1986 год Афганистан. Провинция Гильменд.
Выехали рано, хотел Сергей по прохладце проехать. Оделись по форме, хотя были возражения. Отарбек развел ликбез, что в кроссовках, если на мину наступишь, только ступню оторвет, а в чёртовом сапоге про всю ногу можно забыть. Обулись по желанию, у кого что было. В БТР загрузили парней, а Сергей с Отарбеком устроились на броне, хотелось надышаться свежим воздухом. В Афгане Сергей начал курить. Что ему выделяться? Кури, как все. Когда куришь, то время замедляется, а время было нужно, чтобы подумать. Слова бати о тонком деле не давали ему покоя, ехать в кишлак всегда опасно. Хорошо, что Отарбек знает все их повадки. Надо ж было мальчишку задавить! Хотя это не так уж и трудно сделать, они сами лезут под броню. Надо внимательно смотреть, чтобы ничего не утащили. Их всё интересует: и пила, и саперная лопатка, и боеприпасы. Как они говорят: «Бог дал — Бог — взял, но надо заплатить». Вот и везут они сейчас солярку и шесть мешков муки. Так они оценили жизнь мальчика. И хотя батя и дружил с этим кишлаком, туда кто угодно мог прийти в гости или на разведку. Он мысленно вспоминал все претензии советников, которые не разрешали парням ездить на броне, а Сергей сам слышал про случаи, что при ударе из гранатомета внутри БТР все погибали. Он остановил БТР и сказал парням, что все, кто хотят, наверх могут пересесть. Сергей курил и вспоминал долгие разговоры с родителями о том, почему он, такой умный и талантливый, пошёл в армию. Он усмехнулся:
— Какой же я умный? Дурак дураком. Столько дров в училище наломал, аж страшно вспомнить. Талантливый? А в чем я талантливый? Девок разводить. Начальству угождать… — он сплюнул. Рядом с ним сидел совсем молоденький солдатик-срочник.
— Зачем Козлова взял, говорил же срочников не брать, — обратился он к сержанту.
— А куда ж его? Сам попросился… Пусть опыта набирается.
— Ты прям не слышишь меня, Гамов.
— Про вас, товарищ лейтенант, говорят, что счастливый вы, вот и просятся, — пытался юлить сержант.
— Оставь его, потом разберёшься…Что на тебя нашло? — Отарбек толкнул Сергея плечом.
Сергей посмотрел на санитара. Бросил недокуренную сигарету.
— Что он скажет на это? Что ему тревожно? Чуйка не дает покоя? Что какая-то сволочь посылает сюда, в этот ад, необученных солдат? А ему, Сергею, грех на душу брать? Да не хрена здесь не легче, также, как везде — у каждого своя правда. Поди — разберись, что делать! Кончай, что сопли распустил, плакса? — опять подумал он о себе в третьем лице. Он шепнул Козлову:
— Держись рядом. Козлик…
— Что так напрягся? Дело простое… Ты лучше, начальник, скажи, как ты при живой жене невесту завел? Знаю, что ты талантливый, так баб не проведёшь, — пытался отвлечь его Отарбек.
Сережа промолчал, оглядывая окрестности. Становилось жарко, иногда налетали порывы ветра. Юное лицо Козлова поблескивало потом, присыпанное местами плотной афганской пылью.
— Что без бронежилета?
— Жарко
— У тебя что запасная жизнь есть? Надень и терпи.
А правда, что вы, товарищ лейтенант, комбату жизнь спасли? — осмелел Козлов.
— Не комбату, а шишке одной… Приехали в часть проверяющие: сидели бы в части, так нет, понесло одного на задание. Интересно ему было, куску дерьма. Задел каблуком растяжку… Что делать надо, боец?
— Упасть на землю…
— Вот… а он озираться начал, головой крутить. Вот я его и завалил на землю. Обошлось. Я в госпитале недели две полежал и вернулся назад.
— За это орден получили?
— Повезло, советник важной птицей был, — Сергей щурился на солнце. Он хотел в дукане купить себе тёмные очки, свои он случайно разбил. Он не рассказал солдатику, что советник придрался к нему и его другу Вовану. Они только вернулись с задания, обезвоженные с воспаленными языками, которыми не могли ворочать. Обратившись к ним и услышав непонятный ответ, советник, поджав губы, процедил:
— Вы пьяны, старлей, и товарищ ваш тоже, проследуйте за мной, — и повел их к переправе, на которой командовал комбат. В огромной колонне что-то грохнуло. Советник шагнул в сторону, в кювет и напоролся на растяжку. Потом он трясущимися губами просил прощения у Быстрицкого:
— Я не понял. Прости лейтенант, я помогу… договорюсь…
Это была не первая награда Быстрицкого, но первый орден. Но он не любил об этом вспоминать.
Страшный грохот прервал его мысли, полыхнул соляркой Камаз. Боковым зрением он увидел, как из кабины вывалился водитель, спина его горела. Он скатился в кювет и подорвался на мине. Второй водитель попытался подползти под машину, спасаясь от пулемётчика.
— Ни хрена, сейчас рванёт, — заорал Сергей. И правда, произошёл взрыв, и пылала уже вся машина.
— Живы, курилки, — проскрипел он песком и бросился открывать боковой люк бронетранспортёра. Один боец успел выпрыгнуть. Раздался ещё один взрыв, и полыхнуло пламя, гранатометчик попал по коробочке.
— Вот и все… — успел подумать он и отключился.
Он приподнял голову, страшная боль расколола ее, Сергей ничего не видел: глаза, нос, рот — всё было стянуло коркой афганской пыли.
— А, брат, жив? — сказал Отарбек, успевая при этом стрелять из пулемёта.
— Где мы? — Сергей хотел приподняться, страшная боль и тошнота не позволили ему двигаться, сердце стучало где-то в горле. Все-таки он не мог позволить себе лежать, правую ногу он не чувствовал. Поднял руку и протёр глаза, увидел лохмотья штанины, мяса и что-то белое.
— Мои любимые штаны… таких уже не будет, — он застонал.
— Ну ты жлоб, — заржал Отарбек, продолжая стрелять из пулемёта, — ничего, еще в Монтане ходить будешь.
Сергей с ужасом пытался вспомнить, где они и что случилось. Санитара он помнил хорошо.
— Докладываю, командир, нас шестеро, два из них четыреста, ракету пустил.
— Рация?
— Нет рации.
— Сколько времени прошло?
— Минут пятнадцать.
— Сколько я был без сознания? — доклад Отарбека начал приводить его в чувство.
— Полчаса. Кровь остановил. Не смотри туда.
— Плохо, что полчаса. Долго.
— Ты жив. Вон ребята в БТР, все там остались. Чёрт, лента кончилась.
— Они близко?
— Метров пятьсот.
Каким-то нечеловеческим усилием воли Сергей перевернулся на грудь.
— Что там? — сам он почти ничего не видел.
— Притихли, но знаешь, они не отстанут, новые придут. Я за магазином, — он нырнул в раскуроченный БТР.
— Смотри, для Козла есть два бубна и рожки у 200-х взял, — он вернулся с боеприпасами.
— А что, Козлов жив?
— Ага, Козлова помнишь! Да, из РПК хреначит, будь здоров. Эй, что с тобой, командир, опять отключился? Скоро вертушки будут. Погрузят тебя грузом 400, и полетишь в Кандагар к сестричкам. Это тебе не пьяный узбек с клизмой.
Сергей то и дело впадал в забытье, его охватила невероятная слабость. Но понимать и соображать он не перестал. Отарбек вернулся, волоча за собой РПК.
— А то думал, что он замолчал? Нет его, нашего Козлика.
Сергей закрыл глаза, почему-то вспомнилось перепачканное, почти девичье лицо Козлова. Его охватила дикая, ослепляющая ярость:
— Помоги на позицию залечь.
— Сможешь?
— Я не 200-й.
Прислонившись к пулемету, он прикрыл глаза и почему-то ему вспомнилось дачное утро и заплаканное лицо Лилечки:
— Я не хочу твоих слез, Лилечка, — застрочил его пулемёт.
— Зашевелились гады, — орал Отапбек. Время замедлилось. Он заметил, как два бойца на пригорке перестали подавать признаки жизни. Вокруг него валялись расстрелянные рожки, Отарбек отвалил от себя пулемёт:
— Где чертовы вертушки? У меня все…
— Только в плен не сдавайся, медицина! Приказываю!
— Обижаешь, лейтенант, — он показал гранату.
— У меня Стечкин, я еще постреляю, — Сергей сжал зубы, подползают все ближе, но он видел, что душманы бояться приближаться к узбеку. Знают, что шурави не сдаются живыми. Прогремел взрыв, разметав тела медика и душманов.
— Теперь моя очередь, — он дал очередь из пистолета, и уже когда увидел рядом с собой лица
перекошенных злобой бородачей, выстрелил себе в сердце.
Он услышал странный шорох, как будто взмах голубиных крыльев, ветер пахнул на него, озарил мягкий свет. Сергей увидел над собой лицо. Оно было прекрасно: юношеское, почти ангельское, тонкое с прозрачной кожей и огромными глазами, глубоко искрящимися и излучающими покой. Что-то отражалось в них, как в темных зеркальных очках: какая-то зелень, голубая вода, он, Сергей, в белой расстёгнутой рубашке, её шёлк трепетал на ветру.
— Ты похож на рядового Козлова — голос лейтенанта звучал гулко в пустоте.
— Я принял его облик — голос в ответ звучал, как музыка.
— Не молчи, говори еще. Ты прекрасно звучишь, — вздохнул Сергей.
— Я не могу говорить, я думаю, ты слышишь мои мысли — раздался птичий шорох крыльев, сверкнули искорки в глазах.
— Что это за свет? Я такого никогда не видел.
— Свет невечерний…, не слышал о таком?
— Нет, не слышал. Это как? Не вечерний, не утренний?
— Неугасимый, не каждый его видит.
— Все-таки, кто ты? Рядовой Козлов погиб, я просил не брать на задание срочников.
— Я — твой Ангел-хранитель, оберегаю тебя с момента твоего крещения.
— А я крещен?
— А как же! Мама твоя и бабушка постарались. Что бы мы без них делали. А ты как в Афгане оказался? Помнишь? — сверкнули глаза-блюдца.
— Я пошёл за другого, у него мать болела.
— Не ври сам себе, даже я все знаю, не то что Михаил.
— Какой такой Михаил? Из второй роты?
— Архистратиг Михаил, наш главком.
— Тоже ангел?
— Архангел. Тебе пришлось жениться, чтобы помочь девушке, она забеременела от другого. Её отец — генерал женил тебя на ней, и ты должен быть с ней и чужим ребенком в Германии. Тёпленькое местечко… Почему ты сбежал?
— Не мучь меня, я не знаю почему… Я не могу позволить никому так с собой обращаться, я попросился в Афган сам.
— Зачем? Я оберегал тебя, ты на ней всё равно женился.
— А можно было обойтись без унижений, как-то грубо получилось.
— По-другому не мог с тобой справиться, уж очень ты упёртый человек, вразумлений моих не слушал, прости.
Сергей помнил, как Илонка вызвала его в коридор. Прямо во время дежурства:
— Мне Макаров сказал, что ты — надёжный товарищ, и невесты у тебя нет, — начала генеральская дочь.
— Нет. — он улыбался, тогда Лили еще не было, она появилась позже. Илонка была чудо, какая хорошенькая, со вздёрнутым носиком, пухлыми губками. В расстегнутой дублёнке виднелся уже кругленький животик.
— Женишься на мне, а отец нас в Германию отправит.
— Нет, — Сергей продолжал улыбаться.
Ответ ей не понравился:
— Почему?
— Причины две: ты — не в моем вкусе, и в Германию я не собираюсь, — он улыбался.
— А если Родина пошлёт? — она кусала губки.
— Это ты-то — Родина? Я-то тебе зачем сдался, красотка, — он решил нахамить окончательно и приобнял её.
Получил по щеке красной щегольской перчаткой.
— Да или нет? — девчонка совсем оборзела.
— Нет, — он повернулся на каблуках и ушёл в класс.
— Я военный, была война. Это моё ремесло. Нет, лучше детей этих на убой посылать? Меня хотя бы пять лет учили.
— Хорошо излагаешь. Только ещё немножко напрягись, какая твоя настоящая причина? Не ври себе.
Через два дня вызвал его к себе начальник училища. Бравый вид курсанта, видимо, расстроил его, разговор был ему в тягость:
— Уважаю. Только прошу женись на ней, хотя бы фиктивно. Плачет, боюсь за ребенка, хоть и нагуляла, да своя кровь…
— Почему я?
— Отличник, красавец, а вдруг, сладится у вас? Одна ж у меня дочь… Карьеру сделаешь. А?
— Я так не могу.
— С отцом твоим говорил, он не против…
Сергей опустил голову.
Генерал был боевой, хороший был генерал.
— Может, подумаешь? — с надеждой сказал мужчина.
— Разрешите идти, товарищ генерал? — курсант еле стоял на ногах от волнения.
— Иди, сынок, иди. Подумай…
— Ну, что тут думать? — Макаров, его дружок, был во всем уверен. — Девчонка хороша, дочь генерала, ну немножко беременная.
— Макаров, ты себя слышишь? Откуда она меня узнала?
— У Люськи на фото разглядела.
— А ты сам, что, не хочешь карьеру?
— Хочу. Но мне Люська сразу яйца оторвёт.
Подставил значит, обормот, а ещё другом называется.
— Ты женился, как тебя просили… и поехал в Афган. Почему? Разве нельзя было служить в Германии? — спросил чудный голос.
— Да, женился… фиктивно, чтобы генералу помочь. А вообще, на гражданке много проблем, в армии всё просто: думать не надо, просто выполняй приказы, — признался Сергей.
— Захотел полегче, думать не надо. Так легче на войне?
— Нет, ещё трудней. От моего решения зависят жизни людей. Я пытался не исполнять тупых приказов. Оказалось, есть такие, — усмехнулся лейтенант.
— Отлично. Даже несколько солдат спас.
— Козлов погиб, сражался геройски, вот тебе и новичок! — сказал Сергей с болью в голосе.
— Не казни себя, ты — не Господь Бог. Кстати, за жену не волнуйся, она с тобой развелась и уже с другим в Германии, в составе ограниченного контингента войск.
— Я за неё никогда не волновался. Я Родине хотел служить, а не чужих баб обслуживать. А правда, что все погибшие в бою попадают в рай?
— По-разному бывает, это Михаил решает, у него в руках весы.
— Это ничего, что я застрелился?
— Последним патроном? Да уж, еще один грех на твою душу. А ведь мне просить за тебя у главкома, — лицо юноши не выражало досады или огорчения, оно всё также лучилось светом доброты.
Но вряд ли Михаил тебя осудит за это, слишком страшны примеры, которые ты видел. Вы с парнями договорились в плен не сдаваться?
— Да, это наше решение. Санитар наш себя и еще троих душманов подорвал. Это была моя граната, он у меня её забрал, когда перевязывал ногу. Но у меня пистолет оставался. Вот так. Отстреливался до конца. Только не пойму, зачем ты здесь? Ведь ты меня не сохранил.
— Я не только тело твоё оберегаю, но больше душу.
— Ты хочешь сказать, что испытывал меня?
— Можно и так сказать.
— Я прошёл твои испытания?
— Не все, есть кое-что ещё. Понимаешь, ты немного промахнулся, сердце у тебя чуть правее. Ты теперь между жизнью и смертью.
— Значит, я могу жить? Что я должен сделать?
— Стечкин тебе здесь не поможет… Помолись за себя.
— Я не знаю ни одной молитвы.
— Ты всё время врёшь себе, ты можешь больше, чем думаешь. Мать научила тебя двум молитвам — вспоминай.
Сергей стал мучительно вспоминать материнский голос, её слова и пение в его детстве. С ужасом думая, что теперь всё зависит от его памяти, которая так опрометчиво спрятала самые важные знания куда-то на задворки сознания.
Слова вспоминались с трудом, но нечем было их произносить, нельзя было в мольбе сложить руки, нельзя было упасть на колени — ничего не было, кроме непроизносимых слов, возникающих в его воспаленном мозгу.
И когда, казалось, его покинули силы, в свете невечернем блеснули зеленоватые крылья Архангела. Окутанный красным плащом с зерцалом в левой руке, он грозно осматривал горизонт, сжимая в натруженной руке воина заветное копьё. Ноги его попирали Вселенское зло, которое было побеждено.
Теперь поле битвы — души людей, каждого.
Свято́й Архистрати́г Бо́жий Михаи́л, молниено́сным мечо́м твои́м отжени́ от мене́ ду́ха лука́вого, искуша́ющего и томя́щего мя. Ами́нь.
Тела 200-х закинули в вертушку.
— Эй, шурави, вы кого мне подложили? Он же живой, — кричал бортач из вертушки. На груди одного из них расползалось алое пятно.
