал эльфам говорить — чем больше будет сказано, тем лучше. И лишь когда Ларкатал выговорился, Волк ответил:

— Вы не просили ни о чем, что бы вам и так не было бы дано. Отдых и покой, сон, мягкая кровать, благословленная еда. И если вы не будете нападать и плести козни, пытаться нанести мне и всему моему вред, не проявлять агрессии, это, как мне кажется, будет хорошим выполнением вашего обещания. Однако, как хороший хозяин, я должен развлекать своих гостей. Не все же время вы будете спать, вам самим будет невмоготу бездействие, так чем бы вы хотели заняться?

Ларкатал более чем желал нанести вред Саурону или его слугам, но все равно не знал, как; и вряд ли об этом стоило спрашивать самого Саурона. К тому же согласившись «погостить» у него.

— Отдыха и беседы будет достаточно, — ответил Кирион. — Это и есть то, чем мы хотели бы заняться.

— Вы неприхотливы, — усмехнулся умаиа. — Ваши родичи захотели большего. Линаэвэн заинтересовали карты и кухня, Ламмион уехал на охоту, с Нэльдором мы всю ночь изучали звезды в трубу, и я учил юношу записывать их ход. Так что не торопитесь отказываться, может быть, и вам что-то будет интересно.

Хотя Волка устраивала и беседа. Более чем устраивала.

А гости опять напряженно думали. Карты… это могло быть опасно, а тайну нужно было сберечь… Но не только это было важным. Ларкатал понимал, что и Нэльдору, и Линаэвэн, пусть не сразу, чуть позже, наверняка предложили тот же выбор, что и ему: «Или пытки товарища, или соглашайся». Но нолдо передергивало от мысли учиться чему-то у Саурона — хотя вот сел же за стол и даже не морщится… Вслух же эльф заметил:

— Я сказал тебе кое-что о наших обычаях, о том, чего ждут от гостя, помимо того, что я уже делаю… Но ты так и не сказал, что ты считаешь обязанностями хозяина, а что неприемлемым для него. Это не слишком честно.

— Разве не сказал? — удивился Волк. — Обязанности хозяина, заботиться о своих гостях, об их удобстве, безопасности, досуге. А что ты назовешь неприемлемым для хозяина? — они подошли к интересному вопросу, причем не он, а эльфы его подняли. Будет очень любопытно услышать, что они скажут.

— Скажем, неприемлемо причинить гостям вред или принуждать их делать то, что хочет хозяин: силой, угрозой или иначе, — сдержанно ответил Ларкатал. Казалось бы, он просто сидел за столом и говорил, даже получил мясо и вино для подкрепления сил… Но как же это было тягостно! И потому, что не оставляло ощущение словно липкой паутины, которую хотелось сейчас же сбросить, только не разглядишь где же она здесь. И потому, что нельзя было ему, воину, соглашаться на такие «гости»…

Кирион поднес к губам бокал. Вино было терпким. Эльф прислушался к аромату, вкусу, в них всегда различался отзвук того, как рос виноград — на косогоре или у реки, рано или поздно пришла весна, жарким ли было лето и много ли прошло дождей… На тинда повеяло стынью и хмарью. Ягодам недоставало тепла и солнца, будто вызрели они под вечными не расходящимися тучами. Линаэвэн привнесла образ моря, а Саурон или некто из его слуг, должно быть, образ Севера. Куда их всех наверняка отправят со временем. Тинда повел плечом, но ничего не сказал.

— Само собой разумеется, — кивнул Волк Ларкаталу, даже не отвлекаясь от ужина. — Ты же слышал мои слова про безопасность и удобства. Разве причинить вред и принуждать не противоречие?

Маирон получал удовольствие от момента. Эльф понимал, что запутался, что не видит правильного ответа, что ходит по грани и увязает в паутине, но паутина была невидима, и нолдо не мог ни остановиться, ни найти правильный выход. А Волк ему помогать не собирался. Даже наоборот.

— Противоречит. Но я не знаю, насколько ты… непротиворечиво действуешь, — и согласился, и возразил нолдо. Скажем, эти гости и их правила более чем противоречили «приглашению» через попеременные пытки то его, то товарища. Не так ли согласились и другие, кроме Нэльдора?

— Скажи, — мысли об образах, вложенных Линаэвэн, и слова товарища по отряду и плену складывались в вопрос, и Кирион задал его. Хотя знал, что может и не получить ответа… — А как… случилось, что Линаэвэн согласилась готовить?

Умаиа улыбнулся для себя. Нолдо согласился. Уступил. Склонился. Даже если сам еще не понял. И Волк ответил Кириону:

— М-м… — задумчиво хмыкнул умаиа, — даже не знаю. Я предложил ей готовить, Линаэвэн отказалась и ушла в свою комнату. А потом вдруг приказала позвать меня и сказала, что передумала. Я не стал спрашивать о причинах.

Ларкатал догадывался, в каком случае могло случиться такое: отказалась, а потом передумала. Он ведь тоже отказался идти в гости… а потом пришел. Если умолчать об угрозах и о том, что происходило между тем и этим — получится «просто передумал», ведь Саурон лично с ним не говорил.

— Именно предложил? Никого не мучая и не угрожая «либо ты сделаешь это, либо…» — нолдо сделал выразительную паузу. — Хотя ты, быть может, считаешь, что и в гости нам прийти «предложил»…

Волк покачал головой на слова Ларкатала, но отметил про себя волнение эльфа: «Значит, тебе не все равно, что будет с девой? Это хорошо».

— Я не думаю, что вашего гонца так легко заставить что-либо делать, — возразил Волк. — Не зря Финдарато выбрал именно ее. Девы часто, как ни странно, бывают безжалостными, уж поверь мне.

Ларкатал сжал зубы, побледнев еще сильнее. Нужно было сдерживаться. Знал же, что идет к палачу? Побеседовать и принять угощение…

А Маирон подумал, что и ему пора задавать вопросы самому:

— Честно говоря, я удивлен узнать, что и тиндар живут в Наркосторондо. Я думал, это страна только нолдор и ушедших с ними. Как так случилось? Ты принес вассальную клятву или… просто присоединился?

Не намереваясь рассказывать ни о своей судьбе, ни о Наркосторондо, Кирион ответил общим вопросом — о том, что, как он думал, знал и Саурон:

— Разве есть в Белерианде земли, где жили бы одни только нолдор? *(3)

Кирион захотел ускользнуть от ответа, и Волк не мог ему это спустить.

— Ты ответил неразумно. Берега Нарака (Нарога) населены. До сих пор мы выворачивали наизнанку только попавших к нам калаквэнди, а по твоим словам оказывается, что мы не должны пренебрегать и мориквэнди. Может быть, ты… как-то исправишь свою оговорку?

Кирион понимал, что умаиа постарается использовать их слова во вред эльдар; но полагал, что не сказал ничего значимого.

— А если я исправлюсь и отвечу, ты обещаешь, что не будешь хватать мориквэнди? — с горькой иронией спросил он.

— Увы, Кирион, пока идет война, мы не можем не брать пленных. Но зачем тратить время на допрос тех, с кого нечего спросить? Хотя, с другой стороны… Наркосторондцам пойдет на пользу такое положение дел: пока мы тратим время и силы не на них, тайное королевство может ни о чем не тревожиться.

Пусть каждый из пришедших чувствует за собой вину, дергается в ней, как в паутине, увязая все больше. тинда сцепил пальцы. И вновь разжал их, а Ларкатал спросил Саурона — холодно, от того, что сдерживал себя:

— А что, сейчас пленных тиндар не подвергают пыткам? Или им только не задают вопросов о Наркосторондо? — Саурон лгал: ответ Кириона не мог бы избавить кого-то от пытки, но мог бы только подсказать палачам, какие кому задавать вопросы!

— Пытки требуют времени и усилий, — отозвался Волк буднично. — Я не люблю зря терять время. — «Эльфы сами напросились», — усмехнулся про себя умаиа, и обратился к Ларкаталу, — Ты не мог бы передать мне соль? — эльф вздрогнул, а Маиа продолжил. — Далеко не всех, кто попадает в плен на Север, допрашивают, и не всех, из тех, кого допрашивают, пытают. Большинство ваших женщин, даже из калаквэнди, сразу отправляют на работы, допрашивают в основном воинов. Многие из тиндар и сами все рассказывают: им, с одной стороны, и скрывать нечего, с другой, на них часто достаточно едва надавить, подтолкнуть к рассказу.

Ларкатал вновь сжал зубы. Слова умаиа, казалось, были спокойными и вежливыми, но Ларкатал задрожал — не от страха, от гнева. Потому что слова о пытках произносились так обыденно, вперемежку с просьбой передать соль, будто и то, и другое было частью повседневной жизни… И продолжать говорить или дать умаиа солонку для эльфа было все равно что согласиться с этим. Признать пытки не злодеянием, а частью порядка вещей. Это было нестерпимо.

Вместо ответа нолдо вскочил, сжав кулаки. Но Кирион…

— Ларкатал, я… — тинда закусил губу. Он был готов сказать: «Я отправлюсь обратно в подземелье»… Но выдержит ли он? Если уже был готов просить о приглашении после такой простенькой пытки… «Едва надавили», он и согласился. О других его родичах это могло быть клеветой, но не о нем. И свою боль он мог терпеть хуже, чем чужую; ведь Лареатал так стойко держался, даже его самого утешал, а сам…

— Что за безумие, — сквозь зубы произнес Ларкатал… и все же сел, и заставил себя продолжить разговор.

Яростный порыв нолдо сжался в мучении, поник под виной и стыдом его товарища-тинда. Ларкатал сел на свое место. Злой, но вынужденный снова подчиниться. Нет, что не говори, а идея гостей была хороша. Этого нолдо нужно было бы подвергнуть жестоким пыткам, прежде чем удалось бы заставить его переступить через себя, а здесь, за столом, пленник это делал сам, без принуждений.

Примечания:*(1) Напоминаем, что произношение "синдар" - привычное для Младших Домов, но неправильное; и написание "синдар" неверно даже для Младших Домов.

*(2) Незваному гостю, случайному путнику в Наркосторондо в самом деле грозила опасность, что видно по приходу Берена: Идя в Наркосторондо в 465 г. П.Э., согласно «Лэ о Лэйтиан», Берен, зная, что он в опасности (из-за обычаев наркосторондовцев которые, видимо, были таковыми ещё до Вэрканаро — иначе Берен не смог бы узнать о них), всё время выкрикивал своё имя и держал поднятой вверх руку с кольцом Фэлйакундо (Фэлагунд). Потому что, как сказано и в «Сильмариллионе», на всех границах Наркосторондо, во всех лесах и полях таились лучники, и, по «Лэ о Лэйтиан», «от промаха не знавших стрел никто незваный не уйдет». То есть стражи Наркосторондо тайно убивали не только врагов, но и случайных путников или тех, кто хотел бы искать помощи в их тайном городе; но не трогали, к примеру, гонцов, о которых знали. Берен отнюдь не был похож на орка и не крался тайком, и все же, как сказано в «Сильмариллионе», «его смерть была близка».

*(3) Тиндар не имели той же ламатйавэ, тяги к совершенству языка, как нолдор, и потому говоря на квэнйа, могли использовать имена и названия на тиндарин.

14. Испытание

Но Ларкатал не сдался и искал выход. Саурон наверняка будет задавать подобные вопросы и дальше — как избавиться от них? А что, если сказать прямо?

— Мы не хотим говорить о Наркосторондо и всем, что с ним связано. Ты сказал, хозяин должен заботиться об удобстве и безопасности гостей? Как ты понимаешь, эта тема для нас и неудобна, и небезопасна.

Нолдо нашел, как увильнуть от расспросов, и Волк, для вида согласно кивнув, ответил:

— Ты прав, оставим ваш город. Тем более что ты, Кирион, и вовсе не из этих мест, хотя и солгал мне, тем самым поставив под удар тиндар Нарака. Ты отправился навестить родичей в гаванях Кириамо и убедить его принять план Финдарато и Артарэсто?

Пусть «гости» знают, что Волку уже известно очень много, пусть подтвердят хоть что-то, пусть впадут в уныние, пусть боятся и потому совершают ошибки!

Кирион был ошарашен, у него едва не вырвалось: «Я не лгал»… Этим-то он точно поставил бы под удар тиндар. Но Кирион вовремя опомнился — только не хватало перед Сауроном оправдываться. К тому же… у него, в самом деле, были родичи в Эгларесте, и он желал заодно навестить их.

Ларкатал, что и без того едва сдерживался, снова вскинулся (о Кириамо догадался по имени Кириона, но имя Артарэсто — откуда?!) и резко ответил:

— Перестань издеваться, выдавая допрос за беседу. «Не хотите отвечать об одной военной тайне, скажите о другой», — это разве беседа? *(1)

Эльфы не смогли сохранить хладнокровия. «Да если они такие нежные, как же они собираются в плену продержаться?» — усмехнулся про себя умаиа.

После последних наглых пленников, которые попросили о гостях, получили отдых, но как только перевели дух, так сразу же отказались от гостей, Волк был зол и раздражен. Он больше не ожидал, что его затея может дать пользу и подсознательно ждал, что и эти эльфы быстро уйдут, потому почти открыто провоцировал, желая скорее приступить к пыткам. Но… он поспешил. Несколько секунд Волк, оперевшись о стол и откинув голову, задумчиво смотрел на Ларкатала. А потом заговорил. И в этот раз голос его был спокойным, без дружелюбных ноток, но зато в нем чувствовалось уважение:

— Скажем так, я испытывал вас. И вы повели себя более чем достойно. Из всех ваших товарищей вы единственные, к кому я не могу не испытать уважения. И, чтобы не держать вас в напряжении, я поясню вам свои слова: мне известно, что вы шли с посольством к Кириамо; знаю, что среди вас были как просто воины Наркосторондо, так и Верные Артаресто и Финдарато; и знаю, кто есть кто. Вы можете не бояться, что выдадите мне что-то, я и так все знаю.

Эльфы замерли в удивлении. Испытывал…

Кирион от того, что он прошел испытание, выданное Сауроном, чувствовал себя не лучше прежнего… Напротив, он счел, что если они единственные, кого Саурон называет достойными, значит, возможно, все, кто были перед тем, начиная с Нэльдора, вели себя лучше, чем он. Ведь он сам то говорит лишнее и дает подсказки, то двух слов связать не может, то своей слабостью мешает товарищу поступить так, как он желал бы.

Ларкатал был сбит с толку. Враг говорил ему об уважении… Уважение к достойному противнику — это было понятно и верно, но может ли Саурон действительно уважать эльфов? И что он на самом деле знал? То есть… сейчас его слова были логичны (хотя в любой момент могли смениться безумием), но, возможно, Саурон только догадывался, а они подтвердят его догадки?

Эльфам требовалось время, чтобы переварить услышанное, и Волк их теперь не торопил. Если они, и правда, Светлые, такие, какими кажутся, Маирон не хотел на них давить. Да, рано или поздно они все равно упадут в его ладонь и раскроются, но умаиа будет работать с ними бережно и аккуратно, будет гранить их как редкой красоты самоцвет. Наконец, нолдо заговорил, и Волк выслушал его.

— Знаешь, кто есть кто? — Ларкатал старался говорить сдержанно. — Это значит, ты можешь назвать имена всех в отряде?

— Да, Ларкатал, могу. Тебе правда от этого станет легче? — Волк больше не искал ссоры и говорил воистину как с гостем.

На краткое время нолдо опустил глаза, раздумывая, а затем твердо ответил:

— Да. Лучше знать правду.

Ларкатал чувствовал, что что-то изменилось… Испытание? Возможно, в самом деле… Он не знал, что именно проверял Гортхаур, и не сомневался, что у него были свои цели. Однако умаиа мог знать заранее, что эльфы не станут отвечать на вопросы о Наркосторондо и войне. И не станут вести непринужденный разговор о пытках. Саурон оставался палачом и врагом, но ситуация как будто вернулась к началу: он, Ларкатал, согласился прийти, сесть за один стол и беседовать, и не знал, что будет.

— Хорошо, — кивнул Волк, но без издевки, а словно с уважением принимая выбор нолдо. — Линаэвэн, посол к Кириамо; Ламмион, наркосторондец, но с поручениями короля часто ездил за пределы королевства; Нэльдор, наркосторондец, впервые поехавший в другие земли; Тандаполдо, Верный Финдарато; Морнахэндо, его друг, Верный Артарэсто; Ароквэн, младший лорд Наркосторондо; с его напарником, Химйамакилем, уже бывшем однажды в плену, я только начал говорить, но мне сообщили о вашем желании быть гостями, и я его оставил; Лаирсулэ, целитель погибших арафинвингов, им же служил и Вэрйанэр; Тардуинэ, беглец из Ангамандо, друг Финдарато; его товарища, второго беглеца, я не успел допросить. Равно как, благодаря вашему вмешательству, я не успел допросить и двоих последних из вашего отряда. — Волк сделал короткую паузу. — Ты доволен моим ответом, гость мой?

Кирион шире распахнул глаза. Каждое названное имя, каждое знание было для него как еще один удар. Ларкатал слушал внимательно — ему было горько, но лучше было действительно знать, а не гадать. Саурон узнал большинство имен так быстро. И возможно, их назвали сами нолдор — как они сейчас.

— Да, я хотел узнать, — ответил Ларкатал, не опуская глаз. Затем только вернулся к еде.

Волк был доволен — многое из того, что он назвал, кроме имен, было его догадками, и теперь эльфы своей реакцией все подтвердили. Но при этом — пусть Ларкатал думает, что Маирон сделал уступку, раскрыв то, что ему известно. А еще «гости» должны были помнить, что своим согласием они защитили других и пока они здесь, допросов не будет.

— Я ответил, как ты и просил. И теперь я хотел бы вновь повторить свой вопрос, — голос Маирона звучал не мягко, но серьезно, и не давяще, не с угрозой. — Чем бы вы могли заняться, что бы не скучать? Хочешь, Кирион, что-то резать из дерева? Я найду для тебя материал и инструменты. А ты, Ларкатал… Что тебе предложить? Ты знаком с ювелирным делом? Я обещал Линаэвэн сделать для нее украшение, хочешь сделать для нее другое?

— Резать из дерева? Это возможно? — переспросил удивленный Кирион.

— Да, Кирион, конечно. Я прикажу отнести все необходимое в твою комнату, — улыбка на лице Маирона вышла очень естественной, легкой: как естественная реакция на изумление собеседника.

— Мы, в самом деле, устали и больше всего нуждаемся в покое и беседе, — ответил Ларкатал надеясь, что его напряжение не бросается в глаза. Саурон предлагал им что-то сделать как вид отдыха… Но вдруг они изготовят что-то, а потом враг использует их творения для своих целей?

Нолдо ответил отказом, но Волк был терпелив.

— Конечно, вы получите отдых, Ларкатал. Но скажи, сколько ты планируешь предаваться сну и беседе? День, три, неделю, две? Тебе, и правда, не наскучит? — Маирон смотрел на «гостя» с легкой иронией и любопытством.

— Отдохну и узнаю: к чему загадывать наперед? Наверное, я буду томиться от того, что я не на свободе, — ответил Ларкатал; такой ответ никак не могло быть новостью для Саурона. — Но несвобода, как мы оба понимаем, не так уж зависит от того, чем именно я буду занят. А что ты имеешь ввиду под скукой? Какие бы вещи ты назвал скучными?

— Ты мог бы получить и свободу, — заметил Волк. — А скука это просто. Вот тебе несколько примеров. Например, представь, что ты день за днем сидишь в комнате. Ты можешь есть, спать, даже говорить с товарищем, но скоро все слова будут сказаны, и ты не будешь знать, чем заняться, и это будет тяготить и даже мучить. Или другая скука: представь, что ты должен делать одинаковые фибулы, одну за одной, раз за разом, изо дня в день. Или вот тебе третий пример, только не обижайся на меня. Вам было скучно в Амане, все уже было построено и переделано, и многие из вас хотели уйти. А теперь вы тут и даже забыли, что значит скука.

Ларкатал едва не хмыкнул: обижаться на Саурона? На врагов не обижаются.

— Значит, скука это несвобода? — уточнил нолдо. Ему не нравилось вести вот такие философские разговоры с Темной тварью, впрочем, ему вообще не нравилось вести с Сауроном какие бы то ни было разговоры. Но выбор был невелик. — Если я не могу оставить комнату или меня вынуждают делать одинаковое, то в этом есть несвобода. Ведь если я не хочу делать одно и то же, я и не начну; а если начну, то для меня это в радость.

Об Амане и Исходе Ларкатал говорить не стал. Кто-то как-то уже сказал что-то Темным об этом, и, вот искаженное и преувеличенное, это знание дошло до тиндар… В результате чего Тинголло запретил квэнйа и приказал не допускать в Дориат даже нолдор Третьего Дома, верных потомкам его родича Ольвэ*(2).

Но Волка ответ эльфа устроил: сейчас умаиа искал знания не об истории нолдор, а о самом нолдо. И он найдет то, что ищет — не здесь, так там.

— Вижу, ты не ювелир, — усмехнулся Волк. — Они точно, что такое скука, знали, — впрочем, Маирон, не желая задевать эльфа, не стал развивать тему, уточняя, откуда именно нолдо знает то, что знает. — Если познакомишься со скукой, скажи мне; будет интересно узнать твои первые впечатления.

Ларкатал, в самом деле, не был ювелиром, как и оружейником, хотя любил камни и руды и умел находить их: весной и летом нолдо присматривался к цветам и травам и по ним определял, какие жилы могут пролегать рядом; осенью эльф рассматривал золу опавших листьев, брошенных в костер — там, где скрыты железные руды, она могла побуреть. И в любое время по одному типу камня Ларкатал мог найти другой, что, будто брат или друг, наверняка окажется рядом. Найденным нолдо любовался, и, собрав немало, с радостью дарил все другим, а сам вновь уходил на поиски.

Ларкатал сам не заметил, как унесся мыслями прочь от этого ужасного места, но голос Саурона вернул эльфа в действительность.

— Однако, мне не удалось предложить вам тему для беседы, что заинтересовала бы вас, так что… теперь ваша очередь предлагать, о чем говорить и что делать, — умаиа выглядел дружелюбным и заботливым хозяином.

Ларкатал задумался — Саурон хотел, чтобы эльфы сами предложили тему для беседы, словно бы давая «гостям» возможность вести разговоры, которые они сочтут безопасными. Но что именно может быть безопасным, рядом с Сауроном?

И Кирион, видя, что молчание рискует затянуться, спросил:

— Ты сказал, что хочешь сделать для Линаэвэн украшение… Какого рода украшения ты предпочитаешь? — слова тиндо казались вполне нейтральными, но Ларкаталу они не нравились … впрочем, воину сейчас ничего не нравилось: не годится беседовать с врагом о том о сем, будто с приятелем, но и то, что было бы верным, сказать, Саурону нельзя.

Однако Волк был доволен темой, предложенной «гостем».

— Даже не знаю, — задумчиво отозвался Маирон. — Наверное, для Линаэвэн я сделаю гребень-заколку в волосы, это должен быть беспроигрышный вариант: тэлэрэ может не любить кольца или браслеты, или ожерелья, но заколками пользуются все.

Браслеты могут мешать наручникам, кольца врезаются в опухшие от переломов пальцы, ожерелье глупо будет смотреться в подземелье. Да — заколка будет лучше всего.

— Да, — кивнул Волк своим мыслям. — Не то чтобы я предпочитал заколки другим украшениям, но это будет лучшим для Линаэвэн. Я люблю работать с металлом и делать разные вещи. А ты, Кирион?

— Любые украшения, то есть у тебя нет предпочтений в предметах или темах? — тинда спрашивал как будто и не Саурона, а того, кем он был когда-то… Наверное. — Если я сделал бы гребень из дерева, на нем были бы сплетенные тонкие травы; и на вырезанной ложке тоже…

— С тех пор как началась война, я редко имею время на украшения, — ответил Маирон. И, в самом деле, в основном сейчас умаиа делал оружие и орудия пыток. — В ваших землях, видимо, это не так… Я люблю сложное: украшение одновременно должно быть и простым, и красивым, и функциональным. И лучшая тема для этого, на мой вкус, огонь.

А вот дерево для украшений Маирон совсем не любил.

Меж Кирионом и Сауроном завязалось подобие настоящей беседы и Ларкатал смотрел на тинда, непринужденно говорящего с Врагом, с некоторым недоумением, а потом вдруг понял — сейчас Кирион и правда может согласиться делать что-то из дерева для Темного. Он явно не понимал, что в таком «творчестве» есть опасность. И тогда нолдо, желая развеять искушение, которому поддался товарищ, и напомнить, где и почему они находятся, спросил:

— А маленький корабль, Кирион? Знаешь, такой, для детей, чем ты его украсишь? — здесь, в темнице, детей не было… А на Севере? Никто не даст им игрушек, так или иначе. Это не то, что могут счесть полезным.

— Да, мне больше нравится вырезать игрушки, — согласился Кирион. — Если речь о чем-то небольшом…

Маирон видел, что напряженный Ларкатал словно попытался перебить товарища — детские игрушки. Да уж, детей тут нет. Хотя… Пусть эльф сделает хоть что-то, а там видно будет, куда это деть.

— Может быть, ты тоже сделаешь что-то для Линаэвэн? — попробовал Маирон зайти с другой стороны.

— Маленький кораблик? Я бы мог, но ведь ты едва ли допустишь это… — Кирион считал, что подарок от товарища-эльфа будет поддержкой для Линаэвэн, и Саурон наверняка не даст ее оказать.

Маирон подавил вздох. Кирион был идиотом, а Волка раздражали дураки. Зачем бы ему предлагать сделать что-то, чтобы потом явно обманывать и не передавать подарок? Но вслух умаиа, разумеется, свое раздражение не выразил.

— Уверен, Линаэвэн будет рада твоему подарку, делай, что пожелаешь, — одобрил Волк мориквэндо.

Ларкатала тоже подавил безрадостный вздох: Кирион не понял намек товарища, а Саурон попытался использовать слова нолдо в своих целях. По тону Кириона Ларкатал понял, что тинда готов сделать кораблик, просто не верит, что Саурон, в самом деле, позволит им чем-то заняться. И хотя кораблик и казался чем-то безвредным, но Ларкатал все равно был уверен, что из предложенного Сауроном ничего хорошего не будет.

— Кирион, тебе тоже нужно восстановить силы, — почти невпопад сказал Ларкатал. И тогда Кирион, наконец заметил, что его предупреждают, но он не понимал, о чем, и потому в замешательстве замолчал и вернулся к трапезе.

Умаиа, покачав головой, посмотрел на нолдо.

— Гость мой, ты пытаешься обмануть меня. И пока ты старался делать это ненавязчиво, я все понимал, но не останавливал тебя, теперь же ты и вовсе потерял стыд и, как говорят люди, «в наглую» хотел посмеяться надо мной. Так принято, по-твоему, себя вести гостям? А что, если и я тебя теперь обману?

В голосе умаиа звучали сдерживаемая обида и отзвук металла.

— Ты хочешь, чтобы я высказался прямо? — поднял голову Ларкартал. — Нам, в самом деле, нужен отдых и восстановление сил. Ты знаешь об этом не хуже меня. — Ларкатал сцепил руки; его пальцы немного дрожали.

— Ты и правда хочешь убедить меня в том, что вы двое слабее всех своих спутников, и вам, двоим из всех, так необходим отдых? Или ты так говоришь из-за Кириона, считая его слабым и готовым сломаться в любой момент?

Воин сжал зубы.

— Нет. Мы не слабее других, и, конечно, Кирион не слаб. Просто… Нэльдор, Ламмион и Линаэвэн не были подвергнуты пытке прежде, чем прийти сюда. Потому они и менее нуждались в отдыхе.

Это нолдо так ответил, а что о своей слабости думает Кирион? Вот кто сейчас был основной целью.

— Все остальные тоже были растянуты, как и вы, но им гордость об отдыхе говорить не позволила. Сдается мне, что ради себя самого ты тоже не стал бы просить. Впрочем, оставим. Вы получите свой отдых.

Кирион чуть побледнел — он как раз считал, что он слабее других; Ларкатал из-за него не выдержал, пришел в гости, но ободрял его и сейчас…

Маирон видел, что его слова попали в цель, но пока не стал развивать тему.

— Быть может, Ларкатал, ты назовешь настоящую причину своего поведения?

Нолдо видел, что незаметно уклониться от ответа было нельзя… Что ж, он ответит прямо. По крайней мере предупредит товарища — теперь Кирион наверняка не станет делать никаких… подарков.

— Да, я… я не хочу что-то изготавливать для тебя и не хочу, чтобы это делал Кирион: чтобы ты не мог использовать сделанное нашими руками во вред нашим же собратьям.

— Вижу, ты, как и твои спутники, боишься каждой тени. Что же, о мастерстве ты Кириону говорить запретил, хоть и зря. Предложи тогда сам тему для беседы.

— Я назвал тебе причину, почему не хочу говорить о мастерстве, — произнес Ларкатал. Он вдруг ощутил, что просьба об отдыхе, в самом деле, не в ущерб его гордости: он говорит об этом потому, что не хочет делать что-либо для Саурона, который не ответил, чем обернет сотворенное ими. — И мало ли есть тем для разговоров? Поговорить можно даже о небе и о погоде, — и эльф взглянул в окно.

— Да, говорить о погоде очень интересно, — фыркнул Волк. — Что же, давай попробуем, вдруг и правда занимательно получится. Начинай.

— Многим, в самом деле, интересно изучать изменения в погоде, как и смену времен года, ведь в Амане подобного не было, — ответил Ларкатал. — Ни опадающей листвы, ни первого снега, ни подснежников, ни летних ливней и гроз. Даже таких туч, как собираются сегодня.

— За четыре с половиной сотни лет не привыкли к изменениям? — удивился умаиа и начал подозревать, что ему просто достался какой-то калечный эльф. Скучать он не умеет, к смене погоды он не привык, да и в гости пошел, за стол сел, беседу ведет… Волк с сомнением посмотрел на «гостя». Нет, вряд ли в такое путешествие послали покалеченного головою. Хотя… эльфы, мало ли.

— И какую погоду ты любишь? — спросил Маирон, а сам внимательно, но незаметно, осмотрел Ларкатала: есть ли у того следы от плена или тяжелых ран? Или он мог повредить разум в Хэлкараксэ?

— Я люблю ясную или близкую к тому погоду. Когда ярко сияет Итиль и много звезд или Анор, — нолдо старался скрыть напряжение, тревогу и еще беспокоящий его вопрос: «Что он делает, беседует о погоде с Сауроном?..» Будто не знает, кто перед ним, и что умиа творил, и творит! …А что было бы лучшим? Не соглашаться на разговоры и оставить Кириона растянутым? Но на неприемлемое Ларкатал не шел и старался смотреть, чтобы не выдать Саурону чего-либо (вот только выдержит ли, не согласится ли потом, ради родичей, пойти на большее? Нолдо надеялся, что выдержит…) В конце концов, Ларкатал утешил себя тем, что выбрал самую безопасную из тем. — Впрочем, я люблю почти любую погоду. Мне нравится смотреть за переменами в небесах и на земле, хотя в самом деле, прошло более четырех столетий.

А вскоре эта любовь станет еще и полезной: Ларкатал никогда раньше подолгу не сидел в четырех стенах и теперь смотреть в окно на небеса будет единственным развлечением.

«А ты наблюдателен и терпелив, эльф», — подумал Волк, все еще не решивший для себя вопрос вменяемости нолдо. Было бы обидно, окажись предположение верным, ведь тогда единственный из пленников, кажущийся Светлым, на поверку оказался бы лишь идиотом.

— Ты должен любить ясную спокойную погоду, — задумчиво проговорил Маирон, — ты и сам ясен и спокоен… Расскажи мне о себе. Что хочешь, что посчитаешь безопасным и неважным. Я хочу узнать тебя, — доверчиво, с некой надеждой, и при том словно хищно, словно затая дыхание, спросил Волк. — Я хочу убедиться, что ты тот, каким кажешься, что ты — ясная звезда в моих ладонях, что ты тот, каким был Замысел о вас.

Со странной смесью муки, надежды и то ли тоски, то ли ненависти, Волк всматривался в Ларкатала. Это будет его пленник. Его, до последней капли крови. Волк никому его не отдаст, а все остальное… Конечно, Тайна Нарготронда нужна, но город никуда не денется, о нем уже известно немало, со временем и другое приложится, но что и правда было ценным и важным — это Светлый. Один Светлый важнее всех тайн этих гордецов и глупцов. И Волк доберется до этого Света, он обретет эту тайну, он покорит этого пленника, а все его спутники будут лишь средствами.

Ларкатал с удивлением смотрел на Саурона. Темный заговорил иначе, чем прежде — назвал нолдо терпеливым, ясным и спокойным; взгляд и тон умаиа изменились, стали живыми… и тоскливыми. Ларкатал изумлялся про себя: что он мог сказать столь важного? Явно же — сказал… не тайное, не полезное Ангамандо, а именно нечто важное для этого умаиа. Хотя чуть раньше он только фыркал в ответ на предложение поговорить о погоде. Что он такого сказал? Анор, Итиль и звезды… Наместнику Моринготто важны светила, или он некогда, до своего падения, хорошо знал Ариэн или Тилиона? Нолдо в первый момент был обескуражен; но затем напомнил себе — Саурон мог пойти на хитрость, нужно внимательно следить за собой и не расслабляться. Рассказать о себе, безопасное… Можно было попробовать. Если не говорить ничего о своей жизни в Наркосторондо и том, что могло оказаться полезным для Севера.

— Я нередко состязаюсь с другими: в беге, скачках, плавании. Многих обхожу, но для меня радостнее, если среди соперников есть тот, кто быстрее меня, тогда мне есть за кем гнаться и кого поздравлять потом. Конечно, можно состязаться и с самим собой, но тогда меньше заметно, чего достиг, — это казалось эльфу чем-то обыкновенным, тем, что нельзя будет использовать против него потом.

Волк, подавшийся сначала вперед, взял себя в руки, выровнял дыхание, выпрямился, отпил вина.

— Ты любишь состязания, любишь бороться, умеешь проигрывать. Это заслуживает уважения.

«Ты будешь моим», — Волк хотел обладать этим эльфом, и тем Светом, что был в нем. А если не получится… «Я сам растерзаю тебя, я буду лакать кровь из твоих ран, твой Свет умрет вместе с тобой, зажатый меж моих зубов».

— Ты можешь назвать мне имя своего Лорда? Вряд ли это тайна, но я хотел бы знать, кого ты славишь своим именем.

Этот вопрос показался Ларкаталу важным, но… была ли это тайна? Нолдо помедлил и тоже отпил вина. Саурон уже знает, что в отряде есть Верные как Финдарато, так и Артарэсто, и погибших Ангарато и Аиканаро. Знает, что он, Ларкатал, тоже нарготрондец. Что, может сделать умаиа, если назвать ему имя Лорда? Ларкатал не знал ответа и, помедлив, произнес:

— Хорошо… Мой Лорд — государь Фелагунд, — воин считал, что и в этой теме ему дальше стоит быть осторожнее. При этом Ларкатал продолжал внутренне удивляться перемене, произошедшей с Сауроном. — А ты можешь рассказать о себе… что-то неважное и неопасное? — Эльф спросил это, частью ради защиты от вопросов умаиа, которые могли быть опасными уже для них, а частью… потому что не понимал происходящего, и хотел разобраться.

— Я слышал много хорошего о твоем Государе, — задумчиво ответил Маирон. — Может быть, однажды удастся и его увидеть… И конечно, я отвечу тебе. Что бы ты хотел знать? — Волк был столь щедр и взволнован, полон предвкушения, захвачен своим пленником, что был готов, иправда, пойти ему навстречу. Не просто сказать нечто по своему желанию, то что в итоге принесет пользу, а сделать шаг… доброй воли, можно сказать, открыться этому нолдо.

А Ларкатал удивился услышанному еще больше. Он не ждал, что умаиа предложит ему самому задать вопрос.

— Я не знаю, о чем ты готов сказать. Например… я хотел бы спросить, был ли ты хорошо знаком с Тилионом, но станешь ли ты отвечать? — нолдо знал, что Саурон был некогда учеником Аулэ, а не Оромэ, но вместе с тем в умаиа было нечто от охотника… и еще больше от хищника. А теперь перед эльфами и вовсе был слуга Моринготто.

— Тилион… Мы никогда не были по настоящему близки. Он слишком… непостоянен, — Маирон поморщился, подбирая слова. — Я всегда интересовался результатом, а Тилиону нравился сам процесс. Я считал это потерей времени.

Умаиа был удивлен, что «гость» спросил его не о насущном, не о войне, не о крепости, а о столь давних вещах. Впрочем… это был поступок действительно Светлого. Ларкатал прощупывал его, Маирона, так же как и Маирон прощупывал эльфа. Это… делало происходящее еще более интересным.

— Кстати, я тоже люблю состязаться, — усмехнулся Волк. — Но достойный противник встречается крайне редко.

Ларкатал видел, что не Тилион, и вряд ли Ариэн, были причиной произошедшей с Сауроном перемены… Но — что тогда? Эльф не понимал. Но нужно было продолжать разговор.

— Мне нравится и результат, и процесс. В состязании я бегу так быстро, как могу: это устремление к цели. Но если бы не скорость, не простор, не вольный ветер, то я бы и не любил такие состязания.

Ларкатал говорил с Сауроном, а Кирион не вмешивался. Помощь нолдо была не нужна, он действительно мог говорить с Темным так, чтобы не касаться опасных тем, и тинда здесь скорее мог помешать, как уже помешал… Но все же Кирион думал, что лучше было бы прекратить разговор, как только это станет естественным.

— У меня, — заметил тем временем Волк, — возникает ощущение, что ты и со мой сейчас состязаешься, пытаешься предугадать мои шаги, смотришь, как бы не дать мне лишнего. Поверь, я знаю к чему приводит подобное, не… роняй себя. Такая защита ущербна. Оставайся честным, и я буду честным с тобой.

«Только попробуй разочаровать меня. Если ты это сделаешь, я смешаю тебя с грязью!» — мрачно думал про себя умаиа.

— Ты считаешь нечестной защиту? — уточнил нолдо. — Согласен, обычно в гостях не защищаются и говорят свободно; но обычно и хозяин не несет опасности ни для гостя, ни для его друзей.

— Ты полагаешь, что любое мое действие и слово опасно? Ты льстишь мне. Но будь это правдой, я ведь легко мог бы своими вопросами подтолкнуть тебя именно к тем поступкам, что мне нужны. И тогда получается, что рядом со мной опасно не только говорить, но и молчать. И все же я ни о чем дурном не думал, предлагая вам творить для развлечения. Я выполняю свои обязательства быть добрым хозяином настолько, насколько позволяет положение вещей.

Кирион, слушая умаиа, опустил голову. Ведь именно так и было: рядом с Сауроном было опасно и говорить, и молчать. Даже из нежелания отвечать на вопрос умаиа делал выводы.

— То, о чем ты говоришь, подтолкнуть к любым поступкам, которые тебе нужны… Это называлось бы уже не «опасностью». Опасность это если мы где-то проговоримся, а ты используешь это в своих целях. Но ты сказал, что, предлагая творить, ни о чем дурном не думал… — Саурон, конечно же, мог солгать. Но мог и не солгать. Никто не лжет всегда и во всем. — Ты утверждаешь, что не используешь против эльдар или эдайн то, что мы изготовим?

Это был очень странный разговор. Ларкатал никогда не подумал бы, что будет спрашивать врага о таких вещах или рассказывать о себе…

— Ты можешь поверить мне, а можешь не верить, — покачал головою Волк. — Мне нечем тебя убедить, но когда я предлагал вам творить, я не думал использовать это против вас. Обед заканчивается, вы можете идти отдыхать. А можете посидеть еще, спросить меня, о чем хотели бы, сказать, что бы я мог для вас сделать… В тех условиях, что есть.

— Лучше бы сейчас отдохнуть, — высказался тинда. Ларкатал кивнул. Не только потому, что это было безопаснее. Хотя, кажется, в разговоре удалось не сказать ничего лишнего, сам разговор из-за постоянного напряжения был тяжелым и требовалось все время пересиливать себя. И сейчас, в самом деле, было бы хорошо отдохнуть.

— Тогда ступайте, — опустил «гостей» Маирон. — Больдог проводит вас. И если вам будет что-то нужно, скажите об этом.

Примечания.
*(1) Эльфы периодически говорят, что воспринимают «гости» как род допроса. Темные отрицают это — они же не пытают пленных. Но для эльфов допрос не означает «пытки», потому что они знают не только о допросах Темных. Сами наркострондовцы (нарготрондцы) едва ли захватывали вражеских лазутчиков, но могли слышать об этом.
«Квента нолдоринва»:
«Разрозненные илькорины (мориквэнди) и люди собирались вместе, в то время как силы Маидроса предприняли еще более ожесточенные атаки из Химлинга, отбросили орков и захватили их лазутчиков».
Не было смысла брать орков в плен иначе, как для получения сведений, но эльфы никогда не применяли пыток. «Преображенные мифы»: «Пленных орков нельзя пытать, даже для получения сведений, необходимых для защиты домов эльфов и людей» — Закон распространялся и на них».

*(2) «Сильмариллион»:
«Вскоре, однако, поползли шепотки среди тиндар о делах нолдор до их прихода в Валариандэ. Очевидно, откуда исходили они [Моринготто распускал эти слухи, искажая их нужным ему образом], и лихая правда оказалась раздута и отравлена ложью; но тиндар были еще доверчивы и беспечны, и (как можно догадаться) Моринготто именно их избрал для своих первых злобных нападок, ибо они еще не знали его».
Тиндаколло запретил говорить на квэнйа даже арафинвингам, хотя фактически его требование — скорее декларация; не только нолдор продолжали говорить на квэнйа, но большинство тиндар, словно бы кроме дориатрим, тоже ее выучили. «Серые анналы»:
«Мало кто из тиндар изучал ее, кроме тех, кто жил вне Дориата и, смешавшись с нолдор в один народ, следовал за их владыками; это вскоре случилось со всеми тиндар, кроме нескольких рассеянных племен в горных лесах, а также подданных Кирйатана и жителей хранимого королевства Тиндаколло».

Отрывок начинается со слов «мало кто», поэтому кажется, что тиндар, которые изучили квэнйа, было мало. Но если вчитаться, видно иное: почти все тиндар, которые жили по всему Инголондэ, кроме Фалассэ и Лэстанорэ, смешались с нолдор и изучили квэнйа (хотя они и долго осваивали сложный для них язык). Но и народ Кирйатана как союзники нолдор мог изучать квэнйа.

При этом, как мы знаем из рассказа о детях Хурина, на приах в Дориате, в присутствии Тиндаколло (а может быть и самими Эльвэ) исполнялись песни на квэнйа, а сам Хурин выучился в Лэстанорэ квэнйа так, что "владел им мастерски". Так что запрет Тиндаколло квэнйа в Валариандэ был громким, но пустым. Однако, при этом, «Тиндаколло запретил пускать за Завесу нолдор, за исключением своих родичей из дома Арафинвэ; и тем более тех, кто считал сыновей Фэанаро друзьями». То есть просто нолдор Третьего Дома, но не своих родственников, Эльвэ тоже не велел пропускать.

15. Приготовления

Когда эльфы ушли, Волк отправился на кухню к Марту. Но разговор с беорингом был не особо длинным: умаиа выслушал рассказ атана, покивал, выразил понимание, посочувствовал, похвалил Марта за инициативу и напомнил, что эльдэ не только обманута сама, но и лжива:

— Будь осторожен в разговорах с ней и после передавай мне их в подробностях, — сказал Маирон напоследок, кладя руку на плечо беоринга. — Я знаю, что ты предан Тьме, но эльфы коварны и могут использовать свои чары против тебя.

***

Выйдя из кухни, Волк отправился в мастерскую, куда приказал придти одному из своих командиров:

— Собери орков, пусть начнут прокладывать дорогу от Острова к Нараку, — распорядился умаиа. Полученных от пленников сведений было достаточно, чтобы готовиться к войне против Наркосторондо. Тем более, что скоро Повелитель Волков узнает еще больше.

Когда орк ушел, ничто больше не мешало Маирону приступить к созданию украшения для Линаэвэн.

***

Тем временем Ларкатала и Кириона провели в отведенную им комнату. Эльфы остались одни, но они не спешили начать разговор, подавленно молча каждый по своим причинам.

«Держался-держался, а после все-таки не выдержал», — думал про себя Ларкатал, когда его и Кириона поселили в светлой и просторной комнате с окном. Покои были неплохо обставлены и походили на что угодно, но не на темницу. В темнице оставались другие… Хотя Саурон и говорил, что кто-то был освобожден из нее.

— Как думаешь, — подал голос тинда, — мог Саурон сказать правду про резьбу по дереву? Я не ждал, что он может позволить пленнику такое… — Кирион лег на одну из двух стоящих кроватей, стараясь дать отдых рукам и ногам.

— Не знаю, — Ларкатал занял соседнюю кровать. — Думаю, он действительно готов дать тебе материал и резцы, вот только… когда я спросил, не будет ли он использовать сделанное нами против эльдар и атани, умаиа уклонился от ответа. И когда я сказал, что хочу поговорить с тобой наедине, без свидетелей, он тоже не сказал прямо, что нам никто не будет мешать или подслушивать.

— Здесь нет никого, кроме нас. Думаешь, орки подслушивают под дверью? — настороженно подняв голову, спросил Кирион.

— Или не орки, — мрачно подытожил Ларкатал.

Кирион задумался — ему очень хотелось обсудить с другом все произошедшее, и разобраться в том, что же им делать дальше… Некоторое время тинда лежал молча, а потом поднялся и перебравшись на кровать Ларкатала, прошептал ему на ухо:

— Кто бы ни подслушивал за дверью, так он едва ли что услышит.

***

«Гостей» правда не тревожили. Один орк стоял возле двери Линаэвэн, еще по стражу — в обоих концах коридора, но «гостям» выражалось доверие. Спустя некоторое время в их дверь постучали: орки принесли дерево, набор для вырезания, а второму гостю — бумагу и карандаши для рисования.

Больше до самого вечера ни пленников в подземелье, ни гостей наверху не трогали. Разве что Первой паре принесли еду, а Март позвал Линаэвэн готовить ужин.

***

Волк тем временем закончил чертеж заколки-гребня с плавными линиями, напоминающими волны и морские завитки — и приступил к сплавлению металла. Это должен быть особый сплав, он не будет искажать смысл, но будет подменять одно другим, как волны были подменены металлом.

***
— Дерево, бумага, карандаши, резцы…

Ларкатал и Кирион переглянулись: они решили отказаться творить что-либо в плену. Тем более, что сейчас им, чтобы занять себя, в самом деле, достаточно было разговоров и покоя. К тому же оба эльфа считали, что вскоре… о покое им останется только мечтать. Но Кирион с тоской смотрел на дерево, и нолдо чувствовал, что родич видит в лежащей на столе деревяшке еще не вырезанный маленький корабль. Тинда не был ни корабелом, ни мореходом, но его близкие родичи были; и в самом мориквэндо тоже жила любовь к морю, а сейчас море казалось воплощением свободы.

— Как думаешь, чьими эти инструменты были прежде? — прошептал Кирион, и Ларкатал прикрыв глаза, сжал кулаки, хоть это и причиняло боль. И прошептал в ответ, хотя ему хотелось крикнуть:

— Неужели я уже все забыл и примирился с умаиа?! С самим Сауроном?! — нет, конечно нет, Темный оставался врагом, но как нолдо держал себя с этим врагом…

— Тогда уж «мы», а не ты, — горько выдохнул Кирион и высказал то, что казалось ему самым странным в произошедшем: — Сегодня за обедом умаиа смотрел на тебя так странно, как будто ты… был для него важен.

— Я? — удивился Ларкатал. — Я понял бы, если бы важными были Линаэвэн, Ароквэн, Акас, Морнахэндо, даже ты; ведь Саурон думает, что ты должен убедить в чем-то Кириамо. А я просто один из воинов отряда. И если я все же важен для Саурона, то, думаю, это потому, что я сказал что-то, что внезапно оказалось значимым лично для него, а не для Ангамандо и войны. Но что именно я сказал, что ему от меня нужно, я не понимаю…

***
Ближе к вечеру, в дверь комнаты Линаэвэн постучал Март и пригласил тэлэрэ готовить вместе с ним ужин.

— Доброго вечера, — приветствовала Марта дева, думая про себя, что, возможно, часть приготовленной ею еды отдадут Саурону… и она, уже зная об этом, сама согласилась идти и готовить… Но она делала это ради атана, ради возможности помочь ему. К тому же эльдэ немного утешала мысль, что благодаря ее жертве другие пленники не останутся без пищи и получат незримую поддержку Линаэвэн через те чары, что дева накладывала на приготовленную еду. И тэлэрэ напомнила Марту о том, что ее тревожило:

— Сейчас мы идем готовить, но после я хотела бы справить тризну. Где мы могли бы совершить ее?

Конечно же, Март помнил, об их договоренности и планах и ободряюще кивнул Линаэвэн, хотя ее нетерпеливость слегка удивила беоринга:

— Я думаю, после ужина, когда я все уберу, мы можем подняться к тебе в комнату, здесь нас никто не потревожит. Я принесу хлеб и вино, и мы сможем помянуть погибших в этой нелепой войне.

Для Линаэвэн Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах), как и вся война с Врагом, отнюдь не была нелепой, но тэлэрэ знала, насколько обманут и запутан атан. Так что… хорошо, что, по крайней мере, он готов поминать павших…

***
Работы на кухне в этот час было много, и на разговоры у Линаэвэн и Марта времени не оставалось: дым стоял коромыслом, и все торопились, сновали туда-сюда. Да и не лучшее это было время для серьезного и горького разговора, который хотелось вести Линаэвэн. Поэтому эльдэ полностью сосредоточилась на хлебе и густой похлебке, почти каше, из лущеного ячменя, наверняка доставленного с Севера. Где, скорее всего, такие же пленницы, как она, готовили еду для других несчастных, а заодно и для тюремщиков, надсмотрщиков, палачей. И горечь и печаль неизбежно будет отдаваться эхом в их пище, и не быть приготовленному в плену, таким же, как на воле…

— Найдется ли среди трав лаванда? — спросила Марта эльдэ: с ней такая похлебка могла бы стать куда вкуснее и ароматнее.Лаванды на кухне не нашлось, хотя были другие травы*(1). Но Март живо заинтересовался и расспросил, что Линаэвэн хотела делать с лавандой, как будет без нее, чем заменить и так далее. Да и потом, кто знает, быть может, со временем Повелитель найдет для него и лаванды?

Линаэвэн не делала секретов из своих знаний и делилась ими с Мартом. А еще — вновь старалась поддержать товарищей и пела для них песню чар, побуждающих вспоминать о просторах под звездным светом: пусть ее заклятья всколыхнут в памяти пленников картины минувшего, и эльфы ненадолго словно вырвутся из плена…

Март опасался эльфийского колдовства, но во всем остальном слушал тэлэрэ и старался подмечать, что и как она делает, хотя и не всегда мог находиться рядом, а когда последний котел был повешен над огнем, и последний хлеб был убран в печь, беоринг предложил Линаэвэн:

— Теперь здесь и без нас справятся, давай я провожу тебя, ты сможешь отдохнуть до ужина.

— Спасибо тебе, — ответила дева.Про себя она думала о поваре, которого жизнь в крепости врага, рядом с пленными и подвергаемыми пыткам, отнюдь не печалила… хотя он и был добродушен. И даже старался помочь ей, хотел избавить ее саму от мучений — стоило ценить это при том отношении и к эльдар, и к пыткам, что внушали Марту.

И Линаэвэн с грустной улыбкой пошла вслед за беорингом в свою комнату, с тем, чтобы перед ужином встретиться вновь. Пока же у девы было время погрузиться в воспоминания, ища в них радость и поддержку; и подумать о том, что еще она может сказать Марту, чтобы образумить беоринга и открыть ему глаза на правду. А еще тэлэрэ думал об их пари с Гортхауром, которое все же подспудно тревожило ее. Если умаиа обещал отпустить пленника, очевидно, он был уверен в своей победе. Но сама Линаэвэн думала, что в этом сказывается его гордыня: Саурон полагает, что для него нет невозможного в мастерстве.

***
А Маирон тем временем «благословил» пищу для пленных, приготовленную Линаэвэн. Как и в прошлый раз, обладая большей силой и большим мастерством, Волк накладывая свои чары поверх чар тэлэрэ; при этом умаиа изменил лишь смысл песни Линаэвэн, расставляя акценты: звезды в вышине остались, но заклятье призывало пленника спросить себя, был ли он достоин того света в вышине? Есть ли ему на что надеяться, есть ли чего ждать?..

Даже те, кто распознает чары, не смогут отказаться от этой мысли. Зачем лгать там, где довольно полуправды?

***
Если зачарованный обед на всех действовал по-разному, то с ужином было иначе. Еда, приготовленная тэлэрэ, была вкусной и восхитительной, и съев ее, пленники с новой ясностью вспомнили, что над потолком их камеры, над крышей Волчьего Острова сияют звезды. И эльфы поднимали головы, вглядываясь в толщу камня, словно и правда могли различить за ним что-то…

И сокрушенно опускали плечи, потому, что печалью и горечью их настигал один и тот же вопрос: достойны ли они Света, есть ли для них надежда?.. И не нашлось в подземелье ни одного, кому не было бы в чем себя винить и кто имел бы крепкую эстэль.

Наблюдатели сообщили Маирону, кто из эльфов как держался, и для Маирона это знание было важным. Ведь чем меньше в пленнике эстэль, тем проще этого пленника сломать или заставить служить Тьме.

И все же Темные могли видеть лишь внешнее проявление, то, как эльфы опускали плечи и головы, но они не знали мыслей пленников, ведь нолдор не обсуждали свое состояние друг с другом.

***
Эльфы, сидя в подземелье, волшебным образом словно ощущали свет, нисходящий от звезд, но все они по-разному реагировали на свое видение.

Одни, как Нэльдор, думали, что Линаэвэн, наверное, хотела помочь товарищам стать тверже, помочь остаться верными Свету даже в тюрьме, чтобы пройдя все испытания, они стали достойными Света.

Другие, как Ароквэн, сначала испытывали чувство вины и угрызения совести… пока им не приходило в голову, что, должно быть, то, что они ощущали, было на самом деле состоянием Линаэвэн: должно быть, это она сомневалась в себе и печалилась. При этом такие эльфы считали, что, думая о Линаэвэн вместо себя, они испытывают сострадание, хотя в действительности переставали ощущать вину, взваливая ее на другого.

Но среди пленников были и те, кто спрашивал себя — достоин ли он Света? Таким вопросом задавались и те, кому уже доводилось сталкиваться с колдовством Севера — Тардуинэ, догадываясь, что за ним наблюдают или хотя бы подслушивают, напряженно поднял голову, и во весь голос, громко и четко, произнес:

— Мы будем достойны. А ты — никогда.

***
Для Хэлйанвэ и Акаса (ради Ларкатала) сделали перерыв в допросе, и нолдор удалось передохнуть и наконец-то поесть. Они пропустили обед, но заклятья, наложенные на пищу, не развеялись, и потому Фуинор сохранил для нолдор их порции и теперь разогрел и передал пленникам.

Хэлйанвэ, рожденный уже после Исхода, тяжелее переносил бессмысленную пытку. Юный нолдо хотел согласиться стать гостем, но сдерживал себя, видя, что товарищ молчит. Акасу, старшему в паре, было тяжело смотреть на юношу, но все же он, даже после этих непростых и, казалось, напрасных часов страданий не сомневался в своем выборе и думал так же, как и в начале: нельзя уступать и продаваться Врагу.

Когда пленникам сказали, что им сейчас принесут еду, нолдор ждали, что это будет отвратительное орочье варево, приготовленное Темными кое-как, но нет: еда было прекрасной. И орки не преминули сказать, кто именно ее делал.

Акас принялся за еду и печально покачал головой — ему на ум пришло дыхание моря; конечно, Линаэвэн не могла не вложить такой образы… Нолдо съел еще несколько ложек и вдруг вскинулся, и лицо его исказили боль и гнев: направленный не на Саурона, а на Валар. Сколько нолдор и тэлэри не сразили бы друг друга, если бы вестник явился не только к Тириону, но и к Альквалондэ, и сказал тэлэри то же — что Валар не будут препятствовать Исходу? А после сколько родичей погибло в колдовской буре? А потом случился Араман и Льды…

Акас, воин Лорда Тйэлкормо, никогда не видел всего этого, как видел теперь — крошащиеся, бесконечные льды и снег, и несущийся над белым безмолвием пронизывающий ветер. Но… они, уплывшие на кораблях, не знали, что так случится, и не желали никому такой злой судьбы…

Хэлйанвэ, рожденный уже после Исхода, был огорчен скорее тем, что Линаэвэн заставили как рабыню готовить на кухне, чем родившимися в уме образами. Для него это были мимолетные и не слишком приятные видения, но не более того

***
Темнело, и Волк удовлетворенно выпрямился, отойдя от сплава серебра, что он только что залил в форму, направляя металл своей волей и создавая изысканнейшие завитки и волны. Будь это обычная заколка, хватило бы на все и часа, но чары требуют времени, особенно такие, что будут неприметны и словно бы вплетены в сами волны.

***
В этот день из-за непогоды стемнело раньше обычного, и когда Март, уже переодевшийся из рабочей одежды к ужину, вновь пришел к Линаэвэн, на улице была ночь.

За окнами крепости легкий дождь сменился порывами сильного ветра — наступал черед осенних гроз.

— Ты готова, госпожа? — спросил беоринг, когда Линаэвэн открыла ему дверь и отступила, пропуская в комнату.

— Да, — не без удивления ответила тэлэрэ: адан не спрашивал ее, готова ли она вновь идти готовить, так почему спрашивает готова ли идти ужинать? — Отчего ты спрашиваешь? Это будет особый ужин?

— Вовсе нет, — в свою очередь удивился Март, — самый обычный ужин. Повелитель каждый вечер собирает за столом своих командиров и друзей. — В голосе Марта слышалась нескрываемая гордость.

Но Линаэвэн, получив ответ атана, прикрыла глаза и задержала дыхание.

— Когда я предположила, что согласие идти в гости к тебе, как ты предложил мне, означает согласие идти в гости заодно и к твоему повелителю и беседовать с ним, ты так возмутился… Но сейчас ты делаешь именно то, что я и ожидала: ведешь меня на ужин и беседу с Гортхауром. Помнишь ли ты те свои слова? Понял ли, что я говорила о сути, не о названии: о том, чтобы не разговаривать с Гортхауром, не приходить к нему больше, не сидеть с ним за одним столом, а не просто именоваться или не именоваться его гостьей? Знал ли ты в тот момент, что поведешь меня к нему на ужин или совершенно не ожидал, что так случится?

Вопросы для Линаэвэн были серьезными, а не риторическими, но в голосе тэлэрэ не слышалось гнева. Атан слишком явно не понимал, что делает, и объявлял о своих намерениях с такой гордостью, что это походило не на обман, а на повреждение рассудка. Но может быть, если спросить его прямо, Март заметит противоречие в своем поведении… а если повреждение слишком глубокое, хотя бы выявится, что с ним. Например, если Март возмущенно объявит, что они никогда не говорили ни о чем подобном прежде.И тэлэрэ продолжила:

— Понимаешь ли ты, Март, что такой ужин для меня это испытание, после которого мне нужно будет приходить в себя? — дева вздохнула, посмотрела на беоринга и заключила: — Но я готова вытерпеть и это ради тебя.

Март с изумлением смотрел на эльдэ. Он уже знал, что ложь и хитрость для ее народа так же естественна, как для волка охотиться, и все же встречаться с этим лицом к лицу Марту еще не доводилось. Атан лишь диву давался, как искренне может притворяться Линаэвэн.

С каменным лицом, стараясь не передавать эмоций, горец выслушал свою «гостью», полную лицемерия и яда: Март сам уже не знал, сможет ли он ей помочь, или дева слишком глубоко испорчена? Повелитель не мешал ему общаться с эльдэ, лишь сказал быть осторожным — отчего? Верит ли Повелитель, что Март справится, или просто хочет показать другу всю порочность эльфов, чтобы и тени жалости к ним не осталось?.. Вслух же Март сказал:

— Сегодня ты говорила, что хочешь следовать за мной, увидеть мир, как его вижу я, жить жизнью, какой живу я, а теперь ты пытаешься заставить меня отказываться от моей жизни, обвиняя меня в обмане и говоря, как тебе трудно выполнить, что сама же и обещала? — Март был в смятении. Ведь еще днем она так, казалось, искренне плакала, неужели и это был лишь эльфийский обман, один из тех, которым эльфы когда-то подчинили его народ?

Линаэвэн слушала беоринга с изумлением. Дева точно помнила, что не произносила таких или подобных слов… Возможно, это Саурон внушил атану, что тэлэрэ говорила, или даже обещала что-то подобное; или чары, опутавшие разум Марта, так исказили и преломили ее слова? Как бы то ни было, Линаэвэн посмотрела на беоринга с жалостью.

— Март, — тихо сказала дева, — я не в обмане тебя винила сейчас, а пыталась разобраться, понимаешь ли ты, что для меня значит этот ужин и помнишь ли ты о чем мы говорили, и чтобы разобраться, я спрашивала тебя… И я не отказываюсь идти с тобой. Но о таких вещах нужно предупреждать заранее: неужели ты не догадывался, что для меня такой ужин будет тягостным? И если бы ты сказал прямо и заранее, я могла бы морально подготовиться, — Линаэвэн покачала головой, и не давая Марту ответить, продолжила. — Могу я попросить тебя? Когда в следующий раз ты соберешься сделать или предложить мне что-то, или ожидаешь от меня каких-то действий, не держи при себе то, что… ты считаешь очевидным. Не подразумевай, но говори обо всем вслух. Я вижу, что мы… рассуждаем не одинаково.

Март не знал, что и думать. Теперь Линаэвэн, моментально сменив тон, смотрела на него, воина Твердыни, с жалостью, и горец вспыхнул от обиды — она считала себя лучше какого-то Смертного, смотрела на него как на убогого. Но Март сдержался, заставил себя смолчать.

— Я сделаю, что смогу, — сухо ответил повар. Не было смысла спорить, не было смысла доказывать. Она сама сначала согласилась на одно, а потом вдруг передумала, и теперь винит его в том, что не подготовил, или даже в том, что собирается подвергнуть тяжелому испытанию, после которого надо будет приходить в себя. Наверное, так же она вела себя и с Повелителем, когда она сначала согласилась, а потом отказалась быть его гостьей. И если ей нужно будет приходить в себя после обычного ужина, то как она собиралась продержаться в подземелье, куда так порывалась уйти?

— Для меня твои слова противоречивы, — продолжила дева, и в ее нежном голосе была печаль, — но даже если ты говоришь то одно, то другое, ты уверен, что каждый раз говоришь искренне; при этом ты принимаешь за обман и коварство всякий случай, когда я не понимаю тебя или даже когда ты не понимаешь меня. Но к чему мы придем, если будем на каждом шагу обвинять друг друга во лжи?

Последние слова Линаэвэн прозвучали так… ласково, что не смотря на обиду и гнев, беоринг смутился и дрогнул; его лицо смягчилось.

А Линаэвэн недоумевала про себя. Адан отвечал сухо и держал себя так, будто эльда причинила ему зло или хотя бы нанесла обиду; она совсем не была уверена, что Март услышал ее слова, а если и услышал, то понял именно то, что говорила ему тэлэрэ, а не что-то свое, искаженное и преломленное.

И еще тэлэрэ с запозданием подумала, что едва ли ей стоило рассказывать атану о том, что она помнила, о временах возле Куивиэнэн и всем прочем, о чем Темные могли не знать. Саурон наверняка использует услышанное во вред эльфам, а Март либо пропустит ее слова мимо ушей, либо не поверит им. И все же Линаэвэн стоило попытаться помочь беорингу… Вряд ли в крепости сейчас был кто-то другой, кто захотел бы донести до Марта правду, да к тому же имел бы возможность говорить с Мартом так же свободно, как могла говорить она.

И еще Линаэвэн осознала, что из-за ее ошибок атан теперь относился к ней куда хуже, чем вначале, когда она только пришла на кухню. И хорошо, если только к ней, а не ко всем эльдар.

***
Дева последовала за беорингом, ожидая возможных насмешек от Саурона. Тэлэрэ знала, что умаиа сумеет высказать их таким образом, что Март ничего не поймет и будет недоумевать, почему Линаэвэн опять так тяжело реагирует на обычные слова. И дева напоминала себе, что ей нужно держаться, а самое главное — не выдать умаиа случайно что-либо важное.

Глядя на бледную и напряженную эльдэ, Март поколебался и предложил ей свою руку. Не столько как жест заботы, сколько… желая коснуться и поддержать.

— Я не знаю, к чему ты собираешься готовиться, но, если это поможет, я готов рассказать тебе и об ужине, и о моем обычном дне.

Линаэвэн приняла руку Марта. Подумала, что при таком отношении, таких взглядах, таком состоянии ума… любую доброжелательность в беоринге нужно ценить куда больше.

— Благодарю тебя, и да, мне будет легче узнать заранее. Тогда я не буду тревожиться о том, чего на самом деле не будет, и не окажусь в неожиданной ситуации от того, что я не представляла себе, что меня ждет… Расскажи мне, прошу тебя.

Дева понимала, что только что пошла на очередную жертву, и после этих коротких фраз Повелитель Волков узнает, что ее пугает неизвестность, и что она может беспокоиться и испытывать тревогу, если происходит не то, что она ожидала.

— Я не знаю даже, что рассказать, — подавил вздох Март, не слышавший мыслей Линаэвэн. — Сейчас мы спустимся в малую залу, там всегда на ужин собираются воины Твердыни. Мы говорим о том, что было днем, делимся планами. Собственно, я не вижу, к чему тут готовиться.

Но Линаэвэн считала иначе и еще больше подобралась. Воины Твердыни… это орки? Она не поверила бы прежде, что дортонионец может ужинать вместе с орками, но Март… он мог, он упоминал, что среди них есть «неплохие»… Или воины Твердыни это умаиар? Если орки, ей нужно будет вытерпеть их мерзость и издевки, но наверняка ее товарищи в подземельях терпят куда больше насмешек; зато от орков не нужно ожидать изощренных ловушек.

— Кого ты называешь Воинами Твердыни? — спросила дева. — Из какого они народа?

— Воины Твердыни это все, кто служит Учителю Мэлькору, и Твердыне, — пояснил Март. — В основном это люди, но есть и лучшие из орков, и ммм… такие же, как Повелитель. Я тоже Воин Твердыни, — с гордостью закончил Март.

***
Линаэвэн с Мартом направлялись на ужин с рыцарями Твердыни, а к Ларкаталу и Кириону шел орк, чтобы пригласить их на ужин с Повелителем Маироном.

Примечания:
*(1) Если лаванда и росла в Валариандэ, то в восточных землях фэанариони, например, в Таргэлионе; либо же ее могли доставлять гномы из-за гор, как доставляли для нолдор виноградное вино из Дорвиниона.

16. Ужин с Сауроном

Весь день Ларкатал и Кирион так и оставались рядом, разговаривая шепотом: обыкновенная возможность поговорить вдруг стала драгоценным сокровищем и было не известно, когда удастся сделать это снова. Но вот пришел орк, и товарищам пришлось прерваться. Следуя за тварью, Ларкатал невольно сравнивал орка с Сауроном. Орк был отвратителен для нолдо, но ведь Саурон, с которым они сейчас будут ужинать, причинил куда больше зла…

В этот раз «гостей» провели не в кабинет, а в маленькую залу этажом выше. Свечи отражались в заботливо восстановленных витражах, и так как одно из окон было прикрыто неплотно, уютный шум дождя разносился по помещению.

Саурон поднялся навстречу гостям.

— Что ж, я пришел, — почти так же, как и несколько часов назад, произнес Ларкатал. Только теперь он не спрашивал о правилах.

— Вы пришли, — то ли поправил, то ли согласился умаиа. — Как прошел ваш день? Вы получили тот отдых, что хотели?

— Да, мы хорошо отдохнули, — сдержанно отозвался Ларкатал. Обычный вопрос угнетал эльфа, напоминал о том, что они принимали от Саурона, от врага.

А Кирион тем временем незаметно присматривался к умаиа, пытаясь понять, действительно ли Ларкатал оказался по какой-то причине важным для Саурона, или тиндо это только показалось. Но стоять в дверях было глупо: стол был накрыт, снеди было вдосталь, и эльдар прошли к столу. Волк сел с гостями.

— О чем вы предложите говорить? — спросил Маирон, разливая всем ягодного вина.

Ларкатал сел за стол, думая про себя — надолго ли хватит безопасных тем, и как скоро эта игра надоест самому Саурону? В отличие от Кириона, он не думал, что действительно мог чем-то интересовать умаиа. Пока нолдо размышлял, к Темному обратился тинда:

— Мне принесли сегодня набор для резьбы… Кому он принадлежал прежде?

Ларкатал подумал, что эта тема быстро исчерпает себя, и Саурон легко сможет увести ее в нужную ему сторону, но ничего не сказал.

— Я не знаю, — просто ответил Саурон. — Я не смотрел опись трофеев, просто не сомневался, что в хранилище должны быть принадлежности для работы с деревом, и они нашлись. — Волк никуда не спешил. Он выжидал, он лежал в засаде и наблюдал. Настанет момент, и тогда он бросится, но не сейчас, нет… От приятных мыслей и предвкушения Маирон улыбнулся. Он с улыбкой продолжал смотреть на Ларкатала, не торопя, но и не собираясь снимать свой вопрос. Гроза за окном превратилась в настоящую осеннюю бурю, и порывы свежего ветра врывались в приоткрытое окно и заставляли лепестки свечей трепетать.

Как продолжать ту же тему, Кирион не знал. Но за это время нашелся его товарищ:

— Нэльдор смотрел вместе с тобой на звезды. Значит ли это, что ты интересуешься ими и изучал их сам? — Огонь свечи дрожал и метался, и Ларкатал машинально, протянул руку ее поправить.

— Я не интересуюсь звездами, — откликнулся Волк. — Я не вижу в том смысла, но я знаю, как читать и записывать их ход. Все же многое удивительное для вас для меня просто и лежит на поверхности.

— Для меня было бы странно изучать то, к чему я не питаю интереса, и что не является… — эльф не договорил, поднявшись, от того, что окно резко, со стеклянным звоном, распахнулось.

— Хорошая мысль прикрыть окно, сделай это, пожалуйста, — кивнул Волк и продолжил: — Нэльдор мой гость, он пожелал изучать звезды, я, как хороший хозяин, исполнил его волю.

Ларкатал на миг остановился, а затем, в самом деле, подошел и закрыл окно. Эльф и сам считал это разумным, и его действие не становилось хуже от того, что Саурон думал так же.

— Днем ты говорил, что Ламмион уехал на охоту, — продолжил Лагортал, возвращаясь к столу. — А какая дичь теперь водится в долине Сириона?

— Увы, тут стало меньше добычи, чем раньше, — вздохнул умаиа. — У меня много волков в подчинении, да и орков чем-то кормить надо. Но нам все равно хватает и зайцев с куропатками, и оленей. А что вы сами? Любите охотиться? Или только по необходимости?

— Охота тоже в чем-то подобна состязанию, — Лагортал, если знал, что сказать, с ответами не медлил. — Так что да, мне она нравится. Куропатки, зайцы, олени… А что вы будете делать, когда все они будут съедены волками и орками или бегут из этих мест? Да и деревья-травы… на пути, которым нас гнали, и на острове, как я заметил, все или вытоптано, или… перестало быть прежним.

— М-м-м… — отозвался Волк. — Гость мой, зачем ты задаешь вопросы, ответы на которые очевидны и тебе совсем не понравятся?

— Очевиден ближайший ответ: вы пойдете захватывать другие земли. Но если бы вы сумели одержать победу, и не осталось бы земель, где по-прежнему живут звери и растут деревья, не истребленные орками, что бы вы стали делать тогда?

— Охота это развлечение, удовольствие, — ответил Волк, — для того же, чтобы держать армии сытыми, есть домашний скот. — Другим пленникам умаиа бы еще добавил: «И ваши девы и женщины сейчас растят для нас этот скот», но не этим. Не этому. На этого эльфа Волк не хотел лить грязь, с ним он будет бережен, будет честен, и если начнет пытать, то это будет чистая боль, нестерпимая и неоскверненная.

— Скот для того, чтобы армии были сыты… — повторил Ларкатал. Он как-то не подумал, что Темные могли не только истреблять животных, но и держать их в рабстве, как держали в плену и Эрухини. — Если бы вы победили, вам были бы уже не нужны армии, оружие, оружейники, и все прочее, что требуется для войны и победы. Но если этого не будет, то, что у вас остается?.. — Нолдо покачал головой, и в его взгляде и незавершенной фразе, читалось: «если бы, но вам не победить».

— Ты суров к нам, — вздохнул Маирон. — Вижу, тебе не по нраву домашний скот, но ты, должно быть, не знал, что любимый народ Фэлагунда также держит скот, холит и лелеет его, а потом режет и ест. Их ход мысли не понятен даже мне: атани могут искренно гладить и ласково звать того, кого осенью собираются забить.

— Атани режут коров, а не только доят? — уточнил Ларкатал. Про себя подумав, что все услышанное стоило бы проверить и уточнить самому; только как здесь проверишь! — Я не знал этого, и мне тоже непонятно, как это может совмещаться с заботой. Второй народ бывает нелегко понять.

— Они держат коров, свиней, овец, коз, кур… Я не знаю точно, но предполагаю, что и гномы держат домашних животных, ведь охотники из них те еще. Похоже, что все в Арде, кроме вас, держат скот. Как думаешь, что-то не так с вами или же, наоборот, вы единственные, кто поступает правильно, а все другие нет? — Волку было интересно как ответит нолдо.

Эльф задумался.

— Остальные народы не считают за зло держать корову только ради молока, верно? Но они считают, что и обратное допустимо. Как для атани допустимо вступать в брак не один раз. А для наугрим допустимо сражаться с себе подобными. В отличие от других, мы поступаем правильно потому, что наши законы и обычаи выше, ближе к неискаженному. И если мы посчитаем что-то допустимым злом, а наугрим будут считать иначе, то в этом выше окажутся они.

— Почему ты считаешь, что ваши законы выше, менее искаженные? — поинтересовался Волк. — Ведь если большинство поступает иначе, не значит ли это, что их обычаи более естественные, менее искаженные?

Вопрос был столь неожиданным, что Ларкатал рассмеялся:

— Орков куда больше, чем эльфов и даже людей. Не назовешь же ты их более естественными и менее искаженными? Ты сам мог видеть, какова была бы Арда Неискаженная. Но мы, и не видев, знаем сердцем, что в ней не было бы ни войн, ни убитого скота, ни рабов, ни многих жен. И не только эльдар чувствуют, что хорошо, а что плохо: не приводят ли те, кто совершает зло, некие причины как оправдания, почему их зло допустимо? Но где речь о допустимом ради благих целей, там речь об искажении: никто не скажет, что заботиться о ребенке или доставить другому радость — это допустимо или оправдано, потому, что иначе не получается: это хорошо само по себе. Допустимым называют то, чему нет места в Неискаженном мире, но то, что хотят впустить в свою жизнь. Не только убийство скота, но любое убийство, любая война это искажение, — только Ларкатал и сам был воином: потому что было необходимо сражаться с Тьмой…

— Понимаешь ли ты, что сейчас сказал? — спросил Волк, пристально и немного печально глядя на эльфа. — Ты говоришь, что война это Искажение, и ты сознательно идешь по этому пути, находя для себя оправдание и объяснения своим поступкам. Ты сознательно искажаешь себя, так же как и я. Так в чем наша разница?

Услышав слова Саурона Ларкатал замер. Несомненно, он не шел по тому же пути, что и Темные. Он неверно высказался?

— Войны против Тьмы не было бы в Неискаженном мире, как не было бы лечения, — вступил в беседу до сих пор молчавший тинда. — Потому что в мире не было бы Тьмы, ран и болезней. И быть воином сейчас это же не Искажение, а борьба с ним.

Волк посмотрел на Кириона с насмешкой:

— «Не приводят ли те, кто совершает зло, некие причины как оправдания, почему их зло допустимо? Где речь о допустимом ради благих целей, там речь об искажении». И теперь ты, Кирион, говоришь, что война не Искажение, а оправдана некой целью: борьбой с Искажением.

Ларкатал задумался: Саурон вернул ему его же слова.

— Целители не ищут объяснений и причин и не считают свое дело допустимым и оправданным, но, без сомнения, добрым. Однако целителей не было бы в Арде Неискаженной: в этом ты прав, а я нет. Не все, чего не было бы в Неискаженном мире, несет в себе Искажение… — эльф поднял голову. — Конечно! Я рассуждал так, как будто есть только Первая Тема и Искажение, и ничего более, а это не так. Есть противостоящие Искажению темы. И светлый Тулкато сошел в Арду как воин для борьбы с Мэлькором: и это не нуждается ни в каких оправданиях, напротив, он не выполнил бы своего предназначения, если бы уклонился от войны. Можно вести войну и уподобиться Тулкато, а вовсе не тебе. Война против Тьмы, если она ведется чистыми, достойными средствами, может не нуждаться ни в каких оправданиях.

— И даже нести исцеление, — поддержал Кирион. — Земли, что были захвачены орками, а после отвоеваны, не разрушаются и не подвергаются порче, а исцеляются, на них вновь вырастают высокие травы, птицы вьют гнезда, и воды очищаются…

Волк лишь покачал головой, удовлетворенно подумав, что Ларкатал увяз в им же сказанных словах, как в паутине. Маирон не считал, что для Эстэ нет места в Неискаженном Мире, но сейчас не об этом было важно спорить. Воплощенный, берущийся толковать Музыку перед аину, вообще выглядел забавно, однако Ларкаталу Волк был готов простить многое.

— Ты не прав, Кирион. Есть вещи, о которых ты просто не можешь знать. Когда на заре Эпох Валар напали на Утумно, они не просто разрушили крепость, но и сделали бесплодными те земли. Из-за войны они разрушены так сильно, что там никто больше не сможет жить.*(1)

Бесплодные земли, где ничего не может расти, разрушения войны… Кирион опустил голову — опять его слова оказались не к месту.

— Не сомневаюсь, что Валар сожалели о том… — пробормотал тиндо.

— И я знаю, что они долго откладывали войну и старались, чтобы Арде в ней было нанесено как можно меньше ран, — подхватил нолдо. — Ты хорошо сказал, Кирион, и теперь я могу ответить еще, в чем разница между вами и воинами нолдор, даже если нам не удается вести войну только чистыми средствами, и мы совершаем то, чего не желали бы. Сожалеете ли вы о совершенном ради войны? И разве стараетесь уменьшить, как только возможно, ущерб, нанесенный миру, олвар, кэлвар и Эрухини?

Ларкатал опять говорил о том, чего не понимал, но это была не его вина, он просто верил своим чистым сердцем в благородство других, и Маирон не хотел обрезать нолдо. Но вот перед Кирионом Волк расшаркиваться не собирался:

— У Валар свое виденье мира, кто знает, сокрушались ли они? Они не пробовали восстановить те земли, но оставили все как есть, куда более увлеченные появлением квэнди. И дальше не возвращались в Земли-под-Звездами, всецело поглощенные своими новыми домочадцами. Как видишь, они и теперь не очень-то интересуются теми, ради служения кому пришли в Арду. С нолдор у них ссора, я знаю, но вы, фалмари, тиндар, гномы, люди… Вам всем предоставили самим выкручиваться и сопротивляться Мэлькору. И Мэлькор не терял времени: на востоке люди служат ему, как богу, а многие гномы не видят беды сотрудничать с Севером*(2), вы же брошены, как листья по осени. И даже Доблестногоэто все не тревожит. И если предназначение Тулкато вести праведный бой с Тьмой… За бессчетные сотни лет он сделал это лишь однажды. Ставить в пример того, кто так плохо выполняет свой долг, свой смысл бытия, я бы не стал.

Кирион качнул головой, нахмурившись:

— Валар, уходя, возвращались снова. Алдарон проезжал по лесам и изгонял зло, и Дарительница Плодов растила леса и исцеляла живое. И Владыка Вод, Ульмо, дарит свою мудрость, и Манвэ посылает птиц; и Валар даровали нам новые светила. Мы не забываем никаких благодеяний Валар… пусть мы сами и Забытый народ.

Ларкатал, до сих пор соглашавшийся с товарищем, промолчал. Забытый народ, как и атани, которым не помогали… Он не знал, чем возразить на это. И если бы перед нолдо сидел не Саурон, эльф бы с горечью сказал: «Ты прав в чем-то». Например, в том, что после Исхода об Эндорэ из всех Валар помнил лишь Ульмо, и то помогал нолдор тайно.

— Кирион… М-м-м… Ты молодец, что славишь тех, кто тебя забыл, но твои слова — ответ не на то, о чем говорил я. Ты словно говоришь сам с собой, — впрочем, Волк знал подобных глухих, слепых, зацикленных лишь на себе пленников, их было немало; и такие пленники были слабыми и ничтожными, их быстро удавалось сломить. Пусть и не всех до конца, но они отвечали хоть на часть вопросов и потом становились рабами, а души их несли на себе глубокие раны, что будут отравлять их и Арду, даже если эти пленники обретут свободу. И как только его, умаиа, руки будут развязаны (а, увы, рано или поздно это произойдет — Ларкатал разорвет их беседу), Кириона вывернут наизнанку первым, а потом отправят в рудники Ангамандо.

— Я уже сказал, что не слишком мудр, — ответил Кирион. — Я увидел только, что ты обвиняешь Валар и хочешь, чтобы я обвинил их вместе с тобой. О чем был твой вопрос, раз я ответил не на него?

— Оставь, эльф. Ты прав, ни тебе, ни мне это не интересно. Не услышал, огрызнулся: вот и славно. Считай, что твой долг исполнен.

Кирион замолчал, зато заговорил Ларкатал:

— Тулкато выступил в бой однажды, только если считать разрушение Утумно. Но сколько раз до боя не доходило потому, что Мэлькор спасался от Тулкато бегством! Более того, если бы я всего однажды в жизни одержал такую победу, как Астальдо… мне как воину было бы этого более чем достаточно. Но, возможно, Тулкато придет сюда позже, Валар решают нескоро; а если нет… значит, мы, народ нолдор, здесь за него.

Непогода за окном, уют, вкусная еда, вино и интересная беседа… Маирон понимал, что получает от этого ужина ничуть не меньше удовольствия, чем если бы провел его в застенке, вырывая протяжные крики из свежих и полных сил пленников.

— Ты, Ларкатал, говоришь, что в войне против Тьмы нет Искажения, и что можно и нужно уподобиться Доблестному. Но знаешь ли ты, что перед началом вашего великого Исхода Астальдо хотел силой отобрать Камни у Фэанаро, и Аулэ с трудом удалось его сдержать? *(3) И ты призываешь уподобиться такому? По праву силы делать, что желаешь, оправдывая это общим благом?

Ларкатал подумал, что Саурон, вроде бы ведший разговор спокойно, все же не мог не выказать себя в какой-то момент учеником Лжеца и начал клеветать на Валар. Хотя, быть может, он был задет упоминанием о той войне сильнее, чем показывал?

— Твой довод удивляет меня, — сказал эльф. — Ведь я был там и помню, как Астальдо опрометчиво сказал: «Говори, о нолдо, да или нет! Но кто откажет Йаванне? Не из ее ли трудов изначально происходит свет Сильмариллов?». Да, Тулкас требовал поступить так, как считал правильным и справедливым, но не пытался принудить Фэанаро к согласию угрозой и тем более отнять Камни силой… — Нолдо остановился. Он понял вдруг, что сейчас, стремясь защитить Валу от клеветы, рассказывает подробности Исхода, которые Темные потом могут исказить и использовать… Быть может, именно так Моринготто и его слуги узнали об Альквалондэ? Рассказывали пленным свои измышления, скажем, что Валар силой изгнали нолдор из Амана через Льды, а те, опровергая ложь, отвечали, как все было на самом деле. Но верным ли было не защитить Тулкато от ложных обвинений? — Когда Фэанаро отказался отдать Сильмарилли, ни Тулкато, ни другие Валар не пытались принудить его к согласию; и никогда я не видел и не слышал от других, чтобы Тулкато взял себе что-либо по праву силы, но он был защитником. Так что да, я считаю достойным уподобляться Астальдо.

— Меня там не было, Ларкатал, — спокойно ответил умаиа. — Я могу лишь повторять слова, сказанные мне нолдор, которые готовы были поклясться: Тулкато хотел силой принудить Фэанаро. Так что или ты переоцениваешь Валар, или кто-то из твоих родичей пал так низко и обвиняет других в том, что свойственно ему самому. Ведь если некто постоянно ожидает коварства, то не потому ли, что сам стремится слукавить? — Волк задал простой, но очень важный вопрос. Из ответа на него будет понятно больше об этом эльфе: правда ли он Светел или такой же, как Линаэвэн и другие, и лишь создает поверхностное и ложное впечатление о себе.

Непроизвольно Волк сжал подлокотник кресла сильнее, чем стоило, но как было не волноваться, когда очередное маленькое испытание решало: Светлый этот эльф или фальшивка, очередная пустышка?

— Полагаю, — задумчиво ответил Лагортал, — некоторые мои родичи, не доверяя Валар, так поняли слова Тулкато. Но из этого не следует, что они были коварными и алчными. Иногда, в самом деле, мы обвиняем других в том, что делаем сами, но здесь, я уверен, причиной была клевета Мэлькора на Валар, что они мечтают захватить Сильмарилли, — Передававшиеся вполголоса слухи доходили и до Ларкатала, но он, любя Валар, возмущался подобными предположениями и лишь позже узнал, кто стоял за ними. — Я думаю, в этом и есть разница меж нами и Темными: мы совершаем то, что требует оправдания, но мы сожалеем об этом, а вы нет

— Ты хорошо сказал, — качнул головой Волк, — «Мы совершаем то, что требует оправдания, но мы сожалеем об этом, а вы нет». Только, понимаешь ли… Далеко не все из вас сожалеют. Причем как из твоих родичей, Ларкатал, так и из твоих, Кирион. И что тогда получается? Лишь те из вас, кто сожалеют, могут зваться светлыми?

— Даже те, кто не сожалеет о содеянном, не становятся Темными и подобными тебе, хотя и могут навредить самим себе, — Ларкатал упрямо закусил губу, чувствуя неожиданную усталость. Он был воином, а от него требовали ответов, словно от мудреца… словно здесь за одним столом с Сауроном сидел Государь Финдарато. Но Лагортал вовсе не был Финдарато, он только пытался отвечать достойно его Верного. Эльф тряхнул головой: — Но я могу по-настоящему сказать только о себе и не хочу разбирать перед тобой моих родичей-эльдар. Скажу только, что если кто и не сожалеет, то потому, что считает свое деяние добрым, верным или справедливым; или не сожалеют по заблуждению. И не для себя самих они ведут войну.

Волк улыбнулся: эльф ответил не так, как ожидал Маирон, но хотя бы и не так, как другие его товарищи. И все же Ларкатал оправдывал тех, кто был нечестен с собою и потому считал свои дурные деяния добрыми, верными или справедливыми. Но Маирон промолчал об этом, и за окном сверкнули отблески молний в темноте.

— Ты, Ларкатал, хорошо ответил, но ты прав, я не сожалею о содеянном. У меня есть цель, и я иду к ней, сметая на пути все, что мешает, но только если это необходимо, и если не удается иначе. Я бы сказал, что в этом схож с вашим Первым Домом.

— Только если необходимо и если не удается иначе? — недоверчиво переспросил Лагортал. Из того, что он знал о Сауроне, это не было непохоже на правду. — Хотя какова твоя цель?

— Ты узнаешь мою цель, Ларкатал. Мне нет смысла скрывать ее от тебя. Но после, не сейчас, гость мой. Поверь мне… — Волк усмехнулся. — Увы, многое меж нами с тобой может быть основано лишь на доверии, но вряд ли ты сможешь мне верить, хотя я и не стану тебе лгать. Я не хочу тебя извращать, я хочу, чтобы ты остался таким, какой есть, и скорее приду в гнев, если ты посмеешь стать хуже, чем мне показался. Так вот, Ларкатал, поверь: Тулкато доблестен, но не благороден, и он не лучший пример для тебя. Я успел узнать его, прежде чем ушел в Утумно и могу поручиться, если ты мне поверишь. — Впрочем, Маирон не ждал, что Ларкатал поверит.

А Ларкатал удивленно перевел взгляд на друга:

— Похоже, ты был прав, Кирион: я чем-то важен для Гортхаура. Что скажешь сейчас?

— Я готов поверить, что Гортхаур действительно хочет, чтобы ты… остался таким, какой есть, и не стал хуже. Но нужен ли тебе мой совет? Я не могу похвалиться мудростью, — и силой… Именно из-за его слабости они были сейчас в гостях у Саурона.

— Зато можешь уловить то, чего не замечу я, — возразил нолдо.

Волк с интересом слушал разговор меж гостями; видимо, Кирион все же не всегда глуп и заметил то, что не увидел калаквэндо. Может оставить его советником при Ларкатале, а не ссылать в застенок? Как пойдет, как пойдет.

Нолдо в это время думал, что если он значим для умаиа лично, ему нужно быть еще более осторожным. Можно ли думать про себя заранее — я ни за что не паду? Вот, он думал, что не придет сюда, не будет вести мирные беседы с палачом, пока его товарищи в темнице. И что же?.. И нолдо вновь обратился к умаиа:

— Я готов поверить, что ты говоришь так о Тулкато не с целью извратить меня, но я не верю самим твоим словам, ведь ты Темный и можешь говорить так из-за ожесточения на Валар. Хотя для меня неожиданно, что ты можешь обвинять Тулкато в том, что он недостаточно сражается против Тьмы.

Маирон улыбнулся про себя. Ларкатал был его целью, и теперь, благодаря товарищу, — вот нежданная удача и радость! — он поверил умаиа.

— Не я хотел говорить это тебе, но ты желал услышать. Будь по-твоему. — Волк посмотрел в лицо эльфа и негромко и веско сказал: — Тулкато убил гонца от Мэлько*(4).

Ларкатал чуть нахмурился.

— Гонцов не убивают, но я не знаю, как все было. Полагаю, и тебя там не было, — Саурон мог говорить честно, но лишь то, что слышал от Моргота и так, как тот ему передал. …А ведь Саурона когда-то соблазнили: чем? Он когда-то был обманутым, прежде чем стать тем, кто он есть. А еще, прежде, был светлым аину.

— Владыке пришлось создавать для гонца новое тело, — ответил умаиа. — Я присутствовал при том, как его посылали с поручением, я присутствовал при том, как он вернулся, — пусть теперь эльф живет с этим знанием.

Ларкатал нахмурился еще сильнее. Хотя посланник Врага был умаиа, и после получил новое тело, но он был только гонцом и не должен был держать ответ за того, кто его послал…

Повисло молчание.

— Возвращаясь к сказанному прежде, — Ларкатал, в отличие от тинда, не потерял нить беседы, — я остаюсь при том же: если один считает нечто допустимым злом и оправдывает его, а другой не приемлет это зло и называет дурное дурным, то нравы второго выше, и он прав, поступая согласно своей совести. — А разве сам Ларкатал хорошо поступал, сидя здесь? Нолдо невольно перевел взгляд на Кириона.

— Значит, ты выше Тулкато. И я очень надеюсь на это, — Волк удовлетворенно кивнул, и снова все замолчали. — Быть может, вы предложите другую тему? Или мы так сегодня и не поужинаем, — улыбнулся Волк примиряюще.

— Ты сказал, что Ламмион выехал на охоту. Это значит, что рядом с ним едут орки или умаиар? — Ларкатал приступил к еде, и Кирион последовал его примеру.

— Почему ты так решил? — удивился Волк. — Нет, Ламмион уехал один, я дал ему еду, оружие, коня и зачарованную уздечку, чтобы каждый из служащих Владыке Севера знал, что Ламмиону нельзя чинить зла. Он любит охоту, так пусть отдохнет и развеется.

— Мне с трудом верится, что ты отпустил бы любого из нас с оружием, не сделав ничего, чтобы мы не обратили его против твоих орков и волков или не бежали, — если нолдо поверил Кириону, что Саурон не хочет исказить его, это не означало, что отныне эльф верил умаиа во всем.

— Ты ошибся в предположениях, — отозвался Волк. — Я держу свои обещания и того же жду от своих гостей. Ламмион защищен чарами на уздечке и свободен в передвижении и выборе целей в течении суток. Он может напасть на моих орков или волков и сказать, что это была охота. Такой ответ будет приемлем, хотя и выкажет Ламмиона бесчестным. Если же мой гость решит стать обманщиком и бежать… У него может получиться задуманное, даже, скорее всего, получится, но это будет значить обман с его стороны, и за обман последует кара. Вы считаете это нечестным? — Маирон вновь с интересом покосился на эльфов.

— Он дал обещание, что вернется? — спросил Кирион, думая про себя: как вынудили Ламмиона к такому обещанию? И признал: — Тогда бежать не будет честным… Впрочем, если ты просто поставил условие, и Ламмион принял его, пусть и без обещания, тоже. — Но хотя это и было так, тинда желал Ламмиону успеха, если он решится на побег.

Ларкатал же понял вопрос Саурона иначе — «будет ли нечестной кара?» — и твердо ответил:

— Ты сказал, что Ламмион сумеет бежать, значит, твоя кара постигнет другого. Того, кто не бежал, не нарушал обещания тебе и, возможно, даже не знал, что Ламмион уехал на охоту с условием вернуться и не вернулся. Да, я считаю бесчестным карать ни за что.

Кирион ответил неплохо, но умаиа скорее ожидал таких слов от Ларкатала и нахмурился, что нолдо не понял, заговорил о другом.

— Ламмион не давал прямого обещания, — подтвердил Волк. — Он был моим гостем и изьявил желание отправиться на охоту, а я согласился его отпустить. Я ожидаю честность за честность. И твой ответ, Кирион, говорит в твою пользу. — Вопрос Ларкатала не был неожиданностью для Волка: тему условия Ламмиону все равно пришлось бы поднять. Но умаиа поморщился от того, как этот вопрос был задан. — Скажи, Ларкатал, тебе доставляет удовольствие рисовать меня чудовищем? — поинтересовался Волк у верного Финдарато. — Да, пострадает другой, но не невинный, а вполне причастный: брат Ламмиона, также бывший гостем и советовавший ему эту охоту. И Ламмион предупрежден о последствиях. Если он захочет меня обмануть, он будет знать, что у его обмана есть цена, и будет жить свободно с этим знанием. Видишь ли… Для большинства эльфов обещания и честность ничего не значат, они находят тысячи причин, почему будут правы, обманув, и их можно принудить поступить честно скорее угрозой, чем доверием. Очень надеюсь, что это не так в отношении тебя.

…Пострадает брат, и Ламмион предупрежден об этом — эльфы переглянулись.

— Насколько я знаю Ламмиона, — Ларкатал не раз выезжал на охоты вместе с товарищем, — он вернется. Но такая видимости свободы и невозможность обрести ее… должна быть очень тяжелым гнетом.

Кирион сделал глоток вина — он тоже не мог не думать о Ламмионе и Нэльдоре, а затем его мысли перешли и на остальных пленников.

Но Волк лишь пожал плечами:

— Ламмион сам захотел охотиться, а теперь ты обвиняешь меня в том, что я был жесток с ним, создавая видимость свободы. Но ты не ответил мне ни в первый, ни во второй, ни в третий раз. Почему в любом моем поступке ты, в первую очередь, видишь лишь жестокость? И что значит слово лично для тебя? Могу ли я поверить тебе, если разрешу свободно ходить по всей крепости и выходить за пределы? — Волк наклонил голову и посмотрел на второго «гостя». — А тебе, Кирион?

— Жестокость это намеренное причинение другим страданий, — начал было Ларкатал, который никогда не давал определений жестокости, и остановился.

— Воин, охотник, даже целитель в какой-то мере причиняет другим страдания, но это не жестокость, — заметил Кирион.

— Жестокость, — продолжил Ларкатал, — это причинение страданий сверх необходимого. Воин защищает своих, целитель оказывает помощь, но причинять страдания из мести это жестоко. Тем более, причинять страдания ради удовольствия или желания подчинить… Эльфы так не поступают, а ты часто так делаешь: даже в гости приглашаешь с помощью пыток. Недаром тебя называют Гортхауром… Ты говоришь, что я обвиняю тебя, рисую чудовищем, но это имя дали тебе давно. И ты, сколько я знаю, принял его. Но почему ты обвиняешь всех эльфов в обмане? Если я дам слово, я буду до последнего за него держаться. Но я не дам тебе такого обещания.

— И я, — тихо подтвердил Кирион.

Волк слушал определение эльфов и вначале приподнял голову, прищурив глаза, потом одобрительно кивнул, но, дослушав до конца, поднял бровь.

— Я отвечу, что моя слава преувеличена. Я никогда не жесток без нужды. Более того, я нахожу жестокость по отношению к наделенным развитым умом, куда менее эффективной. Вы сказали мне свои мысли о жестокости, но ты, Ларкатал, не хочешь услышать мой ответ?

— Нет, — отозвался нолдо, в голосе которого слышалась усталость. Хотя он и получил отдых после пытки, которой был подвергнут будучи раненым, но силы его не восстановились полностью. — Я готов услышать твой ответ, но я утомлен. — и пожалуй, не только телом: разговоры с Сауроном, несмотря на внешнюю его учтивость и даже искренний интерес к собеседнику, отнимали силы. И впервые Ларкатал задался вопросом, а чем обернется этот искренний интерес слуги Моринготто?

Волк поморщился:

— Готов выслушать и хочу узнать твой ответ, это разные вещи, не находишь? Я не милости у тебя пришел просить, и если ты хочешь говорить лишь сам, то я не собираюсь тратить свое время и навязываться тебе, — глаза умаиа блеснули холодом, но Маирон взял себя в руки. — И ты так и не попросил о помощи, сколько я не спрашивал, но ты получишь ее. Когда ты вернешься в комнату, тебя посетит мой целитель.

Кирион сжал зубы, а Ларкатал чуть дернул плечом.

— Не думаешь же ты, что мне в радость эта беседа? Ты, не я, желал ее; как ты принудил меня, знаем мы оба, — и их же Саурон пытался убедить, что он не жесток…

Волк мысленно щелкнул зубами и оскалился. Да, выходило, что эльф поймал его на слове, но не так должно было быть.

— Я исходил из того, что ты из нолдор*(5), мудрых, и стало быть, разговор тебе интересен. Тем более, что ты упустил другие аспекты жестокости, присущие твоему народу и воспеваемые в нем, — но это было еще не все, и Маирон продолжил. — Ты согласился прийти ко мне не по доброй воле, это правда. Но ты сказал, что придешь и будешь вести себя, как гость. Однако вместо того, что обещал, ты выказываешь мне свое негодование. Так ты держишься своих слов? А я своих держусь и воздаю еще и сверху, так справедливы ли слухи, что обо мне ходят? Или это больше похоже на рассказ того, кто злится на себя самого, а винить выбирает меня?

Ларкатал опустил голову, стараясь сдержаться после того, что он узнал о Ламмионе и Нэльдоре…

— В самом начале я недаром спросил, что для тебя входит в обязанности гостя и хозяина. Потому что мы можем понимать их неодинаково: как и оказалось. Ты говоришь, что я веду себя не так, как подобает в гостях. Чем же? Тем, что сказал: «Разговор мне не в радость, и ты принудил нас к нему»? Эти слова правдивы и вежливы, и… негодование выказывают не так. А обычая притворяться, будучи в гостях, или говорить лишь одно приятное у нас нет. Зато приглашать в гости подобным образом против всех обычаев. И это не единственное, что мы понимаем не одинаково. Скажем, твои представления о вине для меня являются более чем странными, — безумными и искаженными, если бы он мог сказать прямо.

Волк только хмыкнул. Этот эльф не интересовался знанием. И ставил себе выше Маирона. И притом начинал то ли злиться, то ли бояться, балансируя на грани — интересно, куда он с этой грани сорвется? Или сможет взять себя в руки, устоять?

— Я ответил тебе, Ларкатал, что буду доволен, если мы будем беседовать. А ты уклоняешься от беседы. Ты сказал свое мнение и ответил, что плевать хотел на мое. Ты начинаешь огорчать меня, эльф. Мы оба скованы нашей враждой, но даже враждовать можно по-разному. Я проявляю к тебе милость и благородство, удивительное для Севера, но ты не видишь этого и для тебя мягкое обращение с тобою в плену, само собой разумеющееся, и тебе всего мало. Ты ставишь мне в вину, что я заставил тебя сменить подвал и мучения на удобные комнаты и доброе отношение; ты ставишь мне в вину, что вместо допросов вам двоим досталась беседа. Ты не видишь милости в том, что ради тебя я согласился не только не трогать Кириона, но и остановил все допросы, дал сверх нашего уговора, чтобы вам было удобнее сидеть со мной. Ты наговорил мне дерзостей, за которые другие бы давно жестоко расплачивались, но я не выказал гнева, и ты тоже считаешь, что ничто особенное ради тебя не сделано. Но не испытывай мое терпение вечно, эльф. Я избавил вас всех от пыток, но если ты хочешь вместо благодарности ставить мне это в вину, я могу вернуть все, как было. Ты будешь сидеть на троне, а все твои спутники пройдут перед тобой. Узнаем, кто из них сколько может вынести.

Ужин подходил к концу. А за окном все сильнее разыгрывалась буря.

Ларкатал и Кирион побледнели и стиснули руки, выслушивая Саурона. Умаиа представлял свои действия, свое принуждение к гостям через пытку Кириона как «милость и благородство»… А то, что нолдо говорил с Сауроном так вежливо и сдержанно, как мог, виня себя за это, умаиа даже не принимал во внимание. «Но Кирион… — подумал нолдо, дрожа от сдерживаемого гнева. — И остальные…». Угроза была поистине страшной, и все же Ларкатал не мог пересилить себя, даже ради Кириона, даже ради всех, как не мог и промолчать, это было бы «нарушением условий».

— Я отвечал тебе, — резко сказал нолдо, — и отвечал долго, и сидел за одним столом, и принимал от тебя пищу. Вначале ты говорил, что этого будет довольно. Теперь же требуешь большего, хотя сам отказался вначале назвать точные условия. Я и сейчас не знаю, чего ты от меня хочешь. Я не сообщал тебе всего, что о тебе думаю. Если бы я стал притворно хвалить твою милость и благородство, то я точно стал бы много хуже себя; ты, кажется, не этого желал? А искренне счесть тебя благородным и милостивым… — эльф резко мотнул головой. — Я не сужу о достоинствах по меркам Севера или того, что я знаю о Севере. И если ты считаешь одним из условий искреннее почтение и благодарность, это условие невыполнимо. — Это было самым сдержанным и любезным, что Ларкатал мог сейчас сказать захватчику и палачу.

Волк почувствовал, как защекотало от удовольствия загривок, глядя на то, какой эффект произвели на эльфов его слова — всего лишь слова, легкая угроза. И это приятное щекотание и холодок несколько остудили умаиа, его жажду крови и криков, которая начала подниматься из-за этого упрямца и его последних препирательств. И это было хорошо, было уместно. Ларкатал… он был отважен, но страх за других сковал его и заставил судорогу сдерживаемого гнева пройти по всему телу. Как же… будет с ним интересно, когда они все же спустятся в подземелье. Но на пока стоило сдержаться.

— Ты прав, Ларкатал, — согласился Волк, кивнув, и оставляя свой гнев. — Я был слеп так же, как и ты. Я не подумал о том, каких сил для тебя, гордого, благородного, отважного и стойкого, стоит прийти ко мне, сидеть и говорить вместо того, чтобы броситься на меня… — Умаиа задумался и замолчал на какое-то время. — Нет… Я не жду от тебя почтения, вовсе нет… Но надеюсь все же, что мы сможем говорить друг с другом. Я вижу в тебе Свет, Ларкатал. Свет, который крайне редко виден в ком-либо из твоих родичей. И ради того Света, что есть в тебе, я готов тебя оберегать. Не оставляй меня без этого Света, не прекращай бесед со мной. Надеюсь, я не многого прошу у тебя?

Сейчас, как и вчера, в начале встречи, Ларкатал ждал, что Саурон ищет повода покарать его, и, конечно же, найдет. Но ответ умаиа был совершенно неожиданным. Ларкатал был ошеломлен и растерян, так что не сразу нашел, что сказать. Ему на краткое время показалось, с ним сейчас говорил не наместник Моринготто, не господин орков и волколаков, а именно аину, некогда светлый, и жаждущий Света до сих пор; не знающий, как выбраться из им же раскинутой паутины после всего, что натворил… Если бы Саурон изменился, как много зла было бы предотвращено!

Умаиа выпрямился за столом, показывая, что ужин окончен.

— Идите отдыхать теперь. Как только целитель закончит с твоими друзьями, он придет к тебе, Ларкатал. Уверен, ты не хотел бы иной последовательности.

— Ты прав, не хотел бы, — ответил нолдо, словно приходя в себя. Не его разговорам исправлять падших аинур… Умаиа говорил, что редко видел Свет в других эльдар, но видел же! А что он, Ларкатал, мог и должен был ответить на такую просьбу? — Ты говоришь, не оставлять тебя без Света, но для этого нужно, чтобы ты и сам принял его, не отворачивался, а шел к нему шаг за шагом. Отпусти пленных: без хитростей, без условий, просто… ради Света, и ты не останешься без него.

Пожалуй, впервые в жизни Волку достался Светлый пленник так, что не надо его было делить ни с кем иным. Ни с Властелином, который ненавидел подобных пленных и спешил растоптать и уничтожить, если они попадали в его поле зрения; ни с другими умаиар, которые не понимали ценности таких пленных и просто допрашивали их на равных с другими, не ведая, что они творят… И вот теперь, впервые, этот поистине ценный и редкий пленник полностью принадлежит ему, Волку. Тонкая и теплая улыбка скользнула по губам умаиа: Ларкатал получил разрешение идти, но не двинулся с места — и это тоже было хорошо. Даже если эльф найдет в себе мудрости отказать, он все равно уже задет и пойман мыслью, он начинает понимать, что их отношения становятся совсем иными.

— Возможно, возможно, я так и сделаю, — задумчиво отозвался Маирон. — Возможно, что наши разговоры приведут к этому. Но не сейчас. Ты не представляешь, как сильна связь меж мной и Владыкой Севера. К тому же, куда мне идти? Тех из нас, что пойдут в Валинорэ, будут убивать еще на подходе, как и обещали гонцу до того, как его самого убили. Все вовсе не так просто, Ларкатал.

Ларктал и Кирион переглянулись, с изумлением услышав: «Возможно, возможно…» Саурон… он, в самом деле, желал измениться? Но то, как он вел себя совсем недавно, только что, когда распространялся о своем благородстве и о том, как Ларкатал не ценит его — это мало походило на действия того, кто готов раскаяться и двинуться к Свету. Но…

— Я все же пойду, раз я могу идти, — произнес нолдо, но, пожалуй, впервые его голос звучал не до конца уверенно. Эльф желал все обдумать.

Примечания:
*(1) «Анналы Амана»:
«И все земли крайнего севера были обращены в пустыню в те дни, и так осталось навсегда; ибо там было выкопано Утумно чрезвычайно глубоко, а его ямы и пещеры простирались далеко под землей, и они были наполнены огнями и великим воинством слуг Мэлькора».

*(2) «Поздняя «Квента Сильмариллион»:
«Нолдор полагали, что некоторые из этого народа не были бы против трудиться как кузнецы и для Моринготто, если бы он нуждался в их труде или был открыт для торговли».
«Квента Сильмариллион»:
«…В некоторых отношениях гномы были больше похожи на орков, чем на эльфов».

Но после заключения союза с Карнистиром и общения с нолдор (в основном Первого Дома) гномы изменились, возвысились и стали верными союзниками Старшего Дома и нолдор в войнах с Моринготто. Раздоры между эльфами и гномами, касаются только эльфов Лэстанорэ (в том числе Налтариэль (Галадриэль), которая всю Первую Эпоху жила в Дэстанорэ) и их потомков, в то время как с нолдор у гномов навсегда сохранились добрые отношения.

В «Квенте нолдоринва» и «Квенте Сильмариллион» говорится, что гномы, помогая нолдор оружием, отказались выходить в бой, сказав: «Мы не знаем настоящих причин этой вражды (между эльдар и Моринготто) и не принимаем ничью сторону, пока одна не одержит верх». Но в комментарии Профессор написал: «Это неправда об отношении гномов».
Однако такое мнение о гномах, судя по всему, распространяли лэстанорцы и Третий Дом.

*(4) «Книга утраченных сказаний»:
«И вот эти великие защитники тронули совет Валар своими словами, так что, в конце концов, таким был приговор Манвэ, в слове, которое он отправил обратно Моринготто, отвергнув и его самого, и его слова, и навсегда объявив вне закона его и всех его последователей из Валинорэ. Эти слова он сказал бы посланнику, приказав ему отправиться с ними к своему хозяину, но народ Вали и эльфы не согласились на это, и под предводительством Тулкасто они отвели того отступника на самую высокую вершину Таниквэтиль, и там, они объявили его не герольдом, и, взяв гору и звезды в свидетели, они бросили его к валунам Арвалиэна, так что он был убит, и Мандос принял его в свои самые глубокие пещеры».

Здесь описан фактически бунт большинства Валар и эльфов против Манвэ. Им не понравилась воля Манвэ, и они, перестав слушать Манвэ, поступили так, как считали нужным, отвергнув волю Короля Мира. Это событие показало Манвэ, что при любом серьезном несогласии он потеряет контроль над Вали и Валинорэ — и поэтому в будущем и произошло Сокрытие Валинорэ, но об этом будет рассказано отдельно. Однако, примечательно, что во многих летописях Младших Домов бунтовщиками названы Фэанаро и следовавшие за ним, хотя они уходили не против прямого запрета Манвэ, но вопреки совету, а Валар среди Младших Домов почитаются все как один, хотя многие из них действительно были бунтовщиками. Из данного текста мы однозначно видим, что бунтовал Тулкастор, имена же других не названы. Даже о Намо нельзя однозначно сказать участвовал ли он в убийстве, поскольку известно лишь, что он «принял» у себя своего бывшего слугу, потерявшего тело. Но быть может, слуга сам предпочел скрыться в Мандосе, а не возвращаться нагим к Моринготто — здесь нельзя сказать точно что произошло. Тем не менее, в главе о Сокрытии Валинорэ будут названы имена тех, кто взбунтовался против Манвэ и среди тех имен не было Намо (более того, в той же «Книге утраченныхсказаний» сказано, что «Мандос никогда не восставал против Манвэ»), так что, скорее всего, Намо «принял» умаиа по собственной воле умаиа.

*(5) noldo (ngoldo) — «знающий, мудрый благодаря познаниям» (WJ: 383)

17. Ужин с Темными

Когда Линаэвэн и Март вошли в зал, все уже собрались к ужину, но еще не сели за стол — ждали беоринга.

— А я думал, что буду последним, — улыбнулся Март.

— Ты и правда последний, — в тон ему отозвался Фуинор и усмехнулся Линаэвн. — Повелитель занят и не сможет ужинать с нами. Но он передавал всем свой теплый привет и желал доброго вечера.

— Жаль, — вздохнул Март, и все стали рассаживаться. С одной стороны от Линаэвэн сел Март, с другой Фуинор. Напротив были Больдог и еще двое… похоже, что люди. Тэлэрэ вздохнула про себя, думая, что только день минул с тех пор как она с товарищами оказалась в этой крепости.

— Гортхаур занят? — переспросила эльдэ, испытав одновременно облегчение и тревогу. Саурон мог кого-то допрашивать или пытаться подловить… или мог исполнять их пари… — Ты не знаешь, он занят украшением или чем-то другим?

— Нет, не украшением, — отозвался Фуинор. — После того, как ты отказалась быть его гостьей, у Повелителя оказалось свободное время для… других. Кажется, он сейчас говорит с кем-то из твоих товарищей. — Тон и вид умаиа был непринужденным, даже дружелюбным.

— Я видел этого парня, — бросил Больдог, на общем фоне выглядевший грубым. — Он сильный и упорный, думаю, он понравился Повелителю. Разговор у них выйдет долгий.

Орк ухмыльнулся, а Март подумал, что его товарищи куда благороднее эльфов — Темные ценят силу и доблесть противника. Линаэвэн должна это увидеть и понять! Март не сомневался, что речь идет об обычном разговоре, а Линаэваэн при словах «сильный и упорный» сразу пришла в голову мысль о допросе. Но даже если речь о беседе, сумеют ли родичи избежать ловушек? Нэльдор был единственным юным в отряде, почти все остальные нолдор помнили Аман, кто-то даже был раньше в плену; но и она, рожденная у Куивиэнэн, не знала, как ей себя вести, и весь ее прежний опыт не помогал. Если Саурон сейчас пытался выведать что-то у других, то Больдог и Фуинор, вероятно, попытаются узнать что-то полезное от нее. И поэтому, как и в беседе с Сауроном, дева отвечала не сразу, делая паузы:

— Я горжусь своими товарищами. Я далеко не лучшая в отряде, — эта оценка была спокойным признанием достоинства тех нолдор, с которыми она разделила плен. — А что обо мне думает Гортхаур, он говорил вам?

Все собравшиеся за столом были согласны, что Линаэвэн вряд ли лучшая, но говорить такое вслух было невежливо, а Темные старались быть гостеприимными. Хотя в действительности, умаиар неприятно задело, что их намеки словно прошли мимо эльдэ или она не подала вида, хотя и поняла, что быть может, в этот самый момент ее товарища пытают. Но для такой выдержки нужны стальные нервы и воля, что вовсе не делало эльдэ в их глазах лучше, наоборот, заставляло ненавидеть сильнее. Быстрее молнии пронеслось осанвэкэнта меж умаиар, и Больдог пробурчал себе под нос:

— Правду говорят, что у вас кровь холодная, и до других вам дела нет.

— Больдог! — гневно сверкнул глазами Фуинор. — Оставь ее. Не наше дело, как к кому относится Линаэвэн. — Изображая вежливость, умаиа повернулся к деве. — Нет, Повелитель ничего не говорил о тебе. А должен был?

Март пока в разговор не вмешивался. Он хотел было попросить Больдога быть вежливее с эльдэ, но Фуинор сделал это раньше и куда резче, чем можно было ожидать — и было приятно, что могучий Фуинор так заботится о своем друге-человеке и его гостье.

— Мне кажется, у вас не очень много общих интересов, — дипломатично высказался один из молчавших людей. — Если не ошибаюсь, Повелитель о чем-то оживленно общался с Верным Артарэсто и с эльфом, пришедшим из Гаваней.

— У любого из нас практически нет общих интересов с Гортхауром, — ответила тэлэрэ и принялась за еду. Она поняла, что речь шла о Морнахэндо и Кирионе, которыми, видимо, сейчас был занят Саурон. Но как бы она ни переживала за товарищей, рядом с умаиар нужно было сохранять сдержанность и сосредоточенность. — Я долго говорила с вашим господином и мы… заключили пари.

— Пари? — удивился Фуинор. — И о чем?

— О том, что Гортхаур не сможет создать украшение, в котором я не буду чувствовать Тьму и Искажение, которое не будет тягостно для меня, — ответила эльдэ. — Если Гортхауру проиграет, то он отпустит одного из пленников…

— А если удастся? — полюбопытствовал молчавший до тех пор атан. — Что тогда ты сделаешь для Повелителя?

— Кроме того, что признаю его правоту в этом и приму украшение? — дева считала, что это уже немало. — Я расскажу Гортхауру о южных пределах Наркосторондо. Мне жаль, Март, что я не сказала тебе раньше о нашем споре; наверное, для тебя будет доброй вестью любой его исход.

Новость о том, что Линаэвэн выдаст свои границы, если проиграет спор, заставила всех за столом замереть и переглянуться. Больдог присвистнул:

— Неплохо… Чем выбивать правду из пленников, лучше с ними пари заключать.

— Кхм, — кашлянул Март, не зная, что и сказать. — Да, ничего страшного, — выдавил он из себя невпопад.

Видя реакцию остальных, Линаэвэн не выдержала и на миг закрыла лицо руками: она согласилась на что-то недопустимое! Даже Март понимал это. Что ж, она, в самом деле, была достойна и смеха, и осуждения.

— Так это… действительно важно? — дева полагала, что Саурон, если пошлет войска, то и сам увидит, где границы… — Гортхаур сказал, что просит ничтожного взамен на возможность отпустить одного из пленников. — Линаэвэн взяла себя в руки. Она была среди врагов, ей было нельзя показывать слабость… и, по крайней мере, она узнала нечто важное для себя. — Все же я почти уверена, что выиграю.

Март не выдержал и отвернулся. Ему было стыдно за свою «гостью». Дева так мило и наивно удивилась, узнав, что она обещала рассказать что-то важное, а потом во всем обвинила Повелителя: мол, я же не при чем, это он меня обманул!

— Никто из нас не знает, о чем с тобой говорил Повелитель, — проронил молчаливый беоринг. О том, кто победит в споре, он даже говорить не стал. Волк не заключал пари, если не знал, что выиграет.

— А какие интересы у тебя с Повелителем общие? — поинтересовался первый человек. Этот вопрос был неожиданным, и тэлэрэ ненадолго задумалась.

— Возможно, песни, ведь он аину, — и вновь Линаэвэн обдало горечью от всего, на что она здесь согласилась. Вчера она говорила, что берет только часть и так принадлежавшего ей, но сегодня это изменилось. Она сидела за одним столом с умаиар, готовила для них… Тэлэрэ вздохнула про себя и перешла в наступление: — А почему вы решили, что я холодно отношусь к другим? — возможно, враги легко найдут, как соврать, возможно, прямо скажут, что это за «долгий разговор». Только… даже слова о пытках могут не обеспокоить Марта…

— Я бы искал любую возможность помочь своим товарищам, — ответил Март. — А ты о них даже ничего не спрашиваешь. Но это особенность твоего народа, не твоя личная вина, мы все это понимаем.

— Это может быть особенностью народа орков, но не эльфов, — терпеливо ответила Линаэвэн. Она не столько была оскорблена за свой народ (беоринг был околдован и повторял речи Темных) сколько недоумевала: неужели атан не помнит их встречу на кухне? — Все, на что я здесь соглашалась, было… ради других, не ради меня самой. И твой Повелитель недаром за действия одного наказывает или, напротив, делает легче жизнь других; он знает, насколько это важно для нас. И конечно я бы хотела спросить об участи товарищей… но ответите ли вы мне на такой вопрос? — Тэлэрэ полагала, что ей вряд ли откажут прямо, но либо потребуют чего-то взамен, либо ответят уклончиво.

Март не удивился, когда дева, чтобы обелить себя, стала обвинять своих врагов: «мы так не делаем, это они так делают» — известная песня, так же мальчишки себе ведут: «это не я обзывался, это он обзывался», хотя от древней эльдэ подобное было слышать грустно. Но Март знал, что Линаэвэн врет и в другом: ни на что она ради своих товарищей не соглашалась. Не она, а ее молодой друг принял приглашение о гостях, сама же Линаэвэн собиралась вернуться в камеру, но очень боялась, что там ее будут «мучить» (она постоянно повторяла это слово), и выбрала остаться с Мартом, обещавшим ее защитить, выбрала только ради себя. А теперь она спокойно ест и пьет, и не думает о том, что может получить «награду» через себя для них. Но атан обещал защиту, и потому Март промолчал, не сказав вслух ни одного обличающего слова, вместо этого произнеся:

— Быть может, ты предпочла бы говорить о более приятных вещах?

Но Фуинор фыркнул и не стал менять тему:

— Одни бывают щедры на похвалу, а ты, Линаэвэн, на обвинения. Ты не поинтересовалась, а, оказывается, это потому, что плохи мы. Вот так, Март, эльфы и создают свои сказочки о жестокой Тьме. «Наверное, мне не ответят… так я, на всякий случай, и не спрошу! О! Вы видите какие эти Темные жестокие, бессердечные и злые?!»

Больдог прыснул в кулак, а потом заметил:

— У нас, знаешь ли, есть дела помимо того, чтобы узнавать, что да как там с твоими товарищами. Но, специально для тебя, я схожу после ужина и все узнаю. Впрочем, Повелитель сказал, что пленных не тронут, пока у него есть гости, и, если у него нет больше гостей, то, думаю, пленников допрашивает. Что время-то терять?

— Я видел стражу в коридоре, — качнул головой Март. — Видимо, кто-то все же в гостях.

— А стража была у двери? — поинтересовался Фуинор.

— Нет, в конце коридора, — ответил Март.

— Значит, в гостях кто-то, кому Повелитель склонен доверять, — поднял бровь умаиа. — Надо же, похоже среди пленников нашлись достойные.

— Ну, так мне узнавать, нет? — буркнул грубоватый Больдог.

Эльдэ молча слушала насмешки — более того, вслушивалась в них, потому что речь шла о ее товарищах, о том, что с ними. Она знала, что Темные едва ли скажут правду, и все же… Некоторое время она боролась с собой, побледнев от напряжения и думая, что ответить Больдогу. «Нет» — и она ничего не узнает. «Да» — и она сама пошлет к товарищам умаиа, палача…

— Да, если при этом ты не причинишь им боли или вреда, — наконец ответила эльдэ: ничего лучшего она придумать не смогла. Дева ожидала новых насмешек, но, пожалуй когда смеялись открыто, а не пытались подловить, было проще. И еще дева обратила внимание, что Март, несмотря на свои убеждения, не присоединился к издевкам, а предложил сменить тему. — Я благодарю тебя, Март, за поддержку.

Но удивленный Март ничего не ответил. Он не считал, что оказал Линаэвэн поддержку, более того, он бы удивился узнать, что эльдэ воспринимает вопросы Темных как «насмешки».

— Кто ж мне позволит им боль и вред чинить? Да и мне самому это зачем? — тем временем обиделся Больдог. — Странное у тебя о нас мнение.

— Все меряют по себе, — заметил первый атан.

Линаэвэн вздохнула. Непонятно было, зачем атани вообще говорят с ней, если не верят ни единому ее слову. Уличи она сейчас Больдога во лжи, расскажи всем, как он гнал ее кнутом вместе с другими, как не давал никому из пленных есть и отдыхать, о провокации и боли, причиненной Ламмиону — атани не поверят ее словам, если вообще услышат, а умаиар найдут, что ответить. Так что… лучше всего говорить об эльдар…

— Ни я, и никто из эльдар никогда не применяли пытки, это для нас… ужасно; и я уверена, что никто из вас никогда не мог встретиться с подобным среди эльфов. Я хотела бы услышать от тебя прямой ответ, Больдог.

— Ты дева, не воин, ты мало что знаешь о грязной стороне войны, — хрипло ответил орк. — И ты не знаешь о страшных пытках, которым ваши подвергают нашего брата. Но меня ты можешь не бояться, я узнаю о твоих товарищах и расскажу тебе. — О да, он расскажет. Только когда рядом не будет Марта. Парню некоторые вещи пока знать не стоит.

— Я дева, не воин, но я знаю природу эльдар, — теперь Линаэвэн поняла, чьи слова повторял Март. И ей было горько видеть атани, из Друзей эльфов, поверивших Темным, и забывших, что их родичи были убиты Севером или страдали в плену в Ангамандо… — Я не верю тебе, Больдог, как и вы не верите мне, но легко узнать, кто из нас прав. Ты утверждаешь, что ты как воин знаешь о страшных пытках, которые применяют эльдар? Просто поклянись, что говоришь правду, — люди могли искренне верить в то, что им рассказали другие; но умаиа не был наивен и обманут, а сам сеял ложь.

За столом повисла тяжелая пауза.

— Мне своими глазами доводилось видеть, во что превращали эльфы захваченных парней, — медленно и жестко ответил орк.

Март и Эвэг опустили взгляд, немногословный Ханор молча положил руку на плечо орка и сжал губы, Фуинор молча ворошил еду в своей тарелке. Аппетит у всех, похоже, пропал окончательно, но Ханор тряхнул головой и первый продолжил есть: ибо нужно.

Линаэвэн покачала головой. Умаиа сумел ответить на прямой вопрос так, что «подтвердил» людям, что говорит правду, хотя не дал клятвы, а четкую фразу о страшных пытках заменил на расплывчатое: «видел, во что превращали». Убитые стрелами или мечами — это тоже «во что превращали».

— Ты, небось, ненавидишь нас, Линаэвэн? — спросил Больдог.

— Наверное, выне поверите, но нет, — ответила дева. — Я осуждаю вас, не доверяю вам, могу прийти в гнев из-за ваших действий, но ненависти к умаиар я не питаю; а атани скорее сострадаю: за что бы мне их ненавидеть?

— Почему же мы тебе не поверим, — возразил Фуинор. — Я рад, что ты так относишься к умаиар, оркам, людям, потому что мы относимся к вам точно так же. И, значит, не все еще потеряно, и мы можем не только убивать друг друга, но и разговаривать, и жить в мире. — Фуинор усмехался про себя: Линаэвэн в любом случае послужит Тьме, не информацией, так своими словами, тем, что еще больше убедит Марта и навсегда отдаст его душу Мэлькору.

А Линаэвэн размышляла, возможно ли жить в мире с тем же Больдогом? Ведь Тьма и Темные желают уничтожить Свет, но люди могли думать иначе… Линаэвэн не стала отвечать сразу и дала себе время подумать, вернувшись к еде.

— Да, если бы вы отказались от войны, разрушения, порабощения, хранили и украшали Арду, мы жили бы в мире, — подтвердила дева, думая какими эти умаиар были до падения. — В конце концов, в каждом есть Свет, и он не может быть уничтожен.

— Не мы начали эту войну, — заметил Фуинор. — И мы с радостью сложим оружие, как только нам не нужно будет защищаться. Но, боюсь, ты говоришь о мире, в котором наш дом разрушен, а мы подчиняемся Валар. Нашу свободу можно забрать у нас лишь силой, — и все собравшиеся за столом Темные согласно кивнули.

— Вы говорите, что только защищаете себя, свой дом и свою свободу. Верно ли я понимаю, что вы хотели бы жить подобно Эльвэ Тинголло, Государю Лэстанорэ (Дориата)? Не позволяя другим приходить в ваши пределы и действовать там против вашей воли. И вы готовы не вторгаться в чужие пределы, не вмешиваться в чужие дела, не покушаться на чужую свободу. Так?

— Мы не хотим быть, как Лэстанорэ, — возразил Фуинор. — Мы не хотим закрываться от мира, мы рады жить в дружбе, учить и помогать. Мы готовы протянуть навстречу пустые ладони, даже если в очередной раз поплатимся за доверчивость. Но мы не хотим крови.

Линаэвэн не нашла, что ответить, и снова повисла пауза.

— Часть из вас знает, что мое имя Линаэвэн, — наконец заговорила тэлэрэ. — Я же не знаю ваших имен, кроме Марта и Больдога.

— Если нам предстоит теперь часто встречаться, — согласился атан, — то надо знакомиться ближе.

И Темные представились: Фуинор, Эвэг и молчаливый Ханор.

— Чем ты будешь заниматься в крепости? — поинтересовался Фуинор.

— Помогать Марту готовить пищу, — ответила Линаэвэн, хотя даже не знала, что будет делать завтра. Она металась, волновалась, колебалась, подобно водам озера. И думала, поднося к губам вино: «Если бы я приняла решение и стояла на нем, то… с одной стороны, это могло бы быть ошибкой, но с другой, я хоть чего-то достигла бы. Если бы решила молчать во что бы то ни стало, ничего бы не выдала. Если бы последовательно решила соглашаться на все, что может облегчить участь товарищей, кроме совсем неприемлемого, то облегчила бы их участь. А так не достигаю ничего: и о Наркосторондо что-то выдала, и где-то товарищам могла помочь и не помогла, и с Мартом тоже, и прислуживать стала… Но если бы я смолчала, то оставила бы Нэльдора наедине с Сауроном; если бы отказалась сейчас готовить и идти в гости, то отказалась бы от любой возможности помочь Марту и оставила бы без пищи своих товарищей…»

А Март все это время пытался уложить у себя в голове мысль: Линаэвэн знала, что пока у Повелителя есть гости, ее друзей никто не тронет, и, зная это, не стала защищать своих товарищей, отказалась быть гостьей Повелителя, но при этом стала гостьей Марта. То есть отдала своих товарищей на допросы, а сама спряталась…

— Надеюсь, ты нас не отравишь, — попробовал пошутить Эвэг, зная, что отравить его было бы очень непросто. — А еще, надеюсь, мы узнаем друг друга лучше и подружимся. Скажи, тебе всего хватает? Быть может, что-то нужно?

— Конечно же, не отравлю, — с печалью ответила эльдэ, — и буду стараться, чтобы еда была вкусной и красивой… Что до нужды, то мне, кроме свободы, которой не получить, нужно немного. Быть может, в ваших силах помочь одному из моих товарищей?

— Чем ты хочешь, чтобы мы помогли ему? — спросил Фуинор.

— Мы сделаем все из возможного, — подтвердил Март. «И тогда Линаэвэн поймет, что ошибалась, думая о нас дурно».

— Я не знаю, что с ними сейчас, и в чем они нуждаются. Но когда мы пришли сюда, многие были ранены. Можете ли вы помочь одному из них?

— Все пленные получают уход и лечение, — возразил Эвэг. — Попроси о другом.

— Я пока не знаю, в каком они состоянии и что терпят. Знаю только то, что они в подземельях, и что есть те, кого… наказали за других, мне принесли залитую кровью рубаху, — сейчас дева не обвиняла и даже не думала о том, а только беспокоилась о своих товарищах. — Но если всех вылечили, то я прошу, если это возможно, о защите одного из моих товарищей, чтобы его больше не наказывали за других ни болью, ни лишением пищи, ни иным образом.

Больдог мысленно скривился — некстати девка заговорила об этой рубахе… Вот уже и любимиц Маирона, Март, в изумлении выпрямился и недоуменно переводил взгляд с Линаэвэн на Фуинора. Делать нечего, кому-то нужно было исправлять положение. Больдог поерзали и нехотя пробурчал:

— Повелитель пригласил их в гости, а Линаэвэн и ее приятель, уже мытые, одетые в новое, вдруг решили напасть. Ну, голуга-то я приласкал, а этой говорю, проси, мол, у Повелителя прощения, что так его подло обманула. А она и ухом не ведет. Ну, что мне было делать? Не бить же девку? Вот я ее предупредил, а потом выпорол одного из голугов, а ей его рубаху драную принес, чтоб, мол, впредь себя вела нормально. Да и крови-то там совсем ничего было…

За столом повисло молчание. Март видел, что орк был груб, как уж за ними велось, но в его словах и действиях был резон, а не бессмысленная жестокость, как хотела то показать Линаэвэн.

— И что? — спросил Ханор. — Помог урок?

— Да уж, больше не бросались… — проворчал Больдог.

— Мы не можем обещать тебе, что кто-либо из твоих товарищей не будет наказан за тебя, — наконец ответил Фуинор. — Не мы занимаемся пленниками, не мы решаем их судьбу. Но если ты не будешь обманывать и поступать подло, то тебе и не будет нужды опасаться за них.

Все это время Линаэвэн держала себя в руках, несмотря на волнение; но после реплик Темных стиснула руки — подлой обманщицей объявили не только ее, но и Ламмиона… Это они обманули доверие. И крови было совсем ничего. Один из ее товарищей был оклеветан, а страдания другого преуменьшены.

— Если бы ты говорил только обо мне, Больдог, разумным было бы ответить иначе, но ты заговорил о моих товарищах. И потому я скажу: ты лжешь, я готова поклясться в этом. Ты выставил все так, словно мы с Ламмионом дали Гортхауру, свое согласие идти в гости; но ни в какой форме мы этого не говорили, и Ламмион никакой не «подлый обманщик», — дева глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. — Кроме того, мы были безоружны, и ни один из нас не нанес удара, мы только ринулись бежать вперед. Вы видите меня и видите Больдога, и, верно, лучше меня знаете о его силе, но даже я знаю, что он способен одним взмахом руки причинить такую боль, что эльф застынет посреди движения, и после с трудом сможет идти. Разве безоружная дева могла бы так навредить Больдогу, что в наказание на одном из ее друзей живого места не оставили? Неужели вы считаете справедливым преподать слабой деве такой жестокий урок? Вся рубаха была пропитана кровью, это называется «совсем ничего»?

— Оставь свои клятвы при себе, твои слова не много стоят, — отрезал орк. — Не ты ли говорила Повелителю, что больше не зовешься Линаэвэн, а потом снова так представилась? Но ты и в другом лжешь: «живого места не оставили», — Больдог был возмущен. — Ты же не видела пленника, почем знаешь, зачем о нас так говоришь? — А Март вспомнил, как Линаэвэн, узнав о смерти жены старосты, сразу приписала это убийство оркам, и совсем погрустнел. Больдог же продолжал: — Да, рубашка была в крови, но ты помнишь, сколько времени прошло, прежде чем ее тебе принесли? Раны, и правда, были слабые, и пришлось долго ждать, пока ткань от них пропиталась кровью. — Хотя, на самом деле, время отчасти ушло на глумление над пленниками перед кнутом, но зачем говорить правду? Больдог едва не рычал от досады: он отбил обвинения девки, но пришлось потратить слова об имени, хотя они были заготовлены про запас.

— А обещаний быть гостями вы не давали, нет, — подхватил эстафету Фуинор. — Просто вы ни слова не сказали против и с удовольствием приняли тот отдых, что вам предложили. Зачем обещать, когда можно просто пользоваться, о дева благородного народа!

— И наказали тебя не за вред, что ты причинила, а за вероломство. И я тебе это еще тогда прямым текстом сказал, — заметил Больдог.

Март сидел с бледным лицом — его крайне расстроило все, что он услышал. И ведь как легко и плавно Линаэвэн врала! Не будь рядом товарищей, он мог бы прийти в смятение, быть может, даже отчасти поверить ей, начать сомневаться в Больдоге. С замиранием сердца Март слушал, как же слова Линаэвэн опровергнут дальше.

— Взмах руки, и Ламмион с трудом шел? — переспросил суровый и молчаливый Ханор. — Прости, но твой товарищ слабак. Я дрался с Больдогом врукопашную на тренировках, у него тяжелая рука, но не настолько, чтобы потом едва идти.

— Ты прав, сказав об имени, — признала тэлэрэ, выслушав Темных и сдерживая себя. Она не должна была называться прежним именем здесь после того, как решила сменить его. Но к новому имени нужно было хоть немного привыкнуть; а она к тому же еще и много волновалась, и было много неожиданностей, и потом, Линаэвэн назвалась так Марту, а с ним дева говорила не как с умаиар… Линаэвэн не считала, что ее слово не было крепким, просто у нее было много причин, чтобы в этот раз поступить иначе, чем она заявила во всеуслышание. — Я не знала заранее, с чем могу столкнуться в плену, не думала, что могу встретить кого-то, кроме врагов… Но какое отношение это имеет к клятвам, которые нельзя нарушать безнаказанно, ибо таковы законы мира?

Март с удивлением посмотрел на Линаэвэн. Очевидно, дева считала, что не все обещания нужно держать, а только те, за которые последует наказание. А тэлэрэ продолжала.

— Что на моем товарище живого места не оставили, я подумала по тому, сколько было крови. Но я готова поверить твоему объяснению: ты только создал для нас видимость жестокого истязания. Однако, после твоего признания, согласись, и у меня есть причина не верить твоим словам. И не одна, если ты считаешь молчание знаком согласия. Ведь ты промолчал, когда я спросила «что говорил обо мне ваш господин», а Фуинор ответил «ничего». Теперь же оказалось, ты знал, что я сказала Гортхауру о своем имени.

— Твои слова об имени имеют то же отношение к клятвам, что и обвинение Больдога в молчании, — возразил Эвэг. — Они показывают, что тебе нельзя верить, и что твои слова и обещания ничего не стоят.

— Ты снова зря на меня наговариваешь, — кивнул Больдог. — Повелитель назвал твое имя, прося привести. Сначала сказал «Линаэвэн», а потом поправился, и пояснил, что ты так больше не зовешься. Прости, но ты не слишком-то интересна, чтобы о тебе рассказывать.

Март обхватил голову руками и сидел, опершись о стол. А Линаэвэн вновь сжала губы, и ее обдало страхом: что, если после этого ужина за ее слова накажут товарища, и представят это Марту, Ханору, Эвэгу как справедливость…

— И потом, — продолжил Больдог, — откуда я знаю, что вы там удумали: напасть или просто бежать вперед. Вы дернулись в сторону парней, парни среагировали на угрозу. Да что ты мне вообще сочиняешь, — разозлился орк, — кто поверит, что вы просто бросились вперед? Что за глупость: просто решить побегать по замку врага? Нет, ты верно говоришь, что были вы без оружия, вот небось и решили захватить его, застав нас врасплох.

— Конечно, мы не просто хотели побегать по замку, — возразила тэлэрэ. — Вы цените свою свободу так, что даже возможная угроза оправдывает войны, а мы ее уже лишены. Попробуйте поставить себя на наше место, — она вновь обращалась в основном к атани. — Часть ваших товарищей убили, вас схватили по дороге, связали и несколько дней гнали кнутами в захваченную врагом крепость. Разве для вас не будет естественным желание вновь обрести свободу? И разве вы станете предупреждать о желании бежать тюремщиков, а не постараетесь выбрать удобный и неожиданный момент? — Тэлэрэ продолжала считать, что если бы они в тот момент смогли сбежать от конвоя, то получили бы свободу или хотя бы имели бы шансы ее обрести. — Мы ни словом, ни кивком не соглашались идти в гости, нас только что развязали и дали немного отдохнуть, набраться сил; и когда нас повели дальше, мы бросились вперед. Это и есть то самое подлое вероломство? И извини меня, Ханор, но кто же сражается на тренировках в полную силу, как с врагом? Больдог много сильнее, чем выглядит…

Ханор лишь пожал плечами:

— Проще говорить, что враг слишком сильный, чем признавать, что товарищ просто слабый.

Линаэвэн словно задалась целью вывести сегодня Больдога на чистую воду, что было, в целом, ожидаемо от эльфов, но от этой девы никто проблем уже не ждал. Теперь же все, включая Фуинора, с осуждением посмотрели на Больдога, услышав, как он гнал пленников кнутом.

— А что мне еще было делать? — ощетинился орк. — Да, мы простые и грубые вояки, и с голугами у нас ни привычки, ни повода миндальничать нет. Вы думаете, их взяли в плен и все? Да ни варга. Всю дорогу голуги старались то сбежать, то убить кого из нас; ни днем, ни ночью мы рядом с ними не могли быть в безопасности, и даже спать приходилось вполглаза. Потому мы обычно и гоним голугов без сна и отдыха, чтобы они измотались и меньше зла могли причинить. Это порода такая, нельзя с ними по-другому. И видите, как только они отдышались в крепости, так снова за свое: пытались бежать от охраны. А дальше что? Завладели бы оружием и напали бы на нас. Нельзя им доверять, ошибается Повелитель. Говоришь, Линаэвэн, вы не давали согласия? Да неужто? Когда вас позвали в гости, тебя что, пришлось волочь силой? Ниче подобного. Повелитель сделал приглашающий жест, и ты пошла. Ты согласилась, не сказала «нет, я остаюсь», не выбрала быть среди своих, а добровольно пошла к ванне, отдыху и ужину, зная, что остальных бросят в тюрьму.

Март был опечален: Больдог был прав, но все равно было грустно от того, что он был вынужден делать. А дева слушала Больдога не прерывая, чуть опустив голову, и, хотя и была задета словами орка, не собиралась оправдываться.

— Да, я пошла. Зная, что остальных бросят в тюрьму, — повторила тэлэрэ слова умаиа. — Это моя вина, хотя и не перед вами. Ты прав, мне следовало ответить «нет» и сопротивляться, пока меня не поволокут силой. — Линаэвэн не слишком верила в то, что Саурон мог заговорить о ней с Больдогом, назвать ее имя и ничего более, да еще вначале ошибиться с тем, какое имя называть. И она не могла не ответить на новую ложь: будто бы нолдор всю дорогу пытались убить орков. Пожалуй, товарищам сделало бы честь, будь все так, но умаиа лгал и эта клевета была рассчитанной на атани, чтобы убедить их, что жестокость необходима. — Итак, ты утверждаешь, что вас, вооруженных и с гаурами, всю дорогу пытались убить обезоруженные и крепко связанные нолдор. Еще, если я верно поняла, ты утверждаешь, что если бы меня не гнали бичом всякий раз, как я отставала, или если бы давали по пути спать и есть, то я непременно захватила бы оружие и кого-нибудь из вас убила. И также при попытке бежать, я, не воин, завладела бы оружием и успешно напала на вас. Если твои слова не просто отговорка, и ты, в самом деле, опасался, что так случится… извини, но ты трус. А чтобы не оказалось, что у твоих действий есть объяснение, и я вновь на тебя наговариваю… скажи, для чего ты выжидал, пока ткань пропитается кровью? Когда вы вели нас в гости, на вас не было видно оружия, значит, оно было скрыто под одеждой? Зачем? Или его, в самом деле, не было? Тогда как мы могли бы захватить его, застав вас врасплох? — Линаэвэн провела рукой по волосам. Умаиар будут обвинять ее и, возможно, потешаться над тем, что она признает свою вину и свою слабостью, но если не ответить, то атани так и будут верить всем наговорам на эльфов.

В ответ на слова тэлэрэ Больдог лишь фыркнул:

— Я утверждаю, что многие голуги бешеные, и стоит им увидеть малейший шанс, как постараются ближайшему орку башку отвернуть, и пусть им после этого все кости пересчитают, они же дурные, им главное чужую глотку перегрызть. А ты нет, — орк отмахнулся, — ты не помеха, не воин, но кто тебе помешает помочь своим дружкам? Кто-то же помог тому паршивцу руки развязать, когда он в речку сиганул, уж не ты ли? — На остальное Болдог просто не стал отвечать. С чего он был должен оправдываться, было у него с собою оружие или нет, а если и было, то почему спрятанное.

— Нет, не я, — сдержанно ответила эльдэ, знавшая, что товарищу сумел помочь Таурвэ. — Только «нолдор бешеные, поэтому мы всю дорогу ждали нападения, если они освободятся» и «нолдор всю дорогу пытались нас убить» это разные вещи, не находишь? По твоим словам можно подумать, что у вас выхватывали оружие или нападали, по-настоящему нападали, а на деле это только «если бы, то они бы». — То, что Больдог просто не ответил на неудобные вопросы, не было неожиданным, как и то, что никто, вопреки ожиданиям девы, не прокомментировал ее признание вины: наверняка оттого, что Темные хотели, чтобы она и дальше оставалась в гостях. Заметит ли Март все это, задумается ли? Он мог видеть, как умаиар обманывают и притворяются, уже из их слов… или не заметить ничего.

— Ой, да ладно, — отмахнулся орк. — Козу держат в загородке и говорят, что она норовит сожрать, что увидит, но не потому, что у нее есть шанс сожрать, а потому что и так всем ее повадки известны. Не надо для этого ее пускать к себе в дом. Так и я прекрасно знаю, чего голуги хотят и ждут, и никто из моих парней не расслабляется рядом с такими.

— Это непростая служба, — поддержал товарища Фуинор. — Да и орки, не твои, Больдог, часто куда более жестоки с пленными, чем необходимо. Но именно вы основные солдаты Севера. Однако, радуйся, Линаэвэн, все больше и больше людей встает под знамена Владыки Севера, надеюсь, что люди и нолдор смогут найти больше взаимопонимания.

От слов Фуинора эльдэ побледнела и с горечью вскинула голову. Она видела Марта, видела Ханора, слышала о детях, угнанных в Ангамандо — возможно, не на муки, а для того, чтобы их воспитали как командиров и палачей Севера. Но настоящим воином Севера мог стать только подобный орку… Не такой, как Март. Только что, если долгим воздействием людей могли сделать подобными оркам?

— Кто мог бы радоваться, если его друзей убедят сражаться против него и его родичей? — тихо и горько произнесла эльдэ. А затем, вдохнув, обратилась к Больдогу: — Итак, полагаю, я поняла твою позицию. Нолдор убивали орков, поэтому, если орки жестоко обращаются со связанными пленниками, ожидая, что иначе будут убиты, то это дело правильное или хотя бы оправданное. Орки убивали и брали в плен нолдор, поэтому, если нолдор убивают орков, то это дело неправедное и злое. А еще ты не считаешь зазорным сказать перед людьми, что верят тебе: «всю дорогу пытались убить» вместо того, что сказал сейчас.

Большинство сидящих за столом с той или иной степенью успешности старались скрыть, что скривились от скуки и раздражения, а Больдог откровенно разозлился, но сказать ничего не успел, его опередил Фуинор.

— Линаэвэн, — мягко заговорил умаиа, — тебе не кажется, что стоит остановиться? Мы уже все поняли, что ты готова спорить до рассвета, и что так или иначе, но ты постараешься обвинить Больдога во лжи, назвать его исчадием зла, жестоким и бессердечным. Мы и не ожидаем от тебя иного, тем более что Больдог воин, а не мастер слова, и тебе легко его спровоцировать на любые необдуманные высказывания.

Тэлэрэ вновь опустила голову и вдруг ни с того, ни с сего печально сказала:

— Не вы решаете судьбу пленников и то, когда и как их наказывать… — дева прервалась, закусив губу: у эльдэ родился план, но на него нужно было решиться. Этот план пугал тэлэрэ, хотя и меньше, чем допросы; правда, как считала Линаэвэн, в подземелье не было опасности выдать что-то важное о Наркосторондо, а пока она была здесь, такая возможность всегда была. С печалью Линаэвэн вспомнила, что она уже пыталась разделить судьбу товарищей, но решила остаться в «гостях» ради Марта… а в итоге скорее навредила атану. Возможно, она сумеет хотя бы помочь товарищам? — Не вы решаете, но вы можете передать своему господину мою просьбу: пусть за мои действия отныне наказывают только меня, а не других. Вряд ли Гортхаур согласится, чтобы каждого наказывали только за то, что он сам сделал, но тогда… может быть, ваш хозяин согласится, чтобы когда за одного пленника хотели наказать другого, этим другим, — эльдэ снова прервалась на миг и закончила, — становилась я.

Темные были внутренне ощерены и готовились к бою с Линаэвэн, как вдруг — дева взяла и сдалась сама. Вместо ярого обличителя перед ними снова сидела слабая и нежная тэлэрэ, не способная к сопротивлению и умоляющая дать ей жертвовать собой. Эвэг встал со своего места, подошел к Линаэвэн и обнял ее за плечи.

— Ну-ну, успокойся, — мягко сказал он. — Давай никто никого не будет наказывать. Ты в безопасности, все хорошо. Я сегодня же приду к твоим товарищам и попрошу их одуматься, стать гостями. И тогда они тоже будут в безопасности, и все будет хорошо, правда? Ну, успокойся. Тебе никто не причинит вреда. Я лекарь в крепости, я осмотрю твоих товарищей, всем помогу. Ведь можно, Фуинор?

— Ну конечно, можно, — тоже мягко отозвался умаиа. А Март обвел взглядом собравшихся за столом, и от его доброго и мятущегося сердца словно отлегло. Ну конечно же, его друзья не чудовища. Вон как они заботливо собрались возле Линаэвэн, хотя она только что нападала на них. И Март, преодолевая себя, тоже ободряюще погладил деву по плечу. Тэлэрэ слабо и печально улыбнулась — все эти люди были, в сущности, добрыми, но ни один из них не был готов уменьшить творящееся зло.

— Ты добр ко мне, Эвэг, хотя мне очень жаль, что вы не передадите даже мою первую просьбу. Но пожалуйста, осмотри моих товарищей, ты сам увидишь, в чем им нужна помощь. И прошу, не уговаривай их идти в гости: если они не соглашались до сих пор, то тверды в своем решении, а ты можешь услышать резкий ответ. Будет выглядеть, словно ты предлагаешь им сдаться в обмен на лечение.

— Я осмотрю их всех, — подтвердил лекарь и улыбнулся. И эта улыбка была странной. В ней не было горечи или хотя бы привычной печали, того, кому приходится осматривать раненых. И Линаэвэн задалась вопросом: «Как мог атан, целитель, не проникнуться сочувствием к пленникам? …Если только он атан. А Ханор? Он не приходил в смятение или печаль от услышанного, как Март, но спокойно поддерживал умаиар, что бы ни услышал. Дело было в его сдержанном нраве, или… в чем-то еще?»

— Хорошо, — ответила эльдэ, внутренне похолодев, ведь, быть может, она направляет к товарищам умаиа! — А теперь в самом деле лучше поговорить о чем-то более приятном. Из каких вы Домов, и кто был вашими Лордами прежде? — атан ответит на этот вопрос, не задумываясь, пусть он и отверг былых Лордов. Возможно, легко ответит и не человек, особенно если подготовился заранее, и тогда Линаэвэн подняла взгляд, всматриваясь в Эвэга и, в меньшей степени, в Ханора.

— Мое призвание знать травы, составлять настои и мази, исцелять раны. — Эвэг еще раз ласково провел рукой по плечам Линаэвэн и вернулся на свое место. Но пока он стоял спиной к эльдэ, в его глазах промелькнула досада и раздражение: что-то смутило деву… — До войны я занимался примерно тем же. Жил в тихой лесной деревеньке, был лекарем. Лордами же земли были братья Финдарато Атандила и их вассал Барахир. Разве ты не знала?

Эвэг говорил ласково, но его ответ Линаэвэн показался странным, как и его улыбка. Дева считала, что атану естественным было ответить: «Я из Дома Беора, моим Королем, пока я не стал служить северу, был Финдарато Атандил», или «моими Лордами были Ангарато и Аиканаро». Если бы Эвэг, перешедший на сторону Темных, сказал, что не хочет говорить о былом, или назвал бы это неважным для себя, или обвинил былых Лордов, это было бы печально, но понятно. А Эвег ответил уклончиво и скользко — он сказал не «моим Лордом был…», а «Лордом земли был…». Хотя, быть может, ей только кажется везде подвох?

— Я не знала все ли вы родом из Дортониона и из Дома Беора, — ответила дева. — Так как атани разных Домов могут вступать в браки между собой, не всегда легко узнать Дом Хадора по золотым волосам и голубым глазам; еще труднее отличить Дом Халэт, не слыша их родного языка. И есть еще атани восточного Валариандэ, служащие Первому Дому, вожди которых происходят от Амлаха. Амлах объявил себя врагом Севера, когда во время спора меж атани среди них явился умаиа, и говорил против эльдар, приняв облик Амлаха, — Линаэвэн посматривала на Эвэга, ожидая его реакции. — Не знаю, выделяют ли ваши мудрецы этот народ как четвертый Дом атани, по земле и по Лордам, или же нет, ведь он не пришел в Валариандэ в числе первых, а выделился позже*(1).

— Наши деревни были малыми и дальними, — покачал головой Эвег. — В них редко кто был из других племен. — На слова же об Амлахе Эвэг усмехнулся, словно вспоминая хорошую шутку, а вслух сказал: — Да, я слышал эту легенду, что живет средь людей. Но я всегда думал, что это сказки. Не может такого быть, чтобы некто выдал себя за другого, и никто вокруг ничего не заметил.

Эвэг ответил усмешкой, и она опять показалась Линаэвэн странной. Дева почти убедилась, что перед ней отнюдь не атан. Но говорить об этом вряд ли стоило. Ханор, услышав Эвега, согласно кивнул, а Март сказал:

— Мы с Ханором из одной деревни, он брат мужа моей старшей сестры. Ханор всегда был молчаливым и суровым, Линаэвэн, не думай, что он неприветлив к тебе.

— Я так и подумала, что Ханор сдержан и немногословен, — кивнула тэлэрэ, хотя лучше бы он оказался коварным умаиа, чем еще одним соблазненным Темными из числа Друзей эльфов. — Твоя сестра и брат Ханора до сих пор живут в вашем родном селении?

— Вся семья ушла, — ответил Ханор, — и я не знаю куда: многие бежали из Дортониона, говорят, они нашли приют у эльфов. Мне же повезло больше, меня раненого нашел отряд Повелителя, и вот я здесь.

— Хорошо, что твоя семья сумела уйти, а не погибла в войне, как многие, — вздохнула Линаэвэн. Она хотела спросить как случилось, что бившийся против орков или найденный раненным, но в любом случае захваченный, Ханор перешел на сторону врага. Но ужин подходил к концу, и тэлэрэ посмотрела на Марта. — Благодарю тебя, за еду, за поддержку, и за готовность помочь моим товарищам…

Но вместо Марта гостье ответил Эвег:

— Мы с Больдогом зайдем к твоим товарищам, и Больдог расскажет тебе, как они, а я загляну к тебе утром и расскажу об их здоровье; ведь если мне понадобится кого-то лечить, это может занять много часов. Я не хочу тревожить тебя среди ночи, да и могу быть слишком усталым для визитов.

Март с чувством посмотрел на товарища, который был готов самоотверженно трудиться над ранами пленников, что ненавидели его, да и Линаэвэн была к нему вовсе не приветлива.

— Значит, до встречи утром, — ответила дева.

— Наша встреча сегодня была непростой, — продолжил лекарь, — но я надеюсь, что теперь мы будем часто встречаться и, постепенно научимся говорить друг с другом. Ведь, хотя мы и враги, мы разумны и можем всегда договориться, не так ли? — все, включая Марта, согласно закивали.

— Беседа не могла быть простой, — покачала головой Линаэвэн, ведь Эвэг, скорее всего даже не был человеком: то, что он мог свободно пойти к пленникам в подземелье, а потом свободно зайти к ней, почти совершенно убедило тэлэрэ в правильности ее догадки. Но если даже рожденная у Куивиэнэн с трудом сумела разобраться, кто перед ней, то атани и вовсе не поймут и не поверят. Линаэвэн просила, унижая себя перед умаиар, и получила в ответ лишь обман, а ее товарищей будут мучить и, быть может, передадут им, что делают это по ее просьбе. Да и что можно было бы получить от Темных просьбами? Она ждала, что на ее слова откликнутся люди, а они здесь ничего не решали. И Линаэвэн продолжила: — Я хотела бы закончить эту встречу пожеланием: удачи и помощи вам всем во всяком добром деле. — Ведь и перешедшие на сторону Моринготто могли творить добро, правда, либо раскаявшись, либо помимо собственной воли. Как бы дева хотела, чтобы раскаялись и вернулись на сторону Света эти атани: добродушный и искренний Март и хмурый Ханор…

Собравшиеся поблагодарили деву за добрые слова, и все стали расходиться. Март, предложив Линаэвэн руку, проводил ее. Было видно, что Март опечален — этот атан вообще плохо умел скрывать эмоции, будучи от природы открытым.

Примечания:
*(1) "Сильмариллион":
"Был тогда созван большой совет людей, и собралось их много. И так Друзья Эльфов отвечали Берегу:
- Истинно, от Черного Владыки исходит все зло, от которого мы бежали; но он жаждет власти над всем Средиземьем, и есть ли уголок, куда мы могли бы бежать и где он нас не настигнет - покуда его не уничтожат или по крайней мере не возьмут в осаду? Лишь доблесть эльдар сдерживает его, и, быть может, лишь для того, чтобы помочь им, провидение привело нас в этот край".
Берег на то сказал:
- Пусть это заботит эльдар! Наша жизнь слишком коротка.
И встал тогда некто, показавшийся всем Амлахом, сыном Имлаха, и бросил злобные слова, потрясшие всех, кто внимал ему:
- Все это лишь эльфийские хитрости, басни, сплетенные, чтобы обмануть легковерных пришельцев. Море безбрежно. Света на Западе нет. Блуждающий огонек эльфов довел вас до края света. Кто из вас видел хоть тень Божества? Кто узрел на севере Черного Владыку? Это эльдар жаждут завладеть Средиземьем! Жадность побудила их копаться в земле, и это разгневало существа, обитающие в ее глубинах; то же делали они раньше, и то же будут делать впредь. Пусть орки живут на своей земле, а мы будем жить на своей. Места в мире достаточно, если только эльдар не помешают нам!"
Внимавшие ему на мгновение оцепенели, и тень ужаса пала на них; и решили они уйти из владений эльдар. Позднее, однако, явился меж ними Амлах и отрицал, что присутствовал при этом споре или что говорил нечто подобное, и сомнения и растерянность овладели людьми. И говорили Друзья Эльфов: "Теперь-то вы верите? Черный Властелин существует, и его подсыльные и соглядатаи таятся среди нас, ибо он боится нас и той силы, которую мы можем дать его врагам".
И все же многие отвечали: "Скорее он ненавидит нас и тем больше будет ненавидеть, чем дольше мы будем жить здесь, мешаясь в его вражду с владыками эльдар и ничего не получая от этого". Потому многие из тех, кто еще оставался в Эстоладе, решились уйти, и Берег увел на юг тысячу людей из племени Беора, и предания молчат о них. Амлах, однако, раскаялся, говоря так: "У меня теперь своя вражда с Владыкой Лжи, и продлится она до конца моей жизни"; он отправился на север и поступил на службу к Маэдросу. Те же его соплеменники, кто был на стороне Берега, избрали себе нового вождя, через горы вернулись в Эриадор и теперь забыты."
То есть вождем тех людей Эстолада, кто не ушел за Берегом, остался Амлах. А поскольку Амлах признал своим лордом Маитимо, то и его народ служил Первому Дому.
Подробнее смотрите в трактате "О Фэаноре и его потомках": https://ficbook.net/home/myfics/4269139/parts/28588921

18. Бурная ночь

Тяжелый для эльдэ ужин завершился, но она не могла позволить себе хоть немного расслабиться, ведь рядом шел Март, а он был на стороне Врага, пусть сам врагом и не был. Линаэвэн не знала, усомнился ли атан хоть в чем-то. Она не говорила с умаиар убедительно, и не смогла держать себя в руках должным образом… Дева провела рукой по волосам. Она видела, что Март был опечален, но не знала, чем.

Затянувшееся молчание нарушил беоринг.

— У тебя много обиды на Больдога, и все понимают это, — атан ободряюще улыбнулся. — Но зато ты хорошо рассталась с другими. У тебя начинают зарождаться теплые отношения с моими друзьями.

Линаэвэн задумчиво покачала головой и ответила не сразу:

— Успеха в добром деле я готова пожелать каждому; и думаю, могу найти общий язык с тем, кто хочет того же. Однако не стану скрывать, в добрые намерения твоего Повелителя и его умаиар, я не верю; но не буду продолжать эту тему.

Март хотел возразить, спорить, но дева ясно выразилась, что разговор окончен, и потому атан промолчал.

— Мы собирались совершить тризну после ужина, — напомнила Линаэвэн, и Март вскинул голову:

— Ты хочешь совершить тризну? Сейчас, после такой ссоры? — беоринг не мог понять, как можно так быстро перейти от ругани к печальному поминанию, но… да, он обещал. — Если ты этого желаешь, то получишь.

— После ссоры эрухини обычно злы, но я не злюсь, Март. Мои дни полны печали, и этот ужин было для меня горьким, хотя, возможно, из-за моих и не моих обвинений ты не заметил этого. Я отвечала так, как отвечала, частью из-за пережитого, частью из-за своих товарищей, что пострадали, но мои горестные мысли были и есть о живых, о попавших в плен и о павших. Я вижу, что и ты опечален, а не зол, так что мы могли бы совершить тризну. Но, если для тебя это резкий переход, то конечно, лучше вначале побеседовать. Если у нас есть на это время, — дева развела руками. — Не могу отрешиться от мысли, что наша встреча может быть прервана в любой момент.

На взгляд Марта Линаэвэн говорила какую-то ерунду, и атан, с начинавшей болеть от всех последних разговоров головой, больше всего мечтал уйти спать, а не устраивать тризну. И уж тем более не «беседовать» о чем-либо с Линаэвэн. Но в этом было прямое нарушение взятых им на себя обязательств: ради Повелителя Март хотел убедить деву принять сторону Тьмы, увидеть ее доброту, красоту, благородство. Но как же тяжело было показывать правду Линаэвэн, не желавшей ничего знать… Март возвел глаза к потолку и сделал над собой волевое усилие. Если он сейчас попросит эльдэ перенести тризну на завтра, жестокая и эгоистичная дева наверняка начнет снова обвинять его во лжи, коварстве и обмане. И еще плакать, наверное, начнет.

— Не нужно никакой беседы. Ты моя гостья, законы гостеприимства святы. Я принесу вина и хлеба, и мы совершим тризну. Твои страхи не имеют причины, нам никто не станет мешать, большинство вообще уже расходятся спать.

— Хорошо, — ответила Линаэвэн. Ей было тяжело, и она чувствовала отношение Марта: атан не умел скрывать своих чувств. Но она должна была пытаться снова добиться доверия этого человека, несмотря на то, что пока ее слова привели лишь к противоположному. Если бы Март был на свободе, Финдарато мог бы говорить с ним и, наверняка смог бы все объяснить беорингу, но Март был в захваченной крепости среди врагов, и здесь была только она. …Счастье, что здесь была только она, а Государь Фелагунд был в Нарготронде… — Вижу, что тебе трудно со мной; я, в самом деле, далеко не лучшая даже в этом отряде, и тем более в своем народе, — с печалью произнесла дева.

— Боюсь, я не узнаю каков тот, кто лучший, — Март направившийся было к двери, но задержался у порога. — Никто из эльфов кроме тебя не «опустился» до разговора со мной. А кого бы ты сама назвала лучшим?

— Я не могу называть имена спутников, — снова развела руками Линаэвэн. — Но думаю, что лучшие сейчас в подземельях; они не колебались бы и не метались как я, и не пришли бы на кухню, как я. Ты мог бы действительно узнать их, только если бы встретил на свободе… — Про себя эльдэ подумала, что она совсем недолго была в плену и не подвергалась ни пыткам, ни допросам, но у нее было очень тяжело на сердце; что же испытывали те, кого угнали на Север?

— Я не знаю про имена ничего, и не знал, что ты считаешь зазорным работать на кухне, даже если имеешь возможность готовить для своих товарищей вместо орков. — Марта обидели слова эльдэ, но он постарался сдержать себя. — Тогда должно быть, ты с трудом общаешься и со мной.

— Ты говоришь, еду для пленных готовили бы орки, а как же ты и твои помощницы на кухне? — спросила тэлэрэ, и Март отметил, что его слова о презрении Линаэвэн не опровергла. Как же высокомерны эти эльфы…

— Ты видела нашу кухню. Она небольшая, в ней не готовят на весь гарнизон. Мы делаем еду лишь для Повелителя, его офицеров, близких друзей и себя. А у орков другая кухня. Больдог, конечно, держит ее в образцовом порядке, но, помня, как вы ненавидите его народ, я подумал, что вам было бы так же ненавистно есть еду, сделанную ими.

— Да, ты прав, кухня у вас небольшая. И я не знаю, сколько здесь пленников, кроме нашего отряда, или сколько бывает обычно. Но я надеюсь, что приготовленная мною пища станет помощью и поддержкой для родичей; хотя они и не будут рады узнать, что я прислуживаю Темным… И, возможно, справедливо осудят меня. Спасибо тебе, что думаешь о нас, — при том мнении об эльфах, что было у Марта, должно быть, ему это давалось совсем не просто… — Что до тебя, я вижу, что ты искренен и добр сердцем. При этом ты считаешь Гортхаура своим повелителем и доверяешь ему, и… — эльдэ чуть заметно запнулась, ей было горько видеть, что сделали с этим атаном… — Гордишься тем, что служишь ему. Но для нас-то он враг, и для любого из нас, конечно, дурно прислуживать врагу. Мы будем очень часто не понимать друг друга, если не попытаемся хотя бы иногда ставить себя на место другого и смотреть, как выглядит действие или событие с его стороны. В чем-то для тебя это легче. Хотя ты и не был пленником, но можешь вспомнить себя, каким ты был, когда впервые увидел Гортхаура, как ты тогда относился к нему; ты даже мог бы предсказать часть наших реакций. Я так не могу, но могу пытаться представить, как бы я вела себя на твоем месте.

Краска залила щеки Марта. Он и правда не думал смотреть на происходящее с точки зрения пленников, ведь времена, когда он ненавидел Повелителя и звал его Сауроном, были так давно и так далеко.

— Ты права, Линаэвэн. Я не подумал, что тебе может быть непросто служить врагу. Но… в данном случае ты не только служишь Саурону, но и помогаешь своим родичам. Подумай об этом, — и Март вышел за дверь.

***

Больдог и Эвег тем временем спустились в подземелье. Целитель отправился сразу в камеру к Первой паре, а Больдог пошел узнать у тюремщиков новости о пленниках.

Орки открыли Эвегу дверь, и человек с сумкой целителя прошел внутрь, но предпочел не приближаться к эльфам раньше времени, опасаясь за свою фана.

На него устремились два взгляда — Акаса и Хэлйанвэ. Оба эльфа были ранены во время схватки в лесу, и хотя орки подлатали их и мазали жгучими мазями по дороге, но в крепости пленников еще никто не лечил. Глядя на человека, Акас задался вопросом: а зачем к ним прислали целителя сейчас, если раньше об этом не заботились? Хэлйанвэ смотрел на вошедшего выжидающе: что скажет им этот атан, который когда-то, должно быть, был таким же пленником, как и они, но теперь его принудили к рабской службе.

— Меня зовут Эвег, я целитель и служу Повелителю, — сказал беоринг. — Сегодня за ужином Линаэвэн просила, чтобы я обошел всех ее товарищей и помог, кому нужно. А еще… Я думаю, она была бы очень рада, если бы вы присоединились к ней наверху, она тревожится за вас.

— Так ты хотел купить нас за свою «помощь»? — горько усмехнулся Акас. — Не дождешься.

— Мы ничего не примем от предателя, — поддержал товарища Хэлйанвэ, увидевший, что перед ним не просто запуганный атан, ненавидящий Саурона.

С Первой парой Эвега ждала неудача. Умаиа пожал плечами: как лечить таких пленных, было придумано давным-давно. По слову целителя в камеру зашли четверо орков: двое из них скрутили одного скованного пленника, двое — другого.

— Сначала этот, — распорядился умаиа, тыкая пальцем в младшего. И тогда старшего распластали на стене, натянув цепи до предела, и, уже вчетвером, орки уложили младшего эльфа на пол. Эвегу принесли теплую воду, таз и ткань, и целитель занялся своим делом. Промывал и зашивал раны он на славу, искусно и хорошо, но человеческие снадобья не могли полностью снять боль, и Эвег получал истинное удовольствие от своей работы. Полчаса спустя зашитого и перевязанного эльфа оставили в покое, только цепи к стене прикрепили совсем коротко, и лечению подвергся второй пленник.

***

Вскоре после ухода Марта в дверь Линаэвэн постучал Больдог.

— Я пришел рассказать о пленных, как и обещал, — сказал орк, пройдя внутрь. — Все твои родичи в порядке, никого не трогают уже с обеда, все отдыхают по камерам. Четверо в гостях у Повелителя, но, ты-то больше не его гость, так что не думай о том. Эвег сейчас, как ты и просила, лечит тех из твоих спутников, кого нужно.

— Хорошо, — сказала Линаэвэн, отметив что «никого не трогают с обеда», то есть до того пленников все же мучили; а лечит их теперь Эвег, умаиа…

Больдог ухмыльнулся и вышел из комнаты, оставив деву одну дожидаться Марта. Через четверть часа атан снова постучался в дверь.

— Надеюсь, ты получила добрые вести? — спросил Март, когда ему открыли.

— Да, я ожидала худшего, — ответила тэлэрэ. — Больдог передал, что начиная с обеда, пленных не мучают, сейчас они отдыхают, и их лечит Эвег.

Март только кивнул в ответ. А что было сказать? Да, на Острове есть пленники, и те, кто упорствует — подвергается пыткам. Но эльфы сами это выбрали. А Эвег хорошо о них позаботится. Беоринг поставил на стол кувшин с вином и чашу, накрытую большой лепешкой. Потом нерешительно снял хлеб, наполнил чашу вином и сел за стол, показывая, что все к тризне готово, и он ждет Линаэвэн.

— Поднимем чашу в честь павших, — заговорила дева, — Да будет легким их путь; помянем их поименно, да не изгладится в веках память о них, — будучи летописцем, Линаэвэн действительно помнила много имен и о многих написала. А теперь она оказалась в плену и не знала, выйдет ли когда-нибудь на свободу, и лягут ли однажды на страницы имена Нэльдора и Ларкатала, Ароквэна и Акаса, Лаирсулэ и Тардуинэ…

— Конечно, госпожа моя. Начинай. — Мысль о том, что придется выслушать длинный список имен, испугала атана, но он не подал вида. В конце концов… быть может, рассказав то, что у нее на душе, дева будет с большие доверием относится к словам и суждениям самого Марта.

***

Заходя к другим пленным, Эвег также представлялся им лекарем Повелителя.

Вэрйанэр, прежде резко возражавший против того, чтобы идти в «гости», лечение принял. Поэтому Эвег лечил его бережно и осторожно. Почти час ушел на этого эльфа, ведь аккуратная работа требует больше времени.

— Иди теперь, — выдохнул нолдо, но когда целитель действительно шагнул за порог, эльф не выдержал и воскликнул. — Постой! Я пойду в гости… вместо Лаирсулэ. — Вэрйанэр боялся за товарища и считал, что Сауронудерживает его наверху силой.

— Ты согласен быть гостем Повелителя, — уточнил Эвег, — при условии, что твой друг будет в темнице? Странное желание, но я передам.

— Саурон удерживал Лаирсулэ силой, не давая вернуться сюда, — мрачно ответил Вэрйанэр. — Так что… здесь лучше, чем там. Так или иначе.

— Хорошо, — подтвердил Эвег, — ты будешь гостем Повелителя, а твой товарищ будет в подземелье. Я понял и передам.

И правда — едва выйдя за дверь камеры, Эвег доложил Повелителю Волков желание пленника и получил отклик удовлетворения.

***

Для Маирона вечер складывался благоприятно. Когда Ларкатал и Кирион ушли, Волк обратил свое внимание на духа, уже какое-то время томящегося от нетерпения подле Волка, с посланием от Ламмиона. Новости были не столь важными, сколь удивительными — пленники очень редко соглашались открыть разум, и таким нельзя было пренебрегать. Быть может, этот дух и не заслужил еще новое тело, но Волку рядом был нужен воплощенный умаиа, могущий свидетельствовать, что Ламмион пустил его в свой разум. И потому Маирон призвал мощь своего Владыки — сам он не смог бы быстро создать фана.

Когда же Волк освободился, он получил сообщение от Эвега, что Вэрйанэр сдался — и эта новость тоже была хорошей.

***

Фуинор пришел в камеру нолдо довольно быстро.

— Мне сказали, что ты готов стать гостем при условии, что Лаирсулэ будет в темнице? Это так? И как долго ты готов держать свое обещание? В прошлый раз, помнится, ты развернулся и ушел, едва почувствовав на себе взгляд владыки острова. С чего теперь тебе верить? Не получится ли, что Повелитель, вместо того, чтобы обменять одного эльфа на другого, лишится обоих?

— Ничто не мешает ему удержать меня силой, как он удержал Лаирсулэ, — усмехнулся Вэрйанэр. — Давай говорить прямо, без плетения изящных словес о гостеприимстве и доверии: Саурон хочет задавать вопросы и получать ответы, то есть это род допроса в приятной обстановке. Я хочу поменяться местами с Лаирсулэ. Это не значит, что я согласен отвечать на вопросы Саурона или делать то, что он хочет; просто… пусть вместо Лаирсулэ Саурон попробует со мной, — был ли нолдо так уверен, что выстоит? Нет. Но лучше пусть это будет он, чем чуткий целитель.

— Есть разница в том, чтобы быть пленником или гостем, — усмехнулся Фуинор, решив пояснить правила игры. — Пленник может молчать, пока на то хватит его сил, гость обязан вести беседу с хозяином. Но пленник не может выбирать тему разговора, а гость может. Также гость должен вести себя вежливо, не нападать, не грубить. Но зато может получить разрешение гулять или даже съездить на охоту, как того пожелал Ламмион. Гость может получить любые вещи, что захочет, чтобы коротать досуг. Как видишь, вовсе не так плохо, как ты представлял себе. И, пока ты гость, твой напарник, даже здесь, будет в безопасности. Или ты думаешь, тебя не повесили на дыбу, потому что про тебя забыли?

— То есть Лаирсулэ не допрашивают, а только принуждают вежливо беседовать с Сауроном и не нападать? — недоверчиво переспросил Вэрйанэр.

— Я говорю тебе о том, что будет ожидать тебя, — сухо ответил Фуинор, избегая врать напрямую, ведь Лаирсулэ давно сидел в камере. — Я забираю тебя отсюда, и ты остаешься гостем у Повелителя. И если ты снова, едва завидев Маирона, попытаешься передумать, я обещаю: Лаирсулэ будет мечтать, чтобы с него содрали кожу в том кабинете, где вам накрыли стол, так невыносима будет казаться ему боль.

Вэрйанэр резко выдохнул и опустив голову. Он отказался идти в гости, когда Саурон сказал им, что так можно «купить себе время»; не заставила его согласиться и собственная пытка, но Лаирсулэ…

— Пока я буду гостем, Лаирсулэ будет в подземелье, но его не тронут? Ладно, — мрачно ответил нолдо, снова подняв голову. — Говоришь, главное не молчать и не грубить? — Оставалось подумать, о чем бы таком можно было долго говорить, без опасности что-то выдать. И еще, похоже, придется назвать имя.

— Ты уже знаешь дорогу, не так ли? — Фуинор с усмешкой сделал Вэрйанэр приглашающий жест.

Нолдо понуро шагнул вперед, и его повели по тюремному коридору; но возле одной из камер Вэрйанэра остановили, чтобы показать через окошечко в двери камеры Лаирсулэ, забывшегося сном на лавке.

— Твоему товарищу стоит отдохнуть. Но, после вы, возможно, сможете пообщаться. В зависимости от твоего поведения, — сказал Фуинор и повел нолдо дальше.

***

— Вспомним Лордов Ангарато и Аиканаро; и оруженосца Рандира; и целительницу Луинэль… — с печалью произносила тэлэрэ имена погибших в Дагор Браголлах и после ее завершения. Перед глазами Линаэвэн вставали силуэты и лица, и звучали голоса, смех и песни тех, кто ныне был погружен в тишину Чертогов Мандоса. Среди них были и нолдор, и тиндар, ставшие их союзниками; и лаиквэнди; и некоторые атани…

Март молча слушал эльдэ. Лишь немногие имена были ему знакомы. Конечно же, когда он слушал о чужих убитых, приходили в голову и свои погибшие, пропавшие, бежавшие. Он уже давно, лет десять как, справил тризну по своим мертвым, и то же, наверное, сделала и Линаэвэн — так зачем же теперь повторять? Быть может, таковы обычаи эльфов?

***

Вэрйанэр шел знакомой дорогой с самым угрюмым видом. Похоже, Лаирсулэ только что отпустили, и он был так обессилен, что сразу уснул. И то хорошо, что мог теперь просто спать. А самому Вэрйанэру побыть «в гостях» у этой твари хоть раз, да придется. Или даже не раз: ему, небось, и потом будут грозить жестокой пыткой целителя… Не о том он думает. Нужно думать, что говорить Саурону.

Нолдо привели в ту же комнату, где он впервые увидел умаиа, и эльф огляделся вокруг ничуть не более приязненно, чем в прошлый раз.

— Ты меня уже видел; теперь я здесь за товарища, — буркнул Вэрйанэр Саурону.

— Садись, Вэрйанэр, раз пришел, — откликнулся умаиа и кивнул на свободное кресло. Настроение у Повелителя Волков было превосходное. Накрытого стола в комнате уже не было: Маирон сидел за бумагами и чертил эскизы, прикидывая, как лучше украсить камнями заколку в виде морского завитка. Волк взглянул на эльфа, но ничего больше не сказал и не спросил — он не собирался помогать Вэрйанэру, пусть гордец теперь сам думает, что предложить и как начать разговор.

Нолдо, не торопясь, сел в кресло.

— Прошлый раз ты сказал, что при встрече нужно представиться, — грубовато произнес эльф, невольно вглядываясь в черты эскиза. Больше всего это походило на украшение. Зачем оно Саурону-то?

Волк поднял голову от работы и посмотрел на нолдо.

— Ну что же, представься мне, расскажи о себе, Вэрйанэр.

— Зовут меня Вэрйанэр, — скрипнув зубами, произнес эльф: его имя уже было известно. — А сказать о себе… Как видишь, я нолдо. Когда я шел сюда, мне обещали, что я могу сам выбрать тему. Это так?

— Ты можешь предлагать темы, так же как и я, — ответил Маирон. — Это называется беседа. И о чем же ты хотел побеседовать?

— О языках, — Вэрйанэр сделал небольшую паузу и продолжил: — Происхождение и значение основных слов эльдарина, относящихся к названию нас самих и народов, на которые мы делимся, было выявлено далеко не сразу. Даже для того, чтобы появился сам интерес к этой теме, должно было пройти немало времени. В пору Великого Похода даже те, кто в будущем стал признанными лормастерами, не могли интересоваться происхождением слов и историей языков, ибо начало помнилось почти всеми, и этой истории еще не было: языки только формировались, изменяясь и разделяясь, и приближаясь к тому, чем они стали впоследствии. Интерес к языкам возник у лормастеров нолдор уже в Амане, когда выросли поколения, не знавшие первоначального эльдарина и с детства говорившие на квэнйа. Однако об этом писали большей частью кратко, в примечаниях и небольших заметках, или обсуждали устно. Серьезных трудов, посвященных происхождению и сравнению языков, в Амане не появилось. Это объясняется следующими причинами…

Сам Вэрйанэр не писал серьезных трудов ни по вопросу языков, не совершал открытий в области языковедения и среди лормастеров не числился. Но языками он, как и многие нолдор, интересовался, а некоторые книги знал наизусть. Одну из них — полный текст «О происхождении и значении в языках эльдар слов, относящихся к Старшему народу и различным его родам, с примечаниями об эльфийских названиях для других Воплощенных», он сейчас и зачитывал, опуская только встречавшиеся имена.

***
После Вэрйанэра Эвег навестил Нэльдора. Юноша, твердо решивший, что в гости он больше не пойдет, от лечения тоже отказался (считая, что целителя, как и все самое лучшее, дали только ему). Эвег не знал причин, по которым мальчишка кочевряжился, да это было и не важно — «механизм был давно отработан», и Нэльдор получил свое лечение, а умаиа — его боль.

***

Когда целитель пришел к Тандаполдо, эльф вспомнил обещание Саурона — сделаь из нолдо слугу Севера; в душе воина поднялся гнев, и он бросил Эвегу:

— Убирайся.

С Тандаполдо, как и с прочими, отказавшимися от помощи, Эвег рассусоливать не стал: орки прижали нолдо к полу, а целитель быстро и, по возможности, милосердно, но не церемонясь, привел в порядок раны нолдо.

***

Вэрйанэру наверняка казалось, что он поступил очень умно, придумав такой способ вести беседу. Волк усмехнулся, но не стал прерывать «гостя». Пока умаиа возился с заколкой, украшая ее камнями и заканчивая обработку, эльф продолжал свой рассказ. Часа через два Волк довольно потянулся и жестом прервал своего «гостя»:

— Спасибо тебе за интересный, а главное, подробный рассказ о вашем общем прошлом. Ты сказал много полезного, что я смогу потом использовать… в беседах: и с твоими родичами, и с Вторыми. Право, я не ожидал, что ты окажешься столь… полезен. А теперь уже поздно, иди отдыхать. Орки за дверью, они проводят тебя.

Услышав слова Саурона, Вэрйанэр молча развернулся и вышел, стараясь сделать вид, что ему все равно, что там говорит умаиа. Но на самом деле нолдо не мог успокоиться всю ночь, гадая, что именно Саурону удастся извлечь из услышанного. Вэрйанэр думал, что говорит о безопасном, а его обвели вокруг пальца, и он сам позволил это сделать… Нолдо же предполагал, что «гости» это по сути допрос! Да, он не открыл ничего важного о Нарготронде, но Саурон смог выманить у «гостя» то, что ему было нужно и теперь использует сказанное… Верно Вэрйанэр не желал с самого начале соглашаться на эти «гости»! Но все же не выдержал, уступил, и тогда умаиа предупредил его, что если нолдо снова развернется и уйдет, то Лаирсулэ ждет жестокая пытка — и нолдо не ушел, а назвал имя, просидел у врага два часа, давая ему урок сравнительного языкознания — но к чему это привело? Теперь Вэрйанэр знал, что должен отказаться быть «гостем». Или молчать.

Волк тем временем также подвел краткий итог встречи. Судя по непроницаемому лицу, с каким Вэрйанэр покинул Маирона, слова попали в цель и ранили эльфа в самую душу. Это было хорошо, но мало. Нельзя было теперь дать нолдо соскользнуть с крючка, вернуться в подвал. Но этим стоило заняться завтра, не теперь.

***

Нолдор, тиндар, лаиквэнди, фалатрим и, наконец, атани… Произнеся часть имен людей, Линаэвэн обратилась к Марту:

— Тебе, конечно, тоже есть кого помянуть из павших на войне.

Вопрос Линаэвэн почему-то оказался неожиданным. Март с удивлением посмотрел на деву, но кивнул и тоже назвал имена. Их оказалось не так много. Деревенька Марта в северной части Ладроса была тихой и удаленной, и орки пришли туда поздно: словно вдруг вспомнили или от кого узнали, что такой уголок есть. Марту в ту пору было двенадцать лет, и события тех тяжелых дней хранились в его голове достаточно смутно. Март не знал, что об этом позаботился Повелитель, но и без чужой помощи атан многое бы не помнил. Помнил, что было тяжело, страшно, что мужчины уходили из деревни и не возвращались. А они так и жили в своем доме с матерью и с кем-то еще; помнил, что многие исчезли из деревни — бежали из Дортониона к эльфам. Потом в деревню пришли орки, и жить стало еще тяжелее, а потом, года через два-три (как казалось юноше), как-то в их дом пришел Повелитель, тогда Март еще звал его Сауроном.

История промелькнула перед глазами беоринга, но не вызвала сильного отклика — человек знал, что это были печальные годы великого непонимания меж его народом и Севером. Однако придет время, и все узнают важность Тьмы, как понял это некогда юный Март. А пока атан старательно называл имена: не для себя, для Линаэвэн, пытаясь вспомнить, о ком еще можно сказать, и назвав в результате едва больше десятка имен.

***

Три часа непрерывной работы вовсе не утомили Эвега, и он пошел к следующему пленнику.

Тардуинэ, увидев целителя, скрипнул зубами: он знал, что его будут лечить для дальнейших допросов. Эльф чувствовал себя бесконечно усталым, и ему очень хотелось стать «гостем», ведь от него не требовали ни тайн, ни чего-то еще, на что нельзя было соглашаться. Но Тардуинэ преодолел свою слабость и держался как можно более равнодушно пока его лечили; эльф понимал, что целитель все равно им займется, не добровольно, так насильно.

Поскольку нолдо принял помощь, Эвег лечил его заботливо и почти без боли.

— Линаэвэн просила, чтобы я оказал помощь ее друзьям, — сказал целитель закончив. — И потому я тут. Но в дальнейшем, если понадобится, Повелитель разрешил, чтобы ты сам лечил своих родичей. Так что теперь они будут под твоей опекой. Впрочем, может быть это и не понадобится. Ведь пока у Повелителя есть хоть один гость, ради него ни одного пленного не будут допрашивать.

Тардуинэ удивился предложению. Как могли умаиар понять, что он знаком с исцелением? По тому, как он вел себя с товарищами?

— Какое щедрое предложение, — процедил нолдо. Лечить товарищей после допросов для новой пытки… — Но я откажусь.

— Ты можешь как исцелять раны, так и наносить их, — отозвался Эвег. — Но среди вас есть целитель, для которого потребность обновить изломанное тело идет от сердца. Не будешь помогать ты, поможет он.

— Да, он поможет, — с горечью ответил эльф. — Как уже помог мне, насколько это было возможно за то время, что ему дали; отчего теперь прислали тебя? — может быть, потому что он мало нуждался в помощи и атану было по силам ее оказать… Но скорее всего дело было в том, что Темные слышали его предупреждения товарищу и не желали, чтобы Тардуинэ говорил и дальше.

— Меня не присылали, — устало повторил целитель. — Меня попросила прийти ко всем пленным Линаэвэн. Если хочешь, то я могу передать ей что-то в ответ.

Тардуинэ знал, что Линаэвэн работает на кухне и да, нолдо хотел дать ей совет, тем более что человек действительно мог бы его передать… Если только Эвег и правда был человек. Целитель выглядел как Смертный, но его слова были так продуманы, что неопытный пленник наверняка бы угодил в расставленную ловушку. Мог предатель-атан быть так умен? Чтобы убедиться окончательно, Тардуинэ взглянул на целителя через Незримое, и увидел фигуру в серебристой мантии с глубоким капюшоном; одежда почти сплошь была покрыта темными и бурыми пятнами, а из-под капюшона смотрели прищуренные глаза, полные неутоленной жажды. Сомнений не осталось — человек так выглядеть не мог.

— Я передам послание для Линаэвэн, если ты поклянешься, что повторишь ей мои слова дословно, ничего не изменяя, не убавляя и не добавляя от себя, — ответил Тардуинэ, уверенный, что умаиа откажется дать такую клятву.

Когда эльф встретился с Эвегом взглядом в Незримом мире, целитель засмеялся:

— Ты умен, нолдо, или скорее опытен? Но как бы то ни было, ты знаешь, кто я. И я ни в чем тебе клясться не буду, но, если захочешь, то я готов помочь. Я целитель, мне нравится чинить, а не разрушать, и потому я могу передать твои слова. Но рисковать или нет, смотри сам, — и с этими словами Эвег направился к двери.

— Что ж, я рискну, — решился нолдо. Эвег был целитель, хоть и Темный… К тому же у Тардуинэ не было такого опыта: в Ангамандо никому не предлагали передать что-то другим пленникам. А Тардуинэ к тому же очень хотел помочь Линаэвэн, хоть советом… — Передай ей дословно две фразы: чужие действия не твоя вина, независимо от поставленных условий; всякая служба в плену обернется страданием для тебя и других.

Эвег повернулся в дверях и посмотрел на нолдо долгим взглядом. А потом ответил:

— Ты храбр и достаточно разумен. Потому я передам неискаженными твои слова. Но скажу только одно из двух посланий. Прости, моя шкура мне тоже дорога.

***

Линаэвэн ждала, что имен будет больше. Считая Марта старше, чем он был, тэлэрэ задавалась вопросом — ходил ли Март в дозоры до войны или так же мирно жил, готовил для родичей, как сейчас готовит для Саурона? Но спрашивать было не время, и дева произнесла:

— Да будет легким и их путь. — После чего продолжила называть имена погибших.

***

Когда Эвег зашел к Ароквэну и Химйамакилю и приветствовал пленных, оба эльфа промолчали. Но когда умаиа приблизился к Химйамакилю, тот резко бросился на целителя. Цепь была достаточно длинной, и нолдо сумел перебросить ее через шею предателя-атана, которого считал хуже орков.

Эвег испугался не на шутку, и уже через пару секунд в камеру ввалились стражники-орки, подгоняемые беззвучным приказом умаиа, полным ярости. Химйамакиля избили, забрали у него полузадушенного целителя, и отступили в коридор.

К прошедшим четырем часам приложилась еще половина, прежде чем Эвег вновь вошел в камеру. К тому времени Ароквэна на коротких цепях притянули к стене, а Химйамакиля растянули на полу, закрепили цепями, и для большей неподвижности удерживали вчетвером. С Химйамакилем Эвег возился больше часа. Умаиа был зол и напуган — лиши его эльф плоти, Эвег пополнил бы собой ряды жалких нагих духов Таурэ Хуинэва! Нолдо должен был заплатить за свою выходку, и поэтому Эвег лечил его мучительно и безжалостно, так больно, как только было возможно, чтобы лечить, а не калечить. Ароквэн же все это время снова был беспомощным зрителем мучений своего товарища и даже не знал, чего бы хотел: чтобы Химйамакиля оставили раненым и избитым? Нет, ему необходимо было лечение… Но не такое же! А друг, хоть и был стойким, не мог сдержать стонов и вскриков, и чем дольше длилась эта то ли пытка, то ли исцеление, тем тяжелее было воину держаться.

Наконец истерзанного Химйамакиля оставили в покое, и тогда пришла очередь Ароквэна. Он не противился лечению, а только собрался с силами, чтобы его выдержать — как новую пытку. Здесь, на Тол-ин-Гаурхот, он узнал, что и целитель, если он служит Моринготто, может обратиться в палача. Но все прошло куда легче: как видно, то, что досталось Химйамакилю, было личной местью человека…

Эвег, в самом деле, не истязал второго — не за что было. В полчаса лечение было закончено. Перед тем как уйти, умаиа задал свой вопрос о гостях, прикрываясь именем Линаивэн, и Ароквэн заговорил:

— Никак не пойму, на что Саурону нужны эти гости; и если так нужны, то почему он все еще добивается нашего согласия? Орки и так могут притащить к нему любого из нас, — как уже было с Химйамакилем. Ароквэн ждал, что он будет следующим, но вместо этого отчего-то вновь «приглашали в гости», теперь через этого вот Эвега.

— Повелитель не знает о том, что я здесь, так что не от его имени я вас зову, — возразил атан. — И я никак не могу взять в толк, почему вы так упорно отказываетесь. Чего ты боишься, эльф? Здесь тебя ждут допросы, унижения и страдания, если же ты станешь гостем, то тебе ничто не будет угрожать. Так зачем держаться за эту камеру?

Ароквэну хватило и первой фразы, но он сдерживал себя, чтобы дослушать до конца: может быть, узнает наконец ответ; и только не услышав ничего, кроме призыва сдаться, эльф начал смеяться и долго не мог остановиться, хотя во всем происходящем было очень мало веселого. Разве что слова о том, что раб Саурона свободно исцеляет пленников без ведома своего хозяина и передает эльфам ровно то же требование, что от имени Саурона передавали орки, исключительно по собственному почину и разумению, никак не сообразуясь с волей своего господина.

— Ты считаешь нас слишком наивными, Смертный, раб Тьмы, — резко произнес эльф, прекратив смеяться. Зваться «атан» этот целитель был недостоин.

Эвег ничего не ответил, пожал плечами и вышел. Орки освободили пленников и тоже покинули камеру.

***

— Теперь я спою о павших на войне эльдар и атани, — сказала Линаэвэн, решив завершить тризну песней и вновь перевела взгляд на Марта. Как странно, что она не сложила эту песнь прежде, и только теперь, в плену, в рабстве, рядом с обманутым атаном, к ней пришли нужные слова.

Март любил песни и был не против послушать, хотя уже и было поздно. Или скорее рано? Через часа три-четыре солнце начнет вставать. Как бы то ни было, но эту ночь он пожертвовал Линаэвэн и надеялся, что не зря это сделал.

***

Морнахэндо, кое-как заштопанный после плетей, нашел в себе силы отказаться от лечения — как отказался вновь идти в гости или прислуживать на кухне. Тогда орки обездвижили пленника, а целитель все равно занялся им.

***

Линаэвэн пела очень красиво. Тихо, печально, так, что на глаза наворачивались слезы, но притом не хотелось впасть в горе, а наоборот, из глубин души пробивалось что-то светлое и ясное. Когда дева закончила петь, Март какое-то время еще сидел в молчании. Теперь, когда тризна была окончена, атан мог идти, но он не спешил.

— Спасибо тебе, — сказала эльдэ Марту, она и сама видела, что было уже очень поздно… — Я не думала, что в плену будет возможно так поговорить.

— Я рад, что смог сделать твою жизнь хоть немного… лучше. Чем я еще могу служить? — Март действительно хотел порадовать Линаэвэн и показать ей, какова Тьма на самом деле.

— То, что тебе небезразлична моя участь, ты хочешь поддержать меня и делаешь то, что для тебя совсем непросто, уже большая помощь, — тэлэрэ с теплотой коснулась руки беоринга. — Я хотела бы, чтобы ты хоть немного отдохнул; у тебя был нелегкий день, а теперь еще и бессонная ночь. — Дева видела, что этот атан не был Темным: он был готов отдавать, а не забирать, помогать и служить, а не искать себе выгод. Только от этого было еще горше видеть, кому он служил.

Март попрощался с Линаэвэн, и, наконец, пошел спать, как говорится, не чуя ног. Добравшись до кровати, он едва разделся и сразу уснул. До утра оставалось не так долго.

19. О доброй воле и неоцененной помощи

Ларкатал и Кирион вновь устроились рядом на одной кровати. Нолдо сжал руками виски и прошептал:

— Проще всего было бы сказать себе: «Саурон пытается купить меня лестью, и ничего более». Но… ты ведь чувствуешь, что это не так, ты с самого начала сказал мне, что я нужен ему — врагу, умаиа — не просто как тот, из кого можно вытянуть секреты.

Кирион кивнул и задумчиво произнес:

— Он враг, он Темный, но он ведь живой, а все живые хотят Света и тепла…

— Саурон хочет Света. Как все живые… — повторил нолдо и встрепенулся: в словах Кириона было нечто важное, ведь даже Света можно хотеть по-разному. Моринготто, похитивший Сильмарилли, тоже хотел Света. А Унголиант? Она тоже живая. Она тоже хотела Света? Еще как. И погубила Древа, выпив из них весь Свет… Эльф не мог сравнивать себя с Древами, но отношение Саурона к нему могло быть таким же, как и у других Темных. — Кирион, я глупец.

— Не говори так, — запротестовал тинда. — Ты куда мудрее меня.

— Саурон видит во мне Свет, — пояснил Ларкатал. — Я нужен ему именно поэтому, он просит не оставлять его без Света, и все это не притворство, но это… никак не связано с желанием измениться. Он может хотеть, даже жаждать Света, но лично для себя. А я даже не подумал об этом. Кто я после этого, как не глупец?

— Все ошибаются, — возразил Кирион. — Я ошибался сильнее тебя… Но что ты будешь делать теперь? Скажешь Саурону: «Нет, ты просишь от меня слишком многого»?

— Но он не отказался меняться, он сказал «возможно»…

***

Кирион уже забылся сном, а Ларкатал все думал. Что, если Саурон, в самом деле, хотел бы измениться и не может, оттого, что крепко связан с Моринготто и боится Валар? Можно ли отвергнуть пусть и малую возможность того, что умаиа готов раскаяться?.. Но если все не так, и никакой готовности нет, к чему будут разговоры с врагом о Свете? Саурон не Унголиант, а Ларкатал не Древа, умаиа не станет уничтожать нолдо, чтобы добраться до Света, но может держать при себе, как… есть у него здесь камины и лампы, и будет Ларкатал. Эльфа передернуло. Нужно было разобраться, понять, что же действительно двигало Сауроном, но пока эльф не мог ни к чему прийти, и так, в раздумьях, уснул.

***

В подземелье вновь появился Фуинор. Повелитель велел прекратить допросы, но то, что собирался делать Фуинор, было не допросом, и Маирон не возражал. Темные получали удовольствие от мучений других и не желали упускать возможность. На Волчьем Острове пленников всегда было немного — либо одиночки-бродяги из тиндар, слабые и неинтересные, которых чаще всего отправляли после скорых допросов в рудники Ангамандо; либо пленные, которых орки гнали через Остров на Север. Из таких конвоев Повелитель обычно отбирал себе нескольких для развлечения, но и они чаще всего быстро становились неинтересны. А Волку хотелось сильных, стойких и умных пленных, которых трудно ломать, которые бы до последнего пытались сопротивляться, прежде чем затихнуть, скорчившись перед ним в покорной позе раба. Но увы, попадались в основном жалкие создания, считавшие себя гордыми и достойными, как тот же Морнахэндо, но в действительности уже давно служившие Северу, хотя сами этого не понимали и почитали себя Светлыми. А в последнее время новых пленных уже давно не попадалось, вообще никаких. Правда, на Острове было немного эльфов, Смертных и гномов, из забранных с последнего конвоя, и из тех, что попались еще при осаде Минас-Тирита, но после месяцев, а то и годов допросов, им все больше и больше требовалось времени на восстановление, и ближайшие недели три их все еще придется не трогать.

Потому захваченный Больдогом отряд принес на остров оживление и предвкушение. Каждый развлекался на свой лад: Повелитель медленно стирал у эльфов границы меж допустимыми уступками и осквернением себя; Эвег наслаждался болью от ран хроа и фэа, а еще более самим исцелением — он был из народа Эстэ и любил лечить; Фуинору тоже было чем заняться — ужас мятущейся и напуганной мороками души был для него наслаждением; один лишь Больдог пока скучал в предвкушении допросов. Придет и его время. А после Повелитель поощрит и простых орков, устроив для них пару показательных казней или отдав им на растерзание ненужного пленника.

Пока же Фуинор подошел к камере Нэльдора и без стука вошел внутрь.

— У меня две новости для тебя, нолдо, раскрывший нам, что вы из Наркосторондо. Первое: твой брат опоздает и не прибудет к сроку. Он был ранен во время бури в лесу, но с ним все в порядке, завтра его привезут в крепость. Второе: твой брат еще лучше, чем ты. Ты раскрыл свои уста, а твой брат раскрыл перед нами свой разум. Вы оба угодны Повелителю, и он вознаградит вас по заслугам.

Выслушав умаиа Нэльдор побледнел и вскинул голову.

— Ты, конечно, лжешь! Ламмион не мог… — пусть эльф сам и выдал, что они из Наркосторондо, но в брате нолдо не сомневался. Даже Нэльдор знал, что открыв разум врагу, можно выдать все тайны и самому подвергнуться внушению, а Ламмион был старше, отважнее, умнее! И все же Нэльдор прикусил язык. Когда он-то поумнеет?! Темные наверняка до этого не знали точно, что они двоюродные братья! Предположили, а он и подтвердил. Эдак у него все, что пожелают, вытянут: придут, скажут что-то, что сильно заденет, хоть бы и ложь, а он опять отзовется, как сейчас, или как тогда, рядом с Линаэвэн.

Находясь в душевном смятении, юноша не заметил, как Фуинор окутывает его паутиной заклятий. Внешне казалось, что умаиа постоял немного, выслушал пленника, а потом вышел, не ответив.

***

Фуинор сделал то, за чем приходил, и теперь осталось лишь ждать. Кошмары будут преследовать Нэльдора каждый раз, как тот закроет глаза. Кошмары, сводящие с ума, после которых эльф будет просыпаться в ужасе и рыданиях. А если удастся довести Нэльдора до бреда, то он может проговориться и о чем-то важном. Пока же юный наркосторондец будет видеть, как он предал всех — своего брата, чей разум теперь во власти Врага, Линаэвэн, что теперь добровольно служит Саурону, Наркосторондо, что был им раскрыт… Фуинор улыбнулся, предвкушая развлечение.

В самом деле, Нэльдор, измученный переживаниями и принуждаемый заклятиями, вскоре уснул и метался во сне, оказавшись во власти умаиа, некогда принадлежавшего к народу Ирмо. Во сне Нэльдор не сомневался, что Ламмион открыл свой разум врагам, и знал, что это случилось из-за него. И во всем, что случилось с Линаэвэн, тоже был повинен лишь он. Ни брат, ни тэлэрэ не пришли бы в «гости», если б не он, а в гостях их околдовали, связали незримыми путами, и потому они делали то, на что не согласились бы сами. И все из-за него одного… Хотя сам он отказался быть «гостем» и ушел в подземелья… Откуда-то выплыло лицо Химйамакиля, осуждающее и холодное. Вот кто не согласился бы! И в лице товарища читалось горькое: «Ты предал нас, ты предал наш город».

— Нет, тебе сказали неправду, — воскликнул юноша. — Я подвел вас всех, но… Я не предавал…

Эльф во сне Нэльдора, лишь молча развернулся и пошел прочь, не слушая, а Нэльдор не мог сдвинуться с места: Фуинор хотел вытянуть из пленника имя гордеца, напарника Ароквэна, и надеялся, что Нэльдор окликнет уходящего. Но время умаиа кончалось, он знал, что скоро эльф начнет просыпаться, и если сейчас не выгорело, то придется оставить до следующего раза.

Юноша же во сне не посмел позвать товарища, опустил голову и закусил губу. Он не был предателем, но он был виновен и заслужил осуждение: Химйамакиль не поступил бы так, как Нэльдор…

***

Время близилось к утру, когда Эвег закончил осмотр пленников в подземелье. Умаиа был все еще зол на Химйамакиля, хотя именно этот эльф доставил ему больше всего удовольствия в эту ночь, и целитель, поднимаясь на верхние этажи цитадели, строил планы мести и развлечения на будущее.

Пока же, окутанный еще темными предрассветными сумерками, Эвег постучал в комнату Ларкатала и Кириона. Разумеется, умаиа мог войти и сам, но он хотел сохранить иллюзию того, что «гости» и правда могут решать, пускать или не пускать к себе.

***

Кирион поднялся на стук и открыл дверь. На пороге стоял атан с сумкой целителя. Ларкатал, уснувший ближе к рассвету, резко вскочил, приняв стук за знак опасности и только затем осознал, где он и что с ним.

Как решили эльфы, вошедший был человеком, что служит Саурону; вскоре Смертный сам объявил об этом без тени стыда, а после пытался уверять, что пришел лечить Ларкатала по просьбе Линаэвэн.

— Не знай я достоверно, кто тебя послал, я мог бы и поверить, — холодно произнес нолдо, помнивший, что Саурон говорил за ужином, что пришлет целителя. — Я не приму твоего лечения. — Он согласился на многое ради Кириона, но уступать ради своего облегчения и удобства, принимая подачку, воин не желал.

Эвег не стал спорить, развернулся и вышел, чтобы спустя четверть часа вернуться вместе с Маироном. Дождавшись, когда дверь откроют, явно раздраженный Волк резко вошел внутрь и мрачно посмотрел на Ларкатала.

— Что за мальчишество? Почему ты отказываешься от лечения? Никак не ожидал от тебя такого!

«Конечно, Эвегу велели — он не мог просто согласиться с отказом и уйти», — подумал Лареатал, а вслух ответил:

— А чего ты от меня ожидал? Если я принимаю что либо от тебя, то не ради моего удобства. — Ларкатал не договорил, что делает это «ради Кириона», но тинда все понял сам, и опустил глаза.

— Ты знал еще вечером, что к тебе придет целитель, и не возражал, а теперь вдруг что-то в тебе взыграло? — насмешливо спросил Волк. — Или просто хочешь Кириона лишний раз ткнуть носом, что он виной всему, что ты делаешь? — Волк надеялся, что ударил по обоим. — Кстати, тебе неплохо бы извиниться перед Эвегом за оскорбление: он и правда пришел к тебе по просьбе Линаэвэн.

— Ты же понимаешь, что на тебе никакой вины нет? — Запротестовал Ларкатал, глядя на тиндо. — Только сознательный поступок может быть виной. — Нолдо не знал, что еще можно сказать и вновь перевел внимательный взгляд на Саурона, неожиданно поняв, что именно могло бы послужить тем самым разграничением, о котором он думал… Что именно помогло бы помочь ему понять: хочет ли умаиа раскаяться и идти к Свету, но не может, или же Саурон просто жаждет Света лично для себя, как все Темные. — Я в самом деле не ответил тебе на слова о целителе, хотя и услышал, и запомнил их. Слишком уж напряженным был наш разговор, а в конце его я пришел в смятение и должен был все обдумать… И этой ночью я обдумывал то, что ты говорил мне, и решал как я должен поступить; но мое решение не связано с тем, чтобы принимать лечение от этого человека. — Ларкатал посмотрел на Эвега и подумал, что, пожалуй, человеку, в самом деле, нужно было что-то сказать… Линаэвэн наверняка была введена в заблуждение, но человек этого мог и не знать. И Ларкатал обратился к целителю: — Я готов извиниться за свои слова, если ты был честен со мной; но каких слов ты заслуживаешь по другим своим делам, смотри сам, — нолдо пристально взглянул в глаза целителя… и эльфу почудилось, что эти глаза… не глаза человека.

— Перестань, Ларкатал, — тем временем отрезал Волк: было видно, что он рассержен. — Мы все знаем, что ты здесь из жалости к Кириону, который не выдержал даже простейшего испытания. И мне порядком надоело, что ты постоянно пытаешься прикрыться тем, что ты здесь не ради себя. Ты дал обещание, и не важно, по какой причине, так что держись его; но если ты пытаешься выкручиваться, то изволь, давай называть вещи своими именами. Ты сжалился над своим жалким и слабым родичем, а не ради себя пошел ко мне. И ты достаточно горд и силен, чтобы терпеть пытки и боль от ран, не прося помощи и не принимая лечения от врага, ожидая, пока твое фэа само восстановит твое хроа. Ты ведь это имел в виду. И если ты хотел быть благородным, то стоило бы быть благородным до конца, а не ставить Кириону в вину все время свое «ты знаешь, почему я здесь». Да, мы все это знаем: потому что ты герой, а твой родич слабак. А теперь ляг и дай Эвегу сделать свое дело.

— Неблагородно согласиться с твоими словами, унижающими Кириона, — ответил нолдо, словно он и правда каждый раз не напоминал, почему он здесь. Этот эльф как и прочие, не видел за собой проступков, и это разочаровывало Маирона. — Свойства нашего тела, привычки или опыт не то, что делает нас более или менее достойными. Но раз мы говорим начистоту, то справедливо сказать, что ты держишь меня здесь только тем, что грозишь пытками моему товарищу. Ты сказал мне вчера, что слишком тесно связан со своим Владыкой и не можешь уйти, и не знаешь куда… — Ларкатал полагал, что умаиа вряд ли хотел вести этот разговор при целителе, но теперь нолдо считал, что он мог и должен был говорить, даже если при этом выдавал Саурона другим Темным. Эльф не понимал, что своими словами фактически отрезает Саурону путь к отступлению, к возвращению к свету и «сговору с эльфами». И Ларкатал продолжал свою гневную речь. — Но ты властен над тем, чтобы мучить или нет пленных в своей крепости. Ты попросил меня не оставлять тебя без Света, и я тоже попрошу в ответ: сними свою угрозу, свое условие, и обещай, что не повторишь его. Чтобы за то, что я однажды откажусь и уйду или буду молчать, или скажу то, что ты сочтешь дерзостью, или нарушу еще что-то из твоих условий, ни Кириону, ни другим моим товарищам не будет грозить кара. Это в твоей воле, ведь я по-прежнему остаюсь в плену, и у тебя есть орки и многое другое, чтобы угрожать лично мне.

Ларкатал считал, что этот выбор, который он дал Саурону, и есть возможность провести границу. Если умаиа хочет… перестать быть Сауроном, хочет идти к Свету, то он сделает этот шаг: даст свободу в тех пределах, в каких он в силах её дать. Если же Саурон хочет просто заполучить Свет себе — то откажет: ведь иначе он лишится лучшего способа удерживать и принуждать Ларкатала. Нолдо не думал, что Саурон просто не может согласиться на такие условия… при свидетелях. Эльф загадал про себя условие, потому, что ему было слишком сложно искать правду, вместо этого нолдо хотел, чтобы все было просто, чтобы сама Эа через «знаки» дала ему простой и четкий ответ — нужно ему помочь Темному вернуться к Свету или нет. И эльф не заботился ни о свободной воле умаиа, ни о возможностях разумной речи, ни даже о том насколько допустимо требовать что-либо от Саурона при других Темных. Эльф просто хотел быстрого и легкого решения, которое принимают за него.

— Ты хочешь сказать, что правда может унизить? — прорычал Волк, теряющий терпение и разозленный тем, как его подставили перед Эвегом. — Кирион слаб, и не надо это прятать за красивыми словами о привычке или опыте. Дух определяет все, и достоинство в том числе. Но ты все время пытаешься меня обмануть, пытаешься вывернуться, хотя я честен с тобой и заранее сделал для тебя все, что смог. А теперь ты хочешь вновь обмануть меня, уловкой вытянуть из меня обещание, а потом уйти и ничего мне не дать. И раз ты так решил поступить со мной, то вот и тебе мое слово: что будет с тобой, то станет и с Кирионом. И если твои раны нельзя лечить, то пусть и он разделит твою боль, — с этими словами Волк развернулся и в гневе вышел, а Эвег, подняв бровь, вопросительно посмотрел на Ларкатала.

Для себя нолдо решил что ответ был ясен, и продолжения прошлого быть уже не могло: умаиа не только отказал выполнить условия, но и прибег к угрозе и каре. Однако сейчас Саурон ушел, а рядом оставался этот Эвэг. И Кирион…

— Он прав, я много слабее тебя, — заговорил до сих пор молчавший тинда. — Но ты, ты сильный! Не соглашайся больше ни на что ради меня.

— Ты вовсе не…

— Я говорю так не потому, что обижен; я знаю, что ты не думаешь обо мне так, как Гортхаур, просто тебе тяжело было видеть, что я едва держусь… — Кирион опустил голову, горько сжал губы. — Но если ты будешь соглашаться ради меня, от тебя будут требовать, чтобы ты принял от врагов больше, чтобы принял то, что в другой ситуации бы отверг. Как и сейчас он требует то одно, то другое; а потом все равно объявит тебя обманщиком, как и сейчас объявил. Не соглашайся больше, даже если я потом не выдержу и буду тебя просить, помни, что я хочу другого, а прошу… просто потому что слаб…

Эвег не вмешивался и, давя ухмылку, слушал, как один наивный глупец уговаривает другого не принимать ничего хорошего от Темных. Ох, слышали бы сейчас этих самозабвенных и напыщенных гордецов их родичи-рабы в Ангамандо, где лишний раз кнутом не получить уже за счастье.

А Ларкатал тем временем отвечал товарищу:

— Ты не слаб, Кирион, иначе не мог бы сказать таких слов. В одном Саурон, — нолдо вновь открыто назвал умаиа этим именем, — прав: важнее всего дух. А я добавлю, что еще важен выбор. Тогда, на стене, ты не сдался; быть может, хотел, но все же преодолел себя. — Ларкатал сжал руку товарища и зажмурился… Он знал, что теперь Саурон заставит заплатить за этот отказ и Кириона, и других, но Ларкатал не мог не отказать, особенно теперь, после всех своих слов (нет, нолдо не считал это гордыней). Затем Ларкатал, открыл глаза, выпрямился и обратился к самому целителю, говоря твердо и ясно: — Запомни мои слова и передай их своему господину, ибо с ним я больше говорить не стану: «Что я не обманщик, ты знаешь сам. При первой встрече ты проверял меня, а теперь я проверил тебя. Ответь ты «да», я остался бы рядом свободно, приложил бы усилия, чтобы помочь тебе выйти к Свету, и ушел бы от тебя нескоро. Но ты хочешь Света только для себя лично, и отдавать тебе Свет своей фэа так же немыслимо, как самому отдать Древа Унголиант, чтобы она их пожрала. Впредь я отказываюсь от бесед с тобой и от самих гостей». Передай это своему господину. Что до твоего лечения, теперь мое согласие было бы и не вполне честным, я принял бы подарок, связанный с «гостями», отвергая их на словах. Да и сам Саурон может передумать лечить меня, когда услышит мой ответ.

Эвэг, слушал послание, склонив голову набок, и когда эльф закончил, заговорил сам:

— Ты уверен, что больше не станешь говорить с Повелителем? Я бы не зарекался на твоем месте. — Темные очень часто, почти всегда, видели как свежие пленники швырялись гордыми словами и обещаниями только для того, чтобы, познав почем фунт лиха, сразу же их нарушить. — И не хочешь ли ты сам сохранить свой Свет лишь для себя? — Эвег однажды встречал того, кого считал Светлым: тот эльф щедро отдавал Свет направо и налево, не иссякая. — Я слышал, что Свет, которого так не хватает Повелителю, — тут Эвег откровенно усмехнулся: он не верил, что Маирон чего-то ищет, считая слова Волка очередной уловкой и его способом забавляться с нолдо, — что Свет всегда действенен, обращен к другим. Не знаю, так ли это. Валар сидели в Амане в лучах Света, а весь мир тонул во Мраке, но их зовут Светлыми… Не таков ли и ты? Ты не дашь свой Свет Повелителю потому, что он не достоин твоего Света, а мне казалось, что солнце равно должно светить всем, и достойным, и нет. Так что подумай еще раз, эльф. Я, ради Повелителя, буду добр к тебе: я не прикажу нанести Кириону те же раны, что у тебя, как распорядился Маирон, но я исцелю тебя.

Кто мог знать, что в действительности Эвег не наносил ран не ради Повелителя, а ради… того, кого не видел уже столетия. И про себя умаиа надеялся, что этот эльф задумается над его словами. Если он и правда так Светел, как полагал Маирон.

Ларкатал, же, а вслед за ним и Кирион, все лучше понимали, что перед ними отнюдь не человек, который в чем-то может даже не подчиниться Саурону. И это понимание для эльфов было куда важнее, чем смысл слов, сказанных очередным умаиа.

— Ты говоришь не о том. Хочу, не хочу, считаю достойным, не считаю… Это просто немыслимо. Невозможно, — ответил Ларкатал. — И если бы я согласился теперь, после того, что осознал, то утратил бы то, чего так жаждет Саурон. Но ты не поймешь этого, Темный. — Нолдо считал, что целитель не поймет его отнюдь не по незнанию того, что такое Свет: аину не просто знал о Свете, он некогда жил в нем; но умаиа отрекся от него, и стал безумным. Потому объяснять что-либо ему или Саурону было бессмысленно.

***

Смысла притворяться человеком больше не было, и Эвег мысленно позвал орков. Те вошли почти мгновенно, ведь они были в коридоре, и одним из них был Больдог. Двое орков подошли к Кириону, двое к Ларкаталу.

— Сам ляжешь или помочь? — поинтересовался Эвег.

После угрозы применить силу Ларкатал тем более не хотел покоряться. Эльф долго сдерживал себя, беседуя с врагом, но теперь нолдо знал, что ни ему, ни его товарищам пощады не будет,а значит нечего бояться и можно сделать то, что и подобало воину: ударить.

Эвег молча кивнул оркам — те были готовы скрутить пленников. По два орка на эльфа оказалось маловато, но Больдог всегда был готов применить Волю. И Ларкатала, ударившего одного из парней головой о каменную стену, так, что тот затих, немедленно настигла такая боль, что эльф застыл в движении, беззвучно хватая ртом воздух, а затем скрючился на полу. Растянуть на кровати скованного болью проблемы не составило, и орки быстро привязывали нолдо за руки и за ноги к спинкам кровати.

С Кирионом, после короткой борьбы тоже справились, и вскоре тиндо лежал на второй кровати, на животе, с заломленными руками, стянутыми веревкой, в неудобной и болезненной позе. Видя безысходность и ужас их положения, глаза Кириона расширились, он попытался дернуться, но не смог. А нолдо, напротив, с удивлением осознал, что сейчас стал свободнее, чем был все это время. Теперь он был связан всего лишь веревками, а раньше был скован условиями и своим согласием; но теперь он мог сопротивляться так, как будет в его силах.

— Кто жил раньше в этой комнате, не знаешь? — усмехнулся Эвег, садясь рядом с Ларкаталом. — Уж не сын ли Артаресто с его наставником? Повелитель отвел тебе лучшие комнаты, а ты так неблагодарен.

Ларкатал не ответил, Кирион промолчал, а Эвегу слова пленников были и не нужны — и началось лечение. Эвег был почти бережным, не торопился и делал свою работу на славу. Это тело должно было быть готово к пыткам чем раньше, тем лучше.

Пока Эвег работал, он думал о словах нолдо:

— Я и правда не понимаю тебя, эльф, — неторопливо говорил целитель, временами, когда нужно было сосредоточиться, делая паузы. — С тобой обращались, как с принцем, все твои желания, даже невысказанные, учитывались. Я не помню, чтобы хоть одному пленнику досталось такое отношение. Ради тебя не трогали никого: ни Верных Финдарато, знающих все о Наркосторондо, ни Линаэвэн, что давно ведет переговоры со всеми соседями для Финдарато. Сколько всего хранится в ее прекрасной головке? Но ради тебя Повелитель отложил нужды войны, поставил нужды своей души во главу угла. Думаешь, Владыка Севера это оценит? Нет, уверяю тебя. Маирон рискует. Но и ты не ценишь. И я не понимаю этого. Линаэвэн допросят как следует, Наместник Владыки должен знать о землях вокруг себя и о планах врагов. Из Линаэвэн вытянут все, что она знает, если будет нужно, в ее теле переломают каждую косточку, а я все сращу обратно. Но если дева каким-то чудом будет молчать, ее отправят в Ангамандо, где валараукар своими бичами вытянут из нее нужные ответы. Она не Маитимо, рано или поздно она заговорит. И произойдет это потому, что однажды отказался говорить ты. И отметь при том: не о тайнах, не о запретном.

Каждое слово впивалось в Ларкатала, как игла, и он бледнел и сжимал зубы. Пока нолдо мог повторять себе, что все, что говорит Эвег, «это только слова»… Но эльф понимал, что скоро страшные слова станут реальностью. И все же Темному он не ответил.

Целитель продолжал свою работу в тишине, пока спустя еще какое-то время Кирион тихо не застонал сквозь зубы. Эвег знал, что тинда уже не чувствует онемевших рук, он ощущал это своим чутким восприятием целителя.

— Больдог, развяжи Кириона. Еще не настало время пыток; пусть он просто нам не мешает.

Развязанный тинда ничего не мог сделать и лишь выдохнул:

— Будь проклят весь ваш Север…

— Ах ты гаденыш, — беззлобно, скорее укоризненно, буркнул Болдог (ишь ты, вместо благодарности начал проклинать) и ударил Кириона по лицу ладонью, разбивая губы.

— Не пачкай кровать кровью, — поморщился Эвег. — Скоро он окажется в подземелье, и там ты сможешь обучить его манерам. Насколько я вижу, этот из понятливых.

Ларкатал дернулся от таких слов, но сделать ничего не мог.

— Держись! — крикнул нолдо товарищу, сознавая, что его ждет. — Ты сильнее, чем думаешь: ты выстоишь. А этого палача и тюремщика убьют, не я, так другие. — Нолдо жалел, что не может ударить Эвега.

Вскоре целитель закончил лечение и собрал инструменты. Мертвого орка вытащили из комнаты, вслед за ним увели и Кириона, снова заломив эльфу руки. А Эвег вновь спустился в темницы: ему предстояло много работы. Пленных нужно было долечить, так, чтобы они были готовы к допросам уже сегодня.

***

Ларкатал, все так же привязанный к кровати, остался в комнате один. Он молчал. Думал то о Кирионе, которого утащили, то о других товарищах, и в голове нолдо одни страшные образы сменялись другими. Ларкатал отгонял их от себя, повторяя, что это все не правда, это его воображение — но образы возвращались.

Так прошло довольно много времени, и лишь несколько часов спустя, когда утро разгорелось вовсю, к привязанному нолдо зашел Саурон.

Волк сел рядом с Ларкаталом на кровать.

— Вот, похоже, и все, да? — вздохнув, спросил умаиа. — Я не стану тебя пока отвязывать, иначе ты на меня бросишься, а я не хочу этого. Во-первых, успокойся, все в безопасности, никого пока не тронули. Во-вторых, Ламмион не вернулся на рассвете, но я получил от него весть: он пострадал от бури и задержится. Но я не накажу за это Нэльдора, ведь задержка была неумышленная. Есть еще и третье: я позволил Линаэвэн стать гостьей моего повара-беоринга, который верно служит мне много лет. Ваш гонец думает, что может переубедить человека, отвратить его от Тьмы и я не буду мешать ей. Ну, что скажешь? Разве я не стараюсь для тебя?

Ларкатал ждал, что Саурон пришел для того, чтобы наказать его за неповиновение, но сев рядом с привязанным, умаиа, напротив, заговорил мягко и даже делал уступки. И все же обещания, которого требовал Ларкатал, не дал. И, как понимал нолдо, не даст. Очевидно, Саурон мог идти на уступки ради того, чтобы заполучить себе немного Света, но при этом он не собирался оставлять Тьму и идти к Свету. И значит добро, которое делал умаиа, ничего не значило.

Ларкатал прикрыл глаза… Он знал, что за его молчанием последует то, о чем говорил второй умаиа, целитель, притворяющийся человеком. И все равно нолдо упорно молчал.

— Я не могу сделать большего, по крайней мере пока, — Волк вздохнул и потянулся, чтобы развязать эльфу ноги. — У Владыки повсюду глаза и уши, думаю, тот же Эвег с удовольствием доложит в Твердыню о первой же моей оплошности. Еще день-два, и он начнет спрашивать, когда же я начну вызнавать тайну Наркосторондо. Я тяну время, как могу, Ларкатал, и делаю, что могу. И если бы ты мне помог придумать что-то еще…

Ноги «гостя» оказались на свободе, и Маирон застыл, с сомнением глядя на руки Ларкатала. В этот момент Волк подумал, что если бы этот эльф согласился остаться с ним, стать его другом, учиться у него, быть верным ему, то Волк и в самом деле мог бы распустить пленников, покинуть Остров и службу Владыке… Только вот где гарантия, что Ларкатал не оставит его вновь, и как бы не получилось так, что Волк, все потеряв, ничего не получит?

«Если этот помешанный на боли и лечении болван и правда донесет на меня Владыке, мне не будет чем отвести от себя гнев», — думал про себя Маирон.

***

Ларкатал молча думал о том, что словам Саурона почти можно было поверить. Скорее всего, они даже были почти правдой. Почти. Саурон говорил так, словно не искал сведений о Наркосторондо — но это было неправдой, конечно же он искал. Прежде, чем вдруг так странно изменил свое поведение. Похоже что Саурон действительно особым образом относился к нему, но для Ларкатала это ничего не меняло — Саурон был врагом. Тем, кто убивал, захватывал, пытал, и будет делать это впредь.

Ларкатал понимал, что и его самого не ждет ничего хорошего; его вряд ли убьют, но зато будут допрашивать: и его самого, и его товарищей… И этого можно будет избежать, только если эльф отдаст Саурону того, что умаиа хочет. А Ларкатал не отдаст. И потому не было смысла говорить что-либо; надо было молчать и готовится к худшему.

***

Ларкатал не отвечал. Волк снова вздохнул:

— Хорошо, Ларкатал, твое молчание красноречиво. Теперь послушай меня. Как ты помнишь, я во всеуслышание заявил, что пока ты у меня в гостях, ни одного пленного не будут допрашивать. Если ты выйдешь из этой комнаты, я не смогу больше тебя защитить. Я не жду, что ты переменишь свое решение, но остальным это знать не обязательно. Я не знаю, как долго наш обман продлится. День-два у нас точно есть. Надеюсь, что ты мне поможешь. Или хотя бы не помешаешь. Веришь ты или нет, но я делаю, что могу, — Волк был искренен, даже готов был идти на жертву.

И Волк отвязал Ларкаталу руки. Если эльф бросится, то это скрыть уже не удастся ни от Эвега, ни от других, и пытки будут неизбежны. Но это будет не его вина, он сделал, что мог. Выбор судьбы для себя и других за нолдо.

А если эльф не нападет… То они начнут говорить. Для начала обсудят, что могут сделать для пленных, а там — и другое.

***

Эльф слушал Саурона, закусив губу. День-два избавления от пыток для других пленников… Как же он хотел этого! Саурон предлагал обмануть остальных Темных, чтобы помочь его товарищам, а после… Но путь к Свету не начинается с обмана, как и с угроз и насилия.

Ларкатал был воином, и перед ним был враг. Он обещал дать пленным время, не требуя взамен чего-либо. Кроме готовности смириться со своим положением и молча сговориться с ним об обмане.

Ларкатал втянул воздух и ударил — резко, метя в глаза. Ведь товарищей заставят заплатить за этот удар.

***

Эльф лежал на спине, его руки слегка затекли, он был ранен, и все равно его удар был яростным, и умаиа едва отразил его! Почти достал, даже пальцы уже касались век… С холодным гневом Волк нанес ответный удар — не руками, Волей. И смотрел, как эльф корчится от невыносимой боли, а когда тот почти лишился чувств, в комнату вошли орки.

— Ты выбрал, эльф. И все же — я хочу быть на твоей стороне. Я могу помочь тебе, а ты мне. Подумай об этом, а как надумаешь — позови меня.

Эти слова после едва отраженного нападения заставили нолдо задуматься. Могло ли быть, что он ошибся, оценивая по одному действию? Да, он мог ошибаться… И эльф снова загадал: если сейчас его просто накажут, «потому что так здесь положено», то он даст Саурону еще один шанс…

Орки выволокли Ларкатала из камеры и поволокли в подземелье.

Примечания:

*(1) В «Повести о Тинувиэль» Моринготто в гневе угрожал Берену пытками валараукар:
«Здесь у нас заговорщик великих предательств против владычества Мэлько, и он достоин пыток балрогов».
По «Лэ о Детях Хурина», захваченного Хурина Моринготто тоже отдал Валараукар, вначале насмехаясь:
«Знаешь ли ты мое имя, или тебе нужно сказать, на что надеется тот, кого везут в Ангамандо, на самую горькую казнь, на мучение валараукар?»
Одно из имен валараукар — ñgwalaraukō, что означает «демон-мучитель». Из всего этого можно заключить, что валараукар были не только воюющими чудовищами, но и палачами, и их пытки были очень страшными.

20. Дары умаиа


От вчерашней бури остались лишь лужи по дорогам и низинам, да поломанные, расшвырянные ветром ветви.

Ламмиона, без ухода опытного целителя впавшего в беспамятство, подняли на носилки и повезли в крепость, на Волчий Остров.

***

Восходящее солнце золотило пронзительным осенним светом двор Темной крепости. Волк сидел в своем кабинете и задумчиво крутил в пальцах заколку для волос. Похоже, настало время забав для всех — и для обитателей замка, и для пленников. Вэрйанэру обещали не трогать только Лаирсулэ. С кого же начать? Ранее Волк планировал начать с Линаэвэн: и потому, что она была женщиной, и потому, что больше знала (спасибо Ламмиону за сведения), и потому, что ее пытки должны были деморализовать остальных. Но Линаэвэн успела стать «гостьей» Марта, и просто так отбирать ее у парня было нельзя.

Наконец Маирон принял про себя решение, ухмыльнулся и отправился к Линаэвэн.

***

Тэлэрэ, пробудившись от ясного света, подошла к окну. Эта радость оставалась с ней и здесь, в плену: синева и простор небес и плывущая в своей ладье Ариэн, а вечером, ночью Тилион и звезды. Небо было свободным и светлым, и ему ничто не грозило…

Грозило — ее товарищам. Вчера их пытали до обеда, а после оставили, и к ним пришел умаиа, чтобы лечить… Будет ли все так же сегодня? Часть пленных стала «гостями», значит, никого из эльфов пока не будут допрашивать, но Нэльдор и другие согласившиеся на «гости» все равно в опасности.

Эльдэ мысленно вернулась к своей дороге, к тому, как они были захвачены — с тех пор минуло уже шестнадцать дней. Две недели пути и два долгих и тягостных дня здесь, на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот). К своей миссии, к письму для Кириамо, Линаэвэн старалась не возвращаться теперь даже мысленно, даже в одиночестве. Лучше бы и о Наркосторондо, пока она здесь, не думать — тогда куда меньше опасность, что однажды она проговорится.

Вдруг сзади послышался звук, и тэлэрэ обернулась: Волк не стал утруждать себя формальностями и стучать в дверь, просто вошел к ней.

— Как спала? — бросил умаиа, проходя в комнату и садясь в кресло. — Я слышал, ты пытаешься вернуть Марта на свою сторону? Я не против, продолжай. Мне интересно узнать, насколько он предан мне в действительности, ведь я растил его из подростка. И ты поможешь мне узнать, насколько я хороший… наставник.

Волк подбирал слова осторожно, так, чтобы если Линаэвэн будет «показывать» этот разговор Марту, горец бы не смог увидеть ничего дурного.

— Благодаря тебе я буду знать, где я был не прав, и что мне стоит изменить в моем обучении атани, — продолжил Врлк. — Март лишь первая ласточка, все больше и больше Вторых будут преданы Тьме. Я ценю твой вклад в мое дело. Вас с каждой битвой все меньше и меньше, вы истаете, а мои ученики унаследуют королевство Арда. Вы обречены, и ты помогаешь мне ковать нашу победу.

Линаэвэн было горько, что Саурон обманом добился доверия некоторых атани, но эльдэ не хотела верить, что их может стать много. Марта пришлось держать в изоляции от других, его учил и растил лично Саурон (со времени, как он был подростком — Март оказался младше, чем думала дева) — сможет ли Саурон так же поступать со многими? Что до других его слов… Вначале тэлэрэ обожгло горечью и страхом: неужели она и теперь принесла пользу Саурону? Но в сказанном было что-то не так. И дева задалась вопросом, что за послание, что за призыв скрыт в словах умаиа? — и решила, что это призыв не противиться и быть слабой. Следовать которому Линаэвэн не желала.

— Всякий раз, когда мы противостоим вам в чем бы то ни было, — отозвалась тэлэрэ, — вам становится известна наша сила и ваши ошибки. И тем более, чем большего мы достигаем. Нелепо из-за того, что вы получаете опыт, отказываться от противостояния и от побед.

Волк поднял бровь. Дева, очевидно, отвечала на что-то свое, настолько невпопад, как казалось умаиа, звучали ее слова. Впрочем, Маирона это не интересовало: он продолжил разговор о том, для чего пришел.

— Кстати, надеюсь ты понимаешь, что ждет Марта, если ты добьешься своего? Хочу убедиться, что ты действительно хладнокровно роешь юноше яму, а не просто не понимаешь, что творишь.

— Понимаю… — Линаэвэн невольно побледнела и сжала губы: да, если ей удастся убедить Марта, что Саурон враг, и ему нужно противостоять, то беоринга подвергнут пыткам. Несмотря на возможную страшную участь для атана в будущем, сейчас деве было больно видеть, что юношу воспитали в преданности Тьме. Как же добр и светел мог быть этот беоринг, если бы рос не под рукой Саурона! И тэлэрэ продолжила. — Ты можешь мучить его, но душа Марта будет свободна от твоего яда.

Волк принял ответ, кивнул, усмехнулся и продолжил:

— Кстати, спасибо за названные имена. Некоторых я до сих пор искал, теперь знаю, что могу больше не тратить свои силы на мертвых и направить внимание на другое.

Эльдэ покачала головой. Март не смог бы передать Саурону все имена, что звучали вчера. Но что, если их подслушивали? Это была не ее вина, но Линаэвэн было горько, что она вновь принесла пользу Врагу, и дева снова подумала: не лучше ли ей было молчать, как она хотела с самого начала? Но как было не поддержать Нэльдора, не помочь Марту…

***

Вскоре в комнату Линаэвэн постучал и к ним присоединился сам Март. Волк поднялся навстречу атану, обнял юношу за плечи.

— Здравствуй, Март. Я позвал тебя сюда не случайно. Я знаю, что Линаэвэн за моей спиной пытается убедить тебя принять ее сторону и предать меня, восстать против меня. Я знаю об этом, но не буду ее останавливать. Однако я не хочу, чтобы меж нами с тобой что-то стояло, я хочу быть честным с тобой. Выслушай Линаэвэн, посмотри своими глазами и реши, с кем ты хочешь быть, мой ученик: с нею или с Тьмой.

Линаэвэн вздохнула. Приходилось говорить с Мартом при Сауроне… И как же он будет относиться к ней после этих слов?

— Привет тебе, Март. Слушай свое сердце. Оно знает и о Свете, и о Тьме, и о добром и о злом более, чем может знать твой разум… — опутанный чарами Саурона… — И смотри подлинно своими глазами.

Волк обернулся к тэлэрэ:

— У тебя есть три дня, Линаэвэн. В твоем распоряжении вся крепость, если тебе что-то понадобится. Через три дня, если тебе не удастся сбить Марта с толку, ты оставишь его в покое и больше не встанешь на его пути, — Волк был вполне уверен в Марте и с легкостью отдавал его на проверку Линаэвэн. Если беоринг не пошатнется, значит, методы Маирона были верными, и с другими людьми стоит работать так же. Если эльдэ перетянет Марта на свою сторону, то Волку придется искать, где же он ошибся. Но в любом случае эта тэлэрэ хорошо послужит ему, его делу и Тьме.

— Три дня, чтобы попытаться помочь… Я принимаю твои условия, — ответила дева.

Вопрос с Мартом был решен. Волк ухмыльнулся про себя и перешел ко второму:

— Я сделал для тебя украшение, как и обещал, — Маирон протянул деве шелковую ткань, в которую была завернута заколка. — Скажи мне в присутствии свидетеля, можешь ли ты отличить ее от работы своих родичей.

Линаэвэн взяла подарок в руки, внимательно осмотрела заколку, постаралась ощутить, что в ней. И к своему изумлению не ощутила ни чар, ни Тьмы, ни Искажения, ни тяжести. Красивая заколка, намеренно сделанная для неё, любящей море… И только.

— Я не чувствую в этой заколке Искажения и не смогла бы узнать, что это твоя работа, если бы ты сам не сказал, — произнесла дева с горечью и удивлением. — Я признаю, что была не права в этом. Ты не утратил искусство, каковым обладаешь как ученик Аулэ и действительно можешь создавать красивые вещи, которые не будут Темны и тягостны для эльдар. Я проиграла спор.

Волку доставило большое удовольствие то, что Линаэвэн, тщательно осмотрев заколку, ничего не нашла. Хотя на самом деле чары были — они должны были путать мысли эльдэ, подменять одно другим. Март скажет: «Я не верю тебе», а Линаэвэн услышит: «Ты лжешь». Пленник скажет: «Спасибо, ты готовила нам еду», а Линаэвэн услышит: «Ты прислуживала Врагу, а мы отказались, хотя нас и пытали». Просто в услышанном будут слегка смещены акценты, усилено чувство вины.

— Надеюсь, тебе нравится мой дар, — продолжал Маирон, — Я делал его весь день и большую часть ночи. Прошу, надень эту заколку, — Волк был почти уверен, что Линаэвэн не откажется при Марте, — а после выполни свою часть обещания.

Эльдэ закрепила заколкой серебристые волосы. Если бы принятие этого дара от врага было всем, на что она согласилась! Она должна была рассказать о южных границах Наркосторондо, уже зная, что эти сведения для Саурона важны. Эльдэ, побледнев еще больше, закрыла лицо рукой, но затем отняла ее. Неразумно было спорить с умаиа на что бы то ни было.

***

Когда зачарованная вещь оказалась в волосах девы, Волк, расстелив карту, сказал:

— Покажи мне границы Наркосторондо, как обещала.

— Покажи мне границы Наркосторондо. Или ты, как всегда, обманешь?— услышала Линаэвэн.

Конечно, Саурон не мог не обвинить ее перед Мартом. А она едва ли могла оправдаться: вчера за ужином она уже спорила о своей невиновности с умаиар и ничего не добилась. Пожалуй, они обвиняли даже жестче: ведь Саурон силился изображать перед беорингом доброго правителя. Но дева понимала, что сейчас на ней лежала куда более тяжелая вина, чем вчера вечером: если однажды Наркосторондо будет взят, то в том числе благодаря ее ошибкам. Город падет, и она сыграла в том свою роль, и важную…

— Я проиграла, — повторила тэлэрэ через силу. — И я выполню свою часть договора.

Рука девы прошла мимо Нарака севернее Нантатариона (Nantatharion, Нан-Татрэн) и южнее Таурэ Фаравар (Таур-эн-Фарот), смещаясь в сторону Моря и в сторону Сириона.

Как просто все оказалось… Вот Волк, наместник Владыки Мэлькора, и узнал тайну, где находится королевство Наркосторондо. Без пыток, что были применены уже ко многим, но так и не дали результата, одной лишь хитростью — принудив к разговорам, сыграв на слабостях и чувствах врагов…

— Спасибо, Линаэвэн, — вежливо кивнул умаиа, хлопнул по плечу Марта и вышел. Все же это было прекрасное начало дня для Маирона.

***

— Ты послужила мне лучше, чем кто-либо до тебя, Линаэвэн — донеслись до нее слова Саурона, и дева осталась вдвоем с Мартом. Тэлэрэ казалось, что Март смотрит на нее с явным укором, и она его заслужила. Без пыток, уже на третий день плена, она выдала границы города и добровольно согласилась на рабство… хотя при этом она и кормила своих.

Линаэвэн была уверена, что сможет различить созданное умаиа. Но не различила. И теперь за ее самонадеянность и ошибки может заплатить весь город. И вдруг внезапная мысль приободрила деву: да, главным были сам город и пути в него! А Саурон не узнал ни того, ни другого, хотя она явно заблуждалась, полагая сказанное о границах города маловажным. Но теперь она не могла исправить содеянное и не знала, сможет ли искупить. Могла только не повторять ошибок, чтобы не вышло худшего: ей нельзя говорить ни слова о Наркосторондо, даже самого «безвредного», ни при каких условиях. И ничто из сказанного не считать безвредным — даже имена павших стали для Саурона полезными сведениями.

Бледная почти до прозрачности Линаэвэн прикрыла глаза. Затем открыла вновь и горько и тихо обратилась к атану:

— Если ты осуждаешь меня, то справедливо. Однако… нам дали три дня. Гортхаур сказал свое слово, сказала и я. А что думаешь ты, согласен ли ты учиться у меня эти три дня?

— За что мне осуждать тебя? — искренне удивился Март. — Ты выполнила свое обещание, не пыталась увильнуть. И конечно, я выполню желание Повелителя и буду говорить с тобой. Ведь это был и наш с тобой уговор: я буду рассказывать о Тьме, а ты о Свете, чтобы мы могли изменить свое отношение.

Март верил, что он не предаст Повелителя, но, быть может, ему удастся убедить Линаэвэн.

Однако чары на заколке изменили слова беоринга, и тэлэрэ услышала упрек и насмешку:

— За что бы мне не осуждать тебя? Ты вступила в спор с Повелителем и поставила на кон судьбу своего города, теперь пришло время выполнять обещанное. По крайней мере, ты не пыталась увильнуть, как обычно…

— Я рада, что мы сможем поговорить, — эльдэ сумела печально улыбнуться. Несмотря на уверенность Саурона, она надеялась, что сможет изменить отношение беоринга и сможет вернуть его к Свету. Хотя обещать или спорить об этом не стала бы и до проигрыша.

— Ты поздно легла вчера, я не стал тревожить тебя и приготовил завтрак для твоих спутников сам. Поможешь мне теперь?

— Ты поздно легла вчера, и я из-за тебя тоже. Но мне пришлось встать, приготовить завтрак для твоих спутников. Поможешь мне теперь?

— Конечно, — ответила Линаэвэн на то, что услышала. — Ты был очень терпелив, благодарю тебя.

В этот момент в дверь деликатно постучали: это Эвег (закончивший очередной подход к раненым в подземелье) пришел, как обещал вчера, рассказать эльдэ о ее товарищах. Линаэвэн смотрела на умаиа-целителя с настороженным ожиданием, словно выглядывающая из дупла птица. Март считал Эвега человеком, она знала, что это не так… но Март, конечно, не поверит, если она об этом скажет. Хотя, возможно, если она осторожно подберет слова, то сможет вывести умаиа на чистую воду или, хотя бы вынудит сказать его что-то лишнее.

— Все исполнено, как ты и просила, — сказал целитель, притворив за собой дверь. — Один из раненых напал на меня и чуть не убил, другой просил передать тебе нечто. Но ты можешь быть спокойна, они все в порядке. Слова же для тебя: всякая служба в плену обернется страданием для тебя и других. — Эвег обменялся взглядами с Мартом. — Я не согласен с этим, но передал, что просили.

Заколка искажала не всякое сказанное слово — и эльдэ услышала почти то что и сказал целитель, кроме одного: «Ты согласилась на службу в плену — значит, согласилась мучить себя и других». Дева вздрогнула от переданных слов. Особенно потому, что они были совсем не тем, что желали бы ей внушить Темные. Они желали подчинить ее и заставить служить себе, а не отвратить от этого. Линаэвэн… в самом деле страдала из-за того, что подчинилась желанию Саурона, но неужели она причиняла страдание и своим товарищам? Увы, эльдэ не могла спросить, о чем именно говорил один из отряда, не могла попросить пояснений. Все, что знала эльдэ, это то, что ее спутники не голодали, более того, получали еду, приготовленную руками эльдэ, а вместе с едой получали и поддержку, навеянную чарами. Но никто из ее спутников не стал бы передавать такое послание, не будь оно правдой, и Линаэвэн не видела, какую выгоду получил бы умаиа от таких слов. Дева была растеряна, и ей нужно было все обдумать, спокойно и серьезно, не второпях. Сейчас же ей нужно было ответить Эвегу.

— Хорошо, что ты передал мне послание, я обдумаю его; и я рада, что пленные в порядке, — тэлэрэ сдерживала себя, потому что мысленно постаралась поставить себя на место Марта: скажем, в плен взяли такого человека, как этот беоринг, обошлись с ним по-доброму и стали лечить, а он напал на целителя. Что бы Линаэаэн подумала о таком пленнике? Что, скорее всего, будет думать Март? Притом, что на самом деле Эвег был умаиа, а напавший раненый выказал смелость, и Линаэвэн не знала, каким было лечение из рук умаиа… Что, если Эвэг применял какие-то черные чары? И дева решила уточнить у целителя что именно произошло. — Один из моих товарищей пытался убить тебя после того, как ты лечил его?

— Говорят, вы мудрые и любите думать, — пожал плечом Эвег. — А тот воин напал на меня до лечения и чуть не придушил: увы, порой пленные бывают буйными и вредят сами себе. Мне пришлось позвать орков, чтобы его уложили. И тогда я смог позаботиться о его ранах.

— Эвег прекрасный целитель, — поддержал Март. — Он сделал все, как надо. И я согласен, что слова, тебе переданные, были сказаны в минуту печали, и в них нет мудрости.

Линаэвэн верно поняла обоих. Но ей показалось, что они заодно отказали ей в мудрости, а Март ещё сказал, будто она обвиняет целителя, но сейчас это не было важно. Орки уложили пленника, и тогда умаиа… сделал, что мог. Что это могло значить? Линаэвэн сжала губы и вдохнула. Ей нужно было думать не о своих чувствах, а о Марте, о том, как беоринг воспримет услышанное.

— Я не говорю, что Эвэг не искусный целитель; я его не знаю, а он, возможно, и тебя лечил прежде, — уж не им ли был околдован Март? Хотя долгих лет воспитания у Саурона могло быть довольно… Могла ли дева сейчас защитить товарища перед Мартом? Если причина нападения в том, что он узнал в целителе Темного, Март не поймет и не примет ее; если другая… ее пока не знает и сама Линаэвэн. Сдержавшись, дева спросила целителя. — А кто был твоим наставником?

Эвег не ожидал такого вопроса. «А ты умна», — усмехнулся умаиа про себя.

— Я от природы своей имею тягу к исцелению, а к каждой тяге даны и талант, и умение. Наставников же у меня было несколько, но самый великий из них — Владыка Севера, ибо, как ты знаешь, нет ничего в умениях любого из Валар, чего бы не умел Владыка. Он показал мне такие… вещи об исцелении, каких я и помыслить не мог, — Эвег улыбнулся, как улыбаются весьма довольные тем, как сложилось. — Через какое-то время Повелитель отправится на Север с докладами и возьмет Марта с собой. Тогда и мой друг сможет стать учеником Владыки.

Ответ Эвега о его учебе не был неожиданным, но был болезненным. До того Линаэвэн лишь подозревала, что умаиа мог мучить пленных при лечении, а слова о многом, что Эвег узнал об исцелении от Моринготто, стали подтверждением. И она сама просила Темного прийти и лечить ее спутников, и в довольной улыбке Эвега тэлэрэ читала: «Ты сама отдала их мне». Перед Линаэвэн стоял умаиа, не только целитель, но и палач, а она должна была сдерживаться при Марте. Которого хотели отправить в Ангамандо. Этого доброго атана — сделают учеником Моринготто и уничтожат в нем все хорошее. Могла ли беорингу грозить худшая участь, чем эта? Не лучше ли ему было стать пленником в застенках Саурона?

Но у Линаэвэн было только три дня, чтобы открыть Марту глаза. И тэлэрэ надеялась, что сумеет убедить атана. Она должна была это сделать… потому что никто другой помочь ему или не захочет, или не сможет.

— Я слышала, — обратилась Линаэвэн к Эвегу, — что Мэлькор крайне могуществен и изначально наделен самыми разнообразными знаниями. А известно ли тебе, его ученику, отчего он не применяет их? Отчего Мэлькор не вырастил дивные сады, цветущие и благоухающие, и древа, которые затмили бы все другие, не создал собственные светила или великие моря и хрустальные потоки? — Тэлэрэ помнила о находящемся рядом Марте и старалась, чтобы ее голос звучал сдержанно и не выдавал вражды.

Эвег качнул про себя головой — дева оказалась умна и знала, о чем спрашивать. Но только и на таких разумных давно был придуман ответ:

— В древние времена, когда эльфы лишь пробудились, у Учителя был прекрасный дом и сады вокруг, и многие дивные вещи, сделанные его народом. Вы знаете это место как Утумно. Валар уничтожили дом Учителя, потому что он не желал покоряться им и быть, как они. И теперь, вырвавшись из плена, Учитель не может вновь подвергать свой народ опасности быть уничтоженным. Пока идет война, мы живем в крепости, но не среди садов.

Эвег ответил не на все, но он надеялся, что Линаэвэн не заметит подмены, а Март так и точно не заметит. Беоринга научили «видеть главное» и не фокусировать внимание на ненужном — например, на деталях и мелочах. Главное для Марта — что Учитель творил, а его пленили и все уничтожили. Ненужное — почему Владыка не создал светила и моря. Хотя… Марту, наивному и невежественному Марту, не Линаэвэн, можно будет рассказать, что именно благодаря Мэлькору взошли светила, ведь раньше Валар хранили свет лишь для себя. Так Эвэг и думал поступить.

Не забывал он и о том, что Март, без сомнения, все услышанное передаст Маирону и обсудит с ним.

Линаэвэн тоже знала, что Март полностью доверял Темным, и попробовала зайти с другой стороны.

— Я слышала об Утумно иное, но если ни я, ни ты не были там, то мы не можем знать наверняка, что там произошло и можем лишь полагаться на слова других: и тогда все упирается в вопрос, кому мы верим, — эльдэ вновь говорила неторопливо, желая потянуть время и обдумать свои следующие слова. Скорее всего, Эвег был в Утумно, но как она могла бы это доказать? — Однако, мне показалось, что в твоих словах есть несуразность. Первое… Ты верно сказал, что мы воюем с вами. Но при этом мы не прекращаем создавать прекрасное, растить цветы, создавать украшения, ткать гобелены, украшать наши дома и земли. Хотя вы разрушали и захватывали их, и убивали нас, и было это не Эпоху назад. У нас есть крепости для защиты, как эта, и есть воины, что защищают земли и мирных жителей, но если бы мы позволили страху настолько управлять своей жизнью, чтобы в своей земле отказаться от созидания, красоты, заботы только потому, что есть опасность, я сказала бы, что мы сами лишили себя свободы. Неужели Мэлькор при всем могуществе настолько боится нас, что в его жизни не осталось места прекрасному? Или только его народ творил дивные вещи, а не он сам? — что умаиар, такие, как Саурон, способны создавать красивые вещи, подобное работе эльдар, Линаэвэн теперь знала.

Эвег усмехнулся.

— Видимо, твой Наркосторондо, тайный город, не вступающий в битвы, утопает в садах, но ни Минас-Тирит, ни Химйарингэ, ни Твердыня садов не имеют, — Эвег не знал, что уже известно Волку о Наркосторондо, но сообщение, что внутри города (а может, и вокруг) есть сады, разумеется, будет важным. Это позволит предположить что-то о размере города, плотности населения, местоположении… Конечно, знаний о садах самих по себе мало, но что, если удастся что-то еще узнать? — Мы, стоящие на переднем крае, не можем позволить себе такую роскошь. Но ты никогда не была в Твердыне, ты не знаешь, как прекрасны ее залы, как искусно они украшены, сколько удивительных вещей там создано! О Март, сколько чудес тебя ждет! А ты, Линаэвэн, не знаешь, но судишь: и о Твердыне, и о Владыке Севера, и о его мастерстве и умении.

Март только грустно вздохнул, ведь он уже знал эту черту тэлэрэ, заранее приписывать Северу все дурное, что происходит.

Линаэвэн же, соглашаясь с тем, что ее саму защищали другие, хотела вступиться за свой город, но не могла — так можно было не заметить, как выдала еще что-то… Достаточно было того, что Эвэг правильно истолковал ее слова и уверенно отнес их именно к Наркосторондо.

— Хорошо, — согласилась тэлэрэ, чтобы не продолжать опасный для нее спор. — Пусть я сужу о том, чего не знаю, а ты говоришь, что сам видел тайные красоты. Но отчего они только тайные? Отчего Мэлькор не создал ни морей, ни звезд, ни иных светил, если это в его силах? И есть ли что-то, что он создал бы не только для тех, кто служит ему, а для всех?

— Ты назвала созданное мастерами Севера «тайными красотами». Увы, Март, но я боюсь твоя гостья безнадежна. Ты знаешь что-то о красотах Наркосторондо? Нет. И я нет. Но красоты Наркосторондо не тайные. А красоты Севера почему-то тайные, не для всех, и Мэлькор бережет их от посторонних. Ты, Линаэвэн, упрекаешь Владыку Севера в том, что он не делает ничего для других? Так знай, что само сердце Арды создано им*(1), и все, что имело жизнь до восхода Светил, имело жизнь благодаря Мэлькору; да и сейчас ничто бы не смогло жить на мертвой земле без сердца, не было бы самоцветов, теплых подземных рек и многих других диковинок.

— Вам рассказывали так, — произнесла Линаэвэн с горечью: она полагала, что ее вопросы помогут что-то прояснить, выявить несоответствия и ложь, но в ответ слышала только новую ложь и новые восхваления Моринготто. — Мы могли бы и далее спорить или остановиться на мысли о глубине заблуждений друг друга, Эвег. Но я знаю одно: у всех, кто хочет добра другим, есть нечто общее. Ты уходишь сейчас отдыхать или вновь лечить? Перед тем мы могли бы вместе искренно пожелать радости и полного исцеления всем страдающим. Ведь для всех целителей, насколько я знаю, тяжко видеть чужую боль.

Эвег мысленно пожал плечами, а вслух ответил:

— Это прекрасная мысль, Линаэвэн. Как бы мы ни были различны, пожелаем все вместе здоровья раненым! А теперь, мне и правда пора. Доброго вам дня.

Эвег ушел. Пора было начинать допрос Ларкатала.

Примечания:

*(1) По «Аинулиндалэ», «…Мэлькор создал зной и необозримое пламя», в «Сильмариллионе» сказано: «И так как пламя пожаров было погашено или погребено под первобытными горами». Поэтому можно подумать, что эти огни стали магмой в недрах земли и ядром Арды, и распространилось мнение, что сердце Земли создал Мэлькор.

Но в текстах не только нет подтверждения этому, а есть косвенные опровержения. Например, в «Преображенных мифах» сказано:
«Мэлькор могущественен, но он, как было сказано, впал в гордыню и жажду собственного владычества. Поэтому Валар избегали его и начали строительство и устройство Арды без него. По этой причине сказано, что хотя сейчас в Арде великое зло, и многое в ней находится в разладе, так что благо одного кажется злом другого, тем не менее основы этого мира хороши, и по своей природе он обращается к добру, исцеляя себя изнутри силой, заложенной в нем при его создании; и зло в Арде потерпело бы неудачу и исчезло бы, если бы оно не возобновлялось извне, то есть тем, что исходит от воли и бытия, которые отличны от самой Арды».

То есть Мэлькор не участвовал в начале создания Земли, и поэтому Арда способна к самовосстановлению и противостоит Искажению. Вряд ли это было бы возможно, если бы само сердце Имбара (Мира) было сотворено Врагом.

21. Когда закончились разговоры

Фуинор, держа в руках поднос с завтраком, постучал в дверь Вэрйанэра, извещая эльфа о своем приходе, и зашел в комнату, не дожидаясь ответа.

— Доброго утра, — поздоровался умаиа. — Как поговорили вчера? Тебя не заставляли, не принуждали, не допрашивали? — поскольку этот эльф остался единственным «гостем», он тоже вдруг стал интересным.

— Не принуждали, — ответил Вэрйанэр, смерив взглядом умаиа с подносом. Посмеяться бы: падший аину ему еду приносит, будто слуга! Только не до смеха было. — Но по сути, как я и сказал, разговор был близок к допросу. — Конечно, Фуинор мог возразить, что не было же никаких пыток; но была угроза пытки Лаирсулэ… Желая защитить товарища, Вэрйанэр выбрал самую безопасную тему, какую только смог придумать, и все равно оказался полезен этим Темным. И теперь нолдо не знал, может ли он рискнуть снова.

Фуинор тем временем поставил поднос на стол и сел рядом. Завтрак оказался на двоих.

— Чем же этот разговор был близок к допросу? — возмутился умаиа. — Тебя никто ни о чем не спрашивал. Ты сам решил, о чем говорить. И, не отказавшись от своего обещания по букве, исказил его по духу. Ты решил издеваться над Маироном, рассказывая ваши трактаты, и Повелитель отплатил тебе той же монетой, сказав, что ты дал ему немало полезного. Что, кстати, правда. Но это только твоя вина, не бросай тень на нас. Не стал бы ты лукавить, этого бы не случилось, — Фуинор взял с подноса кусок теплого хлеба, сладко пахнущего на всю комнату, и принялся мазать его маслом. — Садись завтракать.

— Разумеется, — усмехнулся Вэрйанэр. — Если бы я рассказал о себе, как хотел Саурон, в этом не было бы ровно ничего полезного. — Эльф посмотрел на завтрак. Брать, не брать? Другой пищи ему не дадут… И он пока не отказался от этих гостей, хотя, возможно, стоило бы.

— О да, это была бы очень важная информация, — фыркнул Фуинор, — сказать, что ты, скажем, сапожник, жил в лесах близ Тириона, и любишь утку, жареную в меде. Ты сам себя перехитрил, Вэрйанэр.

— А что будет, если я откажусь от гостей сейчас? — поинтересовался эльф. — По букве или нет, я выполнил условие. — Вот уж Саурон стал бы выполнять «по духу»: оказывать настоящее гостеприимство и искренне заботиться о нуждах своего «гостя»… Пленник был уверен, что «гости» это просто очередной способ для Темных получить сведения.

Фуинора забавлял этот эльф, хотя еще больше — вызывал чувство брезгливости.

— Очень редко доводится видеть эльфов, которые были бы… достойными. Ты считаешь, что если тебя здесь могут обмануть, то и ты можешь всех обманывать, но это полбеды, ты же еще и считаешь себя после этого лучше нас, исполненным благородства, — умаиа хмыкнул и налил себе молока. — Если ты откажешься сейчас, то вернешься в камеру, а Лаирсула вернут сюда для совсем другой беседы. Ты выполнил свою часть сделки на вчера, а мы свою, — Фуинор скучающе думал, что сейчас эльф заговорит о коварстве Темных, о том, что они обманули его, честного и наивного, а он был до конца верен… Скука. Скорее бы вздернуть это ничтожество на дыбу.

Вэрйанэр же в свою очередь презирал сидящего перед ним умаиа, и думал про себя, что хитрость, чтобы сберечь тайны, не то же, что обман с целью чего-то добиться. Но Фуинору Вэрйанэр так отвечать не стал и только фыркнул:

— Что ж, спасибо за подсказку. Может быть, приготовление пищи и впрямь более безопасная тема, — эльф снова не смог решительно отказаться от «гостеприимства» Темных, как стоило бы, и теперь винил себя за это, но умаиа о переживаниях пленника было знать необязательно. Вэрйанэр вновь глянул на разложенный завтрак и вдруг сказал: — Я откажусь от угощения, — он сам удивился своему промедлению и сомнениям. Хорошо, что вчера ужина не было! Если он соглашался на что-либо, то ради Лаирсулэ, не ради еды. Но… что если у него снова не выйдет подобрать безопасной темы? Так из него Саурон много вытянуть может… — И от пребывания в гостях тоже.

Фуинор лишь пожал плечами, принимаясь за бутерброд с белоснежным козьим сыром.

— В прошлый раз ты тоже пришел, а на утро передумал. Это у тебя такая добрая традиция, мой ветреный Вэрйанэр. И я знаю тебе хорошее применение, — этого эльфа можно надломить и отпустить, он принесет немало пользы своей врожденной лживостью, гордыней и верой в свою непогрешимость. — Но ты не красавица, чтобы по сто раз менять свое решение, а мы не восторженные ухажеры. Ты слышал, чем заплатит целитель, и так и будет. А теперь: хочешь — ешь, хочешь — не ешь и убирайся в камеру. Орки за дверью. — Фуинор сидел расслабленно, но внутренне был готов, что эльф может напасть: и тогда пленник скорчится от боли под плетью Воли.

Вэрйанэр говорил уверенно, но на деле он был в смятении и задал себе вопрос: он действительно готов отказаться? …И ответил себе: нет, не готов. Просто эльф вспомнил, как гордо и резко отказался идти в гости в начале. Но тогда отказ не означал обречение Лаирсулэ на пытки (эльф забыл, что с самого начала согласие идти в гости означало защиту своего напарника от пыток). Теперь же Вэрйанэр знал, что сделают с целителем за его отказ. И после, когда будет уже поздно что-либо исправить, Вэрйанэр будет думать: «Я мог бы защитить его, но побоялся, что не справлюсь, не смогу найти безопасную тему. Я попробовал один раз и сдался, не попробовал снова переиграть Саурона. Я мог бы, но не стал». А ведь, может быть, Фуинор и впрямь невольно подсказал безопасную тему… Вэрйанэр махнул рукой.

— Раз я все равно такой ветреный, дай мне еще подумать. Может, я опять передумаю, — Вэрйанэр усмехнулся, не желая показывать умаиа, насколько он в смятении.

Услышав слова «гостя», Фуинор улыбнулся про себя.

— Хорошо, Вэрйанэр. Думай. Я зайду к обеду.

***

Ларкатала вернули в его давешнюю камеру, но вскоре повели на допрос. Эльфа привели в просторный застенок, раньше бывший большим погребом, и крепко привязали к креслу. Перед нолдо стояла странная, высокая железная конструкция, назначения которой Ларкатал пока не понимал.

Находившийся в камере Больдог обратился к эльфу:

— Сейчас ты встретишься со всеми своими товарищами, — Эвег хорошо знал свое дело, и к допросу были готовы все, — Кроме тех, кто в гостях, и тех, кто отдыхает. Например, ты не увидишь Линаэвэн, которая рассказала Маирону, как найти Наркосторондо, или Ламмиона, открывшего намсвой разум.

Ларкатал промолчал, и тогда орки ввели в камеру двух первых пленников. Ими оказались Морнахэндо и Тандаполдо. Эльфов подвели к той самой металлической конструкции, после чего каждого привязали к двум противоположным концам. Морнахэндо подняли вверх связанные за спиной руки, пристегнули цепь к его кандалам и перекинули ее длинный конец через верхнюю перекладину и систему блоков металлической рамы, так, что Морнахэндо едва мог стоять на кончиках пальцев ног. Больдог же взял свободный конец цепи и защелкнул его на кандалах поднятых рук Тандаполдо: эльф был привязан к станку, за торс и ноги, но его руки были лишь скованы меж собой. Тандаполдо мог опустить их, или даже попытаться освободиться, вот только… опуская руки вниз, Тандаполдо тем самым будет вздергивать Морнахэндо на дыбу. Больдог знал: скоро держать руки поднятыми над головой станет для пленника невыносимо, и эльф волей-неволей опустит их. Механизм же устроен так, что, проскользнув вперед, звено цепи уже не вернется обратно.

Ларкатал понял, чего хотят Темные, и напрягся всем телом, в ужасе глядя на товарищей. Их не допрашивали. Просто закрепили и ждали. Тандаполдо держался, сколько было сил, даже когда это стало мучительным, и на его лбу выступила испарина. Сил у нолдо было немало, стойкости тоже — недаром в первый день он терпел пытку, не издав ни звука; но сейчас эльф стонал от боли в сводимых судорогой руках. В прошлый раз Тандаполдо сам говорил товарищу, что терпеть пытку молча — не главное, и все же сейчас он чувствовал себя слабым и униженным. Но продолжал изо всех сил удерживать руки поднятыми и вставал на цыпочки, когда ощущал, что они все же понемногу опускаются.

Эта тщетная попытка оттянуть неизбежное длилась нестерпимо долго, и вдруг Морнахэндо, чьи ноги из-за стояния на цыпочках тоже затекли, а плечи начали болеть, пробормотал:

— Нет, — что значило «Нет, я не соглашусь прислуживать на кухне».

Ларкатал, глядя на товарищей, только что не извивался в кресле, а потом выкрикнул:

— Ты никогда не получишь от меня того, что хочешь, Саурон! Я проклинаю тебя!

Пока эльф говорил, дверь в камеру открылась, и на пороге показался Эвег. Он оценил ситуацию, ухмыльнулся и прошел внутрь. Расположившись удобно среди пыточного инвентаря, целитель обратился к Ларкаталу:

— Я обязательно передам Маирону твое проклятие. Уверен, он оценит, чем ты платишь за все, что он для тебя сделал, — в голосе умаиа звучало злорадство: Эвег ненавидел Маирона, хоть и служил на Тол Ракава. — Начиная с того момента, как ты согласился быть гостем на Острове, ни одного из твоих спутников не трогали. Но более Повелитель не может тянуть, и теперь, как я и говорил, каждый из них пройдет через пытки перед тобой.

Ларкатал не ответил умаиа. Это было бессмысленно. Эльф не жалел о своем проклятье, хотя оно и отрезало пути назад. А Саурон… он был безумен: пытаться заполучить Свет и едва ли не добиться доброго отношения через пытки его друзей! Неужели хоть кто-то мог не понимать, что так можно добиться лишь ненависти?

Но пока Ларкатал негодовал, время шло, и с неотвратимостью приближая миг, когда Тандаполдо вздернет на дыбе своего товарища, и Эвег, как и Больдог, не хотел пропустить этот момент. И вот — Тандаполдо, наконец, опустил руки, не смог удерживать их дольше и застонал, чуть не захрипел сквозь зубы, когда цепь подняла Морнахэндо вверх, и эльф вскрикнул от боли.

Ларкатал отчаянно думал, как помочь родичам, но у него не было ничего, кроме слов.

— В этом нет твоей вины, Тандаполдо, ни капли! — пытался поддержать эльф товарища, под стоны и крики Морнахэндо. — Ты делал, что в твоих силах, а твари подстроили так, что ты не мог не опустить руки. Но то, что не в наших силах и не в нашем выборе, это не вина. А ты, Морнахэндо, держись, друг! Не сдавайся и теперь!

По мнению умаиар, Ларкатал не сказал ничего интересного. Больдог дождался, пока Морнахэндо повиснет на дыбе, и теперь усмехался, глядя на его страдания. Впрочем, пытка длилась недолго, всего четверть часа, которая показались пленникам вечностью. Эвега же больше занимал Ларкатал: он тоже неотрывно смотрел на пытку и не мог думать ни о чем другом, пока перед ним мучили Морнахэндо. Ларкатал сам вскрикивал, вслед за товарищем на дыбе, повторял свои бессильные слова и вцеплялся руками в подлокотники кресла.

Ларкатал невольно вспоминал, как Саурон лицемерно говорил ему, что не мог не начать допросы, но ради Ларкатала оттягивал их начало. И Эвег говорил так же. Но… пленников и сейчас не допрашивали — их просто мучили, чтобы вырвать у него, Ларкатала, желаемое. …И так будет со всеми?! Химйамакиль, Ароквэн, Лаирсулэ, юный Нэльдор…

Наконец Морнахэндо сняли с дыбы, но лишь затем, чтобы поменять эльфов местами, и теперь Тандаполдо ждал, когда у напарника не останется сил держать свои руки поднятыми.

— Ведь я не смогу, — почти беззвучно, в ужасе, двинулись губы Морнахэндо. Он старался поднимать руки, как мог, но Морнахэндо и прежде был куда слабее Тандаполдо, а после пытки… его руки просто не слушались.

Никто из пленных не знал, что с Тандаполдо и Морнахэндо решили обращаться бережнее, чем с прочими, чтобы потом отпустить их; эльфам же происходящее казалось ужасным. А умаиар, никого ни о чем не спрашивая, негромко переговаривались в углу: Больдог предлагал делать ставки. И Тандаполдо, уже вися на дыбе, понял, что он терпит бессмысленную пытку: все это делали даже не для того, чтобы принудить Морнахэндо готовить. Их двоих… просто использовали, чтобы воздействовать на Ларкатала.

Когда Тандаполдо провисел на дыбе свои четверть часа, его сняли и обоих пленных вывели из застенка, чтобы по очереди привести на лечение к Лаирсулэ.

***

Лаирсулэ ввели в подземную камеру, оборудованную под лазарет — теперь там его ждал Морнахэндо. Целитель понимал, что начались допросы, и старался помочь родичам, как мог. Ему снова дали очень мало времени, и он не мог поговорить, но сосредоточился на выправлении растянутых мышц… Затем Морнахэндо увели и привели Тандаполдо.

Вот и начались пытки… Чем больнее было сердцу Лаирсулэ, тем больше он сосредотачивался на лечении.

Темные усмехались про себя, видя, что эльф так пока и не понимал, что он делает.

***

Тем временем Волк в своем кабинете принимал тех, кого еще не успел узнать. Первым к нему привели Ароквэна.

— Привет тебе, Ароквэн, витязь Наркосторондо, — приветствовал Маирон эльфа.

Ароквэн был ошеломлен — как Темные узнали его имя, и то, что он в самом деле витязь, и самое главное — о Наркосторондо?! Но эльф тут же вскинул голову:

— Саурон. Я ждал, что меня сюда приведут.

Ароквэн ответил дерзко, и Волк… махнул ему рукой в сторону кресла.

— Садись. Или стой, как хочешь, — еще недавно Маирон с удовольствием вонзил бы зубы в этого эльфа, но теперь он чувствовал какое-то опустошение и раздражение. — Я позвал тебя, чтобы познакомиться, — но недавно перенесенные поражение и оскорбление напомнили о себе, и Волк бросил небрежно, мстя за себя: — Я уже узнал, что мне нужно о Наркосторондо: посмотри из окна, ты увидишь, орки приступили к строительству дороги. Я знаю, куда вести армию, — Волк резко поднялся, подошел к окну, сам выглянул из него и продолжил, словно самому себе: — Да, знаю, куда вести…

Ароквэна точно окатило ледяной водой, и он застыл на месте. В голове крутилось множество вопросов: «Как это возможно?! Что ты сделал с ними, как выпытал?! От кого? О чем именно ты узнал?». Нолдо на время словно потерял дар речи, но то, что он не заговорил сразу же было только к лучшему… Ведь умаиа мог лгать, а Ароквэн, начав спрашивать о Наркосторондо, сам мог дать Саурону подсказки. Взяв себя в руки, Ароквэн подошел к окну и посмотрел вниз. Орки и впрямь строили дорогу, и нолдо резко выдохнул:

— Тварь. — Но выругавшись, эльф взял себя в руки и оценил окно и ситуацию в целом: можно ли попробовать бежать?.. Он был в башне, вокруг были слуги Саурона, но если есть хоть самая малая возможность, он должен попытаться выбраться, и предупредить своих. Наркосторондо должен быть готов к войне прежде, чем дорога приблизится к Ломба Палар (Талат-Дирнэн)!

Волк не читал мыслей Ароквэна, но желание бежать приходило в голову многим, и умаиа лишь усмехнулся — отсюда не убежишь. На оскорбление Волк пока ничего не ответил, молча отошел от окна и сел на свое место.

— Удовлетвори мое любопытство. Зачем вы шли к Кириамо?

Вопрос поразил бы Арокаэна чуть раньше, но не теперь, когда он услышал о Наркосторондо, увидел дорогу… Нолдо уже понял, что окно не было выходом — выбравшись из него, можно было лишь сорваться и умереть, но не бежать. А что если напасть на Саурона? Ароквэн развернулся и сделал вид, что хочет уйти, пошел мимо умаиа к выходу, но неожиданно бросился вбок, желая выбить стул из-под умаиа и почти одновременно ударил Темного.

Волк щелкнул зубами от удовольствия — Арохир проявил себя настоящим витязем: отважным и глупым. И как только нолдо напал, печаль слетела с Маирона, вновь пробуждая вкус к крови. Стул лишь покачнулся, а начатый удар умаиа даже не дал довести до конца. Волк захохотал, перехватывая руку Ароквэна, заламывая ее и нанося свой удар Волей. Нолдо захлестнула боль.

Когда эльф немного пришел в себя, боль сменилась иной. Полубесчувственного нолдо вытряхнули из рубахи и повесили на потолочной балке за руки, едва давая связанным ногам касаться пола, но при этом закрепив их а кольцо в полу. Следующие два часа Волк был занят, утоляя свою звериную жажду, терзая Ароквэна — без вопросов, просто в свое удовольствие.

Ароквэну это казалось нескончаемым. Эльф старался крепиться, но получалось не всегда, и это было… пугающим. Сейчас он получал лишь кару за свою выходку, но вскоре должен был последовать и допрос, сможет ли он молчать и не молить палачей ни о чем?.. Когда Ароквэна наконец оставили в покое, лорд поймал себя на мысли: как хорошо, что здесь нет никого из его воинов и никто не может видеть его… почти позорное поведение.

***

Вторыми в застенок к Ларкаталу ввели Кириона и Нэльдора. Больдог был большой любитель пыток и издевательств, но, в отличие от настоящих орков, которым в радость была любая потеха, он особенно любил допросы. Чтобы у пленника была цель молчать, и можно было искать, как бы эту хитрую шкатулку открыть. Нэльдор и Кирион, как про себя решил Больдог, были слабаки: они быстро начнут кричать, они не умеют терпеть — но с ними все равно можно славно позабавиться. Ларкатал, небось, считал, что знает теперь все, что будет, но его ждал сюрприз.

Эльфов крепко привязали к массивным железным рамах напротив друг друга. На плечи Кириона надели сбрую из тонких кожаных ремней, чьи длинные концы заканчивались острыми крючьями. Кирион, сразу понявший, для чего именно их привели, обратился к Ларкаталу:

— Только не соглашайся.

Ларкатал видел, что и теперь муки одному пленнику будут причинять через другого, и задрожал всем телом. Он ненавидел Саурона и этих орков. Взглядом Кирион цеплялся за Ларкптала, словно за якорь, а тот мог поддержать товарищей лишь добрым словом.

Оставив Кириона, Больдог взял в руки крючья и подошел к Нэльдору. Глаза юноши расширились от боли, когда Больдог равнодушно и бесцеремонно начал проталкивать крючья не только через кожу, но и через мышцы пленника. Нэльдор не выдержал и закричал: от плечей до живота, шесть крюков глубоко вошли в его тело. Когда орк только подошел к Нэльдору, юноша сказал себе — это всего лишь раны. Раны бывают от копий, мечей, стрел, а эти будут от крюков. Но раны, полученные в пылу боя, было бы куда легче перенести, чем в плену, бессильным, неспособным ответить врагам, да еще сознавая, что он сейчас только орудие, чтобы добиться чего-то от Ларкатала.

Больдог тем временем неторопливо продолжал приготовления, накручивая каждый из ремней, идущих от крюков, на железные штыри, что одновременно были и грузами, и держали ремни внатяг. Стоит Кириону пошевелиться, как крюки сразу начнут натягивать плоть Нэльдора, грозя вырваться, раздирая мясо. Эвег же, пока ничего интересного не началось, встал, и словно невзначай облокотился на спинку кресла Ларкатала — на случай, если тот будет говорить много лишнего. В руке умаиа держал кляп из широкого куска черного шелка. Эвег был целитель и эстет.

Но вот Больдог отошел в сторону, и пленники поняли, что приготовления кончились. Тинда замер неподвижно. Он мог простоять так, не шевелясь, будто деревце без ветра, очень долго, но орки не собирались ждать, когда эльф устанет: Больдог снял со стены плеть.

— Начнем с нее, — ухмыльнулся умаиа и ударил Кириона по спине. Десять плетей: сможет ли Кирион не истерзать за это время товарища?

Кирион напрягся — только бы не дернуться от удара! И он держался сколько мог, четыре удара, только вскрикивая. Но последовал пятый, шестой… десятый, и тиндо кричал, а вместе с ним кричал и Нэльдор: каждый раз, как Кирион прогибался от удара, крючья рвали тело Нэльдора. И Ларкатал тоже глухо вскрикивал, глядя на родичей, и не замечая того: он предпочел бы сам получить все эти удары, но оставался только бессильным зрителем.

— Кирион, ты не виноват, эти ремни так устроены, — кричал Ларкатал, желая избавить тинда от чувства вины. — Ты сделал все, что мог! Помни, только в выборе есть вина!

И Кирион верил мудрости Ларкатала, но все равно терзался, в ужасе глядя на Нэльдора. Особенно, когда тот в промежутке между ударами невнятно попросил:

— Пере… — но оборвал сам себя, не закончил, хотя из его тела вырывали куски, и делали это через его товарища по отряду.

Усмехаясь происходящему, Эвег склонился к уху Ларкатала:

— Ты кричишь, тебе больно видеть, что с ними делают, но ты знаешь, что это целиком твоя вина. Повелитель не допрашивал тебя и не трогал ни одного из них. Но ты решил, что тебе больше нравится быть здесь, а твоим товарищам терпеть муки. Так чем ты недоволен? Все стало так, как ты сам выбрал.

Ларкатал не замечал своих вскриков, слыша и видя только Кириона и Нэльдора, и теперь нолдо побледнел от осознания: эта пытка происходит в самом деле из-за него. Только не так, как говорил умаиа. Когда нолдо согласился идти в гости, чтобы Кириона перестали растягивать… он показал врагам, чем можно на него воздействовать. И теперь, когда вскрикивал — тоже. Поэтому его товарищей мучают, и будут мучить дальше. Это было его тяжелой ошибкой, которую теперь нужно было как-то исправлять. Худшим же было то, что самый юный из отряда был почти готов просить Темных остановиться и нужно было поддержать его, а вскрики, которые Ларкаал не сдержал, отнюдь не были поддержкой… Нолдо собрался и, бросив на Эвега выразительный взгляд («Ты не понимаешь, и говорить с тобой я не буду»), обратился к родичу:

— Нэльдор, ты… — но умаиа не дал Лагорталу продолжать говорить, накинув шелковый кляп на рот пленника. Увы, теперь крики нолдо будут не так слышны, но зато и других он больше не сможет поддержать.

— Ты даже не представляешь, как будет весело, когда сюда притащат девчонку, — тихо добавил Эвег Ларкаталу.

Ларкатал вновь глянул на умаиа с ненавистью. Эльфа пробирала дрожь от мысли, что Нэльдор может не выдержать, а потом сюда приведут Линаэвэн и будут терзать ее… А он будет бессилен помочь, и будет только смотреть.

***

Нэльдору было очень плохо и больно, но он видел ужас во взгляде Кириона, и понимал, что если заговорит сейчас, то тиндо будет гораздо хуже. Слышал Нэльдор и возгласы Ларкатала, но крики товарищей были не горестными стенаниями: в них слышалось не только страдание, но и сопротивление, и гнев. И Нэльдор понял, что он не один против этих тварей. Он по прежнему сражался, плечом к плечу с товарищами, пусть сейчас это сражение заключалось в том, чтобы не уступить последний рубеж, не сдаться.

Больдог тем временем убрал из рук плеть, достал длинную спицу, с острым зазубренным концом, и подошел к Кириону. Нэльдора он пока словно не замечал.

— Ларкатал тебя пытается выгородить, но он лжет, — сказал «старший орк» тиндо. — Да, придумал такую забаву я, но только от тебя зависит, пострадает твой товарищ или нет. От твоего мужества, твоей стойкости. А у тебя нет ни того, ни другого. И потому твой приятель будет страдать, — Больдог усмехнулся и снял с пояса нож, которым сделал три надреза на на груди тинда. — Видишь эту спицу? Ее будет выдержать труднее, чем плеть.

И умаиа начал терзать квэндо, в прямом смысле этого слова, вонзая зазубренный гарпун в рану и вытаскивая его обратно, раздирая мясо. Тиндо не был в силах удерживать свое тело… Крики двух эльфов заполняли камеру.

Кирион, оглушенный болью и угнетенный своей слабостью, вскинул глаза на Больдога. Во взгляде пленника читалось: «Прекрати это…», и когда орк выдрал спицу, губы эльфа шевельнулись — он хотел просить врагов прекратить… Но снова уцепился за взгляд Ларкатала.

Больдог видел, что тиндо был готов, почти готов, но еще молчал, и «орк» довольно улыбался — сейчас он продолжит и посмотрит, как запоет этот эльф. Больдог планировал развлекаться, либо пока один из двух пленных не взмолится о пощаде, либо пока не превратит в клочья все три разреза на груди Кириона. Тинда держался, как мог, и дергался недостаточно сильно, оберегая товарища, но боль брала свое, и он был почти готов заговорить, только чтобы больше не ранить Нэльдора. Больдог имел столь богатый опыт допросов, что читал в пленниках как в книге, и видел все страхи эльфов. Вина перед Нэльдором будет грызть Кириона изнутри. И чтобы подтолкнуть тиндо к нужному шагу, Больдог достал раскаленный штырь из жаровни и начал прижигать им рваные раны на груди эльфа. Кирион желал бы сейчас обратиться в камень, но это было невозможно, и его тело выгнулось… Больдог торжествовал — еще два крюка вырвались из Нэльдора!

— Это твоя вина, Кирион. Ты слаб, и поэтому ты рвешь тело своего друга. — тиндо промолчал, кусая губы, и умаиа стал прикладывать раскаленный штырь к бокам тинда, желая вырвать мольбы хотя бы из одного из пленных, или оставшиеся крюки из тела Нэльдора. Но нужно было не переусердствовать — Кирион должен был остаться в ясном сознании, не «поплыть».

Слов орка Кирион почти не слышал. Его собственная боль соединялась с чужой, и тиндо боялся за Нэльдора: ведь он такой пыткой может быть покалечен. А юношу теперь терзала не только боль, но и то, что его тело было изуродовано этими тварями…

И все же, как ни трудно было терпеть, ни один из эльфов не стал просить ни о чем. Ларкатал хотел бы сказать товарищам, что гордится быть в одном с ними отряде, но кляп не позволял это сделать.

А Больдог думал: «Что же, не беда. Это лишь первый заход, даже не начало, так, проба сил». Он без труда вынул оставшиеся три крюка из Нэльдора: раны от рывков расширились, стали рваными, и любое прикосновение к ним было мучительно. Затем умаиа снял ремни с Кириона и точно также закрепил их на Нэльдоре, а крючьями безжалостно пробил грудь Кириона от плечей до живота.

— Ну что, Нэльдор, тебе здесь больше нравится, чем у Повелителя в гостях? — глумился орк. — И крови товарищей здесь, наверное, меньше, чем ты видел на рубахе? Скажи, а что тебе будет легче: когда твоего брата будут прижигать железом, или когда ты, дергаясь, будешь рвать крюками грудь твоей подруги? — Больдог дал Нэльдору возможность поразмыслить и ответить правильно, но если эльфеныш не одумается, то десять ударов кнута вправят ему мозги.

Юноша похолодел от слов орка. Брат. И Линаэвэн. Те, кого он пытался защитить. Только не это… И все же нолдо не то пробормотал, не то простонал:

— Как же вы все омерзительны, твари…

Кирион, знавший, что сейчас с ним будет, тоже молчал.

Ларкатал с болью и гневом смотрел на происходящее. Он пытался разорвать путы, но все было бесполезно. И эта пытка происходила здесь по воле Саурона, с которым он так любезно беседовал, смиряя себя.

Видя состояние Ларкатала, Эвег снова наклонился к пленнику:

— Я обещал тебе там, в комнате наверху, что перед тобой пройдут все. Ты сам выбрал это. Останься ты с Повелителем, нам было бы запрещено их трогать, но ты сам выбрал послать их сюда. Так зачем ты теперь пробуешь порвать путы? Наслаждайся представлением, впереди еще много твоих товарищей.

Лагортал взглянул на умаиа. Как он хотел прекратить эти пытки и издевательства! Это было почти невыносимо. Но он знал, что нужно Саурону, и он не мог этого сделать… Как не мог ответить умаиа с кляпом во рту. Товарищей будет еще много… Как это вынести?! Нельзя было думать о тех, кого будут мучить после, иначе он не сможет поддержать Нэльдора и Кириона сейчас даже взглядом.

А Больдог, тем временем, вновь размотал кнут. Нэльдор знал по себе, что сейчас испытывает тинда. И старался меньше дергаться, но не мог. Он так извивался под плетью, что к концу пытки вырвал из товарища один крюк. Кирион надеялся на свою слабость, мечтал потерять сознание, повиснуть на руках, не ощущая, как другие крюки разорвут его плоть — но Больдог знал, кто сколько боли может вынести, и тинда до своего предела еще не дошел.

Умаиа встал напротив Нэльдора и поддел ножом лохмотья одной из порванных крюком ран.

— Решил отомстить приятелю за то, как он с тобой обошелся? Давай, это годное дело.

Это был удар по больному, и Нэльдор вскрикнул:

— Нет, я не… — и осекся, остановил себя, переведя взгляд на свидетеля их пыток. И закончил совсем не просьбой, отказом невпопад. — …не пойду в гости.

Глупый юнец думал, что от него ждут обещания быть гостем… Больдог не стал его разочаровывать. Умаиа сделал три разреза на груди нолдо и запустил в них иззубренную спицу. Однако, видя состояние пленных, Больдог не стал долго играть с гарпунами и почти сразу занялся прижиганием ран Нэльдора и обработкой его ребер.

— Ты знаешь, как это остановить, — осклабился орк, вовсе не желавший, чтобы его останавливали.

Хотя раны Нэльдора прижигали, а плечо и грудь Кириона разорвали еще вырванные крюки, и эльфы уже охрипли от крика — их крики не были просьбами.

— Ты хорошо постарался, Нэльдор, целых четыре крюка выдрал, — издевался орк. — Как думаешь, с братом продержишься дольше?

А Эвэг шепнул Ларкаталу:

— Наивный Нэльдор. Он думает, он здесь кого-то интересует. Этот мальчишка всего лишь мясо. И когда он перестанет тебя развлекать, его отправят на корм волкам или оркам.

Ларкатал, похолодев, взглянул на умаиа. Ему представлялось, как Нэльдора, уже истерзанного, разорвут и съедят, и нолдо не мог этого вынести. Эвег, заметив решительный и больной взгляд пленника, вынул кляп. Все равно эльф сейчас никому не навредит, для этих двоих пытка кончилась.

— Передай Саурону… — сказать Ларкатал, и Нэльдор едва не крикнул, чтобы он не говорил ничего. Только однажды так уже было… И вместо этого юноша хрипло выкрикнул:

— Держись!

— Эти пытки… бессмысленны… — сухо сказал Ларкатал. Не ко времени вспомнилось, как Саурон рассуждал о том, что сметет все, но только если это необходимо… — Я не могу дать Саурону то, что он хочет. Это для вас, Темных, не бывает аксани, если вы хотите, переступите через все, я же… просто не могу. А если бы смог, отдать стало бы нечего.

Больдог тем временем отвязывал двоих приятелей от рамы и препоручал их заботам орков. И если Нэльдор хотел болтать — чего там, подумаешь!

Измученных пленных потащили по коридорам: Кириона к Лаирсулэ, а Нэльдора пока просто в камеру. Туда скоро должен был придти Повелитель.

22. Принятые решения

Внизу, в подвалах крепости, начались допросы, а в верхних комнатах продолжались неторопливые беседы.

***

Эвэг ушел, а сконфуженный Март посмотрел на Линаэвэн:

— Скажи мне, есть хоть один шанс, чтобы ты поверила нам, чтобы смогла увидеть Тьму, как я ее вижу, и полюбить?

Линаэвэн задумалась. Возможно, ее слова не смогут помочь Марту, ведь словам он не верит, но, быть может, беоринг поверит в увиденное своими глазами? Что, если им вместе пройти по крепости, спуститься в подземелье? Разве что Марту запрещают туда входить?..

— С одной стороны, я не верю Тьме, — ответила тэлэрэ, — с другой стороны, мы ведь решили показывать друг другу свою правду. Можешь ли ты показать мне Темного, то есть умаиа или орка, за добрым делом? Чтобы выйти за пределы «верю — не верю» и смотреть действительно своими глазами.

— Конечно, — ответил Март. — Они делали мне много добра, и я видел, что и друг другу, да и пленным… Но что ты примешь за доброе дело? Вот, например, Повелитель не желал допрашивать вас, он до последнего пытается удержать вас от войны, он был благороден с вами, просил вас быть его гостями. Но ты считаешь это не добром, а злом. Мне кажется, что… мы разное понимаем под добром и злом, и я не думаю, что хочу вашего добра. Никто из мужчин не вступился за тебя, чтобы уберечь от допроса, пусть и ценой «страшных гостей». Вы все… словно каждый сам за себя. А Повелитель, Больдог и другие… они все друг за друга. — Март спохватился, что ушел далеко от вопроса Линаэвэн, но в нем было слишком много эмоций.

— Нет, — возразила Линаэвэн, — Мы считаем верным стоять друг за друга, защищать друг друга и помогать. В этом мы назовем добром одно и то же. — Но беоринг лишь невесело покачал головой: он не видел, чтобы эльфы что-то делали для реальной помощи друг другу. Да, они много говорили об этом, но как доходило до дела, они были каждый сам за себя. Линаэвэн же не знала мыслей атана и продолжала: — Так, когда нас привели, наши воины заслоняли меня спинами; ты можешь спросить, отчего же я не защитила их, когда могла, пойдя в гости? Ты видел сам, что я выдала важное о нашем городе и не один раз… Ты скажешь, что в том виновна я сама, а не… Гортхаур, но говорить с ним опасно для нас. Так можно… помочь одному и погубить многих.

Март с удивлением посмотрел на Линаэвэн. Он говорил ей совсем о другом, о том, что эльфы выказали себя крайне дурно, не попробовав даже защитить свою женщину: закрыть спинами во дворе — это не защита, это показуха. Но Линаэвэн начала отвечать, что она должна была защищать мужчин, и что она многое выдала… Март не знал, как с таким спорить. Она специально переворачивает все его слова? И все же беоринг осторожно возразил:

— Я не вижу опасности в том, чтобы говорить с Повелителем. Ты сама спорила с ним, тебя не заставляли, ты могла и отказаться. А теперь, когда проиграла, винишь его. Разве это справедливо? Он не сделал тебе ничего дурного. Он добр с тобой и любезен, хотя ты холодна и постоянно подчеркиваешь, что вы враги. Дай ему шанс! Хочешь, мы можем вместе пойти и говорить с ним, и я первый возражу против, если Повелитель будет принуждать тебя. А если такого не случится, то ты покажешь мне, где же общение с Маироном опасно для тебя.

— Твой Повелитель очень умен и наблюдателен. По одному тому, как Ламмион смотрел на нож, Гортхаур догадался, что он охотник; а по попытке остановить разговор о землях, Гортхаур узнал, откуда мы. Ум, опытность, наблюдательность, это все достоинства, а не изъяны, но мне, например, недостает знаний, чтобы не совершать ошибок.

Мог ли Повелитель, и правда, узнавать что-то от пленных, которые согласились стать гостями? Наверное, да… Он мудр, и он не мог не видеть и не слышать. Но было ли то злом?.. С одной стороны нет, уж лучше так узнать правду, чем через пытки, но с другой стороны… хотел бы Март, чтобы враги через разговор вытянули из него тайны? Нет! Ни за что! Пусть у него и вырвут тайны Севера, но не раньше, чем у него закончатся крики!

— Почему ты думаешь, что Повелитель звал вас в гости ради тайн? — Март выбросил, как щит перед собой, вопрос.

— Я считаю гости ловушкой потому, что говорить непрерывно было условием гостей.

— Ты говоришь мне неправду, думая, что я не знаю, как было дело. Вас никто не заставлял говорить непрерывно и не просил говорить о тайнах.

Линаэвэн не смогла бы оправдаться: ведь Саурон не ставил такого условия напрямую, просто не допускал, чтобы гости переставали вести беседу или отвечали односложно.

— Узнал ли Гортхаур что-то от Нэльдора, когда они изучали звезды, или от других, кто был в гостях не вместе со мной, мне неизвестно. Чтобы узнать, сгущаю ли я краски, стоило бы спросить их самих. И я хотела бы увидеть товарищей, быть может, поддержать их хоть добрым словом, но не знаю, свободно ли ты ходишь в пределах крепости, можешь ли зайти в подземелья; и если да, то дозволят ли мне идти вместе с тобой?

— Я не воин и не могу спускаться в темницы и заходить в некоторые иные места в крепости. Таков порядок. Я не могу тебе помочь большим! — вдруг с болью вскрикнул беоринг, представив, что и Линаэвэн могут начать допрашивать и… выбивать из нее тайны. Что же они будут делать? Бить это прекрасное создание? Нет, о таком и мыслить нельзя, какой бы заблудшей она ни была… — Линаэвэн, тебе есть что выдавать? — вдруг спросил Март. — О границах Наркосторондо и так знают, есть ли тебе что сказать больше? — пусть эта дева была обманщица и притворщица… Что, если через три дня, лишившись его покровительства и отказавшись от того, чтобы быть гостьей Повелителя, Линаэвэн окажется в подземелье?

— Да, Март, есть. Я везла письмо.

— Ты знаешь, что было в письме? — мрачно спросил беоринг. — Или ты его не читала?

— Знаю, — просто ответила Линаэвэн.

— Повелитель подготовил меня к разговору с тобой, чтобы я не был обманут, и помог мне ничего не забыть. Но я не понимаю, почему ты отказываешься быть гостьей Маирона: неужели ты боишься проговориться о письме? А о другом уже бесполезно бояться сказать лишнее: Маирон уже знает все, что ему нужно.

— Есть много того, что знают все нарготрондцы, как ты знаешь многое о своем доме, — покачала головой дева. — Есть то, что знаю именно я… Но ты не можешь помочь мне большим, чем помогаешь.

Марту было очень жаль деву. Она не пыталась избежать страшной участи, а словно сама рвалась к ней… Быть может, Линаэвэн просто считала несправедливым, что она избегла допроса, а ее друзья нет?

— А почему я вовсе не считаю эти гости добром… — продолжила тэлэрэ, — Представь себе, что враги схватили тебя, избили, заставили голодать, но не мучили сильнее, хотя могли бы. Ты действительно сочтешь, что тебе сделали добро? Тем одним, что не сделали хуже, чем могли? Я назову добром дар, помощь. А ты?

— Как можешь ты так говорить? — вспыхнул Март. — Да, Больдог был груб с вами, но ты же сама слышала причины той грубости. Повелитель же и вовсе не сделал вам зла! Он встретил вас, своих пленников, своих врагов, жаждущих его гибели и разорения Твердыни, но он протянул вам ладони, просил быть его гостями! — Март негодовал, хотя и старался сдерживать себя изо всех сил.

— Я вижу добро от тебя, — Линаэвэн решила не спорить с Мартом о том, что он не увидит. — Ты помогаешь мне по своей воле, не ставя условий, не требуя чего-то взамен. Сейчас ты идешь готовить, и я помогу тебе, как и сказала; но если бы я ответила «нет, не хочу», ты мог бы огорчиться или обидеться, но не отказал бы в защите и не стал бы, скажем, наказывать. Ты добр и не поступил бы так. Но можешь ли ты мне показать, чтобы умаиа или орк поступали так же? Чтобы кто-то из них помог одному из нас по доброй воле, без условий и наказаний за их нарушение. Или помог в нужде одному из своих, ведь ты говоришь, они все стоят друг за друга, значит, ты видел, что они всегда помогают друг другу, доставляют радость, дарят подарки и так далее? Может быть, лечат обычного орка, который покалечился, или иначе заботятся о нем: орк больше не может принести пользу в войне, но кроме пользы, есть забота. Может быть, выхаживают раненых птиц и зверей. Ты можешь показать мне нечто подобное?

На самом деле, тэлэрэ только недавно видела такую бескорыстную помощь от умаиа — когда Эвег передал ей слова одного из товарищей. Но ее мысли сейчас метались меж обманутым Мартом и страдающими родичами, к тому же для Марта Эвег был человеком.

А Март растерялся. Он никогда не видел, чтобы в крепости лечили лесных зверей и птиц, чтобы заботились о калеках — вообще калек в крепости не видел. Но… может быть, это было лишь совпадением?.. Неприятное, еще не ясное ощущение поселилось в груди Марта. Линаэан видела замешательство атана и продолжила:

— Ты можешь показать мне крепость там, где тебе можно пройти? Ведь здесь идет жизнь, и если Темные не таковы, как считаю я, то мы увидим дружескую беседу, заботу о слабом, помощь друг другу… Малое, но бескорыстное, ведь там, где есть польза, трудно отличить, где совершают добро, а где просто поступают рационально.

Линаэвэн сказала нечто, что заставило Марта… впасть в еще большую задумчивость. Как часто он видел добро и милосердие в крепости… Повелитель всегда был великодушен, и Эвег, он лечит даже мелкие ожоги и порезы женщин на кухне, и оркам тоже помогает, хоть и морщится; Больдог никогда не позволял оркам буянить… Но было ли это милосердием? Март понял, что будет теперь очень внимательно смотреть вокруг, с Линаэвэн или без нее. Он будет внимательно смотреть и искать милосердие, заботу, доброту. Ведь этого всего много рядом. Ведь так?.. Он найдет и покажет это эльдэ. И она убедится!

Не зная мыслей Марта, эльдэ была рада самому размышлению, тому, что на открытом лице атана отражались то жалость, то вопрос, то горячее стремление, и, разумеется, не желала прерывать его.

Через некоторое время Март словно очнулся:

— Да, пойдем на кухню…

— Идем, — кивнула Линаэвэн.

***

На кухне тэлэрэ нарезала сырую птицу, подбирала травы и пряности. В сердце эльдэ смешивались надежда, тревога и горечь. Она надеялась освободить разум атана из плена; но при этом боялась, что ее товарищей могли уже начать допрашивать… Но Линаэвэн успокаивала себя и сосредотачивалась на том, чтобы разложить на темно-коричневое блюдо белый сыр и уже готовое мясо. Было ли молоко для сыра надоено у местных коров, которых выращивают, чтобы убить, или взято как дань в еще уцелевших деревнях Дортониона? Для чьего стола была предназначена эта пища: для служащих в крепости дев, для молчаливого Ханора или для тех, кто, возможно, уже терзает Тардуинэ или Ароквэна? Мысли девы шли по кругу, и вновь она сосредотачивалась и успокаивала себя. Как она сможет говорить с атаном, помогать ему, будучи сама поглощенной тревогой?

— Ты помнишь, — нарушил молчание Март, когда они уже во всю готовили, — вчерашний ужин? Скажи, разве братья Твердыни не были добры друг к другу? Разве не выказывали сочувствие, сострадание и благородство, не поддерживали друг друга? — А потом обратился к женщинам на кухне, — Скажите, вы любите Эвега? — и все согласно закивали головами. А Март повернулся к Линаэвэн. — Видишь? А ведь Эвег учился у самого Мэлькора.

— На вчерашнем ужине тебя тепло приветствовали, Март, — мягко ответила тэлэрэ. — Я могу признать, что собравшиеся поддерживали друг друга, все вместе доказывая свою правоту очень согласованно, — эльдэ старалась избегать обвинений и старалась не забыть, что могло быть хорошим, если смотреть со стороны Марта. — Но доброта, сочувствие, сострадание все же направлены на кого-то, а не против кого-то. О воинах в бою, которые вместе сражаются, не говорят, что они выказывают сострадание друг другу. Сострадают все же тем, кто страдал. Было бы естественно, в ответ на мои слова о причиненных страданиях, вспомнить о своих, о тех, чья смерть или увечье помнятся. Не как довод, а потому что это идет от сердца. Правда, однажды Фуинор сказал, что у Больдога непростая служба, и велел мне прерваться… И этим завершил часть возражений, — два и сейчас прервалась на миг и прикрыла глаза, словно увидев убитых и умерших по пути, вспоминая страдания пленников. — Но я видела сочувствие от тебя и благодарна за это… — И Линаэвэн чуть заметно улыбнулась женщинам. — Вчера Эвэг стал меня успокаивать, а сегодня передал послание от моего товарища. Я понимаю, что вы можете любить Эвэга, ведь он целитель и помогает вам. Это его дело, которое он избрал прежде, чем стать учеником Мэлькора; но частью, думаю, это его долг: всегда ли он волен отказаться от того, чтобы исцелить, и делает это по своей воле? Но раз вы его любите, наверное, он помогает вам и чем-то еще? И разве ты, Март, не считаешь Эвега человеком? Ведь я спросила об орках и умаиар, а то, что человек, служащий Гортхауру, может сберечь доброту, я знаю и по тебе.

Горячий, как и многие Смертные юноши, Март едва дождался, когда Линаэвэн договорит. Она была права и не права.

— Когда Больдог говорил… о повадках твоего народа, о том, что случилось с его воинами, его касались руками, желали поддержать… Помнишь?.. И тебя тоже. Не только Эвег, но и Фуинор. Вовсе не было, что на тебя только «накидывались», — возразил Март.

— Больдога в самом деле поддерживали… Но разве то, что сказал Больдог о пострадавших орках, — как Линаэвэн хотелось сказать «ложь», но эльдэ сдержала себя, — было сказано не как главный довод против моих слов? И меня успокаивали, когда я стала просить перед Больдогом и Фуинором… а пока говорила о своей боли без просьб и возмущалась, было иначе. Да, ты сразу мне сочувствовал, хотя и был уверен, что я не права, но… в том, чтобы доказывать пострадавшему, что с ним поступили правильно, сочувствия нет. Твой же Повелитель… Если ты говоришь, что он добр, то он часто оказывает помощь тому, от кого не получает никакой пользы, ничего не добиваясь своей помощью?

Март смотрел на Линаэвэн с изумлением:

— Больдогу было больно вспоминать! И ты называешь это главным доводом против тебя?! — что же за эгоистичное и бессердечное создание стояло перед ним под обликом прекрасной девы! — Ты набрасывалась и обвиняла, и была не права, но братья, увидев, что тебе тяжело, оставили гордость и праведный гнев и постарались быть с тобой добрыми, проявили милосердие. Но, оказывается, ты не испытала никакой благодарности и затаила в себе лишь злобу на них! Оказывается ты считала, что тебя должны были утешать, пока ты «возмущалась».

Рыцари Твердыни рассказывали множество легенд прекрасных, как горькое вино в серебряных чашах, легенд, полных полынной скорби. В этих легендах говорилось об Учителе, что жертвовал собой ради своего народа, о Рыцарях Твердыни, что умирали и страдали, но прикрывали своих, о любви и нежности, что соединила всех в Твердыне. Но… что было рассказывать об этом Линаэвэн?

— Ты даже не знаешь, о чем говоришь, — с горечью произнес Март. О чем было дальше спорить с Линаэвэн? О каком добре можно говорить с тем, кто не знает благодарности и мерилом всего ставит свои желания? Беоринг попробовал зайти с другой стороны.

— Ты признаешь, что люди Тьмы могут быть добрыми, ты видела Фуинора и Повелителя, и они тоже были добры и заботливы. Но скажи, ты сама, в чем проявляется твоя доброта? Ты отказалась защищать своих. Да, ты говоришь, что боишься проговориться, но твой страх может оправдается, а может и нет, а вот твоих друзей точно будут допрашивать, если уже этого не делают.

Линаэвэн услышала эти слова Марта по-своему… и они вторили тому, о чем она и сама думала:
«Но в тебе самой доброты нет. Ты отказалась защищать своих. Да, ты говоришь, что боишься проговориться, но твой страх, может оправдается, а может и нет, а вот твоих друзей точно будут допрашивать, если уже этого не делают. Когда ты здесь живешь в уюте и довольстве».

— Мне было куда проще проявлять доброту, когда я была свободной; здесь же… когда я просила за своих товарищей, это оказалось напрасно; когда пыталась спасти кого-либо, согласившись на пари, то причинила зло. Защита же согласием идти в гости… — дева вздохнула. — Если твоему Повелителю важно узнать то, что мы знаем, он не откажется от своих намерений… О том, что моих товарищей могут допрашивать, когда я остаюсь здесь, я и сама не могу забыть; как и о том, что, так или иначе, пошла к ванне и ужину, зная, что остальных бросят в подземелье… Скажи, видел ли ты, чтобы умаиар или орки признавали свою вину или просили прощения?

Ее слова барабанили по холодному панцирю отчуждения Марта.

— Мэлько был в плену, но и там не терял милосердия и заботился о других, забыв полностью о себе; молил Валар на коленях, чтобы они пощадили его народ! А ты ради своих ничего не желаешь делать, но говоришь, что жестоки именно мы, Темные! Ты просила за своих товарищей, но это оказалось тщетно: когда это было? О чем ты говоришь? Я первый раз слышу, что ты о ком-то просила, когда же это случилось? То, что ты заключила пари, уж не вина ли это твоей гордыни? Не была ли ты уверена, что Повелитель не способен творить, как и все мы, Темные? И тогда ты спорила не ради помощи пленникам, ты спорила, потому что считала Гортхаура хуже себя. — Как же прав был Больдог! Когда Линаэвэн предложили извиниться или обещали наказать ее родича, она и бровью не повела, но позже стала во всем винить Повелителя и Больдога. Теперь она не желает вытащить из тюрьмы своих товарищей, но вновь винит во всем Темных.— Увы, Линаэвэн, я боюсь, мы не сможем с тобой говорить о добре. Для нас добро очень разное. Ты спрашиваешь меня, где мои братья по Твердыне проявляли бы добро и милосердие, но ты… не умеешь проявлять добро и милосердие сама и не умеешь ценить то, что тебе дается. А того, кто вечно требует, и при том ему вечно мало… не насытить.

— Извини, что мне не всегда удается смотреть как бы с вашей стороны, — тихо произнесла Линаэвэн. — Ведь мне самой больно. Возможно, я не сказала бы так о Больдоге, если бы сочла его слова правдой; это так же, как и ты не веришь мне… попробуй понять, что мне трудно говорить и думать о нем хорошо; как и ты не веришь мне, и я хотела бы, чтобы и ты смотрел не только со своей стороны. Я благодарна тебе за сочувствие и поддержку, но попробуй вспомнить, как я на том самом ужине просила, чтобы кто-либо обратился к Гортхауру, я попросила, чтобы никого больше не наказывали за других или хотя бы за меня. Тебе, наверное, тоже было тяжело, и потому ты сейчас говоришь, что первый раз слышишь об этом. И ты заблуждаешься, считая, что я затаила злобу; уходя, я пожелала твоим товарищам добра, а сегодня сказала тебе об Эвеге. И признала, что Ханор немногословен, а не дурно ко мне относится: у меня нет причин считать иначе. Нам трудно понять друг друга, но можно постараться. И потому я попросила тебя показать мне то добро, что, видимо, часто видишь ты: чтобы к этому добру не примешивались противостояние и обида.

Март вздохнул. С Линаэвэн было так всегда — сначала она нападала и обвиняла, потом, услышав ответ, начинала просить прощения и говорить, что они должны мочь лучше понять друг друга. И раньше ее нежный голос, ее прекрасные глаза, ее колдовские чары действовали на беоринга, но теперь… он раскусил обман и был свободен.

— Твои речи сладки, эльдэ, а твои печальные глаза смотрят прямо в душу. Но твоим чарам приходит конец. Я не вижу смысла в наших беседах, — Март не отказывался говорить, но он был честен: он отчаялся пытаться понять Линаэвэн и найти с ней общийязык. За каждым ее словом стояли либо упреки, либо ловушки, и каждое его слово Линаэвэн переворачивала.

Линаэвэн была удручена. Март больше не желал разговаривать с ней и считал, что тэлэрэ околдовывала его. У них было еще целых три дня, но человек уже не желал говорить с ней. И виной тому были ее метания, то, что она старалась преодолеть себя, но срывалась вновь и вновь. Однако, тому, как она говорила, была причина: в разуме Линаэвэн не укладывалось, что этот атан действительно был по другую сторону, и дева говорила с ним не как с околдованным воспитанником Саурона, а как с соратником. И поэтому Март мог так и остаться во власти Саурона и однажды отправиться в Ангамандо учиться…

— Я не налагала на тебя чары, но металась, как случалось и прежде… — дева поняла, что оправдывается, и эти оправдания будут неубедительны для Марта. Если не пусты. Для нее трудно было принять, что Март то держался очень доброжелательно, то начинал обвинять ее или оправдывал пытки (хотя и сама Линаэвэн то была ласковой с Мартом, а то начинала обвинять все, что дорого юноше). Но дева решила, что атану их общение должно было даваться еще сложнее: ведь у тэлэрэ не было предубеждения против людей, как у Марта против эльфов. — Если ты откажешься беседовать со мной… это будет справедливо, ты и так выказал терпение; но наши разговоры не продлятся слишком долго: только три дня.

Март не верил оправданиям тэлэрэ, но, услышав про три дня, снова смягчился.

— Почему только три дня? Никто не гонит тебя, и я не хочу отпускать тебя. Даже когда пари обо мне кончится, ты все равно будешь со мной, ну что ты, — и Март позволил себе коснуться ладонью лица девы, провести тыльной стороной по ее скуле. — Ты моя гостья, и я не собираюсь лишать тебя защиты, говорим мы или нет.

— Март… ты думаешь, — ответила Линаэвэн, — что я не умею проявлять добро, во многом потому, что я не пошла в гости к Гортхауру. Значит, если бы ты был захвачен врагами, и в разговоре и споре невольно выдал бы важную тайну, и это случилось бы не раз… то ты не сомневался бы в том, чтобы рисковать снова, даже не веря, что в другой раз окажешься умнее?

— Как бы я себя повел… Я скажу тебе вскоре. Не покидай кухню без меня, или я буду наказан, — сказал Март и двинулся к двери.

— Тебя могут наказать за меня? Я не знала… — не знала, когда просила не наказывать ее товарищей за других и за нее, что и Марта так же накажут за ее ошибки. — И за то, что я могу сказать на ужине?

Март задержался, услышав Линаэвэн.

— Я отвечаю за тебя, и если ты куда-то уйдешь, и натворишь там что-то, то я буду наказан, как был бы наказан любой из командиров, вверенные которому совершили проступок. А я не хочу, чтобы меня секли розгами в колодках, — беоринг улыбнулся и вышел. Как только Линаэвэн могло прийти в голову, что его накажут за слова, за встречу на ужине? Какими чудовищами она их себе придумывает.

Линаэвэн не поняла, какое наказание грозит Марту, но сейчас не стала уточнять, поняла только, что беоринга будут бить, если она сделает что-то не так. Дева не могла рассказать, что эльфы так не поступают, ведь атан ей все равно не поверит. Март вышел, а эльдэ осталась ждать и думать. Не разрушила ли она сама все возможности помочь юноше? Но отчаиваться было нельзя.

***

Кабинет Волка как раз закончили убирать после того, как Повелитель развлекался в нем с Ароквэном, как Маирон почувствовал приближение беоринга.

Умаиа был задумчив и печален после расставания с Ларкаталом, и изначально он вовсе не собирался пытать Ароквэна, но тот сам напросился… и теперь Волк тушил звериные угли-искры в свои глазах.

— Удивлен, что ты здесь, Март, — приветствовал Маирон беоринга легкой улыбкой. — Я думал, ты вместе с Линаэвэн.

— Нет, она осталась на кухне, а я пришел к тебе, Повелитель, мне нужно спросить тебя для нее. — Волк удивился, но кивнул: продолжай. — Много ли Линаэвэн выдала тебе, пока была твоей гостьей?

Волк задумался, наморщил лоб…

— Только то, что ты слышал: границы Наркосторондо, что она проспорила в пари. Что она еще могла сказать? Что в их землях не держат домашний скот? — Маирон в недоумении пожал плечами.

Март судорожно кивнул, и сказал то, что ему было действительно тяжело произнести:

— Повелитель, ее спутников уже начали пытать? Я хотел бы увидеть одного из них.

Волк удивился. И даже поднял бровь.

— Да, Март. Допрос уже идет. Зачем ты хочешь их видеть?

— Я хочу понять, права ли Линаэвэн, стоит ли ее отказ от гостей того… что делают с ее родичами.

Волк шагнул к Марту, взял юношу за подбородок, и внимательно посмотрел в глаза — готов ли атан? Он сам просит показать ему пытаемых и при том ни в чем не винит Повелителя — это добрый знак… Похоже, что общение с Линаэвэн подтолкнуло беоринга к тому, чего добивался сам умаиа.

— Друг мой, это тяжелое зрелище. Ты уверен, что готов увидеть это? Эльфы враги Твердыни, но то, что нам приходится делать с ними… это воистину ужасно.

Март смотрел во внимательные и полные заботы глаза наставника и черпал в них поддержку:

— Я не могу вечно прятаться за твою спину. Ты служишь Твердыне, как можешь, душой и телом, и я хочу быть таким же.

Волк притянул к себе беоринга, обнял его, чтобы юноша не заметил торжества в серых глазах.

— Ты доблестный и верный, Март. Ты будешь предан Тьме, что бы ни случилось, — и после краткой паузы продолжил, — Подожди немного, я сейчас закончу, и провожу тебя в подземелье лично.

Март терпеливо ждал, пока Повелитель торопливо заканчивал какие-то подсчеты и делал записи в разложенных на столе бумагах.

— Я приказал начать строить дорогу, Март. Хочу многое успеть до зимы, и тогда весной армия Твердыни сможет начать наступление. Это очень важно, мой друг, — Волк поднял голову и посмотрел на атана, — Как бы я хотел, чтобы эта война скорее закончилась. Но я боюсь, что эльфы смогут учиться жить с нами в мире, только когда мы их захватим.

Март медленно кивнул:

— Да, я понимаю, Повелитель.

Волк делал вид, что торопится закончить важное дело, чтобы пойти с Мартом, а на самом деле ждал, когда Больдог кончит развлекаться с Нэльдором. Наконец, Волк услышал, что все готово, и сложил бумаги.

— Пойдем, Март, — беоринг выглядел внутренне подавленным, но решительным, и умаиа спросил: — Ты уверен в своем выборе? Там кровь и боль, и это та цена, какую нужно платить за свободу.

— Да… Я ведь это давно знаю, Повелитель. Просто раньше пытался стоять в стороне от этого.

— Я горжусь тобой, — улыбнулся Волк, и они спустились в подземелье.

***

Когда открыли дверь камеры, и их взорам предстал лежащий в цепях, истерзанный Нэльдор, Волк на всякий случай напрягся. Но Март лишь слегка побледнел, и только.

Пленник, чьи страдания не закончились с окончанием пытки, глянул на Саурона и решил, что будет молчать; Марта эльф посчитал безмолвным рабом, таким же, как женщины, что прислуживали им в ванной. Но юный нолдо не спешил судить Смертного: быть может, беоринга мучили еще сильней, чем их сейчас, чтобы заставить склониться? Нэльдор едва не заговорил с молодым атаном, но заметив, что тот не сострадал пленнику, не ужасался ранам, промолчал.

— Ты видишь его. Что скажешь? — спокойно и холодно спросил Волк у Марта.

— Что я бы был бережнее к своим друзьям, — так же холодно ответил беоринг. — Боязнь что-то выдать не стоит такого.

— У эльфов странные ценности, — подтвердил Волк.

Нолдо не знал, что Темные говорят о Линаэвэн, и решил, что этот человек осуждал Ларкатала и Кириона, издеваясь над тем, что было только что.

— Кирион не сдался, и он не виноват ни в чем! — лицо эльфа дрогнуло от отвращения. — Нужно быть хуже зверя, чтобы, зная все, обвинить его. Не думал, что среди людей есть… такие.

— Кирион? — искренне удивился атан. — О чем ты?

Нэльдор выдохнул (от боли получился полустон):

— Так ты не знаешь… — но продолжить ему не дал Саурон.

— Думаю, Кирион один из его спутников, видимо, и его допрашивали, — и после обратился к пленнику. — Мы удивляемся, что вы предпочитаете пытки друг друга тому, чтобы вытащить отсюда и себя, и товарища. Кстати, скоро твой брат будет в крепости.

— Ламмион?! — с болью вскрикнул юноша, и вспомнил о том, что он выдал… если бы не он, их не пытали бы всех, как сейчас. И резко закончил. — Никогда больше.

Пленник говорил сбивчиво и несвязно, но не был похож на сумасшедшего, а Волк вовсе не хотел, что бы Нэльдор сказал что-то что может помешать Марту пасть, и поспешил покинуть камеру вместе с воспитанником.

— Почему эльф так странно говорит? — спросил Март, когда они с Повелителем поднимались из темниц.

— Я думаю, он боится сказать лишнее, — ответил Волк. — Но при том не может держать свои чувства при себе, они рвутся наружу. И он думает, что по его оборванным фразам мы сможем понять, о чем речь, но не узнаем лишнего. Впрочем… скорее всего, Нэльдору, с его характером и возрастом, в скором времени очень захочется выговориться. И мы используем это. Зачем пытать, если можно просто поговорить. Ты согласен?

— Да, — ответил Март после нескольких секунд раздумий. И продолжил: — Маирон… Через три дня, когда пари закончится… Я не хочу, чтобы Линаэвэн оказалась в подземелье. Она… такая красивая и нежная… Но она все время говорит, что хочет оказаться здесь, в камере.

— У тебя благородное и доброе сердце, мой друг, — Волк мягко улыбнулся, и положил руку беорингу на плечо. Парень уже смог сделать большой шаг вперед в своем обучении, не отвернуться от Темных, глядя на окровавленного эльфа в цепях. А зрелище это то еще: прекрасное и режущее глаз своей неестественностью, Искажение, как оно есть. Но теперь беоринг стоял на пороге того, что Маирон и не думал, что сможет так скоро предложить. Скоро у беоринга будет рабыня. — Я разделяю твой настрой, Март. Дева не понимает, что выбирает, но ты знаешь лучше нее, и ты должен позаботиться о ней. Даже когда пройдут три дня, не отпускай ее, оставь рядом с собой. Если нужно, даже посади на цепь, но оберегай ее. Придет время, и она поймет, что ты действуешь ради ее же блага, но до тех пор… Нас, Темных, могут ненавидеть, как маленькие дети могут ненавидеть горькие лекарства и врачей, но мы должны быть непреклонны и исполнять то, что нужно для их же блага.

— Ты… прав, Повелитель, — отозвался удивленный Март. — Я… так и поступлю. Ты отдашь ее мне?

— Она твоя, мой брат, — тепло улыбнулся Волк.

***

Тем временем Лаирсулэ не покидал целительской, и к нему снова и снова приносили его товарищей. Увидев Кириона, нолдо пришел в ужас.

— Ты держался вопреки всему, — целитель видел это по глазам тинда. — Надеюсь, когда придет мой час, я буду таким же сильным.

Целитель не понял, что пытка для него уже началась.

— Нам… даже не задавали вопросы, и я… — у Кириона перехватило дыхание. — Нэльдора покалечили сильнее из-за моей слабости.

— Ты считаешь, если бы на твоем месте был другой, этого бы не сделали? Нэльдор… ведь он выстоял? — Лаирсулэ закусил губу. Он мог помочь товарищам своим даром целителя, но какую же боль приносил этот дар.

Кирион кивнул: Нэльдор выстоял. И осознал: молодого эльфа все равно бы пытали, с участием тиндо или без.

— Нас подслушивают везде, — Лаирсулэ запоздало понял, что не предупредил о том же Морнахэндо и Тандаполдо. Впрочем, больше говорить он и не мог, иначе не успел бы вылечить.

***

Март и Маирон поднялись наверх. Беоринг пошел на кухню к Линаэвэн, а Волк вспомнил, что его ждет «гость». Время близилось к обеду. Впрочем… вот там и встретятся.

Повелитель Волков почти забыл ту досаду, что вызвал в нем отказ Ларкатала, но мысли о «госте» вновь растревожили… рану? Ну нет, нанести ему рану паршивец не смог бы. Вообще не понятно, почему он, Волк, еще не выкинул из головы отказ этого эльфа. Ну подумаешь, не будут они беседовать за столом или прогуливаться по галереям — поговорят в застенках. Волк посмотрит, как этот эльф сможет сохранить свой Свет там, внизу! …И все же… Волк отчетливо понимал, что не хочет пытать Ларкатала, что мысль о мучениях не бодрит его… Хотя с Ароквэном вот позабавился недурно — пленники всегда орут, даже когда молчат… Может быть, он так и не тронет Ларкатала, но вот к своим спутниками Светлый дорогу открыл, и даже направил.

Маирон развернулся и скорым шагом направился туда, откуда пришел. Лаирсулэ как раз подлатал Верного Артаресто: это даст Волку больше времени, прежде чем эльф потеряет сознание.

23. Беседы и допросы

Эвег рассматривал Ларкатала. Этому эльфу дали так много милости, а он не оценил… Тем хуже для него. Нолдо только что сказал, что не может дать Саурону желаемого, и решил учить аину жизни. Умаиа только улыбнулся.

— Это для вас, Темных, не бывает аксани, если вы хотите, переступите через всё*(1), — продолжал эльф. — Я же… просто не могу. А если бы смог, отдать стало бы нечего.

Этот эльф говорил о чем-то странном, быть может, понятном им с Маироном, но ускользающем от целителя.

— О чем ты говоришь, эльф? Что ты имеешь в виду? Объясни мне, и, быть может, я и правда остановлю то, что ты зовешь бессмысленным.

В камеру втащили Химйамакиля и уже окровавленного Ароквэна.

— Саурон желал, чтобы я делился с ним Светом своей души, — заговорил нолдо. Может быть, этот умаиа в самом деле волен прекратить пытки?! — Чтобы он мог получить этот Свет лично для себя, действуя как всегда. Но это невозможно, Свет не может быть добровольно отдан Тьме… Это как сказать: помоги своей честностью и искренностью сделать мою ложь убедительней.

— И каким же именно образом Маирон хочет, чтобы ты делился с ним Светом своей души? — Эвег знал, что такое возможно, и знал, что Светлый, дающий Свет Темному, может изменить Темного, но этот эльф? С Маироном? — Как ты себе это видишь, добровольно отдать Свет Тьме? Объясни мне, эльф, о чем ты говоришь.

Тем временем Больдог уже крепил новых пленников на станках.

— Подожди, — громко обратился Эвег к палачу. — Может быть, мы поговорим, и Ларкатал освободит товарищей. — Целитель даже не заметил, как двусмысленно прозвучали его слова для приведенных пленных.

***

Тем временем Химйамакиля усадили в массивное кресло, накрепко привязав, а кисть его левой руки уложили в пальцедробительный механизм — конечно же, открытый, чтобы можно было видеть весь процесс. Ароквэна закрепили напротив в раме, к которой недавно был прикован Нэльдор. Но Больдог не спешил начинать — может, и правда, придется всех отпустить.

Ларкатал, натянутый, словно струна, думал, как объяснить Эвегу суть, и как трудно это сделать.

— Когда Саурон сказал мне, что видит во мне Свет, хочет, чтобы я давал его, то внешне почти ничего не изменилось. Я мог быть рядом и говорить с Сауроном, как и до того. О достойном и недостойном, о Свете и Тьме, вкладывая в это силы своей души, — Ларкатал почти не видел, что Химйамакиль и Ароквэн с широко раскрытыми глазами смотрят, как их товарищ о чем-то тихо говорит с одним из врагов. — Я долго не замечал того, что Саурону нужен мой Свет. А после заметил и понял, что Саурон хочет владеть мной как собственностью, чтобы я утолял его жажду Света. Внешне я делал бы то же, но теперь не просто уступая или поступаясь гордостью, а служа Саурону. Самая безобидная на вид служба, но не руками или знанием, а сердцем, выбрасывая самое лучшее, самое важное во мне, в бездонную пропасть: ибо Тьма никогда не насытится… — Ларкатал прикрыл глаза и выдохнул: — Я не могу так, — нолдо говорил это понимая, что сейчас вновь начнутся муки, теперь Ароквэна и Химйамакиля.

Эвег выслушал эльфа, но рассказ принес только недоумение.

— Ну и, что бы страшного случилось, эльф? Пусть бы ты исчерпал свою душу дотла и умер потом, как высохшее дерево, но зато ни тебя, ни их ни о чем не спрашивали бы. Ты мог бы угаснуть тихо, без боли, а теперь обрек товарищей на медленную смерть, а себя на нескончаемые муки. Зачем? Так ли ты Светел, как о тебе думает Маирон?

Больдог неодобрительно посматривал на Эвега, но к забавам не приступал. В их иерархии Эвег имел больше власти, чем орк. «А впрочем — пусть треплются, — решил Больдог. — Ароквэну прямо стоять уже тяжело, тем интереснее будет, когда все начнется, а силы голугу тогда ой как понадобятся».

Ларкатал в это время думал о том, что Темный ничего не понимал, но все же… умаиа продолжал спрашивать. И какой бы призрачной ни была надежда, что Ароквэна и Химйамакиля пытать не будут, она все-таки была. И нолдо прерывисто вдохнул.

— Даже в муке фэа жива, а это не было бы угасание, но скорее гниение заживо, изнутри; можно жертвовать многим, но сгноить душу, что создана Единым, выбросить в никуда вложенный им Свет… это немыслимо. Если бы я не выдержал и согласился, моя душа не погибла бы сразу, но согласившись, я не был бы уже Светлым. Разве Светлый мог бы ради любой цели сам отдать Лаурэлин в пищу Унголиант? А любая фэа выше Древ. И никого бы я не избавил от мук, потому что… Саурон не нашел бы во мне того, что желал. Он говорил, что разгневается, если я посмею стать хуже; и я потерял бы для него всякую ценность: у него не было бы никаких причин не пытать моих товарищей. — Саурон был безумен; и не так же все они? Но была возможность, что Эвег поймет.

— Так ты считаешь, что раз я отказался от Света, то моя душа гниет заживо? — с ноткой угрозы, так же тихо спросил Эвег и взял Ларкатала за подбородок, заставляя нолдо смотреть себе в глаза. Эвег был в едва контролируемом бешенстве, хотя разве что глаза и могли выдать его состояние. Этот эльф мнил себя Светлым и при том не отдавал себя другим, а ценил себя как высшую драгоценность. И считал себя мудрым.

— Разве ты сам не знаешь, что я прав? — удивился эльф. — Что бы ты сам, прежний, живший в Свете, сказал о себе нынешнем? Чем наполнена твоя жизнь и в чем твое счастье? И отчего тебя так задели мои слова? — нолдо думал, что причиной такого поведения умаиа были правдивые и верные слова о Свете, о том, что пристало Светлым.

— Так значит, это и есть быть Светлым, ставить свою душу выше всех остальных? — словно проигнорировав слова эльфа, спросил Эвег.

Несмотря на страх за товарищей (умаиа был зол и мог отомстить им), Ларкатал твердо и ясно смотрел в глаза палача:

— Нет, выше всех я ставлю Единого, Свет… а дальше душу, не только свою.

Умаиа был зол. Зол, что такое ничтожество Саурон посчитал Светлым, и что это ничтожество мнит о себе невесть что. Эвегу хотелось стиснуть пальцы так, чтобы на подбородке пленника остались синяки, но целитель не мог. Не мог перешагнуть через себя и разрушить, навредить хроа*(2). И… этот нолдо сейчас тоже говорил о разрушении себя… Эвег отдернул руку подальше от соблазна, и, заставив себя успокоиться, вновь склонился над пленником.

— Говори, эльф. — Эвег сможет наказать этого эльфа и позже, когда нужно будет не разрушать, а восстанавливать.

— Отчего ты отнял руку? — тихо, с удивлением спросил нолдо. — Ведь ты хотел причинить боль, я видел.

Целитель хмыкнул. Ларкатал не отвел взгляда, но не вскинул подбородок в гордом жесте, даже не попробовал высвободиться, пока его держали, но смотрел в лицо умаиа и продолжал говорить с ним спокойно. Теперь… Эвег понял, почему Маирон заинтересовался этим эльфом — он был другой, действительно другой. Он задавал вопросы, которые кололи изнутри. Но этого мало, чтобы быть Светлым.

— Я прежний был глупцом, нолдо. Я прежний не знал ничего об удовольствии. Радость служения, ха! Она ничто перед тем чувством, что дает тебе власть, — умаиа притянул к себе за волосы голову Ларкатала, зашептал ему почти в ухо, не желая, чтобы их подслушали: — Я буду лечить тебя и твоих товарищей так жестко и грубо, как захочу, и вы будете кричать под моими руками, а ваше хроа будет благодарить. Ты не знаешь, как прекрасно звучит восстанавливаемое тело, как радуется оно своей целостности. Мне нравится это слышать. И Тьма всегда будет давать мне израненные тела, и я буду тешиться с вами, сколько мне угодно. Мне не нужны ваши тайны, только ваши раны.

Отчего он отдернул руку? Нет, Эвег не стал отвечать на это; время бесед кончилось, Ларкатал сам отказался быть гостем. Теперь он пленник и может только отвечать на вопросы, не спрашивать. Сам же умаиа не желал думать о тех вопросах, гнал мысль прочь от себя. Он уже говорил об этом, столетия назад, с тем, кто был достоин, и не хотел больше возвращаться к этой теме. Эвег выпустил голову пленника.

— Верю, что мелодия восстанавливаемого хроа, в самом деле, прекрасна, — согласился пленник, — и понимаю, что ее можно любить. Исцеленное хроа это твое творение, но для чего ты его восстанавливаешь, какой в этом смысл? Ты не ценишь ни тех, кого исцеляешь, ни гармонии фэа и хроа, ни самой достигнутой целостности, отдавая хроа тем, кто его разрушит, испортит все, во что ты вкладывал себя. Словно со всем старанием растишь дивные цветы, чтобы затем бросить их оркам под сапоги… И в этом твоя радость и твоя власть? И многое ли ты волен решать здесь, хотя бы об одном из тех, кого ты исцелил? Получать благодарность и фэа, и хроа в их созвучии, видеть свое творение завершенным, а не испорченным, и беречь его: это ты ныне зовешь глупостью?

Ларкатал заговорил, и Эвег скривил губы.

— Я чиню вас не для того, чтобы вы после что-то мне дали. Я чиню вас, чтобы можно было ломать, снова и снова. Я знал пленников, которые выдерживали месяцы бесконечных допросов. Представляешь? Месяцы, когда я могу наслаждаться восстановлением тела. Мне все равно, что с ними будет потом, мне важен сам процесс, эльф. И чем сильнее ты будешь, чем дольше будешь не ломаться, тем больше удовольствия ты мне принесешь.

— Намеренно исцеляешь, чтобы можно было ломать? — переспросил Ларкатал. По его лицу пробежала слабая гримаса отвращения. — Что ж, теперь я знаю, во что может… обратиться не только беседа, а даже целительство, когда его ставят на службу Тьме, — Ларкатал хотелось сказать «выродиться», но сдержался.

— Так значит, если бы ты остался рядом с Повелителем, просто говорил бы с ним, то твоя душа начала бы гнить? Линаэвэн с Повелителем уже третий день, и не просто общается с нами, Темными, еще и прислуживает нам. Значит, она скоро совсем сгниет, ты так считаешь? — Эвег тоже умел задавать вопросы. Захочет ли Ларкатал искать ответ?

— Суть не в самой беседе, но в том, что я, понимая все, служил бы Тьме своим сердцем. Если бы Линаэвэн поступала так, ты был бы прав. Но я думаю, она либо служит так, как угнанные на Север, либо заблуждается; это обернется не падением, но наверняка мукой, — как хотелось Ларкатал сказать этому умаиа, что он слеп и безумен! Но нужно было сдержать себя, и вместе с тем отвечать честно.

Эвег улыбнулся.

— Ты отказался от бесед с Повелителем, лишив товарищей защиты от мук, а теперь все равно ведешь эти беседы со мной, но уже здесь.

Ларкатал не успел ответить, его перебил Ароквэн.

***

В то время, пока Эвег о чем-то тихо говорил с Ларкаталом, Больдог, стоял рядом с Химйамакилем и Ароквэном. Пленники меж тем явно дергались от того, что их товарищ что-то говорил врагу. Не сквозь зубы, а подробно что-то объяснял. Вот и славно — пусть думают, что несгибаемый нолдо пошел на сделку, устрашился или даже начал ломаться. Больдог с двумя пленниками не слышали разговора, и умаиа не удержался и подлил масла в огонь:

— Вот языкастый, — пробормотал орк так, что только пленники на станке могли его слышать. — Сейчас второго на осанвэкэнта уговорит, так и забавы никакой не будет.

— Второго? — невольно переспросил до сих пор молчавший Ароквэн, хотя и не желал спрашивать о чем-либо орка. Больдог не ответил, только ухмыльнулся. И лишь почти минуту спустя нехотя пояснил:

— Да, Ларкатал уже вторым будет. Никто не ждал, что Ламмион согласится открыть свой разум, а поди ж ты. Кто знает, может у вас вся партия бракованная? Вон, вишь как сюсюкаются, чисто и не враги. Мож, и дойдут до чего. Языкастый этот Эвег.

— Жаль, что я не успел задушить его, — ответил Химйамакиль. — Может, в следующий раз удастся.

— Не ерепенься, — похлопал Больдог эльфа по спине. — И не таких горячих, как ты, обламывали. Бери пример со своих товарищей, рудничных крыс. Держись тихо, целее будешь.

Химйамакиль, напряженно смотревший на Эвега и Ларкатала, чуть напрягся от прикосновения и процедил сквозь зубы:

— На одного моего родича таких, как ты, мешок нужен, — он считал Больдога просто орком-палачом из умных.

Ароквэн же, услышав слова Больдога, побледнел еще сильнее, чем от недавней пытки, и сжал губы. Ламмион, воин и охотник, что пошел в гости только ради Нэльдора… Что сделали с ним, чтобы он согласился? Или это ложь? Если и ложь, возможно, именно ее сейчас нашептывает враг Ларкаталу. Ароквэн хотел крикнуть: «Не открывай свой разум!» Но если Ларкатал и не собирался, предостережение будет оскорбительным. И Лорд Наркосторондо крикнул:

— Мы верим в тебя, ты справишься!

Ларкатал повернулся к товарищу и с горечью улыбнулся ему. А Химйамакиль и Ароквэн поняли по взгляду и улыбке — Больдог просто лгал.

Но Эвег не обращал внимания на пленных; целитель был занят Ларкаталом.

***

— Нет, беседа с тобой — это другое, — ответил Ларкатал целителю. — И ты спрашивал не с той же целью, что Саурон, и я бросаю не в пропасть. Твои слова устрашили бы лишь того, кто боится прислушаться к себе.

— Я передам твои слова Маирону. И пусть он сам решает, что делать. Ты не ответил на мой вопрос сполна, но все же отвечал, и потому я пойду тебе навстречу и избавлю от мук одного из этих двоих. Выбирай, какого, — Эвег рисковал. Волк ясно дал понять, что не желает прибегать к грязным уловкам с этим пленником, и все же целитель решил рискнуть, настолько Ларкатал был ему ненавистен. А еще умаиа грела мысль, что чуть ли не впервые Маирон явно благоволит пленнику, уважает его, но Ларкатал этого не увидит и не узнает, и будет посылать Маирону лишь проклятья. Хотя теперь именно Эвег, не Маирон, будет добиваться, чтобы Ларкатала допрашивали. До того, как целитель лично поговорил с этим нолдо, считавшим себя Светлым, он не пытался ускорить начало допросов.

Ларкатала же обдало холодом. Умаиа обещал передать его слова Саурону — неужели целитель задавал вопросы по его поручению? Но эльф говорил с Эвегом, а не с Сауроном… И целитель этот что-то услышал. А еще предложил избавить от мук товарища, и нолдо с волнением переводил взгляд с одного эльфа на другого. То, чего он так желал, ради чего начал говорить, пусть наполовину, но сбывалось…

Первая мысль была освободить Ароквэна. Он и так только что перенес допрос, ему даже стоять было тяжело. А что, если Химйамакиль перенес не меньше, только это не бросается в глаза? Нет, он выглядит лучше… Значит, мучить его будут дольше, тогда как Ароквэн скоро может лишиться чувств. Тогда — Химйамакиль? Ларкатал считал сильными своих спутников, но кто из них лучше может вынести то, что его ждет? Взгляд нолдо переходил от одного товарища к другому, и вдруг эльф осознал: рассуждая так, он выбирает не столько, кого отпустить, сколько — кого мучить. Кто сильнее, кто легче перенесет… Одного из его товарищей будут пытать, но он не будет указывать, кого.

— Я не знаю, для кого это будет легче или кто сильнее, — произнес эльф наконец, прерывисто выдохнув. — Брось жребий, пусть выберет Судьба. А ты, умаиа… ты действительно намерен передать Саурону все? И те мои вопросы, на которые ты не ответил? Мне-то ты можешь не отвечать.

Ларкатал выбрал… правильно. Эвег посмотрел на эльфа с ненавистью, но ответил спокойно:

— Очень хорошо, нолдо. Раз так, раз ты не можешь выбрать, то сегодня не тронут ни одного из них*(3). А до завтра они оба окрепнут, и Больдогу будет лишь интереснее, — Но наглец попытался прижать к стенке умаиа, и Эвег ненавидел этого эльфа, мнившего себя Светлым. Сегодня же целитель будет уговаривать Волка приступить к допросу Ларкатала. А потом будет с упоением и жестокостью лечить исковерканную плоть. Так лечить, что и шрамов не останется, чтобы Волк мог раз за разом терзать чистое тело. — А ты сам спроси у Маирона, о чем ему рассказали, а о чем нет, — улыбнулся Эвег.

Ларкатал тоже не мог сдержать улыбки — но, в отличие от умаиа, радостной. Что бы ни говорил Эвег, Ароквэн и Химйамакиль были избавлены от мук… Да, только на один день, но каждый день здесь был так долог! И какой радостью была эта отсрочка!

***

По знаку Эвега орки, отвязав, вывели Ларкатала прочь и вернули в камеру, где он раньше был с Кирионом. А Эвег обратился к двум оставшимся пленникам:

— У вашего товарища нашлось, чем выкупить вас. Радуйтесь, на сегодня допрос отменяется. Но тебя, Ароквэн, еще нужно подлатать.

Эльфы не знали, что и думать. Правда ли, что Ларкатал сумел их выкупить? Темные не могли избавить их от пытки просто так, значит, они получили от Ларкатала нечто важное. Но товарищ смотрел ясно и улыбался с таким усталым облегчением, как не мог бы смотреть и улыбаться тот, кто выдал тайну или согласился послужить врагу.

Нолдор вернули в их камеру; туда же пришел Эвег со всем необходимым, чтобы лечить крепко привязанного Ароквэна.

***

Бывший винный погреб был разделен на клети, так что получилось два десятка одиночных камер, и еще одна просторная общая — для представлений. После пытки перед Ларкаталом, всех пленных возвращали именно в эти загородки. Пока привели лишь троих: кого-то из них успели вылечить, остальные дожидались своей очереди.

Когда Маирон пришел допросить Морнахэндо, эльфа даже не стали выводить из узкой и тесной одиночной камеры, в которую его бросили, только крепко связали по рукам и ногам. Волк развлекался с пленником прямо там — для сегодняшней задумки умаиа не понадобилось много места, более того, теснота лучше давила на пленника. Маирон использовал лишь нож, прямые или зазубренные спицы и простенькие, но обычно действенные, чары ужаса.

— Если ты захочешь, чтобы я остановился, попроси, — посоветовал Волк, прежде чем начать. Больше он с пленником не заговаривал. Сведенья о посольстве, вот чего нужно добиться. А еще… Маирон собирался «отпустить» этого эльфа: сломанным и служащим Северу вольно или невольно.

Морнахэндо разговаривать с Сауроном не желал, но здесь были только он и враг, и нолдо стало страшно, что новая пытка последовала сразу после лечения — неужели теперь так будет всегда, одна мука будет сменять другую?

— Саурон! — этот выкрик не был похож на проклятье или обвинение, но на начало просьбы, и мучитель остановился. Однако продолжения не последовало, и потому продолжилась пытка. И на эльфа снова накатывал ужас, в котором казалось, что его мучения никогда не кончатся. И рядом не было Тандаполдо, который мог быть примером стойкости для Морнахэндо. …Хорошо, что здесь не было Тандаполдо. Мысль о товарищах придала мужества, и Морнахэндо больше не пытался обращаться к Саурону.

Но Волк не унывал. Он развлекался, обрабатывая этого эльфа — надо же, пленник оказался крепким. На удивление крепким. Но и допросы лишь начались. Соседи Морнахэндо за тонкими стенами внимали его крикам но ничем не могли помочь.

***

Тем временем Март вошел в кухню. Почти все приготовления были завершены в его отсутствие, и беоринг подошел к Линаэвэн, поблагодарить ее.

— Ты мне помогла, — улыбнулся атан, беря деву за руку и целуя ее. — Спасибо.

— Хорошо, что я могла помочь, — улыбнулась Линаэвэн, а потом серьезно произнесла: — Я беспокоилась, что тебя могут наказать за меня.

— Наказать? Кому и за что наказывать меня? — удивился Март и сразу погрустнел. — Быть может, у эльфов принято за все подряд давать наказания, быть может, ты так уверена, что Темные это чудовища, но только ты все время думаешь и говоришь о наказании… Нет, в этой крепости совсем другие порядки.

— Нет, у эльфов так не принято, — вздохнула Линаэвэн, ничего не говоря ни о тех порядках в крепости, с какими она успела познакомиться, ни об угрозах. Об этом не стоило заводить речь, если она хотела помочь Марту выпутаться из сети, в какую он был пойман. — Пока тебя не было, я размышляла. Будешь ли ты беседовать со мной, если я ради тебя больше не буду обвинять при тебе Темных, хотя бы это и было непросто? Сможешь ли и сам поступить так же?

Март грустно вздохнул, взял деву за руку, отвел ее к скамье у стены, посадил, сам сел рядом.

— Конечно, я буду говорить с тобой, если ты так хочешь. И конечно, я тоже постараюсь не говорить плохого о твоем народе, — горец помолчал, и лицо его стало жестким. — Я был в подземельях, Линаэвэн. Ты спросила меня, согласился бы я на твоем месте на гости. Я видел, что пришлось вынести одному из твоих спутников, их начали допрашивать. Так вот, я бы, если бы мог прикрыть своих товарищей, согласился бы на все, кроме предательства.

Краска схлынула с лица эльдэ.

— Кто это был, и что сделали с ним? Что ты видел? — спросила она, одновременно боясь и желая услышать ответ. Затем постаралась взять себя в руки. Товарищам она не могла сейчас помочь… или могла? Если Марту дозволили спуститься в подземелье, может быть, если он попросит хотя бы за одного, Саурон согласится на время, ради того, чтобы беоринг продолжал считать его добрым, пощадить пленника… Только неприятно царапнуло по сердцу выражение лица атана, та улыбка, с которой он вошел на кухню. Деве думалось, что такой человек, как Март, не мог не испытать потрясение и ужас, увидев пытки своими глазами.

— Не думай об этом, прекрасная дева, — вздохнул Март. — Если ты решила оставить товарищей в подземелье, то какая разница, с кем из них и что происходит? Разве что ты передумаешь, и мы сможем забрать его сюда.

— Не я решаю, кого оставить в подземелье, — возразила Линаэвэн и закрыла ладонями лицо. Март не ответил, что именно происходит с товарищами, только сказал, что он согласился бы на все, чтобы прикрыть их, кроме одного предательства… — Я у тебя в гостях… Март, ты… Я пойму, если это невозможно, но теперь, когда ты видел… ты мог бы просить за одного из них? — Атан служил Саурону и говорил порой дикие вещи, мог передать Саурону их разговор, но он был добрым и искренним. Эльдэ не верила словам Марта, ибо он был обманут, но доверяла поступкам.

Март с сочувствием смотрел на Линаэвэн. Быть может, хотя бы сейчас она одумается?

— Госпожа моя… Я не уверен, что мне под силу сделать то, что было бы легко сделать тебе. Я могу, по твоему желанию, просить Повелителя отдать мне еще одного из твоих спутников, но… Это то же самое, что просить отдать мне одного из врагов. Как это возможно? Если бы хоть кто-то согласился забыть вражду, препятствий бы не было, но ты не хочешь так поступать, и другие тоже.

Март вдруг отчетливо понял, что не может простить эльфам-воинам, что ни один из них не прикрыл свою спутницу. А раз так — то пусть они получают, что заслужили.

Линаэвэн услышала в словах Марта не только сочувствие и мягкий отказ, но и новый упрек в том, что она не делает ничего ради своих спутников. Собравшись с духом, и видя перед глазами лица товарищей, любого из которых сейчас могли пытать, тэлэрэ ответила:

— Я не могу помочь им, — взгляд девы стал тверже. — И значит, тогда я должна разделить их участь, быть с ними. Это единственный путь, — Линаэвэн считала, что только в этом случае ей будет не за что корить себя; и что в этом случае не будет сомнений и метаний: верно ли она поступает? Но тэлэрэ не могла уйти прямо сейчас: сейчас она пыталась помочь беорингу; как можно было бросить его, даже не пытаясь вытащить из-под власти Саурона? Тем более, что им дали так мало времени. — Я не ухожу сейчас, но ты слышал слова своего господина: через три дня я должна оставить тебя.

— Ты никому не поможешь, если отправишься вниз, — рассерженно ответил Март. — Ты боишься выдать что-то за беседой, так почему ты думаешь, что не расскажешь все, что знаешь, под пыткой? Ты думаешь, ты тверже камня? Если тебе есть, что скрывать, то ты всеми силами должна стараться избежать допросов, а не стремиться к ним.

— Твои слова разумны, но у меня есть три причины, Март. Первая: я думаю, что всех пленных не будут допрашивать одновременно. Моих товарищей не будут трогать в то же самое время, что и меня. Вторая… и на ужине, и после меня справедливо упрекали, что я принимаю ванну, трапезу, покой в то время, как мои товарищи остаются в подземельях. Это был не мой выбор, но так сложилось, и теперь упреки справедливы. Я не знаю, что уже претерпели мои товарищи, но знаю, что кто-то, вначале отказавшийся идти в гости, после согласился… И это произошло в том числе из-за меня. Моих спутников не допрашивали, но они страдали, тогда как я оставалась и остаюсь в тепле и покое. Я не должна была принимать это, но должна была разделить общую участь. И если я и приняла лучшие условия, то временно, а не насовсем. Третью причину объяснить сложнее, и прежде я спрошу тебя… Как думаешь ты сам, зачем твой повелитель так хочет, чтобы мы пришли к нему в гости, что даже готов не допрашивать нас ради этого?

В душе Марта поднималось возмущение, но он глубоко вздохнул и попытался взять себя в руки.

— Я не понимаю тебя, Линаэвэн. С одной стороны, ты говоришь, что не можешь быть гостьей Повелителя и защитить хотя бы одного товарища, потому что боишься выдать что-то о тайне. С другой стороны, ты говоришь, что должна разделить судьбу своих спутников, быть может, отвлечь внимание от них на время, пока пытают тебя, и притом готова поставить под угрозу раскрытие всех своих тайн. Разве это разумно? — Март знал, что никуда эта девушка теперь не уйдет, он не даст ей, не позволит. Новое чувство, что он может теперь решать за другого, позволять или нет, всколыхнуло в атане что-то доселе неизвестное, но все же беоринг предпочел бы, чтобы Линаэвэн осталась с ним по доброй воле. А последний вопрос тэлэрэ вовсе привел Марта в недоумение. — И я ведь уже говорил тебе о том, почему Маирон призывает вас быть его гостями. Повелитель хочет преодолеть вражду и закончить эту войну. Он предпочитает видеть вас гостями, не пленниками.

— Преодолеть вражду… — произнесла Линаэвэн. У Марта сложилось ощущение, что его вообще не слушают, потому что другие слова тэлэрэ проигнорировала. — Тогда Гортхаур мог бы согласиться на то, чтобы мы не вели беседы, по крайней мере, постоянно? Чтобы у нас не было причины опасаться выдать тайну в разговоре? — Сомнение пробежало по лицу Линаэвэн, и она сосредоточенно задумалась. Дева полагала, что не сможет сейчас говорить с Сауроном хотя бы так же, как в прошлый раз, и ее поведение наверняка будет сочтено нарушением условий. Саурон был врагом, и не следовало принимать его игры. Ни из страха не выдержать допроса, ни из желания сделать, как лучше. — Ты можешь просить Гортхаура за моего товарища, хотя я и думаю, что он не согласится? Нет, все-таки нет. Слишком важное было открыто в беседе с ним: так Гортхаур узнал, что мы из Наркосторондо, так узнал и о части границ, даже до того, как я заключила пари, где сказала о южной… Я не думаю, что сейчас окажусь умнее Гортхаура; но я так же не знаю, насколько окажусь стойкой. И если страшно и то, и другое, и последствия неизвестны, то лучше избрать то, что велит сердце, то, за что оно не осудит.

— Не принимай скоропалительных решений, — покачал головой Март. Терзания и метания девы начали раздражать его. Теперь, когда не было нужды уговаривать ее, можно было просто сообщить ей свою волю; но беоринг скрывал свои чувства. — У нас еще есть время, и, я надеюсь, ты передумаешь, — и тут в голову Марта пришла хорошая идея. — И, к тому же, если бы ты была здесь с товарищем, вам вдвоем, наверное, было бы легче меня убедить? — Март лукавил, но кто мог бы его поймать на этом?

Правда, Линаэвэн показалось, что в тоне и лице Марта что-то изменилось, но она не была уверена. За вопрос беоринга она ухватилась как за соломинку, с надеждой произнесла:

— Ведь у Гортхаура сейчас нет других гостей… Так ты готов просить за одного из моих товарищей, как прежде за меня? Благодарю тебя, — и тут только Линаэвэн заметила нечто странное в самой фразе: «Вам было бы легче убедить меня». Но Март никогда не желал, чтобы его убедили, и не склонился в последнее время к ней, напротив… Или все же увиденное в подземелье повлияло на него, и теперь он не так уверен в правоте Саурона? Эльдэ внимательно смотрела в глаза атана, но ничего особенного не заметила. Линаэвэн считала, что если бы беоринг сумел поступить так, как она просила, это помогло бы атану пусть не освободиться от пут Тени, но сделать важный шаг к тому. Каждый поступок, каждый выбор что-то менял, и быть может, больше, чем могли бы самые мудрые слова, найди их эльдэ; каждое доброе дело не проходило бесследно для того, кто его совершал. Если бы сострадание или потрясение, или просто веление сердца побудили Марта избавить кого-то от страданий… Но для атана просить о таком Саурона, в самом деле, должно быть было риском и жертвой. Могла ли она настаивать? Тем более, что сама Линаэвэн действительно не рисковала ничем… до поры.

Однако время не ждало, и нужно было вставать и разносить обед.

— Увы, сегодня нет времени петь, — торопил эльдэ Март. — Мы здорово задержались.

Они принялись доставать еду из печей, нарезать хлеб, собирать миски, переливать суп в супницы.

— Возможно, я смогу уговорить Повелителя, — продолжил Март, — но мне не нравится твое стремление: загребать жар чужими руками. Ты хочешь, чтобы кто-то из твоих друзей оказался с тобой, к тому же, ты хочешь, чтобы ты вместе со своим другом лишила меня преданности, показала мне некую правду. Но при этом ты хочешь, чтобы я сам же и заточил топор для своей шеи. Ты хочешь, чтобы здесь был твой товарищ и притом ты не хочешь ничего для этого делать сама. И если так себя ведут эльфы, то Тьма благороднее.

— Ты прав, что мне нужно самой просить Гортхаура, но для него я враг… — произнесла Линаэвэн и тут же вспомнила о том, как не пожелала просить прощения, а после не спросила о своих товарищах только потому, что посчитала это бесполезным. В первом случае она заблуждалась, во втором, как считала и сейчас, была права, но спроси она прямо и получи отказ или уклончивый ответ, это могло бы быть доводом для атана. — И все же я должна попытаться. Быть может, мне прямо сейчас пойти к Саурону и просить за одного из своих товарищей?.. Я думаю, если кто-то из них будет здесь, ты действительно лучше сможешь узнать эльфов. Потому что и робость, и склонность метаться, и то, как я говорю… это не эльфийские черты, а мои.

Март, хотя и был добродушным, миролюбивым и не обучался военному делу, но обладал стойкой волей, как и большинство в его народе. Он хранил невозмутимость, не желая выказать слабость перед обожаемым Повелителем, но зрелище окровавленного и все равно гордого и прекрасного эльфа не шло из головы атана. И беоринг был искренне рад, что хотя бы один пленник избежит страшной участи.

— Маирон согласится, вот увидишь! — с жаром откликнулся Март. — Я буду вместе с тобой,я поддержу тебя, но этого и не понадобится. Давай сходим сразу после обеда? Сейчас мы заняты, а в обед не хорошо отрывать других от еды. И я не боюсь прихода твоего родича, — Март хотел ободрить деву. — Я буду рад ему, — про себя беоринг подумал, что, похоже, рад приходу пленника и ждет его больше, чем сама эльдэ, и сделал для этого больше нее. Но не стал говорить вслух, не желая новой ссоры, не желая в очередной раз говорить о черствости и жестокости эльфов. — Ты уже знаешь, кого назовешь? Я рад, что ты передумала о гостеприимстве Повелителя.

Линаэвэн, вздохнув, сжала губы. Нужно было договорить, иначе Март сочтет сейчас, что она передумала и согласилась быть гостьей Саурона, а узнав, что это не так, решит, что она опять обманула его. Дева считала, что в этом тоже проявлялось либо влияние чар, либо долгие внушения Саурона: там, где другой увидел бы нерешительность, собственное непонимание или хотя бы чужое заблуждение (что видела тэлэрэ в самом Марте), атан видел обман.

— Я попрошу и спрошу, согласится ли Гортхаур не ставить условием беседу. Ты утверждаешь, что такого условия и не было… а я не раз уже отказывалась что-то делать, не веря, что получится.

Март с удивлением посмотрел на деву:

— Ты хочешь вновь просить Повелителя быть его гостьей и при этом не собираешься говорить с ним? Как же ты тогда понимаешь роль гостя? — окровавленный эльф упорно стоял перед глазами беоринга. Он бы на месте Линаэвэн пожертвовал ради своих спутников… многим.

— В гостях не всегда беседуют, по крайней мере, непрерывно… Могут и, скажем, петь песни… — дева совершенно забыла, что Саурон уже предлагал при их первом разговоре петь песни, и тогда она отмела эту мысль как невозможную. Теперь Линаэвэн внутренне сжималась от мысли, что она будет петь перед врагом, но ради ее товарищей, которых сейчас мучили, была готова пойти на такую жертву.

***

После того, как женщины унесли подносы и столики-тележки с едой с кухни, Март положил часть оставшегося обеда им с Линаэвэн.

— Для меня действительно страшно выдать еще какие-то тайны. Ведь это может означать… что смерть или плен ждут очень многих… — Линаэвэн наклонила голову, задумалась. — И если нас приглашают в гости не ради тайн, то Гортхаур может согласиться на мою просьбу.

Или он может согласиться, чтобы лучше выглядеть перед Мартом.

— Если ты будешь вести себя так, как пристало вести себя приехавшей в гости, я уверен, что Маирон будет считать это честным. Разговаривай, пой песни, танцуй, даже спорь с ним, но сохраняя уважение, и ты будешь вести себя, как ведут гости.

Все же Марту не нравилась идея держать рядом Линаэвэн как свою пленницу; и если она добровольно согласится остаться — это будет к лучшему.

Примечания:

*(1)
Аксан (мн.ч. аксани) — это внутренний, нравственный закон, которого не преступают по своей воле.
Унат — это закон, который невозможно преступить, потому что так устроен мир.

*(2)
Эвег в жизни не причинял сознательный вред телу, для него как для целителя это был закон, хотя Эвег и был Темным. Поэтому Ларкатал был не прав, говоря, что для Эвега нет аксани. Но, разумеется, целитель держал в тайне то, что он соблюдает аксан.

*(3)
Ларкатал, хотя и говорил о себе как о Светлом, не видел, что Эвег ведет себя довольно странно для Темного. Эвег словно испытывал Ларкатала, испытывал жестоко, но справедливо. А Темные так не поступают. Тем более, что Энгватар поступил так не с тем, к кому привязан или от кого что-то хотел получить — он ненавидел Ларкатала. Это должно было многое сказать об Эвеге, если бы Ларкатал видел.

24. Вэрйанэр

Тем временем Волк вымыл руки от крови, оправил одежду и отправился к Вэрйанэру. Остановившись возле двери, Маирон негромко постучал.

***

Оставшись один, Вэрйанэр думал о Лаирсулэ… он должен был попытаться вновь защитить целителя от допроса. Быть может, на сей раз удастся переиграть умаиа. Услышав стук, эльф решительно поднялся и резко распахнул дверь. В коридоре стоял Саурон. Вэрйанэр ждал этой встречи и был собран и сосредоточен, а его глаза блестели в ожидании схватки разумов. Теперь эльф больше знал о хитроумии своего противника.

— Здравствуй, Вэрйанэр, — заговорил Волк. — Я проходил мимо и решил лично пригласить тебя на обед. — Маирон говорил правду. Можно было проследовать в кабинет и послать орка, но Волк решил: почему бы не пригласить «гостя» самому?

— Вот как. Здравствуй, — мрачно ответил Вэрйанэр врагу. — Я готов. — Насколько готов в действительности и справится ли, покажет встреча. Но нолдо на как мог, так подготовил себя.

Маирон скользнул взглядом по Вэрйанэру, иронично улыбнулся и сделал приглашающий жест — пойдем, задира.

— Удобно ли тебе в комнате, гость мой? Могу ли я что-то сделать, чтобы скрасить твой досуг? — без тени насмешки спросил Волк, пока они шли в его покои.

— Удобно, — ответил Вэрйанэр. — А досуг… Нет ничего лучше беседы с другом. Ведь я больше не вижу родичей. — Эльф искоса глянул на Сауроона: ты правда намерен играть в доброго хозяина? Ну-ну… А если гостю одиноко без товарища, что ты будешь делать? Откажешь, выйдя из роли, сочинишь отговорки… Или согласишься? Тогда он или увидит Лаирсулэ, или вытащит кого-то еще.

Волк улыбнулся. Тот, кто вчера отказался от гостей сам и велел уходить товарищу, теперь вернулся и просит привести к нему одного из пленных.

— Да, ты прав… Это всегда хорошо, когда рядом друг. Кого бы ты хотел призвать к себе? Ты заставил Фуинора чуть ли не поклясться, что Лаирсулэ сюда больше не придет, тогда, кого бы ты хотел?

Они вошли в покои Волка, стол уже был накрыт к обеду.

— Присаживайся, Вэрйанэр, — чего, интересно, ждал этот эльф? Чтобы одного из пленных избавили от допросов, но к Саурону на обеды и беседы не водили?

Разумеется, Вэрйанэр желал именно этого. Но, естественно, то, чего желал он, и то, чего желал умаиа, было совершенно противоположным. И все же… стоило попробовать.

— Не знал, что в моих силах заставить Фуинора, — эльф решил начать с хамства. — Но поверь, мне на встречах с тобой и так не скучно и не одиноко, — Вэрйанэр хмыкнул, и Волк не удержался от усмешки. У пленника прорезалось чувство юмора. — Но я говорю о том времени, когда остаюсь в комнате наедине с собой. Пожалуй, тогда мне интереснее всего было бы побеседовать с Линаэвэн или же с тинда из нашего отряда, ты легко узнаешь его по внешности. — Вэрйанэр назвал самых чутких, тех, кому, как он думал, будет тяжелее всего перенести допросы.

— Увы, я не могу выполнить твое пожелание полностью. Во-первых, это будет нечестно, держать твоих товарищей взаперти, здесь, в комнате, а не в камере. Так что, если они приходят к тебе, то приходят и ко мне. Во-вторых, Линаэвэн уже отдана другому, а Кирион занят. Впрочем… я придумаю что-нибудь.

— А чем занят Кирион, и кто еще пришел в гости, чтобы защитить Линаэвэн? — спросил нолдо. Эльф видел, что Саурон не согласился выполнить его желание, но это было ожидаемо. Хуже было то, что умаиа вознамерился «придумать что-нибудь». Но гадать о кознях Темного не стоило. Когда Саурон действительно что-нибудь устроит, тогда и надо будет искать, что можно с этим сделать.

— Давай я расскажу тебе все новости, — откинувшись в кресле, предложил Маирон. — Как ты помнишь, юный Нэльдор вызвался быть гостем и прихватил с собой брата и деву. Впрочем, с тех пор много воды утекло, и теперь Линаэвэн здесь по доброй воле. Она готовит еду вместе с беорингом и желает остаться с ним, хочет вернуть его на вашу сторону. Думаю, это будет интересно…

— Готовит вместе с беорингом, — повторил Вэрйанэр, думая про себя: «Беоринг служит здесь? Так же «добровольно», как и Линаэвэн? Но тогда его не нужно было бы «возвращать». Значит, атан предатель? Эльдэ слишком добра, стараться ради изменника…» — Я мог бы увидеть ее? Тогда мы и могли бы поговорить, ведь готовит она не во время обеда.

— Я подозреваю, что сейчас она не готовит, но также обедает и беседует с Мартом, — отозвался Волк. — И тогда… они могут быть на кухне или в комнате у одного из них, или… да где угодно, если им вздумалось поесть на воздухе или посмотреть на окрестности с башни или со стен. Я могу приказать разыскать Линаэвэн, если ты и правда хочешь оторвать ее от трапезы. Но я бы посоветовал тебе встретиться позже.

— Нет, отрывать Линаэвэн от обеда в самом деле незачем, — качнул головой Вэрйанэр. Он и сам желал встретиться позже: опыт мог помочь эльдэ справиться и распознать обман при встрече с Сауроном, но если возможно поговорить, не приводя ее к умаиа, это было бы куда лучше.

***

А в дверях камеры Нэльдора появился ненасытный Эвег. Нэльдору предстоял длинный день. Сегодня Эвег и Больдог планировали сменять друг друга так долго, как только Нэльдор выдержит. Сначала его ни о чем не спрашивали, а потом начались вопросы о посольстве:

— Куда вы ехали?

— Что было в письме?

— О чем вы собирались говорить?

— К кому вы ехали?

— Что поручено Линаэвэн?

— Зачем вы ехали к Кирдану?

Вопросов было много, они были похожи один на другой, но с небольшими различиями. Враги хотели запутать Нэльдора, заставить сказать хоть что-то. Лечение Эвега сейчас причиняло такую боль, что само было пыткой. Самым худшим для юноша оказалось то, что кричать его заставлял целитель. Это было воплощенное Искажение. Но Нэльдор терпел. Когда пленников было двое, и страшное орудие соединяло их тела так, что они невольно причиняли друг другу боль, нолдо удержался от просьб. Сейчас же ему и в голову не пришло просить прекратить это. Прекратить что — лечение? Ведь кровь в самом деле останавливалась, раны в самом деле заживали… Просить облегчения? Но этот Темный явно наслаждался тем, что делает… он не прекратит. Оставалось только… пережить это лечение. Которое, к изумлению Нэльдора, сменилось допросом. Больдог снова пытал его и спрашивал о посольстве и письме. Теперь Нэльдор знал, что облегчение действительно можно получить… если заговорить. Однажды, когда ему казалось, что из тела вновь выдирают крюки, медленно и мучительно, Нэльдор начал было говорить: «Ведь я…», — но потом только мотнул головой и выдохнул со злостью: «Все равно ничего не скажу».

***

Теперь эльдэ с горечью вспоминала о том, как не желала вначале петь перед Сауроном и слышать песню умаиа. И говорила тогда с Темными свободно, почти без страха. А сейчас она боялась выдать тайну или вместо помощи причинить товарищам вред, ощущая, словно ее заманивали в расставленные ловушки. Боялась еще больше навредить Марту. Боялась снова бессмысленно унизиться перед Темными. И еще, как и прежде, боялась быть околдованной, но этот страх был наименьшим. Если Саурон пожелает околдовать ее песней или иначе, он найдет способ это сделать.

Петь перед Сауроном, танцевать… Быть может, и готовить при нем? Она уже готовила, по видимости, для Темных, а не только для пленников, но все же лично не прислуживала. Линаэвэн думала, что товарищи будут презирать ее, если еще не презирают. Темные наверняка рассказали им о ее унижении и добавили подробностей, смешивая правду с ложью. Но главным было то, что Линаэвэн сама себя осуждала. Внешне она держалась сдержанно, но в глазах отражалась мука. На что еще она согласится? Наконец, дева произнесла тверже, чем раньше:

— Нет. Мне не должно идти в гости к Гортхауру, оставаясь на особом положении, но следует разделить участь товарищей. Ты не сочтешь это разумным, Март, но так правильно. — «Довольно колебаний! Почти все время плена я металась от одного к другому, и так из двух зол избирала оба». — Таков мой выбор, и я больше не изменю его, — едва произнеся это, Линаэвэн ощутила, что на сердце стало спокойней. Она больше не боялась, что и этот поступок окажется неверным, словно вместо болота, где можно провалиться на каждом шагу, и где она увязала все глубже, под ногами, наконец, оказалась твердая почва. Ей нужно было выстоять. Быть столь сильной, какой только сможет, ведь она хрупкая дева, что не воевала и тем паче не имела опыта плена. Не от того ли и ошибалась на каждом шагу? У нее был опыт похода через леса, через великие реки и высокие горы, когда она шла на Запад вслед за Оромэ, и на квэнди нападали чудовища. Был у нее опыт перехода Льдов, когда она возвращалась на Восток. Но это сейчас не помогало, и еще… она тогда была не одна. Линаэвэн подняла взгляд к потолку. — Улмо, Владыка Вод, что никогда не забывал нас! Даруй мне свою помощь в темный час, да выдержу я все, что выпадет…

Март слушал Линаэвэн, и его пальцы, держащие ложку, побелели, с такой силой атан сжал их.

Она опять начала это. Она постоянно меняла свои решения. Вот только что она просила его идти, говорить с Повелителем, и хорошо, что Март не пошел! Не прошло много времени, как дева уже отказывалась от своих слов. Беоринг знал, что некоторые орки ненавидят эльфов, и теперь он начинал понимать их. Когда же эта лицемерная дрянь, с лицом самой невинности, но полная коварства, вдруг подняла свои глазки к небу, Март едва не запустил своей миской в стену.

— Если Валар и правда хорошие, они тебе не ответят! — бросил атан, вставая. — Доешь, уберешь здесь все, и тебя проводят в комнату. — Это были уже слова для рабыни, не для гостьи. Линаэвэн большего не заслуживала, но и мучить ее он не даст.

— Мне следовало подумать сразу, что я не могу просить Гортхаура о милости, зная, что не стану больше говорить с ним, — с горечью ответила Линаэвэн, запоздало осознав: она не подумала, как ее решение будет выглядеть для Марта. Думала о многом: о товарищах, о тайнах, о своей боли и своих страхах, но не о беоринге, которому вызвалась помочь… А ведь по ее поступкам Март будет, как всегда, судить и о ее родичах. — Знай, по крайней мере, что другие эльфы не таковы, как я. Как и люди отличаются друг от друга.

Линаэвэн осталась здесь ради Марта, для него уступала в том, в чем не желала уступать, говорила так, как не говорила бы в другом случае… Но, возможно, все ее усилия оказалось бесполезным. Более того, пошли во вред. Возможно, если бы она не пересиливала себя, делая то, что считает неверным, и потому срывалась вновь и вновь, это было бы лучшим и для Марта? Тогда она не меняла бы свои слова и свои решения, и атан относился бы к ней с большим доверием. Но сделанного было не исправить. Зато было можно отныне поступать именно так, как велит сердце. Изменится ли что-то за оставшееся им время, если она больше не будет метаться, но станет держаться принятых решений, и если изменится, то как?

Март молча вышел из кухни.

***

Вернувшись в комнату, Линаэвэн вновь думала о том, что, принимая решение, больше думала о себе, чем о Марте. Дева вспоминала его слова: «Если Валар хорошие, ты не заслуживаешь того, чтобы они ответили тебе!» Впервые, пожалуй, за время плена тэлэрэ подумала: возможно, она, в самом деле, просто не заслуживает помощи. И все же эльдэ надеялась. Оставалось менее трех дней до конца этого пари и до начала допросов… Линаэвэн прикрыла глаза. Перед ее внутреннем взором предстало море, предстало так ярко и ясно, как редко бывало, хотя дева не стремилась его представить. «Быть может, это ответ Улмо?» — подумала тэлэрэ, но затем решила: скорее, воспоминание и тоска по Морю вместе с мыслью об Улмо вызвали в уме столь яркий образ.

***

Пока Линаэвэн еще оставалась в кухне, Волк продолжал говорить со своим «гостем»:

— Снова будешь читать мне трактаты? — с легкой опаской в голосе поинтересовался валяющий дурака Маирон, разливая легкое золотистое вино по кубкам. — Или поговорим о чем-то? О Наркосторондо я знаю уже все необходимое для успешного нападения, так что не бойся, что я хочу выманить из тебя эти сведенья. Собственно… я бы даже предпочел не нападать на твой город. Возможно, мы сможем решить дело миром.

— Нолдор любят книги, — ответил Вэрйанэр, стараясь скрыть ошеломление: Саурон знал о Наркосторондо все, что нужно для успешного нападения?! А зачем тогда Саурону разговор с ним? И зачем маиа сообщал об этом? Чего мог достичь? Того, что пленник понаивней, поверив, что все важное уже известно, будет говорить, не особенно думая о секретах… И легко что-то выдаст. Ну уж нет! Пусть он, Вэрйанэр, не сумел вчера справиться с ситуацией, сказал лишнего, на такой простой крючок он не попадется. Мира Саурон, конечно, тоже не желал. Или тварь решила вот так, за обедом, предлагать предательство в обмен на мир?! Вэрйанэр продолжал думать о своей цели: ничего не выдав, защитить Лаирсула. Об этом, пожалуй, можно было сказать. — Но я, пожалуй, обойдусь без трактатов. Я бы тоже хотел, чтобы ты не нападал на мой город. Но едва ли одного желания довольно. А еще… — нолдо отпил вина, — я пока не понял, чем именно занят Кирион?

Услышав, что трактатов не будет, Волк несколько повеселел. У него сегодня было хорошее настроение (несмотря на то, что Ларкатал ускользнул от него, зато Март при невольной помощи Линаэвэн оказался готов куда раньше, чем Волк того ожидал), и у Маирона возникло желание подурачиться. Услышав «хочу, чтобы ты не нападал», умаиа изобразил внимание на лице. Но сначала нужно было отмахнуться от Кириона. Сейчас упоминание о нем лишь мешало Волку.

— Судьба Кириона напрямую связана с Ларкаталом. Полагаю, у тебя нет оснований сомневаться в Верном Финдарато? — умаиа вопросительно поднял бровь и перешел к главному: — Ты же понимаешь, Вэрйанэр, если я не нападу на Наркосторондо, то только вопрос времени, когда Наркосторондо нападет на меня. Из этой ситуации я вижу лишь один выход: мы должны договориться, заключить перемирие.

Вэрйанэр понял, что Саурон и правда знает немало. Однако расслабляться было нельзя, тем более что он попробовал местного вина, которое… могло быть и отравленным, и зачарованным… Хотя могло оказаться и просто вином. Стоило прислушиваться к себе, не будет ли ощущаться нечто странное. Пока все было, как обычно.

По поведению умаиа нолдо понял, что вопрос о Кирионе был, кажется, важными: Саурон довольно легко сказал о Линаэвэн, а на вопросы о тинда отвечал уклончиво и неопределенно. Здесь было нечто, о чем умаиа говорить не хотел. Разговор о мире, напротив, был важен для Темного: Саурон куда-то клонил, но куда, Вэрйанэр понять не мог. Умаиа не мог не знать, что ведет речь о невозможном. Чего он ждал? Согласия воина отказаться от войны с врагом? Да, у Наркосторондо недоставало сил напасть, но может хватить у других… А может быть, Саурон ждал как раз того, что он, Вэрйанэр, ответит: «Да, мы уже готовим нападение», или, напротив: «Да как бы мы напали с нашими войсками?» Но это слишком очевидно…

— Перемирие? И как ты его видишь? — теперь брови скептически поднял Вэрйанэр. — Кто и с кем мог бы договориться? Не знаю, вправе ли и в силах ли ты принять такое решение, но я и мои спутники точно нет.

— Куда важнее, что ты, чисто теоретически, мог бы предложить в качестве основы перемирия. Только прошу тебя, будь разумным, не требуй, чтобы мы сложили оружие, и Мэлькор отправился добровольно на суд Валар, — Волк позволил себе легко улыбнуться. — Кстати, ты ешь. Линаэвэн старалась.

Умаиа вдохнул запах пищи над своей тарелкой. Да, эту пищу готовили в метании и тревоге, тоске и боли… Это были ароматы, что жестоко дразнят хищника.

Вэрйанэр усмехнулся:

— А разве разумно рассуждать о том, чего все равно не исполнить? Хотя… если ты займешься одной обороной и наблюдением, не идут ли на тебя войска Наркосторондо, вот тебе и перемирие, для которого ни с кем не нужно встречаться, — Вэрйанэр отведал супа: да, его, в самом деле, готовила эльдэ. Ему уже приносили приготовленное Линаэвэн, но пища пленников одно, а обед у Саурона это совсем другое.

Волк поморщился:

— Вэрйанэр, если я буду сидеть и ждать, когда Наркосторондо нападет на меня, это будет не перемирие. Иначе можно сказать, что у нас уже перемирие: Наркосторондо сидит и ждет, когда я нападу на него. Может быть, в твоей мудрой голове есть идеи получше? Я предлагаю заключить мир, договор о взаимоненападении. А кто-то из пленных мог бы отнести составленное нами предложение мира в Наркосторондо. Что скажешь? — Вообще пленники, что вначале забавляли Волка, теперь начали его утомлять. Все сведения, что можно было извлечь из них при таких беседах, уже были добыты, и теперь осталось положиться только на допросы. Причем основную ставку Волк делал на допрос Линаэвэн, а также на допросы через нее.

Вэрйанэр некоторое время ел суп, поглядывая на Саурона.

— Видишь ли, для любого из нас отнести отсюда что бы то ни было в Наркосторондо все равно что показать тебе дорогу. Может, моя голова и не слишком мудра, но именно в то время, когда и войско, и полководец будут близко, ты можешь послать к ним гонца с предложением мира. Ты при этом почти ничем не рискуешь, в отличие от нас.

— Боюсь, Вэрйанэр, что твои опасения напрасны. Линаэвэн по доброй воле, без угроз и принуждений, назвала мне… нет, показала мне на карте границы Наркосторондо. А Кирион напомнил о местах, где пропадали мои шпионы… Как я и говорил тебе, я знаю достаточно. И если я отпущу гонца, то это не будет ни чем иным, как жестом моей доброй воли. Предложением мира. — Этот пленник все больше злил и раздражал Волка. Он на все отвечал отказом, но хотя бы не бесповоротным, разговор все еще был возможен, а значит, из этого «гостя» все еще можно было что-то вытянуть.

Куда бы ни клонил умаиа, не стоило обсуждать то, что предлагала тварь. И Вэрйанэр решил перейти от этого бесполезного разговора к более важному:

— Кирион чем-то занят, потому что его судьба связана с Ларкаталом. Я не сомневаюсь в Ларкатале, но это звучит загадочно и непонятно, тем более, что я не знаю, чем он занят.

Маирон улыбался, слушая Вэрйанэра. Эльф казался Волку больше всего похожим на продвигающегося по тонкому льду — осторожного, неуверенного, не робкого как Линаэвэн, все же рискующего, но так взвешенно и осторожно… что у Волка начинало сводить зубы. Нет, не такого собеседника сейчас хотел видеть перед собой умаиа. Собеседник должен быть плясуном среди костров, храбрым до глупости и рисковым до безумия. Но пусть при этом еще он будет умным и удачливым — Волк хотел пляски и погони, не быстрой победы. Но все пленники в этом отряде… они все были скучны: слишком осторожны, слишком боязливы, слишком робки, слишком глупы… Слишком пресны. Впрочем, чего еще ждать от Третьего Дома, так и не определившегося: то ли они рыбаки, то ли нолдор? Один лишь Ларкатал из них всех был неплох. Может быть, еще удастся сделать с ним что-то интересное. Впрочем… Волк вспомнил, что видел еще не всех из отряда. Вряд ли среди Третьего Дома найдутся бесшабашные танцоры… но глянуть стоит. А пока надо было попробовать раззадорить и этого «гостя», быть может, еще удастся сделать разговор оживление.

— Ларкатал и Кирион в подвале, Вэрйанэр. Чем они могут быть заняты там, как думаешь? — выходи к костру или уже провались под свой проклятый лед! — Впрочем, успокою тебя: на данный момент они ждут моего решения, того, что я с ними соберусь делать. И, раз уж такое дело… я готов разделить с тобой заботу об их дальнейшей судьбе. Что бы с ними сделать?.. Только помни, будь разумным.

Нолдо наклонил голову. Отсчитал про себя. Вспомнил Лаирсула. Нужно было владеть собой. Если они «заняты», значит их уже допрашивают… И если Саурон так не хотел упоминать Кириона, наверняка ничего не добился. Тинда держится.

Делить заботу о товарищах с палачом, вот уж честь так честь… Вопрос казался насмешкой, но он давал возможность помочь, пусть и призрачную. Пусть после Саурон назовет невыполнимые условия или просто посмеется, но упускать возможность Вэрйанэр не мог… Может быть, Саурон, в самом деле, облегчит их участь, если назвать то, на что он мог бы пойти. Казалось отчего-то, что это был единственный шанс, другого Саурон не даст: не стоило говорить о слишком малом, нельзя о слишком многом.

— Я выберу избавить их от пыток и наблюдения за пытками других, — голос Вэрйанэра звучал резко, чуть отрывисто, — на то время, на какое только возможно. — Хуже не было, чем на такой встрече потерять самообладание, слишком поддаться волнению: как раз и скажешь лишнее. Вэрйанэр продолжал считать про себя, ожидая ответа.

Маирон снова слегка откинулся на спинку кресла. Известия о Кирионе, которых Вэрйанэр так упорно добивался, эльф воспринял стоически. Заставил себя не поддаваться гневу, смог продолжить разговор… «А ведь это тоже многое говорит о тебе, нолдо, — довольно щурился умаиа. — Ты сам даешь подсказки, какие пытки к тебе применять бесполезно, а какие можно попробовать». Но с голосом эльф все же не совладал.

— А какой мне прок, Вэрйанэр, не трогать их? Впрочем… прок может быть. Если сутками отдыха для этих двоих я могу купить у тебя ответ, куда вы шли с вашим посольством?

Картина вырисовывалась для Вэрйанэра все яснее. Саурон открыто предлагал выдать тайну в обмен на сутки отдыха для товарищей. При плене, который мог тянуться месяцы здесь и годы в Ангамандо.

— Я тебе еще при первой встрече сказал: мы не гномьи кольчуги и не продаемся, — твердо произнес нолдо и пожал плечами. — Погляди, я ни в гнома, ни в кольчугу с тех пор не превратился. Какой тебе прок? Я полагал, ты предлагаешь не торговать тайнами для твоей пользы, а разделить заботу о пленных в разумных пределах. Для меня это не одно и то же.

— Ты уверен, что не продашься ни при каких условиях? — усмехнулся умаиа, глядя на пленника. — Не будь ты моим гостем, я бы сказал тебе продолжать в том же духе, но так как мы стараемся не быть враждебными сейчас, то я дам тебе действительно хороший совет: не считай себя несгибаемым, тогда необходимость склониться не так ранит, — момент откровения закончился, и Волк продолжил свою игру: — Ты не совершишь предательства, не выдашь тайны, сказав, куда вы ехали, но при этом можешь спасти двоих своих. А можешь и не спасать. Как я и сказал, ты продаешь лишь свою гордость. Или сохраняешь ее, оплачиваешь ее своими товарищами. Решай.

— Не выдам тайны? — переспросил Вэрйанэр и вернул вопрос. — Тогда какой тебе прок давать отдых за ответ, который ничего тебе не даст? А если ты готов сделать что-то и без особой пользы для себя, то дай передышку… просто так. Скажем, для гостя. Тебе этот день ничего не стоит, у тебя же много времени.

Вэрйанэр выслушал то, что сказал Саурон. Мог ли умаиа говорить правду? Мог. Но трудно было поверить, что Линаэвэн могла показать на карте границы. Чем ее принудили или как представляли ей все это? Может быть, так же сказали: «Все это уже известно, неважно, что ты скажешь и покажешь — это просто жест доброй воли». Вэрйанэр заметил и то, как умаиа искажает слова: передышку в один день с возвращением к допросам назвал спасением; то, с чем связана цель посольства — не тайной. Нолдо полагал, что опыт Линаэвэн позволит ей распознать обман, но что, если нет? Стоило держать в уме, что все слова Саурона могли быть нацелены на то, чтобы выведать что-то у пленника.

— О том, где пропадают твои шпионы, ты мог узнать и раньше. Границы Наркосторондо… это дурная весть. Если это правда, конечно. Ты мог бы сам их мне показать, на той же карте?

— Да, конечно, могу, — Волк поднялся и сделал несколько шагов к своему столу, взял с рабочего стола карту, на которой золотистым порошком поверх зеленого фона уже были нанесены границы Наркосторондо.

— Узнаешь? — поднял бровь умаиа, хотя сам незаметно следил за реакцией «гостя». Когда Вэрйанэр изучил карту, радушный хозяин вернул ее на место и снова сел за стол.

Вэрйанэр старался справиться с потрясением. Границы, конечно, не были точными, но в общем и целом… Саурон примерно знал, как далеко они простираются на север, запад, юг и восток. Нолдо прикрыл глаза прежде, чем повернуться к умаиа и медленно выговорить, уже глядя на него исподлобья:

— Поистине дурная весть, — ему было жаль Линаэвэн, но не Саурону же о том говорить! И эльф боялся за город. Деву он мог еще увидеть. Город… мог ли он отвратить беду, и что было лучшим? Можно было отправиться к тем границам с якобы мирным посланием, чтобы предупредить. Но Саурон не стал бы говорить о том, что не входило в его замысел. Можно было молчать. Наверняка избежать ошибки, ловушки… и просто дожидаться нападения. Просто надеяться, что народ Наркосторондо сумеет укрыться в тайном городе и выдержать осаду. Хотя и не весь, найдутся многие, кто не успеет… Да и город после осады не будет больше тайным. — И Вэрйанэр выбрал говорить. — Но все же ты многого еще не знаешь. Я, как ты понимаешь, не буду сообщать, чего именно. — Эльф рассчитывал, что эти слова помогут ему защитить город, побудить Саурона отложить нападение. Или … побудят Саурона допрашивать больше и более жестоко. Но он и так допрашивает, едва ли только Ларкатала и Кириона. Хотя если Темный все еще ничего не знает об Ароквэне, о Морнахэндо, об Акасе… может быть, их пока и не трогают?

По реакции Вэрйанэра Волк видел, что границы в целом верны. Это хорошо.

— Я понимаю, что для тебя в узнанном мало радостного, но все же не все так плохо. Я действительно мог бы не нападать на Наркосторондо; пока вы живете тихо, уединенно и не вмешиваетесь в дела Владыки Севера, мне нет смысла воевать с вами. Более того… я думаю, мы могли бы жить в союзе. Я не претендую быть вашим владыкой, конечно же, но нет смысла отказываться от мира, — Волк и правда думал, что союз с Фелагундом возможен. Этот эльф, как он считал, поставил на передний край своих младших братьев и так якобы любимых им людей, а сам спрятался у всех за спинами. Такой владыка должен был хотеть мира. — И зачем ты дразнишь меня, говоря, что я еще многое не знаю об обороне Наркосторондо? Крепость Ангарато и Аиканаро была мощной, но ее смели валараукар, а дым застилал все и не давал воинам видеть, ел глаза, удушал: мощная крепость пала легко и быстро. Минас-Тирит стояла дольше, и я осаждал ее больше года, но Наркосторондо, затерянный среди скалистых берегов Нарака (Народа)… вряд ли будет столь же мощным, и вряд ли сможет продержаться долго в осаду. Финдарато ставит не на крепость стен, а на тайну, не так ли? — Если бы не Вэрйанэр, это не стало бы так кристально очевидно Волку. — Ты поэтому боишься посылать гонца? И уверен, что я прослежу за ним… Пожалуй, тебе стоит навестить Ламмиона, когда он очнется, и поговорить об этом. — Поняв, как это прозвучало, умаиа покачал головой и пояснил. — Ламмион ездил на охоту, один, попал в бурю и был ранен. Сейчас лежит в комнате и спит. Можем потом к нему зайти, если хочешь. — Что же… в гостях появлялся новый смысл. Шпионы разузнают о Наркосторондо, что смогут, но и пленники могут проговориться и что-то выдать…

Вэрйанэр все же не выдержал, сжал зубы и опустил голову.

— Никогда того не будет, чтобы нолдор заключали с вами союзы, — не мог нолдо ответить иначе. Только нужно было сдержаться: наверняка Саурон провоцировал его! Хотя, может быть, просто вел свою линию, как и Вэрйанэр свою. Умаиа не мог не понимать, что такой мир невозможен, и с самого начала было ясно, что или один, или другой это скажет. Но можно было говорить об этом… пока это было безопасно: только так нолдо мог защитить город. — Да, Наркосторондо защищен иначе и сложнее, чем были защищены крепости Норэтантона (Norethanion = Дортонион), — сейчас Вэрйанэр провоцировал умаиа и не мог этого не понимать. Прежде всего на то, чтобы Саурон начал допрашивать его, оставив других. — И конечно, Ламмиона я хочу увидеть. — Поговорить при Сауроне, конечно, не выйдет, но хотя бы повидать.

Волк склонил голову и с любопытством посмотрел на эльфа. Значит, крепость защищена еще лучше…

— Быть может, мира и не будет, Вэрйанэр, но ты берешь на себя право решать за весь город и за своего Лорда? Ты знаешь, сколь многие погибнут и будут пленены, если дело дойдет до войны? Дай своему Государю решать, тем более что ты даже не его Верный. А уверяя меня, что я должен получше узнать об обороне крепости, ты вообще поступил неразумно, честно говоря. Что мне теперь, вернуть в застенок Морнахэндо и расспросить еще и об этом? Пожалел бы ты Верного Артарэсто, он мягок, как и его Лорд. — Волк был зол, что получил отказ, и Вэрйанэр должен был заплатить за этот отказ.

Нолдо похолодел. «Но умаиа и так пытал бы Морнахэндо, раз уж начал, раз знает, что это Верный Артарэсто», — напомнил себе воин. Морнахэндо уже допрашивали — неужто перестали и отпустили бы? Вэрйанэр не был ни Государем, ни Лордом, ни главой посольства, но был тем, кто мог на что-то повлиять. Здесь и сейчас.

— Полагаешь, Морнахэндо знает обо всем этом лучше меня? — сейчас Вэрйанэр попытался сыграть в открытую. Хотя и не знал, что это даст. Начало войны, как он думал, удалось немного отложить; плохо только, если о подходах, башнях, путях кто-либо расскажет (или он сам, если не выдержит). Тогда окажется, что он подсказал, о чем лучше спрашивать…

Волк улыбнулся. Вэрйанэр пытался закрыть собой товарищей. Красиво, гордо, предсказуемо и глупо.

— Морнахэндо Верный Лорда, и мне понятно, чем он может быть интересен, почему стоит сосредоточить внимание на нем, но ты говоришь, что ты куда важнее его. Возможно, это и правда так. Возможно, мне даже стоит отпустить Морнахэндо, раз в моих руках есть птица поважнее, но тогда тебе придется рассказать мне, чем ты лучше.

Из слов умаиа Вэрйанэр понял, что товарищу он едва ли поможет. Будь он Лордом, он мог бы признаться в этом, не выдавая ничего о городе, только о себе самом. Но он был дозорным. И не одним из Верных Финдарато арафнвиона. Единственное, что нолдо мог сказать:

— Я дольше живу в Наркосторондо и больше Морнахэндо занимался его обороной.

Умаиа покачал головой:

— Я не знаю, зачем ты, зная, что в плену находятся Верные всех Лордов Наркосторондо, подсказал мне то, о чем их стоит спрашивать. У тебя к ним какие-то счеты? Вряд ли ты можешь знать больше, чем они, — умаиа знал, что вина это прекрасная сеть. И ошибившись однажды, трудно удержаться от следующей ошибки.

— А отчего ты считаешь, что я знаю мало? — переспросил Вэрйанэр. Нужно было вести беседу так, чтобы говорить как можно меньше. И искать, что можно сделать. И стараться понять: что знает Саурон, что еще нет, каковы его намерения. И пока он здесь, держать себя в руках как можно крепче.

— Вэрйанэр, я не думаю, что ты много знаешь и представляешь собой ценного пленника, — отозвался Волк, изучающе глядя в лицо эльфа, — но я могу ошибаться. Тогда тебе просто нужно рассказать мне о себе больше, рассказать, в чем твоя ценность. — Нолдо сам себе расставил ловушки, пусть теперь выкручивается. И по дороге делает как можно больше ошибок.

— Довольно и того, что я сказал: есть то, что я знаю, а Морнахэндо нет. Подсказывать, что именно я знаю, я не стану. Раз тебе это не нужно. Да и как бы ты сам доказывал, что представляешь какую-то ценность?

Волк усмехнулся.

— Ты ведешь себя, как капризная женщина у Смертных. Ты хочешь, чтобы я считал тебя особым, и притом не желаешь говорить, почему, я сам должен догадаться. Но вот загвоздка: это ты хочешь, чтобы я интересовался тобой больше, чем другими, так что ты и заинтересовывай меня. Или все, на что тебя хватило, это поставить под удар своих товарищей? — Прелесть ситуации была в том, что как бы теперь не повел себя Вэрйанэр, это в любом случае устраивало Волка. Если нолдо будет подтачиваем виной, это будет хорошо. Если эльф отмахнется от вины, решив, что «пленников так и так бы допрашивали», это тоже будет хорошо. Потому что вина-то на Вэрйанэре была, и если он ее не заметит сейчас, то постепенно будет прощать себе все больше и больше. Нолдо не просто расставил себе ловушку, он угодил в паутину, и теперь, чем больше дергался, тем больше в ней увязал.

— А ты, — ответил эльф, — делаешь вид, что я тебе вовсе не интересен, хотя весьма старался привести меня сюда. Ведь это мы нужны тебе, а не ты нам, — Вэрйанэр ответил едва ли не в тон умаиа, хотя на сердце у него лежала тяжесть. И не столь важно было, что он вовсе не подставлял товарищей, а, напротив, пытался добиться того, чтобы Саурон допрашивал именно его. Он же догадывался, что его попытка защитить город может ускорить начало допросов. Что его товарищи могут пострадать не просто по жестокости Темных, но из-за его плана: он был в ответе за это, а значит… он тем более должен был сделать все возможное, чтобы защитить Морнахэндо…

— Видишь ли, — возразил Маирон, — мне был интересен не ты лично, мне подходят разные собеседники, а ты просто оказался среди тех, кто согласился, — Волк весело засмеялся. — И раз ты пришел, мне интересно узнать тебя. Как велика твоя гордыня, насколько тебя ослепляет твой страх, что ты считаешь приемлемой ценой за свое молчание. Я выяснил, что сам ты ничего для своих друзей делать не желаешь, но хочешь получить от меня избавление для них как жест доброй воли; ты уже не раз обманул меня, я же тебя ни разу, но, меряя по себе, ты считаешь лжецом меня. И, что примечательно, убедившись, что я не врал, получив от меня то, что ты хочешь, ты ничуть не станешь лучше ко мне относиться. Ты хочешь, чтобы я делал для тебя что-то просто так, но готов ли и ты для меня делать хоть что-то просто так? — Как жаль, что они не смогли поговорить об этом с Ларкаталом… И Маирон внезапно добавил: — Ты, конечно же, не поверишь, но я вовсе не желал отправлять Ларкатала в подвал. И сколько я могу, столько буду хранить его от пыток; но уберечь себя от допросов он сам не дал, — Волк говорил то ли с горечью, то ли со злостью.

— Сделать что-то просто так, для тебя? — переспросил Вэрйанэр. Конечно, он сделал бы, что мог, если бы получил оружие… Но Саурон явно спрашивал не об этом. Нолдо снова зачерпнул супа, глянул на рукав рубашки, которую вместе с другой одеждой им с Лаирсулом выдали в ванной… и прищурился. — Могу вот эту рубашку отдать. — Но не передумает же Саурон допрашивать Ларкатал, требуя рассказа о Наркосторондо удовольствовавшись рубашкой! Вэрйанэр горько усмехнулся. В то, что Саурон не желал допросов Ларкатала, эльф, естественно, не поверил ни на миг. «Не дал уберечь от допросов…» Верно, Ларкатал тоже не стал открывать тайн!

Маирон выслушал нолдо и улыбнулся. Вэрйанэр решил посмеяться, что же, Волк мог подыграть:

— А я могу тебе свою рубашку отдать. Хочешь? Махнемся рубахами. Но ты ведь не будешь этим доволен, не так ли? Так вот, я возвращаю тебе твой вопрос, можешь ли ты сделать что-то для меня просто так, без условий? — Волк метался, чего не случалось с ним почти никогда. С одной стороны, умаиа жаждал тайн Наркосторондо и игр с пленниками, и их мучений… Но, с другой стороны, был готов ни одного из них не тронуть, если бы Ларкатал пришел к нему. Волк бы даже не стал спрашивать ничего о тайнах. — Я, как смогу долго, не дам пытать Ларкатала, но не ради тебя, ради него самого. Что до Кириона: я даю тебе последний шанс. Скажи, куда вы шли, и его не тронут. Ты не выдашь тайны, поверь мне.

Саурон, как увидел Вэрйанэр, продолжал гнуть свое — ему было очень важно узнать, куда они шли. Но Кирион… может быть, его в самом деле можно было избавить от боли, защитить… Фалассэ не так далеко от места, где их взяли. Но Саурон мог догадаться, он вызнал как-то даже границы Наркосторондо. Быть может, так и выманил — обещанием, что кого-то не тронут. На день, на два… сколько у него таких дней?

— Кириона не тронут в продолжение суток? — переспросил Вэрйанэр. Он осознал: вопреки всем намерениям бывшего дозорного, разговор стал опасным. Не зря он так не хотел приходить сюда, так опасался, что за столом можно что-то выдать. А откажись он сейчас, встань и уйди, его тем же и в подземелье взять попытаются. Лаирсул, Кирион, посланница… Он должен был остаться здесь и ответить отказом. Саурон смотрел как-то странно, выжидающе, а Наркосторондо грозила скорая война, которую Вэрйанэр, может быть, мог оттянуть немного, но не предотвратить… и также немного оттянуть, но не предотвратить пытки Кириона. За всеми этими мыслями другие слова Саурона нолдо почти забыл и обругал себя: не годится так, даже если одна весть хуже другой. Так его легко подловят на чем-то! Саурон спрашивал, даст ли Вэрйанэр что-то ему просто так… Хотелось ответить: «Нет, конечно», кто бы стал делать что-то просто так для врага? Но Вэрйанэр ответил иначе. — Я могу отдать тебе рубаху не в обмен на твою, а просто так. Мне это кое-чего стоит: если я вернусь в подземелье, сидеть полуголым будет холодновато; я же просил тебя о том, что для тебя не стоит ничего, — хотя для гордого эльфа сама просьба уже отнюдь не была «ничего».

Умаиа был так добр с этим эльфом, открыт ему, хотел идти навстречу, и что он получал в ответ? Впрочем…

— Ты убедил меня, — усмехнулся Повелитель Волков. — Пожертвовать рубашку… Что же, Кирион получит сутки отдыха. Можешь не говорить мне о том, что вы направлялись к Кириамо. Я ведь предупреждал тебя, что ты ничего не выдашь. Но ты совершаешь те же ошибки, что и все, — «Интересно, эльф, насколько ты умен?» — Ты считаешь каждое мое слово ложью и ищешь за каждым предложением ловушку. Но их нет, и тогда ты создаешь их сам. И, пытаясь обмануть меня, ты сам расставляешь себе ловушки и выдаешь мне то, о чем я и не спрашивал. — «Какой будет твой ответный ход, эльф?», с любопытством подумал про себя Маирон.

— Я рад за Кириона, — тинда все же будет на сутки избавлен! Вэрйанэр сам удивлялся, ему удалось добиться такого от Саурона, не выдав тайну, а найдя что-то, что Темный, видимо, желал услышать… Не зря эльф все же попытался! Нолдо не видел, что враг проявил милость и действительно не выспрашивал о тайном. — С трудом верилось, что ты можешь дать ему отдых, но … если бы я буквально каждое твое слово считал ложью, то я и не говорил бы с тобой. А в чем, как ты считаешь, я тебя обманул? Скажем, сегодня, сейчас? — Хотя на самом деле все, что сейчас интересовало эльфа, это Наркосторондо. Что враг знает, каковы его планы? Вэрйанэр, пусть и надеялся на бдительность дозорных, и на защиту, что давал Улмо, но не мог сидеть и ждать, пока на их земли явятся войска Севера. Именно потому, что представлял себе, сколько нолдор могут погибнуть и попасть в плен. Защитить город, вот что было его делом, но вместо этого эльф пытался вести вежливые беседы.

Этот эльф был такой же неблагодарный… Маирон прекрасно понимал, что именно происходило в душе у «гостя». Что же, по крайней мере, выдержка эльфа впечатляла. Но все же где-то у нолдо должен быть предел. Интересно, где и какой… Потому что потом это знание можно будет использовать против пленника.

— Мне нужно отдать тебе должное, Вэрйанэр, за этот разговор ты нигде меня открыто не обманул, хотя пытался хитрить, и в эти моменты сам выдавал мне то, что не хотел бы выдать. Так что, скорее, ты обманул самого себя. — Маирон решил не дразнить эльфа и говорить напрямую. — Я нападу на Наркосторондо не раньше весны, как понимаешь… этого времени мне будет достаточно, чтобы подготовиться. К тому же близится зима, время моего господина, и моим разведчикам будет легче и проще следить за кусочком земли. Теперьони будут идти не только вперед, но обходить со сторон и с тыла. И ко времени атаки я буду знать все, что мне нужно.

Вэрйанэр напрягся. Умаиа говорил не об обороне города, а о нападении на него. Что случится не раньше весны… У города было это время, и вместе с тем — как горько было узнать, что попытка хоть немного отодвинуть войну была напрасной! Более того, Саурон теперь еще и знает, о чем спрашивать пленных. На скулах нолдо вспыхнул румянец.

25. Хэлйанвэ

Вэрйанэр вернулся к еде, но он помнил слова Фуинора: молчать нельзя.

— Скажи, а тебе этот суп нравится? — спросил эльф, словно ничего не произошло. — Никогда не знал, есть ли у аинур излюбленные вкусы и запахи.

Маирон улыбнулся углом губ. Эльф не спешил, осторожно осматривал перед собой лед, прежде чем наступить, тянул время за едой; Волк недовольно ждал, когда нолдо уже провалится, но терпеливо делал вид, что все именно так, как он и задумал — неспешная беседа за едой.

— Я ценю хорошую пищу. Глупо создавать фана и не заботиться о нем. У меня есть прекрасный повар, он настоящий Мастер в своем деле. Даже вы не умеете готовить так, как он. Ну… или не можете в неволе. А Март может… да он и не в неволе, для него это честь.

Вэрйанэр мысленно отметил, что ход оказался удачным: еда и ее приготовление — едва ли не самые безопасные темы.

— Тот самый атан, ради которого на кухне решила остаться Линаэвэн… — произнес Вэрйанэр. Значит, этот Смертный в самом деле предатель. Может быть, он заодно еще и следил за Линаэвэн. Но опять же, если сказанное о нем правда; пока не встретишься, не разберешь. — И что же ему удается лучше всего? — Эльф вновь вернулся к еде, отпил еще вина: кажется, никакого особого действия оно не оказывало.

На какое-то время за столом повисло молчание, пока, оторвавшись от своих мыслей, умаиа не продолжил:

— У Марта все получается. Я же говорил: он Мастер. Ты ел завтрак, который он готовил.

— Март выпекал тот хлеб? Он в самом деле был хорош.

— Когда ты встретишься с Линаэвэн и Мартом, можешь передать ему сам свое восхищение.

— Я тоже умею готовить, — заметил Вэрйанэр*(1). — Могу описать, что лучше всего удавалось, — самое большее, Саурон передаст это своему повару, как считал Вэрйанэр; тем более описать он собирался то, что готовил в Амане.

— Если тебе интересно, ты можешь научить Марта, как ты печешь хлеб, — откликнулся Маирон, которому тема приготовления пищи не была интересна.

— Как раз хлеб я обычно не выпекаю, — отозвался Вэрйанэр*(1). Суп он уже доел и как раз взял в руки ломоть свежего хлеба. — Чаще овощи и дичь…

Начинающийся разговор о кухне и приготовлении пищи Волка совсем не радовал и не занимал, более того, был откровенно скучным, и умаиа решил подразнить эльфа:

— Ты любишь готовить дичь с овощами… Значит, помимо полей для хлеба, земли Наркосторондо окружают овощные поля?

— Я научился готовить все это задолго до того, как город был основан, — возразил Вэрйанэр: умаиа должен был знать, что к Наркосторондо сказанное отношения не имеет.

— Линаэвэн знают во многих землях как голос Лорда Финдарато, но вот о ваших торговых представителях мне не сообщали. Значит, Наркосторондо сам обеспечивает себя всем необходимым, — Волк говорил, отчасти, наугад и смотрел, что получится.

— Плохо же ты знаешь эльфийские обычаи, — возможно, Саурон просто старался сделать вид, что не знает, что эльфы не живут торговлей, хотя и могут вести обмен. Возможно, в самом деле, не знал этого…*(2) — Может, и впрямь, считаешь, что хозяева выспрашивают гостей о разных тайнах, и это общепринятый обычай? Раз уж, переводя любой разговор на Наркосторондо, никаких ловушек ты не расставляешь.

Волк ухмыльнулся: разговор с того, как готовить еду, перешел в более интересное русло.

— Еще до того, как вы пришли из Амана, я ловил тиндар и расспрашивал их о многом, в том числе об устройстве их королевств. И именно от твоих сородичей я узнал, что такое торговля. Видимо, ты безвылазно сидишь в Наркосторондо, раз не знаешь, как живут твои соседи. Ну и… да, ты вновь подтвердил, что твой город живет в изоляции, некому будет его снабжать продовольствием, некому придти на помощь. — К весне запасы продовольствия будут подходить к концу, а зверей, еще до того как осада станет плотной, распугает ужас. Но об этом пленнику Волк говорить не стал. Строящуюся дорогу и саму подготовку к нападению не скроешь, но детали плана Волк рисковать и рассказывать не хотел. — Но ты не можешь, эльф, упрекнуть меня, что я выведываю у тебя секреты. Скорее, я предостерегаю тебя. Я мог бы предложить тему, что мне кажется безопасной.

— Ты меня убедил, что самое безопасное это пересказывать тебе книги. Что-то ты узнаешь все равно, но немного, — ответил Вэрйанэр. Можно было начать спорить, рассказывать о том, что тиндар торгуют, но не зависят от этой торговли… Но зачем? Рассказать Саурону чуть больше? — Хотя… утку в меду тоже можно обсудить. Это Фуинор неплохо подсказал.

— О нет, мой дорогой гость, самое безопасное, это не пытаться хитрить, — «Ты думаешь, что можешь превзойти меня, и потому раз за разом проигрываешь. Молодец, продолжай в том же духе». — Почему, Вэрйанэр, ты не хочешь дать свободы ни одному из своих спутников? Если ты прав, и знать одни границы мало, то в чем беда, даже если за ним проследят мои слуги? — Нолдо сам загонял себя в угол, и Волку было занятно наблюдать за дерганьями жертвы.

— Ты уверял меня перед тем, что отпустить гонца, будет для тебя жестом доброй воли. Коли так, то тебе нетрудно было бы обещать, что ты не воспользуешься гонцом во вред Наркосторондо.

— Вы слишком легко относитесь к обещаниям, — поморщился Волк. — Могу ли я знать, как плен повлиял на того, кто станет гонцом? Как я могу знать, что он скажет всем, вернувшись в Наркосторондо? Как я могу обещать, что его возвращение не принесет вред твоему городу? И что тот вред не послужит мне на пользу? Нет, такого обещать нельзя. — «Интересно, эльф, не пожелаешь ли ты теперь, чтобы и вовсе никто из пленников не вернулся домой?»

— Я не говорю обо всех возможных следствиях, но о твоих действиях. О том, что ты, посылая гонца, сознательно не сделаешь при этом того, что пойдет во вред городу, — в товарищах Вэрйанэр не сомневался. Хотя едва ли их допустят в Наркосторондо, они и сами предупредят, что этого делать не стоит. Но соглядатаи, чары и прочее… Дозорный понял вдруг, чем мог бы заинтересовать Саурона. — Говорю так еще и потому, что нечто сходное ты уже пытался делать. Ты спрашивал, о чем я знаю больше других… Я могу назвать тебе кое-что, и если тебе это будет сколько-нибудь интересно, то оставь пока в покое Морнахэндо. А я расскажу тебе о Пэрфэндиле.

Так назвал себя мнимый эльф — умаиа-перевертыш, подосланный к границам Ломба Палар (Талат-Дирнэн) менее года назад, и которого стражам границ удалось развоплотить. После чего дозорные стали еще бдительней. И прежде-то вернувшихся из плена Тардуинэ и Таурвэ приняли только по слову Короля.

— Боюсь, ты ошибся, эльф! — умаиа снова не смог сдержать смеха. — Видишь ли… Так вышло, что Пэрфэндиля послал я. И так вышло, что Парфэндиль… не эльф, а той же природы, что и я. И… так вышло, что когда его фана была разрушена, он отправился не как вы, в Мандос, а вернулся к тому, кто его послал. То есть ко мне. Так… что ты можешь мне рассказать, чего я еще не знаю? — Волку не хотелось отвечать на слова о том, что он не принесет вреда Наркосторондо, но, к счастью, и не понадобилось: приближались события куда более интересные.

— Ты так уверен, что он, потерпев поражение, поведал тебе все? — спросил Вэрйанэр, хотя чувствовал, что и здесь потерпел неудачу. Эльфу ничего не удалось, Саурон лишь посмеялся над ним. Разумеется, нолдо и сам знал, что подосланный не был эльфом, но Вэрйанэр не подумал, что этот дух мог вернуться к Саурону и рассказал ему, как все было.

— Ты думаешь, я не умею спрашивать? — засмеялся Волк, но про себя отметил, что эльф мог быть прав. Пленнику не нужно показывать, что он смог чего-то добиться, заинтересовать собой умаиа, но так оно и оказалось. «Нет, Вэрйанэр, ты не важнее Верных, но и тебя есть о чем спросить».

К тому времени как Вэрйанэр закончил отвечать, в дверь постучали. Больдог привел Волку новую игрушку.

***

Повинуясь безмолвному приказу, из камеры Первой пары орки вытащили младшего спутника, юношу едва старше Нэльдора, но выглядевшего совсем иначе. Если по Нэльдору было видно, что он жил среди тиндар, то этот безымянный, даже рожденный в Валариандэ, выглядел нолдо. Чьих кровей был этот щенок?

Хэлйанвэ не знал, куда его ведут — должно быть, на допрос. Но его дотащили до ванной комнаты, развязали и запихнули внутрь.

Получив краткую свободу, эльф попытался ударить ближайшего орка, но ничего не успел — его уже втолкнули за дверь. Нолдо оказался в компании трех женщин, что попытались мягко раздеть Хэлйанвэ и помыть.

— У нас лишь десять минут, господин, прошу тебя, не мешай нам, — робко, но настойчиво говорила она из них.

— Это моя одежда, — резко произнес молодой нолдо, — и я не советую пытаться снять ее силой. Вы же не орки, в самом деле.

Он развернулся, быстро разнял руки обступивших его женщин, прошел мимо них и попытался открыть дверь ванной комнаты. Но дверь была заперта снаружи. Женщины же, упав на колени, просили эльфа позволить им его отмыть:

— Осталось меньше десяти минут, если ты не будешь вымыт и переодет, нас накажут, — умоляли они.

Юноше доводилось помогать бывшим пленникам — Тардуинэ и Таурвэ. Теперь он сам был пленником. Но впервые Хэлйанвэ видел не пленных, а рабов, сталкивался с рабством — оно было отвратительно. И для этих женщин их положение было не просто принуждением, но чем-то, что въелось в плоть и кровь. Хэлйанвэ непроизвольно отшатнулся от упавших на колени: в этом было нечто не просто неправильное, а…

— Прекратите и встаньте, это же гадко, — нолдо, конечно, не желал, чтобы этих женщин наказали без вины. А могли бы они также умолять, чтобы он сдался? Возможно, что и могли… — Я сам омоюсь скорее и лучше; а одежду оставлю свою. Если что, скажете, что не смогли меня принудить. Не вы же меня развязали.

Эльф быстро разделся, вымылся и оделся в свою же одежду. Ему все протягивали местную, точно знак того, что он теперь здесь «свой» и Хэлйанвэ качнул было головой: не приму, но после взял рубаху, не надевая на себя. Как откроется дверь, можно будет набросить ее на орков. Молодой воин остро оглядел ванную: что здесь еще могло стать оружием?

Женщины благодарили эльфа за доброту, за то, что он согласился вымыться и сделал это так быстро. Но едва пленник оделся, как дверь вновь открылась, и на пороге появился Больдог. Раньше, чем юноша успел что-то сделать, умаиа обрушил на нолдо Волю, скручивая парня болью до тех пор, пока нолдо не потерял сознание.

Пришел в себя эльф уже одетый в чистую простую одежду, крепко, но не больно связанный по рукам и ногам. Руки были примотаны друг к другу за спиной, а ноги спутаны так, что можно было идти, но не драться или бежать. Волосы эльфа были расчесаны и заплетены в косу.

— Вставай, голуг, — беззлобно проворчал Больдог. — Тебя уже ждут.

Хэлйанвэ сел. Все, что он мог сейчас — не подчиниться. Или не только? А если резко ударить головой? Ударить умаиа… Как лучше — сидя, в живот, или стоя бить? Пожалуй, сидя. Сидя можно и спутанными ногами как одним целым ударить, стоя уже не выйдет.

— Так ты при Сауроне, как мелкие орки при большом, на побегушках, — произнес нолдо и остался сидеть.

Больдог прищурился с любопытством. Видно было, что перед ними воин. Или глупый юнец. Хотя, похоже, мальчик и правда был не робкого десятка, растягивание — что свое, что товарища, на него впечатления не произвели. Такого ломать будет много потехи. Хотя может закончиться и ничем.

Умаиа наклонился, чтобы поставить эльфеныша на ноги, но тот напал, попытался ударить ногами. Ярость голуга была больше, чем рассчитывал орк, и эльф уже на излете, но все же задел врага.

— Вот отродье, — ругнулся умаиа и схватил нолдо за горло, обжигая Волей. Пусть наглец чувствует, как Боль течет по его горлу, врываясь в желудок и разрывая тело словно изнутри. Но в этот раз Больдог не стал усердствовать и быстро прекратил наказание. Орк ухмыльнулся и сграбастал мальчишку одной рукой за шкирку, а другой заломил руки пленника так, чтобы у парня не было шансов дергаться. — Не ерепенься, малыш. Тебя не к допросу готовят. Не нарывайся раньше времени.

Голуга подняли на ноги без лишней грубости и повели по коридорам в комнаты Повелителя Волков.

Уходя, Больдог бросил недовольный взгляд на жмущихся в углу женщин, но наказывать не стал. Он знал, что Маирон и Эвег были эстеты и предпочитали, чтобы им служили не орки, так что… что зря рабов портить. У него сейчас достаточно пленников для забав. Особенно Больдог ждал, когда же ему отдадут Линаэвэн.

***

Хотя боль прошла, Хэлйанвэ двигался с трудом. Эльф испытывал мрачное удовлетворение от того, что в очередной раз не сдался, но при этом юного нолдо беспокоил вопрос, что же задумали Темные? Однако спрашивать напрямую не хотелось. Узнает еще. И зачем были эта ванна и причесывание, тоже. Пока же нолдо шел и запоминал дорогу, бросая взгляды по сторонам: можно ли отсюда бежать?

Наконец эльфа поставили перед высокой дверью.

***

Хэлйанвэ ввели внутрь, и нолдо увидел перед собой Саурона и, к своему удивлению, Вэрйанэра, который вначале резко отказался идти в гости. Юный воин бросил быстрый взгляд на товарища, затем вновь посмотрел на умаиа. И шагнул вперед, размышляя: удастся ли ему здесь напасть на умаия, на правую руку Моринготто?

— Саурон, твой орк на побегушках сказал, что меня ведут не на допрос, — холодно бросил Хэлйанвэ вслух.

— Не очень-то ты любезен, — засмеялся Волк, глядя на вошедшего юношу (к счастью, об утке в меду поговорить не успели). — Нет, конечно, ты здесь не для допроса. Мы обедали с Вэрйанэром, — умаиа обвел рукой стол, — и он сказал, что хотел бы увидеть кого-нибудь из своих бывших спутников. Почему бы не привести одного из самых юных? Присоединяйся к своему родичу, раздели нашу трапезу.

Волку было интересно, как теперь сложатся взаимоотношения между двумя пленниками, будет ли один обвинять, а другой оправдываться, или оба сделают вид, что все, как должно быть?

Вэрйанэр напрягся, сжал зубы. Юноша был бледен, возможно, недавно его допрашивали, но он все равно смотрел решительно. А Вэрйанэр, опытный воин, сидел здесь с врагом, беседовал… и проигрывал ему.

— Кто ты такой, чтобы быть с тобой любезным? — насмешливо спросил юный эльф и двинулся к столу, но садиться не стал.

— Хозяин твоей жизни, смерти, муки и покоя. А также и твоих спутников, — откликнулся умаиа, откинувшись в кресле. Волк почти ждал, как эльфы начнут нести свою любимую чушь: «Ты все равно будешь пытать». Он преподнесет им сюрприз.

Вэрйанэр искоса глянул на умаиа и как мог сдержанней спросил:

— Жизни, смерти, покоя? Может, покажешь как-нибудь эту свою… власть, раз считаешь, что наделен ей? Скажем, даруй одному из нас жизнь или, раз уж она и так есть, сделай ее полной и счастливой? Как ты сумеешь дать покой, тоже будет интересно посмотреть. Дать смерть в твоих силах, но это власть над мигом разделения: судьбу мертвых решает все-таки Намо…

— Подумай вот над чем, Вэрйанэр, — ответил Маирон, — я вполне могу решать, кому жить дальше и даже уйти отсюда, ведь я предлагал тебе отпустить кого-то, но ты отказался. Я могу решать, как умереть твоим спутникам: быстро и легко, или медленно и мучительно. Я могу никого или кого-то не трогать днями, неделями, а могу каждый их день превратить в кошмар. Ты пока еще очень мало знаешь о том, что такое покой и что такое счастье. И в твоих силах сохранить это благое неведенье.

— Я не отказался освободить родича, — возразил ничуть не смутившийся эльф. — Если ты дашь обещание, что не будешь намеренно использовать это во вред Наркосторондо. Но ты мне не ответил.

Хэлйанвэ удивленно взглянул на Вэрйанэра. Он пытался договориться с умаиа, чтобы кого-то отпустили, и при том не навредить городу? Но что тогда Вэрйанэр собирался дать взамен?

— Хозяином муки себя может звать и орк! — Хэлйанвэ звонко рассмеялся.

— А может и фэаноринг, — усмехнулся умаиа, — они не стали так себя звать, бросив вас в Арамане? — Волк решил проверить, как эта пара реагирует на противостояния Домов.

— Только вы, Темные, желаете мук другим и можете хвалиться этим, — поморщился Вэрйанэр.

— Ты, палач, сравниваешь себя и своих орков с нолдор Дома Фэанаро? — бросил куда сильнее задетый Хэлйанвэ. Об Арамане и Хэлкараксэ он только слышал, но слова Саурона были оскорбительными и мерзкими.

Вэрйанэр бросил на Хэлйанвэ быстрый взгляд, меняя тему, боясь, что Хэлйанвэ сейчас проговорится, и Саурон узнает о нем и посольстве больше:

— Тебя допрашивали?

— Пока нет; растягивали без вопросов. Моего товарища тоже, о других не знаю.

— Со мной и с Лаирсулэ так же. Знаю, что пытали Кириона, Морнахэндо и Ларкатала. Линаэвэн посчастливилось больше, — Вэрйанэр, встав из-за стола, подошел к юноше и начал развязывать руки, бросив Саурону: — Если ты зовешь моего родича за стол, то не связанным же?

С улыбкой Волк смотрел на беседу эльфов.

— О, конечно, конечно. Только посоветуй своему родичу вести себя… как следует в гостях. Иначе последует наказание, — Волк говорил совершенно спокойно, но эльфу стоило уловить… предупреждение. — Кстати, Вэрйанэр, ты неверно рассказал о судьбе других. Впрочем… вы всегда порождаете неверные слухи, почему нет?

***

Хэлйанвэ, уже развязанный, подошел к столу вместе с Вэрйанэром, только с другой стороны, снова готовясь напасть. Угроза умаиа была излишней: только дитя не понимало бы, что нападение не пройдет безнаказанным. За нападение на псевдоорка последовал удар Волей, здесь кара может оказаться тяжелей… Но для юного воина это было неважно. Важно — чего удастся добиться. Хэлйанвэ взглянул на Вэрйанэра, а тот думал про себя, что сам он еще мог держаться и любезно говорить с врагом, но призывать к этому отважного юношу было свыше его сил. Хотя они оба будет наказаны за это… а может быть, и не только они…

Хэлйанвэ левой рукой схватил супницу и бросил ее в лицо Саурону — пусть отвлечется, и одновременно, правой рукой, постарался ударить умаиа ножом в горло. Вэрйанэр в это время напал с другой стороны.

***

Повелитель Волков ничуть не жалел, что эльфы не вняли предостережению. Все, что можно было узнать за разговором — было узнано, пришла пора переходить к допросам. Вэрйанэр еще только развязывал своего родича, а Волк уже видел, как подбирается и готовится к броску мальчишка. Щенок, неопытный воин, все его движения на виду, его стремление напасть громко кричит о себе. Не умеет выжидать… горяч.

Юн. Неопытен. Это все будет использовано против него. Наверное, юнец мнил себя охотником или диким зверем, что нападает на жертву с товарищем, с двух сторон. Волк не выдержал и умильно улыбнулся. Уже долгие сотни лет никто не думал смотреть на него как на жертву, как это было сейчас… трогательно*(2). Такая детская наивная глупость. Ну хорошо, младший эльф — понятно… но Вэрйанэр-то на что рассчитывал?

Матерый волк выжидал момент, сидя расслабленно, делая вид, что не подозревает, зачем нолдор обходят его.

Еще когда супница только начинала свой полет, а рука с ножем только поднималась, Волк стремительно вскочил и метнулся в сторону, перехватывая и заламывая кисть юнца, в мгновение опуская его на колени.

Волк мог легко и быстро уложить здесь обоих пленных, но он не спешил. Умаиа вытянул вперед руку, и Вэрйанэр почувствовал предупреждающий толчок в грудь, в ушах послышался сдавленный голос Лаирсулэ, говорящего: «Я согласен», звон цепей, чьи-то стоны. Иллюзия была сработана на скорую руку, топорно, но ее цель была смешать, остановить, напугать.

Но Вэрйанэр сбросил морок и, решив, что, начав, нельзя отступать, попытался все же ударить умаиа.

Маирон улыбнулся — разговоры кончились. Мальчишка уже безвольно трепыхался в руке Волка (как интересно он отозвался о Доме Фэанаро!) Одной рукой умаиа отразил нападение Вэрйанэра, который не внял последнему предупреждению, а потом схватил и его. Теперь оба эльфа стояли на коленях рядом друг с другом, в одинаково беспомощных позах.

— Ну и зачем ты это сделал, Вэрйанэр? Ты что, так ненавидишь этого целителя? Ты хоть понимаешь, что с ним будет за твою выходку? — Волк еще сильнее заломил хрупкие суставы воплощенных, заставляя эльфов испытывать резкую боль. — Тебе придется постараться, чтобы теперь защитить его.

Им ничего не удалось. Совсем ничего. Услышав слова Саурона, Хэлйанвэ взглянул на Вэрйанэра — вначале пораженно (при чем тут Лаирсулэ?!), а затем пробормотал:

— Проклятая тварь…

Вэрйанэр не мог ограничиться проклятьем. Объясняться с Сауроном — рассказывать ему хоть о том, что он, воин, не мог не поддержать Хэлйанвэ, не мог стоять в стороне; хоть о том, что это была возможность защитить город, крохотная возможность чуда… — он не желал. Первое было бы оправданием перед умаиа (а в представлении эльфа оправдываться даже ради безопасности товарища, было невозможным уроном гордости), второе — Саурон бы просто высмеял. Но Лаирсулэ…

— Просьбы тебе будет мало, тайн города я не выдам, — через боль ответил Вэрйанэр…

— Ты хочешь уступить Саурону?! — перебил его Хэлйанвэ. — Ты ведь уступал до того, и все было зря!

Вэрйанэр мрачно умолк. Ему и сидеть-то рядом с умаиа, беседовать и трапезничать было мерзко. Но Лаирсулэ теперь будут жестоко мучить — как и обещал Фуинор…

— Когда я пришел к тебе в первый раз, ты хотел, чтобы я рассказал о себе. Могу рассказать сейчас, — эльф соглашался, не открывая тайн, подставиться сам.

Волк едва заметно улыбнулся, услышав слова старшего нолдо. В другой обстановке эльф бы так просто не отделался, но не теперь: когда в руках Маирона извивался и ругался мальчишка, такая уступка имела смысл:

— Ты прав, Вэрйанэр, того, что ты предлагаешь, и правда мало, но я хочу мира, а не вражды, и я согласен принять твое предложение. Я не сомневался, что ты не оставишь товарища и не подведешь его. Ты не какой-нибудь фэаноринг, — с этими словами пальцы умаиа разжались, выпуская Вэрйанэра. Теперь нолдо будет вынужден подняться, получить освобождение, снова сесть за стол, пока его родич все еще стоит на коленях… А если попробует напасть, то в этот раз Волк применит против него Волю, а потом притащит сюда Лаирсулэ и сдерет с целителя кожу. Вот этим самым ножом, которым еще недавно размахивал Вэрйанэр.

Хэлйанвэ вновь тщетно рванулся из хватки, а Вэрйанэр ответил, поднимаясь:

— И не какой-нибудь нолофинвинг, а какой-нибудь арафинвинг, — Вэрйанэр надеялся, что так слова Саурона звучали уже не столь оскорбительно для товарища. Но было ясно, что Хэлйанвэ выдал, из какого Дома он сам… — Это умаиа для тебя говорит, когда я был один, то мне говорили, что я похож на капризную атанэ.

— А тебя, значит, задело такое сравнение? — хмыкнул умаиа. — Я не пытался задеть, искренне говорил.

Хэлйанвэ кивнул Вэрйанэру и закусил губу: ему не удалось достать Саурона, и теперь тот его провоцировал и издевался… Но не слушать же оскорбления молча!

— Моринготто боится фэанорингов, вот ты и говоришь так.

Волк ничего не ответил. Просто с улыбкой слегка повернул свою кисть так, что щенку сразу стало не до разговоров. «Ты же сам хотел этого, мальчик — наслаждайся».

Вэрйанэр меж тем поднялся и понял, что оказался словно меж двух огней. Он мог и должен был защитить Лаирсулэ, а для того — сесть за стол и говорить. Но Саурон при этом держал Хэлйанвэ, заламывая его руку… И Вайнэо понимал, как будет смотреться в глазах юноши. И все же эльф продолжил говорить:

— Я был рожден в Тирионе, но ты, наверняка, понял это и сам. Прибавлю, что оставлять его я не хотел. До убийства Государя Финвэ я и не думал, что когда-либо уйду на Восток, а после… я собирался в Великие Земли и при этом желал скорее вернуться обратно. Как только войну закончим. И уходил-то в числе самых последних. Как видишь, говорю я не мелочь. Не трогай Лаирсулэ, — Саурон наверняка мог использовать эти сведенья против него… Нолдо только не сказал, отчего шел среди последних: дольше всех медлили не те, кто сомневался, а те из Третьего Дома, кто был обременен множеством уносимых ценностей, и кто шел с детьми*(3).

— Ты ушел на войну с Моринготто, что убил Государя Финвэ, а теперь делишься этим с его главным подручным! — возмутился Хэлйанвэ. — Я не ждал, что ты уступишь Саурону.

…Вот что было ему отвечать? Так, чтобы Саурон не счел это… очередным нарушением?

Волк забавлялся тем положением, в которое поставили себя эльфы — неужели когда что-то делаешь, трудно считать больше, чем на шаг вперед?.. Что же, Вэрйанэр шел последним и не стыдится этого… Запомнить и отложить. На юного фэаноринга (скорее всего, фэаноринга) Волк тоже пока не обращал внимания, лишь держал крепко.

— Как думаешь, что нам делать с этим юношей? — спросил Маирон у Вэрйанэоа. — Свяжем его снова? Или твой родич согласится быть столь же благоразумным, как ты? Как тебя зовут, юнец?

— Благоразумен? — насмешливо отозвался Хэлйанвэ. — Нет, я тебе уступать не стану.

— Если уж решаем «мы», — ответил Вэрйанэр, — то я хочу отпустить его из плена насовсем. И я-то для тебя не слишком ценен, а он молод, на что он тебе?

— Отпустить? — Волк улыбнулся. — Пусть идет. Цена все та же: фэаноринг поклянется не воевать с Владыкой и уберется жить куда подальше. — Впрочем, один из эльфов был слишком юн, а второй в это время был в Арамане: ни один из них не оценил в полной мере слов Волка*(4).

— Я буду сражаться с Моринготто, пока смогу, — ответил Хэлйанвэ.

Волк усмехнулся. Похоже, его предположение оказалось верным.

— В посольстве во главе с тэлэрэ идут Верные Финдарато, Артарэсто, погибших Ангарато и Аиканаро, некий фэаноринг… или не некий? Или и ты успел стать кому-то Верным? А что насчет твоего товарища?

Хэлйанвэ вскинул голову. Саурон не увидел послушания и собирался его допрашивать?

— Я не собираюсь отвечать тебе, — холодно бросил эльф.

— Конечно, не собираешься, — улыбнулся Волк. — Но уже отвечаешь. И будешь отвечать. А ответы на мои вопросы я могу получить очень легко. Среди захваченной добычи немало котт со звездой твоего Дома, вымпелов, может, даже знамен. Что, если я отдам одно из них оркам, а те будут глумиться над ненавистным символом на глазах твоего товарища по камере?

Хэлйанвэ, услышав о том, что орки будут глумиться над звездой Фэанаро, пришел в ярость. Он словно забыл о сильной боли, о том, что его правая рука так заломлена, что при резком движении может быть вывихнута. Он дернулся вбок, ударяя левой рукой умаиа по колену со всей своей яростью. Но Волк был из тех хищников, что не любят выпускать добычу. У яростного щенка не было шансов, сустав противно хрустнул, но умаиа взглянул на пленника с ненавистью. Он уже знал такую породу непокорных. Или боль собьет с него спесь… или ничто не собьет. И тогда в лучшем случае он станет рабом, или же вовсе будет годен лишь на корм для волков.

И все бы встало на свои места, только Вэрйанэр заговорил, обращаясь к Саурону:

— Пусти же его, не удерживай так.

— Ты просишь врага? От тебя я не ждал… — сквозь зубы простонал юноша.

— Он будет мучить Лаирсулэ, — выдохнул Вэрйанэр, осознав при этом: а может мучить и Хэлйанвэ. Хоть сейчас. А Вэрйанэр и тогда будет смотреть и отвечать?

В это время в комнату вошли женщины и быстро и молча начали убирать беспорядок, устроенный фэанорингом.

— Ты же знаешь, что других тварь уже пытала и будет пытать дальше! — снова превозмогая боль, отозвался Хэлйанвэ, все еще стоявший на коленях. Маирон отметил, что мальчишка так ни разу и не вскрикнул, даже не застонал, лишь говорил, превозмогая боль.

— Знаю, — уронил Вэрйанэр. — Но хоть для одного или двух, хоть на день… Прости меня.

Он не мог не чувствовать вины сейчас. И нужно было помочь и Хэлйанвэ, только как?

А во взгляде Хэлйанвэ было… разочарование. Его товарищ пытался чего-то добиться? Но чего можно добиться от Саурона разговорами, если это не означало выложить то, что хочет враг?

— Будет лучшим, если наши возьмут крепость, — гневно ответил Хэлйанвэ. — Тол Ракова (Тол-ин-Гаурхот) не отбит пока, но это может измениться. На востоке мы отбиваем у врагов кусок за куском.

— Так! Это возможно, — ответил Вэрйанэр. А ведь Саурон мог бы́ отложить нападение, не только узнав, что защита города сложнее, чем он думал, но и по тому, что противостоящие ему силы могут быть больше, чем он думал. Нолдо не переставал думать о городе, и о том, как его можно защитить.

Примечания.

*(1) «Законы и обычаи эльдар»:
«Среди нолдор, как можно видеть, выпеканием хлеба занимаются в основном женщины; и выпекание лэмбас закреплено за ними древним законом. В то же время приготовление и подготовка другой пищи — в основном задача и удовольствие мужчин».

*(2) Саурон вспоминает то время, когда Маитимо, которого он считал жертвой, сам стал ставить умаиа условия, которые приходилось исполнять. Тогда Саурону было не до умиления.
Рассветный:
«Волк скрипнул про себя зубами. Маитимо сумел различить его хитрость — как?! Он поистине был необычайным пленником, но сейчас Маирон уже считал ошибкой, что забрал Нолдорана себе. Все шло хорошо, пока фэанарион оставался сильной и умной добычей, еще не покоренной, еще не сломленной, еще не растерзанной им, Волком… Но у них было много времени впереди.

И вдруг, в один миг, они нежданно поменялись местами: теперь Нолдоран ставил условия, узнавал тайное, и теперь… Теперь он сказал то, что Маирон никак не ждал услышать от пленника: «И если ты продолжишь пытаться меня обмануть, то я затребую от тебя еще большего». Так Маирон мог поступать с эльфами, находящимися в его руках. Но теперь… так поступали с самим Маироном. Это была крайне неприятная неожиданность. Как же он хотел заставить Маитимо замолчать! Лишить его навек дара речи, а лучше — убить. Но это было невозможно. Воля Владыки была иной. И Волк был вынужден сказать, как ни ненавидел этого нолдо и даваемое обещание:

— Я исполню все… в том, что от меня зависит. Один из твоих Верных выйдет».

Подробнее читайте об этом в рассказе «Рассветный»: https://ficbook.net/readfic/8698866#part_content

*(3) Согласно «Шибболету Фэанора», «Финрод принес больше сокровищ из Туны, чем любой другой принц», но сокровища из Тириона унес не один Финдарато.
Как сказано в «Анналах Амана», Арафинвэ, Финдарато и многие другие, кто шел позади, «больше, чем остальные Изгнанники, уносили воспоминаний о блаженстве, которое оставили, и некоторые прекрасные вещи, созданные их руками, взяли с собой: утешение и бремя в пути». Так как эти сокровища называют бременем, их взяли достаточно много.

*(4) Саурон напоминает об условиях, которые Моринготто поставил братьям Маитимо.
«Анналы Амана»:
«Тогда Моргот взял Маидроса в заложники и поклялся отпустить его, только если нолдор уйдут либо в Валинор, либо далеко из Белерианда на юг мира; и если они не сделают этого, он подвергнет Маидроса муке.
Но другие сыновья Феанора знали, что Моргот предаст их и не отпустит Маидроса ни при каких обстоятельствах, что бы они ни сделали; и они также были связаны своей клятвой, и ни по какой причине не могли отказаться от войны против своего Врага».
Из этой последней причины видно, что Враг требовал от братьев Фэанаро и отказа от войны.

26. Цена гордости

Все шло по плану. Меж эльфами был вбит клин, и этот клин теперь будет все больше разделять их — Волк знал, как это сделать. Пусть они пока пытаются друг друга поддержать — это не важно, даже, наоборот, забавно. Тем более жалким Вэрйанэр будет после казаться мальчишке, тем больше старший будет ощущать свою вину или… ненависть к фэанорингу. И то, и другое нужно будет попробовать.

— Дело в том, мои неверные гости, что вы пытаетесь говорить как имеющие силу, но у вас нет ничего, кроме бессильной злобы. Вы можете только скалить зубы, но не укусить. И если твой народ, Безымянный, все еще бьется на границах, то народ Вэрйанэра давно спрятался и в битвы не выходит.

— Бессильная злоба? — возмутился Вэрйанэр. — Странное у тебе мнение об эльфах, — на прочее Вэрйанэр не ответил: о Наркосторондо говорить было нельзя. Если бы он услышал такие упреки от эльфа, то ответил бы, что задачи города были иными, чем у северных крепостей*(1). В Наркосторондо не отбивали непрестанные атаки, но были готовы прийти на помощь, если понадобится (как было в Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах)… хотя Лорду Финдарато и не удалось тогда помочь ни Королю Нолофинвэ, ни младшим братьям…), в Наркосторондо следили за врагами, что стало куда сложней после потери Минас-Тирит, но все же не прекращалось*(2); враги исчезали не только на Ломба Палар (Талат-Дирнэн), но и вблизи нее, и не могли проходить через эти земли; и в Наркосторондо принимали множество беженцев из разных краев*(3), а тем, кто хотел, помогали достичь других земель, и держали связь с Кириамо… Но ни о чем из этого Саурон не должен был узнать. И Вэрйанэр был уверен, что и Хэлйанвэ не станет упрекать Наркосторондо, где ныне живут и сражаются его Лорды, ведущие охоты на вражеских тварей.

Бахвальство Вэрйанэра не трогало Волка, как и наглость эльфа, который не понимал, что он и правда не может говорить с позиции силы. Умаиа задумался о другом — мальчишка-фэаноринг жил в Наркосторондо, видимо, там нашли пристанище Куруфинвэ и Тйэлкормо, после того, как спасли Артарэсто. Но юноша при том знает, что фэаноринги на востоке отвоевывают былые границы и теснят северян со своей земли. Значит, как минимум Лорды Первого Дома имеют меж собой сообщение, даже живя в потаенном городе. Этот мальчишка не Лорд, но если он посвящен в такие дела, значит, близок к Лордам. Быть может, он и правда Верный? Да еще тот, кого послали, как говорящего от имени Лорда к Кириамо?.. Не так уж он и юн, чтобы не мочь быть высоким гонцом…

— Неужели у твоего Лорда больше не осталось Верных, что он вынужден был послать щенка? — издевался Волк, но думал о другом. «Чем ты так славен, малыш? Чем снискал не просто расположение, но и доверие суровых братьев? Или я не прав? Тогда для тебя же лучше разубедить меня». — Первый раз вижу фэаноринга, стыдящегося своего имени.

Вэрйанэр распознал провокацию и не ответил; но юноша, побуждаемый издевками Саурона, заговорил:

— Верных достаточно, чтобы бить Темных тварей. А имени моего…

— Стой, он только того и хочет! — воскликнул Вэрйанэр.

-…Я не стыжусь имени и горжусь своим Лордом, — продолжил Хэлйанвэ, но все же закончил иначе. — Только я не стану поступать, как хочешь ты, и потому не назову себя.

«Отчасти ты сказал то, чего он желал», — со вздохом подумал Вэрйанэр.

Ни умаиа, ни эльфы не обращали внимания на женщин-рабынь, словно их не было тут вовсе. «Обязательно покажу это Марту, пусть знает каковы нравы гордых эльфов», — думал Волк и обратился к рабыням:

— Вы хорошо потрудились, идите. Скатерть заберете после, когда будете убирать со стола.

Женщины поклонились, и было видно, что они успокоились. Им было страшно находиться среди вызвавших гнев Повелителя, и теперь они получили знак, что на них наказание не падет.

— Не унижайтесь перед ним, — произнес Хэлйанвэ, хоть и сам стоял на коленях. Ему никто не ответил.

— Что предлагаешь делать с фэанорингом сейчас? — спросил Волк у Вэрйанэра. — Связать и оставить за столом или отправить обратно в камеру?

— Он мой товарищ, я вообще не хочу, чтобы его связывали или хватали орки, или ты заламывал ему руки. И если ты все равно поступишь так… то не делай вид, что я решал это вместе с тобой, — наконец отозвался Вэрйанэр.

— Неверный ответ. Ты мог облегчить его участь, но отказался. И потому именно на тебе ответственность за тот выбор, что был сделан в отношении фэаноринга. Ты мог выбрать оставить его здесь, и вы бы продолжали упражняться в попытках достать меня, а упражняться вам надо много, так вы в этом бездарны; но ты решил иначе и выбрал для товарища худшее.

Маирон не обращал внимания на болтовню пленных. Все это было неважно и неинтересно. Значение имело лишь то, что они оба косвенно подтвердили, что юноша из Верных. «Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому. Тебе же будет хуже». Вряд ли орочья игра со знаменем смогла бы выбить из эльфов какие-то тайны, но принадлежность к одному из Лордов — вполне. Будет наказание для гордеца.

В дверях вновь показался Больдог, которому Волк передал обездвиженного пленника.

— Верю, ты в самом деле не отступишь… И однажды твой Лорд узнает, как ты боролся против врагов, — сказал Вэрйанэр на прощание фэанорингу и посмотрел вслед молодому воину, закусив губу.

Мальчишку же вернули в подземелье, в ту камеру, где он был в самом начале, усадили в кресло и притянули к нему ремнями.

***

— «Твой Лорд», значит? — усмехнулся Волк, когда юношу увели. — Решил подтвердить для меня, что, несмотря на юность, этот нолдо стал Верным? Хорошо, я учту, — умаиа сел за стол. — Ты выбрал для фэаноринга злую участь.

Саурон, который мог найти полезное и в рассказе о языках, никак не мог пропустить мимо ушей то, что Хэлйанвэ прямо упомянул о своем Лорде. Но Вэрйанэру приходилось отвечать — ради Лаирсулэ, ради того же Хэлйанвэ…

— Ты хочешь, чтобы я сам сказал тебе связать моего товарища? Я не орк, чтобы поступать так, что бы ты ни обещал; а ты не обещал… ничего. — довольно было и того, что он сделал сам, чтобы еще принимать ответственность за сауроновские решения. Только Хэлйанвэ теперь наверняка будут пытать… — Впрочем, подземелье не означает пытку и допрос. Если я расскажу еще что-то о себе, это избавит юношу от пытки?

— Видишь ли, хотя ты и пытаешься отказаться от ответственности, но в данном случае у тебя действительно был выбор, и не из двух зол, а из злого и достаточно доброго. В жизни не всегда бывает все идеально, иногда нужно выжимать максимально пользы из того, что есть под рукой. Да, тебе пришлось бы сказать, чтобы товарища связали, но он бы был рядом с тобой и рот бы ему не заткнули. Мы бы закончили обед, и ты со своим гостем отправился бы в комнату. Плохо ли? Большая ли цена за это связанные руки? Но ты отказался, и теперь фэаноринг в камере. Ты хочешь, чтобы его не пытали? Это возможно сделать, но одних твоих бесполезных рассказов мало, кстати, ты еще и первый не закончил: ты обещал рассказать о себе, а кое-как дошел лишь до того места, как отправился в Исход. Когда ты родился, где твои родители, что братья-сестры, женат ли ты, где твои дети? Ты ничего не сказал, хотя обещал, и теперь хочешь от меня уступок? Вот что я тебе скажу. Ты сам назначил цену за Лаирсулэ, не я. Хочешь выкупить его покой на неделю: выкупай. Если же хочешь, чтобы мальчишке не досталось за его выходку, иди работать на кухню. Пленные будут есть то, что ты им дашь, а щенка не тронут.

— Я говорю о себе то, что является немаловажным, и «рассказать о себе» не значит рассказать все. — Слова умаиа не зацепили Вэйанэра и не заставили задуматься. Нолдо скорее негодовал от того, что с ним поступли несправедливо, требуя рассказать больше, чем он дал. — Но я отвечу… Родился я в Тирионе, в тысяча триста девяносто шестом году*(4), раз тебе это интересно. Мои жена и дочь в Амане, — он сам же и уговорил их повернуть назад, ради их безопасности…*(5) — родители и брат в Мандосе. — «Не дотянешься ты до них, Саурон».

— Ну, не переживай, — ободрил Волк «гостя». — Кто знает, быть может они скоро покинут Мандос? Выйдут из его залов в светлый Аман, и будет все у них хорошо. — Как обстоят дела в Амане, конечно же, Волка интересовало. Ведь однажды Среднеземье падет к ногам Мэлькора, и тогда придет пора Земель Богов. Но всему свое время, иначе информация может и устареть.

«Соболезнования» погибшим в Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах) коробили. Вэрйанэр вновь спросил себя — зачем Саурон это говорит? И решил, что из злобы, потому, что тоже знает — не дотянется.

— Все у них будет хорошо, — согласился нолдо. Однажды будет. Несмотря на смерть и Рок. По крайней мере, их миновала участь оказаться в плену… — А у тебя есть брат, сестра, супруга? Ведь у аинур тоже бывают родичи…

— У меня был брат, но он не разделил мое величие, и я уже давно ничего о нем не слышал, — пара фраз вместо истории в ответ на пару фраз. Обед подходил к концу.

Умаиа оставил пустую тарелку. Остался договор, и пора расходиться.

— Если я тебе рассказываю о себе и не пытаюсь отделаться мелочами вроде любимых книг и блюд, а ты после этого все равно будешь мучить Лаирсулэ, это не будет честным, — Вэрйанэр понимал, что умаиа мог просто посмеяться над словами пленника. Но, с другой стороны, Саурон согласился на это условие, можно сказать, заключил договор, и не может не знать, что прямое нарушение договора не останется для него безнаказанным по сложным законам, что действуют в Арде. При этом Вэрйанэр не помнил, сколько раз он сам нарушал договор, считая себя честным и чистым, и полагая, что на него законы Арды не падут.

— Лаирсулэ не тронут, — подтвердил Волк. — Даже если он сам напросится на наказание, его не тронут. При условии, что ты честно исполнишь свою часть сделки.

Некоторое время назад, зная, что целителя не тронут, Вэрйанэр почувствовал бы себя свободным, только… грозить-то умаиа мог не одному Лаирсулэ.

Волк вновь наполнил кубки себе и гостю:

— Так что с тобой было после? Ты шел в Исход последним и опоздал к битве в Альквалондэ. Как твоя судьба сложилась дальше? — Вообще-то умаиа было плевать на историю жизни этого эльфа, но важным было то, что нолдо соглашался на все новые и новые уступки, по капле приучая себя сдавать рубежи. Где начинается куча? Одно зерно еще не куча, и два, и семь. А десять? Пятнадцать? Сорок? После какого одного зерна не куча станет кучей? После какой очередной уступки эльф поймет, что ему больше не за что держаться? Зачем бы Волку могло быть нужно жизнеописание этого эльфа? Но Вэрйанэр не задавал себе такие вопросы, зато рассказать о себе любил каждый воплощенный, и, конечно же, считал это важной информацией, выдать которую было большим шагом.

— Обыкновенно сложилась, — опять начал наглеть эльф. — Путь на север, проклятье, Льды, восход Ариэн… О том, что было в Средиземье, пожалуй, не буду рассказывать. — Можно было сказать еще, например о том, чего он, Вэрйанэр, терпеть не может или боится, на такое Саурон наверняка клюнет. Но, быть может, за такой рассказ эльф сможет выручить кого-то еще. А сейчас… сейчас он может помочь Хэлйанвэ… Ради его безопасности воин должен согласиться служить при кухне? Однако это… не было неприемлемым. И Вэрйанэр произнес: — И… я согласен приготовить еду взамен на то, что мойтоварищ будет избавлен от пытки, — даже разговоры об утке в меду и то не были безопасны… — Только хотел бы прежде знать, что при этом ждет Линаэвэн. — Ведь сейчас готовила она. Что означало условие Саурона? Они будут вместе на кухне или ее отправят на допросы?

Умаиа приучал эльфа сдаваться шаг за шагом. И чем больше эльф пытался обмануть, тем больше ему самому приходилось сдаваться. Так же было и с приготовлением пищи. Волк говорил «готовить», а не «приготовить одну еду». Вэрйанэр решил схитрить и согласился на одну готовку, вот только не это было условием, и ему сейчас придется согласиться еще раз — уже на то, чтобы готовить долго. И чем больше Вэрйанэр будет уступать и соглашаться, тем вернее он привыкнет это делать, и однажды может стать рабом Владыки не только телом, но и душой.

— Во-первых, Вэрйанэр, я говорил «готовить», а не «приготовить». Фэаноринга не тронут так долго, как долго ты будешь послушным. Но любая выходка с твоей стороны теперь оставит глубокие следы на нем. — Волк вовсе не хотел, чтобы нолдо на кухне продолжил размахивать ножами, да еще и вертел взял. — Во-вторых, не беспокойся о Линаэвэн. Она гостья моего повара, я не думаю, что он захочет отпустить ее в подземелье. Видишь как получилось? Та, кто мне больше всех интересна, теперь для меня недосягаема, приглянулась моему же слуге. — В действительности Волк просто не торопился начинать потрошить жертву. Время, ожидание, невзгоды: все это плохо влияет на Линаэвэн. Нужно выждать, пока ее нервы будут на пределе, пока она поймет, что была орудием превращения Марта в чудовище, пока осознает, что все, что она до сих пор делала, несло лишь вред всем вокруг нее. И тогда немного боли или даже лишь устрашения — и эльдэ заговорит, расскажет все, что было в том проклятом письме. Ломать пленников это тоже было искусство.

Вэрйанэр не желал соглашаться служить на кухне, но ему приходилось — ради Хэлйанвэ. Не один раз, а так долго, как возможно, и Саурон будет звать его «послушным»… Зато Вэрйанэр, возможно, сможет увидеть Линаэвэн, поддержать ее, передать ей то, что узнал, спросить о том, что узнала она, посоветоваться… Подумав о деве, нолдо спросил себя: осуждает ли он тэлэрэ за ее согласие готовить? Нет. И тогда так ли уж важно, как Саурон ее зовет? Можно ли верить словам Саурона о Линаэвэн, Вэрйанэр не знал; но, во всяком случае, его согласие идти на кухню не означало, что тэлэрэ отправят на пытки. И все же Вэрйанэру совсем не нравилось собственное согласие. К тому же он не знал пока, не окажется ли это напрасным.

— «Любой выходкой» можно назвать… все, что тебе не понравится по какой-либо причине. Определи точнее.

— Ты помнишь, что ты гость, ты не нападаешь ни на кого в моем доме, ведешь себя настолько любезно, насколько возможно, не пытаешься бежать, выполняешь всю работу по кухне, что тебе скажут… Кажется, это все.

— Первоначально ты говорил «готовить», а не «выполнять любую работу по кухне, что скажут», — заметил Вэрйанэр. — А любезности, как я понимаю, ты ждешь в разговорах с тобой: я же не шел в гости к твоим оркам. Что ж… я буду готовить, а ты оставишь Хэлйанвэ.

— О, не волнуйся, — засмеялся Волк, — тебя никто не поставит драить котлы: ты слишком ценен для такой работы, ее могут выполнить и рабыни. Что до вежливости, ты прав, принимается. В остальном ты не возражаешь. Я со своей стороны подтверждаю, что Хэлйанвэ будет в безопасности, что бы он сам ни учинил. Договор заключен. — Волк не стал указывать Вэрйанэру на его промашку, эльф так радел за то, чтобы они сохранили свои имена в тайне, а сам сдал и свое имя, и имя фэаноринга. В общем-то… именно ради таких оговорок Вэрйанэр и здесь.

Нолдо сжал зубы от досады — у него не вышло выкрутиться. Эльф настаивал на том, чтобы именно готовить, не только потому, что от него могли бы потребовать еще и уборки или мытья посуды, но и потому, что Саурон или другой умаиа могли явиться на кухню и велеть исполнить любую службу, какую можно исполнить на месте… а отказ счесть нарушением договора. Но выбора у Вэрйанэра не было. А еще после слов Саурона нолдо понял, что проговорился об имени товарища.

Обед был завершен; нолдо отставил кубок и поднялся из-за стола, глядя на Саурона мрачнее, чем когда входил. В прошлый раз проигрыш был куда меньше. Ничего страшного, если рассказать о любимой еде… Нашел кого слушать, умаиа! Книги, язык — это куда безопасней. Вэрйанэр считал, что все сложилось так как сложилось потому, что он послушался Темного и начал говорить о еде. Вообще от согласия готовить с Сауроном Вэрйанэр чувствовал себя скверно. Еще тогда, когда он решился идти в гости ради Лаирсулэ, он по сути согласился не пытаться сражаться с врагами, не пытаться бежать, или хотя бы не клясть Саурона — «гость» оказывался большим пленником, чем тот, кто оставался в подземелье. Ради Хэлйанвэ эльф нарушил свое обещание (при этом не думая, что будет наказан по законам Арды), и теперь ради него же отправлялся на кухню (слова Саурона о «думать больше, чем на ход вперед», нолдор, разумеется, не обдумал, ведь эти слова были сказаны врагом). Что он будет делать, если Саурон еще кого-то сюда приведет?

— Тебя проводят в твои покои, а к ужину отведут на кухню, — Умаиа тоже поднялся из-за стола. Теперь Вэрйанэр еще раз обещал, что не будет пытаться бежать. Он и так бы далеко не убежал с Острова Волков, это не Ангамандо, где даже Властелин не знает всех ходов, нор и туннелей. И все же данное обещание будет угнетать пленника, а мнимая свобода будет недоступна.

— Ах да, совсем забыл, — произнес Вэрйанэр… настолько любезно, насколько был способен. — Получай, дарю. — Он снял с себя рубаху и передал ее Саурону.

***

Тем временем к фэанорингу привели его старшего друга, и так же, как и раньше, растянули на стене. Пусть пленники думают, что все повторяется, тогда они меньше смогут подготовиться к тому, что их ждет.

— Меня водили к Саурону, но не на допрос. Якобы в гости, но насильно, с помощью умаиа в обличье орка, — кратко пересказал события Хэлйанвэ, ведь Акас не знал, что было с товарищем.

В этот раз эльфов не стали оставлять одних: трое орков привалились к стенам камеры и таращились на пленников; орки что-то принесли с собой, но пока не спешили доставать. Говорить при них нолдор не хотелось, хотя никто им не мешал общаться: такого приказа не было, пусть языки чешут.

— Как тебе во второй раз пялиться на товарища? Попривык уже? — поинтересовался вожак у Хэлйанвэ. Нолдо промолчал. А орки развернули и бросили на пол знамя Первого Дома, один из штандартов, что попал к Повелителю Волков после Охта Вэрканаро: не на поле боя, а найденный среди добычи.

Эльфы напряженно смотрели на свое знамя, а вожак принялся расписывать, что можно сделать с такой расшитой тряпкой: и ноги вытереть, и нос, и зад. Можно сказать, предмет первой необходимости.

Хэлйанвэ, слушая, как орк будет глумиться над стягом Дома, пытался порвать ремни; Акас на стене в ярости рычал и силился освободиться, пока на это хватало сил. Что говорить — орки вдоволь позабавились, глядя, как пленники пытаются вывернуться из пут ради какой-то тряпки.

— Младший голуг знает, что надо сделать, чтобы прекратить это, — бросил вожак.

Повелителю Волков было интересно узнать, что для фэанорингов проще: унизиться самим и по принуждению назвать свои имена, кто их Лорды и Верные ли они (мало кто из такого тайну делал, чаще нолдор сами всем в нос своим Лордом тыкали, да своей принадлежностью кичились); либо же эльфы промолчат и позволят унизить свои знамена. Вот об этом их Лордам тогда и правда стоит донести.

— Я Хэлйанвэ, Верный Лорда Тйэлкормо, довольны?! — выкрикнул юноша, сразу припомнивший слова Саурона. Разве можно было допустить, чтобы орки издевались над знаменем Дома?!..

— Ты забыл, о чем тебя спрашивал Повелитель, голуг? Назови и второго тоже, — потребовал вожак, поднимая знамя с пола.

— Я Акас, — опередил Хэлйанвэ старший товарищ.

— Верный Лорда Куруфинвэ, — продолжил бледный юноша, не отводя глаз от звезды Дома. И в сердцах выкрикнув: — Будь проклят Саурон!

Орки ржали — они были довольны.

— Брань на вороту не виснет, Хэланва, — смеялся вожак, коверкая имя под более привычное для себя произношение. А потом укрыл знаменем мальчишку, положив ткань голугу на колени. — Это тебе награда от Повелителя, за то, что не стал упрямиться попусту.

В действительности планы Маирона были куда коварнее. Укрытый знаменем фэаноринг должен был еще больше почувствовать гордость, желать еще больше противостоять Врагу. Как это смешно — даже их тряпки служили Северу. И теперь, когда Хэлйанвэ будет готов сопротивляться врагам до последнего вздоха, ему расскажут о Вэрйанэре и будут заставлять ненавидеть его. А самому Хэлйанвэ не нанесут ни единой раны, так что свою доблесть он проявить не сможет.

И верно, когда на колени Хэлйанвэ положили знамя Первого Дома, нолдо выпрямился. «Словно сделали меня хранителем стяга, и сами не понимают, что я теперь буду держаться еще крепче», — думал юноша.

— Ты видел Варанэра, голуг. Он живет припеваючи, и притом его напарника никто не пытает. Ты мог бы согласиться на то же.

— Мы не уступим, — произнес нолдо сначала с гневом, и, только увидев вопрос в глазах Акаса, подумал, что друг может подумать о Вэрйанэре много хуже, чем было на деле. Например, что он оплатил свой покой, выдав тайну. — Вэрйанэр согласился идти в гости к Саурону и обедал с ним за одним столом; Вэрйанэр развязал меня и пытался помочь, когда я напал на умаиа, но после уступил, рассказал о себе. Не тайное, но…

Ответ эльфа был ожидаем заранее, и потому к Акасу подошли палачи. Нет, их целью пока не были какие-то знания, просто страдания. Старшего фэаноринга покрывали неглубокими разрезами (о, конечно, он их даже не замечал, а что если в них когтем поскрести?), а потом рану прижигали. После пятой раны остановились, пленник был нужен в сознании. А Акас держался как мог, сжимал зубы и пытался сдержать крики.

— Ну что, Хэланва, не надумал спать мягко да Акаса защитить? — справился у фэаноринга вожак.

— Развяжите и узнаете, что я надумал!

Забава шла, как Повелитель Волков и предполагал — оба эльфа были готовы терпеть, но не сдаваться. Хотя старший уже тяжело дышал, и глаза его подернулись легкой дымкой — боль от ран и ожогов не отпускала его, хотя палачи и отошли.

— Странный ты эльф, Хэланва! — удивился вожак. — Перед Варанэром даже не мучали никого, а он согласился идти в верхние комнаты, живет теперь, как и мне с парнями не снилось, а вчера днем еще был тут же, в цепях да грязи. Эй, парни, дайте-ка Акасу еще пяток отметин. Ну что, голуг, согласишься променять ради товарища подземелье на мягкую постель? Можешь и товарища с собой взять.

— Не дождетесь, твари!.. — Акас с трудом дышал, а его продолжали мучить, и Хэлйанвэ в этот момент меньше всего думал о Вэрйанэре.

Фэаноринги не желали сдаваться, и тогда старшего сняли со стены, чтобы увести. Акас шел с трудом, едва переставляя ноги, но нашел силы сказать:

— Хэлйанвэ… Ты защи… тил наше знамя… Помни это, — нолдо думал, что теперь орки будут пытать его юного друга. Но Акаса вытащили в коридор, и больше он ничего сделать не смог.

А у младшего фэаноринга вожак медленно потянул с колен знамя — пусть момент невозможности защитить и удержать растянется. Хэлйанвэ напрягся всем телом, но ничего не мог сделать… Он назвал имена, чтобы защитить стяг Дома Фэанаро от глумления, и это оказалось напрасно. Они все равно сделают, что хотят, и он не сможет даже попытаться отстоять знамя силой!

— Больше вы не услышите от меня ни слова, твари, — обещал юноша.

— Ты, Хэланва, из другого теста, чем Варанэр, — хмыкнул вожак (со знаменем ничего плохого орки не сделали, но аккуратно сложили и унесли прочь). — Он давно бы согласился, а ты нет, молчишь. Варанэр, между прочим, пошел к Повелителю на кухню работать, лишь бы тебя не трогали. Варанэр теперь и готовит, и Повелителю кланяется, и обещал не бежать, не нападать, так ты ему удружил.

Хэлйанвэ сжал зубы. Лучше бы его допрашивали… Эту мысль сменила другая: да ведь орки врут! Они и о нем таких небылиц насочинять могут…

Эльф молчал, и вожак махнул рукой: со всеми предосторожностями (чтобы эльф не рыпался, и ему не навредили ненароком), Хэлйанвэ увели в камеру к Акасу, и их оставили одних.

***

Когда обед у Саурона был закончен, Вэрйанэр вернулся к себе, а вечером, все так же без рубашки пошел под конвоем на кухню. С Линаэвэн он встретился по пути.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — приветствовал деву нолдо. — Мне сказали, тебя не трогали, это так? — Посланница была бледнее чем в день, когда их пригнали в крепость и, казалось, что-то мучило ее.

В обеспокоенном взгляде и тоне Вэрйанэра тэлэрэ почудился укор, да и слова услышались иначе: «Мне сказали, тебя не трогали — какой ценой ты оплатила это?»

— Я согласилась остаться в гостях у Марта, беоринга, что служит Саурону; он добр и сам желал защитить меня, — оправдывалась Линаэвэн. Вопреки всему атан был для нее словно бы своим, просто околдованным… — И я согласилась служить на кухне, готовить.

— Спасибо тебе, — дозорный чуть опустил голову. — Иначе нас могли морить голодом или кормить орочьей едой. Но я теперь тоже согласился готовить. Иначе Хэлйанвэ подвергнут пытке.

Линаэвэн вздрогнула, услышав, что Вэрйанэр будто бы сказал: «Позор тебе. Лучше бы нас морили голодом или пытались накормить орочьей едой. Я сам согласился лишь потому, что иначе Хэлйанвэ подвергнут пытке, и то стыжусь.» Глаза девы расширились.

— Мне осталось два дня с небольшим; затем я отправлюсь в подземелье.

«Вот отчего она бледна, — догадался Вэрйанэр. — Наверное, она думает постоянно о том, что ее ждет, даже ответила невпопад».

— Мне сказали, что тебе опасность не грозит, — произнес Вэрйанэр. — Значит, только на два дня… — в общем, этого стоило ждать. Нолдо сочувственно коснулся руки Линаэвэн.

***

Когда эльфы вошли в кухню, Март уже был там. Он заранее был предупрежден о Вэрйанэре и еще сегодня утром был бы рад новому гостю, но теперь, после всех представлений, что устроила Линаэвэн, атан смотрел на пришедшего настороженно.

— Здравствуй. Я Март, повар Повелителя, — с гордостью представился беоринг. — Хорошо, что ты присоединился к нам, я надеюсь, ты сможешь отговорить Линаэвэн от этой глупости: возвращаться в тюрьму. Зачем ей это? Линаэвэн никто не гонит, ничто ей здесь не угрожает, но меня эльдэ как не слышит.

Нолдо оценивающе взглянул на Смертного. Март не просто служил, гордился этим… Хотя вместе с тем не желал, чтобы тэлэрэ отправили в подземелье… Впрочем, Саурон говорил, что дева приглянулась ему… Если бы не услышанное от самой Линаэвэн, скорее всего, Вэрйанэр не стал бы не то что говорить с Мартом, но даже здороваться.

— Здравствуй, Март. Я… уже слышал о тебе, в «гостях». Мое имя Вэрйанэр. Спасибо тебе, конечно, что ты решил защитить Линаэвэн… — пока он по-прежнему ничего не понимал об этом человеке и держался сдержанно.

— Повелитель говорил обо мне? — с радостью вскинул голову Март. — Но тебе не за что меня благодарить, я рад, что Линаэвэн здесь, со мной… Впрочем, тому, что и ты здесь, я тоже рад. Мы не чудовища, как вы думаете. Мы хотим мира.

Вэрйанэр качнул головой, но не ответил, повернулся к Линаэвэн. Эльф и сам не хотел идти в гости к Саурону, предпочитая подземелье; но это была дева, не воин. Конечно, Вэрйанэр менее всего желал, чтобы ее допрашивали.

— Гортхаур сказал мне, что ты гостья Марта, и что ты сама осталась здесь ради него. Отчего теперь ты говоришь, что уйдешь спустя два дня? Это… как-то связано?

Линаэвэн в этом вопросе услышала суровое осуждение за ее согласие на службу, а не заботу: «Отчего спустя два дня, а не сейчас же»?

— Гортхаур дал мне три дня, чтобы я могла беседовать с Мартом и убеждать его; один уже истек, — с горечью произнесла дева: ничего доброго ей достичь не удалось, только отношение беоринга к эльдар стало хуже.

Март удивился тому, как отчужденно Линаэвэн говорила с Вэрйанэром. Горец думал, дева будет рада видеть родича, но никакой радости от встречи не было.

— Это не совсем так, — возразил Март, и его голос выдавал напряжение. — Линаэвэн поспорила с Маироном, что за три дня добьется того, что моя верность будет принадлежать вам, а не Повелителю. Я согласился дать Линаэвэн шанс, и да, наш первый день почти закончился. Но, повторю, твоя спутница вовсе не должна идти в подземелье, когда пари закончится. Объясни ей это, она же даже не воин, — вот только вряд ли у них с Вэрйанэром получится дружеская беседа, понял Март.

— Я сам здесь только потому, что иначе моего товарища будут пытать, — сухо ответил Вэрйанэр.

Но Марту было все равно, каким образом Повелитель смог уговорить эльфа остаться и готовить, Маирон хотел добра этим остроухим, хотя они и ненавидели его.

— Пусть даже страхом за товарища, но Повелитель смог привести тебя сюда: теперь ты хорошо одет, живешь в офицерской комнате, и тебе ничто не грозит. Мой господин заботится о вас, эльф, даже если вы считаете его врагом.

— Ну да, после того, как я подарил ему рубашку, я одет чуть лучше, — хмыкнул Вэрйанэр. — Интересно, что сделали с моей прежней одеждой? Сожгли, оркам на тряпки отдали? Впрочем, это только одежда…

— Подарил рубашку? — удивился атан. — Так вот почему ты по пояс голый. А почему ты не взял другую? В шкафу в твоей комнате достаточно чистой одежды. Твою старую, как вычистят и починят, если надо, повесят туда же. — Март смотрел на эльфа с недоумением. Вроде бы не с дикарем разговаривает, а такие странные слова приходится слышать…

— А ты, Март, кажется, не издеваешься; для тебя, значит, это и есть главное: чтобы выдавали одежду, держали в хорошей комнате, сытно кормили, не трогали?

— Главное для меня то, что я служу самому благородному и доброму Владыке мира. Но ты полон зла и ненависти и не способен увидеть в противнике ни добро, ни благородство! — Март был задет оскорблением, но заставлял себя изо все сил контролировать эмоции.

— Кого-то ты мне напоминаешь, — произнес Вэрйанэр, вскинув брови. Он не верил, что такого человека возможно было переубедить. Атан звал черное белым и восхвалял того, кто убил и угнал в плен его родичей, разорил его землю: в кода-то красивейшие сосновые леса теперь и орки заходить боятся… О чем ему было говорить с предателем? — Так я злее и и страшнее Гортхаура? Надо будет оркам как-нибудь сказать. Не вижу смысла перечислять, что мой народ и товарищи от него получили, скажу о другом… Среди собак изредка встречаются такие, что ластятся к тому, кто им кость бросит, и если кормит постоянно да конуру хорошую поставит, так и станет лучшим и добрейшим хозяином, а на того, кто их щенками выхаживал, они лаять будут. Ни я, ни товарищи мои несходны с такими псами. Если ты это зовешь «полны зла», то это твое дело.

Март промедлил с ответом, чтобы не ответить эльфу… так, как стоило бы ответить на подобные оскорбления, но как нельзя было отвечать пленнику. И тогда заговорила тэлэрэ:

— Не совсем удачный пример, — с большой задумчивостью сказала Линаэвэн, которую отповедь Вэрйанэра Марту отвлекла от горестных мыслей о своей вине, позоре и решении присоединиться к товарищам. — Собакам дают то, чего у них не было. У нас же сначала по велению Гортхаура все отняли, потом дали взамен немного, частью тоже из отнятого у других. О Марте же ты судишь неверно: он не переметнулся к врагу взамен на благополучную жизнь, пренебрегая судьбой родичей, но учился с юных лет у Гортхаура и искренне верит всем его словам, и при этом… в самом деле хочет мне помочь и помогал. Хотя к эльфам он относился много лучше до встречи со мной. Но скажи, Вэрйанэр, как ты, что было с тобой в эти дни? — Линаэвн видела, что нолдо исцелен от ран, но большего не знала.

Эльфы уже готовились приступить к работе, и нолдо отвечал на ходу:

— Все не так плохо, как могло бы, — Вэрйанэра беспокоил тон эльдэ, кажется, она винила себя во многом… И, конечно, волновалась за товарищей. Рассказать ей стоило все, как было, но как можно спокойней. А еще ей стоило знать о том, что ее может ждать. — После того, как вы с Нэльдором и Ламмионом ушли, нас разделили на пары и увели в подземелье: меня вместе с Лаирсулэ. Опять потребовали согласия идти в гости, но требовать просто так было бессмысленно, так что… меня растянули на стене и оставили висеть, а Лаирсулэ привязали к креслу, чтобы он смотрел на меня. Я воин, я мог держаться. Но Лаирсул… И так я оказался в «гостях».

— Тебя взяли израненным и в таком же виде растянули на стене… ты сильный и стойкий, — вздохнула эльдэ. — Но прошу, не думай дурно о Нэльдоре и Ламмионе. Юноша желал защитить нас и не знал, как опасны могут быть такие беседы. Даже я знала не в полной мере. — Линаэвэн бы смолчала, укори дозорный лишь ее, но, как виделось тэлэрэ, из-за перенесенного Вэрйанэр осуждал теперь и Нэльдора с Ламмионом. И это могло принести раздор, который был на руку одному Саурону…

Март вздернул голову — Вэрйанэр обращался к нему, только чтобы оскорбить, сравнивая с собакой. Линаэвэн вступилась за беоринга, но как-то вскользь, и вновь потом словно забыла о существовании атана.

— Не так уж изранен, — возразил Вэрйанэр тэлэрэ. — Кого действительно тяжело ранили, тот и пути не перенес. И, конечно, я не думаю дурно о Нэльдоре и Ламмионе. Но что с тобой, Линаэвэн? — Казалось, дева то ли не слышала всего, что нолдо говорил ей, то ли отвечала на что-то свое, то, о чем терзалась… И это казалось странным для Линаэвэн, терпеливой, вдумчивой, умеющей сохранить в сердце частицу покоя даже в тяготах.

Март с непроницаемым лицом принял и оскорбления, и игнорирование, но дальше их терпеть не собирался — он дал эльфам трудиться в двух разных концах кухни и постарался сосредоточиться на работе. Что он видел хорошего от эльфов? Бесконечные и непонятные попытки Линаэвэн обманывать всех, вражду Вэрйанэра к тому, кто ничего ему не сделал. За что же ему любить этих эльфов? Линаэвэн Март поручил выбирать и нарезать травы и овощи, а Вэрйанэра отправил месить тесто.

***

Линаэвэн не успела ответить родичу. Человек не позволил им говорить дальше, разведя по разным концам; возможно, таков был приказ Саурона? Или недружелюбный к эльфам Март сам решил не дать им возможности беседовать? Вэрйанэру беоринг отнюдь не показался добрым.

Комментарии.

*(1) «Самый ранний «Сильмариллион»:
«До Сириона доходят послания Илмира (Улмо), предлагая им укрыться в этой долине и обучая заклинаниям, которые нужно накладывать на все холмы вокруг, чтобы отпугивать врагов и шпионов. Здесь номы (нолдор) роют могучий извилистый туннель под корнями гор, который, наконец, выходит на Хранимую равнину. Его внешний вход охраняется заклинаниями Илмира (Улмо); за его внутренним непрестанно наблюдают номы (нолдор). Он создан там на случай, если тем, кто находится внутри, когда-либо понадобится бежать, и как способ более быстрого выхода из долины для разведчиков, путников и посланий, а также как вход для беженцев, спасающихся от Моринготто».
Упоминание Хранимой равнины показывает, что этот отрывок относится к Наркосторондо.

*(2) Тйэлкормо и Куруфинвэ, и их народ не прекращали следить за врагами и пресекать их планы. Как известно из «Лэ о Лэйтиан», когда волки Саурона наводнили ближайшие земли, братья были встревожены, видя за этим какой-то план Саурона, который, возможно, «пытается разузнать о тайнах эльфийских лордов, перемещениях между королевствами нолдор и временных поручениях («errands»), и Куруфинвэ сказал брату: " — Что за темный замысел за этим стоит? Мы должны положить конец шатаниям этих злых тварей!»
Но большинство разведчиков Наркосторондо ко времени событий «Птички» и особенно после изгнания фэанариони следили только за безопасностью своих земель.
По «Неоконченным сказаниям», когда орк-лазутчик заметят Турина недалеко от Ломба Палар (Талат Дирнэн), он убежит с криком «Голуг! Голуг!», боясь лазутчиков Наркосторондо. Но эти разведчики никак не проявили себя, хотя в это время орки вели многих пленных недалеко от границ Наркосторондо.

*(3) Беженцев в Наркосторондо могли принимать в прошлом после Битвы Внезапного Пламени. Тогда, как говорится в «Квэнте Сильмариллион» о мориквэнди, бежавших от войны, «Другие нашли убежище в крепостях у моря или в Нарготронде». Многих беженцев Первого Дома приняли в городе в благодарность за спасение Артарэсто. Но позже отношение к беженцам менялось, и неожиданно пришедшего Берена убили бы, если бы не кольцо Фэлагунда.

*(4) Хронологию смотрите в приложении к «Квэнта Сильмариллион Энвинйа»: https://ficbook.net/readfic/11649662/31248311.

*(5) Многие нолдор, как из Первого Дома, так и из Младших Домов, отправляясь в Исход, оставили детей в Амане.
«Книга утраченных сказаний»:
«Путь на север был тяжел и опасен, а у нолдоли было почти столько же женщин и девушек, сколько мужчин и юношей (хотя многих своих малых детей они оставили в Коре (Тирионе) и Сирнумене (Формэносе), и много было слез там пролито)»…
Но при этом, по «Анналам Амана», «в Тирионе осталась лишь десятая часть нолдор», остальные ушли в Исход.
Жена и дочь Вэрйанэра пошли вместе с ним, а после повернули назад с Арафинвэ.

27. Март и эльфы

Время после обеда для умаиар выдалось неспешным. Работы было мало: пленных было велено не трогать, только одного Нэльдора Больдог и Эвег перекидывали друг другу. Юноша почти не получал отдыха, и только чары умаиар удерживали его в сознании — эльфа допрашивали жестоко, пытаясь сломить сразу, а если не выйдет, то хотя бы запугать его и тех пленных, что оказались его соседями по деревянным камерам.

***

Нэльдор стонал, кричал, плакал, проклинал Темных. Лечение сменялось пыткой. Пытка мучительным лечением. Умаиар в орочьем и людском обличье сменяли друг друга. Казалось, они могли продолжать так сколько угодно, не позволяя пленнику слишком ослабнуть, лишиться чувств и не давая облегчения. Юноша ненавидел их обоих и не знал, сколько еще сможет выносить мучение. Не раз за этот бесконечный день Нэльдор был почти готов просить милости у врагов и то начинал что-то говорить, но умолкал, не закончив; то взгляд выдавал его желание. И все же молодой эльф повторял самому себе: «Неужели недостаточно того, что ты уже натворил? Хочешь больше?!» И в результате он так ничего и не рассказал.

***

Нэльдора лечили после пытки или прямо в застенке, или утаскивали в одну из узких камер, где держали всех, кого уже начали допрашивать. пленники слышали крики и стоны кого-то товарищей, шум шагов конвоиров, но даже не знали наверняка, чей черед настал. Единственное, что эльфы могли знать — кто бы он ни был, им занимаются весь день, и он не сдался.

То, что мальчишка упорно молчал, злило умаиар, тем паче, что не раз было видно — он балансирует на грани. И все же их умения не хватало, чтобы заставить эльфа перешагнуть через грань. Темным было очевидно, что пленник, хотя и был молод, что-то знал и не желал выдавать это знание. Тем хуже для него.

Нэльдор так и не заговорил и ни о чем не попросил врагов. Давно наступил вечер, когда, наконец, его оставили отдохнуть.

***

А на кухне вовсю кипела работа. И эльфы, и беоринг продолжали думать о своем. Март никак не мог отделаться от тягостного ощущения. На душе словно кошки скреблись. Ни он, ни его господин не сделали эльфам ничего плохого, они не заслужили столько злобы и оскорблений!

— Ты несправедлива, Линаэвэн, — наконец сказал Март деве. — Ты говоришь, что у вас отняли все, а потом вернули крохи, но ты забываешь сказать, что вы враги. Вас захватили в плен, но проявили к вам милость, только вы этого не способны оценить.

— А не забываешь ли ты, что не только мы враги Гортхаура, но и он наш враг? — ответила тэлэрэ. — Вижу, ты оскорблен словами Вэрйанэра; но когда ты назвал заботой то, что ему, воину, пришлось работать для его врага из-за угрозы пытки товарища… он, в самом деле, мог воспринять это как издевательство, хотя ты и не имел этого в виду. Ты же слышал, что Вэрйанэр сказал о такой службе.

Теперь, когда заговорила Линаэвэн, Март увидел все иначе, увидел ситуацию глазами нолдо.

— Я не хотел оскорбить Вэрйанэра. Я просто рад, что он больше не в подземелье. Но как я могу объяснить это тебе, если ты сама мечтаешь там оказаться?

— Полагаю, сейчас ты тоже не хотел оскорблять меня; но ты должен понять, что, только уйдя в застенки, я могу подтвердить, что, хоть я и слабее других, я осталась здесь… не потому, что меня купили за награду. Надеюсь, что и кнутом не возьмут. — При этих словах Март понял, что Линаэвэн в первую очередь думала о том, как она выглядит со стороны, в глазах других. Она больше хотела что-то «доказать» другим, чем позаботиться об этих других. А дева продолжала: — Ты хотел бы, чтобы Вэрйанэр признал Гортхаура добрым и благородным, а ты считал бы так на его месте? Вэрйанэра раненым подвергли пытке с первого же дня, — впервые Линаэвэн видела в Марте такое равнодушие к участи того, кого мучили, да и к ее собственной: ведь атан знал, как она тревожилась о судьбе товарищей, как желала побывать в подземелье и узнать, что с ними. И как только она получила эту возможность, сам же Март, что с горестью говорил, что не может в этом помочь, не допустил их разговора. (Линаэвэн напрочь забыла, как Март, увидев эльфа после пытки, просил ее сделать хоть что-то для того, чтобы спасти товарища, а дева отказалась). Тэлэрэ переживала обо всем: о Марте, о товарищах, об упреках Вэрйанэра, которые ей слышались, и еще вспомнила сейчас: ей говорили, будто никого не начнут допрашивать, пока кто-то из пленных остается «гостем». (Разумеется, тэлэрэ не помнила, что говорилось не так — лишь Ларкаталу обещали, что пока он «гость», никого не будут допрашивать.) — Что до милости… Я говорила тебе прежде, милость это бескорыстный дар. Если пленники что-то получают за то, что исполнили условие своего врага или согласились исполнить некую работу, это не милость, но, скорее, награда или поощрение. Принимать ее тягостно, особенно тому, кто пошел на жертву.

— Линаэвэн, его с первого дня призывали к миру! — повысил голос горец. — А что до милости, Повелитель хотел мира с вами всегда. Он хотел дать вам милость, но вы понимаете лишь кнут и награду.

— Добро же и милосердие познается не по хорошему обращению с теми, кто скоро соглашается, и немедленному наказанию для отказавшихся. Ты можешь снова напомнить о войне меж нами, но если ты это зовешь добром, что зовется стремлением достичь своей цели и пользы? — Линаэвэн прикрыла глаза (слова атана, на повышенном тоне, были жестоки и оскорбительны), и Вэрйанэр понял, что этот слуга Саурона наносит тэлэрэ обиду. Он оторвался от теста и направился к беорингу, чтобы отвлечь. Пока словами о еде.

— Март, — сдержанно произнес подошедший Вэрйанэр, — хлеб станет много вкуснее, если добавить немного меда, лучше гречишного. Здесь есть такой?

Март стиснул зубы и медленно выдыхал через нос.

— Да, Вэрйанэр, я принесу тебе мед, — в любой другой момент беорингу было бы интересно до безумия учиться у нолдо, но теперь он едва думал о своей страсти готовить. — Ты слышал Линаэвэн, эльф? Значит, она стремится в подземелье, чтобы доказать всем, что она не хуже прочих. Скажи мне, вам, эльфам, легче знать, что она на кухне, или что ее пытают? Я, враг, жестокий, подлый и коварный, сделал все, чтобы ее защитить; ты же, ее друг, благородный и добрый, не захотел делать ничего, — Март говорил холодно и жестко, а потом обернулся к обоим. — Судят по делам, а не по красивым словам. Вы горазды лишь говорить, а Повелитель делает добро, пусть и не всегда лучшим образом, но как может, так и делает.

Вэрйанэр видел, что первой цели он добился — отвлек гнев атана на себя. Но перевести внимание Марта на хлеб не удалось, так что он мог опять выплеснуть злость на Линаэвэн. Дева сама хотела заговорить, вступиться за товарища, но дозорный сделал ей знак молчать и пристально посмотрел на Марта.

Атан, выпрямившись, ответил нолдо твердым взглядом. Он — Воин Твердыни, не какой-то орк, которого можно запугать, грозно зыркнув.

— Я поблагодарил тебя за помощь Линаэвэн, — заговорил Вэрйанэр очень спокойным тоном. — Гортхаур сказал, ты принял ее как гостью. Мне неизвестно, что ты предпринял для этого; раз ты говоришь, что сделал все, чтобы защитить ее, вероятно, это много больше, чем попросить своего господина, и ты совершил нечто трудное для себя. Только для меня «сделать все, чтобы защитить» означало: закрывать ее своей спиной от стрел в круге всадников и после защищать, отбиваясь от врагов, пока рука держала оружие, когда мой конь пал. А когда не мог и этого, то принять своим плечом предназначенный ей удар. Спасти Линаэвэн от плена мы все же не смогли, но ей не досталось ни одной раны.

Март не знал подробностей о том, как схватили этих пленных, и потому ничего не ответил на красивые слова нолдо. Эльф помнил картину боя именно так. А Больдог сказал бы, что эльф врет, что не было никакой круговой обороны, хотя нолдор и столпились кучей, чтоб их было легче расстрелять; что Линаэвэн схватили, уронив с лошади; что эльфы попались в ловушку, как зайцы, и были обстреляны со всех сторон.

— Мы не дикари, как вы, — сказал атан. — Я обратился к Повелителю с просьбой, и без условий Маирон согласился дать мне то, что я прошу. А сделал я все, что мог, в попытках уговорить твою… — Март с трудом сдержался, чтобы не добавить «лживую», — подругу, убедить ее, что ей незачем идти на пытки.

Вэрйанэр ждал другой реакции на свои слова. Перед ним был не орк, что не знает ни стыда, ни совести, а человек; и далеко не худший из слуг Врага. Он ждал, что Март, который, конечно, помог Линаэвэн, но вряд ли хоть чем-то ради этого поступился, устыдится своим превозношением перед эльдар. Или хотя бы остынет и осознает, что ошибается и обвиняет, ничего не зная. Или расскажет, что он сделал для Линаэвэн. Однако Марта совершенно не интересовало, справедливы его обвинения или нет, и он в ответ только оскорбил эльфов, назвав их дикарями.

— Я еще не закончил, Март, — холодно продолжил Вэрйанэр. — Что до красивых слов, я тоже предпочел бы им дела. Ты произнес добрые слова, когда просил меня убедить Линаэвэн не уходить в подземелье, и весьма патетические слова сейчас. Но я бы предпочел, чтобы ты просто не мешал мне развеять тревоги Линаэвэн из-за того, что она ничего не знала о нас: неизвестность всегда хуже; и заодно я мог предупредить деву о том, что может ждать ее в подземелье, а еще узнать, что ее так гнетет, почему она здесь страдает больше, чем в пути. Не знаю, правда, разделил ли ты нас по собственному желанию или по приказу Гортхаура; но если второе, к чему были твои слова, когда ты знал, что сам же и должен не дать нам говорить?

Март смотрел на эльфа с гневом и едва сдерживая себя, напоминая, что перед ним пленник, и, значит, его нельзя наказывать.

— И много ты можешь рассказать Линаэвэн о пленниках, чтобы развеять ее тревоги? О ком ты, кроме себя, доподлинно знаешь? А то, что может ждать в подземелье, вы оба знаете лишь понаслышке. Может, и зря. Может Линаэвэн и правда нужно показать, что там бывает, чтобы она одумалась?

— О чем смогу, о том расскажу, — отозвался нолдо. — В подземелье я был, пусть и не сегодня. Если ты доподлинно знаешь больше, то расскажи и ты. Что до «показать»… Надеюсь, ты сознаешь, что мучить других на ее глазах означает пытать ее саму? — хотелось прибавить: «Если ты вообще думаешь о ее благе, а не о том, чтобы оставить ее у себя». Это скорее всего было так: Март даже не задумался о том, что сам своими действиями заставляет Линаэвэн страдать, но разозлился на другого.

— Я устал от пустых споров, Вэрйанэр. Делай, что хочешь, — с легким презрением бросил Март, понявший, что говорить с эльфами бесполезно: ты им говоришь что-то, а они, пропуская мимо ушей все самое важное, цепляются к ерунде. Ведь этот голуг в упор не хочет видеть, что ничего для Линаэвэн не сделал, и мнит себя героем. Какой смысл говорить с ними дальше? Все равно он в конце не даст Линаэвэн совершить глупость. Хотя Март очень сильно разочаровался в эльфах.

Женщины, что работали на кухне, смотрели на Марта с удивлением и страхом. Они никогда прежде не видели его таким, не слышали от него таких речей… А горец продолжал, и голос его звенел от гнева:

— Я разделил вас лишь потому, что я не знаю кто ты, но с первой минуты ты постоянно оскорбляешь меня, пользуясь тем, что я не ударю пленника. И я не желал твоего присутствия рядом со мной и Линаэвэн. Но если ты этого хочешь, — беоринг обратился к деве, — я могу оставить вас двоих.

Вэрйанэр вскинул брови. То, что Март сам постоянно оскорблял эльфов, но при этом возмущался, что в ответ не получает любезностей, не удивляло в слуге Гортхаура; то, что он не бил пленников, радовало. Но он уже во второй раз произносил… странные слова, мало связанные со сказанным. Не ответил на вопросы, а вдруг перескочил на новую тему. И Линаэвэн тоже отвечала странно. Не было ли это как-то связано между собой?

— Как я мог бы «пользоваться», если не знаю, как ты поступаешь с пленниками? Хорошо, конечно, что ты считаешь зазорным бить пленных… но ты кричишь на эльдэ и оскорбляешь ее. — Март отметил, что Вэрйанэр, как и все эльфы врал, подменяя понятия, и называя рассерженный голос «криком». — Что до моих оскорблений… Я задам несколько вопросов вам обоим. Потому что здесь творится нечто странное, и я хотел бы понять, что, — продолжил нолдо. Возможно, кухня была заколдована? Действуют ли чары и на него самого? Ведь тогда и он может отвечать невпопад? — Ты, Март, в самом деле нашел оскорбительными первые мои слова, прежде, чем ты стал восхвалять «заботы» обо мне? А когда я подошел с советом, как сделать хлеб вкуснее… в самом деле слышал, что я назвал тебя жестоким, подлым и коварным врагом? А ты, Линаэвэн что, по-твоему, я думаю о Нэльдоре и Ламмионе?

— То, что ты и сказал, — с легким удивлением отозвалась дева. — Что мы ушли в гости, когда другие терпели муки; ты воин и мог держаться, а мы оказались слабы…

— Мы не друзья, но я встретил тебя так хорошо, как мог, а ты с первых слов затеял ссору, — ответил в свою очередь атан. — И сейчас, — Март усмехнулся, — не по моей злой воле, но мы больше не можем говорить. Продолжим, когда все будет готово.

— Ты встретил меня и правда хорошо, но затем все время оскорблял мой народ, — возразил Вэрйанэр. — Хотя, возможно, ты просто не думаешь, кому и что говоришь, — нолдо не считал, что, когда сравнивал атана с собакой повел себя грубо, ведь Март первый нанес оскорбление, сказав, что Саурон готов хорошо заботиться о «гостях».

И они занялись готовкой; атан все же принес мед, и Вэрйанэр добавил его в тесто.

— Март не хотел оскорблять тебя, он искренне верит, что Саурон добр, — успела сказать Линаэвэн родичу.

— И после бесед с тобой? — усмехнулся Вэрйанэр. — Боюсь, ваши споры и правда оказались пустыми.

***

Тем временем Акас и Хэлйанвэ остались одни.

— Не я защитил знамя, но ты, ты, не я, терпел пытку, — сказал Хэлйанвэ, помогая товарищу устроиться удобнее.

— Спасибо; но терпел ты. От тебя пытались добиться согласия, ставя Вэрйанэра в пример. Жаль, что он… — Акас не договорил. — Не странно ли, что орки говорят все время о нем.

— Орк даже сказал, что я, мол, из другого теста, — не без удивления ответил Хэлйанвэ. Орк его… едва ли не хвалил. — Они сказали, что Вэрйанэр теперь работает на кухне и кланяется Саурону, который велел ему не бежать и не нападать. Я возмутился сердцем, но они же наверняка лгут!

Акас неопределенно качнул головой.

***

Марту было пора собираться на ужин: еда была готова, из печи ее вынут женщины. Но Вэрйанэр задержал беоринга, потому что заговорил, едва они все освободились.

— Надеюсь, вы услышите меня верно. Думаю, здесь действует колдовство, из-за которого вы… и, быть может, я сам слышу не то, что говорят. Не будь его и ты, Линаэвэн, возможно, не хотела бы так уйти в подземелья.

Март вначале вскинулся, а потом лишь засмеялся про себя: «Как же, колдовство».

— Кто бы стал колдовать здесь, эльф? — только и ответил горец. — Нет, не думаю, что это так. Нам с Линаэвэн пора вскоре идти на ужин, а тебе возвращаться в комнату. Я оставлю вас поговорить, как ты и… «просил», но у нас немного времени.

Март отошел в дальний угол, загремел утварью, оставляя пленников почти одних. Вэрйанэр подумал, что, возможно, он и правда был слишком резок к Смертному, и теперь это мешало разобраться. Слова Саурона о том, что нужно думать больше чем на шаг вперед, нолдо так и не вспомнил.

— Я думаю, Март действительно околдован, а не только научен, — сказала Линаэвэн. А Вэрйанэр заговорил о ней самой, о том, могли ли к ней применять чары. И так узнал о заколке. На ней чар не ощущалось, но стоило все проверить. Однако, их прервал Март.

Беоринг и правда не мог ждать долго, поэтому он подошел к эльфам:

— Нам пора, Линаэвэн. Тебя, Вэрйанэр, проводят.

— Хорошо, идем, — ответила дева. Но пока тэлэрэ еще была рядом, Вэрйанэр решил проверить свое предположение о заколке:

— Линаэвэн, ты идешь на ужин с Гортхауром. Желаю тебе удачи, мудрости, силы и терпения… — сказал нолдо и нежданно спросил: — Что я сказал, можешь повторить?

— Линаэвэн, как ты можешь идти на ужин с Гортхауром? Желаю тебе удачи и терпения, раз мудрости и силы ты лишилась, — со спокойной печалью произнесла дева. — Спасибо, Вэрйанэр. Послушай, Март, я постараюсь действительно набраться терпения и держать себя в руках.

Март недоуменно перевел взгляд с Линаэвэн на Вэрйанэра. Что, шутки у них такие?

— Не смешно, — сухо ответил беоринг. — И если вы нашутились, то пора бы идти.

— Что не смешно? — с недоумением произнесла Линаэвэн.

Вэрйанэр вздохнул. Протянул руку и вынул заколку из волос тэлэрэ.

— Я почти уверен, что она околдована.

Март вскинулся и распахнул глаза, видя, как нолдо легко забрал у Линаэвэн заколку, еще утром подаренную Повелителем, а дева промолчала. Лицо горца покраснело от гнева, но он также ничего не сказал. В конце концов, это был подарок Линаэвэн, и она была вправе распоряжаться им, как хочет. Даже — не ценить.

— Мне пора, — мягко ответила эльдэ и сосредоточилась. Она слышала, что на этом ужине будет Саурон, и вспомнила, что Фуинор говорил также что-то об общих целях.

Вэрйанэра повторил свое пожелание и сжал руку Линаэвэн.

— Надеюсь, теперь тебе будет легче.

Линаэвэн подумала, что Саурон теперь потребует ответа, отчего на ней нет заколки. И, возможно, даже сочтет «необоснованный» отказ от подарка нарушением чего-нибудь.

— Все же дай мне ее…

Горец сухо подал эльдэ руку, и они вышли из кухни. Ждущие за дверью орки увели Вэрйанэра.

***

— Может быть, ты устала? — спросил Март, когда они остались одни. — Хочешь сегодня лечь пораньше? Я могу принести тебеужин в комнату, и ты ляжешь, — с одной стороны Март правда заботился о деве, но с другой… он просто не хотел, чтобы она со своим вечно несчастным лицом и бесконечными претензиями присутствовала за ужином. Горец здорово устал от этой эльдэ за сегодняшний день.

— Ты прав, я устала, и мне было бы легче ужинать в комнате, спасибо, — ответила тэлэрэ. — Но я хотела сегодня просить Гортхаура за товарищей. Я просила тебя до того, но это должна сделать я сама. — И или Март увидит своими глазами, что просьбы недостаточно, или Саурон захочет доказать свое благородство и согласится.

— Ты… шутишь или издеваешься? — не выдержал Март. — Ты сегодня уже хотела говорить об этом с Повелителем. Дважды. И оба раза вдруг меняла решение.

— Я не издеваюсь, просто никогда не умела принимать решение скоро, — отозвалась тэлэрэ. — И я по-прежнему считаю гости опасными, и по-прежнему намерена уйти позже… Но ты говоришь, что можно просто попросить Гортхаура, и он не поставит условий…

— Не умела принимать решения скоро? — жестко усмехнулся Март. — То-то ты так скоро меняла свои намерения, то говорить, то не говорить с Маироном.

Март отвечал сухо, жестко, насмешливо. Почти враждебно. Линаэвэн внутренне сжалась, вспоминая, каким он был, когда они впервые встретились: дружелюбным, приветливым, терпеливым, жалел эльфов, долго не протестовал, что она зовет его господина Сауроном… И на ужине вчера вечером он был сильно огорчен, узнав, что ее гнали кнутом. А теперь мог почти кричать, что им, эльфам, нужен кнут. Как скоро произошла перемена в нем! И виной тому была она… Или нет?

— Потому что решение было еще не принято; но ты все равно сочтешь мои слова обманом. Ты изменился, — с горечью произнесла она.

— Я передам Повелителю твои очередные слова, — сухо сказал Март, прощаясь.

***

Он правда сказал это Маирону, а Волк тонко улыбнулся и спросил, как прошел сегодняшний день. Умаиар хором сочувствовали горцу, а после ужина Больдог задержал Марта и сказал ему:

— Теперь ты видишь, что тебе не врали об эльфах. И ты видишь, Март, пытки это единственное, что может помочь нам положить этому конец. Эльфы лживы, а нам нужно установить мир, закончить войну.

Март был вынужден согласиться. И тогда Больдог продолжил:

— Но, Март, ты все время за спинами своих товарищей, словно боишься испачкать свои руки. Подумай об этом.

Март сказал, что подумает, но тут его окликнул Повелитель Волков:

— Я иду к Линаэвэн, если она вновь не передумала меня видеть. Хочешь пойти со мной?

Поднимаясь в комнату к тэлэрэ, Март с пылающим лицом вспоминал ее слова: «Ты изменился». О нет, это не он изменился. Он просто больше узнал об эльфах. Пленные бывали в замке и раньше, но это были воины, которых Повелитель не отсылал вместо подземелья на кухню. А Линаэвэн была девой, к ней Повелитель проявил жалость… Которую эльфы не ценят. Вэрйанэр так и не попросил ее оставить мысли о застенке, не сделал ничего, чтобы уберечь Линаэвэн от боли и тягот плена.

***

Через несколько минут в дверь комнаты эльдэ раздался стук. На пороге стояли Саурон и Март. Линаэвэн поприветствовала их, а потом сказала, обращаясь к умаиа:

— Я прошу тебя избавить от пыток одного из моих товарищей, что ныне в подземелье… — Но «одного из», это было слишком общей просьбой, и дева назвала уже известное Саурону имя. — Нэльдора.

— Ты ведь знаешь, Линаэвэн, — ответил Волк, — что ты могла избавить любого, в любой момент. Тебе просто нужно было попросить меня принять вас обоих как гостей.

— Как гостей, и вести беседу, не иначе? — спросила Линаэвэн. Нет. Вновь идти в гости к Саурону и выдать что-нибудь еще она не хотела.

— А что ты предлагаешь? — пожал плечами Волк. — Вы зовете меня врагом и желаете со мной войны. Ты предлагаешь мне отпустить одного из тех, кто убивал и будет убивать мой народ и моих друзей? Это странная просьба, ты это должна понимать. Однако, если вы не можете оказаться от своей вражды навечно, откажитесь от нее хотя бы на время, став моими гостями.

Линаэвэн опустила глаза. Саурон отказал ей так, что она не смогла бы ничего показать Марту…

— Убивает и будет убивать… как это делают и атани? — спросила тэлэрэ. — Я прошу тебя… не требовать от нас беседы. Был ли хоть один, кто согласился бы пойти в гости и не выдал тебе нечто важное? — Но тэлэрэ думала, что после своих слов вряд ли добьется согласия, не поступаясь слишком многим. И еще понимала, что если у нее и была возможность убедить Марта… наверное, теперь она окончательно потеряна.

Саурон задумчиво и словно с болью посмотрел на тэлэрэ, хмыкнул, но все же ответил:

— Да, был один. Ларкатал. А ты ответь мне, как ты видишь это: быть с Нэльдором моими гостями, но не говорить со мной?

Дева словно бежала по замкнутому кругу. Снова уступать? Или снова никому не помочь? Она устала.

— А если я спою тебе песню, Нэльдор получит время? — наклонила голову дева, считая, что спеть для умаиа будет большой жертвой и достаточной платой.

— Прости, — покачал головой Волк, — я не в настроении слушать песни. Но если ты, вместо того, чтобы быть гостем, хочешь торговаться, то расскажи мне что-нибудь о письме или о том, зачем все Лорды из Наркосторондо, да, я это знаю, послали гонцов к Кириамо. И тогда Нэльдор получит время. Расскажи сама, что захочешь. И Нэльдор будет отдыхать до рассвета или даже неделю, в зависимости от твоих слов.

Прямое требование Саурона, как ни странно, было облегчением для Линаэвэн. Теперь эльдэ могла не сомневаться и не метаться в поисках верного ответа. Она стыдилась бы новой уступки.

— Нет, ни о письме, ни о посольстве, ни об иных тайнах я тебе не скажу.

— Вот видишь, — мягко вздохнул Волк, играя для Марта, — ты не хочешь идти мне навстречу. Даже чуть-чуть. Вы хотите только брать.

— Ты хочешь от меня ответов на вопросы, которые задал бы на допросе, и называешь это «чуть-чуть»? Тогда тебе всего будет мало, и ты будешь требовать все большего, если только мы не сдадимся, — в сущности, Линаэвэн знала это и так. — И да… ты говоришь, мы берем, не отдавая? Возвращаю тебе твое. — С этими словами она протянула умаиа заколку.

Волк принял украшение — так даже проще. Раз ее чары все равно известны, то она больше не поможет, к тому же умаиа в любом случае хотел заполучить ее обратно — пригодится еще. С другими. И деву он теперь знает, как достать. А чары можно наложить не только на заколку.

— Я хочу прекратить войну, Линаэвэн, — жестко ответил Волк. — Мне не нравится, что приходится пытать Нэльдора, но иначе не выходит. Облегчи его участь. Скажи хоть что-то о вашем задании, ведь есть безопасное, и Нэльдора неделю не тронут, прекратят пытку прямо сейчас и тебе дадут за ним ухаживать.

Тэлэрэ побледнела. Нэльдора уже пытали. Если она скажет что-то, то юноше дадут отдых на неделю. В обмен на тайну. А потом неделя пройдет…

— Нет безопасного, — с горечью ответила Линаэвэн. — Кроме того, о чем ты уже сказал… Хотя нет… Я могу сказать тебе, что Нэльдор почти ничего не знает о задании: перестань бессмысленно мучить его.

— Что ты имеешь в виду под «почти ничего»?

— Мы все знаем, куда мы шли. Это уже не «совсем ничего», — большего Линаэвэн рассказывать не желала.

— Если я буду знать все, что известно Нэльдору о вашем пути, то мне незачем будет его допрашивать. Я велю прекратить пытки сейчас же, и больше Нэльдора не тронут вовсе.

«Все, что известно о пути» — это и путь из Наркосторондо, и место встречи, куда можно послать войска или хотя бы лазутчиков…

— Я пока сказала тебе кое-что, и это… может быть полезным для тебя, — с горечью произнесла дева. — Дашь ли ты Нэльдору отдых?

— Март прав, ты любишь играть словами и требовать, — презрительно поморщился Волк. — Ты ничего мне не сказала о вашем задании. Ты сказала, что о задании говорить не будешь, а Нэльдор о нем мало знает. У меня нет времени играть с тобой, эльдэ, и слушать твои глупости. Хочешь освободить Нэльдора на неделю: расскажи о вашем задании. Хочешь полностью избавить Нэльдора от пыток: расскажи все, что он знает о задании. И если ты все же хочешь помочь ему, то поторопись. Думаю, он уже потерял голос, но это не повод останавливаться, а вот дать ему отдых: самое время.

Линаэвэн взглянула на Марта. Что ж, она уже знала, что беоринг рассказывает Саурону обо всем…

— Март сказал мне, что тебя можно просто просить, но моя просьба ничто для тебя. Я согласилась унизиться, спеть для тебя, своего врага, но ты отказал мне: ведь это не служит твоей цели. Я облегчила тебе задачу, теперь ты знаешь, что Нэльдора незачем спрашивать о письме и задании, разве что о дороге: и ничего не получила взамен, — ответила Линаэвэн. Она была очень бледна, но говорила тверже обычного: — Так кто из нас хочет только брать и играет словами? Ты доказал мне, что уступать тебе бессмысленно: я лишь теряю, никому не помогая. Нэльдор ничего не знает, чего не знали бы другие. Но ты так жаждешь мира, что, даже выяснив, что никакой «необходимости» нет, все равно будешь пытать юношу.

Волк посмотрел на Линаэвэн и качнул головой.

— Ты готова была унизиться передо мной, врагом, а разве я не унижаюсь перед тобой, раз за разом предлагая мир и получая отказ? А ты опять играешь словами. То Нэльдор не знает почти ничего, то он знает не больше других.

— Почти ничего, — подтвердила Линаэвэн. — Для тебя игра словами, если я не повторяю их буквально; а для меня твои предложения мира такие же мнимые, и принуждаешь ты к миру под угрозой пыток. А то, как я услышала, и пытками. Полагаю, нам не о чем больше говорить.

— Как я могу говорить, если ты не желаешь меня слышать? — вздохнул Волк, и Март с упреком посмотрел на Линаэвэн. После чего они оба вышли.

***

Впрочем, к Линаэвэн вскоре и правда принесли Нэльдора, сразу после очередного допроса и положили его на походной кровати, чтобы не пачкать кровью основную. Линаэвэн дали бинты, чтобы она не стала портить простыни, а вода была в кране.

— Не тревожься… — с трудом прошептал Нэльдор. — Я ничего не сказал.

«А я сказала», — промелькнула мысль в голове тэлэрэ. Перед ней был совершенно истерзанный после пыток юноша, и дева не могла сдержать слез.

— Ты настоящий герой, Король гордился бы тобой, — говорила дева, думая про себя могла ли она что-то сделать для юноши, могла ли ему чем-то помочь? Ослабить боль да, утешить словами, перевязать, тоже. Но избавить — нет. Или да? — Саурон сказал, что прекратит мучить тебя, если мы вновь пойдем к нему в гости…

— Он и ко мне… приходил. С атаном. Никогда больше, — ответил юноша.

Лицо Линаэвэн вспыхнуло: юноша терпел, не соглашаясь, а она что же сейчас говорит?!

— Ты носишь имя бука, но ты крепче его.

***

Так прошла ночь, что была облегчением для Нэльдора и мукой для девы. А утром за нолдо пришли орки. Линаэвэн прижалась к Нэльдору, не желая отпускать, не думая о его ранах, только о том, что его заберут и будут пытать дальше. Конечно, она ничего не смогла изменить.

— Эта тварь еще ответит за все! — воскликнула дева. Никогда раньше эльдэ не говорила с такой ненавистью.

28. Первая ласточка

Утром Март зашел к тэлэрэ лишь на минуту. Сказать, что, как он слышал, Линаэвэн вряд ли спала ночью, и потому пусть отдохнет сейчас, днем, и на кухню не идет.

Эльдэ была слишком потрясена тем, что делали с Нэльдором и слишком погружена в то, чтобы говорить с ним, перевязывать, поить водой, стараться снять боль по мере сил, ведь она и не была целителем. Нолдо стало лучше… а потом слишком скоро настало утро, юношу увели, и она вновь плакала. И только когда пришел Март, дева осознала: Нэльдор все же получил отдых. Пусть только до рассвета… А Март — ни слова не сказал за нее во время разговора с Сауроном; но ведь он видел Нэльдора, он говорил, что пошел бы на все, кроме предательства, чтобы защитить своего товарища от пыток… И ничего не сделал для Нэльдора (тэлэрэ не помнила, что Нэльдор — не товарищ Марта; и не воспринимала за помощь то, что Март говорил с нею, пытаясь убедить деву защитить кого-то из ее друзей).

— Спасибо, мне действительно нужен отдых, — ответила Линаэвэн вслух. — Скажи, это ты попросил за Нэльдора? — какие бы речи ни вел Март, если его поступки были добры, то он только показался тэлэрэ ожесточившимся…

— Нет, я не просил, — ответил Март. — Это было незачем. Я спросил Повелителя, сделает ли он что-то для тебя, и Повелитель сказал, что, разумеется, да.

На этом они расстались.

***

Линаэвэн отдыхала в комнате, но не могла видеть Вэрйанэра или говорить с Мартом, хотя осталась здесь, чтобы убеждать атана. Впрочем, за время их бесед беоринг изменился только к худшему. Измученная эльдэ сама не заметила, как заснула.

Через какое-то время Март снова осторожно постучал в комнату Линаэвэн. Не услышав ответа, он тихо вошел и оставил на столе завтрак.

То же повторилось и в обед.

***

А к Нэльдору ранним утром пришел Эвег. Но умаиа был хмур и не превращал лечение в пытку, хотя и легким оно не было: целитель действовал жестоко, эффективно, четко и расчетливо, но без желания мучить. Его действия все еще несли боль, но меньшую, чем раньше. В конце концов Эвегу надоело, что эльф дергается и мешает работать, и целитель коротким движением усыпил Нэльдора.

Пока нолдо оставался в сознании, он недоумевал, отчего умаиа-целитель вдруг стал менее жесток. И вовсе не понимал, почему ему была дана встреча с Линаэвэн; ее забота принесла радость и покой, сменив нескончаемый ужас. Нэльдор мало говорил этой ночью, только главное — слишком трудно и больно это было (он охрип от криков, а если бы не целитель, давно лишился бы голоса). Но несколько часов к ряду с ним была только Линаэвэн и не было умаиар, он лежал на постели, можно было попросить воды одним взглядом, лечение не причиняло боли (в Наркосторондо ему никогда не пришло бы в голову, что целитель может быть палачом), и не нужно было держаться. Нэльдор с удивлением понял, что не спросил — почему эта ночь стала возможной, а сейчас… не палача же спрашивать. Сейчас снова нужно было держаться и готовиться к худшему.

***

Утро Вэрйанэра началось с прихода Фуинора.

— Повелитель просил извиниться: он занят и не может завтракать с тобой, — сообщил умаиа. — Но он постарается освободиться к обеду.

Волк и правда был занят — нужно было уделять свое личное внимание строящейся дороге. Впрочем, к обеду он также не освободился.

***

Время до обеда прошло для эльфов без происшествий, зато после обеда сутки отдыха, назначенные Ларкаталу, истекли. Его вновь привязали к креслу, а перед ним вновь поставили уже подлеченных Ароквэна и Химйамакиля.

Химйамакиля усадили в грубое кресло, накрепко привязав, а его левую кисть вновь уложили в открытый пальцедробительный механизм.

Ароквэна закрепили напротив в раме. Только его скованные и поднятые руки удерживали от падения систему блоков — когда тяжесть груза станет неподъемной, и лорд Наркосторондо опустит руки, пальцы Химйамакиля будут разломаны.

— Что будешь делать? — спросил Больдог. — Опустишь руки сразу и сломаешь ему пальцы быстро, или будешь держаться и переламывать их медленно?

— Выбора нет, нет и вины, — выкрикнул Ларкартал, пока ему опять не завязали рот. — Все равно что ударили бы твоей рукой против твоей воли. — Эльф пытался поддержать Ароквэна, но сам был в ужасе от того, что должно было произойти.

И что бы не говорил товарищ, Ароквэн знал, что видимость выбора все же была, и она была страшной: Химйамакиль будет покалечен, словно бы его рукой, быстро или медленно. И если он опустит руку, то пытка будет легче, но тогда… он будет участвовать в этом своей волей, своим решением. А твари наверняка скажут потом, что они не довели бы дело до конца, и прервали бы все раньше, чем пальцы Химйамакиль оказались сломаны.

В действительности Ароквэн просто надеялся, что страшного не случится, и потому утешал себя мыслями, что Темные могут прервать все в последний момент.

Услышав Ларкатала, Больдог засмеялся и завязал нолдо рот.

— Ты ошибаешься, эльф. Выбор все равно есть. Или решиться быстро сломать пальцы, или из трусости будешь мучить товарища, медленно и долго причиняя ему боль.

Ароквэн выбрал второй путь. Он из всех сил напрягался, но все равно не мог не опускать руки, и штыри медленно вращались и смещали суставы, растягивая мышцы, сухожилия, пока, наконец, с чавканьем кости не сломались.

Надежда Ароквэна, что начатое прервут, не доведут до конца, не сбылась. И теперь нолдо не мог не чувствовать себя в ответе за муку, которую испытал его товарищ. Химйамакиль старался, как мог, сдержать стоны и крики, но это было сверх его сил…

Когда кости оказались сломаны, и пытка завершилась — или прервалась — Химйамакиль запрокинул голову. Он больше не сможет держать меч. Нет, наверное, сможет. Он был левшой, но мог научиться сражаться и правой. Если только…

— Оставьте хотя бы вторую руку, — вырвалось у него.

Больдог хмыкнул. Пытка должна на этом была только начаться, но своим восклицанием Химмэгиль изменил планы Темных.

Нолдор ни о чем не спрашивали, но по привязанному Ларкаталу было ясно, что требовали что-то от него. По лицу эльфа текли слезы, но он все равно не мог прекратить мучение друзей. Ароквэн подался вперед, он готов был просить врагов за товарища, за то, чтобы это не повторяли, но все же опустил голову, сжал зубы и промолчал.

Эвег подошел к Химйамакиль и, не церемонясь, начал вправлять переломы и закреплять кости на скорую руку. В этот раз он не чувствовал никакого удовольствия от работы, только раздражение. В прошлый раз Химйамакилю удалось достать умаиа, сейчас же он не противился.

— Больше не будешь ерепениться? — усмехнулся Эвег, глядя на то, как нолдо терпеливо подставляет ему искалеченную ладонь. Жесты целителя незаметно стали мягче, а нолдо вдруг… почти перестал ощущать боль в кисти. На большее в присутствии Больдога Эвег не осмелился, но покладистых пленников он всегда поощрял. — Я приду к тебе в камеру и закончу лечение.

С этими словами целитель отступил. Химйамакиль изумленно посмотрел на Эвэга, когда тот снял боль в изломанных пальцах. Затем нахмурился, думая: конечно, он получил это за свою просьбу. Обоих пленных отвязали и одного за другим увели, каждого в отдельную тесную деревянную клеть.

Перед тем как Ароквэна вывели, Больдог сказал ему:

— Ты скоро станешь, как мы. Ты уже выбрал долгий и мучительный путь, смотрел на страдания своего товарища и тянул их.

— Это ты мучал его, орк, и хотел, чтобы я по своей воле в этом участвовал, — но эльф не мог не думать: возможно, Химйамакиль не стал бы просить, если бы его боль была не такой тяжелой.

***

Пока в камеру не привели других эльфов, Эвег подошел к Ларкаталу, развязал тому рот и начал рассказывать, что вчера он и Больдог делали с Нэльдором, и как эльфеныш кричал и плакал, пока не сорвал горло. Эвег пытался заглушить страшное ощущение пустоты и ошибки внутри себя и хотел, чтобы Ларкатал страдал.

— Но он выдержал все, его дух тверд, Нэльдор сильнее вас, — с болью и гордостью говорил Ларкатал. — Вы терзаете тело, но не можете добраться до души, только рвете кусочки от собственных, разрушаете их.

— Да, Нэльдор выдержал: один день. А сколько будет у него таких дней? Мы можем превратить его жизнь в бесконечную череду боли, без просвета и надежд на избавление. В жизнь, где забытье и беспамятство станут желанным отдыхом. Мы доберемся до его души, Ларкатал. Так или иначе, мы уже это сделали, — и Эвег победно улыбнулся. Нэльдор был в бездне боли и безысходности, он рыдал и срывал голос, и такое уже не пройдет само по себе. А они помогут закрепить результат и развить достигнутое.

— Вы можете терзать дальше любого из нас… не бесконечно, но долго… Если вам нужен я, лучше бы меня и допрашивали, но вы бесчестны. А душе вы можете тоже принести страдание, но не победить. Ты здесь давно, разве все, кого ты видел, сдавались?

— Не все ломаются, — прошипел Эвег в лицо пленнику, — но где гарантия, что Нэльдор не будет из тех, что раздавится? Пока он бодрствует, его истязаем мы, а когда спит: видит кошмары Фуинора. Как думаешь, надолго его хватит?

Ларкатал верил в Нэльдора, но… беспокоился за Химйамакиля, который не удержался от того, чтобы просить врагов — удержится ли от того, чтобы заговорить, если его будут калечить и терзать кошмарами, пытками и лечением поочередно?! Ларкатал закрыл глаза и через секунду снова открыл. Перед ним был умаиа, который ненавидел его самого и терзал его товарищей… но это был единственный шанс для эльфов…

— Ты можешь быть отвратительным, но ты не такой, как Саурон. Ты говоришь это мне, чтобы причинить больше боли за те вопросы, что я задал. Но я задал их не для того, чтобы уязвить; и они не уязвили бы тебя, если бы не были важны для тебя самого.

Целитель выдавил из себя ледяную улыбку.

— Ты убедишься, что я такой же. Тот, первый, тоже был уверен, что я иной. Но прошло почти пять веков, а я по-прежнему здесь! — вот только давно уже держался подальше от Владыки и его Твердыни… — Ты еще сам увидишь, что я такой же. Когда выпросишь себе облегчение: чтобы начали пытать тебя, а не других, и когда попадешь в мои руки.

— Ты уже слышал подобные слова? — Ларкатал не знал, имеет ли смысл тогда говорить снова, но он должен был и говорил: — Ты жесток, но ты другой, хотя можешь стать таким же. Если позволишь Тьме пожрать тебя целиком… Пока ты словно сохранил что-то и внутри тебя не только гниль и пустота…

Но в этот момент в камеру ввели новых пленных, и Эвег снова заткнул Ларкаталу рот.

***

Имен новоприведенных Темные пока не знали, но было видно, что перед ними опытные пленники. Пугать их было бесполезно, однако на Ларкатала и они произведут впечатление.

Эльфов из второй пары поставили в рамах напротив друг друга. Фантазия Больдога, казалось, была неистощимой, и он придумал новый способ, как заставлять пленников мучить друг друга. Умаиа веселился и наслаждался своими задачами. Эвег был там же, и лицо его не выражало былой заинтересованности, но каждый раз, как его взгляд падал на Ларкатала, в глазах целителя читалась ненависть. Эвег ненавидел этого эльфа. За то, что он говорил, как другой (первый) когда-то. Ненавидел так, как и не знал, что умеет. Даже Больдог услышал отзвук и с удивлением обернулся — никогда раньше не встречая ничего подобного от «скользкого» и холодного целителя.

Тардуинэ и Таурвэ обменялись взглядами. Опять? Что ж… один раз они выдержали, выдержат и второй. Выказать сейчас слабость, это все равно что сказать палачам: «Вот мое слабое место — мучайте моего друга дальше, и вы от меня многого добьетесь». Поэтому, когда началась пытка Таурвэ, Тардуинэ держал себя в руках насколько мог, хотя сам Таурвэ кричал, почти не пытаясь сдержаться: силы требовались для другого…

Ларкаталу не удавалось сдерживать своих чувств или поддержать товарищей, но бывшие пленники и сами держались, кляли палачей и ни о чем не просили. Умаиар видели, что Ларкатал не ломался — но этого почти и не ждали. Было достаточно того, что он страдал.

Наконец, двух товарищей поменяли местами, и пытка возобновилась.

Теперь кричал Тардуинэ: выплескивая и боль от ран, и боль за друга, которую перед тем пытался удержать в себе в меру сил… Но кто это поймет? Пусть лучше считают, что для него собственная боль тяжелее. Хотя… если бы он и хотел молчать, не смог бы: слишком сильной была пытка.

Но наконец, и эта часть допроса закончилась.

— Я же не могу дать Саурону то, чего он хочет, я же говорил, — обессиленно произнес Ларкатал, когда измученных Тардуинэ с Таурвэ увели и с сидящего нолдо сняли кляп. — Вы только бессмысленно терзаете их. Если бы я мог уступить Саурону, он был бы разочарован; но и ты, Эвег, если ты сумеешь чего-то от меня добиться, тебе это будет в радость, ты будешь счастлив?

— Ты можешь кое-что дать нам и помочь Нэльдору, — улыбнулся Эвег, радуясь своей власти над Ларкаталом. — Линаэвэн сказала, что Нэльдор почти ничего не знает о вашем задании. Вели ему рассказать, что именно он знает, и больше его никто не будет пытать! Спаси того одного, кого можешь. И более того. Ты спасешь товарища, а я верну тебя Маирону, и другие не будут страдать, займутся только тобой. Хотя бы на время.

Эвег не просто ненавидел Ларкатала. Целитель отчаянно боялся. Он понимал, что и правда не получает больше радости от терзания пленных. Точнее… может получить, если до того особым образом себя накрутит… Но не сам по себе. А если он не будет издеваться над ранеными, терзая их и мучая своим лечением — куда он пойдет? Что он будет делать?.. Куда он может уйти от Властелина Мэлькора? К Валар, чтобы быть заточенным в тюрьму? Или, быть может, к эльфам, которых он пытал? Нет. Он один. И идти ему некуда. И только Тьма вокруг.

Ларкатал закусил губу. Это было так просто велеть Нэльдору: «Скажи, что ты ничего не знаешь о задании и о письме»…

— Дайте мне поговорить с Нэльдором… — глухо выдохнул эльф.

***

Ларкатала отвязали и повели к Нэльдору, лежавшему в полузабытье в своей клети — погрузиться в полноценный сон нолдо не давали болящие раны.

Еще по пути Ларкатал осознал: Нэльдор сам мог сказать, что ничего не знает, но смолчал. Для Нэльдора стало так важно ни в чем не уступить врагу, ничего не сказать? Он сам пытался заслонить других от допроса? Не лишит ли он, Ларкатал, смысла стойкость молодого воина своей просьбой, не ослабит ли его дух?

— Нет, я не могу ничего сказать Нэльдору. Я прошу вас пощадить его, он шел только защищать нас и даже не знает о сути того, с чем мы шли…

— Нет, — отрезал целитель. — Или Нэльдор расскажет все, что ему известно, раз тайн в этом нет, или его будут допрашивать, пока не сломают или не замучают до смерти. И ты будешь свидетелем всему.

***

Ларкатала вернули в камеру, вставили ему кляп и скоро в застенок ввели Ароквэна и Акаса. Первый снова стоял в раме, второй сидел в кресле, и пальцы его были в механизме. Больдог решил проверить, что в этот раз решит Ароквэн.

Акас с Ароквэном впервые видели друг друга с тех пор, как их взяли, и пытались что-нибудь сообщить друг другу. Ароквэн знал теперь, что пытку будут вести до конца, но пленника не сделают калекой. И либо он будет держать руки, и с Акасом будет то же, что было с Химйамакилем. Либо самому нужно участвовать в пытке, но облегчить ее для товарища… Или попросить, чтобы все это прервали, как попросил Химйамакиль. Но на просьбы, даже ради товарищей, гордый нолдо готов не был. Перед его внутренним взором предстало все, что должно случится: медленно разрываемые ткани, медленно переламываемые кости, крик Химйамакиля и потом просьба… — и Ароквэн не смог поступить как в прошлый раз. Он опустил руки, внутренне кляня себя.

Больдог засмеялся и хлопнул Ароквэна по плечу:

— Видишь, как все просто и быстро? А предыдущего-то ты как долго мурыжил. Или дело в том, что тот не был фэанорингом? Этого не так жалко?

Левую руку Акаса не стали вынимать из дробилки, но правую уложили в такой же механизм.

— Закрепи свой успех, Ароквэн.

Все повторялось снова — уже в третий раз.

Руки Ларкатала сильно дрожали. Темные не только пытали эльфов, но заставляли их делать такой выбор, как сейчас… Нужно было найти иной выход, не то, чего хотели Темные.

— Они потом восстановят руку! — крикнул Ароквэн Акасу.

— Если Саурон меня в рудники прочит, а ты покалечишь, тебе, палач, тоже достанется, — тяжело дыша бросил Акас Больдогу, пока его вторую руку укладывали в такой же механизм.

Ароквэн остротами и оскорблениями пытался разозлить Больдога, но это ни к чем не привело, его руки снова были подняты и закреплены, а правая рука Акаса вложена в механизм, и… Ароквэн вновь опустил руку… «Прости меня, если сможешь».

Слова эльфов Больдога не цепляли — пусть бранятся, если это их так тешит.

— Молодец, Ароквэн! Что бы твой язык не болтал, руки-то делают все верно. И раз ты обещал товарищу, что его руки вылечат, то теперь иди и собери кости вместе.

Цепи со звоном вытянулись из креплений, удлиняясь.

— Ты прав, что я больше, чем орк, — осклабился Больдог Ларкаталу, и его воля заскользила по Ароквэну. Если эльф откроется, чтобы начать лечить фэаноринга, ослабить его боль, умаиа был готов проскользнуть в брешь в аванирэ.

Цепь удлинилась, позволяя Ароквэну высвободить руки. Позволяя идти. А тварь, что принудила его к этому выбору, продолжала развлекаться. Стиснув зубы, Ароквэн подошел к Акасу и начал собирать кости фэаноринга, стараясь помочь, но не смея ослабить боль, и окровавленные пальцы запихивали торчащие кости обратно, пока фэаноринг не потерял сознание от боли. Ощущение Воли этого… орка было для Ароквэна отвратительным и мешало сосредоточиться на лечении.

Когда Акас отключился, на дальнейшее смотреть было неинтересно, и Эвег, наклонившись к Ларкаталу негромко сказал:

— Следующим будет Нэльдор. Ты можешь его вообще избавить от пыток.

Целитель снял кляп с Ларкатала, и нолдо прикрыл глаза. Неужели никак нельзя избавиться от этого выбора? Устройство закрепляет руки — можно или держать их, или опустить… И то, и другое станет мукой для товарища.

— Нэльдор знает только о дороге, и я… — начал было Ларкатал, но замолчал. Их всех могут провести через эту пытку, и если он расскажет все, то здесь окажутся те фалатрим, что должны были их встречать. Или наркосторондцы. — Я… не могу.

— Не можешь? Подумай хорошенько. Те земли далеко от Севера, что мы там сейчас сделаем? А когда мы придем туда, то тропы нам будут уже без надобности.

— Ты лжешь: будь это так, вам и это знание было бы без надобности, а вы столько пытаете, чтобы его добиться. Если участь Нэльдора сколько-то зависит от тебя… Скажи, чего хочешь от меня ты?

— Что от тебя хочу я?! — прошипел умаиа. Но заставил взять себя в руки. — Ты ведь не дурак, Ларкатал. Ты же понимаешь, что само по себе это знание бесполезно. Но, да, важен сам факт, что Нэльдор ответит на вопрос, — Эвег решил говорить с Ларкаталом откровенно, ведь если выгорит, то опять получится, что он, целитель, смог добиться большего, чем палачи. — Это… удар по гордости, Повелитель это любит, но, по-хорошему… это ни на что не влияет. Особенно, если ты снимешь с него ответственность, сам велишь ему рассказать.

— Ведь ты не лжешь, наверное, — нолдо закусил губу. Это ослабит Нэльдора, но его больше не будут допрашивать. Хотя могут превратить в раба. Все это было так тяжело… — Если ты обещаешь, что сказанное тобой правда, что это действительно бесполезные сведения для вас, а Нэльдор будет избавлен и от пыток, и от того, чтобы видеть пытки… я скажу о дороге. О том, что знает Нэльдор, — Ларкатал смотрел на умаиа необычайно пристально и пронзительно. Взгляд его прошел через Незримое… И, несмотря на все, он тихо повторил: — Я не ошибся: ты другой.

Эвег с ненавистью смотрел на Ларкатала. Эти слова «ты другой» преследовали его с прихода нолдор в Валариандэ.

— Нет, я такой же. Я не изменился тогда, впервые узнав ваше тепло, не изменюсь и теперь. Вы все ошиблись. Но я сказал тебе правду: признание Нэльдора никому всерьез не повредит. Или я не вижу, как это может повредить. Но Нэльдор сам должен рассказать. Потому, что его потом спросят: «Ты знаешь еще что-то?» — и он должен будет честно ответить «Нет». После этого обещаю: его не будут ни допрашивать, ни заставлять смотреть на пытки, — Эвег ненавидел обещать что-то «таким» эльфам.

Ларкатал сжал зубы, опустил голову. Нужно сказать Нэльдору… Он предпочел бы нанести урон по своей гордости, а не по юноше. Но Темные могут нанести удар хуже, чем по гордости, они хотят принуждать Нэльдора к тому же, что и Ароквэна… — Я не Король, чтобы велеть. Но я… могу сказать Нэльдору. И я не знаю, изменился ли ты, я не видел тебя прежде. Но ты в Незримом мире… не такое темное чудовище, каким хочешь предстать. Много серых тонов, и ты чем-то сходен с людьми. Зачем ты так хочешь убедить меня, что ты такой же, как другие?

Эвег чуть не зашипел и не отпрыгнул, узнав о том, что он иначе выглядит в Незримом мире. Что это значит? Что ему нужно бежать! Бежать прочь, как можно дальше, пока Маирон сам не схватил его и не бросил в тюрьму. От таких мыслей целитель пришел в ужас и едва расслышал слова Ларкатала.

— Прекрасно! — прошипел Эвег, нездорово поблескивая глазами.

Тем временем Больдог продолжал заниматься своими подопечными. Фэаноринг потерял сознание, и умаиа решил не тянуть время.

— Иди отсюда, дальше без тебя справятся, — проворчал Больдог. Цепи втянулись внутрь, фиксируя Ароквэна, бесчувственное тело Акаса унесли к Лаирсулэ. — Ты молодец, Ароквэн. Скоро ты освоишь многие премудрости. Ты говоришь, я хуже орка? Ты сам станешь хуже орка.

— Ты не только мерзок, ты и труслив, как орк! — ненависть в Ароквэне смешивалась с чувством вины.

Больдог не стал отвечать пленнику.

— Отдохни пока. Скоро тебе приведут еще дружка.

Ароквэн, один из младших Лордов Наркосторондо понимал, что это все будет повторяться снова и снова, его будут принуждать ломать пальцы всем его спутник, одному за другим… Это было нестерпимо. И в этот момент в камеру ввели с трудом идущего, хотя и внешне невредимого, Нэльдора.

— Погоди, Больдог. Возможно, ты останешься без развлечения, — целитель привычно кривил губы. Он улыбался так, когда смеялся над могучими соплеменниками при троне Владыки, он улыбался так, когда его длинные пальцы проникали в плоть того, кого он лечил, пока пленник изгибался от нестерпимой муки; он улыбался так всегда. Почти без эмоций, сдержанный, тихий и опасный Эвег. — Ларкатал хочет что-то сказать Нэльдору, подведи-ка мальчишку к креслу. И заткни Ароквэна.

Воля стегнула плетью по лорду Наркосторондо, пока умаиа сноровисто вставлял ему в рот веревку-кляп, а Нэльдора поставили перед креслом Ларкатала.

— Нэльдор, знаю, что ты держался, как мог, что оказался крепче бука, — произнес Ларкатал. — Но теперь… прости, я сказал Темным, что тебе почти ничего не известно, кроме самой дороги. Скажи о ней, о том, что тебе известно о задании, и тебя больше не будут ни допрашивать, ни принуждать видеть пытки других. Мне обещали, что твои слова… никому всерьез не повредят. Скажи не ради себя, но ради нас.

Нэльдор понял, что может избавиться от кошмара, что этот ужас закончится — и что это не повредит никому. Он верил Ларкаталу. И не знал, что товарищу обещали несколько другое.

— Я… — лучший из них просил его рассказать все, что Нэльдор знал. Ларкатал мог наверняка перенести больше, чем сам Нэльдор, но не мог перенести его пытки… — Они обещали тебе, а ты обещай мне. Что сам не скажешь о задании и о Наркосторондо… что бы с кем ни делали. — Нэльдор, получая конец мучений для себя, считал, что вправе требовать стоять до конца от других.

— Обещаю, что по своей воле не скажу, — серьезно произнес Ларкатал, и тогда юноша заговорил:

— Я не знаю, с каким заданием шли в Фалассэ Линаэвэн и остальные. Знаю только, кто шел и какой дорогой. От того места, где нас схватили, мы должны были идти на запад, в Фалассэ: до Нэнниона (Нэннинга) и дальше вниз по реке, пока нас не встретят.

— Ты больше ничего не знаешь? — уточнил целитель. — Например, почему в посольстве были Верные всех Лордов Наркосторондо? Или еще что-то? Отвечай честно.

— Потому, что Король так решил, — ответил Нэльдор. — Знаю еще, что у Линаэвэн было письмо, но это вы и так знаете. Что еще знаю… Считали, что дорога наверняка будет безопасна…

— Видишь, как просто, — мягко улыбнулся Эвег. — Скажи ты это все сразу, и вчерашнего кошмара не было бы. Ты сам себя мучил.

Нэльдор закусил губу, а после вскинул голову.

— Тогда о том же спрашивали бы других. — Сейчас, когда кошмар закончился, оказалось, что он во многом помогал забыть то, о чем юноша не мог не думать постоянно до начала допросов: о том, что он выдал, откуда они все.

— Ведите его в башню, — распорядился Больдог. — Пусть там сидит, на солнышко да звезды смотрит. Никто его больше не тронет.

***

Нэльдора увели в башню, и с этого времени он чаще всего стоял у окна, смотрел на свет, думал о своих товарищах и ждал. Чего, он не сказал бы и сам.

***

Когда Нэльдора увели, Эвег вновь обратился к Ларкаталу:

— Среди вас есть еще такие же, как Нэльдор? Если да, пусть и они скажут, что знают, и их не тронут.

— Ламмион и Лаирсулэ тоже должны знать очень мало, я думаю, — произнес Ларкатал, но он не был так уверен. — Все же… отчего ты так желал убедить меня, что ты такой же?

Вместо Эвега ответил Больдог:

— Лаирсулэ ваш целитель, а Ламмион — гость Повелителя. Так что их пока спрашивать не будем. Ароквэн, Ларкатал, похоже, для вас на сегодня тоже все закончилось. Отдыхайте до завтра.

Ароквэна увели. Он шел, подняв голову, с презрением глядя на Темных, но чувствовал, что после сделанного сегодня… он уже не будет прежним. А Эвег засмеялся над Ларкаталом:

— Я обманул тебя, нолдо. А ты доверчивый и глупый.

Ларкатал, услышав ответ целителя, сначала чуть побледнел (они все же выдали что-то важное для Темных, вопреки сказанному?), а потом произнес:

— Если ты нарушил обещание, то доверчив я, но глуп ты. Ты знаешь, что тебе этот обман навредит больше, чем нам. Может быть, потому и боишься. Хотя, скорее, по другой причине.

***

Разведя эльфов по камерам (Ароквэна вернули в прежнюю, но Химйамакиля там уже не было — после лечения Лаирсулэ, Химйамакиля засунули в деревянные клетки к остальным), Больдог и Эвег принялись за Морнахэнду. С ним собирались поступать так же, как и с Нэльдором: жестокие пытки будет сменять не менее жестокое лечение, за которым последует краткий отдых, и по новой.

Когда нолдо передали Эвегу, умаиа работал над ним без радости и удовольствия, как над предметом — не заботясь о том, что эльф чувствует, жестоко и беспощадно — но без удовольствия! И это злило Эвега, это выводило из себя, это пугало.

Но под руками беспощадного целителя истерзанный Морнахэнду понял, что после пыток его всегда теперь будет ждать такое лечение… Для чего, для новой пытки?

— Прошу тебя, дай мне отдых, ты же целитель, — взмолился нолдо. Он не знал, как выдержит муку без остановки, муку, разрываемую только воспоминаниями об ужасе, павшем на Тол Сирион, когда крепость осаждал Свурон. И о их бегстве из крепости. Воспоминаниями, к которым эльф запретил себе возвращаться и держался этого в крепости и при Сауроне. Но во время пытки и лечения, подобного новой пытке, не мог.

Эвег улыбнулся — он все же был лучше любого дознавателя, и не зря Владыка ценил его! Целитель вдруг со вновь проснувшимся удовольствием подцепил пальцем лоскут трепещущей плоти, потянул на себя, с улыбкой глядя, как Морнахэнду выгибается дугой.

— Ты знаешь, чего я хочу, — Эвег подчеркнул это «я», не «мы». Это он сейчас владел ситуацией, он добился покорности уже от третьего пленного. — Нэльдор уже рассказал все, что мог, теперь мы знаем и границы Наркосторондо, и дорогу до Кириамо, но, вот беда, Нэльдор очень мало знает. Меньше, чем ты, — и вновь чуткие и жесткие пальцы скользнули в рану и замерли в ней, молчаливым обещанием нового страдания. — Скажи все, и тебя больше не тронут. Ты будешь вместе с Нэльдором в башне. Скажи хоть что-нибудь, и ты получишь отдых.

Морнахэнду был в ужасе. Умаиа улыбался, услышав просьбу, и ответил тем, что причинил новую боль. А затем рассказал о Нэльдоре, о том, что он выдал. Юноша пытки не выдержал — выдержит ли он? И границы Наркосторондо уже известны…

— Нет, я не скажу, — выдохнул Верный Артарэсто. Но умаиа готовился продлить пытку, его руки касались раны и эльф не выдержал. — Нет! — И тут Морнахэнду вспомнил вновь, как они с Тандаполдо сидели за столом у Саурона, как тогда он сам пытался выведать что-нибудь у Повелителя Волков… — Передай Саурону… я согласен идти к нему в гости.

Эвегу было досадно, что Морнахэнду всего-навсего согласился стать гостем… Но и это больше, чем могли добиться другие.

— Хорошо, — пальцы целителя выскользнули из раны. — Но ты будешь хорошим гостем. И если посмеешь вернуться назад… я буду ждать тебя.

***

Пока Темные пытали Морнахэнду, Лаирсулэ лечил Акаса, кисти которого были изломаны. Целитель мог помочь, облегчить боль, передать то, что узнал от Тардуинэ… но какой мукой было видеть истерзанных товарищей! А допросы продолжались… И Лаирсулэ сосредочился на одном: он может помочь.

29. Разные желания

Ближе к вечеру Март пришел за Линаэвэн.

— Если ты отдохнула, поможешь мне готовить ужин? — Вэрйанэр помогал сегодня Марту готовить завтрак и обед, но они почти не говорили друг с другом, только по делу. И теперь беоринг опасался, что приход Линаэвэн на кухню опять спровоцирует ссору.

— Да, конечно, я приду, — ответила Линаэвэн. — И так как мы вновь встретимся с Вэрйанэром, я хотела сказать тебе кое-что о нем. Ты не раз говорил мне, что мы не ценим того, что для нас делают… Стал ли ты лучше относиться к моему товарищу от того, что он подарил рубашку твоему господину, своему врагу? И, несмотря на свое отношение, дал совет, как сделать хлеб вкуснее?

— Линаэвэн, это же не серьезно, — поморщился Март. — У Вэрйанэра в шкафу много рубах, о чем и он знает, и я вам уже говорил. Его «подарок» это скорее издевка. Что до его совета о хлебе… здесь ты права. Я был так зол, что даже не подумал об этом. Я скажу ему спасибо. — Хотя в действительности Вэрйанэр не давал совет Марту, а нашел предлог, как отвлечь беоринга. То есть… эльф ничего не сделал для Темных, хотя Линаэвэн и пыталась выставить это ничего как нечто, за которое Март должен был быть благодарным.

— Хорошо, — кивнула Линаэвэн. — Но отчего ты считаешь подарок издевкой? Разве дарят только единственное? Когда отдают единственное или последнее, это более, чем просто подарок…

— Подарок всегда ценен, — пожал плечами Март, не желая вступать в бесполезную дискуссию с лживой эльфийкой. — Хорошо, что Вэрйанэр теперь гость Повелителя. И тебе не мешало бы последовать его примеру.

***

Когда Март и тэлэрэ вошли на кухню, на Линаэвэн не было заколки, и Вэрйанэр улыбнулся. К тому же он беспокоился, что весь день сегодня не видел девы.

— Добрый вечер! — произнес нолдо.

— Март дал мне отдохнуть сегодня, — мягко ответила Линаэвэн на невысказанный вопрос. Деве не хотелось, чтобы Вэрйанэр говорил с атаном, как с врагом: это нисколько не поможет убедить Марта… — Вчера я просила за Нэльдора, сказала, что он почти ничего не знает, и ему дали отдохнуть до рассвета, а я могла позаботиться о нем… — тэлэрэ не знала, как ее словам отнесется воин. Вэрйанэр вздохнул и закусил губу.

— Значит, Нэльдора тоже допрашивают. До рассвета это уже хорошо, и я не думаю, что твои слова были опасны… Мне удалось добиться отдыха для Кириона на сутки, но они уже истекли; однако, пока я здесьи в гостях у Гортхаура, Лаирсулэ и Хэлйанвэ не тронут… — Вэрйанэр обернулся к атану. — Спасибо, что дал Линаэвэн прийти в себя.

Март слушал эльфов вполуха и даже вздрогнул, когда нолдо вдруг обратился к нему.

— Это было естественно, — удивленно пожал плечами беоринг. — Линаэвэн сутки не спала, ей нужно было отдохнуть.

— Естественно, но все равно хорошо, — отозвался нолдо, словно забыв, как вчера сравнивал Марта с собакой.

***

Когда основная еда была уже приготовлена, и женщины убирали ужин в печь, Март не выдержал и снова подойдя к эльфам, заговорил с ними:

— Ты, Линаэвэн, сказала, что Нэльдор почти ничего не знает о вашем поручении, а Повелитель ответил тебе, что если он будет знать, что известно Нэльдору, то нолдо больше вообще не будут допрашивать. И если ты говоришь правду, и тому эльфу и вправду не известно ничего важного, так расскажи это или вели Нэльдору рассказать, и тогда все для него закончится.

Линаэвэн прикрыла глаза.

— О задании и письме он в самом деле не знает, а рассказывать о дороге… опасно. Но ведь о дороге знают все, и их все равно будут допрашивать: зачем еще и юношу?

— Понятно, — нахмурился Вэрйанэр и перевел взгляд на дев, что убирали пироги в печь (с ними он общался дружелюбнее, чем с Мартом). — Ты права, Линаэвэн. Но я могу кое-что сказать Гортхауру о себе, быть может, Нэльдор получит за это хотя бы отдых.

— О какой дороге ты говоришь? — переспросил беоринг у Линаэвэн. — О дороге через южное Валариандэ? И ты думаешь, что это те самые тайны, которые имеет смысл скрывать? Впрочем, Вэрйанэр, попробуй и ты, — Март был бы рад, если бы удалось узнать от эльфов побольше, но еще больше он хотел покоя для Нэльдора, и ответа атан ждал от девы.

— Я знаю, что мои слова могут принести несчастье эльдар, — насторожился Вэрйанэр. — И не могу сказать тебе больше о дороге. Ведь ты не можешь дать обещание молчать об услышанном, а если бы дал, допрашивать стали бы тебя.

— Никто не станет меня пытать! — горец был полон негодования. — И чтоб я еще пытался помочь вытащить моих врагов из темницы! — Беоринг отошел от эльфов, чтобы скорее закончить свои дела здесь, и уйти прочь. К своим.

— Я попробую снова просить Гортхаура, — сказал Вэрйанэр Линаэвэн. — Сейчас, когда чар нет, ты по-прежнему хочешь уйти в подземелья?

Дева кивнула.

— Ты сознаешь, что в подземелье перед тобой могут пытать других? Или пытаться воздействовать на пленных тем, что будут делать с тобой на их глазах? Ведь мы все должны были защитить тебя…

— Все равно это случится: ведь я знаю больше всех, и только мне известно письмо. Но пока я остаюсь здесь, а других пытают… я не могу не быть угнетена этим. Я чувствую, что поступлю правильно, только разделив их участь.

— Твое решение твердо? — спросил нолдо.

— Да, — произнесла дева.

— Ты свободна так поступить, но знай, что это будет тяжело для нас, — ответил Вэрйанэр. — И если ты получишь еще хоть день, хоть два… это очень хорошо.

— Я остаюсь здесь, пока вижу в этом смысл, пока надеюсь убедить Марта, — тихо ответила Линаэвэн. — Если я буду оставаться без смысла, просто ради себя, я буду только терзаться…

— Ты уже словно перенесла многое, — вздохнул дозорный и вновь занялся делом.

Эльфы говорили, а Март ждал, когда же будет готов ужин. Наконец пришло время, и Март повернулся к «гостям»:

— Нам пора идти. Линаэвэн, ты присоединишься к нам за ужином или пойдешь к себе?

Линаэвэн задумалась. Она не желала быть на ужине с Темными, это было тягостно и небезопасно; но дева не хотела оставлять все на Вэрйанэра. И еще на ужине была какая-то возможность убедить Марта… Ведь уже заканчивался второй день из тех, что дал ей Саурон.

— Я иду с вами, — наконец отозвалась тэлэрэ.

— Ты будешь не одна, — Вэрйанэр сжал руку Линаэвэн.

Март вскинул глаза на Вэрйанэра:

— Интересно, как ты можешь выполнить то, что обещаешь. Будешь просить Повелителя ужинать не только с тобой, но и с его друзьями?

— Я полагал, мы идем вместе на ужин к Гортхауру, — нахмурился Вэрйанэр. Его и Лаирсулэ приводили вместе, в одну комнату… правда, Марта там не было.

— Ты личный гость Повелителя, он ужинает с тобой. А Линаэвэн обычно отправляется на ужин со мной и моими друзьями, — Март старался говорить сдержанно, и оттого держал себя на дистанции. — Разве что твоя подруга опять изменит своим словам и захочет идти на ужин к Повелителю.

Линаэвэн вздохнула и перевела взгляд на Марта.

— Март прав, мы не можем идти вместе.

— Я не знал… — Вэрйанэр сжал руку эльдэ. — Жаль, я не смогу даже поддержать тебя. Но после… скажу, удалось ли что-то сделать для Нэльдора.

Март, выходя с Линаэвэн, только фыркнул про себя. Вэрйанэр, якобы, хотел быть с девой, хотел помочь ей, но ничего на деле не делал. Даже Повелителя не будет просить и «унижаться». Тьма благородна, а Свет только и может, что говорить красивые слова.

***

Март и Линаэвэн пришли в малую трапезную, куда вскоре подошли Фуинор и молчаливый Ханор.

— Эвег и Больдог сегодня заняты и не могут прийти, так что давайте начинать, — сказал Фуинор.

Эльдэ тихо поздоровалась, с печалью глядя на Ханора (еще один обманутый атан…) Темные мирно беседовали, обсуждали день, строящуюся дорогу, планы на завтра.

— Могу я узнать, о какой дороге вы ведете речь? — спросила Линаэвэн.

— Повелитель приказал строить новую дорогу, от Волчьего Острова на юг, — ответил Фуинор. Но больше эту тему никто не развивал.

Слова о дороге встревожили тэлэрэ. Похоже, Саурон готовил нападение… Не на Наркосторондо ли?! Вэрйанэр, кратко рассказывал о себе и товарищах, узнавал о чарах на Линаэвэн, говорил с Мартом… но не успел рассказать о задуманном весной нападении.

***

За ужином тэлэрэ вела себя сдержанно, больше молчала, обдумывая услышанное, а порой задавала умаиар вопросы, которые считала неудобными.

— Если вы хотите мира и нападаете только в ответ, зачем еще до восхода Анор Север напал на гавани Кириамо и рассеянных тиндар? Ведь они не шли войной на Ангамандо.

Умаиар внутренне скривились, но внешне, для Марта, продолжали игру:

— В те годы Валар уничтожили наш дом, — ответил Фуинор. — Они пленили Учителя, убили его народ, преданных ему эльфов. Валар развязали войну, и эльфы с того дня были обмануты и сами не знали, как встали на сторону жестоких.

Фуинор легко ушел от темы, и тогда Линаэвэн решила спросить о другом:

— Верно ли, что вы считаете неблагодарностью, если пленники не ценят того, что вы даете нам, своим врагам? Например, комнату вместо камеры или возможность обедать вместе с вами. Вы считаете, что мы должнв быть благодарны независимо от того, что мы испытали и видели от вас прежде? Тогда не должен ли был и Мэлькор ценить то, что Валар дали ему свободно ходить по Аману, творить, если он хочет, общаться с эльдар?

-Мэлько бродил тогда по дорогам Амана, и сердце его сжималось от боли, но он всегда был приветлив с нолдор и многому научил их, — ответил Фуинор. И все Темные выразили свое согласие с умаиа, так что Линаэвэн снова пришлось сменить тему: по опыту прошлого ужина, услышав ответ, дева не вступала в долгий спор.

— Людей называют детьми Солнца, и им будет тяжело жить во мраке. А как вы намерены поступить со светилами, с Анор и Итиль, если победите?

— Почему ты думаешь, что мы будем делать что-то с Луной и Солнцем? — удивился Фуинор. — Мэлько принес свет всему миру, тогда как Валар хранили его лишь для себя.

Тэлэрэ было нечего ответить, и тогда дева сказала:

— Создал ли ты, Фуинор, или другие умаиар, что-нибудь прекрасное на этом острове, в этой крепости со времени, как ее захватили? Гортхаур показал мне, что вы способны на это, но поступали ли вы так сами, украшали земли вокруг себя по собственному желанию? Я пока видела здесь только то красивое, что было создано прежде эльдар, или людьми.

— Мы творим здесь, Линаэвэн, а те, кто не умеет… например, Ханор, ведь он не ювелир, но охотник и страж, занимается своим важным делом… Видишь, Март, ты не создаешь скульптур, украшений, не поешь песен, так твоя работа и не ценится эльфами. Это для нас и Повелителя ты Мастер, а для них просто стряпуха. — Умаиа было легко говорить с Линаэвэн: он отвечал на то, на что хотел, и опускал то, на что отвечать не стоило, и смеялся про себя над тэлэрэ. Что она ему теперь скажет? Будет ли глупо пытаться уличить его или отступит от задуманного? Она сама себя запутывает и погружает в пучины.

— Фуинор, ты сказал немало, но не ответил ни на один мой вопрос, зато отвечал на что-то свое, — Линаэвэн решила говорить без обиняков. — Разве я спрашивала, как ты видишь те годы до Солнца и Луны, или говорила, что не ценю ничего, кроме искусства? — дева думала, что этих слов довольно. Если Март захочет услышать несоответствие, он услышит, если не захочет, предпочтет уйти от всех вопросов и не задумываться, снова обвинив эльфов, то все бесполезно… Атан (как считала Линаэвэн) уже мог убедиться, что Больдог лжет, но не усомнился, говорили ли ему правду в других случаях. Не нашел в крепости милосердия, но и это ни к чему не привело.

На протяжении оставшегося ужина тэлэрэ молчала, однако, когда трапеза подходила к концу, к деве обратился Ханор:

— Март сказал, Линаэвэн, что ты хочешь убедить Марта встать на сторону Света. Ты думала, к чему это может привести? Март станет врагом Повелителя и всех нас. И Март не сможет воспользоваться гостеприимством, потому что если сделает это, то снова увидит нелепость войны, снова станет нашим другом. Значит, если ты добьешься своего, то для Марта останется один путь: быть казненным. Вот чего ты добиваешься, «светлая» эльдэ. Чтобы Март хотел убивать своих друзей, а друзья должны были казнить его. Это так, Линаэвэн?

— Март не воин; если я сумею убедить его в том, что вы враги, то, конечно, не смогла бы вручить Марту оружие, какого не имею сама, и не смогла бы научить биться. Но сейчас, когда мы, эльдар, для него враги, Март вовсе не желает убивать нас, наоборот, поддерживает и пытается убедить примириться. Если бы он перешел на сторону Света, то стал бы пытался убедить тебя, Ханор, что вы неправы. Как бы ты тогда поступил? Это выбор каждого из вас, — она вздохнула. — Да, я понимаю, что Гортхаур не потерпит, чтобы атан стал его врагом. Даже думаю, что не потерпит никакого отказа или неподчинения. Я хочу, чтобы Март был жив и не страдал, но участь фэа важнее того, что может испытать хроа. Я и сама предпочту быть казненной или отправиться в подземелье (даже сейчас, если вы потребуете доказать слова делом), но не сдаваться перед Тьмой, хотя это дало бы много внешних благ. Когда воин идет в бой, хотят, чтобы он вернулся живым и без ран, но сдаться врагам хуже, чем пасть в битве.

— Видишь, Март, как бы Линаэвэн не петляла, если из ее долгой речи откинуть всю шелуху, то остается одно: да, она хочет что бы ты стал врагом мне и Повелителю. Вот каков этот ее Свет. Он лжет, увиливает и несет раздор.

— А когда вы убеждали Марта в своей правоте, вы хотели, чтобы он стал врагом своим родичам-атани? — спросила эльдэ в ответ. Она могла бы еще сказать, что сам Март тоже старался убедить ее восстать против Валар, но не хотела.

Март вздохнул, услышав тэлерэ.

— Давай не будем портить ужин, Линаэвэн. К чему это все? Никто не настраивал меня ни против других атани, ни против эльфов. Наоборот, как видишь, мы все хотим мира с вами. Мы не враги. Свет настроил тебя против нас, но Тьма никогда не настраивала меня против вас. Я ничего не сделал тебе, равно как и Фуинор, и Ханор. Мы хотим мира, а ты ищешь, как затеять с нами ссору.

— Я ничего не сделала вам, — развела руками Линаэвэн. — Но не буду больше спорить. — «Не настраивали против эльфов»! Март не видел даже совершенно очевидного: то, что ему говорили об эльдар, и было настраиванием против них… но Линаэвэн считала, что о себе она говорила истинную правду: она действительно почти ничего не сделала Темным. Ну и что, что лишь потому, что не могла?

— Линаэвэн, если мы друг другу ничего не сделали, мы все, здесь собравшиеся, можем дружить, ведь так? — Март смотрел с надеждой и говорил от сердца.

— Я хотела бы, чтобы мы могли быть друзьями, Март, — ответила дева. — И с тобой, и с твоими родичами. Но Фуинор, он Темный, умаиа… и мне трудно поверить, что он ничего не сделал моим родичам. Разве что, если бы он изменился… — Линаэвэн понимала, что, вероятно, все разрушает. Но она не могла сказать: «Да, я буду дружить со всеми вами».

Март был в растерянности, как это часто бывало с ним в присутствии Линаэвэн. С одной стороны, ее невозможная красота и мягкий голос будили в нем какую-то радость и тоску, с другой — будучи рядом с друзьями, он понимал, что Линаэвэн больше всего похожа на болотные огни. Если бы не товарищи, быть может, и Март поддался бы ее чарам, но сейчас он считал, что его разум брал верх.

— Тогда мы все можем дружить. Фуинор не делал зла тебе, а ты ему.

— Да, мне не делал, — произнесла Линаэвэн. Она не знала, как объяснить Марту, что с Темными нельзя быть в дружбе: ведь атан верил им и не верил эльдар. Дева была печальна, даже угнетена. Март… был совершенно опутан ложью Темных, и она неверно вела себя с ним с самого начала. Вместе с тем сейчас, освобожденная от заклятья, Линаэвэн припомнила настрой первых дней плена: нужно видеть хорошее… особенно, если в целом радоваться нечему. Она ничего не достигла на этом ужине, но ничего и не выдала на нем. И благодаря Вэрйанэру ей не пришлось встречаться с Сауроном снова… — Фуинор, ты говоришь, что хочешь мира. Если я буду просить тебя за одного из моих товарищей, за то, чтобы он был избавлен от пыток хотя бы на время, ты поможешь? У атани нет возможности, но у тебя есть.

Фуинор только улыбнулся. Эта тэлэрэ использовала присутствие Марта против них самих.

— Я посмотрю, что смогу сделать. Не сомневайся, — ответил умаиа. — Быть может, тогда ты станешь любезнее ко мне. Март… мы могли бы посидеть ночью на площадке башни, мы с Линаэвэн бы пели тебе.

— Мне нравится такой план, — улыбнулся Март. — Пойдем, Линаэвэн, я провожу тебя.

Все стали подниматься.

Тэлэрэ совсем не желала слушать песни умаиа. Она боялась колдовства аину, но она хотела помочь уже околдованному Марту… И Фуинор все же не отказал ей в ее просьбе или не хотел отказывать при Марте… Но так или иначе, Линаэвэн решилась.

— Хорошо, я согласна петь.

***

Когда Вэрйанэр пришел на ужин к Волку, его ждал сюрприз: в комнату как раз ввели здорового, но еще слабого Ламмиона. Впрочем, в этот раз Волк никаких секретов из эльфов не вытягивал и за ужином начал говорить сам, о вполне безобидной вещи — об охоте. Вэрйанэр был рад видеть Ламмиона; охотник же был напряжен. Разговор не казался опасным, но обоих эльфов не отпускало напряжение. В какой-то момент Ламмион произнес:

— Я вернулся сюда ради Нэльдора… Что с ним?

— Как я слышал… его допрашивают, — произнес Вэрйанэр и сразу же обратился к Саурону: — Я прошу за него. Если я расскажу о своей жизни в Эндорэ, что он получит?

— Зачем мне твоя жизнь в Эндорэ, Вэрйанэр? — спросил Волк (Нэльдор в это время еще был в подземелье, и Ароквэн еще только ломал пальцы Акоса.). — Если ты хочешь, ты можешь рассказать, поделиться, но… не думаю, что такой историей можно что-то купить, — еще недавно этот эльф говорил, что он не гномья кольчуга и не продается, а теперь выискивал, чтобы мог такого предложить. Как они глупы, наивны и полны самомнения! — А вот ты, Ламмион, можешь помочь Нэльдору. Расскажи все, что тебе известно о вашем задании, ведь ты почти ничего не знаешь, не так ли? И ни тебя, ни Нэльдора не будут больше допрашивать.

Вэрйанэра чуть не передернуло от слова «купить», но он умел держать себя в руках. И он поспешил заговорить прежде, чем Ламмион что-либо ответит.

— Хорошо, моя жизнь в Эндорэ тебе не интересна. А если я, например, скажу тебе, чего я боюсь, что тяжело переношу? Не «как всякий эльда», а именно я?

Волк покачал головой.

— Хорошо, Вэрйанэр. Я согласен, а Нэльдор получит три дня отдыха. Но зря ты не даешь Ламмиону вырвать себя и брата из кошмара. Ответь мне, Ламмион, — умаиа посмотрел на эльфа в упор.

Ламмион сжал зубы. Вэрйанэр желал подсказать, как его лучше мучить… Но Саурон требовал сведений о задании, и это означало бы сказать обо всей дороге и о Линаэвэн. О том, что она не только несла письмо, но была главной в посольстве. И о цели пути — о Кириамо.

— Нет, я не могу тебе сказать, — ответил нолдо.

— Кто знает, что будет спустя три дня? — постарался поддержать товарища Вэрйанэр. И обратился к Саурону: — А тебе я скажу, что плохо переношу холод; меня всегда угнетает лед и снег. И еще… я боюсь остаться в полной темноте, без света.

— А темноты-то почему боишься? — удивился Волк. Реакция на холод была ожидаемой, на него проверяли всех, прошедших Льды. — Как бы то ни было, я награжу тебя за твою отвагу.

— Попал как-то в одно омраченное место, еле выбрался, — неохотно отозвался Вэрйанэр, не уточняя, что однажды пытался пробраться в захваченный Дортонион как разведчик, и что из этого вышло. Он вообще думал, что ослеп тогда…

Волк же, едва услышав слова «гостя», сразу подумал, что речь идет о Таурэ Хуинэва, но решил проверить догадку:

— Ты хотел пробраться в Дортонион? Что же, ты почти пришел. Спрашивай, я тебе отвечу.

Вэрйанэр бросил взгляд на товарища. Саурон моментально догадался, о чем идет речь, но… это не было такой уж тайной… Зато спросить и правда было можно.

— Хорошо. Знаешь ли ты о вождях народа Беора? Что с ними? — почти все были уверены, что Барахир погиб… хотя, быть может, попал в плен. О Берене же в последнее время вестей не было вовсе.

— Из старших вождей в живых остался один Берен Барахирион. Правда, этой зимой он пропал, но я не думаю, что погиб, скорее ушел в другую часть Валариандэ. Такие, как он, не умирают под кустом от случайной стрелы или простуды. — О том, что Март был из младшей ветви Дома Беора, а его старший брат был пленником в Ангамандо, пока не бежал, Маирон, разумеется, говорить не стал*(1).

— Что ж, это добрая весть, — отозвался Вэрйанэр. Понял ли Саурон, что нолдо сам когда-то жил в Дортонионе? Эльф перевел взгляд на Ламмиона. — Думаю, ты лучше меня расскажешь, как отыскивать дичь, которая путает следы и петляет…

И вновь начался разговор об охоте. Как надеялся Вэрйанэр, не опасный, но он старался быть бдительным.

***

Когда ужин с Повелителем Волков завершился, эльфов отвели в комнату Вэрйанэра. Спустя какое-то время Саурон постучал в дверь:

— Я обещал тебе, Вэрйанэр, что Нэльдору дадут отдых. Но сегодня он рассказал все, что ему было известно, и теперь его больше не будут допрашивать.

Вэрйанэр постарался не выказать горечи — юноша почти ничего и не знал, но его, долго молчавшего, муками довели до согласия рассказать все.

— Однако ты можешь выбрать другого пленника, и эти три дня получит он.

— Тогда, — с удивлением произнес Вэрйанэр, считавший, что Саурон сейчас посмеется над его бесполезной откровенностью, — пусть это будет Кирион; ведь те сутки уже истекли.

— Хорошо, Вэрйанэр. У Кириона трое суток. Отдыхайте, — Волк ушел. А Вэрйанэр так и не понял, что Волк ничего не делает просто так.

***

Фуинор не пытался ничем в этот вечер подловить Линаэвэн или задеть ее. Наоборот. Фуинор пел песни о природе или что-то веселое. И что бы ни пела Линаэвэн, все принимал доброжелательно. Сейчас Фуинору куда важнее было понять тэлэрэ — чтобы потом лучше сплести заклятье специально для нее.

Со своей стороны, Линаэвэн старалась выбрать такие песни, какими ничего нельзя выдать — светлые и мирные песни Амана о небесах, о кораблях, о береге. И некоторые лэстанорские (дориатские) — ведь Лэстанорэ (Дориат) был скрыт Завесой Мэлйанны. Пела она для Марта, но слушал ее умаиа.

— В день, как явилась на землю краса,
Что удивила собой небеса,
Дочь светлой маиэ — о ней эта быль —
В Арде впервые расцвел нифрэдиль,
Белые звезды, посланцы весны,
А соловьи навевали ей сны…

Лутиэн была в безопасности от Саурона. Конечно, и о ней не стоило рассказывать много, но ее рождение и детство — не то, что могло быть полезно для Темных.

Затем Линаэвэн вернулась к своему вопросу:

— Фуинор, ты сказал, что можешь помочь одному из моих товарищей… Что ты готов сделать?

— Я поговорю с Повелителем, Линаэвэн, — ответил довольный умаиа. — Пока это большее, что я могу. Я попрошу… А о чем ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?

— О том, чтобы один из моих товарищей получил избавление от пыток: на то время, на какое возможно, — ответила Линаэвэн.

— Я сделаю, что смогу. Хотя и ты, и любой из твоих товарищей может добиться этого сам и куда проще.

Фуинор улыбался, и Март улыбался, и было спето так много прекрасных песен. Стоял теплый осенний вечер, над ними сияли звезды. И не нужно было сейчас Марту думать о том, что внизу, в темноте и крови, сидят пленники.

Линаэвэн серьезно посмотрела на умаиа.

— Я слышала тебя, — Марту она помочь не смогла, но, быть может, поможет одному из родичей.

***

tab>К утру залеченный, вымытый и даже немного отдохнувший Морнахэнду сидел в кабинете перед Повелителем Волков.

— Здравствуй, Морнахэнду. Ты передумал, как я вижу? — Волк приподнял бровь и выглядел доброжелательно.

Нолдо вылечили уже без муки, и когда Эвэг ушел, он со стыдом думал, что все же оказался слаб: не выдержал и согласился вернуться в гости после отказа.

— Здравствуй, — произнес эльф. — Да, я передумал. Сейчас я буду у тебя в гостях один?

— Нет, ты не один. Но… ты у меня особый гость. Как только я увидел тебя, сразу понял, что ты особенный. — Это была правда: еще в начале Маирон подумал, что этот эльф послужит его планам и принесет волю Мэлькора всюду, куда бы ни пошел. И вот, к этому все и шло. — О чем будем говорить?

— Например, о том, отчего ты считаешь меня особенным?

— Мало кто смог бы вести себя так непринужденно, как ты, после всего, что выпало на твою долю. — Волк уважительно кивнул и разлил травяной отвар по чашкам. — Ты понял, что тебе нет нужды терпеть, и ты поступил разумно. Без лишней патетики, гордыни, заносчивости. Ты принял то решение, которое тебе было нужно.

Морнахэнду вовсе не считал, что он поступил разумно, он считал, что проявил слабость. Но не говорить же об этом Саурону. Нолдо отпил чая. Хоть прислуживать не согласился, и то хорошо…

— А кто, кроме меня, сейчас у тебя в гостях? Быть может, мы можем встретиться?

— Ты стоишь с трудом, тебе не до встреч, — мягко качнул головой Волк. — А с Вэрйанэром и Ламмионом ты сможешь встретиться позже. Линаэвэн тоже здесь, но она гость моего повара. Еще есть Нэльдор… Не знаю, правда, к кому его отнести. С одной стороны, он рассказал все, что знал, и мне больше не о чем его спрашивать, с другой стороны, он и не гость вроде…

— Не гость. Пленник. Просто его больше не пытают, — произнес Морнахэнду, и его голос против желания дрогнул.

— Ты тоже можешь избежать любых пыток впредь, — заметил Волк. — Я знаю достаточно о Наркосторондо, расскажи мне, что ты знаешь о вашем посольстве, и тебя больше не тронут.

— Нет, — отрезал эльф. Да и в то, что умаиа много узнал о Наркосторондо, Морнахэнду не верил. Саурон спрашивал о том же, о чем прежде Эвэг, но если Саурон играет в гостеприимство, он не станет переходить к пыткам. — Представь себе, что ты оказался бы на моем месте, в плену у тех, кто сильнее тебя. На что бы согласился ты?

— А ты правда думаешь, что ваше посольство к Кириамо так важно? Я бы молчал там, где необходимо, но зачем молчать там, где в этом нет необходимости? Ты ведь мало что знаешь о посольстве, основное знание было в сожженном письме, его содержимое известно лишь Линаэвэн. Твой Лорд, конечно же, сказал тебе что-то… но это лишь крохи. Ответь, что ты знаешь об этом задании, и тебя больше не будут пытать. Даже о Наркосторондо больше не спросят. Обещаю. И более того… ты своими ответами защитишь Линаэвэн. К чему мне будет спрашивать ее о том, что мне и так известно?

— Это не защита, а подсказка, о чем ее лучше допрашивать, а о чем нет смысла. И если посольство не важно для тебя… может быть, ты вовсе прекратишь допросы? — Морнахэнду знал, что Саурон никак не согласится на такое, но слишком уж груб был обман. Очевидно было, что умаиа хочет знать о посольстве все.

— Разве я говорил тебе, что мне не интересно ваше посольство? Я говорил, что не думаю, что оно так важно, чтобы тебе ради него терпеть пытки себя и товарищей. Ты пережил малую толику, ты хочешь, чтобы все это пережила Линаэвэн? Я думал спросить ее о трех вещах: о дороге, о том, что хотели Лорды от этого посольства, и о том, что было в письме. Теперь необходимость говорить о дороге отпала. Ты можешь избавить Линаэвэн и от второго допроса.

— Это не облегчение, — качнул головой Морнахэнду. — И… ты упрекал нас, что мы не ведем себя как гости, а ты ведешь себя как хозяин, выспрашивая тайны?

— Я предлагаю тебе, Морнахэнду, защитить Линаэвэн. Ведь это, кажется, был твой долг. Но… если ты предпочитаешь спокойно бездействовать, пока ее допрашивают… Это твое право. Как я и сказал: ты особенный. Ты… больше думаешь о себе, чем о других, и это… разумно.

Морнахэнду пил отвар и смотрел вниз. Да, он не был сильным, но кем его считал Саурон, если думал, что пленник выдаст все, что знает, чтобы его не звали думающим только о себе?

— Верно, ты считаешь меня глупцом, вопреки словам о разумности, раз говоришь так. Ты же будешь допрашивать до тех пор, пока тебе не ответят на все. От того, что тебе известно, не зависит, долгими ли будут пытки: все зависит от стойкости того, кого будут допрашивать. И даже если останется всего один вопрос, ты все равно будешь пытать, пока тебе не ответят… А каждый наш ответ дает тебе повод для новых вопросов. Полагаешь, я так наивен, что не понимаю этого?

— Морнахэнду, ты не прав. Я рационален. Я не буду повторяться, не буду спрашивать о том, что уже знаю. И если из твоих ответов я сделаю какие-то выводы, то это позволит не задавать лишних вопросов твоим товарищам. Я не тороплю тебя, думай. В конечном итоге… ты мой гость, я не буду на тебя давить, — и это была правда. Если эльф проговорится, Волк узнает то, что ему интересно. Если эльф будет молчать, сидя в безопасности, пока его товарищей допрашивают… это тоже хорошо. Это даст ему душу эльфа. Даже если Морнахэнду будет считать иначе. Тем более, если эльф будет считать иначе. Пусть он по-прежнему считает себя Светлым.

— Скажи, если бы ты знал все, кроме границ Наркосторондо, и желал узнать о них, как долго ты продолжал бы допрашивать, если бы тебе не отвечали? День, неделю, месяц? — Эльф знал, что Саурон, под видом «гостей», просто желал выведать у пленника сведения. И умаиа мог в любое время передумать и отправить Морнахэнду обратно на пытки и лечение: ведь эти «гости» были для Темного только игрой. Нолдо был уверен в этом.

— Тебя допрашивали лишь несколько часов, Морнахэнду. А это может длиться даже не месяцы, годы. Хотя и среди вас большинство такого не выдерживает. Как думаешь, ты выдержишь? А Линаэвэн? Она Перворожденная, должна бы… Видишь ли, в чем дело, ради одних тайн, наверное, стоит молчать, а вот ради других… зачем? Собственно, вы и так передали мне основное послание: Наркосторондо и фэанариони замышляют что-то и хотят в этом помощи Кириамо. Интересно, почему Финдэкано не с вами? Не поверю, что Маитимо стал что-то делать без ведома своего… Нолдорана Финдэкано, — усмехнулся Волк, — значит, и он согласен. То есть… затевается что-то очень масштабное. Вы собираете войска, не иначе. Да… это и правда сведения, что стоят молчания. Но шила в мешке не утаить, как говорят люди. Расскажи мне, что знаешь о задании, раз я все равно знаю главное, и тебя больше не будут допрашивать. Даже о Наркосторондо. — «А ведь нападение на этот самый Наркосторондо сейчас, пока они не готовы, может смешать их планы», — подумал Волк.

Морнахэнду опустил взгляд, а после улыбнулся. Саурон многое понял, но у него не хватает кусочков для полной мозаики — и их Темный не получит.

— Ты знаешь о Наркосторондо и Кириамо, а прочее… есть много возможностей. Гадай и дальше, я не стану помогать тебе в этом.

— Ну, как хочешь, — легко согласился Волк. — Не будем больше об этом. Думаю, тебе сейчас стоит выпить бульона и идти отдыхать. Будут пожелания касательно обеда?

Морнахэнду качнул головой и перевел дух. Кажется, он сумел продержаться в этот раз и ничего не выдать.

— Если еда не отравлена и не зачарована, этого довольно.

Примечания.

*(1) Подробнее о старшем брате Марта рассказано в повестях «Единственный друг», «Доставить живым», и «Дорога к Фелйакундо».

30. Накатанная дорожка

Только когда Морнахэнду вышел от Саурона, он позволил себе думать о Тандаполдо и о других — что с ними?..

Нэльдора больше не пытают, но остальные по прежнему в подземелье. Морнахэнду не думал, что есть другой способ избавления от боли, кроме рассказа Темным о том, что знаешь… или побега. И эльф осторожно осмотрел свою комнату. Дверь… Ее охраняли два орка; еще двое стояли у соседней двери, и по караулу было у двух лестниц в конце коридора. Окно… Как и другие, забрано решеткой. Вещи — есть ли чем вооружиться? Нет, в комнате все оставалось так же, как было при последнем владельце. Морнахэнду замышлял… то, что вовсе не подобало «гостю», и эльф вздрогнул, вспомнив целителя-умаиа и его обещание, но от своих планов не отказался.

Орки у двери — с ними можно было справиться, на лестнице сложнее. К счастью, это были только орки, и Морнахэнду пришла на ум мысль о маскировке, словно в дозоре: он мог бы слиться с камнем стен хорошо знакомой крепости, как лаиквэнди сливались с лесом. Этому плану больше всего мешала ближняя охрана… Морнахэнду приоткрыл дверь, но не стал выходить за нее, оставаясь в комнате.

Когда дверь приоткрылась, орки-караульные лишь лениво глянули в ее сторону и не шевельнулись. Они чувствовали, как вся эта крепость была пропитана Волей Повелителя Волков Маирона. Что пытался сделать эльф? Да какая разница. Хочет бежать — пусть попробует, ему же хуже будет.

А Морнахэнду выжидал. Сейчас, когда дверь приоткрылась, орки наверняка были начеку, но они не смогут долго сохранять бдительность.

— Чего тебе? — наконец спросил один из караульных.

Эльф не отозвался, орк пожал плечами и закрыл дверь в комнату. Но вскоре эльф вновь приоткрыл дверь со словами.

— Здесь душно. Мне нужно больше воздуха.

— Не балуй, колдун, а то дверь на засов запрем, — пригрозил орк и снова захлопнул дверь. — Окно открой, раз воздуха мало.

Ответ орка не остановил Морнахэнду. Он больше не открывал дверь, но решил спустя какое-то время, уже не выжидая, неслышно выскользнуть в коридор и сразу же слиться со стеной. И пусть орки снова закроют ее и идут за засовом…

***

Тем временем в дверь к Вэрйанэру и Ламмиону постучал Фуинор.

— Повелитель Маирон просит извинения: он не может завтракать с вами. Кто-то из ваших товарищей из подземелий просит его о встрече.

***

Утром Март вновь вел Линаэвэн на кухню; начинался пятый день плена, но, казалось, прошло гораздо больше времени, каждый день казался невозможно долгим.

— Спасибо тебе за прекрасный вечер, — безмятежно улыбался Март.

— Хорошо, что ты рад, и… надеюсь, кто-либо из тех, кто страдает в подземелье, получит помощь теперь, — для Линаэвэн все произошедшее было не так просто: наступил ее пятый день плена и последний день договора с Сауроном о Марте. С такого вечера было бы хорошо начать знакомство с Мартом, и тогда он мог бы услышать ее… быть может. Теперь же вряд ли.

***

На кухне Линаэвэн и беоринга ждал Вэрйанэр. Поздоровавшись, он поделился новостями: Нэльдора больше не будут допрашивать, он рассказал то, что знал; а Кирион получит трое суток отдыха.

— Линаэвэн, твои друзья сами выбирают свою судьбу, — успокаивал деву Март. — И некоторые выбрали разумно: я слышал, что с этой ночи Морнахэнду попросил Повелителя принять его как гостя. А позже придет Фуинор и скажет, что у него получилось для тебя сделать. Но твои спутники могли с самого начала выбрать мудро, — больше в разговор эльфов Март не вмешивался, занявшись готовкой.

Вэрйанэр только хмыкнул: конечно, для слуги Саурона самое мудрое — сделать все, что он хочет! Кратко поделившись вестями, Линаэвэн подошла к Марту, и начала расспрашивать беоринга о его детстве, о Дортонионе, о родичах… Не делая выводов, не обвиняя, но надеясь хотя бы напомнить о прежней жизни и о свободе.

Март отвечал Линаэвэн о своем детстве, хотя это было и непросто сделать — горец почти ничего не помнил.

— Так бывает, — пояснял атан. — Память людей не может все удержать. Мы всегда забываем вещи, что были в детстве.

К сожалению, тэлэрэ не могла говорить с Мартом долго, ей нужно было готовить, и дева вновь вернулась к Вэрйанэру и спросила нолдо, не поговорит ли он с атаном: ведь он не только бывал в Дортонионе, но и жил там, и лучше знает беорингов.

— Этот Март мне даже напоминает кого-то, — Кивнул Вэрйанэр. — Но ведь он обо всем услышанном доложит Гортхауру. И тот узнает о наших Лордах.

— Узнает о Лордах… — грустно улыбнулась Линаэвэн. — Ты говорил с ним и полагаешь, Саурон еще не догадался?

— Я не питаю надежд, что этого человека можно переубедить. Во всяком случае, не в три дня.

Тем не менее, когда дела были почти завершены, нолдо спросил Марта, не знает ли он Андала, не родич ли ему.

— Похож, — объяснил нолдо, припомнивший, кого же ему напоминает Март.

— Моего старшего брата звали Андал, — сказал Март на лице горца появилась печаль. — Он пропал в Вэрканарэ. Даже Повелитель не смог его найти. Видимо, погиб… Ты знал его?

— Да, — ответил Вэрйанэр, чуть поколебавшись. Линаэвэн взглядом просила нолдо то продолжать рассказ, то останавливала, когда видела, что Вэрйанэр готов начать обвинять Марта. — Он был самоотвержен и весел, шутка не сходила с его уст, что в мирные дни, что в бедствиях, и он очень любил свою Лотэн… Мы познакомились, когда он был уже юношей помог тяжело заболевшей невесте добраться до Лаирсулэ. После мы встречались и на охоте, и в дозорах, и от орков отбивались. К несчастью, Андал в самом деле погиб в Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах), помогая нам вытаскивать из огня жен и дев… Орки жгли все, что не спалили дракон и валараукар, ну да это ты, верно, сам видел; Лотэн пострадала в том пожаре, но Лаирсулэ удалось ее исцелить, и она покинула Дортонион вместе с другими беженцами, но ожоги Андала были слишком тяжелы. Среди многих павших эльдар и атани твой брат достоин того, чтобы его помнили. — Взгляд нолдо был тяжелым. «Кому я это рассказываю? Предателю, который сейчас будет хвалить тех орков и валараукар? Но и брату Андала…». — Хотя тебе мой рассказ вряд ли в радость. Что ж… хорошо, что ты уцелел тогда.

Март стоял, напряженный, взволнованный так, что едва не забывал дышать.

— Я ничего о том не знал. В нашу деревню война не докатилась. Спасибо, — слова давались с трудом, — что ты рассказал мне о брате. Теперь… я больше не жду, что однажды его увижу, но знаю, что он погиб героем, — хотелось уйти теперь и остаться одному, и забиться куда-то, или придти к Повелителю и разделить с ним свою боль… Но нельзя. У него есть его долг, и не дело выказывать слабость, брат бы не выказал… — Как глупо, что мы все воюем, что мы не на одной стороне, что столько смертей… — только и смог ответить Март.

Орки, что жгли дома с людьми… Правда ли это? Но если и правда, то это, конечно же, были другие орки, какое-нибудь отребье, что бежало из армии Севера — Маирон говорил о таких, и Март даже сам видел, как их вешали. Конечно же, орки Больдога не смогли бы сделать такое…

— А мой отец? Ты знаешь, что с ним? А дети Андала и Лотэн? Они тоже спаслись? — против воли сердце Марта бешено стучало, уже даже не в груди, где-то ближе к горлу.

Вэрйанэр видел, что услышанное все же оказалось важным для Марта.

— Да, мы воюем. И мне не забыть гибели ни родичей, ни атани; и да, глупо и горько, что ты теперь по другую сторону. Но… хорошо, что есть кому помянуть Андала. Хотя бы здесь, в этой крепости. Его обоих детей удалось спасти, и они в безопасности, хотя мальчик от огня ослеп. Что до твоего отца… Андал его разыскивал, но не нашел. Кажется, ваш отец скрылся в лесах. но туда сейчас не пробраться. Скорее всего, он погиб или попал в плен. — Нолдо не беспокоился о том, как для атана прозвучат эти слова.

Март дернулся от слов эльфа, как от пощечины. А чего он ожидал? Конечно же, нолдо превратил свой ответ в насмешку «хорошо, что я здесь и могу помянуть твоего брата — сам ты не достоин его имени и памяти». Горец вспыхнул и вскинул голову, но промолчал и дослушал до конца.

— Спасибо за твой рассказ, Вэрйанэр, — Март развернулся и отошел. Никто не должен видеть его предательски блестящих глаз. Он не доставит Вэрйанэру такого удовольствия.

— Я полагал, ты хотел бы помянуть брата… — с долей недоумения произнес Вэрйанэр в спину атана. А потом подумал: возможно, Март способен хотя бы устыдиться того, что служит врагам своих родичей.

От слов нолдо беоринг снова дернулся, хотя стоял уже спиной к эльфам. Потом развернулся и, тщетно стараясь держать себя в руках, ответил:

— Я знаю, что ты меня презираешь, но как у тебя хватает… души издеваться надо мной, говоря о моих убитых близких, тем более, если они были и тебе знакомы!

— Март, — отозвалась Линаэвэн, — никто не думал издеваться над тобой.

— Как бы я к тебе не относился, гибель твоего брата никак не повод для издевки, — ответил Вэрйанэр. Ему на ум пришла странная мысль… или не странная. Ведь он уже думал, что заколдована вся кухня. — Линаэвэн, ты из-за чар слышала обвинения там, где их не звучало… — тихо сказал деве Вэрйанэр. — Что, если и Март так же?

Март недоверчиво посмотрел на эльфов, не зная, что ответить: кажется, сейчас они говорили искренне, но говорили глупости. А Линаэвэн вздохнула: вряд ли у Марта есть нечто подобное заколке, скорее, это колдовство на нем самом.

— Я только хотел сказать, — возразил Вэрйанэр, — что мы могли бы помянуть Андала, и что… хорошо, что ты, его брат, теперь получил о нем вести. Несмотря на все. — Нолдо не знал, как бы он ответил, если бы Март и впрямь стал хвалить орков или бранить брата, сражавшегося за эльдар. Впрочем, теперь нолдо старался сдерживать себя при Марте в любом случае: ради Линаэвэн.

Марту было трудно поверить в искренность эльфа. Беоринг слегка наклонил голову, глядя оценивающе.

— Хорошо, — наконец решился Март. — Мы можем совершить тризну вечером, — не сказать, что Марту это было приятно: одно дело поминать павших вместе с Линаэвэн, доброй, но обманутой, привыкшей тоже всем лгать, но таков был народ, окружавший ее, испорченный Валар. И другое дело: поминать близких вместе с Вэрйанэром, ставшим врагом более осознанно… но он был тоже другом брата. И нехорошо было отказать в последней памяти.

Теперь Линаэвэн увидела, что Март мог относиться к Вэрйанэру лучше, чем вначале, и они с Вэрйанэром, в самом деле, могли вместе совершить тризну по Андалу. Может быть это станет надеждой, залогом того, что Март уйдет от Тьмы. Но сейчас тэлэрэ должна была расстаться с родичем: ведь они могли встречаться только на кухне.

Завтрак был завершен, все, кто работал на кухне, разделили пищу там же, после чего эльфов развели по комнатам.

***

Когда над Волчьим Островом занялось утро, для Ларкатала начался пятый день в плену. Эльфа вернули в застенок, завязав ему рот кляпом; а Ароквэна закрепляли в той же раме, что и вчера, и воин рвался из лап орков, и из этой конструкции, со всей силой, с какой только мог. Его принуждали снова калечить родичей… и он сам, и Ларкатал были от этого в ужасе.

Когда приготовления были завершены, в камеру вновь ввели Акаса, усадили в кресло, и приготовили пальцы фэаноринга к переломам.

— Ты знаешь, что надо делать, Ароквэн, — широко ухмыльнулся орк, и пытка началась.

Акасу было страшнее не повторение пытки, но то, что палачом принуждают быть родича.

— Орк… — заговорил было Акас, но передумал и все же не стал ни о чем просить.

Ароквэн понимал, что уступать нельзя; а это означало продолжение кошмара… Нужно было сломать этот страшный цикл, но это было невозможно, и эльфа сделали словно частью пыточной машины. Все что смог сделать Ароквэн, это, опуская руки, устремиться разумом к Акасу, стараясь снять боль товарища…

Эльфы потешно дергались, но ничего не могли поделать. И Ароквэн снова решительно опустил руки, ломая пальцы Акаса. Больдог стремительно потянулся своей волей в брешь приоткрывшегося Ароквэна, желая не нащупать что-то, так хоть напугать эльфа, отучить его пытаться помочь своим. И в самом деле — узнать ничего не узнал, но помешал.

— А если никто из нас так и не ответит, тебя как накажут? — хрипло спросил Акас.

— Ты не тревожься за меня, голуг, — орк стал скручивать пальцеломалку (нельзя с такими тонкими костями много играться, так и покалечить недолго, а без особого повеления Волка никого калечить было нельзя). Но зато руку можно было сломать выше: от запястья до локтя, и при том сломать эту руку дважды, сначала одну кость, потом другую. — Давай, Ароквэн, у нас с тобой сегодня еще много работы. Вишь, фэноринг начал подавать голос, давай его дальше дожмем.

Ларкатал, не имея возможности говорить через кляп, сделал знак Эвегу подойти. Творившееся было хуже, чем просто пытка, потому что грозило не только хроа…

— Я… я скажу кое-что, но лишь при одном условии. Никого из нас больше не поставят в такое положение, когда один вынужденно причиняет боль или вред другому и не может избежать этого.

— Ты просишь очень многого, — возразил целитель, радостно сверкнувший глазами. — Тебе придется отдать не меньше. Расскажи все, что знаешь о цели вашего посольства, и тогда ты получишь, что хочешь, — Эвег неожиданно для себя самого наклонился близко к уху пленника и прошептал: — Только пусть Маирон поклянется тебе.

«Я это делаю только для того, чтобы пленник поверил мне, чтобы доверял, и я мог вытягивать из него знания и дальше», — уверял самого себя Эвег.

Ларкатал сжал зубы, опустил голову. Отдать не меньше… Цель посольства — он знал о ней, хотя и без тех подробностей, что были изложены в письме и были известны только Линаэвэн. Было опасно говорить о том, но… фэа Ароквэна грозила опасность. Лорд Наркосторондо уже не впервые опускал руки, зная, что от того кости Акаса будут сломаны.

— Спасибо за предупреждение, Эвэг, если так тебя зовут, — тихо отозвался Ларкатал. Имя «Эвег» было, подобающим человеку, вряд ли умаиа носил его всегда, но так он здесь представлялся.

— Энгватар, — поколебавшись, ответил целитель. — Так меня звали, — этот эльф благодарил его… после всего, что он делал… Как уже былокогда-то… Умаиа постарался поскорее отогнать неуместную тоску.

— Веди меня к Саурону, — решился нолдо.

— Постарайся обойтись без глупостей, — предупредил Энгватар эльфа, отвязывая пленника от кресла и выводя из камеры. Впрочем, в коридоре к ним присоединились двое орков, которые повели нолдо дальше по коридорам.

***

— Ты хорошо потрудился, Ароквэн, — похвалил Больдог пленника, когда они остались вдвоем. — Всего второй день в застенке, а ты уже заставил Ларкатала говорить, предавать. Хорошая работа. Отдохни пока, а Акаса надо подлечить.

Слова Больдога ударили по Ароквэну, и сильно. Орки увели фэаноринга к Лаирсулэ, а цепи Ароквэна ослабили так, что нолдо смог сесть на пол. Но получив немного свободы движений, младший лорд Наркосторондо в ярости накинулся на конструкцию, к которой был прикован, пытаясь сломать ее, не заботясь, не сломает ли он при этом что-то себе.

Больдог недовольно смотрел на эльфа. Маирон ковал металлические части для рамы, а Больдог самолично придумывал конструкцию; орки строгали древесину из деревьев, что росли в саду Артарэсто. Так просто это произведение искусства умаиар было не сломать, но Больдог не стал смотреть, на что способен нолдо, и поскорее втянул цепи обратно.

— Если бы не Ларкатал, ты бы сейчас переломал Акасу все кости, одну за другой. Отдыхай, пока можешь. Скоро продолжим.

***

Нолдо вновь вошел в кабинет Повелителя Волков, и Маирон встретил его у двери.

— Здравствуй, Ларкатал.

Нолдо не стал приветствовать Саурона, но сразу сказал о том, зачем пришел:

— Поклянись, что никто из нас больше не окажется в положении, когда он вынужден причинять вред или боль другому пленнику, и может этого избежать, и я… — все же как трудно было произнести! — расскажу тебе о цели, с какой мы шли. — О своем опрометчивом обещании Нэльдору Ларкатал не помнил. И, конечно же не считал, что по законам мира его ожидает какая-то кара.

Саурон замер на мгновение, а потом метнул взгляд на Энгватара.

— Что с тобой сделали? — резко спросил умаиа у нолдо.

Ларкатал с удивлением взглянул на Саурона, который казался странно взволнованным. Наверное, полагал, что пленник пришел дать ему желаемое? Но это было невозможно — даже ради того, чтобы защитить других от столь страшного…

— Со мной ничего, — ответил Ларкатал, хотя был бледен, а его волосы были мокрыми от испарины. Возможно, если бы его самого пытали, а после лечили, он выглядел бы так же. — К этому принуждают других, последним был Ароквэн.

Волк о чем-то задумался, но вслух сказал лишь одно:

— Ты устал, сядь в кресло, и поговорим. Я обещаю, что после твоего рассказа твоих спутников не будут допрашивать таким образом.

— Итак, ты клянешься? — переспросил Ларкатал. Он действительно устал, но садиться не желал. Не для того он пришел сюда, чтобы вновь сидеть рядом с Сауроном. — Тогда я скажу. Мы шли к Кириамо, чтобы договориться о совместных, согласованных действиях эльдар против врага; затем должны были отправиться за Ломиноронти (Эред-Вэтрин), в земли Лорда Финдэкано*(1).

— Ты слышал, что я обещал, — эльф не сел, и это больно кольнуло Волка. — Но ты не сказал мне ничего нового, я это и так давно понял. Маитимо послал гонца, обговорил все с Финдэкано, и тогда из Наркосторондо к Кириамо послали делегацию. А о результате переговоров вновь нужно будет доложить сначала Финдэкано, а потом Маитимо. Я все это знаю. Скажи хоть что-то, что мне не ведомо.

Ларкатал понял, что ничего не выдал, и это было хорошо, но…

— Когда я сказал тебе, что расскажу о цели посольства, ты мог сразу же ответить, что уже знаешь о ней. Больше того, мне точно неизвестно, было ли заранее все обговорено с Финдэкано. Могу только прибавить, что мы должны беседовать с ним от имени Короля Фндарато, Лордов Артарэсто, Тйэлкормо, Куруфинвэ, Аиканаро и Ангарато. Это то, что я знаю о цели… Исполнишь ли ты обещанное? — с горечью закончил Ларкатал.

— Ответь мне тогда на последнее, и я не отступлюсь от своих слов, — Волк пристально смотрел на эльфа, с сожалением и все же решимостью. — Ты, Верный Финдарато, о чем ты должен был говорить с Кириамо и Финдэкано от имени своего Короля?

Ларкатал остановился, прикрыл глаза. Он согласился на одно, Саурон требовал… более опасного. А Ароквэн, что будет с ним?!

— Итак, я заговорил напрасно. Ты будешь требовать все большего, — пленник, постоянно обвинявший Темных в бесчестности, испытывал досаду и обиду от того, что с ним себя повели нечестно.

Волк фыркнул:

— Ты не сказал мне ничего нового, ничего, что было бы мне хоть как-то интересно. Ты хотел совершить жертву, и когда я спросил тебя о том, что и правда станет жертвой, ты начал меня обвинять?

— Мы условились: я скажу о цели посольства то, что мне известно. Я открыл это. Мне неизвестно, знал ли ты обо всем этом до моих слов; если знал, отчего не сказал сразу, что тебе это неинтересно? Как я могу знать, что ты не поступишь сейчас точно так же, не скажешь, что это неинтересно, и ты сам все знаешь?

— Я спрашиваю тебя только о том, о чем спрашиваю. Ни больше, ни меньше: скажи, как ты и обещал, что тебе известно о посольстве.

— Теперь уже не цель, а все, что мне известно? Скоро же ты забываешь произнесенное, — с каждым словом Саурон в самом деле требовал все больше. — Сначала цель; затем то, что нужно было передать Кириамо и Финдэкано, а теперь уже все известное. И ты делаешь вид, будто так и было обещано.

Волк весело расхохотался.

— Ты молодец, Ларкатал. Ты честно победил меня. Красиво. Ты не только Светлый, но и мудрый. Впрочем… одно ходит об руку с другим. А теперь — сядь. У нас будет долгий разговор, — Волк опустился в кресло.

Ларкатал так устал, что даже не слишком удивился, просто отметил, что, кажется, все не было напрасным. Однако теперь ситуация словно возвращался к началу, и Ларкатал умолк. Он говорил с Сауроном как пленник, пытаясь защитить своих от худшего; но если умаиа решил, что теперь Ларкатал вновь будет вести с ним беседу как в гостях, он заблуждался. Нолдо не садился и не желал отвечать.

— Ну, как хочешь, — милостиво согласился умаиа. — Значит, будешь отвечать стоя. Во-первых, что касается твоей просьбы… Тебе ведь незачем было пытаться обменять свои тайны на их души. Ты мог бы меня просто попросить. Тебе я бы… наверное, не отказал.

Ларкатал недоверчиво поднял брови. Возможно, Саурон в самом деле мог согласиться? Нет, скорее всего, он завел бы беседу и ожидал получить от нолдо Свет в свое личное пользование. Но сейчас… Ларкаталу хотелось остаться, отдохнуть здесь, пусть даже рядом с умаиар, только бы не видеть пыток товарищей! И все же эльф, через боль и страх, ответил:

— Я закончил и готов вернуться… обратно.

— И не хочешь узнать, что во-вторых? — улыбнулся Волк.

Ларкатал хотел узнать… Это могло быть опасно или могло дать помощь товарищам. Но что наверняка несло — желание Саурона склонить его к неприемлемому. И потому Ларкатал не ответил.

— Что же, если не хочешь, не буду тебя задерживать. Поговорим о твоих товарищах после. Когда у тебя будет настроение.

Ларкатал подумал, что главное ему уже удалось: теперь его товарищи избавлены от того ужаса, что выпал Ароквэну. Но перед глазами нолдо снова встали истерзанные, изломанные пленники, чьи пытки будут продолжаться… И вопреки намерению Ларкатал не смог просто смолчать…

— Говори…

Волк молча смотрел на эльфа. Если до этого Ларкатал не желал говорить, не желал садиться, не желал идти навстречу, теперь настала очередь умаиа. Кресло напротив Повелителя Волков по-прежнему пустовало, и теперь Маирон знал, что он держит нолдо на крючке.

Нолдо понимал к чему клонит умаиа. Ведь это немного — просто сесть рядом? А после просто немного поговорить, так? …Нет. Ларкатал знал, зачем это Саурону. И тогда эльф решил прервать порочный круг, так, чтобы Саурон никогда больше не ожидал от него «мирных переговоров» — и нолдо напал на ближайшего орка. Наконец он мог действовать как воин и вложить в это тот гнев, что не находил выхода.

Волк не мешал, мысленно велев и другим не вмешиваться — пусть Ларкатал убьет этого несчастного, жалко что ли, пусть себя потешит… Но как только нолдо закончил с одним орком, Воля не позволила Ларкаталу сдвинуться с места, пока другие орки не заломили руки пленника.

— Я хотел поговорить с тобой о твоих товарищах. Мне казалось, что часть из них можно больше не допрашивать. Я хотел их избавить. Но ты решил иначе. Ты так чист, нолдо, что впал в гордыню, и она подвела тебя. Теперь же возвращайся к себе в камеру и знай, что те, кого сегодня будут ломать, пройдут через это из-за тебя.

Слова Саурона не были похожи на ложь. Он, Ларкатал, ошибся, и за его ошибку могут поплатиться родичи. А если и было ложью…

— Если я буду просить за них, если сделаю что-то в ущерб своей гордости… — спросил Ларкатал, хотя и чувствовал: поздно, — это что-то изменит для моих товарищей?

Волк молча посмотрел на эльфа с какой-то пронзительной горечью. Умаиа было… больно. Но, вот странно, он словно наслаждался этой болью.

— Я дал тебе убить этого орка, — глухо, невпопад ответил Маирон. — Тебе стало лучше? — Волк думал, что сейчас прогонит гордеца прочь, но… его слова словно имели некую власть над умаиа.

Ларкатал с удивлением понял — Саурон действительно дал ему убить орка. Мог остановить с легкостью, но не остановил. И тут же мучил его товарищей. Во всем этом было что-то безумное.

— Да, — кратко ответил Ларкатал, глядя с недоумением. — Прошу, можешь ли ты избавить от пыток хоть одного?

Ларкатал просил его. Сначала презрительно молчал и хотел уйти, а теперь просил. Но так и не сел в кресло. И Волк задумчиво опустил голову, барабаня пальцами по подлокотнику.

— Сядь, — в последний раз произнес умаиа.

Ларкатал потер руками виски и все же сел. Если это для Саурона знак того, что он поступается гордостью, пусть… Может быть, он сейчас кого-то защитит. А может… и нет.

Эльф сел. Волк вытянул ноги и задумчиво посмотрел на носки своих сапог.

— Оставьте нас с Ларкаталом.

Энгватар и оставшиеся орки вышли из комнаты.

— Как это… смешно. Ты не понимаешь и не ценишь того, что я для тебя делаю, хотя я ни для кого больше ничего подобного не делал, — Волк снова помолчал, а потом продолжил. — Итак… мы, наконец, дошли до того, с чего могли бы начать, — голос умаиа был слишком ровен и спокоен. Когда он поднял голову, то в его глазах были холод, боль и злость. — Расскажи мне о том, что тебе велел твой Лорд. Это будет твоим наказанием. А потом мы обсудим судьбу твоих друзей.

— Нет, я не стану рассказывать, — с горечью и гневом отозвался Ларкатал. С горечью от осознания, что его просьба и это согласие были напрасны. С гневом, потому что такое наказание мог наложить только господин на раба. Саурон ждал, что пленник сейчас же подчинится и все расскажет? — Если таково условие, я зря остался. — На слова Саурона о том, что его не понимают и не ценят, Ларкатал не ответил. Да, Саурон относился к нему не так, как к другим, но он ведь желал владеть им как своей собственностью, как был уверен эльф. Из-за этого Свурон мог дать ему убить орка, но из-за этого же перед нолдо терзали его товарищей. А Ларкатал не мог объяснить, что думает об этом без того, чтобы начинать беседу, подобную прошлым.

Волк холодно улыбнулся. Вот значит как. Этот эльф просил о втором шансе, но не был готов дать что-либо взамен. И ведь… самое смешное, что вопрос о Финдарато был напрямую связан с пленными и их судьбой. Те, что из Наркосторондо, и не могут знать больше Ларкатала — их было бы тогда незачем допрашивать. С удивлением Волк понял… что ради Ларкатала был бы готов отпустить их вовсе… Но эльф решил иначе.

— Что же, хороший выбор. Раз ты так хочешь, то так и будет. Я думал отпустить тех, кто не нужен, но мы поступим иначе, и всем моим слугам и помощниками это понравится куда больше. Наш разговор окончен, Ларкатал. Подземелье ждет тебя.

Часть пленных могли отпустить? Или Саурон только лгал сейчас? Как недоставало сейчас чуткого Кириона… Ларкатал не знал, как будет верно поступить, но зато знал наверняка, что товарищей вновь будут мучить на его глазах, добиваясь его согласия. И это не прекратится, потому, что он не сможет отдавать Свет тому, кто жаждет только захватить его.

Ларкатал был уверен, что у всех пыток была одна единственная цель — он сам. Нолдо в гордыне и самомнении не понимал, что он был лишь одним из винтиков в отлаженной машине (хотя он и приглянулся Повелителю Острова), и что, пока его товарищей пытали с явным к ним пренебрежением, этим дознаватели еще больше склоняли пленников сдаться. Они не важны, они ничего не знают, главная цель все равно не они, и если они такие ничтожные, то зачем им терпеть? — и вот первая ласточка, Нэльдор уже рассказал все, что знает. А за первым потянутся и остальные.

Но Ларкатал не думал об этом. Он полагал, что все зависит от его решений и сейчас считал, что он выигралл в партии, потому что, скорее всего, не выдал ничего важного, а сам добился самого важного: никого из них больше не принудят к тому, к чему принудили Ароквэна. Никого больше. И Эвэг… Энгватар помог ему в этом…

Примечание.

*(1) По «Шибболету Фэанора», после гибели Нолофинвэ, Финдарато добавил к тиндаринскому имени своего отца, Арфин, префикс «Фин» и начал называть его «Финарфин» (т.е., на квэнйа — «Финвэ Арафинвэ»). Таким образом, Финдарато не признавал Финдэкано Нолдораном, а считал Верховным Государем нолдор своего отца, последнего оставшегося в живых из сыновей Финвэ.

Саурон мог знать, что после гибели Нолофинвэ среди эльфов не было единого мнения о том, кто теперь Нолдоран. Третий Дом считал королем Арафинвэ, а им был Финдэкано не указ, что в своем роде было последовательно: если на Нолофинвэ пал выбор как на «старшего в роду Финвэ» («Серые анналы»), следующим по старшинству был именно Арафинвэ. А из тех, кто жил в Валариандэ, старшим, и к тому же способным реально править нолдор, был Маитимо. Таким образом, Финдэкано, наследоввший Нолофинвэ как его сын, был законным главой только Второго Дома, но не Нолдораном — ведь до того Финвэ должен был наследовать Фэанаро и его потомки.

По «Квэнте Сильмариллион», Мэлькор во время Непокоя распространял клевету, что Нолофинвэ и его сыновья хотели узурпировать первенство Фэанаро и Старшего Дома — такая клевета имела смысл, только если Фэанаро и его Дом действительно были наследниками по праву. Когда Нолофинвэ стал претендовать на королевскую власть, он не только на самом деле узурпировал первенство Фэанаро (тем более, что Валар поставили Нолофинвэ наместником Тириона, а не королем нолдор Эндорэ), но и нарушил клятву: он клялся перед троном Манвэ следовать за Фэанаро, быть ему младшим братом на деле.

Фактически притязания Нолофинвэ на власть держались только на том, что Валар поставили его правителем Тириона, а большинство не захотело позже отказываться от его правления, как известно из «Анналов Амана». В Эндорэ, согласно «Серым Анналам», Нолофинвэ выбрало на совете большинство, и Маитимо принял это (то, что сам Маитимо отдал корону Нолофинвэ и сказал, что он по праву стал бы королем, внес в «Сильмариллион» Кристофер; Профессор такого не писал). Но Валар не ставили Финдэкано правителем, и не было советов всех нолдор, на которых его избрали бы большинством голосов. После Нолофинвэ Нолдорана вообще никто не выбирал.

Поэтому Второй Дом решил, что Верховными королями нолдор будут потомки Нолофинвэ (забыв, что тогда по справедливости должны были признать Нолдораном потомка Фэанаро), Третий Дом, основываясь на логике, что править должен старший в роду Финвэ, решил, что Нолдораном будет Арафинвэ, и Финдарато его наместник в Эндорэ. А в Старшем Доме Нолдораном должны были считать Маитимо. Можно отметить, что в «Шибболете Фэанаро» имя Нэлйафинвэ переводится «как третий Финвэ в порядке наследования» — отсюда видно, что для всех, кто признавал королем Фэанаро, после его гибели королем был Маитимо.

Более того, именно Маитимо фактически, по своим действиям, поступал как Нолдоран, но, видя, что такой бардак в наследовании главенства не прибавлял эльдар боеспособности, Маитимо объединял всех в Союз Маэдроса как частное лицо, не споря о титулах — но тем самым был Нолдораном де факто. Как можно видеть из «Серых Анналов» и других текстах, именно Маитимо разрабатывал планы, создавал Союз, собирал, снаряжал и организовывал войска, очищая земли Нолдолондэ. Именно Маитимо повел войска на Пятую Битву.

Младшие Дома не желали признать над собой власть Старшего, но и у Финдэкано не было настоящей власти, его не слушали как короля: поэтому в Нирнаэт Арноэдиад бросились в бой вопреки приказу Финдекано не отвечать на провокацию и дождаться Маитимо (Гвиндор не мог вынести казни своего брата, но у Гвиндора был лишь малый отряд, а в бой бросилось большое войско: хотя у других такой причины не было, они последовали за Гвиндором вопреки приказу короля). Нолофинвэ в своем стремлении стать первым принес многие беды народу, а его сыновья в итоге не имели власти над нолдор. В «Серых анналах» о тех, кто ринулся в бой, говорится: «И знамена Финголфина пересекли Анфауглит и взвились перед стенами Ангбанда». Возможно, это не описка, как думал Кристофер, но часть Младших Домов выступила именно под знаменами Нолофинвэ, так как не признавала королей после него. Это объяснение выглядит логичнее, чем «они ринулись в бой под знаменами того, чей приказ не атаковать они только что нарушили».

31. Решения

Когда эльфа вывели, мертвого орка забрали, а кровь вытерли, перед Маироном вновь появился Энгватар.

— Вот паршивец, да? — криво улыбнулся целитель. — Разреши мне им заняться.

— Его рано пытать, — отрезал Волк, резче, чем стоило.

— Тогда… Тардуинэ. Его можно будет убить?

Волк мрачно молчал, но потом ответил:

— Хорошо.

***

Когда Ларкатала увели, Ароквэна оставили на той же раме, и теперь только туже натянули цепи.

— Планы наверху немного изменились, — осклабился Больдог и потянул из жаровни раскаленный прут.

Несмотря на боль, вначале Ароквэн испытал облегчение, словно с него сняли… более, чем груз — он больше не будет причинять боль своим товарищам. Но вскоре эльфу стало не до возвышенных мыслей, и во время долгой пытки Ароквэн не мог думать уже ни о чем, кроме того, как выстоять.

Через три часа еле живого нолдо оттащили в камеру, где им занялся Эвег. В прошлый раз эльф не отказался от лечения умаиа, но видел, что делал Эвэг с сопротивлявшимся Химйамакилем и потому прохрипел:

— Жаль… в прошлый… раз… другу… не хватило сил… убить тебя.

— Ничего, — утешил Эвег пленника. — Главное, чтобы у тебя хватило сил продолжить свою работу. Сейчас ты отдохнешь, а потом поможешь Больдогу с Тардуинэ, — Эвег смеялся, читая ужас в глазах эльфа.

Ароквэн пришел не только в ужас, но и в гнев. И как только целитель восстановил его тело, и каждое движение уже не причиняло такую боль, нолдо напал на умаиа, пытаясь схватить его за горло. Но после перенесенного эльф был слаб и не смог причинить вреда палачу-целителю.

— В следующий раз привяжу, — бросил Эвег Ароквэну, которого, наградив несколькими ударами, орки уложили обратно. — Отдыхай. Скоро ты нам понадобишься.

Эвег знал, что как бы ни был нолдо взвинчен, усталость все равно возьмет верх. Усталость и то зелье, что было подмешано к лечебным снадобьям.

***

Волк решил, что пришло время навестить Морнахэнду. Дойдя до комнаты эльфа, Маирон постучал в дверь, и, дождавшись разрешения, вошел.

— Ты все не ложишься? — удивился умаиа. — А у меня успел побывать Ларкатал…

Волк неторопливо прошелся по комнате и встал у окна.

— Представляешь, Ларкатал рассказал мне о всем том, что я и так подозревал: о послании к Кириамо, а потом еще и к Финдэкано. Очевидно, договориться о помощи с моря, о переброске сил лаиквэнди и фалмари в Хитиломэ… Удобно, удобно. Давно было пора. Чья это идея — Маитимо или Финдарато?

Морнахэнду побледнел.

— Это неправда, конечно. Ларкатал не стал бы рассказывать ни о чем, ты просто хочешь убедить меня в этом.

— Откуда я тогда все знаю? Нет, я не обманываю тебя, так все и было. Даю слово, — Волк усмехнулся про себя. — И теперь я думаю, что мне делать с тобой. Быть может, отпустить вовсе? Ты фактически ничего больше не знаешь. Кроме того, что Артарэсто поручил тебе передать Кириамо и Финдэкано. Впрочем, вряд ли это что-то большее чем: полностью присоединяюсь ко всему, сказанному моим братом и королем.

Морнахэнду молчал — в самом деле, откуда Саурону узнать обо всем, если ему не сказали. Быть может, именно Ларкатала он оклеветал сейчас, но кто-то выдал все это. Не выдержав пытки, своей или чужой, или случайно проговорившись.

— Тогда, может быть, ты отпустишь меня или… Тандаполдо? — ответил вопросом еще сильнее побледневший Морнахэнду. Конечно, умаиа не мог не заметить, что он не ответил фактически. — Потому что мы действительно должны были передать, по сути, такие слова.

Только Кириамо, не Финдэкано. Финдэкано они, жившие и служившие в Минас-Тирит, должны были подробно рассказать обо всех деталях построения и защиты Минас-Тирит — о ходах, колодце и других, придуманных Артарэсто. И еще Морнахэнду должен был описать все подробности взятия Минас-Тирит. Это могло бы пригодиться для того, чтобы отбить крепость у врага.

Нолдо не мог не заглотить крючок, и теперь Волк терпеливо выуживал добычу.

— Тогда расскажи то, что вам повелели, раз я все равно почти все знаю, и вы оба будете свободны, — а еще Волк узнал, что важен для получения этих сведений не только Морнахэнду, но и Тандаполдо.

— Если ты знаешь… я уже сказал тебе, что нам велели, — пальцы Морнахэнду дрожали, хотя он, в общем, овладел собой…

— Хорошо, — тряхнул головой Волк. Он и правда отпустит ненужных пленных даже без разговора с Ларкаталом. А потом швырнет ему это в лицо. Пусть знает… но что именно должен будет знать Ларкатал, Волк не додумал. — Хорошо. Клянись, что это все, что тебе велели передать Кириамо и Финдэкано, и уходи. Насовсем. Домой, к Кириамо, к Финдэкано, куда хочешь.

Морнахэнду начал было кивать, но когда Саурон сказал: «Клянись, что это все, что тебе велели передать Кириамо и Финдэкано», — прикрыл глаза. Его попытка перехитрить Саурона не удалась. И он, вероятно, за это поплатится. И хорошо, если он.

— Это действительно… то, что велели передать, но не все, — вынужден был ответить эльф.

— Что-то еще для Кириамо?

Если уж не удалось уйти, скрыв тайны, отвечать Морнахэнду не желал. Но что-то нужно было сказать.

— Уйти я, конечно, хочу, но отвечать на это не стану…

— Глупо. Впрочем… Попробую задать эти вопросы Тандаполдо. Нечего ему сидеть без дела… А могли бы и уйти.

Задать вопросы Тандаполдо… пытать его так же, как до того пытали самого Морнахэнду… А ведь уйдя, он может предупредить своих, что посольство было захвачено. Предупредить, что Саурону многое известно. Кто бы знал, что посольство, в землях, считавшихся почти безопасными, попадет в плен!

— Оставь Тандаполдо. Хорошо, если ты отпустишь… я скажу. Кириамо я, в самом деле, должен был передать только согласие моего Лорда с посланием от Маитимо, — Морнахэнду помолчал немного. — Но Лорду Финдэкано я должен был рассказать о Минас Тирит. О его обороне до мелочей и о его взятии, как я его помню.

— Только и всего? — Волк захохотал. — Право слово, тебе незачем было это скрывать с самого начала. Но я исполню обещание, сейчас сюда приведут Тандаполдо.

***

Когда второго пленного (грязного, в цепях) ввели в комнату, Волк обратился к нему:

— Я знаю, зачем вы шли к Кириамо и Финдэкано, знаю, что должен был сказать Морнахэнду от имени Артарэсто. Расскажи, что от имени своего Лорда должен был передать ты, и вы оба с Морнахэнду получите свободу и уйдете куда захотите.

Он не лжет, я в самом деле рассказал это, — произнес Морнахэнду, опустив глаза.

— Они с Тандаполдо дополняли друг друга. Один знал все детали обороны, другой — места, что Лорд Артарэсто считал наименее укрепленными. Тандаполдо не был в крепости во время осады, ему повезло, зато позже он достаточно точно разведал границы омраченных земель, и смог оценить чары Таурэ Хуинэва. И несмотря на слова Морнахэнду, Тандаполдо говорить не желал. Возможно, Саурон все же не знает обо всех тех местах, что могут стать подспорьем при проникновения в крепость.

— Что-то я могу сказать… — наконец сказал Тандаполдо. — Но что ты обещаешь взамен?

— Я предлагаю тебе именно то, что и сказал, — ответил Волк, — свободу, в ответ на твои слова. Твой друг свободу уже получил, теперь выбор за тобой.

— Если я скажу только часть, это будет бесполезно и для меня, и для других, верно? — спросил Тандаполдо.

— Верно, — кивнул Волк. Умаиа ожидал, что один эльф теперь начнет уговоривать другого… заговорить, выдать,… предать. Но Морнахэнду лишь смотрел на товарища с горечью:

— Ты всегда был сильнее меня.

— Ты не слаб, это твари жестоки и хитры, — ответил Тандаполдо и обратился у Саурону. — Раз так, ты ничего от меня не услышишь!

— Мне жаль, что таков твой выбор. Но ты еще можешь передумать, — сказал Волк, и Тандаполдо увели.

— Отдыхай, — Маирон заговорил уже с Морнахэнду. — К тебе сегодня зайдет целитель, а завтра с утра ты выйдешь в путь. Я дам тебе охрану, они проводят тебя до безопасных для нас границ, а дальше уже без труда дойдешь до своих сам.

Морнахэнду одновременно чувствовал гордость за товарища и страх за него.

— Ты сказал, если я не отвечу, ты займешься Тандаполдо и задашь те же вопросы ему, и я ответил тебе… И теперь я обрету свободу. Обретет ли он хотя бы отдых? — нолдо говорил с Сауроном не так, как прежде, и чувствовал это сам.

Маирон смотрел в окно. Все само собой складывалось так, как он запланировал с самого начала. Морнахэнду стал единственным, кто заговорил и всех выдал, и теперь его можно было отпустить, чтобы он на свободе продолжал служить Северу. Сейчас, когда Маирон предлагал эльфам свободу, он не думал о своих первоначальных идеях, но, получив отказ от Тандаполдо, разозлился и вспомнил, чем может отыграть поражение. Волк задумчиво смотрел в окно, и на эльфа, казалось, больше не обращал внимания — как на отработанный материал. Что все же делать со вторым? Зачем ему теперь Тандаполдо? С кем развлечься из знающих тайны есть. На Севере рабов тоже достаточно — одним меньше, кто заметит? А Ларкаталу это будет важно.

— Я мог бы дать свободу твоему другу. Ты ведь знаешь, что он должен был сказать, пусть и без деталей. Расскажи мне это сам, за него, и вы уйдете вместе.

— Мы не говорили об этом. Не делились тем, что передал Лорд, — ответил Морнахэнду. Он оказался избавлен от этого выбора: выдать ли то, что друг считает важным сберечь, или отказаться. И теперь Тандаполдо будут пытать, и то, что выдал он сам, окажется наполовину бессмысленным. Получается, он заговорил ради себя…

— Ну, может, еще надумает, — ободрил Волк эльфа и вышел.

***

Ларкатала вернули в подземелье, в ту камеру, где его в первый раз растягивали вместе с Кирионом. Нолдо опять усадили в кресло, а напротив закрепили Тардуинэ.

Дознавателем в этот раз был Фуинор, и он принялся за дело неторопливо. Тардуинэ было решено казнить перед Ларкаталом, но не сразу, а растянуть эту смерть на несколько дней почти непрерывной боли, чуть-чуть подлечивая пленника, чтобы он не истек кровью, и чтобы можно было особо интересные штуки повторять по несколько раз. Иногда Тардуинэ намеревались давать отдых и на это время оставлять эльфов вдвоем в камере, но так, чтобы ни один не мог дотянуться до другого.

Тардуинэ был опытным и сильным, но в Ангамандо допросы не шли без перерыва: тогда им было нужно, чтобы пленник остался способен к работе. А сейчас его не спрашивали ни о чем. И эльфу казалось, что его муки не только бесконечны, но и бессмысленны.

— Дайте… мне… отдых, — с трудом, хрипло выговорил Тардуинэ.

Ларкатал видя, что делают с его товарищем, был в ужасе… он должен был догадаться, что сказать Саурону! Он не мог открыть военные тайны или тайну Наркосторондо, не мог дать Саурону и того, что желал умаиа, но что-то можно было сделать?! Не будь он, добившись избавления от худшего, так сосредоточен на том, чтобы выдержать искушение отдыхом и не угодить в ловушку, наверное, мог бы найти что можно сделать ради друзей.

— Я не могу дать тебе отдыха, — ответил Фуинор, не останавливаясь. — Ларкатал может. Если захочет. — Темные были приятно удивлены. Глядя на то, как вели себя беглецы из Ангамандо, создавалось впечатление, что они, зная все, что их ожидает, были намерены молчать. Поэтому одного из них и было решено казнить: все равно от пленного толку никакого. Даже на рудники этих двоих возвращать опасно: опять попробуют сбежать и других настропалят. А вот Ларкатала заставить говорить, или просто устрашить такой казнью будет можно. Да и не только Ларкатала. И тут вдруг Тардуинэ сам подал голос!

— А ведь Повелитель Маирон хотел тебя отпустить, — заметил Эвег. — Ты ничего важного не знаешь, ты, в общем-то, не нужен. Но… Ларкатал выбрал иначе, — и целитель посмотрел на сидящего в кресле. — Как глупо было с твоей стороны. Маирон признал твою победу, дал развлечься с орком, хотел вручить тебе дар… А как ты ответил? Но мы нашли любопытный выход, что делать с теми, кто нам больше не нужен. Так что… ты полностью виноват в том, что происходит с Тардуинэ. Он бы уже мог идти домой. А теперь он мечтает об отдыхе, который ты ему не дашь. Боль так сильна, что даже пересилила его гордость: посмотри, как он мучительно страдает. И это лишь первые три часа. А их будет много, очень много. Столько, сколько он сможет выдержать, — разумеется, о том, что пленника решено казнить, никому из эльфов не сказали. Эвэг победно улыбнулся Ларкаталу.

— Муки без смысла, только чтобы мучить, как же вы безумны! — выдохнул Ларкатал. — Я не могу сделать то, чего хочет Саурон, и не выдам там тайну. Но если умаиа нужно мое унижение, чтобы освободить Тардуинэ или хотя бы облегчить его страдания… то я пойду на это, — Саурон говорил о его гордыне; возможно, злоба оборотня отчасти будет утолена, если эльф согласится на что-то для него унизительное?.. — Я мог бы согласиться приготовить еду или убраться на кухне, в ванной. Но не раньше, чем узнаю о том, чем это поможет Тардуинэ или другим моим товарищам, не раньше чем услышу обещание Саурона. Все же… спасибо за совет, — тихо закончил эльф, и откинул голову назад. — Саурон действительно… был готов отпустить Тардуинэ и других?!

Какой глупый вопрос… разве Эвэг знает мысли и задумки Саурона, разве сам не обманет? Эвег вышел из застенка, не ответив.

— Ты знаешь, что от тебя нужно, Ларкатал, — спокойно заметил Фуинор. — Ты посмеялся над Повелителем, ты упустил шанс, который выпал одному пленнику из тысяч. Да, все, кто нам не интересны, по воле Маирона были бы отпущены. Тогда от тебя не нужно было ничего, но ты отказался. Теперь же ты знаешь, какую цену должен заплатить. И меньшим ты не отделаешься, — Фуинор ухмыльнулся. — А я не Маирон, меня ты не разжалобишь.

Фуинор ясно дал понять, что ничто, кроме ответа на заданный Сауроном вопрос, помощью не станет, и Ларкатал только и мог, что с болью смотреть на муки Тардуинэ.

Пытка продолжилась. Прошел еще один долгий час прежде, чем Фуинор отстегнул Тардуинэ и отошел от него. Эльф обессиленно рухнул на пол.

— Отдыхайте пока, — сказал умаиа и вышел из камеры.

Пленники решили, что теперь они могли хотя бы говорить.

— Чего от тебя требуют? — спросил Тардуинэ. — Будет легче держаться, если я буду знать причину.

— Военных тайн. Того, что Финдарато велел мне передать Кириамо и Финдэкано. А, о том, куда и зачем мы шли, Саурон уже знает, — с горечью произнес Ларкатал. — И да, ты можешь только держаться…

— Не уступай им и не выказывай, что заставляет тебя страдать, иначе Темные будут бить в ту же точку, — произнес Тардуинэ.

— Они. уже поступают так… — ответил Ларкатал. — Темные мучают передо мной вас, моих родичей; и принуждали пленников причинять боль друг другу… Я добился чтобы этого больше не было, и взамен рассказал о цели посольства, — Ларкатал мог, наконец, хоть отчасти поделиться тем, что было у него на душе.

— Осторожней в словах, даже со мной! — предостерег Тардуинэ. — Нас наверняка подслушивают, и могут слушать… где угодно в крепости.

— Ты силен и благороден; ты поддерживаешь меня и предупреждаешь об опасности даже сейчас, после всего, что ты вынес.

— Больше некому сказать, — вздохнул Тардуинэ.

***

Ароквэн крепко спал, сраженный зельем и усталостью, и Фуинор спокойно вошел в камеру к нолдо, сел рядом, провел рукой по голове спящего, перебрал пальцами волосы. Сон эльфа из рваного забытья превратился в четкий…

…Ароквэн только начал просыпаться, как в камеру вошли орки, схватили эльфа и снова потащили в застенок. Там закрепили в раме… а перед ним с пальцами в пальцедробилке сидел Тардуинэ.

— Начинай, — подбодрил пленника Больдог. — Сделаешь все быстро, или потянем удовольствие?

Ароквэна ждало повторение того, что было для него страшнее самой пытки. И эльф вновь рвался, как мог из оков, со всей возможной силой, пока… не сбросил путы кошмара, и не ощутил соломенную постель под собой и чью-то руку на своей голове…

Фуинор с удивлением смотрел на нолдо. Как он смог сбросить не просто чары, но и сонное зелье, и победить свою смертельную усталость?

— Ты сильный, эльф. Но то, что ты делал, останется с тобой навсегда. Ты не забудешь это и не скоро сможешь спокойно спать, каждый раз гадая: я или твои собственные страхи возвращают тебя в ту комнату, делают палачом.

Ароквэн, один из младших лордов Наркосторонлдо, в самом деле был сильным, но вряд ли ему удалось бы сбросить сон, не вложи он все силы в тот порыв. Сейчас сил не было даже ответить. Но лорд в самом деле ломал пальцы товарищей, и это было не забыть и не обратить вспять. Он до последнего удерживал руки поднятыми вверх, видя, что творится с Химйамакилем, и это не забыть… Что, если бы он тогда поступил иначе? Но он не должен был и сразу опускать руки, как поступал потом. Он должен был держаться, сколько удастся, а когда силы начали таять, когда он уже неизбежно причинял бы боль другому — тогда нужно было опустить руки. Потому что тогда бы пытка происходила против его воли, и вместе с тем он облегчил бы муку товарища, а не длил ее.

Только сейчас истомленный до предела Ароквэн нашел лучший выход из того кошмара, на который его обрекали.

***

Отдых, что Эвег и Фуинор определили Тардуинэ, кончился куда раньше, чем хотелось бы эльфам. Умаиар вошли в камеру… и в задумчивости остановились. Что-то изменилось, Ларкатал больше не выглядел подавленным. А зря.

— Вижу, вы тут не скучали, — по знаку Фуинора орки закрепили Тардуинэ в очередном механизме. — И, похоже, Ларкатал, ты воспрял духом. Но… видишь ли… как бы то ни было, ты действительно виноват, что Тардуинэ сейчас здесь. Он, как и другие ненужные, мог бы быть свободен без условий. Но ты отказал им в этом. И теперь… ты будешь смотреть на мучения Тардуинэ до тех пор, пока он не умрет. Думаю… пытка будет тянуться пару суток. А после Тардуинэ его место займут, один за другим, остальные ненужные, которых обрек ты. Как ты будешь жить с этим, а эльф? — Фуинор был зол после неудачи с Ароквэном и хотел отыграться на ком-то.

Эвег же, тем временем, подошел к Тардуинэ — так, слегка подлечить.

Ларкаталу было тяжело слышать слова Фуинора. Если он ошибся, то эта ошибка действительно ударила по другим. И она… убьет их. Пусть эльф и старался поступить верно.

— Ты знаешь, отчего я оказался здесь. — Ларкатал обращался к целителю. — Если Саурон в самом деле отпустит тех, кто ему не нужен, без условий… я признаю, что ошибался в нем, и тогда изменю решение не говорить с ним… — это была еще одна проверка, которую пленник хотел устроить палачу, хотя нолдо мало верил в возможность успеха. — Но даже если я заблуждался, едва ли Саурон стал мстить мне за отказ убийством, в котором ему нет пользы. — Ларкатал с надеждой посмотрел на целителя. Нолдо верил, что Эвэг мог… исцелиться сам, мог перестать быть Темным, но сейчас Ларкатал не мог ничего сказать умаиа. И помочь Тардуинэ тоже не мог. Неужели его товарищ умрет здесь, замученным?! — Дайте… мне подумать, — почти простонал Ларкатал. Быть может, он найдет, чем откупиться от Саурона.

Умаиар недовольно переглянулись между собой. Ларкатал напрямую сказал, что хочет говорить с Маироном, и это нельзя было игнорировать.

— Хорошо. Подумай, — ответили умаиар, выходя. Тардуинэ вновь отвязали.

Ларкатал напряженно думал: он не только хотел защитить Тардуинэ, но и помочь Ароквэну, на котором не могло не отразиться то, через что его заставили пройти. Только сделанного не вернуть, время не обратить вспять. А еще Ларкаталу вспомнился испуг Эвега при его словах. Чего боялся умаиа? Того, что все узнают, что он не такой? Но у Эвега был шанс, и Ларкатал мог бы обещать помощь за помощь… Но сейчас нужно было спасти Тардуинэ. Для Ларкатала не легче пытки было знание, что товарища приговорили умереть под пыткой: долгой, тяжкой и мучительной смертью. Самого Тардуинэ новости, похоже, тоже не порадовали. Особенно после известия, что он мог бы уже получить свободу.

— Если Саурон желал… просто говорить с тобой, ты мог бы… попробовать… — негромко сказал окровавленный эльф и едва заметно качнул головой, после чего снова застонал: даже это движение причиняло боль. — Нет… просто сейчас…

— Мне нужно поговорить с Сауроном, быть может, он согласится не на тайны, и… если я все же ошибся, то этот ужас прекратится, — Ларкатал оторвал взгляд от товарища и начал звать Энгватара: он мог быть жесток и отвратителен, но был способен и на лучшее.

Время шло, но к Тардуинэ и Ларкаталу никто и не приходил — пусть пленник не считает, что к нему примчатся по первому зову.

— Зачем ты… зовешь Эвега? — удивленно спросил Тардуинэ, немного передохнув. Он заметил, что Ларкатал как будто делает разницу между целителем и Фуинором. — Он… такой же палач… как все эти…

— Палач… — ответил Ларкатал, — но не такой. Я видел… — начал было нолдо, но прикусил язык: если их слышат, то верным ли было открыто говорить о том, что он узнал и увидел? Если он выдаст целителя другим Темным, поможет ли это исцелению Эвега? Ведь если умаиа держит среди Темных страх, то он может стать свободнее, когда бояться станет уже нечего? Или, напротив, только озлобится? Решать не понадобилось: Эвег вошел в камеру в сопровождении пары орков. Он больше не собирался оставаться с Ларкаталом один на один.

— Ты хотел меня видеть, эльф? — спросил умаиа и запустил пальцы в раны Тардуинэ, и заставляя того кричать. — Может, поговорим после? Повелитель согласился выслушать твои мольбы. Смотри, от того, как ты будешь просить, зависит, как я буду лечить.

— Если мольбы помогут, и он их услышит… — с горечью ответил Ларкатал и посмотрел на Эвега. Приходилось говорить с целителем при орках, но эльф решился. При этом старался говорить так, чтобы Эвег понял, а орки едва ли: — Отпусти Тардуинэ. Чего ты боишься, скрывая страх за жестокостью? Того, что тебя увидят? Но если я увидел тебя, узнал, узнают и другие: это неизбежно. Ты не ответил, чего хочешь от меня именно ты… а я, возможно, даже будучи пленником, могу сделать кое-что для тебя.

Умаиа не ответил.

Тардуинэ было горько, что стойкий Ларкатал был готов молить Саурона, но сказанного Эвегу он не понимал. Орки отстегнули Ларкатала, у которого уже все тело затекло, от кресла и повели к Повелителю Волков.

***

Волк ждал Ларкатала все в том же кабинете, удобно развалившись в кресле. Когда эльф вошел, Маирон не произнес ни слова, глядя на нолдо. Маирону было интересно посмотреть на то, как Ларкатал будет выкручиваться.

Эльф вздохнул. Саурон не был настроен на беседы, он ждал мольбы и унижения. И воин сказал примерно то, что и Фуинору:

— Ты говорил, что я слишком горд. Если, чтобы помочь моим товарищам, нужно, чтобы я отказался от гордости, я сделаю это. Я буду умолять тебя, могу согласиться готовить или убираться на кухне, в ванной, — эльфу было противно заниматься такой работой, но то, что творилось с товарищами было куда хуже… И Ларкатал перешел к самому важному. — Скажи, ты действительно был готов отпустить часть пленников без условий? Возможно… я ошибался, и сильно.

— Мне не нужно твое унижение. Можешь оставить его при себе, — холодно отозвался Маирон. — Про пленных я говорил тебе серьезно, и первый уйдет завтра же утром. Но ты ясно дал мне понять, что тебе это не интересно.

— Я не поверил, особенно, когда ты прибавил требования рассказать, — не обвиняюще, а серьезно ответил Ларкатал. Он пристально смотрел в глаза Саурона.

— Если ты можешь отпустить пленных, и один уйдет завтра утром, несмотря на мой отказ… — медленно произнес эльф. — Возможно, я допустил большую ошибку, за которую расплатились мои родичи. Ведь ты… стал пытать их, чтобы я передумал… — нолдо поступал, как считал верным, исходя из того, что понимал. Горько было осознать, что это было напрасно, и у Саурона мог быть шанс. Но пытать родичей, чтобы добиться своего… это не поступок того, кто мог бы повернуться в другую сторону. — Я могу отказаться от своего решения и говорить с тобою… только ответь: если я поступлю так, что это для тебя изменит?

Волк смотрел в глаза Ларкатала и чувствовал, что для нолдо это решение дается непросто.

— Я не приказывал их пытать, — уронил умаиа. — Неужели тот, кто это придумал, не похвастался тебе? *(1) — Волк был ранен. И он задумчиво подбирал слова, чтобы описать себе состояние. Ведь он впервые испытывал такое чувство. — В прошлый раз ты презрительно молчал в ответ на мои слова, не будет ли теперь справедливо молчать мне?

— Не приказывал… — удивился Ларкатал. — Я полагал, происходящее здесь, кроме каких-нибудь выходок орков, исходит от тебя. А молчал я не из-за презрения.

— Ты думал? Коротка же память эльфов, — Волк говорил Ларкаталу раньше, что не может вечно обманывать других умаиар, просил эльфа просто не выказывать враждебности, говорил, что если Ларкатал не будет хотя бы изображать гостя, пусть даже ни о чем не говоря с Маироном, то пленников начнут допрашивать. Но Ларкатал ответил надменно на все его крайне добрые попытки помочь, и ушел от него… в застенки.

Ларкатал качнул головой. Странный был это разговор, очень странный.

— Я понимаю, что других могли допрашивать потому, что таковы приказы из Ангамандо; но их ни о чем не спрашивали, — отозвался эльф; в голос Ларкатала прорвалась мука, хотя он и старался держать себя в руках. — Зачем их терзали и заставляли причинять друг другу боль,если не для того, чтобы заставить меня передумать?

— Для того, чтобы задеть меня, — Волк одним сильным движением поднялся из кресла и подошел к окну. — Я говорил тебе. Я предупреждал. Эвег следит за каждым моим шагом. И если я выделил тебя среди гостей… — Волк засмеялся, поняв, что сам попал в старую, как мир, ловушку, показал, кто ему дорог, где больное место. — Кто же знал, что ты откажешься от всего, уйдешь в подземелье? Но ты ушел. И я запретил тебя трогать, это я еще могу. А Эвег поступил хитрее: он не трогал тебя, но все равно заставил ненавидеть меня. Или ты не проклинал меня эти часы?

Маирон развернулся и пристально посмотрел в глаза эльфа.

Ответ был неожиданным. Мысль, что за Сауроном могут следить, не пришла бы в голову Ларкаталу (хотя еще в начале умаиа говорил об этом, Ларкатал пропустил его слова мимо ушей). Зато нолдо знал другое: Эвэг был не такой, как все Темные, не просто умаиа, а значит, он мог быть исцелен, и нолдо отдавал ему, что мог… хотя Эвэг и ненавидел его. За то, что Ларкатал знал правду, за то, что задел за живое. Однако, похоже, этот Эвэг ненавидел и Саурона. Который старался сделать не раз для Ларкатала… многое. Как считал нолдо, только ради того, чтобы заполучить его в свою собственность. Но что если нет?!

— Да, проклинал, — ответил Ларкатал. — Так Эвэг намеренно создавал впечатление, что за этими пытками стоишь ты… — впору было то ли плакать, то ли смеяться. Он встряхнул головой и ответил умаиа столь же пристальным взглядом. — Все же… ответь, если я передумаю, что это изменит для тебя?

Как-то глупо было стоять в своем кабинете и играть в гляделки с эльфом. Маирон отвел глаза, не скрывая ничего, не сдаваясь — просто отвел.

— Этот Эвег тот еще гаденыш, — как-то устало скривил губы Маирон. — Если ты передумаешь? Надо же, как щедро. А я думал, это я отец даров… Не знаю, что это изменит. И мне не нужны твои подачки. Возвращайся в свою старую комнату, я скажу, что ты снова мой гость, и больше перед тобой никого мучить не будут.

Ларкатал потер виски. Он мог очень ошибаться раньше, мог согласиться сейчас на то, что обернется неприемлемым. Но…

— Просто вернуться в комнату? — спросил нолдо. Это было непохоже на те выводы, что он сделал (нолдо не помнил, что Саурон уже делал ему такое предложение до начала допросов: живи в своей комнате, делай вид, что ты мой гость; только тогда Ларкаталу обещали, что никого из его спутников не будут трогать, а теперь лишь что он сам не будет присутствовать на допросах, большего сделать уже было нельзя). И потому нолдо начал говорить так, как не заговорил бы раньше. Как мог бы говорить с Эвэгом… или с тем же Сауроном вначале. — Перед тем, как я ушел в подземелье, я спрашивал себя, не хочешь ли ты удерживать меня как… свою собственность. И от того я поставил условие: отказаться от угроз моими родичам. Если бы оно было выполнено, я был бы с тобою свободно. Но отдавать тебе себя и самое важное, что есть у меня… словно бросая в бездну, которая не наполнится, мне видится недопустимым; и поступив так ради любой цели, я перестал бы быть собой. Но если я ошибался, если речь шла об ином, и ты счел причиной отказа мою гордыню… — Ларкатал не знал, как отреагирует умаиа. Возможно, и гневом.

Волк снова сел в кресло и чуть не выругался. Они оба вели себя, как дураки. Сам Маирон то вскакивал, то метался, то садился, не зная, куда себя деть, а Ларкатал, тоже дурак, то выдавал боль в своем голосе, то сжимал голову.

— Сядь, — вновь властно и жестко сказал Маирон. Эльф повиновался. — Никогда здесь себя так больше не веди. Не выказывай, что тебе больно, или что ты запутался. Не говори в сердцах, не давай опрометчивых обещаний. Всегда держи себя спокойно, будь холоден, научись улыбаться, когда больно и понимаешь, что лицо тебя все равно выдаст, — каким прописным истинам он учил этого… пленника! — Ты что, только вчера из Амана? — не выдержал в конце концов Волк и снова вскочил. Поняв ошибку, сделал вид, что просто хотел подойти к столу. Чтобы не стоять там, как дурак, сгреб со стола два кубка, бутыль вина. Вернулся, небрежно поставил их возле кресел — больше он не будет предлагать эльфу, захочет — сам нальет. Волк вновь рухнул в кресло.

Ларкатал был изумлен: подобный совет мог бы дать ему Тардуинэ, но не Саурон же…

— Просто как-то не случалось попадать в плен, — ответил Ларкатал. — А, кроме плена, большая часть таких правил… едва ли нужны в Нолдолондэ, — в бою нужно умение отпустить свой гнев или сдержать его, невзирая на горе или страх. В дозоре и засаде нужно терпеливое выжидание. Удержаться от опрометчивых слов полезно всегда, но его отказ говорить с Сауроном… это не были слова, сказанные в горячности, необдуманно, они прозвучали от того, что нолдо неверно оценил происходящее. Но никто из родичей, даже при раздоре, не стал бы пользоваться тем, что другому больно, или что он запутался… да и атани, и гномы не поступали так. — Что при допросах других нужно было сдерживать себя, я понял по опыту, только поздно. Благодарю за совет; я не ожидал, что ты можешь дать мне его, ведь это… помешает вам, если меня все же будут допрашивать.

Волк хмыкнул шутке. Впрочем… ему тоже не доводилось учить пленников, как держаться. Невесело усмехнувшись, Маирон ответил:

— Я не позволю тебя никому допрашивать. И если смогу, то не дам и мучить. А ты… не поддавайся и ни в коем случае не говори, что тебе велел Фэлагунд. По крайней мере, пока я не попрошу.

Ларкатал никак не мог ожидать того, что происходило сейчас, этого не могло быть… но это было. Саурон даже сказал ему — не поддаваться. До поры — и все же…

— И я не могу отпустить всех, неужели ты не можешь это понять? Сделай я так, и Владыка Севера узнает обо всем незамедлительно, и его воля настигнет меня тут же… да и тех, кого я отпустил. И тебя в особенности. Нужно действовать тоньше, так, чтобы все сочли это за мою игру и за хитрый план. Немного терпения, и Нэльдор вместо пыток оказался в башне с красивым видом; еще терпение, и Морнэхэнду скоро получит свободу.

Примечания.

*(1). На самом деле, когда Саурон только увидел в Ларкатале Светлого, он не исключал возможности «добраться» до эльфа через его спутников:
«Со странной смесью муки, надежды и то ли тоски, то ли ненависти, Волк всматривался в Ларкатала. Это будет его пленник. Его, до последней капли крови. Волк никому его не отдаст, а все остальное… Конечно, Тайна Наркосторондо нужна, но город никуда не денется, о нем уже известно немало, со временем и другое приложится, но что и правда было ценным и важным — это Светлый. Один Светлый важнее всех тайн этих гордецов и глупцов. И Волк доберется до этого Света, он обретет эту тайну, он покорит этого пленника, а все его спутники будут лишь средствами».
И еще до того, как попросить не оставлять его без Света, Саурон угрожал Ларкаталу, что сделает его наблюдателем:
«Я избавил вас всех от пыток, но если ты хочешь вместо благодарности ставить мне это в вину, я могу вернуть все, как было. Ты будешь сидеть на троне, а все твои спутники пройдут перед тобой. Узнаем, кто из них сколько может вынести».
Однако в какой-то момент, после отказа Ларкатала от бесед, Волк искренне хотел защитить эльфа от пыток, даже был готов идти на жертву:
" — Хорошо, Ларкатал, твое молчание красноречиво. Теперь послушай меня. Как ты помнишь, я во всеуслышание заявил, что пока ты у меня в гостях, ни одного пленного не будут допрашивать. Если ты выйдешь из этой комнаты, я не смогу больше тебя защитить. Я не жду, что ты переменишь свое решение, но остальным это знать не обязательно. Я не знаю, как долго наш обман продлится. День-два у нас точно есть. Надеюсь, что ты мне поможешь. Или хотя бы не помешаешь. Веришь ты или нет, но я делаю, что могу.»
Поэтому, хотя Саурон лжет, будто пытки спутников Ларкатала были только планом Энгватара, Волк искренне обижен на то, что его добрую волю не оценили.

32. Обида

Ларкатал слушал с удивлением: Нэльдор, после того, как рассказал все, что ему было известно, оказался в башне… однако Саурон мог и убить нолдо. Или пытать дальше, стараясь узнать все возможное о Наркосторондо, или сделать эльфа рабом. И если Саурон готов отпустить пленных и делал то, чего не делал прежде, из-за его, Ларкатала, слов, то ничто не было брошено в пустоту.

— Что ты не можешь всех отпустить, я понимал и прежде, потому и предложил тогда чтобы ты снял с меня одного угрозу наказания родичей за нарушение правил или отказ от выполнить что-либо, при том, что ты всегда мог наказать за это меня самого. Но твой бескорыстный дар, это лучшее подтверждение того, что я заблуждался. Высока цена моих ошибок, — эльф покачал головой. При этом он помнил, что умаиа все еще оставался его врагом, их врагом, но… это ведь тоже могло измениться: надежда была. И еще Ларкатал подумал, что теперь, узнав правду, больше не сможет говорить с Эвэгом… однако у нолдо была надежда, что его слова, зацепившие целителя, не будут напрасны, и тоже принесут свои плоды.

Волк поднял голову. Ларкатал… этот упрямый и гордый эльф, … он…

— Ты сожалеешь? — негромко спросил Волк. Вот… только о чем нолдо сожалеет? О том, что отверг протянутую руку, или только о своем? — Впрочем, конечно сожалеешь, ведь пострадали твои родичи.

— Да, я сожалею. Прежде всего из-за того, что было с моими родичами, и… о том, что не увидел правды, — нолдо серьезно взглянул на Саурона, который настороженно ждал ответа. — Возможно, я упустил и время, — Ларкатал сам не знал, отчего ему пришла в голову эта мысль, ведь плен может быть очень долог: что если у Саурона есть шанс, и он в силах помочь умаиа… но ему может не хватить времени. Возможно, даже тех самых дней, что он был в подземелье. — Я считал, что ты приказал пытать моих родичей за мой отказ, а ты на самом деле… избавил от допросов меня, добился того, чтобы перестали допрашивать Нэльдора, и дал свободу Морнахэнду. Ты делал то, чего никто не ждал от тебя, и чего не делал прежде; и ты говорил мне об этом, жаль, что я не поверил. Я благодарен тебе за все, что ты сделал для нас…

Волк слегка запрокинул голову в раздумье. Эльф ответил. И ответил совсем не то, что ждал услышать Волк. Он думал, что теперь, когда Ларкатал наконец понял все и поверил, эльф… обрадуется. Будет благодарить, обовьет Волка волной тепла, той самой, которой так невыносимо хотелось. Ни от кого, даже от Морнахэнду, которого ждала свобода, Волк не слышал слов благодарности, и это не волновало его, он не для них это все делал. Но тот, ради кого делалось… смотрел на Волка с удивлением, как на выпавший в мае снег, и даже поблагодарил… за то, что было для самого Ларкатала важным… но не за то усилие, что Волк совершил над собой, не за тот риск, которому он подверг себя… Эльф не ценил его.

— Как я уже тебе сегодня сказал, мне не нужны твои унижение и жалость, — холодно и ядовито почти прошипел Волк. — Рад, что позабавил тебя: ты смог полюбоваться на диковинную зверушку. И да, главное, конечно же, что твоим друзьям будет легче, — нет, он не выскочит больше из кресла. Дрожь, радость, надежда: все рассыпалось, развеялось пылью. Ларкатал лишь использовал его. Он так старался ради этого эльфа, а сам эльф… и не думал о нем… И все же… все же этот нолдо был ему… дорог. И потому его все равно не будут больше мучить. — Можешь уходить в свою комнату, ты получил, что хотел.

Ларкатал удивленно посмотрел на умаиа: слова сожаления и благодарности вызвали неожиданную реакцию.

— Позабавил? Диковинную зверушку? — с недоумением переспросил нолдо, ничего подобного не имевший в виду. — Произошедшее для меня подобно не диковинке, а чуду… И если ты сейчас хочешь, чтобы я ушел в свою комнату… я в самом деле упустил время.

Слова эльфа… были похожи на извинения. Волк колебался, но все же решился склониться в пользу того, что нолдо… что нолдо — что?

— А чего ты сам хочешь, Ларкатал? Из возможного.

Нолдо задумался.

— Наверное, это странно будет звучать, но я и сам сейчас предпочел бы остаться и говорить с тобой, чем просто уйти в свою комнату; только не о тайнах, — придя сюда впервые, нолдо и сам едва поверил бы, что он будет желать разовора с умаиар. С Сауроном, с Эвэгом. — Хотя не буду скрывать, что я хочу и своим помочь. Понимаю, что не допрашивать их не могут, но то, что делали с Ароквэном… Если бы я мог хотя бы поговорить с ним…

— То, что сказал тебе твой Лорд, ты расскажешь мне это. В свое время. Потому, что это не важная тайна и потому, что это будет твой пропуск наружу, — с удивлением Волк понял… что однажды ему действительно будет нужно отпустить Ларкатал. И от этого понимания стало холодно и пусто. — Но не говори этого раньше. Пусть все думают, что я вытягиваю из тебя эти знания.

— Не думал, что у нас может быть общая тайна… и это происходит благодаря тебе, — ответил арафинвинг.

***

А для Больдога началась страда: было пора приступать к допросам. На сегодня в очереди были Акас, Ароквэн, Тандаполдо. Последний вряд ли был интересен, но можно было проверить.

После этих троих своего часа ожидали Кирион, Ларкатал, Морнахэнду, Линаэвэн и Хэлйанвэ, но их, по разным причинам, пока трогать было нельзя. Поэтому Больдог начал с допроса Акаса: умаиа не торопился и не задавал эльфу никаких вопросов, просто деловито и размеренно мучал нолдо.

— Скажите, наконец, что вам от меня нужно, или прекратите, — не выдержал в конце концов пленник.

Голуг заговорил, но Больдог не торопился радоваться. Если сейчас фэанорингу сообщить, чего именно от него хотят, нолдо захлопнется, как за стеной щитов, замолчит, и ничего из него не выбьешь. Нет уж — пусть теряется в догадках, кричит, просит пощады, и вот когда он дойдет до обещаний все рассказать — вот тогда ему можно будет задавать вопросы. Пытка продолжалась.

А Акас продолжал просить и требовать, он хотел знать хотя бы причину… но ничего не обещал сказать сам.

***

Морнахэнду раздумывал о том, куда он направится, если Саурон не обманывает, и он в самом деле обретет свободу. В Наркосторондо идти было нельзя: за ним могут следить шпионы Саурона, да и не пропустят на Хранимую Равнину отпущенного врагами. Тогда оставался Хитиломэ: его расположение не было тайным, и одинокого путника там, скорее всего, примут. И тогда он сможет рассказать Лорду Финдэкано о посольстве, о пленении, о раскрытых Сауроном планах… Да, ему придется сказать и о том, что выдал он сам… Но сведения об обороне Минас-Тирит и о его взятии могут пригодиться даже при том, что Саурон готов к нападению.

За такими раздумьями проходило время до встречи с целителем.

***

— Что до Ароквэна… — на краткое время Волк словно задумался (он сосредоточился, мысленно говоря с Больдогом), а потом хмуро договорил. — Ароквэн сейчас спит. Его… допрашивали. Поговоришь с ним, как только проснется, — как же не вовремя Ароквэна пытали… Кажется, их беседе не суждено состояться, сейчас Ларкатал точно уйдет…

Нолдо опустил голову. Саурон помогал ему — и продолжал пытать его товарищей. Но Эвэг не менее, если не более, издевался над пленными, а нолдо пытался помочь и ему… И Ларкатал смог совладать с собой.

— Допрашивали, потому что на Севере требуют допрашивать пленных… и нет способа, чтобы там не узнали? — у нолдо возникло чувство, словно Саурон и эти умаиар сами скованы цепями. — Но спасибо, если я смогу говорить с ним, это… необходимо. — Ароквэна больше не принуждали ломать пальцы товарищам, но после того, что уже произошло, воин наверняка нуждался в помощи.

Слова Ларкатала были неожиданными. Совершенно. И Волк не знал, как к ним относиться… Нолдо словно прощал его.

— Я ведь говорил тебе, что Эвег донесет обо всем. Но я нашел способ, как избежать пыток. Послушай меня: я знаю почти все о плане Маэдроса. И я знаю, что среди твоих спутников есть те, кто почти ничего не могут выдать. Как, например, Тандаполдо или Ламмион. Если они расскажут мне, что знают, я смогу отпустить их.

— Да, Ламмион и Лаирсулэ знают очень мало, — произнес нолдо, хотя понимал, что Саурон может теперь предложить ему: «убеди товарищей все рассказать». И если он будет говорить со спутниками, как уже говорил с Нэльдором, то снова и снова он будет помогать Темным. Он будет делать это ради свободы своих, но эта будет дорога, ведущая вниз. Выдержит ли он, устоит ли?

— Я не знаю другого способа, — Волк посмотрел в глаза Ларкатала. Он правда не знал.

— Если я стану убеждать их, одного, другого… для меня это станет путем к падению, — отозвался Ларкатал и замолчал. Может ли он сам рассказать что-то из того, что знает, если считает такие сведенья бесполезными для Темных? — И при этом Ламмион знает немногим больше Нэльдора, возможно, все это тебе уже известно.

— Я поговорю с Ламмионом. Мне важно, чтобы он сказал сам о том, что знает, и чтобы поклялся, что не знает больше. Тогда, если меня спросят, я смогу ответить, что узнал у пленника все, что возможно. Но пока Ламмион не заговорит, мне нет смысла отпускать и Нэльдора: он или уйдет, зная, что бросил брата, или добровольно останется в плену. И то, и другое для него будет плохо, — Волк наклонился и разлил вино по кубкам. — И я не знаю, что делать с Тандаполдо. Он не хранит ничего важного, что мне не было бы уже известно, но я не смог его уговорить его рассказать мне эти крохи, — Маирон протянул один из кубков Ларкаталу.

И Ларкатал взял кубок, сел в кресло и отпил вина. Эльф оказался в сложной ситуации. Нельзя было склонять своих товарищей к тому, чтобы они выдавали сведения Темным. Но, возможно, они и не знали ничего «полезного» для этих Темных и могли обрести не только свободу от пыток, но и настоящую свободу…

— Если, — сказал наконец Ларкатал, — если они узнают обо всем, что тебе известно, возможно, они подтвердят, что не знают большего…

Незаметно, про себя, Волк выдохнул, когда его гость, его сияющий пленник, принял кубок из рук Маирона. Принял не потому, что так было оговорено, а по своей доброй воле.

— Я попробую это с Вэрйанэром и Ламмионом, — согласился умаиа. — Но Тандаполдо я уже сказал все, что знаю, и это не помогло.

Что мог сказать Ларкатал?

— Значит, такова его воля, для него это важно… — эльф взглянул на Саурона. — Я понимаю, что это означает пытки, но я в любом случае не знаю, что ему известно.

Вспомнилась пытка, которой Тандаполдо уже подвергли… Такого больше не будет, эльфов не принудят причинять боль другу другу с помощью устройств (а ведь эти жуткие устройства едва ли разработал Эвэг, но скорее тот, кто сидит рядом). Но его все равно будут терзать, пока он не заговорит. Или пока не поймут, что он все равно ничего не скажет?

— Я буду говорить с ним снова, — отвел взгляд Маирон. — Но ты сможешь подтвердить Тандаполдо, что я не могу иначе, что все мной сказанное правда?

— Да, я могу подтвердить, что ты говоришь правду, — было более чем странно так говорить, но Ларкатал чувствовал, что его Саурон не обманет, и при нем тоже лгать не будет.

«Как необычно беседовать с эльфом», — думал про себя Волк. Пусть вот так, о трудной теме, но все же беседовать по обоюдной доброй воле. Не с тупыми орками, не с умаиар, в любом слове от которых могла прятаться хитрость и опасность, а с этим честным и открытым эльфом. Ведь Волк никогда не говорил с нолдор вот так. Владыка Мэлькор говорил. Но потом бежал, бросил все… На какой-то миг Волк задумался, а сможет ли он жить в Валинорэ, чтобы вокруг него были такие же теплые и светлые эльфы… От дерзости и странности фантазии Волк вздохнул.

— Придет время, и твои родичи будут сидеть вокруг меня и славить меня, и искать моих слов, — вдруг высказал Маирон пророчество, которое при всей своей невозможности и непостижимости посетило его только что и оставило радость (ведь в нем было именно то, что желалось!), но кроме радости, было еще и потрясение. Огромными от удивления и тревоги глазами Маирон посмотрел на Ларкатала.

Ларкатал вновь поднес кубок к губам, но не сделал глотка. Потому что Саурон заговорил, и словно нечто незримое прокатилось по воздуху. Дуновение Судьбы…

— Ведь это пророчество, так действительно будет… — прошептал Ларкатал. Он был поражен: это было чудом, что несло великую радость, и даже хладнокровный (как правило) умаиа выглядел совершенно потрясенным сказанным.

— Это… невозможно, — неуверенно ответил Волк. Потому что знал: невозможно. И потому что знал: так будет. — Как ты себе это видишь??? Я не смогу уйти от Мэлькора, он не позволит мне… Да и куда мне идти, кто примет меня?.. — Волк задумался. Его практичный ум стал искать, куда он может пойти, но не находил. В Валинорэ, когда его в конце концов простят (ведь простили Владыку), он будет любим эльфами… но он станет одним из многих маиар. Нет, это не то, что он хотел и что только что видел… — Я не знаю… — повторил Маирон и потер ладонями лицо. — Я прикажу привести сюда Тандаполдо.

Для Ларкатала все словно плавилось и то, что казалось твердым, менялось… Саурон говорил неуверенно, он не понимал, как это возможно…

— Я не знаю, как это будет. Было, что Оссэ ушел от Мэлькора; было, что Враг сам терпел поражение; но я не знаю о тебе. Зато знаю, как и ты сам, что это случится. Тебя… могли бы однажды принять в Амане, — в этом была и радость, и горечь: Ларкатал до сих пор не знал, примут ли однажды тех нолдор, кто захочет вернуться, лишь надеялся. Но как бы то ни было, это была большая радость: самый могущественный из слуг Врага раскается и станет другом эльфам. А еще Ларкатал внезапно понял, что Эвэг боится не столько того, что будет раскрыт, сколько того, что ему некуда будет идти. Нужно было найти такое место, и лучше в Эндорэ… Тогда при следующей встрече он сможет сказать о нем и Эвэгу.

— Я не хочу возвращаться в Аман. Я… хочу остаться здесь. С вами. Оссэ ушел за своей любовью, а я если и стану… вашим другом, то лишь потому, что все, что мне дорого, находится здесь, в Серых Землях… — какие это были невозможные откровения… — Никто не слышал от меня и малой толики правды о моей душе и стремлениях… Даже себе я не хотел бы такого говорить… Храни все мои слова в тайне. Или нам всем несдобровать.

— У многих эльдар, что живут в Валариандэ, тоже все самое дорогое здесь… — произнес Ларкатал, не знавший, что поразительнее: то, что Саурон хранит в себе такие тайны, или то, что дорогое его сердцу находится в Эндорэ, или то, что он рассказывает самые потаенные секреты своему пленнику… — Я не выдам тебя никому, здесь ли, или покинув крепость и остров.

Волк кивнул. Он достаточно разбирался в эльфах, чтобы знать, кому можно поверить, а кому нет. Некоторых можно было запугать или обмануть, других — сломать, третьих — не раздавить окончательно, но заставить говорить. Из четвертых можно было выдрать кое-что, а пятые и вовсе отказывались говорить и даже по ошибке не выдавали лишнее. Ларкатал явно относился к последним двум.

— Да, ты сохранишь мою тайну, — тайны с другим эльфом, его первым знакомым нолдо, были куда как менее… приятны. Ларкатал же не проговорится даже своим из желания разделить распирающую его новость: и значит, Владыка ничего не узнает.

***

Когда Тандаполдо привели (а приказ явно поторопились исполнить), Волк выставил стражу за дверь и вновь повторил пленнику все, что и так уже знал или о чем догадывался. Пленник слушал умаиа, смотрел на Ларкатала, и возле губ вошедшего пролегла горькая складка: его товарищ не выдержал и теперь сидел рядом с их главным палачом и пил вместе с ним вино.

— Ты не откроешь мне тайн, заговорив, — продолжал меж тем увещевать пленнмка Маирон. Многие твои друзья уже ответили мне на мои вопросы, ответь и ты, и ты получишь свободу и уйдешь отсюда вместе с Морнахэнду. Пусть Ларкатал подтвердит, что все, мною сказанное, правда.

И Ларкатал кивнул:

— Да, это правда, и здесь нет лжи или подвоха.

Тандаполдо задумался. Мог ли Ларкатал знать, что ловушки действительно нет? Хотя знать или увидеть, что Саурон не лжет, наверное, мог… И все же Тандаполдо сомневался и какое-то время молчал, размышляя. А потом вновь сказал, что откроет лишь часть, но это было безуспешно, Саурон стоял на своем. И наконец нолдо произнес:

— Я расскажу все, но при одном условии… Ларкатала не вернут в застенок и не будут допрашивать.

Волк с удивлением посмотрел на Тандаполдо.

— Ларкатала не вернут в застенок и не будут допрашивать… — Волк запнулся и посмотрел на Ларкатала; на лице умаиа отразилась тень целой гаммы чувств, — если он сам не захочет этого. Здесь Ларкатала я тоже не буду удерживать силой, — в голосе умаиа явно звучало уважение. И снова внимательный взгляд переместился на Тандаполдо. — Если тебя устраивают мои слова, то говори, и покончим с этим. Скоро вечер, а завтра вас с Морнахэнду ждет нелегкая дорога.

Тандаполдо напряженно думал. Саурон обещал даже больше, чем нолдо просил в обмен на свои слова.

— Одно, что я должен передать, тебе известно: границы омраченных земель в долине Сириона и чары, лежащие на ней. Я разведал эти границы, и также, глядя через Незримое, запомнил и оценил колдовство, чтобы передать увиденное, — Тандаполдо говорил, скрывая стыд от того, что он, воин, выдает Саурону свое задание… Как он будет смотреть в глаза своему Лорду, если они встретятся? Хотя, едва ли теперь встретятся… — Еще я должен был рассказать о тех местах, что Лорд Артарэсто считает наименее укрепленными, — должно быть, для Лорда это было непросто: Артарэсто заботился об укреплении Тол-Сирион, о том, чтобы слабых мест в ней не было, а после захвата крепости, когда появилась надежда отбить ее общими силами, Лорд должен был рассматривать свою крепость как вражескую, отыскивая в крепком менее крепкое.

Волк был доволен — эльф заговорил. Посулы пересилили гордость, награда была важнее молчания. А Маирон узнал то, что желал и получил важные сведенья о своих владениях: нужно было пустить больше шпионов летать в округе, чтобы никто не мог вот так подойти и «узнать границы и чары».

— Ты думаешь, что то, что ты видел чары, вам поможет? — с сомнением поинтересовался Волк. Впрочем, это были уже несущественные детали. — Поклянись, что ты не знаешь больше ничего о вашем посольстве, чего бы не знал я, и ты свободен.

Тандаполдо чуть помедлил:

— Если тебе известны все наши имена и то, кто кем послан, я могу поклясться, — в отличие от Морнахэнду нолдо не был уверен, что если Саурон знает такие подробности Посольства, то имена пленников знает и подавно.

— Я не знаю о двоих, — ответил Волк. — Я буду рад, если ты скажешь мне о них, но не настаиваю. Двое беглецов из Ангамандо не назвались.

— Тогда я не буду называть их, — хоть в этом Тандаполдо мог не уступить… — И поклянусь, что больше мне ничего не известно. А ты, Ларкаталу, не выдавай ничего и будь осторожен…

И Ларкатал снова серьезно кивнул, словно не обещал уже подобного Нэльдору и словно не нарушил уже это обещание. А потом сказал:

— Где бы ни завершился ваш с Морнахэнду путь, да будет он благословен. — И эльф поблагодарил Саурона за то, что он отпускает пленного.

— Проститесь сейчас. Не думаю, что выдастся еще такая возможность, — сказал Маирон и, чтобы не мешать, вышел из кабинета в спальню, впрочем… слышать это ему не мешало.

А Ларкатал снова поблагодарил его — за то, что дал возможность попрощаться.

***

Фуинор постучал в комнату Линаэвэн, и дева открыла дверь.

— У меня есть вести от Повелителя. Он отпускает Морнахэнду. Совсем, без условий.

— Морнахэнду обретет свободу? — изумилась Линаэвэн. — Спасибо.

Неужели Фуинор мог способствовать этому ради Марта? Весть была очень доброй (и укрепляла ее силы), хотя вместе с тем эльдэ понимала: для Марта свобода нолдо станет живым примером того, что милосердие в этой крепости есть. Но один из ее товарищей обретал свободу… и не так, как она, бывало, слышала, а без условий.

— Я хотел, — продолжил Фуинор. — вечером снова петь с тобой. Но Март сказал, что занят сегодня. Тогда давай петь завтра ночью?

Линаэвэн посмотрела на Фуинора. Ради Марта она могла согласиться петь вместе с умаиа, но завтра пари уже закончится.

— Завтра истекут три дня, что были мне даны, и я уйду в подземелье, — кратко ответила дева. Что будет делать этот умаиа? Будет пытаться действовать хитростью или будет в числе ее палачей?

Фуинор удивленно поднял бровь.

— Вижу, ты по достоинству оценила сделанное для тебя, и больше даров не желаешь.

Линаэвэн, не сдержавшись, изумленно раскрыла глаза.

— Я благодарна тебе, что ты добился освобождения, и едва верю, что это оказалось возможным, — хотела бы она увидеть Морнахэнду. Узнать, что ее не обманули. — Но ты хочешь сказать, чир если я буду петь вместе с тобой… ты можешь помочь и другим моим товарищам?

— Да. Я отвечу услугой за услугу. Ведь слушать тебя истинное удовольствие.

Линаэвэн понимала, что умаиар не поступают так, не помогают в обмен на песни. Выдала ли она что-то своими песнями? Вроде нет, ведь она выбирала только те, что не имели отношения к Наркосторондо или нолдор Валариандэ, или Кириамо… Может быть, Темные ожидают, когда безопасное закончится?

— А можем ли мы встретиться до того, пока три дня не истекли? Скажем, в то время, в какое Март будет свободен? Гортахаур сказал, чтобы по истечению пари я оставила Марта в покое и… больше не вставала на его пути.

— Март сегодня занят, он совершает тризну по брату, ему не до веселых песен. Но Повелитель, предлагая тебе спор, вовсе не имел в виду, что ты больше не можешь общаться с Мартом. Можешь, отчего нет. Значит, завтра вечером, после ужина, ждем тебя петь вместе?

— Я не имела в виду именно веселые песни, но ты прав, — ответила Линаэвэн. На тризне в честь погибшего брата Марта никак не должно быть умаиа. Дева задумалась. Она приняла решение уйти в подземелье, чтобы разделить судьбу товарищей. Но вот она могла помочь им, при этом не выдавая тайн. — Хорошо… ради моих родичей, я приду.

Эльдэ понимала, что для Марта… это будет доводом в пользу того, что он прав — получается, Фуинор убедил ее остаться еще на день, и она опять передумала… Но она видела, что было с Нэльдором, и хотела уберечь других спутников от такой участи.

— Договорились, — кивнул Фуинор и ушел.

***

К этому времени Больдог закончил свою первую встречу с Акасом. Фэаноринга принесли и оставили у Лаирсулэ. На всякий случай их слушали.

Больдог недовольно хмурился — Тандаполдо забрали у него из-под носа и еще неизвестно, вернут ли, Ароквэна трогать запретили. Других пока тоже не давали на забаву, а старые пленники, бывшие на Острове до появления отряда Линаэвэн, еще не пришли в себя достаточно для серьезных допросов. Пора уже было заканчивать с этими гостями и особенными пленными и, наконец, позабавиться как следует.

***

Увидев измученного Акаса, Лаирсулэ едва сдержал стон.

— Я лечу вас так хорошо и так скоро, как только могу… — в ужасе произнес целитель. — Но для чего лечу, для новых пыток?! — для Акаса это время, рядом с Лаирсулэ, было отдыхом, но целитель впервые подумал, не использовали ли Темные его для того, чтобы он помогал палачам снова скорее заняться пленниками?

— Я попрошу их… — в глазах целителя вспыхнул гнев. — Нет! Я буду не просить, но требовать. Если после моего исцеления вас сразу же, или вскоре после, снова направят на новые пытки, я откажусь заниматься ранеными. Пусть вы будет приходить в себя дольше, но у вас будет время.

Акас молчал. Лаирсулэ, похоже, не знал об Эвэге и о том, каким может быть его лечение… но для целителя это в самом деле должно быть невыносимо: лечить, зная, что исцеляет для допроса.

— Ты прав, — наконец ответил Акас. — Дай мне… просто отдых.

Лаирсулэ бледно улыбнулся и, вместо лечения ран, снял боль и погрузил нолдо в сон. Такой крепкий, на какой только хватало сил.

***

Пока Акас спал, им не мешали. Эвег наскоро подлечил Ароквэна и перешел к Морнахэнду.

— Не пугайся. Я буду с тобой бережен. Повелитель велел подготовить тебя к дороге. Я вылечу твои раны и погружу тебя в сон, чтобы ты не маялся, а отдохнул.

Морнахэнду, внезапно ставший покорным, не мешал Эвегу, и тот скоро делал свое дело — точнее, доделывал то, что оставил в прошлый раз.

***

Когда Ларкатал и Тандаполдо остались одни, Тандаполдо недовольно сказал:

— Ты еще благодаришь эту тварь…

— Умаиа мог не делать того, что делает, ведь он не получает никакой выгоды. И вас, узнав о задании, мог не отпустить, а убить или отправить в рудники Ангамандо, — возразил Ларкатал, мысленно удивившись, что защищает Саурона. Но не признать этого было бы несправедливо. — Прощай, Тандаполдо. Не думай о том, что ты выдал из-за пыток, думай о том, что сберег. Ты не рассказал о Наркосторондо, ничем не служил Темным…

Верный Артарэсто помрачнел, удивив тем Ларкатала.

— Саурон, — сейчас это прозвучало как «Ссаурон», — говорил однажды, что отпустит меня. Он считает, что я буду играть роль руки Севера, принесу вред своим… Но этого не будет никогда!

— Что в Наркосторондо возвращаться нельзя, ты и сам знаешь, — начал было Ларкатал, но остановился. Гневный отклик товарища на его благодарность говорил о том, что Тандаполдо был сильно задет словами умаиа. — На тебя накладывали какие-либо чары?

— Нет, если только во сне. Хотя я не ощущаю этого.

— Ты сам хорошо разбираешься в чарах, но убедись, поговори с целителями. Остальное же зависит от тебя самого. Возможно, Саурон был уверен, что ты уйдешь сломленным, во власти ужаса, но это не так. Однако, ты сказал мне быть осторожным, и я говорю тебе то же: будь осторожен.

— Морнахэнду показал мне, что я не так силен, как считал, и сейчас я выдал то, что передал мне Лорд Артарэсто… — начал было Тандаполдо.

— И все же ты перенес пытки и не сдался. Будь осторожен, — повторил Ларкатал. — Поверяй все свои поступки совестью и разумом, и все обещания Саурона останутся только пустым сном.

— Я буду поверять их по тебе и по Лорду Артарэсто: поступили бы вы так, как я? — отозвался Тандаполдо. — Не желаю тебе мудрости и силы, они у тебя есть; но желаю терпения… и чтобы ты обошел все сауроновские ловушки. Прощай, Ларкатал.

Нолдор обнялись.

***

Волк слышал все слова эльфов. Ларкатал в глаза благодарил Волка, а за спиной звал его Саурон — «вонючий, мерзкий, отвратительный»… Маирон сжал зубы. Это был удар в спину. Но ничего, и он найдет, чем отплатить. Тандаполдо получит именно то, чего страшился. Он станет рукой Тьмы. Это и так есть в нем, нужно лишь чуть усилить чарами. Нолдо врал себе — а это врата для Тени, широкие и удобные. Тандаполдо сказал, что будет сверять свои поступки по Ларкаталу, но сам Ларкатал не заговорил, а вот Тандаполдо выдал все, что знал.

Волк открыл дверь и вновь вошел в комнату.

— Тебя, Тандаполдо, уведут в камеру, а завтра утром ты отправишься в путь.

И эльфа вывели.

— Скажи мне, — обратился Маирон к Ларкаталу, — в чем разница? Ты не хочешь сам просить своих родичей рассказать мне то, что они знают, но при этом ты все равно подталкиваешь их к принятию моего предложения. Без тебя ни Нэльдор, ни Тандаполдо не заговорили бы. Так не лучше ли не тянуть время? В подземелье сидит тот нолдо, которого пытали перед тобой; если я буду просить его рассказать, что он знает, мне он не поверит и будет молчать. А ты можешь дать ему свободу.

— Нэльдор… да, я сказал ему рассказать все, — ответил Ларкатал, вновь сев в кресло. — Но для Тандаполдо я только подтвердил, что твои слова правдивы, хотя, кажется, он скорее ответил из желания защитить меня от пыток, — нолдо допил вино. — И ты должен понимать: как ты не можешь всех отпустить или избавить от допросов, так и я не могу… как-либо способствовать тому, чтобы все мои спутники дали тебе ответ. Что до того, о ком ты говоришь… — как Ларкатал хотел бы спасти Тардуинэ! — если даже ты скажешь, что он своими словами не откроет тайн, я не смогу подтвердить, что ты говоришь правду. Когда ты говорил о Тандаполдо, я догадывался, что его знания должны быть близки к знаниям Морнахэнду, но с другими: я сам не знаю, что им известно.

— Тогда поговори с тем нолдо. Насколько я знаю, он и его товарищ были охраной, не больше. Ведь ты, как и я, хочешь отпустить как можно большее число, не так ли? Моей власти хватит на то, чтобы сегодня никого больше не допрашивали, но… завтра за ним все равно придут.

— Возможно, что только охраной. А если нет, и это выяснится… не окажутся ли мои слова им во вред? — Ларкатал не думал, что когда-либо будет спрашивать о таком умаиа… и ждать честного ответа.

Волк задумался.

— С одной стороны, ты прав. Если о пленнике узнают, что он хранит тайну, то ее будут пытаться вырвать из него. Но, с другой стороны, его ведь так и так будут сейчас допрашивать. И если мы будем знать, что в этом нет нужды… то мы, быть может, спасем твоего товарища.

Ларкатал тоже задумался. Он видел, что было с Тардуинэ, и желал помочь ему. И, кажется, он не причинит вреда своими словами. Но помогать выдать известное…

— Я поговорю с ним, — решился эльф. — Но, говорю тебе заранее: хотя я скажу ему, что он действительно обретет свободу, и могу подтвердить то, что тебе известно… я также посоветую товарищу слушать свое сердце. И поступать, как он сам посчитает верным.

— Тогда иди к своему спутнику прямо сейчас, — предложил Маирон. — Он, конечно, устал… но, скорей всего, продолжает думать о тебе. Поговори с ним и… если он согласится, то я смогу облегчить его условия: он будет отдыхать в твоей комнате.

Ларкатал чуть опустил голову: он должен был сказать умаиа о том, что его тревожило.

— Когда я прощался с Тандаполдо, то узнал о твоем плане о нем, и этот план… — Ларкатал не закончил фразы, поморщился, передернул плечами. — Если сейчас это игра для других умаиар, я понимаю, но тогда хорошо бы, чтобы и Тандаполдо знал, что сейчас все иначе, и он отпущен не поэтому, что это твой план.

Слова о плане удивили Волка. Он поднял бровь, но потом понял, о чем речь.

— С Тандаполдо ничего не случится, он даже не будет помнить об этом разговоре. Фуинор наложит на нолдо заклятье забвения, а потом твой родич просто придет в себя где-то на краю Таурэ Хуинэва. Он будет в лохмотьях, решит, что бежал и в ужасном лесу потерял память. Наверняка ты уже слышал такие истории. Я не могу рисковать, чтобы Тандаполдо рассказал кому-то, что я его отпустил.

Слова о Тандаполдо принесли Ларкаталу облегчение, но и неясную тревогу.

— Хорошо, если это только чары забвения, ему так будет легче, и найти приют тоже. Жаль, что Тандаполдо забудет и мои советы, и свои последние решения. И… хорошо, что твой первоначальный план действительно остался в прошлом. Если бы я узнал, что ты сейчас, отпуская пленных, преследовал подобные цели… — Ларкатал вздохнул. Он и сам не заметил этого, но слова Тандаполдо всколыхнули в нем сомнения, вопросы… — Хотя, наверное, я не ушел бы, разве что перестал уважать, да и говорил бы иначе.

Ларкатал резал Маирона без ножа. «Перестал тебя уважать»… уважение от Светлого эльфа… услышать такое о себе…

— Я не буду ничего делать сверх того, что Тандаполдо сам с собой сделал, — нехотя признался Волк. — В нем есть Тень, которую ты не замечаешь.

Тени в Тандаполдо Ларкатал не видел; так что слова Саурона показались нолдо не ловушкой для родича, а скорее мнением умаиа о нем. И Ларкатал в компании Саурона пошел к Тардуинэ.

33. Обещание свободы

Тардуинэ направился в посольство от имени Лорда Ангарато. Он сам просил об этом, узнав, что идут посланники Короля Финдарато, Лорда Артарэсто, Лордов Куруфинвэ и Тйэлкормо. Если Лорд Ангарато погиб, это не значит, что у него нет воинов. Тардуинэ должен был связаться с атани Дома Беора, жившими ныне кто в Фэрэннорэ (Брэтиле), кто в Хитиломэ, и найти среди беженцев воинов, желавших сражаться с Врагом. Это было тем легче, что нолдо знал многих атани и их родных еще по службе при гарнизоне своего Лорда. Теперь он должен был зажечь огонь в сердцах тех, кто остыл, осев на новой земле… Они помнили павших? Эльф мог поведать, какая участь ждала плененных.

Тардуинэ считал, что как минимум треть, если не половина из тех, кто услышит его, поднимутся в бой. А кто, услышав, напротив, устрашится за себя… пусть охраняет женщин и детей — тоже важная задача. Именно Тардуинэ настоял на том, чтобы каждый в посольстве знал только свою задачу и не спрашивал другого, что ему поручили; вот только письмо… но все считали, что дорога неопасна, в крайнем случае, если они и наткнутся на бродячую шайку орков, то охрана должна была с нею справиться… Но они наткнулись на Больдога.

Услышав посулы о свободе, Саурону Тардуинэ вряд ли бы ответил, но Ларкатал подтверждал, что умаиа не обманывает. Тардуинэ сам говорил, что Темным уступать нельзя, что они это используют в другой раз, но… если он станет свободен, то другого раза не будет. Свободен вновь… Только тогда они бежали вдвоем с Таурвэ, а теперь? Он уйдет (отпущенный Сауроном!), а Таурвэ останется? Нет, они вновь уйдут вдвоем… Такое возможно?!

— Что я знаю о посольстве? Что ради Союза я бы направился к беорингам, потом сообщил бы о том, что удалось достигнуть Лордам, — Саурон уже многое знал о посольстве, и эльф был уверен, что умаиа мог сам догадаться об участии атани, ведь общеизвестно, что Дом Беора служит Финдарато. — Еще могу сказать, что каждый из тех, кто входил в посольство, знает лишь о том, что поручено ему самому, не другим. Что Нэльдор, Ламмион, мой напарник и еще двое (я могу показать их) в посольство не входили: они должны были только защищать посольство в дороге.

Возможно, Тардуинэ мог защитить их и сейчас, своими словами. И это было, быть может, главной причиной, побудившей его все же заговорить. Другой причиной было то, что его не станут допрашивать о Наркосторондо. Уйдя из плена, он сберегал тайну Города, оставшись… он выдержал пытки когда-то, но стал же рабом. Выстоит ли теперь? Не стоило унывать, но и переоценивать свои силы, считать, что он-то никогда не выдаст Наркосторондо, тоже.

— Лаирсулэ тоже ничего не знает, — подтвердил Ларкатал.

***

Волк внимательно выслушал все, что сказал ему пленник. И, честно говоря, это были те самые сведенья, которые Маирон на месте этого эльфа держал бы при себе до последнего. До сих пор люди воспринимались скорее как помеха, не как противники. После падения Дортониона, лишившись Лорда и князей, на Западе Валариандэ они были рассеяны и беспокоились лишь о защите своих собственных границ*(1), а теперь… значит, теперь люди вновь должны будут выступить как союзники? Ну, это еще видно будет. Шпионы и провокаторы теперь наводнят их селения. Кого не запугают, того купят*(2).

— Я слышал твои слова, нолдо. Теперь ты получишь отдых в комнате Ларкатала, а потом… потом будешь отпущен. Тебя даже могут проводить к людям, — у Маирона вырисовывается план. — Все те, кого ты назвал, тоже могут обрести свободу. Ты поможешь мне поговорить с ними?

Тардуинэ надеялся,что уйдет не один, что отпустят и Таурвэ, и других. Но то, что он услышал, заставило его помрачнеть.

— Я мог бы говорить с другими, они не знают о посольстве ничего, что уже не было бы известно тебе, — медленно произнес нолдо, мысленно коривший себя. Да, он перенес пытки, но как мог он, услышав обещание свободы для себя и других, пусть и от Ларкатала, не уточнить, каким будет это освобождение… — Но пусть нас всех проводят лишь до границы твоих земель, не далее. И, Ларкатал… я не подумал, что ты сам можешь быть обманут… что ты мог не взять с Саурона обещание, что он отпустит нас не наложив чары, и не таким образом, что наше возвращение к эльфам принесет им вред.

Ларкатал смотрел на Тардуинэ и понимал, что без него, без его слов, товарищ вряд ли заговорил бы. Осторожный и опытный, он действительно ждал бы обмана и едва ли открыл что-либо в обмен на обещания. И, действительно, какой будет эта свобода, если их будут до конца провожать орки или умаиар? Да, уже не первый из товарищей Ларкатала смог обрести свободу, но… был ли он прав?

— Обещаешь ли ты это теперь, умаиа? — спросил Тардуинэ. Если Саурон не обещает… придется отказаться от того, ради чего он и заговорил.

— Конечно, обещаю, — обиделся Волк. — Я хотел проводить вас до безопасных мест, чтобы вы не наткнулись на шайку из Ангамандо, а ты мое доброе намерение пытаешься исказить и выставить угрозой. Вас отвезут туда, куда вы сами скажете. — Волк передернул плечами. Он и правда был обижен в лучших чувствах, ведь он хотел проводить эльфа к людям ради его же блага, помочь поскорее добраться до тех, до кого нужно было добраться. — Так что, будешь предлагать другим своим спутниками говорить со мной? Мне нужно услышать от них, что они больше ничего не знают, нужно, чтобы они в этом поклялись. Да, кстати, поклянись и ты, что сказал мне о посольстве все, что тебе было известно.

Тардуинэ в ответ на реакцию умаиа фыркнул бы — надо же, Саурон, кажется, обижен — если бы не понимал, что этот миг пойдет во вред его товарищам. Ларкатал же… поверил, что умаиа в самом деле не замышляет зла, а совершает настоящее добро, отпуская пленных без условий и шпионов. Это давало Ларкаталу надежду и на дальнейшие перемены…

— Я знаю имена, которые не назвал, но ты это и так понял, — произнес Тардуинэ. В остальном он поклялся, что рассказал все, и согласился говорить с другими.

— Тогда пойдемте наверх. Туда будут приводить ваших товарищей, и вы сможете говорить с ними. Ларкатал поможет тебе идти, а я, если ты согласишься, поддержу тебя с другой стороны. Или могу позвать орков помочь тебе: сам ты вряд ли дойдешь.

— Орки так орки, — мало Тардуинэ их навидался, что ли? Сам нолдо был так измучен, что дойти и впрямь не смог бы; конечно, могло хватить и помощи Ларкатала, но если уж Саурон отпускает его… пусть потешится напоследок. Скоро Тардуинэ больше не будет в его власти.

Нолдо считал, что Саурону есть дело до того, как именно пленника поведут наверх и думал, что если это сделают орки, то умаиа получит удовольствие от унижения эльфа. В действительности для Маирона была важна лишь эффективность, и орки были лишь средством, а пленники лишь теми, кто что-то знал.

***

Безымянного нолдо переместили в комнату Ларкатала, положили на походную кровать. Волк был доволен — Тардуинэ согласился уговаривать на предательство других. И первым к нему привели его бывшего товарища по рудникам.

***

Таурвэ привели в комнату Ларкатала, и там, на походной кровати, он увидел Тардуинэ. Товарищ был перевязан, но выглядел ужасно: следов пыток было не скрыть. Таурвэ помнил, что в плену нельзя показывать своих чувств, и старательно изображал, что вид товарища его мало волнует. Тардуинэ встретился взглядом с другом и сдержанно заговорил:

— Меня, как и Морнахэнду, и Тандаполдо, Саурон согласился отпустить, без условий и с обещанием, что освобождение обойдется без колдовства, соглядатаев и не будет во вред эльфам, — Таурвэ быстро взглянул на Тардуинэ и вновь отвел взгляд: «Я верно понял?» — Да, я при этом… кратко рассказал ему о своем задании. — В невысказанном слышалось: «О Наркосторондо — нет». Они научились передавать друг другу вести даже не через осанвэкэнта, опасное в плену, а взглядом и умолчанием. — У тебя задания не было, кроме как защищать нас… а о цели посольства и участниках Темные уже знают, — Тардуинэ сам перечислил все известное Саурону. — Если ты поклянешься, что не знаешь о посольстве больше этого, то тоже обретешь свободу. И мы опять уйдем вместе.

«Опять, да не так… тогда мы бежали». Таурвэ обвел взглядом Тардуинэ, приведших его орков, Ларкатала, Саурона… и твердо ответил:

— Нет. Я не буду ни в чем клясться Саурону и Темным.

Маирон развел руками, и упрямца увели. Когда Таурвэ уводили, на ице нолдо читалось лишь презрение к Темным. Эльф старался, как мог, скрыть боль: Тардуинэ сумели сломить муками и — кто знает, чем еще?! — здесь, на Тол Ракова…

Старался сохранять непроницаемый вид и сам Тардуинэ. Он уходил, а Таурвэ, ставший ему больше, чем другом, братом, оставался — как такое могло быть?!

***

Вслед за бывшим беглецом в комнату ввели Ламмиона. Волк полагал, что, узнав о Нэльдоре, и этот эльф быстро согласится — ведь если будут одни отказы, нолдор могут передумать помогать ему дальше. И еще… Волк не обещал обойтись без колдовства или того, что будет во вред эльфам, но его так поняли, и он не стал разубеждать*(3). А отказавшийся гордец… пусть думает, что его друга сломили пытки.

Ламмион, услышав, что известно Саурону, согласился поклясться, что ничего больше не знает. Он так желал свободы и так любил двоюродного брата, что вернулся ради него в плен и открыл ради него свой разум умаиа… А сейчас и Нэльдор мог отказаться уйти, чтобы не оставлять Лпммиона на Острове. Или… уйти с тяжким грузом на сердце. Нет, они должны были идти вместе!

Волк улыбался. Каждый согласившийся рассказать то, что ему известно, увеличивал ощущение, что ничего страшного не происходит, что все в порядке, так и надо. Пока ведь и правда почти не происходило ничего страшного. Пока. И почти.

Ламмиона сразу же увели в башню к Нэльдору. Завтра, вместе с Ларкаталом, Маирон решит, как их отпустить. За Ламмионом привели поочередно Химйамакиля, Вэрйанэра и Кириона.

***

Химйамакиль тоже после рассказа узнал новое для себя, не наоборот; а пытки были жестоки, ему ломали пальцы, он боялся, что однажды его искалечат… и это заставляли делать с ним его же Лорда… Но оставить своего Лорда здесь и уйти?

— Я подумаю, — кратко ответил эльф после долгого молчания. Думал он частью о том, что должно ему просить свободы как раз Ароквэну, а не себе; а частью о том — выдержит ли он, оставшись.

***

Вэрйанэр начал с вопросов.

— Есть ли те, кто уже на свободе?

— Пока нет, насколько я знаю, — Тардуинэ глянул на умаиа.

— А кому она уже обещана?

— Нэльдору, Ламмиону, Морнахэнду, Тандаполдо, мне — начал перечислять нолдо.

— Хорошо… — отозвался Вэрйанэр. Хорошо было то, что он узнал. И то, что для товарищей плен завершится свободой, не рудниками и не казнью. Что они выдали… возможно, и не так уж много, а, возможно, и важное: за слова о своих страхах он получил только три дня для товарища. Правда, любые слова о задании Саурону куда важнее… Вэрйанэр осторожно коснулся плеча товарища.

— Тардуинэ… я не могу уйти. Пока я прихожу в гости и готовлю на кухне, Лаирсулэ и Хэлйанвэ защищены от пыток. Если уйду, сам понимаешь, беречь их просто так никто не станет.

Тардуинэ понимающе кивнул.

***

Следующим Тардуинэ ждал Лаирсулэ, но привели Кириона. Саурон считал его мало знающим? Если да, не стоило его разочаровывать… а Кирион если что и так промолчит.

Тинда был поражен, увидев Ларкатала и потянулся к нему:

— Ты…

— Помнишь, что я говорил тогда Гортхауру? Освободи пленников без условий… он согласился, — Кирион понял что имел ввиду его друг и медленно кивнул, переводя изумленный взгляд с Саурона на Ларкатала и дальше на Тардуинэ.

— Но он хочет наших рассказов… — неуверенно произнес Кирион. И снова устремил взгляд на Саурона, на сей раз вглядываясь и вслушиваясь: тиндо казалось, что словно тонкая нить была натянута от умаиа к Ларкаталу, и от Ларкатала вверх. Нить, за которую можно вытянуть… если не оборвется. Очень тонкая нить… Тинда снова кивнул самому себе, и взгляд его стал задумчивым, так что Тардуинэ пришлось ждать и после повторить вопрос. Кирион словно вынырнул на поверхность и сразу же сказал:

— Нет, конечно.

***

Кирион вышел, а Волк обратился к Тардуинэ (больше не безымянному эльфу! Теперь умаиа знал его имя, и чары на него будет наложить проще):

— На тебе лица нет, нолдо, — хотя этот факт и должен был устрашить Кириона, — отдыхай сейчас, с остальными поговорим завтра. Ларкатал, спасибо за твою помощь, — а помощь и правда была неоценимой: бывший раб не заговорил бы сам. А так он выдал важное и еще других уговаривал поступить так же.

Тардуинэ в самом деле, был совсем бледен. Он осознал, что если бы Кирион сейчас заговорил, то вина за это было бы на нем — он же знал, что тинда не просто страж.

Ларкатал прикрыл глаза. Вновь открыл, посмотрел на Тардуинэ.

— Знаю, ты сказал то, что было очевидным или же помощью другим, — он тоже не думал, что слова о беорингах могли быть настоящей новостью. И понимал, зачем Тардуинэ сказал, что каждый знает лишь о своем задании: если кто-то будет упорно молчать или умрет в плену, о его задании не будут допрашивать других. — А то, что ты убеждал рассказать товарищей… Если ты был уверен, что не причиняешь вреда, только даешь свободу, то это не вина. Видишь, из-за тебя никто не выдал ничего важного, Ламмион в самом деле не мог бы сказать ничего нового, но только был избавлен от плена и допросов. Сам я… — Ларкатал перевел взгляд на Саурона. — Да, я помог тебе… Стало ли это помощью и в том, что полезно Ангамандо? — эльф считал, что ничего важного не сказано, но… он мог заблуждаться. И если да, не поздно ли он это понял?

***

Тем временем Эвег закончил свою работу, погрузил Морнахэнду в глубокий сон, и его сменил Фуинор. На этот раз не с мороками и кошмарами — с заклятьем. Длинным и медленным, что оплетало Морнахэнду, пользуясь теми лазейками, что открыл эльф. Тем, что он начал молить врагов под пыткой. Тем, что раскрыл все врагу, польстившись на посулы. Тем, что он уговаривал друга предать, а друг отказался. Все это приоткрывало доступ, делало уязвимым. Все это позволяло вложить чувство страха. Морнахэнду практически лишили памяти о том, что было с ним на острове после пыток — оставили лишь отголоски воспоминаний об ужасе и вине. Глубоко за полночь Фуинор закончил свою работу. Он был Мастером своего дела.

***

Волк вернулся к себе в кабинет и вызвал туда же Вэрйанэра. В комнате кругом стояло три кресла, меж ними столик с тремя кубками и вином. Умаиа сидел в одном кресле, Вэрйанэра пригласил сесть в другое.

Третье кресло так и осталось не занято.

— Ты ведь немного знаешь, не так ли? — начал разговор Маирон. — Расскажи это, и ты сможешь уйти, а твое место займет другой и возьмет на себя заботу о твоих товарищах. Согласен?

Вэрйанэр сел и отпил вина.

— Во-первых, другой может и не согласиться. Во-вторых… я же сам знаю, что эти гости небезопасны. Что можно что-то выдать невольно, даже будучи осторожным. И прятаться от этого за спиной другого не самое благородное из решений, — эльф хмыкнул. — В-третьих, неплохое вино, хотя я предпочитаю более легкие…

Услышав последний довод про вино, умаиа рассмеялся.

— В дальнем углу погреба нашелся бочонок яблочного вина с изображением золотистых яблок по бочонку. Быть может, оно придется тебе по вкусу? Надо сказать, вино легкое, но отменное. Не знаешь, для кого оно было припасено? Бочонок маленький, видимо, этот гость бывал тут нечасто, — Волк удобнее устроился в кресле. — Что же до других твоих причин, это очень благородно. Пусть так и будет. Ты, Лаирсулэ и Хэлйанвэ можете жить в моей крепости хоть столетиями. Я не против. Единственное… когда, если, твои друзья придут осаждать Волчий Остров, на это время, боюсь, тебя придется посадить под замок в башню.

— Любопытно, — ответил Вэрйанэр. Саурон и так догадывался, что однажды нолдор придут возвращать Минас-Тирит, а теперь не мог не понять… Очень жаль, что товарищи заговорили. Хоть и хорошо, что уйдут отсюда. — Но для кого тот бочонок, не знаю, ведь тех, кому по душе легкие вина, немало. Тем более из золотистых яблок и отменного вкуса.

Волк болтал с Вэрйанэром ни о чем почти до самого ужина и думал… что в этом определенно есть своя прелесть.

— Но стоит мне отпустить Лаирсурэ и Хэлйанвэ, ты тоже уйдешь… — вздохнул Волк, когда они вставали.

— Если тебе нужно, чтобы я остался в обмен на свободу для Лаирсулэ — я, конечно, останусь, — осторожно сказал Вэрйанэр, зная, что Саурон наверняка потребует большего. Ему же и сейчас нужны были не беседы о вине и погоде, а сведения… правда, сейчас Саурон получил их иным путем.

Маирон пристально посмотрел на Вэрйанэра. Потом кивнул.

— Я поговорю с Лаирсулэ, — и если все получится… уже двое эльфов будут с ним добровольно. Собрать свою стаю из эльфов… Волк улыбался, спускаясь по лестнице в подземелье.

Вэрйанэр же, очень удивился. Саурону так нужно, чтобы он остался? Но ведь он и так остается, его держат, как на крючке, угрозой пыток других…

Саурон ушел, а дозорный остался один. Сам налил себе еще вина, поднял кубок, будучи мыслью с другими эльдар, и одновременно ожидая: неужто Лаирсулэ отпустят?

***

Когда Вэрйанэр только пришел в кабинет Саурона, на лестнице появился Март. Приближалось время ужина, и горец постучав в дверь комнаты Линаэвэн, повел ее с собой на кухню. Линаэвэн шла и думала: «Лучше сказать самой, чем скажет Фуинор…»

— Фуинор передал мне, что теперь Морнахэнду будет освобожден, и я благодарна ему за помощь… — в голосе девы слышались отголоски изумления и недоверчивой радости, какая бывает, когда в новость боятся поверить… — И еще предложил снова петь вместе с ним, завтра. Поэтому… я не уйду после завершения этого дня, как намеревалась.

— Это удивительная новость, — качнул головой Март. — Повелитель дает свободу своему врагу… Это очень щедро, но все же… разумно ли? Но главное, что ты останешься, я очень рад этому.

Вэрйанэра в кухне не было, и они стали готовить, не дожидаясь нолдо.

— Это то, во что и мне трудно поверить, — согласилась Линаэвэн. — И в обмен на песни Фуинор обещал возможность помочь другому пленнику… Я пока не понимаю этого. Но это доброе дело. — Которое было… доводом в пользу Темных. — Но все же, я не знаю, как долго останусь здесь, — тихо произнесла тэлэрэ. Скорее всего, лишь на день дольше намеченного, но говорить о том Марту, наверное, не стоило. Возможно, что Саурон дальше запретит им общаться. — И… я давно хотела дать тебе совет, только не находила подходящего времени. Оно и сейчас, наверное, неподходящее, но послушай: ты не пожалеешь после о сделанном, если будешь учиться у других тому, что в них есть лучшего, самого доброго, и избегать того, что считают приемлемым или даже неизбежным злом.

Дева глубоко вздохнула, готовая к возражениям. Ей нужно было продолжать готовить, но она должна была сказать. И теперь, если Март останется с Сауроном и Больдогом, служа Темным, пусть хотя бы останется лучше других. Быть может, однажды совесть скажет ему то, что не смогла донести она.

— Увы, Линаэвэн, — возразил беоринг. — Мы все вынуждены делать меньшее зло. Без этого невозможно.

— Порой мы считаем, что иначе было невозможно… — вздохнула эльдэ, — а проходит время, мы обдумываем все заново и выясняем, что это не так. И остаются лишь горькие сожаления о том, чего не исправить, — она сама уже сожалела о многом, что делала и говорила в плену. И о своем пари с Сауроном, и о том, что не извинилась и не просила о других прежде, и о том, как общалась с Мартом в начале…

— Вынужденное зло необходимо, — снова покачал головой Март. — Например, мы едим животных.

— Я не считаю это злым поступком, — ответила Линаэвэн. — А ты считаешь? Тебя или знакомых тебе людей когда-нибудь мучила совесть за то, что они съели рыбу или птицу, случалось, что раскаивались в этом?

— Многие совершают необходимое зло и также не чувствуют за него вину. Но я запомню твои слова, по крайней мере так, как их понял я: добро или зло я совершаю, но я не должен идти против своей совести.

Линаэвэн подумала, что если Март и впрямь будет следовать такому — это будет хорошо. Вот только, можно ли сравнить значимость для атана ее совета и воспитания Саурона?

Когда пищу осталось лишь поставить в печь, Линаэвэн снова пела над ней песни чар, чтобы ее плененным товарищам стало легче. На сей раз это была валариандская песня — о солнечном лете и воде чистых родников… Линаэвэн пела, и беоринг слушал ее. Слушал и улыбался — никуда она не уйдет. Он защитит ее, и она все также будет петь.

А после Линаэвэн спросила:

— Не знаешь ли ты, отчего Вэрйанэра не было?

— Нет, не знаю. Но после ужина он обещал прийти ко мне.

***

Пока слуги готовили, Эвег спустился в камеру Лаирсулэ. Двое орков уже привязали целителя к креслу, а умаиа закрепил спящего на столе Акаса.

— Слышал, ты не справляешься с лечением раненого, Лаирсулэ? — спросил Эвег. — Я пришел тебе помочь.

Акас пришел в себя от невозможной боли.

— Каждый раз, когда с лечением не будешь справляться ты, тебе буду помогать я, — сказал умаиа.

Лаирсулэ не видел еще, что такое лечение Эвэга. Он смотрел на происходящее в ужасе.

— Ты же целитель… — начал эльф и осекся: обращаться к Эвегу было так же глупо, как взывать к совести Саурона. А самому Лаирсулэ не дадут помогать раненым так, как он помог сегодня. Если он откажется вовсе, их будет лечить Эвэг. Если он продолжит, он будет помогать палачам готовить пленников для новой пытки. — Ведь ты мог бы лечить без боли, ты должен был учиться у Эстэ… — Лаирсулэ едва не попросил умаиа лечить пленных бережно, но… тот или посмеялся бы, или потребовал бы чего-то важного взамен. — Хотя о чем я? Ты предал ее, и тебе, должно быть, в радость мучить других. Как оркам.

Что было делать? В следующий раз он снова попробует снять боль и защитить от боли, и усыпить, надолго… Только выложиться нужно будет действительно полностью, без остатка. Сейчас он думал, что сделал все, что мог, но это не так, он все же щадил себя — если бы он знал, что Акаса ждет «забота» этого умаиа, сделал бы больше…

Умайар в самом деле не допустили бы, чтобы Лаирсулэ вместо лечения погружал пленников в сон и давал им долгий отдых без всяких уступок. Лаирсулэ нельзя было пытать, но это не значило, что на него никак нельзя было воздействовать… хоть через того же Акаса. В конце концов эльф-целитель должен был отказаться лечить — и тогда все равно позвали бы Эвэга.

***

Эвег закончил исцеление Акаса и вернул эльфа в камеру к Хэлйанвэ.

— Теперь так будут выглядеть твои дни и ночи, фэаноринг. Отдыхай, скоро за тобой придут, — и он обратился к Хэлйанвэ, пока Акаса приковывали за руки: — Вот что было бы с тобой, Хэлйанвэ, если бы Вэрйанэр не пошел служить Повелителю. Но ты выкуплен.

— Тварь, — ответил Хэлйанвэ. Он считал, что ему было бы легче, если бы и его допрашивали, не заставляли смотреть на все это…

Акас с ненавистью смотрел на целителя. Эвег ушел, и эльфы остались одни в камере. Хэлйанвэ повторил:

— Выкуплен… Я откажусь от этой защиты!

— Даже не думай, — предупредил Акас. — Мне будет вдвое тяжелее.

***

Несколько поворотов — и Маирон открыл дверь в камеру-целительскую (а заодно и застенок) Лаирсулэ.

— Я хочу отпустить тебя на свободу, эльф, — сразу перешел к делу Волк. — Уже пятеро из вас приняли мои условия, прими и ты. Расскажи мне, что тебе известно о вашем посольстве к Кирдану, и ты уйдёшь отсюда.

Лаирсулэ выглядел не менее измученным, чем Акас. Он мог бы счесть ложью слова Саурона, что пятеро уже выдали сведения о посольстве, но умаиа рассказал ему то, чего не знал и сам Лаирсулэ.

…То, что враг узнал так много, угнетало, но Лаирсулу было нечего добавить, и для него предложение Саурона было выходом из безысходного кошмара, в который проваливался целитель. И эльф сразу же ответил:

— Я сопровождал отряд как целитель, а не посланник. Я знаю о посольстве лишь в общих чертах, то, что ты уже рассказал.

Волк выслушал нолдо и кивнул. Эльф, как и другие, дал клятву, что не знает ничего более, и его отвели в башню к Нэльдору и Ламмиону. Орка послали сказать Вэрйанэру, что его друг ныне свободен.

***

А Волк возник в камере фэанорингов.

— У вас есть возможность получить свободу. Я многое уже знаю о вашем посольстве, расскажите мне ту часть, что была поручена вам, и вы уйдете отсюда, куда пожелаете.

Когда к нолдор вошел Саурон, все встало на свои места. Теперь Акас знал, для чего его пытали — чтобы он выдал эти сведения. Но еще недавно нолдо бы решил, что расскажет он что-то или нет, все равно их будут мучить. Теперь же Саурон обещал освобождение в обмен на эти сведения. И Акас неожиданно легко ответил:

— Я расскажу. Лорд Куруфинвэ передал мне, что придумал новый материал для защиты врат; он будет полезен и нолдор, и фалатрим. И еще я должен передать был Финдэкано и Кирьятано, что союзники смогут держать связь через палантиры. Также знаю, что замысел всего посольства принадлежит Лорду Маитимо, и полностью был изложен в письме. Но его содержания я не знаю.

Хэлйанвэ был изумлен тем, что Акас заговорил, и потому теперь он уйдет. В ошеломлении юноша ответил:

— Мне нужно подумать.

А Волк… был глубоко удивлен. Он знал пленников, ему донесли, что эти двое при первой попытке даже не поморщились, все тюремщики были уверены, что фэанорингов, как и бежавших с рудников, будет тяжело заставить говорить — но все! Двое из четырех уже рассказали много важного. Одно обещание свободы заставило их говорить лучше любого принуждения. И не просто говорить — выдавать важные тайны. Значит замысел всего принадлежал Маитимо, и Линаэвэн была в него посвящена.

— Думай, Хэлйанвэ. А тебе, Акас, больше не место в подземелье.

Орки помогали нолдо, порой буквально таща его на себе, подниматься в башню для ждущих свободы. Но в коридоре Волк задержал процессию:

— А что, если я обменяю свободу Хэлйанвэ на твой рассказ о Наркосторондо? На сведения о входах в город и о том, сколько их, этих входов.

— Нет, о городе я тебе не скажу, — ответил нолдо, начавший приходить в себя. Он не устоял, рассказал о посольстве, но говорить дальше было все равно что привести к своим войскам Моринготто.

***

Этот вечер был удивительно тихим, пожалуй, никогда еще не было таких на Волчьем Острове: много свежих пленных, никого не допрашивают, и Повелитель Волков доволен, как кот, наевшийся сметаны. Маирон ужинал с другими умаиар, Марта сегодня не было, и ничто не мешало Волку торжествовать открыто.

— Тардуинэ вы посчитали вовсе неважным, а от Акаса пытками едва ли чего бы добились. Но я проявил ум и узнал важные тайны.

И большая летучая мышь унеслась с сообщениями для Владыки Севера.

— Конечно, я выполню обещание и отпущу тех пленных. Это приносит мне куда больше пользы, чем вы можете понять, — заключил Маирон.

Примечания.

*(1) В Восточном Валариандэ тоже жили атани — народ Амлаха (о котором упоминалось в главе «Ужин с Темными») и атани из Домов Беора и Хадора, которые еще раньше ушли жить к Химйарингэ («Поздняя Квэнта Сильмариллион»), халадины, оставшиеся в Таргэлионе (в Брэтиль ушел не весь народ, он многократно разделялся). Подробнее об атани Восточного Валариандэ смотрите в «Трактате о Фэанаро и его сыновьях». А после Битвы Внезапного Пламени, по «Квэнте Сильмариллион», на Химйарингэ пришли самые отважные из Дортониона, тогда как беженцы Дома Беора поселились в Хитиломэ и Брэтиле.

*(2) Шпионы и провокаторы теперь наводнят их селения. Кого не запугают, того купят*(Из-за поражения Саурона этот план не был реализован сразу. Но спустя годы, после побед Союза Маэдроса, Моринготто, по «Поздним Анналам Белерианда», «послал шпионов и тайных посланников вдаль и вширь среди эльфов и людей», т.е., не только к истерлингам, но и к атани, и на восток, и на запад. Перед Ниэрилтатинва «беспрерывно посланцы Моргота ходили среди лагерей: и там были рабы-номы (нолдор) или существа в эльфийском обличье, и они распространяли предзнаменования зла и подозрение в измене среди всех, кто хотел их слушать» («Квэнта Сильмариллион»). Посланники Моринготто, как сказано в «Самом раннем Сильмариллионе» и «Квэнта нолдоринва», давали ложные обещания, подстрекали к измене, разобщали союзников, распространяли дурные предзнаменования, высказывали ложные предположения, говоря каждому об алчности и предательстве других. Это прежде всего касается Западного Валариандэ, так как именно там после того, как Ульдор задержал Маитимо, поползли слухи о предательстве.
В Восточном Валариандэ подстрекательство к измене происходило иначе, чем в Западном: по «Самым ранним Анналам Белерианда», Ульдора (и большую часть его народа) подкупили. Из «Серых Анналов» известно, что «сердца истерлингов были наполнены ложью и страхом», то есть их обманывали и запугивали. Моринготто использовал для этого особые войска — «мастеров предательства», а, по «Книге утраченных сказаний», и сам ходил среди людей (т.е. говорил с людьми через своих слуг, как Улмо говорил через Туора), и часть из этих людей затуманил (зачаровал их разум) и околдовал.

*(3) Саурон ответил: «Конечно, обещаю», но это пустые слова, так как умаиа не сказал, что именно он обещает.

34. Нежелающие уходить

Когда ужин был готов, Март проводил Линаэвэн до ее покоев, сказал, что будет рад снова видеть деву завтра, и тепло попрощался с эльдэ. Затем беоринг постучал в комнату Вэрйанэра и обрадовался, застав эльфа на месте.

— Я подумал, что мы могли бы поужинать с тобой до тризны, чтобы узнать друг друга получше. Ты не пришел сегодня на кухню, и я решил прийти к тебе сам.

Вэрйанэр был удивлен, увидев Марта, но тоже приветствовал юношу.

— Я не мог сегодня прийти, меня вызывал Гортхаур, — пояснил нолдо. — Сегодня он многим предлагал освобождение в обмен на рассказ о задании; но я, так или иначе, уйти не могу. Из-за Лаирсулэ и Хэлйанвэ… А после был разговор с Гортхауром с неожиданным завершением. Я сказал, что, если Лаирсулэ получит свободу, я останусь здесь насовсем, даже при возможности уйти, и целитель был освобожден. - Нолдо решил, что Март все равно узнает об этом и еще неизвестно, в каком пересказе. На предложение атана поужинать вместе Вэрйанэр согласился, думая про себя, что за ужином стоит попробовать снять с Марта заклятье (эльф был уверен, что на беоринге лежат заклятье и чары)… Сила Саурона велика, но, возможно, он не ждал, что кто-либо однажды попытается развеять его колдовство. Вэрйанэр подумал, что лучше бы, конечно, объединить его силы с Линаэвэн, но тогда искать и снимать чары незаметно не выйдет и... придется поговорить обо всем с атаном открыто. С другой стороны, возможно, как и у Линаэвэн, чары были не на самом Марте, а на некой вещи.

Март, не знавший, о чем молчит эльф, подивился услышанному.

— Что же… вроде бы все для вас складывается хорошо, не так ли? Многие ушли на свободу. А ты… теперь будешь жить с нами… Я, правда, не совсем понимаю, как это будет… Но, похоже, мы будем вместе работать, и, быть может, подружимся. — И Март повел Вэрйанэра на кухню, где можно было поужинать вдвоем.

— Да, я останусь работать, — ответил Вэрйанэр. Он будет служить здесь, на этой кухне… так же, как другие его родичи служат в Ангамандо. Кто-то же растит то, что приносят сюда. — А ты знаешь, откуда все это: овощи, зерно, куры? Что-то ты сам растишь, но, верно, не все? — За разговором Вэрйанэр решил осмотреть через Незримое кухню и Марта: но без пристального взгляда глаза в глаза, а незаметно. Есть ли при парне что-то Темное, заколдованное, или и в самом деле колдовство на самом атане?

В Незримом мире эльф увидел, что кухня пронизана Волей, Темной и могущественной, и что сами камни словно бы скреплены ею. Это колдовство было слишком сильным, чтобы Вэрйанэр мог бы его разрушить. Что до Марта… нечто Темное несомненно касалось его, лежало где-то за его плечами, но не более того.

— Провизию привозят из Норэтаниона (Norethanion - Дортониона), из тамошних деревень, — ответил Март.

— Из Норэтаниона, сейчас? — переспросил Вэрйанэр. Не мог же Март быть так наивен. Но действие колдовства могло быть и таким. — Ты когда видел те земли в последний раз?

— Лет… восемь назад, — ответил Март.

— А я пытался попасть туда год назад. Там мрак, в который даже орки ходить боятся, какие уж там сейчас деревни…*(1) А когда-то это были красивейшие леса Валариандэ*(2)…

— Деревни находятся ближе к северу, они защищены от чужаков, а от хищников их охраняют орки, — возразил Март. — Когда ты был в Норэтанионе (Norethanion - Дортонионе), как давно? Что ты делал там? В каких землях ты был?

— Я был в южной части, как и сказал, год назад, — спорить Вэрйанэр не собирался. Защищены орками, ага. Тут говорить было не о чем, но Вэрйанэр решился сказать о чарах. — Ты мне, конечно, не поверишь, но я вижу вокруг тебя некие чары… Я хочу попытаться снять их и попросить в этом помощи Линаэвэн. Ты сам слышишь, что я говорю только о снятии чар, и что если я ошибся… просто ничего не получится. Как не выйдет обезвреживание яда, если его нет. - Хотя как таковых чар на беоринге нолдо и не увидел, но все равно был уверен, что юношу можно как-то "очистить".

Март насторожился:

— Что… ты имеешь ввиду? Я не понимаю тебя.

Вэрйанэр жалел, что заговорил прямо, и вместе с тем… скрыть "помощь" все равно бы не удалось, а действия исподтишка Март мог счесть нападением.

— Я видел, что Линаэвэн находится под действием колдовства. Узнал источник, убедил Линаэвэн снять заколку, и, может, ты не заметил, но ей стало легче. Сейчас я вижу колдовство на кухне и… отчасти, за твоей спиной. Тут заколки нет, но я могу попробовать развеять чары. Не против твоей воли.

— И как это будет выглядеть?

— Здесь просто убрать вещь не выйдет. Нужна особая песня, нечто иное, чем просто красивые песни, ты почувствуешь разницу.

— Обо мне есть кому позаботиться, — отрезал Март. Еще не хватало ему доверять эльфу!

— Как знаешь, — ответил Вэрйанэр. Что ж, он попытался.

— Лучше давай поговорим о тебе. Коли ты решил остаться, хочешь поселиться в соседней со мной комнате? А потом мы вместе съездим в Норэтанион (Norethanion - Дортонион).

— Да, я мог бы поселиться рядом, и, несомненно, хотел бы съездить в Норэтанион, если это окажется возможным, — в последнем эльф сильно сомневался.

— А как ты теперь будешь жить? — продолжил расспросы горец. — Ты также будешь под охраной, или, раз ты остаешься по доброй воле и не решишь бежать или напасть, то и охрана не нужна?

— Да, я остаюсь сам, — подтвердил Вэрйанэр, у которого на сердце кошки скребли, ведь он был воином… — Зато наш целитель сможет уйти, и все это время его не допрашивали, он только вначале пострадал. А про охрану надо мною решать не мне.

— То, как ты говоришь о Лаирсулэ… Мне очень жаль вас. Вы страдаете… там, где нет нужды!

***

Когда ужин закончился, беоринг достал корзинку с вином, кубками и предложил совершить тризну в его комнате. Вэрйанэр спросил Марта, позовет ли он и Линаэвэн — хотя она и не знала Андала… Март согласился, по тому что хотел сделать приятное Вэрйанэру, а еще потому, что вспомнил, как он с Линаэвэн совершал тризну по погибшим в Охта Вэркнаро. И беоринг с эльфом зашли за тэлэрэ.

— Ты пойдешь с нами? — спросил Март.

Конечно же, Линаэвэн пошла.

***

Вскоре все трое сидели в небольшой, но уютной комнате Марта. Как близкий родственник, беоринг заговорил первым: о том, каким он мог вспомнить брата. Через пелену забвения, с трудом проступали его черты, его смех, и смутные, но теплые воспоминания о том, как он заботился о младшем братишке.

Затем заговорил Вэрйанэр. Он вспоминал об Андале как о заботливом супруге, кратко (по разным причинам) как о самоотверженном воине, как об удачливом охотнике, веселом товарище, достойном человеке.

— Я помню и его песни… — произнес Вэрйанэр.

— Как жаль, что я так мало помню, — сокрушался Март. — Я был тогда еще мал, да и… давно это было. Я не чаял узнать о его судьбе, а теперь узнаю и о том, каким он был. А до того только помнил, что любил его. Все же… как жаль, что мы не друзья, Вэрйанэр.

— Жаль, — отозвался нолдо. Брат Андала должен был быть другом эльфов, да и его другом мог бы стать. Если бы не Саурон! — Хотя, возможно, что мы еще могли бы стать друзьями… А сейчас я могу спеть одну из песен, что слышал от Андала. Быть может, и ты ее слышал. Если ты позволишь.

Песен Андала нолдо помнил не так мало, но они по большей части были задорными или плясовыми — такие на тризне, на взгляд эльфа, были неуместны. А эта была серьезней — о родной земле, о смолистом сосновом духе, о селениях, где, проходя от одного к другому, всюду будешь принят с радостью и всюду встретишь плечо друга…

А после заговорила Линаэвэн.

— Я знаю об Андале только то, что услышала от вас. Но я сочувствую утрате, и я только что... сложила песню про Андала. И тэлэрэ тоже пела. А после пришло время поднять кубки, уже в молчании…

Горец проводил эльфов, но так и не смог уснуть до утра. Что-то неясно сжимало его грудь, давило, заставляло выступать слезы на глазах. Март не знал, что с ним — наверное, так выглядит горе, думал беоринг. Но зато брат словно бы стал проступать в воспоминаниях четче, как и… сосновые леса, и смутные видения дома и забытого края. Повелителю Март решил ничего не говорить. Не стоит… отвлекать его ерундой.

***
Поздней ночью Фуинор пришел к спящему Тандаполдо.

«Спи, эльда. Спи глубоко и крепко. Ты не будешь помнить ничего, только мрак, тени, отблеск ужаса. Ты проснешься в Таурэ Хуинэва и найдешь выход. Вас взяли в плен, ты освободился — как? Наверняка бежал, как еще можно? Ведь ты презираешь предателей, ты сам говорил, помнишь? Спи, эльда. Ты не помнишь больше ничего».

***

Дождливый серый день занялся над Волчьим Островом.

Этой ночью многие пленники не спали. Нэльдор и Ламмион, Лаирсулэ и Акас, сидя в башне, разговаривали между собой, переходя от радостного предчувствия к сожалениям и обратно.

Лаирсулэ, как и другие, не знал, что если бы он не согласился на условие Саурона, то на него, как и на всех остальных, кто заговорил, не могли бы сослаться — и тогда бы и Тардуинэ, и Акас, скорее всего, тоже бы молчали. Лаирсулэ радовался грядущей свободе, но ему было горько и жутко думать, что теперь лечить пленников будет этот Эвэг… страшно лечить… И все же он уходил, оставляя измученных родичей Эвэгу, потому что… не мог он помогать палачам, пусть даже лечением.

А Нэльдор снова вспоминал, что он по глупости сразу же выдал, что все они из Наркосторондо, и этим, должно быть, подвел всех.

Ламмион сожалел о том, что открыл свой разум умаиа. Он не выдал ничего важного, но… не успели ли ему что-нибудь внушить? Кажется, нет, но как узнать достоверно?

Акас точно знал, что рассказал о важном. Да, после того, что Саурон узнал от остальных, и посольство, и задуманный союз так и так стали невозможными. Да, Акас не знал, как выстоял бы дальше, при непрерывной боли, сменяющих друг друга пытке и лечении Эвега… А то, что Линаэвэн будут допрашивать больше всех, было ясно с того мига, как она сожгла письмо. Сейчас же не устоял даже Тардуинэ, уже прошедший через плен, разве странно, что не устоял и он?… Все эти доводы выглядели весьма убедительным, вот только... пока Акас не представил себе, как рассказывает обо всем этом Лорду Куруфинвэ.

И снова пленники в башне возвращались мыслью к завтрашнему дню и ждали утра, что будет совершенно особым для них всех. И утро наступило — обещанием скорой, скорой свободы, мокрым свежим ветром за окном, летящим из-за пределов омраченных земель. Хотя их всех и не обещали отпустить сразу, с утра.

***

Тардуинэ, проведший ночь в комнате Ларкатала, смотрел на рассвет иначе. В эту ночь он хотел оставить сомнения: он вспоминал свое бегство из Ангамандо, радовался тому, что вновь уйдет из плена, пусть и иначе, чем в первый раз. И новый день стал для нолдо временем решения. Он… не мог уйти, оставив Таурвэ. Поэтому когда наступил час, и к нему пришли, Тардуинэ сказал, что остается здесь, в плену.

***

Едва забрезжил свет, спящего Тандаполдо, одетого в рванье, испачканного землей, покрытого царапинами и ссадинами, погрузили на конные носилки и вывезли прочь из крепости. Это видели все эльфы, что могли смотреть в окна.

Тандаполдо довезли до края Таурэ Хуинэва, там его разбудили и незримо проводили до безопасных границ. Пусть идет. Он никому не сможет сказать, что Север о чем-то узнал, он будет гордиться собой и презирать тех, кто оказался слаб. Но где-то очень глубоко внутри себя он будет знать, что все это ложь, что он не прав и виновен…

***

Тандаполдо проснулся у края леса. Как он оказался здесь? Ведь он был на Тол Ракова… Видимо он сумел бежать, но он не помнил, как - позади оставался ужас и мрак. Он блуждал по проклятому лесу? И уцелел? Вот почему он не мог даже вспомнить побег или что было с ним в плену. И все же он спасся - это было счастьем. Он выбрался и мог вернуться к своим… Выбрался, но куда идти дальше? Обратно, в Наркосторондо? Ведь если он сумел бежать, за ним никто не следил.

И эльф побежал на юг. Он бежал так далеко, как позволяли силы, а потом в изнеможении упал и снова начал думать о том, куда ему идти. Примут ли беглеца назад? Он сам… Да, если бы не Государь, он сам смотрел бы с подозрением на Тардуинэ с Таурвэ и счел бы их угрозой для безопасности города. Нет, его примут — он жил здесь, он знает эти земли, и он ничего важного не выдал. Однако эта мысль вызвала в эльфе какой-то неясный холод. Что-то было не так.

После кошмаров Таурэ Хуинэва память подводила. Тандаполдо сжал зубы. Он же был в плену у Саурона, и в то время… Нет, он не мог поклясться, что Саурон ничего через него не выведал. Обдумав все, нолдо понял, куда ему должно идти — в Хитиломэ. Чтобы передать то, что поручил ему Лорд Артарэсто, и рассказать, что посланные оказались в плену. Конечно он ничего не выдал Темным, но другие… Тандаполдо не мог быть уверен, что все они выдержат.

***

В скором времени из ворот выехал всадник, прижимающий к себе ободранного, спящего Морнахэнду. Разбудили его близ Эред Вэтрин, не скрываясь.

— Ты хорошо послужил Северу и заслужил свою награду. Ты предал сам и уговорил многих на предательство. Ступай и помни, кто теперь твой хозяин.

Морнахэнду очнулся в ужасе, но еще страшнее было сказанное ему… Многого он не помнил. Он перенес пытки и оказался слаб. Сначала молил Темных о пощаде, а потом сдался сам и к тому же призывал товарищей. А Тандаполдо верил в него, говорил, что он сильнее, и Ларкатал тоже. Да, это было правдой, то, что говорил Темный… И эти слова тоже? «Помни, кто твой хозяин»… Неужели он мог?.. Побелевший нолдо отшатнулся так, что упал, ударившись о камень.

— Разве я… принес присягу Северу? Я не помню этого, — не помнил, но… Ужас и Тень оставались за его спиной. И умаиа с усмешкой предложил повторить присягу, раз эльф ее забыл.

Ужас был позади и впереди Морнахэнду, и идти ему было некуда — он уже присягнул Северу. И нолдо побелевшими губами произнес — повторил, как он считал - клятву служить Владыке Мэлькору…

Волк с удивлением поднял голову, также с удивлением голову подняли и другие умаиар Волчьего Острова, почувствовав клятву Тьме. Довольно усмехнулся Владыка Севера, добавив еще одну душу в свою копилку. Воистину Маирон был одним из лучших его приобретений.

***

До завтрака Волк пришел к Хэлйанвэ. Время, что было дано фэанорингу на раздумье, истекло.

— Что ты надумал, эльф? — спросил Волк.

Юный воин Лорда Тйэлкормо был поражен и тем, как много стало известно Саурону, и тем, что рассказал Акас. И все же он отказался открывать то, что знал сам.

Волк не стал торопить Хэлйанвэ — у эльфа еще будет возможность передумать.

***

Вторым Волк навестил Химйамакиля.

— Почему ты не хочешь уходить, эльф? Или ты хочешь дождаться, когда твой же родич тебя безвозвратно искалечит? Ты можешь получить свободу для себя и облегчение для своих товарищей.

— Я не могу уйти, но если… Ароквэна больше не будут принуждать к тому, чтобы калечить родичей, причинять им боль, я расскажу, что знаю, — нолдо смотрел на Саурона с ненавистью.

— А что, если ты получишь и то, и другое? И Ароквэна не будут принуждать, и ты получишь свободу?

— Нет, — ответил Химйамакиль. — Я остаюсь с Ароквэном. - Пусть сейчас он не в силах защитить своего Лорда, но одного он его не оставит. Химйамакиль обдумал все и принял решение, и сейчас эльф не понимал, для чего Саурон предлагает свободу при том, что пленник и так все расскажет. Наверное, здесь крылся подвох.

— Хорошо, — согласился Волк. — Тогда рассказывай. А я постараюсь дать свободу и Ароквэну тоже.

Химйамакиль не пробовал запираться, и правда, быстро и четко рассказал все, что ему было известно о посольстве. Тем более, что все это Саурон уже знал. Кроме, разве что, роли самого Химйамакиля:

— Я следую за лордом Ароквэном, чтобы защищать его и остальных, — губы нолдо чуть дернулись в невеселой усмешке: сейчас Саурон, конечно, скажет, что никого он защитить не смог и не сможет… А все же смог. Сейчас.

— Так вот почему ты без Ароквэна уходить не хочешь, — понимающе кивнул Волк. — Я поговорю с ним.

***

Наступило утро, и Март вновь зашел за Вэрйанэром и Линаэвэн, зовя их на кухню.

Вчера вечером была тризна, и Вэрйанэр не говорил о постороннем, но сейчас эльф не мог не рассказать Линаэвэн новости, пусть и кратко, в общих чертах: Саурон теперь немало знает о посольстве, но многие товарищи обретут свободу. А позже, на кухне, Вэрйанэр за работой говорил с Мартом - о дичи, дав совет, как ее лучше готовить, и о лесах, в каких эту дичь лучше ловить. Через какое-то время нолдо спросил:

- Ты считаешь, это возможно, чтобы мы побывали на землях Норэтаниона (Norethanion - Дортониона)?

- Да, думаю, это возможно, - ответил Март. Он был сегодня задумчив и порой даже ронял вещи. - Мы можем попросить Повелителя об этом. Только... я не знаю, можно ли тебе покидать крепость. Ведь ты можешь сбежать.

- Меня держат не только стены или стража, - ответил Вэрйанэр, - но и обещание остаться, и угроза Хэлйанвэ. Если я уеду и не буду готовить, не знаю, останется ли он под защитой.

- Мы поговорим с Повелителем, - вновь тряхнул головой Март.

Когда они закончили готовить, Линаэвэн обратилась кМарту:

- Фуинор сказал мне, что я могу по-прежнему говорить с тобой, но вначале... Гортхаур поставил условие, чтобы я спустя три дня... перестала смущать тебя. Можешь ты спросить, разрешено ли нам общаться?

- Говори со мной, не смущая, вот и все, - улыбнулся Март. - Повелитель Маирон не против нашего общения, мы говорили об этом.

- Это хорошо. - Значит дева могла беседовать с Мартом, и оставалась надежда, что однажды он изменится... И все же, разве ей не следовало уйти? Вэрйанэр оставался в гостях, ради других и ради них отказался от свободы. Эльдэ же никого не защищала, кроме себя. И если отношение Марта могло измениться, то это тоже было больше заслугой Вэрйанэра. Или судьбой, что привела на кухню из всех пленных именно нолдо Норэтаниона (Norethanion - Дортониона), что знал брата Марта. Однако сейчас у тэлэрэ снова была надежда помочь Марту, и, быть может, еще кому-то. Получается, смысл оставаться здесь был? Линаэвэн вновь сомневалась.

***

Волк постучал в покои Ларкатала.

- Доброе утро, нолдо. Ты хотел говорить с Ароквэном, время сделать это. А после я предложу ему свободу.

В скором времени Ароквэна почти притащили к Ларкаталу. И Ларкатал рассказал пленному лорду, что ни его, ни других пленников в отряде больше не заставят причинить друг другу боль.

- Это... очень хорошо, - ответил Ароквэн. Младший лорд беспокоился о цене этого "дара", но доверял Ларкаталу. - Я не мог не причинить боль, но мог поступить иначе... А так, я соучаствовал в пытке. Ты был прав, говоря, чтобы я не делал этого своей волей, но я не увидел тогда, как это возможно. Перед моими глазами стоит то, что я делал...

- Образ можно ослабить, я думаю, Лаирсулэ мог бы помочь тебе, - отозвался Ларкатал. - Но будет ли этого достаточно?

Ароквэн качнул головой.

- Даже если мы упали, мы можем встать, - продолжил Ларкатал, - и идти дальше. Начать все сначала. Пусть ты не забудешь этого, твой взгляд не должен быть прикован к сделанному, но устремлен в мир и на других.

- Я приложу все усилия, чтобы разрушить эту темницу, - глухо отозвался Ароквэн. А после рассказал Ларкаталу о сне, что навел на него Фуинор.

***

Через разумное время, когда завтрак уже был готов, Волк вернулся в комнату Ларкатала, желая увидеть обоих эльфов.

- Надеюсь, вы успели поговорить обо всем. Теперь нам нужно обсудить дальнейшую судьбу Ароквэна.

Но Ларкатал сначала сказал Саурону о сне, наведенном Фуинором: избавленный от страшного выбора наяву, Ароквэн вынужден был совершать его в уме снова.

- Я не знал, - ответил Волк, и это было правдой. - Мы позже обсудим с тобой, что делать с Фуинором.

- Позволишь ли ты Лаирсулэ помочь Ароквэну?

- Этого я не могу пока устроить. Вчера вечером Лаирсулэ и Акасу также была обещана свобода. Они в башне; сегодня под вечер или завтра утром их отвезут прочь из моих земель. И если Ароквэн согласится все рассказать, то и он окажется в башне. А с ним и Химйамакиль. - Волк обратился уже к Ароквэну. - Твой Верный рассказал все, что знал, но отказывается уходить без тебя.

Ларкатал не мог просить Ароквэна рассказать все, что тому известно. Нолдо чувствовал, что и вчера... ему не следовало бы говорить так с другими. Правда, Ларкатал не поступал против совести, но только потому, что был уверен: те нолдор мало знали о посольстве. Другое дело - один из лордов Наркосторондо. Если бы слова Ларкатала повлияли на него, он мог бы выдать что-то важное.

- Химйамакиль не оставил меня, а я не уйду, - ответил Ароквэн. Его не принудят больше к тому, чтобы причинять боль другим, и здесь он, быть может, искупить свою вину (о том, что и его Верный будет страдать ради "искупления лордом вины", Ароквэн не думал). Но все выдав и будучи отпущен врагами, он лишь прибавит к своей вине новую. И тогда он не сможет "разрушить темницу", как желал, да и "восстановление после падения", о каком говорил Ларкатал, не могло начаться "так". Эльфа не смущало, что он хочет победить свои страхи за счет свободы Химйамакиля: видимо "так" восстановление начаться могло; лорд не думал, чем его выбор обернется для него и для того, кто ему верен.

- Жаль, Ароквэн, - ответил Маирон. - Что может заставить тебя передумать? Подумай об этом. А пока все так, пойдем, Ларкатал, завтракать. Нам есть о чем поговорить, - Волк посмотрел на Ароквэна. - Присоединишься? - Пленник должен был видеть некую дружескую связь меж умаиа и своим товарищем.

Ароквэн видел: Саурон говорил с Ларкаталом словно приятель, едва ли не спрашивал его, что делать с Фуинором. И Ларкатал не протестовал, был готов идти завтракать с умаиа и отвечал Саурону без ненависти... Ароквэн не знал, кому Ларкатал помог согласием идти в гости (наверняка помог, насколько он знал Ларкатала), но он чувствовал, что речь шла уже о большем.

- Ты ведь не просто согласился принять... "гостеприимство" Саурона? - спросил Ароквэн.

- Не просто, - ответил Ларкатал.

- Ты знаешь, что делаешь. И я не буду в том помощью, - Ароквэн говорил почти утвердительно, лишь с оттенком вопроса. Ларкатал не возразил. - Умаиа постарается обратить ваши встречи себе на пользу, так что... удачи тебе.

И Ароквэна увели в подземелье, а Саурон завтракал с Ларкаталом.

***

- Что все окажется на пользу тебе, это только к лучшему, лишь бы не на пользу Ангамандо, - задумчиво произнес Ларкатал, садясь за стол. Потому что не было ничего более полезного для сидящего перед ним, чем то, что послужит его исцелению. Но думая об исцелении, эльф подумал об Ароквэне, и нежданно спросил: - Значит, Лаирсулэ сейчас помочь не может; а Эвег сохранил способность исцелять по-настоящему, ты не знаешь?

Ждать помощи от того, кто во многом стоял за муками лорда Наркосторондо, было странно. Почти безумно. Но... не невозможно.

- Эвег? - это было неожиданно. - С одной стороны, Эвег сам виноват во всем этом, и было бы... неплохо дать ему же исправлять ситуацию. Но с другой стороны, примет ли Ароквэн такую помощь?

- Если Эвэг в силах помочь, то я могу просить Ароквэна принять эту помощь... - Ларкатал заметил, что, погруженный в раздумья, так и не принялся за завтрак, и намазал маслом хлеб.

- Я прикажу Эвегу придти сюда сразу после завтрака, - пообещал Волк.

Какое-то время Маирон не отвлекал Ларкатала разговором, дав спокойно утолить голод, потому что знал: начни он говорить, вряд ли Ларкатал сможет есть. И только под конец трапезы Волк спросил:

- Почему ты не хочешь поговорить с Ароквэном? Из-за него не хочет уходить Химйамакиль. А Тардуинэ не хочет уходить из-за своего товарища. Что мне их, силой за ворота выкидывать? А Вэрйанэр не уходит из-за Хэлйанвэ. Просто не верится. Враг говорит эльфам: "Идите отсюда", а эльфы отвечают: "Нет, ни за что не уйдем".

- Я понимаю нежелание уйти, оставив здесь тех, кто дорог. Ты готов отпустить их, но я не знаю, что известно Ароквэну; и теперь знаю, насколько на решение других могут влиять мои слова. И зная это, сознательно способствовать тому, чтобы ради свободы выдавали важные сведенья о посольстве, это не просто уступка... - Ларкатал серьезно смотрел в глаза Саурона. - Это значит, сознательно помогать Ангамандо.

- Я не прошу от тебя такого! - возразил Волк. - Но помнишь, как было с Тардуинэ? Поговори с Ароквэном, вас никто не услышит, и если он не хранит особых тайн, ты поможешь уйти отсюда двум эльфам. И то же с товарищем Тардуинэ и с Хэлйанвэ. К тому же, после того, что мне вчера рассказали остальные, думаю, мало кто знает больше. - И Маирон передал Ларкаталу все, что узнал от Акаса.

Нолдо не сразу смог ответить, а когда заговорил - говорил медленно. Услышанное было... тяжелее многого из того, чему он был свидетелем.

- С Акасом я не говорил, но если бы не слова других о меньшем перед тем, не знаю, открылся бы он. Вот какова моя роль здесь... - да, он, Ларкатал, сыграл в этом предательстве свою роль, хотя и невольно.

- Это был не твой, а его выбор. Больдог сказал, что Акас уже при допросе просил остановиться. Так что... мое предложение лишь подтолкнуло его и позволило меньше его мучить. Поговори с другими, просто узнай, есть ли им из-за чего молчать.

- Да, выбор каждый совершает сам, но есть то, что подталкивает к нему. Я не хочу больше оказаться тем, кто подтолкнет... - но нолдо постарался рассуждать разумно. Ароквэн знает, что Химйамакиль не уйдет без него, верно? Но тогда у Ароквэна есть важная причина молчать. А другие? Хэлйанвэ, как Верный Лорда Тйэлкормо, тоже наверняка знал что-то важное. - Я мог бы спросить Таурвэ, есть ли у него что скрывать.

***

Сразу после завтрака к Волку привели Таурвэ, друга Тардуинэ, чтобы Ларкатал мог говорить с ним.

- Я уже ответил Тардуинэ и отвечу тебе, - Таурвэ смотрел на Саурона. Видеть Ларкатала рядом с ним... было горько. - Я не буду ни в чем клясться ни тебе, ни другим Темным.

- Поступай так, как подсказывает сердце, как считаешь правильным, - обратился к родичу Ларкатал. - Я только спрошу тебя: есть ли у тебя важная причина не отвечать или не уходить? Иная, чем гордость воина перед врагом?

- Какая гордость, - усмехнулся Таурвэ: видел бы Ларкатал их с водой и кашей! - Да, причина есть. А ты... Чем Саурон добился от тебя, чтобы ты помогал уговаривать нас сдаться? - все они доверяли Ларкаталу, но сейчас Таурвэ видел его здесь, слышал его вопрос. В плену все может оказаться иначе; насколько он был уверен в товарище, и того сломили.

- Я не стану никого уговаривать больше, - ответил Ларкатал. - Если тебе есть о чем молчать, то молчи; если совесть не позволит уйти, когда другие остаются, не уходи. Но если речь о гордости... знай, что Тардуинэ не уйдет без тебя.

Услышав, в чем Таурвэ обвиняет Ларкатала, Волк не выдержал и вспылил:

- Ларкатал доблестнее любого из вас, у тебя нет причин так говорить или думать о нем! И даже окажись Ларкатал в застенке, думаю, он держался бы более стойко, чем любой из вас, - только закончив эту жаркую отповедь, Волк с удивлением отметил свою эмоциональность. Неуверенно, почти смущенно, кашлянув, Маирон продолжил: - Какие же причины у тебя молчать? Твой Лорд мертв, кто мог дать тебе задание, что заставляет тебя нарываться на пытки и того же желать Тардуинэ?

Ларкатал был удивлен неожиданной защитой и отчасти смущен - защищали-то его от своих. Таурвэ тоже был очень удивлен.

- Не ждал услышать от умаиа подобное... о любом из нас, - Темные могли хвалить пленных за здравомыслие, за правильный выбор... по сути за покорность. Но за стойкость и доблесть?! Да еще с таким жаром?! - И если даже враг так говорит о тебе, Ларкатал, то прости меня. - И нолдо посмотрел на Саурона. - Довольно того, что причина молчать у меня есть. Давать тебе подсказки я не стану.

- Думаю, мне нужно поблагодарить тебя, что ты... заботишься о моем добром имени, - сказал Ларкатал, когда Таурвэ увели.

***

Вскоре в покои Маирона привели Хэлйанвэ. Ларкатал и ему сказал сходное: призвал поступать правильно, молчать, если есть о чем, но знать, что Вэрйанэр не уйдет из-за него.

Хэлйанвэ вскинул голову:

- Приму твой совет, поступлю верно и буду молчать.

Ларкатал и не стал бы его спрашивать, если бы Хэлйанвэ не был юным; он мог знать то же, что Акас или даже меньше товарища, но, похоже, это было не так. Одно плохо - теперь в том, что Хэлйанвэ есть что хранить, убедился и Саурон, и это означало, что юношу ждут пытки.

***

Волк и Ларкатал снова остались одни.

- Мы можем еще кого-то вытащить? - хмуро спросил Маирон. Ему вовсе не улыбалось, что сейчас в его крепости начнутся допросы. - Ты уверен, что Кириона не уговорить? А Линаэвэн? Может быть она ничего особо не знает? Про палантиры мне уже рассказали.

- О палантирах и я не знал. Но я чувствовал, что Кирион не ответит, еще до его слов. А Линаэвэн... - как Ларкатал хотел бы сказать: "Да, она, наверное, не знает больше, чем уже известно!" - Ты сам передал мне слова, что замысел посольства целиком изложен в письме, - Ларкатал не хотел говорить, что Акас подставил и эльдэ... но это было так. Нолдо понимал, что вскоре всех, кто смолчал или явно знает немало, будут пытать. И, возможно, те, кто отказался уйти, выдадут тайны под пыткой. - Это значит, что ее все равно будут допрашивать, верно? Тогда... ты мог бы отпустить кого-то просто своей волей, без рассказа, или это невозможно? Или хотя бы повременить с допросами... за то, что другие заговорили?

- Я не могу отпустить кого-то просто так, особенно ее. Все умаиар знают о важности Линаэвэн. Но я буду тянуть, как смогу, - Волк сплел пальцы в замок и откинулся на спину кресла. - Но вот что кажется мне странным: она везла запечатанное письмо, почему же все считают, что она знала, что в нем?

- Да, - поднял взгляд Ларкатал. Он и сам хотел, чтобы это оказалось правдой. - Можно спросить Линаэвэн, знала ли она, что в том письме... или оно сгорело вместе со всеми тайнами.

- Тогда пойдем к ней! Это лишь пара дверей от нас. - Через минуту Волк уже стучал в дверь комнаты тэлэрэ.


Примечания.

*(1) "Сильмариллион":
"После (гибели отца и отряда) еще четыре года Берен скитался по Норэтаниону, одинокий изгой; но он стал другом птиц и зверей, и они помогали ему и не предавали его..." Но после: "Вся та земля теперь наполнилась злом, и все чистое покидало ее; и Берена теснили так сильно, что в конце концов он был вынужден бежать из Дортониона". Таим образом Берен покинул Норэтанион (Norethanion - Дортонион), когда он начал превращаться в Таурэ Хуинэва (Таур-на-хуин), в 464 г. П.Э., за полтора года до описываемых событий. И только тогда, в 464м году П.Э, из захваченного Норэтаниона бежали неискаженные птицы и звери.

*(2) Леса Норэтаниона (Norethanion) были прекраснейшими по мнению Вэрйанэра. Но Лорды нолдор считали самыми прекрасными леса Восточного Валариандэ и ездили туда:
"Таким образом, сыновья Фэанора под предводительством Маидроса были Лордами Восточного Белерианда, но их народ в то время проживал в основном на севере страны; а на юг они ездили только для охоты и поиска уединения на некоторое время. Туда же с той же целью иногда приходили и другие эльфийские лорды, ибо та земля была дикой, но очень красивой".


35. Наивность


Линаэвэн была удивлена не тому, что к ней пришел Саурон, но тому, что с ним был Ларкатал, ведь от Вэрйанэра тэлэрэ знала, что Ларкатала тоже допрашивают…

— Здравствуй. Ты сейчас в гостях у Гортхаура? — спросила дева, и нолдо ответил утвердительно. Эльдэ понимала, что разговоры с Сауроном это тяжелое испытание, но все же была рада, что товарища больше не пытают.

Ларкатал же чувствовал облегчение, видя Линаэвэн в добром здравии и несколько печальной, но спокойной. Об освобождении многих она уже знала, о том, что от них за это требовали рассказа — тоже. И Ларкатал, после вступления с предупреждением, спросил ее:

— Быть может, ты не знаешь большего, чем уже стало известно? Ведь письмо было запечатано…

Но эльдэ лишь качнула головой.

— Знаю. Ты хотел помочь мне, благодарю тебя, но я не могу открыть тайн.

— Да что там еще может быть в этом письме, чего я уже не знаю! — потерял терпение Волк. — Что еще можно было придумать? — «Несносный Фэанаров ублюдок», — чуть было не выругался вслух Маирон. — Ларкатал, я буду держать здесь Линаэвэн, сколько у меня получится, но это не будет вечно. И, боюсь, что даже не будет «долго». У нас есть недели, даже не месяцы. И было бы здорово, если бы вы тоже помогали мне придумывать выход. — «Хотя какой уж тут выход?..» — Саурон был рассержен.

«Он действительно считал, что знает почти все? — думала про себя Линаэвэн, глядя на умаиа. — Или, напротив, не узнал того, что хотел и потому злится?» Что было в письме… О сборе нолдор разных Домов, атани разных Домов, тиндар, лаиквэнди и гномов; но это Саурон уже знал. Было о стратегии в общих чертах и важные детали, как связь через палантир: это тоже стало известным Врагу. Но Саурон не знал то, как палантир будет доставлен, и условные знаки и сигналы для союзников…»

И Ларкатал, хотя и не знал, о чем молчит Линаэвен, но понимал, что эльдэ не может, не должна говорить.

— Держать здесь, сколько получится… — повторил он. — Я понимаю, что для тебя это… сложно и рискованно.

Линаэвэн удивленно подняла брови.

— У тебя есть мудрость, и все же… не позволяй Гортхауру себя обмануть. Он умеет держаться словно бы добрым хозяином, на деле расставляя ловушки и используя все в своих целях, — предупредила дева. А затем твердо повторила: — Здесь или в подземелье я не открою того, что знаю, по своей воле.

— Да хватит у тебя сил, терпения и стойкости, когда придет срок, и да хранит тебя судьба, — вздохнул Ларкатал. — Гортхаур не обманывает меня и делает много больше, чем мог бы. Но… какой здесь может быть выход, я не знаю. — Линаэвэн не должна заговорить: тайна должна остаться тайной. Иное… будет во вред всем и ей самой. Саурон не может отказаться от допроса Линаэвэн: он меняется и делает то, чего не делал прежде, но для такого решения нужно вовсе отречься от службы Моринготто и скрыться от него, а к этому умаиа явно не был готов. Для Линаэвэн лучшим было бы, если бы ее освободили (да и для Саурона это могло бы стать поводом бежать и не участвовать больше в войне Севера), но кто бы мог совершить такое?

***

Умаиа и Ларкатал вернулись к кабинет Волка.

— Мы будем думать, что можно сделать. Быть может, еще придумаем что-то. А пока будем тянуть время. Думаю, даже допросов сегодня не будет, — Волк ободрял нолдо. — А пока, с кем ты хочешь разобраться первым? Фуинор или Эвег? Фуинор верен мне, он из моей стаи, но то, что он сделал, это был план Эвега. Не думаю, что Фуинор пошел против меня: тихоня-целитель смог его обмануть.

— Хорошо, если допросов не будет, — произнес Ларкатал. А дальше постарался объяснить: — Ты говоришь, что Фуинор… верен тебе. Я не знаю, бывают ли умаиар верны друг другу, но спрошу о другом: он не мог счесть, что ты хочешь от него именно подобных действий? Потому, что так было прежде? Что до Эвэга, который оказался виновником многого… Да, я хотел бы, чтобы он исправил то, что сделал. Ты мог бы взять с него обещание? Или… я мог бы попробовать поговорить с Эвэгом, хотя он и ненавидит меня, но тогда лучше наедине. — Как это было странно: он, нолдо, хранил секреты двух умаиар. Хотя Эвэгу Ларкатал не обещал ничего, и не было доверия меж ними.

Ларкатал думал, что хранил тайны двух умаиар, но при этом выдал Энгватара Маирону. И Волк понимал, что точно так же эльф, сам не понимая, что делает, мог выдать и его самого: но тогда Маирон просто представит свои действия как игру. Которая дала очень хорошие результаты.

— Да, мне в голову пришла та же мысль: Фуинор мог думать, что делает то, что я хочу, а Эвег постарался убедить его в этом. Ты готов простить Фуинору и мне невольный обман? У Темных… и правда верность не в ходу. Но он один из волков моей стаи, а у волков… есть свои особые отношения. Что до Эвега… — Маирон поколебался, но все же сказал честно: — Мне не нравится, что ты хочешь говорить с ним наедине. Тому есть причины?

— Фуинор нанес удар по Ароквэну, и… я не думаю, что это зло он совершил невольно, — ответил Ларкатал. — Но ты в этом не участвовал и не знал. А мне важнее исправление, помощь Ароквэну.

— Хорошо, — ответил Волк. — Эвег будет здесь через несколько минут. Почему ты хочешь говорить с ним наедине?

— Я думаю, что у него есть шанс измениться, — помедлив, ответил Ларкатал. Это было правдой, и, вместе с тем он не рассказывал об увиденном через Незримое. И не понимал, что уже выдал целителя Саурону. — Однажды вы можете перестать быть противниками, но сейчас… если он услышит меня, то не станет отвечать откровенно при тебе, или зная, что ты слышишь наш разговор. Как и ты не стал бы так говорить при нем.

Сказать, что Волк удивился — значит, ничего не сказать. Умаиа побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Я даже не знаю, что ответить в первую очередь, Ларкатал. То ли то, что Энгватар все доносит Владыке Севера, и он редкостный мерзавец. То ли спросить у тебя, как много умаиар ты еще причислил к имеющим надежду, заодно со мной. Или поинтересоваться, не выдаешь ли ты желаемое за действительное, считая, что многие из нас готовы отступиться от Севера.

— Прежде всего отвечу об имеющих надежду: только Энгватара, — Ларкатал развел руками: «Так сложилось, такова судьба». — Несмотря на то, что он творит, несмотря на то, что он мерзок, и что я верю твоим словам о доносах. Потому что… свою судьбу ты предвидел сам, а его судьбу предвижу я.

Волк скривился и задумчиво покачал головой — за целителем нужно будет внимательно смотреть. В эту же минуту в дверь постучал Эвег.

— Войди, — приказал Маирон. Затем поднялся, посмотрел на Ларкатала, снова покачал головой. Было видно, что он делает все через силу. — Я верю тебе, эльф, — обронил Волк и ушел во внутреннюю комнату.

Эвег и Ларкатал остались вдвоем. Вступления были излишними, и нолдо заговорил напрямую:

— Я видел, что ты боишься разоблачения, но только ли его? Или еще того, что тебе некуда будет идти? Думаю, я могу помочь… Но скажи, сохранил ли ты способность исцелять по-настоящему, и есть ли у тебя сила, чтобы помочь фэа, ведь ты должен был за прошедшие века принести много вреда и фэар, и хроар…

— Я целитель, — надменно и презрительно ответил Эвег. — Я один из самых сильных целителей. Я могу все.

— В самом деле можешь? Я сомневаюсь, что ты не растерял ничего из того, чем обладал… И ты сумел бы помочь Ароквэну? — Ларкатал кратко рассказал о том, в чем нужна помощь.

— Я могу помочь. Но примет ли твой друг такую помощь: говорить по душам со мной? — Эвег улыбнулся. Их не слушали, и целитель продолжил: — Или ты хочешь, чтобы он забыл? Я буду рад помочь. Пусть не думает о том, что он совершил, пусть не знает за собой вины. И… кстати, а что за убежище для меня ты нашел?

— Нет, не забыть: разум забудет, но фэа глубоко внутри будет знать правду, — отозвался Ларкатал. Он ждал, что Энгватар может отказаться помочь Ароквэну из-за ненависти к нему, что придется долго упрашивать целителя, но умаиа говорил совсем иначе. — И это будет подобно тому, как если незаживающую рану закрыть сверху. Говорить с тобой по душам… ты прав, он мог бы довериться мне, но не тебе. — Если Эвэг считает помощью забвение, способен ли он найти верные слова, те, что исцелят? Сам Ларкатал нужных слов не находил. — Ароквэн сказал, что нашел выход, иной путь… из того, что он был вынужден делать. — глаза Ларкатала блеснули решимостью. — Думаю… ему могло бы помочь повторение пройденного, чтобы он на сей раз мог поступить верно; если бы… в это орудие вставили мои пальцы, словно желая допрашивать, но оно остановилось прежде, чем причинит вред. Я мог бы потерпеть боль, уверен, это будет легче, чем смотреть, но заставлять Ароквэна снова неизбежно причинять мучение… нет, это слишком жестоко. Об орудии мне нужно будет говорить с Гортхауром, но без твоей помощи ничего не получится; можешь ли ты подыграть и… обещать, что не доложишь об этом? Пока что это только мой замысел.

Кажется, выход был найден. Одно лишь ощущалось как неверное — неправда, мнимая пытка Ларкатала, которую Ароквэн сочтет настоящей и будет с болью ожидать повторения.

— Что до убежища… — Ларкаталу на ум пришла лишь одна мысль, и то, он сомневался, прав ли он, но сейчас все словно разворачивалось. — Если ты не хочешь возвращаться в Аман, где тебя могли бы принять, то я вижу три пути… Хотя у них всех есть недостатки. Во-первых, ты можешь уйти в земли за Луноронти (Эрэд Луин). Война идет здесь, и тебя вряд ли кто будет искать на просторах востока; но это, скорее, путь постоянных странствий, и не знаю, много ли там тех, кому нужно лечение. Второй путь это скрыться среди атани… Ты умеешь быть удивительно сходным с ними, и им часто бывает нужна помощь целителя; но такой выход представляется не слишком надежным. И третий… Если бы ты не просто ушел от Врага, но стал действовать на другой стороне, я слышал, что на Химйарингэ принимают всякого, кто готов помогать в борьбе против Моринготто… и это самый надежный путь, что я знаю. И там… я думаю, всегда есть раненые или освобожденные из плена, те, кому нужен целитель.

— С какой стати мне помогать тебе, эльф? — спросил Эвег, когда Ларкатал закончил, но тут же улыбнулся. — Впрочем, я могу сделать, как ты просишь. Но при условии: ты или Ароквэн, или любой из оставшихся пленных, расскажет то, что ему известно о Посольстве. Или же что-то об обороне Наркосторондо. Тебе же фэа Ароквэна важнее всего прочего? Ты знаешь, как можешь ее спасти. Или, поверь, я сделаю все, что может могучий аину, чтобы Ароквэн не знал покоя от того, что он сделал. И ты прав, из всего предложенного тобой мне имело бы смысл рассмотреть лишь Химйарингэ, но вот какая беда: тамошний правитель очень хорошо знаком со мной. Да, возможно, и с кем-то из его воинов я знаком, мало ли с рудников бежало? Я буду немедленно лишен фана. Это не выход.

Эвэг отверг первые пути, найденные Ларкаталом (кажется, и не заметив, что эльф искал для него выход — наверное, решив, что это лишь плата за помощь с Ароквэном), а о Химйарингэ сказал, что слишком хорошо знаком с Лордом Маэдросом… О пленении Маитимо знали очень мало, но если Эвэг участвовал в пытках фэанариона, как его примут на Химйарингэ? И он, Ларкатал, не мог бы поручиться за Эвэга, хотя бы потому, что сам находится в плену. И потому что пока Эвэг поступал,… как сейчас. Но Ларкатал действительно боялся за Ароквэна и потому ответил:

— Я попробую поговорить с кем-то из родичей. Но предупрежу, чтобы он ничего не открывал прежде времени: пока ты не пообещаешь, что поможешь Ароквэну. — Оставался еще один из пленников, кто пока не открывал известного ему, хотя был защитником и знал мало: Вэрйанэр.

— Я обещаю, что помогу тебе в твоем замысле, если один из вас расскажет все, что он знает о Посольстве или о защите Наркосторондо, — подтвердил Эвег.

— Поможешь и потом не прибавишь к этому по своей воле того, что, как ты знаешь, будет во вред фэа… — добавил Ларкатал.

— За два рассказа, — отозвался Эвег.

— А за один сначала поможешь, а потом сам же все испортишь?

— Подумай сам, как я испорчу то, что ты уже исцелил? Если ты говоришь глупости, что мешает мне ответить в том же духе?

— Хорошо… я поверю тебе, Энгватар, — Ларкатал качнул головой, с горечью прибавил: — Хотя ты мог бы и не требовать двух рассказов; я ничего не просил у тебя за то, что молчу об увиденном, — а попросить в благодарность он бы мог… хотя не знал, знакомо ли такое понятие Энгватару.

Целитель напрягся. Эльф шантажировал его, хотя и не напрямую, говоря мягко и завуалированно.

— Я понял тебя, — сухо ответил Эвег и вышел.

Ларкатал не удивился, что Эвэг был недоволен напоминанием. Но он согласился и обещал помощь за рассказ. Теперь оставалось убедить Саурона и Вэрйанэра.

Вначале Ларкатал позвал Саурона и описал свой замысел.

— Я придумал способ помочь Ароквэну, и Эвэг обещает, что поможет… правда, не просто так, а за рассказ, — Ларкатал знал, что плата придется по душе и Саурону… — Я попробую поговорить с Вэрйанэром, он может согласиться ради Ароквэна.

Волк не возражал.

***

Услышав стук в дверь, Вэрйанэр открыл, ожидая увидеть Саурона или Марта. Но это был Ларкатал, которого стерегли орки.

— Сядем, мне нужно поговорить с тобой, — сказал Верный Финдарато; и он рассказал об Ароквэне и о том, как планирует помочь товарищу. Не раз Вэрйанэру хотелось прервать Ларкатала и спросить, не лишился ли он рассудка: просить ломать себе пальцы и еще за это что-то обещать?! Не ломать, а изображать, будто их ломают? Угу, Саурон так охотно согласится сломать свою машину… Ждать от Саурона и других умаиар помощи в исцелении фэа?! Но Вэрйанэр держал себя в руках. И ответил:

— Сейчас ты поможешь Ароквэну, а Темные потом такое для него выдумают, что ты это еще будешь считать произошедшее не худшим. А от тебя снова потребуют рассказа.

Ларкатал кивнул. Разве что просить Саурона защитить его от этого худшего. Кто бы мог подумать о таком!

— Я не знаю, как помочь Ароквэну иначе. Но если ты знаешь что-то важное, то молчи, — ответил Ларкатал.

— Не беспокойся, ты же знаешь, что я шел с вами как защитник. Так что… защищу Ароквэна рассказом, — Вэрйанэр знал лишь то, что Саурон уже слышал.

***

Ларкатал вернулся в кабинет Повелителя этого острова и передал ответ Вэрйанэра. Волк кивнул:

— Позже ему нужно будет повторить это все мне, — Волк встал и подошел к столу. — Взять эльфа, — бросил он оркам не оборачиваясь. После чего склонился над столом и что-то написал на листке бумаги. Подождал, пока чернила высохнут, свернул тонкий лист и сунул себе в голенище сапога.

Повинуясь Повелителю, орки крепко схватили Ларкатала, на всякий случай заломили тому руки — не то что не вырвешься, не дернешься. Когда Волк развернулся, лицо его было холодным и насмешливым.

— Ты хорошо послужил мне, Ларкатал. Теперь те, кто ничего важного не знают, больше не занимают мое время. Пришла пора заняться вами, что-то еще скрывающими. — Волк приподнял голову пленника за волосы и засмеялся тому в лицо. А потом наотмашь ударил Ларкатаа рукой по лицу. Кольцо умаиа порезало кожу нолдо, кровавой полосой пройдя через всю скулу. — В подземелье его. Ты очень кстати отменил эту часть обещания. Ароквэн не сможет мучить других, но зато в тебе переломает все косточки и не один раз.

Когда орки схватили Ларкатала и заломили руки, приятного в этом было мало, но эльф почувствовал облегчение. Однако после слов Саурона и удара нолдо дернулся от неожиданности, насколько позволяла орочья хватка, хотя сознавал — именно так все и должно происходить, если умаиа помогает ему втайне от остальных.

При этом Ларкатал видел, что… он действительно помог не только пленникам освободиться, но и Саурону узнать больше о Посольстве, а заодно выяснить, кого нужно допрашивать. И… все должно было происходить именно так, если Саурон обманул и использовал доверившегося ему эльфа.

***

Голуга потащили вниз, в подвал, в уже хорошо знакомый застенок. Только в этот раз эльфа не стали привязывать к креслу наблюдателя (в него, с холодной улыбкой, небрежно опустился Волк и начал полировать ногти). На шею пленника набросили веревку и придушили эльфа до темноты в глазах, но так, чтобы остроухий остался в сознании. Затем, с дезориентированного Ларкатала стащили тунику и рубаху, и, обнаженного по пояс, усадили уже в другое кресло — в пыточной раме. Орки продолжали забавляться с удавкой, и когда нолдо потерял концентрацию, его пальцы ловко уложили в страшный механизм.

— Ты наивный мечтатель, Ларкатал. Пришло время за это платить, — усмехнулся Волк. В камеру ввели Ароквэна.

Ларкатал задыхался, но потерять сознание ему не позволили. Он едва начинал восстанавливать дыхание, как орки вновь душили его. Затуманенным сознанием эльф видел Саурона в кресле и в голове нолдо мелькали вопросы… Если он прав, как Саурон устроит «поломку»? Или он сильно ошибся, ведь так тоже могло быть? Не послужило ли его согласие вернуться в гости, говорить с Сауроном, просить родичей открыть свое задание, в основном пользе Севера? И тогда — что будет с Ароквэном?.. Ларкатал не успевал даже ответить на эти вопросы себе, не то что заговорить — воздуха опять не хватало. Когда воин наконец смог отдышаться, его пальцы уже были уложены в механизм.

***

Когда Ароквэн вошел в камеру, он увидел Ларкатала приготовленным к пытке и внутренне похолодел. Его заставят ломать пальцы Ларкаталу?! Да, теперь Ароквэн знал, как можно поступить вместо того… как он поступал с Акасом. Но ломать пальцы родичу, снова…

— Все… будет хорошо. Несмотря на все это… — через силу проговорил Ларкатал.

— Ты еще и меня поддерживаешь… — пробормотал Ароквэн, мысленно повторяя про себя: «Ларкатал не может не выдержать». Хотя он не подумал бы, что и Акас выдаст тайны.

— Ты хорошего мнения о Ларкатале, — Волк потянулся. Орки разожгли жаровни и положили в них пруты: накаливаться. — Но видишь ли в чем дело… Кто из вас не выдержит первым, вот в чем вопрос? Сегодня ты сломаешь Ларкаталу не только пальцы, а столько костей, сколько он сможет пережить. И ты прав, он сильный и вынести сможет многое. Но думаешь, после этого он не заговорит, как Химйамакиль и Акас? Они тоже были уверены, что тверже камня. А ты сам? Как сильно ты готов искалечить Ларкатала прежде, чем заговоришь? Или ты уже мысленно с ним простился и теперь, как машина, будешь раз за разом крушить его кости, пока даже прочности аманэльда не хватит, чтобы выжить? — Волк помедлил, дав Ароквэну подумать над его словами, увидеть всю глубину того, что ждет их обоих.

От сказанного содрогнулся не только Ароквэн, но и Ларкатал. Это было… уже не тем, что он обговаривал и задумывал; и если все происходящее на самом деле очень жесткая и страшная помощь Ароквэну, где Эвэг, ради согласия которого он и убеждал Вэрйанэра? И как Ароквэн выдержит такое сейчас? Даже если это игра.

— Молчи, не выдавай ничего! — крикнул Ларкатал. — Делай только то, что считаешь верным, самым верным, что можешь придумать!

Волк улыбнулся.

— В начале ты будешь силен, Ароквэн, и сможешь долго держать руки. Но с каждым разом тебе будет все труднее и труднее, — Волк мягко поднялся, подошел к пленникам и изящными пальцами взял уголек из жаровни. — В этот раз все будет иначе. — Уголь прошелся по тонкой коже над ключицей Ларкатала, оставив за собой неровный и жуткий ожог; в воздухе запахло паленой кожей и раздался сдавленный стон. В этот момент в застенок зашел Эвег и в удивлении остановился на пороге. — Заходи, — усмехнулся Волк. — У нас несколько изменились планы, как ты видишь. И тебе скоро найдется чем заняться.

Эвег довольно и многообещающе улыбнулся эльфам.

— А ты, Ларкатал, ты мне ничего не хочешь сказать? — поинтересовался Волк, прилаживая механизм к рукам Ароквэна. — Любой из вас в любую минуту может остановить это. Вы знаете, что для этого нужно сделать.

— Нет, ничего не хочу, — произнес Ларкатал, переводя дыхание. О том, что все может оказаться исполнением замысла, уже… нельзя было думать. Просто потому, что когда начинаются пытки — а они уже начались — такие мысли только помешают. Надо исходить из того, что перед ним враг.

Ароквэн тоже ни о чем не просил, хотя и был в ужасе от обещанного, и сжимал челюсть. Он будет держать руки, сколько сможет, так, чтобы это не стало мукой для товарища, а потом… потом Ларкаталу все равно сломают пальцы. И после пальцев будут ломать кости выше, а сил у лорда будет уже меньше… И все равно он будет держать руки, сколько сможет? Да, все равно.

— Как ты будешь потом жить с тем, что до смерти замучил родича? — поинтересовался Волк. — Тем более Ларкатала. Вот ирония, он больше всего беспокоился о твоих переживаниях.

— Ты не убьешь его так просто, — ответил с ненавистью Ароквэн. От Ларкатала будут добиваться ответов, не просто убьют его на первой же пытке. Это было страшно. Ларкатала будут мучить долго и разными способами…

— И это с тебя снимает вину? — усмехнулся Волк. — Впрочем, ты прав, Ларкатал так легко не отделается. Но Химйамакиль уже не нужен. Следующим здесь окажется он, и у меня нет причин не дать тебе его раздавить.

Ароквэн побелел.

— Химйамакиль дал тебе ответы… — с болью начал было Ларкатал и тряхнул головой. В этих словах не было смысла, они ничего не могли изменить, но нужно было сказать Ароквэну обязательно, пока еще можно: — Только то, что ты сделал по своему выбору, может быть виной. Не то, что делают с тобой против твоей воли. Это пытка как для тебя, так и для меня, только способы разные. Мне достанется боль, тебе мука от моей боли и от того, что ее причинили через тебя. Через тебя, не ты, слышишь? И взамен на избавление, что от тебя, что от меня, требуют выдать тайны. Если выдашь важное, это будет твоя вина; но если даже меня убьют, пользуясь твоими руками против твоей воли, когда ты лишен возможности бороться, ты не будешь виноват.

Это было правдой, Ароквэн признавал это. И все же это было невыносимо… Ароквэн только что не зарычал от гнева, боли, ужаса перед предстоящим. Рвануться как может? Но не вырваться, он уже пробовал, и сломать механизм пробовал, ослабеет только… меньше сможет держать руки.

— Вы решили, — обронил Волк.

Пытка началась.

Ароквэн держал руки неподвижно, пока мог не причинять боль Ларкаталу, держался сколько было сил. Но когда плечи лорда невольно начали опускаться, он не допустил, чтобы машина медленно разрывала кожу и плоть товарища. Попытки удерживать руки теперь только усугубили бы страдания, и Ароквэн решительно и, как мог, быстро опустил руки, приводя механизм в действие.

Пальцы Ларкатала пронзила острая боль, и кровь залила его кисть. Эльф дернулся и понял, что ничего не сломано, все кости целы. После боли это стало неожиданным даже для него.

— Ароквэн, это орудие не навредило мне! — немедленно воскликнул воин.

Лорд Наркосторондо замер от удивления. Ароквэна била крупная дрожь от напряжения и от всего пережитого и случившегося. Он пытался осознать: он все сделал правильно, и — и пальцы Ларкатала не были сломаны — и…

Волк молча кивнул, и орки начали отвязывать Ларкатала.

— Как я и говорил, Эвег, тебе есть чем заняться, — целитель скривился и побрел к пленнику, но Волк опередил его. Ларкатала отвязали по знаку Саурона, и умаиа передал ему лист из-за голенища сапога. Ларкатал прочел строчки и улыбнулся: «Ты не сможешь сыграть; чтобы вытащить Ароквэна, нужно, чтобы ты сам поверил». На лице нолдо отразились облегчение и благодарность, тем более что он сам уже почти поверил, что умаиа предал его и исполнит угрозы. Маирон кивнул и обратился ко второму нолдо. — Все кончилось, Ароквэн. Больше тебя случившееся не будет преследовать.

Ароквэн зажмурился. Неужели Саурон сделал все это намеренно, чтобы…? Нолдо открыл глаза и спросил, еще боясь поверить в завершение:

— Ты? Ты сделал это… для меня? — это было невероятно, но…

Волк задумался над вопросом Ароквэна. Он сделал это ради Ларкатала, но с другой стороны…

— Да, я сделал это все для тебя, — и бросил оркам: — Отвязать. — Если эльф сейчас убьет орков, Маирону же меньше мороки: после увиденного в живых их все равно не оставят. А заодно Волк словно бы вывел из-под удара Ларкатала. Как бы Ларкатал объяснил Ароквэну, что придумал его мучить понарошку? А вот сослаться на Темного аину, как это было бы удобно. Но Ларкатал не принял помощи:

— Ароквэн… я придумал этот план. Я не мог найти иного способа помочь тебе, хотя сейчас сам поверил, что угрозы исполнятся… Прости, — и обратился к Саурону: — Благодарю тебя, я действительно… сам никак не сумел бы это сделать. — Исцеление для Ароквэна, как был уверен Ларкатал, было шагом вверх и для Саурона. А быть может, и для Эвэга…

Ароквэн не знал, что ответить. Видимо, Ларкатал верил в него, в то, что он от такого ужаса не сдастся… И нужно было поблагодарить за это… А врага, если этот враг ему помог, тоже благодарить? То, что делали с ним, действительно было пыткой, но сейчас Саурон разрушил то, что до того создал Больдог: Ароквэн, хотя и оставался в плену, сейчас словно освободился от чего-то неподьемного. Нолдо вновь посмотрел на Ларкатала и затем перевел взгляд на Саурона.

— Это было жестоко, но это действительно помогло… — никогда не страдавший от нерешительности Ароквэн замялся. — Ты служишь Ангамандо, я сражаюсь против него… а иначе сказал бы, что отвечу помощью, когда понадобится.

Только сейчас Ароквэн заметил орков и как-то вяло подумал, что можно бы попробовать свернуть им шеи, но он был совершенно обессилен, куда там нападать — на ногах удержался, не упал, когда отвязали, и то хорошо. А ярости и отчаяния у пленника уже не было.

Если бы Волк не подхватил Ароквэна, тот бы упал на пол. Умаиа только подивился тому, чего это «лечение» стоило нолдо, хмыкнул чему-то своему, и, легко взяв эльфа на руки, понес, словно выносил раненого из боя.

— Мы пойдем наверх, а ты, Эвег, позаботься об этих, — кивок в сторону двух орков. — Окажи помощь Ларкаталу и проводи его ко мне. — Волк подмигнул Ларкаталу и вышел. Он почти не сомневался, что эльф заставит лечить себя как положено, а не как Эвег любит. Х

Эвег с ненавистью посмотрел вслед Повелителю-Волков-и-Острова.

— Вот гаденыш, ему же шеи свернуть, как два пальца… — и тут Эвег взглянул на Ларкатала, и на лице умаиа отразилась радость. — Хочешь разобраться с этой падалью?

Орки смекнули о чем идет речь и, упав на пол, заскулили о жалости, умоляли их простить, что бы не так они ни сделали (хотя — а чего они сделали-то???)

***

Обессиленного Ароквэна Волк принес к себе в комнату, уложил на диван, налил густого крепкого вина в кубок, придерживая голову эльфа, напоил его.

— Ну как ты, лучше?

Если Ароквэн едва на ногах держался, то тем более не мог бы сопротивляться умаиа сколько-нибудь всерьез, да и… причин сейчас не было. Саурон словно задался целью его ошарашить. Лорд Наркосторондо прекрасно помнил, как его первый раз привели наверх. Умаиа тогда явно наслаждался пыткой. А сейчас — помог, принес, уложил, напоил вином, заботливо спрашивает…

— Спасибо, лучше, — ответил все еще ошеломленный Ароквэн, а затем, собравшись, спросил: — Скажи, зачем это тебе? Ведь рассказывать я ничего не стану.

— Я… делаю это ради Ларкатала, — задумчиво ответил Волк. — Он очень переживал за тебя. А у меня нет никаких… личных счетов к тебе. Я правда хотел бы, чтобы ты ушел… Ларкатал полагает, что и для меня где-то вне Севера есть место. Я не знаю, как это возможно, но знаю, что пока я могу помочь вам.

Сказанное было тем более удивительно для Ароквэна, что…

— Ларкатал, когда он… придумал такой способ мне помочь, верил, что я выстою. Не выдам известного мне. А ты, похоже, уверен, что я никому не расскажу об услышанном, — Ароквэн качнул головой. — Я ведь и правда не стану рассказывать, тем более при том, что Ларкатал думает о тебе. — Отношение родича к умаиа теперь становилось понятным. Ларкатал мог заблуждаться, но он верил, что Саурон может раскаяться. А Волк помрачнел и сел рядом.

— Ты прошел через кошмар, и у тебя есть время отдохнуть… но недолго. Сейчас, кроме меня, в крепости еще двое из аинур, но один занят сонным заклятьем для освобожденных, а другой исцелением. Еще двоих нет в крепости. Но завтра я уже не смогу защитить тебя, — Волк серьезно посмотрел на эльфа. — Ты ошибаешься, думая, что худшее позади. Поверь мне, я не пугаю тебя. Нам теперь известно, где твои слабые места. И это тоже еще не все. Химйамакиль рассказал, что знал о посольстве, и я хотел его отпустить, но он не уходит без тебя. И теперь его начнут допрашивать о Наркосторондо. Его слабые места также известны. Более того, он уже начал говорить… Теперь ему будет куда проще… идти дальше, — Волк вздохнул. Это непростой разговор, и как сделать, чтобы эльф сейчас не отшатнулся? — Я надеюсь, ты понимаешь, что я не запугиваю тебя, а… рассказываю заранее… то, что должнопроизойти. И теперь я предлагаю тебе подумать, что мы можем сделать. Я могу отпустить вас, только если потом смогу подтвердить, что каждый из вас рассказал мне, что знал. Ты при этом отказываешься говорить… но что, если я и так многое пойму и угадаю? Я хочу тебе помочь, Ароквэн. Но я не могу сделать это один.

— Хочешь помочь, но при этом, чтобы каждый рассказал все, что знал… — Ароквэн тоже помрачнел, а после задумался: мог ли умаиа о многом догадаться и так? — Попробуй угадать. Не угадаешь… что ж, спасибо за предупреждение, буду радоваться этому дню и готовиться к худшему.

— Попытайся понять, — вздохнул Волк, — я и так делаю для вас больше, чем могу. Но отпустить вас просто так… После этого я потеряю свою власть, и вы все равно не успеете далеко уйти. Встретимся в одном застенке.

Волк долил вина эльфу, случайно коснувшись его ледяной руки, качнул головой, поднялся и укрыл нолдо шкурой-одеялом. Ароквэн не слишком верил, что Саурона могут отправить в темницу, при его силе и могуществе. Но то, что, пока он служит Моринготто, не может взять и отпустить эльфов просто так… Это было понятным, и нолдо мрачно кивнул.

— Угадать не так сложно… — продолжил Маирон. — Только как разделить, что твое, а что Ларкатала? Думаю, что один из вас, скорее всего, ты, должен рассказать о том, какую часть в Союзе будет играть Наркосторондо. А второй, видимо, должен был остаться в Гаванях: ведь с палантиром нужно уметь обращаться, ощущать его и отвечать на зов, что через камень, что без него. И я думаю, что Ларкатал и Хэлйанвэ так же должны были остаться с Кирданом, пока не привезут камень, а может, и после. И тогда ты как говорящий от имени Фелагунда будешь рассказывать о планах еще и королю Финдэкано. Я прав?

Эльф выпил еще вина.

— То, что кто-то из нас должен говорить о Наркосторондо, в самом деле, очевидно, — сказал Ароквэн и спохватился: очевидные или нет, подверждать догадки Саурона не следовало. Так от слабости, от вина, от изумления можно проговориться и о лишнем… — Но я не буду больше ничего говорить о посольстве.

— Тогда скажи мне то, что ты можешь сказать. Я постараюсь сделать что-то, исходя из этого. Похоже Ларкатал верил в тебя ничуть не меньше, чем ты веришь в Химйамакиля…

— Я скажу тебе часть, и ты постараешься что-то сделать для нас, — устало повторил Ароквэн. — Но если я скажу часть, то позже мне будет труднее держаться. Да ты и сам сказал, хотя и не обо мне: заговорившему легче пойти дальше. Поэтому, нет. Будем готовиться к худшему, — полулежавший нолдо прикрыл глаза.

— Думаю… у тебя есть основания мне доверять, — заметил Волк. — Скажи часть, и я сделаю, что могу, для тебя и твоего Верного. От твоих слов зависит и его судьба.

— А чем ты можешь помочь Химйамакилю? Уйти он без меня не уйдет, допросов не избежит.

Саурон лишь повторил, что сделает, что сможет. И Ароквэн ответил:

— Ты прав, я должен сказать о роли Наркосторондо в союзе, но это ты уже знаешь. А чего ты не знаешь, это то, что Наркосторондо был построен по слову Улмо, и Владыка Вод тоже поддержит наш союз.

Волк едва не выронил кубок из рук. Если то, что сказал пленник, правда… Но ему же нет смысла врать, злить палачей. И если это правда, то Союз, что собирают эльфы будет не новым, а… последним. Волк ошарашенно смотрел на эльфа. Эти знания стоили больше, чем все, что могли еще сказать пленники. И Владыка Севера наградит за такие сведенья.

— И… ты говоришь, что это только не важная часть того, что ты знаешь?

Ароквэн, видя изумление Саурона, произнес:

— Пока я думал о том, что важно, что нет, я молчал об этом. А сейчас спросил себя иначе: какое знание легко использовать во вред нам, какое нет? И сказал. Теперь… время узнать, не напрасно ли. Но это не все, что мне известно.

— Я думаю, вам с Химйамакилем пора уходить, — Волк потер ладонью лицо. — Отдыхать и уходить. То, что ты сказал, может многих побудить отвернуться от Владыки Севера. Воевать в ожидании поражения… глупо. А если Валар решили поддержать вас, то поражения не миновать… — Волк встал, прошелся по комнате. — Скоро сюда придет Ларкатал. Поговори с ним, как в знак моего прощального дара; и вас с Химйамакилем будут готовить к освобождению.

Ароквэн, как ни был обессилен, удивленно приподнялся.

— Сегодня какой-то невероятный день. Это великая радость, и… — Ларкатал говорил, что он видит шанс для Саурона, и теперь… его можно было понять. Ларкатал придумал… жестокий, но действенный способ помочь ему, и Саурон воплотил задуманное. Он, Ароквэн, открыл важную часть того, что знает, и это не только принесет свободу ему и Химйамакилю, но еще и может отвратить кого-то от службы Ангамандо, не просто не принести вреда эльдар, но послужить добру. — И я не подумал бы, что радость может быть в плену и… может быть связана с тобой.

36. Я здесь, чтобы помочь

Ларкатал, которому Эвег предложил самому разобраться со скулящими орками, поморщился.

— Гадко. Орки есть орки, но это будет уже... не бой, а казнь, — нолдо показалось, что он понял причину радости Эвэга, ждавшего, что эльф сам убьет рабов: целитель даже кляп делал не из грубой веревки, а из черного шелка… — Тебе тоже противно убивать их вот так?

— Гадко, — иронично повторил Эвег. - А что предлагаешь, отпустить их?

Ларкатал посмотрел на орков снова.

— Взять бы с них слово, что не будут больше сражаться против эльфов и людей, но орки не умеют держать обещания. И если верно, что они искаженные Эрухини, отпустить их в Мандос будет лучшим для них же самих.

— Тогда сделай для них это доброе дело, — посоветовал умаиа любителю поговорить. О том, что орки в действительности были выведены из диких зверей, Энгватар говорить не стал*(1): с чего бы ему образовывать эльфа?

— Дай мне оружие, пусть они уйдут быстро и легко, — решился Ларкатал. Ничто из того, что он мог бы сделать голыми руками, легкой смертью не было. — Или разбирайся с ними сам.

— Оружие в твоем распоряжении, — поклонился Эвег, широким жестом обводя ножи и другие орудия для пыток.

Ларкатал выбрал самый острый нож — чтобы быстро заколоть им тварей. Если он оставит это на умаиа, тот может убить рабов куда более жестоко… Эльф успокаивал и накручивал сам себя, а умаиа незаметно усмехался.

— Встаньте, — произнес Ларкатал оркам, но не ударил. А потом и вовсе отложил нож. — Нет, хоть это и орки, если я поступлю так, здесь и сейчас, я исполню дело палача.

Эвег скривился и вышел за дверь, оставив Ларкатал и орков одних в камере. Или они нападут на голуга сами, или целитель приведет тех, кто с ними покончит. Отпустить бы этих орков в набег на деревню в Брэтиле, а потом показать Ларкаталу всех убитых, искалеченных и изнасилованных этими орками, потому, что нолдо "не захотел стать палачом".

Один из орков в самом деле напал на Ларкатала, и нолдо, уже защищаясь, схватил нож и убил его. Второй же пал ниц и дрожал. Эльф передернул плечами, забрал свою одежду и вышел из камеры, оставив лежащего.

Навстречу Ларкаталу шел Эвег с другим орком, матерым и вооруженным топором.

— О, ты уже здесь? — деланно удивился умаиа. — Пойдем, мне велели заняться твоими ранами.

Ларкатал понял, что орка в камере убьет другой орк. Что ж — так было лучше: орков будет меньше, но казнит его — не он. Эльф был готов обречь других на смерть и страдания, если при этом оставит свои руки чистыми.

***

Эвег привел Ларкатала в камеру-целительскую и быстро обработал его раны. Заживить порезы на пальцах — несколько касаний; поверхностный ожог на груди — немного дольше. Ларкатал знал о целителе слишком много и мог отомстить за боль и неудобства, потому Эвег исцелял, снимая боль, и был осторожен.

— Маирон собственноручно пытал тебя. Думаю, ты это ему не простишь? - заметил умаиа.

— Так было нужно, * возразил нолдо. - Странно, что ты служишь здесь, ведь ты, кажется, ненавидишь Гортхаура… Но куда более странно, что когда я не стал убивать орка, ты позвал для того другую тварь, а сам не стал убивать… — за этим стояло что-то большее, чем «противно».

— Я не убиваю, не наношу ран. Я целитель, — раздраженно пояснил Энгватар. Рассорить Ларкатала и Маирона явно не получалось. — Пойдем, отведу тебя к Повелителю.

— Ты получаешь удовольствие от боли тех, кого лечишь, но избегаешь того, чтобы ранить и убивать даже орков, и сумел сберечь это… — в задумчивом голосе Ларкатала слышался отзвук уважения. — Желаю сберечь и впредь, рано или поздно у тебя постараются это отнять.

— Не отнимут, — сказал Эвег. — Властелин Севера ценит мои способности к исцелению и не станет их ослаблять.

***

Исцеленный Ларкатал вошел в покои Саурона и увидел укрытого шкурами Ароквэна.

— Я ухожу, и Химйамакиль тоже, — произнес лорд, увидев Ларкатала. В голосе Ароквэна не было вины, но была надежда, что все будет хорошо.

— Гортхаур согласился… отпустить тебя просто так? Я просил его, но он называл это невозможным.

— Он и мне так сказал; но я рассказал о защите Улмо, ведь этим не может воспользоваться Ангамандо. И он ответил, что многие теперь отвернутся от Севера.

— Это может повлиять и на него самого, — согласился Ларкатал. — Он помог тебе и получил в ответ то, что может помочь ему.

— Если бы не твои слова о нем, не эта нежданная помощь, — Ароквэн был потрясен и опустошен пережитым за этот необычайный день, — я не стал бы говорить; но раз мои слова обернутся ко благу, то сказать стоило… — это не было предвидением, Ароквэн просто так думал, или хотел думать. Ведь если слова Ароквэна вели к добру, то он и не выдал ничего, а, наоборот, был молодцом, что заговорил.

Ларкатал обнял товарища и пожелал светлого пути.

***

Волк велел отнести Ароквэна на носилках в башню, туда же отвели Химйамакиля. Зато забрали Нэльдора и Ламмиона — завтра они будут на свободе. Этих двоих отвели в одну из комнат и дали выпить сонного зелья:

— Пейте, вы очнетесь на опушке Таурэ Хуинэва.

Эльфы выпили зелье и вскоре погрузились в глубокий сон. И тогда Фуинор начал накладывать на них заготовленные чары. Он готовил их полночи и полдня, а теперь нити чар нужно было переплести с фэар эльфов. Они будут помнить, что были в плену, Нэльдор будет помнить пытки, Ламмион свою поездку в лес, но последних суток они не вспомнят, не вспомнят, что их отпустили. Ужас тени Таурэ Хуинэва будет предшествовать их пробуждению. Они не смогут выдать Маирона ни своим, ни чужим. Не смогут вспомнить, что они рассказали.

***

Задумчивый Волк и Ларкатал встретились вместе на обеде.

— Я пытаюсь помочь Энгватару несмотря на все, что он творил, но он… едва ли даже замечает это, — сетовал Ларкатал, не понимая, что выдает одного Темного другому, и в такой ситуации Энгватару несказанно повезло, что он "словно не замечал" помощи эльфа. — А я в продолжение дней не видел, что ты на многое готов ради меня и теперь дал свободу Ароквэну, не требуя от него полного ответа.

— Мне кажется, Энгватар боится тебя, — заметил Волк. — И то, что раньше приносило ему удовольствие, теперь вызывает лишь злость.

— Добрые вести, — кивнул нолдо. Если умаиа не получал больше удовольствия от того, что причинял боль другим, что-то в нем уже изменилось…

Если бы Энгватар узнал об этом разговоре, он боялся бы куда сильнее: Гортхаур заметил эту перемену, значит, будет теперь внимательно смотреть за ним…

За столом же Волк помолчал, а потом добавил:

— Я рад, что… еще двое уйдут. Но все равно остались те, кого завтра будут допрашивать, если мы не сможем помочь им сегодня. И… я причинил тебе боль. Я делал вид, что мучаю тебя. Ты не злишься на меня?

— Эта боль… Ты причинил ее не для того, чтобы чего-то добиться от меня или от Ароквэна, но чтобы помочь ему, по моему же замыслу, — Ларкатал, несмотря на волнение, принялся за зелень и суп. — Но другие… Я хотел бы им помочь, только не знаю, как. Им известно многое, чего они не должны рассказывать.

Когда обед закончился, Волк проводил Ларкатала в его комнату.

— Отдыхай, — Маирон сжал ладонями плечи нолдо, — я постараюсь что-то придумать. Ты многое пережил, положись пока на меня, а на свежую голову, глядишь, и ты что-то надумаешь.

***

Оставив Ларкатала, Волк спустился в камеру Таурвэ.

— Поговорим, эльф? - И Волк снова повторил все, что было ему известно о посольстве, плюс добавил к этому новые знания и свои догадки.

— Вряд ли ты знаешь много больше, чем уже сказано. Позволь помочь тебе. Я хочу, чтобы ты с Тардуинэ мог уйти. Вернуться к жизни, а не снова попасть на допросы и в рудники, — никогда раньше Волк не говорил с эльфами так добро и просительно. Но результаты перекрывали потраченные усилия.

Когда Саурон явился и предложил поговорить, Таурвэ собрался, готовясь к началу допроса: угрозам, удару Волей, боли, возможно, колдовству. Однако умаиа говорил с ним, и более того - просил. И ему было уже многое известно… Но ответ Таурвэ, по сути, не изменился:

— Нет. Нам не о чем говорить с тобой, Саурон.

Волк ждал отказа и не огорчился, зато услышал изменение в тоне эльфа, увидел его колебания — это было то, что нужно, чего Волк и желал достигнуть. И теперь, когда почва была готова, Маирон продолжил:

— Тардуинэ отказывается уходить без тебя. И это значит, что я не смогу его больше защитить, — Волк помолчал. — Тардуинэ жестоко пытали, не вини его за то, что он не выдержал. Но теперь, если он не уйдет, его будут допрашивать о Наркосторондо. И я не смогу помешать. А твой друг… он уже не выдержал однажды, выдержит ли теперь? Я не думаю, что то, что ты знаешь, стоит такого риска… и допросов тебя и друга.

За мягким, разве что не заботливым тоном (Саурон делал вид, будто допросы идут едва ли не против его воли), крылись угрозы. В сущности, в них не было почти ничего нового. О том, что их будут допрашивать, Таурвэ знал со времени, как их схватили. О том, что будут допрашивать о Наркосторондо — со времени, как о том объявили… Тардуинэ оставался, значит, он все же не был сломлен и, хотя под пытками и выдал, что знал о Посольстве, теперь собрался с духом. Единственное… друг действительно мог не выдержать снова. Таурвэ некоторое время мрачно смотрел на Саурона. Нет ничего, что стоило бы выдать Тьме — никогда не знаешь, чем она может воспользоваться и как. О задании он не сказал бы, и Тардуинэ не стал бы говорить, если бы не пытки.

— Ты обещаешь, что Тардуинэ и меня отпустят живыми, здоровыми, способными добраться до своих, без слежки за нами любым способом, не подвергнув перед тем никакому воздействию, будь то пытки, мороки, иное колдовство, яд, Воля, вещи с Темными чарами, и отпустят навсегда, а не захватят снова? — с Саурона станется дать свободу до выхода из долины Сириона, а там вернуть.

— Я выполню все, что ты перечислил, это полностью совпадает с моими планами. Кроме одного: я хотел наложить на вас заклятье забвения, о чем сказал и Ларкаталу. Но если ты требуешь обойтись без заклятий вовсе, то я могу исполнить и это, но при условии, что вы поклянетесь ни друзьям, ни врагам не говорить о том, что я вас отпустил. А также обо всем, что произошло здесь, на Острове. Однако такая клятва будет разъедать вас изнутри. Я советую тебе выбрать забвение. Ты будешь знать, что бежал, и ничто не будет тебя угнетать.

Клятва Темным о молчании? Или забвение? Таурвэ задумался. При клятве они будут знать правду, при согласии на заклятье — останутся в заблуждении. Есть возможность, что кто-то обнаружит заклятие и снимет его, и так узнает о том, что выяснил Саурон. Но вряд ли. Есть возможность, что само заклятье будет неполным, и что-то важное они с Тардуинэ смогут передать. А может быть, Темные оставят воспоминания, какие удобно оставить им самим. И не только это…

— Я предпочту клятву молчать, но знать правду… тому, чтобы позволить тебе выбирать, что я буду помнить, а что нет.

И, после обещания Саурона, Таурвэ рассказал о том, что он должен был обратиться к народу Халет, живущим в лесах — призвать их на борьбу… И Таурвэ отвели в башню, туда же привели и Тардуинэ. А Волк порадовал Ларкатала тем, что еще двое пленных обретут свободу.

***

До самого вечера ни пленников, ни «гостей» не тревожили. Линаэвэн и Вэрйанэр помогали на кухне, а после ужинали с задумчивым Мартом.

Когда тарелки были вымыты, Март повел Линаэвэн и Вэрйанэра в беседку на крыше одной из башен. Туда же пришел Фуинор.

Были теплые пледы, свечи, вино…

Линаэвэн беседовала с Вэрйанэром и с Мартом, а после пела песни при свечах и спрашивала Фуинора, чем он может помочь пленникам. Теперь дева знала, что многие обретут свободу.

Через какое-то время к ним присоединились Саурон и Ларкатал. Сначала Линаэвэн охватило напряжение, но умаиа не спрашивал ни о чем, даже не говорил — сидел и слушал.

Волк был задумчив. Он… наслаждался этим вечером. Молча и страстно. Он не желал, чтобы миг прекращался. Владыка давал ему власть, могущество, но то, что он получал здесь… этого было невозможно добиться оружием, угрозой, принуждением… Нужно было найти какой-то выход. Как обладать одним, но притом не потерять и другого. Наверное стоило больше обратить внимания на людей, воспитать себе больше Мартов.

Посреди этого «вечера», под мелодичный голос Линаэвэн, Эвег ввел в беседку Хэлйанвэ.

— Смотри, Вэрйанэр, тебя не обманули: с Хэлйанвэ все в порядке. А ты, фэаноринг, перестань бросаться на всех, раздели лучше этот вечер с нами.

Юный нолдо окинул собравшихся взглядом, в котором была гордость и такая горечь, что Линаэвэн вновь устыдилась, спрашивая себя — как она может быть здесь, петь и готовить для умаиар, вместо того, чтобы быть в подземелье с товарищами? Но нолдо обратился не к ней, а к Вэрйанэру:

— Ты защищаешь меня, но ты… ты ничего не выдал ради этого?

— Я ведь мало знаю о посольстве, — уклончиво ответил Вэрйанэр.

Хэлйанвэ шагнул было к воину, но это был лишь отвлекающий маневр, чтобы неожиданно напасть на Эвэга, приведшего его в беседку. Целитель защищался от фэаноринга, но не нанес пленнику ни одного удара в ответ; другие умаиар могли остановить эльфа немедленно, хлестнув Хэлйанвэ Волей, но Волк не стал это делать, и Фуинор, глядя на Вожака — тоже. Вместо этого оба Темных бросились отстаивать Энгватара силой своих рук. Хэлйанвэ сумел уклониться от Фуинора, но не от обоих умаиар вместе.

Вэрйанэр был связан обещанием оставаться в крепости, не бежать и не нападать, и потому он ничего не смог сделать, кроме как попытаться отвлечь внимание умаиар возгласами и брошенным себе под ноги кубком.

Ларкатал был ошеломлен тем, что Эвэг предпочел получить удар сам, но не ранить нападающего. И это побудило арафинвинга крикнуть:

— Эвэг не ответит тебе ударом, он целитель, — но Хэлйанвэ не слушал, и Ларкатал с запозданием вмешался в драку, схватив Фуинора за руку, надеясь, что умаиа ослабит хватку и выпустит юношу. При этом Ларкатал, как и Вэрйанэр, заметил, что Хэлйанвэ не ударили магией, хотя могли бы. Вэрйанэр решил, что это от того, что Темные держат свое обещание, даже несмотря на действия самого Хэлйанвэ.

Линаэвэн же боялась за вновь схваченного фэаноринга. Все переживания этих дней, все мысли о страдающих в подземелье товарищах привели к тому, что тэлэрэ поступила так, как даже не думала прежде. Глубоко вдохнув, дева взяла хрупкую свечу и попыталась ударить ею Саурона по руке. Зачарованная еще эльфами свеча, из тех, что спокойно горела на ветру, не погасла от замаха, но при ударе о руку Саурона сломалась пополам, и все еще продолжая гореть, упала на плиты пола.

— Беги! - крикнула дева Хэлйанвэ, как и в первый день не думая куда именно бежать на Острове.

Но фэаноринг не смог бы бежать, даже будь куда: Волк и Фуинор вцепились в Хэлйанвэ, мертвой хваткой. Жест Вэрйанэра не отвлек их, Ларкатал не стеснял движений, свеча Линаэвэн — что может быть глупее, нападать на аину огня и металла, с огнем? — Волк даже не обратил внимание на выпад тэлэрэ, но вот выкрик «Беги!» подал умаиа идею. Крутанувшись всем телом вокруг своей оси, чтобы оказаться спиной к эльфам, Волк вытолкнул Хэлйанвэ из беседки на лестницу. В самом деле — пусть бежит! Там его и схватят, и уже не будут нежничать, как здесь.

— Сражайся! Или эти твари теперь твои приятели? — крикнул Хэлйанвэ Вэрйанэру прежде, чем броситься прочь из беседки. Юный нолдо бежал вниз по ступеням башни и вспоминал, что ему говорили о Вэрйанэре; и теперь нолдо своими глазами видел, что Вэрйанэр не вступил в бой даже после призыва. Похоже, уступая врагам, теперь он вовсе перестал им сопротивляться.

***

Энгватар останавливал кровь, текущую из разбитого носа, и в общий кавардак старался не соваться. Внизу Хэлйанвэ и правда было кому встретить.

Начавшаяся было потасовка стихла, Март висел на Ларкатале, мешая сражаться, а все остальные не-умаиар в замешательстве замерли.

Фуинор же был доволен. Вчера он намеренно договорился с Линаэвэн об этой ночи только ради того, чтобы в нужный час привести сюда Хэлйанвэ и показать ему идиллию: как его товарищи тепло общаются с врагами. И все прошло так, как было задумано. А когда фэаноринга вернут в подземелье, Больдог покажет эльфу контраст…

— Кажется, вечер закончен, — вздохнул Волк. — Мне жаль, что так вышло, но вряд ли теперь удастся продолжить песни и разговоры.

Вэрйанэр не подавал вида, как сильно задет не столько словами Хэлйанвэ, сколько тем, что ради его защиты связал себя обещанием и теперь… не мог действовать как воин. И тем, что оказался в такой ситуации. И он, и Линаэвэн, и Ларкатал не могли не думать — что теперь с Хэлйанвэ?

— Еще прежде, — сдержанно и отстраненно произнес Вэрйанэр, — когда я был в гостях у Гортхаура, пока мы сидели за столом, в комнату привели Хэлйанвэ. Не Лаирсулэ, который не ударил бы, не тебя, Линаэвэн. И когда Хэлйанвэ ожидаемо напал, меня еще ставили перед выбором, чтобы я сам велел его связать.

Ларкатал промолчал, услышав это; лишь перевел на Саурона пристальный взгляд, словно вопрошая. Волк посмотрел в глаза эльфа в ответ:

— А еще ранее в тот день я допрашивал Ароквэна и Нэльдора, — или эльф не знает, кто он, Волк, такой? Или Ларкатал получил с тех пор мало подтверждений, что теперь все иначе, или Волк недостаточно старался? Он не собирался оправдываться, говорить, что не виноват, что это Энгватар привел сюда фэаноринга… но что-то сказать все же было надо. — В подземелье осталось всего двое. Хэлйанвэ и Кирион. Полагаю, Эвег надеялся, что, глядя на своих старших товарищей, юный фэаноринг согласится покинуть тюрьму и больше не возвращаться к допросам. Ты свидетель, Ларкатал, я делаю, что могу. Но я не могу просто так отпустить пленников.

Фуинор лишь смеялся про себя, слушая Вожака, а Эвег отвел взгляд. Он остро захотел, чтобы ему и правда было куда уйти…

— Да, я не мог бы ждать от тебя большего, чем ты делаешь, — ответил Ларкатал Саурону. Не того же, что умаиа полностью изменится в считанные дни*(2)? Плохо было другое… Ларкатал сейчас не мог помочь Хэлйанвэ, как должно. Ведь он не ударил Фуинора по-настоящему, пытался скорее остановить его, а не причинить вред. Хорошо ли внезапно напасть на тех, с кем только что пил вино, пел песни, кто доверяет тебе и делает многое ради тебя? …А когда придут нолдор отбивать крепость, будет то же?! — Нам нужно поговорить с тобой.

— Хорошо, Ларкатал. Тогда пойдем и поговорим, — Волк обвел взглядом собравшихся, ободряюще улыбнулся Марту. — А вам пора по комнатам.

Линаэвэн была взволнована и думала о Хэлйанвэ, однако, она не могла не заметить того, как Саурон обращался с Ларкаталом. Совсем не так, как с ней, Нэльдором, Ламмионом, или Вэрйанэром. Саурон не сказал ничего о действиях Ларкатала, зато ответил на безмолвный взгляд, и в этом ответе слышалось: «Сейчас все не так…» И ей, на ее выпад, не ответил угрозой наказания кого бы то ни было. Из-за Марта — или из-за Ларкатала? Деве совсем не нравилось это сопоставление.

— Я знала, что Гортхаур очень ценит Марта, — медленно заговорила Линаэвэн, обращаясь к Ларкаталу. — Теперь узнала, что он высоко ценит и тебя.

Нолдо ничего не ответил, но заговорил Вэрйанэр:

— Гортхаур, я испросил у тебя защиту для Хэлйанвэ, — фэаноринг не тронут, но трое суток, что были отпущены для Кириона, истекли… и теперь, очевидно, палачи полностью сосредоточатся на тинда. — А Кирион, его вы будете пытать? — эльф обвел взглядом собравшихся Темных. Любой из тех, с кем они сидели вместе под пледами, мог стать главным палачом или приказать оркам…

— Пленников будем допрашивать не мы, — ответил Фуинор. — Мы же будем делать все возможное для того, чтобы уговорить ваших спутников также обойтись без допросов, — Фуинор вовсе не разделял чувства Волка к Ларкаталу, но это было и не нужно: Фуинор просто шел за Вожаком.

***

Когда Хэлйанвэ сбежал вниз, то недалеко ушел. Как только эльф оказался вне видимости родичей, Больдог, скрываясь в тени, нанес удар Волей. Фэаноринг согнулся пополам, умаиа зажал тряпкой рот пленника и ждал, пока тот лишится чувств от боли.

Находящегося без сознания Хэлйанвэ втащили в знакомый ему застенок и закрепили в кресле. Эльфу было запрещено причинять физическую боль… но были и другие способы воздействия.

Когда нолдо очнулся, он понял, что, если его привязали к креслу, значит, мучить будут другого. Снова Акаса, несмотря на то, что он рассказал все, что знал, или — кого-то еще?!

— Я не буду говорить, даже если другие сдались, — с ненавистью сообщил фэаноринг пустой камере. Впрочем, кажущаяся пустота не обманывала эльфа.

Но пленнику ничего не ответили и никого не привели. Просто оставили нолдо одного: дали придти в себя, а заодно дали время разыграться воображению, пока эльф глядел на стену перед собой, покрытую засохшей кровью.

Прошло достаточно времени, прежде чем в камеру к нолдо вошел Фуинор.

— Я знаю, что ты горд и зол, Хэлйанвэ, но я пришел к тебе говорить, а не пытаться подчинить. Ты и Кирион, единственные два пленника, что остались в подземелье. Нет нужды держаться, мы знаем уже практически все. И твой родич, и Тардуинэ со своим другом, и Ароквэн, все они рассказали все, что знают и скоро будут на свободе. Тебе незачем упрямиться и молчать. Ты можешь уйти отсюда в любой момент.

Хэлйанвэ до сих пор не знал, сколь много уже знают Темные. Однако он отказался говорить наотрез. Что знал он, того другие не знали.

— Ты пришел пытаться не подчинить, а всего лишь обольстить посулами?! — юноша презрительно скривился. Фуинор не стал спорить с фэанорингом и вышел. Но пошел не наверх, а в камеру к Кириону.

— Ты, Хэлйанвэ и Линаэвэн, лишь три пленника, что остались из всего посольства. Мы знаем почти все о ваших заданиях, скажи ту часть, что знаешь ты, и получишь свободу, и уйдешь отсюда вслед за Ларкаталом.

Тинда до сих пор молчал. Но он был потрясен вестью, что Ларкатал тоже уходит, и что друг… тоже сказал все, что знал…

— Дайте мне время подумать… — попросил Кирион.

Его оставили думать, а Хэлйанвэ вернули из застенка в камеру.

***

«Гостей» развели по комнатам, но Волк и Ларкатал говорили в кабинете Повелителя Острова.

— Я хочу сказать тебе о будущем, - начал нолдо. - Мне пришли на ум некоторые пути, куда может уйти тот, кто оставит Север. Возможно, ты сочтешь их не лучшими, но они могут подать тебе идеи… — И Ларкатал предложил умаиа почти все то же, что и Энгватару; но для Маирона самым реальным казался путь за Синие Горы, не на Химйарингэ (одно дело туда придет Темный целитель, другое дело один из полководцев и палачей; хотя если Саурон встанет по другую сторону, он может сделать многое в борьбе с Врагом).

Волк слушал Ларкатал и то, что эльф говорил… заставляло Маирона мрачнеть.

- Я не уйду в глушь, Ларкатал, такая жизнь не для меня. И в крепость к эльфам я прийти не смогу… разве что… ты проводишь меня туда? Но… нет, не сейчас, я не могу уйти сейчас, — Волк встал и начал нервно ходить по комнате. Оставить Север, Владыку? Нет, это невозможно. Но эльфы, он же явно видел, что сидит среди них, что его, Волка, любят и слушают. — Как все это невозможно...

— Да, я мог бы проводить тебя, — Ларкаталу показалось, что Гортхаур уйдет не однажды, а сейчас. Во всяком случае, примет это решение. — Я понимаю, что ты делаешь сейчас то, чего не делал никогда прежде, и тебе это трудно; понимаю и то, что пока все не изменится, и ты служишь Северу, ты не можешь никого не допрашивать, не вести войну, не передавать в Ангамандо то, что тебе рассказали… Но у меня есть Лорд, и есть долг противостоять Северу. Я поступил бы недостойно, отказавшись от борьбы, но так же я поступил бы недостойно, внезапно напав, после того, как принимал твою помощь… - Нолдо был напряжен. Не поздно ли он спохватился? — Я уже принял от тебя многое, и не знаю, когда бы я задумался о том, в какое положение это меня ставит, если бы не Хэлйанвэ. Я могу уважать тебя, могу быть благодарным, могу искать, что сделать для тебя в том, что никак не касается службы Ангамандо, но… придет время, когда мои родичи выступят против тебя и твоих умаиар, и я должен буду быть с нолдор. И если повторится подобное тому, что было сегодня, я должен сражаться за своих родичей по мере сил. А я пользуюсь твоей защитой и помощью. Я, — Ларкатал вспомнил, как сказал Гортхаур о Фуиноре, — не могу быть… как бы в твоей стае, вместе с Фуинором или Мартом, атан ведь тоже с тобой? Наверное, я опоздал с этими словами, когда ты уже сделал так много, но лучше уж поздно… Верным будет отказаться от твоей защиты и быть на положении пленника. Это твое решение, давать ли мне ее, связывать ли, но я сказал то, что должно было быть сказано.

Волк остановился и взял Ларкатала за плечи, посмотрел в его глаза:

— Похоже, что время пришло. Расскажи мне то, что ты знаешь, и уходи к своим. А я найду тебя позже. Обязательно. И буду помогать тебе во всем: в умении и в сражениях. Но мне нужно время, чтобы уйти от владыки Севера, — Волк понял, что нужно отпускать Ларкатала немедленно, потому что еще немного, и между ними навсегда ляжет пропасть, и он потеряет Ларкатала, а вместе с ним… может потерять силу и то видЕние. Никто не приведет его, ненавистного Саурона, к эльфам, не поможет остаться среди них…

Ларкатал заметил, что умаиа не остановился на словах «это невозможно», но продолжил: «Время пришло», «мне нужно время, чтобы уйти от Владыки Севера» — это были… не слова умаиа, и эльфу верилось, что все вскоре изменится; хотя Ларкатал и понимал, что все не будет просто — Гортхауру придется разобраться с тем, что он успел сотворить, вначале осознав, затем искупив… И все же нолдо ответил:

— Я помогу тебе придти и остаться среди моих родичей, советом и чем еще смогу, но… я не могу рассказать тебе о том, что мне известно, — Ларкатал понимал, что не должен рассказывать ни о чем. Он не должен так подводить Финдарато.

Волк еще больше помрачнел. Ларкаталу нужно было уйти. Что… что, если так и сказать?

— Я словно чувствую, что ты должен уйти. Что если ты останешься, дорога к эльфам для меня может оказаться отрезана. Я не знаю, что произойдет, быть может, с Севера придет приказ от Владыки, быть может, тебя от меня заберут… Потому, скажи мне хоть часть. Ароквэн сказал, ты будешь обучать Кириамо пользоваться видящими камнями — так ли это?

Ларкатал опустил глаза. Саурон говорил, что связывает именно с его уходом возможность раскаяния, и явно был откровенен. Возможно, умаиа верно предчувствовал. И чем тогда обернется отказ уходить? И при этом рассказать хотя бы часть и уйти, было неправильным. Ларкатал знал об этом. Хотя он мог и не открывать тайн, сказать о немногом.

— Я… не могу сказать даже часть; я знаю, что это будет ударом по моим родичам, знаю, что я бросаю их на муки, что подведу своего Лорда. И если я поступлю так, заранее зная, что это неправильно, я сам… уже не останусь таким, каков сейчас, и каким был прежде. И тебе тогда тоже помочь не смогу, — Ларкатал должен был уходить, но здесь еще оставался Энгватар, и он тоже начал меняться...

Итак, нолдо отказывался даже приоткрыть тайну. Волк отвернулся к окну, чтобы эльф не видел его лицо, и сжал пальцами подоконник. «Проклятый упрямец». Нужно было швырнуть его в подземелье, допросить… но нет, Ларкатал слишком силен, он сможет вынести все и молчать. А вот дорожку для себя тогда Волк закроет. Сделать что-то для себя, только для себя, иметь самую опасную из тайн от Владыки Севера… Впрочем, нет, если что-то о нем с Ларкаталом вскроется, Маирон всегда сможет сказать, что отпустил нолдо как того, кто поможет втереться к эльфам в доверие, шпионить средь них для Севера, сеять рознь… Значит риск минимальный. Нужно отпустить эльфа. Сегодня же.

— Хорошо. Я… я сделаю еще один шаг. Уходи сегодня же. Без тайн и ответов. Но обещай мне, — умаиа развернулся, глядя в лицо эльфа, — обещай мне, что никому не расскажешь обо всем, что здесь произошло и о своем спасении. Слова порождают слухи, и если до Владыки дойдет хоть что-то, я навечно буду заключен в Ангамандо, и даже жалким духом не смогу вырваться из его подземелий. Ради меня, ради того, чтобы я пришел к тебе, ты должен уходить и молчать обо всем, что было.

— Ты готов отпустить меня без рассказа, просто так? Это доброе и бескорыстное решение, и оно не пропадет для тебя втуне, — отозвался Ларкатал. Его глаза светились. — Молчать я буду, как молчал и до сих пор о твоем предвидении и об всем другом, что известно только нам; - "Ага", подумал про себя Маирон, "Молчал обо мне так же, как молчал мне об Энгватаре?" - Если бы ушел я один, мне было бы важным сказать о том, что посольство оказалось в плену, но теперь об этом скажут и другие. И я буду тем, кто будет ждать тебя, и я помогу тебе сделать то видЕние былью… Пусть Кирион узнает, что я ухожу не потому, что выдал тайну; он тоже… умеет молчать, и если бы не то, что он почувствовал в тебе и подсказал мне, мы не говорили бы сейчас и не пришли бы к этому дню. - Ларкатал оставлял товарища в плену, но просил напомнить, чтобы друг молчал и терпел бесконечные пытки; похоже, эльф сам не понимал, что он делал.

А Волк, в тот же миг, как услышал согласие нолдо, призвал к себе Энгватара, и целитель пришел очень быстро.

— Бери лучшего коня и вези Ларкатала так далеко, как только безопасно. А там оставь ему оружие, еду, и пусть наш друг уходит, не следи за ним. Возвращайся скорее.

Эвег удивленно поднял брови.

— Ларкатал ничего не сказал. Я просто отпускаю его. И кому, кроме тебя, можно доверить отвезти его?

Целитель давно знал Маирона и понимал, что тот что-то задумал, какую-то игру…

— Тогда я оденусь и соберусь в дорогу. Ларкатал, встретимся через полчаса у ворот.

Волк проводил нолдо до его комнаты, а после — до ворот. Туда же с рюкзаком снеди пришел попрощаться и Март.

***

Той же ночью, когда к певшим песни привели Хэлйанвэ, Драуглин, назвавшийся при Линаэвэн Ханором, уехал отвозить спящих Нэльдора и Ламмиона к опушке Таурэ Хуинэва.

Утром друзья очнулись на краю леса.

— Я не помню, как мы выбрались, — сказал Нэльдор. — Помню боль, ужас, кошмары, а потом… мы оказались здесь.

— Но на нас совсем нет ран, — возразил Ламмион, который не прошел через жестокие пытки. — Я помню, что я хотел добраться до Брэтиля, — неуверенно произнес охотник, и его обдало волной холода. — Должно быть, Саурон снова отпустил меня на охоту, только вместе с тобой, и…

— И мы сумели бежать вместе! — Младший кузен пока не понимал ужаса старшего.

— Да. Но я не знаю, кто расплатится за это. В прошлый раз, если бы я не вернулся вовремя, тебя бы вывесили на воротах умирать, — если бы Ламмион сейчас был один, он, наверное, поступил бы также, как в прошлый раз: вернулся. Но он был с Нэльдором.

— Я надеюсь, что ты не прав, и мы бежали иначе, потому что… боюсь, возвращаться уже поздно, — опустил голову Нэльдор.

— Кажется, мы блуждали здесь целую вечность, а возвращаться на остров без коня, — Ламмион не договорил, прерывисто выдохнул. Он не помнил, кому и чем грозили.

— Разве ты стал бы рисковать так снова? — спросил Нэльдор.

— Нет… наверняка нет, — ответил Ламмион, но про себя он знал, что вряд ли сможет быть совершенно в этом уверен. Разве что, если вспомнит, как же они бежали, но пока это не удавалось.

И Ламмион повел брата в Брэтиль, о котором думал давно: там они смогут передать весть о судьбе отряда в Лэстанорэ (Дориат), в надежде, что Эльвэ сообщит об этом Финдарато; и найдут убежище для себя.



Примечания.

*(1) Смотрите нашу статью "Об истинной природе орков".

*(2) Но меняются в считанные дни, или не меняются вовсе.

37. Изменения

Уже одетый в собственную одежду, Ларкатал вновь увидел Марта и улыбнулся.

— Не ждал, что ты придешь провожать меня, ведь мы едва знакомы. Прощай, и желаю тебе свободы, как и я обрел ее, — у всякого, кто жил здесь, от пленника в застенке до Саурона, свободы было мало. А у него теперь была. Ветер трепал волосы эльфа, и Ларкатал подставлял ему лицо, чуть щурясь.

Март тепло попрощался с Ларкаталом. Для него все происходящее было более чем ясным ответом — Темные добры и благородны, умеют дружить, уважают своих врагов, проявляют милосердие, а еще — бесконечное терпение. Все, о чем недавно говорила беорингу Линаэвэн, наконец-то развеялось, подобно дурному наваждению, и освободило его. И Вэрйанэр, конечно же, сгущал краски. Не так все было — совсем не так, как он рассказывал.

***

Эвег и Ларкатал выехали из крепости.

— Ты предпочел получить удар, но не ударить, хотя мог легко применить Волю. Это заслуживает уважения, — сказал эльф целителю. Темный промолчал.

Эвег догадывался, почему Волк послал отвозить Ларкатала именно его. Повелитель Маирон был далек от того, чтобы пойти за эльфом своей душой, а не страстью, и Волк так же думал и о нем, Энгватаре. Комендант Волчьей Крепости судил по себе и думал, что целитель точно также играет с нолдо, как играет с ним сам Волк. Это одновременно и успокаивало Энгватара (не надо бояться за свою шкуру), и… неожиданным образом причиняло боль. Ларкатал был так бесконечно добр и терпелив к целителю, несмотря на все то зло, что умаиа причинил и самому эльфу и его родичам. Нолдо заставлял вспомнить о прошлом, о том, каким Энгватар уже был, о другом нолдо, что некогда прощал причиненное ему зло; и сейчас целитель не закрылся от этого воспоминания, которое мучило своей невозвратностью. Энгватар перевел взгляд на Ларкатала. Эльф доверял Волку так же, как и Энгватару, а Маирон просто использовал наивное сердце. И не предупредить… Что он скажет Ларкаталу? «Не верь Саурону?» Ха, Маирон то же самое мог бы сказать про него самого: «Не верь Эвегу».

Через какое-то время Ларкатал, прижавшись плотнее к целителю, чтобы его слова не заглушил ветер, заговорил снова:

— Скоро мы простимся, и я не буду больше беспокоить тебя неудобными вопросами, — эльф грустно улыбнулся. — Хотя я задавал их ради тебя. Жаль, не удалось придумать, куда тебе можно уйти, но если ты уйдешь, и понадобится, чтобы эльфы приняли тебя, а не попытались сразу развоплотить… думаю, я смогу помочь, — Ларкатал надеялся, что его слова станут семенами, которые однажды прорастут, хотя он и он знал, что для Энгватара это далеко не начало пути, и что целитель еще до их встречи был не таким, как другие Темные.

А целителю сейчас было больно и обидно за другого нолдо.

— Ты прощаешь меня? — наконец спросил Энгватар, переводя коня на шаг. Пусть отдохнет пока и даст поговорить. — За все, что я при тебе делал и делал многие сотни лет до того?

— Прощаю, — ответил Ларкатал. — И для меня будет радостью, если я могу помочь тебе. Ведь ты… способен на куда лучшее, чем то, что я чаще всего видел. Желаю тебе обрести свой путь и не только исцелить многих, но и видеть, наконец, плоды своих трудов.

Энгватар с тоской посмотрел вперед, вдаль, на вершины деревьев, тянущиеся до самого горизонта… Как хотелось бы уехать с Ларкаталом прямо сейчас, и пусть Волк его ищет-свищет, да еще и от Владыки получит — якшался с эльфами, дал им сманить одного из слуг Владыки Севера! Разве не для того Энгватар отправился вместе с ненавистным Маироном — однажды подловить, донести, отомстить, навлечь жестокую кару? Но тогда доля эльфов на Острове станет еще хуже. Темные научились по одному пленнику, что пришел из-за Моря: фэанорингов надо бояться, даже когда они в цепях. А он сам? Все ли потеряно безвозвратно или — нужно решиться и измениться, вернуться к Истоку?..

— Я не хочу тебя спрашивать, куда ты идешь… — наконец заговорил Энгватар. — Но если ты будешь в Химйарингэ, я смогу прийти туда и встретить тебя. — Чтобы было кому заступиться за него перед… Маитимо.

— Постараюсь однажды туда добраться. Куда направляться сейчас, я пока не решил, а ты… не хочешь спрашивать, чтобы не навредить мне, и не ищешь своей пользы, — Ларкатал видел тоску во взгляде Энгватара, тот даже не скрывал ее. И даже сейчас, когда Саурон так изменился, Энгватар был отличен от него. Нолдо чувствовал это… возможно, потому что Саурон только вступил на путь изменения, ему требовалось больше времени? — Тебе может прийтись тяжелее сейчас, но это дорога к свободе…

Они ехали еще некоторое время, пока Ларкатал не простился с Энгватаром. К этому времени он решил, куда направится: ему нужно было побывать в Фалассэ, чтобы рассказать Кириамо о предложении Финдарато, а родичам Кириона об участи тиндо; нужно было проехать хотя бы по краю Хранимой Равнины, и, если выйдет, передать стражам вести о посольстве и о том, что известно Саурону; а после уйти на Химйарингэ. Но вначале Ларкатал решил направиться в Брэтиль.

— Пока я уйду в Брэтиль, Энгватар. Туда проще добраться, там я надеюсь встретить кого-то из своих товарищей, что обрели свободу… — в Бреэтиле собиралось много атани, так что Энгватар мог прийти туда и скрыться среди них. — А после, спустя время, постараюсь добраться до Химйарингэ.

Услышав о Брэтиле, Эвег покачал головой, но все же ответил:

— Тогда жди меня там. Я приду так скоро, как только выдастся возможность. Но я не хочу задерживаться в Брэтиле. Не стоит начинать новый путь с того, что прячешься. Я приду к твоим родичам, и пусть они простят меня или казнят. Доброго пути тебе, Ларкатал. Земли впереди должны быть безопасны, все орки строят дорогу, но все же, будь осторожен.

— И ты будь осторожен, — произнес Ларкатал. — Хотя ты и мастер маскировки, тебе теперь опасно задерживаться на Острове. Если прежде я видел, что ты отличаешься от других, то сегодня, сейчас… я сомневаюсь, что ты еще Темный. Я буду ждать тебя, доброго пути!

Лес был неспокоен и тревожен, но в сравнении с долиной Сириона это были уже совсем иные края. Ларкатал думал о том, каким чудом завершилось его пленение, и как было правильно, что для этого посольства, которое угодило в засаду, Финдарато выбрал именно его. Ларкатал думал так с первого дня,когда их захватили, но в те дни это были совсем иные мысли: нолдо не хотел бы видеть на своем месте Винйатара (Гвиндора), Артаханиона (Бранвэнниата) или Кунэтарйа (Гвэтрона). Сейчас все было иначе. И не потому, что другие Верные Финдарато оказались бы хуже, но это испытание выпало ему, Ларкаталу… и, кажется, он с ним справился. Только оставалась тревога за других пленников: все же… вряд ли Гортхаур отпустит всех. И теперь, как осознал Ларкатал, он будет беспокоиться и за Энгватара. Целителю в самом деле было опасно оставаться среди Темных, он рисковал быть разоблаченным — и угодить в застенки подобно пленникам-эльфам. Нолдо не знал, что если бы не этот страх, Энгватар уже века мог бы жить совсем в другом месте и совсем другой жизнью.

Но нолдо ошибался в другом. Он думал, как он хорошо справился с испытаниями в плену, был рад, что направил к Свету двух могущественных умаиар, но не думал о том, какое зло он принес родичам, не знал, что благодаря ему один из спутников принес присягу Тьме, и не догадывался, что видение Саурона о будущем принесет всем отнюдь не добро.

***

В глухой ночной час Фуинор разбудил Вэрйанэра.

— Тебе пришла пора уходить, эльф. Поклянись, что не расскажешь никому ни о чем, что было здесь за время твоего плена, и на рассвете уходи, — Фуинор вовсе не ожидал, что Вэрйанэр согласится молчать: тем хуже для него. Ему никто не обещал свободу за его рассказ. Откажется молчать, значит, останется здесь.

— Ты что, пришел по собственному усмотрению меня отпускать? — хмыкнул Вэрйанэр. — Твоему господину это вряд ли понравится, я же обещал ему, что взамен на свободу Лаирсулэ я остаюсь в крепости насовсем. Ну, или пока ее наши не возьмут.

— В твоей службе больше нет нужды, Вэрйанэр. У тебя есть последний шанс уйти. Или пользуйся им, или нет.

Его освободили от обещания — что это значило? Возможно, что Хэлйанвэ теперь будут допрашивать? Ведь фэаноринг, в отличие от Лаирсулэ, мог знать немало… и тогда давать ему защиту насовсем Саурон не станет. И когда Вэрйанэр уйдет, Хэлйанвэ сразу же начнут пытать? Но если не уйдет — что помешает Саурону просто закрыть перед ним двери кухни? И все же — скорее всего, Саурон еще повременит с допросами. Он сейчас старается изображать доброго хозяина: освобождает пленников (за рассказы, да, но освобождает), слушает песни, не выспрашивая о тайнах, и Линаэвэн позволяет оставаться в гостях у Марта… И сейчас ему, Вэрйанэру, предлагают уйти, а не просто отправляют в подземелье. Хотя могли бы. Но если ему не удастся защитить Хэлйанвэ, то, можно попробовать помочь Линаэвэн и этому атану. Вдруг их в самом деле в Дортонион отпустят? И в другом… быть может, еще придумает, чем может помочь.

— Я остаюсь, — сказал нолдо.

— Раз ты так выбрал, никто тебе больше не поможет. И в Ангамандо ты расскажешь о Наркосторондо все, что знаешь.

Вслед за Фуинором в комнату вошли орки. При помощи умаиа они быстро скрутили нолдо и вылили ему в рот одно из глубоко усыпляющих зелий Эвега. Утром в крепость прибудет обоз из Твердыни — привезет продовольствие. С этим обозом Волк и отправит в Твердыню Вэрйанэра. Владыка будет доволен таким подарком.

***

Закончив разговор с Вэрйанэром, Фуинор пришел в камеру Кириона.

— Что ты надумал, эльф?

Сколько Кирион передумал за эту ночь! Вначале мысли шли по кругу — Ларкатал тоже все рассказал, в обмен на свободу — как такое могло быть?! Он так Светел и мудр, и он не изменился при последней встрече. Темные, конечно, оклеветали его, чтобы убедить младшего друга ложью. Но откуда тогда известие о палантирах? Значит, Ларкатал все же рассказал? В обмен на свободу? Затем только Кирион вырвался из этого гнетущего круга. Ларкатал сказал, что Саурон отпустил пленников, он поверил ему… Быть может, Саурон уже услышал его и близок к раскаянию? Не слишком ли скоро? Или Саурон обманул его? Да, такое могло быть. И Ларкатал мог что-то выдать невольно, в беседе. Вновь припомнился Кириону взгляд Ларкатала, привязанного к креслу, его слова. Да, даже если Темные сумели — пыткой ли, обманом ли, чарами ли — добиться от Ларкатала рассказа, он все равно хотел бы, чтобы другие держались! И Кирион ответил:

— Нет, умаиа. Я не стану ничего рассказывать.

— Ты выбрал, — подвел черту Фуинор и вышел.

***

Утром Март, как обычно, зашел за Линаэвэн:

— Доброе утро! Сегодня приехал обоз с продуктами, у нас много работы! — Март был радостен и весел. Он жил в прекрасной крепости, и его друг и наставник, Повелитель Волков Маирон, был лучшим и благороднейшим на свете.

Линаэвэн хотела было произнести: «Извини, Март, но я ухожу в подземелья — я должна быть со своими товарищами», но запнулась. Большинство ее товарищей, рассказав известное им, ушли из плена, или готовились уйти. А дева не могла поступить, как они, потому что знала слишком многое. И хотя данные ей три дня уже прошли, Саурон не напомнил об этом даже после ее удара свечой. Значит, с Мартом она может говорить по-прежнему. Мало надежд, что это что-то изменит, но он хотя бы сможет дольше остаться собою… К тому же она могла готовить для своих товарищей, которых иначе кормили бы орки (и от Вэрйанэра дева знала, что он благодарен ей за это, а не считает согласие готовить позором); возможно, работая на кухне, Линаэвэн сможет помочь товарищам и чем-то другим. И сберечь тайну посольства и тайну Наркосторондо, оставаясь в замке, было проще, чем в застенках: быть в гостях у Марта не то же самое, что идти в гости к Саурону, расставлявшему хитроумные ловушки. И эльдэ после недолгого раздумья улыбнулась атану и кивнула:

— Идем готовить, — едва ли Март упрекнет ее, что она опять передумала.

***

Орки приносили на кухню ящики и тюки, работы было много, и говорить ни о чем не получалось. Однако Март успел передать Линаэвэн, что ночью Ларкатал уехал из крепости, и Вэрйанэр, кажется, тоже.

— Теперь только вы трое осталось здесь. И еще те, кто не успел уйти, но это ненадолго.

— Ларкатал и Вэрйанэр? — изумилась Линаэвэн. Первый, как она думала, не стал бы рассказывать о переданном ему Финдарато, второй, как она знала, уйти отказался. Хотя могло быть так, что Вэрйанэр, почти ничего не знающий о посольстве, согласился на что-то с условием, чтобы Ларкаталу даровали свободу. — Не ждала, что они могут уйти. Тебе сказал кто-то об их уходе?

— Я сам проводил Ларкатала, — ответил Март. — А Вэрйанэр ушел, когда я спал.

Услышав, что Март провожал Ларкатала сам, Линаэвэн расспросила его, как все произошло.

— Он Светлый, Ларкатал, — задумчиво произнесла эльдэ. — Возможно, его пожелание свободы и исполнится. Пусть его путь будет добрым, как и путь Вэрйанэра, и остальных.

***

Хэлйанвэ вновь привели в камеру для допросов и закрепили в кресле.

— Вэрйанэр умен и живет наверху, а скоро и вовсе уйдет. А ты держишься за глупые идеалы и обрекаешь себя на это, — сказал Больдог, для которого обмануть было, что стакан воды выпить.

Хэлйанвэ не слишком сомневался, что Вэрйанэр скоро уйдет: он так вел себя в последний раз, что может все выдать! Сколько их осталось, тех, кто до сих пор не сдался? Юноша меньше знал, чем его старшие товарищи, о том, кто кем послан, и кому поручено много, а кому мало.

Вскоре на стене напротив фэаноринга закрепили Кириона. Работа закипела.

Хэлйанвэ был готов (как он думал) к пытке. Но его самого не мучили, зато мучили Кириона на его глазах. Тинда не был вынослив, ему тяжело было сдержать стоны и крики, а Хэлйанвэ мог только клясть Темных и безуспешно пытаться вырваться.

Но пытка, которой Больдог подвергал Кириона, была так жестока и нескончаема, такая мольба читалась во взгляде тиндо, что Хэлйанвэ, который был уверен, что он-то ни в чем не уступит Темным, наконец выкрикнул:

— Прекратите это!

— Скажи, Хэлйанвэ, что ты знаешь, и мы оставим Кириона. — Как же нолдо не хотел говорить, как он сам осуждал Акаса, а родичу, может быть, пришлось ничуть не легче. Хэлйанвэ не мог отвести глаз от окровавленного, с трудом переводившего дыхание Кириона. — Обещайте, что не будете больше пытать Кириона, и я… расскажу вам о посольстве: я расскажу часть моего поручения, — наконец тихо выговорил юноша. Нолдо думал рассказать о том, что Лорд Тйэлкормо передавал Кириамо: при нападении на Фалассэ, при новой осаде, фалатрим могут рассчитывать на поддержку его воинов. Ведь Темные, об этом наверное, могли догадаться, они тоже знали историю.*(1)

Услыхав слова фэаноринга, Кирион хрипло выдохнул. Будь он покрепче…

— Ты хочешь слишком многого, — возразил Больдог. — Или ты расскажешь все, и тогда Кириона не будут больше пытать, или ты расскажешь часть, и Кирион получит неделю.

Конечно, Хэлйанвэ хотел избавить Кириона от пыток навсегда, но он не собирался рассказывать обо всем.

— Я должен передать, что если на Гавани Фалассэ нападут, то Лорд Тйэлкормо будет готов защитить фалатрим, — произнес эльф. — Больше я ничего говорить не буду. Пусть Кириона оставят на неделю.

— Хэл… йанвэ… не го… вори больше ниче… го.— запоздало произнес Кирион.

Темные были довольны. Эльф не подумал, что может отказаться, и заговорил. Не то чтобы рассказал что-то важное… но начал говорить, уже хорошо. С другой стороны, если при нападении на Гавани найти, чем связать руки Тйэлкормо, то подкрепления Кириамо не будет: не такие уж и бесполезные сведенья.

— Видишь, как все просто? — осклабился Больдог. — А расскажи ты все это вчера, был бы на свободе.

Слова Больдога словно обжигали Хэлйанвэ. Ведь он был уверен, что говорить не будет, что устоит. Вчера он отказался — неужели только для того, чтобы рассказывать теперь?!

***

Фэаноринга вернули в камеру, а Кириона закрепили на столе в целительской. Недавно вернувшийся Энгватар склонился над эльфом:

— Говори всем, что мое лечение было той же пыткой, — сказал умаиа, прикосновениями снимая боль. Эвег очень надеялся, что Кирион выполнит его инструкции, но не стал просить подтверждения. Будет как будет. Снова истязать было… отвратительно.

Кирион узнал умаиа, хотя не успел узнать в полной мере, каким может быть лечение Эвэга — Ларкатала тот лечил скоро и почти осторожно, самого тинда тогда скрутили и держали так, что он рук не чувствовал, но это делал не Эвэг; а после крючьев лечил Лаирсулэ. Однако они с Ларкаталом поняли, что Эвег палач и тюремщик, еще когда их не разделили. И после умаиа-целитель был в застенке, не давал Ларкаталу поддерживать их. Но сейчас Темный говорил иначе и лечил бережно, снимая боль.

— Так и… скажу, — подтвердил Кирион. И, сам не зная зачем, задал умаиа мучивший его вопрос: — Ларка… тал. Ты… не знаешь, он… что-то сказал? — наверное, это было неразумно, ведь эльф мог сейчас услышать очередные насмешки или ложь. Но чуткий тинда ощущал в целителе что-то доброе, как ощутил особое отношение Саурона к другу.

— Я не знаю, что он сказал… Волку. Они вместе провели много времени. Говорят, что посланец уже унес сообщение о задании Ларкатала на Север, так что… наверное, это правда. Волк обманул твоего друга, Ларкатал верит, что Маирон изменится. Хотя кто знает, быть может, так и будет. Но сейчас Ларкатал в Брэтиле, и у него все хорошо. В плену вас осталось лишь трое… и я теперь даже не знаю, был ли вам смысл молчать, пока вы еще могли уйти. Все равно слишком многое уже известно.

Тинда лежал на столе, и боль уходила под руками Эвэга. И от слов целителя тоже становилось легче и яснее. Несмотря на все: на то, что Саурон обманул Ларкатала и использует все, что узнал от нолдо, во зло; на то, что Хэлйанвэ заговорил; на то, что их, еще хранящих тайны, осталось так мало, и всех их ждут пытки, и у Темных времени куда больше выкупленной для него недели. С Ларкаталом все будет хорошо, и он ушел… таким же Светлым и стойким, каким и был всегда. И перемена в Эвэге… не он ли этого добился?

— Благодарю тебя, Эвэг, — Кирион настоящего имени умаиа не знал, — за отдых, за лечение, за добрую весть и за правду. Я чувствовал, что тебя можно спросить о Ларкатале… И я не скажу о том, что узнал, — к эльфу возвращались силы, но он говорил совсем тихо, помня о предупреждении Лаирсулэ. Хотя, конечно, умаиа не станут подслушивать.

— Я лечу тебя не ради чего-то хорошего, — горестно покачал головой Эвег. Уже многие столетия его это не тревожило. А теперь… теперь он сам оказался в той ловушке, в которую хотели загнать Лаирсулэ. — Но тебя все равно вылечат, так или иначе, а я могу дать тебе хоть немного отдыха.

Кирион осознал сказанное — лечение ради продолжения пыток. Но ведь Эвэг занимался этим очень долго, и раньше он выглядел совершенно довольным тем, что делает.

Через какое-то время умаиа неуверенно заговорил:

— Ты правда знаешь что-то, что нельзя выдавать? Волк больше не отпустит вас на свободу, но я попробую уговорить его отпустить друга Ларкатала.

Тинда шевельнул бровями, чуть вздохнул:

— Знаю. И… Ларкатал не хотел бы, чтобы я начал говорить, — тиндо уже обдумывал, может ли он заговорить, и будь он только проводником к Кириамо, сказал бы все; Кирион не думал, что сам-то Ларкатал выдал свое задание, а ему велел молчать.

— Тогда я закончу и дам тебе снотворное, другие решат, что ты потерял сознание от боли. И если тебе будут сниться дурные сны, не верь ни в один. — Энгватар закончил с эльфом на сегодня, хотя часть ран нужно будет лечить еще дни. Хорошо, если из недели передышки эльф без лечения проживет хотя бы два дня. И… хорошо, что лечение для него не станет пыткой.

А Кирион вновь поблагодарил Эвега — за снотворное и предупреждение.

***

Фуинор тем временем встретился с Тардуинэ и Таурвэ.

— Итак, вы клянетесь, что не расскажете ни о чем, что было с вами и вокруг вас в плену?

Нолдор переглянулись.

— Да, но прежде. Саурон дал нам обещание, знаешь ли ты о нем? — спросил Тардуинэ.

— Два обещания, каждому, — уточнил Таурвэ.

— Я знаю об обещаниях. Поклянитесь в том, что я назвал, и вы получите свое немедленно.

— Клянусь, — заговорил Таурвэ, — что никому не расскажу о том, что было со мной здесь, в плену, со времени, как нас привезли на Остров и до этого часа, и о том, что я видел и слышал здесь. И о том, как именно обрел свободу.

— Клянусь, — эхом повторил Тардуинэ.

Нолдор поклялись, и их, в сопровождении Драуглина и орков, повезли прочь из долины Сириона.

***

Так прошел день. После ужина Больдог задержал Марта.

— Двое эльфов остались в подземелье, как бы Повелитель ни старался им помочь. И теперь кто-то должен делать тяжелую работу. Я не хочу взваливать это бремя на плечи Маирона. Он и так страдает теперь. Поможешь мне?

Март побледнел, но решительно кивнул.

***

Хэлйанвэ привели в камеру для допросов, но в этот раз усадили не в кресло, а закрепили на горизонтальной дыбе. В камеру вошли Больдог и Март.

— Кто ты? — резко спросил Хэлйанвэ. — Младший палач?

— Я воин Твердыни, — с гордостью ответил Март, хотя и смотрел на пленника с сожалением. — Никто не желает тебе зла. Ответь на наши вопросы, как все другие твои товарищи, и уходи.

— О да, — хотя Хэлйанвэ не ждало ничего хорошего, он насмешливо фыркнул в ответ на слова о том, что никто не желает ему зла. — Меня привязали здесь, чтобы причинить мне как можно больше добра, хочу я того или нет. — Хэлйанвэ дал Кириону неделю отдыха, но ему самому никто отдыха не обещал. Вот и возможность выказать свою стойкость… Только теперь он уже сказал, пусть и маловажную часть, из порученного Лордом Тйэлкормо, но сказал.

— Приступим, — вздохнул орк.

— Ты не оставляешь нам выбора, — отрезал Март и решительно потянул на себя рукоять. Механизм пришел в движение, дыба начала растягивать фэаноринга.

— Значит, младший палач, — подытожил Хэлйанвэ.

Пытка длилась много часов. Хэлйанвэ держался. После дыбы, когда и двинуться было больно, тело нолдо резали ножами, поливали раны водой с солью, прижигали порезы и кожу раскаленными прутьями. Но фэаноринг держался гордо и, хотя боль прерывалась только чтобы смениться новой, нолдо молчал до самого конца, даже теряя сознание от боли. В конце концов пленника утащили под руки в целительскую, закрепили там, а Больдог и Март пошли пить на кухню, чтобы, как сказал орк, «забыться».

***

Больдогу не нравилась стойкость нолдо: мальчишка держался лучше многих. Фэаноринг даже не вскрикнул ни разу, даже не стонал. Молчал и только насмехался или проклинал палачей. Это все могло дурно повлиять на Марта. Беоринг хорошо проявил себя, и теперь Больдог и Фуинор говорили с Мартом, ободряя атана, и сожалели о мужественном, но неразумном пленнике.

***

Тем временем Драуглин в обличье человека довез Тардуинэ и Таурвэ до опушки Таурэ Хуинэва.

— Помните о ваших клятвах, рабы Севера. Или вы думали, что сами, своими силами бежали из Ангамандо? Нет, вы так и остались рабами Владыки и служите ему лучше, чем в рудниках. Если бы не ваш пример, многие бы молчали и дальше, да и те новости, что вы принесли, достигли ушей Владыки. Вы предали ваших королей и научили ваших товарищей сделать так же. Теперь идите: вы свободны до тех пор, пока вновь не понадобитесь Северу.

— Лжец, — Тардуинэ усмехнулся и отвернулся от Темного. Он сам знал, что произошло, и что он сделал. Да, он был отпущен сейчас за то, что выдал, не то, что в прошлый раз, гордиться тут нечем. Но то, что он сказал о посольстве, ведь было не опасно рассказать, и другим он предлагал заговорить только для того, чтобы помочь им освободиться. Может быть, это причинило вред. Очень жаль, если так. Но об этом риске нолдо знал и до слов умаиа.

Таурвэ же вовсе не был уверен после слов Темного, что выданное ими было так уж безопасно. Ведь эльф знал, что Тьме не стоит говорить ничего, что умаиар могут использовать любую мелочь. Но при этом эльф не хуже Тардуинэ понимал, что Темных нельзя слушать и нельзя принимать их слова. Темные могут говорить правду, но она будет смешана с ложью и нацелена на то, чтобы навредить. Сейчас умаиа хочет, чтобы они уходили несчастными и запуганными, значит, нужно приложить усилия для обратного.

***

Когда Темный провожатый остался далеко позади, друзья стали обсуждать, куда им идти дальше. Обратно в Наркосторондо вернуться было нельзя, их и в прошлый раз приняли только благодаря вмешательству Короля, а если посланные вернутся одни и будут молчать обо всем, что с ними случилось и где остальные… Да они сами себя могли бы не принять в тайный город, настолько это подозрительно.

— А ведь мы можем предупредить Государя Финдэкано, — сказал Таурвэ. — Написать письмо, изложив все, что мы знаем о самом посольстве. О том, что оно попало в засаду, орки часть убили, а часть угнали в долину Сириона.

— А дальше?

— Дальше запечатать и отдать гонцу. Письма не расспрашивают.

Тардуинэ кивнул.

***

Когда Хэлйанвэ унесли из застенка в камеру, и нолдо увидел Эвэга, юноша понял, что опять нужно будет держаться. Одна пытка закончилась, другая, почти без передышки, началась. Эльф прекрасно помнил, как Эвэг лечил его и Акаса… а теперь он может еще и отомстить за разбитый нос. Но Хэлйанвэ с изумлением ощутил совсем другое — целитель, склонившись над фэанорингом, прошел пальцами по телу, заглушая и снимая боль. Это могло быть хитростью, чтобы добиться признаний, и Хэлйанвэ ждал уже, что сейчас целитель скажет что-то вроде: «Расскажи мне что знаешь, и я буду лечить тебя бережно, а иначе…», — и с изумлением услышал совсем другие слова:

— Не выдавай меня, что я помогаю тебе, а не мучаю, — попросил целитель, осторожно подготавливая тело к врачеванию.

— Но… почему?! — Хэлйанвэ не мог понять, что происходит.

— Чтобы облегчить твою участь. Вот только… я лечу тебя для новых пыток, — Энгватар избегал смотреть в глаза нолдо.

— Ясно, что для пыток, ты же с ними. Я не понимаю другого, — эльф попробовал приподняться и тут же опустился вновь. Боль не ощущалась, но тело-то еще не было излечено. — Я отказался в первый раз от твоего лечения, и ты стал лечить меня связанным, превращая исцеление в мучение. А сейчас ты хочешь облегчить мою боль, хотя недавно я напал на тебя.

— Я… не могу больше лечить так, как раньше. Но прочие не должны об этом узнать, иначе я больше не смогу помочь вам.

Хэлйанвэ прикрыл глаза, а когда открыл снова, они светились воодушевлением. У них, что, появился союзник? Здесь?!

— Я не буду выдавать тебя, — пообещал нолдо.

— Отдыхай, тебе сейчас будут нужны силы. Если я узнаю о готовящейся ловушке, то предупрежу.

***

День завершился, прошел вечер и ужин. Среди ночи Линаэвэн услышала шум и голоса во дворе. Дева проснулась в тревоге — впрочем, не оставлявшей ее все то время, что она была в плену. Что означает шум и орочьи голоса, дева не знала — возможно, в крепость привезли новых пленников? А, возможно, еще хлеб и овощи, и только.

Подойдя к зарешеченному окну, эльдэ побледнела, увидев, как орки грузят в телегу связанного Вэрйанэра. Как и сказал Март, Вэрйанэр покидал крепость, но его ждала отнюдь не свобода. Ангамандо.

Приглядевшись, Линаэвэн поняла, что нолдо крепко спит. Если уж его увозят, лучше бы ему сознавать, что происходит; и как ни тяжела может быть дорога в сопровождении орков, рядом с Ангамандо она может стать передышкой. А то и возможностью бежать, пусть самой малой, если бы нолдо только был в сознании. Наверняка сон был вызван колдовством или зельем, и все же дева крикнула:

— Вэрйанэр! — порой звук имени мог подействовать на находившегося под чарами, что, казалось, не слышал обращенных к нему слов, даже самых громких, не ощущал прикосновений… Но нолдо продолжал спать. Тогда тэлэрэ запела, стараясь вложить не только чувство, но и силу, в свою песнь об утре и пробуждении. Пленник шевельнулся во сне, но не смог пробудиться, и телега выехала прочь со двора.

Светало. Так начинался восьмой день пленников в крепости.

***

Март почти совсем не спал этой ночью — но вот пришел рассвет. Беоринг решил, что приготовит завтрак и сразу ляжет опять. Как обычно, он постучал в дверь Линаэвэн.

— Доброе утро. Пойдем, нам пора.

— Доброе утро, — приветствовала тэлэрэ атана. Линаэвэн была бледна и напряжена. — Март, я… узнала, что с Вэрйанэром, я видела ночью из окна, как орки увезли его связанным, погруженным в сон… и это значит, его отправили в Ангамандо.

Март только покачал головой.

— Ты опять за свое. Ты же видела, как добр и благороден Повелитель Маирон. С твоим родичем все хорошо.

Линаэвэн повторила, мягко, но настойчиво:

— Я видела его. Орки погрузили Вэрйанэра связанным на телегу. Пленника связывают, чтобы он не мог бежать или бороться; для чего это делать, если он отправляется к родичам, на свободу, по собственной воле? — впрочем, больше дева не хотела спорить. Март ничего не желал слышать. Говорить атану о том, что Саурон поступает добро и благородно только при своем Смертном ученике, тем более было бессмысленно. — Идем.

Эльдэ подала Марту руку — ей было жаль, что этот добродушный атан так зачарован и обманут. И, увы, из-за ее ошибок теперь беоиринг не верил ей еще более, чем вначале.

Примечания:

*(1) В Битве-Под-Звездами именно Лорд Тйэлкормо разбил южную армию Врага, которая осаждала Гавани Кириамо.

38. Те, кто остался

Пока они спускались по лестнице, тэлерэ различила темные брызги на сапогах беоринга, которые не заметил Март, когда приводил себя в порядок после допроса Хэлйанвэ. Линаэвэн вздрогнула всем телом.

— Март… что на твоих сапогах? Это кровь? — дева говорила почти с недоумением, еще не понимая, как это может быть, после слов о доброте Саурона и заверений, что все будет хорошо.

Март удивленно глянул и только покачал головой.

— Я и не заметил, — «с непривычки», добавил горец про себя. — Не бери в голову, я все сотру.

Линаэвэн остановилась на лестнице.

— Ты… так спокойно говоришь об этом? — Март говорил, словно о дорожной пыли или брызгах на одежде от пронесшегося мимо коня: запачкался, не заметил, сейчас омоюсь. Нет, это было не спокойствие, скорее нежелание говорить. — Март, что произошло, и отчего ты не рассказал мне об этом? Ведь это кровь? Чья она? — голос эльдэ звенел от напряжения. Упрека или обвинения в нем не было, была тревога за родичей. Атан видел Нэльдора во время пытки. возможно, и сейчас видел одного из тех, кого мучили, и стоял совсем близко… В худшее Линаэвэн пока не верила.

Марту было неловко говорить Линаэвэн о том, что он участвовал в допросе пленника. Неловкость превратилась в раздражение.

— Ничего особенного не произошло, Линаэвэн. Лишь то, что происходит в плену с упрямцами и глупцами, которые отказываются от даров. Здесь не о чем говорить, идем на кухню.

Линаэвэн отняла у Марта руку, отступила на шаг.

— Моих товарищей пытали так, что их кровь долетала до твоей одежды, и ты говоришь об этом как о естественном? Как сильно ты изменился, как скоро стал безжалостен.

— Безжалостен? — возмутился Март. — И тебя, и других уговаривали, как только могли! Вы вынуждаете нас делать это! Думаешь, кому-то из нас нравится допрашивать?

Линаэвэн услышала это повторенное «нас», и еще надеясь, что ошиблась, переспросила:

— «Нас», значит, и ты тоже?.. — и убедившись, что это так, отшатнулась. С жалостью к тому, что сотворили с этим атаном, соединились чувства, каких она никогда прежде не питала к Марту: страх, отвращение и гнев.

— Это чудовищно, — жалость к беорингу все же побудила Линаэвэн говорить дальше. — Я скажу тебе… наверное, в последний раз. Ради того, кем ты был, ради твоих предков и твоего брата; и возможно, однажды ты услышишь и поймешь мои слова. Если бы тебя захватили твои враги, и ты не сделал того, что они хотят от тебя, даже после того, как тебе посулили разные блага, и тебя стали бы мучить, чтобы принудить к согласию силой, ты счел бы, что твои враги добры, или же что они жестоки? Если бы так поступили с твоими близкими, как ты относился бы к тем, кто это делал? Тоже считал бы, что они заслуживают сочувствия, потому что они, бедные, вынуждены терзать твоих друзей? Еще скажу тебе: содеянное тобой непоправимо, но возможность раскаяться и искупить зло есть у всех. Больше я не буду ни спорить с тобою, ни убеждать тебя. После того, как Саурон сделал из тебя палача, нам действительно не о чем больше говорить.

Слова Линаэвэн… жгли. И Март ответил невпопад:

— Из всех вас молчат только трое, значит, нет ничего страшного, чтобы рассказать, то что вы знаете, и уйти. Даже тот, кого вы зовете лучшим, Ларкатал, рассказал все и ушел. Значит, и вы можете это сделать. И если бы не упрямство, вы бы уже были свободны.

— Каждый решает за себя. И отвечает за себя. Мне говорить нельзя, — Линаэвэн все же ответила Марту, но уже совсем иначе, чем говорила с беорингом прежде. И тэлэрэ поняла, что Март теперь будет убеждать ее заговорить, а возможно… и пытать, когда она откажется.

Эльдэ молча прошла на кухню. Она больше не гостья Марита, но сейчас дева решила, что она будет помогать родичам, чтобы хотя бы пища укрепляла их силы.

Тэлэрэ не видела, что сейчас, когда Март сам был ошеломлен тем, что он делал, было лучшее время, чтобы поговорить с ним о Свете и Тьме, о том, что правильно, и что нет.

***

Минула ночь, и Энгватар вновь занимался ранами Кириона.

— Они принялись за Хэлйанвэ, — поделился новостями целитель, — фэаноринг молчит. Линаэвэн остается на кухне, и ее не трогают.

— Спасибо за вести. Хорошо, что Линаэвэн пока в безопасности, — ответил Кирион. Он сознавал, что именно «пока», рано или поздно ее все равно будут допрашивать о письме. Еще одно было хорошо, что их осталось лишь трое. То, что допрашивали Хэлйанвэ… это было горько, но могло быть хуже. И у самого Кириона оставались еще шесть дней лечения и отдыха.

***

В обед, когда Линаэвэн пришла готовить вновь, на кухню зашел Больдог.

— Март, постарайся отдохнуть сегодня днем. Мне понадобится твоя помощь после ужина, — орк обнял горца за плечо. — Ты настоящий Воин Твердыни. Повелитель прав: скоро тебя будет нужно отвести в Твердыню и представить Учителю. Ты заслужил эту честь.

Линаэвэн услышала слова Больдога и поняла, что сегодня беоринга вновь поведут помогать на допросах. А вскоре увезут в Ангамандо… Что будет с Мартом после встречи с Моринготто? И ничего нельзя было сделать, чтобы помешать Темным… Эльдэ медленно обернулась к Больдогу.

— Да постигнет тебя гибель за то, что вы сотворили с Мартом, и за все зло, что ты совершил, — эти слова ничего не изменят: сколько раз пленники проклинали Больдога, сколько раз проклянут еще.

— Откуда в тебе столько злобы, — вздохнул Больдог и вышел.

***

После того, как ужин был приготовлен, Март предложил Линаэвэн разделить с ним трапезу, и тэлэрэ сдержанно ответила:

— Если я принимаю твое гостеприимство, то не должна отказываться и от еды, — она будет ужинать вместе с Мартом, если потребуется, и говорить будет вежливо. Потому что таковы «обязанности гостя».

Март принял слова тэлэрэ за согласие.

За ужином эльдэ избегала серьезных тем, и если речь заходила о важном то вежливо уклонялась от ответа, в остальное же время они говорили о всякой ерунде, и дева отвечала с долей отстраненности. Сердце Линаэвэн сжималось от того, что сделали и продолжали делать с Мартом, но теперь она уже не могла говорить с атаном как со своим, а значит, не могла говорить вовсе. Перед ней больше не было обманутого, но доброго беоринга, до которого она так неудачно пыталась достучаться (возможно, Вэрйанэру это удалось бы лучше). Теперь перед Линаэвэн был тот, кто мучил ее товарищей. Но Март хотя бы не строил ловушек — можно было не слишком опасаться случайно проговориться о чем-то важном, если следить за собой.

Марту новая манера Линаэвэн держаться нравилась куда больше. Пожалуй, это была самая приятная из его бесед с тэлэрэ.

***

Оставшись одна в своей комнате, Линаэвэн дала волю слезам — о Вэрйанэре, о тех, кого теперь пытали, о том, что ее товарищи многое рассказали (часть Отряда почти ничего не знала о посольстве, но другие-то да), об участи Марта… Обессилев от слез, тэлэрэ наконец уснула.

***

После ужина Март вновь пошел с Больдогом допрашивать Хэлйанвэ. Нолдо уже был подготовлен к допросу — сегодня его растянули на вертикальной дыбе, так что эльф едва касался ногами пола.

— Воины Твердыни опять пришли доблестно сразиться с привязанным? Вы оба на удивление отважны, — усмехнулся фэаноринг, вспомнив горделивые слова Смертного-предателя.

Хэлйанвэ снова держался стойко, хотя, пытка для не до конца восстановившегося тела оказалась тяжелее предыдущей; особенно, когда растянутого нолдо, которому причиняли боль само натяжение и вес собственного тела, стали бить кнутом. В конце концов Хэлйанвэ, что долгое время не издавал ни звука, не мог сдержать стона. В один из перерывов между муками, переводящий дух юноша подумал об Эвэге — умаиа-целитель теперь был тайно на стороне эльфов, и это воодушевляло. И нолдо сжал зубы и снова поднял опустившуюся от боли голову.

Больдог не думал, что запала мальчишки хватит надолго. Умаиа не ждал, что фэаноринг заговорит сразу, но если вчера эльф молчал, то сегодня уже стонал. Завтра он будет кричать. А потом… потом фэаноринг заговорит.

***

Девятый день в крепости прошел для Линаэвэн спокойнее предыдущих, не принеся никаких потрясений. Она готовила, сидела за столом с Мартом, если нужно, говорила вежливо и отстраненно, вновь готовила. Все предыдущие дни были длинны, а сегодня она не заметила, как опустился вечер. И тэлэрэ вновь думала — кого сейчас будут мучить? Хэлйанвэ? Кириона? Обоих? Линаэвэн не знала, что Кирион сейчас получал отдых и лечение.

Обоими пленниками, и Кирионом, и Хэлйанвэ занимался Эвэг — по приказу Маирона целитель должен был восстанавливать тело фэаноинга так быстро, как возможно (какие сроки были необходимы для лечения, оба умаиар знали, так что Эвег не мог обмануть Волка).

***

Когда наступил вечер девятого дня, Хэлйанвэ вновь подготовили к допросу. Уже третий день подряд нолдо растягивали на дыбе: сегодня пленник висел на стене, закрепленный так, чтобы не мочь дернуться, и Больдог резал тело Хэлйанвэ и учил Марта ковыряться в ранах пленника.

Нолдо было непросто продолжать молчать, и держаться гордо, но Хэлйанвэ узнал, что не сдаваться легче, если, когда особенно больно, смеяться над своими палачами и над Сауроном (Больдогу-то было все равно до насмешек над Волком, но … беоринга такие насмешки задевали, и это придавало силы пленнику). Больдог ненавидел щенка-фэаноринга, не желающего даже кричать, а Март проникся уважением к нолдо — несмотря на свои юные годы (нолдо выглядел ровестником Марта), Хэлйанвэ держался как герой.

***

Вечер перешел в ночь, и Линаэвэн уснула. Фуинор ожидал этого момента и неслышно вошел в комнату девы, сел рядом и окутал тэлэрэ колдовским сном. И во сне дева задумалась — точно ли пленные получают ту еду, что она готовит? Не подмешивают ли чего к этой еде?

Утром эльдэ проснулась в тревоге. Она оставалась на кухне ради того, чтобы хотя бы помогать родичам чарами, вложенными в пищу, укреплять таким образом их дух. Но этой ночью ей виделся Кирион, истощенный и измученный пытками, с какой-то лепешкой отвратительного серого цвета, и довольно хохочущие орки, что расписывали тиндо, как вкусно готовит Линаэвэн. А в другом сне виделось, как над едой, приготовленной ею, колдуют Фуинор и Саурон, подмешивая в пищу свои зелья, а после — сгибающийся от боли после отравленного варева Хэлйанвэ… И Линаэвэн не могла не гадать, что это было — просто сны, воплощение ее страхов, или предчувствие? Ведь Темные могли так поступать. Но потом тэлэрэ вспомнила благодарные слова Вэрйанэра. Если бы приготовленное ею не доставалось пленникам или от него становилось бы тяжело, нолдо говорил бы иначе.

И тэлэрэ вновь отправилась на кухню, и снова готовила. И в тот день еда, сделанная Линаэвэн вновь была окутана чарами умаиар — и несла подавленность, страх, безысходность. Фуинор не обманул тэлэрэ, но она не поверила предупреждению. Однако у Волка были планы, как должна была действовать дева, и от своих планов он не собирался отказываться.

Фуинор не был уверен, что сны побудят Линаэвэн к каким-то действиям, или хотя бы к действиям в ближайшем будущем. Значит, вместо того, чтобы и дальше вкладываться в сны, можно было поступить проще: и после обеда Волк подстроил так, чтобы тэлэрэ услышала разговор вроде как орков. Они смеялись, обсуждая друг с другом, что эльфка сама же своих травит. Через приоткрытую дверь кухни деве были слышны их голоса, но не Марту и остальным. Впрочем, беоринга на кухне в тот момент и не было.

***

Тэлэрэ отогнала ночные тревоги, но, конечно, не забыла о них. После обеда, случайно (как она считала) услышав орочьи насмешки, дева вздрогнула. Если бы орки сказали это ей в лицо, Линаэвэн сочла бы, что они намеренно пугают ее, но орки говорили друг с другом, не с ней; и это было похоже на правду — в приготовленное ее руками могли подмешивать яд. Возможно, что и не с самого начала, и потому Вэрйанэр ничего не сказал Линаэвэн. Но как было узнать наверняка? Ни Марта не спросить, ни умаиар с орками, ни товарищей: один правды не знает и узнавать не захочет, другие солгут, с третьими не встретиться. С другой стороны, орки тоже могли не знать правду. Быть может, они зовут «отравой» все, что готовят эльфы? Что, если орков спросить прямо, не отравляют ли ее еду? Нет, они или посмеются, или подтвердят, чтобы напугать… Но все же что, если сказанное ими правда?

Линаэвэн выглянула за дверь и, несмотря на отвращение к оркам, спросила:

— Отчего я травлю своих?

Орки, увидев Линаэвэн, испугано примолкли, явно испугавшись и заморгали, не зная, что ответить.

— А ну, пошла обратно! — наконец крикнул один из них.

Линаэвэн вернулась на кухню, прикрыла дверь и прислонилась к стене. Если бы орки принялись рассказывать ей, что творится с ее товарищами, и то у тэлэрэ оставалось бы больше сомнений. Но орки не пугали ее, они испугались сами, словно проговорились о том, чего она не должна была слышать. Значит, она только полагала, что помогает товарищам тем, что готовит. А в результате прислуживала Темным. И теперь, когда она узнала правду, она больше не могла принимать участие в этом злом деле… Хотя, конечно, яд будут подмешивать все равно. А ведь она в самом начале опасалась этого, и ей обещали, что она будет есть то же, что и пленники! Но ведь прямо не спрашивала — не будет ли яда в еде. Значит, обещание могли обойти…

Когда Март вернулся на кухню, Линаэвэн сказала ему, что отказывается готовить для своих товарищей, и попросила передать это своему господину.

— Почему? — опешил Март.

— Если я назову причину, ты все равно не поверишь, — качнула головой дева.

Март сначала молчал, а потом ответил:

— Это значит, что ты опять хочешь вернуться в подземелье? Я не могу тебя туда пустить.

Линаэвэн задумалась. Правильно ли ей будет оставаться в «гостях», ведь она избавляла от допросов только саму себя? Но здесь было легче сберечь тайну, чем в застенке, и ее товарищам будет легче от того, что она здесь, тем более, что за это не требовали рассказа тайн.

— Вэрйанэр приложил столько усилий, чтобы избавить от допросов, кого мог… — наконец произнесла дева. — Будь я в подземелье, он сделал бы то же для меня. От того, что я готовлю, сейчас… пользы не будет, но я не буду настаивать на том, чтобы уйти в подземелья, — мысли тэлэрэ во многом изменились после того, как ее товарищи получили свободу из рук Саурона.

— И что ты тогда будешь делать? — поинтересовался Март. — Сидеть целыми днями в своей комнате? Мне нравится говорить с тобой. Так что… продолжай готовить для меня и всех нас.

— Я узнала, что приготовленное мною идет не на пользу моим товарищам, но даже во вред, — серьезно ответила Линаэвэн, не слыша, что Март предложил готовить не для пленников, а для людей и умаиар крепости. — И потому, буду ли оставаться в комнате или приходить на кухню, готовить больше не смогу. Если у меня есть выбор, я предпочла бы остаться в комнате.

— Тогда считай, что у тебя нет выбора. Пой для нас, пока мы готовим — ты так красиво поешь!

— Хорошо, — отозвалась Линаэвэн, сильнее прежнего ощущая свою несвободу. Петь для Марта, даже зная, что он делает, и для тех, кто трудился на кухне, она могла. Хотя и печальны будут те песни.

***

Март уже немного привык к тому, что по ночам он помогал Больдогу допрашивать фэаноринга. Сегодня Хэлйанвэ допрашивали еще жестче — растерзанные раны прижигали, вкладывая в них угли. Хэлйанвэ же из Пламенного Дома? Как ему такое близкое знакомство с огнем?

С каждым днем пытки становились все тяжелее, хотя жестокость их нарастала постепенно. Лечение Энгватара для Хэлйанвэ было отдыхом и облегчением, но когда опускался вечер, эльф догадывался — подходило время его очередного испытания, которое с каждым разом становилось все труднее переносить.

Когда началась очередная пытка молодой воин старался держаться гордо. Но когда рваные раны стали прижигать, эльф застонал. А пламя жгло рану за раной, исторгая из Хэлйанвэ все новые стоны.

***

Март не мог не восхищаться фэанорингом. И хотя Темные «друзья» постоянно убеждали беоринга в правильности того, что они делали, атан был все более неуверен, что пытать пленников правильно. Больдог видел, что Март близок к тому, чтобы отказаться от допросов, а то, чего доброго, и встать на сторону эльфов, вернуться к своим истокам, и тогда умаиар вновь пошли на хитрость.

— Тебе нужно отвлечься от тягот своей службы, — сказал Фуинор, когда Хэлйанвэ, потерявшего от боли сознание, унесли. — Посмотри, как прекрасна та служанка с кухни, она давно мечтает о тебе, — Фуинор позаботился, чтобы затуманить сознание молодой женщины. — Проведи с нею ночь, быть может, ты развеселишься?

Март был поражен предложением, и Фуинор словно поправился:

— Подари ей эту ночь: разговоры и тихие песни с той, кто тебя любит, что может быть лучше для твоего измученного сердца?

На это Март с радостью согласился.

Зачарованной рабыне не удалось в первое же свидание соблазнить беоринга, однако первые поцелуи все же произошли. На утро Март чувствовал себя намного лучше. План Волка воплощался, как и было задумано.

***

На следующее утро Линаэвэн на кухню проводили орки. Что ж, этого стоило ожидать. Чего эльдэ не ожидала — это того, что Март, который так желал говорить с ней и слушать ее песни еще вчера, сегодня будет невнимателен к ней. Теперь его внимание занимала Лэннадир, одна из трудившихся на кухне атанэ: они обменивались то взглядами, то словами, то улыбками, Март подбегал именно к ней помочь с котлом, и по временам Линаэвэн слышала их тихие разговоры, чего раньше не бывало.

Впрочем, тэлэрэ сама не желала внимания Марта. А в том, что молодой человек и одна из женщин ощутили близость друг к другу, Линаэвэн не видела ничего дурного. Если двое нашли друг друга и вскоре заключат помолвку, это радость, что редка в омраченном месте; если их отношения вскоре придут к концу, это будет печально, но такова черта нравов атани. Однако в происходящем было нечто странное. Лэннадир трудилась здесь, как видно, давно, но еще вчера Март не выделял ее из других. И она относилась к Марту, как и другие рабыни. В этом внезапном сближении было нечто неправильное, хотя эльдэ и не понимала, что именно.

***

Кирион и Хэлйанвэ в это утро получили на завтрак жидкую кашу из прелой крупы. Шел одиннадцатый день плена.

***

Когда солнце клонилось к закату, Фуинор забрал из башни Ароквэна и Химйамакиля:

— Поклянитесь, что вы не расскажите ничего из того, что было здесь, на Острове, и вас сейчас же отвезут на свободу.

Химйамакиль молча смотрел на своего Лорда, готовый повторить его слова. И Ароквэн произнес:

— Я клянусь, что не стану говорить о том, что было на Острове, в плену, ни с кем, кроме товарищей по плену, и только когда мы наедине, — было бы тяжело не обсуждать все случившееся с Химйамакилем. Да и бесмысленно, как считал Ароквэн: Темные должны были опасаться рассказа тем, кто не знает, а не разговора меж теми, кто и так знает. — И об освобождении тоже.

Химйамакиль дословно повторил эту клятву, и умаиа проводил нолдор до ворот: там их ждал Драуглин с лошадьми. Вышел проводить Ароквэна и Волк.

— Доброго пути, лорд. Если встретишь Ларкатала, передай ему привет от меня.

— Спасибо, передам, — чуть помедлив, ответил Ароквэн, и они отправились в путь.

Когда нолдор отъехали от Острова, Химйамакиль спросил:

— Можем ли мы вернуться домой или это слишком опасно?

— Увы, в Наркосторондо возвращаться не стоит, — сейчас Ароквэн уже не был так потрясен, как когда Саурон помогал ему исцелиться и укрывал пледом. — Брэтиль близко, туда и направимся.

***

Наступил вечер, и Мартостался приятно проводить время с атанэ, а Больдог один спустился в подземелье. Сегодня с фэаноринга срезали тонкие полоски кожи — так, чтобы Эвег приладил их потом обратно — а дальше терзали рану и протыкали ее длинными раскаленными иглами. Юноша не смог молчать, но превращал свои крики в насмешки и проклятия, и так продержался до конца пытки.

***

У Эвега впервые дрогнули руки, когда он склонился над Хэлйанвэ.

— Я исцеляю тебя для нового мучения… Я был занят эти дни, я придумал снадобье, но не уверен пока, как хорошо оно работает, и… примешь ли ты его. Снадобье, что не лишит тебя сознания, но притупит боль так, что и Больдог не заметит подвоха. Я не могу дать зелье Кириону: остальные знают, что он не может молчать. Ты же можешь. Так молчи, но не испытывая боли. Хотя бы пока тебя допрашивают одного.

Хэлйанвэ не спрашивал Эвэга при встречах, из-за чего Темный помогает ему. Снимает боль и пытается помочь — хорошо. Он теперь за эльдар? Еще лучше! Когда целитель предложил Хэлйанвэ снадобье, фэаноринг обрадовался — он достаточно испытал себя, а держаться нужно было снова и снова, при все более тяжелых пытках, и притупить боль… это был бы замечательный дар. Так нолдо и сказал, но все же не мог доверять умаиа полностью.

— Ты не уверен, хорошо ли работает зелье, но обещаешь, что оно именно притупит боль… ничего другого? — нолдо не подумал, что пожелай Эвэг, он мог бы не спрашивать Хэлйанвэ, а напоить его насильно или подлить зелье в пищу и питье.

***

Так прошло еще два дня.

Хэлйанвэ не сдавался, хотя пытки продолжали становиться все более жестокими. Зелье Эвега помогало воину, но увы, оно полностью не снимало боль, хотя и притупляло ее. Эвег продолжал работать над составом, улучшая результат, а заодно имея повод не встречаться с другими умаиар: сказал, что занят, и заперся у себя.

***

После помощи Эвэга Кирион поправлялся быстро. Боль целитель снимал каждый день, и под конец лечения не осталось ни слабости, ни ран… ни даже шрамов.

— Спасибо тебе, — Кирион коснулся плеча Эвега. — Если бы не память, можно решить, что меня только что взяли в плен. Но теперь у меня осталось только два дня. Ты знаешь, что ждет меня в эти дни сейчас, когда я больше не нуждаюсь в исцелении? — Кирион считал эти дни, и каждый день задавал Эвэгу один и тот же вопрос: «Как Хэлйанвэ?».

— Эти два дня тебя не будут трогать, но и я не смогу приходить к тебе. А потом, наверное, перед тобой будут допрашивать Хэлйанвэ. Он очень силен, он молчит, когда многие бы стонали, и стонет, когда невозможно не кричать. Только однажды его самого заставили кричать. И я не знаю, что посоветовать тебе, и чем вам помочь…

— Я постараюсь быть готовым, насколько возможно, — тихо ответил Кирион и сплел пальцы… Как, действительно, приготовиться к тому, что перед тобой будут мучить товарища? Разве что неожиданностью не будет. — Удивительно, но эти пять дней окажутся в числе лучших, — лучше было, наверное, только, когда они остались с Ларкаталом в одной комнате и шептались. Большую часть остального времени Кирион был избавлен от пыток, но оставался один и ничего не знал о других…

— Мне… очень давно не говорили таких слов, — Очень давно, больше четырехсот пятидесяти лет назад… Энгватар был так тронут, что лицо его стало еще печальнее. — Я пробовал сделать так, чтобы вы присутствовали при лечении друг друга, якобы чтобы вы видели мучения друг друга, но мне запретили. Они хотят, чтобы вы не успели подготовиться к полной пытке.

Даже то, что Эвэг пытался помочь товарищам встретиться, пусть и безуспешно, было для Кириона в радость. И прежде, чем целитель ушел, тинда благодарно коснулся его руки.

***

Уже на третий день Март и атанэ обнимались у всех на глазах, словно давние возлюбленные, но… как беспокоилась тэлэрэ, не слишком ли открыто? Линаэвэн была удивлена быстротой, с какой сближались Март и Лэннадир. Тэлэрэ не столь много общалась с людьми, чтобы оценить, часто ли их отношения развиваются так стремительно, но эльдэ виделось в происходящем нечто большее, чем желание Смертных, чьи жизнь и молодость слишком коротки, успеть как можно больше.

В это утро орки привели Линаэвэн на кухню еще до того, как туда пришли влюбленные, и тэлэрэ слышала, как другие рабыни перешептывались.

— Каков наш Март, оказывается! Из молодых, да ранний.

— А Лэннадир? Всегда была такой тихой, скромной, казалось, только на котлы и смотрит…

— Верно, долго она таилась — никто и не заметил.

Так эльдэ поняла, что и для людей происходящее выходило за пределы обыкновенного. Март и Лэннадир вошли вместе, прижавшись друг к другу, и рабыни замолчали. Однако распрашивать их тэлэрэ виделось бестактным.

Какой-то частью сознания Март понимал, что между ним и Лэннадир происходит что-то не то, но… он не мог понять, что именно не так. Мысль словно все время ускользала от атана, и он забывался. И еще… его все больше раздражало присутствие Линаэвэн рядом. Словно он видел в тэлэрэ немой укор.

***

Тем же утром Фуинор вывел из башни Акаса:

— Хэлйанвэ жестоко допрашивают, но он молчит. Помоги своему другу, уговори его уйти с тобой.

— Тварь, — выругался Акас. Хэлйанвэ жестоко мучили, а его, Акаса, теперь хотели использовать против младшего товарища. Который остался верен своему лорду, в отличие от самого Акаса, который теперь стал предателем… Об этом нолдо, конечно, не сказал бы Темным, как и о своем бессилии помочь Хэлйанвэ… Потому что выходило, что Акас оставлял товарища одного на пытки. Если юноша не сдастся, его могут терзать невозможно долго, а потом казнят… Акас хотел хотя бы попрощаться со стойким товарищем, но на месте Хэлйанвэ он не стал бы разговаривать с предателем.

— Думаешь, нолдо, это тебя пытали? — усехнулся Фуинор. — Нет, тебя лишь чуть пощекотали, а Хэлйанвэ терпит пытки уже неделю, и лечит его после допроса не Лаирсулэ, а Эвег.

Что такое лечение Эвэга, Акас хорошо знал. А Хэлйанвэ — терпит это неделю?! Фэаноринг восхитился стойкостью младшего товарища, и следом нолдо обожгла мысль: «Ведь Хэлйанвэ верил в тебя, с тебя хотел брать пример — а ты?». Фуинору Акас больше ничего не сказал.

***

Акаса все же привели в камеру к Хэлйанвэ, которого только что закончили допрашивать — молодой фэаноринг полувисел на стене, в крови, ожогах, со сломанными пальцами, так что кости торчали наружу.

— Попрощайся, Акас, со своим другом. Ты оправился после плена, теперь тебе пора возвращаться домой.

Прощание было коротким.

— Ты герой, — сказал Акас. Он знал, что теперь часто будет видеть окровавленного Хэлйанвэ в кошмарах.

— Акас, ты… — с трудом ответил юноша, вовсе не чувствуя себя героем. — Лорд доверял тебе…

— Тобой лорд Тйэлкормо может гордиться, — голос Акаса дрогнул. Чем теперь он мог ободрить того, кто держится вопреки пыткам? Если бы он сам в тот миг вспомнил о лорде Куруфинвэ! — Я раскажу о тебе твоему Лорду, — поклялся Акас. Сам этот разговор было страшно и позорно даже представить, но это было меньшим, что сейчас нолдо мог сделать для Хэлйанвэ.

Висящий в цепях юноша хотел ответить Акасу: мысль о Лорде придала Хэлйанвэ сил, и нолдо попытался выпрямиться и встать, но не смог и застонал от боли.

Фуинор не стал дожидаться, пока старший фэаноринг найдет еще, что сказать. Акаса теперь будет сильнее терзать вина, позор предательства, муки родича, которые и сейчас помешали ему говорить. А дальнейшее продолжение разговора могло быть не на руку Темным, поэтому старшего фэаноринга повели прочь.

— Прощай, Хэлйанвэ, — успел сказать Акас.

— Прощай.

***

Волк был зол — его план провалился, Хэлйанвэ не ненавидел предателя-родича, они расстались не как друзья, но было видно, что щенок готов дать Акасу второй шанс; а это укрепит волю оступившегося фэаноринга сражаться с Тьмой изо всех сил.

И все же Акаса с Лаирсулэ отпустили, но перед этим Лаирсулэ сказали:

— Ты забрал у пленников последнюю радость, больше не будет никого, кто поддержал бы их, ободрил или унял их боль. Ты бросил их всех один на один с бесконечным страданием. Какой же ты целитель, если бросил страждущих?

Лаирсулэ закусил губу. Ему самому было страшно — как трое его товарищей (один — юноша, другой — тинда, что был слаб телом, но не духом, третья — дева, не воин!) останутся теперь без помощи, без поддержки, когда даже лечение их обратится в пытку?! Ведь ими будет заниматься Эвэг, умаиа; Лаирсулэ видел, что он творил с Акасом… Но нолдо-целитель сознавал, что иначе он помог бы палачам, исцеляя пленников для новой пытки. И Лаирсулэ махнул рукой Акасу:

— Идем.

На том эльфов вывели прочь с Острова.

***

За ужином Март пожаловался Волку, что общество Линаэвэн тяготит его.

— Ты добр и благороден, Март, а она этого не ценит. Отправь ее ненадолго вниз, пусть она поймет, от чего ты ее защищаешь. Уверен, тогда она станет другой. Нет-нет! Конечно, никто не станет ее пытать, лишь собьют с нее спесь.

***

Ночью к Линаэвэн пришли орки:

— Ты больше не готовишь, так и нечего тебе здесь делать.

Тэлэрэ ждала, что однажды ее уведут в подземелье, хочет того Март или нет: против его воли, или убедив беоринга, что это необходимо… Если уж его убедили самого участвовать в пытке эльфов, которых он совсем недавно жалел. Впрочем, Март и раньше не укорял палачей. С другой стороны, Линаэвэн сама желала разделить участь товарищей, сама желала уйти в подземелье. Вот и сбылось, и теперь нужно приготовиться к боли и терпеть.

Деву отвели вниз, в подземелье, но не в камеру, а на «площадь», куда выводили все тюремные коридоры. Эльдэ приковали за руки и за ноги меж потолком и полом, прямо напротив лестницы. Кирион и немного отдохнувший и подлеченный Эвегом Хэлйанвэ были посажены на цепь в соседних камерах так, чтобы они могли видеть Линаэвэн. А тэлэрэ стояла посреди залы, с поднятыми к потолку руками, не имея возможности отойти или сесть. Вокруг девы собралось много орков, всем хотелось развлечения.

— Линаэвэн! — два возгласа прозвучали почти одновременно, и две цепи (пленников приковали к стене за ошейники) натянулись. Эльфы надеялись не увидеть здесь посланницу, ведь она все это время жила наверху.

— Вы остались стойкими! — воскликнула тэлерэ. — Пусть же никто из вас не говорит и теперь, иначе вы причините мне зло: превратите меня в орудие в руках Темных, в ту, что вырвала из вас признания! Боль пройдет, а это останется.

— Если один из вас заговорит, все прекратится, — обещал Больдог, желая перебить слова тэлэрэ своими. После чего махнул парням: начинайте. На эльдэ разорвали одежду, оставив ее обнаженной стоять на всеобщем обозрении.

— Эльфки не выносят насилия, но поглазеть-то можно! — загоготал Больдог и отвесил тэлэрэ шлепок по попе. Другие орки улюлюкали в ответ и давали грязные комментарии, смысла большей части которых Линаэвэн не понимала. Да и был ли у них смысл, кроме желания оскорбить и унизить? Прикосновения орочьих лап и взглядов было мерзкими, унизительными, полными скверны. Дева прикрыла глаза… А затем вновь медленно открыла их под орочий гогот и насмешки. Ее охватило странное, почти неуместное в этом подземелье чувство. Она ощущала себя защищенной, словно и сами орки, и их взгляды и слова тянулись к ней и не могли коснуться. Ее незримо укрывало нечто помимо одежды… и ужас во взгляде сменился смесью недоумения и брезгливости к тем, кто не способен увидеть красоту, а видит только отражение собственной мерзости.

39. Птица и фэаноринг

Жертва отказывалась пугаться. И ее родичи тоже молчали. Но что, если продолжить?

Орки постепенно разбредались из зала по своим делам, а Линаэвэн так и осталась стоять посреди прохода.

Больдог знал, что стояние само по себе скоро превратится в мучение, но этого было мало. Линаэвэн должна была чувствовать унижение, отвращение и безысходность.

Проходящие мимо орки лапали эльдэ, хватая то за попу, то за грудь, то за бедра. Другие останавливались и не трогали руками тело, но зато, схватив за лицо или за волосы, говорили тэлэрэ, что бы они с ней сделали, будь она человеком.

— А вы, голуги, слушайте да смекайте, может, кто на кухне провинится, тогда мы вам все это на деле покажем.

***

Время шло, и чувство странной защищенности покинуло Линаэвэн. Она была беззащитна перед мерзкими тварями и содрогалась от отвращения, и не могла закрыться, уйти, заткнуть уши… разве что глаза закрыть, но это почти не помогало. Орки не унимались и становились все нахальнее и омерзительнее, и все труднее было терпеть их прикосновения и слова. Эльдэ тихо застонала, по лицу тэлэрэ текли слезы — не от боли, от безысходности. Линаэвэн знала, что она не забудет этого отвращения, не сможет теперь легко переносить чужие прикосновения, всегда невольно вспоминая этот страшный день; не сможет легко искупаться в реке… Хотя доведется ли ей купаться?

— Если вы ее убьете, а вы можете, вас самих казнят! — выкрикнул Кирион, пока Хэлйанвэ проклиная орков напрягал все силы, натягивая цепь и пытаясь вырваться.

— Убьем! — ржали орки. — Как бы не так! Знаешь, сколько здесь до нее побывало? Ха, мы знаем до какого предела можно идти. На опыте выяснили. Хочешь узнать, как?

— Вы знаете, как это можно остановить, — напомнил Больдог пленникам. — Боль пройдет, а то, что мы будем с ней делать, останется навсегда. Защитите ее.

Конечно, Линаэвэн сейчас горячо желала, чтобы все это кончилось — но не такой ценой! Больдог сбил ее с толку, обратив против нее ее же слова — боль пройдет, а память останется; это было правдой, и тэлэрэ не вмиг нашлась с ответом. «Не прибавляйте к одному злу другое, я все равно не забуду того, что со мною делали, а так вы добавите еще и то, о чем я говорила прежде», — хотела сказать Линаэвэн, но успела только:

— Не приба… — резкий удар по губам помешал ей договорить.

Эльфы в клетках были на взводе. Они помнили слова Линаэвэн, но разве сейчас ей не причиняли зло?! Деве, не готовой к издевательствам, вышедшей в путь безоружной и бездоспешной! Они, воины, должны были защищать ее! Для обоих пленников было нестерпимо видеть, как глумятся над тэлэрэ, и оба были готовы сейчас рассказать все что знают… но тинда оказался медлительней, а Хэлйанвэ горячей.

— Прекратите это, и я… скажу… — Хэлйанвэ начал почти с крика, но закончил тише и осмотрительнее. — Обещайте, что никогда больше с Линаэвэн не сделают подобного, и я скажу вам, что вы хотите.

— Никогда больше, — эхом отозвался Кирион. Иначе… ее отпустят сейчас, а спустя день или два повторят.

Линаэвэн пыталась остановить товарищей, но вновь получила резкий удар по губам.

— Скажи все, что знаешь, и с Линаэвэн так никогда больше не поступят. Скажи часть, и ее не тронут неделю. Более того, тебе позволят ее утешить: вишь, как дрожит всем телом и рыдает.

— Нет… — прошептала Линаэвэн.

Хэлйанвэ старался сберечь свое задание в тайне, но не мог выдержать того, что творили с тэлэрэ… Опустив голову, юноша произнес:

— Я скажу часть… Лорд Тйэлкормо передал Кириамо советы по обороне; в прошлый раз правитель Фалассэ допустил ошибки, — Хэлйанвэ хотел на том и остановиться, но от него требовали большего. Пришлось рассказать, в чем состояли советы. Тогда Линаэвэн отвязали, дали ей грубый плащ и отправили деву в камеру фэаноринга. До утра их не трогали.

Хэлйанвэ не сдавался, когда жестоким пыткам подвергали его самого, но не смог вынести ни мучений Кириона, ни издевательств над Линаэвэн. Пытками других от этого фэаноринга можно было добиться куда большего, чем пытками его самого. Маирон только скривился: если мальчишка вырастет, то станет похож на первого встреченного им нолдо. Ненависть Волка к Маитимо теперь пала и на Хэлйанвэ.

***

Отвязанная Линаэвэн невольно отшатнулась (как пыталась и не могла все это время). Затем под хохот орков взяла плащ и завернулась в него — теперь она была не так беззащитна, и все же поначалу ее била дрожь. Войдя в камеру к нолдо, дева впервые увидела, как живут в подземелье — холодный камень пустой камеры, связка соломы для сна…

Хэлйанвэ старался успокоить деву, а она убеждала его не рассказывать ничего больше. Особенно, когда узнала о том, что юноша перед тем заговорил ради Кириона.

— Ведь неделя истечет, и Саурон и… его твари… могут поступать так же… Я сама в надежде кого-то освободить… сказала то, в чем не видела опасности, но горько сожалею теперь.

Хэлйанвэ обнял Линаэвэн, прижал к себе, и дева невольно вздрогнула: она знала, что рук, ее держащие, это руки эльда, друга, что утешает ее, но прикосновения орков были слишком свежи. А сотрутся ли они из все сохраняющей памяти? Неужели отныне прикосновения друзей будут вызывать это воспоминание?

— Да, Птичка, они могут повторить это… Здесь, в плену, наши тела в их власти. Я думал, что нет ничего хуже, чем смотреть, как они пытают Кириона, но теперь знаю, что есть вещи много хуже: видеть, как они мучают тебя. Вот только… как защитить хроа Кириона, я не знаю, не знаю, как защитить и твое хроа, но я знаю, что можно защитить твою фэа, — нолдо перебрал ее серебряные пряди едва сросшимися пальцами, стараясь теплом своего тела унять ее дрожь, хотя тэлэрэ дрожала не от холода.

Горькая складка пролегла меж бровей девы, хотя она и печально улыбнулась в ответ на ласковое прозвание «Птичка».

— Хотела я здесь назваться Безымянной, а получила прозвание Птички. Хоть вы и не знаете, что я каждый день пела, готовя еду, чтобы поддержать вас… — невпопад ответила Линаэвэн, потрясенная случившимся. Многое с ней бывало, но такое нельзя было даже предположить.

— Наше счастье, что для тебя их слова пустая угроза. Из их слов мы знаем, какие мерзости они могут делать с женщинами, но… для тебя это то же, что знать, сколько боли и Искажения Враг принес в мир. Это больно, но это не о тебе. Ты словно вне этого. Через свои прикосновения к тебе они пытаются словно привязать тебя к той ужасной реальности, но ты на другом берегу. Это лишь тень страха, тень отвращения, тень Искажения… а ты не в их власти. — Нолдо знал, что сказанного мало, но это было началом разговора.

— Хэлйанвэ… благодарю тебя, что ты ищешь, как утешить меня, хотя лучшим утешением было бы, если бы ты смолчал: каково мне знать, что я заставила тебя говорить? А из-за того, что я не могла сдержать дрожь и слезы, Темные достигли своего, — тэлэрэ вздохнула. — Теперь прикосновения ко мне… приносят мне память того, что со мною делали… — Линаэвэн чуть помедлила, стараясь унять дрожь, и продолжила. — Более четырех с половиной веков прошло с тех пор, как я шла через Лед, но по сей день зимняя ночь возвращает те образы. Не сомневаюсь, однако, что Мандос исцелит меня, и когда после ожидания я вернусь в Аман, то буду свободна. Эти слова тебе могут казаться страшными, они страшны и мне, но нужно смотреть правде в лицо: уйти из плена иначе я могу разве что чудом, да и через смерть вряд ли скоро. И если принять это, не отворачиваться от правды в ложной надежде, что беда пройдет мимо, то будет легче принять неизбежное… — Линаэвэн упрямо вскинула голову. — Я должна… суметь перенести это. Тогда и вы сможете, зная, что я в силах…

Хэлйанвэ едва удержался, чтобы не вздохнуть. Линаэвэн не услышала ничего из того, что он говорил. Значит, либо он говорил совершенно не то, либо дева просто не была способна сейчас кого-то слушать. Нолдо выпустил тэлэрэ из объятий, не желая причинять боль. То, что говорила Линаэвэн, было страшно и неправильно, но при этом она хотя бы понимала, что единственный путь выстоять для них — это не поддаваться ей самой.

— Я не мог не сказать, — повторил нолдо, но в этот раз… словно поясняя, что он прав. Слова тэлэрэ помогли ему назвать по имени то, что он только ощущал. — Если калечат тело, это страшно и больно, но боль пройдет, и многое даже можно будет исцелить. Но если калечат душу… это не проходит само. Нельзя жить так, словно бы все, что тебе осталось, это дождаться, когда придет смерть. Это… это тоже искажает нас. Я не жду спасения, но нельзя и отрекаться от его возможности, нельзя терять эстэль. А если все, что ты ждешь, это исцеление в Мандосе, то ты уже… словно бы начала отказываться от жизни, — и вот здесь эльф действительно испугался. — Но так нельзя. Это… это худшее, что ты можешь придумать, отказаться от дара быть. А если ты живешь, то должна искать исцеления, и при том исцеления в жизни, а не в смерти. Исцеление в Мандосе это последнее утешение, залог возрождения, а не способ обновиться от того тяжелого, что дала тебе жизнь.

— Нет, я не намерена отказываться от дара жизни, это в самом деле Искажение, и я понимаю, что тебе страшно слышать о таком… — Линаэвэн не заметила сама, как коснулась руки Хэлйанвэ. — Нет, я не впадаю в черное отчаяние, а только пытаюсь приготовиться к худшему, чтобы меня не могли им устрашить. — Эльдэ нахмурилась, задумавшись. — Не знаю, можно ли пройти через такой плен, так близко соприкасаться с Тьмой, не получив шрамов; если бы я была свободна, то искала бы помощи целителя, но здесь едва ли можно ее обрести. Лаирсулэ, по счастью, смог уйти, и ему не позволили бы говорить со мной ради помощи, или потребовали бы взамен то, что будет на пользу Темным. А обращаться к целителю-умаиа… — дева покачала головой. — Это неразумно. Но и получая шрамы, мы можем сберечь подлинно важное для нас. Ты наверняка перенес куда больше, чем я, но ты отважен, чист сердцем и больше всего переживаешь за других: меня, Кириона… Я видела, как Саурон может калечить фэар, он и его умаиар делали это на моих глазах; но Марта ему пришлось воспитывать годы, готовя от юных лет… Меня не так-то просто искалечить и изменить. — Воспоминание о Марте, о том, как мучили Нэльдора, следы пыток на руках Хэлйанвэ (дева осторожно коснулась их), обманы и ловушки, в которые попадала она сама, то, через что она прошла сегодня: все соединялось вместе, усиливая гнев и отвращение к Саурону. — Ты боишься за меня, потому что это глумление оставило след: отвращения, страха… Но ты видел и то, что я не пыталась убежать от этого страха и мерзости, выдавая Темным известное мне. Я не воин, и потому вам тяжелее видеть мои мучения, но я не слаба. — Линаэвэн остановилась. — Ты прав в том, что орки не поступят со мной, как угрожают, ведь иначе они убьют меня; но когда я узнала, что они могут, чего хотят, то их взгляды и прикосновения стали куда отвратительней, при невозможности уклониться. — Эльдэ осознала, что ей придется самой искать, как принять сделанное с нею: на целителя надежды нет, Хэлйанвэ молод, и чтобы он мог утешить, как хочет, ей самой же придется подбирать слова о себе. — Но любая пытка отвратительна: и боль, и то, что ее причиняют намеренно и с удовольствием. Что за мерзкая тварь этот Саурон! И если они повторят это со мною снова… то нужно будет воспринимать издевательство как разновидность пытки, только не болью, а мерзостью. И помнить, что если я не буду уступать, но буду терпеть, то в конце концов все прекратится. — Эльдэ осенило, и она поднялась и воскликнула: — Хэлйанвэ, я поняла! Молчи в следующий раз, как бы ни было тяжело смотреть! Саурон мерзок, но расчетлив и всегда нацелен на результат. Он не будет повторять что-то, если увидит, что действие бесполезно. Понимаешь? Вы в силах избавить меня от нескончаемых повторений пытки тем, что будете держаться и не уступать, если я также буду держаться.

Линаэвэн казалось, что она нашла одновременно слова и для Хэлйанвэ, и для себя. И только теперь дева осознала, что держит нолдо за руку, но без страха, без мысли об орках… Она сможет брать за руки друзей, обнимать их — Темные не сумели изменить это. Хотя сейчас она протягивала руку сама, принять прикосновение, объятие будет труднее; страх и тяжелое воспоминание уйдут не скоро. Но если чудо произойдет, и она спасется, у нее будет много времени, и будет возможность обратиться к целителю.

Нолдо хотел обнять и прижать Линаэвэн к себе, но не посмел, только поднял свою руку, которую держали пальцы эльдэ, и осторожно прижал их к своим губам. Линаэвэн улыбнулась. Если тень пережитого будет мешать ей спокойно принимать объятия, она может сказать родичам, чтобы они были бережны — и они, несомненно, будут. Только что она была почти уверена, что отсюда ей не выйти иначе, чем через Чертоги Ожидания, а слова Хэлйанвэ стали словно свежим ветром… Линаэвэн посмотрела на фэаноринга: тело эльфа, чародейством Эвега, заживало, но сил организма не хватало, чтобы так быстро восстанавливаться. Хэлйанвэ был покрыт уродливыми шрамами и выглядел изможденным, только глаза смотрели прямо и были все также ярки.

— Я слишком юн, чтобы быть в состоянии помочь тебе. Но ты мудра, и ты сама нашла, как освободиться от Тени, и более того, рассказала мне, чтобы и я знал и держался… Ты очень сильная и мудрая. Теперь я понимаю, почему Финдарато и Маитимо послали именно тебя. Они знали, что даже если случится худшее, ты все равно справишься с их поручением. Я… постараюсь об этом помнить и молчать. И Кириону постараюсь сказать то же. И… — фэаноринг боялся, что их подслушивают, потому не мог сказать напрямую об Эвеге, — кто знает наперед? Быть может, исцеление к тебе ближе, чем ты думаешь. Кажется, ты уже встала на этот путь.

— Должно быть, Темные так и считали, что ты слишком юн, чтобы помочь, иначе не позволили бы нам говорить. Я сумела разобраться и нашла пути, но без тебя мне было бы трудно справиться. Я рада, что мы с тобой сейчас можем быть рядом. У нас есть время для отдыха… потом тебе, верно, понадобятся силы… Расскажи мне, что с тобою было, а потом спою для тебя, — Линаэвэн больше не дрожала, и ее слезы высохли.

— Мне нечего особо рассказывать, — мотнул головой эльф. Ему не хотелось говорить о бывшем с ним Линаэвэн, но молчать теперь было нехорошо. — Меня допрашивали всю последнюю неделю, каждый день. После допроса Эвег лечил меня, и все повторялось. Каждый раз они придумывают все новые пытки… хотя вряд ли придумывают, знакомят меня с еще более тяжелым. Но не тревожься за меня, я держусь, и… все, правда, не так плохо, как кажется. Я буду рад, если ты споешь мне. И Кирион тоже услышит тебя и поймет, что все хорошо. — Хэлйанвэ снял с себя рубаху и передал ее деве.— Возьми, тебе это будет, как платье, — нолдор в большинстве высоки ростом, в то время как тэлэри заметно ниже. И так как Линаэвэн доставала макушкой Хэлйанвэ только до груди, его длинная рубаха и правда была деве, как платье.

Линаэвэн поблагодарила юношу и надела рубаху, а поверх накинула плащ. Даже эта грубая ткань на ней смотрелась изящно. А Хэлйанвэ лег у ног девы и слушал ее пение, пока не забылся сном.

Юноша лежал, а Линаэвэн пела — о птице, улетающей ввысь, о яркой камнеломке, что пробивается сквозь скалы. Эти песни были и о них всех, и о ней самой, и служили знаком для Кириона, как и говорил Хэлйанвэ. Потом дева перешла к более спокойным песням — что могли принести хороший отдых спящему. Так закончился для Линаэвэн четырнадцатый день плена. И это был последний день отдыха для Кириона.

***

Под утро Линаэвэн забрали из камеры и вернули в ее комнату. Проведенная рядом с родичем ночь, несмотря ни на что, была, быть может, лучшей из тех, что эльдэ встретила в крепости. А к обеду ее вновь повели на кухню:

— Теперь будь с Мартом поласковее, помни, как тебе везет быть здесь!

Линаэвэн не ответила. Войдя в кухню, она была молчалива и сосредоточена: ей нужно было подготовиться к тому, что спустя неделю все могут повторить. С Мартом дева почти не говорила — да и не была уверена, что ему это нужно.

***

Лаирсулэ и Акас долго шли быстрым шагом прочь от границ Таурэ Хуинэва, прежде чем остановились на привал и только тогда стали обсуждать, куда им идти дальше. Лаирсулэ был норнорионцем (дортонионцем), Акас — Верным Лорда Куруфинвэ, каждый предлагал свое:

— Мы не можем вернуться в Наркосторондо, — произнес Акас.

— Верно, — отозвался Лаирсулэ. — Да и что мы скажем, вернувшись? Не лучше ли нам направиться в Хитиломэ? Я слышал, там живут некоторые из былых норнорионцев, правда, больше из атани, чем из эльдар.

— А я слышал, что часть воинов Ангарато и Аиканаро осталась в Химйарингэ, — Акас поднял голову. — Попытаемся добраться туда? Я не сомневаюсь, что там примут бывших пленников, и в целителе там есть нужда… А мне это… необходимо.

Лаирсулэ коснулся руки родича:

— Идем.

Они были последними, кого отпустили. Другие так и останутся на Тол-ин-Гаурхот.

***

Между тем отведенная тиндо неделя отдыха истекла. Кириона и Хэлйанвэ снова притащили в застенок.

— Ну что, фэаноринг, сразу заговоришь или будешь ждать, пока мы начнем калечить Кириона? — поинтересовался Больдог.

Тинда был готов (насколько можно быть готовым к такому), что его опять будут пытать, но Темные обещали худшее — искалечить его. Однако, как ни страшно было обещанное, эльф не стал говорить. А Хэлйанвэ попытался до начала пытки передать Кириону, что если один из них сейчас уступит, то угрозу обязательно повторят.

Так как пленники отказались говорить, Темные опять измучили Кириона до предела, а после вывернули ему руки из суставов, исполняя обещанное.

— Продолжать, или вы заговорите?

Тинда стонал, кричал, метался, но выдать тайны и не думал. К тому же… твари исполнили, что хотели, и если он что-то скажет, лучше не станет. Или станет, а потом они повторят то же самое снова. Кирион услышал сказанное фэанорингом и смог сдержаться. Держался и Хэлйанвэ. Ему было тяжело переносить мучения громко кричащего Кириона, но на сей раз юноша ни о чем не просил и рассказывать что-либо Темным не собирался.

Больдог и помогающий ему Март поняли, что ничего не смогут сделать с пленниками, и допрос завершился.

Оставшись наедине с орком, Март сказал:

— Мы допрашивали Хэлйанвэ, и было тяжело видеть, как гордый и достойный воин выносит мучения и молчит; но то, что мы делали сегодня, заставляя одного говорить через страдания другого, это же подло! Это недостойно воина Твердыни!

— Если тебе что-то не нравится, иди и скажи это Повелителю, — ощетинился орк.

— Так и сделаю! — ответил Март. — И лучше бы тебе идти со мною, чтобы мне не говорить за твоей спиной.

***

Вдвоем они пришли к Волку, Маирон выслушал Марта и изобразил гнев на Больдога, который только глаза закатывал, но в результате получил от Волка наказание: двадцать плетей, а когда шкура заживет, на месяц удалиться из крепости и строить дорогу.

— Мне все равно нужно, чтобы кто-то присмотрел за тем, что там строит твой сброд, — мысленно сказал Маирон Больдогу.

— Больно много ты воли этому щенку даешь. Не наигрался еще с ним в благородство? — огрызнулся в ответ Больдог.

***

Март не захотел присутствовать при наказании Больдога (которое никто и не думал устраивать), вместо того беоринг спустился в темницу к Хэлйанвэ.

— Я пришел просить у тебя прощения от имени Твердыни. Допрашивать тебя через товарища было подло и низко. Такого больше не повторится. Больдог понес сегодня свое наказание за то, что сделал, Повелитель Маирон покарал его, но… забыл про меня. Я также участвовал в преступлении и не воспротивился происходящему, я также заслужил кару. И сейчас, договорив с тобой, я пойду просить воздаяния. Впрочем… я виноват перед тобой, возможно, ты сам хочешь взыскать с меня за то, что тебя заставили смотреть на мучения друга?

Когда человек-палач пришел просить прощения, Хэлйанвэ не сразу нашелся, что ответить.

— Не ждал, что любой из вас может просить прощения или назвать подлым то, что вы творите. Больше не повторится… Едва ли ты в силах добиться, чтобы меня больше не допрашивали через Кириона, или как до того через Линаэвэн.

— Линаэвэн? — щеки Марта вспыхнули. — Я знаю, что Больдог отводил ее в подземелье, понять, что ее жизнь не так и плоха, но разве ее осмелились… допрашивать? И сегодня я не видел на ней следов, или чтобы она двигалась неловко.

— Линаэвэн не пытали, если ты об этом, ее осмелились… — по лицу юноши прошла судорога отвращения; для эльдэ в случившемся не было ничего постыдного, но Темные оскверняли саму чистоту… — Саурон отдал ее оркам… на потеху, как говорили эти твари; они не совершили насилия, это убило бы эльдэ, но угрожали им. Орки содрали с прикованной Линаэвэн одежду, оставив нагой, хватали ее и глумились. — Хэлйанвэ видел, что этот человек знал тэлэрэ… Не о нем ли с такой горечью говорила Линаэвэн? Хорошо хоть, что этот Смертный, услышав рассказ нолдо, был разгневан издевательствами над эльдэ: Март невольно расширил глаза и сжал кулаки.

— Я видел Линаэвэн сегодня… — беоринг не мог поверить, что Больдог так поступил. Это было просто невозможно. Эльф врет, как обычно! — Она… вовсе не выглядит… как должна бы после такого. Она спокойна, молчаливее обычного, но и только: она не плачет, не прячет глаз. Ты лжешь! — воскликнул Март. Возможно, воля этого эльфа и была прочнее железа и тверже камня, но умом он явно не отличался.

Хэлйанвэ испытал облегчение от того, что Линаэвэн не плачет и не прячет глаз. Значит, она в самом деле справилась! На обвинения во лжи нолдо не стал отвечать — перед Хэлйанвэ стоял один из палачей.

— Ты предлагаешь мне стребовать с тебя воздаяния за содеянное, — заметил эльф. — Но ты явно не худший из Темных, хоть и палач. И ты хоть в чем-то раскаиваешься… Я бы ударил тебя, но ты, верно, и противиться не будешь… — нолдо мог бы убить человека-предателя прежде, когда он участвовал в пытке, но не теперь же, когда Смертный сам желал для себя наказания.

— Хэлйанвэ… — Март решил зайти издалека, — я буду присутствовать на допросах и следить, чтобы такое не повторилось. Я восхищаюсь твоей стойкостью, и… я был бы рад не искать, где у твоей воли пределы… Я искренне надеюсь, что мы не найдем их! — вдруг выдохнул Март. — Но… ради нашего народа… мы не можем не допрашивать. О, если бы ты заговорил, как это сделали остальные, и смог уйти! Да, Больдог поступил низко, но виной тому лишь отчаяние и страх за своих. Страх за другого толкает нас на безумства, тебе ли не знать? А воины и друзья Больдога падут первыми при вашей атаке. И потому Больдога можно оправдать, он совершил преступное ради любви к товарищам. Меня же вряд ли можно простить, я не прервал это из глупости и нерешительности. И если ты ударишь меня, я приму это, как должное. — Слова беоринга показались нолдо каким-то безумием. Хэлйанвэ даже не сказал бы, чего в них больше: Искажения или немыслимой наивности (Больдог? Из любви к товарищам?!) Хоть смейся… А беоринг продолжал: — Больдогу назначили двадцать кнутов и ссылку, я не смогу принести пользы в ссылке, но я принес кнут, чтобы ты отсчитал положенное мне, — и Март протянул фэанорингу орудие. — Моя честь стоит дороже, чем моя спина.

Услышав последние слова, Хэлйанвэ отшатнулся, его глаза полыхнули.

— За кого ты меня принимаешь, Смертный? Если бы меня под пыткой принудили бить кнутом, и то я не знал бы, как друзьям в глаза смотреть! — оскорбленный нолдо вскинул голову. Нет, напасть сейчас на этого атана было нельзя… Чего доброго, воспримет как наказание, и не ответит, а падет ниц, как орк перед господином… Вместе с тем, как с орком с беорингом тоже не поступишь, ведь орки не придут просить прощения и кары… Хэлйанвэ сумел взять себя в руки, выровнять дыхание и нашел, что ответить: — Если ты ищешь наказания, то я хотел бы, чтобы ты лишился права пользоваться кнутом и любыми орудиями пыток до тех пор, пока Больдог не вернется из ссылки. Для тебя же это почесть и отличие, не позор…

С точки зрения Марта, эльф повел себя странно — дернулся, начал говорить какую-то несуразность… И тут беоринг, как ему показалось, все понял, и глубокое сожаление отразилось на его лице: этот эльф запрещал себе даже кричать на допросе, но его разум не выдержал боли и помутился. Или… что, если его разум помутился от вида пытки товарища? Тогда эта вина лежит на Больдоге и Марте. Какой кошмар! Зато все слова о Линаэвэн — лишь бред поврежденного разума, ну конечно! Иначе и быть не может! Со скорбью, осторожно, не делая резких движений, Март отошел к выходу.

— Мы не гордимся пытками, для нас это тяжелая необходимость. И делая это сам, я оберегаю от тяжкого бремени Фуинора или Повелителя, или любого другого. Отдыхай сейчас, я попрошу Маирона о заслуженном наказании. — Хэлйанвэ ничего не ответил. и Март решил, что безумный эльф после вспышки гнева впал в прострацию, и вышел.

***

Кириона принесли к Эвегу, в этот раз даже не привязывали — что он, калека, сможет?

— Не бойся, я все поправлю, — теплые и сухие ладони целителя снимали боль, пока Энгватар осматривал повреждения. — Пока они не решат, что ты ни на что не годен, тебя не будут непоправимо калечить: это лишь угрозы. Пленника пытаются заставить говорить, а если не выходит, заставляют стать рабом. Если кого-то калечат безвозвратно, так, что даже я не могу исправить… обычно после этого недолго оставляют жить.

Слова целителя принесли облегчение Кириону. А как горько было бы сейчас узнать, что страх был напрасен, если бы они с Хэлйанвэ поддались на угрозы и заговорили!

— Спасибо тебе, Эвег, это настоящее утешение, и едва ли кто-то иной здесь мог бы дать его. — Но казалось, благодарности Кириона приносят Энгватару лишь печаль. Маиа долго молчал, а потом вновь заговорил:

— Сейчас они или одного из вас, или обоих, держат ранеными, но настанет момент, когда вы оба будете исцелены, а новая пытка еще не случится. Я достану для вас оружие, и в этот день мы бежим. Или погибнем. Ты согласен? Я не знаю, как долго я еще смогу притворяться одним из них.

— Я согласен, — ответил Кирион, чуть помедлив: он не сомневался, но предложение было неожиданным.

— Только помни, я не смогу ни с кем сражаться, — предупредил Эвег. — И все же смогу задержать кого-то из врагов. Шансов выбраться мало, но хотя бы вы сможете погибнуть не здесь, не так… и я с вами.

— Да, мы сможем пасть в бою, и ты… тоже. А быть может, хоть одному из троих посчастливится, — слова Эвэга изменили что-то важное: из тайного помощника среди врагов он стал… одним из своих. Невзирая на то, что он творил прежде. Их теперь оставалось четверо в плену, желающих побега… Четверо, а бежать могли трое. — Ты знаешь, что Линаэвэн бежать не сможет? Или есть возможность попытаться нам всем?

— Я подумаю, как помочь бежать Линаэвэн, — ответил Энгватар.

***

На кухне Линаэвэн была тихой тенью, и Март тоже мало обращал на нее внимания. Но что-то случилось с Лэннадир — она смотрела на Марта широко раскрытыми глазами и не сопротивлялась, когда ее обнимали, но сама ничего не делала. Ее подруги были удивлены такой переменой, но все молчали.

После подземелья тэлэрэ много думала — о себе, об Хэлйанвэ, о Кирионе. И все же она тоже обратила внимание, как изменилась возлюбленная Марта. Пока Линаэвэн видела слишком стремительные, слишком откровенные, странные, но отношения влюбленных, она не желала вмешиваться ни словом, ни жестом. Но сейчас атанэ казалась ошеломленной напором Марта, и от того неприятный холодок пробегал по спине эльдэ. Вечером Линаэвэн незаметно подошла к Лэннадир и тихо спросила:

— Что случилось? Март… он не обидел тебя ничем? Ты можешь сказать мне, если хочешь, — еще недавно Линаэвэн не подумала бы так о поваре… но тогда она считала Марта неспособным на пытки: на разговоры о них, на их оправдание, но не на участие.

Лэннадир посмотрела на Линаэвэн испуганно и загнанно:

— Я не понимаю, что происходит. Я последние дни была как во сне, а сегодня… — девушка расплакалась. Через всхлипы Линаэвэн удалось узнать, что сегодня атанэ пришла в себя и поняла, что лежит совсем голая в одной постели с Мартом, и что лежит с ним, как с мужем, но Лэннадир ничего не помнит, а теперь уже поздно что-либо менять, и она должна быть с Мартом… если он ее только не бросит.

Но договорить они не смогли: в кухню зашли орки и вновь увели Линаэвэн в ее комнату.

Тэлэрэ поняла, что несчастная Лэннадир была околдована. Что за ужас — принуждать к браку колдовством! Но что теперь делать? Снять колдовство? Оно уже было снято… и несомненно, не случайно — как сами чары, так и их развеивание отвечали целям Темных. Рассказать Марту? Возможно, но так, чтобы он не оставил в ужасе Лэннадир, ведь для нее это будет еще хуже, а напротив — осознал, что он теперь в ответе за нее.

***

Беоринг тем временем просил у Повелителя наказания для себя. Но Волк воспротивился. И долго еще в комнате Маирона горел свет, и умаиа словами и чарами успокаивал Марта.

— Нет твоей вины. А Больдог делал лишь то, что мог. Тебя же ждет красивая женщина, лучшая из всех в крепости, о чем тебе печалиться?

И Март, спокойный и безмятежный, вернулся к себе в комнату и даже не заметил, что его страстная подруга стала робкой и стеснительной.

***

Следующий день был такой же как все предыдущие: Хэлйанвэ набирался сил для вечера, Кирион поправлялся, Линаэвэн работала на кухне.

Всю ночь эльдэ обдумывала, как поступить… Лэннадир принудили к браку чарами, но теперь она опасалась, что Март может бросить ее. Значит, брак именно с ним, хотя и не был желанным, не вызывал сильного отторжения? Но при том скромная и робкая атанэ словно вдруг проснулась супругой Марта и была ошеломлена этим… Как недоставало сейчас Вэрйанэра, куда лучше знавшего людей! Линаэвэн могла снова ошибиться; как с Мартом, которого тэлэрэ лишь оттолкнула от эльдар. После этого случая тэлэрэ охватывало чувство, что прежде посещало ее очень редко — опасение сделать хуже. И все же тэлэрэ решила попытаться помочь Лэннадир. Утром на кухне Линаэвэн подошла к беорингу.

— Март… быть может, ты сочтешь, что я вмешиваюсь в то, что касается лишь двоих, — «И не сказать ему прямо: не поверит», — но я хотела поговорить с тобой о Лэннадир. Не знаю, заметил ли ты ее смятение и боязнь в последнее время… — Казалось, вовсе нет… — Ведь за немногие дни вы стали держать себя, как супруги. Прости мой вопрос, но желал бы ты заключить с Лэннадир помолвку? Даже если сейчас нет возможности исполнить все традиции, Лэннадир это принесло бы уверенность, что ты не оставишь ее, что ты принимаешь заботу и ответственность.

— Я не вижу какой-либо нужды связывать нас браком, — ответил Март. — У вас, эльфов, очень странные понятия обо всем. Зачем нам нужен брак? Нам хорошо вместе, и мы живем вместе, а если мы друг другу надоедим, мы найдем других, кто нам понравится больше. Мы люди, мы свободны.

Линаэвэн была поражена ответом. Не тем, что Март не был готов вступить в брак — нравы людей на самом деле отличны от эльфийских — но тем, что отвергал его и тем гордился. Не от родичей усвоил он эти понятия, а от тех же, кто внушил ему, что пытки есть необходимая часть войны. Март в самом деле мог не просто обидеть Лэннадир, без того пострадавшую от колдовства — обойтись с ней жестоко…

— Мы называем близкие отношения без желания брака Искажением, но я небуду сейчас говорить о нас, — Линаэвэн смотрела прямо, и ее голос звучал непривычно строго, не как прежде в беседах с Мартом, и не с тем возмущением, с каким она говорила бы, будь перед ней атан, а не воспитанник Саурона, у которого в друзьях умаиар. — Я задам тебе несколько вопросов, «свободный человек». Ты уверен, что Лэннадир разделяет твои мысли о браке? Или ждет, что вы вскоре соедините свои судьбы, и то, как ты намерен поступить, причинит ей боль? Решив, что брак вам не нужен, спросил ли ты ее? Ты говоришь «если мы надоедим друг другу», словно это может случиться лишь одновременно у обоих сразу. А если только она надоест тебе, а сама будет страдать от вашей разлуки, как ты поступишь? Примешь заботу о ней или бросишь, словно дитя игрушку, не заботясь, хочет ли она и может ли найти здесь «другого»? А как ты поступишь, когда у вас родится дитя? Примешь ответственность или убежишь от нее, и пусть Лэннадир одна разбирается, как его растить и как ей жить дальше? — Линаэвэн с горечью думала, что это последняя возможность помочь. Если Март бездумно повторял внушения Темных, даже не задаваясь такими вопросами, но на деле готов поступить достойно, сейчас он может понять и смысл брака и перестать отвергать его… Если же нет… Март слишком опутан паутиной Тени, и слишком глубоко она проникла, чтобы тэлэрэ могла что-то изменить. Разве что, если случится чудо.

— Не вмешивайся не в свое дело, — высокомерно ответил Март и отошел.

Линаэвэн отвернулась. Атан не только не повел себя достойно и ответственно, он даже не задумался над ее словами и был надменен, как никогда прежде… Или — только казалось, что никогда? Разве он не ставил всегда людей, и даже Темных, выше эльдар?

Тэлэрэ не думал, что за внешней холодностью Марта может крыться смятение. Дева продолжала бросаться из крайности в крайность.

Линаэвэн резко развернулась и с горечью отошла, вспомнив, как был уверен Саурон в своем поваре, когда эльдэ надеялась спасти его фэа от Тьмы и ради него стала трудиться на кухне… Возможно ли было помочь Марту? И что можно сделать теперь? Утешить несчастную Лэннадир, сказать ей, что если с ней поступят недостойно, в этом нет ни ее вины, ни стыда для нее? Но сказать такое заранее, только усиливать страх, что ее бросят; а возможность, что Март все же устыдится и поступит не так, как говорит, когда он столкнется с тем, о чем не захотел слушать, все же есть. Хотя она и мала — Темные привлекли Марта к допросам и околдовали Лэннадир, чтобы его искаженные представления о браке могли воплотиться… Темные намеренно стремились выжечь из фэа Марта все достойное и чистое, превратить его в подобного оркам или умаиар…

***

Помимо Посольства, в подземелье Волчьего Острова находились и другие пленники, кого последний месяц не трогали — их хроар были настолько истощены и измучены, что пытки пришлось оставить, в ожидании, пока пленные снова будут пригодны к допросу. Их было восемь: двое беорингов, три гнома, двое тиндар и один фэаноринг. Но Темные придумали, как пленники даже сейчас могут принести пользу.

***

Наступил вечер и Кириона притащили в застенок — сегодня он был наблюдателем, и перед тиндо допрашивали Хэлйанвэ.

— Вы знаете условия, — сказал Ханор, пришедший вместо Больдога и Марта.

Эвэг не мог встретиться с фэанорингом перед этой пыткой: нолдо сейчас не нуждался в лечении, а беспричинная встреча могла показаться подозрительной. Потому нового зелья Хэлйанвэ не получил. Кажется, действовали еще остатки прошлого: в самом начале боль была слабее, чем ожидалось; но вскоре… Хэлйанвэ пытали еще более жестоко, чем прежде, и боль была так нестерпима, что фэаноринг не мог сдержать крика.

Как ни терзался Кирион из-за мучений родича, он даже не думал заговорить: это означало обречь Хэлйанвэ на повторение того же! Вечно сомневавшийся в себе и своих силах тинда никогда не клял подлость и злобу Темных с таким гневом, как сейчас.

Когда все закончилось, Эвег снова лечил Хэлйанвэ и сказал фэанорингу, что Кирион почти здоров; а если и будет искалечен, то разве что перед казнью. И еще целитель сказал нолдо о побеге.

— Конечно, я согласен! — ответил Хэлйанвэ. — Если мы и не обретем свободу, то умрем, пытаясь. Я буду готов, — нолдо чуть улыбнулся, хотя улыбка и получилась кривой: лицо эльфа было рассечено и еще не обработано, даже не омыто от крови. Но новость была радостной! Участие Эвэга в побеге давало надежду на успех! — А если мы сумеем, — неожиданно спросил фэаноринг, — как ты будешь звать себя?

— Если я выйду отсюда… и меня не казнят ваши, то я назовусь Прощенным, — ответил Эвег.

***

На сей раз Хэлйанвэ и Эвэг были вместе много дольше: если раньше уже на второй день за одним допросом следовал другой, сейчас Энгватару пришлось заниматься эльфом в продолжение пяти дней, прежде, чем даже целителю-аину удалось поставил юношу на ноги. Хэлйанвэ был и правда стальной — лишь невозможная пытка заставила фэаноринга кричать.

Когда Волк узнал, что нолдо оклемался, его вместе с Кирионом по приказу Повелителя провели по камерам с изможденными пленниками. Эльфам показывали то, во что они превратятся вскоре, побуждая говорить.

40. Когда сняты маски

Когда Хэлйанвэ провели по камерам, юноша впервые узнал, что в плену томится не одно их злосчастное посольство. А Кирион снова увидел, как лицемерны были посулы Саурона — отпуская эльфов, он, конечно, даже не сказал Ларкаталу о других узниках.

Восемерых стойких пленных Темные держали на одном этаже, но в отдалении друг от друга, в камерах, где три стены были из глухого камня, а вместо четвертой стены была решетка. Многие из схваченных воинов долго не видели своих, кроме как на допросах.

Первыми в коридоре были камеры двух беорингов. Один из них был младше, его обросшее лицо напоминало обтянутый кожей череп, но он обрадовался встрече с эльфами, их присутствие дало пленнику новые силы сопротивляться.

Второй атан, немолодой, когда эльфов подвели к его камере, поднял голову, проснувшись от шума шагов. Вместо приветствия беоринг воскликнул:

— Опять эти твари! — и отогнал от себя подбиравшихся к нему больших крыс. — Палачи грозятся, что если я не уступлю, меня свяжут, и крысы сожрут меня заживо, — проворчал атан. На самом деле Маирон не допустил бы такого, да и крысы были всего лишь мороками: Волк пользовался страхом человека перед крысами, чтобы подтачивать его волю, пока тело восстанавливается.

Фэаноринг дернулся вперед, желая ближе подойти к прутьям и говорить с достойным Смертным, но орки удержали ретивого мальчишку.

За камерами людей находилась камера с гномами. Трое гномов, как только эльфы подошли ближе, быстро отвернулись к стене. Потом один из них обернулся и произнес:

— Это для Саурона позор, не для нас! — эльдар увидели, что бороды гномов были выдраны.

Дальше следовало три одиночных камеры с тиндар.

Первый же пленник, едва увидев Кириона, вскинулся - впрочем, как и сам Кирион. Они узнали друг друга и не смогли скрыть это. Плохо для пленников, но хорошо для Темных. Прогулка уже начала давать свои плоды.

Из двух других тиндар один был прикован к стене и изъяснялся жестами и взглядами - из-за кляпа. Руки пленника были свободны, и эльф мог бы вынуть кляп, но не хотел - собственно, он сам его себе и вставил. Умаиар много раз накладывали на тиндо чары, и находящийся под заклятьями мориквэндо теперь боялся всего. Это не заставило пленника сдаться и заговорить: напротив, тиндо теперь так боялся проговориться, что сам вставил себе кляп.

Третий тиндо был суров и молчалив; на нем было больше шрамов, чем кожи без них.

В последней камере Темные держали эльфа-нолдо, изможденного еще больше родичей-тиндар.

— Глянь, этот из ваших! — насмехались орки, подводя к решетке Хэлйанвэ; поняв, что там кто-то из Первого Дома, юноша вновь дернулся навстречу, быть может, пропавшему другу. Старший фэаноринг в глубине камеры поднялся, сделал несколько шагов навстречу Хэлйанвэ — и обессиленно оперся о стену, привычно прокляв Моринготто. Этот пленник не сумел бы бежать, даже если бы его расковали и рядом не было стражи: сил все равно бы не хватило.

— Я расскажу вам о посольстве… если вы освободите моего родича… — выдохнул Хэлйанвэ, но его и Темных прервал старший фэаноринг:

— Не смей! Во имя верности Дому, я велю тебе — держись и не смей!

— Я не скажу, — сквозь зубы ответил юноша. — Я буду бороться. - Темные не поняли, как для Хэлйанвэ была важна эта встреча с родичем, который не предал, хотя вынес явно немало. У фэанариона словно снова появился старший друг, только стойкий, который... видел по шрамам, через что прошел Хэлйанвэ, сам прошел через еще большее, и все равно говорил: "Держись и не смей ничего рассказывать". Словно все стало правильно.

***

Волк философски заметил, что, похоже, от этой демонстрации мало чего удалось добиться — однако, время еще покажет; что-то узнать все же ведь удалось. А пока снова пришло время допрашивать старых пленников, разве что, старшего беоринга и фэаноринга пока все еще не трогали, и их продолжал лечить Эвег. Но уже бережно, хотя и просил держать это в тайне — все, кто оставался на Тол Ракава до сих пор, молчать умели. Но Эвег понимал — еще немного, и уходить будет поздно. Его раскроют.

— Так, наверное, эльфийские целители лечат… — сказал целителю беоринг. — Или, быть может, в Лориэне, мне рассказывали, что есть на заповедном Западе такое место… — О, как далеки были те дни, когда можно было учиться и спрашивать эльфов, что там, на Западе. Так давно, что даже и не вспоминались, заслоненные войной и пленом; а теперь вспомнились.

Когда Энгватар услышал о садах Лориэна от Смертного… его сердце сжала острая боль, словно его пронзили иглами и скрутили одновременно. Из глаз целителя закапали слезы.

Так завершилась неделя.

***

Шли дни. Март больше не интересовался Линаэвэн, а Волк не хотел, чтобы она говорила с Мартом о его женщине. И тогда Линаэвэн вновь привели в подземелье, снова привязали, как и в прошлый раз, и так же порвали на ней одежду. Но теперь вокруг были уже все пленники Волчьего Острова. И все они молчали. Молчала и сама Линаэвэн. Она была печальна, но больше не плакала и была спокойна. Просто нужно было перетерпеть — и она терпела отвращение от происходящего.

Тогда орки достали кнуты и начали избивать тэлэрэ, рассекая ее тело по спине, груди, животу, бедрам.

— Говори, дрянь, и все кончится!

Однако Линаэвэн только стонала от боли. Она прилагала усилия, чтобы сдержаться — потому что на нее смотрели другие пленники, и они могут заговорить из-за нее, ради того, чтобы ее защитить…

Больдог ухмыльнулся про себя: эльфка выдержала, кто бы мог подумать! И тогда Больдог оттащил ее к Эвегу. Маиа был вынужден лечить деву в присутствии Больдога, что не хотел прерывать допрос, и потому не мог снять боль совсем, смог лишь ослабить.

— Я здесь закончил, переверните ее на живот, — распорядился Эвег, а потом добавил, — Иди отсюда, Больдог, видишь, она уже теряет сознание от боли, — хотя на самом деле Линаэвэн засыпала от осторожных и незаметных чар целителя. — Она еще упрямее, чем фэаноринг, ты ничего от нее так не добьешься.

Дева тоже слышала эти слова и была удивлена. Она чувствовала боль, но отнюдь не теряла сознание. И что означал этот совет — «ничего от нее так не добьешься?» Ведь если Больдог примет его, ее больше не будут стараться достать болью, а она далеко не испытала всего и не представляла, как бы вытерпела то, что творили с Нэльдором. Немного осталось в крепости пленников, еще не знавших, что Энгватар теперь другой. Линаэвэн — не знала. Лечение причиняло тэлэрэ боль, хотя ни в какое сравнение не шло с тем, как умаиа лечил прежде. Но деве было не с чем сравнивать.

— Как ты, будучи целителем, можешь мучить? — невольно спросила дева, хотя и понимала, что перед ней умаиа.

Когда раны Линаэвэн стали заживать, эльдэ перетащили в глухое и темное подземелье. Ни один луч света не проникал в камеру. Девушка была закреплена у стены так, что не могла пошевелиться, было трудно даже вздохнуть. Ее окружали лишь тьма, пустота, рваный ритм барабанов и накатывающее отчаяние. Ни одного живого звука, ни одного отблеска света.

Тэлэрэ хотелось бы погрузиться в воспоминания, грезы, мысли, но тому мешал бой барабанов. Не монотонный — к такому можно привыкнуть — а неровный, сбитый, хаотичный. Вносящий диссонанс, не дающий сосредоточиться. В какой-то момент Линаэвэн поняла, что даже звону цепей сейчас бы обрадовалась, но уши ждали и не дожидались ничего, кроме этого боя, глаза искали и не находили ничего во мраке, будто ее ослепили и лишили рук и ног, и голоса — если едва вздохнуть, как говорить или петь? Наконец, тэлэрэ перестала искать возможность зацепиться хоть за что-то. Бесполезно.

Линаэвэн знала, что не покалечена, знала сердцем, что если она будет молчать, то все закончится. Но сердцу уже не верилось. Деве казалось, что она останется тут навеки, и отныне вечные ее спутники: тьма, пустота, неподвижность, диссонанс сбитого ритма, от которого даже сердца билось неровно. Вначале тэлэрэ беззвучно плакала, и слезы стекали по щекам и приносили облегчение… но не перемену. И когда слезы кончились, угасло и желание освободиться, оставив беспросветное глухое отчаяние…

***

Когда Волк увидел, что Линаэвэн похожа на загнанного зверя, что она больше не надеется на освобождение, что отчаяние подступает к эльдэ — умаиа запел песню чар, накладывая на тэлэрэ заклятье, сродни тому, что было на заколке. Отчаяние, вина, чувство своей ненужности, страх, сомнение — Волк окутывал Линаэвэн этим, словно коконом. И только когда дева начала рыдать в цепях, задыхаясь от собственных спазмов, цепи вдруг раздались, позволяя тэлэрэ сжаться в комок на полу, в едином порыве больше не быть.

Волк хорошо рассчитал момент. Когда Линаэвэн казалось, что хуже уже не будет, словно изнутри (ибо именно так кажется подпавшим под чары) на нее нахлынуло осознание своей ничтожности. И стало еще хуже.

Линаэвэн вела словно диалог с собой во мраке, и странно — бой барабанов с одних мыслей сбивал, а другие укреплял и поддерживал. Но деве было так плохо, что она это даже не отметила. Тэлэрэ падала в безысходность и пришла к мысли, что из плена нет выхода, кроме как через смерть, а значит — только смерти и остается ждать… Нет — она не случайно здесь. И не один Саурон знает это — не он и не Моринготто решают судьбы этого мира, как и судьбы Эрухини. Она здесь не случайно. Заслуженно. Разве не из-за ее замысла Нэльдор невольно выдал, что они из Наркосторондо? Разве не она открыла, где границы тайного города и куда вести войска? Разве не из-за ее гордости и глупости били кнутом Вэрйанэра? Разве не она помогла сделать из Марта палача? Темным пришлось бы приложить куда больше времени и усилий без нее. Вот Вэрйанэр сумел быстро переломить даже подозрительность и враждебность Марта и сделал бы куда больше, только не сможет — он теперь в Ангамандо. А она от доброжелательности и жалости к эльфам привела атана к враждебности и готовности их пытать. Разве не из-за ее слез заговорил Хэлйанвэ? Разве она не принесла зла товарищам, готовя для них, ведь они не приняли бы отравы, если бы не чувствовали, что пища приготовлена рукой эльдэ? Тэлэрэ всегда старалась поступить правильно, делать добро, помогать. Но от ее попыток всем становилось только хуже. И Лэннадир станет хуже — Март теперь намеренно бросит ее, чтобы доказать себе и другим, как свободны люди… Да, это было не сознательное зло, а невольные ошибки… Но кому от этого лучше? Марту, Нэльдору, Хэлйанвэ, Вэрйанэру? Или, может быть, Финдарато? И разве любой допустил бы те же ошибки? Ларкатал добился свободы для многих, Вэрйанэр защищал от пыток Кириона, Лаирсулэ, Хэлйанвэ. Тот же Хэлйанвэ терпел муки, даже не думая идти в гости к Саурону или готовить по его указанию. И она думает, что может простить себе все, что натворила? А она ведь еще не знает об отдаленных последствиях — но они будут нарастать, подобно снежному кому.

Зачем она здесь? Не в темнице, а в Посольстве? Зачем она в Валариандэ? Она бросила родичей-тэлэри, переживших такие страдания от нолдор, и ушла за этими нолдор. Но ведь они ее друзья и родичи, и она была нужна им. Она могла помочь, могла указать пути в Эндорэ — даже до Куивиэнэн. И что? Указала? Зачем она здесь? Своей среди нолдор ей не стать, и тэлэри ее теперь не простят, да и Валар тоже. Даже Улмо больше не услышит ее — она ведь взывала к нему, и что? Он не ответил мятежнице. Все решения приняты. И отныне ее удел — Рок. Который не изменить — поздно. Этот путь неверен, иначе не завел бы сюда, а менять что-либо поздно. Все уже поздно, и она теперь не нужна никому — ни на оставленном ради Запада Востоке, ее родине; ни в оставленном ради Валариандэ Амане, ее светлой сбывшейся мечте; ни здесь, в Валариандэ, где она думала принести пользу, а принесла один вред.

Но не могло быть, чтобы она несла один вред! Последний орк и то приносит благо — пусть против воли. И даже он найдет того, кто примет его — хотя бы Намо. Ха, вот такое добро она и принесла. Как последний орк. И верно — Намо Мандос ее примет, он принимает всех в своих Чертогах. Даже таких. Туда ей и дорога.

Но ей нужно держаться... Нужно выстоять. Что бы ни было раньше, сейчас ей нужно перенести все и сберечь тайну. Это важно. А сможет она выстоять? Разве она такая светлая, как Ларкатал? Такая стойкая, как тот же Нэльдор? Она же ничего, по сути, и не испытала. Разве она такая терпеливая, как пленники, что остаются здесь годами? Такая отважная, как Ламмион? Такая сильная, как Хэлйанвэ? Такая благородная, как Ароквэн? С чего она взяла, что способна выдержать? Она маленькая и слабая, беззащитная жертва во мраке, в руках умаиар. Ей не на что надеяться. Она приносит один вред и не заслужила ничего доброго. Ей не выстоять. Разве что умереть прежде, чем сломают. Лучше бы ее и вовсе не было. Она и так почти никто.

Линаэвэн едва могла вдохнуть, но рыдала, задыхаясь и захлебываясь. И тогда мрак, пустота и барабанный бой вдруг прекратились, ее вытащили на свет, позволили двинуться — и она сжалась в комок.

***

Девушку выволокли из подземелья и швырнули перед Волком, сидящем на троне в бывшем тронном зале Финдарато.

— Здравствуй, Линаэвэн. Ты все еще смеешь противостоять мне?

Тэлэрэ не сразу поняла, где оказалась. Не сразу поняла смысл сказанного и осознала, кто говорит с ней. Она была только беспомощным комочком, охваченным ужасом и отчаянием… Жалобно, сквозь рыдания, дева взмолилась:

— Отпусти меня, — уже во время этой мольбы сознавая: это Саурон там, на троне, а ей нужно выстоять и сберечь тайну… Только как ее сберечь, если она теперь не может опираться ни на силу, ни на правоту, и к тому же… Но… внезапно она ухватилась за это «к тому же». Хвататься стоило за все, что только могло помочь выдержать, не важно верно оно или ошибочно. — Отпусти меня… просто так… Ведь я не нужна тебе… Я бесполезна… Зачем я тебе? Я не нужна никому… и тебе не нужна… Саурон. — Она повторяла это, прерываясь на рыдания, но всхлипывала все тише и наконец остановилась. Если она никому не нужна, и никому не приносит пользы, если значимость ее, как у последнего орка, ей и не придется терпеть много. Разве станут умаиар тратить много сил на допрос этого самого орка, если бы им вздумалось его допрашивать? Комок разжался, и дева подняла голову. Встала, вначале на колени. Пусть она слаба, но она же эльдэ, так сжиматься... некрасиво. — Я ничего не значу, на что тебе тратить на меня силы? Отпусти просто так или убей. Все равно все бесполезно… — нельзя опереться на силу? Что ж, она будет опираться на слабость. Что есть, на то и будет. — Бесполезно меня мучить. Я слабая дева: только начнешь, а я уже потеряю сознание или умру. Да еще несчастье тебе принесу: я приношу несчастья, так что… избавься от меня, пока не поздно.

Линаэвэн вспомнила, как в далекие дни до мрака, до Тол Ракова, одна атанэ рассказывала ей, как девочкой едва не погибла: заплыла в реке на глубокое место, а там омут, и течение потащило ее вглубь. Девочка открыла глаза под водой, смутно увидела дно и сказала себе: «Все — я утонула». А через миг ее спасли рыбаки… Можно на дне сказать себе: "Все — я утонула», а можно от этого дна оттолкнуться.

- Или думаешь, я только своим вред приношу? — продолжила Линаэвэн. — Тогда тем более на что меня тут держать, я и так все испорчу, и слишком незначима, чтобы ты мной занимался: какая-то Безымянная, почти никто. Или все-таки не так уж незначима и не так уж обречена приносить вред? — взгляд Линаэвэн стал острым. Уже не слабая безымянная дева, а Линаэвэн, посланница Короля Маитимо, посланница короля Финдарато, встала перед Сауроном. И стал бы Саурон здороваться со столь ничтожным созданием? Стал бы погружать его в этот мрак и неподвижность? — Твоя сила не безгранична, и твоя власть только в ночи, но всякую ночь прогоняет свет. Ты не в силах был даже оставить меня навсегда во мраке и пустоте, потому что там, где я могу только молчать, рыдать или умереть, я подлинно бесполезна для тебя. Да, я смею противостоять тебе, Саурон. Я — смею.

Повелитель Волков с трудом скрывал гнев и раздражение. Линаэвэн была раздавлена, он сам это видел, откуда же она нашла сил и мудрости вновь подняться?! Но она поднялась. Вот только надолго ли? Волк протянул руку и сжал пальцы в кулак, и его Воля скрутила эльдэ, заново роняя деву на колени, вырывая из нее крик — мало кто мог выдержать такой удар молча.

На Линаэвэн обрушилась ослепляющая боль, она закричала — пытаться сдерживать себя сейчас было не для кого — а Саурон заговорил снова:

— Ты не нужна мне, мне нужно лишь то, что ты знаешь. Сама же ты ничтожна. И перед тем, как умереть от пыток, ты сможешь мне многое рассказать.

— Если я и ничтожна, то не ничтожны те, кто послал меня и передал эти знания, — слова Саурона вновь вызывали чувство беззащитности и подступающего мрака, но теперь Линаэвэн знала: этот мрак рядом с ней, но он не властен над ней, тэлэрэ в силах ему противиться. Вначале нужно найти то, что поможет держаться: пусть даже опора будет неверной, ее можно будет отбросить позже. Сейчас нужно встать и не поддаться… А поддержку можно искать даже в словах врага. Сейчас, например, Саурон утверждает, что ему очень нужны знания Линаэвэн, тем важнее их сохранить! — И о них, о тех, кто лучше меня, я не открою тебе ничего. Но они недаром выбрали именно меня, им я была нужна и без тайн. — Маитимо. Финдарато. Нэльдору и Вэрйанэру, Кириону, Хэлйанвэ…

Линаэвэн отказывалась говорить, и по слову Волка орки избили девушку, оставляя синяки, но не раны; тэлэрэ душили, но потом отпускали; бросали на пол и вытирали о нее свои сапоги, плевали на эльдэ, рвали одежду и унижали, как умели.

Когда началась пытка, Линаэвэн знала, что ей можно все: кричать, плакать, пытаться закрывать лицо руками. Ведь она не воин, только слабая дева, никто ее не осудит. Но важно было сберечь тайны. Эльдэ задыхалась и в ужасе хватала ртом воздух, все ее тело болело от ударов… Но она ни о чем не просила. Это было бесполезно. Саурон не ведает милости и не отпустит, пока не получит все, что только хочет, и времени у него очень много — рассказывать часть нет смысла, это не поможет… Да и что будет безопасным, тэлэрэ уже не знала. Нужно было просто молчать.

Когда все кончилось, дева лежала на полу, тяжело дыша, а после заговорила:

— Ты зовешь себя Прекрасным, а я пыталась назваться Безымянной… Но ложными именами правду не скрыть: тебя все, кроме твоих рабов, знают как Саурона, а меня даже ты зовешь Линаэвэн. Ли- на- э- вэн… — певуче повторила эльдэ. — Ты думаешь, что сломаешь и дерево, и железо, Саурон… а пробовал когда-нибудь сломать воду? — Деве представился этот образ, как Саурон пытается ухватить руками озерные воды и переломить их, и как страшно ни было здесь, тихо рассмеялась и начала подниматься, морщась от боли. И тогда едва стоящую на ногах девушку увели, но не в подземелье, а в башню, и там посадили на цепь:

— Смотри, как близка воля, но ты ее не получишь, ничего, кроме неба, через прутья не увидишь, пока не покоришься.

***

Линаэвэн смотрела на небо и думала — Саурон сам не знал, какую поддержку оказал ей, дозволив смотреть на небо и думать о нем.

О вольном воздухе, который можно перечеркнуть решеткой, но не запереть.

О Манвэ и Варде.

О красоте, высоте и глубине небес.

Об облаках и звездах…

О плене можно было не думать, хотя цепь всегда напоминала о нем.

***

Девушку держали в башне, где она страдала на холодном осеннем ветру, хотя ей дали тонкое одеяло и подстилку. Одеяло было таким грязным, что, казалось, пропиталось насквозь запахом пота, крови и болезни (им укрывались пленники из атани?), и таким ветхим, что при самой осторожной попытке оттереть грязь, ткань расползалась. Линаэвэн не раз ночевала в открытом поле или в лесу, она привыкла к странствиям и не страдала от холода ни весной, ни осенью, но здесь зябла: то ли камень был так холоден, то ли платье так изорвано, то ли это Тень несла холод…

Из еды тэлэрэ получала лишь холодную жидкую кашу (в первый раз ей удалось съесть лишь две ложки, но со временем чувство голода стало пересиливать отвращение) да лепешки из серой муки (они оказались сытными и более съедобными на вкус, чем на вид). Когда их принесли впервые, эльдэ чуть улыбнулась: она хотела есть то же, что другие пленники, не быть на особом положении? Теперь она это получила.

***

Дважды Линаэвэн водили на допросы, но то, что время допросов придет, тэлэрэ знала с первого дня.

Маирон решил допрашивать ее при помощи воды, которую дева всегда считала союзником. Говоришь — воду любишь? Так пусть тебя сломает вода.

Первый раз Линаэвэн топили в бассейне. Руки и ноги тэлэрэ были связаны, и, лежа под водой, дева тянулась вверх, но она не могла вынырнуть и вдохнуть желанного воздуха. Линаэвэн не удавалось покинуть дно, словно она никогда не умела плавать ни в озере, ни в море. Здесь… было куда хуже, чем в море: не было ни пространства, ни ветра, ни живого течения, только толстые глиняные стены. Но дева молчала, а ее тело отчаянно сопротивлялось, не желая разрывать связь с фэа.

В другой раз деву просто растянули неподвижно на станке и лили в рот воду, пока Линаэвэн не начинала захлебываться. Эльдэ заранее знала, что умереть и унести с собой тайны, ей не дадут еще долго, но все равно не могла не приходить в ужас. Ведь в конце концов … да, в конце концов ее наверняка ждала смерть, или Ангамандо и рабство…

Пытки привели к тому, что дева моря стала бояться глубины, нехватки воздуха, запертого темного пространства… Довелось ей познакомиться и с ядом — Линаэвэн поили отварами, после которых выворачивало чуть ли не наизнанку. Она спрашивала себя, не Эвэг ли их готовит, ведь он должен разбираться в зельях.

Но все пытки и издевательства эльдэ перенесла терпеливо, и после сказала Саурону:

— Все, что ты приказал со мною сделать, было страшно, но ведь ты и сам боишься. Едва ли меня, но я вижу, что боишься. — Саурон не ответил, и Линаэвэн продолжила. — Ты хитроумен, но тебе не предусмотреть всего. Ты даже мне дал поддержку помимо своей воли… Какую, догадайся сам: ведь ты умен, а я глупа, разве глупцы подсказывают умным? — Тэлэрэ вынесла многое из этого плена и теперь находила силы даже в воспоминании о том мраке и ужасе в неподвижности. Теперь она знала, что может выдержать много ужасного.

***

Волк видел, что его методы ни к чему не приведут — Линаэвэн будет страдать, но не выдаст тайн. Что же, не получилось одним способом, пришло время попробовать другие.

— Эвег, я знаю, что ты сейчас очень занят с пленными, но сегодня мне будет нужна твоя помощь в допросе Линаэвэн, - сообщил Волк целителю.

Энгватар, бледный и сдержанный, отстраненный, как обычно, кивнул, но в душе похолодел. Он совершенно точно знал, что не будет больше никого мучить. И он не успел подготовить побег Хэлйанвэ и Кириона. Что тогда ему оставалось? Бежать одному. Волк ждал от целителя доноса, хитрости, но не побега, и если не бежать сейчас, то потом будет поздно: Маирон слишком умен, чтобы можно было уклониться от пыток эльфов и не вызвать подозрения, а за ним и проверки. Пришло время исполнить то, о чем Энгватар недавно говорил Ларкаталу… То, о чем Энгватар говорил века назад, что должен был сделать — и так и не сделал. Иначе сегодня же он будет разоблачен и обратится в такого же пленника, как и эльфы. Если Волк решит отправить переметнувшегося к Свету целителя на Север, возможно, маиа просто лишат фана; но, скорее всего, Волк будет мучить Эвега сам — ведь это одновременно будет и возможность получить награду, и месть за доносы. А Хэлйанвэ с Кирионом от того, что Энгватара пленят, легче не будет: целитель мог помочь им, лишь пока оставался для Темных своим, а не таким же пленником…

Когда-то именно из-за страха быть разоблаченным, из страха казни или пытки, Энгватар покинул друга в беде, и тот эльф остался без поддержки, когда его терзали. А после, когда уже прощенный другом Энгватар действительно пытался уйти, он не удержался, напоследок помучил пару пленных своим лечением… и не смог отказаться от этой страсти. Сейчас же она оставила целителя, более того, стала противной, и участвовать в пытках стало не просто тяжело — немыслимо.

Значит, и правда можно и нужно было уходить… И что же после? Он придет на Химйарингэ… как будто ничего и не было? И расскажет, как поступал и с Акасом, и с Хэлйанвэ, и с другими воинами фэанорингов до того; и о том, что предложил эльфам бежать, дал им надежду, но опять испугался за себя и бежал один?

Вспоминая прошлое, Энгватар ясно увидел, почувствовал, что должен искупить свою вину. И не только быть готовым принять суд нолдор, но вначале пойти навстречу именно тому страху, что толкнул его… в сущности, на предательство. И принять все, что последует, как заслуженное.

***

Орк пришел за Линаэвэн, и грубо дернул деву за цепь — вставай, пойдем.

Ее привели в подземелье, в узкую и темную камеру. Чем эта комната была прежде? Или Саурон построил новые камеры в захваченной крепости? Орк застегнул на тэлэрэ ошейник, вмурованный в стену, заставляя деву сесть на пол. Саурон и Эвэг остались стояли снаружи камеры - они бы не уместились внутри.

— Начинай, Эвег, — улыбнулся Волк. Но целитель, стоящий в окружении орков, не шевельнулся.

— Давай прекратим это, — устало ответил Энгватар. — Знаешь… я больше не служу Моринготто. И я не буду бить в ответ. Так что делай со мной, что в твоих силах.

— Моринготто, значит? — мягко, почти ласково ответил Волк. — Ты предстанешь перед ним, его любимый шпион, и Владыка с интересом расспросит тебя, как давно ты предал его. Да и мне ты за все ответишь.

— Делай, что сможешь, — пожал плечами целитель. Он не сопротивлялся, когда орки уводили его.

Линаэвэн была поражена. Эвэг назвал Властителя Ангамандо Моринготто и отказался помогать в допросах. Это было бы великой радостью... если бы он сумел уйти. Но Эвэг теперь стал пленником, как они все. Саурон будет пытать его не меньше, чем оставшихся эльфов, или даже больше. Ломать, чтобы снова сделать палачом.

— Да будет на тебе благословение! — воскликнула Линаэвэн вослед Эвегу, наконец поняв, что целитель не странный умаиа, а... маиа.

Целитель не ответил, зато Волк снова вспомнил о пленнице:

— Эвег отказался выполнять свои обязанности, но тебе это не поможет.

Некоторое время, однако, ничего не происходило. Линаэвэн все оставили. Она бы ждала, что ее теперь будет мучить Больдог или Фуинор, но была слишком поражена и думала об Эвеге… А Волк послал Фуинора в комнаты, которые раньше занимал мятежный целитель. Как долго Энгватар обманывал Владыку Севера? Сочувствовать эльфам он мог давно, но еще несколько дней назад маиа наслаждался участием в допросах, значит, отречься от Тьмы решил буквально вот только что. И значит, у него должны храниться готовые зелья для допросов… Фуинор педантично и планомерно обыскал покои целителя (что у аину заняло не так много времени) и предоставил полный список найденного Волку.

— Вот, это то, что нужно, — улыбнулся Повелитель, указав пальцем на один из пунктов. — Когда все подготовишь, пусть орк отнесет это к Линаэвэн.

***

Дверь открылась, и орк зашвырнул в камеру к эльдэ ведро из коры. Оно упало на пол, прокатилось, оставляя за собой странный след, и замерло. Тогда, в неровном свете, идущем откуда-то из щелей в стенах, стало понятно, что ведро до краев было заполнено насекомыми — ползучими, гадкими, мерзкими. Там были пиявки, личинки, жуки, пауки, многоножки, и кто знает, что еще…

— Наслаждайся, — сказал орк и захлопнул дверь.

Это было не больно, но множество гадких насекомых вызывало отвращение, граничащее с паникой. Кто-то из них дрался между собой, но большая часть ползла к Линаэвэн. Прикованная эльдэ не могла бежать; она пыталась раздавить паразитов, но мелких тварей было так много! Пауки заползали под рваную одежду, пиявки присасывались к коже, мохнатые многоножки ползли по стене вверх и падали сверху на волосы, на лицо, и пока удавалось раздавить дурно пахнущего жука, по ноге уже вползали толстые личинки… Линаэвэн хотелось завизжать от отвращения, но она, напротив, плотно сжала губы — ее охватил страх, что одно из этих созданий заползет в рот.

Некоторое время нежная дева не могла думать ни о чем, кроме одного — как получше и побольше истребить этих тварей? Все же как много их ни было, но их число постепенно уменьшалось. Кто орков истребляет, а она — этих вот… От мыслей об орках и Темных вообще Линаэвэн перенеслась к мысли об Эвеге, и тэлэрэ вновь думала, что преображение Темного в маиа — это же было чудо… И радость от этого чуда жила в сердце куда глубже, чем отвращение и страх от творившегося сейчас. И эта радость придавала силы, а вскоре эльдэ и вовсе решила, что Саурон выбрал неудачный способ устрашения: она же только и будет занята этим истреблением да тем, чтобы ненароком рот не открыть — значит, не позовет и не расскажет ничего. А когда эта мерзость закончится, останется лишь память да мелкие укусы.

Линаэвэн недооценивала силу памяти, но это была не единственная опасность, которой она не ждала.

Волк лишь улыбался, незаметно наблюдая, как Линаэвэн сражается с насекомыми. Происходящее не выходило за пределы плана — так или иначе, девушка была слишком занята, чтобы ощущать изменения. А они были — ведь укусы тварей несли яд. Не обычный яд пауков и многоножек, но особо выбранный, которым их напитали.

Когда яд начал действовать, Линаэвэн забыла обо всем, даже об Эвэге: яд усиливал страх, безысходность, беспомощность, вызывал галлюцинации. А из щелей под потолком полилась вода — далеко не чистая, но это было не страшно. Хуже было, что из других щелей сверху посыпались новые твари. Линаэвэн считала простых пиявок и пауков мерзкими? Эти насекомые были гладкими, скользкими, отвратительных форм, раздутыми до огромных размеров: мокрицы больше ладони, пауки едва не с голову, длиннейшие скользкие многоножки… Вода прибывала быстро, и вот эльдэ была уже по пояс в воде, а насекомые пытались спастись на ней, как на острове. Другие же, наоборот, заскользили у девушки под одеждой, спускаясь от шеи между грудей к животу, бедрам, ногам. И под водой их было почему-то очень трудно нащупать и оторвать от себя.

Ошейник не позволял девушке ни встать, ни опустить голову под воду, чтобы стряхнуть с себя тварей. Вонючая вода дошла до плеч тэлэрэ, а потом начала очень медленно подниматься, грозя медленной смертью в этой жиже, среди тварей.

Они так и сыпались сверху, не убывая, и ужас нарастал; тэлэрэ думала, что это — ее смерть, отвратительная и ужасная. О такой гибели песен не споют… Линаэвэн плакала и стонала, и какие-то жуки слизывали ее слезы. Она страдала от невыносимой тошноты, и ее вырвало, отчего вода стала еще гаже, еще меньше схожа с водой. Сейчас даже собственное тело, покрытое чудовищными насекомыми и погруженное в зловонную воду, было ей противно, чего никогда не случалось прежде.

— Моли о пощаде, — раздался голос из-под потолка.

Линаэвэн сжала зубы и мотнула головой, отчего насекомые забеспокоились и заползали, а зловонная вода под подбородком плеснула. Эльдэ не хотела умереть так, но если она умрет, то все закончится. Хэлйанвэ пришел в ужас, когда она говорила об исцелении в Мандосе? Кажется, пришел час исполниться этому.

Говоривший с потолка словно угадал ее мысли.

— Думаешь, сейчас захлебнешься и избавишься от всего разом? Слишком легко и быстро, Линаэвэн.

Поток тварей с потолка иссяк, и вода начала убывать, снова опустившись до плеч, до груди — и на том остановилась. Спустя время наверху, под потолком, открылось отверстие, и по веревке ей спустили деревянную миску с похлебкой так, что она не погружалась в воду, а плыла по ней. В миску тут же наползли твари помельче.

— Не бойся, тебе тоже оставят, — насмешливо произнес умаиа сверху. — Сколько ты намерена смотреть на еду? Неделю, месяц, пока не умрешь от истощения? Ты не сможешь. Голод и жажда станут сильнее тебя, рано или поздно, ты сделаешь глоток… Вон те личинки, если не прожуешь их тщательно, с радостью заползут тебе в желудок — они созданы так, что смогут жить и размножаться внутри. Мерзость ужасная, но однажды ты сделаешь второй глоток. Ты не будешь молить об избавлении, ты же такая терпеливая… и тебе будет терпеть все легче и легче. Пока ты не притерпишься ко всему и не перестанешь видеть повсюду Искажение. Так мы и создавали орков*(1). Приучали тело и душу первых квэнди к Искажению, к тому, чтобы ничто не вызывало в них отвращения. На это превращение понадобится очень много времени, и для этого подойдет не всякий эльда… Но ты подойдешь. И времени хватит.

От этих страшных слов тошнота вновь нахлынула на деву. Линаэвэн не знала, как выдержит еще. Если она попросит пощады, этот кошмар сейчас же закончится — ничего тэлэрэ не хотела так сильно. Но… если она не расскажет все, что знает, то потом эта пытка повторится. Единственный способ все завершить — не уступать.

Стряхнув руками личинок с лица, Линаэвэн отрицательно покачала головой: «Нет».

К сожалению Саурона, и эта пытка оказалась бесполезной. Убивать Линаэвэн пока никто не собирался, обещание превратить ее в орка было не больше, чем ложью, так что через какое-то время вода схлынула. Напугать не вышло, что тогда оставалось? Надеяться, что обычная боль заставит девушку повиноваться, хотя и это могло оказаться непросто. Эльфийские мужчины и женщины мало отличаются друг от друга*(2), Линаэвэн зря считала себя физически слабой, тем более она была из очень древних, рожденных еще до прихода Оромэ.

***

Девушку вернули в башню. Эльдэ знала, что едва ли забудет этот кошмар… но он закончился, и она его вынесла. Не сдалась, не рассказала о письме. Но заклятье, которому она противостояла, все же действовало и мешало чувствовать, что она оказалась сильной. В башне тэлэрэ заметила, что уже успела обсохнуть или… никогда и не вымокала в действительности?..

***

День спустя, когда яд окончательно перестал действовать, за тэлэрэ снова пришел орк — посмотреть, как Линаэвэн перенесет каленое железо и вырывание ногтей. Орк сразу же заломил пленнице руки, но в это время во дворе послышался какой-то шум.

Гомон орков сначала нарастал, но потом вдруг резко стих, и через толщу стен крепости стала слышна Песня Силы. Сначала одна, наполненная Тьмой, а в ответ ей другая, наполненная Светом. Тьма наступала, но ее снова разгонял Свет… И эти Песни сражались в Незримом поединке, и все, кто их слышал, замерли.

Финрод Фелагунд вернулся в свой Минас-Тирит.

***

Всем, кто остался на Острове, да и Финдарато со спутниками, несказанно повезло, что Энгватар отказался быть палачом - и потому больше не был для Темных целителем. Темные могли чудовищно пытать пленных и даже калечить, только пока в их распоряжении был аину, который мог все исцелить и поправить. Но после того, как у Темных не осталось целителей (в лучшем случае людские лекаря), они были вынуждены сбавить обороты и дозировать все пытки. Кроме случаев, когда пленника решили казнить, но и тогда особенно жестокие или калечащие пытки не могли быть долгими.

Также без Энгватара никого не могли пытать непрерывно, чередуя допросы и мучительное лечение.

Поэтому Финдарато и его отряду за месяцы плена досталось меньше, чем тому же Хэлйанвэ за пару недель допросов.



Примечания:

*(1) О том, что орки появились не из квэнди, подробно рассказано в
Квэнта Сильмариллион Энвинйа, глава "Об орках".

*(2) См., «Законы и обычаи эльдар».

Послесловие

Прежде всего, я хотел бы обратить внимание читателей на то, что послесловие лучше читать после основного текста, так как… скорее всего, само по себе оно вам ничего не даст, но при этом откроет часть сюжета, из-за чего сам рассказ окажется не так интересно читать.

Итак, начнем.

Когда на Волчий Остров попадают Финдарато и его отряд, они занимают собой все внимание Саурона (тем более, что и плен Финдарато и Берена длится не долго, около двух месяцев). После этого Лутиэн и Хуан спасают всех пленных. Так заканчивается история Линаэвэн и ее спутников, эта история плена.

Я думаю, что этот страшный рассказ о плене на Острове… он куда хуже многих других опытов плена. Эта история страшна тем, что надо выбирать между вроде бы логичным, но ведущим к катастрофе (согласиться на «добрые» предложения Тьмы), и нелогичным и дающим зыбкую возможность защитить тайны (идти на пытки, когда сами палачи тебя от этого отговаривают). Я бы сказал, что эта история… одно из самых острых противостояний Тьме, какое мне встречалось в литературе.

1.

Это рассказ об изощренных ловушках: Саурон был очень хитер и умен, заготовив такое. Предложив выбор не между пыткой и выданной тайной, а между пыткой — и вроде бы просто ужином с врагом. Это очень плохая ситуация — когда кажется, что ничего страшного не произойдет, если пойдешь в гости к Врагу, тем более, что в противном случае тебя и друзей будут мучить. И кажется, что такое приглашение в гости вполне можно принять.

Но те, кто пошел в гости, своим согласием приняли правила игры, навязанные Сауроном (даже пытаясь обхитрить, переиграть его — они все равно следовали правилам, установленным Тьмою) — а Саурон искушен в таких играх, в отличие от эльдар. И еще одного пленники не понимали, пытаясь переиграть умаиа: эти игры затеял Саурон, он будет вести их лишь до тех пор, пока онт ему выгодны. Так, Вэрйанэру начинает что-то удаваться что-то сделать с Мартом, но раз гости не принесут Волку выгоды (он выяснил, что Вэрйанэр ничего важного не знает), Саурон не видит и смысла их продолжать.

Может показаться странным поведение Саурона с Вэрйанэром: почему умаиа сначалапредлагает эльфу освобождение, и, кажется, ценит то, что Вэрйанэр добровольно остался, а потом отсылает нолдо в Ангамандо? Во многом так происходит из-за ухода Ларкатала. Пока Ларкатал остается, Саурон играет в благородство, позволяет себе расслабиться, поболтать ни о чем и даже помечтать о своей стае из эльдар и о далеком будущем, когда он переменится, непонятно как. Конечно, его «добрые» поступки, как отпускание эльфов или помощь Ароквэну, целесообразны, Саурон получает от этого пользу, но помимо этого… он сдерживал свою жестокость ради Ларкатала. Частью ради того, чтобы через Ларкатала получить Свет, частью… потому что Саурона зацепил этот эльф, так что оценка Ларкатала оказывается значимой (как слова пленника «я перестану тебя уважать», так и то, ценит ли нолдо предпринятые ради него усилия). Волк не хочет выглядеть перед Ларкаталом жестокой и коварной тварью.

Но вот умаиа позволил Ларкаталу уйти, этого эльфа при Сауроне больше нет, и — не для кого больше изображать добро. Широкие жесты никто не оценит, игре в благородство никто из эльфов не поверит. И Саурон перестает сдерживаться. Он хочет терзать и ломать, отыгрываться на других за свои неудачи. И на Вэрйанэра теперь смотрит как на отработанный материал, от которого больше выгод не получишь.

2.

Когда ловушка с гостями изжила себя, Саурон перешел к следующей ловушке — предложению свободы. Какой смысл проходить страшные пытки, когда можно поклясться, что ты ничего не знаешь, и уйти? Но каким это соблазном становится для тех, кому есть о чем молчать — кто что-то знает, но знает так мало, что все равно кажется, что можно сказать и уйти. А потом из этого малого складывается многое — и враг знает уже так много, что, кажется, больше не выдашь. И можно рассказать свою часть и уйти…

Вроде бы все логично, но в действительности это логично, только если речь идет об одиночках — какими, если прочесть тексты, и являлись эльфы Третьего Дома, у которых формально были Лорды, но реально они слушались только тех, кого им нравилось слушать на данный конкретный момент (исключением, наверное, являлся народ Аиканаро и Ангарато). Одиночки думают о своем благе, о том, что лично их не будут допрашивать, если они все расскажут добровольно, ведь в общем-то они ничего особого и не скажут. Но при этом воины, которые чувствуют свою сопричастность с общим делом и друг с другом, так поступать не могут, потому что они знают, что стоит сломаться одному прутику, потом другому — и так переломают весь веник. Именно по этому Кирион из народа Кирйатано и Хэлйанвэ из Первого Дома молчат — и эльфы Кирйамо, и Первый Дом (в который входили и нолдор, и тиндар, и нандор, и атани) единственные из всех в Валариандэ от начала и до конца сражались с Моринготто и его тварями, не пытаясь отсидеться или халтурить.

Исходя из сказанного выше, несмотря на чудовищность выбора, эльфы, назвавшие себя воинами, назвавшие себя Верными Лордам и отправившиеся в это посольство ради будущего всех эльфов и атани, даже если им было почти ничего не известно об их посольстве, и они могли легко купить себе свободу, должны были быть верными клятвам и молчать. Они должны были оставаться со своими товарищами, делая вид, что они тоже очень важные пленники. Это как в древнем фильме про восстание Спартака: будучи рядовым повстанцем, заявить «Я Спартак» и огрести все последствия — это единственный способ победить Тьму.

Но большинство эльфов не стали думать о своей ответственности перед общим делом, они думали только о своей судьбе, и в результате Саурон получил очень важные сведенья, которые должны были привести к множествам бед, смертей, мучений и страданий других. Чистые счастье и удача, что полученными от пленников выгодами Саурон воспользоваться не сможет — потому что вскоре будет побежден Хуаном и скроется в Таурэ Хуинэва, вместо того, чтобы отправиться к своему Владыке с отчетом.

Благодаря такому счастливому исходу, в конце концов, наиболее важным окажется не столько то, что было выдано — сколько сделанный выбор. Большая часть отряда покинула Остров унося Тьму в себе.

3.

Следуя за историей рассказа, постепенно приходишь к мысли, граничащей с обреченностью — единственное, что можно сделать в такой ситуации, это, как и хотела Линаэвэн, вернуться в подземелье и принять свою судьбу. И либо победить (даже умерев), либо проиграть уже бесповоротно. И текст страшен именно тем, что для нас, читающих его, естественно желать лучшего, желать снизить риски и опасность (в том числе потому, что мы все не чувствуем себя частью общности, за которую стоит умереть). В то время как единственно правильным вариантом кажется не играть с Тьмой, а свести все к наименее приятному, но наиболее честному положению вещей.

Но в действительности эльфы, если бы повели себя как Светлые, могли бы принять приглашение быть гостями и при том не угодить в ловушку. Для этого нужно было просто вести себя честно. Если пришли «в гости», то вести себя как гости — спокойно, вежливо, не пытаясь то бежать, то напасть, не боясь каждого шага и не пытаясь на каждом шагу перехитрить или обмануть, не выказывая своего презрения и высокомерно не подчеркивая, что они здесь только из-за кого-то. Потому что это все поведение не Светлых, а в любом поступке, кроме Светлого, есть то или иное содержание Тьмы, и чем больше это содержание, тем больше воды льется на Темную мельницу, тем Тьма сильнее, и тем больше «гость» проигрывает. Причем проигрывает на всех уровнях — как выдавая Врагу важную информацию, так и затемняя собственную душу. Светлый не ищет оправданий своим поступкам, как это делали пошедшие «в гости» эльфы «Птички», Светлый берет на себя ответственность за свои поступки. И если Светлый принял решение быть гостем Саурона — он не будет вести себя дружески, но он будет вести себя достойно и честно. Другое дело, что… в конце-концов, когда Тьма увидит, что «гостями» от пленника ничего не добиться, гости все равно будут окончены. Но Светлым будет выиграно время и при том без поражений для себя.

4.

Увы, но Саурон Первой, да и Второй Эпохи умен*(1), и потому иногда бывает прав. И он не лгал, когда говорил, что — мы не всегда можем получить то, что хотим, но должны максимально использовать то, что есть. Нужно со всей четкостью понимать, что оказавшись в руках Тьмы, нельзя выйти без потерь. Но все же мы можем решать какого рода потери мы готовы нести в первую очередь: потери для души или потери для тела. Или, не выбирая ничего и пытаясь избежать всего — потерю и для души, и для тела (как сделали все эльфы, выбравшие «гости», но при этом поведшие себя нечестно). Однако самый лучший и наиболее выигрышный вариант в таком случае, конечно, это быть Светлым.

5.

Хотя рассказ изначально об эльфах, в процессе в нем появляется еще один пленник, о котором нужно рассказать.

Очень важный выбор в процессе всех этих событий совершает Эвэг, он же Энгватар*(2). Преображение Темного целителя кажется очень быстрым, но в действительности к моменту Птички он был уже совсем не такой, как Саурон, Фуинор или Больдог. И в действительности история преображения не быстрая, а крайне затянувшаяся. На самом деле Энгватар крайне сильно изменился раньше, века назад. Еще тогда он прошел долгий путь, шаг за шагом, и был уже на пороге того, чтобы уйти и окончательно перестать быть Темным, но не выдержал искушения, и… опустился ниже, чем был. Потому что нельзя стоять на одном уровне зла, Тьмы — или ты борешься с ней и идешь вверх, даже едва заметно… или соскальзываешь вниз. И сочтя себя безнадежным, Энгватар в какое-то время предпочел даже не вспоминать о том прошлом, и о том, кто был ему другом, потому что это воспоминание причиняло боль. И все же целитель и не стал таким же, как другие Темные, и тайком помогал пленникам. Он и здесь так поступает не раз, и не всегда это видят (например, в главе о неоцененной помощи — как раз Ларкатал и Кирион помощь целителя не замечают вовсе).

Ларкатал… пробудил воспоминания умаиа о прошлом, побудил Энгватара все вспомнить — вернуться к тому, каким он уже стал прежде… А дальше нужно было сделать следующий шаг, иначе снова пришлось бы опускаться вниз. И Энгватар делает этот шаг и искупает вину (хотя бы частично). И он не бежит, а остается как пленник. И когда освободят других пленников, Энгватар тоже обретет свободу. Для целителя и Хэлйанвэ эта история заканчивается, пожалуй, лучше всех.

Думаю, это все, что я мог бы сказать после того, как «Птичка» закончена. Надеюсь, вы обогатились идеями, и вам еще долго-долго будет о чем подумать.
Всего наилучшего!
Норэмэлдо.

Примечания.
*(1) О том как Саурон менялся со временем и поглупел к Третьей Эпохе, можно прочесть в «Квэнта Сильмариллион Энвинйа», главы «Об орках» и «Темный Властелин».

*(2) О начале истории Энгватара, о «том первом эльфе» и о том, почему Энгватар в конце-концов стал таким, можно прочесть в рассказе «Рассветный».