Добрые соседи [Сара Лэнген] (fb2) читать онлайн

Добрые соседи: [роман] Сара Лэнген

Посвящается Клем

Good Neighbors

Sarah Langan

Из книги Элиса Хейверика «Верь глазам своим: правда об убийствах на Мейпл-стрит» © «Хофстра юниверсити пресс», 2043

То, что пятнадцать лет спустя убийства на Мейпл-стрит продолжают вызывать пересуды, представляется любопытным. Подробности не так уж кровавы. Число жертв несопоставимо с кровопролитием на Уолл-стрит или бомбежкой «Амазона» в Сиэтле. Да, история ужасная, но ничем не страшнее любой из тех, про которые теперь мы слышим едва ли не каждый день.

Почему же она на устах у всей страны? Почему в основных ее участников наряжаются на Хеллоуин? Бродвейский мюзикл «Уайлды против Мейпл-стрит» уже десять лет не сходит со сцены. По ходу спектакля зрителям предлагается принять ту или другую сторону, и они буквально до смерти^[1] спорят о том, кто виновен, а кто нет. Год за годом в прессе всплывают новые домыслы на предмет того, что же случилось в тот жаркий августовский день, что стало причиной смертоносной лихорадки, охватившей обычный американский квартал. Звучат мнения, что виновата жара — первая такого рода. Некоторые возлагают вину на провал, появившийся в парке по соседству. Есть и те, кто считает первопричиной образ жизни в пригородах.

Мне ответ видится таким: Мейпл-стрит продолжает бередить умы, поскольку загадка осталась неразгаданной. Перед нами — кошмар при свете дня. Мы задаемся вопросом, как так вышло, что жители добропорядочной улицы сговорились истребить целую семью, — и понять этого никто не в состоянии.

Но что, если мы просто проглядели самое очевидное? Что, если обвинения против Уайлдов обоснованны? Иными словами — что, если они сами на это напросились?

ЧУЖАКИ 4 июля 2027 года

Карта Мейпл-стрит на 4 июля 2027 года

* Дом № 116, где проживают Уайлды

* Дом № 118, где проживают Шредеры

Список постоянных жителей Мейпл-стрит на 4 и юл я 2027 года

100 Грэдисы: Ленора (47), Майк (45), Кип (11), Ларри (10)

102 Мюллеры: Джон (39), Хейзел (36), Мэдлин (4), Эмили (6 месяцев)

104 Сингхи: Сай (47), Никита (36), Пранев (16), Мишель (14), Сэм (13), Сара (9), Джон (7)

106 Пуллейны: Бренда (38), Дэн (37), Уоллас (8), Роджер (6)

108 Ломбарды: Хэнк (38), Люси (38), Мэри (2), Уитман (1)

110 Хестия: Рич (51), Кэт (48), Хелен (17), Лейни (14)

112 Глускины: Сет (38), Бекки (38), Натали (6), Джад (4)

114 Уолши: Салли (49), Марджи (46), Чарли (13)

116 Уайлды: Арло (39), Герти (31), Джулия (12), Ларри (8)

118 Шредеры: Фриц (62), Рея (53), Фрицик (19), Шелли (13), Элла (9)

120 Бенчли: Роберт (78), Кейт (74), Питер (39)

122 Хеоны: Кристина (44), Майкл (42), Мэдисон (10)

124 Гаррисоны: Тимоти (46), Джейн (45), Адам (16), Дейв (14)

126 Понти: Стивен (52), Джил (48), Марко (20), Ричард (16)

128 Оттоманелли: Доминик (44), Линда (44), Марк (12), Майкл (12)

130 Атласы: Бетани (37), Фред (30)

132 Симпсоны: Дэниел (33), Элис (33), Кайли (2), Мишель (2), Лорен (2)

134 Кельеры: Луис (49), Ева (42), Хьюго (24), Анаис (22)

ВСЕГО: 72 человека

Мейпл-стрит, 116 4 июля, воскресенье

— Там праздник? А нас пригласили? — спросил Ларри Уайлд.

Их не пригласили. Герти Уайлд об этом знала, но признавать не хотела. А потому смотрела на гуляние в окно, пересчитывая участников.

Герти с семьей переехали в дом № 116 по Мейпл-стрит примерно год назад. Дом, страшно запущенный, приобрели по дешевке. Собирались сделать ремонт. Перекрыть крышу, поменять трубы, содрать старый ковролин и прибитый к стенам бамбук. Как минимум собирались заново засеять лысый газон. Но потом всякое случилось. Или не случилось.

Внутри дома № 116 все тоже было не слава богу. Может, в детстве вам доводилось бывать в таких жилищах в гостях у приятелей: там сразу ощущается, что вокруг царят счастье и беспорядок. Оставаться в таком доме на ночь у одноклассников — милое дело. Никто тебя не заставит делать то, что вечно заставляют делать родители: застилать постель, вешать использованное полотенце на крючок, относить свою тарелку в раковину. И тем не менее желание вернуться к себе возникало очень скоро, потому что, несмотря на веселый смех, бардак действует на нервы. Складывается ощущение, что навести здесь порядок невозможно.

Мейпл-стрит представляла собой петлеобразный проулок, в центре которого находился парк площадью в полтора гектара. Здешние обитатели на работу одевались в деловом повседневном стиле. Ехали на практичных машинах на практичные рабочие места. Всегда спешили, даже по дороге в продуктовый магазин или в церковь. По поводу ипотеки вроде как не очень переживали. Если у кого болели родители или не складывались отношения с супругами, про это молчали. Тревожные чувства, как и все остальное, проявляли в связи с детьми.

Обсуждали школьные факультативы и спортивные секции; какие учителя в местной — очень хорошей — государственной школе творят чудеса, а какие не сполна владеют навыками создания социально-эмоциональных связей. Все были одержимы мечтой дать детям высшее образование. По возможности в Гарварде.

Уайлды в здешнее общество не вписывались. Из-за донимавших их финансовых проблем Герти с Арло некогда было переживать за детишек, а даже имей они на это время и место в голове, им никто так и не объяснил, что такое «развитие творческих способностей», «психологическое благополучие», «здоровая дисциплина» и «четкие границы». Они просто не знали, с какого конца начать.

Их дети, Джулия и Ларри, могли пукнуть на людях — или изобразить тот же звук ртом. Джулия оказалась прыткой. В первый же месяц после переезда она стащила у отца сигареты и обучила Крысятник вдыхать носом дым, одновременно выдыхая его изо рта. Ларри был странноватый. Ни с кем не встречался глазами, не проявлял никаких эмоций. Когда ему казалось, что другие ребята не смотрят, засовывал руки в штаны.

Почти сразу после приезда на Мейпл-стрит Уайлды осознали, что постоянно нарушают негласные правила. Вот только им было невдомек, какие именно. Например, Арло был бывшим рокером и по вечерам курил «Парламент» у себя на крыльце. Он не знал, что в пригородах курят только на заднем дворе, особенно если ты весь в татуировках и некому из друзей детства за тебя заступиться. Иначе ты просто невоспитанный мужик, который пыхтит сигаретой у всех на виду. Сразу ясно: агрессор.

Или вот Герти. До знакомства с Арло в Общественном центре Атлантик-Сити, где он был ведущим гитаристом в местной группе, она выиграла тридцать два конкурса красоты. Этакая живая кукла Барби — она и вела себя как на конкурсе: глупые улыбочки, блестящие глаза, шаблонные ответы на вопросы, на которые положено отвечать искренне. Соседи по большей части уже бросили попытки с ней подружиться, придя к неверному выводу, что у этой блондинки в голове одна извилина. Хуже того, никто не объяснил Герти, что вырез до пупа — это не комильфо. Она же об этом не подозревала и носила легкомысленные топики, между грудями у нее свисала цепь, покрытая золотой краской, и она разве что не тыкала другим женам в лицо плакатом с надписью: ВУЛЬГАРНАЯ НЕУДАЧНИЦА, КОТОРАЯ ХОЧЕТ УВЕСТИ У ТЕБЯ МУЖА И ЗАСТАВИТЬ ТВОИХ ДЕТЕЙ СТЫДИТЬСЯ ТОГО, ЧТО САМА ТЫ НЕ ДЛИННОНОГАЯ БЛОНДИНКА С БЕЗУПРЕЧНОЙ КОЖЕЙ.

Лето, когда в парке открылся этот самый провал, стало самым жарким в истории. Поскольку центр Лонг-Айленда представляет собой впадину, подобную эритроциту, даже ветер не приносил облегчения. Вокруг только комары, сверчки и всякая зудящая живность. Сквозь перестоявшие бегонии пробивался запах соленой воды.

Уайлды только что отужинали (сырные тосты с газировкой, размороженная черешня на десерт). Они слышали, что снаружи что-то происходит, но не замечали ничего особенного, пока в окна не стала долетать песня «Нирваны»: «Я — не ты, но могу притвориться».

— Там праздник? А нас пригласили? — поинтересовался восьмилетний Ларри Уайлд. Поднял с колен игрушечного робота. Называть его куклой не разрешалось — Ларри стеснялся.

Герти подошла к окну, отдернула тонкую занавеску. Она была на седьмом месяце беременности, поэтому делала все медленнее обычного, особенно в такую жару.

На часах было ровно семь вечера, и все прохожие, видимо, получили одинаковые инструкции, потому что несли салаты с киноа в пластмассовых контейнерах, или крекеры с сальсой, или упаковки крафтового пива. Герти быстренько подсчитала: Кельеры, Ломбарды, Симпсоны, Грейди, Глускины, Мюллеры, Хеоны, Гаррисоны, Сингхи, Пуллейны, Уолши, Хестия, Шредеры, Бенчли, Оттоманелли, Атласы и Понти. Все дома с Мейпл-стрит, кроме сто шестнадцатого — дома Уайлдов.

— Если бы намечался праздник, Рея Шредер мне бы сказала, — пробормотала Герти.

Двенадцатилетняя Джулия Уайлд приподняла светлую бровку. Она, в отличие от мамы, не была хороша собой и давно уже решила, что будет подчеркивать контраст, проявляя чувство юмора:

— Похо-о-о-о-оже на праздник. И па-а-а-а-ах-нет как праздник…

Арло втиснул голову рядом с Герти, они оба высунулись наружу. На Арло были только свободная футболка и шорты из обрезанных джинсов «Левайс», руки в татуировках. Слева: Франкенштейн и его невеста. Справа: Человек-волк и Мамочка.

Герти совсем не умела просить. Напрашиваться. Арло же был человеком душевным и всегда понимал, когда ее нужно подбодрить. Он чмокнул жену в макушку.

— Пуся, — сказал он. — Пойдем тоже?

— Я не откажусь от второго ужина, — откликнулась она. — У Гупешки, похоже, косточки растут.

— Я не понял. Почему это не праздник? — раздался сзади голос Ларри.

— По зву-у-у-у-укам праздник, — заявила Джулия.

Действительно праздник, признала Герти. Почему же никто ничего не написал в группе Мейпл-стрит? Может, Рея Шредер на нее сердится? Да, они в последнее время стали мало общаться, но только потому, что Герти к вечеру была никакая. Третий ребенок — большая физическая нагрузка. А Рея вовсю преподавала на летних курсах, плюс у нее у самой четверо. Наверняка их не пригласили по чистой случайности! Не станет Рея ее намеренно обижать.

Могла бы Герти и сама догадаться, что четвертого июля будет праздник! Могла бы поинтересоваться у соседей. Да и вообще, они наверняка все это придумали только сегодня утром. Не успели в группу ничего написать. И потом, на уличный праздник ведь не требуется письменное приглашение…

Или требуется?

И как раз в этот момент под окном прошествовала Пчелиная Матка — Рея Шредер. Не по делу наряженная в льняной брючный костюм от Эйлин Фишер: белый, без единого пятнышка.

— Рея! — окликнула ее сквозь открытое окно Герти: ее голос, по-театральному громкий, разнесся по улице и достиг огромного парка. — Привет, лапуля! Как жизнь?

Герти помахала. Преувеличенно, как на конкурсе красоты.

Рея глянула прямо Герти в окно — прямо Герти в глаза. И между ними возник какой-то неправильный контакт. Будто вставили вилку в сломанную розетку — и полетели искры. На миг Герти объял ужас.

Рея отвернулась.

— Доминик! Стив! Курицу кто-то принес или я тут одна за еду отвечаю? — Голос стих — она ушла в глубину парка.

— Очень странно, — прокомментировал Арло.

— Она просто рассеянная. С умными бывает. Видимо, не заметила меня, — откликнулась Герти.

— Ей бы к окулисту сходить, — пошутил Арло. — Она вечно шоколадные яйца сосет. И все их семейство. Любят сосать яйца, — объявила Джулия. Герти повернулась к дочери, прикрывая ладонями вздувшийся живот:

— Джулия, какие ты гадости говоришь. Считай, нам повезло, что такие люди, как Шредеры, вообще с нами общаются. Рея в колледже преподает! Ты ведь не обижаешь маленькую Шелли? Она очень чувствительная.

— Чувствительная? Сука бесячая, — отрезала Джулия.

— Не смей так говорить! — выкрикнула Герти. — Окно открыто. Услышат.

Джулия склонила голову, явив взорам сильные плечи, местами испещренные юношескими прыщами:

— Прости.

— Так-то лучше, — похвалил дочку Арло. — Против истинных американцев переть бессмысленно. С этими людьми нужно полюбезнее. Ты уж постарайся. Самой легче будет.

— Безусловно, — подтвердила Герти. — Пойдем разберемся, что они там замутили?

— Нет. Слишком жарко. Мы с Ларри лучше посидим в подвале и поедим краску, как положено грустным заброшенным деткам, — отозвалась Джулия. Ее хвостик, обычно кудрявый, поник от жары.

— Свинцовая краска сладкая! Поэтому дети ее и любят! — сообщил Ларри.

— Не будет вам никакой краски, — отрезал Арло, а Герти отправилась на кухню и прихватила полупустой пакетик картофельных чипсов. Перегнувшись через стол, Арло заговорил совсем тихо. Голос не был угрожающим, но неугрожающим не был тоже. — Это без вариантов. Встали оба и навесили улыбочки на физиономии.

— Так что, пойдем? — уточнила Герти.

— Разумеется! — ответил Арло; после возвращения Герти голос его стал милым и мягким.

Он открыл входную дверь. Уайлды-родители вышли первыми, за ними по пятам — дети. Может, это было простым совпадением, а может, и нет, но когда они оказались на улице, кто-то включил песню в минорном ключе. Она называлась «Все Кеннеди в реке» — сингл Арло две тысячи двенадцатого года, занявший восемнадцатую строчку в чарте «Биллборд».

Арло покраснел. Отношение к собственной музыке у него было сложное. Его родные это знали.

В результате Ларри с Джулией пошли медленнее, будто скованные кандалами. Улыбка у Герти на лице напоминала застежку-молнию. Шаг за шагом добрались они до Стерлинг-парка.

Сай и Никита Сингх подняли головы от барбекю. Накачанный обезболивающими ветеран Иракской войны Питер Бенчли провел пальцами ниже культей, терзаемых фантомными болями. Компашка детей, называющая себя Крысятником, перестала прыгать на здоровенном батуте, который кто-то приволок в центр парка. Шелли Шредер что-то выкрикнула — издали не расслышишь — и указала пальцем на Джулию.

Враждебности никто не проявлял. Герти, с ее опытом конкурсов красоты, легко считывала общее настроение и сразу это усекла. И все же со времен последнего барбекю в День поминовения что-то изменилось, потому что и гостеприимства никто не проявлял тоже.

Она попыталась перехватить взгляд Реи, но та была поглощена беседой с Линдой Оттоманелли. Повсюду стояли люди, хоть к каждому подходи, но за время жизни на Мейпл-стрит Герти успела уяснить, что уютно ей только с Реей.

Песня Арло продолжала звучать. Сгорбившись, Уайлды покорились своей участи представителей низшего класса — от нее все равно не уйдешь.

Наконец сквозь толпу медленно пробрались поздороваться Фред Атлас и его болезненная женушка Бетани.

— Привет! Добрались-таки! — выпалил Фред, хлопая Арло по спине.

Они душевно облапили друг друга. Бетани одарила Герти располагающей улыбкой. Тело у Бетани было худое и какое-то щетинистое, как у Страшилы. Пес Атласов Ральф — немецкая овчарка из при юта — потыкался во всех носом, чтобы не разбрелись и ни во что не вляпались.

— Душевный ты, Фред. И ты, Бетани, — откликнулся Арло.

Они с Фредом отчалили к столу с напитками.

Дети кучковались подальше; Дейв Гаррисон отделился от Крысятника. Слез с батута, подбежал к Джулии с Ларри, вручил каждому по бенгальскому огню. Они их зажгли, Джулия выписала в воздухе: «Пук», Ларри стал просто рисовать круги.

— Можно мне бургер? — спросила Герти у Линды Оттоманелли.

Булочки, присыпанные кунжутом, были утыканы зубочистками с американскими флажками.

Линда чуть помедлила, пристально глядя на бургеры, хотя было совершенно понятно, что она Герти услышала. Та ждала — неподвижно, расправив плечи. Прикидывала, не стоило ли накинуть шаль поверх платья с низким вырезом. Но грудь ее достигала размера D только во время беременности. Грех такую прятать.

— С сыром или без? — наконец спросила Линда.

— Без. Отважная ты — стоять у плиты в такую погоду.

— Не могу иначе. Нравится людей радовать. Такая уж уродилась. Пусть жара хоть за пятьдесят, мне все равно. Само получается. Слишком уж я добренькая.

— Я это давно заметила, — ввернула Герти, кривя душой. Она вообще редко замечала Линду Оттоманелли, знала лишь, что та ходит в продуктовый магазин с поясной сумкой, а политические воззрения черпает из соцсетей. Прочие воззрения Линда черпала у Реи Шредер, к словам которой относилась как к Священному Писанию.

Линда испустила мученический вздох:

— Ты, наверное, голодная. Я во время беременности все время была голодная. Хотя, конечно, ждала близнецов! Впрочем, ты, может, и не голодная — ты такая худая! Прямо зло берет, какая ты худая! Как у тебя получается? Инопланетянка, да и только!

Герти откусила кусок бургера. Сок побежал по подбородку, потом в вырез платья.

— Да я не очень худая, если забыть про беременность. Раньше была действительно худая, но это так тяжело. Вообще нельзя есть хлеб.

Улыбка Линды слегка угасла.

— Как-то я совсем отказалась от молочки и углеводов, плюс интенсивные интервальные тренировки. Можешь попробовать, если хочешь. У меня книжки остались.

— Спасибо, — поблагодарила Линда.

Джулия и Ларри уже скакали с Крысятником на батуте, а у стола с напитками Арло рассказывал компании мужиков смешную историю про какого-то кассира из магазина «Севен-илевен», из-за которого все опаздывали на поезд, потому что он очень медленно считал сдачу.

— Меня наконец достало. Говорю ему: «Забирай себе, козел, разбогатеешь!» — прорычал Арло, засунул «Парламент-лайт» в уголок рта и взмахнул кулаком. Голос у него был громче всех, и все попятились, чтобы не глотать дым, даже Фред.

Вскоре все уже хохотали, пропустив по первой вина или пива, хлопали в ладоши, рассказывали истории про работу, про успехи или шалости детишек в детском саду: представляете, воспитательница так рот и разинула. Грейди, Мюллеры, Пуллей-ны и Глускины собирались съездить в Монток. Марджи и Салли Уолш объясняли, что на самом деле «субару» никакая не машина для лесбиянок, просто очень практичная. Мужчины Понти похвалялись друг перед другом бицепсами. Они вообще были в свирепом настроении, потому что явились прямиком с возлияний по случаю конца сезона в городской бейсбольной лиге.

Взяли еще еды, налили по второй. Жара не спадала. Наконец Герти набралась храбрости. Рею Шредер она отыскала рядом с ее знаменитым немецким картофельным салатом. Тайный ингредиент — Особую Заправку — она позаимствовала у свекрови из Мюнхена.

— Привет, — поздоровалась Герти. — Я-то тебя вижу, а ты меня, кажется, нет. Так что снова привет!

Рея нахмурилась. Она в последнее время хмурилась часто. Может, от нервов. Четверо детей и работа на полный день — чего тут странного?

— И не видишь уж давно — с весны, кажется?

Я скучаю по нашим разговорам. — Герти заискивающе заглянула Рее в глаза. — Зайдешь ко мне на следующей неделе? Арло сделает курицу с песто. Знаю, ты ее любишь.

Рея вроде как призадумалась, а потом:

— Занята на работе. Меня не отпустят. Одна волоку на себе всю английскую кафедру. Плюс планирую такие вот мероприятия. Всякие барбекю. Ни секунды свободной.

Герти шагнула ближе, чего за ней вообще-то не водилось — она предпочитала обширное личное пространство. Но ради этой новой жизни — они с Ар-ло столько трудились, чтобы она состоялась! — ради дружбы с этой умной приятной женщиной она готова была выйти из зоны комфорта. Голос дрогнул.

— Я что-то не так сделала? Ты же все эти штуки планируешь. Ведь нас случайно забыли пригласить?

Рея притворилась удивленной:

— Случайно? Совершенно неслучайно!

И удалилась — белые льняные брюки колыхались над каблуками ровно на нужной высоте, чтобы не зазеленить их о траву.

Герти, прямая как палка, с прилипшей к лицу улыбкой смотрела, как Рея исчезает в толпе. Праздник продолжился. Чушь все это. Гормональная буря, с беременными бывает. И все же ей пришлось провести указательными пальцами под глазами, чтобы не потекла тушь.

Тут все и случилось.

Музыка смолкла. Земля содрогнулась. Столик Линды — скатерть в красную клетку, на ней бурге-ры — закачался. Герти ощутила тряску от пяток и до зубов.

Преждевременный фейерверк?.. Землетрясение?.. Стрельба?..

Разбираться было некогда. Герти поспешно оглядела парк, встретилась взглядами с Арло. Они с противоположных сторон устремились к детям. Все четверо сочленились, точно магниты.

— На улицу? — спросила Герти.

— Домой! — выкрикнул Арло.

Они бросились наутек, по клеверу и одуванчи кам, мимо батута и каменной ограды, обрамляв шей парк. Герти, беременная и с больными ногами замыкала колонну.

Она не видела, как разверзся провал. Посмотрела потом — то, что присутствовавшие сняли на телефоны. А в первый момент заметила одно: какая эта дыра ненасытная. Столик с бургерами провалился внутрь. За ним барбекю. Пес Ральф отбежал от Фреда с Бетани и ринулся к вздыбленному краю дыры.

Изумленный взвизг, и Ральф исчез.

Когда Герти оглянулась снова, дыра явно заключила с Мейпл-стрит неохотное перемирие. Перестала разрастаться, людей не тронула. Кто-то бежал, кто-то замер на месте. Некоторые почему-то поспешили к разверстой яме — сбой инстинкта самосохранения.

А еще там была Рея Шредер. В повисшей тишине она не повернулась к родным, которых ловко вызволила и сдвинула к дальнему концу провала. Не стала гладить детей по головке, проверять, где муж, как делали почти все остальные. Не заплакала, не запричитала, не вытащила телефон. Ничего подобного.

Она в упор посмотрела на Герти и оскалилась.

Между ними колыхнулся столб дыма. И пах он какой-то потусторонней химией.

ВОДНАЯ ДОРОЖКА 5–9 июля

Карта Мейпл-стрит на 5 июля 2027 года

* Дом № 116, где проживают Уайлды

* Дом № 118, где проживают Шредеры

Список постоянных жителей Мейпл-стрит на 5 июля 2027 гада

100 Грэдисы: Ленора (47), Майк (45), Кип (11), Ларри (10)

102 ПУСТУЕТ

104 Сингхи: Сай (47), Никита (36), Пранев (16), Мишель (14), Сэм (13), Сара (9), Джон (7)

106 Пуллейны: Бренда (38), Дэн (37), Уоллас (8), Роджер (6)

108 ПУСТУЕТ

110 Хестия: Рич (51), Кэт (48), Хелен (17), Лейни (14)

112 ПУСТУЕТ

114 Уолши: Салли (49), Марджи (46), Чарли (13)

116 Уайлды: Арло (39), Герти (31), Джулия (12), Ларри (8)

118 Шредеры: Фриц (62), Рея (53), Фрицик (19), Шелли (13), Элла (11)

120 Бенчли: Роберт (78), Кейт (74), Питер (39)

122 Хеоны: Кристина (44), Майкл (42), Мэдисон (10)

124 Гаррисоны: Тимоти (46), Джейн (45), Адам (16), Дейв (14)

126 Понти: Стивен (52), Джил (48), Марко (20), Ричард (16)

128 Оттоманелли: Доминик (44), Линда (44), Марк (12), Майкл (12)

130 Атласы: Фред (30), Бетани (37)

132 Симпсоны: Дэниел (33), Элис (33), Кайли (2), Мишель (2), Лорен (2)

134 Кельеры: Луис (49), Ева (42), Хьюго (24), Анаис (22)

ВСЕГО: 60 человек

«Ньюсдей», 5 июля 2027 года, с. 1

ПРОВАЛ НА МЕЙПЛ-СТРИТ

Вчера на Лонг-Айленде образовался самый глубокий на данный момент спонтанный провал, на сей раз в Гарден-Сити, в Стерлинг-парке, во время празднования Дня независимости. В 50-метровую яму упала немецкая овчарка, пока она не обнаружена. О других пострадавших не сообщается.

Это третий провал, образовавшийся на Лонг-Айленде за три года. Эксперты предрекают, что будут и новые. По словам профессора геологии Тома Бримера из Университета Хофстра, причиной возникновения провалов служит использование старых водопроводных магистралей, истощение нижнего уровня грунтовых вод, усиление паводков и экстремальная жара (см. схему на с. 31).

Нью-Йоркский департамент сельского хозяйства (НЙДСХ) совместно с Нью-Йоркским агентством по защите окружающей среды (НЙОЗОС) заявили вчера, что водоносный слой Нью-Йорка не пострадал. Жители могут без опаски пить водопроводную воду.

На период раскопки и заполнения провала — работы начнутся 7 июля и по графику завершатся 18-го — НЙДСХ перекрыл Стерлинг-парк и соседние улицы для всех видов транспорта, кроме местного. Расположенный по соседству бассейн Гарден-Сити также будет закрыт. Подробнее о провале в материалах на с. 2–11.

Блудные дети с Мейпл-стрит Марк Реалмуто, «Нью-Йоркер» 19 октября 2037 года

Трудно вообразить, что Герти Уайлд и Рея Шредер вообще дружили. Еще нелепее думать о том, что дружба переросла в столь яростную вражду, что завершилась убийством.

В академическом труде о массовых психозах «Рев толпы» Коннолли и Шифф выдвинули предположение, что Рея испытывала жалость к семейству Уайлдов. Хотела помочь им сблизиться с соседями. При ближайшем рассмотрении теория эта не выдерживает критики. За предыдущие пять лет на Мейпл-стрит переехали Хеоны, Симпсоны и Атласы, и Рея не предпринимала попыток с ними сблизиться. По словам членов этих семей, она дарила им на новоселье духи и шоколад, но никакой теплоты не проявляла. «Мне кажется, она затаила обиду, — полагает Кристина Хеон. — Я врач. Ей не хотелось конкуренции за звание самой образованной женщины квартала». Элис Симпсон к этому добавила: «У всех здешних жителей была родня, которая им помогала. Ради этого и переезжают в пригороды. Кто-то всегда бесплатно посидит с детьми. В смысле, ну не ради культуры же сюда едут. А вот Уайлды были одни. Мне кажется, потому Рея и прицепилась к Герти. Хамы всегда ищут слабых. И знаете, что еще делают хамы? Выпячивают свою значимость перед людьми, которые не в состоянии составить собственное мнение».

Совершенно не исключено, что Рея невзлюбила Герти с самого начала.

Мейпл-стрит, дом 118 9 июля, пятница

— Сегодня расчесываемся, — крикнула Рея Шредер наверх своей дочери Шелли. — Будешь мыть голову — не жалей кондиционера. У тебя такое несчастное лицо, когда я распутываю колтуны.

Подождала на площадке. Услышала наверху какой-то шорох. У нее было четверо детей. Трое все еще жили дома. Был и муж, но его она видела нечасто. Ненормальная ситуация — двадцать с лишним лет быть единственным взрослым человеком в доме. Начинаешь разговаривать сам с собой. Путаться в мыслях.

— Слышишь меня?

— Да! — выпалила в ответ Шелли. — СЛЫШУ! Рея опять села за стол. Попыталась сосредоточиться на сочинениях студентов с курса английского языка для отстающих — их нужно было проверить. В первом говорилось о том, что выбросы вулканического пепла — самый дешевый и надежный способ справиться с глобальным потеплением. «Плюс будут совершенно обалденные закаты!» Многие обитатели Мейпл-стрит считали, что преподавание в университете — роскошная работа. И ошибались. Рея соседей не переубеждала, но они были решительно, совершенно неправы.

Рея отодвинула сочинения. Отхлебнула мальбека из первого на этот вечер бокала, глянула на все это безобразие за окном.

Провала не было видно. Он в центре парка, метрах в шестистах. Были видны лишь столбики, которым его огородили, и самосвалы, подвозившие песок. Хотя рабочие настелили фанеру поверх двухметровой дыры, на краях ее запеклась какая-то вязкая жижа. Она представляла собой органическое топливо под названием битум, оно залегает в глубоких полостях по всему Лонг-Айленду. Битум тонкими прожилками выползал на поверхность, в основном только на территории парка, но кое-где просочился и на тротуары, пузырился у соседей на газонах. Тому было научное объяснение — что-то связанное с полярностью и содержанием металлов. Глобальное потепление, разогрев почвы. Точно она не помнила, но те же факторы, из-за которых возник провал, заставили весь битум Лонг-Айленда застыть в этой одной точке.

Говоря коротко, Стерлинг-парк сильно напоминал гноящуюся рану.

Пса так и не нашли. Предполагалось, что в подземном водном слое сильное течение и его унесло прочь. Как вот если провалиться в замерзший пруд, потом уже не выплывешь на поверхность.

Пес может быть где угодно. Хоть прямо у нее под ногами. Странная мысль.

В тот день на улице было особенно тихо. Несколько семейств уехали в отпуск или спасались от запаха яблочной карамели. Те, кто все же остался дома, сидели внутри.

И тут из гаража при доме № 116 вышла красавица Герти Уайлд. Она несла небрежно свернутый садовый шланг, он кольцами свисал до земли, напоминая внутренности, пораженные грыжей. Густые волосы Герти уложила в прическу, тени для глаз цвета серебряный металлик сверкали так, что Рее было видно с тридцати метров. Перед домом Герти остановилась, все еще держа шланг в руках.

Пульс у Реи пустился вскачь.

Герти бросила взгляд внутрь дома Реи — прямо туда, где она сидела. Герти выглядела маленькой, перепуганной. Будто ребенок со сломанной игрушкой в руках, и Рея внезапно сообразила: у Герти нет наружного крана, к которому можно было бы прикрепить шланг. Нужно просить у соседей. Но после выходки Реи на барбекю в честь Четвертого июля она боится это сделать.

В груди у Реи всплеснулся азарт.

Все испортила Марджи Уолш. Она вышла из дома напротив и стремительно зашагала навстречу Герти. Взмахи рук, улыбки. Рея не слышала их болтовни, но видела, как они смеются. Сперва вежливо, потом искренне. Они прикрепили шланг, раскатали желтую резиновую полосу на всю длину газонов Уолшей и Уайлдов. Капли, брызги. Водная дорожка: кусок полиэтилена, на который льется вода, — плюхайся на него и скользи. На градуснике по-прежнему было за сорок, так что влажная поверхность напоминала оазис в пустыне.

Вскоре прибежали детишки Марджи и Герти.

Бесстрашная Джулия Уайлд как следует разбежалась, плюхнулась на полиэтилен, заскользила, вылетела на траву. Следом за ней Чарли Уолш. Они сделали по несколько заходов и только потом убедили опасливого Ларри последовать их примеру. В конце концов он тоже попробовал. Вот только из-за плохой координации и робота в руках не смог толком разогнаться. Доехал лишь до половины.

Газон затоптали. Дети перепачкались в грязи, сполоснулись под шлангом, начали снова. Мазут из провала лип к их одежде и коже — они стали пятнистыми, точно далматинцы.

Печать сломана — вся Мейпл-стрит пораскры-вала окна и высыпала наружу. Примчался остальной Крысятник, подтянулись и некоторые родители. Смех превратился в восторженные вопли, и даже взрослые присоединились к забаве.

Рея наблюдала через окно. Вопли и смех были такими громкими, что проникали, пусть и приглушенные, сквозь оконное стекло.

Герти, похоже, совсем не соображала. Кондиционер у них давно сломался, и она, видимо, привыкла к этому сладковатому химическому запаху.

А остальные просто отключили голову. Решили, что если уж беременная готова рискнуть, так остальные будут дураками, если тоже не попробуют.

Но любому, кто смотрит пристойные научно-фантастические фильмы, известно, что дураку лучше не давать в руки химикалии. Из-за той дряни, в которой сегодня катаются ее соседи, через двадцать лет легкие у них слипнутся от эмфиземы. Даже ее муж Фриц, у которого никогда не было собственного мнения по поводу бытовых дел, объявил, что, если дыру не залепят, как оно положено, им всем стоит перебраться ненадолго в съемное жилье. Он в первый же вечер сморщил нос — в глазах мелькали проблески страха — и объявил:

— Если у нас так пахнет в лаборатории, мы включаем вытяжку и выходим за дверь.

Рея должна их всех предупредить. Обязана, ради их безопасности. Но тогда они скажут, что она мешает им развлекаться. Решат, что это она назло Герти.

Она прокрутила в голове предстоящий разговор. Подойдет она к дому № 116, вломится во владения Герти и скажет: а ну, все по домам. Под горячий душ, и намыльтесь как следует. Они поставят бутылки с пивом, покивают, дождутся ее ухода и продолжат развлекаться. Может, и не скажут про нее ничего плохого, когда она удалится. По крайней мере, вслух. Но она прекрасно знает обитателей Мейпл-стрит. Хихикать будут точно.

Она отошла от окна.

Вернулась к проверке сочинений. Отхлебнула еще вина, просмотрела следующую работу из стопки, набранную замысловатым шрифтом, седьмым кеглем. Про то, как последние проплаченные выборы доказали: демократия не работает. «Нам нужен фашизм, только без нацистов», — предлагал студент. Она взяла красную ручку. Написала: «Что??? Нацизм = фашизм — это как шоколад и арахисовое масло!»

Здесь сочинения, там, снаружи, веселье, муж на работе, дети наверху — Рее было страшно одиноко. Мир ее не понимает, она слишком умна. А вокруг дома витал смех с водяной дорожки. Бился в камень, дерево и стекло. Очень хотелось впустить его внутрь.

Как и многие люди, перевалившие через порог среднего возраста, Рея Шредер сознавала, что жизнь ее пошла не по тому руслу. Выросла она совсем неподалеку, в округе Саффолк, отец служил в суде. Мама умерла молодой от рака груди, папа был человеком сильным, молчаливым. Любил ее за двоих. У них было общее увлечение — научная фантастика, и самым ярким воспоминанием были часы, когда они сидели вдвоем на диване и смотрели все подряд, от «Дня триффидов» до жалкой «Космической одиссеи 2001 года».

В детстве Рея с трудом заводила друзей, но училась хорошо. Первой из всей родни получила высшее образование — в Университете штата Нью-Йорк в Вестбери. Отец, задействовав свои связи, добыл ей направление в полицейскую академию. Вот только — слишком много людей. Слишком большая физическая нагрузка. Не хотела она становиться копом. Однажды вечером перехватила отца на пути к верстаку в домашней мастерской. Рассказала, что хочет подать документы на филологический в Сиэтле. Люди, пояснила она, общаются с помощью едва заметных знаков. Она хочет их переводить. Хочет разгадать загадку работы этого механизма — человека. Папа проявил понимание. Обнял дочь и обозвал себя эгоистом — сориентировал ее на сыскную работу на Лонг-Айленде, потому что это тут, под боком. Не хотел, чтобы она уезжала из дому.

Ей грустно было оставлять его в одиночестве.

Но к грусти примешивался азарт. Она теперь была сама себе хозяйка. Через пять лет Рея получила в Университете Вашингтона докторскую степень по литературе, со специализацией в семиотике. Ее взяли в штат. Работа отличная. Студенты отличные. Преподаватели отличные. Никогда она не была так счастлива.

А потом раздался телефонный звонок. Отец скоропостижно скончался от болезни, о существовании которой она и не подозревала. Даже представить себе не могла. От потрясения она запустила работу. Печаль давила невыносимым грузом, физическим спудом, который не сбросишь. Внутри поселилась узловатая тяжесть, которую сама она называла мраком.

Пока папа был жив, она не ощущала потребности в других людях. Не понимала всех этих глупостей: перекидываться записочками с подружками-третьеклассницами или — то же самое, но в старших классах — меняться одеждой. Кого они пытаются обмануть этим наивным позерством? Дружбы у них ненастоящие. Во взрослые годы сверстницы казались ей какими-то инопланетянками: скучная работа, неуверенность в себе. Она их чуралась, боясь, что низкая самооценка может оказаться заразной.

Но без папы некому стало звонить по воскресеньям и смотреть вместе, но каждый в своем городе, «Солярис». Некуда ездить на выходные, не с кем стрелять в глиняных голубей в тире Калвертона. Отношения у них были легкие и совершенные. Тишина, не требовавшая никаких слов.

В попытках вырваться из своей квартиры, уйти от чистой страницы, которой полагалось становиться книгой, основанной на ее диссертации, Рея стала после занятий приглашать студентов на кофе и пиво. Их бодрость и веселье отвлекали. Время тянулось не столь мучительно.

К следующему семестру она вновь почувствовала себя собой. Просыпаться стало не так страшно, потому что мысль об утрате не подхватывала внезапно, как океанское течение. Она понемногу сдружилась и со студентами, и с другими преподавателями. Мрак отступил.

И тут — несчастный случай. Совершенно непредвиденное, случайное событие. Без всякой своей вины она зашибла колено. Оно и по сей день ноет в дурную погоду. Другой человек пострадал даже сильнее. Выдвинули обвинение. Ложное, но не менее от того убийственное. Рею отстранили от преподавания — а в университете это все равно что уволить. На этом все кончилось. Блистательная карьера погибла.

Жизнь ее стала еще более пустой. Никакого больше кофе. Никакого пива. На занятия и домой. На занятия и домой. Несчастный случай бередил ей совесть. Страшная ошибка, которую мозг постоянно стремился исправить.

И тут вмешалась судьба. В их многоквартирном доме поселился Фриц Шредер, доктор химических наук из Германии, старше ее на десять лет. Постучал в дверь, спросил, умеет ли она пользоваться дешевой духовкой — такие стояли на каждой кухне. В розовой рубашке поло с поднятым воротником, брюки цвета хаки перепачканы на коленях какими-то химикалиями, вид одинокий. Беспомощный. Как будто надломленный.

— Давайте поглядим! — сказала она, потому что тогда и сама не знала, как пользоваться духовкой.

Отношения в ее планы не входили. Будущее представлялось ей пустой комнатой — чистой, светлой, заполненной только умозрительными понятиями и восхищением коллеге почтительного расстояния. Она не понимала, как уживаться с кем-то, кроме отца. Слишком у нее много было важной работы.

Но планам случается измениться. Карьеры трескаются, разваливаются. Она совсем запуталась. И тут появился Фриц: мозг в оболочке, с изредка возникающими человеческими позывами. Неприметный, но дышащий. Идеальный выбор.

Были у него всяческие причуды. Обувь он ставил носками в определенную сторону, не выносил ярлыков на рубашках, страдал от пробок в ушах, а ковырять в ушах ватными палочками терпеть не мог, так что пользовался отпаренными салфетками. Ел все, что случайно обнаруживал у нее в буфете, — например, тунца прямо из банки, пальцами. Ее так от этого воротило, что она научилась готовить. Покупая себе одежду, она заодно покупала ему новые брюки хаки и рубашки без ярлыков. Приятно что-то делать для других, особенно когда ответом тебе служит неподдельная благодарность. Кроме того, причуд у нее у самой хватало. Просто она лучше умела их прятать.

Через примерно год свиданий Фриц согласился на высокооплачиваемую работу — составление духов в лаборатории «Бич-ко» в округе Саффолк. Всякие сладковатые ароматы вроде «Малинового обольщения» и «Французского шелка» — дешевые линии для сети «Дуан Рид». Она предложила сочетаться браком, хотя и знала, что для них это не выход. Духовной близости так и не возникло. Они не откровенничали, не говорили о прошлом. Он, например, ничего не знал про «Космическую одиссею», мрак или несчаст ный случай, сгубивший ее карьеру.

Тем не менее однажды вечером он пригласил ее подняться на Спейс-Нидл. Подвел к краю.

— Даже среди людей я чувствую себя чужаком, — объяснил он, не глядя ей в глаза. — И с тобой мне тоже одиноко.

У нее включился рвотный рефлекс. Он собрался ее бросить? Он разве не знает, что кроме него у нее ничего нет? Она смотрела, как он стоит с перепуганным видом, и ей потребовалось все самообладание, чтобы не столкнуть его вниз.

Он вытащил из кармана маленькое колечко с четырехугольным бриллиантом.

— Но ты обо мне заботишься. Никто никогда этого раньше не делал. Я человек ограниченный. Думаю, ничего лучшего мне не светит, — сказал он. — И еще я тебя люблю.

— Знаешь что? — ответила она с искренним удивлением. — Кажется, я тебя тоже люблю.

К этому моменту туристы уже глазели на них и аплодировали. Поэтому они поцеловались.

Бракосочетание состоялось в мэрии. Без медового месяца. Только перелет на Лонг-Айленд. Она так и не распаковала коробку с рукописью незаконченной книги, потому что к тому моменту уже была беременна Гретхен..

В жизни до Фрица ей случалось обсуждать замысловатые теории с гениальными учеными. Теперь она коротала дни на Мейпл-стрит, одна, с маленькими детьми. Дети часто плакали. Иногда она не могла понять почему. Детским языком она не владела. Становилось все тяжелее. Взять хотя бы всякую чушь, которая раньше представлялась ей идиотскими разрушительными женскими фантазиями, — например, друзья, объятия, пылкий секс, — а тут она обнаружила, что смотрит «Терминатора», «Человека со звезды» и «Бездну» и жалеет, что у нее всего этого нет. И гадает, что с ней не так, раз ей всего этого не дано.

Фриц тем временем строил карьеру. Появлялся только по выходным или когда его родня приезжала из Мюнхена. Оказавшись рядом, они болели за футбол, возили детей по магазинам и оплачивали счета в полном согласии: супруги, знающие друг друга как узор на собственной ладони. Но все это лишь на поверхности. Ни смеха, ни откровений, ни близости.

Страшно одиноко.

В первые десять лет она много плакала. Но это оставалось тайной, сокрытым стыдом: она была убеждена в том, что безрадостный брак — доказательство ее неполноценности. Если признаться в своем одиночестве Фрицу, он сразу поймет: она ни на что не годна. Разведется с ней. Его адвокаты докопаются до несчастного случая. Все узнают, почему ее уволили из университета. Вся Мейпл-стрит. Поглядят — и увидят ее насквозь. Все узнают. Немыслимо.

Поэтому она вытирала глаза. Одиночество она погребла в таких глубинах души, что и сама его там утратила. Перестала видеть.

За следующие десять лет она превратила себя в идеал жены и матери из пригорода. Организовывала местные праздники, старательно дружила со всеми новоприбывшими соседями, приносила им корзинки с шоколадом и новыми духами Фрица. Волонтерила у детей в школах, собирала деньги на айпэды и художественные кружки. Разрешала споры, выявляла скандалистов. Ежегодно отправляла друзьям рождественские открытки с изображением Шредеров в одинаковых свитерах, забирала к себе лангустов из классного зооуголка и почти каждый вечер допоздна сидела с дочерями, потому что у них по очереди случались неприятности.

Ее тревожили перфекционизм Гретхен, застенчивость Фрица-младшего: поначалу он глушил ее едой, а теперь другими вещами. Нервозность Шелли и заикание Эллы, которое с тех пор прошло. Четверо детей — это много. Но она справлялась. Вырастила их популярными, здоровыми, умными. Учителя осыпали ее комплиментами. Соседи тоже. Она одевалась как подобает, в вещи от Эйлин Фишер, готовила здоровую пищу, не позволяла фигуре расплываться. Играла роль, пока не вжилась в нее. Пока не стала своей героиней.

Когда Эллапошла в школу, Рея нашла место младшего преподавателя литературного английского языка в Общественном колледже Нассау — другой работы, с ее пятном в резюме, никто не предлагал.

По большому счету, всего этого хватало. Но время от времени мрак начинал расползаться. Оставшись одна, она отлавливала свое отражение в зеркале, вступала в дискуссию с воображаемым противником (постоянно находился какой-нибудь козел, который выводил ее из себя), а иногда, расчесывая Шелли волосы, думала: кто она, эта злющая тетка?

Это ее пугало.

Тяжелым ударом стал и отъезд старшей дочери в Корнельский университет в прошлом году. Она радовалась за Гретхен, однако ее блестящее будущее только подчеркивало, насколько безрадостно будущее самой Реи. Что ей останется, когда дети разъедутся? Только написанная тридцать лет назад диссертация и Фриц-старший, Повелитель Ушных Пробок. Хотелось покончить с нынешней жизнью, просто ради того, чтобы из этой жизни сбежать. Сесть в машину и загнать ее в Атлантический океан. Наложить кучу на стол начальнику. Прижучить непонятливого мужа, который в жизни не водил ее на танцы, и заорать: «Кто чистит уши салфеткой? Дрянь какая!» Смастерить рогатку и пострелять по Мейпл-стрит — чтобы освободиться от этих глупых людишек с их глупыми мирками.

Так бы все и случилось. Она была близка к срыву, к утрате всего. Но вмешалась судьба — как и когда в дом их въехал Фриц. По соседству поселились Уайлды. То, что случилось в тот день, когда она впервые увидела Герти, Рея могла объяснить лишь одним словом: волшебство. Еще одна чужачка. Красавица из другого мира. На Герти Рея произвела сильное впечатление. «Ты такая умная, такая приветливая, — сказала Герти сразу после знакомства. — Так преуспела в жизни». Рея поняла: если и есть на Мейпл-стрит человек, перед которым она может раскрыть свои истинные чувства, так это простушка Герти Уайлд. Непонятно как именно, но Герти станет ее спасением.

Рея стала обхаживать Герти: приглашения на ужин, барбекю в парке, знакомство с соседями. Пусть наши дети поиграют вместе — в результате Крысятник принял новичков к себе. Склонить соседей в пользу Герти оказалось непросто. Она даже дом не умела содержать в чистоте и опрятности. Сразу после их приезда на район напали острицы — и это не могло быть совпадением. Весь квартал много недель чесался.

Хуже того, ее невоспитанные дети вытворяли невесть что. Ларри был гиперчувствительным идиотом: играл в куклу и ходил кругами. Плюс Джулия. Сразу после переезда она стащила у отца пачку «Парламента» и научила остальных курить. Застукав ее за этим занятием, родители заставили ее ходить из дома в дом и объяснять всем мамам и папам Крысятника, что случилось. Рее было жалко зареванную смущенную Джулию. Зачем так мучить ребенка? Хватило бы простого электронного письма от Герти с изложением всех фактов — или того меньше!

В пригородах вообще неконструктивно признавать свою вину. Произносишь «простите меня» — и все накрепко вцепляются в эти слова. Куда надежнее отделаться общей фразой. Провинился — напусти туману.

Вид Уайлдов, всем семейством обивающих чужие пороги, вылился в ненужную мелодраму. Соседи, понимая, что положено как-то отреагировать, доказать собственную родительскую состоятельность, тоже впали в мелодраматизм. Дурища Линда повела детей к врачу — проверить легкие. Хестия рассуждали, следует ли заявить на Уайлдов в соц-службы. Уолши записали Чарли на оздоровительный курс под названием «Наше тело: наши обязанности». Кэт Хестия стояла на том самом пороге и плакала, объясняя, что она на Джулию не сердится, но сильно в ней разочаровалась. Потому что надеялась, что такой день никогда не настанет. Ядовитые сигареты! Там же мышьяк!

Никто, похоже, не понимал, что сигареты здесь ни при чем. Джулия украла их для того, чтобы стать своей в Крысятнике. В залог будущей дружбы. Просто с аудиторией просчиталась. Это не глухой Бруклин. Эти крутые детишки понимают программы для одаренных и «судзуки». А «Парламент» в наши дни курят только бывшие зэки, проститутки — ну и еще новые соседи из дома 116. Ни Джулия, ни ее родители не осознали одну важную вещь: обитателей Мейпл-стрит смущал вовсе не риск для здоровья. Потому как, если бы их тревожило это, не катались бы они сейчас по водяной дорожке. Их смущало, что курение — это социальное дно.

И все же Рея продолжала цепляться за Герти Уайлд, даже когда вся улица потихоньку капитулировала. Приятно было делать кому-то добро — особенно такой красавице, как Герти. Завела такую подругу — и на тебя как бы падает отсвет ее сияния. Стоишь рядом — и видишь собственное отражение в прекрасных глазах.

Как минимум раз в месяц они садились выпить вина у Реи на закрытой веранде, отпускали шуточки по поводу какашек, по поводу гадостей, которые болтают дети, и безнадежных мужей, у которых портится настроение, если разок в неделю им не отсосать. Что до последнего, тут Рея кривила душой. Она откликалась на нечастые призывы Фрица заняться любовью в миссионерской позе, но и во времена ухаживаний губы ее редко включались в дело, причем даже для поцелуя.

Рея была вознаграждена за любезность, потому что Герти довольно скоро опустила забрало. Роняя слезы, тихим голосом она созналась в том, что мучило ее особенно сильно:

— В первый раз мне всего тринадцать было. Он был председателем жюри конкурса, мачеха мне сказала, иначе никак: не заработаю — аренду платить нечем. Он потом мне — мол, любит, но я не поверила. После этого уже не отказывала. И каждый раз думала: а вдруг на этот раз все сложится.

Я сумею заставить хоть кого-то себя полюбить.

И будет он такой добрый, заботливый. А мне не придется жить с мачехой. Но этого так и не произошло. До появления Арло. Я очень ему благодарна.

Завершив свою исповедь, Герти будто бы сдулась, сбросила груз с плеч. Тут Рея поняла, зачем нужны друзья. Чтобы тот, кто тебя видит и знает, тем не менее тебя принимал. Как же она мечтала сбросить бремя. И как этого боялась.

В один из вечеров между ними возникло особое доверие — под вопли детей, которые бесились вдалеке; Рея, отбросив осмотрительность, решила рискнуть и тоже выложила правду:

— Фриц в постели думает только о себе. Мне больно, я ни разу не получала удовольствия… А ты получаешь? Не думала, что моя жизнь сложится вот так. А ты думала, Герти? Тебе твоя нравится? Вижу, что не нравится. Я как только тебя увидела, сразу захотела с тобой подружиться. Я не такая красавица, как ты, но внутри — совершенно особенный человек. Я знаю про черные дыры. Вижу, что тебе хочется сбежать. И мне хочется. Может, вместе мы и наберемся храбрости… У Шелли вечно волосы растрепанные. Меня это бесит. Я хотела с тобой об этом поговорить — вижу, что тебе нравится Шелли. И ко мне ты хорошо относишься. А значит, не осудишь. Иногда я воображаю, что стала великаншей. И раздавила все свое семейство в кулаке. Я желаю им смерти, чтобы освободиться. Бросить их я не могу. Я же мать. Бросать их мне не положено. Поэтому я их ненавижу. Ужасно, да? О господи, да я настоящее чудовище!

Она осеклась, увидев в мокрых глазах Герти ужас.

— Не надо такого говорить. Сама свою семью разрушишь.

Потом были еще слова. Любезности, смена темы. Подробностей Рея не помнила. Разговор спрессовался в сгусток мрака и осел на дно души — лоскут самозабвенной ярости.

Вскоре после этого разговора Герти объявила, что беременна. Врач сказал, чтобы она перестала пить мальбек на веранде, так что встречались они теперь гораздо реже. Рея была очень занята работой и детьми, делала вид, что просто вот оно так получается, но на деле знала правду: она показала Герти свое истинное лицо, и ту оно отвратило.

Это нельзя было так оставить. Рея перестала махать Герти при встрече, перестала отвечать на ее эсэмэски. Когда от этого не полегчало, когда пребывающая в блаженном неведении Герти даже не заметила ее холодности на барбекю в честь Дня поминовения, она решила укусить побольнее. Рассказала соседям, что Арло сидит на героине. Именно поэтому у него обе руки в татуировках. Шрамы пытается скрыть. Рассказала про Герти и этих ее мужиков. Почитай, она шлюха. Все рассказала каждому, кто соглашался слушать.

Чем больше она рассказывала, тем сильнее прошлое напоминало калейдоскоп. Она пересмотрела каждый эпизод из прошлого с участием Герти и ее семьи, каждое свое собственное суждение.

Арло, например, любил орать. Голос у него был будьте-нате. Ларри, очень чувствительный к громким звукам, каждый раз сжимался в комочек. Но Арло не стеснялся. Продолжал орать, как будто наплевать ему, что он калечит собственного ребенка. Еще тревожнее было то, что Герти завела кучу всяких правил. Если не стояла совсем уж страшная жара, Джулии не разрешалось носить вещи с коротким рукавом вместе с шортами — чтобы не открывать слишком много. А бикини и вовсе никогда. Если в гостях у друзей ей нужно было переодеться, она шла в ванную. Ее не отпускали одну на автобусную остановку, даже вдвоем с Шелли. Только в сопровождении взрослых. Почему Герти так нервничает? На Мейпл-стрит водятся сексуальные маньяки, про которых известно лишь ей одной?

Иными словами, почему Ларри вечно себя теребит?

Вот, например. Однажды Рея с Фрицем и детьми пришла к Уайлдам на ужин. В доме грязища, как всегда. Жирные тарелки, следы пальцев на бокалах. Рея вымыла посуду, пока Арло резал овощи, а Герти делала яйца пашот. Даже Фриц помогал — накрывал на стол, впервые в жизни. Она бы никогда не догадалась, что он это умеет!

Вечер прошел очень весело, в тепле и близости. Уже в прихожей, когда прощались, Арло наклонился к Рее и слишком надолго задержал ее в объятиях.

— Спасибо, что ты так добра к Герти, — сказал он и поцеловал ее в щеку, захватив, однако, и кончик губ.

Рея, опешив, посмотрела на Герти — ревнует та или нет, но, судя по Герти, та ничуть не возражала.

Рея тогда почувствовала себя польщенной. А потом задумалась: неужели Арло на нее запал? И если жена его способна такое игнорировать, что еще она готова не замечать?

Своими наблюдениями Рея поделилась с Линдой Оттоманелли, а та, видимо, раззвонила остальным соседям. И вот на прошлой неделе, планируя совместное барбекю, она поняла, что, если появится Герти с семейством, соседи начнут задавать вопросы, сравнивать свои впечатления. Если Герти узнает, какие Рея распространяет слухи, она может рассвирепеть и что-то учинить в отместку. Поделиться сведениями, которыми лучше не делиться. Она решила проблему просто: вычеркнула Уайлдов из списка.

Ей этот поступок не показался жестоким. Речь шла о самозащите. И пусть мрак стал расползаться снова, сильнее прежнего пропитавшись яростью, по крайней мере, теперь она четко понимала, против кого его обратит.

«Неуд.», — написала Рея на верхнем поле последней работы. Там речь шла о том, что героин нужно легализовать, а полученные налоги пустить на урегулирование кризиса с мигрантами.

— Мам! — раздался голосок. Тринадцатилетняя Шелли стояла в кухне, у самого алькова, в котором находился кабинет Реи, но черту не пересекала. Сюда никто, кроме Реи, не допускался. Место, чтобы побыть одной.

— Да? — спросила Рея.

— Можно я пойду погуляю с Крысятником?

Шелли заплела длинную косу, свисавшую ниже поясницы. На конце волосы спутались. Несмотря на бутылку кондиционера, расчесывание вечером будет долгим.

— Там эта желтая штуковина. Они по ней катаются.

— Да, водяная дорожка. Были такие в мои времена. Насколько я понимаю, их перестали производить, потому что дети на них падают и их парализует, — ответила Рея.

— A-а. Можно пойти? Меня не парализует.

— Раком заболеешь, а это еще хуже. Знаешь, откуда взялся провал? Такие, как Уайлды, не платят налоги.

Шелли что-то пробормотала себе под нос. Явно возражала матери. Девочка представляла из себя взрывоопасную смесь ярости и покорности: с рождения была неуравновешенной, что стоило Рее многих бессонных ночей.

— Беда твоя в том, что ты ко всем испытываешь симпатию. Однако не все этого заслуживают. Давай, помоги мне, накрой на стол, — сказала Рея, складывая работы в стопку и отодвигая в сторону.

На глазах Шелли показались слезы.

— Она была моей лучшей подругой.

— Мы это уже обсуждали. Дело не в Джулии. В ее родителях.

— Мам, почему ты мне не доверяешь?

— Тебе доверяю. А им — нет. Я тебе это уже говорила. И не собираюсь повторять. Я не хочу, чтобы ты ходила в этот дом, уж тем более с ночевкой. Герти и Арло — странные люди. Мне не нравится, как он на меня смотрит. Понимаешь, о чем я говорю?

— Да знаю я. Ты уже объясняла. Но на меня он смотрит как все.

— Неправда, — ответила Рея, и ей это даже не показалось ложью. Скорее продуманной экстраполяцией. — Он тебя разглядывает. Ты еще маленькая, не понимаешь. Обещаешь держаться от них подальше?

Шелли кивнула, слегка покраснев.

Рея отложила работы, вытащила приготовленный в тиховарке ужин. Шелли накрыла на стол: тарелки, ножи-вилки, стаканы. Когда все было готово, Рея наклонилась, положила ей руки на тонкие плечи, поцеловала в грациозную шею.

Из всех детей Реи Шелли была величайшим бременем и величайшим даром. Уж такой она бывала милой: вызывалась первой сделать сезонную прививку от гриппа, чтобы младшая сестренка поняла, что это не больно. Плакала, увидев бездомного. Но порой вела себя невыносимо: колотила Эллу до синяков, хамила учителям, орала так, что у Реи болели уши. Она чутко реагировала на настроение Реи и подстраивалась под него: это было и лестно, и тревожно. Из всех младших Шредеров она была самой умной, но Рея недавно решила, что Шелли отучится в местном колледже, а потом останется жить с родителями. Людям с такой хрупкой психикой нужна прочная основа для роста. Рее будет только приятно сделаться для дочери опорой. Удерживать ее при себе, пока она не научится самостоятельно стоять на ногах.

— Ну ее, эту водяную дорожку. Я вас с Эллой завтра отвезу в «Эдвенчерленд». Если хочешь, на весь день.

— Отпусти, пожалуйста, — попросила Элла.

Рея отпустила. Вышла в прихожую, крикнула наверх:

— Фрицик! Элла! Ужинать!

Фрицик спустился первым. Осенью пойдет в Университет Хофстра, на первый курс. Поджарый, мускулистый и такой тихий, что родные часто забывали о его присутствии. Все лето был этаким подводником: всплывал дома на рассвете, потом спал до полудня. В школе пользовался популярностью. Каждый вечер — очередная вечеринка выпускников. Впрочем, тренировки по лакроссу он не пропускал, а насчет остального Рея решила: чего вмешиваться?

Снаружи Крысятник продолжал кататься по желтой водяной дорожке. Все лопали мороженое, хохотали, по уши перемазавшись мазутом. Приходилось признать: судя по всему, им весело. Рея раздернула шторы, чтобы ее дети не ощущали себя изгоями.

Последней спустилась девятилетняя Элла. У нее, как и у Реи, были светло-карие глаза, мелкие черты лица, привычка хмуриться, если она удивлялась или радовалась.

— Простите. Я читала! — поведала Элла. — Николас и Смайк как раз сбежали, нужно было узнать, что будет с Фанни. Она моя любимая героиня.

— Блеск! — восхитилась Рея. — Гарвард. Вне всяких сомнений.

— Я эту книжку читала, — вступила в разговор Шелли. — Смайк — изгой. Из-гой. Очень грустно. Что там у него, мам? Церебральный паралич?

— Не порти сестре удовольствие, — попросила Рея. — И не ври. Ты сериал смотрела по «Нетфликсу». В тот день, когда ты дочитаешь до конца хоть одну книжку, меня хватит удар.

— Шелли смотрит «Баффи». Только и делает, что до полуночи смотрит в телефоне «Баффи — истре-бительницу вампиров», — нажаловалась Элла, выгребая из кастрюли половину тушеной говядины. — Ангел-вампир ей нравится прямо как Дейв Гаррисон, а меня она заставляет изображать Дон — фу, гадость!

Шелли уткнулась взглядом в тарелку.

— Дейв Гаррисон мне совсем не нравится, и я, кстати, прочитала «Николаса Никлби».

Если Шелли и услышали, ей никто не ответил. Раздавался лишь перестук ножей и ложек, звон тарелок и стаканов с водой. Ужин закончился быстро. Рея выпила еще бокал вина, уже второй — в будни она себе больше не позволяла. Фрицик встал, не спросив разрешения. Похоже, мысли его были чем-то заняты. Возможно, очередная девушка.

У него вечно были драматические отношения с девушками.

— Волшебное слово, — напомнила ему мать.

— Можно я пойду?

— Да, разрешаю.

— Можно я тоже? — спросила Элла.

Рея кивнула:

— В пижаму, зубы почистить и еще две главы.

— Я напишу отчет о прочитанной книжке. Тебе так понравится! Я же гений! — воскликнула Элла с подкупающим энтузиазмом и вприпрыжку двинулась к лестнице.

За столом остались Шелли и Рея. Рея смотрела в пустой бокал. С нынешней жарой не справлялась даже система кондиционирования, и у Реи пропал аппетит. Она налила себе еще чуть-чуть, ощутила, как сладость пузырится на языке, потом слабеет, чтобы продлиться подольше. Шелли наблюдала за ней. И все замечала, в отличие от других.

— Мам!

— Да?

— У меня тампоны закончились.

— А в бывшей комнате Гретхен ничего нет?

Шелли одернула свободную темно-синюю юбку, Рея заметила на ней мокрое пятно. Кровь просочилась и на обивку стула. Красное на коричневом.

— Прямо сейчас началось. Я только что сообразила. Прости, — сказала она.

Рея вздохнула. Как можно не знать, что у тебя месячные? Такое бывало только с Шелли, поэтому Рея и боялась, что у девочки случится нервный срыв, этакая психологическая аневризма — еще до того, как ее прикончат подростковые эксцессы.

По щекам Шелли покатились слезы, закапали на синюю футболку. Она прямо сгорала со стыда, и это Рею тревожило тоже.

— Прости. Я сама не понимаю, что со мной не так.

— Успокойся. Иди прими душ, а я тут все вымою. Расчешу тебя, потом съезжу в магазин. Устраивает?

Шелли ухватила мать за запястье.

— А можно сегодня сделать перерыв? Один раз? Не расчесываться?

— Ты же знаешь, чем это заканчивается. Бумерангом. Завтра будет в десять раз хуже. Просто нанеси побольше кондиционера. Я постараюсь, чтобы было не больно.

Когда Шелли вышла, Рея навела в кухне порядок, включила стиральную машину. За окном по-прежнему было видно Мейпл-стрит. В голове звучали воображаемые разговоры. Ее слова были обращены против тупых соседей, которые доведут своих детей до рака, против беременной Герти, которая оказалась никуда не годной подругой. И против Фрица. А потом — против всех неведомых негодяев из хрупкого будущего Шелли, которые когда-то посмеют ей угрожать, станут портить ей жизнь, а потом — против завистливой обвинительницы, которая испортила Рее карьеру, и, наконец, опять против Герти. На лице сменялись выражения, как будто оно было населено призраками.

Потом Рея двинулась вверх по лестнице.

Дверь в комнату Фрицика была закрыта. Она постучала. Он чуть приоткрыл. Она заметила на столике у кровати открытую бутылку «Хайнекена». Вручила ему выстиранную спортивную форму для завтрашней тренировки.

— Пойдешь сегодня куда-нибудь?

— Да.

— Будь умницей. За руль не садись.

— Хорошо.

— Пообещай.

Он слегка улыбнулся — у него, лапочки, была своя особая улыбка.

— Обещаю.

Следующая дверь — в комнату Эллы. Она была открыта, девочка спала прямо на покрывале, прямо в одежде, на груди — раскрытый том «Николаса Никлби». Рея сняла с нее туфли, но жара, даже с работающим кондиционером, была такая, что одеяло не понадобилось.

Наконец — Шелли. Задумавшись, Рея нарушила собственное правило и вошла не постучав.

Шелли стояла посреди комнаты, еще мокрая после душа, плотно завернувшись в большое полотенце. Сухощавое тельце — стройное, как у жеребенка, большие ступни, ладони и глаза, остальному еще предстояло вырасти. Совершенная девочка, воспитанная в совершенной любви. И если порой она затмевалась, делалась слишком угрюмой и печальной для трезвомыслящего человека своего возраста, в том не было материнской вины.

— Мам?

И тут внутри в Реи Шредер всколыхнулось что-то жесткое, непримиримое. Оно копилось долгие годы и вот разрослось — не удержишь, отяжелело — не выбросишь. Монстр мрака. Сжав в руке щетку для волос, она шагнула в комнату, закрыла дверь.

ЭТОТ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ 10 июля

Карта Мейпл-стрит на 10 июля 2027 года

* Дом № 116, где проживают Уайлды

* Дом № 118, где проживают Шредеры

Список постоянных жителей Мейпл-стрит на 10 июля 2027 года

100 ПУСТУЕТ

102 ПУСТУЕТ

104 Сингхи: Сай (47), Никита (36), Пранев (16), Мишель (14), Сэм (13), Сара (9), Джон (7)

106 ПУСТУЕТ

108 ПУСТУЕТ

110 Хестия: Рич (51), Кэт (48), Хелен (17), Лейни (14)

112 ПУСТУЕТ

114 Уолши: Салли (49), Марджи (46), Чарли (13)

116 Уайлды: Арло (39), Герти (31), Джулия (12), Ларри (8)

118 Шредеры: Фриц (62), Рея (53), Фрицик (19), Шелли (13), Элла (9)

120 Бенчли: Роберт (78), Кейт (74), Питер (39)

122 Хеоны: Кристина (44), Майкл (42), Мэдисон (10)

124 Гаррисоны: Тимоти (46), Джейн (45), Адам (16), Дейв (14)

126 Понти: Стивен (52), Джил (48), Марко (20), Ричард (16)

128 Оттоманелли: Доминик (44), Линда (44), Марк (12), Майкл (12)

130 Атласы: Бетани (37), Фред (30)

132 Симпсоны: Дэниел (33), Элис (33), Кайли (2), Мишель (2), Лорен (2)

134 Кельеры: Луис (49), Ева (42), Хьюго (24), Анаис (22)

ВСЕГО: 52 человека

Из личного дела сотрудницы Университета Вашингтона Реи Мансен (впоследствии Шредер)

По утверждению обвинительницы, Эйлин Блум (аспирантка кафедры английской литературы, год выпуска — 2008), 12 февраля 2005 года младший преподаватель литературы Рея Мансен пригласила студентов своего семинара «Интернет как обратный паноптикум» в местное кафе — венгерскую кондитерскую — пообщаться после занятий. Поскольку доктор Мансен пользовалась популярностью среди студентов, с ней пошли все участники семинара; возобновились горячие дебаты, начатые во время занятия. Удалось достичь единомыслия, однако мисс Блум продолжала спорить с доктором Мансен. Остальные студенты отправились к стойке за выпечкой. Мисс Блум отошла в туалет.

Вскоре после этого доктор Мансен последовала за ней, выбила запертую дверь кабинки…

Выдержка из переписки в чате группы «Мейпл-стрит»

5 июля 2027,14:05. RheaSchroeder@smartypants. com: Привет, народ. У кого-то есть проблемы с «Веризоном»? Мне не подсоединиться, а вечером нужно оценки вывесить! © © © © © ® © © © ©

5 июля 2027,14:31. BTomato@Gmail.com: Та же проблема, хотя у меня «Спринт». Убила полчаса, чтобы это отправить! © © © © ©

5 июля 2027,15:14. RheaSchroeder@smartypants. com: Вышла за пределы квартала — тут прием лучше. В «Веризоне» говорят — дело в провале. Им многие звонили.©©©©©©©©©

5 июля 2027,15:21. Swish@mac.com: У меня кабельное телевидение легло. AT&T. ©

5 июля 2027, 20:16. FATlast@sgghlaw.com: Посмотрите пресс-релиз, который вывесили в Хоф-стре: «Доказано, что битум блокирует спутниковый сигнал». Провайдеру звонить бессмысленно. Как провал заполнят, заработает. © © © © ® ®

6 июля 2027,3:30. RheaSchroeder@smartypants. com: Собаки. Говорят, что опасности никакой, а в воздухе висит фигня, которая блокирует спутниковый сигнал? Я уверена, что на самом деле это радиация. Народ, не выходите из дома. Закройте окна. Почаще принимайте душ. Прошу вас! ©©©©©©®®®

6 июля 2027,8:04. Lx)ttamanelli@captain.com: Рея права. Звоню по телефону — подключаюсь к чужим разговорам. Очень странно. Я не знала, что в мобильниках сигналы пересекаются. © ®

6 июля 2027,16:15. Jponti@gmail.com: И как теперь общаться? Флаги в окнах вывешивать? © © © © © © © © © © © © ©

6 июля 2027,15:58. JHarrrison@littledoves.org: Чем дальше, тем хуже. Это сообщение пришлось отправлять из школы «Голубки». В «Спринт» говорят: ждите. Та кое неудобство!!!!!!!! © ©

7 июля 2027,10:49. NSingh@hushedpuppy.com: И это нормально?

8 июля 2027,3:16. RheaSchroeder@smartypants. com: Нет, Никита, ненормально! Раньше никогда такого не было. © © © ©

9 июля 2027,10:02. GWiLde@Century21.com: Привет, народ! Рея! Ты так много работаешь! Я соскучилась! По всем соскучилась! Так рада, что хоть по-быстрому повидались на барбекю! © © © Сообщаю, что у меня презентация в субботу в 14:25 в Сэвиль-Роу, Гленхед, место обалденно красивое. Хоть прокатитесь все в такую жару! © © ©

9 июля 2027,13:03. RheaSchroeder@smartypants. com: Прошу не забывать, что это частное сообщество. Реклама запрещена! ©©©©©©©©©©©©©©©©©©©

Мейпл-стрит, 116 10 июля, суббота

Двадцатый день подряд температура воздуха превышает сорок градусов. Похоже, это рекорд, — объявила сквозь помехи диктор Эн-пи-эр. С образованием провала на экране постоянно мелькали помехи. — Что будет дальше? Дождь из лягушек? — поинтересовалась диктор. А потом заговорила о том, что беженцы от глобального потепления гибнут на границе. Это наводило такую тоску, что Герти Уайлд сбежала к детям, которые лопали фруктовые хлопья на завтрак, и отключилась.

— У меня презентация в Гленхеде. Пока меня не будет, идите погуляйте, подышите воздухом. — Она указала на батут на газоне у Оттоманелли, где прыгали другие дети. — Вон, смотрите. Крысятник опять на улице.

Джулия не подняла головы.

— Эти придурки? Их родители не выпускают из дома, пока провал не заделают.

— Похоже, вчера вечером мы всем подали пример — вон они, Джули, гуляют.

— Слишком на улице жарко, — объявила Джулия и потянулась, так и не поднимая глаз. Ноги в одну сторону, руки в другую, спина выгнута. На ней была папина гавайская рубашка, свисавшая до колен. Для улицы не совсем подходит, но зато свободная — не вылезет сыпь от жары. Главная проблема была с Ларри. Он напялил зеленые шорты и зеленую водолазку — больше ничего зеленого у него не было. Решил, что зеленый цвет — экологичный, в нем он выглядит настоящим мальчиком, а не «страшным киборгом».

— Я серьезно. Обувайтесь, чистите зубы, — не отставала Герти. — Не хочу, чтобы вы тут орали благим матом и разбудили папу, как только я уеду.

— А можно мне на ужин авокадо? Оно дорогое? — поинтересовался Ларри.

— Чего? — удивилась Герти.

— Блин, ну ты и чудик. Это потому, что авокадо зеленое, да? — догадалась Джулия.

— Он не чудик. Не надо так говорить.

— Пр-рости, Лар-ри, — ответила Джулия нараспев. — Ты ну со-овсем не чудик. — Еще совсем рано, а кудряшки у нее уже мокрые от пота. — А почему нельзя будить папу? Он бы нас на пляж свозил. На свежий воздух.

— Джули, он очень устал. Плюс вода зацвела. Пляжи закрыты, — ответила Герти. — Я оставила водную дорожку снаружи, Марджи Уолш сказала, что вы можете в любой момент подключить шланг к ее крану. Все лучше, чем сидеть дома и париться. Да, кстати, не смейте ходить к провалу. За Ларри присмотри.

— А почему бы тебе Ларри с собой не взять?

— Вы про меня говорите так, будто меня тут нет, — заметил Ларри.

Придерживая живот, который был явно великоват для шести месяцев и одной недели, Герти повернулась к обоим:

— Хватит! Взяли шлепанцы и лосьон от загара! Живо!

— Они все противные! — заявила Джулия.

— Вчера вечером вы играли вместе. Очень милые дети. Уж всяко лучше, чем в Восточном Нью-Йорке.

— Они были милые, потому что ты их подкупила конфетами. И Шелли не было. Шелли — главная. Все за ней повторяют.

— И что ты Шелли сделала?

— Ничего!

— Ну так и в чем проблема? — поинтересовалась Герти, втискивая распухшие ступни в дешевые черные туфли десятого размера. Попыталась не обращать внимания на то, в каком состоянии дом: хлев, украшенный неглажеными, наспех подшитыми занавесками, скрипучая мебель из вторых рук.

— Ладно, диктатор, — проворчала Джулия.

— Вот и умница, — откликнулась Герти.

Ларри испугался, что его будут дразнить, и оставил робота дома. Они все втроем зашагали ко входной двери. Герти залезла в их помятый красный «пассат». Ларри с Джулией двинулись в сторону Крысятника.

Включив двигатель и опустив стекла, Герти наблюдала.

Джулия шла и все сильнее горбилась. На полдороге к батуту голова на прыщавой шее тяжко повисла.

— Пошли к нам в водную дорожку поиграем? — окликнула она ребятишек.

Шелли Шредер перестала прыгать. Волосы у нее были заплетены замысловато — косичек в десять. Ее мама явно убила на это кучу времени.

— Когда твоя мама это свое ведро починит? Не машина, а консервная банка! — проорала Шелли.

Герти застыла. Повторила про себя каждое слово, убеждаясь, что расслышала правильно. Откуда такая злоба у милой Шелли Шредер? У той самой девочки, которая по собственному почину помогала Герти накрывать на стол, смотрела с Ларри сериал «Робот», когда у остальных заканчивалось терпение. Девочка, которая отказывалась смотреть передачу «Нэшнл джиографик», потому что не могла видеть, как обижают выдр. Что с ней случилось?

Джулия бросила на мать быстрый взгляд. Вид у них с Ларри был смущенный, неловкий. «Помоги», — взывало к матери лицо Джулии.

Герти опустила стекло со стороны пассажирского сиденья, высунулась наружу, но ремень безопасности удержал ее, впившись в живот. Она воспользовалась паузой, чтобы придумать, что сказать.

Да что там такое происходит?

Последняя долгая беседа Герти и Реи произошла еще в апреле. Рея в тот вечер слишком много выпила вина и слишком мало съела песто. Герти — наоборот, потому что только что узнала, что беременна. Под конец они уселись на террасе, Рея плакала и несла какую-то чушь. Герти чушь пресекла, ради блага самой Реи. Распрощалась. На следующее утро они общались по-дружески. Махали друг другу, обменивались эсэмэсками. Никакой внешней враждебности. Не могла Рея затаить на нее зло из-за такого-то пустяка.

Но в чем тогда проблема? Откуда такое отношение?

Она едва набралась храбрости, чтобы подойти к Рее четвертого июля. Чувствовала себя попрошайкой, когда с этим полупустым пакетиком чипсов заявилась незваной на праздник перед своим собственным домом. «Нас ведь случайно забыли пригласить?» — спросила она тут же.

«Ну конечно! Прости, пожалуйста! — Если честно, она ждала от Реи такого ответа. — Мы сваляли дурака, договаривались в старой ветке чата!» Тут бы они рассмеялись, и все пошло бы как прежде, потому что преподавателям пригородных колледжей не полагается быть злопамятными. Они не придумывают проблем на пустом месте, не устраивают бессмысленных ссор. Они уж всяко не такие мелочные!

«Совершенно неслучайно», — ответила Рея. А потом обнажила зубы в злобной улыбке, и у Герти упало сердце. Больно было видеть такую улыбку, поскольку смысл ее считывался сразу. Она видела ее и раньше, на лице у своей чокнутой мачехи Чири, которая держала прозак в сахарнице с портретом Элвиса из времен Лас-Вегаса; видела ее на лицах других конкурсанток как раз перед тем, как они шли мазать вазелином чужой парик; видела у липкоруких судей, которые так нравились Чири. Так улыбаются охотники.

В тот день Герти могла пойти за Реей, не отпустить ее. Задать прямой вопрос. Но за долгие годы общения с охотниками она усвоила золотое правило: не высовывайся. Их это не остановит. Только раздразнит, как кровь в воде дразнит акулу.

Неслучайно.

Герти не хотелось верить в то, что Рея — охотница. Даже после того, как Рея демонстративно ушла, Герти старательно делала вид, что они по-прежнему лучшие подруги. Рея просто отвлеклась, или решила пошутить, или — не дай бог, конечно — у нее опухоль мозга.

Когда образовался провал, Герти подумала: теперь-то соседи одумаются. Случилась реальная, серьезная беда и обнулила все, что было раньше. Не будет Рея на нее злиться после такой истории! А может, и вовсе не злилась. Это Герти себя накрутила. Навидаешься в жизни сволочей — потом они всюду мерещатся. Забываешь, что в большинстве своем люди хорошие.

По крайней мере, именно так она все это описывала самой себе.

Но сейчас, когда прямо перед ее глазами Шелли Шредер обливала Джулию ядом, истина вновь хлынула в голову. Рея тогда не шутила, не растерялась. Четвертого июля она сознательно ее оскорбила. Ополчилась на Герти, несмотря на прошлую близость, прошлые откровения. А теперь и ее дочка Шелли, вожак местного Крысятника, сознательно травит Джулию. Почему? Этого Герти не знала. Знала лишь, как тяжело на душе. Ей не просто тяжело, еще и страшно. Почти до паники.

Так и не справившись с ремнем, Герти вдруг заметила, что дети на нее смотрят. Джулия, Ларри, Крысятник и даже Шелли — с высоты. Все они вроде

как притихли. Ушли в собственные переживания, как случается у детишек, когда они обдумывают мысль, которая их телам не по размеру. «Я — взрослый человек. Должна что-то сказать», — подумала Герти. Но нужных слов не нашла. В момент противостояния она их никогда не находила. Перепуганная, смятенная Герти уклонилась от взгляда Джулии и нажала на педаль газа.

* * *

Машина Герти отъехала. Джулия следила за ней глазами. Как и тогда, в истории с сигаретами, мама бросила ее на заклание. В качестве щита: прими на себя всю вину. А в компании теперь знают, что ее никто не защитит. У всех развязаны руки.

Крысятник смотрел на Джулию неотрывно, сверлил взглядом. Она не понимала, почему ее вдруг возненавидели. Знала лишь, что все начала Шелли. Шелли, которая практически с первого дня была ее лучшей подругой. Они дразнили Дейва Гаррисона, прикидываясь горячими русскими проститутками. Он понял, что к чему, но не мешал, потому что уж больно получалось смешно. Особенно когда Шелли коверкала слова: «Хилло! Дай рубли за пиритрах. Иес?» Они сидели вместе допоздна, говорили про Бога, про смерть и свои мечты. Шелли хотела стать врачом и открыть практику на Бойлстон-стрит — Джулия понятия не имела, где такая. Джулия себе мечту пока не придумала. Что касается секса, Шелли решила подождать до колледжа. Джулия считала, что можно и раньше, но пока не

понимала, как это осуществить, потому что месячные у нее еще не начались, и вообще она плохо себе представляла, как среди всех этих складок отыскать влагалище. Однажды, от большой скуки, она обнаружила, что сидеть на мягких ручках кресел необычайно приятно. А еще они обе любили блины с лимоном и сахаром, а не с сиропом.

И сделались неразлучны. Почти весь учебный год провели вместе. Потом настала весна. Никаких больше ночевок у подруги. Шелли внезапно перестала отвечать на эсэмэски. Если Джулия заходила, ее никогда не было дома. Однажды в июне, когда Джулия пришла поиграть с Крысятником в парке, они от нее просто убежали. Она осталась ждать — думала, это игра такая. А они, похоже, пробрались между домами, чтобы она не заметила, потому что вскоре стало слышно, как они играют в «Дэскрафт» на веранде у Оттоманелли.

На этом все закончилось. Увидев Джулию, Шелли указывала на нее пальцем и говорила: «Уродина». Всех это устраивало. Если ей случалось застать Дейва Гаррисона или Чарли Уолша наедине, они иногда махали ей рукой, и всё.

Но то, что от тебя отвернулись, еще не самое страшное. Хуже, что Шелли стала вредной. Раньше была такая симпатяга, считывавшая других людей без всякого труда, как карты Таро. Была у нее такая необычайная способность. Начнет Джулия, например, думать о Ларри или о том, что мир рухнет еще до того, как она сможет голосовать. Случится голод, война, девочек будут покупать и продавать как бутерброды. Разволнуется она по этому поводу — и Шелли все почувствует. «Не парься» — так она говорила. А потом, будто в шутку: «Мейпл-стрит-то от нас никуда не денется». В те прежние времена она защищала таких, как Ларри. Могла всему школьному автобусу сказать: будете дразниться — руку в пасть засуну и кишки наружу вытащу. В те времена все ее силы были на стороне добра.

Теперь не так. Крысятник она держит в железном кулаке. Однажды Джулия услышала, как Шелли орет на остальных из окна. Так вопила, что даже покраснела вся. А самое ужасное — вид такой, как будто плачет. Ребята постарше просто пошли дальше, но Лейни Хестия и Сэм Сингх остались, зажали уши руками, сжались в комочек. Нехорошо это — обижать слабых.

Родителям Джулия обо всем этом никогда не рассказывала. Боялась, что, если расскажет, они спросят Рею напрямик, а уж та найдет что ответить: у Джулии проблемы с правописанием. Она вечно забывает пристегнуться в машине. Помните, как она курила? Подает другим плохой пример. Герти от этого озвереет. И будет любить Джулию даже меньше, чем теперь.

Джулии захотелось убежать домой. Спрятаться в душной кухне вместе с Ларри и сидеть там до папиного пробуждения, как она делала все лето. Но здесь хотя бы дул ветерок. Да и батут выглядел привлекательно. Водная дорожка, конечно же, лучше. Купальник, холодная вода. Смех, мороженое. У нее есть право на все эти вещи, пусть она дурная, некрасивая и, в отличие от других, не поступит в крутой университет. Пусть она просто Джулия.

Все уставились на нее. Она не знала, как еще поступить. Решила не сдаваться.

— Сколько стоит машина твоей мамы? Может, мне купить ее за сникерс? — спросила Шелли с середины батута. Остальной Крысятник расселся по краям или стоял рядом.

— Машина как машина. Подумаешь, некрасивая. Зато на ходу, — ответила Джулия. — Не понимаю, чего ты такая злюка. Я тебе ничего не сделала.

— Я не злюка. А ты уродина. Уродинам сюда нельзя, — отозвалась Шелли.

На ней был льняной клетчатый комбинезон от «Фри пипл», под ним льняная блузка с длинными рукавами, той же расцветки, носки от «Фри пипл», а внизу, скорее всего, трусики-неделька, тоже от «Фри пипл». Очень много слоев, для такой-то жары.

— Это вообще не твой батут. А Марклов, — сказала Джулия, дергая подол своей гавайской рубашки.

— И что? — ответила Шелли и начала подпрыгивать. Казалось, она сердится даже сильнее обычного. Многочисленные косички взлетали по асинхронным дугам, как будто каждая жила своей жизнью. Сидевшие вокруг ребятишки покачивались, как буйки на воде.

— Вас, кстати, сюда бы и вообще не пустили, если бы не мамина водная дорожка. Это моя мама ваших чокнутых предков переубедила, — крикнула Джулия через безупречно зеленый газон Оттоманелли.

— А нас и не пустили. Шелли сбежала, и я сбежала, — доложила маленькая Элла.

— Заткнись, — прикрикнула на нее Шелли и принялась подпрыгивать: скок! Скок! Скок! Звук разносился эхом, и Джулия вдруг вспомнила, чем у здешней ребятни принято хвастаться: абонементом в городской бассейн, сезонным билетом на горнолыжный подъемник, масляным попкорном вперемешку с «Эм-энд-эмс» в кино. И батут — игрушка для богатых.

— Вали домой! — крикнула ей Шелли свысока. — У нас не было бы этого вонючего провала, если бы твои родители платили налоги!

— Да, вали домой, — присоединился один из близнецов Оттоманелли.

Джулия решила, что это Майкл, самый противный, но тут второй добавил:

— Побирушек сюда не пускаем, вы, вонючие Уайлды!

Видимо, вот это Майкл. На близнецах были одинаковые хоккейные свитера, только Майкл сегодня надел очки, а Марк — голубые контактные линзы.

В Крысятнике никто не мог определить, кто из них кто, так что их называли Марклами.

— Вали отсюда! — чирикнула Лейни Хестия, и это прозвучало особенно обидно, потому что Лейни была ну совсем тупица. Из тех, которые одеваются как Рей из «Звездных войн» для школьных фотографий, тащат с собой игрушечные мечи на школьные экскурсии, собирают коллекции старательных резинок в виде персонажей из фильмов — тупица экстра-класса.

— Я не на твоем участке. Мои родители купили дом, он наш, и я имею такое же право ходить по тротуарам, как и все остальные, — заявила Джулия.

Шелли подпрыгнула еще выше. Пружины взвизгнули. Ларри, страшно боявшийся громких звуков, зажал уши. Те, кто сидел по краям, — Марклы, Элла Шредер и Лейни Хестия — сдвинулись к самому краю и уцепились за круглый ободок, а остальной Крысятник — Сэм Сингх, Дейв Гаррисон и Чарли Уолш — опасливо сбился в кучку чуть в стороне.

Скок! — Шелли приземлилась на батут, потом подлетела вновь, выговорив:

— ВАЛИ! ОТСЮДА!

Скок! — приземлилась снова. Опять подлетела, комбинезон раздулся пузырем:

— ВАЛИ ОТСЮДА! — Голос пронзительный, довольный, грустный — все в одном.

Скок!

Снова вверх. Между раскинутыми ногами Шелли Джулия заметила что-то яркое, красное, неуместное.

— ВАЛИ!

Скок!

— НА ХРЕН!

Скок!

— ОТСЮДА!

Скок!

Шелли приземлилась тяжело, ее сестренка Элла слетела с батута. Шлепнулась на четвереньки.

— Я маме скажу! — заревела она.

— Только попробуй… — начала Шелли.

— Я маме скажу, что ты сюда ходила, хотя нельзя, и меня заставила пойти, а теперь мне больно, и она на тебя рассердится! — верещала Элла, делая вид, что плачет.

Шелли выпятила грудь. На шее у нее вздулись вены. Между раскинутыми ногами алело пятнышко. Джулия отвернулась — это уж слишком стыдно. Наверное, поэтому никто не стал показывать пальцем.

— Джулия, почему Шелли теперь такая плохая? — спросил Ларри — не шепотом, даже не понизив голоса. Водолазка была ему тесна, лицо от жары пошло красными пятнами.

Шелли обратила свою ярость на Ларри, выпустила ее наружу.

— Мартышка, — прошипела она.

Ларри сощурился — так он показывал, что обижен.

— Моя мама говорит, что его выгонят из нормальной школы, — продолжала Шелли. — Он все ресурсы исчерпал.

— Я не буду ходить в школу? — поинтересовался Ларри.

— Называй его Братец Робот. Это его прозвище.

И он не мартышка. Просто он тебя ненавидит, потому что ты мешок говна и вонючая тварь, — объявила Джулия.

Шелли спрыгнула с батута и пустилась бегом; остановилась, только едва не сбив Джулию с ног.

В глазах ее кровавыми мошками пульсировали крошечные сосудики.

— В грудь или в морду?

— Шелли, прекрати! — окликнул ее Дейв Гаррисон.

— Мы тут все ввосьмером проголосовали, — отозвалась Шелли, не сводя глаз с Джулии. — И все заодно. С Уайлдами не разговаривать… Ну так в грудь или в морду, Джулия? — спросила она так, будто они были совсем чужими. Как будто не обещали друг дружке, когда приходили в гости — пока их пьяненькие матери тянули вино на террасе под бутафорскими факелами, — что будут дружить до гроба.

— У нас кондиционер навернулся, — задыхаясь, ответила Джулия. — Нам больше некуда пойти. Не хочу я драться, не хочу быть там, откуда меня гонят, но просто слишком жарко. Не знаю, что на тебя нашло, но опомнись. — Она указала на желтый коврик на своем пересохшем газоне. — Можем все поиграть в водную дорожку. И ты, Шелли. Кстати, мама ходила в магазин, у нас блинчики есть.

Шелли перестала хмуриться.

— Маме твоей мы ничего не скажем. Она вообще не узнает, что вы выходили, — продолжила Джулия. — Еще ж совсем рано. Она еще как минимум час проспит.

Джулия хотела добавить: «С похмелья», но воздержалась.

Шелли медленно выдохнула, и Джулия поняла, что одерживает победу. «Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть все закончится хорошо, — молилась она про себя. — Пусть Шелли опять станет человеком, пусть соседи перестанут меня дразнить, пусть мы отлично покатаемся на водной дорожке, пусть у меня будет ХОТЬ ОДИН НОРМАЛЬНЫЙ ДЕНЬ».

Но тут разинул рот Ларри:

— Джулия, Шелли нельзя на нашу водную дорожку. Робот говорит, в школе нельзя терпеть хамов.

Шелли резко развернулась и в три шага подскочила к Ларри:

— В грудь или в морду?

Взгляд Ларри сосредоточился у Шелли над ле вым плечом.

— Ты плохая, — проговорил он монотонно, на распев — это значило, что ему очень страшно.

— Ладно, тогда я за тебя выберу, — ответила она ткнула его указательным пальцем в нос, потом в узкую грудь, потом снова в нос, еще раз в грудь, напевая: —А моя мамаша дала твоей в нос… И какого цвета показалась кровь? — Шелли так и продолжала: нос-грудь-нос-грудь. Странная история. В тринадцать лет еще играют в такие игры? Остальные наблюдали. Все, кроме злюк Марклов: у них на лицах явственно читалось смущение.

— Вот сейчас и брызнет! — закончила Шелли и ткнула Ларри в нос. Потом улыбнулась. — В морду! Я тебе нос сломаю!

Ларри закачался, запустил руку в шорты, вытащил оттуда свой краник. А это означало: еще чуть-чуть, и он сорвется; припадок будет на много часов и сведет на нет весь прогресс, которого Джулия достигла тяжелым трудом, пытаясь сделать брата нормальным человеком.

Шелли осклабилась — зубы сверкают, черные косички блестят.

У Джулии помутилось в глазах. Она больше не слышала знойную утреннюю песню цикад, тихое смущенное шелестение остального Крысятника. Она нагнулась и въехала головой в тощий живот Шелли.

— Умпф! — ухнули обе девочки.

В шее у Джулии что-то щелкнуло. Стало так больно, будто шея сломалась; когда Джулия опять встала прямо, оказалось, что горло у нее начало отекать.

Шелли покачнулась. На огромных голубых глазах выступили слезы.

— Шлюха! Не смей меня бить! Никому не позволю!

— А ты к чужим братьям не лезь, — выдавила из распухшего горла Джулия. — В Восточном Нью-Йорке это каждый вонючий козел знает. Мое дело его бить, не твое.

Их обступил весь Крысятник.

— Девчонки дерутся, девчонки дерутся! — скандировали Марклы.

Чарли Уолш, Сэм Сингх и Дейв Гаррисон тоже наблюдали. Ларри так и не двинулся с места, все раскачивался с перепугу. Но хоть руку из штанов вытащил.

— Прекрати, — пропыхтела Джулия.

Но Шелли уже не могла остановиться. Она подошла к Джулии, схватила ее спереди за плечи, поставила подножку, уронила на землю. Села на нее сверху. Джулия дергалась, но высвободиться не могла. Шелли хряснула ее по лицу, так крепко попав в скулу, что у Джулии искры из глаз посыпались.

— А ты этим с папашкой занимаешься. Ублажаешь его, хабалка! — взвизгнула Шелли.

Еще один влажный хряп. Джулия зашлась от накатившей невыносимой боли.

— Помогите! — взмолилась она.

Дейв Гаррисон наконец-то отделился от компании. Обхватил Шелли руками за пояс. Чарли взялся за ее локти. Оба крепко держали, пока Джулия выкарабкалась из-под нее.

Шелли, превосходившая силой обоих мальчишек, сумела вырваться. Она одновременно рыдала, визжала и смеялась.

— А он на меня пялится! — выкрикнула она, причем красное пятно теперь было у всех на виду. Оно плотной, будто нарисованной маркером гусеницей расползлось по льняному шву у нее в промежности. — Я это знаю, потому что он всегда смотрит, когда я у вас ночую!

— Хватит, — прошелестела Джулия, с трудом поднимаясь на ноги. — Ты врешь. Нагло.

Шелли кинулась на нее.

У Джулии была лишь одна секунда, и, если честно, она испугалась, что еще один удар просто сломает ей шею.

— Такая вся причесанная. Такая вся во «Фри пипл». А внутри полный бардак. Вон, кровь от месячных вся наружу, — прохрипела она шепотом, в который приходилось вслушиваться.

До Шелли хоть и не сразу, но дошло. Кулаки разжались. А Джулия не умолкала, высказывала гадости, которых никогда не произносят вслух. Все то, о чем думаешь со зла наедине с собой, что сообщаешь другим только в мыслях. То, что никогда не сходит с языка — слишком гадко.

— Мой папа ни на кого, кроме мамы, не смотрит. Тебе просто завидно, что у меня есть папа.

А твой непонятно что, дома только ночует. Мама с тобой обращается как с инвалидкой. Не видит тебя и не слышит. Ты для нее не человек. Ты ее кукла, которую она наряжает, чтобы похвастаться. У тебя черви внутри заведутся — ей все равно наплевать, лишь бы ты причесанная ходила.

Шелли побледнела. Веки, по контрасту, сделались еще краснее.

— Шелли, что это? Ты опять ушиблась? — спросила Элла, указывая на комбинезончик сестры. После слов Джулии все смотрели в одну точку.

— У нее мисруация, — ответил один из Марклов.

Роту Шелли раскрылся — сейчас срыгнет, но оттуда не донеслось ни звука. Смотреть было мучительно — ее будто душили незримые пальцы. А потом — хрипло, тихо и страшно:

— Это не месячные. Это твой папа меня.

— Врешь, — откликнулась Джулия — от злости ее трясло и тошнило, потому что в такой мерзкой разборке она еще не участвовала. Гадость какая.

Шелли попыталась прикрыть красное пятно ладонью, сначала спереди, потом и со спины. Потом одну спереди, другую сзади. Но комбинезончик был слишком свободным. Не спрячешь.

Кто-то хихикнул. Потом кто-то еще. А потом рассмеялась даже ее сестренка Элла. Смех делался все громче. Совсем не веселый. Смех испуганный, такой, которым сбрасывают напряжение, бездушный звук, какой издает надутый и не завязанный воздушный шарик, если его отпустить метаться по комнате. Весь Крысятник бился в истерике. Все, кроме Уайлдов, которых объял ужас.

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

© «Сома институт пресс», 2036

«Все началось задолго до падения этой девочки в провал… Уайлды были странными. Мне они никогда не нравились. И никому не нравились, кроме Реи. Что, вообще-то, занятно».

Джил Понти, Стерлинг-парк

Стерлинг-парк

Смех Крысятника стихал. Все смотрели, как Шелли заходит к себе в дом, прикрывая заднюю часть льняного комбинезона руками. После этого смеялись уже только Марклы и Лейни Хестия, которая хихикала им в тон, явно пытаясь показать, что понимает шутку не хуже других.

— Ее кто-то ударил? — спросила Элла Шредер. Марклы услышали, утихли. Лейни последний раз безрадостно взвизгнула.

— Это месячные. Ничего страшного, — пояснил Дейв.

— Ей нужно к доктору? — прошептала Элла. Она была мелкая, как и ее мама. Даже сквозь испуг в гримаске проступала ярость. Лицо ее всегда было немного злым.

— Ничего страшного. С ней все в порядке. Обычное дело, — ответила Джулия. Горло саднило, она говорила шероховатым шепотом.

Элла заплакала. Побежала к сто восемнадцатому дому. Влетела внутрь, дверь за собой не закрыла. Она так и стояла настежь, всем было видно прихожую Шредеров. Чистые деревянные половицы, столик с аккуратно сложенной почтой, персидский ковер в оранжево-синих тонах.

Джулия ждала, что из дома выйдет кто-то из взрослых или старший брат. «Это еще что такое? Придумали тоже — смеяться над месячными! — заорут они. — Вы что, обалдели?» Она чувствовала, что заслужила гнев взрослых. Все они заслужили — и даже неважно, что там выкинула Шелли.

Остальные, видимо, разделяли ее чувства, потому что Крысятник не трогался с места. Проходили секунды. Целая минута. Из дома Шелли никто не вышел. Это почему-то было даже хуже.

Молчание прервал Сэм Сингх.

— Я ничего не делал! — выкрикнул он и бегом помчался к своему дому № 104 по Мейпл-стрит.

Потом отчалила Лейни Хестия, медленно, будто в забытьи. Подойдя к дому, она уже напевала себе под нос мелодию из «Звездных войн». Марклы полезли на свой батут.

— Она за это заплатит, — пригрозил Майкл Оттоманелли, осмотрев крошечное красное пятнышко, в какой-то момент появившееся на сетке.

— Счет из химчистки будет о-го-го, — добавил Марк.

Джулия никуда не пошла. От жары по лбу катились капли пота. Она постояла на одной ноге, на другой, глядя на безмолвный дом с разверстой дверью. Раньше она никогда ни с кем, кроме брата, по-настоящему не дралась. Никого не била, никто не бил ее. Куда полагается после такого идти? Ведь ты же стал другим человеком!

Последними ушли Дейв Гаррисон и Чарли Уолш.

Они смерили Джулию взглядом. Папину гавайскую рубашку она надела, потому что, как ей казалось, в ней выглядела взрослой. Но, похоже, другие решили, что ей просто не могут купить нормальную одежду.

— Она все лето бесится, — доложил Дейв Гаррисон. — Достала уже.

— Мы идем туда, куда Шелли нельзя, — добавил Чарли Уолш. — На разведку. Пойдешь с нами?

— Я? — не поверила Джулия.

— Ты, — подтвердил Чарли Уолш: стрижка под горшок, пухлые щеки. Когда Джулия сюда переехала, он всем рассказывал, что в нее втрескался. На самом деле не втрескался. Он ее еще слишком плохо знал. Просто не было под рукой других девочек, потому что Дейву нравилась Шелли, а Лейни… ну, это Лейни.

— Куда? — уточнила Джулия.

— К провалу. Шелли ее мама вообще убьет.

— А там безопасно? Нам-то стоит туда ходить?

Чарли протянул руку. Она ее взяла. Задержала чуть дольше, чем следовало, потому что рука успокаивала.

— Да я хоть в асбестовую шахту, лишь бы подальше от Шелли, — сказал он.

Они двинулись в путь. Джулия махнула Ларри, он потащился следом. Вскоре все четверо шагали в ряд. Какое облегчение — уйти подальше от дома Шелли с его раскрытой дверью: он молчит и вглядывается, если дома умеют вглядываться. И обвиняет, если дома умеют обвинять.

— Ты не обижайся. Она сама нарвалась. Всех нас достала, — пояснил Чарли.

— На такое специально не нарываются, — заметила Джулия.

— А она нарывалась, — подтвердил Дейв. Ему явно было очень грустно, как будто своими словами он предал Шелли.

Они остановились у ограды парка. Миг был ответственный. Ларри преодолел ее первым. И вот все они шагнули на траву и двинулись туда, куда ходить им было запрещено; двинулись, убегая от девочки, которая превратилась в мегеру, да и от самих себя.

В Стерлинг-парк.

Шли соприкасаясь плечами. Болтали руками, ладони смыкались и размыкались снова. Стрекотали цикады, всюду кишели муравьи. Птиц не было. Птиц Джулия не слышала довольно давно. На подходе земля сделалась вязкой. И Джулии странным образом казалось, что в них кто-то вглядывается. Вслушивается, поджидает.

Дейв резко остановился возле оранжевого заградительного столбика.

Дыра.

Она была накрыта огромной деревянной платформой толщиной сантиметров в пять, размером с небольшую спальню. Рядом стоял то ли грузовик, то ли бульдозер фирмы «Джон Дир», на зеленом боку огромными желтыми буквами было выведено «Канатно-скребковый экскаватор». Стрела подъемного крана сорвалась с мощного крепления и узкой дугой нависала над платформой.

— Мой папа придумал, как быстренько разбогатеть, — поведал Дейв, проходя мимо заграждения, дотрагиваясь до досок. — Он считает, что нефтяные компании выкупят у нас дома и пробьют здесь скважину.

— Битум ничего не стоит, — ответил Чарли. — Но если им понадобится, устроят принудительное отчуждение. Не достанется нам никаких денежек, всё заграбастают юристы.

— А что такое принудительное осуждение? — спросила Джулия. Она держалась за горло. Так говорить было легче.

— Отчуждение, — поправил ее Чарли.

Дейв расплылся в своей хитроватой, невозможно привлекательной улыбке.

— А Сэм Сингх считает, что провал сожрал его кота.

Джулия хихикнула.

— С каких это пор? — осведомился Чарли.

— Пушочек! — выкрикнул Дейв старушечьим голосом, закрывая ладонями лицо. — Пушочек мой!

Джулия хихикнула, причем по-настоящему, и это было приятно, несмотря на боль в горле.

— Сэм такой у нас милый…

— Тупой как пробка, — закончил за нее Дейв. — Сказал, что выпустил Пушка вчера вечером, а тот не вернулся. Наверное, он пропал, как и собака — ну, та, лысой тетки с химиотерапией.

— Ты про миссис Атлас, — догадалась Джулия. — У нее большие глаза.

— Ага.

Они немного помолчали, думая про худую большеглазую Бетани Атлас, которая изредка выходила из дома, намотав на голову шарф, и очень медленно прогуливалась по парку — совершала моцион. С этой своей храброй и страшной улыбкой на лице.

— На самом деле, — сказал Дейв, — Сэм не такую уж чушь гонит. Потому что здесь ни белок, ни птиц.

— Думаешь, эта штука глотает животных? — спросила Джулия. Постучала носком по твердому краю платформы.

— Провал не может глотать домашних животных, — рассудил Чарли. Его, похоже, ошарашила сама эта мысль — мол, не позволяет его вера ему такого думать. Такой уж был Чарли. Из тех, кому уже тридцать лет и он ждет только, чтобы нога доросла до нужного размера. — Дыра как дыра. Такие по всей стране обнаруживают, это из-за жары. Нам еще повезло, что у нас просто битум. Из некоторых всякий мусор вываливается.

— А вот и не просто дыра, — возразил Дейв.

Джулия напрямую на Дейва не смотрела, потому что Дейв Гаррисон был, пожалуй, самым классным четырнадцатилетним парнем из всех, кого она знала. Он никогда ни под кого не подстраивался. Всегда делал то, что сам считал нужным.

— Ну так и что дальше? — спросила она.

Дейв кивнул. Покачал головой. Кивнул. Потом пожал плечами.

— Ладно. — Джулия выталкивала хрип из саднящего горла. — Правила насчет провала на Мейпл-стрит будут такие.

— Издеваешься? — спросил Дейв.

— Правило первое, — продолжила Джулия, опуская ладонь на платформу. Древесина была на ощупь мягкой и какой-то слишком теплой, будто сварилась на смеси солнечного жара и химии снизу. — Дерево выглядит совсем хлипким, никому на него не лазать, особенно Ларри.

— Правительство все делает не пойми как, — проворчал Чарли. — Взяли самые дешевые доски.

Дейв поднялся, прошагал к центру; платформа прогнулась, из дырки от сучка вылетел пар. Джулия зажала нос. Запах у пара был сладковатый, непонятный, он жег, как глазурь с засахаренного яблока, которая сперва растаяла, а потом затвердела в горле. Дейв постоял там секунд пять, потом медленно вернулся.

— Дурацкий поступок, — прокомментировал Чарли. — Ты мог погибнуть.

— Ты прямо как твои мамашки, — откликнулся Дейв.

— А вот и нет! — воспротивился Чарли.

— Прямо в рот им смотришь, — стоял на своем Дейв.

— А ты задавака, — ответил Чарли.

Дейв ухмыльнулся:

— Я популярнее всех в своем классе. Могу и не задаваться.

— Он, похоже, не знает, что такое задавака, — вклинилась Джулия.

— У меня за этот год три раза отношения были. У вас у обоих столько не наберется за всю жизнь. Я все знаю, а вы ничего.

— У тебя вечно отношения с какими-то выдрами, — заявил Чарли.

— Зато они сексуальные! — ответил Дейв. Он всегда говорил про девочек так, будто всех их можно стричь под одну гребенку. В частности, поэтому Шелли с ним и не связывалась. Не хотела стричься под одну гребенку. Джулия же считала, что лично ей и под одну будет нормально. В случае, если это гребенка Дейва Гаррисона.

— Сексуальные — это как? — поинтересовался Чарли.

— Какая девчонка с виду, всем наплевать. Тебе не лицо трахать, — ответила Джулия. Она хотела, чтобы слова ее прозвучали зрело и с юмором, как у опытной женщины, и, только договорив, поняла, что переборщила.

Чарли с Дейвом обменялись странными взглядами.

— Трахать лицо — это что такое? — осведомился Ларри.

— Простите, — извинилась Джулия.

— Как это — трахать лицо? — не отставал Ларри.

— Да никак, — отмахнулась Джулия. Нужно было куда-то деть руки, поэтому она через голову стащила с Ларри водолазку и протянула ему. Водолазка пропотела насквозь, на груди у Ларри проступил узор из красных пятен.

Дейв ослепительно улыбнулся.

— Джулия, ты сексистка.

— Да как скажешь, мистер Сексуальные Отношения. Давай-ка запишу. Добавим к восьмидесяти миллионам правил Мейпл-стрит, от которых ВООБЩЕ ТОШНО.

— Записываем черной ручкой: Джулия Уайлд — сексистка.

— А ты козел вонючий!

— Совершенно. Бессмысленный. Ответ.

Джулия расхохоталась:

— А вот и нет.

Дейв открыл рот — сейчас скажет какую-нибудь гадость.

— Слушай, ты такая…

«Хабалка» — Джулия догадалась, что он произнесет. Он сделал вид, что из-за смеха не может закончить фразу, но она-то знала, что он боится ее обидеть. С ней он обращался не так, как с Чарли, а как с чем-то хрупким.

— ХАБАЛКА! — выкрикнула она.

Дейв поймал ее взгляд, в полном восторге. А потом все они разразились хохотом — едва не падая, хватаясь за животы. Звук эхом разносился по пустому парку, снимая напряжение. Они опять почувствовали себя нормальными людьми. Вдруг забылось и странное поведение Шелли, да и эта странная дыра. Дыры возникают по всей стране, из них выползает всякая гадость.

Джулию, которую впервые за несколько недель отпустило одиночество, обуяла такая радость, что она чмокнула Ларри в щеку. Он остался стоять неподвижно, широко раскрыв глаза и глядя перед собой; из этого она поняла, что поцелуй ему понравился. Ну, или, по крайней мере, не причинил ему боли.

— Как это — трахать лицо? — спросил он в последний раз, от чего все снова расхохотались.

— Не переживай. Тебе не придется, — сказал Дейв. — Может, и захочется, но не выйдет.

Потом он плюхнулся на платформу, прижав ноги к ее краю, опустившись прямо в битумную жижу. Чарли последовал его примеру. Джулия дернула Ларри за идиотские зеленые шорты, заставила и его сесть тоже. Вязкая жидкость оказалась гуще, чем она думала, и не такой уж липкой. Чем ты к ней ближе, тем меньше расплываются цвета, тем больше она напоминает твое собственное искаженное отражение в сине-черно-красном.

Все четверо уселись рядком, молотя ногами по краю платформы, зарываясь пятками в жижу внизу. Они чувствовали себя храбрецами, первооткрывателями, ведь пришли туда, куда ходить не разрешается, то есть оказались сильнее и смекалистее, чем думали взрослые.

Настанет день — они будут править миром. И сделают его лучше.

— Правило номер два из серии «выживай в провале», — начала было Джулия.

— Издеваешься! — выкрикнул Дейв, делая вид, что чихнул.

— Правило номер два пропускаем. Правило номер два съел Дейв. Ну, он же у нас ест говно. Правило номер три, — перебила его Джулия. — По этой жутковатой жиже видно, что там внизу — наши мертвые предки. А это их какашки. Не верьте дуракам: птицы не улетели, кошечки-собачки не спрятались, их слопала прапрабабушка Лоретта.

— Это первобытный суп, как в «Звездном пути», — откликнулся Чарли и покраснел. Джулию удивило, что он ей подыгрывает. Она думала, у него воображения не хватит.

— «Звездный путь» — кино для придурков! — выкрикнул Дейв.

— Народ, послушайте, — сказала Джулия. — А вам совсем не хочется убрать эту деревяшку и слазить на кране в дыру?

— Ну давай, — предложил Дейв.

— Сам давай!

Дейв мазнул ее битумной слизью, вытекшей из дыры. Чарли мазнул Дейва. Джулия мазнула обоих. Присоединился и Ларри. Они принялись пачкать друг друга.

Играть было весело, и Джулия напомнила себе: лови момент. Чарли с Дейвом скоро отчалят домой, под кондиционер, на уроки кодирования или на занятия с репетиторами. Зной еще усилится. Им с Ларри придется ждать, когда папа проснется. Папа проснется усталый. Никуда они с ним не пойдут и вообще. Будут просто сидеть под вентилятором и грызть лед.

Ее соседям всегда было куда пойти и поехать на каникулы. Им не приходилось переживать, что они донашивают чужую одежду, купленную в комиссионке на Хемпстед-Тернпайк. Они почти все гордились домами, в которых живут. У них были собственные комнаты, в этих комнатах стояла настоящая мебель. Они знали ответ на вопрос, кем хотят стать, когда вырастут.

Каково это — быть красивой? Жить среди дорогих вещей?

— Ау моего папы есть приятель из его бывшей группы, он живет в Калифорнии. Пишет музыку для телика. Вот бы и мне там жить.

— А как же мы тут без тебя? — расстроился Чарли.

— Да, но в Калифорнии никто не будет меня бить, — ответила Джулия. На глаза навернулись слезы. Она их не стала вытирать, дала высохнуть на ветру. — И травить не будут.

— Может, Шелли ненормальная? — спросил Чарли. У него, как и у остальных, подбородок, щеки и одежда были заляпаны черным. Не запачкался один Ларри. — Кровь у нее… про твоего папу всякие гадости говорит.

— Не знаю, — ответила Джулия. — Но про палу вранье. Она все выдумала.

— У нее крыша поехала, — согласился Дейв. — У тебя папа крутой. Он тут, пожалуй, единственный папа, которому где угодно любая даст. Сдалась ему Мейпл-стрит.

— Фу.

— Шелли тебя ударила, — сказал Ларри. — Это нехорошо.

Джулия пожала брату руку, давая понять, что она в порядке. Он пожал ей руку в ответ, тоже что-то давая понять.

— А зачем ей все это говорить? — спросил Чарли.

— Ты что, думаешь, это правда? — вскинулась Джулия. — Это вранье.

— Знаю, — сказал Чарли. — Просто мы с ней знакомы с детского сада. Она иногда злилась, но всегда по делу. Ты у нее дома бывала? Там все просто идеально. Так идеально, что даже пошевелиться страшно. Типа, воздух из стекла, сделал шаг — и порезался.

Джулия обдумала его слова. Ей тоже было неуютно в доме № 118, но никогда не приходило в голову сформулировать почему. Там что-то сдвинул — нужно поставить точно на прежнее место. Сладости под запретом — от них можно растолстеть. В вазочке лежат карамельки в тон зеленой обивке дивана, но есть их нельзя, да и на диване сидеть тоже, и полотенцами в ванной пользоваться. Слишком красивое оно все, чтобы пользоваться.

— А разве идеально — это плохо?

— Это вранье. Идеального не бывает.

— В смысле, вранье? — не поняла Джулия.

Дейв протянул:

— Да ла-а-а-адно. Тут фигни везде хватает. Мои родители в доме фломастером начертили, где чья территория, потому что им жалко денег на развод. Это даже хуже, чем псевдоидеал. И что, я от этого слетел с катушек?

— За что она тебя ненавидит? — спросил Чарли.

— А она меня ненавидит? — вопросом на вопрос ответила Джулия. — Так и говорит?

Хотя все и казалось очевидным, произносить это вслух было тяжело.

— Чарли спросил, за что она на тебя кидается, — уточнил Дейв, укоризненно глядя на Чарли; тот покраснел.

— Не знаю, — ответила Джулия. Она часто об этом гадала, но так и не нашла логичного ответа. — Она избалованная. За нее все мама делает. Мои предки тоже ее баловали. Мама, например, всегда готовила, что она хочет, даже если для этого нужно было специально идти в магазин, а папа играл на губной гармошке, когда она приходила. А для меня никогда… Что она ни пожелай, все ей пожалуйста. Перед ней пресмыкаются из-за ее мамы. Мне с ней было хорошо, а потом, наверное, ей просто надоело. Сперва ей нравилось притворяться пусечкой, моей лучшей подругой, а теперь нравится делать гадости и мочить меня насмерть. А вам она что говорила?

— Ничего, — ответил Чарли. — И я не хотел тебя обидеть. Мне просто интересно.

— Правда, что вы проголосовали за то, чтобы больше со мной не общаться? — спросила Джулия.

— Это Шелли, — объявил Дейв. — Не мы.

Джулия отвернулась, чтобы скрыть облегчение.

— Не хочу я о ней говорить, — произнес Дейв и прищурился. — Сразу зло берет. С ней душняк полный.

— Дай ладно, — ответила Джулия. Потом осклабилась — пусть видят, что у нее все в порядке. — Правило номер девятнадцать! Там внизу апокалипсис из первобытного супа!

— Финиш, — сказал Чарли. — Сопротивление бесполезно.

Джулия хихикнула:

— Дурачок! Там наши родители.

— И чем они занимаются? — поинтересовался Чарли.

Джулия тряхнула головой.

— Переживают из-за всякой хрени. Они ж больше ничего не умеют.

Дейв пнул доску.

— А здорово бы было их туда отправить. Мне бы весь дом достался.

Джулия представила себе на дне дыры маменьку — королеву красоты, беременную, потную, нервно тискающую руки. «Плечи расправь! Улыбнись! Иди лифчик надень, а то все добро напоказ. Если с тобой заговорит взрослый мужчина, кричи. Нечего ему с тобой говорить. Ты как, с соседями ладишь? Не хами им, Джулия! Они важные люди… Ты Ларри возьмешь? Ты что, забыла, что ты за него отвечаешь?»

Там же, в дыре, она представила себе и папу. Он играет грустные песни, ходит медленно и печально, как будто каждое утро, когда он просыпался папой Джулии и Ларри, а не рок-звездой, становилось для него очередным крушением.

— Сбросить бы их туда. А самим на их место. Править миром!

— А я люблю родителей! — воспротивился Чарли. — Я своих тоже, — ответила Джулия. — Только они все равно гады.

И тут единственный промежуток покоя, выдавшийся им в это лето, разом завершился.

С воем примчались Шелли и весь Крысятник.

Мейпл-стрит, 116

В телефоне у Арло Уайлда зазвонил будильник.

«Психо» Бернарда Херрмана просочилась в сон, в котором Герти рожала котенка. У котенка были огромные дивные глаза, Герти с детьми очень обрадовались. Сам-то он видел: что-то не так, но не хотел их расстраивать.

Заиграла музыка, и он такой: знаете, ребята, а ведь это кот.

Он стукнул по телефону, встал. Шторы опущены, в комнате темно. Маломощный оконный кондиционер громко и грустно выл. С нынешней жарой он не справлялся: кожа у Арло была мокрой от пота. Он ступил через и на сырые полотенца и всякую женскую дребедень — губную помаду, утягивающие трусы, которые Герти накидала на пол. Много у нее было достоинств, но не любовь к порядку.

— Джулия! Ларри! — окликнул он пару раз, сгоняя пот с отекшего с перепоя лица.

Надев одни только боксеры в тигриную полоску — когда-то ради шутки купленные ему Герти, — он для начала посмотрел, что там в комнатах у детей. У Джулии: дочь пошла в мать — куча одежды, сверху сверкают тарелки с присохшими к ним неузнаваемыми крошками. У Ларри: идеальный порядок, ни одной личной вещи на виду, за исключением куклы-робота, — Ларри все пытается переубедить других, что это не кукла, а инструмент. У супергероев есть антигравитационные пояса, у Железного Человека сердце из вибрания, а у Ларри его Робот. Чего Ларри не понимает, так это почему родные хотят, чтобы у него была кукла: просто с куклой он больше похож на нормального ребенка.

— Есть кто дома? — позвал Арло, когда опять вылез в коридор.

Да чтоб вас.

На первом этаже к холодильнику была приклеена записка:

— Ишь ты, шутит! — пробормотал он, потом налил в стакан апельсинового концентрата, разбавил водой. Принялся хлебать, жидкость закапала из уголков рта. Подошел со стаканом к окну, увидел детей. Сидят на батуте с частью Крысятника. Дурковатые близнецы Оттоманелли (Мак? Мейсон? Мусой?) опрокинули на батут какую-то емкость, вроде бутылки с отбеливателем.

100

— Ладно. У вас порядок, — пробормотал он.

Вернулся наверх, отыскал свой телефон — сигнал был слабый. Оставил сообщение Фреду Атласу — мужику из дома № 130 по Мейпл-стрит. «Фред! Пошли в кино. В Мальверне „Разговор" показывают. Герт сказала, что приведет к вам детей, скоротает с Би вечерок… Знаю, что у вас хреново, но хоть развеешься. От Хэкмена не отказываются».

Включил аналоговый радиоприемник. После появления дыры сигнал был ужасный, стриминг не работал. Удалось поймать только местную частоту — там две говорящие головы скандалили по поводу надвигавшегося обвала фондового рынка.

Собрал одежду. Протер раковину в ванной. Запустил стиральную машину, разобрал то, что лежало в сушилке. Сложил чистое кучками перед дверями у детей. В детстве он вел хозяйство вместо обоих разведенных родителей. Вошло в привычку.

На кухне собрал тарелки с присохшими хлопьями. Разбавил еще концентрата, потом придумал кое-что получше, засунул голову в морозильник. Лед начал исходить белым паром, когда он запихал туда еще и плечи.

Редко у него бывало такое похмелье. Большинство барменов в обычных его местах в центре знали любимый напиток Арло — «Проспект русалки»: имбирное пиво, лед и сода, взболтать — на вид как водка с тоником. Большинство барменов. Однако не все. Вчера вечером Оскар Хип, глава правления «Банковского траста», потащил его в какой-то затрапезный ирландский паб на Фултон-стрит, «Цельный шиллинг». Кончилось тем, что Арло пришлось пить пиво вровень с этим красноносым алкашом. Пять кружек, напоминавших медленное мучительное удаление миндалин без наркоза на Западном фронте.

— Спой мне пару тактов «Все Кеннеди в реке»! — накинулся на него этот придурок, как только выяснил, кто Арло такой.

Арло спел. Далеко не пару тактов. Но не эту песню. Другую. Свою любимую. «Бессмыслицу». Все три минуты и сорок секунд основного трека.

Посетители «Цельного шиллинга» наблюдали. Поняв, что перед ними Дикарь Арло Уайлд из верхних строк рейтингов, похваленный «Роллинг стоун», лидер «Мести за Фреда Сэвиджа», они прямо обалдели.

Пьяный и грустный, он, допев первый рефрен, вдруг подумал о папе и обо всем остальном, что в жизни пошло не так. Вытащил губную гармошку и довел дело до конца:

Двадцатилетние банкиры-яппи в костюмчиках за тысячу баксов, бармены-ирландцы с деланым акцентом и даже сам Оскар зааплодировали. Арло уже сильно набрался, лампы кружились, эхо рождалось не где положено — будто стены обросли острыми углами и постепенно смыкались.

— У меня там душа лежит, пиздюки, — пробормотал он, правда, никто не услышал. Да и не то чтобы в этих словах был какой-то смысл, кроме как что ему очень жалко самого себя.

— Спой «Все Кеннеди в реке»! — заголосили вокруг, сперва шумными вспышками, потом хором, скандируя: — В ре-ке! В ре-ке! В ре-ке!

Арло слушал их вопли с закрытыми глазами и воображал себя в старой студии на Орчард-стрит, как раз перед тем, как с группой подписали контракт. Когда мир казался совсем маленьким: завоевывай — не хочу, а гитара в руке служила билетом в будущее.

Он решил: нате, раз хотите, и спел «Все Кеннеди в реке».

Вечер закончился, когда Оскар отказался подписывать договор на новую партию комбинированных принтеров, хотя Арло и предложил ему колоссальную скидку.

— Мы в этом году затянули пояса, так что не могу. Но ты очень сексуальный. Что-то в тебе есть такое, шершавое. Может, встретимся как-нибудь, не по работе?

Арло вручил этому козлу свою карточку, пожал липковатую руку и произнес:

— Ты мне сказал, тебе нужны новые принтеры. Я торгаш. Принтерами торгую. Этим и кормлю семью. У меня жена брюхатая и просрочка по ипотеке. Захочешь, мать твою, принтер купить — дай знать.

Вместе с другими полуночниками и грустными коммивояжерами он час дожидался на Пенн-стейшн поезда на 3.06 на Гарден-Сити, потом полтора километра шел от станции до дома, вслушиваясь в эхо собственных шагов на жутковато-пустынных улицах пригорода.

С тех пор и пяти часов не прошло, а Арло уже залез по плечи в раскрытую дверь морозильника, потерся щекой о дешевый бифштекс и подумал, как здорово было бы огрести немного фарта. Он не хотел возвращаться в прошлое. Он успел стать другим и считал, что в прошлой жизни ему теперь будет не так уж весело: пьянствовать с группой ночи напролет, вкалывать кокс в грязноватом сортире кафе «Леско», лопать недожаренную яичницу, брести, шатаясь, по авеню Д.

Нет, сбегать он не хотел. Ему бы выгодную сделку или похвалу регионального директора по продажам, который, похоже, не замечает, что Арло никогда не пропускает работу по болезни, не опаздывает на встречи. Ему бы звонок от его агента в Герше по поводу демо новой песни, которую он ему отправил. А главное — хоть кто бы заметил, сколько трудностей он преодолел и все равно справился.

Но ничего этого Арло Уайлду не обломилось. По крайней мере, сегодня. Сегодня дети с Мейпл-стрит затеяли игру на опасной поверхности. И закончиться это должно было падением.

Стерлинг-парк

Нормальный человек остался бы дома. Забился бы в свою комнату до понедельника, пока мама не отвезет в лагерь на смену по кодированию, или в клуб юных инженеров, или еще куда. Нормальная девчонка дождалась бы, пока эта история с месячными рассосется.

В этот момент Джулия Уайлд поняла, что ее бывшая лучшая подруга навеки Шелли Шредер — ненормальная.

Даже с приличного расстояния Джулия заметила, что немигающий взгляд Шелли сосредоточен на одной-единственной цели. Она неслась со всех ног, разбрасывая грязь и битум. Один раз споткнулась, но и в этот миг не оторвала глаз от Джулии.

— Бежим, — предложил Чарли.

Они не побежали. Шелли покрыла половину расстояния. Три четверти. Выглядела она как-то не так.

— Что с ней такое? — спросил Дейв.

Шелли совсем приблизилась, и тут все стало ясно. Она отрезала волосы. Судя по всему, просто отхватила все косы у самого черепа, потому что оставшиеся черные пряди торчали толстыми неопрятными жгутами.

— Ух ты, — произнесла Джулия.

Шелли, даже не притормозив, пролетела между Джулией и державшимся за ее руку Ларри. И вот она уже стояла на гигантской деревянной платформе. В самом центре, ногой на дырке от сучка.

— Ты чего, вообще обалдела? — рявкнул на нее Дейв Гаррисон.

Но Шелли не смотрела на него, только на Джулию. На лице застыла ярость. Выглядело это страшно, как будто Шелли, той Шелли, ее бывшей подруги, больше не было в этом теле.

— Пшли, пшли, пшли! — прошипела она, засунув кулаки под мышки, — локти предстали кончиками бесперых крыльев. — Явились сюда и даже по доскам не прогулялись. Трусы — я так и знала!

— Слезь, — сказал Чарли. — Упадешь.

Не сводя с Джулии свирепого взгляда, Шелли ухмыльнулась сквозь стиснутые зубы. Сквозь зубы она и говорила.

— Я самая храбрая.

— А пошло оно, — сказал Дейв Гаррисон. Подпрыгнул к крючку экскаватора, ухватился за него обеими руками. Раскачался и подошвами резиновых шлепанцев въехал Шелли в грудь, а потом довольно точно приземлился на другой стороне. Приземлился тем не менее на доски, и доски издали нехороший стон.

— Иди, Шелли, домой, — посоветовал он, отходя на безопасное расстояние.

Шелли широко расставила ноги, но с доски не сошла. Она переоделась в чистую розовую юбку-шорты, никакой крови не было видно. Глядя на Джулию так, будто все остальные были мебелью, она объявила:

— Ты и я. Будем драться здесь. До смерти.

— Чокнутая, — прокомментировала Джулия.

— Пшла-пшла-пшла! — выкрикнула Шелли в ярости.

— Мы что, первоклашки? — осведомилась Джулия.

Она прижалась носками к краю доски. Почувствовала под подошвами шлепанцев дрожь теплого дерева — так вибрирует сушилка на низких оборотах. Действительно создавалось впечатление, что там что-то есть. Что-то живое.

— Это мой Крысятник. Забирай мартышку и вали к себе в Бруклин. Сдай его в дурдом, там ему и место.

Джулия не стала оборачиваться и смотреть, как реагирует Ларри. И так знала, что он себя теребит, может даже ходит кругами. Когда его дразнили, он не плакал. Слишком часто это случалось. В школе, в автобусе, в продуктовом магазине — на все слез не хватит. Вместо этого он отключался. Взгляд делался тусклым, отрешенным и оставался отрешенным, даже когда его переставали дразнить. Каждый раз Джулии казалось, что она теряет новый кусочек брата, который уже не вернешь. Однажды она объяснила Шелли: следить, чтобы он был цел и невредим, — ее работа, вот только она не знает как. Очень боится не справиться. В семье у нее была своя особая функция: оберегать Ларри.

— Я вот слышала, что школьная психиатричка поставила ему умственную отсталость, — заявила Шелли. — Уровень — имбецильность, что лучше идиота, но хуже дебила.

Джулия вскочила на платформу. Хр-р-рясь! Дерево затрещало под их двойным весом, но ей было плевать, упадет она или нет. Ей хотелось только заткнуть кулаком эту мерзкую зубастую улыбку у Шелли во рту.

— А ну прекратила так про моего брата! Ща как дам!

— Дурищи, слазьте оттуда. Сломается, — обратился к ним от края Дейв.

Услышав эти слова, Шелли нагнулась, а потом подпрыгнула, поджав ноги, будто не на деревяшке, а на батуте. При ее приземлении от дырочки в обе стороны пошла трещина сантиметра в два.

Хр-р-рсь!

— А ну кончай! — выкрикнул Дейв, исходя злостью. — Шелли, я серьезно. Жить надоело — твое право. Но Джулию оставь.

Тем временем подошли Элла, Сэм, Марклы и Лейни и окружили провал.

— Шелли, не надо так! — обратилась к сестре Элла. — Мама говорит…

Шелли захохотала, но совершенно беззвучно. Сотрясаясь всем телом. В отсутствие волос нечему было смягчить черты ее лица. Большие глаза, казалось, провалились в глазницы, скулы и подбородок выпирали, слишком резко и четко очерченные. Она выглядела тридцатилетней копией себя, прожившей тяжелую горестную жизнь. Еще один прыжок — высокий, тяжелый.

Хр-р-ря-а-ась!

Платформа прогнулась, разошлась еще сильнее. Джулия скорчилась. Гнев ее куда-то делся. Хотелось одного — слезть с этой чертовой платформы. Господи, ну прошу тебя. Можно я не упаду, ну пожалуйста. Не отдавай меня дыре…

Платформа замерла. Крысятник затих. Все замедлилось, лишь цикады сердито пели песню зноя.

— Прекрати, — громко сказала Джулия низким голосом, хотя боль в горле никуда не ушла. Она находилась в центре и боялась встать. Вдруг с первым же движением они обе полетят вниз?

— Как следует попроси, — откликнулась Шелли.

— Джулия, отползай оттуда. Брось ты ее! — крикнул Чарли.

— Руки в дыру засунь! — безмозглыми стереоколонками ухнули Марклы.

— Шелли, ну пожалуйста. По-хорошему прошу. Перестань прыгать, — сказала Джулия.

Шелли сошла с платформы. Та скрипела и стонала при каждом шаге.

— Джулия уродина и трусиха, но мы это и так знали, когда проголосовали, что больше с ней не водимся.

Джулия, все еще скрюченная, набиралась храбрости, соображала, что лучше: встать и пойти или, проявив осмотрительность, поползти.

— А моя мама устроит еще одно барбекю, когда дыру засыплют. Чтобы отпраздновать. Приглашаю всех, кроме Джулии, — сказала Шелли. — А Джулия пусть признает, что она паршивая врунишка. Тогда мы все опять будем дружить, и мне даже будет наплевать, что в семействе у нее сплошные шлюхи, уголовники и дурики. Извинишься, Джулия?

— Я вообще не люблю барбекю, — вставил Дейв.

— Руку внутрь засунь! — выкрикнул Майкл.

— Засунь! Засунь! — точно таким же голосом откликнулся Марк.

Джулия знала, как бы следовало поступить, какой поступок одобрили бы ее родители и брат: сползти с этой дурацкой платформы, пока она не развалилась, извиниться, и пусть этот жаркий поганый день катится дальше.

Но одно дело — уйти от врага, от бывшей подруги; другое — позволить себя сломать. Не хотелось ей это делать на глазах у Ларри. Он подумает, что Шелли права, он не заслуживает нормального к себе отношения. Если она извинится, Дейв Гаррисон и Чарли Уолш, может, вслух ее и не осудят, но она упадет в их глазах. Перестанет быть равной. Остальные-то так, слабаки. Давно усвоили закон стаи: что Джулию можно обижать невозбранно, что они с Ларри — самые презренные во всем квартале.

Джулия очень долго вела себя хорошо. Пыталась вписаться, как ее просили родители, несмотря на свои лохматые кудрявые волосы и бруклинский акцент, причем отнюдь не благовоспитанный. Несмотря на то что одевалась хуже других и не очень любила учиться. Несмотря на то что все остальные тут были знакомы почти с рождения, она пыталась найти среди них место и себе, и Ларри. Когда не получилось, она не стала навязываться. Просто забрала Ларри и спряталась дома. Вела себя как положено. Но вот это — полный беспредел. Не станет она извиняться. После всего, что Шелли натворила и наговорила. Джулия сделала единственное, что ей пришло в голову. Храбрее и бесшабашнее некуда. Она засунула кулак в дырку в платформе.

— Вот, Шелли. Так здорово. А ты перепугалась? Мне-то нормально, — объявила она, шевеля пальцами там, в дыре.

Марклы завопили. Чарли схватил Ларри за плечи, чтобы тот не кинулся к Джулии, — а он вроде как порывался. Джулия засунула руку глубже. Видимо, вес ее сместился, металлические скрепы загудели, раздался пронзительный звон.

Ларри, с его боязнью звуков, заткнул уши.

Все ждали. Джулия засунула руку в дыру по самое плечо, прижав ухо к теплому, перепачканному маслянистой жидкостью дереву.

— Дура ты. Я же пошутила, — сказала Шелли. Вот только в голосе ее звучало нескрываемое восхищение.

Настоящая, живая человеческая плоть! Давай, попробуй! — сказала Джулия. Руку щипало от какого-то химического жара, она чувствовала, как чьи-то еще движения колышут воздух. Кончики пальцев так и зудели от ощущения чего-то живого, дышащего — совсем рядом. Рука ее была не одна. Самое время испугаться, но Джулия не боялась, потому что остальные явно опешили, изумились, замерли. Впервые чистокровные американцы с Мейпл-стрит застыли в восхищении перед хабалкой Джулией Уайлд.

— Ай! — Она закатила глаза, застучала ногами по шаткой платформе. — Спасите! Меня схватили!

— Слезай! — кричали все хором, но она будто и не слышала. Все отлично. Все по-настоящему. После этого никто уже не осмелится дразнить ни ее, ни Ларри. Никогда в жизни.

А потом воздух там, рядом с рукой, стал совсем жарким и влажным. Будто кто-то резко выдохнул. Платформа содрогнулась, скрепы запели от сотря-сепия. Наскок. Джулия отпрянула. Не успела. Боль оказалась неожиданно чистой. Джулия крикнула — по-настоящему. Отдернула руку. Из дыры вылетел столбик пара, Джулия упала на спину, откатилась в сторону.

— Кусается! — выкрикнула она, но совершенно беззвучно. Вдохнула пар. Легкие обожгло жаром! Она не чувствовала, что по запястью течет теплая кровь, не ощущала боли. Осталось лишь подстегнутоеадреналином понимание какого-то чистого, неустранимого воздействия на ладонь с обеих сторон. Зубы, встретившиеся в середине, на кости.

ХРЯСЬ!

Что-то ударило платформу снизу. Дерево вспучилось.

— Она живая! — ахнул Сэм. — Мамочки! Она живая!

Марклы отбежали в сторону. Элла тоже.

Ларри, не отрывая ладоней от ушей, издал свой страшный звук, этакий кошачий вой.

ХРЯ-А-А-АСЬ!

Платформа встала дыбом, выплевывая болты, вырываясь из певучих скреп.

Сэм бегом пустился в сторону домов, за ним Элла и Марклы. При виде руки Джулии на лице у Дейва отразилось замешательство. Он покачнулся, точно теряя сознание. Раны было видно даже сквозь кровь.

— Позову на помощь, — сказал он, делая шаг назад. И тоже пустился наутек.

Остались только Ларри и практичный Чарли.

— Ты в порядке? Чем тебе помочь? — выдавил Чарли. — Там швы надо накладывать, плюс колоть от столбняка и, может, от бешенства. У тебя ведь есть медицинская страховка? Ничего, если мы скорую вызовем?

— Пошел вон, — прошелестела Шелли. — Не выйдет ничего. Она тебя дерьмом считает.

Рука у Джулии распухла. Дыхание прерывалось. Пока она собралась с силами, чтобы заговорить, Чарли тоже решил сбежать.

— Я на помощь позову! — произнес он тихо, почти неслышно.

— Вставай, — сказала Шелли, когда он удалился. — Эта дыра все паром плюется. Дышать нечем.

Джулия качнула головой и указала на грудь — внутри все горело.

— Давай! — Шелли подхватила Джулию под мышки, заставила встать, повела прочь, шаг за шагом.

Джулия посмотрела вперед, назад. Ларри не видно. Он снова полез к дыре? Убежал с остальными? Ей никак не отдышаться! Она отняла руку, до того притиснутую к груди, осмотрела. По два глубоких отверстия с каждой стороны. Клыки. «Они заразные? — подумала она в смятении. — Я теперь стану зомби?»

Центр тяжести куда-то сместился, она осела на землю, совсем без сил.

— Иди отсюда, — выдохнула она. — Найди Ларри. Я сама.

— Ларри убежал, да и нам валить надо.

— Шелли, мне никак.

Если ты умрешь, мне влетит, — ответила Шелли, волоча Джулию по перемазанной битумом траве. — Давай.

Джулия помогала ей, отталкиваясь одной рукой. Они отползли метров на десять. За ними тянулся кровавый след, и Джулию это тревожило. Вдруг эта тварь там, внизу, ее учует.

Шелли осела на землю и поползла рядом.

— Двигайся!

Джулия ускорилась. Дышать стало чуть легче. Она знала, что ей положено ненавидеть Шелли, и в принципе она ее ненавидела. Но утешало то, что они одни. Будто вернулось нечто доселе утраченное.

— Джулс, ты такая врунишка, — сказала Шелли, не переставая ползти. Но голос был куда добрее, чем раньше: видимо, ей пришла в голову та же мысль.

Пятнадцать метров, а может, и больше. Безопасное расстояние. Джулия вдохнула поглубже, протолкнула в легкие чуть больше воздуха. Снова включилась логика. Там, видимо, какой-то зверь. Перепуганная собака, застрявшая на каком-то уступе, — пытается вылезти, а ей никак. Ее укусила немецкая овчарка Ральф… так ведь?

— Ты о чем вообще? Я никогда не вру, — сказала Джулия.

Шелли остановилась. На белках глаз проступила красная сетка. Черные пряди намокли от пота и прилипли к черепу.

— Ты не сказала родителям, что я хочу жить у вас. Наврала.

— Нет, я у них спросила.

— Врешь.

Ларри где-то впереди? Наверняка. Хотелось его позвать, но было слишком больно — и в горле, и в груди.

— Слушай, мне нужно наложить швы, и у меня Ларри пропал. Мне сейчас не до твоих переживаний.

— Думаешь, ты такая крутая? Бруклинка с Нью-Лотс-авеню. Ничего ты не знаешь.

— Я знаю, что ты обзываешь моих родных.

— Говорить правду — не значит обзывать.

— Неправда! Ларри умный. Тебе это известно. А папа? Ты вообще соображаешь? Ничего он тебе не сделал.

Шелли не стала спорить. В отсутствие Крысят-ника не было смысла устраивать спектакль. Она стиснула ладони, потом предплечья. На розовой коже остались белые следы.

— Зачем тебе вообще жить с нами? — не унималась Джулия. — Ты сказала Лейни Хестия, что у нас не дом, а свинарник. Ты виляешь. Потому что я не стала твоей подпевалой.

Шелли опустила голову на колени и заговорила оттуда — совсем тихо, голосом настоящей Шелли:

— Ты сказала, мы одна семья. Лучшие друзья, навеки.

— Так и было. А потом ты меня кинула. Когда я приходила в Крысятник, ты каждый раз устраивала сцену. Говорила гадости про Ларри. Знаешь же, что я стараюсь сделать его нормальным. Как ты могла?

Шелли провела рукой по волосам. Их почти не было, она явно испугалась.

— Я в шутку. Вы, Уайлды, вообще шуток не понимаете.

— Ты его обидела. А он тебе доверял.

Шелли шумно выдохнула. Снова ощупала волосы. Рука выглядела потерянной.

— Она меня вообще убьет, — пробормотала она.

— Чего?

Нагнув голову, Шелли продолжала ощупывать волосы. Тут срезаны подчистую, там торчат довольно длинными прядями.

— Я не виляла, когда спрашивала. Честно тебе сказала: мне плохо. Вот я б не стала требовать доказательств. Ты же вроде как моя подруга. И ты же вроде как мне поверила.

Джулия посмотрела вперед. Крысятник все улепетывал, хотя уже и медленнее. Мир выглядел незнакомым, тревожным, будто они оказались на Марсе.

— Да, поверила. В смысле, ты чувствительная. Много чего чувствуешь. В твои чувства я всегда верила.

— Что ж ты мне не помогла?

— В смысле, я все понимаю. Твоя мама, красное вино, Элла — все это жесть полная. У вас в доме только и разговоров что про дорогую одежду и Гарвард. Не поешь, поставив тарелку на живот, а если бы тебе это и позволили, диваны твердые как камень. Я это все понимаю. Но у меня дома тоже несладко. Когда ты приходишь, они играют спектакль. Так что если ты ко мне переберешься, вряд ли тебе станет много проще жить.

— Откуда ты знаешь?

— Мои предки ничего не умеют. Мама вообще безбашенная. Как робот: раз — и отключилась. Сама видела, как она сегодня утром уехала. А вечером я ее спрошу — она меня пошлет. Даже не извинится. Сделает вид, что ничего не было. Папа вообще в отключке. Сама проверяла. Типа, не делаю, что он мне говорит, залезаю на диван в грязной обуви.

Вообще-то нельзя, а он такой — не реагирует. А иногда как озвереет — аж зубами скрипит. Выругается и уйдет. Иногда орет. Вижу, что хочет меня ударить. Но не трогает. Не знаю, как объяснить, но мне его тогда почему-то жалко… Я у них не спросила, потому что дело-то дохлое. Не разрешат они тебе у нас жить. А спрошу — моя мама настучит твоей маме, выйдет скандал. Мне влетит за то, что бучу подняла. Мне постоянно прилетает. Тебя-то всегда защищает твоя мама. А меня никто.

Шелли дергала себя за прядки, будто пытаясь их растянуть.

— Мне тоже прилетает.

— Я ни разу не видела, чтобы на тебя орали, Шелли. С тобой мама обращается как с хрустальной принцессой. Тебе даже за Эллой присматривать не нужно. Я совершенно не понимаю, зачем тебе из такого места перебираться ко мне.

Шелли разревелась.

— Ничего ты не понимаешь. Она меня теперь убьет. Она обожала мои волосы.

Джулия дотронулась до ее плеча, и Шелли рухнула ей в объятия. Джулия удерживала ее, смутившись, гадая, не ловушка ли это. Но Шелли действительно рыдала. И слышать, как бывшая подруга выплескивает из себя боль, было невыносимо, поэтому Джулия сжала ее покрепче, облепляя грязью, пытаясь держать ладонь на отлете, чтобы не перепачкать еще и кровью.

— Они у тебя слишком длинные были. Так лучше, — проворковала она.

— Я сама вижу, какие гадости делаю, — глухо произнесла Шелли Джулии в плечо. — И не могу удержаться. Как будто… у меня внутри монстр и мне с ним не справиться.

Джулия вдохнула запах подруги — странный запах человека, совсем не похожего на твоих родных. Они ели разную пищу, использовали разные стиральные порошки. Джулия обнаружила, что тоже плачет. Как ей этого не хватало. В двенадцать лет кажется, что обниматься — это слюнтяйство. Лучше сесть близко-близко в машине или залезть под одно одеяло, когда играете в «Дэскрафт».

— Почему ты тампон не вставила? — спросила Джулия. — Ты ж понимаешь, что Марклы и твоя сестра теперь всем расскажут.

Шелли посмотрела вперед, на аккуратное полукольцо домов на их улице.

— У меня закончились. А она выпила, в магазин съездить не могла. Я хотела напихать туалетной бумаги или еще чего, но забыла… — Рот ее перекосился, она опустила взгляд в колени. — Нет, и это неправда. Я знала, что протеку, но мне было плевать. Вчера такой вечер был мерзкий. Сколько она мне плела эти косы. Я проснулась — и как будто не дома. Знала, что протеку, что вы увидите, но мне было плевать.

— А… — Джулия не знала, что на это ответить. Слова не складывались. Месячные — поганая штука. Огромные пропитанные кровью прокладки стыда. Джулия минут по десять в день тратила на проверку, не пришли ли в первый раз, говорила себе, что, когда придут, она ни за что, ни за что никому этого не покажет. Сознаться, что у тебя месячные, — такой стыд. — У Брук Леонардис в школе началось, и никто об этом ни слова. Сиена Мюллер весь стул в столовой перепачкала. А с тобой-то ничего страшного. Можно сказать, что ничего не было. Я подтвержу. Сделаем вид, что у них всех просто мозги переклинило.

— Ты не понимаешь.

— В смысле?

Шелли так и глядела в колени, пряди волос торчали во все стороны.

— Я как будто смотрю на свою жизнь со стороны. Настоящая я где-то там, а остальное — это просто тело, которое ходит, говорит и на всех орет. А настоящая я скоро умру.

У Джулии защипало в глазах. Она вспомнила, как когда-то любила Шелли. И сейчас, в эту самую минуту, снова ее любила.

— Не говори так, пожалуйста.

Шелли шмыгнула носом.

— Я все думаю про бритву. У меня есть этот «Куб боли» с доказательствами. Там все понятно. А сверху я положу записку.

Джулия побледнела. Доказательства? Какие еще доказательства?

— Не нужно про бритву, — попросила она.

Шелли заговорила тихо и монотонно, будто твердя заклятие:

— И там будет сказано: «Это вы меня довели. Я умерла, чтобы не быть с вами. Вот и радуйтесь теперь».

Джулия пыталась быть храброй. Быть твердой — вдруг Шелли нуждается в твердости.

— Прекрати. Ты вечно драматизируешь. Так и заболеть можно.

Шелли раскрыла рот, будто ее сейчас вырвет, глаза у нее расширились, и Джулия едва ли не воочию увидела у нее в душе страшную пустоту, которая изматывала и душила, съедала изнутри. Шелли плакала всухую, без звуков и слез.

Джулия обняла подругу. Сжала покрепче.

— Не надо. Больно.

Тревога. Удар током в тысячу вольт. Джулия ослабила хватку.

— А слушать никто не хочет, — продолжила Шелли. — Если им рассказать, не поверят. Ты была моей лучшей подругой, но я и тебе ничего не могла рассказать. Ты тоже не хотела слушать. Ну еще бы, я же само совершенство. Вот только меня никто не любит. Я злюка. Психичка. Никто за меня не вступится. Даже родные — они ничего не видят. Или делают вид, что не видят. Я просто больная, а остальные здоровые. С ними ж такого не делают.

Слова прыгали, кувыркались, а Джулия все пыталась сочленить их по-иному, сложить историю подобрее. Не получалось.

— Что с тобой происходит? — спросила Джулия.

Губы у Шелли дрогнули.

— Она меня убивает, — прошептала она.

— Она? — переспросила Джулия.

— Эта, — ответила Шелли.

Глаза Джулии обожгло слезами, но она сдержала их, изо всех сил пытаясь оставаться сильной. Если это правда, это важнее всех на свете правил. Важнее того, что кто-то на тебя наорал, что тебя не пустят в гости к друзьям, если у тебя не все оценки отличные. Важнее, чем если тебя огрели совершенно ни за что. Гораздо глубже.

— Твоя мама, — догадалась Джулия.

Голос у Шелли сорвался.

— Только никому не говори.

Джулия окинула взглядом пустую жаркую улицу, провал у них за спиной — он продолжал расширяться. Все выглядело непонятным. Все выглядело незнакомым, потому что мир встал вверх тормашками. Взрослые оказались детьми, дети оказались предоставлены самим себе — и, похоже, так оно было всегда.

— Покажи следы, — попросила Джулия. — Мне нужно видеть.

Глаза у Шелли увлажнились.

— Ты обо мне плохо подумаешь.

— Неправда. Я тебя прекрасно знаю. Мы сто раз играли в «Скажи или покажи». Я тебя знаю.

Шелли нагнулась вперед, закатала блузку. Кожа под ней оказалась не белой, а желтоватой, как сходящий синяк. Повсюду виднелись красноватые точки, образовывавшие овалы. Почти все уже заживали — неясные тени. Плюс четыре свежих. Ярко-красные, с запекшейся кровью — похоже на засос, который Дейв Гаррисон в прошлом году посадил ей на задах «Севен-илевен» в шутку, да только не в шутку.

Джулия очень осторожно дотронулась до пятнышка посередине. Средним и указательным пальцами мягко провела вниз вдоль позвоночника. От прикосновения Шелли слегка обмякла. Выдохнула. Почти утешилась.

А потом одернула свою дорогую блузку из «Фри пипл».

— Я попросила, чтобы она мне заплела французские косички по всей голове. На тринадцатый день рождения. — Шелли посмотрела на Джулию. — В сентябре, да? Уже так давно?

Джулия не знала, что ответить.

— Да, был твой день рождения. Помню.

Шелли обуяло глубинное, нутряное смятение.

— Кажется, тогда оно было впервые. Она сделала это в шутку, потому что у нас ничего не получалось, мы обе посмеялись. А потом снова, и было уже не смешно… Иногда я забываю. А в сам момент будто ухожу куда-то, — произнесла Шелли тихо, как будто стоял вечер и они были вдвоем у Джулии в комнате, в спальных мешках. — Она никогда меня не трогает там, где видно из-под купальника… Я как увижу себя в зеркале, каждый раз удивляюсь. Такой бред, такая тайна — мне даже кажется, что это я сама себя. Может, когда мне исполнилось тринадцать, у меня произошло раздвоение личности или шизофрения началась. Я знаю, со мной что-то не то. Но так высоко мне спину не достать. Не может быть, что это я сама себя. Собственно, поэтому я и стала их фотографировать. Чтобы убедиться, что они есть на самом деле.

Тут Джулию посетило воспоминание, и от него сразу ушли все силы. Она почувствовала себя такой же старой, какой выглядела Шелли с этими ее обкромсанными волосами и запавшими глазами.

— Помнишь, мы репетировали у тебя дома?

— Когда? — спросила Шелли.

— Ну, мы хотели спеть песню Билли Айлиш на творческом конкурсе. Твоя мама не знала, что я у вас. Открыла дверь. Точнее, распахнула. И было очень странно, потому что сразу перед тем я слышала, как она говорит внизу по телефону и смеется.

А тут у нее вид был страшно сердитый. Увидела меня — и сразу переменилась. Будто и не злилась. Раз — и улыбается.

Шелли ничего не ответила.

— Очень было странно. Я думала, она нас убьет, а она такая — хочу ли я клубничный смузи. Я вообще не знала, что подумать. Бред какой-то. Я даже решила, что все это придумала. Помнишь? — не отступала Джулия.

Шелли покачала головой. Без длинных волос шея ее сделалась длинной и хрупкой, как у улитки, высунувшейся из раковины.

— Нет. Но она часто так делает, когда никто не смотрит. Никто, кроме меня… Я хотела тебе рассказать. Все думала, что ты знаешь. Думала: мы столько времени вместе проводим, ты все знаешь, оно же ощущается. И поэтому ты так хорошо ко мне относишься, и твоя семья тоже. Вы как бы пытались меня спасти.

Джулия сдержала слезы; на ощупь синяки Шелли ничем не отличались от здоровой кожи. А казалось бы, должны гореть огнем.

— Я ничего не знала. Прости.

Шелли поморщилась.

— Да ладно. Наверное, мне просто нравилось думать, что ты знаешь, — чтобы самой ничего с этим не делать. Можно было прикидываться, что весь мир в курсе. А уж Мейпл-стрит и тем более. А потом она сказала, чтобы я больше с тобой не общалась, а если ты придешь в Крысятник, чтобы я оттуда валила. И я все поняла.

— Зачем она так? — спросила Джулия. — Из-за тех украденных сигарет?

Шелли мрачно улыбнулась.

— Не в курении дело. Она боялась, что я тебе все расскажу. Вот тогда-то я и поняла, что все это — на самом деле. Мир ничего не знает. Улица тоже. Знает только она, но все это — на самом деле.

— Но теперь ты мне все рассказала. — Голос у Джулии сорвался, хотя она и старалась, чтобы он звучал по-доброму; звучал с силой, утвердительно.

— Да. — Шелли попыталась улыбнуться, не смогла. Глаза ее запали так глубоко, что Джулии сделалось страшно.

— Что делать будем? — спросила Джулия.

Шелли качнула головой.

— Я не хочу, чтобы у нее были неприятности. Я ее люблю. И иногда, когда она это делает, мне даже кажется, это потому, что меня она любит сильнее, чем других. Что у нас это общее. Но это неправильно. Точно неправильно.

— А папе ты не можешь сказать?

— Его вообще не видно. Ты была права. Он призрак. — Шелли прикусила губу. Смахнула со лба пот, который затекал в глаза. — Может, твоим родителям?

Джулия подумала. Обидно было признавать правду.

— Нет. Они никогда не знают, как поступить. Можно рассказать мисс Лопес, но ведь в школу мы вернемся только в сентябре. А ждать нельзя. Наверное, все-таки нужно пойти в полицию.

Шелли еще раз пригладила волосы. Руки не встретили там ничего утешительного. Она с тоской посмотрела на Джулию.

— У нее будут большие неприятности. Я этого не хочу.

— Не будут, — возразила Джулия. — Такое только с неблагополучными бывает. А ее просто заставят прекратить.

— А если мне не поверят? Или скажут маме, что я на нее настучала, и она меня возненавидит?

— Вряд ли копы так поступят, — возразила Джулия. — Ты на свою спину погляди. Никто не обвинит тебя во лжи.

— Ты не понимаешь. Кроме нее, у меня никого нет.

— У тебя буду я. Если станет совсем плохо, сбежим. И не вернемся, пока все не уладится, — пообещала Джулия.

— Ты правда готова?

На Джулию вдруг снизошел покой. Она и не догадывалась, что внутри у нее есть такой стальной стержень.

— Я с тобой. Ты же мне все рассказала, теперь мы вместе. Я должна что-то делать. И тебе ничего не делать не позволю. Ты же сама сказала: останешься там — умрешь. Я тебе верю. Это уже происходит. Я не дам тебе умереть.

У Шелли потекли слезы, и, внезапно ощутив странный мир в душе, она кивнула:

— Хорошо.

Они обнялись.

— Я тебя кровью перепачкала. Прости, — сказала Джулия.

— Неважно. — Она указала на пятнышко на гавайской рубашке подруги: — Я тебя тоже.

— Мы теперь сестры по крови.

— Сестры по крови, — откликнулась Шелли. И впервые на памяти Джулии усмехнулась. Звук этот сперва разбил Джулии сердце, а потом исцелил его, изменив навеки.

Пока происходило примирение, Крысятник делал свое дело. Первые метров семьсот они бежали, но потом из-за жары перешли на шаг — все, кроме спортсмена Сэма Сингха. Добравшись до своей улицы, они разбежались по домам, переполошили родителей — те спали, или работали, или бросали лед в кофе к завтраку. Родителей ввели в курс дела. Вызвали скорую. Улица оживилась, будто птички зачирикали. Те, у кого детей не было, тоже слышали оклики от дома к дому, пыхтение, предупреждения и вообще суету. Вышли полюбопытствовать. Некоторые выбежали.

Понти, Хестия, Оттоманелли, Уолши и Джейн Гаррисон поспешали — в домашней одежде и шлепанцах. Джейн прихватила с собой кружку из «Криспи Крим Донате», которую потом выронила. Арло Уайлд все еще страдал от похмелья, когда поднялась суматоха. Он не потрудился одеться. Увидел за окном перепуганный Крысятник — все тыкали пальцами в сторону парка. Увидел направлявшуюся к дому толпу. Явно дело неотложное. И неприятное. Он окинул взглядом детей, выискивая Джулию и Ларри. Не нашел. А потом разглядел рядом с провалом что-то очень похожее на его гавайскую рубашку, а повыше — светловолосую голову. Арло в одних боксерах в тигровую полоску выскочил из дома и помчался на всех парах.

Девочки говорили уже минут пятнадцать и так увлеклись, что не заметили взрослых. Первой их увидела Джулия. Приближались они стремительно.

Во главе — Рея Шредер. Маленькая, решительная и ошеломительно нормальная.

И тут встал вопрос жизни и смерти. Выбора правильного пути. Если ждать, Джулия может струсить. Позволит себя убедить, что все не так серьезно, как кажется. Расскажет обо всем родителям, а те станут юлить, оправдывать, потому что, если речь идет о соседях по Мейпл-стрит, они только и умеют, что сглаживать углы. А Шелли окончательно разочаруется в людях. Уйдет в себя, а монстр будет все свирепее, все злее. Шелли, которую Джулия так любит, умрет.

— Шелли! — выкрикнула Рея Шредер.

Шелли услышала голос матери, глаза ее расширились. Она в непритворном страхе схватилась за свои обкорнанные волосы.

— Бежим! — крикнула Джулия. — А то они нас поймают!

Шелли вскочила и бросилась прочь — в сторону провала, потом дальше, в направлении полицейского участка. Джулия — следом, изо всех сил работая ногами и руками. Они бежали рядом сквозь летний зной, озадаченные взрослые поспешали вдогонку.

Джулия оглянулась. Увидела отца. В одних дурацких трусах он мчался быстрее всех, обгоняя по очереди взрослых, лица которых выглядели озабоченными. На них, как это всегда и бывало, смешались любовь, страх, неудовольствие. Джулия слышала, как насекомые поют гимны жаре, ощущала липкость травы, в груди жгло, за парком высились здания, будто с другой планеты. За Шелли она поспевала с трудом. Лицо у той было перекошено, глаза почти закрыты, вид одержимый.

Выскочив из парка, они рванут по переулкам, через дворы — там не поймают. Джулия уже представляла, как они, запыхавшиеся и потные, ворвутся в полицейский участок. Попробуют найти понимающего человека. Если попадется не тот, родители Шелли сядут в тюрьму за издевательство над ребенком, а не отправятся к какому-нибудь психиатру. Семья развалится, платить ипотеку за дом № 118 по Мейпл-стрит станет некому. Или вот их с Шелли поймают еще до того, как они добегут до полиции. Затащат в машину кого-то из родителей с Мейпл-стрит, а потом Шелли изобьют так сильно, что она совсем падет духом.

Подползли сомнения: может, лучше к кому из взрослых, а не в полицию? Может, то, что они придумали, глупо?

Рея крикнула снова, на сей раз со злостью:

— Шелли! Назад, НЕМЕДЛЕННО!

Шелли, точно перепуганная лошадь, оторвалась от Джулии и вслепую помчалась прямо к платформе — кратчайшим путем между дорогой и парком. Ноги застучали по дереву. Оно трещало под каждым шагом, но Шелли не останавливалась. Похоже, и не сознавала, что бежит над провалом.

Джулия резко остановилась, испугавшись, что их двойного веса платформа не выдержит. Ларри сидел в кабине экскаватора и смотрел в окно. Видимо, спрятался там с перепугу. А сейчас высунул руки, прищурился — как будто играл в гляделки и пытался поймать сестру.

Шаги Шелли глухо стучали по доскам. Скрепы пели, громко, не в лад. Платформа стонала, прогибаясь в пасть провала, — складывалась, как картонка для настольной игры.

— Шелли! — выкрикнула Джулия. Но та явно не слышала. Она застряла в деревянной складке и не могла выбраться. Билась, точно животное в капкане.

Джулию объял холод. Она представила, как взмывает в воздух и спасает Шелли. И если можно о чем-то в жизни просить, она просила, чтобы доски выдержали.

Сложившаяся платформа сжимала Шелли, та все пыталась встать. Не смотрела на Джулию, не звала на помощь. Похоже, она не понимала, где находится и что с ней творится. Отпихивала доски руками, пытаясь расширить щель, но ей их было не сдвинуть. Отпустила, они сплюснулись теснее.

«Нет, только не это», — подумала Джулия.

ХР-Р-Р-Я-А-А-А-А-А-А-АС-С-С-СЬ!

Платформа обрушилась. Только была — и нет.

Джулия подняла глаза в тот миг, когда к ней подбежал Арло — успел первым из взрослых. Обхватил ее за плечи, потянул в сторону. Они оба все видели.

Шелли Шредер упала в провал. На миг показалось, что она удержится на подломившейся платформе. Волшебная колыбель, зависшая над бездной. Не вышло. Джулия проломила ее в центре, попыталась уцепиться за грязный бесполезный край. Вниз, вниз, вниз, во мрак.

КИРПИЧ 11–25 июля

Карта Мейпл-стрит на 15 июля 2027 года

* Дом № 116, где проживают Уайлды

* Дом № 118, где проживают Шредеры

Список постоянных жителей Мейпл-стрит на 15 июля 2027 года

100 ПУСТУЕТ

102 ПУСТУЕТ

104 Сингхи: Сай (47), Никита (36), Пранев (16), Мишель (14), Сэм (13), Сара (9), Джон (7)

106 ПУСТУЕТ

108 ПУСТУЕТ

110 Хестия: Рич (51), Кэт (48), Хелен (17), Лейни (14)

112 ПУСТУЕТ

114 Уолши: Салли (49), Марджи (46), Чарли (13)

116 Уайлды: Арло (39), Герти (31), Джулия (12), Ларри (8)

118 Шредеры: Фриц (62), Рея (53), Фрицик (19), Элла (9)

120 Бенчли: Роберт (78), Кейт (74), Питер (39)

122 Хеоны: Кристина (44), Майкл (42), Мэдисон (10)

124 Гаррисоны: Тимоти (46), Джейн (45), Адам (16), Дейв (14)

126 Понти: Стивен (52), Джил (48), Марко (20), Ричард (16)

128 Оттоманелли: Доминик (44), Линда (44), Марк (12), Майкл (12)

130 Атласы: Бетани (37), Фред (30)

132 ПУСТУЕТ

134 ПУСТУЕТ

ВСЕГО: 42 человека

«Ньюсдей», 12 июля 2027 года, с. 7

В субботу утром в провал на Мейпл-стрит упала тринадцатилетняя девочка, проживавшая по соседству. Немедленно были вызваны спасательные службы. Вот что сообщает Кирстен Брендт, представитель службы спасения округа Нассау: «Мы ведем поиски и намерены их продолжать. Это пока все, что я могу сообщить на данный момент».

Глубина провала на Мейпл-стрит около 50 метров, он доходит до нижнего горизонта грунтовых вод. Профессор геологии из Университета Хофстра Том Бример пояснил: «Сложность состоит в том, что горизонт грунтовых вод тянется под всем Лонг-Айлендом. Если она ударилась головой или что-то в таком духе, ее вполне могло унести».

Представители управления зонирования Гарден-Сити, которые планировали начать заполнение провала на Мейпл-стрит песком сегодня, отложили работы до обнаружения ребенка, имя которого пока не разглашается.

Представитель Агентства по охране окружающей среды сегодня еще раз повторил, что на качество воздуха провал не влияет. Помимо того, что в округе из земли проступает битум, существует мнение, что из-за большого содержания металла в провале наблюдаются перебои с радио- и спутниковыми сигналами.

Сайт таблоида ТМЗ, 6 декабря 2014 г.

Вчера вечером Арло Уайлд, автор песни «Все Кеннеди в реке», был взят под стражу за нападение на своего отца и менеджера Хошона Уайлда. Ему предъявлено обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений. Хошон доставлен в клинику Святого Луки, его состояние оценивается как критическое. Известно, что отношения отца и сына всегда были сложными, впервые мы писали об этом в связи с тем, что Арло подал на отца в суд за невыплату гонораров.

Это серьезно скажется на репутации Арло, обладателя «Грэмми» прошлого года в номинации «Лучший молодой артист». Согласно некоторым источникам, в соглашении о признании вины Арло, в частности, пообещал пройти курс лечения от героиновой зависимости.

Кликаем сюда, смотрим фото!

Из книги Элиса Хейверика «Верь глазам своим: правда об убийствах на Мейпл-стрит»

© «Хофстра юниверсити пресс», 2043

Следователи дотошно покопались в прошлом Реи Шредер. Всем известно о происшествии в венгерской кондитерской. Франклин и другие связали этот эпизод с последующими убийствами на Мейпл-стрит. Связь представляется как минимум сомнительной.

Куда менее пристально вглядывались в Герти Уайлд, прошлое которой до прибытия на Мейпл-стрит выглядит в высшей степени непростым. Родители Герти злоупотребляли наркотиками. Она сменила несколько приемных семей, пока наконец жена ее отца Чири Мопин не согласилась взять ее к себе. Чири не была идеалом. Она охотно признается в том, что ссужала Герти мужчинам. А значит, неудивительно, что Герти могла просмотреть признаки сексуального насилия. Не менее правдоподобно и то, что она их замечала, но почему-то решила покрывать мужа. Не исключено, что она и сама принимала участие в насильственных действиях.

Мейпл-стрит 11–21 июля

Поиски Шелли Шредер начались в самый момент ее падения: стоя у дыры, родители и другие дети выкрикивали ее имя: «Шелли Шредер! Шелли Шредер! Ты где?» Они продолжались весь день, когда полиция оцепила участок и спасатели на толстых канатах спустились в провал. Маслянистые следы ног уничтожили всю траву вдоль заградительной ленты. День перешел в ночь, ночь — в следующий день без всяких признаков жизни. Выходные миновали. Нефть и битум разлились по всей улице.

Дыра, насытившись, выросла. Зияющая разверстая рана.

Историю подхватила пресса: в блогах и стримах появились новости о ребенке, упавшем в бездонный провал. «Я ничего не понимаю, — заявила Рея журналисту Эн-би-си (и в соседских гостиных на потрескивающих помехами, разбитых на пиксели экранах скорбь ее выглядела даже отчаяннее, чем в жизни). — Она знала, что туда ходить нельзя. Это очень странно».

Шелли Шредер. Шелли Шредер. Ты где?

Свои дома покинули еще пять семейств — то есть всего восемь. Оставшиеся чувствовали возложенное на них бремя. Оказывать поддержку семье, помнить о пропавшей. Они очень старались: отменяли поездки на пляж, отказывались от участия в летних «ночах музеев» в городе. Несли стражу на Мейпл-стрит, как будто и Шелли, и страшный провал были частью их собственной жизни.

Неопределенность всегда мучительна, и жители Мейпл-стрит искали объяснения. Расспрашивали своих детей о событиях того утра, делились предположениями, воспитанно понижая голос. Почему Шелли там оказалась? Чья была идея?

Они встречались на тротуарах, когда выносили мусор, или друг у друга на крыльце. Трудно было беспечно болтать в тени зловещей недремлющей дыры. Все внутренние тревоги, подавляемое волнение по поводу здоровья родителей, будущего детей, собственной работы и мира, разваливающегося на куски, выплескивались на поверхность.

Марджи Уолш брюзжала, обращаясь к Кэт Хестия и Никите Сингх, как все ужасно. Нарушают права женщин, вон, бедную девушку в Буффало забили насмерть члены студенческого братства. Говоря, Марджи расчесывала незримые волдыри между пальцев, сварливый голос звучал пронзительно.

— Тебе, похоже, вообще все равно, — порицала Марджи изумленную Кэт Хестия, а потом устремляла глаза на Никиту Сингх. — А ты бы вообще, будь твоя воля, запихала нас всех в эти дурацкие бурки. Раздевать, только чтобы изнасиловать, пусть рожают одного за другим.

Никита» мать которой преподавала астрофизику в Институте космических исследований и технологий в индийском Тривандруме, не нашлась что ответить. Кэт Хестия тут же попыталась сменить тему разговора, но Никита не позволила, покраснев и напрягшись всем телом.

— Индуисты бурки не носят, — объяснила она, но Марджи не унималась: со слезами на глазах повествовала о том, как несправедливо относятся к девушкам в колледжах. Они отправляются в большой мир, ожидая дивных приключений, и их тут же проглатывает патриархат.

Линда Оттоманелли тряслась над своими мальчишками, ходила за ними из комнаты в комнату, как будто без нее они возьмут и исчезнут. Джейн Гаррисон подумывала, не рассказать ли своим ученикам-первоклашкам о правилах поведения в окрестностях провалов. Фред Атлас, несмотря на жару, продолжал каждое утро выходить на пробежку. Ему было от чего бежать. Больная Бетани наблюдала за ним сквозь закрытое окно. У нее дыра вызывала особый ужас.

Мужчины Понти сильнее всего на свете боялись бездействия. А потому устроили откровенный разговор. Объявили, что их долг произнести вслух то, чего никто не хочет признавать: девочка погибла. Тут уж ничего не попишешь, можно лишь помочь тем, кто ее любил. Фриц-старший для этого подходил плохо, поэтому они позвали в компанию Доминика Оттоманелли и Сая Сингха. Все они, как положено настоящим героям, пустились изобретать всевозможные хитроумные способы защитить женщин из семьи Шредер от страшного потрясения — вида тела Шелли, когда его наконец извлекут на поверхность.

Прошла неделя. Пыл спасателей поугас. Инженеры поставили гидравлические балки и щиты, чтобы провал не осыпался, канаты опускали все ниже, все дальше — там оказалась на удивление холодная вода. Обратно спасатели вылезали этакими космонавтами в черных гидрокостюмах — и всегда с пустыми руками.

Минуло десять дней. Жара не спадала, энергетические компании работали на пределе. Переключения перешли в отключения, обитатели Мейпл-стрит обливались потом. Мысли, замкнутые в пространство улицы, бродили по кругу и выливались в простейшее проявление тревоги:

Шелли Шредер. Шелли Шредер. Ты где?

Закольцованный повтор одного и того же имени, и речь шла не просто о Шелли. Имя содержало в себе надежду, жизнь, смерть, единение. Будущее, твердую почву под ногами. Оно оправдывало их поступки и их существование. В нем сосредоточились их страхи и радости. В нем было все.

Девочка стала трагическим мифом, и в среду вечером ее вроде как нашли — Шелли унесло на полкилометра подземным течением. Все ощутили кинетическую энергию, услышали сирены, выкрики в мегафон. Выскочили через передние и задние двери — включая и Питера Бенчли в инвалидном кресле. Как раз опустились сумерки, они обступили устье дыры и стали пристально наблюдать, как оно и полагается соседям.

Шелли Шредер, Шелли Шредер.

Сперва показались трое в гидрокостюмах. Выкатились наружу, отягощенные оборудованием на спине, фонарики рассекают тьму. Передали свои канаты другой группе, те прикрепили их к лебедке, другие принялись ее вращать. Спасатели торжественно избавились от второй кожи. Лебедку заклинило. Спасатели подползли к дыре, легли на живот. Высвободили черный мешок на молнии, вытащили на пропитанную битумом поверхность.

— Отойдите. Это не она, — крикнул их старший. Но соседи знали: он говорит неправду. Наверняка она. Слишком уж мешок большой. Они сгрудились рядом, а с ними и журналисты. Доминик Оттоманелли, Сай Сингх и мужчины Понти протолкались вперед. Щитами своих стен заслонили обзор Шредерам.

Единственного сына Шредеров, Фрицика, оттеснили в задний ряд, и там он оказался один на один с Ларри Уайлдом. Ларри, разнервничавшись, запихал своего робота в зеленые шорты. Фрицик подошел к нему медленно, грузно — тело его казалось отяжелевшей от воды губкой.

— Урод. Ты должен был погибнуть.

Мальчики Оттоманелли и все Гаррисоны слышали эти жестокие слова, но никто не вмешался. Впоследствии они очень переживали, осуждая себя за бездействие.

— Это не она, — заявил один из спасателей в толстом неопрене. — Идите по домам.

Но остановить Рею не удалось. Кто это еще может быть? Она прорвалась сквозь строй Понти к телу, а за ней и остальные Шредеры. Расстегнула молнию.

Тут всем стало видно: в мешке немецкая овчарка. Длинная шерсть пропиталась нефтью. Лапы в крови, когти сорваны — пес пытался вырваться. Пугало еще и то, что на холоде и в химическом коктейле тело не разложилось. Точное, застывшее во времени окаменелое подобие того, кем пес был одиннадцать дней назад.

Фриц Шредер отвернулся. Элла Шредер заплакала. Непонятно от чего — от облегчения или от изнеможения. Потом и Рея. Ее смутил не вид тела, а то, как прекрасно оно сохранилось. Она представила себе, что так же обнаружат и Шелли. И все увидят следы у нее на коже. Рея покачнулась, взмахнула руками — поняла, что не сознаёт, что у нее перед глазами: мокрая шкура, розовый язык, открытые закатившиеся глаза.

Рея повернулась к толпе, окинула ее искательным взглядом и издала вой — звучный, точно эхо в широком каньоне. Он сотряс всю улицу, опустился в дыру. Все, кто его слышал, будто сорвались с якоря. Лишились привязки не только к пространству, но и к собственной личности. Смотрели на соседку, но близко не подходили. Ее окружало огромное незаполненное пространство.

Шелли Шредер. Шелли Шредер.

Что же с тобою сталось?

Обезумевшие, лишенные мысли глаза Реи отыскали одно лицо: Герти Уайлд. Продолжая выть, она шагнула в сторону Герти. Как это правильно, подумали все. Мать живой дочери утешает мать погибшей. Прекрасное единение, первый исцеляющий шаг.

Но вместо того чтобы обнять Рею, Герти отшатнулась.

— Прости, — пробормотала Герти, — но хотя бы…

Хлоп!

Рея залепила Герти пощечину. Звук ее как бы подвел все итоги. Катарсис: страшное неведение ужасных последних одиннадцати дней обрело конкретную форму. (Шелли Шредер! Шелли Шредер!)

Кровь хлынула через секунду. Крупный бриллиант в кольце Реи повернулся внутрь и выдрал кусок из безупречной щеки Герти.

— Сволочь! Отвали от моей жены! — рявкнул Арло.

Герти перехватила его татуированную руку, удержала.

— Все в порядке, — мяукнула она, тихо, по-детски. Неуместное упоминание о младенческом лепете.

Арло задавил свой воинственный порыв, попробовал успокоиться. Упустил время.

К Рее подскочила Линда Оттоманелли. Схватила ее за руку.

— Ступайте отсюда, — обратилась она к Арло и, соответственно, ко всем Уайлдам.

Уайлды съежились, смущенно, пристыженно. Никто не пришел к ним на помощь. Никто не смог подобрать правильные слова. Поэтому они вместе со своими детьми отползли в дом № 116 и закрыли за собой дверь.

Остальные остались на месте — за исключением Питера Бенчли, который возмущенно покатил к дому. Притом, что пришли-то они просто засвидетельствовать произошедшее, их присутствие как бы оправдывало пощечину. Они переговаривались со спасателями, утешали Шредеров, угощали лакрицей больную Бетани, которую стало тошнить при виде того, что ее собаку запаковывают в мешок и забирают в качестве вещественного доказательства. Все толклись у провала, пока не утихло их собственное беспокойство. Поскольку они остались с Реей и по сути своей были людьми сострадательными, то и случившееся увидели ее глазами. Ну подумаешь, пощечина — какой от этого Герти вред, если ее дети живы?

На самом деле сильнее их пугал Арло. Очень уж в нем много злобы. Тихой готовности к агрессии. Рядом с ним даже Герти съежилась от страха.

Шелли Шредер.

Что же с тобою сталось?

Вечером во всех домах обсуждали события дня. Вспоминали страшный вой, прерванный звуком пощечины, — стрела, указующая в виноватого. Повторяли краткую, удобную для повторения версию слов Герти: «Прости». Вспоминали, как Арло трясся от непомерного гнева.

ШЕЛЛИ ШРЕДЕР! ШЕЛЛИ ШРЕДЕР! ШЕЛЛИ ШРЕДЕР!

В мрачной беспокойной тиши им стало ясно, что во всем этом есть некий глубинный смысл, пока еще не раскрытый: простить за что?

* * *

Зло, направленное не по адресу, обретает собственную волю. Требует, чтобы адресата мучили и дальше, будто тем самым удастся стереть первичную обиду, будто новая волна насилия позволит принудительно это зло узаконить.

После того как все соседи разошлись по домам Фред Атлас уложил больную Бетани в постель, отправился к Уайлдам и сказал:

— Все, что там произошло, полный бред.

На что получил от Арло ответ:

— Ну спасибо. Только никому сейчас не до визитов.

Арло считал, что единственный друг на Мейпл-стрит предал его, не встав на его защиту; после того, как мужчины Понти, Сай Сингх и Доминик От-томанелли посовещались, как им теперь лучше поступить, и порадовались, что из провала достали не Шелли, дошло до вопроса, чем тут можно помочь, но на него ответа не придумали; после того, как Питер Бенчли провел сеанс зеркальной терапии и принял лишнюю таблетку для снятия невыносимых фантомных болей в ногах; после того, как Фриц Шредер пробормотал что-то краткое и вежливое по поводу нового аромата, над которым работает, а потом уехал с Мейпл-стрит на своем «мерседесе»; после того, как экраны, где плясали одни помехи, но и так лучше, чем ничего, все-таки отключили и все оставшиеся на улице семейства отправились на боковую, — после этого спасатели наконец-то дали отбой, накрыли дыру новой, более прочной платформой, закрепили ее на надежных опорах, закупорили вход впервые с момента падения Шелли и отправились по домам. Все это уже произошло, а мрак у Реи Шредер внутри все продолжал бурлить.

Рея в принципе не позволяла себе предаваться горю. Этот таракашка дожидался, когда она выключит свет, и подкрадывался в темноте.

А при свете дня ее терзало чувство вины.

С Шелли произошел несчастный случай, но у несчастных случаев всегда есть причины. Хлипкая платформа над гигантской дырой — явная халатность. Можно подать в суд на управление полиции. Вне всяких сомнений, провал должны были заполнить давным-давно. Можно подать в суд на городские власти. Да и вообще, как там оказались дети? Кто подал им дурной пример? Рея не забыла, с каким выражением на лице Шелли убегала от толпы взрослых. Девочка была страшно напугана.

Может, она убегала от кого-то? А что, если в доме есть ключ к разгадке?

Первым делом Рея обыскала подвал. Прошла мимо стопки кирпичей, лежавшей в постироч-ной, — их когда-то закупили мостить дорожку. Открыла шкаф, забитый пустыми винными бутылками, добавила к ним еще две. Внутри гудели мухи, откладывали яйца в мутной жиже на дне.

Ничего.

Она обследовала кухню, швыряя грязные тарелки в раковину, — они ломались, как хрупкие ракушки. Содрала тюлевые занавески — уж больно уродские. Пошлые. Двадцатилетней давности. Вверх по лестнице, в собственную спальню — она ее терпеть не могла, поскольку делила с мужчиной, которого, как теперь понимала, не переносит. Причем мужчины этого сейчас не было дома. Потому что, когда случалось что-то важное, Фриц Шредер всегда исчезал.

— Из комнат не выходить! — крикнула она в коридоре. Двери бесшумно затворились, будто сами по себе, лишенные авторства.

Она принялась открывать шкафы и ящики в комнате Шелли, вытаскивать из них вещи своей умненькой и чувствительной дочери. Симпатичное красное зимнее пальтишко, самодельный стеклянный шар со снеговиком внутри; черный клубок ее бывших косичек, отхваченных тупыми ножницами; щетка из конского волоса, эта чертова щетка.

Она содрала с постели белье, простыня поплыла по воздуху, отягощенная призраком ребенка, который когда-то на ней спал. Перевернула матрас. Перетрясла все книги — из них выпархивали корешки от билетов, записочки, какими обмениваются одноклассницы, все в сердечках, была даже одна от мальчика — Дейва Гаррисона — с вопросом, не хочет ли она тайком выбраться из дома, чтобы встретиться с ним в полночь в «Севен-илевен».

Шелли.

Нижний ящик письменного стола Шелли был заперт. Она вскрыла его молотком. Внутри ничего. Пустота. Рывком вытащила ящик наружу, следом и остальные. Переворошила весь стол. Выхватила какой-то предмет, застрявший у задней стенки. Жестяная шкатулка, на замке. Поверху тянулась полоска розово-зеленой ленты со снежинками, на ней значилось: «Куб боли».

Рея дернула крышку. Без ключане открыть. Стукнула молотком. Осталась вмятина. Это ее остановило. Внутри может быть что-то хрупкое. Это похоже на Шелли. Она забрала шкатулку вместе с другими уликами, отнесла вниз. Шкатулку спрятала у себя в кабинете.

Потом засунула щетку и обрезанные волосы в раковину, облила их горючей жидкостью, а заодно и лежавшие ниже разбитые тарелки. Влезла на табуретку, вырвала из гнезда детектор дыма — он взревел, вытащила батарейки. Долила еще горючей жидкости, пока пламя не сделалось темно-синим у основания: из волос получилась замечательная, пахнущая белком растопка. Доливала, пока щетина не превратилась в пепел, полиуретан не растаял, а плотное дерево не обуглилось. Всем этим она занималась, пока окончательно не испортила раковину.

Полный бардак. Вонючий, огненный. В середине — зола, по ней пляшут синие, оранжевые и красные языки, будто на входе в черную дыру. Рея устремилась туда взглядом и мыслями, тем самым сбрасывая бремя. Переправляла Шелли на другую сторону, в безопасность, затевала игру со временем. И все это время думала: «В этом виноват кто-то другой. Я этого не делала».

22 июля, четверг

Шелли Шредер. Шелли Шредер.

Что же с тобою сталось?

В головах обитателей Мейпл-стрит продолжали звучать вой и звук пощечины. «Прости» — это они тоже запомнили. Прости за что?

Умненькая девочка. Да, щетинистая, язвительная, порой противная — в больших семьях по-другому не бывает. Мейпл-стрит сошлась на том, что Шелли не была паршивой овцой. Слишком ужу нее для этого семья хорошая. Слишком Рея много ею занималась, помогала делать домашние задания, активно участвовала в деятельности родительского комитета. Фрица тоже уважали: семью он содержал честно, пусть и не высовывался. К старшим классам Шелли бы, несомненно, переросла эту фазу и только окрепла бы в процессе борьбы с собственными недостатками.

Шелли Шредер. Шелли Шредер. А у тебя была тайна?

Никита Сингх попросила своего сына Сэма еще раз пересказать ей всю историю, с малейшими подробностями.

Он вспомнил одну новую: то, что Шелли говорила про Арло Уайлда. Никита попросила сына повторить. Заставила мужа Сая выслушать тоже. Сай, зная, что сын любит угождать и легко подпадает под чужое влияние, отговорился: скорее всего, ерунда. Тем не менее Никита и Сэм пересказали слова сына Кэт Хестия, а потом мужчинам Понти: те были ошарашены и возмущены. «Несусветица», — прокомментировала Салли Уолш, однако пересказала все своей жене Марджи, и обе сошлись на том, что похоже на правду. Даже если Джулия не врет и они просто бежали наперегонки в дальний конец парка, Шелли ведь не дура и не стала бы сокращать путь по опасной платформе. А если Джулия лжет, выгораживает кого-то? Возможно, за девочками кто-то гнался. Возможно… они убегали от Арло.

Хестия расспросили свою дочку Лейни, она подтвердила и даже приукрасила слова Сэма. Лейни была не злокозненной, просто недалекой. Всю жизнь ее опекали, и она оказалась не в состоянии сообразить, что своими выдумками может серьезно испортить жизнь Арло Уайлду.

Миссис Джейн Гаррисон попросила Дейва подтвердить: «Шелли вам действительно говорила, что Арло Уайлд к ней пристает?» Возмущенно раскрыв рот (зачем мама несет такую чушь?), Дейв ответил: «Да Шелли просто выдумала очередную хрень, она вообще была больная на голову». А потом он побежал бить кулаками в подушку, не потому, что злился на мать — она так часто делала всякие глупости, что никаких кулаков не напасешься, — а потому что заговорил про Шелли в прошедшем времени. А ведь именно с Шелли он обменялся первым поцелуем, единственным, который навеки сохранил в тайне, чтобы не утратить в него веру.

В итоге Никита заставила Сэма все повторить Линде Оттоманелли. Сэм к этому моменту уже начал артачиться. Рассказывал неохотно, со слезами.

Услышав новости, Линда Оттоманелли взяла дело в свои руки. Сочла это своим долгом, в качестве лучшей подруги Реи (она боялась лишиться этого звания — ведь это Никита откопала все это дерьмо). Решила отцедить суть из этих неприятных слухов — этих сплетен — и установить правду. Съездила в торговый центр, купила новейшую игровую приставку. Пообещала мальчикам, что подарит ее им, если они напрягут головы и постараются все вспомнить. А потом задала вопрос, который уже задавала раз десять, но на сей раз предварив его версией Сэма Сингха и Лейни Хестия. И только после этого осведомилась: «Так и что случилось?»

Мальчики все подтвердили. Но, в силу природной жестокости, решили кое-что добавить от себя.

— Она сказала, что он с ней это делал, — сказал Марк. — В то утро, кажется. Поэтому у нее кровь шла. Это были не месячные. Поэтому она с катушек и слетела.

— Ага, — добавил Майкл. — Она его назвала насильником. Только и орала, что он ее изнасиловал. Боялась, что опять полезет.

Рыдая от страха, смятения, горя и даже благодарности за то, что собственные ее дети целы и невредимы (или им тоже нанесены душевные раны?), Линда вручила мальчикам игровую приставку и отправилась прямиком к Рее — перепуганная, задыхающаяся и еще слегка охваченная тем, для чего существует специальное немецкое слово, которое означает «обрадованная чужим бедам».

Рея подумала про тело Шелли — его ведь еще могут найти. Подумала про собаку, не тронутую тлением. Выслушала рассказ Линды; подождала, пока суть проникнет внутрь и заполнит всю душу — как вот ползешь по дну темного винного моря и раскрываешься настежь.

* * *

На пятнадцатый день поисков в дверь к Шредерам позвонили представители полиции. Опустив головы, сообщили Рее (Фриц был на работе), что не сумели пробиться в самый дальний туннель, а это последнее место, где может находиться тело Шелли. Потребуется несколько дней на его осушение, прежде чем можно будет возобновить поиски, да и тогда, вероятно, окажется, что он слишком узок. Туда направят самых малорослых ныряльщиков, специально подготовленных для выполнения подобных задач. Если тело не унесло в канализацию, оно может быть только там.

В подобных ситуациях любое ожидание мучительнее ясности. Полицейские предложили Рее организовать поминальную службу. Пора оставить надежду.

Медленно, потому что у нее болело колено, Рея шагнула им навстречу. Поблагодарила за визит. Она успела составить список похоронных бюро, увеличила общую фотографию седьмого класса. Не то чтобы она на это надеялась. Ничего подобного. Тем не менее подготовилась.

Мейпл-стрит наблюдала за этим разговором через окна. Соседи стали свидетелями — значит, в своем горе Рея будет не одна.

24 июля, суббота

Обливаясь потом, обитатели Мейпл-стрит сели в кроватях. Приняли душ, припудрились, надушились, опять вспотели — кожа покрылась душистой корочкой. Оделись в черное. Достали темные костюмы и платья неброских цветов для детей. Уолши вышли заранее. За ними — Хестия, Понти: Стивен, Джил, Марко и Ричард. Так и не помирившиеся Тим и Джейн Гаррисон велели детям определиться, с кем из родителей они поедут. Старший брат Адам решил — с мамой. Младший, Дейв, вообще отказался ехать. Он остался в раскаленной коробке — своей спальне, жалея, что связи нет, игровая приставка не работает, нельзя с головой уйти в «Дэскрафт» и забыть про весь этот ужас. В смысле, про разлад в доме. Не про Шелли: поверить, что ее нет, он был не в состоянии.

Атласы не пришли: Бетани рвало всю ночь. Все шестеро Сингхов отбыли на своей «хонде-пилоте», у каждого из детей в наушниках играла музыка с собственного планшета. Питер Бенчли не поехал, смотрел с чердака. Доминик и Линда Оттоманелли постучали в дверь дома № 118, Шредеры и Оттоманелли собрались на крыльце. Взрослые накануне слишком долго смотрели кино, поэтому надели солнечные очки, а еще оправлялись от похмелья. Потом они пошли к машинам, чтобы ехать цугом.

Им нужно было миновать дом Уайлдов. Фрицик поднял кусок кварца толщиной сантиметров пять. Тускло-молочный, из тех, которые блестят только на разломе. Метнул его сильной рукой раннинбека. Камень срикошетил от входной двери и упал обратно к его ногам.

В первый момент все молчали, опешив.

— Дурака не валяй, — наконец сказала Рея. — При свете-то дня.

Входная дверь открылась. За решетчатым экраном стояла беременная Герти. Рядом с ней — Арло.

Рея подняла тот же самый камень. Стерла с него грязь и битум и положила в сумочку — в качестве задумки, которая должна вызреть, перебродить.

* * *

Уайлды проводили глазами последнюю машину, уехавшую на поминальную службу по Шелли. Вновь они оказались за бортом. Плюс на сей раз еще вроде как и виноватыми.

— Давай проведем службу здесь, — предложил Арло, думая о том, какую жизнь прожил его отец, о всех похоронах своих буйных друзей. Хоронили, как принято у наркоманов, — церкви и гробы побоку. — Пусть каждый принесет какую-нибудь значимую вещь, по которой видно, как он относился к Шелли. Тащите сюда.

Никто не сдвинулся с места.

— Ну, что-то, что вам о ней напоминает и с чем не жалко расстаться.

Первым наверх ушел Ларри, за ним Джулия. Герти осталась. Арло вел себя храбро, хотя на деле и трусил: поцеловал ее в губы, хлопнул по заднице. Крепко и с нужной долей сексуальности.

— Ну! Неси свой вклад.

Встретились снова в прихожей.

— Ладно, — сказал Арло, открывая коробку из-под сигар «Монте-Кристо». Из нее сладко пахло. — Я первый.

Он положил в коробку свою губную гармошку. Расставаться было жалко — ее подарил Дэнни Лас-сон еще в те времена, когда существовала их группа. Но эту гармошку он всегда давал Шелли, когда она оставалась у них ночевать. Последняя песня, которую они с Джулией и Шелли разучивали вместе, называлась «Лондонские оборотни».

Следующим оказался Ларри.

— Ты уверен? — спросила Герти. — Насовсем отдаешь.

Ларри кивнул:

— Она иногда была плохая, но нельзя, чтобы она осталась одна…

Он положил в коробку своего робота, вымытого дешевым шампунем.

Настала очередь Герти. Она сняла с шеи жемчужную подвеску. Ее мачеха Чири («Называй меня Чири, дорогуша!») забрала себе все короны и трофеи, так что, помимо обручального кольца, это было единственное ювелирное украшение Герти. Она собиралась когда-нибудь подарить его Джулии.

— Это как, расточительство? — спросила она у Арло, держа подвеску над коробкой.

— Нет, — ответил он.

Герти крепко сжала подвеску в руке. В последний раз. Потом отпустила. Столько лет она трудилась, собирая поштучно те кусочки их бытия, которые теперь их окружали, так что расстаться с одним из них было даже приятно.

Все опустили глаза. Дары невообразимо прекрасные, намерения — очень личные и сокровенные; им даже было не жалко, что они не попали на службу. Шелли столько раз у них ночевала. Все их знакомство протекало на этой улице, так что и поминать ее здесь казалось уместным.

Теперь все повернулись к Джулии — она стояла с пустыми руками. Правая все еще побаливала, синие швы рассосались не до конца. Собака, сказал им врач в травмпункте, вне всякого сомнения.

— У меня нет ничего важного, — сказала Джулия. — Но лучше бы я упала вместо нее в этот провал.

— А я нет, — вставил Ларри.

Лицо Джулии сморщилось.

— Это моя вина. Я могла ее спасти!

— Не могла, — возразила Герти.

— Могла!

Арло улыбнулся одновременно и горько, и ласково — как здорово, что дочь его такая сострадательная, как жаль, что сострадать приходится по такому поводу.

— Это был несчастный случай.

— Ты ничего не понимаешь! Она хотела жить с нами. Умоляла меня!

— Джулия, — с укором произнесла Герти, — да зачем ей это было надо?

— Она была несчастна.

— Ей бы мама никогда не разрешила.

— Откуда ты знаешь?

— Лапушка. Да, на Рею иногда находит, но она хорошая мать. У нее все дети получат высшее образование.

Она подлая злыдня.

— Злыдней на свете много, — ответил Арло.

Джулия все плакала.

— Боженька хотел меня забрать, а забрал ее по случайности. Хотел меня наказать за то, что я такая плохая подруга.

— Ты вздор говоришь, — ответила Герти.

— Но это правда.

— Нет, — отрезал Арло. — Ты это сама придумала.

Джулия посмотрела на них, оценила ситуацию. Поняла, что высказала свой страх с одной целью: чтобы ей возразили. Нет, гибель Шелли — не ее вина. И не кара Господня. Но это не снимало с нее ответственности.

— Она ее мучила.

— Кто? — спросил Арло.

— Ее мама. Мы не бежали наперегонки. Мы убегали. Поэтому она и свалилась в дыру. Страшно боялась, что мама ее убьет за то, что она остригла волосы, и совсем не смотрела под ноги.

Тут в памяти у Герти всплыл тот их последний пьяный разговор с Реей. Перевернулся, точно камень, под ним закопошились насекомые.

— Не говори такого! Это очень серьезное обвинение!

— Ты всегда всем веришь, кроме меня, — заявила Джулия. Голос звучал слишком ровно. Слишком спокойно.

— Не нападай на меня! Я только о тебе и думаю, — ответила Герти. — Мы сюда ради тебя переехали.

— Ты меня никогда не защищаешь. Поэтому я тебе ничего и не рассказала. Но это правда. Шелли фотографировала эти побои. У нее есть доказательства. В «Кубе боли».

— Что-то это на Рею не похоже, — заметил Арло.

— Она в колледже преподает! — добавила Герти.

— И что? — спросила Джулия.

— А то, что Шелли была очень нервная. Такие девочки любят выдумывать. Звучит правдоподобно, а на деле выдумка. Ей было больно по какой-то другой причине. Внутренняя проблема.

— Я видела, как миссис Шредер тебя ударила.

Она вообще дерется.

Герти дотронулась до щеки, вновь ощутила унижение от пощечины.

— Это она от стресса. Если бы тебя, не дай бог, кто обидел, я бы тоже с катушек слетела.

— Ты всех здешних оправдываешь. Можно подумать, ты их боишься.

— Джулия, ты чушь несешь. Вот уж не ждала.

Я всегда…

— Что это за хрень — «Куб боли»? — прервал их, возвысив голос, Арло.

— Это все правда. Знаю, потому что видела. Она мне сама показала. Я даже ее обнять толком не могла. Ей было больно. Если подумать, именно поэтому она никому и не разрешает себя обнимать.

Герти поморщилась. Вытерла подглазья, где скопилась влага.

— А ты уверена, что Шелли себя не сама? — спросила она.

Джулия опустила глаза.

— Тогда ты не можешь…

— Не смей! — выкрикнул Ларри.

— Лапушка, я просто понять пытаюсь, — успокоила его Герти.

— Нет! — взвизгнул Ларри. — Не смей говорить, что она врет!

— Я не говорю! — возразила Герти. — Ты это сам придумал!

— Джулия! — рявкнул Арло.

Все притихли. Джулия шмыгнула носом. Вздрогнула. Спрятала лицо, чтобы скрыть слезы.

— Ты действительно веришь во всю эту хрень? — осведомился Арло.

Джулия кивнула и заплакала так, как плачут, когда на тебя накричали, не показывая лица.

Герти выглянула в окно, на опустевшую улицу. Скользнула взглядом по разливам нефти, уперлась в дыру. В нефти отражалось солнце: размытая радуга, прижатая силой тяготения к земле, чередование синего, черного и красного.

— Инстинкты тебе говорят: надо верить. А ты считаешь, что это правда, — сказал Арло совсем другим тоном.

Джулия кивнула.

— Мама делала ей больно, когда никого рядом не было. Шелли от меня это скрывала. Держала в тайне, потому что ей казалось, что это стыдно. А потом не выдержала. Мама делалась все злее. Вот она мне и сказала. — Джулия прижала ладони к пояснице, провела ими до лопаток. — Она сама бы не смогла. Туда не дотянешься.

Герти не отводила взгляда от дыры. Чувствовала на глазах слезы. Чувствовала, как внутри ее разрывает на части.

— Рея постоянно держала Шелли с собой рядом, ведь правда? Ни на шаг не отпускала. И Чири меня когда-то держала.

Арло напрягся всем телом и жестко сказал:

— Не будем о Чири.

— Да, — согласилась Герти. — Про Чири никто не хочет слышать… Похоже… похоже, это правда. Рея, кажется, один раз мне что-то такое сказала. Только я не поняла.

Джулия разрыдалась.

— Она была моей подругой. Я ее любила, а теперь ее нет.

— Знаю, — откликнулась Герти.

Джулия подошла к Герти. Та придержала ее на расстоянии. Герти не любила обниматься, особенно в тяжелые моменты. Но Джулия не приняла отказа. Оттолкнула материнские руки, приникла к ее груди. Герти прижала к себе дочь — сердце неслось вскачь, клочковатые мысли разлетались в разные стороны.

— Если бы я знал, — прошептал Арло. Напряжение уступило место безвольности и честности.

— Мы могли ей помочь, — пробормотала Джулия.

— Возможно. Но несчастный случай есть несчастный случай, — произнес Арло. — Она упала. Тут даже ее мама не виновата.

— Она тебя любила, — добавила Герти. — А ты ее.

Лицо Джулии сморщилось, слезы продолжали капать.

— Я ни с кем так не любила говорить, как с ней, когда она не вредничала. Да нам и говорить-то было необязательно. Мы слишком хорошо знали друг друга. И все же она что-то от меня скрывала. Ей было больно. А что, если она очнется там, внизу, совсем одна? И решит, что я ее бросила?

— Ты не виновата, — произнесли все хором, даже Ларри. — Не виновата, — повторили они.

Она обмякла, точно одурманенный ягненок, опустила голову Герти на плечо. Ларри погладил ее по курчавым волосам. Арло подался вперед и своими тощими, покрытыми жуткими татуировками руками обхватил всю семью — попытался замкнуть в круг, но не сумел.

Джулия произнесла очень тихо:

— Я когда вырасту, буду спасать детей. Всех детей.

— Да, — ответили ей, зная, что она говорит серьезно. Знали: когда она вырастет, то станет такой ради Шелли. — Да, обязательно.

В конце Джулия попросила остричь ей волосы совсем коротко, как у Шелли. Так они и сделали, скрепили тридцать сантиметров курчавых прядей резиночками, положили в ящик из-под сигар. Каждый вбил по гвоздю в угол ящика. Потом они приняли душ, нарядились в лучшие свои летние одежды. Не в черное: мать и дочь — в красивые цветастые платья, Арло — в гавайскую рубашку (кровь уже отстирали), Ларри, как всегда, в зеленое. Прикинули, не закопать ли ящик на заднем дворе, но все знали заранее, на чем сойдутся.

Отправились в Стерлинг-парк. Миновали оранжевые столбики, заградительную ленту. Никого из спасателей не было — они теперь по выходным не появлялись. Дыру уже закрыли новой платформой, потолще. Все встали у края на колени. Вытащили шесть скреп, приподняли угол.

Из дыры поднимался сладковатый пар. Они все вместе столкнули ящик вниз. Падал он так долго, что всплеска они не услышали.

Арло прибил скрепы на место. Убедился, что платформа держится прочно. Они пошли домой, на душе полегчало. Джулия сорвала несколько цветков гортензии, обвязала листиком. Герти вытащила из сумочки ручку, написала на своей визитке:

Записку оставили у Шредеров на крыльце. Потом дошли до дома — нужно было немного очухаться.

В ту ночь спали они крепко, без снов, дети в одной постели с родителями, прижавшись друг к другу. Утром пили кофе, ели сладкие хлопья, играли на губной гармошке. Новый день придал им оптимизма. А потом в дверь позвонили. За ней стояла полиция.

25 июля, воскресенье

Два инспектора, черно-белая полицейская машина припаркована у входа. Герти решила, что эти двое работают в паре, — но кто ж знает, как там у них принято? Оба в штатском, предъявили жетоны. Собственно, даже дали в руки, чтобы Герти и Арло прочитали каждое слово.

Первая — чернокожая в возрасте по имени Дениза Хадсон, второй — помоложе, рыжеволосый азиат, зовут Геннет. У обоих на форменных рубашках проступал пот. Они сообщили Арло и Герти, что просят их проехать в участок. Прямо сейчас.

Улыбкой никто из инспекторов не оделил даже детей.

Именно это стало для Герти первым дурным предзнаменованием, причем самым ошеломительным.

— Конечно, поехали! — сказал Арло срывающимся от нервов голосом.

После переговоров с Герти и инспекторами Арло повел детей к дому Фреда и Бетани. Хотя Бетани лежала на диване, подпертая и обложенная подушками (глаза ее, казалось, были обведены размазанной синей подводкой, на деле это был естественный цвет), Атласы согласились присмотреть за детьми.

— Лапочки мои, — проворковала Бетани. — Фред! У нас для них молочко найдется? Принеси молочка! — Она поморщилась, вытянув шею, чтобы взглянуть на детей: даже такое крошечное движение причиняло ей боль. — Солнышки мои! А принесите-ка сюда колоду карт! Я с вами в рамми поиграю.

Арло с извиняющимся видом посмотрел на Фреда и пожал плечами.

— Я твой должник, дружище.

Фред — вид у него был измотанный — стиснул Арло плечо. Последние два похода в кино они пропустили — жизнь вносила поправки.

Ей это в радость, — сказал Фред. А потом погромче, чтобы слышно было инспекторам снаружи: — Будет дело серьезно — звони. У меня есть знакомые в прокуратуре.

Арло с Герти сели в свой «пассат». Поехали следом за полицейскими в участок Гарден-Сити.

Оказавшись внутри, прошли мимо стойки дежурного через высокий атриум с рабочими столами в заднюю часть здания, там их загнали в маленькую комнатку без окон — возле длинного стола стояли складные стулья. Герти с Арло сели с одной стороны, инспекторы Хадсон и Геннет с другой, а посередине поставили старомодный магнитофон. Стол был из светлого дерева под полиуретаном — из такого делают школьные парты. Поверхность чистая, только несколько мазков ручкой. Хадсон и Геннет надели форменные пиджаки (оба были явно не по мерке), и Герти вскоре поняла почему: кондиционер здесь работал даже слишком сильно. Герти и Арло ежились от холода.

— Рея Шредер вчера выдвинула против вас обвинение, — объяснила Хадсон.

Герти вцепилась в край стола. Ей было холодно, но от ладоней остался потный след.

— Обвинение? — переспросил Арло. Голос звучал все так же преувеличенно бодро. Голос продавца. Герти же услышала в нем страх и, хуже того, неведение. Неведение того сорта, за которое можно загреметь на остров Райкерс, потому что бесплатные адвокаты полное дерьмо.

— Она утверждает, что ее дочь изнасиловали утром того дня, когда она упала в провал.

Герти похолодела. Сознание отказывалось выстраивать картину возможных последствий. Но где-то в глубинах — тех глубинах, которые помогли ей выжить на конкурсах красоты и во всех прочих передрягах, — ей все стало ясно.

— Согласно показаниям свидетелей, у нее было кровотечение, — продолжала Хадсон. — Кроме того, она остригла волосы.

Герти захотелось хоть что-то сказать, но слова не шли.

— Миссис Шредер считает, что волосы она остригла под воздействием посттравматического стресса. Она убегала от вас, когда ваши дети столкнули ее в дыру: они также получили психологическую травму и пытались скрыть отцовское преступление. — Все это время Хадсон смотрела им в глаза, и на лице ее ничего не отражалось. Геннет что-то записывал.

Герти вздрогнула.

— Убегала?

— Преступление? — спросил Арло. Из голоса его пропала вся сердечность, он больше напоминал рык.

— Она считает, что вы изнасиловали Шелли Шредер и это стало непосредственной причиной ее гибели.

Арло подался вперед, посмотрел в глаза сперва Геннету, потом Хадсон.

— Я этого не делал.

— Бред какой-то, — сказала Герти. — Такого не может быть.

— Почему же не может? — спросила Хадсон. Внешне она оставалась невозмутимой, но внутри так и кипели чувства. За край стола ухватилась так крепко, что даже ногти побелели.

— Потому что он не охотник. Я с охотниками всю жизнь вожжалась, а он не охотник. Он никогда бы не стал…

— Я в городе работаю, — прервал ее Арло. — В тот день вернулся домой около четырех утра и сразу бухнулся спать. С Герти.

— Вот именно! — подтвердила Герти.

Арло вытянул руки в направлении полицейских. Оба зацепились взглядом за чудовищные татуировки.

— Скорее всего, я есть на камерах на Пенн-стейшн около половины третьего утра. Если не там, то у газетного киоска — я покупал кока-колу и попкорн в дорогу. Можете проверить. Убедиться, что с поезда я сошел примерно в три пятнадцать.

Геннет записал. Хадсон продолжала смотреть на Арло.

— А утром? Утром миссис Уайлд была с вами?

— Я показывала дом клиентам. В Гленхеде. Но муж без особой нужды никогда раньше десяти не встает.

— Да, когда я поднялся, дети уже играли. Возможно, это тоже есть на записи. У Хеонов, кажется, установлена камера. Правда, не знаю, работает ли. После провала у нас сплошные помехи.

Хадсон заговорила пугающе мягко:

— Вы уверены, что не оставались наедине с Шелли Шредер в течение суток до ее гибели?

— Клянусь вам.

— Не оставался, — подтвердила Герти. Ее захлестнуло облегчение. Доказательство. С доказательством не поспоришь.

— А вообще вы с ней наедине оставались?

— Вероятно.

— Но точно сказать не можете.

— Да я, собственно, не помню.

— Нам нужен адвокат? — спросила Герти.

Геннет поднялся, глядя в блокнот.

— Если разберемся, то не нужен, — ответила Хадсон.

— А-а, — отреагировала Герти.

— Так, а с кем-то из соседских детей вы оставались наедине? — спросила Хадсон.

— Простите, но мне страшно. Кажется, нам нужен адвокат, — откликнулся Арло.

— Сэр, вы не арестованы, — сообщила Хадсон.

— Так мы можем уйти? — спросила Герти.

— В любой момент, — ответила Хадсон. И отодвинулась от стола, будто и сама собиралась покинуть помещение. — Но мы бы предпочли во всем разобраться.

— Позвольте мне позвонить, — сказал Арло.

— Это не понадобится, если мы разберемся.

— Он позвонит, — сказала Герти.

Хадсон кивнула, будто с самого начала ждала такого ответа. Как будто лишь дураки могли поступить иначе.

Инспекторы извинились и вышли в приемную. Арло позвонил Фреду Атласу, но помехи сделали свое дело. Они друг друга не слышали. Арло пролистал свои контакты — не найдется ли какой важный человек. Обнаружил коллег, старых друзей по Бруклину — вряд ли у кого-то из них есть знакомые адвокаты. Его прошиб холодный пот — он открыл номер Дэнни Лассона. Дэнни был ударником в «Мести за Фреда Сэвиджа», а теперь жил в Лос-Анджелесе и писал музыку к рекламным роликам. Может, он кого-то знает. С другой стороны, наверное, Дэнни так и не простил его за развал группы. Не «наверное». Скорее всего.

— Ты знаешь кого-нибудь влиятельного? — спросил Арло.

Герти глухо рассмеялась:

— Никого, кроме Реи.

* * *

Арло с Герти уехали из дома прежде, чем Мейпл-стрит пробудилась для нового дня — похороны Шелли Шредер остались позади. Ртуть в градусниках уползла за все мыслимые пределы. Кондиционеры не справлялись. К десяти утра старшим Бенчли пришлось пройти несколько кварталов и уехать на автобусе на местную станцию охлаждения. Леденцовый запах из провала был жарок, как химикаты в тигле. Им пропитались воздух, почва и одежда.

Уайлдов, похоже, не было дома. Но все помнили, что несколько недель назад сказала Герти. Водная дорожка в общем распоряжении. Карт-бланш.

Обитатели Мейпл-стрит решили, что ни на Герти, ни на ее детей они не в обиде. Ведь проблема-то в Арло. День невыносимо жаркий. Бассейн был закрыт, и все с тоской посматривали на желтую дорожку. Кое-кто из детей принялся канючить.

Первой уступила Кэт Хестия: присоединила шланг Уолшей к водной дорожке Уайлдов, раскатала ее. Весь Крысятник за исключением Шредеров — те играть были не в настроении — переоделся в плавки и купальники. Они принялись резвиться у Уолшей на газоне. Поначалу довольно тихо, но вскоре уже верещали от радости. К ним присоединились старшие братья-сестры и даже кое-кто из взрослых. Будто родившись заново среди просмоленных песков и глины, взрослые и те пошли развлекаться.

При свете дня, среди желтой пластмассы и веселого дружного смеха, обвинения против Арло казались какой-то дичью. Все решили, что рады воспользоваться дорожкой. Ведь это такой способ включить в свою компанию Уайлдов, пусть и в их отсутствие. Это такой способ хоть чуть-чуть сдвинуться в сторону от точки зрения Реи и всей этой гнуси, которую она вечно вокруг себя распространяет.

Когда Уайлды вернутся — неважно, куда они там поехали, — соседи с ними заговорят. Можно спросить напрямик про обвинения, которые якобы выдвинула Шелли. Дать Арло возможность себя обелить.

Когда на улице показался коричневый седан «шевроле», его заметили все. Из него вышел мужчина в чистом, не измятом костюме-тройке и принялся стучать в каждую дверь. Те родители, которые были у водяной дорожки, разошлись по домам. «Да, — говорили они, — мы видели, что Арло Уайлд в одних трусах-боксерах гнался в то утро за Шелли. Да, и его дети тоже от него убегали… Да, — говорили они, — наши дети точно слышали, как Шелли им сказала: Арло ее изнасиловал, возможно, в то самое утро».

На это следователь по фамилии Бьянки попросил разрешения поговорить с детьми, и их стали по одному выкликать с газона Уолшей. Вот только все дети были перемазаны битумом. Он облепил им руки, щеки, волосы. Выглядели они безликими, неразличимыми.

Стоя на пороге своих домов, капая на пол водой и битумом, дети подтвердили слова взрослых: Лей-ни Хестия, Сэм Сингх, близнецы Оттоманелли и, к великому его огорчению, Чарли Уолш. «Да, — сказал Чарли. — Она такое говорила. Но она постоянно врала». Дейв Гаррисон бросил злобный взгляд не на инспектора, а на свою мать и говорить отказался: в итоге Джейн Гаррисон предложила Бьянки прийти попозже — у ее сына явно высокая температура.

После каждого расспроса, ощущая собственное лицемерие (если Арло правда набедокурил, почему соседи пустили детей играть к нему на водную дорожку? А если неправда, почему они все подтверждают ложные показания?), все наводили чистоту и оставляли детей дома. В итоге водная дорожка опустела, хотя вода продолжала струиться по желтой пластмассе. Через окна они заметили, что упустили из виду одну вещь: вода все хлестала, дорожку никто не подправлял, кусок желтой пластмассы переместился через весь газон Уолшей и застрял в зеленой изгороди, разделявшей участки Уайлдов и Шредеров.

Кэт Хестия — а это она присоединила шланг — к этому моменту отправилась на молчаливую медитацию. Уолшей тоже не было дома: они поехали есть с друзьями лобстера в ресторане «Уотерзуи». Вода все лилась, никому теперь не хотелось ее отключать. Каждый думал: это не мое дело. Всем страшно было приближаться к зачумленному дому Уайлдов на глазах у следователя Бьянки — он же увидит. Не хотелось, чтобы их застукали, когда они будут вытаскивать желтую дорожку из кустарника — вдруг как раз в это время Уайлды возьмут и вернутся. И подумают что-то не то. Арло разорется. Или того хуже.

Когда следователь Бьянки уже собирался уходить, из своего дома выехал Питер Бенчли и перехватил его. Они проговорили едва ли не полчаса. Жители Мейпл-стрит удивились — кто бы мог подумать, что Питер способен к такому длинному диалогу. Им стало не по себе. А что, если все это время он не только смотрел, но еще и видел?

«Я под присягой покажу, — расслышала его слова Линда Оттоманелли. — Не мог Арло Уайлд обидеть девочку. Уж всяко не в тот день. Да и в любой другой тоже».

Бьянки уехал.

Вода все текла, лужайку Уайлдов затопило, скоро дойдет и до Шредеров. Линда Оттоманелли и Рея Шредер пили красное вино у Реи на веранде, остальные сидели по домам за закрытыми дверями.

Наконец Рея поднялась. Подошла к делу серьезно, раскинула руки, будто говоря: «Ну вот, всегда я. Грудью на амбразуру». Она пересекла газон Уайлдов, подошла к дому Уолшей, отключила воду. Миниатюрная, она шла, как все заметили, чуть-чуть прихрамывая, и тащила водную дорожку к своей веранде — пусть газон Уайлдов подсохнет. Остальные обитатели Мейпл-стрит подумали: вот мы дураки, что сами этого не сделали.

Им стало стыдно.

* * *

Пока Герти и Арло были снаружи, им перезвонил Фред Атлас — он дошел до телефона-автомата. Арло объяснил, в чем проблема. Фред велел ему сидеть и не дергаться. У него есть знакомый адвокат по уголовным делам, зовут Ник Слосс, он сейчас подъедет.

— Я просто поверить не могу, — сказал Арло.

Молчание на другом конце продлилось несколько секунд. Арло ждал — гордость его испарилась.

— Боюсь, что поверить придется, — откликнулся Фред.

Когда они вернулись внутрь, им объяснили, что, поскольку Арло подозреваемый, а Герти — нет, их на время ожидания разведут по разным комнатам. Они в этом усмотрели злой умысел — нападение под девизом «разделяй и властвуй». Однако стало ясно: начнешь спорить — решат, что у них есть какие-то тайны, нужно о чем-то договориться. А обвинение ошеломило их настолько, что они не могли собраться с мыслями.

Геннет отвел Герти в другое помещение, закрыл за собой дверь, сел с ней рядом, а не напротив.

— Вы совершенно уверены в том, что обвинение лживое? — Тон у него был более благожелательный, чем у Хадсон. Герти ощутила в нем определенную эмпатию, хотя и его лицо тоже представляло собой лишенную выражения маску.

— Бредовая история. Вы сильно ему поможете, если скажете мне правду, — проговорил Геннет.

— Вы сами-то с Реей знакомы? — спросила Герти. — Ее сын швырнул в наш дом камнем. А это… — она указала на свежую царапину на щеке, — от ее кольца. Она дала мне пощечину. Видимо, винит меня в том, что случилось с Шелли. Потому что мои-то дети живы… Короче, не знаю. Не буду притворяться, что понимаю, что у нее в голове.

Геннет сфотографировал царапину.

— А кто-то видел, как она вас ударила?

— А то. Вся улица. Любого спросите.

Геннет это записал.

— Скажу вам одну вещь. Я не из тех, кто верит в принцип «око за око». Зло порождает новое зло. Оно токсично. Так во всех книгах сказано. Так что я вам не поэтому все это говорю, но вы мне сказали, что у вас работа такая и вы хотите выяснить правду, и мне кажется, вы меня не обманываете, так что я вам могу рассказать.

Геннет поднял глаза от записок. Веснушки на переносице. Обручальное кольцо — старомодный кладдах, сердце обращено вниз. Она представила себе, как он после работы встречается с женой в пивнушке у Кроксли в Нью-Гайд-парке и они наворачивают куриные крылышки. Такой вот типаж.

— Рея избивала свою дочь. В ней говорит чувство вины.

— Почему вы так решили?

— Рея мне однажды призналась, что несчастна. Что испытывает желание причинять боль родным. Что ей с Шелли тяжело. Еще что-то про ее волосы. Рея ненавидела их расчесывать. А еще одну вещь сказала моя дочь Джулия. Она видела синяки. Сказала, что у Шелли есть какие-то доказательства. Фотографии.

Геннет все записывал. Фломастер тихо, обнадеживающе шуршал по бумаге.

— А где эти доказательства?

— Наверняка в ее комнате. Нет, не знаю. Дочь говорит, она их хранила в каком-то «Кубе боли».

— И в чем суть доказательств?

Джулия сказала, что Шелли было больно, когда они обнимались.

Они немного посидели молча. Герти удалось слегка унять дрожь и налить себе стакан воды. Она еще раз уяснила смысл дочкиных слов: Шелли было больно, когда они обнимались. Она гадала, что Шелли испытывала тогда, что могло ее утешить в конце.

— Люди с вашим прошлым привыкли к стрессам.

— С моим прошлым?

— Вас вырастила Чири Мопин из Атлантик-Сити. У нее была судимость за мошенничество. Школу вы так и не окончили. Кстати, у вашего мужа тоже судимость.

— Это было до нашего знакомства, — ответила Герти. — Просто за наркотики. Он никого никогда пальцем не тронул. И вообще давно стал другим.

— Почему же, тронул. — Геннет подтолкнул к Герти листок глянцевой бумаги. Фотография тощего старика со сломанным носом. Черноволосый, высокий, тонкокостный. Застиранная белая футболка, вся в дырках. — Сломал вот этому нос.

— Так это его отец. Отец не считается, — возразила Герти. Почувствовала, что краснеет.

— Но вы сказали — никого пальцем не тронет. А кого-то еще трогал, кто, по-вашему, не считается?

И тут Герти поняла: тут никого на свою сторону не перетянешь. Она правильно сделала, что рассказала про Рею, но это не значит, что кто-то проникся к ней симпатией. Они не стали лучшими друзьями. Это не конкурс красоты, ей не шестнадцать лет, нет у нее в запасе улыбки до ушей да пикантных ямочек, чтобы его очаровать. От этой мысли — а может, оттого, что через три месяца ей предстояло рожать, так что гормоны пошаливали, — она ушла в пике.

— Дать вам салфетку?

Герти открыла сумочку.

— У меня свои есть. — Она высморкалась. — Люди часто плачут от стресса. Хватит вам уже писать. Плакать — обычное дело.

— Миссис Шредер изложила все очень подробно. До последней мелочи. По ее словам, Шелли раз десять ночевала в вашем доме.

Герти шмыгнула носом.

— А ваша дочь Джулия у Шредеров не ночевала ни разу.

— Рея очень строгая. Ну, сами знаете — только один кусочек тоста, а потом каждому вымыть свою тарелку и всем читать Шекспира. Джулии это тяжело давалось. Да и Шелли тоже. Им нравилось валять дурака… А почему вы меня вообще допрашиваете? Я вам такое сказала про Рею — и вы даже не собираетесь никому позвонить и поискать доказательства?

— А Джулия? Инспектор, побывавший на месте, сказал мне, что ваша дочь остригла волосы, как и Шелли Шредер. Почему?

Герти обхватила руками живот. Гупешка после порции холодной воды начала брыкаться.

— Я устала. Я не знаю, чего вы от меня добиваетесь.

— Нам дали понять, что ваш сын ведет себя неподобающим образом. Трогает себя за гениталии. Вы должны понимать, что это симптом. Если всплывут отягчающие обстоятельства, вам предъявят обвинение в сообщничестве. И обоих у вас заберут. Прямо сегодня.

— Но я не лгу, — возразила она.

Геннет что-то записал.

— Давайте еще раз сначала, — предложил он.

— Нет, — отказалась Герти.

Геннет встал, вышел, вернулся с тремя кусками пиццы и кока-колой, плюс с бежевым хлопковым кардиганом, который явно выпросил у какой-то коллеги.

— Можно еще раз сначала? — попросил он.

Герти откусила пиццы. Она страшно проголодалась.

— Зуб даю, что вы любите есть куриные крылышки у Кроксли. Правда ведь? Зуб даю, что, когда все это закончится, мы с вами там встретимся и вам будет неловко. Вы извинитесь и угостите моего мужа пивом.

Его веснушчатые щеки порозовели.

— Очень на это надеюсь.

* * *

Хадсон, из двоих явно более строгая, вошла в комнату к Арло. Приветливо улыбнулась, садясь с ним рядом, — она оказалась хорошей актрисой, потому что улыбнулись даже глаза.

— Я вынуждена все это делать, — сказала она. — Притом что склонна вам верить. Но нужно во всем разобраться, хотя бы даже ради вас.

— Давайте.

— Миссис Шредер явно драматизирует. Нам всем так показалось.

— Еще бы. У нее дочь погибла. Возможно, она вовсе не в своем уме.

— Вот именно. Ну, то есть, да ничего подобного. Вы ведь как-то раз поцеловали Шелли в щеку, было дело?

— Нет.

— Кока-колы хотите?

— Нет.

— Вид у вас потрепанный. Похмелились с утра маленько?

— Нет.

— Но в то утро, когда Шелли упала в провал, вы ведь пили, да? По словам свидетелей, от вас пахло спиртным.

— Не припомню.

— Можно взять вашу кровь на анализ?

— Нет.

— Ваша дочь Джулия сегодня утром остригла волосы. Как вы думаете, что могло подтолкнуть двенадцатилетнюю девочку на такой поступок?

Арло поморщился. Ему не нравилось, что эта женщина произносит имя его дочери.

— Нам сказали, что, когда Шелли упала в провал, вы за ней гнались. Вернее, за обеими девочками. И на вас ничего не было, кроме… — Она просмотрела свои записи. — Трусов в тигровую полоску. Одна из свидетельниц видела эрекцию. Можете сказать, почему вы возбудились?

Предательская краска поднялась от шеи до самой макушки. Эрекция? Да кто мог такое придумать — а уж тем более сказать вслух?

— Нет.

— Вы знаете, почему Шелли Шредер остригла волосы?

— Нет.

— Вам правда нужна вся эта возня с адвокатом?

У меня складывается впечатление, что вы не спешите оказывать нам содействие. Вы ведь не хотите, чтобы я так думала?

Хотя в комнате было холодно, у Арло со лба упала капля пота. Да, может, если все рассказать по седьмому разу, его это и спасет, однако вряд ли.

— Нет.

— Ну так скажите, что вообще происходит. Почему вы здесь.

— Без понятия.

Инспектор Хадсон встала со стула. Маска безразличия наконец-то слетела. Судя по виду, она не сердилась, но и не сочувствовала. Просто поставила точку. Сделала, что смогла, можно двигаться дальше.

* * *

Их обоих оставили в покое на пару часов — ждали адвоката, который так и не появился. Может, его задержала полиция? А это вообще по закону?

Герти не выдержала и снова расплакалась. Когда при тебе что-то говорят вслух, ты волей-неволей начинаешь гадать, правда это или нет. Если у тебя есть дети, ты просто обязана предвидеть все мыслимые опасности: чашку кофе рядом с младенцем, скользкий камень на пляже… А что, если по причине тяжелого прошлого она проглядела очевидную угрозу? Если Арло действительно мог такое сделать? Она подумала об этом, а потом о детях, Ларри и Джулии. Не поэтому ли Ларри начинает себя теребить, когда нервничает? Его водили к врачу. Это не аутизм, вообще не из этого спектра. Не умственная отсталость. Собственно, ай-кью у него поразительный, и ей сказали, что у чрезвычайно одаренных детей бывает задержка в развитии социальных навыков. Все специалисты твердили: с возрастом это пройдет. Детям случается развиваться неравномерно. Он просто немного странный — в детстве такое бывает.

Но что, если с ним действительно делали что-то нехорошее?

Сама Герти в детские годы прошла через столько надругательств, что, возможно, не в состоянии объективно оценить ситуацию. А что, если все так, как пишут в книгах? Она, сама того не зная, воспроизводит ситуацию своего детства, потому что травмированные люди всегда ищут новые травмы.

А Джулия? Прямо сегодня она обвинила мать в том, что та никогда ее не защищает. Что она хотела сказать? А что, если в одну из ночей, когда Шелли у них ночевала, Арло добрался до обеих девочек? И это сблизило их сильнее прежнего, дружба стала крепче, но и мучительнее прежней. Тогда понятно, откуда эта скрытность, взаимная откровенность — а потом внезапный разрыв.

Что, если обвинения не беспочвенны?

Герти вспомнила себя в детстве. Как было страшно. Вспомнила свою уверенность: она сама во всем виновата. Рот она открывала только тогда, когда с ней заводили беседу, да и в этих случаях говорила исключительно то, что от нее хотели услышать. А что люди хотят услышать, она понимала без труда. Иначе бы не выжила. Ларри другой. Если рассердился — сразу видно. Умеет за себя постоять, и сколько бы его не дразнили, с самооценкой у него все более или менее в порядке. У Джулии тоже. Вдвоем они могли войти влюбое помещение, и все понимали, кто тут главный. Не вырастут дети сильными и счастливыми, если их предали те, кому положено их любить больше всех. Такого не бывает.

Да, Арло. А он охотник? На него только посмотри — сразу виден буйный нрав. Но за все годы их знакомства он ни разу не утратил над собой контроль. Это Герти была способна в запале шлепнуть Джулию или схватить Ларри за руку и потащить к двери, потому что они опаздывают. Да, Ларри мог на них орать, угрожать. Но пальцем их не тронул.

Настоящий вопрос в другом: охоч ли Арло до маленьких детишек? Собственная их сексуальная жизнь была вполне обыденной. Никаких экспериментов. Впрочем, по ее вине. Она вся в шрамах. Ей просто необходимо быть сверху — потому что ей этого не позволялось с другими мужчинами. Чтобы по-новому, так, как ей хочется. Но банально же — так он что, пошел искать новенькое на стороне?

В принципе, он именно такой типаж. Запуганный человек, с которым отец в детстве вытворял что-то мерзкое — даже вслух не скажешь. В результате вырос податливым, неуверенным. Слишком мягким в присутствии людей с сильной волей, но если загнать в угол — начнет огрызаться. Таким темным чувствам нужен какой-то выход.

Может, он выплеснул их на детей.

Сердце неслось вскачь. Герти ухватилась за стол, потому что все вокруг поплыло. Дышала медленно, представляла себе, что нюхает шоколадное печенье, пока головокружение не отпустило. И тут она приняла решение. Нужно выбросить все это из головы. А то умом тронешься. Даже если Арло виноват, ее задача — вытащить его отсюда и вернуть к детям.

Она вытерла глаза, набрала в «Гугле» важный вопрос: «Могут ли арестовать адвоката?» Оказалось, что интернета в комнате нет. Она некоторое время таращилась на телефон, а потом вдруг сообразила, что можно же, блин, и встать. Дверь была не заперта. Ее никто не остановил. Она вышла на улицу — там светило солнце, было тепло, дрожь быстро унялась.

«Может полиция арестовать адвоката?» — спросила она свой телефон. Коллективный разум выдал ей решительное «нет». Потом она стала разбираться с тем, что ее действительно тревожило: «Что происходит с детьми, если родителей лишают прав?» Оказалось, передают в приемные семьи. Прямо сегодня Джулия и Ларри могут остаться наедине с незнакомыми людьми. В полном распоряжении незнакомцев.

Она уставилась на телефон: жаль, что некому позвонить и попросить о помощи. В ее жизни был один только Арло.

* * *

Для Арло время тянулось еще медленнее. Как положено себя вести, если тебя обвинили в самом страшном преступлении? Он чувствовал, что за ним следит объектив камеры — в помещении наверняка велось наблюдение. Стал прокручивать в голове прошлое, оставался ли он наедине с этой девочкой, Шелли Шредер. Может, случайно зашел в комнату, когда они с дочкой переодевались? А это противозаконно? Может, ходил по дому без рубашки? А так не положено? А если это попадет в газеты? Они любят скандалы из жизни былых знаменитостей. Прямо на первой полосе. Интернет-тролли накинутся на все электронные почтовые ящики, которые сумеют отыскать. Его в одночасье уволят.

А что будет с Джулией и Ларри? Как он им все это объяснит? Сомнения расползутся, отравят все его отношения с друзьями — никто и никогда не станет ему доверять.

В итоге Арло сообразил, что и он может выйти наружу. Выкурил три «Парламента», набрал номер Фреда. Фред через некоторое время перезвонил, сказал, что адвокат застрял в пробке. Через час Арло позвонил снова. Выяснилось — они звонят друг другу одновременно. На сей раз уже Фред встревожился, сказал, что сейчас разберется. По дороге обратно Арло заглянул в комнату, где сидела Герти. Понял, что сидеть врозь — полная глупость.

Он не подошел к ней, как подходил обычно. Просто стоял — неловко, напряженно: вдруг за ними кто-то наблюдает? И оценивает. Может, Герти сердится. После всего, что с ней было в детстве, ее наверняка гложут сомнения. И она его разлюбила.

Он сел через стул от нее. Она не попросила придвинуться, только передала ему остывший кусок пиццы и полбанки кока-колы.

* * *

Через два часа они еще раз вышли на улицу и позвонили Фреду. Опять у него занято. Он перезвонил и сказал: Слосс побывал в участке, поговорил с полицией, выяснил, что в прошлом Арло был крупной знаменитостью, и решил свалить, никому об этом не сообщив, даже Фреду. Испугался, что имя его свяжут с педофилом. Это повредит карьере. Фред обзванивал других знакомых.

— А твоей карьере это не повредит? — осведомился Арло.

— Да ладно, — излишне поспешно ответил Фред. — Ты ведь мне веришь?

— Не знаю, — ответил Фред. — Знаю, что ты был добр ко мне и моей жене. Слушай, я надеялся, что смогу тебя вытащить. Адвокат хотя бы все зафиксировал. Но тут дети ваши уже переживают. Возвращайтесь домой.

* * *

Хадсон и Геннета они обнаружили в главном зале, за рабочими столами. С ними сидел третий, в костюме подороже. Вид у него был такой, будто он только что из суда, и в первый момент Уайлды даже поверили, что посланный Фредом адвокат взял и вернулся.

— Следователь Бьянки, — представился незнакомец. — Отвечаю за расследование. — Он пожал им руки. Пожатие твердое, но без всякого нажима.

— У меня жена на ногах не стоит, — сказал Арло. — Я забираю ее домой. Как только найду адвоката, вернусь и отвечу на все ваши вопросы.

— Секундочку подождите, — сказал Бьянки и отвел обоих коллег в сторонку. Они о чем-то заговорили. На это ушло еще двадцать минут.

Арло нашел стул и заставил Герти сесть. Она видела, что он нервничает и может сорваться.

— Не заводись, — прошептала она.

Бьянки вернулся.

— В ночь перед происшествием вас зафиксировала камера на Пенн-стейшн. И есть свидетель, который подтвердил, что после этого вы были дома.

Герти судорожно зарыдала. Арло и полицейские обступили ее.

— Это гормоны, — пробормотала она.

Арло потер ей спину.

— Не трогай меня! — дернулась Герти.

Арло убрал руку.

— Дайте ей подышать, — сказал он, и все сделали по шагу назад.

— Простите, что подвергли вас такому испытанию, — сказал Геннет. — Принести вам еще пиццы?

— Не смотрите, как я плачу, — откликнулась Герти, сознавая, какую чушь несет. — Не хочу, чтобы вы видели мои слезы.

Все, кроме Арло, отвели глаза. Герти взяла себя в руки.

— Что за свидетель? — спросил Арло.

— Зовут Питер Бенчли, — ответил Бьянки. — Ветеран. И еще он видел через окно падение Шелли. Говорит, она сорвалась, потому что снизу что-то толкалось, вот доски и подались, и тому есть подтверждения. Судмедэксперты установили, что следы на руке вашей дочери от зубов той самой собаки. Бенчли утверждает, что всю ночь не спал. Бессоница. И что вы не выходили до самой тревоги. Арло выдохнул:

— Ну, хорошо. Рад, что он все это видел.

— Вы свободны. Будем держать связь, — сказал Бьянки.

Герти — глаза ее просветлели — выпуталась из кардигана, отдала его обратно.

— А кто вас надоумил спросить Питера Бенчли?

— Я ездил на Мейпл-стрит. Рея Шредер перечислила множество свидетелей. Я стал обходить все дома, — ответил Бьянки.

— Весь квартал? — изумилась Герти. — Вы у всех спрашивали про Арло? А что именно?

— Я говорил со свидетелями, которых перечислила миссис Шредер. Мистер Бенчли сам вызвался дать показания. Равно как и ваши друзья Атласы. Но Атласы ничего не видели. А вопросы я задавал по протоколу, — добавил Бьянки. — Можете подтвердить слова свидетельницы? Владеете какими-то дополнительными сведениями, так или иначе касающимися происшествия? Замечали ли за подозреваемым странности поведения? Замечали за ним странности поведения в отношении соответствующего ребенка?

— Блин горелый, — пробормотал Арло.

— Я не понимаю, — вмешалась Герти. — Я же вам рассказала про Шелли. Есть доказательства, что над ней издевались. Если вы хотите установить истину, почему не обыскиваете их дом? Почему не опрашиваете соседей насчет Реи?

Тут заговорил Геннет:

— Мы пытаемся собрать полную непротиворечивую информацию касательно всех фигурантов. Пока у нас нет оснований выписывать ордер. Но я передал все сведения инстанциям.

— Все сильно бы упростилось, если бы мы нашли тело, — подвел итог Бьянки. — В этой возрастной категории в случае изнасилования всегда остаются синяки и вагинальные шрамы. Если окажется, что вас обвинили ложно, вы можете предъявить встречный иск. Хотя вряд ли это в ваших интересах. Самое лучшее — просто забыть все, что было сегодня. Но я могу представить вам полный отчет. Это ваше право.

Они нервно ждали, когда за стойкой секретаря распечатают отчет. В офисе было на удивление пусто. Лишь парочка сыщиков в штатском работали за своими столами, остальные двадцать столов пустовали.

У Герти подкашивались колени.

— Мне что-то не хочется знать, что там в этом отчете.

Но секретарша уже все распечатала. Передала отчет Арло. Свидетелями значились Рея Шредер, Элла Шредер, Никита Сингх, Сэм Сингх, Линда, Доминик, Марк и Майкл Оттоманелли, Лейни Хестия, Стивен Понти и Марджи Уолш. Список свидетелей со стороны Арло был куда короче: Питер Бенчли.

* * *

Герти и Арло залезли в свой «пассат». На полпути к Мейпл-стрит пришлось остановиться. Герти открыла дверцу, и ее вырвало.

Они совсем без сил двинулись дальше. Отсутствовали меньше полусуток, но за это время мир полностью изменился.

Воскресный вечер на Мейпл-стрит. Машины припаркованы у домов, шторы в гостиных раздернуты — все ужинают в предзакатном свете. Вот только никто не прыгает на батуте, не жарит гамбургеров, как это заведено вечерами по выходным. Все сидят внутри и выглядывают наружу. Герти видела лица в окнах. А самое странное и пугающее состояло в том, что соседи развернули их водную дорожку. Похоже, что вот только что второпях выключили воду и разбежались. Газон сбоку от дома был безнадежно испорчен. Сплошная земляная жижа и вязкий битум. Ни травинки.

Никто не помахал Уайлдам, когда они припарковались и зашагали к дому. Но и от окон никто не отошел. Все следили.

Зайдя к Фреду и Бетани за детьми, Уайлды от всей души поблагодарили соседей, пытаясь сдержать слезы. Фред сказал, что продолжает искать адвоката. Но дело нелегкое. Никто не хочет связываться с подобным обвинением, а если кто и соглашается, то только за большие деньги. Пусть Арло следит, не появятся ли фотографы. Все это может просочиться в желтую прессу.

— Если нас снова задержат, возьмете детей?

В противном случае, боюсь, их отправят в приют, — сказала Герти.

— Ну конечно! — откликнулась с дивана Бетани. — Они такие милые!

Фред проводил их до двери, понизил голос. Дети ушли вперед, за газон.

— Ее в понедельник снова кладут в клинику, — прошептал он. — Я буду либо на работе, либо с ней. Говорят, результат будет виден сразу — если будет. Таргетная генная терапия. По их словам, неделя или месяц.

Арло с Герти застыли перед крыльцом.

— Хотел бы вам помочь, — сказал Фред. — Но…

Арло поднялся назад на крыльцо. Хлопнул друга по спине, а потом, поняв, что это кстати, обнял его. Фред содрогнулся от беззвучного рыдания. Арло прижал его к себе. Какое облегчение — на миг отвлечься от собственных бед.

— Я ведь даже не посочувствовал тебе из-за собаки. Мне так жаль, Фред… Занимайся женой. И не думай про всю эту херню.

— Если что, обращайся, Фред, — добавила Герти. — За чем угодно. И ты, и Бетани. И честное слово, я это от всей души.

* * *

Когда Фред закрыл дверь, они нагнали детей. Джулия крепко прижалась к отцу. Ларри взял обоих за руки и шел между ними, как делал всегда, если ему было страшно. Увидев воочию своих милых добрых детишек, Герти Уайлд бесповоротно уверилась в том, что муж ее ни в чем не виноват.

Велико было облегчение, и столь же велика ярость. Ни к кому она еще не испытывала такой ненависти, как к Рее Шредер.

Рея сидела перед домом с Линдой Оттоманелли за бокалом красного вина — между ними стояла полупустая бутылка. На Рее все еще был вчерашний черный льняной костюм. Битум толстыми полосами расползался от провала. Протек под тротуаром, вновь вылез наружу, добрался до дворов.

— Герт, — предупреждающе рявкнул Арло.

Герти прошагала по ухоженному мощеному дворику дома № 118. Рея и Линда подняли головы. Герти ускорила шаг. Встала между ними. Линда отвернулась. Рея — нет. Между ними лежала записка Уайлдов, вот только в нее внесли исправления, красной ручкой, какой преподаватели исправляют домашние работы:

Бывает такое с людьми, которые выросли среди насилия. У них меняется почерк. Они принадлежат к несколько иному биологическому виду, приспособленному не столько к созданию социальных связей, сколько к выживанию. На угрозы они реагируют не так, как обычные граждане. Их бросает в крайности. Они чрезмерно покорны в малом, но в большом слетают с катушек. Иными словами, они и сами склонны к насилию.

И вот Герти подошла к Рее, хотя человек трезвомыслящий постоял бы в сторонке, зализал раны, а потом приступил бы к хитроумной, подспудной контратаке. Но у Герти внутри будто щелкнул выключатель. Сдавать назад было поздно.

— Сама иди на хрен, Рея Шредер. Ты избивала девчонку, и мы обе это знаем, — выкрикнула Герти. — Давно надо было на тебя копов натравить.

Линда ахнула.

Герти подалась вперед. Медленным неловким движением впечатала кулак в выемку под ключицей Реи. Рея упала не сразу — удар был довольно слабым, — но через секунду передумала и рухнула наземь.

Это видела вся Мейпл-стрит. Взрослые, подростки, Крысятник, даже Джулия с Ларри.

Герти не стала дожидаться возмездия. Обошла вокруг дома Шредеров, схватила сушившуюся там водную горку, поволокла к своему участку. Ее выходное платье, которое она надела на домашние поминки по Шелли, все изгваздалось в грязи и битуме. Герти у всех на виду шагала к дому, не дожидаясь Джулию, Ларри и Арло.

Рея Шредер следила за ней со своего крыльца.

* * *

Соседи видели это нападение, и линия, которую они хотели было сместить, решительно сдвинулась обратно на сторону Реи Шредер. Рея взяла на себя вину за то, в чем виноваты были они. Им стало стыдно. Да, она, конечно, сплетница, но к ним была добра и так долго пыталась хоть как-то общаться с этими ужасными Уайлдами — доказала, что она хороший человек. Жители Мейпл-стрит просто обязаны отплатить ей той же монетой.

В тот вечер они собрались вместе. Вышли на улицу, спасаясь от невыносимой жары, и сами не заметили, как сбрелись к провалу. Здесь состоялось обсуждение. Произошло следующее: погибла девочка, и даже полиция знает, что это не просто несчастный случай. На всех пятно. На Мейпл-стрит растет раковая опухоль.

Линда Оттоманелли, которая до появления Герти Уайлд считала себя лучшей подругой Реи, первой заговорила про кирпич. Ей хотелось вернуть себе расположение Реи. Поддержав жену, которая в последнее время что-то куксилась, Доминик усовершенствовал план. А потом мужчины Понти, плюс Хестия, которые хотели быть полезными, добавили свои соображения касательно того, как наилучшим образом привести план в исполнение. Марджи Уолш постановила: действовать нужно без промедления. Прямо сегодня вечером.

— А ты как думаешь, Рея? — спросила Линда.

Рея печально покачала головой.

— Поверить не могу, что дошло до такого, — произнесла она. — Но и другого выхода не вижу.

Согласие достигнуто, замысел приобрел конкретные очертания, и столь многие участвовали в его зарождении, что никто не ощущал всей полноты ответственности. Они лишь пассажиры неведомого поезда, который гораздо больше, чем они сами, и неумолимо уносит их вперед.

Дождались, когда погаснут огни. Оделись в темное. Как будто позаимствовав идею из игры в водную дорожку, на которой дети развлекались нынче днем, несколько человек легли на землю. Когда поднялись, лица у них были перемазаны черной жижей.

Из легкомыслия, от страха или невнятного промежуточного чувства двадцатилетний Марко Понти включил телефон.

26 июля, понедельник

Есть темницы, в которых другой человек — не отрада. Герти и Арло заснули, разделенные пустым пространством, свернулись в клубочек каждый на своей стороне кровати. Искаженная помехами, звучала музыка. Сквозь щели она проникла в дом № 116. Герти услышала ее первой. Потрясла Арло за плечо с татуировкой в виде Эльзы Ланче-стер.

— Слышишь?

Арло рывком сел.

— Кто-то играет твою «Бессмыслицу».

Арло раскрыл шторы.

— Там кто-то есть. Погоди. И не один, похоже.

Плохо видно. Они… что-то с лицами сделали. Раздался грохот.

Сломанный кондиционер вывалился из окна, подумала Герти. А может, это старый компьютер, который они превратили в аквариум. Потом грохнулось еще что-то, громче, ближе. Герти дернулась, закопошилась, но сесть не смогла. Ей казалось, что живот прошили скрепками и прикрепили к матрасу.

Что это — музыка? Жара? Почему ей не встать?

— Арло! Ты где? — позвала она жалобно. Музыка зазвучала громче. Та часть, где он смотрит мультик во время первого прихода. — Арло! Ты чего не отвечаешь?

Зажегся свет. Тощий Арло стоял над ней, все четыре татуировки выглядели особенно ярко и живо на фоне бледных, испещренных следами иглы рук.

— Дети! Сходи посмотри… — начала было Герти, но голос поплыл даже в ее собственных ушах.

— Дай сюда, — сказал Арло и взял телефон с ее тумбочки у кровати, нежно торопливо поцеловав жену в щеку и уголок губы.

— Почему я…

И тут она увидела, что окно разбито, пол под ним усеян осколками стекла. Она отследила воображаемую траекторию. В оконный проем, к чистобелому потолку, потом вниз, на кровать.

— Моя жена. Нужна скорая. Мейпл-стрит, сто шестнадцать. Вы меня слышите? Вы всё поняли? — Арло посмотрел на телефон. — Мою жену покалечили! — крикнул он в аппарат, потом набрал номер заново.

Проснулись дети. Встали в дверях, Ларри — в одних трусиках, хотя уже и большой.

— Все хорошо, ребятки. У всех все хорошо, — проскрипела Герти, и кровь хлынула сильнее; ночная рубашка прилипла к животу.

ДОНОСЧИКИ 26–31 июля

Карта Мейпл-стрит на 26 июля 2027 года

* Дом № 116, где проживают Уайлды

* Дом № 118, где проживают Шредеры

Список постоянных жителей Мейпл-стрит на 15 июля 2027 года

100 ПУСТУЕТ

102 ПУСТУЕТ

104 Сингхи: Сай (47), Никита (36), Пранев (16), Мишель (14), Сэм (13), Сара (9), Джон (7)

106 ПУСТУЕТ

108 ПУСТУЕТ

110 Хестия: Рич (51), Кэт (48), Хелен (17), Лейни (14)

112 ПУСТУЕТ

114 Уолши: Салли (49), Марджи (46), Чарли (13)

116 Уайлды: Арло (39), Герти (31), Джулия (12), Ларри (8)

118 Шредеры: Фриц (62), Рея (53), Фрицик (19), Элла (9)

120 Бенчли: Роберт (78), Кейт (74), Питер (39)

122 ПУСТУЕТ

124 Гаррисоны: Тимоти (46), Джейн (45), Адам (16), Дейв (14)

126 Понти: Стивен (52), Джил (48), Марко (20), Ричард (16)

128 Оттоманелли: Доминик (44), Линда (44), Марк (12), Майкл (12)

130 Атласы: Бетани (37), Фред (30)

132 ПУСТУЕТ

134 ПУСТУЕТ

ВСЕГО: 30 человек

«Ньюсдей», 27 июля 2027 года, с. 68

В клинику Уинтропа рано утром доставили жительницу Гарден-Сити: в окно ее дома по адресу Мейпл-стрит, 116, влетел кирпич. Женщина, которую зовут Герти Уайлд, в критическом состоянии. Она на восьмом месяце беременности.

Из-за помех в спутниковой связи скорая приехала не сразу. Ведется расследование. Представитель полиции Дон Бьянки просит каждого, кто владеет информацией по данному делу, сообщить об этом в полицейский участок Гарден-Сити.

Из книги Элиса Хейверика «Верь глазам своим: правда об убийствах на Мейпл-стрит»

© «Хофстра юниверсити пресс», 2043

После истории с кирпичом все обитатели Мейпл-стрит стали сообщниками. Известно, что участвовали члены почти каждого семейства. Образовалось своего рода преступное братство. Злость и несдержанность заставили их действовать без достаточных к тому оснований. В последующие годы многие публично в этом раскаялись.

Впрочем, не все, и именно они-то меня и интересуют. Десять лет спустя Линда Оттоманелли продолжала стоять на своем: «Арло надругался над девочкой. Герти его покрывала. Мы все это знали. Да он же бегал голышом по Стерлинг-парку. Кто-то даже заметил, что у него стоял, и он так гнался за Шелли, что она свалилась в эту дыру. Представляете, как она была запугана? А перед тем он такое с ней натворил, что она весь батут заляпала кровью. Какие еще нужны доказательства?» Все это Линда сказала мне во время беседы в ее квартире в Квинсе, на Флорал-Парк: они с Домиником переехали в более скромное жилье, чтобы оплачивать медицинские расходы. «Вы можете себе представить, каково мне было видеть весь этот ужас? Обсуждать его со своими детьми? Их подругу убили прямо у них на глазах! Причем убийцы, эти чудовища, жили буквально по соседству и совершенно безнаказанно. Неудивительно, что у Марка случился нервный срыв. Неудивительно, что он повесился — спаси, Господи, его душу! А Майкл — думаете, рассеянный склероз начался у него на пустом месте, не от стресса?.. Мне они так и не признались — мальчикам, понятное, за такое стыдно, — но я совершенно уверена, что Арло и над ними надругался. Вот они такими и выросли… что-то их надломило».

С ней согласна и Джейн Гаррисон: «На Мейпл-стрит так было принято: стремись к совершенству, прикладывай максимум усилий, готовь детей к прекрасному будущему, а тут в соседний дом въезжает чудовище — и всему конец. Они как приехали, я сразу поняла. В глазах у него увидела. Да, знаю, его давно нет, но его взгляд так меня и преследует».

«Мы не свихнулись, — говорит Марко Понти. — Мы защищались. Надо было действовать быстрее и решительнее».

Действительно, будущее детей с Мейпл-стрит ждало незавидное. Сыновья Понти в тюрьме. Мишель Сингх в двенадцать лет сбежала из дома. Ее старший брат Сэм в начале следующего учебного года бросил футбол, хотя ожидалось, что он будет играть за университет. Он один из многих детей с этой улицы, кто так и не получил высшего образования, хотя в Гарден-Сити его тогда получали почти все. И наконец, как стало широко известно, лучший друг Фри-цика Адам Гаррисон пристрастился к наркотикам. Не так известно, что употреблять наркотики он начал в то самое лето.

Если принять это во внимание, напрашивается вывод, что все дети были так или иначе травмированы. Мои современники убеждены в том, что убийства на Мейпл-стрит нанесли им непоправимый вред. Дети якобы поныне винят себя за то, что пустили ложные слухи про Уайлдов и тем самым пробудили безумие Реи.

Но похоже ли это на правду? Свидетельства невиновности Арло не слишком убедительны. Не исключено, что те, кто выжил в Бойне на Мейпл-стрит, пожизненно изувечены именно его поступками. Нанесенные им психологические травмы так серьезны, что даже десять с лишним лет спустя они стыдятся рассказать, что же он все-таки с ними сделал.

Пора пересмотреть прошлое и воздать всем по заслугам. Остановив Уайлдов, жители Мейпл-стрит проявили подлинный героизм.

Мейпл-стрит, 120 26 июля, понедельник

Питер Бенчли давно разучился звонить по телефону. Он несколько раз промазал, причем терапевтические зеркала молчаливыми призраками отражали все его движения.

— Алло! У нас в квартале что-то происходит! Снаружи, возле дома Уайлдов, собрались соседи — лиц не разглядеть. Лунный свет озарял их наспех подобранный камуфляж: сияние очерчивало и скрадывало размытые силуэты, окрашивая их в красно-синие тона. Питеру доводилось видеть вещи и пострашнее. В Ираке местный парнишка подорвал самодельным взрывным устройством его командира, а гражданские наблюдали за этим сквозь разбитые окна. Некоторые подбадривали парнишку криками. Так что да, всякой хреновой фигни он видел немало, поэтому прекрасно знал, как выглядит хреновая фигня.

— Вы меня слышите? Пришлите наряд на Мейпл-стрит. — Связь плохая. Сплошные помехи. Питер разъединился, попробовал еще раз.

Снаружи силуэты соседей удлинились в лунном сиянии. Первым шел мужчина, худощавый, широкоплечий. С ним рядом женщина — она двигалась медленно, как будто превозмогая боль. Мужчина закинул назад руку. Бросил что-то по широкой дуге…

Дзинь!

Разбилось стекло.

Из дома донесся вскрик.

— На помощь! — прохрипел Питер в телефон.

Треск.

Встречный сигнал. Питер слышал лишь забитую помехами песню Арло: «Ты киваешь, но не просишь войти». Он разъединился. Попробовал еще раз.

Женщина — наверняка Рея Шредер — передала мужчине еще какой-то боеприпас. Тот замахнулся.

— Тут человека убивают! — выкрикнул Питер в телефон, однако связи не было. Он подтянулся на руках, выглянул наружу. Пока кричал, мелькнула мысль: это происходит по-настоящему или у него все-таки съехала крыша? Пятнадцать лет в родительском доме на обезболивающих, из-за которых и сон, и явь — одинаковые зыбкие химеры.

— Я тебя вижу, Фрицик! Вижу — и позвонил в полицию! — проорал он.

Парнишка успел бросить второй кирпич. Снова грохот, снова крик изнутри. Крик боли.

Соседи обернулись к нему с жутковатым единодушием. Лица их отражали землю, небо, дома впереди, и Питер знал, что если подберется поближе, то увидит и собственное искаженное отражение.

— Вижу! Всех вас вижу! — выкрикнул он.

Точно так же, как и когда открылся провал, жители Мейпл-стрит бросились врассыпную. Кто-то рванул к дому, кто-то укрылся за изгородями.

Кто-то, например Рея Шредер (она слегка прихрамывала), медленно и целенаправленно двинулся к дому. Неспешной походкой. С убийственным отсутствием страха.

У Уайлдов зажегся свет.

Потом раздался еще один испуганный вопль: кричит ребенок, внутри.

Питер выпутался из своих терапевтических зеркал, выкатился в прихожую. Подумал, не разбудить ли родителей — те спят крепко, да и соображают спросонья плохо. Пока объяснишь, что к чему, только время потеряешь. Он заехал на подъемник и опустился на первый этаж.

Кресло для езды по бездорожью стояло внизу у лестницы. Он долго на него копил с пенсии. Питер заторопился. Сел в кресло, отпер входную дверь. На улицу, вниз по пандусу, на тротуар.

Он чувствовал на себе взгляды. Смотрят из окон. Казалось, что зияющая дыра, окруженная оранжевыми конусами, тоже смотрит. Будто он не здесь. В Ираке.

Он подкатил к дому Уайлдов, но там пандуса не было. Питер приподнялся, опираясь культями на подножки, скатился на землю. Пополз, подтягиваясь на руках, животом в черную липкую грязь. Подтянулся на первую ступеньку, задыхаясь от непривычного усилия, все гадая, мерещится ему это или нет. Может, если он сейчас ворвется к Уайлдам посреди ночи, они сочтут его психом.

Он подобрал под себя культи. Очень больно — то место, где раньше были колени, жгло огнем. Мало он сегодня работал с зеркалами. Заколотил по двери чуть ниже ручки.

Бум! Бум!

Воздух жаркий, неподвижный. Вспомнилось то дурное место. Горящий нефтепромысел. Парнишка, протянувший командиру, точно яблоко, бомбу, начиненную гвоздями: миг, которые навеки изменил им всем жизнь.

Бум! Бум!

Открыл мальчик в мятой футболке, босой, и в первый миг Питеру показалось, что он в ловушке. Он снова Там. Прошлое сомкнулось над головой. Преодолев десять тысяч километров и пятнадцать лет.

Мальчуган стоял, засунув руки в трусы. Дрожал от ужаса. Ларри. Ах да, это сын соседей. Ларри Уайлд.

— Все хорошо, — пропыхтел Питер. — Ты не бойся. Папа с мамой дома?

Рядом появилась девочка с забинтованной рукой.

— Маму ранило, — сказала она. — Нам скорую не вызвать, а трогать мы ее боимся из-за ребенка.

Питер чуть помедлил. Выходит, все по-настоящему. Вот ведь странно почувствовать от этого облегчение.

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

© «Сома институт пресс», 2036

«Я очень люблю журнал „Нью-Йоркер", но в этой статье и в книге, которая потом по ней вышла, все неправда. Я не компьютер, у меня не бинарное мышление. Я не вставала ни на чью сторону. Типа, одна семья хорошая, другая плохая. Трезвомыслящие люди так не поступают.

Мы тем летом оставались в стороне, а вещи происходили нехорошие. Спасатели, которые там работали, были постоянным напоминанием. Журналисты приходили за комментариями. Нам сказать было нечего. Что тут скажешь, о чем они и так не в курсе?.. Люди, которые здесь никогда не жили, никого не знали, все время писали что-то в Сети. Строили теории, мол, Шелли спаслась и сбежала или вообще все подстроила. Еще хуже — оккультисты, помешанные на глобальном потеплении. Все будто зациклились на этом провале. Куда ни пойди — на работе, в магазине, у родственников только об этом и спрашивали. Особенно об Арло. Мы знали, что нужно что-то делать, брать ситуацию в свои руки, поскольку если кто и имеет право на собственное мнение, так это мы…

Взгляните на дело под другим углом. Ну, допустим, мы бы ничего не сделали. Мол, это проблема Реи, не наша. Все равно журналисты и блогеры продолжали бы к нам приставать. В наше время остаться в стороне не получится.

Слишком много информации. Нужно принимать чью-то сторону, а то и тебя сочтут виновным… Что до кирпича — мы ничего плохого не хотели. Если они невиновны — подумаешь, пустяк. А если виновны, пусть знают, что мы о них думаем».

Марджи Уолш

«Часто говорят, оно на здоровье подействовало, но тому уже сколько лет, а я в порядке. Ни рака, ни вообще. У других ребят тоже… Что я заметил — ну, насчет тех, кого называют жителями Мейпл-стрит, — что они никого не уважали. Болтались вокруг, будто считали: надо подсуетиться, сделать вид, что они тут всем помогают. Вечно лезли с вопросами. Нервировали. Ту женщину, Рею Шредер, тоже нервировали».

Алекс Фигуэра, ответственный за поиски Шелли, пожарное управление Гарден-Сити

«Мы уехали в съемное жилье, как только в Стерлинг-парке провалилась почва. У старшего ребенка астма. Я не хотела рисковать.

С теми, кто остался, я не особо дружила. У них была своя клика. Их дети вместе играли. Рея всеми верховодила. Не то чтобы я к ней плохо относилась. Вела она себя вежливо. Сейчас некоторые говорят, что она казалась подозрительной. Но я этой стороны [ее характера] никогда не замечала, уехала не поэтому…

Случилось бы это, если бы мы все остались? Ну, наверное, они бы не чувствовали такой безнаказанности. Кирпича бы точно не было… Полагаю, того, что произошло дальше, самого худшего, тоже не случилось бы.

Они изображали из себя добрых соседей, но это было не так. Все писали блоги, ходили на ток-шоу, зарабатывали на этом — и я их не осуждаю. В нынешней экономике это обычное дело. Но там нет ни одного упоминания о том, что хоть кто-то сходил к Рее и спросил, как у нее дела. Никто не предложил ей посидеть с Эллой или отвезти Фрицика на тренировку. Никто даже не пригласил Фрица на пиво. Даже Линда Оттоманелли, которая якобы была Рейной подружкой, ни разу не зашла к ней в дом. За цеый-то месяц. Невольно задумаешься: а они вообще-то дружили?»

Анна Глускин

Мейпл-стрит 26 июля, понедельник

История с кирпичом будто оставила по себе похмелье, жители Мейпл-стрит ушли в себя. Ездили на работу, подметали полы, оплачивали счета, аккуратно складывали вещи, которые все забывали сложить, пока продолжались поиски Шелли.

Те, кто видел, как Питер Бенчли едет к «Севен-илевен», видимо, чтобы позвонить в полицию, а потом обратно, в сопровождении скорой и трех полицейских машин, сильно удивились. Надо же, каким Питер оказался шустрым! И зачем Уайлдам сдалась скорая?

Их обуял ужас, когда из дома выкатили на носилках скорчившуюся беременную Герти Уайлд. Ведь Фрицик бросал наугад — много ли шансов попасть в кого-то?

Когда дом Уайлдов опустел, они продолжали за ним следить. Свет горел, входная дверь была открыта, а внутри никого. Питер Бенчли слез с кресла с мотором, забрался, дрыгая культями, по ступеням на крыльцо. Оглядел улицу. Дом за домом. Видел ли он, что за ним наблюдают? Все шагнули назад, подальше от света. Питер потянулся, нащупал ручку, закрыл входную дверь.

Этот незначительный, но очень порядочный поступок всем подействовал на нервы. Обвинение, бумерангом прилетевшее в обвинителей.

Очередные полицейские — какие-то там Хадсон, Геннет и Бьянки — появились рано утром следующего дня, понедельника, до того, как все уехали на работу. Обошли дома. «Мы ничего не видели, — говорили им. — Мы ничего не слышали».

Мы ничего не знаем.

* * *

Дети с Мейпл-стрит не разделяли родительской безмятежности. Своими показаниями они навредили Уайлдам и прекрасно это знали. Задумались над тем, что сообщили. Над пересказанными ими разговорами. Они ведь употребили слово «изнасиловать», верно? А сама-то Шелли его произносила?

Или они всё сочинили? Каникулярная выдумка, чтобы развеять скуку, причем никто не думал, что умные ответственные взрослые в это поверят.

Подслушав то, что говорилось шепотом, они узнали, как взрослые перемазали лица битумом, как Герти Уайлд истерически кричала в скорой, как бедных Джулию и Ларри увезли за ней следом, в шортах, ночных футболках, с мутными со сна глазами.

История с кирпичом стала болезненным ударом, а дети еще не оправились от первого — от падения Шелли. Не очухались. Им хотелось спокойно погоревать по погибшей подруге. Свыкнуться с мыслью, что если она не обвела их всех вокруг пальца, то больше никогда не вернется.

— А можно сделать вид, что я ничего тебе не говорил? — спросил Сэм Сингх у мамы на следующее утро после истории с кирпичом.

— Это вообще не твоего ума дело, — ответила Никита: вокруг сновали остальные четверо, ставили стаканы, тарелки и чашки в раковину. Хотя в доме полагалось снимать уличную обувь, все полы были заляпаны битумом.

— Но это же была неправда. Шелли соврала. Я только потому и сказал, что ты спросила.

Никита была женщиной занятой и пока не привыкла к американской культуре. И никогда не привыкнет. Не было у нее инструментов для измерения нюансов. Пусть этим другие занимаются.

— Лучше скажи спасибо, Сэм Сингх, что никогда не оставался с ним вдвоем в одной комнате!.. Ты ж не оставался с ним вдвоем?

— Да вроде нет? — ответил Сэм.

Никиту била неприкрытая дрожь.

* * *

Чарли Уолшу было еще тяжелее.

— Мам, ты все не так поняла. Это Шелли бежала за Джулией. А у Джулии семья хорошая. Она самая лучшая на всей улице, мне очень нравится. Я у них дома сто раз бывал, — сказал он Марджи.

Марджи сидела за столом и просматривала грантовый запрос от «Жилья для человечества».

— Я вот что тебе скажу, — отозвалась Марджи. — Это взрослые дела. Пусть взрослые и разбираются.

Я знаю, что ты считаешь Уолшей хорошими людьми. Может, они действительно хорошие. Но даже хорошие люди порой делают плохие вещи. Вот почему все так страшно. — Глаза ее наполнились слезами, будто она подумала о чем-то личном. — Ты вспомни их прошлое. Эту песню про героин и мультики. В песне папы Джулии рассказывается реальная история, из его жизни. А от таких историй, Чарли, остаются шрамы. Прежним уже не станешь. Жертва превращается в хищника… Я по своему опыту знаю… Скажи правду, — добавила она серьезно, причем уже в девятый раз, — он до твоей пи-си дотрагивался?

— Нет, мам. — Чарли осторожно попятился, пока не вышел из хорошо освещенного кабинета в темноватую прихожую.

После этого он отправился к маме Салли.

Мы должны за них вступиться. Они ни в чем не виноваты, — сказал он.

Салли, образец практичности, подняла голову от бумаг. Она безвылазно сидела у себя в кабинете, принтер так и пел, выплевывая очередной проект землепользования. Салли была юристом по земельным контрактам, Чарли видел ее этак полчаса в день. Но при этом любил. Будь они даже чужими, он бы все равно к ней потянулся, а она — к нему, причем Чарли понимал, что она чувствует то же самое. Вряд ли это была любовь. Скорее счастливая случайность, когда между двумя людьми существует полное взаимопонимание.

— Это не твоя проблема. Если они ничего плохого не сделали, никто не станет их преследовать. Через полгода об этом вообще забудут. Даже Рея Шредер не станет столько времени держать камень за пазухой, зная, что сама виновата.

— Но в них кирпичом кинула!

— Полиция все утро ищет виноватых. Мама Марджи знает, как поступать. Уж ты мне поверь. Не таким, как мы, пытаться оспаривать подобные обвинения.

* * *

Дейв Гаррисон собрал волю в кулак и решил поговорить и с мамой, и с папой. Ничего хорошего он от этого не ждал. Они действительно разделили дом черным фломастером.

Начал он с папы, Тима, который уже давным-давно не работал. То у него кружилась голова, то что-то болело. Еще он простужался, температурил. Нездоровилось ему так давно, что теперь он всего боялся. Боялся общественных мест, жарких дней, людей с кашлем или простудой. А сильнее всего боялся провала — боялся, что там можно заразиться раком. Врачи и мама Дейва называли это ипохондрией. Верить в его жалобы они перестали уже давно, поэтому он переключился на гипнотизеров, толкователей ауры и мошенников, которые обещали его вылечить, но всегда обманывали. Дейв не думал, что это ипохондрия. Папаня действительно был болен. И, десять лет прожив в одном теле с врагом, которого не изгонишь, он просто пал духом.

— Все это вообще уже ни в какие ворота, — сказал Дейв.

Они сидели в маленькой комнатке, где стоял старый диван с водонепроницаемой обивкой — набитый химией, которую с тех пор запретили в сорока штатах. Папа натащил битума на башмаках.

Пол весь измазан липкой жижей. Она расползлась по всей улице.

Тим, лениво выпятив губы, лежал на диване. Телевизор показывал единственный канал — местные новости. Сквозь помехи прорывалась история про возможную причастность педофила к гибели Шелли с Мейпл-стрит: согласно некоторым источникам, это бывший рок-музыкант Арло Уайлд. Мелькнули кадры дома Уайлдов, потом провала. Давать комментарии согласилась одна только Рея Шредер. «Я ничего не могу вам сказать наверняка, — заявила она, фанатично сверкая глазами. — Но Шелли никогда не пошла бы в этот парк сама, она явно от кого-то убегала».

— А кирпич бросил Фрицик Шредер, да? — спросил Дейв. — Ты там был?

Лицо у Тима опухло от китайских трав, которые ему прописал народный целитель. Пахло от Тима цветком сливы.

— Папа, ну я ж сказал тебе, что это все вранье. Ты чего вообще?

Тим наконец открыл глаза: зеленые лампочки, устремленные в пустоту, в уголках — комки блестящего битума.

— Ты не понимаешь, какое зло может совершить человек, — ответил он. — Я пытаюсь тебя защитить.

— Пап, ты там был вчера? Помогал им кинуть кирпич?

— А ты лишнего не болтай. Представь, что будет, если меня посадят.

Дейв представил. Без одного из родителей жизнь его станет гораздо проще. Дом опять будет целым.

Тим прочел его мысли.

— Весь дом будет твой, но вы с Адамом останетесь с ней наедине. Без всякого буфера.

После этого Дейв пошел к матери. Джейн была реальной главой семьи: оплачивала счета, покупала продукты, определяла границы. Когда Тим заболел, она искренне горевала. Засыпала в слезах и все такое. Потом слезы иссякли. А с ними и сострадание. И не только сострадание к Тиму.

Джейн собирала волосы в свободный узел, носила изящные цветастые блузки, говорила тихо — она была директором детского сада «Хилкок». Постоянно читала книги по психологии младшего возраста, получила научную степень по дошкольному образованию. Если просто разговаривать с Джейн, настоящую ни за что не увидишь: она лишь воспроизводит параграфы из учебника о том, как выражать сочувствие.

Джейн он обнаружил в родительской спальне.

Что за хрень: они даже кровать поделили. Иногда, не поступаясь ни сантиметром, спали в ней оба.

Свою сторону она застелила и сидела на ней, вокруг были аккуратно разложены бумаги. Джейн все содержала в чистоте и порядке. Никакого битума. Или крошек.

— Нужно пойти в полицию, а то еще кого-нибудь покалечат.

Из узла у нее на голове выбивались волнистые пряди. Она просматривала списки на будущий год.

— Думаешь, нужно пойти в полицию?

— Да. Потому что это неправда. Вся история про мистера Уайлда. Вранье. А все делают вид, что правда. Мы вообще не знаем, может, Шелли жива. Ты ходила на службу, а сама не знаешь, как все на самом деле.

— Ты считаешь, что мистер Уайлд невиновен?

— Я тебе это уже говорил. Причем много раз.

Тот же невозмутимый голос. Вот только на деле вовсе она не была невозмутимой. Это она поделила дом фломастером. Линия тянулась до самой кухни и кухню членила на две части — у каждого свой шкаф. Ему микроволновку, ей плиту. В суд они сходили только раз. Юристы сказали: дело затянется на долгие годы, если она не подпишет согласие отдать ему половину всего, включая ее колоссальное наследство: он ведь по состоянию здоровья не может работать. Ее это не устраивало. Она лишь подправляла линию, стоило фломастеру размазаться. Воспользовалась специальным интернет-приложением, чтобы провести ее безупречно прямо.

— Ты хочешь ему помочь, потому что боишься, что в противном случае он тебя обидит?

— Да нет, мам. Ты меня не слушаешь.

— Заинька, ты уже два раза сказал, что я тебя не слушаю. А я слушаю. С чего ты взял, что я не слушаю?

От отчаяния у Дейва по лицу покатились слезы. Она умела его доводить. Она — и больше никто. Поэтому-то он и разговаривал с ней только тогда, когда ситуация делалась ну уж совсем безвыходной.

— Мам. Ну пожалуйста. Папа болен, а Адам и не пикнет без разрешения Фрицика Шредера. Кроме нас с тобой некому, и ты прекрасно это знаешь. Мам, ну пожалуйста. Послушай меня. Крысятник — сплошные лемминги, и их родители тоже, и это из-за них миссис Уайлд в больнице. Надо что-то делать!

Джейн перевернула страницу. Дейв заметил следы битума у нее под ногтями. Выходит, она вчера тоже туда ходила. В кои-то веки родители в чем-то достигли согласия. В своей жестокости.

— То есть ты боишься, дальше будет только хуже. Полагаю, это страшно. Тебе страшно?

— Ты сука сраная, — объявил он ей.

На лице ее отразилось глубочайшее недоумение.

* * *

Противные Марклы на инцидент с кирпичом отреагировали острее других.

Шмяк!

Марк шлепнул подушкой по настольной лампе от Тиффани, та разлетелась на куски возле голых отечных ног его отца Доминика Оттоманелли. Весь пол и кожа Доминика, каким-то чудом оставшаяся целой, были усыпаны осколками.

— Чтоб тебя! Ты что творишь? — осведомился Доминик.

Марк бросил подушку и засмеялся. Майкл следом. Смех получился невеселый. Истеричный. Смех в стиле Шелли Шредер — потому что вчера они тайком выбрались из дому и последовали за родителями. Думали,занятно будет. Приключение. Смертельно опасное, но понарошку. Смертельно опасное, как в «Дэскрафте», где навстречу тебе выползает всякая жуть и потом приходится до утра прятаться.

А потом — кирпич и страшный глухой стон Арло Уайлда, когда он помогал Герти забраться в скорую, а она держала свой большой беззащитный живот, и осознание того, что это они во всем виноваты. Они знали — даже когда во всем сознавались и беспечно швыряли во все стороны слово «изнасиловал», как будто оно ничего не значит, — что мама раззвонит всем. Знали — и не удержались ради новой игровой приставки.

Это их рук дело. Из-за них пострадала славная миссис Уайлд. Может, они еще и убили ее ребенка.

Вчера вечером они добежали до дому раньше остальных. Лежали в темноте в своих смежных комнатах, делали вид, что спят. Марк рыдал без слов. Майкл засунул локоть в рот и укусил так крепко, что след оставался и через сутки с лишним. Вспухший полукруг, зуб за зубом.

Сегодня они обменялись спальнями. Старая игра, еще дошкольных времен, давно заброшенная. Откликались не на свои имена. Пытались стать другими людьми. Выскочить из собственной шкуры. Вот только на сей раз не помогло. Залезть в шкуру брата — почти то же, что и в собственную.

Часть гнева они выплеснули наружу. Расшвыряли грязное белье, лежавшее в шкафу. Взяли садовые ножницы, пошли к батуту и проткнули его в шести местах. Разорвали все мамины пакеты с фасолью и мятой. А потом, пачкая битумом пол по всему дому, поплотнее запихали подушки в наволочки и отправились лупцевать лампы, книжные полки и друг друга.

— Подмети за собой. Деньги не растут на деревьях, — распорядился Доминик, мужчина обычного телосложения, но с огромным животом. В складки его ушной раковины набился битум. Погибшая лампа от Тиффани лежала у его ног.

— Мама подметет, — сказал Марк.

— Не гони, — сказал его брат Майкл.

И они с удивительным единодушием треснули отца подушками, причем очень крепко.

— Ты, козел жирный, — сказал Марк, и лицо его яростно перекосилось.

Доминик наступил на осколок расписного стекла — выпученный глаз стрекозы. По полу заструилась кровь. На глаза навернулись слезы. Плакал здоровущий мужик, отец, с кулаками размером с боксерские перчатки. Они не этого хотели. Они хотели, чтобы он на них наорал. Наказал за проступок. Объяснил, как поступают, а как нет. Хотели, чтобы кто-то вменяемый взял на себя руководство всей семьей, обратил вспять все то страшное, что случилось сперва с Шелли, потом с миссис Уайлд, а теперь подступило и к остальным.

— Пап, давай! Хватай подушку! — подначил Майкл. Замахнулся снова, на сей раз кулаком, целя Доминику в промежность.

Они ждали, что отец заорет.

Но он осторожно отступил назад — оставляя кровавый след. Проговорил с прежней мягкостью:

— Мальчики. Знаю, что сидеть дома тяжело, но не шумите так. Займитесь чем-нибудь. Поиграйте в видеоигру, которую вам купила мама.

Марклы с улыбкой переглянулись. Наконец-то. Сейчас все будет. Наконец-то кто-то здесь наведет порядок. Марк указал на игровую приставку. Которую им купили за то, что они продали Уайлдов.

— Помехи. Не выйдет ничего, — сказал он.

Приставку разнесли на куски пластмассы и обрывки проводов. В крошечных обломках непримиримо отражались солнечные лучи.

— Зачем вы так? — прошипел Доминик, лицо его было мокрым от слез. А потом он закрыл дверь в комнату Марка, оставив их наедине.

* * *

Жену Линду Доминик обнаружил на кухне. Кругленькая, ходит в комбинезонах, просторных брюках и удобных мягких туфлях с открытым носом.

— Я больше не могу, — высказался он. — Они чудовища.

В обычном случае Линда встала бы на их защиту. Заговорила бы про теленяню, которая утверждает, что детей нужно хвалить и защищать. Но на сей раз она расплакалась.

— Сегодня совсем ни в какие ворота!

Он медленно двинулся в ее сторону — как будто если не спешить, можно придумать какие-то слова. За ним тянулся кровавый след. Линда похлопала ладонью по стулу рядом с собой. Кондиционер не работал, зной был густым, удручающим. Она по очереди осмотрела его ступни, отыскала три крошечных осколка, вытащила.

— Помнишь воспитательницу из «Пингвинов»? Она постоянно твердила, какие они воспитанные мальчики. Называла их ангелочками… — сказала Линда. — Считала, что Марк лидер. А Майкл художник. Так хвалила.

— А я и не помню. Это в котором детском саду? — При церкви… А вчера мне из их лагеря позвонили. Директор употребила слово «бездушные». Они бездушно ведут себя с другими. Как такое может быть? Кто их этому учит?

— Мы столько им всего даем. А они и поблагодарить-то не потрудятся, — ответил Доминик.

Линда промокнула ватой его ноги. Порезы были пустяковые, но мышцы у него болели. Поднимать тяжести он бросил, но по-прежнему работал прорабом на стройках. Она сжала свод стопы, стало больнее. А потом боль вдруг вытекла наружу, как сок из лимона.

— И в саду мне совсем не помогают.

Доминик огляделся. Беспорядок в доме уже давно. Красивые вещи, тиковые столы, антикварные стулья. Но здесь живут буйные дети, и дом разваливается. Стыдно ему было в этом признаться. Личная неудача.

— Из-за видеоигр?

Она все терла ему ноги.

— Я раньше думала, дело в Дейве Гаррисоне. Ну правда. Родители дом поделили. Сын — клейма негде ставить. Или в Чарли. Ты что хочешь говори, но две матери — это ненормально. А вот теперь я уж и не знаю. Все эти разговоры про Арло.

— Ты это о чем?

— Столько вещей на это указывало. Питаются как-то странно, курят дешевый «Парламент». Груди у Герти явно не свои, а она их выставляет, да так бесстыдно. Арло на всех орет, даже когда доволен.

И никаких границ. Мы думали, они к другим не полезут. Но мы их недооценили. Уже всем ясно, что он надругался над Шелли. Без всяких сомнений. Рея не стала бы врать в таком важном вопросе. Она слишком хороший человек.

— Это я знаю.

— Так что мы вчера поступили правильно.

— Да, конечно.

— Зуб даю, что она вообще не пострадала. Не мог этот кирпич в нее попасть.

— Я об этом даже не подумал. Ты права. Наверняка она не пострадала.

— А у нас выбора не было, Дом. Арло страшное сотворил, причем прямо у нас под носом.

— Да. Мне об этом даже думать противно.

— Вот поэтому все и происходит: нам самое худшее себе даже и не представить.

Наверху бесились дети. Что-то расколотили. Издавали какие-то нечеловеческие гортанные звуки, будто персонажи из «Пиноккио», пересидевшие на Острове удовольствий.

— Ты думаешь, он их трогал? — сказал наконец Доминик. — Прямо у нас в доме? Пока все ужинали?

Этот страх засел у него внутри с самого начала — с того момента, как он обо всем услышал. Точнее, даже раньше. С того дня, когда они сюда приехали, с этой своей несостоятельностью и татуировками, протащили свое убожество сквозь баррикады пригородов, принесли заразу. Именно поэтому он сегодня не стал орать на близнецов, хотя оба и заслужили. Не исключено, что они жертвы. Не исключено, что он их не защитил и бесятся они от душевной боли. От страшной травмы, нанесенной Уайлдами.

— Да, — ответила Линда. — Я так думаю.

И Доминика это сразу же убедило.

Участница интерактивного бродвейского шоу «Монстры с Мейпл-стрит» о своем решении сыграть роль Реи Шредер, самого популярного персонажа

«Для меня Рея — настоящий герой. Она — как Яго [персонаж „Отелло"], источник злословия. Если вы читали пьесу, вам совершенно ясно, что Дездемона никому не изменяла. Платок подбросили. Отелло это прекрасно знал. Он не болван какой — тактик и военачальник. И потом, смысл убивать женщину просто за измену? Отелло убил Дездемону, потому что имел такую возможность. Он чувствовал в ней угрозу, а что с этой угрозой делать, не имел понятия.

В этом вся Мейпл-стрит. Они очень боялись Уайлдов… Расстрел на Мейпл-стрит случился примерно за три года до Большого Обвала. Я помню те дни. Было предчувствие краха. Что-то говорило о том, что банки, сельское хозяйство да и все остальное того и гляди рухнет. Безупречная метафора — дыра, которая все расширяется, можно не обращать на нее внимания, но рано или поздно она тебя поглотит. Этим людям предстояло потерять работу и жилье. Предстояло и самим стать Уайлдами.

Я ни в чем не виню Рею. В смысле, Мейпл-стрит могла ее просто проигнорировать — предложить ей пойти вздремнуть, закинуться прозаком или что еще. Вместо этого они сами начали злословить.

Вы читали ее диссертацию? Нечто среднее между Фрейдом и Франкенштейном. Полный отрыв от реальности. Так что нет.

Я не виню ее за то, что она содеяла. Я виню тех, кто мог бы поступить иначе.

А именно — жителей Мейпл-стрит».

Эван Кауфман, Менло-Парк, Калифорния

Мейпл-стрит, 118 26 июля, понедельник

Динь-динь!

Рея Шредер положила щетку, с помощью которой вычищала липкую грязь из-под ногтей.

Динь-динь!

— Из комнат не выходить! — крикнула она и выскочила (одно колено здоровое, другое ноет) из ванной, спустилась в прихожую. Осмотрела пол — нет ли где битума. Все улики уничтожены. Ни следа. Она распахнула дверь настежь. — Доброе утро, следователь Бьянки! — поздоровалась она. В нынешних обстоятельствах улыбка стала бы перебором. — Вы нашли мою Шелли?

— Боюсь, что нет.

За сегодняшний день второй визит полиции.

В первый раз они явились прямо на рассвете, она перехватила их на крыльце. Сказала, что остальные спят, разыграла карту «у меня дочь пропала, а может, и погибла, проявите уважение». А сейчас подалась вперед, не давая Бьянки заглянуть внутрь.

— Ваш визит связан с Арло Уайлдом? — спросила она. — Я думала, что после моей жалобы хоть что-то начнет происходить. Но ничего не происходит!

— Я над этим работаю, — ответил Бьянки. — В его отношении начато расследование.

Рея указала на дом соседей: порванная водная дорожка, разбитое окно. Машина стоит перед домом, но самих Уайлдов нет. Рея ощутила неподдельную жалость. До чего же они себя довели своими неразумными поступками.

— Мне страшно подумать, что люди на такое способны. Арло… я ему доверяла. И Герти тоже.

— Я могу войти? — спросил Бьянки. — Я знаю, что утром все в доме спали, но мне действительно нужно с вами поговорить.

С ней это было не впервые. В университете тоже было расследование. Сперва полиция, потом администрация, потом ее факультет. Она знала, что нужно ответить «да». В противном случае они вернутся с ордером на обыск.

— Разумеется! — Она отступила от двери, проводила его в гостиную с оголенными окнами. Дом № 118 пропах жарой и вином. Густой запах человеческого жилья. Уборщица перестала приходить после того, как на прошлой неделе ей пришлось ликвидировать последствия погрома — отдраивать раковину и выметать осколки. Напоследок она прислала эсэмэску: «Простите, миссус! Еду домой в Перу. Храни вас Бог!!!»

— Присаживайтесь! — пригласила она, указывая на стул, и вдруг осознала, что на нем так и осталась полоска менструальной крови Шелли. Усадила инспектора на другой конец стола, чтобы он не заметил. — Простите, что здесь беспорядок. — Голос и выговор у нее были мягче обычного. Этакая домохозяйка. Это обличье ей давалось легко — им она пользовалась в родительском комитете и с Линдой Оттоманелли. В этой роли не так мучительно объясняться с идиотами.

— У вас дома очень мило.

Бьянки был среднего роста и телосложения, с сорокалетним брюшком; незаметный человечек, как это бывает с сорокалетними людьми, которым не повезло с генетикой. При этом ведет себя любезно, не высовывается из своего не слишком дешевого костюма, старается, чтобы она чувствовала себя вольготнее. Однако глаза обшаривают все вокруг.

— Что случилось? — спросил он, указывая на ее колено, которое она впервые за много лет замотала эластичным бинтом.

— А, давняя травма. Обострилась от стресса. Нужно сделать укол кортизона. Вам кофе? Чаю? Почти пять часов… Позволим себе? Может, пиво?

— Мне нужен ваш сын, — ответил Бьянки. Волосы совсем бесцветные — не разберешь, седой или блондин. — Я хотел бы поговорить с вами одновременно.

— A-а. Но Фрицик слишком расстроен. Он не в состоянии. Я сама с радостью все объясню.

Он улыбнулся. Даже улыбка какая-то бесцветная.

— Если не здесь, придется вам с Фрициком завтра с утра явиться в участок.

— Завтра? Да, конечно, — ответила Рея. — Он сам приедет на машине… Так что там? — спросила она, чувствуя, как заиграли нервы — то же самое с ней случилось на защите диссертации. Но тогда она была значительным человеком. Все ловили каждое ее слово.

— Где вы были прошлой ночью? — спросил он.

— Вы о чем?

— В вашем квартале произошло нападение с отягчающими последствиями. Уайлдам в окно бросили два кирпича. Где вы и ваши родные были прошлой ночью?

— О господи! Да дома, конечно! — воскликнула Рея. — В своих кроватках. Под одеяльцем!

Бьянки не сводил с нее глаз. Ждал, что она еще скажет. Комната будто бы отдалилась, как вот когда слишком стремительно встаешь на ноги, — и Рея поняла, что он ей не верит. А еще поняла, что, в связи с ее жизненными обстоятельствами, он ей сочувствует. Иногда этого довольно.

— Могло такое быть, что, пока остальные спали, кто-то из членов семьи выходил из дома?

Она сделала вид, что обдумывает вопрос.

— Нет. Дом-то старый. Все скрипит. А я сплю чутко.

— Вы что-то слышали? Как играет музыка? Или бьется стекло?

— Нет.

Бьянки указал на голые окна — Рея сорвала тюлевые занавески, она валялись на полу.

— Смотрю, у вас, как и у соседей, снижена подача электричества. Кондиционер не работает. Окна настежь. Но спали вы нормально?

— А что, там шумели? Ничего не знаю. С ней все будет хорошо?

— С кем?

— С Герти Уайлд. — Произнеся это имя, Рея почувствовала, как у нее участился пульс.

Бьянки не ответил, и ей показалось: он думает, что подловил ее. А на деле не подловил.

— Я ведь права, да? Утром об этом говорили. Герти пострадала?

Он продолжал пристально смотреть на нее. В груди у Реи стал копиться азарт — пугающий, но целительный. И дело было не в том, что она желала соседке или ее ребенку смерти. Она даже не хотела, чтобы мужа ее посадили в тюрьму. Ей важно было, чтобы соседи поняли, что именно натворили. Ей важно было, чтобы они, обидевшие бедную Шелли, испытали такие душевные муки, что жизнь стала бы им невмоготу. Чтобы они покончили с собой. И Джулия тоже. И даже Ларри. Тяжестью своей смерти они создадут полость во времени. В эту полость соберется весь мрак и морок, очистив тем самым все остальное.

— Да, миссис Уайлд пострадала.

— Ребенок выживет?

— У меня есть свидетель. По его словам, кирпичи бросал человек, напоминающий телосложением вашего сына Фрица-младшего.

Ужас. Аппетитно карамельная ванна ужаса.

— Фрица? Вы имеете в виду моего сына Фрици-ка? Или моего мужа Фрица?

— Вашего сына.

— Это не похоже на правду. Фрицик, почитай, поступил в Хофстру! Не станет он этим рисковать ради такого… Это просто невозможно! А уж я всяко не бодрствовала посреди ночи и не забавлялась с кирпичами. Да и нет у нас никаких кирпичей! У нас дом оштукатуренный!

— Как вы думаете, почему свидетель полагает, что видел именно вас и вашего сына?

Рея громко выдохнула, изображая расстройство. Заговорила шепотом:

— А вам известно, что он наркоман?

— Я в курсе его проблем со здоровьем.

— Можете уточнить у фармацевта. Мало у кого ноги болят через десять лет после ампутации… Непросто, полагаю, смотреть, как все твои соседи вырастают, уезжают из дома, а ты сидишь взаперти. Его бедные родители совсем состарились. Вам не приходило в голову, что он принял одно за другое? В смысле, странно, что в это время играла песня Арло. Которая? «Болит и бьется сердце»?

— «Бессмыслица». — На лице все то же выражение, будто он поймал ее на лжи. Вот только для этого ему мозгов не хватит. Да и никому другому.

— Ну, эту я вообще не знаю. Странное дело, да? Я вот подумала: а может, это его поклонники? Ну, люди часто охотятся на знаменитостей.

— Как именно?

Рея пожала плечами, будто говоря: «Вы видели, что случилось с моей несчастной дочерью? Уж я-то знаю: этот мир безумен!»

Бьянки усмехнулся уголками губ.

— Я вас оставлю. Спасибо, что уделили мне время.

— Это все? Я точно ничем больше не могу вам помочь?

— Можете завтра ко мне зайти вместе с Фрициком.

— Зайдем, разумеется! Мы очень переживаем из-за Уайлдов. Действительно страшная история.

Но не могу не признать, что мы и сами на грани. Мы так горюем по Шелли, что больше ничего в голову не лезет. Вы не могли бы отнестись к этому с пониманием? Не беспокоить нас, пока о ней не будет новостей?

Он посмотрел на нее. Прямо в глаза. Спокойно, проницательно.

— Мы ее отыщем.

— Вы о чем? У вас появились новые зацепки?

— Питер Бенчли, — ответил он.

— Гм?

— Я не называл его имени, но вы тут же определили, какой именно свидетель дал показания против вашего сына.

Рея пожала плечами. Их взгляды так и не разомкнулись. Противостояние. Она боялась, что, отведя глаза, обозначит свою вину.

— У нас тут народ разговорчивый. Ничего не скроешь, ни плохого, ни хорошего. А я не глухая.

Бьянки наконец отвел взгляд. Переместил его в прихожую — она поняла, что о прихожей-то и не подумала. На краю ковра остались следы битума — ее следы. Осмотрел он и гостиную. Сиденье, перепачканное кровью Шелли, было прямо на виду. Он смотрел на него, и ее охватило безумное желание дать ему по голове. Стулом или металлическим основанием лампы. Прямо здесь, прямо сейчас. Дождаться наступления темноты, сбросить тело в провал. А если кто увидит, она их убьет тоже.

— В холодной воде тело наверняка сохранится. Есть люди, работа которых — исследовать все подробности. Мы быстро установим, кто виноват, — сказал он. И вновь перевел глаза на нее. Поймал ее взгляд.

В памяти ее всплыла девушка на полу туалетной кабинки.

Рея Шредер помимо своей воли поперхнулась.

Это он тоже заметил. А потом медленно зашагал вниз по лестнице, такой неприметный, почти невидимый.

Перинатальное отделение клиники Уинтропа, Минеола, Нью-Йорк 26 июля, понедельник Раннее утро

Герти запомнила все. Звуки. Запахи. Перепуганные лица своих детей. Мигалку на крыше скорой, где ей пришлось ехать одной, — мигалка окрашивала все в тревожные красные тона. Как запомнила многочисленные спальни, в которых взрослела. Выбитые двери. Она лупила кулаками по стенам. Один мужчина издавал тихие звуки, а откуда именно, она выяснила лишь много позже, в темноте, открыв дверцу собственного шкафа. Она вспомнила все это, а потом мир окрасился красным.

Эхограмма в реанимации показала: девочка.

Головка, глазки, ручки-ножки. Крошечное морское существо.

Герти кричала и плакала. Не умолкала, и, даже понимая, что пугает детей и Арло, ничего не могла с собой поделать.

Ее тряс какой-то врач. Потом медсестра. Снова крики. Алое зарево повсюду. Как так может быть, что у нее внутри ребеночек? Его туда плохой дядя посадил? Она сама еще ребенок! А потом — укол в руку и медленный, холодный наплыв невесомости.

— Успокойтесь, — сказал врач. — Ребенок не пострадал. Вот, посмотрите.

Гупешка на эхограмме отворачивалась от камеры.

— Рана поверхностная, матка не задета. Просто небольшое давление на позвоночник.

Герти услышала, что все ее родные целы. Все поняла. Но в безопасности себя не почувствовала. Ей казалось, что вся земля состоит из каких-то острых вещей. Она не могла перестать содрогаться, завывать, детским голоском выкрикивать гнусные слова. Такое случалось и раньше, когда она жила с Чири, и однажды — совсем недолго — потом, когда ее госпитализировали с послеродовой депрессией после появления Джулии.

— Пошла она на хер, эта гребаная Шредерша, — неестественным детским голоском кричала какая-то безумица. Вернее, она сама. Она и была этой безумицей.

Дети спрятались за занавеску, выглядывали оттуда, широко распахнув глаза. Арло стоял в нескольких шагах, сгорбившись, стараясь стать незаметным. Она знала, что ночной кирпич они не запомнят. Они запомнят, как главная в их семье слетела с катушек.

— Бе-бе-бе, — не унималась она. — В дырку всех этих говенных соседей.

Перед лицом всплыла врач. Прошептала настойчиво, сурово, как шепчут друг другу женщины, когда речь идет о важных вещах и о детях:

— Прекратите! Сию же минуту!

Распахнув глаза, заходясь ужасом, из последних сил взывая о помощи, Герти раскрыла рот.

— Охотники на подходе. Детей хватают первыми!

Опять укол, и все померкло.

Психиатрическая клиника «Кридмор» 27 июля, вторник Середина дня

Она проснулась в другой больнице, в палате с запертой дверью. Ее расспрашивал старший дежурный психиатр клиники «Кридмор» — государственного дурдома на Лонг-Айленде.

Ей повезло. Психиатр оказался вменяемее соц-работников ее детских лет и даже вменяемее психотерапевта, который разбирался с ее послеродовой депрессией. Он задал несколько вопросов о ее детстве, поинтересовался, била ли она своих детей. Помышляла ли нанести травмы младенцу в животе. Принимала ли прописанные ей лекарства — да, принимала. Любят ли они с Арло друг друга, или ее стоит поместить в приют для женщин, подвергшихся домашнему насилию. Еще он спросил, почему она так отреагировала, откуда такая истерика. Она ответила: а вот если бы ваши соседи сбились в стаю и огрели вас кирпичом по беременному животу, вы б точно не истерили?

Поскольку у нее в прошлом случались психические расстройства, а также поскольку на попечении у нее находились несовершеннолетние, он решил сутки-другие подержать ее в больнице. Зайдет попозже. Если она будет вести себя так же разумно, выпишет.

Вечером пришел Арло. Она хотела выглядеть сильной: продемонстрировать ему, что не свихнулась, не слетела с катушек. Но едва он сел на стул у кровати, она опять разрыдалась от чистого стыда — забыв про кирпич окончательно.

Он не стал ее утешать, хотя она этого ждала. Похоже, обычное чутье ему изменило: он не понял, что ей очень нужна поддержка.

— Мне так стыдно.

— А я устал стыдиться. Мы ничего плохого не сделали, — ответил он.

И вытянул вперед руки. Только если вглядываться. А так все зажило. Но она же видела его голышом. Следы остались и в других местах.

— Мне кажется, я что-то сделала не так. Я это постоянно ощущаю.

— Знакомое чувство.

— Детей можешь привести? Они здесь? — спросила она. — Мне нужно их обнять.

— Они в кафетерии.

— Не хотят меня видеть?

— Ничего личного.

Она снова заплакала. Взять себя в руки смогла не сразу. Он ее не утешал, она видела, что он полностью выдохся. Выдохся до боли в теле, до потери сна, до самой сердцевины.

— Посиди со мной рядом, — попросила она.

Он покачал головой. Стараясь не заплакать.

— Боюсь, потом встать не смогу.

— Я очень детей расстроила?

— Они оправятся, — сказал он.

Они оба по собственному опыту знали, что это неправда.

27 июля, вторник

Не сразу, но она пришла в себя. Мысли перестали путаться, страшный испуг отступил. И после этого — одна, в больнице, далеко от своей улицы она принялась рассуждать про тот кирпич.

Арло не просто заметил на Мейпл-стрит одного психа. Если бы речь шла о единственном психе, случившемуся еще можно было бы найти объяснение. Однако он заметил толпу соседей — числом не менее десятка, — которые перемазались битумом, чтобы скрыть лица.

Что за люди способны на такое?

Мейпл-стрит действительно считает, что Арло изнасиловал Шелли? Не может быть. Все улики говорят об обратном.

Что же тогда происходит?

Она знала этих людей. Не только Рею, но и остальных тоже. Видела, как они не спят по ночам, доделывая за детей домашние задания по биологии. Видела, как они расстраиваются, читая новости про подростков-наркоманов, детский рак и отравление воды свинцом. Они устраивали романтические вечеринки, учились танцевать сальсу.

Читали романы про активисток — все, даже мужчины. Отучились в настоящих университетах — где плющ и настоящие общежития — и надеялись отправить детей в университеты еще лучше. Как вышло, что эти люди ополчились на них с Арло, а заодно и на Джулию с Ларри?

Она жалела о переезде на Мейпл-стрит. А ведь это она настаивала. Арло хотел купить квартиру в том же доме, где они жили. Остаться в окружении знакомых людей. Людей симпатичных, но настолько зачуханных, что у них не было ни времени, ни желания что-то совершенствовать в своей жизни — кроме как сесть на диету и бросить курить. Это она стремилась на Лонг-Айленд. Пришла ей такая мысль: они станут тайными агентами, изучат секреты жизни среднего класса из пригорода. Приобретут аналогичные привычки и в результате, как и эти люди, получат работу поденежнее. Она рассудила, что, даже если им с Арло будет неуютно на Мейпл-стрит, дети постепенно свыкнутся. Их перспективы — вот что важнее всего.

Но после переезда все оказалось не так. Никто не проявил к ней интереса, кроме Реи. В разговорах с соседями она ощущала разделявшую их пропасть — как будто говорила сплошные глупости, а какие именно, никто ей не объяснял. Как и не объяснял, что положено говорить. Они никогда не направляли к ней клиентов, хотя Герти раздавала визитки направо и налево. Никогда не приглашали Арло зайти к ним в офис, поговорить с менеджером про новую копировальную технику, хотя он сказал, что с радостью заглянет, в любое время. Все, кроме Реи, сразу меняли тему, если упоминалось имя Ларри, — можно подумать, она должна его стыдиться. Типа, если у тебя в жизни не все совершенно, закрой рот и молчи об этом, пока не добьешься совершенства, — тогда можешь и похвастаться.

Рея успела доказать, какая она гадина. Охотница похуже Чири, которой Герти — помогай ей Боже — желала смерти. Но здесь, в больнице, времени у нее образовалось хоть отбавляй, по большей части — наедине со своими мыслями. Первым делом она перебрала в голове, как развивались их с Реей отношения, попыталась нащупать приметы предательства. Перебирала так тщательно, что не избежала и размышлений о собственном поведении.

Если честно, тишь, гладь да божья благодать закончились задолго до четвертого июля. Эсэмэски, на которые она не получала ответа, полуулыбки и взмахи рукой вместо того, чтобы остановиться и поболтать, запрет Шелли приходить к ним с ночевкой — человек рассудительный обратил бы на это внимание. Даже на барбекю в честь Дня поминовения, месяцем раньше, Рея разве что притормозила, чтобы сказать ей не просто «добрый день», но и что-то еще, а потом двинулась дальше.

Если Герти действительно дорожила этой дружбой, почему ничего не предпринимала? Почему не позвонила Рее в дверь — можно было даже притащить бутылку красного вина, — не попросила посидеть, поговорить по душам? «Это из-за того вечера у меня на крыльце? — спросил бы нормальный, вменяемый человек вроде тех, которых показывают по телевизору. — Не знаю, что там с тобой происходит, но мне ты всегда можешь довериться, потому что я тебя очень ценю. И ты была права. Я судить не стану» — вот что сказала бы эта нормальная женщина. И ведь она действительно очень ценила Рею. Да и судить бы не стала.

После падения Шелли вменяемая женщина сделала бы для Шредеров макаронную запеканку, а потом стояла бы рядом с Реей, пока та несла вахту у провала. Вменяемая женщина сказала бы: «Я люблю / любила твою дочь. У меня душа болит от ее отсутствия. Вообразить не могу, что чувствуешь ты сама. Чем я могу облегчить твое бремя?»

Почему она ничего этого не сделала? Почему даже подумала об этом только сейчас? Почему, раз уж на то пошло, оставила Джулию в то утро наедине с обезумевшей Шелли Шредер, хотя любая вменяемая мать просто остановила бы машину?

Что с ней не так? Откуда такая полная слепота?

Герти когда-то читала: когда человек начинает слепнуть, он этого не осознает. Мозг заполняет образующиеся пробелы. Ты сидишь за рулем, едешь мимо коров в поле, а видишь лишь зеленую траву. Мозг строит догадки на основании прошлого опыта. Герти пришло в голову, что так же устроена и человеческая душа. Вся в дырках. Ткань кажется целой, на деле это не так, но обычно нам это не мешает. Ведь так у всех. Но вот одна дыра совмещается с другой. В тебя попадают кирпичом, и ты слетаешь с катушек. Твой ребенок падает в провал, и ты превращаешься в Бастинду, Волшебницу Запада.

Может, именно такая искра и проскочила между ней и Реей. Их провалы в слепоту совместились.

27 июля, вторник

Арло, Джулия и Ларри приехали к самому началу времени посещения. В углу потолка захлебывался новостями телевизор, Герти пыталась его выключить, но пультом завладела ее накачанная транквилизаторами соседка.

Герти улыбнулась во весь рот. Успокоительно, как она умела. Но голос ее сорвался.

— Лапочки мои. Как же я рада вас видеть.

Дети медленно подошли к ее кровати. Она похлопала по краю, но садиться они не стали.

— Ладно, давайте так, — сказала Герти, когда они уселись на пол, а Арло — в кресло.

Вид у всех был уставший и задерганный. Они ждали от нее объяснений — что она тогда несла этим своим детским голосом.

— Мне уже лучше, — заверила Герти. — Мне по голове попало. Вот в ней и помутилось.

— Правда? — уточнил Ларри. — Тебе лучше?

А давай ты вернешься домой. Ты мне нужна дома.

— Это психиатрическая клиника, — сказала Джулия. — Сюда не пускают, если не докажешь, что ты близкий родственник.

В хороший день Арло начал бы сыпать шутками, чтобы всех подбодрить: «А что там одного цвета — красно-сине-зеленого? Кто похоронен в могиле Гранта? Что будет, если скрестить курицу со скелетом?» Но сейчас он просто рухнул в кресло, точно шинель без хозяина.

— Джулия, ей уже лучше! — объявил Ларри.

— Ага. Мне гораздо лучше, — подтвердила Герти.

В нормальном случае Джулия стала бы противоречить. Стояла бы на своем, пока Герти не признала бы: да, никто ей не попадал кирпичом по голове. Просто у нее крыша поехала. Мамочка немножко ку-ку. Но что-то сдвинулось у Джулии внутри. Она будто бы лишилась невинности. Поэтому Джулия встала. Медленно, чтобы не напугать, накрыла ладонь Герти своей. Сжала.

— Порядок, — сказала она.

После этого они попытались вести разговор так, будто все как обычно. Дети сообщили, как дома жарко, а еще битум разлился до самого общественного бассейна. Арло сказал, что, пока ее не было, они наводили дома порядок, готовились к ее возвращению.

— Тебе здорово попало за то, что пропускаешь работу? — спросила Герти.

— Нет, — ответил Арло. — Джош Фишкин сказал: вернешься, как сможешь.

— А платить будут?

Арло посмотрел на свои ногти — чистые и подпиленные. Герти обратила внимание, что волосы у детей расчесаны, лица умыты. Стресс не стресс, а быт он не запускает. Но уж такой Арло по природе. Хозяйственный.

— Мое имя просочилось в газеты, так что…

— Как именно просочилось?

— Ну, в том смысле, что я автор той самой песни и что копы меня допрашивали по поводу пропавшей девочки. Без подробностей. Я боялся, что папарацци явятся к нам под дверь, но им хватает того, что они откапывают в Сети, плюс еще разжились фотографией нашего дома с сайта недвижимости.

— Тебя уволили? — прошептала она.

— Временный отпуск. С половинной оплатой.

— Арло, Арло.

— Ага. Нет, тут ничего личного. Хуже другое: мне сказали, наш отдел закрывают. Офисное оборудование плохо продается. Никто же теперь в офисах не работает.

Тихо звучали новости. На экране мелькнуло изображение провала, потом — школьная фотография Шелли, седьмой класс. Эти ее длинные черные волосы, воздушные, как крылья ангела. Раздался голос Реи: «Я просто не понимаю…»

— Меня от нее наизнанку выворачивает, — пожаловалась Герти. — Хуже того. Мне постоянно кажется, что вся улица того и гляди выволочет меня из дома. Измажет смолой, изваляет в перьях.

Дети слушали. А не надо бы им такое. Джулия встала. Взяла Ларри за руку.

— Дашь нам денег на кока-колу? — спросила она.

Арло вручил ей пятерку, сказал не торопиться.

Когда они вышли, Арло выпалил:

— Я думаю, нам не стоит возвращаться на Мейпл-стрит.

— А какие варианты?

— Чири же все живет в той квартирке с двумя спальнями?

— Только через мой труп. Да и через него ни за что.

— Ладно. Я позвонил маме, но она не согласилась. — Жалко.

— Ага. Лечат ее бесплатно, но ей не по средствам… А везти тебя назад на Мейпл-стрит мне совсем не хочется. Нас будут травить. Это ежу понятно. А то, как на тебя это подействовало…

Она покраснела, вспомнив плотную стену мрака.

— Просто я плохо справляюсь с тем, что случается ночью. Да еще и прямо у меня в спальне. Такая особенность. А так я не психическая.

— Знаю. — Арло не протянул к ней руку. И, пожалуй что, был прав. Он, видимо, знал ее лучше, чем она сама. Потому что ей-то хотелось, чтобы муж ее приласкал и утешил, однако она еще не была к этому готова. Потрясение, вызванное кирпичом, пока не сгладилось. Нервы оставались в режиме панике. — Это совершенно понятно, учитывая, что тебе пришлось пережить…

— Да, — подтвердила Герти. — Если бы не ночью и не у нас в спальне…

— Знаю… Я говорил с Бьянки. На нашей улице будет дежурить полицейский. Но только восемь часов в сутки. Остальные шестнадцать мы беззащитны. И я боюсь, может случиться что-то еще.

Герти глубоко вздохнула, чтобы опять не сорваться.

— Почему они так с нами?

— Не знаю.

Она прикрыла мокрые глаза ладонями.

— Если они нас так боятся, может, пусть сами уезжают? У них-то денег полно.

— Мне кажется, они, типа, заняли оборону.

Арло протянул к ней руку. Герти поморщилась. На этом все и застыло: ладонь на постели, тело совсем рядом. Зазор между ними казался раскаленным.

— Я их ненавижу. И желаю им смерти. Каждому, — сообщила Герти.

— Да.

Вернулись дети.

Реклама в телевизоре закончилась, пошел очередной сюжет. Прямой репортаж от провала, где спасатели проводили последние поисковые работы. Они, как могли, расширили туннель, вызвали особо обученную ныряльщицу ростом метр пятьдесят — она сможет протиснуться. «Я надеюсь, что правда откроется, — говорила Рея. — Дочь моя упала, когда спасалась от хищника. Мне известно, что его допрашивала полиция».

Они смотрели, все вчетвером. Худая, испещренная тенями Рея казалась настолько убитой горем, будто ее съедал рак. Говорила она так убедительно, что и сами Уайлды едва не поверили, что на Мейпл-стрит пробрался какой-то чужак. Опасный.

— Это не совпадение. Она это задумала сразу после того, как Шелли упала. Готовит почву. Чтобы обвинили тебя, — прошептала Герти.

На экране появился Арло — он стоял перед домом № 116, рядом с Герти и детьми. Фотографию сделала Рея, сразу после их переезда. Шею Арло обвели красным кругом.

Арло с детьми поискали пульт в кровати у дремлющей соседки, но не нашли. Это не остановить.

Мейпл-стрит, 118 27 июля, вторник

Рея увидела себя в вечерних новостях. От помех изображение дробилось. Это не ее фигура. Не ее голос. Не ее лицо.

Как с той девушкой из венгерской кондитерской. Волоски на загривке встали дыбом. Она обернулась — в дверном проеме стоял Фрицик. У нее возникло ощущение, что и Элла тоже рядом, но прячется.

Середину дня они провели в полицейском участке. Все прошло хорошо. Говорили то, что надо. Фрицик так нервничал, что у него все время тряслись ноги под столом — Бьянки пришлось попросить его взять себя в руки.

— Ну? — спросила она.

Фрицик ввалился в комнату. Глаза красные. Пошатывается.

— Ты пьян?

— Ребенок миссис Уайлд не пострадал? — спросил он.

— Да чего ты переживаешь? — откликнулась она.

— Мам. В новостях только об этом и кричат. Почему она не вернулась домой? Почему ее держат вбольнице?

— ФРИ-ЦИК, — отчеканила она.

Изо рта у него дурно пахло. Волосы стояли дыбом.

— Мы же хотели их просто припугнуть. Но не увечить человека!

— Элла! Ступай наверх! Живо!

Молчание.

— Элла. Я знаю, что ты подслушиваешь.

Из-за двери мышкой выскользнула маленькая босоногая тень и пустилась наутек. Фрицик заговорил было снова. Рея подняла руку и не опускала, пока у нее над головой не стихли шаги.

— Она всем расскажет, — пояснила она.

— Прости. Прости, пожалуйста. Это убийство?

Я — убийца?

— Нет, разумеется.

— Ребенок не пострадал? Миссис Уайлд не пострадала?

Рея нахмурилась. Лицо ее все проступало сквозь помехи на экране — прямо публичное отсечение головы, и все это просто мерзко. Эта странная злобная тетка в морщинах — не она. Такой и испугаться недолго. Она — мать четверых детей, сама с высшим образованием, муж тоже. Носит одежду от Эйлин Фишер. Семь лет возглавляла родительский комитет Гарден-Сити. Она не маньячка, не клеветница, не психопатка. И у нее всяко нет времени устраивать охоту на ведьм — в отличие от какой-нибудь домохозяйки-неудачницы. Такова реальность. Внутри ревела тревожная сирена.

Ее дочь, самое дорогое на свете, пропала.

— Далась тебе эта Герти! Это она меня ударила!

Очень больно. Сильная, как бык. Знаешь, чем она сейчас наверняка занимается? Трескает мороженое, закинув ноги повыше, а все ее обнимают и кудахчут, какая она красавица. Ребенок не пострадал, уж ты мне поверь, в противном случае коп бы об этом обмолвился. Назвал бы покушением на убийство, но не назвал же. Знаешь, зайчик, я думаю, она вообще не пострадала. Слышал все эти вопли и визги? Женщина, которой грозит выкидыш, так себя не ведет. Санитарам пришлось разве что не привязывать ее к носилкам. Просто впала в истерику. Она вообще истеричка.

Фрицик прислонился к столешнице. Грудь его дергалась от сдерживаемых рыданий, но наружу не прорывалось ни звука.

— У них все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо, — нашептывал он.

Она подошла к нему поближе. Он мужчина, и она всегда чувствовала между ними определенную дистанцию. Фриц ничем не смог заполнить этот пробел. В итоге почти все свое детство Фрицик провел в одиночестве. В результате сделался любвеобилен. Вечно бегал за девочками, испытывал душевные муки и воображал, что это любовь.

— Ты меня расстраиваешь, — произнесла Рея.

Он погрузил точеный профиль в огромные мужские ладони. От него пахло водкой, он не побрился. Она внезапно поняла, что он прогуливает тренировки. А вот на вечеринки ходит исправно.

— А что, если мы вообще неправы? Например, она просто упала? Несчастный случай? — спросил он.

Щеки у Реи покраснели. Она треснула кулаком по забинтованному колену. Перед глазами взметнулись искры — потоки света. Она вскрикнула от боли.

— Мам!

— И кто, по-твоему, все это натворил? Я?

— Нет, конечно, — ответил он, но перед словами — крошечная заминка, пауза. В ней что-то таилось.

— Ты причиняешь мне боль, а мне и так плохо. Ты же знаешь, что я вся на нервах!

— Что ты, мам. Ну, пожалуйста.

Она не смотрела на него. Если посмотреть, слова прозвучат фальшиво.

— Ты ведь любил Шелли?

— Э-э, мам… Я ею не занимался. Когда она, маленькая, хотела поиграть, я вел себя по-свински. Вот если бы я…

— Показания дали очень многие дети. И это только начало. Полиция ничего делать не будет. Это я уже поняла. Придется нам. Нам с тобой.

Фрицик уронил руки на столешницу и зарыдал. Прерывистый басовитый звук заполнил всю комнату.

— Прекрати. Мне больно смотреть, как ты плачешь.

— Прости. Прости меня.

Она потянулась к холодильнику. Вытащила бутылку красного, взяла большой бокал. Наполнила наполовину.

— Вот, — сказала она.

Он совсем расклеился. Ничего не видел.

Она насильно всунула ему бокал.

— Я всегда для тебя все делала. Ты поступил в университет. На все готовенькое. Чего еще хотеть?

Он залпом осушил бокал. Зубы и губы стали красными, в цвет глаз.

— Ступай в постель. Ты перенапрягся. Через неделю, когда отдохнешь, вернешься к тренировкам.

Я позвоню тренеру. Все объясню. Ты же знаешь, это я хорошо умею. Все будет хорошо. Скоро придешь в норму.

Он скривился, как от боли, — у него она еще не видела такого выражения. Только у Шелли.

— Отпечатков не осталось. Ты был в перчатках. Всех свидетелей — один Питер Бенчли, а этот торчок даже лица твоего не видел. Уж ты мне поверь, я через такое уже проходила. Нет у них ничего. А сегодня они просто пытались тебя запугать. Этот Бьянки — гаденыш.

— Да, — произнес он тихо.

Ему было от нее что-то нужно. Рея попыталась представить, что бы хотела сейчас услышать, окажись она на его месте.

— Она тебя обожала. В тебе была вся ее жизнь. Для нее без тебя даже солнце бы не всходило.

— Но почему? Я с ней скверно обращался.

— Она все понимала, — произнесла Рея; голос дрожал — она сама не знала почему. — Шелли тебя любила, как бы ты там ни поступал, и знала, что ты ее любишь. Она была очень чуткой девочкой.

Фрицик опять заплакал. Рея наконец подошла к нему. Обхватила за пояс, он пригнулся, притыкаясь к маме, которая была ниже его ростом. Оголодал по такому. Даже изголодался. Она это видела, и ей стало жаль, что для их сближения понадобилась трагедия. Зря она не сообразила раньше. Обоим было бы не так одиноко.

— Есть много способов что-то сделать для Шелли, — успокоила сына Рея. — Начать можно хоть с Питера Бенчли. — Она сжала Фрицика покрепче, потом высвободилась из цеплявшихся за нее рук.

«Старбакс» 27 июля, вторник

Поскольку на Мейпл-стрит телефоны работали плохо, Арло по дороге из больницы отвел детей в «Старбакс». Купил всем по булочке с кленовым сиропом, потом позвонил старому другу — владельцу дома на Голливудских холмах Дэнни Лассону, который с губной гармошкой. Оказалось, что номер у того за пятнадцать лет не изменился.

Дэнни снял трубку после второго гудка — будто и не было долгой разлуки.

— Арло! — рявкнул он. — Солнце мое, как житуха? — Ну… Щеки у Арло вспыхнули. Он стоял у стойки с сахаром и сливками и все-таки говорил шепотом, чтобы не слышали дети, хотя какой-то мужик, который уже всыпал невесть сколько сахара себе в обезжиренное латте, так и вытянул шею.

— Я завязал.

— Да? Это я слышал. Подписан на твою жену в «Фейсбуке». Детки у вас такие сладкие! Я когда про них говорю, так их сладкими и называю.

— Чего?

— Да я все время про тебя говорю, старина. Мы ж оба из «Мести за Фреда Сэвиджа»!

Арло засунул булочку в рот целиком. После чего не смог говорить. Булочка оказалась страшно сухая. Мужик пятидесяти с гаком слушал и делал вид, что не слушает. Отставил сахарницу, занялся корицей. Трусил ее помаленьку.

— Как дела-то? — осведомился Дэнни, весь такой довольный и голливудский. — Чем могу помочь?

Арло выпалил, продолжая жевать, так что голос прозвучал глухо:

— Я тут подумываю продать «Грэмми». Но сперва решил тебе позвонить. Из уважения.

Мужик принялся помешивать свое латте — оно уже, небось, в желе превратилось. Он пялился на Арло, пытаясь сообразить, кто это такой.

— Да ты что! — воспротивился Дэнни. — Не смей!

Арло отошел подальше от мужика с латте, да и от своих детей тоже. В уголок. Там и остался, разговаривал со стеной, как скверный мальчишка из «Ведьмы из Блэр».

— Знаю, что не круто. Но деваться некуда. Вот, решил тебе сказать, прежде чем выставить на продажу.

— Тебя «Анонимные алкоголики» так довели?

— Нет. Дурные привычки бывают разные. С алкоголем у меня никогда проблем не было. Не так уж я его люблю. Короче, про «Грэмми». Понятное дело, я извиняюсь.

— А, я и забыл! В смысле, «Анонимные наркоманы», не алкоголики. Ты там состоишь? Это они тебя довели? — поинтересовался Дэнни, вежливо и озабоченно — у него появился новый акцент, как у тех богатеев, которых Арло видел только по телевизору. Дэнни что, всегда так говорил? А где простецкий городской выговор, который был у них всех?

— Ладно, не парься. Прости, что побеспокоил. Так я могу продать «Грэмми» или нет?

— Можешь продать. Но вряд ли много заработаешь.

Глаза обожгло слезами. Он вжался головой в угол, чувствуя на себе взгляды посетителей, в том числе и собственных детей.

— Спасибо. Ты мне очень помог.

— Погоди. Я тут в студии. Дай-ка выйду, — сказал Дэнни.

Арло ждал, прижимаясь лбом к прохладной штукатурке. Один раз оглянулся, выяснил, что дети на самом деле на него не смотрят. Заняты игрой, кто кого ловчее хлопнет по ладони, — Ларри в ней большой мастер. Мужик с латте уселся за столик. Копается в телефоне, но между делом поглядывает на Арло — возможно, ищет о нем информацию.

— Так, — снова включился Дэнни, — уже лучше. Как ты там?

— Ну, сам знаешь. Бывало и хуже. Бывало лучше. — Голос у Арло дрожал. С тех пор, как он завязал с наркотиками, все вокруг казалось хрупким, новым и страшным — да таким и было.

— Расскажешь подробнее? — спросил Дэнни — в голосе сквозила непрошибаемая самоуверенность.

Арло вдруг вспомнил, как они тогда записывали этот альбом. Дэнни несколько месяцев обхаживал агента из «Юнайтед талант». Писал электронные письма, даже выведал номер его телефона, отправлял эсэмэски. Так что совершенно неслучайно тип этот тогда заявился на их первое выступление в мюзик-холле Уильямсбурга и совершенно целенаправленно привел с собой друга из «Вирджин рекорде». Дэнни — его родители держали ресторан в Верхнем Вест-Сайде, а сам он окончил частную школу «Реджис» (и Арло только сейчас понял: он тогда имитировал простецкий выговор, чтобы уличные пацаны Арло и Чет не парились) — был просто виртуозом самопиара.

— Дело не в наркотиках. Просто так жизнь сложилась. Сейчас, наверное, не время об этом говорить. Мы вон сколько не виделись. Я не такой козел, чтобы просто звонить тебе с бухты-барахты и жаловаться на судьбу.

Молчание. Арло не мог выдавить из себя ни слова.

— Ты прав. Не говори ничего. Но дело вот в чем. Я не против, чтобы ты продал «Грэмми», не думай. Проблема в самой организации. Они тебе выдали награду, но продавать ее ты не имеешь права. Могут штраф выкатить.

— A-а… Атебе не надо? В форме частной продажи?

Еще одна долгая пауза. Мужик с латте, похоже, нашел, что искал, потому что телефон его заиграл «Все Кеннеди в реке». Кто-то, может, подумает, что для Арло это было редкостью, но на деле нет. Все, кто сообразил, кто он такой, с удовольствием это проделывали. И не всегда с добрыми намерениями. Очень многие белые мужчины средних лет в свое время играли на гитаре в школьных рок-группах. Многие из них были убеждены, что их лишили заслуженной славы.

— Не хочу я ее покупать. Ничего личного.

Арло кивнул в телефон, и тут ему пришло в голову, что, когда тебе говорят: «Ничего личного», на деле все в точности наоборот.

— Мне, наверное, нужно извиниться. Я вас тогда здорово подвел. Каждый день об этом думаю. Что себе навредил — это ладно. А вот что группа из-за этого распалась — уже хуже. Я знаю, сколько ты пахал, чтобы нас продвинуть. И никогда тебя за это не благодарил.

Арло слышал, что на той стороне кто-то еще подошел к телефону. Возможно, кто-то из коллег-музыкантов.

— Я вообще об этом не думаю, — сказал Дэнни.

— А-а.

— В смысле, а что, группы подолгу остаются вместе? Мы отлично поработали. И заработали неплохо. Моя нынешняя жизнь — следствие «Всех Кеннеди в реке». Без той «Грэмми» с нашими именами меня никогда бы не взяли сюда писать музыку.

— Это здорово.

— Я очень жалею, что промолчал тогда. Ты просто слетел с катушек. Знаю, что виноват твой отец.

Но я поверить не мог, что человек способен подсадить собственного сына на наркотики, чтобы украсть его деньги. Хреновым он оказался менеджером. Оглядываюсь назад и очень жалею, что промолчал.

— Да ладно.

— Не ладно. Я должен был хоть что-то сказать.

— Я сам во всем виноват. Все испортил.

— Я так не считаю. У нас-то с Четом все путем.

Мы остались в профессии. А ведь музыку написал ты.

— То есть ты на меня не в обиде?

— Был в обиде. А теперь нет. Слушай, мне тут звукооператор рожи строит. Нужно идти.

Они договорились созвониться снова — и это то ли произойдет, то ли нет. Потом разъединились. После чего Арло понял, что весь дрожит. От облегчения и чего-то еще. Его давно терзал страшный стыд — так сильно, что слушать собственную музыку было все равно что втыкать иголки под кожу. Но вот он извинился перед Дэнни, и слегка отпустило.

Песня закончилась, Арло вспомнил, почему она пришлась по душе столь многим. В ней звучит ностальгия по тому, чего никогда не было, и это терзает душу. Все ностальгируют по минуте славы, которая им так и не досталась.

«Все Кеннеди в реке» смолкла. Мужик с латте смотрел на него — в глазах читалось узнавание. Арло кивнул, будто бы говоря: «Да, я он и есть».

Лицо мужика с латте перекосилось от ярости. Он ткнул в Арло телефоном.

— Я тебя знаю, — объявил он.

Как и всегда при возникновении угрозы, руки у Арло сжались в кулаки. Мужик с латте встал из-за стола и начал пятиться, подняв телефон повыше, будто оружие. Теперь на него смотрели все: бариста, другие посетители, Джулия и Ларри.

— Знаю, что ты с девочкой сделал! — взвизгнул мужик с латте.

Психиатрическая клиника «Кридмор» 28 июля, среда

Еще один день в больнице. Джулия видела: родители сердятся, но вслух этого не говорят, — в результате она пришла к выводу, что сердятся они на нее. Если бы она не замешкалась, схватила Шелли за руку или упала бы вместо нее, ничего этого не было бы. Люди не говорили бы гадостей. Странные типы в «Старбаксе» не орали бы на ее папу. Их дом и фотографии не показывали бы по телевизору.

И многое происходит потому, что тело Шелли так и не нашли. Все знают: папину невиновность можно доказать, только обнаружив тело.

После посещения больницы они уже в «Старбакс» не пошли — там всякие придурки орут всякую чушь. Купили мороженого в «Баскин Роббинс».

В стаканчиках, а не в вафельных рожках, хотя рожки Джулия любила больше. Но заказывал папа, а вид у него был прямо как у резинового колечка, которое того и гляди лопнет. Джулия решила не выступать — стаканчик так стаканчик.

Она взяла ванильное с шоколадной стружкой. Ларри — фисташковое, поскольку оно зеленое. Папа — три шарика шоколадного с сиропом. Делал вид, что настроение у него отличное. Джулия этого терпеть не могла. Говорит всякие правильные, разумные вещи, но сразу видно, что внутри так и кипит.

— Ты растолстеешь, — серьезно заявил отцу Ларри. — Мама говорит: мороженое съешь, а сироп вылей, а то отрастишь пузо.

Джулия на всякий случай подалась вперед — вдруг понадобится встрять между отцом и братом. Если колечко все-таки лопнет.

Арло швырнул мороженое в мусор, да так резко, что оно провалилось сквозь все слои розовой пластмассы и ударилось о дно. Потом встал в дверном проеме, поджидая детей. Джулия поднялась и тоже выбросила мороженое. Подошла к отцу. Ничего не сказала. Сдерживала слезы. Ей очень хотелось съесть это мороженое. Мороженое стало единственной отрадой за много недель.

Ларри отправил в рот очередную ложку, как будто ничего не произошло. Чем сильнее он нервничал, тем упрямее и непредсказуемее себя вел.

— Вставай. Живо. Мы уходим, — сказал Арло.

Джулия подошла к брату, потому что отчетливо понимала: сейчас он на ее ответственности. Надо о нем позаботиться, сделать ну хоть что-то хорошее. Даже если она не сумела помочь Шелли. Уговаривать Ларри было некогда. Она решила рискнуть, схватила его за руку и потащила к дверям — в девяноста процентах случаев это работало. В остальных десяти он начинал отбиваться. На сей раз она схватила слишком сильно. От неожиданности он толкнул ее. Такие уж они, младшие братья. Она, вместо того чтобы подумать, толкнула его в ответ. Он упал, но очень аккуратно, не выронив мороженого.

Народу в кафе было полно. Все таращились на них, даже сотрудники в форме. Худо дело. Драться им всегда запрещали, особенно с тех пор, как Джулии исполнилось двенадцать. Но главное правило было еще строже: никогда не драться на людях.

Ларри стал подниматься с пола. Уцепился за ногу сестры. Джулия вскрикнула. Для посторонних это выглядело очередной потасовкой.

— А ну, отпустили друг друга! ЖИВО! — рявкнул Арло.

Ларри замер, так и не выпустив ногу сестры, — боялся пошевелиться. Джулия попыталась уйти в себя, совсем при этом не шевелясь, не оглядываясь и не привлекая внимания.

Арло двумя длинными шагами подскочил к ним, схватил Ларри за руку, рывком поднял. Ларри крякнул — на деле не от боли, но можно было решить, что от нее. Все вокруг притихли. Некоторые вытащили телефоны, стали указывать на них пальцами. Ларри выронил свое фисташковое мороженое и заляпал чистый пол.

Арло заговорил тихо, хрипло. Но голос, как у певца на сцене, заполнил все пространство:

— Вы что, совсем слушаться разучились?

— Прости, — прошептала Джулия.

— Знаете же, что нельзя так себя вести. Тем более сейчас! Что у вас за хрень в головах?

— Прости, пожалуйста, — произнесла Джулия.

Она чувствовала на себе чужие взгляды.

Зеленое мороженое растеклось. Заляпало резиновые шлепанцы Ларри, пальцы ног.

Арло провел ладонями по волосам с остервенением, оттянув назад кожу со лба, оголив лысоватые виски с проседью. Татуировка волка-оборотня скалилась между черной футболкой и слишком свободными джинсами.

— Я хочу еще мороженого, и Джулия тоже, — объявил Ларри.

Худшего, пожалуй, было и не придумать.

Арло нагнулся — теперь он глядел только на Ларри.

— В том, что случилось, обвиняют меня. Если мамка будет в дурдоме, а я в тюряге — ты хоть понимаешь, где ты сам-то окажешься, идиот?

Ларри затрясся. Он не плакал. Просто трясся, причем всем телом. А вот Джулия заплакала.

— Блин горелый, — прошептал Арло, делая шаг назад. А потом — совсем страшное. Такого Джулия еще не видела. Он принялся вытирать глаза ладонью. Ее непрошибаемый рок-звездный папа плакал. И голос был шершавый, как гравий. — Жду вас снаружи, — сказал он. И вышел.

Посетители продолжали на них таращиться, и Джулия совершенно не понимала, что они думают. Ей хотелось одного: пусть отвернутся. Ларри шевелил пальцами ног, перемазанными мороженым.

— Идем, — сказала она.

Он не тронулся, и на сей раз она очень нежно взяла его за руку. Арло ждал их в «пассате», запустив двигатель. Они оба залезли назад: сидеть с ним рядом не хотелось. Он даже не оглянулся. Джулия не понимала почему: то ли злится, то ли плачет. Дома он сразу ушел в подвал. Джулия только обрадовалась. Пусть там и сидит. Вот только других взрослых в доме не осталось.

Она взяла Ларри за руку, отвела к нему в комнату. Он почти ни на что не реагировал. Комната показалась ей даже безупречнее обычного. Спартанская чистота, как у робота. Кровать теперь стояла далеко от окна. Они все отодвинули кровати от окон.

Джулия уговорила брата вымыть ноги, почистить зубы, надеть пижамку; откинула одеяло, помогла ему забраться в кровать. Протянула куклу, которую сделала взамен робота: два кухонных полотенца, скрепленных крест-накрест с помощью резинок; вместо лица, рук и ног — винтики и гайки.

— Он бы нам не купил больше мороженого. Ты не вовремя спросил, — сказала она.

Ларри только пожал плечами.

— Зачем ты спрятался в том грузовике? Некрасиво вышло. Как будто мы собирались куда-то ее забрать и обидеть. — Она спросила отчасти из любопытства, но главное — чтобы вывести брата из ступора. Причинить ему боль, которую испытывала сама, чтобы не оставаться с этим чувством одной в этом доме.

— Мне было страшно уйти из парка без тебя.

А Шелли не хотела, чтобы я оставался. — Он продолжал трястись и, оказавшись под одеялом, запустил руки в штаны.

— Тупо, — сказала она. — Какой же ты тупой и ненормальный. Про нас вся улица треплется.

А теперь папу посадят, и все из-за тебя!

Отрывок из диссертации Реи Шредер, изъято из ее домашнего кабинета

2 августа 2027 года

Возьмем в качестве примера паноптикум. По изначальному плану Фуко, отца семиотики, стражник должен был располагаться в центре и, контролируя периферию, следить за заключенными. Эффективность такого инструмента наблюдения заключается в том, что никто не знает, когда именно окажется в поле его зрения, но каждый понимает, что рано или поздно это произойдет. Это неизбежно. Поэтому все стараются вести себя как можно лучше. Однако нельзя не признать, что Фуко был опьянен собственными идеями и откликался не на реальную ситуацию в социуме, а на собственные травмы, поскольку рос в тоталитарной семье.

Современная культура представляет собой инвертированный паноптикум. Речь идет не о пьяном отце, а о неусыпно следящей матери. Массы возводят на трон одного-единственного человека ради пяти минут славы. Мы, расположенные на периферии, — судьи и арбитры. Поскольку мы разобщены (подобно заключенным, можем общаться друг с другом лишь сквозь непроницаемые стены), у нас есть единственный способ взаимодействия — через агнца, которого мы положили на заклание в самом центре. Даже если внутри мы и возражаем против критики или похвалы, которым подвергаем его публично, мы лишь воспроизводим общее мнение.

Чтобы избежать одиночества, мы превратились в единую, не способную мыслить массу.

При этом мать с отцом демонстрируют крайне ограниченную способность к взаимодействию. Тому самому пресловутому ребенку не к кому привязаться. Мы — часть этой массовой идентичности, однако она нас не обслуживает. Наш язык свелся к набору условных знаков, отражающих лишенные нюансов бинарности: нравится / не нравится, плохой / хороший, да / нет. Скудость языка усугубила наше одиночество…

Мейпл-стрит, 118 28 июля, среда

Ночь. Все давно легли. Стук в дверь. Рея Шредер не стала говорить: «Войдите».

— Ты там? — окликнул Фриц через старые тонкие доски. Столько лет в Америке, а акцент никуда не делся.

Рея сидела у себя в кабинете, заваленном непроверенными работами. Приглушила звук «Черной дыры», которая крутилась в старом видеомагнитофоне в углу. Видеомагнитофон — еще ее студенческих времен, она возила его с собой повсюду, где жила.

— Рея! — У него это звучало как «Рехья», всегда звучало так, с йотом в середине. Имя ее он произносил так редко, что сейчас оно ее ошарашило.

В комнате темно, светится лишь экран телевизора. Фриц вообще редко бывал дома, а когда бывал, в кабинет не заходил. Рея потрогала дочкин «Куб боли», лежавший на коленях: вот уже много часов она пыталась вскрыть его с помощью скрепки. К концу длинного дня пальцы утратили всякую ловкость.

Она пересекла комнату. Дотянулась до двери, повернула ручку замка, чтобы ему было не войти. Ее охватила паника, хотя почему — непонятно. Его рассердило, что за вечер она выпила две бутылки вина?

Он пришел по поводу кирпича? Или Шелли? Ни о чем этом ей с ним говорить не хотелось. Нету него права высказывать мнение, стучать в ее потайную дверь.

Она увидела тень его ног у порога. Он провел ладонью — кожа по дереву, звук такой своеобразный и такой похожий на шум ночного дождя.

— Да. Я понял, — сказал он наконец. — Не буду тебя трогать.

Потом — удаляющиеся шаги; его грубые кожаные домашние туфли.

Все в той же тьме она вернулась к столу, к запертой шкатулке, к «Черной дыре». Подцепила скрепкой язычок замка, оттянуть не сумела. На экране — эпизод, где хорошие парни обнаруживают, что капитан космического корабля сделал лоботомию собственному экипажу и превратил всех в рабов.

Они тем не менее не роботы. Вот бы папа был здесь и смотрел с нею вместе. Она вообразила его на соседнем стуле. Напрягла силу мысли.

В тот день ей было очень хорошо в венгерской кондитерской — кафе, куда ходили все умненькие студенты. Она и сама по возрасту еще могла сойти за студентку.

Они все вдевятером обсуждали паноптикум, и тут эта второкурсница с филфака, Эйлин Блум, что-то завела про Бертрана Рассела. В любой студенческой группе есть хоть один саботажник. Тот, кто не готов подчиняться авторитетам, или увлечен предметом до саморазрушения, или просто обладает дурным характером. В Эйлин Блум сочетались все три этих свойства.

Эйлин возомнила себе, что образованный человек не может верить в Бога. Рея вежливо привела контраргумент: нетерпимость — обоюдоострое оружие. Когда это не помогло, она просто заткнула Эйлин, что оказалось несложно: Рея хорошо знала труды Бертрана Рассела.

Остальные пошли за очередным заказом — горячей бабкой, прямиком из печи. Рея решила, что спор завершен. И тут Эйлин — глаза красные от ярости — плотно придвинула к ней свой стул: можно подумать, они не студентка и преподавательница. Можно подумать, они на школьном дворе и Рея по-прежнему неловкая хилая девчонка, которая пряталась в вестибюле, чтобы не выходить на перемену. Которая при первой возможности звонила домой, чтобы ее забрали. Случалось застать папу дома — он по болезни не пошел на работу. Он в таких случаях всегда за ней приезжал. Вез ее домой, машину вело в стороны. А потом весь остаток дня они дремали вместе на диване под старые научно-фантастические фильмы.

— Тут дело в вашем отце, — в конце концов произнесла Эйлин, так, чтобы никто не слышал.

Рея до того смотрела в свой бокал с пивом. В баре сильно шумели, в первый момент она решила, что ослышалась.

— Много вы знаете о моем отце.

— Если человек цепляется за сказочку о сверхъестественном существе, в этом всегда виноват отец.

Рея отвернулась, пряча налившиеся слезами глаза.

— И мне совершенно неважно, что вы мой преподаватель. Я, кстати, вас старше. Проявите честность и признайте, что Бога нет. Он мертв.

— У меня был совершенный отец, — ответила Рея.

Эйлин бросила на Рею косой взгляд: мол, что-то с вами не так. Она выявила в своей преподавательнице некий изъян, и ей не терпелось его рассмотреть повнимательнее.

Студенты вернулись, принесли бабку. Эйлин извинилась, встала, Рея следом. А потом как-то так вышло, что она пнула ногой дверь. Зашибла колено. Лицо по другую сторону выглядело как-то странно.

И сейчас, от одного лишь воспоминания, в колене вспыхнула боль. А может, она била по нему «Кубом боли» и дело в этом. Непонятным образом после появления Фрица прошел час с лишним. «Черная дыра» закончилась и началась снова. Открывающие титры — корабль выглядит жизнерадостно, кадры яркие, цветные. Тогда, в восьмидесятые, всех так воодушевляли всякие там гравитационные ботинки и вращающиеся коридоры — будущее с его космическими станциями и исследованиями галактик. Все ждали великих свершений.

Рея положила дочкину шкатулку в ящик стола. Больное колено пронзила боль, Рея встала, заперла за собой дверь. Пусть «Черная дыра» крутится дальше, в пустоте. Раз за разом.

В кухне громоздилась посуда. Рея приготовила на ужин макароны с маслом, оставила на столе и ушла в кабинет, — так она поступала почти каждый вечер с тех пор, как Шелли… В доме тихо, жара удушающая. На персидский ковер осыпались циркуляры, газеты, письма с соболезнованиями. Ковер она купила ради подлинного индиго, куда более насыщенного, чем обычный метилен.

Поднялась по лестнице — здесь лежала ковровая дорожка, тоже персидская. Прислушалась у двери Эллы, услышала тихое дыхание. Потом у двери Фрицика — то же самое. Напоследок у двери Шелли. Слушала дольше. Вообразила себе дыхание. Напрягла силу мысли.

Время текло. Его утекло больше, чем следовало. Фриц-старший наверняка уже спит. Теперь, видимо, можно спокойно ложиться в постель. Она похромала по коридору в свою комнату. Открыла дверь. Он бодрствовал, хотя время перевалило за три. Сидел на краю кровати, закрыв лицо руками, — домашние туфли стояли аккуратно, носками именно туда, куда ему нравилось. Рядом с ним — мокрая салфетка, которой он чистил уши.

Она уселась в сторонке, на другом конце их огромной кровати. От Фрица пахло чайной розой — этот его аромат Рея любила сильнее всех, — и она подумала: пожалуй, сейчас и надо. Во тьме, посреди ночи, рядом с мужчиной, который так долго оставался для нее невидимым, будет все одно что рассказывать в пустоту. Она сознается в том, что случилось в венгерской кондитерской, во всех своих сомнениях, которые она так и не озвучила, когда согласилась выйти за него замуж. Как так вышло, что на Мейпл-стрит она совсем одна. Как она ушла в себя. Как пользовалась той щеткой для волос. А главное — она расскажет о мраке, который давит на нее со времен «Черной дыры». Мрак, который до конца не смоешь, потому что он стал отдельной сущностью. Мрак, который творит неудобосказуемое.

Она расскажет ему все и по ходу дела развопло-тит все наваждения. Вернется вспять во времени, во времена до Шелли, до венгерской кондитерской, смоет все наслоения с той, лучшей жизни, которую ей полагалось бы прожить. Она стремилась к этому всей силой мысли.

— Хочу сказать тебе кое-что, — начала она.

Он поднял глаза, и она поняла, что он плачет.

Она уже и не помнила, когда он плакал в последний раз. Если до того и случалось, то не при ней.

— Мне так ее не хватает, — произнес он.

— Она жива. По крайней мере, для меня.

Прожекторы из далекого парка заливали их окна рукотворным лунным сиянием.

— Как с таким живут? — спросил он.

— С чем именно? Ты считаешь, я должна испытывать вину?

— Нет. Как люди живут, потеряв ребенка?

За те годы, что они провели вместе, он отрастил колючие усы. Волосы поседели. Он по-прежнему ходил в брюках хаки и рубашках поло, заляпанных химикатами. По-прежнему работал допоздна. Она попыталась вспомнить времена, когда он возил Шелли на рыбалку. Когда он играл с ней в «Уно» или в догонялки.

— Ты ее не растил. Не понимаю, чего ты плачешь, если никогда ничего для нее не делал.

— Я в растерянности, — ответил он. — В этой области я разбираюсь плохо. Но способности есть. Ты про меня всегда это знала. Я никого и никогда в своей жизни не любил, кроме тебя и детей.

Она вспомнила, как его расспрашивали в полиции: он ее не поддержал. Лишь сказал, что редко бывает дома и поэтому не следит за кирпичами, провалами и ночевками у друзей. Наверняка все, что говорит Рея, правда. Она вспомнила все те моменты — за последние двадцать с лишним лет, — когда ей хотелось прийти к нему, поплакать и попросить о помощи. О приязни. Об одобрении. О признании. Об одном-единственном, чтоб его, ласковом слове.

Она-то думала, что к ней под дверь его привели переживания. Может, даже и подозрения. Так ведь ничего подобного. Он просто, по своему обычаю, растерялся и хотел, чтобы она сказала ему, как быть.

— Как же я тебя ненавижу, — выговорила она. — Чтоб ты сдох.

Мейпл-стрит, 116 28 июля, среда

Уже была поздняя ночь, но Джулия не могла заснуть. Прошла на цыпочках в комнату к Ларри. Не придумала заранее, что ему скажет. Извиняться вроде бы не к месту. Да и в любом случае, для Ларри извинения — пустой звук. Он не верит в слова. Только в действия. Она решила было залезть к нему в кровать, обнять его. Но оказалось, он спит. Новый робот, которого она для него смастерила, лежал в мусорном ведре у двери: синяя рука из кухонного полотенца перевесилась через край, ладонь-винт оказалась снаружи.

Она вытащила робота, положила рядом с братом. Щеки его пошли пятнами от слез. Он спал без одеяла, разметавшись, волосы мокрые от пота.

— Ларри, — прошептала она.

Он дернулся во сне, перевернулся.

— Ты был прав. Я хотела еще мороженого.

Она вернулась к себе в комнату, к окну. Чарли Уолш тоже смотрел в окно. Почти все время, что они здесь прожили, она держала шторы задернутыми. Чарли тоже. По возрасту они, мальчик и девочка, различались ровно на год. Жить так близко было неклево. Даже неловко, ведь Чарли сообщил Крысятнику, что неровно к ней дышит. А когда Шелли упала, к Джулии пришло искушение. Просто объясниться. Показать ладонь со следами собачьих зубов, не до конца рассосавшиеся швы и сказать: «Я тоже пострадала. Ты как, ненавидишь меня? Винишь? А остальные?»

Но даже тогда они не раздернули шторы. Для этого потребовался кирпич.

Занавески раздернуты, покровы сняты — в ту ночь, когда она вернулась домой, проводив маму в больницу, он стал посланцем всего Крысятника. «Как там твоя мама? А ребеночек?» — спросил он. «Все ужасно, — ответила она. — Мама совсем не в себе. Я ее не узнаю». А потом она сломалась и заплакала. Он просто смотрел, пока она не успокоилась. Она надеялась, что он скажет: все будет хорошо. Он в таких вещах понимает, он же Чарли-логик. Но он просто посидел с ней молча, это было страшнее, зато честнее.

— Как мама? — окликнул ее Чарли от своего окна.

— Лучше.

Джулия вылезла наружу, уселась на подоконник, свесила ноги. Опасная затея — можно упасть и расшибиться. Она уцепилась руками за стену изнутри на случай, если соскользнет. Диковатый жест, воплощение того, что у нее творится в душе: специально для него.

— Тебе не страшно?

— Не знаю.

Чарли тоже вылез. Сел в ту же позу. Она удивилась — надо же так рисковать. Теперь они сидели ближе. Как бы объединившись. Так бывает в гостях у друзей: мама ушла, вы одни дома, что хотите, то и делаете.

— Ненавижу я эту улицу, — сказала Джулия. Чарли постучал по стеклу изнутри. Вид у него был грустный и сердитый.

— У тебя волосы красивые.

Короткие. Она заправила их за уши.

— Шелли там, у дыры, неправду сказала… Ты мне нравишься, Чарли. Я рада, что мы соседи.

Он щелкнул каблуками сандалий «Тевас».

— И ты мне нравишься.

— Вот и хорошо.

— А я тебе нравлюсь сильнее, чем просто друг? Сильнее, чем Дейв?

— Не знаю. Не спрашивай.

— Прости, — сказал Чарли.

Ничего страшного. Просто сейчас про это как-то не вовремя.

— Ага.

— Чарли! Помнишь, ты говорил, что, еще когда мы только приехали, ты сказал Дейву, Сэму и Шелли, что я тебе нравлюсь?

Чарли кивнул. Волосы, подстриженные под горшок, отросли и загибались на концах наружу.

В Бруклине его дразнили бы девчонкой, но она решила, что не против. Мальчик может быть красивым — ничего страшного.

— Почему? Чего во мне такого?

Чарли взмахнул своими «тевасами». Посмотрел на них, потом на ее босые грязные ноги. Она пожалела, что не помылась.

— Можешь не отвечать. Вопрос дурацкий.

— Ты мне нравишься, потому что ты хорошая, — ответил он, причем так торопливо, что она с трудом разобрала.

— А-а, — ответила Джулия, потому что, вообще-то, хорошие все.

А потом он прибавил, так же торопливо:

— Ты веселая, и слушаешь, когда другие говорят. Притворяешься бедной, но на деле не такая. И мне нравится, что ты заботливая сестра.

Джулия разжала руки. Тело качнулось — падать метров десять, и она подумала: что ощущала Шелли, когда падала. Вышла ли она из транса, осознала ли, что происходит? Оказавшись там совсем одна, думала ли, что Джулия про нее забыла?

— Я его сегодня обидела. Сказала, что он тупой и ненормальный.

Чарли грустно скривился.

— Я должна о нем заботиться, а тут взяла и обозлилась. Я все время поступаю неправильно. Знаешь, Шелли сказала мне одну вещь. Что ее обижает один человек, но не мой папа. А я ей: пошли в полицию. Мы потому и побежали, когда ее мама за ней погналась. Не хотели, чтобы она нас поймала и остановила. Я заставила Шелли думать, что это очень срочно. Накрутила ее. Вот она и не видела ничего вокруг. Я дала ей плохой совет.

Чарли слез с подоконника, встал во весь рост. Джулия подумала, что он ей не поверил. Или вообще ужаснулся. Сейчас задернет занавески. И тут он произнес:

— Иди к своей задней двери. Там встретимся.

— Правда?

— Да.

Он, будто отражение в зеркале, дождался, пока она отойдет, потом отошел тоже.

Она спустилась с лестницы на цыпочках. Дом знала назубок, свет зажигать не понадобилось. Добралась до задней двери, обнаружила там Чарли. Он редко проявлял непослушание. Слишком сильно любил родителей. У Джулии возникло чувство исключительности, как в то утро в Стерлинг-парке, когда он взял ее за руку.

Он помахал Джулии сквозь стекло. Показался ей старше, чем раньше. И еще она никогда не замечала, какая у него красивая кожа. Совершенно чистая, не в прыщах, как у нее.

Джулия открыла дверь. Смотреть на него было страшно, видеть его рядом — приятно. Приятнее, чем Дейва, сообразила она, потому что в Дейве была какая-то жесткость. С ним, даже перешучиваясь, приходилось оставаться настороже: в любой момент может сказать что-то обидное.

Они прошли через кухню. Он шел не сзади, а рядом, рта не раскрывал. Вместе они поднялись наверх, в единственное подходящее место — ее спальню. Она закрыла дверь, включила ночник. Кровать была застлана: папа настаивал, чтобы все соблюдали порядок. Сейчас это оказалось кстати. А вот садиться на кровать она не хотела, потому что тогда и он сядет. Они будут вместе сидеть на кровати.

Она села на подоконник. Он подошел, взглянул наружу, на свой собственный дом. Рассмотрел его в новом ракурсе.

— Давно хотелось выяснить, как он отсюда выглядит, — признался Чарли.

— И как он выглядит? — спросила она.

Он пожал плечами. Легонько улыбнулся — губы скорее розовые, чем красные. Оглядел ее комнату, плакаты с Билли Айлиш и Руби Бриджес, стопку манги. Взгляд задержался на красных хлопковых трусиках на полу — их она не убрала. Пожалела, что это не модная «неделька», как у Шелли.

— Вы собирались пойти в полицию? — спросил он.

Джулия кивнула:

— Ее избивали. Предложила я, но она согласилась. Мы вместе приняли решение.

I — А кто ее избивал?

— Ее мама.

Джулия опасалась, что, если рассказывать всем подряд, она тем самым предаст Шелли, но вот слова прозвучали, и с души камень свалился. А значит, она поступила правильно.

Чарли шумно выдохнул. Она ждала шквала вопросов в духе Чарли. Когда ее били? Как часто? Шелли не думала обратиться к школьному психологу? Джулия вообще уверена, что это правда, потому что Шелли любила приврать? Но Чарли откликнулся так:

— Это ужасно. Я тебе верю, но это ужасно… Я все гадал, чего вы с ней там так надолго застряли. Боялся, что она тебя обижает.

— Нет, этого не было. Мне кажется, ей хотелось поговорить со мной наедине. Но она так запуталась, что не знала, что дальше делать, ну, кроме как вести себя так, как она вела.

— Ага, — произнес Чарли.

Он стоял перед ней. Она подвинулась, чтобы и он поместился на подоконник. Окно так и было открыто, спины их — у всех на виду. Пристраиваясь, он поднял руку, обвил ее талию. Рука прижалась к ее животу, потом передумала, ослабла. Ей нравился его запах дорогого стирального порошка и прет-целей.

— Тебе так нормально?

Она кивнула:

— Мне в этом доме очень одиноко. Хорошо, что ты здесь.

Чарли посмотрел на нее так, что взгляд отдался у нее в грудной клетке.

— А что еще происходило с Шелли?

— Все это продолжалось довольно долго. Как часто — не знаю. И ее, в общем-то, волновали не побои. У меня в Бруклине были знакомые ребята — их постоянно колотили, а они только смеялись. Ей тяжело было держать это в тайне. Поэтому она так вредничала. Ей казалось, что она сходит с ума, — объяснила Джулия. — Шелли думала, мы все знаем ее тайну. Все знаем и даже не пытаемся помочь.

Чарли осмыслил ее слова. Кажется, не удивился. Джулия вспомнила его рассуждения про дом № 118— какое это совершенство.

— А ты знал? — спросила она.

— Вроде как догадывался, — ответил он. — Но про такое же не спрашивают. Уж тем более таких, как Шелли. Ну и Дейв же сказал, что у всех свои проблемы.

Она прижалась к нему. Рука его потрепыхалась, потом приняла решение. Легла ей на бедро. Она уронила голову ему на грудь и опять заплакала. На нем была футболка с «Джайентс» и шорты, все теплое и влажное от пота.

— Мне так жаль, что я ничего не сказала и не сделала. Может, тогда бы она не упала, — произнесла Джулия между всхлипами. — И у нас не было бы неприятностей.

— Ничего страшного.

— Правда?

— Ну не знаю, но ты ни в чем не виновата.

Она распрямилась. Глаза у него тоже были мокрыми.

— Ты чего?

Он всхлипнул. Подышал, пока не взял себя в руки.

— Мне все кажется: вот, самое плохое уже произошло, а потом происходит что-то еще хуже… Обвинение против твоего папы — это плохо. Потом весь квартал начинает его травить, даже мои родители, и это еще хуже. Выясняется, что миссис Шредер мучила Шелли, а мы ничего не знали. Как ей, наверное, было тяжело. Это тоже плохо. Но знаешь, что хуже всего?

Джулия покачала головой.

— То, что она там, Джулия. Она, Шелли. Она упала в провал и, наверное, погибла — а я с ней знаком с пяти лет. Я брал у нее бальзам для губ, мы вместе ходили в бассейн, в третьем классе я делился с ней попкорном, а теперь ее нет. Выходит, человек может просто уйти из твоей жизни, а ты даже попрощаться не успеешь. Мне грустно, но это не навсегда. Я про нее забуду. И это хуже всего. Мы все будем жить дальше, пока не умрем, а потом дальше будут жить другие.

Чарли плакал, хотя и пытался это скрыть. Джулия мягким движением заставила его отвести руки от лица.

— Ты ее не забудешь, — сказала она. — Я ей посылаю мысленные сообщения. Выталкиваю их из головы и бросаю в провал. Говорю, что я ее люблю. Говорю, чтобы она не сдавалась.

Чарли улыбнулся сквозь слезы.

— Ты мне нравишься, Джулия.

На это ей оказалось нечего ответить, да ей и не хотелось об этом думать, потому что ведь разговор у них шел о Шелли — и Шелли важнее. Тем не менее у нее возникло ощущение безопасности. Ей нравилось быть с ним рядом. Вот так вот, ночью, украдкой. Его близость исцеляла от всех родительских невзгод, от обиды, которую она нанесла Ларри. Одна хорошая тайна посреди множества плохих. Она подставила ему лицо. Закрыла глаза, подалась вперед.

Миновала секунда. А потом она почувствовала его губы. Теплые, мягкие, влажные от слез и слюны.

Поцелуй был коротким. Для нее — первым.

И приятным.

— Все хорошо? — спросил он.

— Мне понравилось.

Он сжал ее талию. Поцеловал еще раз. Она приоткрыла губы. Он приоткрыл тоже. Этот поцелуй длился дольше и проник во все ее тело, не только в рот. После него стало не так страшно и не так одиноко.

А потом Джулия придвинулась к нему совсем близко.

— Если на этой неделе новая ныряльщица ее не найдет, провал засыплют. Похоронят ее там. Ей уже будет не выбраться. И никто не узнает, что произошло и что мой папа не виноват. Он сядет в тюрьму, а ее похороны станут враньем.

— Знаю, — сказал Чарли. — И мне это не нравится.

— Можем мы попробовать, — предложила Джулия.

Чарли не сказал, что это дурацкая идея. Безумная, опасная. Он сегодня удивлял ее раз за разом.

— Я меньше любого ныряльщика. Могу слазать туда, пока провал не засыпали. А ты останешься сверху, подежуришь. Может, мы ее и спасем.

— Когда? — спросил Чарли.

Мейпл-стрит, 124 29 июля, четверг

«Фигни везде хватает», — как-то раз сказал Дейв Гаррисон избранным членам Крысятника. Больше всего фигни было в его собственном доме.

Мама Дейва Джейн Гаррисон стояла под маленькой люстрой в прихожей радом с Реей Шредер.

Дейв — на верхней площадке лестницы, так что видно ему было не все. Только мамину цветистую юбку и просторный льняной костюм Реи. У него возникло смутное желание бросить топор в люстру.

Она обрушится и пригвоздит обеих к полу — так в старые времена поступали бандиты.

— Ты слышала про близнецов и Лейни Хестия?

Он и до них добрался! — воскликнула Джейн. Она старалась говорить тихо — типа, сплетни про соседей не предназначены для ушей тринадцатилетнего мальчика.

Хуже всего было то, что разговоры про Шелли стихли совсем. Никто даже не гадал, а вдруг она все еще жива там, внизу: испуганное, одинокое чудо.

— И до Сэма Сингха, — добавила Рея. — А возможно, и до всех детей Сингхов. Только что выяснилось.

— Принцип домино. Господи, Рея, представляю, каково тебе приходится. За такое одной тюрьмы мало. Кастрировать его нужно, — сказала Джейн. Она стояла по левую сторону от черты, делившей прихожую пополам. Рея — типа, ей наплевать, она самая сильная в стае — пропустила черту между ног. Черта разрезала ее точно на две половины.

Раньше родители скрывали эту черту от соседей, но после истории с провалом, а потом с Шелли им явно стало наплевать.

— Инспектор — как там его, Бьянки? — продолжила Рея. — Он был пьян. Нехорошо такое говорить? Не хочу портить ему репутацию. Он явно очень старается. Или у него болезнь Паркинсона? Паркинсон или виски. Видимо, так.

— Он покачивался?

— Вынужден был держаться за дверь. И сказал мне, что пока доказательств недостаточно.

— Какие им еще нужны доказательства? — поразилась Джейн. — Ты представляешь, сколько детям теперь ходить по психологам? С такой-то травмой? Много лет. Уж я-то, как воспитательница детского сада, знаю: никогда они не оправятся. Изъян на много поколений вперед. Мне об этом и думать-то тошно.

— А я все больше нового узнаю о системе правосудия, — добавила Рея. — Все слышали, что там коррупция. Об этом в газетах пишут. Но убедиться на собственном опыте — совсем другое дело.

Дейв спустился на одну ступеньку. Потом еще на одну. Теперь обе его видели. Он скорчил рожу Рее Шредер, и дальше случилось непредставимое, потому что она, взрослая женщина, скорчила ему рожу в ответ.

Будто укус. Будто лицо твое заглатывает питон.

Мама его делала вид, что все в порядке. Типа, нормальное дело, что эта тетка стоит у них в прихожей и корчит обидные рожи. Тут Дейв вдруг все понял. Мама боится Рею. А Рея показывает, что ненавидит его, потому что она его действительно ненавидит. Он — единственный из Крысятника, кто ни слова не сказал против Арло Уайлда. Не пошел у нее на поводу.

Дейв отвернулся. Рея победоносно выдохнула.

— Дежурства — это отличная мысль, — сказала Джейн.

— Я так рада, что ты меня поддерживаешь. А то я боялась, что перебарщиваю, — ответила Рея.

— По-моему, ты мыслишь совершенно трезво.

— А, ну хорошо. Мне это приятно. Дежурить будем по очереди. Домами. Я уже со всеми поговорила, кроме Бенчли — они уехали во Флориду. И Атласов. Она совсем плоха. Плюс у них детей нет. По-моему, они слабо понимают, что происходит. Ты в курсе, что Фред пытался найти Арло адвоката? Можешь в такое поверить?

— Мы последние? — прервала ее Джейн. — Что ж ты ко мне раньше не пришла? Я хороший организатор.

Утром заходила, но вас не было дома. К вам к третьим.

— К третьим — это нормально. Красивое число. — Она произнесла это будто бы в шутку, а на деле совершенно серьезно.

— Отлично. Линда, Марко или Фрицик принесут тебе график. Смены по два часа. Дело важное. Смотреть в оба — никто ж не знает, когда этот извращенец снова примется за свое.

Джейн кивнула.

— Понти я все объяснила очень подробно, но повторить не помешает. Главное — никакого насилия. Наша задача — предотвращать.

— Не переживай, душенька. Я в любом случае на твоей стороне.

Рея улыбнулась.

— Для меня это так важно… Только здесь нет никаких сторон. Арло явно терзается душевной болью — в противном случае не совершил бы такого.

Джейн издала уморительный, похожий на лай звук. Всхлип. А потом произнесла срывающимся голосом:

— Непостижимо, как ты можешь проявлять такое понимание.

Дейв наполовину спустился с лестницы — его испугал мамин крик боли.

— Надеюсь, тебе не придется его проявлять, — ответила Рея. — Не огорчай маму, Дейв. Пока, Тим, — добавила она и удалилась.

Тим?

У Дейва екнуло сердце, он обернулся. Вот он, его папаша: в затрепанном халате, небритый. В морщинах под глазами так и чернеет битум. Уже четыре дня прошло с тех пор, как он со всей бандой ходил кидать кирпичи, но так толком и не помылся.

Мама, стоявшая внизу, подняла глаза. Их взгляды встретились. Нет, не с Дейвом. Она сделала крошечный шажок через черту. Никогда не знаешь, когда случится взрыв. Когда они начнут орать друг Другу ужасные вещи. Дейв мысленно, душевным усилием толкнул ее обратно в безопасную зону. Потом вытолкнул из дому. Потом столкнул весь дом в пропасть — и освободился.

Для человека нездорового отец его преодолел лестницу очень быстро. И вот они встретились, лицом к лицу. Стоя совсем рядом с матерью, отец обратился к ней впервые за последнее время:

— Я тоже буду дежурить.

Молчание. А потом:

— Здоровье позволит?

— Да. Сегодня не болит. Так, только жилочки. Спасибо, что спросила.

Они отправились в кухню, почти соприкасаясь плечами, каждый по свою сторону черты — как в старом мультике койот и овчарка в конце долгого трудового дня.

* * *

Вскоре после этого Дейв нарушил режим домашнего ареста, который по умолчанию ввели все родители с Мейпл-стрит. Чарли Уолш открыл сразу же, будто сидел и поджидал посетителей. Дейв хотел предложить смыться куда-нибудь и выпить банку пива, которую он свистнул у старшего брата. Но уж больно приветливо выглядел дом Чарли изнутри (красивая мебель, книги расставлены по темам, на стенах — фотографии довольных домочадцев)

— У тебя есть что поесть? — спросил он.

— Как раз делаю сэндвич из индейки. Хочешь?

За едой Чарли сообщил:

— Я тут поговорил с Джулией. Мы с ней найдем Шелли.

Мейпл-стрит, 116 29 июля, четверг

Ужин Уайлдов прервал громкий удар в дверь.

Будто камень кинули. Первым побуждением Арло было перевернуть стол и воспользоваться им как щитом.

Еще один камень: бамс!

— Эй! Есть тут кто? — раздался снаружи низкий мужской голос. — Это я! Питер Бенчли!

— Оставайтесь здесь, — сурово приказал Арло детям. Выглянул в окно. Вот он, Питер, у самого крыльца. Кидает камни, потому что на коляске по ступеням не въехать.

— Порядок. Все в порядке. Просто сидите на месте, — сказал Арло Джулии и Ларри, а потом вышел, закрыл за собой дверь и спустился к Питеру.

Тот был в простой белой футболке, подколотых снизу брюках хаки. На коленях кожаный чемоданчик. Побрился, лицо без щетины выглядело бледным. Зрачки сужены. Арло, с его десятилетним опытом воздержания, почувствовал щекотку в затылке. Память об удовольствии после укола.

Он встал на колени, протянул Питеру руку.

— Ты меня защищал перед копами. А я даже спасибо не сказал. Спасибо.

Питер кивнул.

— Прости, что не сообразил раньше. То, что ты встал на нашу сторону, многое для нас с Герти изменило. Я могу тебе чем-то помочь?

Питер выпустил руку Арло. Пожатие слабое, кожа младенчески мягкая — похоже, коляску катает не чаще раза в неделю.

— Нужно сказать тебе одну вещь, — произнес он. Голос звучал отрешенно, как будто Питер лишь одной ногой стоял в этом мире. Арло с приязнью и тревогой вспомнил это ощущение. Такого не испытаешь от спиртного. Такого вообще ни от чего больше не испытаешь.

— Какую? — спросил Арло. Нет, ему совсем не хотелось ширнуться, однако он слышал в собственном голосе хрип вожделения.

— Они тебя затравят.

— Кто? Ты видел, кто именно бросил кирпич?

— Ты в курсе, сколько лет я провел у собственного окна?

Арло покачал головой.

— Я здесь вырос. Но друзья все разъехались.

А я как Питер Пэн, — проговорил Питер с улыбкой.

— Точно.

— Я этих людей знаю, как бороздки на собственных культях.

— И?

— Они всегда были предсказуемыми. Спят-едят-работают, никаких отклонений. А тут такое. — Он мотнул головой в сторону провала. — Все изменилось. Они изменились.

Арло так и стоял перед Питером на коленях.

Ноги дрожали, он заваливался на бок и, чтобы удержаться, оперся ладонями о липкую от битума землю.

— И что в них изменилось?

— Ты знаешь, что я был в Ираке? — спросил Питер.

— Сообразил.

— Пацан взорвал самодельную бомбу. Держал ее в руке. Полагаю, что родители заставили. Или кто-то еще. — Питер смотрел вдаль. — Сам погиб на месте. И мой командир с ним. Я-то не так уж сильно пострадал. Но его кости шрапнелью вошли мне в ноги. Проблема в том, что попали и фрагменты его костного мозга. Внутри у меня разрослась его иммунная система. Отсюда и ампутация. И зеркальная терапия. У меня полная комната зеркал. Все думают, я придуриваюсь. Потому что торчок. Но все на самом деле. Ты знал? — Он не сделал паузы, не стал смотреть, кивнет Арло или нет. — Боль такая, что мне даже протезы не надеть — использую их только для зеркальной терапии. Чтобы увидеть свое отражение как цельного человека. Тогда мозг путается и начинает думать, что я исцелился. Неважно. Когда это случилось, когда пацан взорвал нас с командиром, я услышал одобрительные крики. Из укрытий. Это были гражданские. Соседи. Они радовались.

Арло вообразил себе. Попытался.

— Такая вот там была энергетика. Крики одобрительные, но не веселые.

Колени Арло не выдержали, он оперся о кресло Питера. Вблизи увидел, что Питер куда моложе, чем выглядит. Просто глаза запавшие.

— На Мейпл-стрит та же самая атмосфера.

— Какая?

— Истерическая. И я не понимаю почему. Даже не уверен, что в тебе дело. Ты просто мишень.

Питер кивнул за спину — там стоял микроавтобус для трансфера в аэропорт, с местом для инвалидной коляски. Какой-то мужчина грузил багаж, а очень пожилая пара — старики Бенчли — ждала на тротуаре.

— Им тут слишком жарко. Уговорили меня поехать в Вермонт.

— Полагаю, ты не откажешься сменить обстановку.

Питер кивнул.

На Мейпл-стрит стемнело. В открытых освещенных окнах половины домов заметно было движение. А вот никаких ночных звуков не раздавалось. Ни сверчков, ни цикад, ни уханья птиц. От этого голоса разносились необычайно далеко.

— Хотел тебе рассказать про свои терапевтические зеркала, — прошептал Питер.

— Ну?

— Когда я ими пользуюсь, мне не больно, — прошептал Питер. — В смысле, делается нестерпимо, если не заниматься час-другой. Ежедневно. И есть улучшения. С каждым годом чуть лучше.

— Еще бы.

Питер посмотрел Арло в глаза.

— Здешние жители про мои зеркала не знают.

К нам не заходят. Считают нас странными. Мы тут слишком давно. Я вырос. Уже не мальчишка. Мы не вписываемся. Но Рея Шредер повсюду сует свой нос. Заставила маму показать ей дом. Понимаешь, о чем я?

— Нос сует, — согласился Арло. — И еще много чего делает.

— А вчера меня не было дома — ездил в больницу на осмотр. С родителями. Когда вернулись, увидели, что Фрицик Шредер и Адам Гаррисон улепетывают с нашего заднего двора. Малой Гаррисон плакал.

— Дану?

— А дома оказалось, что все мои зеркала разбиты.

Арло почувствовал, как натянулась кожа на черепе, потому что — да, теперь ему стал ясен смысл этого разговора.

— Может, я все-таки ненормальный, — сказал Питер, озираясь и по-прежнему шепотом. — Мне иногда трудно отличить, что на самом деле, а что нет.

— Да по тебе не скажешь.

— И кто-то написал на осколках слово. Родителям я не сказал. Этого им не хватало. Какое слово? «Доносчик».

— Блин. Жаль, что тебя в это втянули, — сказал Арло.

Питер все говорил, будто и не слыша:

— Мне в давние времена приходилось чистить сортиры — не в наказание, просто по службе. Я был хорошим солдатом. Получил «Пурпурное сердце», причем заслуженно. И все равно чистил сортиры. Понимаешь?

Арло ждал, по-прежнему скрючившись, ляжки саднило. Питер все вглядывался в него, как будто Арло мог бы и сам догадаться.

— Это слово. Доносчик. Уж я-то не перепутаю. Его дерьмом написали.

Арло отшатнулся.

— И все-таки, может, я умом тронулся. Потому как на Мейпл-стрит так не поступают. Это же не Ирак.

— Ты не тронулся, — произнес Арло.

Питер глубоко вздохнул от облегчения.

— Они кидали кирпичи в твой дом, один попал в твою жену.

— Да, кидали.

— И все потому, что считают: это из-за тебя дочка Шредеров свалилась в провал. Считают, что она убегала от тебя, потому что ты ее изнасиловал, хотя я-то видел, когда в тот вечер ты вернулся домой. Видел, как утром Шелли вышла из дома. Не было ничего такого. Это просто невозможно. Если она от кого и убегала, так от своей матери. Но соседи поверили словам Реи и теперь считают, что ты изнасиловал всю здешнюю ребятню, верно?

— Да уж. Похоже на то.

— А потом они и ко мне вломились, потому что я встал на твою сторону. Побили зеркала, перемазали все дерьмом. Именно так и было.

Да, — подтвердил Арло. Хотя давнее пристрастие и когтило сейчас мозг, глядя на Питера, становилось ясно: наркотики не выход. Скорее самоубийство. — Питер, ты не сумасшедший. Ты умный человек. Просто слишком много колешься.

Питер поморщился. Собственно, это были первые слова Арло, которые дошли до его сознания.

А потом он улыбнулся, и Арло стало ясно: собеседник не до конца уверен, что этот разговор происходит в реальности. Он ни в чем до конца не уверен.

— Да. Знаю. — Он приподнял с колен чемоданчик. — Поэтому — вот. Бери.

Арло сел на землю, взял чемоданчик. Внутри что-то тяжелое.

— Не люблю эти штуки, — сказал он, как только заглянул внутрь.

— Он заряжен, — отозвался Питер. — Используй, только если понадобится. Потому как верное дело: они тебя затравят.

Арло закрыл чемоданчик. Питер не попрощался. Развернулся и быстро покатил к родителям — те ждали перед микроавтобусом, пока загрузят его кресло.

Восемь вечера. Тихо, как в эхокамере.

Арло поднялся и пошел к Питеру. Чтобы вернуть чемоданчик. Но что-то его остановило. Прежде всего неловкость ситуации, ведь престарелые родители Питера наверняка разволнуются. А разве Арло ничем не обязан этому парню — как минимум своим молчанием?

Но главным образом его остановила мысль о безопасности детей там, в доме. Остановили соседи. Потому что в этот момент он заметил: они все наблюдают. Понти, Хестия и Сингхи. А также Гаррисоны и Уолши. Рея Шредер стояла посредине неосвещенной гостиной, ошибочно полагая, что, если совсем не шевелиться, ее никто не заметит.

А последнюю точку в его решении поставило слово «доносчик», написанное дерьмом.

30 июля, пятница

Арло с удовольствием перенес бы Герти через порог дома № 116 на Мейпл-стрит, но вокруг толклись дети, страшно возбужденные маминым возвращением, и он побоялся, что они подвернутся под ноги и он упадет. Поэтому он обнял жену за талию, так они и вошли, поддерживая друг друга.

Постель для Герти устроили на диване на первом этаже. Врач велел ей лежать приподняв ноги до следующего осмотра, пока не убедятся, что отек сошел полностью. Никаких лестниц. Стояло утро, столбик термометра еще когда доберется до максимума. Пока на нем было всего тридцать пять градусов.

Когда дети убежали к себе, Арло показал Герти пистолет. Удивился, когда он очень ловко лег ей в руку.

— Револьвер «смит-вессон». Заряжен, — заметила она, защелкивая предохранитель. — Вот, видишь? Красное значит смерть. Тянуть нужно с усилием. — Она потянула, красная риска скрылась. Потом опустошила барабан, перезарядила. Шесть патронов, запасных нет. — Умеешь пользоваться?

— А ты?

— Соревнования по стрельбе и конкурсы красоты всегда ходят рука об руку.

Пока дети сидели в спальнях, причем необычайно тихо, она показала ему, как держать, как целиться, где носить.

— Джулия тебе сказала, где спрятан этот «Куб боли» с доказательствами? — как бы между прочим спросила Герти.

Арло перезарядил револьвер. Патроны с металлическим щелчком вставали на место.

— Она не знает. Я спрашивал.

— Однако он где-то в доме, — заметила Герти.

Арло щелкнул предохранителем, прицелился.

— Хочешь туда вломиться? — пошутил он.

Герти чуть выждала.

— Пожалуй, да.

Они решили держать револьвер в своей спальне, поближе к Арло. Хотя Герти и ловчее с ним обращается, после срыва в больнице лучше ей оружие все-таки не давать.

* * *

Пятничное утро перетекло в день. Выяснилось, что особо обученная ныряльщица не справилась: не смогла проникнуть в подземный туннель. Слишком узко. Спасатели сложили вещи и отправились восвояси. Фургоны отъехали. Соседи разошлись по домам. Журналисты тоже. После выходных провал засыплют.

Тело не найдено.

Уайлды ждали приезда полиции. Ареста, очередного допроса. Видимо, кто-то в участке прямо сейчас принимает решение. Рассуждает, следует ли продолжать расследование дела Арло Уайлда.

Но день стал клониться к вечеру, а так ничего и не произошло. Полиция не появилась. Провал разросся до немыслимых двадцати метров, весь парк, тротуары и проезжую часть затянуло липким битумом. Все это напоминало место чудовищной бойни, и Уайлды начали гадать: может, Мейпл-стрит слишком далеко зашла в своем безумии, сама напугалась и утихомирилась.

Поэтому они расстроились, когда к ним под дверь явилась очередная компания официальных лиц. Те представились сотрудниками службы защиты детей. Им, мол, сообщили из полиции, что детям грозит опасность. Могут они переговорить с Арло наедине, у него в кабинете?

— Я думал, все уже утряслось, — сказал им Арло, стоя в дверном проеме. — Позвоните в участок Гарден-Сити и уточните. У следователя Бьянки.

— Мы ведем собственное расследование. Полиция Гарден-Сити обязана сообщать нам о всех ситуациях, представляющих для детей потенциальную опасность. Мы получили уведомление только сегодня утром.

— Нам об этом ничего не говорили! — возразил Арло. В напряженные моменты он всегда говорил громче, чем ему самому бы хотелось.

Официальные лица чуть попятились, а потом набросились на него яростнее прежнего.

— А они и не обязаны вам ничего говорить. Наша задача разобраться. Прямо сегодня. Сейчас.

Арло глянул за дверь, на Герти в маленькой комнате — она слушала. Хоть дети наверху.

— Я устал от всего этого. Мне нужно заниматься семьей.

Тот, что стоял впереди, положил руку Арло на плечо, и в нормальном случае Арло бы сдержался. Стерпел. А тут толкнул незнакомца так, что тот не мог ни охнуть, ни вздохнуть.

— Сэр, у нас есть право изъять ваших детей из семьи! — выкрикнул его коллега.

— Простите. Простите меня, — пробормотал Арло, так и не опустив рук. — Я не хотел. Извиняюсь.

— Он не хотел. Он извиняется! — произнесла Герти наигранно-беспечным голосом, очень похожим на голос ребенка. — Лапушка, ты уж поезжай с ними. Чем скорее поедешь, тем скорее освободишься, и тогда мы поужинаем.

Арло подошел к Герти. Сотрудники службы защиты двинулись следом, хотя в дом их никто не приглашал.

— Сэр! Нам вызывать полицию? — спросил один из них.

Арло натянуто улыбнулся. Под улыбкой легко прочитывалась ярость.

— Ты тут давай полежи пока, — сказал он Герти.

Она поймала его взгляд.

— Не заводись.

* * *

Вставать Герти было тяжело — очень болела поясница, — но все-таки она встала. Вышла на крыльцо, проследила, как увозят Арло. Полдень давно миновал. Солнце спустилось за деревья, однако свое дело сделало. Улица раскалилась. Битум блестел повсюду. За время ее отсутствия его стало больше. Парк, газоны, улица — все запятнано, а от огромной дыры в парке будто бы тянется огромная паутина.

Дежурный полицейский торчал перед домом Атласов. Геннет был внутри. Почти все обитатели улицы либо ушли на работу, либо уехали забирать детей из дневного лагеря или от репетиторов. Только Рея осталась дома. Она помахала Герти, так, будто все хорошо. Довольно улыбнулась во весь рот. Пожалуй, Герти никогда еще не видела ее такой довольной.

Через час заехал следователь Бьянки. Сказал, хочет узнать, как ее самочувствие, а также передать весточку от Арло — телефон-то, скорее всего, не работает. Арло задержали в службе защиты. Оставили на ночь.

— Еще из четырех семей поступили заявления. Что якобы и их дети тоже пострадали от Арло. Мы, как можем, скрываем это от прессы.

Герти сморщилась, закусила губу, чтобы не расплакаться.

— Арло не охотник. Не тот человек. Вы ж его видели. Сами могли все понять.

— Время покажет.

— Идите на хрен. Вы почему не обыскали дом Реи? Не нашли доказательства? Вот где настоящее преступление. Рея мучила дочь, а ей за это ничего. А теперь она еще и моего мужа подставила: если тело найдут, а на нем будут шрамы или что-то еще, все свалят на него вместо нее. Почему вы ей помогаете? У вас совсем совести нет? Только потому, что она подняла такой шум? Все жалеют бедненькую Рею, а вы боитесь им возразить? Боитесь, что в новостях скажут: вы, мол, защищаете педофила?

Она попала в больное место. Или, возможно, он просто не привык, чтобы на него орали беременные тетки. Встал и ушел. Сказал, что полицейский, который проезжает мимо каждый час, будет передавать весточки от Арло и ему тоже. Она проводила его до дверей, морщась от боли на каждом шагу. Проследила, как он сел в машину; ярость испарилась, осталась одна печаль.

Рея все стояла на веранде. Она снова улыбнулась Герти. Широкой жизнерадостной улыбкой.

Герти вспомнила слова Джулии про «Куб боли», спрятанный в доме у Реи Шредер. Подумала, что завтра Рея уйдет на работу, и Фриц тоже.

И медленно улыбнулась в ответ.

31 июля, суббота

Герти следила, как «хонда» Реи отбывает от дома в сторону Общественного колледжа Нассау: это происходило каждым субботним утром. Потом Фриц укатил на своем «мерседесе» в лабораторию «Бич-ко» в округе Саффолк. Дети остались дома. Фрицик и Элла. Это она знала. Но знала и то, что совсем пустым дом не бывает никогда.

Джулия с Ларри ели хлопья на завтрак. Чтобы вознаградить их за все невзгоды, Арло купил их любимые. Джулия отдавала Ларри все зеленые листики клевера. Он ей в ответ — красные подковки. В шоколадном молоке плавали разноцветные радуги.

— Ты не тупой, — услышала Герти шепот дочери. — Но все равно ненормальный.

— Знаю, — ответил Ларри. — Ты думаешь, это смешно, но на самом деле нет.

Джулия усмехнулась, бросила на него удивленный взгляд.

— Здорово сказано! Для тебя — здорово!

Герти взъерошила короткие волосы сына, потом — светлые кудри дочери.

— Я скоро вернусь, — объявила она.

Если идти медленно, спина почти не болит. Она надела топик и лосины, волосы завязала в хвост. И это же была Герти: в ушах крупные кольца, декольте подчеркнуто массивной цепочкой, на веках серебристые тени. Свой дом она обошла сзади, чтобы припарковавшийся у фасада полицейский не заметил.

Газон у них маленький, повсюду раскиданы всякие мелочи: бейсбольный мячик, спущенный баскетбольный, боксерские перчатки. Водная горка уничтожила последние пучки травы. Остался лишь гладкий слой битума. Герти прошла мимо всего этого и двинулась напрямик через голую изгородь, разделявшую их участки.

На территорию Шредеров. Здесь трава сохранила зеленоватый оттенок. Несмотря на засуху, подземные спринклеры не отключили. Но битум добрался и сюда. Растекся лужей. Она перевела взгляд в центр — там завязло несколько птиц. Казалось, они решили искупаться и попались. Ее поразило не само это зрелище, а то, что она уже много недель вообще не видела никаких птиц.

Герти подошла к задней двери огромного особняка. О таких часто мечтают маленькие девочки, которых научили мечтать о подобных вещах. Все окна открыты. Окна открыты у всех. Жара.

Она попыталась повернуть ручку задней двери. Никак. Заперто. Подняла соломенный коврик с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». Под ним лежал медный ключ.

Вставила его в замок. Не поворачивается. Не тот. Не тот?

В нескольких шагах, за живой изгородью, уходила вниз подвальная лестница. Герти медленно пошатываясь двинулась по ней. Ступеньки облеплены многолетней грязью. Она спустилась до самого низа. Вот и дверь.

Ключ подошел. Она повернула его, очень медленно. Щелк!

Открыла подвальную дверь, шагнула в дом Шредеров.

Мягкое напольное покрытие внутри растрескалось. Сквозь него блестящими пятнами проступал битум. Растекся вокруг, собрался в лужу в центре помещения — там Герти остановилась, увидела в нем собственное отражение. Отражение вышло искаженным: лицо голубоватое, глаза красноваточерные. Попискивали две мышки, застрявшие в жиже. Герти испачкала обувь и волей-неволей оставляла следы; она прошла в следующее помещение.

Здесь она никогда не бывала. Даже не знала, что подвал отделан. В этой комнате оказалась барная стойка, неиспользованная. Герти заглянула за нее. Вместо бутылок — стопки кирпичей. Ярко-красных.

Она сфотографировала их на телефон.

Открыла дверцу шкафа. Набит пустыми бутылками из-под красного вина. Штук пятьдесят. Или сто. Не сосчитаешь. Темные внутренние стенки поблескивали. Герти включила фонарик на телефоне и поняла, что блестят крылышки мух, застрявших в битуме. Она прикрыла рот рукавом из страха, что вонь подействует на ребенка.

Открыла еще один шкаф. Та же история. Бутылки. Пустые, но толком не вымытые — сладковатый гнилостный запах. Блестят от застрявших мух. Видимо, Рея прячет здесь бутылки с момента образования провала. Мусорщиков не пускает. Видимо, не хотелось ей ходить к общему мусорному баку рядом с «Севен-илевен»: соседи заметят, сколько бутылок у нее скапливается за неделю. Герти знала, что Рея выпивает. Но понятия не имела, что столько.

А Фриц-то как все это терпит? Хоть видит, что творится у него в доме? Или ему наплевать?

Вверх по лестнице. Герти сняла туфли и оставила на площадке — иначе натащит битума. Открыла дверь. Она вела в просторную кухню — мраморные столешницы и всякие устройства из нержавейки тянулись до самой гостиной, расположенной вдоль главного фасада.

Здесь пахло чистотой. Дезинфекцией. И слегка гарью.

Открытый простор первого этажа заставил ее сердце забиться сильнее. Здесь не спрячешься. А поймают — быть беде. Могут посадить. Посадят и Арло — дети попадут в приемную семью.

Сердце так и колотилось. Пыталось выскочить наружу. Гупешка брыкалась.

Герти медленно пошла вперед. Через открытое пространство. Мимо аккуратно примагниченных к холодильнику рождественских фотографий семейства Шредеров — за двадцать с лишним последних лет. Красные свитера, синие, зеленые — всегда на всех одинаковые. Мимо раковины, почему-то почерневшей. Мимо дубового обеденного стола, которым Рея очень гордилась. На столе неубранные тарелки, прилипшие крошки. Похоже, что разлито молоко — его никто не вытер. Оно попортило дерево.

Герти вышла в коридор. Отсюда видно двор перед домом. Ее собственный домишко с облупившейся краской, с раскиданными перед ним ржавыми игрушками. Настоящая халупа. Они не занимались домом. Она никогда не видела свое жилище в таком ракурсе, и ей стало так стыдно, что она просто отвернулась.

Пошла вверх по лестнице. Скрип-скрип. Из спален доносились какие-то звуки. Элла и Фрицик. Где они? Застукают ее?

Скрип-скрип-скрип.

До самого верха. В конце длинного коридора — главная спальня. Рядом другая, поменьше. Одна дверь приоткрыта. Герти заглянула. Элла Шредер сидела на полу, обхватив подушку руками и коленями. Очень сосредоточенно смотрела «Баффи — истребительницу вампиров», хотя на экране были почти одни сплошные помехи.

Герти потрогала соседнюю дверь. Не заперто.

Фрицик — телом уже взрослый, так что это выглядело неловко, — лежал поверх одеяла в одних лишь свободных голубых трусах и крепко спал. Экий самодовольный вид у этого метателя кирпичей. Потенциального детоубийцы. Прежде чем выйти, Герти заметила кое-что. Темное круглое пятно. Он во сне замарал постель.

Рядом со спальней Реи и Фрица — еще одна комнатка. Здесь раньше жила Шелли. Дверь не поддавалась. Ее что-то держало. Герти нагнулась — живот вжался в колени, — просунула руку под дверь, отодвинула какой-то ярко-розовый предмет одежды.

Открыла.

Зажала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть.

Ореховый комод перевернут, лежит на боку. Зеркало сорвано со стены, разбито — осколки усыпали стопку трусиков-«неделек», купальников и махровых полотенец. По стенам долго молотили кулачками, осталось множество вмятин. Рея? Шелли? Фрицик? Фриц? Кто все это натворил?

Господи боже мой — а может, они все вместе?

Герти открыла ящики стола: пусто, все вывалено на пол. Заглянула под кровать, под матрас. Ничего, только одежда и старые домашние задания, тут и там — колечки для ключей, стеклянные шарики или рисунки углем или пастелью. Заглянула в платяной шкаф, в самую глубину. И там ничего.

Герти двинулась в родительскую спальню. Комнату Реи. Комнату Фрица. Повернула ручку. Она своими глазами видела, как Рея и Фриц уехали, но все равно боялась, что они здесь, ждут ее. Молотят по стенам и хлебают красное вино, пока дети их прячутся в жарких комнатах.

В центре стояла большая двуспальная кровать, два толстых отдельных матраса. В середине обоих под многолетним давлением тел образовались выемки. Даже очертания различались, хотя сверху было наброшено покрывало. Рея справа, Фриц слева. А между ними — больше полуметра. Обстановка скудная.

Герти вошла. Воздух застойный, запах человеческих тел. И пота.

Босые ноги ступили на синий персидский ковер. Здесь было страшно. Вообще в этом доме. А снаружи он казался таким красивым. Она открыла тумбочку Реи. Ничего, только старые книги. Никаких детских писем — признаний в вечной любви. Ни украшений, ни антигистаминов. Даже вибратора нет. Открыла тумбочку Фрица. Только четки в футляре, от которого пахло дешевыми духами. В изножье домашние туфли, носками строго на дверь.

Выдвинула ящики комода. Ничего необычного. Даже ничего интересного.

Она пошла к выходу из общей спальни Шредеров, и тут входная дверь раскрылась шире.

Кто-то зажег свет.

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

© «Сома институт пресс», 2036

«Помню, я услышала, что девочка упала в провал, но особого внимания не обратила. Не знала, что речь идет о моей сестре… Меня все порицают, что я даже домой не поехала, но про исчезновение Шелли мама мне сказала только через несколько дней после поминальной службы. Она не хотела, чтобы я возвращалась. Я же училась. Маме было важно, чтобы я побыстрее сдала зачеты и окончила учебу досрочно, как и она в свое время. Она считала это моей основной задачей. Остальное неважно… Мама была неплохим человеком. Никогда меня не била. Только обнимала… Она нас растила одна. Отца будто и не было. К Шелли она, пожалуй, относилась строже, чем к другим, можно даже было подумать, что в процессе воспитания она изобретает искусственные проблемы, чтобы потом их решать, но я тогда это так не воспринимала. Мне казалось, мама очень заботится о сестре. Видимо, многое изменилось после моего отъезда. Мне даже сейчас тяжело слышать про нее такое. Для меня это доказательство того, что она была серьезно больна, но старалась изо всех сил, чтобы мы этого не заметили».

Гретхен Шредер

Общественный колледж Нассау 31 июля, суббота

Кафедра английского языка. Нужно проставить оценки за первый семестр летней школы, плюс еще какое-то там заседание в связи с новыми сотрудниками, которые выйдут на работу осенью. Все это время Рея продолжала работать. Чтобы не лишиться рассудка. Работа — единственное место, куда еще не простерся мрак.

Впрочем, и это менялось, потому что она не смогла вспомнить, чем занималась последний час, пока сидела здесь и думала о девочке на полу туалета и о последних невнятных кадрах «Черной дыры» — куда можно попасть из сияющего центра этой сингулярности: в путешествие во времени? В рай? В ад? — и о том, как сильно она желает Герти и всему ее семейству поскорее сдохнуть.

В дверь ее кабинетика постучали. На пороге со скорбным видом стоял заведующий кафедрой. Что было, вообще-то, странно. Обычно вид у него жизнерадостный, как у плюшевого медведя или пьяницы.

— Привет, Аллен! — поздоровалась она.

Сорокадвухлетний Аллен окончил какой-то заштатный университетик на юге, который все называли Южным Гарвардом.

— Можно с тобой поговорить? — осведомился Аллен.

Она поморщилась, убрала ноги с его пути. Колено здорово распухло. Она его постоянно теребила, смещала чашечку — порвала все образовавшиеся внутри рубцы. Указала на пустоту второго стула:

— Пусть устрицей будет тебе мой кабинет.

Он кивнул; лицо красное, дыхание учащенное.

— Очень смешно. Слушай. У меня тут проблема. — Аллен положил на стол папку, открыл, вытащил что-то знакомое.

Рея вспыхнула еще до того, как успела рассмотреть: вспомнила что-то, хотя суть этого чего-то от нее и ускользала.

— Это работа Мигеля Сантоса. Он пришел ко мне вчера…

— Выходит, он лжет. Пропустил вчера занятия. Якобы по болезни, — заметила Рея.

— Ты правда дала ему прозвище Спиди Гонзалес?

Щеки у Реи запылали. Да, было такое, на прошлой неделе. Он тогда посмеялся. Как и остальные студенты.

— Я что, похожа на полную идиотку?

— Ясно. То есть нет. Очень рад. А еще правка. Вся эта правка. — Он поднял работу повыше. Запыхтел пуще прежнего. — Вот это что такое?

— Аллен, я увлеклась. Прошу прощения. Я с ним поговорю. — Произнося эти слова, она верила в собственную искренность. Всецело.

— Мне кажется, тебе нужно оставить работу. Я найду тебе замену до осени. Ты слишком рано вернулась. — Он все произнес скороговоркой, и Рея поняла, что именно эти слова и висели у него на языке с самого начала. Он угнездился в них, как вот людям случается угнездиться и застрять в определенной должности.

Рея поджала губы. Пожевала их изнутри и только потом заговорила:

— Я не могу без работы. Чтобы сюда приехать, я должна утром надеть брюки и причесаться, как нормальный человек. И я твой лучший преподаватель! Не лишай меня этого!

— Не мне решать.

Глаза ее наполнились слезами.

— Один студент. Я только с одним прокололась.

— Нет.

— Кто еще?

Аллен вытащил еще две работы: в обеих красного было больше, чем белого. Как будто она пролила на них красное вино. Имена студентов, Дебра Лучано и Том Михарес, ничего ей не говорили.

— Если им что-то не нравится, пришли бы ко мне, — сказала она. — Вряд ли стоит поощрять действия за чужой спиной.

Аллен постучал по работе Дебры:

— Хорошо написано. А ты поставила «неуд».

— Ты у нас специалист?

— Все индикаторы на месте, по баллам проходит. Тема раскрыта в тезисе, подкреплена развернутыми цитатами.

— А содержание вообще ничего не значит? Она цитирует Бертрана Рассела! Как так можно? Мы в Америке. У нас есть Ноам Хомский. Аллен, это мои студенты! Ты что, не можешь меня поддержать? Я работаю изо всех сил. А ты принимаешь сторону первого же слюнтяя, который приходит плакаться и придумывает всякую чушь?

Аллен стиснул пальцами переносицу. Было видно, что ему искренне жаль.

— Я никогда тебя не понимал.

— Мы каждый семестр пьем вместе кофе. У тебя была масса времени задать мне главные вопросы. Да, мой отец умер от цирроза, а я только после похорон узнала, что он пил. Делал это тайком. Добавлял в апельсиновый сок. В молоко. В кока-колу. В термос с кофе, который повсюду носил с собой. Никто ничего не знал. У него даже пива в холодильнике не было. Спиртное не держал дома. Все делал украдкой. Но он меня вырастил. Мы все время проводили вместе. Я знаю наизусть всю каноническую научную фантастику, особенно «Черную дыру». У меня диагностировали такую штуку, называется расстройство привязанности. Если бы ты время от времени читал книги, ты бы все понял.

Рея умолкла. Комната зыбилась, как воздух над барбекю в жаркий день. Неужели она произнесла вслух эти страшные вещи? Вроде бы губы ее именно так и поступили. Но не она сама! Не могло такого быть. Она собралась с мыслями, сморгнула зыбь, посмотрела на Аллена — как он отреагирует.

На лице его отразилось удивление. Не ждал он, что Рея поделится с ним сокровенным. Ей вспомнилась презрительность Эйлин Блум много лет назад. Презрительность Герти в тот день, когда Рея попыталась ей исповедаться. Презрительность Шелли, вечно подмечавшей то, чего больше никто не видел. Шелли была единственным, за исключением отца, человеком, с которым Рея смотрела вместе «Черную дыру». Единственным человеком, которому она, со слезами на глазах, объяснила, в чем особый смысл этого фильма.

Аллен покраснел, потому что он был одним из тех воспитанных южан, которые привыкли относиться к женщине с уважением. Слюнтяем, иными словами.

— Мне очень жаль, что на тебя столько навалилось. Я не знал.

— Да ладно. Думаешь, ты сам белый и пушистый? На себя-то посмотри. В жизни не занимался спортом, хотя бы ради того, чтобы порадовать своего папашку-южанина. Старший брат, мамочкин герой, верно? Она, небось, заполняла за тебя все заявления в колледж. И таскалась бы за тобой до конца жизни, если бы ты не женился на Мэри-Джейн. Вот только Мэри-Джейн требует постоянных усилий. Как месячные — изволь растирать ей ноги. Один ребенок на двоих, а она и то не справляется.

Глаза у Аллена увлажнились, будто она дала ему пощечину.

— Это к делу не относится. — В голосе звучала подлинная боль. Она это слышала, и к ней отчасти вернулось трезвомыслие.

— Ой, Аллен… начала она. — Прости меня.

Я не хотела.

— Тебе тут не место, — прервал он ее. — Ты терпеть не можешь свою работу. Вечно показываешь, что умнее всех нас. Наверное, так и есть. Мы не стыкуемся.

— Мне сейчас тяжело. Ты не можешь не знать. Пожалуйста, не увольняй меня. Мне некуда пойти.

— Разговор окончен.

Рея заплакала в голос. Настоящими слезами, а не фальшивыми, чтобы разжалобить соседей. Утерла глаза — руки ее оказались маленькими, прямо как у Шелли. С широким ногтевым ложем, как у Шелли, и от воспоминания сделалось так горько, что захотелось срезать эти ногти под корень.

— Не надо, — произнесла Рея. — Мне без этого места никак.

— Рея… я тебе сочувствую. Всем сердцем. Мы все время думаем о тебе и твоих родных, молимся за вас. Но даже если отбросить все привходящие обстоятельства, ты забываешь, что преподаешь отстающим подросткам, которые даже не научились раскрывать тему в тезисе.

— Я постараюсь. Я все исправлю, — сказала она и стиснула ладони в мольбе. — Это единственное, что у меня осталось. Я не могу сидеть на Мейпл-стрит. Там как в могиле. Там меня преследует дочь. Она повсюду.

— Тебе придется уйти, — ответил он.

Аллен остался сидеть, и она поняла: он имеет в виду, уйти прямо сейчас. Она собрала вещи из своего крошечного кабинетика. Вышла, глаза красные. По-хорошему, это она должна быть его начальницей. И все здесь должны ей в ножки кланяться. Молить об очередном золотом слитке ее мудрости. Она развернулась. Захромала к столу на этом своем бессмысленном ненадежном колене. Плюнула. Плевок попал на исчирканную работу. Работу Спиди.

— Рея! — выкрикнул Аллен в ужасе и негодовании.

Плевок расползся, окрасился красным. Какой безумный поступок. Неприличный, невоспитанный. Она хотела сказать: «Прости. Я виновата. Вернемся к разговору осенью, Аллен, я приду в себя>. Но сказала совсем другое:

— Посмотри, до чего ты меня довел.

А потом — провал в памяти. Она выехала с парковки и отправилась в единственное место, которое у нее еще не отобрали. На Мейпл-стрит.

Мейпл-стрит, 118 31 июля, суббота

Среди хаоса в доме № 118 на Мейпл-стрит остался один оазис: до странности безупречная спальня Реи и Фрица, пропахшая дешевыми духами. Всё на своих местах. Ни следа от кофейных кружек на тумбочках, ни лифчика, свисающего с дверной ручки. Герти будто бы заглянула в чистую и безбедную взрослую жизнь, которой, по идее, должна была жить и сама. А может, и в выдумку в стиле Марты Стюарт на тему о том, как должна выглядеть взрослая жизнь.

Оставленного Шелли доказательства нигде не видно.

Скрипнула дверь. Загорелся верхний свет. Прятаться было негде. Герти попалась.

— Элла! — позвала она.

Девочка медленно вошла внутрь. Ей уже, кажется, исполнилось восемь. Не такая уж маленькая. Изумительный возраст, когда бок о бок уживаются мягкие игрушки и тяга к хип-хопу. Когда Дед Мороз еще настоящий, а зубная фея уже нет. На старшую сестру она была совсем не похожа. Кругленькая, широкогрудая. Маленькие карие глазки, тусклые русые волосы. Одета в симпатичное зеленое платье без рукавов, тесноватое в талии.

— Можете мне помочь? — спросила Элла.

Герти обхватила руками живот.

— Как?

Элла вышла. Герти постояла в ярком свете, потом последовала за ней. На цыпочках миновала дверь, за которой спал голый Фрицик, так же спустилась по лестнице. Герти была босиком, девочка — в модных резиновых тапочках. Вслед за ней Герти прошла через кухню, они оказались в примыкавшей к ней комнатушке. С дверью, но размером чуть больше шкафа.

Элла осталась снаружи. Герти заглянула внутрь. Страшный разгром. Пол на несколько сантиметров усыпан обрывками бумаги. Стены изрисованы красным фломастером. «Иди на хрен!» — вырезал кто-то (кухонным ножом? Или тем, которым вскрывают письма?) на деревянном письменном столике. Окон здесь не было.

Кабинет Реи.

— Мы тут зачем? — спросила Герти.

Элла не тронулась с места. Лицо невзрачное, флегматичное. Но Герти поняла, что за этим выражением скрывается совершенно неподдельная ярость. В этом доме все так. Все скрыто. Но истина вырывается из углов.

— Ты расскажешь маме, что меня видела?

Элла вытащила из кармашка ключ, протянула Герти.

— Там в нижнем ящике коробочка. Коробочка Шелли. Покажите мне, пожалуйста, что там внутри.

Ключ есть только у меня. Я его забрала, чтобы позлить сестру. Я часто забирала ее вещи.

Герти подошла ближе. С ее животом за стол уже было не усесться, поэтому стул она отпихнула в сторону. Открыла нижний ящик. Запертая шкатулка. На крышке надпись: «Куб боли».

Герти окатила волна облегчения.

Она вытащила шкатулку, заметила, что под ней лежат какие-то бумаги. Распечатанные газетные вырезки. На верхней значилось: «Для маленькой Джессики трагедия в венгерской кондитерской закончилась аневризмой». Ниже фотография девочки, очень похожей на Шелли. Длинные черные волосы. Светлая кожа и глаза. Высокие скулы. Возраст примерно тот же. Но на вырезке стояла дата: 2000.

Герти указала на вырезку:

— Знаешь, кто это?

Элла качнула головой.

— Шелли?

— Очень на нее похожа, правда?

Элла положила ключ на стол:

— Покажете мне, что внутри?

— Ты точно этого хочешь? — уточнила Герти.

Глаза девочки налились слезами.

— Покажите, пожалуйста.

Герти открыла шкатулку. Получилось не сразу — шкатулка помята, замок внутри перекосило. Пришлось повозиться, чтобы высвободить пружину. Наконец крышка отскочила. Внутри пусто, только набор синих шелковых ленточек для волос и телефон.

— Что это? — спросила Элла.

— Не знаю, — ответила Герти. — Чтобы это выяснить, нужно его зарядить. Я как, могу забрать его к себе домой?

— Шелли моя сестра. Вы же это знаете? Многие не знают, потому что мы совсем не похожи.

— Да, зайка, знаю.

— Если я вам его отдам, покажете, что внутри?

— Обязательно, солнышко.

— Обещаете?

— Да. — Герти закрыла шкатулку, положила телефон в карман. Потом нагнулась к девочке: — Зая, у тебя все в порядке? Ты почему не в лагере?

— Я должна быть здесь, когда она вылезет. Я посмотрела «Баффи» от начала до конца. Все шесть серий каждого сезона. Мы теперь сможем поиграть, как ей хотелось. Я буду Дон, а она Баффи. Потому что я ее сестра. Я ее настоящая сестра, не как Джулия. Джулия ей не настоящая сестра.

— Вот здорово-то будет, зая. А что-нибудь еще Шелли прятала? У нее были секреты?

— Только этот. Знаете, почему она его называла «Кубом боли»? Потому что ей все время было больно. Я на нее ябедничала и делала ей больно. Я больше не буду ябедничать. Когда она вылезет.

— Конечно. Ты будешь самой лучшей сестрой на свете. А на меня наябедничаешь, что я тут была?

Элла покачала головой. Такая спокойная. Такая странная. Взрослая, только в миниатюре.

— Шелли бы это не понравилось. А вы знаете, что она хотела жить у вас?

Герти прижала шкатулочку к груди, голос сел.

— А было бы здорово, — сказала она, и тут у кухонного окна мелькнула машина. Машина Реи.

Хемпстедское шоссе 31 июля, суббота

Картинка у Реи перед глазами дробилась. Сердце так стучало, что пульс отдавался в зрачках. Вокруг что-то мелькало, как в заключительных кадрах «Черной дыры». Она сейчас потеряет сознание. Рея съехала на обочину.

Что-то она натворила. Что-то плохое.

Плевок. Как мерзко. Как низко. Да, что-то еще.

Она заговорила об отце. Аллен вообще не имеет права знать об этом святом человеке! Она, кажется, сказала, что из-за отца с ней что-то не так. Что она ущербна. А она не ущербна! Она — совершенный отпрыск совершенного семейства!

Машины объезжали ее очень медленно, хотя она оставила им достаточно места.

Почему так бьется сердце?

Расстройство привязанности? Да, верно, она никогда не чувствовала тяги к другим людям. Никогда после смерти отца, да и при его жизни тоже — тяга к нему была до определенной степени ложью (апельсиновый сок, молоко, машина, которая виляет в стороны, «Черная дыра»). Он растил ее двадцать лет, и за это время друзья ни разу не приходили к ней в гости, она не смеялась, как смеются люди по телевизору, вот разве что иногда с Герти. И всегда думала, что кино — ложь. Никого ни к кому не тянет. Так ведь оно и есть, правда?

Любовь — миф, причем сфабрикованный. Люди притворяются, что у них есть что-то общее, потому что боятся одиночества. Но она не такая. Она всегда была честной. Храброй. Да, ей одиноко, но, по крайней мере, она себе не изменила.

Проехала еще одна машина. Тоже осторожно, чтобы не задеть, с коротким вежливым гудком. Пассивная агрессия. Рее пришло в голову, что нормальные люди не вышибают двери в туалетных кабинках. Не плюются от ярости. Не выдергивают своим детям волосы щеткой. Не подставляют мужей лучших подруг под обвинение в изнасиловании.

А может, и да.

Сердце не успокаивалось. Не снести ей такую тяжесть. Невыносимое бремя мрака, копившееся долгие годы, теперь им отравлено все, что в прошлом, каждое воспоминание. Мрак расползался, втягивал ее в свою безразмерную плотную пасть, проникал в ее будущее, уничтожал ее и там тоже. Никогда ей не очиститься.

Рея часто дышала. Сердце в груди сжималось. За ней много плохих поступков. Это знание причиняло физическую боль. Вокруг мигали автомобильные фары, сбивали с толку. Провалы в поле зрения ширились.

Машины проезжали мимо, и ее бесило, что они все замечают. Бесило, что водители высовываются, интересуются, не случилось ли чего.

Фрагменты головоломки. Она подумала об отце, о его виляющей машине. Сладкий яблочно-карамельный запах его дыхания, то, что каждый вечер он уходил к себе в кабинет. Уходил от нее. Как и Фриц. Она думала, что любит оставаться одна, на деле же, наверное, просто не умела находиться с кем-то рядом.

Подумала об Эйлин, той сучке.

Подумала об ударе ногой в дверь туалетной кабинки. По ту сторону — слишком юное лицо.

Подумала о Шелли, как та ей докучала. Слишком чувствительная, слишком требовательная.

Подумала о жестокой Герти, которая только притворялась подругой.

Подумала обо всем мире, населенном идиотами.

Нажала на гудок, пугнула очередного проезжавшего мимо придурка. Жала долго, упорно. Провалы зрения слились воедино. Образовался плотный сгусток, обратился в ничто. Забвение. Истребление. Мрак поглотил ее.

Рея отключилась. Ничего нового. Это с ней происходило постоянно.

В ней нет никаких изъянов. Они сами виноваты. Толкают ее на крайности своим идиотизмом. Невежеством, неумением. Человек не думающий склонен цитировать Бертрана Рассела или оценивать студенческие работы по индикаторам. Такие не позволят, чтобы у них по соседству образовался провал, чтобы школьные завтраки начиняли мясом младшеклассников. Безмозглые массы ведут страну к пропасти. Она — единственный человек, способный видеть сквозь ложь общественные условности, правила вежливости. Единственный человек, который способен все это ликвидировать усилием воли и двинуться в новом, правильном направлении.

Она снова выехала на дорогу.

Мейпл-стрит, 118 31 июля, суббота

Рея на полной скорости подъехала к дому. Герти в ужасе смотрела, как она идет от машины к задней двери.

— Нам конец! — замерев от ужаса, прошептала Элла.

Герти не успела поставить шкатулку на место.

Босиком, держа ее в руках, она выскочила из кабинета в тот самый миг, когда Рея рывком отворила заднюю дверь. Та бухнула о стену, затряслась.

— Ты что делаешь в моем кабинете? — взвизгнула Рея.

Герти со своим тяжелым животом стояла неподвижно, насколько могла, в арке между столовой и прихожей. На самом виду — если бы Рея туда взглянула.

— Ты прекрасно знаешь, что сюда запрещено входить!

— Прости. Прости меня, пожалуйста, — послышался тихий голосок Эллы. — Я просто подумала, что Хомик здесь.

— Кто?

— Хомик. Он сбежал.

— Мне не нужен хомяк в кабинете!

Герти сделала на цыпочках несколько шагов.

В коридор. Медленно-медленно. Добралась до входной двери — видна как на ладони.

— Прости меня, — повторила Элла.

— Не прощаю. Подойди сюда!

— Хорошо.

Герти открыла входную дверь. Замерла на пороге. В конце длинного коридора, в кухне, спиной к ней стояла Рея. Элла — напротив, лицом к обеим.

Рея высоко подняла руку.

Ударила себя по лицу: хрясь!

Герти ахнула.

Рея не услышала, потому что в тот же миг вскрикнула и Элла.

Герти отошла еще на шаг. От выброса адреналина в кровь Гупешка заплескалась.

Рея взяла руки дочери в свои.

— Успокойся, сказала она. — Это ж не тебе больно.

Элла кивнула.

— Я тебя не трону, — сказала Рея. — Просто мне грустно из-за того, что Уайлды сделали с Шелли. Наверняка и тебе грустно. Наверняка ты бы с радостью их убила.

— Да.

Рея дернула девочку к себе и стискивала, пока та не перестала сопротивляться. Не обмякла в ее объятиях. Пока наконец и сама не обняла мать, не погладила по спине напряженными пальчиками.

— Мамочка, не грусти.

Так они и застыли. Плеть плюща, обвившая березу. Одна душит другую, чтобы выжить. Элла все это время не сводила глаз с Герти. Но она не была Шелли. Не молила о помощи.

Герти выбралась из соседского дома. Тихо прикрыла за собой дверь. Может, дежурный полицейский ее и видел. А может, и нет. Прижимая к себе шкатулку, она зашагала по дорожке — живот так и прыгал, — мимо облетевших подстриженных кустов, к своему дому. К своему запущенному дому, где не пахло дешевыми духами.

А в доме Шредеров Рея налила себе полуденный бокальчик. Выхлебала, надеясь избавиться от невыносимой боли в колене. Яростно сверкая покрасневшими глазами, отправилась вместе с дочерью искать Хомика, который действительно сбежал. Они осмотрели все его обычные укрытия, не нашли, спустились в подвал, куда набралось битума и где кто-то наследил повсюду черным. Там Хомика и обнаружили — он застрял в вязкой луже.

Элла заплакала.

Рея поняла, что еще одну беду дочка не вынесет.

Ей дорог этот зверек. А потому побрела по вязкой жиже. Вытащила Хомика, вымыла со специальным средством. Села в машину, они все втроем поехали к ветеринару, тот объявил, что хомяк жив-здоров. Или хомячиха? Кто знает. Какая разница. Просто грызун.

— Видишь? — сказала Рея. — Нашелся, и все с ним хорошо.

После этого Элла разрыдалась, но она сидела сзади, а Рея впереди. Движение плотное, не остановишься.

Когда они вернулись из ветеринарной клиники домой, Рея, прихрамывая, спустилась обратно в подвал. Что-то ее мучило, а что — было не сообразить. Какая-то зазубрина в памяти, что-то непонятное.

Она вновь посмотрела на следы. Больше, чем у нее, но узкие. Женские. На краткий миг она обмерла, подумав, что это Шелли наконец-то вернулась домой.

А потом у лестницы, в укромном уголке она обнаружила симпатичные и практичные туфли Герти Уайлд.

Мейпл-стрит, 116 31 июля, суббота

Телефон Шелли. Сигнала нет. Не подключен I к сети. Герти зарядила его. Просмотрела все приложения. Файлы нашлись лишь в одном — в фотогалерее. Она пролистала десяток сохраненных там изображений. На некоторых плечи. На других — бок, живот, попа. В основном спина. Все синяки свежие, сняты вскоре после нанесения удара. Герти казалось, что она смотрит порнографию: увидел — и стал соучастником.

Герти вспомнила слова Реи, сказанные много месяцев назад: «У Шелли вечно волосы растрепанные. Меня это бесит. Я хотела с тобой об этом поговорить — вижу, что тебе нравится Шелли. И ко мне ты хорошо относишься. А значит, не осудишь».

Тут она поняла, что синяки овальной формы на фотографии оставлены щеткой для волос.

В тишине тесного домишки, на который она раньше возлагала столько надежд на лучшую жизнь, Герти свернулась в клубочек и заплакала.

Можно пойти в полицию. Но ведь эти доказательства Герти добыла незаконным путем. Фотографии синяков, — если раздеться, все их скроет купальник — не имеют четкого авторства. Все сделаны не больше года назад. Иными словами, нет ни одной до приезда Уайлдов.

Допустим, она передаст это Бьянки, но вдруг вина Арло станет даже более очевидной?

Она положила телефон обратно в шкатулку. Заперла, чтобы дети случайно не увидели весь этот ужас. Поставила рядом со своей временной постелью.

Настало время обеда, потом ужина. Перед детьми она пыталась делать вид, что все в порядке. Объясняла, что причин волноваться нет. Они чувствовали фальшь — или просто ушли в собственные переживания. Вопросов не задавали.

Вечером заехал Бьянки, сказал, что Арло оставят в службе защиты еще на одну ночь. Герти помедлила в дверях, размышляя, не отдать ли ему улику. Вот только побаивалась, что Рея могла подкинуть эту самую щетку для волос в бардачок «пассата». Или Арло на ночной столик. Да куда угодно.

— Что-то не так? — спросил он.

Она смерила его долгим взглядом.

— Все понятно. Спокойной ночи.

По лестнице ей было не подняться, детям пришлось лечь самим. Они издалека, неуверенными голосами пожелали ей спокойной ночи.

В темноте, на диване, где не было мужа, чтобы ее защитить, мысли Герти все не могли успокоиться. У Шелли вечно волосы растрепанные. Меня это бесит. Я хотела с тобой об этом поговорить — вижу, что тебе нравится Шелли. И ко мне ты хорошо относишься. А значит, не осудишь.

Вот только в тот вечер Рея говорила не только про Шелли. Захмелев, она рассказывала, как ей душно в собственном доме, как она несчастна. Герти испытывала те же чувства, но всегда боялась говорить о них вслух. Иногда семья, люди, которые от тебя зависят, — слишком тяжкое бремя. Но не бросишь же их. Ты им нужна. Вот и ходишь слегка обиженная.

Она была признательна Рее за откровенность.

Для нее стало облегчением узнать, что человек столь умный и выдающийся, как Рея, испытывает то же, что и она. Взрослым быть очень одиноко.

Будто идешь по жизни в какой-то маске.

Оглядываясь назад, Герти поняла, что никак не выразила свою благодарность. Страшно заводить близких друзей. Герти куда лучше удавалось заученно улыбаться и держать людей на расстоянии.

Не хотелось, чтобы они знали, что в семье у нее все не слава богу. Что она неряха, ничего не умела по хозяйству, пока не встретила Арло. Что она не читает романов, как все соседи, одни лишь книжки для домохозяек. Что к ней легко подобраться незаметно. Дети это знали и специально шумели, входя в комнату, чтобы ее не напугать. Герти могла бы во всем этом признаться Рее, но она и так уже во многом призналась. Если открыться человеку, он потом может обратить услышанное против тебя, причинить тебе боль. Чири так всегда и поступала. Не только Рея после признания стала избегать Герти. Герти делала то же самое. Не потому, что ей не нравилась Рея. А потому, что слишком сильные в ней всколыхнулись чувства.

Задним числом ей стало ясно, что Рея просила о помощи.

Если бы Герти начала задавать вопросы, открылась бы Рее, как та открылась ей, все могло обернуться иначе. Мнение ее не изменилось: Рея — страшный человек. Охотница. Вон, прямо сегодня влепила себе пощечину на глазах у собственной дочери.

Однако некоторые вещи, раньше видевшиеся смутно, обрели ясность.

* * *

Ларри допоздна не мог уснуть. Вскрикнул. Джулия бросилась к нему в комнату успокаивать. Герти тоже услышала. Ей страшно надоело сидеть без дела, перекликаться с верхним этажом. Она поднялась наверх. Залезла с ними обоими в кровать, обняла. Они к ней прижались. Приятно и необходимо. Но через некоторое время в тесноте всем стало слишком жарко.

Герти похрапывала, не хотелось ее беспокоить. Джулия с Ларри вышли за дверь и решили поиграть в «музыкальные стулья». Каждый будет спать на новом месте.

* * *

Ночь сменилась рассветом. На сей раз Рея не стала посылать сына. Воспользовалась запасным ключом. Тем, который Герти сама дала ей много месяцев назад. Одежду перепачкала битумом. Им же измазала лицо, чтобы даже самой себе предстать чем-то невнятным. Шагала неловко: колено окончательно вышло из строя.

Прокралась через темную гостиную Герти. Увидела на диване фигуру спящего, полностью скрытую подушками и простынями. Клубочек, совсем маленький. Можно подумать, ребенок. Рея опустилась на здоровое колено, вторую ногу, не сгибая, отвела в сторону. Подровняла дыхание под дыхание спящей Герти: медленное, глубокое.

Двадцать семь лет назад она побежала за Эйлин Блум в туалет. Коленом вышибла дверь. Хрясь! — дверь ударила ту, что внутри, по голове. Она осела на пол, со лба хлынула кровь, а Рея стояла рядом: ей хотелось кричать от боли, но страшно было привлечь к себе внимание. Не то лицо. Оно не принадлежало Эйлин Блум.

— Это случайность, — объясняла Рея, когда в женский туалет венгерской кондитерской сбежались люди. — Я поскользнулась.

Ей поверили все, кроме Эйлин Блум. Потому что какой же нужно быть маньячкой, чтобы едва ли не насмерть зашибить тринадцатилетнюю девочку?

Спящая фигура в доме Уайлдов пошевелилась. Села с трудом, под грузом всех этих одеял и подушек. Хмыкнула — Рее вспомнилась старая телевизионная комедия. Смешная и совершенно неправдоподобная.

Одеяло слетело. Все было в тумане, поле зрение дробилось на пятна. Рея увидела в глазах фигуры отражение, но не свое собственное. Блестящий битум, оскаленный рот — то был образ рассерженного мрака.

Из фильма «Черная дыра» Рея знала, что речь не о магическом мышлении. Не о раковой опухоли, порожденной угрызениями совести. Это действительно возможно — отправиться вспять во времени и исправить свое прошлое. Отбросить мрак, выйти чистой с другой стороны.

«Я этого не делала, — подумала она. — Сделал кто-то другой».

И, будто загадывая желание, она взяла «Куб боли», который украла эта сука. Впечатала его Ларри Уайлду в висок.

НА МЕЙПЛ-СТРИТ ЯВИЛИСЬ ЧУДОВИЩА 1–2 августа

Карта Мейпл-стрит на 1 августа 2027 года

* Дом № 116, где проживают Уайлды

* Дом № 118, где проживают Шредеры

Список постоянных жителей Мейпл-стрит на 1 августа 2027 года

100 ПУСТУЕТ 102 ПУСТУЕТ

104 Сингхи: Сай (47), Никита (36), Пранев (16), Мишель (14), Сэм (13), Сара (9), Джон (7)

106 ПУСТУЕТ

108 ПУСТУЕТ

110 Хестия: Рич (51), Кэт (48), Хелен (17), Лейни (14)

112 ПУСТУЕТ

114 Уолши: Салли (49), Марджи (46), Чарли (13)

116 Уайлды: Арло (39), Герти (31), Джулия (12), Ларри (8)

118 Шредеры: Фриц (62), Рея (53), Фрицик (19), Элла (9)

120 ПУСТУЕТ

122 ПУСТУЕТ

124 Гаррисоны: Тимоти (46), Джейн (45), Адам (16), Дейв (14)

126 Понти: Стивен (52), Джил (48), Марко (20), Ричард (16)

128 Оттоманелли: Доминик (44), Линда (44), Марк (12), Майкл (12)

130 ПУСТУЕТ

132 ПУСТУЕТ

134 ПУСТУЕТ

ВСЕГО: 34 человека

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

© «Сома институт пресс», 2036

«Чарли изменился бесповоротно. Как и все остальные дети. Они перестали нам доверять. Они перестали быть детьми. Мы с Марджи развелись. Я страшно злилась на нее за то, что она всю эту историю с Арло прикладывала к собственному детству. Мне было так тяжело, что я ей не противоречила, участвовала во всем, хотя и знала, что это плохо.

Ужас, как они избили его до полусмерти прямо посреди улицы. В последующие годы я не раз от них слышала, что он сам напросился. Ничего подобного. Все, что он про нас говорил, было правдой. Меня это до сих пор мучает. Иногда мне кажется, что такова участь каждого взрослого человека. Испытывать мучения».

Салли Уолш, бывшая жительница Мейпл-стрит

Блудные дети с Мейпл-стрит Марк Реалмуто, «Нью-Йоркер»

19 октября 2037 года

Среди вещей миссис Шредер обнаружили альбом, куда она вклеивала вырезки, связанные с Джессикой Шерман, тринадцатилетней девочкой, которую когда-то покалечила в кафе в Сиэтле. Тогда маленькая Джессика уже через несколько минут пришла в себя, однако впоследствии ее родные сочли, что именно этот удар оказался причиной аневризмы, случившейся у нее полгода спустя.

По словам родных, в результате аневризмы Джессика стала тяжелым инвалидом. Ее мать Скайлар написала в «Фейсбуке», что Джессика навсегда останется маленьким ребенком: за ней нужен уход, им не выйти из дома. Это одновременно и благословение, и крест. По словам матери, раньше Джессика была спокойной девочкой, а теперь часто впадала в ярость и агрессию.

Рея Шредер перестала собирать заметки через два года, когда Джессике исполнилось пятнадцать лет. Нет никаких свидетельств того, что она следила за дальнейшей жизнью девочки. Джессике сейчас сорок, она проживает в интернате в Сиэтле.

Шерманы подали в суд на Университет Вашингтона, Рею и венгерскую кондитерскую, но поскольку Джессика не посещала врача после получения первой травмы, причинно-следственную связь между происшествием в кафе и ее последующей инвалидностью так и не удалось доказать.

Как видно по размещенным здесь фотографиям, между Джессикой и Шелли существует необычайное сходство. Они запросто могли бы быть близнецами. Невозможно не задаться вопросом, не продолжала ли Рея и впоследствии думать о Джессике…

Мейпл-стрит, 116 1 августа, воскресенье

Давненько не виделись. Вы, похоже, поездом перестали ездить. Как жизнь? — спросил продавец из «Севен-илевен». Судя по бирке, звали его Оскар.

— День, зараза, опять такой, что дышать нечем, — ответил Арло.

Оскар очень долго набирал сдачу, считал и пересчитывал сперва доллары, а потом и центы, из чего Арло заключил, что тот уже видел новости. Знает про обвинения.

— Случается.

Такси, забравшее его из службы защиты, заехать на улицу не смогло. Проезд так и не открыли. Пришлось выйти здесь, вот он и решил прихватить упаковку имбирного пива для Герти, авокадо для Ларри, пачку «Парламента» для себя и запас молока и овсяных хлопьев «Фростед флейкс» для Джулии.

— Что-что? — переспросил Арло.

— У всех бывают тяжелые дни.

— Угу. Пусть у вас будет легкий за нас обоих.

— Постараюсь.

Взяв пакет, Арло зашагал по парку. Воскресенье, середина дня. Вокруг ни души. Ни сверчков, ни цикад. Ни птичьей переклички. Только ограничительные столбики, платформа над провалом и очень много битума. Ноги увязали, он шел быстро, не вдавливая подметки, иначе потом и не вытянешь.

Обвинения, которые ему выдвинули в службе защиты, не лезли ни в какие ворота. Трое из четверых детей отказались разговаривать с полицией — разговаривали их родители. Единственный, кто согласился дать показания, утверждал лишь, что Арло неоднократно опускал руку ему на колено, что сотрудники службы защиты сочли «лаской». Имена детей Арло не назвали, показаний оказалось недостаточно, чтобы поместить его под арест или вообще открыть дело.

От безделья Арло еще раз позвонил Фреду на работу — уже без всякой надежды. Фред перезвонил из клиники «Маунт-Синай» на Манхэттене. Оказалось, что новая модная иммунотерапия Бетани не помогла. Все возможности исчерпаны.

— Что там у тебя? — спросил Арло.

— Ничего. Просто хотел сказать, что мысленно мы с вами, — ответил Фред. — И как только сможем, придем к вам в гости.

Голос у Фреда пресекся. Он долго молчал, а Арло ждал, отключив в телефоне звук, чтобы Фред не слышал, как переговариваются сотрудники службы — громко и бесцеремонно.

— Когда она заболела. Целую вечность назад. Ты не представляешь, сколько знакомых разбежалось.

И вот я остался один.

Арло включил звук.

— Я с тобой. И Герти тоже.

— Слов нет, как для меня это важно, — ответил Фред.

Уже дважды сотрудники службы спросили, не будет ли он так любезен, не переночует ли в местном полицейском участке. Следовало бы ответить: «Нет, спасибо». Но они явственно дали понять, что, если он попытается уйти, на допрос потащат Герти.

Поэтому он согласился.

Утром во второй раз явился Бьянки — костюм помятый, как будто после бессонной ночи. Он заверил Арло, что дважды отправлял к Герти полицейский патруль и один раз был у нее лично.

— А вы не подумывали о том, чтобы уехать с этой улицы? — спросил он у Арло.

— Нужно сперва с делами разобраться. Это… непросто. Все непросто.

Бьянки просунул руку между прутьями и похлопал его по плечу, и Арло впервые за все время понял, что Бьянки на его стороне.

— От таких людей нужно бежать. Без оглядки.

Через несколько часов сотрудники службы в очередной раз задали ему все те же вопросы. Ответив, Арло наконец встал со стула.

— Сэр, мы еще не закончили.

— Мне предъявлено обвинение?

Никто не ответил. Арло не стал ждать разрешения, просто вышел за дверь.

Доехал на «Убере» до «Севен-илевен». Зашагал домой с пакетом продуктов, увидел Линду Оттоманелли на крыльце ее дома. Увидел Марджи и ее жену Салли — они шлангом смывали битум с дорожки перед домом. Мужчины Понти тоже сидели на крыльце. Подойдя поближе, он заметил, что на него смотрят. Во все глаза.

У него появилось дурное предчувствие. Хуже обычного. Сперва Понти ушли в дом, чего он не ждал. У этих придурков наверняка кулаки чешутся. Потом Уолши. Наконец Линда и Рея. Стремительно, едва ли не бегом.

Он увидел, что дверь его дома № 116 открыта.

Полицейский участок Гарден-Сити 1 августа, воскресенье

— Это не я, — сказала Рея Шредер. — Кто-то Другой.

Она сидела в кабинете инспектора Бьянки. С ней рядом — Фриц-старший. Он настоял на том, чтобы сопровождать жену, что сильно ее удивило. — Кто именно? — спросил Бьянки.

Рея медленно, потрясенно покачала головой. Она так вымоталась, что плохо понимала, что к чему. Мир состоял из ярких пятен пустоты. И давил на нее. Она чувствовала себя астронавтом на Юпитере.

— Да поверьте же. Герти я, может, еще бы и ударила. Я ее терпеть не могу. Но Ларри? Я на такое не способна. Не в моем характере.

Бьянки кивнул.

— Мне сказали, что из дома пропала некая шкатулка. Изначально миссис Уайлд забрала ее из вашего дома. А вчера ночью кто-то проник в дом Уайлдов и забрал ее обратно. Вам об этом что-то известно? Рея шумно выдохнула.

— Шкатулка? — повторила она. — Как это, забрала из моего дома? Герти приходила ко мне домой? Бьянки ждал.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите, — сказала Рея. — Можете объяснить подробнее?

— Вы прошлой ночью что-то слышали? Видели?

Она покачала головой. Заговорила шепотом. От чистого сердца. Не кривя душой. Потому что у нее сохранились смутные воспоминания о том, что прошлой ночью она была в доме Уайлдов, но с одной целью — вернуть то, что у нее украли. Проучить Герти. Она никогда бы не стала бить ребенка. Кто-то на такое способен, а она — нет.

— А может, это сама Герти?

— Зачем ей это?

— А другому зачем? У нее с головой плохо. Я однажды пошла к ней в ванную за аспирином. Она клонопин принимает. А это сильный препарат. Она давно больна. И серьезно. — Глаза Реи наполнились слезами: все это так ужасно. Невероятно. Непредставимо. — Она говорит детским голосом. Я сама слышала. И эта история с мужем-педофилом добила ее окончательно.

Бьянки долго не отводил от нее взгляда.

— Когда вы слышали, чтобы она говорила детским голосом? В ночь, когда бросили кирпич? А мне казалось, вы тогда спали. И ничего не слышали.

Рея покраснела.

— В другой раз. С ней это часто бывало.

Опять молчание. Бьянки все еще смотрел на нее.

А потом — неожиданность. Фриц тоже на нее смотрел.

— Я хочу домой, прямо сейчас, — сказала она, хотя никуда не спешила. Даже если дом и обыщут, ничего не найдут. «Куб боли» с прилипшими к нему волосами она спрятала в надежном месте. В почтовом ящике Бенчли. Даже не на своем участке. — Можно мне домой?

— Да.

Мейпл-стрит, 116 1 августа, воскресенье

Обнаружила его Джулия. Все они заспались — настолько, насколько это возможно в летнюю жару. Она спустилась вниз. Фигура на диване выглядела как-то не так. Жутковато. В доме все еще было тихо, и в первый момент увиденное показалось Джулии дурным сном. Или будто бы мир треснул по шву, переменился — теперь все правила новые. Одеяло пропиталось запекшейся кровью, приклеилось к щеке Ларри.

Джулия застыла — боялась подойти ближе.

И маму позвать боялась. Боялась, что тот, кто это сделал, все еще в доме. Нужно было приблизиться. Потрогать. Но она совсем перепугалась. Выскочила из дома. Босиком, в старой мятой пижаме, зашагала по улице. Надо, наверное, постучать к соседям. Но к кому? Кто из них им еще не враг? Она двинулась через Стерлинг-парк, мимо провала.

Миниатюрная ныряльщица не смогла протиснуться в туннель. Бедра оказались широковаты. Провал прикрыли и собирались засыпать. Шелли затерялась внутри.

Джулия позвонила в скорую из автомата в «Севен-илевен». Там сказали, чтобы она оставалась на линии, но она повесила трубку. Нужно разбудить маму до их приезда. Успокоить, чтобы она снова не попала в психушку.

Домой. Через парк назад к дому — на сей раз ей встретилась Рея Шредер, стоявшая на крыльце. Вид у нее был совершенно обыденный. Спокойная, хорошо одетая.

— Доброе утро, Джулия, — поздоровалась она.

На Джулию накатил ужас или что-то еще ужаснее. Даже кости вскрикнули.

— Доброе утро, миссис Шредер.

Она вошла в дом. Мама уже встала. Склонилась над Ларри. Джулия в испуге сделала шаг назад.

— Он не… — прошептала она. А потом начала оседать на пол у стены — атмосфера на этой странной планете оказалась слишком удушливой.

— Дышит, — ответила мама. Дрожа от прилива нервной энергии, она приподняла сына, подсунула подушку под голову. Ларри сейчас не был Ларри. На руках Герти висела бледная безвольная кукла. — Все будет хорошо. Я взрослая, я со всем разберусь, — сказала она, не вкладывая в слова никакого смысла.

Джулия поняла, что мама просто воспроизводит какую-то мантру, вычитанную в книге по воспитанию детей. На автомате. А сама понятия не имеет, что делает.

— Я вызвала скорую, — сказала Джулия.

В темноте глаза Герти блестели особенно ярко. Пронзали насквозь.

— Слава богу. Ты всегда поступаешь правильно. — произнесла она.

Приехала скорая. Соседи наблюдали, снаружи и изнутри. В скорую согласились взять только одного человека. Джулия сказала маме:

— Поезжай, я что-нибудь придумаю.

Она хотела было попросить мам Чарли ее подвезти, но, дойдя до их двери, струсила. Так и не позвонила. Вдруг они вызовут инспекцию по делам несовершеннолетних? Обвинят маму в оставлении без присмотра?

Она вернулась в дом. Выбросила окровавленное одеяло. Приняла душ. Переоделась. Собрала вещи для Ларри и мамы. Оставила папе записку на случай, если он вернется. Тут ей пришло в голову, что самое время остановиться и поплакать. Но плакать не хотелось. Проще было двигаться дальше. И она зашагала к больнице, до которой было пять километров.

Мейпл-стрит 116 1 августа, воскресенье

Арло прочитал послание Джулии. Попытался дозвониться в больницу с телефона Герти, но сигнал был ужасный. Выскочил обратно на улицу. Двери всех домов по обе стороны были закрыты, обитатели их находились внутри. Арло чувствовал на себе их взгляды. Наверняка они знают, что произошло. Не могли не прослышать о нападении на его сына. Скорая ведь тихо не подъезжает.

Он выставил средний палец. Помахал им. Запрыгнул в «пассат».

На полдороге приметил девчушку на обочине.

Вид нелепый, короткие волосы растрепаны, тащит холщовый мешок, накинув ручки на плечи наподобие лямок рюкзака, — похоже, сбежала из дому. Первая мысль была о его собственном детстве.

В мире полно бесприютной малышни. А потом он понял, что это Джулия.

Остановился. Перегнулся, открыл дверь. Джулия залезла в машину. Он отъехал не сразу. Посидел тихо. Не готов был протягивать к ней руки. Может, она уже наслушалась гадостей, которые про него рассказывают. И он вдруг понял, что дочь выглядит совсем взрослой. Зрелой. Поэтому они просто дышали, глядя перед собой.

— Тяжко мне. В последнее время стало трудно ходить. Я боюсь ехать в больницу. Боюсь, что нашу семью уничтожили, — произнес он, отчетливо сознавая, что зря. Но некоторые вещи внутри не удержишь. Особенно если удерживал всю жизнь и их столько накопилось, что и умереть недолго. — Не знаю, говорил ли я тебе об этом, — продолжал он, — но когда мы с твоей мамой познакомились, у меня ничего не было. Я вообще не в состоянии понять, что она во мне нашла. Но в ней было столько доброты. В жизни не встречал такого доброго человека. Знаю, это не всегда заметно. Я часто допускаю ошибки. Но ты, Ларри и твоя мама — самые мои драгоценные люди, самое важное, что у меня есть.

Она придвинулась к нему поближе, заплакала у него в объятиях. Он гладил ее по влажным коротким волосам, по прыщавой шее и спине. Ощущал, какая она уже большая. Взрослая. Он в ее возрасте уже потихоньку ширялся. Боролся с новообретен-ной привычкой. Когда он в те годы смотрел на других детей, они ему казались представителями иного вида. Он и представить себе не мог, что у него с ними есть что-то общее. А теперь вдруг понял, что это не так. Каждый ребенок ведет свою войну.

— Ты услышишь про меня всякие гадости. Может, уже слышала, — сказал он.

— Ты не насиловал мою лучшую подругу. Я это знаю, — откликнулась Джулия.

— Не насиловал.

Он прижимал ее к себе, мимо мчались машины, и, опустив лицо ей на затылок, он тоже заплакал. Она его слез не видела, но наверняка ощутила — ведь это была Джулия.

Клиника Уинтропа 1 августа, воскресенье

У Ларри диагностировали сотрясение мозга. Отсюда и летаргия. Уайлдам сказали: объем повреждений можно будет оценить, только когда сойдет отек.

Из клиники Герти сразу же позвонила в полицию. Они снова приехали. В приемной, в окружении незнакомых людей, она пересказала события предыдущего дня, ничего не утаив. Стали расспрашивать Арло. У него было неоспоримое алиби. После этого полицейские спросили, могут ли пообщаться с психиатром из «Кридмора», который лечил Герти перед этим. Она дала свое согласие.

После этого Уайлдам разрешили зайти к Ларри, но по два человека, не больше. Они это слышали. Но на фоне всех прочих бед им уже было все равно.

В клинике у всех полно дел. Никто ничего не заметил. Родители протащили и Джулию, закрыв собой с обеих сторон.

Зашли в палату. Ларри ударили чем-то острым и тяжелым. Со лба был сорван лоскут кожи. Рядом стояла капельница — пациенту вводили жидкость, чтобы избежать отека мозгового ствола.

Герти обрадовалась, увидев, что сын может сфокусировать взгляд. Когда он только очнулся, глаза были тусклыми.

Говорили они не много. Показали ему все зеленые одежки, которые прихватила Джулия, рассказали, что ему очень повезло: тут лаймовое желе дают без ограничений. Посидели на кровати, стараясь ему не мешать. Подышали в едином ритме. Будто сливаясь с ним, пытаясь стать им, забрать его боль. Надолго не хватило. Все они были слишком разными.

Во всех странностях Ларри Герти долго винила себя. Наверное, она не так питалась во время беременности или слишком много переживала. Когда он был маленьким, она слишком часто на него прикрикивала, расшатывала ему нервную систему, а может, была недостаточно ласкова, не научила его полноценно общаться. Услышав про обвинение, она даже подумала: а вдруг Арло с ним что-то сделал.

Но сейчас Ларри лежал, обхватив руками самодельного робота, бодрый и жизнерадостный, несмотря на опущенные веки, и Герти вдруг поняла, что Ларри — идеальное воплощение всей семьи. Никуда не вписывается, но никогда не оставляет попыток.

* * *

По дороге домой они тихонько переговаривались. Сзади сидела Джулия, но неотложные разговоры пришлось вести прямо при ней.

Герти рассказала Арло о фотографиях синяков, о кирпичах, о том, что творится у Реи дома. О том, что забыла там свои туфли. Что улики, добытые такой ценой, пропали — впрочем, нету нее никакой уверенности, что с их помощью удалось бы доказать его невиновность.

Возможно, именно Рея забралась к ним в дом ночью. Но хватило бы у нее сил для такого удара? Скорее это был Фриц или Фрицик, или кто угодно из жителей Мейпл-стрит. Почему для отмщения они выбрали именно Ларри, совершенно непостижимо. Наверное, потому, что он спал внизу: проще и удобнее до него добраться.

Они ехали дальше. Чем ближе к Мейпл-стрит, тем меньше разговаривали. Джулия, сидевшая сзади, видела только синее небо, зеленые деревья и самолет — он летел необычайно низко, двигатель громко гудел.

* * *

Вернувшись на Мейпл-стрит, они уложили вещи.

Каждый — на пару дней. Решили, что поедут в мотель в Хемпстеде. Закрыли окна. Прошли под хрустальной люстрой, которая очень нравилась Герти, потому что напоминала конференц-зал в Джерси-Сити: сплошной свет и радуги. Они забрали любимые вещи из тесных спаленок, из ванных комнат с настоящей плиткой, прошли по скрипучей лестнице, которую очень любили, потому что раньше у них никогда не было лестниц. Да и дома не было.

Опустошили холодильник, забрали все, что в мотеле можно будет разогреть в микроволновке, плюс яблоки и замороженную черешню. Взяли и пистолет. Заперли за собой дверь. Джулия снова села на заднее сиденье. Снова сползла пониже, чтобы видеть одно только небо.

Арло с Герти укладывали вещи в багажник. У Герти болела спина, но она все равно помогала. Пока они с этим возились, патрульный куда-то уехал. После этого начали собираться соседи. Из домов не выходили. Трусость не позволяла. Отдергивали занавески и смотрели в окна — в этот жаркий воскресный полдень в воздухе не было ни ветерка.

Арло переводил взгляд с одного дома на другой, пытаясь поймать хоть чей-то взгляд. Уолши, Гаррисоны, Понти, Шредеры, Сингхи, Хестия, Оттоманелли. Они бестрепетно смотрели ему в лицо. Жители Мейпл-стрит. Они победили. Ни он, ни его семья никогда больше не вернутся сюда, в дом своей мечты. В дом, который должен был стать их пропуском в светлое будущее. Мейпл-стрит сочла их недостойными. И теперь злорадствует по этому поводу.

У каждого есть точка невозврата. Место столь ярое, что логика там отказывает.

— Убила бы их, — произнесла Герти, и Арло этого хватило.

* * *

С предохранителя снимать не стал. Все время помнил об этой важной подробности. Не хочет он никого калечить, достаточно припугнуть. Потому что он наконец-то понял, чего они добивались. Дело не в Шелли. Не в изнасиловании. А в его татуировках. В выговоре Герти. В Джулии, укравшей его сигареты, в Ларри с его роботом. В их неухоженном газоне, водной дорожке, дурацкой музыке из прошлого.

Они с Герти бессовестно попытались пролезть в ряды Истинных Американцев. Набрались наглости переехать в Гарден-Сити, и вся Мейпл-стрит дружно решила их проучить. Извести их семью. Изничтожить. Ей это удалось. Арло был готов сдаться. Если им только это и было нужно, он бы, возможно, свалил по-тихому. Продал бы дом № 116 себе в убыток, забрал семью, исчез без следа.

Вот только они запустили в него свои крючья, изничтожения им недостаточно. Чтобы доказать собственную правоту и успокоить совесть, им нужно выхолостить семью Уайлдов. Чтобы Ларри умер, а Джулия оказалась в приюте. Герти — в лечебнице для умалишенных, и чтобы младенца выдрали у нее из чрева и отдали чужим людям. Арло — в тюрьме и снова на игле, ибо ничего больше у него не осталось.

Вот что им нужно, и этого они не получат. Не позволит он им победить.

* * *

В первый момент обитатели Мейпл-стрит не разглядели, что у Арло в руке. Он его нес не как коп, а как начинающий рыбак, у которого в неплотно сжатом кулаке склизкая наживка.

Он развернулся и пошел от «пассата» в их сторону, по битуму, под толщей которого уже скрылись и трава, и тротуар. В окнах замаячили. Он ничего не собирался делать. Всего лишь хотел показать, что у него в руке. И если они попытаются нынче ночью сжечь его дом, или тронуть Ларри в больнице, или наслать копов на Герти, наврав, что это она изувечила Ларри ночью, — он здесь, наготове.

Начал он с Уолшей. Постоял у начала их подъездной дорожки. Никакого проникновения на чужую территорию с оружием в руках. Салли выглянула из своей комнаты. Он приветливо ей улыбнулся, аккуратно держа в руке пистолет с защелкнутым предохранителем.

— Эй! — крикнул он. — Спасибо, что вчера размозжила моему сыну череп. Славные вы соседи! — И пошел дальше.

Следующие — Хестия. Родители от волнения закинулись марихуаной — они запекали ее в печенье и предлагали на десерт на званых ужинах: считали себя первыми людьми на Земле, превратившими дурную привычку в светскую условность. К дочкам они относились как к лучшим друзьям — делились с ними заботами, проблемами на работе, сообщали, как часто занимаются сексом. Считали себя этакими хиппи. Передовыми. Слушали Эминема. Никому не рассказывали, чем зарабатывают, иногда привирали, что они врачи. На деле же они работали в страховой компании, которая распоряжалась фондом «Всемирный торговый центр». В их обязанность входило отклонять заявки жертв одиннадцатого сентября, которые умирали от сердечных болезней, рака или эмфиземы. Мир разваливался на куски. Хестия ускоряли процесс. В центре парка разверзлась дыра, извергавшая черную слизь. Но Хестия продолжали считать, что истинная угроза сосредоточена в Арло и его семье. Вся беда — этот их гребаный бруклинский выговор.

Пропахший битумом ветерок шевелил занавески у них в гостиной.

— Я вас, падлы, видел в ночь, когда бросили кирпич. Вы вообще медленнее всех ходите.

Дальше он пошел к Сингхам. Они владели сетью «Баскин Роббинс — Данкин Донате» на главной улице Гарден-Сити, плюс еще двумя точками в Роквил-Центре и Минеоле. Арло остановился перед их «хондой-пилотом», на которой Джулия с Ларри миллион раз ездили на игры Малой бейсбольной лиги. В гостиной стоял огромный телевизор. Они смотрели дурацкие нетфликсовские подростковые сериалы. Всякую хрень вроде «Будки поцелуев — 2», в которой от большого ума видели суть американской жизни. Он ударил по машине. Так, слегка, костяшками пальцев.

Дальше Гаррисоны, эти чокнутые придурки, поделившие собственный дом. Единственные, кто никогда не приглашал соседей на ужин, чтобы не демонстрировать собственное убожество.

— Лицемеры! — выкрикнул он.

Дальше Понти, жилище крутых мужиков с гипертрофированными бицепсами.

— Лицемеры!

За ними — Оттоманелли, Линда и Доминик, у которых мозгов на двоих как у синицы, а в гнезде верховодят злющие близнецы.

— Все вы лицемеры!

Одна из дверей открылась. К нему двинулись Понти. Доминик Оттоманелли тоже вышел из дома.

— Арло, кончай. Поехали, — позвала его Герти.

Дом Шредеров Арло оставил напоследок. Машины Фрица на месте не было, а жаль. Как-то приличнее кричать угрозы, когда хозяин дома. Он досчитал до пяти, вскинул пистолет, прицелился. Навел его на веранду.

— Арло! — выкрикнула Герти.

— Папа! — прозвенел голос Джулии.

Он почувствовал тяжелый удар по затылку. Упал, в рот набился пропитанный битумом гравий. Револьвер отлетел в сторону. Потом Арло пнули. В голове вспыхнуло воспоминание. Отец. Он поднялся на четвереньки.

Вокруг — Стивен, Марко и Ричард Понти. Доминик Оттоманелли и Сай Сингх. Арло попытался встать. В руке у Стивена была бейсбольная бита.

Еще один замах. Ноги подкосились. Он вновь попытался встать, потому что на него смотрели Джулия и Герти. Из горла Доминика Оттоманелли вырвался рев — низкий, мужской, первобытный: Доминик пнул Арло в грудь тяжелым ботинком. От удара колени подкосились, он снова упал плашмя. Почувствовал во рту соленый вкус. Прилив адреналина не давал ощутить боль от сломанных ребер, одно из которых проткнуло левое легкое.

Арло устало заметил, как нагнулась Рея Шредер. Что-то подняла с земли. Револьвер?..

Увидел чью-то ногу, вцепился в нее. Попытался встать. Герти и Джулия протолкались сквозь строй мужчин. Встали с ним рядом. Раздавались крики, однако кричали не они. Кричала Мейпл-стрит. Кто-то голосил с крыльца. Другие верещали в окна. Звуки издавали Никита, Пранев, Мишель и Сэм Сингх. Издавали Рич, Кэт, Хелен и Лейни Хестия. Издавали Салли и Марджи Уолш. Издавали Рея, Фрицик и Элла Шредер. Издавали Тим, Джейн и Адам Гаррисон. Издавала Джил Понти. Издавали Линда Оттоманелли и ее ненормальные близнецы. Все они кричали, улыбались, размахивали кулаками. Господи твоя воля, они всему этому радовались.

Герти оттолкнула Стивена Понти с его окровавленной битой. Ему хватило ума не сопротивляться. Потом опустилась на землю рядом с Арло, накрыв ладонями его ребра — она будто пыталась удержать расползавшиеся куски его тела. Джулия была рядом.

Арло понял: Доминик заносит ногу. На лице его застыло уродливое животное выражение. Потное похотливое лицо перед самым оргазмом. А крики радости не смолкали. Доминик слегка согнул вторую ногу. Арло успел бы отклониться. Но не пострадают ли тогда Герти и Джулия? Не примет ли на себя удар его нерожденная дочь?

Он не стал отклоняться. А они все вопили, точно римляне в Колизее: жители Мейпл-стрит громко восторгались расправой над Арло Уайлдом. Удар в упор: тяжелым сапогом в лицо.

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

© «Сома институт пресс», 2036

«Да. Это я помню. Они их подбадривали».

Салли Уолш

«Не помню. Вы вот говорите, свидетели видели, как я смеялся и хлопал в ладоши. Сам я этого не помню».

Рич Хестия

«О некоторых поступках ты потом жалеешь. Я смотрел, что происходит, и знал: нужно выйти и попытаться их остановить. Все было не так, как вы думаете. Мои мамы совсем не радовались. Судя по виду, не радовался почти никто. Не знаю, что они там кричали, но они не радовались».

Чарли Уолш

«Извращенец с пушкой. Мы его остановили. Иногда нужно делать, что должно».

Стивен Понти

«У нас на улице возникла проблема, полиция отказалась ее решать. Мы сами решили свою проблему».

Доминик Оттоманелли

«Глупостей не говорите. Никто не радовался».

Никита Сингх

Мотель «Хемпстед» 2 августа, понедельник

В мотель они приехали совсем поздно вечером.

Герти чувствовала внутри усталость. В крови, в костях. За ночевку она заплатила, но вещи из машины забирать не стала. Просто прошла с Джулией в номер, заперла дверь. Иногда Герти начинала плакать. И от усталости уже не могла это скрывать.

Они сели на кровати — Джулия впервые была в гостиничном номере. Герти заметила, что дочь ни до чего не дотрагивается без особой необходимости. Видимо, боится сломать мини-холодильник или разбить стакан, чтобы потом не пришлось за них платить.

— Он жив. Это главное, — сказала Герти. — Мы все живы.

Джулия смотрела прямо перед собой. Зубы они не почистили и не собирались. Пижамы не надели — тоже не собирались. За все эти вещи отвечал Арло. За бытовые вещи.

В больницу приходила полиция. Герти все рассказала. Мужчинам — Понти, Доминику Оттоманелли и Праневу Сингху — уже выдвинули обвинение, а потом выпустили под подписку. Они повторили все обвинения в адрес Арло, уверенные как никогда, что от его развратных действий пострадали все дети на Мейпл-стрит. Служба защиты детей наверняка вернется. Провал утром засыплют — исчезнет последняя возможность обелить его имя. Не исключено, что Арло посадят в тюрьму. Велика вероятность, что Герти обвинят в нападении на Ларри. Линда Оттоманелли утверждает, что все видела через свое окно. Она сказала полиции, что Герти у нее на глазах ударила сына, а потом подняла крик, будто сама испугалась.

У Арло сломаны скула и челюсть. Пришлось крепить их проволокой. На следующие три месяца — только жидкое питание. Плюс три сломанных ребра и прокол легкого. Однако он жив, а это уже немало. Побывав у него, они зашли и к Ларри — тот оставался под успокоительными.

Пока Герти была в больнице, Бьянки получил ордер на обыск у Шредеров и Уайлдов. Обыскали все, но не нашли ни револьвера, ни шкатулки с телефоном. Утром Герти должна была явиться к Бьянки для очередной беседы. Возможно, он встанет на ее сторону. Он человек здравомыслящий. Но этого может и не хватить.

Сейчас же она сидела на кровати и не могла пошевелиться от усталости. В детские годы ей часто приходилось ночевать в замурзанных пансионах. Она всегда их терпеть не могла. Кондиционер гонял пересушенный воздух, от ковролина пахло кошкой, покрывало на постели было жестким. Круг замкнулся. Столько лет потрачено, чтобы покончить со старым, и вот она опять в исходной точке, в гостиничном номере с двенадцатилетней девочкой. Причем почти без денег.

Герти, покряхтев, встала. Медленно сделала несколько шагов. Раскрыла постель.

— Залезай, — сказала она Джулии.

Потом крепко прижалась к дочери, а та обхватила ее и очень, очень глубоко вздохнула.

* * *

Поздняя ночь. Джулия выжидала рядом с мамой — та тихо похрапывала. Кондиционер продолжал мучительно подвывать. Джулия встала, очень медленно.

Выскользнула из номера. Преследовать ее некому. Никакого тебе приставучего младшего брата с этой его дурацкой куклой, который станет выяснять, куда это она идет. Только темнота и улица снаружи, а на ней прохожие, какие попадаются в восточной части Нью-Йорка. Белогубые торчки, продажные женщины.

Она надела удобные туфли. До Мейпл-стрит три километра.

Дошла до жилых кварталов, там было потише. Машины не скрежетали на поворотах. Деревьев росло больше. Джулия шагала все дальше, вокруг становилось все тише. Не слышалось ночной песни насекомых, на улицах не виднелись опоссумы, еноты не рылись в мусорных баках. Белок не было слышно, над головой не дрогнет ни ветки.

На Мейпл-стрит она добралась почти к рассвету. Из-за сниженного напряжения свет горел тускло, фонари, окружавшие парк, светились матовой желтизной. Все выгляделокак всегда, но только не в Стерлинг-парке, где пропитанный битумом песок одновременно и поглощал, и отражал свет, — здесь все испускало тусклое сияние.

На месте никого, хотя они и договорились о встрече. Ну и ладно. Так даже лучше. Она все сделает сама.

Джулия прошла мимо своего опустевшего дома. Он выглядел чужим, будто никогда ей не принадлежал. Она отвела глаза и зашагала дальше. Слишком мучительно. И кто знает, может, на подъездной дорожке еще осталась папина кровь.

Она шагнула за каменное ограждение. Возле него — липкая трава, дальше чистый битум. Чем ближе Джулия подходила, тем отчетливее ощущала, что у провала что-то есть. Не человек. Нечто. И оно вслушивается.

На полдороге — вспышка света, ослепляющая. Луч качнулся.

— Это я, — громким шепотом окликнул ее Чарли. Потом зажал фонарик под подбородком. Вид у него сделался страшный.

У Джулии в горле застрял комок. Присутствие Чарли придало всему правдоподобие. Он подошел, встал рядом. Протянул руку. Она ее взяла. А потом он повел фонарем влево, осветив Дейва Гаррисона и провал у него за спиной. Обычный Дейв, только сердитый, взвинченный и непредсказуемый сильнее обычного. Они с Шелли были два сапога пара.

Оказалось, провал ближе, чем она думала. Метрах в шести. Он так разросся, что деревянной платформы уже не хватало, часть выпирала наружу. У края Джулия увидела какие-то блестящие предметы. Инструменты, которыми будут рыть землю, — в свете фонарика они напоминали кости.

В тишине — новые человеческие звуки. Свет фонарика упал еще на четверых, стоявших в полумраке: Марк и Майкл Оттоманелли, Лейни Хестия, Сэм Сингх и даже маленькая Элла Шредер. Заострившееся личико, русые волосы, вся в черном, будто вдова.

— Ты им сказал? — Джулия выпустила руку Чарли.

— Они хотели помочь, — объяснил Чарли.

— Дождешься. Они все козлы! — прошипела Джулия.

— Твой папа был с пистолетом! — выкрикнула Лейни Хестия. Она была в пижаме с надписью «Да пребудет с тобой сила», с кофточки и шортиков будто стекали розовые головы штурмовиков.

— Да пошла ты! Тупая…

— Мы от всех слов отказались. Сказали, что это неправда, — прервал ее Майкл Оттоманелли, противный близнец, который когда-то обозвал ее побирушкой. — Все мы. От всего отказались.

— Отказались? Твой папаша избил моего папу! Челюсть ему сломал! У моего брата сотрясение мозга!

— Мы не виноваты, — сказала Лейни. — Не должна ты винить нас за то, что нас заставили сказать обманом.

— Можно мы тебе поможем? — спросил Сэм.

— Вали домой, — ответила Джулия.

— Прости меня, — сказал Марк Оттоманелли. Он плакал. — Я пытался все объяснить родителям. Но они не слушают.

— Вали домой, — повторила Джулия.

Тут все заговорили сразу. Потоки слов, которых Джулии совсем не хотелось слышать. Слова сожаления, убеждения, оправдания. В них звучали задетая гордость и детская незрелость. Слова, слова. В конце концов Джулия заткнула уши и стала ждать, пока они умолкнут.

— Это не ваше дело. Я докажу, что мой папа никого не трогал. Когда я ее вытащу, вы сами сядете в тюрьму, потому что соврали, а я над вами посмеюсь.

И тут впервые заговорила умученная ябеда-корябеда Элла Шредер.

— Это не только твое дело.

На это Джулии нечего было возразить.

Марк заплакал еще громче. Всхлипывал, шмыгал носом. А вслед за ним и Майкл.

— Им очень стыдно, — сказал Чарли. — Разреши им помочь.

Джулия отвернулась, чтобы не передумать, не пожалеть.

— Она моя сестра, — произнесла Элла.

— Да, — выдавила Джулия.

— Была моей сестрой, — поправилась Элла.

— Этого мы не знаем, — прошептала Джулия, понимая, что говорит о несбыточном.

— Мы все с ней дружили, Джулия. Еще до того, как ты сюда приехала, — напомнила Лейни.

Джулия все-таки не выдержала и тоже заплакала.

— Если кто пострадает, вы это на меня повесите. Вы затем и пришли, чтобы меня подставить. Тогда ваши родители и мне расквасят физиономию.

— Я больше никому ничего не скажу, — пообещала Элла. — Я здесь, потому что я ее сестра.

Марк все всхлипывал. Остальные подошли совсем близко. При свете фонаря и мобильников она видела сосредоточенные лица, образовавшие полукруг. Старалась, как могла, проникнуться ненавистью.

— Мы не наши родители, — сказал Дейв. — И к Шелли это тоже относится. Это наше общее дело. Всего Крысятника.

Она переводила взгляд с одного на другого. Она их не простила. Не могла им доверять. Но как их остановишь?

— Ладно, — сказала она.

Дейв нагнулся первым. Потом остальные. Торжественно, будто гробовщики, они подняли платформу за края, ослабили крепления. На них повеяло сладким аммиаком; когда они отворотили гигантскую конструкцию в сторону, получился небольшой лаз, в который можно было протиснуться. Под платформой — глубокая дыра, перекладины лестницы, исчезающие в пустоте. Лестница доходила до самого дна. Дальше шел подпертый опорами туннель, сужавшийся до непроходимости — по крайней мере, для взрослого.

Джулия оглядела всех по очереди: Чарли, Дейв, Элла, Лейни, Марк, Майк и Сэм. Все очень серьезные. Все пришли исправить то, что выглядело непоправимым. Никто даже отдаленно не походил на родителей.

Джулия полезла в прожорливую дыру.

Один за другим Чарли, Дейв, Марк, Майкл, Лейни, Сэм и Элла последовали за ней.

Вниз.

       Вниз.

                 Вниз.

                          Во мрак.

Мейпл-стрит, 118 2 августа, понедельник

Полицейские обыскали дом Реи, перевернув все до последней бутылки. Ничего не нашли.

Вместо того чтобы уехать на работу или переждать у себя в подвале, Фриц торчал в доме. Смотрел в окно столовой, звонил по телефону, разговаривал вполголоса. Стучал Элле в дверь. Потом совсем тихо — Рея не слышала, да и боялась услышать — заговорил с Фрициком. В какой-то момент Фрицик не выдержал. До Реи, стоявшей внизу у лестницы, донеслись рыдания. А вслед за ними шепот Фрица:

— Я разберусь.

Тут она поняла: Фриц строит какие-то козни. Вот почему он поехал с ней в участок. Готовит почву для развода.

Она взяла бутылку вина и удалилась к себе в кабинет. Заперла дверь. Поскольку заняться было нечем, стала разбирать старые вещи. Диссертация, по которой она хотела написать книгу о паноптикуме. Ей работа запомнилась блистательной, при просмотре оказалось — отнюдь. Диссертацию она написала еще до смерти отца, и теперь стало ясно: какой-то частью рассудка она еще до того фатального припадка знала, что отец ее — горький пьяница.

Посмотрела в интернете, как сложилась жизнь Эйлин Блум. Она стала преподавателем, как и Рея. Сперва работала в Университете Вашингтона, но в штат ее не взяли, она устраивалась в другие места, все заштатнее, и теперь числилась ассистенткой в онлайн-университете. В своих постах она измывалась над глупостью студентов, и большинство ее подписчиков находило это смешным. Отзывы о ее преподавании были в основном отрицательные. Слишком строго оценивает и все пытается втюхать Бертрана Рассела отстающим подросткам.

Неудачница, которая сгубила ее жизнь.

Решила поискать Джессику, но потом передумала из страха, что девочка умерла. Вместо этого вбила в поиск Ларри Уайлда. Посмотрела фотографии из разных источников. Новорожденный. Двухлетка. Игрок Малой лиги, вечно сидящий на скамье запасных. По телу прокатилось неприятное ощущение, как у жертвы под взглядом хищника. Подумалось: странно, что Герти содеяла с ним такую жуть в ночи.

Зачем бить такого ребенка? За что?

Вспомнилось: отец везет ее домой из школы, машина виляет, но Рея чувствует себя в полной безопасности. Вспомнила: они смотрят с ним научно-фантастический фильм, каждый пьет кока-колу из своей банки. Вспомнила: первый его припадок, обездвиженная рука притиснута к груди, глаза открыты, но незрячи. Они тогда смотрели «Черную дыру». Ей было четыре или пять. Они говорили тогда про путешествия во времени: внедряешься с одного конца, становишься немыслимо плотным, потом тебя выталкивает с другого — чистого, обновленного. «Это, по сути, клеточная телепортация, очищение. Время и расстояние — одно и то же, — говорил ей отец. — Чем больше ты удаляешься от события, тем проще развернуть его вспять, изменить».

А потом — паралич. Она попыталась отца разбудить. Он весь оцепенел, рука была прижата к груди, онемевшие полусогнутые пальцы напоминали когти. Лицо застыло в гримасе. Продолжалось это достаточно долго — она успела взглянуть на экран. Космический корабль летел сквозь дыру. Яркие вспышки света сливались в невероятную радужную плотность, а потом — темнота. Бессмысленность, мрак. Все грехи мира. А потом — вспять, через рай и через ад и обратно, в точку еще до начала. Корабль уцелел. Стал девственно чистым. Обновился.

Очнувшись, отец ничего не помнил. Вел себя так, будто никакого припадка и не было. Улыбнулся ей, и она увидела вокруг него божественное сияние. Невозможно яркое. Поняла, что обрела власть над временем. Оторвалась от земли и улетела в черную дыру. Вырвавшись из нее с другой стороны, она переместит их обоих в новую реальность. Спасет ему жизнь. Отцовский припадок поведал ей о ее исключительности.

Прошло много лет. Вспомнилось: школьная медсестра обратила внимание на ее мятую одежду — Рея не знала, как ее стирать, — на нечесаные волосы и спросила: «У тебя дома что-то не так?», а она подумала: «Понятное дело. Иначе зачем бы я сюда ходила каждый день?», но вслух произнесла другое: «Что может быть не так?» Спрашивала она совершенно серьезно. Потому что никогда не жила нигде, кроме как в доме отца, — так откуда ей знать? «Ну правда. — Вот что она имела в виду на самом деле. — Объясните. Что может быть не так?»

Она выросла и все забыла, как взрослые забывают, что такое волшебство. А потом отец умер. Она должна была в его последние минуты быть с ним рядом на том диване. Не должна была уезжать из дома. Она понимала, что это всего лишь вера в волшебство, детские иллюзии, и все же — вера в волшебство не отпускает. Оставляет след, делит мир на реальное и нереальное, и от этого не избавишься.

С одной стороны, отец был пьяницей и вырастил ее в вакууме пренебрежения. С другой — героем, которого она бросила, хотя могла бы спасти.

Вспомнилось: Эйлин в венгерской кондитерской в тот день, ее высокомерное презрение. Эйлин с ее безупречным будущим, безупречным семейством из Коннектикута, ее дорогими кашемировыми свитерами от Тори Бёрч. Эйлин, которая нащупала в Рее надлом, о существовании которого сама Рея не подозревала. Эйлин смотрела на нее с таким высокомерным презрением, что Рее казалось: мрак вокруг нее сделался зримым. И те, кто вглядывается, кто не может ее терпеть, его видят.

Хотелось вновь отправиться в путешествие. Стереть себя с лица земли. Но это было так давно, что и не вспомнишь. Вокруг Реи, совершенно исключительной женщины, сгущался мрак, обладавший собственной властью.

Вспомнилось: она вошла тогда в туалет — и голова отключилась. Очнулась Рея сидя на полу, с расшибленным коленом, напротив истекающей кровью девочки.

Вспомнились посиделки с Герти, ее, Реи, признания. Каждое слово — попытка утопающей глотнуть воздуха. Герти увидела ее настоящую. Увидела у нее внутри чудовищный омут мрака. И столкнула Рею в него обратно. Попыталась утопить. Рее ничего не оставалось, кроме как защищаться.

Вспомнилось: Шелли всегда смотрела на нее так, будто видела нечто, для нее самой незримое. То, что она не способна увидеть. Дыры. Отсутствующие фрагменты, без которых не обрести целостности, сгустки мрака, делающие ее отвратительной. Ущербные вещи в ущербном доме. Вспомнилась щетка для волос, вторжение твердого в мягкое в попытке унять эти откровения. Заставить их молчать.

Вспомнилось, как она шкатулкой своей дочери размозжила голову не тому человеку.

Воспоминания пулей вонзились в мозг, и Рея отчетливо осознала, кто она такая и что совершила. Самой себе она предстала исковерканной, неестественно крупной. Сгустком ярости. Она и мрак — одно. Пора сбросить бремя. Если невозможно сделать это обычным путем, одолев время, она пойдет по другому пути. По пути признания.

Обдумала это. Вот прямо сегодня. Вообразила себе Бьянки в его не слишком дорогом костюме — он прячет улыбку. Вообразила себе Герти, которой наконец-то дали возможность сквитаться: она орет на Рею, жилы на грациозной шее надулись, каку заходящейся лаем собаки. Представила себе, как вся Мейпл-стрит показывает пальцами и перешептывается. Дом ее превратится в тюрьму. А она будет сидеть в самом центре, выставленная на всеобщий позор.

«Это ты во всем виновата» — вот что они скажут.

Но это же неправда. Виновата не она. Кто-то другой все это натворил.

Ее окатила волна ужаса. Это слишком. Уж лучше — ничто. И тут хлынул мрак, тяжелый, блестящий. Поглотил ее.

Рея моргнула, глядя сквозь слезы на бумаги и фотографии. Не узнавая их, не в силах вспомнить, когда все это достала. Убрала в ящик, поднялась. Вышла из кабинета, погасила свет.

Мейпл-стрит, 116 2 августа, понедельник

Герти проснулась в пустой незнакомой комнате.

Сориентировалась быстро. Обнаружила на прикроватном столике записку. Вот такую:

Ушла искать Шелли

Герти надела туфли, пригладила волосы, собрала в хвост, умылась. Скорее даже, совершила омовение для обретения душевного спокойствия. Или выгадала время, чтобы унять панику. Еще не хватало вновь провалиться в безумие.

Взяла ключи, кошелек. Телефон. Позвонила следователю Бьянки, хотя и шел пятый час утра.

— Джулия сбежала. Она, видимо, у провала, ищет Шелли. Я еду туда.

А потом двинулась обратно на Мейпл-стрит.

Стерлинг-парк 2 августа, понедельник

Те, у кого были фонарики, освещали Джулии путь. Она вспомнила фильм, который показывали на уроке труда, — археологические раскопки в какой-то далекой стране: прошлое, впервые за тысячи лет увидевшее свет дня. Воздух пропитался едкой сладостью. Огороженный участок был куда шире, чем устье провала, ограду во многих местах разрывали водосливы из композитного материала. По обе стороны от устья стояли стальные гидравлические шлагбаумы. Вид у них был надежный: механические, чистые, хотя местами сталь и окрашенные красным опорные столбы и перепачкались битумом. К середине стены крепилась лестница.

Джулия сегодня опять надела папину гавайскую рубашку. Попыталась синхронизировать события. Вернуться вспять во времени. Подошвы кроссовок хлюпали. Она добралась донизу, где лестница заканчивалась на выступе стены, освободила место для остальных. Они спустились следом. Светили телефонами. Вода была ледяная и доходила до лодыжек.

Путь был один — по укрепленному опорами проходу, туда они и зашагали. Подобно летучим мышам, ощущали пустоту еще до того, как она представала глазу: как отсутствие. Телефоны освещали путь по черному укрепленному туннелю. Туннель был на полметра заполнен грунтовыми водами — раньше использовали дренаж, но его сняли, ведь провал сегодня собирались засыпать. Направление было одно — по туннелю вперед.

— Глядите, — сказал Чарли, указывая рукой. — Течение.

— Туда и пойдем, — порешил Дейв, серьезный, перепуганный.

Джулия шагнула на решетку, по которой текла холодная вода. Решетка была и сверху — из тонких стальных трубок. Девочка коснулась одной из них плечом: холодная как лед.

Хлюп-хлюп. Они преодолели метров двести. Джулия слышала лишь хлюпанье в такт и шум бегущей воды. Обрешетка закончилась. Перед ними открылся неукрепленный туннель, извивавшийся под Стерлинг-парком. Они осветили фонариками последний отрезок, где вода стояла выше, а сам туннель сильно сужался. Течение тянуло их туда.

Джулия собиралась с духом, держась за последнюю стальную опору. Голени и ступни онемели. Сердце стучало. Она все надеялась, что тело устанет, изнеможение принесет покой. Долго ли можно выдерживать такое нервное напряжение?

— Тут может быть обвал, — сказала она. — Пусть дальше идут только те, кто действительно хочет.

Она оглянулась, дала свету себя ослепить — пусть увидят ее лицо. Поймут, что она прощает им все их поступки и слова. Не обязаны они ничего доказывать.

Двинулась дальше. Они следом.

Глубоко. Течение несло ее — не то бегом, не то вплавь. Страшный холод. Шум быстрой воды и какой-то гул вдалеке, совсем непонятный: будто деревья качаются в такт на сильном ветру.

Она слышала плеск — остальные шагали следом. Вот и совсем узкое место — вода утекает в трещину. На выступе стены что-то блеснуло в свете фонаря. Джулия подобрала эхолот, видимо оброненный той самой особо обученной миниатюрной ныряльщицей. Видимо, дальше ныряльщица не смогла пробраться. Узкая длинная трещина была заполнена очень холодной водой. Неизведанная территория, доступная лишь людям с узкими бедрами и плечами. Людям, еще не выросшим до конца. Край земли, где не бывал еще никто, кроме Шелли.

На эхолоте значилось немыслимое: триста метров.

Протянув руки в узкий проход и задержав дыхание, Джулия вдруг поняла: это безумие. Глупость и, в определенном смысле, эгоизм. Но отступить она не могла. Либо она вернется с телом, либо не вернется совсем.

Она вдохнула полной грудью, беззвучно прошептала кратчайшую молитву («Ну пожалуйста…»). Погрузилась в воду. Руками вперед, ощупывая пористый камень. Попыталась пропихнуть голову и плечи, оказалось — не под тем углом. Выбралась обратно. Вдохнула снова. Погрузилась в воду. Стала протискиваться. На сей раз голова прошла — хрупкая, уязвимая для всего, что могло ждать с другой стороны.

Джулия задержала дыхание, изогнулась. Было ужасно тесно, а еще казалось, что все вокруг того и гляди обрушится. Не выдыхая, оставаясь под водой, она протолкнула в щель плечи. Уже легче. А потом остальное. Узкие детские бедра. Рванулась вперед, подобно спеленутой куколке, заработала плечами. Звук очень медленно распространялся в толще воды. Она почувствовала за спиной что-то живое — своих друзей. Казалось, что они очень далеко.

Протолкнулась. На поверхность! В легких еще оставался воздух, и она поплавком выпрыгнула наружу. Вырвалась, отфыркиваясь, на открытое пространство.

Ее подхватила текущая вода. Она приказала себе не паниковать. Не биться, чтобы не утонуть. Легла на спину, размеренно дыша, пусть ее несет течение — как оно наверняка несло Шелли. Руки, дыхание и волоски на предплечьях превратились в органы слуха.

Течение вынесло ее на отмель, где можно было встать. Воды здесь оказалось по колено. Что-то вроде пещеры. Она ощущала, не видя, стены, а также центр, где вода, судя по всему, уходила в слив. Какой-то трепет, тот же самый шелест деревьев, только гораздо громче. Пещера будто бы колебалась — в темноте невозможно было разобрать, что творится вокруг.

Один за другим появились остальные. Включили фонарики, осветили пещеру, куда, похоже, выносило все, что попало в провал. В центре пещеры с высокими стенами образовался пруд — точнее, какая-то движущаяся масса. Вода утекала вниз.

И тут она наконец поняла, что это за шелест деревьев. Тот самый звук, который на все лето умолк на их улице. Привычный голос лета на Восточном побережье: цикады. Они все были здесь, не наверху.

И да — движение. В пещере теплилась жизнь.

Элла направила телефонный фонарик на птицу рядом с кроссовкой Джулии: та трепыхалась, пытаясь высвободиться из битума. Еще лучи света от телефонов. Они осветили эту пещеру, из которой дальше уже ничего не вело, и Джулия увидела сотни бьющихся существ, застрявших в густом битуме: птицы, белки, опоссумы. Цикады. Периодические цикады с семнадцати- и тринадцатилетним циклом, цикады-однолетки. Самых разных видов и размеров. Они облепили груду в центре, стены и даже потолок, тельца их мерцали.

Умирая, они издавали тихий гул.

— Она здесь? — прошептал Дейв. Джулия обернулась — Дейв Гаррисон, самый бесстрашный из всего Крысятника, вытирал слезы. — Джулия, мы должны ее найти. Тут жуть какая-то. Нельзя ее здесь оставлять.

Джулия побрела дальше, по воде, в неведомые глубины. Придерживала подол гавайской рубашки, силилась не оступиться. Делала вид, что это не птицы, не белки, не домашние зверушки, а что-то другое. Бабочки в коконах — сейчас вырвутся и взмоют ввысь. Тут их целое поле, прекрасное и пугающее.

Звук усилился. Живой, неровный. Течение тянуло ее к неминуемому концу, туда, где вода иссякала, оставляя по себе живую груду, огромную, точно кит. Дрожа, вздрагивая, сдерживая тошноту, Джулия оглядывала этот кошмар. Остальные ей светили. Обошли груду по кругу и — да, даже взобрались на нее, пытаясь не слышать плач боли, мяуканье, трепет крыл.

Шелли.

Обнаружила ее Элла — на противоположной стороне груды, примерно на полпути к вершине. Приметила юбочку-шорты от «Фри пипл». Коробка с поминальными дарами Уайлдов лежала, открытая, рядом: губная гармошка, подвеска, робот и светлая прядь рассыпались по коленям.

Да, они всё знали заранее. Она не могла выжить. И все же до сих пор не верили в то, что Шелли Шредер мертва.

Джулия прикоснулась к ней первая — Шелли была холодной как вода. Следом и остальные. Все начали ее трогать, будто пытаясь согреть. Оттирать от битума и грязи. Очистили руки, ноги, лицо — такое никогда не станешь делать один, а для всех вместе это совершенно естественное занятие. Шелли была холодна, неподвижна, но сохранилась идеально. Столь же замученная, как и в утро падения.

Шелли Шредер.

Шелли Шредер.

Шелли Шредер.

Я знаю, что с тобой сталось.

Сложная девочка. Умная, добрая, хрупкая, чуткая, изумлявшая своей изумительностью. Героиня, злодейка, вредина, спасительница. Шелли Шредер, их подруга.

Они попытались ее поднять, но груда мрака не выпускала. Затвердела, будто цемент. Они тянули все вместе — Джулия, Элла, Чарли, Дейв, Марк, Майкл, Лейни и Сэм. Некоторые боялись дотрагиваться, рыдали и взвизгивали вместе с обреченными зверушками, но не отступались.

Мрак не разжимал хватки.

Джулия вспомнила то неведомое, что — она это ощущала — прислушивалось к ней все лето. То, что она заметила сразу же, когда подошла к провалу. Нет, это была не собака. Это неведомое обитало в пустоте. Одинокая тварь. Она и сейчас была здесь. Здесь ее страшное жилище, она ловит в силки всех слабых и сломленных. Но речь шла о Шелли, и Джулия утратила страх. Осталась одна только ярость.

— Я тебе ее не отдам! — выкрикнула она.

Дернули снова — безрезультатно. И тогда все закричали хором, так громко, что звук разнесся по всей их улице. Пробился из туннеля к устью провала. Загремел по всему Стерлинг-парку. Ворвался в подвалы, вырвался из окон. Разлетелся повсюду, и юный слитный голос Крысятника звучал отчетливо, узнаваемо, звонко — ничто не звучало так раньше и не зазвучит после.

— Я ТЕБЕ ЕЕ НЕ ОТДАМ!

Звук разбередил груду. Сотряс пещеру, заметался в трещине. Металлическая лестница и конструкции запели. Даже сам провал содрогнулся.

И выпустил Шелли.

Они выдернули ее из мрака, точно из влажного чрева. На руках вынесли наружу — в тот миг, когда свод пещеры начал рушиться. Пещера схлопнулась, обвалилась под крики животных. Они поспешили прочь, и трещина раскрылась, как раскрываются лепестки тюльпана, и не было им страшно.

Впоследствии компетентные люди говорили, что они спровоцировали обрушение своим весом, что их крики изменили хрупкую архитектуру подземной камеры. Они соглашались, не предлагая собственного толкования: что провал пошел на попятную, потому что они победили.

Они доставили Шелли к лестнице так бережно, будто несли на руках собственные обнаженные сердца.

Мейпл-стрит, 118 2 августа, понедельник

— Я тебе ее не отдам!

Рея Шредер очнулась, услышав этот клич, и сразу все поняла. Сработала не духовная связь. Не материнская любовь, хотя эти вещи и существуют. Просто Рея с самого начала знала, что Шелли найдут. Как нашли на полу туалета ту девочку с окровавленной головой.

Там, в туалете венгерской кондитерской, она собиралась искалечить лишь себя. Пнуть дверь покрепче, чтобы себя располовинить. Напугать Эйлин — а та пусть сидит в безопасности в своей кабинке. После этого Рея бы просто ушла. Вернулась на свое место и сделала вид, что и вовсе с него не вставала.

Так и произошло, но в другом мире. В другом мире она оправилась от папиной смерти. От его предательства. Продолжила жить, завела роман с каким-нибудь студентом-романтиком со своего курса. В этом другом мире жизнь ее была совершенной и незапятнанной.

Но Рея слишком сильно ударила коленом дешевую дверь кабинки, а углы у двери были острые, металлические. Замок не выдержал. Девчушка внутри, видимо, сидела подавшись вперед, опустив голову до уровня бедер.

Рея, падая, закричала от боли, и вот она уже лежит на полу, саднящее колено не согнуть. Она просто откатилась к стене. Закрыла глаза, чтобы не видеть это в полуоткрытой кабинке. Иссиня-черные волосы, неподвижные, точно парик. Это не Эйлин Блум. Несчастный случай. Не та девушка. Ярко-красная лужа растекалась по нежно-голубому кафелю.

В туалет набились люди. Первой вбежала мать. Потом и другие, в их числе Эйлин и остальные студенты. Увидели Рею — некоторые бросились к ней, чтобы помочь. Коленная чашечка слегка сдвинулась на сторону. А потом они увидели кровь.

Джессика Шерман.

Кто же тебя так?

* * *

Герти Уайлд как раз ставила машину перед домом, когда до нее долетел голос дочери:

— Я тебе ее не отдам!

Вслед зазвучали другие юные голоса, все произносили одно: «Я тебе ее не отдам!»

Клич разнесся по всей улице. Поднял на ноги Доминика и Линду Оттоманелли — они все равно не спали. Накануне они решили, что на деле-то Арло цел-невредим. Просто устроил истерику, как Герти по поводу кирпича. Решили, что поступили правильно: защитили своих близнецов. И все же не могли уснуть.

Клич разбудил Сая, Никиту, Пранева, Мишель, Сару и Джона Сингхов, которые серьезно подумывали над тем, чтобы переехать в Джексон-Хайтс: район не такой перспективный, но там, по крайней мере, они будут не единственными выходцами из Юго-Восточной Индии. Потому как все эти американцы совершенно чокнутые.

Клич разбудил Кэт, Рича и Хелен Хестия — они во время избиения сидели дома, а теперь думали, что пренебрегли моральным долгом. Поэтому Рич и Кэт занялись составлением письма в «Нью-Йорк таймс» по поводу того, что Арло Уолш, по всей видимости, обесчестил их дочерей.

Клич разбудил Салли и Марджи Уолш, которые уже начинали задумываться о том, не ввела ли их в заблуждение вся эта болтовня про растление малолетних.

Клич разбудил Тима и Джейн Гаррисонов, которые забыли про нарисованную фломастером линию и, выскакивая из поделенного надвое дома, безнадежно ее размазали.

Клич разбудил Адама Гаррисона: совсем недавно лучший друг, Фрицик, уговорил его совершить налет на запас болеутоляющих в спальне ветерана. То, что Фрицик учинил после этого: разгрохал все зеркала и перемазал их собственным калом, в изначальный план не входило. Адама от этого воротило с души, как и от вида своего окосевшего друга. С тех пор он по вечерам закидывался таблетками, просто чтобы заснуть.

Клич разбудил Стивена, Джил, Марко и Ричарда Понти. Все еще не остыв от проявленного героизма (обезоружили вооруженного злодея!), они выскочили из дома и помчались спасать Мейпл-стрит от очередного чудовища.

Клич разбудил Фрицика и Фрица — они двинулись, каждый сам по себе и в своем темпе, к провалу.

Но он не разбудил и даже не напугал Рею, которая двинулась за ними следом. Она его давно ждала.

По пути она залезла в почтовый ящик Бенчли и вытащила припрятанный револьвер. Сняла с предохранителя и устремилась за криками и за стоявшим перед мысленным взором видением раскрытых, всеведущих глаз Шелли.

Стерлинг-парк 2 августа, понедельник

Джулия Уайлд. Элла Шредер. Чарли Уолш. Дейв Гаррисон. Марк и Майкл Оттоманелли. Лейни Хестия. Сэм Сингх. Все уцелевшие члены Крысят-ника Мейпл-стрит образца 2027 года.

Проход за их спинами смыкался, провал делался все уже. Шелли нужно было поднять по лестнице. Общими усилиями это удалось осуществить. Они следили за тем, чтобы не уронить ее, пока не вылезли на поверхность, а когда вылезли, очень бережно опустили ее на землю.

Там, наверху, они уже были не одни. Джулия не последняя оторвала руки от мертвой подруги. Элла крепко держалась за сестру, уткнувшись лицом в остатки ее мягких черных волос. Крысятник окружил Эллу, не подпуская взрослых: они знали, что именно этого хотела бы Шелли.

Взрослые только смотрели, будучи совершенно бессильными, как и во всем до сих пор. Элла свернулась клубочком рядом с сестрой, передвинула ее руки так, чтобы оказаться в их кольце. Крысятник дал ей пробыть в этом положении очень долго. Достаточно долго, чтобы собственное их горе приутихло и они вновь обрели способность действовать.

После этого они стерли с кожи Шелли остатки битума. Руками, травой, собственными одежками они вызволяли черты ее лица, сами же делались все грязнее, почти неразличимыми. Шелли медленно возвращалась. Ее лицо, такое взрослое, с заострившимися скулами и провалами под глазами. Изгрызенные ногти, длинные руки и ноги.

Крысятник не отступался, пока она не предстала взорам с ног до головы.

* * *

Рядом с трупом и его беспощадностью все переменилось.

Взрослые увидели, с какой заботой дети их вернули на поверхность земли Шелли. Поняли, на какое бесстрашие способны их наследники, — и изумились несказанно.

Они обступили Шелли Шредер вторым кругом. Ошеломленные Доминик, Сай и мужчины Понти позабыли о том, что их долг — защищать Мейпл-стрит, и в особенности Шредеров. А может, просто отказались от своего идиотского плана, столкнувшись лицом к лицу с реальностью.

Рея, засунув руки в карманы, захромала вперед. Когда она подошла ближе, приблизились и остальные. Увидели живот Шелли, не тронутый разложением, но покрытый крошечными синяками. Увидели, что юбка-шорты замараны кровью.

— Отдайте мне ее, — попросила Рея, но Крысятник воспротивился.

Дейв и Чарли соединили руки, не давая ей прорваться через строй детей. Элла так и лежала, прижавшись к сестре. Рея захромала вокруг, в сторону самых слабых. Протолкалась между Майком и Марком Оттоманелли. Рубашка Шелли задралась, юбка вздернулась. У всех на виду оказались синяки, оставленные щеткой для волос, уколы — в струпьях, которые не залечатся уже никогда, никогда.

Элла наконец оторвалась от сестры. Лицо ее исказилось от боли.

— Это ты ее так.

Рея упала — ноги подкосились, как много лет назад.

— Ты ее била щеткой. Я с ней была в то утро. Ей было так плохо, что она не хотела оставаться дома. Потому и убежала так рано. Мистер Уайлд тут ни при чем, и ты это знала.

Рея попыталась подняться. Оперлась ладонями о землю, мыча от напряжения. Крысятник не сводил с нее глаз. Не сводили и взрослые. Фриц, Фрицик, все остальные. Сколько глаз. Она медленно встала. Посмотрела на Шелли. Не спит. Не застряла в ловушке времени.

Рея закричала, как кричала и в прошлый раз. Завыла истошным голосом. Звук заметался в провале. Заколотился о небо и о землю, дробясь и ширясь в ненасытной петле.

Жители Мейпл-стрит услышали его — и наконец-то узнали ответ на вопрос, которым задавались уже много дней: Шелли Шредер. Шелли Шредер. Что же с тобою сталось?

Они поняли истинный смысл этого крика.

И все как один отшатнулись от Реи, а она сделала несколько шагов прочь от тела дочери, с новой мольбой. Никто не хотел быть с ней рядом. Прикасаться к ней. Те, кто стоял подальше, с ужасом увидели, как Фриц схватил за руку Фрицика, будто пытаясь его защитить. Но в основном они смотрели на Рею. Рот ее раскрылся, и оттуда, из самых глубин, вылетел вопль невыносимой боли.

Она шла сквозь толпу, и все расступались.

Наконец она оказалась в задних рядах. Рядом с Герти Уайлд, которая не двинулась с места.

— Рея, — произнесла Герти.

На лице Реи застыло испуганное, затравленное выражение. Она прекратила кричать, наконец-то воцарилась тишина.

— Вот это и есть худшее, — сказала Герти.

— Это ваших с Арло рук дело, — произнесла Рея в полный голос, чтобы все слышали.

— Мне тебя очень жаль, лапушка. Я тебе очень сочувствую, — откликнулась Герти.

И жители Мейпл-стрит наконец-то поняли, что имеет в виду Герти, когда говорит, что ей очень жаль.

Рея дернулась внутри этой тяжкой полости, шагнула ближе.

Герти не знала, что у Реи в кармане. Инстинкт требовал защищать Гупешку, отойти в сторону. Но в голове все крутился давний разговор: «Я хотела с тобой об этом поговорить — вижу, что тебе нравится Шелли. И ко мне ты хорошо относишься. А значит, не осудишь… О господи, да я настоящее чудовище!» А еще Герти думала о том, как отшатнулась в прошлый раз, в такой же момент: когда в провале обнаружили тело.

Впрочем, на следующий поступок ее толкнули не эти мысли. Ее толкнула Джулия, которая пошла на такое безрассудство ради лучшей подруги.

Герти раскрыла объятия.

Рея ошарашенно замерла, не вынимая руки из кармана.

— Это Арло, — произнесла она, все так же в полный голос, чтобы все слышали. — Он ее насиловал, когда она у вас ночевала. Все видели кровь.

— Твоя дочь мертва, — ответила Герти. — Произошло несчастье, теперь она мертва.

Рея дышала хрипло, отрывисто, будто тонула.

— Не мертва. Она во мраке. Я должна найти путь на другую сторону, — выговорила она. А потом услышала собственный голос, почувствовала на себе взгляды, застыдилась. — Это Фриц, — добавила она. — Его рук дело. Он ее бил. Насиловал. И Дом Оттоманелли тоже.

— Рея, она мертва. Твоя дочь мертва.

Рея, тяжело дыша, стиснула рукой свое горло, будто там застряло что-то живое.

— Не мертва. Не имеет права: она ведь не знает, что я сожалею.

Герти тоже плакала. Не из-за Реи — из-за Шелли и собственных детей.

— Конечно, знает, — сказала Герти. — Они всегда знают.

Рея достала руку из кармана — в ней пустота. Осторожно, чтобы не повредить Гупешке, шагнула в объятия Герти. Герти ее обняла. Женщины вспомнили, что когда-то были подругами.

 Сожалею! — выкрикнула Рея, заливаясь слезами.

— Ш ш ш, — прошептала в ответ Герти. — Ты об этом не думай. Не думай ни о чем, кроме Шелли.

— Доченька моя. Жизнь бы отдала, чтобы ее вернуть, — произнесла Рея.

— Знаю, — откликнулась Герти.

— Герти, Герти, — всхлипнула Рея и сжала ее крепче, повисла на своей рослой подруге. — Как же мне больно!

— Знаю, — ответила Герти.

Наконец-то Рея ощутила то, что так долго от себя гнала. Она плакала не по себе, не по своим тайнам, а по Шелли. Это видели жители Мейпл-стрит, и им стало ясно, зачем они все это время на нее смотрели. Они пришли ради вот этого вот мига.

Не ниспровергнуть, а поддержать. Сгрудились теснее, в иной, более доброжелательный круг.

А одинокая тварь слушала. Одинокая тварь оставалась в одиночестве.

Для Реи настал нежданный катарсис. Подлинная дружба. Подлинная связь. Облегчение, которого она жаждала так долго. И на краткий миг таким счастьем показалось, что все очевидно. Все знают, какое она чудовище, и не отвергают ее. То был самый упоительный миг ее жизни.

Но для некоторых людей нет ничего страшнее очевидного.

Из книги Элиса Хейверика «Верь глазам своим: правда об убийствах на Мейпл-стрит»

© «Хофстра юниверсити пресс», 2043

Много лет в прессе не утихали нападки на жителей Мейпл-стрит. Их обвиняли и в травле Уайлдов, и в гибели семьи Шредеров. Некоторые авторы, например Донован и Карр, сочли раскаяние соседей после обнаружения тела Шелли признанием вины. Однако, судя по всему, жители Мейпл-стрит сострадали всем участникам конфликта, вне зависимости от их виновности или невиновности. Следует поставить им, равно как и Рее, в заслугу то, что они раскрыли свои объятия Герти Уайлд, вместо того чтобы ее осудить.

Вот что говорит Линда Оттоманелли: «Я знаю, что ту шкатулку нашли в почтовом ящике Бенчли. Знаю, что, по мнению полиции, Рея ударила ею Ларри. Но я в ту ночь не спала. Была моя очередь дежурить. И я все видела. Это Герти изувечила собственного сына».

С ней согласен Стивен Понти: «В какой-то момент я едва не изменил мнение. Так было ужасно. Меня почти провели. Но потом я все-таки включил голову. Не могло такого быть, чтобы мы все это придумали. Ну допустим, Рея время от времени шлепала Шелли, но то, что Арло натворил со всеми детьми с Мейпл-стрит, в сто раз хуже. Я совершенно уверен, что поступил правильно. Он преступник!»

Стерлинг-парк 2 августа, понедельник

Все объятия, даже самые истовые, конечны.

И окончания их всегда оставляют по себе чувство неловкости, какое испытывают люди после неудачного секса на одну ночь. Участники расступаются, давая друг другу свободу. То же произошло с Герти и Реей. Они разжали руки.

Чуть позже Никита Сингх принесла из дома чистую белую простыню и накрыла тело Шелли. Долго с ней возилась, не понимая: закутать девочку полностью или оставить лицо на виду? А кроме того, правильно ли скрывать ее синяки? Прятать их после того, с каким трудом дети извлекли на свет ее тело?

Потом Марко Понти натянул простыню Шелли на лоб, оставив на виду лишь пряди блестящих черных волос. А Салли Уолш опустила пониже, обнажив высокие скулы и острый подбородок.

— Пусть подышит, — произнесла Салли.

Больше простыню не трогали.

Полиция прибыла на рассвете. Следователь Бьянки приподнял простыню, заглянул под нее. Выражение его лица не изменилось, хотя он наверняка заметил синяки. Наверняка они оставлены привезенной из Парижа щеткой для волос, которой мать Шелли так часто хвасталась. Ежевечерние мучения, которым подвергали эту девочку, так и сяк заплетенные косички. Длинные мягкие волосы, шелковистые, как паутинка.

Шелли. Та, что когда-то так ловко прыгала на батуте.

На улицу бесшумно въехал фургон коронера с синими полосками на борту; колеса катились по битуму и гравию. Раскрылась дверца. Шелли погрузили в кузов. Дверца бесшумно затворилась. Рея зажала ладонями уши. Остальные держались за грудь, вытирали глаза или склоняли головы.

В этот самый момент Фриц подошел к Рее. Она не желала его слышать. Не отняла рук от ушей. Тогда он что-то неслышно прошептал сыну, а потом куда-то уехал на своем «мерседесе».

Рея проводила машину тусклым взглядом.

Бьянки попросил жителей Мейпл-стрит остаться. Опросил свидетелей, в том числе и детей. Рею видели поблизости — она широкими кругами обходила провал: спина сгорблена, походка неуверенная. Дети отвечали на вопросы тихо, родители придерживали их за плечи. Время от времени они указывали на Рею.

Под конец Бьянки подошел к Рее. Прервал ее движение, встав на пути. Она врезалась в него. Никто не слышал, что за вопрос он ей задал, услышали лишь ответ — его она прокричала в голос.

— Наверное… наверное, кто-то это сделал случайно. Тут нет ничьей вины, — выпалила она, указывая на пустоту там, где раньше лежало тело Шелли.

Они присели на бампер бульдозера. Разговор проходил без всплесков. Он иногда улыбался, она тоже. Он проводил ее до дверей дома. Она опиралась на его руку. Он прикрыл дверь. Убедился, что она у себя.

Тайна Шелли Шредер была раскрыта.

Жители Мейпл-стрит начали расходиться. Долгое знойное лето давало себя знать. Губительный яд проник в их сердца. Все кончилось, и тем сильнее ощущалась мышечная усталость.

Мейпл-стрит, 118

Рея — в доме она была одна — добрела до своей спальни. Сорвала замызганную одежду, встала под горячий душ. Вспомнила отца. Они часто забирались вдвоем под красное шерстяное одеяло, она пристраивала голову ему на сгиб локтя, опускала ноги рядом с его ногами на старый кофейный столик. От отца пахло яблочной карамелью. Уют темной комнаты, включенный телевизор.

Она оделась. Взглянула на свое отражение. Всклокоченные волосы, черные с проседью, лицо позеленело от усталости и красного вина почти без пищи. Она поморщилась, испугавшись собственного вида. Кто эта женщина?

Переложила пистолет в карман свитера. Оставлять его в другом месте небезопасно. Вдруг дети найдут. Спустилась с лестницы, каждый шаг — беспощадный укол раскаленной боли. Коленная чашечка болталась — связки не выдержали.

Дети к ней не вернулись. В доме пусто. Где они? Она выглянула в окно столовой. Мейпл-стрит тихонько щебетала — прямо птичка после бури. Рея увидела Фрицика вместе с сыном Гаррисонов. Они заговорщицки переговаривались, и она поняла, что они обмениваются какими-то секретами. Злословят о ней. Да, имеют полное право. У каждого есть право голоса. Она постучала пальцами по стеклу. Фрицик распрямился, посмотрел в сторону дома № 116 — сперва через окно ее спальни, потом через окно столовой. Наверное, увидел ее. А может, и нет. Она шагнула назад, ожидая, что сын Гаррисонов посмотрит тоже.

Джулия сидела у себя на крыльце. С ней рядом Элла — она тихо улыбалась, а Джулия разучивала с ней стишок, под который играют в «ладошки»:

Нужно в ближайшее время позвать их всех домой. Собрать вместе, посадить за стол, как в обычный день. Если постараться, может, этот день еще и станет обычным. Может, она еще и выкарабкается. Вряд ли ее посадят. Если найти хорошего адвоката. Ну, явятся эти из службы защиты детей, но она им устроит спектакль.

А все, что она натворила, все эти ужасы, она больше никогда так не будет.

С Фрицем сложнее, но с ним она умеет обращаться. В конце концов, он без нее никуда. И дети тоже. Если им так легче, она скажет, что походит к психотерапевту. Разгребет всякие завалы. Станет той мамой, которой всегда прикидывалась, которой хотела стать. На сей раз получится. Она очистится, в лучшем смысле слова. Без всякого волшебства. Это ее последний шанс.

Приступит сегодня. Прямо сейчас.

Она открыла дверь. Накатила жара, пропитанная сладковатым запахом битума. Рея зашагала к Элле — колено кричало от боли. Герти — в руке чемодан — открыла дверь своего дома. Она не улыбалась, как раньше, — этакая бедолажка, не утратившая надежды. Она едва кивнула.

И тут Рея поняла, что объятие объятием, но защищать ее Герти не станет. Понятное дело. Ее муж и сын в больнице. По вине Реи. Герти с дочерью откочевали в мотель. Как только Герти Уайлд и ее семейство соберутся с силами, они продадут дом и уедут. Найдут новую улицу, новых соседей. Герти никогда больше с ней не заговорит.Слишком много между ними случилось отвратительного. Примирение невозможно.

Завтра или послезавтра вернется Бьянки, будет стучать во все двери, снимать новые показания с беспощадных жителей Мейпл-стрит. Ей уж точно не будет никакой пощады. Она изменила направление и зашагала к Герти — попрощаться. Колено вскрикивало, и боль казалась на диво знакомой. Такой же, как тогда, когда она вышибла дверь кабинки.

Головокружение. Будто два пласта времени совместились.

Герти поставила чемодан. То, что она увидела в Рее, ей явно не понравилось.

А Рея приближалась — ей нужно было все объяснить.

Сейчас она скажет Герти, что не безумна. Да, это магическое мышление — как вот иногда говорят об ангелах хранителях или целительных свойствах куркумы. Но в тот день, когда с отцом случился припадок, когда свет мигнул в темноте, в изумительном и бесконечно плотном пространстве, ощущения казались такими реальными. Она как бы дала той, четырехлетней, Рее обещание: никогда не забуду. Буду верить всегда, пусть даже логика и зрелость твердят обратное. Она особенный человек. Она вернулась вспять во времени и спасла отца. Она неуязвима. Ей не грозит утратить все из-за того, что единственный человек, отвечающий за ее благополучие, внутренне сломлен. У нее есть силы его исцелить, навеки оставить в этом совершенном месте, под теплым одеялом.

Столько раз унижения делались невыносимыми — злые дети дразнили ее за то, что она ходит с нечесаными волосами, а в доме просто не было расчески; коллеги по университету сплетничали и за глаза называли ее странной; Эйлин Блум блистала своими свитерами от Тори Бёрч и безупречно подстриженными светлыми волосами — для нее семья подготовила совершенное будущее. И главное, ее отец умер, потому что ее не было рядом. Ему не для кого было притворяться. Она вернулась тогда в его дом, чтобы навести порядок, и обнаружила повсюду бутылки и блевотину.

Столько раз она чувствовала, как мрак сгущается.

В комнатенке общежития, в своей квартирке-студии, в крошечном кабинете она раз за разом пыталась вернуться вспять во времени, зная, что это невозможно, но не теряя надежды. Ей хотелось откатиться в прошлое и — со второго раза — все сделать правильно. Она расчешет эти дурацкие жесткие волосы, которые так ненавидела. Найдет правильные слова, когда ее станут дразнить, переломит ситуацию — и все ее полюбят. Посмеется над язвительной Эйлин Блум, зная, что та ее недостойна. Шагу не сделает в эту туалетную кабинку. Вернется вспять и спасет отца. Сделает его лучше и тем самым спасется сама.

А сюда попадет чистой, обновленной.

Рея хромала дальше, засунув руки в карманы, следя, чтобы пистолет не выпал. Обливалась потом. Не видела почти ничего, кроме испуга на лице у Герти.

— Эй! — выкрикнула Рея, и голос зазвенел от злости. Она попробовала еще раз, сорвавшись на визг: — Герти! Привет, подруга!

На улицу въехала машина. «Мерседес» Фрица. Фриц остановился прямо перед ней, открыл дверцу. Выражение его лица совершенно ее не устраивало. Не был он рад ее видеть, несмотря на все, что она для него сделала. Лицо выглядело хмурым.

— Рея, — произнес он. Рехья. — Нам нужно поговорить.

Тут она поняла, что на нее смотрит вся Мейпл-стрит. Соседи стояли в дверях или выглядывали в окна. Смотрели на нее так же, как Герти. Как Элла. Как Фрицик. Как Фриц. Как будто она плохой человек. И сделала что-то ужасное.

С отвращением.

* * *

Мейпл-стрит стала свидетельницей дальнейшего.

Фриц Шредер вышел из машины. Вид у него был усталый и раздраженный. Измотанный. Впоследствии выяснилось, что он ездил договариваться с адвокатом по уголовным делам — на случай, если полиция или Уайлды обвинят Рею в препятствовании правосудию. Выяснилось, что он собирался защищать свою жену — как, в доступных ему пределах, защищал всегда, со дня их знакомства. Но пока они этого не знали. Пока они прочитали у него на лице неприязнь.

Возможно, Рея спланировала все заранее. Но Герти отказывалась в это верить. Нет, все произошло спонтанно. Подброшенная монетка, которой лучше бы упасть другой стороной. Рея — руки в карманах — изменила курс. Она их еще не вытащила, а Герти уже все поняла.

Расстояние сокращалось.

Рея прицелилась, как много лет назад, когда они с папой ходили на стрельбище. Фриц все видел. Но продолжал двигаться навстречу. Они сошлись перед дверью своего дома. Дома № 118 по Мейпл-стрит. На расстояние вытянутой руки. Фриц не пытался ее остановить.

В ее голове крутилась мысль о разводе. Что он отберет детей. А им нужна мать. Им нужен человек, который будет помнить про расписание кружков и следить за чистотой одежды. Человек, который пойдет за них болеть на футболе и лакроссе, который проверит домашние задания по английскому. Отец этого не умеет. Они пропадут.

Она приставила ствол к его груди. Наблюдатели вложили собственный смысл в то, что Фриц сделал дальше. Они усмотрели в этом безграничное доверие или полное недоверие — а может, и истинную любовь. Он вручил ей свою жизнь в самый день их знакомства.

— Рехья, — произнес Фриц. И сместил ствол револьвера чуть левее, к самому сердцу.

Она нажала на спуск.

Он пошатнулся. Упал навзничь. От стремительности все показалось нереальным. У нее звенело в ушах. Текла кровь. Или вода. А может, густая жижа из черной дыры. Тут она поняла, что ей все подвластно. Эти люди, ее дети и муж, все, кого она любила, принадлежали только ей. Силой своей мысли она обеспечивала их безопасность.

Звон еще не стих, рукам было жарко, и тут до нее долетел крик сына, Фрицика:

— Мама! Не надо!

Он стоял посреди улицы — глаза воспаленные. На вскрытии в крови у него обнаружили три промилле алкоголя, а в мозгу спайки от хронического злоупотребления. Он унаследовал от деда по материнской линии вызванную алкоголизмом эпилепсию.

Рея прицелилась. Фрицик нетвердо держался на ногах и убежать не мог. Он не успел войти внутрь дома № 118 по Мейпл-стрит — она выстрелила. Промахнулась. Он дернулся — в дом почему-то попасть не смог. Зашагал к другому дому (которому?), никак не мог решить куда. Она выстрелила снова. Пуля вошла в шею, он тоже упал.

Вот и следующий. Чтобы все получилось, нужно истребить всех. Элла сидела у Уайлдов на крыльце рядом с Джулией. Рея прицелилась, выстрелила. Промахнулась. Второй раз попала точно. Сквозь вскинутую на защиту ладонь Джулии прямо Элле в голову.

Герти, с ее тяжелым животом и больной спиной, рванулась вперед, закрыла Джулию от Реи своим телом. Рея метнулась наперерез, шатаясь, переступая со здоровой ноги на больную. Пыхтя, как два загнанных зверя, они столкнулись.

Рея впервые увидела, какова Герти на самом деле. Женщина, мать, жена, риелтор средней руки. Нервная, изломанная, безвкусно одетая. Недалекая посредственность, так и не предложившая ей спасения. Подруга. Подобно океану перед тем, как придет приливная волна, мрак отступил, все обозначилось ясно.

«Черная дыра» — фильм, и не более того, причем примитивный. Диссертация ее — разве что чуть лучше посредственной. Отец был пьяницей, не святым. Провал в почве — обыкновенная дыра. Таких по всей стране все больше и больше. Никакой магии. Не такая она, Рея, особенная и исключительная, чтобы породить провал из сгустка собственных чувств. Не эти чувства похитили у нее человека, которого она любила сильнее всех, единственного человека, который видел ее насквозь и все же продолжал любить. Человека, которого ей так хотелось защитить и удержать рядом, что она его искалечила: Шелли Шредер.

Она совершала ошибки, потом повторяла их снова. Несла их с собой, воображая, как они накапливаются: пятно немыслимой плотности. Но сейчас мрака не было. Не было чудовища. Была только Рея Шредер. Женщина, застрелившая всех своих родных.

Она видела причинно-следственные связи там, где их не было, настаивала на их повторении. Джеесика. Шелли. Фрицик. Элла. Фриц. Арло. Герти. Ларри. Мейпл-стрит. Каждое ее действие, направленное против них, было непростительным, но она все их совершила.

— Пожалуйста, — взмолилась Герти, стоя на страже перед собственным крыльцом.

— На помощь! — выкрикнула Рея. Но менять курс было поздно. Искупления не получишь. Она ступила за горизонт неотменной реальности. И тут он ее поглотил. Густой, невыносимо тяжелый вал мрака. Потянул ко дну, и Рея перестала сопротивляться.

Взвела курок. Герти ахнула, защищая руками живот. Джулия скорчилась у матери за спиной.

Наблюдавшие решили, что причина этого поступка — милосердие, а возможно, и то, что у Реи осталась единственная пуля. Она поступила так, потому что наконец вычислила способ вернуться вспять во времени и исправить все зло. Выйти с противоположной стороны, обновленной и очищенной-любимым, обожаемым, особенным и совершенным человеком, которым она всегда хотела стать.

В мыслях Рея Шредер собиралась шагнуть в одну из тех безупречных семейных фотографий, которые принято посылать друг другу на Рождество. Вот вам Гретхен, высокая, умная. Средоточие всех амбиций. Вот Фрицик, жизнерадостный, милый, старательно ищущий девушку, которую можно вознести на пьедестал и поклоняться ей, как золотому изваянию. Вот Элла, крошечная копия мамы: вдумчивая, задиристая, немного язвительная. Вот он, безмозглый, во всем преуспевший Фриц, бесконечно ей благодарный за ту жизнь, которую она ему подарила. Вот призрак девочки из венгерской кондитерской, — маленькая, невинная, на фотографию она попала лишь наполовину: пошла дальше жить своей жизнью. Вот отец, седоволосый, жизнерадостный, как Дедушка Мороз, всегда готовый посидеть с внуками. А в самом центре — профессор Рея, бесконечно преданная всем этим любимым людям. Вот они, Шредеры.

Рея вставила дуло в рот и нажала на спуск.

«Гарден-Сити ньюс», 3 августа

Некролог

Завтра на Мейпл-стрит пройдет поминальная служба по членам семьи Шредеров, она состоится в похоронном комплексе «Данн и Налли» с девяти утра до полудня. Тех, кто хотел бы прислать цветы, просят взамен сделать пожертвование в Фонд восстановления Мейпл-стрит.

Фриц Генрих Шредер (63 года) скончался вчера от огнестрельного ранения, полученного перед собственным домом в Гарден-Сити. Столп общества, давний житель Мейпл-стрит, он был вице-президентом отдела новых разработок в лаборатории «Бич-ко». Соседи отзываются о нем как о заботливом отце и муже, который обожал своих детей и ежегодно возил их в гости к родным в Германию. Помимо прочего, мистер Шредер был причетником церкви Святой Анны.

Фриц Генрих Шредер-младший (Фрицик) (19 лет) скончался от огнестрельного ранения. Любимец одноклассников и один из лучших нападающих команды по лакроссу Гарден-Сити; по словам тренера Нолана, Фрицик должен был осенью поступить в Университет Хофстра по спортивной стипендии. В школе принято решение присвоить его имя награде, которая вручается лучшему игроку в лакросс.

Элла Шредер (9 лет) также скончалась от огнестрельного ранения. Элла училась в начальной школе на Стюарт-авеню, где демонстрировала выдающиеся успехи в чтении и математике.

Шелли Уайат Шредер (13 лет) была обнаружена мертвой на дне провала на Мейпл-стрит. Поиски ее велись уже несколько недель.

Рея Шредер (53 года) покончила с собой вчера, после того как застрелила мужа, дочь и сына.

Из всей семьи в живых осталась Гретхен Шредер (20 лет).

Подробнее о трагедии на Мейпл-стрит рассказано на с. 1–5,7,11,14,16.

«Ньюсдей», 43 августа, с.3

Сегодня был окончательно засыпан провал на Мейпл-стрит. Работы прошли с опережением графика, поскольку большая часть провала и туннелей, которые использовались для поисков Шелли Шредер (тело ее было обнаружено в понедельник утром), обрушилась. Кроме того, площадь, которую уборочным бригадам придется очищать от битума, оказалась меньше запланированной, поскольку сразу после закрытия туннелей большая часть битума ушла обратно в песок. По словам Тома Бримера, эксперта по провалам и сотрудника Университета Хофстра, «изменения происходят с такой скоростью, что науке за ними не поспеть. На данный момент мы можем лишь наблюдать происходящее. Пока оно недоступно нашему пониманию».

Подробнее о повсеместном распространении провалов см. с. 18. Подробнее о трагедии на Мейпл-стрит см. с. 2, 3,6,8,11.

Из книги Элиса Хейверика «Верь глазам своим: правда об убийствах на Мейпл-стрит»

© «Хофстра юниверсити пресс», 2043

И разумеется, мы можем поискать доказательства у самих Уайлдов.

Судя по всему, Герти от случившегося не пострадала. Выносила третьего ребенка, роды прошли без осложнений и в срок. Продолжила заниматься недвижимостью, в 2040 году удостоилась звания «Выдающаяся женщина долины Сан-Фернандо».

Арло, на волне прикованного к нему внимания, смог возобновить свою карьеру, тем более что полицейское управление выступило с официальным заявлением о его невиновности. После продажи своего последнего альбома «Кровавая стрела» он стал преподавателем рок-вокала в Университете Лос-Анджелеса. Скончался от гепатита в декабре 2037 года — инфекция была занесена при внутривенном употреблении наркотиков.

Герти по-прежнему живет в их общем доме в Ван-Найсе в Калифорнии. Там я с ней и встретился. Дом представляет собой бывшее ранчо с надстроенным вторым этажом. Оно обнесено забором из белого штакетника, газоном явно не занимаются. Поскольку температура здесь поднимается теперь почти до 50 градусов, во многих домах по соседству поселились сквоттеры.

Герти села напротив меня на старый диван, наш разговор часто прерывали вопли ее внука.

Этот двухлетка — сын Джулии Уайлд, которая живет неподалеку, в Шерман — Оукс. Джулия соц-работник, занимается приемными детьми. Ларри Уайлд бросил колледж и основал в Монреале компанию по разработке видеоигр. Оба отклонили мою просьбу об интервью, однако Ларри прислал мне электронное письмо:

Уважаемый сэр!

Благодарю за интерес к моей истории. Я не вправе ее рассказывать. Спросить нужно у девочки, которая много лет назад упала в провал. Искренне Ваш,

Ларри Уайлд

На Герти была блузка с глубоким вырезом и массивная серебряная цепочка, на глазах серебряные тени в тон. Хотя она столько лет прожила на Западном побережье, бруклинский выговор у нее сохранился. Я спросил, верила ли она в то, что Арло растлевал детей на Мейпл-стрит, она ответила, что нет. Я поинтересовался, откуда такая уверенность.

«Вы — единственный репортер, который все еще мусолит эту историю о виновности Арло. Никто из тех, кто занимался расследованием дела, с вами не согласится. Правда, вы так громко об этом кричите, что вам начинают верить, — ответила она. — В некотором смысле вы напоминаете мне Рею».

Я попросил ее пояснить.

«Знаете, что самое страшное? Все это не снаружи. — Герти указала на свое сердце: — Оно здесь. Именно этого Рея и страшилась. Я когда думаю про Рею, иногда вспоминаю одну старушку, она жила в квартире напротив. Ходила с трудом, почти все дни проводила одна. Однажды я страшно вымоталась. Была просто не в себе, да и от нервного срыва еще не оправилась. Ларри на это было наплевать. Он был совсем маленький, месяца три, а то и меньше. Спал очень плохо. А тут метель, Джулию в садик не отправишь. Мы сидели взаперти второй или третий день кряду. Бывает такое. Раздерганный, крикливый день. У Джулии была одна особенность: она всегда за меня переживала, пыталась помочь, боялась, что я сорвусь. Но тут она тоже разнервничалась и раскапризничалась. Трудно с таким справляться: когда ты мать, но тебе нечем утешить собственных детей. На душе гнусно, и от этого начинаешь психовать. У меня в голове такое началось, что я сама испугалась. Пошла в соседнюю квартиру к миссис Коттон, постучала, и как только она открыла, я заплакала. Видок у меня был еще тот. Она предложила пойти ко мне, села и стала смотреть, как я пытаюсь угомонить детей. Ну или хотя бы развлечь. У меня ничего не получалось. Опыта не было — только то, что я сама придумала или вычитала из книг. Миссис Коттон была слишком стара, чтобы что-то делать. Просто сидела. Почти без слов. Мне нужно было ее хотя бы покормить. Но потом настал вечер, Ларри наплакался и заснул, Джулия наконец угомонилась. Я заварила чаю, мы сели за стол. Миссис Коттон ничего не делала. Просто была еще одним человеком в комнате, как у себя дома, но мне это помогло. У меня появилась свидетельница, я в тот день ей сказала: мне страшно, что я что-нибудь натворю с детьми. А потом повела себя так, будто это самое омерзительное признание на свете. Разревелась. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую. „Такое со всеми бывает", — сказала она. После этого, как только начиналась метель, она ко мне приходила. Я очень ее полюбила. А потом миссис Коттон переехала в дом престарелых в Покипси. Я часто ее вспоминаю, когда думаю о том, что случилось на Мейпл-стрит. Не стану притворяться такой же умной, как Рея, но у нас с ней было много общего. Разница заключалась в том, что я не боялась показать другим, до чего дошла».

Тут Герти прервалась, чтобы покормить внука. Потом включила генератор — засветился телеэкран, на нем иногда мелькали помехи. Прием на Западном побережье лучше, чем в большей части Северной Америки. Ребенок зачарованно уставился в телевизор.

Я спросил, по какой причине Ларри переехал в Канаду.

«Дело в том, — сказала Герти, подавшись вперед, — что все разваливается. Жара такая, что лично мне даже по собственной улице не погулять. Лонг-Айленд почти полностью ушел под воду, полагаю, там никто больше не переживает из-за того, что всякая белая шваль вроде нас с Арло обрушивает цены на недвижимость. Умные люди едут в Канаду. Я и Джулии это советовала, но она упертая. Не хочет бросать своих подопечных. И я ее не брошу… Многие говорят, что у детей с Мейпл-стрит жизнь не сложилась — мол, это доказательство того, что Арло все-таки преступник. Но если не считать этих несчастных близнецов, Крысятник вырос нормальным. Они каждый год встречаются.

И очень радуются. Родные Сэма все переживают, что он бросил спорт. Ну и что? Он первым основал ЛГБТК-клуб в средней школе Гарден-Сити. У Дейва тоже все сложилось. Он семейный психолог. Чарли вслед за Джулией переехал в Лос-Анджелес, готовит веганские десерты. Совершенно отвратительные, но Джулии с ним хорошо, так что при чем тут мое мнение? Лейни стала офис-менеджером. Ларри хорошо зарабатывает в Монреале… Если захочет, может купить весь Гарден-Сити. Все, что от него осталось. Дело в том, что мир разваливается. Мы еще пятнадцать лет назад это предчувствовали. Предчувствуем и сейчас. Может, мы даже можем что-то с этим сделать. Но куда проще изобретать всякие страшилки. Вот мы и были страшилками для Мейпл-стрит». Я спросил, откуда эта ее неколебимая уверенность в том, что Арло Уайлд не тронул никого из детей с Мейпл-стрит, ведь многие из них выросли неудачниками.

«Вопрос надо ставить по-другому: как мы можем вам доказать, что он этого не делал?» — спросила она.

Я вскоре уехал. Полагаю, всем видно, что ее уклончивость равнозначна признанию вины.

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

© «Сома институт пресс», 2036

«Помню, мне было очень страшно, что родителей посадят в тюрьму. Мне казалось, это я во всем виноват. Убийств я не помню. Даже не помню, как меня ударили, как я лежал в больнице. Видимо, я тогда получил психологическую травму. Но я не страдаю. Меня не мучают воспоминания. Вот разве что я никогда не езжу на Лонг-Айленд. Даже название улицы вслух не могу произнести… Ну да, психологическая травма все-таки была».

Ларри Уайлд

«Первая настоящая дружба почти как любовь. Я до сих пор тоскую. Каждый день».

Джулия Уайлд

Блудные дети с Мейпл-стрит Марк Реалмуто, «Нью-Йоркер» 19 октября 2037 года

Безусловно, убийства на Мейпл-стрит сильно подействовали на воображение американцев, но дело тут совершенно не в их зрелищности. Да и родители, которые вели себя пусть и недопустимо, но предсказуемо, здесь решительно ни при чем. Они не сделали ничего из ряда вон выходящего.

Мы помним эту историю благодаря детям с Мейпл-стрит, которые совершили то, чего никто от них не ждал.

В рамках нашего национального дискурса принято считать, что на жизненном пути нам случается свернуть не в ту сторону, и именно эти развилки и определяют нашу суть. Вот Рея и ее Джессика Шерман. Вот Мейпл-стрит и тот самый кирпич. Вот Уайлды и их побег из Бруклина в неприветливый район. Вот наша погруженная в хаос нация — каждые следующие выборы хуже предыдущих.

Но что, если эти развилки ничего не определяют? Что, если не существует никаких причинно-следственных связей, кроме тех, которые мы изобретаем сами? Что, если мы можем прорваться сквозь мрак наших историй и, очистившись, выйти с другого конца?

Что, если мы, подобно Крысятнику с Мейпл-стрит, в состоянии разорвать замкнутый круг?

Закончу стихотворением Грейс Пейли:

Благодарности

Работа шла долго, благодарностей скопилось много. Первым делом благодарю Джей-Ти Петти, потому что больше мне бы так никто не помог. Спасибо моим дочерям Клем и Фрэнсис — они меня воодушевляли. Спасибо тем, кто на протяжении этих лет заботился о моих девочках: Кэрол Лэнган, Сюзан Найзили, Кейт Петти, сотрудникам детского сада «Юнион темпл», школы «Ко-оп», начальной школы «Вандерленд авеню» и, конечно же, Мэрлин Уинстон.

Я благодарю папу, который за меня держал оборону, брата Криса, который ему помогал, и дядю Майкла, который меня поддерживал. Благодарю маму. Жаль, что она уже не с нами.

Отдельное спасибо Стасе Декер — ни у кого нет такой твердой и ловкой руки. Спасибо Лоан Ли. Мне очень повезло. Ты всегда лучше меня знаешь, что я в данный момент делаю.

Спасибо и вам, Сара Селф (неизменно), Хилари Зайц Майкл и «Круг смятения». Антонио Д’Интино, я заражаюсь твоим энтузиазмом, причем именно тогда, когда это совершенно необходимо. Лоуренс

Маттис, как трогательно, что ты первым навестил меня после рождения Клем и дал толчок моей карьере.

Спасибо сотрудникам «Атрии»: Либби Мак-гвайр, Линдси Саньет, Сюзанне Донахью, Дэвиду Брауну, Меган Радлоф, Моди Генао, Джеймсу Яко-белли, Мин Чой, Пейдж Литл, Джесси Макнил, Лиз Байер, Джошуа Коэну и Эрике Генова. Вы просто замечательные.

Мне повезло — среди моих прекрасных друзей есть прекрасные писатели, бывшие, нынешние и будущие члены писательского кружка «Кому дать торта», которые у меня в сердце навеки. Ланч-клуб! Спасибо Николасу Кауфманну и Дэвиду Веллингтону — за все. Моим друзьям по писательскому кружку в Лос-Анджелесе (Мег Хаури, Дж. Райану Стейдалу, Крис Терри, Саре Томлинсон), руководителям премии Ширли Джексон (Ф. Бретту Коксу, Джоэн Кокс, Джеку Харинга, Джону Лэнгану и, разумеется, Полу Трембле). Джону Ивансу. Виктору Ла-Валлю. Лиз Ханд. За своевременную помощь — Келли Линк, Эндрю Пайперу, агенту и выдающейся матери Дженнифер Карлсон и новым друзьям из Лос-Анджелеса Кирстен Рейтере и Дэвиду Эйлен-бергу.

И наконец, спасибо моему родному городу Гарден-Сити, не обделенному, как я надеюсь, чувством юмора.

Примечания

1

Речь идет об интерактивном театре, финал зависит от того, какое направление примет сюжет.

(обратно)

Оглавление

Добрые соседи: [роман] Сара Лэнген

Из книги Элиса Хейверика «Верь глазам своим: правда об убийствах на Мейпл-стрит» © «Хофстра юниверсити пресс», 2043

ЧУЖАКИ 4 июля 2027 года

  Мейпл-стрит, 116 4 июля, воскресенье

ВОДНАЯ ДОРОЖКА 5–9 июля

  Мейпл-стрит, дом 118 9 июля, пятница

ЭТОТ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ 10 июля

  Мейпл-стрит, 116 10 июля, суббота

  Стерлинг-парк

  Мейпл-стрит, 116

  Стерлинг-парк

КИРПИЧ 11–25 июля

  Мейпл-стрит 11–21 июля

ДОНОСЧИКИ 26–31 июля

  Мейпл-стрит, 120 26 июля, понедельник

  Мейпл-стрит 26 июля, понедельник

  Мейпл-стрит, 118 26 июля, понедельник

  Перинатальное отделение клиники Уинтропа, Минеола, Нью-Йорк 26 июля, понедельник Раннее утро

  Психиатрическая клиника «Кридмор» 27 июля, вторник Середина дня

  Мейпл-стрит, 118 27 июля, вторник

  «Старбакс» 27 июля, вторник

  Психиатрическая клиника «Кридмор» 28 июля, среда

  Мейпл-стрит, 118 28 июля, среда

  Мейпл-стрит, 116 28 июля, среда

  Мейпл-стрит, 124 29 июля, четверг

  Мейпл-стрит, 116 29 июля, четверг

  Общественный колледж Нассау 31 июля, суббота

  Мейпл-стрит, 118 31 июля, суббота

  Хемпстедское шоссе 31 июля, суббота

  Мейпл-стрит, 118 31 июля, суббота

  Мейпл-стрит, 116 31 июля, суббота

НА МЕЙПЛ-СТРИТ ЯВИЛИСЬ ЧУДОВИЩА 1–2 августа

  Мейпл-стрит, 116 1 августа, воскресенье

  Полицейский участок Гарден-Сити 1 августа, воскресенье

  Мейпл-стрит, 116 1 августа, воскресенье

  Мейпл-стрит 116 1 августа, воскресенье

  Клиника Уинтропа 1 августа, воскресенье

  Мотель «Хемпстед» 2 августа, понедельник

  Мейпл-стрит, 118 2 августа, понедельник

  Мейпл-стрит, 116 2 августа, понедельник

  Стерлинг-парк 2 августа, понедельник

  Мейпл-стрит, 118 2 августа, понедельник

  Стерлинг-парк 2 августа, понедельник

  Стерлинг-парк 2 августа, понедельник

  Мейпл-стрит, 118

Благодарности

*** Примечания ***