Пароход идёт на Валаам
В о д и т еля м « д о р о г и ж и зн и »
Ж и в ы м и м ёрт вы м — п о с в я щ а ю .
ЛЕНФРОНТ
-Л Е Д Я Н А Я г__ МАГИСТРАЛЬ
ПРОТЯЖе Ни е 3 0
км
По звенящим ладожским волнам
Пароход идёт на Валаам!..
Чуть качает
Синева без края!..
Сквозь дремоту слышу
микрофон:
кТрассу жизни мы пересекаем!..»
К ресницы крепче сон смыкает—
1 меня унёс в былое он:
>удто я на ледяной дороге —
1адогу седую узнаю...
а КП приказывают строго:
- Поскорей машину сдай свою...
ринимай двухпалубный, —
картинка!.. —
юогривый мчит... за валом вал,
чаек превратились вдруг
снежинки
в руках другой уже штурвал.
Экскурсантов ветерок ласкает,
И вода, вода — со всех сторон—
— Трассу жизни мы
пересекаем! —<
Говорю, вздыхая, в микрофон. —
Мы её сейчас пересекаем,
И свиданье краткое дано
С теми, кто сжимает руль
руками
И его не выпустит веками —
Мы идём...
на Ладожское дно!..
Сбились тучи, застилая запад,
Смолкли песни сразу...
Тишина!
Провела по стёклам чёрной
лапой
Ладожская вёрткая волна.
Ниже!
Ниже!
Сотня метров!!
Двести!!!
Словно в лифте ласковый
толчок...
Грянул гулкий голос:
— Вы на месте! —
Брызнул света синего пучок...
Рыбы в стёкла тычутся носами,
Раки с липкой тиной на клешнях.
— А теперь на всё смотрите
сами,
Дно расскажет о минувших
днях! —
Кто-то снова, 'синим светом
брызнув,
Зашагал в болотных сапогах...
— Не для всех была дорогой
жизни
Трасса, утонувшая в снегах!.. —
Голос смолк.
И свет ударил яро —
И машин ко дну прижалась
тень:
Загорелись фары, фары, фары.
Как в туманный ленинградский
день!
Полоса расплывчатого света
Ладожское озеро пересекла...
Но забыта скорость —
Струи ветра
Не текут с кабинного стекла...
В проржавевших баках
нет бензина,
Да и ехать некуда — тупик!..
Но забвенье не придёт
к машинам.
Не придёт и к тем, кто их
по льдине
Вёл под хмурым небом
напрямик.
Им с дороги трудной крепко
спится.
— Тихий ход! — команду отдаю.
А в кабинах — лица, лица, лица...
Вдруг, где полумрак уже
ютится,
Я друзей-шофёров узнаю!
И меня узнали:
— Здравствуй, ты ли!! —
В полушубках,
вязнут в топкий ил...
В тёплых шапках,—
как ушли из были
В ночь, когда снаряд воронки
рыл!..
2
Снова гулкий голос:
— По машинам!! —
И они — вернулись...
Целый взвод...
Тиною опутанные шины,
В кузовах блокадный всё народ...
Голодом иссушенные лица,
На губах проклятие войне.
Может быть, доныне хлеб им
снится
С кружкой снега
на скупом огне!!
Снова голос:
— Срок истёк,
живые!
Поднимайтесь,
не тревожьте сон!.. —
Фар погасли стрелы огневые,
Хлынул мрак густой со всех
сторон.
— Полный ход! — даю команду
снова.
Дрогнул винт, взбивая донный ил.
Из утробы Ладоги суровой
Пароход к лучам весёлым
всплыл...
Я проснулся —
запах сосен острый.
На простор смотрю из-под руки:
Вот плывёт навстречу
светлый остров,
А за ним как утки — островки!
Я смотрю в открытое оконце
Каждый листик с лужицею
солнца!
Каждая травинка ждёт поэта,
И в короне пены синь волны...
Но какой ценой
добыто это!!
Как мы это всё
беречь должны!
1966— 1967 гг.
Рис. П. Вискова
Виктор ГОЛЯВКИН
Все смотрите мой пенал!
рО СТИ сели за стол, а я бегал вокруг
* стола и орал:
— Смотрите! У меня! Какой пенал! За
мечательный!
Мне хотелось, чтобы все видели мой пе
нал. Такой редкий, зелёный, от противотан
кового патрона.
Папа сказал:
— Прекрати немедленно орать!
Я прекратил орать, потянул за рукав
одного гостя и тихо сказал:
— Смотрите. Какой у меня пенал. За
мечательный.
— Прекрати немедленно дёргать Петра
Петровича! — сказала мама.
Я подошёл на цыпочках к другому го
стю и сказал ему на ухо:
— Смотрите... какой у меня пенал... за
мечательный...
Он не расслышал.
— Вы только посмо
трите, какой у меня за
мечательный пенал! —
сказал я.
— Где? — спрашивает. Он здорово моим пеналом за
интересовался.
Но не успел я ему пенал показать, как папа закри
чал:
— Прекрати немедленно приставать к человеку!
Я отошёл подальше и на одного гостя пристально
смотрю. Как только он меня заметит, я ему издали пенал
покажу.
Но он в мою сторону не смотрел.
Тогда я привязал к пеналу верёвочку и вожу его по
комнате как ни в чём не бывало. Кто-нибудь спросит, что
это за штука, и я сразу пенал покажу.
Но мой пенал особенного шума не производил, и ни
кто не спросил, что я катаю.
Только родители меня попросили перед глазами не
мелькать.
Я, обиженный, ушёл в свою комнату, чтобы никогда
больше к ним не выходить.
Оказывается, так и нужно было поступить с самого
начала.
Уйти в свою комнату со своим пеналом.
Но ведь я с самого начала не был на гостей обижен,
как же я мог так поступить?.
К а к -н и б у д ь ...
Крестьянин,
З ИМА.
путь.
торжествуя, на дровнях обновляет
Его лошадка, снег почуя, плетётся рысью как-нибудь...
Кто не знает это знаменитое стихотворение!
Володя Полуянов, ленивый мальчик, тоже знал эти
строчки. Лёжа утром в своей постели, торжествуя по по
воду приближения весенних каникул, он переделывал
стих на все лады.
Родителям надоело упрашивать его вставать в школу,
они махнули рукой на своего сына, оставили ему завтрак
на столе, а сами ушли на работу.
Он всегда опаздывал в школу.
А в этот раз решил совсем не идти.
— Весна. Володя, торжествуя, по лужам обновляет
путь. Дружок, каникулы почуя, с ним вместе скачет какнибудь...
Володя вздохнул: каникулы начинались завтра.
— Мы, торжествуя, в кино могли бы завернуть. Дру
жок, Дружок, ты, протестуя, поменьше лай уж как-ни
будь!
Дружок вовсю лаял, видя своего молодого хозяина до
сих пор в кровати.
5
— Весна! весна! Тебя люблю я! Зачем за партой спину
гнуть? Когда спокойненько могу я часок-другой пока за
снуть.
Но спать не хотелось. Вставать тоже не хотелось. Бы
ло желание полежать.
— ...Ещё зевну я. Каникул ждать — какая жуть! Но
ничего! Свободы действий дождёмся лёжа как-нибудь...
Он зевнул.
Пёс залаял.
Володя бросил в него подушкой.
Пёс заскулил.
Володя сочинил:
— Весна! Подушку в пса бросая и без подушки оста
ваясь, я пролежу уж как-нибудь...
Тогда Дружок, окончательно выйдя из себя, неожи
данно стянул с Володи одеяло. У всех терпение кончается.
У собак, между прочим, тоже.
К ом анда
выйдем на лёд в боевом составе!
СКОРО
Коля Лёвушкин и Вася Васькин выздоровели
от
гриппа, Миша Ёлкин выздоровел от коклюша, Андрюша
тоже выздоровел. Гена Вохриков приехал из Москвы, где
он жил с родителями три года. Саша Камушкин, загоре
лый как чёрт, вернулся с отцом — послом из Индии.
Сашу Камушкина никак не ожидали. Дело в том, что
хоккейная команда из шести человек состоит, и он седь
мым оказался, то есть лишним.
Мы ему спокойно объясняем:
ч
— Ты нас извини, но ты седьмой. Мы тебя не можем
включить в свою команду. Откуда мы знали, что ты при
едешь.
— В какую команду? — спрашивает.
— Известно в какую,'—говорим, — хоккейную, не
в пожарную же.
— А зачем мне в хоккейную команду? — спрашивает.
Мы как заорём:
— Да ты что?! В команду не хочешь?!
Он перепугался и говорит:
— Хочу, хочу...
— Но мы тебя взять не можем.
— Почему?
— Вот чудак, потому что ты — седьмой.
— А вы какие? — спрашивает.
— Мы — укомплектованная команда.
6
— А я?
Мы друг с другом переглянулись
и говорим:
— А ты — седьмой.
Он в затылке почесал и говорит:
— Ну и что?
Мы ему говорим:
— Раз ты слов не понимаешь, мы
тебя даже запасным не возьмём.
Оказалось, мы ещё забыли Толи
ка Вервердельского. Он такой тихий,
и мы его из виду выпустили.
быть, шахматами займёшься? — спраши
— Может
ваем.
— Могу, — говорит, — и шахматами заняться.
— А мы тебя хотели в команду взять.
— Ладно, — говорит.
— Только у нас места нет.
— Ну и не надо, — говорит.
— Ты ведь даже не знаешь, какая у нас команда!
— Берите, мне не жалко, — говорит.
— И нам не жалко, только ты, не переживай.
— Да я и не переживаю.
— Знаем мы тебя. На вид не переживаешь, а внутри
с ума сходишь. Возьмём его, ребята?
В общем, мы его запасным взяли.
Настал день встречи с соседним двором.
Солнце светит. Тепло. С крыш каплет. Настроение бое
вое. Спортивная форма на высоте. А вместо катка —
лужа...
Саша Камушкин ходит вокруг катка и улыбается.
Дождались!
Коля Лёвушкин говорит Васе Васькину:
— Когда мы с тобой гриппом болели, лужи не было.
Может быть, это Камушкина работа? Может быть, он со
лью посыпал?
Ни с того ни с сего над Ёлкиным
стали смеяться:
— Эх ты, из-за своего коклюша
весь хоккей прокашлял!
Он разволновался и снова закаш
лял.
Вася Васькин чуть не заплакал, а
Андрюша встал в лужу и говорит:
— Тут ещё немножечко льду оста
лось, может быть, всё-таки удастся
сыграть?
Хотя ясно, что не удастся.
Гена Вохриков говорит:
— Если бы я знал, я бы из Москвы не уезжал, там со
всем другая обстановка, — и со всей силой швырнул со
сулькой в смеющегося Сашу Камушкина.
Мы долго вели разговоры, всё в таком же духе: ни
как не могли от лужи отойти.
Вдруг Вася Васькин говорит:
— Ребята, давайте футбольную команду собирать, раз
так вышло!
Его все поддержали, даже обрадовались.
Мы стали тут же футбольную команду собирать, что
бы в долгий ящик не откладывать. По всем правилам —
одиннадцать человек.
Гена Вохриков кричит Саше Камушкину:
— Иди сюда, не бойся!
Тот не идёт.
Мы ему кричим:
— Иди, иди сюда, мы тебе ничего не сделаем!
Он не идёт.
- Я, — кричит, — могу! Вас всех! Такой сосулькой
забросать! Что вы у меня вдребезги разлетитесь!!!
— Да никто в тебя сосулькой бросать не собирается,
у нас к тебе дело есть!
— Я с вами никаких дел иметь не желаю! — отве
чает. — Я вас ещё сосульками не так закидаю, подождите!
— Да отстань ты со своими сосульками,— говорим. —
Закидай, пожалуйста. У нас к тебе серьёзное предложе
ние.
А он громадную сосульку оторвал от водосточной тру
бы и грозится.
С трудом его уговорили, он сосульку бросил, и мы
к нему подошли. Зовём его в нашу футбольную команду,
а он упирается.
— Так, так... — говорит, — теперь у вас положение
изменилось, так вы ко мне пришли?
— Смотри, — говорим, — потом пожалеешь! Мы тебя
даже запасным не возьмём, имей в виду!
Он с трудом согласился.
Толик Вервердельский очень удивился, что он теперь
футболистом будет.
— А раньше кем я был? — спрашивает.
— Раньше хоккеистом.
— Когда же я им был? — спрашивает.
Он, оказывается, даже не знал, в какую команду мы
его вначале включили. Ему, оказывается, всё равно было,
в какой команде состоять, лишь бы одному не быть.
8
Пошли по квартирам недостающих собирать.
Сплошная морока с этими недостающими!
Если бы мы в футбол уже играли, они бы умоляли
взять их в команду, а когда мы к ним сами пришли, они
упираются. Мы даже к малышам обратились.
Один малыш говорит:
— А вы мне в копилку положите пять копеек?
Мы ему обещали, и он дал своё согласие.
Другой малыш сказал:
— Сейчас у меня со временем туго. Я усиленно
упражняюсь на рояле. Обещать вам не могу, но постара
юсь. Только не вратарём. Не имею права портить руки
о мяч.
Вася Васькин возьми да скаж и :
— А ноги тебе портить можно? — Взял музыканта за
ушко да потянул.
Из-за его поступка мы, может быть, способного игро
ка лишились.
Пенсионер дядя Петя Макогонов выразил желание
стоять в воротах, раз у нас такое критическое положение.
Может, он пошутил, но мы ему вполне серьёзно отказали.
На такого вратаря трудно положиться. С крупным счё
том можно проиграть ни за что ни про что.
Забавный инцидент произошёл с Галей Хорошайло
вой. Она узнала, что мы футбольную команду собираем,
за нами увязалась, претендует на роль центра нападения.
Мы ей говорим:
— Ну кто ты такая, посмотри на себя!
Она говорит:
— А вы дураки!
Еле-еле от неё отвязались.
Одиннадцатого игрока мы долго найти не могли, как
вдруг появляется во дворе вернувшийся из детской коло
нии бывший хулиган Николай Богданов. Я ему сразу
предложил стать в воротах.
9
А он мне как щёлкнет в нос, да с такой силой, что
слёзы из глаз потекли.
— Я, — говорит, — тебе покажу, как надо мной изде
ваться!
Мы от него разбежались в разные стороны и за са
раем собрались.
Неожиданно дядя Петя появился, схватил Богданова
за руку и говорит:
— Вместо того чтобы исправиться, ты опять за ста
рое!
Богданов задрожал и говорит:
— Буду, буду стоять в воротах!
Дядя Петя говорит:
— Я и то согласился, а ты кривляешься, ишь ты, ка
кой важный!
Но как только дядя Петя его отпустил, Богданов от
бежал на почтительное расстояние и стал орать:
— Ловите! Ловите! — и по водосточной трубе полез
на крышу.
Дядя Петя вздохнул и говорит:
— Пропадает человек, а жаль. Ничего, мы за него
возьмёмся. А вы не печальтесь, ребята, я вам своего вну
ка из пятнадцатого дома приведу, он будет счастлив.
Мы на него целиком положились и всей командой по
шли есть мороженое.
В кафе долго спорили, кому где играть, так расшуме
лись, что нас спросили:
— В чём дело, ребята? Что у вас тут происходит?
— Да вот, — говорим, — сезон начался, укомплекто
вываем свою команду. Хоккейную команду укомплекто
вали, теперь футбольную укомплектовываем.
А когда мы встали из-за стола, Саша Камушкин ска
зал:
— Ребята, я отдаю на общее пользование новый ин
дийский футбольный мяч!
Саша вынес свой мяч во двор, мы его гоняли по лу
жам, лупили что есть силы по сосулькам.
Устали и отправились в соседний двор договариваться
о встрече.
это
Вольт СУСЛОВ
БЫЛО
Рис. В. Орлова
В БЛОКАДУ...
Старый портфель
Света в городе не было. Запы
лившиеся лампочки уныло висели
под абажурами и с завистью по
глядывали на коптилки. У копти
лок был фитиль, было какое-то
вонючее, потрескивающее масло,
и главное — был огонь! Малень
кий жёлтенький огонёчек с си
ненькими краями. Но у лампочек
не было и такого! Они очень ску
чали. И очень завидовали коптил
кам.
Я устраивался возле коптилок
и писал письма.
Бумаги у меня было много. К
новому учебному году я пригото
вил целую гору тетрадей! Но при
шла война, а за нею блокада.
Школа наша закрылась. Тетрадй
остались без дела...
Я люблю писать письма. Любил
их писать тогда, люблю и сейчас.
Тогда я писал всем. Папе на
фронт, бабушке на Урал, Косте
Шлагбауму в Арысь.
И знаете, что самое интересное:
Костя сохранил все эти мои
письма!
Встретились мы с ним только
через шестнадцать лет. Он при
ехал в Ленинград. Усталый, весё
лый, шумный! И положил передо
мной на стол старый потрёпанный
школьный портфель.
— Держи! — сказал он. — Да
рю!
— Что это? — удивился я.
— Твои письма. Все. До едино
го!
Я щёлкнул чуть поржавевшим
замком, и на стол посыпались
треугольнички,
треугольнички,
треугольнички...
С
круглыми
штампами почты, с печатями
«Просмотрено военной цензурой»,
с грозными буквами «Доплатить»...
Ай-я-яй! Я посылал письма без
марок!.. Бедный Костя!
— Ты будешь последним преда
телем,— гудел Костя,— если не
расскажешь обо всём этом сегодняшим мальчишкам! Что? Ты
пишешь только стихи? Ерунда!
Ты умел здорово писать письма —?
напишешь и сейчас! Да и чего тут
писать? Всё уже ведь готово! Дай
слово, что сделаешь!
Я дал слово.
Но ведь нельзя же одно и то же
письмо посылать два раза? Да
ещё по разным адресам!..
— Тогда пиши снова, — заявил
Костя.
— Как так снова?
— Прямо из сорок первого го
да. Потом из сорок второго. Вы
ключи свой торшер, занавесь одея
лом окно, раздобудь коптилку — и
пиши! Нам сколько тогда было?
Тринадцать? Четырнадцать? Вот
и пинга тем, кому сейчас по три
надцать. Только ничего не забудь!
И вот я пишу.
Всем сегодняшним мальчишкам
и девчонкам.
Пишу из сорок первого.
11
Суворов
Памятники в Ленинграде убра
ли. Так было надо. Ведь каждый
памятник — это
замечательное
произведение искусства. Его бе
речь надо. А тут — война. Снаря
ды рвутся, бомбы... Упадёт какаянибудь поблизости и может у ко
ня ногу оторвать. Или осколками
дырок наделать. Или совсем всё
испортить.
Вот и решили памятники спря
тать, сберечь.
Над Медным всадником выро
сла целая гора мешков с песком.
Кони с Аничкова моста ускакали
в сад Дворца пионеров. Никто да
же не знал, где они закопаны.
Памятник Ленину у Финляндско
го вокзала обшили досками, насы
пали за обшивку песок. Ещё бы —•;
такой памятник да не сберечь!
Другие памятники тоже укры
ли.
А
вот Суворову
памятник
остался.
12
Он стоял всё так же на своём
месте у Кировского моста, и его
бронзовая рука так же твёрдо
сжимала рукоятку меча.
Суворов был солдатом. Он был
генералиссимусом русской армии.
Потому он и остался сражаться
в военном городе вместе с солда
тами.
Рвались бомбы, свистели и ухали
снаряды, а он стоял. И даже не
прикрывался щитом, который дер
жал в другой руке. Нельзя! Как
же так? Вдруг пройдёт мимо мо
лодой солдат и увидит, что Суво
ров прячется? Солдат тоже может
встревожиться, растеряться. Коли
уж старый воин прячется, молодому-то тогда и струсить не грех!
А ведь ему, молодому солдату, в
бой идти! С лютым врагом сра
жаться!
Идут мимо памятника на фронт
отряды. Новобранцы. Шинели на
них топорщатся. Железки всякие
брякают. Винтовки кто как дер
жит. Только Суворов не на вы
правку смотрит. Выправка — что!..
Послужат и научатся. Суворов
другое видит. Шинели сидят пло
хо, а в походке — твёрдость. Же
лезки не пригнаны, а в глазах —«
решимость. У винтовки ремень ос
лаб, а в сердце — мужество. Зна
чит— чудо-богатыри! Такие назад
не попятятся. Города не сдадут.
Значит, можно ему стоять спо
койно.
А солдаты на памятник смот
рят.
— Суворов с нами! — говорят.
И вроде легче им от этого в бой
идти. Если Суворов с ними, то уж
не так страшно. Суворов никогда
ни в каких сражениях не отсту
пал. И даже враги говорили о
нём: «Где Суворов — там победа!»
Уйдёт отряд — пусто на улице.
И на мосту пусто. И на притих
шей набережной.
Изредка пройдёт морской пат
руль. «Чудо-богатыри!» — говорит
Суворов.
Пролетит в *небе тройка наших
истребителей — «Чудо-богатыри!»
А если не военные? Женщина
через мост на работу спешит?
Мальчишки на санках домой по
лено везут? Девочка какая-то с
продуктовой сумкой плетётся?..
Всё равно — чудо-богатыри!
Потому что весь город — фронт.
Все ленинградцы — солдаты. Все с
фашистами не на жизнь, а на
смерть бьются. Каждый на своём
посту.
И Суворов на своём. У Киров
ского моста.
Непобедимый с непобедимыми.
Пушки «Авроры»
Если говорить честно, этой ис
тории я даже не знал в те годы,
во время войны. И, конечно, не
писал об этом Косте в эвакуацию.
Об этом подвиге я услышал уже
много лет спустя, услышал недав
но.
На «Авроре» принимали в пио
неры большой отряд октябрят. Я
тоже был с ними. И когда торже
ственная часть закончилась, ребя
та разбрелись по легендарному
крейсеру,
осматривая
каждый
уголок. Три девочки в новеньких
шёлковых галстуках подошли к
баковому орудию, долго молча его
рассматривали, даже водили по
стволу пальцами. Потом одна ос
мелилась и спросила
сопрово
ждавшего ребят офицера-авроровца:
— Это та самая пушка?
Офицер понял, какая это «та
самая», и улыбаясь кивнул.
— А другие? — спросила девоч
ка. — Они тоже стреляли?
Вот тут-то я и услышал интерес
нейшую историю о пушках про
славленной «Авроры». И удивил
ся : как же так, всю войну про
был в Ленинграде и ничего не
слышал? Если бы слышал, я бы,
конечно, тут Же написал об этом
Косте. А вот теперь, выходит, моё
письмо идёт со значительным опо
зданием. Но всё равно рассказать
об этом необходимо.
Перед войной каждый год 7 но
ября «Аврора» входила в Неву и
бросала якорь в том месте у моста
Лейтенанта Шмидта, 'откуда ко
гда-то дала сигнал к восстанию.
Праздничные ленинградцы гуля
ли по набережным и любовались
краснознамённым крейсером. И
все мальчишки знали наизусть,
сколько на «Авроре» труб и скольз
ко пушек.
Не знали они только, что этим
пушкам снова придётся стрелять.
Восьмого июля 1941 года на
крейсер пришёл приказ: сформи
ровать батарею специального на
значения.
Тяжёлый автокран снял с ко
рабля девять орудий. К вечеру по
дошли тягачи, погрузили пушки
на свои плечи, поурчали, поурчали и потащили их к Вороньей го
ре, к Дудергофу.
Первое орудие поставили прямо
у подножия горы, неподалёку от
каменного здания школы. Второе
— через километр, около деревни
Мурилово. Третье — ещё через ки
лометр. Четвёртое тоже... Вытяну
лась батарея почти до города
Пушкина, до Александровки.
Каждому орудию выкопали кот
лован, сверху прикрыли маскиро
вочной сеткой. Для людей сооруди
ли землянки, для хранения бое
припасов — погреба с бревенчаты
ми накатами. От орудия к орудию
связь протянули.
— «Охотник»!..
«Охотник»!..
Я — «Олень »!—это командир бата
реи старший лейтенант Иванов
13
вызывает первое орудие. Прове
рил — вызывает
другое: —
«Омут»!.. «Омут»!.. Как слышите?
Все позывные выбрали на букву
«о»: «Охотник», «Овраг», «Оль
га»...
«Ольга» — специально для стар
шего военфельдшера Тони Пав
лушкиной. Только-только закончи
ла она Военно-медицинскую ака
демию— и сразу на батарею. Не
обстрелянная ещё.
Ну да это не беда. Командиры
орудий тоже недавно курсантами
были. Одни в Ленинграде учились,
другие — в Севастополе. Теперь —
все балтийцы. Артиллеристы бата
реи «Аврора».
Крейсер их в Ораниенбауме сто
ит у причала. А они здесь — на
берегу.
Впереди пехота с фашистами
сражается.
— Что случилось?
— Немцы прорвались в Дудергоф... Командир первого орудия
убит... Туда пойдёт лейтенант
Смаглий. А вы, доктор, на пятом
останетесь. За командира...
У Тони чуть бинт из рук не вы
валился.
— Я?.. Я же не артиллерист.
Никаких расчётов не знаю...
*— Теперь стрелять прямой на-,
водкой придётся... Это просто. —
Иванов попытался приподняться
на локте, но тут же снова упал. —
У вас на батарее старшина хоро
ший... Кукушкин. Он ещё в фин
скую воевал. Дело знает. А вы —
командир. Всё-таки военную ака
демию окончили...
— Есть! — говорит Тоня расте
рянно. А сама думает: как же
комбата в тыл переправить? Ка-
Позади Ленинград.
С каждым днём становилось тре
вожнее. Враг приближался. Всё
чаще гудели над головой самолё
ты с чёрными крестами на крыль
ях. Скидывали бомбы вокруг. Ба
тареи не замечали. Хорошо зама
скировались авроровцы!
Потом начали долетать снаряды.
Ночью 11 сентября к пятому
орудию добрался командир бата
реи. Как добрался — неведомо...
Раненый, в крови весь... Тоня
Павлушкина перевязывать кину
лась:
кой дорогой? Где фашисты? Где
наши?
Утром снова налетели самолёты.
Час кружат, два... Из пулемётов
строчат. Высматривают. Низко
низко над землёй носятся. А всё
равно не видят наших пушек.
И люди все в землянках. Толь
ко наблюдатели вокруг посматри
вают.
Роют снаряды но нолю воронки.
Неубранную картошку перепахи
вают.
Порвали телефонную связь. Сов
сем дело дрянь... Что вокруг? От
14
куда противника ждать? Ничего
неизвестно.
К полудню стали доноситься ав
томатные очереди...
— Фашистские танки! — доло
жил наблюдатель.
— К орудию!
На Ленинград катилась лавина
фашистских войск. Горели Гатчи
на и Красное Село. Пали Петер
гоф и Стрельна. Чёрный дым оку
тывал город Пушкин.
По дорогам к Ленинграду не
слись фашистские автомашины с
пехотой, тарахтели мотоциклы,
скрежетали танки. Они спешили.
Они уже не видели перед собой ни
окопов, ни рвов, ни отступающей
пехоты.
И тут на них обрушился шквал.
Запылали танки. Сбились в кучу
автомашины. Полетели в канавы
мотоциклы и пушки!..
Не видели фашисты сквозь дым
и пламя, как стоят у орудий авроровцы.
Не слышали они в грохоте ка
нонады, как кричат они:
— За Родину!
-— За Ленинград!
— За «Аврору»!
— За революцию!
Авроровцы стояли насмерть.
На пятом орудии после девяно
сто шестого выстрела так накалил
ся ствол, что с него полезла
краска.
v
Первое орудие гитлеровцам уда
лось захватить. Оставшихся в жи
вых израненных моряков они при
вязали колючей проволокой к
стволу пушки, облили бензином и
подожгли.
Фашисты стояли рядом с пуш
кой. Любовались и ждали, когда
эти упрямые русские запросят по
щады.
И не дождались.
Умирая, авроровцы пели «Ин
тернационал».
А по вражьим колоннам били,
били другие орудия. Шестое. Вось
мое. Девятое. С бронепоезда «Бал
тиец» из-под Ораниенбаума било
ещё одно — десятое — кормовое
орудие краснознамённого крейсе
ра.
«Ни шагу назад!» — грохотали
орудия «Авроры».
И ни на шаг вперёд не смогли
продвинуться фашисты.
Войска и ополченцы Ленинграда
заняли окопы, подтянули к пере
довой свои орудия. Застрочили
наши пулемёты. Засвистели мины.
Заухали разрывы гранат.
А надо всем этим грохотали
пушки «Авроры».
Пушки, которые вышибли из
Петрограда капиталистов и поме
щиков, белых генералов и цар
ских жандармов. Пушки, которые
не пустили фашистов в Ленин
град.
Драгоценные зёрна
Народу в нашем доме осталось
мало. А мужчин и совсем раздва — и обчёлся. Дядя Никифор,
дворник, остался. И ещё какой-то
учёный с четвёртой лестницы. Мы
его совсем мало знали. До войны
и вовсе не замечали. И дядя Ни
кифор, наверное, не замечал. А
тут, раз их всего двое мужчин
осталось, они, конечно, подружи
лись.
Идёт учёный с работы — дядя
Никифор его уже у ворот поджи
дает.
— Добрый вечер! — говорит. —
Что сегодня курим?
Учёный грустно улыбается и
вздыхает:
— Берклен.
— А у меня БТЩ! — хохочет
дя дя Никифор и лезет в карман
15
за
кисетом. — Хотите попробо
вать?
Потом они меняются кисетами,
сворачивают «козьи ножки», за
куривают и начинают кашлять.
Кашляют они так, что можно
подумать: начался обстрел. Или
это зенитки грохочут. У обоих уже
слёзы из глаз текут, а они всё
курят и кашляют, курят и каш
ляют... Такой у них, значит, таба
чок хороший, забористый.
Дело в том, что папирос по кар
точкам не давали. Табак, в городе
кончился. А курильщикам курить
всё равно хочется. Вот они ходят
и изобретают, чего бы в свои
«козьи ножки» напихать. И выду
мывают разные табаки. «Берклен» — это значит «берёзово-кле
новый». Из листьев этих деревьев.
«БТЩ» — это «брёвна-тряпки-щепки». Были ещё «Вырви глаз»,
«Матрац моей бабушки» и всякие
другие.
Накашляются дядя Никифор с
учёным вдоволь и начинают об
суждать положение на фронте.
Потом дядя Никифор спрашивает,
как у учёного на работе дела.
— Ничего. Всё хорошо, — гово
рит учёный. — Только вот, знаете,
очень холодно в институте. Боюсь,
как бы это не повлияло на со
бранный материал. Температур
ный режим, это, знаете, очень
важно...
И начинает рассказывать про
разные удивительные растения из
жарких стран, про экспедиции в
Южную Америку и Австралию.
Потом про зёрна, которые нашли
во время раскопок у горы Арарат
и которым уже чуть ли не пять
тысяч лет. Или про пшеницу, ко
торая не боится никаких морозов.
Или про другую пшеницу, кото
рая может выдержать любую за
суху.
— Вот только холодно у нас, —
опять вспоминает он.
Дядя Никифор поддакивает и
заверяет, что уж для институтато должны непременно выделить
машину дров, что есть решение
горсовета разобрать пять тысяч
16
деревянных домов и на Охте уже
разбирают. Так что дрова непре
менно будут.
Учёный говорит: «Возможно,
возможно...»— и идёт в свою хо
лодную квартиру, для которой
дров ни с какой Охты не привезут.
Скоро совсем уже пришла зима,
и учёный с дядей Никифором пе
рестали курить у ворот. Иногда по
утрам мы видели, как учёный ша
гал через Неву куда-то на ту сто
рону, в свой институт. А иногда
он и вовсе не приходил ночевать.
Дядя Никифор тогда волновался
и спрашивал нас, не видали ли. И
даже в булочную ходил узнавать:
выкупал он по карточкам хлеб
или не выкупал?
Из-за этого и мы, и ещё другие
люди узнали, что он не просто
учёный, а настоящий герой.И все
в их институте герои. Потому что
можно ходить в атаки, можно мол
чать под пытками, можно даже
обвязать себя гранатами и бро
ситься под фашистский танк, но
не тронуть ни крошки хлеба,
когда ты еле ползаешь от голода
и у тебя в руках целая буханка —
это да!..
— У него же всё есть! — рас
сказывал
дядя
Никифор. — И
пшеница есть, и рожь. Овёс, гово
рил, есть. У них там в институте
коллекции зёрен со всего мира со
браны. Из семидесяти разных
стран. И бобы есть, и соя. А они
голодают! Есть-то есть, да нельзя
есть! Потому что для науки сбе
речь надо. Вчера вон пошёл — еле
ноги тащит. Говорит, надо коробки
переставлять. Вот человек!
Ночью мне даже приснились эти
коробки. Много-много коробок. В
одной хлеб лежит, а в другой —
булки, в третьей — печенье. «Да
вай съедим», — говорит Вовка.
«Что вы! Что вы! — машет на нас
руками учёный. — Это же такая
ценность!» А Вовка снова говорит:
«Человек для нас ценнее всего!
После войны можно поехать и
снова набрать
таких
зёрен».
«Нет, — говорит учёный. — Та
ких уже не набрать. Их нужно
непременно сохранить», — и то
ропливо закрывает все ящики.
Утром я Вовке про сон расска
зал. Вовка обиделся:
— Дурацкие тебе сны снятся, —
говорит. — Мне вот приснилось,
как я фашистский бомбардиров
щик сшиб. Догнал его — и из пу
лемёта! Бомбардировщик носом
вниз, и я в пике. Лечу, лечу, ле
чу - и проснулся.
Учёного мы не видели недели
три. Потом он вдруг пришёл, и
прямо к дяде Никифору.
— Извините, — говорит. — Нет
ли у вас мышеловки?
Дядя Никифор удивился, конеч
но. А учёный объясняет:
— Понимаете, какая неприят
ность... Крысы. Вчера снова рас
тащили зерно.
— Как же так?! — ахнул дядя
Никифор. — Оно же у вас в желез
2 «Искорка» № 1
ных коробках? Им же не про
грызть?
— Разумеется, — говорит учё
ный. — И в коробках, и на пол
ках. Так ведь эти проклятые что
придумали!.. Забираются на полки
и каким-то образом сталкивают.
Коробки падают, раскрываются —
и пир горой! Мы вчера связывалисвязывали коробки... Пока ничего.
А вдруг крысы додумаются пере
грызать верёвки?..
Мышеловок
мы
насобирали
штук двадцать. А дядя Никифор
ещё всю неделю сокрушался:
— Подумать только! Крысы!
Все на Ленинград! И фашисты, и
голод, и холодина, а тут ещё и
крысы!
Теперь Вовке дурацкий сон при
снился: про крыс. Он их пулемё
том расстреливал с истребителя.
А однажды учёный пришёл до
мой и к дяде Никифору даже не
заглянул. Дядя Никифор сам к
недоу поднялся. Дверцу от тумбоч
ки принёс для печки.
— Что с вами? — спрашивает.
— Со мной? — переспросил учё
ный.— Со мной ничего. Хожу вот.
Стерегу от крыс зерно. — Он по
молчал. А потом подошёл к столу
и как стукнет по нему кулаком.
Стукнул и тихо-тихо сел в крес
ло. — Товарищ у нас погиб.
— Снарядом? — спросил дядя
Никифор.
— От голода. Прямо в институ
те. Сегодня принимал его лабора
торию: пуды отборнейшего зерна!
Что я жене его напишу?..
Что писать, дядя Никифор не
знал. Вовка сказал, что надо бы
написать «пал смертью храбрых»,
как обо всех солдатах пишут. Но
дядя Никифор обратно к учёному
не пошёл.
А утром мы снова увидели, как
побрёл учёный через Неву.
До института ему идти два ча
са двадцать минут. Это он сам
подсчитал. Раньше за полчаса до
ходил, а теперь вот за два два
дцать. Ослаб.
17
Экспедиций
за линию фронта
Всю войну над Ленинградом ви■ло за то, что сообщал он вниз по
сели «колбасы».
телефону совсем не военные све
По-настоящему их
называли дения.
— Клавочка! — кричит в труб
аэростатами воздушного загражде
ния, но все ленинградцы их звали ку. — Над Кронштадтом гуси ле
просто «колбасами». Очень уж тят. Честное слово! А у Колпина
они были похожи на колбасы. где-то гроза собирается.
Или на селёдки. А ещё больше
А Клавочку-то в это время ко
на дирижабли. Такие огромные, мандир роты вызвал. У телефона
вытянутые в длину воздушные сидел старшина.
шары.
— Разговорчики! — слышит в
Их поднимали над городом на трубку наблюдатель. — Я вот тебе
крепких стальных тросах. Целы устрою грозу! Два наряда не в
ми днями висели «колбасы» над очередь!
домами, защищая их от враже
Вздохнул наблюдатель в корзин
ских самолетов. Аэростаты мешали ке: и поболтать нельзя... Стал с
самолётам опускаться низко и ки той поры сам с собой разговари
дать бомбы точно в цель. Потому вать. Один раз так расшумелся,
что если летать низко, можно что его даже Клавочка в телефон
крылом за трос так чикнуть, что услышала.
и сам кубарем!
— Ты с кем это там бесе
Но фашистские самолёты всё- дуешь? — спрашивает.
таки летали. Высоко. Выше аэро
— А сам с собой.
статов. И сыпали бомбы куда по
— Как это так?
пало : на больницы, школы, жи
— Очень просто. С хорошим че
лые дома, театры.
ловеком и поговорить приятно.
Как только они подлетали к го
Но вообще-то службу он нёс ис
роду, по радио объявлялась воз
правно.
Всё замечал и обо всём
душная тревога и начинали стре
своевременно
докладывал по те
лять зенитки. Бах! Бах! Тра-та-талефону.
та-та! — сыплются
осколки
на
Вот однажды слышит он — вни
крышу.
Были среди «колбас» ещё и нем зу сирены завыли. Воздушная
ножечко другие: аэростаты воз тревога!
Вражеские
бомбардировщики
душного наблюдения. По виду точ
но такие же, только с корзинками. летят.
В корзинке поднимался наблю
Бах! Бах! — вокруг белые буке
датель и следил: где в городе ты от разрывов зенитных снаря
вспыхнул пожар? Откуда стреляют дов.
фашистские дальнобойные бата
И вдруг — дзинь! — какой-то ос
реи? А потом сообщал по телефо колок прямо по тросу.
ну вниз. К месту пожаров спеши
И перерубил.
ли пожарные. А наши артиллери— Никак я лечу? — удивился
сты наводили свои орудия точно
по цели и громили фашистские вслух наблюдатель. — Ага. Лечу.
Под корзинкой крыши домов
пушки.
поплыли,
улицы, мосты...
Сидел в одной такой корзинке
наш наблюдатель. Человек не ста
— А куда же это я? — забеспо
рый, весёлый и очень разговорчи коился. — Похоже, что к Гитлеру
вый. Ему даже частенько попада- в гости. Ветер в их сторону.
18
Смотрит вниз: плывёт город.
Назад, назад куда-то... Уже и раз
рывы зениток где-то за спиной
остались, окопы передовой всё
ближе, ближе. ..
Вот это да!
В такой плохой ветер попал. В
фашистский какой-то ветер.
— Пистолет-то почищен? — сам
себя
спрашивает.
Почищен.
Только патронов маловато: всего
одна обойма.
Снизу тоже аэростат заметили.
Наши бойцы смотрят, вздыхают,—
а чем поможешь?
Фашисты тоже смотрят. Не
стреляют. Всё равно ведь к ним ле
тит. Опустится наблюдатель в
плен!
А наблюдатель по-своему прики
дывает.
— К партизанам полечу! — го
ворит.— Или прямо в Англию, к
союзникам. — Улыбнулся и тут
же старшину вспомнил. Ох и по
падёт же от него за самовольную
отлучку! — Разговорчики! — сам
себе кричит. — Доставай-ка лучше
планшетку да зарисовывай распо
ложение позиций противника!..
Медленно плывёт по воздуху
«колбаса». Рисовать удобно. Паль
цы немного мёрзнут, ну да это не
беда. Уже все фашистские окопы
зарисованы, хода сообщений, ар
тиллерийские батареи... Стоянку
танков засек.
Жалко телефона нет: шнур
оборвался. А то сразу бы и пере
дал.
Фашисты ждут не дождутся,
когда же эта «колбаса» наконец
сядет!..
А она и не думает садиться.
Летит себе и летит. Покачивает
ся слегка. С чего-то вдруг даже
немножко вверх подпрыгнула...
И попала в другой поток возду
ха. В другой ветер. В наш. Утащил
он «колбасу»
у фашистского
ветра!
— Ага! — обрадовался наблюда
тель. — Назад летим!
Во все глаза вниз смотрит. Точ
но! Назад! Вон уже зарисованные
фашистские окопы снова внизу
поплыли.
2*
— Порядочек! — говорит наблю
датель. — Скоро домой прилетим!
Кипяточку попьём, согреемся...
— А как спустимся? — спра
шивает себя вдруг. — Парашюта
нет... От троса один хвостик бол
тается...
*— Ничего!
отвечает. —■ За
Исаакий зацепимся. А то—на Урал
полетим. Там горы высокие. Ся
дем на вершину, отцепим корзи
ну — и вниз.
Домой оно, конечно, веселее ле
теть.
Только в это время — тью! тью!
тью! — пули засвистели. Поняли
фашисты, что уходит от них «кол
баса». Рассердились. Как же это
так: в гости прилетал— «здрастье»
не сказал!.. Назад летит — «про
щай» не говорит!
Такую пальбу открыли! Из вин
товок, из автоматов!..
19
Корзинку в двух местах про
стрелили.
А потом — пшш! —угадали всётаки. Оболочку аэростата пуля
пробила.
Газ выходить начал. Даже про
стым глазом видно, как он идёт:
тоненькой такой белой струйкой.
— Н-да... — вздохнул наблюда
тель.— Пальцем не заткнёшь. Опу
скаемся. Вот незадача!.. И до на
ших осталось рукой подать... Ка
кие бы сведения доставил!..
И тут, то ли случайно, то ли
специально, наши артиллеристы
открыли огонь из тяжёлых ору
дий.
Ух! Ух! — рвутся снаряды. И
всё позади аэростата. Взрывные
волны вверх летят. Раз! Два!
Три! — подталкивают «колбасу».
Вперёд! Вперёд!
Корзина из стороны в сторону
болтается. Наблюдатель катается
по дну от стенки к стенке.
Наконец на ноги встал. Взгля
нул через борт корзины:
— Ура! Садимся!
И, верно — сел.
На Охте.
На крышу одного из домов.
УГАДАЙ-КА!
Что подарил Дед-Мороз пограничнику?
«
Рисунки А. Курушина
Б. МИХАЙЛОВ
Умный заяц
Попал заяц в лихую беду: настиг воздухе сильные задние ноги зай
ла его посреди снежного поля ца. И вот одна, две, три вороны
большая стая злых голодных во грязными серыми тряпками далеко
от
зайца — видать,
рон. По самые уши проваливается отскочили
то вправо, то влево. Всюду насти крепко попало. Только очень уж
гают его крепкие вороньи гклювы. много ворон. Как ни бьёт заяц но
гами — одолевают
его вороны.
Шерсть клочьями летит.
Ох, глупый, глупый зайчишка! Не Вскочил бедняга и опять кинулся
ужели не видит он своими косыми со всех ног куда глаза глядят.
глазами, где его спасение? Вон там,
И куда только глядят косые зая
справа, молодые ёлушки стоят — чьи глаза? На дорогу надо, на до
спрятался бы под них. Увидел заяц рогу! А там до леса ногой подать!
ёлушки, подкатился к самой густой,
Ну и глупый! Неужели не дога
нырнул под неё и затаился.
дывается, где его спасение? А за
«Молодец заяц, вот и спасе яц, видать, догадался: всё ближе и
ние!» — радуюсь я.
ближе к дороге катится воронья
«Кар-р-раул! — подняли страш- * свора.
ный переполох вороны. — Укр-рНо куда же покатил заяц с ко
рылся!»
сых глаз своих? Не от леса, а к ле
Нет, не укрылся заяц.
су бежать-то надо. Ведь
Нашлась в стае одна са
тут на дороге стою я.
мая что ни на есть до
Ведь у меня ружьё висит
тошная ворона, залезла
за плечами, ведь я охот
бочком под ёлушку и,
ник!
видать, крепко долбану
Но, видать, заяц луч
ла там зайца. Свечкой
ше . меня рассудил, где
выскочил бедняга из-под
его спасение. Пулей под
ёлки, и опять закрути
летел ко мне, в ноги
лась над полем серая
ткнулся да и замер. Взял
галдящая воронья свора:
я его на руки. Дрожит
«Вр-р-рёшь — не
уй
косой мелкой дрожью.
дёшь!»
Один глаз подбит, а дру
Валом валят злые во
гой прямо на меня смот
роны.
Прямо
смерть
рит. Умно, доверчиво так
приходит зайцу. Опроки
смотрит.
нулся он на спину, из
Кинулись было на меня
снега одни только лапы
вороны:
торчат.
«Вор-р! Вор-р! Вор-р!»
«Ок-ка-чурился!»—тор
Но со мной шутки пло
жествующе заорали во
хи. Только дотронулся я
роны и всем скопом ки
рукой до ружья, сразу
нулись на зайца. Ан не
«караул» закричали.
тут-то
было.
Быстро
Только мы с зайцем
быстро
замелькали
в
их и видели.
21
Иван АНТОНОВ
Цок, цок, цок, цок!
Цокает бельчонок.
Вынес шишку
из дупла
на сучок
кручёный.
Дальше незачем
тащить,
можно здесь её
лущить.
в зимнем
На берёзе семь сорок.
У сорок идёт урок.
На уроке дятел строг,
учит грамоте сорок:
вслух читать,
вслух считать.
И зазря не
стрекотать*
На осине
в роще синей
зазвенел на ветках
иней.
Под осиной — пир
горой!
Зайцы утренней порой
угощаются корой.
22
С ветки в снег
Снегирь упал.
Маша а хн ула :
«Пропал!
Бьётся,
крылыш ками машет,
странно
кувыркается...»
Не тужи напрасно,
Маша,
Это о н купается.
лесу
Приходите утро$г
ранним
посмотреть на чудеса:
на снегу
чистописанъем
занимается лисаш
Кто тут шёл?
Снег копал.
У пенька след
пропал »—•
Словно бы растаял.
Заглянули под пенёк9
Отыскали теремок —<
норку горностая*
Рисунки В. Гальба
23
Н. ДЗГОЕВ
Рисунки В. Адаева
Радиус земного шара
М АРИЯ Ивановна вынула отпечатанный лист из пишущей машинки и,
положив его на низенький столик, поправила волосы...
Она была старшей машинисткой в машинописном бюро большой
газеты: старшей и по возрасту и по опыту. Все остальные машинист
ки — куда моложе её, самой младшей — Ниночке — всего восемна
дцать лет.
А Марии Ивановне — шестьдесят пять.
Маленькая, худощавая старушка, в чёрном шерстяном платье, со
всем седая...
Мария Ивановна опустила руки и, глядя на последнюю страницу,
вздохнула:
— Вот теперь — всё...
Она медленно встала и короткими шагами подошла к работавшей
рядом пожилой машинистке:
— Лидия Петровна, я кончила работать...
Лидия Петровна недоуменно посмотрела на старушку: мол, рабо
чий день ещё не кончился, иработы — по горло... Но вежливо улыб
нулась:
— Как, совсем?
— Да... — Мария Ивановна печально улыбнулась, немного наклонив
голову набок.
— Вы плохо себя чувствуете? —забеспокоилась Лидия Петровна, не
слышно барабаня пальцами по своей утихшей машинке. — Или вам
куда-нибудь надо?..
— Нет. Просто я кончила работать. Совсем, — кивнула Мария Ива
новна.
И Лидия Петровна, пожилая чуткая женщина, уже несколько лет
работавшая тут, поняла: старушка решила уйти на пенсию... Почему
именно сейчас?
Ещё десять лет назад ей предлагали это, но тогда Мария Ивановна
отказалась. А сегодня... Почему именно на половине рабочего дня она
решила прервать свою сорокалетнюю работу?..
Мария Ивановна отошла к своей машинке. Грустно посмотрела на
неё, обтерла чистым белым носовым платком и осторожно накрыла
клеёнчатой накидкой...
В этот момент все машинки разом умолкли, в помещении стало
тихо-тихо... Все машинистки внимательно поглядели на Марию Ива
новну.
Лидия Петровна вышла на середину просторной комнаты и обрати
лась ко всем шестерым машинисткам, сидевшим за небольшими сто
ликами у стен:
— Мария Ивановна сегодня уходит на пенсию!
И, улыбнувшись, слегка поклонилась в сторону старушки.
Все оживились, заговорили... А Ниночка, которую Мария Ивановна
научила, как и всех, печатать десятью пальцами, подошла к старушке,
обняла её и крепко расцеловала...
24
Растроганная Мария Ивановна пошла к редактору.
После её ухода машинистки переглянулись, а Лидия Петровна оза
даченно сказала:
— Не похоже на неё: уходить, не доработав до конца... Даже сего
дняшнюю норму не выполнила...
Ревекка Марковна, самая наблюдательная из всех шестерых, напо
мнила подругам, что Мария Ивановна хотела было уходить ещё два
месяца назад, но потом, прочитав статью в журнале «Огонёк», переду
мала и осталась.
— Какую статью? — заинтересовалась Ниночка, её светлые локоны
никак не удерживались на подвижной красивой головке, хотя со всех
сторон были закреплены заколками.
— «Покоритель гор»... Это о первом восхождении на гору Эве
рест.— Ревекка Марковна поколебалась, как человек, неуверенный,
поверят, ли ей, и добавила: — А вчера она долго сидела молча после
работы... И, не мигая, смотрела на машинку... А потом встала и сказа
ла вслух: «Ничего, завтра напечатаю ещё одну страницу...»
Подруги пожали плечами: загадка запутывалась — ведь сегодня
Мария Ивановна напечатала только одну страницу — тридцать строк...
Как будто только ради этого пришла на работу. Странно, очень стран
но. А спросить Марию Ивановну им казалось неудобным..,
РЕДАКТОР должен был освободиться через несколько минут, и Ма
рия Ивановна присела на диване в приёмной.
Сорок лет назад, когда она пришла сюда устраиваться на работу,
в приёмной стояли только один простой стол и три стула...
А сейчас — диваны, кресла. И секретарша — молодая, симпатичная
женщина — сидит за огромным письменным столом с несколькими
телефонами...
Из окна видна крыша соседнего дома. Во время блокады на ней
разорвался снаряд, осколки влетели в окошко и... один из них — самый
маленький — попал в висок Симе... Это была давнишняя подруга Ма
рии Ивановны. Другая её подруга — Ира — тоже сидела недалеко от
25
Симы за своей пишущей машинкой... Ей в голову тоже попал осколок,
только она умерла не сразу, а через два дня.
Старушка опустила голову, закрыла глаза и вспомнила больничную
койку в военном госпитале, и на белых простынях бледную умиравшую
подругу... И её последние слова: «Прощай, Маша... Дотяни нашу
строчку...»
Задумавшись о своём, Мария Ивановна не сразу услышала голос
секретарши:
— Мария Ивановна! Редактор просит вас!
Старушка встала и медленно прошла в раскрытые двери. Главный
редактор большой газеты — пожилой, энергичный, с сединой на вис
ках — приветливо встал из-за стола.
А Мария Ивановна почему-то вспомнила, как в конце блокадной
зимы увидела его в первый раз. Его тогда назначили в редакцию... Ста
рушка хорошо помнила этот день, потому что тогда по улицам Ленин
града прошёл первый трамвай, а вечером того же дня умерла третья
подруга Марии Ивановны — машинистка Оля... От туберкулёза...
— Сегодня же после работы, — сказал редактор, — вся редакция
торжественно проводит вас на заслуженный отдых... Кстати, вы ведь
десять лет назад могли уйти на пенсию, — вспомнил редактор. — По
чему вы тогда остались?..
— Это моя маленькая тайна, — тихо, но твёрдо ответила старая
машинистка.
— И её нельзя раскрыть? — Пожилой, чуткий и отзывчивый редак
тор дружески улыбнулся...
— Нет, к сожалению... Я дала слово — никогда никому не гово
рить об этом...
конца рабочего дня Мария
Д О тала
журналы.
Ивановна сидела в библиотеке и чи
В этой комнате тридцать восемь лет назад находилось машинопис
ное бюро, ко гда шесть подруг — Мария Ивановна и пять... уже умер
ших машинисток — по-своему решили участвовать в великом деле ве
ликого народа ...
— Чтобы получилось шесть тысяч километров, — воскликнула то
гда темпераментная брюнетка Ира, — надо сто двадцать лет печатать,
не переставая!
— Но нас-то ведь шестеро! — возразила спокойная, полная, скром
ная Оля. — По двадцать лет на каждую!
Собравшись за одним столом во время обеденного перерыва и
съев весь свой обед, состоявший из осьмушки хлеба и стакана кипятку,
они подсчитали количество строчек на одной машинописной странице
и длину каждой строчки...
И тогда решили, что за двадцать лет достигнут своей цели...
...Мария Ивановна закрыла журнал «Огонёк» со статьёй «Покори
тель гор»... Посмотрела на стенные часы, а потом — на библиотекаршу...
Стрелки показывали пять часов, а библиотекарша — молодая жен
щина, заложив ногу на ногу и изредка позёвывая, равнодушно пере
листывала журнал мод...
Мария Ивановна достала из своей сумочки блокнот и карандашик
и ещё раз проверила — всё ли верно...
На одной машинописной странице — тридцать строк, длина одной
строки — двадцать сантиметров. В день она печатала около тридцати
страниц: иногда больше, иногда чуть меньше, значит — сто восемьде
сят метров в день. В месяц — около четырёх с половиной километров,
а в год — пятьдесят два километра...
Радиус земного шара равняется шести тысячам километров... Жаль
26
только, что давние подруги оставили Марию Ивановну одну, когда ма
шинописная строчка, начавшаяся от центра земного шара, была ещё
так далеко от поверхности Земли...
Мария Ивановна одна «дотягивала» эту заветную строчку. Ей очень
было нужно, чтобы эта самая строчка стала длинной, как экваториаль
ный радиус земного шара...
Поэтому старушка и не ушла на пенсию десять лет назад: надо бы
ло выполнить обещание, данное умершим подругам...
Два месяца назад заветная строчка «вышла на поверхность Земли»,
и Мария Ивановна хотела уходить с работы, но, случайно прочитав ста
тью «Покоритель гор» в журнале, решила: пусть эта строчка не только
«выйдет на поверхность», но и превысит самую высочайшую вершину
земного шара... И пусть это будет не только осуществлённая цель
скромных машинисток, но и небывалый памятник тем пяти незаметным
труженицам, которые не дожили, но были уверены, что каждая из
оставшихся в живых продолжит «строчку».
Сделать из этого «их маленькую тайну» предложила ещё тогда —
тридцать восемь лет назад — скромная Оля.
Б ИБЛИОТЕКАРША куда-то вышла.
Мария Ивановна осталась одна. Все эти годы она аккуратно под
считывала все напечатанные строчки, и ошибки в подсчёте не могло
быть...
Длина «строчки» была равна радиусу Земли. И сверх того — за
последние два месяца — Мария Ивановна напечатала ровно 8882 ме
тра..*
Это высота горы Эверест...
А вчера перед уходом с работы Мария Ивановна, уставшая за день,
немного пожалела, что на вершине Эвереста нет нашего флага.
И поэтому сегодня она напечатала ещё одну страницу, общая длина
строк на которой — ровно шесть метров: как раз длина древка боль
шого советского знамени...
Марию Ивановну привезли
Д ОМОЙ
с подарками от всех сотрудников.
на машине редактора вместе
Увидев столько кульков, коробок и свёртков — так много за один
р а з— внуки и внучки Марии
Ивановны запрыгали
от
ра
дости...
И в ту же ночь ей приснился
странный сон: как будто она —
...А космонавту?
молодая и сильная — вместе со
своими шестью бывшими подру
гами поднималась по крутым
склонам Гималайских гор к вы
сочайшей вершине земного ша
ра...
Они шли по острому гребню
горы; справа обрывался на три
тысячи метров отвесный провал,
а слева — тоже крутой спуск, но
немного покороче...
И как будто они, шестеро про
стых машинисток, одетые в кос
тюмы альпинистов, установили
на высотном полюсе Земли
красный советский флаг...
27
ИКТО никогда толком не зна
Н
ет, с чего начинается пожар.
Особенно в тундре, где и людей-то
не видно. А этим парням, кото
рые тащили свою резиновую лод
ку вверх по течению обмелевшей
речки, и вовсе было не до пожа
ров. Изо дня в день они барахта
лись в воде, преодолевали пороги
и перекаты. Разгружали лодку,
чтобы перетащить её на руках че
рез валуны, загромождавшие рус
ло, потом снова грузились, шли,
где можно, на вёслах, а больше —
волоком.
Случалось, лодка вдруг начина
ла шипеть, а не то и пищать.
Этого звука, тонкого, словно ко
мариный писк, парни боялись
больше всего. Они быстро прича
ливали и выносили на берег своё
добро. В первую очередь — ящики
с
образцами. Можно
утопить
спальные мешки, запас консер
вов, походную аптечку, которой
ещё ни разу не пользовались.
Только не образцы!
Ну, а поставить заплату — не
гвоздь забить. Ремонтом обычно
занимался Пётр. У него и терпе
ния и сил побольше.
А щуплый Игорь ложился на
землю и закрывал глаза.
— Помочь? — спрашивал он,
отдышавшись.
— Ладно уж, — отвечал Пётр,
орудуя рашпилем и сдувая рези
новые опилки.
Наконец
мучения кончились.
Они добрались-до озера. Время пе
ревалило за полночь. Солнце по
стояло немного над самым гори
зонтом и снова начало взбираться
вверх. Красноватый диск светил
сквозь мглу так неярко, что на
него можно было смотреть, не
опасаясь за глаза.
На сизой ряби озера лежала
багровая дорожка. Надувная лод
ка медленно скользила по мелким
волнам, держа прямо на неё.
Плечистый Пётр устроился на
корме и работал самодельным ве
слом. Он и управлял лодкой и од
новременно подгребал то слева, то
справа.
28
С. ВОСКРЕСЕНСКИЙ
П ол езн ы й
кам ень
Рис. П. Вискова
Игорь, стиснутый тюками и
ящиками, грёб устало и неровно,
не поднимая головы.
Лодка всё надвигалась и надви
галась на солнечную дорожку, и
Петру казалось, что тупой рези
новый нос вот-вот коснётся густо
красных бликов и сам окрасится
в багрянец. Но блики всё отсту
пали.
— Не видно? — спросил Игорь.
— Пока не видно.
В северо-западный угол озера
вдавался небольшой мыс. Если ве
рить карте, на мысу стояла изба.
Маленький чёрный прямоуголь
ник у самой воды. Что это за из
ба? Кому она принадлежит? И кто
живёт в одинокой избушке, от ко
торой до ближайшего поселения
больше сотни километров?
— Может, её и нет вовсе? —
спустя минуту снова проговорил
Игорь.
— Карта пока не подводила,—
возразил Пётр. — Написано изба,
значит, изба. А в ней и люди.
Мглистая дымка медленно рас
таяла. Посветлело. Вёсла устало
поднимались над низкими борта
ми, роняя капли, и снова падали
в воду. А грузная лодка, каза
лось, стоит на месте.
— Вижу! — ворохнулся на кор
ме Пётр.,
Игорь бросил вёсла, оглянулся.
На фоне красновато-бурого берега
отчётливо рисовалась высокая и
светлая изба.
Вёсла теперь замелькали чаще,
лодка пошла рывками. Вместе с
берегом навстречу ей поплыла
изба.
Оставался какой-нибудь кило
метр, не больше. И тут усталые
гребцы услышали предательское
шипение.
Пётр
чертыхнулся,
заложил
своё весло слева от кормы и крик
нул:
— Наддай, тут глубина не ме
ряна!
Лодка тяжело повернула к бе
регу. Пухлые её борта начали на
глазах «худеть». Счастье, что бе
рег был недалёк.
Уже была поставлена малень
кая линялая палатка и разгорал
ся костерок, когда в прибрежных
тальниках послышался треск. Раз
махивая руками и оживлённо пе
реговариваясь, из кустов выскочи
ли два мальчугана. Оба светлово
лосые, оба в одинаковых ситцевых
рубашках. Они остановились у ко
стра и сдержанно поздоровались.
Потом внимательно принялись
рассматривать приезжих, ящики
и тюки, сморщенную лодку, ко
стерок.
— Это не вы ли тундру подо
жгли? — спросил наконец тот, что
был чуть пониже ростом, но по
бойчее. Вряд ли ему исполнилось
девять, но он держался с тем осо
бенным достоинством, которое от
личает детей, выросших среди
просторов тундры или в тайге. —
Подожгли и убежали?
— Мы не из таковских, — ска
зал Пётр. — Ничего мы не поджи
гали.
— А это что? — мальчуган по
казал на дым.
В той стороне, откуда пришла
лодка, из-за волнистых каменных
гряд
поднимались
громадные,
словно облака, белые клубы дыма.
Где-то снова горели ягельники.
— Не мы, — повторил Пётр. —
Мы
соблюдаем
осторожность.
Окурки затаптываем, костры за
ливаем. Видишь, огонёк наш у
самой воды?
— Пожаров нынче пропасть.
Что будет оленчик кушать, если
вся тундра сгорит?
— Вся
не сгорит, — заявил
Игорь. — Сто пятьдесят тысяч
квадратных километров сразу не
выгорят...
Мальчуган, что был постарше и
пока ещё не произнёс ни слова,
покосился на молотки, насажен
ные на длинные рукоятки, и сму
щённо спросил:
29
— Вы что, геологи? Камень по
лезный ищете?
— Угадал. А вы?
— А мы ничего... Так себе...
Ребята.
— Это я вижу. На мысу живё
те?
— Ага.
— Значит, соседи. Давайте зна
комиться!
— Толя Чупров,— назвался тот,
который был чуть постарше.
— Миша Ледков,— сказал мень
шой.
— Так, значит, это мы с ваши
ми отцами на Поное встреча
лись? — спросил Пётр. — Они па
стухи?
— Пастухи! Со стадом кочуют.
— Где стадо теперь?
— У самбго моря. Там комаров
меньше.
— Далеко забрались!
— Не очень,—возразил Толя.—
Наши отцы уже половину всей
земли обошли!
— Так уж и половину! — усо
мнился Игорь.
— А что? Вы подсчитайте. —
И он повёл рассказ о том, как их
отцы кочуют с колхозным стадом
из конца в конец большого полу
острова. Весной олени паслись не
подалёку от избы. Целых четыре
тысячи! Многие олени подходили
к самой избе и брали хлеб прямо
из рук. Потом появились комары,
и стадо отогнали ближе к Барен
цеву морю. Там прохладнее, всег
да ветерок, а поэтому и комаров
меньше. Осенью оленей погонят
на юг, к Белому морю. Зимой в
лесах теплее и тише, чем в откры
той тундре.
Вода в кастрюле закипела. Пётр
бросил в кипяток пару овощных
брикетов и стал открывать консер
вы.
— Русский суп? — поинтересо
вался Миша.
Суп у геологов всегда варился
густой, сытный, но они никогда не
называли его русским. Тем не ме
нее Пётр ответил, что, надо пола
гать, суп не немецкий.
— Мы очень любим русский
суп, — сказал Толя. — В школе, в
30
Ловозере, нас часто кормят таким.
— Зимой школа, ну а здесь
что? — спросил Пётр.
— Отдыхаем здесь, — степенно
объяснил Толя.
— Балуемся, — уточнил Миша.
— Ещё ловим рыбу, — подумав,
сообщил Толя.
— И собираем морошку, — при
бавил Миша.
— А родители?
— Вы же знаете, отцы со ста
дом кочуют. А матери наши в из
бе хозяйством занимаются.
Когда поспел суп, все устрои
лись на густом ковре воронки. По
суды не хватило, и гости должны
были есть из одной миски. Толя
получил столовую ложку, а Мише
досталась чайная. Хрустя сухаря
ми, ребята быстро опорожнили
миску. Им налили вторую. Опо
рожнили и эту. От третьей отказа
лись.
Чисто-начисто
вылизали
ложки, поблагодарили и ещё раз
сказали, что они очень любят рус
ский суп и что им понравились
сухари.
— Понравились! — усмехнулся
Игорь. — А нам они осточертели.
Вот хлебца бы свежего.
— У нас всегда свежий хлеб,—
сказал Миша,— Хотите,
прине
сём?
— Не надо,—отказался Игорь.—
Вот испечь бы! А то возим, во
зим муку без толку...
— Можно испечь,— сказал Ми
ша. — Клавдия Ивановна испе
чёт — пальчики оближете. Пой
дёмте с нами!
— Не горит. Сперва отоспимся...
Т“1 ЕРЕД самой избой в озеро
* * впадала река. Устье было
широким и спокойным, а чуть вы
ше по течению вода билась и шу
мела среди валунов порога.
С того берега геологов увидели
ребятишки и бросились к лодке.
Маленькая девочка в красном
платье прыгнула в лодку первой
и завладела кормовым веслом.
Миша и Толя взялись за гребные
вёсла. Остальные малыши перева
лили через борт и устроились на
корточках,,
Даже издалека было видно, как
сильно и слаженно работают тя
жёлыми вёслами маленькие греб
цы и как ловко управляет лодкой
кормщица в красном платье,
— Моя сестра, — указал на неё
Толя, когда лодка пристала к бе
регу.
На плоском мысу, где кроме ма
линового мха и низкой бурой
травки ничего не росло, были бес
порядочно разбросаны серые и ро
зовые, величиной с палатку, валу
ны. На одном из дальних валунов
сидел большой иссиня-чёрный во
рон. Полуостровок выглядел бы
совсем суровым, если бы не свет
лая, недавно срубленная изба и
если бы не крики детей, игравших
на песчаном пляже. В нескольких
шагах от избы, под прикрытием
валунов, дымил костёр. Одна жен
щина чистила возле него рыбу,
другая сидела на нартах и вязала.
№ежду валунами бродили три ов
цы и одна кура.
В избе геологов встретила пожи
лая женщина в бордовом платье.
— Клавдия Ивановна! — обра
тился к ней Толя. — Эти люди
давно без хлеба.,
— Камень
ищут, — разъяснил
Миша. — Надо бы им испечь.**
Клавдия Ивановна подошла к
двери и что-то крикнула женщи
нам, сидевшим у костра.^ Потом
быстро и молча начала накрывать
на стол.
— Мы только что позавтрака
ли, — смутился Пётр. — Сыты. Но
мы третий месяц живём на суха
рях и скучаем по хлебу. Не могли
бы вы испечь? Мука есть...
— Почему не испечь? Испеку,—*
без
размышлений
согласилась
Клавдия
Ивановна. — Присажи
вайтесь!
Гости уселись на лавку, огляде
лись. Пять чисто промытых окон
смотрели прямо на озеро, а окно,
около которого оказался Пётр, вы
ходило на запад и было приот
крыто. Через него доносился шум
воды на перекатах и крики детей.
На широкой лавке большой ра
диоприёмник. Над ним висел ка
лендарь.
— Думаю, вы те самые люди,
которые на Поное чуть не утбнули, — сказала Клавдия Иванов
на.— Мне муж говорил. Бригадир
Канев. Встречались с таким?
31
— Хорошо помним бригадира
Канева! И Чупрова! И Ледкова!
Клавдия Ивановна расспраши
вала гостей о том, о сём и провор
но накрывала на стол. Появилось
широкое блюдо с ломтями свеже
го хлеба и брусок сливочного мас
ла. Потом миска розовой кумжи и
ещё миска с сигом, глубокая та
релка с шаньгами, белые сдобные
булочки и даже твердокаменные
баранки, привезённые сюда из Ловозера.
— Подвигайтесь
к столу! —
пригласила
хозяйка. — Ребята,
зовите матерей!
За маленьким столом размести
лось пятеро взрослых да столько
же детей. Остальные малыши усе
лись на лавке. Клавдия Ивановна
дала каждому по шаньге, и они
перестали глазеть на приезжих.
Несмотря на то что недавно по
завтракали, геологи охотнр приня
лись за хлеб. Жевали и похвали
вали.
Клавдия
Ивановна
радушно
улыбалась. Здесь она была стар
шей. Другие женщины приехали
32
с детьми на лето, вроде как на да
чу, и чтобы быть поближе к мужь
ям. Время от времени приходил то
один, то другой пастух, чтобы по
мыться в бане, повозиться с деть
ми, послушать радио и запастись
свежим хлебом. Избу пастухи на
зывали своей базой.
Когда с костра принесли закоп
чённый чайник и наполнили свер
кающие гранёные стаканы креп
ким чаем, гости взяли ещё по кус
ку хлеба.
— Понравился? — спр о с и л а
Клавдия Ивановна.
— Ещё как! — у л ы б н у л с я
Игорь. — Не хватит вашего чай
ника. Будем пить, пока есть хлеб
на столе.
Но чайника хватило. Хлеба —
тоже. Вспотевшие гости поднялись
и шумно поблагодарили.
— Навеки у вас в долгу, — по
клонился хозяйке Пётр. — Отро
дясь не едал такого вкусного хле
ба.
Вернувшись к своей палатке,
геологи принялись разбирать об
разцы. У Толи и Миши загорелись
глаза.
Под каждым образцом лежала
этикетка. Толя приподнял один
камень и по складам
