Резиновый ластик времени безжалостно стирает из памяти многие прожитые дни и многие события.
А потом он обязательно падает со стола и попадает в пятнышко жира на полу от только что съеденной куриной ножки.
И разбухшая влага воспоминаний внезапно заполняет душу….
Да, пятнышко на полу. В тот день оно тоже было.
Вообще, мне кажется, что дни бывают быстрыми, а бывают медленными, как видеофайл, прокрученный на неправильной скорости.
Особенно летом.
Этот был медленным и душным.
Даже слишком медленным.
…И вовсе не оттого, что для замедления я употребил соответствующую «тормозную жидкость», просто как-то всё затягивалось и растягивалось: движения, мысли, реакции.
Это был один из тех дней, когда особенно ясно понимаешь, что все эти «кучи работы» для того, чтобы были деньги, а на самом деле — это твоё жалкое оправдание за то, что жизнь становится просто опытом плохо прожитых лет.
Да, надо сказать, что я тогда себе позволял…
Много чего позволял.
Позволял секретаршу — не любовницу, машину — «LexusRX 400», читать на ночь Мопассана, выбрасывать носки после первой же носки, не стирая, запивать коньяк дешёвым вином…
В общем, позволял себе.
А ещё этот день был по ощущениям какой-то мутный и расплывчатый, как пиратский видеофайл.
Для себя я его окрасил в бутылочно-зеленый цвет.
Ввалившись в свою квартиру на 17 этаже вечером после работы, родную, надышанную, сразу же прошёл на кухню.
Включил электрический чайник, и пока он, захлёбываясь, стал набирать градус, я принялся тупо таращиться в окно, пытаясь вселить в свои глаза почти аквариумное пространство со стайками стремительных джинсоногих девушек вместо рыбок.
Выпив крепкого чаю из домашней кружки, вытащил из холодильника жирную, накануне сваренную куриную ножку, съел её, оставив жирное пятнышко на полу.
Было как-то неуютно, что-то скрипело.
Прошёл в комнату, сел за письменный стол и включил по привычке компьютер. Включённый телевизор на кухне бессмысленно орал и стрелял про войну.
Затем я по привычке стал проверять беспорядок на кухне, в комнате, в компьютере и в голове. Беспорядок в жизни не поддавался проверке.
Отчего-то беспорядок в тот день показался мне особенно беспорядочным.
— Вот так, — подумал я, — серьёзный и наполненный своими годами мужчина оказывается стоящим на цыпочках у самого края жизни…
Тогда у меня были причины так полагать.
После этого я опять сел за стол и стал задумчиво погружаться вместе с компьютером в постепенно сгущающийся сумрак комнаты, умышленно не включая свет, стараясь стереть этот день из своей памяти как совершенно не нужный.
Не спалось. Ведь для сна нужен был покой ума, доверие к собственной жизни, прощение прожитого горя.
А в тот вечер мне казалось, что просто некуда дальше жить.
Утомлённые мысли ложились тоскливой тяжестью на ослабевшее сердце.
Вдруг мне стало казаться, что в комнате есть кто-то ещё…
Это ощущение всегда приходит неожиданно.
Почему, когда точно знаешь, что рядом никого не может быть, кажется, что кто-то внимательно смотрит на тебя. Буквально ощущаешь на себе этот взгляд. Тяжёлый и пристальный.
У Вас такое было?
Да, наверняка было…
Откуда возникает это странное ощущение присутствия рядом кого-то ещё, чего-то ещё? Кого-то чужого?
Порой у совсем не мнительных людей возникает впечатление, что за ними кто-то наблюдает.
Домашние животные — кошки и собаки — тоже чувствуют этои порой видят то, что не видим мы.
Они даже пытаются заигрывать у вас на глазах с кем-то невидимым…
…Сквозняк колышет занавески на окнах и тяжёлую штору, прикрывающую выход в коридор.
Вечерняя прохлада наполняет комнату вместе с летними сумерками.
Глубокие тени отбрасывают все предметы в комнате.
Засиженная книгами и ненужной посудой мебельная «стенка» из шкафов разной величины оставляет совсем небольшое пространство между дальним углом комнаты и ближним к нему шкафом.
Образовавшаяся таким образом ниша являет собой самое затемнённое место в комнате, и то только потому, что непонятно было, чем его заполнить.
Опять какой-то неуместный звук совсем близко…Внезапно снова возникло это ощущение чьего-то тайного присутствия.
Зародившийся во мне обжигающий холодок тоскливого страха был вовсе не мятного свойства.
Пытаясь хоть как-то справиться с неприятным чувством, я решил совершить нечто совсем уж несуразное.
Обращаясь почему-то именно к тому самому тёмному месту за шкафами, которое ещё недавно я хотел чем-то заполнить, громко и с напускной уверенностью сказал:
— Выходи!.. Я знаю, что ты там!
Ничего не происходило.
К кому я обращался? Зачем? Почему, испугавшись, сам хотел кого-то напугать?..
Меня понесло.
Почему-то вспомнилось глуповатое лукъяненковское «Всем выйти из сумрака!»
С настойчивостью одержимого я решил повторить свой дурацкий выпад в сторону тёмного угла.
Потом ещё раз, и ещё…
И…
ОНО вышло!
Сначала мне просто показалось, что в углу как-то необычно сгустились тени.
Но затем я увидел отчётливое движение и тёмный силуэт, напоминавший человека…
Во мне всё остановилось.
Я замер так, будто хотел превратиться в памятник самому себе.
Тем временем у силуэта образовалась вполне отчётливая человеческая голова с каким-то размытым лицом, словно его показывали по телевизору с плохим качеством изображения.
Но я постарался поправить «настройки» и увидел, что его прямой взгляд постепенно наполнялся глазами. В них появлялся медленно темнеющий зрачок.
Мои же глаза встали на сложную траекторию движения: онипрочертили в сумрачном воздухе длинную извилистую линиюпо маршруту: лицо незнакомца — нижняя часть незнакомца — угол стены — дверца шкафа — левое плечо — лицо незнакомца.
— Будьте любезны, старайтесь не смотреть мне в глаза! — услышал я сдавленный, только ещё наполняющийся воздухом голос незнакомца, заговорившего мужским приятным баритоном с акцентами из правильного русского языка.
От похожего на серого мотылька, только огромных человеческих размеров, существа исходило какое-то силовое поле цепкого и тревожного наваждения.
Хотелось ущипнуть себя или дёрнуть за волосы… Но я по-прежнему решил изображать памятник.
— И, пожалуйста, не вставайте, если Вы встанете, я уйду. И сделаю это так, что Вы не заметите. Кроме того, я знаю почти все вопросы, которые Вы хотите мне задать сейчас, и даже те вопросы, которые Вы захотите мне задать, когда окончательно придёте в себя…
Мне действительно вдруг захотелось спрашивать, но его уверенный голос действительно опережал все мои вопросы.
— Извините, я не представился. Хотя, представляться таким, как я, полагаю, вовсе не следует. Потому что, если мы представимся, и человек на самом деле представит нас себе, то не каждый потом сможет удержаться в рамках рассудка.
Я — то, что обычно Вы видите краешком глаза, то, на что у вас говорят «показалось», «померещилось».
Так вот, я — это то, что Вам, наверное, показалось.
Как меня зовут? Меня никак не зовут. Меня позвали только Вы. Я — человек. Только из другого мира и, может быть, немножко из другого времени, — спокойно объявил он.
…-Вижу, что Вы не верите мне… Но, всё, что я сейчас скажу — абсолютная правда! Мир, в котором я живу, именно этим и отличается от вашего: в нашем мире все живут по правде, сохраняя непреложные истины как высшие ценности.
В вашем же мире так не сможет жить ни один человек… В вашем мире за теми словами, которые я сейчас сказал, стоят абстрактные понятия, а в нашем — жизни…
От напряжения и полной неожиданности происходящего я с трудом понимал, о чём говорит это фантастическое существо, в сумраке комнаты так похожее на человека.
И тут я с ужасом понял, что существо повторяет для меня последние произнесённые фразы по нескольку раз, до тех пор, пока не обнаружит на моём окаменевшем лице признаки мыслительной деятельности.
Наконец, я решил включиться в его игру, если это, конечно, какая-то игра.
Но он опять опередил меня. И я продолжал воспринимать сказанное кусками, почти тезисами.
…— Хотите полюбопытствовать, где этот НАШ мир находится? Он — рядом с вашим. Всегда рядом.
Правда, не для всех. Вот, мы с Вами современники, и даже — соплеменники. А по отношению к некоторым, рядом живущим людям из вашего мира, я не смог бы такое повторить.
…Наш мир очень хрупок, потому что в нём живут прямые и непосредственные люди. Можно даже сказать, люди прямого слова и прямого действия.
Помните, как это было в детстве, да, в Вашем раннем детстве, когда Вы ещё не умели врать, когда Вы не знали, что можно научиться врать, что это разрешено и принято у взрослых.
Когда Вы ещё не знали, что Вас самого частенько обманывают, даже не придавая этому особого значения, когда Вы ещё не догадывались, что в будущем вся Ваша жизнь превратится в одну сплошную игру: кто кого обманет, и как самому не попасться на чей-нибудь обман, в чьи-нибудь хитро сплетённые сети…
…Мы бережём свой мир и тщательно охраняем его от пустогопостороннего вмешательства, а значит, прячем его….
Ваш человек не смог бы выжить в нашем мире, а наш — в вашем.
Поэтому мы — параллельные миры.
Как такое может быть? Может! Ведь вы же чувствуете иногда наше присутствие? И животные нас тоже чувствуют.
…Иногда на периферии вашего бокового зрения вы можете ощутить некоторое движение. Но люди вашего мира по преимуществу невнимательны и обладают рассеянным восприятием.
…Иногда нас принимают не за тех, кто мы есть, но мы не берёмся доказывать, что мы — не привидения, не полтергейст, не барабашки, не инопланетяне, в конце концов…
…Мы просто стараемся не участвовать в ложной жизни вашего мира, чтобы не не заразиться ложью.
Тем не менее, ближе всего из понятий, которые вы употребляете, особенно не задумываясь, к нам, подошло бы определение «Домовые». Кстати, оно и исторически верное.
…Не мы спрятались, спрятались наши предки.
Люди уносили свою веру и достоинство в непроходимые леса, в самые глухие и труднодоступные места, подчас — на другой край света. Это — так называемые староверы.
Но были и такие, кто не смог никуда уйти, не смог убежать. Вот они-то и стали нашими предками.
Сначала их прятали в своих домах другие совестливые люди.
Но, потом и этим людям тоже пришлось прятаться.
Потом — и тем, кто этих прятал тоже.
Возникли целые поколения спрятанных и спрятавшихся навсегда.
Их дети воспринимали всё это как такую бесконечную игру впрятки, в которой к их удовольствию принимают участие и взрослые, но ровно до тех пор, пока они сами не стали этими взрослыми.
…Вы же, наверное, играли в детстве в прятки?
Вот. А теперь представьте себе человека, который с детства занимается прятками по нескольку часов в день каждый день всю свою жизнь.
Представляете, как развились его навыки и какая у него отточенная техника…
А если всё это помножить на природную предрасположенность к этому занятию и насущную необходимость прятаться…
И знаете, что главное в этом занятии?
Нет, вовсе не умение прятаться.
Этому довольно быстро можно научить любого.
Терпение — вот, что по-настоящему важно!
…И в этом ещё одно отличие вашего мира от нашего.
Ваш мир вечно строится и вечно недостроен, а наш уже давно выстроен.
…Надо быть терпеливым, а вы все находитесь в каком-то нетерпении и от этого отчаянно окружаете себя предметами.
Нетерпение — это предметы. Прежде всего, предметы. Много предметов.
Человек вашего мира живёт между предметами, в нетерпеливом ожидании каких-то событий в жизни, которые, в конечном счёте, приведут к обладанию какими-то другими предметами.
Вы окружаете себя множеством всяких предметов, вещами, книгами, одеждой, автомобилями, домами, предметами роскоши.
Поэтому человек в вашем мире так легко сам становится предметом.
Предметом желания, предметом страсти, предметом любви, все — суть производные от нетерпения.
Есть и другие предметы: предмет преступления, предмет угнетения, предмет захвата, предмет обладания — всё от отсутствия терпения.
А жизнь сама — это предмет терпения.
— Ну, уж ваша-то точно!
— …?
— Христос терпел и нам велел. («Господи, что я говорю?..»)
Мысленно я уже успел себя протестировать: общее состояние было какое-то сбитое и непонятное.
Что-то чужое, тревожное и неудобное вторглось в пределы моей жизни и моего личного пространства.
Зачем?..
Вместо радостной встречи человечества с другой цивилизацией получается лекция о чём-то запредельном.
Вместо чего-то лёгкого выходит какая-то натуга с подтекстом, тягомотина на грани абсурда…
Я постарался взять себя в руки и всё-таки выдохнул в сумрачный воздух комнаты что-то словесно-соображательное:
— Так вы говорите, не участвуете в событиях? Значит, вы — люди без судьбы, или ваша судьба — стоять где-то за дверью, и главная цель в жизни — чтобы никто не заметил этой самой жизни, не догадался о её существовании?
— Да, иногда это так. Подумайте сами, как раз в этом наши миры похожи.
Огромное большинство ваших людей проживают свою, в общем, незаметную жизнь и уходят также незаметно, как и мы.
— Так значит, вы тоже умираете… Интересно…
— Умирать не интересно. Умирать грустно… Всем…Какой толк от того, что шумели, волновались, окружали себя предметами и людьми в качестве предметов.
Всё равно получилось, что они тоже стояли за дверьми жизни, в которую их не пустили.
У многих просто не получилось туда попасть, а кто-то и сам не хотел.
У нас же всё по-честному: знаем, что не попадем, что не будем ни в чём таком участвовать. Знаем свое место. Поэтому — за дверьми, за шторами, в чуланах и шкафах!
…Выходить «из-за двери» нужно только тогда, когда точно знаешь, что без такого выхода не обойтись.
— Как сейчас?
— Нет. Сейчас — это не выход.
И вы не сможете никому доказать, что встречались со мной. Даже если ведёте видеосъемку нашего контакта.
(А я-то втайне надеялся, что вебкамера моего компьютера включена).
При просмотре материалов вы не увидите ровным счётом ничего, или изображение будет смазано.
Всё из-за того, что ещё наши предки каким-то непостижимым образом научили свои тела совершать микроколебания, которые делают размытым или невидимым наше изображение в видимой части спектра.
Это свойство нам теперь передаётся по наследству.
— Тварь дрожащая?
— Да, только с очень высокой частотой дрожания.
— Тогда зачем мы сейчас общаемся?
— Понимаете, это почти случайность. В общем-то, этого недолжно было быть…
Я направлялся к нашему товарищу, который сейчас находится за шторой несколькими этажами ниже. Но неожиданно мне пришлось срочно спрятаться.
— И вы спрятались у меня?!
— Да, так получилось… Но вы не извольте беспокоиться. Я не задержусь у вас долее того времени, которым вы располагаете…
— А как же вы попали в мою квартиру?
— Да очень обыкновенно: когда вы открывали дверь, я уже был за вашей спиной и вне вашего поля зрения.
Согласитесь, совсем нетрудно зайти вместе с уставшим и, извините, употребившим человеком в его квартиру. Всегда можно быть уверенным в том, что у него не возникнет внезапного желания резко повернуть голову и посмотреть через плечо назад…
— Ах, согласен, согласен! Так могут проникать и банальные воры-домушники…
Но, вы опять же, не извольте беспокоиться на этот счёт.
Именно в силу вышесказанного и того, что ещё сказано будет.
— А для чего ваш товарищ спрятался за занавеской несколькими этажами ниже?
— Видите ли, есть некоторые вещи, которые вашему миру лучше не знать даже сейчас.
И тут я наконец-то увидел: костлявое лицо, бесцветные волосы, стриженые на старокрестьянский лад — горшком, всё остальное закрыто светло-серой, почти белой, то ли накидкой, то ли плащом, то ли простыней, полностью скрывающей хлипкие мясные конструкции, складывающиеся в почти неощутимую фигуру.
Понимаю, откуда взялись байки о привидениях и всяких там призраках…
А он уже продолжал зачем-то знакомить меня с особенностями их затерянного, даже, наверное, потерянного мира:
— Мы научились питаться один раз в день.
И задерживать дыхание при резких движениях — поэтому нас не слышно.
Наши дети учатся молчать неделями.
Очень многие, становясь взрослыми, уже совсем не говорят.
Да и незачем. Но прекрасно понимают друг друга и без слов.
Да и не всякую правду словами скажешь.
Стоять, спрятавшись за какой-нибудь дверью или занавеской, портьерой или в чулане нужно тихо, не разговаривая даже шепотом.
Поэтому лучше всего стоять поодиночке. Или сидеть…
…Но, иногда, это не так. И тогда у нас появляются дети.
Наши женщины уходят, просачиваются на тёплые чердаки домов, в другие заведомо необитаемые помещения, во временно покинутые дома и квартиры. А таких, Вы не поверите, но таких помещений довольно много повсюду. Наши мужчины помогают и заботятся о своих женщинах в обязательном порядке. Мы все заботимся друг о друге.
…Иногда какие-нибудь бомжи принимают нас за своих, но мы быстро даем понять, что это не так.
Они пугаются наших скрытых возможностей и не приходят потом в те места, где могут встретиться с нами.
А ведь они тоже прячутся от вашей жизни.
По-своему, конечно.
Но они — другие.
У нас традиции и навыки, передающиеся из поколения в поколение,
а у них — страх и отчаяние. Цель — не жить, а выжить.
Мы такие — чтобы сохранить своё достоинство, они — уже потеряли всякое человеческое достоинство.
Мы чистоплотны и ничем почти не пахнем, они грязны и неопрятны.
Мы незаметны и скрытны, они же — нарочито бросаются в глаза, не заметить их может только слепой.
Если нас, в общем, невозможно увидеть, то их просто стараются не замечать.
Мы от природы всегда чувствуем намерения людей вашего мира, заранее чувствуем опасность.
…Иногда, забавы ради, те из наших, кто помоложе, веселят себя играми с вашими при помощи всяких смешных штучек, кажущихся загадочными — стуков, скрытых быстрых движений, заигрываний с молодыми девушками.
Молодёжь, что поделаешь… Им всегда хочется порезвиться, не взирая на опасность погубить наш достоправный мир.
— Да, строго у вас! Как в монастыре…
(И я почему-то вспомнил, что Христос ведь тоже жил своей тайной ото всех жизнью, даже от апостолов).
— Мы по заветам живём. Заветы — это правила, которые каждый из нас обязан соблюдать. Но…
Нас всё меньше и меньше.
Если во времена протопопа Аввакума мы жили целыми семьями и во многих домах, если в лучшие времена нас было почти столько же, сколько и вас, то потом что-то разладилось, у нас появились свои отступники, которые не хотели жить нашей заветной жизнью.
Они стали уходить в ваш мир и селиться в отдалённых местах, но старались всё равно жить своей обособленной жизнью, образовывая свои тайные приходы и секты.
Но всякий длительный контакт с вашим миром приводит к невозможности сохранения наших непреложных ценностей и основного достоинства.
…Коррупция и необходимость подчиняться властям неизбежно делают своё дело.
Человек нашего мира от рождения и до смерти не способен кривить душой и солгать даже в мелочах.
Понимаете, чистая душа может сохраняться только при общении с такими же чистыми душой личностями. Это же очевидно!
«Интересно, кому они могут пожаловаться на таинственную жизнь, в которой они родились?» — подумал я, пытаясь осознать услышанное. — «Видимо, они просто однообразно горевали, не слыша слов и живя в своей личной тишине».
…Поэтому последнее по времени пополнение наших рядов произошло только в годы сталинских репрессий, — продолжал представитель спрятанного мира. — Правда, качество вновь пришедших в наш мир людей было уже не тем, которое было до этого. Но эти люди так искренне не хотели участвовать в построении вашего «светлого будущего», так очевидно основанного на всеобщей лжи, что мы не могли не принять их к себе.
Мы обучили их элементарным способам нашего существования, поставив лишь одно условие: не врать!
Их дети не обладали теми природными качествами, которыми обладали потомки первых людей нашего мира.
Их тела уже не могли вырабатывать мелкочастотную дрожь для достижения большей скрытности, а ваш мир постепенно оставлял всё меньше места нашему. Поэтому при первой же возможности все «новоприбывшие» вновь возвращались в пределы вашего лживого, но доступного мира.
…К тому же до нас стали доходить иноземельные люди со своими заветами, иноязычные даже, стали проникать к нам.
И жили с нами по правде и основному достоинству…
— А у Вас самого дети-то есть?.. — я почему-то решил перебить его стройное изложение событий.
Мне показалось, что он немного смутился, но ответил:
— Есть.
Пользуясь моей неподвижностью, гость из иного мира стал рассказывать о том, как они чувствуют и находят друг друга, какое это наслаждение — найти и спрятаться вместе с родственной чистой душой кого-нибудь из их мира.
А мне вдруг почему-то захотелось запустить в него каким-нибудь твёрдым предметом, наверное, чтобы окончательно убедить себя в том, что всё это происходит на самом деле.
Я даже стал высматривать подходящую вещицу на своём столе.
— По-моему, Вы хотите чем-то кинуть в меня.
Не пытайтесь этого сделать — я непременно увернусь, а вам станет стыдно, — неожиданно прервал он свои рассуждения.
— Нет, что Вы! Боже упаси! Даже не собирался, честно! — сказал я нечестно.
Мне показалось, что он ещё внимательнее стал рассматривать меня и после некоторого молчания довольно пафосно произнёс:
— Вы, живущие в этом мире, очень много лжёте ртом, лжётеглазами, лицом и телом, да всей своей жизнью, в конце концов…
И те, кто ходит в храм, и те, кто туда не ходит.
Мы ложь видим всегда, как грязь на белой скатерти. Чаще всего вся ваша любовь к себе, к ближним, даже к Богу, построена на лжи и самообмане.
Ближе всего она к обыкновенной и банальной любви к вещам. На самом деле, это не любовь — это страсть обладания.
Поэтому в ней нет высшего смысла и настоящего достоинства.
Смею заметить, что мы стараемся сохранить в себе именно настоящую любовь и настоящее человеческое достоинство…
— За дверьми, за шкафами и шторками? — зачем-то съязвил я.
— Да, в вашем мире, видимо, не осталось других мест для этого, кроме самых укромных и потаённых.
Ваш мир полностью построен на компромиссах с совестью.
Это его основа.
Причём построен таким образом, что вы разучились это чувствовать и понимать.
От этого непонимания — у вас все трагедии.
Все…
— Личные и мировые. Катастрофы и войны. Которые были и которые будут…
Мир, в котором даже маленькие дети, едва научившись понимать и говорить, по сути, тут же учатся лгать и лукавить, загрязняя и отравляя трепещущую нежную душу, заставляя заключать первые сделки с совестью.
Именно поэтому нашим предкам пришлось выстраивать этот тайный, параллельный вашему мир, а нам пришлось сохранять его, чтобы туда не проникла унылая и постыдная сущность вашего мира.
— Да, вы верно подумали:
«Мы могли бы легко зарабатывать избыточные миллионы, умея проникать во многие потайные места, а в потайных местах, как известно, обычно хранятся всякие тайны, в том числе икоммерческие, и политические…»
Но мы — уже другие…
Совсем другие.
Я даже не знаю, есть мы или уже нет?
В том смысле, как раньше.
Видите, я вот, даже разговариваю с Вами…
Хотя, очевидно, мог бы этого и не делать…
…Накопилось что-то, насобиралось, наверное, и отозвалось на Ваш дерзкий вызов.
Автономное культурное развитие, понимаете ли…
Вы уж не обессудьте. И будьте любезны выслушать. Ведь более, вероятно, вы такого никогда не услышите…
Я понимаю, что мы чужды вам.
Но мы многого добились в совершенствовании личности.
И мы, на самом деле, другие.
Даже физически.
Мы не просто научились надолго задерживать дыхание, но и вообще задерживать физиологию, обменные процессы в организме. Кроме того, мы прекрасно видим в темноте и почти не болеем.
Чистая душа каким-то образом охраняет наши тела от болезней. Во всяком случае, от серьёзных. И умираем мы, пожалуй, только от одного: от того, что терпение нашей души иссякло…
Мы много читаем, слушаем новости.
Но никогда не участвуем в создании новостей…
Я уже порывался встать, но сдерживался, и что-то меня всё время раздражало.
Что-то в мыслях шло вразрез тому, что я слышал и говорил…
Поэтому через некоторое время я почему-то нарочито грубо сказал:
— Исчезни!
И ткнул воздух взятой со стола линейкой.
…Я не понял как, но в углу за шкафом уже никого не было.
Было понятно, что представитель параллельного мира обиделся, но исчез.
Я не знал, радоваться мне или нет его визиту и откровениям. Я не успел спросить, как же они добывают себе пропитание, и ещё много чего…
На всякий случай решил проверить, все ли вещи в квартире на месте.
Вроде бы всё на месте. Ничего не изменилось.
Прошел на кухню, где в вазочке на столе был дежурный запас печенюшек и конфет для внезапных чаепитий.
Мне показалось, что там не хватает нескольких кусочков печенья и нескольких конфет.
Возможно, это только показалось, но в голову почему-то ударило со скрытой надеждой: «Может быть, он взял их, чтобы угостить своих детей?..».
