Роман, в издательство [Константин Мазуренко] (fb2) читать онлайн

Константин Мазуренко Роман, в издательство

Глава 1 Встреча

Сегодня я — Сергей Верхотуров. Когда-то, в пору своей юности, я сочинял сказки для детей, теперь пишу недетские романы. Звезд с небес никогда не хватал, ни Достоевским, ни Андерсеном себя не воображал, но детворе уж точно мои сказки нравились. Они с восторгом их читали или слушали, местами хихикали, а где-то и плакали, задумываясь над размышлениями о сущности бытия моих героев. В общем, все было почти идеально. В начале…

После того, как я перестал писать для детей и решил ввергнуть себя в писательство 18+, я поменял много мест и стран обитания. Жил и в хрущевке, и в общаге, и в шикарных апартаментах, и в Лондоне, и в итальянском захолустье. Бывал и разнорабочим, и только писателем.

Случалось, что одна страна в воспоминаниях по факту ассоциировалась только с одним творческим замыслом и одним произведением.

Я писал, отправлял книгу в редакцию, ждал выхода, а потом менял фамилию, менял страну и начинал заново. (Однажды меня занесло даже в Африку, что для человека, панически боящегося зыбучих песков, было более, чем странно. Действие книги предполагалось в пустыне Намиб, и я решил испытать все на собственной шкуре.) Каждая новая книга означала для меня смену автора. Я становился другим человеком: с другим именем, привычками, гардеробом и уровнем достатка.

Я никогда не просил роялти. Мне везло, удавалось с третьей-пятой попытки уговорить редакторов прочитать первые десять страниц. А дальше они всегда дочитывали до конца, наметанным глазом определяя, что это не первая моя книга и сколько они смогут на ней заработать. Я никогда не торговался, забирал гонорар и исчезал из их поля зрения безвозвратно.

Возможно, кто-то хотел переиздать какую-либо из моих книг, но никогда не мог найти автора, а меня это нисколько не заботило и даже не забавляло. Я забывал о том, что было, как забывают о сне, может, и приятном, но всего лишь сне.

От суммы выданного гонорара зависел выбор страны и уровень жизненного комфорта. Но в любом случае я знал: если совсем будет туго, то книгу можно написать за пару-тройку месяцев, и получится она ничуть не хуже предыдущих.

Я не старался подстроиться под вкусы читателей, чтобы заработать все деньги мира, просто в создании этих сюжетов был смысл моего существования и вся моя жизнь. Семьи не было, родни — тоже.

Последний детектив оказался, прямо скажем, не топовым, но издатель решил, что и на этом заурядном середнячке сможет заработать, и выдав мне некоторую сумму деньжищ, отправил с миром.

Полученный гонорар сулил возвращение на родину. На Европу денег не хватало. Исписался? Плохо продумал замысел? Смысла рефлексировать не было. Книга написана, имя утеряно, я теперь совсем другой человек.

Итак, сегодня я — Сергей Верхотуров. Почему я пишу «Роман, в издательство»? Возникла необходимость рассказать всю историю. Хотел написать письмо, но оно получалось слишком длинным.

И вот она, реальность сегодняшнего дня…

Деньги за последнюю написанную книгу я получил чуть меньше двух месяцев назад.

На период обустройства в Москве пришлась стадия опустошения после выплеска всех накопившихся слов на бумагу и сдачи детектива в печать. Пришло то время, когда не хочется даже думать слова, не то что писать их, когда главная мысль — «Не трогайте меня», нажата кнопка перезагрузки, система сама пытается привести себя в порядок.

Квартиру снял большую и светлую в самом центре, на Тверской улице. Почила какая-то древняя бабулька, чьи внуки даже не стали заморачиваться и что-то там разбирать, оставили все как было при жизни хозяйки. Старушенция, по всей видимости, была интересной и следящей за модой мадам с лихим прошлым, если можно так выразиться о женщине лет под 90.

Фотографии на стенах рассказывали о жизни альпинистки, которая, закончив карьеру, гоняла на байке не только по нашей стране, но и за рубежом. Встреченные попутчики, появлявшиеся на этих фотографических картинках, оставляли свои автографы, свидетельствуя тем самым о своих незаурядных судьбах. По крайней мере, мне так показалось. Ну какой обычный человек будет расписываться на фотографии со своей персоной?

Конечно, можно было как-то обустроиться и организовать окружающее пространство под свои запросы, создав иллюзию собственного жилища, без примеси «нафталина», но замысла книги не было и поэтому было непонятно, как долго мне здесь жить и стоило ли что-то предпринимать с этой, хоть и не обшарпанной, но явно не ждавшей меня квартирой. Считывалось в здешней обстановке нечто такое, что не давало мысли покоя. А он мне был необходим сейчас, как воздух. Я не мог думать, мне нужно было восстановиться.

В какой-то момент решил пройтись с визитом по старым знакомым и родным. Давно я не был в Москве. Надо было обязательно заглянуть ко второй маме, пожалеть ее и самому поплакаться в жилетку. Это был наш с ней ритуал. Когда я возвращался в город, она всегда, найдя в своем плотном графике столько времени, сколько нам обоим требовалось, встречалась со мной, внимательно слушала, смотрела на меня своими добрейшими, влажными от слез глазами, сочувствовала, а потом и сама рассказывала о своем житии-бытии. Наступала моя очередь сопереживать, делать вид, что мужики не плачут, и смотреть в окно стеклянным взглядом, чтобы эмоции не захлестывали и хватало сил утешить эту, уже совсем немолодую, женщину.

К маме Вале я шел всегда с ее любимыми громадными ромашками! Вот и теперь, зайдя по пути в ближайший цветочный, благо сезон позволял, уверенным шагом человека, завершившего предыдущий этап жизни, с новыми чаяниями и надеждами, я двигался по направлению к своему детскому дому, который целых три года согревал меня теплом второй мамы, с тех пор, как не стало моих родителей.

Кроме мамы Вали и пары-тройки друзей, в Москве у меня никого не осталось…

День был солнечным и ясным. Яркость зашкаливала. Для человека, вечно сидящего дома за письменным столом, это было чересчур. Периодически хотелось зажмуриться и пойти с закрытыми глазами. Завернув за угол и выйдя на финишную прямую, когда до интерната оставалось рукой подать, я увидел небольшой, но добротно построенный, выросший как из-под земли, православный храм.

Я аж чертыхнулся от неожиданности, настолько увиденное не вписывалось в мое представление об ожидаемом ландшафте. Удивившись упорству местных властей устроить в нашем райончике средоточие православия и задумавшись о нужности сего сооружения в этой географической точке, я намеревался бодро прошагать мимо…

Но что-то зацепило взгляд и показалось, что надо остановиться и рассмотреть. Я на мгновение притормозил, но подумав, что ничего более неожиданного, чем уже есть, здесь быть не должно, продолжил свой путь. Парочка бомжей, мамаши с детьми на площадке поодаль и…

— Смотри, смотри! Это разве не он? Ну этот, друг твой бывший, писатель! Не помню, как его зовут, — донеслось до моего слуха.

Человек, сидевший в инвалидной коляске, один из просивших у храма подаяние, поднял голову и посмотрел по ходу движения руки своего приятеля в моем направлении. Слово «писатель», конечно же, в данной ситуации, рядом с моим интернатом не могло сейчас быть случайным.

Я присмотрелся к двоим просителям милостыни и в одном из них узнал своего старинного друга по детскому дому, с которым не виделся невообразимое для дружбы количество лет! Вот, оказывается, что привлекло мое внимание и удержало, не давая пройти мимо…

Надо было подойти…

Ванька не звал меня и даже не шелохнулся, увидев, но напряженно следил за моими действиями: подойду я или пройду мимо, сделав вид, что не узнал его…

Я подошел.

Мы встретились взглядом и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Он ждал моей реакции, я ждал… своей реакции.

А никаких эмоций не возникало вообще, просто смотрел в глаза бывшего друга, которого давным-давно простил и на которого не держал обиды или зла. Все, что произошло в прошлом, видимо, должно было случиться, и, наверное, было важно и нужно для нас обоих, и никак иначе. Точка. Враждебности не было, но не было и прежнего тепла. Четыре года дружбы, одно его решение — и мы больше не родные друг другу люди.

— Как ты? — спросил я первым, понимая, что он не скажет мне ни слова.

— Как видишь… Но, в принципе, терпимо… Мне надо поговорить с тобой. Можешь уделить мне пару минут? — проговорил он сдержанно, но с какой-то отчаянной надеждой.

Я кивнул.

— Отъедем? — спросил он, показывая на дальнюю скамейку внутри прихрамового дворика.

Я сел на скамейку, он развернул коляску, встав напротив меня — глаза в глаза… как тогда, в детстве, когда мы мечтали быть вместе, что бы ни случилось, и быть верными друг другу до скончания веков, аминь!

Ну, слова «аминь» я тогда не знал, но волею случая потом как-то выучил…

— Я ждал тебя, — начал он сдавленным голосом. — Все эти годы ждал тебя. Я был молодым, зеленым придурком. Предал тебя за три гроша. Мне не дает это покоя. Прости меня, если можешь! Я знаю, что потом у тебя вроде все сложилось, а потом не сложилось, и сейчас все не ахти как… кажется. Но может, ты выкарабкаешься? Я буду молиться за тебя.

— Бред какой! Вань! — опешил я. — Простил я тебя сто лет назад! Не парься, брат! Все норм! Тебе денег надо? Чем помочь?

— Нет, у меня все теперь отлично! Мне главное было — тебя дождаться и попросить прощения… — смотря в сторону и под ноги, скороговоркой проговорил он и шмыгнул носом. — Иди, мама Валя ждет тебя с утра, готовится.

— А ты откуда знаешь? — удивился я и этому повороту событий.

— Что ты звонил ей? Так об этом все знают! Она же большого, любимого писателя в гости ждет, всем растрезвонила! — улыбнулся Иван.

— Ясно. Я пойду? — Встал я со скамейки, понимая, что говорить больше не о чем.

— Иди, — как-то просветлев, проговорил мой бывший друг Ванька. — Спасибо тебе! Я рад, что ты меня простил! Камень с души снял…

Что это было — я не понял, как и не понял тогда, тучу лет назад: как он мог меня предать… Но после этой встречи на душе как-то полегчало, как будто действительно какой-то груз, с которым я брел по жизни, был сброшен и больше не тянул ни вниз, ни назад.

Впереди ждала радостная встреча с мамой Валей. После родителей она была единственной женщиной на этой земле, не требовавшей от меня ничего и любившей таким, каким я был…

— Здравствуй, дорогой мой, пропавший! Как же я по тебе соскучилась, — встретила ждавшая меня на ступеньках крыльца директриса интерната. Конечно же, малышня ей уже должна была доложить, что охранник пропустил на территорию незнакомого человека, а значит, того самого писателя, которого ждала их вторая мама.

Мы сидели долго, вспоминали жизнь, горести и радости, печали и невзгоды. Пили чай, обедали, ходили по интернату, разглядывая фотографии с наградами, медали и кубки, выигранные ее подопечными на всевозможных конкурсах и соревнованиях. Общались с юными дарованиями и трудными подростками, которых мам Валя надеялась образумить, ставя меня в пример. В общем, рассказывала она мне обо всех своих нынешних радостях и проблемах, всегда сопутствующих такой ответственной должности.

За полночь я вызвал такси и, собираясь уходить, грустно молчал, понимая, что следующая наша встреча будет не скоро, да и не был уверен вообще: будет ли, смотря на уставшую и больную на вид сильно сдавшую хозяйку интерната…

— Ты бы зашел к Ваньке, — вдруг как-то сокрушенно проговорила она. — Ты уже знаешь, что с ним случилось?

— Да, мы виделись! — не очень понимая, о чем она (но, наверное, про инвалидное кресло…), ответил я.

— Что значит: «виделись»?! Я не про тогда, я сейчас прошу тебя сходить к нему!

— Что значит: «сейчас»? Ночью, что ли? Зачем? Мы виделись днем, он стоял возле храма. Мы поговорили…

— Возле какого храма? Ванька?

Ее вскрик удивил меня.

— Ну, да! Он стоял на своей коляске с приятелем каким-то. Приятель меня узнал и позвал. Я подошел, мы поговорили.

— Родной ты мой! — произнесла мама Валя, прикрыв сморщенной ладошкой рот и присаживаясь на стул, в испуге смотря на меня. — Ваню убили полтора года назад.

«Мда уж! Кто-то из нас немножко ку-ку! — подумал я. — Может стресс, помноженный на старение? Деменция?»

Звонил таксист.

— Да-да, я понял! — ответил я ожидавшему меня таксисту и как бы Вале одновременно. — Обознался, значит. Зайду к нему, обязательно, — решив не дискутировать об этом среди ночи, отбрехался я и убежал, чмокнув старушку в макушку и предоставив ей самой разбираться со своими тараканами.

Возможно, стоило задержаться и уделить больше внимания этому вопросу, но дело в том, что и весь наш разговор был немного странным и я периодически думал: «Как они ее еще держат? И заговаривается частенько, и несет откровенную пургу…». Но молодая, сообразительная замдиректора, рулившая всем вокруг нас во время разговора, вселяла мысль, что, возможно, держат Валентину Петровну как заслуженного работника, а руководит всем в интернате молодуха.

На этой ноте мы и расстались, а через пару часов я уже мирно спал и смотрел свои, увы, пустые, ничего не значащие и не предвещающие сны.

Утром решив, что как-нибудь на днях надо будет снова выбраться к маме Вале и привезти к ней Ваньку, чтобы она удостоверилась, что он жив и здоров, занялся своими рутинными делами.

Еще какое-то время, исчисляемое в днях, я провел в праздности. На ум пришла идея средненького детективчика с убийствами и трупами на одной из лестничных площадок этого старого дома, наверняка хранившего миллион тайн и интрижек, скрываемых от соседей и родных. И я думаю, что если бы не последующие события, то и из истории древней старушенции, проживавшей в столичной квартирке самой известной улицы Москвы (если бы не подвернулось ничего более приличного), я бы выудил неплохой сюжетец для книги.

Наступила фаза поиска. Осмотревшись вокруг и не найдя ничего воодушевляющего, за что, соразмерно моим амбициям, могла бы зацепиться мысль, я пошел бродить по городу, надеясь ухватить за хвост замысел, а потом размотать его по полной в какие-нибудь 20 авторских листов.

Все навевало скуку. Рано наступившая осень прятала людей в коконы, и они не хотели делиться своими историями. Подсмотренное на лету не вдохновляло. В этот момент на глаза попалась чебуречная, о которой я слышал разные небылицы, поговаривали даже, что она неизменно стояла еще с советских времен. Голод и промозглость погоды заставили поддаться желанию свернуть с дороги в сторону чебуречной, и рука сама, не советуясь с мозгом, потянулась к ручке двери − организму пора было подкрепиться.

Посетителей в этот утренний час было немного. Купив два чебурека и горячий чай, я устроился у окна. Несколько сомнительного вида мужиков за высоким столиком в углу бухтели что-то невнятное, а парочка грустных молодых ребят торопливо ела в полном молчании.

Не заметив в окружающем пространстве ничего примечательного, я погрузился в свои мысли, краем глаза поглядывая на улицу: в период поиска сюжета сознание всегда бывает начеку − вдруг произойдет что-то, из чего разуму удастся создать писательское нечто.

Под конец моего завтрака двое мужиков пошли на выход, а третий, не совсем уверенный в правильности своих действий, направился ко мне.

− Разрешите? — спросил достаточно молодой человек весьма потрепанной внешности.

Я пожал плечами. В таких заведениях не принято отказывать, да и я был не в том положении, чтобы затворничать.

− Роман, − представился мужик. — Вы не смотрите, что я так выгляжу, я из довольно приличной семьи и с высшим образованием, просто жизнь поистрепала, да и лет мне не так много, просто как-то надо встать с колен, — с паузами и медленно продолжал человек. — Мне бы денег хоть немного, просто у приятелей нет совсем ничего. Я бы и не попросил никогда, просто, понимаете, не ел дня два или больше…

Мужик замолчал, глядя в стол. Его «просто» немного подбешивало, хотелось отказать, но я знал, что на этапе поиска сюжета люди случайно не врываются в мою жизнь. Я начал язвительно и недружелюбно:

− А вы можете мне доказать, что вы из приличной семьи и что вас «просто поистрепала жизнь»? — сделав ударение на его «просто», ответил я.

− Да, конечно! — искренне удивился такому повороту Роман и даже немножко просветлел. — Поедемте ко мне домой, и вы сами во всем убедитесь! Только… можно мне все-таки что-нибудь съесть вначале…

− И выпить! — закончил я.

− Нет, что вы! Я совсем не пью. Не люблю. Не нравится, не вкусно, тошно!

— По утрам… — решил я уточнить.

— Нет. Совсем, — смутился, как маленький, взрослый мужик.

Я купил и принес ему еды. Пока он ел (кстати, аккуратно и не жадно), я заметил, что от него не было тяжелого духана бомжа или совсем опустившегося человека. По всему было видно, что парень был действительно из приличной семьи.

Закончив трапезу, Роман робко спросил:

— А мы не могли бы по пути зайти и купить чая или кофе, а то мне совсем нечем будет вас угостить, кроме кипятка…

Я кивнул и удивился такой предусмотрительности и непритязательности. Человек не попросил захватить еды или чего-то еще, что может быть необходимо безработному человеку.

— Диктуйте адрес, — скомандовал я. — Я закажу такси и чай в онлайн магазине, и нам все привезут.

— Улица Сурикова… — отозвался Роман.

— Сурикова? Вы не ошибаетесь?

Какой столичный писатель не знает улицу Сурикова в Москве!

— Нет, я не ошибаюсь, — спокойно ответил Роман.

— Писательский поселок? — удивившись, уточнил я.

— Да. Я там живу…

Я увидел в этом явный знак судьбы, места сомнениям: ехать или нет — не осталось.

Глава 2 Призрак

Всю дорогу в такси я пытался постичь замысел этой встречи… Кто этот человек? Почему он живет в писательском поселке? Тетушка оставила ему дом? Он живёт там с другом-бомжом, забравшись в пустующее здание? Сын писателя в четвертом поколении?

Спрашивать не хотелось, любой ответ мог стать преградой потоку мыслей, замерших в ожидании замысла новой книги, который, я чувствовал, вот-вот должен проявиться.

Роман сидел молча, не пытаясь разговорить меня, чтобы понравиться и раскрутить на деньги. Это безоговорочно выдавало в нем сдержанного и воспитанного человека.

Утренние дороги были не сильно загружены. Время не тянулось, оно стремительно приближало меня к разгадке. В какой-то момент пришло осознание, что я не хочу попасть с этим человеком в его дом, чтобы не разрушить тонкое предвкушение интригующей истории его жизни и падения. Очень не хотелось услышать что-нибудь простое и тривиальное. Мне казалось: чуть больше времени, и сознание писателя создаст тот шедевр, который каждый пишущий человек ожидает от своего следующего произведения!

Если бы я мог знать, что ожидает меня впереди… Как бы я поступил? Кинулся бы прочь от этого нового знакомого? Не знаю. Но жизнь оказалась ошеломительнее моих фантазий!

Мы подъехали к старенькому, но опрятному заборчику, поддерживающему живую изгородь, которая тщательно скрывала дом от посторонних глаз.

Двор был аристократически запущен. В нем не было мусора, но не было видно и приложения руки хоть какого-нибудь, пусть и не профессионального, но садовника.

Сам дом был по современным меркам небольшим, но по советским — огромным, хотя и одноэтажным.

— Да. Здесь раньше жила большая семья моего деда, — комментировал Роман, сопровождая меня по тропинке между громадных сосен и очаровательных в своей оставленности плодовых деревьев и кустарников. — То есть не его самого, а его родителей. Но сам дом — это заслуга деда. Он его построил и постоянно достраивал, деля между семьями своих братьев и сестер. Внуки, конечно же, хотели раздербанить фамильное гнездо, но вышел запрет на продажу домов в этом поселке. И мои родители, заработав в 90-е, выкупили все доли и расселили родственников, а дом оставили себе. Теперь здесь живу я.

— А родители где? — поинтересовался я скорее из вежливости, чем из любопытства.

— В Канаде, — открывая дверь, ответил хозяин, и продолжил: — Проходите, пожалуйста, в кабинет к дедушке.

Вот не сказал он тогда «в кабинет дедушки» или «в дедушкин кабинет»! А произнес именно: «в кабинет к дедушке». И как человек, занимающийся словом профессионально, я это заметил.

— К моему стыду, — ведя меня по коридору, объяснял хозяин, — это единственное тщательно убираемое помещение во всем доме. Дед просил, чтобы я проводил в его кабинете как минимум два часа в день. Вот я и убираюсь, когда устаю от чтения…

Роман распахнул дверь, и я впал в ступор. Передо мной предстал шикарнейший кабинет советского писателя. Чего здесь только не было! И всё оттуда, из тех времен. Веяло писательской благодатью!

— Дед занялся творчеством ещё в студенческие годы и смог вписаться в советскую действительность… должен был вписаться, чтобы кормить семью. Он создавал чудесные сказки. Все советские дети знали его истории. Возможно, и вам их читала мама.

Я не мог произнести ни слова. Если бы этот странный человек знал, какой подарок он мне преподнес своим появлением в моей жизни! Я предчувствовал, что найду здесь тему своего романа.

Если бы я тогда знал, к чему это все приведет…

В доме раздался звонок: курьер привез заказ. Роман пошел открывать, а я остался у входа в эту магически притягательную комнату, даже не осмеливаясь перешагнуть порог.

Оцепенение от предвкушения чего-то грандиозно талантливого не давало решимости войти в личное пространство этого, возможно, когда-то великого писателя, раз уж он смог творить, выжить и состояться в советские времена…

Я медленно вошел в комнату, и сразу же моим вниманием завладело громадное кресло, величественно возвышающееся напротив массивного письменного стола, уставленного всеми полагающимися обстановке атрибутами писательства.

Разглядывая предметы на столе, я медленно опустился на сиденье. Хотелось попробовать представить, что мог чувствовать и о чем думать сидящий в этом кресле человек, которого знала вся страна от мала до велика. Я закрыл глаза, чтобы вжиться в это состояние.

Но на это действо мне было отведено совсем немного времени.

— Молодой человек, — незнакомый голос выдернул меня из раздумий. — Сергей вас, кажется, зовут?

Я открыл глаза и, подскочив с кресла от неожиданности, забежал за его высокую спинку, рефлекторно пытаясь спрятаться. Напротив меня стоял тот, чей громадный портрет я только что видел на стене, решив, что это бывший хозяин этого дома.

Передо мной стоял крепкий, уверенный в себе пожилой человек в отлично сшитом, я бы сказал, дорогом костюме каких-то прошлых времён. Он внимательно, и чуть улыбаясь, смотрел мне прямо в глаза.

— Да, я дедушка этого обормота, — как ни в чем не бывало, продолжил старик, словно читая мои мысли. — Я не против, если вы останетесь у нас погостить, но с одним условием! Согласны?

Я не знал, что это было за условие, но уже покорно кивал, понимая, что у меня нет вариантов отказаться.

— Вот и чудненько, — проговорил дед и, ничего не добавив, исчез за потайной дверью, о существовании которой мне, конечно же, еще не довелось узнать.

Я плюхнулся обратно в кресло и замер без единой мысли в голове. Анализируя потом свое состояние, мне показалось, что со мной что-то происходило в тот момент, но я никак не мог вспомнить, что именно. Не знаю, сколько я просидел в таком оцепенении, но когда очнулся, солнце было уже полуденным. В дверь вошел бодрый и радостный Роман.

— Ого! Почему вы такой бледный? — спросил он меня с порога.

Я молчал, не понимая: признаваться или нет.

Роман внимательно посмотрел на меня и улыбнулся.

— Дедушка? Вы его видели? Приходил?

Я только смог кивнуть в ответ.

— А ушел сюда? — Роман указал на один из книжных стеллажей.

— Да, — снова кивнул я.

— Весело! Вы первый из посетителей этого дома, кому он явился. А посетителей было здесь не мало, уж поверьте мне! Пойдёмте, покажу!

Я вышел из-за стола, а Роман подхватил меня под руку, как будто понимая мое состояние.

Миновав несколько комнат, мы подошли к большому залу, на стенах которого на фотографиях рядом с тем, кого я только что удостоился чести лицезреть, была запечатлена целая плеяда известных, да и малоизвестных советских писателей.

Старинные фото висели вперемешку с современными, на которых также мелькали знакомые мне лица.

— Ни к кому из этих людей и моих родственников дед посмертно не приходил. Кроме меня.

— И что он хочет от вас? — начиная понемногу приходить в себя, спросил я, понимая, что не только мне в этом доме видятся призраки.

— Хочет, чтобы я стал писателем. Чего он хочет от вас, я пока не знаю. Пойдемте пить чай!

— Вы так спокойно об этом говорите? — воскликнул я с удивлением.

— Привык! Не первый год является, — невозмутимо ответил Роман и повел меня на террасу.

Получалось, что дед хотел сделать из внука писателя и… и, возможно, подстроил встречу с настоящим писателем, то есть со мной. Но реально ли это? Не тронулся ли я умом, делая такие предположения? Чего призрак хотел от меня? Почему, кроме нас двоих, больше никому никогда не являлся? С другой стороны, какая разница! В сложившихся обстоятельствах я точно сумею нащупать лейтмотив для новой книги. Призраков в моих книгах еще точно не встречалось, а уж про жизнь и говорить не приходится! Но как так получилось, что я понадобился призраку? Возможно, наши желания просто пересеклись во Вселенной? Мне нужна идея, а ему зачем-то понадобился я.

— Он не дает мне работать, — отвлек меня от размышлений новый хозяин дома и продолжил свой рассказ, разливая чай и придвигая ко мне варенье. — Как только я устраиваюсь на работу, он организовывает какие-нибудь препятствия! Весьма изобретательный и настойчивый дед, надо вам сказать.

То дверь запрет, и пока я найду окно, из которого могу выбраться из дома, — опоздаю. То деньги спрячет, которые я заработаю. Пытался не ночевать дома: отработаю смену, поем на полученные, прихожу домой — меня начинает так невыносимо тошнить, что лучше бы не работал и не ел. Много чего вытворял! Фантазии у него на сотню писателей хватит! А я вот хожу и побираюсь теперь…

«Боже, как мне повезло! В этом доме точно можно найти груду историй, если покопаться!» — подумал я тогда, а вслух спросил:

— А договориться с ним не пробовали?

— Бесполезно. Он и слышать ничего не хочет! Ему нравилось читать мои юношеские сочинения, и он не видит для меня никакой альтернативы. Но та страница уже перевернута, и я не хочу к ней возвращаться…

— Так вы писали? Дайте почитать! — сам не понимая почему, воодушевился я.

— Писал, но почитать не получится. Юношеское утеряно, а остальное — все сжигал, все до единого листочка. Пока пишу, вроде нравится и даже кажется приличным. Финальную точку поставлю, перечитываю — все ерунда, все тлен, не стоящий внимания.

— Да кто вам сказал такое? — оторопел я от такого отношения писателя к своему творчеству.

— Я сказал! — ответил он, как-то даже, мне показалось, слишком строго к себе…

— А кто-нибудь читал ваши сочинения, которые вы сожгли?

— Нет, никто, — на удивление легко и просто ответил автор, уничтожающий результаты своего труда.

— Так откуда вы можете знать, что все написанное вами — ерунда? — почти вспылил я.

— Я знаю, — очень грустно, совершенно спокойно и с поразительным достоинством, в котором чувствовалась боль и какая-то непоколебимая уверенность в словах, ответил мой новый знакомый.

Что можно было на это сказать? Я перевел тему:

— Вкусное варенье. Сами варите?

— Нет, соседка, — лицо Романа разгладилось доброй улыбкой.

— Она вам нравится! — сразу сделал я вывод, даже не подумав, что неприлично так говорить с малознакомым человеком.

— Нравится, — тихо и немного смущенно проговорил он.

— Почему вы не вместе? Она замужем?

— Нет, она свободна и, возможно, влюблена в меня, но мы никогда об этом не говорим.

— Почему?

— Что могу ей дать я? Несостоявшийся внук писателя, побирающийся на улицах и в забегаловках!

— Любовь! — воскликнул я, ничуть не сомневаясь в драгоценности такого дара.

— Любовь никчемного человека? — с вызовом и презрительной ухмылкой к самому себе проговорил Роман.

— Может тогда, стоит начать писать ради этой любви? — хотелось понять мотивы человека, так уверенно отказывающегося от девушки, которая ему явно была симпатичной, и своего призвания (Насколько я смог понять из рассказа о призраке это было именно оно — призвание!).

— Писать и быть осмеянным? Нет уж, увольте! — непоколебимость убеждения была завидной.

— Боже ж мой, какие страсти! — не выдержал я. — Да вы попробуйте сначала написать, а потом уж бойтесь!

Роман вдруг поморщился, зажмурившись, а через мгновение открыл глаза, полные слез, встал и каким-то немного жалким, но и одновременно жестким голосом произнес:

— Я вам очень благодарен за еду и за то, что скрасили мое утро! Я удивлен, что вы видели деда, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Я прошу вас покинуть мой дом! — Роман закрылся. Он стоял и внимательно смотрел на меня сверху вниз, по моим ощущениям, даже не веря самому себе, что смог произнести такие слова тому, кто, как казалось, облагодетельствовал его сегодня.

— Ром, прости! — искренне извинился я. — Я был не прав, что вот так слету ворвался в твою жизнь и проехал катком, видимо, по-больному. Я не хотел. Занесло. Не каждый день ведь встречаешься с призраками великих писателей и их внуками, описывающими такие страсти!

Роман улыбнулся и, пожалуй, даже обрадовался моей искренности:

— Ладно, проехали! А ты чем занимаешься? — как-то органично перешел и он на «ты».

— Я? Геолог, — почему-то с ходу соврал я в ответ и сам удивился такому повороту.

— Геолог? Ни разу в жизни не встречал геологов. Как тебя занесло в такую профессию? — логично удивился и Роман.

«Когда ты сам-то в последний раз видел геолога, так запросто слоняющегося по улицам Москвы?» — думал я про себя и сочинял на ходу дальше:

— Фильмов советских насмотрелся про походы, открытия. Помнишь, был фильм с Высоцким?

Рома кивнул.

— Вот этот фильм был последней каплей, и я решился.

— Нравится? — почти с восхищением спросил он.

— Вообще — да. Но сейчас пытаюсь устроиться в институт, надоело мотаться по горам и весям. Устал уже. Не то чтобы романтика прошла, но хочется уже какой-то оседлой стабильности, что ли…

— Женат?

— Нет, не сложилось. Не встретил еще ту, единственную, соседку, которую смог бы любить всю жизнь, — с улыбкой ответил я с намеком на вареньеварительницу.

— Послушай, — кивнул Роман, понимая и закрывая тему, — я тут обещал соседу одному помочь. Ты, если хочешь, оставайся. Дом в твоем распоряжении. Я заметил, что тебе интересно в кабинете у деда. Можешь почитать что-нибудь. А я быстро сгоняю, помогу починить соседу водопровод и сразу вернусь. Договорились?

Я был счастлив от такого предложения.

Захватив с собой какие-то инструменты, Роман ушел из дома.

Я остался сидеть за столом, ошеломленный происходящим. Прошловековое спокойствие и неспешность витали в воздухе. Хотелось затаиться, наслаждаясь моментом и атмосферой этой писательской идиллии. Я достал смартфон, чтобы почитать о хозяине дома.

— Молодой человек, — раздался уже знакомый голос, снова заставивший меня вздрогнуть. Писатель сидел в кресле напротив. — Мой обормот, насколько я слышал, уже успел вам рассказать, что страшиться меня нет оснований. Я довольно спокойный призрак.

— Да, за исключением вашего параноидального стремления мешать ему жить!

— Я не мешаю, я пытаюсь подтолкнуть внука к его призванию.

— А разве можно заставить человека делать то, что ему не нравится? — спросил я, осознавая, что меня даже не удивляет спокойствие, с которым я разговариваю с призраком.

— Еще как можно! Так всегда было: для блага семьи можно заставить себя делать что угодно. Только ваше время расхолодило вас всех до расхлябанности.

— Да у него и семьи-то нет, — парировал я.

— Поэтому-то и нет, что не делает того, что должен! — со стопроцентной уверенностью в словах проговорил писатель.

— Да кто решает это, что он должен делать, а что нет? — реально возмутился я, как будто речь шла обо мне самом или, по крайней мере, о моем брате.

— Он сам. Только он сам, — грустно проговорил мой собеседник.

— Тогда почему вы заставляете делать его то, что он сам считает нужным не делать?

— Вы не понимаете, молодой человек! Он сам решил стать писателем, а потом испугался трудностей, встречающихся у любого на пути, и спрятался в кусты. Я пытаюсь напомнить ему об этом и уговорить перестать обращать внимание на всяких страшащих его зайцев, которые сами боятся всего вокруг, встречаясь с талантом такого уровня, и поэтому пытающихся закопать, закидать грязью любого одаренного человека, лишь бы не думать о себе и своем прозябании.

— С ним что-то случилось? Не на пустом же месте он вдруг стал таким?

Призрак пожал плечами и развел руками, дав ясно понять, что объяснять он это не намерен.

— Скажите, — вдруг задумался я. — А вы реальный персонаж, так сказать? Вас можно потрогать? Вы не прозрачный. На вид кажетесь плотным, как и мы все.

— А это без разницы, молодой человек. Это как вам заблагорассудится.

— Как это?

— С нами, потусторонними, дело именно так и обстоит. Захотите вы себе решить, что мы плотные, — будем плотными, захотите — прозрачными, — будем прозрачными. Это ведь все в вашей голове, сударь!

— То есть мы с Романом оба вас придумали? — вдруг осенило меня.

— Ну, зачем же сразу — «придумали»! Я вполне реальный. Ну, по крайней мере, я так считаю. А как считаете вы, это уж вам и решать!

«Совсем запутал старик! Хотя, в сущности, какая разница, какой он! Главное ведь, замысел книги от него заполучить…» — думал я.

Раздался звонок, дед исчез, а от калитки послышалось: «Рома, ты дома?»

Глава 3 Софья

Распогодилось. Солнце сияло во всю мощь. Казалось, что лето вернуло свои права. Я подошел к калитке посмотреть, кто пришел. Милая девушка лет 35, изящная и, казалось, почти невесомая, смотрела на меня громадными синими глазами. Вот кого, скорее, можно было принять за призрака, чем того вполне себе реального, упитанного, «призрачного» писателя в кресле на террасе.

— Здравствуйте, — ответил я на молчаливый вопрос незнакомки. — Я — приятель Романа. Он ушел к какому-то соседу, но обещал скоро вернуться. Хотите зайти?

— Да, я бы прошла и подождала его, — ответила девушка. Мурашки теплой волной обдали меня с головы до ног. Почему-то захотелось зажмуриться и слушать этот голос бесконечно!

Открыв привычным движением с улицы внутреннюю щеколду калитки, красотка пошла к дому.

— О, возможно, это ваше, изумительно вкусное, варенье я только что пробовал? — догадался я спросить, пропуская девушку вперед.

— Да, точно! Я варю варенье, и рада, что вам понравилось.

Бросив взгляд на фигуру девушки в легком летнем платье и ее роскошную кипу кудрявых волос, собранных в соблазнительную прическу, магически открывающую шею и плечи девушки, я каждой частицей своей души почувствовал непреодолимую тягу писателя выразить увиденное словами.

Градус восхищения этой чарующей красотой моментально зашкалил, и у меня как-то само собой вырвалось: «Вы волшебная!»

Спустя полмгновения я был в шоке от себя: ни сами слова, ни такое поведение не были свойственны моей натуре (я никогда не был ни ловеласом, ни соблазнителем только что встреченных девиц).

Девушка резко развернулась и, прищурившись, пристально посмотрела мне в глаза. Этот взгляд я помню даже сейчас. Я не мог постичь тогда его значения, но отчетливо помню, как дрожь прошла по всему телу. В ее взгляде недвусмысленно читались искреннее презрение и какая-то неземная, я бы сказал, благодарность одновременно. Таких глаз я не встречал ни до, ни после.

Я привык всматриваться в людей, чтобы выудить из них максимум. Привык быть внимательным к мелочам, сохраняя в памяти любые детали, чтобы потом реалистично воссоздавать типажи людей в своих произведениях.

Но этот взгляд… Мне показалось, что помнить я буду его всегда! Такой смеси абсолютно противоположных чувств я еще не встречал в своей жизни.

Она посмотрела на меня и, не сказав ни слова, пошла к дому. Я так опешил (и от своей наглости, и от ее реакции), что на пару мгновений остался стоять на том месте, на котором она меня пригвоздила. Потом пришлось неловко догонять.

— Софья, — шепнул мне на ухо внезапно появившийся за спиной дед. И как появился, так же и исчез.

— Софья, — повторил я вслед за писателем, а потом неожиданно спросил: — а вам Роман никогда не рассказывал о своем дедушке?

То ли я отупел после тех нескольких часов оцепенения в кабинете писателя, то ли с моей головой стали происходить несуразности после встречи с призраком… Почему я решил впервые встреченного, обыкновенного человека расспрашивать о явлениях почивших людей в этот мир?

— Я всегда знала, что в этом доме обычно обитают немного странные люди, но не до такой же степени! — улыбнулась девушка в ответ. — Кто же в нашей стране не знает такого писателя?

Ее немного презрительное отношение ко мне и манера говорить вдруг стали для меня настолько притягательными, что захотелось не только смотреть на нее вечно, но и поцеловать прямо здесь и сейчас!

«Чорт, что происходит со мной?» — я первый раз в жизни не мог справиться со своими эмоциями. Неужели встреча с призраком так повлияла на мою психику? Не скажу, что захотелось овладеть ею немедленно, но почувствовать вкус ее губ — точно! И это было настолько сильнее меня, что шансов вывернуться из моих объятий у нее не было.

А она и не сопротивлялась! Казалось, что ждала этого с не меньшим желанием, чем я.

Только после поцелуя глаза почему-то сверкнули слезой, и она, не сказав ни слова, стремительно ушла прочь.

Я остался стоять на террасе, пытаясь понять, что со мной произошло. Почему я так поступил? Наваждение? Зависть к обладателю писательского дома с великим дедом? Желание заполучить хоть что-то, что принадлежало ему? Месть человеку, у которого есть все, чего нет у меня, но он не хочет этим воспользоваться? Я еще никогда не испытывал такую палитру чувств к едва знакомому человеку!

— Сергей, — окликнул меня Роман, подходящий к дому с другой стороны. Видимо, на участке была вторая калитка. — Что-то случилось? Я видел убегающую Софью.

— Нет, с чего ты взял? Кажется, чайник забыла выключить.

Роман посмотрел на меня с подозрением.

— Вы точно ее не обидели? — перейдя почему-то снова на «вы», уточнил хозяин дома.

— Точно, Ром! Расскажи, как дела у соседа?

— Да он скоро сам придет, ты его и расспросишь! Он как услышал, что у меня дома гостит геолог, так его было не отговорить. Эти писатели, как дети, им везде надо засунуть свой любопытный нос в поисках идей для своих глупых книжек. А мне пора к деду. Распорядок у нас, иначе спать не даст всю ночь! Будет ходить, бродить, скрипеть, склянки бить, воду лить, дырки в крыше сверлить, мышей призывать, кота выгонять.

— Стоп, стоп, стоп! Давай по порядку. Ты ходил к соседу, помогать чинить водопровод, а сосед — писатель. Так? — спросил я, не столько интересуясь происходящим, сколько желая скрыть свое смущение после поцелуя девушки, которую видел всего несколько минут.

— Так, — подтвердил Роман.

— У вас здесь все писатели, что ли, до сих пор?

— Нет, не все. Но этот — писатель и, как он утверждает, в третьем поколении.

— А ты типа не знаешь, в третьем или нет? — уточнил я, пытаясь поддержать разговор, скрывая свое волнение.

— Я не читаю ничего, кроме классики, поэтому — да! — не могу тебе сказать определенно.

— И он хочет услышать тучу историй про мои экспедиции. Так?

— Точно!

Роман казался естественным. Хотелось верить, что он не видел того, что произошло между мной и Софьей.

— Ясно. И я у тебя гощу? — решил я заодно прояснить свой статус пребывания в этом доме.

— Да. Разве нет? — искренне удивился хозяин дома. — Не знаю почему, но мне показалось, что тебе надо остаться, раз ты видел деда.

— Логично, — согласился я.

— А ты хочешь уйти?

Странно, что он захотел уточнить это. Неужели все-таки видел поцелуй?

— Да не особо… — пожал я плечами.

— Вот и оставайся. Я понял, ты не совсем местный, да?

Я кивнул в ответ.

— Вместе веселее. Я прекрасно готовлю, сегодня попробуешь. У тебя хватит денег на двоих на первое время? Ты же снимаешь, наверное, квартиру, да?

— Угу, — радуясь, какое счастье само текло ко мне в руки, и предвкушая необычную тему для книги, подтвердил я.

— Вместо квартплаты кому-то ты же можешь покупать нам на двоих продукты?

— Конечно! — без сомнений ответил я.

— Вот и чудненько! Глядишь, архив деда разберем, издадим и денег заработаем. Ему эта идея не очень нравится, но куда он денется? Тщеславие писателя еще никто не отменял!

Здравомыслие нового знакомого меня несказанно радовало. Я был согласен на все, чтобы остаться здесь и теперь не только из-за книги и призрака, но и из-за девушки.

Кажется, я влюбился. Осознание пришло так же естественно, как и очередной рассвет. Я не помнил, чтобы я когда-нибудь писал о любви с первого взгляда, слишком это была не моя тема повествования, но, если бы я описывал эту сцену в книге, думаю, написал бы именно так: она ворвалась в его жизнь, и теперь все события, создаваемые им вокруг себя, подчинялись единственной цели — быть рядом с ней.

Я не был затворником. Знавал шикарные флирты и обычные одноразовые связи. Все, как всегда у меня, зависело от размера гонорара, места обитания и масштабности замысла книги. Но вот таких казусов, как с Софьей, в моей жизни еще не встречалось.

Чем больше я думал о ней, тем больше мне казалось, что я знал ее всегда. Мне не стоило труда придумать всю ее жизнь до встречи со мной, и даже не было необходимости теперь говорить с ней об этом. Хотелось только быть рядом и вдыхать аромат какой-то сногсшибательной лесной ее свежести.

Как пригласить ее в гости, чтобы Роман ничего не заподозрил? А еще лучше — в его отсутствие дома.

Экскурсия по поселку? Надо будет натолкнуть его на эту мысль, а потом как будто невзначай заглянуть к ней.

Мои мечты прервал сосед, шедший к дому с той же, неизвестной мне пока, стороны, откуда появился и Роман, который давным-давно, по всей видимости, уже ушел к деду, оставив меня наедине с моими мыслями.

— О, это вы? — еще на подходе обратился ко мне худощавый человек неопределенного возраста, начиная лет эдак с 45.

— Да, — протягивая руку коллеге для знакомства, отозвался я. — А вы — сосед Романа?

— Да,конечно! Афиноген, — деловито представился человек.

Моя челюсть пыталась отвиснуть, а брови сами полезли на лоб. Вот кого-кого, но Афиногена я здесь точно не радел встретить! Так и подмывало спросить: «Как угораздило твоих родителей такое вычудить?» Но не дав мне опомниться, сосед дополнил самопрезентацию:

— Афиноген Герардович! — гордо и напыщенно произнес мой визави.

«Ооо, дружочек, — подумал я, — да у нас, кажется, не все дома в нескольких поколениях!»

— Это псевдоним?! — осенило меня спросить.

— Что вы! — обиделся сосед. — Мой псевдоним — Герольд Агафангелович.

— О! Стоящий псевдоним, — решил польстить я визитеру, подстроившись под его обыкновение. Видимо, жизнь была у него не из легких, с таким-то именем, да еще и с таким псевдонимом.

— Расскажите о себе, будьте так любезны. Роман сказал, что вы — писатель в третьем поколении.

— Да, мой отец и дед были выдающимися писателями!

— Да? Какая честь познакомиться с вами! — еле сдерживая улыбку, проговорил я. — Порекомендуете что-нибудь почитать из вашего или предков?

— Вот, — предусмотрительно взятая с собой книженция страниц на 12 тетрадных, переписанная от руки, тут же легла на стол передо мной. — Это мое, из последнего. Отличный саркастический фельетон на нынешнюю действительность.

— О, я с удовольствием почитаю произведение такого именитого писателя. А что-нибудь из работ родителей? — попытался я все-таки добиться от писателя подтверждения гениальности его предков.

— Ну, отца завистники гнобили, и власти не давали ему издаваться, а потом все, что было написано, он уничтожил, чтобы это не мешало мне стать писателем. Я поэтому и псевдоним взял. Отец так просил.

— О! Я понял. А что-нибудь из творений деда? — уже подозревая, что и в этом случае не услышу ничего вразумительного, спросил я.

— А дед ушел из жизни очень рано, не выдержал исторических катаклизмов. Весь архив его утерян при переездах.

— Как жаль, как жаль, — сокрушался я, пытаясь не разрыдаться от смеха над такими выдающимися, по словам потомка, писателями.

— А в писательском поселке как давно вы живете?

— С 1994 года, — гордо произнес самозваный писатель. — Тесть купил нам этот дом на свадьбу.

«Что ж там за невеста, за которую надо было дать такое приданое, чтобы всучить ее этому прыщу, еще и приплатив?» — подумал я…

Вопросы иссякли. Что делать с таким собеседником, было непонятно! Я, конечно, еще до встречи с ним придумал пару баек о жизни геологов, но рассказывать их ему не было никакого смысла.

— А давайте я вам почитаю свой фельетон? — хватая со стола свою тетрадку и не дав мне опомниться, Афиноген Герардович начал читать, встав в позу Пушкина, читающего «Онегина».

Сначала я думал, что я брежу или нахожусь в коме, и мне это чудится. Потом я удивлялся, что никогда в жизни не встречал до такой степени глупых людей, и этот был первым. Потом захотелось взять его за шиворот и выкинуть в окошко веранды, обязательно разбив стекло, чтобы ему было мучительно больно от порезов, как было мучительно больно моему разуму слушать этот желчный бред недалекого, озлобленного на весь мир человека. Но в конце я, всегда умевший находить хоть что-нибудь положительное в ситуации и людях, вдруг сообразил: «Да с такими именами, да в трех поколениях жизнь наверняка не давала им спуску. Что он мог видеть, кроме насмешек?» И мне стало его жалко, такого убогого и бесталанного, мнящего себя писателем.

«А в сущности, чем мы отличаемся? — подумал я. — Вот он спросит у меня с усмешкой: Ты — Сергей Верхотуров — писатель? А докажи! Что ты написал? Предъяви, покажи, дай почитать! И что я ему дам? Книжку, подписанную чужим именем? Мы оба сейчас пусты и оба судорожно ищем тему…»

Похлопав Афиногена по плечу и подняв большой палец вверх в качестве одобрения, я выпроводил его восвояси, а сам поехал в свою съемную квартиру расплатиться с хозяевами и забрать вещи.

Ночь прошла бурно: снился дед-писатель, какие-то толпы знакомых и незнакомых лиц великих. Они хлопали меня по плечу и говорили: «Ничего, внучок, прорвемся!». Звали выпить и пытались накормить. Софья не снилась.

Глава 4 День первый

Конечно, хотелось побыстрее уладить все вопросы с внуками почившей старушенции и поскорее вернуться к Роману и его призраку, но опыт предыдущих лет подсказывал, что на этапе поиска сюжета новой книги любой встречающийся на пути человек может подсказать такой замысловатый фортель, что лучше не пренебрегать подворачивающимися возможностями.

Я отдавал себе отчет, что другого случая покопаться в истории 90-летней неугомонной бабульки мне точно больше не представится. В этой квартире таилось нечто, не дававшее покоя разуму и не поддающееся логическому объяснению, какая-то непонятная загадка. Редкой советской бабушке доставалась подобная квартирка на Тверской. И не каждая бабушка способна нанять таких дизайнеров, которые сделали бы из ее жилища современную конфетку. Кто все эти люди? Откуда такие средства? Кто эти загадочные родственники?

Ни на одной фотографии я не нашел семейной идиллии. Но зато при детальном рассмотрении обнаружил фотографии Фиделя Кастро и Мирей Матье, Джона Леннона и Лайзы Минелли с автографами. И даже фото молодого Брежнева с подписью. Я понимал, что на этих стенах висит целое состояние. Но ни одной фотографии хозяйки дома с детьми не было видно. Более того, я и внуков-то ее не видел. Общался только с агентом, который действовал по доверенности от имени то ли внука, то ли внучки, то ли их обоих — я так и не понял. Документов я не спрашивал. Бывали в моей судьбе страны, где верить людям на слово было возможно, и обратное считалось не совсем приличествующим местным нравам и правилам.

Даже если бы меня агент обманывал, я ничего не терял. Залога он не потребовал, умеренную квартплату запросил понедельно и не вперед, а по мере проживания.

Условия были странными, но мне ли привыкать к странностям, если ими была усыпана вся моя жизнь!

Все время пребывания в этой квартире я мысленно вертел историю бабушки и так и эдак. Загадочная, пустующая квартира явно намекала на какие-то московские тайны…

Но на данный момент оставалась последняя задача: найти хоть одно письменное свидетельство о том, кто здесь жил. Не хотелось думать, что бабушку по-тихому грохнули, а квартиру сдают по каким-нибудь подложным документам или по наследству, оформленному по принуждению. Всякое в нашем мире могло приключиться, а теперь, когда я не собирался оставаться здесь жить, разгадку хотелось обязательно найти и как можно скорее.

Я осмотрел каждый уголок, заглянул в каждую щель между мебелью и стенами, обыскал старинный отреставрированный стол на предмет потайных ящиков. Тщетно! Не было никаких следов. Хоть бы на фото было что-нибудь типа: «Любимой, дорогой Люсе от пламенного воздыхателя» или «Дорогая Люсьен! Рад знакомству» Нет же! Ничего.

А может, это просто задумка дизайнера? Ничего не значащие фотографии, найденные на развалах блошиного рынка?

Но нет, я чувствовал, что все не так просто! Хотя никак не мог объяснить себе это ощущение важности поиска ответов.

Собрав все свои вещи и скинув квартплату на карту агенту, который молчал, как партизан, как бы я его не пытал по поводу хозяев, я спустился в кафе. Ставшая уже знакомой девушка-бариста приветливо предложила маффин к обычному кофе, и я решился спросить:

— Саш, а вы не знали бабульку, которая жила раньше двумя этажами выше и гоняла на байке. Хотя… вы, наверное, недавно здесь работаете. Откуда вам знать?

Девушка как-то болезненно… чорт! Со всем арсеналом слов писателя я не могу передать суть этого взгляда! … Именно болезненно посмотрела на меня, потом удивленно повела головой … и, ничего не ответив, в замешательстве убежала.

Вместо нее из кафешного закулисья вышел совсем зеленый юнец и сказал, что рассчитает меня вместо Александры. Я попытался было разузнать, что с девушкой, но парень был, по всей видимости, неисправимым интровертом и ничего сколь-нибудь внятного сказать не мог.

Решив заехать к Саше когда-нибудь потом, я выдвинулся к новой, как мне казалось тогда, главе своей жизни. Я переключился на настоящее.

Таксист был настолько разговорчивым, что хотелось сменить машину или на худой конец придушить его. Так, немножечко, для профилактики, чтобы образумить! Нет, я всегда готов был говорить с любым, лишь бы поймать ту нить, которая завернет историю в неожиданные дали, но сегодня хотелось разобраться с самим собой, а не болтать с посторонними!

Как говорили в книжках, которые я читал до того, как возомнил себя писателем: сердце пело, а душа ликовала. И ничто не могло затмить этой радости, даже этот нагло нудный таксист.

Хотелось только понять: неужели это и есть влюбленность? И чувствовал ли я когда-нибудь что-либо подобное в своей жизни, ну, хотя бы в юности!

Но чем дальше я пытался анализировать свое состояние, тем увереннее казалось, что я был влюблен в нее всю свою жизнь! Казалось, что не могло быть и дня ранее, чтобы я не думал о ней. Жизнь не делилась на до и после. Казалось, что войдя в мою жизнь, она заполнила там всё: и прошлое, и настоящее, и, хотелось надеяться, будущее.

Я вышел из машины около дома Романа, достал чемодан и сумку, и замер на месте: навстречу шла она, Софья.

Хотелось броситься к ней, обнять, расцеловать, схватить в охапку, забрать и больше никогда не отпускать, но я испугался, что нас увидит Роман. А что я без его деда сейчас? И я, поджав губы и разведя руками, показывая, что в руках вещи и нет возможности поздороваться, трусливо ретировался, зайдя в калитку писательского участка.

В этот момент в моем сознании наступила пауза. Я не помню, как дошел до дома Романа, как плюхнулся в кресло на террасе и сколько я пробыл в таком оцепенении — не могу вспомнить. Одно только слово обухом стучало по голове: «Трус!», причем, в разных вариациях. Как будто тысячи сущностей вдруг пришли в мою голову, и каждый на свой лад повторял это слово. Я хотел сойти с ума, лишь бы не думать о том, что я прошел мимо нее, как будто вчера ничего не произошло между нами.

Спас Роман:

— Привет, пропавший! Куда ты вчера исчез? Даже слова не сказал… Я думал, ты сбежал, испугавшись деда, и уже не вернешься…

— За вещами ездил и расплатиться, — пытаясь вернуться в действительность, машинально ответил я.

— Это всё? — кинув взгляд на мой багаж, удивился Рома.

— Да, представь, — улыбнулся я. — Минимализм. Что нужно пи… геологу в его кочевой жизни? Пара белья и зубная щётка…

— Пффууу, чуть не спалился, — сказал в моей голове какой-то остаточный голос из тех, что кричали «трус».

— Тааак, я что, схожу с ума с этой влюбленностью и здешними призраками? — спросил первого второй голос внутри меня.

— Молчать! — попытался заткнуть их обоих кто-то третий.

— Да, щас! Кто ты такой, чтобы нами командовать! — возразил первый.

— Как дедушка? Приходил? — сказал я вслух, чтобы эти трое заткнулись.

— Да тут такое столпотворение народа было, пока ты где-то пропадал… — ответил хозяин дома.

— То есть? — Голоса в голове исчезли, я полностью вернулся в действительность.

— Ночью нагрянул Афиноген, сказал, что ты открыл ему глаза на его творчество, и он теперь знает, что ему делать и что писать. Утром прибегала его жена, спрашивала, куда я дел ее мужа, Афиноген ушел из дома. Потом была Софья и несла какую-то чушь. Потом заявилась полиция, потому что тесть Афиногена — какая-то шишка в МВД или где-то там еще, и они завели дело о его пропаже или похищении.

Не смог я удержаться и не спросить, с напускным безразличием, конечно же:

— А что за чушь несла Софья?

— Да даже не бери в голову! Какие-то фантазии влюбленной дурочки. Крыша уже поехала, видимо, столько лет ходить вокруг меня…

— А тебе… — попытался спросить я.

— Мы еще вчера закрыли с тобой эту тему. Мы больше не говорим о моих отношениях с Софьей. А теперь про деда. Он объяснил мне, почему явился тебе. Сказал, что хочет заключить с тобой сделку. Он отдает тебе то, что тебе нужно, и то, зачем ты здесь. Не знаю уж, чтобы это могло быть. А ты за это делаешь из меня писателя. И если у тебя за восемь дней не получится сделать из меня писателя, то он вышвырнет тебя вон.

Роман смотрел на меня и наслаждался моментом. Он, конечно же, понимал, что не собирается становиться писателем. И если его не сподвиг на этот труд родной дед-призрак, то уж куда там какому-то геологу справиться с этим…

Остался вопрос: почему он вдруг смотрел на меня сверху вниз. Не в физическом смысле этого выражения, а с налетом какого-то садистского превосходства. Он видел нас (заметьте: нас, я не говорю: меня) с Софьей? Софья сказала что-то о нас? Я почему-то уже не сомневался, что она уже любит меня, а не этого Романа, которому симпатизировала всю свою жизнь.

Мне хотелось этого до скрежета зубов… чтобы она уже любила меня! Чтобы утереть нос этому сопляку! Знаменитый дед говорит ему: пиши, у тебя талант! А он выкобенивается тут! Кто бы мне сказал, что у меня талант! Не нравится, видишь ли, ему его писанина! Знал бы он, сколько всего писатели готовы отдать, чтобы только получить замысел книги! А он пишет и сжигает, падла! Знал бы, какие лишения мы готовы терпеть, чтобы написать, чтобы получилось. А у него пишется, и он нос воротит! Его увещевает такой дед, а он корчит из себя не пойми что! Дед с Того света пришел и тусит тут, чтобы родной внучок поверил в свое призвание…

В общем, к этому моменту между нами сложились натянутые отношения: он хотел немножечко стереть меня с лица земли, а я его презирал настолько, что, кажется, с удовольствием бы уже и стер.

— Ладно, окей, — резюмировал мизансцену Роман. — Мне пора на работу, а ты осваивайся здесь. Если дед сам не явится, а ты захочешь с ним поговорить, найдёшь его в кабинете. Просто сядь в его кресло и закрой глаза.

— Постой, ты же вчера говорил, что не работаешь…

— Да, не работаю, но хожу по окрестностям, чиню, что попросят, помогаю людям, они мне за это что-нибудь подают.

— Но мы же договорились, что у меня есть деньги на еду, зачем тебе куда-то идти сейчас? — реально не понимал я, что происходит.

— Не хочу, чтобы надо мной ставили опыты и склоняли к писательству. Это первое. А второе — ты всего-то здесь на восемь дней! И если дед решит (а он, уверяю тебя, решит) вышвырнуть тебя отсюда, как он сказал, то, поверь мне, ты и пары секунд без его произволения здесь не останешься!

— Ясно, — не стал спорить я о том, о чем спорить было неблагоразумно.

«Интересно, — снизошло на меня как озарение. — Получается, дед ведь знает о нашем поцелуе с Софьей? И ничего не сказал внуку? Или сказал? И поэтому он себя так ведет? Надо пойти поговорить с дедом…»

Роман ушел, показав мне комнату, в которой я мог расположиться. Это была достаточно уютная средних размеров выбеленная комнатенка с шикарной печкой и приличным письменным столом, с креслом около распахнутого окна и небольшой кроватью. Всё, что надо писа… геологу на отдыхе!

Я сел в кресло и расслабился, наконец-то можно было собраться с мыслями и подумать в одиночестве. Но по факту оказалось, что в этом доме мне не суждено было остаться наедине со своими мыслями.

По деревянному наличнику, спрятавшись за стену дома, кто-то тихонько постучал. Я нехотя встал и, подойдя, не поверил своим глазам, под окном стояла она, Софья.

Довольно неуклюже, но со всей решительностью я выпрыгнул из окна на улицу и, тут же попав в ее объятия, решился на долгий поцелуй, который был прерван на самом страстном месте властным окриком:

— Молодой человек! — женский голос кричал со стороны центрального входа. — Роман! Я требую, чтобы вы подошли ко мне немедленно.

Софья показала мне вторую дверь в дом и движением руки нежно подтолкнула ко входу! Я торопливо пошел, а когда взялся за ручку двери и оглянулся, ее уже не было видно из-за кустарника и деревьев.

— Молодой человек, — встретила меня властным голосом женщина средних лет, ярко и безвкусно одетая. Довольно симпатичная внешность скрывалась за притворно вредным выражением лица. — Молодой человек, я с вами разговариваю. Что вы такого вчера сказали моему мужу, что он исчез?

— А, вы жена Афиногена! — догадался я.

— Да, я жена Афиногена, Марго. Это не настоящее имя, это псевдоним, — тут же добавила она.

«Кажется, она заразилась», — подумал я про писательские замашки ее мужа.

— Что случилось, Марго? Расскажите толком!

— Он вчера прибежал от вас, возбужденный и какой-то странный! Сказал, что вы открыли ему глаза на действительность, и он теперь все понял про свой талант. Схватил свой портфель и убежал. Потом его видели у Широкого и у Белого.

— Кто такой Широкий? — спросил я, решив показать свою вовлеченность в происходящее.

Марго посмотрела на меня как на умалишенного:

— Широкий — самый успешный писатель из нашего поселка, — произнесла она со всей значительностью, на которую, видимо, была способна.

— Ясно, — после такого взгляда безопаснее было не уточнять. — А Белый?

— Саша Белый — ну, псевдоним, конечно, поэт местный, так, шелупонь, просаживает папины денежки, делает вид, что поэт.

Марго явно поклонялась Широкому и презирала Белого.

— Хорошо, что было дальше?

— Дальше его видели в такси, он уехал и больше не возвращался.

— А почему вы подумали, что этому виной я? — попытался я разобраться в сути предъявляемых мне обвинений.

— Так он явно сказал, что вы открыли ему глаза! О чем вы с ним говорили?

— Ни о чем… — Пожал я плечами в знак того, что: «Не виноват я, барышня!».

— Как ни о чем? Он здесь больше часа просидел впервые в жизни! Его нытье никто столько времени не выдерживает. О чем вы говорили? — напирала Марго с настойчивостью асфальтоукладчика.

— Я просто слушал его фельетон.

— Его? Фельетон? Вы? Слушали? — в удивлении она произносила каждое слово, отделяя одно от другого паузой. — Боже мой! — Мадам с каким-то немыслимым отчаяньем во взгляде, казалось, обессилев под спудом информации, на нее свалившейся, рухнула в верандное кресло. — Что вы наделали? Зачем вы это слушали? Я так много лет положила на то, чтобы этого бреда никто не читал, а вы… — Марго вдруг разрыдалась, став настоящей: не притворной дурой, а настоящей бабой, которая может позволить себе любые излишества! — Что вы наделали? — сквозь всхлипы все повторяла и повторяла она.

Я уже сбегал за водой и, стоя рядом, гладил ее по голове и как мог утешал. Напоминала она мне кого-то… Может, какой-то персонаж из советского фильма? Не мог вспомнить и понять.

— Марго! — вдруг резко оборвал я ее плач. — Расскажите все толком, я ничего не понимаю!

Плач постепенно прекратился, а на меня смотрела совсем другая женщина, с размазанной тушью, какая-то доверчивая и простодушная:

— А вы никому не расскажете?

— Слово даю! — вложив в эту фразу всю уверенность, на которую я только был способен, проговорил я, стараясь приободрить плачущую визитершу.

— Я вышла замуж за Афиногена из-за Широкого, — кажется, чуть успокоившись, начала свой рассказ Марго. — У нас с Широким был роман, а потом он меня бросил, но я никак не могла жить без него! Я встретила Афиногена, он готов был от безысходности и тотального одиночества поверить мне, что я влюблена в него. Я упросила отца купить мне этот дом, чтобы быть рядом с Широким.

— И с Широким у вас…?

— Да, все это время мы встречаемся. Ему удобно, что я не претендую на его свободу, а мне все равно.

— А Афиноген? — решился уточнить я.

— Да знает он все! Но ему гордость его не дает возможности выгнать меня! Да и куда ему меня выгнать из моего же дома? А уйти жить к своей престарелой матери, в жо… — осеклась она и продолжила: — мира, ему не хочется. Вот и страдает, жаждет написать хоть что-нибудь и утереть нос Широкому. Думает, что талант Широкого для меня что-то значит. А мне плевать на эти ваши писательские амбиции, я просто люблю Широкого, и все… — Марго замолчала и погрузилась в какие-то свои мысли…

— Жестокая вы, — резюмировал я.

Марго очнулась и продолжила:

— И никто бредни Афиногена не слушал никогда, а тут вы… Как вас угораздило-то? — искренне переживая и расстраиваясь, проговорила она.

— Просто был занят своими мыслями и было все равно, какую чушь и кто несет рядом, а потом стало жалко его…

— Понятно! Вернется, значит, скоро… Все в порядке, поскитается день-второй, возомнив себя писателем, напишет какую-нибудь хрень и вернется. — Марго встала. Протянула мне руку и произнесла:

— Лена. Не говорите никому, пожалуйста, то, что я вам здесь рассказала… Хотя, какая разница? И так все всё знают! — Медленно развернувшись на каблуках, грустно склонив голову, она пошла восвояси.

Я смотрел ей вслед и понимал, что такие страсти — совсем не мой жанр, но приходилось удивляться разнообразию жизни писательского поселка. Пройдя полпути до выхода из участка, Лена вдруг начала выпрямляться, и за ручку калитки бралась уже привычная всем Марго, властная и капризная жена беззвучного горе-писателя.

Я улыбнулся и рванул в кабинет деда. Софья уж точно сегодня снова не объявится, а задача стояла теперь передо мной, по всей видимости, непростая.

Сев в кресло, я закрыл глаза, как советовал Роман и как я сделал, войдя в первый раз в этот кабинет.

— Сергей! — тут же начал материализовавшийся дед. — А я тебя уже поджидаю, документик кой-какой для тебя состряпал, чтобы мы ничего с тобой не забыли…

— Только не говорите, что его кровью надо подписывать, — съязвил я в ответ.

— Зачем же? Я обычный писатель. Умею подписывать договора с издательствами, люблю, чтобы все было по полочкам разложено, чтобы потом никаких эксцессов и претензий друг к другу. Мы же оба знаем, зачем ты здесь. Тебе нужен сюжет новой книги, и я его тебе дам, но…

— … с условием, — продолжил я.

— Конечно! А как же без него? Зачем ты мне нужен в моем доме, если не по делу? — ничуть не смутившись (если такие эмоции вообще могут быть присущи призракам), проговорил дед.

— Ну да, логично! Откуда может взяться в нашем мире бескорыстная помощь? — с насмешкой в голосе проговорил я.

— Вот именно! Итак, не будем терять времени понапрасну! Ты обязуешься за восемь дней с момента подписания этого договора сделать из моего внука писателя, а я гарантирую, что предоставлю тебе замысел твоей новой и самой успешной книги.

— Каким образом вы мне его гарантируете? Вот предположим, я сумею уговорить вашего внука, а вы меня обманете!

— Ты должен каждый день писать по восемь часов, только всё, что ты за это время напишешь, я буду у тебя забирать в конце дня. И бумаги изымать, и текст из памяти. А если у тебя получится сделать из моего внука писателя, то на девятый день я все тебе верну и бумаги, и память!

— А если не получится — не вернете, — уточнил я.

— Совершенно верно.

— Честно! — согласился я.

— Есть кто дома? — это снова была она, Софья!

«Сегодня? Серьезно? И это не сон? Она нашла повод прийти?»

Я побежал открыть дверь и снова застыл в удивлении! Почему эта девушка постоянно ввергает меня в состояние ступора?

На пороге стояли человек 10 официантов в белых костюмах с пластиковыми коробами в руках.

— А, это ты? — проговорила Софья, как будто и не ожидала меня здесь увидеть. — Ладно. Ребята, заносите! — скомандовала она официантам.

Я был вынужден прижаться к двери, чтобы пропустить всю эту процессию в дом. Уверенным шагом они направились в ту комнату, в которой я видел фотографии.

Софья руководила процессом. В мгновение ока в середине зала образовался громадный стол с белоснежной скатертью, и официанты, бегая к машине и обратно, организовали за полчаса банкет, достойный дома какого-нибудь министра…

— Что происходит? — осмелился спросить я.

— А вы не знаете? — удивилась Софья.

— Нет, иначе не спрашивал бы…

— Сегодня у деда Романа было бы 110-летие, и по воле случая, или не случая, день рождения и у Романа.

На праздник соберется пресса, друзья семьи. В общем, народу будет прилично. Наследник не собирался отмечать, но Союз Писателей настоял, и Рома до кучи решил позвать всех, кого только смог вспомнить. «Гулять так гулять», — сказал он мне…

— А деньги откуда? Он вроде ж безработный, а тут стол такой! — я был реально удивлен.

— Да, вы правы… Денег у него нет. На себя нет… А на счету достаточно. Просто тратить их можно только на определенные цели по завещанию… На такие, как этот банкет, можно, а на текущую жизнь, как вы себе это представляете, — нет.

«Не люди, а ходячие персонажи какие-то! — подумал я. — Бери и сразу в книгу толпами заводи».

Вскоре появился Роман, и начали собираться гости. Несколько небольших съемочных групп из нецентральных телеканалов сновали туда-сюда, не давая никому расслабиться. Какие-то медийные коллеги пришли почтить память большого писателя. Друзья Романа, судя по возрасту, тоже начали подтягиваться…

Зал заполнился быстро, в какой-то момент мне почудилось, что он резиновый, столько народу в него набилось. Но люди сновали по всему дому и даже на улице, перемещаясь хаотично и увлекая меня обрывками фраз:

— Да, хороший был писатель и смог многого добиться, а вот личная жизнь не сложилась…

— А как судьба обошлась с его потомками…

— Да, жаль мальчика, наверное, многое мог бы сказать миру…

— А Сонька-то, Сонька все вертится здесь… Надеется, по-прежнему, что ли?

— Да нет! Софья крутая теперь, не нужно ей все это… Наверное, по старой памяти просто…

— А все-таки жалко дочку-то его, какая умница-красавица была…

— А ты не знаешь, что случилось с его женой? Куда делась? И почему такая история с дочкой случилась?

— Никто не знает, исчезла, как будто и не было никогда…

— А я слышал, разбилась…

— Ничего она не разбилась, я видела репортаж про нее по телевизору!

— Да нет! Она потом разбилась…

Все! Голова отказывалась это воспринимать! Я осознавал, что все судачили о жизни писателя и его семьи и замолкали, когда показывался рядом Роман, но понять из этих обрывков фраз что-либо конкретное мне не удавалось…

Какую дочь жалко? Почему красавицей была? Кто разбился? Жена или дочь? Чья жена?

Ясно было только одно: здесь скрывалась какая-то тайна, и мне очень нужно было ее разгадать, а может, и написать книгу, как хотел Роман, разобрав мемуары деда…

— Серге-эй! — услышал я за спиной шепот деда. — Пойдемте со мной скорей! Я вас кое с кем познакомлю!

Конечно же, я сразу отреагировал согласием на такой призыв и, развернувшись, пошел за дедом. Потом включилась мысль, и я остановился:

— Стоп! Куда вы меня ведете?

— В соседнюю комнату! — и глазом не моргнув, ответил призрак.

— Зачем? Почему нельзя знакомиться здесь? — стала постепенно доходить до меня абсурдность ситуации.

— Ну, как же? Они ведь, того… — заговорщицки подмигнул мне дед.

— Кто того? Чего того? — начинал я закипать и сердиться.

— Ну, призраки же! — развел руками писатель, по всей видимости сетуя на мою бестолковость!

— И какие там призраки? — вдруг осознав тотальную нелепость происходящего, улыбнулся я.

— Как какие? Писатели! Вам разве не интересно пообщаться с настоящими, великими писателями? — откровенно удивился и моему поведению, и моим вопросам автор детских сказок.

— Может и интересно! Но пока я здесь, а они уже там, как-то не очень и хочется! — попытался образумить я дедушку.

— Да ладно вам, Серж! Может вы уже одной ногой там! Откуда вам знать такие подробности вашего бытия? А так… познакомитесь заранее, веселее будет!

— Тише вы! Не кричите, нас услышат! — Мы стояли в какой-то маленькой, проходной комнате друг напротив друга, но со стороны-то это все выглядело как будто я ругаюсь в пустоту… Я подошел к стене, прислонился к ней спиной и, как будто разговаривая сам с собой, произнес:

— И кто там? — любопытство все ж таки цепляло.

— Ну как кто? Все ваши любимцы: Пушкин, Чехов, Достоевский, Булгаков и иже с ними. Душ двадцать. Пришли меня поздравить. И я к ним хожу, надо же как-то поддерживать светскую жизнь! Бывать с визитами, обмениваться литературными достижениями…

Нет! Даже для меня это уже было слишком! Я развернулся и, ни слова не говоря, направился к живым.

— Много теряете, Серж! — услышал я упрекающий голос деда. — Такие души! Свидитесь ли когда-либо без меня?

Даже не задумываясь над словами призрака, я вернулся в зал.

Давно я не видел такого столпотворения знаменитостей, собравшихся в одном месте в России! Нет, они-то, конечно, собирались, просто меня в такие места на родине никто еще не приглашал. Здесь были и известные на весь, не только русскоговорящий, мир писатели, и те, кого встретить можно было только в сети. И молодые авторы, и уже старички, которым все еще хотелось чувствовать себя частью творческого сообщества…

Я с равным интересом вглядывался в лица тех, чьими книгами зачитывался, и тех, чьи книги мне откровенно не нравились, пытаясь в лицах последних найти ответ на загадку: как можно писать такую дребедень?

К какому классу писателей относил я себя? Не смогу с уверенностью сказать. Иногда казалось, что написанное было достаточно приличным, чтобы показать это читателям. А порой казалось, что в этот раз снова получилась откровенная чушь, но в любом случае я нес написанное в издательство, чтобы вердикт выносил редактор профессиональным взглядом, а не я сам.

Вдруг, среди этих размышлений, один персонаж привлек мое внимание, странными косыми взглядами поглядывая в мою сторону, а потом, делая вид, что смотрит вовсе не на меня, а сквозь…

Напрягшись, я начал копаться в памяти, которая через время, скрепя сердце, подсказала мне того, кого я чудовищным усилием воли жаждал забыть!

— Семен Семеныч, здрааавствуйте! — со злорадством приветствовал я своего бывшего преподавателя по теории литературной критики — Ну что? Стали знаменитым писателем? Или все по-прежнему: писатель одной книги? Или еще у кого-нибудь что-нибудь украли?

— Я не знаю вас, молодой человек! Отойдите от меня! — Как от назойливой мухи пытался он от меня отмахнуться! — Я — уважаемый человек, переходя на визгливое шипение, — продолжал он. — Вы не имеете права так со мной разговаривать.

— Я не имею? Это я-то не имею? — вдруг взорвался я, и, скорее, не от его наглости, а от того, как брезгливо он пытался от меня отделаться!

— Господа, прошу минуточку внимания! — произнес я официальным тоном так громко, чтобы услышали все.

Журналюги своим профессиональным чутьем тут же почувствовали, что запахло жаренным, и мгновенно сбежались.

— Познакомьтесь, это Семен Семеныч, уважаемый всеми преподаватель теории литературной критики! Написавший сколько книг? — уточнил я у него.

— Пять! — прошипел он в ответ, сверкая глазами так, будто хотел испепелить меня на месте.

— Ого! Целых пять книг. И думаю, что все пять были украдены у бывших студентов, но, по крайней мере, первая — у меня точно! Я, наивный, думал, что встретился с профессионалом, который уж безошибочно знает, как все должно быть! А он, уважаемый Семен Семеныч, профессор, заслуженный преподаватель, втоптал меня в грязь, разнес в пух и прах мою книгу, заставил уничтожить, играя на чувствах юнца, желавшего создать что-то гениальное!.. А потом… знаете, что сделал? Издал под своим именем…

— А докажи! — С лицом стервятника, нацелившегося на свою добычу, выскочил он передо мной как на ринг. — А не докажешь! Голословно это все!

Этот толстый индюк с лоснящейся мордой в таком же лоснящемся пиджаке, годным только для того, чтобы об него вытирать грязные руки, даже не чувствовал себя виноватым передо мной!

— Да с чего бы мне врать!? Я ж именно к вам… — искренне удивился я.

— А из мести, что я тогда тебе сказал, что твоя книга и яйца выеденного не стоит!

— Да! А потом опубликовал под своим именем…

— Не правда! Я сам написал, сам, — полез со своими хиленькими кулачками на меня этот мерзкий и смрадно воняющий своим враньем человечек, но Роман успел подскочить сзади и оттащить его от меня, вышвырнув за шкирку, как вшивого кота, из дома.

Семен Семеныч еще долго грозился кулаком в нашу сторону и что-то еще вещал одобрительно кивающим журналистам…

— Не отпускает? — сочуственно спросил Роман, найдя меня в комнате, которую он любезно мне предоставил. — Ты не геолог, да? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.

— Да, я писатель, — вынужден был я сознаться.

— И поэтому дед тебе явился, чтобы ты уговорил меня снова взять перо в руки… — сделал вывод из происходящего хозяин дома.

— Да, — подтвердил я, понимая, что отпираться не было никакого смысла.

— А тебе что от него нужно? — с каким-то дружеским участием поинтересовался Роман.

— Идею новой книги… — Почесал я затылок, понимая, что в этом доме эта фраза звучит как-то не совсем уместно. Казалось, что признаваться в таком как-то стыдно.

— У тебя, у профессионального писателя нет идеи? — неподдельно удивился Роман.

— Представь…

— Как такое может быть?

— Ну, у тебя же тоже нет… — грустно улыбнулся я.

— Не, ну ты сравнил! Кто ты, и кто я… Я в юности писал какую-то галиматью, а ты говоришь, что учился в литинституте, дед говорит, что, по твоим словам, ты много писал… Ты меня с собой не сравнивай! И потом, я писал, но мне не нравилось то, что выходило из-под моего пера, так сказать! И если ты меня спросишь, я тебе сюжетов на раз-два-три выдам кучу… Как это — у писателя нет сюжетов? Да столько всего, о чем хочется написать… Только не получается, ерунда какая-то всегда…

— Выдай! Выдай мне хотя бы тройку идей! Выдай, прямо здесь и сейчас! — завелся я.

— Хорошо… Например, разобраться, почему у успешных, замечательных людей, у которых есть все: семья, любовь, ребенок, карьера, любимое дело, вдруг на самом взлете забирают жизнь! Написать историю, разложить по полочкам и понять это!

Я задумался. Не то, чтобы я никогда не размышлял об этом, но чтобы писать о таком…

— Ладно! — согласился я. — Еще!

— Почему успешный писатель, на раз-два сдающий книги в печать, не издается под своим именем? Как такое случилось? По какой такой причине? Ответь мне! Это ж целая глобальная вещь получится!

«Ёлки! Я никогда об этом не думал! Жил и жил! Меня все устраивало… Однажды, приняв такое решение, больше и не возвращался к этому вопросу!»

— Да, ты прав! — нерадостно подметил я. — Вопросов, которые можно поднять, столько, что жизней всех писателей не хватит. Только твои темы не с потолка взяты, правда ведь? Вторая про меня, а первая? Первая ведь тоже про меня! Откуда ты знаешь, что мои родители погибли?

— Дед рассказал, — просто, без заморочек, и как-то по-родному ответил Роман.

Гости уже давно разошлись, а мы как сидели в моей комнате, сбежав после инцидента с преподом, так и сидели…

— Расскажи мне о них! — попросил внук писателя.

— О ком? О родителях?

— Да…

— Родители как родители. Оба были журналистами, познакомились на журфаке и всю жизнь потом были вместе. Везде и всегда. В конце девяностых им предложили какой-то грандиозный проект в Африке. Они не вернулись. Мы жили на съемной квартире, и в один пасмурный осенний день ко мне пришел человек из редакции и сказал, что родители погибли. Меня отправили в интернат. Больше я ничего не знаю. Мне было 15. Мир рухнул. У меня даже не осталось ни одной фотографии. Куда делись все наши вещи из квартиры, я тоже не знаю.

— Как это? — серьезно удивился Роман.

— Меня просто выдернули из моей жизни! И тогда было совсем не до шмоток, да и все равно было. Я впал в какую-то прострацию. После интерната я сразу ушел в армию, а когда вернулся, никого не нашел из тех, с кем могли работать мои родители.

— А бабушки, дедушки? Вы не из Москвы?

— Папа был детдомовским, а когда речь заходила о маминых родителях, она закрывалась и говорила, что она одна и у нее никого нет.

— И ты не пытался узнать?

— В детстве?

— Потом. Можно же как-то в паспортном столе все восстановить…

— Нет. Не хотелось. Я очень обиделся тогда на них, что они не взяли меня с собой!

— Не взяли с собой — вместе погибнуть?

— Именно! Зачем они меня одного здесь оставили? Чтобы я что здесь делал?

— Вот и напиши книгу о своих предках. Раскопай родословную, узнай, в конце концов, как погибли родители! И закрой уже вопрос с этим литкритиком. Пиши под своим именем!

— О! Нашелся тут умник! Я хоть как-то пишу! Ты вообще сидишь в своей шикарной норке и ничего не пишешь! — слишком острые вопросы поставил он передо мной, и я решил, что лучшая защита — это нападение.

— Мы сейчас о тебе или обо мне говорим? — Рома улыбнулся.

— О тебе, Роман Батькович! Мне поставлена задача из тебя писателя сделать… — напомнил я, зачем я здесь…

— И за это ты получишь идею книги, да? А зачем она тебе, если мы вместе уже нашли то, о чем неплохо было бы написать… Может, отстанешь от меня и займешься делом?

— Я подумаю, — рассмеялся я.

— Спокойной ночи! — окончил разговор Роман. — Пойду поблагодарю Софью и провожу ее домой, наверняка сидит и ждет меня…

Ревность кольнула исподтишка. «Незнакомое доселе чувство» — констатировал я.

Чтобы отвлечься и не думать о Софье, решил попробовать писать, как договаривался с призраком. Мысль о том, чтобы заполучить идею книги из потустороннего мира, не давала покоя. Дед не замедлил явиться, а я продолжил с того места, когда нас прервали:

— И если я не смогу уговорить вашего внука стать писателем, то мне надо будет покинуть этот дом?

— Да. Только не совсем просто покинуть.

— То есть? А как можно его непросто покинуть? Со скандалом что ли?

— Нет. Ты умрешь, — призрак произнес это настолько просто и обыденно, что мурашки пробежали по телу.

— Как это? — растерялся я.

— Просто умрешь, сердечный приступ, — призрак пожал плечами в знак того, что поделать лично он с этим ничего не может.

— И вы так спокойно об этом говорите?

— А как я должен об этом говорить? — тем же ровным тоном спросил писатель. — Это ведь не мне умирать, а тебе! Я, если ты успел заметить, уже давно умер.

— Я отказываюсь от такого договора, — с усмешкой проговорил я. — Я не хочу соглашаться на такой бред! Тем более, что ваш внук напрочь не хочет ничего писать. И вообще нет шансов его уговорить!

— Хорошо, не соглашайся, — как-то даже, я бы сказал, безмятежно ответил мне бывший хозяин дома.

— Так просто? — удивление мое зашкаливало.

— Да, — спокойно подтвердил призрак.

«Как хорошо, что я не распаковал вещи», — подумал я и, не медля ни минуты, встал и, взяв шмотки, решительно пошел к выходу, без оглядки, не желая больше оставаться в бредовой атмосфере этого дома.

Описывать весь последующий мрак в моей голове от простого удивления до ужаса я не буду! По событиям: сначала не открылась калитка, никакими усилиями одолеть ее не получилось; а когда я попытался перелезть через эту, сделанную из деревянных досок преграду, отделяющую меня от остального мира, она начала бить меня током как железная, подключенная к электричеству. Через забор из живой изгороди не было вообще никакой возможности перебраться.

Я ринулся к садовому домику, который заприметил раньше, в надежде искромсать эти кусты в хлам, но найдя секатор и попытавшись продраться через колючие кусты, я понял, что они не пускают меня, как будто стена стоит, мягкая, упругая, которая отталкивает меня каждый раз, когда я пытаюсь к ней приблизиться.

Отскочив и упав на землю в очередной раз после безуспешной попытки выбраться из писательского плена номер тысяча двести пятьдесят шесть, я расслабился и решил сдохнуть прям там, но дед явился незамедлительно:

— Марш немедленно в кабинет, — скомандовал он и исчез.

Я встал и обреченно поплелся в дом. Думать не хотелось, делать ничего не хотелось, напала безысходность. Я понимал, что пытаться обыграть призрака нет никакой возможности. Надо было решать поставленную передо мной задачу. Но как? Я видел настрой Романа. Возьмет и вообще не вернется! А я тут обязан из-за этого кончиться! Чорт бы побрал этого деда!

Я вернулся и сел в кресло. Передо мной лежал договор, а напротив — стоял дед.

— Вы бы присели что ли? Разговор предстоит, наверное, долгий, пока вы мне объясните все ваши правила. Как я теперь понимаю, выйти отсюда самовольно я не смогу…

— Именно так, — просто ответил дед, без тени злорадства или удовольствия.

— А как вы сумели взять меня в такой оборот? Разве не нужно мое добровольное согласие на все это?

— А ты уже согласился! — искренне веря в это, заверил меня призрак.

— Когда?

— При первой встрече я тебе сказал «Я не против, если вы останетесь у нас погостить, но с одним условием! Согласны?» Ты кивнул, а я подтвердил: «Вот и чудненько!» И потом, когда презрительно думал о моем внуке, представляя, что писатели могут отдать за замысел, ты был готов к этому. А потом Роман тебе рассказал, зачем ты мне нужен. Ты в своем сознании снова уже согласился.

— Стоп-стоп-стоп! Вы и в голове моей копаетесь?

— Да, что там копаться? Зачем? У тебя на лице все написано! Презрение так презрение! Злость так злость! Ну, и так далее.

— Нет-нет, постойте! Вы говорите не о том, что написано у меня на лице…

— Послушай, мил человек! Я не об этом тебе толкую! Я говорю тебе о том, что у меня не простой для тебя есть замысел…

— Гениальный! — с усмешкой поддел я писателя. — Да?

— Бери выше! Еще ни один писатель не писал такого. Даже твой любимый Достоевский не поднимался до таких высот. О Чехове и говорить не будем…

И такие замыслы можно получить, только обменяв их на что-либо равноценное. А для меня важно, чтобы мой внук выполнил в этой жизни свое предназначение и стал хорошим детским писателем, лучшим, чем был я. Поэтому и такое сложное условие.

— Да у него даже детей нет! Какой детский писатель? — непритворно удивился я.

— Но у него же есть он сам! Он что, никогда не был ребенком?

— Почему обязательно детским? Обязательно повторять ваш путь? — сохраняя надежду хоть что-либо понять, допытывался я.

— Не спорь! — резко и чуть сердясь на мою глупость, прервал меня дед. — Никто не может повторить чей-то путь! Это невозможно. У каждого свой путь!

— Ладно. Как вы предполагаете, я его уговорю?

— Это ты должен придумать сам! Я испробовал уже все, у меня не получилось! Поэтому я тебя и заманил сюда.

— Как это вы меня сюда заманили?

— Отправил его в чебуречную на встречу с приятелями, чтобы он встретился с тобой и привез сюда…

— Пусть так… — не стал я ни удивляться, ни спорить о том, чего не знал. — И что я должен делать? Я, кстати, от руки никогда ничего не писал! Я буду писать со скоростью черепахи.

— Ничего, справишься, даже не заметишь как. Садись и пиши, ябуду диктовать. Восемь часов подряд. Если остановишься и заноешь, пиши пропало. Привет тебе, кстати, от Антон Палыча. Ему какая-то из твоих ранних сказок понравилась.

— Он читал? — не мог поверить я такому счастью.

— Ну, читал. И что такого? Всегда кто-нибудь что-нибудь да читает!

— Антон Палыч — не кто-нибудь!

— В этом случае ты, конечно, прав. Но один рассказик из ранних, не кажется ли тебе, что этого маловато? Может пора подумать о серьезной литературе?

— А у меня не серьезная…

— Неа, — как-то по-родному, по-доброму произнес он и скомандовал: — Ладно, садись, пиши…

Я взял в руки ручку, и он начал диктовать:

«15 апреля 1910 года в родильный дом № 7 имени Григория Львовича Грауэрмана, что по улице Большая Молчановка, дом № 5–7, приехала молодая пара…»

Вы не поверите, я реально писал восемь часов подряд, минута в минуту, не останавливаясь, хорошая кипа листов получилась, а потом… в мгновение ока она исчезла.

Сказать, что я чувствовал себя уставшим? Вряд ли. Обыкновенно как-то. В первые секунды было ощущение достойно сделанной работы, а когда написанное исчезло, пропало и ощущение. Даже физической усталости не осталось от многочасового сидения за столом, хотя спать уже давно хотелось, или показалось сейчас, что давно хотелось… Но дед решил меня добить:

— И еще одно условие!

— Еще одно? Куда уж больше? Моя жизнь на кону, а вы еще хотите условий? — обреченно вскрикнул я.

— Умирать ты будешь постепенно. Если не будет прогресса в переговорах с моим внуком, через три дня запустится процесс расставания с телом. На четвертый день у тебя отнимется одна нога, на пятый — вторая, потом левая рука, потом все тело, в восьмой день, в конце которого ты умрешь, если он не согласится, ты сможешь писать только лежа.

— И если он не согласится, то через восемь дней меня не станет, — удостоверился я.

— Да.

— И у меня всего восемь дней жизни, и ты хочешь, чтобы я потратил их на твои бредни? — не выдержал я и перешел на «ты».

— А ты хочешь на что их потратить? — серьезно поинтересовался призрак.

— Ну уж точно не на чужую жизнь, а как минимум на свою.

— И что у тебя на данный момент есть? Где она — твоя жизнь?! Давай посмотрим. Имени — нет, дома — нет, семьи — нет, любимой — тоже нет, чужую украл. Денег на кармане максимум на три месяца, если у тебя сейчас забрать возможность писать — кто ты?

— В этом вы правы, — вынужден был согласиться я, — если забрать возможность писать, можно помирать прям сегодня, и нечего тянуть, — опустив голову как на плаху, решился я покончить со всем этим.

— Ну, ты хоть поборись как-то, за жизнь-то свою, нет? У тебя же теперь есть Софья, есть та, с кем можно жить и творить рядом, — участливо предложил дед.

— Софья — не у меня, у внука вашего, вы перепутали, — саркастично заметил я.

— Да у тебя уже, с первого поцелуя твоя…

— Я не верю, что смогу сделать из вашего внука детского писателя, хоть какого-нибудь писателя… — грустно констатировал я.

— А ты попытайся, вспомни и внуку моему расскажи, ты же тоже начинал свой путь со сказок. Детям нравилось читать, ты сам говорил. Зачем ты их писал?

— Понимал, о чем пишу, понимал — зачем. В этом был какой-то смысл.

— А почему бросил?

— Мне показалось, что стало нечего сказать…

— И ты переметнулся на взрослых…

— Да, там были деньги, и не плохие. В сущности, ведь мы все внутри дети и хотим верить в сказки…

— И где теперь твои взрослые сказки?

— Гуляют по миру…

— Ну-ну! Гуляют они… Ты даже сам не вспомнишь все эти свои имена… Что ты после себя этому миру оставишь?

— Зачем что-то оставлять? Кому? Ни родителей, ни жены, ни детей.

— Зачем? Знаешь, отсюда, с моей колокольни, видится все не так фрагментарно, как с земли. Можешь себе представить? Ммм… ну, к примеру, большой, красивый персидский ковер ручной работы, где каждая ниточка, каждый стежочек подобран и выткан не только аккуратно, но и сообразно глобальному замыслу о рисунке. Так же и судьбы человеческие, переплетаясь, создают необыкновенной красоты узор, разгадать замысел которого можно лишь, покинув эту бренную землю. Отказываясь от своего предназначения, человек обрывает эту, пока непонятную ему, нить рисунка.

— Что там обрывать? Моя нить… откуда идет? Папа детдомовский. Мама без роду, без племени, за 15 лет ни разу не сказала, кто ее родители. Какая ниточка? О чем вы? Их нить оборвалась! Узор вашего ковра уже испорчен.

— Не бывает напрасных смертей. И то, что ты не знаешь своих предков, не отменяет их существования. И то, что они были именно такими и неизвестными тебе в том числе, сделало из тебя то, что ты сейчас есть!

— И что я сейчас есть? — честно хотел понять я.

— Давай посмотрим ответ в твоих сказках? Чему они учили? На что повлияли, куда могли читающих их детей завести? Они были талантливыми, ты как считаешь?

— Возможно…

— Давай почитаем и найдем там ответ. Спасем для мира двух писателей! Глядишь, орден какой дадут мне! — радостно ухмыльнулся призрак.

Я задумался и… не заметив как, уснул. Прямо за столом…

Снились герои моих сказок, я бродил среди них и что-то искал. Найти, сколько ни старался, не смог.

Глава 5 День второй

— Серж! Ты где? — раздался голос Романа, приближающегося к моей комнате. Он вошел. — Здесь, конечно же. Договорились? Нет? Я предлагаю тебе экскурсию по поселку! Может, последний раз видимся…

— Как это последний? — пытаясь очухаться от совсем непродолжительного сна, хрипло пробормотал я.

— А ухожу я от вас! От обоих, — мрачно кивнув в сторону кабинета деда, злобно проговорил Роман. — Надоели вы мне со своими сказками. Не пишу я ничего! Нечего писать! Остыл, нечего сказать миру, умер писатель, не было! Зачем вы ко мне пристали? Пойдем! Отдам тебе твою Софью и уйду!

— Как уйдешь? Он же убьет меня! — как брошенная собачонка бежал я за Романом, который размашистым, уверенным шагом шел к калитке. Я не видел его еще таким. Это был совсем другой человек нежели тот, которого я видел в эти дни. Он оказался гладко выбритым, подстриженным, в каком-то очень приличного вида костюме, и при этом жесткий и убежденный в своей правоте. — И что значит: отдашь мне мою Софью?

— То и значит. Я знаю о вас обоих все.

— Что «все»? — оторопел я.

— Все! — как-то так безапелляционно заявил Роман, что уточнять дальше не возникло никакого желания.

Мы беспрепятственно оказались за пределами участка, видимо, вместе с внуком дед позволял мне выходить, и направились на прогулку.

Роман в красках рассказывал мне обо всех жителях домов, мимо которых мы проходили. Рассказывал увлекательно и увлеченно, не пропуская деталей о самых отдаленных родственниках живущих поблизости людей. Наконец, мы подошли к скромному дому Софьи.

— Иди! Она ждет тебя. Она знает, что ты сегодня придешь. Она живет одна.

Отвлекшись на прогулке от мыслей о смерти и не в силах больше думать ни о чем, что было связано с призраком и его внуком, я вбежал к Софье, не оглядываясь и не размышляя о последствиях.

Спустя время пришло осознание, что договор не подписан, я на свободе, в доме любимой женщины, тело которой и душа, раскрывшаяся для меня нараспашку, принадлежали теперь только мне, и показалось, нет предела этому счастью, и что это может продолжаться вечно!

Но по мере того, как любовная лирика утихала, сознание возвращалось и требовало решить поставленную задачу! Не каждому ведь в жизни являются призраки. Не каждому открывают сроки. А что если он просто меня предупредил, и у меня осталось каких-то восемь, теперь наверное меньше, дней, и сделать из его внука писателя — это единственная возможность остаться в живых, подписав договор с одним с Того света?

Остаться в доме Софьи до смерти, а потом сделать ее до конца жизни несчастной, и самому всю вечность мучиться, что упустил свой шанс? Нет! Пока есть надежда, надо бороться! Где этот чортов Роман? Пойду морду ему набью, что ли! Вдруг полегчает?

— Софья, простите, мне очень надо уйти! — Да, мы так и не перешли на «ты», и это придавало шарма этому так стремительно и странно начавшемуся роману, хотелось верить, длиной в жизнь!

Она смотрела молча и понимающе, но по-прежнему в ее взгляде, кроме благодарности и теперь уже любви, читалось что-то странное, как будто она до сих пор злилась на меня за что-то! За что? Раздумывать не было времени! Пусть будет за то, что я так долго не появлялся в ее жизни! Так, кажется, пишут в женских романах? «Я ждала тебя всю жизнь! Почему ты так долго не приходил?» Нет времени на ее загадки! Потом, когда-нибудь, если это «потом» наступит…

Я выбежал из дома и наткнулся на машину скорой помощи. И вдруг какая-то старая бабка, завидев меня, заорала во все горло: «Убили касатикааааа! Рому убили! Он убил! Держите его! Оооон!» — переходя на визг, орала бабулька, тыча своим дряхлым пальцем в меня!

Не раздумывая, я бросился бежать! Куда я мог бежать в этом странном месте? Конечно, в лапы к призраку. Кто, кроме него, мог спасти меня от всего этого кошмара: от обвинения в преступлении, которого я не совершал?

Не позаботившись после себя прикрыть ни входную дверь, ни дверь в кабинет, я пулей влетел в кресло, закрыл глаза и чуть ли не заорал:

— Дед!

— Да здесь я, не ори! — сначала отозвался призрак, а потом явился.

— Что происходит? Ты знал, что его убьют, поэтому отпустил меня с ним?

— Ну, знал, что жизни его конец, а что убьют — не знал…

— Что значит, ты знал, что жизни его конец?! — растерянно спросил я.

— Ну, он же бесповоротно и окончательно отказался быть писателем… Согласился бы хотя бы подумать, выжил бы…

— А какой конец у него был, ты не знаешь?

— Меня вернули только в этот дом. Я не имею права выходить из него и бродить за вами по пятам. Я не знаю, что происходит за его пределами…

— И что орала та бабка, ты тоже не знаешь?

— Слышал. Она местная умалишенная. Ей никто не поверит! Ты же не убивал Романа?

— Нет, конечно! — воскликнул я.

— Значит, тебе незачем волноваться! Милиция разберется…

— Полиция… Не уверен я, что все так просто обойдется. Свидетель единственный, и она укажет на меня…

— Не поверит ей никто, не сможет она тебя вспомнить! Но если она действительно все видела… Наведайся к ней и спроси, что именно она видела и почему считает, что ты его порешил.

— Что за сленг, писатель? «Порешил»… Ладно, пойду. — Необъяснимым образом спокойствие призрака передавалось и мне. — Где она живет?

— Да, аккурат рядом с Софьей…

Я даже не стал спрашивать, что теперь будет с нашим договором и моей смертью, разобраться в убийстве Романа на данный момент казалось важнее. С тяжелым сердцем я подходил к дому Софьи. Зачем я пришел к ней тогда? Если я был уверен, что мне не уговорить Романа и жизни мне оставалось всего восемь дней… Зачем дал надежду на счастье хорошему человеку? А теперь меня, пусть и сумасшедшая бабка, обвиняет в смерти человека, которого самая дорогая мне женщина любила с юности.

Бабка сидела рядом со своим домом на лавочке. Не церемонясь, я вошел в калитку и подошел к старухе.

— А, это ты… — как-то совсем обыденно встретила меня бабуля. — Я даже рада, что ты его грохнул!

— Да не грохал я его! — возмутился я.

— Ну, как же? Я ж сама видела!

— Что ты видела? — не деликатничая, спросил я.

— Он тебя привел к дому Софьи, ты пошел любиться с ней, а в него вонзил ножик, чтобы убрать конкурента!

— Сначала пошел любиться, а потом вонзил ножик?

— Нет, ты не путай меня! Сначала ножик, а потом любиться!

— Да я руку ему пожал, чтобы попрощаться!

— Конечно, касатик, конечно! — Где-то это «касатик» я уже слышал, подумал я. — Только не руку ты ему пожал, а ножичком порезал. Да, и к лучшему это. Никогда он мне не нравился. Все к Соньке ходил, а толку ноль, только мучил девицу. Хоть бы любиться ходил, так нет же, все только за поговорить! Дурной какой-то, слишком умный в своих принципах! Сколько дед просил: напиши да напиши! Нет, болобол только болоболил. То ли дело ты: пришел и сразу быка за рога взял, то есть корову…

— Стоп! Про корову опустим…

— Хорошо, опустим корову! И вот ты его ножичком порешил и пошел к Соньке любиться.

— А зачем я его порешил? — решил полюбопытствовать я, понимая, что все слова бабки звучат как-то совсем нелепо.

— Знамо зачем, чтобы конкурента убрать!

— А какой же он мне конкурент, если ты говоришь, что любиться он к Соньке не ходил?

— Этого я уже не знаю!

— Ясно. Я пойду? — понимая, что делать здесь нечего, спросил я.

— Иди, касатик, иди!

Я вернулся к деду. Дом опустел и стал каким-то холодным и мрачным. Как я теперь здесь буду? Наверное же, полиция приедет! Опечатает… Что я им скажу? Надо бежать? А дед? Отпустит?

Я сел в кресло и закрыл глаза, дед не преминул явиться:

— Не переживай! Так быстро они за тобой не явятся! А я могу подделать документы и написать на тебя завещание. Хочешь?

— Нет. Тогда меня точно посадят, что я Ромку грохнул ради дома.

— Тоже верно. Ну, ладно, не буду подделывать… — ответил призрак, сделав вид, что он даже не угрожал мне несколько часов назад медленной смертью за восемь дней.

— И что теперь с договором? — решил я расставить все точки в наших отношениях при новых обстоятельствах.

— С каким договором? — плохо притворился дед.

— С тем, по которому я умру через 8 дней, если…

— Ах, с тем, — протянул дед. — С договором все в порядке. Как и договаривались.

— Но внука ведь теперь нет…

— А какая разница? Ты-то есть… Мы же при прошлой нашей встрече договорились, что из обоих вас будем делать писателей.

— Но я ведь ничего не подписывал…

— А это уже ничего и не меняет… Внучка-то ты моего грохнул, наследников у меня не осталось. Только ты теперь есть, непутевый. Нужен же мне теперь хоть кто-нибудь, кто разберет мой архив и опубликует его. Вся надежда была на Романа. Теперь на тебя.

— Стоп! Не грохал я его!

— А чем докажешь? Я не видел. Свидетельница говорит, что ты…

— Вы же сами сказали, что ей верить нельзя.

— Мало ли что я сказал… А она тебя видела!

— Вы на чьей стороне, писатель?!

— А на своей! Мне поручено было сделать из внука детского писателя, а ты его грохнул, спугнул, прогнал, убил… Не знаю что! Нет его теперь! Ты будешь отдуваться! Как твое имя настоящее — говори!

От такого напора я впал в ступор. То ли из-за шока сегодняшних обстоятельств, то ли из-за всех странных событий этих дней я не мог вспомнить своего настоящего имени. И сколько ни пыжился — не мог.

Через время сообразил, что можно было бы, конечно, обратиться в полицию и по паспорту восстановить… Но сейчас, после исчезновения Романа, в доме которого я живу, и пусть и сумасшедший свидетель утверждает, что я его убил, как прийти самолично в полицию с таким вопросом?

— Ха! Не помнишь? Вот я и говорю: никчемный ты человечишка. Зачем жил-то?

— Писал, — удивляясь вопросу и очевидности ответа, уверенно произнес я.

— Зачем? Чтобы явить миру этот свой бред, который даже не можешь теперь вспомнить?

— А вы зачем писали? — придумав, как вывернуться, спросил я.

— Я звал детей творить добро и не делать зла. Учил их отличать хорошее от плохого. Помогал выходить из запутанных ситуаций. Учил хихикать над собой, чтобы не быть снобами. Учил помогать там, где просят, и не вмешиваться туда, куда просят не вмешиваться. Учил верить в свои силы и следовать за своей звездой.

— Ну, и я типа того…

— Тогда, когда писал сказки… — настаивал призрак.

— Ну, да…

— Предъяви! Давай вместе почитаем! Какие имена были потом?

— Не помню, — совсем растерялся я и погрустнел.

— Думай, Федя, думай!

— Я напишу в издательства, — осенило меня. — Сейчас есть такие технологии, которые позволяют определить подлинность авторства.

— У тебя денег таких нет! Ты представляешь, сколько издается книг? Тем более, что, как ты утверждаешь, твои книги выходили то там, то сям по миру…

— А вдруг кто-нибудь узнает мой стиль?

— Так у тебя ведь нет новой книги…

— Так вы же мне ее обещали!

— Не успеешь, даже если лично отнесешь текст в издательство и уговоришь прочитать слету, никто за день не прочитает. А потом три дня никто не отменял. На четвертый день ходить ты уже не сможешь…

Я не стал дослушивать и пошел в комнату, которую определил мне Роман, чтобы понять и разобраться, что делать и как быть.

Не спав почти всю ночь, я провалился в какой-то полусон.

Привиделась Софья. Она ходила вокруг моего дома и никак не могла найти вход. Один был наглухо забит, а второй завален каким-то хламом, который у нее не хватало сил разгрести.

Очнулся я разбитым. «Один разбитый, второй убитый» — сочинил я… ха-ха!.. рифму и поплелся обратно в кабинет к деду.

В этот раз дед сидел в кресле, а я теперь получался в роли просителя у барина.

— А сегодня, между прочим, второй день уже, — произнес он каким-то необычным голосом.

— Как второй? — испугался я.

— А вот так: второй. Пора делать хоть что-нибудь… Начать писать что ли? Думать, как выкрутиться. Послезавтра отнимется левая нога.

— Ты говорил — правая, — когда я злился, само собой вырывалось «ты».

— Я говорил: левая.

— Правая, — с упрямством, достойным лучшего применения, настаивал я.

— А какая разница? — раздраженно спросил он.

— Никакой, — уныло пробормотал я.

— Ты не сможешь ходить. Ничего не надо завершить?

— То есть, вы хотите сказать, что моей жизни в любом случае оставалось всего восемь дней? И Роман был моим шансом выжить, если бы я угодил вам, сделав его детским писателем.

— Да. Мне про тебя ничего не говорили, кроме твоего срока. Мне поставили задачу сделать из внука детского писателя, чтобы он не профукал свой талант и предназначение, а про тебя я даже узнать ничего не могу. Ты не говоришь мне своего имени. Ты как — … старик запнулся… — как… — снова запнулся… — а, не важно! Ты не помнишь имени своего как охламон какой-нибудь несчастный! (Ругаться мне не положено! Нельзя нам ругаться! — объяснил свои паузы призрак.)

Вспомни! Отмотай назад и вспомни! — продолжил дед свою воспитательную речь. — А там посмотрим, я попробую узнать, почему ты больше нежилец здесь… Внук мой отказался, вот прям отказался выполнять поставленную перед ним задачу и отменил свое существование. Когда человек сам отменяет свою цель, ему становится незачем жить. И получается без разницы, как и умирать. Что с тобой, я не знаю. У тебя есть неделя. Иди, ищи себя.

Я вышел из дома ошарашенным и понял — то, чем я всегда гордился: написал, перешагнул, забыл, новый человек, — теперь играло со мной злую шутку.

Видимо, за каждое написанное слово мы в ответе, раз старик не видит другого выхода для меня…

Я бесцельно бродил кругами, силясь хоть что-то вспомнить, но стояла какая-то стена между моим прошлым и мной сегодняшним. Кто ее поставил? Я сам? Я не хотел помнить прошлого, чтобы не отвечать за него, как будто это не я все натворил?

Пришла Софья, села на крыльце и стала наблюдать за мной. Просидела минут 30, потом подошла:

— Что с тобой? — проникшись сочувствием, спросила любимая.

— Я писатель, — не придумав, что сказать еще, ответил я.

— Я знаю, — как-то очень естественно произнесла Софья.

— Откуда?

— Не знаю, откуда, — пожала она плечами. — Чувствую. Ты живешь в доме писателя, а я давно заметила, что неписателям здесь не комфортно. А ты ведешь себя здесь как рыба в воде.

— А ты? — удивившись такой логике, спросил я.

— А я обманула здешнюю действительность, — Соня улыбнулась.

— Как это?

— Я тоже пишу. Только не прозу или стихи, а картины.

— Понятно, — сказал я, лишь бы что-нибудь сказать…

— Что тебе понятно? Почему такой грустный? Что случилось? — с неподдельным участием и какой-то предельной искренностью спросила Софья.

— Мы теперь на «ты»? — как-то неуклюже поддержал разговор я.

— Думаю, тебе нужна помощь! А у «ты» расстояние между нами короче.

— Возможно.

— Так что же случилось?

— Я забыл себя, — вырвалось у меня от отчаяния.

— Как это?

И я рассказал ей все, что здесь написано, до встречи с Романом.

— А теперь, — продолжил я, — не могу себя вспомнить.

— Зачем тебе это сейчас?

— Чтобы показать тебе, — с лёту соврал я. — Раньше некому было.

— И если я не увижу твоих прошлых достижений, разве это что-либо изменит? Напишешь новую книгу… Вот я пишу картину и продаю ее, и вероятность того, что я ее никогда не увижу, просто чудовищная. И это сейчас, когда есть фотоаппараты. А 200 лет назад, как жили художники? Написал, продал и свободен. Так и ты! Молодец!

— Я тоже так думал раньше. Оказалось, со словом другая история.

— Ну как скажешь! Я могу тебе чем-то помочь? — ничего, видимо, не понимая в моих заморочках, поинтересовалась она.

— Вряд ли…

— Ты придешь сегодня?

— Боюсь, что пока я не найду себя в прошлом, я не смогу…

— Ладно! — Софья чмокнула меня в щеку и решила не мешать.

— Зайди ко мне, пожалуйста, послезавтра вечером, если я не появлюсь у тебя раньше… — попросил я на всякий случай, вдруг мне к тому времени уже понадобится помощь. Кто знает, что этот призрак теперь еще придумает…

— Хорошо! — отозвалась Софья и ушла.

— Дед, явись, — через минуту взывал я в кабинете.

— Ну что? Вспомнил? — мгновенно откликнулся он.

— Нет! Почему она ничего не спрашивает про Романа? Почему нет полиции?

— А я знаю? — прикинулся дурачком призрак.

— Может, он жив? Я ведь не видел его мертвым, я убежал. Мало ли, что эта бабка вопила…

— Эй, есть кто-нибудь живой? — раздался мужской голос у входной двери.

— Это еще кого принесла нелегкая? — не выдержал я и взорвался.

— Тарас Михалыч, — как-то странно улыбаясь, прокомментировал призрак. — Широкий…

— О как!

На правах единственного живого в доме, я пошел открывать.

— Здравствуйте! — сухо поприветствовал я посетителя.

— Здравствуйте, батенька, здравствуйте! — широко улыбаясь и раскрыв руки для объятия, радостно встречал меня довольно упитанный, лысоватый писатель — нескончаемая любовь Марго-Лены. — А я мимо проходил, дай, думаю, зайду к соседушке, похвастаюсь. Новую книгу несу из издательства. Подумал, что в доме такого великого писателя один экземплярчик будет как раз к месту и кстати.

— Спасибо от всего сердца! Премного благодарен, — решил я, не обращая внимания на условности (типа той, что мы как бы незнакомы), мимикрировать под обстоятельства. — Я, конечно же, поставлю на самое видное место домашней библиотеки. Польщен. Вы, конечно же, самый первый экземпляр занесли первым делом в наш дом?

— Безусловно! Вне всяких сомнений, батенька! Не попотчуете ли с дороги чайком?

— Обязательно! — решив не противиться обстоятельствам, ответил я в надежде выведать хоть что-нибудь о ситуации в поселке.

— И с Сонечкиным вареньем? — уточнил гость.

— Пренепременнейше! — в тон ему отозвался я.

— Я слышал, у вас с ней все наконец-то наладилось, — кричал он, расположившись в кресле, мне вслед, пока я пошел ставить чайник.

— Кто доложил? — с улыбкой в голосе, но нарочито деловым тоном спросил я.

— Ну, как кто? Баба Маня, конечно же!

— И больше ничего не говорила, кроме сплетен про Софью?

— Как же не говорила?!

Я в панике выглянул из кухонного окна на террасу.

— Обязательно говорила! Что вы замочили Романа? Конечно же, рассказала! Только я никому! Могила!

— Значит, уже все знают об этом? — не мог поверить я услышанному.

— Конечно, весь поселок, — подтвердил Тарас Михалыч.

— Весело! А где же тогда полиция? — реально удивился я, совсем не понимая, что мне теперь делать!

— Зачем полиция? — деловым тоном, я бы сказал, даже не спросил, а прокомментировал Широкий.

— Ну как же? Арестовывать меня!

— Помилуйте, батенька! Пока полиция сама не придет, никто никому ничего не скажет! — скороговоркой, как само собой разумеющееся, протараторил писатель.

— Как так? — не врубился я.

— А зачем?

— Что значит, зачем? Справедливость и всё такое…

— Да, какая уж тут справедливость! — снова размеренно, своим плавным и тягучим голосом, как будто объяснял первокласснику, начал Тарас Михалыч. — Справедливость заключается в том, что сейчас я вам помогу, а потом вы мне поможете. И еще справедливость заключается в том, что Ромка — этот никчемный отпрыск великого писателя — больше не будет слоняться со своей помощью по поселку вместо того, чтобы употребить переданный ему по наследству талант в дело, и перестанет мозолить глаза своим напускным благородством! Мы пашем как волы, а он только и делает, что шатается: там починит, тут подлатает. Никчемный человечишка, спустивший свой талант в канализацию мелких бытовых услуг.

— Да что вы знаете про Ромку-то! Он, может быть, был самым честным из вас! — вдруг почему-то я стал заступаться за Романа, хотя только вчера терпеть его не мог, да и не знал ни его жизни, ни его самого. — Он, может быть, почестнее вас всех. И хоть и не писал книжек, и спустил свой талант, как вы выражаетесь, зато не врал ни себе, ни людям. Вы вот с Леной живете, и вам не стыдно людям показываться, потому что совесть свою вы уже продали давным-давно! А ему было не стыдно, потому что она была у него чистой!

— Так за что же вы его такого праведника грохнули, а? — обидевшись и покраснев, прищурился Широкий.

— Да не убивал я его!

— Как же! Баба Маня никогда не врет… — считая это аргументом, ввернул писатель.

— Да слепая она!

— Видит она получше зрячих! Пойду я, батенька… А книжечку полистайте и на полочку поставьте, обязательно! — быстро откланявшись, пошел на выход Тарас Михалыч.

— Боже! Есть в этом поселке хоть один нормальный человек? — чуть ли не вскрикнул я, даже ничуть не заботясь, что меня слышит уходящий писатель.

— Конечно, есть. Обязательно есть. Только когда вы с ними встретитесь, несладко вам придется… — обернувшись и ухмыльнувшись чему-то мне пока неизвестному, произнес Широкий и, семеня своими короткими ножками, удалился.

— Дед! — надоело мне бегать в кабинет и закрывать глаза, взвыл я, сидя в кресле на террасе.

— Что? — отозвался призрак, устроившись в кресле напротив меня.

— А писатели в этом поселке все такие придурошные? Что с ними? Выродились? Что случилось? Здесь есть кто-нибудь нормальный, кроме Романа?

— Есть, безусловно! — серьезно ответил дед. — Я, например!

— Не смешно! — я почти обиделся.

— Думаю, что пока встретиться с ними не получится, — грустно констатировал писатель.

— Почему? — удивился я.

— Не в том ты состоянии, чтобы общаться с нормальными! О чем? Ты даже представиться по-человечески не сможешь! Давай вместе вспоминать, про что была твоя предыдущая писанина и как тебя звали?

— Я писал детектив про… не помню, японцы, интерфейсы, разработки чего-то нового, напрочь не помню. Нет, я пойду другим путем, я пойду и узнаю, кто убил Романа. Сколько я буду сидеть и дрожать? Сколько это будет продолжаться?

— Сбежать решил? — пристально посмотрел мне в глаза призрак.

— А хоть бы и сбежать? Тебе какая забота? — с вызовом спросил я.

— Никакая! — как будто совсем равнодушно произнес писатель. — А как же Софья?

— А что Софья? Кто я ей? Да и зачем я ей? Что я могу ей дать? Никчемный ничего не помнящий писака, который ничего не может ни написать, ни вспомнить? И жить которому осталась… неделя?

— Не кажется тебе, что этот текст ты уже где-то слышал?

— Как я мог где-то это слышать, если я это говорю сейчас?

Сбежать — это была не моя мысль, это была его мысль, призрака! Я честно хотел пойти в полицию и узнать все, что можно, про Романа. И если суждено было бы посидеть какое-то время, то и посидел бы, чтобы они разобрались во всем.

Но мысль «сбежать» показалась мне в данном случае интереснее камеры с решетками на окнах.

Не раздумывая ни секунды больше, я ринулся за сумкой, в которую по неведомой мне причине прошлым вечером собрал все только самое необходимое, и пулей вылетел из дома.

Мне почему-то кажется, что люди под наркозом оказываются в том же состоянии, в каком оказался я в данную секунду. Когда ты живешь, еще что-то думаешь, может, просчитываешь вероятность предстоящих событий, а потом бац! — белая комната, и зависаешь в тишине и пространстве…

Так же и я, выбежав из дома, застыл на пороге террасы. В шаге от меня стояла она. Софья. Спокойная и собранная. Уверенность в действиях чувствовалась даже в позе, в которой она меня встретила. Кожаная куртка и джинсы каким-то невообразимым образом подчеркивали ее решительность.

— Я с тобой, — невозмутимым тоном, не приемлющим возражений, произнесла любимая.

— Сама напросилась, — только и бросил я ей, схватив за руку и потащив за собой.

Я думал, что много чего видел в этой жизни, и хоть ни… ничего не помнил, но достаточно понимал о людях и бытии. Но жизнь оказалась намного непредсказуемее моих представлений и фантазий…

Перед калиткой стояла новехонькая миниатюрная Бэха. Такие я видел только в автосалоне в Германии.

— Откуда? — в шоке спросил я.

— Садись и не спрашивай! — скомандовала моя хрупкая и мягкая Софья — художница и нежный цветочек.

Это было… шокирующе! Все остальное стало неинтересно, любопытство узнать любимую было сильнее инстинкта самосохранения.

— Откуда? — повторил я вопрос, когда спортивная машина пулей тронулась с места.

— Сереж! Если я хожу в легком летнем светлом платьице и живу в поселке художников — это не означает, что я девушка-ромашка, ничего не смыслящая в жизни. Я очень известный в Москве и за ее пределами художник. Мои картины стоят достаточно, чтобы прям на этой машинке довести нас через моря и океаны прямиком до Австралии, спрятать там тебя и не отдать никому. Но это ведь не вариант, правда? Нам ведь надо понять, что случилось с Романом? Правильно я думаю?

Я кивнул, немножко оторопев от такой информации и лишившись на пару мгновений умения облекать мысли в слова…

— А теперь у тебя задание, — продолжила моя девушка-не-ромашка. — Вот ноутбук. Я тебя везу. Тебе ведь все равно, куда ехать, если ты решил удрать или сдаться полиции? А ты пишешь, самую смешную книжку в твоей жизни…

— Какую? — опять ввергла меня в ступор любимая. Почему она имеет на меня такое магическое действие? Ступор — теперь мое второе имя?

— Автобиографию, конечно же! Тебе жить-то осталось всего ничего, каких-то там шесть дней, не правда ли?

— Откуда ты знаешь? — с вызовом спросил я, не выдержав такой осведомленности.

— Мне Роман сказал, — как будто это очевидно, произнесла голосом девушки-ромашки Софья.

— Зачем эта биография? — не понимал я логики.

— А что я скажу нашим детям? — повернув ко мне голову, деловым тоном спросила, улыбаясь, моя красавица.

— Сонь, какие дети? Было-то всего один раз… — умоляюще произнес я, не ловя кайфа от интриги!

— Ну не совсем один, конечно… если ты помнишь, но день был зачетный, вне сомнений. Я всегда его знаю… И то, что у нас с тобой будет малыш, тоже вне сомнений!

— Сонь! А это честно? — осознавая, что она не шутит, почти простонал я.

— Что любимый? — идеально играя свою партию, спросила любимая.

— Вот так, не предупреждая…

— Конечно, честно! А как иначе тебя вытащить из той … ммм… ситуации, так сказать, в которую ты себя загнал?

— То есть?

— Ну, ребенку ведь нужен папа? Нужен! Значит, ты нам нужен, и без тебя никак! И это значит, что тебя надо спасать! А это значит, что нам нужен малыш, чтобы его папу надо было спасать! Какая-то такая женская логика…. Ее никак иначе не объяснить…

— Ладно! Зачем писать автобиографию? — понимая, что с женской логикой мне сейчас точно уж не совладать, промямлил я.

— Потому что начинать с конца и отматывать обратно — глупо. Надо писать с начала… Родился, выжил, жил, радовался, учился, тупил, грустил, выжил, работал, любил, выжил, ну и так далее… Потом допишешь до этого дня и поймешь: кто ты, зачем и как докатился до того момента, когда решил, что больше не жить лучше, чем жить… Да, и кстати… Ты не хочешь увидеть нашего ребеночка?

Я промолчал… Я помню всех своих женщин и мимолетных, и тех, с кем жил долго. Я ж не пью, и так, чтобы не помнить, у меня не было, но такой, как эта, сидящая рядом, у меня еще не было… Эта была какой-то невообразимо особенной!

— Куда мы едем? — не найдя, что ответить, спросил я.

— Я познакомлю тебя с прикольным человеком.

— И чем он прикольный?

— Он? Да мы почти приехали, сейчас увидишь!

Мы подъехали к громадному зданию, на котором я прочитал много слов, два из которых звучали так: следственный комитет…

— Ты решила привезти им на блюдечке с голубой каемочкой отца своего ребенка, чтобы отомстить за парня, которого любила всю жизнь?

Она взяла меня под руку и, наклонившись к моему уху, произнесла: «Всё намного хуже! Я люблю теперь тебя всю свою жизнь. Она теперь не делится на „до“ и „после“. Ты теперь в моем прошлом, настоящем и, надеюсь, в будущем. И никого там нет, кроме тебя! Не бойся. Я не предам тебя!». Это были те мои слова, которые я мог бы сказать ей, но произнесла их она, и мне пришлось поверить.

Нас остановила охрана, Софья показала паспорт.

— Да. Товарищ генерал ждет вас и вашего спутника. Проходите! — сухо отрапортовал дежурный.

— Так просто? — спросил я в лифте.

— Ну, то, что лифт тоже прослушивается, можно было бы и догадаться. Так что ждать до лифта, чтобы спросить, было совсем не обязательно. Генерал, конечно же, просто поручился, что ты не тот, не этот, и не эдакий…

Мы вошли в приемную, а потом и в обычный, по всей видимости, генеральский кабинет:

— Софья! — хозяин кабинета поспешно встал с кресла и распростер объятья навстречу этой непредсказуемой женщине. После таких разворотов назвать ее девушкой у меня не хватит никакой смелости! Столько мозгов не может помещаться в головку милой девушки-ромашки…

— Тихон Владленович, познакомьтесь, это мой жених, о котором я вам все уши прожужжала, скоро свадьба, и еще чуть-чуть, и наследника произведем на свет… Дорогой, это папа Лены Марго!

— О! Очень приятно! Она не далее как вчера рассказывала мне про вас… — решил я быть почтительным.

— Что же говорила? — искренне удивился генерал.

— Как вы, любя, подарили им домик в поселке, — абсолютно забыв, что обещал держать язык за зубами, отрапортовал я генералу не хуже того дежурного на посту.

— О, вас посвятили в такие обстоятельства. Чем же заслужили честь знать такие подробности?

— Прослушал весь фельетон Афиногена.

— Мда уж! Вы действительно героический человек, — улыбнулся мне этот важный, по всей видимости, начальник. — Мне Софья описала в общих чертах проблему. Я попросил привезти вас сюда, чтобы лично засвидетельствовать, что мы разберемся в обстоятельствах исчезновения Романа и что вас никто не тронет, раз вы к этому не причастны! И я рад, что Софья, наконец, обрела свое счастье, и почту за честь быть посажёным отцом на вашей свадьбе! Спасибо за приглашение!

— Спасибо, Тихон Владленович! — мило улыбнулась Софья и кротко добавила: — Мы пойдем?

— Рад знакомству, — генерал протянул мне руку.

Раскланявшись, мы вышли из кабинета.

Помня о прослушке и улыбаясь этому обстоятельству, я дошел до машины молча.

Но как только я сел в машину, меня прорвало:

— Сонь, а нельзя как-то попроще жить? Без таких шоковых ситуаций?

— Как ты себе это представляешь? Здравствуйте, Сергей! Меня зовут Софья, я художница, зарабатываю хренову тучу денег на картинах, у меня есть Бэха последней марки этого года выпуска, сегодня у меня овуляция, приходите, пожалуйста, ко мне, а завтра мы поедем к генералу и уладим все ваши проблемы, а потом сыграем свадьбу и сразу родим ребеночка. Так?

Начав по-тихому хихикать, через пару мгновений сдержаться было уже невозможно! Мы смеялись долго и весело. Сняв смехом напряжение этого дня, я спросил:

— И теперь куда?

— Ко мне? — как-то просто и мило то ли спросила она, то ли констатировала.

— В поселок обратно? — удивился я.

— Нет, я там редко живу. У меня квартира в центре.

— А как ты оказалась тогда на Сурикова? — теперь уже беззаботно поинтересовался я.

— А я всегда оказываюсь там, где мне необходимо быть для достижения своей цели. Поэтому, в том числе, я и успешная художница. Я знаю, где, когда и кого надо встретить, чтобы продать свою картину.

— Так художник или художница?

— Это в зависимости от обстоятельств, — улыбнулась любимая. — Роман сказал, что ты должен писать по 8 часов в день. Не очень поняла, зачем именно так, но я ему почему-то верю… Может, ты уже начнешь?

Я открыл ноутбук и погрузился в воспоминания. Строчки складывались сами собой… Счастливое детство, по мнению всех вокруг… Только почему-то оно затмевалось провалами в памяти. Потом детдом, армия, Литинститут и общага.

В детдом я попал сравнительно поздно и не хочу вспоминать о причинах этого. Но мне так было жалко тамошних малышей, что я начал сочинять для них сказки, да так втянулся, что это стало моей обязанностью. Каждый вечер я приходил в одну из младших групп и рассказывал им, что успевал написать за день. Это были волшебные миры с затейливыми сюжетами и развернутыми второстепенными линиями повествования. За три года в детском доме скопилось большое количество тетрадей. Уходя в армию, я отдал их другу, которого не призвали по состоянию здоровья. Друга звали Иван, Ванька — самый родной человек за годы жизни в интернате.

Пока я служил, он продал мои тетрадки за какие-то смешные деньги, и один умный дяденька на этом хорошо нажился.

Я вернулся и хотел подать в суд, так как у меня было много свидетелей, что это мои сказки. Но мне очень доступно объяснили, что станет со мной и всеми теми, кто попробует поддержать меня. И я простил этих убогих, решив, что напишу такое, что, конечно, затмит мои юношеские сказки.

Я упорно готовился к поступлению, работая в своем интернате. Литинститут окончил с отличием.

Потом первый роман и первый написанный роман, оба длиною в несколько лет. И первый разгром от профессора, прочитавшего, впрочем, мою писанину от корки до корки. Он высмеивал и глумился, говорил, что я зря просиживал штаны в институте и таких, как я — графоманов — миллионы…

До сих пор помню почти все эпитеты в свой адрес, поэтому, я, кстати, понимал чувства Романа, когда он отказывался выносить на суд публики свои произведения.

Это больно. Как песком по стеклу. Многим кажется, что писатель — он же ж писатель, для него раз плюнуть все это наваять, поэтому ему чихать, что о нем говорят, он послушает, послушается и все исправит, ему же проще пареной репы все переписать, или исправится и больше не будет писать, ибо не надо ему это вообще! И кажется, что стеклу не больно! Но на нем остаются царапины, и они не заживают, они навсегда, стекло тускнеет от каждой песчинки…

Да, к некоторым приходят мастера и шлифуют стекло, а у некоторых, как, видимо, случилось у Романа, такого мастера не находится! И он не оправился. И я бы мог не оправиться после критики того «светилы», но мне повезло…

Я несколько лет не мог подойти к письменному слову, работал то там, то сям, а потом вдруг однажды решил, что больше никогда не буду показывать свои произведения ни критикам, ни критиканам, и даже не буду узнавать, как будет принимать мои книги публика. Просто буду писать и публиковать, если будут брать к печати, под разными псевдонимами, чтобы никогда ничего не слышать, что скажут о моей предыдущей книге.

Первая моя свободная книга после той, которую я впопыхах разорвал на мелкие кусочки и спустил в Неву плыть подальше от меня, была о… Хммм! Не помню!

Флешбэки какие-то! Яркие, но очень короткие, не разобрать!

— Сонь! Я больше не помню ничего…

— А вот это? «Уговорить редактора прочитать пять-десять страниц». Хоть одного редактора помнишь? — пыталась помочь мне Софья. Мы поднимались на лифте в шикарном доме дорогого жилого комплекса в центре столицы.

— Да! Одну точно! Она была похожа на Марго. Я еще не мог припомнить, на кого Марго похожа. Редакторша плакала, от нее муж ушел, и я ее утешал и говорил, что я написал классный роман, и когда она начнет его читать, она забудет все свои проблемы. Так и получилось. Она потом меня благодарила и отдала роман в печать. Дальше не знаю. Я забрал гонорар и уехал.

Меня прервал звонок на телефон Софьи, она включила громкую связь, впуская меня в квартиру. Звонил Тихон Владленович:

— Софья Александровна, я должен вас обрадовать, — вещал генерал, — означенного числа в морги не поступало ни одного Романа из вашего поселка, и вообще по всей Москве ни одного. Более того, ни в одну больницу Роман означенного возраста не был доставлен. Напутала что-то ваша Баба Маня. Скорая была, ездила на вызов, но ко второму вашему соседу, у него был резкий приступ аппендицита, и его действительно в тот день оперировали. То есть резали ножиком, как уверяла Баба Маня, только не на улице и совсем не Романа. На мой взгляд, все, чем мог бы помочь, я сделал.

— Спасибо, Тихон Владленович, с меня картина в знак глубочайшей признательности за помощь!

— Не откажусь, Сонечка, не откажусь… от такого художника! До встречи… и жена очень ждет вас с женихом в гости!

— Договорились! Как только, так мы сразу. Всего доброго, Тихон Владленович!

Генерал отключился.

— Ты слышал. Выше уже некуда обращаться! Баба Маня…

Софья развела руками и пошла заваривать чай, а я остался наедине со своими мыслями. Хоть в этом доме можно было побыть одному и подумать… Квартира была оборудована новейшей техникой, и в ней была видна рука отличного профессионального дизайнера.

— Сонь! А что ты знаешь про Романа? Где его можно искать?

— Ничего не могу сказать… Я с ним последние два года не общалась.

— Как так? Он же говорил, что ты вокруг него кругами ходишь, влюбленная дурочка…

— Ну, мало ли что он говорил… Нет, мы с ним давно не виделись. Да, я когда-то была влюблена в него, но времена меняются, вылечилась…

— Как?

— Работой. Картинами…

— А с кем жила все это время? Молодой человек — в своей квартире, ты — в своей? Здесь не видно чужих тапочек…

— Типа того… Давай не будем обсуждать мое прошлое. Твое прошлое теперь важнее… Знаешь, мне почему-то тоже хочется, чтобы ты вернулся к волшебным сказкам для детей. Эти твои романы и кочевой образ жизни довели тебя до ручки!

— Это не они меня довели, все было хорошо до встречи с Романом и … — не смог я произнести… Не хотелось портить все историями о призраке… Софья оказалась не той Софьей-дурочкой, которую знал несколько лет назад Роман и образ которой он и я сам себе нарисовали в своей голове, поэтому не хотелось этой прагматичной современной женщине рассказывать байки пропризраков-писателей.

Что было делать?

— А давай съездим в поселок, — предложила практичная часть моей волшебной Софьи. — Узнаем, может, кто-то видел Романа после того, как вы расстались. Не как Баб Маня, не пойми что себе придумала, а реальные свидетели?

Через час мы стояли напротив дома Софьи и стучались в калитку ее соседа, того самого Белого, которого недолюбливала Лена-Марго.

— Слав! — позвала Софья, открывая защелку калитки и заходя без церемоний на участок поэта.

Белый выглянул в окно и, увидев, что соседка не одна, обиженно и немного жеманно произнес:

— Сонь, ну не при посторонних же!

— Это он про свое имя так заботится, — чуть понизив голос, объяснила мне Софья.

— Не переживай, это свои, это мой жених — Сергей, мы к тебе по делу.

Поэт, не выходя из дома, через окно протянул мне руку и представился все равно псевдонимом:

— Саша, Александр Белый — поэт.

— А в вашей среде это нормально брать себе такие известные псевдонимы?

— А что, разве это торговая марка? Ивановых знаете сколько! И сколько тезок у них? Вот вы… Вы писатель?

— Ну допустим…

— Нет, так не годится! Писатель или нет?

— Ну писатель!

— Вот! — значительно протянул Слава. — А хотелось ли вам когда-нибудь назваться Антоном Чехонте?

— Нет, никогда! — не понимая, в чем прикол, возможно, слишком резко ответил я.

— А зря, братец! Чехов не застолбил этот псевдоним. Он не охраняется никаким законом. Запросто можно взять и использовать. Кто запретит?

— Не знаю, опустим! — не желая впутываться в сомнительные споры, прервал я поэта. — Мы действительно по делу. Скажите, вы не видели меня на днях, когда я заходил к Софье, и на улице стояла скорая.

— А баба Маня потом орала, что вы убили Ромку? — уточнил Белый.

— Да.

— Видел вас обоих, я сидел на крыльце, яблоки чистил, хотел варенье сварить. Помнишь, Сонь, я за рецептом еще к тебе в тот день заходил?

— Помню, — отозвалась Софья. — Скажи, куда пошел Роман после того, как они расстались. Ты видел?

— Конечно, видел, — с напускным безразличием ответил поэт.

— Куда? Налево, направо? — обрадовался я свидетелю.

— Назад, — ответил поэт.

— Назад — это куда? — опешил я.

— Назад — это ко мне, — закатил Белый глаза к небу, как будто мы были тупее тупых…

— То есть? — начал я закипать.

— Ну, когда вы жали друг другу руки, он стоял спиной к моему дому. Когда ты пошел к Соньке, он развернулся и пошел назад, то есть ко мне домой.

— Слав, не дури! Разговаривай по-человечески, пожалуйста! — вмешалась Софья.

— Да ладно, не бузись! Скучно ведь… Когда стихи не сочиняются, тоска прям берет. Хочется хоть кого-нибудь за нос поводить. В общем, когда вы разошлись, Роман пришел ко мне.

— Пришел, и что? — начала терять терпение и Софья.

— Ну, я полиции так и сказал, что этот, твой Сергей, его не убивал.

— У тебя была полиция? — реально испугался я, что меня уже ищут.

— Конечно, в тот же день! Я им сказал, что баба Маня — местная шальная, и верить ей нельзя. Я сказал, что Роман пошел в сторону метро.

— То есть? Ты им не сказал, что он к тебе заходил? — казалось, Сонька готова была его немножко придушить, если не сказать хуже…

— Не сказал. А зачем? — нагло улыбаясь, уставился на нас поэт.

— То есть — зачем? Логично сказать полиции правду, если тебе нечего скрывать! — взывала к разуму собеседника Софья.

— А мне, Сонь, есть что скрывать? — явно развлекаясь, спросил поэт.

— Я не знаю. Ты сказал, что он пришел к тебе, а теперь он пропал. Может, ты его и грохнул… — вышла из себя Софья.

— Ой, Сонь! Ты сама-то себе веришь? Ну кого я, поэтишка, могу грохнуть?

— Никого! — полностью уверенная в своих словах, продолжила допрос Соня. — Тогда почему ты ничего не сказал полиции?

— Потому что Роман оставил маляву…

— Роман оставил что? — Мне показалось, слово «что» должно было загнать поэта под землю, с такой силой и злостью моя Софья-цветочек его произнесла. Я и не знал, что она так умеет…

— Ладно, Сонь, ладно. Роман пришел и сказал: «Когда придет Сергей, отдай ему эту записку. И больше никому о ней не говори!» Но тебе ведь можно, раз ты с Сергеем? — снова прикинулся придурком Александр Белый, отлично понимая, что он говорит и как.

— О, боже! Почему ты, Слав, такой, а? Скажи на милость!

— Тоска, Сонь! Она… проклятая. Скучно! Вот записка.

Я развернул аккуратно сложенный тетрадный листок и прочитал: «Поехал пообщаться с твоими родителями, может они мне подскажут, что с тобой делать, чтобы ты от меня отстал!»

— Бред какой! — прокомментировал я прочитанное. — Пошли, Сонь, отсюда. Спасибо тебе, Слав, ты все правильно сделал. Молодец! Спасибо, что не отдал записку полиции.

— Всегда пожалуйста, ребят! Вы заходите как-нибудь… Может, чайку попьем? — заискивающе кричал нам вслед поэт — Саша Белый по имени Слава.

— Сереж, покажи записку! — уже в машине попросила Софья. Я протянул.

— Ты понимаешь, в чем бред? — спросил я.

— Твои родители погибли.

— Вот именно! — чуть ли не выкрикнул я. — И он поехал с ними пообщаться?

— Что он знает о твоих родителях?

— Что они погибли в Африке, что я не стал дотошно выяснять, что с ними случилось, а поверхностные поиски ничего не дали. И я не знаю, что обо всем этом думать.

— Поехали.

— Куда? — Мне казалось, что я отупел от всех этих событий. Моя голова, всегда умевшая выстраивать логику событий шагов на 20 вперед, отказывалась соображать. Казалось, что теперь не я решал, куда еду и что делаю, а меня вели по чьему-то неозвученному плану.

— К родителям, — ответила Софья, голосом обозначив свое отношение к моему сегодняшнему идиотизму.

— Сонь! К каким родителям? Померли они давно! Ты сама слышишь, что говоришь?!

— Серый, не тупи! На кладбище едем.

Я даже не стал комментировать ее реплику. Мое сознание медленно и верно начало погружаться в панику. Я отказывался вспоминать свое имя, все, что связано было с творчеством, стерлось из памяти, как будто и не лежало там никогда. Ячейки мозга с моим прошлым были заперты на какой-то замысловатый цифровой ключ, расшифровать который не удавалось моему разуму. А теперь еще и логика отключилась!

— Какое кладбище? — спросила, смягчив тон, Софья, заводя машину.

— Новодевичье.

— Ого! Как так? — удивилась Соня. Если бы я хотел произвести впечатление на девушку, то в этом пункте наших отношений мне это однозначно удалось.

— Не знаю. Я не был там никогда.

— Что ты за сын такой? Как так получилось?

— Я говорил, что был зол на них, и до сих пор не простил, и не очухался. Я просил их, умолял, настаивал, из дома уходил, чтобы они меня взяли с собой в эту долбаную Африку. Они готовились к поездке полтора месяца. Делали документы, прививки. Я полтора месяца надеялся, что они передумают. Они уехали, сказав, что поступить иначе не могут. Они даже не объяснили, почему так! Три дня, всего три дня, и человек, с которым меня оставили, пришел и сказал, что они погибли!

— И тебе не хотелось узнать, что произошло?

— Тогда — нет. Я был в шоке. А потом не смог найти никого, кто с ними работал.

— И не было никаких друзей?

— Никто не захотел со мной говорить.

— Как так?

— Не знаю. Я не смог найти всех, а кого нашел… Не хочу вспоминать… Прости!

— Ладно. Как мы найдем их могилу?

— Однажды в интернат пришел человек и передал мне схему, как пройти к месту захоронения.

— Кто это был?

— Я не знаю. Я видел его мельком. Пришел человек в интернат, а потом мне сказали, что он принес мне записку, а в ней оказалась схема.

— Слушай! Почему ты такой? Почему никогда… — Софья с досады замолчала.

— Детские травмы, наверное, — единственное, чем мог я оправдать себя в этот момент.

Больше мы не проронили ни слова за всю дорогу до кладбища. Я понимал, что имеет в виду Софья, и отчетливо осознавал суть ее претензий ко мне. Я — взрослый человек 30 с лишним лет ни разу за два десятилетия не захотел по-настоящему узнать, что случилось с моими родителями, купаясь в детских обидах и комплексах.

И может, это и правда была именно та задача, на решение которой нужно было потратить отпущенные мне последние шесть дней жизни? И только это и имело сейчас значение? Найти себя и узнать то, что сделало меня таким, какой я есть, и поставило в ту ситуацию, в которой я сейчас и оказался.

— И? — вернула меня в настоящее Софья. — Что дальше?

Мы стояли возле ворот кладбища.

— Я помню схему наизусть. Пошли! — в темноте собственных мыслей, на ощупь, пошел я по кладбищу, как по закоулкам новой компьютерной игры.

Путь занял минут 20 от силы и оборвался в той точке, в которой в данный момент и при данных обстоятельствах я не захотел бы оказаться ни за что на свете. Паника, ярость, истерика, бессилие и злость завладели моим разумом одновременно. Хотелось орать и громить все вокруг, лишь бы не видеть эту приторную, мило улыбающуюся рожу писателя, стоявшего во весь рост на пути к могилам моих родителей.

Как он здесь оказался? Почему опять он? Почему снова это дикое напоминание, что жить мне осталось меньше недели?

Что он хочет от меня? И это имя, его имя…

Я смотрел на Софью, а потом на памятник, потом снова на нее, не в силах даже задать вопрос, не то что произнести что-либо осмысленное.

Не дойдя и пары метров до могил родителей, я рухнул на какой-то стилизованный сказочный пень напротив захоронения писателя, который обозначил рубеж моей жизни и в доме которого я теперь жил…

Софья стояла и внимательно смотрела на меня, по всей видимости, ожидая моих комментариев.

Я не мог произнести ни слова. Я ведь даже не удосужился узнать у Романа или у самого призрака его имя.

На памятнике значилось: Сергей Федорович Верхотуров.

— Ничего не понимаю, — как зомби твердил я про себя и, наконец, произнес это вслух. — Я откуда мог знать его имя? Как так получилось, что мой последний псевдоним совпадает с его именем?

Откуда Роман мог знать про могилы моих родителей? Призрак сказал, что это он отправил внука в чебуречную, чтобы тот привез меня в их дом. Это все подстроено? Кем? Призраком? Ты можешь в это поверить?

Софья молчала.

Мысль не работала, мысль хаотично скакала с предмета на предмет. Нет, не так. Мозг отказывался работать, перескакивая с одной мысли на другую.

— Сергей, о чем ты? Какой призрак?

— Садись, — попросил я ее в ответ, встав с пенька и усаживая ее на свое место. Присев на ограду могилы писателя напротив Софьи, я, наконец, рассказал ей всю историю своей встречи с Романом с самого начала.

Внимательно дослушав, и вместо каких-либо комментариев, набрав полную грудь воздуха, Софья на выдохе произнесла:

— Где похоронены родители? Пойдем.

Я махнул головой в сторону. Могилы родителей должны были быть ровно за памятником писателю. Я помню, на плане этого захоронения была надпись: Писатель.

Мы оба встали, Софья пошла первой и, как только обогнула памятник Сергея Федоровича Верхотурова, резко затормозила, круто повернулась ко мне и, взяв за плечи, глядя в глаза, скомандовала:

— Стой! Сядь обратно.

— Зачем? — ничего не понимая, опешил я.

— Не надо тебе сейчас туда. Пойдем, пойдем, — разворачивая меня и подталкивая идти обратно к пеньку, увещевала любимая.

Я послушался.

— Да объясни ты толком. Что там?

— Сядь!

Я сел и закрыл глаза. Я уже понял, что там еще один сюрприз судьбы, к которому она хочет меня подготовить.

— Говори, — почти простонал я.

После новости о скорой смерти мне казалось, что ничего страшнее уже не может со мной случиться. Но та решительность и резкость, с которой моя спутница меня остановила, испугала меня.

Софья снова выдохнула после глубокого вдоха, как будто воздух помогал ей собираться с мыслями и с духом.

— Ты главное, не кипишуй сразу, я помогу тебе. У меня есть связи. Мы во всем разберемся. Я буду с тобой. Ты не один, помни об этом, пожалуйста.

— Сонь, я готов. Говори.

— Там могила вскрыта, пустая. Ну, то есть одна из двух. Я предлагаю сделать ноги и не подходить даже. Давай я вызову спецов, и пускай они разберутся. Тем более ночь почти…

Она протянула мне руку, и я, не сказав ни слова, снова послушался. Взяв ее за руку, я без оглядки пошел за ней.

Честно говоря, я даже не думал: правильно ли я поступаю и правильно ли рассуждала Софья. Я просто понял, что еще и такое моя психика точно не выдержит.

Да, собственно говоря, что я мог поделать? Если верить словам призрака, у меня оставался только завтрашний день, а потом начнут отниматься ноги. Если уж она решила, что у нее получится хоть что-то узнать, то пускай и узнает. Жизнь все равно кончена, днем раньше, днем позже.

Вот и еще на один день я стал ближе к родителям.

Уснул я как убитый. К утру приснился отец. Подошел и пожал руку. Что это могло значить и значило ли вообще что-то — я не понял. Но это был первый раз, когда я видел хоть кого-то из родителей во сне. Они никогда не снились мне после своей смерти.

Глава 6 День третий

Еще вчера вечером Софья позвонила генералу, и уже к восьми утра нам доложили обстановку.

— Вставай, поехали, — скомандовала любимая, приготовив кофе и какой-то нехитрый завтрак.

— Честно говоря, я даже не знаю, стоит ли мне спрашивать о новостях или лучше узнавать все по ходу событий? — размышлял я вслух уже в машине.

— На самом деле… — Софья задумалась. Было видно, что не знает она, как преподнести мне новость, и стоило ли, тоже еще не решила. — В общем, Владленович сказал, что… В общем, твоя вчерашняя история с призраком — цветочки по сравнению с тем, что ты должен узнать сегодня.

— Ясно. Тогда рассказывай… — грустно вздохнул я.

— Нашли машину, которая вывозила гроб. Нашли людей, которые вскрывали могилу. К ним пришли двое, представились сотрудниками Следственного комитета, показали корочки, постановление об эксгумации. Откопали. Гроб поместили в машину и увезли в область. Люди Владленовича машину нашли, гроб в ней. Гроб пустой, и в нем никогда и никого не было. Зарыт был пустым изначально. Мы едем туда.

— Зачем? Посмотреть на пустой гроб? — озадаченно спросил я.

— Не совсем так…

— Ну! Говори уже… — нервы сдавали.

— Машина стоит рядом с высоким забором. А за забором сумасшедший дом. И по документам там лечится твоя мама. Осталось понять, действительно это она или нет.

Здесь наступила пауза и в общении, и в сознании. Я думаю, что мало людей на земле переживали такие известия. Да я ни одного персонажа своих книг не запирал в такие условия. А другого слова и не найти: я был заперт в тиски ситуации, даже выйти проораться не помогло бы…

Я молча ехал и выл внутри себя волком. Хотелось рвать зубами обшивку автомобиля от боли и невообразимости событий… 20 лет моя мама жила в каких-то 50 километрах от меня? Или это какой-то развод?

Кто вскрыл могилу? Роман? Вот этот безработный недописатель? Откуда у него такие связи? Кто указал мне путь к сумасшедшему дому? Хотя… Роман мог подключить того же генерала… И как Софья обратилась к отцу Лены Марго, так и Роман мог к нему же обратиться. Почему так быстро и легко, за каких-то семь часов нашли и гроб, и психушку? Голова разрывалась от предположений, и каждое следующее было безумнее другого. Конечно, лучше дождаться и посмотреть: может это и не моя мама. Тогда кто? Однофамилица! Точно! Полная тезка. Почему бы и нет?

На этой мысли я остановил сознание и, включив какую-то мрачную радиостанцию, стал слушать музыку. Мне показалось, что Софья запереживала: не тронулся ли умом и я, как и моя предполагаемая мама, к которой мы ехали.

Я повернулся к ней и подмигнул:

— А интересно, со стороны моя история про призрака вписывается в концепцию моего сумасшествия, переданного по наследству?

— Нет, — ухмыльнулась Соня.

— Почему? — искренне удивился я и был рад сменить тему размышлений и пообщаться хоть о чем-то еще…

— Потому что в таком случае вы с Романом оба сумасшедшие. Я давно знаю про деда. Он мне про него рассказывал, — улыбнулась Софья.

— И ты так спокойно к этому относишься? — не мог я понять ее отношение к происходящему.

— Ну ты же тоже к этому спокойно относишься… — логично заметила она.

— Я сам видел, а ты только рассказы слышала…

— Знаешь ли, видеть, мне кажется, страшнее, чем просто слушать об этом. И… я, скорее, Романа приняла бы за сумасшедшего, потому что он первый рассказал. А после твоей истории сомнений не осталось. Приехали.

Мы стояли перед въездом на какую-то охраняемую территорию. Дурдом был явно негосударственным. За высоким забором стояли высоченные сосны, а охрана размещалась в двухэтажных домах по обе стороны нехилых ворот.

Из машины, стоящей чуть поодаль, вышли два человека в штатском и, подойдя к Софье, отдали честь и представились, уточнив, что они от Тихона Владленовича.

— Идем? — спросили они меня, поздоровавшись.

Я кивнул.

Нас пропустили без вопросов. Видимо, договорились они уже заранее.

— Завтрак уже закончился, погода хорошая, — прокомментировал один из людей из нашего сопровождения. — Мы попросили вывести пациентов погулять, чтобы не привлекать особого внимания и не пугать их своим присутствием, и не беспокоить женщину, если вдруг это не ваша мама. Посмотрите внимательно, столько лет прошло…

Не нужно было смотреть внимательно. Нельзя было не узнать. Невозможно было перепутать. В глубине парка на скамейке сидела она, моя постаревшая мама.

Она сидела и смотрела в упор на нас. Ее взгляд ничего не выражал, она смотрела сквозь, но руки… Что с ее руками было не так? Она сидела в задумчивости, а руки держала напротив рта, как будто в молитве, большими пальцами упираясь в подбородок, а по указательным водя носом вверх-вниз.

И я вспомнил. Однажды, когда я умолял их взять меня с собой, она мне сказала, что не сможет, и мне надо просто ее дождаться. А еще добавила, что некоторые из друзей не посвящены в их планы и не знают, куда они с отцом едут. И тогда же попросила, если мы окажемся среди чужих, и она сделает это движение руками, это будет означать, что вокруг недружелюбные люди, и я должен замолчать и ничего не говорить.

Я тогда спросил:

— Кто может быть врагом?

Она отшутилась:

— Дорогой, ты же знаешь, что в Африке живет Бармалей. А у бармалеев свои заморочки, и никогда не знаешь, что у них на уме. Не бойся, просто запомни…

Ничего не понимая, действуя на каком-то автомате, я пошел осматривать других участников прогулки, сделав вид, что эта женщина незнакома мне, как и все остальные.

Обойдя всех, я сказал, что не знаю никого из этих людей. И видимо, эта женщина с ФИО моей мамы просто ее полная тезка.

— А как же пустой гроб? — попыталась вразумить меня Софья, переглянувшись с сотрудниками СК.

— Ну, не знаю. Я вообще не понимаю, что эта история с гробом могла бы значить! — озабоченным голосом проговорил я, действительно не находя ответов на происходящее.

— Нам кажется, что кто-то хотел показать вам, что ваша мама жива, и раз гроб привезли сюда, дать понять, что она находится здесь, — встрял капитан.

— Может, тогда лучше пойти познакомиться с ними со всеми. Вдруг кто-нибудь меня узнает?

— Нет, врачи просили этого не делать во избежание эксцессов.

— Понятно. Есть, конечно, вероятность, что спустя 20 лет и после шока, испытанного в детстве, я не могу ее узнать, у меня ведь не осталось ни одной ее фотографии… Меня увезли из дома, не дав взять с собой ни одной вещи, кроме того, что на мне было надето.

Софья хотела что-то ответить, но в моем кармане зазвонил телефон, что повергло в первую очередь меня в недоумение, а потом и некоторых окружающих психов.

Еще ни разу за время моего пребывания в Москве эта ставшая диковинной вещь в моем кармане не звонила.

— Серж, привет! Не узнаешь? Да я это, я! Максим…

— Макс! Привет! Рад слышать тебя! Где ты? Как?

— Здесь. В Москве. Открываю новое дело, вот бы тебя заполучить с твоим писательским талантом сочинять фэнтези!

Как же я был рад услышать голос этого человека! Это был такой мой друг! Мне столько захотелось прямо сейчас рассказать ему.

— К какому делу можно пришпилить мои фэнтези? — почти забыв на мгновение все свои проблемы, с улыбкой проговорил я.

— Давай встретимся, а? Сегодня. Я все расскажу. На Патриках. Сможешь?

— Еще бы! Конечно! Через часок буду, — не раздумывая даже, откуда он знает о моем приезде в Москву, ответил я.

Не бросив больше ни одного взгляда на маму, я пошел к выходу. Тоска охватила сердце, разум или душу, уж не знаю, что из всего этого или все сразу! Как тогда, 20 лет назад, когда мне сказали об их гибели и ничего не объяснили.

Я видел краем глаза, обходя остальных больных, что она опустила руки. Значит, это движение предназначалось мне, а не просто было ее обычным положением рук в этом заведении.

Кто из этих людей был недругом? Менты? Или Софья тоже? Что я знал о ней? Роман представил ее как влюбленную дурочку, но являлась ли она таковой? Скорее нет, чем да. Да и кто сам Роман на самом деле?

Мы сели в машину, и я попросил Софью отвезти меня на Патриаршие пруды, где раньше мы с Максом постоянно встречались, пока я не уехал.

Софья почему-то сосредоточенно молчала всю дорогу, а я, пытаясь скрыть и хоть как-то преодолеть свое отчаяние от того, что не смог подойти и обнять маму и спросить, что все это значило, начал нести о Максе всякую чушь, которая приходила в голову.

— Сонь, Макс был моим другом и тем, кто вытащил меня из пропасти депрессухи, когда профессор опубликовал мою книгу под своим именем.

Доказательств у меня не было. Я писал роман, не показывая никому. А когда закончил, отнес единственный экземпляр только преподу.

После шока от той публикации надо было ведь как-то оправиться и жить дальше. Я устроился редактором в издательство, опубликовавшее мою книгу под именем Семеныча. И через время по делу ко мне обратился Макс. Он был сыном главреда издательства. Мы подружились. И провели вместе два чудных года.

А вскоре от меня ушла девушка, а отец Максима при очень странных обстоятельствах разбился в горах. И мы оба как-то почти одновременно остались в одиночестве. Пьянки и полный разгул сделали нас не разлей вода.

А потом была авария. Как сейчас помню этот пьяный кураж. Макс дал мне свой красный феррари, но опыта вождения такой скоростной машины у меня не было, и Макс, смеясь, пытался помогать мне рулить с пассажирского сиденья. Потом… потом реанимация, и, выжив, нам стало понятно, что теперь у нас день рождения в один день, и мы теперь почти близнецы-братья.

Каждый из нас пытался осознать счастливое возвращение к жизни по-своему. Макс улетел в Италию и открыл свое рекламное агентство, потому что всегда мечтал, а в России ничего не держало. А я поехал колесить по миру, строча книгу за книгой и меняя жизнь по три-четыре раза за год.

Если ты спросишь, вспоминали ли мы друг о друге? Конечно! Созванивались, даже иногда по интернету пили вместе чай или кофе по утрам. Хотели ли встретиться? Скорее нет, чем да. Оба понимали, что закончиться это могло плачевно. Имея такой опыт, всегда страшно его повторить. Ну, или по крайней мере, мне так казалось.

Поток сознания прервала Софья:

— Нет, так не годится! Куда ты собрался? Какой Макс? Тебе жить осталось пять дней. Ты писать должен! О чем вы там с призраком договорились?

— Сонь, забей! Что писать? Я уже пропустил вчерашний день, не писал, не написал, договор по-любому нарушен. Что он мне сделает? Умру дважды? Так не бывает!

— Но он же обещал, что у тебя есть шанс! — с подкатывающейся слезой, но при этом и как-то жестко проговорила Софья. Или мне это только показалось?

— Сонь, ну какой шанс? С чего ты взяла, что этому всему можно верить? Дед тоже пытался утверждать, что я убил Романа, но это ведь бред какой-то…

Чем дольше меня не было в доме писателя, тем яснее вырисовывалась абсурдность ситуации. А может, я вообще придумал этого призрака?

— Сергей, это не шутки. Я знаю, — вдруг не дала мне развить спасительную мысль в моей голове Софья.

— Что ты знаешь?

— Я общалась с Романом, он рассказывал мне про призрака. Все выходки деда были реальными, и все его слова всегда сбывались, и именно в тех подробностях, как он и говорил.

— Хорошо. Давай так… У тебя же жизнь из-за меня не остановилась, правильно? Давай, я встречусь с Максом, мы пообщаемся, а ты пока по своим делам… А потом встретимся и поедем к деду. Хорошо?

На этой ноте, явно выражая свое недовольство происходящим, Софья высадила меня на Малой Бронной. До ресторана Макса, которым он владел с незапамятных времен, оставалось несколько сот метров.

Я хотел поймать хоть каплю удовольствия, шагая по улице, на которой мы с моим другом провели счастливейшее время, несмотря на все обстоятельства, сопровождающие тогдашнюю нашу жизнь, но, конечно же, мысли о маме и всей невообразимости происходящего ввергали меня в отчаянье.

Макс сидел за обычным своим столиком хозяина ресторана. Управляющий сохранил ресторан в идеальном состоянии, что было видно сразу при входе.

Мой старый друг по своему обыкновению был одет с иголочки, по последней европейской моде. И он был искренне рад нашей встрече. Мы обнялись.

— Как ты узнал, что я в Москве? — наконец дал я волю своему любопытству.

— Мам Валя твоя звонила и сказала мне, что видела тебя, приходил ты к ней…

— Ну да, был как-то. Только вот уж не подумал бы, чтобы она трезвонила кому о нашей встрече…

— Ну, повод у нее был зачетный!

— То есть? Приезд мой?

— Нет. Рассказала мне, что ты ей на голубом глазу врал, что с Ванькой встречался, и просила поговорить с тобой и узнать, что творится в твоей голове.

— То есть врал? Почему врал? Видел его возле храма на коляске инвалидной, он еще с приятелем стоял…

— Ты сейчас придуриваешься или, правда, не знаешь?

— Чего не знаю, Макс?

— Убили его, полтора года назад. По твоему поводу убили.

— Что значит по моему поводу?

— Он решил пойти восстанавливать справедливость. Накопил или занял, не совсем понял, денег и пошел выкупать твои сказки. Грозился судом, а там ведь между ним и покупателем было все честно: один купил, другой продал. Но Ванька твой решил, что он герой и все сможет исправить. Дней трех им хватило сообразить, что проще грохнуть инвалида, чем возиться с ним и слушать его бредни.

Он при этом познакомился с каким-то журналистом из мелкой желтой газетенки, что, возможно, и решило его судьбу. Они даже напечатали какую-то заметочку типа: история из жизни девяностых.

В общем, средь бела дня подошел мужик в капюшоне, лица на камерах видно не было, и профессионально, одним ударом заточкой, убил. Ванька и не понял, скорее всего, ничего. Не мучился.

— Ты хочешь сказать, что я общался с призраком?

— Я ничего не хочу сказать. Я не знаю. Я просто передаю тебе историю твоего интернатовского друга.

— Макс, мне надо тебе кое-что рассказать…

Время полетело, помчалось, я говорил, говорил и говорил. Я не мог остановиться и перевести дух. Официант подходил трижды с вопросом про заказ, Макс рукой его прогонял. Только чай, наш любимый чай, который я не пил с тех пор, как мы расстались…

Я вывалил на него все свои сомнения и страхи, рассказал про маму и, смотря на его округлившиеся глаза, понял, что эта тема его цепляет больше, чем все истории про призраков.

Наконец, я закончил и, подозвав официанта, попросил виски.

— Виски, брат, отменяются. Ты нам нужен трезвый и живой. Неси обед, — тоном, не позволяющим возразить, приказал он официанту.

— Сергей! Я никогда тебе не говорил и никогда бы не сказал, если бы не твой сегодняшний рассказ. Я докопался, я расследовал. Моего отца убили, шел передел издательского бизнеса.

Когда мы с тобой разъехались, и я попытался узнать, что реально произошло с моим отцом, ко мне пришли люди и в очень убедительной форме посоветовали не лезть в это дело. Но я прошел по грани. Я выяснил, узнал, а дальше не пошел, не стал пытаться восстанавливать справедливость, вернуть бизнес отца или мстить убившим его. Я каким-то внутренним чутьем понял, что всему свое время. Возможно, это время настало…

Пить мы с тобой не будем, нам нужна трезвая голова… У нас впереди большая история… Я знаю, что с твоей мамой. Нет, я не знал, что она жива, но я знаю, почему она там…

— Боже мой! Макс, этот поток сюрпризов закончится когда-нибудь? Я думал, что хоть у тебя смогу расслабиться, разложить все по полочкам и разобраться.

— Некие персонажи, увидев, что издательства на любой фигне стали зарабатывать баснословные бабки, решили прикрутить и этот бизнес. Естественно, люди встали на защиту своего. Убили моего отца, ранее убили еще шесть крупных главредов: кто утонул на яхте, у кого-то остановка сердца, у моего отца якобы несчастный случай в горах, кто-то жизнь выменял на деньги.

Узнавая шаг за шагом эту эпопею, я встретился с именем Верхотурова Сергея Федоровича, кто тоже в девяностые приватизировал крупное издательство. Его смерть казалась естественной в силу возраста, а по факту, по добытой мной информации, новым бенефициаром издательства были те же люди, что и у издательства моего отца. Я решил проверить и эту схему.

Так вот… У Верхотурова Сергея Федоровича была в молодости жена, единственная и любимая, которая в 1952 году родила дочку… Ну, родила и родила, да? Только фамилия у той дочки была такой же, как и у моего лепшего друга, который сидит сегодня напротив меня и который несколько лет назад на тот момент лишился родителей. И выперли его самого из жизни как щенка за шкирку, не дав даже пары запасных ботинок взять с собой, не говоря уже о фотографиях родителей и хоть каких-то документах.

Идиотически удивленная мина изобразилась на моем лице при полном отсутствии мыслей. Я застыл. В шоке. Прострации.

Макс понял, что мне надо переварить полученную информацию, и разрешил официанту принести еду. Наверное, у людей, получивших такое известие, должен напрочь пропасть аппетит. Но мне почему-то захотелось взять вилку и начать изучать то, что было на тарелке. По всей видимости, мой мозг не очень справлялся с той громадиной, которая на меня свалилась.

Мама скрывала от меня имена своих родителей и за 15 лет ни разу не сказала ни слова о них, и вот они… посыпавшиеся одна за другой тайны…

Я жевал какие-то шикарнейшие кулинарные изыски, абсолютно не чувствуя вкуса и не особо понимая, зачем я это делаю.

В действительность, конечно же, вернул Макс:

— Я узнал все про тех людей, у кого отжали издательский бизнес. У твоего деда не было других детей, кроме твоей матери, а у мамы не было никого, кроме тебя. Поэтому появление твоего Романа, аки внука Верхотурова Сергея Федоровича, мне совсем не нравится. Да, у жены писателя была еще дочь, но и у дочери была дочь, не сын. Так что и внука-пасынка, или как его еще назвать? — у деда нет.

А если мне не нравится этот Роман, то и твоя Софья мне не нравится.

— Я понял. Но каким боком мои родители к издательскому бизнесу писателя?

— Он завещание оставил, которое хранится в таком надежном месте, что его практически невозможно выкрасть и уничтожить и, тем более, как-то обойти. А по завещанию все его активы передаются твоей матери, а от нее — тебе. И дальше — только по наследству. Если родственников не остается — отходят государству. Я думал, поэтому тебя и не тронули. Вроде как живой, но в то же время ничего и не знаешь…

— Почему ты раньше не рассказал?

— Чтобы что? — как-то основательно спросил Макс.

Я не знал, что ответить…

— Чтобы подвергнуть тебя какой-нибудь истории типа той, что случилась с твоей мамой?

— А что с отцом?

— Он погиб в авиакатастрофе вместе с Артемом Поддубовиковым в Шереметьево. Хотел найти выход и защитить вас всех, обратившись к тем, кого лично знал, и кто, по его мнению, мог бы разрулить ситуацию. Но жизнь сложилась так, как сложилась… Возможно, все трое: и миллионер-чеченец, и Поддубовиков, и твой отец мешали кому-то одному.

Я подумал, что маму твою так же по-тихому убрали, и не стал докапываться, а оказалось вон как… Подстраховались они. Если ты взбрыкнешь, есть твоя мать. А ее, по логике вещей, запрятали в обмен на твою жизнь. Она сидит, молчит, не рыпается, а ты живой.

Я думаю, что-то случилось, если появились Роман и Софья, и дед еще этот приперся. Ты уверен, что это не гипноз? Ты почему уверен, что он призрак? Слушай! А может, это дед все инициировал, чтобы ты, наконец, узнал все?

— Ты думаешь, что дед может быть реальным человеком?

— А может, это какие-нибудь галлюциногены?

— Не знаю. Но первый раз, когда я увидел призрака, я с Романом ничего вообще не ел и не пил, даже если и хотели мне что-то подмешать.

— А гипноз?

— Гипноз? Не знаю, еще не думал…

— В любом случае, не раскрывай все карты перед Софьей, пока мы не выясним, на чьей она стороне. Кстати, а давай я с вами поеду, раз ты теперь один в писательском доме живешь. И вообще, по факту это твой дом.

Я задумался, пытаясь осознать:

— Стоп! Так это я — внук писателя? А зачем же он хотел, чтобы я из Романа сделал детского писателя?

— Вариантов, думаю, два. Или дед — это галлюцинация, внушенная тебе, или он на самом деле хотел сделать детского писателя из тебя. А Роман… не знаю. Просто призрак подстроился под ситуацию.

— Ты так просто рассуждаешь о призраках, как будто допускаешь возможность их существования в нашем мире.

— Серег, я тоже был на грани жизни и смерти. И ты не знаешь, через что прошел я, что видел, что чувствовал, что ощущал и что слышал… Без комментариев, как говорится.

— Ребята, нельзя так долго играть в молчанку! — раздался голос Софьи за моей спиной. Я вздрогнул. — Представишь меня? — целуя меня в щеку и присаживаясь рядом, пленяющим голосом проговорила любимая. Честно говоря, дрожь прошла по телу от осознания возможного коварства той, кого я всего несколько часов назад считал уже самым родным, а главное — единственным родным человеком на этой планете. Всего полдня, и как все перевернулось с ног на голову.

— Да, конечно, — с улыбкой, достойной Смоктуновского, произнес я. Злость захлестнула разум! Я был полностью согласен с Максом.

Пазл сложился. Слишком эта женщина была идеальной. А главное — бесстрашной. С незнакомым человеком в огонь и в воду, спасая и вытаскивая. Не бывает это просто так.

«Ты не знаешь женщин!» — вклинилась в мои размышления какая-то гадина в голове, желающая, чтобы все было так сладко, как было пару дней назад, почти без проблем и безмятежно.

«Не, не, не! Молчи! Макс прав! Она не просто так появилась!» — говорил внутри меня разумный.

«А может, это Роман враг, а она действительно в тебя влюбилась!» — подала голос в голове предательская сущность, которой хотелось верить, что бывают женщины «в русских селеньях», и любовь с первого взгляда существует.

«Давай разложим на составляющие! Ради денег, да даже ради громадного бизнеса, заводить совместных детей — бред, согласись! Она точно просто влюбилась в тебя, такое вполне могло случиться!».

«Стоп! Не дури мне голову! Какая дура решит залететь от первого встречного? Тем более такая прагматичная мадам! Да и разве есть хоть какое-то доказательство беременности? Ее слова? Не смешите меня!», — ответил я сам себе. И не подав и виду о раздрае в душе, просто и дружелюбно представил Софью и Макса друг другу.

— Как ты меня нашла? Почему не позвонила? — сдуру задал я два вопроса подряд.

— Ты не отвечал, я звонила много раз, у тебя телефон выключен.

— Точно! — Она ответила на второй вопрос и не ответила на первый. Как она узнала, где я?

— Как вы познакомились с моим лучшим другом? — любезничая, спросил Макс.

— Я наездами живу в писательском поселке, куда Сергея недавно занесло.

— Сергей сказал о ваших обоюдных чувствах. Неужели, после всего нескольких дней знакомства реально может возникнуть такая любовь? — искренне улыбаясь, сохраняя дружеский настрой, произнес Максим.

— Странный вопрос, — обворожительно улыбаясь мне, ответила Софья.

Если бы не все эти новости, обрушившиеся на меня за каких-то несколько дней, ни за что на свете не отпустил бы я эту женщину от себя. И, как вариант, даже согласен был бы чувствовать себя немного обманутым, но быть рядом. Но ситуация не давала шанса поддаться такому сладкому предательскому чувству беззаботного счастья.

Я посмотрел на Макса, как бы предлагая не останавливаться на этой точке. Друг понял меня правильно.

— Просто хотел предупредить. Сергей у нас успешный писатель и, сменив кучу стран, запросто меняет женщин, не задумываясь. Отдаете ли вы себе отчет, с кем связались?

— Макс, ну, может, не стоит сдавать так друга с потрохами? — подыграл я.

— Так и я непростая девушка, — ответила любимая, и глазом не моргнув.

Мое восхищение зашкаливало. Я решил, что сейчас ради легенды правильно встать на ее сторону.

— Макс, ну что ты устроил допрос?

— Я так понимаю, что это смотрины, — улыбнулась Софья. — Не переживайте, Максим, за меня, я девочка взрослая и понимаю, что делаю. Не испытываю иллюзий, не витаю в облаках и не идеализирую людей. Я готова к любому развитию событий. Я тоже, как и Сергей, детдомовская. Я знаю, что такое — выживать в человеческих джунглях. И мне достаточно лет, чтобы быть уже в курсе предательств, измен и жизненных поворотов. И я уж точно не отношусь к тем людям, которые думают, что любовь может быть принудительной.

Меня так и подмывало спросить: «А как же ребенок без предупреждения, а значит принудительно?» Еле удержался.

— Насколько я понимаю, — обратилась Софья ко мне. — Твой друг стал опасаться за свою территорию. Боится конкуренции и ревнует. А, следовательно, сейчас выяснится, что он едет с нами в дом писателя. Так?

В ответ я только улыбнулся. «Почему такие умные и красивые достаются всегда не мне?» — тоскливо подумала предательская гадина внутри меня.

— Ты едешь со мной или с Максимом? — абсолютно дружелюбным и спокойным голосом поинтересовалась Софья.

— Со мной! — идеально улыбнувшись при данном раскладе в ответ, уверенно констатировал Макс. — Мы очень давно не виделись. Наговориться за пару часов невозможно.

— Тогда я, наверное, лучше оставлю вас? Да, любимый?

Я кивнул в ответ. Софья чмокнула меня в щеку, встала, протянула руку Максиму:

— Приятно было познакомиться. Думаю, мы еще встретимся.

Максим привстал и пожал руку в ответ, пристально глядя ей в глаза. И что-то моей ревнивой гадине внутри меня не понравилось в этом взгляде. Мне показалось, что она ему понравилась, и включилось мое вечное: чем я хуже, чем он. Они были бы идеальной парой. Успешный бизнесмен и очаровательная художница. Нет, художница — скорее, ближе к писателю… А судя по всему, она больше предприниматель, чем художница…

Софья ушла, Макс произнес:

— Идеальный шпион. Как будто учили в Моссаде.

— А ты типа знаешь моссадовцев?

— А я типа знаю моссадовцев, — передразнил меня Максим.

Да, Макс изменился за это время. За чашкой чая по интернету это было не так заметно. Я явно проигрывал по сравнению с ним на всех фронтах.

— Если она вычислила твое местоположение, что я заключил из твоего вопроса: как она тебе нашла, я полагаю, что за тобой следят. И следят неотступно. Сейчас узнаю, кто из посетителей пришел вслед за тобой и сидит до сих пор.

Я расслабился, наивно надеясь, что сюрпризы на сегодня закончились, и Макс теперь сам все придумает, но это было простодушным заблуждением.

Не успел Макс написать и отправить управляющему сообщение, как к столу подошел капитан, который сопровождал нас в психушке, и, приложив палец к губам, призвал сохранять молчание. А после этого достал из-под воротника моего свитера микроскопический жучок и убрал его в коробочку величиной меньше ладони.

— Теперь можно говорить! — прокомментировал он свои действия. — Меня зовут Павел Молчанов. Вам, Максим, ничего не говорит мое имя? Раз уж вы так хорошо осведомлены о дедушке Сергея и всех его родственниках.

— Вы — сын главреда издательства «На Дону», считающийся погибшим вместе с отцом в автокатастрофе.

— Точно! Все, что смог сделать отец в тех условиях, — это спрятать меня. Те события, о которых вы сейчас рассказывали, предопределили мою судьбу. Я стал ментом. И так же, как и вы, жизнь положил на то, чтобы выяснить, что тогда произошло, и дождаться момента. Я тоже думаю, что время пришло.

— А Софья? — не выдержал я.

— Ничего не могу сказать про нее. Не знаю. Она может быть как чьим-то агентом, так и обычным, нормальным, человеком. Я не знаю, с чьей она стороны. В поле моего зрения она появилась тогда же, когда и вы ее увидели впервые.

— И у меня вопрос, — размышляя о чем-то своем, спросил Макс. — Кто еще слушал нас, кроме вас, Павел?

— Ваше появление, Максим, было неожиданностью для всех, поэтому никто не был готов к раздельной слежке и за Софьей, и за Сергеем, поэтому ваш разговор здесь слышал только я. А за Софьей поехал человек для того, чтобы только знать: куда, зачем, с кем встречается, она осталась без прослушки.

— Может, проще будет, если мы все перейдем на «ты»? Вроде мы все одного возраста? — предложил я.

— Согласен, — ответил Павел и продолжил:

— А теперь по порядку то, что знаю я. Глобально — изменились обстоятельства. Сергея взяли в разработку, и должно что-то сегодня-завтра произойти, я пока не смог выяснить, что именно, и его, то есть тебя, закроют. То есть появится повод посадить в СИЗО. Зачем? Не понял, это как-то связано с мамой Сергея, поэтому подняли весь этот кипиш с кладбищем. И тому, кто это организовал, конечно же, известно, что в психушке мама Сергея. Только всем было реально непонятно, почему ты ее не узнал. Я, конечно, никому не скажу, что она подала тебе знак.

Она абсолютно вменяемая, ее никакими лекарствами не пичкают, потому что надобности нет. Она там добровольно и понимает зачем. Логика простая: шантаж. Она поменяла свою свободу на жизнь сына. Ее поставили перед выбором: «или сын умрет, или ты сидишь здесь и не рыпаешься». Конечно, она после смерти мужа выбрала живого сына.

Чувствует себя хорошо. Делает зарядку ежедневно, много читает, учит испанский, но, как я понимаю, придуривается неадекватной. Изображает из себя сеньору, которую похитили ради выкупа. Читает книги на испанском. Я думаю, что абсолютно здорова, просто ради чего-то придумала такую игру себе. Волноваться о ней незачем.

Итак, Сергей. Возможно, есть смысл бежать… Загранпаспорт есть, не думаю, что надо тянуть и ждать, пока тебя посадят, а посадят точно… Повод будет сегодня-завтра.

— А как же мама? Если я убегу, не отразится ли это на ней?

— И я пока не понимаю, — соображая, прокомментировал Макс. — Давайте попробуем разложить все по порядку. Алена Сергеевна сидит в психушке уже много лет, а Сергей много лет на свободе, и это никого не парит, и егоникто не трогает. Потом случается неизвестное нам событие, и Сергею показывают живую маму, которую он похоронил много лет назад. И мы не знаем, зачем. Они не знают, что он ее узнал. То есть теперь им надо донести до Сергея, что это его мама. Ладно, предположим, будет еще какой-то ход. Потом должно произойти еще какое-то событие, и Сергея закроют в тюрьме. Надолго? Не знаешь?

— Какой-то большой срок пришьют.

— За что большой срок у нас дают?

— Убийство?

— Я реально должен кого-то убить? Бред какой! Ладно! А зачем я в тюрьме? — уточнил я.

— Возможно, так же, как и мама: живой, но не рыпаешься и ничего не можешь, они по-прежнему контролируют издательство.

— Значит, что-то со здоровьем мамы все-таки происходит? Она умирает, я остаюсь номинальным владельцем издательства?

— А Софья родит наследника, и они по-прежнему хозяева положения! — вдруг «сложил два плюс два» Максим.

— Надо спасать маму! — уверенно произнес я, понимая, что это главное на сегодняшний день.

— Сначала надо спасать тебя! — возразил Павел.

— Тогда, я бы хотел поговорить с дедом, если он существует, и я его не придумал… Он должен знать будущее, если он знает дату моей смерти!

— Согласен, — по-прежнему задумчиво произнес Макс. — Паш, мы поедем, да? На связи?

— Ребят, вы серьезно? Я буду через три-четыре машины позади вас. Меня приставили к Сергею, и я не могу ни на шаг от него отойти.

— Я могу не надевать жучок, на случай, если к тебе кто-то приедет, и ты будешь не один? — спросил я Павла. — А в остальном — будем держать тебя в курсе.

— Но мне нужна прослушка именно на случай, если ко мне кто-то присоединится, — возразил Павел. — Вот телефон, на нем номер, который не прослушивается, и в нем забит мой новый номер, который тоже никто не знает. И это твой жучок. Я позвоню, и ты его наденешь. Хотя… Ребят, давайте примем это решение вместе. Я не знаю, какое событие должно произойти, и меня пока не поставили в известность, как мы будем действовать. Может, лучше надеть жучок, чтобы я был на связи и мог прийти на помощь, если что? Правда даже не знаю, в чем моя помощь может выражаться! Ну, хоть свидетелем вторым буду, что ты никого не убивал. Только толку от этого мало.

— Хорошо, — принял решение Максим. — Сергей цепляет на себя жучок, а в какие-то моменты прячет в заглушку, если нужно.

— Макс, — спросил я друга уже в машине, так и не надев пока прослушку. — А ты думаешь, этому Павлу можно верить?

— Не знаю, Серж, не знаю! Но сейчас меня больше волнует Софья. Какую роль она играет во всем этом?

Москва была пустой в такой уже поздний час. Я надел жучок, но всю дорогу, которую преодолели минут за 15, мы ехали молча. В доме писателя нас встретила Софья, показав Максу застеленный диван в том самом зале, где собирались гости на 110-летие деда.

Я же пока дожидался, когда Макс уляжется, а Софья уйдет домой, чтобы я смог пойти к деду, незаметно для себя уснул.

Снились враги, окружившие дом и пытающиеся его поджечь. Софья не снилась.

Глава 7 День четвертый

Каких-то четырех часов с копейками хватило организму чуть восстановиться, а нервная система разбудила и отправила решать насущные вопросы.

Макс спал, Софья ушла. Налив себе кофе, я пошел в кабинет к деду. На часах было 5 утра.

— Сергей Федорович! — сев в кресло писателя, позвал я негромко и с надеждой. Определить род своей надежды в тот час я, наверное, и не смог бы. То ли хотелось, чтобы писатель был реальным призраком и помог бы. То ли хотелось, чтобы все это было бы лишь игрой моего воображения.

Призрак появился с другой стороны стола, сидящим в кресле, которого в прошлый раз я не видел на том месте.

— Здравствуй, внучок, здравствуй! — ответил мне мой родной дед. Ну да, почивший родной дед…

— Здравствуйте, Сергей Федорович!

— Можешь звать меня просто дедушкой, — отреагировал, улыбаясь, призрак.

— Вы уже знаете, что я…

— Что ты знаешь, что я твой родной дед? Знаю, конечно!

— Может, тогда расскажете хоть что-нибудь о себе и маме и почему я о вас ничего не знал?

— Давай перейдем на «ты», я абсолютно демократичный дед. Ты слышал, что православные даже к Богу обращаются на «ты», как-то негоже ставить деда выше Господа, — усмехаясь в бороду, как обычный Дед Мороз из моего детства…

— Точно! Дед Мороз! Я помню, у меня была фотография меня маленького с Дедом Морозом! Это были вы? То есть ты, да?

— Да! Однажды я уговорил твою мать провести один Новый год с тобой, я знал, что в следующем году умру, и она мне разрешила!

— Почему вы не общались? — грустно поинтересовался я.

— От меня ушла жена, считая, что я не могу составить ее счастья! Дочку она оставила. Аленка очень переживала! Ты, наверное, знаешь, что маленькому ребенку мама важнее отца. Она обвиняла меня, что я был причиной разрыва, и, когда смогла уйти в 18 лет из-под моей опеки, ушла. Она не простила ни ее, ни меня!

И вот только однажды встретилась со мной, поверив, что я скоро умру, и разрешила прийти к вам в образе Деда Мороза.

Я вспомнил то время, когда был маленьким, и все мы были вместе, слезы полились сами собой, и я не стал их сдерживать. Да и перед кем? Перед родным дедом, да еще и призраком?

Слезы лились, а я со злостью думал о тех людях, которые лишили меня родителей! Хотелось победить и вернуть хотя бы маму…

— Дед! А ты ведь знаешь все то, что произошло и что сейчас происходит, помоги, расскажи, как выпутаться…

— Сергей, ты не спишь? — раздался голос Софьи возле кабинета. — Я войду?

Не успел я запретить ей, как дверь открылась, Софья вошла, дед исчез.

— С призраком общался? Я помешала?

— Да, Сонь, помешала! — не сумев сдержать раздражения, произнес я, решив добавить, чтобы она исчезла, хотя бы на полчаса.

— Мне надо кое о чем тебе рассказать, пока не проснулся Максим. Поехали!

— Ладно. Я только сменю одежду, эту надо сдать в химчистку.

— Хорошо, жду тебя в машине.

Не ответив себе на вопрос о надежности Павла, я решил под благовидным предлогом избавиться от свитера с жучком, тем самым в то же время не подставив Павла, если он был своим. И, судя по реакции Софьи, она не знала о прослушке, значит, по всей видимости, не была заодно с ментами… Хотя… если задуматься, то прослушка вряд ли нужна была ей, поскольку мы ехали вместе. В итоге я так и не смог понять, на чьей же она стороне.

Надев пиджак, через полминуты я был в машине.

— О! За тобой следят, — произнесла через какое-то время в пути все еще любимая мной женщина.

Я даже не был бы против этого ребенка, который не совсем честно с ее стороны был зачат, но в данных обстоятельствах такая хитрость выглядела слишком жуткой. Передать права на наследство ребенку и грохнуть папашу! «Чорт, зачем я снял этого долбаного жука?! А вдруг это она должна подстроить то, из-за чего меня посадят?» — в сердцах обвиняя себя, подумал я.

— Кто следит? — оглянулся я, делая вид, что не знаю про Павла.

— Один из вчерашних ментов, который был в пансионате.

— Это значит, что они — люди отца Лены-Марго? Или как?

— Видимо, да, — что-то обдумывая, серьезно произнесла Софья.

— Они охраняют меня? Или… что происходит? — решил уточнить, что знает и думает она по этому поводу.

— Я не знаю, спрошу сегодня обязательно. Но сейчас речь не об этом. Я хочу тебя кое с кем познакомить и что-то показать. Но думаю, что нет смысла тебя этим ошарашивать, проще рассказать, чтобы ты меня не считал совсем конченной сволочью, которой по какой-то причине стал считать после встречи с Максом…

— С чего ты взяла? — пытаясь понять, когда я себя выдал, как можно более беззаботно спросил я.

— Ты вчера вечером ни слова мне не сказал, даже элементарное «пока» или «спокойной ночи, любимая!», не говоря уж о поцелуе в щеку, а тем более — о просьбе остаться у тебя на ночь.

— Я как-то устал после таких событий и даже не подумал, что тебя это может обидеть или задеть… Столько всего свалилось на бошку, надо было переварить…

— Ладно, проехали. Попробую простить… В общем, информация такая. Я понятия не имею, каким образом Роман узнал, что ты возвращаешься в Москву, но он попросил меня кое-что сделать для тебя.

— Как это? Откуда Роман мог знать, что я возвращаюсь?

— Ну, насколько я поняла из ваших рассказов, призрак как-то знает будущее. Это ведь он сказал Роману, где тебя найти и как заманить к себе… Как я поняла, ключевым было: подцепить писателя на убогость речи при явном утверждении о непростом происхождении просящего подаяние.

— Мда уж! Его «просто» реально подбешивало. И я на это купился однозначно! Вот же ж дед! — усмехнулся я. — Откуда он мог знать?

— Я не знаю таких подробностей, прости! И Роман попросил подсунуть тебе ту квартиру, в которую ты заселился.

— Как это?

— Он сказал, что ты наверняка будешь искать жилье, а значит, можно позвонить от имени агента и сообщить о квартире.

— С идеально привлекательными, но и настолько же странными условиями: залога не просят, квартплаты вперед не требуют и очень приятной ценой …

— Именно.

— Окей. И что с этой квартирой не так?

— Это квартира твоей бабушки. Я не знаю, кто твой дед, она от него ушла. Она была альпинисткой, а потом колесила по свету на своем крутом байке, подаренном ей каким-то американцем, которого она встретила при восхождении на Монблан и который какое-то время, пока не разбился, был ее мужем. Я сделала в квартире ремонт и попросила приятеля позвонить тебе и предложить эту квартиру. Пойдем!

Мы остановились возле того дома, где я жил по возвращении в Москву.

Честно говоря, я думал, что мы зайдем в квартиру и Софья расскажет все, что знает о моей бабушке, которая оставила мне свою жилплощадь в наследство, мы рассмотрим все фотографии и останемся жить теперь уже на моей собственной территории. Но все оказалось (что стало теперь обычным явлением) не так, как я предполагал.

Обычным движением, как будто это было нормальным для семи утра, Софья открыла дверь кафешки, на которой явственно висела табличка: Часы работы с 10.00 до 2.00. Здесь, на первом этаже бабушкиного дома на Тверской, я обычно завтракал.

Из-за стойки, приветливо улыбаясь, вышла навстречу нам бариста Саша.

— Познакомься, это твоя двоюродная сестра Александра. У твоей бабушки была еще одна дочь.

Девушка, улыбаясь во все свои красивущие огромные глазищи, протянула мне руку. А я… не выдержал и обнял ее. У меня давно не было никаких родных, и я всегда мечтал о сестре, и тут такое счастье, да еще и после всех этих событий последних дней! Я опьянел от радости!

Саша пригласила нас за накрытый для завтрака стол и пошла за горячим кофе. Теперь стало почти понятно, почему она при последней нашей встрече на вопрос о старушке, в квартире которой я жил, так странно на меня посмотрела и, расплакавшись, убежала.

— Стой! А почему ты не сказала сама мне об этом? — спросил я сестру.

— Роман попросил до поры до времени ничего тебе не говорить! Хотел тебя подготовить… А когда ты спросил о бабушке, я просто не выдержала… Бабушка в конце жизни очень переживала, что не могла увидеть тебя. Твоя мама ни разу не дала вам встретиться. Она очень сильно обиделась на бабушку. А когда бабуля второй раз вышла замуж, как я поняла, все стало еще хуже…

— И как же меня подготовил Роман? — обратился я к Софье.

— Я не знаю его планов. Он сказал: «Расскажешь ему, когда придет время». Но теперь, когда он пропал, какая разница? Я решила тебе рассказать…

— Ну и события! Одно удивительнее другого! Столько родственников нашлось сразу! — произнес я, радуясь встрече с сестрой.

— Каких родственников?

Вот слишком поспешно при всей своей логичности и незаурядности ума она это спросила! Понятно ведь, что нашлись бабушка, ее дочь и моя сестра. Но в этой поспешности я услышал намек на деда-писателя и мою маму. Нет, Софья, я так просто не сдамся. Сначала посмотрим на твои карты, а потом уж будем вскрывать мои.

— Как каких? Бабушка, ее дочь и моя сестра.

— И может быть, все-таки и мама нашлась?

— Что значит, мама нашлась? — удивилась Саша.

— Да, Сонь! — сделал я вид, что удивился не меньше Александры.

— Можно я расскажу? — спросила разрешения Софья.

— Да, конечно, — естественно согласился я.

— Я думаю, что психика его мамы не выдержала, когда она узнала, что муж погиб. У нее начались проблемы с ментальным здоровьем, и, возможно, она попросила друзей, чтобы сыну не говорили об этом. Думаю, что у родителей Сергея были какие-то сбережения, и мама легла в частную клинику на лечение, где и находится по сей день. А Сергею сказали, что мама погибла вместе с отцом. Только он вчера ее не узнал.

Я воспринял это как подтверждение того, что Софья знает правду или какую-то ее часть. Я же, по идее, не знаю ни о том, что писатель — мой родной дед, ни о том, что мама жива…

— Сонь! Ну, на какие такие сбережения моя мама столько лет смогла бы прожить в таком пансионате, — сделав ударение на слове «таком», ответил я. — На него никаких денег не хватит…

— Не знаю, может друзья скидываются? — как ни в чем не бывало ответила моя красавица.

«Что ж ты за штучка такая, что так сходу сочиняешь такие небылицы? — размышлял я, пока обе девчонки переваривали новую инфу. — Как же вывести тебя на чистую воду?»

Но объяснение поведения Софьи пришло быстрее, чем я предполагал…

— Саш, извини, что мы так рано! — начала собираться Софья. — У нас сегодня очень много дел! Вы еще успеете наговориться, а нам пора. Можно мы заглянем в бабушкину квартиру, хочу, чтобы Сергей посмотрел на фото бабушки новым взглядом?

— Да, конечно! Вот ключи… — Александра достала из кармана связку, даже не предложив пойти вместе, что мне показалось странным. Было ведь логичным, если бы сестра показала брату фотографии бабушки, а не какая-то неизвестная художница-дизайнер.

Я не стал настаивать на совместном просмотре и, тепло попрощавшись, обещал в ближайшее время обязательно заехать и пообщаться!

— Почему ты не взяла ее с собой? Это твой какой-то очередной план? — не выдержал я в лифте.

— Да. Мне надо с тобой поговорить, — очень серьезно ответила Софья. Я понял по ее тону и взгляду, что разговор предстоит не о наших отношениях и не о совместном будущем. «Что же ты мне, родная, расскажешь?» — думал я с грустью.

Очень не хотелось расставаться с этой удивительной женщиной. Я почему-то отчетливо понял, что как только мы переступим порог бабушкиной квартиры и она начнет говорить, наши отношения больше никогда не будут прежними!

— Садись! — скомандовала она, как только мы вошли. — Будешь кофе, чай?

— Воды!

Она налила и продолжила:

— Да, образ дурочки-девочки, какой обрисовал меня Роман, не совсем соответствует действительности. И у меня есть важная для тебя информация. Я выбрала именно эту квартиру для разговора, потому что я делала здесь ремонт и проверила каждый уголок. Здесь точно нас никто не слушает.

— Почему нас должны слушать? — качественно изобразил я удивление.

— Не перебивай. Я думаю, что у нас не очень много времени. Если ты помнишь, призрак сказал, что у тебя сегодня отнимется нога. Кто знает, как это произойдет!

— Ладно, молчу. Говори!

— Писатель-призрак — твой родной дед и первый муж этой женщины, в квартире которой мы находимся. Он был главным редактором издательства «Детские небылицы». И хоть и был в перестройку уже в достаточно преклонном возрасте, но ясность ума сохранял отменную.

— Откуда ты это знаешь? — не выдержал я.

— Я и это тебе потом расскажу. По порядку проще…

— Хорошо, извини, жду, — покорно согласился я.

— Только, — нахмурилась Софья, — тебя почему-то не удивляет то, что он твой дед, а больше заботит, откуда я это знаю… Почему?

— Забавная ты! Разве после стольких твоих и всех остальных новостей этой недели у меня еще осталась хоть капля удивления. После призрака?

— Ладно, опустим. С началом приватизации твой дед смекнул что к чему и забрал все издательство себе. Надо сказать, что это было честное предприятие, он никого не обидел и не обманул, более того, все его любили и очень уважали. Но дед твой вскоре отправился к праотцам, оставив завещание.

А потом нашелся умник, который решил подмять под себя весь крупный издательский бизнес страны. Он сделал главредам предложение, от которого нельзя было отказаться…

Мой отец отказался и поплатился за это своей жизнью. А твой дед перед смертью сделал хитрый ход. Он все завещал потомкам без права передачи другим лицам и при условии, что они живы, а если род прекратится, то издательство переходит в руки государства. И раструбил он об этом на всех углах, по всем телевизионным ящикам, которых в вашей съемной квартире не было на тот момент.

Родители твои, конечно же, были в курсе. Но мама не посчитала нужным тебе об этом сообщить. Отец хотел решить вопрос, столкнув интересы бенефициара этой затеи с крупным чеченским миллионером, но самолет, на котором они встретились, взорвался, чуть оторвавшись от взлетной полосы.

Маму твою тут же забрали и поставили перед фактом: ты остаешься жить, она передает фактическое управление другим, а сама сидит в пансионате до конца дней своих. Ради жизни сына она пошла на это. Тебе сказали, что они оба погибли.

Мне было тогда почти столько же лет, сколько и тебе. Я знала, что произошло, но не знала подробностей. А несколько лет назад перед смертью моя мама отдала мне видеокассету. Смотри, это мой отец.

Софья включила видеомагнитофон, о котором я всегда, живя здесь, думал: «Зачем он? Слишком новомодный дизайн у квартиры для такого раритета». Да и кассет к нему не было. А тут вон что оказалось!

Очень приятный мужчина лет 45 грустным голосом начал говорить:

— Не знаю, в чьи руки попадет эта кассета, но если в твои, дочь, прежде, чем что-то предпринимать, очень хорошо взвесь все риски. Если есть с кем советоваться — советуйся. Если есть хоть малейший шанс проиграть — не ввязывайся, не стоит оно того! Твоя жизнь важнее любых денег. Но если решишься, не сожалей о начатом, не оглядывайся назад и иди до конца.

Нас собралось шестеро. Мы — главные редакторы самых крупных российских издательств — засвидетельствовали и записали видео обо всех событиях, которые предшествовали нашей смерти. (Если ты смотришь это, значит, никого из нас уже нет в живых.) В том видео наше журналистское расследование, разоблачающее деяния крупного чиновника, устроившего этот беспредел.

Это видео не предается огласке в данный момент, чтобы не пострадали наши семьи. Если наступят такие времена, когда это станет безопасным для наших близких, то пусть оно будет передано тем, кто сможет что-то предпринять по поводу разоблачения человека, виновного в нашей гибели.

Софья, или тот человек, в чьи руки моя жена отдала эту кассету, довожу до вашего сведения…

Если это ты, дочь, то говорю тебе. Из ныне живущих только ты теперь знаешь о существовании того видео.

Илья Фролов — сын Виктора Степановича Фролова — должен сохранить название страны, в банке которой открыта ячейка. Отец попросил его запомнить эту информацию, ничего не объясняя, сказав, что однажды может кто-нибудь прийти и спросить.

Виктория Смоленская — дочь Виктора Петровича Смоленского — хранит название банка на тех же условиях, ничего не зная, что в том банке.

Сергей Пчельников — внук Сергея Федоровича Верхотурского — знает имя, на которое открыта ячейка. С ним отдельная история. Его отца убили первым, а маму заперли в психушке. Если мама ничего не успела ему рассказать, то он должен вспомнить и назвать своего главного врага — это и будет имя, на которое открыта ячейка.

Максим Шапашников — сын Шапашникова Владимира Ивановича — хранит ключ от ячейки.

И наконец, Павел Молчанов — сын Молчанова Игоря Петровича. Он ничего не знает, но с детства мечтал стать милиционером. Если его отец успел ему рассказать и если парень вырос достойным, то он должен вам помочь восстановить справедливость.

Мы думаем, что надо собраться вам всем шестерым, обдумать все и решить совместно, что делать дальше, если вообще возможно хоть что-то сделать в ваших жизненных обстоятельствах.

Почему мы так решили. Если это видео попадет в руки людей чиновника, то есть шанс, что хоть кто-то не сдаст свою часть информации, а значит, останется возможность предать огласке все беззакония этого человека.

Запись закончилась. Рябь недописанной кассеты начала шуметь, но сил встать и выключить магнитофон не было у обоих. Мы сидели в задумчивости, смотря в эти серые помехи и слушая шум, не желая его останавливать.

Не знаю, конечно же, о чем думала Софья, но я думал о маме. В отличие от всех остальных мое издательство, хоть и на бумаге, но по-прежнему принадлежало мне и моей маме. Казалось, что наша с мамой позиция сейчас наиболее уязвимая.

Наконец, Софья встала и выключила магнитофон.

— Кто из всех перечисленных знает об этом видео?

— Только ты и я, — задумчиво проговорила Софья.

— Значит, моя настоящая фамилия — Пчельников?

— Да.

— Странно. Ничем почему-то не отзывается…

— Давно не откликался, наверное, на такую…

— Возможно…

— А про нашего ребенка… Это правда? — решился спросить я.

— Да, — впервые за все время нашего знакомства Софья опустила глаза и не смотрела на меня.

— Зачем? Если ты это уже все знала! Зачем подвергать ребенка такому риску? — никак не мог понять я суть происходящего с ней.

— Моя гарантия, — почти шепотом проговорила она.

— Гарантия чего? — опешил я.

— Ты — не Максим и не Павел, остальных я еще не знаю. Ты писатишка средней руки… Испугаешься и не поедешь никуда! — с вызовом посмотрела она на меня. — А теперь я буду тебя шантажировать твоим ребенком… И… гарантия того, что ты меня не предашь! — снова опустив глаза в пол и понижая голос, проговорила мама моего будущего ребенка.

— Дура! Почему ты такая дура? Я же влюбился в тебя! Я бы и так ради тебя и в огонь и в воду!

— Мы еще не знаем, с чем нам придется столкнуться, — грустно констатировала она, не смотря на меня.

— А с чего ты решила, что если ты так легко обращаешься с этим ребенком, я с ним буду обращаться как-то по-другому?

— Потому что ты любишь меня, и у тебя с 15 лет не было семьи. И всю свою жизнь ты не мог простить родителям, что они не взяли тебя с собой. Ты не сможешь убить своего ребенка.

— Боже мой, какая же ты дура!

— Нет. Я не какая-то дура, я — прагматичная дура. Теперь, чтобы получить полную семью: мама, жена и дочка, тебе надо решить ребус, поставленный пред тобой моим отцом.

— Почему дочка? — оторопел я от такого слова, произнесенного вслух.

— Потому что уже пять поколений у женщин моего рода рождались только девочки, не думаю, что я буду исключением.

— Гадина ты какая-то, — с болью проговорил я, безумно любя ее.

— Зато я тебя люблю, а ты — меня, — спокойно и уверенно проговорила Софья.

— Ты? Меня? Любишь? Не ври! — мне так хотелось верить в ее слова, но разум кричал совсем другое.

— Да, с первой нашей встречи, — Глаза, такие глаза не могли врать, она смотрела на меня открыто и в упор, чуть заметные слезинки выдавали боль, причиняемую моим недоверием ей.

— А как же Роман? — не оставляя попытки уличить ее во лжи, настаивал я на своей точке зрения.

— Роман — это совсем другое, — смахнув прошлую эмоцию, как ни в чем не бывало ответила Соня.

— Что значит — другое! И кстати, как ты с ним познакомилась? И кто вообще он такой?

— После того, как я посмотрела это видео, я направилась всех вас искать. Нашла только адрес деда, другого адреса ведь у вас не было… А Роман был уже там, сказал, что присматривает за домом.

— Как это? Он же сказал, что давно с тобой знаком и что ты влюблена в него какую-то тучу лет…

— Он уточнил: какую? — просто улыбнулась Софья.

— Нет, не уточнял.

— Ну вот видишь… — ответила так, будто это все объясняло.

— Так что получается — Макс и Павел тоже в курсе? — перескочило мое внимание на слова только что появившегося у меня свекра.

— Пожалуйста, не держи меня за дуру! Макс — твой лучший и, насколько я понимаю, единственный друг, и ты ему не рассказал обо всем, что произошло за эти дни? А он тебе в ответ не рассказал все остальное? Я не поверю в это…

— Да ладно! Откуда ему все это знать?

— Серый! Остановись, не ври мне, если хочешь, чтобы я оставалась с тобой честной! Макс очень прагматичный и крутой чел. И он знал, что у папы было издательство и что папа при очень странных обстоятельствах погиб. И ты хочешь сказать, что с его связями и возможностями он не стал узнавать об этом?

— Ну ладно! Права-права! Соврал…

— Вот про Павла не знаю, что думать! — выглядела при этих словах Софья действительно озадаченной. — С теми он, кто удерживает твою маму, или с нами…

— А что о нем думать? Ему можно вообще ничего не сообщать, он ведь не хранит никакой информации!

— Сергей!

— Что?

— Я видела вчера, как он после моего ухода подошел к вам и снял с тебя прослушку. Никуда я не уехала. А потом просто обогнала вас на несколько минут.

А если он снял жучок, то, значит, не хотел, чтобы кто-нибудь услышал ваш разговор. Вопрос только в том, он это искренне сделал или это игра ментовская?

— Ладно, сделай чайку, пожалуйста. И поедем будить Максима, пока он сам не проснулся и не оббежал пол-Москвы в поисках меня.

— Перестань, телефон есть… — с улыбкой остановила она мои смешные фантазии и ушла на кухню.

Я включил телевизор. Безусловно, надо было все обдумать, но в голове был перегруз, и рука рефлекторно потянулась к пульту, чтобы появилась возможность хотя бы чуть-чуть отвлечься…

В телеке были утренние новости. Люди что-то бубнили, размахивали руками, всеми силами пытались вещать что-то зрителям, но мозг не мог переключиться и обдумывал сегодняшние события.

И если все более-менее как-то подчинялось хоть какой-то логике, то оставалось одно звено, которое постоянно напоминало о себе и каждый раз выбивалось своей нелогичностью: кто такой Роман? В свете последних событий он мог быть засланным казачком от тех людей, кто удерживал мою маму. Но с другой стороны — почему мой родной дед ему доверял? Почему дед ему рассказал, где меня найти и как поймать на крючок? Может, призрак просто выжил из ума — поверил аферисту? Интересно, такое бывает с призраками?

Раздался звонок на тот аппарат, который дал мне вчера Павел.

— Алло, — очень сомневаясь, правильно ли я делаю, что при Софье засвечиваю этот телефон, я все равно ответил. С другой стороны, Павел ведь знал, что я с ней, значит, видимо, решил, что надо все равно звонить.

— У тебя там есть телевизор? — без предисловий спросил капитан.

— Да. Включен.

— Переключи на столичный канал — на новости.

— Окей.

Павел отключился, а я начал искать нужную мне кнопку…

Взгляд из мелькающих картинок тут же выхватил физиономию моего преподавателя по теории литературной критики … Того самого Семен Семеныча, который украл у меня роман и напечатал под собственным именем.

— Сонь, иди скорее! — успел позвать я.

— Вчера глубокой ночью возле своего дома был убит профессор, — говорил корреспондент, читая по бумажке, — заслуженный преподаватель Российской Федерации. По оперативным данным ему на телефон поступил звонок от некоего Сергея Пчельникова, который вызвал его на улицу. Через несколько мгновений после того, как профессор вышел из подъезда, он был насмерть сбит красным Феррари, который принадлежит другу Сергея — Максиму Шапошникову. Кто из них был за рулем, и сколько человек находилось в машине, пока неясно. Известно только о конфликте Сергея Пчельникова с профессором, который произошел на встрече по поводу 110-летия со дня рождения деда Сергея — Верхотурова Сергея Федоровича. Пчельников обвинял профессора в краже написанного им романа. Профессор все это отрицал.

На лицо сведение счетов. Сергей Пчельников и Максим Шапошников объявлены в розыск.

Я набрал Макса по телефону, данному мне Павлом.

— Слышал я уже все, слышал, — раздался голос Макса на том конце провода. — Я выезжаю, через полчаса буду у тебя, адрес скинь эсэмэской.

В дверь позвонили. Софья дернулась и, широко раскрыв глаза, а потом сев на диван и закрыв лицо руками, замерла. Она не знала, что делать, и мне показалось, впервые за всю свою жизнь. Такая беспредельная растерянность может быть только у человека, который умеет контролировать все.

— Не бойся! Тебя не тронут, а мне все равно осталось жить всего несколько дней. Дважды меня не убьют. А имени своего главного врага я пока не помню и даже не знаю, так что пока бесполезен для тебя. Если пойму, кто это, передам через Павла. Будем надеяться, что он на нашей стороне. Береги себя и девчонку! Передай все мужикам, а сама не лезь! Ладно?

Столько благодарности, сколько было в эту минуту в ее мокрых глазах, я еще не видел ни разу в жизни! Под маской сильной прагматичной женщины жила нормальная девчонка…

Я поцеловал ее в макушку и пошел открывать.

На пороге стоял Павел.

— У нас есть еще пару часов, пока найдут мою машину. Я теперь предатель. Я не сообщил, где ты, и не вышел на связь, когда они ее запрашивали! — входя сообщил капитан.

— Нет! Не так! — мысль писателя вдруг начала создавать другую реальность, а не подчиняться событиям. — Ты вчера ждал-ждал и уснул, не заметив звонков. А утром, видя, что все спокойно и все спят, рванул на пять минут к своей девушке, которая работает в кафе внизу этого дома, я сейчас поговорю с ней, и она стопроцентно это подтвердит. Максимум обвинят в халатности. А теперь ты возвращаешься к дому деда и не находишь нас там… Ты нам пригодишься на службе больше, чем здесь… Пока они все выяснят, мы выиграем время!

— Согласен, я погнал.

— Держи нас в курсе! И да — спасибо Паш! — продолжил я, выходя на лестничную клетку и закрывая за собой дверь в квартиру. — И пожалуйста, если со мной и Максом что-нибудь совсем хреновое произойдет, помоги Софье, если она попросит тебя и у тебя будет возможность. Ладно?

— Обещаю! — пожал мне руку новый знакомый так, как будто всегда был моим другом.

Пока Макс ехал, я спустился по черной лестнице и со стороны двора зашел в кафе к сестре и попросил прикрыть Павла. Задав пару наводящих вопросов и выяснив, что в этом нет криминала, Саша согласилась.

Я вернулся в квартиру бабушки, Макс уже был на месте.

— Думаю, нам лучше разделиться и разъехаться по одному. Я привез тебе денег, — обратился ко мне Макс, — снял по пути с карты, чтобы ты не был ограничен в тратах. Машину Софьи не ищут, она меня подбросит, есть кое-какие обязательства, которые я должен уладить прежде, чем что-то предпринимать… А ты вызывай такси и на перекладных уезжай подальше отсюда, куда-нибудь в область и дай знать, где остановился. А я попробую что-нибудь выяснить и повлиять на планы ментов по нашему поводу…

У меня на этот счет не было никаких мыслей. Возможно, стоило остановиться и все обдумать, но в любом случае я посчитал, что Софье лучше пока держаться от меня подальше, поэтому утвердительно кивнул.

Они ушли, через минуту раздался звонок в дверь, я подумал, что кто-то вернулся, на пороге стоял Роман.

— Привет! — как ни в чем не бывало произнес он. — Мне нужно войти.

Я пропустил.

— Я твой родственник, у твоего деда было много братьев. Я на твоей стороне. Я полковник ФСБ. Доверься мне. Я помогу.

— Как я могу тебе доверять после всего, что случилось? — я был реально удивлен и его появлению, и словам.

— Что случилось не так?

«Он прикидывается или реально не знает?» — промелькнула мысль в голове. Привычка доверять людям сидела в мозгах капитально. А в нынешних обстоятельствах хотелось иметь надежду, что вокруг друзья, тем более он сказал, что — родственник.

— Ты исчез, меня обвинили в твоей смерти, — с обидой высказал я свои претензии.

— Кто-то пришел и официально предъявил тебе обвинение? — апеллируя к железобетонной логике, спросил Роман.

— Нет, — вынужден был признаться я.

— Ну вот видишь, только слова, — убеждал меня в своей невиновности мой якобы родственник.

— Но ты исчез! — мне показалось, что это было достаточно убедительным подтверждением его безоговорочной вины.

— Да, мне нужно было уладить кое-какие вопросы.

Звучало просто, но и как-то естественно: бывает ведь так, что человеку надо куда-то отъехать.

— Почему ты не сказал о маме? — решил я спросить о более важном, чем мои обиды.

— Ты бы поверил? — усмехнувшись, спросил Роман.

— Нет, — вынужден был признаться я.

— А так, ты сам все узнал, — логика была на его стороне.

— Кто раскопал ее могилу?

— Те, кто ее удерживает…

Я смотрел внимательно на его мимику, было похоже, что Рома не врал.

— Зачем?

— У меня есть план. Это была сложная история, но я смог попасть в пансионат и поговорить с ней. Она рассказала врачам о симптомах якобы стремительно развивающейся у нее болезни, которая ведет к скорой смерти. Поэтому ваши враги зашевелились. Им нужно контролировать тебя, чтобы через полгода ты вступил в наследство, но был полностью в их власти.

— И я должен тебе верить…

Честно говоря, этот его план выглядел очень сомнительным, но Роман вдруг заявил:

— Я — единственный человек в твоем окружении, которому можно верить.

— Почему это? — такое заявление было крайне удивительным. То есть женщине, которую я любил, верить было нельзя. Другу, с которым прошел огонь и воду, верить было нельзя. А этому, недавно встреченному, верить было можно!

— Потому что твой дед мне доверяет, а он знает все.

Это был аргумент, но верить призраку… — было ли это правильным? То, что я достаточно легко и спокойно воспринимал присутствие призрака и общение с ним в его доме в поселке писателей, на расстоянии казалось бредом.

— Ладно! — согласился я проверить и эту версию развития событий. — И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю объединиться с Павлом и встретиться с твоей мамой.

— Так ему можно верить по твоей логике?

— Отчасти — да. Во дворе такси, у твоей бабушки была дача, она принадлежит Александре, которая бывает там очень редко. Побудешь там пару часов, оттуда близко до пансионата. Я встречусь с Павлом после того, как его отстранят от твоего дела, мы приедем за тобой и рванем к маме. Павел был с тобой там вчера, и ваше появление не вызовет подозрений.

— Почему мне не остаться здесь?

— Если тебя вычислят по камерам, то здесь найдут. Камеру, показывающую выход во двор, я отключил, а потом вызвал такси, водитель адрес знает. Тебе Павел дал телефон, позвони с него мне, а свой отдай, я спрячу.

— Откуда ты знаешь, что Павла отстранят? — это действительно удивляло. Откуда этот Рома знал всю информацию о происходящем?

— У полковника ФСБ должны быть свои источники. И я встретился с Павлом около дома деда, мы переговорили.

— Хорошо! Попробую довериться твоему плану, раз уж своего у меня все равно нет. Я поехал?

— Да. Буду на связи…

Я ехал в такси в неизвестном мне направлении и пытался осознать и проанализировать создавшуюся ситуацию.

Мысли путались, и короткий сон давал о себе знать, — я вырубился.

Водитель разбудил меня приблизительно через час-полтора. Я вошел в аккуратный и уютный дом и, найдя первый попавшийся диван, рухнул на него. Я понял, что по той информации, которая у меня была, ничего нового все равно сейчас придумать не получится, а вот выспаться в любом случае ради ясно соображающей головы было очень желательно.

Через пару часов, как и обещал Роман, они с Павлом стояли напротив меня в моем временном убежище.

— Поехали, — скомандовал Роман. — Пока тебя никто не ждет в пансионате, надо поговорить с мамой.

Через минут 15 мы беспрепятственно по «корочке» Павла прошли на территорию пансионата. Сегодня постояльцы не гуляли. Не успели мы приблизиться к дверям корпуса, где, по словам Павла, жила моя мама, как ворота пансионата открылись, и белый лимузин со всеми свадебными атрибутами въехал на территорию.

Мы все втроем не ожидали увидеть такую картину до такой степени, что остановились и в удивлении пропустили машину, которая проехала между нами и зданием и остановилась перед входом.

Дверь лимузина открылась, и в ослепительно белоснежном платье невесты из машины вышла она, да-да — Софья. Я, как и в первый раз, лишился связности мыслей и немножко дара речи. Это явление повергло всех нас троих в состояние тотального недоумения!

— Я знаю, дорогой, что ты хотел маму для начала подготовить, но я подумала, что, увидев нас двоих, она будет счастлива! Пойдемте! — игриво подмигнув, первой пошла ко входу в здание невеста.

Мы, немного оторопев и не понимая ее плана, неуверенно пошли за очаровательнейшей красавицей.

Мама стояла спиной к двери возле окна дорого и со вкусом обставленной комнаты. Не было сомнений, жила она здесь почти как королева в заточении.

Руки. Нам не было видно положение рук со спины, но они по-прежнему были согнуты в локтях, и мама немного качала головой вверх-вниз, как если бы она водила носом по указательным пальцам рук, сложенных как при молитве католиков. Судя по расположению окна, она видела, кто входил в парадную дверь ее корпуса.

— Алена Сергеевна! — позвала Софья.

Мама обернулась к нам и опустила руки. Она молча и внимательно посмотрела на нас четверых и тихо спросила:

— Чем обязана, молодые люди?

— Алена Сергеевна, вам надо поехать с нами на свадьбу, — уверенно проговорила Софья. — Вам ничего не надо брать с собой, мы все купим по дороге. Поехали, пожалуйста?

Мама посмотрела на меня и задала вопрос мне:

— Ты тоже считаешь, что это будет правильно?

— Я не знаю, — растерялся я.

Я не представлял, почему вдруг этот свадебный лимузин должна выпустить охрана.

— А вы что скажете, молодые люди? — обратилась мама к Роману и Павлу.

— Давайте попробуем? — ответил вопросом Роман.

— Если у нее есть план, почему нет? — прокомментировал Павел.

— У вас есть план? — спросила мама Софью. — Хороший?

— Есть. Хороший.

— Хороший план для чего? Спасти Сергея или убить?

Я был ошарашен таким заявлением. Мы все посмотрели на Софью.

— Он отец моего будущего ребенка, — уверенно и без обиняков проговорила моя «невеста».

— Значит, убить… — грустно констатировала моя мама, так и не подойдя ко мне и не обняв…

— Не знаю, на чьей стороне вы, девушка, но чтобы спасти Сергея, не обязательно меня отсюда забирать. Мне и здесь неплохо живется. Я с вами никуда не поеду.

— Мам! — не выдержал я и кинулся было к ней, чтобы обнять.

Но мама резким движением руки остановила мой порыв и сказала:

— Стой! Не подходи. Как только ты прикоснешься ко мне, ты не сможешь отсюда без меня выйти. Чувства сына затмят разум. А тебе еще нужно решить очень много вопросов и проблем. Уходи! Если они тебе обо мне рассказали, значит, что-то происходит, что-то идет не по их плану. Идите, я здесь в большей безопасности, чем с вами, пока мы не знаем, кто из вас на чьей стороне…

Время ребятки, время! Гоу-гоу! Скоро здесь появятся мои а-ля друзья, и лучше, чтобы вас здесь не было при этой встрече…

Выйдя за ворота пансионата (лимузин тихонько ехал за невестой), Софья спросила меня:

— Ты с кем? Свадебный кортеж никто не остановит, поменяем машины и оторвемся.

— Сергей, не надо! — ответил за меня Роман. — Сонь, езжай домой! Ты беременна, нельзя так рисковать, даже ради любимого!

Раздался телефонный звонок с мобильного Макса:

— Ты не успел, тебя вычислили, менты едут к пансионату, уходи пешком. Собак же у них нет. Я на мотоцикле найду тебя в лесу.

Ребята слышали разговор, Паша показал направление:

— Здесь хороший лесок, сможешь спрятаться, если что, а через три-четыре километра поселок. Макс тебя там найдет.

Я побежал, чмокнув Софью в щеку и крикнув: «Спасибо, ребят!»

Вот здесь и пригодился мой досып на даче у бабули. Тело отдохнуло и слушалось, мысль работала: «Получалось, что мама что-то знала, раз снова подала знак молчать! При ком из этих троих надо было молчать? Софью обвинила в попытке убить меня! Неужели она действительно враг? Но почему тогда мама не сказала об этом прямо?»

Я бродил по лесу несколько часов, не зная, стоило ли уже выходить. Ближе к поселку заработала связь, и тут же раздался звонок Макса, который объяснил мне, где он меня ждет. Минут через 40 мы встретились. А через полчаса сидели в какой-то придорожной забегаловке с вполне сносной едой и, как выяснилось, с возможностью ночлега.

Я рассказал другу о разговоре с мамой и спросил:

— Как ты узнал, что за мной едут?

— Серег, жучками в наше время умеют пользоваться не только менты. Паша действительно ночью уснул, и с его машиной можно было делать что угодно. Я попросил товарища привезти мне прослушку, которую аккуратненько поставил в Пашину машину. Мы ведь вчера с тобой не решили, на чьей он стороне, вот я и решил подстраховаться. А когда его утром отстранили, то машину он сдал, и вместо него сел за руль другой, чьи переговоры я мог слышать.

— Тебя в ситуации с мамой моей ничего не смущает? Кто из тех троих против меня?

— Я вот о чем думаю, мы можем заночевать здесь и завтра отправиться дальше. А можем провести разведку боем. Это не мой мотоцикл, его никто не знает. Мы можем попробовать вернуться в Москву и посмотреть, что делает каждый из этих троих.

— Но где бы ни была Софья, хоть в самом СК, мы не сможем узнать, с какой целью она там: за нас или против.

— Но с другой стороны, все лучше, чем просто удирать! Что скажешь? Хотя я могу оставить тебе мотоцикл, и ты поедешь дальше, а сам вернусь и попробую узнать хоть что-то…

— Поедем вместе! Я понимаю, что мы сможем объехать все посты в области, но при въезде… — выразил я свою обеспокоенность предстоящей поездкой.

— Думаешь, нас ждут на мотоцикле? Сдал кто-то из этих троих? Тогда при въезде в город ты пойдешь пешком, а я поеду один.

До Москвы мы добрались почти вечером, и я побрел через буераки МКАДовой территории к домам, не ожидая уже ничего хорошего от этого города…

Сумрак, грязь и чернота выхлопов делали мой путь похожим на дорогу апокалипсиса: может, и был где-то свет в конце тоннеля, но не здесь и не сейчас.

Я брел через эту многолетнюю жижу отходов человеческого прогресса и не мог понять: где моя жизнь пошла наперекосяк и почему? Я ж был нормальным ребенком, мои родители были классными, мы любили друг друга и дорожили своей семьей. Дед, оказывается, был хорошим писателем и вроде нормальным человеком, судя по призраку. Да, только мама не смогла простить родителей… Может, это и было то, из-за чего апокалипсис и настигнет человечество: люди не научились прощать и любить?

Свет фар резко ослепил меня, и от неожиданности и внезапной темноты вокруг я оступился и упал. Резкая боль пронзила ногу. «Вотоно!» — мелькнула мысль, и я потерял сознание от удара по голове кого-то подскочившего ко мне сзади.

Очнулся я в машине скорой помощи. Какими-то остатками возвращающегося сознания я понял, что пророчество деда начало сбываться, и моя нога была обездвижена. Смысла о чем-либо спрашивать не было. Меня везли в больницу.

На все задаваемые в больнице вопросы я не отвечал, осознавая, что у меня перевязана голова и можно запросто прикидываться придурком.

Мне наложили гипс и дали какое-то успокоительное. Я уснул. Снился бред, как друзья превращались в оборотней, а драконы становились друзьями.

Глава 8 День пятый

Проснулся я с одной мыслью: «Как хорошо было писать сказки! Драконы, герои… Добро всегда побеждает зло, и ты творец этого мира… а не зло ведет тебя тропой в могилу!»

Я открыл глаза, в окно било солнце, а на стуле дремал служивый, ждущий, когда я очнусь. Значит, документы у меня не украли, а врачи обязаны были вызвать полицию из-за такой травмы.

Я пошевелился и разбудил сержанта.

— Сергей Федорович Пчельников? Вы задержаны по подозрению в убийстве гражданина Семена Семеновича Прихотькова.

«Ого! А мне никто не напомнил, что мой отец был Федором. Значит, я получаюсь тезкой деда? Весело! Интересно, это что-то значит?» — думал я, совсем не собираясь реагировать на слова полицейского. Раз уж предсказание о первом дне, когда запустилось умирание моего тела, сбылось, как предсказал дед-писатель-призрак, значит, осталось мне недолго… Какая была разница теперь: отвечу я ему или нет…

Врачи сказали полицейским, что моей жизни ничего не угрожает, ходить с костылями я могу, и меня повезли в отделение полиции.

Через час явился Роман, показав свою «корочку» полковника чего-то там, подошел к решетке и сказал:

— И второе пророчество деда сбылось.

— Как это? — оторопел я.

— Ты не можешь выйти отсюда, значит, и вторая нога обездвижена. Я могу попробовать перевести тебя к себе, но смысл? Жить тебе осталось… пять, шесть, семь, восемь… четыре дня, какая разница, где…

Я не отвечал. С кем говорить? С Романом? Кто он? Родственник? У деда было много братьев? Значит, какой-то брат, если брат вообще… И вдруг проснулось любопытство писателя…

— Ром! А кто ты на самом деле? Ты же не родственник мой, да? — пришло осознание мгновенно, яркой вспышкой. — Это неправда. Ты же говорил, что безработный, и дед хочет, чтобы ты стал детским писателем, а ты оказываешься полковником ФСБ. Что происходит? Раз уж я приговорен, может объяснишь?

Роман, улыбаясь, открыл ключом замок и зашел ко мне в клетку, или как она там называется, как к себе домой. Дверь осталась незапертой. «Почему такая беззаботность?» — промелькнуло в голове.

Роман сел рядом и, обняв меня за плечи, произнес:

— Видишь ли, брат!

— Да не прикидывайся ты моим братом! — скинув его руку с плеча, взбрыкнул я. — Не знаю я тебя! И дед не говорил мне, что ты мой брат!

— Стоп-стоп-стоп! Дед сказал, что я его внук, а значит, брат тебе… Ну, или брат, фигурально выражаясь… — улыбнулся Роман.

— Нет, не надо выражаться фигурально! У тебя есть полное имя? Назови, Роман батькович такой-то! Кто ты?

— Есть полное имя, но я не уверен, что ты готов его услышать…

— А ты не волнуйся за меня! Говори! — приказал я, понимая, что терять уже мне нечего…

— Хорошо. Меня зовут Сергей Федорович Верхотуров.

— То есть? — вот уж точно такой наглости и такого бреда не ожидал я услышать никогда.

— Я — это ты. Или так скажем, лучшая версия тебя, или тот, кем ты мог бы стать…

— Погоди-погоди! Ты же Роман! Разве нет?

— Ты был в поисках сюжета для романа, когда мы встретились, вот я и представился Романом. Ты искал свой интересный роман и нашел его, то есть меня!

— Что за бред? И потом я не Верхотуров, а Пчельников…

— Ну, изначально ты был Верхотуровым, потому что, когда ты родился, твои родители не состояли в браке, и как положено в таких случаях по закону тебя записали на фамилию матери, а она на тот момент была Верхотуровой, а потом твой отец тебя усыновил, и ты стал Пчельниковым.

— То есть ты нереальный, если ты это я? — дошло до меня. — Ты призрак, как и дед, да?

— Ну, кто из нас нереальный — это еще надо посмотреть! Я истинно знаю, кто я, а ты — только по косвенным признакам, рассказанным тебе другими людьми. Я знаю, чего хочу, а ты готов умереть и даже не бороться за свою жизнь! Я хочу жить, а ты — по-моему нет! Смотри — дверь открыта, а ты даже не дернулся, чтобы сбежать! Какой-то призрак сказал, что твоей жизни конец, и ты поверил!

А знаешь, кто останется с Софьей, когда ты отправишься на тот свет и будешь сверху вниз на нее смотреть? — видимо, решил резать по живому Роман.

— Ты?

— Нет! Не я… Твой лучший друг, которому достается всегда все самое лучшее! Ты же видел, как он на нее смотрел, а устоять перед ним никто не может. И она девушка непростая, удержит его, и будут они жить долго и счастливо, и ты никогда не узнаешь, кто твоего отца убил и держит мать в заложниках, и кто будет владеть издательством, пока твоя дочь растет… А потом и она кого-нибудь родит, и все это без тебя, слизняк!

— Да почему же я слизняк-то? Я же старался! — Слезы отчаянья выступили у меня на глазах. Я не понимал, что хотел от меня этот то ли призрак, то ли я сам…

— Знаешь, чем отличаются неудачники от победителей? Все спотыкаются и все падают, только победители обязательно встают в последний раз, а неудачники так и остаются лежать, жалея себя!

— Я вставал! Я всегда вставал! Родители погибли, я жил. Я служил в армии на границе, где раз в месяц кто-нибудь пытался с оружием прорваться, я жил! У меня украли мои сказки, я жил и встал снова! У меня украли мой роман, я жил и встал снова…

— А дальше начинается провал в памяти, да? «Кем я был — не помню, что писал — не помню, имени своего — не помню, если не писать, то и жить незачем, так?» — передразнил меня Роман.

— Ну у любого же может быть амнезия! — пытался я возражать и защищаться.

— Кто-то из великих сказал: «Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя, а в том, чтобы создать себя!»

Где ты себя создал? Когда? Когда стал писать никому не нужные однодневные романчики, мотаясь по миру и прячась от себя и от людей? Очнись, Сергей Федорович Верхотуров-Пчельников! Жить осталось три с половиной дня! Помирать скоро! Подумай! Есть ради чего остаться на этой земле? Или пусть катится все в тартарары?

— Почему ты полковник ФСБ? — по какой-то причине в тот момент мне показался этот вопрос важным.

— Потому что, если бы ты захотел в молодости узнать, что с твоими родителями случилось, то ты бы мог им стать! Таким, как я сейчас, который в состоянии решать твои проблемы, беспрепятственно заходить в камеру к подозреваемому в убийстве.

— А почему ты был безработным?

— Потому что ты бы мог стать таким, если бы отказался от своего призвания писать.

— А что диктовал мне дед, обещавший гениальное произведение?

— 15 апреля 1910 года в родильном дом № 7 имени Григория Львовича Грауэрмана, что по улице Большая Молчановка, дом № 5–7, появилась на свет твоя бабушка, а через полгода там же родился твой дед Сергей Верхотуров. Дед диктовал тебе историю твоей жизни из той точки, из которой ее помнят ныне живущие… Роман должен был быть гениальным, потому что гениальнее жизни нет ничего на свете…

— И чем бы он закончился?

— Тебе решать… Если есть ради чего жить, иди и живи! Если нет — сиди здесь и жди своей смерти! — как-то зло и категорично произнес Роман.

— Я же в камере! Меня же арестовали! Как я могу выйти? — реально растерялся я, не ожидая такого поворота событий.

— А ты попробуй! Дверь ведь открыта…

Я встал и пошел, медленно и неуверенно… Что я терял? По логике событий, застрелить меня не требовалось, а если и будут стрелять, какая разница? Дважды не убьют, все равно жизни три дня осталось…

Я миновал полицейского в дежурном окне, он сидел что-то писал и как будто меня не заметил, и… остановился перед дверью на улицу. Меня никто не держал и никто за мной не гнался. Мне хотелось жить! Но я не знал, как! Что будет, когда я выйду на свободу? Куда я пойду? Кто меня ждет? Есть ли у меня друзья? Один я должен буду разбираться со всем этим хаосом, свалившимся на меня, или со мной кто-то пойдет рядом?

Я зажмурился и рванул на себя дверь! Свет ослепил меня. Он был настолько ярким, что казалось, светило сразу тысяча солнц. Я испугался, что это были фары полицейских машин, и попытался отпрянуть. Роман стоял сзади и не дал мне сделать шаг назад в тюрьму:

— Иди! Не бойся! Если решился, не оглядывайся назад и иди до конца.

По-прежнему ничего не видя от яркого света, я шагнул вперед. Голова закружилась, я начал судорожно глотать воздух ртом, теряя сознание, и вдруг услышал:

— Он очнулся! Сюда! Скорее! Софья Леонидовна! Он очнулся!

Я медленно начал открывать глаза и обнаружил себя лежащим в палате с кучей трубочек, опутавших меня, и приборов вокруг…

Подбежала Софья.

— Сергей Федорович! Безумно рада вас видеть, — произнесла она, улыбаясь. — Если вы слышите меня, моргните два раза.

Я моргнул, совсем не понимая, зачем она со мной так разговаривает.

— Очень хорошо! Мы будем стараться постепенно вернуть вас к полноценной жизни. Вы, пожалуйста, проявите терпение. Не все сразу! Два года комы… Не каждому счастливится из нее выйти! Я схожу, позову профессора, а Лиза побудет рядом… Она ваша спасительница…

— Ой, Сережа, это не я ваша спасительница, а Софья Леонидовна! Она очень старалась, и профессор — да!

Девушка была милой и что-то щебетала, поправляя проводочки и что-то еще, — я плохо воспринимал информацию.

Пришел… Сделать паузу? Да, профессор, который пару дней назад был … не поверите! Афиногеном Герардовичем — писателем саркастических фельетонов и соседом моего деда. Только теперь можно было определить его возраст. Видимо, в жизни он читал рядом со мной что-нибудь умное, что в коме я принял за откровенную чушь! Тривиально как-то, да? Но что поделать? Видимо, такова жизнь всех выходящих из комы…

Интересно, как зовут его здесь? Спросить, естественно, нет возможности… Кома… С какого перепугу? Что произошло? Когда? А все остальное? Что это было? Два года! Офонареть! Сколько же из такого состояния выбираться? И можно ли? Кто это все оплачивает? А история про маму? А видеообращение издателей? А Софья? Она моя? Со мной?

Профессор что-то вещал, но слова его мешали моему сознанию соображать, и очень хотелось его не слушать!

— Сергей Федорович, вы слышите меня? Моргните дважды.

Надо было возвращаться и помогать этим людям меня вытаскивать, раз уж я здесь снова! Они, видимо, не хило постарались, если устроили мне такую встряску! А Роман? Неужели… Я моргнул дважды…

— Ну слава Богу! Задали же вы нам, голубчик, задачку! А мы ведь собирались вас уже отключать от аппаратуры… Еще три дня, и не было бы у вас шанса вернуться… Вот Софья Леонидовна и Лизонька — как же они старались…

— Мы все, профессор, старались! — удовлетворенно вздыхая и мягко улыбаясь, проговорила Софья, глаза ее светились, только почему-то она была в очках.

Интересно было всех их разглядывать. Только Лизоньки ведь и не было в коме. Так теперь и говорить про себя: эти в коме были, а эти не были? Может использовать слово «сон» будет уместнее?

— Я позвоню Максиму, обрадую его! — Софья вышла, а профессор занялся моими приборчиками.

Глава 9 Новая реальность

Потянулись дни и недели восстановительного периода. Голова работала как часы, мозг писателя выстраивал логические цепочки и просчитывал возможные варианты, сопоставляя пережитое в коме с действительностью.

Требовалось понять: все ли происходящее со мной в коме было болезненным бредом или почему-то могло быть частью правды, происходящей в жизни.

Я все еще не разговаривал с окружающими. С одной стороны, было трудно двигать губами, с другой стороны, я жутко боялся, что не умею говорить после двух лет такого состояния, а еще, окружающие столько болтали, чтобы вернуть меня к действительности, что я даже и не думал о том, чтобы пытаться общаться, боясь спугнуть их неуемное желание меня разговорить…

Что за это время я успел понять… Софья, как ни прискорбно мне было это осознавать, не была моей девушкой, и, естественно, у нас с ней нет и не могло быть общей дочки. Она была женой… сами догадались кого? Правильно! Макса. И познакомились они здесь, в клинике. Нас после аварии обоих сгрузили в какую-то больничку, мы оба выжили, но Макс быстро пришел в себя, а я впал в кому.

Друг чувствовал свою ответственность за произошедшее… (Или хотел заполучить имя, на которое открыт счет в банке?) и поместил меня в лучшую столичную клинику, где я и лежу по сей день… Здесь они с Софьей познакомились и поженились! Я ведь был прав, да? Ему всегда доставалось все самое лучшее! Счастливчик! А в чем принципиальное различие между нами? У меня батю грохнули на десятку лет раньше, вот и вся разница… Возможно, и я был бы богатым, успешным и уверенным в себе человеком.

Ладно. Это лирическое отступление… Далее… Мой организм начал отказывать, и меня решили отключить от аппаратуры, и какой-то заезжий спец, как я потом узнал, по имени Генрих, предложил уникальную методику вывода пациентов из комы, которая давала потрясающие результаты. На мне ее успешно и опробовали в очередной раз. В чем методика заключалась, я пока так и не понял…

Что еще удалось узнать за это время? Ваньку действительно убили полтора года назад. И новость о том, что красная спортивная машина сбила профессора, который украл мою книгу, тоже была настоящей. Только, конечно, не мы с Максом были этому виной.

Да, меня зовут Сергей Верхотуров от рождения и Пчельников по усыновлению собственным отцом. Я прожил три года в интернате, потому что родители погибли, потом армия, и мои сказки мой друг продал за какие-то гроши. Я учился в литинституте и имею диплом литературного работника. Потом первая любовь и первый роман. Все правда. Так и было. А мой препод украл мой роман. Затем я устроился редактором в издательство отца Максима и там же и познакомился с ним. И спустя пару лет авария.

И дальше не было ничего. Ни писателя, скитающегося по странам, ни человека, меняющего имена. Получается, что с тех пор я не написал ни одной книги, поэтому в коме и не мог ничего вспомнить.

Максим бывал у меня неоднократно, радовался, поздравлял, рассказывал новости, в том числе про Ваньку и профессора, но больше ничего, интересующего меня, не говорил…

Все разложилось по полочкам. Осталось только понять историю с посланием от шести издателей. В коме мне о ней рассказала Софья, и только она там знала об этом, но там она была дочерью одного из убитых и художницей, а здесь — успешным врачом, доцентом, преподающем в институте…

В палату, как-то странно прихрамывая, вошла Софья. На уровне интуиции я почувствовал, что что-то случилось. Она смотрела на приборы и не смотрела на меня, пряча глаза и изображая очень занятого своими исследованиями и наблюдениями доктора.

− Софья Леонидовна, посмотрите на меня, пожалуйста! — подозревая, что мои предчувствия не безосновательны, попросил я.

− Да-да, я вся во внимании. Для начала надо проверить все ваши показатели! — явно пряча свое лицо от меня, скороговоркой проговорила врач.

− Остановитесь, пожалуйста! Просто взгляните на меня, − успел перехватить я ее руку.

Софья остановилась и посмотрела на меня. На лице были ссадины…

− Что случилось?

Я был настолько ошарашен увиденным, что, казалось, слезы вот-вот были готовы появиться на моих глазах. От бессилия вступиться за любимую женщину и невозможности помочь хотелось выть! Казалось, что выть — это теперь единственное действие, доступное мне.

− Неважно! Не переживайте! Ничего страшного. Я разберусь…

После ее ухода я тут же написал Максиму и рассказал о происшествии, попросив его все же выяснить, что случилось с его женой. Макс ответил:

− Она сказала мне, что сутки на дежурстве. Что-то случилось в клинике?

− Ночью, насколько я знаю, здесь ее не было…

Макс примчался через час, поговорил с женой, потом зашел ко мне…

− Нет, Серег! Я не понимаю этих женщин! Почему надо все делать самой? Есть ведь рядом я. Пошла встречаться с каким-то мужиком из прошлой жизни… Зачем? Почему одна?

− Ну? Ты выяснил, кто это? И что произошло? — спросил я у друга строчкой в записках смартфона.

− Сейчас убежала к пациенту, но я разберусь обязательно! Спасибо, что позвонил, она вообще, оказывается, не собиралась сегодня возвращаться домой. Хотела сказать мне, что остается в клинике, чтобы я не увидел ее лица. Хорошо, что профессионализм победил, и зашла к тебе, иначе мы бы так ничего и не узнали. О! Идет, пойду пытать.

Часы тянулись, как, возможно, никогда еще не тянулись в моей жизни. Хотя… бывали ведь ситуации, когда казалось, что время вообще стояло на месте и стрелки не двигались, мир замирал.

Макс пришел только утром.

− Падла какая-то. Фролов Илья. Их отцы дружили. Софья узнала какую-то информацию и помчалась ему рассказать, а он, пьяный, напал на нее. Но надо знать Соньку, у нее ж коричневый пояс по джиу-джитсу. И ссадина, и нога — это не от драки, это она его, оказывается, потом спасала. Зачем только было спасать этого придурка, я так и не понял.

Я вспомнил имя. Илья Фролов — это первый человек из списка по делу издателей. Илья Фролов должен был знать название страны, в банке которой хранилась видеокассета.

Я уже сносно мог сидеть в кресле-каталке, а значит, при необходимости, мог и выехать из клиники. Через записки попросил вывести меня погулять.

Макс без проблем согласился, я знаками, показывая направление движения, завез нас в какую-то непроходимую глушь и усадил его на скамейку. Установив коляску напротив друга, глядя в его ясные глаза, спросил:

— У тебя есть ключ?

Максим отвлекся от разглядывания чего-то за моей спиной и медленно, переведя на меня внимательный взгляд, спросил в ответ:

— Началось?

— Что? — удивился я.

— Перенос галлюцинаций комы в реальную жизнь, — болезненно и сочувственно хмурясь, грустно проговорил друг.

— Что ты имеешь в виду? — не понял я.

— Побочка. Тот спец предупреждал, что может быть такая реакция на терапию. Тебя в коме ввели еще и в состояние гипноза, в котором создавали раз за разом ситуации, подталкивающие тебя к жизни.

— Но ведь там была история и про Ваньку, и про…

— Да, — не дал мне договорить Максим. — Каждый из нас приходил и рассказывал тебе кусочек правды, чтобы гипнотическая реальность была больше похожа на настоящую.

— Ясно. Прости, я понял, больше не буду…

— Да, ладно, братан! Нормально! Не парься. Я все понимаю.

— А что с этим Ильей Фроловым? — наконец решился я спросить.

— Проблемы больше нет. Больше никогда, на пушечный выстрел, не приблизится к ней, если вообще когда-нибудь сможет ходить!

— Ого как!

— Забей, не думай! А ты отлично уже говоришь, да?

— Да, — ответил я и замолчал снова.

Что теперь у нас получалось. Из тех, о ком мне сказала Софья, я знал только Максима и Павла. Остальных я и не запомнил. Кто такой Павел в жизни, я тоже не знал. Ключа у Макса не было. Значит, это либо и правда бред галлюцинаций, либо Максим мне нужен другой. А если подумать, в том ролике говорилось о детях шести погибших издателей, а у Макса отец погиб спустя 10 лет. Значит, то был не этот Макс… А теперь и Илья Фролов… Совпадение?

В коме о кассете рассказала мне Софья, значит, надо набраться храбрости и поговорить с ней.

С Софьей удалось встретиться только через неделю, она была на какой-то конференции в Южной Корее. Я все еще делал вид, что не умею разговаривать, Макс не навещал, и никто не сдал меня медикам. Я так же знаками попросился прогуляться с ней, она без вопросов согласилась. Как только мы выехали в безлюдную часть парка клиники, я произнес безумно сдавленным голосом, которого никак не ожидал от себя, видимо, влюблен в своей коме я был в нее капитально:

— Софья! Я могу вас кое о чем спросить?

— Да, конечно, — ответила она абсолютно ровным голосом, довезя меня до лавочки и присев на нее. — Я слушаю.

— А это вы ведь мне рассказали о кассете, на которой записано видеообращение погибших издателей, разоблачающих какого-то высокопоставленного чиновника.

Софья посмотрела на меня, очаровательнейшим образом прищурив глаз и приподняв бровь, видимо, сканируя мое состояние.

На какой-то момент я испугался, что это действительно побочка гипноза, и она изучает меня как доктор пациента, но, к моему счастью, ее молчание тянулось недолго.

— А вы, Сергей, умны!

Она снова замолчала и задумалась.

— Почему вы так сказали? — почти краснея от смущения, решил уточнить я.

— Вы идеально говорите. Давно ли? И все это время притворялись неговорящим, так?

— Да, — подтвердил я.

— Умно, — покачала она задумчиво головой.

— В чем же этот умный ход, по-вашему, заключается?

Софья не стала отвечать на мой вопрос, а начала с сути:

— Насколько я смогла понять, в вашей коме было две Софьи. Одна подхватила эстафету у другой и рассказала то, что первая не говорила.

— Как это? Ничего не понял!

— Этот Генрих, который рассказал о своей методике вывода пациентов из комы посредством гипноза, обещал привезти подготовленного специалиста. Но я и сама владею техниками введения пациентов в состояние гипноза, и мы с профессором решили попробовать. Он был якобы соседом вашего дедушки, а я — девушкой Романа, которого я придумала изначально. Роман должен был быть вашим альтер эго, знающим о вас все, и в конечном итоге тем, кто подтолкнет вас вернуться в реальность.

Потом Генрих привел Лизоньку, и я ей рассказала наш концепт с профессором. А однажды нечаянно зашла в смотровую комнату и услышала, что она общается с вами, введя вас в гипноз, от моего имени. Мне показалось это странным, и я включила аппаратуру на запись всего, что происходит с вами. Материала накопилось много, времени все разобрать не было.

Вы очнулись, можно бы и обо всем забыть. Но я привыкла разбирать все архивы по полочкам, и одним грустным пятничным вечером наткнулась на запись. Где она вам от моего имени вещает о том видеообращении…

— То есть это не вы мне об этом рассказали, а Лиза вашим голосом? — уточнил я.

— Да. Только… — Софья замолчала и уставилась в точку, где-то далеко впереди себя…

Я не встревал. Изучив Соню в своей коме, мне сейчас казалось, что я знал ее, и понимал, что мешать ей принимать решение своими отвлекающими вопросами не надо…

— Только кассета действительно существует. И об этом должна была знать только я. Откуда о ней узнала эта молоденькая Лиза — я не знаю. Она не может быть ни дочкой, ни внучкой…

Про мою встречу с Ильей Фроловом Максим вам уже рассказал. Я летала к Павлу и рассказала ему обо всем. Он служит в Интерполе, капитан, сейчас в Южной Корее по какому-то своему делу. Уехал из страны почти в 20. Обещал мне узнать хоть что-нибудь по своим каналам, если вдруг наша история когда-нибудь и где-нибудь светилась.

Вы действительно чувствуете в себе силы заняться этим вопросом? Вы знаете имя? — Внимательно посмотрела на меня Софья.

«Елки! Что это за игра? Я не понимаю» — мой мозг остановил работу и попросил перерыва.

— Софья, мне надо отдохнуть! Простите! Я все понял. Но мне как-то немного не по себе. Попросите меня отвезти в палату. Слишком много информации.

— Хорошо! — отозвалась Софья и сделала так, как я попросил.

Мне надо было переварить услышанное. Я уснул.

Следующим днем после обхода и всех назначенных процедур в палату зашла Софья и плотно закрыла за собой дверь.

— Я отключила камеру и звук, нас никто не сможет услышать, если вы готовы поговорить.

— Можно на «ты»? Я так привык там, в коме, что мы вместе, от слова «вы» хочется выть.

— Да, конечно, — задумавшись, ответила доктор.

— Это очень необходимо было, так жестко со мной там обходиться? — рискнул я задать вопрос, мучивший меня уже не один день.

— Вы, ты имеешь в виду, так нежно, чтобы было здесь так больно? — изучая меня и с какой-то сердечной теплотой проговорила любимая.

— Умная, как обычно, — улыбнулся я.

Улыбнувшись, она ответила:

— А как можно было иначе? Зато сработало!

— И ты любишь Максима…

— Давай теперь останемся в дружеских отношениях, пожалуйста! Мне тоже трудно! Я столько провела с тобой времени за эти два года и столько всего узнала за эти несколько дней о тебе, что ты давно стал родным! Давай будем… братьями, пожалуйста! Я буду твоим Соня-братик! Договорились? А всего остального не было! Забудь, пожалуйста!

Видя, с каким чувством она это говорила, я ей поверил: другого выхода у нас обоих не было.

Софья перешла к сути вопроса, по которому пришла ко мне:

— Я подумала… Я должна тебе теперь рассказать, как не поддаваться гипнозу.

— Ты думаешь, что те, кто тоже по какой-то причине знают о кассете, захотят достать из меня имя моего главного врага? — уточнил я.

— Да. Поэтому если ты услышишь, как Лиза начинает что-то быстро говорить, что требует твоего внимания, чтобы понять смысл сказанного, ты перестаешь ее слушать и начинаешь о чем-нибудь своем очень логичном думать. Все равно о чем. Вспоминаешь стихи Пушкина, считаешь через 3, удваиваешь число до бесконечности. Это первое. Второе, если понимаешь, что у тебя не получается, делаешь любой непредсказуемый для нее звук: чихаешь, кашляешь, роняешь ложку, двигаешь рукой, сбивая приборы. Тебе надо отвлечь ее внимание, и ей придется или начать заново, или отложить сеанс, у тебя в обоих случаях появится передышка. Главное — ты не должен пытаться понять смысл ее слов, если она начинает говорить что-то странное…

— Понял.

— А Макс, твой Макс, ничего не знает? Ключ разве не у него?

Софья улыбнулась.

— Ты услышал похожие звуки. Твой друг — Максим Шапошников, через «о», а сын убитого издателя — Шапашников — через «а». Услышав знакомые имя и фамилию, ты уже не обратил внимание на имя отца. Да, наш Максим ничего не знает. И я бы сказала, лучше, чтобы и не знал. Ради его же безопасности, да? Зачем втягивать друзей в опасное предприятие!

— Согласен!

— А ревновать не будет? — не знаю для чего, поинтересовался я.

— К пациенту? — улыбнулась Софья, очерчивая границы наших отношений. — Не будет.

— Вообще не ревнует такую женщину? — удивился я.

— Там свои причины, не вникай, пожалуйста.

— Ладно, как скажешь, брат! — горько улыбнулся я.

— У меня через пару часов самолет, я должна на несколько дней улететь, вернусь, расскажу новости…

Соня улетела, а я попросил учебник испанского в надежде, что если информация о маме была правдой, кто-нибудь, наконец, об этом проговорится.

Почему я не спросил сразу о ней, как только очнулся? Серьезно? Логика и страх. Если бы инфа о ней была бы реальной, мне бы уже давно об этом сказали… А спрашивать самому было слишком страшно! Так хотелось сохранить надежду на то, что это было правдой! И пусть я знал, что это невозможно, но надежда согревала мое одинокое сердце.

За эти два дня, пока Софьи не было, Лизонька ходила вокруг меня кругами, как кот, ладно — кошка, вокруг сметаны. Но я сделал финт ушами, чтобы не попасться на удочку гипноза. Попросил наушники, чтобы учить язык. И как только она приближалась ко мне, закрывал глаза и включал испанский.

Знала ли она о том, что мой доктор — это именно та Софья из видеообращения, или нет, — я не разгадал, у Софьи ведь теперь была фамилия Максима. Осознавала ли Лизонька, что я специально ее избегаю, — не знаю, не смог догадаться.

Пришел профессор вместе с Генрихом, о котором говорила Соня, что это была его идея такого выхода из комы, и я отчетливо понял, что теперь мне от гипноза никак не отвертеться, и приготовился держаться до последнего.

Профессор просил не сопротивляться, чтобы стереть из памяти ненужную информацию, якобы это было необходимо для моего дальнейшего восстановления.

— Вы помните, Серж, хоть что-нибудь из того, что происходило с вами в коме перед пробуждением? — с хорошим акцентом спросил Генрих, пристально смотря в мои глаза.

Я отрицательно покачал головой в ответ, стараясь изо всех сил не отводить глаза, чтобы ему не показалось, что я вру.

— Тогда смотрим внимательно на этот предмет, я досчитаю…

— Нет-нет, Генрих! — в палату влетела Софья. — Психика Сергея сейчас настолько нестабильна, что ему повторный гипноз абсолютно противопоказан.

— Софья, что вы такое говорите? — ошарашенно спросил профессор. — Сергей не показывает никаких признаков нестабильности! Я проверял неоднократно!

— Да? А чем вы объясните тот факт, что он без проблем может говорить и при этом ни с кем не разговаривает? У него мания преследования! Скажи, Сергей!

Я сделал круглые испуганные глаза и выпучил их настолько, насколько смог и даже слезу выдавил!

— Сссофья, — чуть заикаясь, типа с перепугу, произнес я. — Зачем вы меня предали?

После чего отвернулся ото всех и закрыл голову подушкой.

— Вот видите! Он идеально владеет речью, только боится с кем-либо разговаривать! В такой ситуации повторный гипноз и возвращение в те события могут спровоцировать синдром эмоционально неустойчивого расстройства личности. Я категорически против такого вмешательства в его психику на данном этапе.

— Сонечка, конечно же! Я не знал, — проговорил напуганный напором коллеги профессор. — Я абсолютно с вами согласен.

Соня стояла и гладила меня по голове, сняв с нее подушку, а я плакал и всхлипывал. Получалось жутко натурально! Теперь, мне казалось, что я знаю, как плачут актеры. И было абсолютно все равно, поверил мне кто-нибудь или нет. Главное — гипноза не было, первый раунд мы выиграли. Вместе. Вместе с ней! Как будто… и тут я дал, наконец, волю всем своим эмоциям.

Меня за эти дни обманули столько раз, что жалко себя было по полной!

Профессор увел Генриха. А Софья выдохнула и села на мою кровать, продолжая гладить меня по руке, делая вид, что успокаивает! Но эти прикосновения ее руки к моей были пыткой, которую как-то надо было пережить…

— Слушай, красавчик, — с милой улыбкой шепотом начала говорить Соня. — Тебе надо бежать отсюда. Я только что от Павла. Хорошо, что успела! Там такая история, что я в шоке! — мило улыбаясь, с добрейшим лицом говорила доктор.

Павел запросил доступ к, так скажем, нашему делу и рассказал удивительные вещи, но о них позже…

Я поясню коротко. Я создавала образы и намеки на ситуации, где-то давая конкретную информацию, все остальное твое сознание дорисовывало само. И что там твой мозг напридумывал, чтобы выкарабкаться из комы, не знает никто.

И в каком мире существует человек, находясь в коме, никто не знает. Я надеюсь, ты когда-нибудь мне расскажешь. Сейчас не об этом.

У этих ребят, видимо, план был один: выудить перед аппаратным отключением из тебя инфу, но что-то пошло не так, ты очнулся. Они на это не рассчитывали. Одно дело человеку в коме по разрешению лечащего врача проводить сеансы гипноза и другое дело в противоположной ситуации…

Видишь, сколько понадобилось времени, чтобы Генрих обосновал повторный сеанс.

В данной ситуации нет необходимости что-то складное придумывать и прятать как-то тебя, надо просто валить отсюда. Для нас слишком опасно оставаться здесь!

Хотя… Ты так душевно плакал… Как у тебя получилось?

— Жалко себя стало, что ты не со мной, Соня-братик… — улыбнулся я милейшей улыбкой.

— Ясно. Красавчик! Сможешь сыграть буйнопомешанного? Вывезем тебя в психушку, а оттуда сделаем ноги…

— Ты уверена, что это необходимо?

— Абсолютно! Поверь! Я сейчас быстро все организую. Ты садишься на кровати и решительно машешь руками, как будто что-то требуешь, потом затихаешь и задумчиво качаешь головой из стороны в сторону, потом снова буянишь. И так чередуешь темп. Когда я вернусь, начнешь крошить все, что под руку попадется, и орать на меня: «Предатель! Как ты могла?» Повтори фразу пару-тройку раз. Больше текста не надо, этого достаточно. Я выбегу из палаты, закрою тебя снаружи, стучи и ори, вызову психиатричку, тебя оденут в рубашку и увезут прямо в психушку. Нам надо валить, они знают, что я — это та самая Софья. Люди будут свои, ничего не бойся, попьешь чайку, я через час приеду и поедем дальше…

Через полчаса все произошло так, как и описала Софья. Меня связали и усадили в скорую. Минут через пятнадцать пути, заехав на автомойку, пересадили из одной машины в другую. В психушке в связанном состоянии сдали главврачу, который, к сожалению, даже чаю обещанного не предложил. Сидел, занимался своими делами, а я просто ждал.

Через час явилась Софья, молча пожала руку коллеге и выдала мне новый дорогущий костюм и ботинки, и так же, не проронив ни слова, после того, как я с помощью врача переоделся, кивком позвала следовать за ней.

Главврач открыл нам второй выход из корпуса и провел какой-то только, видимо, ему известной тропой до выхода с территории психушки.

Они подали друг другу руки и, опять-таки молча, разошлись. Нас ожидало такси.

Глава 10 Время пришло

Сменив шесть машин, мы доехали до какого-то небольшого домика в области, где Софья, наконец, начала говорить…

— Не надо удивляться, — улыбнулась она. — Я не агент ФБР, меня просто консультировал Павел. Лиза сегодня не работала. Генрих, обломавшись, покинул клинику. Даже если у них есть какой-нибудь стукач, приехать никто из них не успел бы. Максу я сказала, что улетела на симпозиум. Дней на десять. Искать не будет. А теперь о главном.

У Виктора Петровича Смоленского, одного из убитых издателей, была правая рука — зять, он и полетел прятать кассету. Это муж той самой Виктории, которая должна хранить название банка.

Из оперативных данных Интерпола стало известно: он поселился в гостинице, видимо, отнес кассету в банк, а вечером за ужином к нему подлетела молоденькая итальянка и умолила забрать у нее то, что ей отдал какой-то русский.

Официант подтвердил, что ранее к итальянке подбежал молодой парень и сказал ей: «Сохрани это для меня!» Через пару мгновений, когда парень выскочил из летнего кафе гостиницы, его убили. Двумя выстрелами в упор из проезжающей машины. От прибывших полицейских она узнала, что он был русским.

Девушка просидела в шоке до вечера, а когда услышала русскую речь, зять Смоленского вспоминал какое-то слово на английском, подсела к нему и уговорила забрать то, что ей передал русский, в надежде, что, если она это скинет и скажет, кому отдала, ее оставят в живых.

Убитый был сыном какого-то русского миллионера, проживающего в Лондоне. Без уточнений. У него в руках был краденный бриллиант стоимостью что-то около 300 миллионов фунтов. Как этот чудик один и с таким грузом оказался в том месте и в тот час, мы можем только гадать.

Интерпол в вяло текущем режиме до сих пор ищет пути заполучить этот камушек. А вот ребята, которые грохнули того чудика, подобрались к нам поближе…

— А к нам зачем?

— Полицейские выяснили, что тот русский, к которому подсела девушка, дважды ходил в банк. Один раз утром, а второй раз — следующим утром. Вероятно, в ячейке с кассетой лежит и бриллиант. Эту информацию узнали и люди, которым принадлежал брюлик. Видимо, пошли по следу, и кто-то из родственников шести издателей проговорился. Теперь они знают страну, знают банк, им нужны только имя и ключ.

— Мы же тоже теперь знаем страну и банк. Осталось взять ключ и вспомнить имя моего врага…

— Да, только ключ не так легко добыть, как могло бы показаться… — задумчиво произнесла Софья.

— Что не так?

— Максим, у которого должен был храниться ключ, пару лет назад пропал в горах. Будем искать его самого, могилу, хоть что-нибудь или родственников. Не должен он был ходить в горы, не думая о том, что может погибнуть. Я отправила туда человечка. Выяснит — доложит.

— Сонь, а ты всегда такая?

— Какая? — слегка кокетничая, но внимательно и с хитрым прищуром, глядя мне в глаза, спросила не моя красавица.

— Все умеешь, все контролируешь, всегда знаешь, как действовать, везде свои люди…

— Ни один человек не умеет все контролировать. Не преувеличивай мои способности!

— Коричневый пояс по джиу-джитсу…

— Просто увлечение юности… — хихикая над ситуацией, ответила спортсменка.

— Коричневый? — улыбнулся я. — Ну-ну!

— Коричневый, — улыбнулась она в ответ.

— Сонь, а про мою маму ничего неизвестно? — решился, наконец-то, я спросить.

— Что ты имеешь в виду?

— Там, в коме, выяснилось, что могила пустая, и маму держат в пансионате. Сделка такая: я жив, она сидит, не рыпается.

Софья внимательно посмотрела на меня:

— А ты знаешь адрес?

— Я знаю, где твой Максим меня подобрал, когда я удирал от ментов. Рядом был лесок, а за ним пансионат. Наверное, на карте можно найти?

— Давай посмотрим.

Софья открыла ноутбук, я назвал поселок…

Пока она искала, я спросил:

— А ты мне об этом ничего не говорила?

— Нет.

— А Лиза?

— И Лиза — нет.

И да. Мы нашли и лесок, и пансионат.

— Минуточку! — голосом, контролирующим все и решающим любые вопросы, произнесла сейчас, как и тогда, в коме, моя-не моя любимая Софья.

— Тихон Владленович, здравствуйте! Очень нужна ваша помощь! Я скину эсэмэской фамилию и координаты местопребывания женщины. Отправьте кого-нибудь толкового выяснить, что да как, неофициально очень, чтобы не спугнуть, чтобы наверняка узнать. Боюсь, что органам не скажут… Да, ребятки могут быть опасными, лучше… да. Спасибо, Тихон Владленович, буду ждать! Спасибо!

— Завтра узнаем… — прокомментировала звонок для меня Соня.

— Тихон Владленович — это ведь папа Лены-Марго, да?

— Кто такая Лена-Марго? Нет! У него два сына…

— Но ты упоминала в гипнозе про него, когда я якобы убил Романа?

— Ты убил Романа? Новости какие! Ты реально его убил?

— Да нет же! Баба Маня всем растрезвонила, что я его убил, а на самом деле у твоего соседа операция была, аппендицит вырезали.

Софья улыбалась.

— Что? Что ты улыбаешься? — улыбнулся я в ответ. — А еще знаешь, что там было?! — не выдержал я. — Ты мне дочку обещала!

— Бедный, ты наш бедный! — подошла она и снова погладила меня по голове. — Зато живой…

Отвернулась и отошла к окну.

Я все еще сидел в инвалидном кресле… Ой, я не сказал? Да, все эти смены машин сопровождались пересаживанием меня из машины в кресло и обратно. Откуда у этой женщины столько терпения, я не знаю!

— Сонь, можно спрошу? — окликнул я ее.

— Да? — отозвалась она и, смахнув слезу, повернулась ко мне. Глаза были влажными…

— Ты ведь могла, войдя внутрь моей башки, вытащить оттуда все, что угодно. А ты возишься, прям даже и в прямом смысле со мной. Почему?

— Сережка, я так долго ждала того момента, когда придет время… — задумчиво произнесла она.

— Что значит? Ты же сказала, мама умерла недавно… А — нет, не ты сказала, Лиза твоим голосом сказала. Все было не так?

— Лиза сказала правду. Но она не знала другого… Когда со мной прощался отец, он сказал: «Сонь, придет время! Оно обязательно придет! Верь только…» А на следующий день я узнала, что его убили. И я вспомнила эти слова и поняла, что они значат. Надо было дождаться… Я не знала, чего ждать, но понимала, что надо готовиться. Я стала врачом и постаралась быть нужной каждому своему пациенту, чтобы потом иметь возможность попросить их об услуге. Я многим людям помогла, да таким, что порой страшно вспоминать… Зато теперь тебя вывезли из больницы, пока найдут куда — умаятся…

— Да ладно! Вычислить по камерам машину уже давно стало реальностью.

— Согласна, но иногда у машин бывают такие веселые номера… Есть такая уникальная фишка — программируемые номерные знаки, издалека выглядят как обычные. Тебя немножечко повозили кругами, и каждый раз, при встрече со скорой, машина, на которой тебя везли, меняла номер на номер встреченной, и, разъезжаясь в разные стороны, они были с одинаковыми номерами. И какая из скорых была твоя, и куда уехала, пока полиция разберется… Да до полиции еще надо этим ребяткам добраться…

— Ладно! И? Вопрос был обо мне, и почему ты меня не бросишь?

— Сереж, я знаю, что такое жить, когда твоего отца убили. Когда ты не живешь, а ждешь того момента, когда ты сможешь расквитаться с тем, кто это сделал! Мне хочется, чтобы каждый из нас получил долю удовлетворения от раскрытия тех преступлений!

— Ты хочешь его, или их, убить?

— Нет. Это слишком просто. Нет, убить, может, и не просто, но для них смерть — это слишком легко! Убиты, и сразу на небе, рядом с моим отцом? Нет! Слишком не честно! Не хочу так. Я хочу, чтобы они страдали столько же, сколько и я. Пусть в тюрьме сидят.

— Но ты ведь понимаешь, что люди с такими деньгами и связями не сидят в тюрьме…

— Возможно. Я сначала узнаю имя, а потом что-нибудь придумаю… Расскажи лучше, кто такая Лена-Марго?

Всю ночь мы просидели, и я рассказывал ей про всех персонажей моей комы, Соня то хихикала, то смеялась до слез. Время пролетело чудесно.

Она, кстати, рассказала мне, что Владленович действительно генерал. А у мужика из палаты, которая находится рядом с ее кабинетом, действительно был приступ аппендицита, и его оперировали, только не ножиком, а лапаро… аппенд… ктомия какая-то, нет, не выговорить, в общем, используя современные технологии, и мне об этом никто не говорил. А про дом деда моего она сняла фильм и включала видео в моей палате. А про бабушку и сестру Сашу ничего не знала.

Утром раздался звонок, Софья слушала и не перебивала, потом поблагодарила и положила трубку.

Посмотрела на меня в изумлении и сказала:

— Она действительно жива, мама твоя…

Я чуть не вскочил с кресла в порыве бежать немедленно, но Софья продолжила:

— Только в том пансионате ее нет давно. Какое-то время назад в пансионате начали делать ремонт, когда директор был в отпуске. Рабочие сказали, что это его распоряжение. Завозили стройматериалы, красили, чинили, белили и без того идеальный корпус, а дней через пять твоей мамы в пансионате не стало, так же, как и всех ремонтников, бросивших все там, где что-то делали. Ее увезли на машине в неизвестном направлении. В розыск никто подавать не стал. Не признана умершей, значит все стабильно, и завещание в силе. Я только не понимаю, откуда ты мог знать про пансионат?

— Знаешь же, есть теория, что вокруг земли находится информационное поле, содержащее всю информацию о прошлом и будущем? Возможно, разум человека умеет к нему подключаться как-то… Что получается? Кроме тех, кто ее держал в пансионате, она ведь никому не нужна, правильно? А им избавляться от нее нет никакой надобности. Значит, ее вывез кто-то из друзей?

— Значит — так… А может был там, в коме, какой-то еще знак? Что-то необычное?

Я задумался…

— Тот Павел, в коме, мне сказал, что мама учит испанский и изображает из себя сеньору, которую похитили ради выкупа. Читает книги на испанском. Может, это и была подсказка, что ее вывезли в Испанию?

— Это мысль. Я напишу генералу, чтобы он проверил всех, кто покинул страну в том направлении в интересующий нас временной отрезок. Утро уже, давай вздремнем пару часиков, да? А потом мы едем дальше, в 16 часов за нами приедет машина.

— Зачем ждать?

— Машинка будет прикольная, спим.

К полпятому Софья с водителем загрузили меня вместе с креслом в автодом, и мы поехали.

— Куда направляемся? — спросил я, рассматривая роскошную машину. — И откуда такие деньги?

— Денег у нас хватит, чтобы купить эскадрилью самолетов и облететь пару раз вокруг нашего шарика…

— Ого! Врачи в нашей стране такие богатые? — реально удивился я, понимая, что Софья мне не врет.

— Нет. Мужья в нашей стране такие богатые. А врачи, как раз, умеют экономить и складывать в кубышечку…

Это уже ни в какие логические рамки в моей голове не помещалось!

— Зачем врачам с такими мужьями кубышечка? — реально хлопал глазами я от изумления.

— Для такого вот случая, как этот… — улыбнулась она.

— У Макса столько денег?

— Да, он наследник огромной издательской империи, — посмотрев на меня внимательно, ответила Софья и перевела взгляд.

Не придав особого значения ни словам, ни этому взгляду, я повторил вопрос:

— Так куда мы едем?

— Илья Фролов сказал, что ему совсем не интересна эта история. И почему-то решил немножечко меня придушить. Может, он и был тем, кто знал о кассете и сдал нас тем, кто ищет брюлик?

Вторая в списке — Виктория Смоленская — живет и работает в Большом Утрише под Анапой, тренер дельфинов… С Викторией тоже все не так просто: она отказалась общаться! У нее ведь отца и мужа убили, хочет все забыть как страшный сон. Страну и банк мы теперь знаем, и ее информация нам не нужна, но поговорить и предложить поехать вместе я считаю необходимым.

— А что с ключом?

— Максим Шапашников, судя по новостям, пропал в Альпах, при восхождении на Монблан… Но не все так однозначно… Я наняла детектива. Он нашел странного персонажа во французском городе Шамони, который должен быть Максимом, но чел открещивается от такого имени и показывает документы на другое имя. Детектив считает документы купленными. Мы думаем, Максим сменил имя. Остается узнать, прячется ли он от нас, отдав ключ людям, на которых работает Генрих, или, наоборот, прячется от людей Генриха. Павел будет нас ждать во Франции.

— Почему не самолетом?

— Мы с Павлом решили, что так спокойнее. Пока найдут, где мы перешли границу, пока найдут машину… Да и спешить нам некуда. Павел все еще занят, а без него идти в банк неразумно. Я, кстати, нашла твоего Сашу Белого по имени Слава, пишет довольно сносные стихи… Меня интересует вопрос: узнаем ли мы когда-нибудь, как мозг человека в коме добывает такую информацию…

— У него есть какая-нибудь страничка в соцсетях? Почитать бы что-нибудь из последнего…

Софья нашла и развернула ко мне ноутбук, а сама пошла готовить нам обед.

— Ты предусмотрительна, — заметил я, кинув взгляд на холодильник, который был забит до отказа.

— Да, есть такая черта в моем организме. — Улыбнулась Софья.

Раздался звонок на смартфон Софьи, на экране высветилось имя: муж.

— Включи громкую связь, пожалуйста. Руки заняты, — прокомментировала жена Максима.

Я включил.

— Дорогая, а ты где? — как-то подозрительно спросил Максим.

— У нас перерыв в конференции, едем загород, — совсем обыденным голосом ответила жена мужу.

— И в каком же городе ваша конференция? — странно, как будто он в чем-то ее подозревал, задал очередной вопрос Максим.

— Мельбурн, — так же просто, как и в предыдущий раз, ответила Соня.

— У меня время высвободилось, я соскучился, хочу к тебе приехать!

Я не на шутку испугался, что он нас сейчас вычислит и застукает, как будто мы сбежали не от бандитов, а от него.

— Максим, не смеши меня! — так же спокойно продолжала Софья. — С какого перепугу ты решил изображать благоверного мужа?

— А с того перепугу, что моя жена, выкрав пациента, увезла его в неизвестном направлении и решила наставить мне рога на глазах у честной публики! Мы договорились с тобой, что все, что выходит за рамки приличного брака, должно быть скрыто от посторонних глаз! Что за цирк ты устроила с похищением Сергея?

— Сергея похитили? Не может быть! Что ты такое говоришь? Кто? Его увезла психиатрическая скорая. Он на меня кидался, что я его предала! А я тихо-мирно уехала на конференцию, все как мы с тобой договаривались. Никто ничего не должен заподозрить!

— Ты уверена?

По голосу Максима я понял, что он поверил словам жены.

— Абсолютно уверена! Просто совпало так. Моя поездка была запланирована давно, и что я могла сделать при таком срыве Сергея? Психика после комы и не такие фортеля может выкидывать! Он громил там все, оставлять его в клинике было и опасно, и бессмысленно. Приехала психиатричка и забрала. Да, я просила держать меня в курсе, оставила телефон санитарам. Мне пока не звонили. Вернусь, разберусь! Все в рамках договоренностей. Не переживай, милый! — улыбнулась Софья так искренне, как будто говорила сущую правду. — А кто тебе такую чушь про меня рассказал?

— Лиза, — признался Максим.

— О, ты с ней спишь? Это честно? С моей подчиненной?

— Ну, так случилось. Она ко мне пришла, рассказала такое странное известие про тебя, и я с досады… да и дозвониться до тебя не мог.

— Ладно, все равно Сергея перевели, она больше не нужна ему. Я побежала? А то меня тут ждут…

— Да, дорогая! Хорошего отдыха. Звони, не пропадай!

Мои глаза выражали такую гамму чувств, что я даже не мог подобрать слова и просто молча смотрел на любимую. Она взглянула на меня и прыснула смехом.

— Если бы ты себя видел!

Бросив готовку, Соня, смеясь, подошла ко мне и поцеловала!

Глава 11 Генрих

— Это было восхитительнее, чем в коме! — прокомментировал я поцелуй Софьи.

— Мы там тоже целовались? — хитро улыбнулась она.

— О, еще как! Ты же здесь говорила, что мы останемся друзьями! Соня-братик и всё такое…

— Да ну его! Надоел со своими похождениями…

— Это месть? — грустно то ли спрашивал, то ли констатировал я.

— Нет, это не месть! Много месяцев подряд хотелось, но ты был в коме…

— Я и сейчас еще немножко в ней, — смущенно проговорил я, пытаясь намекнуть, что, кроме нежности, организм пока не чувствует больше ничего.

— Я знаю, не парься. Это нормально, все со временем восстановится…

Софья пошла готовить…

— Можешь, наконец, объяснить, что это за брак у вас такой? И что вообще этот разговор означал?

— Могу, — улыбаясь, ответила Соня. — Максу посоветовали нашу клинику, как лучшую в стране. И он тебя к нам перевел. Мы познакомились, потому что кома — тема моей диссертации, и профессор отдал тебя под мое наблюдение. Макс захаживал, проведывал тебя и болтал с тобой. Общался со мной, потом предложил встречаться, я отказалась.

А однажды ночью, я была на дежурстве, влетел в клинику весь белый с трясущимися руками, белыми губами, с перекошенным от страха лицом, просил меня подтвердить, что весь вечер провел у меня, будто я его невеста…

Я позвонила Владленовичу и попросила выяснить. Он через время ответил, что, по всей видимости, Макса хотят по какой-то причине подставить и что, скорее всего, он ни в чем не виноват, но, если у него не будет алиби, его посадят однозначно.

Я согласилась предоставить это алиби и подделала видеозаписи охраны. Но если бы на этом все закончилось, то как бы было бы все это странно. И мы официально поженились. Ему удобно выходить со мной в свет, а я пользуюсь его деньгами в том количестве, которое мне необходимо. И — да, мы спим в разных комнатах, всегда и изначально. Он гуляет направо и налево, я изображаю из себя дурочку, которая терпит такого кобеля, и живу одна.

А какое-то время назад поняла, что в моей жизни появился ты… Я так привыкла с тобой ежедневно разговаривать, что незаметно для себя влюбилась. — Софья, улыбаясь, смотрела прямо в мои глаза, внимательно и испытующе. Как там, в коме…

— А как же Соня-братик? — хитро решил уточнить я.

— То есть ты хотел, чтобы я сразу бросилась тебе на шею, даже не поняв, кто ты и чем живешь? Я же даже ни разу не слышала твоего голоса на тот момент…

Я, радуясь, смотрел на любимую и купался в состоянии счастья, которое, с детства верил, должно приходить к каждому человеку, просто надо дождаться…

Большая половина пути прошла спокойно, мы болтали, рассказывали друг другу всю свою жизнь, и чем жили, и что волновало.

Спала моя доктор целомудренно на своем диванчике, сказав, что сначала дождется моего полного выздоровления, а потом… посмотрим.

Мы ехали всю ночь. Оказалось, что вместе с автодомом она заказала смену водителей.

А утром позвонил Максим и абсолютно ровным голосом, как будто читал приговор из какого-нибудь подземелья, начал:

— У меня на столе лежат документы, подтверждающие твою девичью фамилию. Я управляю издательством твоего отца, и ты знаешь об этом.

Человек, который посоветовал мне твою клинику, был твоим пациентом, значит, ты попросила его об этом.

Когда я пришел за алиби к тебе, это по твоей просьбе меня подставили.

Едешь ты сейчас в сторону Анапы с Сергеем, издательством которого я управляю.

В Южной Корее, а потом в Израиле ты встречалась с Павлом, издательством отца которого я управляю.

Ты недавно встречалась с Ильей, издательством отца которого я управляю.

Ты едешь к дочери Смоленского, которая работает под Анапой, издательством отца и мужа которой я управляю.

Остается только мой тезка с фамилией через «а». Не знаю, что ты на его счет сочинила, но думаю, у тебя и на этот случай уже есть план.

Я не был причастен к убийствам ваших родителей, я был слишком молод на тот момент. И мой отец никого не убивал и не отдавал приказы, его назначили, и он не мог отказаться.

Но сейчас ты едешь разрушить все, а когда это произойдет, ничего не изменится с этим издательским бизнесом, я тебя уверяю, но не станет меня.

А я, прости, себе дороже, чем ты и этот парень из комы. Я отдал им доступ к трекеру на твоем телефоне. Они скоро вас догонят.

Это те ребята, чей брюлик спрятал в банке муж Виктории. Ради 300 миллионов фунтов они из вас вытрясут все, что им необходимо.

Я бы на вашем месте не сопротивлялся и просто рассказал им обо всем, что они хотят узнать.

Они получат брюлик, я кассету, а вы жизнь. И любите друг друга счастливо! Денег ведь у тебя, Сонь, хватит жизни на три, как я понимаю, да?

Я не кровожадный, и бабла мне не жалко, просто выхода у меня другого не было. Прости!

Макс отключился, машина остановилась, видимо, сменился водитель, и мы свернули с дороги и въехали в лес.

Метров через пятьсот автодом остановили. К нам зашел человек и очень вежливо попросил Софью выйти, а ко мне зашел Генрих.

— Я не хочу никому причинять боль. Мне нужно имя, и мы уедем, и вы о нас больше и слова не услышите! — произнес он без намека на какой-либо акцент.

— Я не знаю имя своего главного врага, у меня и врагов-то никогда не было. Мне было тогда 15, может ваша Лиза что-то напутала?

Я взглянул своими честными глазами на Генриха и дальше не помню ничего.

Очнулся я, когда уже стемнело. Все воспоминания о происходящих в коме событиях были стерты из моей головы. Откуда я это узнал? Генрих так и сказал, открыв дверь: «Я вычистил все его воспоминания о том, что было в коме! Он чист. Заходи».

Софья вошла и посмотрела на меня. По ее взгляду я понял, что выгляжу я совершенно убого. Я попробовал вспомнить то, о чем он сказал и понял, что помнил только момент аварии и то, как очнулся в клинике.

На душе заскреблись кошки, и стало как-то пусто и тоскливо.

— Мы едем с вами! То есть будем вас сопровождать, пока он не придумает имя своего главного врага, потому что он его действительно не знает и пытать его незачем. Я профессионал. Человек не может от меня скрыть под гипнозом то, что он знает.

Остаток пути ехали молча. Софья что-то читала, а я тупо смотрел в окно, пытаясь собрать осколки мыслей во что-то более-менее связное.

Софья вела себя потрясающе. Никогда бы не подумал, чтобы человек после тотального провала своего плана, судя по словам Макса, готовимого на протяжении не одного года, мог быть таким спокойным.

По прибытии в Утриш Генрих не пустил Софью к Виктории, а пошел к ней сам. Вернулся, улыбаясь.

— Она с нами не едет. Таких женщин я еще не встречал. Возможно, дельфины так влияют на человека? Она выслушала и сказала: «Пристрелите прямо здесь. Я никуда не поеду. Это мое последнее слово». Я ушел. Это все.

И — да. Вот эту романтику заканчиваем. Едем до аэропорта, а дальше с пересадками туда, где ищем ключ. Где мы его ищем, Софья Леонидовна?

— В Шамони.

— Вот и умничка. Собирайтесь, нам до аэропорта пару часов. И кстати, Сергей, вы в курсе, что механизм атрофии мышц запускается в голове, естественно. За вами в клинике был потрясающий уход. Я бы не отказался от такого ежедневного массажа. Ваши мышцы в идеальном состоянии. И я в связи с этим заодно починил вашу голову, чтобы не возиться с креслом. Вы можете ходить. С костылями, скорее всего, пока только, но исключительно из-за страха и неверия, чтобы помочь психике привыкнуть. Добро пожаловать в полноценный мир человечества. Выбирайтесь из фантазий и живите уже, раз выкарабкались!

— С чего такая щедрость? — съязвил я.

— А вы не огрызайтесь! Я врач, любой пациент для меня — это возможность утвердиться в своем если не всемогуществе, то хотя бы превосходстве над другими смертными! Вставайте Сергей.

Я встал.

— Идите.

Я пошел.

— Видите, как все легко? Садитесь!

Я сел.

— Вы ведь так не умеете, Софья Леонидовна?

— Нет, — сдавленным голосом ответила Соня.

— Я не мог не похвастаться перед вами. Я читал ваш диссер. Заслуживает уважения. Ну что ж! Кресло выкинули и погнали? Вперед, к бриллианту? Берите ваши вещи, и бросаем этот дом на колесах, у меня в машине комфортнее и быстрее доедем.

Мы пересели, ехали, потом летели, потом снова сменили самолет. Потом снова летели. Генрих убеждал меня радоваться жизни и начать уже кутить, раз у моей барышни столько денег. А я ничего не чувствовал, как будто меня выключили, как будто, украв мои воспоминания, он уничтожил мою сущность. Я стал роботом, который мог только фиксировать события, есть, пить, спать, вставать, идти, садиться.

В аэропорту Франции всех, кто нас с Софьей сопровождал, Интерпол положил на пол… простите, очень хотелось так написать! Не сдержался… арестовал, надел наручники и увел.

Оказывается, все, с самого первого шага, как только мы вошли в автодом, Софья записывала на видеорегистратор и передавала Павлу. Во Франции нас ждали.

Теперь мы ехали в Шамони, но все равно в сопровождении… Только теперь не бандитов, а четырех машин с мигалками. Как мне показалось, офицеры полиции боялись, что мы сбежим, не меньше нас самих.

В их глазах, по-моему, мы были какими-то мафиози. Не заложниками, которых надо было освободить, а бандитами, от которых можно было ожидать чего угодно…

Я увидел горы! Впервые в жизни. Это было зачетно. Я никогда не был в горах, да и, если вы помните, и заграницей никогда не был. Все было в диковинку.

В городе полиция нас отпустила, потому что всем было понятно, что в банк инкогнито мы не зайдем, и охранять нас не было никакого смысла.

Софья сказала, что устала и ушла спать, а я пошел в местный бар, в котором все говорили на знакомом мне языке. Это было удивительно! Сам не понимая почему, в институте я выбрал французский, и потому что он шел в охотку, я блестяще для русского студента его знал.

Через полчаса я уже болтал с местными ребятами-альпинистами, то есть местными они были только потому, что сидели в баре, а по сути — были со всего мира.

Через час я уже был знаком со всеми отдыхающими в этом заведении.

Еще через два часа я знал истории восхождений всех моих новых приятелей.

А к утру мы договорились до того, что я пойду с ними на какую-то первую в своей жизни гору.

Конечно, все знали, что так не бывает, чтобы без подготовки, но все так прониклись моей историей про кому и гипнотизера, который за один сеанс поставил меня на ноги, что забились: ради меня, ради торжества жизни они затащат меня туда, чего бы им это ни стоило.

Конечно, все мы были уже пьяными…

Глава 12 Ячейка

Проснулся я в чужой постели голый. Голова трещала. К Софье идти не хотелось! Что я должен был ей сказать теперь? Что напился до беспамятства, и даже неизвестно, в чьей постели проснулся? Сказать той, которая почти два года жила одна в отдельной комнате в квартире фиктивного мужа и два года ухаживала за больным в коме? Это было выше моих сил! Мне было не то, что стыдно, я ей ничего не обещал, да и кто она мне? Врач, вытащившая меня почти с Того света? Профессор сказал, что она очень постаралась. Но и он очень постарался! Я что, теперь и на нем должен жениться?

Это был не стыд! А осознание какой-то убогости своей жизни что ли… Когда убили её отца, ей было столько же лет, сколько и мне. Да, у нее осталась мама, а я оказался в детдоме, но не мама ее, а она добилась того, чего добилась.

Простроить такую авантюру, чтобы выйти фиктивно замуж за своего главного врага, контролировать его и заполучить немаленькую часть его финансов, насколько я понял. Кто те люди, кто подставил Макса под статью? Чем его шантажировали, что он — управляющий крупной издательской империей, прибежал к ней за алиби, а не решил вопрос своими силами?

А как изящно она решила вопрос с Генрихом…

Требовалась перезагрузка и какое-то переосмысление, для чего это все и что с этим делать…

Не дождавшись исчезнувшую в душе хозяйку комнаты, напевающую что-то по-французски, я вышел и побрел в сторону гор. Зайдя в аптеку, купил таблетки от головы.

Я пристроился на каком-то средней высоты бордюрчике и, задумавшись, какое-то время так и просидел, уставившись в одну точку.

— Первый раз в горах? — услышал я вопрос из-за спины.

Я оглянулся. Сзади стоял один из офицеров Интерпола, сопровождавших нас вчера.

— Да, я знаю русский, мама была русской… Учила меня языку. Хорошо вы вчера шороха навели. Давно Франция не получала в руки аферистов такого масштаба. И ты вчера зажигал не по-детски! Как в тебя столько алкоголя вошло?

— Наверное, давно не пил, — удивляться такому персонажу за спиной не было сил.

— Ты правда в коме два года пробыл, и тебя собирались отключить?

— Да. Правда.

— Забавно. Вы здесь кого-то ищете, а потом в Швейцарию?

— Типа того… — говорить не хотелось вообще.

— Ясно.

— Тебя за мной приставили следить?

— Типа того…

— Ясно…

— Эй, приятель! — раздался голос на французском. Обращались явно ко мне.

Офицер ретировался, как будто и не было его здесь мгновение назад.

— Мы полгородка в поисках тебя обошли! Хорошо, что местные всегда все видят и все знают. Пошли уже, время-время…

— Куда пошли? Я после вчерашнего вообще еще ничего не соображаю, — пытался отделаться я от группы альпинистов, судя по снаряжению, готовых к восхождению.

— Нет-нет, Серж! Отказы не принимаются! Мы насобирали для тебя все необходимое, будешь учиться на ходу.

Не спрашивая меня и не уговаривая дальше, две девчонки, щелкая карабинами и позвякивая молниями, надевали на меня то, что считали нужным. Одна из них странно мне улыбалась. Закралась мысль, что ночевал я, по всей видимости, у нее. Ничего не помню.

Тройная доза лекарства помогла быстро, и минут через десять я уже шагал куда-то вперед и вверх.

Альпинистов было шестеро, две девушки и четыре парня. Девчонок я помнил смутно, троих парней помнил отчетливо, потому что с ними в основном и пил, а четвертого, самого молчаливого из всей группы, казалось, и не видел вчера.

Мы сели на автобус. Девчонки без умолку болтали и давали мне советы, казалось, их энтузиазму не было конца и края. Видимо, они решили выдать мне исчерпывающий курс молодого альпиниста за несколько десятков минут.

Далее, когда мы пересели на канатную дорогу, девчонки чуть поутихли, дав мне посмотреть по сторонам и восхититься видами.

А после канатной дороги пересели на горный трамвай, на котором красовалось имя «Anna» и который минут за 20 должен был доставить нас, как мне объяснили, до того места, откуда мы уже должны были пойти по маршруту.

Я устроился у окошка и намеревался насладиться красотами горной Франции, но минут через пять ко мне подошел тот молчун из нашей группы, которого я не мог припомнить среди вчерашних знакомых, и представился:

— Тьери.

— Очень приятно, — ответил я по-французки.

— Я тот, ради кого ты здесь, — ответил парень по-русски, видимо уверенный, что нас никто не понимает. — Вот это ключ, который вам нужен. Только это дубликат.

— То есть? Есть еще один такой?

— Есть еще не один такой…

— И что ты хочешь этим сказать?

— Был тут недавно умник, который опередил вас. Мне же не было сказано, кому отдать ключ, просто сказано: храни, отдашь тому, кто придет. Но я подумал, что лучше сделаю копию, а потом решил, что надежнее заказать парочку…

Так что бери, и уверен, тебе сейчас лучше вернуться к своим. Если это то, о чем я думаю, то вам, наверное, это важно…

— А ты? Ты не поедешь с нами?

— Я — нет.

— Почему?

— Свою часть истории я уже знаю…

— А как же ребята? — кивнул я на альпинистов.

— Я им объясню. И у меня есть просьба: не надо больше ко мне возвращаться. Что бы вы там ни нашли, ко мне это уже не имеет никакого отношения. Я не хочу ничего знать. Ты же понимаешь, что после вчерашнего твоего загула, о тебе знает весь Шамони, и я мог бы утром уйти в горы и не вернуться, оставшись по ту сторону Монблана в Италии, и вы бы меня здесь искали месяцами. Пожалуйста, выполни мою просьбу и уговори Софью больше не лезть в мою жизнь!

Я кивнул. Фальшивый Тьери пошел к альпинистам что-то про меня объяснять. Я смотрел на эти горы, которые 15 минут назад казались такими беззаботно манящими, а теперь стало грустно: вернулось чувство какого-то липкого предательства, и сколько я не уговаривал себя, что я ничего Софье не обещал, настроение от этого не менялось. Как смотреть этой суперправильной мадам в глаза, я не знал.

Ко мне подбежала одна из моих альпинисток и, снимая с меня все то, что они на меня повесили, скороговоркой прошептала:

— Тьери сказал, что ты сбежал от невесты, и тебе реально надо возвращаться. Мне жаль, что у тебя есть невеста, но если так, то хочу тебе сказать, у нас с тобой ночью ничего не было. Ты просто спал нагишом. Разделся, лег и уснул. Женись! Тьери сказал, что она классная! — Она чмокнула меня в щеку, трамвай остановился, и я вышел, помахав рукой всем этим чудесным людям.

Подошел обратный трамвай. Настроение улучшилось. Я вроде как ничего не натворил, да и еще возвращался героем с ключом. Не будучи таким, можно же было себя таким представить перед другими? Кто знает, как я добыл ключ? Может, я выследил Макса, прячущегося под именем Тьери, выведав информацию у местных… Эдакий детектив… доморощенный, правда…

Выйдя из трамвая, я увидел того же офицера из Интерпола.

— Не хотел мешать вам с Тьери, — по-русски прокомментировал он происходящее.

— Откуда ты знаешь? — искренне удивился я и его появлению, и словам.

— Работа такая. Пьер, — представился он, наконец.

— Серж, — ответил я грустно. Кажется, моя легенда с детективным расследованием рушилась на глазах.

Софья ждала меня в кафе.

Весь трехчасовой путь до Женевы, где по данным Интерпола хранилась кассета, мы проделали, не сказав друг другу ни слова. Я не хотел оправдываться, не понимая, должен ли, она молчала. Я подумал, что если этот Пьер все знал, то, возможно, и Софья знала, где я провел ночь. Но что-либо говорить по этому поводу не хотелось.

Встретившись с Павлом и заселившись в гостиницу, мы пошли к банку в надежде, что там я вспомню имя своего врага, и мы сможем открыть ячейку.

Но сколько я ни пыжился, сколько они оба меня ни мучили, результат был один — у меня не было врагов.

Павлу надо было работать:

— Ребят, мне надо отлучиться. Я отпуск не брал, работы валом, надо созвониться с коллегами. Вы, когда решите хоть что-нибудь, дайте знать.

Мы с Софьей молча пошли гулять по городу. Осмотрев главные достопримечательности, вернулись к банку и зашли в ближайшее кафе.

Раздался звонок на смартфон Софьи, надпись снова гласила: муж.

Софья удивленно повела бровью и ответила:

— Включи громкую связь, — услышал я спокойный голос Максима.

— Дорогой мой друг Сергей! Насколько я понял, ты до сих пор не смог вспомнить или хотя бы придумать имя своего врага? И какой же ты после этого писатель?

— Хорошо, ты прав! Больше писателем не буду, пойду тексты набирать… — язвительно ответил я тому, кто сдал нас.

— Тогда ты станешь бомжом, если перестанешь писать…

— Почему это? — удивился я такому повороту, как будто Макс знал абсолютно все, что было в моей коме.

— Да так… к слову пришлось…

— Макс, что ты хочешь? — вмешалась Софья.

— Хочу назвать вам имя… — как ни в чем не бывало ответил Максим.

— То есть ты, не встречавшись со мной ни разу в детстве, знаешь имя главного врага того Сергея, которому было 15? — Это было весело! Такого я не мог представить даже в своих фантазиях!

— Конечно, знаю! — безапелляционно проговорил Максим.

— И кто это?

— Ты сам. Ячейка открыта на имя Сергея Федоровича Пчельникова. Я проверял.

— Что значит, ты проверял? — голос Софьи от удивления понизился до предельных значений.

— Пришел в банк и открыл ячейку… — просто сказал Макс.

Софья смотрела на меня недоуменно, я ж ей, дубина стоеросовая, не сказал про копии ключей!

— Да, кто-то был у второго Макса перед нами, и Макс отдал ему ключ, — пояснил я для Софьи. — То есть это был ты? — спросил я Максима.

— Да, это был я…

— И ты все забрал? — не могла поверить Софья.

— Ну не все, но частично. Кассеты там не было, если тебя это интересует.

— Не ври! Эта кассета означала твою смерть! — Софья была категорична.

— Я не вру, Сонь! — в голосе слышались нотки улыбки, но он явно говорил правду. Я хорошо знал голос своего друга.

— Пошли! — скомандовала Софья.

— Подожди, нам нужен Интерпол, чтобы нас не обвинили в краже бриллианта, — остановил я ее, взяв за руку.

Какое-то странное чувство-воспоминание коснулось моей души, но оно было настолько мимолетным, что не успело оставить сколь-нибудь заметного следа.

Позвали Павла, который вызвал еще двоих сослуживцев, и мы, не сговариваясь, ни слова не сказав им про разговор с Максом, вошли в банк.

В ячейке была записка и шесть небольших мешочков, в каждом по 10 бриллиантов диаметром в сантиметр.

Софья прочитала: «По мешочку каждому из шести».

И все!

Софья вышла полностью разочарованной. Отдала один мешочек мне, а остальные пять сгрузила Павлу со словами: «Мне ничего не надо, отдай, кому причитается».

Интерполовцы зафиксировали отсутствие в ячейке бриллианта стоимостью в 300 миллионов евро, даже не помыслив, что кто-то мог открыть ее раньше нас…

Почему мы оба не сказали Павлу о Максе, я не знаю. Одно дело — предать огласке журналистское расследование, которое каким-то боком касалось Максима, другое дело — подставить, пусть и бывшего, но друга. Так, по крайней мере, думал я, что думала по этому поводу Софья — не знаю.

Выйдя из банка, она, забрав вещи, прямиком отправилась в аэропорт. Как потом рассказал мне Павел, наняла частный самолет и улетела в Сингапур.

Оставленные мне бриллианты гарантировали скромную, но безбедную жизнь.

Глава 13 Хозяйка литагентства и иже с ней

Я остался в Женеве, пока в отеле.

Павел тоже уехал. Я попросил на ресепшене бумагу и ручку, хотел попробовать писать.

А за ужином в очень приятном и небольшом ресторанчике отеля познакомился с очаровательной русской с редким русским именем — Таня. Девушка работала… вы не поверите!… в литературном агентстве. То есть не работала, а была его руководителем и основателем. В отеле встречалась с автором, который должен был прилететь дневным рейсом и опаздывал. Она не знала его в лицо и подумала, что он — это я.

Такое забавное совпадение. Мне было скучно, а ей надо было ждать, и я рассказал ей свою историю. Она, с удивлением выслушав, сказала:

— Идеальная история для пиара. Предлагаю записать в качестве автобиографической справки. А потом, глядишь, втянетесь и напишите что-нибудь глобальное. Будете пробовать писать? — закончила она вопросом.

Я показал ручку, взятую на ресепшене.

— Отлично! Я, к сожалению, не могу больше ждать этого Романа. — Имя почему-то резануло слух. — Я пойду, встретимся завтра, и вы мне расскажете, если вдруг придет какая-нибудь идея. Хорошо? Позвоните. — Татьяна протянула мне дорогую визитку.

— Таня? Не Татьяна? — спросил я, взглянув, на визитку.

— Да, я только наполовину русская, папа — британский подданный. А Таня — это нормальное имя у англичан.

— Ясно, — кивнул я. Проводив директора литагентства до выхода, пошел, воодушевленный, писать к себе в номер.

Взяв листок, я начал:

Меня зовут Сергей Верхотуров. Был заурядным писателем детских фэнтези, теперь − недетских романов. Звезд с небес не хватал, ни Достоевским, на Андерсеном себя не воображал, но детям уж точно мои сказки нравились. Они с восторгом их читали или слушали, местами хихикали, а где-то и плакали, задумываясь над размышлениями о сущности бытия моих героев. В общем, все было почти идеально. В начале…

В дверь постучали. На пороге стояла Таня…

— Я позвонила начальнице местного издательства, с которым я сотрудничаю, и рассказала о вас. Она с таким интересом выслушала меня и попросила, чтобы я познакомила ее с вами. Такой истории о начале пути писателя у нее еще не было. Чует интерес публики к вам. Поедем?

Захватив пиджак, я без раздумий последовал за новой знакомой. Такого идеального стечения обстоятельств в моей жизни не было со времен поступления в литинститут.

У Тани был милый французский Пежо. Всю дорогу она мне рассказывала байки про писателей, которых переводила.

Мы остановились около внушительного особняка, который выглядел очень помпезно.

Нам открыл молодой парень, Таня представила его сыном хозяйки дома.

Как только я переступил порог комнаты, в которую нас пригласили, как получил мощный удар по голове сзади и потерял сознание.

Откуда я знаю, что я потерял сознание? Так это я для них потерял сознание, для себя я был вполне в своем сознании, просто тело не очень подавало признаков жизни…

Но для меня-то это было уже привычным состоянием, я бы даже сказал, каким-то родным…

— Ха, — подумал я, оценив обстановку вокруг моего тела. — А теперь попробуйте меня отсюда достать! Я ж в коме, как у себя дома.

Только, конечно, это была не кома, а, наверное, нечто пограничное, потому что я мог себя видеть со стороны…

Хотя, кто знает, может, до гипноза я тоже мог так видеть себя, а когда врачи внедрились со своим гипнозом, пошла другая реальность.

Два лба подняли мое тело и посадили на стул, привязав к спинке. Я так смешно заваливался, они так старались, им было так несподручно это делать. Я хихикал. Вошла какая-то бабулька и, смотря прямо мне в глаза, сказала:

— Не бойся! Держись спокойно, но не геройствуй (ты еще будешь нужен человечеству), а то, что они спрашивают, не имеет большой ценности или тайны. Они и без тебя эту информацию узнают, просто решили, что из тебя выбить это будет проще, чем подкупать кого-то в банке.

Моему телу дали что-то понюхать. Бабулька ушла, сознание вернулось в тело.

— Куда делся бриллиант? — спросил кто-то, сидящий в темном углу комнаты, по-русски и без акцента.

— Какой бриллиант?

— Не придуривайся — ты знаешь какой, — без злобы, но каким-то очень уж уставшим голосом, проговорил тот, кого было не видно.

— Я не знаю, — честно ответил я и получил удар в живот.

Сознание снова перешло в режим «а-ля кома»:

— Не, ну правда, откуда я знаю, что случилось с их бриллиантом?

Бабулька снова вошла в комнату.

— Может, вы не будете туда-сюда ходить? А уже побудете со мной и вразумите этих ваших…

— Эти — не мои, — кивнула бабулька на того, кто сидел в углу. — А ты и сам с ними разберешься. Если я их вразумлю, как ты выражаешься, у местных психиатров появится лишняя работа, а это деньги налогоплательщиков. Зачем же нагружать швейцарцев нашими, русскими, проблемами. Мы и так…

Бабулька не договорила, сознание снова вернулось в тело.

— Еще раз спрашиваю, — раздался тот же спокойный голос, уверенный в том, что получать просимое — его главное предназначение в жизни. — Куда делся бриллиант?

— Но я, правда, не знаю!

Последовал удар в челюсть, и снова мое сознание сбежало от них.

— Если бы эти умники знали, что здесь намного приятнее, чем в теле, они бы так не лупасили меня. Ничего ведь не болит. А я возьму и останусь здесь, правда ведь? — спросил я бабульку. — Я ж уже здесь свой, и выход знаю… Вернусь потом, когда-нибудь, да? Хорошая идея?

Бабулька качала головой и смотрела на меня как на какого-то дефективного!

— Что ж ты такой неугомонный-то? Так и будешь всю жизнь валяться в коме? А ну, брысь отсюда! — Притопнула она на меня.

Вернулся в тело я сам, без помощи спецсредств.

— Послушайте, может хватить меня бить? Я ж только из комы. Захочу и останусь там… Разговаривать по-человечески не пробовали?

«Зачем я ее послушался? — думал я параллельно. — Больно ведь…»

— Если вы пришли в банк и при полиции не нашли в ячейке бриллианта, и это вас не удивило, значит, вы что-то знаете… Говори, иначе будет хуже… — снова раздался голос из темноты угла.

— Как недавно сказала одна моя знакомая: пристрелите меня здесь! С чего вы решили, что эта жизнь так важна для меня, если я пробыл два года в коме и не собирался из нее выходить?

— Пристрелить — это слишком просто… Может быть достаточно больно и долго…

— Да я вырубаюсь от каждого удара, а там… — я поднял глаза вверх, — ничего не болит. Сделаете одолжение…

— Но ты ведь не остаешься там, а возвращаешься…

— Ладно! Пришел человек с ключом по имени Максим Шапошников и первым вскрыл ячейку, что он там взял, я не знаю…

— Молодец! Свободен.

Меня отвязали от стула и довезли почти до отеля.

Как только я поднялся в номер, позвонил Максим:

— Сказал им? — тоном, как будто он сам меня послал к этим лбам, спросил мой друг.

— А что я должен был делать? И откуда ты знаешь? — потирая болящие места и постанывая, спросил я.

— Все правильно. Все хорошо, не парься. Ты отлично выполнил свою задачу. Все по плану. Позвонил тебе, зная, что ты любишь загоняться и винить себя во всем. Ты не виноват. Это часть плана…

— То есть? Ты хочешь сказать, что по башке я получил в качестве части чьего-то плана?

Максим давно выключился, вопрос я задал в пустоту….

Хорошенькая история получилась, да? Я был частью плана. Риск моим здоровьем был частью плана…

Кстати, где-то эту бабульку я уже видел… Одежда на ней была какой-то старомодной…

На телефон пришло оповещение: на карту свалилось двадцать тысяч евро. Отправитель: Максим Игоревич Ш.

Значит, про план он, видимо, не врал…

Писать теперь не хотелось, сидеть одному в этой Женеве тоже.

Я позвонил Павлу и спросил, где Софья… В Сингапур, так далеко, я бы быстро не добрался. Набрал по видеосвязи…

И снова наткнулся на ее обычный, умный и испытующий взгляд…

— Сонь, прости меня! Я напился как дурак и просто спал пьяный потом. Даже не приставал ни к кому…

— Я знаю…

— А почему ты тогда всю дорогу молчала?

— Если ты не хотел говорить, зачем было говорить мне?

— Почему ты такая умная? — понимая все очарование этой женщины, простонал я. — Возвращайся, а? Без тебя как-то пусто, грустно и сложно! Меня тут убить пытались…

— Не надо давить на жалость, тебя, наверняка, вырубало сразу от любого прикосновения чуть сильнее пощечины…

— Да, — вынужденно признался я.

— Бессознательное — родная стихия? — наконец, улыбнулась доктор.

— Да. А еще там была какая-то бабулька странная, утешала меня, подбадривала, а потом сказала: «Брысь отсюда», и я вернулся… Но ощущение было действительно какое-то очень знакомое. Расскажи, что там в моей коме было, не знаешь?

— Знаю. Ты же мне подробно обо всех последних, приключившихся с тобой событиях рассказал.

Всю ночь мы с Софьей ржали над тем мной, который был в коме, вспоминая Афиногена Герардовича, его жену Лену-Марго, писателя Широкого с его книжками и поэта Белого, который оказался реальным человеком… Откуда у меня там были такие видения, я не понимал. Но с каждой новой подробностью из того, ирреального, мира я все яснее и отчетливее вспоминал череду событий, происходящих тогда со мной. К утру пришло осознание, что я давно люблю эту женщину, вытащившую меня из комы.

В семь утра я прошептал:

— Я сейчас приеду, скажи адрес.

— Нет, дорогой! У тебя другая задача. Мне отзвонился генерал и сказал, что твоя мама вылетела в Мадрид в сопровождении неизвестного, у которого нет ни истории, ни судьбы. Поэтому ты летишь туда, а я к тебе присоединюсь через пару дней.

— Ого — какие новости! А как же я ее там буду искать?

— Доберись туда и дождись меня. Я что-нибудь придумаю, надеюсь, что связи генерала нам помогут.

Оставалось только принять ее план.

— А что ты вообще делаешь в своем Сингапуре?

— У меня здесь пациент.

— Тоже в коме?

— Нет, Макс попросил. Один из местных не доверяет свою жизнь здешним врачам.

— Макс значит… — после сегодняшнего инцидента мне показалось это подозрительным. — Ну-ну… Так ты не обиделась?

— С чего мне обижаться?

— Ну, я там как бы не вернулся ночью…

— Мне было ради чего манипулировать тобой? Зачем? Если бы меня что-то не устраивало, я бы тебе об этом сказала напрямую…

— Ладно! Попробую поверить… И еще вопрос! Ты так хотела найти это видео и так легко все оставила и уехала, не доведя дело до конца! Как так?

— У меня закрались сомнения. Мне надо было подумать и разобраться.

— Какие сомнения, если можно спросить…

— Понимаешь, по тексту видео, кассета должна была быть только у меня, правильно? Мама никому чужому ее не отдала бы. После ее смерти о существовании записи так же никто не мог бы узнать. Значит, когда кассета записывалась, произошла утечка. Но эта версия тоже выглядит неправдоподобной… Слишком опасной для семей была информация. А бриллиант появился вообще позже… Значит, методом исключения, остается только то, что нереально…

— И что это? — реально удивившись, спросил я.

— А нереально в случае с кассетой только одно — ее не было!

— Как это? — опешил я.

— Я подняла запись, где Лиза рассказывает про кассету и моим голосом, и мужским… И прослушала ее раз сто, и, в конечном итоге, нашла…

Я писала все, что происходило у тебя в палате на два носителя. Когда у видео память заканчивалась, продолжалась аудиозапись. Так вот… Я сразу не обратила внимания, потому что был какой-то непонятный перерыв перед ее словами, что в принципе бывает, потому что не всегда ведь с тобой кто-то был в палате и тем более говорил… А в этом перерыве были какие-то шаги, перестановка стульев, что тоже нормально… Но я отмотала еще немного назад и услышала слово «привет»…. И это был мой голос… Но Лиза ведь говорила с тобой тоже моим голосом…, поэтому я сначала не придала этому значение…

Я залезла в файлы, фиксирующие мое пребывание в клинике… Каждый раз когда я приходила, я переодевалась, мыла руки и первым делом заходила к тебе… Вот это время на кассете, когда было сказано слово «привет», и совпало со временем моего визита в твою палату.

А еще в это время в клинике был Генрих, то есть у тебя их было двое: Лиза и Генрих. Я зашла в палату и сказала «привет», а дальше дело техники профессионального гипнолога. Ты же сам видел, какие чудеса он творит с психикой… Меня усадили и рассказали под гипнозом ту же историю, что и тебе. И я так же, как и ты, поверила во все это… Да и до такой степени, что даже не подумала: «А где же эта кассета у меня дома хранится?»

— Кому это нужно было? — не веря услышанному, спросил я.

— Тому, кто хотел привести нас в банк…

— Но зачем?

— Пока не знаю. Но думаю, что-нибудь по этому поводу может рассказать Макс, если он оказался там раньше нас, сдал нас этим же людям и знал все обо всех шестерых…

Я не стал говорить про двадцать тысяч на карте и звонок Максима о чьем-то плане.

Софья пошла к пациенту, а я — покупать билеты в Мадрид, совсем не веря в то, что моя мама может быть жива. Думал, что это совпадение, однофамилица, еще что-нибудь невероятное.

Как я собирался искать ее в Мадриде, я не знал…

В интернете нашел отель, который был обозначен как самый экзотический, располагающийся в Египетском музее и с постоянной экспозицией искусства Папуа-Новой Гвинеи в Мадриде.

Не понимая, чем я буду там заниматься и сколько находиться, решил сделать свое пребывание там уж если и одиноким, то хотя бы интересным.

Мадрид встретил меня солнцем. Как я собирался со своим французским и без знания английского или испанского искать кого бы там ни было, я даже не представлял…

Запасной вариант, конечно, был. Перед моим вылетом Софья написала сообщение: когда мы с Максом отдыхали в Мадриде, у нас был гид — русский парень. Он знает испанский (если после всего, что я тебе рассказала, тебе не стремно), и скинула контакт. Но мне было стремно. И не после рассказа Софьи, а после 20 000 долларов за мое избиение…

Решил обойтись как-то своими силами, благо, финансы позволяли…

Заселившись в отель, пошел искать, где можно поужинать… В холле гостиницы услышал невероятно милое щебетанье двух русских девиц, и, подумав, что если меня не смущает очевидный род их основной деятельности, то заполучить одну из них в качестве переводчицы было бы, наверное, приемлемо.

— Красавицы, добрый день! Не подскажете, где бы мне отыскать себе переводчицу на пару дней в очень деликатном вопросе…

Девчонки, конечно, откликнулись сразу и предложили себя обеих, рассказав кучу подробностей и про этот отель, и про местную кухню, и про остальные мелочи жизни первого дня пребывания в Мадриде.

Согласившись с ними, что обсудить для начала нам есть что, и заказав ужин в номер, мы поднялись в мой люкс, где через полчаса был накрыт шикарный стол.

Но как только мы разлили шампанское по бокалам, прямо над ухом я услышал знакомый женский, скрипучий,старческий голос:

— Не пей!

Встряхнув головой, не понимая, что со мной происходит, я поднял бокал и услышал снова:

— Я сказала: не пей, остолоп ты неугомонный!

Слово «неугомонный» в таком контексте я ведь совсем недавно слышал!

Я выбежал на балкон с выпученными глазами и снова услышал:

— Не пей, опасно!

Почувствовав, что, видимо, после комы и того мордобития какая-то грань между реальностью и иррациональным в моей голове стала значительно тоньше, я решил послушаться…

Вернувшись в комнату и не притронувшись ни к шампанскому, ни вообще к еде, налив себе стакан воды из закрытой бутылки, я проболтал с девчонками часа полтора. После чего они распрощались и ретировались, даже не заикнувшись о роли переводчиц, на которую совсем недавно были согласны.

Я заказал себе в номер новый ужин, попросив убрать старый и вылив предварительно шампанское от греха подальше в раковину.

Софью надо было ждать еще два дня, решил позвонить Максу. Не было никакой уверенности, что он станет со мной разговаривать, но рискнуть хотелось.

Макс сразу же ответил на видеозвонок.

— Слушаю тебя! — ровным голосом ответил он, глядя на меня через камеру с легким прищуром.

— Можешь объяснить, что это было?

— Могу. Мне надо было донести до людей информацию, которую ты им передал.

— Но… — попытался сказать я что-то обвинительное…

— Они бы тебя не убили, смысла не было, а 20 тысяч евро за пару-тройку ударов, думаю, достойная компенсация…

— Ну, в принципе, может быть… Только мы как бы друзья, мог бы и предупредить…

— В принципе, может быть, как бы… Вы же с Софьей меня кинули и свалили, не сказав ни слова…

— Судя по той ситуации, у нас выбора как бы особенно не было… — пытался как-то оправдаться я.

— С ее точки зрения, конечно… — подтвердил Максим мою мысль.

— А есть какая-то другая точка зрения?

— Конечно, есть…

— Она мне рассказала вчера, что никакой кассеты не было, это был гипноз… — решил все-таки открыть все карты я.

— Мне грустно, что такая умница досталась тебе…

— Ты был рядом два года, шансов было валом… — сразу сообразив, в чем дело, парировал я.

— Ни одного! Она ведь считает меня главным врагом…

— А ты типа не главный враг…

— Вообще не враг, ни разу!

— Как это?

— А вот так это! — понятно было по тону, что объяснять мой старый друг ничего мне не намерен.

— Но ты же управляешь всеми издательствами наших родителей…

Макс улыбнулся и замолчал, глядя прямо в камеру.

Я хорошо знал друга и всегда видел, когда он врет. Он не врал. Реально не врал. Ни капли.

После паузы Макс продолжил:

— Я к тебе девушку отправил. Завтра утром у тебя будет. Очень хорошая девушка, присмотрись. Она тебе поможет с поисками мамы…

— Что значит, присмотрись? Зачем?

— Да так просто… Вдруг понравится…

— Откуда ты знаешь про маму?

— Я много чего знаю, Серег. Мне пора. Хорошего путешествия.

Ничего не понимая, я лег спать, кроме короткого сна в самолете, я уже больше тридцати часов провел на ногах.

Глава 14 Двое в беседке

В дверь постучали, яркое солнце било сквозь тонкие шторы так, что хотелось зажмуриться!

— Виталина, Вита, — представилась идеальная во всех отношениях девушка, протянув мне руку. — Я от Максима. Можно войду?

Это явление женской сущности в моем номере было настолько безупречным, что стало стыдно за свой сонный вид, и я теперь понял, что имел в виду Макс, предлагая мне к ней присмотреться!

Тут и присматриваться-то не нужно было…

Я попросил десять минут и заперся в ванной, немедленно набрав Макса.

— Это что за подстава? — с ходу спросил я без здрасьте и предисловий.

— Уже успел оценить? Это не подстава, Серег! Это одолжение…

— Какое одолжение? Зачем?

— Затем, что в твоей коме, кроме Софьи, не было никого, и ты естественно в нее влюбился. А здесь она… Софья привыкла к тебе, но не как к Сергею, мужику, писателю, наконец… А к тому, кого она спасает, да еще и к тому, кто никогда не спорит, не обижает, не кидает, не перечит, молчит. Идеальная партия. Но ты ведь не ее фантазия. Ты нормальный, ты реальный, и я тебя очень хорошо знаю. Ваш союз долго не продлится, ей нужен другой…

— Ты, например? — съязвил я.

— Я, например, — как всегда уверенно заявил Максим.

— И ты думаешь, это возможно, — скорее утвердительно, чем вопросительно, спросил я.

— И я думаю, это возможно…

Я отключил телефон.

Он был в чем-то прав… А скорее — во всем… Не думаю, что эта идеальность, сидящая в моем номере, была той, кто мне нужен, но теперь я точно осознал, что, увидев ее, я даже не вспомнил о том, что нахожусь с кем-то в отношениях…

Приведя себя в порядок, я поинтересовался, как давно Вита в Мадриде и не могла бы она отвезти меня в какой-нибудь приличный магазин, сменить одежду?

Я ведь по-прежнему ходил в том самом костюме, в котором бежал из психушки…

— Хорошо! Только давайте не будем задерживаться! — прокомментировала красавица.

Девушка по имени Виталина на кабриолете Порше, как я понял, очень недешевом, со скоростью пули довезла меня до шикарного заведения, где нас уже ждали восемь костюмов моего размера, заказанных ею по телефону.

Вита отобрала четыре из восьми и, показав мне, кивком спросила: какой из них…

Я выбрал один и, зайдя в примерочную, набрал Макса:

— Я понял, что ты имел в виду, и одолжение твое оценил, можно мне сменить помощника? Это не мой стиль жизни. Софья говорила, был какой-то гид — молодой человек, с которым вы здесь гуляли. Может, пусть будет лучше он, чем эта Вита. Слишком она…

— Ладно! Я понял, — улыбнулся Макс. — О, ты в магазине? Сейчас организую смену интерьера тебе…

Когда я вышел в новом костюме, Вита дружелюбно улыбалась во все свои белоснежные зубы.

— Максим Игоревич попросил отвезти вас к Борису вместо конечного пункта назначения.

— Он знает конечный пункт моего назначения?

— Конечно! — удивленно взглянула на меня Виталина как на немножко больного на голову… Типа: как я мог задать такой глупый вопрос! Естественно знает! Он, елки, все знает!

Один я не знаю, что он знает…

Сделав вид, что не заметил ее удивления, я оплатил костюм, и мы в спокойном темпе поехали к посольству.

Борис нас ждал около ворот.

— Максим сказал мне, что вы не сошлись с Витой характерами. Бывает. Она у нас девушка своеобразная… — прокомментировал происходящее мой новый сопровождающий. — Время в пути около двух часов. Синьор и синьора Рамирес предупреждены о вашем приезде.

— Рамирес? Кто это?

— Не знаю. Я думал, вы знаете, раз вы к ним едете. Максим Игоревич распорядился вас туда доставить.

— Ладно! Доедем — посмотрим.

Время в пути пролетело незаметно. Борис был очень разговорчивым и остроумным молодым человеком.

Я не пожалел, что сменил Виту на него.

К полудню мы остановились около внушительного размера виллы, ворота которой открылись автоматически перед нами. Человек, род занятий которого я не решился бы обозначить, похож он был и на садовника, и на дворецкого, встретил нас у входа в дом и предложил следовать за ним.

Бориса попросил остаться в одной из первых комнат и подождать, обещав, что к нему сейчас подойдет девушка и сервирует кофе-чай, а меня повел дальше. Мы прошли сквозь роскошный, в плане квадратных метров, но простой, я бы даже сказал, аскетичный в оформлении, дом и вышли из него с другой стороны.

Немного поодаль виднелся очаровательный прудик, возле которого в беседке сидели двое. Мужчина встал, женщина обернулась.

Без сомнений, это была она, та, которую я видел в своей коме. Мама? Точно? Не обман? Столько лет прошло… Я ведь мог и ошибаться!

— Что ж за остолоп-то он у нас с тобой такой? — услышал рядом я все тот же скрипучий старческий женский голос. — Может, ускорился бы, неугомонный ты наш? — старушка обращалась ко мне.

Но ускоряться точно не хотелось. Было страшно. К призракам я и в коме уже привык, и их голоса перестали после случая с шампанским смущать вообще, а вот встреча с реальной мамой пугала. Не знаю почему. А вдруг это не она?

Но фигура мужчины, вышедшего из беседки и направившегося ко мне, ускоряя шаг, вообще повергла в шок! Захотелось остановиться и заплакать, что, в общем-то, я и сделал.

Я опустился на землю и слезы счастья полились дружным потоком из глаз: ко мне бежал отец, настоящий и реальный, только, конечно, очень постаревший. Вслед за ним шла мама. Я вскочил и побежал навстречу.

Мы обнялись и без слов стояли втроем и плакали. Долго, не знаю — сколько.

Отец начал говорить первым:

— Я пока не знаю, как мы поступим в дальнейшем, но при сотруднике посольства я точно ничего не могу говорить. Поэтому мы ждем тебя здесь… Мы — Родригес. Без вариантов. Если ты останешься — парня можно отпустить, если тебе надо ехать, он подождет, а мы поговорим в беседке.

— Конечно, пусть едет. Я останусь. Я должен ему это сам сказать?

— Нет, его оповестят без тебя.

Отец набрал номер и произнес: «Отпускай его!».

Папа, не отрываясь, смотрел на меня и улыбался. Мама так же. Я не знал, что говорить и о чем спрашивать для начала. Да и какая сейчас была разница, я был счастлив!

Через минуты полторы раздался звонок на телефон отцу, он выслушал и сказал:

— Пойдемте в дом. Борис уехал.

Меня провели в очень уютную комнату с выходом на террасу, где был накрыт красивый стол.

Родители меня начали кормить, подкладывая вкусности и улыбаясь без остановки. У меня по-прежнему не было слов, да и не нужны они были.

Мама начала хихикать по поводу наших улыбок друг другу, а отец, став серьезным, сказал:

— Так иногда бывает, сын. С некоторыми детьми каждой что-то значащей в мире страны такое случается. Родители исчезают в результате громкого скандала. И чем масштабнее размах этого события, тем лучше. Из-за глобальности никто не видит возможных нестыковок и мелких деталей, которые могли бы выдать фальшивость события. А широкий охват освещения в прессе не вызывает сомнений в происходящем.

Ничего не могу сказать о других, но меня точно не убили. И журфак МГУ не был тем заведением, который определил мой жизненный путь.

Для некоторых людей слова «за державу обидно» становятся смыслом жизни, и ни жена, ни дети не могут удержать от выбранного пути. Я оставил вас в безопасности — это было главным.

Я понимаю, что вы оба, и мама, и ты, заплатили чудовищную цену, но мама знала, на что шла, а ты… ну, что ж поделать? Иногда детей вообще оставляют в роддоме, у тебя было нормальное детство хотя бы… Иногда ради родины приходится идти на непомерные жертвы. Прости, сын!

Я очень надеюсь, что ты когда-нибудь меня поймешь, простишь и не будешь осуждать.

Я ничего не отвечал. Я был настолько потрясен и рад, что счастье заполняло все мое существо, слова были не нужны.

— А что по поводу отца Софьи? — только и смог спросить я.

Отец развел руками. И я понял, что спрашивать бесполезно, и пока не придет время, мы ничего не узнаем.

Мы разговаривали не останавливаясь, я рассказывал им всю свою жизнь, и им было все интересно! Они задавали вопросы, я отвечал.

Я пробыл в доме родителей два дня в ожидании Софьи, но она почему-то не приезжала… Все было почти идеально и безмятежно, за исключением одного обстоятельства… Вы заметили, да?

Мама во время нашей встречи не проронила ни слова… Эта была ее плата… Как сказал отец, она знала, на что шла. Она так боялась проговориться кому-нибудь о том, что отец жив, что психика выключила функцию говорения. Она общалась со мной, печатая слова на смартфоне.

Была ли она заложницей? И да, и нет. Для поддержания легенды отца, которого страна отправила на какое-то секретное задание, о котором мне никто, конечно, не сообщил, ей пришлось спрятаться в пансионате. Но не для того, чтобы спасать мою жизнь, а для того, чтобы не скомпрометировать легенду отца.

А какое-то время назад отец, как говорится, вышел на пенсию или отошел от дел и забрал маму, а я был в коме…

Такая вот история произошла с моей семьей.

И на третий день моего пребывания у родителей Софьи не было, звонков от нее не было, на мои сообщения она не отвечала, трубку не брала, я начал переживать…

Решив, что завтра мне надо ехать и найти ее, чтобы объясниться, лег пораньше. Засыпая, услышал:

— Завтра уезжает, может, скажем ему уже? — произнес все тот же скрипучий, женский, старческий голос.

— Ну, не знаю! А вдруг она меня не простит? — ответил голос призрака.

Конечно, нельзя было спутать. Это был он! Мой дед.

— Может, хватит? Я вас слышу! Кто не простит, и что скажем? — не выдержал я.

Дед появился в кресле напротив кровати, ровно таким, каким я его видел в коме. Не было никаких сомнений, память вернулась ко мне моментально.

Хотелось вскочить и броситься обнимать его!

— Нет, нет! — остановил мои мысли дед. — Не надо обниматься!

— Извини, да! Не подумал, — смутился я.

— Хочу для начала тебе кое-кого представить, — улыбнулся мой тезка.

Рядом с креслом появилась старушка.

— Это моя жена. Твоя бабушка. Елизавета Степановна.

— Очень приятно, — привстал я и сделал полупоклон.

— Видишь ли, внук, у нас к тебе дело! Не знаю, как тебе об этом сказать… — дед замялся.

— Да говори уже, — подбадривала его бабушка.

— Понимаешь, бабушка твоя была альпинисткой и одним печальным для меня и ее дочки днем пропала в горах, погибла. Я не смог Аленке это сказать. Она была очень маленькой. И сказал, что мама просто уехала. А потом дочь решила, что мама нас бросила, а потом я не решился вообще ей сказать, побоявшись ее гнева на меня. И так и не знаю, правильно я поступил или нет…

Бабушка предлагает, чтобы ты, наконец, рассказал своей маме об этой нашей тайне.

— Ага, чтобы меня мама сдала в психушку после двух дней, проведенных вместе! — категорически был не согласен я с таким предложением!

— А ты скажешь и сбежишь завтра от них! — на голубом глазу предложил мне дед.

Угу! Узнаю дедушку, вспомнив, как он предлагал мне подделать завещание на дом.

— Стой-стой, Сережа, — обратилась бабушка к деду. — Скажи ему, скажи.

— Ах, да! На Монблане есть мемориальный знак, американский друг бабушкин поставил ей. Мы тебя проведем, ты сфотографируешь и скажешь, что нечаянно нашел…

В этом и был весь мой выдумщик-дед: найдешь и скажешь, что нашел нечаянно!

— Так американца мужа не было? — вдруг сообразил я.

— Не! — отмахнулась, улыбаясь, бабушка.

— А дочка Саша?

— Тоже не было, это твое подсознание разгулялось! Скучновато, видимо, два года валяться в коме было, — Бабушка улыбалась, искренне и кайфово!

— А почему ты выглядишь старой, хотя погибла молодой? — ну, вопрос, наверное, был не очень приличным, но «она ведь моя бабушка» — подумал я, сделав ударение на слове «моя», а значит, должна отвечать на вопросы внука, какими бы глупыми они ни были.

Елизавета Степановна улыбнулась и… не обиделась. А через мгновение, не говоря ни слова, стала молодой, а потом — снова бабушкой.

— Это не так важно, Сереженька, как человек, ну, или призрак в данном случае, выглядит, главное — какой он внутри, — ласково проговорила моя бабушка. — Я подумала, что для тебя было бы странно, если бы с твоим дедом рядом оказалась молодая женщина твоего возраста, вот и стала под стать мужу.

Подняв большой палец вверх и оценив крутизну бабули, я рискнул спросить:

— А вы не скажете мне, кто выиграет в следующем чемпионате мира по футболу?

Раздался видеозвонок, я ответил, Макс, улыбаясь, спросил:

— Привет! Сходим в горы? Мы в Шамони… Твоя француженка-альпинистка ждет тебя… И мы с Софьей…

Макс притянул к себе Софью и обнял. Она подняла на меня глаза и улыбнулась:

— Прости! Макс прав. Я любила в тебе свою фантазию об идеальном браке…

— А как же: «надоел кабель, гуляет направо и налево»? — спросил я, обескураженный таким ее заявлением.

— Никаких доказательств! — ответила Соня. — Мне удобно было так думать о главном своем враге… Приезжай, горы лечат…

— А я тебе расскажу интересную историю о том, что с вами произошло… Не по телефону… Мы ждем тебя! — закончил разговор Макс и отключился.

— Не грусти, — прокомментировала разговор бабушка. — Софья, правда, не пара тебе! Согласна — умная, красивая, но тебе нужна более душевная девушка!

— И не француженка! — вмешался дед. — От этих француженок одни неприятности!

— А ты откуда знаешь, м? — взвентила голос бабушка, изображая из себя ревнивую мадам и взъерошивая чуб деда…

— Читал! — рассмеялся призрак.

Я уснул. А к вечеру следующего дня я был в Шамони, у ребят.

Глава 15 Три млрд евро и призраки

Воссоединение двух страдающих сердец произошло. Они, действительно, очень любили друг друга и светились счастьем. Радуясь за двух друзей, мне почему-то даже не было обидно. Может быть, я поверил словам бабушки, которая наверняка оттуда, с Того света, знала все лучше, а может быть я согласился с Максом, который правильно разложил все по полочкам.

Ребята заказали ужин в гостевой домик, и мы, под потрескивание дров в камине, устроились слушать рассказ Максима:

— Некими силами на западе на нужды холодной войны был выделен скромный бюджет в три миллиарда евро, грамотное вложение этих денег сулило в том числе и последующее получение очень неплохих дивидендов. Всего 10 камней, не ахти какие деньги, но для дестабилизации ситуации вокруг России на них покупались политики, входящие в ближайший круг доверенных лиц президентов нескольких окружающих нас стран.

Мы хотели выйти на заказчика…

— Кто это мы? — полюбопытствовал я без опаски, что меня пристрелят прям на месте, казалось, что «быть погибающим» уже вошло в привычку.

— Да, я не просто руковожу издательским бизнесом, я работаю на нашу страну и в другом качестве.

— СВР?

Сделав вид, что он не заметил мой вопрос, Максим продолжил:

— Поэтому один из так называемых курьеров сделал вид, что сбежал с бриллиантом. Передал его итальянской девушке, она русскому, он положил в банк. Все, как ты знаешь, только было это не в 95-м, а пару месяцев назад. Интерпол начал расследование а-ля убийства. Потом по камерам отследили русского. Хозяева бриллиантов купили эту информацию и пошли по следу нашего агента. По легенде он прятал в банк кассету с видеоматериалом, разоблачающим чиновника.

Люди великого Генриха послали его узнать информацию о кассете, конечно же, даже не догадываясь, что он двойной агент, давно завербованный нашей Службой внешней разведки.

— А зачем вообще нужна была вся эта история с кассетой? — никак не мог понять я суть этой комбинации.

Макс хмыкнул, хитро улыбаясь.

— Любовь.

— Что значит — любовь? — искренне удивился я.

— Софья привыкла смотреть на меня как на недалекого, похотливого мажорчика с пренебрежением и даже немного с брезгливостью. Держала врага, так сказать, рядом с собой. Да, конечно, отдавала дань моему умению управлять издательской империей, но больше считала, что я качусь по накатанной дорожке, созданной моим отцом, не вкладывая особенных усилий и мозговых клеток в работу. Хотелось доказать, что я не такой простачок, как она думала, и тоже умею создавать нечто более сложное, чем яичница.

— Но если бы ты сказал ей, что ты офицер СВР, неужели она бы не поняла, что ты…

— А я и не говорил ничего про СВР, это ты сказал…

— Про причину я понял, в чем суть этой истории с кассетой?

— Подготовить всех вас к тому, что есть вариант, что все не так, как кажется. Показать, что если такие события в вашей жизни — реальны, значит, и прошлое могло быть не таким, каким вы его знали.

Всем оставшимся четверым, то есть троим, скоро можно будет рассказать детям, что они живы… Кто простит — кто нет, другой вопрос. Судьбы у всех разные…

— Значит, муж Виктории тоже жив?

— Тоже жив.

— А почему троим?

— Отец так называемого Тьери был одним из самых старших и уже вернулся в семью.

— Погоди, но ведь историю про итальянку рассказал нам не Генрих с Лизой, а Павел.

— Я поставил Павла в известность о предстоящей операции перед встречей с Софьей.

— И она простила тебе такое коварство?

— Любящее сердце и не такое умеет прощать…

Вино и доброе отношение родных людей, которые оказались не совсем теми, какими казались, сделали свое дело. Я, наконец, расслабился полностью, возможно, впервые с момента выхода из комы…

Софья ушла спать, а мы с Максом остались возле камина, вспоминая нашу жизнь и опустошая бокал за бокалом. Когда вино закончилось, Максим достал из чемодана какой-то жутко дорогущий ром. Разговор оживился, и я узнал такие подробности его жизни, которые никогда и не думал услышать.

В кресле появился Роман.

— Я, конечно, все понимаю, но… — начал он, выразительно посмотрев мне в глаза и повернувшись к Максиму. Я оторопел. — Но не пора ли вернуть Верхотуровым их издательство?

Максим вытаращил глаза на Романа и, было видно, не готов был произнести ни слова.

— Все эти байки про службу внешней разведки, про секретные подвиги — это, конечно, все хорошо и клево, но пора и честь знать! Какие планы на издательство?

— Чувак, ты серьезно считаешь, что Сергей — вот так запросто, после комы, сразу сможет руководить целым издательством? — взывая к логике призрака, спросил Максим.

— Стойте-стойте! Вы что, знакомы? — не врубаясь в происходящее, удивился я. — Рома — это ведь я, — вспомнив последнюю встречу с Романом в ментовке и его слова, поведал я другу.

— Как это? — реально удивился теперь и Макс.

— Ну, Роман ведь — призрак. Да, Роман?

Роман пожал плечами.

— Вот смотри, — произнес я, вставая с кресла, — я сейчас возьму его за руку, а его — и нет…

Я подошел к Роману, взял за руку и почувствовал теплоту обычного человеческого тела…

Отшатнувшись, я плюхнулся в кресло:

— Ничего не понимаю, — встряхнул головой я.

— А нечего тут понимать, он должен вернуть нам издательство деда, — как ни в чем не бывало ответил Роман.

— Нам? Ты же призрак… — пытался спорить я с призраком.

— Да какая разница! Я думаю, это сейчас совсем не то, на что тебе надо обращать такое пристальное внимание, — почему-то пытался образумить меня Рома.

Пока Макс смотрел на нашу перепалку, в его голове три на три умножилось.

— Я не могу вернуть ему издательство, это подорвет легенду! — запел свою привычную песню Максим.

— Нет-нет, его отец уже вышел на заслуженный отдых, и ему уже ничего не угрожает, а к другим издательство Верхотурова отношения не имеет… — парировал призрак.

Мне почему-то вдруг, вот, именно вдруг, стало очень жалко Макса, хотя я не мог понять, почему…

— Ты же сам сказал, что не меркантильный, — продолжил Роман. — Или в случае с издательством немеркантильность становится слишком большой роскошью?

Максим молчал.

И тут я увидел рядом с собой нечто, что начало появляться справа от меня, сидящего в кресле. Даже сложно описать это явление словами. Воздух задрожал, и друг к другу начали притягиваться какие-то жутко мелкие, еле видимые, непонятно откуда берущиеся частицы, не знаю, как по-другому их назвать. При соприкосновении друг с другом они становились менее прозрачными, а при дальнейшем проявлении из маленького центра этого конгломерата начала распространяться во все стороны и явственно проявляться какая-то фигура.

Я не мог оторвать взгляд, но периферийным зрением видел и отчетливо понимал, что Макс также прикован к этому невообразимо завораживающему и страшащему зрелищу.

Минуты через полторы физических, хотя по ощущениям и впечатлению это длилось гораздо дольше, появилась фигура.

Да кто бы сомневался! Конечно, фигура моего деда, писателя и призрака.

Но действо на этом не закончилось. Та же самая картина начала вырисовываться и по левую мою руку, только с другим персонажем.

Длилось все это чуть дольше. И слева от меня встала моя бабушка.

— И ты хочешь сказать, — начал говорить дед, — что даже, глядя мне — хозяину издательства — в глаза, откажешься вернуть издательство моему внуку?

Я оторопел от наглости призрака и его решительности вступиться за меня. Хотя… что с ним, с призраком, можно сделать?

Я представил происходящее со стороны наблюдателя: человек сидит в кресле, рядом появляется один призрак, а потом с другой стороны вырисовывается второй. И стоят они как моя охрана! Шикарная картина!

Но Макс по какой-то непонятной мне причине даже не смутился такому появлению моих родственничков.

— Только вот не надо меня пугать! Я и не такое в своей жизни видел. Я не могу…

— Ой, да слышали мы уже твои отмазки, — вступила в разговор бабуля, — про то, что ничего не изменится, а тебя больше на земле не будет, а ты себе дороже, чем все остальные! Слышали! Только нас этим тоже не проймешь! Убьют тебя, потом отпоют, потом встретимся! Ничего страшного, милый мой!

При бабушкиных словах «милый мой» дрожь прошла даже по моему телу! Не знаю, как выдержал это зрелище и такой призрачный напор Макс.

— Хорошо! — вдруг спокойно ответил дед. — А что ты ответишь этому человеку?

И дед позвал:

— Федор Михайлович, прибудь к нам, сделай милость!

Не заставляя себя ждать ни мгновенья, рядом с Сергеем Федоровичем Верхотуровым — писателем встал Достоевский эФ эМ собственной персоной.

— Посмотри, Максим, на этого человека. Знаешь ли ты о его кабальном договоре с издателем при написании «Игрока»? Все знают! А кто, кроме литературоведов, помнит имя издателя? Правильно. Никто! А кто победил? Правильно. Писатель! Потому что правда на стороне творца, а не того, кто на проблемах писателей пытается срубить бабла, как говорят в ваши времена, или навариться пожирнее… А как трусливо этот издательшка пытался скрыться, чтобы Федор Михайлович не успел к обозначенному сроку! А ведь этот Стелловский был богатейшим человеком, но нет же! Жаба — роднейшая родня! Так и у тебя?

— Ой, не надо меня сейчас воспитывать! Ну не будет никто знать моего имени через века и что? Что в этих веках я теряю?

— То есть Федор Михайлович не авторитет для тебя? Хорошо! Вот Бунин, Пушкин! Все страдали от вашего брата — издателя! Кого еще привести?

Иван Алексеевич и Александр Сергеевич не замедлили явиться!

— Да не надо никого! Я ж знаю: протрезвею, и вы все исчезнете! И потом… вот привели вы мне ваших великих. А этот… Пчельников — каким к ним боком?

— Еще не вечер… — подал голос Роман.

— Дорогие мои, при этом ведь… проводником моим в ваш мир является этот? — Максим кивнул на меня. — Уеду от него, и вы меня не достанете. Так ведь? Поэтому, адьёс амигос!

— Нет! Так дело не пойдёт! — в разговор вступила бабушка. — Господа писатели, спасибо огромное, что прибыли на помощь своему собрату, но, видимо, писатели для такого человека совсем не авторитет. Очень прошу вас вернуться к себе, дальше, я полагаю, будет зрелище не для ваших утонченных умов.

Только… Федор Михайлович, — обратилась она к Достоевскому. — У вас ведь должен быть с собой дорожный набор для письма? Одолжите на время, я потом занесу.

Федор Михайлович достал из кармана сюртука аккуратный деревянный футлярчик, открыл его и положил на стол. В нем были перо и чернильница. Потом достал из другого кармана листок писчей бумаги и положил рядом.

Не сказав ни слова, писатели исчезли.

— Ребятки, — продолжила бабуля. — Простите, что потревожу, — продолжила она, глядя куда-то в никуда… — внучка обижают.

Макс смотрел на призраков с напускным спокойствием, а я, честно говоря, испугался, не понимая чего ожидать от призрачной бабули-байкерши. Бабушка, вдруг, выдала комментарий:

— Не надо, не надо все сразу, давайте по одному, пожалуйста…

И точно таким же образом, как и дед с бабулей, только значительно быстрее, в комнате начали появляться молодые русские парни, один за другим вперемешку с девушками. Ребята были крепкими, я бы сказал, отборными, если так можно выразиться о призраках. Все накаченные и с идеально спортивным телосложением…

— Кто они все? — шепотом, обалдев, спросил я у Романа.

— Альпинисты, погибшие на Монблане. Друзья бабули…

— И что, я теперь умею так духов вызывать?

— Не, ты не умеешь! Мы с бабушкой, дедушкой умеем, — то ли успокоил меня Рома, то ли похвастался….

Народ все прибывал, и так как в комнату уже весь не вмещался, начал наслаиваться друг на друга…

— Стоп, — скомандовал Макс. — Хватит. Я понял замысел. Что дальше?

— Че ты такой не боязливый-то? — спросила без досады бабуля, видимо, чисто из любопытства.

— Да жизнь как-то так сложилась. Не страшно! Может, отсутствует какой-нибудь гормон страха в организме?

— Хорошо! Тогда сейчас мы тебя защекотим до смерти, и делов то…

— Да ладно? — вдруг реально удивился Макс. — Вы права не имеете! Призраки не могут убивать людей.

— Не, мы не будем тебя убивать ни в коем случае! Ты сам, только сам, от собственного смеха… Никто не докажет, что мы здесь были…

— Так не может происходить! — воскликнул Макс.

— А кто сказал, что твой час не пришел? Может, это твой шанс остаться в живых — сделать, наконец, доброе дело!

— А чем докажете? — начал торговаться Максим.

— Да не буду я ничего доказывать! Сам решай — стоит поверить мне на слово или хочешь проверить? Я вижу, что ты не хочешь расставаться с тем, что принадлежит тебе не по праву. В таком случае, мое дело вернуть то, что принадлежит моей семье. А я так долго ждала этого момента, что отступать точно не намерена!

— Бабка, не морочь мне голову! Иди отсюда.

В этот момент к Максу подскочил Роман и дал ему в челюсть! Макс завалился и чуть не кувыркнулся из кресла.

— Не надо так говорить о моей бабушке!

Я сидел и не мог поверить своим глазам. Что это было? Реальное нападение призраков? Или это я ударил Макса? Роман же явно говорил, что он — это я, то есть лучшая копия меня. Я такой реально существую?

Макс вправил челюсть и скомандовал:

— Приступай, бабуля! Проверим, кто из нас прав.

Роман обошел меня и, встав за спиной, закрыл руками мои глаза, я потерял сознание, то есть оно выключилось, совсем.

Очнулся утром. На столе лежали бумаги.

Один старинный листок. На нем перьевой ручкой, чернилами было написано:

В связи с тем, что гражданин С. Ф. Пчельников никаких материальных претензий ко мне не имеет, передаю в его руки издательство, которое находилось под моим управлением, пока гр. С. Ф. Пчельников находился в коме.

Дата, подпись М. И. Шапошников.

И рядом кипа документов, удостоверяющих, передающих и так далее — с печатями и подписями.

Глава 16 Маритт и роман в издательство

В домик постучали. Это была Маритт — та самая альпинистка, в чьем доме я проснулся голым какое-то время назад.

— Включи телевизор, — с порога, странно улыбаясь, произнесла она, и быстрым шагом войдя в комнату, сама включила французские новости:

— Этой ночью в пригорном городе Шамони происходили необъяснимые события. Некоторые жители города и многие приезжие рассказывают о нашествии призраков на город. Причем, видели их не все, а только те, кого призраки предупреждали не ходить в горы определенного числа, предвещая гибель. Еще рассказывают о случаях раскрытия призраками мест гибели некоторых альпинистов. Все призраки общались на смеси французского или английского с русским. Одно из пророчеств уже сбылось.

Но при этом все не спавшие в Шамони слышали, как пьяные и трезвые русские горланили свои песни.

Я смотрел и не мог понять, как я должен был реагировать на этот репортаж, в котором далее журналисты брали интервью у тех, кто рассказывал о встрече с призраками…

Маритт заговорила сама:

— Здесь говорится о тех, кто ночью не спал. Я спала. И во сне увидела бабушку, которая на чистейшем французском сказала мне, что она твоя бабушка Елизавета, погибла в здешних краях и попросила отвести тебя к ее могиле, там есть памятный знак, поставленный каким-то американцем. А потом она сказала, что ее фото есть в одном из баров, и стала молодой.

Я, конечно, подумала, что все это чушь, но утром пошла в описываемый твоей бабушкой бар и нашла фото той молодой женщины, а потом услышала эти новости. Так что собирайся — пойдем! Я не хочу, чтобы призрак твоей бабушки явился ко мне еще и наяву, говоря: «Что ж ты, Маритт? Я же тебя попросила!»

Я не стал спорить и пошел одеваться, а сам подумал: «Кажется, возле меня совсем небезопасно!»

Двое парней из моих альпинистов, которые собирались в прошлый раз дотащить меня до какого-то пика какой-то горы, ждали нас около канатной дороги. Не было одной пары, у них закончился отпуск, и они уже вернулись домой. Мои замечательные новые приятели ждали нас с радостью и воодушевлением! Как известно, все альпинисты — заядлые адреналинщики, и многие верят в приметы и знаки, поэтому пропустить такое восхождение никто не хотел.

— А как же мы найдем дорогу? — спросил я.

— Бабушка сказала, что даст нам проводника. Он должен прийти с минуты на минуту! — ответила Маритт. — А вот, наверное, и он.

Маритт помахала, видимо, в ответ. Я обернулся… Кто бы сомневался! (Любимая фраза в моем повествовании, да?) Навстречу нам шел… Догадались? Он, конечно же! Всё знающий Роман.

— Привет, ребят! — французский Романа был безупречен, никакого акцента от слова «совсем». Я позавидовал.

Роман руководил и разговаривал так, будто всю жизнь водил группы в горы. Тот же самый трамвай «Аnnа» вез нас и в этот раз. Я не знал, стоило ли мне общаться с призраком, учитывая все обстоятельства, поэтому сел на то же самое место, где в прошлый раз общался с Максимом Шапашниковым (через «а») по имени Тьери, и хотел просто поспать…

Но Роман подошел минуты через полторы и, сев рядом со мной, сказал:

— Меня на обратном пути рядом не будет, мне уже пора испариться, поэтому времени побыть вдвоем у нас не так много. Я прошу тебя присмотреться к Маритт. Очень нормальная девушка, уж поверь мне, я кое-что точно знаю… И по духу совсем не альпинистка… Если ты предложишь ей руку и сердце, будет всегда рядом, найдет себе нормальную работу, научится готовить борщ и жареную картошку, а ты будешь писать и жить — не тужить рядом с ней…

Я как-то неопределенно пожал плечами. Не думал я о Маритт в таких категориях, да и после разрыва с Софьей, честно говоря, пока вообще не хотелось думать о женщинах… Но то, что Роман был лучшей версией меня, да еще и призраком, смущало. Он ведь явно знал больше, чем я…

— Только времени у тебя не так много, — продолжил Рома. Решить тебе надо до 14 часов 37 минут сегодняшнего дня, иначе будет поздно и невозможно уже что-либо изменить…

— Что это значит? — не врубился я с лёту.

— Каждое наше решение поворачивает судьбу в ту или иную сторону, в это время как раз и будет поворотный момент…

— Чем я заслужил эту привилегию: знать время и такие подробности?

— Не ты, бабушка.

— Чем же она?

— Ценой своей жизни спасла жизни других. Типа: «жизнь положила за други своя».

И трамвай нас привез в пункт назначения, и вели меня — старались, и я старался изо всех сил и не подвести всех, и не выглядеть рохлей, хотя это было для меня после недавней-то комы не просто. Но, помня совет Генриха, что все ограничения в голове, пытался не поддаваться панике.

Как сказал Роман, мы поднимались не на самую высокую гору, хотя бабушка и погибла где-то на большой высоте, но перед тем, последним, своим восхождением попросила, если что — похоронить ее именно в том месте, где она и лежит сейчас. И друзья выполнили ее просьбу, хотя здесь принято хоронить там, где альпинист погибает.

Роман сказал, что владеет какими-то начальными навыками восхождения в горы, поэтому шел третьим в связке с опытным альпинистом — Жан-Пьером и Маритт. Не знаю, почему так сложилось, было ли это случайностью или каким-то его планом. Я шел вторым с бравым парнем по имени Паскаль.

Мы почти добрались, когда, остановившись, Роман показал нам плато в метрах 300 выше нас, где, по его словам, находилось захоронение бабушки.

Солнце светило прямо в глаза, команда Романа и мы с Паскалем — чуть вдалеке — стояли и наслаждались открывшейся перед нами красотой.

Вдруг я услышал вскрик и, обернувшись, увидел только, как на моих глазах, куда-то тащило Маритт, а Жан-Пьер пытался остановить это движение. Видимо, Роман упал в какую-то расщелину, и за ним полетела вниз девушка, первый в связке альпинист пытался удержать их обоих.

Паскаль спешно отстегивал меня, так как я был в безопасности, чтобы бежать на помощь ребятам.

И вдруг я услышал голос Романа в своей голове:

— Ты почти опоздал! Скажи ей!

Мысль работала быстрее скорости пули. В голове прокрутилось столько вариантов происходящего, и я так испугался, что почти моментально принял решение, понимая, что главное в этом случае — намерение, а судьба сама подстроится, и прошептал девушке первое, что пришло на ум:

— Будь со мной!

Не успел я начать эту фразу, как услышал длинный, душераздирающий крик Маритт: «Non!!!», и Жан-Пьеру как будто стало раза в два легче держать страховку, и он перестал скользить навстречу к расщелине, уперевшись «кошками» в лед.

Я застыл как вкопанный, даже не пытаясь, от шока, двинуться с места. Я понял, что Роман отстегнулся и упал один, чтобы не тащить за собой остальных.

Жан-Пьер с Паскалем вытащили Маритт. Как только они отошли пару метров от расщелины в мою сторону, несколько кусков льда с треском оторвались и, потащив за собой снег, лед, породу, засыпали расщелину, в которой я навсегда похоронил то ли Романа, то ли какую-то часть своего бытия. Спасать Романа не представлялось возможным.

В тишине мы поднялись к памятнику моей бабушки, я сделал несколько фотографий для мамы, после чего все вернулись в Шамони. Я остался у Маритт. И под утро она мне призналась:

— Я не все тебе рассказала вчера.

— Ты о чем? — не понял я.

— Про твою бабушку… Было еще кое-что… В мои 18 с половиной мои родители здесь оба погибли. Я была настолько ошарашена произошедшим, что, сдав наш дом на юге Франции, перебралась сюда, чтобы быть поближе к ним, чтобы было не так одиноко. Они меня обучали альпинизму с детства, но я была не очень счастлива заниматься таким делом. И поэтому в горы ходила, но только с этими ребятами, а когда они возвращались домой, работала в местной гостинице. Жить с кем попало не хотелось, а любовь не приходила. А тут ты… в прошлый раз… со своим необычным прошлым и потерей родителей. Мне показалось, что мы бы могли быть вместе. Но потом Тьери сказал, что у тебя невеста…

А вчера бабушка твоя сказала, что у тебя никого нет и не было, и предупредила, что ты никогда не посмотришь на меня как на женщину, и мы больше не увидимся, я останусь в твоей памяти мимолетной знакомой. Но если я хочу сражаться за свою любовь, то надо пройти что-то очень серьезное — на грани смерти. Если я согласна, то она устроит так, что мы будем вместе. Она не сказала, что именно должно случиться. Сказала только, что придется выбирать: или ты, или возможная смерть.

Нет, я не была самоубийцей! Но я так устала от одиночества… А с тобой хотелось быть больше всего на свете… И я согласилась…

А дальше ты и сам все знаешь…

В этот момент моя жизнь показалась мне цепью таких невероятных событий, что я, попросив Маритт подождать меня еще пару недель, заперся в снятом Максимом домике, чтобы записать всю эту историю.

И вот, по прошествии этих двух недель, хочу зафиксировать на бумаге свое состояние.

Как я и писал раньше: при встрече с дедом я чувствовал себя абсолютно естественно, как будто призраки — это часть, то есть нормальная часть моей жизни, но чем дальше я от него удалялся и чем дольше жил без него, тем меньше верил, что он был реальным, а не плодом моего больного воображения.

Так было и сейчас: я знал, что Роман реален, ведь когда он сорвался, Жан-Пьер чувствовал тяжесть его тела, но спустя время верить в его существование становится все труднее и труднее. Честно говоря, я даже не очень верю в существование Маритт и всех остальных…

То есть тем утром, когда я ушел от нее, я хотел записать историю своей жизни и этого удивительного месяца, а теперь, по всей видимости, в связи со всем вышеизложенным понял, что мне нужно прояснить ситуацию. Поэтому и принял решение написать этот роман. Для письма в издательство слишком длинно, а написать необходимо.

Суть моей просьбы заключается в следующем.

Если не ошибаюсь, то нахожусь я сейчас во французской деревушке Шамони. В Москву возвращаться боюсь, вдруг все это только бред моего больного сознания.

Поэтому, даже если окружающие меня в последнее время люди окажутся реальными, прошу вас выяснить:

1) существовал ли когда-нибудь писатель Сергей Федорович Верхотуров;

2) был ли он владельцем издательства;

и 3) являюсь ли я его наследником, и принадлежит ли это издательство теперь мне. Документы прилагаю.

С уважением, С.Ф. Верхотуров-Пчельников.

P. S. Очень жду вашего ответа.

Оглавление

Глава 1 Встреча

Глава 2 Призрак

Глава 3 Софья

Глава 4 День первый

Глава 5 День второй

Глава 6 День третий

Глава 7 День четвертый

Глава 8 День пятый

Глава 9 Новая реальность

Глава 10 Время пришло

Глава 11 Генрих

Глава 12 Ячейка

Глава 13 Хозяйка литагентства и иже с ней

Глава 14 Двое в беседке

Глава 15 Три млрд евро и призраки

Глава 16 Маритт и роман в издательство