В пятницу вечером пятидесятилетний начальник технического отдела Андрей Докукин ещё раз обошёл кабинет, удостовериться, что вся оргтехника, а главное обогреватели, выключены. За стеной о чём— то громко спорили сотрудники.
«Ну да, в воскресенье же выборы президента», — подумал он. Спорили его заместитель Стрешнев с инженером Приоровым и проектировщицей Свибловой. Ни общий для них сорокалетний возраст, ни хорошие, почти приятельские отношения, не мешали им иметь противоположные взгляды не только на политэкономию, но и в целом придерживаться разных позиций в вопросах экономических формаций.
— Лес, газ, нефть все у нас есть, — кипятился коммунист Стрешнев. — Денег вот только почему— то у народа нет!
Пальто его, одетое наполовину, волочилось по полу, но он не замечал этого, жестикулируя рукой, не продетой в рукав.
— Ну, Семён, не горячись, — прервала его "единорос" Свиблова. — Социальная защищённость не обходима — кто бы спорил? Но в разумных пределах, препятствуя превращению человека в тунеядца.
Стоя перед зеркалом, она заправляла волосы под беретку.
— Сам знаешь, каждая клетка сопротивляется работе. Что ты смеёшься? Вот, например, мой сосед по садовому участку Вадим, отец четырёх детей, всегда много работал, но мало отдыхал, и мы с соседями на его фоне со своими шезлонгами да надувными бассейнами выглядели почти бездельниками. А в этом году их семья получила хорошие дотации на детей, и этим летом, веришь, Семён, — Свиблова, кажется, справилась с выбившейся прядью, — Вадим вообще не работал. А все три месяца пропьянствовал. Зато мы с соседями эти — "почти бездельники" привозили по пятницам продукты и для его семьи. Дети ведь не виноваты, что их папаша получил хорошие дотации и умело ими распорядился! Выходит и социальная защищённость, Семён, к сожалению, и так может выглядеть.
— Послушайте! — обматывая шарфом шею, в спор вступил «яблочник» Приоров. В тоне его голоса звучали снисходительные нотки человека, глубоко убежденного в своей правоте.
— В каждой программе, — он прокашлялся, — бесспорно, есть здоровое зерно, но поймите, произрасти оно может лишь на благодатной почве.
Приоров чуть— чуть помолчал, чтобы усилить значимость своих слов.
— А почва эта — свобода — и ни что кроме неё не может сделать человека достойным!
— Да, свобода — это заманчиво, — коммунист Стрешнев примирительно улыбнулся Приорову, — вот только выдавать её, оказывается, нужно как пертусин в детстве, по ложке.
Докукин, закрыв кабинет, прямиком направился к холодильнику, неприметно встроенному в офисную мебель. Утром до работы он накупил полный пакет продуктов и теперь осторожно вытягивал его с полки.
— Андрей Кузьмич, вы хорошо заправились на выходные! — Стрешнев кивнул на пакет.
— Да нет, это для дачи.
— На дачу едите? А как же выборы? — потупился он.
— Да я к приятелю, в деревню. В Москву, думаю вернуться заполночь.
— А, значит голосовать пойдете? — не
унимался Стрешнев. — Если не секрет, за кого? А то мы здесь всё спорим, спорим.
— Я, Семён Игнатич, за народ хочу голосовать.
Все трое сотрудников как — то одновременно замерли, глядя на Докукина.
— Да, за народ, как говорили древние, за тот народ, который достоин своего правителя.
— Андрей Кузьмич, ну, серьезно, — допытывалась Свиблова — за кого?
— Да, честно сказать разницы особой нет!
— Как это? — одновременно проговорили все трое.
— Ну хорошо — Докукин мельком глянул на часы, поставил пакет на стул и расстегнул куртку.
— Посмотрим на наш коллектив. Мы на хорошем счету, нас регулярно поощряют, «наверху», — он поднял голову к потолку, — в пример ставят. Но я — то знаю и не скрываю, что вся сила в вас, не во мне. Перейди любой из наших сотрудников, за малым исключением на другую работу и даже в другую отрасль, и там не оплошает!
— Андрей Кузьмич! Приоров широко раскрыл глаза. — Ваша самооценка явно занижена!
— Конечно, я не последний работник, но руководить вами, признаться, не слишком сложно, и завтра, — он пристально посмотрел на Стрешнева. — ты, Семён Игнатич, заняв мою должность, сам убедишься в этом.
— То есть, кадры решают всё? — Прищурился Приоров.
— Выходит, решают. А там, где не решают, вынуждают людей после работы ехать за сто километров в противоположную сторону от дома.
— Непонятно, Андрей Кузьмич. — Свиблова все продолжала воевать с непокорной прядью.
Докукин машинально достал из кармана телефон и положил его обратно.
— Сейчас поеду к своему давнему приятелю в деревню. Мы жили с ним когда-то в одном доме, учились в одной школе, играли в хоккей в дворе. Знаете, катки такие "коробочки". Мы сами их заливали, сами шили амуницию из кожи — щитки, краги, маски. Он, Славик, лучше всех нас в хоккей играл. Приезжали к нам тренеры. Из всего района, помню, только троих отобрали. «Славу вашего, — шутили они, — сам Бог в ноги поцеловал!». Поездил Славик пару — тройку раз на стадион в «Крылышки» через всю Москву, да и бросил. Это сейчас спорт с коммерцией в обнимку ходят, и честолюбивые родители детей готовят в чемпионы. А тогда время было ещё послевоенное, родители наши работали с утра до ночи. Главное — дети сыты, учатся, а всё остальное — вторично. Потом мы переехали из коммуналки в отдельную квартиру, но в другой район, и пути наши со Славиком разошлись. Слышал от общих друзей, что он на Севере служил, оттуда и жену привёз, работает в такси. А лет пятнадцать назад, в середине девяностых случайно встретил его у метро. Вот радости — то было! Он дом купил в деревне, в Солнечногорском районе, куда, я сейчас и еду. Были мы у него с женой зимой. Домик неказистый, да баня отменная! Парились, в снег бросались. В доме печь; ели картошку с грибами и солёными огурцами, самогонку пили! Всё просто, но до чего хорошо! С тех пор, в каких только банях я не побывал, но лучше той уже не будет! Сначала встречались со Славой, перезванивались, потом потерял я его телефон. В этом году решил во что бы то ни стало разыскать его, поздравить с Днём Советской Армии, как мы всегда раньше друг друга поздравляли. Поверите, через семерых знакомых, наконец, раздобыл его номер телефона. Поздравил. Живёт он в той же деревне один, с женой развёлся, квартиру дочери с внуками оставил. Из деревни почти не выезжает, сам еле — еле ходит; ноги, в которые его Бог поцеловал, он ещё на Севере застудил. Дочь пытается оформить ему пенсию. Обещал я навестить Славу, а пока предложил денег ему перевести. «Ну, пошли, — говорит, — тысячу, картошка то у меня есть, да собак кормить нечем». Послал я ему пять тысяч, сам довольный, вроде как доброе дело сделал! А в среду мне извещение пришло. Пошёл вчера утром до работы на почту, — а это мой перевод ко мне назад вернулся, только ещё комиссию удержали. Звоню Славе, — «да — говорит — приходили деньги, только мне их не выдали, так как паспорта не было. Паспорт то у Ириши, она с ним по всем инстанциям бегает. Архивы кое-где, вообще сгорели, предприятия, которые не закрылись — названия поменяли. Чему удивляться, если страна, — и та своё название сменила!»
— Слава, говорю, — ты уже лет двадцать как живёшь в этой деревне, неужели эти люди с почты тебя не знают?
— Как не знать, я их часто подвозил; бывало и разгружать посылки помогал, как людям не помочь?
— А почему же они тебе деньги не выдали?
— Прости, — говорят, — Вячеслав, всё понимаем, но без паспорта никак. Докукин немного помолчал. — Вы всё тут о выборах спорите. — Скажите, — он глянул на Свиблову, — это мой товарищ Славик безотказный, застрявшую машину начальника почты Путина из ямы на своей машине вытаскивал? Или оператору Зюганову — он перевел взгляд на Стрешнева. — помогал посылки разгружать? Или — Докукин пристально посмотрел на Приорова. — почтальона Гришу Явлинского ночью в дождь со срочной телеграммой в соседнюю деревню возил? Это они что ли ему больному, одинокому, когда-то их покой на Севере охранявшему, холодной зимой, с голодными собаками, его законные деньги не выдали?
Все как-то разом притихли, даже непокорная челка под береткой Стрешневой, вдруг, замерла, и спорить почему-то расхотелось. Докукин, наскоро попрощавшись, ушёл. Он спешил.
2010 г.
