Белка был самым лучшим моим приятелем в школе. У него было столько увлечений, что я только диву давался, — он играл на баяне, гитаре, хорошо пел: у него был красивый голос и слух. Кроме этого шил брюки, мог сделать пистолет или электрогитару. Но больше всего мне нравилось, что он инстинктивно мог разобраться в любой электронике. Он вечно что-то паял, возился со схемами и радиодеталями, и как-то собрал очень простой, маленький радиопередатчик, который установил на своей электрогитаре. Теперь он ставил рядом с собой радиоприемник и когда брал аккорды, то гитару было слышно через радиоприемник. Дальность передачи сигналов была, правда маленькой — несколько метров, но больше и не надо было.
После уроков мы проводили много времени вдвоем — пили брагу, курили, играли на гитарах и ходили в походы. По видимому, у него мозги были заточены на создание всяких электронных штучек, и я ему завидовал. Мои мозги были устроены по-другому, а в электронике я в это время не понимал совсем ничего. Но я постоянно учился у Белки, уже мог отличить диод от транзистора и мог припаять вышедшую из строя радиодеталь в радиоприемнике.
Наверное, это он был виноват в том, что у меня проснулся интерес к радиоэлектронике. Меня сейчас трудно заставить выкинуть на помойку любой, даже сломанный радиоприемник, или прибор, и я за всю жизнь ничего не выкинул — с самой школы. Правда, когда-то у меня был радиоприемник Океан, который меня сопровождал в полевых сезонах — под запрещенную тогда рок-музыку я работал по ночам в палатке, чертил геологические карты, оформлял полевые книжки и зарисовки шурфов. Этот радиоприемник я нашел на какой-то помойке, и после долгих попыток, наконец, заставил его работать. Но после трех полевых сезонов он стал болеть, и осенью, когда я приезжал домой, его приходилось чинить, чистить и настраивать.
Когда перед очередным моим выездом в командировку он заболел, в очередной раз, а лечить его у меня уже не было времени и желания, я попросил своего брата, Леву, починить его. Но он тоже не смог вернуть моего верного товарища к жизни. Выкинуть его на помойку у меня не поднималась рука, я просто взял его на руки, пошел на окраину поселка и поставил его на тропинку, по которой часто ходили садоводы и рабочие в депо.
У меня комок застрял в горле, когда после прощания с ним я пошел в лес и оглянулся на «Океан», который остался стоять на тропинке. Я утешался тем, что может быть, его найдет хороший человек — отдаст в ремонт, где его сделают, настроят, и потом он будет радовать своего нового хозяина песнями и хорошими новостями.
Но без приемника ехать в поле я не мог, поэтому купил в магазине радиоприемник, тоже «Океан», только другую модель, и с ним уехал в командировку. Сейчас он тоже на заслуженной пенсии, как и я, но иногда подключаю к нему смартфон, и мы с ним вместе слушаем песни нашей молодости, — в моем исполнении, а также песни моих друзей, под гитару и баян.
Батарейки в этих советских радиоприемниках стояли большие. Для работы приемника их надо было шесть штук. Покупка их было разорением для обладателя такого радиоприемника — надо было отдать примерно рублей двести. Сейчас вместо них в радиоприемниках стоят пальчиковые, или совсем маленькие батарейки, — очень дешевые, а в любом мобильном телефоне есть радио. Народ стал избавляться от старых приемников, выкидывать их на помойку, или отдавать в радиомагазины, в которых их ставили на полку, как музейные экспонаты, и все покупатели не сводили с них глаз.
А я, увидев очередной выкинутый приемник, или электронное устройство, тащил их себе домой. Мне иногда удавалось вернуть их к жизни; а те, которые уже умерли, находили покой на чердаке дома. Там собралась целая компания разных электронных устройств — DVD плейеры, советские радиоприемники, магнитолы, электрофоны, проигрыватели виниловых пластинок, усилители и видеомагнитофоны: их я не в силах починить — не мог найти оригинальную радиодеталь, или в них выходила из строя микросхема, которую уже не выпускалась.
На чердаке дома у меня был всегда порядок. Я поддерживал его постоянно, когда поднимался туда на лестнице за какой-то мелочью, и всегда здоровался с этими электронными устройствами, которые отдыхали там, в тишине и покое. Потом, после посещения чердака, задумывался, что с ними станет, если я покину этот мир. Их же мои наследники просто выкинут на помойку, — при этой мысли мне становилось не по себе. Мне надо было придумать вещь, которую можно собрать из этих электронных блоков, старых радиоламп, микросхем и проводов. Кроме того, у меня были два системных блока для компьютера, ящик с видеорегистраторами и большое количество систем видеонаблюдения, с которыми я не знал, что делать.
На пенсии иногда находиться время, когда можно отдохнуть, развлечься, сделать какую-то нужную вещь из этого радиохлама, или изобрести какую-то необходимую электронную игрушку. Мне часто вспоминается время, которое я бездумно тратил на девушек и всякие пустяки в юности, — и тогда я испытываю легкую грусть, жалея, что это время уже не вернуть. Но мне очень хотелось его вернуть, хотя бы на несколько мгновений, все зависело только от меня — от моего желания, возможностей и сообразительности.
В один прекрасный день я принес в мастерскую все устройства, которые работали от сети, или от батареек, и принялся за работу. На многочисленных стеллажах в мастерской стояли все мои электронные игрушки, которые я принес с чердака: старые разобранные радиоприемники, видеорегистраторы, плейеры, блоки от компьютеров, видеокамеры, валялись провода, лежали материнские платы и просто радиодетали, оставшиеся от старых телевизоров и электронных блоков.
Прошло несколько недель. Я с утра до позднего вечера возился с этим электронным барахлом, и у меня на столе стал расти новый электронный блок, неказистый на вид, но, тем не менее, он уже подавал слабые признаки жизни. Мне еще не приходило в голову, как его назвать, это мое детище, но задача у него была одна — закинуть сначала какую-то подопытную мышку, а потом и меня — на несколько минут — в прошлое, или в будущее. Радиодеталей и переключателей у меня уже не хватало, — практически все, что несколько недель стояло на стеллажах в мастерской, переместилось на стол — в этот новый электронный блок. Корпуса у него еще не было — сначала мне надо было выяснить, будет ли он работать, или придется что-то паять, или, наоборот, выпаивать.
Наконец, работа подошла к концу. Я посмотрел в седьмой раз фильм «Иван Васильевич меняет профессию», и отправился спать, чтобы утром испробовать созданную мной машину времени и пространства — на мышке, которую мне еще надо было поймать. Где-то в и моем дворе жила мышиная семейка, мне надо было одну поймать и уговорить ее стать испытателем моего, страшного на вид электронного блока. Мыши перебегали предо мной двор каждое утро, когда я проходил в огород, но в этот день они спрятались — словно чувствовали, что их ждет. Никто не хотел рисковать своей единственной мышиной жизнью, даже за вкусный кусочек сыра.
Я прождал мышку несколько минут с этим сыром, но потом разочаровался и пошел в огород: уговаривать воробьев, чтобы они приняли участие в испытаниях. Они даже и слушать меня не стали — как только подошел к кормушке, они все улетели. «Что же мне делать?», подумал я, — испытывать на себе это изобретение я не был готов — ведь это очень опасно, быть испытателем…
В этот момент на крыльцо вылез, потягиваясь, кот Кузя. Он выспался после ночных похождений, и искал меня, чтобы потребовать завтрак. Это был настоящий испытатель в душе, и не зря в это утро он попался мне на глаза — наверное, он просто мечтал испытать мое изобретение. Я поднял его и понес на кухню — прямо к его блюдцу. Налил туда молока и положил рядом кусок колбасы. Когда он все съел, мы вместе пошли в мастерскую, — вернее пошел я, а Кузя ехал на испытания на моих руках.
Он не любил бывать в мастерской — там всегда было прохладно и пахло растворителем, краской, маслом и канифолью. Любимое его место летом было на диване, или на поленнице в огороде, — там он дремал и махал лапой на отчаянных воробьев, которые летали у него под носом. А зимой он всегда на ночь устраивался на постели, в моих ногах, и когда я не мог повернуться на бок, мне приходилось его сгонять. Он сидел рядом с кроватью и ждал, когда я усну, чтобы снова залезть на теплую и мягкую кровать — до самого утра. Сейчас ему придется за все заплатить — за еду, за ласки и за сон на моей постели.
Большой клетки у меня не было — ведь я рассчитывал на маленькую мышь, но вспомнил, что дрова в баню я таскал в большой корзине, которую сделал отец из алюминиевой проволоки. По дороге я захватил эту корзинку, посадил туда Кузю, и мы зашли, наконец, с будущим испытателем, в мастерскую. Я поставил корзинку с Кузей на стул, закрыл ее крышкой, потом включил рубильник на стене и щелкнул тумблером на панели. Пока электронный блок разогревался, я достал два провода с крокодильчиками на конце и подсоединил к клетке. Все было готово.
На всякий случай я попрощался с котом, смахнул слезу и нажал кнопку. Он мяукнул в ответ, и пропал, — отправился на несколько сотен лет в будущее. Для того чтобы мне потом было узнать, где он побывал, как его встретили, и что он увидел, я нацепил на его ошейник с его именем маленькую видеокамеру. В будущем он должен пробыть целый час, а потом вернуться, в эту же корзинку. Пока он там ходил по гостям и осматривал окрестности, я успел попить чаю с блинчиками из кабачков с грушевым вареньем, покурить в кресле, под яблоней и немножко поволноваться за кота.
С часами в руках я устроился перед корзиной и стал ждать. Когда секундная стрелка остановилась, в корзине появился Кузя. Он прибыл минута в минуту. Я выключил питание электронного блока, отсоединил крокодильчики, снял крышку и вытащил из нее первого испытателя — Кузю. Он не сопротивлялся, только мяукнул, когда я спросил у него, где он был, и как его встретили в будущем. Но он не стал отвечать, только махнул лапой.
На шее у него, кроме видеокамеры была цепочка с мерцающим алым цветом медальоном, а на ошейнике вместо одной таблички, где было его имя, появилась еще одна. На ней было написано «мышиный король». Мы с ним пошли в дом — смотреть на компьютере записи видеокамеры. Когда запись загрузилась, на экране стали видны разрушенные небоскребы на фоне ярко зеленого неба. Людей не было видно — там были одни мыши, которые собрались перед объективом видеокамеры.
Дальше шли записи богато уставленного дома, с многочисленными обитателями — мышами, и, как я понял, там проходило торжественное собрание, на котором чествовали Кузю. Одна старая мышь подошла совсем близко, и в лапах у нее была та самая цепочка, которая была у Кузи на шее.
Мне стало понятно, что людей на нашей планете уже не было, остались лишь одни мыши, и мне жалко было к этому привыкнуть. Предстояло удостовериться в этом самому, и мы с Кузей запланировали эту поездку на следующий день.
