Некро-Тур [Ольга Рубан] (fb2) читать онлайн

Некро-Тур

Глава 1

Вечеринка подходила к концу. Друзья, разомлевшие от обильного угощения и напитков, развалились в просторной гостиной на диванах, креслах, некоторые – прямо на ковре, имитирующем шкуру зебры.

- Ну, давайте уже, показывайте вашу чернуху! – лениво протянул кто-то из гостей, - Жрать я до завтрашнего утра уже все равно не смогу.

- Ой, нет, ребятишки, - отозвались сразу несколько девичьих голосов, - Если вы будете смотреть пакости, мы лучше сразу домой. Анютка, проводишь?

Анка поднялась с диванчика и, кивнув Максу, повела девушек в прихожую, где они начали торопливо натягивать туфли и кроссовки, словно опасаясь, что оставшиеся в гостиной погонятся за ними, завернут назад и заставят смотреть.

- Ты ведь не обижаешься, кошечка?..

- Эти ваши фильмы…

- Брр, гадость…

- Талантливо, конечно, но слишком уж мерзко…

- Я не обижаюсь, - спокойно отозвалась Анка и, расцеловав подруг, прикрыла за ними дверь.

Когда она вернулась в гостиную, Макс уже потушил свет, а на экране посреди залитого душным солнцем пустынного плато крупный, плечистый азиат, орудуя тупоносым топориком, крошил кости. Его полиэтиленовый фартук был сплошь заляпан ошметками мяса, костным мозгом, кровавыми сгустками и осколками. Мясник трудился усердно, на его темном лбу выступили капельки пота, а рядом с правым коленом, на которое он опирался, красовался свеженький человеческий череп с кишкой суставчатого позвоночника. Без сомнения, череп был уложен на первом плане с единственной целью – дать зрителю понять, что речь в ролике идет вовсе не о жизни на ферме. На почтительном отдалении своего часа терпеливо дожидалась толпа удивительно жирных стервятников.

Фокус отдалился, и в кадр попала стоящая рядом Анка. Длинные загорелые ноги в широченных шортах и сандалиях, хлопковая рубашка с коротким рукавом, на голове - шляпа «сафари» с сеточкой от насекомых

- Первый этап похорон позади, - увлеченно комментировала она, словно вела репортаж с кулинарного соревнования, - Сейчас рогья́па раздробит кости в порошок и смешает их с маслом и ячменной мукой. У этих прекрасных птиц будет смена блюд…

После очередного маха топорика на крепкую Анкину и́кру отскочила и прилипла влажная костяная крошка. Девушка, ни на мгновение не сбилась, только рассеянно тряхнула ногой.

Макс щелкнул пультом. Экран погас. Повисла мучительная пауза.

- И что, черт возьми, на этот раз? – спросил из глубокого кресла женоподобный, манерный юноша, доставая пакетик с марихуаной.

- Нам еще предстоит много работы, только приступили к монтажу, - ответил Макс, включая свет и проверяя содержимое бутылок, - Думаю, именно этот отрывок мы возьмем для трейлера.

- Только не забудь вырезать последние секунды, - отозвалась стоящая в дверях Анка, - Я дрыгала задней лапой, как кошка, вышедшая из лотка.

Макс промолчал. Его зоркий глаз успел подметить, что, когда она «дрыгала лапой», в широкой штанине шорт успел мелькнуть кусочек ее белоснежных трусиков, а он знал, что бо́льшая половина их чокнутых подписчиков гоняется именно за такими кадрами, чтобы потом пустить их на свои дрочильные коллекции. Э́рос и Тана́тос – старо, как Мир.

- Слушайте, - звенящим от напряжения голосом отозвалась единственная оставшаяся в компании девушка, - Я, конечно, всегда знала, что вы – извращенцы, но… какие же это похороны? Человека просто пор…порубили…

Она сбилась и нервно потянулась к только что прикуренному женоподобным косячку.

- Это «Небесные похороны», - спокойно ответил Максим, - Честь для каждого тибетца. Ну, разве что ламы хоронят себя иначе. Когда тибетец умирает, ему придают сидячее положение и в течение суток читают над его телом Книгу мертвых. Потом его относят к месту погребения. Рогья́па – могильщик - делает надрезы по всему телу и отдает на растерзание стервятникам…

- Зачем?! К чему все это? – у девушки начиналась истерика, которую она пыталась задушить конопляным дымом.

- А вот это вы узнаете из нашей следующей передачи, - ответил Макс после небольшой паузы и расхохотался. Репортаж явно получится сногсшибательным!

В углу зашевелился угрюмый субъект.

- Не мне вас судить, - произнес он мрачно, - Но, что я вижу из ваших шедевров - это то, что люди на протяжении своей истории только и думают, как переплюнуть друг друга в жестокости и мерзости. И народ ха́вает. Главное – упаковать эту мерзость в благостную обертку, щедро приправить неприкосновенностью веры, религией и таинствами. А по факту мерзость – она мерзость и есть. И вы занимаетесь ничем иным, как популяризацией этой мерзости, которая в естественных условиях не вышла бы за пределы своего ареала. Что ж… будьте поосторожней со смертью. У нее, говорят, острые зубы и длинные руки….

- У-у-у-у-у! – послышалось со всех сторон, - Тебе бы, Данила, свой канал завести и пугать нервных домохозяек! Глядишь, тоже выбрался бы из своей коммуналки.

Данила насупился, а гости, немного оправившись от тошнотворного зрелища, запросили «посошок» и стали тыкать в смартфоны, вызывая такси.

- Ну, за следующий безумный выпуск! – провозгласил тост женоподобный юноша, - Кстати, куда на этот раз? В джунглях Амазонии побывали, в Австралийской пустыне – тоже, в Монгольских степях – аж два раза, Европа перепахана вдоль и поперек…

- Мы…, - начала было Анка, но Максим, словно невзначай, толкнул ее в бок, и она умолкла.

- Пусть это будет сюрпризом, - многозначительно произнес он.

…

Когда гости разошлись, гостиная была чисто вылизана, а Анка ушла в душ, Максим устроился с ноутбуком в постели и снова открыл то письмо. Оно пришло около полугода назад, аккурат после публикации их Мадагаскарского вояжа. Там они наснимали несколько часов Фамадиха́ны – невероятно противного и зловонного ритуала, во время которого мадагаскарцы оптом откапывают своих мертвецов, несколько дней их повсюду за собой таскают, а потом переодевают в свежие саваны и закапывают обратно.

Ему вдруг вспомнились слова Данилы. Действительно, во время этого безобразного действа все чаще возникают протесты. Кое-кто (и с каждым днем их все больше) заявляет, что это надругательство над прахом предков. Но ответная реакция сторонников ритуала приправлена религиозной благостью и возмущением, дескать, это не оскорбление. Встреча с дорогими усопшими – священный Праздник и Акт Великого Почтения!

Им с Анкой тогда удалось пробраться в самую гущу. Они давно уже уяснили – хочешь заработать денег, вложи сначала свои. Чем больше вложишь, тем увесистее будет барыш. Они щедро заплатили немолодой супружеской чете, у которой несколько лет назад почти единовременно умерли все родные, и кропотливо снимали все. Без купюр, без цензуры, без морали.

Репортаж произвел настоящий фурор. На вырученные деньги они, наконец, перебрались из съемной квартирки в Автово на Васильевский остров, где выкупили отличную старую коммуналку. После ремонта и изгнания «душ» прежних жильцов, они чувствовали себя поистине Преображенским и Борменталем. Пять комнат, огромная кухня, два туалета, несколько кладовок и просторная ванная.

У обоих тут же начало чесаться внутри – пора завести и «Шарикова». Но дети – это крест на карьере. Не на год-два-три. Лет на двадцать, а то и навсегда. Да и кто может гарантировать, что через двадцать лет народ по-прежнему будет в восторге от покойников? И еще более сомнительно, что Анка за эти годы сохранит свою юную, пленительную сексуальность.

Максим вздрогнул, оглянулся, словно опасаясь, что она может услышать его мысли, и снова просмотрел видео, отправленные анонимом.

«Эти ваши мадасагарцы сопливые детсадовцы по сравнению с этим дерьмищем! И оно у вас прямо под носом идеоты! Хочете синсацию приезжайте в ночь на 30 июля » - такова была единственная ремарка безграмотного анонима, а следом шел целый архив видеозаписей и скрин карты.

На большинстве был запечатлен жалкий быт российской глубинки. Бревенчатые, покосившиеся избы; плетеные изгороди; дымки печных труб; беззубые старушечьи лица в окнах. И все это под непрерывным дождем, таким густым, что улицы превратились в реки.

Если сложить сумбурное творчество юного натуралиста в единый паззл, вырисовывался некий лесной распадок, обжитый, по всей видимости, старообрядцами и не представляющий для канала «NECROTour» никакого интереса, но последние два видео по-настоящему заинтриговали Макса.

На одном из них было заснято совершенно затопленное лесное кладбище на десяток могил. Первая странность была в том, что большинство могил были пусты и давно заброшены. Разрытые ямы бурлили и плескались подземными водами, щерились обнаженными корнями, чахлой, белёсой травой и жидкими кустарниками. Явно больные деревья клонили к ним ветви с побуревшей, скрученной листвой.

Несколько могил были целы, но не менее странны. Камера то и дело наводила фокус на венчавшие их кресты, густо исписанные неразборчивыми каракулями, вырезанными на перекрестиях одни поверх других.

Макс остановил видео на хорошем, крупном плане, и у него в который раз возникла ассоциация с парковой скамейкой, спинка которой непременно изрезана многочисленными поколениями школьников - «Маша+Паша=Л.», «Лёсик - Лошара», «КиШ», «Анархия – Мать Порядка» и прочий бред, где старые надписи перекрывались более свежими.

На этом кресте чёрно и жирно было вырезано «любачка» поверх уже затертых, среди которых он смог с уверенностью разобрать лишь два - «захар» и «еремей.сын». Остальные были давно сглажены ветрами, дождями и человеческими руками.

Вторая странность касалась покрова могилы «любачки». По краям насыпного холмика из земли торчали длинные концы двух пар толстых кожаных ремней, заплетенных в косички – видимо, для крепости. Словно, могильщики, опуская на ремнях гроб в могилу, не вытащили их потом обратно, а бросили, как есть, и даже не удосужились прикопать.

Чуть в отдалении громоздилась целая свалка крестов. Разбитые, почерневшие, оплетенные увядшими вьюнами и лесной порослью, и все так же испещренные небрежно намалеванными именами.

Второе же видео было крайне низкого качества, так как снималось глубокой ночью. То же самое кладбище угадывалось лишь по мельтешению отсветов множества факелов на крестах и древесных стволах. Едва различались человеческие фигуры, слышались приглушенные смех и пение. Чуть в стороне неясной тенью виднелась телега, на которую несколько фигур грузили фосфористо поблескивающий во тьме деревянный ящик…

…

В спальню вошла Анка и, втирая в кисти рук питательный бальзам, забралась под одеяло. Пахну́ло теплом, гелем для душа, кремом и зубной пастой. Глянув на экран ноутбука, она сразу сникла.

- Уверен, что хочешь заняться этим?

Макс с удивлением поглядел на нее.

- А ты разве не хочешь?

- Не знаю, - она пожала плечами, - Может, на будущий год… Какое-то у меня нехорошее чувство…

- У тебя?! А когда ты сидела бок о бок с теми папуасами и наблюдала, как они жрут сиську своей соплеменницы, у тебя не было нехорошего чувства? Или, когда бродила по «Башне молчания» среди гниющих детских трупов? Или…, - Макс умолк, а потом иронично закончил, - Или тебя напугали Данилкины хмельные предостережения?

Анка задумчиво покачала головой, не желая поднимать перчатку и вступать в шутливую перепалку, потом нехотя произнесла:

- Нет, на меня подействовал твой тычок под ребра…

Макс не сразу понял, о чем речь, а когда понял, то вздохнул и отложил ноутбук в сторону.

- Детка, ты, ей-богу, будто только вчера родилась. Или хочешь сказать, что не собиралась выложить наши планы всей честно́й компании?

- Я только…

- Ты прекрасно знаешь, что кто-то из самых близких нам людей – стукач, поэтому я и толкнул тебя. Или хочешь, чтобы «Бафомет» опять нас опередил и все испортил? Тебе алтайских капищ не хватило?

Анка с неохотой кивнула. «Бафомет» был их извечным, прилипчивым и - что самое обидное - совершенно бездарным конкурентом. Канал его дышал на ладан, полнясь унылыми описаниями заброшенных кладбищ и скотомогильников, приправленных высосанными из пальца мистификациями. Очевидно, что ресурсов у него на дальние путешествия не было, поэтому на заграничные проекты «Некротура» он даже не покушался. Зато ревностно отслеживал любые планы, касающиеся России, умудрялся прибыть на место раньше и… все испоганить. Так было с древнейшими алтайскими капищами – фантастически перспективным материалом, которого хватило бы на несколько шедевральных выпусков. «Бафомет» же состряпал на коленке очередной бездарный репортаж, который мелким камушком упал в океан аналогичного контента, не издав ни малейшего всплеска.

Конечно, можно было бы все же поехать на место и перекрыть его жалкие потуги собственным творчеством, но это было бы уже… собиранием крошек с барского стола, пусть тот и предлагал скудное и совершенно неудобоваримое меню.

- Я все понимаю, но… неужели ты хочешь ехать в эту глушь вдвоем? У нас всегда была группа, опытный проводник из местных, даже медик. А здесь… вообще никто не будет знать, где мы…

- Игра стоит свеч, - Макс снова положил на живот ноутбук и вгляделся в скрин карты с нелепым черным крестом, словно указывающим на зарытые пиратские сокровища, - Канал начинает терять популярность. Народ, утомленный западными нападками, требует импортозамещения во всем – даже мертвецов ему подавай своих, русских. И единственный способ защититься от липких ручонок «Бафомета» - не говорить никому и ничего. А касательно проводников… Ты уверена, что он нам нужен? Это ведь не джунгли Амазонии и не Монгольские степи, а наша Россия!

- Но если вдруг несчастный случай? Или машина сломается?

- Не сочиняй, - отрезал Макс, - Не такая уж это и глушь. Всего в паре дней пешего пути – тщательно охраняемый Пече́ро-И́лычский заповедник. Уж это расстояние мы и на переломанных ногах одолеем.

Он увеличил карту и все оживленнее продолжил:

- Смотри. Добираемся по воздуху до Ухты́, потом на машине до Усть-И́лыча. Это небольшая деревенька на пересечении Пече́ры и И́лыча, и дальше вверх по течению Илыча почти до самых Уральских гор. Не доезжая пары десятков километров до его истока, будет вытекающая из него небольшая речушка - Суя. По ней и двигаемся на юг, и через несколько часов оказываемся в распадке. Ориентиры настолько четкие, что и слепой бы не заплутал.

Анка долго молчала, потом предприняла последнюю и крайне неуверенную попытку его отговорить:

- Может… там и смотреть-то не на что… Народ совсем темный. Может, просто решили кладбище перенести на более сухой участок, подальше от подземных источников… А может, ну… знаешь ли, всем охота поглядеть, что там – под землей – с родными происходит через год, два, пять лет после смерти… Да не все могут. А тут, вдали от цивилизации, вороти, что хочешь, никто слова не скажет…

Макс пожал плечами. Он устал спорить, но чутье подсказывало, что дело вовсе не в переносе кладбища. Вспомнились исписанные – словно многоразовые – кресты, торчащие из могил толстые кожаные ремни, словно… Словно могильщики, хороня «любачку» и остальных, заранее знали, что их придется откапывать. И скоро. Ремни еще не успеют сгнить…Да и кому взбредет в голову переносить кладбище ночью?

- Может и не на что, - примирительно отозвался он, - В таком случае, зачтем эту поездку как отпуск. Ты ведь давно хотела…

- На Урале? - Анка вскинула тонкие светлые брови, - Ты пошутил?

- Это не Урал, а Республика Коми. Суровый и прекрасный край густых лесов, глубоких озер и живописных рек.

- Ну, уж фигушки, - фыркнула девушка и потянулась выключить ночник, - На такой отпуск я не согласна…

…

Места были, действительно, живописными! И́лыч то расширялся до нескольких километров, то сужался до худенькой речушки, и Анка, с удовольствием разглядывая эти преображения, готова была останавливаться хоть каждую минуту - на прибрежный пикник. Реку то стискивали высокие, отвесные, поросшие густым сосняком, скалы, то ее берега становились вдруг пологими, травянистыми и ласково-пушистыми, приглашая расстелить покрывало, отдохнуть, расслабиться, искупаться в синих водах. Погода тоже благоприятствовала, радуя солнцем, веселым, пышным лесом и голубым небом. Мысль об отпуске в этом краю уже не казалась смехотворной.

Тревога вернулась, лишь когда они достигли Су́и – бурной и грязной речушки, которая выплескивалась из Илыча желтыми, словно подгнившими водами. Максим круто повернул по ее течению на юг, и вскоре сама местность тоже начала меняться. Как чертик из табакерки далеко впереди выскочили грузные дождевые тучи, солнце спряталось, лес поредел и поскучнел. Глядя на черно-желтую реку, по котором ориентировался Макс, Анка озадачилась питьевой водой. Впрочем, бутилированная занимала добрую половину просторного багажника, а она очень сомневалась, что они задержатся в этих местах дольше, чем на пару суток.

Созерцание неприглядной местности навевало древние воспоминания. Ее часто спрашивали и друзья, и подписчики, и даже Макс, откуда такой интерес к мертвечине. Она обычно отшучивалась или придумывала какие-то истории, не имеющие с настоящей первопричиной ничего общего.

«Все мы родом из детства», - сказал как-то старик Экзюпери, и был, несомненно, прав. Исток был там – в пятнадцати годах позади. В подмосковной деревушке, где Анка гостила по два месяца каждое лето, прежде чем ехать с родителями в заграничный отпуск. Там же она впервые повстречалась со смертью и влюбилась в нее раз и навсегда.

Она обожала пресловутое «лето в деревне». Помимо большой и дружной семьи, съезжавшейся сюда на отдых, ее встречали подружки, с которыми она пропадала с утра до ночи, возвращаясь домой только поесть и переночевать. Придешь домой и сразу вспоминаешь старика Бредбери. Родные на террасе. Пьют - кто пиво, кто чай - болтают обо всем и ни о чем, смеются, шутят. Она ложилась спать и, прижимаясь ухом к стене, словно и сердцем прижималась через стенку к их голосам…

Но её девятое лето началось с ужасной новости. Оказалось, что ее деревенская подружка Мирослава зимой умерла. Менингит. Конечно, Анка уже давно знала, что такое смерть, но, никогда с ней лично не встречавшись, не знала, что должна при этом чувствовать. Чувствовала она лишь сосущую пустоту там, где раньше находилась Мироська. Ей не хватало подружки – ее тоненьких ножек, крутящих педали велосипеда, смешной панамки с бантом, веселых карих глаз, се́нинок, запутавшихся в волосах после полуденной дремы в стогу…

Порой она пыталась представить Мироську в ее нынешнем непонятном состоянии, но все, что ей приходило в голову – это кадры из «Дракулы». Пышный, стеклянный гроб в мраморном склепе, где вместо вампирессы лежит ее Мирося – прекрасная, чужая и хладная. А вокруг свечи, цветы и густая паутина…

Однажды, привычно слушая негромкий бубнёж родных и уже задремывая, она вдруг встрепенулась, услышав папин голос:

- Сегодня Игоря Равенко́ва встретил. Скоро перебираются на Север. Работу хорошую предложили в нефтянке. Жилье, льготы…

- Давно пора. Толковый мужик, да и Лена там себе занятие найдет по душе, отвлечется…

Анка тут же вывалилась из кровати и выскочила на террасу.

- А Мироська-то как же?! Если они уедут, она что - одна останется?!

Родственники смущенно отводили глаза, переглядывались. Бабушка поджала губы и украдкой перекрестилась, а тетя Света притянула Анку к себе, усадила на пухлые колени и успокаивающе произнесла:

- Мирослава с ними поедет, не переживай.

- Как это? – удивилась Анка.

- А вот так. Заберут деточку с собой и на новом месте положат. Будут так же приходить, цветочки приносить, игрушки…

- Да, может, не разрешат еще, - с непонятной для Анки надеждой отозвалась бабушка, - совсем мало времени прошло. Разве можно ее так скоро… ворошить.

- Разрешили уже, - ответил папа, - Игорь обо всем договорился. В понедельник должны поднять, в цинк и на самолет. Он с ней полетит, а Лена с детьми позже приедет…

- А можно с ней … попрощаться? – спросила Анка, едва сдерживая слезы облегчения и грусти.

- Конечно, Анют! – нарочито бодро ответил папа и подмигнул ей в полутьме, - Завтра же провожу тебя, цветов нарвем. Я в сторонке постою, а ты поговоришь напоследок с подружкой…

Когда на следующий день они пришли на кладбище, нагруженные конфетами и луговыми цветами, Анка растерялась. Вместо серого склепа – лес с каменными, железными и деревянными возвышениями. Вместо стеклянного гроба и свечей – земляной холмик в окружении поблекших венков. Следуя папиному примеру, она в замешательстве уложила свой букет прямо на холмик, на тарелочку конфеты, но так и не поняла, как прощаться с Мироськой, не видя ее. Неужели разговаривать с дурацким изображением на белом мраморе, совсем не похожим на ее подругу?

«Наверное, склеп под землей, и туда не всем разрешено ходить!», – догадалась она и решила, что созовет для храбрости девчонок и подкараулит, когда Мироську будут выносить. Вот тогда и попрощается по-настоящему.

…

Анка заворочалась, отлепилась от окна и потянулась к подстаканнику за водой. Теплая, противная, несмотря на то, что кондиционер шарашил на полную. За окнами все тот же унылый полумрак. Черное, грозовое небо впереди, потрепанный лес, грязная Суя, Макс, похлопывающий ладонью по рулю в такт радио… Тоска…

…

Половина деревни вышла на улицы и двинулась вслед неприметному фургончику с табличкой на лобовом стекле «груз 200». Уже потом, спустя много лет Анка поняла, что не скорбь и стремление поддержать Миросиных родителей вело людей на кладбище, а простое алчное любопытство – посмотреть, как оно будет? Ведь при них вытащат на свет божий то, что должно было бы на веки вечные остаться скрытым, тайным, запретным…

Подружки короткими перебежками подобрались как можно ближе, затаившись среди надгробий за спинами собравшейся толпы. Им видны были только ритмичные взмахи лопат и макушки мужиков над краем могилы. Ну и глубоко же вход!

Вскоре подоспели люди в респираторах и белых костюмах вроде того, что надевал папа, когда опрыскивал огород от жуков. Из ямы сначала вытащили какие-то черные доски, а следом на стропах вместо стеклянного гроба появился грязный, гнилой ящик в лохмотьях бурой обшивки. Толпа расступилась, подалась назад, зароптала.

Анка даже с расстояния нескольких метров почувствовала отвратительный, ни с чем несравнимый смрад и отшатнулась. Подружки шарахнулись тоже, зажимая носы подолами платьев.

Как во сне девочка видела тетю Лену – Миросину маму – которая с глухим стоном вцепилась в грязный ящик и потащила его на себя, и дядю Игоря – папу – который принялся ее от ящика отдирать. На помощь подоспели люди в защитных костюмах, что-то сдавленно кричали, неприлично ругались, требовали разойтись к чертям, но тетя Лена словно приросла к смрадному ящику. И только выла.

Когда руки ее, наконец, разжались, гроб закачался на канатах, раздался влажный хруст и… днище развалилось. Сквозь бешеный стук и гул в ушах, Анка едва расслышала визг девчонок и быстрый шелест ног. Удрали. А оцепеневшая Анка глядела, как из черного нутра гроба, споднизу что-то… рождается…

Сначала, подобно околоплодным водам, вниз обрушился небольшой водопад серой, маслянистой жижи, а следом появилось то, что осталось от Мироськи. Фиолетово-черное, отекшее и, одновременно, сморщенное, замотанное в грязные кружева. Она повисла, выгнувшись в пояснице, вниз головой. Отпавшая нижняя челюсть, ощерившаяся мелкими желтыми зубами, захлопнулась, вызвав ассоциацию с поймавшей муху лягушкой. Пустые глазницы, заполненные чем-то студенистым, смотрели прямо на Анку. Тряпки расползлись, высвобождая руки, которые под силой тяжести тоже потянуло вниз, но заклинило на полпути. Казалось, Мирося с мольбой тянется к ней. А в следующий миг она выскользнула из «чрева» и плюхнулась на дно могилы, подняв фонтан брызг.

Время стремительно побежало вперед, словно в старых черно-белых фильмах, где все куда-то спешат и суетятся. Тетя Лена осела на руках мужа в глубоком обмороке. Он, рыдая, пытался оттереть ее лицо от жирных брызг. Толпа беспорядочно бурлила. Спешил фельдшер с чемоданчиком. Местные мужики, подрядившиеся раскопать могилу, скрючившись, выплевывали за деревьями души. Люди в белых комбинезонах что-то глухо орали им сквозь респираторы. В конце концов, двое из них спрыгнули в могилу и вскоре подняли наверх черный, маслянисто блестящий мешок с молнией, в котором скользко перекатывалось что-то...

Среди этого мельтешения стояла она, Анка, не шевелясь и почти не дыша, словно статуя. Только глаза ее двигались, стараясь поспеть за всем сразу.

- Видели же, что воды по грудь, зачем гроб поднимали! – кричал кто-то.

- У нас протокол, - огрызались ему в ответ, - перевозим, не вскрывая. Это пусть прокуратура выясняет, кто дал согласие на эксгумацию!

- Закапывайте быстрее, пока мы все не заболели!

- А кто вас всех сюда приглашал? Чтоб вы все передохли!

- Прекратите! Родителей пожалейте!

- Знали, на что шли!

Черный мешок скрылся в машине. Кто-то молился, кто-то сыпал проклятиями, кто-то рыдал. Подоспела скорая, в которую погрузили Лену с Игорем. Мужики, уже трижды пожалевшие, что подписались на такое дело, обмотав лица майками, теперь спешно закидывали могилу глиной. Толпа начала расходиться. Анка ловила взгляды – все без исключения алчные, жадные, полные нездорового восторга и жути. Будет теперь тем для разговоров на долгие-долгие годы.

Сердобольная баба Ира – соседка – заметила окаменевшую среди могил девочку, запричитала и, положив дрожащую руку ей на плечо, завернула, повела прочь.

- Что ж ты, дурочка, пришла-то?

- Попрощаться…, - ответила Анка, с трудом разлепив пересохшие губы.

- Ну, ничего-ничего, ты молодая, все забудется. Людей надо помнить живыми, а что отдано земле, то земле и принадлежать до́лжно на веки-вечные. Большой грех. Господь покарал. Где ж это видано, чтоб могилку вскрывать, когда и года не прошло… Сверху-то песочек, а споднизу – ишь воды по пояс. Пойдем, я тебя домой отведу…

…

Не права оказалась баба Ира. Не забылось. Много месяцев Анка пребывала в ступоре, денно и нощно прокручивая и прокручивая в памяти отвратительную сцену. Родители, узнав, чему она оказалась свидетелем, пришли в ужас и спешно увезли ее из деревни. Водили по психологам, пытаясь по горячим следам залечить травму. Только Анка ни родителям, ни психологу так и не созналась, что для нее лично никакой травмы не было. Второе «рождение» бедной Мироси навсегда осталось для нее… самым ярким и прекрасным событием в жизни. Она влюбилась в эти желеобразные глаза, в застывшие, вытянутые руки, в мелкие, заплесневелые зубы, торчащие из черных десен… Смерть безумна, смерть чудовищна, но так… прекрасна! И Мирося навеки осталась ее олицетворением и единственной в жизни любовью.

Школьные годы она целенаправленно посвятила учебе и без проблем поступила в медуниверситет в надежде, что там снова встретит свою Любовь. Но те безликие, варёные, желтые трупы, что были представлены на уроках анатомии, никуда не годились. Ее любимица Смерть была вроде бы и рядом, но окунуться в ее мрачное великолепие Анка не могла. Та словно сама была неживой, бессильной, вареной.

Анка потеряла интерес к учебе и устроилась на подработку в морг. С виду это было то самое, но только с виду. Патологоанатомы отгоняли смерть, как шелудивую собачонку - громкими голосами, блестящим металлом, запахами спирта и формалина. Потрошили, перерабатывали, как на мясокомбинате – органы отдельно, мясо-кости отдельно, промывка, заморозка, упаковка, макияж и… на выход к скорбящей родне. Лучшими были те ночи, когда труп привозили поздно, и уставшие техники решали оставить его до утра. Тогда она на свой страх и риск выкатывала тело из холодной мертвецкой в коридор, садилась рядом и наблюдала за ним, чутко прислушиваясь к бродящим внутри газам, к резким подёргиваниям, оповещающим начало (а иногда и конец) первой фазы окоченения. Иногда трупы вздыхали, время от времени моргали, порой из глубины доносились звуки, похожие на стоны или хрип, которые она ловила с жадным вниманием. Вот она – Смерть, с деловитым, неспешным торжеством выполняющая свою работу!

А потом на одной из вечеринок она познакомилась с Максом…

Глава 2

- Глянь-ка.

Анка заморгала, прогоняя воспоминания. Впереди и слева их встречало празднично украшенное дерево. Девушка тут же нарекла его «свадебным дубом». Широкие нижние ветви были увешаны пестрыми, но в большинстве уже изрядно поблекшими лоскутами. Наверное, следуя традиции, местные молодожены приходят к дубу, чтобы скрепить свой союз…

Внезапно что-то отвлекло ее от дуба, и она резко толкнула Макса в бок, от чего внедорожник опасно вильнул.

- Ты дура?! – вскрикнул тот, отчаянно выкручивая руль и останавливаясь под дубом.

- Сам дурак, – спокойно отозвалась она и указала пальцем в сторону речушки, мелькающей среди кривых, ущербных деревьев, - разворачивайся.

Макс вышел из машины и, потеряв дар речи, уставился на бурлящие воды. Анка вышла следом.

- Ты просто уснул и свернул не туда.

- Я не спал ни секунды. Не имею такой привычки – клевать носом за рулем!

Было не ясно, по-прежнему ли по левую руку Суя или… уже другая река. Она стала более полноводной, пенистой и еще более грязной. Но самое главное – река текла в обратном направлении.

- Аня, сама подумай… если бы я уснул и отпустил руль, мы бы уже через сотню метров или съехали в воду, или врезались в какое-нибудь дерево. Это та же речка…

- Тогда почему изначально мы двигались по течению, а теперь против..?

- Может быть… Просто… Ладно, - Макс поскреб затылок, - Давай запишем это.

- Запишем что?

- Ну, как река сменила направление… На фоне этого отвратного неба, умирающего леса и увешенного тряпками дерева получится очень… атмосферно…

- Дешево получится, а не атмосферно, - вздохнула Анка, осматривая округу, - К тому же, это тебе не Иордан, чтобы воды повернули вспять…

Она прошла еще немного вперед и улыбнулась, поманив Макса. Приблизившись, он увидел, что они стоят на вершине одного из четырех, слившихся воедино, пологих холма, образующих что-то вроде естественного углубления в ландшафте – тот самый распадок. Холмы густо заросли узкими лесополосами, перемежающимися каменистыми участками на Севере, возделанными полями на Западе, и речушками и ручейками на Востоке и Юге. Все это едва уловимыми спиралями закручивалось книзу, а в самом низу и прямо по центру своеобразного кратера располагалась искомая деревушка, своей убогой серостью напоминающая застывший, прокисший осадок на дне немытой миски.

Впрочем, Анкина улыбка быстро увяла, когда она посмотрела на Сую – единственную здесь полноводную реку, которая, словно артерия питала деревню, спускаясь с холма и теряясь в густом лесу слева от деревни. То есть не спускалась, а… поднималась по холму, убегая прочь от деревни.

- Ну, теперь, что скажешь? – спросил Макс, наблюдая за ее изумлением, - Сбился с дороги, говоришь?

Внутри у нее что-то болезненно сжалось, защемило. Будь она одна, она немедленно села бы за руль и сдала назад. Нечего тут делать… Реки не должны течь вверх по холмам…

- Давай… снимать, - Она взяла себя в руки и попыталась найти источник света, чтобы занять правильное положение. Но вокруг было статично, тихо, темно и беспросветно. Черные, тяжкие тучи так низко висели над холмами, что, казалось, если подняться на цыпочки, до них можно дотянуться рукой.

Макс пристроил на плечо камеру и навел ее на подругу, в который раз поражаясь, до чего же камера любит ее. В простой – бескамерной - жизни Анка была всего лишь симпатичной девчонкой, каких миллионы. Если смыть с нее и так небогатую косметику, и вовсе получится серая мышка. Но стоит навести на нее объектив, как перед зрителем появляется этакая анимешная красотка с огромными глазищами, маленьким ротиком, острым подбородком, пышной гривой платиновых волос и аппетитными формами.

- Мы сделали остановку перед самым спуском, - произнесла она, глядя на мигающий огонек, - чтобы запечатлеть необычное явление природы. Может, эксперты из наших подписчиков с легкостью объяснят эту аномалию, но мы…

Она умолкла.

- В чем дело? – раздраженно спросил Макс, опуская камеру. Она кивнула куда-то ему за плечо.

Позади среди деревьев сначала замелькало что-то пестрое, а потом показались двое. Мужчина отчаянно размахивал одной рукой, а другой поддерживал едва переставляющую ноги женщину.

- Слава Богу!! – кричал он, - Вызовите скорую! У нас телефоны сели.

Максим сунул камеру Анке и поспешил им навстречу

- Воды! Пожалуйста! И скорую!

Анка с тупым изумлением глядела на свой смартфон. Нет сети. Она сунулась в машину, положила камеру на заднее сидение и, прежде чем захлопнуть дверь, успела отметить, что и радио – исправно работавшее до сих пор – умолкло. Или его выключил Макс, пока она дремала?

- Аня, достань воду, - голос Макса вывел ее из ступора, и она начала двигаться. В багажнике были три упаковки по шесть полулитровых бутылок, и она, мгновение поколебавшись, вытащила сразу две.

Тем временем, мужчины дотащили женщину и усадили на землю, привалив спиной к заднему колесу. Макс выдернул из Анкиных рук бутылку и полил той на лицо. Очнувшись, она вцепилась, как ребенок, в бутылочку и принялась жадно пить.

- Каждый год сюда приезжаем за грибами, - истерично рассказывал мужчина, - Знаем местные леса вдоль и поперек! Черте что! Словно леший водит! Три дня плутаем, как дурачки. А из припасов с собой и взяли – термос с чаем и несколько бутербродов! Остальное в машине. Чай, как могли, берегли, но… Уже два дня без воды!...

Он схватился за голову в залысинах, судорожно выдохнул и, заметив, что жена напилась, забрал у нее остатки воды и, захлебываясь, допил.

- Меня Леонидом зовут, а это моя жена – Ксения, - произнес он уже спокойнее.

- Максим и Анна, - отозвался Макс.

Анка разглядывала новых знакомцев. Оба были уже далеко не первой молодости, явно готовясь разменять шестой десяток. Но моложавые, подтянутые, явно не стремящиеся проводить долгожданный отпуск на диване или на лежаке под пальмой. Подавай им лес и горы, и грибы, и палатку с костром… Лет через двадцать пять и они с Максом могут стать такими же… Она склонилась к Ксении. Ее состояние ей не нравилось. Вода освежила женщину, но совсем ненадолго. Глаза ввалились, губы, наоборот, распухли, а горло отекло и покрылось мраморной сыпью.

- Вы чем питались? – спросила она, - Грибами? У нее, похоже, отёк Квинке.

Леонид отвлекся от совместного с Максом тыканья в мертвые смартфоны.

- Она врач-недоучка, - пояснил Макс, - Так что вам повезло. Наверное…

- Да какие к чертям грибы! Как поняли, что дело швах, так и выбросили корзинки! Все равно не взяли ни спичек, ни котелка с собой. Все в машине осталось! На дикую малину набрели – поели… черемуха еще попалась, но еще совсем зеленая…, - он моргнул и спросил с тревогой, - Какой, вы говорите, отёк? Это опасно?

- Опасно…, - Анка порылась в бардачке, где хранилась обязательная в путешествиях аптечка, – Это антигистамин. Дайте ей.

Леонид с сомнением присел рядом с женой и сунул ей в приоткрытый рот таблетку, дал запить.

- На воду я грешу, - с явной неохотой пробормотал он, - Из ручьев мы пить не решались, но сегодня утром наткнулись на славную, каменистую речушку, и Ксюха не удержалась… Водица с виду чистенькая была, но запах… Будто выше зверь какой погибший лежит, за корягу зацепившись, и течением его гниль разносит… Ей почти сразу плохо стало. Что делать-то? Связи нет…

- Возвращаться, что ж еще! – ответила Анка и тут же почувствовала громадное облегчение. Прочь отсюда! Макс раздраженно зыркнул на нее, но промолчал.

- Ксюх, ты как? – с фальшивой веселостью спросил Леонид, видя, что жена вдруг завозилась, пытаясь то ли подняться, то ли просто сменить положение.

Вместо ответа она встала на четвереньки и с болезненным стоном проблевалась. Мужчины невольно отшатнулись, а Анка глядела на густую, маслянистую лужу, расплывшуюся на пыльной траве меж трясущихся рук женщины. Почти черная, остро пахнущая распадающейся раковой опухолью – кровью, гнилью. Не требовалось тратить перекись водорода, чтобы поставить скверный диагноз – у Ксении сильнейшее желудочное кровотечение. Да здравствует Ее Величество Смерть!

- Обратный путь до Усть-Илыча займет почти сутки…, - задумчиво произнес Макс, - Но там, внизу деревушка. А значит, какой-никакой фельдшер

- Первый раз слышу про деревушку, - нервно ответил Леонид, подошел к краю холма и с подозрением оглядел жалкие, сбившиеся в кучу избы, - Да и чем поможет деревенский фельдшер? Тем более, что связи тут нет!

- Он, как минимум, вызовет подмогу. Рация или что-то такое у него точно есть…

Анка напряженно следила за разговором. Ситуация уже начинала ее пугать. Женщина при смерти. А если это что-то заразное?

Совместными усилиями они влили в Ксению еще воды и уложили ее на заднее сидение. Отек и не думал спадать, приобретая синюшный оттенок. Распухшие губы почернели от крови. Леонид сел рядом, придерживая на коленях ее голову.

Когда Макс взялся за ключ, Анка на долю секунды уверилась, что машина не заведется. Все вроде как к этому шло – по закону жанра. Но двигатель загудел сильно и ровно, и она немного расслабилась.

Правда, тронулся их Ниссан с внезапной пробуксовкой. Макс опустил стекло и посмотрел назад. Позади остались невесть откуда взявшиеся глубокие, наполненные водой колеи.

- Река из берегов выходит, - пробормотал он растерянно, - Вроде не сезон, и дождей не было…

- Я говорю, какая-то чертовщина! – с готовностью подхватил Леонид. Голос его дрожал, - Мы уже пятнадцать лет каждый август сюда приезжаем за грибами, и никогда ничего подобного не было. Лес сказочный, добрый, щедрый! Набираем за два дня полный багажник! Ночевка у костра… звезды! Может… случилось что-то? Какая-то экологическая катастрофа, а мы и не знаем?

- Вы говорите, в августе приезжаете… Но сегодня 30 июля…, - произнесла Анка, поймав его взгляд в зеркале заднего вида.

- Да, на этот раз пораньше выбрались, - он пожал плечами и с неясным подозрением поглядел на нее, - А в чем разница?

- Не знаю пока, - она вопросительно покосилась на Макса, - Но мы не случайно приехали сюда именно сегодня…

Макс молчал, и она поняла это как разрешение к «разглашению».

- Мы блоггеры. Освещаем похоронные ритуалы. Сюда приехали по наводке одного из подписчиков, который… Словом, тут в ночь на 1 августа происходит что-то странное. Местные откапывают своих мертвецов, что, в общем-то, нехарактерно для Российской культуры… Вот мы и прибыли, чтобы лично все увидеть и заснять… если, конечно, будет, что снимать…

- Вы серьезно? – Леонид напряженно скривился.

- Вполне.

- Остановите!

- Вы можете не верить, но…

- Я говорю, остановите немедленно! - закричал тот, распахивая на ходу дверь.

Макс затормозил и оглянулся на пассажира. Тот был напуган и бледен, капельки пота стекали по красной шее за воротник футболки. Глаза полнились ужасом и отчаяньем.

- Почему вы сразу не рассказали?! Нет, вы не подумайте, что я испугался. Вернее… Словом, мне плевать на забавы глубинных жителей, но неужели вы действительно думаете, что эти люди способны чем-то помочь моей жене?! Мы возвращаемся обратно! Я понесу ее...

- Отставить истерику, - внушительно произнес Макс, - У твоей жены обширное внутреннее кровотечение. Единственный шанс для нее – это возможность как можно быстрее вызвать помощь и наличие хотя бы сельского ветеринара.

Леонид поколебался, захлопнул обратно дверцу и обреченно заплакал, глядя на запрокинутое лицо жены, а Макс тронул машину, снова почувствовав странную пробуксовку. Словно вся почва внезапно стала топкой, наполнившись невесть откуда взявшейся влагой…

…

Еще издали бросилось в глаза, что центр деревушки стоит словно на деревянном постаменте, сложенном из кругляка. Отдаленные же домишки, отбившиеся от стаи сообщались с центром и между собой мостками и настилами. Впрочем, памятуя о странном поведении подземных вод, он не слишком удивился такому решению. Что, если деревню ежегодно затопляет по самые бубенцы? Быть может, и странное поведение Суи объясняется этим? Подземные течения толкают ее вверх или что-то вроде этого…?

Он перевел взгляд на Анку. Впервые в жизни он видел на ее лице страх, пусть и тщательно скрываемый. И это странным образом успокаивало его. Значит, все же не чуждо ей простое, зыбкое, понятное…человеческое! Он через пятнадцать минут после знакомства с ней понял, что с девушкой не все в порядке. Она была почти социопатична и совершенно бесстрастна в любых вопросах и отношениях, кроме смерти. То была почти алчная одержимость, которая заставляла ее глаза сиять, а губы складываться в мечтательную, нежную улыбку. За три года отношений и год совместного проживания он ни разу не видел, чтобы она хоть раз посмотрела на него так, как смотрела на гниющий где-нибудь в болоте труп.

До Анки у него было много девушек, и с каждой, даже самой замкнутой и скрытной, вскоре наступал момент, когда она выплескивала из себя все – и приятное, и не очень. И, как правило, все – малоинтересное, мелкое, ненужное. Долго он ждал, что и Анка откроется ему, а когда не дождался, принялся донимать ее расспросами. Но она так и не открыла ему душу. Анка была, как говорят немцы, ding in sich . Вещь в себе. Это пугало, раздражало, но и интриговало, манило. Он нуждался в ней больше, чем она в нем. И это было тоже в новинку.

…

До знакомства с ней он с парой приятелей без особого успеха пытался раскрутить свой псевдо-паранормальный канал со старыми кладбищами, заброшками, аномальными зонами, не гнушаясь в особо бесперспективных случаях заниматься инсценировками. И только когда в его жизни появилась Анка, канал стремительно попёр в гору.

Ему всегда думалось, что зрителей интересует мистический аспект жизни после смерти, но оказалось, что куда больше их увлекает чисто физиологический. Старая, обвалившаяся могила с виднеющимся в темной глубине остатками гробовых досок собирала куда больше просмотров, нежели «наижутчайший из жутких» дом с привидениями. Дальше – больше… Появились деньги, и они поехали собирать смрад и гниль по всему миру. Но эти неотъемлемые составляющиесмерти не имели бы такого успеха сами по себе. Анка своей невероятной кино- и фотогеничностью добавляла определенного шарма мерзостному содержимому. Секс и смерть, Эрос и Танатос… Подписчики алчно прилипали к экрану, с одной стороны, испытывая ужас и муть от созерцания червивых останков бывших людей, а с другой – сжимая в потных кулачках свои гениталии при виде этих длинных, белых ног, стоящих торчком под тонкой маечкой сосков, красивых, влажно поблескивающих губ и скрытых в тени шляпы огромных глаз с поволокой… И все это разом, одновременно, в бешеном, тошнотворном экстазе…

…

На въезде в деревушку, Ксения снова начала возиться, стонать и издавать утробные звуки. Но уже тише, слабее. Макс остановил машину и спрыгнул на топкий, хлюпающий грунт, провалившись в раскисшую глину почти по щиколотки. Впервые ему пришло в голову, что если деревню начнет конкретно топить, то они могут остаться без машины. Лучше было бы оставить Ниссан на холме и спуститься в распадок пешком… Вот только как в этом случае быть с их менее подвижными спутниками?...

Анка с Леонидом, тем временем, уже наполовину вытащили Ксению из машины и придерживали ее голову на весу, пока она устало исторгала из себя кровь с примесью каких-то слизистых волокон. Они не были похожи на ягоды, о которых упоминал ее муж, скорее напоминали что-то… мясное. Макс с содроганием отвернулся, догадавшись, что это, вероятно, куски ее собственного желудка, и оглядел укрытую тучами и тенями деревню. На улице не было ни души. Если бы не мирные дымки печных труб, он вообразил бы, что деревня заброшена. И дымки вовсе не показались ему странными в этот июльский день. Здесь, в низине, было прохладно. Почти холодно. За тяжелыми дождевыми тучами положение солнца даже не угадывалось.

Он сделал несколько неуверенных, чавкающих шагов, огляделся.

- Помогите! – заорал он, заметив женщину в одном из окон, - Нам срочно нужен врач!

Женщина зевнула, почесала шею и отошла вглубь комнаты. Макс постоял на месте, но когда из дома так никто и не вышел, он двинулся дальше, то и дело выкрикивая: «Эй! Люди! Нам нужна помощь!»

Ответом была тишина, нарушаемая лишь несущимся откуда-то издали глуховатым залихватским напевом:

Пчелочка златая, да что же ты жужжишь?

Пчелочка златая, да что же ты жужжи-жужжишь?!»

«Концерт что ли?», - растерянно подумал он и хотел уже возвращаться к машине, когда почувствовал рядом какое-то движение. На одной из высоких завалинок совершенно неподвижно сидел смуглый, худощавый дед и курил. Лишь по плывущим серым, дымным кольцам он его и заметил, ибо его старая душегрейка по-хамелеоньи сливалась с потемневшими от времени бревнами стены.

- Здравствуйте! – крикнул ему Макс, - Мы туристы! Как нам врача найти?!

- Единственный совет, - тихо и безразлично отозвался тот, - немедленно грузитесь обратно и возвращайтесь по своим следам. Отлив в разгаре. Глядишь, проскочите.

Макс на несколько секунд потерял дар речи, таращась на старика. Тот же безмятежно мусолил свернутую из какого-то лопуха самокрутку. Словно и не говорил ничего. Может, и правда не говорил? А, может, местный сумасшедший? Сладковатый, вонючий дух махорки долетел до Максовых ноздрей. Он чихнул, а потом снова заорал, крутанувшись вокруг своей оси:

- Эээй! Кто-нибудь! Нужен врач!

Дверь скрипнула, и на крыльцо, кутаясь в длинную вязаную шаль, вышла пухлая, благообразная старушонка.

- Чего разорался? – беззлобно спросила она, и Макс облегченно выдохнул. Хоть кто-то… нормальный.

- Нам просто нужна помощь! Женщине очень плохо, вот я и спросил, а ваш дед…

- Он глухой, как тетерев, - махнула она, походя, на старика, - И немой.

- Язык отрежу! – строго отозвался дед.

- Уж и помечтать нельзя! – захихикала бабка, - Уж сколько годов жду, чтоб замолчал. Помнится, на пятую седмицу выпил, дурак, и давай всем подряд рассказывать, как он…

- Послушайте, - Макс облизнул губы, пытаясь справиться с эмоциями, - В машине тяжелобольная женщина. Возможно, какое-то отравление. Пожалуйста, скажите, как врача найти! Или хотя бы рацию, чтобы помощь вызвать…

Бабка не спеша, бочком, спустилась с лесенки на топкий грунт, доковыляла до машины, и, заглянув в приоткрытую заднюю дверь, всплеснула руками.

- Оти-моти! Водички попила ли че ли? – в голосе ее слышалось веселое удивление.

- Попила, - угрюмо отозвался с заднего сидения Леонид.

- Ну, ничего-ничего, - старушка мелко покивала, - Пойдемте уж, провожу вас.

- К доктору? – с подозрением спросил Леонид.

- Дохторей у нас сроду не было, Фрося твою бабочку глянет.

И она двинулась вперед по дороге, высоко задирая на каждом шаге колени.

- Может, сядете в машину? – окликнул ее Макс, - Быстрее получится.

- Не, - отмахнулась бабка, - Тут маненя добежать.

Макс с сомнением сел за руль, поглядел на деда. Тот по-прежнему недвижно сидел на завалинке, безразлично глядя вдаль и пуская вонючие кольца. Странно все… Глянул в боковое зеркало, в котором отражалась верхушка холма, с которого они только что спустились. Вдруг отчаянно захотелось наплевать на все изыскания, послушать деда, развернуться и выбраться наверх, к солнцу и лету.

Глава 3

Он потихоньку тронул машину, догоняя старуху. Та уже стояла на крыльце одного из домиков и разговаривала с до неприличия жирной бабой в рубище, сшитом из разномастных лоскутов. Кусочек цветастого ситца, кривоватый отрез розовой шерсти, тут же несколько вставок старой пиджачной ткани в елочку…

- Заносите сюда, - трубно скомандовала она, когда Ниссан поравнялся с домом.

Мужчины вытащили Ксению и со своей ношей зашли вслед за теткой в дом. Там их встретили узкие, заваленные хламом, сени, а за ними одна большая комната с русской печью.

- Вы врач? – уже безо всякой надежды спросил Леонид, укладывая жену на кособокий топчан в углу, на который властным жестом указала хозяйка.

- Бывает, и врачую, - туманно ответила та, разглядывая «пациентку», - Воду пила?

- Пила. Не из ручья - из речки, - объяснял Леонид, - Мы заплутали, вода кончилась. Прошло уже…

Он вздернул к лицу дрожащую руку, глядя на часы, подсчитывая…

- Уже около двенадцати часов…

Повисло молчание. Мужчины ждали, что Фрося что-то сделает. Может, посчитает Ксенин пульс или пощупает живот, но та просто стояла посреди комнаты, рассеянно накручивая на палец грубую, толстую нитку, вылезшую из распустившегося на бедре шва. Казалось, она искренне недоумевает, почему мужчины еще здесь. Макса кольнуло недоброе подозрение, что Фрося уже сделала для Ксении все, что было в ее силах – предоставила топчан…

«Надо было послушать его и возвращаться. Но кто же знал, что тут такое…», - виновато думал он, мысленно подсчитывая, сколько бы они уже успели проехать за это время…

Это… пройдет? – несмело нарушил молчание Леонид.

- Пройдет,,, - сдержанно отозвалась Фрося и зевнула, - Скоро уж.

- Вы уверены?

- Абсолютно…

Плечи Леонида затряслись, он прикрыл глаза рукой и шумно задышал.

- Я так испугался! – пробормотал он, - Кровью полоскало… шея… Что это? Отравление?

Женщина кивнула, косясь куда-то в сторону. Макс проследил за ее взглядом и понял, что своим вторжением они оторвали ее от чаепития. На столе ее дожидалась большая глиняная кружка и огромное блюдо с пышными лепешками…

- Небось, выбросы какие-то? – продолжил Леонид, немного ободрившись, - Хоть бы предупреждали, что пить нельзя… Завод что ли какой?

Последовал еще один кивок, менее уверенный.

- Сколько она здесь пробудет? – спросил Макс, - Скоро ночь… Мы можем, где-то остановиться? У нас есть деньги…

- У Груши и заночуете. У них много места.

- А мне здесь, с ней… нельзя остаться? – спросил Леонид.

- Нельзя, - ответила Фрося и возмущенно закудахтала, - Еще б я мужика в Седьмицу в дом пустила! Завтрева приходи.

- Да что вы такое…? – мужчина задохнулся и умолк, оглядывая бесформенную, студенистую массу в пестром рубище, - Здесь ведь моя жена…

- Вот именно, - был краткий ответ.

Полный сомнений, Леонид склонился над женой, провел рукой по ее влажному лбу, что-то прошептал на ухо, но Ксения не отозвалась, только часто и тяжко дышала.

…

Было всего девять часов, но на улице почти стемнело. Тучи, полные воды, стлались так низко по-над крышами, что, казалось, печные трубы наполовину погружены в перевернутое, штормовое озеро. Анка успела натянуть свою ветровку и нервно куталась в нее, облокотившись о капот Ниссана. Макс заметил, что людей на улице прибавилось. На завалинки выползли старухи и дебелые тетки в годах. Чуть поодаль кучковались круглолицые, ядреные девки, словно сошедшие со страниц старинных былин. Правда, одеты они были не в цветастые сарафаны и пестрые шали, а в какой-то хлам, словно купленный в самом дешевом секонд-хенде. Что-то старое, застиранное, вытянутое и деформированное. Но девки явно гордились своими помоечными одеяниями и кокетливо перекидывали через плечи серенькие, жидкие косы.

Мужчины так и не появились, только издали по-прежнему доносился нестройный, приглушенный хор:

Жаль, жаль, жалко мне, что же ты жужжишь?

Жаль-жаль-жаль, жалко мне – прочь ты не летишь…

- Ографёна! – послышался позади трубный глас Фроси. Все трое вздрогнули, а с одной из завалинок, погруженной в глубокую вечернюю тень, приподнялась давешняя старушонка, - Пристрой пока у себя, а после решим, куда их девать.

- Вы не переживайте… Мы только на пару дней, пока Ксения не оправится…, - заверил их Макс.

- Пойдемте, касатики, - ласково позвала сверху старушка, и путники, поднявшись на настил, двинулись за ней, – меня Грушей звать, а деда маво – Степан. Сейчас накормлю вас, да отправитесь на чердак почивать. Там хорошо вам будет. Тепло и сухо. Ежели, конечно, дождь не зарядит. Но батюшка говорит, обойдется в этом году без дождя, а он еще ни разу не ошибся.

- А машина…? – Макс оглянулся на внедорожник и ненароком снова встретился взглядами с девицами. Те раскраснелись, захихикали. Он никогда не смущался девушек, но эти… Было в них что-то… словно впервые в жизни мужика увидели.

- Не тронет никто твою лохматину, а завтрева подумаем, куда ее засунуть, чтоб не потопла. Такая большая пригодится. На пашню приспособить можно будет. А то Жучка наша последние ноги вытягивает…

Макс с Анкой переглянулись. «Все страньше и страньше», - вспомнилась ему малахольная Алиса. Он перевел взгляд на Леонида, но тот полностью ушел в себя, переживая за жену и чувствуя себя без неё явно некомфортно, одиноко и неприкаянно.

Дед Степан, едва слышно насвистывая себе под нос, неторопливо накрывал на стол. Макс без удивления понял, что тот повторяет за дальним хором навязчивый, разбитной мотивчик «Пчёлки». Завидев нерешительно переминающихся на пороге гостей он трубно сплюнул в угол и, ворча себе под нос, кинул на стол еще три алюминиевые ложки. Во главу стола поставил огромный чугунок с жареной на сале картошкой, деревянную миску с огурцами и крупно наломал черный хлеб.

- Ух ты…, - Анка слабо улыбнулась, оглядывая убранство комнаты, - Словно в позапрошлый век попали… У вас тут даже электричества нет?

- Нету лектричества. Ничего нет, - без особого сожаления ответила баба Груша, разливая по глиняным кружкам ягодный морс, - Все сами. На что ручонки сподобились, то и имеем.

- Так уж сами? Или и чугун с алюминием тоже сами делаете? – Макс повертел в руках бледную, столовскую ложку, которую, казалось, можно было согнуть одним взглядом, как в известном фильме.

- Это Степаново приданое, - отмахнулась баба Груша, - Чугунку сноса нет, а вот ложки с вилками – дрянь. Захарыч из дерева лучше вырезает.

Бабка благодушно кивнула на угощение, и гости взялись за ложки.

- А вилки? – рассеянно спросила Анка, - Вы упоминали…

- Последняя в прошлом годе сломалась. Да и у той зубов оставалось меньше, чем у меня.

Анка кивнула и, с опаской прожевывая хрустящие шкварки, бродила глазами по горнице. Действительно, словно позапрошлый век. Беленая русская печь с широким горнилом, деревянные сундуки и скамейки, в углу кадка, видимо, с какими-то соленьями, развешанный над единственным окошком чеснок и нанизанные на толстые нитки сушеные грибы. А вот углы… совсем голые…

Макс сунул в рот первую ложку и сморщился, не сразу сообразив, почему так невкусно. Потом понял и пошарил глазами по столу в поисках солонки, но не нашел, а спросить – постеснялся. Покосился на Анку, но видно было, что ее гораздо больше беспокоит обилие в еде жиров, нежели отсутствие соли.

Леонид съел совсем немного и вышел во двор курить. Сидящие за столом видели в окно его темный силуэт, глядящий в сторону Фросиного дома. Анка вскоре тоже отложила ложку – кусок не лез в горло, не смотря на то, что последняя трапеза была ранним утром.

- Мы, наверное, спать…, - произнесла она и покосилась на приставную деревянную лестницу в углу, ведущую на чердак, - У нас есть спальники…

- Это хорошо, - ответила Груша, - Спальники лишними не будут. Степан, дай им ведро и налей в кувшин воды.

Дед Степан угрюмо вышел из избы, а баба Груша окинула ребят задумчивым взглядом и многозначительно произнесла:

- Я бы на вашем месте посидела завтра тихонько в доме… Но вы ведь, молодые, не усидите… Словом, зарубите на носу: воду только в домах пить можно – загодя заготовленную. И это… у вас какие-нибудь мокроступы есть?

- Что?

- Ну, эти… калоши? Земля топкая нынче. Не стоит ноги мочить, а у нас лишних нет. Мне и то от Алёны по наследству достались. Мужики вам потом смастерят, конечно, но…

- Вы резиновые сапоги имеете в виду? – спросил Макс, улыбнувшись, - У нас есть, не переживайте… А что все-таки с водой?

- Так Приливная Седмица же, - ответила бабка таким тоном, словно это все объясняло, - воды споднизу прут. Отлив уже начался, но завтра будет самая мокрень.

Дед Степан привел с улицы Леонида, неодобрительно цокая ему в затылок.

- Приглядите-ка за ним, - проворчал он, сунув Максу слабо пахнущее нечистотами ведро, - Чтоб к бабам в окна не заглядывал. На Седмицу за это и затоптать могут. Бесстыдник!

Макс с изумлением поглядел на Леонида, потом сообразил, что тот всего лишь пытался заглянуть в окно к Фросе, чтобы проверить, как там жена… Сам же Леонид молчал, и вид у него был совершенно потерянный.

- А ведро зачем? Туалет…

- Чтоб не лазали по ночи, коль приспичит. Мы с Ографеной чутко спим. С утра вынесете.

Путники поднялись на чердак, почти под потолок заваленный сеном. В крошечное незастекленное окошко тянуло холодом и сыростью, но это едва ощущалось - от сеновала, как от батареи, поднималось сладкое, душистое тепло.

Анка тут же устало плюхнулась в него, глубоко втянула ноздрями воздух. Перед глазами на мгновенье промелькнула радостно хохочущая Мироська. Давно она не вспоминала ее вот такой… живой.

Макс развернул принесенные из машины спальники, соображая, как лучше их распределить. В принципе, сам он может спать и на сеновале, если поглубже в него закопаться...

- Она мне дверь не открыла, - послышался дрожащий голос, - Я всего-то хотел перед сном Ксюху проверить. Глянул в окно, а эта сидит и жрет… наверное, с тех самых пор и не вставала из-за стола…

- Ты уж извини, приятель, но пышная дама с самого начала возомнила, что ты на нее глаз положил, - Макс фыркнул и похлопал Леонида по поникшему плечу, - Завтра с утра вместе пойдем, чтобы не ставить под вопрос ее девичью репутацию.

- Не знаю, как вы, ребята, а я завтра с рассветом забираю Ксюху и иду назад. Эта деревня наводит на меня ужас.

- Ну, уж нет, - Макс всучил ему спальник, - Вместе пришли, вместе и уйдем. И Ксюха твоя как раз оды́бает. Та тетка ведь сказала, что она скоро поправится.

- Она не так сказала… Она сказала, что «это скоро пройдет»… Можно понимать по-разному, вплоть до…

Леонид испуганно умолк, а Макс отвел глаза. Ему самому не нравилась история с Ксенией. Ему все здесь не нравилось, если на чистоту. Странные люди, странная деревня, странная погода… эта «приливная седмица» с подземными водами, которые нельзя не только пить, но и мочить ноги… А если наложить на всю эту крипоту разрытые могилы, получалось…

…Получался совершенно невероятный материал!

- Не накручивай себя, - ободряюще произнес он, - В любом случае, речь идет не о днях и неделях. Лишь сутки, а потом мы поднимем пыль столбом и укатим в закат.

- Вы обратили внимание…, - подала голос Анка, - Что несмотря на все их старообрядчество, деревянные кадки и русские печи… В доме отсутствуют иконы. Даже самопальные. А ведь это всегда было главным атрибутом сельской жизни в России. Закопченные образа в углах, оплывающие свечи, лампадки, старенький псалтырь подле…

- Думаешь, они тут бесам поклоняются? – с интересом спросил Макс, мысленно оценивая, какой это может произвести фурор.

- Нет, не думаю…, - задумчиво ответила Анка, - Мне, наоборот, кажется, что эти понятия не имеют ни о Боге, ни о Дьяволе. Варятся тут в своем жалком котелке, справляют делишки… и срать на весь мир. И на нас в том числе.

- Вот-вот! – неожиданно возбужденно отозвался Леонид, - Уверен, что она сразу, как только мы вышли, вытряхнула Ксюху на задний двор к свиньям и уселась жрать свою стряпню! А эти их чудны́е намеки… Что машину вашу можно приспособить на пашне, и что мужики смастерят потом сапоги… Они словно уверены, что мы приехали, чтобы остаться!

Он озвучил то, что каждый до сих пор боязливо переваривал про себя. Максу в довесок вспомнилось приветственное Степаново напутствие – разворачиваться и немедленно валить – но он решил не нагнетать еще больше атмосферу.

Помолчали и в молчаливой же задумчивости начали готовиться ко сну. Леонид, даже не думая вступать в битву великодуший, угрюмо закрутился в предложенный спальник и затих. Макс с Анкой – оба худые и длинные – угнездились во втором спальнике вместе.

- Ты твердо решил остаться? – спросила Анка.

- А ты… нет?

- Ты меня знаешь. Я за любой кипиш, и меня сложно напугать… Но эта деревушка повергает меня в ужас… И это началось задолго до того, как мы сюда приехали… Помнишь? Предчувствие…

- Твое предчувствие слишком разнится с моим. Я предчувствую только отличный, востребованный материал и жирный навар! Представляешь, сколько мы денег поднимем! Главное, чтобы селяне не подвели и откопали завтра своих покойников.

- Может… это, действительно, был единичный случай…

- Нет! – твердо ответил Макс, - Вспомни те кресты… они явно, кхм… были многоразовые. Они выкапывают своих мертвецов, потом хоронят на их месте других и даже не парятся о том, чтобы поставить новые кресты… Как-то не по-христиански…

- Что только подтверждает мою теорию. Они и думать забыли про религию и традиции. А кресты втыкают чисто по привычке, не задумываясь о их смысле… Как домашние кошки загребают вокруг лотка, не слишком понимая, зачем это нужно. Словом, атавизм…

- Неприличными словами не выражаться! – гневно прошипел Макс, тыкаясь носом в ее шею. Оба сдавленно захихикали, завозились в тесном нутре спальника, пытаясь пристроиться поудобнее и не разбудить при этом, ненароком, уснувшего Леонида.

…

Леонид собирался уйти с рассветом, но рассвет не наступил. Короткая летняя ночь сменилась промозглыми предрассветными сумерками и так и застряла. Тучи – черные, тяжелые - опустились еще ниже, чем накануне, и все вокруг было серо, сыро и непроглядно.

Когда путешественники проснулись, время уже близилось к обеду. Заряд оставался только у Анкиного смартфона, но был почти на нуле. Максим с трудом растолкал Леонида, и тот, осознав, что проспал, сдавленно матерился, натягивая кроссовки.

- У тебя какой размер? Дать мои резинки? – спросил Макс.

- Не гони, - отозвался тот и потянул на себя дверцу чердачного люка, - Ты со мной?

- Ну, конечно…

Втроем они спустились на первый этаж. Старики уже давно встали. Их силуэты мельтешили на дворе в грузном, сумрачном тумане. Дед Степан ловил разбежавшихся кур и подавал их бабе Груше, которая, в свою очередь, засовывала их дряхлый курятник. Из такого же кое-как построенного крольчатника в прорези кормушки тянули воздух серыми носами кролики.

- Прям ковчег какой-то…, - нервно произнес Макс, - А дождя так и нет…

Дверь хлопнула, послышались торопливые, чавкающие шаги. Макс поспешил догонять Леонида и, скатившись с лесенки, оказался по колено в воде. Вода была какая-то противная - не просто грязная, а студенистая, серая и пахла гниющей селедкой. Он порадовался, что надел сам и заставил Анку надеть болотники, которые служили им верой и правдой во многих походах. Но, выбежав на улицу, он тут же позабыл и про Анку, и про сапоги.

Его машина по-прежнему стояла напротив Фросиной избы, но почти по самые пороги погрузилась в жирную, кочковатую землю, словно простая сельская грунтовка внезапно превратилась в зыбучие пески. Ее неумолимо тащило юзом вниз по улице, а возле возилось несколько крупных бородатых мужиков. Двое с натужным фырканьем тянули машину вверх по улице за толстые кожаные тросы, а остальные суетились позади, подтаскивая под задние колеса бревна, доски и всякий подручный хлам. Увидели его и остановились, изучая пришельца и переглядываясь.

- Это моя машина, – выдохнул Макс, оглядывая масштаб бедствия, - Черт!..

- Вода нонче быстро прибывает, - осторожно ответил один из мужиков, - Но ничего, сейчас ее огородами оттартаем наверх. Давай, брат, помогай!

Макс поколебался, потом присоединился к общей работе. Через несколько секунд мужики затянули уже опостылевшую «Пчёлку»:

А у моей у Любы – да русая коса,

а у моей у Любы – да, русая коса-КОСА!

Песня была невероятно глупая, но такая прилипчивая, что Макс тоже начал мычать себе под нос и умолк, только заметив мрачный Анкин взгляд.

Потом его усадили за руль и совместными усилиями выпихнули на настил, а следом на торопливо сооруженный пандус к ближайшему двору. Анка уселась рядом, пристроила в ногах свой рюкзак и сразу включила печку, отогревая озябшие руки.

- Может, ну их к чертям, а? Поехали обратно…, - изо всех сил стараясь держать бесстрастный тон, попросила она.

- Да что ты, как маленькая?! – раздраженно отозвался Максим, - Поедем, когда дело сделаем. Ну, и… когда ясно станет, что там с Ксенией. Кстати…

Он остановился на чьем-то высоком, вымощенном почерневшими досками дворе. Вгляделся в едва виднеющийся в тумане Фросин дом. Леонида рядом не было. Макс нехотя покинул теплое и такое родное нутро автомобиля и вернулся на дорогу.

- Вы не видели, - обратился он к селянам, растаскивающим доски, - Мужик тот к Фросе зашел?

- Не, мы его к Батюшке отправили, - был ответ.

- К какому еще батюшке?

- К нашему, – бородач стянул с рук огромные, явно самодельные кожаные краги, внимательно оглядел кисти рук, потом также внимательно поглядел на Максима, - А в чем дело?

- У него жена больна, ночевала в этом доме…

- Так Батюшка над ней еще с вечера хлопочет, - ответил мужичок и почесал кудлатый подбородок, - меня Егором зовут, а это – Петр и Илька. Братовья. Вместе родились. Всю жизнь спорят, кто из них старший, потому что мать не помнит, кто первый их нее вылез.

- Максим, - рассеянно отозвался Макс, заметив, что ни один не протянул ему руки. Может, про рукопожатие они тоже тут давно забыли?..

- Сейчас я тебя провожу. Поставишь в надежном месте. Мы там скотинок наших держим. Потеснятся.

- А потом к батюшке этому проводишь?

- Не, к нему сегодня нельзя – готовится!

- К чему?

- Так Приливная ж Седмица на исходе! – дернул плечами Егор, - Праздник!

Его окрикнули товарищи, и он, высоко задирая ноги, протопал к ним по жирной грязи.

Макс неуверенно посмотрел на Фросин дом. Пойти постучать? Заглянуть в окно? Что, если Лёня не пошел ни к какому батюшке, а спокойно сидит у той в доме, поит чаем жену… Ерунда… Зачем этому Егору врать…

Он вернулся в машину. Анка стучала зубами.

- Не хочу быть здесь, - шептала она, - Пожалуйста, увези меня…

- Я не смогу, - Изо всех сил скрывая раздражение, Макс притянул ее к себе, - Мы же увязнем через три метра… Если хочешь, возвращайся к старикам. Я поставлю машину, все разведаю, а потом приду за тобой. Самый «праздник», видать, к ночи начнется. Быстро отснимем материал, а как вода спадет, сразу уедем.

- А если она не спадет?

- Значит, пешком пойдем. Но она уйдет. Это всего лишь какой-то природный феномен. Мы ведь приехали – почти сухо было. Значит, скоро снова станет сухо.

Анка увидела выступившую из тумана фигуру и сразу сделала непроницаемое лицо. Егор забрался на заднее сидение, весело покрякивая, махнул вперед рукой. Внедорожник медленно двинулся по деревянным настилам дворов. В каждом был сооружен специальный загон для мелкой живности на высоких подпорках, а крупный скот, видать, на период непогоды ставили в другом месте.

- И часто вас так топит? – спросил Макс.

- Кажный год, братишка, - с гордостью ответил Егор, словно затопление деревни было лучшим, что с ней происходило, - Неделю вода прибывает, а потом разом уходит. И снова год ждать.

Макс торжествующе глянул на Анку..

- Хлопотно, наверное, - осторожно произнес он, - скот прятать…да и огороды топит…

- Огороды мы снимаем до Седмицы, - отмахнулся он, - А хлеб и картофка у нас на западном склоне растут. Вода туда не дотягивается.

- А что с водой-то у вас? Почему пить нельзя?

- Почему нельзя? Пей, кто тебе запретит…, - пожал плечами Егор и, потеряв интерес к разговору, только протягивал время от времени между Максом и Анкой здоровенный – с Анкину голову – кулак с вытянутым пальцем, указывая направление.

Кое-как маневрируя среди хлипких дворовых построек, Макс каждую секунду ожидал услышать гневный окрик хозяев. Но никто не отреагировал на раскорячившийся посреди двора огромный внедорожник, не вышел на крыльцо, не возмутился вторжением. Словно… всем было наплевать на такие пустяки.

С трудом он вывел машину на мощеную кругляком, забирающую вверх улицу, напомнившую ему «Сибириаду» Кончаловского. Но, конечно, размах был не тот, ибо не далее, как в двухстах метрах, так и не успев, как следует, разогнаться, «магистраль» обрывалась у подножия огромного, безобразного сруба на сваях.

«Хлев», - догадался Макс, - «Видать по этому проспекту они в потоп перегоняют скот…»

Изнутри доносилось приглушенное мычание и блеянье. Егор выпрыгнул из машины, споро взобрался по высокому, массивному пандусу и распахнул ворота. Через минуту машина оказалась в просторном нутре коровника. В сумраке буренки, каждая в своем стойле, высовывали головы и с грустным любопытством смотрели на вновь прибывших, овцы сбивались в кучи у дальних стен, несколько свиноматок тянули пятнистыми носами воздух – неужто еда прибыла?

- Ну, точно. Ковчег! - восхищенно выдохнул Макс.

- Че? – спросил Егор.

- Ковчег, говорю. Каждой твари по паре и все такое.

- Не, не по паре. Спариваться на Седмицу нельзя. Здесь одни девочки, мальчики в другом загоне.

- Почему нельзя? – встревоженно спросила Анка, вспомнив их с Максом ночную возню в тесном спальнике.

Егор замешкался с ответом, потом пожал плечами.

- А хрен его знает. Нельзя и все. Я к своей так и за две Седмицы до праздника не притрагиваюсь. На всякий случай. А она и не просит. Мало ли…

Глава 4

Машина была надежно пристроена. Егор, навесив на сарай тяжелый засов, ушел по своим делам, и Макс с Анкой остались вдвоем. Оба невольно задышали свободнее, легче. Каждый до последнего боялся, что и их, как свиней, запрут в хлеве, а после, может, насадят на вертела и подадут кровожадным селянам в качестве праздничного угощения.

- Что делать будем? – спросил Макс, - Пойдем искать Лёню или кладбище?

- Пошли на кладбище, пока свет есть, - угрюмо ответила Анка, - Лёня сто процентов от Ксении не оторвется. Отснимем материал, потом уж его найдем.

- Знать бы еще, где искать…

- Пфф, тут деревня - переплюнуть можно. Найдем.

Взявшись за руки, они осторожно сошли с пандуса и с отвращением погрузились в стоячую, зловонную воду. Но вода – полбеды. Не видно было ни зги. Они инстинктивно двигались восточнее, ища более высокие места, и вскоре выбрались на склон одного из холмов. Даже запах тухлой селедки сюда почти не доставал. Деревушка внизу едва угадывалась, укрытая серым саваном тумана. Оглядевшись, ребята поняли, где искать кладбище – в самой низкой части долины, там, где чахлая рощица топорщилась поникшими серыми ветвями.

- Пятнадцать минут ходу, - прикинул Макс, но не двинулся с места. Все внутри просилось остаться здесь, наверху, где и воздух чище, и небо светлее, и туман не такой густой…

Анка, уловив его настроение, с готовностью скинула свой рюкзак и начала доставать контейнеры и термос.

- Ух ты…, - Макс обрадованно снял ветровку и постелил на траву вместо пледа, - А я про свой и не вспомнил…

- Конечно, так себе пикничок, но все лучше, чем то жирное варево, которым нас вчера кормили… Неизвестно еще, чем и главное когда мы сегодня будем питаться, поэтому…

- Жирное – полбеды. А вот то, что у них не принято пищу солить – верх идиотизма.

Они уселись и не спеша закусили, разглядывая мрачную деревушку.

- Ты, кстати, неправа была, что церкви тут у них нет…, - произнес Макс, - Ксению-то к батюшке унесли…

Анка помолчала, задумчиво грызя стебель сельдерея.

- Лучше бы я не ошиблась…

- Почему?

- Если больного уносят к батюшке… то явно не для лечения.

- Думаешь, ее песенка спета?

- Она ведь собственный желудок срыгивала…

- Ты так спокойно об этом говоришь? – Макс недовольно завозился в поисках сигарет.

Анка в ответ скривилась в презрительной ухмылке.

- А что я, по-твоему, должна делать? Рвать на себе волосы?

- Но все-таки человек…

Макс осекся. Он не знал, каких эмоций ждет от Анки, если и сам почти ничего не чувствует. Многолетняя возня с покойниками лишила их чего-то очень важного. Может, суеверного трепета перед таинствами смерти или… простого человеческого сострадания?

- Надо все-таки найти Лёню, - произнес он, - Мы теперь одна команда, и ему нужна наша поддержка…

- Обратно в деревню я не пойду, - неприязненно отозвалась Анка и принялась собирать объедки в пакет, - Найдем кладбище, осмотрим, отснимем, если действительно, будет, что снимать. Потом найдем Леонида и свалим отсюда. С Ксенией или без.

- Постой… Ты кажется, забыла, что самое интересное должно произойти после… Мы здесь ради этого, а не ради съемок кладбища… Самый цимес – поднятие трупов из могил. Забыла?

Анка насуплено молчала.

- Да что с тобой?!

- Не знаю…, - девушка вздохнула и поднялась, натягивая на плечи рюкзак, - Но если ты веришь в хваленую женскую интуицию, то давай сделаем так, как я сказала. А еще лучше, плюнем на все прямо сейчас. И на машину в том числе. Уйдем, пока…

- Плевать будешь на свою машину, когда купишь, - с примирительной усмешкой отозвался Макс и зашагал наискосок через холм, - Больше никаких остановок. От них ты становишься нервной и слишком впечатлительной.

Она закусила губу и посмотрела в ту сторону, где угадывались очертания холма, с которого они спустились в долину. Она не могла внятно объяснить свои опасения, но, по законам жанра, их не должны выпустить из этой проклятой деревушки. Для них тут, без сомнения, приготовлена особая роль. Коронная! И ей совершенно не хотелось эту роль играть. Да, она была влюблена в смерть, но… это была любовь на расстоянии, как к голливудскому актеру. К кому-то, на кого смотришь только со стороны и никогда (никогда!) не встретишься в реале.

Дурные предчувствия вступали в диссонанс с тем, что никто не пытался их скрутить, запереть, задержать… или даже просто выставить соглядатая. Диссонанс – да, но он никоим образом не влиял на предчувствия. Разве что, вопреки всякой логике, еще больше их усиливал.

Максова спина уже почти скрылась в тумане, и Анка торопливо двинулась следом, продолжая размышлять.

С другой стороны, они ведь лишили их транспорта… Кто знает? Может, они специально подтопили машину... Но нет, не вязалось. Не стали бы дремучие приуральские людоеды крутить такие финты. Скорее, нагрянули бы ночью и подперли лесиной люк на чердак. А может, они пока не суетятся, потому что не видят следов тревоги и паники на лицах пришельцев? И не увидят! Она твердо решила не попадаться больше местным на глаза.

…

Направление они угадали верно, и вскоре вошли в еловую рощицу. Ту самую, что на злосчастном видео. Ноги тонули в размокшей лесной подстилке и разъезжались на участках раскисшего голого грунта возле могил. Земля напоминала напоенную водой посудную губку, а туман загустел до полной непрозрачности. Ёлки и сосны скорбно обвисли побуревшей хвоей, увядшие ветви редких лиственных деревьев сочились влагой, создавая иллюзию дождя.

Макс проверил заряд батареи и водрузил камеру на плечо. Света, конечно, хотелось побольше, но он мысленно представил конечную – несколько смазанную, туманную – картинку и довольно кивнул. Самое то! Даже если все сведется к записи крестов в тумане – это будет крипово! А остальное они смогут записать и потом, в каком-нибудь другом месте. Дескать, паранормальное воздействие вывело из строя оборудование, но… мы вам все расскажем!

Могил, как таковых, на этот раз было всего две. Довольно свежие. Даже холмики, несмотря на поднимающуюся из недр воду, не потеряли свою форму. Остальные стояли разрытыми и заброшенными. Оскальзываясь, Макс подошел ближе и тут же признал «любачкин» крест. Только он уже не принадлежал «любачке». Ее имя было небрежно затерто, а сверху вырезано жирно и внушительно «Мама Рая». На втором кресте читалось «Милка», а на мокрой глине у его основания лежал немного подвядший букетик полевых цветов – ромашки, клевер, медуница… Сами же холмики крест-накрест были перевязаны плетеными, кожаными ремнями, вызывая нелепую ассоциацию с похороненным тортом.

Он поискал в объектив Анку и, обнаружив ее в глубокой задумчивости над третьей, ныне пустой, могилой, досадливо фыркнул. Не тот кадр. Девушка, боязливо сгорбившись, стояла на самом краю и глядела в бурлящую подземными водами яму. Макс оттащил ее от края.

- Давай работать! - сказал он, - Возьми же себя в руки, наконец!

Анка отошла от раскопанной могилы и натянула поглубже на глаза козырек бейсболки. Она словно стыдилась…

Макс снова приник глазом к объективу и невольно улыбнулся. Все, как всегда. Пусть она сейчас и выглядит потерянно и невзрачно, но камера любит ее. В густых, словно студийных, клуба́х, среди покосившихся, мрачных крестов стояла прекрасная фея. Туман обволакивал ее длинные, с узкими коленями ноги. Тонкое, породистое лицо загадочно пряталось в тени козырька, являя взору смотрящего то уголок идеально очерченного рта, то кончик чуть вздернутого носа, то сладкую впадинку, где скула соединяется с ухом…

Макс расслабился и с удовольствием наблюдал за Анкиным преображением. Голос ее звучал, как всегда – спокойно, немного отрешенно, словно она вела репортаж из супермаркета, а не стояла по колено в смрадной жиже среди размытого кладбища.

«…Все указывает на то, что наш информатор был прав. Что-то странное происходит на этой земле и… с этой землей», - говорила она, - «Вы не поверите, но вчера никакого потопа не было и в помине, а за ночь… Остается только фантазировать, что сейчас происходит с телами в этих могилах. Впрочем, если все пойдет так, как мы ожидаем, то уже этой ночью увидим акт дремучего вандализма – самовольную эксгумацию трупов, совершенно не характерную для России-матушки…».

Они отсняли много общих и крупных планов. Оба уцелевших «коллективных» креста и все могилы. В одну, затопленную уже до краев, Макс по неосторожности чуть не обрушился вместе с поехавшим грунтом. В сторонке они обнаружили целую свалку крестов. Разбухшие от влаги, трухлявые, испещренные небрежными и почти не читаемыми именами.

«Зачем они тут? Почему их не сожгли? Не выбросили?», - задавала Анка вопросы и сама же себе отвечала, - «Они еще пригодятся… Пройдет год или два и, вполне возможно, они снова будут стоять над чьим-то временным покоем…»

Девушка сбилась, дала знак Максу, и он остановил съемку.

- Смотри, там, кажется, еще погост…

Макс оглянулся. Чуть выше по склону среди загустевшего леса виднелись еще кресты.

Они поднялись по едва приметной тропке и, действительно, оказались на втором кладбище. Это тоже был жалкий, сельский погост с деревянными крестами, но как же он отличался от того – нижнего! Деревья здесь были здоровыми и пышными, чистенькие могилки засажены цветами, а тропинки вычищены. Кресты по большей части были простецкими, убогими, но среди них попадались и настоящие произведения искусства – в деревянных кружевах и узорах. Не было лишь фотографий.

Максим снова включил камеру и прогулялся среди могил. С перекрестий на него в глубоком упокоении смотрели имена - «Маруся», «Дети», «Сергий мол.» и рядышком - «Сергий ст.». Он озадаченно хмыкнул, заметив знакомую «Любачку». На ее могиле помимо живых цветов лежали деревянные куколки. Та самая или уже другая? Он оглянулся на Анку.

- А я то все думала, куда они их девают после того, как… Не выбрасывают же вместе с крестами…

- Думаешь, они все прежде побывали на нижнем кладбище?

Анка пожала плечами, потом приметила неподалеку лавочку и уселась на нее, с наслаждением стянув сапоги.

- Ты бы не торопилась разуваться, - произнес Макс и уселся рядом.

- Земля здесь совсем сухая, - отозвалась она, снимая носки и зарываясь стопами в хвойную подстилку, - Давай дождемся ночи здесь, не пойдем больше в деревню.

- Слушай, мне тоже не нравится это местечко. Но мы ведь на работе. Сейчас как раз такое время, чтобы расспросить местных, узнать про их странные традиции. А ночью останется только отснять раскопки и… ну, то, что последует за ними…

- Вот у них прекрасный сухой участок соснового леса, куда не достает этот их Прилив? И есть отвратная, сочащаяся отравленными водами, низина. Так почему некоторые похоронены там, а некоторые здесь?

- Может… это вроде примитивного наказания нечестивцам? Дескать, нагрешил, будь любезен разлагаться в смрадной жиже в отличие от праведного соплеменника, который будет гнить более благопристойно в сухой почве. От того и кресты внизу сделаны шаляй-валяй, без должного уважения… А на Седмицу их в честь праздника «амнистируют» и переселяют к остальным… Меня больше интересует, почему они не перетащат свою деревню повыше на холмы, вместо того, чтобы городить эти насесты и мостки. Или вовсе не уйдут отсюда. Послушай, даже птиц не слыхать…

Они надолго замолчали, вслушиваясь в лес. Ни стрекотания белок, которых на любом кладбище – пруд пруди, ни пения птиц, ни шуршания мелких грызунов в кустах… Только срывающиеся с ветвей тяжелые мутные капли.

- Да… много вопросов, - задумчиво протянула Анка, разглядывая свои ступни среди палой хвои.

- Вот поэтому нам и стоит пойти в деревню и расспросить народ. Дед Степан, конечно, бирюк, но его старуха, кажется, не прочь поболтать…

Анка нехотя кивнула и принялась надевать сапоги, а Макс вдруг увидел, что на противоположной стороне кладбища появились люди. Он тронул Анку за плечо, и они уставились на тяжело покачивающийся над головами идущих простой сосновый гроб. Среди деревьев плыла массивная фигура Фроси с небольшим крестом на плече, вызывая карикатурную ассоциацию с Христом, а в хвосте скорбной процессии, едва переставляя ноги, плелся совершенно оглушенный Леонид.

Макс подскочил было, но тут же неуверенно сел обратно.

- О, черт…, - пробормотал он, - Значит, все-таки…

Тягостный, моральный долг – пойти туда, поддержать, предложить какую-то помощь – звал за собой, но мешало чувство вины. Если Леониду и требовалась какая-то помощь и поддержка, то явно не сейчас, а когда еще можно было попробовать помочь. А они совсем позабыли про спутников, занимаясь сначала машиной, потом пикником, потом съемками…

- Надо… помочь копать могилу…, - неуверенно пробормотал он, смутно надеясь, что Анка произнесет какие-то правильные, весомые слова, чтобы отговорить его, но она только кивнула и поднялась. Может, нет на свете таких слов? Макс пригляделся к девушке. Лицо ее порозовело, в глазах зажегся знакомый жадный огонек. Внезапно его передернуло от жгучего отвращения. Она, без сомнения, нашла бы тысячу подходящих аргументов, чтобы тихонько скрыться, если бы гроб был… закрыт, но гроб был открыт, а эта девушка никогда не упустит случай полюбоваться на труп. Настоящая одержимость!

Макс нехотя поплелся следом за ней, пристраивая на плечо камеру. Может, получится несколько удачных ракурсов? Так сказать, совместить неприятное с полезным.

…

Народу было совсем немного, но они окружили гроб и Леонида таким тесным кругом, что Максим, неуклюжий из-за камеры, некоторое время не мог к ним пробиться и снимал обезображенный труп Ксении и коленопреклонённого вдовца вслепую через головы.

Лицо женщины было совершенно неузнаваемым – отекшим, лиловым, с вывороченными запекшимися губами. За приоткрытыми веками виднелись красноватые белки, шею разбарабанило до таких размеров, что, казалось, бедняжка умерла, подавившись бейсбольным мячом. Зато все, что располагалось ниже , словно провалилось внутрь. И даже накинутая на тело серенькая простынка не могла ни скрыть этого, ни замаскировать. За спиной то и дело вздрагивающего Леонида стояла Фрося, ласково положив ему на загривок пухлую руку. Мужики – те самые, что помогали Максиму с машиной – теперь так же споро и весело копали могилу. Разве что без залихватского напева «Пчёлки», и он мысленно поблагодарил их за это.

Когда могила была готова, селяне, как по команде, расступились, и у гроба остались лишь Леонид и завороженная Анка. Внутренне похолодев, Макс выключил камеру и подошел к новоиспеченному вдовцу.

- Лёня, друг… мне очень жаль, - как мог проникновенно произнес он. Леонид вышел из мутной прострации, повернулся на голос и уставился на Макса, словно не узнавая его.

- Мы тебя полдня искали..., - заикаясь и сгорая от стыда, продолжил тот, - Даже решили, что вы с… ну, в общем, что вы решили уйти без нас, как ты и собирался вчера… А потом кто-то сказал, что… Мы сразу прибежали…

- Ты снимал?– спросил Леонид глухо.

- Что?..

- Ты снимал мою жену?

- Ну…, - Макс запоздало спрятал камеру за спину.

- Дай сюда, - он удивительно проворно вскочил на ноги и протянул руку. Максим отшатнулся. Что они будут делать, если…? Додумать он не успел. Перед глазами вспыхнули звезды, и он рухнул на землю, молясь, чтобы и челюсть, и камера остались целы.

- Чертовы извращенцы! – орал Леонид, и Макс не сразу сообразил, что речь идет о нем и Анке, - Я же говорил, надо ехать в больницу! Трупы снимать приехали?! Снял, гнида, труп?!

Последовала серия пинков по ребрам, но слабых, вялых. Вероятно, все имеющиеся силы Леонид вложил в первый удар.

- Оставь его, - послышался рядом дрожащий Анкин голос, - Вас никто не заставлял ехать с нами. Вам вообще повезло, что вы нас встретили в этой глуши.

- Может, мне еще и спасибо сказать?!

- Может, и так. Твоя жена была обречена, но здесь ее хотя бы похоронят, а что бы ты делал с ней один на один в лесу?

Леонид по-лошадиному всхрапнул и тяжело двинулся на нее. Его тут же перехватили чьи-то руки, но он вывернулся и кинулся на девушку. Макс, все еще лежа, ухватил его за и́кру, и тот упал, но тут же вновь подскочил и, прихрамывая побежал за петляющей меж могил Анкой. Следом за ним торопились мужики, потом Максим, ощупывая на ходу камеру, и замыкали шествие старухи.

Жуткая и нелепая погоня закончилась на нижнем погосте, когда Анка, поскользнувшись на текучей глине, съехала на животе прямо в стоячую смрадную воду, заполнившую пустую могилу.

На несколько мгновений все застыли на месте, переглядываясь. Макс первым скинул оцепенение, помог ей выбраться и оттащил выше на склон. Она икала, всхлипывала и мелко тряслась, цепляясь за него.

- Ты не…? – он сглотнул, - Ты не хлебнула воды?

Она яростно затрясла головой. Макс оглянулся и прошелся взглядом по лицам. Старухи укоризненно качали головами, мужики глядели разочарованно, а в глазах Леонида горело жгучее злорадство.

- Не забудь и свою бабу заснять, когда ляжет в гроб, - ядовито произнес он, - Столько лайков соберешь…

- Она не пила! – крикнул он, - Слышите? Все в порядке!

Зрители зашевелились и потянулись назад, вспомнив, что у них осталось незавершенное дело. Последним, часто оглядываясь, плелся Леонид. Бодрящий приступ злорадства миновал, и он снова ссутулился и по-стариковски шаркал ногами. Максим, глядя на его спину, вдруг осознал, насколько тот изменился со вчерашнего дня. Когда они встретились, это был крепкий и подтянутый мужчина средних лет, а теперь... Даже местные старухи выглядели на его фоне резвыми и свежими. Сознание захлестнуло чувство вины. Ведь, действительно, если бы не он, Макс, они бы вернулись в Усть-Илыч. Да, Ксения, скорее всего, все равно бы умерла в дороге, но она умерла бы по пути в больницу… А расплачиваться за его ошибку, вероятно, придется Анке…

Глава 5

Борясь с муторным чувством брезгливости, словно обнимал больную проказой, он отвел с ее лица мокрые, пахнущие рыбой волосы и прижал к себе покрепче, стараясь согреть своим теплом.

- Ты как?

- Но-нормально, - ответила она, стуча зубами.

- Ты точно не…

- Я же сказала, что нет! – выкрикнула она, - Я задержала дыхание и плотно стиснула губы . Если бы хоть капля попала, я бы почувствовала…

- Ладно… Пойдем скорее к горячей печке. Я боюсь, что ты простудишься.

Он помог ей подняться, стянул с нее промокшую курточку и вместо нее надел свою худи. Дрожь ее немного улеглась, и они поспешили в деревню.

- Искупалася? – спросила баба Груша, когда они забрались по лесенке к избе. Она сметала березовым веником с настила двора палые листья, и в голосе ее не слышалось ни тревоги, ни беспокойства.

«Да, что же это за люди!», - в отчаянье подумал Макс и ответил:

- Она сильно промокла… Можно у печки погреться?

- Грейтесь, ежели змерзли, - спокойно отозвалась она, - И поешьте. Мы там оставили.

Печь была жарко натоплена, и Максим, накинув на дверную петельку крючок, тут же принялся стягивать с Анки промокшую одежду, попутно внимательно осматривая ее тело на предмет ссадин, порезов, заусенцев или мозолей – всего, что могло бы сигнализировать об опасности.

- Я в порядке, в порядке, - бормотала она, трясясь рядом с раскаленной печкой в одних трусиках и лифчике, - Просто замерзла и испугалась…

Максим сбегал на чердак, вернулся с сухими вещами и спальником и, закутав девушку, уложил ее поближе к печке. Несколько минут она глядела застывшим взглядом в сумеречное окошко, то и дело крупно вздрагивая, потом уснула. Макс тихонько поднялся и, зачерпнув ковшом из кадки воды, вышел с ним во двор. Тщательно полил себе руки, сполоснул лицо.

Что-то неуловимо изменилось вокруг. Под ногами на вытертом дереве мелькали слабые блики. Солнце?! Он задрал лицо к небу и с облегчением увидел, что тучи поднялись выше и истончились, а далеко на западе заполыхали багровым заревом. Улица внизу по-прежнему текла и журчала, словно после ливня, но уже спокойнее, тише…

- Вот и еще одна Седмица на исходе, - послышался позади голос. Степан сидел на своей любимой завалинке с вонючей самокруткой в зубах, - Как она? Нахлебалась?

Максим пожал плечами и, усевшись рядом, достал из кармана мятую, отсыревшую пачку. Где-то в рюкзаке была еще одна, но за ней надо было снова тащиться на чердак, а он так безумно устал…

- Говорит, что нет, - ответил он угрюмо, - Но даже если не хлебнула… могло и с лица натечь, с волос… Не знаю…

- Сейчас вода уже не та, что вчера… Я несколько лет назад тоже хлебнул на последнем закате. Пару дней с горшка не вставал – вот и вся хворь.

Макс слабо улыбнулся. От сердца немного отлегло. Некоторое время они молча курили, глядя на подсвеченные снизу кроваво-алым тучи.

- Дед… что тут у вас происходит? Что за чертов потоп?

- Я себе этот вопрос уже 45 лет задаю, а что толку?

Макс ошарашенно уставился на Степана, а тот безучастно усмехнулся и выпустил идеально ровное колечко вонючего дыма.

- Пошли с товарищами в поход, - произнес он, - палатка, шашлычки… Хотели от работы, жен, детей отдохнуть пару недель… в 85-ом это было… Я мастером на заводе работал. Хорошее было время…

Степан проморгался, вытер тыльной стороной ладоней глаза и с сочувствием посмотрел на Максима.

- Я первые годы всем «приливным» одно и то же говорил: ищите выход, не может не быть выхода. Так не бывает… Но на моем веку лишь нескольким удалось удрать. И то, я думаю, совершенно случайно… И ни один не привел помощь… Видать, ни один из удравших так и не понял ни как ему повезло, ни что здесь кому-то нужна помощь… А помощь нужна всем нам. И вам...

Повисло молчание. Столбик пепла Максовой сигареты рос и загибался внутрь, грозясь вот-вот обрушиться на влажное дерево.

- Дед… ты о чем? – спросил он, наконец, осторожно.

- Мы завтра об этом поговорим, сыночек, - ответил тот и бросил самокрутку в древнюю банку с головой индейца, - Сейчас смысла нет.

- Завтра мы уже уедем, - с нажимом произнес Макс, - посмотрим, что вы тут вытворяете и адью, мон дью… Поэтому…

- Это вам так кажется, - дед, кряхтя и щелкая суставами, поднялся, - Если у вас и был шанс уйти, то только сразу, вчера.

- Дед…, - начал было Максим, но умолк, не зная, что сказать. Степан явно спятил. Что значит – был шанс уйти? Их что, будут удерживать? Поэтому заперли машину?

Появилась разрумянившаяся, возбужденная баба Груша. От нее пахло пирогами с ревенем и чем-то спиртным. Макс с некоторым смущением оглядел ее наряд. Под явно домотканым, грубым, мышиного цвета платьем в пол мелькала растянутая, вышитая люрексом синтетическая водолазка ядовито-фуксинового цвета. Шея при этом была в несколько рядов окольцована дешевыми стеклянными бусами.

- Кажется, у Фроси сладится! – сообщила она Степану, - И, дай бог, кому-то из девчонок подфартит. А вот мужики нонче пролетают. Никто не хочет связываться… Слишком тоща, говорят, да еще и запачкалась…

Макса передернуло от ее слов, но он постарался успокоить себя тем, что не стала бы она говорить об Анке в его присутствии. Значит, имеет в виду кого-то другого…

Груша кинула на него благодушный, озорной взгляд, и он тут же отвернулся, якобы любуясь угасшими небесами.

Дед сказал, надо было успевать вчера…

Мучимый неясной тревогой, он оглядел деревеньку, которая уже начала зажигаться огоньками. Из труб валил дым, ноздри будоражил дух свежей выпечки и жареной курятины. По уже почти высохшей главной дороге прошла группа девушек. Он приметил одну, которую видел вчера днем и которая явно с ним заигрывала. Круглолицая, крутобедрая, пышная вдвойне из-за многослойных одежд. Принцип «Надену все лучшее сразу» явно был актуален в этом сезоне, а вот качество одежды в расчет не бралось. Все растянутое, деформированное, явно с чужого плеча.

Она махнула ему и с притворной стыдливостью накинула на голову широкий полосатый шарф – поблекший, весь в затяжках. Макс таким и машину не стал бы мыть, но девушка им явно гордилась. Он вяло вскинул в ответ руку, с удивлением чувствуя, что заливается краской, как подросток. До чего же глупо…

Он встретился глазами с бабой Грушей. Та подмигнула ему:

- Праздник начинается. Не хочешь составить бабушке компанию?

- Компанию?

- Возьмем пироги, пройдемся по соседям, выпьем, спляшем…

- А что же Степан?...

- Степан не любит Праздник.

Максим помолчал, потом ответил, стараясь добавить в голос вежливого сожаления, которого вовсе не испытывал:

- Я бы с радостью, но… Ане не здоровится. Мне лучше с ней остаться … Да и ехать нам рано…

- Куда ехать то?

- Как куда? Домой.

- Вот шальной! Прям, как мой Стешка когда-то. Нету же там ничего!

Максим молчал, не зная, что сказать. Потом выдавил:

- Как же «нету»? Там города большие, страны и океаны…

- Эх, взбалтывает вам приливом головёнки, вот и мерещится всякое, - весело отмахнулась старуха, - Не пойдешь ли че ли?

Юноша покачал головой.

- Ну, как знаешь, - она снова подмигнула ему и обратилась уже к Степану, - Мы на Людмилу сегодня большие надежды возлагаем! Есть, что спросить?

Степан сплюнул и отошел.

- Ну и дурак, - благодушно отозвалась баба Груша и заковыляла прочь, бормоча себе под нос: «Про кур надо не забыть … Шутка ли, так перо лезет!»

Максим вернулся в дом и, подсвечивая себе зажигалкой, вгляделся в Анкино лицо. Девушка крепко спала. Он коснулся ее лба и немного успокоился – теплый. Та что-то недовольно проворчала в ответ и накрылась с головой. Из спальника теперь торчала только спутанная, влажная прядь. За окном почти стемнело. Внутренние часы подсказывали, что время перевалило за десять, а значит, до Главного Действа оставалось около двух часов. Решив дать девушке немного отдохнуть, он уселся рядом, прислонившись спиной к остывающей печке, и принялся ждать.

Деревня гудела вовсю! То и дело до него доносились вызывающие зубную боль звуки какого-то струнного инструмента и хор, горланящий бесконечную «Пчёлку». Где-то надрывно орал баран. По улицам бродили люди. Он слышал звонкий девичий смех и поздравления.

«Словно Новый Год или Пасха…», - подумалось ему, но праздничное чувство так и не коснулось души, ведь странные деревенщины не Новый Год собрались встречать, а откапывать своих мертвецов… Поскорее бы все это осталось позади… Он прикрыл глаза и, стараясь расслабиться, представил их с Анкой просторную квартиру, тусклое питерское солнышко, лижущее окна, голоса друзей, пришедших «заценить» их новый шедевр, и, конечно, себя, в красках расписывающего приключение.

- Вот так дыра! – будут восклицать друзья, глядя запись, - Наверное, страшно было?

- Ерунда. Мы с Анкой и не такое видали, - ответит он, пренебрежительно отмахнувшись… И никто никогда не узнает, как колотилось его сердце в этот последний час перед…

Он вскинул голову, почувствовав, что что-то изменилось вокруг. Прислушался. На деревню опустилась торжественная тишина. Решив, что проспал, он затормошил Анку и выскочил во двор.

- Дед…, - начал было он и умолк. Завалинка была пуста. Он снова метнулся в дом и, схватив камеру, посветил на сонно моргающую Анку.

- Который час? – спросила она, отчаянно зевая.

- Поздно… Но надеюсь, не слишком. Быстренько обувайся и пошли, иначе проебём все хлебные карточки.

- Фи, как некультурно, - вяло отозвалась она и потянулась за сапогами.

…

Через пятнадцать минут они были на кладбище. Поспели как раз вовремя. Гробы уже подняли из земли и грузили на телегу, запряженную коротконогой и явно немолодой кобылой. Лошадь испуганно закатывала глаза и издавала тоненькое, жалобное ржание.

Макса подвело желудок при виде истекающих гнилью, почерневших гробов. В неверном свете факелов он оглядел собравшихся и не заметил на их лицах понятных в данной ситуации человеческих эмоций – жути и отвращения. Впрочем, не было на них и торжественного смирения перед обнаженной смертью. Все, что он видел – это радостное, нетерпеливое предвкушение.

Когда вслед за гробами в кузов забрался здоровенный, лысый, как колено, мужик неопределенного возраста и снял крышки, толпа прекратила галдеть и придвинулась вплотную, затаив дыхание. Словно…

Макс очнулся и принялся лихорадочно настраивать камеру.

Словно… они ждали, что вместо гнилой плоти Лысый вот-вот достанет из гробов пушистых белоснежных кроликов…

Он аккуратно протиснулся вперед, стараясь поймать в фокус гробы, но их было не видать за бортами. Тогда он приблизил лицо Лысика и тоже затаил дыхание, наблюдая, как тот деловито копается внутри, а потом… расплывается в широкой, радушной улыбке…

- Ну, привет, привет, душечка…, - произнес он и, подняв глаза, радостно закивал толпе, - С ней все в порядке! Раиса не так хороша, но воздадим и ей должное.

Толпа возбужденно загалдела и придвинулась еще ближе, вытеснив Макса с камерой к телеге. В нос ему тут же ударил чудовищный, тошнотворный смрад. Казалось, он недвижным, почти осязаемым облаком висит над телегой. Он не выдержал, скинул с плеча камеру и, прижимая ее к груди, принялся мучительно, до головокружения, отрыгивать содержимое желудка. Перед зажмуренными глазами разлетались синие всполохи, ноги подкашивались. Он много повидал покойников, и свежих, и не слишком, но никогда прежде не чувствовал такой чудовищной вони! Помимо обычных запахов тления и гнили здесь присутствовало что-то химическое, жирное, словно труп долго мариновали в серной кислоте.

Рядом послышались укоризненные шиканья. Такие, наверное, он мог бы услышать в театре, рыгнув во время молчаливой сцены, когда музыка стихает, а Ромео понимает, что Джульетта мертва…

Все так же, согнувшись в три погибели, он поспешно отступил назад, за пределы вонючего облака, и принялся жадно хватать ртом воздух.

- Иди сюда, малышка, поздоровайся с мамой, - услышал он и невольно вскинул взмокшее, бледное лицо.

Лысый поманил пальцем кого-то из толпы, и вскоре несколько пар рук подняли над головами и поставили в кузов телеги небольшую девчонку, лет восьми. Она боязливо заглянула в гроб и тут же горестно разревелась, протягивая к нему руки. Лысик придержал ее, что-то шепча на ухо,а потом отдал обратно в толпу.

Телега тронулась, отчаянно скрипя колесами. Лошадь пыталась брыкаться, но все же шагала вперед, глубоко зарываясь ногами в топкую землю. Селяне двинулись следом, возбужденно гомоня, радостно улыбаясь и похлопывая друг друга по плечам,. Какой-то плюгавый, кривоногий мужичонка, замыкавший шествие, не удержался, сорвал с головы шапку и, бросив ее под ноги, в избытке чувств потоптался на ней, а потом припустил догонять своих.

Макс перекинул ремешок камеры через плечо и зашагал следом, но вдруг опомнился и остановился, оглядываясь. Сердце пропустило пару ударов, а потом он увидел ее. Анка пряталась за толстой елью, чуть поодаль, и очень напоминала кладбищенское привидение. Встретившись с ним взглядом, она затрясла головой.

- Не пойду. Не хочу это видеть, - в голосе ее отчетливо звенели панические ноты, - Поехали домой… пожалуйста…

- Да что с тобой творится?! – воскликнул он, - Что ты, как малолетка? Я же сказал, соберем материал и уедем!

Она молчала.

- Слушай, - Максим глянул в сторону удаляющихся факелов, поскреб затылок, - Ты иди к старикам. Степан должен быть дома. Я, как закончу, заберу тебя, и пойдем за машиной…

Он сглотнул. Откуда-то наползла тоскливая неуверенность… С чего он взял, что машина еще на месте? Степан сказал, вчера надо было… Или это она его заразила своей паникой?

- Я без тебя никуда не пойду! - Стиснув зубы, Анка вышла из-за дерева. Казалось, она идет босиком по битому стеклу, а глаза заняли добрую половину лица.

…

Толпу они нагнали быстро и пристроились в хвосте. Макс решил поберечь заряд батареи и снимать только самое важное. Вскоре вместо чавкающей глины под ногами застучали деревянные настилы и мостки. Они углубились в деревеньку. Несмотря на то, что телега тащилась далеко впереди, Макс время от времени чувствовал долетающие от неё миазмы. Желудок тут же мучительно подводило, на спине выступал ледяной пот, кишки начинали болезненно бурлить. Он только однажды испытал нечто подобное – когда по студенчеству отравился копченой курой из супермаркета, и три дня провел на унитазе. Он покосился на Анку, но её вонь, казалось, совершенно не волновала.

«Чего же она боится?», - задался он мысленным вопросом, - «Уж, конечно, не мертвяков…»

А следом снова вспомнилась машина, запертая в коровнике… Или уже не в коровнике… В голову поплыли туманные намеки Степана. Что все-таки он имел в виду, когда говорил, что шанс уйти был только вчера? Он нашел Анкину холодную руку и ободряюще пожал. Она слабо улыбнулась в ответ.

Через несколько минут процессия остановилась у большого, явно нежилого барака с крошечной пристроенной сбоку избушкой.

Максу пришло в голову, что это какой-то старый клуб или Сельсовет. Гробы внесли через широкие ворота с левого торца, а ручеек «празднующих», толкаясь и напирая, потек в центральную дверь. Ребята сунулись, было за ними, но, едва переступив порог, были остановлены парой плечистых мужланов.

- Приливным нельзя, - сказал один из них, тесня Макса обратно на улицу.

- Может, на будущий год, - бесстрастно произнес второй, выйдя вместе с ними на улицу.

Макс почувствовал себя малолеткой, пытающимся пробиться на сеанс «для взрослых», но в то же время испытал некоторое облегчение. Наличие запретов подразумевает хоть какие-то правила, законы. Он не стал сопротивляться, отойдя вместе с Анкой в сторонку, но внимательно разглядывал помещение поверх плеча «вышибалы».

Ожидалось увидеть что-то из старых советских фильмов про деревню. Дощатую сцену под портретами Ленина и Сталина, стол, покрытый бархатной скатертью, за которым будет восседать Правление, и зал, заполненный рядами лавок – местами для присмиревших деревенщин.

Вместо этого в просторном и освещенном множеством горящих лучин помещении он увидел широкий и длинный, накрытый как для свадебного пиршества стол, вокруг которого рассаживалась гомонящая толпа. То и дело под радостные возгласы поднимались глиняные кружки, передавались с одного края на другой порезанные пироги, блюда с жареной курятиной, над головами проплыл чугунный котел, распространяющий липкий дух вареной баранины. Быстро пробежавшись взглядом по головам, Максим насчитал порядка ста человек.

Заглавное место пустовало. Кто его займет? Что-то подсказывало, что не молодожены. И даже не Лысик. При мысли о том, что во главу празднично накрытого стола усадят разлагающийся, текущий труп, у него снова подвело желудок, а ноги задрожали. Даже пресловутые Мадагаскарцы такого себе не позволяют….

Он неуверенно установил на плечо камеру. При должной сноровке можно снимать и с улицы. Разве что слышно ни черта не будет. Он покосился на «вышибалу», лениво оглядывающего почти иссякший людской ручеек, и приготовился к тому, что тот потребует её убрать. Всегда требуют, ибо «неприлично», «кощунственно» и «нужно иметь уважение»… Но нравственные вопросы, как правило, легко решались при помощи зеленых купюр. Купюры любого цвета этим дикарям, конечно, были ни к чему, но он мог в качестве альтернативы предложить, например, канистру бензина или пару штанов из своего багажа…

Впрочем, на камеру никто не обратил внимания, и Макс пришел к выводу, что местные просто… не знают, что это такое. И более того – им на это совершенно наплевать!

Подтягивались опаздывающие, шумно здоровались с присутствующими, втискивались на свободные места, разогревались…

- Представление…, - послышался рядом Анкин глуховатый голос.

- Что? – переспросил Макс, склоняясь к ней.

- Я говорю, готовятся к представлению… к шоу… Боже, какая дикость…

- Это ты сейчас говоришь? Или я подцепил по ошибке какую-то другую курочку? –Макс через силу ухмыльнулся, чтобы ее подбодрить. Его радовало, что Анка заговорила. После «купания» она была сама не своя и очень его тревожила.

- Я знаю, знаю... Это звучит лицемерно, ведь вся наша жизнь сводится к танцам на костях… Но… Мы это делаем, чтобы дать зрителям так необходимую им порцию адреналина, жути, отвращения. Чтобы они зажмуривались, рыдали, взвизгивали от страха, тайком примеряли смерть на себя и… благодарили, что все еще живы… Здесь все иначе...

Макс заметил в зале несколько разновозрастных детей, включая и ту девчонку с кладбища, которая теперь сидела в почетной близости к председательскому месту, нетерпеливо ерзала и без конца дергала рядом сидящего мужчину за оторвавшуюся тесемку на рубашке. Отца?

Он молча кивнул, понимая, о чем девушка говорит … Действительно, словно пришли с детьми в кино на «Шрека» или «Мстителей». А вместо попкорна и колы – вареная баранина и самогон.

Когда все заняли свои места, «вышибала» еще несколько минут вглядывался во тьму деревенских переулков и, убедившись, что никто не спешит запрыгнуть в последний вагон, вошел внутрь и закрыл у Макса перед носом дверь.

Почему-то такой финал он не предусмотрел и растерянно оглянулся на Анку. Она сдержанно усмехнулась в ответ.

- Слушай, теперь я точно не могу просто уйти, - произнес он, раздраженный ее усмешкой.

Окон у строения не было, а ворота, через которые занесли гробы, были уже заперты. Но с другого края он приметил деревянную лестницу на крышу избушки, с которой, в свою очередь, можно было забраться в чердачное окно самого «Сельсовета». Что-то подсказывало ему, что именно с чердака будет возможность если не снять происходящее, то подсмотреть или хотя бы подслушать.

Через несколько минут, стараясь не шуметь, они оказались на просторном и совершенно пустом чердаке. Дощатый настил, как и ожидалось, был выполнен кое-как. Тут и там зияли широкие щели и даже открытые проемы.

Галдеж снизу надежно укрыл их скрипящее перемещение, и вскоре они заняли вполне удобную позицию, с которой могли обозревать бо́льшую часть праздничного стола и – главное – председательское место. Подсветку Макс, конечно, включить не мог, и качество записи должно было получиться ниже среднего, но это лучше, чем совсем ничего!

- Все закончится тем, что в самый разгар веселья мы обрушимся вниз, - едва слышно прошептала ему на ухо Анка, - Давай уйдем, пока еще можем…

Макс молча показал ей кулак и сосредоточился на происходящем. Заряд батареи близился к нулю, но он надеялся, что его все-таки хватит. Потом можно будет зарядить от аккумулятора в машине. Машина… Он прикрыл глаза, прогоняя тревожные мысли. О машине он будет беспокоиться потом…

Шум внизу внезапно стих, и Макс аккуратно пристроил объектив камеры между досками.

Глава 6

В зал вышел Лысик. Единственной растительностью на его голове были необычайно густые, даже косматые брови. Они так же были единственным, что на нём двигалось, становясь то «домиком», то сходясь к носу, то взлетая чуть ни на самую макушку, собирая глубокие морщины на лбу. Остальная мимика отсутствовала полностью, и даже когда он заговорил, Макс не смог уловить движения его губ, словно тот был искусным чревовещателем.

- Раисе нехорошо! – гаркнул он.

По залу пронесся ропот разочарования.

- Но…, - Лысый выдержал паузу, подняв вверх указательный палец, - Одна из её рук действует, и она может ей пользоваться!

Тут же облегченные выкрики:

- Что ж ты тогда нагнетаешь?..

- Рука есть – больше и не надо!

- Да хоть ногой пусть глаголет, мы не гордые!

Следом раздался дружный хохот, который Лысик перекричал уже с некоторым трудом:

- Я упомянул ее недомогание лишь потому, что хотел бы попросить вашего позволения вынести ее прямо в домовине. Боюсь, если будем ее тягать, она... кхм… словом, можем не донести.

- Плевать!

- Не тяни уже, выноси! И так столько времени потеряли!

Лысый оглядел зал, словно желая увериться, что согласны все до единого, потом пропал из поля зрения, а через несколько секунд к столу подтащили сочащийся влагой гроб. Тут же поплыли густые миазмы. Народ притих, внимательно наблюдая, как пара здоровенных детин пристраивает гроб в полувертикальном положении, опирая его на лавку. Макс машинально глянул на притаившуюся рядом Анку, и тут же заметил на ее лице знакомое экзальтированное выражение. Зрачки расширены, брови приподняты, губы приоткрыты в мягкой, мечтательной улыбке, а на щеках теплится румянец. Выражение, которое он мечтал хоть раз увидеть направленным на него, а не на груду мертвой плоти. Выражение… страстной влюбленности. В тысячный раз в его мозгу пронеслась мысль: «Её срочно надо показать хорошему психиатру…».

…

Страхи и тревоги, наконец, отступили. Анка вся подалась вперед, распластавшись на занозистых досках. Внизу – из черного нутра деревянного ящика – ее приветствовала давняя подружка Смерть. Успевшее высохнуть тело за последнюю неделю напиталось водой, разбухло, как вымоченная в молоке черствая булка, и едва умещалось в гробу. Лиловое, отекшее, в черных разводах, оно скалилось на присутствующих оголенными редкими зубами, таращилось губчатой массой, выпирающей из глазниц. Похожее на гнилое желе тело студенисто содрогалось, изо рта то и дело выплескивалась черная жижа, голова норовила упасть на грудь, но ее с двух сторон бережно поддерживали стоящие за гробом детины.

- Эка ее потаскало, - краем уха уловила завороженная Анка чье-то недовольное бормотание.

- Брось, Триша, - ответил другой голос, - Все ж полгода в земле…

- Аксинья почти год пролежала, а сохранилась не в пример лучче… Срамота!

Анка услышала, как Триша на последнем слове с укоризной сплюнул, словно труп был сам виноват в столь плачевном своем состоянии.

- Подайте Раисе доску и известь! – послышался повелительный голос Лысого.

Спустя минуту какая-то бабусечка в платочке принесла простую, ученическую грифельную доску и заточенный обломок известняка. Лысый пристроил доску на столе, покопошился в гробу и очень бережно, стараясь не повредить, вытащил из него тщательно забинтованную задубевшими тряпками руку. Установил на доску и вложил в черные, скрюченные пальцы мелок.

На несколько минут повисла глубокая тишина. Все чего-то ждали, затаив дыхание и, казалось, даже не моргая. Заразившись всеобщим настроением, ждала и Анка.

- Ну же… Раечка, постарайся, - залебезил Лысый, осторожно подпихивая ее под локоть, когда пауза начала затягиваться, - У тебя же только что получалось…

Труп по-прежнему таращился в пустоту перед собой. Анке на мгновение показалось, что в ее губчатых глазницах промелькнуло выражение беспомощной растерянности.

- Я помогу тебе, - подобострастно произнес Лысый и накрыл ее кисть своей, сжав мелок, - Ну, кто первый? Еремей, давай ты, по праву единоутробного брата.

- Да, шо там с её спрашивать? – отмахнулся щуплый старикан, откладывая на край тарелки тщательно обсосанную куриную кость, - Плохо ты её, Батюшка, замариновал! С таким же успехом можно поставить к доске эту жареную курицу...

Послышались одобрительные смешки и шевеление, которые внезапно прервал невероятно противный звук – скрежет мела по грифельной доске. Все навострили уши, следя за тем, как накрытая батюшкиной пятерней рука медленно скоблит по черному графиту.

- Что? Что там, Батюшка?

- Эм-м… тут ничего не понятно…

Поднялся ропот, и Батюшка нехотя произнес с извиняющимися нотками в голосе.

- Раиса глаголет: «Тришка, ты сгниёшь быстрее чем я»

И закончил в некотором смещении: «…сука»

Тришка тут же возмущенно засопел, привстал, словно намереваясь гордо удалиться, потом передумал и сел обратно, вытирая руки о штанины.

- Рая, что с посевной на будущий год? – послышался чей-то выкрик из зала, явно старающийся разрядить обстановку, - Картофку в мае можно сажать будет али еще подморозит?

Батюшка склонился к трупу, почти касаясь ее черной, влажной щеки своей, что-то зашептал в дырку сгнившего уха, и твердый наконечник мелка с трудом принялся скоблить доску.

- Что она глаголет? Ну? – послышались нетерпеливые возгласы.

- Э-э…, - Батюшка выглядел смущенным и растерянным, - Пишет, что сажать можно, но… еще подморозит.

…

Макс снял пару крупных и пару общих планов и выключил почти севшую камеру. Достаточно. Обернулся к Анке и одними губами шепнул: «Двигаем». Та не отозвалась, целиком поглощенная дурацким представлением. Если бы кто-то сказал, что его девушка способна повестись на такую пошлятину, он первым бы расхохотался обидчику в лицо. Неужели повелась на игрища сельского скомороха?

- Слышишь, пошли отсюда… ты же хотела…

- Подожди, - возбужденно отозвалась та, прижимаясь широко открытым, зачарованным глазом к занозистым доскам, - Их было двое!

Максим закатил глаза и хотел уже попробовать донести до любимой, что от перемены слагаемых, сумма не изменится, как ее, словно услышав, поддержали снизу - из зала:

«Ведите Милу! Она посвежее будет!».

…

В «антракте», пока уносили гроб и подтирали оставленную им лужу, Макс блуждал взглядом по сидящим за праздничным столом. То и дело попадались уже знакомые лица – Егора и других мужиков, помогающих ему утром с машиной; бабы Груши, уже порядком захмелевшей; девиц, включая ту, что проявляла к нему болезненный интерес. В своих многослойных, помоечных нарядах сверху она еще больше напоминала пышную бабу-грелку на чайник. Не нашел он только Фросю и мысленно ухмыльнулся этому факту. Видать, этой ночью она решила пропустить праздник, чтобы утешить новоиспеченного вдовца…

Тем временем, вернувшийся к столу Батюшка прокашлялся, призывая к тишине.

- Что ж…, - начал он, - Не получилось у Раисы поделиться своим Знанием, а у нас не получилось воздать ей должное… Но кто из вас, здесь присутствующих, может быть уверен, что у него получится лучше?!

Он гневливо сдвинул брови и оглядел сидящих. Селяне смотрели в ответ безо всякого интереса, а кто-то и с откровенным небрежением. Если батюшка пытался воззвать к всеобщей совести, это у него не получилось.

- Если бы мы дали Рае больше времени, она…

- Нет у нас, Батюшка, времени, - выкрикнула женщина средних лет с дальнего конца стола, - Скоро рассвет, а мы еще ничего не узнали!

- Не уверен, что Людмила ответит на ваши вопросы. Все ж таки чуть больше месяца, как ее уложили на дно. Она и отойти толком не успела…

Зал нетерпеливо загудел, и Батюшка с досадой отмахнулся, дав знак за облезшую, штору, отделявшую «обеденный зал» от техпомещений, которые Макс про себя назвал «закулисьем».

- Что ж… встречайте Людмилу. Она чувствует себя на удивление хорошо и способна не только ходить, но и говорить!

Макс нахмурился. Это еще что за фокусы? Со скептической ухмылкой он принялся снова включать и настраивать камеру, как вдруг зал огласился детским плачем и истошными криками: «Мама! Мамочка!!».

Та самая девчушка с кладбища кричала и вырывалась из рук удерживающего ее отца, тянула руки к рваному занавесу. Полный самых мрачных предчувствий, Макс позабыл про камеру и посмотрел туда же.

…

Людмила, действительно, шла сама, но Максим, не желая верить очевидному, все равно заполошно оглядывал пространство над ее головой. Леска? Но куда крепится?! Будь он внизу, среди остальных, то непременно решил бы, что сумасшедший кукловод расположился на чердаке!

Но даже если допустить, что батюшка тот еще Копперфильд, то как объяснить выражение невыносимых тоски и страдания на лице вышедшего из закулисья мертвеца?!

Внезапно он почувствовал почти болезненное облегчение. Объяснить страдания очень просто. Женщина жива. Актриса? Грим? Спецэффекты? Крис Коламбус и его свита, давящиеся от хохота за дряхлой занавеской…?

…

Людмила, поддерживаемая под локоток одним из «вышибал», сделала несколько шаркающих шагов и остановилась. Глаза ее, ввалившиеся, деформированные, со сморщенными глазными яблоками, уже не могли двигаться, поэтому она по-птичьи дергала головой, пытаясь взять в фокус кричащую дочь.

Девочка не прекращала вырываться, тянуться к матери. Растерянный папаша уже готов был ее выпустить, когда на помощь подоспел какой-то коренастый мужичок, взял девочку на руки и понес из зала, крикнув на ходу: «Только не забудьте про Зорькуспросить!»

Плач отдалился и затих. Затих и зал, глядя на Людмилу. Она стояла, покачиваясь, как пьяная, рядом с «председательским» стулом.

Видно, что над ней только что поработали, постаравшись привести в божеский вид. Успевшие подсохнуть, стоящие сухой, ломкой паклей волосы были тщательно расчесаны. Простое, серое платье потемнело на животе и в паху, пропитавшись гнилостными соками. Руки, как и у Раисы, по самые плечи были туго замотаны тряпками, вызывая ассоциации с египетскими мумиями.

«Минута молчания» продлилась недолго, и зал взревел. То и дело из него неслись, заглушая друг друга, возбужденные выкрики:

- Милка, дитё я опять скинула! Будет еще в этом годе?

- Мила, душенька, а кто мою баньку спалил, не подскажешь?

- Сеять-то в мае можно будет? Картофка нонче совсем плохая - до июня не дотянет!

- Про Зорьку забыли! Митя просил!

Народ начал вскакивать с мест, толкаться, теснить соседей, стараясь придвинуться ближе.

- Тише, дурни! – проревел Батюшка, появляясь из-за ширмы и размахивая руками, - Всем сесть!

Удивительно, но селяне тут же пришипились и, послушно заняв свои места, умолкли. Повисла чудовищная, невыносимая тишина, нарушаемая только звуками разбивающихся о дощатый пол тяжелых капель. Макс без труда нашел источник. Капало - серое, жирное - из-под подола и растекалось лужицей вокруг босых, сморщенных стоп с поджатыми внутрь пальцами. Смрадные испарения поднимались вверх, достигая Максовых ноздрей. Под ложечкой у него засосало, а наступившее было облегчение начало стремительно испаряться. Как-то все слишком… для актрисы…

- Мила, как ты себя чувствуешь? – спросил Батюшка.

Голова женщины закачалась, как у собачки с приборной панели, и с трудом развернулась к вопрошающему. Макс невольно скривился, видя, как сбоку на ее подгнившей шее разошлась кожа. Растянутые, как у рыбы, губы разлепились, оставив при этом на верхней губе изрядный кусок нижней, и с трудом выплюнули слабое, хриплое:

- Болит. Где Зина?

- Это ничего. Ничего, что болит. Боль не вечна. А с дочкой после свидишься.

- Уложите в сухое. Быстрее. Больно.

- Скоро, - потирая руки, ответил Батюшка и, подхватив ее за второй локоть, помог сесть. Она тут же захрипела, послышался влажный хруст, на губах женщины надулись и лопнули черные пузыри, окатив мелкими брызгами стоящую перед ней пустую тарелку и кружку. Макс зажал рот, стараясь сдержать рвоту.

- Может воды? – батюшка склонился к ней, напоминая услужливого официанта с почтительно прижатой к груди рукой. Женщина отрицательно покачала головой и кое-как установила ее ровно.

- Ну… Как водится, первый вопрос от ближайшего родственника. Зину пришлось… Словом, тёть Рима, что ты хочешь узнать у дочери?

Сидящая напротив отца Зины женщина с неприятными, пронырливыми замашками поспешно приподнялась и выкрикнула:

«Куда ты, дрянь, мои грабли запрятала? Весь двор перерыла! Сколько говорила, ложь всё на свои места, так нет, обязательно бросит, где попало, потом ходи за ей подбирай… Я уже и на делянку сто раз…».

- Спасибо, тёть Рима, - перекричал ее Батюшка, и женщина, недовольно умолкнув, села на место, - Суть вопроса ясна?

Людмила несколько секунд молчала. Максим видел – или думал, что видит – как ее веки трепещут, пытаясь моргнуть. Безрезультатно. После она с визгливым свистом втянула в себя воздух и ответила:

- В овчарне. В левом углу. Упали. Под соломой.

- Дура! – отозвалась ее мама, - Ни в жисть бы туда не полезла! И какого…

- Следующий! – нетерпеливо перебил ее Батюшка и перевел взгляд на отца Зины, - теперь Гоша.

Тот, глядя на нетронутую еду в своей тарелке, угрюмо поинтересовался:

- В прошлом году, пока я на пашне был, к тебе… Егор ходил? Зинка - его?

- Ходил. Его.

Через мгновенье послышались торопливые шаги, и где-то вне поля зрения хлопнула дверь. Не поднимая глаз, Гоша молча встал и пошел догонять беглеца.

- Да она, моить, брешет? – послышался несмелый старческий голос.

- Придонные не брешут! – с возмущением отозвался батюшка, - Кто следующий?

- Про Зорьку можно? Митяй просил… Пока не забыли…

- Да сдохла давно евошняя Зорька! Есть поважнее вопросы! Отвечай, какой козёл баню мою сжёг?!

- Больно…, - Людмила снова с трудом набрала в грудь воздух и выдохнула, - Зорька заблудилась, вымя разорвалось. Околела. В березовой роще лежит. Баню Ефим поджег, ты ему третий год долг не отдаешь. Отомстил…

- Ух, паскуда! – взвыл мужичок, отчаянно крутя головой в поисках обидчика.

Снова хлопнула дверь.

- Дык, а что с погодой-то на будущий май? И рот мне не затыкайте! От ентова все мы зависим!

Людмила беспомощно сморщилась, словно хотела заплакать, но слез в ее организме, видать, уже не осталось.

- Уложите. Пожалуйста. В сухое. И Зину ко мне…

- Потерпи, сердешная, - похлопал ее по плечу батюшка и рассеянно вытер повлажневшую руку о рубаху, - До рассвета всего-ничего осталось. Глаголь, покамест время не вышло.

Людмила высунула толстый, серый, как комок сухой земли, язык и попыталась облизнуть губы.

- После… второй седмицы погода установится.

Вопросы сыпались один за другим. Урожаи? Надои? Когда появятся первые рыжики? Кто у кого родится – мальчик или девочка? Чем лечить понос, если бада́н не уродился?

- Про нас не забудьте! – послышался тревожный, звонкий выкрик из девичьего угла. Батюшка пошарил глазами по залу и нашел вопрошающих.

- Да, у нас тут молодежь, а мы про понос… Милочка… Расскажи-ка молодым? Кому подфартит?

Людмила надолго замолчала, потом произнесла:

- Пелагея уже на сносях. Тамара с Захаркой скоро сговорятся, Акулина с пришлым сойдётся.

Зал загудел, из девчачьего угла послышались визги и смех. Только Пелагея не смеялась, а, прижимая руки к груди, заверяла, что врёт Милка, всего-то раз и попробовала… Но ее в общем гвалте никто не слушал.

- Про дитё мое говори! – перекричал их истеричный женский голос, - Третий раз за год скидываю! Будет ли еще?

- Будет, - спокойно отозвалась Мила, - Еще три раза скинешь, а через два года на погост.

- С чего бы это? Лесиной ли че ли зашибёть? – недоверчиво хмыкнула вопрошающая.

- Карцинома левого яичника.

- Че?

- Ладно, кто следующий?! – пытался взять инициативу Батюшка, - Рассвет уже близко.

- Зину ко мне… пожалуйста…

То ли сгнившие мышцы отказались держать Людмилину голову, то ли она что-то почувствовала, но внезапно голова ее запрокинулась и уставилась в потолок. Максу показалось, что ее мертвые, неподвижные глаза остановились прямо на нем. Он отодвинулся в тень, прижимая к себе камеру. Та едва слышно пискнула, возвещая, что заряд батареи близится к нулю. Анка, зажимая рукой рот, бесшумно отползла в темный угол.

- Небо посветлело, батюшка… - послышалось снизу, и Макс снова осторожно приник лицом к щелястому настилу.

Лысый печально вздохнул, хлопнул в ладоши и поднялся.

- Ну, вот и все… Еще надо дать ей с дочерью свидеться.

Народ недовольно заворчал, но Людмилу уже подхватили под руки и аккуратно повели в «закулисье». Селяне, сшибая со стола посуду и еду, ломанулись следом, пытаясь докричаться до жуткого оракула, но путь им преградили батюшкины «братки». Народ потолкался и нехотя потянулся к выходу. Тут и там слышались приглушенные обрывки разговоров:

- Отличная Седмица. Милка много повидала, а ведь и двух месяцев не прошло, как…

- Егор-то… Впрочем, я давно подозревала…

- Раиса впустую искупалась…

- Главное – картофку сохранить, но ежели в мае…

- Я про курей своих не успела спросить. Пёрья лезуть, а что за хвороба не разберу…

- Дык радовалась бы, щипать меньше придется!

- Зинку, моить, себе заберем? Он от нее теперь…

- Вырастить девку надо – она наше будущее…

- А Палашка, сучка, поди с братом кувыркается. Эх, не уследили!

- Где их уследишь? Природа зовет. Тут не только с братом, с самим…

Голоса отдалились, затихли. Повисла тишина, нарушаемая лишь неразборчивым бормотанием со стороны «закулисья» и сдавленными детскими всхлипами. Зину привели. Макс нервно кашлянул и нашел в полумраке оглушенную Анку.

- Я быстро… Завершающие кадры… Представляешь, как это… эта… ну, в общем, как это свидание будет…

Анка не реагировала, по-прежнему зажимая руками рот, словно сдерживая рвущийся наружу крик. Сегодня впервые ее давняя любовь Смерть увидела её саму и… признала.

- Сиди тихо, - шепнул Макс и, так и не дождавшись ответа, поднялся и на цыпочках, изо всех сил стараясь не скрипеть, пробрался вперед – на закулисную сторону. Доски настила здесь были подогнаны тщательнее. Глазу хватит подсмотреть, но не камере. Он нашел круглую дырку от сучка и приник к ней.

Глава 7

Людмилу уже уложили в новый гроб на толстую подушку из белой, сухой травы, прикрыли ей же сверху. Зина сидела рядом с матерью прямо в гробу и, всхлипывая, плела ей косы.

Мертвая женщина успокоилась, губы чуть подрагивали в улыбке, а изо рта её едва слышно несся какой-то заунывный, на одной ноте наговор:

«… пойду к синему морю. На синем море бел-горюч камень Алатырь, на беломкамне Алатыре Богиня Джива сидит, в белых ручках держит белого лебедя и ощипывает его белое крыло… »

«Сказку что ли читает?», - озадаченно подумал парень.

Появился Батюшка со своими «братками», и девочка сразу захныкала, вытянулась рядом с матерью, вцепилась в ее волосы.

- Ну, все, Зинаида, пора прощаться, - он поскреб в затылке, глядя на заливающуюся слезами девчонку, и позволил, - Ладно, но только до Сухого. Тебе еще бабку пестовать, Гоша теперь вам не помощник.

Братки подняли гроб с мирно лежащими женщиной и девочкой, вынесли его на еще темный двор и погрузили в телегу. Распашные створки ворот захлопнулись. «Сельсовет» опустел.

…

- Поехали? – спросил он Анку, вернувшись. Та подняла на него глаза, и Максу на мгновенье показалось, что она не вполне понимает, что он имеет в виду. Но через пару секунд она отрешенно кивнула и поднялась. Он видел, что она оглушена. Он и сам был оглушен. Ничего подобного никогда в жизни не видел и не ожидал, что увидит. Сам он или кто-либо другой. Но помимо вполне понятных чувств – суеверной жути и неверия – его переполняло что-то торжественное, праздничное… почти мелодраматическое…

«…Я пойду по калинову мосту через реку-Смородину, стану супротив мати Морены, поклонюсь ей в ноженьки, лягу в темные воды…» - вспомнились ему тягучие напевные слова. Последние в этой пост-мортем жизни... А может, она до сих пор читает свой пробирающий до костей заговор, покачиваясь под мягким покрывалом из белой травы, пытаясь ввалившимися глазами поймать восходящий над горами диск августовского солнца. И прижимает к груди голову притихшей дочки. Их волосы, спутавшиеся воедино…

- Ну, чего ты? – он помог Анке подняться. Её сотрясала крупная дрожь, глаза лезли из орбит.

- Ты видел, как она на меня посмотрела? - Девушка прижалась горячим лбом к его груди.

Макс кивнул, потом понял, что она его кивок не видит, и ласково ответил:

- Видел. Испугалась? – трудно было разобрать, на кого из них посмотрела мертвая, но если Анка считает, что на нее – пусть так…

Девушка несколько секунд молчала, потом отстранилась и двинулась к чердачной дверце:

- Надо убираться отсюда. Немедленно!

…

Выбравшись на крышу батюшкиной избы, они зажмурились. Солнце еще не выглянуло из-за гор, но небо уже посветлело. Всего пару дней они прожили во тьме, а отвыкли от света так, словно год провели в темном подвале. День обещал быть ярким и жарким. На деревьях и траве сверкала роса, вовсю орали петухи, кричала скотина, где-то вязко журчал последний подсыхающий ручеек. Разве что пустолаек не слыхать. Макс только сейчас задумался, почему в деревне нет ни собак, ни кошек – неотъемлемой части сельской живности… Может, как и птицы, попрятались от странной непогоды?

Анка настаивала на том, чтобы плюнуть на все и немедленно идти за машиной, но Макс решительно потянул ее к домику стариков. Торжественное, праздничное уже улетучилось из его души, оставив после себя лишь жуть, смятение и тревогу. Мысли постоянно возвращались к машине. Что если…? Надо быть готовыми к тому, что они останутся без транспорта. А значит, им предстоит длительный пеший переход, и нужны еда и вода.

Как что-то давно приснившееся, вспомнился Леонид. Где-то он сейчас?...

-Если попадется по дороге, заберем, - отрезала Анка, видимо, припоминая вчерашнюю стычку, - Если же нет…

Макс не стал спорить. Что-то ему подсказывало, что Леонид им не попадется.

В считанные минуты они добрались до стариковского жилища. Баба Груша, распустив по плечам седи́ны и зевая, бродила по горнице и по очереди опускала горящие кончики лучин в миску с водой. Готовилась завалиться спать.

- Что за переполох? – спросила она, когда Анка бегом забралась на чердак и тут же с грохотом обрушилась обратно, прихватив рюкзаки.

- Где набрать воды, бабушка? – спросил Макс. Та кивнула на кадку в углу, и Анка тут же погрузила в нее бутылки. Макс принялся ей помогать, - Пожрать нам чего-нибудь завернешь, бабуль? В дорогу…

Баба Груша озадаченно пожала плечами, но все же полезла в подпол. Вскоре на столе оказались большой кусок вареного сала, несколько ломтей хлеба, россыпь свежих огурцов и зелень.

- Куда снарядились-то? – поинтересовалась она, наблюдая, как Макс торопливо запихивает съестное в рюкзак.

- Уходим, бабушка. Нам домой пора.

- Ну, точно Степан в молодости, - Груша всплеснула руками и с нежностью поглядела на Макса.

- А где, кстати, он? – Макс кивнул на пустой топчан в углу, но Анка тут же его одернула и вытолкала в сени.

- Какого хрена ты болтать начал?! – зашипела она, затравленно озираясь, когда они оказались на дворе.

- В смысле?

- Зачем сказал, что уходим? Неужели нельзя было придумать что-то про поход, пикник или какую другую ерунду?

- Я просто… не подумал… Милейшие ведь старики…

- Да? – она сердито хихикнула, - Уверена, что твой Степан с остальными уже караулит нас у хлева. С вилами в руках.

- Но… зачем им это…, - Макс поскрёб верхними зубами колючую ложбинку под нижней губой и оглядел пустые улицы и дворы. Ни души. Либо все, утомленные «праздничными гуляниями», отправились на боковую, либо… Под сердцем противно заныло.

Из оружия у него был разве что карманный набор туриста. Нож, штопор, ложка и вилка в одной связке. Таким разве что грибочки срезать… Все же он достал его из рюкзака и под хмурым, напряженным взглядом Анки сунул в карман.

- Сдурел? – она невольно перешла на шепот, - Если мы заметим их… ну, или что-то подозрительное, немедленно разворачиваемся и уходим пешими. Понял? Или ты собираешься отбиваться от толпы этой зубочисткой?

Макс нехотя кивнул, но нож оставил в кармане, хотя капелька уверенности, которую он нес, без следа тонула в океане страха и беззащитности. Анка вгляделась в его лицо и удовлетворенно кивнула.

- Я не могу с уверенностью сказать, зачем им это надо, но…, - Анка внимательно сканировала округу на предмет любопытных и недобрых глаз, - Но, если бы они выпускали отсюда, то мы бы узнали об этом месте еще лет двадцать назад из передачи Каневского.

- Не глупи, - Макс поправил лямки рюкзака и с опаской двинулся вверх по улице, к хлеву, - Тот парень точно не отсюда свое письмо отправил.

- А что тот парень видел? – Анка, пружиня шаг, чтобы не топать по бревенчатому настилу, шла чуть позади, - Несколько пустых могил! Смысла было его… удерживать?

- Да уж… Мы повидали гораздо больше… Ходячие мертвяки! Может… нам все приснилось?

- Ничего мы не повидали! Мертвецы не ходят и не говорят. Мертвецы лежат в своих гробах и гниют. Это все, на что они способны, - угрюмо ответила она, и Макс от неожиданности затормозил, удивленно уставившись на подругу.

Она, не отвечая на его взгляд, прошла мимо.

- Аня, постой, - Макс догнал ее и осторожно взял за локоть, - Ты же сама видела…

- Видимо, дело в воде, - она раздраженно стряхнула его руку, - Скорее всего, вода здесь отравлена круглый год, Поэтому они постоянно под кайфом, вот им и мерещится, что нет вокруг ничего, кроме этого села. А в период этих седмиц концентрация токсичных веществ становится критической… Воду они не пьют, но ведь лето, жара, испарения. Надышатся за неделю, а потом откапывают трупы и смотрят «мультики».

- Мы с тобой тоже видели…

- Массовый психоз, коллективные глюки, - резко ответила Анка, и изо рта ее брызнули капельки слюны. Она отерла рукавом губы, затравленно огляделась, а потом резко села на корточки и, скинув рюкзак, принялась выливать из бутылок воду.

- Что ты творишь?! – зашипел он, пытаясь выхватить у нее остатки воды, - Без воды мы…

- В машине осталась еще. Если не хватит, отъедем, как можно дальше от этой дыры и наберем. А если нет машины, значит. пойдем без воды. За двое суток не пересохнем!

Макс понял, что девушка в стадии отрицания. В поиске простых, рациональных объяснений, которые ему лично показались, наоборот, фантастическими. Он скорее поверил бы в Дэвида Копперфильда. Но зачем устраивать такое трудное в исполнении и, без сомнения, дорогостоящее представление для горсточки дремучих деревенщин? А когда деревенщины ушли, представление продолжилось для одной единственной девочки…

«…На синем море бел-горюч камень Алатырь, на белом камне Алатыре Богиня Джива сидит…» - вспомнилось ему напевное и жуткое из гроба вместо более уместного «Стоп! Снято!»

Улица слегка повернула вправо, и на пригорке показался край хлева. Макс одернул Анку за рюкзак и оттащил за угол ближайшей избы. Они присели под окном, прислушиваясь, пытаясь уловить приглушенные голоса, какие-то сигналы, разговоры. Но вокруг стояло тихое летнее утро. Даже скотина, кричащая спозаранку, умолкла, то ли получив необходимую ей порцию заботы, то ли временно смирившись с её отсутствием.

В кронах деревьев гулял ленивый августовский ветерок. Вот и все звуки.

Они опасливо выглянули из-за угла, готовые увидеть местных здоровяков с вилами, но путь был… совершенно свободен.

- Может, успели отогнать машину? Или замок навесили? – пробормотала Анка, не желающая верить, что их просто… отпустят.

Ни засады, ни амбарного замка… Макс снял с петель служащую засовом грубо обработанную доску и распахнул ворота. Анка шумно задышала, всхлипнула и кинулась к мирно стоящей в полумраке машине, потом притормозила и с подозрением велела: «Открой капот. Может, они аккумулятор сняли или свечи выкрутили…».

Макс послушно выполнил ее поручение. Все было на местах. Тогда девушка забралась в машину и счастливо затихла, откинувшись на спинку. Макс проверил багажник – и канистры с бензином, и остатки бутилированной воды на месте. Он с удовольствием приложился к одной, машинально пытаясь припомнить, пили ли они местную воду? Пили, конечно…

- Ты уснул там что ли? – послышался нетерпеливый шепот. Он достал еще одну бутылочку, аккуратно захлопнул багажник и уселся за руль.

- Я не смогу тут развернуться, - сказал он, протягивая ей воду, - Тебе придется выйти и направлять меня, чтобы я не слетел с пандуса.

Анка нехотя вышла. Пока Макс прогревал двигатель, она оглядела хлев. Вчера в темноте она толком не разглядела животных, да и не шибко они ее интересовали. Сейчас же пробивающееся в щелястую крышу солнце высветило четвероногих обитателей. Она поежилась. Большинство животных было вполне нормальным, хоть и выглядело вялым и болезненным, но попадались и явные уродства. Совершенно лысая овца, коза с деформированным черепом, пара телят с безобразными наростами вместо рогов, напоминающими ореховую скорлупу. У одного при этом был только один глаз. На месте второго кудрявилась грязно-белая шкура. Разве что черное пятнышко по центру словно подсказывало, что при иных обстоятельствах тут был бы глаз.

Она тихонько стукнула костяшками пальцев по стеклу, привлекая внимание Макса, и указала на животных. Тот на несколько секунд замер, потом включил заднюю.

Через несколько секунд они были внизу. Ворота Анка не закрыла, но Макс не хотел задерживаться - побоялся, что машина встанет. Почва хоть и подсохла, но все еще была топкой, вязкой, как замазка. Животные в загонах, не должны разбежаться… А если разбегутся, то и хрен с ними…

- Видел? – спросила Анка, когда он тронул машину и на малой скорости, чтобы не шуметь, двинулся в обход деревни, - Это вода! Может, тут захоронены радиоактивные отходы?

- Но люди вполне здоровы…, - ответил он, отчаянно выкручивая руль, когда машина начинала буксовать.

- Ну… может, человеческие уроды не выживают, в отличие от животных… Ты ведь не будешь спорить, что деревня вырождается…

- Не буду.

Некоторое время спустя ехать стало намного легче. Они начали взбираться на спасительный холм. Анка без конца оглядывалась, пытаясь засечь запоздалую погоню, но деревня стояла на удивление тихая и мирная в лучах желтенького утреннего солнца. Длительный пологий подъем встречал их оставленными их же автомобилем колеями. Придавленная мокрая трава уже начала отряхиваться, приподниматься. Вскоре совсем сровняется, словно и не было тут никакого авто…

Макс вдруг резко затормозил и, скрипнув ручником, достал с заднего сидения камеру. Анка непонимающе уставилась на него.

- Мы – идиоты! – воскликнул он, - Ведь я постоянно снимал! Если это все лишь радиоактивный морок, то…

Он включил перемотку, и пока изображение беспорядочно мельтешило на маленьком экранчике, тяжело сглотнул… Что если запись действительно покажет лишь гору гнилого мяса?…

Включил на воспроизведение и облегченно выдохнул. Мертвая женщина с качающейся головой вещала в зал свои дурацкие предсказания.

Анка отвернулась, к горлу подступал комок, по спине, несмотря на усиливающуюся жару, сбегали холодные ручейки пота. Она чувствовала себя бесконечно напуганной, дезориентированной, больной, грязной и уставшей. Наверное, что-то подобное ощущал и труп во главе стола… Который потом посмотрел прямо на нее – глаза в глаза, словно отметил… Нет, не думать об этом. Это верный путь в психушку!

- Что? – рассеянно спросила она, словно издалека уловив сбивчивый Максов бубнёж. Он явно взбодрился, убедившись, что теория с «мультиками» оказалась ошибочной.

- Я говорю, представляешь, какие возможности! А эти идиоты растрачивают их на своих «курей» и «картофку». Аж, зло берет! Но, с другой, стороны, тем лучше для нас.

Анка глядела на него безо всякого выражения, и он начал кипятиться еще больше, едва не подпрыгивая на сидении, раздраженный ее молчанием.

- Нет, это путешествие мы оставим пока в тайне, - почти кричал он, - У нас есть хорошие сбережения, да и кое-какие старые материалы можно из загашника достать, смонтировать, если вдруг прижмет! Нет, ты прикинь! Тотализаторы! Скачки! Сраные Олимпийские игры! Курсы акций! Грядущие войны, эпидемии… Ты представляешь? Нам не пришлось бы больше никогда работать! Можно немедленно завести ребенка! Мы имели бы все, что…

Анка отвернулась обратно к окну, глядя на медленно приближающуюся вершину холма. Вот и рощица, где они встретили Лёню с Ксенией… Река теперь была по правую руку и текла, как ей и полагалось, вниз по склону – в деревню. Тихая, светлая, не такая, как два дня назад.

Все, что Макс с пеной у рта ей доказывал, приняв ее молчание за отрицание – она прекрасно понимала, но ей это было сейчас совершенно не интересно. Все, чего она хотела – это в благостном молчании просто убраться отсюда, уснуть в пути, а проснувшись, увидеть за окном придорожную забегаловку с мангалом, проезжающие мимо машины, людей, горящие на трассе фонари…

- Что молчишь? – спросил Макс, - Все еще будешь меня убеждать, что мы мультиков насмотрелись?

Она пожала плечами, и нехотя, без стремления к спору, ответила:

- А ты не задумался, почему при таких фантастических возможностях, эти люди не стали олигархами, а продолжают жить в жалкой деревушке на курьих ножках?

- Конечно, задумывался. Это…

Макс резко замолчал и сбросил скорость. Они уставились вперед на «свадебный дуб», под которым, разминая затекшие ноги, поднимался дед Степан.

- Не открывай! – взвизгнула Анка, - Заблокируй двери и проезжай мимо!

- Ты окончательно ёбнулась, - огрызнулся Макс и, опустив стекло, крикнул:

- Подвезти?

Степан неуверенно потоптался на месте, оглянулся на едва заметную тропку, петляющую прочь в прибрежных зарослях. Потом неожиданно склонился, оторвал от подола своей простой домотканой рубахи тонкую полоску и привязал её на ветку рядом с другими.

- А мы думали, это свадебные ленты, - усмехнулся Макс.

- Не бывает здесь свадеб, - угрюмо отозвался Степан, - Это мои метки. Праздник я тут отмечаю…

Он заковылял к машине. За спиной у него болтался ветхий и, судя по всему, совершенно пустой брезентовый рюкзачишко. Подойдя к водительской дверце, он глянул на ребят – приветливо улыбающегося Макса и истерично озирающуюся в поисках засады Анку - и молча забрался на заднее сидение.

- Куда тебе, дед?

Степан некоторое время молча смотрел вперед, и Макса страшно озадачило выражение его глаз. Боязливая надежда и страх эту надежду потерять.

- Ноги затерпли, пока взбирался, - как-то безжизненно отозвался он, - Присел отдохнуть, а тут вы… Подкиньте вон до той рощицы, а дальше я сам.

Макс кивнул и, отвернувшись, включил передачу.

- За грибами что ли? Или на рыбалку?

- За грибами…

Они проехали всего несколько метров, когда заросшая проселочная дорога, сияющая утренней росой, вдруг подернулась рябью, а затем непостижимым образом опрокинулась и накренилась, внезапно являя в лобовом стекле совсем иной пейзаж...

Глава 8

Макс резко ударил по тормозам, и мотор заглох. Несколько томительных секунд все трое молча глазели на мирно дремлющую прямо по курсу крошечную деревушку «на курьих ножках». Максу она снова показалась заплесневелым остатком на дне зеленой суповой миски. Мучительную паузу ровным, но совершенно безнадежным тоном нарушил Степан:

- Сдай назад, здесь один черт по скальнику не спустимся.

- Чт… чт… о…? – прохрипел Макс, а в голове заиграло веселенькое «Карусель, карусель, прокатись на нашей карусеееееели!»

- Сдай, говорю, назад. Там развернемся.

Ничего не соображая и полностью отдавшись на волю Степана, Максим включил заднюю и отъехал несколько метров по собственным следам. Внутри замутило, перед глазами снова поплыло и… Вот она! Вожделенная дорога домой мелькнула снова и через секунду скрылась за тут же начавшей отдаляться верхушкой холма.

Нога отпустила педаль, и несколько секунд машина по инерции сползала задом с холма. Потом Макс машинально остановил автомобиль и, дернув ручник, закрыл лицо дрожащими руками. В голове все еще крутилась веселая карусель. Он словно вернулся в свой первый школьный перепой с вертолетиками и прочими прелестями.

- Дед? – сдавленно спросил он, не отнимая рук от лица, - Что это?

- Это называется «не получилось», сыночек, - он почувствовал, как пахнущая дрянным куревом старческая рука похлопала его по плечу, - Разворачивайся и поехали. Ографена еще спит, поэтому позавтракаем во дворе…

- Ну, уж нет! – взвизгнула хранящая до этого молчание Анка, - Это просто оптическая иллюзия. Какие-то преломления света. Как в Китае однажды в облаках проступило изображение Колизея. Дави на газ и не вздумай останавливаться!

Макс с сомнением посмотрел на свою девушку и взялся за ключ зажигания. Может, и правда…?

- Я бы не советовал тебе…, - послышалось с заднего сидения, но Макс решительно отпустил ручной тормоз и вдавил педаль в пол. Мощный мотор оглушительно взревел, и внедорожник взлетел по склону. На самой вершине колеса почти на метр оторвались от земли. Тропа открылась дальше, чем в прошлый раз. Вот она, такая близкая, такая… вожделенная!

Макс крепко зажмурился, почувствовав все то же – вертолетик, тошноту, какое-то дребезжание во всем теле, а потом внедорожник всем весом рухнул на землю. Макс чувствовал, как его накренило вперед, но, не открывая глаз, продолжил вжимать педаль в пол. Удар, еще удар, под днищем страшно заскрежетало.

«Скальник…», - понял он и распахнул глаза. Вокруг мелькали огромные каменные валуны с острыми навершиями. Цепляли днище, распарывали его, как консервную банку. Заднее левое колесо оглушительно хлопнуло, машину повело боком, а в приоткрытое окно потянуло бензином.

Он остановился, перевел дух и посмотрел на Анку. По лицу ее струилась кровь – видать, приложилась о приборную панель. Но в этот миг он совершенно не испытывал к ней сочувствия. Оптическая иллюзия, говорила она? Преломление света? Колесо можно и тут заменить, а вот… Дай бог, если всего лишь расплескался бензин из канистр в багажнике.

Анка, почувствовав ненависть в его взгляде, подняла на него залитые кровью и слезами, перепуганные глаза, и он едва сдержался, чтобы не влепить ей пощечину. Он вышел в занимающийся чудный, жаркий день, напоенный ароматами зрелых трав, и заглянул под машину. Там не капало – лилось. И, судя по всему, не только бензин. Следом вылез Степан, участливо похлопал Макса по плечу.

- Дед…, - Максим схватился за взмокшие от пота волосы. Что он хотел спросить? Есть ли в деревне автосервис? Голова шла кругом, хотелось просто… проснуться. И чтобы на плече его спала… какая-нибудь другая девушка.

- Не получилось у вас, Максимка, - произнес дед, поправляя лямки своего рюкзака - Но ты не кори себя и девчонку свою не вини. Тут нет вашей вины, мало кому удается отсюда бежать. Это чисто вопрос… везения.

Степан развернулся и мелкими, стариковскими шажками стал спускаться со скалистого, коварного склона, то и дело, чтобы не упасть, приседая и цепляясь за острые валуны.

Макс некоторое время в тупой растерянности смотрел ему вслед, а потом мирную тишину, напоенную теплым ветром, разорвали посторонние, скребущие звуки. Он обернулся, рванул к Анке и выбил у нее из рук зажигалку, которой она чиркала, пытаясь прикурить.

Она взглянула на него с ошарашенным, каким-то пьяным изумлением и тут же получила пощечину. Сигарета сломалась и отлетела, щека мгновенно начала наливаться кровью.

- Мало тебе, что я машину раскурочил?!– заорал Макс, - Спалить её захотела?!

Выражение беспомощности и непонимания на залитом кровью лице будило жгучую ярость.

- Захотела остаться со своими драгоценными покойниками?! Тупая корова!

- Мася…, - девушка покачнулась и осела на камни, - Ты ведь понимаешь, что…

- Да! Прекрасно понимаю! Это все оптическая иллюзия, как у китайцев! А сами мы, напившись отравленной воды, смотрим мультики!!! Только, знаешь ли, ни мультики, ни иллюзии не выводят из строя машины! Это делают острые камни, по которым ты заставила меня гнать на скорости 80 км\ч!

Анка молча всхлипывала, держась за ушибленную щеку, а Макс с тоской и ужасом посмотрел на деревушку внизу. Теперь понятно, почему их не интересует ни курс доллара, ни скачки, ни Олимпийские игры…

…

Глубоким вечером он, держа обессиленную Анку на руках, робко постучал к старикам. Вошел.

- Нагулялися? Тащи ее на чердак, касатик, и спускайся ужинать, - приветливо произнесла Груша, хлопоча по хозяйству.

- Ане тоже надо поесть, - отозвался Макс.

- Она ж у тебя на ногах не стоит. Я и подумала… Впрочем, конечно, садитесь оба.

Максим встретился глазами со Степаном, который уже поел и, не поднимая на него глаз, пил что-то из высокой глиняной кружки. Чай? Бывает ли у них чай? Или они тут запаривают полынь, одуванчики, мокрец?

Он сделал движение, чтобы опустить Анку на пол, но она жалобно, без слов заскулила, и уцепилась покрепче за его шею.

- Пожалуй… Я, действительно, лучше отнесу её наверх…

Кое-как он забрался по лестнице и, уложив девушку на сеновал, распрямился и жадно задышал. Анка была совсем легонькой, невесомой девчонкой, несмотря на высокий рост, но даже кот ощущается обузой, если полдня таскать его на руках. Кроме того, от нее… попахивало…

Весь этот день он уговаривал себя, что и от него самого, без сомнения, разит, как от козла. Шутка ли – таскаться несколько дней без душа! Но от Анки шел какой-то особый, гнусный запашок, не имеющий ничего общего с вонью потного или грязного тела. От нее тянуло чем-то тяжелым, жирным, селедочным, словно она не подмывалась не два дня, а целый год. Этот запах окутывал ее, навязчиво лип к лицу, забивался в ноздри, заставлял его вдыхать через рот и, только отвернувшись в сторону.

- Есть хочешь? – неуверенно спросил он, глядя сверху вниз на ее утонувшую в сене, дрожащую фигурку. Девушка, вместо ответа, перевернулась на бок, закрыла уши руками и подтянула колени к груди.

…

Макс протяжно рыгнул, смакуя выходящий из него пряный, густой дух бараньей похлебки, которой накормила его баба Груша. На краткий миг вспомнилась слепая, лысая овца в хлеве, но он быстро отогнал неприятный образ. Со своей стороны к столу он принес небольшой пакетик соли, каким-то чудом оказавшийся в рюкзаке. Впервые даже Степан оживился, щедро присыпав и хлеб, и овощи и саму похлебку, и, жуя, блаженно мычал. Баба Груша же только поморщилась. Для нее соль была чем-то диким и горьким.

Несмотря ни на что, приятно было просто сидеть на широкой завалинке бок о бок со стариком и курить. Каким бы чудовищным ни был этот день, он закончился и больше не преподнесет новых сюрпризов.

До заката они мотались по бесовскому распадку, пытаясь выбраться. Пешком. Анка сдулась после двух склонов, и ему пришлось усадить ее на закорки и по очереди атаковать каждый из четырех холмов, но безуспешно. Взбираясь на один склон, он делал несколько шагов и оказывался на противоположном спуске. Отходил назад и возвращался в исходную точку. Чувства «вертолета», дезориентации, тошноты и страшной, иссушающей усталости, усиливались при каждом «переходе», но ничего не менялось. Распадок оказался замкнутым кругом, и Макс, к концу этого безнадежного дня, ощущал себя тараканом, бегающим по ободку миски…

- Тридцать пять лет минуло, как я здесь обосновался, - нарушил молчание Степан, - Нас целая компания была. Товарищей. Взяли отпуск на заводе и отправились на двух мотоциклах в леса. Славка – бригадир и братья-электрики Игорь и Миша Дудь.

Макс покосился на старика, замялся, сказать ли, что совсем ему сейчас не охота слушать этот рассказ. Он только еще глубже погрузит его в пучину безнадёги. Может быть, завтра, на свежую голову… Может, во сне ему придет какая-то отгадка этой дикой путаницы? Она наверняка где-то совсем близко. Достаточно просто успокоиться, выспаться, отдохнуть… Но слова не шли с языка, а Степан, тем временем, продолжил:

- Занесли нас черти на южный склон. Там, в жидких рощицах маслят видимо-невидимо! Хоть косой коси! Поставили палатки и давать «косить». Две бутылочки «Пшеничной» скосили, и тут дождь полил. Да такой, что никакая палатка не спасёт. Та Седмица не чета нынешней была. Настоящий потоп. И тучи вот так же низко-низко цепляли края холмов. Как крышка на кастрюле. Поняли мы, что застряли в этом лягушатнике надолго, спустились в деревню и напросились к первой попавшейся бабке пожить. Кажется, Матрёной ее звали, а может, и Марусей… память уже не та… Да и как – напросились? Не пришлось, собственно, напрашиваться. Стукнули в ближайшую избу, бабка и впустила. Как в сказке, обогрела, накормила и спать уложила. Разве что в баньке не попарила.

Но воду, как ты понимаешь, на помывки не тратили, берегли для питья и еды. Странным нам только показалось, что она вопросов никаких нам не задавала. Плевать ей было, кто мы и откуда. Как и всем остальным. Мы с тобой для них – Приливные, паря. Из пустоты выброшенные и по определению не имеющие прошлого. Пустые, чистые листки. Но мы-то тогда еще не знали ничего, похихикали да и плюнули. Детей нам не крестить, переждать бы дождь и убраться.

Вопросов она не задавала, но прочитала… к-хе… инструктаж. Дескать, воду пить только из кадки в сенях, ноги не мочить, да и вообще лучше не высовываться. В общем, ты все то же от Ографены моей слыхал. Ничего нового. Высовываться мы и не помышляли. Деревушка будто бы стояла на дне зловонного, пропахшего тухлой рыбой болота. И, казалось, не будет этому потопу конца. Но в последний день дождь перестал, тучи немного поднялись, и мы вышли размяться и проверить наши мотоциклы. Местные готовились к празднику, и по деревне гуляли ароматы свежей выпечки и жарёхи. Девицы – а их было тогда гораздо больше, нежели теперь - проходу нам не давали. Мы с Санькой семейные были и твердо решили к вечеру, как подсохнет, забраться в седло, а вот братья Дуди повелись на девчонок и перенесли отъезд на утро.

Мы целый месяц были уверены, что им удалось прорваться… пока я случайно не наткнулся на них в западной роще. Повесились рядышком на березе. Славка тогда уже болел сильно, но все же поднялся и помог мне похоронить товарищей. На сухом.

- Болел? – Макс вынырнул из унылой задумчивости, - А что с ним… было?

- Еще в первый день мозоли в новых штиблетах натер, ну и… загноились. Через неделю рядом с ним находиться то́шно было. Нога разлагаться начала и воняла так, что хоть святых выноси. Я, конечно, перевязки делал. Да и Матрёна какие-то примочки устраивала, но без толку. Он через три месяца по соседству с нашими парнями прилег. А я остался здесь. Ографена быстро взяла меня в оборот, и я оглянуться не успел, как у нее прописался.

- Вот так просто взял и прописался? – Максим скривился, - И даже не попытался вырваться? Разобраться, что к чему?

Степан хмыкнул и, кажется, впервые с момента знакомства улыбнулся. Сухо, криво, неумело, словно давно разучился.

- Шутишь? Да я за проведенные здесь годы каждый миллиметр этой мышеловки чуть ни с микроскопом изучил. Исписал целый том Достоевского своими заметками, - он поймал недоумевающий Максов взгляд и снова хмыкнул, уже смелее, - С собой книгу брал. Думал, на природе почитать. Так вот между строчек ее всю заточенным угольком и исписал. Груша, правда, потом до нее добралась и частично на растопку пустила, а частично - в «комнату раздумий», раздербанила и на гвоздик нанизала. Но она не со зла. Читать здесь все равно никто, кроме Батюшки, не умеет.

- Батюшка… значит, он тоже из наших? Из приливных? А он что думает?

- Да ничего он не думает, - Степан отмахнулся и принялся скручивать очередную козью ножку, - Его все устраивает. Он за пару лет всего до меня «приплыл». Я однажды к нему сходил, в надежде, что вместе доту́мкаем, как отсюда выбраться, но единственное, что смог выяснить – это что беглый он. Умудрился из тюрьмы удрать и тут схоронился. Да так схоронился, что ни в жизнь никакая милиция не найдет. Это ему кажется высшим проявлением справедливости. Он настолько съехал, что считает, будто Господь и место это создал с единственной целью - уберечь его, Батюшку, от всевидящего ока советской милиции.

- Нет, Степан, больше ни Советов, ни милиции…

- Да знаю я… Это привычка…. – Старик помолчал, - Поначалу-то он не боялся ничего, ходил гоголем, пока его кой-кто из новеньких не попытался тюкнуть. Тот приливный потом во главе стола сидел… ну, ты понимаешь. А Батюшка стал меры принимать. Завел себе апостолов из местных, которые от него ни на шаг… Тогда же он приливных запретил допускать на эти бесовские сборища, чтобы, значит, никто неправильных вопросов мертвым не задал и, не дай Бог, не обнародовал выход, если таковой имеется. Здесь он уважаемый человек, почти что Глава, считает себя мессией в этом гнилом распадке и не хочет снова превратиться в беглого психопата-уголовника.

- Беглого, говоришь? А что он…?

- Говорит, вроде как дочку «замариновал» по примеру какого-то чокнутого итальянца. А, учитывая его страсть к сохранению покойников, этому можно поверить. Только, сдается мне, не из тюрьмы он бежал, а из желтого дома…

Они замолчали. Переваривая услышанное, Макс смутно порадовался, что дед не стал рассказывать, как сам понял, что оказался в ловушке. Это только снова разбередило бы ужас в его, Максовой, душе. Скоро он, без сомнения, найдет разгадку этого ребуса и выведет селян из мышеловки, аки Моисей народ Израилев. А потом… потом вернется и построит вокруг «мокрого» пятиметровый забор с колючей проволокой и дюжиной голодных доберманов внутри.

- Мне пришло письмо, - озвучил он свою главную надежду, - Анонимное. Год назад здесь у вас толкался парнишка…

- Был, да… - согласился Степан, припоминая.

- Он… как-то выбрался. И ни полсловечком не обмолвился о каких-то затруднениях…

Дед пожал плечами.

- Бывает, кто-то и выбирается. За то время, что я здесь, многие приходили, и некоторые уходили. Но я так и не понял, как. Не нашел ни единой закономерности. Разве что уйти легче тем, кто только что пришел, - он поглядел на Макса, скривился, подбирая слова, - Представь песчаный пляж во время прилива. Волна выносит на берег мириады песчинок и, не прекращая движения, тут же большинство их забирает обратно в океан. Если уцепишься за эту волну, то есть шанс быть смытым, но если помедлишь или вынесет прибоем дальше других, то так и останешься на веки вечные на берегу.

Деревня эта для остального мира существует лишь в последнюю неделю июля. Во все остальное время вы просто пройдете, проедете или пролетите мимо и ничего не увидите, кроме безлюдного распадка. Но если уж вас занесло сюда, то все, суши весла. Везунчики, что проскакивают, даже не понимают, как им повезло, а потому и в набат не бьют. Подумаешь, побывали в гнилой деревушке у черта на куличках. Даже вспомнить нечего…

У Макса что-то забрезжило, защекоталось внутри, он даже подпрыгнул:

- Дед! Ты говоришь, с отливом уйти можно. Мы, когда только приехали, видели, что речка текла вверх по склону! Быть может, если скараулить ее и по воде…

Степан покачал головой.

- Самый умный, думаешь? Пробовал. Каждый год, пока в силе был. Все то же самое – плывешь по течению, а наверху тебя все равно выбрасывает на противоположный склон – на камни.

Он посмотрел на поникшего Макса, похлопал его по плечу.

- Не отчаивайся. Ты молодой, умный. Впереди долгая жизнь! Быть может, тебе удастся разгадать эту загадку.

- Не на это я мечтал потратить свою жизнь, дед…

- Боюсь, твои мечты здесь не играют никакой роли… Я ведь тоже не так, не здесь, собирался прожить свою жизнь, но пришлось. Я много наблюдал и анализировал. Думаю, что бы тут ни произошло, оно произошло сравнительно недавно. В 1985-ом, когда я тут застрял, уже никого не осталось, кто помнил бы Событие, как не осталось никого, кто помнил бы или слышал о тех, кто застал Его. Но все равно, я думаю, что с тех пор прошло не больше ста пятидесяти лет. Иначе язык и архитектура были бы более архаичными.

Думаю, изначально деревня была большая и занимала весь распадок. По сей день у подножия холмов можно отыскать остатки старых жилищ. То, что скот по-прежнему есть, говорит о том, что когда-то здесь было огромное стадо. Да, он вырождается. Как бы животных ни берегли, все равно без свежей крови они чахнут, и все чаще приходится умертвлять приплод, ибо он непригоден даже в пищу. А вот мелкая живность – кошки, собаки давно пропали. Многие из коренных жителей даже не знают, что это за зверюшки. Думаю, это потому, что их изначально было немного. Редко кто держал больше, чем одного пса и пару кошек. Время суровое было – самим бы прокормиться, да скот прокормить. Лошадь вот последняя осталась. Старая уже, больная. Боюсь, через несколько лет и она лишь в воспоминаниях останется, а вскоре, за неимением письменности, и воспоминания умрут…

- Птиц тоже нет…, - задумчиво поглядел Макс на темнеющие лесами склоны. И так ему вдруг захотелось услышать карканье вороны или писк совят… Он уцепился за последние Степановы слова, - Но ведь… И ты, и батюшка умеете писать! Наверняка есть еще такие же приливные, которые могли бы объединиться, научить местных, убедить, что мир не ограничивается этим распадком, всем вместе отыскать выход!

Старик, отмахнувшись, вздохнул.

- Из старых приливных только мы с Батюшкой и шевелимся еще. Остальные умерли. Кто сам решился, а кто от болезней. Здесь ведь если грипп с осложнением подхватил – считай, что все, откукарекался. А самого Батюшку бесполезно тормошить. Помнишь? Здесь он не бегляк-уголовник, а самый уважаемый человек, грамоту знает, покойников в мокрое готовит, чтобы, значит, подвижность более-менее сохраняли. Большинство ведь после возвращения говорить уже не может и остается надежда только на руки… Что напишут о том, что повидали… А местные…, - дед тоскливо усмехнулся, - Люди тоже почти выродились, Максимка. Сейчас в деревне проживает тридцать мужчин и около полсотни женщин (включая старух и малолеток). Все они волей-неволей уже породнились. Стараются, конечно, избегать прямых кровосмешений, но куда там, если кровь так и так уже одна на всех. И влияет это не только на внешний там вид или здоровье, но и на мозги. Все поголовно вялые, апатичные, не видящие дальше своего двора. Плевать им на все, сыночек.

Макс нехотя кивнул, припомнив удивительные по примитивности вопросы, которые задавали местные потусторонним силам.

- Нет смысла их просвещать или спасать, - старик затушил окурок, - Они, считай, уже мертвы. Все, чего жду – это какой-нибудь страшной болезни, вроде бубонной чумы, которая положит конец этой деревне, упокоит ее, наконец. Но, словно по чьей-то злобной воле, ежегодно сюда приносит свежую кровь. Смысла от нее никакого, изменить что-то она не в силах. Только продлевает страдания этого народа.

- Поэтому ты так злобно косился на нас, когда мы приехали? – хмыкнул Макс.

- Это не на вас была злоба, а на те силы, что привели вас в самое ненужное время в самое неподходящее для этого место. Мне искренне жаль, Максим, что у вас не получилось выбраться, но, как говорится, пока есть человек – есть и надежда… Ты, главное, не отчаивайся, а как станет совсем тошно, вспомни про свой ремень и что деревьев тут по-прежнему прорва. Ты ведь прав. Не стоит это место того, чтобы тратить на него свою жизнь.

Старик поднялся, кое-как распрямил затекшую спину и, тихонько скрипнув отсыревшей дверью, ушел в дом.

Макс посидел еще некоторое время, размышляя над последними словами Степана. Удивительно, но они его не напугали, а успокоили. По крайней мере, один надежный выход у них есть… Он сам удивился, насколько спокойно думал об этом. Видать, издерганная нервная система сказала: «Ша, братцы! Перегрев!» и дернула вниз рычаги рубильников.

Он достал очередную сигарету, мысленно напомнив себе, что надо экономить, закурил и обозрел раскинувшееся над ним чистое, звездное небо. Ни единой морщинки не было над холмами. Ничто не указывало на то, что там, по периметру есть какая-то граница, наподобие Кинговского «Купола». К каким инопланетянам взывать? Вспомнились Братья Стругацкие с их «Пикником на обочине». Надо спросить Степана, читал ли. Вроде книга вышла раньше, чем он здесь оказался…

Когда приглушенное стариковское бормотание за стеной стихло, Макс, крадучись, пробрался на чердак, нащупал в сеновале Анку и улегся рядом, пристроив ее голову себе на грудь. От девушки плохо пахло. Очень. Надо бы на утро выпросить для нее баню. Есть ли здесь мыло? А пена для бритья? Глупые вопросы. Стараясь спрятаться от запаха протухшей селедки, он зарылся носом в ее волосы. Голова тоже пахла скверно – грязными волосами и болотом, но хоть не селедкой. В какой-то миг он смог уловить слабые нотки любимого Анкиного шампуня, уцепился за него, как за мамину колыбельную, и погрузился в прерывистый, беспокойный сон.

Конец 1 части

Глава 9

Часть 2

Он резко проснулся и расширенными от ужаса глазами уставился в потолок. Сердце бешено стучало в висках, воздуха категорически не хватало.

«Инфаркт? Инсульт?» - пронеслось у него в голове прежде, чем он осознал, что ему просто приснился кошмар, а воздуха не хватает потому, что на грудь навалилась девушка. Какая же она… тяжелая…

Он попытался ее сдвинуть, но она, не просыпаясь, сонно заворчала и уцепилась за него еще крепче.

Кошмар потихоньку отступал, мерк. Сердцебиение улеглось. Макс перевел взгляд на серую муть за окном и некоторое время пытался сообразить, что сейчас – день, утро? Вечер?

Потом вспомнил, выбрался из постели и подошел к кадке в углу. Забулькал в ней деревянным половником, напился. Как старый при́ход, на него вновь обрушился только что виденный кошмар, он зажмурился пытаясь его прогнать, отдышаться.

- Ты чего подскочил?

- Сон…, - Макс открыл налитые кровью глаза и посмотрел через плечо. Акулина сидела в кровати и зевала. В прорехах старой домотканой рубахи виднелись огромные тяжелые полукружия грудей, среди вязаных покрывал белело рыхлое бедро. Длинные серенькие волосы сальными ручейками текли по плечам, спине.

- Ложись, еще рано. Надо хорошенько выспаться перед Праздником.

Макс едва сдержал гримасу отвращения, но тут же с отчаяньем почувствовал, что организм по-своему отреагировал на открывшееся ему зрелище. Яйца под застиранными до дыр трусами подтянулись, а член начал наполняться кровью. Акулина мгновенно заметила эту метаморфозу, стряхнула сонливость и, поспешно прикрывшись, угрожающе зашипела: «Даже не думай…»

- Знаю, не дергайся, дура, - он отвернулся и принялся торопливо набивать козью ножку самосадом. Чудовищное курево, но он к нему уже привык. Затхлая вода из кадки тяжело плескалась в желудке, руки с похмелья тряслись, рассыпая плохо просушенные листья. Затылком он чувствовал настороженный, сверлящий взгляд, чертыхнулся и вышел во двор. Кое-как закурил, прикрывая самокрутку ладонями.

Деревня, как и в прошлом году, уже гудела. Пироги, жарёха, кто-то даже заморочился с холодцом, пустив на убой в честь Праздника одну из старейших свиней.

«Студень», - поправил он себя, - «Здесь по старинке его называют студнем».

Пропитанный алкоголем желудок сжался. Захотелось чего-то легкого, но богатого белком, вроде сашими… или, на худой конец, простого куриного бульона… Но куры все передохли еще прошлой осенью, и местные, поубивавшись пару недель, благополучно о них забыли. Скоро такая же участь постигнет и овец…

Словно отозвавшись на его мысли, со стороны Большого Загона послышались возня и блеянье. Максим вспомнил, что на днях деревня решила забить двух из трех оставшихся баранов. По причине почтенного возраста от них уже не было толку, а жрали они за четверых. Теперь вся ответственность за будущий приплод осталась на последнем барашке – молодом, но рахитичном и совершенно слепом…

Блеянье приблизилось, и Макс, затушив окурок, торопливо вернулся в дом. Он боялся, что мужики попросят «пособить», а он не сможет отказать. Нет уж. Только не сегодня. Акулину по причине скорых родов не тревожили, и он бо́льшую часть времени прятался от людей за ее широкой спиной.

- Кто тама? Макарка? – спросила девушка, зевая и лениво собирая сальные волосы в узелок.

- Не знаю. Наверное, - Макс некоторое время наблюдал за ее передвижениями по сумрачной комнате. Нехотя глянул на выпирающий под рубахой огромный живот и в который раз подивился, что ничего не чувствует к находящемуся там ребенку.

Тоска, уже давно ставшая его неизменным спутником жизни, вдруг обрушилась с новой, невиданной силой. Он бы задушил ее, как обычно, самогоном, но сегодня ему ни в коем случае нельзя напиваться. Вот смеху будет, если он проспит в пьяном угаре свой единственный шанс.

Сердце сковали вина и стыд, но он, глубоко погрузив голову в плечи и, воровато озираясь, вышел во двор, а потом двинулся,оскальзываясь на подсыхающей глине, к своему прежнему жилью. Скоро ему предстоит встреча с бывшей подружкой.

…

Около двух месяцев они пытались найти выход. Разрезали на «флажки» всю одежду, которая была при них, а так же автомобильные чехлы и сняли со «свадебного дуба» все Степановы ленточки. Они не частили - выставляли отметки каждые полтора метра – но их все равно едва хватило на два склона. Пришлось тратить драгоценные дни и прореживать уже имеющиеся, чтобы закрыть периметр до конца.

Они были уверены, что не может быть в этой Вселенной ничего монолитного, цельного. Даже бильярдный шар, каким-бы гладким он ни был, при микрорассмотрении оказывается полным морщинок и пустот. Лазеек, через которые можно прошмыгнуть. Надо только набраться терпения, нащупать такую червоточину и… удрать.

С самой Седмицы Анка плохо себя чувствовала, и постепенно ей становилось все хуже. Ясно было, что во время купания в затопленной могиле она подцепила какую-то заразу. Как бы часто она ни мылась, от нее продолжало вонять. Тяжелый, кислый душок, который пропитал ее насквозь, и никакая баня не могла его прогнать, хоть она и требовала ее топить дважды в день к большому неудовольствию бережливой Груши. Но запах – еще полбеды.

Она ослабла, подурнела. Прелестное, тонкое лицо отекло, засалилось и покрылось подростковыми угрями, а тело - чем-то, что местные старухи называли «приливной потничкой». Мелкие и крупные, отчаянно зудящиеся россыпи гнойных прыщей на спине, груди и животе. Старухи давали какие-то горькие отвары, но Анка, вежливо благодаря дарительниц, сразу после их ухода выплескивала настои за дверь. Кроме того, девушку постоянно тошнило, она почти не могла есть и к концу второго месяца ослабла настолько, что спускалась с чердака только в туалет.

А спустя еще несколько дней баба Груша, гоняя веником по избе жирных, зеленых мух, без обиняков попросила их переселиться. Макс попытался ее убедить, что приют насекомым дало что-то испортившееся в подполе, но получилось у него это крайне неуверенно. Он смутно надеялся на поддержку Степана, но тот не сделал ни малейшей попытки заступиться за них. Впрочем, Максим не держал на него обиды. Для деда из проблеска надежды они превратились в очередную потенциальную подкормку проклятой деревни. Может, приживутся, дадут потомство, разбавят своей кровью местную кровь. А может, и нет…

Поэтому он собрал Анку и пожитки и переселился в пустующую на окраине избу.

О наступившей осени он почти не задумывался. Без Анки продвижение его сильно замедлилось, но он был уверен, что еще пара недель, и он найдет выход. Какой смысл забивать себе голову предстоящей зимой? Зиму они точно проведут не здесь…

Но о грядущих холодах за него неожиданно подумали местные. Каждый день он с вершины холма наблюдал бурную деятельность, ведущуюся у него во дворе. Мужики, оглашая округу звонкой «Пчелкой», споро заготавливали дрова, затыкали щелястые стены дома мхами и сеном, колотили небольшую стайку для скотины.

Скотины у Макса не было, но, в угрюмом раздражении глядя на растущие стены хлева, он подозревал, что скоро появится.

Каждый раз он собирался пресечь эту кипучую возню, но что-то его удерживало. Быть может, голосок неуверенности (или здравого смысла?), который то и дело робко шептал: «Что, если...?»

Он ненавидел этот голосок, но не мог его игнорировать, поэтому шел на трусливый компромисс. Не «Что, если ты не найдешь выход?», а «Что, если ты не найдешь выход… до наступления холодов?..»

Подозрения его оправдались. Когда хлев был готов, пришли женщины. Привели крутобокую, кривоногую козу с уродливым, раздутым выменем, притащили дюжину серых кроликов и несколько тихих, облысевших от неведомой болезни кур.

Как раз выпал первый снег, и Макс, отчаянно боясь подхватить в своих летних ботинках простуду, сидел возле горячей печки. Кутаясь в старое, стеганое одеяло он вышел во двор и растерянно наблюдал за животными, осваивающимися на новом месте.

- Что мне с ними…, - начал было он, подавив привитый воспитанием порыв поблагодарить, - Я никогда…

- Не тужи́. Акулина научит, - ответили бабы. Макс заметил ухмылки на лицах своих благодетельниц, а потом встретился взглядом с Акулиной. Ее пустое, баранье лицо порозовело на первом морозце, нос картошкой блестел. Глаза смотрели неподвижно – по рыбьи, а на губах гуляла легкая улыбка.

Акулина приходила ежедневно. Доила козу, кормила кроликов, собирала яйца из-под кур и готовила еду. Но и в перерывах между хлопотами она не уходила домой, а усаживалась на табурет у входа и валяла Максу зимнюю обувку или вязала безобразные, но очень теплые кофты, или шила тому же Максу теплый тулуп.

На Анку ее забота, само собой, не распространялась, и Макс понимал, почему. Местные помогали ему, потому что видели от него в перспективе пользу. В Анке же, явно больной, бо́льшую часть времени проводящей в постели под тремя одеялами, они никакой выгоды не видели. Поэтому ни тулупа ей, ни валенок…

Когда Макс облачился в новую зимнюю одёжку, то порадовался, что в доме нет зеркала. Припомнилась старая иллюстрация к Робинзону Крузо, где тот, закутанный в грубо выделанные шкуры, бродит по берегу. Впрочем, наряд оказался на удивление теплым и удобным, и он от души поблагодарил Акулину за заботу, а на утро вернулся в новом облачении в холмы.

Первый снег сошел, но тепла уже ждать не приходилось, и он побеждённо сбросил темп. Нет, он не терял уверенности, что непременно найдет брешь, но теперь отложил побег до весны. О том, чтобы оставить деревню по такому холоду, он уже не помышлял. Недалеко они утопают в одном тулупе на двоих, а от машины уже давно остались рожки да ножки – растащили её полностью. Запасы бензина местные сожгли еще летом, заправляя древние керосинки и пуская на растопку. Для них и машина, и бензин – были чем-то случайным, халявой, вроде выигрыша в лотерею. Сожгли и забыли. Думать о будущем этим людям было несвойственно.

…

Макс прекрасно понимал, чем обусловлены ежедневные длительные визиты Акулины, и поначалу её молчаливое присутствие страшно его раздражало.

«Не дождешься, толстуха! Только не с тобой!», - думал он, исподтишка наблюдая за ее текучими, словно под водой, перемещениями по избе.

Но по мере того, как холмы одевались в снега, его все сильнее тяготило одиночество, и он неизменно был рад вернуться в морозных сумерках и встретить нормальное человеческое существо, ожидающее его с миской горячего супа.

Анка же к тому времени уже давно осознавалась, как нечто вялое и болезненно раздутое, слабо постанывающее под одеялами и распространяющее при малейшем движении волны теплого, прокисшего смрада… Трудно и жутко было оставаться с ней наедине, при горящей в углу лучине, когда Акулина, закончив с ежедневным патронажем, заматывалась в толстую шаль и молча уходила на ночь. Ни поговорить толком, ни…

С Анкой у них ничего не было с того самого дня, как они застряли. Один раз, еще в сентябре, они попытались «расслабиться», но уже через минуту девушка горестно всхлипывала, пряча лицо, а Макс – напуганный и полный гадливости – одной рукой успокаивающе гладил ее по вздрагивающему плечу, а другой – украдкой, но тщательно, вытирал член краем футболки. Это было ужасно – все равно, что сунуть его в миску с протухшим, холодным творогом.

…А с утра снова придет Акулина. Приготовит нехитрый, но сытный завтрак – несколько вареных картофелин, пару яиц, кружку парного козьего молока (от которого его первое время выворачивало). Плавно и неспешно будет ходить она по горнице, касаться его, словно невзначай, пышным бедром. А он будет невольно гулять взглядом по ее губам, грудям. Внутри она, без сомнения, тесная и… теплая. Здоровая такая бабища. Суженая ему мертвецами. Что, если…?

Он гнал от себя эти мысли вплоть до того момента, как его кропотливые, изнуряющие поиски вдруг бесславно завершились в изначальной точке.

…

Тропа, по которой они прибыли в бесовскую деревню, давно заросла. Перед ним простиралась припорошенная жидкими пока снегами никем не хоженая долина. Река, вяло сбегающая вниз с холма, приглушенно журчала, покрывшись тонким, ледяным панцирем.

Макс сел под «свадебный дуб» и разрыдался. Нет здесь никаких червоточин. А если и есть, то они слишком малы, чтобы в них мог протиснуться высокий, крепкий, хоть и поджарый мужчина. Или находятся слишком высоко, что не допрыгнуть, а крыльев у него нет… Он задрал голову к вечереющему серому небу.

И что теперь? Обратно? Как сказать Анке, что выход он не нашел?

Он поднялся, высморкался, по-босяцки зажав большим пальцем сперва одну, потом другую ноздрю, вытер палец о тулуп и двинулся в деревню. Ноги сами, даже не запнувшись, пронесли его мимо дома. Завтра, все завтра…

Акулина не выразила ни радости, ни удивления, увидев его, неуверенно переминающегося, на пороге. Посторонилась, пропуская в избу, и вернулась к прерванному чаепитию, поставив и перед ним стакан.

- Есть?.. – его голос сорвался.

Макс прокашлялся, хотел попробовать снова, но Акулина и так поняла, о чем он. Лениво покачивая бедрами, пошарилась за выцветшей занавеской в углу и достала. Здоровенный кусок вареного мяса, мелко нарезанную пареную свеклу… и… её! Большую глиняную бутыль.

В последний раз он пил еще до прибытия в эту глушь. А здесь было как-то не до этого, хоть он и подметил, что алкоголь в этой дыре все же есть. Как они справляются без сахара, одному Богу вестимо, но ведь справляются, о чем заявлял резкий запах спирта, исходящий от бутыли. Он тряхнул головой и плеснул немного в щербатый стакан. Он старался не размышлять о бытовых затруднениях этих людей. Ему казалось, если он начнет размышлять, как они до сих пор функционируют без электричества, соли, сахара и элементарной медицинской помощи, то признает свое поражение, начнет подстраиваться, вживаться и выживать и даже не заметит, как… превратится в Степана.

- Ты будешь?

Девушка коротко мотнула головой, не спуская с него глаз, пока он в несколько глотков осушал стакан и, кривясь, закусывал безвкусным мясом. К отсутствию сахара он отнесся философски, никогда им до этого не злоупотребляя, но соль… Как можно жрать мясо без соли?! Как вообще можно что-то готовить без соли?

Самогон, оказавшись на удивление мягким и, одновременно, ядреным, мгновенно ударил в голову. Девушка перед ним поплыла, похорошела. Разговаривать, в общем-то, было не о чем, и он пробормотал пересохшими губами:

- Ну, давай… иди сюда…

Акулина пару секунд молча смотрела на него, потом подкинула дров в печку и скинула на пол свою вязаную шаль.

…

Наполовину пьяный, совершенно дезориентированный и до чертиков напуганный содеянным, он еще затемно сбежал. Чувствуя себя преступником, он пробрался огородами к своей избе и, трясясь на утреннем морозе, принялся приводить себя в порядок. То и дело он виновато поглядывал на облупившуюся печную трубу, из которой не шел привычный, уютный дымок. Как давно прогорела печь? Что если…?

Он потянул на себя дверь, вошел, сбивчиво бормоча:

- Прости, я… небольшой форс-мажор… Сейчас затоплю. Замерзла?

Лучина не горела. Он не различал ни зги и был безмерно рад этому. Было время «сгруппироваться», ведь первые секунды самые трудные. Он разделся и наощупь полез разжигать печку. Спички у них еще были, и они их страшно берегли, никому не показывая и используя только в случае крайней необходимости.

В бледных сполохах огня он кидал быстрые испуганные взгляды на угрожающе неподвижную кучу тряпья в углу. О том, что Анка прознает о его неверности, он мало переживал. За истекшие месяцы она совершенно растеряла интерес к чему бы то ни было, словно постоянные недомогания выпотрошили её изнутри. Чувство вины было лишь за то, что он бросил ее, беспомощную, на ночь в холодной избе.

«Что, если? Что, если…!» - билась в голове единственная, полная панической незавершенности мысль, а когда разгорелась печка, он ее увидел. Куча тряпья не шевелилась, потому что девушки под ней не было. Анка, едва различимой тенью, сидела, завернувшись в одеяло, у грубо сколоченного стола. В огненных бликах он смог различить тусклый блеск ее зубов. Улыбалась?

- Тебе… лучше? – неуверенно спросил он, пряча глаза и пытаясь определить ее настроение.

Она кивнула. Даже теплый печной свет не смог вернуть на ее лицо жизнь. Осунувшаяся и одновременно отекшая, отливающая зеленью, она напоминала… Он отогнал воспоминания об Анисье – неудавшейся вещунье.

- Я… мне…, - он отвернулся, гоняя невесть с каких пор уцелевшей кочергой в печи поленья, - Словом, я не…

- Я беременна…, - прервала она его и улыбнулась еще шире.

- Беременна? – тупо переспросил он, тут же позабыв про свое маленькое приключение в чужой постели…

- Другого объяснения нет! – Анка, кряхтя и охая, перебралась к нему на пол и уселась рядом, протягивая озябшие руки к огню, - До меня только вчера, наконец, дошло.

Макс невольно отодвинулся, не в силах выдерживать ее запах, но постарался обставить это так, будто всего лишь подпускает ее ближе к огню.

- Ты шутишь?

- Я думала, что это болезнь. Нет менструаций, общая вялость, тошнота, отсутствие аппетита, тремор, отеки… А вчера я почувствовала! И сразу все встало на свои места! Это всего лишь токсикоз!

- Что… почувствовала? – Макс отодвинулся еще дальше, разглядывая ее отекшее, с заострившимся носом и, одновременно, мясистыми, тяжелыми подглазьями лицо.

- Движение! Он двигается. Ребенок! И тогда я вспомнила Ленку Федотову. Помнишь ее?

Макс кивнул, хотя никакую Федотову он не помнил. Анка кивнула в ответ.

- Она всю беременность – от первого до последнего дня – мучилась от страшнейшего токсикоза. Девять месяцев ходила с баночкой, пуская в нее слюни, без конца блевала и не могла есть. Вплоть до того, что в третьем триместре ее госпитализировали и кормили исключительно капельницей. Родила здорового малыша. Он уже в школу ходит. Помнишь?

Макс снова кивнул.

- Здесь, конечно, нет питательных растворов, а капельница… Словом, я сегодня заставила себя поесть. И меня не вырвало! Да, психосоматика, скажешь, но… Ты мне не веришь?

Макс ошарашенно глядел на ее возбужденное лицо и не знал, кивнуть ему или покачать головой. И то, и другое будет отрицательным ответом.

- Как это могло произойти? Ты помнишь, когда мы в последний раз спали?

- Смутно, но…

А вот Макс прекрасно помнил ту суетливую возню в спальнике. Сдавленное хихиканье, полузадушенный шепот, чтобы не разбудить Лёню.

- Я был в презервативе…, - произнес он, не зная, что еще сказать.

Анка нахмурилась.

- Хочешь сказать, я этого ребенка нагуляла?

Максим сглотнул, притянул ее к себе, погрузившись в зловонное, тухлое облако. Интересно, Ленка Федотова воняла так же во время своего токсикоза?

- Нет, что ты… Я хочу сказать, что ты заблуждаешься. Ребенка не может быть. У меня был презерватив и….

Анка уцепилась за его запястье холодными, отекшими пальцами и, сунув его руку в складки одеяла, приложила к своему животу.

Секунда… две… три… Что-то заворочалось под его ладонью. Макс никогда не трогал живот беременной женщины, но сразу понял - что-то здесь не так. Животик едва наметился, что в принципе соответствовало сроку. Но он не знал, достаточный ли это срок, чтобы чувствовать извне движения плода. Да и «движения» были странными. Он не чувствовал выпирающей упругости, живот был раздутый, но мягкий, как наполненный водой воздушный шарик. Это, скорее, походило на расстройство желудка. Бурление кишечных газов – не более того… На ее месте он сходил бы как следует пробздеться и выбросил эту чушь с беременностью из головы…

- Значит, твой презерватив порвался, только и всего, - ответила она и, к его облегчению, отпустила руку.

- Получается, что так…, - вяло пробормотал он и едва удержался, чтобы не вытереть ладонь о штанину.

- Ты рад?

Макс кивнул. Он видел, что спорить сейчас не имеет смысла.

- Я тоже рада. Хоть что-то хорошее вышло из этой истории. Назовем его Робинзоном! – Анка расхохоталась, блеснув пожелтевшими и какими-то заплесневелыми зубами, - а если девчонка, то будет Шиной!

- Шиной?...

- Королева джунглей! – Она с ободряющей улыбкой поглядела на него и вдруг мягко продолжила совершенно нормальным, родным, тоном, - От тебя пахнет алкоголем. Не получилось?

- Я… к Степану зашел по дороге. Заговорились. Я еще не закончил. Пару дней и…

Она его не слушала, мягко улыбаясь уже собственным мыслям, далеким и от Степана, и от самого Макса.

- Или Бенедикт… Так можно назвать и мальчика, и девочку.

- Почему Бенедикт? – рассеянно спросил Макс и поднялся. Что-то забрезжило на периферии памяти. Так бывает, когда внезапно вылетевшее из головы слово зудливо вертится на языке.

- Какой же ты темный, Мася… Бенедикт – это святой отшельник, основатель первого монашеского ордена в Европе… Он…

Макс не слушал. Забытое воспоминание вдруг щелчком скакнуло в мозг, но облегчения не принесло. Он вспомнил, что мимоходом говорил Егор в тот чудовищный день:

«Спариваться в Седмицу нельзя. Я к своей и за две недели до Седмицы не притрагиваюсь. А она и не просит. Мало ли что…».

«Но я же был в презервативе! И он не был рваный!», - настойчиво билась в голове полная яростного отрицания мысль, - «Это имеет хоть какое-то значение? Конечно, имеет, ведь ясно, что у них самих гондонов тут, как и всего остального, нет!»

Но что, если… Что если он прямо на гондоне занес ей туда что-то? Может, сам воздух отравлен здесь в Седмицы?

Нет, это нелепо. Что тогда помешает неведомой заразе пробраться в легкие, в желудок через рот? Или в жопу при справлении нужды? Это какая-то зараза, не ребенок… Или все-таки…? Сердце захлестнула волна жути и отвращения, когда в голову против воли полезли омерзительные фантазии. Корчащаяся в родовых муках Анка и уродливое, раздутое, зловонное Нечто, выбирающееся с булькающим жабьим воркотанием меж широко разведенных бедер.

- Бенедикт – отличное имя, - торопливо перебил он ее, - Слушай… Мне надо что-нибудь перекусить и идти в холмы. Старухи говорят, что грядут морозы, и хотелось бы закончить до них.

- Там еще осталась похлебка, - холодно отозвалась Анка после паузы. Ей хотелось выбирать имя, а он…

Макс наскоро похлебал баланды, но с похмелья это было даже приятно. Отлил немного бульона в походный термос и чмокнул девушку в макушку. Шелковистые и струящиеся прежде волосы были сухими, ломкими. Но скорее не от болезни, а потому что она долгое время (пока ее еще заботил ее внешний вид и запах) трижды в день мыла их с толченой золой. Вместо мыла. И все равно не могла вытравить из них жирный, рыбный дух.

Выйдя на крыльцо, он некоторое время тупо смотрел перед собой. Что теперь? Куда податься? К Акулине?

Его передернуло от гадливости, и он, поспешно двинулся, куда глаза глядят. Глаза, как оказалось, глядели в сторону Фросиной избы.

Глава 10

- Чего тебе? – спросила та, увидев его на пороге. Приветствия в этой деревне так и не прижились.

Он скользнул мигающим взглядом по ее монументальной фигуре и без объяснений, прошел в дом. С тех пор, как Леонид торжественно повесился на могиле Ксении, прошло чуть больше месяца. Макс не слишком переживал по этому поводу, так как никогда на него не рассчитывал. С тех пор, как умерла Ксения, он поселился у Фроси и почти не выходил из дома. Лишь изредка, проходя мимо ее избы, Макс видел его, стыло сидящим у окна. Худой, с запавшими глазами, седой и, кажется, совершенно спятивший. Такие метаморфозы Максу были вполне понятны, но никакой симпатии к бывшему попутчику не будили. Конечно, ублажать Ефросинью – верный путь в психушку, но вряд ли она тащила его в койку силой. Мужик всегда может отказаться…

Он мысленно запнулся и почувствовал легкий стыд. А его-то самого кто силой тащил?...

- Чего тебе, спрашиваю, - Фрося подбоченилась.

- Аня говорит, что беременна. Ты не могла бы… осмотреть ее?

- А чегой на нее смотреть. Коли брюхатая, так родит. А коли нет, так порожней и продолжит топтаться.

- Дело в том, что…, - Макс замялся, - Мы последний раз этим аккурат на вашу Седмицу занимались…

- Эва чё…, - Фрося то ли в удивлении, то ли в негодовании подняла бесцветные брови, - Понятно, почему она нос из избы не кажет. Спортил ты свою Нюрку. А девка хорошая была, крепкая…

- Так это беременность или…? Мы… Я, словом… надевал такой чехольчик…

Фрося презрительно хрюкнула, сморщив мясистый нос.

- Видала я ваши чехольчики. Лёнька хвастал. Коли бабу свою хочешь сберечь, так и смотреть на нее в Седмицу не смей!

- Что же с ней?!

- Вот и поглядим. Никогда у нас такого не было.

- Откуда же вы знаете, что нельзя, если не было?! – в отчаянье воскликнул Макс и заходил по горнице.

- Животные друг от друга шарахаются. Вот и смотрим, мотаем на ус…

- Но я же не знал! Старики тогда про это ничего не сказали…, - простонал он, схватившись за голову, и беспомощно умолк.

Как можно разговаривать с этими людьми? У них каждый год появляется такой бесценный кладезь информации, но они, вместо того, чтобы спросить жизненно важное, черпают из него несущественные глупости!

Фрося с легким удивлением наблюдала за мечущимся по комнате мужчиной. Видно было, что ей в новинку видеть такие бурные чувства. Что-то забрезжило на ее лице – похожее на сочувствие.

- Может, у Батюшки что-то есть… на этих, как его…, - женщина нахмурила лоб, от чего на нем образовалась толстая складка, - скри-жа-лях.

…

У Батюшки тогда он провел весь остаток дня. Лысик, подобно средневековому ведьмаку, расположился на крошечном, вытоптанном пятаке возле своей избушки, и колдовал над чугунным котлом. От котла несло вареной кухонной тряпкой, и Макс даже не решился в него заглянуть. Чуть поодаль батюшкины телохранители, поправляя изгородь, кидали на Макса подозрительные взгляды.

- Евдокия скоро сподобится, - задыхаясь в плывущих над чаном парах, пояснил Батюшка, - От, готовлю ей смёртное, хоть и не уверен… Не протянет она до Седмицы, хоть целиком ее в маринад погрузи. Там и плоти почти не осталось…

Он глянул на прикрывшего нос Макса и словоохотливо продолжил:

- Здесь нет нужных мне ингредиентов, но я нашел им замену. Действие слабее, но… если бы старуха только продержалась до весны… Или хотя бы в морозы кончилась, тогда… Но я все равно постараюсь. Для этого я здесь…

- Вы хоть знаете… что это за «здесь»? - спросил Макс, разглядывая его. Трудно было сказать, сколько Батюшке лет. Крепкий, с лоснящейся лысиной, с черными, без единого седого волоса, кустистыми бровями. Полнокровный и здоровый. Вычисления подсказывали, что явно больше шестидесяти, но сколько на самом деле – семьдесят? Восемьдесят?

- Что? – весело отозвался Батюшка, отстраняясь от вонючих паров, - Здесь – это здесь. Я называю это место Христовой Пазухой.

Он различил на лице юноши недоумение и пояснил:

- Ну… как у Христа за пазухой. Слыхал выражение? Вот! И я тоже слышал, но никогда не думал, что окажусь за ней. Ты ведь, кажется, тоже приливный?

Макс кивнул.

- Вот и я. Знаешь, как попал сюда? О-о-о! Я долго бродил по степям и лесам, скрывался от этих чертей! А все почему? Потому что дщерь свою захотел сохранить, как этот… как его… Сала́фия. Его почему-то не гоняли, как бешеного пса, по дубравам и не собирались запихнуть в дурдом! Впрочем, как и отца той самой девчурки. А меня…!

От возмущения он прекратил размахивать руками, случайно хапнул испарений и, согнувшись пополам, зашелся долгим, надрывным кашлем.

Макс прекрасно понимал, о чем тот говорит. Они с Анкой были в Палермо и видели легендарную мумию маленькой Розалии Ломбардо. Даже подумывали отснять материал про катакомбы Капуцинов, но быстро отказались от этой мысли. Не их это был формат – слишком все чинно-благородно, сухо и пользоваться спросом среди их аудитории, падкой на чернушные подробности, не будет.

. – Сочувствую вашей утрате, - машинально пробормотал Макс.

- Какой еще утрате? – хрипло выдавил батюшка, не прекращая кашлять.

- Вы сказали…

Кашель перешел в хриплый смех.

- Да не, жива она! Ее дура-мать вмешалась не вовремя. Жива-а! Ножонку только одну и не смогли спасти, нехристи. Сейчас поди уже пятый десяток разменяла, - в ответ на Максово ошарашенное изумление он продолжил с внезапной слезой в голосе, - Она у меня такая миленькая была, маленькая. Эти кудряшки… Не мог я допустить, чтобы она выросла и превратилась в такую же толстую суку, как ее мамаша… Тьфу на тебя!

Внезапно он засуетился, подхватил с боков чан и, обжигаясь и шипя, снял его с огня.

- Чуть из-за тебя все не испортил!.. Чего припёрся-то?

Макс поколебался, не уверенный, что хочет продолжать разговор. Батюшка наводил на него ужас.

- Мне сказали, что у вас есть некие скрижали… Хотел бы взглянуть.

- А-а-а… ковчегом моим заинтересовался! Читать что ли умеешь?

- Немного…

- Ну, пойдем тогда, а то, что без толку на них пялиться?

Он завел Максима в пристроенную к «Сельсовету» избушку, служившую ему домом, и, строго указав пальцем в угол, тут же вышел.

Комнатушка, как и все остальное в этой сатанинской деревне, была исключительно убогой, грязной и холодной. Топчан, русская печь с наваленными сверху драными, затхлыми одеялами, кособокий стол и неподъемный, обитый железом, сундук в углу. Старая – скорее всего дореволюционная – работа. Ковчег.

Макс сдавленно хмыкнул, хотя нутро обдало холодом. Неужели он действительно рассчитывает найти здесь ответы на свои вопросы? В сундуке, который приспособил в хозяйстве старый, безумный уголовник, возомнивший себя божьим избранником? Нет там ничего стоящего.

Макс выдвинул в стороны маленькие железные засовчики и откинул крышку. На удивление, в сундуке действительно лежали скрижали. Правда, не каменные, а деревянные. Штабель небрежно обработанных, прямоугольных досок венчала грифельная ученическая доска – та самая… Он развернул ее к тусклому свету, сочащемуся в окошко, и прочел слабое, смазанное: «Смилуйтесь» и рядышком «Больно».

Вспомнились первая из мертвых женщин – Анисья - и то, что он сперва принял за дешевый трюк. Она действительно писала, но писала отнюдь не про майскую посевную...

Он отложил доску и взял первую из деревянных. Она, как и все последующие, имела дату и имя, аккуратно вырезанные по верхнему краю. «Маруся. 1998». Ниже шли едва различимые и беспорядочно пляшущие из-за слабого нажима каракули. Максим с трудом разобрал «Береги дитя», а ниже «С первым снегом уйдет», «немедленно избавьтесь», «болит», а по краю лаконичное «Нет».

«Тимофей. Сын. 1997»

И по такому же принципу словно бы случайный набор фраз и слов «можно», «у нижнего плетня»,«Пустая» и тут же, никем не услышанный крик души «быстрее черви жрут».

До темноты Макс просидел, перебирая «скрижали». Ясно было, что все они – одно и то же. Спиритическая доска «Уиджа», только ответы на вопросы живых давали не бесплотные духи, а разлагающиеся трупы во всей своей скорбной плоти́. До последнего он надеялся, что хоть раз промелькнет что-то, способное пролить свет на его судьбу, показать выход из этой душегубки. Что хоть кто-нибудь за долгие и долгие годы задал мертвецам единственно важный вопрос – «КАК?!», но так и не дождался. Впрочем, как и объяснений Анкиного состояния. Местных это никогда не интересовало, а может, пока их это еще интересовало, в деревне не случилось мертвого, способного говорить, или живого – умеющего читать.

Сердце обдавало жалостливой болью. Впервые с того памятного и жуткого дня он осознал, что действительно чувствуют эти поднятые из тухлой воды трупы. Лишь растерянность, страдания и боль… Губительные для живых, эти воды живительны для мертвых. Непостижимым образом они находят в дальних далях ушедший разум и возвращают его обратно. В гниющий труп. Он прикрыл глаза, припомнив торопливое «быстрее черви жрут».

Голова кружилась. Он вдруг представил себя – напуганного и беспомощного, насильственным путем возвращенного туда, откуда, казалось, ушел уже безвозвратно. Вдруг вернуться в свое забытое, непригодное для жизни, бурлящее гнилостными соками и пожираемое личинками тело, предстать перед уже ничего не значащей для него безликой толпой, отвечать на дурацкие вопросы, тщетно молить о помощи и… ждать рассвета…

Но чем дальше он углублялся в историю, тем мрачнее и подозрительнее становилось его лицо. Самая нижняя из «скрижалей» датировалась 1925 годом и была подписана, конечно, совершенно другой рукой. Вообще, таких «батюшек» он по почеркам насчитал около десятка, но удивило его другое: за период с 1925 по 1935 годы появилось три таблички, за период 1935-1945 две, за следующее десятилетие – снова три и так далее, вплоть до 1982 года, когда славную традицию некро-интервью продолжил нынешний Батюшка. С 1982 по 1998 годы прибавилось… целых 40 табличек!

Макс быстренько прикинул в уме – по три с небольшим в год. То есть не менее трех трупов в «сезон». Трупов – пригодных для бальзамирования и дальнейшего общения. А если учесть тех, которым, вероятно, таблички были не нужны, потому что они сохранили способность говорить…

Он судорожно оглянулся, на мгновенье уверившись, что прозевал момент и последнее, что увидит – это перекошенное в безумном азарте бровастое лицо и занесенный над ним обух древнего колуна. Но позади него оказался лишь угасающий, пыльный солнечный луч, льющийся в крошечное, словно в бане, закопченное оконце.

Нервно хихикнув, он взял грифельную доску и, на всякий случай, расположившись лицом к двери, повнимательнее ее изучил. Старая, исцарапанная и замурзанная донельзя. Сколько рук выводило на ней свое последнее «смилуйтесь» и «болит» за последние 20 лет? Где они раздобыли эту штуковину? Удобную, функциональную и пригодную для многоразового использования.

«Оптимизация», - пришло ему в голову верное слово, и он хмыкнул. Конечно, нашли у кого-то из приливных. На минуту представилось милое семейство – родители и детишки дошкольного или младшего школьного возраста, которых злой волей судьбы занесло сюда на уик-энд в конце 90-ых. И доску с собой прихватили – чтобы дети в дороге развивались и не скучали. Где-то они теперь?...

Больше в сундуке ничего не было, хоть он и предполагал, что найдет какой-то сумасшедший опус, начинающийся непременно с «Аз есмь альфа и омега…».

Спасибо за малые радости.

Он поднялся на затекшие ноги и опасливо выглянул в окошко. Батюшка закончил с зельеварением и был занят тем, что пропитывал готовым отваром, похожим по консистенции на смолу, длинные лоскуты ткани, то погружая их в котел, то вытаскивая, прихватив старомодными бельевыми щипцами.

- Ну, что, чтец, уразумел чудо Господне? – спросил он, когда Макс вышел из избы, - Или не понял ни бельмеса?

- Не понял, - поколебавшись, ответил тот.

- То-то и оно… балбес.

- А вы… никогда не спрашивали их, как можно… выбраться обратно?

- А зачем отсюда выбираться? – беспечно хмыкнул лысик и тут же строго посмотрел на собеседника, - Господь специально привел нас сюда (и тебя, в том числе), чтобы уберечь от ярости людской и от Страшного Суда. Когда протрубят Трубы и наступит Конец, именно здесь, на этой Земле Он будет вершить Суд Свой. А мы будем встречать грешников вместе с ним – подле Престола.

Он помолчал, опустил в таз лоскуты, предназначенные для еще живой бабы Дуси, потом нахмурился и зыркнул на Максима уже с настоящим, сформировавшимся, подозрением.

- Или ты собрался пренебречь милостью Его и…

- Нет, что вы… просто спросил. Из праздного любопытства, - Макс натянуто улыбнулся и, стараясь не поворачиваться к Батюшке спиной, начал отходить, - Сами ведь знаете… Молодо-зелено. Конечно, какой дурак захотел бы… Я просто так спросил.

Он попрощался и, часто оглядываясь, ушел.

«Мало мне тут дерьма, так еще и этот…», - думал Макс в глубокой тревоге по дороге домой, - «До морозов, наверное, не стоит тревожиться, а вот потом… Надо Анку предупредить, чтобы дверь никому…».

Он очень хотел ошибаться, но чувствовал, что прав. Не нужно было быть великим Шерлоком, чтобы прийти к неутешительному выводу – и та милая, воображаемая семья и все остальные «приливные» сначала прошли через Батюшкины эксперименты, а потом оказались на нижнем кладбище. В живых оставались разве что такие, как Степан, тихо и безвольно оплакивающие на завалинке свою судьбинушку. А пытливые, деятельные – они тут были не нужны и даже опасны… Как там старик говорил? Одни с собой покончили, другие от болезней… Он действительно в это верил? Неужели за столько лет не заподозрил очевидного? Или заподозрил, но из страха молчит? Как и остальные, получившие право на жизнь, лишь затерявшись в общем стаде?

Невольно припомнилось местное стадо – животные, выродившиеся до полной уродливости. Он ускорил шаг и побежал. Только, как и прошлой ночью, почему-то прибежал опять к совсем не той женщине.

…

По подгнившим мосткам он добрел до своей избы. Звуки праздничного веселья сюда почти не доставали, ощущаясь едва приметным гулом где-то на периферии. Впрочем, своим он это жилище никогда не считал, воспринимая лишь как временное – до поры – пристанище. А потом, когда стало совсем невмоготу, окончательно перебрался к Акулине. Навещал Анку сначала раз в день, потом два раза в неделю, а потом еще реже.

Запах почти выветрился, но Максу все равно казалось, что весь дом им пропитан и стоит прижаться носом к рыхлому, замшелому брусу, как потянет гнилью и смрадом неделю пролежавшей на солнцепеке рыбины.

Он уселся на завалинку и, кое-как скрутив себе козью ножку, закурил. Внезапно что-то очень неправильное нарушило привычную сельскую тишину. Гул мотора.

Он поднял глаза и увидел плетущийся по раскисшей грязи маленький розовый внедорожник. Поверх приспущенных, тонированных стекол виднелись платиновые шевелюры и сложенные в изумленные бантики две пары губ.

Макс поднялся, всматриваясь, и машинка вдруг резко затормозила, потащилась боком на ненадежной дороге. Правое стекло опустилось до конца, и его глазам предстали две девушки. Обтягивающие яркие топики, загорелая до морковной оранжевости кожа. В густо накрашенных глазах еще не было страха, лишь тревожное удивление. Но страх уже подбирался, и Макс тому явно способствовал – кудлатый, угрюмый и полупьяный бирюк в отрепьях посреди заросшего крапивой огорода.

- Эй! – крикнула ему одна из девушек и попыталась улыбнуться. Улыбка получилась кривой, нервной, - Тут есть заправка? Мы заблудились, и как назло…

Понятия не имея, что ответит, Максим открыл рот и вдруг захохотал – хрипло, раскатисто, от души, словно услышал отличную шутку. Смех быстро перешел в кашель. Устало перхая, он осел обратно на завалинку. Заправка! Вот умора! Гул мотора теперь доносился из глубины деревни и звучал как-то испуганно и натужно. Он явно напугал девиц.

Выкинув их из головы, Максим покурил, а потом толкнул разбухшую, покосившуюся от влаги дверь и вошел в избу. Сыро, грязно. Стараясь не смотреть в угол на Анкину постель, он быстро нашарил за печкой свой старый рюкзак – единственное, что у него оставалось от прежней жизни – и, не задерживаясь, вышел обратно. В рюкзаке он нашел початую упаковку презервативов, совершенно бесполезные здесь смартфон с зарядником, расчёску и бумажник. Если выберется, денег хватит. Пара пятитысячных, десяток тысячных, кой-какая мелочь и карточки. В одном из отделений бумажника он неожиданно наткнулся на мятый листочек – список покупок, торопливо и небрежно нацарапанный когда-то Анкиной рукой.

«Куриная грудка, хлеб для тостов, олив.масло, грецкие орехи, зелень, вино»…

Его вдруг начало трясти, из горла вырвалось сухое рыдание. Он осел на мокрые доски и прижался лицом к затхлой ткани рюкзака, словно это была грудь любимой женщины.

Глава 11

Когда однажды морозным зимним вечером он вернулся от Анки к Акулине, та встретила его с со спокойным торжеством царицы Савской и сообщила, что «понесла». Макс, вытряхивающий в это время на крыльце из валенок снег, даже не удивился. Ну, еще бы! Разве могло ему так повезти, чтобы она не понесла?

Он только кивнул в ответ и, прошлепав босиком в горницу (последние носки окончательно расползлись еще осенью), уселся ужинать. Измученный, он не почувствовал вообще ничего. Акулины, как и ее ребенка, для него не существовало, а вся ценность её дома сводилась к тому, что сюда он мог удрать, когда сил терпеть окружающий его кошмар уже не оставалось.

Он ласково называл ее Акулой. Когда она в редкие игривые минуты спрашивала «Почему?», он ей рассказывал, что ее имя точь-в-точь название «сказочной рыбины», бороздящей просторы «сказочного океана». И отчасти это было правдой. Но восновном ассоциация с акулой сводилась к другому – Акулина тоже была «Большой Белой». Когда она представала перед ним обнаженной, Макс испытывал слезливое отчаянье. Пышная, рыхлая, молочно-белая, с косматыми, черными кустами внизу живота и под мышками, с необъятными ляжками и бугристой задницей. Она была ему не просто не интересна, а по-настоящему противна. Но, в то же время, нижняя часть его организма входила в противоречие с верхней и имела собственное мнение о представших взору прелестях. И он, отбрасывая все мысли, погружался в ее слоновьи, пахнущие парным молоком объятия. Но хотя бы не тухлой рыбой… хотя бы так…

Все указывало на то, что Акула понесла сразу же, может в первую же ночь. В деревушке это было невероятной редкостью, и сразу породило дополнительный бурный интерес к самому Максу. Ходили слухи, что население ждет следующей Седмицы, чтобы испросить у мертвецов разрешение пустить его, Макса, по рукам. Дескать, негоже, чтобы такой жеребчик принадлежал лишь одной из имеющихся потенциальных рожениц. Он ожидал бурного протеста от «Большой Белой», но та отнеслась к перспективе дележа философски и даже с энтузиазмом. Впрочем, это его тоже не тронуло. Пусть делят шкуру неубитого медведя. Все его душевные и физические силы по-прежнему уходили на Анку.

Она, действительно, была беременна. В каком-то смысле. Всеми правдами и неправдами он заманил в их жилище бабу Грушу осмотреть девушку. Та явилась со старомодным стетоскопом – трубкой с двумя широкими раструбами. Но к прослушиванию плода она даже не приступила, глянула только с порога, сунула ему в руки трубку и была такова.

Зима уже близилась к завершению. С холмов повеяло первым теплом. А живот у Анки был уже не просто большим, а громадным! Под его весом она давно не могла вставать с лежанки даже на горшок, который он для нее выдолбил из высокого чурбака, и ходила под себя. Макс старался, как мог, поддерживать чистоту, но его усилий было недостаточно. Пока он, синюшными от ледяной воды руками, полоскал белье, она уделывала только что постиранное, а у них и было-то всего два «комплекта». Да и стирка в холодной воде смывала лишь поверхностную грязь, а затаившаяся между волокнами, разомлев в тепле, оживала и раскрывалась, как дьявольские духи. В избе плавали чудовищные миазмы разлагающейся рыбы, мочи и дерьма – как свежего, так и неумело застиранного, а Макс чувствовал себя ныряльщиком за жемчугом, научившись надолго задерживать дыхание, входя в дом, короткими перебежками делать необходимое и пулей вылетать обратно на крыльцо, чтобы отдышаться.

Проводив взглядом ковыляющую прочь Грушину фигуру, он привычно задержал дыхание и приблизился к лежащей на боку Анке. Девушка то ли спала, то ли находилась в забытьи. Веки подрагивали, грудь часто вздымалась. Он осторожно откинул одеяло. На фоне необъятного, покрытого багровыми растяжками живота, все остальное выглядело удивительно маленьким, жалким. Тоненькие ручки и ножки, плоская грудь, крошечное, покрытое испариной личико. Некогда шикарная платиновая грива волос скукожилась до жидкой, бесцветной косички. Эту косичку Макс сам кое-как заплел пару месяцев назад, когда понял, что больше не в силах мыть ей голову. Так сальные висюльки выглядели опрятнее. Он бы с удовольствием обрил ее наголо, но не решился. Слишком ненадежной и расхлябанной была доставшаяся ему от прежних жильцов опасная бритва.

Повертев перед глазами древний стетоскоп, он встал на колени и прижал один раструб к ее животу, а к другому приник ухом и прислушался. Через некоторое время облегченно выдохнул, укрыл ее и поспешно отошел к двери – глотнуть воздуха. Слава Богу, никакого сердцебиения. Что бы там в ней ни росло, сердца у него не было. Звуки были те же – бурление, завывание, как от голода, какие-то всплески, клокотание. Несколько раз ему показалось, что бурление складывается в невнятный бубнёж, словно за стенкой работает радио. Промелькнула мысль, что он случайно подслушал дьявольскую радиоволну, пойманную животом его женщины, но лишь усмехнулся. Пусть такими глупостями грезит Батюшка. Куда насущнее было то, что «сходить пробздеться» Анке уже явно не поможет. Оставалось только ждать. На мгновенье ему представилось, что однажды Анка взорвется к чертям, забрызгав всю халупу ошметками плоти и дерьма. Он зажмурился, торопливо подпоясал тулуп и ушел в холмы.

Именно тогда, когда потеплело, а сугробы истончились, превращаясь в наст, Максим снова обрел иллюзию цели. Гуляя по распадку в стылом и праздном безделье, он стал приглядываться к ландшафту и находить некие закономерности, на которые в прежних своих изысканиях просто не обращал внимания. Тогда-то он и решил зарисовать подробную карту местности, чтобы проверить себя – не первые ли это признаки шизофрении.

Добыв подходящий по размерам лист бересты, он забрался на верхушку северного холма, откуда весь распадок просматривался, как на ладони, и оглядел величественный, природный амфитеатр.

…

- Ты чего тут? Акулька бегает тебя ищет, - услышал он голос и вздрогнул, с трудом прогоняя навалившиеся воспоминания.

Егор, уже порядком приняв на грудь, весело балансировал на подгнивших мостках. Глаза сияли праздничным задором.

- Зашел кой-чего забрать, - хрипло ответил Макс, отнимая рюкзак от мокрого лица.

- Так пошли! Бабы уже столы накрыли!

Макс поглядел на небо и увидел среди расползающихся туч едва заметные, еще бледные звезды. Он и не заметил, как небо очистилось. Поспешно поднялся.

- Ты иди пока… Я скоро.

- Ну, как знаешь, - Егор, насвистывая «Пчёлку»удалился. В который раз Макс задумался, почему из всех песен, бывших тут изначально и, вероятно, занесенных приливными, прижилась одна «Пчёлка», но чувствовал, что ответа так не найдет. Осталось совсем немного. Судя по небу, время близится к десяти.

Бережно сложив замурзанный список покупок обратно в бумажник, он накинул на спину лямки рюкзака и, воровато озираясь, пересек «Невский» (как он про себя обозвал главную улицу).

Углубившись в лесную чащу, он вскоре достиг нижнего кладбища и застыл над двумя могилками. «Дуся» - объявлял подмытый и почти завалившийся крест на одной.

Баба Дуся дотерпела-таки до весны. Он сидел на своем любимом камне на северном склоне, разложив на коленях берестяное полотно, и видел, как к ее вросшей в землю избушке пришли мужики, а потом вынесли гробик по весенней многоголосой разжопице прямо на руках в «мокрое». Впрочем, там и один управился бы, зажав ящик под мышкой – старушонка перед смертью совсем усохла.

На втором же кресте было начертано… «Стипан». И на нём Макс задержал взгляд намного дольше, испытывая что-то отдаленно напоминающее вину и грусть. Не считая Анки, тот был единственным близким ему человеком здесь – собратом по несчастью, хоть и совершенно бесполезным. Макс даже пожалел, что не нарвал для него цветов, но здраво рассудил, что цветы Степану сейчас нужны меньше всего. Впереди его ожидает страшная ночь.

Он взобрался немного выше по склону, порылся в свалке старых, сгнивших крестов и нащупал ранее припрятанную лопату, кое-как изготовленную из по́том и кровью выпиленного куска металлической обшивки собственного автомобиля и обломка ствола молодой сосёнки. Уже больше месяца за ним постоянно следили, и он не решился стащить лопату из хозяйства Акулины.

Стремительно надвигалась темнота. Он завалил обратно лопату и забрался на очень удобную, пышную ель. Здесь, среди густых лап, и дождется он, никем не замеченный, «делегации».

…

Карта была готова за месяц, и, когда на склонах начала пробиваться первая травка, он, погруженный в суеверный трепет, поспешил к Степану. Ему необходимо было, чтобы результат его трудов увидел кто-то еще… кто-то земной.

Старика он нашел все там же – на завалинке у дома. По своему обыкновению, тот курил и безучастно наблюдал за бодрой возней бабы Груши в огороде. Она как раз с беззлобным ворчанием перекапывала грядки. Острый дух сырой, свежевскопанной земли отозвался в душе Макса воющей, шакальей тоской по дому. Не по Питерской квартире, а по настоящему дому, оставшемуся в крошечном городишке Новосибирской области. Когда он выберется, плюнет на все и первым делом поедет домой, к маме…!

Степан глянул на парня и, поколебавшись, чуть сдвинулся, приглашая его присесть рядом.

- Дед…, - Макс бережно положил Степану на колени свернутый в рулон лист бересты, - Глянь.

- Что это? – Степан близоруко сощурился на светлую изнанку дерева, густо испещренную угольными царапинами.

- Это ты мне скажи. Ничего не напоминает?

Старик надолго замолчал, разглядывая карту. И чем дальше, тем более беспомощным и больным становилось его лицо.

- Это… шутка, да? – спросил он без особой надежды, потом скосился на Грушу, - Пойдем-ка в дом.

- Скажи, ты видишь то же, что и я? – Макс разложил карту на столе поближе к свету и пытливо вгляделся в лицо старика, - Если скажешь, что я стал жертвой парейдолии и подогнал результат под свои иллюзии, то отвечу: такое желание возникло уже на полпути, но я сделал работу честно, до последней черточки.

- Это наш распадок, так ведь? – хмыкнул Степан. Максим кивнул.

- Видишь, Вот эти толстые линии – это лесополосы, тонкие – овраги и ручьи, точки – каменистая местность…

Степан молча разглядывал рисунок. Макс не мог понять: то ли тот не видит очевидного, то ли не желает видеть, то ли…

Он поднялся, сунул руку в едва теплую печную золу и, вернувшись, прижал испачканный палец к пустому участку в уголке «холста».

- Да понял я, не дурак, - раздраженно отозвался Степан, разглядывая карту, на которой все черточки, точки и петли складывались в самый, что ни на есть заурядный отпечаток пальца. Заурядный, да, если бы он не был диаметром около трех километров.

Он задвигал острым кадыком и рассеянно потер грудину под рваной фуфайкой. Макс встревоженно поглядел на его побледневшее лицо. Если старика хватит удар…

- Кто, по-твоему…? – тот умолк, скривившись.

Макс пожал плечами. Голова кружилась, как в детстве, когда он порой перед сном пытался мысленно объять необъятное – Вселенную – со всеми ее бесконечными скопищами галактик. И каждый раз в голове бился вопрос: что будет, если добраться до конца Её? Чем отделяется Все от Ничего? Исполинским Забором? Но что за этим Забором? В определенный момент его нервы всегда сдавали, и он с громким плачем бежал в родительскую спальню, забирался под одеяло и просил поговорить с ним. О чем угодно, лишь бы прогнать из сознания непрошенное Необъятное, вернуться в маленький, уютный мир, ограниченный родными координатами.

- У меня только одно объяснение…, - Максим сглотнул, беспомощно рассмеялся, - Кто-то однажды взял наш шарик в руку. Он постарался сделать это аккуратно, не повредив, но отпечаток все равно остался… И отпечаток этот имел гораздо более страшные последствия, нежели вмятина… Какой-то сбой …

- Кто-то – это…Бог? – Степан скривился, выплюнув явно не часто употребляемое слово. На виске его билась синеватая жилка, выдававшая напряжение.

Макс осторожно кивнул. Звучало действительно бредово. Представилась макрокосмическая бородатая фигура, почему-то в засаленном белом халате безумного ученого, вертящая перед глазами пестрый, словно пончик с посыпкой, шарик.

- Зачем бы ему это? – спросил старик, вглядываясь в лицо собеседника.

Макс поднялся, заходил по горнице.

- Это неважно. Нам все равно это недоступно. Это только старик Хокинг хвастался, что скоро человечество сможет постичь мысли Бога, а на самом деле, мы от этих мыслей так же далеко, как и во времена Ветхого завета… а может и еще дальше. Я думал о другом. Может, мы с тобой додумаемся, как использовать это открытие, чтобы выбраться отсюда! Может, мы уже не на Земле! Может, тоненький ее слой вместе с этой чертовой деревней остался на Его пальце, поэтому мы и не можем покинуть пределы. А в Седмицы по каким-то неведомым законам возвращаемся обратно, и… только бы найти зацепку, как спрыгнуть…

- Не знаю, чем тебе помочь, - вздохнул старик, отодвигая от себя рисунок, - Да и вообще вряд ли кто-то здесь тебе поможет…

- Ты даже не хочешь попытаться?! Неужели совсем яйца и мозги атрофировались?! Неужели так и хочешь влачить жалкое существование здесь, а потом сдохнуть и рассказывать местным про весенние надои или посевы блядского овса?!

- Я постараюсь сдохнуть в безопасный период, - Степан невесело усмехнулся, но вдруг в его глазах забрезжило что-то, какая-то острая мысль.

В горницу вошла запыхавшаяся Груша, добродушно, но цепко оглядела мужчин.

- Стенька, поди говна натаскай, я уж рук не чую.

- Сейчас… Максим уже уходит…

- Как Акулина? Хорошо носит? – ласково справилась старуха, переведя взгляд на Макса.

- Спасибо. Хорошо, - вежливо ответил тот. Все спрашивали про Акулу, а про Анку – никто!

Груша кинула подозрительный взгляд на берестяной рулон и вышла. Поднялся и Макс. Больше идти было некуда.

Внезапно Степан ухватил его за рукав, облизнул губы. Глаза его глядели тускло, безнадежно и одновременно исступлённо.

- Слушай… Я, кажется, знаю, как тебе помочь… Больше сюда не приходи. Они терпеть не могут, когда приливные кучкуются между собой.

- Что?

- Тише! – Старик выглянул в окно, убедился, что Аграфена вернулась на грядки, - Я сделаю это в мае. Думаю, времени будет достаточно, чтобы уйти подальше и вернуться с информацией.

- О чем ты?

- О том, - с нажимом ответил Степан, крепче ухватил Макса за запястье, притягивая к себе, - Три месяца – достаточный срок для любого мертвяка.

Макс застыл, челюсть отвисла. Он обвинял старика в отсутствии мозгов и яиц и теперь страшно раскаивался. Ну, конечно! Приливных и близко не подпускали к «пресс-конференциям», чтобы чего лишнего не спросили. Но если все сделать тихо и тайно… Макс во все глаза глядел на старика. Только сейчас до него по-настоящему дошло, что тот задумал.

- Дед…, - Макс сглотнул, - Я тебе не позволю. Можно ведь… Что если подговорить кого-то из местных? Спросить будто бы по глупости, невзначай... А мы бы подслушали…

Степан скептически усмехнулся, и Макс понимающе умолк. Почти год прожив среди этих убогих, дремучих людей, он не мог бы выделить ни одного, к кому можно было бы обратиться с такой просьбой. Они бы просто его не поняли, ведь жили в святой уверенности, что за холмами ничего нет, и тратить драгоценную ночь Седмицы на дурацкие вопросы не стали бы. Им куда важнее знать, даст ли потомство единственный оставшийся у них баран или сколько дров надо заготовить, чтобы пережить очередную зиму…

- Слушай, а что, если…, - Макс присел на корточки рядом со стариком и зашептал, едва слышно, - Что, если… грохнуть его по тихой, а? И занять его место?

Степан молча смотрел на него. Макс не сразу понял выражение его лица, а потом понял и отстранился, усевшись на пыльный пол. Вспомнились огромные батюшкины ручищи, бычья шея, почетный караул из местных «братков»… Сколько у него будет шансов? И будут ли? Или все, чего он добьётся своим геройством – это станет следующим диктором «прогноза погоды» на этом бесноватом июльском ТВ?

- Неужели нет другого..?

- Нет, - коротко оборвал его Степан и, сметя ребром ладони крошки со стола, поднялся, - Я так и так… Словом, хоть пользу принесу. Только сделай мне одно одолжение. Не держи до рассвета. Спроси, что нужно и сразу уложи в сухое. Обещаешь?

Макс поднялся и пожал старику руку, нехотя скрепляя уговор. На сердце было тяжело, слезливо, стыдно, но, вместе с тем, разгоралась новая надежда.

Глава 12

Имеющуюся при себе воду он давно выпил, и теперь мучился от страшной жажды, которая лишь усугублялась слышимыми отовсюду журчащими ручейками. Смертоносными и животворящими одновременно. Распластавшись по-лягушачьи на толстых еловых лапах, он некоторое время наблюдал с высоты за гомонящей деревней, а потом даже умудрился немного вздремнуть. Не пребывать в глубоком, пьяном коматозе без сновидений, а именно спать – было непривычно и даже пугающе. Приснилась Анка. Она шла по бедро в темных искрящихся водах подземной реки. Стройная, гибкая, мучительно притягательная в своем крошечном, пестром купальнике.

- Иди ко мне! – крикнула она и плеснула в его сторону брызгами.

Максим вздрогнул и проснулся, едва не сверзившись с дерева. Что это было? Предупреждение? Не спать?

Он поглядел на небо, пытаясь определить, который час, но косматые, густые кроны полностью закрывали обзор.

…

В конце апреля, срок в срок Анка разрешилась от бремени. Стоял теплый, серенький денек. Макс, ощущая себя султаном в адском гареме, только что вернулся от одной безобразной жены к другой. И застыл на пороге.

- Ма. Кс..., - девушка умудрилась сползти с кровати и забиться, как больная кошка, в самый темный и тесный угол, - Ма-акс!

От ее исступленного, натужного кряхтения парня пробрал мороз.

- Чт… Что? Где? – испуганно залепетал он, а потом увидел, как под ней расплывается мокрое пятно.

- Нача. Лось, - пропыхтела она, - Во… ох, во́ды… отошли…

Он глядел на нее, изо всех сил борясь с желанием немедленно удрать. Скорчившаяся, со стоящими дыбом грязными волосами, в замурзанной до черноты рубашонке она напоминала какого-то жуткого, раздутого, как шар, карлика, кикимору, домового. Какую-то тошнотворную нечисть, вылезшую на Свет Божий лишь по воле темного колдовства.

А потом она подняла на него глаза, и он тут же шагнул к ней. Глаза были единственным, что еще оставалось от его девушки. Прозрачные, светлые, полные простой человеческой боли и напряжения.

- Тебе надо вернуться в постель, - произнес он как можно спокойнее, по привычке задержал воздух и склонился к ней. Глаза резало так, словно в них плеснули скипидаром. А ведь еще недавно он думал, что исходящий от девушки смрад уже достиг своего апогея…, - Я не смогу тебя нести, но помогу добраться… давай же, крошка.

Кое-как он доволок ее безобразно распухшее и, одновременно, совершенно иссохшее тело до кровати и взвалил на нее. Конечно, надышался по дороге, и голова совершенно ничего не соображала.

-Чем… я могу помочь тебе? – спросил он, почти теряя сознание от ужаса и вони.

- Держи… за руки, - Анка заскрипела зубами, - Когда я скажу… примешь малыша.

- Ань…, - Макс умолк, глядя на туго натянутую ткань на ее громадном, уродливом животе. Что бы там ни собиралось появиться на свет, оно бы первым расхохоталось, услышав в свой адрес «малыш».

Минуты текли медленно, как патока. Анка выла и дрыгала ногами, крошила зубы и рвала на себе рубаху. Максу казалось, что прошли столетия, когда она, наконец, широко распахнула глаза, дико поглядела на него и, широко расставив колени, крикнула: «Сейчас же!»

Стараясь ни о чем не думать, он забрался на кровать и протянул руки меж ее широко разведенных бедер. Отвернулся, зажмурился, и….

Казалось, его снесло ударной волной. Захлебываясь и крича, он перекувыркнулся через голову и чуть не сломал шею, слетев с кушетки. Его словно смыло цунами! Кое-как он, отплевываясь и визжа, отполз по залитому полу к двери и затих.

Анка выглядела сосредоточенной и собранной. Наверное, каждая роженица выглядит так, когда приходит решающий момент, и нет больше времени на охи и ахи. Упираясь локтями в соломенный матрасик и высоко подтянув колени, она тужилась. А из святая святых бил настоящий фонтан, заливая все вокруг гнилостными, темными водами вперемешку с чем-то медузобразным, напоминающим постоявший в тепле холодец. Когда несколько ошметков упали на Макса с потолка, он не выдержал, по-пластунски перебрался через высокий порог, захлопнул за собой дверь и отключился.

Когда он пришел в себя, на небе мягко мерцали звезды. Он некоторое время глядел на них, думая о том, что будет, если отрастить крылья и попробовать выбраться по небу… А потом он почувствовал адский холод. Насквозь промокшая одежда облепила тело и, казалось, даже покрылась тоненьким слоем льда. Зубы отбивали дробь.

Он поднялся и, покачиваясь, побрел к Акулине.

- Не спрашивай ни о чем, - с угрозой пробормотал он, скидывая мокрую одежду и прижимаясь к теплой печке, а потом зарыдал.

Только через два дня беспробудного пьянства Макс набрался храбрости и вернулся. Он уже решил для себя, что просто приберет все в доме, дождется темноты и тихонько закопает Анку в огороде. Пусть батюшка и остальные думают, что она по-прежнему тихо сидит дома, скрываясь от людей. До Седмицы он точно сможет водить их за нос, а потом…

- Мася, это ты? – внезапно послышался из тьмы ее слабый, взволнованный голос.

От неожиданности он чуть не сорвал ногти, вцепившись в дверной косяк.

- Я, - ответил он хрипло и осторожно.

- Затопи печку, пожалуйста. Я очень замерзла. Где же ты был?

Юноша снова начал дышать. Трясущейся рукой он пошарил по притолоке и, нащупав неприкосновенный коробок, чиркнул спичкой. Анка зажмурилась, прикрывая глаза, завозилась на своей насквозь промокшей, вонючей постели. Бледная, истощенная, измученная, но… живая! И такая родная!

Он упал на колени рядом с ней, зарылся лицом в тряпки, которыми она спасалась от холода. Какой же он козел! Ни разу за эти два дня ему не пришло в голову, что Анка может быть жива! Эта чертова деревня действительно размягчает мозги и уродует души.

- Прости, прости…, - бормотал он, с наслаждением и благодарностью ощущая ее вялую, тонкую руку на своих волосах, - Я уверен был, а ты… Как ты себя чувствуешь?

- Очень замерзла и голодна. У нас есть что-нибудь съестное?

- Сейчас все будет! Только до Степана добегу, - он перехватил ее руку, прижался губами к прохладной коже. Зажмурился, вспомнив, как перед самым уходом от Акулы сожрал две огромные миски гороховой каши со шкварками. А его Анка…

Он торопливо поднялся, уверенный, что теперь-то все наладится. Что бы там ни было с Анкой, оно закончилось. Как раз есть время, чтобы прийти в себя, окрепнуть, нарастить на этих тонких косточках немного мяса, чтобы были силы для долгого похода… Он лихорадочно соображал, за что схватиться в первую очередь – затопить печь, переодеть Анку во что-нибудь сухое или сперва раздобыть еды.

- А где… – ее голос дрогнул, - наш малыш?

Макс застыл, глядя на темный силуэт на кровати.

- Ты… ничего не помнишь? – осторожно спросил он.

Последовала небольшая пауза, и девушка разрыдалась.

- Я так надеялась, что ты забрал его… ну, куда-то в тепло… Но в глубине души знала, что он умер… Ты ходил его хоронить, да? Поэтому тебя так долго не было?

Макс с облегчением кивнул. Пусть так. Пусть думает, что это была обычная беременность и неудачные роды.

- Да… прости. Я не смог правильно… Это я виноват.

- Не вини себя, - Анка поманила его к себе, и он виновато вернулся к ее ложу, окунувшись в запахи давно немытого тела, грязного белья и въевшихся застарелых фекалий. Но эти запахи были понятными, поправимыми и почти уютными, не имевшими ничего общего с прежним чудовищным смрадом. Он счастливо вдохнул. Очистилась!

- Я унес его далеко, почти к самым горам и похоронил на верхушке холма. Там его никто не найдет и не…

Анка снова разрыдалась, закрывая лицо руками. Он с минуту потоптался на месте, а потом побежал к Степану за едой.

…

Анка быстро пошла на поправку. Весна была голодная. Местные берегли животных для дальнейшего размножения и питались, чем придется, в ожидании первых даров леса – папоротника и черемши, но Макс, как хитрый лис, повадился воровать. Собственную живность, включая драгоценную молочную козу, которой с ним поделились местные, он, живя одним днем, сожрал еще прошлой осенью и уже давно был гол, как соко́л.

Отсутствие собственного хозяйства его мало тревожило, так как харчевался он у Акулины, которую, как самую перспективную роженицу, щедро откармливали всей деревней, порой отрывая кусок от себя самих. От нее же тайком он носил пайки малоежке-Анке.

Но вместе с выздоровлением, у той проснулся волчий аппетит, поэтому он не гнушался ночными набегами и притаскивал любимой овощи и противный, но питательный бараний жир, а один раз даже умудрился добыть новорожденного поросенка, вытащив его прямо из-под рожающей свиньи. Сначала он, по неопытности, собирался поселить его в подполе и немного подрастить, но вскоре понял, что без матери тот долго не протянет и свернул ему шею. Тот ужин был самым вкусным в его жизни, несмотря на отсутствие соли и других специй.

После выздоровления Анка в короткий срок стала почти прежней. Почти. Отчетливо помнила она разве что прошлую Седмицу, но он списывал это на тяжелую и страшную болезнь, которая ее терзала почти год. Были у нее и другие странности. Интерес к жизни так и не вернулся, словно то, что зрело и росло в ней все эти девять месяцев, вымыло, вычистило ее изнутри, оставив лишь потрепанную, увядшую оболочку. Когда Макс пытался привлечь ее внимание своей картой и собственными соображениями на этот счет, она смотрела и слушала очень внимательно, произносила какие-то правильные слова и дельные замечания, но ему постоянно казалось, что делает она это просто из вежливости. Ее будто совершенно не интересовали пути «исхода» и возможен ли этот исход, хоть она вроде бы и не противилась бы ему, возникни такая возможность.

Напрасно он боялся, что она столкнется где-то в деревне с брюхатой Акулиной, потому что Анка по-прежнему не выходила из дома. Более того, требовала, чтобы он держал ставни закрытыми и не зажигал огня. Поначалу он думал, что все дело в женском тщеславии. Она, конечно, успела отмыться и даже немного округлиться, но, может, стеснялась своей неряшливой прически или отсутствия педикюра, или неухоженных рук или растерявших былую белизну зубов… или испещренного жуткими растяжками дряблого живота. Но чем дольше она пряталась, тем менее правдоподобной казалась ему его теория.

Жизнь снаружи ее не интересовала, и она не выходила даже во двор, чувствуя себя вполне комфортно в сырой темени покосившейся избы, которую он постепенно стал про себя называть «домовиной». Он списывал это на боль утраты от потери «малыша», и много раз его подмывало рассказать правду. Но он не решался. Потом, когда они выберутся, он все аккуратно ей расскажет, отправит к психологу, займет новым проектом. А пока что… ему было даже удобнее, что она сидит дома. Удобнее затаиться и ждать от Степана весточки. И координат.

…

На распадок, наконец, опустилась ночь. Макс осторожно расправил затекшие конечности и прислушался. От притихшей темной деревни к погосту приближались огни, слышались скрип телеги, гомон и смех. Старая кляча зимой издохла, и повозку на этот раз, оглашая округу «Пчёлкой», тянули батюшкины братки.

«Скоро все здесь накроется… медным тазом» - злорадно подумал Макс, наблюдая сверху, как селяне всей толпой навалились на раскисшие могилки. В поднятых на поверхность, истекающих водами и гнилостной жижей гробах слабо трепыхались бренные останки, насильно возвращенные в жизнь, мирились с предстоящей, полной страданий ночью. Одна им радость, что летние ночи – коротки.

Макс зажмурился и отвернулся, оцарапав щеку о шершавую ветвь, когда со скрипом поддалась крышка Степанова гроба. Не хотел он видеть его жалкую, полную боли и недоумения послежизнь. Помнил ли тот их уговор? Чье лицо он ожидал увидеть? Уж точно не бабы Груши, заглядывающей в гроб с веселым «Ну, драстуй, Стенька!».

Когда вереница факелов удалилась обратно в деревню, Макс неуклюже слез с дерева. Ноги и руки затекли, были чужими и противно липкими от еловой смолы. Но хоть жажда, наконец, отступила.

Прежде, чем приступить к работе, он долго вглядывался в темную деревню, пытаясь уловить малейшее движение или искру света, но деревня казалась мертвой и давно заброшенной. Едва различимое зарево угадывалось лишь над «Сельсоветом». Никто не опоздал и не проспал. Все они сейчас там… Ну, кроме тех приливных курочек, что забрели на свою голову днем в это гиблое место. Может, носятся, сломя голову по холмам, а может, сидят под присмотром кого-то из местных. До утра.

Стараясь ни о чем не думать, он снова разгреб завал в уголке погоста, нашарил лопату и принялся торопливо черпать раскисшую, вонючую глину.

…

К концу мая он получил, наконец, весточку от Степана. Ждал он ее уже давно и, ненавидя себя, страшно боялся, что тот передумает. Май – не лучшее время, чтобы умереть. Каждый клочок земли светился и цвел, холмы пестрели луговым разнотравьем, вековые сосны и ели помолодели, обновив хвою. Сияла даже опостылевшая деревня, радостно подмигивая скопищами одуванчиков и других сорных цветов. Не доставало разве что птичьего пения, но Макс так давно его не слышал, что уже и не чувствовал особой утраты.

Он вернулся на обед с поля, где помогал мужикам сажать пресловутую картошку. И видя, что с прошлого года площадь посева значительно сократилась, испытывал жгучее злорадство и, одновременно, тревогу. Что если…? Нет, надоели эти «что, если». Если выхода нет, он прямо в Праздничную ночь вздернется на ближайшем суку.

Анка, недовольно щурясь на пробивающиеся сквозь щелястые ставни солнечные лучи, поставила перед ним тарелку жидкого бульона,в котором плавали какие-то подгнившие овощи, и дала твердый, похожий на замазку, кусок черного хлеба. А рядом с тарелкой положила небольшой кусочек бересты.

- Степан утром заходил, - рассеянно пробормотала она в ответ на его вопросительный взгляд.

Максим тут же отложил ложку и завладел берестой, на которой чернел слегка смазанный отпечаток пальца. В самой верхней его точке был нацарапан крошечный крестик. Повинуясь неясному импульсу, он сразу затер отпечаток и выбросил огрызок в холодную печь. Он не боялся забыть координаты, ведь ему хватило одного взгляда, чтобы понять, где искать деда. Не лучшее место, конечно. Слишком на виду. Но разве он имеет право упрекать в этом старика? Он посмотрел на Анку, готовый дать честные ответы на ее возможные вопросы, но девушка с экзальтированной мечтательностью думала о чем-то своем.

- Слушай…, - Макс кашлянул в кулак, - Я хочу по рощам пройтись. Мужики говорят, папоротника в этом году видимо-невидимо.

- Отличная идея, - произнесла она с внезапным оживлением, - у нас есть немного свиного сала на жареху, так что будет отличная еда!

Он с удивлением глядел на нее. Жратва, кажется, осталась единственным, что еще могло ее расшевелить и заинтересовать.

- Можно подумать, я тебя плохо кормлю…, - с некоторой обидой пробормотал он. Это он, Макс, хлебает баланду, а ей он утром принес от Акулы половинку отличного, томленого в весенних травах кролика и несколько драгоценных картофелин. И это при том, что ему приходится работать в поле, а она…

- Дело не в этом, просто…

- Что?

- Ничего, - она шевельнулась в душном сумраке, - Пока еще не уверена. Ты когда вернешься?

- Не знаю…, - Макс замялся, подсчитывая, сколько ему потребуется времени, чтобы добраться до «свадебного дуба», снять деда и схорониться с ним до темноты. А потом утащить тело на «мокрое» кладбище и закопать в одну из пустующих могил. Он подозревал, что закопать тело можно в любой низине, до которой достанут подземные воды, но все же не был в этом уверен, а потому решил действовать трудно, но наверняка, - Утром, наверное.

Он со смутной надеждой ждал от нее протеста, подозрений, каких-то обязательных женских расспросов, но Анка только кивнула и снова ушла в себя. Макс, меланхолично хлебая суп, некоторое время молча разглядывал ее. Не нравилось ему ее поведение. И вообще ничего в ней не нравилось. Первое время она бодро шла на поправку, а потом снова начала чахнуть и оплывать. Выглядела плохо и, что еще хуже, была явно не в себе.

Он доел, накинул на плечи свою драную толстовку и через силу склонился к любимой для поцелуя. Губы ее были излишне горячими, а изо рта отвратительно пахло.

«Может, какая-то желудочная инфекция?», - подумал он, торопливо отгоняя совсем иные подозрения, - «Надо спросить у баб, какую ей траву заварить…»

К дубу он добрался, когда солнце уже клонилось к закату. Пришлось потратить некоторое время на то, чтобы нарезать папоротника. Возвратиться в деревню с пустыми руками было бы подозрительно. Пока он обходил дуб, сердце пропустило пару ударов, а потом затрепыхалось в жути и облегчении.

Вон он – висит среди юной листвы. Тонкая, плетеная веревка глубоко врезалась в багровую шею; черный, распухший язык не помещается во рту; руки застыли в предсмертной судороге; рваные, серые штаны потемнели в промежности, а самодельные тапки слетели. Видать, позвоночник остался цел, и старик здорово помучался перед смертью. Только глаза его ничуть не изменились и взирали на распадок с привычным, скучающим смирением.

Полный суеверной жути, Макс медленно снял с плеча то́рбу и достал из кармана складной нож...

- Тю! Это Стешка ли че ли?! – раздался позади удивленный возглас.

Он в ужасе развернулся и увидел Егора, выходящего из рощи. Времени на раздумья не было. Макс почувствовал себя голодным псом, застывшим над добытой неимоверным трудом костью. Он ощерился, поудобнее перехватил нож и шагнул тому навстречу. К черту всё, закопает обоих!

…

Лопата неожиданно ткнулась во что-то упругое, и он испуганно замер. Он слишком увлекся и забыл, что закопал тело совсем неглубоко… Откинув лопату и встав на четвереньки, Максим продолжил разгребать вонючую глину руками и остановился, только когда на поверхности показалось мокрое, густо облепленное грязью лицо.

- Эй, - хрипло шепнул он, вглядываясь в него, - Эй… проснись.

Внезапно один глаз приоткрылся, грудная клетка трупа судорожно забилась, из свернутого на сторону носа хлынул поток черной жижи. Макс вцепился зубами в костяшки пальцев, отшатнулся к краю могилы и едва не завыл.

…

Когда он сократил расстояние до Егора вполовину, из-за деревьев появились его братья. Полное напряжения мгновенье длилось едва ли пару секунд, но Максу они показались вечностью. Промелькнула отчаянная мысль – продолжить шагать. Раз ничего не вышло, пусть все закончится прямо здесь. Он хотя бы умрет достойно – сражаясь!

А потом он вспомнил про Анку. Не мог он ее вот так здесь бросить. А может, просто искал оправдания своему страху смерти?

Тело само все решило за него. Рука, сжимающая нож, расслабилась, неуловимо изменила положение. И вот он уже спешит к мужикам с протянутым на ладони ножом и взволнованно кричит: «Помогите его снять! Я не дотянусь! Может, ему еще можно помочь!»

…

Отплевываясь и хрипя, он выволок Анку, как куль с гнилой картошкой, из могилы, уложил ее на бок и тут же боязливо отполз подальше, долго не решаясь посмотреть на нее. Девушка, не прекращая кашляла, изрыгая потоки грязи и мелко тряслась. Понимая, что время дорого, он коснулся быстрым мигающим взглядом ее лица и выдохнул с некоторым облегчением - лица, как такового видно не было под толстым слоем глины. Все, что бросалось в глаза – это скособоченный нос и единственный глаз. Второй то ли отсутствовал полностью (как у той коровы), то ли был целиком залеплен грязью. Проверить это он пока был не готов, да и не так уж это было важно. Достаточно того, что второй глаз на месте, открыт и даже двигается в глазнице, разглядывая его, Макса…

Когда кашель и тремор немного утихли, он пересилил себя, взял ее на руки и торопливо, спотыкаясь впотьмах о выпирающие корни, зашагал прочь. Подальше от деревни и случайных свидетелей.

…

Он плохо помнил остаток того дня, когда повесился Степан. Совместными усилиями они вытащили его из петли и отнесли в деревню, к Батюшке, который тут же, не сдерживая радостного возбуждения, принялся готовить того к погребению.

Кажется, Макс что-то говорил, объяснял, оправдывался. А может, ему это потом приснилось. Как и косые, настороженные взгляды. Как и то, что его бесцеремонно вытолкали за дверь, и как он, подобно деревенскому дурачку, брел по деревне, проклиная все вокруг – и ее жителей, и скот, и дома, и небо, и лес, и холмы. Потом были душные, пахнущие подкисшим молоком, слоновьи Акулины объятия и бутыль самогона, после которых он потерялся то ли на несколько часов, то ли на несколько дней, то ли на всю оставшуюся ему жизнь.

…

Он и сам едва ли понимал, зачем тратил драгоценное время и тащил ее так далеко – под злосчастный дуб. Разве что он был исходной точкой их затянувшегося репортажа. Здесь же начиналась и дорога домой. Здесь они встретили Леонида с Ксенией. Здесь повесился Степан. Логично, что и все закончиться должно именно здесь.

Небо на востоке уже посветлело. Он усадил Анку, как куклу, прислонив ее спиной к широкому стволу, отвел от лица слипшиеся в единую бурую массу волосы и кое-как оттер ее лицо краем своей драной футболки. Ужас немного отступил, когда он понял, что все не так плохо, как он опасался. Если честно, все было даже слишком хорошо! Он ожидал активного разложения, червей, высыпающихся из носа и рта, бурлящих в ее животе трупных газов, смрада. Анка же казалась даже более живой и здоровой, чем пока была жива. Нос свернут на бок, один глаз закрыт, некоторая одутловатость черт – вот и все уродства.

Но по мере того, как он разглядывал ее, тем более озадаченным становился. Или с ним играют злую шутку предрассветные сумерки, или… Ему вдруг пришло в голову, что он откопал какую-то другую девушку. Что, если… какой-то умник зарыл свою «добычу» на том же месте уже после него, а он в потемках не разобрал? И бедная Анка по-прежнему киснет в болотистой почве…?

Нет, нелепо. Это Анка. Вон и родинка на кончике носа, которую он так любил когда-то с громким чмоканьем целовать … Глупо ожидать, что после двух месяцев в могиле тело останется прежним, узнаваемым…

Он откашлялся, всмотрелся в ее уцелевший глаз и спросил, растянув губы в фальшивой лягушачьей улыбке.

- Привет… Ты меня… помнишь?

Анка кивнула.

- Ты можешь... говорить?

Она снова кивнула.

- Почему же тогда молчишь? – взволнованно спросил он, - Не хочешь?

Девушка подняла с колена вялую руку, ухватилась за свой нос и с влажным хрустом поставила его на место. Лицо ее при этом даже не дрогнуло, словно она всего лишь поправила прическу, а Макс в шоке наблюдал за тонкой струйкой крови, вытекшей из ноздри на припухшую верхнюю губу. Разве у трупов течет кровь?

- Что ты хочешь? – спросила она спокойно, когда пауза затянулась.

Макс растерянно молчал. За истекшие два месяца он много раз представлял себе и эту встречу, и разговор. В его мыслях Анка всегда обвиняла его, плакала, даже порывалась вцепиться в горло, а он, в ответ, облегчал душу чистосердечной исповедью. Но ни разу ему не привиделся вот такой финал… Может, она…?

- Анют…, - он сглотнул, - Ты помнишь? Ну, как… умерла.

Она снова кивнула, потом бесстрастно произнесла: «Ты меня убил. Задушил».

Он весь сжался и закрыл лицо руками...

Глава 13 (окончание)

Истинно так! В тот день он, пьяный, раздраженный и опустошенный, заявился «домой». Он и сам не знал, зачем. То ли проверить, как там Анка без него живет-поживает, то ли выместить на ней свои злость и отчаянье. А то и все разом.

С яркого солнечного дня он ослеп и некоторое время покачивался на пороге, привыкая к темени избы. А потом среди горы затхлых тряпок засек на кушетке ее силуэт.

- Я ждала тебя, - произнесла она, зашевелилась, и даже сквозь многодневный угар Макс тут же уловил поплывшие к нему смрадные миазмы, - Помнишь, о чем мы с тобой говорили в прошлый раз?

Он кивнул. Он совершенно не помнил не только разговоров, но даже того, когда в последний раз вообще ее видел. Впрочем, он сразу понял, о чем пойдет речь. Все вернулось на круги своя, и нет с этой чертовой карусели выхода.

- Я не была тогда уверена. А теперь – да, - говорила она, между тем. Глаза ее тускло светились в темноте, как у старой, бельмастой кошки, - Я беременна, Мася…

- Опять? – тупо спросил он.

- Господь так распорядился. Послал нам маленького взамен того, погибшего. Как мы его назвали? Тарзан?

- Послушай, - Он глубоко вдохнул, усмиряя стремительно наваливающиеся раздражение и гнев, - Ты не вполне здорова. Но продержись еще немного, ладно? Я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы вытащить нас отсюда.

- Вытащить отсюда? Куда?

- Куда-нибудь за холмы. Мне уже все равно, куда, на самом деле. Лишь бы не здесь.

- Ты всегда был фантазером, Мася…, - Анка ухмыльнулась, - Сам же прекрасно знаешь, что за холмами ничего нет…

После долгой паузы он молча развернулся и вышел на двор, снова ослепнув – теперь уже от жаркого солнца. Оглушительно стрекотали кузнечики, напомнив ему жарящийся попкорн. Он присел на завалинку и принялся заколачивать самокрутку. Руки отчаянно тряслись, и драгоценный табак рассыпа́лся, но он и не подумал подобрать листочки. Экономия уже не имела смысла. Степан был единственным, кто выращивал самосад, остальные не курили. У Макса оставался еще небольшой кулёк – при экономном расходе хватит недели на две. А потом всё – или бросать, или курить укроп.

Он хмыкнул и исподлобья повел вокруг себя воспаленными глазами. По дороге две старухи вели на выгул брюхатую козу, ласково направляя ее хворостиной. При виде раздувшихся козьих боков у Макса скрутило желудок, и он утробно рыгнул.

- Доброго здоровьичка! – крикнула ему баба Шоша.

- И тебе не хворать! - угрюмо отозвался Макс.

- Как Акулина?

- Лучше всех! – помедлил и привычно добавил, - и Анна тоже. Спасибо, что спросила!

Старухи зафыркали и, Макс был уверен, если бы не разучились, то обязательно перекрестились бы.

- Может, зайдете проведать? – спросил он глумливо, а сердце вдруг учащенно забилось, и он добавил уже подобострастно, просяще - По-соседски, а? Она тут, рядышком, в доме!

Он приподнялся, и старухи тут же ускорили шаг. Может, догнать? Место тут глухое, заброшенное. Он вполне может скрутить их обеих, а потом…

Заметив неподалеку внимательно наблюдающих за разговором мужиков, он разочарованно сел обратно. Неужели думал, что прокатит?

После смерти Степана он постоянно был под наблюдением. Даже в пьяном угаре, из которого не выходил ни на миг, он это чувствовал. Когда без толку колобродил по деревне, то всегда замечал кучкующихся на периферии старух, замолкающих при его приближении. В огородах тетки помоложе, завидя его, разгибали спины и провожали его настороженными взглядами. Даже на пустырях, куда его время от времени загонял зеленый змий в поисках уединения, он умудрялся столкнуться или с местными мужиками, валящими сорный лес, или с девицами, собирающими букеты. И ни разу ему не повстречался кто-то один. Селяне словно сговорились наблюдать за ним группами. На всякий случай.

Вот и сейчас. И старухи парами, и мужики парами.

В голове забрезжила старая песенка:

«Пальмы парами на берегу,

Чайки парами, волны бегут…»

Караулят. Наверное, не будь он потенциальный бык-производитель, его бы тюкнули топориком еще там – под «свадебным дубом»… Но нет, он - ценный генетический материал, присланный немного расшевелить это гнилое болото. Его надо стеречь и беречь, как того несчастного, рахитичного барашка, который один остался на пару десятков овец.

- Эй, мужики! – крикнул он и пьяно осклабился, - Что про Акулу не спросите?

Те переглянулись, рассеянно крутя в руках самодельные молотки. Неандертальцы над такими умельцами хохотали бы хором.

- Я это к тому, что все спрашивают про Акулину! – продолжил орать он, - А у меня ведь еще одна жена есть. И тоже на сносях!

Прикрыв один глаз, он расхохотался.

- Анка к концу января выдаст, а Акула так совсем скоро – может быть и на Седмицу! И обе, прошу заметить, прекрасно себя чувствуют!

Мужики все так же молча наблюдали.

Макс хотел затянуться, но небрежно свернутая самокрутка расползлась, и остатки табака высыпались на теплое, рыхлое дерево дворового настила. Он тут же залился пьяными слезами, закрывая лицо ладонями и бормоча проклятия, а когда успокоился, мужики пропали. Старух тоже след простыл. Может, и вовсе померещились спьяну да на жаре…

Макс долго глядел на небо, и, когда сладкие, ванильные облака обрели мрачный пурпурный оттенок, он решительно вошел в дом и всем телом навалился на Анку. Она не сразу поняла, что происходит. Даже сперва рассмеялась, решив, видимо, что это некая ласка в ответ на «прекрасные новости». Но когда он одной рукой перехватил обе ее, а другой зажал ей нос и перекрыл рот, она забилась. Слабо, по-тюленьи, ибо все ее силы давным-давно были выпиты чертовыми приливными водами, угнездившимися в ее теле. Помнится, он что-то шептал ей на ухо успокаивающее, но что именно – не запомнил. Может, тогда он и сломал ей случайно нос, но скорее, его свернуло под толщей мокрой глины.

А когда на безымянную деревушку опустилась глубокая, беззвучная ночь, он завернул девушку в одно из замурзанных одеял и унес в «мокрое».

В связи с повышенным к нему вниманием, он теперь поостерегся использовать одну из пустующих могил, как раньше планировал со Степаном. Но после небольшого обследования обнаружил, что в дальнем углу, под завалом крестов, пряталась еще одна могилка, уже давно обвалившаяся и неглубокая. Но что-то ему подсказывало, что глубоко копать и не надо - приливные воды с лихвой закроют и эту выемку. После он голыми руками зарыл Анкину могилу и привалил обратно крестами. Будто и не было ничего…

…

- Я был не в себе. Но все равно… это был самый последний шанс! Поверь, я тебя не брошу! Или мы выйдем вместе, или я останусь здесь с тобой! – бормотал он, закрыв лицо руками, в пароксизме обрушившегося на него слезливого раскаянья, - Они забрали мой нож, но я вполне могу последовать примеру Степана. Ветви тут толстые, низкие… а мой ремень по-прежнему крепкий… Будем с тобой рядышком.

- Вместе выйти не получится…

Он на секунду застыл, переваривая услышанное, а потом шумно с облегчением задышал. Слава Богу, она не сказала, что выхода нет!

- О нет, детка, я тебя заберу с собой! – возбужденно затараторил он, думая уже совсем о другом, - Обратимся к лучшим врачам! Устроим пересадку органов или кожи, или… всего вместе! Ты представляешь, что мы…

В голове замелькали беспорядочные фантазии, где у него всегда будет под рукой личный оракул. А какие он, Макс, будет делать репортажи! «Некро-тур» глазами мертвеца! Байки из склепа!!! Мысленно он унесся в далекие дали, где он арендует у не слишком любопытного обывателя хороший, просторный подвал, оборудует студию…

Фантазии внезапно запнулись, померкли.

- Что будет…, - он сглотнул, - Если я тебя не закопаю с рассветом? Ты… как там… покинешь снова тело?

Девушка молча покачала головой, и он радостно ухватил и сжал ее холодную руку

- Ну, вот видишь! Все у нас с тобой наладится!

Анка молчала. На неподвижном, бесстрастном лице жил только уцелевший глаз. Он с каким-то пристальным, напряженным вниманием следил за все более разгорающимися верхушками гор.

- Как…, - он сглотнул, - Выбраться отсюда?

Не глядя на него, она произнесла:

- На Седмицу проход открыт почти до самого заката, но только для вновь прибывших. Можно легко вернуться по своим следам. Постояльцам много сложнее, - Она кашлянула, от чего на грудь вывалился влажный комочек глины, - Пить…

Макс с сожалением покачал головой. Сам погибал от жажды…

- Червоточина есть, - продолжила она,- И не одна. Но они постоянно смещаются. Когда на три градуса, когда на все десять. Зависит от положения Водолея и активности Солнца. Если…

Макс вслушивался изо всех сил, но вскоре совершенно запутался. О чем она говорит? Неужели, действительно, рассчитывает, что он разбирается во всех этих широтах и долготах, Водолеях, азимутах и прочей белиберде? А даже если бы разбирался, как прикажешь высчитывать эти градусы, если у него даже компаса нет?! Он схватился за голову, наблюдая, как она бесстрастно и деловито выплевывает на него географические и астрономические термины, а в голову ему стало заползать невесть откуда возникшее подозрение, что она это делает намеренно. Но зачем?

Ответ очевиден – выиграть время.

- Ты… можешьобъяснить проще? - торопливо спросил он, - Ну, например, когда вот эта самая тропа будет открыта?

Анка кивнула и после небольшой паузы выдала:

- Пятого августа текущего года с 8-30 утра до 9-00 и с 16-00 до 16-15 по местному времени.

Макс несколько секунд таращился на нее, а потом резко выдохнул. Облегчение было так велико, что он даже немного намочил штаны. Так скоро! Так близко! Всего-то четыре дня перетерпеть.

Он задумался. Можно будет найти тех дур на розовом внедорожнике и всем вместе слинять. Достаточно ли у них бензина? Пофиг! Сколько есть, столько и есть. Он готов был всю дорогу идти пешком и нести Анку. Да всех троих, если придется!

- Мы сейчас пойдем в нашу старую избу. Пересидим там эти дни. Местные не знают, что я тебя… что ты умерла, поэтому бояться их нечего… Отмоем тебя, причешем.

Макса переполняло возбуждение. Он все-таки справился, пусть и такой страшной ценой… Он поднялся, потом снова сел на траву. Нет, в деревню идти еще рано. Пусть угомонятся, улягутся… Но и просто сидеть и смотреть на мертвую девушку было невмоготу.

Душа его за этот год совершенно выгорела, и он больше не чувствовал к ней ни любви, ни сострадания, ни сожаления. Но его страшно нервировал её взгляд – внимательно и неотрывно следящий за ним. Такие глаза он видел разве что в зоопарке, у львицы. Она лежала в своем вольере неподвижно и с виду безмятежно, если бы не ее взгляд – цепкий, внимательный, подсекающий каждое малейшее движение рядом… Вот и Анка…

Он снова поднялся и заходил вокруг дуба кругами, думая о том, что если бы не её драгоценные новоприобретенные навыки, он бы, скорее всего, смылся в одиночку.

Молчание начало его не на шутку тяготить, и он, чтобы прервать его, спросил:

- А что тут вообще за… место?

- Карантин.

- Кара…? – Макс умолк, - Что?

- Карантин, - Анкины запекшиеся губы дернулись, словно пытаясь улыбнуться, - Это место – не эксперимент над человеком, как ты себе нафантазировал. Бог в последнюю очередь думает о человечестве. Куда больше Его беспокоит утечка.

- Утечка чего…? Приливных вод?

- Лета разлилась, и Бог запечатал это место своим перстом, чтобы не дать ей покинуть пределы распадка.

- Лета? Река мертвых? Она же вроде где-то в Греции…, - Макс почесал в затылке, понимая, что греческие мифы не слишком надежный источник.

- Лета протекает под поверхностью всей Земли. Не только в Греции.

- И местные стали заложниками…

Анка кивнула и снова перевела взгляд на горы, над которыми, наконец, поднялось солнце, выплеснулось за край и покатилось вниз с холма.

- Еще один наш рассвет, Мася, - произнесла Анка и тут же добавила, - Жаль, что последний.

Макс удивленно уставился на нее. Впервые после воскрешения она назвала его этим ласковым имечком. Да и в голосе ее появились, наконец, какие-то эмоции. Сожаление, нежность? За ними он не сразу уловил смысл ее слов, а когда до него дошло, он с досадой повторил:

- Я же сказал, что не оставлю тебя. В крайнем случае…

- Боюсь, это мне придется оставить тебя.

Солнце, наконец, настигло их. Анкин нерабочий глаз с громким чмоканьем разлепился, нос с хрустом сам собой встал на место. Она поднялась, рассеянно отряхивая от комьев грязи рубашонку, в которой провела последние месяцы жизни и смерти.

- Как?… Как ты?

- Земные законы на меня больше не действуют, Мася, - спокойно произнесла она, - И мне не требуется червоточина, чтобы покинуть это место.

В доказательство своих слов, она легко пробежалась по заросшей тропе. Гораздо дальше, чем Макс мог хотя бы мечтать в последний год. На мгновенье он решил, что она не вернется, но она вернулась.

- Боюсь, я не смогу тебя ждать. Год – это слишком долго.

- Год… О чем ты, мать твою?! – Макс подскочил, - Всего четыре дня!

- Это для живых. А живым и мертвым не по пути…

Она коротко улыбнулась, глядя на него, и он вдруг дико заорал и выгнулся дугой, словно собираясь встать на мостик. Что-то в спине хрустнуло, и ноги под ним мгновенно пропали. Он повалился на траву, выпучив глаза и ловя ртом воздух. Лопатками он чувствовал что-то твердое, неудобное и гнал от себя мысли, что это его собственные ступни в ботинках.

«Скрутило в бараний рог…», - промелькнуло в голове старое выражение. А ведь именно это она с ним и сделала! И ведь даже его не коснулась! Господи! Теперь ясно, почему местные торопятся закопать своих мертвых до рассвета! И ведь сами уже не помнят, почему…

Анка присела рядом с ним на корточки, с вялым любопытством вгляделась в его перекошенное, бледное лицо.

- Баш на баш, Мася, - она приложила грязный палец к своим губам, потом – к его. Палец был ледяной и пах тухлой рыбой, - Не подумай, что это месть. Скорее, просто… ну, разминка. Попрощаемся на всякий случай.

Она поднялась, махнув оборванным подолом и пошла прочь.

- Куда… ты? – прохрипел Макс, когда увидел, что она двинулась обратно в деревню.

- Закончить дела, - отозвалась она, не оглянувшись, и вскоре скрылась из виду.

…

До самого вечера Макс пролежал на верхушке холма. Солнце палило нещадно, и он несколько раз предпринимал героические попытки добраться до спасительной тени «свадебного дуба», но каждый раз при этом терял сознание. Все, чего ему удалось добиться – это неимоверными усилиями перевернуться на бок и выправить из-под себя ставшие враз бесполезными ноги. В какой-то момент остро запахло мочой, и он понял, что обоссался, хоть и совершенно этого не почувствовал.

Весь день из деревни доносились приглушенные вопли и крики, а следом потянуло гарью. Совершенно обессиленный, он наблюдал за тем, как горит деревня. Сочувствия к селянам он не испытывал. Чувствовал лишь облегчение, что все для них так или иначе закончилось.

А когда на распадок упали душистые вечерние сумерки, он увидел поднимающийся на холм розовый внедорожник и слабо улыбнулся. Анка всегда была умной девочкой…

Грязное колесо остановилось в нескольких сантиметрах от его лица. Хлопнула дверца. Анка решила попрощаться.

Макс попытался изгнать со своего лица выражение жалостливой мольбы и нацепить на него маску гордого мученика, но…

Вслед за водительской дверцей хлопнула сначала пассажирская, а потом задняя, и он с дебильным изумлением уставился на три пары ног, по очереди появившихся в поле его зрения.

Он закатил глаза, чтобы разглядеть их хозяев.

Баба Дуся выглядела сногсшибательно в пестром, обтягивающем отвисшую грудь топе и розовой, пляжной, прозрачной юбке, развевающейся вокруг костлявых ног. Анка переоделась в модный сарафан с узкими бретельками.

В чемоданах «тех дур» не оказалось только наряда для… Степана. Но он, не смотря на свои старые штаны, замурзанную душегрейку и лапти, выглядел самым нормальным из них. Самым… живым.

- Эх, паря… Что ж ты так опарафинился?..., - покачал он головой.

- Моить, хоть прикопать его? – подала голос баба Дуся, - Чавой валяться будет!..

- Пусть сам решает, - отозвалась Анка.

Макс разглядывал беглецов. Они успели как следует отмыться и навести лоск, но это им мало помогло. Обтянутые сухой и тонкой кожей лица, глубоко ввалившиеся тусклые глаза, почерневшие губы, которые все трое не слишком успешно попытались замаскировать красной помадой. На сморщенной шее Степана по-прежнему отчетливо выступал рубец от веревки.

Кого они пытаются обмануть? Да их примут на первом же посту… Впрочем…

Это ему, Максу, очевидно, что они мертвы. Для простых смертных, ничего не подозревающих о бесовском распадке, это будет пусть и колоритная, но не заслуживающая пристального внимания троица. Эксцентричная старуха, альтернативно ориентированный дед и… возможно, смертельно больная девушка. Ткнут пальцем, поохают и через день забудут.

А потом весь мир загородило приблизившееся Анкино лицо.

- Так, что ты решаешь? – спросила она.

Макс открыл рот, закрыл и снова открыл. Но из него не вылетело ни звука.

- Он хочет смотреть, - перевела Баба Дуся, поправляя сползающую с пегого плеча бретельку.

Макса в тот же миг поволокло, развернуло так, что перед глазами вместо дымящейся мертвой деревни появилась тропа. Все такая же близкая, но по-прежнему недоступная.

Он больше не мог видеть беглецов, но до последнего ждал каких-то особых слов. От Анки, от Степана. Да, он виноват перед ними, но они могли бы снять груз с его души простыми словами, дескать, да, ты ошибся, но ...

Им это было явно не нужно, а что было нужно ему, Максу, их явно не волновало.

Послышались звуки захлопывающихся дверей, а потом розовый внедорожник, набитый мертвецами, двинулся прочь от распадка. Да, для деревни все закончилось. Для остального мира… только начиналось.

Чувствуя разливающуюся по всему телу дремотную небыть, Макс глядел ему вслед внедорожнику и… улыбался сквозь слезы.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13 (окончание)