Тридцатник грянул внезапно…То есть, Сергей, конечно, помнил о его неизбежном приближении, и всё равно — внезапно. Так бывает, когда ждёшь оглушающе громкого удара, звука…ждёшь, ждёшь, вот-вот…а когда он вдруг грохнет, почему-то оказывается — неожиданно.
В тот день Серёжа проснулся резко и очень рано, как будто от удара в лоб изнутри, и тут же в мозгах как ожог сознания вспыхнуло: «Сегодня — тридцатник!». И сразу — тупое изумление: тридцать лет пребывания на белом свете, зачем, для чего, по чьей воле? Ну, не вечности же его жизнь нужна, в самом деле…
Нельзя сказать, что в Серёгиных мозгах зашевелились некие мысли, потекли осмысления, думы, брожения — ничего этого даже в первом приближении не было в его лохматой голове почти в 5 утра. Но сложнейшая нейронная система управления мозгом встряхнулась, как кошка после сна, переключилась с ночного режима на активный дневной и поплыли в её недрах бесформенными кучевыми облаками какие-то сгустки то ли образов, то ли отпечатков отдалённых воспоминаний, в которых лишь ангел-хранитель мог разглядеть хоть что-то наподобие картины жизни.
30 лет — жалкая цифра человеческого возраста, если уж вдуматься: всего чуть больше 11 тысяч дней, мизер! А ведь из них надо к тому же выкинуть часы, дни, складывающиеся в года, на младенчество и беспамятное детство, на всякую физиологию, чёрт бы её побрал, сколько времени на неё гробится, это ж какая недоработка в человеческой конструкции! Ну, и сколько там на интересную жизнь остаётся? Да фигуля остаётся…
Паззл Серёжиной жизни в общем-то получался вполне интересным, хотя не был ещё завершён, однако, кто ж может знать, на каком моменте жизни картинка оборвётся? Сергей был уверен, что кусочки его жизни не кто-то там свыше собирал по своему плану, а он сам, Сергей, лично их складывал своими руками, мозгами, волей, сомнениями и желаниями, отказами и согласиями, выборами тех или иных решений, дорог на перепутьях. На паззлике уже вырисовывалась понятная картина, отображающая несложный пройденный путь: бесконечно любящие и любимые родители, солнечное детство, весёлая и безалаберная юность, учёба в институте, хотя и непрестижном, но неожиданно так увлёкшим бездумно выбранной специальностью расчётчика-прочниста неметаллических конструкций, что потом работа в оборонном «ящике», где Серёжа до сего дня и работал, оказалась неожиданно любимой и захватывающей.
И с личной жизнью всё было в порядке: ни к чему не обязывающие влюблённости, порой принимаемые Серёжей за истинную любовь, но, увы, быстро выдыхающиеся, не оставляющие после себя ни боли потери, ни тягучей тоски, ни тепла, а лишь страшно жгучий осадок от осознания того, что кто-то теперь из-за него плачет и мучается. Ну, не жениться же ему было из-за этого на каждой бросаемой им девчонке! Создавать же свою семью не было пока не только большого желания, но даже и желания вообще — пока что и так живётся нормально, да и насмотрелся вдоволь на все эти семейные жизни бывших своих однокурсников — нет уж! Пока, во всяком случае…
За что его так бешено, до сумасшествия, до истерик, до трагизма любили девчонки, не понимал никто: ни сами девчонки, ни окружающие невольные свидетели всех этих сумасшествий, ни сам Серёга. Но ген донжуанства не был встроен в его организм ни предками, ни природой, поэтому он до сведённых скул ненавидел и расспросы его на эту тему, и все эти «мужские» разговоры о бабах. Да, бабы по нему с ума сходили, но обсуждать это он ни с кем не собирался.
То есть, сначала-то девчонки западали на внешность: Серёжа был чертовски красив изумительной, ярко выраженной восточной красотой смуглого, с рельефно очерченными скулами лица, обрамлённого рано седеющими густыми волнистыми волосами аж до плеч, а когда смеялся, в азиатски раскосых глазах прыгали такие чёртики! Да и станом он был весь ладен, тонок, упруг в движениях и походил на неспешного молодого барса. Устоять против такой красоты было либо очень трудно, либо невозможно вообще: бедняжки радостно прыгали на эту прелестную полянку, а оказывалось — чаруса и проваливались в омут трясины.
Выбраться же из омута уже не могли, потому как затягивала потом уже Серёгина натура — яркая и многокрасочная палитра каверзной мешанины: не «заводила», но ни одна компания без него не могла обойтись — так он был остроумен, лёгок в общении; отзывчив и чуток на чужое несчастье, но сам — чрезвычайно скрытен; любил жизнь «хлебать полными ложками», но ни в чём не переступал своих внутренних границ и подлецом ни разу в жизни не был. Но вот стержень в нём был редчайший, непонятно только был ли он встроен воспитанием или же был даром небес — это была абсолютная степень внутренней свободы. Его суждения не зависели ни от каких авторитетных, часто уважаемых им самим мнений (совпадать — могли), ни уж тем паче от «общепринятых». Он мог в одиночку кинуться на защиту кого-то пригвождаемого общественным порицанием к позорному столбу, если видел в этом поругание чести человека и — срабатывало! Почти всегда…Один против всех он останавливал собой лавину, готовую расплющить «жертву», отлично понимая, что заодно могут расплющить и его…Качество, не подлежащее однозначному определению — одних восхищающее, других — жутко раздражающее, однако на все эти оценки Серёге было просто наплевать.
Но лишь одного не мог сказать Серёжа, доживя до тридцатника — что такое Любовь. Ему нравилось искать и находить чёткие определения всему — такой вот был у него пунктик, но для понятия «любовь» он не мог найти не только точного, но и вообще хоть какого-то определения, то есть, слова «любовь — это…» обрывались в провал, пустоту, ничто. Понятно было лишь то, что любовь нельзя искусственно вызвать, она не поддаётся ни уговорам, ни просьбам, ни слезам, ни мольбам, ни доводам рассудка, ни аргументам, она не подчиняется ни приказам, ни угрозам, на неё не действуют истерики, она обрушивается на свою жертву внезапно, всегда нежданно и ей наплевать, звали её или нет, а если она умирает, то всегда очень мучительно. Так что теорию любви Серёга знал, но удостовериться в ней на практике ни разу не получилось, однако и обделённым или несчастным он себя от этого вовсе не чувствовал. Ну, не считать же в самом деле любовью то жгучее чувство, которое испепеляло его в 14 лет к однокласснице, не называть же, в самом деле, любовью тот букет чувств, который вообще терзает любого отрока и отроковицу в период полового созревания.
…В таком вот утреннем умственном сумбуре настало время собираться на работу, где в обед Серёже предстояло отмечать в дружном коллективе свой маленький юбилейчик, а вечером встречаться с друзьями и подругами в кабаке…Серёжа собрался и, прихватив огромный торт, бутыли шампанского и приготовленные мамой накануне большие пироги с разными прослойками, поехал на работу. Перед входом в метро он автоматически принял кем-то протянутую ему бесплатную газету объявлений и рекламы, пока ехал — листал её, практически ничего не читая, огромная сумка с угощениями стояла у него под ногами. На предпоследней странице, в нижнем правом углу он прочитал странное объявление. Оно выделялось среди всех не размерами — было оно совсем небольшое, а именно своей странностью: прямо посередине почти пустого белого прямоугольника очень мелким шрифтом значились странные слова без начала «…тем, кто ищет Любви. Тем, кто ищет интима или выгодного брака — не обращаться!!!». И — адрес электронной почты, больше ничего. Серёжа почему-то вздрогнул, потом неровно оторвал клочок с объявлением и сунул его в карман.
Уже под утро вернувшись домой один и в неимоверном похмелье, он, всё же не теряя памяти, сел за комп и отправил по указанному электронному адресу письмо с просьбой об аудиенции в ближайшие выходные. Он даже не успел удивиться тому, что ответ пришёл практически мгновенно, как если бы только его письма сидел и ждал не отрываясь некто неведомый где-то там, на другом конце электронной почты. В ответе были лишь назначенная дата, время и конкретный адрес с номером на домофоне. И ничего больше.
В назначенный день Сергей быстро нашёл нужный дом в переулках Патриарших прудов, он очень любил этот район и отлично знал его. Дом был старый, пятиэтажный, но очень ухоженный, степенный и солидный, похожий на древнего потомственного аристократа. Серёжа набрал номер на домофоне, замок сразу щёлкнул и отомкнулся, Серёга вошёл в подъезд и тихо присвистнул: он оказался в огромной, просторной утробе парадного, в котором широченная мраморная лестница с чугунными перилами в виньетках вела пологой спиралью вверх, на этажи, и даже уродливо встроенная в центре парадного шахта лифта не могла заглушить великолепия лестничных площадок с гигантскими окнами в разноцветных витражах, стен с росписями в верхней части и потолочными плинтусами изящнейшего орнамента.
Серёжа не стал звать лифт. Он медленно двинулся по лестнице сквозь такое чудо, начисто забыв в эти минуты, зачем он сюда пришёл. А на 3-ем этаже он обнаружил нужную ему квартиру и…дёрнул за язычок маленького серебряного колокольчика, поскольку никакого другого звонка в эту квартиру не было. Колокольчик издал изумительный по прелести звук, и дверь тотчас начала медленно отворяться, как будто кто-то невидимый стоял там и ждал только нежного треньканья.
В дверном проёме никого не было, но в тёмной глубине, по-видимому, очень большой прихожей, лишь слегка освещаемой отсветами с лестничной площадки, Серёжа увидел где-то, как ему показалось, далеко-далеко, в самой-самой чёрной глуби огромное зеркало и в нём — чьи-то чёткие контуры на фоне дверного проёма. Он вздрогнул, в следующее мгновение хотел крикнуть «Да это же я!», но по позвоночнику пополз мерзкий ледяной страх, и вместо восклицания получился какой-то нелепый кряк. Сергей резко шагнул вперёд, в черноту прихожей и в тот же миг увидел, как из глубины огромного роскошного старинного зеркала выходит ему навстречу…он сам! Дверь за спиной мягко затворилась, и большая прихожая сразу налилась тёплым светом, идущим отовсюду. Серёжа инстинктивно сделал шаг назад и хотел броситься бежать прочь, дёрнуть ручку двери, но уже подступивший к нему вплотную зеркальный Сергей мягко положил ему на плечо руку и совсем нестрашно, будничным тоном и спокойным голосом сказал: «Не надо бояться. Неужели ты так смертельно боишься самого себя? Ведь я — это всего-навсего ты, только я — это всё самое чистое и светлое, что есть в тебе, то, что было в тебе в детстве, понимаешь?»
Серёга ничего не понимал, но сглотнул и тупо кивнул, ирреальность происходящего туманила мозг. А идеальный двойник продолжал: «Ты ведь пришёл сюда за Любовью, да? Но каждый, кто хочет получить её, должен, встретиться всего лишь и только лишь с самим собой, чтобы увидеть самого себя, поговорить с самим собой начистоту, потому что только он сам может себе помочь, и никто другой, понимаешь? То есть, это не я, а ты сам себе поможешь, а я, твоя лучшая доля души, лишь направлю тебя и дам тебе возможность получить то, зачем ты пришел».
Серёжа опять кивнул и ощутил, что страх действительно уходит. Но всё ещё осипшим голосом спросил: «И всё-таки — кто же ты?». Зеркальный двойник весело рассмеялся: «Я — Дух Любви, но сейчас я в твоей оболочке и с твоими самыми светлыми чертами. Я не для тех, кто зловонную корысть выдаёт за поиски Любви. Я для тех, кто устал от одиночества без Любви».
За этим странным разговором они вошли из прихожей в небольшую комнату с высоченным потолком, почти пустую — лишь два глубоких кресла стояли посередине друг против друга, разделённые чайным столиком с миниатюрными чашечками и изящным изогнутым чайником, от которого шёл дух свежего зелёного чая с мятой. Отчего-то в комнате стоял чудесный запах ранней весны, хотя на дворе был октябрь и моросил дождь. Никакого декора в комнате не было совсем, но пастельный тон стен почему-то умиротворял, окно — почти от пола до потолка — было распахнуто настежь, но октябрьского холода не ощущалось вовсе, а за окном покачивался от ветра старый высокий клён, протягивая прямо в распахнутый проём ветки с ярко-жёлтыми и ярко-бордовыми листьями. И вся эта полупустая комната была так уютна, таким необъяснимым умиротворением окутывали и яркие, мокрые листья клёна в просторном оконном проёме, и шум дождя по этим ярким листьям, и странное, но чудесное сочетание запаха зелёного чая с мятой с запахами осени и ранней весны одновременно, что Серёжа почувствовал внутри себя небывалый, незнаемый ранее тёплый покой, захотелось остаться здесь навсегда.
Два совершенно одинаковых Серёги сидели друг против друга, утонув в больших креслах, и было так по-домашнему тепло и хорошо…Реальный Сергей не мог оторвать взгляда от зеркального Сергея, который наливал чай в крохотные чашечки, не мог ухватить разумом ирреальностть происходящего, когда смотрел в сущности на самого же себя — только со стороны. Это чувство было непохоже ни на что, его не с чем было сравнить, его никак нельзя было назвать, определить, и вот именно это немного угнетало, и это было совершенно не то же самое, что смотреть на себя в зеркало — ничего общего!
Зеркальный двойник молча пил чай, и глаза его озорно смеялись: он понимал, что сейчас происходит с его прототипом. Наконец настоящий Сергей стряхнул оцепенение и не удержался от любопытства: «Но как же ты, Дух, определяешь всего лишь по электронному письму с просьбой об аудиенции, кто — с корыстью, а кто — искренне? Как?!»
Зеркальный улыбался: «Очень просто. Письмо ведь получает внутренний двойник того, кто это письмо отправляет, ну, точно так же, как я, твоё внутреннее Я, принял твоё письмо. То есть, ты фактически направил его самому себе, а внутри самого себя ты же знаешь, искренен ты в своём желании или корыстен. Понимаешь? Ну, например, пишет какая-нибудь дева письмо по тому же электронному адресу, который и ты прочитал в объявлении, но ищет она на самом деле вовсе не Любви, а выгодного замужества или богатого содержателя. Нет, я не ханжа! Я ничего против такого желания девы не имею! Я не вправе её осуждать и не осуждаю! Но пойми, я ведь Дух Любви, а не выгодного замужества или красивой партнёрши на две недели! И письмо, отправленное ею, получает она же сама, но та, которая живёт вглубине её души, обмануть другого человека всегда очень легко, но обмануть саму себя, поверь, не получится. Поэтому её внутренний дух просто не отвечает ей на её письмо. Вот и всё. А найти эту квартиру по адресу электронной почты ещё ни один человек не смог, а уж какие связи, какие структуры к поиску подключали!»
Кажется, Серёжа начал понимать. Устройство было не такое уж сложное, но весьма хитроумное и оригинальное, правда, пока было совершенно неясно, что же из всего этого следует и каким образом несчастный проситель получает Любовь. Но спешить было некуда, а любопытство продолжало терзать Серёгин рассудок, и он опять спросил: «Значит к каждому или к каждой, кому назначена-таки аудиенция, выходит из зеркала свой двойник?». «Конечно! Именно так! Ты всё точно понял! Всё происходит здесь же, в этой квартире, но разговор и всё дальнейшее происходят совершенно иначе, и это каждый раз неповторимо, потому что каждый человек, мерзок он или благороден, но он неповторим. Просто каждый раз при новой встрече в двойника всегда вселяюсь я — Дух Любви, иначе и беседы не получится и человек уйдёт отсюда без Любви…»
Серёга аж вскинулся весь: «А что, было что и без Любви уходили? Вы что эту самую Любовь в бумажку заворачиваете, в пакетик кладёте?»
Зеркальный Сергей от волнения даже из кресла выпрыгнул: «Никогда! Никогда не было!!! Ни разу! Любой, кто допущен сюда на аудиенцию, обязательно, слышишь, ОБЯ-ЗА-ТЕЛЬ-НО!!! уходит отсюда с Любовью, причём, со своей. Сам сейчас всё поймёшь! А о тех, кто не Любви ищет, а лишь прикрывает этим словом любые иные намерения, я тебе уже сказал! Их здесь просто не бывает, они сюда не попадают!»
«Ну, извини, извини, я глупость сказал. Ну, так как же насчёт других посетителей?»
Двойник оказался не обидчивым и уже совершенно спокойно, вновь усевшись в кресло, ответил: «Ладно, если уж ты такой любопытный, расскажу тебе немного. Приходит, например, дама лет, может быть, за 50 (мы ведь возраст не спрашиваем, если ты заметил), и её же душа-двойник знает, что действительно очень бедная дама больно переживает своё одиночество, особенно уже ближе к старости…Ну, ладно, может, не Любви ищет, но Доброго Друга в конце пути, поверь мне, это очень близкие понятия, ведь точно Белла сказала «…свирепей дружбы в мире нет любви…». Абсолютно точно! Да, вернёмся к гипотетической даме. Тут всё очень искренне. Многое зависит от того, как зеркальная копия встретит свой оригинал, чтобы этот оригинал не упал в обморок при виде самой же себя, выходящей из зеркала…Ведь даже ты испугался, когда увидел, а ведь ты молодой и сильный, к тому же мужик…Так что вот так. И разговор у этой дамы с самой собой будет совершенно иной, чем у нас с тобой, чем у любого другого посетителя, то есть, я имею ввиду, прежде чем допустить просителя к Любви. Но это тебе ещё предстоит узнать. И уйдёт она отсюда совершенно с другой ношей, нежели ты. И это ты тоже поймёшь позже…Но, вообще-то, мы уже очень отвлеклись и ушли в сторону. Так что давай вернёмся к тому, зачем ты, собственно, сюда и пришёл».
Серёжа уже совсем расслабился, угнездился поудобнее в большом кресле и сказал: «Обещаю тебе, что на любой твой вопрос отвечу искренне, впрочем, ты и сам сразу это поймёшь. Спрашивай».
Двойник смотрел на него очень внимательно и больше не улыбался: «Скажи мне, неужели ты никогда не чувствовал сострадания к тем, которые любили тебя на разрыв души, сердца, аорты и, заметь, не недели и месяцы, а годы, многие-многие годы? Неужели в тебе не было сочувствия к тому, что ты очень больно ломал их жизни? А ведь ты именно ломал…»
Серёжа очень тяжело вздохнул: «Конечно, я понимал, что каждая из них очень больно мучилась, конечно, понимал. Но сострадание? Было ли оно во мне? Наверное, нет. Я ведь ни разу в жизни такого мощного чувства не испытал, я его не знал, я не мог понять, что они чувствуют, не мог понять их боль. И рыдали, и умоляли, и грозили, и чего только ни сулили — но что я мог, что я должен был делать?! Не мог же я, в самом деле, на каждой из них жениться, или хотя бы продолжать связь, когда хотелось уже всё к чёрту послать! Я становился злым, циничным, во мне просыпалась настоящая ненависть, когда моя эфемерная влюблённость исчезала без следа, а подруга доставала меня своими рыданиями, угрозами…Откуда я знаю, почему ни одна из моих так бешено начинавшихся влюблённостей не переросла в Любовь? И хотя я и не знаю, что такое Любовь, но уверен в том, что через несколько месяцев она точно не заканчивается! Это страсть заканчивается, а Любовь — нет! Любовь вообще после кончины страсти может только и начинаться…или не начинаться…»
Зеркальный Серёжа слушал очень внимательно, он не опровергал, не осуждал, не клеймил, не пригвождал, он просто внимал и всё понимал. Наконец он спросил: «А было ли у тебя хотя бы раз так, что о какой-то из них ты позже стал всё острее сожалеть, как о большой потере? Хотелось её вернуть, но ты ничего для этого так и не сделал? Было так?»
«Нет, не то, не так…По-другому было…Надя проработала у нас в отделе после института 3 года, а потом уволилась — что-то там у неё с матерью приключилось и ей нужно было искать надомную работу, ну, что-то вроде технических переводов. Когда она у нас возникла, то на всех, и на меня в том числе, произвела впечатление высокомерной гордячки: очень замкнутая, молчаливая, необщительная, таких, как она, называют асоциальными. А внешностью была ничего себе: и стройная, и лицом вполне симпатичная. И только месяцы спустя я понял, что её «высокомерие» на самом деле — жутчайшая закомплексованность, жутчайшая боязнь быть просто самой собой. Видимо, от этого она и уходила в тот мир, где не нужно ни с кем общаться, говорить — в мир книг, просто входила туда и закрывала за собой дверь, и вот там она становилась собой истинной, и я её истинной всё же увидел, потому как оказалось, что и говорить и особенно спорить с ней — редкое наслаждение, а ведь мы с ней ни разу во мнениях не сошлись: ни по Набокову, ни по «вероотступничеству» Толстого, ни по Хаиму Сутину, ни…да всё, о чём мы спорили, перечислять — огромный список получится. Мы спорили во время обеденных перерывов (на нас потом уже все рукой махнули), во время всяких коллективных празднеств, по пути с работы. Коллеги начали острить по поводу нашего «романа» — пусть их! Но никакого «романа» у нас с Надей не было, перед тобой-то, то есть, перед собой-то я искренен! У нас не было даже тени интима, я даже не был в неё влюблён! Даже сиюминутно не был! И когда она уволилась, у меня не возникло тяжёлого чувства потери, просто образовалась некая неуютная пустота — не было на расстоянии вытянутой руки другого такого человека, с кем спор, разговор так сильно бы затягивали, однако, разговоры — разговорами, но при чём здесь Любовь?!»
Двойник вздохнул: «Да-а-а, если ты мне направил своё письмо, значит, тебе и правда нужна помощь, и я помогу тебе. Кстати, ты ведь и сам тогда понял, что Надя-то очень больно тебя полюбила, только боялась, как бы ты не догадался об этом. И не только из-за больной мамы она уволилась…»
«Да, догадался, но это ничего не меняло…»
«Возможность, которую я тебе сейчас дам прямо в руки, будет единственной, второй уже не будет никогда, сколько бы ты потом ни отправлял писем всё на тот же адрес электронной почты, тебе больше не будет ответа. Пойдём».
Они вышли в прихожую, и зеркальный двойник с усилием двумя руками открыл, как открывают дверь, то самое огромное доисторическое зеркало, из которого вышел при встрече. Там оказалась сразу наполнившаяся осенним, полупрозрачным светом комнатка, больше похожая на чулан без окон, буквально заваленный, как казалось на первый взгляд, то ли старым хламом, то ли совсем застаревшим от времени антиквариатом. Это были какие-то совершенно непонятные, неопределимые по своей функциональности предметы, которые Серёжа никак не мог идентифицировать и назначения которых не понимал: очень большие и совсем маленькие, светящиеся и блёклые, бросающиеся в глаза своей яркостью и совсем незаметные, с выраженной формой и совершенно бесформенные. Тут было настолько много всякой непонятной всячины, что рассмотреть всё, наверное, возможно было лишь за несколько суток. И в этом чулане стоял уже очень явственный, очень волнующий аромат ранней весны. Внимательно присмотревшись, Серёжа увидел, что на самом деле предметы не были ни хламом, ни нагромождением: ни один предмет не заслонял собою другого полностью, то есть, частично — да, было, но полностью — нет, и расположены они были отнюдь не хаотично, а в некоем необъяснимом порядке, а между ними была проложена узкая аккуратная и чистая дорожка. Зеркальный Сергей остановился и обвёл рукой комнату: «Всё это — наши Любови, каждая из них — в единственном экземпляре, каждая — неповторима, есть, правда, похожие, но абсолютно одинаковых — нет. Тебе не надо ничего выбирать, просто смотри вокруг и увидишь, как Твоя Любовь даст тебе знак. Вот её ты и возьмёшь с собой. И запомни навсегда, у каждой из них, даже самой маленькой, самой, казалось бы, невзрачной — гигантская мощь внутри! И если взятую здесь Любовь потом выбросить, то это будет огромная выпущенная разрушительная сила, и она может наделать очень много бед не только тебе, но и другим. Если же ты оставишь её у себя, не выбросишь, то знай, что её мощь сделает тебя, можно сказать, всесильным. Хотя я, конечно, утрирую, но в жизни ты сможешь очень много сделать, очень многого добиться, ты всегда будешь ощущать в себе силу сделать то, что ты хочешь сделать, даже если это «что-то» не получится с первого раза. Бывает, конечно, что некоторые Любови через сколько-то лет выдыхаются, у кого-то даже получается их реанимировать, правда, не у всех. А второй раз к нам никто придти не может — такого совершенства в нашей работе мы ещё не достигли…Хотя работаем над этим вопросом, работаем…»
Так сильно Серёжа давно не волновался: «А можно я возьму ту Любовь, которая мне сейчас больше всего понравится?»
Второй Сергей досадливо поморщился: «Можно-то, конечно, можно, удерживать тебя я не стану, да только получится, что ты возьмёшь не свою, а чью-то чужую Любовь, и счастья она тебе уж точно не принесёт, и сил никогда никаких не даст, и ты проклянёшь тот день, когда сюда пришёл. Поверь мне, я знаю что говорю, таких случаев у нас было не просто много, а ОЧЕНЬ много, когда визитёр или визитёрша видит СВОЮ Любовь, которая только для него/неё и светится, и пищит, но — не хочет её брать, а берёт ту, которая никаких знаков не подаёт, берёт только потому, что она чем-то больше понравилась! Не представляешь себе, какие потом настоящие трагедии в жизни разыгрываются. А Любовь невероятно быстро возвращается в нашу каморку, чтобы тихо дожидаться своего истинного хозяина, который, кстати, может и вообще не объявиться. Так что не делай этой ошибки, возьми СВОЮ. Только СВОЯ Любовь даёт силы и, не смейся, большой кусок счастья. Так что давай, смотри вокруг внимательно».
И Серёга начал медленно озирать Любови. Какие же они все были разные! Изумительно прекрасные и уродливо-корявые, огромные и крохотные, яркие и серенькие, блестящие и тусклые, гладкие и шипастые, округлой формы и остроугольные, мягкие и жёсткие, с приятным запахом и с отвратительным, с «липучками» и без оных…И все совершенно разные! И тут он увидел: она лежала почти сокрытая под чьей-то очень большой Любовью, она казалась невзрачной и маленькой, но внутри неё начинал разгораться какой-то неземной переливающийся свет, который пробивался даже через почти завалившую её чью-то большую Любовь, и этот внутренний её свет начал пульсировать и становился всё ярче. Все остальные Любови оставались как будто в анабиозе. Двойник весело рассмеялся: «Видишь теперь СВОЮ? Бери! Ведь она только на тебя и должна была среагировать. Ты не смотри, что маленькая…», но Серёжа уже не слышал его: он осторожно вытащил из-под большой Любви свою маленькую светящуюся Любовь, взял этот мягкий, невесомый комочек в ладони и то, что он ощутил в этот миг, он не мог бы выразить никакими словами.
«А как её нести домой? Как её содержать дома? Может быть, её надо как-то кормить или подкармливать? Как с ней обращаться?!» Зеркальный Серёга расхохотался как мальчишка, взахлёб, хлопая себя руками по коленкам, и, ещё не отсмеявшись до конца, сказал: «Домой её понесёшь в простом полиэтиленовом пакетике — вот он, держи, смотри не забудь его где-нибудь по дороге домой, впрочем, она ведь тогда начнёт пищать, да…А дома спрячь её в такое место, где её никто никогда даже случайно найти не сможет. И вот ещё что повторю: ты никогда больше не найдёшь ни того объявления, которое так неровно оторвал от газеты, ни того адреса электронной почты, хотя, может быть, ты его запомнил, но — ответа не получишь. Мы никогда больше с тобой не встретимся. Всё. Аудиенция окончена. Пойдём провожу».
Но Серёжа продолжал стоять в кладовке с Любовями, держа в руке непрозрачный пакетик, в котором лежала ЕГО — светящаяся и тёплая. «Подожди минутку! Скажи только, как они все сюда попадают? Кто их приносит? Кончаются ли они когда-нибудь или нет? И может ли так быть, чтобы кто-то, придя сюда, не увидел, просто-напросто НЕ увидел свою? А если бы МОЮ любовь уже кто-то раньше забрал бы себе, что бы я сейчас унёс?»
Двойник уже устало вздохнул: «Какой же ты, право, неугомонный! Ладно, слушай. Так вот. Наши бюро работают в каждой, буквально в КАЖДОЙ стране, а в стране — в каждом городе, городке и селении. Методы связи с нами у нас самые разные, ты же понимаешь, что далеко не у всех и каждого есть Интернет, и очень многие люди по-настоящему бедны, но если такие люди всё равно ищут Любовь, то мы обязательно незаметно предоставляем им удобный для них способ связаться с нами. И знаешь, что самое интересное? Нищий, взявший СВОЮ Любовь, начинает на жизнь смотреть иначе, он начинает выкарабкиваться в жизни — это как раз то, о чём я тебе уже говорил, что такой человек ощущает в себе огромные жизненные силы, и не просто ощущает, но и начинает менять свою жизнь. Так вот, когда в любой стране, в любом городе, посёлке рождается ребёнок, то вместе с ним рождается Его Любовь, она появляется сама, незаметно, в таком же вот чуланчике, в каком мы с тобой сейчас стоим. И она наливается силами вместе с взрослением человека. Один-единственный раз из чуланчика каждая Любовь подаёт своему человеку явственный сигнал, что Она к нему идёт, но очень многие просто отмахиваются от неё, не принимают её всерьёз или смотрят на неё как на нечто страшно им мешающее или даже вовсе ненужное. И тогда она возвращается в свой чуланчик и тихо лежит здесь как в анабиозе, и если её хозяин всё же одумается, то он обязательно придёт в наше бюро, мы даём такую возможность — один раз! Всё остальное я тебе уже говорил: Свою или не Свою берёт, может вообще отказаться, но таких случае у нас ещё ни разу не было. Но если человек отогнал от себя первый зов своей Любви, и к нам потом за ней так и не пришёл, то есть, не нужна ему эта Его Любовь, то она остаётся здесь жить до самой смерти этого человека, и умирает в тот же миг, как умирает он или она. Поэтому Любови в чуланчиках не кончаются никогда: они рождаются вместе с людьми и умирают вместе с ними, востребованные или нет. Ну, а то, что Твою Любовь мог взять до тебя кто-то другой…мог, конечно, но я тебе уже сказал, что, забрав не Свою, а чужую Любовь, человек погружается просто в море несчастий, трагедии жизни, а сама эта Любовь очень быстро возвращается сюда, чтобы ждать своего хозяина или хозяйку. Это кусочек времени «забрал-увёз-вернулась» очень короткий, и, поскольку мы знаем, когда примерно она вернётся назад, то, если ты именно в то время запросишь аудиенции у нас, то мы назначим тебе день и время, когда Твоя Любовь уже вновь будет покоиться у нас и ждать именно тебя. Теперь всё понятно? Вот теперь уже точно аудиенция закончена».
Серёжа восхищенно кивнул: «Здорово придумано! А кто придумал-то?»
«Кто надо, тот и придумал! Всё! Шагай!»
Они вышли в прихожую и подошли к входной двери, свет в прихожей сам собой начал медленно угасать, двойник неспешно открыл тяжёлую дверь, и Серёжа, уже переступив порог, всё же оглянулся и успел увидеть, как его отражение обыденно входит в зеркало…Дверь затворилась…
Дома Сергей сделал всё как нужно: укутал, упрятал. И сначала часто, а потом всё реже и реже разгребал секретное место, чтобы посмотреть на свою Любовь. Она была всё такая же: маленькая, нежная, светящаяся. Он не знал, как и что должно от этого измениться в его жизни, не знал, откуда и чего именно ему ждать. Но ничего не происходило, ничего в его жизни не менялось, и постепенно он перестал натужно чего-то ждать, перестал трепыхаться, как перестаёт вытащенная из воды рыбина. Раздражения или злобы против зеркального двойника и всей той истории не было совсем, потому что весь спектр чувств предельно сузился до «тепло-холодно», «сыто-голодно», «сухо-мокро», «спать-работать».
Лишь однажды вдруг страшно захотел вытащить свою Любовь и выбросить её на помойку, но — не решился почему-то.
А потом откуда-то начала надвигаться нарастающая, погребающая под собой лавина отчаянной, непроходимой тоски. Это была невыносимо болезненная тоска обманутой, иллюзорной надежды и, чтобы уйти от этого нарастающего наваждения, он выбрал единственно верный и проверенный для себя способ — не водка, нет, нет! Этот способ совершенно безрезультативен и абсолютно ненадёжен. Прав, прав был Веселовский из «За миллиард лет до конца света»: «Когда мне плохо, я работаю, когда у меня неприятности, когда у меня хандра, когда мне скучно жить, я сажусь работать. Наверное, существуют другие рецепты, но я их не знаю, или они мне не помогают…». Сергей стал изнурять себя работой до такой степени, до какой изнуряет себя истинный схимник, удалившийся от мира и начисто отринувший от себя всё, кроме схимы. Он стал неразговорчив, замкнут, крайне вспыльчив и раздражителен, от всех коллективных мероприятий изобретательно увиливал и пахал, пахал, пахал и на работе и даже дома.
…А однажды чётко, как будто всполох полыхнул в мозгах, понял, что именно он сделает. И сделал. Купил конфет, дорогого коньяка, цветов и пришёл в отдел кадров, где его давно уже все знали и всегда ему почему-то радовались. Кадровичка их отдела была немолодой дамой, но искренне доброжелательной и начисто лишённой ядовитой вредности. Она не имела права никому давать адреса или номера личных телефонов сотрудников, даже и уволившихся, но адрес и телефон Нади она Серёже дала, без идиотских шуток и намёков. И не спрашивала — зачем ему это. Просто посмотрела как-то по-старушечьи сердобольно, по-доброму и попросила его зайти на следующий день, а когда он пришёл, она протянула ему листочек с адресом и телефоном и тихо сказала: «Серёжа, ты только не отступай». Он приложил руку к своему сердцу и склонил перед ней голову в знак высочайшей благодарности.
Сергей не имел ни малейшего представления о том, как Надя сейчас живёт, чем наполнена её жизнь, может быть, там уже и муж законный имеется? Тогда зачем ему этот адрес, что он хочет ей сказать, ведь слов «я тебя люблю» в нём не было даже в зачатке! А как он будет выкручиваться перед её мужем, если таковой имеется? Но Серёга даже не пытался найти хотя бы какого-то объяснения своему порыву, звонить не стал, просто однажды взял и поехал после работы к Наде, больше не задаваясь никакими вопросами, не думая ни о чём, не представляя, застанет ли он её вообще-то дома или нет.
Дверь ему, не спрашивая «кто там?», открыла Надя. Она была всё такая же, какой он её и помнил, за прошедшие несколько лет ничего в ней не изменилось, та же затравленность взгляда, та же боязнь самой себя.
В первый момент она даже не поняла, что это Серёжа, потом вдруг узнала, и тут он увидел, какой цвет приобретает очень смуглое лицо, когда оно в одно мгновение краснеет. А цвет оказался потрясающим — очень спелого, очень сочного персика. Она растерялась и оторопела до такой степени, что ничего не могла вымолвить, тогда Сергей сказал «Привет» и сам вошёл в квартиру. Никакого мужа не было, а Надина мама уже больше 2-х лет как умерла. Надя работала дома, делала технические переводы. Она отвечала, а он смотрел на неё в упор и отчётливо видел, до какой степени ей плохо…
Он так и не уехал от неё. Никогда. Не было никакой свадьбы, никакого празднества — ничего не было, как не было и такой любви, от которой бросаются в омут, в полымя, её не было! Они стали мужем и женой внезапно, поразительно для самих себя.
Они подобны были двум истинным друзьям, которые делаются то чуть ближе, то чуть дальше друг от друга, но разрубить их уже не может никто и ничто в жизни. Ах, как права Белла: «Свирепей дружбы в мире нет любви!». Они не заметили, как это произошло, но, когда у них уже вовсю с визгом носились по квартире 3-летние бандиты-близнецы, однажды ясно осознали, что прочно окутаны коконом Любви и что никакая внешняя сила разорвать этот кокон не может.
И тогда Серёжа вспомнил про Свою Любовь, а когда, приехав в свою старую квартиру, полез на антресоли и разгрёб тайник, то сразу видел, что Любовь сильно выросла, стала удивительно красивая, и она вся переливалась радугой, тихо смеялась, что-то то пела сама себе, то радостно пищала, и от неё веяло чудесным ароматом ранней весны и осеннего дождя одновременно. Он привёз её Наде и начал рассказывать…И тут Надя замерла, едва сдерживаясь от смеха, и почти прошептала:
— Как? И ты тоже? Дом в Трёхпрудном, да?..
Они хохотали до слёз, до икоты, и, хохоча, Надя полезла в самое глубокое нутро большого шкафа и достала оттуда Свою Любовь — она была не похожа на Серёжину, но она была красива своей красотой. Две красивых, разных любви мгновенно притянулись друг к другу, как притягиваются два мощных магнита, и разъединить их уже не способна была бы никакая сила. Никогда.
