Валентин Криндач
Умолчания
Вникать. Смотреть. Нуждаться лишь в себе
Вникать. Смотреть. Нуждаться лишь в себе
Не разглашать. Не брать ни мзды, ни долга
И медленно вершить свой путь недолгий
Скользя как птичья тень в не кошенной траве
И скрыться с глаз. И умереть для всех,
Как осенью трава, глубоко корни спрятав
Покуда смерть скользит на мягких лапах
Под тихий смех — секундной стрелки смех.
И птицей медленною кружится душа
Неизвестно над каким суждённым кладом,
Покуда смерть кружит на мягких лапах
И ждёт сниженья, пристально дыша.
Люди-вихри и люди-кристаллы
Люди-вихри и люди кристаллы,
Люди-лебеди, люди-ножи
Жизнь трепещет за сталью забрала –
Уязвимая, влажная жизнь.
Жизнь трепещет за волчьим оскалом,
Защищая ранимый живот
Под кольчугой, плащом и кинжалом
Кто-то робкий и хрупкий живет
Он дрожит, памятуя о боли,
Он с тревогой глядит в календарь,
Он провидит грядущие войны,
За столетья иззябшая тварь
Он не рыцарь — к костру б приютиться,
Растолкав своих братьев во мгле…
…Но серебряно кружится птица,
Непричастная к нашей земле
И серебряно реют аккорды,
Окрыленьем пространство поправ,
И бессонно царят колокольни
Над юдолью забот и забав
Утром во сне горе невозвратимости
Утром во сне горе невозвратимости
Проняло все пространство души
Мне снилось, что ты умерла
Калекой однодушим меня оставя.
Пытаясь задержать тебя хоть на тень встречи
Я разогреваю остатки кофе, приготовленного тобой вчера
Ещё в полусне я вспомнил прошлогоднюю записку
Где ты, обычно сдержанная в словах, написала
«Я целую глаза твои» и рыдания скрючили меня
Теперь проснувшись и вспомнив, что ты наверно жива
Так благодарен напоминанию
О конечности минут, нам ещё оставшихся.
Безумие стучится у плеча
Безумие стучится у плеча
Свечою черною мигает арлекин мне
Вещает неудачи, бормоча
Чтоб ношу скинул я, чтоб ношу скинул
И за плечами чувствую зрачки
И близких острыми зазубринами раню
И шепчет: «Ношу скинь ты, ношу скинь»
И гонит к краю
Так нельзя — все из рук, все без сна
Так нельзя — все из рук, все без сна
Замерзать, когда кружит весна
Леденеть — словно лебедь из рук
Онеметь — крик последний и круг
Так нельзя — хоть умри, так нельзя
Пустота, словно холодом взят,
Словно скован кольцом ледяным,
Словно стон, словно, сон, словно дым
Пустота. Замерзать. Леденеть
Это месть, это кружится плеть
Это лампу задул Алладин
Ты один — ты хотел — ты один
Прошедшие не уходят
Прошедшие не уходят
Они зажигают свечи
Смотрят любовно и долго
Друг друга не замечая
Огромный серебряный шар
Огромный серебряный шар
Недвижно парит
Над штилевым морем в полдень
Лесной родник
Пульсирует мягко
Словно сердце земли
В сумерках на альпийском лугу
Пламя костра вытягивается кверху
Легко и беззвучно.
Люди вокруг в свободных и мягких позах
Они безоружны и молчаливы
Дамоклов меч
Стоит стрела. Висит на волоске
Дамоклов меч. Мгновенье — ты прекрасно
Трепещет ключ в замке и пульс в руке,
Звенит восторг или шуршит опасность
Зенит восторга, риска апогей
Итожат жизнь и в памяти нетленны
«Что было в жизни призрачной твоей?»
«Зенит восторга, риска апогей.
Все прочее — погибшие мгновенья»
«Скажи, когда ты жил, а не дремал?
Когда звезда стояла над мгновеньем?
На крыльях нёс когда тебя девятый вал?»
«В самозабвеньи, друг, в самозабвеньи»
«А где самозабвение живет?
Куда плывет, к каким мечтам причалит?
В звучании каком его полет?»
«В молчаньи, друг, в неистовом молчаньи
В неистовом молчании труда,
В неистовом молчании творенья,
В неистовом молчании, когда
Вся жизнь и смерть умещены в мгновенье –
Как жизнь и смерть на линиях руки,
Как жизнь и смерть в восторге или риске,
Как жизнь и смерть…»
…Кружатся мотыльки,
Кружатся стрелки и кружатся листья
Да не упрусь в твердыню аксиом
Да не упрусь в твердыню аксиом,
Да не приму кажимость за реальность,
Да на песке не стану строить дом –
На золотом, алмазном — никаком,
В особенности на том,
На коем строит стадность,
Да не поверю никаким речам,
Ни жару глаз, ни даже чьей-то жертве.
Да не ступлю на каменный причал,
Особенно на тот, где все кричат,
Что знают тайну жизни или смерти.
Да не поверю собственной мечте,
Да усомнюсь в ее фасадах гладких,
Да усмехнусь, вглянув в лицо страстей –
В особенности тех,
Что яростны и сладки.
Но не сойду с таинственной черты,
Алмаз от пепла отделившей строго
Не рассуждающим мерилом красоты
Как мир от морока,
Как суть от суеты
Безмолвно. Безошибочно. Сурово.
Хлеба белого поешьте
Хлеба белого поешьте,
На ладонь словите солнце,
Потому что очень скоро
Это вспомнится как счастье
Но зато потом, быть может,
Птица крылышком прочертит
Буки-веди по пространству,
Да читать вы не горазды
«Относительно спокойно».
«Относительно стабильно».
Без пяти как упокойники,
С неба перышко словите
Я болен, не знаю, не вижу
Я болен, не знаю, не вижу
На что-то смертельно обижен
И с кем-то не сведены счёты
И в доме присутствует кто-то
Он бродит по комнатам глухо,
Неведомо враг или друг он
И серая гамма тумана
Плывёт из ночного бурьяна
И он говорит мне: «Ты нищий,
Ты время растратил на мифы»
И время летучею мышью
Скользнуло по мигам убитым.
И время скользнуло по мигам,
По мифам земным и крылатым,
И что-то молчало как рифы
Под днищами пёстрых фрегатов.
«Я Оле-Лукойе, — сказал он, -
Я нянчил тебя с колыбели
И жизнь тебе только казалась
Под дудочки мягкие трели
И жизнь тебе только приснилась
И в мире не радость, а прелесть,
И грезят сновидцы о силах
Под дудочки мягкие трели»
И я закричал ему: «Дай мне
Очнуться, чтоб выплыть в тумане!»
И что-то молчало как камни
Молчат под ночными дождями.
Где ты схимник и витязь?
Где ты схимник и витязь?
Где ты мудрости проседь?
Где ты голос из выси?
— Это женщина просит?
Где ты невидаль-чадо,
Чтобы нежить и холить,
Где ты чудо начала?
— Это женщина молит
Где ты, дерзкий и ладный,
Где ты, знойный и острый,
Искуситель желанный?
— Это женщина просит
Совместить в триедином –
И на плаху готова
За отца и за сына
И за духа святого
Не говори, не говори
Не говори, не говори,
Не пересуживай заспинно –
Вчерашний день неповторим
И обернувшийся застынет
Не говори о планах на,
О видах на день и на вечность,
И что на ком-нибудь вина
И что советует советчик.
Не говори, чтобы царить,
Не говори, чтобы казаться,
Чтоб говорить не говори,
Чтоб покорить и оправдаться –
Но говори, когда тоска
В чужом зрачке кричит подранком,
Когда не поздно и не рано,
А вовремя — и на века.
Отдавайся, сестра моя встречному
Отдавайся, сестра моя встречному,
Отдавайся в мечте и беспечности,
Будь беспочвенней, легче — и вечное
Непорочно прольется в сердечности
Отдавайся, сестра моя, каждому,
Тяжесть ноши пушинкой окажется,
Уступай прихотливым влечениям,
Как кораблик плывет по течению
Растворяйся, сестра моя, в воздухе,
Расточайся улыбкой и возгласом,
Чтоб совсем невозвратно пропала ты,
Как углы оплывают овалами
И когда ты расплавишься в золото,
Поубавится странникам холода
Стеарин претворился в свечение,
И кораблик поплыл по течению
Я увидел свое отраженье в стекле
Я увидел свое отраженье в стекле,
Отраженье свечи и дрожанье зрачка
Но не свечи, а лампа была на столе
И зрачок не дрожал, а бежал по строкам
Я подумал, что, может быть, умер давно
Не заметив, когда отражением став
И сижу при свечах и смотрю сквозь окно
Как когда-то при лампе чертил на листах
А потом набежало другое лицо
Это ты подошла и коснулась плеча
И я понял, что верно и жил мертвецом,
Что и ты умерла, так и жить не начав
Жизнь подошла к срединной точке
Жизнь подошла к срединной точке,
К священной точке на груди
Увидеть мост и крикнуть: «Отче,
Переведи!»
Увидеть белыми огнями
Преображенную судьбы
И дальний крест, и тайный камень
На недоступном берегу
И на изжитое не глянуть
И не позариться окрест –
А зачарованно и прямо
На крестный мост и дальний крест
И игр безумных вереница
Как пепелище позади,
И жаром плещется Жар-птица,
Проклевываясь на груди
Мы с тобой непохожи, прохожий
Мы с тобой непохожи, прохожий,
Мы с тобой не близки, близнец
Замороченный ложным тождеством,
Я вернулся к себе, наконец
Вижу — я, позабытый собою
Удрученно твержу о свободе –
Между тем, как лечу свободный
Под крутящийся шлейф прибоя
Вижу — ты с лицом упоенным
Сумасшедшей опасной куклы
В чем-то роешься деревянно,
Не вникая в язык прибоя –
Нам наследств не делить с тобою
Жемчужиной с отливом виноватым
Жемчужиной с отливом лиловатым
Упала в жизнь — дышать, от арфы плакать,
Кружиться круглою в пространствах угловатых,
Таиться в сумерках от вихрей праха
Зачем упала, капелька Амриты –
Иллюзии ль дожить, урок домыслить?
Под ветрами долинными дрожишь ты
И ностальгически заглядываешь в выси
Никто ни в чем не виноват
Никто ни в чем не виноват –
Зло не вина, честь не заслуга
Листок осенний крутит вьюга,
И в этом он не виноват.
Жил-был разбойник Кудеяр,
А стал монахом Питиримом
Актер меняет грим за гримом –
Как он, наверное, устал
А посмотри с другой планеты –
Что Кудеяр, что Питирим.
Орел и решка у монеты,
А дух равно неуловим
Поклоны тьме, поклоны свету,
Двуликим Янусом душа,
Монетой кружится планета,
Добро и зло перемешав
То Кудеяр, то Питирим я –
Зло не вина, добро не честь…
Да только дух неуловимый
И не пригубит эту смесь.
Фасады лгут
Фасады лгут, Скрывая черный ход,
Где черный кот прижмурился, осклаблясь
Фасады лгут, но шествие идет,
На спину пред-идущего уставясь.
Фасады лгут. Достанет ли ума
Почуять, как ветшает штукатурка?
В России нескончаема зима,
И вечны одержимые и урки
В России снег хрустален и слепящ,
Сужденный Китеж дремлет в летаргии…
В России что ни час, то звездный час,
И жизнь не бал, а бой и литургия
В России в каждой жизни три беды
В три радости готовы перелиться
В России не уходят от судьбы,
И черный ворон кружится с жар-птицей
И шествие в час пик, как крестный ход,
И вьюга сносит пыль с фасадов обветшалых.
Фасады лгут, века перемешавши,
И в Китеж-озере потрескивает лед.
Такая боль, что некогда дышать
Такая боль, что некогда дышать,
Такая боль, что незачем молиться –
Она сама молитва и душа,
И остаётся только не мешать, не расплескать,
Не заслонить, не заслонить.
Такая боль — пронзительна, как звук,
Как звук скрипичный и как соль на ране,
Такая боль. Что хочется в траву
Упасть лицом, листом, скрипичным соль
— Пусти, любовь, уволь
Не поздно и не рано.
Пусти-уволь,
Следов не замети,
Не жги мосты и не твори кумира
Пусти, любовь –
За нелюбовь прости,
За полпути, за поперёк пути,
За всё, что не было, за всё, что было.
Тебе твердят
Тебе твердят, что ты не до:
Что ты не тот, что ты не добр,
Не отдарил, не доплатил,
А ты в себе находишь дом
А ты в себе находишь мир,
Где дышат белые цветы.
Тебе вопят, что ты вампир,
Что долюбить себя не дал,
Не отдарил, не доплатил.
А ты в себе находишь мир,
А ты в себе находишь храм,
Где дышат белые цветы.
А ты в себе находишь мир, откуда смотришь на калек.
А ты себя находишь вмиг
На им неведомой Земле
А ты себя находишь вдруг
За нерушимою чертой,
Затем, что здесь твой дом и друг,
А там — обид порочный круг
И суд неправедный людской.
Я не к тебе
Я не к тебе, я к той. Что есть в тебе.
Она то проступает, то растает.
Она невидимо царит в моей судьбе,
По снам предутренним неслышимо
ступает.
От детства с нестареющим лицом
Она сквозила в книге и с экрана
И пальца безымянного кольцо
Невидимо и леди безымянна.
Она — то лёгкий звук в чужих стихах,
То ломкая трава осеннего предлесья,
То древняя резьба на храмовых камнях,
То лютни перелив, то арфы поднебесье.
И лишь однажды явственно вошла
До боли ведома, с лицом родным и нервным.
И в горло тотчас же вонзились два крыла
И полчаса была. Коснулась. И померкла.
Мне нужно
Мне нужно тебя найти
Мне нужно в тебя прозреть
Мне нужно в тебя прорасти,
Как жизнь прорастает в смерть
Мне нужно тебя сломать
Мне нужно тебя создать
Мне нужно сойти с ума,
Чтоб чем-то иным понять
Мне нужно сойти с кругов
Мне нужно сойти с себя
Мне нужно твоих врагов
Их много внутри тебя
Мне нужно найти Ее,
Сквозящую сквозь тебя
Мне нужно убить вранье,
Что я это только я
Мне нужно тебя назвать
По истине и любви –
Короче, мне нужно знать,
Что ты это только ты.
Не стоит начинать
Не стоит начинать –
Концы чужды началам
Так редкостны свои
Так властны миражи.
Но что влечёт опять
На ложные причалы?
И что манит ловить
Родное у чужих?
И вот, несомый вкось,
Каким-то жадным зовом,
Опять спешу к дверям,
Что даром не нужны.
И как незваный гость,
Гляжу неловким взором
И чувствую, что зря
В чужие вторгся сны.
Закончились рельсы забот
Закончились рельсы забот
с расписанием, полустанками, с всё для дела,
Но паровоз продолжает идти — по траве, касаясь травы, скользя по траве.
Скользя по горькой мокрой траве
и плачет, плачет
Все давно вышли, а может быть отцепили вагоны
По горькой лунной траве невидимый кисель.
И плачет, боится, хочет исчезнуть
больше нет дела, он умеет жить только в деле
«Здесь не место для «просто жить», «просто скользить по траве».
Так объясняет себе, хотя знает, что
объяснения — пустое,
и горько, горько плачет
Падает на бок, чего-то боится
и плачет.
Два голоса
Два голоса: «Не верь себе»,
«Не верь, когда в себя не веришь»,
Всегда раскрыты обе двери:
«Не верь себе» и «Верь себе».
То налетит, а то уйдёт
Вчерашний страх — безумный ветер
И как — поверишь, не поверишь -
Так живёшь.
И это самый край угла
Иль это камень преткновенья
Уводит в смерть себяневерье
А самоверье — как крыла.
Дай,
Dog
, на счастье лапу мне
Дай Dog на счастье лапу мне
И на удачу дай другую.
Держася за руки отпляшем при луне
Старинный танец буги-вуги.
И плавный церемонный па-де-грас
И с томной страстию кабацкий танго
Покуда не примчал костлявый Макс,
Суровый мот на бешеном Мустанге.
Он разнесёт тебя сначала в пух,
А после — в прах.
И ржавый скрипт твой распылит
К чертям собачьим.
Давай его отвоем и отплачем –
Твой грустный скрипт,
Твой неотвязный враг.
Страх изгнания
За маминой утробою мороз
Ещё тепло, но скоро будут роды.
Я этот страх изгнания пронёс
Сквозь все перипетии, сны и годы.
Пурга и ночь. Достанет ли Христа
Чтоб зиму обогреть дыханьем человечьим?
Меж звёздами зияет пустота
И меж секунд проглядывает вечность.
Что-то мне твой голос сказал
Что-то мне твой голос сказал –
Поверх того, что ты говорила.
Что-то мне твоя сущность шепнула,
Мерцая из глубины твоего лица.
Я вспомнил твои движенья –
И они выражали иное,
Чем то, что ты говоришь
Поэтому я позвал тебя –
Чтобы ты принесла в себе то,
Что изъяснялось всеизреченными языками
Движений, мерцаний, звуков.
И чтобы ты умерла в ночи,
Не мешая мне встретиться с этим.
Однажды
Однажды толстый червячок
Спросил у паука:
«В какую сторону течёт
Вот эта вот река?»
Паук ответил: «Не течёт
Болото никуда!»
Заплакал толстый червячок
И умер от стыда.
Ведь он хотел от паука
Признанья и тепла.
Ему неважно, чтоб река
Куда-нибудь текла.
Жили-были три слона
Жили-были три слона
В баобабовом лесу.
И решили: «На хрена
Баобаб носить в носу».
Перестали чистить лог,
Перестали ставить тын.
С перистальтикой залёг
И преставился один.
Порешили два слона:
«От фортуны не уйти,
Суетиться нарожна,
Раз один конец пути».
Перестали морщить лоб,
А один и вовсе встал,
И хватил его апоп –
П-плексический удар.
И тогда последний слон
Воскликнул: «От лени — мор!»
И в пространство упорхнул,
И витает там с тех пор.
Жил-был на свете толстячок
Жил-был на свете толстячок
В ермолке и пенсне.
В его каморке пел сверчок
«Элегию Массне».
Был тонкий слух у толстяка
И деликатный вкус.
И вот мелодию сверчка
Он намотал на ус.
Он быстро ноты записал,
Протёр платком пенсне
И аккуратно подписал:
«Элегия Массне».
Колокольчик
Колокольчик динь-динь-дон
Тихо плещет тихий Дон.
Рыбка красная в Дону
Опускается ко дну.
Кто достаточно умён
Тот безмысленен и глуп.
Тихо плещет тихий Дон,
Тишина висит вокруг.
Тишина висит в кустах
На колючках и листах.
Тот, кто тих и тот, кто глуп
Замечает всё вокруг.
Желание многолико
Желание многолико, но корень его один.
Что бы ни желали все мои сёстры и братья по этой планете,
Все он желают, в сущности, одного:
Быть лучше, чем «они».
«Они» — это статистические Homo sapiensы.
Или это «евреи», «очкарики», «стадо».
«Ничтожные обыватели». «Начальники всех мастей».
«Свиньи». «Чистюли». «Мужланы». «Продажные твари».
«Чурки». «Элита». «Алкоголики». «Все они».
Словом, всё что составляет чью-либо беду или болезнь.
Служит предлогом для оттенения их позором
Моей как — надоновости, моего ОК.
Быть лучше, чем «они» — это залог душевного равновесия.
«Они» необходимы как фон для выгодного сравнения.
Другие названия для «я лучше их»:
«Вызывать восхищение и зависть».
«Они этого не могут, а я могу».
«Бог и Фортуна любят меня больше, чем их».
«Я сделал всё правильно, потому что это сделал я (а они — неправильно).
Известность (на фоне всеобщей невзрачности).
Сила (на фоне ничтожества жалких).
Честность (на фоне бесчестия; другой же честный воспринимается
как конкурент).
Не грешу (в этом бедламе греха).
Красиво грешу (на фоне этих безжизненных постников и ханжей).
Я мудр (их правды поддельные, моя — подлинная).
Я глуп (я простой человек, у меня — душа, а у очкариков — заумь).
И т. п. На этот список не хватит бумаги.
Но всё это вариации одного и того же.
Желания ощущать себя вершиною пирамиды,
Подножие которой — «они».
Назови мне любой поступок каждого человека
И я обнаружу под ним несознаваемое действие этой пружины.
Хотя есть исключения в каждой жизни.
Это узкие щели сверхличного духа,
Прокладываемые несчастьем и счастьем.
Уважают — пренебрегают
Если радуешься комплименту,
То будешь угнетён оскорблением.
Если расцветаешь от почтительности –
Увянешь от пренебрежения.
Если обогреваешься в одобрении,
То скрючишься от осуждения.
Если приятно быть первым,
То тошно потеряться в невзрачности.
Если ищешь ласкателей,
То страдаешь от хамства.
Если заботишься о добром имени –
Будешь мучаться позором.
Если любишь быть любимым,
Испугаешься ненависти.
Если следишь за одеждой –
Будешь стесняться в тряпье.
Качается маятник,
Колеблются электроны,
Жизнь и смерть чередуются как день с ночью,
Приливы сменяют упадки,
Удача сменяется неудачей,
Подарки — утратами,
Счастье — несчастьем,
Боль — наслаждением.
Круг друзей сменяется одиночеством.
Бедность — зажиточностью.
Полоса везения — полосой невезения.
Благородные поступки — низостью.
Качается маятник,
И мало сказать, что всё изменяется,
Но всё именно замещается противоположностью.
Таков закон жизни, непреложный как день и ночь.
Достаточно проследить всё, что угодно подольше
И увидишь, что удачи сменяются неудачами
и т. д.
Вселенная и часть её — жизнь и судьба человека –
Подобны множеству взаимосвязанных маятников,
И все они раскачиваются между адом и раем,
Между плюсом и минусом.
Между глупостью и разумностью
и т. д.
невозможно остановить эти маятники,
ибо колебательность присуща природе вещей.
Невозможно остановить эти маятники,
Но можно вырвать точку подвеса.
ПРИПЕВ
Если лицо разглаживается и розовеет от похвалы,
Оно будет жалким при унижении.
Если спина распрямляется от восхищённых взоров,
Она согнётся от насмешек.
Если глаза блестят при знаках уважения,
Они померкнут в несчастности от грубого окрика.
Если ищешь признания,
Омертвеешь от поношений.
Тот, кто связывает счастье с мечтой «быть лучше, чем они» -
Лишь увеличивает свою уязвимость,
Когда оказывается, что он хуже.
Человек познаётся по тому,
С чем он связывает своё счастье.
С чем связываешь счастье ты?
Тот, кто связывает своё счастье
С мечтой «быть лучше, чем они»
Тот тешится мечтой заведомо несбыточной:
Ибо мир, и в том числе жизнь каждого человека
Это гигантская система взаимосвязанных маятников.
Ситуации признания, расставленные на жизненном пути,
Чередуются с ситуациями унижения.
Ситуации восхищения, преклонения и упадания ниц
Чередуются с ситуациями обнагления и глумления.
Маятник достоинства, значительности и оценки
Колеблется всю жизнь
От крайней точки оваций и преклонения
До крайней точки презрительного пренебрежения.
Закон вибрации неодолим и неумолим.
Поэтому тот, кто связывает мечту о счастье с признанием,
Будет то счастлив, то несчастлив,
Но никогда не будет уверенно счастлив надолго.
Тот, кто связывает мечту о счастье с «быть одобряемым»,
Или даже не мечту о счастье, а просто мирится
Со своей чувствительностью к одобрению или к унижению,
Тот начинает искусственно избегать ситуаций, чреватых унижением.
Он не ходит по улицам, где прилипают глумливые хамы.
Он чурается домов, где был однажды осмеян.
Он не идёт за знанием туда, где могут унизить.
Он откажется от концерта, если нет подходящего галстука.
Он выбирает профессию, где уровень хамства обещает быть низким.
Он выбирает жизненную философию, которая будет одобрена.
Он выбирает не тех друзей, которые его вырастят, а тех, что подходят.
Он идёт не туда, куда надо, а туда, где похвалят и не насмеются.
Человек чувствительный к одобрению и осмеянию,
Проходит по жизни руководимый этой чувствительностью.
Но несмотря на тягу к «быть лучше их» и избегание оскорблений,
Он то и дело впадает в неконтролируемые ситуации хамства.
Человек строим всю свою жизнь,
Включая выбор престижной жены и престижной профессии,
По формуле «быть выше, чем большинство».
Но это большинство состоит из таких же.
Поэтому каждый ежечасно страдает от униженного достоинства.
ПРИПЕВ
Если есть лицевая сторона, то есть и оборотная.
Если радуешься победе в споре, то терзаешься поражением.
Если счастлив оттого, что любим, то заледенеешь от безразличия.
Если радуешься знакам учтивости, заплачешь от унижения.
Если рисуешь себе картины апофеоза, триумфа, рукоплескания,
То будешь обречён на пароксизмы отчаяния, когда плюнут в лицо.
Когда Христа ударили по правой щеке,
Он, возможно, подумал: «Вот пришла незатейливая машина
Для битья меня по правой щеке»,
И подставил левую, чтобы удостовериться, что не чувствует унижения.
Тот, кто связывает мечту о счастье
С надеждой быть лучше других и ищет подтверждения этому
в аплодисментах,
тот будет непременно то счастлив. А то несчастлив,
ибо ситуации признания чередуются с ситуациями низведения,
несмотря на любые старания искателя одобрения.
Нет никакой возможности быть счастливым
Для того, кто зависит от одобрения и пренебрежения.
Единственное, что остётся маньяку уважения –
Это перестать быть маньяком
И вырвать точку подвеса маятника «уважение-пренебрежение».
В этом случае Вселенная останется громадной системой маятников.
Но маятник «они меня уважают — они мною брезгуют» исчезнет.
Исчезнет корень зла, ложно направляющий жизнь.
Исчезнут безобразные поступки, исходящие от амбиций.
Исчезнет месть, которая есть попытка возвратить себе значительность.
Исчезнет ненависть, как бунт против унижения.
Исчезнет несчастность, как отчаяние от неуважения.
Исчезнет застенчивость, как боязнь быть униженным.
Исчезнет ложь, как домогание одобрения.
Исчезнет халтура, создаваемая честолюбцами.
Исчезнет страх, ибо страх — это почти всегда страх унижения.
Исчезнут войны, ибо они затеваются от угрозы потери лица.
Исчезнет жестокость, ибо суть её — быть выше, чем жерства.
Исчезнет пошлость, ибо ядро её — чванство.
Исчезнут галстуки и прочая никчемушная бижутерия.
Исчезнут зеркала и нарциссизм.
Исчезнут придурки, кичащиеся небылицами.
Исчезнут конкурсы в театральные вузу.
Исчезнут очереди за неудобным шмотьём.
Исчезнут склоки, терзающие каждую семью.
Исчезнут разбитые носы как издержка «я лучше тебя».
Исчезнет поклонение богатству.
Исчезнут блатные, больные непомерной гордыней.
Исчезнут насмешки, реабилитирующие поруганное достоинство.
Короче, вселенная в значительной степени опустеет.
В человеческой жизни появится большое незаполненное
пространство.
В человеческой жизни останется
Нечто, трудно поддающееся
определению.
Это Нечто услышит наконец, как звучит хор всех оставшихся маятников.
Этот хор и есть голос жизни, природы. Духа, вселенной.
Этот голос вселенной заглушался скрипом единственного
маятника,
маятника «уважают — пренебрегают».
До духа не дошёл
До духа не дошёл. В игру слепцов не верю.
Играл. Ловил успех. Скользил по колее.
Узнал, что поровну удачи и потери,
Как ни хоти удач. Расставлены в судьбе.
Узнал. Что поровну, как ни слыви счастливцем
Несчастье с счастьем на весах судьбы.
Такой удел. Не стоит в стены биться.
Довольно стен. И в предостатке лбы.
Не стоит начинать. Концы чужды началам.
Всегда относит вкось. Кривая не везёт.
Искал даров — не миновать ударов.
Вчерашний друг всего больнее бьёт.
Пора сойти с кругов. Надежды — малолеткам.
С горчинкой ада рай. С горчинкой зла приязнь.
Не стоит начинать. Но кружится монетка.
Ещё сегодня жизнь. Ещё не завтра казнь.
Застучали дожди по стеклу
Застучали дожди по стеклу
Я взглянул в непроглядную мглу
И увидел, что кто-то прильнул
И из ночи в окно заглянул
«Заходи, будь ты вор, будь ты бес,
Или ангел промоклых небес,
Будь ты нелюдь, мертвец или сон –
Заходи, разберемся потом
Говорит он: «Я жил и не жил.
Я хотел быть всего лишь как все
Смерть всего лишь дожди и дожди.
Жизнь всего лишь забот карусель»
Говорит: «Я посмертно продрог
И прижизненно сердцем озяб
Никаких я не ведал дорого,
Кроме надо и кроме нельзя»
Говорит: «Я наверно неправ:
Все искал привилегий и прав,
Все хотел, чтобы все как у всех
И как белка кружил в колесе»
Говорит: «Это я не со зла,
Просто мне не хватало тепла
Просто кто-то меня не любил
Или сам я не ведал как жил».
«Уходи, — говорю, — к упырям
Мне несносны такие как все
Лучше ад, чем бессрочный туман,
Лучше зло, чем бесплодный посев».
Полюби Россию будущую
Полюби Россию Будущую
Посреди разора, немощи,
Посреди крысиной ненависти
Зазвучи на белый луч ее –
И не ищи удела лучшего
Припади к России — женщине
На ее холмы блаженные
К родникам ее медлительным
И рукам ее молитвенным
Отыщи Россию истины
По ее огням неистовым
Неразлучным ямам с высями
И мечтам — мостам в немыслимое
Не ищи
Не ищи себе, Слепец,
Поводыря
Не ищи себе, Глупец,
Мудрого зазря
Не ищи себе, подлец,
Доброго — в пример,
А живи на свой промер и на свой манер
А суди своим умом,
Даже если глуп
А иди своим путем,
Даже если крут
А гляди своим зрачком
Даже если крот –
Тот, кто искренен, лишь тот истинно живет.
Помнишь ли…
«Помнишь ли труб заунывное пение,
Звуки дождя, полусвет, полутьму…»
Ранний ноябрь, скорпионово игрище
Дождь-полуснег, полугрязь-полулед
Кто там танцует в залатанном рубище?
Что он поет?
Что там дрожит над дворами столичными
В запахе жухлой листвы и мочи?
Кто там куражится в сырость полночную?
Что он кричит?
Тянется танец теней замерзающих
Денно и празднично жизнь напролет
Кто управляет им? Кто там кривляется?
Кто их ведет?
Что он лепечет про реки усохшие,
Холод в печи, паутину в углах?
Кто там тасует их судьбы невзрачные?
Страх?
И наконец настала тишина
И наконец настала тишина.
Безумной лошадью в пустынном месте сброшен
Набрёл на хижину, где бедность, быт упрощен,
Но мир и творчество. Дырявая стена –
Окошко в космос. Прежние одежды –
Для пламени, вчерашних дружб ярмо –
Расторгнуто, забыто. Лишь одно
Оставлено: бессонная надежда.
Неистово
Неистово, глухо и рьяно
Дожди в мои ломятся окна
Оранжево-бурая гамма
На мокром подворье примолкла.
Неистово, слепо и жадно
Осенняя кровь колобродит
И свистом по сумеркам бродит
Истец моей жизни туманной.
И медленно, тихо и внятно
На проводах бабьего лета
Душа мне вещает: «Куда ты?»
И вот теперь семижды семь отмерю
И вот теперь семижды семь отмерю,
Стараясь разгадать концы в начале,
Затверживая вновь о золоте молчанья
И правде недеяний, ненамерений.
Я ухожу босым в беззвучную траву,
Скрываясь в неизвестность с головой
От драм непонятых, от хитростей с собой,
От жизней мной надорванных («во рву
Под насыпью с некошенной травой»).
Сосредоточенность, молю, из белых крыл
В мороку игр, во мглу, не урони,
Семижды семь отмерь и издали взгляни
На всё, что недопонял, недожил.
Эпитафия
На одном шикарном кладбище в День воцарения Правды
полиняли золотые эпитафии и прорезались правдивые:
«Он был смазливым и лживым».
«Он боялся и оборонялся львиную долю жизни.
Он боялся сил хаоса равно как сил порядка,
И последним страхом был Бог,
которому он многое задолжал и ежедневно обкрадывал».
«Его оборона имела то видимость дружелюбия,
а то одевала личину заботливости или маску шалуна — Вселюбимца.
Но истинно, что он жил с раком и умер от рака,
и посмертно грыз его рак, имя которого — Страх.
Страх пронёс он от колыбели до смерти,
Дверь хлопнула, свистнула вьюга, — фюить!-
И он вынес свой страх и ушёл с ним».
«В те недолгие праздники, когда Страх занимался другими,
Он торопился устраивать пиры Вожделенья,
Прося отогреться от Страха
И чтобы Мать-Фортуна ласково поплескала его
В розовой ароматной водице. Чтобы побаловала».
«Он был слишком болен долгими зимами Страха
и слишком безудержен в короткие праздники вожделения,
чтобы иметь хоть немного досуга для Знания.
Казалось, он вёл пожизненную тяжбу с Фортуной –
то обижаясь, что она склоняется над его колыбелью
страшными мордами Страха, то прося поплескаться.
Поэтому Страх, Вожделение и их детище Ложь
Были главной начинкой всей его жизни.
Не была ли такая жизнь исполнением кары?
На этом шикарном кладбище — единственная могила.
Моя.
Я по складам читаю книгу встреч
Я по складам читаю книгу встреч
Минуты переполнены стихами –
Мне бы только вовремя дослушаться, извлечь
Их тонкий смысл — тогда ложатся сами
Во внятный ряд поступки, звуки, жест –
Стигматы жизни явствуют о жизни.
Прожги мне лоб, звезда, чтобы успеть
Низы и небеса соединить в реторте,
Прожги покуда не порхает смерть
Над летом жизни бабочкою чёрной.
И как слепцу как свет поводыри,
Как воздух тонущему и младенцу ласка –
Чтоб одарить — прозреньем одари
Глаза, Господь,
От пыли оботри
Хотя б слезой — чтобы слетели маски.
Огромный серебряный шар
Огромный серебряный шар
Недвижно парит
Над штилевым морем в полдень
Лесной родник
Пульсирует мягко
Словно сердце земли
В сумерках на альпийском лугу
Пламя костра вытягивается кверху
Легко и беззвучно.
Люди вокруг в свободных и мягких позах
Они безоружны и молчаливы.
Серебро стекает между пальцев
Серебро стекает между пальцев,
Серебро торопится с ладони
В белые пески песок струится,
Обгоняя мигов вереницу.
Корчится шагреневая кожа,
Обгоняя мигов вереницу.
Лето истлевает в небе мглистом
Отлетает птицей серебристой.
Ворох истлевающих мгновений
В воздухе вчерашние легенды
Выплыви из бренности и тленья
Лебедем, молением, оленем.
Истлевает лето листопадом,
Корчится шагреневым асфальтом,
Хочется застыть в реке мгновений
Лебедем, молением, оленем…
Какую звёздочку несу я
Какую звёздочку несу я
Угаснувшую иль святую?
Какую звёздочку несу
За пазухой в ночном лесу?
Скользя, кружа и куролеся
Чем вынесен на редколесье?
А что успел — какой ценой?
Какие крылья надо мной?
Уходи, ускользни, улети
Уходи, ускользни, улети.
Только звёзды — ориентир,
Только птицы и горы друзья –
Уходи от низин бытия.
Улетай с этих кладбищ и нор,
Не крадись меж могил словно тать.
Да проверь, изготовясь, летать,
Не под компас ли брошен топор
На секунды повёлся отсчёт.
Мёдом кровью ль эпоха течёт –
Без попутчиков, гидов и стай
К родникам, к родникам улетай.
Так пройди, не позарясь на прах,
Уходи светозарен и наг,
Не по тракту — всегда по тропе.
По струне, по лучу — по судьбе.
Задушенно, безумно, возбуждённо
Задушенно, безумно, возбуждённо
От морока убогого зверея
Клинки из ножен — рьяно, зачажённо…
А в небе зонтик реет, зонтик реет
Зелёный зонтик падает, колеблясь
Легко и плавно парашютом детским
Наивен и загадочен, как ребус…
Над каждым. Ежечасно. Повсеместно.
Когда луковица даёт зелёный росток
Когда луковица даёт зелёный росток –
Потрогай её — почувствуешь, что она одряхлела.
Когда росток вытянется в сильную зелёную стрелу,
Устремлённую к небесам –
Пощупай луковицу ещё раз — как она
Слаба и дрябла.
Также и наши мамы.
Но не проросшие, сохранившие себя в сухости и тепле –
Упруги и сочны.
Бесплодное хорошо сохраняется,
Но отдавшее жизнь за други своя
Измочалено своею любовью.
Почерней от неблагодарности тот росток
Который посмеет упрекнуть свою луковицу
За невзрачный вид.
Человек, собрат мой
Человек, собрат мой,
Я пишу тебе письма
Стараясь не лгать,
Не выпячиваться в наставники
Или в гении.
Это ново, ибо я привык лгать
Ради удобств и избегая мордобитий.
Я стараюсь держать ум в тишине,
Чтоб он видел, а не строил свои
самоублажающие конструкции.
И если увижу существенное –
Могу сообщить тебе,
Пока ты зачумлённо маешься
Для продолжения жизни и рода.
Высоцкий
Отжил, отворожил, отсуетился
И вышел весь.
Над колокольнями впотьмах прозолотился
Опальный крест.
Да полноте. Елей ли, колокольни
В такой судьбе,
Когда босым по иглам, по угольям
Как по траве.
Юродивым, да с каторжным прищуром –
Постов не блюл.
Спасибо, Господи, что певчий был кощунник
И не обрюзг.
Родился январскою ночью в пургу
Я за угол, а за углом стоит
Какой-то неказистый, странный видом.
Полузнакомый, или где-то видел?
И голосом знакомым говорит:
«Всегда январь, весь год один январь.
Промёрзло время на крещенской стуже.
Безумный Водолей всё льёт. Давно не лужи,
А гололёд. Буксует календарь.»
Он говорит (и голос так знаком):
Не поприще искать — а правду мерять.
Не брать советов, на слово не верить,
По игрищам безумным не скакать.
Весть год январь. И стужа у виска
Поёт весь год трубой заледенелой.
И тяжки праздники. И не даётся дело.
И жизнь промёрзла, как до дна река».
«Да, это так, я думаю, — да, так.
Крута судьба, как январи в Сибири.
Невидимо для глаз чужих крута,
Без даровых удач и изобилий.
Ни что задаром и за труд — пустяк.
Гора рождает мышь, огонь не греет.
Мороз в костях, и как свеча в горстях
Жизнь не горит, а мечется и тлеет».
Он отошёл, он за угол ушёл.
Я заглянул, а улица пустынна…
Кто этот призрак, пасынок, пустынник?
Не сам ли я назавтра здесь прошёл?
Свидетели
Ночами тени отрываются от ног
И сходятся за городом впотьмах
Подальше от вокзалов и дорого –
Судить о человеческих делах.
Ночами остывают зеркала,
Уходят отражения из них
Туда, где тени, изморось и мгла –
Судить о помышлениях людских.
Ведь отражения смотрят нам в глаза
И знают наши страхи мечты,
И часто расплываются в слезах,
И пристально вперяются в черты.
Калекою валяется в ногах,
Кривлякою гримасничает тень,
Запоминая каждый жест и шаг,
Запоминая каждый миг и день.
Им есть о чём судачить на ветру,
Как в кабаке шпикам и стукачам.
А утром мы включаемся в игру,
Не ведая, что ведомы теням.
Пойми, что ты один
Пойми, что ты один. Что ты ОДИН.
ЧТО ТЫ ОДИН. Что дружбы — это путы,
Хотя б шелковые. Что если ты любим,
То значит НУЖЕН ДЛЯ ЛЮБВИ кому-то
Пойми потребность женскую облечь,
Нет, ОБЛОЖИТЬ
заботой и раденьем.
И поглотить. Заспать. И придушить.
И обескрылить ересь вдохновенья.
Пойми, что «МЫ», «ЕДИНСТВО» и «ЛЮБЛЮ»
Немыслимы без «УДЕРЖАТЬ» и «СТИСНУТЬ».
Да, дом — бездомному. Да, пристань — кораблю.
Но клетка тоже дом. И якорь тоже пристань.
Мне стоит взалкать красоты
Мне стоит взалкать красоты –
Является быт окоселый
С каким-нибудь мелочным делом
В обличии святой простоты.
Мне стоит забыть маяту
И подлинность внятно услышать –
Встаёт маята на посту
И на ухо бдительно душит.
Встают суета с маятой,
Встают простота с пустотою
На смертный решительный бой
С прозреньем, гореньем, мечтою.
И где мне укрома искать
От их разъедающей нуди?
За жемчугом в полночь нырять?
В бездомье? В бессонье? В безлюдье?
Будь счастлив
Будь счастлив каждый миг
И каждый вздох, и шаг
Будь счастлив, mon amie,
Всё прочее пустяк.
Будь счастлив вопреки
Будь счастлив несмотря
Будь счастлив как ни кинь –
Всё прочее зазря.
Седой счастливец Бог
Танцует в небесах.
Кто счастлив, в том любовь –
Всё прочее пустяк.
Не ищи
Не ищи себе, Слепец,
Поводыря.
Не ищи себе, Глупец,
Мудрого зазря.
Не ищи себе, Подлец,
Доброго в пример,
А живи на свой глазок
И на свой манер.
А суди своим умом,
Даже если глуп.
А иди своим путём,
Даже если крут.
А гляди своим глазком,
Даже если крот –
Тот, кто искренен,
Лишь тот истинно живёт.
Кудеяр — Питирим
Никто ни в чём не виноват –
Зло не вина, честь не заслуга.
Листок осенний крутит вьюга,
И в этом он не виноват.
Жил-был разбойник Кудеяр,
А стал монахом Питиримом.
Актёр меняет грим за гримом –
Как он, наверное, устал.
А посмотри с другой планеты –
Что кудеяр, что Питирим.
Орёл и решка у монеты,
А дух равно неуловим.
Поклоны тьме, поклоны свету,
Двуликим Янусом душа.
Монетой кружится планета,
Добро и зло перемешав.
То Кудеяр, то Питирим я –
Зло не вина, добро не честь…
Да только дух не уловимый
И не пригубит эту смесь.
Залёг надно
Залёг на дно с жемчужиной во рту.
Вдали лютует жизнь бессмысленно и рьяно.
Два дюйма ото дна. Сатори и Осанна.
Два шага в тишине. Два слова в пустоту.
Меж вечностью былой и вечностью, что будет.
Не сглазив, рассмотреть. Пройти, не наследив.
Неисследимое вблизи и жжёт и будит.
Неисследимое как Сириус вблизи.
Два дюйма от зрачка. Горячность окаянна.
Не сглазив, рассмотреть. Пройти не наследив.
Два дюйма до огня. Сатори и Осанна.
Страна жар-птиц
Страна жар-птиц, страна сонетов,
Колоколов и снов в слезах
Плывёт над сирою планетой
Как круг спасательный, как флаг.
Как белый бриг, как белый флаг.
Как белый флаг банкротств, бесчестий,
Как белый парус на мели,
Как белый храм на гиблом месте,
Как крылья раненой земли.
Как крылья белые земли.
Летит земля больною птицей,
Стрела в груди и боль в глазах.
И те, кто пробуют молиться,
Невольно видят сны в слезах.
Слагают царство снов в слезах.
Им так нужны твои молитвы,
Как ветры белым парусам,
Как вещи ангелам — амритта,
Затем, чтоб дух не угасал.
Чтоб дух жар-птиц не угасал.
Поэты молятся стихами,
Росою молится земля.
И в Белом Граде не стихают
Колокола, колокола.
Сонаты и колокола.
Над кутежами — звонкий Китеж.
Над серым блудом — серафим.
И если радугу увидишь –
То это мост отсюда к ним.
То это путь отсюда к ним.
О, если радугу увидишь,
Или бессмертное поймёшь –
Ты на мгновенье в небо внидешь
И мир на толику спасёшь.
На йоту, толику спасёшь.
Меж праздниками
Меж праздниками будни как во сне.
Встаёт звезда над часом, сердце грея
В полуночи, в толпе, наедине
Свеча горит, а в будни только тлеет.
В полуночи торжественности плащ
И тишина царит как литургия.
Огонь палящ, младенец сердца зряч
И пусть его плоды возьмут другие.
В толпе не вижу пыли, и река
Судеб и лиц как музыка печальна,
Дальнейшие и прошлые века
Большими птицами кружатся над плечами.
Наедине всегда не одинок,
Звучит пространство, лики братьев реют.
Стоит звезда. Пульсирует висок –
Свеча горит, а в будни только тлеет.
Я океан тепла
Я океан тепла
Полуденная волна
Полуночная звезда
Очаг, факел, свеча.
Я сердца блаженный зной
И жар глубины зрачка
И ты навечно со мной,
Проходишь мимо пока.
Тихий шёпот Господень
Тихий шёпот Господень долетел до меня
Тихий шёпот Господень на скончании дня
Тихий шелест далёкий — шевельнулась трава
Это Витязь Стоокий посылает слова.
Это Витязь Бессонный помянул обо мне
И душа унисоном отозвалась во тьме
Тихий шелест далёкий долетел из ночи:
«Воскрешенье в полёте. Сохрани и молчи».
«Воскрешенье в полёте»— не любовь что ползёт
Не любовь что заботы как вериги несёт,
Не любовь что танцует у беды на краю,
А любовь что мерцает как рапира в бою.
Спокойствия синее море
Спокойствия синее море
Под куполом мира вечерним.
Спокойствия синее море
На каменном ложе терпенья
Спокойствия синее моря
Под млечной дорогой небесной.
И плавится лента заката
В горячих лучах зодиака.
Себе ничего не возьми
Себе ничего не возьми
И неотплатно отдай
За это цветные сны
И ежечасный рай.
Давая, забудь, как брать
За Ты позабудь о Я
И рядом белая рать
И жизнь за други своя.
Стеклом и руслом ручья
Поток небес пропусти
Себе не возьми луча
Себе не возьми струи.
Себе не возьми похвал
Себе не возьми любви
За это блаженный жар
И вещий огонь в груди.
Как будто
Как будто все уже умерли,
А то и вовсе приснились
В жаровне танцуют уголья
Немыслимый дар и милость.
Всего то одна отрада –
Пропасть, раствориться в сумерках
От требовательных взглядов
Тех, кто как будто, умерли.
Всего то не вдосталь вольности
При ком-нибудь стать собою
Увёртливые скольскости
Словно душе побои.
И как она просит внятности
И глубины касания
Но не водить приятельств
Безумствующей Кассандре.
Поэтому только сумерки
Поэтому только ночи
Когда отпускает судорога
И сутолока не морочит.
Сороконожка
Одна сороконожка бежала по дорожке.
Глядит — плетётся мышка
И шмкает с одышкой:
«Шкажи, шороконожка,
Какая твоя ножка
Вошлед какой шагает?» -
А та и знать не знает.
Но лишь она задумалась,
Как тотчас же запуталась
И села на дорожке,
Уставившись на ножки.
С тех пор она не бегает
И даже не обедает,
А только размышляет,
Как сорок ног шагают.
Белый слоник на снегу
Белый слоник на снегу
Отпечатал лапу.
Он в пушистую пургу
Выбежал без тапок.
«Белый слоник, ты зачем
Прыгаешь по снегу?»
Ворох белых хризантем
Вывалился с неба.
«Белый слоник, не хитри,
Ты же понарошку!»
В небе звёздочка горит
И летит метеорит
В чьё-нибудь окошко.
И покуда он летит
Попроси у неба
Чтобы встретились в пути
Невидаль и небыль.
Толстый гномик Паташон
Толстый гномик Паташон
На большой базар пришёл.
Что купить на медный грош –
То ли правду, то ли ложь?
Толстый гномик Паташон
Умудрён и искушён –
Прикупил полфунта лжи,
Чтоб с людьми по-людски жить.
На оставшееся же –
Эпиграммы Беранже,
Чтоб не лживела душа,
По базарам мельтеша.
На оставшееся жа –
Полушубок из ежа,
Чтоб свирепое людьё
Не сумело съесть живьём.
На оставшееся жу –
Присобачил пат к ежу
/Приудавил и прильвил/
Пару пёстрых птичьих крыл.
Он взмахнул и он взорлил,
Он Дедал и он «Фантом» -
Вот на рвнке что купил
Толстый гномик Паташон.
Сколь странен этот странный, странноприимный мир
Сколь странен этот странный, странноприимный мир.
Слегка согрет кострами, и кем — нибудь храним.
Коль странник ты, то странен тебе земной уклад,
Цветастые цветочки помедлить не велят.
Коль странник ты, то странен и ты всему, что спит.
Юродивая птичка над городом свистит.
Дома зовёт горами и дворника — цветком,
Юродивая птичка с пушистым хохолком.
Коль странен ты — то странник, и не косись в уют –
Под кутерьму во хламе втихую заклюют.
Экватор — тоже стёжка, движенье — тоже дом,
Юродивая пташка с чудацким хохолком.
«Осенний сон»
«Осенний сон» лабал оркестр
В лесу прифронтовом.
А по соседству на песке
Жевал поганку гном.
И думал, левою ногой
Заушину чеша,
Что в этих вальсах со слезой
Не смыслит ни шиша.
«Я не большой искусствовед,
И даже не полковник,
Зато живу я триста лет,
Жалею насекомых»,-
Так думал гномик-пацифист,
Чеша в ноздре ногою,
Покуда падал жёлтый лист
Над чьей-то головою.
Ни у каво и никада
Ни у каво и никада
Такова ни бывает
Тичот волшебная вада
И камушки катает.
Тичот волшебная вада
Жар-птенчику напитса
Ни у каво и никада
Такова не случицца
И никада ни у каво
У всех и ежечасно
А ни туда и ни таво
Прискорбное несчастье.
А нету «да!» и нету го -
ловы — вот в чём причина
Того, что птенчика в нево -
ле плакать приучили.
А знаете
А знаете, что кловуны летают?
Они летают к звёздам и назад.
А то с чего они все улыбают –
ся, все балуют –
ся и не грустят?
А вы, которые чуть что — грустите –
Ко всем чертям летали, что ль, во сне?
Вы лучше кловуна немедля заведите,
Кормите глупостями, нежностями и т.
д. — ведь пока они в умеренной цене.
Оглавление
Вникать. Смотреть. Нуждаться лишь в себе
Люди-вихри и люди-кристаллы
Утром во сне горе невозвратимости
Безумие стучится у плеча
Так нельзя — все из рук, все без сна
Прошедшие не уходят
Огромный серебряный шар
Дамоклов меч
Да не упрусь в твердыню аксиом
Хлеба белого поешьте
Я болен, не знаю, не вижу
Где ты схимник и витязь?
Не говори, не говори
Отдавайся, сестра моя встречному
Я увидел свое отраженье в стекле
Жизнь подошла к срединной точке
Мы с тобой непохожи, прохожий
Жемчужиной с отливом виноватым
Никто ни в чем не виноват
Фасады лгут
Такая боль, что некогда дышать
Тебе твердят
Я не к тебе
Мне нужно
Не стоит начинать
Закончились рельсы забот
Два голоса
Дай,
Страх изгнания
Что-то мне твой голос сказал
Однажды
Жили-были три слона
Жил-был на свете толстячок
Колокольчик
Желание многолико
Уважают — пренебрегают
До духа не дошёл
Застучали дожди по стеклу
Полюби Россию будущую
Не ищи
Помнишь ли…
И наконец настала тишина
Неистово
И вот теперь семижды семь отмерю
Эпитафия
Я по складам читаю книгу встреч
Огромный серебряный шар
Серебро стекает между пальцев
Какую звёздочку несу я
Уходи, ускользни, улети
Задушенно, безумно, возбуждённо
Когда луковица даёт зелёный росток
Человек, собрат мой
Высоцкий
Родился январскою ночью в пургу
Свидетели
Пойми, что ты один
Мне стоит взалкать красоты
Будь счастлив
Не ищи
Кудеяр — Питирим
Залёг на дно
Страна жар-птиц
Меж праздниками
Я океан тепла
Тихий шёпот Господень
Спокойствия синее море
Себе ничего не возьми
Как будто
Сороконожка
Белый слоник на снегу
Толстый гномик Паташон
Сколь странен этот странный, странноприимный мир
«Осенний сон»
Ни у каво и никада
А знаете
