Когда в первый и последний раз отец взял Филиппа Завадского на рыбалку, Филипп, конечно, не ждал ничего хорошего, но меньше всего он ждал, что отец попытается его убить. Накрапывал дождик, мокрые листья липли к ногам, стучали от холода зубы, и Филипп надеялся, что они сначала разведут костер, но отец дрожащими пальцами стал показывать как крепить поплавок и привязывать крючок — все то, что он показывал Никите и даже, наверное, Анюте. Вообще-то, отец отлично умел объяснять, он ведь был профессором, но Филипп тогда ничего не понял — то ли от холода, то ли с непривычности такого тесного общения, то ли потому что хотел в туалет, но он все никак не мог сосредоточиться.
— В туалет пойдешь — у стоянки не мочись, — озвучил отец его мысли, — зайди подальше в лес.
Филипп так и сделал, чтобы не сердить отца отлучками после заброса — побежал, а когда вернулся, отца и след простыл. Тот не только удочки забрал, но и надорванный пакет с овсянкой.
Сначала Филипп ничего не понял, а потом, к собственному удивлению, понял сразу все и до смерти перепугался. Он бегал вдоль пруда, пытаясь отыскать примятую траву стихийной тропки, по которой они сюда долго шли от стоянки, где отец оставил свой «Москвич» и в какой-то момент ему показалось, что в туманном лесу мелькнула синяя отцовская джинсовка.
— Папа! — заорал Филипп и бросился туда, но споткнулся о корни и упал, а когда поднялся кругом были только ели и пихты.
К исходу третьих суток промокшего и исхудавшего на заячьей кислице Филиппа нашли рыбаки из Красновишерска. Ему было тогда шесть лет.
Филиппу внушили что он сам заблудился. Углубился в лес — нарушил запрет отца уходить далеко. А леса в Прикамье глухие, темные и влажные, почти таежные. Долгие годы Филипп верил в это, но с годами не удавалось вычеркнуть из памяти отцовскую джинсовку. Она маячила яркой синей тряпкой на фоне темнохвойных зарослей.
После того случая Филиппа стали одолевать и другие вопросы. Почему, например, в отличие от младших брата и сестры у него не было своей комнаты, почему ему никогда не покупали подарков, почему, когда от обиды он толкнул Никиту в снег, отец отвесил ему несоразмерно болезненную пощечину и почему отец всегда смотрел на него так же, как он смотрел на алкашей и студентов-мажоров, а мать — порой с каким-то удивлением, будто все не могла понять, откуда явилось это чудо-чудное.
— Она работала официанткой тогда, твоя мать, а его все в городе боялись, — ответила на все эти вопросы четырнадцатилетнему Филиппу пьяная тетка, к которой его отправляли на летние каникулы, пока он ей не надоедал, — а что, ты уже взрослый, чего скрывать-то?
Завадский все же предпочел бы неведение, чем такой ответ.
Тетка шла за ним на кухню, продолжая говорить, словно он спросил ее «кто». Наверное, ей показалось спьяну, что его интересует кто похитил его мать (и похитил ли?) в те далекие годы, когда она была привлекательной студенткой.
— Андрей тогда аспирантом был, она его обеспечивала. Два дня искали, милиция, конечно, сразу открестилась…
Тетка назвала фамилию. Филипп закрыл уши руками и только тогда тетка замолчала. Однако фамилия врезалась в память — как назло, она была запоминающейся — Богомолов.
Об отце Завадский вспоминал нечасто — только в такие моменты, вроде нынешнего, когда ему удавалось добиться идеальной тишины в аудитории. На занятиях отца, профессора и доктора исторических наук, такая тишина царила всегда и в отличие от Филиппа, он достигал ее не повышением голоса, а своим внушительным авторитетом: отец входил в лекторий как генерал, сходу начиная лекцию, перемежаемую колкими шутками, поднимавшими новичков, по неопытности решивших, будто на занятиях профессора Завадского можно спать.
Завадский-младший подобных способностей не имел, а навыков не выработал, как ни пытался. На его лекциях спали те, кто хотел спать и болтали те, кто хотел болтать и только иногда — очень-очень редко, когда он давал волю пугавшему его импульсу, студенты смотрели на него с испугом и удивлением в абсолютной тишине. Правда недолго.
Завадский обвел взглядом притихшие ряды и нацелил луч лазерной указки на экран.
— И наконец, третий признак, — заговорил он, краем глаза заметив, что долговязый студент с длинной челкой в четвертом ряду указал на него пальцем и с улыбкой что-то сказал своему приятелю, — формирование образа лидера секты как харизматической личности, то есть личности, наделенной непререкаемым авторитетом в силу своих исключительных качеств и способности надчувственного восприятия. Для реализации последнего обязательным условием является наличие наиболее радикального крыла приверженцев, зачастую склонных к экстатическим состояниям…
Завадский заглянул в распечатку лекции на столе, пытаясь отыскать конец таблицы. Со стороны четвертого ряда зазвучал смех. Не такой уж громкий, но достаточный, чтобы обратить на него
