Невероятные приключения Катеньки [Александр Сержан] (fb2) читать онлайн

Александр СержанНевероятные приключения Катеньки

Глава 1

«Как же так?» — думала Катя. Как же это случилось? Обшарпанные стены палаты районной больнички, зажим на пальце, пиликающий рядом прибор, собственные слюни под раструбом аппарата искусственной вентиляции легких, игла в вене, сгорбленная горем мама, отчаянное лицо Валерки, и марево, марево, марево сжигающего изнутри жара. Как же так получилось, что все в твоей жизни было напрасно? И отказ от вакцины — продукта устроителей мирового заговора, и правильное питание по системе Юлии Золотаревой, и здоровый образ жизни... Напрасно, бесполезно, муторно... За окном солнце клонится к вечеру, палата, Валерка, мама начинают кружиться, пустота, покой, облегчение с зависшим на одной ноте писком...

«Это монитор сердечных сокращений» — успела догадаться Катя. " Все в порядке. Так и должно быть. У меня просто остановилось сердце. Ничего страшного«.

И она улыбнулась. И успокоилась.

Но ненадолго.

— А ну, вылезай, девка! — заскрежетал по ушам чей-то скрипучий голос.

Что-то широкое проскользнуло снизу, дернуло, потащило.

В ноздри ударило горячим, живым, с кислым привкусом ржаного хлеба.

— Аааааа! — выдохнула Катя в мрак настолько густой, что, казалось, можно резать ножом.

Выдохнула и забилась, стуча ладонями по податливому, непонятному, окружающему со всех сторон...

— Цыц! — прикрикнули сверху. — Размахалась оглоблями! Сиди смирно, не ровен час ножом полосну!

Голос был тот же. Скрипучий, властный, не терпящий возражений. Катя в ужасе зажала ладонями рот и...

И в этот момент темноту прорезало узкое, сверкнувшее лезвие. Чей-то глаз в мохнатых седых ресницах заглянул в щель, и следом костлявые руки нырнули в разрез, вцепились в Катины плечи.

— Ааааа! — в ужасе забилась извлекаемая наружу девушка.

— А ты отвернись, отвернись, нечего на голых девок пялиться! — строго прикрикнули на кого-то.

— Да че я тама не видел? — пробасил кто-то, напуская в голос побольше лени, чем заинтересованности.

— Так и нечего наново смотреть, раз видел, — сварливо заметила старая бабка, морщинистыми, узловатыми руками, рвущая облепляющий тулово тестяной кокон. Ржаной дух сгустился вокруг теряющей разум девушки.

— Не, не, девка, — встрепенулась старуха и неожиданно заголосила. — Рано тебе помирать то... Вот оботрем тряпицыю то... Ой молодое тело какоеееее... Кожа светитси, прям Луна поднебесное... Грудь высокое... Наливное... упругое, что твой колобок... Отвернись, Васька, кому говорят, клюкой по загривку огрею..., чей-то и волосиков нигде... Девка, сколько тебе от роду то?

Мокрая, елозящая по коже тряпка замерла вместе с бабкой.

Катя икнула, не найдя разума на внятный ответ. Происходящее казалось бредовым сном.

— Ой, дура я дура та-а-а-а..., — заголосила бабка, отшвыривая тряпку и хватаясь за лохматую голову. — Срам то како-о-о-ой! Да на сединушки та мои то-о-о! Да где же это видана та-а-а-а, чтоб нетронутых девок забирать та-а-а-а?

— Двадцать два, — против воли вырвалось у Кати. Не смотря на окружающий бред ей стало жалко убивающуюся бабульку.

Та замерла, позабыв закрыть кривой рот с одиноко торчащим клыком. Нечесаная, седая, скрюченная, горбатая, точная копия Бабы-Яги она растерянно разглядывала сидящую в раскрытом хлебном бутоне Катю, только что вынутую из горячей печи.

— Сколько? — шепотом переспросила она.

— Двадцать два, — повторила Катя. — А где я?

— Так туточки, где же еще тебе быть то теперича? — удивилась ее непонятливости бабуля. — В своем мире погасла звездочка твоя девонька, отныне здесь тебе светиться, здесь жить.

— Где, здесь? — пролепетала Катя, оглядываясь. Ее окружали незнакомые запахи, ощущения, бревенчатые стены, взгляды. Удивленные — старухины, и Васькины — косо бросаемые на голые стройные Катины ноги. Катя смутилась и машинально прикрылась ржаной корочкой кокона. И тут же потеряла сознание. Ни фига это был не сон.

Очнулась уже затемно. Вскочила, испуганно озираясь, судорожно пытаясь определить себя в сумраке. Разум хотел если и не найти ответы, то как миниму сформулировать сами вопросы. Катя тряхнула головой, сжимая руками плечи. Пальцы ощутили какую-то ткань. «Что тут у нас?» — цеплялась за краешек реальности Катя. Рубаха грубого полотна неприятно щипала голую кожу. «Думай, девочка, думай! » - твердила она себе, пытаясь не сойти с ума окончательно.

Что произошло? Где мама, Валерка, палата в конце концов? Неуверенно поднялась на ноги. На пол свалилась тяжелая шкура. Ноздри ожгло кислым запахом старой овчины.

«Как на деревне у бабушки» — вспомнила Катя беззаботное детство. Сознание осторожно, боясь порвать, тянуло ниточку памяти. Старый деревенский дом, русская печь, широкие лавки, кровать с никелированными шарами, связки чеснока и лука, запах керосиновой лампы... Так выглядит счастье когда тебе десять и впереди летние каникулы...

«Стоп» — приказала себе Катя. Она сейчас не в бабушкином доме. Это точно. Тот остался в далеком прошлом островком надежности и уюта. А здесь и сейчас никакой надежности не ощущается. Это, во-первых. Мысли путались, бесновались, наскакивали одна на другую, как льдины в речном заторе.

Она схватилась за голову. «Да что же такое с сознанием?» «Еще раз. Давай, напрягись... Пандемия, ковид, самолечение по методу Юлии Золотаревой, осложнение, двустороннее воспаление легких, больница, безнадежное состояние... ИВЛ, плачущие мама с Валеркой, писк монитора, остановка сердца, смерть...

«Смерть?» — вздрогнула Катя.

«Смерть» — повторила она с какой-то щемящей тоской. А как же мама? Как же брат Валерка? Нет, нет, нет! Я не хочу так! Я не хочу! Выпустите меня! Верните домой!

Кажется, она закричала в голос...

— Ну чего ты? — пробасил кто-то из темноты. — Не изводи себя так-то уж!

— Аааа? — вскрикнула, почти всхлипнула Катя, подавшись назад. Ноги тут же подкосились, и она упала на лавку.

— Кто здесь? — прошептала Катя, вжимаясь в стену. — Не подходите! Я... Я буду кричать!

В ответ в углу завозились, чем-то зачиркали, заискрили. Робкий огонек лучины начал разгонять сумрак.

— Не бось меня, — попытался успокоить ее тот же басок. — Ничо тебе не сделаю.

Лучина разгорелась, высветив говорившего. Васька. Тот самый, который пялился на ее голые ноги, вспомнила Катя. Широкоплечий, кряжистый, детина, с выпуклым лбом, аккуратной бородкой, с горящей щепкой в пудовом своем кулаке.

— А где бабуля? — спросила Катя, быстро моргая.

— Я за нее, — серьезно ответил Василий. — Травы тебе оставила, наказала баню топить.

— Какую еще баню? — медленно сходила Катя с ума. — У нас в квартире...

— Да где я??? — очнулась она наконец. — Что тут вообще происходит??

— Ну, как где, — почесал Василий в затылке, — на болотах мы...

— Что у черного лесу, — добавил он, видя, как округлились девичьи глаза.

— На каких еще болотах? — запнувшись, спросила она.

— На обыкновенных, какие еще болота бывают? Тебя звать то как?

— Э... Катя, — выдавила из себя девушка. — А ты кто?

— Я то? — задумчиво переспросил Вася. — Кузнец здешний. Васька Запрудный.

— Очень приятно, — на автомате сказала Катя.

— Чего тебе приятно? — не понял кузнец.

— Познакомиться приятно, — Катя все еще не верила в происходящее, мозг работал на чистых рефлексах.

— Это хорошо, что приятно, — по своему переложил Вася. — Смирная, значит будешь. Люблю таких.

— Чего ты там себе любишь? — В Катиной голове что-то со щелчком встало на место.

— Смирных люблю, — зевнул Вася. — Покладистых, не балованных... Послезавтра к работе приставлю, а сейчас спи давай.

Катя только успела набрать воздуха, чтобы сообщить, что она думает о предпочтениях кузнеца, но тот сунул лучину в чан с водой и в избе стало темно и страшно до чертиков.

«Это все-таки сон», — настраивала себя Катя на позитив по системе Юлии Золотаревой, — «Завтра проснусь в палате, под ИВЛ, и все будет хорошо...»

Она забралась на лавку, запахнулась в овчину, поджала ноги и, восстановив дыхание по специальной методике зороастрийцев, быстро заснула.

Глава 2

Разбудили ее не свет не заря. Грохнули чем-то железным, и она тут же вскочила, словно ужаленная.

— Сходи, умойся, да завтракать, — прогудел Вася, гремя ухватом в печи. Он ловко подхватил им громадную сковороду и перенес на низенький чурбачок в центре стола.

Катя огляделась еще раз. Изба, овчина, кузнец, серые сумерки за невысоким оконцем, по ногам гуляет сквозняк из-под неплотно прикрытой двери. Короче говоря, никаким позитивом вокруг не пахло. Ни больничной палатой, ни ИВЛ, ни капельницей. Зато одуряюще шкворчала яичница на сале, вкусно затмившая собой кислый избяной перегар.

— А где здесь туалет? — обалдело спросила Катя, забыв про «Доброе утро».

— Нужник, что ли? — равнодушно переспросил Вася, щипцами выхватывая тлеющее полено из зева печи. — С крыльца налево...

— Выкинь на костровище, — протянул он Кате дымящиеся щипцы, — да на ноги в сенях опорки приладь.

Катя в ужасе подхватила сунутые ей тяжеленные клещи и тут же пустилась с ними в пляс, пытаясь удержать разбрасывающую искры головешку.

— Избу мне не спали, — нахмурился Вася, — заполошная!

Он распахнул перед нею дверь, едва успев отобрать летевшие ему в живот клещи.

— Тьфу, безрукая, — вздохнул кузнец, выпроваживая Катю в темные сени.

Брезгливо всунув ноги в какое-то подобие галош, та выскочила на крыльцо и замерла.

Вокруг было гнетущее ничего. Плотный туман струился меж елей, наполняя душу тоскливой, жить не хочется, сыростью. Пахло болотом, малярией, гнусом и комарами размером с коня. Она бы немного поплакала над печальной судьбой, но природа брала свое, и Катя повернула налево.

— Аааа! — тут же заорала она благим матом, когда из тумана выступила лошадиная голова. Всхрапнула и тут же убралась обратно в туман.

В длинной до пят грубой рубахе на голое тело, в заскорузлых опорках, Катя бросилась к одиноко стоящей будочке. Ей доводилось бывать в деревенских санитарных сооружениях. Криво сколоченных, с обязательным окошком-сердечком в дверях и непременным лопухом, красноречиво разлапившим широкие листья направо от входа.

На удивление внутри было чисто, вместо напольной дыры наличествовал трон с круглой деревянной крышкой, с потолка свисал пучок сухих запашистых растений — местный дезодорант.

Закончив утренние процедуры омовением ледяной водой из подобия рукомойника, Катя влетела в жаркую горницу.

За столом восседал кузнец Василий и уписывал за обе щеки яичницу со своей половины огромной сковороды, заедая ломтем хлеба толщиной с руку.

Он кивнул Кате на противоположную сторону стола, протянул трехзубую железную вилку, кусок хлеба и луковицу.

— Ешь, — коротко сказал он и до конца трапезы не произнес больше ни слова.

«Когда я ем, я глух и нем» — процитировала про себя Катя цитату своего гуру и благоразумно принялась за яичницу. Высказывать детине «косая сажень в плечах» претензии о вредном холестерине ничуть не хотелось.

То ли изменилось что-то в самой, то ли здешние куры несли яйца, достойные брать награды на международных гастрономических выставках, но вкуснее глазуньи Кате в жизни своей кушать не приходилось.

Конечно не последнюю роль сыграл и аппетит молодого тела, спущенного с поводка здорового образа жизни имени Юлии Золотаревой. Если бы кто-нибудь заикнулся, что Катя в одну моську способна схомячить настолько обильный завтрак, она бы сморщила хорошенький носик и покрутила пальчиком у виска. К окончанию трапезы Катя вполне уже осознала, что жизнь ее поделилась на «до», и теперешнюю. Будучи девочкой разумной, практичной и целеустремленной, ей, как дважды два — четыре было ясно, что жить придется по новым правилам, понятиям и законам принявшего ее мира.

Вкусный, обильный завтрак придал сил и веру в прекрасное будущее. Деликатно рыгнув — Катя где-то вычитала, что это такое уважение повару в примитивных мирах, она привалилась спиной к стене, ласково смотря на Василия. Здоровенного, кряжистого, с пудовыми кулаками... Таких мальчиков она обводила на раз.

В свое время она прочла немало книг про попаданцев в прошлое, и внутренне она была готова совершить головокружительную карьеру.

— Спасибо, Вася! — лучезарно улыбнулась она.

— На здоровьице, — буркнул тот, рассматривая свою гостю.

— Какая то хлипкая, малокровная, — с сомнением рассуждал он, закончив осмотр. — Ни тела пышного, ни лица румяного....

— Чьих будешь? — спросил он потерявшуюся Катю.

— Что значит — «чьих»? — опешила та.

— Кому служила? — по лицу кузнеца перекатились желваки. — Городским? Аль сельским?

— Сама себе! — надменно бросила Катя, скрестив на груди руки. — Сроду никому не служила!

— Ну, теперича мне послужишь, — Василий степенно встал, упершись громадными кулаками в столешницу. Казалось, надави чуть сильнее, и та расколется надвое.

— С чагой то служить тебе? — Кате решила, что переменив манеру речи, она быстрее сдвинет с места этого чурбана.

— С тогой то, что моя ты отныне вся без остатка, — сильнее навис над нею кузнец.

— Ага, уже бегу, волосы назад, — начала злиться Катя. Да кто этот олух царя небесного?

— Выкупил я тебе у смертушки, Катя, виру великую за то отдал, а потому пока не расплатишься, служить мне будешь верой и правдой.

В голосе кузнеца не присутствовало ни бравады, ни угрозы, ни фальши. Он был всецело уверен в том, что Катерина его собственность на веки вечные. Катерина даже забыла фыркнуть от такой упертой наглости.

— Сегодня баню истопим, попаришься с настоями бабкиными, — игнорируя лазерные лучи, бившие из Катиных глаз, продолжал Василий, — ну а завтра, уходим на болота Гиблые, дело делать.

— Стоп! Сдаюсь! — для пущей убедительности Катя подняла обе руки вверх. — Расскажи по порядку, кто ты, где я, и зачем тут. У меня от новостной ленты кукуха поехала.

Василий не стал расспрашивать, куда именно поехала неведомая кукуха, а опустился на лавку, подпер голову руками и начал рассказ.

Жизнь дала трещину, поняла Катя в конце длинного повествования. Вместе с головокружительной карьерой. Ни разу это не путешествие во времени, а самое что ни на есть — в иное измерение.

А именно — в фэнтезийное. С лешими, кикиморами, домовыми и другими славянскими духами. Причем очень даже реальными. На дворе конец непонятно какого века, христианство в мире отсутствует по определению, колдунов и ведьм на кострах не сжигают, наоборот — в почете у местных, о научно-техническом прогрессе не слышали, татаро-монгольского ига не застали, милый феодализм во всей своей красе гуляет по планете, как у себя дома. С этим разобрались.

Что Катя делает здесь? Кощей Бессмертный в полон взял суженую кузнеца Василия, и чтобы вызволить ту, надобен меч-кладенец из руды с Гиблого болота, да еще и добытой порченной девкой, заколдованной от малярии и прочих зловредных организмов. Птица Гамаюн так Васе и предрекла — тащи из другого мира Катерину, ей мол, недолго осталось, пусть хоть делу послужит, потому как была в прошлом месяце в Индии и привита от всего на свете по самое не балуй. А другому женскому существу, пусть и порченному, на том болоте и дня не протянуть.

Бабка Ефросинья — местная колдунья-знахарка за новый лемех к плугу Катю благополучно с того света-мира переманила в ржаную коврижку, в печке пропекла, да заразу выгнала.

К концу рассказа Катя хлопала глазами и двумя руками ловила падающую челюсть. Это что же получается? Ей теперь за несчастную железяку остаток дней тут горбатиться?

— Не согласная я даром горб на тебя, Вася, ломать, будь ты хоть трижды борец за правое дело! — рассудила Катя. — Хочешь руды болотной — отправляй меня обратно, как накопаю.

— Да я целый лемех за тебя отдал! — вскинулся Вася. — Три дня ковал!

— Три дня? — презрительно фыркнула Катя. — Да что ты за кузнец то такой?

— Да я...! — побагровел Вася. — Да у меня...! Знаешь...! И еще...! Да, чтобы ...?

Тут Катя призадумалась. Может не так уж и печально положение дел? И через знания своего мира все-таки удастся подняться? Все лучше, чему руду вонючую в жиже болотной искать?

— А давай так? — прищурилась Катя. — Я тебя кузнечному делу научу по-новому, чтобы три лемеха в день выходило, а Ефросинья меня в обратно перекинет? А ты себе кого попроще найдешь, руду копать. А?

Что бы сойти за свою Катя еще раз попробовала коверкать слова, но не тут-то было! Кузнец взвился в саженный свой рост, да как треснул кулаком по столу!

— Ты!? — зашелся он гневом. — Меня?! Учить думаешь?! Да не одна девка порога кузни переступить не может!!!

— Так хочешь по три лемеха в день ковать, али как? — невинно захлопала ресничками Катя. Мужики ее мира с такого, как на стену бетонную натыкались. А ну, как здесь выйдет хлопанье глазками? На удивление сработало и в этом.

Кузнец осекся, словно ведро воды за шиворот вылили. И даже столешницу пожалел, не стал вторым кулаком лупить. И так трещина с первого удара вышла нешуточная.

— Три лемеха? — уточнил он, тяжело дыша.

— Да хоть — четыре! — хохотнула довольная первой победой Катя.

— Древнее колдовство нашего мира! — округлила она глаза для пущей важности.

Ну, не говорить же этому увальню, что, во-первых, за плечами у нее машиностроительный факультет. Во-вторых, в детстве «Таинственный остров» Жюль Верна читала — там точно описано, как железо ковать примитивным способом. А в-третьих — будучи подвластной модным течениям своего времени, занималась ко всему и художественной ковкой. Всякие там цветочки-розочки, килограммов по шесть каждая. Таких, как она модниц в группе оказалось семеро девок на одного парня. С ума мир прежний сошел, это точно!

— Показывай мастерскую! — привстала Катя, видя замешательство на лице Васи. На нем были прописаны и упрямство, и привитые с детства поверья, что нельзя женщинам в кузню, волшебство как-никак и, разумеется, алчность. Шутка ли — три лемеха в день! А то и четыре!

— Вот, что! — решился он наконец. — Мне без моей зазнобы и свет белый не мил! Сначала руду добудь — долг жизни верни. Потом уж, за возвращение — покажешь колдовство мира твоего.

Округлилась глазами Катенька в который раз за сегодня. Вот это прощелыга! И руду ему копай и железо ковать переучивай! Ну уж нет! Дудки!

«Дудки!» — хотела сказать Катя, но тут же себя одернула. Со сложными клиентами так работать нельзя.

— А что, Василий, зазноба то твоя... Как получилось, что к Кощею угодила?

Погонял кузнец желваки, погонял, опустил буйную головушку на руки и рассказал историю грустную и короткую.

Оказалось, что нагадала ему птица Гамаюн невесту пригожую, да только сам ее Василий и не видел, потому, как мается та у Кощея сызмальства в застенках башни высокой. И нету теперь кузнецу ни покоя, ни продыха, пока суженую свою из полона не вызволит...

«Приехали, он еще и идиот» — подумала Катя. В принципе картина нарисовалась жанровая, яснее некуда. «Рыцарь, спасающий царевну из башни» — холст, масло.

«Сколько ему годков?» — задумалась Катя, разглядывая кузнеца. По ощущениям — двадцать пять — двадцать семь. Глаза серые, взгляд твердый, волосы прямые, под горшок стрижены, лоб высокий, чистый, волевой подбородок с ямочкой, наверное, где-то под бородой. Вполне приятное такое лицо. Ладное. Располагающее. Неужели девок в округе не нашлось, чтоб окрутить? Да и партия, по достатку в доме смотря, выгодная. Вот с какого перепуга птиц всяких слушать, и мифических зазноб спасать рваться, вместо того, чтобы счастье реальное себе обретать? «Может и вправду, идиот?» — вздрогнула Катя.

Глава 3

К вечеру Василий затопил баню. Стояла та возле реки, из еловых плах рубленная, с печкой-каменкой, бадейками липовыми, да прочим разным до банного дела причудами.

— Бабка тебе наказала в трех вод омыться, да тремя водами на камни плеснуть, — пояснил Вася. — Для чего не ведаю, а только обещает, что легче тебе станет к миру нашему пристроиться. По первому жару пойдешь, али меня апосля?

— Апосля, — нахмурилась Катя. В принципе ничего против бани она не имела, даже уважала, но, поди ты, вдруг на первом жару у Васи быка зажарить можно? И травки-муравки эти еще... Кто знает, не вызовут ли аллергию нехорошую полоскания то такие? Так что лучше не позорится, перед кузнецом.

Баня у того оказалась справная, хоть и топилась по-черному. Отдельно парилка, отдельно мыльная, отдельно место рассупонится, да квасу испить.

Выдали Кате рубаху, да порты. Все новое, чистое, льняное, наждаком кожу дерущее. Василий поведал не без гордости, что специально в город ездил, одежи купить. Все-таки возиться в болоте в портах удобнее, как он посчитал.

Катя сначала дар речи потеряла, а потом посмотрела в чистые, ясные, ничем кроме крестьянской практичности не замутненные очи хозяина своего, и выпросила иголку, ниток, да небеленого холста, из которых, исколов пальцы сварганила, что-то вроде приемлемых панталон и подобия лифчика.

«Найду эту птицу Гамаюн, на окорочка порублю» — стискивала зубы Катя, посасывая уколотый палец. «Я тебе и порченность свою припомню, и страну Индию, и стопятьсот прививок!»

Нет, девочка она была, хоть и зараженная модным течениям своего времени, но отнюдь не безрукая. Сообразительная, умная, умеющая с завязанными глазами перебрать коробку передач двадцать первой Волги... А, что? Парни хвалили!

Василий парился долго. Ухал, похохатывал, наддавал жару так, что банник не выдержал, выскочил на воздух, поплескал на лысину водой из ковшика. Искоса поглядел на Катю, лузгающую на крыльце семечки с домовым. К здешним телесным духах Катя привыкла сразу. Даром, что фэнтезийную литературу читала запоем.

Ну, ойкнула приличия для, когда кто-то в подпечье завозился, чихнул, да и выполз на свет. Лохматый, маленький, любопытный. Налила ему молока в блюдечко, чего уж, домовым почет выказать — первое дело. Тот угощение выхлебал, но оказался неразговорчивым. Молча, исподлобья изучал новую обитательницу. Однако от семечек не удержался. Сгреб в пригоршню, сидел на крылечке, лопаточки свесив, лузгал в зорю вечернюю.

Молчали. Изредка из бани в облаке пара выметывался, прикрывшись ладонями раскаленный Василий, пробегая подмостки, бросался он в осеннюю реку, фыркал, радостно гоготал. Не Шварценеггер, конечно же, но все при нем, мельком отметила Катя, не спеша отворачиваясь.

Напугавший поутру конь Булат вышел из-за угла на горбушку, посыпанную крупной солью. Бережно взял с руки, мягко ткнулся храпом, вздохнул что-то про себя, лошадиное и ушел восвояси.

— Уффф! — вынырнул из бани Василий. В рубахе, штанах, босой, немного пошатываясь, жадно пил воду.

— Иди, Катюха, твой черед! — махнул он ей пустым ковшиком.

Та собралась быстро. Благо все заранее приготовлено. Как была, босоногая, пронеслась по тропинке, разминувшись с Василием, бросив «С легким паром!» через плечо.

Ворвалась в баню, скинула рубаху длинную и в мыльню! Духмяную, с шайками травы бабкой Ефросиньей запаренными! Ох, и отвела бы душеньку Катя, найдись здесь шампунь! Но, увы. Только примитивное мыло. Но и на том спасибо! Все-таки мыло, а не щелок из еловых ветвей, или того хуже — корень мыльный! На себе испробовала это гадство еще в то время, когда состояла в обществе «Назад к природе». Хотя мыло здешнее, надо отдать должное, очень приличного качества. Не вонючее, хорошо пенится, тело до скрипа с первого раза отмывает.

Ну, а намывшись, в парную заглянула. Созрела та после Василия. Воздух сухой, ровный, ароматный, видать любил хозяин кваску на горячие камни подкидывать — вон и бадейка его заготовлена. Но квас обождет. Василь наказал сперва настоями бабкиными колдовскими попользовать надобно...

Тут Катерина навроде, как в ступор впала, к себе прислушиваясь. Ощущение такое, что мысль в голове течение поменяла. Соображать — соображает, но внутри, как будто на древний лад рассуждение идет.

Вот отколь такие слова — «наказал, поди, надобно, пользовать, видать»? Что за анахронизмы? Современная вроде деваха, а поди ты — суток в этом мире не отжила, нате вам — уже на «паки — паки, иже херувимы» тенденция перейти намечается!

«А не все ли тебе равно, девонька?» — спросила Катя себя.

Первый ковш с камня всполох добыл огненный. Катя едва с полка не свалилась, когда шарахнуло, дверь тугую настежь распахивая. По ту сторону банник-бестыдник, оказалось, подслушивал, да подглядывал, ему в лоб и прилетело. Выдуло вон, даром, что дух.

Со второго ковша, искры разноцветные, что жар-птица твоя хвост расправила.

А с третьего ковша, в душе надломилось, опрокинулось, вспять утекло, да отпустило... Прислушалась к себе, о матери вспомнила, о доме родном. Нет остроты прежней. Смягчилась боль, заросла трещина... Да разве можно так-то?

Быстрее ветра кинулась Катенька по мосткам в реку студеную, словно подсказал кто — прежнюю себя воде текущей отдать. Обдало Катю холодом ледяным, перевернуло, подкинуло, да на берег швырнуло. Нагой, не тоскующую смертельно ни о жизни прежней, ни о доме родном. Так, что-то щемит под сердцем чуть, без слез, без жалости, без страданий.

— Ну вы, блин, даете, — подытожила Катя, в сумерках в дом возвращаясь. В рубахе до пят, панталонах, да волосы в полотенце увязав. Идет, чешется в льне, да в холстине, клянет птицу Гамаюн на чем свет стоит.

Глава 4

Василий чаевничал. Посреди стола самовар жаром пышет, баранки, калачи, варенья пяти сортов. Свечи горят, в железо кованое оправленные. По всему видать не бедствует кузнец. Зажиток тот еще. Пожелал легкого пара, к самовару пригласил, калач свежий подвинул.

Чай кипрейный с листом вишневым Катины мысли в порядок привели. Хошь, не хошь, а обустраиваться тут придется и приноравливаться.

— Скажите, свет мой Васенька, а далеко ли отсель до города?

— Верст десять напрямки будет, если леший куда Макар телят не гонял, не потащит. А пошто в город собралась?

— Хочу я, Вася, бельишком каким-никаким там разжиться, а то еще чуть чуть, и исчешуся так, что поутру некому тебе руду болотную добывать станет!

Почесал бородку кузнец, призадумался. По глазам видать — понятия о доле женской, удобства требующей, не имел, но, что баба без удобств на дыбы встать может, очень даже отчетливо себе представлял.

— Ладно, помогу горю твоему, — согласился Василий. — Только в город тебе незачем. Есть у меня еще одна коврига ржаная, через нее из прошлого мира вещичек вызволить можно. Не так уж и много выйдет, пуда этак на три. Хорошенько подумай без чего жизнь не мила, лишнего не проси. Завтра печь с утра истоплю, к полудню будут тебе цацки. Считай, что приданое.

Катя, как услышала, про возможность такую, едва не с кулаками на Василия кинулась! Я по твоей милости руки себе исколола, с ума схожу в панталонах дурацких, а у тебя, оказывается, мил человек, «еще одна коврига ржаная»? Раньше то не мог сказать?

Кузнец ее молча выслушал, чай допил, да на свою половину спать отправился. Чего с бабой лаяться? Завтра приданое получит, мягче шелковой сделается. Не по годам хитер мужик. Сначала отними у человека насущное, потом верни — твой станет!

Катя же полночи не спала, все думала, без чего ей жизнь не мила из расчета сорока восьми килограммов.Прям извелась вся! Никогда прежде в попаданцев не играла, а тут — пожалуйста, играй не хочу! На дворе мир без понятия о научно-техническом прогрессе, ты и гадай, как с колен подниматься, если с возвращением не выгорит? Так что про парфюмерию, да шампуни — забудь. Вот энциклопедию выживальщика — это дело! Видела такую у брата Валерки. Того хлебом не корми, дай в лес убежать с одним ножом и в трусах! Особенно в детстве. Свалит, а к вечеру всей деревней его разыскивают. Тут конечно мир фэнтезийный со своими колдовством и прочими тараканами, но физику то, с химией-математикой — еще никто не отменял? Законы то природы — одинаковы поди, что там, что здесь?

Словом, к полудню у Кати список в тыковке окончательно сформировался. Загадывала по весу, а не по штукам. Вот, например, — футболок черных, хлопчатых — шесть килограммов, да сверху еще носков — столько же, да энциклопедий-справочников по металлургии, химии, и другой прикладной тематике — восемнадцать, и так далее. Хорошо, Катя справилась, даром, что полночи уснуть не могла.

Долго представляла-думала, как гостинцы из мира ее переманивать будут. Оказалось, проще репы пареной. Затопил Василий печь поутру, как прогорела, на лопате широкой из дуба векового тесаной, хлеба поставил, а с ними — ковригу заговоренную. Храниться такая в сыром виде до полугода может, пока не понадобится переселенцу чего с того свету, вернее — миру перенесть. Но предмет запрашиваемый надобно точно знать и представить суметь.

А чего тут знать-представлять для Кати, что без шопинга сетевого жизни себе не мыслила?

Понатужилась девка, напрягла память, и все, как есть в зев печной высказала.

Ножик швейцарский, такой-то номер каталожный, хорошо помнит, у самой такой был, энциклопедию прикладной химии — такого-то издания, от такого то года, и так далее. Всего за полсотни заказов. Василий только диву давался, когда ковригу заговоренную из печи вынули, да корку вскрыли. Тут тебе и берцы, и костюм тактический по болотам шататься — сносу не будет, и нож о сорока лезвий-пилочек, и бельишко, и инструмент в здешних краях не виданный...

Перво-наперво девушка в другую комнату с обновками ускакала. Вернулась — счастливая, довольная, в камуфляже, сапогах со шнуровкой, ножом на поясе в футлярчике, на руке — компас, за плечами — рюкзак походный, разгрузочный.

— Вася, я ваша навеки! — улыбается, рот до ушей. — Можете вести меня на гиблое болото топиться!

Тот, как диво такое увидел, чуть не рехнулся с досады.

— Никуда я с тобой не пойду, — говорит. — Ты же мне руду распугаешь одним видом своим. Не дастся железо, уж больно чужая ты в одеже такой! Да и Леший с Водяным к нему не подпустят!

Нет, Катя, слышала, конечно же, мол, болотная руда появлению своему обязана каким-то там железнородным бактериям, но думать о том, что можно их распугать камуфляжем?

— Васенька, — ласково ответила Катерина, — ты как хотел, чтобы я руду намывала? В каком это таком виде? В первородном, что-ли? Так не согласная я. Хоть режь — голой в болотную жижу не полезу. Там паразитов столько, что никакие прививки Индийские не помогут! А змеи? Пауки? Сколопендры ядовитые? Клещи, наконец?

— Так это, почему — голой? — изумился Василий. — Я же того, порты тебе купил!

— Вот сам и лезь в этих портах! — закусила вожжу Катерина. — Это все равно, что голому в трясину прыгать!

Дернул себя за бороду Василий.

— Ладно, — говорит, — иди так! Но, если Леший начнет кругами водить, иль прибудем, а не дастся руда — возьму грех на душу, посрываю с тебя тряпки, да в болото нагую заброшу!

— Не боись, — уверенно ответила Катя. — Мы по азимуту пойдем! Показывай направление!

Глава 5

Выяснилось, что до болот гиблых чапать день, ночь, и еще день. Но сначала надобно на Кудыкину гору забраться, только с нее и можно увидеть в какой стороне те болота.

О том в какой стороне сама гора Кудыкина, Вася тоже не запаривался, потому как забрести на нее можно с любой стороны света, главно с дороги не сбиться. Как загадаешь себе гору эту, так на нее и выйдешь.

Когда Катерина перестала выпадать в осадок от местного географического кретинизма, Василий уже подпер жердиной дверь, сунул топор за опояску, забросил на плечо мешок с припасом и уверенно направился в лес.

— Видишь сосну на горе? — указал он, не оборачиваясь. — Если отстанешь-потеряешься, туда иди. Там привал сделаем.

Указал и тут же словно растаял меж дремучих ветвей. Аукать его Катя не осмелилась. Еще наткнешься на Аукалку, утащит почище Лешего.

Уверенно взяв азимут, Валерка хорошо ее научил брать направления, Катя отправилась к одинокой сосне на безымянной горе, возвышающейся в отдалении. Еле-еле разглядела в бинокль. Верных часов шесть ходу. Росточку девушка была невысокого, но на ногу легка, вынослива — бассейн три раза в неделю, тренажерка, велосипед, собрана и сообразительна.

Леший пытался было ее с курса сбить, таскал то влево, то вправо, путал, егозил, ветвями цеплялся, да только шла Катя уверенно, от точки до точки азимут новый беря. И ничего. Вышла к сосне через шесть с половиной часов. Василием тут и не пахло. Зато сидел, прислонившись к вековому стволу невысокий мужичок в серьмяжьем кафтанчике. С широкими босыми мозолистыми ступнями, взъерошенный, запыхавшийся, хмурый.

— Доброго здоровьица, — приветствовала его Катя.

— И тебе не хворать, дочка, — откликнулся Леший. — Рассказывай, как меня обошла. Как направление угадывала?

— Так по азимуту, дяденька, — ответила Катя не без гордости. — Знаешь, что такое компас?

И в три минуты рассказала о магнитных свойствах железной стрелки, и о том, как надо брать направление с ее помощью.

Леший выслушивал разъяснения молча, только под конец спросил, можно ли стрелку ту обмануть?

— Расскажу, — ответила Катя, — если пообещаешь, меня не плутать больше. Ну как?

— А поверишь, слову силы нечистой? — усмехнулся Леший в клочковатую бороду. — Обещаю ни кругом, ни вокруг да около не водить, если леса портить не станешь.

— Не стану, дяденька, — ответила Катя.

— Так говоришь, стрелку куском железа обмануть можно? — поразмыслил Леший после рассказа Катиного о железа свойствах магнитных. — Есть у меня на примете один камень небесный, упал триста лет назад... Вот кабы проверить стрелку твою...

— Метеоритное железо! — взвизгнула обрадованная Катя. — Уж как Василий обрадуется!

— Это который Василий? — насторожился Леший. — Уж не тот ли, что на Гиблое болото отправился, руду добывать?

— Он, дяденька Леший! — кивнула Катя. — Сюда прийти должен. Не знаешь, где его носит?

— Еще бы не знать, коли я его вокруг да около горы этой кручу! Нечего вам, людям, на Гиблых болотах делать! — твердо заявил Леший. — Не ваших интересов то место!

— Дяденька Леший, — попросила Катя, — ты уж, пожалуйста, отпусти Васю сюда. Зазнобу свою из плена Кощева вызволить он хочет, оттого и нужно ему руда с гиблых болот, чтобы меч-кладенец выковать.

— А отпущу, сызново в болота направится, тогда что ? — нахмурился Леший.

— А давай меняться? — предложила Катя. — Ты ему камень небесный отдашь, а он слово даст, что забудет про болота гиблые!

— Такой забудет! — возразил Леший. — Кузнецы народ упрямственный!

— Уговорить берусь! — пообещала Катя. — Заодно и посмотрим, можно ли стрелку мою камнем железным обмануть!

На том и порешили.

И пяти минут не минуло, как нарисовали Василию путь на вершину горы, а он уже здесь. Дышит, что лось загнанный, на Катю с Лешим диким глазом смотрит, желваки гоняет, кулаками пудовыми красноречиво белеет сжатыми.

— Ой, Васенька! — обрадовалась Катя. Искренне обрадовалась, потому что хоть и нашла общий язык с хозяином леса, но по живой душе успела все же соскучится.

— Василий! — обратилась она к кузнецу. — А почему тебе надо непременно на Гиблом болоте железо на меч добывать?

— Там руда чище должно быть, Гамаюн сказывала, — угрюмо пояснил Вася и продолжил, смущаясь. — Главное, чтобы девка... Ну, ты знаешь, какая, этакая... сама железа добыла...

-Ну, слава Яриле, не придется в жиже вонючей ковыряться, — облегченно вздохнула Катя. ... И тут же внутри встрепенулось — Яриле? Да что с не так? Она теперь и в язычество уходит?

— Как не придется? — удивился кузнец.

— Про небесные камни железные слыхал? — спросила Катя, рассудив, что слова «метеорит» в мире лишенном науки никак может не быть.

— Кто ж про них не слыхивал? Куется отлично, даже на холодную, только ржавеет сильно, и острого меча не сотворить, — махнул рукою Василий.

— Ну, положим, знаю я, как из него меч острее бритвы, да не чета здешним клинкам отковать, — бросила Катя. Как бы невзначай бросила, хотя до сей поры даже ножика ковать не пришлось. Но знала — в справочниках, да энциклопедиях про то найти можно.

— А где ты найдешь то его, железо небесное? — спросил Василий.

— Дяденька Леший показать согласились, как раз туда завтра нас выведет, — подмигнула лешему Катя.

— На ночь здесь оставайтесь, по утру отведу к камню небесному. — согласился Леший. — Спите спокойно, на Кудыкину гору, ни человеку худому, ни зверю дороги нет.

Кивнул головою лохматой, и как сквозь землю провалился. Негоже лешим с людьми вечерять, то дела ихние. Только три бревнышка сухих от него и осталось, на которых сидел.

— Добро, — рассудил кузнец, — Давай на ночь устраиваться, что ли...

Костер-нодью разложил у подножья скалы, чтобы и духов лесных не тревожить, и тепло спящим от камня шло. Споро щепу с двух бревен стесал, друг к другу сложил, а сверху третье бревно вдоль привалил. Натолкал промеж сухих веточек, корья разного, огнивом пламя добыл, поджег с трех сторон. Занялась через полчасика нодья, узкой щелью в длину разгораясь.

— Всю ночь гореть будет! — похвалился Василий, никакого восторга со стороны спутницы не услышав.

— Знаю, не в новинку мне нодья-костер, — ответила Катя. Братик ее Валера в походах такое сооружение огненное строил. Греет, что печка твоя, не гаснет, следить не надо, спи-почивай до утра.

Кроме сушняка оставил им леший ключ с водой ледяной. Каким колдовством на вершину самой высокой горы в округе воду провести удалось, о том даже Василий не ведал. Тайна та великая, человеку не подвластная, а потому нечего и голову над нею ломать. Есть ключ на горе и хорошо, почаевничать можно, горячего похлебать. Впервые в жизни Катя не полезла с советами, потому что ни макарон, ни тушенки в этом мире и быть не могло, а ничего другого она в походе не признавала.

Василий же затеял кашу варить. Просяную на сале. Еще туда картофелю кинул и луку... Собралась было Катя сказать, что такого она есть не станет, и пусть Василий выдаст ей сухим пайком хлеба, сала и лука, но от котелка пошел такой убийственно вкусный запах, что отказ сам собою в горле застрял.

— Кулеш, называется, — скромно представили варево Кате, вручая деревянную ложку.

Есть пришлось с одного котелка, и ложка была шершавая, но Катя, повизгивая от восторга, уминала свою половину так, что только за ушами трещало.

Василий сполоснул котелок, протер тряпицею, наполнил водою, и вновь на рогатульку пристроил.

— Чайком побалуемся, да и на боковую.

После сытного, вкусного кулеша, и кипрейного чая, на Катю накатила сонливость. Еле-еле, носом клюя, помыла кое-как посуду, да приступила ко сну готовиться.

Вытащила из рюкзака спальник на пуху гагачьем, что — что, а девка в снаряжении туристическом докой была. При таком то брате повернутом, как не быть!

С сомнением Василий головой покачал, на приготовления ее глядючи.

— Ох, замерзнешь, Катюха!

Собрал он травы, веток, уложил напротив нодьи, кинул на них дерюгу.

— Ты, девка, рядом устраивайся, не бойся, — сказал он Кате. — Теплее вдвоем будет.

Та лишь рукой махнула, мол нечего тут — вдвоем, и не мечтай!

— Ну как знаешь, — пожал плечами Василий, залезая под тулуп овчинный.

«Хорошо ему, бугаю, под тулупом то!» — дрожала получасом спустя Катерина в спальнике. На Кудыкину гору ночь пришла такая холодная, да ветренная, что и гагачий пух не спасал. Нодья хоть и тлела исправно, да только притулилась из стеснительности Катя совсем уж с края, не доходил до нее жар.

«Да ну его к лешему, так и околеть недолго!» — решилась Катя. Вжикнула молнией спальника, и молнией же метнулась к Василию. Тот спал, заложив руки за голову, дышал ровно, без храпа богатырского, на самом жару вдоль костра. Залезла Катя под тулуп, спиною к боку теплому пристроилась, зубами стучит, согреться пытается. Василий в полудреме к ней повернулся, сграбастал, к себе прижал, та и трепыхнуться не может в охапке медвежьей. Что делать то? Вспомнились слова гуру — «Если вас обнимают, и вырваться не получается, расслабьтесь и попытайтесь согреться». Расслабилась Катя, согрелась, да и заснула.

Глава 6

Наутро обнаружила себя обнявшей Василия, с головой на плече и ногой на тулово его закинутой. Смутилась, порозовела, что редька твоя, отстранилась. А тот глаза приоткрыл, смотрит на девицу от позора красную, «Доброго утреца» желает, зубы белые в улыбке скалит.

«Так и знал», — говорит, — «милая, что греться ночью прибудешь».

Катя пуще прежнего в краску, «С добрым утром, Василий Батькович, ваша правда — холодно ночью случилось...». И глазки отводит. А что делать? Но, что правда, то правда — ночью с Василием тепло было. И даже надежно как-то, до того крепко к себе прижал. Но ничего этакого — ни-ни! У Кати в прошлом отбоя от кавалеров не было, но, чтобы переночевать вместе, да хотя бы краешком не пристать — таких еще не встречалось.

Ну, встали, умылись водой у ключа, причесались, кашей заправились, чаю испили, уже солнышко над деревьями поднялось. Пора в путь дорогу собираться. Нет нет, а поглядывала Катя в сторону Василя, да удивляться не переставала, как такого видного парня не охомутали еще. Собою ладен, немногословен, работящ, ловок, кузнец опять-таки — чего другого здешним желать? Ну, то, что по зазнобе ни разу не виданной сохнет, дело десятое. Бабе мужика охомутать большого ума не надо. А вот поди ты — сколько лет, а все холостым ходит. Себе в жизни прошлой зарок дала до тридцати никаких замужеств. А то выскочишь, ребенка родишь, и опомниться не успеешь, уже разводиться пора. Нагляделась на подружек своих скороспелых. Любовь по молодости штука непрочная. А потому сначала нагуляться надо, а уж затем о делах семейных думать!

Василий меж тем поклажу собрал, на себя навьючил, огляделся. Заметил, как листья папортника невдалеке разошлись. Значит туда леший ведет. Молча Катюхе рукой махнул, за собой следовать. Пошли.

Дорогу леший выбрал им ладную. Ни коряг, ногой зацепиться, ни сучков в глаза целящихся. Видать, сильно хотелось хозяину леса стрелку компаса железом небесным с направления сбить. И двух часов не прошло, а вышли Катя с Василием к камню в землю ушедшему. Вокруг лес молодой ветви раскинул, непросто с телегой добраться, трудно глыбу увести с собой будет.

— Здоровый, понюх его задери, — подивился Василий, небесный камень осматривая.

Словно из под земли леший пред путниками вырос.

Поздоровались, честь по чести, и сразу за дело принялись — стрелку разглядывать. Покрутилась та, покрутилась, да и указала нехотя на тело с небес упавшее. Все же мало силы магнитной в железе случилось. Вблизи только и сбивается направление.

Но леший от радости едва не подпрыгивал. Можно выходит и компасом обладающего в лесу обманывать!

— А скажи ка, дяденька Леший, как же ты хочешь стрелку сбивать? — поинтересовалась Катя. — Ведь не станет та направление неверное указывать на большом расстоянии от камня небесного!

— Да, что мне то, дочка, — улыбаясь леший ответил. — валун то железистый я могу в любой точке леса ставить, хоть на земле, хоть под землей. Мои владения тут, мои законы!

Почесал Василий голову, почесал, да и говорит:

— Так поставь мне энтот камень пред кузней моей, если дело для тебя пустяковое! И мне не придется сюда подвод нанимать, дорогу торить, лес невинный рубить! А за камень сей, обещаю не ходить на болота гиблые, не нарушать таинства природного. Мне его до конца дней моих хватит, а еще и детям останется.

— Дешево такую прорву железа получить хочешь, — смекнул Леший. Дядьканепростой оказался, хваткий до выгоды собственной. Вот и говори потом, что духи у нас бескорыстные!

— Чего же ты хочешь за камень, да за доставку? — спросил Василий, в торг готовый удариться.

Метнул леший на кузнеца взгляд оценивающий, задумался. Присел на пенек случившийся, голову лохматую свесил.

— Есть у меня дело, — заговорил наконец, — да только богатырю впору, а не кузнецу-лапотнику...

Вздернул бородку Василий, распрямился. Из очей ясных разве что молнии не бьют! От лешего такое терпеть! Катенька-разумница, как увидела, что наливается кузнец гневом на пол-лица, сразу скумекала — не остановит его сейчас, придется ей в болоте гиблом, да вонючем ковыряться! От перспективы такой, весь настрой благодушный, покроя да слога старинного из нее вышел.

— Так, мальчики! — вскочила на ноги. — Давайте не будем накалять обстановку! А не то добром это дело не кончится.

— Вася! — повернулась к оторопевшему кузнецу. — Ты покури пока, а мы тут с лешим сами потолкуем насчет дела его богатырского.

Сказать, что Василий лицом побелел, и глаза едва на стебельках не свесил от наглости запредельной, значит ничего не сказать. Как его сердечного еще удар не хватил!

— Так, красавец, — обратилась Катенька к лешему. — Поведай-ка мне про дело твое.

Тот вроде, как меньше ростом стал, нутром почуял, девка бешеная, безбашенная, такую не послушаешь, себе дороже выйдет.

— Да, какое дело, — смутился леший, — младшенький сынок Соловья Одихмантьевича от семьи отпочковался, нашел себе свои три дуба в лесах моих, огнездился, залютовал, папаша ему в свирепости и в подметки не годиться. Ни конному, ни пешему пройти не дает, данью кругом себя дороги обложил, лес губит, зверя не щадит, а про людей и говорить не приходится. Вот если бы кто того сынишку изничтожил, спокойствие в мир лесной вернул, я бы железо сие избавителю в лучшем виде к дому направил в вечное пользование!

— Да разве можно помыслить, чтобы простой кузнец..., — запнулся тут леший, смотрит, как у Василия желваки по скулам гуляют, кулаки сжимаются, да глаз правый дергается.

— А что, Вася, сподобно ли тебе сына Соловья самого Разбойника одолеть? — прищурилась Катя, рассуждением в мир возвращаясь. — Ты еще с той стороны посмотри, что если хочешь зазнобу свою поскорее спасти, то из небесного металла во сто крат быстрее меч кладенец себе откуешь, чем из железа болотного.

Едва крупица разумения в разговор зашла — спал морок гневный с Василия. И вправду — пока соберешь грязюку эту, да очистишь, да обожжешь, да еще немало чего с ним сотворишь — зазноба в Кощея и влюбиться, и замуж выйти успеет — куда ей деваться в неволе то? Ведь не даром говорят, что первый человек для узника — тюремщик его!

Почесал бородку Василий, да и согласился извести барчука Соловьиного. Насмерть не бить, а в полон взять, и батьке за вознаграждение вернуть, да с условием — не приходить более в лес Заболотные заповедные. На том и порешили.

Вывел их Леший самой короткой дорогой к дому, чтобы к походу на отпрыска Соловьиного подготовились, припас какой надобен взяли.

Катя только диву давалась, как без всякого компаса, едва не кругами петляя, вышли они к Васиной кузни вдвое быстрее, чем она по прямой считала. Чудеса, да и только.

Глава 7

Хотел было кузнец с ходу на коня садиться, идти славу себе богатырскую зарабатывать, да Катя его отговорила. Мол, не только в кузнечном деле толк знает, а еще и в тактике и стратегии воинском. Что правда, то правда, некоторое представление имела о том, ходила на реконструкции, да косплеи разные, нахваталась хитростей да уловок. Ну, в самом деле— чего в лоб то на сынка Соловьиного переть, жахнет волной звуковой — костей не соберешь. Все ж Вася, хоть и сложения богатырского, а ни разу не Илья Муромец. Того в пар себе свистом изведи — из седла наземь не опрокинешь. Дернул себя за бороду Василий, согласился, что совет держать надобно. Все же кузнец лицо гражданское, не военное, а Катя — кто ее знает, чем в мире своем занималась? Може там девки через одну железо куют, да войска в походы водят!

Долго ли коротко ли, а придумала Катерина хитрость военную. На живца отпрыска брать. Живцом будет она, Катерина, чай не станет девицу внук Одихмантия наповал свистом бить. А Василий — вот тот внучка и возьмет под белы рученьки. Главное обездвижить успеть! Понятное дело, надо взвара сонного заготовить, да острие какое-никакое им намазать, да и ткнуть объект интересу в мягкое. Тот с ног долой, тут его и хватай, и вяжи! Такой вот план Катерина придумала.

Василий сперва ржал аки конь буланый, потом по земле едва не валялся, когда Катя рассказала про трубку духовую, которым аборигены в странах тропических пташек да других соловьев отстреливают.

Та и вида не подала, что обиделась, подождала, когда Василий ковш воды на голову себе выльет, да пока смешинка его оставила.

«Ты сам посуди, Васенька» — сказала она ему — «Слух у рода соловьиного очень уж чуткий, а бить придется саженей с пяти, ближе может не подпустить! Так что лук — сразу же отпадают. Услышит он тетивы скрутку, а ну — свистнуть успеет? И стрелу собьет, и наповал обоих! А звук трубки духовой здешним краям неведан, не сообразит выкормыш, что погибель тот звук нести может!»

Подумал кузнец, согласился посмотреть, что за диво такое — трубка духовая. Но перво-наперво сделать ту надо было. Объяснила Катя Василию, каких размеров да форм трубка надобна, тот споро за дело взялся. Прямо горит все в руках кузнеца, смотреть да смотреть не отрываясь. Отыскал Василий жердину без сучков, на огне обжог, выпрямил. Вдоль расщепил, скобелем сердцевину из половинок извлек, вместе те сложил, да жилами на клею рыбном обмотал. А потом прутом железным каленым отверстие, как говориться у кузнецов — откалибровал. Вот тебе и трубка, Катерина Батьковна, показывай искусство свое!

Пока трубка на пруте вертелась, Катя из лучин дротиков понаделала. Обточила несколько ножиком швейцарским, заострила, пакли из стен надергала, на кончики тупые навроде пыжа намотала.

Трубка у Василия лучше некуда получилась. Гладкая изнутри, словно отполированная, прямая, что стрела твоя.

— Проверим, Василий Батькович, насколько хорошо духовой стреломет твой работает! — сказала Катя, в трубку дротик самодельный загоняя.

Прицелилась в стену избы, дунула, свистнула стрелка, да и воткнулась в бревно.

Василий глаза вытаращил на дело такое.

— А, ну-ка, — забрал он орудие, дротик вложил, да как дунет!

Едва не на вершок лучина в старое дерево вошел!

— Эко диво какое! — воскликнул кузнец одобрительно.

— То орудие древнее, туземцы в теплых странах им на охоте пользуются, с малолетства навык оттачивают, — поведала Катя. — И тебе, Васенька, надобно то мастерство в кратчайший срок заиметь! Силушкой природа тебя не обделила, ловкостью не обошла, за день-другой станешь в пятак с двадцати шагов попадать! А большего не к чему для дела нашего.

Принялся Василий меткость должную обретать. Вечер и полдня не прошло, как достиг точности нужной.

Лучинами всю избу истыкал, рот до ушей, довольный, даже о зазнобе своей не печалится. А бывало до этого, каждый час горевал, буйну голову свесив.

Пока навык Васин оттачивался, Катерина на хозяйстве была. Не внове деревенская жизнь для нее. И корову подоить — на выпас пустить, и коню гриву расчесать, избу подмести, обед сготовить — не сразу, но справилась. Василий даже щи ее похвалил, когда от перца откашлялся.

«Добрые щи вышли!»

Откуда на Руси пряность появилась Катя уже выяснила — торговцы с Индии-страны на Русь специи заморские привозят уж двести лет как. Те же торговцы и картофелю в их края завезли. Идет торговлишка, развивается помаленьку. Пусть и шагами малыми, но хватает и князьям, и народу простому.

«Да ничего в общем то мир» — подумала Катя. «Пусть и фэнтезийный, но при желании и здесь устроиться можно, жить — поживать, да добра наживать».

Подумала так, на Василия искоса посмотрела. Сидит огромный, жилистый, щи наворачивает, кухарку похваливает. Вспомнила Катя, как прижал той ночью к себе, вздрогнула отчего-то, головой помотала, наваждение отгоняя.

К вечеру пригнал Василий телегу, принялся лежак снизу мастырить. Прямо к днищу тележному его приколотил. Устроился на нем с трубкой духовой, примерился, доволен остался. Еще сверху сена накидать, чтобы края свисали, нипочем не заметить, что человек под телегою схоронился. Крепкого взвара сон-травы приготовили, стрелки-лучины в нем вымочили.

Собрались с Катериной в поход ночной. Ночь — время, известное дело, самое разбойничье. Набросали сена стожок на телегу, Катю на облучок посадили, коня править, под телегой на лежаке Василий устроился, да не с одной, с двумя трубками. Вторую на всякий случай сделал, потому что случай он всякий произойти может. Вдруг не удастся с первого раза разбойника поразить, все же — бока намять, да членами затечь, а с того и целкость потерять за дорогу длинную запросто можно. Потому рассудил кузнец, что быстрее будет не стрелку новую вставить, а загодя снаряженную трубку взять. Земно поклонились Яриле за лес уходящему, да отправились, куда леший погнал.

Глава 8

Расступается лес пред ними, корни в землю по пути прячутся, ветви низкие поднимаются, даже колдобины выравниваются, но вот проезжает телега, а за нею все по прежнему восстает. И пни на места законные прибегают, и корни из земли выползают, и ветви лохматые опускаются. Долго ли коротко ли ехали, понять было трудно. Сумерки сгустились, уплотнились, заволокли, на сажень не вокруг не видно, как Василий стрелять станет? Неспокойно на сердце Катином. Стучит то, волнуется. Вдруг — расступился пред ними лес, посветлело, на дорогу торную наткнулись, зашелестела ель столетняя, ветвями в нужную сторону замахала. И шагов тридцать конь не сделал, как три дуба могучих впереди показались.

— А ну, стой, дефка! — свистнул кто-то с ветвей толстых. — Стой, тэбэ говорят! Свистну, да, замертва падать станешь! Шибко неживой станешь!

Натянула поводья Катя, остановилась телега. Спрыгнула фигура сверху, коня под узцы хватая.

— Тапру!

Голос молодой, ломкий, с акцентом нездешним. «Пубертатный период» — автоматически определила Катя, человечка осматривая. Одет тот в кафтанишко пестрый, богатый, шаровары узорчатые, пояс с каменьями дорогими, на голове шапочка с пером птичьим, ростом невысок, подвижен, в движениях резок, личико подростковое, глазки вострые Катю разглядывают. Та, словно нарочно юбку короткую надела, коленки округлые наружу выставила, ножкой изящной поигрывает.

Пересохло у пацаненка в горле, от картины такой, прежде не виданной. Сглотнул, и только хотел слово молвить, как пшикнуло под телегой, и стрелка в шаровары тренькнула, да отскочила. Не иначе по несколько штанов, как у татар носить принято! Эх, не догадались они с Василием на такой случай железные наконечники к дротикам приделать.

Нагнулся парнишка, стрелу с земли поднять, а тут кошкой ему на спину Катя вспрыгнула.

— Ээээ..., — только и смог сказать отпрыск Соловья Разбойника, а ему уже тряпицу настоем сонным пропитанную к лицу прижали. Еще бы чуть-чуть, и упало дите разбойничье мешком бесчувственным, но в этот момент Василий вторично стрелой из трубки дунул. И вонзилась та... Прямо в филейную Катину часть. Повалилась наземь вместе с татарчиком, тот уже из-под нее выбирается, вот-вот свистом убойным живое на двадцать саженей положит! Да кинулся на него Василий, успел наперед рот зажать.

Очнулась Катя в избе уже. На кровати хозяйской, одеялом теплым укрытая, с головой болью раскалывающейся, и больнючим же... Словом тем местом, куда стрела угодила.

" Вильгельм Телль хренов! Убью!" — решила Катя участь Василия. И за меньший проступок в мире ее легкой смерти не назначалось!

— Лежи, лежи, Катерина! — подоспел Василий, самовар пред собою неся. — Сейчас чайку попьем, с баранками!

Прикоснулась ладонью Катя к месту болевшему, обнаружила, что лежит она, скажем так, совсем без ничего ниже пояса... И прилеплено на место ужаленное нечто вроде пластыря. Липкого, да пахучего...

Василий ее взгляд увидал, едва самовар у пола подхватить успел, из рук выпавший.

— Ты, чего это? — лицом побледнел он, самоваром себя прикрывая. Чиркнула взглядом Катерина по трубе самоварной, как ножом полоснула. Грохнула железяка Василию под ноги, наискось срезанная. Дымит срез трубы, а за ним — голова кузнеца виднеется, лицо белое, краше в гроб кладут.

— Я чего? — зашипела Катенька, взглядом огненным трубу еще на четверть укоротив. — Да, как ты посмел, гад такой!? На что покусился! Мало тебе филей прострелить, так и напрямую до него добраться! Отвечай, куда трусики мои подевал, фитишист недоделанный!?

— Да ты, что? — изумился Василий, на лавку с самоваром падая. — Это ж не я! Это ж бабка Ефросинья тебя разоблачала, да пластырь травы-подорожника на меду клеила! С нее свои, эти самые и спрашивай! Да я... это... Да не одним глазком! Я ж в это время сынка Соловья Одихмантьевича в хлеву пристраивал!

Успокоилась Катенька, взглядом напоследок трубу на нет срезав, чтоб неповадно было в следующий раз стрелы в такие места пулять, что произнести срамно!

Послала Василия за Ефросиньей, опрометью кинулся с самоваром вместях.

Пока бегал, раздумывала Катенька, откуда у нее сила такая нарисовалась, гневным взглядом железяки начисто половинить? Неужто суперспособностью здесь обзавелась? Пока думала, голову ломала, книги фэнтезийные прочитанные вспоминала, пока одежу напяливала — явилась бабка Ефросинья. Верхом на Василии. Тот так самовар ведерный из рук и не выпустил. Бежал, аки паровоз под парами, все боялся — разметает Катерина избу по бревнышку! В гневе бабы, что тигры лютые!

Встретила их Катенька в полном боевом облачении. В камуфляже, в футлярчике на поясе нож, в руках компас.

Ни здрасте, ни поклона, как старших встречать положено, а сразу за дело.

— Я тебе, кузнец, ничего не должна более! Железо нашла, отпрыска Соловьиного скрутить помогла, вертайте меня взад пригожие, а не то устрою в селении птичкин базар, не обрадуетесь!

Потупилась бабка, погрустнел Василий. Тяжело самовар на стол поставил, Ефросинью с себя на лавку ссадил.

— Нету, — говорят, — возможности тебя взад отправлять. У кого хочешь спроси-изведай. Попасть сюда можно, да только выйти нельзя...

— А как же Василий обещал, что отпустит меня, коли железа ему найду?

Поднял кузнец голову, заговорил скоро:

— Толковали еще, что лемехов по четыре штуки в день ковать научишь, древнего колдовства своего толику дашь...

Едва не с презрением Катя на Василия взглянула. И как могла на такого втихую заглядываться? Вот уж менталитет крестьянский, железом каленым не выжжешь! Больно нужен ей этот Вася!

— За вранье свое, про отправку домой меня, считай — в расчете мы. А посему, товарищи дорогие, пойду я от вас на все четыре стороны. Спасибо за хлеб за соль. Приданое свое — вам оставляю. Авось на тряпки сгодится.

Схватила рюкзак свой верный, да и пошла, дверью напоследок приложив хорошенько. Только ее и видели.

Идти решила Катя на Кудыкину гору. Куда же еще направляться, если пути не знаешь? Только туда! Идет, злая-презлая, лесом обманщиков мысленно посылает. Ты смотри! И в фэнтезийных мирах надуть норовят! Где же правда?! Справедливость — где?!

Идет, а у самой слезы капают. Уж сильно осерчала девка! И полпути не прошла, как чувствует — не туда компас ведет! Сбивается стрелка! Не иначе леший с железом метеоритным балуется! Взобралась на косогор, осиной поросший, осмотреться, да понять куда ее занесло, а тут, откуда не возьмись — стая волчачья! Со всех сторон Катю обложили, клыки скалят, хрипят, загривки топорщат, на дыбки поднимаются.

«Очень хорошо» — подумала девушка — «Тут мне и конец. Очнусь в палате белой, под ИВЛ, с мамой и Валеркой». Ну, а куда еще отсюда дорога человеку пришлому после смерти лютой? Только домой, откуда пришел. Это всякий знать должен. Кажется...

Закрыла очи ясные Катенька, чтобы конца своего не видеть, да кошмаров ночных избежать, к осине, случившейся прислонилась. Ждет. И слышит — мимо кто-то стремглав проносится, и с воем грызня начинается. Открыла глаза — огромный черный волчище со стаей насмерть бьется. Одному уже горло перегрыз, второго под себя подмял, третьего клыками по морде стебанул. Отпрянули волки, хвосты поджали, скулят, головы к земле клонят, пятятся. Черный волк зубы скалит, нутряным хрипом клокочет, с клыков пена белая на траву клочьями падает.

«Отлично» — подумала Катенька — «Он еще и бешеный!»

Скрылась стая в лесу, обернулся к ней черный волчище, глянул глазом желтым, голову опустил, подошел поскуливая, мордой в коленку ткнулся...

Обалдело смотрит на него Катенька, что и думать не знает.

А волк постоял-постоял, да и говорит человеческим голосом...

Нет, пока зверюга скулил, да мордой в коленки ластился, Катя еще в себя приходила, но когда человеческая речь из пасти послышалась, едва не сомлела...

«Пошли домой, Катенька» — молвил волк — «Не выживешь ты в лесу одна, пропадешь!»

Последние силы собрала Катя, чтобы мотнуть головой в знак несогласия.

«Эх, бабы, бабы» — вздохнул волк. Отошел подальше, где пеньки осиновые торчали, перекувырнулся через один, грянул оземь — в человека превратился. В кузнеца Василия.

«А, тогда понятно, почему девки не охомутали» — успела подумать Катя, в обморок легкий с головой уходя.

Глава 9

Очнулась в пещере — не пещере, загородке каменной — не загородке, а в чем то среднем меж ними. У входа костер полыхает, Василий пред ним на кортках сидит, со спины видно — думу думает. Сама Катя на мягкой подстилке травяной, спальником своим накрытая — не совладал Вася с застежками-молниями хитромудрыми.

— Вась, — голосом слабым Катерина его позвала. — Ну зачем я тебе, а? Отпусти, вижу я — лишняя здесь!

Обернулся к ней Василий, лицо сурьезное, глаза твердые.

— Некуда тебя отпускать, Катерина, — молвит грустно. — Нет больше мира твоего, сгорел без остатка...

Подняла на него Катя очи ясные, слезами наполненными...

— Как это — нету? — нестройно лепечут губы ее дрожащие. — Когда он сгореть то успел?

— Этот мир — на руинах твоего, прежнего стоит, — кузнец объясняет. — А время вспять — сама знаешь, повернуть невозможно.

— А как же мама? Валерка? — с ужасом прошептала Катя, с ужасом же ответ ожидая.

— Давно мира твоего нет, — покачал головою кузнец. — Несколько тысячелетий тому назад одолели люди Землю-матушку алчностью своею. Война случилась небывалая, вымерло все, сгорело... Но терпелива мать-Земля наша. Дала еще один путь человеку жить. По обычаям, по преданиям, по законам заповедным. Потому нет, и не будет нам ни развития бурного, ни наук заковыристых, ни знаний хитрых, с природой спорящих.

Помолчал кузнец, глядя на слезы девичьи в очах застывшие, и продолжил.

— Вот лемехов подсказала бы, как три штуки в день ковать, и то по гроб жизни станем обязаны. Не за себя прошу, за Заболотье наше. Шутка ли — дворов столько вокруг, всяк есть-пить хочет, да землица — совсем никудышная. Попробуй сохой деревянной ее одолеть! Начали было огневище затевать, да лешие запретили — нечего лес изводить! А железо — только болотное тут. Нету другого, разве камни небесные, да мягок металл, и куется лишь на холодную, в горне рассыпается напрочь. Эхе-хе...

Сглотнула Катя слезы горькие, заслышав правду такую. Выходит, не в параллель ее выкинуло, а в далекое будущее. И в будущем том, вместо развитой цивилизации — мир фэнтэзийный! С лешаками, кикиморами болотными, Кащеями вечноживущими, поклонениями Ярилу, Перуну... Получается, до скончания века здесь жить-поживать придется? Вот дура! Знала бы наперед, три пуда женской гигиены себе приданным взяла! Эх...

— Эх, как бы не забрал Кощей зазнобу мою в полон драгоценную..., — в который раз принялся Василий за песню свою старую, едва не молью травленную.

«Идиот» — в который раз вздохнула про себя Катенька. Видное ли дело, по тому, кого в глаза не видал, самому с ума сходить, и остальных туда же утаскивать!

— То не стал бы я тебя вызывать! — продолжал Василь горестно. — Жила бы, себе, сколько век отмерян, в мире своем... Ничо, справился бы... И без трех лемехов в день, удумал, как дело поправить...

Призадумалась Катя. Что теперь то? Назад к кузнецу возвращаться, вразумлять насчет ковки? А куда еще? Сама убедилась, что не выжить в лесу одной. Леший, он в дела звериные не полезет, не защитит, хоть целый компас ему посули. Для него один закон — лес в равновесии держать! А перед лесом все равны. И волки, и человеки, и кикиморы болотные...

Посмотрела на Василия, с горя убивающегося, за плечо тронула.

— Не печалься, Иван царевич, помогу горю твому, сотку за ночь ковер драгоценный...

Поднял Василий голову, задумался...

— Меня Васей зовут, вообще то, — сказал первое, что на ум пришло.

— Знаю, Вася, — ответила Катя. — Хотела в чувство тебя привесть... Скажи-ка, мил человек, а давно ль ты в волколака превратился? Уж не злая ли Баба Яга костяная нога тебя колдовством одолела.

Изумленно Василий на нее посмотрел.

— А откуда проведала то? — полушепотом спросил он ее.

— Так в каждой книжице сказочной о том у нас прописано было, — ответила Катя. — Классика жанра, и все такое. Борьба бобра с ужом. То есть, я хотела сказать — добра со злом. Злые — Кощеи, Змеи Горынычи поганыя, Соловьи-Разбойники, да бабки Ежки. Добрые — Иван-Царевичи, да Елены Прекрасные. Вот только кузнецов-оборотней в книжках не было. Но додумать о том, кто околдовать мог — дело не хитрое. Как вышло то?

Перевернулся на бок Василий, голову рукою подпер, и начал историю изглагать.

Ну, тут Кате более-менее все понятно стало. Шел по лесу, споткнулся, поскользнулся на рыжике осклизлом, упал, закрытый перелом, очнулся — гипс. То есть — волк. Баба Яга неподалеку случилась, увидала доброго молодца, хотела в избушку на курьих ножках затащить, да употребить на ужин — сил поднять не хватило. «Так не доставайся же ты никому!» — злобная старушка решила. В пень нож воткнула, вокруг поплясала, мантры колдовские на все лады пропела, скороговорки проговорила, пословицы пересложила — получите распишитесь, приходи кума любоваться. Кузнец Василий. Волколак-перевертыш. Девки добрые за версту обходят. Единственная зазноба — у Кощея в темнице чахнет. И перспектив на жизнь дальнейшую — никаких.

Завечерело в лесу. Холодно стало. Прикорнула Катенька к плечу кузнечному, широкому, спокойной ночи ему пожелала, да и заснула сном праведным. Утро вечера мудренее.

Почувствовала, что снова обнял ее Василий, к себе прижал, не стала вырываться, противится. Очень уж горяча волчья кровь ночью осенней. Тепло девице, уютно в объятиях крепких. Так и спала бы и ночь, и утро и дня часть большую.

Но разбудил ее на заре Василий, чай пить. В котелке Катином походном, титановом, воду ключевую вскипятили, кипрея сушеного заварили с листом земляничным поздним. Вкусен чай. И бодрит лучше всякого кофию и сил прибавляет.

Собрались в путь дорогу. Посмотрел Василий на небо, обеспокоился. Тучи на горизонте сгущаются, ливень надвигается проливной.

— Не успеем добраться пешими до дому, — сказал Василий, вокруг пня заходив осинового. — Ты уж не бойся меня, на себе домчу, главное держись крепче, и чувств не лишайся.

Не успела ответить Катенька, как трижды перепрыгнул кузнец пень осиновый, перекувырнулся три раза, и оземь ударился. Глядь — а вместо Василия — волк вчерашний. Здоровый, черный, лохматый, клыки белые, глаза желтые, немигающие.

— Садись верхом, девица, — говорит ей волк человеческим голосом, — за шерсть держись крепче.

Похлопала Катя глазками с превращения для понимания запредельного, уселась осторожненько — ноги до земли не достают. Высоко сидеть, страшно.

Вцепилась в шерсть мохнатую, чуть «Но!» не вскрикнула.

Да и без того волколак с места ринулся.

Уж всякого в жизни навидалась-пережила Катенька. И гонки на квадроциклах, и мотокросс, любила мотоциклы, чего там, и даже конный выезд... Но на волках не приходилось еще.

Понесся Василий-волк скачками саженными, поступью пружинистой, мягко под тело Катюхино подстраиваясь. Не несется — летит, едва лапами земли касаясь. Вокруг березы мелькают, елки разбегаются, сосны... Страшно до чертиков. А вдруг в поворот не впишется? И точно — бац! Как сглазила!

Осадил Василий так, что кубарем покатилась бы, если б зубами за штаны не успел схватить. Только ойкнула, раненным местом о землю грянув. Глядь — стоит перед ними Леший. Платком лоб утирает.

Поздоровались.

Катя ему с укоризной — «Обещали же, дяденька Леший, не путать меня по лесу, если тайну магнитную выдам! А я тут кругами вчера ходила, чуть волчачьех стае на ужин не поспела!»

Насупился Леший, говорит, что напраслину на него Катерина возлагает, не водил он ее кругами, а камень небесный Василию к кузне перетаскивал, вот и сбилась стрелка компасная. Так что все по договоренности, получите — распишитесь, Василий Батькович, кузнец-волколак. И бегите быстрее до дому — вот-вот небеса разверзнутся.

Глава 10

С опаской оседлала Катерина Василия. После падения больнючего еще страшнее скакать на волке стало. Тот, боясь под дождь попасть, не разбирая дороги к дому кинулся. В четверть часа доскакал. А потом еще четверть часа бабка Ефросинья Катю ссаживала, да пальцы намертво скрюченные разгибала. Но ничего, успели до первой молнии, в камень небесный шарахнувшей. Сели чаевничать.

Сынка Соловья Одихмантьевича из хлева доставили. Бабка настойки ему насильно в рот влила. Черемуховой шепелявки. От нее скулы сводит, язык немеет, и губы не слушаются. Свисти — не свисти, одно шипение получается.

Сидит барчук угрюмый в углу, волчонком исподлобья поглядывает, нож на боку по своеобычию нашаривает. Шалишь, друг сердечный, нет больше у тебя ни свиста, ни ножика кривого, каменьями украшенного. Спасибо скажи, что руки развязали, шаровары узорчатые оставили с кафтанчиком. Да к столу посадили, чаю налили, баранку выдали.

— Куда его, злодея горемычного девать станешь? — прошамкала Ефросинья, баранку в чае размачивая. — Городским отвезешь, чтобы суд учинили, да повесили на воротах, или отцу его выкуп назначишь?

Услышал Соловьиныч, что отцу отдавать собираются, вскочил, руками замахал.

— Только ату не отдавай, лучша твоя моя в город вези, на воротах моя висеть будет, все легче, чем с живой кожа на ремень ата резать будет!

— Это за что же такую дикость с тобой отец совершать станет? — изумился Василий.

— Моя уйти из гаилэ-семья! — горячо зашепелявил отпрыск семьи Соловьиной Разбойничей. — Жениться моя шибко не хотел!

— Жениться? — присвистнул Василий. — Да у тебя женилка, чай не выросла! Жениться ему!

Побагровел гордый барчук. Напыжился.

— Моя знатный рода! — слюной сквозь губы непослушные брызжет. — Моя ату-отец за меня род твой на свист возьмет...

И сразу леща крепкого от Кати словил.

— Ты мне тут не это, знатного рода сын! Сейчас возьмем, да отправим в гаилэ-семью, порежет папашка тебя на ремешки! — веско сказала она, недобро глазами сверкая.

Притих пацаненок. Задумался над горячностью своею. В чашку носом уткнулся. Едва не плачет.

— Ты пошто, сказывай, душа Соловьиная, народ на дорогах изводишь? — надвинулся на него Василий. — Леший поведал, лютуешь, чище папашки своего!

Совсем сник постреленок. Лицо руками прикрыл, да в рев!

Переглянулись сидящие, ничего понять не могут. Какой же это Соловей-разбойник, если на слезу с вопроса исходит?

— Та не изводить моя никого!!!! Ыыыыы! — в голос ревет. — Моя только отнимай! Товар отнимай! Раздевай! Наказывай — говори про моя! Страшная! Лютая! Ата в подметка моя не идти!

— А, ну тогда понятно, — сказала Катенька. — Добрая слава — и разбойнику нужна! К чему убивать? Лучше слух пустить, да данью пути-дороги обложить!

— А на кой тебе товар то? Да и деньги — на что? — не унимался Василий.

— Моя разбойник, — утерев слезы рукавом кафтанчика сказал мальчонка. — Моя положено товар отбирать, дань накладывать, женщин в полон забирать. Моя больше не уметь ничего.

— И много женщин в полоне твоем? — вскинулась Катя.

— Ни одна, — тихо вздохнул Соловьиный сын. — Твоя первый был бы. Не ходят женщин по дорогам моим.

— А где награбленное держишь? — поинтересовался практичный Василий. — Если ни в город, ни в семью не верну — отдашь по доброй воле?

Вскинул на кузнеца глаза вострые паренек.

— Моя все отдай, только в гаилэ-семью не ходить! — заговорил он быстро, слова глотая, шепеляво, едва разберешь, что тут к чему. — Моя жениться не хотеть! Шибко не хотеть!

— Да что за краля то такая отцом тебе выбрана, что жениться не хочешь? — спросила бабка Ефросинья.

— Совсем маленькой девочка! — воскликнул отказник от семейного счастья. — Мой сестра! Толко шестнадцать лет! Как можно жениться?!

— Ну, нравы! — бросил Василий, голову опустил, задумался.

— Награбленное — вернешь честь по чести, из города люди придут — все до копеечки!

— Отдам, отдам! — быстро согласился парнишка. — Только в...

— А как отдашь, — перебил его Василий, — решу что с тобой делать! Умеешь чего?

— Моя ничего не уметь, только грабить, — вздохнул бывший разбойник рода Соловьиного.

— Я знаю, что умеешь! — просветлела лицом Катя. — Ты умеешь — дуть!

После завтрака, отправил кузнец в город скорохода местного, за людьми, да телегами, добро из тайника, сыном Соловья Одихмантьевича указанного, забрать.

А сам принялся камень небесный осматривать. Леший в аккурат его во двор перед кузней доставил. Бабка Ефросинья клялась, что видела, мол, вздыбилась земля, да полез из нее камень, черный молниями окутанный. Приврала насчет молний, как пить дать. Перун уже опосля его молнией раздолбал. Знал Громовержец, что ни одному кузнецу такую прорву железа не осилить, вот и решил помочь. Но и те куски, что получились от камня, ни в какой горн, или печь сыродутную не запихнешь.

Хотела Катя взором новоприобретённым железо на мелкие части порезать, от натуги лицом покраснела, но даже струйки дыма исторгнуть не вышло. Обратилась к Василию, пусть мол, до каления белого ее доведет, как в тот раз, и тогда она уж расстарается, но кузнец лишь усмехнулся, взял в сенях косу старую, пошел на луг болотный.

— Куда это он? — спросила Катя у бабки Ефросиньи.

— Известное дело, разрыв-траву добывать, — прошамкала та.

Интересно Катеньке стало, побежала за кузнецом, бабка вослед лишь головой покачала. Травницей она была знатной, не смотря, что приходилась Василию родственницей дальней , седьмая вода на киселе, многому того научила. А как же? Кузнецы, они же что мельники, чародейство ведать должны! Тут и чувствовать надо, и знать многое, и на девок не отвлекаться, колдовство как-никак! Да разве понимает то Катенька? Вон, козой ломанулась, только пыль столбом из-под подошв зубчатых!

Не успела Катя до луга добежать, как звякнуло впереди что-то. Примчалась, когда Василий уже над чахлой травинкок-былинкой склонился. Замерла девица, обломки косы увидав. Глаза верить отказывались, что стальную косу надвое травой жухлой переломить смогло! Василий тем временем над былинками шептал невнятное, тайное, пальцами корешки выкапывая.

— Косу подбери, — попросил Василий, с колен поднимаясь.

И ничего не сказав более, к кузне пошел, в ладонях выкопанную траву держа бережно.

Катя от любопытства, прямо извелась вся! Немало в книжках фэнтезийных про ту траву прочитано было! Очень уж скептически Катя к затее кузнеца относилась. Во-первых — траву в ночь на Ивана-Купалу собирают, а во-вторых, как выпускнице машиностроительного факультета, Кате одного взгляда бросить на куски огромные хватило, чтобы понять — здесь без ацетиленовой горелки делать нечего! Так Василию и доложила. Ничего у тебя, мил человек, не выйдет. Тут автогеном три дня пыхтеть, чтобы самый маленький слиток располовинить! Послушал ее Василий, послушал, а поток кинул травинку поперек камня железного, пошептал-пошептал, и надо же — раскололось железо на сто кусков!

«Училась, училась на факультете своем машиностроительном, а все зря выходит», — расстроилась Катенька. И вздохнула, глаза пряча.

Правда потом, когда под ее руководством Василий печь специальную клал — поняла, что любая наука в жизни пригодиться может! Особенно, если справочниками пользоваться умеешь!

Затеяла Катерина сперва железо метеоритное с толченым углем переплавить и из чугуна лемехи отлить. Читала давно, что экспериментировали с такими и были те стальным под стать. А то и лучше на почвах болотистых. Василий помощником оказался — хоть куда. Все на лету хватал, враз научился и опоки формовать, и прочие хитрости-премудрости века прошлого просвещенного исполнять.

Сынка Соловьиного на дутье поставили. Начал нехотя, все ж знатного рода разбойник, не по чину ему щеки на работу надувать. Но, во вкус вошел, видя, как пламя от дутья его клокочет, да железо плавит. Так дуть принялся — уши закладывало. Но без свиста, каждое утро настой шепелявки черемуховой ему давали, чтоб не озорничал.

За день — два десятка лемехов отлить успели. У Василия, как в деле опробовал, как борозду проложил — глаза разгорелись. Чудо — чудное, диво — дивное! Это сколько же семей плугами добрыми обеспечить можно!

Неделю из чугунки, так Василий новое дело назвал, носа не казали. Все чумазые, на головах — кошмар что твориться, но счастливые! Василий с сынком Соловьиным, конечно же. Катя, как только нос сажей испачкала, тут же ручкой всем сделала. Убежала на пригорок, рупор из бересты свернула, в бинокль глядит, да командирский голос отрабатывает. Бабка Ефросинья, увидав, как чугун брызжет, затряслась со страху, бежать прочь через огороды кинулась, юбки подобрав, да перевясла сходу перепрыгивая.

Как втянулись мужики в работу, уже и без Катюхи обходиться начали. Та на хозяйство встала. Баню им топит, щи варит, рубахи стирает, штаны прожжённые зашивает, руки искалывает, да себя за длинный язык ругает. Вот кто тянул? Василий сказывал, пока сотню лемехов не отольет, меч ковать не примется. Вдруг не вернется из похода за кралей своей. Сгинет в земле Кощеевой — кто краю заболотному кузнецом станет? Из города не пришлют — там каждый мастер на вес золота, а местным то что делать? С голоду помирать?

Спросила его Катенька, что же раньше о том не думал, когда за зазнобой своей собирался, да девку из другого мира призвать решился? Сейчас мол, чего осторожничаешь? А Василий очень даже запросто ей и отвечает, мол, каждый мужик деревенский плохонькую да изготовит соху деревянную. А теперь, когда первые лемехи дворам поставлены — кто же захочет по старинке землю распахивать? С деревянной то сохою корячится?

«Ага», — помрачнела про себе Катя, — «Мы в ответе за тех кого приручили!»

Выходит, откладывается поход в царство Кощеево. А ведь на него, на злодея, у Катеньки, только одна надежда и оставалась. Колдун то Кащей — не чета бабки Ефросинье. Может сумеет в прошлое ее вернуть! Глядя на Василия, понимала девка, что победит тот Кащея, заберет суженую и будут они вдвоем жить-поживать, да добра наживать. А ей то куда, горемычной? Не то чтобы влюбиться в Васю успела, но все-таки, мужчина видный, серьезный, хоть и волколаком время от времени оборачивающийся. А прижимает то ночами холодными как! До мурашек! Не разбиралась девица в чувствах своих. Оттого и впадала в бесконечные крайности. С чего грусть-печаль в душу заглянула? Может в город податься? Со знаниями то своими, да учебниками, как-то устроится на месте новом? И почище друга сердечного там отыщет? Глядела, как ловко Василий работает, да вздыхала от мыслей горестных о будущем своем ненадежном.

Глава 11

Но не успела она с мыслями разобраться, как вдруг тучи над ними сгустились нешуточные. Прознал городской управитель о кузнеце, что десятками плуги клепать научился. Прознал, да опечалился. У самого то мастера, даже из руды хорошей от силы два-три в день отковывали. А при таком обороте цена на орудия землепашеские упасть должна! Тогда управитель, подлая душа его завистливая, донос на кузнеца сочинил. Мол — не по законам пращурами завещанным дело ведет! Край их чудесный к технической революции подталкивает! Не станут люди от зари до зари горбатиться с сохой деревянной, купят за дешево металлический, да от безделья — примутся о жизни задумываться! Мыслями вредным-опасными! Станут требовать от повелителей благ всяких! И дорог проезжих, и управы на разбойников, и грамоты для ребятишек!

Хорошо бабке Ефросинье скороход местный весточку из города принес. Он у заболотных навроде новостного глашатая был, тем и жил. Харчевался по очереди у каждого на дворе, да ночевал. Бабка Ефросинья за век свой разного насмотрелась. Догадалась старая, чем дело обернуться может. Взяла тогда кота ученого, да Катенькины энциклопедии читать-учить наизусть поставила. Знала, что перво-наперво княже книги ученые сжечь заставит и только опосля Василия к ответу призовет. Вдруг среди них знания тайные , как беды избежать сказано?

Продали кота ученого бабке торговцы проезжие. Котенком еще продали. Из-под полы, ибо зверями торговать запрещено было. Оттого и прозвали котенка «Гугля», что из-под плаща продали (прим. автора «Гугля» — верхняя одежда древних славян, напоминающая плащ). За ночь Гугля справился, все книжки перечитал, наизусть запомнил, что хочешь спрашивай — тотчас ответит!

Князь тоже не лыком шит оказался. Приказал всех котов по селению изловить, и отваром травы-валерьяны опоить до потери памяти. И полегли котики деревенские, как один в истоме сладостной, себя самих позабыв. Хорошо, обернула Ефросинья загодя кота ученого мышкой-норушкой. Опытная колдунья была, ее на мякине не проведешь.

Окромя того, весточку лешему отправила, чтобы смилостивился — вглубь железо метеоритное упрятал, от греха подальше. Тот просьбе внял, зашевелилась земля, каменья втягивая, глядь — словно и не было ничего. Один и остался — князю поглядеть, да успокоиться.

Тот оглядел. И небесного камня малую толику, и книги с другого мира взятые, при обыске обнаруженные.

Были в свите у него колдуны-слухачи, знавшие какую чару на поиск поставить.

Ведь книги старые, как известно — из древа делать умели, а потому — не мудрено древо заставить о себе заявить. Заходила изба кузнеца ходуном после заклятий волшебных, а слухачи слушают — не шелестнет ли лист книжный где, не выдаст ли себя. Целую гору книг в сундуках обнаружили. Доставили князю. Пролистал тот каждую внимательно, знаки знакомые выискивая. Хоть и не было там рун, и не ведали в этих краях кириллицы, а доводилось книги такие в руках держать. Попадали те из прошлого. И поступил с ними князь в точности с законом суровым. Велел костер разжигать, да огню предать. Нечего тут им делать, народ в смущение вводить.

Пожег их княже костром ярким, безжалостным, в разговор вступил.

Возвышается над Василием на троне походном, златом-серебром украшенном, сам весь в шелках, доспехах стальных, под шапкой соболем отороченной, руки белые в перстнях дорогих, сидит, ухмылку недобрую в бородке прячет. Рядом писарь, в три погибели скрюченный над свитком берестяным с палочкой костяной притулился. А вокруг народ волнуется, тройным кольцом воинов сдерживаемый.

— Что же ты, Василий, щучий сын, на законы природы вразгон пошел? — приступил он к допросу брови сведя. — Аль не знаешь, что с прежней землей-матушкой стало, до чего ее умники навроде тебя довели? Не знал о том, скажешь? Дошли до меня слухи недобрые, что запрещенным ты занимаешься, по десять-двадцать лемехов к плугам в день куешь! Отвечай по воле доброй, кто подговорил тебя к затее мерзкой, супротив пращуров наших заветам ставленной!?

Тишина разлилась на Заболотье. Даже лягушки пение вечернее отложили. Дети притихли, коровы не мычат, собаки не лают.

Замерли все, ответ кузнеца ожидая.

— Твоя правда, княже, — смело поднял Василий очи светлые. — Затеял я плугами Заболотье обеспечить, потому, как иду супротив Кощея Бессмертного зазнобу Гамаюн-птицей нагаданную выручать. Не ровен час, сложу буйную голову в походе том, как народу здешнему без кузнеца выжить то? На всю округу — с десяток плугов с железа болотного кованых. Вот и решил, пусть плохоньких, да исполнить сотню лемехов про запас, покуда милость твоя нового кузнеца в Заболотье не поставит. Взял я для них камня небесного, сам знаешь княже, какое железо негодное с того получается! Выходит, и не нарушал я заповедей, не шел природе-матушке наперекор! Ведь и железа того у меня более не осталось, а лемеха — дрянь! Ненадолго хватит. Посевную одну-другую пережить, да и только!

Слушала Катя Василия, среди толпы схоронясь, диву давалась. Ведь и не соврал почти, разве, что железа метеоритного малая толика осталась. Все прочее — правда чистая!

— Хм, — еще больше нахмурился князь. — А ну, подайте мне лемех, кузнецом сделанный!

Засуетились люди княжьи, принесли требуемое, на землю пред ногами владетеля бросили. Тот носком сапога сафьянова железяку перевернул, с другой стороны осмотрел. Выглядела та основательно, крепкой да вострой.

— Почему же говоришь ты, ненадолго лемеха хватит? — задумчиво поскреб он бородку, клинышком стриженную. — Вроде доброе железо...

— А прикажи, княже, молот мне подать, — очи долу опустил кузнец.

— А ну! — пошевелил князь пальцами белыми.

Мигом добыли молот. Поплевал Василий на ладони мозолистые, взялся за рукоять березовую, поднял над головой, да ахнул по лемеху, силы своей не жалея. Звякнул тот, надвое раскалываясь. Гул по толпе пронесся изумленный, эхо звона чугунного перекрывая.

Побагровел князь, повернулся к доносчику, к главе городскому. Тот затрясся мелко, капли пота крупные утирая.

— Из-за такой дряни ты, песий сын, посмел меня от дел государственных отрывать! — едва слюной от гнева не брызгая, приподнялся с трона князь.

— Смилуйся, княже, — бросился на колени пред ним управитель. — Не знал я о том, не ведал! А только — долго ли кузнецу сварить лемех наново!

Задумался князь. И вправду, долго ли кузнецу железо с железом сварит! Вызвал из свиты своей рудознатца, с собою взятым советником в делах железных.

Тот обломки осмотрел внимательно, головой покачал.

— Нельзя, княже, сварить. То не железо. То чугун бросовый. Его плавить надобно, причем в большем достатке. Не выгодно из малой толики деталь отдельную лить. Вот двадцать наберется поломок, тогда да, стоит дело затевать. А одной ради колупаться — себе в убыток.

Сказал так, и бросил куски на землю.

Пуще прежнего взвился князь на доносчика. Виру за напраслину возложил немалую! Да в яму долговую вонючую, пока до монетки не выплатит! Неповадно в раз другой владык от дела ерундой отвлекать. Схватили управителя под белы рученьки, с глаз долой к милосердию взывающего уволокли.

Потом на Василия свой взор князь обратил. Без добра, но и не зловеще. Вот же простак — чугун хрупкий на лемеха пустить! Дурак — дураком! Что взять с такого? За беспокойство свое, княжеское? За чернокнижие разве стребовать?

— Вот что, — молвил князь решение свое. — Вину за тобой, что супротив Матери-Природы пошел, снимаю. Вижу, хотел ты селению помочь. А вину за то, что чернокнижием занялся, тайну производства массовогожелеза доброго разгадать через то хотел, снять не могу. А посему — виру на тебя налагаю. Из остатка камня небесного — ядер малых для пращей отольешь, да в город страже поставишь.

Хитер был князь, что и говорить. Что было Василию делать? Принял милость княжескую, как положено, в пояс склонившись, да ликуя, что отделался дешево. Мог князь и под плети отправить и в тюрьме сгноить. А ядра то отливать — дело плевое.

Радуются в округе. Миновала кузнеца туча мрачная, невзгоды сулящая. Одна только Катенька губы кусает. Выходит — не нужны этому миру знания ее великие! Кем останется то? Куда ей приткнуться, апосля похода Василия за зазнобой в плену томящейся? Да, и перевернется Василий, не найдет зазнобу, разве обратит на нее внимание? Сам же говорил — тоща, формой не округла, ухватиться не за что, хотя нет-нет, да и посматривал в ее сторону. Делать нечего. Решила Катенька в поход идти с Василием, искать способ-разумение обратно в мир свой вернуться. Твердо решила.

Глава 12

В неделю Василий управился. Ко двору главного стражника ядра доставил. Оглядел тот внимательно, похвалил. Отличные ядра у кузнеца вышли. Мерные, круглые, без облоя, загляденье одно! Выторговал за то у него Василий крицы железа болотного, чтобы на меч, как сказал, хватило. Знал стражник от людей княжеских, что собрался кузнец Кощея Бессмертного воевать, «сжалился», вдвое против обыкновенной цены отдал. Пусть потешится мужик, меч из железа болотного себе добывая. Кроме железа, купил на базаре Василий гребешок из рыбьей кости выточенный для Кати, ножик складной — Соловью-младшему, да ситцу бабке Ефросинье.

Вернулся на Заболотье Василий, а там Катерина с мышкой Гуглей возится. Сидит зверушка ученая на плече, да в девичье ушко шепчет указания из книг-справочников. А Катя на бересте костяной палочкой услышанное записывает, да доносчика проклинает. Уж как удобно с настоящими книгами было! А теперь? По тридцать три раза мышу объяснять надобно, пока уразумеет какой раздел справочника зачитывать! Но делать нечего. Не осталось больше ковриг волшебных ни у Ефросиньи, ни у Василия. Долго, почитай несколько лет зерно под заговором храниться должно, чтобы силу перено͑՛сную запасти.

Разобрался Василий с покупками, да с подарками. Катеньке — гребешок, одарила улыбкой радостной. Вручил ножик подручному — у того рот до ушей! С поклоном передал ситец Ефросинье. Та сразу на зуб пробовать, на разрыв, на просвет, про цену спрашивала, не продешевил ли... Так и ушла к себе, сомневаясь в выгодности покупки.

Железо привезенное Василий схоронил. Пусть в земля ржу вытянет. Всяк знать будет, что готовится кузнец меч ковать. Не лишним чужих людей в заблуждение отвести. Ведь прознали же в городе, донесли на Василия, хоть и дружный народ в Заболотье. Не иначе пришлый кто, заезжий соглядатай. Когда обратился к народу князь — все ли, что видит пред собой, осталось от железа небесного, как один головами закивали — больше, мол, ни крошки не осталось! Понять то людей можно. Не враги, чай сами себе! Доложи князю, увезет железо, с чем тогда останешься?

Поставили бабку Ефросинью на стражу. Людям прохожим глаза отворить. Сидит на плетне, юбки подобрав, шамкает ртом невнятное, интересу зрелища на нет колдовством сводя. Под таким присмотром принялся кузнец новую печь складывать по рисункам, что Катя на бересте набросала. А набросала она ни много ни мало — бессемеровский конвертер!

За две недели Василий управился, до того ловок был! Ну, и без магии толики, понятное дело, не обошлось. Чтобы кирпичу огнеупорность повышенную придать, целый обряд вершить надобно! Но ничего, справился.

Как закончил строительство, добыл железо метеоритное в землю лешим утащенное. Не стал духа лесного по пустякам беспокоить — выкопал яму собственноручно, а обломки вытащив, принялся в ней же дрова березовые на уголь пережигать. Много угля потребуется для переплавки чугуна в сталь добрую.

Сначала из железа небесного чугун добыли старым способом, а затем в печь его новую слили.

А поскольку процесс на воздух затратный, то Сынка Соловьиного чугун продувать поставили, а Василия — мехи качать, огонь раздувать. Перед отпрыском Соловья Одихмантьевича Катерина стоит. В ушах затычки восковые, чтобы не оглохнуть, в руках палочка дирижерская из бузины срезанная, и бересты кусок, на котором процессы плавильные графиком нарисованы. Подымет палочку, сильнее барчук в трубу узкую дует, опустит — послабление надобно. Силы на дутье у того — запредельный запас. Может хоть с утра до ночи ураганом дубы столетние к земле пригибать. Но то дубы, деликатного обхождения не требующие, а здесь конвертер бессемеровский! К нему с подходцем надобно. По ученому, со знанием дела, и прочими хитростями.

Только к седьмой отливке вышла сталь добрая. Измучились, перепачкались, едва в конце дня рабочего баню истопить сил хватило. Нельзя грязному в избе на ночь укладываться. Домовой спать по любому не даст.

По первому пару мужики пошли, по второму — Катя. С десятого раза только волосы отмыть сумела до скрипа. Вся в саже измазалась. С ног до головы!

Банник подглядеть пытался, лишь рукой махнула, до того устала. Мимо прошла, ладонями не прикрывшись. А когда сзади раздался стук, с каким духи банные об пол головой прикладываются с красоты женской, даже не обернулась. Лишь бедром крутым залихватски качнула, еще один стук позади вызвав. Не иначе челюсть у банника выпала.

Прошла она по мосткам в реку окунуться, глянула в воды спокойные, на отражение свое покачивающееся, так за сердце и схватилась. За время здесь проведенное, и следа от здорового образа жизни не осталось!

Неспроста, видать, Василий на нее взгляд бросал. Вместо худенькой девочки, смотрела из реки на Катерину молодою Луной освещенная, девица. Из тех, за кого при желании и подержаться найти можно за что...

А он, Василий, все о зазнобе кручинится... Бросилась Катерина себе навстречу в воду речную, мысли путающиеся холодом разгоняя. Поплескалась, поплескалась, на берег вернулась. Выжала волосы мокрые, гребешком костяным, Василием подаренным, расчесала. Тело наливное свое полотенцем насухо вытерла, рубаху накинула полотняную. Подумала, тряхнула головой, да и пошла в избу. В левой половине, храпел Соловьиный сын, в правой — помещались Василий с Катей. Хозяин в спальне своей, гостья — в горнице на лавке. Вошла Катерина, на былинке по пути сорванной светлячка неся, светом неярким дорогу себе освещая. Мимо скамьи прошла своей, да и открыла дверь в спальню хозяйскую.

Не спал Василий. Лежал на спине, руки за голову заведя. На вошедшую не взглянул, продолжал потолок в свете лунном рассматривать. Тихо подошла Катя к кровати его, нырнула под одеяло, прижалась телом жарким, мысли в голове путаются, сердце из груди выпрыгивает...

— Вася, я тут, блин, ну вообще не знаю, вот просто сейчас, ну понимаешь, короче, блин, ну как объяснить..., — замялась она, мигом скатившись со слога миру фэнтезийному положенному.

Обычно с парнями не церемонилась, а тут — сама себе не узнавала. Дрожит, как лохудра мелкая, двух слов связать не может. Дрожит и чувствует телом, как деревенеет от ее прикосновения Василий. И зубами скрипит. Другой бы сгреб бы в охапку, зацеловал бы — живого места не осталось, а этот? Так и будет лежать бревном?

И такую Катя к себе жалость испытала, что сделала то, чего ожидать никак не могла. Села на кровати, и расплакалась. Сидит, ревет, дуреха-дурехой и поделать ничего с собою не может.

Недолго эта трагическая драма продолжалась. Потому что метнулся Василий черным зверем на волю, оконный переплет на ходу с треском высадив, и скрылся вдали.

Обомлела Катенька. Вернулись к ней рассуждения степенные да размеренные. Сидит ни жива, ни мертва, понять ничего не может. Только слышит, как из окна высаженного волчий вой подлунный доносится. Страшный, одинокий, отчаянный, душу напополам режущий, ужасом пронизывающий. Едва не до утра девица глаз сомкнуть не могла, так и просидела всю ночь, в одеяло хозяйское кутаясь.

Глава 13

Очнулась засветло. Наскоро оделась, к бабке Ефросинье побежала.

Едва не без «доброго утречка» ворвалась в избу к колдунье, за костяную ногу с печи потащила на суд незамедлительный.

Долго ли коротко ли шептались вдвоем, а только вышла Катерина задумчивая. По бабкиным рассказам — под приворотом сильным Василий. Тот приворот не снять, пока условия не исполнишь. Хоть в пыль сотрись, а не посмотрит на тебя привороженный, покуда зазнобу свою не повстречает. Да и повстречает, не факт что сразу ту не разлюбит, если приглянется, да отказ случится. Долго тогда будет в окна царапаться, ночами у крыльца дожидаться, и себя изводить, и другим жить не давать.

«Найти бы птицу ту Гамаюн, что зазнобу предрекла Василию» — думала Катя, зубами скрипя. «С нее все начилось, ею и закончится!»

Потом еще разумом поработала.

«А что началось то?» — спрашивала себя Катенька, умная девочка века двадцать первого, — «Ну не случилось бы птице той Василию зазнобу нагадать, так и не вызвал бы он меня! Склеила бы ласты белые в районной больничке, как пить дать!»

Выходит, не на окорочка рубить птицу вещую, а песнь в ее честь складывать, что не дала дитю неразумному, кумира себе в интернете нашедшему, с жизнью проститься?

До обеда ждали Василия. Явился, черные круги под глазами, лицо бледное, краше в гроб кладут. На Катю взора поднять не осмеливается, мимо в кузню прошел, да заперся с отливкой вчерашней. Едва не до ночи молота звон над кузней стоял. Бил Василий сталь тугую бессемеровскую, себя не щадя. Без обеда и ужина.

Поздно вечером дверь открыл, в лунном свете белее мела лицо его показалось. С тревогой Катя в него вгляделась, чутьем неудачу видя.

— Не та сталь, — взгляд отводя, поведал Василий. — И упруга, и куется, но больно на кромке хрупка.

— Ничего, завтра еще раз попробуем, — попыталась утешить его Катя, хотя и сама понимала — без добавок химических, да приборов точных, не выйдет меча доброго. На удачу надеялась, женскую, на то, что богам несуразных жалко становится, оттого те, глупость какую не совершили, в выигрыше остаются.

— Эта! — воскликнул молчавший доселе бывший разбойник кровей соловьиных, — Та завтра я свистом продувать стану! Верное слово говорить! Моя свист — колдовской!

— Ага, — уныло поддакнула Катя, — ищи дурака! Тебе только дай волю, положишь нас замертво, да обратно до лесу подашься!

— Не хотеть вас замертво! — горячо воскликнул юнец. — Чем хочешь клянусь! Не хотеть моя в лес идти! Моя с вами хотеть!

Задумалась Катя. Может и вправду испробовать свист колдовской в продувке расплава чугунного? Кто его знает, как сверхзвуковая скорость подействует?

И назавтра, на свой страх и риск, не выдала сыну Соловья-разбойника настойки шепелявки черемуховой. Парень аж просиял, когда тихонечко свистнуть попробовал, и оно получилось. Правда, пришлось дверь с косяками из стены вырванными в чистом поле искать. На триста шагов забросило, хорошо никого не убило!

Ох и свистал же в зев конвертера щучий сын! Словно космический корабль на взлете! Бабке Ефросинье едва сил хватало, чтобы от дрожи земной людям глаза и прочие органы отводить.

Но, когда Василий за работу принялся, то через семь дней такой меч сковал, что не видывали на земле прежде! Гнется, хоть опоясывайся, и дерево рубит, и металл не жалеет!

Кузнец чего только крушить им не пробовал. Даже наковальню свою не пожалел. Надвое рассек с удара одного вместе с чурбаком дубовым. А после платок пуховой подбросил над лезвием, и распался тот на две части ровнехонькие.

Вскинул кузнец меч над головой, да Кощеевой смертью назвал!

Вложил в ножны, загодя приготовленные, на Катю с тоской посмотрел.

— Прости девица красавица, — молвил он, — но расходятся дороги наши. Не можно мне держать тебя на откупе, что должна с лихвой выплатила, иди на все четыре стороны, свободна ты ныне, а мне в поход против злодея пора.

— Так, стопе! — мигом сбросив с себя очарование фэнтезийного сказа, воскликнула Катя. — Ключевое слово в твоей тираде — «с лихвой». А значит — теперь ты мне, Васенька, должен по самое «не балуй».

— Чего же ты хочешь, девица? — вытянулся лицом Василий. — Чем отблагодарить тебя за участие? Хочешь — все что есть в сумах забирай...

— Нет уж! — решительно посмотрела ему в глаза Катя снизу-вверх. Разница в росте у них немалая была, чего уж там, но Василий от ее взгляда попятился, как бы взором огненным в сердцах не полоснула.

— Отведешь меня к Кощею Бессмертному! — заявила она тем тоном самым , когда за любое возражение, из глаз вылетают лазерные лучи и отделяют голову от остального тулова. — Буду через него пытаться домой вернуться! А делать мне тут больше нечего. Себе суму оставь, на женитьбу!

Сказала так и, слезы скрывая, в избу ушла .

— Вай, какой женщина! — восхитился Соловьиный сын, подбрасывая на ладони ножик перочинный. — Эх, мала моя! Была бы взрослой — моя женщин стал бы!

Посмотрел на него Василий взглядом хорошего не предвещающим, сник парнишка, ушел со двора к деревенским в ножички играть. И правильно. Пока женилка не отросла, пусть поиграет лучше, чем напридумывает всякого, не нужного.

Поскреб затылок Василий, сплюнул набок.

«Эх, волчья жизнь!» Нравилась ему Катенька день ото дня все сильнее. Из замухрышки на вольных хлебах, на воздухе свежем девицей красной стала. Оборотлива, сметлива, пригожа, характер опять-таки — огонь-девка!

Не был бы волколаком, да не нагадай птица вещая ему суженую... Эх... Да чего нутро травить! А как пришла ночью, после бани? Прижалась телом горячим, дрожащим... Кулаком хватил Василий по избе, что мочи было. Пошатнулась та, болью рука наполнилась, легче стало. Из вьюшки Домовой кулак Василию высунул, да высказал обидное разное.

Плюнул вторично Василий, пошел в чисто поле, мечному делу учиться. Так-то он кузнец, лицо гражданское, мужик-лапотник, но краешком ознакомиться с воинскими приемами успел, когда на сборы три года назад мужиков собирали. Учили, правда, спустя рукава, мыслимое ли дело, за сборы трехмесячные из мужика воина сделать? Однако стойки основные показали, выпады, удары атакующие, да защитные.

Смотрела, слезы глотая, Катя в окно, как Василий руками навроде птица-журавль крыльями машет, вытерла под носом, что набежало, вздохнула, и пошла учить вразумлять. Ибо такому воину, не Кащея рубить Бессмертного, а лес валить возами целыми, благо деревья сдачи давать не обучены.

Схватила две палки крепкие, у стены стоявшие, пошла голову опустив. Не в ее правилах было первой на примирение напрашиваться, но тут случай особый, жизни на кон ставящий.

Увидал ее Василий, меч опустил, ждет, чего скажет девица. На палки поглядел, усмехнулся, мол, не бить ли пришла воина?

Подала ему деревяшку Катенька.

— Становись в стойку, — вздохнула девушка, — покажи искусство свое, Аника-воин.

Хотел было обидеться кузнец на прозвище такое, но смолчал. Оставил меч, взял деревяшку. Про себя решил до смерти Катю не убивать. На место бабу поставить, и только.

Встал в стойку, которую запомнил получше, двумя руками оружие держит и видит, как обратным хватом палку берет Катенька, за спину руку заводит, приседает, напружинивается, словно меньше ростом становится. Стоит раскаряка этакая, пошатывается — вправо-влево, вправо-влево...

— Нападай, — говорит девица, глаз с него не сводящая.

Пошел на нее с замахом Василий, змеей проворной метнулась противница вбок стремительно....

А дальше Василий ничего уж и не помнит. Ну, разве что прилетело сзади по темечку, и рухнул кулем в траву осеннюю, ноги раскинув, меч-палку из рук не выпустив.

— Ой! — вскрикнула Катенька, оружье прочь отшвыривая, на колени пред убиенным бросаясь. — Васенька! Как же ты! Я ж думала, блок поставишь!!!

Не отвечал Васенька. Лежал глаза под самый лоб закативший, птичек над головой порхающих чириканье слушал. С полчаса его Катенька водой отливала, да нашатырем отнюхивала. Откуда тот взялся — не ведала. Просто подумала — хорошо бы нашатырного спирту, он возьми, да и появись в кармашке! Флакончик плоский, с надписью витиеватой — «Нашатырь братьев Шаталовых. Наружное. Покойников воскрешать».

Стоял у них дома в аптечке тот флакон, с этикеткой Валеркой из озорства переклеенной. Как в кармашке очутился, даже понять не пыталась. Как и способность взглядом трубу самоварную наискось половинить. Приходили ей в мире этом время от времени бонусы. Надолго ли уменье такое, сказать Катенька затруднялась.

Да и не до того ей было! Дел то стокмо переделать требовалось! И корову подои, и коня выпаси, и домового молочком одари, банника-вуайериста заразу такую дверью по башке приложи, с лешим договорись, сталеплавильную устрой, Соловья сынка-разбойничка — добудь, лемеха отлей, щи навари, Василию в рубашке одной в чувствах признайся, самого ударом с разворота в нокаут отправь, а теперь стой на коленях пред чурбаком энтим, да отнюхивай нашатырем братьев Шаталовых! Где уж тут о бонусах думать-загадывать!

— Чем это меня так? — еще с полчасика после спросил Василий, открывая очи светлые.

Осмотрелся. Лежит головою на коленях Катенькиных, а она его слезами горькими поливает, да ромашки в кудри вплетает.

Это ей бабка Ефросинья насоветовала. Мол, от ромашек в волосьях, да от слез на пол-лица бабских, мужики скорее в себя приходят!

И ведь помогло! Быстрее ветра Василий с колен поднялся, лицом цвета алого с вечерней зарей споря. Стоит, пылает, из кудрей ромашки вытряхивает. Откуда цветы-ромашки в октябре месяце Катя не ведала, нужны стали — обнаружился букет под рукой. «Тоже бонус какой-то», — подумала девица, молодца взглядом еще пуще в краску вгоняя.

— Васенька, что за олух царя-горохового тебя меч держать учил? — справилась Катенька, едва Василий дыхание гневное перевел. — Капусту на зиму таким ударом рубить, а не Кощея Бессмертного!

— Завтра поутру займусь с тобой фехтованием, а то пропадешь в царстве злодейском не за грош.

Протянула ему руку, чтобы встать помог, пальцами нетерпеливо пошевелила...

Недодумкал Василий. Порывисто кинулся на колени, губами к ладони прижался.

— Прости меня, Катенька, — залился Василий слезами горькими. — А только не ходила бы ты в поход со мною! Жить незачем станет, если случиться плохое с тобою. Не по своей воле иду зазнобу спасать, так птица Гамаюн нагадала, а гаданью тому нет мочи противится!

— Не поняла? — выгнула бровь крутую Катенька, — Это ты мне сейчас в любви признался, что-ли?

Отпрянул Василий, словно наваждения пелена разорвалась. Вскочил на ноги, за сердце держится, вот-вот инфаркт-миокарда скрутит болезного.

«Тяжелый случай», — подумала Катя, — «Надо бабке Ефросиньи еще раз допрос с пристрастием учинить. Пусть колется, что за диво такое с Василием происходит — в любви другой едва не сознался, под чарами приворота будучи крепкими!»

Глава 14

Поутру, отлежав бока на скамье жесткой, пошла Катя к бабке-колдунье. Та, как ждала гостю, сидела на завалинке, семечки клыком щелкала. Ничего удивительного в том Катя не усмотрела. Раз уж одной ладонью хлопок изобразить можно, то и клыком единственным семки тоже, поди, щелкать природой разрешено.

— Доброго утречка, бабушка Ефросиния, — поздоровалась Катя, руку к сердцу прижимая, в пояс кланяясь.

Недоверчиво на нее старушка поглядела. На камуфляж, фигуристое тело обтягивающий, на пояс с баллончиком перцовым да электрошокером, на корзинку пирожков свежих, тряпицею чистой укрытых...

«Вот жахнет вольтами многотысячными, тут мне и конец, старой!» — испугалась Ефросинья. Катя ей уже подробно рассказала-показывала, как и что у нее работает. Страсть то какая, чего их предки для убийств только не напридумывали. Покумекала так, покумекала, да и выбрала себе пирожки вместо пятидесяти тысяч вольт.

— А теперь сказывай, колдунья, — молвила Катенька, едва за вторым пирожком рука морщинистая потянулась, — да врать не пытайся, как на духу говори, что за Баба-Яга Васеньку нашего в волколака превратила, да так, что противится самому крепкому привороту в человечьем обличье способен!

И брови сдвинула. Еще в детстве Катенька искусству допросов обучилась, когда с мальчишками в казаки-разбойники на переменках играла. В третьем классе прочитала про метод «Кулака и пряника» и оттачивала его так, что родителей едва не каждую неделю в школу вызывали, настаивали психиатру девочку показать. А как не показать, если мальчиков пряниками так изводит, что бабушки в ГОРОНО жалобы пишут!

Когда сводили, то выяснил доктор — у девочки просто-напросто большая внутренняя необходимость дела до самого конца доводить, со всеми тщанием и прилежанием. Из-за той необходимости внутренней и закончила Катенька и школу, и ВУЗ с медалями золотыми, да дипломами красными. Так то в детстве-молодости. Сейчас же за Василия готова была не то что шокером бабку спужать, а самой Бабе-Яге с птицей Гамаюн птичкин базар устроить!

Так что сдалась бабка Ефросинья перед фактором непреодолимой силы, созналась во всем с лихвой!

Оказывается, встречается у оборотней способность приворотному колдовству противиться, если любовь всей жизни своей повстречают. И чем ближе любовь к ним телесно находится, тем чары приворота слабеют, а тяга в зверя переметнуться — тверже!

«Вот отчего той ночью волком обернулся!» — вспомнила Катя, как прижалась тогда к Василию. «Ох, доберусь я до Яги с Гамаюном, не возрадуются!»

«Гиблое дело, если Василий люб тебе Катенька!» — поведала Ефросинья, последний пирожок дожевывая. «Только в волчьем обличье из омута приворота выбраться сумеет!»

Поблагодарила старушку Катенька, зыркнула напоследок многозначительно, чтобы неповадно в другой раз было правду недоговаривать, да ушла в задумчивости.

Вот оно значит выходит, как! Пока ночами двумя первыми тискал Катю, не ослабевало колдовство приворотное, а как начал заглядываться, тут же волком в окно выпрыгивать принялся! Непросто будет в походе с Василием. Ох, и непросто! В самый момент, что ни на есть неподходящий, засмотрится на Катеньку, волком обернется, и провалена миссия!

Решила умная Катенька тему про привороты погуглить. Вытащила из кармана нагрудного мышку-норушку ученую, приказала котом обернуться. А как обернулся, учинила запросов череду. Память то у них — запредельная! Тут главное запрос сформировать правильный! По первости не очень выходило, но как освоилась Катенька, даже себе призналась, что с котом-ученым проще дело вести, чем с нейросетями в мире ее. Одно плохо, тяжело на бересте ответы записывать. Вот бы карандаш с тетрадкой ученической на сорок восемь листов! Колыхнулся воздух рядом, зашелестела страницами тетрадь о сорока восьми листах, да карандаш цанговый! Подумала Катя, что не грех еще раз с пирожками к Ефросинье наведаться, про умение предметы к себе призывать, да про зрение лазерное поспрашивать!

Конечно, при способности такой, могла наверное и книгу тайн колдовских вытребовать, но таскать при себе мышку ученую легче, да веселее, чем полупудовый фолиант на коже телячьей, кровью человеческой писаный!

Едва не наполовину тетрадь вязью стенографической покрыла Катенька, записывая ответы кота ученого. Научилась стенографии еще в институте, когда секретарем подрабатывала. Очень на лекциях умение пригодилось. Во-первых, едва не дословно профессоров-доцентов записывала. А во-вторых, никто конспекты не одалживал, потому что бессмысленно одалживать, когда кракозябры в ём прочитать не можешь. С одной стороны — конспект не замылят, а с другой в отсутствии товарищества не обвинят. Вот тетрадка, берите люди добрые, списывайте, если неделями лекции пропускали, мне не жалко. Только написан он шифрованной скорописью, извините... Так, что попадется князю, али еще кому на глаза, надеятся можно будет, что знаков кирилических опознать не сумеют, во вредные книги на сжигание не определят.

Из ответов следовало, что не все так печально в жизни Катиной. Можно, оказывается остановить Василия от перекидывания в волка свирепого в момент любовного озарения. Трехсот тремя способами с одной третью. И наипростейший с них — амулет-ладанка. Из травы горицвета весеннего, помета мышей летучих, перьев из гузки птицы совы, и зуба единорога девственницу впервые за мягкое укусившего. А смысл амулета того — запах тела женского заглушать, потому как волчья суть на обоняние реагирует. Остальные жертв себе требовали. Особенно — одна третья часть. Там вообще дичь форменная, разум наизнанку выворачивающая.

«Да пошли вы лесом дрова курить!» — подумала Катя — «Не стану я в помете мышей ковыряться, и единорогам девтственные филеи поставлять!» Но, нельзя сказать, что не натолкнули записи ее на мысль дельную.

Протянула руку Катенька, и легла в ладошку упаковка «Елочки» — дезодоранта автомобильного. Тут разъяснить надобно, что Катя уже поняла — доставать из пустоты лишь то может, чего руки ее при жизни касались. Так, примера ради, захотела она бромид калия вызвать, по слухам, в армии солдатам его подмешивали либидо снизить, ан нет. Не пришел ей бромид. Повезло Василию.

А то бы, не посмотрела на эффекты побочные, победы над Кощеем Бессмертным ради! С «Елочкой» же хорошо познакомилась, когда на папиных «Жигулях» ездить училась. Старая была машинка, бензином навек пропахшая, но повесить стоило на зеркало дезодорант этот, и нет запаху никакого. Хвоей лишь в воздухе веет, да так, что скулы сводить начинает. Крепкий аромат был, качественный! Такой и ее природный запах-флюид заглушит, как делать нечего!

Проверки ради, подсела к Василию поближе, «Елочку» на шею повесив, тот покрутил носом, покрутил, хмыкнул неясное, да вернулся к сковороде с яичницей.

Глава 15

На урок фехтования утренний и сын Соловья-разбойничка заявился.

Постоял, уперев взор под ноги, а потом и говорит:

— Можно моя смотреть будет?

Помолчал и добавил:

— Моя Аваз имя есть...

(при. авт. Аваз — мужское имя, в переводе с татарского — «достойная смена»)

Обалдело переглянулись Василий с Катею. До сего дня мальчонка и рта насчет имени не раскрывал. Имя назвать для Соловьи-разбойника — значит своими признать. Тут поддержать пацана надобно, головою кивнуть степенно, как ровне, проявить уважение к чести такой небывалой, но Катерина того не знала.

— Авас? — переспросила она, вспоминая миниатюру знаменитых комиков Райкина с Карцевым, да хохотом громким заливаясь. — Есть у нас грузин по фамилии Горидзе, а зовут его Авас! Ой, помру, мамочка...! Меня зовут Николай Петрович, а Вас?...

Вспыхнул татарчонок до корней волос стриженных, рот скривил, вот-вот либо в рев, либо бежать ударится. Но на помощь Василий пришел.

— А ну, Авас, бери-ка палку, да становись рядком! Вместе науку фехтовальную осиливать будем! Ухо только востро держи, Катька девка больно уж боевая, ученая!

Мигом сморгнул слезы близкие сын Соловья Одихмантьевича, взял меч деревянный, брови насупил, взгляд хмурый на Катю уставил.

А та остановиться не может! Смешинка на нее напала нешуточная. Уже на кортки спустилась, ладони коленями зажимая, да хохоча, как в последний раз. Слезы щеки румяные заливают, едва не хрюкает!

Смотрел на нее Василий, смотрел, поначалу улыбку прятать пытался, кашлять в кулак, а потом не выдержал и захохотал с нею в терцию.

Аваз тоже от зрелища такого улыбаться начал, и через минуту вся троица свалилась друг дружку смехом до слез доводя. Из всех троих одна Катя знала, над чем тут смеяться, но когда пересказала остальным смысл юморески, то мужики только головами покрутили... Не хуже Романа Карцева... Лица вытянули, переглядываются, над чем тут смеяться в толк не возьмут. Не зашел юмор века двадцатого веку тридцатому.

Встала тогда Катенька в позицию красивую, палку хватом обратным держит, аля-Брюс Ли ладошкой к себе противников манит. Первым Василий рухнул, под коленки подсечкой ловкой сраженный, потом на него Аваз свалился, пополам сгибаясь. Но ничего. Встали мужики, сопли вытерли, отряхнулись, дыхание поправили, снова за дубинки взялись.

Гоняла их Катенька нещадно, пока домовой в окошко, бычачьим пузырем затянутое, не простучал, что щи вчерашние поспели, обедать пора.

Его Катенька азбуке Морзе выучила, теперь по перестуку барабанному знала издали, что в избе творится-происходит. Ну, а как? Дел то — по горло самое! Когда тут за пирогами смотреть неотлучно, да щи на вчерашневость проверять? Вот и поставила домового на присмотр. Взамен избу в чистоте — опрятности содержала, молочка парного не жалела, да семками баловала.

Щей навернув богатырских, сызнова за тренировку взялись. Покемарили лишь часик-другой пред тем конечно же. После обеда поспать — первое дело в какой век угодно!

Катенька на реконструкциях не только косплеила почем зря, не только тактику боя изучала, но и фехтование худо-бедно на себя примерила. Девка ловкая, ухватистая, оборотливая, и из лука била, и алебардой махала, и бой сабельный вниманием не обходила. Словом — страсть огненная с перцем! Такой под дубинку лучше не попадать. Хоть и минула природа женщин силой соразмерной с мужицкой, но взамен глазомером и точностью одарила.

Намедни выспросила Катенька у кота-мышки ученых насчет атласа медицинского с остальными книгами сожженного, где все-все болевые точки прописаны человеческие, запомнила, да и применила в тренировочный час.

Василий с лица сбледнул к вечеру, в кусты отдыхать ушел, Аваз же с первого удара до того вечера на пяточках прыгал. Не то чтобы Катя прямо туда целилась, а только вырвалась из рук парня дубинка, да снизу-вверх приложила посередь тела его ровнехонько. Само так вышло, когда блок Катин со всей дури проломить хотел.

Всех загоняла Катерина. До пота седьмого-семнадцатого. Пришлось баню топить, одежу стирать, самовар ставить. Прямо двужильная девка. Василий из кустов глаз оторвать не мог. Особливо, когда камуфляж на сарафан с рубахою женскою переменила. «Ну, как есть — пава!», — восхищался он, травинку покусывая.

После бани, квасу ядреного, самовара с баранками да медом духмяным, спать разошлись. Легла было Катя на лавку привычную, да очень уж неудобно лежать на той. Прилетело и ей тумаков, хоть и вскольз, но больнючих. Решила тогда амулет «Елочку» в деле проверить. А чего терять? Ну, метнется Василий волком в окно, так хоть на мягкой перине выспится...

Зашла в комнату к Василию, тот на спине лежит. С краешка. Потолок в лунном свете изучает. И дышит прерывисто, одеяло пальцами комкает.

Откинула Катенька то одеяло, под бочком у Василия устроилась. Молча, слова ни одного не произнеся. Тот лишь зубами скрипнул пару раз, обнял неловко, к себе прижал. Стала ждать Катенька, чем дело теперь обернется, а и не дождалась. В сон провалилась сладкий, безмятежности полный.

С той поры решила Катенька у Василия ночевать. Негоже девушке на скамье бока изводить. Василий не возражал. А она и подавно. Из-за учений тяжести оба сил на что-нибудь путное, кроме, как спать в обнимку, найти не могли. Но до чего же Кате нравились ночи их. Голова озорством не занята, думами любовными грудь не томит, высыпаешься свежей... Ну, прямо — супруги со стажем тридцатилетним!

Знала, знала Катенька, что уйдет Василий к зазнобе своей, разойдуться дороженьки их, так чего горевать-печалится о несбыточном? Но сама признавала, что не находись под приворотом Василий, себя бы сдержать не смогла. Будь у того хоть тридцать зазноб, птицами Гамаюн посуленными. Окрутила бы кузнеца, тела своего молодого жажду с лихвой утолила!

Так и пролетали дни-ноченьки, пока «Елочка» не иссякла, ароматом своим бабий дух прикрывать. Забылась Катенька сменить амулет, да и очнулась от руки требовательной, под рубаху залезшей. Ойкнула, обернулась — так и есть. Желтые глаза в упор смотрят, еще чуть-чуть запаха ее манящего вдохнет Василий, и перекинется в волка дикого...

Недолго думая, цапнула его за нос Катенька. Двумя пальчиками крепенько.

— Извини меня, Васенька, тут придурь женская, тебе непонятная, а потому зажми ноздри крепко-накрепко и лежи так не двигаясь, пока не вернусь.

Сказала и бочком-бочком в горницу. В минуту-другую сменила «Елочку», да запись в тетрадке сделала — насколько дезодоранта хватает. Прилежная была девушку, чего уж там. У такой не забалуешь ежели что! Вернулась к Василию. Лежит тот ни жив, ни мертв, потому как команды дышать не было, а огорчать Катерину — это отморозком распоследним быть! Поведала как-то ему Катерина, кто отморозки такие, и с тех пор не было для Васи страшнее ругательства.

— Дыши, Васенька, можно уже, — сказала Катя, видя, как тот глаза под самый лоб закатывает.

Вобрал тогда кузнец весь воздух в себя из спальни с горницей так, что печную заслонку сбросила. «Ну, прямо мехи кузнечные, а не легкие,» — изумилась Катенька, Василия за шею обнимая, голову не плечо опуская, и ножку поперек живота забрасывая. Так и проспали до самой зари.

Глава 16

— А ну-ка, воины мои, покажите, чему за неделю последнюю обучились! — скомандовала Катя, Василия супротив Аваза в парный бой ставя.

Поплевали на руки мужики, ухватили палки крепкие и пошли друг на дружку, хитро с подскоком ногами перебирая. И начался на лугу такой перестук, что любой барабанщик обзавидуется. Недаром тренировки каждодневные для обоих прошли. И стойки держали правильно и дыхание берегли, а пуще — головы и точки жизненно важные разные всякие.

— Ну, вундеркинды, честное слово! — обрадовалась Катя, видя, что обошлось без значимых повреждений. Ну, не считать же таковыми синяк под глазом у одного, и юшку из носа второго? На то аптечка завсегда с собой. С царапинами-ссадинами йодом справилась, в ноздрю ваты запихала, тем врачебная помощь и окончилась.

За обедом решили Василий с Катенькой в поход через три дня выдвигаться. Хотели Аваза старшим за себя оставить, благо нахватался тот у Василия премудростей дела кузнечного, но куда там!

Едва не в рев ударился, когда узнал, что с собой не берут!

— Моя вам лишняя не будет! — горячо лопотал Аваз с забитым ватой носом. — Моя шибко помогать станет! На свист врага брать станет!

Пожал плечами Василий, глянул на Катю, та головою кивнула. Взвился Аваз с места в карьер, Катю в щеку поцеловать. Ткнулся губами неловко, ватой из носа торчащей задел, покраснел маковым цветом, на улицу выбежал. Первый поцелуй все-таки, как ни крути.

Три дня подготовкой занимались. Попутно выяснила Катя, что съестное из пустоты не взять. Ни на слово, ни на желание. Не годилась еда для перемещения в мир фэнтезийный. Уж и так, и этак прикидывала, сколько раз Ефросинью поутру с печи за ногу стаскивала, сколько тайн колдовских котом «прогуглила», пока не разобралась в чем дело тут!

Оказалось по закону неизвестного здесь Ломоносова Михаила Васильевича дело вокруг обстояло. «Если где-то убыло, значит где-то прибыло». Не могли бесследно килограммы книг сожженных пропасть! «Приданное» из мира твоего — твое на веки вечное! А посему, ежели уничтожить часть его, то ту же массу вещества к себе притянуть по желанию можно! Не обязательно свойства подобного, но всего, что касалась рука твоя в жизни той, исключая съестное. Для последнего сторонние методы присутствуют. Все до единого с жертвами кровавыми, и прочими ужасами.

Книг в первый раз Катенька испросила восемнадцать с половиной килограммов, вдоволь хватит, чтобы лишнего на себе не тащить, а брать по необходимости в момент любой. Так что собрала Катя аптечку, сунула белья про запас в рюкзак, сухарей, лука, соли, да сала сушеного, да репок печеных. Остальной харч мужики в заплечных мешках потащат, а у нее — запас неприкосновенный.

А еще — затребовала Катенька горн пионерский для Аваза, сынка Соловьиного. А то — поубивает не ровен час кого свистом лихим. Был тот отца ее горн, что пионерию застал.

Аваз иструмент сразу опробовал. Как дунул, так в избах бычачьи пузыри на оконцах полопались, тараканы навек разбежались, клопы повывелись, жуки-короеды стены грызть разучились! Правда и населения дело коснулось. При смерти лежащие — на ноги вскочили, глухие — слышать начали, роженицы — все до одной родили, крика собственного не услышав, у дураков мозги черепами сдавились, и на место вернулись..

Полезным горн оказался! Этак можно и харч с собою не брать. Ходи от селения к селению, жизнь горном пионерским налаживай за прокорм и простой. А идти в Кощеево царство это через полстраны выйдет!

Оттого, что наладили путники жизнь, взялись было селяне за домом смотреть, да за скотиной ухаживать. За плату малую. Ну там — молочко, яйца, телят, все, что скотина с птицей давать станут. Кулак им жилистый Ефросиния показала, да к себе коня Булата, и корову Машку с курами забрала. Домовому с банником оставила Катенька семечек кулек изрядный, дверь колом подперли, да и пошли в путь-дорогу.

Перво-наперво, по реке плыть задумали, была на берегу у Василия лодка в тальнике схоронена добрая. Карты конечно отродясь никакой не водилось, да знал кузнец, как до царства Кощеева добираться.

Вверх по реке-матушке до самого истока. Берегами идти, лаптей не напасешься! Правда грести придется, да уж тут дело привычное. Сел Василий за весла, Катенька на корме расположилась, Аваз — на носу. Сидит, горн в руках крутит, взгляд оторвать не может.

Через три часа притомился Василий на своем горбу лодку с собою и двумя седоками против течения гнать, захотел привал сделать.

А тут Катенька посмотрела на Аваза с горном, да и придумала штуку одну! Движитель водометный из обоих построить.

Пока на берегу кулешом подкреплялись, развинтила Катенька горн, да к трубке духовой и пристроила. Точнехонько подошел! Получилась у Кати загибулина, назад смотрящая. Примостили Аваза на корме, в рот мундштук вложили, а сооружение через плечо в воду позади опустили. С Василием Катенька вперед смотрящими на нос перебрались.

«Дуй помалу!» — говорят, ожидать чего сами не зная. Дунул Авас. Сорвало с места болезного, в воздух подбросило. Просвистел соловьем быстрокрылым над головами, скрылся вдали быстрее сокола-ястреба. «Конец парнишке!» — воскликнули Катя с Василием, за сердца хватившись. Хорошо еще успела Катя направление засечь. Взяли азимут, да искать кинулись в леса дремучие, аукая, ауколок не страшась, леших озорство по компасу минуя, кикимор встречных опрашивая. Весь лес на уши поставили, от мала до велика.

Глава 17

По правде, и сами жители лесные помочь им хотели. Ведь это ужасть ужасная когда над головою с завыванием проносится неизвестное. Будь бы ступа Бабы-Яги, то хоть и страшно-кошмарно, да привычно, а тут диво такое!

Нашли голубя на сосне столетней уж к вечеру. Вцепился в маковку рукой левою, висит ни жив, ни мертв, двух слов связать не может. Ни по-русски, ни на соловьином языке своем. Спустил Василий пацана осторожненько, начали чаем отпаивать валерьяновым, да летательный горн из руки правой выковыривать. Оклемался к ночи. Рассказал, что со страху воздух внутри закончился, вот и снизился до сосен, тем и спасся. А то унесло бы за три-девять земель, поди разыщи его там!

— Как же ты, когда свистишь-дуешь, под небеса не уносишься? — задала ему Катя вопрос научный.

— Так то моя поперед себя дует, а то взад воздух уходит! — сверкнул глазами Аваз. — Когда вперед дует, моя колдовство держи, сызмальства моя отец учи колдовство.

«О, как!» — восхитилась Катя, уже придумывая к лодке крылья приделать, и не токма по рекам-морям странствовать, но небесный океан покорить.

Жаль на дали насладиться размышлением сказочным, на ночь Василий стал собираться, а когда бивак устраиваешь, у всякого работа находится труду умственному противная. И хворосту собери, и постель устрой, и ключ-ручей с водой чистой отыщи. Хорошо Катенька, покуда сюда добирались, заметки в блокноте записывала, где чего в лесу по дороге встречается. Пробежала по местам изведанным, воды в родничке набрала, да морошки осенней, будет чем к чаю угоститься.

Сварили кулеша знатного, откушали, чаем кипрейным с ягодой позабавились, да на боковую вместях улеглись под тулупами овчинными. Василий в центре, Аваз с Катею — с краешку. Легла Катя безбоязненно. Все же сила хвойного аромата «Елочки» давно на Васе испробована, не станет тот волком обращаться, да в лес убегать.

Оказалось, не токмо сбивать нюх волчий способен амулет ее, а и гнус-комара позднего. Летает вокруг гнус-комар, понять ничего не может. Вроде костер горит, а подле нет никого. Три елочки лежат-похрапывают, а духа человеческого и в помине нет. Полетали, пожужали, пропели голосами тонкими на лады разные, да и убрались восмояси, думу великую думать, да потомство вразумлять, что нет отныне подле костров для них ужина.

Пред сном сотворила Катя заклинание в тетради записанное, что силу нечистую, да зверей отгоняло. Одно позабыла Катенька — разбойникам лесным такое, как мертвому припарка. Столько дел переделать надобно, откуда про разбойников прознать успеть?

Явились не запылились разбойнички на дым костра ночной. Им, заклинаний, да силы дезодоранта автомобильного не нать. Спят путники, стражей-караулом не озаботившись, стало быть хватай, да вяжи добычу законную. Схватили, вязать принялись. Да только не на тех напали разбойнички.

Повел Василий плечом крепким, раскидал вокруг семерых, двух Катюшу за руки державших лбами навстречу стукнул, а Авазу, который из рук цепкий вывернулся, да свистом положить ватагу намерился, леща закатил. Негоже людей насмерть освистывать, хоть и разбойников.

Подумал Аваз в обиду уйти, да вспомнил, что и без свиста показать себя в деле ратном способен. Не пропали даром уроки Катины. Взмахнул руками пацан, выскочили из рукавов две палки телескопические боя ближнего. Дубинками этими Катя загодя группу снабдила, кило с четвертью на дело нужное пожертвовав. Крохотные, едва не в кулаке помещаются, а поведешь рукой резко, выскакивают пружины с шариком стальным на конце (прим. автора — данный тип оружия предназначен для самообороны и представляет из себя цилиндрическую полую рукоятку, внутри которой находятся витые конические пружины, вставленные одна в другую, при резком движении руки пружины выскакивают и, сцепившись друг с другом, образуют гибкую дубинку с шариком на вершине. Автор настоятельно не рекомендует использовать это оружие нигде, кроме литературных произведений).

Ухватил дубинки Аваз, да и пошел ими крест-накрест сучить. С воем отступили разбойнички. Кто за плечо ушибленное держится, кто за голову, кровушку остановить пытаясь. Переглянулись нападавшие, да сабельки вдруг вынимают. Откуда роскошество такое? Татям ночным с дубинами по чину разгуливать, а не с саблями вострыми!

В кольцо путников взяли, усмехаются, как, мол, дело то обернулось!

Переглянулись тогда сотоварищи, вытащили Василий с Катей свои палки телескопические, спина к спине встали.

И пошла потеха, под пересвист сабелек, да дубинок. Не было страха у путников. Василию с Авазом врага бояться — себя не уважать, а Катерина твердо знала, что постигнет сейчас ее судьба печальная, тут же в мире своем окажется, в больнице, да под капельницей с ИВЛ. Жаль, конечно, мир этот дивный покидать, да делать нечего. Словом билась троица так, будто смертиотродясь в мире не было. Отпрянули разбойники, на сопротивление такое наткнувшись. Огляделись. У кого сабля сломана, кто за бок держится, у кого голова в кровь разбита, а кто и бесчувственным под ногами валяется.

— Живьем не брать, — прогудел атаман, из-за спин подельников, — Наш говорит, ежели кочевряжется кто — насмерть бить!

Изумиться словам таким не успели путники, как снова на них тати ночные кинулись, саблями насмерть порубить норовя. Видя дело такое выхватил из-за спины Аваз горн свой верный, да как затрубит! Что-то похожее на «Взвейтесь кострами» исполнил, всех до единого разбойника на землю ударом звуковым сшибив. Катька прямо залюбовалась, как падает тать лесная гимном пионерским сраженная.

Долго рассусоливать с павшими не стали. Затребовала себе Катенька стяжки пластиковые, которыми на практике кабели электрические жгутовала, показала товарищам, как пользоваться, да и скрутили разбойничкам руки за спинами, пока в отключке гурьбой лежали. Только-только успели, а те уже головами крутят, в себя приходят.

— Ты в следующий раз им «Отбой» пионерский сыграй, — посоветовала Катенька горнисту, — чтобы наверняка!

Стали думать, что с татями делать? И бросить на смерть нельзя, и отпустишь — за разбой примутся! В селение ближайшее их бы отвесть, старосте передать, да конвоировать ватагу такую дело совсем непростое. Сами себя разбойники не прокормят, не напоят, в отхожее место не сходят, коли руки за спиной скованы. И тут, откуда не возьмись — конные стражники прискакали. С командиром молодым, в доспехах легких кожаных, с вымпелом к пике прилаженным, да с мечом добрым на поясе.

— Ага! — кричит отряда глава. — Попались голубчики! Уж сколько я за вами по лесам охочусь!

— А вы, кто такие, люди добрые? — обернулся командир к путникам. — Откуда в лесах наших? Как ворогов одолеть сумели? Говорите, утаивать не смея!

— Из Заболотья мы, господин хороший, — поклонился Василий. — Идем в царство Кащеево зазнобу мою из полона выручать!

— Татей этих же — трубою волшебной одолеть смогли, вот горнист наш, — показал Василий на паренька.

— А это — знахарка, — представил он Катю.

— А ну, покажите мне трубу волшебную! — ухмыльнулся командир стражников. Горн осмотрел со всем тщанием, хмыкнул, за пояс заткнул.

— Значит так, страннички, — подбоченился командир, — с нами поедете, пусть князь решает, как поступить с вами! Ему и станете объяснять, что в лесу его делали.

— Да как же это? — возмутился Василий. — С каких пор стража путников добрых задерживает на землях свободных?

— А с чего ты решил, что земля на которой стоишь — хозяина не имеет? — усмехнулся глава отряда.

— Так закон же пращурами завещанный! Свободны земли между селениями ! Нет, да и не может у них быть хозяина! — изменился лицом Василий.

— То закон древний, нету до него дела никакого у владетеля моего, — лениво процедил сквозь зубы стражи глава и рукою махнул.

Окружили конные путников, с собой повели, вслед за конвоем с шайкой разбойничьей. Как закончился лес, дорога в поля нарисовалась. Стоит там еще отряд, с лошадьми в телеги запряженными. Усадили в них и разбойников, и путников, повезли ко двору владетеля.

Глава 18

Хотели было путники дело промеж себя обсудить, да прикрикнули на них, чтобы рта открывать не смели.

Уставился Василий перед собою глазами невидящими. Где это видано, чтобы земля испокон веку свободная — хозяина обрела? Едет конвой среди полей, деревень, сел, а Василий все думу свою думает. Не видит среду окружающую.

Катя только глазами зыркает, понять ничего не может. Избы ветхие, дети — кожа да кости, мужики — в рубище до пота седьмого на полях обильных. Как этакая нищета происходить может, когда в мире фэнтезийном по определению благодать одна править должна? Ну там год неурожайный, прочие мажоры-факторы, тут уж и поделать ничего нельзя, разве что крепче ногами в матушку-Землю упереться, да на ус мотать катаклизмы природные. А так, чтоб в урожайный год нищенствовать?

Неладное заподозрила Катенька. Эх, жаль Василий уперся, когда взялась его азбуке Морзе обучить, аль туристическому жестовому языку от Сергея Лукьяненко! Упрямым кузнец должон быть. Без упрямости в характере доброго железа не выковать. Сказал, что провались твои Морзе с Лукьяненко, значит — провались! Кузнечное слово крепко, наковальни под стать.

Так что сидела Катенька сиднем, только запоминала все крепко-накрепко, и поделиться увиденным было ей не с кем. Аваз тот из пяти слов — три понимал хорошо, остальные два с хитрецой азиатской, себе в выгоду. Его на философские вопросы не подымешь. Чистая душа, ничего кроме свиста соловьиного, да дружбы крепкой не ценящая. Попробуй, вразумли такого заковыкою!

И токма, как доставили их на княжий двор, да вышел навстречу князек здешний, разобралась Катенька в чем вопрос дело не задался.

Толстомордый, под тройным подбородком бычью шею цепь златокованная оттягивает, на пухлых перстах — кольца драгоценные посверкивают, лапсердак бархата малинового, не иначе бандит из девяностых обосновался на землях вольных!

А под левою подмышкой кобура с пистолем на ремне кожаном, а под правою — автомат «Узи» израильский в постромках, видать «приданое» свое на оружье смертоубийственное извел, да прежнего владетеля с копыт — долой!

Осмотрел князек ватагу татей захваченную, усмехнулся фиксами золотыми, руки развязать велел. Сунулись хомуты снимать, да куда там! Не было хомутов подобных в мире нынешнем! Обозвал словами нехорошими подручных своих, мол сделать правильно хочешь, так сам берись.

И взялся. А токма и в девяностых годах не было такого роскошества, как стяжки кабельные, в любом Леруа Мерлене во времена Катины продававшиеся. Загрустил князек, вынул ножичек с рукояточкой перламутровой, да полоснул по ремешку пластиковому. Звякнул ножик, надвое раскалываясь.

Стал князек малиновей лапсердака своего бархатного, невдомек было, что настоем разрыв-травы хомуток каждый окроплен был. Знала Катенька — не устоит пластик перед сталью отточенной, вот и подстраховалась разумница.

Двадцать два ножа стали хорошей надвое раскололи о хомуты, пока не сообразили в чем дело здесь. С трудом превеликим отыскали в хоромах княжеских древний нож обсидиановый, в две тысячи сто десятом году сделанный, и как святыню сохраняемый.

В те времена народ только на ноги становился, от катаклизмов чудовищных оправляясь, с нуля науку постигать принялся.

Порезали хомуты-стяжечки ножом древним, распустили разбойников по казармам.

Оно и понятно. Княжьи люди, бандитские. Дурное дело затеял попаданец из девяностых годов, с автоматами-пистолетами выступил. Ограбил, обесчестил население, а то и пикнуть не может, потому как главный закон — «Не убий!» нарушать нельзя, кроме отнятой жизни взамен, да за стражи сопротивление. Так и не убил никого запросто князь новый, даже владетеля прежнего — хрыча старого. В темницу на цепь посадил, держит на хлебе с водой третий год. А тех, кого пострелял, то люди законам его поперек шли, на стражей руку нечистую поднимали. Собрал княже шайку добрую, да и пошел грабежи среди населения своего устраивать. Под законов занавес новых. В лесу дерево срубить — штраф да яма, утку вольную подстрелить — тюрьма, рыбы без куска бересты с печаткой наловить — вира великая, без штанов останешься пока выплатишь! Установил порядочки князь, законом о природы сохранения прикрываясь, да и ввел людей в нищету, и ничтожество.

Мало того — на колдовство виру наложил! Домовых, дворовых, банников — всех на учет поставил, за каждого — налог ввел! Ведьм, колдунов, да знахарок-повитух, обязал лицензию покупать! По деревням пожарные бригады ездют, на каждую печь штраф выписывают, де мол, и заслонка не тех размеров, и печка в другую сторону смотрит!

На дорогах стражников выставил с дубинами полосатыми! Тут вообще труба! И оглобли у тебя разные, и колеса окованы с дисбалансом, и подковы не зимние, и обгон по встречке... Триста тридцать три закона ввел князь, чихнуть нельзя, чтоб под штраф не угодить! Смеяться в местах общественных — запрещено, а плакать — тем более! А главное — слово поперек запрещено, потому, как законы принятые — все на благо природы-матери созданы! Оттого и смотрят соседи на мракобесие происходящее сквозь пальцы, ибо — по закону все в княжестве. По закончику!

Все это уж потом горемыки наши прознали, когда в темницу местную угодили. За разжигания костров на не предназначенной для того местности. Уж как убивался Василий, как отчаивался доказывать, что развел костерок на бывшем уже костровище, а токмо не помогло ничего. И слушать не стали. В казну меч отобрали, припас, горн пионерский Аваза и тот не пожалели.

А самое главное — Катенька толстомордому приглянулась. Сразу фигурку ладную ее глазками жиром заплывшими окинул, губами сальными причмокнул, рукою махнул, мол иди сюда девица-красавица, потолкуем с глазу на глаз...

Пожала плечиками Катенька, незаметно из кармана нагрудного котомыш ученую Гуглю достала, семечко заговоренное пополам разломила, одну часть питомцу скормила, вторую — припрятала, да и прошептала тихонечко — «Составь план усадьбы княжеской, да найди меня в ней!»

Глава 19

Отпустила котомыша усадьбу гуглить и пошла в хоромы княжеские. Не сама, конечно, а под белы рученьки пригласили ее в залу наиглавнейшую.

Стоит в хоромах стол, яствами редкими уставленный, и редькой в меду, и щучьми головами с чесноком, и почками заячьими верчеными, и икрой белужьей черной, и красной семужьей... Крутила-крутила головой Катенька, игру заморскую — баклажанную разыскивая, да так и не нашла. Уткнулась взором в хозяина. Сидит князек-попаданец во главе стола, жестом царским к себе призывает.

Подошла Катенька. Без робости, чинопочитания и прочего мракобесия.

— Что тебе с меня надобно, княже? — начала она вежливо, едва сдерживаясь, что бы не засадить ногою в пах жирный, да нож в гусе точащий, к подбородку тройному не приставить на предмет — друзей в темницу напрасно ввергнутых тотчас выпустить, урона не причинив. — Уж не позабавиться ли решил со мной? Да только не выйдет меж нами ничего по доброму. А без того, какое в том удовольствие?

— Ах ты..., — вскинулся Князь — Ерепениться вздумала!

Сузил глазки и без того жиром заплывшие, наезжать стал, пальцы веером растопыривать, на счетчик ставить, мол не дашься по воле своей, дашься опосля, как в темнице посидишь, одумаешься. Сама проситься станешь, молить слезно, да пока счетчик не отработаешь...

Вот зря он так с девицами красными. Уж коли попал в мир дивный, то живи по обычаям его, понятия при себе оставляя.

Катенька не вспыхнула. Не грянула блюдо с лебедью жаренной по темечку по противному. А только руку к ней потянувшуюся вывернула приемом самбо боевым, в рог бараний согнула — выучилась на реконструкциях, и сказала так, тихонько-ласково, на ходу тягучесть говора старинного теряя:

— Слышь, баклан? Я тебя сейчас в крошево настругаю, если через пять секунд корявки свои не уберешь! Я птица вольная, у меня папа майор-спецназа, свистну, положит тя с прихлебателями твоими. Ясно излагаю? — пошла ва банк девушка.

Никакого папы-майора отродясь у нее не случалось. А который был — в геологоразведке без вести пропал семь лет тому назад, но то к делу касательства не имеет. А то, что имеет — напрямую относится к психологии. Не было в девяностого зверя страшнее, чем легендарный майор-спецназа. Такой беспредел устраивал, что у отморозков поджилки тряслись. Истории жуткие про него рассказывали, хотя никто и в глаза того майора не видел! Фигура мифическая, сложная для понимания.

Затряс головой мелко князек щучий сын, а сам звериным чутьем определить пытается — гонит, или серьезно — с майором-спецназа в родстве состоит. Выходило по базару — гонит! На понты берет! Поэтому на обман пошел.

Перестал дергаться, смирение свое выражая.

Катенька руку выпустила, отошла на два шага, глаз с князька не сводя, а только тот нажал сапожком сафьяновым на кнопку тайную, распахнулся люк под ногами девицы, да полетела та в сумрак подземный.

Счастливо дело обошлось. Изгибался провал, так что кубарем по нему прокатилась Катенька, с ушибами-переломами разминувшись. Влетела в клетушку тесную, тут за ней створ и захлопнулся.

Через десять минут князь пожаловали со свитою, факелами вокруг мрак разгоняющими.

Стоит в безопасности княже, по ту сторону решетки крепкой, говорит слова издевательские.

— Нет у тебя никакого майора-папочки, фифа залетная! А есть только время подумать до утра, пока за дружков твоих я не принялся. Мыслишь — убивать стану? Убийству закону противны, а законы я чту. Ведаешь, какую кликуху мне братва выбрала? Протезист! На расхват в лихие года был. Менял людишкам живые зубы на нержавеющие. Без наркоза, естественно. Выбирай, что по себе — с ума от криков дружков сойти, или ложе со мной разделить.

— Ты идиот? — спросила Катя. — Людей пытать, чтобы с девкой развлечься?

— Да какое там, пытки! — радостно оскалил фиксы князек. — Перед тем, как в вечную тьму людей бросать, правило у меня есть. Медосмотр называется. Строго по закону! Не положено людишек больных в тюрьмы закатывать. Найду у обоих кариеса полный рот, а писарь запишет, что сами просили зубы им починять. И крестик вместо руны поставит, чтобы подписью не утруждать. Они, безграмотные у тебя, чай? Так что чту я закон, девочка, а по ним, законам этим, много чего добиться можно. Дыр потому что в них количество запредельное. Это я тебя как специалист говорю. Юриспруденция — вождь пролетарский сказывал, это когда по закону все правильно, а по факту — издевательство неуемное. Посиди, подумай, завтра поутру ответ дашь! А чтобы лучше думалось, скажу, что темница в разломе межмирья находится. Не действуют тут ни чары, ни колдовство. Так что захочешь чего из приданного вызвать, не получиться ничегошеньки! Я через это место в этот мир прибыл три года тому назад, рудник медный приватизируя. Стражи оставлю пост, сможешь весточку передать, когда одумаешься. Темница знатная, на волю ни звука не выдаст!

Захохотал князь, собою довольный, да рукой своим на выход махнул.

Оставили Катеньку в темноте кромешной, факелы забрав. Ну, темноты то теперь Катя уже не боялась, наоборот — та думать помогает с тишиною вместях. А поразмыслить много о чем придется. Ведь как получилось — шли в царство Кощея Бессмертного, а попали в царство Протезиста-садиста! Содрогнулась Катенька, вспоминая слова его. Да как только земля носит, изверга! Получается, что и в этом мире спокойствий не будет, коль возможность есть любому сюда зайти, да порядки мерзкие законным путем устраивать! Отринула от себя переживания долгоиграющие, стала о насущном размышлять. Выбираться отсюда надобно. Это первое. Друзей отыскать-освободить — второе. Имущество возвернуть — третье. А до кучи — свалить князя толстомордого, да возвести на княжество — прежнего, в темницу брошенного. И главное — если место это разломом межмирья зовется, то исследовать непременно на счет, как домой возвернуться во время свое! Кощей-Кощеем, а дополнительные варианты — никто не отменял, как профессор ее в универе сказывал.

Глава 21

Через час всех узников ирода пришлого выпустили. А с ними и Василия с Авазом. Представила отцу Катя друзей своему, и тут выяснилось, что папа то Катенькин и был князем мест этих, до той поры, пока не явился из подземелья бандит с людьми пришлыми! Признал Василий князя! Не раз в местах здешних бывал, многое от него про породы на ус себе намотал, про залежи, про свойства металлов разных.

Отец то геологом был, кому про сокрытое в недрах знать, как не ему? И сюда то попал, когда геологоразведку вел! Зашел в пещеру и выбрался в свет на несколько тысячелетий вперед, не вернуться обратно. Погоревал, да и начал в новом мире устраиваться.

Потихоньку полегоньку за знания непревзойденные, за характер твердый и незлобивый, за душу справедливую, выбрали его сначала главой края местного, а потом и княжествовать поставили. Выборная это должность, оказывается, на наследство не моги расчитывать. Только за заслуги особые доверие люди тебе окажут.

Поднялася при нем край, богато зажил народ, но явились пришлые — ни дна им, ни покрышки. По первости в себя прийти не могли, но прознали у здешних про «приданое», что с того света-мира взять с собой можно, так натаскали оружия огнестрельного, князя прежнего оговорили — природу гневит, не дано человеку столько про землю-матушку знать! Под это дело сход назначили, выборы устроили подставные, да и усадили ирода людьми править. В три года край богатый разорил дочиста. Всех, недовольных — в темницу бросили. А пуще выхватывали тех, кто огнестрелу противоборство колдовством оказать способен. Вот и пригодилось подземелье, что межмирьем прозвано. Нет там возможности к силе своей колдовской обратиться. Сиди пожизненно, вся и участь твоя.

Ночью же этой, из мужиков, кто покрепче, налет на хоромы княжеские устроили. Людей пришлых спящими повязали, в темницу отволокли, суда над собой дожидаться. А суд здешний — суров. Зуб за зуб, око за око, кровь за кровь, смерть за смерть, как полагается. Но сначала то — зуб за зуб, разумеется, остальное уж, если останется чего.

Отца Катиного в князья вернули. Сперва конечно в бане отмыли, остригли, побрили, подкормили, от болячек вылечили. А уж потом за дело миром взялись. Подельников прежнего — всех до единого разыскали, в подземелье спровадили.

Много зла в душах людских накопилось. За три года бесправия то! Две недели вокруг порядок наводили, к жизни прежней сворачивая. Очень Аваз помогал с горном верным своим. Как проиграет «Зорю», так и валятся супротивники в беспамятстве. Но самое страшное, когда «Отбой» играть брался.

Там не только что людей ветром сдувало, но и сосны вековые с корнями выворачивало. Из раструба то пионерского! Лешие, конечно, кулаками грозились из под корней деревьев поваленных, да в споры людские не лезли. Человечьи раздоры не их ума дело.

И пока народ отнятое себе возвращал, да подельников душегубовых уму-разуму наставлял по всей строгости, Катя неотлучно при отце находилась.

Много о чем переговорить должны были. Как узнал отец, что мать с сыном до конца в палате с Катюхой сидели, опечалился, головой поник. Скорбное дело детей терять, а еще горше, что весточки назад не отошлешь, не обрадуешь близких, мол, жива, здорова ты. Рассказала Катя, как всей семьей убивались, когда сгинул отец три года тому без вести, посмотрела на отца, горем убитого, и говорит:

— Думаю через Кощея назад к матери с братом вернуться. Костьми лягу, а сделаю!

Знал отец, что твердо слово Катюхино, не отговорить ему дочь. Еще три вершка от горшка ростом не вышла, а характером несгибаемым уже обзаводиться начала. С того во всем до конца шла.

Вздохнул, смахнул слезы непрошенные, да и решил тему переменить.

— А скажи ка ты мне, красавица, отчего на Василия такими глазами поглядываешь, что молодца в краску вгоняет? — спросил озабоченно. Василия хорошо помнил, толковый парень, до знаний злой, тут бы любому родителю радоваться, что приглянулся дочери. Ан нет — занято сердце Василия, приворотом колдовским. Тут еще как повернет, куда выведет! Приворот штука сильная, он насмерть, он по живому бьет.

— Ай, не трави душу, папа, — наморщила носик Катя. — Ну, есть в нем что-то этакое, но ничего серьезного быть меж нами не может. Занят твой Вася. Невеста у него имеется. Птицей Гамаюн накарканная. Не знаешь, часом, где ее отыскать?

— Кого? Птицу то? — удивился отец. — А пошто она тебе?

— Перья выщипать, на окорочка порубить и башку свернуть! — зло процедила Катенька-лапушка, в детстве за издевательства над лягушками не раз мальчишкам носы разбивающая.

— Да в своем ли уме ты, девица? — ужаснулся отец. — Такое и помыслить нельзя про птицу вещую!

— Знаю, что нельзя, — сжала кулачки Катенька. — И ведаю, что если бы не она, то не повстречались бы мы с тобой! И все было бы так, как было! Я крепкая, выкарабкалась бы из болезни, зато с мамой осталась, с братом...

— А не изводилась бы по Васе твоему, другой уже занятому! — хлюпнула носом Катенька.

— А если бы не выкарабкалась? — спросил отец, помолчав. — Сейчас то хоть малая надежда, но есть, что через Кощея домой доберешься, слезы материны утрешь...

— Да, кстати, — просиял вдруг глазами он. — А не уговоришь ли семью сюда переехать? Как попасть то знаешь теперь, на всякий случай координаты входа в пещеру я тебе напишу, а то и через ковригу ржаную вытащим! Заживем лучше прежнего! Мать то рада, как будет! А Валерка, хорошо если с ума не сойдет с простора такого!

Знал он, что делом надо Катю занять, а то, хоть и любит она животных без памяти, но с любви до ненависти — шаг лишь один. И не поздоровится тогда птице вещей. Ощиплет, порубит, а потом и свернет. Вот уж характер у доченьки! Вся в мать. Только стержень покрепче. Будь жена такой же, не сгинул бы муж ее в горах непролазных. Не пустила бы в последнюю экспедицию. Сумела бы настоять. Да ничего уже не поделать.

Другое сильней беспокоило. Поход Василия с Катею да сыном Соловья Разбойника. В мире прошлом — костьми бы лег, не пустил дочь на затею опасную, а в этом — сгладились углы, проще жизнь принимается, не стоит ком у горла за родную кровинушку, потому что у всякого дорога собственная. А страха не было. Здесь веры в справедливость, в то, что закончится дело добром, больше. Сам не раз задумывался, дескать, может и вправду губит себя человек к знанию научному устремляясь быстрее, чем дух развивается? Не счастливее ли жилось бы с природой в гармонии, потихоньку знания впитывая, не стремясь все в один миг получить? Глядь и дух внутренний нравственный за разумом поспевал бы? Аль нет?

Помотал головой отец Катин, согласился дочь отпустить. Может и вправду отыщет дорогу во время свое?

Порешили так. Кощея одолеть! В былинах тому на роду написано каждый раз битым быть. Выведать — можно ли назад во времени если не человека, то хотя бы весточку доставить. Да так, чтобы по назначению пришло и без баловства!

А пока с Кощеем дела увязывают — ковриг по селениям поспрашивать на случай тот, если добраться до пещеры межмирья затруднительно станет. У обоих дорог сюда свои плюсы-минусы в достатке имелись. Через печь путь — неизлечимо больным доступен одним. Когда ничего уже в будущем изменить не сможешь по воле своей, не держит тебя природа-мать во времени крепко.

Сквозь подземелье же дорога сюда не проста. Во-первых, вход через рудник идёт. Бандит прежний и попал к ним, когда к рукам медные залежи прибрать намеревался. А где такое богатство, там собственность частная, а туда запросто не проникнешь. Хоть трижды доказывай, что не корысти ради, а на минуточку и в одну сторону. Во-вторых, даже попади в пещеру, в разлом просто так не пройти. Проход настолько хитро устроен, что потаскает тебя часика три по коридорам да шхерам узким, да и выведет ко входу обратно, если примет особых не знаешь. Тут либо твердо дорогу понимать надобно, либо Хозяйке Медной горы приглянуться. Ходила молва, что бессмертней та самого Кощея Бессмертного. Никто в глаза ту Хозяйку не видывал, да уж больно затейливо дела медные в мирах творятся, оттого и верят в нее от мала до велика. Никак бандиты пришлые Хозяйке Горы Медной приглянуться не могли. Верно от неразумения своего путь на волю угадывать, свернули в сторону, да и очутились здесь.

Чтобы не гадать, решил князь атамана-изверга на допрос вызвать. Что мол, и как, и почем оказался тут. Запираться не стал бандит, почуял — лучше не злить людей пуще прежнего, а сознаться насколько возможно будет не во вред себе. А уж после, как-нибудь выкрутиться. А то и сбежать.

Рассказал с охотою, что рудник хотел к рукам прибрать. Сам то рудник медный — дрянь. Тощий, выручка небольшая, да только нашелся человечишко, нужное слово шепнул, дескать проходит под ним жила золотая могучая, и карту старинную показал. Ветхая, на коже руны виднеются, невозможно в такую жуть не поверить!

Поверили братаны, послали Протезиста на поиски, если случится заковыка, правды у людей на местах добывать. Крутились в шхерах он со товарищи и вправду три часа, свернули где-то и вышли уж здесь. А больше и знать ничего не знает, и ведать не ведает.

Ухмыльнулся князь. Эвон, развели братву невежественную. Местность геологи хорошо изучили, признаков золота и близко не было.

Стало быть, если жена с сыном и наведаются, то не исключено что путями разными. Жена — через устье печное, сын, как выживальщик-беспредельщик- сквозь межмирья разлом. Оттого и надобно к обоим вариантам готовиться. Посему остается он здесь — организацией заниматься, а Василий, тот пущай Кощея воевать идет.

Глава 20

Начала пальцы загибать Катенька, решая, как план побега устраивать. Перво-наперво — маленький фонарик в кармашке отыскала. Не обыскивали путников тщательно. Кате даже аптечку оставили, убедившись, что нету ничего колдовского, да оружейного.

Включила — принялась в свете его из нее, да из карманов все, что есть доставать. Негусто при себе случилось. Бинты стерильные, таблетки, перекись водорода, спирт нашатырный, которым тот раз Василия в чувство приводила, йод, коим ссадины обрабатывала, супер-клея тюбик, его завсегда при себе держала, мало ли что супер быстро приклеить потребуется.

И вдруг осенило Катеньку! Нашатырь и йод — это же вещество взрывчатое! (прим. автора — Йодистый азот штука опасная, не рекомендую использовать нигде, за исключением литературных случаев)

В школе на уроках химии из того нашатыря с йодом хлопушки знатные делали! Задумалась, как с пользой знание применить. Ведь маловато у нее припаса химического, чтобы решетку вышибить. Хорошо, если замок повредить удасться. Думала-гадала, как дистанционно его подорвать, а и придумала. Перелила нашатырь с йодом в склянку одну, через ватку раствор процедила, да и всунула комочек влажный в скважину замочную. Из бумажки-инструкции аптечной трубочку скрутила, и давай сквозь ту в скважину дуть — ватку высушивать. Целых два часа продувала, пока не просохла ватка по ощущениям. Ну, а как еще ее проверять? Наощупь то — нельзя! Если высохла — чуть тронешь — взорваться может!

Приготовилась Катенька, припасы свои обратно в карманы-сумку упрятала, принялась стражу кричать, чтобы князя к ней срочно вызвали. Прикатился не запылился колобок-Протезист со свитою, да с факелами. Встал у решетки, спиртным на три аршина разит, желтком яичным в бороде поблескивает.

— Никак образумилась, красавица, — ухмыляется Протезист. — Что с людями темницы сырые делают! Но за упрямство свое станешь мне отрабатывать, да так, чтобы доволен остался...

— Ты князь, может делом заняться хочешь? — перебила Катенька, позу томную обольстительную принимая, бывалая девка, чего уж там. — В темнице сырых такие фантазии с людями случаются, уж тебе ли не знать! Только стражу свою отошли, не то я стеснительная, удовольствия стоящего не получишь!

Улыбнулся Протезист, свиту выгнал, ключи с пояса снял.

— Однако, учти, девонька, — прищурился он, — если чего, пристрелю не задумываясь!

И кобуры расстегнул для наглядности.

Вошел ключ в замок, зажмурилась Катя, уши ладонями прикрыла... А ничего и не вышло! Не сработала ватка! Неужто не высохла? И что делать теперь? Такого кабана попробуй свали! Весу в нем центнера полтора, да еще с пистолетом! Сжалась в пружину тугую, честь девичью продать готовясь за дорого, а тут ключ возьми, и повернись на оборот.

И еще на один... А замок и щелкни пружиной тугой. Тут, как грохнуло! Замок вдребезги — Протезист в изумление с копыт долой!

Быстрее молнии Катенька на решетку кинулась, дверь настежь распахивая, прямо по темечку, по Протезисткому! Научилась в бане дверью прикладывать банника, вот и пригодилось умение. Налетела Катенька, пистоли-автоматы отобрала, с предохранителей поснимала, затворы передернула. Огонь девка, подучилась всякому на игрищах исторических! Подумала, ключей связку с пояса сорвала.

Видит — не в себе еще князь-протезист. Глазки окосели, вокруг главы птички невидимо порхают, неслышно чирикают. Что поделать с таким? Вынула склянку из под спирту нашатырного. Пробку открыла, поводила у носа. Крепкий нашатырь был. Протезист аж хрюкнул, в себя приходя. Приподнял брови мохнатые, глазки к переносице свел — прямо к стволу вороненому в нее упирающемуся.

Ничего Катенька сказать не успела, как свита налетела, грохотом привлеченная. Смотрят — дело совсем никудышное. На князя ихнего пистоля ствол направлен, на них автомата, и в свете факелов видно отчетливо — красноречиво белеют пальчики девичьи на крючках спусковых от напряжения сильного.

— Послушай, княже, — говорит, Катенька в ругань-феню уходить не желая. — Хочешь до утра дожить в целостности относительной, скомандуй псам своим, чтобы оружие, да все, что на поясах сняли тихонечко, и в камеру соседнюю заходили! И не дай тебе провидение осерчать меня сызнова, не пожалею пулю быструю!

А Протезист только головой мотает — оглушило человека! Сначала йодом-нашатырем, а потом решеткою кованной, едва без глаз-рук не остался, куда тут понимать?

— Слышь, баклан! — гаркнула девица, ствол ему в переносицу крепче вжимая. — Просыпаемся, улыбаемся охранникам, велим, чтобы лишнее на землю, руки за голову, и в клетку соседнюю по одному. И без шуток, не то первая пуля — твоя. Усек?

Подействовало. Кивнул, что понял, а у Катеньки сердце стучит, выпрыгивает. Вот крикнет сейчас — «Хватай ее!», и не сможет выстрелить! В живого — не сможет! Пусть и пропащий, а все человек! Ну, в воздух, положим пальнет, а толку-то!

У Протезиста соображение другое было. Психическая. Такая грохнет не задумываясь. Много чего повидал в жизни своей князь, умел, как считал, в людях разбираться. А то и вправду сказать, девка эта чуть руку из плеча не вывинтила, непонятным манером замок заколдовала, химию в школе на тройку едва тянул, где ему про азот йодистый знать, по кумполу так приложил, что башка только в портки не свалилась, с оружием обращается — дай так всякому! Чего тут думать еще? В душе копаться? Пристрелит, глазом не моргнет — к гадалке не ходи, ворочались в черепушке думы чугунные. Потому лучше сейчас подчинится, а потом в лесу нагнать, и прикопать в болотце по тихому. И концы в воду, и по закону не прицепиться. Чтил он закон в той части, что не пойман, не вор.

Кивнул Протезист свите, побросала та оружие, подсумки, кошели, и по одному — в камеру. Последним сам зашел, покачиваясь. Захлопнула Катя дверь, засов вставила, замок повесила, ключом затворила.

Стоят стражники с господином своим, в бороды ухмыляются. Поняла Катя, что выбраться чают, небось не только у князя ключи от темницы сыщутся. Нагребла тогда с полу песку-мусору, натолкала в скважину замочную, набила покрепче, да и залила сверху клеем-супером. Зацементировал тот потроха замочные намертво. Вовек ключом не открыть.

Посмотрела, как сходят ухмылки с лиц бородатых, отомкнула с соседней двери замок, позади засова в решетку пропустила, закрыла, песком наполнила, да клеем то дело залакировала — приходи кума любоваться. Вот теперь точно — навек! Без кузнеца ладного делать нечего.

Помнила, сказывал князь, что не долетают крики до верху из подземелья жуткого, а потому, стучись— не стучись в решетку железную, раньше чем смена придет караульная, кузнеца здесь не предвидится. На всякий случай осмотрела на пол скинутое. Оружие, сумки обшарила. Среди прочего сверток в ситец завернутый углядела. Развернула, а там сено какое-то. Принюхалась — да это же конопля! Вот какая охрана у князя то! Самому под стать!

Взяла девица сверток, пристроила на факел горящий. Знатно сенцо задымила. Толковый человек сушил, не иначе.

— Все равно, не уйдешь, не выберешься, дороги отсюда не зная! — зашипел Протезист сквозь решетку. — А я из-под земли достану!

— Руки коротки, — отмахнулась Катенька, половинку зернышка на ладони подбрасывая. Присела на кортки, ладошку с крупинкой вперед протягивая. Зашуршало, заскреблось, тенью из-за угла выскочил мыш Гугля! То не колдовство, не заговор, то природное, его никаким пластом межмирья не заблокировать. Ни одна мышь зернышко по половинке не ест. А раз так, то вернее верного за второй частью откуда хочешь примчится!

Кинулся мышь к зернышку, схрумкал, по ноге щекоткой хозяйке на плечо вскарабкался.

— Отведи меня к Василию к моему! — приказала Катерина, фонарик вытаскивая.

— Не озорничайте, мальчики, — бросила она, уходя.

Хохотом утробным камера ей откликнулась. Хороша, видать, трава в краях этих.

Идет Катя по коридорам замшелым, мышью ведомая, так ей то правое ухо усиками пощекочет, то левое, в какую сторону идти направляет. Идет, озирается, а вокруг люди за решетками в узких норах сидят. Взгляды потухшие, на телах тощих — рубища сгнившие. Волосы на голове шевелятся от ужаса кошмарного. Рукоять пистолета в ладонь просится, ноги едва не сами обратно свернуть думают. Усмирила гнев свой Катенька. Справилась. Не взяла на себя убийства грех. И тут ее...

— Катя! — прошелестело откуда-то из сумрака кислого. — Катенька...

Вздрогнула Катерина. Обернулась, фонариком стены высвечивает, сама не своя.

А голос, тянет голос то: — Катя... дочка...

Едва не обезумела Катенька. Кинулась к шише темной, лицом к решетке прижалась...

— Папа?

— Папа! — закричала, рванула решетку, с ума сходя. — Папочка!

Вот куда угодил-пропал столько лет назад отец ее! И сквозь прутья железные за руки его, за костлявые, коростой изъеденные вцепилась — не вырвать! До бровей бородою зарос, грязен, оборван, но узнала его. Сразу узнала. Хоть и улыбался тот ртом полным зубов нержавеющих. Тошно стало Катеньки, едва поняла что вытерпеть отцу пришлось. Но ничего, за все княже-бандит ответит. Нашарила ключи, отомкнула замок, решетку откинула, на шею отцу бросилась.

Гладит тот рукой ее по волосам, плачут оба, сказать ничего не могут. Долго стояли, пока не оправился первым отец ее. Отстранил, оглядел в луче светодиодном внимательно. Кивнул головой одобрительно. Удалась дочка! Красивая, статная, от женихов отбою не будет. В мыслях само собой проскочило и замерло, на реальность сворачивая.

— Потом Катюха почеломкаемся, — отец говорит. — Уходить надобно. Не ровен час, стража мимо пройдет.

— Не к чему уходить, папочка. Сидит князь с людьми своими запертый, а более нет тут других стражников.

— Неужто одолела проклятого?

— Одолела, папочка, — тряхнула головой доченька. — А наперед пойдем друзей моих выручать.

Глава 22

В ночь перед походом основательно с Василием поговорил князь. Вверяет, мол, дочь единственную любимую, и вплоть до — «из под земли достану, пасть порву, моргалы выколю и носы пооткушу, ежели что!», и так далее с теми же интонациями. Василий два часа разговору пред князем на вытяжку простоял, глазами отца Катиного ел, всю полноту ответственности ощущая. Тот даже смутился несколько.

На утро собрались Василий с Катей и Авазом обратно к реке выбираться. Основательно князь снарядил их в дорогу дальнюю. Меч Василию вернул, не нужно ли чего из оружия огнестрельного, поспрашивал. Вдоволь того в оружейной палате свалено. Тут тебе и автоматы, и пулеметы, и даже гранатомет. Посмотрела на трубу его Катенька, не взять ли с собой? Против Кащея только и воевать таким, если кладенца злодея одолеть не хватит.

Потом головой помотала, мысль дурацкую прочь гоня. Надо же, удумать такое — в мире фэнтезийном с гранатометом расхаживать! Не взяла Катенька себе ничего из оружия. Только книгу древнюю колдовскую из библиотеки княжеской спросила — коту Гуглю перед сном почитать.

От провожатых отказались путники. И самим дорога известна, чего людей от дел отрывать.

Попрощались с князем сердечно, ушли не оглядываясь, чтобы удачу свою не спугнуть. Приметы здесь даже Катя себе отменять запретила.

Покачал головой им князь вслед, проводил взглядом, пока вдали не скрылись, и вернулся к себе, дела править. У всякого своя дорога в жизни этой. Будь ты хоть князь, хоть отец, а не можешь дочь родную к своему пути привязывать.

Ходко шли тропою знакомой. К вечеру до костровища своего добрались. Здесь и заночевали. Тихо нынче в лесу. Нет уж боле разбойников, татей ночных. Трещит костерок, бока котелка облизывает. Варится в нем каша пшенная с луком, да мясом сушеным. Вдосталь харчей князь на дорогу выдал. Отужинали, чаем полакомились, спать улеглись. Катя не стесняясь к Василию прижалась, гибким телом своим, тот аж крякнул, еловый аромат автомобильный вдохнув. Аваз сбоку притулился, горн верный в руке сжимая. Так и прошла ночь . Спокойная, без разбоя, и комаров.

К обеду к реке вышли. Лодку из кустов вытащили, осмотрели — все ли цело, пока без пригляду была. На воду поставили, устроились. На носу Василий с Катей, на корме Аваз к скамье веревками привязанный. Завели трубы загибулину за плечо его, в воду раструб горна опустили, на манер движителя водометного.

— Испытание номер два! — крикнула Катенька, к Василию прижимаясь покрепче. — Вали плясовую!

Уж и дунул сын Соловья Одихмантьевича, по делу соскучившись!

Была Катя в Таиланде с подругою, везли их на моторке быстрой, так той посудине во век за ними не угнаться. Едва со скамьи их не сдуло с Василием, когда лодка с места взяла. Нос в зенит задрала, вся наверх поднялась, в воде корма, да раструб горна едва полоскались.

Но не на забавы хватило на дутье сына Соловья Одихмантьевича. Недаром прозвали того Авазом, видимо. Ведь Аваз по ихнему — смена достойная!

Оторвалась медяшка раструба, сгинула в пучине речной, всего на полсотни верст и хватило. Лодку крепкую волной исхлестало едва не в труху, дыра на дыре, зато те полста верст минут за пятнадцать проделали. Вынесло их на берег пологий, как живы остались — не знают.

Сидят Василий с Катей друг к дружке прижавшиеся, пальцы от скамьи разогнуть не могут, а сзади Аваз довольный сидит, скалится зубами белыми радостно.

Как в себя пришли, устроил Василий разнос Авазу порядочный. Во что лодку превратил за неполные четверть часа! Ею сейчас и печь не растопить будет! Три месяца работы кобыле под хвост! И на Катю глянул пронзительно — вот до чего прогресс то доводит!

Водяной свою лепту в нравоучения внес. Вытаращился над водой пучеглазо, кулаком перепончатым погрозил, воду фонтанчиком из рта жабьего изверг, и пропищал тоненько, что если догонит в следующий раз — утопит за нарушение скоростного режима на вверенной ему реке вопиющее! Где это видано так сигать по волне! Тыща щук икру метать прекратили! Окуни мальков в покое оставили! Лещи брюхом вверх всплыли, от зависти! Вся река на ушах стоит, пока вы тут развлекаетесь!

Уверила Водяного Катерина, что ее косяк это, пусть извинит, на первый раз штрафом довольствуется.

— Штрафом? — пробулькал водяной протяжно-тоненько. — А что это, штраф?

— Это вира за скорости превышение, — пояснила Катенька. — Какая у тебя скорость нынче дозволена, дяденька Водяной?

Поскреб Водяной щели жаберные, тиной обросшие, в голове прикидывая выгоду.

— Ну, верст пятнадцати в час, не более...

— Пятнадцати? — небрежно присвистнула Катенька, на торг привычный настраиваясь. — А я вот слышала, что марлин-рыба на море-океане под сотню в час делать может!

— На море-океане, то не моя вотчина! — пошел Водяной на принцип. — Там пусть, как угодно с ума сходят, а здесь — порядок будет. Посему штраф... Дудка!

— Какая еще дудка? — изумилась Катенька.

— А вот эта! — вытащил Водяной раструб горна потерянный. — У брата мого Нептуна — раковина есть особая, рыбам знак подавать! Здесь таких нету, потому — дудку за штраф возьму! На сома верхом сяду, стану по реке от истока до устья курсировать, трубным гласом рыб развлекать!

— Забирай, твоя воля, дяденька, — согласилась Катя радостно. С Водяником в ссору идти — дураком быть. Из всей силы нечистой самый мстительный — водяной! Хужее него человек один, не даром на шестьдесят процентов из воды состоит!

Крякнул Аваз с досады, да делать нечего. Ушел горн водянику.

Опечалился, горна лишившись. Сидит понуро, на ладони ножик перочинный подкидывает. Глянула на него Катя, достала из сумрака еще один горн. В школьном музее досталось ей горн тряпочкой отполировать. Вот его и взяла в приданое. Тут конечно с запасом дела вести надобно, однако друг потерей расстроенный, всегда на первом месте стоит.

Принялись посудину конопатить. Куда здесь без лодки то? До самого вечера провозились-измазались, пока течи заделали. И хотя в порядок относительный посудину удалось привести, Василий на Катю забиделся. Такую лодку по ее милости загубили прогрессом вашим!

К ночи спать улеглись. Катя привычно к Василию прижалася, а тот, возьми и отодвинься! Еще раз к нему — тот от нее. Катя не отстает, все к боку прижаться норовит. Всю жизнь мерзлячкой пробыла, к теплому тягу имела.

Кончилось тем, что Аваза спихнули. Заворчал тот, что забавы ихние спать мешают, ушел на другую сторону костровища, в спальник завернулся, тулупом укрылся, сказал только — «Вай, какой женщин!» — и уснул.

Отступать Василию было некуда. Вздохнул тяжко, повернулся к Кате, облапил, к себе прижал. «Мужчины...» — подумала Катя, в сон уходя. Тем все и закончилось. Спали, ни комаров, ни страха не ведая, чутким сном путников опытных.

Глава 23

Наутро решали, как дальше по реке плыть. Скорость выше пятнадцати верст в час держать — никаких дудок с Водяником расчитаться не хватит. Аваз же в десятую долю дуть наотрез отказывался. Или вовсю ширь соловьем разливаться, или гребите веслами. Я, дескать, слабже дуть родителем не обучен. На деле впоследствии, понятно стало, что озорничал Аваз. В половину мог, и в анфас, и в три четверти, а в одну десятую и ниже — как нечего делать! Ножик, оказывается, хотел швейцарский выторговать, да не поняли намеков его Катя с Василием.

И пока грустил Аваз о несбыточном, Катеньку вдруг осенило! Воздушную подушку использовать! При первых словах ее Василий за голову схватился! Что бы еще разочек какого прогрессора из прошлого себе призвал! Да ни за что на свете! Учудят чего, а ты потом дурак-дураком лодку весь вечер конопатишь!

Грудью Василий встал на защиту суденышка! Не будет тебе Катерина Батьковна никакой подушки. Ни воздушной, ни даже лебяжьей!

Прищурилась на него Катя взором особым, выбора мужикам обычно не оставляющим — не сработало. Уперся кузнец. А когда такие удила закусывают, их бульдозером во главе со Шварценеггером не сдвинешь!

Тогда стала Катя прикидывать, как дело поправить можно. Уж больно хотелось ей побыстрее с Кощеем в противоборство вступить, пока дух боевой не иссяк. Придут в царство злодея вселенского, а силы за дело биться — на дорогу истрачены.

— А если выкуплю у тебя лодку, Василий, — решилась она, — во что оценишь труды свои?

Крестьянский дух из человека не выбьешь, будь ты хоть трижды кузнец с наковальней за поясом и молотом наперевес. Как о выгоде дело заходит, считай — договоритесь!

Помялся Василий, помялся...

— Ножик шве... шве..., ну этот свой, у которого лезвий-пилочек, словно иголок у ежика, отдашь? — с надеждой в глазах спросил Василий. Уж очень тот предметнравился. Да и не ему одному! Видеть надо было, как подпрыгнул сын Соловья Разбойника, услышав торга условия! За ножик о тридцати трех предметах — дряную лодчонку предложить! Вот это ухарь! Что он в кузнецах делает то? Да с такой хваткой, в столицах купцом в гильдии состоять!

— Идет, — согласилась Катенька в легкую. — Но с условием, когда мне понадобится, будешь одалживать. По рукам?

Вздрогнул берег речной от щедрости такой диковинной! Даже Водяник вынырнул, глазки на стебельках от изумления свесив.

— Да, Катерина Батьковна, — вскинулся Василий, от удачи небывалой едва с ума не сходя, — когда нужон станет, спросишь, никогда отказа не будет!

Улыбнулась ему Катенька. Грустно так улыбнулась простоте его, незатейливости. Вот повстречайся ей такой парень в жизни прежней, да за версту обходила бы. Сроду меркантильность в людях презирала. А пожила здесь, поняла, каким трудом тяжким блага человеку достаются, что над каждым гвоздем трясется, к вещам бережливее, чем иной раз к ближним своим относится, и понятнее мелочность вроде стала. То своекорыстие в людях нуждой развивалось, выжить стремлением, чего с того нос воротить? Вздохнула все же печально, ножик протягивая.

Пока Василий с игрушкой ее развлекался, втащила последние килограммы «приданого». Тент палаточный, что в походы брала, степлер со скобами, которым мебель дома чинила, герметик санитарный, ниток суровых с крючком вострым, да шланга кусок резинового, какой на всякий случай в шкафчике туалетном у них дома болтался. Выкинуть, не выкидывали, на случай не пойми какой берегли.

Поражалась тогда родителям, зачем всяким хламом дом заполнять. Уж сколько раз бралась выкинуть, а мать не давала — вдруг понадобится! За него, шланг этот, двадцать раз в мусорку ею относимый, дубинки свои телескопические в костре изничтожила, когда Аваз пламя через трубку продул. Расплавились дубинки в мелкое крошево от жара могучего, только тогда и удалось шланг из прошлого взять. Теперича — точно край. Захочешь чего срочно вытащить, жечь имеющееся придется, а дело сие не быстрое. Да и Аваз не во всяком разе поблизости сыщется.

С недоверчивостью тот шланг оглядывал, взамен оружия знатного взятого.

А пока смотрел, велела Катя лодку на берег обратно вытащить, да перевернуть днищем кверху. Ножик у Василия потребовала, тот и наиграться вдосталь им не успел. Но уговор денег дороже — отдал, слова не вымолвил. Расстелила Катя тент, на полосы широкие изрезала, степлером верным с краю бортов с днищем плоским пришпилила, а потом края свободные складками сложила, да ниткой суровой сшила. Крепка ткань оказалась, устали руки девичьи, но Василий на помощь пришел. Сам с этим делом управился. Не внове ему крючком пользоваться. Там где корма — выпуск Катя из ткани сделала — воздуха выход. Он и станет лодку толкать.

Последним — сквозь дырку в днище проделанную, Василий аж крякнул с досады, ножиком ее пробуравливая, шланг вставили на герметик. Чтобы направление выбирать, Катя руль сделала. Была в рюкзаке у нее пенка, что под себя подкладывают, на земле сидючи. Удобная вещь, и тепло и мягко. Сделал по ее размерам Василий рамку нехитрую из веточек с рукоятью из жердочки выструганной, укрепил напротив выпуска воздушного. А Катя в рамку пенку свою вставила, на скобки. Худо-бедно к вечеру дела закончили и сразу к испытаниям приступили.

Водяной едва жабры себе не пересушил, пока за действом невиданным наблюдал. Вот взяли лодку, в юбку одели, перевернули днищем к земле, уселись втроем. Девка на корме, мужик посередке, а пацан, что трубку гибкую схватил — на нос. Лодка на берегу, неужто умом тронулись?

И тут парень начал в трубку дуть. Зашипело под днищем, юбку раздуло, натянуло кругом, пылища в воздухе закрутилась, и чудо-чудное — сошла лодка с берега в воду, брызги до небес поднимая, и как припустила вверх по реке, только их и видели!

На глаз определил Водяной, что пуще дозволенного идут, решился догнать, виру брать положенную. Догнал, нынче они куда медленнее вчерашнего шли, тогда трех сомов едва не насмерть не запорол, пока до бивака добрался.

Высунулся из воды, лапами перепончатыми машет, к берегу свернуть предлагает, на счет штрафа договариваться, а девка ему с кормы кричит, что знать ничего не знает — не по реке плывут они, а по воздуху! Поднырнул Водяной — и вправду, не в воде лодка, голову поднял — а вроде и в воде. Десять раз туда сюда нырял-выныривал, пока голова не закружилась. Махнул лапой Водяной, идите вы человеки своею дорогой, башку потеряешь от хитростей ваших.

Хорошо идет лодка. Верст по пятьдесят в час делает, мелководья не замечая, островки мелкие с ходу беря. Поначалу, плохо у Кати с рулем выходило, рыскала лодка, кружилась, но потом справилась девонька, одолела науку нелегкую. Василий посмотрел на дело такое, посмотрел, к Кате обернулся и ножик ей протянул. Бери, мол, не надобно. Засмеялась Катя счастливая, головою мотает, отказывается. А Василию с того не по себе делается. Для общего дела Катя старается, а он, словно выжига, цену за то себе спрашивает!

В сумерках густых на берег торжественно выплыли. Столько верст отмахали — не сосчитать. Катя дивиться не уставала, отчего сынок Соловья Одихмантьевича одновременно и дышать может, и дуть. Вон — даже не запыхался за дорогу длиннейшую, не вспотел! Пристала репейником, расскажи, да расскажи! Не хотел Аваз про тайну рода соловьиного говорить, да разве отстанешь от Катеньки? Сдался в итоге. Поведал, что в семействе их с вихрем внутри рождаются. Вроде и дышишь обычно, а изнутри откуда-то ураган берется, все вокруг сокрушая. Задумалась Катя про устройство такое. На ум лишь научная фантастика шла, в фэнтезийном мире неведомая. Вот как тут поймешь — вроде обыкновенный парнишка, а внутри — вихрь бушует! Какое эдакое колдовство в мире этом работает? Разве можно умом человеческим по полочкам волшебство препарировать, формулами математическими обосновать?

Пока думу думала, Василий уже бивак поставил. И так крутится, и этак, лишь бы Катеньке угодить, чтобы зла на дурака не держала. Повечерничали. Спать устроились. Аваз сразу спальник на другую сторону перенес, а то эти двое опять не ровен час спихнут на землю стылую. Накрылся тулупом бараньим, и заснул сном мальчишеским, с переливами тоненькими.

Неуверенно Василий к Кате повернулся, прижать не смея к себе, да только та сама к нему привалилась. Чего обижаться то? На дурня? Пусть погреет лучше! Втянул в себя Василий запах Катин, еловым дезодорантом травленный, забеспокоился. Что-то с ним происходит? Знал — под чарами он, и пока зазнобу свою не повстречает, не разрушить вовек приворот колдовской. А вот поди ты — все ближе и ближе Катя ему становилась. Не раз и не два заглядывался на девицу пришлую. Налилась телом, коса до пояса, взор глаз синих — душу греющий, голос — сердце радующий... Эх жизнь твоя волчья! — терзался Василий, Катю бережно к себе прижимая. Придем в царство Кощеево, одолеем изверга, найдет Катя способ домой возвернуться, свидимся ли тогда? Кабы не приворот душу на кулак наматывающий, остался бы с Катей Василий-кузнец. Сватов бы заслал, у князя руки ее попросил... Как люди бы зажили... Ведь ловил-ловил на себе взгляды девичьи чувственные. Удивлялся еще — знает, что оборотень, а все-равно по ночам прижимается телом волнующим.

Додумкать не получилось Василию. Катенька вдруг повернулась к нему, тьму ночную блеском глаз разгоняя, обняла за шею, прижалась, да поцеловала прямо в губы жаркие...

Схватила рука костяная предсердие, потащил, потащил на себя приворот, волю к земле пригибая, тулово шерстью покрывая волчьей.

Стоит волколак, щерится, желтым глазом на Катю испуганную косится.

— Не ходи за мной, Катенька, — говорит. — Моя это дорога с Кащеем биться, а с тобою видно не суждено вместе быть!

Сказал так, в пасть меч с ножнами взял, головою мотнул, и в три прыжка скрылся в ночи.

Глава 24

До утра глаз не сомкнули Аваз с Катей. Бежать Василия в ночь разыскивать — погибели себе искать. Лучше к Кощею поспешить, там и встретиться. Одно плохо — не знает никто дороги толковой, что в Кощеево царство идет. Василию знать то ее не к чему, его приворот направляет, а им то, как быть? К Бабе-Яге пожаловать, как в сказках? Подумали, подумали, а ничего путного не придумали более. Ягу искать надо. Пусть и вредная старуха, и Василия едва на суп не покрошила, и приворот наложила, оборотнем сделала, а все одно — никто кроме нее не поможет. Так и Ягу — попробуй найди еще! Нет тут книг адресный никаких, и быть не может. Где избушка на куриных ногах стоит, в какой стороне прохаживается?

Хлопнула по лбу себя Катерина. У нее Гугля же есть! Вытащила мыша из кармана, приказала котом обернуться, да всю правду, где искать Ягу зловредную выложить. Начал Гугля сказку сказывать, про Аленушку и братца Иванушку. На памяти только этот и был случай, как Бабу-Ягу костяную ногу к себе подманить. А самому искать — затея безнадежная. Аленушка с Иванушкой — дело другое. Как валерьянка на котов действует, так и сестра с братиком — на Бабу-Ягу. С самого того раза не заладилось у колдуньи с ними, вот и ходит по свету, маятся, начатое закончить пытается.

— Аваз! — Катя воскликнула. — Стану тебе сестрицей Аленушкой, а ты — братцем Иванушкой!

У наследника рода Соловьиного узкие глазки навыкат пошли! Лицо багровый оттенок приняло. Руки то за ножик перочинный, то за горн пионерский хватаются! Вот-вот удар хватит!

— Не серчай, братец Иванушка! — ласково молвила Катенька. — Бабку Ёжку найдем, обратно в Катю с Авазом перекинемся. Да и перекидываться взаправду не надо! Тебе всего то из копытца водицы испить...

Не успела закончить Катенька. Хлопнулся гордый Аваз в отключку горячечную, воображением собственным в жилу сердечную пораженный.

Весь день баюкала на руках его Катенька, мокрые тряпицы на лбу расскаленном меняя. А к вечеру засвистело в небе, заухало, с воем над кронами прошло, круг сделало, к берегам спустилось. Ступа с самою Ягою! Какая же Баба мимо горюющей сестрицы с братиком на руках пройдет-пролетит!

Выкарабкалась из ступы старушенция, на метлу, как на батожок опирается, ножку костяную подволакивает. Ну — точь в точь бабка Ефросинья, только тысячелетиеми постарше, да потрепаннее.

Обрадовалась Катенька, не придется уговаривать Аваза козленочком стать!

— Тьфу! — сплюнула бабка, доброго вечера не пожелав. — Три дни вас нагоняю, нагнать не могу! Что за диво такое?

— Это, бабушка, судно на воздушной подушке собственной моей конструкции! — сказала Катя, братца с коленок спихивая на сырую земелюшку, подостыть. — Ступу твою допотопную, на раз обгоняет!

Поняла девица, что не за братцем Иванушкой Баба-Яга пожаловала, а по другому делу какому-то.

— На подушке? — удивилась старушка. — Ты не из энтих ли будешь? Не из прогрессоров?

— Из них, бабушка, — созналась Катя. — Только к делу то касательство не имеет. Скажи лучше, зачем тебе мы понадобились?

Поскребла старуха подбородок щетинистый, за нос кривой себя дернула, плечами костлявыми пожала, на Катю посмотрела пристально.

— Дык Василия на бой с Кощеем то надо мне проводить! Наставление дать!

— Чего тебе надо? — не поняла Катя, бледнея в сумерках.

— А как же! Кощей то наш, умом двинулся! Вот и пришлось Василия снаряжать, чтоб вразумил старого!

— А расскажи ка мне, бабушка, все с начало самого, а то не понимаю я ничегошеньки, — спросила Катенька. — Потому, как это мы все вместе его снаряжали, а ты сначала его изжарить хотела, потом волколаком обернула...

— А еще птицей Гамаюн прикинулкась, и приворотом взяла! — съязвила старушка. — Да если б не я, сроду не бывать богатырем Василию!

— Чего мелешь, старая! — потеряла Катя приличия. — Какой из него богатырь? Кузнец он!

— А вот такой! — запальчиво ответила старушка. И принялась рассказывать.

Давно перевелись богатыри самородные! Илья Муромец тридцать три года на печи просидел, токма и уберегся тем от влияния бабского! Потому и стал богатырем! А другие то? Чуть парень собою видный, его поперед богатырства жениться гонют!

— А с жонкой, какая же сила богатырская может быть? — судила Баба Яга.

Вся сила на баб и уходит, куда там ратные подвиги! Да еще в мире, где окромя Кащея Бессмертного ворогов нет!

Вот и пришлось Бабе Яге собственного богатыря растить, пока Кащей из ума вконец не выжил! Кащей, он же, как человек, токма убить его никак нельзя. Уж сколько уток постреляли, зайцев перекололи, яиц разбили, иголок со смертью сломали, а тому все — как мертвому припарка. Ну, пока богатыри настоящие водились, ему повеселее жилось. То один, то другой добрый молодец по душу бессмертную являлся, лаврами славы себя покрывая. Хоть какая то забава для силы нечистой. А ныне — последние полста лет, загрустил Кощеюшка! Его только богатырями и можно развлечь. Вот и пришлось угодить! — причитала старушка.

Для начала Василия заприметила. Собою ладный, парнишка молоденький, дай, думаю к себе заманю. Кинула под ноги ему гриб рыжик осклизлый, тот и поскользнись. Стукнулся головушкой об пень, я его и сховала на времечко.

— Съесть решила! — ужаснулась Катенька.

— Да, не думала я его есть! — помотала Яга головой. — Я человечину не пользую. Вы для меня несъедобны, если знать хочешь! А сховала Василия, чтобы волколаком сотворить. Волколак, он ведь как? Бабский запах располагающий учует, сразу волком обращается! Девки такого стороной обходить станут, и силу Василию тем сохранят! А чтобы не на каждую бабенку хвостом обрастал — я его приворотом скрутила. Да не обыкновенным, а на диву, что у Кощея, почитай триста лет в гробу хрустальном покоится. Это Кощеюшка вычитал где-то про Красавицу спящую, так решил себе ею замок украсить. Как дитя, честное слово! Все в дом тащит! — умилялась Баба Яга.

— Так вот значится, — продолжала она, — богатырь у нас есть! А какой же богатырь без меча-кладенца? Меч то особый нужен! Из металла девицей порченной добытый! Почему девицей порченной, не ведаю, мне Кощей говорил. Одно плохо, что лишь на одну руду из болот гиблых и можно надеяться, нету в Заболотье других, чтобы меч отковать. Так, что девка нужна еще и болезням болотным не поддающаяся! Думаешь легко тебя отыскать было? У меня десять котов говорящих окуклились, пока в книге старой про тебя не нашли...

— Ну, что померла тогда то и тогда то, полгода назад из страны малярийной вернувшись, — потупила взгляд старушенция. — Тебе то все едино, где помирать, а мне богатыря без меча кладенца к Кощею посылать невозможно! Тебе жизнь здесь, мне — Кощеюшка в уме здравом!

— Так, что хорошо получилось все. Одолеет Кощея, Васенька, женится на Красавице, простит мне все,- закончила колдунья. — А ты что думала? Богатыря во врагах держать, совсем дурой быть! Ну? Где Васька то? По рыбу намылился? Али по грибы-ягоды?

— Вася то? — тихо проговорила Катя, — ушел Вася Кащея бить...

— Как это, ушел? — опешила колдунья. — А наговор? А травка-муравка? А ладанка? Скрутит же Кощей Васю без них! В бараний рог завернет!

Не слушала больше ее Катенька. Тихо билось сердце девичье. Не видать ей больше Васеньки, ушел Красавицу Спящую добывать! Поматросили они ее с Бабкой Ёжкой, и бросили. Все едино, где помирать...

Тошно от Бабы Яги сделалось. От мира этого фэнтезийного, с ног на голову причудами поставленного. Не мило здесь. Больно. Одна у нее дорога. На мир старый перебираться. Нет ей дела тут никакого. И сама уйдет, и отца с собою возьмет. Хватит на других княжить, пора и пред семьей долг искупать.

— Как до Кощея добраться? — голосом отсутствующим Катя спросила. И так на бабуську глянула, что та решила — такую девку во врагах держать, еще большей дурой быть надо!

— Так эта... Вот все прямо, прямо, а потом еще налево...

— Ну? — нетерпеливо глаза сузила Катенька, лучами лазерными из них бьющими, тряпки на Бабе Яге подпаливая.

— Покажу, покажу, — залепетала старушка, метлой пламя с одежи отряхивая, да в ступу сигать примериваясь.

Следующим залпом Катенька ступу располовинила. Откуда в глазах скорострельная пушка лазерная у нее появилась, не задумывалась. Ведь, почитай, и не присела ни разу с книгою при свечах, с самого второго рождения. То одно, то другое, когда о мелочах рассуждать? Бабка Ефросинья сказала как-то, что это в ней сила природная наружу просится, годами миром фундаментальной науки сдерживаемая, этим Катенька и удовольствовалась. Второй раз полыхала она взором огненным. И оба — когда Василия дело касалось. В другие надобности, сколько себя не пытала, не напрягала воображение, ничегошеньки не получалось. Даже дымка легкого. А стоит Васеньки накосячить по взрослому — свет так и брызжет из глаз!

Баба Яга, как молодая отпрыгнула, в ужасе на обломки ступы глядючи.

— Да не в себе ты, девица! — запричитала старушка, знаки обережные вокруг себя в воздухе помелом рисуя. — Не ровен час в глаз попадешь!

— И попаду! — грозно свела очи Катенька. — И добро если в глаз! А то и еще куда! Садись в лодку! Показывай путь-дорогу!

— Куды на ночь глядя то! — запротестовала колдунья. — Лучше поутру! На заре! Да и не сяду я в лодку вашу! Еще вдаритесь куда, так костей не соберешь!

Подумала Катенька, поглядела на старушенцию. В ненадежной компании плыть до Кощея придется. А в дороге разное произойти можно.

— Тогда клубочек мне выдай, что путь укажет! — решила Катя.

— Клубочек? — ехидно спросила Баба Яга. — Ступу мне поломала, да еще и клубочек за то спрашиваешь?

— Клубочек я спрашиваю, чтобы Василия от беды спасти, — возразила ей Катя. — Сама подумай, одолеет Кощей Васеньку, неужто благодарности дождешься от него за старания?

Пожевала Баба Яга ртом беззубым, погоняла мысли, пальцем заскорузлым носа крючок почесала.

— Твоя правда, девонька. Не отблагодарит он меня непутевую, а и продолжит в детство впадать. Только нету со мной клубочка волшебного, в избушке хранится, а до нее без ступы тридцать три дня пехом идти!

— А починю ступу тебе, не обманешь с клубочком? — прищурилась Катенька.

— Да как же починишь то?

— А этак! — сказала Катенька, тюбик клея моментально вытаскивая.

Сложила половинки ступы вместе, клеем стык пролила.

— Готово, бабушка! — показала работу свою.

— Диво дивное! — восхитилась та, ступу разглядывая. — Мне был штуку такую домой, сколько там починки за века накопилось!

— А вот привезешь клубочек, отдам клею взамен! — ободрилась Катенька, понявшая, что в мире этом за спасибо ничего не делается, как и в прежнем.

Впрыгнула Баба Яга в ступу, помелом взмахнула, свистнула оглушительно, Аваза из забытья вырвав, да только ее и видели.

Сидит Аваз, головой крутит, на каком свете понять не может. Вроде испить сестрица Аленушка давала ему из копытца, пред тем, как свет померк в глазах. А больше не помнит ничего.

Глава 25

Наутро Яга явилась не запылилась. Носится ступа над головами, жужит жуком майским.

— Кидай сюды клей! — велит бабка, подол подставляя.

— Ага, — кричит Катенька. — Как только, так сразу.

— Да не подману, верное слово! — настаивает бабка.

— Зуб даю, верю на слово! — вторит ей Катенька.

Долго комедию друг перед другом ломали, наконец сговорились вместе кидать. Кинулись. Схватила Катя клубочек. Теплый, шерстяной, мягкий, едва катиться не вырвался! А сверху крик:

— Обманула, окаянная! — визжит Баба Яга, рукой к ступе приклеившись намертво. Жадно тюбик схватила, сжала покрепче, тот возьми и протек! Еще бы не протек. Катя заранее колпачок открутила. Протек, и приклей ладонь к ступе! Летает Яга, круги наматывает, поделать ничего не может! Ни домой улететь, ни приземлится!

Ну, тут уже Аваз вмешался. Прогудел в горн «Отбой» пионерский убийственный, ступа и расколись надвое в воздухе. Еле поймать успели старушку на спальник распахнутый. Сидит, трясется, рукой с куском ступы мотает.

Прикинула Катенька ситуацию, да и спрашивает:

— А скажи-ка мне, бабушка, сподручно ли колдовать тебе рукою одной?

— Да какое там одною! — плачет Баба Яга, — если сызмальства вершить двумя приучена!

— Так это и хорошо, бабушка, — спокойненько Катя мысль объясняет, — значит не станешь нам козни строить, если расклад не по твоему выйдет. Иди себе по-добру по-здорову, одолеем Кощея, дам я тебе растворитель волшебный ацетоновый, с его помощью и освободишься рукою.

Сказала так, да и полезла в лодку, где Аваз дуть готовился.

— Трогай, — велела, на корме устраиваясь.

— Сама виновата, бабушка, — сказала на прощание Катенька, — в другой раз не станешь богатырей добывать, людям жизнь изводить, единожды Кощея своего чтоб потешить.

Зашипело под лодкой, вопли гневные Яги заглушая, вздулась лодка юбкой, взметнула песка, да брызг тучи, въехала в реку, да и понеслась вдаль, проклятий бабкиных не принимая.

Уже в лодке Катя с клубочком справилась. Пускала его по дну, в какую сторону катился, туда правила, а потом обратно на нитку наматывала. К вечеру додул их Аваз до истока реки. Выскочили на берег, еще верст десять по степи отмахали, и на ночь биваком встали. Клубочек в кулек завернули, чтобы в бега не кинулся. Каши сварили, и спать улеглись.

Три дня летела по степи лодка, к предгорьям добираючись. Далеко до царства Кощеева. Вгляделась Катенька в трубу зрительную — стоит на вершине горы высокой замок древний, из валунов огромных сложенный. Бьет в башню высокую луч с небес огненный, башни стрельчатые над стеной крепостной возвышаются, мрачную тень на мир остальной отбрасывая. Хвостами вперед вороны летают стаями, молнии в небесах посверкивают, тучи хмурые над шпилями клубятся, мрак, ужас, и жить не хочется от тоски непроглядной. Вокруг ни деревца, ни кустика, ни травинки-былинки.

Понятное дело, что не всякий разум свой сохранит, проживаючи в местах энтих жизнь вечную.

Посмотрел Аваз, задрал голову, присвистнул «Вай, высоко как», и шапку беличью на затылок сдвинул.

— Высоко, а придется нам лезть-добираться туда, — решила Катенька, верный рюкзак разворачивая. Да не нашлось там ничего похожего, ни на крючки, ни на веревки крепкие. Как лезть на верхотуру такую?

А тут Аваз нашелся. Заблестел глазами черными, засвистал переливчато.

— Моя летать будет! — заговорил быстро. — Шибко-шибко, высоко-высоко, как в первый раз летала! Твоя к себе привяжи, горн вниз опускай, кишка из лодка вынимай, дуну, летать станем!

— Гений! — Катя воскликнула, в щеку парня целуя, да в маков цвет вгоняя.

Споро за дело взялись. Пилкой в ноже, что от Василия остался, из лодки досок напилили, раму связали крепкую, юбку подушки воздушной на полосы изрезали вместо веревок. Ими к раме, на манер строп парашютных спальник распахнутый привязали. Катя таинство это сыну Соловья разбойника пояснила тем, что на параплане летать доводилось, а вот до ранца реактивного дело у нее не дошло. Горн разобрали, Аваз даже слезу пустил от разорения такого, раструб на резиновый шланг надели, на раме укрепили. Привязали трубача, чтобы дул в шланг себе за спину, спальник крылом позади расположили.

— Ну, играй чего-нибудь однотонное, — попросила Катя, спиною к Авазу садясь, на кулаки стропы наматывая.

Задул Аваз Соловья Разбойника тоскливое, на дудук магический похожее, тоску в сердца нагоняющее сверх прежнего. От звука этого спальник не взметнулся крылом, а скукожился!

— Э, нет! — возмутилась Катенька, печаль дудука из ушей вытряхнуть пытаясь. — Давай чего повеселее!

Откашлялся важно Аваз и выдал повеселее. Мигом взметнулся спальник, дернулась рама, потащило ее по земле, взмыла вверх.

Губы закусив, лицом окаменев, вела по небу Катя агрегат непослушный, в пляс срывающийся. А тут еще и башни замка Кощеева ожили. Начали молниями садить! Да куда там! Не попасть в мотылька краснокрылого. Мечется мотылек, все выше и выше забирает, то на одну сторону завалится, то на другую, словно пьяный Камаринскую исполняет. Попробуй попади в такого хоть бы и молнией!

Заложила Катя вираж вокруг замка мрачного, луч толстый кругом облетела, место выискивая для приземления.

Вьется параплан ее, дудуком влекомый, а внизу шпили одни понатыканы! Как тут спускаться — то? Да и молнии со шпилей срываются! Самой близкой — площадка на башне высокой, в которую луч тот с неба и бил, оказалась. Поежилась Катя, туда аппарат направила, и кабы не Аваз — расплющило бы их обоих. Увидал с какой быстротою снижаются, отнял трубку из губ, да вниз дунул. Подбросило раму волной ударной над самым полом камня грубого, тем и спаслись. Едва-едва под луч огненный не угодили, столбом вертикальным в дыру стекающий. Поглядели на непонятное, переглянулись, плечами пожали. И только слезли с рамы, как налетел ветер, надул спальник крылом, и унес конструкцию с глаз долой.

— Вообще блеск, — прокомментировала событие Катя, вслед глядючи, на Аваза смотреть избегая.

Горько на того смотреть было! Как на человека горна лишившегося! Куда ему теперь? Ни «Зорьку » сыграть, ни «Отбой» исполнить! Только свистом дубы вековые к земле пригибать, да еще вон того старикашку прихлопнуть, что из люка в полу голову высунул.

— Здравствуйте, гости дорогие! — воскликнул тот, крышку откидывая. — Добро пожаловать в обитель мою!

— Уж не сам ли ты Бессмертный Кощей? — выгнула бровку Катенька. — Что же ты гостей дорогих молниями встречаешь?

— Да какие там молнии, — махнул рукою старик, выбираясь из люка. Невысок ростом, лыс, выбрит, походил на банкира он щеками розовыми, да костюмом от Армани. Подтянутый, бодрый, улыбчивый, противоположность полная злодею сказочному.

— Это не молнии, а статическое электричество, — закончил он пояснения. — Я вас уже три часа жду. Что так долго?

— Чего ты нас? — изумилась Катя.

— Жду! — улыбнулся старик. — Вы же за Васей пришли?

— Ну, да, собственно, — медленно проговорила Катя, — за Васей... Он в порядке?

— Я вас умоляю! — всплеснул Кощей ручками. — Да что ему у меня сделается!

— Не обучен, без бабкиных колдовских штучек, голыми руками бери! — продолжил он. — Явился вчера, начал мечом размахивать, зазнобу выдать приказывал. Ну и манеры! Ты его так мечом владеть учила? Неплохая школа, кстати.

— Короче, — потер подбородок Кощей, — в порядке твой Вася. Можешь забирать. Мне и нужен то был один лишь меч-кладенец его.

— Ах! — еще раз всплеснул руками злодей. — Сам про манеры то говорю... Вы же не ужинали! Прошу!

Он галантно отступил в сторону и приглашающим жестом указал на провал люка.

Переглянулись Катя с Авазом, плечами пожали, да выбор не велик — на крыше башни торчать, да мерзнуть удовольствия никакого.

Глава 26

Спустились Аваз с Катей по лестнице, остановились, хозяина поджидая. Тот бодренько процокал ботинками крокодиловой кожи по рифленым ступенькам, гостей обогнул, кнопку лифта нажал. С Кати всю фэнтезийность, как рукой смело. Ко всякому готова была, но чтобы лифт!

Аваз стриженной головой вертел так, что позвонки хрустели. Все увидеть хотел. А там было на что посмотреть, как спустились и в холл вышли.

Куда ни глянь — сплошной хай-тек, стекло, металл, мягкий свет, экраны компьютерные, с ума сойти можно.

В недоумении девица к Кощею повернулась, мысли в кучку собрать пытаясь, и тут Васю заметила. Сидел тот в кресле, в телевизор на «Тома и Джерри» уставившись. Бледный такой, с ртом приоткрытым.

Хотела было к нему кинуться, да Кощей палец к губам прижал.

— Тссс! — прошипел он. — Не отвлекай человека на суетное! Пусть так сидит, нам не мешает.

Оглянуться не успела Катя, как рядом с Василием Аваз примостился. И тоже рот приоткрыл. Сидят истуканами, зачарованно созерцают диво-дивное, чудо-чудное, как мышь кота сковородой по темечку лупит.

— Чистые души, — умилился Кощей, глядя на них. — К общеизвестному — «В этой жизни вечно можно смотреть на текущую реку, на пламя костра, и на чужую работу», я бы добавил — «и на приключения Тома и Джерри».

На экране мышь ловко подрезал коту ножницами ногти, и тот рухнул на лед.

— Гений! — хохотал Кощей, приседая и хлопая по ляшкам.

«Еще один идиот!» — вздохнула про себя Катя, — «Не зря Баба Яга сетовала, что в детство Кощеюшка впал».

А Кощей все уняться не может. Смехом беззвучным заливается, едва не до слез.

Наконец опомнился. Вытерся платком клетчатым, хихикнул по инерции, на Катю взглянул.

— Как там Баба Яга? — усмехнулся. — Наплела небось, что в детство впадаю?

— Вот же неугомонная, — покачал головою Кощей, прочитав ответ на покрасневшем лице. — Прошу!

Он широким жестом окинул стол, щедро уставленный кушаньями. Угощения Кощея Бессмертного еще больше углубляли пропасть между его обиталищем и остальным миром. Здесь не было каш, гусей, зажаренных поросят и прочей привычной снеди. Морепродукты, фрукты, овощи, рыба — составляли основу блюд. Оно и понятно, что самый бессмертный в мире человек предпочитает пищу здоровую. На немой вопрос Катерины относительно ужина для остальных, лишь махнул рукой.

— Бросьте, девушка! Бесполезно! — сказал Кощей, с энтузиазмом разливая золотистое вино по хрустальным бокалам. — Там еще девяносто четыре серии! Телевизор — великолепнейшее средство сэкономить фалернское вино, скажу я вам, Катерина! Он беспардонно меняет пищу материальную на зрелищную!

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — насторожилась Катя. В окружении стекла, металла и привычных вещей с нее слетел налет певуче-протяжно-былинного мышления и сразу же расхотелось «тыкать» человеку намного старше себя.

— Да, как же не знать, когда я сам поспособствовал вашему переходу! — воскликнул Кощей, поднимая в приветственном жесте бокал. — И знаю не только ваше имя, Катенька, мне известно про вас очень многое!

— Пейте смело, — улыбнулся он, видя замешательство гости. — За свою бессмертную жизнь я не отравил еще ни одной хорошенькой девушки!

«Будь что будет», — подумала прощающаяся с реальностью Катя и пригубила вино. Глоток тягуче ухнул куда-то вниз, наполнив сердце всполохом искр.

— Ну, как? — довольно спросил хозяин. — Понтий Пилат знал толк в винах, не правда ли?

Кощей с гордостью осмотрел бокал на просвет.

— После такого вина даже во мне пробуждается тяга к жизни! Могу предложить устриц? Свежайшие! С полуострова Капа Ферре! Вам бывать не приходилось, знаю, но памятуя вашу тягу к здоровой пище...

Кощей придвинул Кате блюдо со вскрытыми раковинами, лежащими на слое тонко наструганного льда. В прежней жизни Кате пришла бы в восторг, но теперь, после сытных, вкусных, презирающих всякий там ЗОЖ трапез, она смотрела на блестящие комочки слизеобразных молюсков, борясь с тошнотой.

— Их едят с хлебом, сливочным маслом и лимонным соком, — уговаривал хозяин, не замечая ее страданий, и был немало удивлен, когда гостья решительно отодвинула тарелку изысканнейшего деликатеса.

— Нет ли чего попроще? — угрюмо спросила Катя, окидывая взглядом стол уставленный кушаньями из блога Юлии Золотаревой. Резкая перемена наблюдалась в ее гастрономических пристрастиях. Бывшая фанатка устриц, кальмаров, осьминогов, сашими, знаток сыроедения, обладательница седьмого дана по употреблению осклизлого и почти шевелящегося, проведя совсем немного времени на ниве добротных каш, щей, кулешей и борщей, она охотно схомячила бы сейчас яичницу-глазунью на сале с куском черного хлеба и луковицей.

— Попроще? — растерянным взглядом Кощей обвел стол обеспечивший бы любому гурману гастрономический финал.

— Ну, там, глазунью на сале, — подсказала Катя, пытавшаяся забыть полужидких моллюсков.

— Глазунью? — выпучился на нее Кощей, едва не взвиваясь над столом от возмущения. — Да знаете ли, моя дорогая, по какой причине я призвал вас сюда?

— Да, мне потребовался меч-кладенец! Но заполучить к столу знатока, способного разделить мои гастрономические пристрастия, было не менее важной затеей! А кто, как не вы, фанатичная читательница моего блога, больше подходили на эту роль!

Шарики в Катиной голове совершенно закатились за ролики. Та самая, великая и ужасная Юлия Золотарева, в действительности — Кощей Бессмертный? Да что здесь творится то?

— Да что здесь творится то? — спросила Катя первое, что пришло ей на ум. В волнении она пододвинула к себе блюдо с васаби и принялась заедать им нежнейших кальмаров.

Даже поразившая в самое сердце молния не заставила бы Кощея выглядеть более потрясенным, чем вопиющая гастрономическая безграмотность! Когда же Катя бодро осушила бокал фалернского, его сердце и вовсе провалилось в желудок. Кощея можно было понять!

Он долгие месяцы готовил пир достойный царей, вел блог, выбирал лучшего фаната здорового образа жизни, и вот на него свалилась эта пигалица, на полном серьезе заедающая божественную субстанцию острым васаби и запивающая безумную композицию тежелым фалернским вином! Единственное, что спасло Катю от неминуемой дезинтеграции было то, что вино все-таки относилось к белым. (прим. автора — Фалернское вино действительно относится к белым винам, не рекомендую употреблять детям до тридцати пяти лет)

Кощей обессиленно упал на стул и безнадежно махнул рукой.

— Да что здесь может творится, — начал он свое объяснение.

Катя не перебивала вопросами, только сдвигала к себе тарелки и в волнении поглощая деликатесы в таких невероятных последовательностях, что Кощей время от времени запинался от зубовного скрежета. На это Катя поднимала на него чистые, ясные глаза, в которых читалось — «А что такого то?» — недоуменно пожимала плечами и продолжала успокаивать свою нервную систему, окуная сашими из осьминогов в баночку миндального крема.

— Развитие человечества происходит по замкнутой спирали! — морщась от очередной пищевой комбинации, объяснял взмокший Кощей.

По взмаху его руки на ближайшем экране нарисовалось подобие цифры «6». Спираль разворачивалась вправо, делала ровно один оборот и обрывалась в верхней точке. Начало и конец спирали соединяла вертикальная линия, образовывая тем самым замкнутую геометрическую фигуру.

— Каждый раз достигнув экстремума человеческая цивилизация подходит к неминуемому концу! — указал Кощей на высшую точку спирали.

— А затем время обращается вспять! — его палец прочертил вниз по вертикальной линии.

— Как это — вспять? — сморгнула Катя, прожевывая креветку в панцире. Кощей содрогнулся, видя, как усатая голова исчезает в Катином рту.

— А так! — чуть не плача воскликнул бессмертный гурман. — Планета Земля испокон веков заключена в темпоральный кокон! В нем нет ни прошлого, ни будущего, потому что время дискретно обрывается и начинается сызнова!

— Сызнова? — переспросила Катя, намазывая паюсную икру на ломтик ананаса.

— Прекратите!!!! — в отчаянии заломил руки Кощей. — Я этого не вынесу!!!

В ответ Катя лишь пожала плечами и посыпала черным перцем безе.

На миг Кощей потерял дар речи, но потом взял себя в руки, одернул костюм и продолжил сухим профессорским голосом.

— Время на планете Земля протекает дискретно, всякий раз возвращаясь на начальную точку отсчета, — сухонький палец указал на начало спирали. — По воле случая единственным человеком существующим вне темпоральной спирали оказался ваш покорный слуга.

Кощей слегка наклонил голову.

— Я единственное бессмертное существо на планете, — продолжил он не без некоторого пафоса. — Хотя с другой стороны в темпоральном коконе не существует смертных существ.

Катя многозначительно кашлянула и потянулась к горчице. На ее тарелке лежал кусок шоколадного торта.

— То есть они конечно же смертны, но только в отдельно взятом цикле спирали! — поежился Кощей, представляя сколько веков должно миновать, прежде чем гастрономическое безумство сотрется из памяти.

— При каждом новом цикле они возрождаются заново, — продолжил он, наливая себе коньяку. — Фактически — человечество осуждено проживать одну и ту же жизнь бесконечное число циклов.

Кощей залпом опрокинул бокал, но продышаться не смог — Катя в этот момент окунула устрицу в блюдечко с сотовым медом и захрустела раковиной.

— Если бы вы знали, как я устал! — прокашлявшись и вытерев салфеткой лацканы признался Кощей. — Каждый раз заново переживать падение Карфагена, французскую революцию, завоевания Александра Великого, Берлинскую стену, восстание Пугачева, заморочки египетских фараонов и опиумные войны!

Кощей подозрительно покосился на Катю, которая намазала белую булку сливочным маслом, уложила сверху горку красной икры и задумчиво подняла стопку холодной водки. С течением времени деликатесы имени Юлии Золотаревой на столе уступали места более вдумчивым яствам. Делалось это само, непринужденно, волшебно, и видно было, что Кощей не имел к тому отношения. Скорее всего мироустройству стола надоело Катино издевательство над институтом гурманства.

— Каждый раз у человечества не было ни малейшего шанса изменить свою историю! — зачастил Кощей, в панике пытаясь сообразить в какую безумную причуду выльется Катино размышление над стопкой водки и бутербродом с икрой.

— Несколько тысяч циклов назад я решил для себя, что хватит! — облегченно выдохнул он, когда гостья залпом осушила стопку и впилась в бутерброд, даже не посыпав тот сахаром на дорожку.

— Надо прекратить это издевательство, сказал я себе, — воодушевился Кощей, видя как блюдо соленой лососины поливается соком лимона.

— Но, увы! — горестно заключил он. — Все мои попытки оказать влияние на историю человечества терпели неудачу. Каждый раз общее и непреклонное течение времени вносило коррективы, нейтрализующие мои действия!

— Я пытался устранить Чингиза, Македонского, подсылал к ним убийц и отравителей, а тираны становился от этого только сильнее! Я последовательно боролся с феодализмом, капитализмом, социализмом, а в итоге не добился ровным счетом ничего! Человечество развивалось по тем же самым законам, неминуемо приходило к самоуничтожению, и всякий раз колесо истории начиналось крутиться заново! Перед безжалостной спиралью я бессилен, увы!

Катенька оттерла уголком салфетки краешек губ и внимательно рассмотрела мерцающую на экране одновитковую спираль, замкнутую вертикальной линией армагеддона. Геометрическая фигура напоминала собой так называемый «кулачок», используемый в кулачковых механизмах. Катя представила, как вращается кулачок против часовой стрелки, делает оборот, и время стартует с начала. Еще оборот, еще и еще, и всякий раз жизнь начинается заново. Любой механик скажет, что какие бы процессы не происходили на самой спирали, повлиять на работу механизма они не могут. Катя бросила взгляд на Кощея. Семи пядей во лбу, а не понял такую простую истину?

— Посмотрите сюда, — требовательно воззвал он Катю к вниманию, очерчивая ногтем мизинца небольшой кусочек спирали . — Видите? Развитие человечества идет практически по окружности!

Катенька вытерла губы салфеткой и приблизилась. Внимательно приглядевшись, она отчетливо увидела правильную геометрическую дугу, из чего поняла, что какой то промежуток времени человечество если и развивалось, то микроскопическими шагами.

— Это единственное, чего я сумел достигнуть! — с гордостью сказал Кощей. — Путем многочисленный проб и ошибок, мне практически удалось затормозить в человечестве тягу к знаниям, погрузив мир в эпоху тотального волшебства!

На бритом гладком лице Кощея засветилась радостная улыбка. По всему было видно, что старик безудержно доволен своей затеей.

— Все оказалось очень и очень просто, — продолжил он. — Нужно было всего то расширить канал доступа к энергетическим полям, которые вы называете волшебством. Природа отдала мыслительным процессам лишь несколько процентов возможностей человеческого мозга, зарезервировав остальную часть под коммуникацию с означенными полями. Вам известна пословица «Дуракам везет», не правда ли? Наверняка вы не раз замечали, как абсолютные бездари добивались значительных успехов в тех областях, в которых наименее всего разбирались? Любой промах или идиотский поступок — идет им на пользу. Казалось бы — это случайность, но дело в том, что чем меньше человек полагается на мыслительные процессы, тем больше у него возможностей для коммуникации, а следовательно — способности творить так называемые чудеса. Сейчас продемонстрирую.

Кощей неодобрительно взглянул на Катю, пристроившую ученическую тетрадь посреди грязной посуды.

Не вынеся такого свинства, он двумя щелчками пальцев соорудил в центре стола подобие черной дыры, в которую засосало тарелки, и сменил белоснежную скатерть на клеенку в цветочек. Из угощений на столе осталась лишь ваза с фруктами. Повинуясь легкому жесту пальцев Кощея с нее поднялось в воздух яблоко и медленно перелетело в подставленную ладонь.

— Джедайские фокусы, — улыбнулся он, запуская наливное яблочко на прямоугольник экрана. То покрутилось по центру, затем медленно принялось изменять траекторию, и вскоре покатилось вдоль периметра экрана, отскакивая от прямых бортов, как бильярдный шар, отчего изображение постоянно дергалось и искажалось.

— Ничего не поделаешь, — смутился Кощей. — Взаимодействуя с полями нужно соблюдать антураж. Я все еще работаю над проектом и не успел приучить яблочко катиться строго по прямоугольнику экрана.

Не смотря на дерганность изображения на нем с высоты птичьего полета отчетливо угадывалась кузница Василия, самодельный бессемеровский конвертер и копошащиеся рядом фигурки.

— Когда я впервые увидел эту картинку, то не поверил, что машиностроительный факультет вы защитили с отличием, Катенька! — усмехнулся Кащей. — Вас, как дипломированного специалиста, ничуть не удивляет, что технологическая отсебятина сработала и на выходе вы получили превосходную сталь, попросту продув сверхзвуковым воздушным потоком чугунный расплав, не имея в своем распоряжении даже примитивных инструментов контроля?

— Ну, я прикинула некоторые расчеты, — вспомнила Катя, — и методом проб и ошибок....

— Вот! — в который раз за вечер просиял Кощей. — Метод проб и ошибок! Вас не удивило, что вы нашли верный способ практически сразу?

— Немного удивило, — согласилась Катя. — Есть такая штука, теория вероятности...

— Ай, бросьте мне эти теории! — разозлился Кощей. — По женской логике вероятность встретить живого динозавра составляет пятьдесят процентов. Или встречу, или не встречу!

— Ладно, оставим, в покое вашу сталь, превосходного качества, кстати, — отмахнулся Кощей, не позволяя оппоненту ринуться в бой насчет основ женской логики. — Посмотрим далее...

Повинуясь его жесту на экране возникла летящая над рекой лодка на воздушной подушке.

— А как вам это? — коршуном взмыл над Катей Кощей.

— Судно на воздушной подушке! — язвительно продолжил он. — Да вы хоть знаете, какой силы вихрь помещается внутри соловьев-разбойников? Он бы разметал вашу лодочку по досочке на десятки километров!

— Ну, нет! Аваз не такой! — грудью поднялась на защиту друга Катя.

Услышав свое имя, сын Соловья Одихмантьевича, чуть вздрогнул, но не отвел глаз от экрана, где Том размахивал белым флагом.

— Да какая разница, какой Аваз? — взвыл Кощей Бессмертный. — Без открытого мною коммуникационного канала, все ваши затеи с выплавкой и лодкой на воздушной подушке закончились бы катастрофой! Неужели вы не понимаете, что не бывает такогоневероятного везения?

— Почему не бывает? — удивилась Катенька. Не то чтобы она купалась в везенье всю жизнь, но и сбрасывать со счетов теорию вероятности не следует. Или повезет, или не повезет, считала она по жизни, нажимая кнопку запуска если не ракеты-носителя, то хотя бы Мерседес-Гелендваген.

В отчаянии Кощей заломил руки, грозя кулаком потолку. Катенька только демонстративно пожала плечами. Она уже все давно поняла. В этом мире любое твое действие принесет положительный результат, если подходишь к нему походя, без размышлений. Если бы она не принялась заморачиваться с расчетами, они получили бы отличную сталь еще на первой выплавке. Стоит с головой погрузиться в научные обоснования, как окружающее пространство сразу же начинает ставить палки в колеса.

С теорией «Дуракам везет» она столкнулась еще в своем мире. Ярким ее примером стал Катин знакомый, который совершенно ничего не соображая, делал на бирже одну ставку за другой и выигрывал целых два года. Стал известным трейдером, загордился, принялся изучать торговлю на бирже с научной точки зрения и за месяц спустил заработанное.

Глава 27

Конечно Катенька могла согласиться с Кощеем, но продолжала изводить старика всеми доступными методами, начиная от трапезы, и заканчивая отрицанием его теорий. «Клиент должен созреть» — было написано в книжке по Практической психологии, которую она одолела в счастливом детстве.

— Ладно, хотите оставаться при своем мнении — оставайтесь, — решил наконец Кощей. Выглядел он несколько хуже, чем во время знакомства. Со старика как-то незаметно сошел лоск, пятна от пролитого коньяка покрывали белоснежные лацканы пиджака, а ко всему дергался правый глаз.

— При каком мнении? — удивилась Катя. «Клиент созрел» — сказала она себе.

— Вы же отрицали существование теории «Дуракам везет»? — нахмурился Кощей.

— Я? — еще больше удивилась Катя. — Когда же?

— Вы что, издеваетесь? — глаз Кощея сильнее задергался.

— В каком смысле? — невинно захлопала ресничками Катя.

— В коромысле! — взорвался Кощей, едва не выпрыгивая из ботинок.

— Никогда я вашей теории не отрицала, — спокойненько дожала клиента Катя. — Просто заикнулась немного о теории вероятности, а остальное вы уже сами придумали.

Кощею показалось, что он налетел на бетонную стену.

— И то, что существуют энергетические поля, тоже не оспариваю, — продолжила Катя, делая пометку в тетради.

— Так зачем вам понадобился меч-кладенец? — задала она главный вопрос, ради которого и затевалось психологическое давление. Катя ни чуточки не сомневалась, что дошедший до нервного срыва клиент, с мнением которого в конце концов согласились, будет из кожи вон лезть, выкладывая карты на стол.

Так оно и случилось. Найдя, наконец, в собеседнице точку контакта, Кощей не стал запираться.

С блеском в глазах, на гребне волны энтузиазма, он принялся с жаром рассказывать.

— Я уже говорил, что любое влияние на исторические процессы компенсировалось противодействием темпоральной системы. Попытка остановить развитие человечества через увеличение коммуникационных каналов принесла свои плоды. Ничто так не развивает интеллект, как отрицательный опыт! Но о каком опыте может идти речь, если любое действие приносит положительный результат? Конечно пришлось немного поработать с мировой законодательной системой, установив ограничения для умников — те, мол, идут против природы, насаждая прогресс, но это небольшая плата за то, чтобы уберечь человека от самого себя.

Катя подбадривающе кивнула, и Кощей продолжил с воодушевлением.

— Однако моя радость длилась недолго. Темпоральная система, пусть и с небольшим запозданием, но отреагировала на мой вклад в дело сохранения человечества. В структуре времени стали появляться каверны, через которые из так называемого будущего начали проникать попаданцы. Проникая сквозь червоточины временной петли, они приносили с собой технологии, до которых человечеству, находящемуся на более ранней ступени развития, еще расти и расти. Для вашего сведения, Катенька, технологические революции не более чем досужий вымысел. За большинством прорывов в науке стоит «прогрессорство».

Катя вздохнула, соглашаясь с Кощеем. Она и сама нередко задумывалась о причинах технологических прорывов, появляющихся, казалось бы, на пустом месте. По Катиным прикидкам, в забюрократизированной до самых бровей науке такие прорывы едва ли возможны.

Работая в научно-исследовательской лаборатории Катя приходила в ужас от строгости отчетности. «Гайка М3? Сколько? Одна штука? Напишите служебку, завизируйте у зав отделом, начальника склада и проведите по системе», — вяло ответил как-то ей руководитель проекта. Катя тогда здорово накосячила, метнувшись в расположенный по соседству магазин «Тысяча мелочей», и купив пакетик несчастных гаек за свои кровные, что выходило на порядок дешевле служебки и беготни по инстанциям. В итоге за недополученное со склада крепежное изделие, полагающееся по спецификации, Кате устроили выволочку, так что пришлось писать объяснительную записку, служебку на снятие гайки с прибора, служебку на получение новой гайки со склада, и побегать по отделам за подписями. Катя была девочкой настойчивой и справилась в какие-то два дня. «Ну вот, совсем другое дело!» — расцвел в итоге руководитель проекта. — «Ведь можете, когда хотите!»

Ободренный Кощей тем временем продолжал.

— Таким образом, все мои усилия пошли прахом. Человечество получало технологии, и никакие запреты и законы не могли тому помешать. Даже насаженная мною бюрократическая система оказалась бессильна перед невероятной выгодой от продажи новых знаний и технологий! С появлением попаданцев стало только хуже. Доморощенные полулегальные умники сдерживаются законодательством и бюрократией, и хомо сапиенс получают знания не соответствующие моральным ценностям! Кроме всего прочего, самые наглые из попаданцев пытаются устанавливать свои порядки. Вы, я знаю, с одним из таких уже познакомились.

И в результате получаем тот же самый армагеддон, только наступающий значительно раньше.

Кощей еще раз указал на мерцающую замкнутую спираль.

— Десятки, сотни, тысячи циклов я сражался с темпоральной системой за человеческое счастье! И всегда проигрывал!

Катя могла бы ему возразить, что в случае победы человеческое счастье ничем не будет отличаться от счастья идиотического характера, но промолчала, так как в ее мире одной из самых популярных просьб докторам человеческих душ было — «Сделайте меня идиотом, я хочу стать счастливым».

— Конечно попаданцы появлялись и прежде. Обряд выпечки людей с того света еще никто не отменял. Однако, приходящие в своем мире были уже при смерти, обессиленные, они вызывались только для определенного действия, и никак не могли повлиять на прогресс.

— Вы, Катенька, совсем другое дело! — воскликнул Кощей, прочитав иронию в ее глазах. — Вас я призвал в этот мир для собственного, так сказать, удовольствия. Должны и у нас, вершителей мира, быть свои маленькие слабости. У меня, как вы поняли, есть увлечение здоровым образом жизни, хе-хе... Триста циклов назад мне попался блог Юлии Золотаревой, я так увлекся идеей улучшения качества жизни через питание, что после того, как девушка впала в кому, став жертвой собственных экспериментов, подхватил выпавшее из ее рук знамя, и продолжил вести ее дело! Разумеется, я сразу же включил в меню недостающие там белки, жиры и углеводы, потому что легонькая эйфория от дефицита белка очень быстро приводит организм к непоправимым последствиям. И денно и нощно переводил армию поклонниц впавшей в кому блогерши на правильные рельсы питания.

— Посмотрите на меня, — горделиво подбоченился Кощей Бессмертный. — Я появился на свет в тот самый момент, когда возникла первая закольцованная спираль! И как вы думаете, почему так хорошо сохранился? Уж не потому ли, что немалую роль в своей жизни я отводил питанию! И когда я узнал, что самая фанатичная и преданная читательница блога вы, Катенька, то сразу же затеял подготовку к операции «Меч-кладенец».

— Вынужден признать, что мне пришлось довести вас, Катенька, до самолечения, — горестно сознался Кощей. — К сожалению другого пути сюда, как через выпечку в печи в доме кузнеца Василия, для вас я не нашел.

— Антураж волшебного мира, как я уже говорил, требуется соблюдать неукоснительно! — объяснил Кощей, заметив вопросительное выражение Катиных глаз. — А все мечи-кладенцы по заповедям выковываются из металла, добытыми незамужними девушками уже познавшими мужчин.

Кощей постарался сделать вид, что не заметил гневную вспышку Катиных глаз.

— «Какая удача», сказал я себе. Я получу и ценительницу правильного питания на торжественный ужин, — при этих словах Кощей болезненно поморщился, — и ту, которая добудет металл для необходимого мне инструмента! Я надеялся, что вы не полезете за болотной рудой, потому что процесс ковки занял бы неприлично много времени, и очень обрадовался, когда вы нашли выход из положения, договорившись с лешим о метеоритном железе!

— Вы с честью выполнили возложенную на вас миссию, Катенька! — Кощей сделал попытку поцеловать Катеньке ручку, но та быстро отдернула кисть, не поняв торжественности жеста. От этого старикашки всего можно ожидать. — Правда ужин у нас не удался, однако это такие мелочи!

Впереди полно времени, чтобы наверстать упущенное! Главное вы здесь, меч у меня....

— А как же Вася? — огорошила его вопросом Катенька. — Он ведь пришел за своею зазнобой!

— А что, Вася? — долгой минутой спустя ответил пришедший в себя Кощей. — Пусть забирает свою любовь... Юлию Золотареву...

— Ну, а что вы хотели? — язвительно спросил Кощей. — Девушка попала в кому, и и этом же состоянии провалилась в наш мир.

На лице Кати застыло крайнее удивление.

— Ну, посудите сами, какая ей разница в каком мире валяться в безнадежном состоянии?

— Но, Вася! — вскинулась было Катерина, но Кощей остановил ее успокаивающим жестом.

— Василий Запрудный находится под приворотом только до той поры, пока не увидит суженую, — пояснил он. — Он, конечно может и влюбиться в спящую красавицу, но думаю, вряд ли.

Катерина еще раз перевела взгляд на затылок Василия. Великий симбиоз телевизора и дивана по прежнему не отпускал ее предполагаемого мужчину. Сидевший рядом с ним Аваз, уже полностью адаптировался к просмотру, и заливался счастливым смехом на каждую проделку мышонка Джерри.

«Все мужики одинаковые!» — проворчала про себя Катя. — «В гробу красавица чахнет, а он у телевизора на диване застрял!»

И за что она только его полюбила?

Глава 28

— Так что там с мечом? — продолжила дознание Катя. — Зачем же он вам понадобился?

— Когда облетали столб света, изливающийся в эту башню, о чем вы подумали? — спросил Кощей.

— Ну, просто, какое то непонятное колдовство, — ответила Катя, задумавшись на секунду другую.

— Да будет вам известно, что искомый столб света ни что иное, как... — указательный палец Кощея недвусмысленно прочертил вертикальную линию по экрану, связав точки начала и конца спирали. — Вот эта линия!

— И? — приняла стойку сеттера Катя.

— Давайте сначала отведем Василия к его зазнобе, — забеспокоился вдруг Кощей.

— Давайте, — легко согласилась Катя.

Кощей незаметным движением пальцев заставил испариться телеэкран с диваном. Оба тела дробно рухнули на пол, вскочили и дико заозирались, пытаясь прийти в себя.

— Привет, Васенька, — ласково улыбнулась Катя своему кузнецу.

— Привет, — неуверенно улыбнулся Вася в ответ.

— Что такой было? Вай! — ошалело спросил Аваз, крутя головой.

— Диванно-телевизионная кома, вот что это было, — ответила Катя, глаз не спуская с Василия.

Неуверенная улыбка застыла на его лице.

— Дайте людям хлеба и зрелищ, приучите к мысли, что лучшее — враг хорошего, и перед вами готовый рецепт счастья! — прокомментировал ситуацию Кощей с гордостью в голосе.

— Вижу, — улыбнулась Катя, почти закипая от ярости.

— Прошу за мной, — пригласил Кощей.

Едва он повернулся на выход из зала, Катя подмигнула котомыши, высунувшей мордочку из нагрудного кармана, и красноречиво обвела глазами вокруг. Смышленая Гугля, поняв что от нее требуется, стремглав соскочила на пол и в мгновение ока исчезла. «Какой замечательный у меня навигатор, получше всякого Яндекса будет!» — подумала Катя, представив себе, как по владениям Кощея Бессмертного с целью сканировать карту местности разъезжает автомобиль утыканный камерами.

Миновав несколько пролетов, спустившись и поднявшись на лифтах, они очутились в медицинской палате где, откинувшись на высокую спинку кровати, лежала худенькая девушка, подключенная к сложнейшей аппаратуре последнего поколения. На вид ей было лет шестнадцать, не более, прозрачная нежная кожа, синие круги под глазами...

Катя ожидала от Василия какого-нибудь романтического безумства, вроде падения на колени перед кроватью и лобызания тонкой ладошки, но тот обвел глазами непонятное устройство палаты, лишь на мгновение задержав взгляд на лице Юлии Золотаревой.

— Я же говорил, — прошептал одними губами Кощей. — Вот и весь приворот «на встречу». Я же не монстр, чтобы коверкать судьбы людей....

Докончить мысль он не успел.

Сорвавшийся с места Аваз в мгновение ока оказался возле кровати. В зеркале напротив отразилось пылающее страстью юное его лицо.

— Вай, какой девушка! — воскликнул сын Соловья Разбойника, отнимая от лица Юлии маску аппарата искусственной вентиляции легких.

— Стой! — в ужасе крикнул Кощей, бросаясь к кровати.

Он опоздал. Аваз приник к губам девушки... И... Свистнул...

— Аааааа! — заорала Юлия Золотарева, с быстротой серны выпрыгивая из кровати.

— Вай, какой девушка! — радостно похвалил Аваз, потирая укушенную губу.

— К....К...Кто это? — запинаясь лепетала Золотарева, тыча пальцем в ухмыляющегося спасителя.

— Это тот, кто вытащил тебя из комы, Юленька, — улыбнулась Катя.

— А ты, сын Соловья Одихмантьевича, — повернулась она к Авазу, — чтобы не смел целовать девушек, пока не получишь на то их согласия.

— Какой девушек! — с жаром замотал головою Аваз. — Моя не надо другой девушка, моя — эта надо! Только ее одну любить стану!

— Мал еще, — оборвала Юлия, внимательно рассмотрев своего спасителя. Был Аваз строен телом, крепок, чертовски красив лицом, и безнадежно молод. — Мне уже восемнадцать, а тебе сколько там натикало?

— Моя следующая неделя восемнадцать будет! — вспыхнул Аваз. Он всегда крайне болезненно реагировал на упоминание о своем возрасте.

— Ну, вот когда будет, тогда и посмотрим, — горделиво подняла носик совершеннолетняя, отворачиваясь. К гадалке не ходи, понравился ей парень.

Аваз тотчас приблизился и положил горячие свои ладони на худенькие плечи.

— Ну блин, угомонись! — игриво шлепнула Юлия по руке обожателя. — Тебя хоть как звать-то!

— Моя звать Аваз! А вас?

На них уже не обращали внимания. Все и так понимали, чем закончится их диалог. Тем более, что каждый занимался своим делом.

Кощей растерянно покачивал лысой головой, взирая на гору новейшей аппаратуры, и смущенно разводил руками.

Вырвавшийся из приворотных объятий Василий сжимал уже в своих объятьях льнувшую к нему Катерину и признавался на ушко в вечной любви...

Отважный котомышь Гугля тем временем составлял карту местности...

— Так зачем вам меч понадобился? — подняла тему Катя, приведя одежду в порядок. Василий все же немного увлекся, тиская обретенную любовь в страстных объятиях.

Все остальные уже собрались в обеденном зале.

Изможденная экспериментальными диетами и продолжительной комой девушка, сидела у Аваза на коленях, и тот кормил ее с ложечки куриным бульоном. Они сразу нашли общий язык, и не участвовали в дальнейших прениях, занятые друг другом.

Кощей задумчиво стоял возле экрана, на котором мерцала замкнутая кривая, и нетерпеливо покусывая мизинец.

— Зачем мне понадобился меч кладенец? — удивленно спросил Кощей. — А разве вы не догадываетесь, Катенька?

Длинным ногтем мизинца он перечеркнул вертикальную линию. Изображение дернулось, спираль распрямилась в горизонтальную линию, и та ушла за пределы экрана.

Катино воображение дополнило неприятную картинку длинным и безнадежным «Пиииииииии...» Так медицинский монитор сигнализирует о том, что у человека остановилось сердце. «Совсем, как тогда», — отрешенно подумала Катя.

— Ради счастья человеческого потребовался меч, Катя, — улыбнулся Кощей. — Я остановлю развитие и прекращу бессмысленные циклы, перерубив пуповину, связывающую начало с концом!

— Но вы же понимаете, что развитие для человека жизненная необходимость!? — воскликнула Катя. Она уже поняла, что в темпоральном коконе нет ни прошлого, ни будущего, а значит рубить так называемую пуповину можно в любой момент времени.

— Неужели нет других способов, кроме устройства для человечества счастья идиотического свойства?

— Катенька, я прожил долгую-предолгую жизнь, и смею вас заверить, что во всем нужно знать меру, даже в развитии, — ответил Кощей. — Что до других способов, то я перебрал их великое множество. Даже согласно вашей любимой теории вероятности я уже должен был бы найти другое решение. Но, увы. Если человечеству суждено быть счастливым, остановившись в развитии, так тому и быть.

Катя бросила взгляд на экран, где несколькими минутами раньше мерцала замкнутая спираль. Смутная догадка мелькнула в сознании.

— Подождите, — Катя лихорадочно искала способ остановить борца за человеческое счастье. — Ведь если вам удалось стабилизировать развитие пусть и на небольшом отрезке кривой, значит форма цикла отреагировала на внесенные вами изменения!

— А что если..., — Катя машинально оттерла испарину со лба, — что если форма кривой с каждым циклом разная?

— Да, кривые немного отличаются друг от друга, но что это дает? — пожал плечами Кощей.

— Но у вас же есть записи прошедших циклов? — с надеждой в голосе спросила Катя.

— Разумеется, есть, — с нотками раздражения ответил Кощей.

— А можно их наложить друг на друга? — осенило Катеньку.

— Пожалуйста, — Кощей равнодушно махнул рукой, и на экран высыпались тысячи кривых, наложенных одна на другую. — Отмасштабированные графики... Вы видите какие-то ощутимые различия? Я не вижу.

— Стойте, — наморщила носик Катенька. — Зачем вы их масштабировали?

— Ну, а как еще изучать вносимые изменения? — нахмурился Кощей. По его тону было видно, что ему наскучил непродуктивный разговор.

— А можно вывести исходные кривые? — не обращая на его раздражение никакого внимания, попросила Катя.

Кощей в ответ лишь вздохнул и отмахнулся. Экран заполнился кривыми. Каждая последующая кривая все забирала вверх, имея на старте почти абсолютное совпадение.

— Ну вот видите! — обрадовалась догадливая Катя. — Они отличаются!

— Знаете, Катя, — прервал ее Кощей, — различия между кривыми мне уже не интересны. Я принял решение, перерубить пуповину, и я ее перерублю. Так или иначе человечество заслуживает быть счастливым.

Кощей повел рукой, вытягивая из воздуха меч-кладенец.

— Превосходная работа, — похвалил он, любуясь блеском отточенной стали. — Как уже не единожды говорил, волшебства без антуража не бывает. Поскольку я согласно поверьям злодей, то меч кладенец по жанру мне не положен. Однако по тому же жанру, может быть захвачен в бою.

При этих словах Василий тягостно вздохнул и опустил глаза. Ему мучил стыд за то, с какой легкостью Кощей отнял у него меч. Конечно они немного покрутились, полязгали клинками, а потом Кощею надоели, как он выразился, танцы с саблями и, повинуясь его жесту, меч-кладенец вырвался из рук, а сам кузнец оказался закованным в пудовые цепи. Таким его и усадили на диван перед телеэкраном.

А дальше Василий уже ничего толкового вспомнить не мог, разве что сначала провалился во что-то мельтешащее, орущие, и грохочущее, а потом упал на пол.

— Как вы понимаете, меч-кладенец, это единственное всепобеждающее оружие, которое, как не парадоксально звучит, способно сокрушить саму природу времени, — с этими словами Кощей лихо, с какой то молодцеватостью, рассек воздух клинком. — С вашего разрешения откланиваюсь. Если желаете стать свидетелями исторического свершения, что избавит человечество от рабства замкнутой спирали развития, включите шестой канал.

— Катенька, — улыбнулся напоследок Кощей, — я знаю, что вы девушка настойчивая, привыкшая доводить все до конца, но взываю к вашему чувству самосохранения — не пытайтесь остановить меня.

С этими словами Кощей помахал на прощанье и растворился в воздухе, не утруждая себя ответом, готовым сорваться с Катиных губ.

А ей было что возразить. Во-первых, сам Кощей так и не решил проблему окончательно, во-вторых, велика вероятность того, что его бессмертие напрямую связано с замкнутыми циклами, а в-третьих, если бы он не принялся дотошно изучать микроскопические изменения в кривых развития человечества, и не стал бы для этого мудрить с масштабированием графиков, то за травой все-таки узлел бы лес.

Вот как она сейчас. Посмотрела кривые а-натюрель и увидела, что с каждым разом кривые все круче забирают вверх. А это, извините, таит в себе вопрос всех вопросов!

Что если создание темпорального колпака не случайно? Что если система циклов развития человечества нужна для того, чтобы в конечном итоге человек развился до необходимого уровня? И когда в результате множества попыток крутизна спирали достигнет этого самого уровня, связывающая начало и конец отсчета линия попросту разорвется сама! Кому это потребовалось, Катя оставила за скобками. Придет время и кто-нибудь смог бы это понять. Вот только сейчас Кощей перерубит пуповину времени, и вместо развитой личности Вселенная получит личинку с зачатками разума. Не просто же так природа оставила на развитие целых девяносто процентов!

— По коням! — скомандовала Катя, закидывая за спину верный рюкзак и вскакивая верхом на Василия. От стыда и отчаяния тот уже обернулся черным волком и рвался всеми лапами в бой.

— Гугля, ко мне! — приказала Катя. Послушный котомыш тот час же стремительно вскарабкался по штанине и вцепился коготками в воротник камуфляжа. Понять где он прятался все это время было совершенно невозможно.

Глава 29

Великий поход за человеческое будущее начался с небольшого затруднения.

Входная дверь оказалась ожидаемо заперта.

— Аваз! — величественно указала Катя на затруднение.

Соловья разбойника прицельно свистнул куда надо, и дверь разорвало в куски.

Сделал он это походя, даже не потрудившись ссадить Юлю с коленей. Казалось, ничто уже не может разлучить эту парочку однако, когда Катя попыталась оставить Аваза за старшего, тот возмутился.

— Моя с тобой идти! — с жаром выкрикнул «достойная смена соловьиного рода». Любовь — любовью, но покинуть друзей в опасном приключении и пропустить забаву гордый Аваз не мог.

— Жди моя, моя вернись! — впился он жарко в губы мигом покрасневшей Юлии и кинулся вслед за друзьями.

— Налево! — рулила Василием Катя, ведомая в свою очередь Гуглей. Василий мощно забирал лапами по многочисленным переходам, за ними, подбрасывая себя в воздух посвистом, мчался верный Аваз. Когда однажды Катя повернулась к нему, то ей почудилось, что тот летел размахивая не руками, а крыльями, но это было всего лишь воображение. Хотя, кто этих Соловьев-разбойников знает?

Трижды Аваз проламывал запертые двери, четырежды расшвыривал залежи мусора, накопившегося за долгую Кощееву жизнь.

Их целью была башня, отстоящая от той в которую уходил временной поток на добрую сотню метров. Катя была девушкой разумной и не пренебрегла словами Кощея о самосохранении. Сражаться придется оружием дальнего боя, и такое оружие у Кати имелось. Главное - очень рассердиться на Василия, и тогда Кощею несдобровать под ударом ее лазерных глаз!

Они вынеслись на крышу, выбив разбойничьим свистом Аваза запертый люк.

Катя едва успела соскочить с волчьей спины, как зверь обернулся Василием. Где все разы превращения тот находил осиновые пеньки, так и осталось загадкой.

На крыше соседней башни неутомимый Кощей вовсю рубил поток времени мечом-кладенцом. От потока отскакивали секунды, минуты, часы, а иногда и целые сутки... Рубить предстояло еще порядочно, но Катя не хотела рисковать.

— А ну-ка, ущипни меня, — без промедления попросила она Василия.

Руки деревенского кузнеца, привыкшие клещами удерживать пудовые болванки, с энтузиазмом ухватили за мягкое. С первого щипка Катя подпрыгнула метра на полтора. Из глаз посыпались лазерные искры.

— Аааааай! — против воли заорала Катя в верхней части прыжка, чем выдала свою диспозицию Кощею Бессмертному.

Впрочем, на Кощея Кате было уже фиолетово.

— Ты..., — рассерженно зашипела она на Василия, запуская контур высокого напряжения и накачки.

Они заранее условились, что Василий пригнется. И тот — пригнулся.

Сила гневного взгляда огненной струей обрушилась на башню Кощея, отколов огромный зубец.

Кощей издевательски захохотал и удвоил усилия. Меч в его руках выбивал из потока уже целые месяца, вплотную подбираясь к годам.

— Еще раз, — жалобно попросила Катенька, и тотчас заныла. — Ну, блин, ну больно же!

Потирая ущемленное место, она опять разозлилась на Василия, и опять залп не причинил Кощею никакого вреда.

— Мне бабский гнев, как слону дробина! — хохотал Кощей, учетверяя усилия. На пол башни сыпались уже столетия.

— Что же делать? — в отчаянии вскричала Катенька, понимая, что ее хватит лишь на последний щипок.

Отчаяние и боль придали сил. Она вдруг отчетливо поняла, что ей делать. На пол рухнул верный рюкзак, отобранные у Аваза телескопические дубинки, швейцарский ножик Василия, но этого оказалось мало.

Со вздохом Катя скинула берцы и, стянув камуфляж, осталась в футболке и шортиках.

Мужчины синхронно вспотели и затаили дыхание.

— А ну-ка, ущипни меня, — медленно проговорила Катя, склоняясь к своим вещами.

Василий оценил диспозицию и вместо щипка отвесил сочный шлепок.

В то же мгновение сваленная в кучу амуниция вспыхнула ярчайшим пламенем. Над башнею выросло грибовидное, не предвещающее никому, никогда и ничего хорошего облако ядрено-матерного взрыва. Даже Кощей остановил беспощадную рубку столба времени, и уставился на соседей. Он заметил, как в руках у хрупкой полураздетой девушки мелькнул какой-то тубус.

— Васенька, родненький, а посади-ка меня на плечо, — попросила Катенька, раздвигая трубу гранатомета РПГ-18 «Муха». Легкий, чуть тяжелее двух с половиной килограммов, это был тот самый гранатомет, что Катя осматривала в оружейной комнате пришлых бандитов.

Она не зря штудировала колдовские книги. Твоим «приданым» может быть любой объект не из этого мира, которого ты коснешься рукой. Она и коснулась. На всякий случай. Потому что случай бывает всяким.

Сидя трижды пострадавшей частью себя на мощном плече Василия, который ощущая жар девичьего тела едва не сходил от счастья с ума, Катя приподняла прицельную планку, установив ее на максимальную дистанцию.

Не то, что ей уже доводилось стрелять из этого оружия, просто последнее сопровождала подробная инструкция, отпечатанная на тубусе.

У нее был только один выстрел, и если промажет, то человечество обречено на вечное счастье, безо всякой надежды на лучшее. Она приняла поправку на ветер, напружинилась, затаила дыхание...

«Используй силу, Люк!» — донеслось из прошлого что-то очень знакомое. В этот самый момент во Вселенной Джорджа Лукаса управляющий космическим истребителем юный Скайуокер отключил компьютерное наведение торпед...

Катя вспомнила во что вылились ее расчеты при выплавке стали, вздохнула, опустила прицельную планку, а потом и вовсе перевела гранатомет в немыслимое положение стрельбы от бедра.

— Как тебе такое, Илон Маск?! — крикнула она и не целясь нажала на спуск.

Грохнул заряд, из покачнувшейся трубы вылетела граната и по замысловатой траектории понеслась на Кощея.

Если Катя что и усвоила крепко накрепко, так то, что в этом мире любой идиотский поступок приводит к положительному результату.

Да, ей было бесконечно жалко Кощея Бессмертного, борца за идею безграничного человеческого счастья, но само человечество Катя жалела все-таки больше.

Тем более, что это Кощей, его яйца разбивали тысячи раз, у него на глазах ломали иголки, а он даже не ойкал. Возвращался хорошо отдохнувший, с магнитиками, свежими идеями и с новыми силами принимался биться за человеческое счастье не смотря ни на что.

Вот и сейчас он вставал с колен в свисающем лоскутами обгоревшем костюме и грозил Кате обломком меча-кладенца.

— Пиджак от Армани я вам, Катерина, никогда не прощу!!! — орал Бессмертный Кощей, хлопая по тлеющему рукаву.

— Аваз! — коротко приказала Катя, не покидая плеча Василия.

Она протянула трубу сыну Соловья разбойника, и тот с чувством сдул с нее легкий дымок. Труба отозвалась приятным гудением, что привело Аваза в беспредельный восторг.

— Вай, хочу! — залился он радостным смехом. — Моя дырка делать станет, добрый дудук выйдет!

И над Кощеевыми башнями разлилась соловьиная трель.

Эпилог

— Ты точно уверена, что это то самое место? — спросил Катин отец, с сомнением оглядывая поросший березняком косогор.

— Гугля утверждает, что здесь, — ответила дочь, опускаясь на колени

.

Сбросивший личину мышки-норушки кот Гугля терся лохматой головой о Катины ноги, требуя свою долю внимания. Ему здорово пришлось побегать по окрестностям, разыскивая по составленному Катей описанию место Валеркиного тайника.

В замкнутом темпоральном коконе не существовало ни вчера, ни завтра. Каждый миг одновременно был и прошлым, и будущим. Поэтому закопав послание здесь и сейчас, можно было с уверенностью сказать, что запечатанный сургучом кувшин Валерка тотчас же и найдет. И мама с братом, точно очень скоро окажутся в Кощеевом замке.

Да старик сильно разозлился на Катю, но потом все же остыл. А когда они с Катей вместе рассчитали момент саморазрыва временного потока, как следует поработав с графиками кривых, даже расщедрился на карты местности, чтобы ученому коту было сподручней отыскать Валеркин тайник. Был Кащей мудр и отходчив, чтобы из-за погибшего бренда ссориться с Катериной. К тому же та пообещала, что члены семьи в приданом возьмут шикарный костюм фабрики Большевичка из серого шевиота в клеточку. Не сошелся же клином свет на Армани?

Открытый Кощеем темпоральный проход был абсолютно безопасен, и не требовал никаких жертв. Координаты входа, а так же другие строжайшие инструкции лежали в присыпанном хвоей горшке и ждали Валерку и в том, что он заглянет в тайник, не было ни малейших сомнений.

— А все-таки надо вам по людски, со свадьбой, — в сотый раз поднял запретную тему отец.

— Непременно, папочка, как только маму встретим с Валеркой, так сразу и свадьбы сыграем! — легко согласилась Катя, беря Василия под руку, отчего тот смутился под строгим взглядом ее отца. Василия Катиного уже расколдовали, он перестал обращаться волком, хотя и продолжал прыгать через осиновые пеньки. Взявшая за работу бутыль превосходного ацетона и тюбик суперклея Момент, Баба Яга сказывала, что со временем это пройдет, как и способность бегать на четвереньках под Катей. Катя вздыхала, уж очень ей нравилось мчатся по полям и лесам на Василии, но ради любви к парню готова была и на такую жертву.

— Эх, молодежь, — вздохнул папа, качая седеющей головой. Был он не настолько старым, чтобы не понимать Катю с Василием, но как князь, с которого брать пример должно, всякий раз выговаривал дочери за то, что живет во грехе. Тем более Заболотье то он уже выкупил у своего соседа. А ну, что тамошние жители скажут, что подумают?

" Детей надо держать в строгости, даже если ты не князь" — отвечала ему в таких случаях умненькая Катя, переводя разговор на другиерельсы — "Иначе совсем от рук отобьются".

Вот как Аваз, Соловья разбойника сын. Ведь что учудил, стервец! Приперся ко семи дубам, ко семи ветрам, отца на поединок вызвал и так родителя своего освистал из трубы от гранатомета РПГ-18, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Старика говорят закрутило, халаты со штанами посрывало и в виде таком на Кудыкину гору забросило. На самую что ни на есть сосну вековую усадило Одихмантьевича. Пока вниз спускался ободрался так, что на тех местах, извините, которыми лез — места живого не осталось. Все ободранное и в смоле да иголках. А отрок не унимается, и того чище разбой учинил. Из трубы гранатометной посвистом прицельным из всех семи дубов род Соловьиный выдул! А из-за чего, спрашивается? Из-за того, что Аваза семья Юлию Золотареву не приняла! Дескать, худенькая какая-то! Неприглядная! На что там смотреть, за что подержаться? Вот и вспылил Аваз из-за горячности своей, потом извиняться ходил, трубу верную наизготовку держа.

Куда деваться родичам было? Под прицелом то таким? Простили, конечно же! Как Юлю откормили, да в тело привели, даже женится на ней Авазу дозволили.

Так что вернется мама с Валеркой, и отгуляем же свадьбы на зависть всем!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 21

Глава 20

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Эпилог