отделения.
В палате было занято три койки, стоял запах хлорки от свежевымытого пола, солнечный свет отражался от оставленных тряпкой разводов на полу. Стены, наполовину выкрашенные вечно голубой краской, тумбочки возле каждой кровати, на одной из которых не было дверцы, и большие больничные окна с фрамугами наверху, которые никто никогда не мог открыть.
Сын лежал на белой железной больничной кровати с хромированными дужками. На застиранной простыни виднелись следы черной, запекшейся крови и зеленки. На носу у него была повязка, а оба глаза заплыли огромными фиолетовыми мешками, видеть Русик мог только сквозь щелки этих мешков. С левой стороны из груди торчала трубка, и в бутылку стекала кровяная жижа. Он не мог поворачиваться, и каждое движение давалось ему с трудом, но на голос матери он повернулся, и по его гримасе было видно, как боль пронизывает его тело.
Ахмет слышал, как врач шепотом сказал жене, что у него сломаны два ребра и пробито легкое, и еще сломан нос. Ахмет молча подошел к кровати, протянул ладонь, чтобы дотронуться до руки сына, но Русик отвернулся и еле выдохнул: «Уйди, не хочу тебя видеть. Мама, скажи ему, пусть он уйдет». Голос сына был слаб. Рука Ахмета повисла в воздухе, так и не дотронувшись до сына. Ахмет развернулся и молча вышел из палаты.
Ахмет прокручивал в голове тот вечер. Рустем пришел на час позже, чем должен был, а он сидел и ужинал за столом. Русик хотел быстро пройти в свою комнату, но зачем-то он его окликнул и остановил. Он вспомнил, что спросил у него: «Где шатался? Я же говорил приходить домой вовремя!». Русик возмущенно буркнул в ответ: «Я гулял с пацанами, сидели на скамейках в школе, не поздно же еще». Все было как обычно, не раз Русик возвращался позже минут на десять-пятнадцать положенного времени, и всё время так же невнятно отвечал, что сидел с пацанами в школьном саду. Но что его дернуло, до сих пор он не понимал. Ему показалось, что сын отвечает вызывающе и дерзит, а внезапная ярость буквально за секунды растеклась по венам и целиком поглотила каждую его клеточку, скомкала лицо Ахмета в безумную гримасу, застлала глаза пеленой и вложила в его горло рев. «Ты как со мной разговариваешь?» — зарычал в тот момент Ахмет, и, резко выскочив из-за стола, нанес со всей силы удар кулаком в лицо сына, затем в левый бок, еще в лицо, еще в бок, еще в лицо, еще в бок, пока не подбежала Алия и не оттолкнула его от сына. Он бил его по-настоящему, как бил бы врага.
Лишь когда догорающая сигарета начала обжигать пальцы, Ахмет медленно вернулся из своих воспоминаний. Он не понимал зачем и как смог? В своего собственного сына разрядить кулаки. И тут Ахмет хрипло сказал себе в слух: «А по-другому я не умел. Других отцов я не видел. Другого отца я и не знал».
Ахмет проживал этот момент каждый год, в день своего рождения, тогда он чуть не убил сына.
