Из далёкого прошлого [Мария Павловна Чехова] (pdf) читать онлайн

М.П.ЧВХОВА

ИЗ
ДАЛЕКОГО
ПРОШЛОГО
£

Запись Н, А. Сысоева

Государственное Издательство
художественной ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1960

Предисловие
Л. НИКУЛИНА

Оформление художника
М. Ш Л ОСБЕРГА

ПРЕДИСЛОВИЕ
В 1957 году, на девяносто четвертом году жизни, скончалась
Мария Павловна Чехова, сестра Антона Павловича Чехова.
Кто бывал в Крыму, в Ялте, в доме, в котором провел послед­
ние годы жизни Чехов, всегда с волнением думал, что здесь, во
втором этаже, живет, продолжая работать, сестра писателя, бес­
сменный директор дома-музея. Мария Павловна прожила редкую
по долголетию жизнь и с молодых лет посвятила ее брату, а после
его кончины — увековечению памяти великого русского писателя.
Когда мы поднимались в светлую скромную комнату Марии
Павловны, видели ее письменный стол, на столе деловые бумаги, га­
зеты, письма, рукописи, книги, то понимали, что Мария Павловна
не только директор по званию и по трудам, но душа этого милого
дома. И удивлялись жизненной силе и бодрости девяностолетней се­
стры Чехова, легко спускавшейся к посетителям музея, охотно бе­
седовавшей с ними.
Мария Павловна была общительной, гостеприимной в обраще­
нии с почитателями Чехова, но тот, кто посчитал бы ее только
приветливой словоохотливой старушкой, тотчас понял бы свою
ошибку.
С молодых лет в ней было развито чувство собственного до­
стоинства. Прямой, твердый характер ее проявился, например, в та­
ком эпизоде: Мария Павловна отказалась представиться великому
князю Сергею в Художественном театре в тот вечер, когда шла
пьеса ее брата. Молодая девушка «из простых» — дочь таганрог­
ского лавочника — показала, что не нуждается в великокняжеской
милости. Так же, как и А. П. Чехов, Мария Павловна была наделена
особой плебейской гордостью, презрительным отношением к людям,
которые тянутся к аристократическому обществу. Но была у Марии
Павловны и своеобразная «светскость» в обращении, умение вести
1*

3

непринужденную беседу и вместе с тем дать понять «именитому»
гостю, кто она —^помощница и друг великого русского писателя, са­
мый близкий ему человек.
В тридцатых годах мне довелось быть в Ялте, в доме Чехова,
когда Мария Павловна принимала делегацию шведских журнали­
стов и писателей. Среди них были парламентарии и даже один ба­
рон. С достоинством и чувством такта Мария Павловна вела беседу
с гостями, подчеркивая, что дом Чехова сохранен не только ее
заботами, но вниманием правительства, уважением народа к памяти
писателя, ко всему, что связано с его жизнью и творчеством.
Это — официальная встреча, а как приятны были непринужден­
ные беседы с Марией Павловной на террасе дома или на скамье,
где любил сидеть с Чеховым Горький, рассказы Марии Павловны об
ушедших навеки людях, — она была как бы живым звеном, соеди­
няющим век нынешний и век минувший.
Как у многих старых людей, в памяти Марии Павловны от­
четливо сохранялось то, что относилось к очень отдаленному про­
шлому; она, улыбаясь, говорила:
— Хорошо помню то, что было полвека назад, а вот, что было
на прошлой неделе, стала забывать.
Живые рассказы Марии Павловны о ее детстве и юности, о Та­
ганроге, о Москве восьмидесятых годов — драгоценные наброски
к потускневшей от времени картине минувшего века. Мария Пав­
ловна могла бы по праву сказать: «На старости я сызнова живу».
Рассказывала она о минувшем не книжно, а душевно, просто,
трогательно — о тех, кого близко знала, о Левитане, о молодых
Горьком, Бунине и Куприне.
В 1935 году родной город Чехова, Таганрог, торжественно от­
мечал семьдесят пятую годовщину со дня рождения писателя. Мы
увидели в Таганроге сестру Чехова, ей шел семьдесят второй год,
она поразила всех живостью характера, бодростью: посетила все
памятные ей с детских лет уголки, дом Болотова, или Гнутова, на
бывшей Полицейской улице, где родился Чехов, — маленький фли­
гель во дворе.
Мария Павловна была очень чувствительна к тому, что гово­
рили на торжественных собраниях об отце Чехова, Павле Егоровиче,
о крутом его характере, о мещанской обстановке в его доме. У отца,
говорила она, свой идеал: «вывести в люди» детей, на старости
лет увидеть их на «казенном месте», на «хорошей должности».
А для этого надо было, по его убеждению, держать их в строгости,
«не давать баловаться», внушать уважение к церкви, к начальству,
приучать к бережливости, научить беречь копейку на черный день.
Таганрог был особенный юрод — город греков-негоциантов, экспор*
А

теров. Деньги давали почет и власть, и никто не любопытствовал,
как нажиты эти деньги — подделкой духовного завещания или тем­
ными операциями с контрабандой. Люди богатели на глазах, а бед­
няки мечтали о том, чтобы если не они сами, то хоть дети их вы­
бились из нужды. И Павел Егорович — владелец мелочной лавки —
хотел дать образование детям ради того, чтобы у них был верный
заработок. Рассказывала нам Мария Павловна о старом Таганроге
по большей части для того, чтобы защитить память отца.
Люди нового поколения, родившиеся в советскую эпоху, с изум­
лением слушали ее печальный рассказ о том, каких унижений
и страданий стоили сестре Чехова неудачные вначале попытки по­
ступить в гимназию, учиться бесплатно, не внося непосильной для
отца и брата платы за ученье.
Мы проводили Марию Павловну на пристань, она возвраща­
лась из Таганрога в Ялту на утлом пароходе, в дурную погоду.
В то время эту жизнерадостную женщину трудно было назвать
старой. Она встретила и 1954 год, когда в стране отмечали пяти­
десятилетие со дня кончины А. П. Чехова.
«Рада, что чеховские дни в Ялте оставили у Вас хорошее впе­
чатление»,— писала Мария Павловна мне; а в другом письме, где
меня просили торопиться со статьей для сборника «Чеховские дни
в Ялте», Мария Павловна приписала молодым, энергичным почерkqm: «И я присоединяюсь к этой просьбе».
В Ялте, на девяносто первом году жизни, она терпеливо вы­
слушивала длинные наши доклады на «Чеховских чтениях», открыла
торжественное собрание, посвященное памяти Чехова, в городском
театре.
♦ * *
Шесть томов писем Чехова, изданных Марией Павловной
в 1912—1916 годах, вошли в собрание сочинений как неотъемлемая
часть литературного наследия писателя.
«Письма восхитительны... они драгоценный материал для био­
графии, для характеристики Антона Павловича, для создания порт­
рета его», — писал Иван Бунин.
Эти письма отражают литературную жизнь конца девятнадца­
того и начала двадцатого столетия: писатели, литературоведы, кри­
тики и читатели, интересующиеся временем, людьми, среди которых
жил и работал . Чехов, будут неизменно обращаться к этому источ­
нику., Драгоценные советы почерпнет из писем Чехова молодой лите­
ратор-беллетрист; сколько доброжелательности, уважения к труду
писателя в замечаниях Чехова о литературном мастерстве, замеча­
ниях, которые так ценили писатели, его современники.

Но не только в опубликовании эпистолярного наследия писа­
теля, замечательного по стилю, остроте наблюдений, искренности,
заслуги Марии Павловны Чеховой.
В одном из писем Чехов писал: «Мария Павловна у нас глав­
ная, и без нее каша не варится».
«Главная», она еще в молодые годы отдается заботам о семье,
смело берет на себя хозяйственные обязанности, заботится о созда­
нии таких условий жизни, которые способствовали бы плодотвор­
ной работе писателя. Она входит во все мелочи его быта, деловых
отношений с издательствами и журналами, она берет на себя обя­
занности секретаря, даже ассистента «доктора Чехова». В Мелихове
Чехов открывает у себя ежедневный прием больных крестьян.,
Мария Павловна присутствует на приеме в качестве медицинской
сестры. Совсем молодая девушка, она помогает брату строить
школы в ближайших селениях — ведет торг с подрядчиками, поку­
пает материалы, заботится об их доставке.
Сестра была рядом с братом, помогая ему и в его широкой
общественной деятельности, когда Чехов поселился в Крыму,
в Ялте. Так было до конца дней писателя.
Марии Павловне адресованы четыреста тридцать четыре письма
Чехова. Это не только распоряжения по хозяйству, по устройству
быта. Некоторая сухость, деловой тон в письмах брата к сестре
говорят нам только о той благородной сдержанности, которая
чувствовалась в отношении Чехова к самым близким ему
людям.
Чехов с интересом читал письма сестры, она писала ему обо
всем важном и значительном, писала и о мелочах — жизнь во всех
ее проявлениях интересовала писателя: Чехов ценил суждения се­
стры о своих произведениях, о постановках своих пьес в театрах; то,
что Мария Павловна писала о Художественном театре, имеет цен­
ность для всех, кого интересует «чеховское» в Художественном
театре.
Антон Павлович, вообще сдержанный в описании своих пере­
живаний, с горечью писал сестре из Петербурга в 1891 году: «Меня
окружает густая атмосфера злого чувства, крайне неопределенного
и для меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые
дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что?..»
Усомнившись в добропорядочности Суворина, Чехов писал Ма­
рии Павловне: «С Сувориным я говорил о тебе: ты у него служить
не будешь — такова моя воля». Это написано с оттенком шутки,
однако в тоне Чехова чувствуется твердость.
В. Г. Короленко вспоминал, что в молодости Чехов обсуждал
с сестрой сюжеты и читал ей свои новые рассказы.

6

Чудесные письма Чехова из Сибири, по дороге на Сахалин,
были адресованы Марии Павловне, «главной» в семье Чеховых.
Обо всем этом следует напомнить читателям для того, чтобы
хозяйственные заботы и устройство быта, которые добровольно
приняла на себя Мария Павловна, не скрыли от нас духовного обще­
ния Антона Павловича с сестрой.
* ♦ ♦
Беседы Марии Павловны «Из далекого прошлого» дополняют
и проясняют нам многое, что было только отчасти известно из вос­
поминаний современников, друзей молодости писателя, притом надо
иметь в виду и то обстоятельство, что замкнутость и сдержанность
Чехова, особенно в последние годы жизни, делают его облик почти
загадочным. О Чехове — писателе и человеке — пишут и будут
писать, и потому воспоминания Марии Павловны, ее письма к брату
приобретают немалое значение.
В книге «Из далекого прошлого» читатели найдут подробности
о людях, запечатленных в произведениях Чехова. Мария Павловна
рассказывает о зоологе В. А. Вагнере — он до некоторой степени
послужил прообразом фон Корена в повести «Дуэль»; о математике
Ольге Петровне Кундасовой— прототипе Рассудиной из повести
«Три года».
Чехов не писал непосредственно с натуры, но он запоминал
характерные детали, фразы, слова собеседника, и эти детали нахо­
дили свое место в рассказе, органично входили в него, дорисовы­
вая образ человека. Об этом рассказывала в своих беседах Мария
Павловна.
В воспоминаниях сестры Чехова возникают образы дорогих ему
людей — Льва Толстого, Короленко, «благовестителя» Григоровича,
маститого писателя, приветствовавшего Чехова в самом начале его
пути. Молодые — Горький, Бунин, Куприн — видели в Чехове (ко­
торый был по возрасту старше их) благожелательного, вниматель­
ного к ним друга. Мария Павловна вспоминает ценные подробности
об их отношениях.
Читатель ближе узнает членов семьи Чеховых, из которой вы­
шли великий писатель и рано умерший даровитый художник Нико­
лай Чехов.
Грустные и забавные бытовые черточки рассеяны по страницам
книги о «далеком прошлом» этой семьи.
В таганрогские годы, да и в начале жизни в Москве, остро
чувствовалась суровая бедность. Вместе с тем ощущаешь теплую,
жизнерадостную атмосферу, которую умел создавать молодой Чехов

7

своим остроумием и изобретательностью в шутках и веселых мисти­
фикациях.
Особую ценность воспоминаниям сестры Чехова придают доку­
менты ее личного архива, адресованные ей письма, рисующие иногда
важные эпизоды общественной деятельности писателя, — например,
письмо К. А. Тимирязева, своеобразный комментарий к известному
факту, когда Чехов выступил на защиту Тимирязева со статьей,
которую он подписал буквой «Ц».
Узнаем мы и новое, почти неизвестное о личной жизни писа­
теля, о том, как это личное отразилось в его произведениях.
В воспоминаниях Марии Павловны проясняются отношения
Чехова к Лидии Стахиевне Мизиновой (Лике), они раскрываются
в трагических письмах Лики Мизиновой из Парижа. Известно, что
печальная история ее любви к писателю Потапенко отражена в пьесе
«Чайка». Судьба Нины Заречной близка к судьбе Лики Мизиновой,
хотя писатель Тригорин в своих суждениях о литературе, разу­
меется, умнее беллетриста средней руки Потапенко. У Лики Мизи­
новой хватило решимости присутствовать на спектакле и увидеть
на сцене драматическую ситуацию, отчасти повторившую горестный
эпизод ее жизни.
«Теперь, когда для меня многое выяснилось, — писал в своих
записях Иван Бунин, — я понимаю, что никакого увлечения Ликой
(Лидией Стахиевной Мизиновой) у Антона Павловича не было. Она
была влюблена в него. Он это видел. Ему же не нравился ее ха­
рактер... А о том, что она была задета Чеховым, можно понять из
ее письма, где она объясняет Чехову свое увлеченье Потапенкой:
«А причина этому Вы...»
В 1953 году смертельно больной Бунин попробовал осуще­
ствить свою давнюю мечту — создать литературный портрет Чехова.
«Если создавать портрет, — писал он Марии Павловне еще в
1911 году об издании писем Антона Павловича, — так надо исполь­
зовать не том их (писем. — Л. Н.)> а все, да многое почерпнуть из
других источников».
Приступив к труду, Бунин не только «дописал» свои воспоми­
нания о Чехове, но изучил и сделал выписки из многих источников.
Его внимание привлекли воспоминания Л. А. Авиловой, впервые
опубликованные в 1949 году (в сборнике «Чехов в воспоминаниях
современников»). «Ведь всем будет интересно знать, что за
женщина, которую Чехов любил», — говорил Бунин об Ави­
ловой.
Воспоминания Авиловой и особенно рассказ Чехова «О любви»
как будто подтверждают это. Но еще в 1904 году Лидия Алек­
сеевна Авилова писала Марии Павловне, что не может утверждать,

8

будто хорошо знала Чехова, была «для него хоть чем-нибудь. Нет,
я его, вероятно, плохо знала...»
Не праздное любопытство вынуждает нас интересоваться личной
жизнью писателя. Воспоминания Авиловой и рассказ «О любви» —
литературное явление. И в книге Марии Павловны мы находим, как
мне кажется, объяснение этого эпизода из жизни Чехова, эпизода,
заинтересовавшего Бунина.
* * ♦

В глубокой старости Мария Павловна сохранила обаяние, при­
влекательность, юмор, чуть-чуть лукавую улыбку, внезапно зажи­
гающийся блеск в глазах, увлекательную, плавную речь...
«...Каждый раз, когда я встречал чистую, изящную женщину
с нежной душой, мне хотелось носить ее на руках и плакать от
умиления...» — приводит в письме к Марии Павловне Куприн слова
Бодлера и добавляет: «...нечто подобное я всегда испытывал к Вам.
Я думаю о Вас часто, часто... Рад, что Вы позволяете мне это».
Бунин однажды написал Марии Павловне письмо, напоминаю­
щее стихотворение в прозе:
«Сижу на Приморском бульваре, в Севастополе, на скамейке
у самой воды, которая шумит и полощется. Прямо против солнца,
спускающегося к морю, против нестерпимо блестящей полосы по
морю, в желтоватом вечерном освещении, обвеваемый ласковым
ветром с моря.
Второй день, то есть с самого отъезда из Гурзуфа, до физиче­
ской боли тоскую. Опять я в пути, в своем бесконечном пути, и,
так, как и вчера и сегодня, нет поблизости ни одного более или
менее родного человека. Хочется плакать от одиночества. Впрочем,
этих близких людей у меня на всем свете не более десяти. Вы одна
из них...»
Что-то талантливое, «чеховское» было в Марии Павловне, и это
влекло к ней таких людей, как Левитан, Куприн, Бунин...
Мария Павловна посвятила свою жизнь заботам о брате, от­
казавшись от личного счастья. Печальный эпизод ее жизни — сва­
товство Александра Ивановича Смагина. Она решила выйти замуж
за Смагина и сказала об этом брату. «Я понимала, ему будет
тяжело, если я уйду в другой дом, в новую свою семью... Но он
никогда бы не произнес слова «нет». Мария Павловна отказала
Смагину. «Он послал мне резкое письмо с упреками...»
Лидия Алексеевна Авилова в 1939 году писала Марии Пав­
ловне:
«...несколько лет тому назад я жила летом и осенью на даче
под Полтавой и познакомилась с Александром Ивановичем Смагиным.
9

Он был мне чрезвычайно симпатичен, тем более что он по­
стоянно говорил о Вашей семье. И вот он признался, что любил
Вас всю жизнь, любил только Вас. А один раз сказал: «Не только
любил, а люблю. И теперь люблю»..» Теперь он умер».
Таким был человек, который не стал мужем Марии Павловны
потому, что она не хотела оставить брата.
Этот эпизод имел продолжение.
В марте 1958 года Вера Николаевна Бунина, вдова И. А. Бу«
нина, которая имела возможность ознакомиться с некоторыми мате­
риалами архива М. П. Чеховой, писала автору этих страниц:
«Я, наконец, узнала, кому Мария Павловна отказала ради
брата. И знаете, что я подумала: напрасно. Если бы она вышла
за Смагина, то жила бы в Полтавской губернии, и, вероятно, Антон
Павлович с матерью жил бы где-нибудь поблизости, купив себе
там что-нибудь. И это было бы ему полезнее, чем жить на берегу
моря...»

***

В записях Бунина к незавершенной его книге высказано такое
предположение по поводу того, что Чехова повезли за границу в
очень тяжелом состоянии: «У меня иногда мелькает мысль, что, может
быть, он не хотел, чтобы его семья присутствовала при его смерти,
хотел избавить всех своих от тяжелых впечатлений, а потому не
возражал... Конечно, порой он надеялся, как большинство чахоточ­
ных, что поправится. Замечательно, что сестре он стал из Москвы
писать нежнее».
Это глубокие и верные замечания. Грустно читать в последних
письмах к сестре: «Итак, стало быть, скажи мамаше и всем, кому
это интересно, что я выздоравливаю или даже уже выздоровел...»
И 16 июня 1904 года: «Здоровье мое поправилось, я, когда хожу,
уже не замечаю того, что я болен, хожу себе, и все...» Наконец,
в письме 28 июня — планы на будущее, мечта о поездке из Триеста
на пароходе до Одессы, деловое распоряжение по этому поводу,
забота о легком летнем костюме, который надо заказать во Фрей­
бурге... И последнее обращение к сестре: «Ну, будь здорова и ве«
села... Пиши. Целую тебя, жму руку. Твой А.»,
Это письмо было последним.
Три дня спустя, в ночь на 2 июля 1904 года, Антон Павлович
скончался.
За три года до смерти Чехов, как всегда обстоятельно, писал
сестре:
«...завещаю в твое пожизненное владение мою дачу в Ялте,
деньги и доход с драматических произведений...»
10

Далее в своем письме-завещании Антон Павлович подробно
указывает, кому из родственников и какую именно сумму он заве­
щает после своей кончины, отметив, однако, что после смерти род­
ственников все поступает Таганрогскому городскому управлению на
нужды народного образования.
«Помогай бедным. Береги мать», — так просто и трогательно
завершается письмо-завещание Антона Павловича Чехова.
Он знал свою сестру, знал, что она выполнит его последнюю
волю.
«Такого, как Чехов, писателя еще никогда не было! — пишет
о нем Бунин. — Поездка на Сахалин, книга о нем, работа во время
голода и во время холеры, врачебная практика, постройка школ,
устройство таганрогской библиотеки, заботы о постановке памят­
ника Петру в родном городе — все это . в течение семи лет, при
развивающейся смертельной болезни!»
И вот рядом с этим удивительным, умным, щедро одаренным
писателем мы видим разумную, добрую, заботливую его сестру —
Марию Павловну Чехову.
Когда же не стало брата — весь остаток долгой и светлой
своей жизни сестра посвятила тому, чтобы сохранить для совре­
менников и будущих поколений бессмертный образ писателя, «ка­
кого в России еще не было!», писателя, которым гордится не только
его родина, но все честные люди земли.

***
Воспоминания Марии Павловны Чеховой даны в записи
Н. А. Сысоева, работавшего в доме-музее Чехова в Ялте около
десяти лет.
Подготовив к изданию свои письма к Антону Павловичу, Ма­
рия Павловна дополнила их своими, иногда подробными примеча­
ниями мемуарного характера.
Таким образом, в 1954 году вышла в свет книга: М. П. Чехова
«Письма к брату А. П. Чехову». «Письма» заинтересовали читате­
лей, возникла мысль об издании книги воспоминаний «Из далекого
прошлого».
На девяносто первом году жизни Мария Павловна уже не
могла сама писать воспоминания: она рассказывала — по заранее
выработанному плану — эпизоды жизни Антона Павловича, его
семьи, рассказывала о людях, с которыми он был связан. Рассказы
эти записывались. Естественно, что Мария Павловна в ряде слу­
чаев касалась фактов, уже известных по ранее опубликованным
документам и воспоминаниям. Это отразилось в самой записи
И

бесед с ней, где уже известное перемежается с новым, неизвестным,
имеющим ценное литературное значение. Разумеется, автору записи
очень помогали письма Чехова, они восстанавливали в памяти се­
стры писателя некоторые характерные подробности жизни и дея­
тельности Антона Павловича. В книгу введены отрывки из писем
Чехова, чтобы пояснить тот или иной эпизод его жизни и деятель­
ности.
23 января 1954 года Мария Павловна Чехова писала Н. А. Сы­
соеву:
«...я прошу Вас в случае моей смерти продолжать и закон­
чить литературное издание всех тех материалов, по которым мы
с Вами работали последние годы, в том числе и моих воспомина­
ний, моих писем к Антону Павловичу и др.». Далее Мария Пав­
ловна пишет, что автор записи знает от нее «больше, чем кто-либо
другой», и потому она будет спокойна за правильное опубликование
воспоминаний.
Работа над книгой была завершена за десять месяцев до кон­
чины Марии Павловны Чеховой.
Л. Никулин

ИЗ ДАЛЕКОГО
ПРОШЛОГО

I. ДЕТСТВО

Я родилась в Таганроге, в 1863 году.
Помню себя примерно с шестилетнего возраста. Мы
жили тогда в двухэтажном доме Моисеева на углу Мо­
настырской и Ярмарочной улиц. В первом этаже у отца
был небольшой «колониальный» магазин, во втором
этаже (частично и в первом) размещалась наша до­
вольно большая семья: отец, мать, шестеро детей.
У меня было пять братьев. Александр был старше
меня на восемь лет, Николай — на шесть лет, Антон —
на три с половиной года, Иван — на один год, и на два
года моложе меня был брат Михаил. Нелегко было на­
шему отцу, занимавшемуся мелкой торговлей, содер­
жать такую семью. Всем нам, детям, приходилось много
работать. Я была единственная дочь в семье, и мне
больше других пришлось помогать матери по хозяйству
и по дому. Старшие братья, в том числе и Антоша,
обычно помогали отцу в лавке.
По существовавшему в те времена строгому укладу
патриархальной семейной жизни отец наш был требова­
тельным и взыскательным. Не обходилось иной раз и
без наказания ремнем провинившихся братьев. Доста­
валось иногда от отца и Антоше. Впоследствии, уже
взрослым, будучи исключительно деликатным и мягким
по натуре, Антон Павлович порицал отца за его методы
воспитания детей. Попытки отца дать детям религиоз­
ное воспитание, обязательное посещение ими церковных
служб, пение в хоре, утомительные спевки дома, а также
скучные обязанности старших братьев по дежурству
15

в лавке отца в качестве его помощников — все это дало
основание Антону Павловичу высказаться позднее в том
смысле, что «в детстве у него не было детства». Однако
нельзя забывать о той эпохе, когда протекало наше
детство. Дед наш, Егор Михайлович, прошел суровую
школу жизни крепостного крестьянина у помещика,
отец, Павел Егорович, в юности своей до выкупа на
волю также был крепостным. Поэтому строгость, суро­
вость семейного уклада нашей жизни были отголоском
той жестокой, подневольной жизни, какую испытал наш
отец в детстве. Впоследствии я удивлялась, откуда
у отца его артистическая натура, любовь к музыке, пе­
нию, его светлые моральные принципы. Он стремился
отдать своих детей учиться в гимназию, хотя сам не
получил никакого образования. Достаточно вспомнить
быт купеческих семей того времени с их реакционными
взглядами на образование своих детей, чтобы понять,
насколько выше своего сословия стоял наш отец.
Поэтому неверно думать, что Павел Егорович про­
являл себя по отношению к детям лишь как «жестокий1
деспот». Это был человек суровый, но незаурядный, та­
лантливый. '
Литературоведы, пишущие о деспотической натуре
Павла Егоровича, обычно ссылаются на письма и вос­
поминания моего старшего брата, Александра Павло­
вича. Но нужно учитывать, что старший брат, при всех
его способностях и талантливости, был больным чело­
веком и во время вспышек болезни (запоя) много фан­
тазировал.
Антон Павлович любил своего старшего брата; но
видел, какие тяжелые последствия несла с собой его
болезнь. В 1888 году он писал в одном из писем: «Что
мне делать с братом? Горе, да и только. В трезвом со­
стоянии он умен, робок, правдив и мягок, в пьяном же —
невыносим. Выпив 2—3 рюмки, он возбуждается в выс­
шей степени и начинает врать. Письмо написано им из
страстного желания сказать, написать или совершить
какую-нибудь безвредную, но эффектную ложь. До гал­
люцинаций он еще не доходил, потому что пьет сравни­
тельно немного. Я по его письмам умею узнавать, когда
он трезв и когда пьян: одни письма глубоко порядочны
и искренни, другие лживы от начала до конца. Он стра­
дает запоем несомненно».
16

Этим можно объяснить, что воспоминания Алек­
сандра Павловича, появившиеся в 1905—1912 годах,
в некоторой своей части вызывают у читателя недо­
умение.
Кроме того, из писем отца к старшим сыновьям мо­
жно видеть, как его иногда обижал брат Саша в юно­
шеские годы своей жизни и как тонко понимал отец
характер и натуру своего старшего сына, как осторожно
и тактично старался влиять на его воспитание. В моем
архиве сохранились подлинные письма отца. Вот, на­
пример, выдержка из отцовского письма от 8 апреля
1875 года к брату Александру, жившему в то время на
квартире у директора мужской гимназии в качестве
репетитора его детей:
«Саша, я вижу, что мы Тебе не нужны, что мы дали
волю, которою и сам можешь жить и управлять в таких
молодых летах. Значит, советов наших ты слушать не
будешь... Иди по своей воле, как знаешь, ты и без нас
можешь обойтись и жить. Только жаль, что так рано
стал забывать отца и мать, которые тебе преданы всей
душой и не щадили средств и здоровья, чтобы дать
воспитание... После этого я одного у тебя прошу: пере­
мени свой характер, будь добр к нам и к себе; ты хорош
и умен, но только не видишь себя, и в самом тебе жи­
вет какой-то дух превознесения. Вооружаться, Саша, на
нас великий грех...»
Наша мать, Евгения Яковлевна, в отличие от отца,
была очень мягкой, тихой женщиной. Это была поэтиче­
ская натура. Я помню, с каким интересом мы слушали
ее полные поэзии рассказы о чем-нибудь необыкновен­
ном, сказочном. На фоне внешней суровости отца ма­
теринская заботливость и нежное отношение к детям
воспринимались нами с особенной остротой и горячей
признательностью. Впоследствии Антон Павлович очень
верно сказал: «Талант у нас со стороны отца, а душа —
со стороны матери».
Еще в семнадцатилетнем возрасте Антон Павлович
писал двоюродному брату Михаилу Михайловичу
Чехову:
«Отец и мать единственные для меня люди на всем
земном шаре, для которых я ничего никогда не пожа­
лею. Если я буду высоко стоять, то это дело их рук,
славные они люди, и одно безграничное, их детолюбие17

ставит их выше всяких похвал, закрывает собой все
их недостатки, которые могут появиться от плохой
жизни...»
Так верно и тонко оценил Антон Павлович характер
и обстоятельства жизни наших родителей, их значение
для нас и через всю свою жизнь пронес глубокую лю­
бовь. к ним.
Хотя нам, детям, и приходилось много работать и
подчиняться установленному отцом распорядку жизни,
но жили мы дружно и весело. Игры, шутки, шалости,
смех всегда царили в нашем доме. Главную роль в при­
думывании всяких шутливых импровизаций,, невинных
детских проказ всегда играл Антоша. Он был их неиз­
менным зачинщиком. В моей памяти сохранились, на­
пример, наши детские спектакли, организованные Анто­
шей. В одном из них принимала участие и я — тогда еще
совсем маленькая девочка. Я изображала роль Татьяны
Чепрунихи, причем помню, как я стеснялась, когда Ан­
тоша по ходу действия обнимал меня при всех на
«сцене».
Подростки, мы увлекались произведениями Гоголя,
героями его творений и часто изображали их, разыгры­
вая целые сценки. Братья Антон и Иван гримировались,
наряжались в украинские национальные костюмы. Брат
Николай с большим юмором исполнял сценку из гого­
левской «Ночи перед рождеством», изображая пьяного
Чуба, разыскивающего в метель свою хату.
Особенно большой популярностью в нашей семье
пользовался «Ревизор». Его в детстве мы разыгрывали
в домашних спектаклях очень часто. Антон Павлович
обычно играл городничего. Он надевал свой парадный
гимназический мундир с блестящими пуговицами и для
того, чтобы быть солидным, засовывал под мундир
в- соответствующие места подушечки. Поверх мундира
надевал, вместо шпаги, обыкновенную саблю и нацеп­
лял на себя самодельные ордена. Гримировался он очень
тщательно и, нужно сказать, необычайно искусно. Из
всех «артистов» он, бесспорно, был самым талантливым.
Он же фактически был, выражаясь театральным язы­
ком,, режиссером и постановщиком спектакля.
Брат Иван обычно играл Хлестакова, а я исполняла
роль Марьи Антоновны — дочери городничего (жену го­
родничего, Анну Андреевну, за отсутствием подходящей
18

«артистки», никто не играл), Николай Павлович играл
иногда слугу Осипа, иногда судью Ляпкина-Тяпкина.
Не могу теперь без улыбки вспомнить некоторые детали
этого спектакля. Когда, например, в одном из действий
Хлестаков — брат Иван — придвигался ко мне и хотел
меня обнять, я должна была отодвигаться от него.
Я делала это с особенным усердием: мне было конфузно,
чтобы меня обняли на виду у зрителей, состоявших
обычно из наших родителей, родных, знакомых, соседей.
В конце концов я так упорно отодвигалась до самой
стены комнаты, что все диалоги уже заканчивались,
а Хлестаков так и не успевал меня поцеловать в нуж­
ный момент.
Брат Антон с детских лет обладал необычайно
острой наблюдательностью. Он мастерски, например,
изображал и передавал какое-либо происшествие, виден­
ное им в городе, в гимназии или в знакомых домах.
Пародируя смешные черточки наших знакомых, он за­
ставлял всех зрителей, и детей и взрослых, смеяться до
упаду. Доставалось от Антоши и братьям. Он давал
им названия и прозвища, полные юмора, а порой и
обидные. Так, брата Николая он прозвал «косым» за
то, что тот, рассказывая что-либо, имел привычку щу­
рить глаз. Ему же он дал и кличку «макароны в кораб­
лях» за действительно комичный вид его фигуры с тон­
кими ногами в очень узких брюках и огромных кожаных
калошах. Эти брюки были сшиты собственноручно
Антошей во время изучения им портняжного мастер­
ства в ремесленной школе, куда, кроме гимназии,
записались учиться мои братья. Когда Антоша шил для
брата эти брюки, Коля убедительно просил его сделать
их как можно уже (тогда была мода на узкие брюки).
Антоша и постарался.
Не осталась без насмешливого прозвища и я. Ан­
тоша дал мне целых три прозвища: «Моська», «Чече­
вица» и «Сияние». Последнее название казалось мне
особенно обидным, и я плакала из-за него. В детстве
у меня были короткие и упрямые волосы. Чтобы они
мне не мешали, я сдерживала их полукруглым гребеш­
ком, но волосы все же не слушались и, топорщась,
стояли на голове вокруг гребешка в виде сияния. От­
сюда и прозвище, данное мне братом и казавшееся мне
незаслуженно обидным.
19

Наш отец был ревностным исполнителем всех цер­
ковных служб, полагавшихся в праздничные дни, и
заставлял всю семью присутствовать на них. Для нас,
детей, это бывало порой нелегко: нужно было рано
вставать и долго стоять в церкви. Но и тут братья шу­
тили. Вот, например, такой эпизод.
Раннее утро. Еще сладко спится и совсем не хочется
вставать. Но мать каждого торопит, а то можно опо­
здать к обедне, отец будет сердиться. Сам он ушел
раньше всех. Наконец все готовы, лишь один Антоша
лежит, укрывшись одеялом с головой, и не отвечает на
уговоры матери.
— Антоша, ну же вставай... Пора уже идти
к обедне. Ведь рассердится отец, знаешь, какой он!..
Брат дрыгает ногой и не слушается.
Мы уходим в церковь без него. Коля тоже с нами не
идет. Он уже ушел раньше. Он очень любил звонить на
колокольне и, по своей врожденной музыкальности,
достигал особенной звучности и гармоничности, когда
звонил во все колокола.
Пройдя по дороге в церковь уже больше полпути,
мы неожиданно увидели впереди Антошу. Оказывается,
он еще под одеялом оделся, а после нашего ухода
быстро встал, умылся и, переулками, обогнал нас.
Приближаемся к церкви, и вдруг... на колокольне
ударили во все колокола. Всех удивил торжественный
перезвон совсем не ко времени. Это, оказывается, Коля,
увидев с колокольни мать, решил приветствовать ее
встречным звоном, что полагалось делать только во
время приближения к церкви священника. Брату за это
от отца, конечно, досталось.
Часто потом вспоминали в нашей семье о том, как
Николай встречал свою мать колокольным звоном, и
всякий раз от души смеялись.
Со временем у моих братьев появились свои инте­
ресы, свойственные мальчикам, в круг которых они меня
не вводили. И хотя я продолжала принимать участие
в совместных играх в лапту, в бабки, но все же как-то
меньше стала общаться с братьями, да и привязанность
к матери отвлекала меня от особенного сближения
с ними в этот период. Летом братья часто уходили гурь­
бой на море ловить рыбу, ездили к нашему деду в степ­
ную станицу Княжая, а я оставалась около матери.
20

Несколько особняком держался в то время самый
старший брат, Александр, учившийся в последних клас­
сах гимназии. Он считал, что ему уже не подходит при­
нимать участие в нашей детской жизни и играх. А по­
том, в последнем классе гимназии, он и совсем пере­
селился из нашего дома к директору гимназии
Э. Р. Рейтлингеру в качестве платного репетитора его
детей.

* * *

В августе 1875 года семья наша уменьшилась: уехали
учиться в Москву два старших брата. Александр, кон­
чив гимназию, поступил в Московский университет,
а Николай, проявивший большие способности в рисо­
вании, уехал со старшим братом, надеясь поступить
в Училище живописи, ваяния и зодчества.
В это же время стали ухудшаться торговые дела
нашего отца. В его письмах к старшим сыновьям в Москву
начинают появляться тревожные нотки. Так, в письме
от 18 августа 1875 года он пишет: «Торговля моя де­
лается день ото дня подлейшая. Я стал уже падать ду­
хом и приходить в уныние, от меня и мама делается не
своя. Ах, деньги, деньги! Как их трудно доставать без
протекции и честным образом...»
Наш отец никогда не проявлял таланта в торговых
делах, не был, что называется, настоящим купцом, хотя
и имел авание «купца 3-й гильдии». В конце концов он
так запутался в коммерческих делах, влез в такие долги,
особенно по затеянному им еще строительству собствен­
ного дома, что вынужден был закрыть свою лавку.
В апреле 1876 года отец окончательно разорился.
23 апреля из-за долгов он чуть ли не бежал из Таган­
рога в Москву. Это событие перевернуло всю нашу
жизнь и изменило все ее течение.
В Москве отец поселился у Саши и Коли. Жили они
бедно, по-студенчески, и приехавшему отцу ничем по­
мочь не могли. Построенный в Таганроге дом был ото­
бран за долги.
В июле 1876 года наша мать со мной и младшим
братом Мишей также приехала к отцу в Москву. Ан­
тоша и Ваня остались в Таганроге, продолжая учиться
в гимназии. Но Иван вскоре тоже переехал к нам, и
Антоша остался в Таганроге один.
21

Так грустно закончились беспечные годы детства
в родном городе и началось тяжелое время нужды
и бедности в Москве.
II. ГОДЫ НУЖДЫ

Я хорошо помню то первое впечатление, которое
произвела на меня Москва в 1876 году. Мне тогда было
уже тринадцать лет. После провинциального тихого
Таганрога, с его патриархальным бытом и непролазной
грязью немощеных улиц, Москва меня поразила. Огром­
ные дома, великолепные театры, бесконечные улицы,
переулки, тупики, в которых мне потом не раз случа­
лось заблудиться, бесчисленные магазины, лавки, ла­
базы, шумные базары на площадях, напоминающие
ярмарки, знаменитый московский колокольный звон,
громыхающие по рельсам вагоны конки — все это
сильно подействовало на мое воображение.
Сейчас облик Москвы настолько изменился, что
перенеси современного молодого москвича в ту Москву,
которую я впервые узнала более чем три четверти века
назад, — ему этот город, наверное, показался бы незна­
комым, несколько забавным и таким же тихим, провин­
циальным, каким нам в свое время казался Таганрог
по сравнению с Москвой. Но в то время для нас это
был огромный, шумный, поражающий всем город, это
была Москва — старинная русская столица, многовеко­
вую историю которой мы знали со школьных лет.
В Москве мы поселились на улице Грачевке, что ме­
жду Садовой Сухаревской улицей и Трубной пло­
щадью, сняв одну комнату в полуподвальном этаже
небольшого дома. Брат Николай вначале тоже пере­
ехал к нам. После жизни в обширном таганрогском
доме тяжело было ютиться всей семьей в одной ком­
нате.
В дальнейшем нас ожидали еще худшие испытания.
Начались годы нужды, лишений и всяческих неприят­
ностей. Отец никак не мог найти работу. Денег не было,
и перед матерью каждый день вставал вопрос, чем на­
кормить семью. В квартире было неуютно, сыро, хо­
лодно. Зимой покупать дрова было не на что, и я
помню, как будущий академик архитектуры Франц
22

Осипович Шехтель — приятель и соученик моего брата
Николая по Училищу живописи, ваяния и зодчества—i
вместе с Колей таскали с подвод поленья и приносили
их нам, чтобы затопить печку и согреться.
Потом мы переменили много квартир, ютясь по мо­
сковским переулкам. Отыскивать квартиры мы обычно
ходили втроем: мать, Миша и я. Мать, боясь собак,
оставалась с братом у ворот, а я всегда смело входила
во двор, расспрашивала о сдающихся внаем квартирах
и, если находилось что-нибудь подходящее, вела туда
мать.
Прошло для меня время беззаботного детства. Дру­
гая, уже серьезная жизнь встала передо мною. Теперь
я должна была по-настоящему помогать семье.
Тяжелая жизнь постепенно делала свое дело: из
маленькой избалованной девочки я превращалась в са­
мостоятельную хозяйку. Убитая переживаниями мать
часто хворала, и я должна была полностью заменять
ее в хозяйстве. Я стряпала обеды, стирала для всей
семьи белье, занималась штопкой. В свободные же ми­
нуты я вязала платки из шерсти и, продавая их по
пятнадцать — двадцать копеек, вносила свою лепту
в общий семейный кошелек. Старший брат Александр
помогал семье из своих скудных студенческих заработ­
ков, но это было редко и мало. Антоша по просьбе ма­
тери продавал в Таганроге оставшийся там домашний
скарб и вырученные деньги посылал нам в Москву.
В моих трудах по дому мне помогал младший брат
Миша. По утрам он должен был вставать задолго до
рассвета и отправляться в лавки, чтобы купить хлеба
и чего-нибудь съестного. Нам, самым младшим, выпала
доля принимать самое активное участие в обслужива­
нии семьи, и это очень сблизило нас. Мне жаль было
маленького Мишу, который в ненастье, в холод, в мо­
роз, плохо одетый, бегал по Москве, выполняя мелкие
поручения.
Так начался московский период жизни нашей семьи.
Осенью мы стали думать о том, что мне и Мише
нужно продолжать учиться. В Таганроге я перешла уже
в третий класс гимназии, а Миша во второй. Но теперь
денег, необходимых для платы за учение, у семьи не
было. И вот мы с Мишей решили сами попытаться
уговорить директора какой-нибудь гимназии принять нас.
23

освободив от платы за учение. Мише неожиданно по­
везло. Во Второй мужской гимназии, расположенной на
Разгуляе, очень далеко от нашего дома, одиннадцати­
летний мальчик сумел уговорить директора принять его
в число освобожденных от платы учеников. Так он сам
себя «определил» в гимназию.
Мне не везло. Сколько я ни ходила, одна и с ма­
терью, с гимназией у меня ничего не получалось, никто
ие хотел принимать меня без платы за учение. Так пер­
вый учебный год для меня был потерян.
Как-то, уже на второй год нашей жизни в Москве,
через одного нашего знакомого, учителя рисования
К. И. Макарова, я случайно попала на ученический бал
в один из московских кадетских корпусов. Там я по­
знакомилась с девочкой, учившейся в Филаретовском
женском епархиальном училище. Она рассказала мне,
как хорошо они учатся, интересно проводят время, тан­
цуют, и мне очень захотелось там учиться. Но платить
за учение по-прежнему было нечем.
Много мы говорили с младшим братом по этому по­
воду. Я решила последовать примеру Миши и попы­
таться кого-нибудь «уговорить». Епархиальное училище''
принадлежало духовному ведомству, и я решила от­
важиться пойти прямо к московскому митрополиту и
просить его принять меня в училище бесплатно или
же — чтобы он заплатил за меня! Миша пошел вместе
со мной «помогать».
Долго ходили мы вокруг митрополичьего дома, пока
наконец не собрались с духом и не позвонили. Как
сейчас помню: большая, высокая комната, в углу у сто­
лика сидит митрополит. Мы робко подошли под благо­
словение, сбивчиво объяснили, зачем мы пришли, и об­
ратились к нему с просьбой заплатить за меня, если уж
нельзя принять меня на бесплатное учение. Выслушав
нас, митрополит развел руками и внушительно изрек:
— Я не миллионщик! Ничего не могу сделать.
Так ни с чем мы и вернулись от митрополита.
Но потом судьба наконец улыбнулась мне. Один
из таганрогскихкупцов-богачей, по фамилии Сабинников, знавший нашего отца еще по Таганрогу, увидев
нашу плачевную московскую жизнь, согласился пла­
тить за мое обучение. Моя мечта исполнилась, я по­
ступила учиться в Филаретовское училище, выдержав
24

в августе 1877 года вступительный экзамен во-второй
класс.
Теперь к моим домашним делам и заботам приба­
вилось еще учение. Вставали мы с Мишей задолго до
рассвета. Он убегал в лавочку, я тем временем топила
русскую печь, варила суп для обеда, и уже после этого
мы бежали по своим гимназиям. Миша был слабеньким
мальчиком, в классе частенько его обижали, он плакал.
Отправляясь в гимназию, Миша всегда просил у матери
два носовых платочка: второй предназначался для
слез. И когда мать давала ему только один, он напоми­
нал: «А плакальный?..»
Часто Миша плакал и на улице. У него было пло­
хонькое холодное пальтишко, в котором он замерзал,
в суровые московские зимы. А ходить в гимназию было
далеко. Мне бывало бесконечно жаль братишку, когда
он, заливаясь слезами, останавливался, не в силах идти
по морозу.
* * ❖
Весной 1877 года на пасхальные каникулы к нам
приехал из Таганрога Антоша. Старший брат Александр
еще перед рождеством послал ему пятнадцать рублей,
приглашая приехать в Москву во время зимних кани­
кул, но Антоша приехать тогда не смог и отложил по­
ездку до весны.
Приезд всеми любимого веселого Антоши был радо­
стным событием для семьи. Жили мы тогда на Сре­
тенке, в Даевом переулке, в доме Морозовых и Леон­
тьевых, в стареньком деревянном флигеле, расположен­
ном в глубине двора. Позади флигеля был чудесный
старинный сад с беседкой, как в усадьбах, описанных
Тургеневым. Антоше, да и всем нам, привыкшим к яр­
кой южной природе, этот сад очень нравился своей
поэтичностью.
Москва произвела на брата большое впечатление,
захватила его. Можно смело утверждать, что уже
с этого первого приезда зародилась большая любовь
Антона Павловича к Москве, продолжавшаяся до по­
следних дней его жизни. Недаром потом, в первые годы
студенчества, брат писал одному из своих таганрогских
товарищей: «Я ужасно полюбил Москву. Кто привыкнет
к ней, тот не уедет из нее. Я навсегда москвич». Миша
25

тогда целыми днями, как «старый» житель Москвы, во­
дил Антошу по городу, показывал Кремль, магазины,
бульвары... Антоша уже тогда был любителем театра,
побывал в Московском Большом театре и пришел
в восторг.
Брат увидел и понял всю тяжесть нашей жизни
в Москве. Он не мог не отметить происшедшую во мне
перемену со времени отъезда из Таганрога, заинтересо­
вался моей жизнью и оценил то положение, которое
я заняла в нашей семье. Очевидно, это и послужило
первым толчком к нашей глубокой в будущем дружбе.
Увидев наше бедственное положение, Антоша стал
материально помогать нам, посылая из Таганрога часть
зарабатываемых им денег. Эти его «заработки» со­
стояли из грошовой оплаты уроков в разных концах
Таганрога. Он посылал нам посылочки: кофе, маслины,
халву. Он морально поддерживал своими письмами
мать, тяжело переживавшую нашу бедность. Эти заботы
Антоши о семье, его поддержка матери и отца очень
тронули меня и навсегда расположили к брату.
Так продолжали мы жить в Москве, разделяя нужду
и лишения, пока осенью 1879 года не кончил гимназию
и не переехал к нам Антон Павлович.
III. НОВАЯ ЖИЗНЬ

Мы ждали Антошу в Москве сразу же после окон­
чания выпускных экзаменов, но он задержался в Таган­
роге до осени. Он все лето хлопотал там для себя сти­
пендию Таганрогского самоуправления, которая была
установлена для одного из уроженцев города, посту­
пающих в университет. Стипендия размером в двадцать
пять рублей в месяц имела большое значение для нас
в годы московской жизни.
Из материальных соображений брат привез с собой
двух квартирантов-пансионеров. Это были его товарищи
по гимназии, тоже поступавшие в университет: Василий
Иванович Зембулатов, по прозвищу «Макар», данному
ему Антоном Павловичем!, и Димитрий Тимофеевич
1 Это прозвище он получил за то, что однажды в гимназии на
уроке греческого языка слово «макар», то есть счастливый, произ^
нес «макар».

26

Савельев. В это время мы жили в подвальном этаже
одного из церковных домов на Грачевке. С приездом
брата и его товарищей у нас стало совсем тесно.
Переезд к нам брата ободрил всю семью. Отец в то
время устроился наконец на службу по счетной части
к купцу Гаврилову и жил в Замоскворечье, на месте
службы. Старший брат Александр продолжал жить от­
дельно. И как-то незаметно Антон Павлович сделался
главой семьи, стал ее кормильцем. Его положительность,
рассудительность, несмотря на его обычную склонность
к юмору и шуткам, заставили всех членов семьи при­
слушиваться к его мнениям и подчиняться его голосу.
Заходивший к нам отец тоже стал понимать новое по­
ложение Антоши в семье и постепенно утратил свое
прежнее влияние. А со временем, когда мы снова стали
жить все вместе, отец молчаливо признал в Антоне
Павловиче хозяина дома и уже не пытался руководить
семейной жизнью.
Вскоре мы переехали на новую, более просторную
квартиру в доме Савицкого, на той же улице Грачевке,
ближе к Трубной площади. Жить нам стало значи­
тельно легче. Помимо двух пансионеров, привезенных
братом, у нас появился еще один — Николай Иванович
Коробов. Особенных доходов они нашей семье не да­
вали, но благодаря им у нас появилась лучшая квар­
тира и лучше стало наше питание.
Четыре молодых, жизнерадостных студента сразу
внесли бодрую струю в жизнь семьи. Вновь в доме за­
звучали смех и шутки, тон которым, как всегда, зада­
вал Антон Павлович.

* * *
Я не придала большого значения появлению в жур­
нале «Стрекоза» первого произведения Антона Павло­
вича— «Письмо к ученому соседу», да и кому тогда
могло прийти в голову, что это «первое произведение»
в будущем великого русского писателя! К тому же я
уже слышала, что брат где-то печатал свои остроты,
анекдоты, сценки. Помню только, что мы смеялись,
когда читали это «Письмо», вспоминая, как Антоша еще
в Таганроге выступал перед нами со своими экспром­
тами в таком же роде. Но, конечно, мне было приятно,
что мой брат может писать так, что его печатают
27

в журналах. Да и гонорар, хотя и небольшой, шел на
общую пользу семьи. Так брат стал зарабатывать лите­
ратурным трудом, что еще больше подняло его автори­
тет в семье.
Примерно к этому времени относится происхожде­
ние одного моего ученического сочинения. Однажды
в училище (я была тогда в четвертом классе) нам за­
дали домашнее сочинение по словесности на пушкин­
скую тему: «Какие следы остались после Петра Вели­
кого, Карла XII, Кочубея и Искры, Мазепы и Марии».
Передо мной лежит сейчас моя ученическая черновая
тетрадка, почти вся исписанная детским почерком. Из
этой тетрадки можно видеть, как я пыталась написать
«умное» сочинение. Замечательную пушкинскую поэму
«Полтава» я к тому времени читала не раз, по-детски
любила ее и многие стихи знала наизусть. Но заданное
сочинение, к моему большому огорчению, у меня никак
не получалось. После многих попыток я в конце концов
написала его так:
«Вот уже сто с лишним лет прошло с тех пор, когда
случилось то, что Пушкин так хорошо описывает в своей
поэме «Полтава». Был когда-то Мазепа, так нагло пре­
давший отечество, был Кочубей, невинно пострадавший
из-за Мазепы. Были Искра и Мария. Вот Полтава, па­
мятник победы Петра I над Карлом XII. В Бендерах
остались три сени, углубленные в земле и поросшие
мхом ступени: это то место, где Карл так мужественно
отражал натиск турок. Все забыли Мазепу. Одна только
церковь, так долго проклинавшая его, напоминала лю­
дям об изменнике отечеству. Тихо спят сном смерти два
страдальца, и одна только могила их, приютившаяся
под церковью, говорит о Кочубее и Искре. Также никто
не говорит о Марии, которая ради Мазепы пренебрегла
отцом и матерью, но только слепой украинский певец
напоминает изредка молодым козачкам об этой пре­
ступнице».
С трепетом я показала это Антоше, прося сказать
свое мнение. По этой тетради видно, что он сначала
пытался исправлять, но потом бросил и написал внизу
под сочинением свой отзыв: «Неудобно. К возврату.
Редактор Гатцук». Подпись «редактор Гатцук» брат по­
ставил в стиле своих обычных шуток, используя имя
редактора издававшейся в Москве «Газеты А. Гатцука»
28

и распространенного в то время «Крестного календаря»,
который был и у нас в доме.
Убитая этим отзывом, я еще два раза пробовала
писать сочинение, но сама же и зачеркивала все, как
видно из сохранившейся тетради.
Я чуть не плакала от сознания своего бессилия..
А ведь надо было написать и подать сочинение в срок.
К тому же у нас был строгий учитель словесности.
И вот, как ни было мне стыдно, я обратилась к брату:
— Антоша, помоги мне...
Брат сжалился над моим детским горем и стал «по­
могать» мне, то есть, перевернув страницу, чтобы не ви­
деть моих мук творчества, он... написал за меня сочи­
нение, сохранив в нем все же мой «стиль», если можно
так громко выразиться.
Вот это сочинение, написанное карандашом ранним
почерком Антона Павловича, четко и крупно, видимо
для того, чтобы мне легче было переписать:
«С лишком сто лет прошло с тех пор, когда происхо­
дили события, описанные Пушкиным в его прекрасной
поэме «Полтава». Места описанных им действий груп­
пируются вокруг Полтавы, а потому и следы, остав­
шиеся после героев поэмы, нужно искать около Пол­
тавы. Памятником победы Петра Великого над Кар­
лом XII служит сама Полтава.
В Бендерах можно видеть три сени, углубленные
в земле и поросшие мхом ступени: место, где Карл XII
мужественно отражал натиск турок. Мазепа не за­
быт только как изменник отечества. Церковь, прокли­
навшая его, долго напоминала людям об этом измен­
нике.
Об Искре и Кочубее говорит нам могила их, при­
ютившаяся в ограде одной из украинских церквей.
О Марии, променявшей из честолюбия своих [благород­
ных] родителей на Мазепу, никто не помнит и никто не
говорит: только иногда [бродячий] украинский певец,
воспевая старину, напоминает молодым козочкам об
этой преступнице.
Марья Глугщова
Памятником Петра Великого служат те его великие
преобразования, плодами которых пользуется теперь
русская земля».
29

Сейчас я вижу, что слова «благородных» и «бродя­
чий» зачеркнуты. Я теперь не припомню, кем они были
зачеркнуты, но едва ли мною, едва ли у меня поднялась
бы рука «править» то, что написано таким для меня
авторитетом, как Антоша. Но вот энергичная карандаш­
ная черта, перечеркивающая подпись «Марья Глупцова», это уже, без сомнения, дело моих рук, хотя я
обычно и не обижалась на брата за его веселые шутки.,
Я тщательно переписала сочинение в беловую те­
традь и сдала учителю. Не могу припомнить теперь, ос­
тавила ли я без изменения шутливо написанные братом
слова «молодым козочкам» (вместо козачкам) и как к
этому отнесся мой учитель словесности. Беловой тет­
ради у меня не сохранилось, и я не знаю, какие вообще
замечания по сочинению он сделал, но отлично помню,
что отметку за сочинение он поставил три с плюсом.
Когда я сообщила о полученной отметке Антону
Павловичу, он отнесся к этому совершенно равнодушно
и тайны нашей никогда никому не выдавал. Перелисты­
вая сейчас пожелтевшие страницы моей школьной те­
тради, я до сих пор испытываю чувство стыда за этот
мой детский «проступок». Меня утешает немного лишь
то, что соучастником его был будущий великий рус­
ский писатель, а это написанное им за меня школьное
сочинение печатается в полном собрании его произведе­
ний.

* * *

Дружба моя с братом все более укреплялась. Я дели­
лась с ним всеми моими мыслями, от него у меня не
было никаких тайн. Таким же откровенным расположе­
нием платил мне и он. Под влиянием брата я стала
осмысленнее относиться к жизни, научилась критически
оценивать окружающее. Это сказалось и на успешности
моих занятий в училище.
Постепенно литературный труд брата стал главным
источником существования семьи. Мы начали выбиваться
из бедности. У нас появилась настоящая квартираНо для этого Антону Павловичу приходилось очень
много работать. Можно было только удивляться его
работоспособности. Он успевал и слушать лекции в уни­
верситете, и заниматься в клиниках, и в то же время
писать свои рассказы и фельетоны.
30

Все члены семьи старались помогать Антону Павло*
вичу кто чем только мог. Мы с матерью обшивали его,
готовили вкусные и любимые им блюда. Брат Миша
бегал по его денежным делам: получал в редакциях при­
читающиеся гонорары. Даже наша мать взяла на себя
«курьерские» обязанности: отвозить на Николаевский
вокзал к поезду, отходящему в Петербург в двенадцать
часов ночи, все написанное Антоном Павловичем за день,
чтобы на следующее утро его рассказы попали в редак­
ции петербургских газет и журналов, в которых сотруд­
ничал брат.
Остальные мои братья к тому времени жили уже
самостоятельно на других квартирах и бывали у нас
только в гостях. Чаще других заходил брат Николай
Павлович. Антон Павлович был с ним очень дружен и
ценил в нем талант большого художника. Их связывали
к тому же общие интересы: они работали в одних и тех
же журналах и изданиях. Кстати, тогда немногие
знали, что писатель Антоша Чехонте (литературный
псевдоним брата в то время) и художник Николай Че­
хов— родные братья. Николай Павлович был автором
многих талантливых иллюстраций к произведениям
Антона Павловича. Кроме того, Николай, как я уже
говорила, обладал большими музыкальными способно­
стями. Он не имел никакого музыкального образования,
но неплохо играл на рояле. Когда у нас на квартире
появился инструмент, Николай Павлович, приходя
к нам, обычно садился играть, а Антон Павлович любил
в это время работать. Большой популярностью у нас
пользовалась одна из известных рапсодий Листа в ис­
полнении Николая (об этой рапсодии Антон Павлович
упоминает в своем рассказе «Забыл!!»).
Рано и нелепо кончилась жизнь Николая Павловича,
этого большого, талантливого художника. Я помню, как
Антон Павлович говаривал:
— Эх, если бы мне талант Николая...
Беспорядочная жизнь в богемной среде привела
к тому, что на тридцать первом году жизни Николай
погиб от скоротечной чахотки, не успев создать ничего
большого и значительного.
Все мои старшие братья были одаренными людьми,
но лишь один Антон Павлович развил данные ему при­
родой способности.
31

Я уже упоминала о старшем брате Александре. Он
окончил университет по двум факультетам. В течение
своей жизни занимался естественными науками, литера­
турой, был блестящим лингвистом, талантливым журна­
листом. Но ни одну из этих способностей он по-настоя­
щему не развил, разменявшись на мелочи.

* * *
После окончания училища, мне захотелось продол­
жить свое образование и поступить в высшее учебное
заведение. В Москве тогда существовали Высшие жен­
ские курсы, созданные профессором В; И.-Терье, и я меч­
тала о них. Антон.-. Павлович и тут помог мне, приняв
на себя плату за учение. '
Это было осенью 1883 года. Брат перешел уже на
последний курс университета, а в литературных кругах
твердо занял место как популярный автор юмористиче­
ских и сатирических рассказов на бытовые и обществен­
ные темы.
Я с увлечением стала заниматься на курсах. Лекции
читали такие известные в то время профессора, как
Ключевский, Лопатин, Чупров и др. Я перезнакомилась
с курсистками, завела себе подруг. Все мы тогда стре­
мились быть «передовыми». Мы читали много книг на
исторические, философские и общественные темы, среди
них были и труды Маркса. Прочитанное обсуждали, пи­
сали рефераты, а затем читали их, собравшись на квар­
тире у какой-нибудь курсистки. Иногда собирались в на­
шем доме. Обычно эти сборища у нас заканчивались
вечеринками с танцами, музыкой, играми — всем тем,
что сопутствует чудесной поре — молодости. Мои под­
руги очень любили собираться у меня: их привлекала
непринужденная веселая атмосфера, которая всегда ца­
рила в нашем доме. Конечно, большой притягательной
силой для них был Антон Павлович. Он в то время был
уже известен как писатель. Его личные качества — обая­
ние, общительность, остроумие, живой юмор — пленяли
моих подруг. Многие из них, например Юношева, Куидасова, Эфрос и другие, продолжали быть с ним в дру­
жеских отношениях долгие годы.
В 1884 году Антон Павлович кончил университет, и
па двери нашего парадного появилась дощечка: «Доктор
32

А. П. Чехов — студент.

А. П. Чехов». Но течение нашей жизни от этого не из­
менилось. Пациентов, желающих лечиться у молодого
врача, не находилось. Свою практическую врачебную
работу Антон Павлович начал в подмосковных больни­
цах, в Воскресенске и Звенигороде. В Москве же па­
циентами брата были большей частью знакомые или же
случайные больные. И по-прежнему главной работой
его была — литературная, являвшаяся основным источ­
ником нашего существования.
В 1886 году и я закончила свои курсы, получив дип­
лом учительницы среднеучебных заведений. В тот же год
я поступила в частную женскую гимназию Л. Ф. Ржев­
ской преподавательницей истории и географии. С' этого
времени началась моя самостоятельная трудовая
жизнь.
1886 год я считаю переломным годом в биографии
Антона Павловича. С этого года стала быстро расти его
известность как писателя. Это сказалось на жизни на­
шей семьи, наполнившейся новым содержанием.
IV. ВОСКРЕСЕНСК И БАБКИНО

В начале 80-х годов наша семья каждое лето стала
выезжать из Москвы на дачу. Брат Иван Павлович
к тому времени стал учителем и жил в г. Воскресенске,
недалеко от Москвы. Там при училище он имел боль­
шую, хорошую квартиру. К нему мы и приезжали на
лето. Первые годы Антон Павлович, занятый в Москве
своими литературными делами, с нами не ездил. Но на­
чиная с 1883 года, когда он перешел уже на последний
курс университета, стал уезжать из Москвы вместе
с нами.
Воскресенск (ныне г. Истра) в то время был малень­
ким городком. Вблизи него лежал монастырь, называв­
шийся «Новый Иерусалим».
Вокруг городка были чудесные окрестности с лесами,
лугами, рекой Истрой. Великолепные пейзажи тех мест,
типичные для среднерусской полосы, запомнились мне
на всю жизнь. Антон Павлович еще с юношеских лет
страстно любил природу. Детство он провел на юге,
в степной полосе, и теперь наслаждался прелестью и осо­
бой, неповторимой красотой среднерусской природы.
33

Почти каждый день веселой шумной компанией мы хо­
дили гулять по окрестным лесам, бывали в Ново-Иеру­
салимском монастыре, где было много памятников ста­
рины. Большой любитель рыбной ловли, Антон Павлович
часами просиживал с удочкой на реке Истре.
Невдалеке от города была расположена Чикинская
земская больница, которой заведовал милейший человек
и прекрасный врач Павел Арсентьевич Архангельский,
у которого любили проходить практику студенты и начи­
нающие врачи. Антон Павлович тоже поработал в этой
больнице в 1883 году в качестве студента-практиканта,
а в 1884 году, по окончании университета, работал
у Архангельского уже в качестве врача. В это же лето
брат, временно заменив уехавших в отпуск врачей,
работал и в Звенигороде в качестве заведующего боль­
ницей и уездного врача. Эта работа дала Антону Павло­
вичу, по его словам, «массу беллетристического мате­
риала». Например, в таких его рассказах, как «Хирур­
гия», «Беглец», «На вскрытии», «Мертвое тело»,
«Экзамен на чин» и других, использованы чикинские и
звенигородские наблюдения.
Среди наших знакомых в Воскресенске была семья
полковника Б. И. Маевского, командира артиллерийской
батареи, расквартированной в городе. Это была очень
милая семья, вокруг которой, кроме офицеров, группиро­
валось интеллигентное общество. Почти двадцать лет
спустя, читая пьесу Антона Павловича «Три сестры»,
я вспомнила Воскресенск, батарею, офицеров артилле­
ристов, всю атмосферу дома Маевских. Впечатления,
вынесенные из воскресенской жизни, надолго сохрани­
лись в памяти брата и помогли ему потом при создании
пьесы.
В числе офицеров батареи, между прочим, был по­
ручик Евграф Петрович Егоров. Он, как и другие офи­
церы, был завсегдатаем в доме Маевских, и я нередко
там с ним встречалась, но ни разу ни одного значитель­
ного разговора между нами не было. Однажды, как го­
ворится нежданно-негаданно, я получаю от него письмо,
в котором он в самых серьезных выражениях делает мне
предложение. Мне, тогда юной девушке, еще ни разу
не приходила в голову мысль о замужестве, и я в недо­
умении показала это письмо Антону Павловичу и спро­
сила, как в таких случаях нужно отвечать.
34

Брат прочитал письмо, успокоил меня и сказал, что
это дело он сам уладит. Как он его уладил, мне оста­
лось неизвестным, но только ни тогда, ни после я больше
никаких писем от Егорова не получала и продолжала
как ни в чем не бывало встречаться с ним у Маевских.
Впоследствии Е. П. Егоров вышел в отставку и стал
земским начальником в Нижегородской губернии.
Именно к Егорову Антон Павлович ездил из Москвы
в 1892 году и вместе с ним принимал деятельное участие
в оказании помощи голодающим крестьянам.
Вспоминая о семье Маевских, нужно добавить, что
у них были детишки — девочки Аня и Соня и мальчик
Алеша. Антон Павлович очень любил детей и всегда
с ними дружил. Дружба с детьми Маевских дала, как
известно, Антону Павловичу живой материал для рас­
сказа «Детвора».
Как-то однажды играем мы во дворе у Маевских
в крокет, подъезжает к воротам нарядная тройка лоша­
дей, запряженная в коляску, на козлах сидит кучер
в шляпе с павлиньими перьями. В коляске вижу одетую
во все белое красивую даму. Первое ощущение у меня
было — досада на то, что нам помешали и нарушили
нашу простую, непринужденную обстановку, Затем вдруг
слышу, как дама говорит брату Ивану:
— Иван Павлович, познакомьте меня с вашей се­
строй!
Приехавшая оказалась владелицей соседнего имения
Бабкино, что было в пяти верстах от Воскресенска, Ки­
селевой. Брат Иван как-то познакомился с ее мужем
А. С. Киселевым и был приглашен репетитором к его
детям. Вот как произошло у нас знакомство с Киселе­
выми, выросшее затем в большую дружбу.
Алексей Сергеевич Киселев приходился племянни­
ком известному во времена Николая I дипломату графу
Киселеву. Ко времени нашего знакомства Киселевы уже
были небогаты, владели лишь имением Бабкино, и
Алексей Сергеевич занимал должность земского началь­
ника. Вскоре он совсем разорился, и прекрасное имение
продали за долги.
Мария Владимировна Киселева была дочерью ди­
ректора императорских театров в Москве В. П. Беги­
чева, интересного во многих отношениях человека, и
внучкой известного русского просветителя и издателя
35

Н. И. Новикова. Сама она занималась литературной
деятельностью, писала для детей.
В общем, это была прекрасная семья, хранившая
традиции старинной русской’культуры, и Антон Павло­
вич потом крепко подружился с Киселевыми.
У меня же вскоре возникли дружеские отношения
с Марией Владимировной, умной, обаятельной и, не­
смотря на весь свой внешний аристократизм, очень про­
стой женщиной. Незадолго перед отъездом в Москву я
гостила несколько дней в Бабкине.
Мне так понравилось тогда у Киселевых, что я даже
«изменила» своей семье, оставив ее без помощи в хо­
зяйственных делах. Я просила Антона Павловича похло­
потать, чтобы домашние не сердились на меня за это,
и получила от него в Бабкине такое письмо: «Наша соб­
ственная Сестра! Уезжаю. Дома уломаю всех. Если на­
ходишь лучшим жить в сих краях, а не в тех, то живи...»

* * *
Весной следующего года вновь встал вопрос о вы­
езде на дачу. Ехать снова в самый Воскресенск брату
не хотелось, да к тому же Иван Павлович там уже не
служил: его уволили, причем виновником увольнения
оказался брат Николай Павлович. Произошло это так.
В деревне Максимовке (недалеко от Бабкина) жил
горшечник, с большим мастерством выделывавший гор­
шечную посуду различных размеров. Он искусно обжи­
гал свои горшки, и они при ударе издавали мелодичные
звуки. Николай Павлович при своей музыкальности об­
ратил на это внимание. Вместе с Иваном Павловичем
он накупил множество горшков разных размеров, от
маленьких до больших. Сделав на дне дырки, он пове­
сил их на веревочках, как колокола, во дворе воскре­
сенской школы. Вспомнив свое увлечение колокольным
звоном в Таганроге, Николай Павлович «вызванивал»
на этих горшках великолепные мелодии, чем приводил
в восторг детвору, но... вызвал негодование попечителя
школы ханжи Цуриковой. Этот горшечный звон сочли
кощунством, и Ивана Павловича уволили.
Вот почему уже с февраля месяца Антон Павлович
стал подыскивать дачу где-нибудь в окрестностях Звени­
города. В это время Киселевы предложили снять у них
36

в Бабкине на лето флигель. Помня те чудесные места,
Антон Павлович согласился.
И вот 6 мая 1885 года мы выехали в Бабкино на
дачу, нанятую с «мебелью, овощами, молоком и проч.»,
как писал брат Лейкину.
О том, как мы ехали в Бабкино и что там нашли,
Аптон Павлович рассказал в письме брату Михаилу,
оставшемуся временно в Москве.
«Сейчас 6 часов утра. Наши спят... Тишина необы­
чайная... Попискивают только птицы да скребет что-то
за обоями. Я пишу сии строки, сидя перед большим
квадратным окном у себя в комнате. Пишу и то и дело
поглядываю в окно. Перед моими глазами расстилается
необыкновенно теплый, ласкающий пейзаж: речка, вдали
лес, Сафонтьево, кусочек Киселевского дома... Пишу для
удобства по пунктам:
a) Доехали мы по меньшей мере мерзко. На станции
наняли двух каких-то клякс Андрея и Панохтея (?) по
3 целкача на рыло... Кляксы все время везли нас воз­
мутительнейшим шагом. Пока доехали до бебулой
церкви, так слюной истекли. В Еремееве кормили. От
Еремеева до города ехали часа 4 — до того была мерзка
дорога. Я больше половины пути протелепкался пеше­
дралом. Через реку переправились под Никулиным,
около Чикина. Я, поехавший вперед (дело было уже
ночью), чуть не утонул и выкупался. Мать и Марью
пришлось переправлять на лодке. Можешь же предста­
вить, сколько было визга, железнодорожного шипенья
и других выражений бабьего ужаса! В Киселевском лесу
у ямщиков порвался какой-то тяж... Ожидание... И так
далее, одним словом, когда мы доплелись до Бабкина,
то было уже час ночи... Sic!!
b) Двери дачи были не заперты... Не беспокоя хо­
зяев, мы вошли, зажгли лампу и узрели нечто такое, что
превышало всякие наши ожидания. Комнаты громадны,
мебели больше, чем следует;.. Все крайне мило, комфор­
табельно и уютно. Спичечницы, пепельницы, ящики для
папирос, два рукомойника и... черт знает чего только не
наставили любезные хозяева. Такая дача под Москвой
по крайней мере 500 стоит. Приедешь — увидишь. Во­
дворившись, я убрал свои чемоданы и сел жевать. Вы­
пил водочки, винца, и... так, знаешь, весело было глядеть
в окно на темневшие деревья, на реку... Слушал я, как
37

поет соловей, и ушам не верил... Все еще думалось, что
я в Москве... Уснул я великолепно... Под утро к окну
подходил Бегичев и трубил в трубу, но я его не слышал
и спал...
c) Утром ставлю вершу и слышу глас: «крокодил!»
Гляжу и вижу на том берегу Левитана... Перевезли его
на лошади... После кофе отправился я с ним и с охот­
ником (очень типичным) Иваном Гавриловым на охоту«
Прошлялись часа З1 /2, верст 15, и укокошили зайца.
Гончие плохие...
d) Теперь о рыбе. На удочку идет плохо. Ловятся
ерши да пескари. Поймал, впрочем, одного головля, но
такого маленького, что в пору ему не на жаркое идти,
а в гимназии учиться.
e) На жерлицы попадается. На Ванину жерлицу по­
пался громадный налим. Сейчас жерлицы не стоят, ибо
нет живцов...
f) О мои верши! Оказалось, что их очень удобно
везти. В багаже не помяли, а к возам привязаны сзади
были... Одна верша стоит в реке. Она поймала уже
плотицу и громаднейшего окуня. Окунь так велик, что
Киселев будет сегодня у нас обедать. Другая верша
стояла сначала в пруде, но там ничего не поймала. Те­
перь стоит за прудом в завадине (иначе в плесе); вчера
поймала она окуня, а сейчас утром я с Бабакиным вы­
тащил из нее двадцать девять карасей. Каково? Сегодня
у нас уха, рыбное жаркое и заливное... А посему при­
вези 2—3 верши...
g) Марья Владимировна здравствует. Подарила ма­
тери банку варенья и вообще любезна до чертиков. По­
ставляет мне из французских журналов (старых) анек­
доты... Барыш пополам. Киселев по целым дням сидит
у нас. Вчера на пироге выпил 3 громадных рюмки.
Бегичев ел, но не пил... Довольствовался только тем,
что глядел умоляющими глазами на графин с
водкой.
h) Я не пью, но тем не менее вино уже выпито. Вино
так хорошо, что Николай и Иван обязаны привезти по
бутыли (в чемоданах, как я). Вино здесь находка. Что
может быть приятнее, как выпить после ужина на тер­
расе по стаканчику вина! Ты объясни им...
i) Левитан живет в Максимовке. Он почти попра­
вился. Величает всех рыб крокодилами и подружился
38

с Бегичевым, который называет его Левиафаном. «Мне
без Левиафана скучно!» — вздыхает Бегичев, когда нет
крокодила...»
Я« * *

Я не помню, в каком году я познакомилась с Исааком
Ильичом Левитаном, но приблизительно это было в на­
чале 80-х годов, когда Антон Павлович уже переехал
в Москву. Левитан учился вместе с братом Николаем
в Училище живописи, ваяния и зодчества. Одно время
они и жили вместе в номерах на Садовой, где обычно
ютилась бедная учащаяся молодежь.
Как-то я зашла к брату. Сижу, разговариваю, — вхо­
дит его товарищ. Коля познакомил нас.
— А сестга Чехова уже багышня! — как бы уди­
вленно сказал товарищ брата, здороваясь со мной.
Это и был И. И. Левитан. Он сильно картавил, не
произносил звука «р», а вместо «ш» у него получалось
«ф», меня, например, он всегда называл — Мафа.
Позднее, познакомившись с Антоном Павловичем,
Левитан быстро с ним подружился, стал постоянно бы­
вать у нас и сделался для нашей семьи близким чело­
веком. Левитан глубоко любил русскую природу, очень
тонко чувствовал ее и своим талантом живописца по­
истине воспел красоту русского пейзажа. Антон Павло­
вич в литературе был великим мастером, глубоко чув­
ствующим красоту русской природы. Эта общая любовь
к природе, признание таланта друг друга — сблизили
и взаимно привлекли великих художников.
У Левитана было выразительное лицо, крупный нос,
томные с поволокой глаза, шапка темных волос. Я бы
не сказала, что он был красив, но он пользовался успе­
хом у женщин и сам был необыкновенно влюбчивым и
экспансивным в проявлении своих чувств. Однако вре­
менами он впадал в мрачную меланхолию, готов был
покончить с собой, повеситься, застрелиться, но эти на­
строения проходили.
В Бабкино вместе с нами он попал не случайно. Вот
как описал это сам Антон Павлович в одном из писем
с дачи: «Со мной живет художник Левитан (не тот1,
а другой — пейзажист) ..< С беднягой творится что-то
1 Имеется в виду брат И. И, Левитана художник Адольф Ле­
витан.

39

недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой
с ним во Владимирскую губернию съездить, проветрить
его (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назна­
ченный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ
уехал... В конце апреля вернулся откуда-то, но не из
Кавказа... Хотел вешаться... Взял я его с собой на дачу
и теперь прогуливаю... Словно бы легче стало...»
Первое время Левитан жил в деревне Максимовке,
а затем по настоянию Антона Павловича переехал в не­
большой флигелек к нам в Бабкино. На этом домике
Антон Павлович повесил шутливую вывеску «Ссудная
касса купца Левитана». Никто без смеха не мог пройти
мимо.
Меланхолия Левитана прошла. Чего только они
с Антоном Павловичем не проделывали потом в Бабкине,
заставляя всех покатываться со смеху! Тут были и пан­
томима с «убийством мусульманина Левитана бедуином
Чеховым»: Левитан, расстелив на лужайке коврик, ста­
новился на колени (вернее, садился) и начинал молиться
на восток, кланяясь до земли, а Антон Павлович, под­
кравшись сзади, стрелял в этот момент в него из ружья
(разумеется, холостым), тот перевертывался и падал...
Или знаменитый суд над Левитаном, в котором прини­
мали участие А. С. Киселев — председателем суда, и
Антон Павлович — прокурором, причем оба выступали
в мундирах, расшитых золотом (из гардероба Киселева
и Бегичева). Незадолго перед этим «судом» брат писал
архитектору Ф. О. Шехтелю — общему приятелю его,
Левитана и брата Николая: «Бросьте Вы Вашу архитек­
туру! Вы нам ужасно нужны. Дело в том, что мы (Ки­
селев, Бегичев и мы) собираемся судить по всем пра­
вилам юриспруденции, с прокурорами и защитниками,
купца Левитана, обвиняемого в а) в уклонении от воин­
ской повинности, Ь) в тайном винокурении (Николай
пьет, очевидно, у него, ибо больше пить негде), с) в со­
держании тайной кассы ссуд, d) в безнравственности и
проч. Приготовьте речь в качестве гражданского истца».
Нужно было только слышать блещущую остроумием об­
винительную речь самого Антона Павловича на этом
«суде»!.. Николай Павлович изображал зрителя, плакав­
шего от умиления... Редко в нашей дальнейшей жизни
было столько искреннего веселья, юмора, сколько их
было в Бабкине.
40

А какие чудесные поэтические вечера мы проводили
в парке у большого дома Киселевых! Представьте себе
теплый летний вечер, красивую усадьбу, стоящую на вы­
соком крутом берегу, внизу реку, за рекой громадный
лес... ночную тишину... Из дома через раскрытые окна
и двери льются звуки бетховенских сонат, шопеновских
ноктюрнов... Киселевы, мы всей семьей, Левитан сидим
и слушаем великолепную игру на рояле Елизаветы Але-,
ксеевны Ефремовой — гувернантки детей Киселевых.
— Чегт возьми, как хогошо!.. — говорит Левитан.
Иногда пел гостивший у Киселевых бывший премьер
Московского Большого театра тенор Владиславлев. Пела
и сама Мария Владимировна Киселева. На меня, да и
на всех моих братьев эти музыкальные вечера в Баб­
кине производили неизгладимое впечатление.
А порой вместо музыки происходило нечто вроде ли­
тературных вечеров. Очень интересными были воспоми­
нания В. П. Бегичева о его деятельности в бытность ди­
ректором императорских театров в Москве.
Много импровизировал и Антон Павлович. Переда­
вал сценки, сюжеты рассказов, иногда тут же создавал
почти законченные литературные миниатюры. Спустя
многие годы читаю, бывало, новый рассказ брата и
чувствую, что я где-то об этом уже читала или слы­
шала... Начинаю вспоминать, пока передо мной не вста­
нут картины летних вечеров в Бабкине, наша большая
компания, расположившаяся кто где: на ступеньках, на
перилах, внимательно слушающая Антона Павловича.
Я не знаю, были ли уже тогда у Антона Павловича за­
писные книжки, но так или иначе примечательно то, что
сюжеты своих произведений он мог хранить и не исполь­
зовать долгое время, пока они у него не «созревали».
Во многих письмах Антона Павловича к Киселевым
можно прочесть его вопросы о «фальшивомонетчике»,
приветы ему и т. д. Это была забавная собака Киселе­
вых, которая всегда смотрела как-то исподлобья и
вкось, почему и получила от брата такое прозвище. Во
время музыкальных и литературных вечеров в Бабкине
«фальшивомонетчик» обычно сидел вместе с нами на
ступеньках. В одном из писем к М. В. Киселевой Антон
Павлович вспоминал эти «беседы вечером на крылечке...
в присутствии Ма-Па, фальшивого монетчика и Леви­
тана».
41

* * *
В Бабкине Антон Павлович ежедневно занимался
приемом больных. Пациентами его были окрестные кре­
стьяне.
В те времена, при крайней скудости в сельских мест­
ностях врачебных пунктов, крестьяне обычно шли за ме­
дицинской помощью к близ живущим помещикам, как
к людям образованным, разбирающимся в болезнях.
Установилась такая связь с крестьянами и у Марии Вла­
димировны Киселевой, которая, как могла, «лечила» кре­
стьян. Хорошо, если крестьяне попадали в таких слу­
чаях к достаточно культурным и умным людям вроде
Киселевой, которая знала, что, кроме лечения простей­
ших, общеизвестных заболеваний, она не имеет права
лечить ничего.
Когда мы .стали в летние месяцы жить в Бабкине,
Киселева очень обрадовалась, узнав, что Антон Павло­
вич врач. Вначале она приглашала его на помощь в бо­
лее или менее серьезных случаях заболеваний прихо­
дивших крестьян, а позднее уже весь прием они произ­
водили вдвоем, хотя, впрочем, правильнее было бы
сказать втроем, так как я тоже принимала самое дея­
тельное участие в этих приемах, правда больше всего
в качестве «низшего медицинского персонала»: что-то
подать, принести, подержать и т. д.
Но со временем я так напрактиковалась на этих
приемах, что, когда не было дома Антона Павловича,
сама отпускала больным лекарства. Помню случай,
когда мне пришлось очень переживать собственную
оплошность.
Однажды пришел'мужичок-крестьянин с жалобой на
то, что ему что-то давит в животе. Я решила дать ему
касторки. Но по ошибке дала ему выпить вместо касто­
рового масла — камфарного. Когда я потом обнару­
жила свою ошибку, я испугалась: «Что теперь будет?»
Весь день ходила сама не своя, плохо спала ночь. Когда
же на другой день мужичок, как ни в чем не бывало,
снова пришел, я ему очень обрадовалась и набросилась
на него с вопросами:
— Ну как? Что?
— Ох, голубушка, спасибо тебе! Как же хорошо ты
мне вчера помогла. Вот еще пришел к тебе..«
42

Я была радешенька, но вместе с тем встала в тупик:
«А чего же ему в таком случае сегодня дать?» А
брат все еще не вернулся...

* * *
Иду я однажды по дороге из Бабкина к лесу и не­
ожиданно встречаю Левитана. Мы остановились, начали
говорить о том о сем, как вдруг Левитан бух передо
мной на колени и... объяснение в любви.
Помню, как я смутилась, мне стало как-то стыдно,
и я закрыла лицо руками.
— Милая Мафа, каждая точка на твоем лице мне
дорога... — слышу голос Левитана.
Я не нашла ничего лучшего, как повернуться и убе­
жать.
Целый день я, расстроенная, сидела в своей комнате
и плакала, уткнувшись в подушку. К обеду, как всегда,,
пришел Левитан. Я не вышла. Антон Павлович спро­
сил окружающих, почему меня нет. Миша, подсмотрев,;
что я плачу, сказал ему об этом. Тогда Антон Павлович
встал из-за стола и пришел ко мне.
— Чего ты ревешь?
Я рассказала ему о случившемся и призналась, что
не знаю, как и что нужно сказать теперь ЛевитануБрат ответил мне так:
— Ты, конечно, если хочешь, можешь выйти за него
замуж, но имей в виду, что ему нужны женщины баль­
заковского возраста, а не такие, как ты.
Мне стыдно было сознаться брату, что я не знаю,
что такое «женщина бальзаковского возраста», и, в сущ­
ности, я не поняла смысла фразы Антона Павловича,
но почувствовала, что он в чем-то предостерегает меня.:
Левитану я тогда ничего не ответила, и он опять с не­
делю ходил по Бабкину мрачной тенью. Да и я никуда
не выходила из дома. Но вскоре все бабкинцы об этом
«происшествии» узнали. Придет, бывало, Владимир Пе­
трович Бегичев и зовет:
— Ну, Марьюшка, пойдем немного пройдемся.
Возьмет меня под руку и непременно поведет в сто­
рону левитановского флигеля, и чем ближе мы подходим,
тем все крепче прижимает мой локоть, чтобы я не убе­
жала.
43

Потом, как это всегда в жизни бывает, я привыкла
и стала вновь встречаться с Левитаном. На этом весь
наш «роман» и закончился. Всю его жизнь мы продол­
жали быть с ним лучшими друзьями. Он много помогал
мне в занятиях живописью. Правда, он мне не раз го­
ворил потом и повторил незадолго перед своей смертью,
когда я навестила его уже тяжело больным:
— Если бы я когда-нибудь женился, то только бы на
вас, Мафа...
Но Левитану не суждено было жениться. Вся жизнь
его прошла в увлечениях, в метаниях. Однажды он так
запутался в одном романе, героинями которого были
мать и дочь, что даже стрелялся. Антон Павлович ездил
тогда в имение, где произошли эти события, лечить Ле­
витана и прожил у него около недели. Но Левитана
нужно было лечить не столько от раны, сколько от пси­
хической подавленности.
Позднее Левитан откровенничал со мной:
— Чегт знает что! Понимаете, Мафа, мать и дочь...
На что я ему ответила:
— Это вы взяли из Мопассана...
Еще об одном увлечении Левитана, которое в ка­
кой-то степени нашло отражение в рассказе Антона
Павловича «Попрыгунья», много писалось и говорилось.
Добавлю лишь, что как ни старался Антон Павлович
отмахнуться от «обвинения», но все-таки отношения
между художником Рябовским и «попрыгуньей» Ды­
мовой и весь сюжет рассказа во многом напоминают то,
что произошло между Левитаном и художницей
С. П. Кувшинниковой, хотя, конечно, нельзя ставить
знака равенства между Левитаном и Рябовским. Этот
рассказ был единственной причиной временного пере­
рыва дружеских отношений между Левитаном и Антоном
Павловичем, продолжавшегося около трех лет, до янва­
ря 1895 года, когда наша общая приятельница Татьяна
Львовна Щепкина-Куперник привезла Левитана в
Мелихово. Встретились они с Антоном Павловичем
тепло и радостно. Левитан, проведя у нас вечер и ночь,
рано утром уехал, оставив брату такую записку: «...Я рад
несказанно, что вновь здесь у Чеховых. Вернулся опять
к тому, что было дорого и что на самом деле и не пере­
ставало быть дорогим». Все было забыто, и в нашем
доме вновь зазвучал милый голос «крокодила».
44

Левитан нежно любил Антона Павловича. Когда
брат в 1897 году неожиданно для всех заболел, Левитан
прислал ему тревожное письмо, предлагал вместе по­
ехать для лечения за границу, спрашивал, не нужно ли
денег. «Ах, зачем ты болен, зачем это нужно, тысяча
праздных, гнусных людей пользуются великолепным
здоровьем! Бессмыслица!» — писал он в этом письме.
Причем у самого Левитана дела со здоровьем в это
время были неважные. У него было тяжелое сердечное
заболевание. Приведу одно из писем Левитана, написан­
ное мне в Мелихово в этот период: 1
«Хорошая моя МарияПавловна! Я писал как-то
Антону Павловичу, но ответа не получил, из чего за­
ключаю, что его нет в деревне. Где он, а главное,
как его здоровье? На днях один мой знакомый прочел,
что Антон Павлович был в Одессе. Правда это? Про­
ездом куда-нибудь?2 Разве ему посоветовали теперь
ехать на юг? Голубушка Мафа, напишите обо всем
этом.
Какую дивную вещь написал Антон Павлович —
«Мужики». Это потрясающая вещь. Он достиг в этой
вещи поразительно художественной компактности. Я от
нее в восторге.
Что вы поделываете, дорогая моя славная девушка?
Ужасно хочется вас видеть, да так плох, что просто
боюсь переезда к вам, да по такой жаре вдобавок. Я не­
много поправился за границей, а все-таки слаб ужасно
и провести два часа в вагоне, да потом еще 10 верст
по плохой дороге — не под силу. Может быть, похолод­
нее будет, решусь приехать к вам. Мало работаю —
невероятно скоро устаю. Да, израсходовался я вконец,
и нечем жить дальше! Должно быть, допел свою песню.
Что ваши, здоровы ли? Мой привет им. Искренно пре­
данный вам Левитан».
Два года спустя, в декабре 1899 года, Левитан при­
езжал к нам в Ялту. Здоровье его тогда было уже на­
столько плохо, что, гуляя с ним по. окружающим нашу
дачу холмам, я протягивала ему палку и, идя впереди,
тянула его кверху.
1 Полностью публикуется впервые.
2 Это была газетная «утка». Антон Павлович летом 1897 года
в Одессе не был.

45

Через полгода Левитан скончался в возрасте всего
лишь тридцати девяти лет. Антон Павлович искренно
горевал о ранней смерти своего друга и все собирался
написать о нем статью, да так и не собрался.
Вскоре после смерти Исаака Ильича его брат
Адольф Ильич передал мне фотокопию- завещательной
записки Левитана, в которой тот просил после его
смерти сжечь все его письма. А. И. Левитан выполнил
волю брата. Вот почему остались неизвестными письма
Антона Павловича к И. И. Левитану.;

* * *
Вспомнив в связи с Бабкиным о Левитане, я не за­
кончила свой рассказ о самом Бабкине. Воспоминания
о нем были бы неполными, если бы не упомянуть о де­
тишках Киселевых, девочке Саше и мальчике СережеЯ уже говорила о любви брата к детям. Не мог он не
полюбить и не подружиться и с Киселевскими ребя­
тишками.
Шутливое произведение Антона Павловича «Сапоги
в смятку», включенное в полное собрание его сочинений,
было посвящено детям Киселевых.
Саша была бойкой девочкой лет десяти. Антон Пав­
лович называл Сашу в шутку Василисой, а она его
Васенькой. Левитан как-то нарисовал ей в альбом крым­
ский вид, а Антон Павлович сделал подпись: «Вид ки^
париса перед Вами, Василиса».
Именно о ней говорится в одном из немногих стихо­
творений Антона Павловича:
Милого Бабкина яркая звездочка!
Юность по нотам allegro промчится:
От свеженькой вишни останется косточка,
От скучного пира — угар и горчица.:

Спустя лет двенадцать Антон Павлович получил
письмо от Саши, собиравшейся уже выходить замуж.
Как написал мне брат, «ее жених, по фамилии Лютер,
сделал приписку внизу письма и расписался потом­
ственным дворянином. Я решительно не знаю, что от­
вечать».
Таким был финал дружески веселых отношений Ан­
тона Павловича с девочкой Василисой, ставшей потом
женой «потомственного дворянина»...
46

Ее брат, Сережа Киселев, когда начал учиться в гим­
назии, одно время жил у нас в Москве, на Садовой
Кудринской. Впоследствии он работал в театре и же­
нился на артистке цыганского хора.

* * *
С Бабкиным было связано начало моих занятий жи­
вописью. Произошло это так. В те годы мы иногда при­
езжали в Бабкино к Киселевым и зимой. Погостим не­
сколько дней, отдохнем и возвращаемся в Москву. Во
время одного из таких зимних приездов в Бабкино
у меня вдруг родилось желание написать масляными
красками вид, открывавшийся из окна гостиной дома
Киселевых. Это был зимний пейзаж с чернеющим вдали
Дарагановским лесом. Этюд, к моему удивлению, по­
лучился недурной. Приехав в Москву, я показала его
Левитану.
— О Мафа, молодец, и у вас тоже способности! —
сказал он.
Эта похвала моего дебюта обрадовала меня, и я
стала заниматься живописью серьезно.

* * *
Много красивого и хорошего впоследствии пережили
мы и на Луке у Линтваревых и у себя в Мелихове, но
воспоминания о Бабкине стоят как-то особняком. Да
и на творчестве Антона Павловича жизнь в Бабкине,
без сомнения, сказалась очень сильно. Великолепные
описания картин среднерусской природы, которые Ан­
тоном Павловичем были потом разбросаны по многим
его произведениям, были, конечно, навеяны бабкинскими местами. Ряд рассказов был прямо связан с Баб­
киным, как, например, «Ведьма», «Недоброе дело». Ка­
жется, и сейчас сохранилась сторожка и Полевщинская
церковь у Дарагановского леса, где мы раньше гуляли,
собирали грибы и откуда по ночам доносился колоколь­
ный звон, когда сторож отбивал часы. Известный рас­
сказ Антона Павловича «Налим» написан с натуры, та­
кой случай был, когда у Киселевых строили купальню.
В графе Шабельском пьесы «Иванов» можно узнать
В. П. Бегичева и т. д.
47

При воспоминании о молодости, возможно, все ка­
жется прекрасным и поэтическим, но только поэзия и
красота летних месяцев в Бабкине остались в моей па­
мяти неизгладимыми на всю жизнь. Недаром мы три
года подряд — с 1885 по 1887 — жили там. Когда я сей­
час прохожу по кабинету Антона Павловича в Ялтин­
ском доме-музее и вижу в нише за письменным столом
чудесную картину Левитана «Река Истра», написанную
им в Бабкине в 1885 году, всякий раз в моей памяти
возникают далекие милые образы.
V. НА САДОВОЙ КУДРИНСКОЙ

До 1886 года мы сменили в Москве множество квар­
тир. По мере улучшения материального положения на­
шей семьи мы перебирались и в лучшие квартиры. Но
нам часто не везло. Осенью 1885 года мы сняли, напри­
мер, квартиру на улице Якиманке в доме Лебедева. Че­
рез некоторое время оказалось, что она страшно сырая
и, когда стали топить, стены покрывались плесенью.
У Антона Павловича в эти годы уже появлялся кашель
(бывало и кровохарканье, но об этом мы тогда еще не
знали), и такая сырая квартира для него была губи­
тельна. Прожив там месяца полтора, мы переехали
в квартиру напротив, в доме Клименкова.
Там оказалось другое неудобство. Над нами, этажом
выше, было помещение, сдававшееся под балы, свадьбы,
поминки и т. п. Покоя от этого не было ни днем, ни
ночью. Над головой постоянно слышалась музыка, топот
отплясывающих пог... В такой обстановке брату, ко­
нечно, тяжело было работать.
В этом доме у нас был большой зал, и мы стали
иногда устраивать свои вечера. В них принимали уча­
стие приятели и знакомые братьев, а также и мои по­
други по курсам. Особенно весело у нас бывало на рож­
дестве и на пасхе. Между прочим, в пасхальную ночь
Антон Павлович любил компанией походить по Москве.
Обычно мы шли сначала на Каменный мост послушать
колокольный звон. На речном просторе Москвы-реки
звон колоколов как-то особенно красиво и торжественно
звучал. До заутрени над городом стояла тишина. Но вот
ударял первый тяжелый колокол на кремлевском Иване
48

Великом, второй, третий... и начинался звон во все коло­
кола этой огромной колокольни. В этот момент вступали
колокола других церквей, и раздавался знаменитый мос­
ковский пасхальный звон сорока сороков.
Постояв на мосту, мы шли домой и по дороге обычно
заходили в церкви послушать службу, хор, посмотреть
внутреннее убранство церквей. Стояли везде понемногу.
Помню, как-то зашли мы в одну из бесчисленных мо­
сковских церквей и увидели там знакомого художника
(фамилию его теперь уж не помню). Антон Павлович,
поздоровавшись, тихо спросил его:
— Скажите, а какая это церковь?
— А ч-черт ее знает! — полуобернувшись, с серьезнььм видом ответил художник.
Такой ответ был настолько неожиданным и курьез­
ным, что Антон Павлович и все мы не могли удержаться
и прыснули от смеха. Потом дома Антон Павлович очень
смешил всех, артистически изображая этого художника
в церкви с его ответом: «А черт ее знает!»
В первый день пасхи Антон Павлович иногда пригла­
шал меня идти с ним на вечерню в храм Христа Спаси­
теля, в котором когда-то брат Николай Павлович вместе
с художниками Сорокиным и Прянишниковым расписы­
вали стены на хорах. Во время службы Антон Павлович
стоял как вкопанный, не молясь, и внимательно смотрел,
как облачали митрополита, — его интересовала лишь
внешняя сторона службы.
С квартирой в доме Клименкова мы распрощались
весной 1886 года, когда уехали на дачу в Бабкино. Про­
жили там лето, а с приближением осени опять стали
думать о найме новой квартиры. В начале августа
я съездила с этой целью в Москву и, осмотрев ряд квар­
тир, остановилась на небольшом двухэтажном доме
врача Якова Алексеевича Корнеева по Садовой Кудрин­
ской улице (ныне дом № 6) L Правда, эта квартира
стоила по тем временам (да и по нашим средствам) до­
вольно дорого — шестьсот пятьдесят рублей в год, и
у брата не было даже денег заплатить, как требовал
хозяин, сразу за два месяца вперед, но она прельстила
меня удобным расположением комнат на двух этажах,
близостью от центра и тем, что находилась она в хоро1 С 1954 года в нем создан Дом-музей А. П. Чехова.
49

СХЕМАТИЧЕСКИЙ ПЛАН КВАРТИРЫ ЧЕХОВЫХ
В ДОМЕ КОРНЕЕВА НА САДОВОЙ КУДРИНСКОЙ УЛИЦЕ

Первый этаж. 1. Парадное. 2. Прихожая. 3. Вешалка. 4. Лест­
ница на второй этаж. 5. Кабинет Антона Павловича. 6. Комната
Михаила Павловича. 7. Спальня Антона Павловича. 8—9. Кухня.,
10. Комната горничной. 11. Комната кухарки. 12. Черный ход„

Второй этаж. 1. Лестница на первый этаж. 2. Коридор. 3. Го­
стиная, 4, Комната Марии Павловны. 5. Комната с бельведером*
6. Столовая, 7, Комната матери.

50

тем районе Москвы. Антон Павлович занял у издателя
журнала «Осколки» Н. А. Лейкина деньги, и мы сняли
эту квартиру.
После переезда и устройства новая квартира Ан­
тону Павловичу очень понравилась. Устроились мы в ней
так. В первом этаже были расположены: прихожая, из
нее налево кабинет Антона Павловича, а из кабинета
две двери вели в так называемые бельведеры (выступы
с окнами на улицу, отчего этот дом Антоном Павлови­
чем и был шутливо назван «комодом»). В первом бель­
ведере (в сторону двора) была спальня брата Михаила,
а рядом, в другом бельведере, — спальня Антона Пав­
ловича. Направо от прихожей были расположены кухня
и две комнаты для прислуги. Посередине прихожей ле­
стница вела на второй этаж, под лестницей жила наша
собака Корбо. Во втором этаже расположение комнат
было такое: в обоих бельведерах (над спальнями Ми­
хаила и Антона) была моя комната, рядом (над кабине­
том Антона Павловича) — гостиная, затем шла проход­
ная комната тоже с бельведером, который выступал над
парадным входом во дворе. Из этой комнаты дверь вела
в столовую, а рядом была комната матери, Евгении
Яковлевны. Отец с нами здесь не жил, а лишь еже­
дневно приходил к нам. Жил он тогда у брата Ивана
Павловича, недалеко по этой же улице. Такая большая
удобная квартира была у нас впервые.
Здесь мы прожили почти четыре года. Я уже упоми­
нала о том, что 1886 год я считаю переломным годом
в биографии Антона Павловича. С этого года, именно
в корнеевском доме, у нас началась жизнь, наполненная
более глубоким внутренним содержанием. В корнеев­
ском доме братом были написаны первые крупные про­
изведения («Степь», «Счастье», первая пьеса — «Ива­
нов» и др.)г Здесь, в этом доме, у нас побывали Гри­
горович, Короленко, Чайковский, Плещеев и многие
другие деятели литературы и искусства, обратившие
внимание на молодого писателя Чехова.
>
* * *
Еще в марте 1886 года, когда мы жили на Якиманке,
Антон Павлович, подписывавший тогда свои рассказы
псевдонимом «Чехонте», неожиданно получил письмо от
51

известного русского писателя Дмитрия Васильевича
Григоровича. В этом письме маститый шестидесятипяти­
летний писатель впервые говорил Антону Павловичу о
том, что, по его убеждению, он обладает «настоящим та­
лантом», который выдвигает его «далеко из круга лите­
раторов нового поколения», что ему это нужно осознать
и серьезно отнестись к своему дарованию и к литератур­
ной работе. Это письмо очень взволновало брата. Он
отвечал Григоровичу: «Ваше письмо... поразило меня,
как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь
чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе».
В более поздние годы, когда талант брата раскрылся
во всю мощь и он стал уже известным писателем, он
слышал много приятных слов о своем творчестве, но
этот первый отзыв старого авторитетного писателя, ко­
нечно, имел большое значение для двадцатишестилет­
него Антона Павловича. На взволнованное письмо брата
Григорович ответил: «Вы этим подтвердили только мою
веру в Ваше дарование: впечатлительность и сердеч­
ность в тесной связи с творческой способностью».
Григорович всегда высоко ценил произведения Ан­
тона Павловича. Спустя два года старший брат Алек­
сандр, служивший в ту пору в Петербурге, в редакции
газеты «Новое время», писал мне об отношении Григо­
ровича к Антону Павловичу. Это письмо Александра
Павловича ко мне (от 8 июля 1888 г.) нигде не публи­
ковалось *, и я считаю интересным привести из него вы­
держку:
«Вчера из Ниццы приехал Д. В. Григорович, расце­
ловался со мной и завопил о том, что у нас в России
нет критики и что такого «гейнима», как Антон, недо­
статочно оценили. Заграница его поправила мало, он
все еще чувствует «волнение» в груди и поэтому скор и
быстр нервно.
Купил «Рассказы» Антона, несмотря на мое предло­
жение прислать ему экземпляр, куда он прикажет. Се­
годня он укатил уже в Москву. И за границей и в Рос­
сии он возит с собой сочинения Антона, читает их,
делает на полях пометки карандашом и, вероятно, надое­
дает соседям по вагону. Во всяком случае, за границей
* В настоящее время письмо опубликовано — см. журнал «Во­
просы литературы», I960, № 1, стр. 100, (Прим, ред.)
52

Антона знают и, вероятно, здорово ругают за то, что он
так хорошо пишет, что Григорович не дает никому спать
в дороге. Такого пылкого энтузиаста и распространителя
Антоновой славы я еще не встречал. Он, кажется, готов
залепить в ухо, чтобы только доказать, что Антон —
гейним. В редакции он ни с того ни с сего набросился
на Жителя1 и давай его укорять в том, что Антона
будто бы обижают. Житель слушал, слушал, а потом и
решил: «Ну, с ума спятил старичина. Какой черт Че­
хова обижает? Совсем развинтился...» Я тоже выслушал
приблизительно такую речь: «Дорогой мой Чехов, ска­
жите Вы брату, что такую фразу, как сравнение зари
с подергивающимися пеплом угольями был бы счастлив
написать Тургенев, если бы был жив. Много, много
у него прекрасных мест. Я их все отмечаю. У — талант,
у — силища! Жаль только, что он всё мелкие вещи пи­
шет...» «Степи» он еще не читал (то есть в момент разго­
вора). «Огни» чрезвычайно нравятся всем. Все смысля­
щие жалеют, что такая прекрасная вещь прошла в лет­
ней книжке журнала. Будь это зимою — наделала бы
вещица шуму. Таковы по крайней мере общие речи».
Как-то в один из своих приездов в Москву Д. В. Гри­
горович зашел вечером к нам на Садовую Кудринскую.
Антон Павлович принял его в своем кабинете внизу.
А наверху у меня в это время были мои приятельницы,
братья, их товарищи. В гостиной стояли смех, шум, му­
зыка, топот ног. Моя подруга Дарья Михайловна Му­
сина-Пушкина (по прозвищу Антона Павловича «Дришка») представляла нам, как танцуют кавалеры
различных слоев общества.
Григорович, разговаривая с братом, временами ко­
сился наверх и наконец не выдержал и спросил:
— Послушайте, Чехов, что это такое у вас там на­
верху?
— А это у сестры в гостях подруги, — ответил Ан­
тон Павлович.
— А нам можно к ним?
— Ну конечно! Пойдемте.
И вот вдруг мы видим: входит к нам в сопровожде­
нии брата красивый, элегантный старик с седыми бакен­
бардами, с галстуком, завязанным широким бантом.
1 А. А. Дьякова.
53

— Дмитрий Васильевич Григорович, — представил
■
нам его Антон Павлович.
Вначале мы немножко застеснялись и присмирели,
но затем веселье наше возобновилось. Григоровичу
наша молодая компания, видимо, понравилась. Он при­
нял участие в наших играх и шутках.
Он долго не забывал проведенного у нас вечера и по­
том в Петербурге рассказывал своим знакомым, что
у Чехова он нашел «вакханалию»!
Вскоре новый сборник своих рассказов под общим
заголовком «В сумерки» Антон Павлович посвятил Гри­
горовичу. Это было знаком признательности Антона
Павловича за ту дружескую моральную поддержку, ко­
торую Григорович оказал ему в молодые годы его твор­
чества. Кстати, получив посвященную ему книжку, Гри­
горович написал брату из Ниццы очень интересное
письмо. Оно было опубликовано мною свыше сорока лет
тому назад в сборнике «Слово» (Москва, 1914) и многим
неизвестно. Приведу здесь выдержку из него:
«Рассказы Ваши давно знакомы мне по «Новому
времени»; но я снова прочел их, держась обыкновения
подчеркивать карандашом те черты, те блестки, которые
для меня служат знаком несомненно оригинального
таланта. Помнится, раз в Кадиксе, в духов день, когда
все население отправляется за город, я принялся сво­
дить счет красивым женщинам; через десять минут
я бросил милое занятие, потому что хорошенькие жен­
щины шли не в одиночку, а целыми толпами. То же са­
мое произошло при чтении Ваших рассказов.
Вы очень худо сделаете, если подумаете, что я го­
ворю так ради красивого словца. Льстить Вам или го­
ворить комплименты было бы не только бессмысленно
с моей стороны, но при существующих отношениях
просто низко и подло, и, наконец, какая причина может
заставить меня кривить душою перед Вами?
Рассказы «Мечты» и «Агафья» мог написать только
истинный художник; три лица в первом и два во вто­
ром едва тронуты, а между тем нечего уже больше при­
бавить, чтобы сделать их более живыми, обозначить
рельефнее физиономию и характер каждого; ни в одном
слове, ни в одном движении не чувствуется сочинен­
ность, — все правда, все как должно быть на самом
деле; то же самое при описании картин и впечатлений
54

природы: чуть-чуть тронуто — а между тем так вот и
видишь перед глазами; такое мастерство в передаче на­
блюдений встречается только у Тургенева и Толстого
(описания такие в «Анне Карениной»). По целости ак­
корда, по выдержке общего сумрачного тона рассказ
«Недоброе дело» — просто образцовый; с первых стра­
ниц не знаешь еще, что будет — а уж невольно стано­
вится жутко, и душою овладевает предчувствие чего-то не­
доброго. Рассказы «Несчастье», «Верочка», «Дома», «На
пути» доказывают мне только то, что я уже давно знаю,
то есть, что Ваш горизонт отлично захватывает мотив
любви во всех тончайших и сокровенных проявлениях.
Все это снова заставляет меня обратиться к Вам
с просьбой, самой сердечной просьбой, внушенной мне
Вашим истинно редким талантом, — бросить писанье на­
скоро и исключительно мелких рассказов* и особенно
в газеты. В массе публики, не столько читающей,
сколько пробегающей строки, — из 500 читателей едва ли
один найдется способный отличить жемчужное зерно
в общем хламе. Указания этого рода были бы делом
критики, но критика наша сосредоточилась теперь
в Буренине, который предпочитает писать драмы, изли­
вать желчь на ничтожных поэтиков и сочинять сумбур
за подписью Жасминова, чем заниматься настоящим де­
лом. Мелкими рассказами начал Тургенев; но он их пе­
чатал только в «Современнике», который тогда был для
журналистов то же, что Рубини в пении; мы все были
тогда товарищи, связаны дружбой, и стоило одному на­
писать что-нибудь порядочное, чтобы друзья спешили
сделать ему известность. Теперь не так, и, наконец, та­
кому человеку, как Вы, не все ли равно написать 10—
15 рассказов или написать столько же глав, связанных
общим интересом, общими лицами... Все дело в испол­
нении и также в задаче, главное задаче, потому что на
10 печатных листах нельзя ограничиться рисовкою
лиц и картин природы, невольно намечается цель, обя­
занность сделать какой-нибудь вывод, представить кар­
тину нравов какой-то среды или угла, высказать какуюнибудь общественную мысль, развить психическую или
социальную тему, коснуться какой-нибудь общественной
язвы и т. д.
...Да, да, привинчивайте-ка себя к столу, как Вы го­
ворите, и утопайте в большой неспешной работе.. Наши
55

шите сначала вдоль, потом поперек и увидите, насколько
я был прав, уверовав в Вас с первых Ваших дебютов.
Не знаю, чего только я не прочел в мой долгий век; чи­
тал я всегда внимательно, стараясь всегда угадать
прием писателя и как у него что сделано; у меня несра­
вненно больше литературного чутья и такта, чем соб­
ственно дарования. Мне Вы можете вполне довериться
как литератору и столько же как человеку, который по­
любил Вас сердечно и искренно помимо Вашего та­
ланта. За посвящение мне книги спасибо. Обнимаю
Вас дружески. Д. Григорович».
Это дружеское, искреннее письмо Дмитрия Василье­
вича снова произвело огромное впечатление на брата.
На другой день после его получения Антон Павлович на­
писал Владимиру Галактионовичу Короленко, который
незадолго до этого был у нас и познакомился с братом:
«Мне пришла охота отдать переписать и послать Вам
письмо старика Григоровича, которое я получил вчера.
Ценю я его по многим причинам на вес золота и боюсь
прочесть во второй раз, чтобы не потерять первого впе­
чатления... Из письма Вам станет также известно, что
не Вы один от чистого сердца наставляли меня на путь
истинный...»

* * *
В. Г. Короленко пришел к нам как-то в один из осен­
них вечеров 1887 года. Открыв ему парадную дверь,
я не сразу поняла, что это за человек с большой густой
бородой пришел к брату. Только когда сверху спустился
Антон Павлович и, сердечно приветствуя гостя, назвал
его по имени и отчеству, я узнала, кто это. Имя Коро­
ленко в нашем доме было хорошо известно, во-первых,
по его рассказам, которые не раз хвалил брат, и, вовторых, по большой статье Оболенского о Чехове и Ко­
роленко, напечатанной в журнале «Русское богатство»
(декабрь, 1886).
За чаем в нашей столовой Короленко и Антон Пав­
лович много говорили о литературе. Короленко инте­
ресно рассказывал о своих сибирских впечатлениях, по­
лученных в ссылке. Он высылался из центральной
России несколько раз. В 1881 году он опять был сослан
в Якутию за отказ подписать присягу вступившему на
56

престол новому царю Александру III. После разреше­
ния вернуться в Европейскую Россию он с 1885 года
жил в Нижнем-Новгороде, находясь под надзором по­
лиции. О Владимире Галактионовиче, по моим встречам
с ним, у меня остались самые лучшие воспоминания как
о человеке умном, прямом и очень простом.
Так же, как и Григорович, Короленко убеждал Ан­
тона Павловича серьезнее относиться к своему дарова­
нию и засесть за большую работу, бросив писание пу­
стячков. Между ними зародились дружеские отношения,
которые никогда и ничем не омрачались. Сразу же после
знакомства брат написал Александру Павловичу, что
Короленко «талантливый и прекраснейший человек»
и что, «на мой взгляд, от него можно ожидать очень
многого», а самому Короленко Антон Павлович писал:
«...я чрезвычайно рад, что познакомился с Вами... Вопервых, я глубоко ценю и люблю Ваш талант... Во-вто­
рых, мне кажется, что если я и Вы проживем на этом
свете еще лет 10—15, то нам с Вами в будущем не
обойтись без точек общего схода».
Этих «точек общего схода» у них действительно по­
том было много. Вместе они были в 1900 году избраны
почетными академиками по разряду изящной словес­
ности. Вместе они — и только они — вышли в 1902 году
из состава академиков в знак протеста против отмены
по распоряжению царя выборов в академики А. М. Горь­
кого. В день пятидесятилетия В. Г. Короленко Антон
Павлович в' телеграмме к нему назвал его «дорогим,
любимым товёрищем, превосходным человеком», кото­
рому он «обязан многим». Когда же умер Антон Павло­
вич, Короленко записал в своем дневнике: «Чувство,
которое я к нему испытывал, без преувеличения можно
назвать любовью...»
Духовное общение Антона Павловича с Григорови­
чем и Короленко в 80-е годы имело положительное
значение для развития его творчества в переломный
период.

* * *

Имя Петра Ильича Чайковского в конце 80-х годов
прошлого столетия было известно не только в музы­
кальных кругах, но и среди самых широких слоев рус­
ской интеллигенции.

В нашей семье музыкальные произведения Чайков­
ского были очень популярны. Антон Павлович знал и
любил многие оперы, романсы и музыкальные пьесы
Чайковского. Я помню, как однажды он даже пытался
подобрать на рояле, одним пальцем запомнившуюся ему
мелодию из какой-то симфонии Чайковского!
Бывая в Петербурге, Антон Павлович познакомился
там с братом Петра Ильича Модестом Ильичом Чай­
ковским— драматургом, переводчиком и либреттистом
ряда опер, в том числе и опер П. И. Чайковского. Зав­
тракая однажды у Модеста Ильича, Антон Павлович
встретился там с Петром Ильичом. Из разговора за
завтраком брат узнал от Петра Ильича, что тот читал
его рассказы.
Осенью 1889 года Антон Павлович собирался изда­
вать новый сборник своих рассказов под общим заго­
ловком «Хмурые люди». 12 октября 1889 года он на­
писал Петру Ильичу письмо с просьбой разрешить
посвятить эту книжку ему. Он писал, что «это посвяще­
ние, во-первых, доставит мне большое удовольствие,
и, во-вторых, оно хотя немного удовлетворит тому
глубокому чувству уважения, которое заставляет меня
вспоминать о Вас ежедневно». В конце письма он
добавил: «Если Вы вместе с разрешением пришлете
мне еще свою фотографию, то я получу больше, чем
стою...»
И вот через день, 14 октября, в ответ на письмо
брата к нам домой совершенно неожиданно пришел сам
Чайковский! Брат принял его внизу в своем кабинете.
Петр Ильич принес свою карточку с надписью:
«А. П. Чехову от пламенного почитателя. П. Чайков­
ский. 14 окт. 89». Эта фотография. всегда находилась
в кабинете брата, где бы мы ни жили. Она и до сего
времени висит на одной из стен кабинета Антона Пав­
ловича в ялтинском Доме-музее.
Я не присутствовала во время их разговора. Но со
слов Антона Павловича знаю, что Петр Ильич пред­
ложил ему написать либретто для новой задуманной им
оперы «Бэла», в основу которой должен был лечь сю­
жет лермонтовской «Бэлы». Младший брат Михаил, ви-<
димо присутствовавший при этом разговоре, рассказы­
вал в своих воспоминаниях, что Чайковский говорил
брату о распределении голосов:
58

«Бэла — сопрано, Печорин — баритон, Максим Максимыч — тенор, Казбич — бас.
— Только, знаете ли, Антон Павлович, — сказал
Чайковский, — чтобы не было процессий с маршами;
откровенно говоря, не люблю я маршей».
О том, как отнесся к этому посещению Антон Пав­
лович, можно судить по написанному им на другой день
письму к Суворину: «Вчера был у меня П. Чайковский,
что мне очень польстило: во-первых, большой человек,
во-вторых, я ужасно люблю его музыку, особенно «Оне­
гина». Хотим писать либретто».
Чайковский у нас курил и, уходя, забыл свой порт­
сигар. Антон Павлович в тот же день послал его Петру
Ильичу, а также свою фотографию и книгу рассказов
с таким сопроводительным письмом:
«Очень, очень тронут, дорогой Петр Ильич, и беско­
нечно благодарю Вас. Посылаю Вам и фотографию
и книгу, и послал бы даже солнце, если бы оно принад­
лежало мне.
Вы забыли у меня портсигар. Посылаю Вам его.
Трех папирос в нем не хватает: их выкурили виолон­
челист, флейтист и педагог».
«Виолончелистом» и «флейтистом» были постоянные
гости в нашем доме, наши друзья М. Р. Семашко и
А. И. Иваненко, «педагогом» — брат Иван Павлович.
Они выкурили эти папиросы не столько потому, что
у них не было своих, сколько потому, что они принадле­
жали самому Чайковскому! На книжке, посланной Чай­
ковскому, Антон Павлович сделал такую надпись:
«Петру Ильичу Чайковскому от будущего либреттиста».
Вскоре Петр Ильич прислал Антону Павловичу
билет на право посещения симфонических концертов
в Колонном зале Благородного собрания (ныне Дома
союзов) в течение всего зимнего сезона. Это были очень
интересные концерты, на которых в тот год дирижиро­
вали при исполнении своих произведений сами компо­
зиторы. я всю зиму с удовольствием ходила по этому
билету Чайковского в Колонный зал и наслаждалась
великолепными концертами. Однажды я была на кон­
церте какого-то неизвестного мне композитора и уви­
дела в зале П. И. Чайковского. Он сидел на краю
эстрады за колоннами и слушал музыку. Мое место
было близко, и я не отрывая глаз весь вечер смотрела
59

на Чайковского, — так велико было обаяние его лич­
ности.
О том, как высоко оценивал творчество Чайковского
Антон Павлович, можно судить еще по одному его
письму к Модесту Ильичу Чайковскому: «Я готов
день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того
дома, где живет Петр Ильич, — до такой степени я ува­
жаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве
он занимает теперь второе место после Льва Толстого,
который давно уже сидит на первом».
Петр Ильич тоже восторженно отзывался о творче­
стве Антона Павловича, назвал его в одном из своих
писем к друзьям «будущим столпом нашей словес­
ности», а самому Антону Павловичу писал, отвечая на
посвящение ему сборника рассказов: «Ведь я настоя­
щим образом не благодарил Вас за посвящение «Хму­
рых людей», чем страшно горжусь! Помню, что во время
Вашего путешествия я все собирался написать Вам
большое письмо, покушался даже объяснить, какие
именно свойства Вашего дарования так обаятельно и
пленительно на меня действуют. Но не хватило досуга,
а главное — пороху. Очень трудно музыканту высказать
словами, что и как он чувствует по поводу того или
другого художественного явления».
Предполагавшаяся совместная работа Антона Пав­
ловича с Чайковским над новой оперой не состоялась.
Антон Павлович вскоре уехал на Сахалин, а Петр
Ильич в 1893 году неожиданно скончался. Наша семья
восприняла его смерть как большое горе.
* * и«

У Антона Павловича была крошечная книжечкаальбом с золотым обрезом, подаренная в свое время
Сувориным. Сейчас она находится в экспозиции Домамузея А. П. Чехова в Ялте. На одной из страниц этой
книжечки имеется такая запись:
«С Антоном Павловичем Чеховым я познакомился
вот как: в Москву я приехал в 1882 году приглашать
кое-кого из московской пишущей братии сотрудничать
в «Осколках».
Когда я проезжал с покойным Пальминым по Твер­
60

ской, он указал мне на молодого длинноволосого чело­
века и сказал: «Вот даровитый начинающий писатель
идет — фамилия его Чехов».
Я узнал адрес Чехова, поехал к нему знакомиться
и пригласил писать в «Осколки».
28 октября 1891 г. Н. Лейкин».

«Осколки» — юмористический журнал, издававшийся
в Петербурге с 1882 года. Редактором его был Николай
Александрович Лейкин — писатель-юморист, сотрудни­
чавший ранее в «Искре», «Современнике», «Петербург­
ской газете» и др. Выходец из купеческо-приказчичьей
среды, он поставил свой журнальчик на крепкие ноги:
понимал толк в хороших сотрудниках и старался под­
бирать их, авторам платил аккуратно. Номера всегда
выходили в срок.
Он действительно приезжал тогда на одну из наших
невзрачных московских квартир с предложением брату
сотрудничать. Антон Павлович предложение принял
и почти пять лет печатался у Лейкина. Это был так на­
зываемый «осколочный» период в творческой биогра­
фии брата. В течение этого времени он был дружен и
с самим Лейкиным.
Почти всегда, когда Лейкин приезжал из Петербурга
в Москву, он бывал у нас. Был он и в доме на Садовой
Кудринской, иногда даже ночевал. Коренастый, с широ­
кой густой бородой, хромой, он был довольно шумным
человеком, любил выпить и повеселиться в московских
ресторанах и возил с собой туда Антона Павловича, что
мне не особенно нравилось. Однажды Лейкин предложил
мне приехать вместе с Антоном Павловичем в Петер­
бург и остановиться у него в доме. В конце ноября 1886 го­
да Антон Павлович поехал по делам в Петербург и взял
меня с собой в награду за то, что я успешно закончила
в этом году Высшие женские курсы. Так семьдесят лет
тому назад я впервые побывала в северной столице.
Петербург произвел на меня большое впечатление
своими широкими, длинными и прямыми улицами,
особой, нарядной архитектурой домов, своим чинным
порядком, хотя на всем лежала какая-то казенная
печать. Такую широкую большую реку, как Нева,
я увидела впервые в своей жизни. Великолепные
61

мосты через Неву, многочисленные каналы посреди улиц,
оригинальные памятники на площадях — все это было
для меня необычным и надолго запечатлелось в памяти«
Но в нашей Москве того времени, пожалуй, было
больше уюта, теплоты и простоты. Конечно, как всегда,
и в те времена были убежденные поклонники каждого
из городов, которые могли без конца спорить о преиму­
ществах той и другой столицы.

*

‘

Часто посещал нас в корнеевском доме известный
артист Малого театра Александр Павлович Ленский
(настоящая его фамилия Вирвициотти) — интересный
собеседник, серьезный, образованный актер, очень хо­
рошо читавший на концертах рассказы Антона Павло­
вича. Он бывал у нас всегда с женой, Лидией Нико­
лаевной, которую в его семье звали Ликой (поэтому и
мы потом стали звать Ликой мою подругу Лидию Стахиевну Мизинову). Лидия Николаевна Ленская была
родной сестрой жены другого выдающегося артиста и
режиссера Малого театра Александра Ивановича Сумбатова-Южина Марии Николаевны и двоюродной
сестрой жены Владимира Ивановича Немировича-Дан­
ченко— Екатерины Николаевны. Примечательно, что,
как будто сговорившись, эти три замечательных теа­
тральных деятеля породнились через своих жен.
Ленские были нашими первыми друзьями в ту пору.
Особенно часто они бывали у нас в великом посту, когда
приходили «на капусту». В те времена по требованию
духовного ведомства во время великого поста театры
не работали и закрывались, актеры были свободны.
По существовавшим тогда традициям на первой неделе
поста обычно постились, то есть ели постную пищу;
главное кушанье составляла кислая капуста. Наша
мать, Евгения Яковлевна, очень вкусно ее готовила, вот
почему к нам «на капусту» с удовольствием собирались
наши друзья и знакомые.
Встречались мы с ним и у художницы Софьи Пет­
ровны Кувшинниковой, где Ленский был своим чело­
веком. Он тоже занимался живописью. Дружба наша
продолжалась несколько лет, вплоть до появления рас­
сказа Антона Павловича «Попрыгунья». В этом рас­
62

сказе, как известно, брат описывает в числе постоянных
гостей Дымовой (Кувшинниковой) одного «толстого
актера». Ленский увидел в нем себя, обиделся и не здо­
ровался с нами потом почти восемь лет. В конце
1899 года, когда Антон Павлович вошел уже в большую
славу, я встретилась как-то с Ленским в клубе Литера­
турно-художественного кружка. Он неожиданно подо­
шел ко мне и, как я писала потом в письме к брату,
«долго тряс мою руку и просил, чтобы я тебе передала,
что он всегда любил тебя и любит. Меня это, представь,
нисколько не тронуло! Уж очень рожа актерская. Но
уж один тот факт, что он подошел, не кланявшись во­
семь лет!»
Бывал у нас на Садовой Кудринской еще один боль­
шой артист — Владимир Николаевич Давыдов, с кото­
рым Антон Павлович близко познакомился, когда
в театре Корша ставилась пьеса «Иванов». Владимир
Николаевич был первым исполнителем роли Иванова,
а потом и роли Светловидова в пьесе брата «Лебединая
песня (Калхас)». Антон Павлович был очень высокого
мнения об актерском искусстве Давыдова. Он писал,
например, перед постановкой «Иванова» в одном из пи­
сем: «Иванова будет играть Давыдов, который, к вели­
кому моему удовольствию, в восторге от пьесы, принялся
за нее горячо и понял моего Иванова так, как именно
я хочу. Я вчера сидел у него до 3-х часов ночи и убедился,
что это действительно громаднейший художник».
Подолгу бывал Давыдов и у нас. Иной раз до глу­
бокой ночи он просиживал в кабинете Антона Павло­
вича за разговором или за чтением каких-нибудь отрыв­
ков из пьес. Как-то однажды в его присутствии пришло
письмо от поэта Я. П. Полонского, в котором было
вложено его стихотворение «У двери», посвященное
Антону Павловичу. Владимир Николаевич Давыдов с
большим чувством и первым прочел его всем нам вслух.
На другой год после постановки «Иванова» в театре
Корша В. Н. Давыдов переехал в Петербург и стал
играть в Александрийском театре, и с тех пор встречи
его с Антоном Павловичем стали реже, главным обра­
зом во время наездов Антона Павловича в Петербург.
Во время одного из приездов туда брата он сфотогра­
фировался вместе с Давыдовым, Свободиным и Сувори­
ным. Эта большая фотография всегда висела в кабинете
63

Антона Павловича, висит и до сего времени в его каби­
нете в ялтинском Доме-музее.
Среди интересных людей, бывавших у нас на Садо­
вой Кудринской, можно назвать брата драматурга
А. Н. Островского, Петра Николаевича Островского.
Это был умный человек с «хорошим чутьем» литератур­
ного критика, как выражался Антон Павлович, и инте­
ресный собеседник. Между прочим, Островский по
просьбе Антона Павловича писал ему однажды письмо
с критикой его повести «Степь». Этот критический раз­
бор Антону Павловичу понравился, и он все уговаривал
Петра Николаевича не прятаться от публики и высту­
пать в печати со своими литературно-критическими
работами.
П. Н. Островский порой подолгу сидел в кабинете
брата за разговорами, которые касались обычно вопро­
сов литературы, а иногда и политики. Однажды они
много спорили о социализме, но сути их спора я тогда
не поняла. В одном из писем Антона Павловича есть
интересная характеристика П. Н. Островского: «Петр
Николаевич умный и добрый человек; беседовать с ним
приятно, но спорить так же трудно, как со спиритом.
Его взгляды на нравственность, на политику и проч.—
это какая-то перепутанная проволока; ничего не разбе­
решь. Поглядишь на него справа — материалист, зай­
дешь слева — франкмасон. Такую путаницу приходится
чаще всего наблюдать у людей, много думающих, но
мало образованных, не привыкших к точным определе­
ниям и к тем приемам, которые учат людей уяснять себе
то, о чем думаешь и говоришь».
Антон Павлович иногда шутил, что у него бывает
брат великого писателя, он же брат «генеральствую­
щего министра». Дело в том, что другой брат великого
драматурга — Михаил Николаевич Островский — был
в Петербурге министром государственных имуществ.
По рассказам Петра Николаевича, у этого мийистра
происходили такие встречи с братом-драматургом. При­
едет Александр Николаевич из Москвы в Петербург
на постановку в одном из театров какой-либо пьесы
и после спектакля, как в те времена полагалось, уедет
с артистами куда-нибудь в ресторан на всю ночь.
Утром, возвращаясь домой и вспомнив о брате, велит
извозчику ехать в министерство. А дальше происходит
64

И. И. Левитан.
1887 год.

такая сцена: брат-министр подписывает бумаги, а братдраматург, сидя в шубе перед его столом, рассказывает
ему, как он с актерами кутил всю ночь, как они ездили
на острова к цыганам. Тот слушает-слушает и скажет:
«Ничего я, Саша, не вижу в этом хорошего!» Александр
Николаевич помолчит, потом начнет рассказывать
дальше. Тот, все продолжая подписывать, опять скажет:
«Не то ты, Саша, говоришь, не то!»
Мы смеялись над этими рассказами, представляя
себе, как все это происходило в кабинете министра.
Эти фразы стали в нашей семье ходовыми и применя­
лись в соответствующих случаях как поговорки; в ча­
стности, в письмах Антона Павловича часто можно
встретить эти слова, подчас непонятные для тех, кто
не знает их подоплеку. В рассказе «Дуэль» (1891)
Антон Павлович тоже использовал одну из этих фраз.
Лаевский отвечает там Самойленко:
— Ничего я, Саша, не вижу в этом хорошего...

* * *
Хозяин дома, в котором мы снимали квартиру,
Яков Алексеевич Корнеев, был хорошим врачом и
работал в то время ординатором в университетской кли­
нике знаменитого московского профессора Г. А. За­
харьина в качестве его ассистента. Родился Яков Але­
ксеевич на Дону, происходил из казаков. У него в доме
жил его земляк — не то родственник, не то просто
квартирант — студент историко-филологического фа­
культета Московского университета Степан Алексеевич
Петров. Сам Яков Алексеевич был замкнутым челове­
ком и, несмотря на наши дружеские отношения с ним,
у нас почти не показывался. Петров же, которому было
примерно столько же лет, сколько и мне, познакомив­
шись с нами, стал нашим постоянным гостем, подру­
жился с Антоном Павловичем, всегда читал его произ­
ведения и вообще интересовался литературой. Без нега,
жизнерадостного, веселого человека и отличного тан­
цора, не обходился ни один из наших «балов», возни­
кавших экспромтом.
Кто бы мог подумать, что этот человек после оконча­
ния университета вдруг уйдет в монахи! В .начале
90-х годов, когда мы уже не жили в доме Корнеева, мы
65

узнали, что Степан Алексеевич, постригшись в черное
духовенство, принял имя отца Сергия. В дальнейшем
он стал архимандритом, а затем епископом, и был архи­
ереем в каких-то отдаленных районах России.
До самой смерти Антона Павловича отец Сергий
продолжал поддерживать с ним связь, писал письма и,
приезжая в Ялту, бывал в нашем доме. Что побудило
его оставить светскую жизнь и постричься в монахи —
осталось неизвестным. В некоторых биографических
очерках говорилось, что жизнь епископа Сергия якобы
дала Антону Павловичу материал для его рассказа
«Архиерей». Это неверно. Ничего общего между обра­
зом архиерея одноименного рассказа Антона Павло­
вича и епископом Сергием нет.

* * *
На курсах Герье я познакомилась и затем подружи­
лась с моей однокурсницей Ольгой Петровной Кундасовой. Она потом часто бывала у нас наСадовой
Кудринской. Это была красивая девушка, большая ори­
гиналка. Очень увлекающаяся, экзальтированная, она
обычно по-детски смеялась шуткам Антона Павловича,
стуча кулаками по столу. Она принадлежала к «бестюрнюрным», то есть никогда не носила модных в то время
платьев с тюрнюрами, а носивших такие платья она
остроумно называла «курдючными». Ходила всегда
в черном платье с белым воротничком и широким ко­
жаным кушаком. Отзывчивая, правдивая, она нрави­
лась мне, я ее уважала.
Ольга Петровна была очень способной, но как-то
не могла поставить себя на настоящее место, и над ней
посмеивались. Она занималась астрономией и некото­
рое время работала ассистенткой у профессора Бреди­
хина, почему Антон Павлович и называл ее «астрономкой». Она хорошо знала английский язык, давала уроки
и однажды мне предложила:
— Давайте, Маруся Павловна, я буду учить вас
английскому языку!
Таким именем — «Маруся Павловна» — она звала
меня всегда.
Из моих занятий с ней английским языком ничего
не получилось. Да и, честно говоря, эти занятия ей
66

нужны были больше для того, чтобы иметь предлог
чаще бывать у нас. Она была очень неравнодушна
к Антону Павловичу.
Между прочим, она провожала Антона Павловича
на пароходе по Волге, когда он поехал на Сахалин.
Кундасова была поклонницей больших талантов и
дружила с такими выдающимися людьми, как Шаля­
пин, художник Коровин и др. Ее всегда можно было
встретить на вернисажах, на премьерах пьес в театрах.
Когда Антон Павлович писал свою повесть «Три
года», Кундасова послужила ему прототипом Рассудиной.
VI. HÀ ЛУКЕ

Одно время брат Николай Павлович жил в номерах
Медведева на Большой Никитской улице, напротив
консерватории. Это была дешевенькая гостиница, или,
как называли в те времена, «меблированные комнаты».
Там обычно ютились малоимущие студенты универси­
тета и консерватории. Жили бедновато, по-студенчески.
Николай Павлович познакомился там с учившимися
в консерватории музыкантами: виолончелистом М. Р. Се­
машко, флейтистом А. И. Иваненко, певцом-басом
В. С. Тютюником, пианистом Н. В. Долговым, будущим
композитором Б. М. Азанчевским. Как-то, когда мы
жили еще на Якиманке, он привел их к нам в гости.
Они быстро подружились с нами, стали часто бывать
у нас и устраивали нам целые концерты. Двое из них —
Семашко и Иваненко — надолго привязались к нашей
семье и стали своими людьми в нашем доме.
Мариан Ромуальдович Семашко — по национально­
сти поляк — был хорошим музыкантом, это о нем од­
нажды писал Антон Павлович Чайковскому, прося по­
мочь устроить его на работу. Антон Павлович любил
«Семашечку» и шутливо переделал его имя и отчество
на «Мармелад Фортепьяныч». Александр Игнатьевич
Иваненко, так же как и М. Р. Семашко, был одиноким
человеком, он привязался к нашей семье и до самого
переезда в Ялту постоянно бывал у пас, где бы мы ни
жили. Родился Иваненко на Украине, в небольшом
местечке, недалеко от города Сумы Х-арьковской
губернии.
67

После того как мы три года подряд прожили на даче
в Бабкине, Антону Павловичу, да и всем нам захоте­
лось перемены мест и впечатлений. Он начал поговари­
вать о том, чтобы на лето 1888 года дачу снять где-,
нибудь на Украине. Услышав это, А. И. Иваненко стал
советовать поехать в Сумы к неким Линтваревым.
У них под самым городом было старинное имение, рас­
положенное у излучины реки Псел, почему эта мест­
ность и называлась — Лука. Списавшись с Линтваревыми, Антон Павлович снял у них на лето флигель и
еще в марте перевел им задаток.
Вскоре после этого, во второй половине апреля,
младший брат Михаил, тогда уже студент, поехал в род­
ной город Таганрог и в Крым. Антон Павлович поручил
ему заехать по пути в Сумы к Линтваревым, посмотреть
новую дачу и написать о своих впечатлениях. На Ми­
хаила Павловича имение Линтваревых своей деревен­
ской простотой произвело неприятное впечатление,
особенно после нарядного Бабкина, и он написал об
этом брату.
Тем приятнее нам было увидеть, когда в начале мая
мы приехали на Луку, прекрасную усадьбу в ее поэти­
ческой простоте. Антон Павлович в первый же день
прямо сообщил брату Ивану Павловичу: «Мы приехали.
Дача великолепна. Мишка наврал. Местность поэтична,
флигель просторный и чистенький, мебель удобная и
в изобилии. Комнаты светлы и красивы, хозяева,, повидимому, любезны. Пруд громадный, с версту длиной.
Судя по его виду, рыбы в нем до черта... Бабкино
в сравнении с теперешней дачей гроша медного не
стоит. Один ночной шум может с ума свести! Пахнет
чудно, сад старый-престарый...»
Мы поселились во флигеле, расположенном в старин­
ном саду; впрочем, в этой усадьбе все было старинное:
и деревья, и аллеи, и наш флигель с колоннами, и хозяй­
ский дом, и мебель, и посуда... Наш дом был под самой
горой, взобравшись на которую, можно было часами
любоваться великолепным видом, открывавшимся на
реку Псел, на разбросанные на ней острова, на леса и
луга по ту сторону реки, на живописно раскинувшиеся
окрестные деревни. Псел протекал сразу же за усадьбой.
Мои братья утверждали, что он шире и глубже Москвыреки. Против хозяйского дома, или, как мы звали его4
68

«барского», был большой и глубокий пруд, отделенный
от реки плотиной. Тут же близко, вдоль реки, тянулась
деревня Лука. Все, что мы нашли в этой новой для
нас местности, совсем не было похоже на Бабкино, все
выглядело удивительно просто, уютно, подкупающе
красиво.
Хозяева наши, с которыми мы быстро подружились,
были интересные люди, очень либерально настроенные,
и находились под подозрением у полиции. Для того
чтобы описать их, я воспользуюсь письмом Антона Пав­
ловича, так как ничто не может сравниться с крат­
костью, точностью и вместе с тем художественностью
его описания. Вот что он писал А. С. Суворину 30 мая
1888 года:
«Живу я на берегу Пела, во флигеле старой барской
усадьбы... Река широка, глубока, изобильна островами,
рыбой и раками, берега красивы, зелени много... А глав­
ное, просторно до такой степени, что мне кажется, что за
свои сто рублей я получил право жить на пространстве,
которому не видно конца. Природа и жизнь по­
строены по тому самому шаблону, который теперь так
устарел и бракуется в редакциях: не говоря уж о со­
ловьях, которые поют день и ночь, о лае собак, который
слышится издали, о старых запущенных садах, о забитых
наглухо, очень поэтичных и грустных усадьбах, в которых
живут души красивых женщин, не говоря уже о старых,
дышащих на ладан лакеях-крепостниках, о девицах,
жаждущих самой шаблонной любви, недалеко от меня
имеется даже такой заезженный шаблон, как водяная
мельница (о 16 колесах) с мельником и его дочкой, ко­
торая всегда сидит у окна и, по-видимому, чего-то ждет.
Все, что я теперь вижу и слышу, мне кажется, давно уже
знакомо мне по старинным повестям и сказкам.^Новиз­
ной повеяло на меня только от таинственной птицы —
«водяной бугай», который сидит где-то далеко в камы­
шах и днем и ночью издает крик, похожий отчасти на
удар по пустой бочке, отчасти на рев запертой в сарае
коровы...
Каждый день я езжу в лодке на мельницу, а вечерами
с маньяками рыболовами из завода Харитоненко от­
правляюсь на острова ловить рыбу. Разговоры бывают
интересные. Под Троицу все маньяки будут ночевать на
69

островах и всю ночь ловить рыбу; я тоже. Есть типы
превосходные.
Хозяева мои оказались очень милыми и гостеприим­
ными людьми. Семья, достойная изучения. Состоит она
из 6 членов. Мать-старуха, очень добрая, сырая, настра­
давшаяся вдоволь женщина, читает Шопенгауэра и
ездит в церковь на акафист; добросовестно штудирует
каждый № «Вестника Европы» и «Северного вестника»
и знает таких беллетристов, какие мне и во сне не сни*
лись; придает большое значение тому, что в ее флигеле
жил когда-то художник Маковский, а теперь живет мо­
лодой литератор...
Ее старшая дочь, женщина-врач — гордость всей
семьи и, как величают ее мужики, святая — изображает
из себя воистину что-то необыкновенное. У нее опухоль
в мозгу; от этого она совершенно слепа, страдает эпи­
лепсией и постоянной головной болью. Она знает, что
ожидает ее, и стоически, с поразительным хладнокровием
говорит о смерти, которая близка. Врачуя публику, я
привык видеть людей, которые скоро умрут, и я всегда
чувствовал себя как-то странно, когда при мне говорили,
улыбались или плакали люди, смерть которых была
близка, но здесь, когда я вижу на террасе слепую, ко­
торая смеется, шутит или слушает, как ей читают мои
«Сумерки», мне уж начинает казаться странным не то,
что докторша умрет, а то, что мы не чувствуем своей
собственной смерти и пишем «Сумерки», точно никогда
не умрем.
Вторая дочь — тоже женщина-врач, старая дева,
тихое, застенчивое, бесконечно доброе, любящее всех
и некрасивое создание. Больные для нее сущая пытка,
и с ними она мнительна до психоза. На консилиумах мы
всегда не соглашаемся: я являюсь благовестником там,
где она видит смерть, и удваиваю те дозы, которые она
дает. Где же смерть очевидна и необходима, там моя
докторша чувствует себя совсем не по-докторски... Она
занимается усердно хозяйством и понимает его во всех
мелочах. Даже лошадей знает. Когда, например, при­
стяжная не везет или начинает беспокоиться, она
знает, как помочь беде, и наставляет кучера. Очень лю­
бит семейную жизнь, в которой отказала ей судьба, и,
кажется, мечтает о ней; когда вечерами в большом доме
играют и поют, она быстро и нервно шагает взад и впе­
70

ред по темной аллее, как животное, которое заперли.
Я думаю, что она никому никогда не сделала зла, и
сдается мне, что она никогда не была и не будет счаст­
лива ни одной минуты.
Третья дщерь, кончившая курс в Бестужевке, молодая
девица мужского телосложения, сильная, костистая, как
лещ, мускулистая, загорелая, горластая... Хохочет так,
что за версту слышно. Страстная хохломанка. Построила
у себя в усадьбе на свой счет школу и учит хохлят бас­
ням Крылова в малороссийском переводе... занимается
хозяйством, любит петь и хохотать и не откажется от
самой шаблонной любви, хотя и читала «Капитал»
Маркса, но замуж едва ли выйдет, так как некра­
сива.
Старший сын, тихий, скромный, умный, бесталанный
и трудящийся молодой человек, без претензий и, повидимому, довольный тем, что дала ему жизнь. Исклю­
чен из 4 курса университета, чем не хвастает. Говорит
мало. Любит хозяйство и землю, с хохлами живет в со­
гласии.
Второй сын — молодой человек, помешанный на том,
что Чайковский гений. Пианист. Мечтает о жизни по
Толстому.
Вот Вам краткое описание публики, около которой я
теперь живу...»
С младшей из Линтваревых, Натальей Михайловной,
мы потом стали большими друзьями. Вместе мы однажды
ездили в Крым. Не раз Наталья Михайловна приез­
жала к нам в гости в Москву, в Мелихово, а затем
в Ялту. Неравнодушна, и даже очень, она была к Антону
Павловичу. Она искренно любила Украину и украинский
народ и в созданной у себя школе занятия с крестьян­
скими детьми вела на украинском языке, что в те вре­
мена преследовалось. Антон Павлович часто заходил
к ней в школу и с интересом слушал, как дети по-укра­
ински читали басни Крылова.
Георгий Михайлович Линтварев, или Жорж, как его
звали в семье, был талантливым музыкантом, его игра
на рояле доставляла всем нам большое удовольствие.
Вскоре к нам приехали отдыхать М. Р. Семашко и
А. И. Иваненко, и вечерами в большом доме стали про­
исходить настоящие концерты.
71

Антон Павлович чувствовал себя на Луке прекрасно,
был весел, жизнерадостен и по-прежнему изобретателен
на всякие шутки. Всю свою жизнь он был страстным
рыболовом, и здесь, на Луке, главным в его отдыхе была
рыбная ловля. Мы приехали на Луку ночью, часа в два,
но уже ранним утром брат сидел с удочкой на берегу
линтваревского пруда, чем смутил и удивил Наталью
Михайловну, которая шла купаться. Часто все вместе мы
катались по реке на простых челноках, выдолбленных
из цельного дерева. Ездили мы обычно в сторону мель­
ницы, где все было полно поэзии, напоминало пушкин­
скую «Русалку», где была и красивая дочка мельника,
которую Антон Павлович называл «Муха». В общем,
жизнь наша на Луке шла столь же интересно и приятно,
как и в Бабкине, хотя и по-другому.
Здесь у нас в гостях побывало много народу. Антон
Павлович к тому времени стал уже популярен, и у него
завязались знакомства со многими интересными людь­
ми— литераторами и артистами. В декабре 1887 года
во время пребывания в Петербурге Антон Павлович по­
знакомился с известным в те времена поэтом Алексеем
Николаевичем Плещеевым. Когда мы еще только соби­
рались на Луку, Антон Павлович уже пригласил Пле­
щеева приехать туда к нам погостить. Плещеев обещал
и во второй половине мая действительно приехал.
Это было большим событием для нас. Вместе с Линтваревыми мы ночью ходили встречать его на вокзал.
В молодости А. Н. Плещеев принимал активное уча­
стие в революционном кружке петрашевцев. В 1849 году,
двадцати четырех лет, он был арестован и затем сослан
рядовым в Оренбургский линейный батальон. Лишь
в 1858 году он получил амнистию и разрешение жить
в столице. Ко времени нашего знакомства с Плещеевым
ему было уж шестьдесят три года. Он жил тогда в Пе­
тербурге, работая в редакции журнала «Северный вест­
ник», где заведовал литературным отделом.
Стихотворение Плещеева «Вперед, без страха и со­
мненья, на подвиг доблестный, друзья», написанное им
еще в 40-х годах, было широко известно и популярно и
позднее. Либерально настроенные Линтваревы востор­
женно встретили Плещеева, ухаживали за ним и оказы­
вали ему всяческое внимание. Антон Павлович так
писал о нем в одном из писем тех дней: «Здесь он изоб­
72

ражает из себя то же, что и в Петербурге, то есть
икону, которой молятся за то, что она стара и висела
когда-то рядом с чудотворными иконами. Я же лично,
помимо того, что он очень хороший, теплый и искренний
человек, вижу в нем сосуд, полный традиций, интерес­
ных воспоминаний и хороших общих мест».
Днем Антон Павлович и Плещеев много гуляли, хо­
дили в лес, по деревне, катались на лодке, а как насту­
пал вечер, Линтваревы звали всех к себе. Старика уса­
живали в центре на старинном диване, а остальные
окружали его. Георгий Михайлович обычно играл( на
рояле, Плещеев делился интересными воспоминаниями
из своей жизни. Часто мы упрашивали его почитать свои
стихотворения и, конечно, — знаменитое «Вперед, без
страха и сомненья». Алексей Николаевич читал его ве­
ликолепно, по-молодому, с блеском в глазах, зажигая
всех слушателей.
• Он прожил на Луке около трех недель. Ему очень
понравилось у нас, и он говорил, что чувствовал себя,
как в родной семье. Когда Алексей Николаевич уезжал,
мы вместе с Линтваревыми ездили его провожать поез­
дом до станции Ворожба.
Живя у нас, Плещеев каждое утро по привычке
усаживался за работу и писал стихи. Между прочим,
он написал у нас стихотворение, посвященное Антону
Павловичу:
Цветущий мирный уголок,
Где отдыхал я от тревог
И суеты столицы душной,
Я буду долго вспоминать,
Когда вернусь в нее опять,
Судьбы велениям послушный.
Отрадно будет мне мечтой
Перенестись сюда порой, —
Перенестись к семье радушной,
Где теплый дружеский привет
Нежданно встретил я, где нет
Ни светской чопорности скучной,
Ни карт, ни пошлой болтовни,
С пустою жизнью неразлучной;
Но где в трудах проходят дни,
И чистый, бескорыстный труд,
На благо края своего,
Ценить умеет темный люд,
Платя любовью за него...
Не раз мечта перенесет
Меня в уютный домик тот,
73

Где вечером, под звук рояли,
В душе усталой оживали
Волненья давних, прошлых дней
Весны умчавшейся моей,—
Ее восторги и печали!..
Спасибо, добрые друзья,
За теплый, ласковый привет,
Которым был я здесь согрет!
Спасибо вам! И если снова
Не встречусь с вами в жизни я,
То помяните добрым словом
В беседе дружеской меня.
Усадьба Лука, 6-го июня 1888 г.

Плещеев был одним из тех старейших литераторов,
которые сразу заметили выдающийся талант молодого
Антона Павловича. Когда брат, впервые выступая в тол­
стом журнале, послал рукопись своей «Степи» в редак­
цию «Северного вестника», Плещеев, прочитав ее, при­
слал ему письмо с высокой оценкой повести: «...Прочи­
тал я ее с жадностью. Не мог оторваться, начавши
читать... Это такая прелесть, такая бездна поэзии. Это
вещь захватывающая, и я предсказываю Вам большую,
большую будущность».
После Луки Антон Павлович продолжал поддержи­
вать дружеские отношения с Плещеевым и дальше.
Уже незадолго до конца жизни Алексея Николаевича
с ним приключился, можно сказать, трагикомический
случай. Он всю свою жизнь был бедным человеком,
жил на свой небольшой литературный заработок. Но вот
в начале 90-х годов он неожиданно получил миллионное
наследство ют какого-то умершего родственника. Он
уехал в Париж, стал вести там богатую жизнь. Антон
Павлович как-то даже пошутил:
— Хоть бы подарил нам на радостях дюжину
стульев!
Но благосостояние Плещеева продолжалось недолго.:
Нашелся какой-то другой, близкий родственник, пре­
тендент на наследство. Алексей Николаевич превратился
в прежнего малоимущего литератора-поэта.

* * *
Однажды мы встретили у Линтваревых их родствен­
ников Смагиных, приехавших к ним из Полтавской гу­
бернии. Семья их состояла из двух братьев — Александра
74

и Сергея Ивановичей — и сестры Елены Ивановны. Они
приходились родственниками известному декабристу
Муравьеву-Апостолу. Недалеко от Сорочинец Миргород­
ского уезда у них было имение Бакумовка, где они
всегда и жили.
Братья Смагины оказались очень веселыми и привет­
ливыми, и мы быстро подружились (с сестрой их мы
познакомились позднее). Уезжая от Линтваревых, Сма­
гины очень приглашали нас приехать к ним в гости.
Антон Павлович обещал обязательно приехать. Ему
нравилась Украина, ее трудолюбивый, жизнерадостный
народ, ее чудесная природа. Ему хотелось полнее по­
знакомиться с народным бытом, с обычаями, условиями
жизни крестьян. А Смагины жили как раз в самой
глубине Украины, в тех знаменитых местах, которые
нам были известны по бессмертным произведениям
Гоголя.
Мы наняли четверку лошадей, Линтваревы дали
свою огромнейшую дедовскую коляску, которая, по
шутливым словам Антона Павловича, «перешла в на­
следство Линтваревым от тетушки Ивана Федорыча
Шпоньки». В середине июня в этой коляске мы вчетве­
ром— Антон Павлович, Наталья Михайловна Линтварева, ее двоюродная сестра Вата Иванова и я — вы?
ехали к Смагиным.
Мы проехали по Украине около четырехсот верст.
Трудно сказать, что больше доставило нам удовольст­
вия: веселье ли поездки, или же поэзия ее, а всего вер­
нее— и то и другое.
Стояла прекрасная летняя погода, на полях начи­
нался сенокос, чудесные виды, пейзажи сменялись один
лучше другого. Мы проезжали через огромные и непри­
вычные для нас украинские деревни и села, тянувшиеся
чуть ли не по десяти верст.
«Какие свадьбы попадались нам по пути, какая чуд­
ная музыка слышалась в вечерней тишине и как густо
пахло свежим сеном! То есть душу можно отдать нечи­
стому за удовольствие поглядеть на теплое вечернее
небо, на речки и лужицы, отражающие в себе томный,
грустный закат...» — писал брат в письме к А. Н. Плеще­
еву. А дальше он так описал наш приезд на хутор
к Смагиным:
75

«К Смагиным приехали мы ночью. Встреча сопро­
вождалась членовредительством. Узнав наши голоса,
Сергей Смагин выскочил из дома, полетел к воротам и,
наткнувшись в потемках на скамью, растянулся во весь
свой рост. Александр тоже выскочил из дому и в потем­
ках изо всей силы трахнулся лбом о старый каштан,
после чего 3—4 дня ходил с красной шишкой; Вата на­
била себе щеку. После самой сердечной, радостной
встречи поднялся общий беспричинный хохот, и этот хо­
хот повторялся потом аккуратно каждый вечер.
...Именье Смагиных велико и обильно, но старо, за­
пущено и мертво, как прошлогодняя паутина, Дом осел,
двери не затворяются, "изразцы на печке выпирают друг
друга и образуют углы, из щелей полов выглядывают
молодые побеги вишен и слив. В той комнате, где я спал,
между окном и ставней соловей свил себе гнездо, и при
мне вывелись из яиц маленькие, голенькие соловей­
чики... На риге живут солидные аисты. На пасеке оби­
тает дед, помнящий царя Гороха и Клеопатру Египет­
скую. Все ветхо и гнило, но зато поэтично, грустно и
красиво в высшей степени».
Я не помню «побегов слив и вишен», выглядывавших
из щелей полов в доме Смагиных, это была обычная
шутка брата, но этими строками он верно передал ту
поэтичную и красивую старину, которая чувствовалась
во всем смагинском имении. И как-то невольно вспоми­
налось далекое прошлое, декабристы, с деятельностью
которых, как говорили, было связано и это имение.
Л4ы пробыли у Смагиных пять дней и подружились
за это время еще больше. Оба брата стали бывать у нас
в Москве, а позднее и в Мелихове. Довольно часто встре­
чаясь в то время с Александром Ивановичем, я подру­
жилась с ним, и между нами установились теплые отно­
шения, продолжавшиеся несколько лет. И позднее для
меня не было большой неожиданностью, когда А. И. Сма­
гин сделал мне предложение. Александр Иванович был
красивым мужчиной и интересным человеком, нравился
мне, и хотя сейчас трудно сказать, любила ли я его
тогда, но я задумалась о своем замужестве. Долго я
ничего не отвечала ему и не говорила о его предложе­
нии в семье. Но как-то решилась поговорить прежде
всего с Антоном Павловичем. Пришла к нему в кабинет
и говорю:
76

— Знаешь, Антоша, я решила выйти замуж...
Брат, конечно, понял, за кого, но ничего мне не отве­
тил. Потом я почувствовала, что брату эта новость не­
приятна, хотя он продолжал молчать. Да и что, в сущ­
ности, он мог сказать? Я понимала, что он не сможет
сознаться, что ему будет тяжело, если я уйду в другой
дом, в свою новую семью... Он никогда не произнес бы
слова «нет»...
Растерянной, беспомощной я вышла из кабинета
брата и долго плакала в своей комнате, не зная, на что
решиться.
Прошло несколько дней. Антон Павлович по-преж­
нему ни слова не говорил мне по поводу моего призна­
ния, но как-то меньше шутил, был сдержан при обра­
щении ко мне. Много я думала. Любовь к брату, моя
привязанность к нему решили все дело. Я не смогла
пойти на то, чтобы причинить брату неприятность, рас­
строить привычный образ его жизни, лишить его той
творческой обстановки, которую я всегда старалась
создавать ему. Я сообщила Смагину о своем отказе, чем
причинила и ему страдание. Он послал мне резкое
письмо с упреками...
Антон Павлович, видимо, не догадывался, какие
сложные чувства наполняли меня тогда. Когда лет через
двадцать я издавала эпистолярное наследие брата, я по­
знакомилась с его письмами к Суворину. Из них я
узнала, что Антон Павлович писал ему в то время: «Се­
стра замуж не вышла, ио роман, кажется, продолжается
в письмах. Ничего не понимаю. Существуют догадки,
что она отказала и на сей раз. Это единственная девица,
которой искренно не хочется замуж...» Прочитав это,
я была рада, что брат не догадался тогда о правде.
Спустя уже более сорока лет после этого, кегда мы
оба уже были старыми, я получила от А. И. Смагина
письмо, в котором он тепло вспоминал о чувствах, пере­
житых в наши молодые годы. Но он так и не узнал
о причине моего отказа...
* * ♦

Ранней весной 1889 года тяжело заболел наш стар­
ший брат Николай Павлович. Сначала у него был брюш­
ной тиф, потом он осложнился воспалением легких,
77

которое перешло в туберкулезный процесс. Жил Нико­
лай Павлович тогда недалеко от Красных ворот, на
Каланчевской улице. Узнав о болезни брата и обследовав его вместе с знакомым врачом H. Н. Оболонским,
Антон Павлович понял, насколько серьезно положение
Николая Павловича, и перевез его к нам домой на
Садовую Кудринскую.
Я помню, как однажды вечером Антон Павлович
предложил мне как-то необычно для меня пройтись
по Новинскому бульвару. Во время прогулки он расска­
зал мне:
— Ты знаешь, положение Николая серьезное. Нужно
бы немедленно везти его в Крым, но нет денег. При­
дется увезти его в Сумы к Линтваревым, и чем скорее,
тем лучше.
Я уже упоминала выше, что в нашей семье очень лю­
били Николая Павловича, и поэтому услышать такую
новость мне было нелегко. Я видела, что и Антону Пав­
ловичу тяжело. Он как врач, возможно, сознавал уже
безнадежное положение брата. Именно в эти дни он
писал в письмах к Е. М. Линтваревой: «Иметь больного
брата — горе; быть врачом около больного брата—два
горя».
Было решено, что Антон Павлович вместе с матерью
и нашей кухаркой повезут Николая Павловича на Луку
пораньше, а я приеду по окончании учебного года, когда
освобожусь от своих обязанностей в гимназии.
Во второй половине апреля они выехали в Сумы.
Вскоре я получила от Антона Павловича открытку, на­
писанную им в юмористическом стиле, якобы под дик­
товку матери. Это письмо мною никогда не публикова­
лось, так как я считала его не совсем «приличным», по­
скольку Антон Павлович задевал в нем нашу мать, хотя
бы и в шутку. Привожу его здесь впервые:
«Москва, Кудринская Садовая, д. Корнеева
Марии Павловне Чеховой

(Почтовый штемпель: Москва 30 апреля 1889 г.)
Повесь мое шелковое платье в гардероб (чтобы мыши
не съели) и привези кухонные полотенца, которые за­
была Красовская. Горничная найдена. Привези Нико­
лаеву плетеную сумочку с карандашами (в материн*
78

комн.)1 и фотографию «Шуты при Анне Ивановне»
у Антона на окне в спальне. Мою занавеску с окна. Не­
пременно фабричные чулки и !/2 ф. бумаги и иголок
№ 6 и 7.
Отыщи какой-либо подрамничек в сарае или у тети
и привези. Для образца. Н. Ч.
Любящая тебя Мать твоя Евгения Чехова, а за ее
безграмотностью сын ее Литератор.
Взять у тети подрамничек для образца, чтобы зака­
зать плотникам»..
Наша мать действительно не очень любила сама пи­
сать письма, и эта открытка была написана братом по
ее просьбе. Красовская — это наша кухарка Марьюшка.
Антон Павлович называл ее так в шутку потому, что
она была очень похожа на пожилую артистку москов­
ского театра Корша Красовскую.
Карандаши и подрамничек, упомянутые в письме,
нужны были для Николая Павловича, предполагавшего
заниматься на Луке живописью.
Когда я приехала на Луку, я застала брата Нико­
лая в том же положении, только еще больше похудев­
шим. Тяжелый кашель так донимал его, что он потом
вынужден был спать в сидячем положении. Антон Пав­
лович лечил его, ухаживал, старался выполнять все его
болезненные капризы, но вылечить брата было уже
нельзя. Как говорил сам Антон Павлович в одном из
писем, вопрос стоял так: «...как долго будет продолжать­
ся процесс? Но не так: когда выздоровеет». Конечно,
настроение всей нашей семьи было очень невеселое.
Правда, приезжавшие гости несколько отвлекали от
мрачных мыслей.

* * *
Насколько тепло принимали Линтваревы Плещеева,
настолько демонстративно враждебно отнеслись они
к А. С. Суворину, когда он приехал к нам. Желая под­
черкнуть свою неприязнь к издаваемой им газете «Но­
вое время» и к той реакционной политике, которую она
проводила, Линтваревы не только не приглашали нас
к себе в эти дни, но и сами не показывались в усадьбе.
1 Приписка сделана рукою Николая Павловича«
79

У них были наглухо закрыты окна и двери, похоже было,
что они даже уехали из усадьбы.
Суворин пробыл у нас несколько дней, причем оста­
навливался он в Сумах в гостинице. Антон Павлович
был рад его приезду. Они вместе ездили на лодке к мель­
нице рыбачить и вели там нескончаемые разговоры о ли­
тературе и искусстве. Несмотря на то что они были
разными людьми и по возрасту — Суворин был старше
Антона Павловича на двадцать шесть лет — и по убе­
ждениям, их влекло друг к другу.
Дружба Антона Павловича с Сувориным в свое
время многих удивляла, продолжает удивлять и теперь.
Я нередко сейчас получаю письма, в которых мои кор­
респонденты просят объяснить, почему такой передовой
человек, как Антон Павлович, поддерживал дружбу
с реакционером Сувориным, и спрашивают, неужели
Чехов не видел черносотенства Суворина.
Все это не так просто. Взаимоотношения А. П. Че­
хова и А. С. Суворина сложны и с течением времени пре^
терпели серьезные изменения.
Прежде чем разбогатеть на своей газете, Суворин
жил бедно. Его предки, так же как и наши, были про­
стыми крестьянами. Так же, как и Антона Павловича,
природа одарила Суворина большим умом и талантом.
Он начал свою деятельность учителем уездного училища
с жалованьем в 14 руб. 67 коп. в месяц. Тогда же стал
заниматься журналистикой и беллетристикой. Затем пе­
реехал, в Москву, где по-прежнему нуждался.
В Москве Суворин начал печататься в «Отечествен­
ных записках» и в «Современнике». Познакомился
с А. Н. Плещеевым, который много ему помогал. Когда,
например, Суворину нужно было съездить в Петербург
за гонораром, Плещеев устроил ему бесплатный проезд
туда и обратно в почтовом вагоне. В другой раз, когда
Суворин поехал в Петербург в поисках работы, как он
сам пишет в дневнике, «А. Н. Плещеев дал мне на до­
рогу свое пальто, которое я потом возвратил. У меня
не было теплого пальто, теплого настолько, чтобы ехать
зимой в 3-м классе в нетопленном вагоне».
Журналистская работа Суворина того времени но­
сила либеральный характер. Талантливо написанные
фельетоны, подписанные псевдонимом «Незнакомец»,
пользовались популярностью у широкого круга читате­
80

лей. За некоторые статьи он привлекался к ответствен­
ности. «Как ни слабы были мои статейки в «Русской
речи», — писал Суворин в «Дневнике», — но они обра­
щали на себя внимание. Сужу по тому, что Салтыков
вместе с Чижевским и Плещеевым хотели издавать жур­
нал и на совещание меня- пригласили...»
В 1876 году Суворин купил у Трубникова газету «Но­
вое время» и с этого времени начал богатеть, причем
главным образом на объявлениях предлагавшей свой
труд домашней прислуги, почему и говорили, что Суво­
рин нажил состояние на «кухаркиных деньгах». Посте­
пенно в проводимой через свою газету политике Суво­
рин стал приспосабливаться к правящим правительствен­
ным кругам и оказался рьяным помощником реакции,
забыв свои прежние принципы. Те, кому нужно было
иметь в своих руках влиятельную газету, стали созда­
вать ему положение, богатство, усиливать его влияние.
Суворин получил, например, концессию от правительства
на организацию газетно-книжной торговли в киосках на
железных дорогах, что тоже дало ему огромные прибыли.
Попав в плен созданной ему высшими правитель­
ственными чиновниками «славы», богатства и влияния,
Суворин погиб как либеральный журналист, стал измен­
ником тому делу, которому когда-то пытался посвятить
себя. Как умный человек, он отлично понимал это. Со­
знавая свое отвратительное падение, ту грязь, в которой
он оказался, он стал лгать и перед самим собою, и перед
людьми. Когда читаешь строки, написанные Сувориным
в дневнике не для публикации, там видишь другого Су­
ворина, издевающегося над царем, министрами, санов­
никами, записывающего ядовитые обличительные факты
из жизни реакционного лагеря. В газете же, прозван­
ной «Чего изволите?», он продолжал свое позорное при­
способленчество к политике правящей верхушки, про­
должал быть верным помощником черных реакцион­
ных сил.
Антон Павлович познакомился с Сувориным в конце
1885 года, когда ездил в Петербург. С 1886 года он стал
помещать в «Новом времени» свои рассказы. Суворин
стал также издавать и произведения брата. Ум и само­
бытный талант Суворина произвели большое впечатле­
ние на брата. Суждения Суворина по вопросам литера­
туры и искусства очень интересовали Антона Павловича
81

(Суворин, кстати, увлекался сценой и впоследствии орга­
низовал в Петербурге собственный театр). Антон Пав­
лович не раз говорил в кругу нашей семьи, что Суворин
для него исключительно интересный собеседник. Когда
брат летом 1888 года ездил из Луки к Суворину в Фео­
досию, он писал оттуда в одном из писем: «Целый день
проводим в разговорах... Решили мы уже все вопросы
и наметили тьму новых, еще никем не приподнятых во­
просов... Быть с Сувориным и молчать — так жене легко,
как сидеть у Палкина 1 и не пить. Действительно, Суво­
рин представляет из себя воплощенную чуткость. Это
большой человек. В искусстве он изображает из себя
то же самое, что сеттер в охоте на бекасов, то есть ра­
ботает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он
плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во
всем он самоучка — отсюда его чисто собачья неиспор­
ченность и цельность, отсюда и самостоятельность
взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен
был развить в себе то, чем богато наделила его при­
рода, поневоле он развил свой инстинкт до размеров
большого ума. Говорить с ним приятно. А когда пой­
мешь его разговорный прием, его искренность, которой
нет у большинства разговорщиков, то болтовня с ним
становится почти наслаждением...»
Вот так Антон Павлович относился к Суворину того
времени и, видимо, не вдумывался в тот вред, который
Суворин приносил обществу своей газетой. И даже
тогда, когда Антону Павловичу указывали на то, что
напрасно он печатает свои произведения в такой реак­
ционной газете, как «Новое время», он возражал, говоря,
что читателям полезнее будет прочитать «пятьсот моих
безвредных строк, чем те пятьсот вредных, которые бу­
дут идти в фельетоне, если я своих не дам».
Но постепенно он стал понимать ошибочность этого
положения и в конце концов сознал, что его собствен­
ные убеждения несовместимы с теми, которые выражала
газета. В начале 1893 года Антон Павлович писал брату
Александру, что он по убеждениям своим отстоит «на
7375 верст от Жителя2 и К0». В 1893 году он порвал
1 Известный в то время петербургский ресторан.
2 Псевдоним сотрудника редакции «Нового времени» А,. Ач Дья­
кова, ярого реакционера.

82

с газетой и перестал печатать в ней свои произведения.
Но с самим Сувориным продолжал еще оставаться
в дружеских отношениях, отделяя его от газеты. Это
была вторая ошибка Антона Павловича: верить в то,
что Суворин — газетный редактор-издатель и Суворин —
человек могут быть разными людьми. Но и это продол­
жалось недолго. Вскоре Антон Павлович стал правильно
оценивать Суворина, и отношения его к нему делались
все холоднее и холоднее. Последней каплей в этом смы­
сле был происходивший во Франции известный процесс
невинно осужденного Дрейфуса, когда Суворин и «Но­
вое время» вели себя, по выражению Антона Павловича,
настолько «гнусно», что он порвал личные отношения
и с самим Сувориным. Он осознал ту лживость и дву­
личность Суворина, которые для него в свое время за­
тушевывались увлекательными разговорами и перепис­
кой с ним. Когда в 1901 году наш младший брат Ми­
хаил вдруг решил поступить на службу в «Новое время»,
Антон Павлович отговаривал его и писал в письме:
«Новое время» в настоящее время пользуется очень
дурной репутацией... Суворин лжив, ужасно лжив, осо­
бенно в так называемые откровенные минуты, то есть
он говорит искренно может быть, но нельзя пору­
читься, что через полчаса же он не поступит как раз на­
оборот».
Вот такую эволюцию претерпели отношения Антона
Павловича к Суворину примерно за десять лет. Правда,
переписка между ними и редкие встречи продолжались
еще до 1903 года, но все это было уже не то, что прежде,
не носило дружеского оттенка.
В эпистолярном наследии Антона Павловича письма
к Суворину являются наиболее интересными и содержа­
тельными. Они наполнены мыслями Антона Павловича,
из которых уясняются его мировоззрение, этические
принципы, отношение к литературе и искусству, оценка
многих русских и иностранных писателей и т. д. Когда
вскоре после смерти брата я издавала первое шеститом­
ное собрание его писем, Суворин по моей просьбе пере­
дал мне все письма Антона Павловича, написанные ему
за время их знакомства. В последнем издании эписто­
лярного наследия Антона Павловича опубликовано три­
ста тридцать три письМа его к Суворину«
83

Передав мне письма брата, Суворин попросил вер­
нуть ему все его письма, адресованные Антону Павло­
вичу. Видимо, он боялся, что они тоже когда-либо мо­
гут стать достоянием гласности, что при его положении
было ему нежелательно. Я была вынуждена выполнить
просьбу и отдала ему его письма. Они так и остались
неизвестными.
Суворин пережил Антона Павловича на восемь лет,
умер в 1912 году.

* * *

После А. С. Суворина гостил у нас артист Петер­
бургского Александрийского театра Павел Матвеевич
Свободин.
Антон Павлович познакомился с ним в Петербурге
в январе 1889 года, когда приезжал на премьеру своей
пьесы «Иванов» в Александрийском театре. Свободин
исполнял там роль Шабельского. Вскоре же между ними
установилась переписка. В конце февраля, будучи
в Москве, Свободин заходил к нам на Садовую Кудрин­
скую. Тогда я с ним и познакомилась. Свободин был
талантливым актером, интересным человеком — весе­
лым, остроумным — немножко занимался и литератур­
ным творчеством, писал стихи и очерки. Антон Павло­
вич и Свободин быстро подружились. Еще ранней
весной брат настойчиво приглашал Павла Матвеевича
приехать летом погостить на нашу дачу на Луке.
Свободин приехал к нам в самом конце мая и сразу
же стал своим человеком, внеся живую струю в нашу
жизнь. С ним снова начались знакомые нам с детства
всякие шутки, веселые импровизации. Иду я, например,
однажды на реку и вижу, как на берегу у самой воды
стоят Антон Павлович и Свободин и занимаются лов­
лей раков. Причем Свободин одет в безукоризненную
черную фрачную пару, крахмальное белье, на голове
цилиндр. А раков мы ловили так: к бечевке, прикреплен­
ной на длинном удилище, привязывался кусок мяса и
опускался на дно реки. Мясо привлекало раков, и они
вцеплялись в него клешнями. Через некоторое время
удилище подымалось, и раки показывались у поверх­
ности воды. Второй участник в это время должен был
подхватить раков сачком, так как, поднятые над водой,
они отцеплялись от мяса и падали в реку.
84

Или поехали как-то большой компанией в ближай­
ший городок Ахтырку (я не ездила, оставалась дома)
и остановились там в гостинице. Павел Матвеевич на­
звался графом, а Антон Павлович его лакеем. Оба так
бесподобно играли, что и хозяин гостиницы и прислуга
были в самом блаженном состоянии от того, что такое
«сиятельное» лицо посетило их заведение. А когда при­
слуга почтительно расспрашивала «лакея» о его «ба­
рине», Антон Павлович с невозмутимым видом расска­
зывал всякие небылицы о «графской» жизни...
Кто-то из членов нашей семьи переделал в шутку
имя Свободина — Павел Матвеевич — на французский
лад: «Поль Матьяс». Так он и стал называться в нашем
доме, так часто и сам подписывался под своими пись­
мами.
Однажды хозяйке лннтваревского дома, старушке
Александре Васильевне, понадобилось поручить комунибудь из членов своей семьи выполнить какую-то ра­
боту, и она громко спрашивала:
— Кто свободен?.. Кто свободен?..
Неожиданно за окном комнаты появился Павел Мат­
веевич со словами:
— Павел Свободин!
На такую игру слов Свободин был большой мастер,
и когда он вместе с Антоном Павловичем принимался
остроумно шутить, смеху не было конца.
* * ♦
В первой половине июня к нам приехал старший
брат Александр Павлович. Воспользовавшись тем, что
Александр может заменить его у постели больного, Ан­
тон Павлович захотел немного отдохнуть и отвлечься.
Он предложил Свободину и Линтваревым поехать
в Полтавскую губернию к Смагиным. Положение брата
Николая было прежним, и не было никаких угрожаю­
щих признаков, которые могли бы говорить о близком
трагическом конце. И тем не менее конец наступил со­
вершенно неожиданно для всех.
На следующий день после отъезда брата Николай
Павлович вдруг как-то особенно ослаб и тихо, незаметно
для нас скончался. Антону Павловичу немедленно была
послана телеграмма в адрес Смагиных. Об этой поездке
85

и о возвращении Антон Павлович рассказал позднее
в письме к А. Н. Плещееву:
«Бедняга художник умер. На Луке он таял, как
воск, и для меня не было ни одной минуты, когда бы я
мог отделаться от сознания близости катастрофы.
Нельзя было сказать, когда умрет Николай, но что он
умрет скоро, для меня было ясно. Развязка произошла
при следующих обстоятельствах. Гостил у меня Свободин. Воспользовавшись приездом старшего брата, кото­
рый мог сменить меня, я захотел отдохнуть, дней пять
подышать другим воздухом; уговорил Свободина и
Линтваревых и поехал с ними в Полтавскую губернию
к Смагиным. В наказание за то, что я уехал, всю дорогу
дул такой холодный ветер и небо было такое хмурое, что
хоть тундрам в пору. На половине дороги полил дождь.
Приехали к Смагиным ночью, мокрые, холодные, легли
спать в холодные постели, уснули под шум холодного
дождя. Утром была все та же возмутительная, вологод­
ская погода; во всю жизнь не забыть мне ни грязной
дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях; говорю —
не забыть, потому что утром приехал из Миргорода му­
жичонка и привез мокрую телеграмму: «Коля скон­
чался». Можете представить мое настроение. Пришлось
скакать обратно на лошадях до станции, потом по же­
лезной дороге и ждать на станциях по 8 часов... В Ромнах ждал я с 7 часов вечера до 2 часов ночи. От скуки
пошел шататься по городу. Помню, сижу в саду; темно,
холодище страшный, скука аспидская, а за бурой сте­
ною, около которой я сижу, актеры репетируют какую-то
мелодраму.
Дома я застал горе. Наша семья еще не знала
смерти, и гроб пришлось видеть у себя впервые».
Похоронили мы Николая Павловича на деревенском
кладбище в Луке. Его могила сохранилась и до сего
времени благодаря заботам, которые проявляют совет­
ские люди ко всему, что относится к памяти о великом
русскомписателе А. П. Чехове и его близких.
Настроение Антона Павловича после смерти Николая
было подавленное. Когда недели через две после похо­
рон он выразил желание поехать куда-нибудь отдохнуть,
мы всячески приветствовали это и в первых числах
июля проводили его. Вначале брат предполагал поехать
86

за границу, но потом, в Одессе, передумал и уехал
в Ялту, где и прожил около месяца.
В августе он вернулся на Луку отдохнувшим и опра­
вившимся от тяжелых переживаний. В начале‘сентября
мы поехали домой.
Никогда не забуду, как изводил меня Антон Павло­
вич в поезде, когда мы возвращались в Москву. Дело
в том, что с нами в одном вагоне ехал профессор Сторо­
женко, который читал лекции и экзаменовал меня, когда
я была слушательницей на Высших курсах В. И. Герье.
Я сказала об этом брату и попросила его поменьше ду­
рить. Но он нарочно стал придумывать всякие шуточ­
ные импровизации, чем приводил меня в ужас. Вдруг
он ни с того ни с сего стал громко рассказывать, что
служил поваром у какой-то графини, как готовил на
кухне различные блюда, как его хвалили «господа» и
какие они были к нему добрые. Ехавший с нами виолон­
челист М. Р. Семашко подыгрывал брату и изображал
камердинера, якобы тоже служившего у каких-то «гос­
под». Они рассказывали друг другу какие-то необыкно­
венные случаи из своей «деятельности».
Я сидела сама не своя и старалась делать вид, что
не знакома с. ними и еду одна с матерью. Но Антон
Павлович не оставлял меня в покое. Он достал из че­
модана бутылку с водкой и стал с Семашко выпивать.
Причем, перед тем как выпить, он с каждой рюмкой по­
ворачивался к матери, кланялся и желал ей поскорее
найти в Москве хорошее место.
Я совершенно убеждена в том, что если бы Антон
Павлович посвятил себя сценическому искусству, из него
получился бы неплохой актер.
Кстати, еще о Семашко. В эту пору он был очень
привязан к нам. Куда бы мы ни ездили на дачу, он ехал
за нами. На Луке Линтваревы шутливо говорили: «А со­
бака за дедом все следом да следом». Приезжал он
всегда со своей виолончелью, и помимо того, что вече­
рами вместе с Г. М. Линтваревым услаждал нас пре­
красной музыкой, он ежедневно по утрам занимался
полагающимися каждому серьезному музыканту-инстру­
менталисту упражнениями. В таких случаях Антон
Павлович шутил, что «Семашечка пилит на своей поло­
манной жене». А Александр Павлович, после того как
87

пожил у нас на Луке, посвятил Семашке даже стихо­
творный экспромт:
Среди болотистой природы.
Где из пруда торчит бурьян,
Где страшной гнилью пахнут воды,
Стоит Семашко Мариан.
Он заложил за спину руку,
За ним шумит сосна и ель,
И понял он тоску и скуку,
Что нагоняет вьолопчель... —

и в письме к Антону Павловичу сообщил, что это Се­
машке «в отместку за то, что он на Луке выматывал
из меня душу своими экзерцициями, от которых даже
раки «крылись в глубинах» и не шли на мясо».
Но все это были шутки, а милый «Мармелад Фортепьяныч» долгие годы продолжал оставаться лучшим
и преданным другом нашей семьи.
На Луке у Линтваревых мы прожили и лето следую­
щего года, но уже одни, без Антона Павловича. Он
уезжал тогда на Сахалин.
VII. ПОЕЗДКА НА САХАЛИН

Разговор о своей поездке на Сахалин Антон Павло­
вич начал еще ранней зимой, и мы до весны как-то по­
степенно привыкали к мысли об отъезде брата в такое
далекое путешествие.
Он стал готовиться к поездке исподволь. Читал о Са­
халине книги, подбирал материалы и старался еще
в Москве узнать о Сахалине все, что ему могло приго­
диться впереди. Он изучал климат и природу Сибири
и Сахалина, труды прежних путешественников, стати­
стические материалы и пр. Так как отыскивать старые
литературные материалы о Сахалине было не так-то
легко, он поручил это дело мне. Свободное от занятий
в гимназии время я проводила в публичной библиотеке
Румянцевского музея (ныне Государственная библио­
тека СССР им. В. И. Ленина), роясь в каталогах, кни­
гах, делая из них различные выписки, нужные брату.
Некоторые книги я приносила и домой, он сам их шту­
дировал. Словом, брат очень тщательно готовился к са­
халинской поездке с научной стороны. Как оказалось
88

потом, вступительную главу для своего будущего труда
«Остров Сахалин» он начал писать еще в Москве.
Кроме книг о Сибири и Сахалине, брат изучал
также законодательные материалы по уголовному праву.
Младший брат Михаил Павлович как раз в это время
закончил университет по юридическому факультету и
готовился к экзаменам. Антон Павлович прочитал все
его лекции по уголовному праву, судопроизводству и
тюрьмоведснию.
С какой целью отправился брат в эту тяжелую по­
ездку за тридевять земель?
Нужно сказать, что у Антона Павловича вообще
была страсть к постоянным передвижениям, к путеше­
ствиям по новым местам. Всегда ему хотелось поехать
куда-нибудь далеко, видеть и наблюдать что-то новое,
еше не известное ему. Эти стремления к новым впе­
чатлениям были, очевидно, инстинктивной потребностью
литератора, потребностью его творческого самочув­
ствия.
Сибирь и Сахалин для вдумчивого, серьезного писа­
теля представляли поистине кладезь новых, необычных
впечатлений. Русская общественность знала тогда о Си­
бири, Дальнем Востоке и о Сахалине очень мало. Ду­
мали примерно так: Сибирь огромна, пустынна, много
плодородной земли, зимой страшные морозы; Сибирь —
место ссылки революционеров и политически неблаго­
надежных для царского правительства людей. Тогда
еще свежи были в памяти дела декабристов и те
мучения, которым подверг их Николай I в сибирской
ссылке.
А Сахалин... Это было в те времена страшное слово,
которого без стыда и содрогания не мог произнести ни
один истинно гуманный русский человек.
Сахалинская каторга была прямым порождением
самодержавия. Туда на пароходах и баржах доставля­
лись осужденные на каторгу преступники как уголов­
ные — убийцы, грабители — жертвы социального строя
того времени, так и политические — борцы против ца­
ризма за свободу народа. В нечеловеческих условиях
они содержались там в тюрьмах, работали на рудниках,
в шахтах. После отбытия наказания люди оставлялись
на Сахалине на поселение, и многие на всю жизнь. Что
89

делалось на Сахалине, какие там были порядки, в Рос­
сии, по существу, мало знали, но знали, что произвол
там стоял ужасный.
Увидеть все самому, изучить жизнь и быт ссыльно­
каторжного населения Сахалина, написать об этом кни*
гу — было в конечном итоге желанием Антона Павлович
ча, причем он говорил, что книга должна будет носить
не только беллетристический, но и научный характер.
Брату мало было тех книг и выписок, которые я до­
ставала ему в библиотеке Румянцевского музея. Будучи
зимой в Петербурге, он и там рылся в книгах и выпи­
сывал нужные ему статьи. Он, например, пересмотрел
там ежемесячный журнал «Морской сборник», начиная
с 1852 года, то есть комплект более чем за тридцать
лет!
«Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы
сгноили в тюрьмах миллионы людей, — писал в эти дни
в одном из писем Антон Павлович, — сгноили зря, без
рассуждения, варварски; мы гоняли людей на холоду
в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом,
развращали, размножали преступников и все это свали­
вали на тюремных, красноносых смотрителей... Виноваты
не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это
неинтересно».
Последние слова относились к адресату письма.
А. С. Суворину, писавшему перед тем Антону Павловичу
по поводу его сборов на Сахалин, что «Сахалин никому
не нужен и ни для кого не интересен». На эту фразу
Антон Павлович ответил в своем письме еще и так: «Са­
халин может быть ненужным и неинтересным только для
того общества, которое не ссылает на него тысячи людей
и не тратит на него миллионов».
Когда намерение Антона Павловича поехать на Са­
халин стало известным уже всем, многие выражали не­
доумение— зачем это писателю Чехову потребовалось
ехать к «каторжникам»? Иные прямо называли это су­
масбродством. П. М. Свободин писал, например, в это
время брату из Петербурга: «Что за дикая фантазия,—
говорил мне о Вас недавно один из литераторов, — не­
пременно ехать изучать каторжников? Точно нет ничего
на белом свете достойного изучения, кроме Сахалина?»
От своего же имени Свободин напутствовал Антона
Павловича: «С богом, с богом, Antoine! Добрый путь!.
90

Берите все, что может взять Ваш цветущий запас та­
ланта и молодости».
Мало кто понимал, какое серьезное значение прида­
вал этой своей поездке сам Антон Павлович.

* * *
Чем ближе подходил срок отъезда, назначенный бра­
том на середину апреля, когда должна была вскрыться
река Кама, тем тревожнее становилось у меня на душе.
Брат это видел и за неделю до отъезда писал Суворину:
«Я еще не уехал, а сестра уже начала скучать... Посы­
лаю ее недели на две в Крым».
Маршрут Антон Павлович выбрал такой: Москва —
Ярославль поездом, Ярославль — Пермь пароходом,
Пермь — Екатеринбург — Тюмень опять по железной
дороге, от Тюмени до Томска ему хотелось поехать
пароходом, но, ввиду того что сибирские реки вскры­
ваются поздно, Антон Павлович учитывал, что от Тю­
мени до Иркутска, точнее до озера Байкал, ему при­
дется ехать на лошадях. Дальше через Байкал, а также
по Восточной Сибири и Дальнему Востоку — на речных
пароходах и, наконец, через Татарский пролив пере­
плыть морским пароходом. Самым тяжелым отрезком
пути, как потом и оказалось, был, конечно, путь от
Тюмени до Иркутска. Железной дороги через Сибирь
тогда еще не было, и этот участок протяжением свыше
четырех тысяч верст предстояло проехать в тарантасе
на лошадях!..
Все члены нашей семьи принимали участие в сборах
Антона Павловича. Мы с матерью готовили белье, оде­
жду, заготовляли провизию. Брат Миша купил большой
чемодан, оказавшийся страшно неудобным, когда Антону
Павловичу пришлось пользоваться «лошадно-тарантасным» транспортом.
Антон Павлович ехал на Сахалин на свой страх и
риск. Материально его никто не субсидировал, он по­
просил лишь Суворина дать ему взаймы тысячу рублей,
которые, как он писал, собирался «отработать», посылая
с дороги для газеты очерки из Сибири. Причем даже
официальная сторона пребывания Антона Павловича на
Сахалине не была оформлена. Правда, будучи в Петер­
бурге, он обращался к начальнику Главного тюремного
91

управления Галкину-Враскому с ходатайством допу­
стить его туда и оказать содействие в ознакомлении
с Сахалином. При личной беседе Галкин-Враский обе­
щал брату написать необходимое письмо сахалинским
властям, но, как выяснилось впоследствии, обещания не
выполнил. «Ии Галкин... ни другие гении, к которым я
имел глупость обращаться за помощью, никакой помощи
мне не оказали; пришлось действовать на собственный
страх», — писал Антон Павлович по приезде на Сахалин.
Злые языки впоследствии распускали слухи, что
Антон Павлович ездил на Сахалин якобы за счет ре­
дакции газеты «Новое время». Это оскорбляло брата,
и я хорошо помню, как он волновался и возмущался
подобными измышлениями. Взятые им у Суворина в долг
деньги были действительно братом «отработаны» теми
интереснейшими описаниями Сибири и путешествия по
ней, которые Суворин печатал в своей газете. А коррес­
пондентский билет «Нового времени», который брал
с собой Антон Павлович, служил на Сахалине единствен­
ным официальным документом, подтверждающим лите­
ратурные цели его ознакомления с каторгой.
Вначале предполагалось, что все мы — Чеховы — по­
едем провожать брата до станции Троице-Сергиева
лавра (ныне г. Загорск). Но так как у меня и матери
глаза были, как говорится, «на мокром месте», то ре­
шено было, что мы «отплачемся» на вокзале в Москве,
а на поезде провожать не поедем, чтобы «не повто­
ряться» в лавре.
Провожать Антона Павловича на Ярославском вок­
зале собралось много народа. Помимо нашей семьи, там
были Левитан, Семашко, Иваненко, Кундасова, Мизинова, супруги Кувшинниковы и др. Перед отходом по­
езда доктор Кувшинников торжественно вручил Антону
Павловичу бутылку коньяку с наказом открыть и вы­
пить только на берегу Великого океана (что братом
и было исполнено в точности). До Троице-Сергиевой
лавры Антона Павловича поехали провожать брат Иван
Павлович, Кувшинниковы, Левитан и Кундасова.
Из первого же письма, полученного от Антона Пав­
ловича уже с волжского парохода, на пути из Ярос­
лавля в Нижний, мы неожиданно узнали, что на паро­
ходе вместе с ним едет и Кундасова, «провожая» его
неизвестно докуда, что было совершенно в стиле Ольги
92

Петровны. Брат писал: «Со мной едет Кундасова. Куда
она едет и зачем, мне неизвестно. Когда я начинаю рас­
спрашивать ее об этом, она пускается в какие-то весьма
туманные предположения о ком-то, который назначил
ей свидание в овраге около Кинешмы, потом закаты­
вается неистовым смехом и начинает топать ногами или
долбить своим локтем о что попало... Проехали и Ки­
нешму, и овраги, а она все-таки продолжает ехать, чему
я, конечно, очень рад».
Со всего пути следования Антона Павловича мы по­
лучали от него интереснейшие письма с описанием
путешествия, быта и нравов, которые он наблюдал в Си­
бири и на Дальнем Востоке. Наиболее подробные и ин­
тересные в этом смысле письма были из Екатеринбурга
(где брат, кстати, встретился с отдаленным родственни­
ком— двоюродным племянником нашей матери Симоно­
вым), из Томска, Красноярска и Иркутска. В томском
письме брат поистине художественно описывал езду на
лошадях в тарантасе по бескрайним дорогам, залитым
водой и грязью, переправы на паромах через сибирские
реки в дождь, ветер, в ледоход, рассказывал о столкно­
вении с тройкой лошадей, в результате чего буквально
случайно остался жив и невредим, или, наконец, о пере­
праве на лодке через разлившуюся реку Томь при силь­
ном ветре, поднявшем большие волны, когда брат думал:
«Если лодка опрокинется, то сброшу полушубок и ко­
жаное пальто... потом валенки... потом и т. д.».
Из Томска Антон Павлович поехал в собственной
коляске, купленной за сто тридцать рублей, сменив
неудобный чемодан-сундук (московская покупка Ми­
хаила Павловича) на «какую-то кожаную стерву, кото­
рая имеет то удобство, что распластывается на дне та­
рантаса как угодно». Дорога и после Томска была пло­
хая, и под Красноярском новая повозка брата два раза
ломалась и чинилась.
Великолепнейшие письма присылал Антон Павлович
с берегов Ангары и Байкала, а затем с пароходов, плы­
вущих по Амуру. Антон Павлович был буквально в вос­
торге от сибирской природы. «Скотина Левитан, что не
поехал со мной, — писал он в одном письме,—...направо
лес, идущий на гору, налево лес, спускающийся вниз
к Байкалу. Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала
нежный, теплый... А в Забайкалье я находил все; что
93

хотел: и Кавказ, и долину Пела, и Звенигородский уезд,
и Дон. Днем скачешь по Кавказу, ночью — по Донской
степи, а утром очнешься от дремоты, глядь уже Полтав­
ская губерния — и так всю тысячу верст». «От Байкала
начинается сибирская поэзия», — писал он в • другом
письме.
Очень тепло Антон Павлович отзывался о народе,
живущем на Амуре. «Амур чрезвычайно интересный
край. До чертиков оригинален. Жизнь тут кипит такая,
о какой в Европе и понятия не имеют, — писал он еще
в одном письме. — ...Здесь не боятся говорить громко.
Арестовывать здесь некому и ссылать некуда... Народ
все больше независимый, самостоятельный и с логикой...»

* * *
Вскоре после отъезда Антона Павловича на Сахалин
мы поехали на дачу к Линтваревым в Сумы. Это было
уже третье лето, которое мы проводили у них, правда
теперь без Антона Павловича. Квартиру в доме Кор­
неева мы оставили, так как летом она нам была не
нужна, да и зимой брат собирался вернуться из своей
поездки только в декабре, а стоила эта квартира до­
вольно дорого.
В середине лета я с Натальей Михайловной Линтваревой совершила свое первое путешествие в Крым.
Антон Павлович еще перед своим отъездом дал мне для
этого деньги.
Я думаю, у каждого, кто побывал впервые в Крыму,
будь то в прежнее время или теперь, остались незабы­
ваемые впечатления от неповторимых красот южного
берега Крыма. Именно, когда впервые увидишь залитое
солнцем море, зеленые горы, подступающие к самым
берегам, буйную растительность садов и парков... Когда
в первый раз окунешься в морскую воду, почувствуешь
ее солоноватый вкус и с непривычной легкостью поплы­
вешь... Когда впервые увидишь темные южные ночи,
силуэты стройных кипарисов на фоне неба, услышишь
неумолчный стрекот ночных цикад...
Не избежала всех этих первых ощущений и я. С тех
пор минуло шестьдесят пять лет, а я отчетливо помню,
как я купила себе на почтовом дилижансе билет 1-го
класса, то есть место впереди, с каким почти детским
94

восторгом воспринимала все, что постепенно открыва­
лось перед моими глазами на пути от Симферополя до
Ялты. А ехали на лошадях долго, целый день, иногда
и больше.
В Ялте я прожила больше двух недель. Везде побы­
вала, осмотрела все достопримечательности южного бе­
рега Крыма. Кстати, я познакомилась там с одной мо­
лоденькой девушкой чрезвычайно маленького роста, но
говорившей совершенно басом — графиней Кларой Ива­
новной Мамуной. Позднее я познакомила ее с нашей
семьей, и она стала бывать у нас в Москве, а затем и
в Мелихове. Младший брат Миша за ней ухаживал, и
некоторое время она считалась его невестой. Антон Пав­
лович шутливо издевался над ним, что он «делает себе
карьеру». Так как потом Михаил Павлович все как-то
медлил со своей женитьбой, то в конце концов Мамуне
было сделано другое предложение, и она вышла замуж.
Михаил Павлович пришел в негодование от веролом­
ства, возненавидел ее и потом уничтожал и выбрасы­
вал... маленькие предметы, напоминавшие ему малень­
кую графиню Мамуну!

* * *
С Сахалина Антон Павлович нам не писал, если не
считать одного письма, посланного накануне отъезда
домой. Была еще получена деловая телеграмма на имя
брата Ивана Павловича, касающаяся присылки на Са­
халин школьных учебников, программ земских училищ
и пр. На Антона Павловича особенно тяжелое впечат­
ление произвело положение детей на Сахалине. Школ
там было мало, учебников не было, школьные библио­
теки находились в жалком состоянии. Антон Павлович
заботился о детях сахалинских каторжан и ссыльных, на­
ходясь еще на острове, и продолжал помогать им по воз­
вращении в Москву. Он организовал сбор учебников и
учебных пособий, и я, по поручению брата, не один раз
упаковывала и отсылала на Сахалин посылки с книгами.
Как известно, Антон Павлович проделал на Сахалине
огромную работу. Чего стоила ему одна только пе­
репись всего населения острова! Он самолично заполнил
там около десяти тысяч статистических карточек, для
чего ему пришлось говорить с каждым каторжанином
и поселенцем, побывать в каждой избе. Он потом
95

говорил, что видел на Сахалине все, кроме смертной
казни. Созданная им впоследствии книга «Остров Саха­
лин» раскрыла даже и в подцензурном издании цар­
ского времени тяжелое, невыносимое положение
ссыльнокаторжного населения острова. На книгу не
могли не обратить внимание и высшие представители
тюремного ведомства. Но вполне понятно, что никаких
коренных изменений, улучшающих положение ссыльных
и каторжных, сделано не было.
Антон Павлович возвращался с Сахалина домой дру­
гим путем, не через Сибирь. Он поехал на пароходе
морем вокруг Азии до Одессы. Ему пришлось побывать
в Гонконге, Сингапуре, на острове Цейлоне и в дру­
гих южных портах. Своим обратным путешествием он
остался очень доволен.
Еще осенью, возвратившись в Москву с дачи, мы
сняли новую квартиру, на Малой Дмитровке, в доме
Фирганг. Это был небольшой особнячок в два этажа,
стоявший в глубине двора. Сюда 8 декабря Антон Пав­
лович и приехал, вернувшись с Сахалина. Помимо мно­
гих интересных вещей и сувениров, он привез с собой
с острова Цейлона трех зверьков, называвшихся мангусами. Правда, один из них был, как вскоре оказалось,
пальмовой кошкой. Дикая нравом, она сидела большей
частью под книжным шкафом. Антон Павлович писал
шутливо в одном из своих писем: «Мангусы уже имеют
имена. Один мангус зовется сволочью — так, любя, про­
звали его матросы; другой, имеющий очень хитрые,
жульнические глаза, именуется Виктором Крыловым;1
третья, самочка, робкая, недовольная и вечно сидящая
под рукомойником, зовется Омутовой»2.
Потом у нас остался только один мангус. Это был
чудесный и интереснейший зверек. Он быстро приру­
чился и стал вести себя в доме полным хозяином. Совер­
шенно поразительным и необыкновенным было его лю­
бопытство. Он исследовал каждую щель, лазил по сто­
лам, осматривал все, что там лежало, перелистывал
книги, заглядывал в чернильницы и даже макал в них
1 Плодовитый, но бездарный драматург, пьесы которого Антон
Павлович не любил.
2 Артистка театра Корша Е. В. Омутова, исполнявшая роль
Сарры в пьесе Антона Павловича «Иванов», • .

96

Семья Чеховых во время жизни на Садовой Кудринской
в доме Корнеева (слева направо): первый ряд — Михаил
Павлович (брат), Антон Павлович; второй ряд — дочь
Корнеева, Лика Мизинова, Мария Павловна, Евгения
Яковлевна (мать), сын Корнеева; третий ряд—А. И. Ива­
ненко, Иван Павлович (брат), Павел Егорович (отец).
1888—1889 годы.

лапки и потом оставлял следы. Смешной, но и не совсем
приятной особенностью мангуса было обследование кар­
манов. Представьте себе картину: приходит гость,
садится на стул, вдруг к нему на колени вскакивает
зверек размером с взрослого котенка и начинает вывора­
чивать карманы его пиджака, интересуясь каждой
вещью, находящейся там... У женщин он разбрасывал
сложенные в прическу волосы и вынимал все шпильки и
гребенки. Если мангус находил щелку или дырку в обоях,
то немедленно разрывал ее больше, исследуя, нет ли
там чего-нибудь. У себя на родине мангусы уничтожают
ядовитых змей. Эту способность зверек продемонстриро­
вал нам, когда летом мы жили на даче в Богимове.
Как-то в парке из травы выползла большая змея. Ми­
хаил Павлович сбегал в дом и принес мангуса. Сначала
он, сжавшись в комок, как ежик, долго смотрел на змею,
затем прыгнул на нее и перегрыз ей голову.
Мангус очень любил людей, и когда его оставляли
в одиночестве, он буквально плакал. Когда же ктонибудь входил в комнату, он прыгал и ласкался, как со­
бака. А ночью он обязательно спал на чьей-нибудь
постели, причем мурлыкал, как кошка.
И все-таки, несмотря на общую любовь к этому
зверьку, нам пришлось с ним расстаться. Уж очень много
с ним было хлопот. В комнатах всегда царил беспорядок,
все было разбросано, земля из цветов почти каждый
день выгребалась, посуда билась, все завязанное и за­
вернутое разворачивалось и разрывалось. Любопытство
мангуса не имело границ. Решено было отдать его Мо­
сковскому зоологическому саду, в котором, кстати, не
было экземпляра такого зверька. Я сама отвезла туда
нашего милого мангусика и сдала администрации. По­
том в свободное время я ездила в зоологический сад
и навещала зверька. Разговаривая с ним, наклонишь
к нему голову, и он непременно опять вынет из волос
гребенки и шпильки и растреплет всю прическу...

* * *
Прожив месяц в Москве, Антон Павлович уехал
в Петербург, где собирался работать. Он остановился
у Суворина. Писать ему там удавалось мало, мешали
разговоры то с самим Сувориным, то с многочисленными
97

посетителями, приходившими поговорить о Сахалине.
Брат писал оттуда в одном из писем: «Целый день, от
11 ч. утра до 4 часов утра я на ногах; комната моя
изображает из себя нечто вроде дежурной, где по оче­
реди отбывают дежурство гг. знакомые и визитеры. Го­
ворю непрерывно. Делаю визиты и конца им не пред­
вижу. Поездке моей на Сахалин придали значение,
какого я не мог ожидать: у меня бывают и статские и
действительные статские советники. Все ждут моей книги
и пророчат ей серьезный успех, а писать некогда!»
В Петербурге брат побывал у известного прогрессив­
ного судебного деятеля А. Ф. Кони, с которым потом
у него сохранились дружеские отношения. Он много рас­
сказывал ему об ужасах сахалинской каторги и о поло­
жении там детей и подростков. Он и Кони собирались
побывать у Нарышкиной — придворной дамы, занимав­
шейся благотворительной деятельностью в области попе­
чительства о ссыльнокаторжных и о семьях ссыльных.
Но визит этот не состоялся, и Антон Павлович решил
отложить его до выхода в свет книжки о Сахалине.
Книга о Сахалине писалась медленно. То Антон Пав­
лович уезжал куда-нибудь, то у него возникали какието неотложные дела, как, например, общественная дея­
тельность по оказанию помощи голодающим крестьянам,
но, пожалуй, главной причиной, задерживавшей оконча­
ние работы над книгой о Сахалине, была постоянная
нужда в деньгах. Создание большой книги требовало
много времени, а жить чем-то нужно было! Поэтому
Антону Павловичу приходилось все время переклю­
чаться на писание небольших произведений, гонорар за
которые получался быстро. Если посмотреть, сколько
других произведений было написано братом с момента
его возвращения с Сахалина до момента окончания ра­
боты над книгой «Остров Сахалин», то станет понятно,
почему задерживался выход в свет книги. «Остров Саха­
лин» писался с 1891 по 1894 год. За это же время бра­
том было написано около двадцати произведений, среди
них такие большие и серьезные рассказы, как «Дуэль»,
«Палата № 6», «Попрыгунья», «Черный монах», «Рас­
сказ неизвестного человека» и другие.
«Остров Сахалин» начал печататься в журнале «Рус­
ская мысль» в 1893 году по частям. Первые главы по­
явились в октябрьском номере журнала (если не счи­
98

тать, что одна из глав — «Беглые на Сахалине» — была
напечатана в 1892 году в сборнике, изданном газетой
«Русские ведомости» в пользу голодающих), а послед­
ние были напечатаны в июльском номере журнала за
1894 год. В 1895 году «Остров Сахалин» был издан
«Русской мыслью» отдельной книгой.
Антон Павлович, стремясь пробудить в русском об­
ществе внимание к положению ссыльнокаторжных на
Сахалине, достиг своей цели. Общественное значение
этой книги было бесспорно огромным. И я была горда
и рада, когда брат сам мог прочитать в 1902 году в жур­
нале «Мир божий»: «Если бы г. Чехов ничего не напи­
сал более, кроме этой книги, имя его навсегда было бы
вписано в историю русской литературы и никогда не
было бы забыто в истории русской ссылки» к
VIII. БОГИМОВСКОЕ ЛЕТО

В середине марта 1891 года Антон Павлович уехал
в Петербург, чтобы вместе с Сувориным поехать за гра­
ницу. Я была немножко удивлена этим решением брата.
Ведь только три месяца прошло, как он вернулся из
своей большой поездки на Сахалин. За это время он
успел уже побывать в Петербурге и прожить там три
недели. В сущности, не отдохнул еще хорошенько и вот
опять — за границу... Он и сам понимал это и писал шут­
ливо М. В. Киселевой: «В писании сказано: он ахнуть
не успел, как на него медведь насел. Так и я: ахнуть
не успел, как уже неведомая сила опять влечет меня
в таинственную даль». Так всегда его тянуло к новым
впечатлениям, и я говорила ему в таких случаях:
— Непоседа ты, Антоша!
Это было первое заграничное путешествие брата по
Западной Европе. Он побывал проездом в Вене, а затем
совершил большую поездку по Италии. Был в Венеции,
которая произвела на него огромное впечатление. Был
во Флоренции, Риме, Неаполе. На обратном пути побы­
вал в Ницце и Париже.
Антон Павлович отдал должное красоте Италии,
лучшим образцам^старинной архитектуры, бессмертным
1 Журнал «Мир божий», № 9, 1902<
99

творениям великих мастеров живописи и скульптуры.
Он восхищался музыкальностью итальянского народа,
назвал и французов «превосходным народом», но с го­
речью писал нам о «презренной и мерзкой жизни с ее
артишоками, пальмами, запахом померанцев», о «руле­
точной роскоши», которая производит впечатление «ро­
скошного ватерклозета». По возвращении брат расска­
зывал нам, как он соскучился по обыкновенным русским
щам и гречневой каше... Нужно сказать, что у Антона
Павловича очень сильно было развито чувство любви
к родине и ко всему родному, русскому. Из Парижа он
сообщал, например, что «русские художники гораздо
серьезнее французских», а из Италии писал: «Загранич­
ные вагоны и железнодорожные порядки хуже русских.
У нас вагоны удобнее, а люди благодушнее». И в даль­
нейшем, когда Антон Павлович бывал за границей, он
никогда не мог долго оставаться вне родины и всегда
начинал тосковать.
В отсутствие Антона Павловича мы сняли на лето
дачу под городом Алексиным Тульской губернии. Дело
в том, что еще во время пребывания Антона Павловича
на Сахалине младший брат Миша получил службу
в г. Алексине и переселился туда. В то время это был
крошечный городишко, стоявший на берегу Оки. По ту
сторону реки, недалеко от железнодорожной станции,
стояли три-четыре небольшие деревянные дачки, ничем
даже не огороженные. От реки они были далековато и
вообще ничего интересного из себя не представляли, осо­
бенно для нас, после таких дач, какие у нас были на
Луке и в Бабкине. Михаил Павлович, искавший дачу
по поручению брата в окрестностях Алексина, ничего
лучшего не мог найти и снял один из этих домиков.
Сразу же по возвращении из-за границы Антона Пав­
ловича мы всей семьей переехали на дачу. Самым глав­
ным недостатком ее была теснота — четыре небольших
комнаты на нашу немалую семью да еще с неизбежными
гостями! «Внутри тесновато, снаружи простор», — шутил
Антон Павлович.
Прожили мы на этой даче недолго.
Когда Лика и Левитан ехали к нам в Алексин, то
познакомились на пароходе с местным помещиком
Е. Д. Былим-Колосовским. Он узнал от них, что писа­
тель Чехов живет на даче недалеко от его имения в селе
100

Богимове. И вот вдруг однажды он присылает нам две
тройки лошадей с приглашением посетить его. Мы по­
ехали и увидели большое запущенное имение с огром­
ным двухэтажным домом, двумя или тремя флигелями
и великолепным старинным парком с аллеями и пру­
дами. Видя, что имение Антону Павловичу понравилось,
Былим-Колосовский предложил ему бросить нашу дачку
под Алексиным и снять верхний этаж его большого
дома. Имение, парк и вся обстановка для летнего отдыха
так понравились Антону Павловичу, что, несмотря на
дороговизну двух дач (за старую было уплачено девя­
носто рублей, и новая стоила сто шестьдесят рублей),
он решил перебраться в Богимово, куда мы вскоре и
переехали.
Антон Павлович был в восторге от поэтической об­
становки этой дачи. Вот ее описание, сделанное бра­
том в одном из писем к Суворину: «Какое раздолье!
В моем распоряжении верхний этаж большого барского
дома. Комнаты громадные; из них две величиною с Ваш
зал, даже больше; одна с колоннами; есть хоры для
музыкантов. Когда мы устанавливали мебель, то утоми­
лись от непривычного хождения по громадным комна­
там. Прекрасный парк; пруд, речка с мельницей,
лодка — все это состоит из множества подробностей,
просто очаровательных... Караси отлично идут на удочку.
Я вчера забыл о всех печалях: то у пруда сижу и
таскаю карасей, то в уголке около заброшенной мель­
ницы и ловлю окуней... Я буду ждать Вас. Хорошо бы
Вам поспешить, а то скоро перестанут петь соловьи и
отцветает сирень».
Суворин принял предложение Антона Павловича и
два раза приезжал к нам, но жил только по нескольку
дней. Гостила у нас в Богимове и моя подруга Наталья
Михайловна Линтварева. Потом и я в свою очередь
ездила к ней в Сумы, но прожила там недолго, так как
Антон Павлович начал меня торопить вернуться. Он пи­
сал Наталье Михайловне, чтобы она «длинной хворости­
ной» погнала меня домой, «ибо Маша нужна». А мне
писал в шутливой форме: «...без тебя наше интензивное
хозяйство пришло в совершенный упадок. Есть нечего,
мухи одолели... мангус разбил банку с вареньем и проч,
и проч.».
101

Кроме нашей семьи, в Богимове были и другие дач­
ники. Под нами, в первом этаже, жила семья известного
художника Александра Александровича Киселева, у ко­
торых были веселые детишки, «киселята», как мы их
звали, девочки-подростки. Как и все дети, всегда лю­
бившие Антона Павловича, эти девочки подружились
с ним, вместе гуляли, бывали у нас, а главное, они были
замечательны тем, что сами инсценировали рассказы
Антона Павловича и сами же их разыгрывали в домаш­
них спектаклях, о которых я расскажу дальше.
В одном из флигелей жил также молодой ученый,
читавший лекции в Московском университете, зоолог
В. А. Вагнер, ставший впоследствии профессором. С ним
жили его жена и тетушка. Он обычно с утра и до ве­
чера сидел где-нибудь под деревом в парке и занимался
изучением пауков. Брат добродушно подшучивал над
ним, прозвал его «паучком» и смеялся, что когда тот
кончит изучать пауков, то примется за блох, которых
«будет ловить на своей тетушке!» Часто вечерком Антон
Павлович подсаживался к Вагнеру, и они вели серьез­
ные беседы и даже споры на научно-естественные и фи­
лософские темы. В это время в Богимове Антон Павло­
вич писал повесть «Дуэль». Создавая образ зоолога
фон Корена, брат использовал для характеристики Корена многие мысли и положения из своих споров
с В. А. Вагнером.
С Владимиром Александровичем Вагнером было свя­
зано одно серьезное выступление Антона Павловича
в печати в защиту науки от шарлатанства. Это выступ­
ление имело прямое отношение к деятельности великого
русского ученого-революционера, профессора Москов­
ского университета К. А. Тимирязева. В 1891 году вышла
в свет небольшая брошюрка Климента Аркадьевича под
заголовком «Пародия науки», в которой он обвинял
дирекцию Московского зоологического сада во главе
с известным профессором А. П. Богдановым в том, что
организованная при Зоологическом саде «ботаническая
опытная станция» ничего общего с наукой не имеет и
что по существу она является шарлатанским предприя­
тием. Он писал, что «если дирекция Зоологического сада
имеет смелость публично называть свою жалкую затею
«ботанической опытной станцией», то знающие свое
дело ботаники нравственно обязаны сказать той же
102

публике: не верьте, это недостойная пародия, свидетель­
ствующая о прискорбном неуважении к науке и публике».
В. А. Вагнер в беседах с Антоном Павловичем рас­
сказал о неприглядном положении дела в Зоологическом
саду, показал ему отчетные материалы, раскрыл псевдо­
научную деятельность «ученых мужей» этого сада.
И вот на основании этого материала Антон Павлович
написал в Богимове статью «Фокусники» и отправил ее
Суворину для напечатания в газете «Новое время».
В сопроводительном письме брат писал: «Дело в том,
что у нас в Москве и в России вообще есть проф. Бог­
данов, зоолог, очень важная превосходительная особа,
забравшая в свои руки все и вся, начиная от зоологии
и кончая российской прессой. Сия особа проделывает
безнаказанно все, что ей угодно. И вот Тимирязев вы­
ступил в поход...
...Как добавление к брошюре, посылаю заметку. Ти­
мирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу ска­
зать, что и зоология стоит ботаники. Вы прочтите
заметку до конца; не надо быть ботаником или зоологом,
чтобы понять, как низко стоит у нас то, что мы по неве­
дению считаем высоким...
...Подписываюсь я буквой Ц, а не собственной фами­
лией на том основании, что, во-первых, заметка писана
не мною одним, во-вторых, автор должен быть неизве­
стен, ибо Богданову известно, что Вагнер живет с Чехо­
вым, а Вагнеру надо защищать докторскую диссертацию
и т. д. — и ради грехов моих Вагнеру могут без всяких
объяснений вернуть назад его диссертацию».
В своей статье Антон Павлович обвинил дирекцию
Зоологического сада в том, что вся его деятельность
и вновь открытая ботаническая опытная станция и зоо­
логическая лаборатория — все это «служит образчиком
прискорбного неуважения к науке и публике». «Фокус­
ники», так же как и брошюра Тимирязева, наделали
много шуму. Интересно то, что сам К. А. Тимирязев
долгое время не знал, что автором «Фокусников» был
Чехов. Уже много позднее Антон Павлович и Климент
Аркадьевич как-то встретились в редакции «Русской
мысли», и Тимирязев узнал, кто тогда выступал вместе
с ним против шарлатанства в науке. Об этом рассказал
мне в письме сам Тимирязев. В 1914 году, к десятилетию
со дня смерти Антона Павловича, Книгоиздательство
103

писателей в Москве, членом которого я была, издало
сборник «Слово» с воспоминаниями и материалами
об Антоне Павловиче. В этом сборнике была перепеча­
тана и статья «Фокусники». Экземпляр сборника со
своей дарственной надписью я направила в 1916 году
К. А. Тимирязеву и получила от него в ответ такое ин­
тересное письмо: 1 «Многоуважаемая Мария Павловна!
Приношу Вам глубокую благодарность за присланную
мне крайне для меня интересную статью Вашего незаб­
венного брата. Статья эта была для меня долгие годы
загадкой, пока Антон Павлович не разрешил ее мне
лично при встрече в редакции «Русской мысли». Но даже
после его смерти я все же не считал себя вправе раз­
глашать кому-нибудь подкладку, так как разговор был
без свидетелей. Теперь печать с этой истории снята, и
я как-нибудь расскажу ее в подробностях и в печати.
Скажу только мимоходом, что последним результатом
научной деятельности проф. Богданова было то, что
я был выгнан из Петровской академии, да и ее при­
крыли.
Вот Вам страничка из интимной истории нашего рус­
ского просвещения...»

* * *
В Богимове наша жизнь проходила очень разнооб­
разно. Как всегда, любимым занятием Антона Павло­
вича в свободное от литературной работы время были
рыбная ловля и прогулки в лес за грибами. Но вместе
с тем почти не было дня, чтобы Антон Павлович не при­
нимал какого-нибудь больного: то к нему привезут, то
самого его вызовут.
Наш хозяин Евгений Дмитриевич Былим-Колосовский вначале пытался казаться очень серьезным и «вумным», как шутил Антон Павлович, но потом оказался
простым и симпатичным. Он ходил в русской поддевке,
придерживался либеральных взглядов и называл себя
«социалистом». Родные называли его Геге, так прозвали
его в шутку и мы в своей семье. Однажды он организо1 Подлинник этого письма мною был утерян в Москве в годы
революции. Данный текст воспроизводится по черновику письма,
сохранившемуся в архиве К. А. Тимирязева и обнаруженному там
И. В. Федоровым. Им же была сделана первая публикация в жур­
нале' «Наука и жизнь» за 1944 г., №9.

104

вал пикник, чтобы все его дачники могли поближе по­
знакомиться друг с другом. Закончился этот пикник не
совсем благополучно. Уже ночью, часа в три, Антон
Павлович и Былим-Колосовский поехали кататься в та­
рантасе. Во время поездки лошади вдруг чего-то испу­
гались, понесли и опрокинули седоков. Тарантас раз­
бился вдребезги. Брат вернулся домой пешком с распух­
шим носом — при падении из тарантаса он ударился
носом о землю.
К числу наших милых развлечений относились те до­
машние спектакли, которые устраивали в парке девочки
Киселевы. Любопытно, что, будучи подростками, в воз­
расте от восьми до двенадцати лет, они умело инсцени­
ровали короткие рассказы Антона Павловича и разы­
грывали их, изображая взрослых мужчин и женщин.
Так, например, однажды ими был разыгран рассказ Ан­
тона Павловича «Размазня». Роль господина, обсчиты­
вающего гувернантку, исполняла десятилетняя Соня, по
своему характеру робкая и застенчивая, а гувернантку
играла восьмилетняя Надя—девочка очень бойкая.
В результате выходило все наоборот: гувернантка насе­
дала и выглядела совсем не размазней, а обижающий
ее хозяин получился страдающим лицом.
Антон Павлович от души смеялся во время этих
спектаклей. После инсценировок обычно устраивались
еще живые картины, а иногда и факельные шествия по
парку.
Однажды в середине лета был устроен целый празд­
ник, и после спектакля в липовой аллее, освещенной
фонариками, были танцы и игры. Во время них Антон
Павлович куда-то исчез, а затем неожиданно появился
с надетым на себя футляром от больших старинных ча­
сов. Сверху он накинул плед и такой фантастической
фигурой бегал среди детей, издавая рычащие звуки, чем
приводил в восторг всех «киселят». Брат всегда искренно
веселился и любил поразить их чем-нибудь неожи­
данным.
Как-то после одного из таких веселых спектаклей
«киселят» Антон Павлович написал шуточную рецензию,
над которой все дачное население Богимова от души
смеялось. Когда, спустя почти четверть века, я стала
издавать полное собрание писем Антона Павловича,
я включила эту рецензию в число писем за 1891 год,
105

и она впервые была опубликована мною в третьем томе
писем (изд. 1913 г., Москва). Привожу эту рецензию-:
пародию Антона Павловича.
«Вчера в селе Богимове любителями сценического ис­
кусства дан был спектакль. Это знаменательное собы­
тие как нельзя кстати совпало с пребыванием в Крон­
штадте могущественного флота дружественной нам дер­
жавы, и, таким образом, молодые артисты невольно спо­
собствовали упрочению симпатий и слиянию двух род­
ственных по духу наций. Vive la France! Vive là Russie! 1
Спектакль был дан в честь маститого зоолога
В. А. Вагнера. Не нам говорить о значении зоологии
как науки. Читателям известно, что до сих пор клопы,
блохи, комары и мухи — эти бичи человечества и искон­
ные враги цивилизации — истреблялись исключительно
только персидским порошком и другими продуктами ла­
тинской кухни, теперь же все названные насекомые пре­
восходно дохнут от скуки, которая постоянно исходит из
сочинений наших маститых зоологов.
На сцене было представлено что-то очень похожее
на сцены из «Ревизора» и следующие живые картины:
1) Индус в панталонах Хлестакова, 2) Цыгане на пиру
у греческих царей, 3) Греческие цари в цыганском та-*
боре, 4) Гений, венчающий банным веникомготтентота
и испанку. Исполнение, в высшей степени талантливое,
добросовестное и обдуманное, вызвало всеобщий вос­
торг. Г. Киселев, обладающий прекрасной сценической
наружностью (А. А. Киселев был маленьким и щуплень­
ким мужчиной! — М. Ч.), выказал свой превосходный
комический талант. Он несомненно комик. Но.когда он
становился к публике в профиль, то в его игре и в кос­
тюме чувствовался глубокий, потрясающий трагизм.
Г-жа Киселева 1-я с самого начала овладела вниманием
и сочувствием публики, заявив себя артисткою во всех
отношениях выдающеюся. Хорошие вокальные средства
при несомненном умении прекрасно владеть ими, сцени­
ческий талант при большой выработке его, громадном
знании сцены и сценической опытности делают из нее
отличную актрису. Ей горячо аплодировали и после ка­
ждого акта подносили венки и букеты, которые публика
приобретала за кулисами у гг. исполнителей, озаботив-1 Да здравствует Франция! Да здравствует Россия! (франц.)

106

шихся преждевременно приготовить предметы, необхо­
димые для их чествования. В игре г-жи Киселевой 2-й,
исполнявшей трудную роль Мишки, мы не заметили тех
недостатков, которые так не нравятся нам в Сарре Бер­
нар и Дузе; дебютантка входила в комнату в шляпе и
не брала письма, когда ей давали его, и такими, по-ви­
димому ничтожными, нюансами и штрихами она выка­
зала оригинальность своего дарования, какой могла бы
позавидовать даже М. Н. Ермолова. Что же касается
г-жи Вагнер, то игра ее произвела фурор; эксцентрич­
ное, полное веселого шаржа исполнение, легкость, воз­
душность, небесность и притом прекрасная дикция
в связи с редким знанием условий сцены были истин­
ным торжеством таланта (жена В. А. Вагнера Мария
Аполлоновна была незаметной, тихой, несколько стран­
ной молодой женщиной, дружившей со старшей девочкой
Киселевых Верой — М. Ч.); ее появление и уход всякий
раз возбуждали в публике неудержимый смех. Из испол­
нительниц живых картин надо прежде всего отметить
г-жу Киселеву 3-ю (Надю), сияющее лицо которой все
время заменяло артистам и публике бенгальский^огонь.
Аменаиса Эрастовна, к сожалению, участия в спек­
такле не принимала». («Аменаиса Эрастовна» — эко­
номка в имении Былим-Колосовского, рыжеватая блон­
динка с косящим взглядом, малоразвитая и довольно
злая особа. Звали ее, собственно, Анимаиса Орестовна,
но Антон Павлович называл ее всегда Аменаиса Эра­
стовна или — «для краткости», как говорил, — Семира­
мида и Мюр-и-Мерилиза, а иногда еще и Усириса. Он
уверял, что она была неравнодушна к своему хозяину
и очень ревнива! В своих богимовских письмах Антон
Павлович не раз упоминал о ней.)

* * *
Все лето я много, серьезно и с большим увлечением
занималась живописью. Моя комната была сплошь уве­
шана этюдами. Как-то зашел ко мне А. А. Киселев, по­
смотрел мои работы, похвалил и сказал:
— Если есть призвание, то выйдет художник!
Теперь, спустя более шести десятков лег, я могу ска­
зать, что призвание-то у меня, пожалуй, было, но
отдаться полностью живописи я не могла. Иные пути,
107

иные цели, связанные с жизнью и работой брата, стояли
предо мной.
Прожив на даче в Богимове до первых чисел сентя­
бря, мы вернулись в Москву, в ту же квартиру в доме
Фирганг на Малой Дмитровке.
IX. ПОИСКИ ИМЕНИЯ

«Если я врач, то мне нужны больные и больница;
если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не
на Малой Дмитровке, с мангусом. Нужен хоть кусочек
общественной и политической жизни, хоть маленький
кусочек, а эта жизнь в четырех стенах без природы, без
людей, без отечества, без здоровья и аппетита — это не
жизнь...» — так писал Антон Павлович в одном из пи­
сем месяца через полтора по возвращении в Москву из
Богимова. Брат все чаще и чаще стал вновь говорить
о покупке где-нибудь на Украине хутора, чтобы пересе­
литься туда на постоянное жительство.
Как-то однажды в начале зимы он позвал меня
в свою комнату и сказал:
— Послушай, Маша, не съездить ли тебе к Смагиным в Бакумовку, чтобы посмотреть там продажные
хутора?
— Но ведь у меня же уроки в гимназии. Я могу
поехать только во время рождественских каникул, —
ответила я ему.
Так и было решено, что я выеду на Украину, как
только учащихся распустят на праздничные каникулы.
Незадолго до этого разговора у нас гостил А. И. Смагин
и обещал помочь нам в поисках хутора в его краях,
вблизи Сорочинец.
По поводу переезда куда-нибудь на хутор в соб­
ственную усадьбу у Антона Павловича были соображе­
ния и материального порядка. Сколько бы ни работал
он, мы в Москве все проживали, и денежные вопросы
всегда беспокоили его. В одном из писем он сам писал
об этом: «Ах, свободы, свободы! Если я буду прожи­
вать не больше двух тысяч в год, что возможно только
в усадьбе, то я буду абсолютно свободен от всяких де­
нежно-приходо-расходных соображений. Буду тогда ра­
ботать и читать, читать...»
108

Но были у него еще и заботы о собственном здо­
ровье. Кашель, а иногда и кровохарканья у Антона
Павловича продолжались. Ни он сам, ни мы не знали
тогда истинного происхождения их. Но брат, как врач,
чувствовав, что ему для здоровья нужно было сменить
жизнь в столице на деревенскую. «Ёсли я в этом году
не переберусь в провинцию, — писал брат А. И. Смагину, — и если покупка хутора почему-либо не удастся,
то я по отношению к своему здоровью разыграю боль­
шого злодея. Мне кажется, что я рассохся, как старый
шкаф, и что если в будущий сезон я буду жить в Москве
и предаваться бумагомарательным излишествам, то Ги­
ляровский прочтет прекрасное стихотворение, привет­
ствуя вхождение мое в тот хутор, где тебе ни посидеть,
ни встать, ни чихнуть, а только лежи и больше ничего.
Уехать из Москвы мне необходимо».
Словом, к концу 1891 года вопрос о покупке ху­
тора Антон Павлович поставил со всей серьезностью.
22 декабря я выехала сначала к Лннтваревым на
Луку, а затем к Смагнным в Бакумовку. Антон Павло­
вич без меня 26 декабря уехал в Петербург к Суво­
рину.
Александр Иванович Смагин подготовил мне для
осмотра три хутора. Один из них находился в Сорочинцах. Это была небольшая усадьба, стоявшая посередине
села на красивом месте. Но сам дом произвел на меня
неприятное впечатление. Стены в нем были кривые,
окна маленькие, причем не открывающиеся створками,
а поднимающиеся всей рамой кверху. Дом был тесный,
в некоторых комнатах не было пола. В общем, для того
чтобы привести его в порядок, требовалось и время и
дополнительные затраты средств. Я отказалась от него.
Посмотрела еще хутор в Малых Сорочинцах, но сразу
же выяснилась непригодность его: низкое, болотистое
место. Искала я и какой-нибудь дом, который можно
было бы снять на лето как дачу, по и такого не
нашла.
Единственное, что мне понравилось и подходило для
покупки, — это хутор Яценко. Но стоил он дорого, и,
кроме того, на хуторе было много земли (пятьдесят три
десятины), но не было дома, его нужно было построить.
Пока я списывалась по этому поводу с братом, Яценко
продавать раздумал. Так моя поездка на Украину для
109

покупки хутора оказалась безрезультатной. Измученной
и расстроенной я вернулась в начале января в Москву,
Почти в одно время со мной вернулся из Петербурга и
Антон Павлович.

■* * *
После неурожайного лета 1891 года во многих цент­
ральных губерниях России начался голод. Особенно
сильным он был в таких губерниях, как Нижегородская
и Воронежская. Кроме того, что голодал сам народ, еще
и скот кормить было нечем, крестьяне за бесценок про­
давали своих лошадей. Это грозило повторением голода
и в будущем году, потому что крестьянские поля оста­
лись бы не вспаханными и не засеянными.
Антон Павлович принял горячее участие в оказании
помощи голодающим крестьянам. Он списался с нашим
старым знакомым, Евграфом Петровичем Егоровым
(упоминавшимся выше), который служил тогда земским
начальником в одном из уездов Нижегородской губер­
нии. Антон Павлович организовал сбор пожертвований,
объявил подписку и собранные деньги отсылал Егорову.
Тот покупал у крестьян лошадей, чтобы, прокормив их
зимой, весной отдать бесплатно тем же хозяевам-кре­
стьянам. Так был бы спасен урожай будущего года.
В январе 1892 года, вскоре же после возвращения из
Петербурга, Антон Павлович сам съездил к Егорову
в Нижегородскую губернию. Он побывал там в одной
из деревень, причем ехал на санях в жестокий мороз и
метель; лошадь в пути сбилась с дороги, и путников
едва не занесло. Потом, вернувшись домой сильно про­
стуженным, брат рассказывал нам о своих переживаниях
в эти часы.
Помимо закупки лошадей, Антон Павлович и Егоров
устраивали еще в некоторых деревнях бесплатные сто­
ловые для голодающих крестьян, помогали им чем
могли. Встречаясь с крестьянами, брат хорошо узнал их
и потом тепло о них отзывался. Он писал: «А какой пре­
красный народ в Нижегородской губ. Мужики ядреные,
коренники, молодец в молодца — с каждого можно
купца Калашникова писать. И умный народ».
Прожив дома десять дней, Антон Павлович снова по­
ехал в голодающие районы Воронежской губернии. В са­
мом Воронеже, в селе Хреновом, в Боброве, он познако110

милея с мерами по оказанию помощи голодающим. Ез­
дил он туда вместе с А. С. Сувориным, который был
уроженцем этой губернии и хотел побывать в родных
местах. В одном из писем ко мне Антон Павлович в иро­
ническом тоне писал о наивности Суворина в решении
практических вопросов по организации столовых для го­
лодающих.

* * *

После моей неудачи в Сорочинцах вопрос о покупке
хутора не был оставлен. Мы смотрели объявления, наши
знакомые и друзья помогали нам искать. Незадолго пе­
ред тем Антон Павлович познакомился с известной ук­
раинской артисткой М. К. Заньковецкой. Она симпати­
зировала Антону Павловичу и тоже принимала участие
в поисках для нас хутора в Черниговской губернии не­
далеко от ее собственного имения. Но и с этим ничего
не получилось.
Однажды мы прочитали в какой-то газете ö продаже
имения в Серпуховском уезде, недалеко от железнодо­
рожной станции Лопасня. Хозяином имения был худож­
ник Н. П. Сорохтин. Сначала мы списались с ним, а за­
тем, по просьбе Антона Павловича, я и брат Михаил
в самых последних числах января 1892 года поехали
туда сами, чтобы осмотреть и договориться об условиях
покупки. Стояла в разгаре зима, и до деревни Мели­
хово, где было расположено имение Сорохтина, мы верст
тринадцать проехали на санях.
Усадьба находилась в самой деревне. Размер ее был
весьма солидный — двести тринадцать десятин, из кото­
рых больше ста — лесу. Нам понравился дом: доста­
точно просторный, не старый, крытый железом, с терра­
сой в сторону сада. Правда, внутри его было очень
грязно, комнаты оклеены старыми рваными обоями,
клопы, тараканы и прочие прелести. Все это, конечно,
можно было вычистить и отремонтировать.
В саду были липовая аллея, фруктовые деревья, не­
далеко от дома — небольшой пруд. Различные службы,
сараи и амбары были новые. В общем, нам с Мишей
имение понравилось, хотя окрестности мы хорошо и не
посмотрели, так как лежал глубокий снег. По возвра­
щении домой мы «доложили» Антону Павловичу, что
имение считаем удобным и что купить его стоит. Уело111

вия покупки тоже были сравнительно сносные: стоило
оно тринадцать тысяч рублей, из которых наличными
следовало заплатить четыре тысячи, на пять тысяч име­
лась закладная художника, по которой мы должны
были платить только проценты, а остальные четыре ты­
сячи продавец получил бы из банка после того, как за­
ложили бы имение в банке уже мы. Правда, долгие
годы потом Антон Павлович был бы связан довольно
крупным банковским долгом.
Антон Павлович, не побывав в Мелихове и не посмо­
трев сам имения, согласился на покупку, и уже 2 фев­
раля у нотариуса было заключено так называемое до­
машнее условие и Сорохтину выдан задаток. Лишь когда
все формальности по покупке закончились и занятые
братом у Суворина деньги уплачены, он съездил в име­
ние и впервые его посмотрел. Это было за неделю до
нашего окончательного переезда туда. К этому времени
мною уже был произведен в доме полный ремонт: все
комнаты оклеены новыми обоями, все вычищено, полы
отремонтированы, кухня, которая помещалась в этом же
доме, ликвидирована и из нее сделана комната для на­
шей матери. Во дворе, недалеко от дома, в двух куплен­
ных новых срубах были сделаны две кухни (одна с пли­
той, другая с русской печью) и комнаты для кухарки,
горничной и работников по конюшне и усадьбе. Судя
по великолепному настроению брата при осмотре име­
ния, оно ему понравилось.
5 марта 1892 года закончился московский период на­
шей жизни и начался мелиховский. В этот день мы рас­
стались с нашей квартирой в доме Фирганг на Малой
Дмитровке и переехали всей семьей на жительство
в собственную усадьбу с лесом, полями, садом, ло­
шадьми, коровой, курами.
X. МЕЛИХОВО

Настроение Антона Павловича по переезде в Мели­
хово было самое хорошее, радостное. Несмотря на то, что
кругом лежал снег, он повсюду ходил, осматривал сад,
лес, знакомился с крестьянами, которые вначале относи­
лись к нам сдержанно. Видно было, что Антона Павло­
вича даже несколько забавляло то, что у него впервые
112

в жизни вдруг появился собственный дом с землей, садом,
лесом, и вместе с тем все это его радовало искренно.
В нескольких шагах от дома был небольшой пруд.
Раз по пять в день Антон Павлович выходил из дома
и кидал снег в пруд, чтобы летом в нем было больше
воды. Выйдет, побросает и снова идет работать в каби­
нет. Затем, смотришь, через час-другой он уже опять
с лопатой в руках возится у пруда.
Вскоре началась весна, совсем не похожая на ту,
какая бывала в Москве. Антон Павлович писал Суво­
рину о своем настроении в те дни: «...в природе проис­
ходит нечто изумительное, трогательное, что окупает
своей поэзией и новизною все неудобства жизни. Ка­
ждый день сюрпризы один лучше другого. Прилетели
скворцы, везде журчит вода, на проталинах уже зеле­
неет трава. День тянется, как вечность. Живешь, как
в Австралии, где-то на краю света; настроение покойное,
созерцательное и животное в том смысле, что не жа­
леешь о вчерашнем и не ждешь завтрашнего. Отсюда,
издали люди кажутся очень хорошими, и это есте­
ственно, потому что, уходя в деревню, мы прячемся не
от людей, а от своего самолюбия, которое в городе
около людей бывает несправедливо и работает не в меру.
Глядя на весну, мне ужасно хочется, чтобы на том свете
был рай. Одним словом, минутами мне бывает так хо­
рошо, что я суеверно осаживаю себя и вспоминаю
о своих кредиторах, которые когда-нибудь выгонят меня
из моей благоприобретенной Австралии».
В Мелихове распорядок нашей жизни резко изме­
нился. Мы стали рано вставать, рано ложиться, обедали
по-деревенски — в полдень. Сам Антон Павлович уже
в пять часов утра был на ногах, а в десять вечера спал.
Мы все так много работали в это время по благоустрой­
ству усадьбы, что страшно уставали и иной раз ложи­
лись спать и в восемь часов вечера, а спали так крепко,
что, когда однажды ночью горела соседняя с нами
усадьба помещицы Кувшинниковой, мы ничего не слы­
шали, хотя на пожаре стояли шум, крик, а в церкви все
время звонили. Утром Антон Павлович выглянул в окно
и ничего не понял—дома Кувшинниковой нет.
— Посмотри, Маша, что за наваждение, куда дева­
лась кувшинниковская усадьба? — подозвал меня к окну
брат.
ИЗ

Я смотрю — и тоже ничего не понимаю. Оказывается,
за ночь усадьба сгорела буквально дотла, и никто из
нас этого не видел и не слышал из-за крепкого сна.
Лучшая в доме — большая угловая комната с широ­
ким окном размером в три обычных окна — была отдана
под кабинет Антона Павловича. Из кабинета дверь вела
в гостиную, где стоял доставшийся нам вместе с домом
большой старинный рояль. Из гостиной одна дверь вы­
ходила в мою комнату, другая — на террасу, третья —
в проходную комнату с великолепным итальянским
окном из разноцветных стекол, названную впоследствии
«пушкинской». Как-то А. И. Смагин подарил мне лито­
графированную репродукцию с известного портрета
А. С. Пушкина работы художника Кипренского. Антону
Павловичу понравился этот портрет, и я повесила его
в проходной комнате. С той поры эта комната и стала
у нас «пушкинской». Из нее можно было пройти в при­
хожую, а в противоположную сторону -- в коридор,
вдоль которого были расположены: спальня Антона Пав­
ловича, комната отца, столовая, комната матери. Кори­
дор заканчивался дверью в сени черного хода, через ко­
торый из кухни приносились кушанья. Все комнаты, за
исключением кабинета брата и гостиной, были неболь­
шие, но очень удобные и уютные.

Когда наступила весна и сошел снег, для нас на­
стала пора напряженной работы: нужно было пахать,
сеять, приводить в порядок фруктовый сад, благоустраи­
вать усадьбу. Нужно сказать, что наш предшественник,
художник Сорохтин, видимо, не интересовался хозяй­
ством усадьбы и очень запустил его. Каждый член на­
шей семьи взял себе участок работы. Антон Павлович
занялся садом. В нем были яблони, сливы, вишни, много
малины, крыжовника, смородины. Антон Павлович це­
лые дни проводил в саду за обрезкой деревьев, посадкой
новых. Сажал он деревья даже и семенами, я однажды
по его просьбе привезла ему из Москвы семена ели,
сосны, лиственницы, дуба. Сажал он также и розы, ко­
торые очень любил. Я взяла на себя огород, цветники
в саду, а также полевое хозяйство, которое вела вместе
с Михаилом Павловичем. Он жил не с нами, а по-преж­
нему в Алексине, где продолжал служить, но очень
114

часто приезжал к нам и помогал проводить полевые ра­
боты. Земли у нас было много, и чего только мы на ней
не сеяли: и рожь, и пшеницу, и клевер, и овес, и горох,
и гречиху, а впоследствии даже и лен (у меня до сих
пор сохранилось холщовое полотенце, сотканное в Ме­
лихове из своего льна). У нашего отца, жившего уже
на полном покое, тоже было свое занятие: он с утра до

1. Парадное. 2. Сени. 3. Прихожая. 4. Кабинет Антона Павло­
вича. 5. Гостиная. 6. Комната Марии Павловны. 7. Терраса.
8. «Пушкинская» комната. 9. Коридор. 10. Спальня Антона Павлрвича. Н.; Комната отца. 12. Столовая. 13. Комната матери« 14, Кла­
довая. 15. Сени черного хода.

вечера возился в саду, приводил в порядок дорожки,
прокладывал новые, каждое утро аккуратно посыпал их
желтым песочком. В общем, к началу лета, когда к нам
стали приезжать в гости друзья и знакомые, наше Ме­
лихово стало неузнаваемо по сравнению с тем, что мы
получили от прежнего хозяина.
Вся эта созидательная жизнь брату очень нравилась.
Сажать, строить, создавать, выращивать — это была сти­
хия Антона Павловича. Он писал старшему брату Але­
ксандру в первый год жизни в Мелихове: «Коли деды и
прадеды жили в деревне, то внукам безнаказанно нельзя
жить в городе. В сущности, какое несчастье, что мы
с детства не имели своего угла»«
145

После переезда в Мелихово я не бросала своей учи­
тельской работы в гимназии Ржевской. В Москве я сни­
мала комнату и жила, в сущности, на два дома. Но ка­
ждый свободный от уроков день я старалась проводить
с семьей, и уже обязательно каждую неделю в пятницу
вечером я приезжала домой и жила до утра понедель­
ника. Нечего и говорить, что рождественские, пасхаль­
ные и летние каникулы я тоже проводила только в Ме­
лихове.
Впервые за все эти последние годы нам не нужно
было искать на лето дачу и куда-то выезжать. Наша де­
ревенская жизнь в собственной усадьбе, окруженной
лесами и полями, была лучше всякой «дачной» жизни,
испытанной нами до сих пор.
Антон Павлович всегда любил реки, озера, пруды.
Любил купаться, кататься на лодке, рыбачить. Я уже
упоминала о том, что самым любимым занятием его во
время летнего отдыха была рыбная ловля. Миниатюр­
ный мелиховский пруд не мог удовлетворить Антона
Павловича. Правда, он и там рыбачил и ловил малю­
сеньких карасей, которых тут же отпускал обратно. Была
в окрестностях Мелихова река, но далековато, верстах
в трех от нас, поэтому в первое же лето Антон Павло­
вич решил выкопать в усадьбе новый большой пруд. На­
няли рабочих, и все лето и осень они копали. Обошелся
этот пруд по тем временам недешево — в сто пятьдесят
рублей.
Следующей весной пруд заполнился водой, глубина
его была около двух метров, а может быть и больше.
Вокруг пруда по берегу Антон Павлович насадил моло­
дые деревья, а в самый пруд несколько раз выпускал
мальков рыб, привозя их из Москвы (на Трубной пло­
щади был специальный рынок, где продавали щенков,
котят, птиц, рыбок).
Как-то на другой или на третий год, когда пруд был
заполнен до краев, Антон Павлович увидел плавающую
в воде бутылку, запечатанную сургучом. Он долго тру­
дился, чтобы длинным шестом подтащить эту бутылку
к берегу. Достав и распечатав ее, он нашел там письмо,
написанное на самых различных языках, до греческого
и латинского включительно. Тексты на всех языках гла­
сили, что на этом пруду корабль, шедший с товарами
в заморские страны, потерпел крушение и затонул...
116

Остроумный пародийный стиль послания и знание
писавшим иностранных языков сразу же указали на ав­
тора^— старшего брата, Александра Павловича, изуми­
тельно способного лингвиста. Он незадолго перед этим
гостил в Мелихове. Шутке его нельзя было не по­
смеяться от души.

* * *
В Мелихове нам вместе с усадьбой достались дворо­
вые собаки, среди которых были Шарик и Арапка,
а также щенки-дворняжки, прозванные нами Мюр и Мерилиз (по фамилии владельцев известного московского
магазина на Петровке около Большого театра). Но Ан­
тону Павловичу очень хотелось иметь породистых собак.
Еще во время нашего пребывания у Лейкина в Петер­
бурге Антону Павловичу очень понравились его таксы
Апель и Рогулька. Брат заказал щенка от них и потом
несколько раз писал Лейкину, чтобы «сын Апеля» обяза­
тельно походил на родителей. Но тогда с этим заказом
ничего не вышло. Лишь весной 1893 года щенки были из
Петербурга доставлены ко мне на квартиру в Москве, и
в очередную свою поездку в Мелихово я их туда от­
везла. Они быстро освоились на новом месте и стали
хозяйничать в доме. Так, на другое же утро после их по­
явления мы обнаружили, что из прихожей исчезли все
наши калоши. Оказалось, что ночью щенки растаскали
их буквально по всем комнатам дома!..
Это были чистокровные таксы на коротеньких кри­
вых ножках, с вытянутым телом и забавными мордоч­
ками. Их длинные уши почти волочились по земле.
Я дала им имена: Хина и Бром. А когда они подросли
и стали солидными и толстенькими, Антон Павлович
прибавил им и отчества: Хина Марковна и Бром Исае­
вич. Хина была коричневого цвета, а Бром — чернень­
кий.
Антон Павлович очень любил этих ласковых собачек
и часто вел с ними уморительные разговоры. Выйдет,
бывало, на террасу, только сядет на ступеньки — Хина
и Бром сразу к нему. Брат возьмет и обернет длинные
уши Хины кругом ее мордочки и кончики их сожмет под
«подбородком». Получалась забавная сморщенная ро­
жица, как будто старуха в платке... Дальше начинался
разговор с Хиной Марковной — «страдалицей». Антон.
117

Павлович убеждал ее, что она больна, и уговаривал ее
«лечь в больницу».
— Вам ба там ба полегчало ба-б...
Эта фраза в нашей семье потом стала вроде нарица­
тельной и шутливо использовалась в соответствующих
случаях.
В другой раз Антон Павлович, показывая на длинное
распластанное тело Хины с животом, почти касающимся
земли, с коротенькими лапками, вдруг с серьезным ви­
дом начнет уверять, что эта порода собак произошла
от скрещивания простой дворняжки с крокодилом! Осо­
бенно доставалось от таких «поучений» молоденькой,
наивной Танечке Щепкиной-Куперник, которая всерьез
принимала подобные вещи, поскольку их говорил сам
Антон Павлович!
Как-то Бром стал проявлять интерес к одной из на­
ших дворняжек, и Антон Павлович вел с ним «серьезный
разговор», упрекая его, как же это так он «влюбился
в мадмуазель Мерилиз» и заставляет страдать свою су­
пругу Хину Марковну! Я до сих пор не забываю той ла­
сковой шутливой нежности, с какой Антон Павлович
обращался с этими чудесными собачками. Кстати, когда
их за что-нибудь наказывали, они отлично понимали, за
что, и по-настоящему плакали.
Спустя несколько лет Н. А. Лейкин подарил Антону
Павловичу двух великолепных собак из породы лаек,
тоже самку и самца. Белые, пушистые, со стоячими
ушами, они были изящны и красивы. С нами они были
очень ласковы, во дворе же — злы и никого из посторон­
них не пропускали. Самочка называлась у нас Белка,
а самец — Нансен, но Антон Павлович всегда его звал
по-своему — Жулик. Так два имени за ним и было. Од­
нажды Нансен чем-то заболел и в конце концов околел,
а вскоре за ним, по-видимому от той же болезни, око­
лела и лаечка. Это было в отсутствие Антона Павловича
(он был в Ялте), и я с грустью сообщала ему об этом
в своих письмах.
Уже перед самым нашим отъездом из Мелихова на
постоянное жительство в Ялту околела любимица брата
Хинё. Ее искусала одна из наших дворовых собак, имев­
шая щенят и очень злая в ту пору. Так не повезло нам
с собачками, подаренными Лейкиным, и в Ялту был уве­
зен только один Бром.
118

Надо сказать, что Антон Павлович всегда любил жи­
вотных. Кстати, в известном рассказе Антона Павловича
«Каштанка» кот назван Федором Тимофеевичем по
имени кота, жившего у нас.. Еще во времена студенче­
ства Антона Павловича, когда мы жили в одной из
быстро менявшихся квартир, он как-то принес из холод­
ной уборной случайно забредшего туда котенка. Когда
он подрос, Антон Павлович назвал его Федором Тимофе­
евичем. В конце концов из него вырос солидный, краси­
вый кот. Антон Павлович придет, бывало, усталый из
университета, ляжет после обеда отдохнуть на диван, по­
ложит кота к себе на живот и, поглаживая, говорит:
— Кто бы мог ожидать, что из нужника выйдет та­
кой гений!..
Эту фразу Антон Павлович потом употреблял в пе­
реносном смысле и в других случаях, когда в шутку
хотел сказать о чем-то приятном, случившемся неожи­
данно. Эта фраза иногда встречается и в его письмах.
* * #

Если раньше Антон Павлович занимался врачебной
деятельностью преимущественно летом, во время дач­
ной жизни, то в Мелихове он был занят медицинской
практикой круглый год. Выше я уже говорила, как
плохо в царской России обеспечивалось крестьянство
медицинской помощью. Поэтому, как только в Мели­
хове и в других окрестных деревнях разнеслась весть,
что новый хозяин мелиховской усадьбы — врач, кре­
стьяне, вначале, правда, несмело, стали приходить
в нашу усадьбу и обращаться к Антону Павловичу со
своими болезнями. Когда же им стало известно, что ме­
лиховский доктор принимает всех, лечит и даже дает
еще готовые лекарства, причем все это совершенно бес­
платно,— к нему начали обращаться больные из всех
окрестных деревень и сел.
В сущности, у нас в Мелихове образовался настоя­
щий больничный приемный пункт, или, как его назвали
бы теперь, — амбулаторный прием больных. Антон Пав­
лович установил приемные часы утром. И вот ежедневно
чуть свет больные уже сидели во дворе усадьбы в ожи­
дании начала приема. Из других деревень многие
приезжали на лошадаях, запряженных в телеги. Антон
119

Павлович вел регистрацию больных, и по записям видно,
что больные приезжали к нему из деревень, отстоящих
от Мелихова за двадцать — двадцать пять верст.
Принимал больных Антон Павлович обычно около
сеней черного хода мелиховского дома. Я помогала ему
вести прием, была у него вроде ассистентки: помогала
делать перевязки, несложные хирургические операции.
На моей же обязанности лежало выдавать крестьянам
назначенные братом лекарства. У нас дома была спе­
циальная аптечка для этого. Шкаф с лекарствами висел
на стене в сенях парадного хода.
Помимо приема в усадьбе, Антону Павловичу при­
ходилось много ходить по крестьянским избам к тяжело­
больным, а также разъезжать по другим селам и дерев­
ням. Иной раз его поднимали с постели ночью то к ро­
женице, то к больному, которому необходимо было
оказать немедленную помощь.
С приближением лета в первый год нашей жизни
в Мелихове в Серпуховском уезде появилась угроза хо­
лерной эпидемии. Антон Павлович принял на себя обя­
занности земского санитарного врача. В его участок
входило двадцать пять деревень и мужской монастырь
Давидова пустынь, и, кроме того, в его ведении были
еще две земско-фабричных амбулатории в селах Крю­
кове и Угрюмове.
Все лето и осень 1892 года Антон Павлович почти
не занимался литературной работой, а разъезжал по
своему участку, лечил, устраивал больницы, противо­
холерные бараки, читал крестьянам лекции о профи­
лактике во время эпидемии; будучи членом различных
комиссий, членом серпуховского уездного санитарного
совета, Антон Павлович участвовал во всех заседаниях,
бывал на осмотрах школьных и фабричных помещений
и т. д. Работы у него было тьма. Как он сам писал
в одном из писем: «Назначен холерным врачом от уезд­
ного земства (без жалованья). Работы у меня больше
чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам...
Дано мне 25 деревень, а помощника ни одного».
Помимо исполнения прямых обязанностей врача,
Антону Павловичу приходилось объезжать помещиков,
купцов, фабрикантов и просить у них пожертвований
средств на проведение противохолерных мероприятий,
на организацию больниц и бараков. Это была очень не­
120

благодарная работа. Брату приходилось порой уни­
жаться, чтобы выпросить у толстосумов какие-то гроши
на общее народное дело. Находились такие богатые со­
седи, которые не понимали общественного, общенарод­
ного значения дела, ради которого обращался к ним
с просьбами Антон Павлович, и отказывали ему. Так,
например, архимандрит, настоятель монастыря, отка­
зался предоставить помещение для организации боль­
ничного пункта, а по поводу возможных заболеваний
тех, которые живут в его монастырской гостинице,
заявил, что они состоятельные и сами заплатят Антону
Павловичу! Подобные люди глубоко возмущали брата,
и он раздраженно отвечал им, что он человек богатый
и в плате не нуждается!..
В итоге принятых общественностью мер холера не
приняла в Серпуховском уезде характера широкой эпи­
демии. В нашем районе холерных заболеваний вообще
не было, на соседнем участке, в тридцати верстах от
Мелихова, шестнадцать человек заболело холерой, но и
то с более или менее благополучным исходом—смер­
тельных случаев было только четыре.
Мелиховский противохолерный врачебный участок
был закрыт 15 октября. Серпуховский санитарный со­
вет в одном из своих последующих заседаний постано­
вил: «Благодарить врача А. Чехова за его бескорыстное
и полезное участие в деле борьбы с угрожавшею Серпу­
ховскому уезду холерною эпидемией».
Несмотря на то что брат очень уставал, выполняя
летом свои врачебные обязанности, он был доволен
своей работой. Он всегда любил свою профессию врача,
хотя порой и ворчал на нее, когда его одолевали боль­
ные, особенно при срочных ночных вызовах или когда
ему приходилось в непогоду, распутицу совершать уто­
мительные поездки в соседние деревни.
В следующий год летом холерная эпидемия повто­
рилась, и Антон Павлович вновь был участковым вра­
чом, опять «ловил холеру за хвост», по его шутливому
выражению. На этот раз эпидемия подходила совсем
близко, и Антон Павлович все время был настороже и
ни на один день не отлучался из Мелихова, даже и по
своим делам в Москву — «холерная должность» не
пускала, как он говорил. Поздней осенью эпидемия
121

затихла, и противохолерный участок брата опять был
закрыт.
Все годы нашей жизни в Мелихове Антон Павлович
не переставал заниматься медицинской работой, и лишь
собственное тяжелое заболевание в дальнейшем заста­
вило его прекратить врачебную деятельность. За свою
работу врачом Антон Павлович пользовался у крестьян
большим уважением и любовью. Они ценили «своего»
доктора, всегда были приветливы со всей нашей семьей
и оказывали нам всяческое внимание. По большим
праздникам они непременно приходили поздравлять
нас. «Мелиховские мужики и бабы ходят с поздравле­
ниями. Здесь очень ласковый народ», — сообщал водном
из писем Антон Павлович.

* * *
Было еще одно большое дело, сделанное Антоном
Павловичем для крестьян, за что они его уважали,—
это постройка школ в деревнях и селах.
Сейчас, в наше время, трудно себе представить, осо­
бенно молодежи, в каком жалком, убогом положении
находились сельские школы в дореволюционной России.
Сейчас в Советском Союзе нет такого села, где бы не
было начальной школы, почти всюду есть средние
школы-семилетки, а в крупных районных селах — и де­
сятилетки, то есть по-старому — гимназии. А в то вре­
мя, о котором я вспоминаю, в конце XIX века, самые
простые начальные школы с одним сельским учителем
были даже не во всех волостях. Крестьянским де^ям
многих деревень приходилось ходить по. многу верст
в соседние села, имеющие школы. А о средней школегимназии или даже прогимназии в деревне просто
странно было и подумать тогда. Да и те начальные
школы, которые находились в близлежащих к Мелихову
селах, влачили жалкое существование в непригодных
для школьных занятий избах. Отсутствовали школьные
принадлежности,
пособия, не было элементарных
удобств. Учителям платили такие гроши, что семейные
буквально нищенствовали. Я приведу описание школы
в селе Крюкове, сделанное Антоном Павловичем Сер­
пуховскому санитарному совету в одном из его меди­
цинских отчетов по Мелиховскому участку:
122

«Из школ моего участка мне приходилось наблюдать
только одну — в с. Крюкове. Об ее жалком состоянии
я уже имел честь докладывать Совету. Теснота, низкие
потолки, неудобная, унылая печь, стоящая среди класс­
ной комнаты, плохая, старая мебель; вешалки для верх­
него платья за неимением другого места устроены
в классной комнате; в маленьких сенях спит на лох­
мотьях сторож, и тут же стоит чан с водой для учени­
ков; отхожее место не удовлетворяет даже самым скром­
ным требованиям гигиены и эстетики. Учитель с женой
помещается в одной небольшой комнате...» Вот почему
Антон Павлович пришел однажды к выводу, что в селах
нужно строить новые школы.
В конце 1894 года брат был утвержден попечителем
Талежской сельской школы. Он добросовестно выполнял
эти общественные обязанности: заботился о школе,
ездил туда на экзамены, оказывал школе материальную
помощь. Но само помещение школы совершенно не
соответствовало своему назначению. Антон Павлович
возбудил ходатайство перед земской управой о постройке
нового здания школы и представил для утверждения
план постройки. Так как у земской управы для этой
цели средств не хватало, Антон Павлович принял на
себя часть расходов. Крестьяне взялись бесплатно во­
зить по зимнему пути лес и другие строительные мате­
риалы. Мне пришлось помогать брату и выполнять его
поручения по наблюдению за постройкой.
К началу учебного сезона 1896 года школа была
открыта. Как полагалось по тем временам, было произ­
ведено освящение нового здания. Это было сделано
очень торжественно, молебен служили трое священников,
присутствовало много земских деятелей, вся наша семья
и наши гости. По окончании молебна крестьяне в благо­
дарность поднесли Антону Павловичу образ, две сереб­
ряные солонки и четыре хлеба на блюдах — по хлебу
от тех деревень, из которых дети должны были учиться
в новой школе (талежские, бершовские, дубеченские и
Шелковские). Один крестьянин-старик сказал очень хо­
рошую теплую речь, в которой отметил заслуги Антона
Павловича перед крестьянами. Все это — и подношение
и речь — очень тронуло брата.
Талежская школа во всем Серпуховском уезде с тех
пор стала лучшей школой. Антон Павлович никогда не
123

переставал поддерживать ее и заботиться о ней и об ее
учителе.
В начале 1897 года Антон Павлович решил строить
еще одну школу, в селе Новоселки. Дело было так. При­
шли к нему как-то крестьяне в качестве депутатов от
Новоселок и обратились с просьбой построить школу
в их селе, предложили на строительство собранные ими
триста рублей. Все это было трогательно с их стороны,
и Антон Павлович не мог им отказать, согласился и
опять взялся за постройку. Земство отпустило тысячу
рублей, всего же нужно было на строительство школы
больше трех тысяч. Таким образом, опять более поло­
вины этой суммы Антон Павлович должен был добавить
из своих средств. Правда, общественность города Сер­
пухова тоже приняла участие в этом деле, и в феврале
там устроили любительский спектакль в пользу новоселковской школы, но это было, конечно, пустяковым
денежным взносом. Весной этого года, когда Антон
Павлович тяжело заболел, я опять много помогала ему
по наблюдению и руководству строительством школы.
В середине июля новоселковская школа была открыта.
На освящении школы крестьяне и здесь поднесли
Антону Павловичу образ с надписью (таковы были тра­
диции) и хлеб-соль на резном деревянном блюде, на ко­
тором стояло: «Чем хата богата, тем и рада»1.
Нужно сказать, что в это время Антон Павлович был
уже и попечителем чирковской сельской школы, и
«ответственным лицом» открывавшейся при хатунском
земском училище бесплатной народной библиотеки, и по­
мощником серпуховского уездного предводителя по на­
блюдению за начальными народными училищами. Такое
широкое участие в делах народного образования,
а также медицинская деятельность отнимали у Антона
Павловича много времени, которое ему нужно было для
литературной работы.

* * *

— Знаешь, Антоша, мне хочется самой, своим тру­
дом построить в Мелихове новую школу. Можно мне это
сделать? — спросила я однажды у брата.
1 Все это находится сейчас в ялтинском Доме-музее А. П. Че­
хова,

124

— Гм... Ну что ж, попробуй! — ответил он.
И я начала действовать. Первым долгом я сама со­
ставила план школы и попросила брата утвердить его
в земстве. Затем я стала искать средства. Осенью
1897 года я собрала в своей усадьбе урожай яблок и
крыжовника и продала его. Вырученная сумма, рублей
двадцать пять — тридцать, конечно, была слишком мала.
Потом я зашла как-то в Москве к Левитану и попросила
подарить мне два его небольших этюда. Он подарил.
Я увезла их в Мелихово и устроила там лотерею среди
соседей, друзей и знакомых. Левитан тогда уже был
знаменит, и я довольно легко распространила все свои
билеты. Затем картины были разыграны. Кто их выиг­
рал— теперь уж не помню, да это и не важно. Важно
то, что благодаря этой моей «коммерческой» операции
я получила для строительства школы уже более солид­
ную сумму денег. Но и этого все же было очень мало.
Как показал опыт, школьные здания не обходились де­
шевле трех или около трех тысяч рублей.
Два года я собирала деньги. Со своей подругой Ду­
ней Коновицер (Эфрос) я устраивала в Москве благо­
творительные спектакли и концерты в пользу школы,
принимала пожертвования, и... все же не хватало. Зимой
1899 года, когда начиналось строительство, я торгова­
лась с поставщиками за каждый кубик песку и камня,
с подрядчиком Егорышевым — за стоимость работит.д.
Но свое строительство я так бы и не закончила, если бы
Антон Павлович не подарил мне специально на школу
тысячу рублей, а летом, живя в Мелихове, он помогал
мне и заканчивать постройку. Только благодаря этому
мелиховская школа была закончена и осенью 1899 года
начала свою работу и продолжает и по сей день.
Говоря о той помощи, которую Антон Павлович
всегда оказывал школам и учителям, нельзя не упомя­
нуть и об отношении его к школьникам. Я уже не­
сколько раз говорила о большой любви брата к детям.
Не были исключением и дети крестьян. Брат постоянно
заботился о них, к праздникам делал всем подарки.
Однажды, живя за границей, он специально писал мне:
«Узнай, сколько в талежской школе мальчиков и дево­
чек, и, посоветовавшись с Ваней, купи для них подарков
к рождеству. Беднейшим валенки; у меня в гардеробе
есть шарфы, оставшиеся от прошлого года, можно и их
125

пустить в дело. Девочкам что-нибудь поцветистее; кон­
фет не нужно».
Видя в безграмотности простого народа причину его
темноты, отсталости и многих бед, Антон Павлович
стремился всячески содействовать обучению и каждого
взрослого неграмотного человека. У нас, например,
в Мелихове одно время жили две неграмотные горнич­
ные — Анюта и Маша. Антон Павлович уговорил их на­
чать учиться грамоте. В зимние вечера он учил их сам
и меня привлекал. Это дало повод нашему отцу сделать
в своем дневнике такую запись в полуюмористическом
стиле: «У нас теперь открылась школа, учатся читать
грамоте домашняя прислуга Анюта и Машутка. Пре­
подают им педагоги Маша и Антоша».
Или, например, случай с официантом из Большой
Московской гостиницы С. И. Бычковым, которому Антон
Павлович советовал читать больше, учиться, развиваться,
дарил ему свои книги. И тот впоследствии стал даже
стихи пописывать*. А сколько брат специально при­
обретал популярных книг и давал их читать нашим ме­
лиховским работникам! И как, бывало, радовался он,
когда заставал в людской коллективное чтение; один
читал вслух, а остальные слушали.
К общественной работе Антона Павловича относится
и участие его во Всероссийской народной переписи
1897 года. Эта сложная и трудная работа могла быть
проделана с требующейся точностью только при актив­
ном участии местной интеллигенции.
Почти весь январь месяц .1897 года брат занимался
делами переписи. Он заведовал переписным участком.
Ему выделили целую волость с шестнадцатью дерев­
нями, в его распоряжении было пятнадцать счетчиков,
среди которых, писал Антон Павлович, «я буду на манер
ротного командира». Он собирал своих счетчиков, ин­
структировал, учил их, читал им целые лекции.
В Мелихове Антон Павлович сам ходил по избам и
переписывалнаселение, а потом вечерами, бывало, жа­
ловался, что болит голова: из-за своего высокого роста
он с непривычки стукался головой о притолоки в низких
1 Кстати, по свидетельству самого Бычкова, он в известной
мере послужил прототипом образа Чикильдеева в рассказе «Му­
жики».

126

крестьянских избах. У нас в гостиной весь рояль был
завален материалами переписи, и мы боялись их тро­
гать, чтобы не перепутать переписные листы разных
форм. У брата был специально выданный ему полотня­
ный портфель с надписью «Перепись 1897» L
Антон Павлович очень утомился во время проведения
переписи, к тому же он не прекращал и литературной
работы. В начале февраля перепись наконец была за­
кончена, и он вздохнул свободнее.
В середине лета Антон Павлович за проведение пе­
реписи был награжден бронзовой медалью.
Между прочим, я не помню теперь, когда и за что
Антон Павлович получил еще орден Станислава 3-й
степени (должно быть, за общественную школьную ра­
боту в Серпуховском уезде в мелиховский период нашей
жизни). Но я отлично помню, как однажды он пришел
ко мне в комнату и с серьезным видом говорит:
— Маша, я должен тебя попросить, чтобы ты распо­
рядилась подрезать внизу сзади мои пиджаки.
— Зачем?
— Я получил орден Станислава... Ну вот, чтобы
было видно, что я ношу его...
Я не могла ответить Антону Павловичу таким же
серьезным видом и громко расхохоталась...
Этот орден я хранила до самой революции в своем
банковском сейфе. Куда он потом девался — не знаю.

* * *
Как весело бывало у нас летом! Сколько народа
приезжало к нам!
Постоянными гостями у нас в Мелихове по-прежнему
бывали наши старые друзья — музыканты М. Р. Семаш­
ко и А. И. Иваненко.
Приезжал в Мелихово и Левитан и жил по нескольку
дней. В первый же его приезд Антон Павлович ходил
вместе с ним на охоту. Однажды они принесли вдвоем од­
ного вальдшнепа, да и тому были не рады: вальдшнеп был
Левитаном только подстрелен, и его нужно было доби­
вать, а на это ни один из «охотников» не был способен...
1 Находится сейчас в экспозиции Дома-музея А.. П, Чехова
в Ялте,
127

Нечто невообразимое творилось у нас в усадьбе,
когда приезжал Владимир Алексеевич Гиляровский. Это
был литератор, поэт, журналист, за которым в те вре­
мена шла слава «короля репортеров», человек с любо­
пытной биографией. В годы юности и молодости он ски­
тался по России и испробовал массу профессий — от
волжского бурлака, крючника, пожарника до циркача,
бродячего артиста и объездчика степных лошадей. Антон
Павлович познакомился с ним в Москве в первые годы
своей литературной деятельности, когда Гиляровский
тоже начинал сотрудничество в юмористических журна­
лах. Он бывал у нас еще и в московских квартирах.
Одна из первых книг Гиляровского, «Трущобные люди»,
написанная по наблюдениям, сделанным им во время его
жизни среди бурлаков, грузчиков, городской бедноты,
была не допущена к выходу в свет и сожжена царской
цензурой в 1887 году как вредная. Такое событие было
довольно редким явлением даже и в те времена и соз­
дало Гиляровскому широкую популярность.
Гиляровский обладал огромной физической силой:
мог ломать лошадиные подковы, гнуть железные бруски,
подымать большие тяжести. Страшно шумный, без
умолку говорящий, все время в действии — он своим
приездом будоражил всю усадьбу. Он мог выпить какое
угодно количество водки, и ничего с ним не делалось,
оставался все таким же. «Был у меня Гиляровский,—
писал Антон Павлович в письме об одном из посещений
Мелихова Владимиром Алексеевичем. — Что он выделы­
вал, боже мой! Заездил всех моих кляч, лазил на де­
ревья, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна.1 Го­
ворил он не переставая».
Вместе со всем этим он был душевным, деликатным
человеком и всегда любил Антона Павловича, который
тоже платил ему теплой привязанностью.
В ялтинском Доме-музее Чехова в одной из комнат
стоит высокое мягкое кресло — дружеский подарок
В. А. Гиляровского Антону Павловичу на новоселье
в Ялте. Там же был один случай, когда Гиляровский
проявил трогательную заботу о здоровье Антона Пав­
ловича. Дело было так. В кабинете ялтинского дома
у Антона Павловича сидели В. А. Гиляровский и ка­
кой-то посетитель, куривший сигару, несмотря на то что
на стене висел написанный рукою Антона Павловича не128

П. И. Чайковский.
1889 год.

большой плакатик «Просят не курить». Комната посте­
пенно- наполнилась дымом, и Антону Павловичу с его
больными легкими становилось трудно дышать. По своей
деликатности он, как всегда, ничего не говорил куря­
щему: Наконец он закашлялся. Возмущенный Гиляров­
ский сорвался с места, снял со стены плакатик и быстро
вышел из комнаты. Сел на ожидавшего его извозчика и
поехал в местную типографию. Там он велел немедленно,
при нем же, набрать крупным шрифтом «Просят не ку­
рить» и сделать оттиск. Затем он вернулся в кабинет
Антона Павловича и демонстративно прикрепил новый
плакат «Просят не курить» на прежнем месте. Висит он
там и до сего времени.
Как-то во время одного из своих приездов в Мели­
хово Владимир Алексеевич подарил Антону Павловичу
свою книгу стихов «Забытая тетрадь» с таким факси­
миле на обложке:
Пройдут года... Откроешь ты
Тетрадь случайно пред собою,
И пусть кипучею волною
Воскреснут с прелестью былою
Далекой юности мечты!

Это было в январе 1894 года. С тех пор прошло
.шестьдесят с лишним лет. И вот теперь я вспоминаю
«кипучую волну» — милого дядю Гиляя — с теплым, при­
знательным чувством за его нежные и дружеские отно­
шения к Антону Павловичу.

* * *
Летом 1892 года в Мелихове гостил П. М. Свободин.
Приехал он сильно изменившимся по сравнению с тем,
каким он бывал у нас раньше. В это время он уже бо­
лел грудной жабой и не мог быть прежним веселым
Полем Матьясом.
После его отъезда Антон Павлович так обрисовал
его: «Похудел, поседел, осунулся и, когда спит, похож
на мертвого. Необыкновенная кроткость, покойный тон
и болезненное отвращение к театру. Глядя на него, при­
вожу к заключению, что человек, готовящийся к смерти,
-не может любить театр». И действительно, через три
с половиной месяца, в первых числах октября 1892 года,
129

П. М. Свободны скоропостижно скончался на сцене
Александрийского театра во время спектакля «Шут­
ники» Островского, исполняя роль Оброшенова. Одним
верным другом, искренно любившим Антона Павло­
вича, стало меньше. «Я потерял в нем друга, а моя
семья — покойнейшего и приятнейшего гостя», — писал
Антон Павлович В. М. Лаврову.
Свободны в последний год своей жизни принимал
деятельное участие в примирении Антона. Павловича
с редакцией журнала «Русская мысль». История этого
дела была такова.
Еще до отъезда Антона Павловича на Сахалин
в мартовской книжке журнала «Русская мысль» за
1890 год в библиографическом отделе была, помещена
критическая заметка без подписи, в которой были такие
слова: «Еще вчера даже жрецы беспринципного писа^
ния, как гг. Ясинский и Чехов, имена которых...» и т. д,
Антон Павлович был возмущен подобной клеветой на
него и написал редактору-издателю журнала В. М. Лав­
рову письмо, в котором, в частности, говорилось:
«На критики обыкновенно не отвечают, но в данном
случае речь может быть не о критике, а просто о кле­
вете. Я, пожалуй, не ответил бы и на клевету, но на
днях я надолго уезжаю из России, быть может никогда
уж не вернусь, и у меня нет сил удержаться от ответа.
Беспринципным писателем, или, что одно и то же,
прохвостом, я никогда не был.
Правда, вся моя литературная деятельность со­
стояла из непрерывного ряда ошибок, иногда грубых,
но это находит себе объяснение в размерах моего даро­
вания, а вовсе не в том, хороший я или дурной человек...
Обвинение Ваше — клевета. Просить его взять назад
я не могу, так как оно вошло уже в свою силу и его не
вырубишь топором; объяснить его неосторожностью, лег­
комыслием или чем-нибудь вроде я тоже не могу, так
как у Вас в редакции, как мне известно, сидят без­
условно порядочные и воспитанные люди, которые пишут
и читают статьи, надеюсь, не зря, а с сознанием ответ­
ственности за каждое свое слово. Мне остается только
указать Вам на Вашу ошибку и просить Вас верить
в искренность того тяжелого чувства., которое побудило
меня написать Вам это письмо. Что после Вашего обви­
нения между нами невозможны не только деловые от­
130

ношения, но даже обыкновенное шапочное знакомство,
это само собою понятно».
После этого в течение двух лет всякие отношения
Антона Павловича с редакцией «Русской мысли» и ее ре­
дактором-издателем В. М. Лавровым были прекращены.
Свободин много раз уговаривал Антона Павловича
помириться с Лавровым и начать печатать свои произ­
ведения в «Русской мысли». Свободин был также дружен
и с В. М. Лавровым и в свою очередь настаивал перед
ним, чтобы тот извинился перед Чеховым за ошибку,
допущенную в журнале два года назад. В середине лета
1892 года В. М. Лавров прислал брату такое письмо:
«Многоуважаемый Антон Павлович! Наш общий
друг П. М. Свободин говорил мне о Вашем намерении
дать в «Русскую мысль» свой рассказ. Конечно, Ваше
произведение найдет самый радушный прием на страни­
цах «Русской мысли» и, кроме того, раз навсегда покон­
чит печальное недоразумение, возникшее между нами
два года тому назад. Тогда, по горячим следам, я соби­
рался отвечать на Ваше письмо, хотел было уверить
Вас, что у меня, да и вообще у всех нас, не было ни ма­
лейшего намерения проявить свое недоброжелательство
по отношению к Вам, как к писателю и человеку, что
редактируемый мною журнал всегда с величайшим со­
чувствием следил за Вашею литературною деятель­
ностью и если отмечал в ней какие-нибудь недостатки,
то руководствуясь лишь крайним своим разумением,—
но, к сожалению, не успел этого сделать: Вы уже уехали
за границу. Теперь, пользуясь представившимся мне слу­
чаем, я спешу и считаю за особое удовольствие, как горя­
чий поклонник Вашего таланта, сказать то, что помешали
мне сказать не зависящие от меня обстоятельства, и
просить Вас верить искренности моего уважения к Вам».,

Антон Павлович был удовлетворен и сообщил в од­
ном из писем Лике Мизиновой: «У меня сенсационная
новость: «Русская мысль» в лице Лаврова прислала
мне письмо, полное деликатных чувств и уверений.
Я растроган, если б не моя подлая привычка не от­
вечать на письма, то я ответил бы, что недоразумение,
бывшее у нас два года назад, считаю поконченным. Во
всяком случае, ту либеральную повесть, которую начал
131

при Вас, дитя мое, я посылаю в «Русскую мысль». Вот
она какая история!» Упоминаемая повесть — «Рассказ
неизвестного человека», опубликованный во второй
книжке «Русской мысли» за 1893 год.
Так по инициативе П. М. Свободина были восстано­
влены отношения Антона Павловича с редакцией «Рус­
ской мысли», которые в дальнейшем перешли в самые
тесные дружеские и деловые связи, продолжавшиеся
уже до конца жизни Антона Павловича.
Много народу бывало у нас в Мелихове и зимой,
особенно в рождественские праздники. Веселья в эти
дни было хоть отбавляй. У нас устраивались костю­
мированные вечера, приезжали ряженые — кто-нибудь
из соседей. И сами мы иногда тоже ездили ряжеными.
Однажды на святках мы собрались поехать ряже­
ными в село Васькино к соседу В. Н. Семенковичу,
а после него и еще к кое-кому. Вырядились в самые при­
чудливые костюмы. К этому времени младший брат
Миша был уже женат. Его молоденькая жена Ольга
Германовна оказалась прекрасной артисткой. Она наря­
дилась оборванцем, взлохматила волосы, нацепила
картуз и совершенно преобразилась в босяка. Поплевы­
вая через угол рта, хриплым испитым голосом она изо­
бражала просящего «на пропитание». Антон Павлович,
увидев это, присел к столу и быстро написал ей такое
просительное письмо:
«Ваше Высокоблагородие.
Будучи
преследуем
в жизни многочисленными врагами и пострадал за
правду, потерял место, а также жена моя больна чрево­
вещанием, а на детях сыпь, потому покорнейше прошу
пожаловать мне от щедрот ваших келькшос благород­
ному человеку.
Василий Спиридонов Сволочёв»,
Это письмо Ольга Германовна должна была по­
давать В. Н. Семенковичу и другим знакомым, куда мы
собирались заезжать.
Нечего и говорить, что эффект нашего появления
у соседей с босяком и его письмом был исключительный.
Кстати, Владимир Николаевич Семенкович прихо­
дился
племянником
известному
русскому поэту
А. А. Фету. Со слов Семенковича Антон Павлович запи­
132

сал в своем дневнике: «Фет-Шеншин, известный лирик,
проезжая по Моховой, опускал в карете окно и плевал
на университет. Харкнет и плюнет: тьфу! Кучер так. при­
вык к этому, что всякий раз, проезжая мимо универси­
тета, останавливался».
Семенковичи часто бывали у нас, так же как и мы
нередко ездили к ним. Жена Семенковича Евгения Ми­
хайловна отлично играла на рояле, и Антон Павлович,
очень любивший серьезную музыку, порой специально
ездил к ним послушать бетховенские сонаты.
Часто нашим посетителем был князь Сергей Ивано­
вич Шаховской (владелец имения Васькино до продажи
его Семенковичу) —симпатичный молодой человек очень
высокого роста и крепкого сложения, страшно шумный,
много и громко говоривший. Сергей Иванович прихо­
дился внуком декабристу кн. Ф. П. Шаховскому и гово­
рил нам, что у него хранилось много писем декабристов,
доставшихся ему по наследству. Шаховской служил зем­
ским начальником, и поэтому у него с Антоном Павло
вичем были и общие дела, когда брат заведовал про­
тивохолерным участком и строил школы.
С семьей Шаховского мы долго находились в дружбе.
Иногда бывал у нас владелец другого соседнего име­
ния— Курниково — Н. П. Гладков.
«Интеллигенция здесь очень милая и интересная.
Главное—честная. Одна только полиция несимпатич­
ная»,— писал Антон Павлович в одном из мелиховских
писем.
Мало симпатичным человеком был и наш самый
ближайший сосед И. А. Вареников, имевший тяжелый
характер и проявлявший иногда типично помещичье
самодурство.
Иногда летом, да и зимой тоже, в Мелихово наез­
жало так много народу, что гостей буквально некуда
было укладывать спать. Мало того, что для этого были
использованы гостиная и пушкинская комната, гостей
приходилось размещать на ночь и в прихожей, и в кори­
доре, и даже в предбаннике нашей бани во дворе. У нас
постоянно бывали, то есть приезжали, жили два-три
дня, уезжали, а затем снова приезжали, такие наши
близкие друзья и «приятные» гости (в отличие от «не­
приятных», о которых скажу дальше), как Л. С. Мизинова, И. Н. Потапенко, Т. Л. Щепкина-Куперник*
133

А. И. Иваненко, М. Р. Семашко, В. А. Гиляровский,
двоюродный брат А. А. Долженко, О. П. Кундасова,
Д. М. Мусина-Пушкина, В. А. Гольцев и многие другие.
Часто бывал брат Иван Павлович с женой Софией Вла­
димировной, свадьба которых, кстати, была у нас в Ме­
лихове в июле 1893 года. Иногда приезжали гости из
более дальних краев: брат Александр Павлович из
Петербурга, моя подруга H. М. Линтварева из Сум,
А. И. Смагин из Полтавской губернии, двоюродный брат
Г. М. Чехов из Таганрога и другие.
И вот бывали дни, когда в одно время собиралось до
десятка и больше гостей, которых нужно было накор­
мить, напоить и куда-то разместить. А тут еще неожи­
данно появлялись гости из «неприятных». К ним отно­
сились люди, мало знакомые нам (порой и совсем не­
знакомые), которые заезжали «по пути» к писателю
Чехову или к земскому деятелю Чехову. Иные заезжали
так, от нечего делать, познакомиться, поболтать, пере­
дохнуть, слыша о гостеприимстве чеховской семьи.
Антон Павлович переносил просто пытки, но из-за
своей деликатности не подавал вида. Иной раз некото­
рые «гости» так и уезжали безызвестными для нас
людьми. В Мелиховском дневнике нашего отца можно
встретить такие записи: 18 апреля — «В 93А ч. Слава
всевышнему, уехали две толстые дамы»; 24 апреля —
«Коновицер приехал, пообедал и уехал. Вечером при­
ехал Н. И. Коробов. Был крикун Семенкович»; 25 ап­
реля— «Слава богу, уехал Глуховский».
«Уехали две толстые дамы...» — я и посейчас не
знаю, кто были эти толстые дамы, откуда и зачем к нам
приезжали... Причём такой наплыв гостей бывал по­
стоянно— одни уезжали, вместо них приезжали другие.
Как-то в Москве в апреле 1894 года я получила от
брата письмо из Мелихова, в котором он писал мне:
«Боже, как мне хочется писать! Уже три недели прошло,
как я не знаю одиночества». Вот почему Антон Павло­
вич пришел однажды к решению построить в саду
усадьбы флигель, в котором он мог бы уединяться от
всяких гостей и спокойно работать. Кроме того, в этом
флигеле на ночь можно было бы и гостей размещать.
Я приветствовала эту мысль брата.
Недалеко от дома, в саду, Антон Павлович присту­
пил к постройке небольшого флигеля. В середине лета
134

1894 года домик был уже готов. Он получился хоро­
шеньким снаружи и уютным внутри, но очень малень­
ким. В нем были две комнатки: одна побольше — каби­
нетик брата, другая — совсем маленькая — спальня,
куда входили кровать, столик и стул. Перед этими ком­
натами имелась крошечная прихожая. При входе были
построены холодные сени и над ними балкон, с которого
был ход на чердак, получившийся очень высоким из-за
высоко поднятой островерхой крыши.
С постройкой флигеля брат мог спокойно работать
и при гостях: все уже знали, — если Антон Павлович
находится там, то ему мешать нельзя. В этом флигеле
братом была написана летом 1895 года известная пьеса
«Чайка» и многие другие его произведения 1894—
1898 годов. В холодное время года комнаты флигеля
обогревались печкой, и мы с тех пор многих гостей и
летом и зимой укладывали там спать. В зимние дни,
когда бывали большие снегопады и метели, дорожку,
соединяющую большой дом с флигелем, так сильно за­
носило снегом, что приходилось откапывать проход, и
получался своего рода тоннель, по которому и ходили
к флигелю. Этим тоннелем обычно «заведовал» наш
отец, он сам его подчищал, следил за ним.
Флигель в Мелихове сохранился до сего времени,
в нем теперь создан небольшой мемориальный музей
А. П. Чехова.

* * *
Как-то в Москве, когда мы жили еще на Садовой
Кудринской в доме Корнеева, в один из весенних сол­
нечных дней я расчищала от снега дорожку у дома,
помогая весенней оттепели. В это время к воротам подъ­
ехал извозчик в шикарных санях с полостью. Из них
вышел небольшого роста элегантный мужчина с чер­
ными бакенбардами, в цилиндре и в шинели с меховым
воротником.
Проходя мимо меня, он спросил, указывая на наше
парадное:
— Это к Чехову?
— Да, — ответила я, страшно сконфуженная своим
видом, совсем не подходящим для приема гостя.
Это был Владимир Иванович Немирович-Данченко,
с которым мне потом предстояло почти полвека быть
135

в самых лучших дружеских отношениях. С Антоном
Павловичем Немирович-Данченко был знаком еще
раньше по литературным кружкам.
Познакомившись с Владимиром Ивановичем, я сразу
же почувствовала большое обаяние этого человека,
образованного, умного, с привлекательной внешностью.
Он был тогда уже популярным писателем и драматур­
гом, к тому же страстно любившим театр и сцениче­
ское искусство. С Антоном Павловичем их связывали
общие интересы. Они чувствовали взаимную симпатию
и тяготение друг к другу. В дальнейшем они очень
подружились и перешли на «ты». К тому же они были
почти ровесники (Немирович старше Чехова на два
года).
Вл. И. Немирович-Данченко бывал у нас и в Мели­
хове. Он приезжал вместе с женой Екатериной Нико­
лаевной, и я помню, как мы устраивали их в кабинете
Антона Павловича. В разговорах Владимир Иванович
всегда подчеркивал свою веру в талант Антона Павло­
вича и все советовал ему написать для театра настоя­
щую пьесу (в то время брат для сцены писал все
больше водевили и одноактные шутки). Об этом же
Антону Павловичу много раз говорил и общий их друг
А. И. Сумбатов-Южин. Послушавшись этих уговоров,
Антон Павлович и написал вскоре в Мелихове «Чайку»,
о которой речь будет идти впереди.

♦ * *
Всю жизнь Антон Павлович больше всего любил
проводить свой досуг на лоне природы за двумя заня­
тиями: рыбной ловлей и собиранием в лесу грибов.
И это, должно быть, не случайно. В это время у Антона
Павловича интенсивно работала мысль и он обдумывал
темы, сюжеты, создавал образы. В такие моменты он
всегда должен был чем-то заниматься: то собирал в
саду сухие листочки, веточки, былинки травы и акку­
ратно складывал их в одном месте, то увязывал стопоч­
ками почтовые марки. Позднее, в Ялте, где не было пи
рыбной ловли, ни грибов, брат подолгу раскладывал на
столе карточные пасьянсы. В это время мысли его были
заняты только работой. Я уже знала, что в таких слу-.
136

чаях к нему лучше не обращаться ни с какими вопросами
и не мешать ему обдумывать новое произведение.
Когда Антон Павлович собирался писать какую-ни­
будь новую серьезную вещь, он всегда находился в осо­
бенном состоянии, и я это угадывала. У него менялась
походка, голос, появлялась некоторая рассеянность, он
часто отвечал невпопад на вопросы. Вообще он в такое
время выглядел необычно. Это продолжалось, пока он
еще не начинал писать. С этого же момента он стано­
вился прежним. Видимо, сюжет и образы уже пол­
ностью созрели у него и состояние творческого напря­
жения прекращалось.
Продолжаю о Мелихове. Там с середины лета Антон
Павлович каждый день начинал ходить в лес за гри­
бами. Грибы мы собирали всей семьей. Бывало это
обычно так. Сначала утром, раньше всех, за грибами
шла наша мать. Она приносила из нашего «четырех­
угольника» (так назывался в нашей усадьбе уголок,
где по одну сторону стояли березы, по другую росли
ели) крупные белые грибы. Она могла собирать только
такие.
Потом, попозднее, за грибами шел Антон Павлович
обязательно в сопровождении Хины и Брома. Они на
прогулках всюду следовали за братом и особенно лю­
били «помогать» ему собирать грибы: найдет брат гриб,
сорвет — Хина и Бром тут как тут, тычут своими мор­
дочками и разгребают лапами место, где рос гриб. Для
грибов брат с собой брал всегда одну и ту же суровую
наволочку — подарок ему одной из поклонниц. На наво­
лочке была вышита надпись: «Спи, почивай, нас не за­
бывай». Антон Павлович в этой наволочке приносил из
леса грибы средних размеров, — маленьких он из-за
•плохого зрения не видел.
Наконец после всех отправлялась я и приносила уже
самые малюсенькие (и самые вкусные!) рыжики и бе­
лые грибы, которых ни мать, ни Антон Павлович не
заметили.
Иногда Антон Павлович ходил собирать грибы и
в обществе кого-нибудь из гостей — приятных собесед­
ников. Как-то он ходил вместе с одним французом, про­
фессором университета в г. Бордо Жюлем Легра (Jules
Legras). Слова «рыжики» на французском языке нет,
так он называл их по-французски «les petites rouges» —
137

«маленькие красные». Ж. Легра жил тогда летом на
даче в соседнем имении Н. П. Гладкова, первым
однажды пришел к нам познакомиться и потом бывал
у нас запросто. Антон Павлович звал его по-русски
Юлием Антоновичем. В дальнейшем он стал одним из
первых во Франции переводчиков произведений Антона
Павловича на французский язык.
Позднее Жюль Легра рассказал в своей книге, вы­
шедшей во Франции, о встречах с Чеховым. Вот отры­
вок из этой книги:
«Передо мной, высокий тонкий человек, лет тридцати,
с длинными волосами, которые он откидывает свобод­
ными машинальными жестами с открытого лба. В его
пытливом взгляде чувствуется и прямота и лукавство.
Он держит себя свободно, но чуть-чуть холодно, зная,
конечно, с кем имеет дело, и чувствуя, что я наблюдаю
за ним. Но вот первая неловкость встречи исчезла, и
мы болтаем о том, что французы знают о России и
наоборот...
...Через несколько дней у меня снова явилось жела­
ние посетить Антона Павловича. Я должен сознаться,
что в нем есть нечто притягательное. На этот раз его
прием более радушен. В обращении сквозит товарище­
ский юмор. Так как несколько дней до моего визита
я бродил один, то общество, в котором я мог бы отдохнуть от всего будничного и каждодневного, положи-*
тельно стало мне необходимо, и я нахожу его здесь,
в этой простой обстановке, всю прелесть которой со­
ставляет свобода, сквозящая даже в самых банальных
проявлениях русской жизни...
...Чехов перешел к литературе от медицины. Он док->
тор, но прилагает свои знания только летом в деревне,
где лечит крестьян. Я всегда предпочитал общество
интеллигентных врачей, но когда я встречал среди них
литераторов, хороших литераторов, то они быстро за­
воевывали мою симпатию. Практический смысл и
серьезность медицинских наук оставляют неизгладимый
след на умственных способностях человека. В про­
должение нескольких лет он работает над вопросами и
задачами, которые предлагает ему жизнь. Писатель',
изучивший медицину, проявляет большую глубину и
силу мысли, чем литератор по профессии, так как пер­
вый чаще сталкивается с вопросами жизнщ Частое
138

соприкосновение с действительностью придает его про­
изведениям много чуткости и разнообразия. Те, которым
приходилось видеть течение и волнения жизни, сохра­
няют мягкость и терпимость в умозаключениях. Антон
Павлович принадлежит к этим последним...»

* * *
Бывали у нас и такие курьезные гости. В письмах
Антона Павловича ко мне можно встретить слова:
«...а студент все ходит и ходит...» Этим студентом был
брат моей подруги Дуни Эфрос, вышедшей потом замуж
за адвоката Е. 3. Коновицера. Эфрос жил на даче у на­
шего соседа С. И. Шаховского, а приходил к нам ради
нашей горничной Анюты. Анюта была очень красивой и
очень талантливой девушкой из мелиховских кресть­
янок. Привезу я, бывало, из Москвы новое нарядное
платье, а дней.через пять уже вижу такое же платье
на нашей Анюте. «Студент» приходил будто бы к нам.
Придет, посидит, поговорит, ради приличия выпьет
стакан чаю, потом выйдет в сад. Там он дожидался,
когда Анюта освободится, уходил с ней на весь вечер
гулять и к нам больше не показывался. На другой
день он снова появлялся, разговаривал, пил чай и
уходил гулять с Анютой... Чем это у них все закончи­
лось— не знаю.
Вторая наша горничная Маша Цыплакова, тоже
очень бойкая девушка, бывало, говорила:
— Уж я такая заразительная, что ни один мужчина
передо мной не устоит!
Маша очень долго у нас жила, у нас же вышла за­
муж, и потом у нее чуть не каждый год появлялись
дети.
Со многими из веселых и милых мелиховских кре­
стьянских девушек я была в хороших отношениях. Они
почему-то всегда выбирали место для своих хороводов
вблизи нашего дома, у его ограды. Помню, как-то
однажды под вечер я, Антон Павлович и кто-то из го*
стей сидели на балконе флигеля. Косые предзакатные
лучи солнца ярко освещали лес. Вблизи раздавались
хороводные песни девушек, а издали из глубины де­
ревни доносилось пение гуляющих мужиков. И как-то
все это — деревня, лес, вечер, заходящее солнце, песни —.
139

напомнило мне музыку Чайковского. Я не выдержала
и сказала:
— Слушай, Антоша, прямо как у Чайковского
в опере!.. Ты не находишь?
Антон Павлович посмотрел на меня и ничего не от­
ветил. Должно быть, он тоже был весь под впечатле­
нием этого поэтического вечера. Я до сих пор помню
мелодии и слова тех песен, которые пели мелиховские
девушки на хороводах вблизи нашего дома. Вот, на­
пример, после того, как они уже споют все свои шумные
песни, частушки и страдания, вдоволь напляшутся,—
они переходили на лирические мотивы. Сядут, обни­
мутся группами и вполголоса задушевно так поют:
Люблю
Люблю
Люблю
Люблю

я цветы полевые,
по полям собирать,
я глаза голубые,
по ночам целовать...

Когда я слышала эту песню, я уже знала, что это —
конец хоровода. Девушки начинали расходиться по до­
мам. В деревне все замолкало. И лишь время от вре­
мени в ночной тишине откуда-то издалека чуть слышно
доносилось:
Люблю я глаза голубые...-

XI. МОЯ ПОДРУГА ЛИКА

Провожу я как-то урок в своем классе (я служила
тогда в гимназии Ржевской уже не первый год) и
слышу в соседней комнате голос новой учительницы:
— Медам, тсш!.. Медам, тсш!..
Фраза «медам, тсш!», которой пользовались для того,
чтобы навести тишину в классе, была характерна для
тех, кто оканчивал тогдашний институт благородных
девиц. Выход из соседнего класса был через мою ком­
нату, и после окончания урока я немного задержалась,
чтобы посмотреть на новую учительницу. Вижу, идет
совсем молоденькая девушка. Это была наша новая учи­
тельница в младших классах — Лидия Стахиевна Мизинова, или Лика, как ее потом звали в нашей семье.
Вскоре мы познакомились, а потом и подружились.
Возвращаясь из гимназии домой после уроков, мы
140

с Ликой обычно шли вместе, так как нам было по до­
роге.
Лидия Стахиевна была необыкновенно красива.
Правильные черты лица, чудесные серые глаза, пышные
пепельные волосы и черные брови делали ее очарова­
тельной. Ее красота настолько обращала на себя вни­
мание, что на нее при встречах заглядывались. Мои
подруги не раз останавливали меня вопросом:
— Чехова, скажите, кто эта красавица с вами?
Я ввела Лидию Стахиевну в наш дом и познакомила
с братьями. Когда она в первый раз зашла за чем-то ко
мне, произошел такой забавный эпизод. Мы жили тогда
в доме Корнеева на Садовой Кудринской/ Войдя вместе
с Ликой, я оставила ее в прихожей, а сама поднялась
по лестнице к себе в комнату наверх. В это время млад­
ший брат Миша стал спускаться по лестнице в кабинет
Антона Павловича, расположенный в первом этаже, и
увидел Лику. Лидия Стахиевна всегда была очень за­
стенчива. Она прижалась к вешалке и полузакрыла
лицо воротником своей шубы. Но Михаил Павлович
успел ее разглядеть. Войдя в кабинет к брату, он ска­
зал ему:
— Послушай, Антон, к Марье пришла такая хоро­
шенькая! Стоит в прихожей.
— Гм... да? — ответил Антон Павлович, затем встал
и пошел через прихожую наверх.
За ним снова поднялся Михаил Павлович. Побыв
минутку наверху, Антон Павлович спустился. Миша
тоже вскоре спустился, потом поднялся: это оба брата
повторяли несколько раз, стараясь рассмотреть Лику.
Впоследствии Лика рассказывала мне, что в тот пер­
вый раз у нее создалось впечатление, что в нашей семье
страшно много мужчин, которые всё ходили вверх и
вниз!
После знакомства с нашей семьей Лика сделалась
постоянной гостьей в нашем доме, стала общим другом
и любимицей всех, не исключая и наших родителей.
В кругу близких людей она была веселой и очарова­
тельной. Мои братья и все, кто бывал в нашем доме,
не считаясь ни с возрастом, ни с положением, — все
ухаживали за ней. Когда я знакомила Лику с кем-ни­
будь, я обычно рекомендовала ее так:
— Подруга моя и моих братьев...
141

Антон Павлович действительно очень подружился
с Ликой и, по своему обыкновению, называл ее различ­
ными шутливыми именами: Жаме, Мелитой, Канталупочкой, Мизюкиной и др. Ему всегда было весело и
приятно в обществе Лики. На обычные шутки брата она
всегда отвечала тоже шутками, хотя иногда ей и доста­
валось от него.
Летом 1891 года, когда мы жили на даче под
г. Алексиным, сюда к нам приезжала погостить и Лика.
Антон Павлович любил компанией гулять по окрестным
лесам и лугам. В этих местах рос хороший щавель, и
мы ходили все вместе его собирать. Антон Павлович
придумал Лике особые обязанности: ей было пору­
чено ходить с корзинкой и брать от нас нарванные
пучки щавеля. Как только кто-нибудь соберет достаточ­
ный пучок травы, то призывает Лику к себе возгласом:
«Счет!»
Откуда мы взяли это слово? В известном москов­
ском магазине Мюр и Мерилиза в те времена существо­
вал такой порядок: покупатели ходили по магазину и
выбирали товары; стоимость купленных предметов за­
писывалась на особые записки-счета, которые подпи­
сывались главным приказчиком, ходившим по магазину.
После этого клиент шел в другие отделы и покупал там;
это снова записывалось в счет, пока наконец покупки
не заканчивались и счет не оплачивался в кассу. Для
того чтобы главный приказчик подошел подписать счетзаписку, выкрикивали: «Счет!» Требования «счет!»
слышались в разных концах магазина, и главный при­
казчик должен был быстро появляться то тут, то там.
Вот это мы в шутку и использовали в Алексине при
сборе щавеля с участием Лики.
Появится у меня пучок, я кричу: «Счет!» — Лика
подбегает с корзинкой. Затем из другого конца Антон
Павлович кричит: «Счет!» — Лика бежит туда; наконец,
еще откуда-то кричит Миша: «Счет!» — бедняжка Лика
бежит туда. Лика бегала, бегала и, умаявшись,, рас­
сердилась и бросила корзинку...
Антон Павлович переписывался с Ликой. Письма его
были полны остроумия и шуток. Он часто поддразни­
вал Лику придуманным им ее мифическим поклонником,
называл его Трофимом, причем произносил это имя пофранцузски— «Trophim». И в письмах так же писал,
142

например: «Бросьте курить и не разговаривайте на
улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застре­
лится, а Прыщиков заболеет родимчиком...» Или же
посылал ей такое письмо: «Трофим! Если ты, сукин
сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе...»
И мне брат писал в таком же роде: «Поклон Лидии
Егоровне Мизюковой. Скажи ей, чтобы она не ела
мучного и избегала Левитана. Лучшего поклонника, как
я, ей не найти ни в Думе !, ни в высшем свете».
Да и Лика не отставала от него и порой отвечала
ему в таком же духе, вроде того что она приняла пред­
ложение выйти замуж за одного владельца винного за­
вода— старичка семидесяти двух лет.
Когда мы жили в Мелихове, Лика бывала у нас там
постоянно. Мы так к ней привыкли, что даже родители
наши скучали, когда она долго не приезжала.
Работая в Москве, в гимназии, я в конце недели
уезжала в Мелихово. Часто со мной ездила Лика. Уез­
жая из дома в Москву, я всегда получала поручения
привезти что-нибудь по хозяйству: грабли, косы, лопаты
и прочее. И вот тому, кто ехал со мной, всегда достава­
лось везти что-нибудь. В тарантасе по отвратительной
дороге от станции Лопасня до Мелихова эти вещи до­
ставляли всегда большие неудобства.
— Проклятая Машка опять везет с собой эту па­
кость!— ворчала Лика.
В летнюю пору Лика жила у нас в Мелихове по­
долгу. С ее участием у нас происходили чудесные му­
зыкальные вечера. Лика недурно пела и одно время
даже готовилась быть оперной певицей.
Между Ликой и Антоном Павловичем в конце кон­
цов возникли довольно сложные отношения. Они очень
подружились и похоже было, что увлеклись друг дру­
гом. Правда, тогда, да и долгое время спустя, я ду­
мала, что больше чувств было со стороны брата, чем
Лики. Лика не была откровенна со мной о своих чув­
ствах к Антону Павловичу, как, скажем, она была
откровенна в дальнейших письмах ко мне по поводу
ее отношений к И. Н. Потапенко. Отношения Лики и
Антона Павловича раскрылись позднее, когда стали
известны ее письма к Антону Павловичу.
1 Лика служила в то время уже в Московской городской думе.
143

Лика в письме к брату пишет: «У нас с Вами отно­
шения странные. Мне просто хочется Вас видеть, и
я всегда первая делаю все, что могу. Вы же хотите,
чтобы Вам было спокойно и хорошо и чтобы около Вас
сидели и приезжали бы к Вам, а сами не сделаете ни
шагу ни для кого. Я уверена, что если я в течение года
почему-либо не приеду к Вам, Вы не шевельнетесь сами
повидаться со мной... Я буду бесконечно счастлива, ко­
гда, наконец, ко всему этому и к Вам смогу относиться
вполне равнодушно», — это уже говорит о серьезном
чувстве Лики к Антону Павловичу и о том, что он знал
об этом чувстве.
Другие письма Лики рассказывают о большой ее
любви и страданиях, которые Антон Павлович причинял
ей своим равнодушием: «Вы отлично знаете, как я от­
ношусь к Вам, а потому я нисколько не стыжусь и пи­
сать об этом. Знаю также и Ваше отношение — или
снисходительное, или полное игнорирования. Самое мое
горячее желание — вылечиться от этого ужасного состоя­
ния, в котором нахожусь, но это так трудно самой. Умо­
ляю Вас, помогите мне, не зовите меня к себе, не ви­
дайтесь со мной. Для Вас это не так важно, а мне,
может быть, это и поможет Вас забыть».
Антон Павлович обращал все это в шутку, а Лика...
продолжала по-прежнему бывать у нас. Я не знаю, что
было в душе брата, но мне кажется, что он стремился
побороть свое чувство к Лике. К тому же у Лики были
некоторые черты, чуждые брату: бесхарактерность,
склонность к быту богемы. И, может быть, то, что он
писал ей однажды в шутку, впоследствии оказалось
сказанным всерьез: «В Вас, Лика, сидит большой кро­
кодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь
здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили».

* *
В те годы у нас в Мелихове постоянно гостил писа­
тель Игнатий Николаевич Потапенко. Он познакомился
с Антоном Павловичем в Одессе в 1889 году, когда
брат был там проездом в Крым. Любопытно, что Пота­
пенко тогда показался ему очень скучным человеком и
был назван им даже «богом скуки». Затем ©ни не­
сколько лет не встречались, и лишь в начале 1893 года
144

знакомство их возобновилось. Летом этого года Пота­
пенко впервые побывал у нас в Мелихове и произвел
иа Антона Павловича совсем другое впечатление, чем
в Одессе. Потом они стали встречаться в Москве, и это
было началом их близости. «Одесский Потапенко и
московский — это ворона и орел. Разница страшная. Он
нравится мне все больше и больше», — писал о нем
Антон Павлович в одном из писем. Вскоре между ними
установились дружеские отношения, они перешли на
«ты». Потапенко звал брата «Антонио», а тот его
«Игнациусом».
У Игнатия Николаевича была интересная внешность,
он был общительным и веселым человеком. В компании
умел веселиться сам и веселить других. Он был очень
музыкален — окончил консерваторию по классу пения
и играл на скрипке. Его приезду в Мелихово всегда
были рады.
Очень часто Потапенко и Лика гостили в Мелихове
в одно время. Тогда у нас было особенно весело — му­
зыка, пение, танцы, неистощимый юмор Антона Павло­
вича... Лика тоже пела. Романсы Чайковского, Глинки,
русские народные песни всегда звучали в нашей гости­
ной. Часто исполнялась популярная в то время серенада
Браги «Валахская легенда». Лика пела и аккомпани­
ровала на рояле, Потапенко играл партию скрипки. Си­
дишь, бывало, в летний вечер на террасе, выходившей
в сад, слушаешь льющиеся из гостиной звуки музыки и
невольно унесешься мечтами далеко, далеко. Эта поэти­
ческая музыкальная атмосфера впоследствии была пе­
редана братом в его известном рассказе «Черный мо­
нах».
Я и Лика подружились с Игнатием Николаевичем.
Мы стали называться его «сестрами», перешли на «ты».
Он был искренен и трогателен в своих отношениях
с нами. Как-то он уехал по делам в Петербург и оттуда
написал мне такое письмо: «Милая сестренка Маша!
Помнишь ли ты своего бедного брата, столь внезапно
отторженного судьбой от своих сестер? Ради бога, не
забывай его и питай к нему те же чувства, что питала
до отъезда его из Москвы. Поверишь, ли, что его новое
родство, это приобретение сестер Маши и Лиды — одно
из самых приятных явлений моей жизни? Петербург —
северный город, мне в нем холодно. Душевно холодно.
145

Это не то, что милая Москва с теплыми душами (разу­
мей без каламбура)... Пожалуйста, Маша, агитируй,
чтобы состоялся костюмированный вечер. Мне хочется
подурачиться и повеселить других. Ты знаешь, что
я иногда умею это делать...»
И вот, как это нередко бывает в жизни, одна из
«сестер» — Лика начала увлекаться Потапенко. Очень
может быть, что ей хотелось забыться и освободиться
от своего мучительного безответного чувства к Антону
Павловичу. Но у Потапенко была семья: жена и две
дочери...
Лика и Потапенко стали встречаться и в Москве.
В конце концов, постепенно разрастаясь, их увлечение
перешло в роман.
Начался самый драматический этап в жизни Лики —
роман с Потапенко. Все это происходило у нас в Ме­
лихове и в Москве в зиму 1893/94 года. В начале марта
1894 года Лика и Игнаша, как мы его звали, решили
уехать в Париж. Сначала уехал он, а через несколько
дней с большой грустью я проводила Лику.
В первом же письме Лики из Парижа ко мне
(19 марта 1894 г.) появились невеселые нотки: «Доро­
гая моя Маша. Вот уже четвертый день, как я в Па­
риже, и четвертый день реву белугой! ...я провожу время
в поисках помещения, бегаю с утра до вечера и потом,
придя домой, начинаю реветь. Третьего дня послала
Игнатию письмо poste restante, как мы уговорились, и
сегодня он был у меня, но ровно на 72 часа. Пришел
в Ю’/г и ушел в 11 ч. У него очень убитый вид —
по-видимому, ему нельзя уходить одному из дома. При­
нес даже мне на сохранение все мои и твои письма и мой
портрет — значит, бедному плохо. Дней через пять они
все уезжают в Италию на три месяца, он говорил, что
застал свою супругу совсем больной, и думает, что у нее
чахотка, а я так думаю, что притворяется опять!
В общем, наше свидание было такое, что радости ни
малейшей не принесло, а у меня оставило тяжелое впе­
чатление, и настроение еще хуже стало... Грустно, гру­
стно и грустно. Никогда я не чувствовала себя еще та­
кой одинокой! Когда привыкну и когда начну дело —
не знаю...1
1 Лика приехала учиться пению.

146

Напиши мне адрес Антона Павловича я ему напи­
сала из Берлина в Ялту, но ведь он, верно, уже осно­
вался где-нибудь, и ты напиши поскорее. Когда
я уезжала, мне казалось, что грустно расставаться
только с людьми, а тут вдруг появилась и тоска по
России. Вчера на улице вдруг услыхала русскую фразу,
и так приятно было!»
Даже в то время, когда Лика была за границей,
вместе с человеком, которого полюбила, она не забы­
вает Антона Павловича и пишет ему в Ялту, что была
«дважды отвергнута» им. Он опять полушутя ответил
ей: «Хотя Вы и пугаете в письме, что скоро умрете, хотя
и дразните, что отвергнуты мной... Я отлично знаю, что
Вы не умрете и что никто Вас не отвергал».
Дальше происходит тривиальное и вместе с тем тра­
гическое: Лика ждет ребенка. Потапенко ееоставляет.
Лика переезжает из Парижа в Швейцарию. Свое поло­
жение и разрыв с Потапенко она от меня скрывает. Но
Антону Павловичу в письме 20 сентября 1894 года она
отчасти призналась:
«Видно, уж мне суждено так, что люди, которых я
люблю, в конце концов мною пренебрегают. Я очень,
очень несчастна. Не смейтесь. От прежней Лики не
осталось и следа. И как я ни думаю, все-таки не могу
не сказать, что виной всему Вы. Впрочем, такова, видно,
судьба. Одно могу сказать, что я переживала минуты,
которые никогда не думала переживать. Я одна, около
меня нет ни одной души, которой я могла бы поведать
все то, что я переживаю. Дай бог никому не испытать
что-либо подобное. Все это темно, но я думаю, что Вам
все ясно. Недаром Вы психолог. Мне кажется только,
что еще несколько дней, и я больше не выдержу. Вам
я верю и потому могу получить от Вас несколько строк.
Может быть, по обыкновению, обругаете меня, назовете
дурой, но, право же, это лучше, чем ничего не отвечать».

Так Лика еще раз подчеркнула Антону Павловичу,
что в конечном счете виновником ее несчастья она
считает его. Брат в это время был в Ницце и оттуда сде­
лал мне в своем письме такую приписку: «Потапенко
...и свинья». Он был возмущен его поступком с Ликой.
1 Антон Павлович в это время уехал на месяц в Ялту*

147

От меня Лика все это долго скрывала, пока нако­
нец Потапенко сам не рассказал мне все, сообщив об
этом Лике. После этого в начале февраля 1895 года я
получила от нее из Парижа письмо с тяжелой испо­
ведью:

«Сегодня получила письмо от Игнатия, что он рас­
сказал тебе нашу печальную историю... Я и не рада и
рада. Не рада потому, что не хотела бы, чтобы ты знала
все не от меня и могла бы обвинить в чем-либо Игнатия
из-за меня! Рада потому, что могу наконец поговорить
по душе с тобой. Теперь, зная все, ты поняла, насколько
все это было сложно и неописуемо в письме. Вот почему
я молчала, а сколько раз у меня являлось непреодоли­
мое желание поговорить с тобой. Вот почему я редко
писала, потому что притворяться не могла, а правду
написать не хотела, чтобы у тебя не явилось ложного
представления обо всем.
Что же сказать теперь? Веселого нет ничего... Вот
уже почти год как я забыла, что значит покой, радость
и тому подобные приятные вещи. С первого дня в Па­
риже начались муки, ложь, скрыванье и т. д. Затем
в самое трудное для меня время оказалось, что ни на что
надеяться нельзя, и я была в таком состоянии, что не
шутя думала покончить с собой. В Швейцарии все по­
следнее время я думала, что сойду с ума. Представь
себе: сидеть одной, не иметь возможности сказать слова,
ни написать, вечно бояться, что мама узнает все и это
ее убьет, и при этом стараться писать ей веселые, бес­
печные письма!
Затем поездка в Париж, опять дрожание и скрыва­
ние, наконец болезнь и рождение моей девчонки при
самых ужасных условиях. На девятый день я встала и
начала делать все, этим вконец расстроила себе здо­
ровье и теперь представляю из себя собрание всевоз­
можных болезней. Затем отъезд Игнатия и в душе со­
знание, что прощание это навсегда.
Вот так я и живу. Для чего и для кого — неиз­
вестно...
Но, несмотря ни на что, я ничего не жалею, рада,
что у меня есть существо, которое начинает уже меня
радовать. Девчонка моя славная! Я хотела бы тебе ею
похвастаться! За нее мне можно дать медаль, что, не­
148

смотря на мое ужасное состояние все время до ее
рождения, — она у меня вышла такой. Ей будет 8-го три
месяца, а ей все дают пять! Надеюсь, что будет умная,
потому что теперь уже много соображает, разговари­
вает сама с собою и со мной. Кормилица уверяет, что
она вылитый портрет Игнатия, но я этого не вижу, и,
во всяком случае, она красивее его. Впрочем, сама уви­
дишь, хотя еще не скоро. Вероятно, я проживу здесь
еще года полтора для того, чтобы окончить пение. Те­
перь я опять много занимаюсь, и дело идет успешно. На
этом я строю все свое будущее, и теперь мне это необ­
ходимо более, чем когда-нибудь. После поездки в Рос­
сию изучу массаж и, надеюсь, не пропаду.
Тебя, верно, удивляет, что я говорю о будущем в та­
ком виде? Но, друг мой, в другое будущее я не верю.
Я верю, что Игнатий меня любит больше всего на свете,
но это несчастнейший человек. У него нет воли, нет ха­
рактера, и при этом он имеет счастье обладать супругой,
которая не останавливается ни перед какими средствами,
чтобы не отказаться от положения m-me Потапенко!
Она играет на струнке детей и его порядочности...
Когда он написал ей все и сказал, что совместная
жизнь невозможна, она жила здесь в Париже и целые
дни покупала тряпки... А ему писала, что убьет себя
и детей. Конечно, она никогда этого не сделает, но все-таки
будет всегда стращать этим. А у него не хватает сме­
лости рискнуть. Вот почему я и говорю, что никогда ни­
чего не выйдет. Поэтому можешь себе представить, что
я чувствую и какова моя жизнь. Из твоей Лики сделался
мертвец. Я надеюсь только, что недолго протяну...
Если бы ты знала, как я жажду съездить домой, как
невыносим мне Париж. Если бы я не строила всю мою
жизнь на пении, то давно бы бежала из него. До люд­
ского мнения мне нет дела. Я думаю, что немногие
люди, которых я люблю, останутся ко мне по-прежнему
и не отвернутся от меня. Мне так хочется тебя ви­
деть и поговорить с тобой обо всем. Ведь даже Игна­
тию я не пишу всего того, что чувствую, чтобы не му­
чить его еще больше. Я страдаю за него столько же,
как и за себя. Знаю его обстановку, знаю, что способ­
ности его гибнут, написать ничего хорошего не может
из-за вечной погони за деньгами для тряпок и
шляпок!
149

Бывают дни, когда я боюсь войти в детскую, питому
что один вид моей девочки вызывает слезы и отчаяние.
И тут опять должна скрываться, чтобы кормилица не
видела всего и не вывела своих заключений. Тем более
что она сейчас же начинает разговоры о monsieur, о его
приезде, о том, что он будет доволен девочкой и т. д.
Все это переворачивает душу! Я мечтаю только поско­
рее рассказать все маме и быть покойной, что если
со мной что-нибудь случится, то ребенок будет в ее
руках.
Да, представь! Супруга выражала желание отнять
у меня ребенка и взять его к себе, чтобы он не мог
привязать Игнатия ко мне еще сильнее. Как тебе это
нравится?! Ах, все отвратительно, и когда я тебе рас­
скажу все, ты удивишься, как Игнатий до сих пор еще
не застрелился. Мне так его жаль, так мучительно я его
люблю! Почему это случилось — не знаю. Вероятно, по­
тому, что меня никогда, никто не любил так, как он,
без размышлений, без рассудочности. Он верит в наше
будущее, строит планы, но я знаю, что ничего не будет.
Ну, пиши же мне, мне так необходимы твои письма,
пиши все, что думаешь, как смотришь на все это. Буду
ждать с нетерпением ответа. Прощай, целую тебя и
дочь тоже. Лида».

Почти одновременно с этим письмом я получила от
Потапенко из Петербурга, где он в то время жил, тоже
несколько строк: «Милый друг Маша, не придавай
большого значения тому, что тебе напишет Лида об
известном тебе вопросе. Верь только мне. Ей свойствен
пессимизм, поэтому она не хочет верить в будущее, а я
твердо знаю, что оно будет таким, как надо... Будь здо­
рова и счастлива и, пожалуйста, продолжай любить
Лиду».
Лика была более чуткой и дальновидной, получи­
лось именно так, как говорила она. В одном из других
писем Лика писала мне: «У меня есть и будет одно
только — это моя девочка... Она воплощение всего, что
у меня в жизни было хорошего и светлого. И при
этом — сознание, что все кончено, что все хорошее про­
должалось три месяца...»
Мне бесконечно жаль было Лику. К несчастью, уте­
шение Лики ее дочерью продолжалось тоже недолго.
150

Приехав в Россию, Лика успокоилась, жила с матерый
и воспитывала дочь. Но скоро, в возрасте около двух
лет, Христина — так звали ее девочку — заболела и
умерла.
Я подробно рассказала об этом эпизоде из жизни
Лидии Стахиевны Мизиновой потому, что он имел пря­
мое отношение к Антону Павловичу, а потом в какой-то
степени послужил ему материалом для создания пьесы
«Чайка». Роман Нины Заречной с Тригориным — это ро­
ман Лики с Потапенко. Те же события;—Тригорин бро­
сает с ребенком Нину, возвращается к Аркадиной. Теми
чертами, которыми наделил Аркадину Антон Павлович,
она тоже напоминала Марию Андреевну — жену Пота­
пенко.
«Чайка» была написана осенью 1895 года, когда
Лика уже вернулась из-за границы. Когда пьеса была
написана и прочитана близкими знакомыми, они не
могли не обратить внимания на сходство сюжета пьесы
с драмой Лики. Эти разговоры дошли и до Лики, и она
спросила в письме Антона Павловича: «Говорят, что
«Чайка» заимствована из моей жизни и что Вы хорошо
отделали еще кого-то?»
. Так же, как в свое время в «Попрыгунье», Антон
Павлович и в «Чайке» создавал художественные образы
и сюжетную канву произведения, используя жизненные
наблюдения. Толки в обществе о сходстве сюжета
«Чайки» с историей Лики и Потапенко стали беспокоить
брата. Если в пьесе «в самом деле похоже, что изобра­
жен Потапенко, то, конечно, ставить и печатать ее
нельзя», — писал он Суворину. Но «Чайка» была все же.
поставлена, и Лика вместе со мной ездила в Петербург
на первый неудачный спектакль в Александрийском
театре.
Потом, когда Лика после своего несчастья оправи­
лась и окрепла, она снова постоянно стала бывать
в Мелихове. Между ней и Антоном Павловичем опять
установились дружеские шутливые отношения. Спек­
такли «Чайки» всегда волновали Лику. Спустя шесть
лет после пережитой ею драмы я как-то брала ее в Ху­
дожественный театр и потом писала брату: «На твои
именины я водила Лику на «Чайку». Она плакала
в театре, воспоминанья перед ней, должно быть" развер­
нули свиток длинный...»
151

С мечтой Лики стать оперной певицей ничего не по­
лучилось. Осенью 1901 года Лика пыталась поступить
артисткой в труппу Художественного театра, держала
приемный экзамен, но данных для артистической
карьеры не оказалось. Ее приняли в театр в статистки
на «выхода», но она и тут из-за застенчивости и неуме­
ния держаться на сцене была признана непригодной и
пробыла в театре только один сезон.
В 1902 году Лика вышла замуж за режиссера Худо­
жественного театра Александра Акимовича ШенбергаСанина.
Чувство Лики к Антону Павловичу сохранилось на­
всегда. В 1898 году, когда Лика опять ездила в Париж,
она прислала оттуда брату свою фотографию с такой
надписью на обороте: «Дорогому Антону Павловичу на
добрую память о воспоминании хороших отношений.
Лика.
Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь погуби, —
Знаю одно, что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы —
Все для тебя!!
(Чайковский — Апухтин )

Пусть эта надпись Вас скомпрометирует, я буду
рада. Париж, И октября 1898 г.
Я могла написать это восемь лет тому назад, а пишу
сейчас и напишу через 10 лет».
Но через десять лет Лика не могла повторить эти
слова... Антона Павловича уже не было в живых. Мне
не забыть, как в Москве после похорон Антона Павло­
вича Лика, вся в черном, пришла к нам и часа два
молча простояла у окна, не отвечая на наши попытки
заговорить с ней... Все прошлое, пережитое, должно
быть стояло перед ее глазами.
Потом Лика с мужем жила в Париже. Перед
Октябрьской революцией они вернулись в Россию. В по­
следний раз я видела Лику в Москве в начале двадца­
тых-годов. Вскоре она с мужем вновь уехала за границу
и уже навсегда. С тех пор я потеряла с ней связь.
Умерла она во Франции, незадолго до второй мировой
войны, в возрасте около семидесяти лет.
152

XII. КУМА АНТОНА ПАВЛОВИЧА

Однажды в Москве Лика Мизинова познакомила
меня с молоденькой, очень маленького роста девушкой.
— Вот, Маша, познакомься: Таня Куперник — по­
этесса и писательница.
Это была правнучка знаменитого русского актера
Михаила Семеновича Щепкина, Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, ныне уже покойная. Ей тогда шел де­
вятнадцатый год. Лика познакомилась с ней через ху­
дожницу С. П. Кувшинникову, на вечерах которой они
обе бывали.
А1ы стали встречаться с Таней и вскоре подружи­
лись. Я привезла ее как-то в Мелихово и познакомила
с нашей семьей. После этого она еще не раз приезжала
к нам погостить и сделалась у нас своим человеком.
Особенно к ней благоволили наши отец и мать. Павел
Егорович любил поговорить и пофилософствовать с ней
насчет религии и как-то раз даже пожаловался ей на
Антона Павловича, что тот не выполняет религиозных
обязанностей!
С Антоном Павловичем у нее установились приятель­
ские отношения. С ней были связаны различные шутли­
вые импровизации брата. Он всегда ее чем-нибудь
добродушно поддразнивал. Однажды Антон Павлович
крестил в Мелихове вместе с Татьяной Львовной дочку
нашего соседа, князя С. И. Шаховского. По народному
обычаю он после этого стал звать Таню кумой. Потом
как-то слышу, брат с серьезным видом объясняет ей,
что эти крестины вместе с ней он придумал специально
для того, чтобы она не смогла бы женить его на себе!
(Браки между кумовьями не допускались.)
То вдруг Антон Павлович собирается выдать Таню
замуж за своего знакомого, весьма посредственного пи­
сателя Ежова, которого она никогда в жизни не видела.
Долгое время он так и называл ее — Татьяна Ежова-с!
В своих письмах Антон Павлович тоже часто именовал
ее то кумой, то Татьяной Ежовой.
Татьяна Львовна приезжала в Мелихово большей
частью зимой. У нее была горжетка из целой шкурки
соболя. Этой горжеткой Антон Павлович любил поддраз­
нивать наших такс, которые отчаянно лаяли и бросались
на «зверька». Видимо, опасаясь, что собаки могут
153

порвать горжетку, она однажды спрятала ее в своей
комнате. Антон Павлович незаметно взял ее и положил
в сигарный ящик, стоявший на камине его кабинета,
предварительно показав таксам, где лежит их «враг».
Когда Таня сидела у него в кабинете, Антон Павлович
время от времени указывал собакам на коробку, те на­
чинали неистово лаять и прыгать на камин. Так продол­
жалось до тех пор, пока она сама не заинтересовалась,
что это такое находится в коробке, что так раздражает
собак? Подошла, открыла и... и от удивления широко
раскрыла глаза — ее соболь! Когда шутки брата
раскрывались, он обычно вместе со всеми весело и
искренно смеялся, до этого же с артистическим мастер­
ством делал совершенно серьезный, невинный вид.
Встречалась Таня с нами также и в Москве. У нее
в то время была большая дружба с красивой молодой
артисткой театра Корша Лидией Борисовной Яворской.
Как артистка Яворская нравилась не всем, но Антон
Павлович ее ценил и даже рекомендовал впоследствии
Суворину пригласить в свой театр. Любопытно он обри­
совал ее однажды в письме к Суворину: «На святой
в Петербурге будет оперировать труппа Корша... Побы­
вайте на «Madame Sans Gêne» и посмотрите Яворскую.
Если хотите, познакомьтесь. Она интеллигентна и поря­
дочно одевается, иногда бывает умна. Это дочь киев­
ского полицмейстера Гибеннета, так что в артериях ее
течет кровь актерская, а в венах полицейская. О преем­
ственности сих двух кровей я уже имел удовольствие
высказывать Вам свое психиатрическое мнение. Москов­
ские газетчики всю зиму травили ее, как зайца, но она
не заслуживает этого. Если бы не крикливость и не не­
которая манерность (кривляние тож), то это была бы
настоящая актриса. Тип, во всяком случае, любопытный.
Обратите внимание».
Татьяна Львовна жила в Москве в номерах «Мад­
рид» в Леонтьевском переулке, а Яворская — в «Лувре»
на Тверской улице. Компаниями мы собирались то
у Тани, то у Яворской. Причем однажды мы сделали от­
крытие, что между «Мадридом» и «Лувром» есть пере­
ход по различным коридорам, закоулкам, чердакам..
Можно было, не выходя на улицу, попасть из одной
гостиницы в другую, что мы и стали практиковать, и
В. А. Гольцев пустил шутку: «Нет больше Пиренеев»,-^
154

имея в виду горный хребет, отделяющий Испанию от
Франции.
Вспоминая эти путешествия «по Пиренеям», нужно
сказать и о «плаваниях эскадры Авелана». В те вре­
мена русским морским министром был назначен адми­
рал Ф. К. Авелан. Это была пора сближения между Рос­
сией и Францией, и Авелана все время чествовали то во
Франции, где он с русской эскадрой был с визитом, то
в России, после возвращения его из Франции.
Приезжая из Л^елихова в Москву, Антон Павлович
останавливался обычно не у меня (я снимала лишь
одну комнату), а в гостинице «Большая Московская».
Там у него был даже свой номер. О своем приезде брат
обычно кого-нибудь извещал, и это сразу же стано­
вилось известно всем- его друзьям: В. А. Гольцеву и
В. М. Лаврову («Русская мысль), М. А. Саблину
(«Русские ведомости»), Ф. А. Куманину («Артист»),
И. Н. Потапенко и др. Они приходили к Антону Павло­
вичу и тащили его за собой в какую-нибудь редакцию,
ресторан. К этой компании присоединялись я, Лика,
Таня, Яворская, еще кто-нибудь из литераторов или ре­
дакторов, и начинались «чествования» Антона Павло­
вича. Компанией переходили из одной редакции в дру­
гую, из одного ресторана в другой: там завтрак, там
обед, там ужин... В конце концов Антона Павловича
прозвали Авеланом, окружение его — эскадрой, а по­
ходы компании — плаванием эскадры. Долгое время эти
названия — Авелан и плавания Авелана — сохранялись
в московской литературной среде.
Об этом можно прочитать и в письмах самого Антона
Павловича, например: «Третьего дня я вернулся из Мо­
сквы, где я прожил две недели в каком-то чаду. Оттого,
что жизнь моя в Москве состояла из сплошного ряда
пиршеств и новых знакомств, меня продразнили Авела­
ном. Никогда раньше я не чувствовал себя таким сво­
бодным. Во-первых, квартиры нет — могу жить где
угодно, во-вторых, паспорта все еще нет и... девицы, де­
вицы, девицы...»
Татьяна Львовна бесспорно была талантливым лите­
ратором, что всегда признавал и Антон Павлович, при­
чем ее литературная деятельность носила весьма разно­
сторонний характер. Она писала стихи, прозу, драмати­
ческие произведения. Свободно владея иностранными
155

языками, Щепкина-Куперник переводила на русский
язык пьесы Мольера, Ростана и др. Долгие годы шум­
ным успехом у зрителей и читателей пользовался ее пе­
ревод пьесы Ростана «Принцесса Греза». Западноевро­
пейские пьесы в ее переводе и сейчас идут на сцене
советских театров.
Антон Павлович хорошо отзывался о многих ее про­
изведениях, например о рассказе «Одиночество», сти­
хотворении «Монастырь», о переводе ростановской
пьесы «Романтики» и др. В Мелихове он иногда давал
Тане советы, касающиеся литературного мастерства: из­
бегать литературных штампов, избитых трафаретов, вы­
чурных описаний, громоздкости фразы и пр.
Единственно, за что Антон Павлович серьезно пори­
цал в то время Таню, — за излишнее усердие в устрой­
стве бенефисов своей подруги Яворской. Таня заботи­
лась о том, чтобы были подношения, цветы, овации, и
публике становилось не по себе. Но это у нее было, как
говорится, «по молодости лет».
Передо мной лежит сейчас выцветший, ветхий листо­
чек бумаги, вырезанный из старинной газеты, название
которой и не установишь. Это стихотворение Татьяны
Львовны «В родных полях», посвященное мне и навеян­
ное нашим Мелиховым. Стихотворение и публикация
его относятся к 1893—1895 годам. Я не знаю, публико­
валось ли оно где-нибудь впоследствии, не знаю, пред­
ставляет ли оно художественную ценность, но, по­
скольку оно навеяно Мелиховым и относится к раннему
периоду творчества Т. Л. Щепкиной-Куперник, я при­
веду его здесь:
В РОДНЫХ полях

(М. П. Ч...вой)
Простор полей родных. Бледнеют краски неба,
И тени алые на землю полегли.
Поля свободны уж от убранного хлеба,
Лес темной полосой синеется вдали.
Осталась на полях солома золотая,
Густой щетиною торчат ее стебли.
По небу тянется птиц перелетных стая,
То дружно поднялись к отлету журавли,
На юг, на дальний юг свободно улетая.

156

Безлюдно все кругом, куда ни поглядишь,
Давно последняя полоска сжата!
И всюду — тишина в час розовый заката;
Не та опасная, тревожащая тишь,
Которою полны Италии заливы,
Когда молчат они, лукавы и ленивы,
Как кошка, что сквозь сон подстерегает мышь.
Не та немая тишь, что, сумрачны и горды,
Таят Норвегии таинственные фьорды.
Но та блаженная, святая тишина,
Какой проникнута бывает лишь Россия,
Когда в заката час молчат поля родные
И в отдых сладостный земля погружена.
Ее могучая, загадочная сила
Колосья пышных нив взлелеяла, взрастила,
Она дала нам хлеб — и отдых сладок ей
До нового труда, до новых вешних дней.
И вот теперь она так отдалась покою,
Что, глядя на нее, смиряется душа.
И сердце не болит, не бьется мысль с тоскою,
Благословенною отрадою дыша.
«Приди и отдохни!» — так матерински-нежно
Как будто шепчет мне усталая земля.
И затихает ум, грудь дышит безмятежно,
А сердце — кажется свободно и безбрежно,
Как эти мирные, безбрежные поля!..
Т, Щепкина-Куперник,

В 1898 году в Мелихове, в день моих именин, Таня
подарила мне только что вышедшую из печати свою
книжку с рассказами под общим заголовком «Странички
жизни» и сделала на ней такую надпись: «Дорогая моя
Мусинька, от всей души желаю тебе, чтобы в твоей
жизни встретились одни хорошие странички и чтобы
знакомство со мной было одной из более или менее
приятных и не коротких страничек. Всегда глубоко пре­
данный тебе автор Т. Щепкина-Куперник».
И вот с тех пор прошло почти шестьдесят лет. Встре­
тились ли мне в моей жизни «одни хорошие стра­
нички»— трудно сказать, но мое знакомство и дружба
с Татьяной Львовной были поистине «не очень корот­
кими страничками». Правда, в последние десятилетия
мы уже реже виделись: она жила в Москве, я — в Ялте,
но мы продолжали иногда встречаться и переписы­
ваться.
Спустя тридцать лет после смерти Антона Павловича
Татьяна Львовна неожиданно прислала мне письмо со
157

своим стихотворением, посвященным памяти брата.
В этом стихотворении были такие строки:
А ты, его сестра, помощница и друг,
Ты, с ним делившая и скорбь и труд суровый,
Увидев молодость, шумящую вокруг, —
Ты за него прими всю радость жизни новой.
Ты в белом домике, где был его приют,
Где им взращенный сад цветет над гладью синей,
Где все так полно им, куда к тебе идут
И жадно слушают тебя в тени глициний...
И нынче ты ведь с ним, как прежде, делишь дни,
И можешь ты трудом своим гордиться!
Ты имя Чехова и память нам храни,
А юным говори о Чехове-провидце.
Т. Щепкина-Куперник
10 мая 1934 г., Москва

До последних дней своей жизни Татьяна Львовна не
забывала Антона Павловича и хранила в своем сердце
его светлый образ, о чем говорят теплые строки ее вос­
поминаний о Чехове.
XIII. «МОИ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ»

После того как в 1892 году отношения между Анто­
ном Павловичем и редакцией «Русской мысли» были
восстановлены, у брата постепенно начала зарождаться
дружба с главными деятелями журнала — редактором
его Виктором Александровичем Гольцевым и редакто­
ром-издателем Вуколом Михайловичем Лавровым..
В дальнейшем они перешли друг с другом на «ты», но
наиболее близкие дружеские отношения у Антона Пав­
ловича были все же с Гольцевым, который любил Ан­
тона Павловича как человека и как писателя. Бывал
Гольцев у нас в Мелихове, но большей частью встречи
происходили в Москве. Одно время Виктор Александро­
вич устраивал у себя вечера по пятнадцатым числам
каждого месяца, на которые собиралась литературная
братия Москвы. Антон Павлович иногда специально
приезжал из Мелихова и бывал на этих вечерах. Не­
сколько раз была там и я с Ликой. Бывал Виктор Алек­
сандрович и у меня в московской квартире.
В свой первый приезд в Мелихово И. Н. Потапенко
привез с собой писателя Петра Алексеевича Сергеенко«
158

Сергеенко учился в Таганрогской гимназии одновре­
менно с Антоном Павловичем, но был старше его на
шесть лет. Литературную работу они начали в одно
время в мелких юмористических журналах. Антон Пав­
лович в начале 90-х годов отзывался о Сергеенко так:
«У этого человека, талантливого немножко и не глупого,
есть в голове какой-то хохлацкий гвоздик, который ме­
шает ему заниматься делом как следует и доводить дело
до конца».
В годы, когда мы жили в Мелихове и когда популяр­
ность Антона Павловича как писателя быстро росла,
у меня в Москве установилось знакомство со многими
писателями и литературными деятелями, которые через
меня обычно поддерживали связь с Антоном Павлови­
чем и для этого заходили ко мне. П. А. Сергеенко тоже
бывал у меня в связи с его интересом к Антону Павло­
вичу. Он был близок к Л. Н. Толстому, писал о нем
и в дальнейшем получил известность своей книгой «Как
живет и работает Л. Н. Толстой». Между прочим, одно
время он усиленно старался познакомить Антона Пав­
ловича с Толстым. Он как-то узнал от меня, что в один
из дней в начале апреля 1893 года в Москву должен
был приехать Антон Павлович, и пообещал Льву Нико­
лаевичу Толстому привести в этот день к нему Чехова.
Но брат не приехал тогда в Москву, и Сергеенко при­
бежал ко мне расстроенный.
— Марья Павловна, как же так? Я же обещал Льву
Николаевичу! Что я ему теперь скажу?..
— Ну что же поделаешь, значит — брата что-нибудь
задержало в Мелихове, — ответила я ему.
— Я пошлю Антону телеграмму, чтобы он немед­
ленно выезжал.
Я категорически запретила ему это делать и обе­
щала сама написать брату.
На мое письмо Антон Павлович ответил так: «Мне
очень нужно в Москву, но противно ехать по такой по­
годе и одежды не имам... Боюсь также, что Сергеенко
потащит меня к Толстому, а к Толстому я пойду без
провожатых и без маклеров. Не понимаю, что за охота
у людей посредничать!»
Тогда же П. А. Сергеенко сообщил мне, что неза­
долго перед этим, еще в начале 1893 года, Л. Н. Толстой
вместе с И. Е. Репиным, не зная о переезде-нашей семьи
159

в Мелихово, пытались разыскать Антона Павловича
в Москве по старым адресам, заходили в дом Корнеева
на Садовой Кудринской и на М. Дмитровку — в нашу
последнюю московскую квартиру. Я была приятно уди­
влена, что сам Толстой искал Чехова и приходил
на бывшие наши квартиры, и написала об этом брату.
С Ильей Ефимовичем Репиным Антон Павлович по­
знакомился еще в 1887 году в Петербурге в один из
приездов. В 1893 году, во время пребывания в Москве,
Репин, по-видимому, хотел познакомить Льва Николае­
вича с Антоном Павловичем, и они разыскивали его по
старым адресам.
Как известно, Антон Павлович познакомился
с Л. Н. Толстым в 1895 году в Ясной Поляне, куда он
ездил один «без провожатых» и где провел полтора
«приятнейших» дня, как он потом говорил.
С П. А. Сергеенко у меня в дальнейшем были раз­
личные деловые встречи, но об этом дальше.
Однажды И. Н. Потапенко и П. А. Сергеенко вместе
написали пьесу «Жизнь», которая довольно успешно
шла на сцене многих театров. Я в те времена уже
много рисовала и писала красками и как-то на листе
бумаги сделала карандашом портретные зарисовки
В. А. Гольцева, И. Н. Потапенко и П. А. Сергеенко,
назвав этот рисунок «Мои новые друзья». Под портре­
том Потапенко я подписала: «Ах, Потапенко», намекая
на его популярность и успех у женщин. Каким-то обра­
зом этот листок затем попал в руки Антона Павловича,
н он сделал на нем свою шутливую запись: «Полуавтор
«Жизни», то есть автор, деленный на два = -ав™р;а так
как автор есть умный человек, то —g-2-= полуумныи!»
После этого я некоторое время издевалась над Пота­
пенко и Сергеенко, что они «полуумные»!
XIV. «ЧАЙКА» В ПЕТЕРБУРГЕ

В четверг 17 октября 1896 года в Петербурге в Але­
ксандрийском театре должна была состояться премьера
новой пьесы Антона Павловича «Чайка». Конечно, мне
очень хотелось быть в театре на первом спектакле, и,
160

Л. С. Мизинова.
1892 год.

‘когда брат уезжал в первых числах октября в Петер­
бург, мы условились, что он пришлет мне деньги и
в день спектакля я приеду в Петербург.
Но 12 октября он вдруг написал мне из Петербурга,
что не советует ехать: «...«Чайка» идет неинтересно.
В Петербурге скучно, сезон начнется только в ноябре.
Все злы, мелочны, фальшивы... Спектакль пройдет не
шумно, а хмуро. Вообще настроение неважное». Это
письмо, однако, не охладило моего желания поехать
.в Петербург, наоборот, мне непременно хотелось быть
в это время вблизи брата. 16 октября с ночным поездом
.я выехала из Москвы в Петербург.
Утром 17 октября Антон Павлович, угрюмым и су­
мрачным, встретил меня на Московском вокзале. Идя по
перрону, покашливая, он говорил мне:
— Актеры ролей не знают... Ничего не понимают.
Играют *ужасно. Одна Комиссаржевская хороша. Пьеса
провалится. Напрасно ты приехала.
. Я посмотрела на брата. В этот момент, помню, вы­
глянуло солнце, и серая, мрачная петербургская осень
-сразу стала мягкой, ласковой, все по-весеннему заулы­
балось. Я воскликнула:
— Ничего, Антоша, все будет хорошо! Посмотри,
.какая чудная погода, светит солнышко. Оставь свои
дурные мысли.
Не знаю, подействовала ли на него перемена по­
годы, или мой оптимистический тон, но он не стал
больше говорить об актерах и пьесе, а шутливо сооб­
щил мне:
— Я тебе в ложе целую выставку устроил. Все кра­
савцы будут. А вот Лике, возможно, будет неприятно.
•В театре будет Игнатий, и с Марией Андреевной. Лике
от этой особы может достаться, да и самой ей едва ли
приятна эта встреча.
Лидия Стахиевна Мизинова днем раньше приехала
в Петербург. У нее были свои основания волноваться по
поводу первой постановки «Чайки». Всего только около
двух лет прошло с тех пор, как она пережила свой не­
удачный роман с Игнатием Николаевичем Потапенко.
Ей предстояло теперь в присутствии в театре самого
Потапенко и его жены смотреть пьесу, в которой Антон
Павлович в какой-то степени отразил этот их роман.
И, конечно, спектакль Лику волновал.
161

Я остановилась в одном номере с Ликой в гостинице
«Англетер» на Исаакиевской площади. Антон Павлович
жил, как обычно во время своих приездов в Петербург,
в «собственной» квартире у Суворина в Эртелевом пере­
улке, где он всегда располагал двумя комнатами.
Днем до спектакля мы с Ликой погуляли по Петер­
бургу. Антона Павловича мы не беспокоили, зная, что
до самого вечера он будет занят в театре. А утром, еще
на вокзале, он сказал мне, чтобы мы ждали его в своей
гостинице, он приедет после спектакля, и будем вместе
ужинать.
Настал вечер. Александринский театр был полон.
Петербургские театралы пришли посмотреть новую
пьесу московского писателя Чехова, который в Петер­
бурге был очень популярен как беллетрист. К тому же
эта пьеса шла в бенефис любимицы публики, комиче­
ской актрисы Левкеевой, хотя сама бенефициантка
в этой пьесе и не участвовала, а играла в другой пьесе —■
«Счастливый день»1, шедшей после «Чайки». Так не­
редко практиковалось в те времена.
Чем больше я вглядывалась в эту чопорную, рас­
франченную, холодную петербургскую публику, тем
сильнее овладевало мной беспокойство, и я вспоминала
слова брата из письма, что здесь «все злы, мелочны,
фальшивы».
Начался первый акт. Ç первых же минут я почув­
ствовала невнимательность публики и ироническое от­
ношение к происходящему на сцене. Но когда по ходу
действия открылся занавес на второй сцене-эстраде и
появилась обернутая в простыню Комиссаржевская,
как-то неуверенно игравшая в этот вечер, и начала из­
вестный монолог: «Люди, львы, орлы и куропатки...» —»
в публике послышался явный смех, громкие переговоры,
местами раздавалось шиканье. Я почувствовала, как
внутри меня все похолодело. Чем дальше шло действие,
тем сильнее нарастал шум в зале. В конце концов
в театре разразился целый скандал. По окончании пер­
вого действия жидкие аплодисменты потонули в ши­
канье, свисте, в обидных репликах по адресу автора и
исполнителей. Стал очевиден явный провал. Следующие
акты шли в такой же атмосфере враждебного отноше1 Комедия в 3-х действиях А. Н. Островского и Н. Соловьева«

162

нйя публики к пьесе. Совершенно убитая, с тяжелым
чувством, но не подавая вида, досидела я в своей ложе
до конца. По окончании спектакля я уехала к себе в го­
стиницу.
Молча, подавленные, сидели мы с Ликой в своем
номере, ожидая приезда Антона Павловича ужинать,
как мы уговорились утром. Я пыталась собрать свои
мысли и объяснить себе причины такого неуспеха у пуб­
лики. Вспоминала, с каким удовольствием все мы слу­
шали «Чайку» однажды у нас дома. Мы тогда живо
переживали пьесу, а тут.., никто ничего не понял... этот
ядовитый смех, колкости, оскорбительные выкрики.
Было уже за полночь, а Антон Павлович все не по­
являлся. Наконец звонит из редакции «Нового времени»
старший брат Александр и спрашивает:
— Где Антоний, нет ли его у тебя? У Суворина его
тоже нет!
Я забеспокоилась еще больше и попросила Алек­
сандра попытаться разыскать его. Спустя некоторое
время я сама позвонила Александру Павловичу, Антона
Павловича нигде не нашли: ни в театре, ни у Потапенко,
ни у Левкеевой, где собирались на ужин актеры. Тогда,
уже во втором часу ночи, я сама поехала к Сувориным«
Помню, как, войдя в огромную квартиру Сувориных,
я ощутила состояние потерянности. В квартире было
темно, и лишь далеко, далеко в глубине через анфиладу
комнат в открытые двери светился огонек. Я пошла на
этот огонек. Там я увидела Анну Ивановну, жену Суво­
рина, сидевшую в одиночестве, с распущенными воло­
сами. Вся эта обстановка, темнота, пустая квартира —все это еще более удручающе подействовало на мое на­
строение.
— Анна Ивановна, где может быть брат? — обрати­
лась я к ней.
Желая, видимо, развлечь и успокоить меня, она на­
чала болтать о пустяках, об артистах, о писателях. Че­
рез некоторое время появился сам Суворин и начал го­
ворить мне о тех изменениях и переделках, которые,
по его мнению, нужно сделать в пьесе, чтобы в дальней­
шем она имела успех. Но я совсем не расположена была
слушать об этом и только просила разыскать брата. За­
тем Суворин куда-то ушел и вскоре же вернулся весе­
лым«
163

— Ну, можете успокоиться. Братец ваш уже дома,
лежит под одеялом, только никого не хочет видеть и со
мной не пожелал разговаривать. Гулял, говорит, по
улицам.
Я облегченно вздохнула и уехала к себе в гостиницу.
Ужин наш так и не состоялся.
На другой день, приехав к Сувориным, я брата уже
не застала. Он утром, ни с кем в доме не простившись,
уехал товаро-пассажирским поездом домой в Москву, а
мне от него была лишь передана следующая записочка:
«Я уезжаю в Мелихово; буду там завтра во втором
часу дня. Вчерашнее происшествие не поразило и не очень
огорчило меня, потому что я уже был подготовлен к нему
репетициями,—и чув.ствую я себя не особенно скверно.
Когда приедешь в Мелихово, привези с собой Лику».
Суворину он тоже оставил прощальную записку, за­
канчивавшуюся словами: «Никогда я не буду ни писать
пьес, ни ставить».
В полночь того же дня и я уехала домой. В Мелихове брат встретил меня словами: «О спектакле — боль­
ше ни слова!»
В каком состоянии Антон Павлович возвращался до­
мой — можно судить по тому, что, всегда аккуратный и
внимательный, он при выходе из вагона поезда забыл
взять свои вещи и потом давал телеграмму поездному
оберкондуктору с просьбой выслать их в Лопасню.
Жестокий провал «Чайки», свидетельницей которого
я была, надолго остался в моей памяти кошмарным
воспоминанием. Но еще большее огорчение и тяжесть
он оставил в душе Антона Павловича и, без сомнения,
ускорил ухудшение его здоровья. Всего лишь несколько
месяцев спустя Антон Павлович попал в клинику Ост­
роумова в связи с легочным кровотечением...
XV. В ПАЛАТЕ № 16

Я хорошо помню этот весенний солнечный день в Мо­
скве в конце марта 1897 года, когда я в первый раз
пришла к брату в клинику профессора Остроумова на
Девичьем поле. Он лежал в палате № 16. Перед этим
у. него было сильное легочное кровотечение. На столе
я увидела сделанный врачами рисунок его легких. Они
164

были нарисованы синим карандашом, а верхушки их
заштрихованы красным. Я поняла, что это были отме­
чены пораженные места. Впервые была названа та бо­
лезнь, которая, как оказалось, уже давно была у брата —
туберкулез легких.
События перед этим развивались так. Утром в суб­
боту 22 марта я, как обычно, приехала на несколько
дней из Москвы домой. На станции Лопасня я встре­
тила Антона Павловича, уезжавшего в Москву. Оттуда
он потом собирался в Петербург, чтобы позировать
художнику И. Э. Бразу, который должен был писать
портрет Антона Павловича по заказу П. М. Третьякова
для его галереи. Антон Павлович на станции все время
покашливал, как-то отворачивался от меня, и лицо его
мне показалось не совсем здоровым.
Дома мать тоже озабоченно сказала мне, что все по­
следние дни и ночи Антоша сильно кашлял.
Когда я вернулась в Москву, меня, против обыкнове­
ния, на вокзале встретил брат Иван Павлович.
— Слушай, Маша, Антон лежит в клинике профес­
сора Остроумова, — сказал он мне, — у него было кро­
вотечение горлом. Вот тебе пропуск в клинику, сходи
к нему, только не говори с ним много, это ему вредно.
Ну и, конечно, постарайся ничем его не волновать.
Ваня передал мне конвертик с приготовленным про­
пуском в клинику. Он рассказал, что Антон Павлович,
приехав в Москву, как всегда, остановился в Большой
Московской гостинице, в номере пятом. В первый же
день, в субботу 22 марта, он поехал вместе с Сувори­
ным, бывшим в то время в Москве, обедать в ресторан
«Эрмитаж». И только они сели за стол, как у Антона
Павловича сильно пошла горлом кровь. Началось обиль­
ное легочное кровотечение. Суворин сейчас же отвез
брата к себе в номер, в гостиницу «Славянский базар»,
куда был вызван наш постоянный доктор H. Н. Оболон­
ский. Только под утро удалось остановить кровь. Антон
Павлович пролежал у Суворина больше суток и затем
24 утром уехал к себе в Большую Московскую, где его
Оболонский тоже навещал несколько раз. Так как кро­
вотечение из легких то прекращалось, то возобновлялось,
Антон Павлович 25 марта был помещен Оболонским
в Остроумовскую клинику, где и был наконец постав­
лен настоящий диагноз его заболевания.
165

Понимаешь, как это я мог прозевать притупле­
ние? — сказал мне брат в клинике.
Он, видимо, сам тоже был поражен диагнозом — и
как врач, и как больной... Я же свое волнение старалась
подавить и не показывать брату.
Каждый день я стала навещать его в клинике. Когда
ему стало легче, доктора разрешили приходить нена­
долго посетителям-друзьям. Между прочим, на четвер­
тый день пребывания Антона Павловича в клинике его
посетил Лев Николаевич Толстой, дом которого в Ха­
мовниках был недалеко. Брат был очень тронут этим
вниманием и рад приходу Льва Николаевича. Они долго
беседовали, что брату было запрещено, и у него в ночь
опять началось кровотечение.
Все наши друзья приняли близко к сердцу болезнь
Антона Павловича и старались оказывать ему всяческое
внимание: приходили сами, посылали ему сладости, за­
куски, вино. Цветов же было столько, что врачи не раз­
решали все держать в палате. Стояли на столе
у Антона Павловича только цветы, принесенные ему
писательницей Лидией Алексеевной Авиловой, которая
дважды навещала его в клинике. Я сделаю здесь от­
ступление и скажу о ней несколько слов.

* * «

Лидия Алексеевна жила в Петербурге. Муж ее был
чиновником одного из департаментов. Антон Павлович
познакомился с ней через редактора-издателя «Петер­
бургской газеты» С. Н. Худекова, у которого бывал,
когда приезжал в Петербург. Авилова была сестрой его
жены.
Антон Павлович ценил литературные способности
Авиловой и принимал участие в ее писательской дея­
тельности: оказывал содействие в опубликовании ее про­
изведений, давал ей много литературных советов и кри­
тических указаний. Лидия Алексеевна испытала особые
чувства к Антону Павловичу, о которых она сама рас­
сказала в своих известных воспоминаниях «А. П. Чехов
в моей жизни» !. Эти воспоминания, живо и интересно
1 Сборник «Чехов в воспоминаниях современников», изд. 2-е, М<
1954, стр. 186—254.

166

написанные, правдивы в описании многих фактов, та­
ких, например, как подарок Авиловой Антону Павло­
вичу брелока в форме книги, на котором были выграви­
рованы цифры, обозначающие порядковые страницы и
строки в одной из его книг. Раскрыв эту книгу и найдя
указанные строки, можно было прочитать такую много­
значительную фразу: «Если тебе когда-нибудь понадо­
бится моя жизнь, то приди и возьми ее». Как известно,
этот эпизод (подарок брелока и эта фраза) был исполь­
зован Антоном Павловичем в его пьесе «Чайка», только
цифры страницы и строк он действительно, как и пишет
Л. А. Авилова, переменил. Это был как бы ответ со
сцены на вопрос Авиловой, заданный ему когда-то на
маскараде в Петербурге.
Все это правильно. И правильно, видимо, Лидия
Алексеевна сообщает о тех больших чувствах к Антону
Павловичу, которые она когда-то пережила. Но вот
когда она пытается раскрыть чувства к ней со стороны
Антона Павловича, тут у нее получается слишком «субъ­
ективно». В ее мемуарах появляются уже элементы
творчества, художественного — вольного или неволь­
ного — домысла писательницы. Из этой части воспоми­
наний вытекает, что Антон Павлович любил ее, что их
отношения стояли на грани романа, что он сам говорил
ей об этом. Этого не было. Ведь Лидия Алексеевна сама
писала мне о том, что не знает, как относился к ней
Антон Павлович, и ей это тяжело.
В 1904 году, через одиннадцать дней после похорон
Антона Павловича, она написала мне письмо, которое
привожу здесь полностью и впервые:
«Многоуважаемая Мария Павловна, мне очень
трудно писать, потому что я не знаю Вас. Не знаю, как
Вы отнесетесь к моему письму. Но я не могу иначе.
Ведь получаете же Вы отовсюду письма, телеграммы,
- соболезнования, и должно же это быть Вам приятно.
Я пишу только вам, а не для публики, даже не для
окружающих Вас. У меня именно к Вам личное чув­
ство, и я думаю о Вас, потому что не могу больше ду­
мать о том, кого нет. Как я надеялась встретить Васна
могиле! Нет! Когда я была там, я видела только какуюто старушку и мальчика. Теперь я вернулась в деревню
и опять все думаю о Вас и не могу отделаться от этой
мысли.
167

Я видела Вас однажды, мельком, около клиники,
когда он заболел в Москве, лет семь тому назад.
О, если бы мне знать, рассердит ли Вас то, что я ре­
шилась написать Вам? Поймете ли, почему мне это так
нужно было?
Я вовсе не хочу инсинуировать, что я его хорошо
знала, что и я была для него хоть чем-нибудь. Нет,
я его, вероятно, плохо знала, но он имел такое влияние
на всю мою жизнь, я ему так многим обязана. Не могу
писать связно и спокойно. Из жизни исчезло что-то до
такой степени красивое, светлое и дорогое. Не до фраз...
Простите меня, пожалуйста, если я тревожу Ваше
горе. Поверьте мне: если бы я сама не чувствовала
этого горя, если бы я не тосковала, если бы я могла
совладать с собой — я бы не считала себя вправе обра­
титься к Вам. У меня много его писем. Я не знаю,
почему он звал меня «матушка». Я не видела его пять
лет.
И мне некому, некому, кроме Вас, сказать, как это
все ужасно, как это все трудно понять и, когда поймешь,
как безотрадно, скучно жить. Без этих «чувств изящных
и красивых, как цветы».
Я написала Вам, что у меня много его писем. Но я
не знаю, как он относился ко мне. Мне это очень тя­
жело.
Не до фраз. А может быть, если бы я постаралась
написать Вам и выразила бы все свои чувства покраси­
вее и потрогательнее — для меня было бы лучше. Но я
хочу быть только искренней, и что бы Вы ни думали обо
мне, я буду думать о Вас как о его любимой сестре.
И если бы когда-нибудь я могла бы быть Вам чем-ни­
будь полезной, как я была бы счастлива! Запомните это
на всякий случай.
Л. Авилова.
Клекотки, Тульской губ., 20 июля».

Письмо говорит о том, что у Лидии Алексеевны были
глубокие чувства к Антону Павловичу, оставившие след
в ее жизни. И вместе с тем, повторяю, она признается
в том, что не знала, как же Антон Павлович к ней отно­
сился.
Я не была знакома с Л. А. Авиловой до того, как на­
чала собирать письма Антона Павловича для издания
168

его эпистолярного наследия. Лидия Алексеевна пере­
дала мне все письма к ней брата и, в свою очередь, по­
просила меня вернуть ей ее письма к Антону Павловичу,
что я и сделала. По поводу публикаций некоторых пи­
сем у нас произошли разногласия, и я с ней после того
больше не виделась.
Прошло ровно четверть века. И вот как-то в апреле
1939 года я вдруг получила от Авиловой письмо, напи­
санное уже нетвердым почерком постаревшего человека.
Это письмо взволновало меня. В нем Лидия Алексеевна
еще раз сказала о бывшем в ее жизни единственном
чувстве и совершенно неожиданно напомнила мне и о
моем прошлом. Вот это ее последнее письмо ко мне:
«14 апреля 1939 г.

Дорогая Мария Павловна.
Не сердитесь, что я называю Вас «дорогой». Поверь­
те, что иного обращения к Вам я в душе своей найти бы
не могла.
Думаю о Вас часто и много. И грустно мне, что
я Вам чужда и, возможно, неприятна. Мы не сошлись
с Вами когда-то в одном вопросе, и Вы огорчились тогда
до слез. С тех пор я считала, что Вы не хотите больше
иметь со мной никаких отношений. Даже не решилась
зайти к Вам, когда была в Ялте. А я до сих пор горячо
благодарна Вам за то, что Вы дали мне случай поце­
ловать руку Евгении Яковлевны.
Сегодня был у меня Ал. Р. Эйгес. Я спросила его,
как бы Вы отнеслись, если бы я написала Вам? Он меня
поощрил. Сваливаю свою вину, если она есть, на него.
А знаете, что мне хотелось сообщить Вам? Несколько
лет тому назад я жила летом и осенью на даче под Пол­
тавой и познакомилась с Ал. Ив. Смагиным. Он был
мне чрезвычайно симпатичен, тем более что он по­
стоянно говорил о Вашей семье. И вот он признался,
что любил Вас всю жизнь. Любил только Вас. А один
раз он сказал: «Не только любил, а люблю. И теперь
люблю». И если бы Вы видели его лицо при этом
признании!
Теперь он умер. Пусть Вы вспомните лишний раз
о его большой любви и преданности.. И пусть это будет
ему наградой. А на меня Вы не рассердитесь за то, что
169

я напоминаю Вам о нем? Нет, пожалуйста, не сердитесь'
на меня! Я старая, больная, слабая. Надеюсь, что скоро
я умру. И так мне хочется от Вас хотя бы одно ласко­
вое слово!
Ведь и у меня тоже, как у Смагина, всю жизнь была
одна любовь. Можно мне Вас поцеловать?
Сердечно любящая Вас
Л. Авилова»,.
Повторяю, что письмо это очень взволновало меня.
При очередной моей поездке из Ялты в Москву, летом
1939мгода, я зашла сама к Авиловой на квартиру. Она
жила тогда на улице Воровского в доме № 10. Я уви­
дела старую, больную, опустившуюся женщину. На сто­
ле лежала груда окурков от папирос.
Свидание наше было грустным и — последним«
В 1943 году Лидия Алексеевна умерла.

* * *
Возвращаясь от брата из клиники домой, я много
думала. Я чувствовала, что наша жизнь теперь должна
перемениться. Если раньше все мои мысли были посвя­
щены тому, чтобы создавать брату наиболее благоприятную обстановку для его творчества, то теперь на пер­
вый план вставали заботы о лечении брата, о восстано­
влении его здоровья. Мне было очень тяжело сознавать,
что никто из нас не знал раньше о болезни брата и по­
этому никаких мер не предпринималось. Как потом ска­
зал сам Антон Павлович, у него кровохарканье началось
еще в 1884 году, и он фактически болел уже трина­
дцать лет, не подозревая о туберкулезном процессе,.
Сколько раз за эти годы он говорил, что кашель .его
раздражает лишь механически, что «до чахотки ещедалеко»! Как ужасно было сознание, что и в 1890 году
свою тяжелейшую поездку на Сахалин, свое путеше­
ствие в тарантасе по Сибири в дождь, ветер, холод он
совершал больным..<
Из клиники Антон Павлович вернулся домой с кате­
горическим предписанием врачей изменить образ жизни.
Он обязан был прекратить напряженную работу, следить
за своим здоровьем и лучше питаться, на зиму уезжать
жить в теплые края, куда-нибудь на южные курорты.
170

По поручению брата я объявила крестьянам о пре­
кращении у нас медицинских приемов и вообще деятель­
ности Антона Павловича как врача. Это очень опеча­
лило крестьян, да и самого Антона Павловича. Ему.
нужна была медицина. Он писал в эти дни в одном из
писем, что прекращение в деревне медицинской прак­
тики «...будет для меня и облегчением и крупным лише­
нием».
Лето началось у нас невесело. Меньше стало шуток,
смеха. Гостей было уж не так много, да и приезжавшие
старались держаться так, чтобы меньше беспокоить и
утомлять брата. «По предписанию уважаемых товари­
щей, веду скучную, трезвую, добродетельную жизнь, и
если эта история продлится еще месяц-другой, то я
обращусь в гуся», — жаловался Антон Павлович
в письме H. М. Линтваревой.
Но к середине лета настроение у всех стало улуч­
шаться: Антон Павлович стал чувствовать себя значи­
тельно лучше и почти уже не кашлял. Кстати, он ни­
когда не был похож на больного человека, и, как бы
плохо другой раз себя ни чувствовал, он никогда не
жаловался, никогда не подавал вида. Никто ни из
родных, ни из знакомых никогда не знал по-настоя­
щему, когда Антон Павлович чувствовал себя больным.
Это было особенностью Антона Павловича до конца его
жизни.
В июле у нас опять появилось множество гостей,
вновь зазвучали в усадьбе смех, музыка, пение. «У меня
гостей — хоть пруд пруди, — писал Антон Павлович
Лейкину в начале июля. — Не хватает ни места, ни
постельного белья, ни настроения, чтобы с ними разго­
варивать и казаться любезным хозяином. Я отъелся и
уже поправился так, что считаюсь совершенно здоро­
вым, и уже не пользуюсь удобствами больного человека,
то есть я уже не имею права уходить от гостей когда
хочу и мне уже не запрещено много разговаривать».
В это же время к нам приехал художник Иосиф
Эммануилович Браз писать портрет Антона Павловича,
не дождавшись его приезда в Петербург. Стояла жар­
кая погода, и Антону Павловичу тяжело было позиро­
вать в своем кабинете. Браз писал ежедневно и сделал
около десяти сеансов. Портрет ему явно не удавался, и
поэтому он долго возился с ним. Как известно, этот
171

портрет не удовлетворил и самого художника, и он отка­
зался дать его П. М. Третьякову для галереи. Он потом
писал Третьякову: «Условия, при которых мне при­
шлось работать в усадьбе А. П. Чехова, принимая во
внимание и следы, оставленные в нем болезнью, препят­
ствовали в сильной мере успешному ходу моей ра­
боты».
С приближением осени Антон Павлович стал гото­
виться к отъезду на юг. Врачи посоветовали ему пере­
зимовать во Франции, в Ницце — популярном в то время
климатическом курорте для легочных больных. В начале
сентября Антон Павлович и уехал туда.
XVI. ЗИМА БЕЗ БРАТА

Впервые на всю долгую зиму мы остались жить одни,
без Антона Павловича. Мне пришлось одной вести хо­
зяйство Мелихова. Нелегко было делить свое время
между Москвой и деревней, успевать с делами там и
тут. Брат Михаил Павлович к тому времени уже давно
не жил с нами, у него была своя семья.
В отсутствие брата я затеяла большой ремонт фли­
геля. Дело в том, что зимой в нем было довольно про­
хладно. Ветер выдувал все тепло. Я занялась утепле­
нием комнат, предполагая, что на следующую зиму брат
будет жить дома, и тогда для удобства и покоя он мог
бы поселиться во флигеле.
Стены комнат с внутренней стороны были обиты
шведским картоном и оклеены новыми обоями, парад­
ная дверь в прихожей обита войлоком и клеенкой, и на
ней повешен на кольцах большой ковер. На окна, тоже
на кольцах, были сделаны тяжелые занавеси. Заново
была переложена печка. Одним словом, флигель полу­
чился очень хорошеньким и уютным, «похожим на бомбоньерку», — как я сообщала в своем письме брату во
Францию. Но, к сожалению, как будет видно из даль­
нейшего, Антон Павлович зимою так и не жил в нем ни
одного дня.
В последние перед этим годы я стала серьезно зани­
маться живописью. Я посещала вечерние классы Стро­
гановского художественного училища. Там я познако­
милась и потом подружилась с художницами Дроздовой
172

и Хотяинцевой. Марья Тимофеевна Дроздова частенько
приезжала со мной в Мелихово. Мы вместе писали
этюды. Антон Павлович в шутку переделал ее фамилию
на другую — тоже «птичью» — и звал ее Удодовой,
а иногда еще называл Гургулей. Настоящей худож­
ницы из нее так и не получилось. Александра Алек­
сандровна Хотяинцева была художницей особого склада.
Она бесспорно была талантливым человеком, но недо­
статочно цельной натурой, слишком много распылялась
по мелочам и только поэтому не создала ничего значи­
тельного. Она была к тому же очень способным и тон­
ким карикатуристом, ее рисунки публиковались в жур­
налах и газетах.
Хотяинцева тоже часто бывала у нас в Мелихове и
гостила иной раз по многу дней. Когда Антон Павлович
уехал зимовать в Ниццу, она тоже вскоре поехала туда
же. «Здесь одна русская художница, рисующая меня
в карикатуре раз по десять — пятнадцать в день»,—
писал из Ниццы Антон Павлович. Кстати, эти карика­
туры были довольно удачны. В другом письме Антон
Павлович так обрисовал мне Хотяинцеву в Ницце:
«Вчера возил я А. А. Хотяинцеву в Монте-Карло и пока­
зывал ей рулетку, но она, как вообще женщины,
лишена того хорошего любопытства, которое так дви­
гает мужчин, и на нее ничего не производит впечатле­
ния. Одета она в то же платье, в каком была в Мели­
хове. Среди русских, обедающих в Pension russe, она
самая интеллигентная, даже сравнивать нельзя».
Спустя года два А. А. Хотяинцева открыла совместно
с художницей Елизаветой Николаевной Званцевой худо­
жественную мастерскую. Они привлекли в качестве учи­
телей известных художников Серова и Коровина. Лепку
преподавала скульптор Анна Семеновна Голубкина.
Мастерская пользовалась большой популярностью у мо­
лодых художников. Занималась в этой мастерской и я.
Некоторые мои работы там, как, например, картину
«Балерина», поправлял сам Серов.
В конце 1897 года я получила в Мелихове письмо от
художника И. Э. Браза с просьбой прислать ему в Пе­
тербург тот портрет Антона Павловича, который он
писал в Мелихове и которым не был удовлетворен. Он
сообщал мне, что, надеясь на приезд брата из-за гра­
ницы в Петербург, он собирается еще поработать над
173

этим портретом. Портрет Бразу я отослала, но преду­
предила его, что Антон Павлович раньше лета в Россию
не вернется. Тогда Браз предложил П. М. Третьякову
оплатить ему расходы по поездке в Ниццу, где он по­
пытается написать новый портрет Антона Павловича«
Третьяков согласился на это, — ему, видимо, очень хо­
телось иметь портрет Чехова в своей галерее.
В марте 1898 года И. Э. Браз приехал в Ниццу и на­
писал там новый портрет Антона Павловича. Так по­
явился известный портрет Чехова, находящийся и по­
сейчас в Третьяковской галерее, на котором после
подписи Браза стоит: «Ницца, 98 г.».
Самому Антону Павловичу портрет опять не нра­
вился, и он писал мне: «Говорят, что я очень похож, но
портрет мне не кажется интересным. Что-то есть в нем
не мое, и нет чего-то моего». А в письме к Хотяинцевой
он пожаловался на то, что «выражение, как в прош­
лом году, таксе, точно я нанюхался хрену», Позднее
это дало повод A« А. Хотяинцевой нарисовать кари­
катуру на Антона Павловича. Она изобразила его
стоящим перед своим потретом в Третьяковской гале­
рее. Рисунок этот был опубликован в газете «Новое
время».
И. И. Левитану, однако, этот портрет нравился.
В Ницце Антон Павлович написал несколько расска­
зов, среди них «В родном углу», «Печенег», «На под­
воде», «У знакомых». Я прочитала их в газете «Русские
ведомости», и мне они очень понравились, особенно
«В родном углу», о котором много говорилось и в лите­
ратурных кругах Москвы. Я не удержалась и тогда же
сообщила об этом брату в своем письме.
Но Антону Павловичу в Ницце работалось плохо.;
Его творческое самочувствие за границей было значи­
тельно хуже, чем дома. «Работать хочется, но для ра­
боты нет подходящей обстановки», — писал он мне от­
туда; или еще в другом письме: «Работаю, к великой
моей досаде, недостаточно много и недостаточно хо­
рошо, ибо работать на чужой стороне за чужим столом
неудобно; чувствуешь себя так, точно подвешен за одну
ногу вниз головой». Зато его писем к нам из-за границы
приходило значительно больше, чем из других его путе­
шествий. В этих письмах он проявлял заботы и о доме,
и о мелиховских крестьянах, и о школьниках. Присылал
174

он также нам и нашим работникам подарки. Это вни­
мание, конечно, всех трогало.
В дни пребывания Антона Павловича в Ницце во
Франции гремело известное «дело Дрейфуса». Суть его
такова. Еще в 1894 году военным судом был осужден
на пожизненную ссылку офицер французской армии
Альфред Дрейфус — еврей по национальности, по лож­
ному обвинению в шпионаже.
В конце 1897 года под давлением французского
общественного мнения был назначен пересмотр приго­
вора по делу Дрейфуса. Однако военный суд оставил
приговор в силе.
Спустя несколько дней после этого суда известный
французский писатель Эмиль Золя опубликовал в га­
зете «Аврора» статью — открытое письмо к президенту
Франции Фору. Это письмо было озаглавлено «J’accuse»
(«Я обвиняю»). В нем писатель во всеуслышание, от­
крыто обвинил французское военное министерство, ге­
неральный штаб в шантаже и грязном подлоге, назвал
полностью имена тех лиц, которые совершили государ­
ственные преступления, связанные с «делом Дрейфуса».
Антон Павлович, для которого справедливость была
выше всего на свете, очень близко к сердцу принял все
это дело и стал на сторону Дрейфуса и Золя. Интересно,
что именно Суворину, занявшему тогда вместе со своей
газетой «Новое время» резко отрицательную, реакцион­
ную позицию по отношению к Дрейфусу и Золя, брат
писал: «Дело Дрейфуса закипело и поехало, но еще не
стало на рельсы. Золя благородная душа, и я (принад­
лежащий к синдикату и получивший уже от евреев
100 франков) 1 в восторге от его порыва. Франция чу­
десная страна, и писатели у нее чудесные».
Суворинская газета до конца была верна себе и про­
должала помещать на своих страницах телеграммы,
информации, статьи по делу Дрейфуса с злобными кле­
ветническими и антисемитскими выпадами как против
Дрейфуса и Золя, так и против всех, кто имел муже­
ство защищать их. Антона Павловича все это очень
1 Иронический намек Антона Павловича на то, что реакцион­
ные и шовинистически настроенные газеты, в том числе «Новое
время» Суворина, писали на своих страницах, будто все, кто стоял
на стороне Дрейфуса или Золя, подкуплены каким-то еврейским
«синдикатом».

175

возмущало, и в письме к профессору Ф. Д. Батюшкову
он писал, что «Новое время» просто отвратительно». Те­
перь он окончательно понял, что нельзя отделять Суво­
рина от его газеты. Именно теперь в личных дружеских
отношениях брата к Суворину наступил переломный мо­
мент. «В деле Золя «Новое время» вело себя просто
гнусно, — писал Антон Павлович брату Александру. —
По сему поводу мы со старцем обменялись письмами...
и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем...»
Так закончились отношения Антона Павловича
с Сувориным. Правда, как я уже упоминала выше,
редкая переписка и встречи между ними происходили и
позднее, но это было уже совсем не то, что прежде.
В Ницце Антон Павлович познакомился и ча­
сто встречался с известным русским профессором
М. М. Ковалевским, когда-то читавшим лекции в Мо­
сковском университете, но отстраненным от преподава­
ния в конце 80-х годов за прогрессивный образ мыслей.
Брат писал мне из Ниццы о знакомстве с ним: «Это тот
самый Максим Ковалевский, который был уволен иа
университета за вольнодумство». В другом письме к Хотяинцевой он назвал Ковалевского «большим человеком
во всех смыслах и интересным».
Встречался брат в Пицце также с И. Н. Потапенко,
с писателем Вас. И. Немировичем-Данченко, артистом
и режиссером Малого театра А. И. Сумбатовым-Южиным, или, как мы прозвали его в своей среде, Сашечкой
Филе. Это прозвище он у нас получил за то, что во
время ужинов в ресторане, когда мы бывали вместе,
он всегда заказывал приготовить себе «филе с мозжеч­
ком». Жена его Мария Николаевна у нас называлась
соответственно — Машечкой Филе.
Талантливый артист, режиссер и драматург, Алек­
сандр Иванович Южин был очень дружен с Антоном
Павловичем и любил его. Антон Павлович платил ему
тем же и, так же как с Вл. И. Немировичем-Данченко,
был с ним на «ты». Ряд отзывов А. И. Южина о про­
изведениях брата, как, например, о рассказе «Мужики»,
говорит, что он оценивал творчество Антона Павловича
исключительно высоко.
Нельзя не упомянуть еще об одном знакомстве Ан­
тона Павловича во Франции — это с известным скульп­
тором М. М. Антокольским. В Таганроге на берегу
176

Азовского моря по сей день стоит великолепный памят­
ник Петру Первому работы Антокольского. Этот памят­
ник появился в Таганроге благодаря переговорам Ан­
тона Павловича в Париже со скульптором. Дело в том,
что осенью 1898 года исполнялось двухсотлетие со дня
основания Таганрога. Город был основан, как известно,
Петром Первым. Городское самоуправление собрало
деньги на сооружение памятника основателю города.
Городской голова Иорданов попросил Антона Павло­
вича повидаться с жившим в Париже русским скульпто­
ром М. М. Антокольским и поговорить с ним об изго­
товлении точно такой же статуи Петра, какая им была
раньше сделана для Петергофа. Антон Павлович,
всегда заботившийся о родном городе, поручение выпол­
нил, и памятник Петру в Таганроге появился.

* * *
Весной 1898 года наша семья, все друзья и знакомые
с нетерпением ждали возвращения Антона Павловича
домой. Но, как назло, погода стояла все время холод­
ная: весна была затяжной и снег долго не сходил. Брат
по нашей просьбе задерживался в Париже и ждал на­
шего сообщения, когда можно выезжать. Лишь 2 мая
он покинул Францию и 5-го числа приехал в Мелихово
после восьмимесячного отсутствия.
XVII. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ОТЦА

У нашего отца, Павла Егоровича, в мелиховском
доме была своя небольшая комнатка, расположенная
рядом со столовой. Он жил в то время уже на полном
покое и занимался чем хотел. Летом он любил возиться
в саду, следить за дорожками, подчищать их, ухаживать
за деревьями. Зимой он обычно расчищал от снега тро­
пинку во флигель, подметал около дома снег.
Отец полностью признавал в Антоне Павловиче хо­
зяина и главу дома, во всем ему подчинялся. В послед­
ние годы своей жизни он был необычайно кротким. Брат
очень внимательно и заботливо относился к отцу, хотя
иногда безобидно и подтрунивал над его слабостями и
привычками. Отец до конца жизни оставался верен
177

религии и выполнял все религиозные обряды. По празд­
никам он посещал церковь в соседнем селе, куда нужно
было специально ездить на лошади. Так как часто де­
лать такие поездки, особенно вечером ко всенощной,
было нелегко, то отец порой совершал у себя в комнатке
в одиночестве свои собственные богослужения: зажигал
лампаду, свечи, читал евангелие, тихонько подпевал,
кадил ладаном. Никто ему в этом не мешал.
Было у отца еще одно занятие в Мелихове, свой­
ственное его педантичной и аккуратной натуре, — это
ведение дневника. Каждый день он заносил в него со-с
бытия мелиховского дня. Эти лаконичные записи порой"
были трогательны и наивны: кто приезжал к нам, жто
обедал, кто из членов семьи куда уехал, какие цветы
в саду расцвели, какое настроение у Антоши и т. д. L.
Приведу для примера ряд отцовских записей из его
дневника.
29 июня 1892 г.

На именинах собрание было полное
гостей.
3 марта 1893 г.
Снег тает. Парники наклали навозом.
18 марта »
Мамаша говела.
22 апреля »
Антоша болен.
20 августа 1894 г. За эти двадцать дней ничего нельзя
было делать. Убыток громадный
сельскому хозяйству. Отчаяние и
упадок духа.
31 декабря »
Гостей не было никого. Новый год
не встречали, после ужина легли
спать в 10 часов.
2 января 1895 г. Антоша ездил обедать к священ­
нику. Т. Л. Щепкина-Куперник и
И. И. Левитан приехали, когда мы
, ужинали.
7 апреля
»
Антоша, Левитан и Маша пошли
в лес. Гуляли до 10 часов вечера.
6 мая
»
Приехал художник. Вечером при. ехали: мать, Соня с Володькой и
нянькой, Семашко и Иваненко.

1 Правда, теперь этот дневник отца оказался полезен, и лите­
ратуроведы пользуются им для уточнения тех или иных обстоя­
тельств биографии писателя.

178

1 января

24 февраля
6 марта
20 марта

19 октября

28 декабря

31 декабря

17 января
5 февраля
23 апреля
3 июня

22 июля
20 августа

31 августа.
5 мая

15 июля
30 июля

1896 г.

Были князь’ и княгиня Шаховские«
Женщины и мальчики были с по­
здравлением. Савельев уехал в Та­
ганрог. Были Семенкович с женой.
Батюшка.
»
Батюшка и псаломщик обедали.:
Приехали Лидия и Маша. Был вете->
ринар и ночевал.
»
Гости ночевали в флигеле и дома.
»
Антоша проехал мимо ст. Лопасни на курьерском порзде на юг.
»
Антоша, Маша и Мизинова при­
ехали из Петербурга. Забытые вещи
в вагоне возвращены в Лопасню
целыми.
»
Наряженные поехали к Семенковичу в гости..
»
Новый год встретили в 12 ч. ночи,
своя семья и гости: Лика, Саша
Селиванова и художник. Они у нас
ночевали.
1897 г. Антоше 37 лет. О. Николай с пса­
ломщиком были. Маша приехала.
»
Антоша закончил народную пе­
репись.
»
Антоша в саду занимается.
»
Антоша и Иваненко рыбы нало­
вили в большом пруде.
»
Антоша, Лидия и художник уехали.
Браз писал портрет 17 дней и не
кончил.
»
Теперь у нас обедали две худож­
ницы и 1 худ. Левитан. Маша уеха­
ла в Москву,
»
Антоша уехал из Мелихова в Би­
арриц в 8 ч. утра.
1898 г. Антоша приехал из Франции. При­
вез подарков много.
»
Ходили в лес за грибами — Маша,
Анюта, Роман, Иван и Антоша.
»
Французы были, ужинали и чай
лили.
179

15 августа 1898 г.

3 сентября

»

Приехала H. М. Линтварева. При­
ехали Гольцев и Коновицер. Были
Семенковичи. 7 душ ночевали по­
сторонних.
Землекопы копают в саду ямки под
наблюдением Антоши, сажают де­
ревья и т. д.

Помимо этого, каждый день записывалась темпера­
тура воздуха и какая была погода: солнечно, пасмурно,
дождь, снег.
Когда отец куда-нибудь уезжал из Мелихова
(в Москву к Ивану Павловичу, в Петербург к Алек­
сандру Павловичу), Антон Павлович за него сам делал
записи в дневнике, причем приспосабливался к тому
стилю, который завел отец. Иногда он не выдерживал
серьезного тона и начинал делать шутливые записи
в том же отцовском «стиле», например:
15—16 марта
1893 г.
18 марта »
20 марта

»

23 марта

»

13 мая 1895 г.

Баран прыгает. Марьюшка ра­
дуется.
Идет снег. Слава богу, все уехали
и остались только двое: я и
М-me Чехова.
Ясный день. Парники готовы. Ма­
маше снилась коза на горшке.
Мамаше снился гусь в камилавке.
Это к добру. Больна животом
Машка. Зарезали свинью.
По этому дневнику Саша спра­
влялся для Антоши и Маши, скоро
ли будет дождь. Облака есть, до­
ждем пахнет, а Саша хоть и умный,
а все-таки — дурак...

* * *
Последнюю запись в этом отцовском дневнике при­
шлось сделать мне. Вот как это случилось.
В половине сентября 1898 года Антон Павлович
уехал в Ялту. Я опять осталась одна с родителями, при­
чем, как всегда, большую часть времени вынуждена
180

была жить в Москве из-за работы в гимназии. Я жила
тогда на Садовой Сухаревской, в доме Кирхгоф.
В пятницу 9 октября 1898 года вечером у меня в го­
стях был художник И. Э. Браз. Сидим мы, весело бесе­
дуем, смеемся, как вдруг приносят телеграмму из Лопасни, адресованную на мое имя. Телеграмма была без
подписи и содержала несколько слов: «Поезжай кли­
ники Левшина, там больной отец». Сначала я ничего не
могла понять: чей отец, почему больной и почему
в Москве в клиниках Левшина? Своего отца, Павла
Егоровича, я оставила в Мелихове всего несколько дней
назад совершенно здоровым.
В это время ко мне пришел брат Иван Павлович.
Прочитав телеграмму, он тоже решил, что тут какое-то
недоразумение и путаница. Но я все же начала волно­
ваться, ибо телеграмма адресована мне и все-таки из
Лопасни. Я решила поехать в клиники. Браз любезно
предложил мне поехать вместе.
Мы не знали адреса клиник Левшина и заехали вна­
чале в первую попавшуюся аптеку. Это было уже около
половины десятого вечера. Узнав адрес профессора Лев­
шина, я позвонила по телефону к нему на квартиру. Там
мне ответили, что профессора дома нет, что его вызвали
по телефону в клиники, так как туда был привезен из
Серпухова больной с ущемлением грыжи. Тогда мне
стало ясно, что это отец. Невыносимо мучаясь, подъез­
жала я к хирургическим клиникам.
Первое, на что я обратила внимание, когда мы подъ­
ехали,— это огромное окно, через которое была видна
комната, залитая электрическим светом, и там вокруг
стола двигались белые фигуры. Каким-то чутьем я сразу
поняла, что это делают операцию отцу.
Я не помню, как я вбежала в парадное клиники. На
мой вопрос швейцар подтвердил мне, что действительно
несколько времени назад из Серпухова привезли старика
Чехова с ущемлением грыжи, что он был достаточно
бодр и сам взошел по лестнице. Дальше он сообщил,
что недавно приехал профессор и сейчас будет делать
операцию. Я узнала также, что* отца привез земский
врач Е. П. Григорьев, живший в селе Угрюмове, неда­
леко от Мелихова.
Меня в клинику, конечно, не пустили, и я осталась
ждать внизу в вестибюле. Нетрудно представить, что
181

я переживала в тот момент, когда отцу делали опера­
цию... Мимо меня проходили в белых халатах какие-то
мужчины, женщины, которые мне, конечно, ничего не
могли сказать.
Шли минуты и часы. Браз не оставлял меня. Он и
швейцар, как могли, успокаивали и утешали меня. Был
уже четвертый час ночи, когда ко мне спустился профес­
сор Левшин. Вид его был утомленный, волосы прилипли
к вискам, руки, как мне показалось, были еще в крови.
Ему уже раньше сообщили о моем приезде, и он прямо
направился ко мне и буквально накинулся на меня:
— Как вам не стыдно. Бросили старика одного. Опе­
рация была трудной и длительной, и только такой здо­
ровый старик, как ваш отец, мог ее вынести. Пришлось
вырезать почти три четверти аршина омертвевшей
кишки.
-— Профессор, я оставила дома отца три дня назад
совершенно здоровым. Я в Москве служу в гимназии и
завтра должна была ехать домой. Телеграмма о том, что
отца привезли к вам в клинику, свалилась на меня как
снег на голову, — чуть не плача, ответила я ему.
Левшин, видимо, пожалел меня и более мягко стал
говорить, что операция в общем прошла удачно, что
больной уже пришел в себя и я, если хочу, могу услы­
шать его голос. Он провел меня наверх в операционную,
и я услышала довольно бодрый голос отца. Он меня не
видел, так как был загорожен ординаторами.
Уведя меня из комнаты, Левшин вновь сказал мне:
— Повторяю, это была трудная операция, потому
что прошло слишком много времени, пока больного до­
ставили в клинику, и через час он мог бы умереть. Сей­
час пока все благополучно, но все еще нельзя рассчиты­
вать на полный успех. Уезжайте домой, а завтра в во­
семь утра снова приезжайте.
Дома я, конечно, ни на одну минуту не сомкнула
глаз. Наутро я приехала в клинику уже с Иваном Пав­
ловичем. Все еще спали, и отец и врач, который был
при нем всю ночь. Мы стали ждать.
Позднее приехал Левшин и провел нас в свой каби­
нет. Нужно сказать, что за все это время я не плакала,
а тут, у профессора, меня как прорвало...
Отец спал долго и проснулся только к часу дня. За­
ходившие к нам врачи сообщили, что пульс и темпера­
182

тура нормальные. Наконец в сопровождении доктора
Зыкова мы поднялись к отцу. Он обрадовался нашему
приходу. Слабым голосом он рассказал нам, что совер­
шенно не слыхал, как ему сделали операцию, и что он
доволен, потому что вчера ему невыносимо тяжело было,
ехать от Мелихова до станции Лопасня на санях по коч­
кам. Нам не позволили долго быть у больного, но раз­
решили прийти еще раз к концу дня.
Вечером я нашла отца в значительно лучшем состоя­
нии. Он был заметно бодрее и сказал, что уход за ним
очень хороший, все внимательны и ему все нравится тут..
Жаловался только на боль в животе. Попросил также,
чтобы я привела к нему мать. Отцом в клинике действи­
тельно интересовались все — и врачи, и студенты-прак­
тиканты, и обслуживающий персонал. Все удивлялись,
что отцу уже 74 года, а он так здоров и крепок. Видимо,
им интересовались еще и потому, что он — отец писателя
Чехова.
На другой день, И октября, я опять навестила отца
вместе с приехавшей из Мелихова матерью. Он был попрежнему в хорошем состоянии, всем был доволен, но
продолжал жаловаться на боль в животе и на неприят­
ную отрыжку. Я немного успокоилась. Как будто все
шло хорошо.
Но вот 12 октября отцу стало вдруг хуже и выясни­
лась необходимость делать повторную операцию. Она
была произведена во второй половине дня. Эту опера­
цию отец уже не мог вынести и скончался. Это для всех
нас было совершенной неожиданностью и тяжелым
ударом.

* * *
Так появилась в мелиховском дневнике отца послед­
няя запись, сделанная мною в 1898 году:
«12 октября П. Е. Чехов умер в Москве в 5 часов
дня».

* * *
Трудно передать горе нашей семьи. Я не знала, как
сообщить о смерти отца Антону Павловичу в Ялту. Он
отца любил, а в последнее время был особенно заботлив
и внимателен к нему, и я боялась, что такое известие
произведет на больного брата тяжелое впечатление и
183

может обострить его болезнь. Я не нашла в себе силы
сообщить брату грустную весть и думала, что он сам
узнает из каких-либо других источников или из газет.
Я послала лишь в Ялту на имя И. А. Синани, владельца
небольшого книжно-табачного магазина, где часто бы­
вал брат, такую телеграмму: «Не откажите сообщить,
как принял Антон Павлович Чехов известие о кончине
его отца. Как его здоровье».
Как потом выяснилось, И. А. Синани был смущен
этой телеграммой и думал, что ему нужно скрывать от
Антона Павловича смерть отца и лишь вечером 13 ок­
тября показал ему мою телеграмму. Антон Павлович
сейчас же телеграфировал нам: «Отцу царство небесное,
вечный покой. Грустно, глубоко жаль. Пишите подробно-;
сти. Здоров совершенно, не беспокойтесь, берегите мать».;
Позднее, когда брат узнал причину смерти отца, он
глубоко переживал, что его не было в это время в Ме­
лихове.
— Будь я дома, я никогда бы не допустил омертве­
ния, отца не пришлось бы везти в Москву и он долго
бы еще жил, — говорил Антон Павлович.
Мы похоронили отца на кладбище Новодевичьего
монастыря. Через несколько дней я получила от Антона
Павловича и письмо. Он писал в нем: «Грустная новость,
совершенно неожиданная, опечалила и потрясла меня
глубоко. Жаль отца, жаль всех вас; сознание, что вам
всем приходится переживать в Москве такую передрягу,
в то время как я живу в Ялте, в покое, — это сознание
не покидает и угнетает меня все время... Не пожелает
ли мамаша приехать ко мне в Ялту, чтобы отдохнуть
здесь? Кстати бы она огляделась здесь, и если бы ей
понравилось, то мы поселились бы здесь навсегда...
А если бы и ты могла взять отпуск и приехать хоть на
неделю, то для меня это была бы большая радость«
Кстати бы поговорили, как теперь быть. Мне кажется,
что после смерти отца в Мелихове будет уже не то
житье, точно с дневником его прекратилось и течение
мелиховской жизни...»
В дальнейшем именно так и получилось: «течение
мелиховской жизни» у нас прекратилось. Мы в Мели­
хове уже больше не жили по-настоящему, а лишь
наезжали туда, пока не продали совсем, переехав на
жительство в Ялту.
184

XVIII. ОПЯТЬ «ЧАЙКА»

Весной 1898 года я как-то мельком услыхала, что
в Москве создается новый театр и что готовится к по­
становке трагедия А. К. Толстого «Царь Федор». Но я
не обратила на это внимания и даже не знала, что
одним из главных организаторов нового театра был
Владимир Иванович Немирович-Данченко, старый зна­
комый нашей семьи.
Правда, раньше, когда я встречалась с ним, при­
близительно в конце 1897 года, он всякий раз почему-то
начинал говорить мне о «Чайке», о ее литературных и
сценических достоинствах, но я сейчас же переводила
разговор на другую тему: в памяти вставал Петербург.
Я уже только впоследствии поняла, что это был «дипло­
матический» подход Владимира Ивановича, знавшего
мою дружбу с братом и, видимо, решившего, что я могла
бы повлиять на брата в смысле разрешения на поста­
новку «Чайки» в новом театре.
Осенью 1898 года, после смерти нашего отца, когда
Антон Павлович зимовал в Ялте, я перевезла мать
в Москву и наняла квартиру на Малой Дмитровке, на
углу Успенского переулка. На другом конце этого пере­
улка, в Каретном ряду, в Эрмитаже, как потом оказа­
лось, был расположен тогда еще не известный мне Мос­
ковский Художественно-общедоступный театр. В нем
шла пьеса «Царь Федор». Исаак Ильич Левитан не раз
говорил мне об этом спектакле как о чем-то выдаю­
щемся и все звал меня сходить посмотреть его. Но я ни­
как не могла собраться.
И вот как-то однажды ко мне явился брат Иван Пав­
лович и сказал, что меня разыскивает Вл. И. Немиро­
вич-Данченко, чтобы передать мне билет на премьеру
«Чайки», которая идет 17 декабря в Московском Худо­
жественно-общедоступном театре. Тут я впервые узнала
о причастности Владимира Ивановича к этому театру
(а К. С. Станиславского я тогда еще не знала). Сердце
мое болезненно сжалось. Опять «Чайка»! Я боялась по­
вторения петербургского провала.
Приблизительно за неделю до премьеры «Чайки» я
пошла в театр посмотреть «Царя Федора». Удивитель­
ная постановка и игра актеров привели меня в восторг.
Чтобы успокоить Антона Павловича, я написала ему об
185

этом и добавила, что, конечно, и «Чайка» пойдет хо­
рошо. Я знала, что в день премьеры брат в Ялте будет
нервничать, и поэтому сообщила ему, что на спектакле
я буду непременно и что уверена в успехе. На самом же
деле я боялась идти на премьеру и отказалась от при­
сланного билета, предложив брату Ивану Павловичу
идти со своей семьей.
Вечером 17 декабря мимо окон моей квартиры шумно
проезжали извозчики, экипажи, кареты, направлявшиеся
к Эрмитажу. Потом наступила тишина... Я мучительно
волновалась. И в конце концов не выдержала, накинула
на себя меховую тальму и пошла узнать, что делается
в театре. Открыла ложу, где сидел брат, и тихо присела
у самых дверей. Тишина и внимание публики меня по­
разили. Совсем непохоже на Петербург. Я шепотом
спросила у брата:
— Ну как?
Он сказал также тихо:
— Замечательно.
Я стала смотреть пьесу и увидела чудесную игру не­
знакомых мне артистов. Я еще не знала ни Книппер, ни
Лилину, ни Вишневского, ни других артистов. Публика
принимала спектакль восторженно, слышались вызо­
вы автора на сцену. Мне было бесконечно жаль, что
брата нет в театре и он не может видеть такую шумную
реабилитацию своей пьесы. Как известно, в конце
спектакля, по требованию публики, Антону Павн
ловичу в Ялту была послана поздравительная телеч
грамма.
На другой день и я написала брату восторженное
письмо. Антон Павлович сохранил все мои письма, и
теперь я с интересом иной раз прочитываю то, что пи­
сала ему пятьдесят — шестьдесят лет назад. Вот это
письмо о первой постановке «Чайки» в Художественном
театре.
«Вчера шла «Чайка». Поставлена она прекрасно«
Первое действие прошло вполне понятно и интересно..
Актрису, мать Треплева, играла очень, очень милая
артистка Книппер, талантливая удивительно, просто на­
слаждение было ее видеть и слышать* Доктор, Треплев,,
учитель и Маша были превосходны. Не особенно мне
понравились Тригорин и сама Чайка. Тригорина играл
Станиславский вяло1 и Чайку плохая актриса, но, в
186

общем, поставлено так жизненно, что положительно за­
бываешь, что это сцена. В театре была тишина, слушали
внимательно. После первого акта стали вызывать тебя,
и когда Немирович объявил, что тебя в театре нет, то
все, особенно в партере, закричали: «Так надо ему по­
слать телеграмму!» После третьего действия опять шум
и овации артистам и вызовы автора. Тогда Немирович
произнес: «В таком случае позвольте мне послать автору
телеграмму». Из публики: «Просим, просим». Знакомых
было очень много, я немного волновалась, но было ве­
село, все поздравляли с успехом, говорили приятные
слова по твоему адресу и т. д. ...»
Почему-то и К. С. Станиславский и Вл. И. Немиро­
вич-Данченко в своих воспоминаниях упорно заявляют,
что перед постановкой «Чайки» я приходила якобы
в театр и просила отменить спектакль, чем еще больше
создавала нервозность всей труппы перед премьерой
«Чайки». Но я уже рассказала выше, что до присылки
мне Немировичем-Данченко билета
на премьеру
«Чайки» я даже и не знала, что он возглавляет этот
театр. Вероятно, мои дорогие, незабвенные друзья, и
Константин Сергеевич и Владимир Иванович, впослед­
ствии немножко пофантазировали для того, чтобы под­
черкнуть трудности постановки «Чайки» (а с их легкой
руки об этом стали в дальнейшем повторять в своих тру­
дах и некоторые наши уважаемые современные писатели-чеховеды).
Чем дальше шла «Чайка», тем больше закреплялся
ее успех. Спустя две недели после премьеры я писала
брату: «Чайка» производит фурор, только и говорят, что
о ней. Билетов достать нельзя, на афишах печатают
каждый раз: «Билеты все проданы». Мы живем около
Эрмитажа-театра, и когда идет «Чайка» или «Царь Фе­
дор», то мимо наших окон извозчики медленно едут не­
прерывным гуськом, городовые кричат. В час ночи пеше­
ходы громко говорят о «Чайке», и я, лежа в постели,
слышу все это».
Вскоре я перезнакомилась со всеми артистами Худо­
жественного театра, и между нами началось сближение.
Вот что я писала брату 5 февраля 1899 года, после того
как в третий раз посмотрела «Чайку»:
«Была я вчера в третий раз на «Чайке». Смотрела
еще с большим удовольствием, чем в первый и во
187

второй разы. Очень, очень хорошо играли, даже Роксанова была хороша. Вишневский, который был у нас в го­
стях недавно, пригласил меня на сцену и перезнакомил
со всеми артистами. Если бы ты знал, как они обрадова­
лись!.. Алексеева, которая играет Машу, просила пере­
дать тебе, что лучше по ней ты роли не мог написать,
она тебя очень благодарит. Кланяются все тебе. С ка­
кой любовью они играют твою «Чайку»!! Была Федо­
това, плакала все время и говорила: «Передайте ему,
голубчику, что старуха очарована пьесой и шлет ему
глубокий поклон». При этом она мне поклонилась очень
низко. В каждом антракте она требовала меня к себе и
все плакала... Был Южин, но он ничего не сказал. Я ог
души пожалела, что ты не можешь посмотреть свою
пьесу при такой художественной игре...»
Так мне пришлось быть свидетельницей двух поста­
новок «Чайки». Одной — трагической, жестокой «Чайки»,
не признавшей новаторство драматурга, оттолкнувшей
его от театра, и другой «Чайки» — утвердившей новую,
реалистическую драматургию, вдохнувшей в автора
веру, творческую радость, той «Чайки», что навсегда
увековечила себя, оставшись эмблемой театра, признан­
ного сейчас лучшим в мире.
XIX. ПЕРЕЕЗД В ЯЛТУ

Вернувшись в мае 1898 года из Франции, Антон Пав­
лович все лето прожил в Мелихове. Осенью, по настоя­
нию врачей, он должен был вновь уехать куда-нибудь
в теплые края. За границу ему больше не хотелось
ехать, оторванность на долгое время от России на него
действовала угнетающе, да и работалось ему там плохо.
Брат решил поехать в Крым. Сначала он хотел пожить
в Ялте, а позднее, если в Крыму зимой оказалось бы
холодно, собирался переехать на Кавказ.
Расставался Антон Павлович с Мелиховым и Мо­
сквой с большой неохотой. Он писал Лике Мизиновой:
«Из Москвы не хотелось уезжать, очень не хотелось, но
нужно было уезжать, так как я все еще пребываю в не­
законной связи с бациллами».
В Ялте стояла хорошая, теплая осень, и Антону Пав­
ловичу южный берег Крыма понравился. У него появи­
188

лась даже мысль купить где-нибудь на побережьене­
большое и недорогое именьице, с тем чтобы иметь его
для лета и осени как крымскую дачу. О постоянной
жизни в Крыму брат тогда еще не думал, «ибо мы, то
есть вся наша семья, имеем уже непоборимое тяготение
к северу», — как он писал мне в письме из Ялты. Такое
именьице, очень дешевое, всего лишь за две тысячи руб­
лей, брат и нашел около деревушки Кучукой, невдалеке
от Кекинеиза, по дороге из Ялты в Севастополь
(между Симеизом и Байдарскими воротами). В письмах
ко мне он обрисовал все прелести Кучукоя и спрашивал
моего совета, стоит ли покупать его. Мне понравилась
идея иметь в Крыму свою дачку, хотя бы и на крохот­
ном кусочке земли из трех десятин, но на которых были
и виноградник, и табачная плантация, и домик в два
этажа на четыре комнаты, и даже флигелек на две ком­
наты. К тому же продажная цена была явно дешевой.
В своем ответном письме я порекомендовала брату ку­
пить имение и предложила, если нужно, приехать самой
в Ялту и посмотреть его во время рождественских кани­
кул.
Эти наши переговоры были прерваны неожиданной
смертью отца. Все пошло по-иному. Семья наша как-то
сразу распалась. Мать осталась в Мелихове в одиноче­
стве, и ей это было очень тяжело. Я в Москве жила
одна. Антон Павлович в Ялте — тоже один. Со смертью
отца, как писал брат из Ялты одному из своих знако­
мых, «выскочила главная шестерня из мелиховского ме­
ханизма, и мне кажется, что для матери и сестры жизнь
в Мелихове утеряла теперь всякую прелесть и что мне
придется устраивать для них теперь новое гнездо».
И вот теперь он стал думать уже не о летней дачке
в Крыму, а о переезде туда всей семьей на постоянное
жительство.
Я ответила согласием на предложение брата при­
ехать к нему в Ялту для того, чтобы посоветоваться,
как устроить дальнейшую жизнь нашей семьи. Попро­
сив отпуск в гимназии, я в двадцатых числах октября
выехала к брату в Ялту.
В Крыму стояла тихая, теплая погода, и я из Севас­
тополя поехала в Ялту пароходом. Антон Павлович
встретил меня на пристани. Когда мы сели на извозчика
и поехали, брат сказал мне:
189

— А знаешь, я купил участок земли. Высоко над го«*
родом. Вид изумительный! Завтра пойдем смотреть.
Я поняла, что вопрос о переселении в Крым уже реч
шен, и сердце мое тоскливо сжалось: мне стало жаль
наше поэтическое, милое Мелихово, на благоустройство
которого все мы, и я в особенности, отдали столько
своих трудов, где нами было пережито так много инте­
ресного... Во мне зашевелилось ревнивое чувство.
Антон Павлович жил в то время в Ялте на Аутской
улице, на даче Иловайской «Омюр» а меня устроил
тут же неподалеку, в Лавровом переулке, у неких Яхненко, сдававших комнаты.
Вечером я сидела у брата, и мы долго беседовали,
Я рассказывала ему о подробностях смерти отца, о на­
ших тяжелых переживаниях. Говорили и о судьбе Мели­
хова, о том, как мы привыкли к нему и как тяжело было
бы с ним расстаться. Мы решили тогда Мелихова пока
не продавать, предполагая, что зиму, осень и весну
будем жить в Ялте, лето в Мелихове. У Антона
Павловича была, видно, еще тайная мысль, что ему
удастся когда-нибудь и зимой пожить в Москве и Мели-;
хове.
На другой день утром мы пошли с Антоном Павло­
вичем в Аутку смотреть купленный им участок. Идти
пришлось долго и все в гору. Я была раздосадована,
что брат выбрал участок так далеко от моря, но, как
потом мне стало ясно, это было вызвано материальными
соображениями. Дело в том, что участки в центре го­
рода стоили дорого и доходили до двадцати пяти руб­
лей за квадратную сажень. Владельцами их обычно
были или великосветские аристократы, или коммер­
санты-предприниматели. А этот участок за чертой го­
рода был куплен всего лишь по пяти рублей за квадрат­
ную сажень, да еще на льготных условиях расчета. Эта
финансовая сторона имела немаловажное значение для
Антона Павловича, ибо денег у него было очень мало,:
а на строительство дома средств вообще пока еще не
было, их нужно было где-то доставать.
Когда мы пришли на место и я посмотрела на уча­
сток, настроение у меня совсем испортилось. Я увидела
нечто невероятное: участок представлял собой часть кругНыне дом № 28 по улице Кирова«
190

того косогора, спускавшегося прямо от шоссейной до­
роги вниз, на нем не было никакой постройки, ни де­
рева, ни кустика, лишь старый, заброшенный корявый
виноградник торчал из сухой, твердой, как камень,
земли. Он был обнесен плетнем, за которым лежало
татарское кладбище. На нем, как нарочно, в это вре­
мя происходили похороны. Невольно перед глазами у
меня встало наше Мелихово с его аллеями, большими
деревьями, фруктовым садом, аккуратными дорож­
ками. И все это мы должны променять на этот дикий ко­
согор...
Я не сумела, видимо, скрыть от брата своего первого
неприятного впечатления и этим расстроила и огорчила
его. Мне стало досадно на себя. Я постаралась внушить
себе, что все-таки это прославленный Крым и вот сей­
час, несмотря на октябрь, тут тепло, так красиво кру­
гом... И правда, над нами расстилалось безоблачное си­
нее небо, светило яркое солнце, и открывавшийся
с участка вид на море, Ялту и на раскинутые вокруг
горы был замечательный. Ялта лежала как на ладони.
Тогда еще был виден мол, подходившие к нему парус­
ные суда, пароходы. Теперь ничего этого уже не видно
из-за сильно разросшегося сада. И, наконец, самое глав­
ное— брату нужно здесь жить ради здоровья.
Вечером на квартире у Антона Павловича мы вместе
занялись составлением плана участка: где должен
стоять будущий дом, как распланировать сад, намечали
дорожки в саду. Набросали также и черновой план рас­
положения комнат в доме, проект которого взялся соста­
вить приглашенный Антоном Павловичем молодой архи­
тектор Лев Николаевич Шаповалов. Мы так увлеклись
и размечтались, что планировали даже гроты и фон­
таны, позабыв, что пока еще нет денег на постройку и
дома.
Я прожила в Ялте у брата около десяти дней.
Вместе с ним я ходила в гости к начальнице ялтин­
ской женской гимназии Варваре Константиновне Харкеевич, в радушной семье которой брат частенько бы­
вал (в своих письмах он обычно называл Варвару
Константиновну «гимназией»). Я настолько серьезно
настроилась на переезд в Ялту, что вела даже перего­
воры с Харкеевич о переводе меня на работу в ялтин­
скую гимназию.
191

В начале ноября я уехала в Москву, а Антон Павло­
вич в Ялте развернул строительную деятельность. Он
заложил в банке участок, получил под него деньги, на­
нял подрядчика Бабакая Осиповича Кальфа. В сере­
дине ноября начались земляные работы по планировке
участка, а сам Антон Павлович занялся посадкой де­
ревьев в будущем саду.
В организационных и хозяйственных делах по строи­
тельству брату много помогал упоминавшийся уже
раньше Исаак Абрамович. Синани.. Это был милейший
человек, пользовавшийся популярностью и уважением
у всех бывавших в Ялте писателей, артистов и худож­
ников. Его книжно-табачный магазинчик на набереж­
ной, носивший название «Русская избушка», был
в своем роде клубом, где встречались все жившие или
приезжавшие в Ялту деятели литературы и искусства.
Синани очень любил Антона Павловича и оказывал ему
много различных услуг. Во время строительства дома
он был. консультантом и советчиком брата. Иногда Ан­
тон Павлович устраивал заседания по делам постройки,
в которых принимали участие он сам, архитектор Шапо­
валов, подрядчик Кальфа и Синани. Чем дальше шло
строительство, тем больше Антон Павлович увлекался
созданием своей новой ялтинской дачи и сада вокруг
нее.

* * *

Антон Павлович, и в Ялте остался верен себе, попрежнему стремясь участвовать в общественной жизни,
быть активным, полезным обществу.
Летом 1898 года Самарскую губернию постиг боль­
шой неурожай. Там начался голод. Особенно тяжелым
было положение крестьянских детей.
Антон Павлович по просьбе распорядительного ко­
митета самарского кружка для помощи голодающим
детям развернул в Ялте широкую деятельность по сбору
пожертвований в пользу голодающих. Он напечатал
в ялтинской газете заметку о голодающих детях с при­
зывом помочь им. У брата была квитанционная книжка,
он принимал по ней взносы пожертвований, а потом
регулярно публиковал в газете сведения о поступающих
средствах. С этими же целями он устраивал в Ялте и
любительские спектакли.
192

М. П. Чехова.
Начало 90-х годов.

В начале зимы ялтинский комитет Российского обще­
ства Красного Креста выбрал Антона Павловича дей­
ствительным членом общества. Он стал членом попечи­
тельного совета женской гимназии. В связи со столе­
тием со дня рождения Пушкина в Ялте образовалась
комиссия по проведению юбилея. Антона Павловича из­
брали и в эту комиссию. Он принимал самое деятельное
участие в организации пушкинских любительских спек­
таклей, живых картин, народных чтений и т. д. В общем,
к зиме у Антона Павловича появился ряд общественных
обязанностей, которые немного заполнили его жизнь и
несколько отвлекли от ощущения одиночества. К тому
же, несмотря на то что он жил на частной квартире, он
начал понемногу заниматься и врачебной деятельностью,
стал принимать больных. По его просьбе я выслала ему
из Мелихова медицинские инструменты: молоточек,
плессиметр и трубочку.
В эту первую ялтинскую зиму брат написал три
своих известных произведения: «Случай из практики»,
«По делам службы», «Душечка».
Удивил меня однажды Антон Павлович своим сооб­
щением в письме (декабрь 1898 года) о том, что он «не
удержался, размахнулся» и все же купил Кучукой и
стал «отныне владельцем одного из самых красивых и
курьезных имений в Крыму». В письме к брату Ивану
он объяснил это так: «Заплатил я за Кучукой ровно
2 тысячи, и мне казалось, что будет глупо и дико, если
я не куплю. Ведь дешевизна удивительная». Я знала,
что у брата не было суммы денег, необходимой для по­
стройки ялтинского дома. Поэтому я так поразилась
тогда этой покупке. Но вскоре денежная проблема была
решена, правда не так уж блестяще, как это нам, ни­
когда не имевшим больших денег, на первых порах по­
казалось.

* * *
В начале января 1899 года до меня в Москве стали
доходить слухи о том, что Антон Павлович собирается
вести переговоры с издателем «Нивы» А. Ф. Марксом
о продаже в полную его собственность всех своих сочи­
нений. Я не была знатоком издательских дел, но как-то
инстинктивно чувствовала, что лучше бы брату не де­
лать этого. Правда, с другой стороны, я знала, что Ап­
193

тон Павлович был не очень доволен качеством книг,
которые до тех пор обычно издавал А. С. Суворин
(кстати, он в это время собирался издавать полное со­
брание сочинений Чехова). Кроме того, и финансовые
расчеты с суворинским магазином у брата всегда были
сложными и путаными.
Как-то в январе я получила письмо от Антона Пав­
ловича, в котором он писал мне: «Если ты возьмешься
вести мои книжные дела, то я буду платить тебе 40 р,
в месяц —и мне будет выгодно, а то теперь мы терпим
громадные убытки. Это между прочим, â propos. Живи,
как хочешь, и это будет лучшее, чем можешь при­
думать.
Кстати о книгах. Суворин печатает уже полное со­
брание сочинений; читаю первую корректуру и ругаюсь,
предчувствуя, что это полное собрание выйдет не раньше
1948 года. С Марксом переговоры, кажется, уже нача­
лись».
, Я ответила, что «была бы бесконечно рада, если
бы могла помочь тебе в твоих книжных делах. Мне
кажется, это было бы для меня совсем не трудно.
Не гений же Софья Андреевна Толстая...» В последних
словах я имела в виду, что жена Л. Н. Толстого Софья
Андреевна самостоятельно, без издателей, издавала
книги Льва Николаевича и сама вела все дела и рас­
четы.
Однажды я была в гостях у Вл. И. Немировича-Дан­
ченко. Там был также писатель П. А. Сергеенко. Улу­
чив момент, он таинственно отвел меня в сторону и
сказал:
— Мария Павловна, я хочу помочь вашему брату
продать все свои произведения Марксу. Я могу взять на
себя переговоры с издателем. Я уже писал Антону
в Ялту, напишите и вы со своей стороны.
— А вы считаете, что так будет лучше для брата?
— Да. Антон должен просить у Маркса за все свои
сочинения сто тысяч.
Эта сумма меня поразила — сто тысяч! Но я не счи­
тала для себя удобным вмешиваться в эти дела брата и
ничего ему тогда не написала. Но после того, как брат
сам сообщил мне о том, что переговоры с Марксом уже
начались, я написала ему о разговоре с Сергеенко и
добавила, что «сто не сто, а все-таки ты знай цену своим
194

произведениям». В этом же письме я написала брату:
«Вот моя просьба: пожалуйста, не отдавай дешево
Марксу твоих сочинений. Ты теперь стал очень популя­
рен, прямо знаменитостью, только и говорят, что о тебе.
Теперь ты можешь не завидовать Южину!.. Конечно,
гораздо лучше бы совсем не продавать. Впрочем, это
твое дело, ты сам лучше знаешь».
Брат ответил мне на это так: «Ты пишешь: «не про­
давай Марксу», а из Петербурга телеграмма: «Договор
нотариально подписан». Продажа, учиненная мною, мо­
жет показаться невыгодной и наверное покажется тако­
вою в будущем, но она тем хороша, что развязала мне
руки и я до конца дней моих не буду иметь дела с из­
дателями и типографиями. К тому же Маркс издает
великолепно. Это будет солидное издание, а не мизера­
бельное. Мне заплатят 75 тысяч в три срока; впрочем,
это, как и остальные условия, тебе известно. Значит,
тебе уже не придется распоряжаться моими произведе­
ниями, быть Софьей Андреевной в миниатюре».
В другом письме Антон Павлович еще раз сообщал
мне свои соображения по поводу положительных сторон
договора с Марксом: «Во-1-х, произведения мои будут
издаваться образцово, во-2-х, я не буду знаться с типо­
графией и с книжным магазином, меня не будут обкра­
дывать и не будут делать мне одолжений, 3) я могу
работать спокойно, не боясь будущего, 4) доход не ве­
лик, но постоянен...»
За произведения, которые Антон Павлович написал
бы в будущем, Маркс должен был платить так: в тече-ние первых пяти лет после подписания договора по
250 рублей за печатный лист, в последующие пять лет
по 450 рублей и т. д., то есть каждые пять лет делалась
прибавка по 200 рублей за лист. По поводу этого пункта
с условиями оплаты будущих произведений произошел
такой курьез в процессе переговоров с Марксом. Когда
П. А. Сергеенко сообщил Антону Павловичу проект до­
говора, брат, подтверждая свое согласие в телеграмме
Марксу, вставил шутливую фразу о том, что дает слово
не жить более восьмидесяти лет. Издатель принял это
всерьез,’ и его как коммерсанта это испугало настолько,
что он едва не отказался от заключения договора! Су­
ворин потом телеграфировал Антону Павловичу: «Маркс
ужасно испугался вашей угрозы прожить до восьмиде­
195

сяти лет, когда ценность ваших произведений так воз­
растет. Вот сюжет для комического рассказа» !.
Договор был заключен 26 января 1899 года. Подпи­
сал его «по доверенности врача Антона Павловича Че­
хова славяносербский мещанин Петр Алексеевич Сер­
геенко».
Потом оказалось, что договор был очень выгоден
издателю и совсем невыгоден писателю. Настолько не­
выгоден, что в литературных кругах этот договор счи­
тался для Антона Павловича прямо кабальным.
Я помню, как А. М. Горький однажды был в моей ко­
мнате в ялтинском доме и, прохаживаясь из угла в угол,
убеждал меня в том, что Антон Павлович должен
непременно расторгнуть такой кабальный для него до­
говор.
В 1904 году группа писателей, артистов, обществен­
ных деятелей собиралась обратиться к Марксу с серьез­
ной и обоснованной просьбой о расторжении договора.
Было написано письмо, начался сбор подписей. Но об
этом узнал Антон Павлович, категорически воспроти­
вился и попросил не делать этого. Так договор остался
действительным до конца жизни Антона Павловича.
Но так или иначе, полученные по договору деньги
помогли Антону Павловичу расплатиться с долгами и
закончить постройку ялтинской дачи.

* * *
В апреле 1899 года, когда наступила весна,
Антон Павлович приехал в Москву и остановился в моей
квартире на углу М. Дмитровки и Успенского переулка.
Через несколько дней мы переехали в новую, более
удобную, квартиру, там же, на. М. Дмитровке в доме
Шешкова.
С приездом Антона Павловича у нас в квартире
вновь стало шумно. Буквально не было дня, чтобы не
приходил кто-нибудь из старых знакомых, друзей, пи­
сателей, артистов. Приходили повидаться после долгой
разлуки, узнать о здоровье, поговорить о новостях в ли1 П. А. Сергеенко тоже писал Антону Павловичу по этому по­
воду: «Твоя фраза в телеграмме о том, что ты даешь слово не
жить более 80 лет, была принята Марксом чистоганом и едва ли
ие испортила сделку»,

196

тературе и театре. Однажды в конце апреля в этой квар­
тире у меня произошла знаменательная встреча.
Как-то днем, когда у Антона Павловича в гостях
было несколько знакомых, среди них артисты А. Л. Виш­
невский и А. И. Сумбатов-Южин, раздался звонок.
Я пошла открывать. И вдруг вижу небольшого роста
старичка в легком пальто. Я обомлела — передо мной
стоял Лев Николаевич Толстой. Я его узнала сразу же,
только по портрету Репина он представлялся мне чело­
веком крупным, высокого роста.
— Ох, Лев Николаевич... это вы?! — смущенно
встретила я его.
Он ласково ответил:
— А это сестра Чехова, Мария Павловна?
Он вошел в прихожую. Я хотела взять его пальто,
но Лев Николаевич отстранил мою руку.
— Нет, нет, я сам.
Я повела Льва Николаевича в кабинет к брату.
С порога я не удержалась многозначительно сказать:
— Антоша, знаешь, кто к нам пришел?!
В кабинете брата в это время шел громкий разговор.
Вишневский всегда имел обыкновение громко говорить,
чуть не кричать. Брат был смущен обстановкой, в кото­
рой ему пришлось принимать Л. Н. Толстого. Им так
и не удалось как следует поговорить. Лев Николаевич
пробыл недолго и ушел. Он приходил, видимо, просто
навестить Чехова, услышав о его приезде в Москву, тем
более что после встречи в клинике Остроумова весной
1897 года они больше не видались.
На другой день к нам на Дмитровку зашла дочь Тол­
стого Татьяна Львовна. Меня не было дома. Татьяна
Львовна передала мне через брата приглашение побы­
вать у них. Как все это было и как я реагировала на
приглашение, Антон Павлович рассказал в письме
к журналисту Михаилу Осиповичу Меньшикову. При­
веду это письмо:
«Был у меня Л. Н. Толстой, но поговорить с ним не
удалось, так как было у меня много всякого народу,
в том числе два актера, глубоко убежденные, что выше
театра нет ничего на свете. На другой день я был
у Льва Николаевича, обедал там. Татьяна Львовна была
у меня до обеда, сестры не застала дома. Она сказала
мне: «Михаил Осипович писал мне, чтобы я познакоми­
197

лась с вашей сестрой. Он говорил, что мы многому мо­
жем научиться друг у друга».
Вернувшись после обеда домой, я передал эти слова
сестре. Она пришла в ужас, замахала руками. «Нет, ни
за что не поеду! Ни за что!»
То, что Татьяна Львовна может у нее поучиться,
так испугало ее, что до сих пор я все никак не могу
уговорить ее поехать к Татьяне Львовне — и мне не­
ловко. И, как нарочно, сестра все время не в духе, ханд­
рит, утомлена, и настроение у нас вообще неважное».
Через «несколько дней я все же по настоянию
Антона Павловича поехала к Толстым в Хамовники.
Я попала к ним в то время, когда вся семья обедала. Не
желая мешать им, я не стала входить в дом и подо­
ждала во дворе. Помню, как мимо меня все время про­
ходили какие-то люди с пачками книг и куда-то ухо­
дили. Наконец вышла Татьяна Львовна и пригласила
меня пройти в сад. В саду была искусственная горка,
какие раньше устраивались в старинных садах, со ска­
мейками. Там я встретила Льва Николаевича и еще
кого-то. Лев Николаевич был таким же приветливым,
как и тогда, когда был у нас. Вскоре пришла с боль­
шими садовыми ножницами в руках Софья Андреевна.
Лев Николаевич посадил меня на скамейку рядом
с собой. Кто-то из гостей, продолжая, очевидно, ранее
начатый разговор, говорил о том, как странно, что гу­
сар ушел в монахи. Тогда я рассказала о нашем знако­
мом студенте Степане Алексеевиче Петрове, веселом
молодом человеке, который бывал и танцевал на наших
вечеринках, а после окончания университета постригся
в монахи и принял имя отца Сергия и теперь стал архи­
ереем. Помню, Лев Николаевич как-то забавно под­
скочил на скамейке и стал расспрашивать подробности.
Когда я стала собираться домой, Татьяна Львовна
предложила пойти проводить меня до извозчика, но
Лев Николаевич сказал:
— Нет, я провожу Марию Павловну.
Мы пошли по Хамовническому переулку. Толстой
все продолжал расспрашивать меня о С. А. Петрове.
Дойдя до извозчичьей стоянки, Лев Николаевич усадил
меня в экипаж, и мы простились.
Позднее, узнав о повести Толстого «Отец Сергий» и
вспомнив расспросы Льва Николаевича, я в первый мо-;
198

мент подумала, нет ли тут связи с тем, что я тогда ему
рассказывала. Но когда я прочла повесть и узнала, что
она писалась в 1890—1895 годах, я поняла, что связи ни­
какой нет, а лишь интересное совпадение имен и событий,
и что, может быть, именно поэтому Лев Николаевич и
проявил такой повышенный интерес к моему рассказу.:
Больше я с Л. Н. Толстым не встречалась.
* * «
В мае мы переехали из Москвы в Мелихово. Нача­
лось наше последнее там лето. Без отца жизнь в имении
стала уже не такой, как раньше. Все как-то потускнело.
В планах Антона Павловича по поводу устройства бу­
дущей жизни опять появились колебания. Он писал в это
время в одном из писем в Таганрог: «Я не знаю, что
с собой делать. Строю дачу в Ялте, но приехал в Москву,
тут мне вдруг понравилось, несмотря на вонь, и я нанял
квартиру на целый год, теперь я в деревне, квартира
заперта, дачу строят без меня — и выходит какая-то бе­
либерда...»
В самом деле, к осени должна была закончиться по­
стройка дачи в Ялте, в Москве имелась обширная удоб­
ная квартира, нанятая на год, в Мелихове — дом,
усадьба, хозяйство. Не могли же мы, да и ни к чему
было, пользоваться всем этим одновременно. И вот
после долгих раздумий и разговоров мы окончательно
решились расстаться с Мелиховым — продать.
Сделали объявление в газетах и в комиссионной кон­
торе Виноградова. К нам стали ездить покупатели. Пе­
реговоры с ними Антон Павлович поручил вести мне.
С тяжелым сердцем водила я покупателей по нашему
имению, показывая дом, службы, сад, поля, лес... Хотя
решение о продаже и было принято уже твердо, но все
еще как-то не верилось, что мы расстаемся со всем тем,
что так любили, где все было таким близким, родным.
Среди покупателей находились и такие, которые инте­
ресовались только лесом, с целью вырубки его и про­
дажи. Один такой покупатель после осмотра выразил
недовольство тем, что в комиссионной конторе его якобы
обманули насчет возраста леса. С горечью я писала об
этом брату: «Покупатель в чуйке и занимается истре­
блением лесов. Вот бы кто вырубил липовую аллею!»
199

В конце концов имение купил лесопромышленник
Коншин с рассрочкой платежа. Прожив в нем около
трех лет, Коншин не мог окончательно расплатиться, и
Мелихово было вторично нами продано барону Стюарту,
который и владел им до самой революции.
Все лето мы с Антоном Павловичем занимались упа­
ковкой вещей для отправки в Ялту. Свою огромную
библиотеку, занимавшую в его кабинете полки во всю
стену, Антон Павлович отправлял в дар нашему род­
ному городу Таганрогу. В Ялту же паковались только
книги некоторых классиков, особенно любимых братом
(Пушкин, Гоголь, Толстой, Некрасов и др.) и почти все
книги о медицине.
В июне Антон Павлович съездил на несколько дней
в Петербург по делам, связанным с изданием
А. Ф. Марксом полного собрания его сочинений,
а в конце августа уехал в Ялту совсем. Ялтинский дом
окончательно еще не был готов, и брат временно посе­
лился во флигеле, который уже был закончен. Во фли­
геле помещались кухня и две комнаты, предназначав­
шиеся для дворника, кухарки и горничной.
Через две недели, обойдя в последний раз нашу ме­
лиховскую усадьбу, лес, поля, сад, дом, с которым было
связано столько воспоминаний, простившись со всеми,
и я двинулась в Крым. В тот день я видела Мелихово
в последний раз, с тех пор я больше в нем не бывала.
В Ялту со мной приехали мать и наша старейшая
кухарка Марьюшка, жившая у нас уже на покое. 9 сен­
тября 1899 года мы въехали в наш новый дом, и на­
чался ялтинский период жизни нашей семьи.
Дом мне понравился и показался большим, хотя ком­
наты по своему размеру были невелики. Для меня было
•неожиданностью, что в нижнем цокольном этаже вышло
столько же комнат и с таким же расположением, как и
в основном этаже. Это архитектор вместо предполагав­
шегося полуподвала сделал, в сущности, полный первый
этаж, который только одной стороной, северной, мог
считаться полуподвальным. И прав был Антон Павло­
вич, когда раньше сообщал мне, что моя комната в ме­
зонине, большая, с чудесным балконом-террасой, выхо­
дившим на южную сторону в сад, одна из лучших
в доме. Вид с балкона на Ялту и горы открывался изу­
мительный. Это «не вид, а рахат-лукум!» — говорил
200.

Антон Павлович. В северной стене комнаты было боль­
шое квадратное окно специально для моих занятий жи­
вописью, эта комната должна была одновременно слу­
жить мне и мастерской.
Словом, все в этом доме было сделано по заказу хо­
зяев. Кабинет брата имел традиционный камин. Боль­
шое венецианское окно выходило на южную сторону
в сад. Верхнюю часть этого окна, так называемую фра­
мугу, по желанию Антона Павловича застеклили разно­
цветными стеклами: красными, синими, желтыми, зеле­
ными. В солнечные дни, особенно зимой, когда солнце
стоит низко, кабинет освещался мягкими, нарядными
разноцветными красками. Рядом с кабинетом распола­
галась небольшая спальня брата. В нее из кабинета
вела ажурная резная дверь. Гостиной у нас в ялтин­
ском доме не было, а столовая служила одновременно
и приемной. Впрочем, для приема гостей больше слу­
жил кабинет брата, куда гости обычно и проходили.
На этом же этаже была и светлая, уютная комнатка
матери.
В нижнем цокольном этаже находилась дополнитель­
ная столовая, где мы иногда летом в жаркие дни обе­
дали. Остальные комнаты внизу предназначались для
приема приезжавших родственников и друзей. И хотя
их в Ялте бывало и меньше, чем в прежние годы в Ме­
лихове, но все же эти комнаты видели многих близких
нам людей, о которых речь будет впереди.
* * «
После распланирования бывшего косогора и по­
стройки дома наш участок уже не представлял той без­
отрадной картины, которую я увидела годом раньше на
этом месте, когда приезжала к брату. Вокруг дома на­
чал создаваться сад, были уже проложены аккуратные,
посыпанные гравием дорожки, установлены скамейки.
Посаженные братом деревца принялись, и он продолжал
сажать все новые и новые. Так же, как, бывало, в Мели­
хове, брат часами молча возился в саду, копал землю,
сажал деревья, кустарники, цветы, подрезал, поливал их.
Ему всегда нравилось что-нибудь выращивать, создавать
и потом наблюдать за результатами своих трудов.
Кстати, поливка сада была очень тяжелым делом. На
201

нашем участке водопровода в то время еще не было. Хо­
дить вниз к речушке с ведрами и оттуда носить воду
к нам на гору было нелегко, да ведь и требовалось ее
для сада много. Поэтому мы страшно дорожили водой,
собирали ее во время дождей в специальные чаны и
даже воду после умыванья использовали на поливку
сада.
Антон Павлович очень серьезно и, можно сказать,
даже по-научному относился к ведению садового хозяй­
ства. Он установил связи со многими садоводствамщ
Ему отовсюду присылали каталоги, проспекты, семена,
саженцы и прочие материалы. Русские и латинские на­
звания тех растений, которые Антон Павлович сажал
в саду, он записывал в особую тетрадочку, а на саженцы
прикреплял специальные цинковые пластинки-ярлычки
с теми же названиями.
Брат всю жизнь страстно любил розы. Какие только
сорта их он не посадил в ялтинском саду! Около ста
названий. Благо здесь не было с ними такой возни, как
в Мелихове, их не нужно было на зиму укутывать. Из
Мелихова мы привезли также клубни многолетних
красных пионов. Они принялись в Ялте и великолепно
цвели при жизни брата и продолжают цвести до сего
времени.
Многие мысли о природе, климате, о садах и лесах,
окружающих человека, вложенные Антоном Павловичем
в уста героев и персонажей его произведений, — это
мысли и убеждения самого Антона Павловича. Он очень
тонко чувствовал и понимал природу. Эту любовь к при­
роде, к каждому цветочку, кустику, деревцу брат привил
и мне. Когда года через три ветер сломал росшую в на­
шем саду березку, я была очень расстроена и плакала
по ней.
Прожив полтора месяца в Ялте, пока новая жизнь
семьи не вошла в привычную колею, я уехала в Москву,
чтобы приступить к своим занятиям в гимназии. В даль­
нейшем вся моя жизнь делилась между Ялтой и Мо­
сквой. На каждые каникулы — рождественские, пасхаль­
ные — я уезжала домой в Ялту, стараясь так устроить
расписание своих уроков, чтобых прихватить к этим
каникулам еще недельку-полторы. Нечего и говорить,
что летние каникулы я проводила целиком с семьей
в Ялте<
202

XX. ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТЕАТР

Мое знакомство с труппой Московского Художествен­
ного театра началось через артиста Александра Леони­
довича Вишневского. Он был тоже таганрожцем и
учился в гимназии одновременно с Антоном Павловичем,
хотя и в разных классах, будучи на три года моложе
брата. Но я раньше Александра Леонидовича не знала
и впервые увидела его в «Чайке», где он великолепно
исполнял роль Дорна. Я до сих пор помню, как удиви­
тельно просто, но сильно он заканчивал четвертый акт
«Чайки», когда сообщал о самоубийстве Треплева. В на­
чале января 1899 года меня познакомили с Вишневским,
и он, как земляк, стал заходить к нам в гости.
В одно из посещений Художественного театра, когда
я смотрела «Чайку» уже в третий раз, Вишневский при­
гласил меня за кулисы на сцену и познакомил со всеми
участниками спектакля. Произошло это все очень тро­
гательно. Антона Павловича к тому времени в театре
уже знали лично и успели горячо полюбить. Поэтому,
когда Александр Леонидович представил им меня как
сестру Чехова, все их чувства к Антону Павловичу вы­
лились на меня. Все артисты обрадовались мне, обни­
мали, говорили самые ласковые слова.
Тогда же я впервые познакомилась с Ольгой Леонар­
довной Книппер, которая своей игрой и обаянием произ­
водила на меня чарующее впечатление. Ольга Леонар­
довна всегда была впечатлительной, живой и, знакомясь
со мной, запрыгала от радости. С Антоном Павловичем
она, как и все артисты, была уже знакома по посеще­
нию им театра осенью 1898 года. Именно после этой пер­
вой нашей с ней встречи я шутливо писала Антону Пав­
ловичу в Ялту: «Я тебе советую поухаживать за Книп­
пер. По-моему, она очень интересна...» Это первое зна­
комство послужило и началом нашей с ней более чем
полувековой дружбы.
Познакомилась я тогда и со Станиславскими — Кон­
стантином Сергеевичем и Марией Петровной. Нежная
дружба с этими чудесными людьми у меня продолжа­
лась до конца их жизни. С Немировичем-Данченко мы
встретились как старые знакомые. На мой восторжен­
ный отзыв о художественности постановки и игры акте­
ров он сказал, что «еще лучше можно сыграть». Замеча­
203

тельны были эти два режиссера, создатели Художествен­
ного театра — Станиславский и Немирович-Данченко —•
в их постоянной неудовлетворенности достигнутым, в их
творческих стремлениях, в их непрерывных поисках все
лучшего и лучшего театрального искусства. Эту высокую
требовательность к своему творчеству они передавали и
всем актерам, и в этом была огромная творческая кол­
лективная сила труппы Художественного театра того
времени.
После личного знакомства с актерами и режиссерами
театра у меня со всеми установились дружеские отно­
шения. Я стала часто бывать в театре, хотя и стесня­
лась просить места, так как почти всегда бывали ан­
шлаги. Правда, Владимир Иванович Немирович-Дан­
ченко не раз настаивал, чтобы я обращалась к нему за
билетами, когда захочу смотреть спектакль, но я ча­
стенько устраивалась «зайцем» где-нибудь в оркестре
или в другом месте. Ко мне все продолжали относиться
с большой теплотой и вниманием. Многие стали за­
просто бывать у меня в московской квартире.
Как-то постепенно сложилось так, что я стала «пол­
предом» Антона Павловича в Художественном театре.
Через меня узнавали о его здоровье, передавали при­
веты, пожелания и даже просьбы.
Однажды после одного из спектаклей я была вместе
с актерами театра в ресторане «Эрмитаж». Это было
в последний день масленицы перед закрытием театра на
первую неделю великого поста. Вот как я описала на
другой день брату все происходившее там:
«Было очень приятно. В этом же зале был юбилей
«Русской мысли», где мухи дохли от скуки, от скучных
речей.
Директора и артисты Художественного театра ведут
себя иначе. Речи вот в таком роде, например. Встает
Немирович и говорит:
— Хотите, господа, чтобы моя речь имела успех? —
и произносит: — За здоровье Чехова!
Поднялся шум, крик, прыганье. Немирович скоман­
довал: «Аллаверды к Марии Павловне», — и все побе­
жали ко мне чокаться. Обнимались, целовались, гово­
рили глупости, аплодировали...»
Все актеры театра уже горячо и трогательно любили
в то время Антона Павловича.
204

Зная мои хорошие отношения с братом, НемировичДанченко иногда действовал через меня, когда ему
нужно было уговаривать в чем-нибудь Антона Павло­
вича. Помню, как однажды весной 1899 года пришел ко
мне Владимир Иванович и завел разговор о том, что
Антон Павлович очень огорчает театр тем, что не со­
глашается дать ему для постановки свою пьесу «Дядя
Ваня». Дело заключалось в том, что Антон Павлович
еще до постановки в Художественном театре «Чайки»
обещал «Дядю Ваню» Малому театру. В феврале этого
года в письме режиссеру А. М. Кондратьеву он подтвер­
дил, что отдает пьесу в его распоряжение. Со свойствен­
ной ему деликатностью он считал, что брать пьесу из
Малого театра и передавать Художественному теперь
уже неудобно. На письмо-просьбу Немировича-Дан­
ченко Антон Павлович писал, что это будет «похоже,
будто я обегаю Малый театр», и обещал написать для
Художественного театра другую пьесу. Но театр, ко­
нечно, мало устраивало ждать новую пьесу Чехова,
когда имелась уже готовая, причем высоко ценившаяся
Немировичем-Данченко.
В. И. Немирович-Данченко узнал, что Театрально­
литературный комитет, который утверждал пьесы, ста­
вившиеся на сценах казенных императорских театров,
соглашался принять «Дядю Ваню» лишь при условии
переделки автором третьего акта (якобы неправдо­
подобно, что Войницкий может стрелять в Серебрякова,
имеются длинноты, которые необходимо устранить,
и т. д.), а после этого автор должен был вторично пред­
ставить пьесу в комитет. Пользуясь этим, НемировичДанченко начал меня уговаривать написать письмо
Антону Павловичу.
— Напишите, чтобы Антон Павлович не соглашался
ни на какую переделку пьесы. Пусть заберет ее из коми­
тета и передаст нам. Мы поставим ее без всяких изме­
нений. Помогите нам получить «Дядю Ваню»!
— Но вы же сами, Владимир Иванович, можете на­
писать. Вы дружны с Антоном Павловичем, он очень
уважает вас. Почему непременно я должна писать об
этом?
— Напишите, дорогая. Я прошу вас. Мне думается,
что так будет успешнее, — продолжал настаивать Вла­
димир Иванович.
205

Я пожала плечами и дала согласие в тот же день на­
писать брату. Вот это письмо от 25 марта 1899 года:
«Сейчас у меня был Владимир Иванович НемировичДанченко по делу, вот по какому- Он хотя и состоит
членом Театрального комитета, но давно уже там не
был. Он слышал от Веселовского и Ив. Ив. Иванова, что
твою пьесу «Дядя Ваня» одобрили для представления на
Малой сцене, но с тем, чтобы ты ее изменил, то есть не­
которые места в пьесе, и тогда снова отдал бы ее на
утверждение. Так как Художественный театр был огор­
чен, что пьеса пойдет на Малой сцене, то Немирович и
решил так: переделывать ты пьесу не станешь, а он
в своем театре поставит ее без переделки, потому что
находит ее великолепной. Станиславскому она нравится
больше «Чайки».
Протокол насчет переделки «Дяди Вани» ты полу­
чишь еще не скоро, поэтому Владимир Иванович тебя
просит сделать запрос телеграммой в комитет: одобрена
ли пьеса и как? И потом, если ты согласен дать ее
в Художественный театр, то тоже скорее телеграфиро­
вать Вл. Ивановичу, так как репертуар и распределение
ролей должны составить весной.
Насколько все артисты Художественного театра гру­
стили, что пьеса пойдет не у них, я видела, когда была
у Федотовой на вечере.
Меня Немирович очень просил, чтобы я тебе сейчас
же написала, почему-то он думает, что это будет успеш­
нее. Ответь ему, пожалуйста. Он очень взволнован»Сначала Антон Павлович ответил мне, что ни писать,
ни телеграфировать в комитет он не будет. Но когда
в середине апреля он приехал в Москву и убедился
в правильности того, что сообщал тогда Немирович-Дан­
ченко, он пьесу из Малого театра забрал и передал Ху­
дожественному. Актеры были несказанно рады этому и
с огромным подъемом подготовили спектакль и сыграли
его в первый раз на сцене 26 октября 1899 года, когда
Антон Павлович снова был в Ялте.
Мне тоже не пришлось быть на премьере «Дяди
Вани». Я в этот день находилась в поезде на пути из
Ялты в Москву и об успехе пьесы узнала в вагоне из
газет. Антон Павлович на этот раз нервничал в Ялте
значительно меньше, чем год назад перед премьерой
206

«Чайки». К тому же он в Ялте точно и не знал о дне
премьеры «Дяди Ва-ни». Об этом он сам писал в шутли­
вом тоне Ольге Леонардовне:
«Вы спрашиваете, буду ли я волноваться. Но ведь
о том, что «Дядя Ваня» идет 26-го, я узнал как следует
только из Вашего письма, которое получил 27-го. Теле­
граммы стали приходить 27-го вечером, когда я был уже
в постели. Их мне передают по телефону. Я просыпался
всякий раз и бегал к телефону в потемках, босиком,
озяб очень; потом едва засыпал, как опять и опять зво­
нок. Первый случай, когда мйе не даьала спать моя соб­
ственная слава. На другой день, ложась, я положил
около постели туфли и халат, но телеграмм уже не
было».
Приехав в Москву, я повидалась с Ольгой Леонар­
довной и Вишневским. Рассказывая мне о премьере
«Дяди Вани», оба они были очень взволнованы. По их
словам, первое представление «Дяди Вани» прошло
хуже генеральной репетиции. Они объясняли это тем,
что все актеры в день спектакля страшно волновались
и трусили, как никогда, поэтому играли все с большим
напряжением.
Я посмотрела «Дядю Ваню» на втором его предста­
влении. Спектакль произвел на меня совершенно исклю­
чительное впечатление. Такой бесподобной игры актеров
я еще не видала нигде. Войницкого играл А. Л. Вишнев­
ский, Елену Андреевну — О. Л. Книппер, Соню — жена
К. С. Станиславского М. П. Лилина, Вафлю — чудесней­
ший А. Р. Артем (Артемьев), Астрова — К. С. Стани­
славский. Последний был так великолепен, что трудно
было себе представить лучшего Астрова.
На другой день после этого спектакля я писала
брату: «...Играли так удивительно, что я вполне согласна
с твоей симпатией Катечкой Немирович \ которая обра­
тилась к актерам с такими словами: «Вы играли сегодня,
как маленькие боги». Первое и второе действие я чув­
ствовала умиление и плакала от удовольствия.
Прислали за мной, чтобы шла на сцену. Встретил
меня сияющий Немирович, а потом и остальные вышли
из своих норок-уборных, и пошли самые теплые привет­
ствия. Я не могла, конечно, не выразить своего удоволь1 Жена Вл, И, Немировича-Данченко — Екатерина Николаевна,
207

ствия по поводу их великолепной игры, особенно Алек­
сеева (Станиславского), который лучше всех...
Третье действие мне понравилось меньше, хотя всем
нравится, суеты слишком много. Посмотрю еще раз.
Четвертое — опять производит сильное впечатление. Од­
ним словом, успех огромный. На третье представление,
то есть на сегодняшнее, билетов уже ни одного. Только
и говорят везде о твоей пьесе. Непременно тебе нужно
написать еще пьесу.
Не особенно хорош, по-моему, Лужский. Он неприя­
тен, противного профессора играет. Большинство с ним
согласны. Все кланяются тебе и говорят, что если бы ты
был с ними, то они .не боялись бы».
Чем дальше я смотрела этот спектакль в Художе­
ственном театре, тем больше он нравился мне,
С каждым разом актеры играли все лучше и лучше.
В одном из писем я писала брату, что «даже жалеешь,
что только четыре действия, можно было бы и десять
таких с большим удовольствием прослушать».
В последнем действии, когда все разъезжаются и
в комнате остаются только дядя Ваня и Соня, слышался
сверчок, от которого на душе становилось скучно, тоск­
ливо... И вот штрих, правда довольно, курьезный, гово­
рящий о том, с какой тщательностью Художественный
театр подходил к постановке спектакля: я узнала и по­
том сообщила Антону Павловичу, что А. Л. Вишневский,
чтобы изучить верещание сверчка, в продолжение це­
лого месяца каждый день ходил в баню! В результате
сверчок верещал в «Дяде Ване», как настоящий.
Спектакль в течение всего сезона продолжал поль­
зоваться огромным успехом. Билеты почти всегда были
распроданы, и многие мои знакомые осаждали меня
просьбами оказать протекцию при покупке билетов. Мне
не хватало для этого моих визитных карточек!
В конце ноября на спектакль вдруг приехал москов­
ский генерал-губернатор, великий князь Сергей Але­
ксандрович Романов с женой. По тем временам, это
означало, что театру оказана.«честь», и К- С. Станислав­
ский прислал за мной на квартиру, чтобы я пришла
в театр и представилась «их высочествам». Меня это
рассмешило: почему это вдруг я должна была представ­
ляться «высочествам»?! Потому что ясестра автора
пьесы? Никуда я, конечно, представляться не пошла,
208

а ушла на именины к сестре режиссера Художествен­
ного театра А. А. Шенберга-Санина (будущего мужа
Лики Мизиновой) Кате Шенберг.
Но спустя два месяца, 24 января 1900 года, в Худо­
жественном театре произошло действительно многозна­
чительное событие—посещение спектакля «Дядя Ваня»
Львом Николаевичем Толстым. Великий писатель имел
в ту пору огромнейшую популярность, в театры ходил
очень редко, и его неожиданный приход наделал в театре
страшный переполох. Все были взволнованы, «очумели»,
как я писала потом брату.
Толстому была предоставлена губернаторская ложа,
которая обязательно имелась во всех театрах. Александр
Акимович Шенберг-Санин два раза прибегал в этот ве­
чер ко мне на квартиру, чтобы рассказать о приходе
Л. Н. Толстого и как Толстой смотрит «Дядю Ваню».
В. И. Немирович-Данченко тоже был взволнован при­
сутствием Льва Николаевича, а Вишневский, как мне
потом рассказывали, при вызовах кланялся все время
только в губернаторскую ложу! Такова была слава Тол­
стого.
«Дядя Ваня» Л. Н. Толстому тогда не понравился.
Как известно, Лев Николаевич очень любил и ценил
творчество Антона Павловича, но к драматургии его от­
носился отрицательно.
Видя, каким успехом пользуются «Чайка» и «Дядя
Ваня», я нередко в своих письмах советовала Антону
Павловичу непременно написать еще пьесу. Об этом же
писали и просили руководители Художественного театра
и все актеры. Теперь уже без чеховских пьес репертуар
театра был немыслим. Вот тут-то Антон Павлович и за­
говорил о том, что он «не знает Художественного
театра»! Дело в том, что в зимнее время он не мог бы­
вать в Москве, а когда приезжал летом, то театральный
сезон был уже закончен. Поэтому он и не видел в пол­
ной сценической обстановке ни «Чайку», ни «Дядю
Ваню». Правда, весной 1899 года в Москве специально
для него в пустом театральном зале, без декораций, по­
казывали «Чайку», но цельное впечатление от такого
спектакля трудно было получить.
В письмах Антона Павловича к руководителям
театра стали появляться просьбы организовать весной
или летом гастроли и приехать в Крым. Он даже
209

в шутку угрожал, что, пока не увидит спектаклей Худо­
жественного театра, не будет писать никаких пьес.
И вот постепенно в Художественном театре стало
созревать решение поехать весной на гастроли в Ялту.
Уже в середине января 1900 года Немирович-Данченко
и Станиславский сообщили мне, что в первых числах
мая театр предполагает ехать в Ялту с двумя пьесами
Антона Павловича, чтобы показать их ему. Потом было
много всяких других решений, пока наконец твердо не
определилось, что Художественный театр поедет в Крым
в апреле и повезет с собой четыре пьесы: «Чайка»,
«Дядя Ваня», «Одинокие» Гауптмана и «Эдда Габлер»
Ибсена.

* * *

В начале апреля 1900 года я выехала на пасхальные
каникулы домой в Ялту. Вместе со мной поехала Ольга
Леонардовна Книппер, с которой я к этому времени уже
очень подружилась. Гастроли театра должны были на­
чаться лишь на пасхальной неделе сначала в Севасто­
поле, а потом в Ялте. На страстной неделе в те времена
всякие зрелищные предприятия не работали, все театры
были закрыты, поэтому Ольга Леонардовна эту неделю
была свободна и поехала со мной, чтобы отдохнуть
у нас несколько дней.
Перед началом гастролей Ольга Леонардовна уехала
в Севастополь. Через два дня туда же поехал Антон
Павлович, чтобы посмотреть там спектакли, но, плохо
чувствуя себя, быстро вернулся домой.
Театр с 10 по 13 апреля показал в Севастополе все
четыре пьесы и в пятницу 14 апреля прибыл в Ялту.

* * *
Никогда не забыть мне те чудесные весенние дни,
когда Художественный театр был в Ялте у Антона Пав­
ловича. Как весело, празднично было тогда у нас. Двери
нашего дома в эти дни не закрывались. Вся труппа
театра во главе с Немировичем-Данченко и Станислав­
ским целые дни проводила у нас. Мы с матерью едва
успевали накрывать и убирать стол: завтраки сменялись
обедами, обеды — чаем, и так до вечера, пока все не уез­
жали на спектакль в театр. Много помогала нам по
210

приему гостей Ольга Леонардовна, после возвращения
из Севастополя опять остановившаяся у нас.
Помимо артистов, у нас бывали еще писатели, со­
бравшиеся к этому времени в Ялту, среди них:
А. М. Горький, И. А. Бунин, А. И. Куприн, Д, Н. Ма­
мин-Сибиряк, С. Я. Елпатьевский и др. Брат очень лю­
бил такое оживление в своем доме и ходил довольный,
радостный, как именинник.
Сколько интереснейших разговоров о литературе, ис­
кусстве, театре я наслышалась в те дни! Не было, ка­
жется, местечка в нашем доме и саду, где бы не разда­
вались порой шумные, порой приглушенные серьезные
беседы. Одни соберутся в кабинете вокруг Антона Пав­
ловича, другие — в уголке столовой, третья группа на
веранде слушает Горького; из сада доносятся взрывы
смеха, вызываемого остротами И. М. Москвина или
шутками и рассказами И. А. Бунина, Д. Н. Мамина-Си­
биряка. Содержательные, незабываемые дни, оконча­
тельно сблизившие Антона Павловича со всей труппой
Художественного театра! Я вряд ли ошибусь, если на­
зову эти дни пребывания Художественного театра
в Ялте лучшим временем из всей ялтинской жизни
Антона Павловича. Как бывало когда-то в Мелихове,
Антон Павлович был жизнерадостен, весел, остроумен,
шутлив, и совсем забывалось даже о той болезни, кото­
рая заставила его жить в Крыму.
Большое удовольствие ему, конечно, доставляли и
спектакли театра. Пьесы его шли с прежним успехом,
и единственная неприятность для Антона Павловича
была — это выходить на сцену на вызовы публики. Всю
свою жизнь брат боялся публичности, речей, выступле­
ний и т. п. Ему просто как-то физически тяжело было
выходить при аплодисментах на сцену, раскланиваться,
и он стал в конце спектаклей удирать из театра или же
прятаться в артистических уборных. Со сцены прибе­
гают ко мне в ложу, спрашивают-: где Антон Павлович,
куда ушел? А я и сама не знаю.
Но чествования его в заключительный день гастро­
лей Художественного театра в Ялте, когда шла «Чайка»,
Антон Павлович избежать уже не мог. Ему пришлось
несколько раз выходить на вызовы публики. Я еще ни­
когда не видала такого подъема в зрительном зале. Все
аплодировали, кричали, бесновались. Тогда же брату
211

поднесли пальмовые ветви с красной лентой и надписью:
«Глубокому истолкователю русской действительности»
и большой адрес с массой подписей. Это был первый
случай в жизни брата, когда он сам был свидетелем, что
его драматургическое творчество получило такое шум­
ное, публичное признание.
Алексей Максимович Горький не случайно приезжал
в Ялту в дни пребывания Художественного театра, а по
совету Антона Павловича. Брату хотелось познакомить
Горького с руководителями и труппой Художественного
театра, с его постановками, чтобы заинтересовать Алек­
сея Максимовича театром и чтобы он написал для
театра пьесу. Перед приездом Художественного театра
Антон Павлович несколько раз писал Горькому, что ему
стоит приехать в Ялту, изучить сцену, театральные усло­
вия и написать пьесу, «которую он приветствовал бы
радостно, от всей души».
В результате все получилось так, как хотел брат:
Художественный театр произвел на Горького огромное
впечатление. Он увлекся им и тогда же дал обещание
написать пьесу. В дальнейшем «Мещане», а затем
«На дне» и были этими пьесами, написанными Горьким
специально для Художественного театра.

* * *
В заключение пребывания Художественного театра
в Ялте был дал банкет, устроенный Ф. К- Татариновой
на плоской крыше своего дома. Фанни Карловна Тата­
ринова была богатой ялтинской домовладелицей и боль­
шой поклонницей таланта Антона Павловича, а также и
Художественного театра. Банкет происходил днем. Сам
Антон Павлович на этом банкете не присутствовал, не
была и я.
В понедельник 24 апреля мы тепло проводили труппу
Художественного театра на пароход в Севастополь, от­
куда она в тот же день выехала поездом домой, в Мо­
скву. Об этом приезде в Ялту Художественного театра
нам долго напоминали оставленные в нашем саду ка­
чели и скамейка из декораций «Дяди Вани».
Вскоре и я уехала в Москву и приступила к своим
занятиям в гимназии с большим опозданием, за что мне
от начальства основательно досталось. В самом деле,
212

какое дело было гимназии до того, что в Ялте этой вес­
ной происходило такое интереснейшее историческое со­
бытие, как приезд Московского Художественного театра
в полном своем составе к писателю Чехову!..
Для Антона Павловича знакомство с Художествен­
ным театром и с его постановками имело большое зна­
чение. Если он раньше только слышал или читал в га­
зетах восторженные отзывы о новом необычном сцени­
ческом искусстве труппы Художественного театра, то
теперь он сам убедился в том. Он начал писать давно
задуманную им пьесу «Три сестры» уже специально для
труппы Художественного театра, учитывая творческие
и сценические особенности каждого артиста. Он писал,
например, А. Л. 'Вишневскому: «Для Вас приготовляю
роль инспектора гимназии, мужа одной из сестер. Вы
будете в форменном сюртуке и с орденом на шее».
А Ольге Леонардовне сообщал в шутливом тоне: «Ах,
какая тебе роль в «Трех сестрах»! Какая роль! Если
дашь десять рублей, то получишь роль, а то отдам дру­
гой актрисе...»
В октябре 1900 года пьеса была уже готова, и Антон
Павлович, приехав в Москву, передал ее театру. В по­
ловине декабря он уехал в Ниццу и там еще кое-что из­
менял и добавлял в тексте и отсылал в Москву.
Находясь во Франции, Антон Павлович премьеру
«Трех сестер» в Художественном театре опять не видел.
И, конечно, опять очень волновался за постановку. Он
спрашивал меня в письме из Ниццы: «Была ли ты на
репетиции моей пьесы и как идет? Боюсь, что скверно».
В первый раз я посмотрела уже сразу генеральную
репетицию «Трех сестер». Постановка произвела на меня
большое впечатление. Я совершенно искренно писала
брату: «Поставили твою пьесу и играют ее превосходно.
Три сестры играют очень хорошо, нельзя ни к чему по­
ложительно придраться. Сцены между ними бывают уди­
вительно трогательны. Савицкая страшно симпатична.
Не удовлетворяет меня только Лилина; мне кажется,
она несколько утрирует... Если бы ты знал, как инте­
ресно и весело идет первый акт! Мне больших трудов
стоило вчера уговорить Олю снять рыжий парик, кото­
рый к ней положительно не идет и делает голову огром­
ной. Теперь она будет играть со своими волосами. Ду­
маю и чувствую, что пьеса будет иметь огромный успех.
213

Полковник Петров бывает на репетициях каждый
день, делает свои замечания, как режиссер. Его назы­
вают очередным режиссером, смеются над ним, но веж­
ливы и деликатны с ним».
Сестер играли артистки: Савицкая — Ольгу, Книп­
пер— Машу, Андреева — Ирину, Лилина играла На­
ташу.
О «режиссерских» замечаниях полковника Петрова
нужно пояснить следующее. Полковник Виктор Алек­
сандрович Петров приходился нам родственником через
жену брата Ивана Павловича Софью Владимировну.
Поскольку в «Трех сестрах» среди персонажей было
много военных, Антон Павлович попросил Петрова про­
консультировать постановку пьесы с точки зрения воен­
ного специалиста, чтобы все были одеты по-настоящему,
по-военному, чтобы держались на сцене, как подобает
офицерам, и т. п. Но к Виктору Александровичу «при­
шел аппетит во время еды», и он перестал довольство­
ваться чисто военной консультацией и делал замечания
режиссерского порядка и даже писал Антону Павловичу
в Ниццу письмо, в котором жаловался на игру некото­
рых актеров. Ему не нравилось, что Вершинин в пьесе ве­
дет себя безнравственно,—совращает с пути чужую жену.
Восторженный отзыв я дала Антону Павловичу и о
премьере, прошедшей в Художественном театре 31 ян­
варя 1901 года: «Очень, очень интересно. Пьеса пре­
лесть. Поставлена хорошо, хотя местами можно было бы
и лучше для Художественного театра... Второе предста­
вление выделило пьесу в совершенстве. «Три сестры» го­
раздо лучше «Дяди Вани» и даже, пожалуй, «Чайки».
Уже нет ни одного билета на все шесть будущих пред­
ставлений...»
К моей восторженной оценке спектакля Антон Пав­
лович отнесся весьма осторожно, думая, вероятно, что
я это делаю ради его покоя. Вернувшись в Ялту, он пи­
сал Ольге Леонардовне: «Насчет «Трех сестер» я узнал
только здесь, в Ялте, в Италию же дошло до меня
только чуть-чуть, еле-еле. Похоже на неуспех, потому
что все, кто читал газеты, помалкивают и потому что
Маша в своих письмах очень хвалит. Ну да все равно».
Антон Павлович увидел «Трех сестер» на сцене Ху­
дожественного театра лишь в сентябре 1901 года, когда
приезжал в Москву. Он писал тогда в одном из своих
214

писем: «Три сестры» идут великолепно, с блеском, идут
гораздо лучше, чем написана пьеса. Я прорежиссировал
слегка, сделал кое-кому авторское внушение, и пьеса,
как говорят, теперь идет лучше, чем в прошлый сезон»,

* * *
После успеха «Трех сестер» я не раз говорила брату,
что хорошо бы ему написать еще пьесу и, как писала
в одном из писем, «если бы веселую, как первое действие
«Трех сестер». И вот как-то однажды в Ялте сидим
мы с ним и о чем-то говорим. Вдруг он берет малень­
кую бумажку, что-то пишет на ней и, улыбаясь при­
щуренными глазами, показывает мне. Я читаю: «Виш­
невый сад». На мой вопросительный взгляд брат от­
вечает:
— Так будет называться новая пьеса...
Я была очень обрадована и тем, что Антон Павло­
вич приступает к работе над новой пьесой, и ее поэти­
ческим названием.
В январе 1902 года Антон Павлович в письме к Ольге
Леонардовне сообщал о будущей пьесе, что «она чутьчуть забрезжила в мозгу, как самый ранний рассвет, и
я еще сам не понимаю, какая она, что из нее выйдет, и
меняется она каждый день». В середине июня, когда
Антон Павлович жил в Москве, он собирался уже понастоящему приступить к работе над пьесой, и я по его
просьбе послала из Ялты лежавший у него на письмен­
ном столе листочек бумажки, мелко исписанный различ­
ными набросками и фамилиями для будущей пьесы.
Правда, ему не удалось тогда поработать, и он начал
писать «Вишневый сад» только в конце года.
Так же, как и «Три сестры», Антон Павлович писал
«Вишневый сад» специально для Художественного
театра, имея в виду определенных артистов и артисток
труппы для исполнения тех или иных ролей. Работу над
пьесой брат продолжал до октября 1903 года. Немиро­
вич-Данченко, Станиславский и все актеры театра с не­
обычайным подъемом встретили новую пьесу Антона
Павловича и после прочтения ее труппе прислали
восторженные телеграммы.
В первых числах декабря Антон Павлович сам
приехал в Москву и оставался там до 15 февраля. Он
215

бывал на репетициях «Вишневого сада», делал свои
авторские замечания, правда всегда очень короткие и
скупые.
Премьера «Вишневого сада» была назначена на
17 января 1904 года. Впервые Антон Павлович должен
был присутствовать в Художественном театре на пре­
мьере своей пьесы. Я уже теперь не знаю, случайно или
нет назначили премьеру на этот день, но только 17 ян­
варя было днем рождения брата. Кто-то подсчитал, что
в 1904 году исполняется 25-летие литературной деятель­
ности Антона Павловича, и вот решено было органи­
зовать в театре во время премьеры чествование
писателя-.
Нужно сказать, что с большим трудом удалось уго­
ворить Антона Павловича приехать в театр, так как он
понимал, что вынужден будет выходить на сцену на вы­
зовы публики. О предполагавшемся чествовании его он
не подозревал. За ним заехали из театра с запиской от
Вл. Немировича-Данченко, когда уже начался третий
акт — такая хитрость была применена. И вот между
третьим и четвертым актом на сцену вышла вся труппа
Художественного театра во главе с Немировичем-Дан­
ченко и Станиславским, представители литературной и
театральной общественности столицы. Под бурю апло­
дисментов вышел бледный Антон Павлович. Помимо
того что этот выход на сцену тяготил его, он еще плохо
себя чувствовал и физически — в эти дни у него было
обострение болезни. Слабость Антона Павловича была
настолько заметна, что из зала раздавались голоса:
«Сядьте!» Но Антон Павлович продолжал стоя выслу­
шивать приветствия и адреса.
Об этом чествовании Антона Павловича мдого писа­
лось. Я не буду повторять известные вещи. Скажу лишь,
что это был единственный случай в моей жизни, когда
я так остро переживала чувство гордости за брата.
Сколько искренней, горячей любви было высказано
всеми выступавшими по адресу Антона Павловича и его
творчества! От каких только огранизаций, газет, журна­
лов, кружков не было приветствий или телеграмм!
Сколько счастливых слез пролила я за этот вечер!
Разве могла я равнодушно слышать проникновенный
голос Владимира Ивановича Немировича-Данченко, го­
ворившего Антону Павловичу: «Приветствия утомили
216

тебя, но ты должен найти утешение в том, что хотя от­
части видишь, какую беспредельную привязанность пи­
тает к тебе все русское грамотное общество. Наш театр
в такой степени обязан твоему таланту, твоему нежному
сердцу, твоей чистой душе, что ты по праву можешь
сказать: это мой театр...»
Много было также и различных подношений, среди
которых были, например, и старинные ларцы, и модель
древнерусского городка, и старинная парчовая материя.
По поводу них Антон Павлович потом шутил в письме
к В. К. Харкеевич: «Привезу с собой много всяких ве­
щей, полученных мной 17 января в театре. Кто-то (ка­
кая-то каналья) распустил слух, что я будто бы люби­
тель старины, и вот меня завалили старинными вещами,
недешево стоящими». Но, во всяком случае, все это было
сделано от чистого сердца, с искренней любовью к Ан­
тону Павловичу.
Спустя тридцать лет после этого я как-то попросила
Константина Сергеевича Станиславского напомнить мне,
при каких обстоятельствах он передал Антону Павло­
вичу две свои фотографии с такими надписями: «Ис­
кренно любимому и чтимому А. П. Чехову, создателю
нового театра, от благодарного режиссера и актера
К. С. Алексеева (Станиславского). Москва, 10 февраля
1902 года», а на другой: «Дорогому Антону Павло­
вичу Чехову от душевно преданного К. Алексеева (Ста­
ниславского). 19Ô4, 17/1». Станиславский ответил мне
на это так:
«Припомнить не могу. Попробую сообщить Вам коекакие соображения.
Я покраснел, когда прочел в Вашей записке перепи­
санные мои надписи на поднесенных фотографиях. Су­
хие, формальные фразы. Теперь, когда память о дорогом
Антоне Павловиче стала для всех нас культом, холодный
тон моих посвящений представляется мне недопустимым.
Чем объяснить его?
Одна из фотографий датирована 17 января 1904 г.,
то есть днем юбилея и первого спектакля «Вишневого
сада».
Это был незабываемый и страшный день. Премьера,
новая, чудесная пьеса, новая роль, новая постановка
театра, юбилей и, наконец, здоровье Антона Павловича.
Все это пугало.
217

Но, кроме всех этих забот, меня волновал еще пода­
рок юбиляру. Что могло бы доставить удовольствие Ан­
тону Павловичу? Серебряное перо, как писателю, или
старинная чернильница? Старинная материя, шитая зо­
лотом? На что она ему? Но ничего другого я найти не
мог и поднес ее вместе с венком.
— Я же теперь без кабинета. Там же музей, послу­
шайте,— жаловался мне Антон Павлович.
— А что же нужно было вам поднести? — поинтере­
совался я.
— Мышеловку. У нас же мыши. Вот Коровин- при­
слал мне удочку. Послушайте, это же чудесный подарок.
Вот при каких обстоятельствах я подписывал свои
карточки. Может быть, это извинит меня (1935, 3/1,
Москва)».

•* * *

В одном из поднесенных Антону Павловичу на чест­
вовании старинных деревянных ларцов находились порт­
реты актеров Художественного театра с дарственными
надписями, датированными днем премьеры «Вишневого
сада». Среди них, помимо уже упомянутой фотографии
Станиславского, были карточки Вл. И. НемировичаДанченко, В. И. Качалова, М. Ф. Андреевой, А. Р. Ар­
тема, H. С. Бутовой, А. Л. Вишневского, И. М. Моск­
вина, А. А. Стаховича и др.
Антон Павлович очень ценил талантливейших акте­
ров и актрис Художественного театра, называл их «понастоящему интеллигентными актерами» и, в свою оче­
редь, тоже почти всем преподнес свои фотографические
карточки, книги с дарственными автографами. А после
пребывания Художественного театра в Ялте брат сделал
ценные и оригинальные подарки всем артистам, прини­
мавшим участие в исполнении ролей в его пьесах
«Чайка» и «Дядя Ваня». Он заказал маленькие золотые
жетоны-брелоки в форме книжечки, на которой было
выгравировано: «Ан. Чехов. Пьесы. Чайка. Дядя Ваня».
На оборотной стороне книжечки стояла фамилия арти­
ста, кому предназначался брелок. Книжечка раскрыва­
лась, внутри ее на левой стороне были выгравированы
названия ролей, которые исполнялись этим артистом
в пьесах «Чайка» и «Дядя Ваня», а с правой стороны
была вделана миниатюрная фотография, изображающая
218

чтение Антоном Павловичем «Чайки» в кругу артистов
Художественного театра. Такие жетоны-брелоки были
поднесены всем артистам и артисткам, участвовавшим
в указанных пьесах брата, причем на брелоке Влади­
миру Ивановичу Немировичу-Данченко Антон Павлович
вместо указания исполняемых ролей сделал такую
надпись: «Ты дал моей «Чайке» жизнь. Спасибо!»
Дружеские и творческие связих Антона Павловича
и Московского Художественного театра, начавшиеся
по инициативе Вл. И. Немировича-Данченко, сыграли
историческую роль в деле развития русского театраль­
ного искусства. Новаторские, реалистические пьесы Ан­
тона Павловича помогли Художественному театру окреп­
нуть, встать на ноги и утвердить свое такое же новое
в ту пору реалистическое сценическое искусство. Но вме­
сте с тем и Художественный театр, реабилитировав
«Чайку», блестяще поставив «Дядю Ваню», помог утвер­
диться драматургии Антона Павловича, в результате
чего он мог в дальнейшем создать свои пьесы «Три се­
стры» и «Вишневый сад» — самые глубокие по своему
идейному содержанию и примечательные призывами к
новой, лучшей жизни, которыми характеризовались по­
следние произведения Антона Павловича.

* * *
Мои личные связи с Художественным театром про­
должались и после смерти Антона Павловича. Долгое
время я была пайщиком театра, жила его жизнью, его
интересами, переживала все его радости и печали.
Самые близкие, дружеские отношения у меня оста­
вались с моими незабвенными, дорогими друзьями Кон­
стантином Сергеевичем Станиславским и Владимиром
Ивановичем Немировичем-Данченко до самых послед­
них дней их жизни.
Спустя тридцать лет после создания Художественного
театра Константин Сергеевич Станиславский, поднося
мне книгу «Моя жизнь в искусстве», сделал такую
надпись, тронувшую меня до глубины души: «Дорогой,
любимой, родной Марии Павловне Чеховой, с которой
пережили лучшие времена нашего театра и жизни, от
искренно и навсегда преданного К. Станиславского.
15—VII—1928».
219

XXI. ЖЕНИТЬБА БРАТА

Когда в феврале 1899 года после знакомства с арти­
стами Московского Художественного театра я писала
Антону Павловичу в Ялту, что советую ему поухаживать
за Книппер, я, конечно, не предполагала, что за этой
невинной шуткой в будущем встанет что-то серьезное,
большое... Но, впрочем, как стало известно уже позднее,
брат и не нуждался в этом моем совете — он еще при
первом знакомстве с О. Л. Книппер обратил на нее вни­
мание. Посмотрев впервые репетицию пьесы «Царь Фе­
дор Иоаннович», где Ольга Леонардовна играла Ирину,
Антон Павлович писал Суворину, что если бы он остался
в Москве, то «влюбился бы в Ирину»! В общем, вышло,
что вкусы наши с братом совпали.
После первого знакомства на спектакле «Чайка»
я начала встречаться с Ольгой Леонардовной в Москве
и помимо театра. Весной 1899 года, когда Антон Павло­
вич вернулся из Ялты, мы поехали в Мелихово и при­
гласили погостить к нам О. Л. Книппер. Она три дня
прожила у нас, оживляя наше тихое Мелихово своим
звонким голосом и веселым смехом.
У Антона Павловича начинается переписка с Ольгой
Леонардовной. Летом этого же года, заранее списав­
шись, Антон Павлович встречает Ольгу Леонардовну
в Новороссийске (он ездил тогда по делам в Таганрог).
Оттуда они вместе едут на пароходе в Ялту. Там в те­
чение двух недель они часто встречаются, совершают
прогулки и вместе возвращаются в Москву.
В 1900 году Ольга Леонардовна дважды была го­
стьей в нашем доме в Ялте: во время гастролей Худо­
жественного театра и в июле во время театральных ка­
никул.
К этому времени я очень подружилась с Ольгой Лео­
нардовной. Мы постоянно встречались, бывали в теа­
трах, в клубах, иногда она у меня ночевала, часто я
бывала у нее в доме. Словом, она стала моей первой и
лучшей подругой. В письмах к Антону Павловичу я не
скрывала своей восторженной оценки Ольги Леонар­
довны как талантливой актрисы и как человека. Напри­
мер, я была однажды вместе с Ольгой Леонардовной
в клубе Литературного кружка и потом писала брату:
«Книппер в первый раз была в клубе, имела успех, ею
220

любовались, говорили приятные вещи и т. д. А какой
она прекрасный человек, в этом я убеждаюсь каждый
день. Большая труженица и, по-моему, весьма талант­
лива». Зная интерес друг к другу брата и Ольги Лео­
нардовны, я иногда в своих письмах невинно подшучи­
вала над ними: «С Книппер видаемся очень часто, я
обедала у нее несколько раз и хорошо познакомилась
с мамашей, то есть твоей тещей... Твоя Книппер имеет
большой успех, Коновицер уже влюблен в нее». В ред­
ком письме брату я не упоминала имени Оли, Книппуши, Книпшиц — моего самого близкого друга в то
время.
Я как-то никогда не задумывалась, чем могут за­
кончиться отношения между Олей и братом, хотя
иногда где-то вдалеке и мелькала мысль о возможном
их браке.
В мае 1901 года Антон Павлович уехал в Москву,
чтобы показаться там врачу, а потом поехать поле­
читься на кумыс. И вот получаю я от него из Москвы
письмо, в котором он сообщает, что доктор Щуровский
велел ему немедленно ехать на кумыс в Уфимскую гу­
бернию. «Ехать одному скучно, — писал он, — жить на
кумысе скучно, а везти с собой кого-нибудь было бы
эгоистично и потому неприятно. Женился бы, да нет при
мне документа, все в Ялте в столе». Так впервые, не­
ожиданно для меня брат заговорил о своей женитьбе.
Как все это я восприняла и пережила, я расскажу сво­
ими письмами, которые я писала в те дни Антону Пав­
ловичу.
На это письмо брата я ответила ему так: «Позволь
мне высказать свое мнение насчет твоей женитьбы. Для
меня лично свадебная процедура ужасна! Да и для тебя
эти лишние волнения ни к чему. Если тебя любят, то
тебя не бросят, и жертвы тут никакой нет, эгоизма
с твоей стороны тоже нет ни малейшего. Как это тебе
могло прийти в голову? Какой эгоизм? Окрутиться же
всегда успеешь. Так и передай твоей Книпшиц. Прежде
всего нужно думать о том, чтобы ты был здоров. Ты,
ради бога, не думай, что мною руководит эгоизм. Ты
для меня был всегда самым близким и дорогим челове­
ком, и, кроме счастья, я для тебя ничего другого не же­
лаю. Был бы ты здоров и счастлив — для меня больше
221

ничего не надо. Во всяком случае, действуй по своему
усмотрению, быть может, я и пристрастна в данном
случае. Ты же сам воспитал меня быть без предрас­
судков!»
Через день мы в Ялте получили такую телеграмму:
«Милая мама, благословите, женюсь. Все останется постарому. Уезжаю на кумыс. Адрес: Аксеново, СамароЗлатоустовской. Здоровье лучше. Антон».
Эта телеграмма о совершившемся факте подейство­
вала на меня и на мать ошеломляюще. Мы не сразу
пришли в себя. Через два дня я писала брату: «Хожу
я и все думаю, думаю без конца. Мысли у меня толкают
одна другую. Так мне жутко, что ты вдруг женат!;
Конечно, я знала, что Оля рано или поздно сделается
для тебя близким человеком, но факт, что ты повенчан,
как-то сразу взбудоражил все мое существо, заставил
думать и о тебе, и о себе, и о наших будущих отноше­
ниях с ОЛей. И вдруг они изменятся к худшему, как
я этого боюсь... Я чувствую себя одинокой более, чем
когда-либо. Ты не думай, тут нет никакой с моей сто­
роны злобы или чего-нибудь подобного, нет, я люблю
тебя еще больше, чем прежде, и желаю тебе от всей
души всего хорошего, и Олю тоже, хотя и не знаю, как
у нас с ней будет, и теперь пока не могу отдать себе
отчета в своем чувстве к ней. Я немного сердита на нее,
почему она мне ровно ничего не сказала, что будет
свадьба, не могло же это случиться экспромтом. Знаешь,
Антоша, я очень грущу, и настроение плохое... Видеть
хочу только вас и никого больше, а между тем все
у всех на глазах, уйти некуда.
Пока я еще никому не говорю, хотя по городу слухи
уже носятся. Конечно, скрывать уже нечего. Когда
получили от тебя телеграмму, мать от неожидан­
ности как-то остолбенела... Но вскоре она совершенно
оправилась и теперь удивляет меня своим спокой­
ствием....
Напиши, умоляю тебя, о себе... Будь здоров и счаст­
лив, кланяйся Оле. Попроси Олю написать мне».
Не получая писем и очень волнуясь, я телеграфиро­
вала брату в Аксеново 4 июня: «Умоляю написать.
Маша». На другой день я получила телеграфный
ответ: «Чеки получил. Спасибо. Посылаю письмо, в ко­
тором предлагаю проехаться вместе по Волге. Здоров,
222

Напрасно волнуешься. Все остается по-старому. Привет
мамаше. Пиши. Антон» Ч
Наконец 6 июня я получила от брата первое письмо
из Аксенова, написанное 2 июня:
«Здравствуй, милая Маша! Все собираюсь написать
тебе и никак не соберусь, много всяких дел, и, конечно,
мелких. О том, что я женился, ты уже знаешь. Думаю,
что сей мой поступок нисколько не изменит моей жизни
и той обстановки, в какой я до сих пор пребывал. Мать,
наверное, говорит уже бог знает что, но скажи ей, что
перемен не будет решительно никаких, все останется постарому. Буду жить так, как жил до сих пор, и мать
тоже; и к тебе у меня останутся отношения неизменно
теплыми и хорошими, какими были до сих пор...»
Это письмо и телеграмма помогли разрядиться моему
напряженному состоянию, и мне стало легче. Я напи­
сала в Аксеново:
«Ну, у меня вдвойне праздник: получила от вас пись­
ма и дождик пошел, хороший, крупный, идет со вчераш­
него вечера. А уж письмам обрадовалась несказанно!
Вчера получила сразу три и сегодня утром одно от тебя.
В «Новостях дня», полученных сегодня, помещены
ваши портреты. Да, и наделали же шуму вы вашей
свадьбой! Кто из вас знаменитей, ты или Книпшиц?
Ее изобразили в костюме из «Дяди Вани», а тебя
в пенсне. За телеграмму очень и очень благодарю, буду
ждать письма. Может быть, я вас побеспокоила, но
мне так тяжело было не знать про вас ровно ничего це­
лых две недели».
Нужно сказать несколько слов о том, как Антон
Павлович обставил свою свадьбу в Москве. Дело в том,
что, как я ужё не раз здесь упоминала, брат всегда
боялся всяких публичных выступлений. Пышная, торже­
ственная процедура свадебного обряда, связанные с ним
традиции его буквально пугали. Он еще за месяц до
свадьбы писал Ольге Леонардовне:
«Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве
не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не
совершится, — то я повенчаюсь с тобой хоть в день при1 Эта телеграмма Антона Павловича ко мне публикуется в пе­
чати впервые. До сих пор я считала ее утерянной и лишь недавно
обнаружила в своем архиве.
223

езда. Ужасно почему-то боюсь венчания, и поздравле­
ний, и шампанского, которое нужно держать в руке и
при этом неопределенно улыбаться».
Поэтому Антон Павлович попросил артиста Художе­
ственного театра Александра Леонидовича Вишневского
устроить в день свадьбы торжественный обед и пригла­
сить на него всех родных его и Ольги Леонардовны.
А. Л. Вишневский это выполнил. В назначенный час все
собрались, ждут Антона Павловича и Ольгу Леонар­
довну. Их все нет и нет. Начали уже волноваться. Нако­
нец откуда-то стало известно, что Антон Павлович и
Ольга Леонардовна только что обвенчались, заехали из
церкви к Анне Ивановне Книппер, матери Ольги Лео­
нардовны, и оттуда проехали на вокзал и сейчас... уже
едут в поезде в Нижний-Новгород!
Пусть, читатели сами представят себе то забавное
положение, в котором оказались гости на званом обеде,
когда пригласившие их на этот обед хозяева... сбежали.
С такой тактической хитростью Антон Павлович раз­
решил этот «тяжелый» для него вопрос. На венчании же
в церкви присутствовали только требовавшиеся законом
того времени четыре свидетеля, называвшиеся шафе­
рами, — брат и дядя Ольги Леонардовны и еще два зна­
комых студента.

* * *
Моими письмами, в которых я писала брату о своих
переживаниях, связанных с его неожиданной женить­
бой, я, конечно, невольно доставила им .обоим огорчение,
о чем мне позднее Ольга Леонардовна откровенно и со­
общила. На это я написала Антону Павловичу письмо,
в котором рассказала, почему это все так у меня полу­
чилось:
«Милый Антоша, Оля пишет мне, что ты очень огор­
чился моим письмом. Прости меня, что я не сумела
сдержать своего тревожного настроения. Мне казалось,
что ты поймешь меня и простишь. Это первый раз, что
я дала волю своей откровенности, и теперь каюсь, что
этим огорчила тебя и Олю. Если бы ты женился на друг
гой, а не на Книпшиц, то, вероятно, я ничего не писала
бы тебе, а уже ненавидела бы твою жену. Но тут совсем
другое: твоя супруга была мне другом, к которому я
успела привязаться и пережить уже многое. Вот и
224

Ялтинский дом в 1900 году.

закопошились во мне разные сомнения и тревоги, быть
может напрасные и преувеличенные, но зато я искренно
писала все, что думала. Оля мне сама рассказывала,
как ей трудно было пережить женитьбу своего стар­
шего брата, и мне кажется, она скорее всего могла по­
нять мое состояние и не бранить меня. Во всяком слу­
чае, мне очень неприятно, что огорчила вас, больше ни­
когда, никогда не буду.
Теперь я чувствую себя хорошо. В доме все благопо­
лучно, и все веселы, ждут вас...
...Очень рада, что кумыс действует на тебя благо­
творно, пей, не спеши, авось совсем выздоровеешь. Мое
тревожное состояние зависело еще от слов твоего док­
тора Щуровского. Так не сердись же на меня и знай,
что тебя и Олю я люблю больше всех на свете».
Вскоре Антон Павлович и Ольга Леонардовна верну­
лись из Аксенова, и мы дружно и весело прожили вме­
сте все лето в Ялте. Никогда никаких разговоров или
объяснений больше у нас не возникало.
В дальнейшем мы в Москве жили с Ольгой Леонар­
довной вместе на одной квартире и делили с ней все
радости и горести. Дружба наша никогда и ничем не
омрачалась. С тех пор прошло более полувека, и по сей
день Ольга Леонардовна всегда была и остается моей
любимой невесткой и самым близким и дорогим мне
человеком.
ХХП. ЯЛТИНСКАЯ жизнь

Как относился Антон Павлович к Ялте?
Некоторые авторы, пишущие о Чехове, ссылаясь на
-письма Антона Павловича и воспоминания современни­
ков, утверждают, что Чехов не любил Ялты и южного
берега Крыма. Это не совсем так. Отношение Антона
Павловича к Ялте нужно рассматривать с двух точек
зрения.
рье — 32.
Южин А. И. — см. СумбатовЮжин А. И.
Яворская Лидия Борисовна
(1872—1921)),
артистка — 154—
156.
Ясинский Иероним Иеронимович (псевдоним: Максим Бе->
линский;
1850—1931)',
писа-?
тель — 130,

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
М. П. Чехова (фронтиспис).
А. П. Чехов — студент.
И. И. Левитан. 1887 год.
Семья Чеховых во время жизни на Садовой Кудринской
в доме Корнеева.
П. И. Чайковский. 1889 год.
Л. С. Мизинова. 1892 год.
М. П. Чехова. Начало 90-х годов.
Ялтинский дом в 1900 году.
Кабинет А. П. Чехова в ялтинском доме.
А. П. Чехов. 1902 год.

СОДЕРЖАНИЕ
Л. Никулин. Предисловие.....................................................................

3

ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО

I. Детство.............................................................................................
15
II. Годы нужды..................................................................................... 22
III. Новая жизнь................................................................................. 26
IV. Воскресенск и Бабкино............................................................. 33
V. На Садовой Кудринской............................................................
48
VI. На Луке......................................................................................... 67
VII. Поездка на Сахалин....................................................................
88
VIII. Богимовское лето . .....................................................................
99
IX. Поиски имения................................................................................ 108
X. Мелихово.............................................................................................112
XI. Моя подруга Лика............................................................................ 140
XII. Кума Антона Павловича................................................................ 153
XIII. «Мои новые друзья».................................................................... 158
XIV. «Чайка» в Петербурге.................................................................160
XV. В палате № 16................................................................................. 164
XVI. Зима без брата.................................................................................172
XVII. Последние годы жизни отца........................................................ 177
XVIII. Опять «Чайка»................................................................................. 185
XIX. Переезд в Ялту................................................................................ 188
XX. Художественный театр................................................................ 203
XXI. Женитьба брата........................................
220
XXII. Ялтинская жизнь............................................................................ 225
XXIII. Смерть и похороны брата............................................................ 250
XXIV. Спустя полвека................................................................................ 256
Указатель имен................................................................................ 262
Список иллюстраций.................................................................... 271

Мария Павловна Чехова

ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО
•XРедактор К. Тюнькин
Художественный редактор И. Жихарев
Технический редактор М. Позднякова
Корректор Г. Сурис
*
Сдано в набор 19/III 1960 г.
Подписано к печати 27/V 1960 г.
Бумага 84хЮ81/з1—8,5 печ. л. = 13,9 усл. печ. л., уч.-изд. л. 14,242+10 вклеек =
=14,748 л. Заказ № 1266. Тираж 75 000 экз. Цена 6 р. 45 к.
Гослитиздат, Москва, Б-66. Ново-Басманная, 19.

*
Типография № 2 им. Евг. Соколовой УПП Ленсовнархоза.
Ленинград, Измайловский пр., 29.