Вороны вещают о смерти (СИ) [Darknessia] (fb2) читать онлайн

Вороны вещают о смерти

Глава 1. Дурной знак

Вороны взметнулись с осиновых ветвей, будто их что-то спугнуло, и закружили над селом черной бесформенной тучей. Их хриплое карканье разнеслось по округе, заставив селян отвлечься от дел и запрокинуть головы. Десятки мрачных лиц следили, как птицы мечутся низко над покрытыми дёрном и камышом крышами.

Дурной знак. Вороны предвещают горе.

– Видели, как они зависли над двором кузнеца? – едва слышно проговорила Беляна.

– Скоро беда в их дом придет, – мрачно подхватила Нежана.

– А может, обойдется?

– Забыла, как несколько седмиц назад вороны точно так же кружили над селом? А потом – помните? – Дара сына своего схоронила. Совсем ещё крохой был. И в конце зимы кружили. Тогда три костра было. – Нежана обвела девушек хмурым взглядом. – Чувствую, скоро снова тризну справлять.

Мы стояли по щиколотку в ледяной воде. Камышовые корзины с бельем ждали на берегу, на камнях – мокрые рубахи. Но неумолкающие крики ворон заставили забыть о стирке.

Погребальные костры в селе горели часто в последнее время. И вот снова черные птицы танцуют в небе, возвещают о новом костре.

– Может, это проклятие? – севшим голосом прошептала Беляна. Ее белое лицо сделалось ещё бледнее от испуга. Широко распахнутыми глазами она следила, как вороны садятся в покрытое сочно-зелеными ростками поле.

– Лихо, – в тон подруге прошептала Нежана. – Все он, как пить дать!

Мы побросали недостиранные рубахи в корзины и уселись вокруг Нежаны на берегу в мягкой молодой траве. Собралось нас четверо: Беляна со светлой как снег кожей и косой почти белых волос, сероглазая Нежана с волосами цвета соломы, хмурая Милана с темными косами, и я. Всем хотелось послушать.

Я вытерла мокрые по локоть руки о подол и спрятала в рукавах, чтобы немного согреть.

– Лихо?

Чуть подавшись вперёд, приглушённым голосом Нежана начала:

– Княжья дружина – помните? – осенью после сбора урожая приезжала к нам за десятиной. Они тогда проехали через Чернолес, хотя все говорят, что нельзя туда ходить. Проехали – и потревожили Лихо. – Девушка обвела всех многозначительным взглядом исподлобья. – Вот он теперь и наводит несчастья на село. А спал бы спокойно, и у нас было бы все хорошо.

Беляна поежилась, обхватила себя руками. Она была чересчур впечатлительной, и Нежана любила иной раз над ней подшутить.

– До прошлой осени люди тоже умирали, – напомнила я, а сама принялась в уме подсчитывать покойников.

– Да, но то были старики в основном. А теперь – и дети, и молодые, все подряд. Точно говорю: это Лихо. Он страданиями людскими питается. А вороны чуют надвигающуюся беду и слетаются со всех окрестных лесов.

– Так может, перестрелять их или потравить? – предложила Милана.

– Это же просто птицы. Вестника не убивают за плохие вести.

– А если б они кружили над твоим домом, Огниша?

Девушки ахнули и уставились на Милану с укором, а я спокойно ответила:

– Кружили уже.

Две зимы назад справляли тризну по отцу. От горя матушка едва не взошла вслед за ним на костер, и с тех пор медленно угасала. Глаза ее потускнели, щеки впали, она редко покидала двор и почти не общалась с селянами. Вот и сейчас матушка снова слегла с болезнью.

– Кажется, жена кузнеца – это твоя старшая сестра? – вспомнила Нежана, обратив ко мне встревоженный взор. – Может, стоит сходить к волхву за толкованием знака?

– Волхва нет сейчас в селе. Сама ходила к нему недавно за травами.

– В последнее время он часто в лесах пропадает.

– И в Чернолес как ни в чем не бывало захаживает, – протянула Милана сощурившись. – Может, он сам и потревожил Лихо, а не всадники? А что: нечисть на село беды и хворь наводит, народ к волхву идёт за снадобьями и заговорами. В обмен за свою помощь Рябина получает еду и утварь. Хорошо устроился, а?

Подруги снова глянули на Милану с неодобрением.

– Каждый знает, что если волхв зло замыслит или потребует плату за помощь – его дар тотчас пропадет, а сам он не сможет потом, после смерти, на ту сторону перейти.

– А если не сможет, что с душой будет?

– Душа его вернётся в Явь в виде навьего духа или ещё какой нечисти. Сама будет вечно страдать и обречет на страдания других.

– Жуть какая, Нежана!

– То-то! Рябина не стал бы Лихо будить. Но Огниша права, теперь и я вспомнила: были ещё странные смерти до прошлой осени. Один мужик в бане угорел, другого собственный конь затоптал. Да и сам отец Огниши – помните? – на охоте в трясину угодил…

– Всякое случается, и не все смерти по чьему-то умыслу происходят. Винить тут некого, – со вздохом напомнила я подругам и поднялась. – Дел ещё много.

Остальные поднялись тоже, потянулись к корзинам с невыстиранным бельем и молча склонились над водой.

У берега были сложены большие камни, наполовину покрытые водой. Речка здесь спокойная, неглубокая. Сквозь прозрачную воду виднелось дно, присыпанное песком и мелкими камнями. Я намотала рубаху на прямую крепкую палку и принялась тереть ее о камень. Пальцы рук и ног быстро онемели от холодной воды. Шел последний месяц весны, солнце ласкало теплыми лучами, обещая скорое начало лета, но речка ещё не успела прогреться.

Мы не обращали на холод внимание, с детства приученные приходить на реку, едва лёд растает. Как только сойдёт снег, прятали валенки в сундук – и доставали в конце осени. Бывало, бежишь в одной рубахе по мёрзлой земле босиком, по покрытым инеем жухлым листьям. Тепло, пока делом занят. А как почувствуешь холод, можно припасть к тёплому лошадиному боку, погреться немного – и снова за работу.

Выстирав рубахи, я села на берегу, поставила сбоку корзину, достала рубель¹. Нужно хорошенько отжать одежду и потом, когда высохнет, прокатать все заново, иначе колом встанет. Одной рукой я держала рубель за ручку, другой катала намотанную на палку рубаху по ребристой поверхности.

За работой мысли то и дело возвращались к воронам и к тому, что предвещает их карканье. Птицы, точно услышав меня, сорвались с поля и понеслись с криками обратно в леса.

– Видели? – Нежана проводила птиц мрачным взглядом, пока те не скрылись за верхушками далёких деревьев, и обернулась к остальным. – В Чернолес полетели.

– Стоит ли кузнецу про знак сказать?

– Мы же не волховки, Беляна. А то вдруг ошибёшься – только зря человека напугаешь. Пусть люди знающие чтением знаков занимаются.

– Это ты про нашего волхва? – рассмеялась Милана. – Старик только и умеет, что с бешеным взглядом бегать по деревне да бормотать глупости в бороду. Не пойму, почему люди его до сих пор слушают.

Нежана с укором покачала головой:

– С таким характером ты, Милаша, долго себе жениха искать будешь. Рябина знает много, стоило бы уважение проявить.

Милана насупилась, сложила руки на груди и глянула на подругу, потом на меня, изогнув бровь:

– Между прочим, я тут не самая старшая. Рано мне беспокоиться, что одна останусь. А вот кое-кому следовало бы.

Остальные девушки тоже повернулись ко мне. Они сидели на берегу неподалеку и, как и я, катали одежду.

Из моей груди вырвался тяжкий вздох. Почему-то в последнее время ни один разговор подруг не обходился без обсуждения замужества, будто не было для них ничего интересней. Я же пыталась сообразить, как бы поскорее отделаться от этой темы.

Обвела взглядом подруг, занятых катанием. У каждой рубель был разный, и самый красивый у Беляны: украшенный узорами на ручке и по бокам. Я подняла вверх свой, простой и грубый, который вырезала сама.

– Глядите, – сказала. – Кто меня замуж возьмёт? У меня ни приданого, ничего нет, кроме старой избы да больной матушки. Все, что было, раздали старшим сестрам. А с тех пор, как отец на ту сторону перешёл, достатка в доме не было.

– Разве невесту по достатку выбирают? – вступилась добросердечная, но наивная Беляна. – Если вы полюбите друг друга, то он и без приданого тебя замуж позовет.

Я печально улыбнулась в ответ:

– Не верю я в это.

– А как же Яромир? – вспомнила вдруг Нежана. – Это ведь он на прошлого Купалу твой венок из речки выловил?

– Да, но… – я закусила губу и потупила взор. Не хотелось говорить об этом с подружками, они ведь потом всему селу разболтают, что у меня на сердце.

– Что "но"? – с нетерпеливым прищуром склонилась ко мне Милана. – Он сын сотника, к тому же, хорош собой. Высокий и сильный. А из лука как метко стреляет! Ни разу из лесу без зайца или тетерева не возвращался.

Я поглядела на подругу внимательно. Улыбнулась:

– Да ты, Милаша, никак сама по Яромиру вздыхаешь?

Девушки захихикали незлобно, а Милана нахмурилась и снова сложила на груди руки. С обидой в голосе бросила:

– А может, и так, а может, и вздыхаю. Вот только какой прок? Он все равно на меня не глядит.

– На Купалу попытаешь счастья. Может, он в этот раз твой венок поймает.

– Ну а что же ты, Огниша? – не унималась Нежана. – Яромир тебя замуж разве не звал?

– Звал, – с неохотой пришлось согласиться.

– А ты что?

– Отказала.

Я тяжко вздохнула и принялась накатывать рубаху с новой силой. Желала только поскорее закончить и пойти в дом.

– Но почему?

Что было им ответить? Всякий раз после встречи с Яромиром на душе словно камень появлялся. И вроде бы юноша ни словом, ни делом не обидел меня, но что-то такое было в его взгляде, отчего мне делалось страшно. Может, боялась я вовсе не его, а лишь перемен, которые непременно принесет замужество.

– Потому что не подходим мы друг другу, – осторожно отозвалась я, не поднимая взгляда. – Что сыну уважаемого сотника до такой, как я?

– Ищешь кого получше? – прищурилась Милана. – Так и состариться в одиночестве можно.

– Ладно тебе, Милаша, – вмешалась Нежана. – У Огниши ещё есть пара зим.

Я бледно улыбнулась подругам и в шутку сказала:

– Если не найду никого на будущего Купалу, пойду к Рябине на волховку учиться.

– Что ты, Огниша? – охнула Беляна. Она потянулась ко мне, сжала руку холодными и мокрыми ладонями. – Лучше пойди в берёзовую рощу, принеси Ладе требу и попроси о счастье.

– Но волхв говорит, что не стоит у богов ничего без особой нужды просить. А у меня нужды нет. – Я расправила последнюю рубаху, сложила ее в корзину, сверху рубель с палкой, и поднялась. – Зато есть дела. Увидимся вечером.

Одежды на стирку у меня было меньше, чем у подруг – только моя и матушки, поэтому и заканчивала всегда первой.

Я шла по натоптанной тропе мимо чужих дворов с камышовой корзиной под мышкой и удивлялась, как же быстро подруги забыли о черных птицах, предвестниках горя. Сердце сжималось, как подумаешь, что погребальный костер скоро загорится для одного из соседей.

Село наше раскинулось на плоском холме. С одной стороны его огибала речка, по обоим берегам которой зеленели засеянные рожью, просом и ячменем поля, с другой начинались леса, богатые на дичь, грибы и ягоды. От речки к центру села поднималась тропа под небольшим уклоном, и по обе стороны стояли первые избы, ещё светлые, совсем недавно срубленные. Чуть дальше избы уже стояли серые, проверенные временем и ветрами, омытые дождями. Какие-то до окон утопали в земле, тянулись к ней скатами крыш, покрытыми дёрном. Избы побогаче возвышались над остальными, их возводили, бывало, и в два, и в три этажа, а крыши покрывали сосновой дранкой.

Тут и там на перепутьях торчали вкопанные в землю бревна с вытесанными на них суровыми ликами богов. Вокруг бегали дети с прутками в руках, гоняли кур и гусей. Блеяли овцы, согнанные на дневной выпас. Мужики на другой стороне холма рубили избу и громко переругивались, так что их крики разлетались над всем селом.

Я свернула, не дойдя до центра. Изба наша стояла на окраине, а двор граничил с лесом. Из-за этого приходилось постоянно развешивать на изгороди обереги от лесной нечисти и окуривать дом чертополохом. Когда-то большой и ухоженный двор наполовину зарос бурьяном. За домом тянулись ровные черные ряды грядок, лишь кое где из земли торчали ростки. У дома паслась последняя оставшаяся у нас корова, старая уже. С каждым годом молока она давала все меньше.

Я развесила рубахи на верхних жердях изгороди. Жерди усохли, потрескались, какие-то повалились на землю, да и столбы все больше клонились в разные стороны. Изба выглядела под стать изгороди, такая же старая и серая. Сруб покосился на сторону от времени, из щелей в брёвнах торчал прошлогодний мох.

Стоило открыть дверь – обдало теплом от натопленной печи. Встретили запахи родного дома: густо пахло соломой, устилающей пол, томленой в печи кашей из проса и тыквы и травами. Окна все были закрыты ставнями – матушка не любила сквозняков.

Я зажгла от углей лучину и приблизилась к лежащей на полке́ матушке. Она спала. Седые пряди прилипли ко лбу и щекам, тонкие руки беспокойно сжаты. Она дышала прерывисто, хрипло, будто что-то давило на грудь.

Ела ли она сегодня? Просыпалась ли? В последние дни пробуждения стали реже. Я осторожно провела ладонью по лбу и волосам. Будить не стала – пусть отдыхает. Все, что я могла сделать, это ждать возвращения волхва. Он обещал зайти проведать матушку, как только вернётся из леса. Но когда вернётся, не знал никто.

Во дворе ждали дрова. Мне хватало сил рубить лишь молодые деревца, тонкие, с руку или две толщиной. Я потихоньку натаскала их из ближайшей рощи. Дело шло медленно, ведь раньше такой работой занимался отец. Но вот прошло две зимы, ладони огрубели, и не кровили больше мозоли. Теперь его тяжёлый топор привычно ложился в руки.

Я откинула на спину косу цвета ржаного поля, ухватила поудобнее древко обеими руками. Не успела замахнуться, как кто-то позвал:

– Огниша!

По тропе ко двору приближался светловолосый юноша в опрятной льняной рубахе с тонкой полоской вышивки на горловине и по краю. Широкие штаны были подвязаны у колен и щиколоток тесьмой. Один из немногих в селе он носил кожаные сапоги. Я тут же коротко оглядела себя. Босые ноги и подол заляпаны грязью, поверх длинной грубой рубахи до пят такая же грубая запона² с мокрыми пятнами после стирки. Почему-то за свой вид стало совестно, хотя я ничуть не собиралась красоваться перед Яромиром.

– Говорил же, что помогу с тяжёлой работой. – Яромир приблизился с улыбкой и протянул руку, чтобы забрать топор.

Я настороженно глянула на него, прижав топор к груди.

– У тебя разве своих дел мало?

Его улыбка погасла, голубые глаза сделались холодными, словно лёд. И снова в их глубине я увидела что-то пугающее, что-то скрытое от всех.

– Зачем ты так, Огнеслава? Почему отталкиваешь меня? Я ведь не враг тебе.

– Ты сын сотника. Что люди подумают, увидев тебя на нищем дворе?

Яромир снова улыбнулся, но грустно, так, что даже стало жаль его.

– Что я влюбленный дурак. Все не оставлю попыток понравится тебе, хотя ты и отвергаешь мои ухаживания.

– Любая девушка будет рада твоему вниманию, сам знаешь. А я… я просто не готова распрощаться с девичеством.

Яромир длинно вздохнул, глянул на меня изучающе. Под его взглядом мне делалось стыдно, и не только за неопрятное платье. Целый год он пытался подступиться ко мне и так, и эдак. Все вокруг твердили, что для меня Яромир – лучший вариант, и что породниться с сотником большая удача. Но я все не спешила.

– Ладно, – наконец, сказал он. – Через несколько седмиц Купала. Если я снова поймаю твой венок, пойдешь за меня замуж. Верю, что боги связали нас одной судьбою, и они снова дадут знак. Тогда и ты поверишь.

В голосе его звучала твердая уверенность. Таким голосом дают клятвы перед высшими. А я застыла и не могла вымолвить ни слова, только сжимала топор двумя руками, будто он мог защитить от уготованной богами судьбы.

Яромир помолчал немного, глядя на меня суровым взглядом из-под нахмуренных бровей. Потом развернулся и покинул двор, так и не дождавшись ответа.

Руки дрожали от волнения, и чтобы унять дрожь, я взмахнула топором и ударила по стволу деревца со всей силы. Потом ещё раз и ещё, пока не откололось полено с локоть длиной.

Может, и была правда в его словах. Никто не в силах изменить будущее, если Макошь уже сплела нить. Боги управляют нашими судьбами, не мы. И никому не под силу им противиться.

Никто и не пытается. В моем возрасте девушки только и мечтают, что найти хорошего, работящего парня, чтоб не бил, не гулял, в битву не рвался, но мог за род постоять. Мечтают, потому что так надо. Потому что матери их и бабушки мечтали. А любой мальчик мечтает поскорее показать свои силы в бою и доказать отцу, что тот может им гордиться. Это в нашей крови. Продолжать род. Защищать род.

Но как же тошно слушать постоянное "должна". Делать то, что говорят, потому что это правильно. И даже не задумываться о том, что хочешь. Просто делать.

Неужели, такова и моя судьба? Всю жизнь притворяться заботливой дочерью, хорошей подругой и послушной женой?

С каждым днём идея выучиться на волховку прельщала все больше.

Я колола дрова, пока ещё поднимались руки. Потом вогнала топор в колоду, утерла лоб рукавом. Опустила ноющие руки в бочку с водой. Вода согрелась за день под тёплым весенним солнцем. По глади медленно кружили мертвые насекомые и принесенные ветром пылинки. Я отогнала насекомых к краю, зачерпнула воду ладонями, поднесла к губам. Такая сладкая и немного терпкая, со вкусом землицы и старого дерева. Это вкус родного края.

Когда рябь на воде успокоилась, стало видно отражение. Темное, расплывчатое. Оно дрожало от легчайшего ветерка.

Вот она я. Растрёпанная длинная коса перекинута через плечо. Острый подбородок и вздёрнутый нос, брови хмурые. Смотрит из-под воды будто осуждающе. В отражении не разглядишь светлых веснушек на щеках и рыжины в соломенных волосах. Говорят ещё, что глаза у меня жёлтые, словно два болотных огонька. Пугают они матушку. Хожу при ней, опустив глаза к полу.

В доме вдруг раздались хрипы. Надрывный, болезненный кашель. Матушка проснулась. Я помчалась к ее постели, зачерпнув по пути чистой водицы в ковш. Опустилась на колени у ее полка.

– Я здесь, матушка. Выпей воды, полегчает.

Она сидела скрючившись и прижимала тонкую руку к груди. Морщилась – больно ей было. Сквозь влажные хрипы пробилось тихое:

– Не полегчает мне от воды. Дай лучше настой болотника. Только он мне и помогает.

– Кончился болотник. И волхва нет. Обещал зайти, когда вернётся из леса.

Она подняла на меня взгляд, полный усталости и тихой злости. Приняла из рук ковш и жадно припала к краю. Вода полилась по подбородку, намочив рубаху. Отдала мне ковш и прохрипела:

– Ох, Рябина… Когда нужен он, днём с огнём не сыщешь. Так что ж, мне теперь в муках помирать? А и помру! Все легче станет.

– Матушка…

Я дотронулась до ее ладони, но она отдернула руку, отвернулась к стене и прошептала:

– За что мне все это, а?

Сейчас лучше оставить ее в покое. Она очень изменилась после смерти отца, будто вместе с ним ушла и её душа. Осталась только оболочка. Безрадостная, обречённая на страдания. Она возненавидела свою жизнь и всё, что в ней было: село, соседей, заросший сорной травой двор, опустевшую избу. Меня. Но это не значит, что она перестала быть моей матушкой.

Я бросила ковш в ведро и зашарила по углам в поисках сумки. Волхва ждать долго – временами он уходит в лес на несколько дней, а то и на седмицу. Травы собирает, обряды проводит. Он сам себе хозяин. Поэтому пойду за болотником сама. Он нужен матушке, чтобы облегчить кашель и боль уменьшить. Рябина показывал, как он выглядит.

Говорил ещё, что растет он только в Чернолесе.

_________

(1) - Рубе́ль - деревянная доска с вырубленными поперечными желобками для катания белья. Отжатое вручную бельё наматывали на валик или скалку и раскатывали рубелем.

(2) - Запо́на - женская одежда, представляющая собой прямоугольный кусок ткани, сложенный пополам, с отверстием для головы, короче рубахи. Всегда подпоясывалась.

Глава 2. Обиталище нечисти

Я застыла у края леса и никак не решалась сделать шаг. На плече у меня висела холщовая сумка на длинной лямке, за поясом отцовский топор.

Все знают: Чернолес – обиталище нечисти. Он самый древний из окрестных лесов и самый мрачный. Только волхв мог зайти сюда без опаски. Умел договориться с навьими духами, знал слова, которыми тех прогнать можно. Я знала не так много, но кое-что: навий можно задобрить. К каждому особый подход. Для лешего припасла в сумке ломоть хлеба с солью, для русалки – гребень, для игоши – старую детскую рубаху. А топор я взяла так, для своего спокойствия.

Сердце замерло в груди от волнения и страха, когда я вступила в Чернолес. Стоило сделать лишь несколько шагов – деревья сомкнулись вокруг сплошной непроглядной стеной. Повеяло холодом из чащи, сыростью и гнилью. Вокруг – темные бугристые стволы вековых деревьев. Перекрученные узлами ветви нависли куполом листьев и иголок, таким плотным, что свет через них пробиться не мог. А внизу змеистые корни, толстый слой мха, бурой хвои и прошлогодней листвы. Темно как ночью. И ни дорожки, ни тропинки. Не заблудиться бы. А то если заблудишься – искать не пойдут.

Опавшие ветки и шишки больно впивались в ноги, хоть я и обмотала ступни кусками плотной ткани. Колючие кусты цеплялись за рукава, словно хотели удержать, не дать зайти в чащу. А ещё этот шепот. Он слышался будто бы отовсюду: в шелесте листвы, в скрипах и стонах деревьев, в далёких криках птиц. Лес шептал, и голос его был зловещим, предостерегающим.

Чем глубже я продвигалась, тем явственнее становился шепот. Теперь его уже не спутать с запутавшимся в пышных кронах ветром. Вместе с тем ощущалось чье-то незримое присутствие. Взгляд в спину. Я беспокойно заозиралась, прислушалась. Рука сама собой потянулась к топору. Но за деревьями никто не скрывался, ветки не трещали под чужими ногами. Я была здесь одна. И от этого стало ещё страшнее.

Я прибавила шагу. Рассудила: чем быстрее найду болотник, тем скорее покину лес. И тем меньше шансов повстречать нечисть. Но шепот не оставлял. Теперь к нему прибавился и тихий, далёкий смех. Он словно доносился из самой Нави. Разноголосый и злой. Так дети смеются, окружив безногого лягушонка и тыча в него палками, просто чтобы посмотреть, как тот барахтается в пыли, но убежать не может. Я чувствовала, что и меня окружают. Невидимые духи подбирались все ближе, наблюдали. От их невнятного шёпота бежали по спине мурашки, сердце пустилось вскачь, наполненное первобытным ужасом.

Скоро я уже бежала, не разбирая дороги. Страх заставил позабыть обо всем остальном, а когда я опомнилась и остановилась, было уже поздно. Поглядела вокруг и не смогла понять, откуда пришла. Следы затерялись полутьме и мягких гниющих листьях. Ветви сцепились над головой, словно костлявые пальцы, не оставляя возможности даже определить, в какой стороне солнце. Неужели, заблудилась? Это казалось таким глупым, что даже не сразу поверила. Как можно прожить жизнь в окружении лесов и не найти обратную дорогу? Потом поняла: это шутят навьи духи.

Не зря селяне обходят Чернолес стороной. А я, наивная, решила, что справлюсь со злобными духами при помощи топора и кусочка хлеба.

Вдруг что-то легонько коснулось плеча. Я вздрогнула и обернулась. Никого. Только смех и голоса вокруг, все ближе и ближе. Шорох в траве. Теперь что-то коснулось ноги, заставив меня отскочить. Что-то холодное и бесплотное, как ветер. Я перехватила топор поудобнее и выставила перед собой. Закружилась на месте в надежде хоть мельком увидеть того, с кем имею дело. Сердце трепыхалось, точно у загнанного в западню зайца. От страха не хватало воздуха, и из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

Навьи духи окружили плотным кольцом, я ощущала их кожей. Чувствовала могильный холод и запах сырой земли. Далёкий, словно из других времён, сладковатый дух гниения.

Что-то вцепилось в руку и сжало. Я попыталась сбросить, замахнулась топором по пустоте. Дух отпустил со смехом, но тут же невидимые острые когти впились в другую руку, навалились на ноги, приковывая к месту. Скоро я уже не могла поднять топор – тело сковало холодом, оно так и гнулось к земле под незримой тяжестью.

В отчаянии я зажмурилась. Подумала: скоро сама стану одной из них. Как вдруг из чащи донесся голос, не громкий, но властный, с сокрытой внутри силой:

– Прочь!

Навьи духи разом отпрянули. Смех затих, только шорохи в траве и листьях напоминали, что они ещё здесь. Спрятались, затаились.

Я поискала взглядом того, кто спугнул их. Темная фигура неподвижно стояла между деревьями. Я сделала робкий шаг навстречу. Хотелось узнать, кто это. Наверно, волхв пришел на помощь, но голос казался слишком молодым для Рябины.

– Ты не волхв, – медленно произнес незнакомец.

– Нет, – ответила я и сделала ещё шаг. – А кто ты?

– Нечасто люди заходят сюда. Лучше уходи, пока худого не случилось.

В голосе не чувствовалось угрозы, была лишь настороженность.

В тон ему я ответила:

– Не уйду без болотника. Знаешь, где он растет?

Незнакомец помедлил немного и будто нехотя ответил:

– Знаю.

Любопытство во мне пересилило страх, и я приблизилась ещё немного. Передо мной стоял человек. Плечи его укрывала мантия из мха и листьев. В полумраке можно было разглядеть длинные седые волосы, спадающие на мертвенно-серое лицо. Один глаз закрывала пепельная прядь, а другой сверкал жёлтым, точно болотный огонь.

Я застыла как вкопанная, а по спине пробежал холодок. Вымолвила севшим голосом:

– Лихо…

Услышав это, он отступил на шаг и тихо сказал:

– Уходи пока можешь.

И снова не было в его голосе угрозы. Послышалась печаль, такая большая, неподъемная.

Я не понимала ничего, но страх потихоньку стал отступать. Собрала волю в кулак и сделала ещё шаг.

– Мне нужен болотник. Покажешь, где он, и я сразу уйду. – Ещё шаг. Я смотрела прямо на нечисть, стараясь не выдавать волнения. – А если хочешь что-то взамен, у меня есть хлеб. – Вспомнилось, что отец иногда взрезал ладонь, чтобы задобрить духов. – И кровь.

Во взгляде Лихо будто появился интерес. Он окинул меня жёлтым глазом и приблизился на шаг.

– Не боишься меня? Обычно люди бегут прочь, едва заметив.

В ровном, спокойном голосе слышалась давняя обида. Пришлось слегка слукавить:

– Не боюсь. Так ты поможешь?

Лихо помолчал немного в задумчивости и ответил:

– Не нужен мне хлеб. Я питаюсь человечьими страданиями. А их в вашем селе предостаточно.

– Значит, это ты насылаешь несчастья? – с укором прищурилась я.

– Так все говорят. Но это неправда. В жизни и без меня полно горестей. – Он смежил веко и потянул носом воздух. – Вот и в твоём сердце тоску чую. Она и будет твоим даром.

Его слова заставили поежиться, но отступать было некуда. Я кивнула – и тут же ощутила все затаенные обиды, все страхи и печали заново, так ярко, как если бы случились они в этот самый момент.

Вот погребальный костер отца. Пламя поднимается так высоко, что лижет низкие тучи, светит так ярко, что затмевает собой закат. Я стою у самого пламени и не чувствую жара, а только горе. Глубокое, как бездонное ущелье, и такое же темное.

Вот сестры разъехались по своим новым дворам и оставили меня в тихом доме наедине с матушкой. Чувствую, как на плечи ложится тяжким грузом ответственность, к которой я не готова. Это страх, что не справлюсь с хозяйством. Обида, что оставили меня одну.

Вот живая и красивая матушка на глазах превращается в нелюдимую старуху. Льет слезы по ночам, и я грущу вместе с ней. Грущу, потому что знаю: не стать ей прежней.

Столько всего нагрянуло разом, что глаза защипало от подступивших слез. Я яростно смахнула их рукавом. Достаточно их пролито в прошлом.

– Благодарю за дар.

Лихо склонил голову, а печали и горести вдруг отступили, и я смогла вздохнуть с облегчением. Вдруг зашумел ветер. Он откинул пряди с лица нечисти. Второй его глаз был перечеркнут длинным шрамом и навсегда закрыт. Лицо худое, сплошь острые углы, и совсем не старое, как в поверьях селян.

– Ступай за мной. Но не подходи близко. Все, кого я коснусь, обречены на несчастья.

В его словах слышалась тоска.

Лихо развернулся и не спеша двинулся в чащу. Ступал бесшумно, ни одна ветка не хрустнула под его ногой. Только мантия из зелёного мха и сухих листьев с лёгким шелестом тянулась следом.

Я пошла в нескольких шагах позади. Навьи духи все ещё кружили неподалеку. То впереди, то позади слышались их тревожные шепотки. Но они не подбирались близко. Наверно, боялись моего провожатого.

Некоторое время спустя я решилась нарушить тишину:

– Спасибо, что прогнал духов.

Лихо обернулся через плечо. Взгляд его казался печальным.

– Здесь их великое множество. И их не задобрить каплей крови. Им нужна жизнь.

– А почему их так много?

Я поравнялась с Лихо в надежде послушать интересный рассказ, а он тихо и размеренно начал:

– Давным-давно, задолго до зарождения вашего села, на этом месте стояло поселение. Деревушка вдали от всех в окружении молодых ещё деревьев. Но однажды пришли захватчики и убили всех ради нескольких голов скота и мешков с зерном. Вспыхнули избы, и от пепла и пламени почернело все вокруг. Но тела не предали огню или земле. Не справили по душам тризну. И души умерших страшной смертью людей, неупокоенные, озлобленные, не смогли очиститься в Нави, чтобы отправиться в долину Предков или возродиться вновь в Яви. Вместо этого они застряли здесь, в месте своей смерти, и превратились в злобных навьих духов.

Мы оба надолго замолчали. Невидимые духи тоже притихли, перестали шептаться, а только тихо, жалобно плакали. От их плача всколыхнулась в сердце тоска.

– Жаль их, – с печалью проговорила я. – А можно ли как-то помочь им, успокоить? Они ведь и сами мучаются здесь, в Яви.

– Жаль… – откликнулся Лихо с задумчивостью, словно пробуя слово на вкус. – Обычно вы, люди, никого не жалеете, кроме самих себя.

Я нахмурилась, собралась было возразить. Лихо качнул головой, обернулся.

– Это не укор. Наблюдение. Кто я, чтобы судить? – Он с грустью вздохнул и поглядел в сторону на что-то, что я видеть не могла. – А помочь им уже нельзя. Они слишком долго находились в Яви и позабыли, что когда-то были людьми. Тела их и кости истлели, и ничего не осталось, чтобы обряд провести.

– А все духи раньше были людьми?

– Не все. В основном только те, кого люди называют злобными.

– А ты?

– Не помню.

Дальше мы пошли в молчании, но не в тишине. Навьи духи по-прежнему следовали за нами. Шумел ветер в верхушках деревьев, то и дело роняя вниз сухие обломанные ветки. Протяжно скрипели сосны. Мы ступали по мягкому пружинистому мху, который теперь устилал подножия деревьев сплошным зелёным покровом. К запаху прелой листвы и хвойной смолы примешался запах тины, застоявшейся воды. Скоро показались топи.

– Вот и болотник.

Лихо обвел рукой широкое заболоченное пространство впереди. Тонкая рука была серой, словно камень, а длинные пальцы до середины черные.

– Собирай осторожно, – добавил он. – Если увязнешь в трясине, я не смогу тебя вытащить.

Вода блестела в тусклом дневном свете, почти полностью покрытая ряской. Сквозь нее пробивались трава и низкие кустарники. По краям густо росли заросли голубики и между ними болотник. Его ветки доходили почти до колена, усыпанные темно-зелеными вытянутыми листьями. На концах веток – маленькие белые цветы, похожие на седой одуванчик. Я принялась рвать болотник, стараясь не вдыхать его сильный запах. Ведь это растение могло как исцелить, так и навредить.

Лихо ждал чуть поодаль. Наблюдал. Ветер трепал длинные седые пряди, а глаз светился жёлтым, словно огонек лучины. Под его пристальным взглядом во мне пробудилась тревога. Какие мысли у него в голове? Может, когда я наберу трав и исполнится наш уговор, он нашлет несчастье? Селяне говорят, что Лихо все равно, кого проклинать.

Словно прочитав опасения в моем сердце, он опустился на землю в корнях корявой сосны, прислонился спиной к стволу. Его зеленая мантия слилась с мхом, покрывающим кору и корни. Если не знать, что он там, можно было его и не заметить.

– Давно в Чернолес не забредал человек, – промолвил он. – Мы уже отвыкли от вашего вида. Только волхв иногда приходит за травами. Но волхв с каждым годом все меньше напоминает человека.

Я с любопытством подняла на нечисть взгляд.

– Знаешь Рябину?

– Знаю. Это мы обучили его, как применить силу, как извлечь из растений пользу и как задобрить навий.

– Мы?

– Старшие духи леса.

Волхв ни разу не упоминал об этом. Он просто пришел однажды в село, поселился в старой землянке у края леса, вдали от остальных, и люди приняли его, как принимали и уважали каждого, кто обладал даром. Мне вдруг вспомнилось брошенное подругам в шутку обещание, и сердце застучало громче. Может, неспроста я заблудилась в лесу и встретила Лихо? Может, это боги показывают предначертанный путь?

Я обхватила обеими руками букет болотника и сделала пару шагов к Лихо.

– А меня научишь волхованию?

Сказала – и сама себе удивилась, ведь только что думала, как бы он меня не проклял.

Лихо долго молчал, размышляя. На спокойном сером лице нельзя было прочесть, о чем думает. Потом прикрыл глаз, снова потянул носом.

– Чую в твоём сердце, что тебя страшит будущее. Не хочешь жить так, как говорит мать. Думаешь, нет в этом свободы.

Я молча слушала, немного напуганная тем, что он самое сокровенное вытянул наружу.

– Но и волхв не свободен. Он взял на себя бремя и до конца дней своих должен служить и помогать людям, слушать шепот богов и учить народ, как их почитать. Может быть, он нашел в этом свое счастье. Но не свободу.

– Не верю, – нахмурилась я. – Ведь он не привязан ни к роду, ни ко двору своему. Он сам решает, что делать. Я тоже хочу решать сама.

Лихо только печально покачал головой.

– Даже если кажется, что ты делаешь собственный выбор, может статься, что за тебя его уже сделали боги. Свободными люди становятся лишь в смерти. И то не всегда. Вот, посмотри на них. – Он взмахнул рукой с черными тонкими пальцами. Я не увидела навьих духов, но знала, что они там. – Они навечно обречены скитаться по Яви и отбирать жизни в надежде насытиться, но не способные утолить голод. И я тоже не свободен. Разве выбирал я приносить горе? – Он тяжело вздохнул и серьезно поглядел на меня жёлтым глазом. – Подумай хорошенько, прежде чем принимать решение. Ведь что бы ни выбрала, ты всего лишь променяешь одну несвободу на другую, а жизнь изменится безвозвратно.

Теперь настал мой черед молчать в раздумьях. Я хмурила брови и мяла в руках стебли болотника. Пыталась представить будущее, в котором у меня нет ни семьи, ни друзей. Дар делает волхвов одиночками. Дар… Разве же он есть у меня?

Я вскинула на Лихо взгляд и с разочарованием произнесла:

– С даром нужно родиться, так ведь? Значит, не быть мне волховкой, что бы я ни решила.

Лихо опустил голову к плечу. В голосе послышался вызов.

– Силу можно приобрести. Но она даётся не каждому.

– Значит, я все же могу выбрать… Решить, какая несвобода мне ближе?

– Решай. Но торопиться не следует. Пойди в деревню, расспроси волхва. Послушай богов и свое сердце. И если решишься учиться тайным знаниям – возвращайся обратно.

Я медленно кивнула. Теперь, после слов Лихо, жизнь представилась ещё более тоскливой. Что бы ни выбрала, нельзя будет вернуть все как было. Может, мне только кажется жизнь волхва такой заманчивой со стороны. Может, сам он жалеет о приобретённом даре, оглядываясь назад.

Так ли плоха судьба, которой желали мне родители? Открывшийся было новый путь больше не казался спасением.

– Что ж, спасибо тебе за все. – Я окинула нечисть благодарным взглядом. – За болотник и за мудрые слова. И что не дал навьим духам разорвать меня.

– В следующий раз возьми с собой огонь, он отпугнёт духов. А топор оставь.

– В следующий раз… – тихо вторила я.

Странное ощущение вдруг появилось: Лихо словно был уверен, что я вернусь.

Он вытянул руку и указал черным пальцем направление:

– Иди прямо, не петляй и не сворачивай. Так выйдешь из леса. Духи не тронут тебя.

Я снова кивнула и развернулась, сжимая в ладонях заветный болотник. Обмотанные тканью ноги промокли на влажном мху. Топор тяжёлой ношей висел на боку за поясом, и рукоять его стучала по бедру при каждом шаге. Болотные мошки кружили у самого лица, так и норовя облепить кожу. Но я не замечала этого, погруженная в раздумья.

Глава 3. Былички и небылицы

Постепенно деревья впереди поредели, и между стволами и ветками к земле пробивалось все больше света. Совсем скоро я подошла к краю Чернолеса. Застыла у границы, как и в прошлый раз. Обернулась. Сама не знаю, что искала глазами в чаще.

Чернолес теперь не казался таким зловещим и неприветливым. Он был просто лесом – мрачным, живым и очень старым, хранящим тайны и населенным духами. Я будто чувствовала его настороженность, его интерес. Но не вражду. Навьи духи затаились где-то, остались позади, проводив меня до самого края, и шепот их совсем стих. Они не подходили близко, как и обещал Лихо.

Между лесом и селом тянулась полоса молодняка и примятая сухая трава, сквозь которую лезла молодая зелень. Жгучая крапива больно жалила ноги, пока я шагала по буграм и кочкам, пробираясь к протоптанной тропе. Нарвала и ее немного – молодые побеги крапивы тоже пригодятся для настоя.

Длинная тропка огибала Чернолес краем, на некотором расстоянии. А за тропой уже виднелась родная изба, чуть покосившаяся, с покрытыми светло-зеленым дёрном скатами и торчащей сверху черной трубой.

Матушка беспокойно металась во сне. Я легонько погладила ее по волосам и принялась готовить настой.

Вскипятила в чугунке воду, добавила две части листьев болотника и одну часть молодой крапивы. Накрыла и оставила в покое – пусть настаивается.

Этим настоем волхв лечил кашель и хрипы, боли при дыхании и даже кровавую мокроту. Иным помогало, и кашель проходил уже через несколько дней. Иным, как моей матушке, становилось легче на время, но как только настой закончится – болезнь подступала снова.

В избе стало душно от печного жара и густого запаха болотника. Я вышла во двор. Свежий вечерний ветерок остудил нагретую кожу. Солнце висело низко над верхушками далёких деревьев, касалось прощальными лучами крыш и полей. Небосвод пылал ярким пламенем заката, и было в этом пиршестве цвета обещание бога Солнца снова вернуться на небо и подарить людям рассвет.

Что-то вдруг потревожило безмятежность вечера. Поднялся ветер, завыл, зашумел листвой. Почудилась угроза в этом вое. Предостережение. А лишь погас последний луч – за спиной раздалось хриплое карканье. Я живо обернулась.

На крыше сидела ворона. Смотрела на меня черными глазами, чуть склонив голову. Посланница Нави. Потом вспорхнула с криком, закружила. Вот уже целая стая потянулась из леса. Громкое карканье десятков птиц вспороло вечернюю тишину, переполошило селян. Они бросали работу, чтобы поглядеть вверх, на черных вестников горя, что стали частыми гостями нашего села.

И снова, как и утром, вороны будто зависли над двором кузнеца, сделали круг и устремились на другой край села. Я хмурилась и глядела им вслед, пока новый порыв колючего ветра не заставил поежиться.

Пора было собираться на вечерний костер. Идти не хотелось, но я надеялась, что хоть так смогу отвлечься от мрачных мыслей. Накинула на плечи платок – теплый, нагретый печным жаром, – и отправилась к месту встречи.

После дневной работы юноши и девушки, которые ещё не образовали пары, собирались вместе у костра, общались, рассказывали истории, пели. Так мы могли получше узнать друг друга. Завести друзей, а может, и найти суженых.

У костра уже собралось человек двадцать. Они расселись вокруг на потрескавшихся и почерневших бревнах. Все мрачные, обеспокоенные дурным знаком. Завидев меня, подружки оживились, подвинулись, освобождая место. Был тут и Яромир. Он длинно и хмуро поглядел на меня, так ничего и не сказав.

– Видела, Огниша? – наклонилась ко мне Нежана. – Вороны снова кружили над селом. Дважды за день! Да ещё и нагрянули, как только солнце село. Видать, совсем скоро беды ждать. – Девушка окинула меня пристальным взглядом. – А что это с тобой?

Теперь и остальные глядели на меня. Я опустила глаза на руки – все в свежих царапинах, а на рукавах рубахи прорехи от невидимых навьих когтей. Пришлось поспешно спрятать руки под платок.

– В лес ходила. Наверно, зацепилась за ежевику.

Нежана сощурилась, но ничего не сказала. Вряд ли поверила моим словам. А Беляна подхватила:

– Не стоит сейчас в лес одной ходить. Опасно.

– Это почему?

– А вдруг Лихо всех жителей проклял? – ответила за нее Нежана. – К людям, на ком лежит проклятие, нечисть будто притягивает. И если даже ты в знакомый лес зайдешь, где ничего плохого не случалось, то обязательно встретишь злого духа.

Я нахмурилась, вспомнив недавний разговор с Лихо. Почему-то сделалось обидно, что во всем плохом сразу его винят.

– С чего это Лиху всех проклинать?

– Потому что если его потревожить, он не уймется, пока не изведет всех людей в своих владениях. Только когда насытится страхами и страданиями, снова заснёт на долгие годы.

– Проклясть может не только Лихо, – присоединился к разговору старший брат Беляны, Богдан, такой же светловолосый и голубоглазый.

Все замерли в ожидании, а те, кто сидел подальше, наклонились вперёд. Лица их освещали языки пламени, танцующие в центре круга из камней. В глазах блестели отсветы костра и любопытство, смешанное со страхом.

Богдан тоже подался вперёд и начал тем особым тоном, каким обычно рассказывают страшные истории:

– На севере, с той стороны от соснового бора, есть село. Оно побольше нашего, дворов так на сотни две. Мы ездим туда на ярмарки каждый год поторговать деревянной утварью. И вот однажды приезжаем – а половина избушек пустые, брошенные, а то и сожжённые. Местные говорят, мол, началось все с болезни. Крепкие молодые мужики да бабы начали вдруг чахнуть, слабнуть. Три дня лежали в непробудном сне и помирали. Как похоронят их в земле, ещё три дня пройдет – и встают мертвецы, голодные и злые. Возвращаются во дворы свои и пожирают своих же родичей.

– Нежить! – раздался испуганный шепот. – Упыри!

– Нежить, – кивнул рассказчик и продолжил: – Народ когда опомнился, ужедесятки мертвецов бродили по селу. Жители собрались и стали стрелять по ним горящими стрелами, поливать смолой и калеными железными прутьями сердца протыкать. Так и справились все вместе, очистили село от нежити. Потом стали вызнавать, кто проклятие на них наслал.

На несколько мгновений воцарилась завороженная тишина. Только поленья потрескивали в пламени, стреляя искрами, да светлячки пели в траве.

– Так что, узнали? – тихо спросил кто-то.

– Узнали. Селянин припомнил, как незадолго до напасти одна местная баба на народ разозлилась и поклялась при свидетелях, что жизни никому не даст. Когда нашли ее и сожгли на костре, и мор прекратился, и мертвецы вставать перестали.

– Колдунья? – с сомнением спросил кто-то. – Но ведь у них же хвост! Почему они на нее сразу не подумали?

– Хвост только у колдунов по рождению. А если учёный он или она, то и не отличить никак, – со знанием дела вставила Нежана. В детстве ее бабка-знахарка рассказывала внучке про нечисть. Много рассказывала, но что из этого было правдой, не знал никто.

– А разве можно колдуном стать, если родился простым человеком?

– А как же. Чтобы силу получить, человек должен с нечистью сговориться, написать кровью из левого мизинца на коже висельника и заплатить душою первенца. Тогда дар появится мертвецов поднимать и мор насылать.

Все снова притихли. Не знали, верить или нет: кто же согласится отдать жизнь собственного чада в обмен на силу? Либо безумец, либо отчаявшийся.

– Значит, думаете, что и у нас в селе колдун или колдунья завелась?

Нежана сощурилась и молча пожала плечами, а Богдан заметил:

– Если и завелся, то мор наслать может, а вот поднять из могилы-то и некого, ведь мы испокон веков покойных сжигали.

– А как отличить колдуна? Вдруг он и правда среди нас!

Все взволнованно зашептались, заерзали на местах, украдкой глядя поверх плеча во тьму, что непроницаемым кольцом сомкнулась вокруг костра. Лишь кое-где в селе горел в окнах тусклый свет свечей или лучины. Крыши домов и силуэты деревьев черными громадами выделялись на фоне чуть более светлого неба, расшитого сотнями звезд.

Липкое, неприятное беспокойство засело внутри после рассказа Богдана. А вдруг и правда где-то в этой непроглядной темноте затаился некто, желающий жителям зла? Человек, с которым здороваешься при свете дня, делишь хлеб, пьешь из одного рога и даже не подозреваешь, что он ходит ночами по чужим дворам и делает подклады.

– Может, по отрезанному мизинцу? – робко предположил кто-то.

– Необязательно резать, чтобы написать кровью, – так же неуверенно отозвался другой.

Нежана кашлянула, привлекая внимание, подалась вперёд и обвела всех особым загадочным взглядом, благодаря которому ее истории приобретали такую притягательность.

– Мне бабка рассказывала про одну деревню. Что не гроза – обязательно какая-то беда случается. То ребенок чей-то заболеет, то посадки белой плесенью покроются, то яблоки сорвут люди прямо с дерева – а они внутри гнилые. Говорят, это признаки колдовства. В ночи, когда черные тучи небосвод от края до края затягивают, когда ни звёзд, ни луны не видно, когда бушует гроза и ветер клонит к самой земле травы – в такие ночи у колдунов силы появляются что-то по-настоящему злое творить. Так вот, когда жители поняли, что все их беды – дело рук колдуна, стали по-очереди в грозовые ночи ходить по деревне, выслеживать, кто порчу наводит. Но ничего у них не выходило. Наутро все равно находили то мертвый скот со следами на шее, будто кто-то кровь пил, то подклады – змеиную кожу под порогами жилищ…

– А мы тоже находили змеиную кожу, – дрожащим голосом вспомнил кто-то. – На пороге хлева в земле была закопана и соломой прикрыта.

Ребята изумлённо заохали, заерзали на местах.

– И что, случилось потом что-то?

– Ну, свинья мертвых поросят родила…

– Вот видишь: порча!

Снова послышался хор пораженных возгласов. Ребята переглядывались и жались друг к дружке, а истории про колдунов вдруг заиграли новыми красками. Одно дело – слушать былички про далёкие края, и совсем другое – столкнуться со злом в собственном селе.

Порядком напуганные и возбужденные лица повернулись к Нежане в ожидании окончания рассказа.

– Так что дальше-то было? Смогли они колдуна отыскать?

– А как же. Местный волхв придумал такое: сам ходил в грозу по домам, зажигал лучину и заглядывал в глаза каждому, да не когда попало, а ровно в час перед рассветом. Если заглянуть в глаза колдуна, когда его сила особенно высока – увидишь перевернутое отражение. А ещё, говорят, у него две тени, потому что две души – своя и подсаженной нечисти. Так и поняли, кто в деревне колдует.

– Так что, поймали его и сожгли? – с надеждой спросили с соседнего бревна.

Нежана пожала плечами и будничным тоном ответила:

– Колдун в тот же миг, как его обнаружили, обернулся сорокой и вылетел в окно.

Послышались разочарованные возгласы. Народ не любил плохих концовок. Каждому хотелось, чтобы зло получило по заслугам.

– Значит, они и в птиц могут обращаться?

– И в животных, и в гадов.

– А узнать их можно только в час перед рассветом?

– Или если случайно застать за колдовством.

– Как же тогда быть? Мы ведь не станем ходить по дворам, как тот волхв. Погонят палками.

– А вот как: эта сила ведь от нечисти, а значит, колдун на капище не сможет зайти! Светлые боги его в круг не пропустят.

Юноши и девушки возбуждённо заговорили разом, посыпались идеи. На лицах их отразился азарт. Будто малые дети, которым запретили что-то взрослые, они в тайне обдумывали, как добиться желаемого. И непонятно было, кто из них воспринимает это как очередную будоражащую кровь игру, а кто взаправду станет высматривать колдуна среди жителей.

– А зачем кому-то вообще на село проклятья и порчу наводить? – с сомнением заметил кто-то. – Я вот не припомню, чтобы у нас тут что-то такое случалось, из-за чего бы ваш мифический колдун обиделся и стал мстить.

Но и на это возражение у Нежаны нашелся ответ:

– А разве же злой силе нужна причина, чтобы человеку вредить? Бабка рассказывала, что колдун – это уже не просто человек. Если в нем нечисть подсаженная, или же духи в подчинении – они не могут ведь жить спокойно. Вредить в их природе. Вот колдуну и приходится время от времени вредить, даже если нет у него на то причин. А иначе его нечисти взбесятся и начнут самому хозяину беды приносить.

– Да ну, не может быть такого… Колдун ведь сильнее духов и сам их заклинать может.

Нежана снова пожала плечами.

– Думаю, есть такие духи – древние и опасные, которым под силу любого подчинить. Лихо, например. Он и колдуна проклясть может.

На несколько мгновений все замолчали. Наверно, каждый пытался решить для себя, верить ли услышанному. И я тоже задумалась.

Когда первый испуг, навеянный рассказами друзей и общим настроением, прошел, я смогла заново взглянуть на положение. И то, что увидела, мне ни капли не понравилось.

– Так что, мы теперь начнем подозревать своих соседей? Следить за друзьями? И из-за чего: птиц, которые просто живут в соседнем лесу? Из-за нескольких смертей в год? – Я обвела всех хмурым взглядом. Одни виновато опустили глаза, другие ответили упрёком. – Нет в селе ни проклятья, ни мора.

– Я тоже не верю в колдуна, – поддержала Беляна. – Иначе он бы уже половину села извел. Так ведь было в твоей истории, братец? Люди начали болеть быстро и помногу? У нас пока ничего такого не было.

– Посмотрим, – недобро сощурился один из тех, кто с лёгкостью поверил в колдуна. – Вдруг он только набирает силу? Пробует. И если это так, если в селе и правда кто-то заключил сделку с нечистью, то лучше будет выследить его до того, как войдёт в полную силу. Иначе потом будет поздно.

Несколько человек согласно кивнули. Обменялись взглядами, полными мрачной решимости. Видно, каждый хотел показать себя на поприще борьбы со злом. Или, может, спастись от скуки.

Я глядела на своих друзей, на их горящие азартом и отблесками костра глаза. В них было отчаянное желание хоть как-то скрасить скуку и однообразие, отвлечься от ежедневного труда, направленного лишь на обеспечение собственного выживания. Они готовы с жадностью ухватиться за любую возможность, пусть даже самую ненадежную, лишь бы внести немного разнообразия.

Кто знает, может, и я загорелась бы идеей найти несуществующего колдуна. Обвинить кого-то в своих бедах. Потому что проще жить, когда знаешь, на кого злиться. Мы так устроены: не желаем принимать, что плохое просто случается само по себе. Ведь Доля и Недоля одинаково вплетают свои нити в судьбы людей.

На душе стало ещё более тоскливо и гадко. Общение с друзьями не принесло ничего. Я впервые почувствовала себя чужой. Будто что-то переменилось во мне, что-то, чему я пока не могла найти объяснения. Эта внезапная отчуждённость испугала меня и ошарашила.

Должно быть, я крепко задумалась, с головой погрузилась в мысли и совсем перестала следить за ходом разговора. Что я здесь делаю? Зачем слушаю то, что совсем не близко мне? Бывало и раньше друзья заводили темы, не слишком для меня интересные, но я слушала, говорила что-то. Потому что не хотелось быть одной. Если ты один, ты не выживешь. А чтобы стать частью общества, нужно быть как все. Делать, что делают все, говорить о том, о чем все говорят. Хотеть того же, чего хотят остальные. И так долго я подстраивались, что уже не могла отличить собственные мысли от общих. Свои желания от чужих. Были ли они у меня?

Наверно, такое происходит с каждым. Настает момент, когда приходится выбирать, что важнее: быть собой или быть со всеми. Что лучше, я пока не знала.

Глава 4. Что люди скажут?

Утро началось с криков.

Я с трудом разлепила веки. Полежала немного на бугристом соломенном матрасе, смаргивая остатки сна. Огляделась.

В доме все было привычно и правильно. Из щелей в потолке свисала солома, а в углу в полутьме виднелась паутина с черными точками-мошками и маленький паук. Он всегда вил паутину в этом углу, прямо над моей головой, и я уже привыкла видеть ее каждое утро при пробуждении.

У другой стены тихо свистела во сне матушка. Ее дыхание сделалось заметно ровнее и чище после целебного настоя, хрипы утихли, и кашель беспокоил ее лишь дважды за ночь.

В доме пахло старым нагретым деревом, соломой и болотником, который я с вечера разложила на тряпице сушиться. Сквозь щели между ставнями пробивался нежный утренний свет. Лучи падали на пол наискосок, и в них можно было рассмотреть медленно кружащие пылинки, которые только на свету становились видимы. Ребенком это всегда меня завораживало: чудилось волшебство в том, что одни вещи видны лишь в свете, а другие только в темноте.

Все вокруг казалось обыденным, таким, каким и должно быть. Однако ощущение чего-то нехорошего, оставшееся после сна, не покидало.

Вот оно, послышалось что-то снова.

С нарастающим беспокойством я пыталась понять, отголоски ли ночных видений все ещё звучат в голове, или звуки исходят снаружи. Сначала казалось, что кричат перепуганные лесные птицы. Наш двор граничил с лесом, и бессонными ночами часто можно было слышать возню дикого зверья, совиное уханье и скрипы гнущихся под натиском ветра деревьев. Вот и сейчас подумалось, что это переполошились птицы.

Но голоса разнились, скоро я поняла это. Глухие, далёкие и тонкие. Слов было не разобрать. Я замерла и прислушалась, а сердце болезненно сжалось, хоть и не было пока поводов подозревать плохое.

Так и не сумев ничего разобрать, я поднялась с постели, накинула на плечи платок поверх ночной рубахи и выглянула во двор.

Зябкий утренний воздух заставил поежиться. Над селом стоял туман. Рваными клочьями он укрывал поля и речку. Крыши домов и высокие резные идолы выступали из белой дымки, наполовину скрытые, будто не могли определиться, Нави они принадлежат или Яви.

А у самой кромки Чернолеса собрались люди. Они растянулись длинной цепочкой и все кричали в чащу, словно звали кого-то. Были здесь селяне всех возрастов. Присмотревшись внимательнее, я узнала в них родню кузнеца Бушуя: его жену – мою старшую сестру, его младших братьев с женами, детей.

Сквозь шум листвы донеслись обрывки криков, надсадных, хриплых:

– Волхв! Рябина! Возвращайся!

Сколько они уже здесь стоят? Зовут, причитают в надежде, что волхв услышит и вернётся из странствий?

На шум выходили и остальные, замирали на порогах натопленных жилищ или у изгороди. Наблюдали молча в попытках разобраться, что же такое произошло.

Я видела, как жена кузнеца, Зоряна, гневно сжимает кулаки, глядя в непроглядную лесную тьму, разбавленную клочьями тумана. С таким отчаянием, с такой обидой она выпалила севшим от долгих криков голосом:

– Да будет ты проклят, Рябина! Где шатаешься, когда ты так нужен?! Где теперь искать тебя, а?

Женщина упала в траву на колени и зарыдала, закрыв лицо ладонями. Столько боли было в этом плаче, что сердце сжималось в сочувствии. Никаких слов не требовалось, чтобы понять, что сестра плачет о своем дитя.

Я забежала в дом переодеться. Матушка ворочалась на соломенном тюфяке, потревоженная криками. Увидев меня, приподнялась на локтях.

– Что там такое? Напал кто?

– Нет, матушка. Семья кузнеца волхва кличет. Он так и не возвращался в село. Похоже, случилась беда с одним из детей Зоряны.

– Волхва? – Она поднялась повыше и облокотилась на стену. Голос был слабый и хриплый, но теперь в нем появился укор. – Если он не возвращался, откуда болотник? Ты сготовила вчера настой, хотя говорила, что закончился.

Я отвернулась, чтобы не показывать матушке виноватого лица, принялась расчёсывать волосы.

– У соседей одолжила, – невнятно промямлила я.

– Врешь! Сама в лес ходила, да? Огнеслава, взгляни на меня! – строго приказала матушка, и я обернулась. Она хмурила брови, тонкие губы сжимала с недовольством. Глаза глядели разочарованно, и это ранило хуже всего. – Ходила, по лицу вижу! Непослушная девчонка, сколько раз тебе надо сказать, а? В Чернолес ни ногой! Ох, горюшко на мою голову! За что ты такая получилась, а? Не для того я всю жизнь свою угробила, растила вас и заботилась, чтобы вы в лесу сгинули из-за своей ребяческой глупости!

Кольнула обида. Я нахмурилась и усерднее заработала гребнем. Даже не морщилась, когда колтуны попадали на зубья – так сделалось горько от слов матушки.

– Я ведь ради тебя пошла! – угрюмо откликнулась я. – Потому что ты попросила болотник.

– У тебя я что ль просила?

– А что, нужно было глядеть, как ты мучаешься, и ждать Рябину? Сколько ждать? Может, он вообще не вернётся!

– Да и пусть! Не подумала ты, что люди скажут?

Я отложила гребень и принялась плести тугую косу. Больше всего хотелось хлопнуть дверью и уйти куда глаза глядят, пока не поутихнет внутри обида.

– Какая разница, что они скажут? – бросила я. – Что я исполняю свой прямой долг перед родителем: забочусь, ухаживаю? Что ж в этом плохого?

– Нет, Огнеслава. Из Чернолеса никто просто так не возвращается. И лучше уж я в муках помру, чем соседи судачить начнут, что дочь моя заключила договор с нечистью.

Я застыла, как громом поражённая. Слова застряли в горле, да и не приходило ничего внятного на ум, чтобы ответить. Оставалось лишь молчать и слушать.

– Конечно, так все и подумают! – не унималась матушка. – Может, ты ещё и требу какую несла лесным духам, а? Дай хоть один повод народу подозревать тебя в связях с нечистым – и до конца дней тебя сторониться будут, винить во всех бедах, а то и сожгут как колдовку! С таким позором ни один мужик не захочет тебя в жены брать! Об этом ты подумала? То-то! Думаешь ты не о том, о чем следует, и ребяческие выходки твои мне надоели.

Я перевязала косу тесьмой, откинула за плечо и подняла глаза к матушке. Спорить с ней не хотелось, да и не принято. Но так захлестнули чувства, что я не могла удержаться:

– По-твоему, мне лучше думать о замужестве, чем о твоем здоровье?

– Стара я уже, и так пожила достаточно, – ответила она, чуть убавив гнев. – Всяко скоро на костер.

Я поджала губы и отвернулась. Нет, не смогу я этого понять. Сейчас не смогу.

Поверх просторной длинной рубахи из крапивы я надела запону, подвязала ее широким поясом с вышитыми обережными символами и вышла во двор подоить корову.

Рыже-белая старушка приветствовала мычанием, привязанная на ночь в сарае. В сене копошились куры, выискивая зерна и букашек. Стоял густой запах навоза и особый мускусный дух животного. Мухи жужжали и кружили над крупом, и их не могли спугнуть даже удары хвоста по бокам. Я коснулась мокрого и холодного коровьего носа, погладила по шее и боку. Большие темные глаза, обрамленные ресницами, смотрели прямо на меня, спокойные и доверчивые.

Я опустилась на низкую скамью и подставила ведро под вымя. Закончила быстро – молока набралось лишь пара кружек. Все меньше с каждым годом. Потом вывела корову на двор и привязала длинной веревкой к колышку в центре. Здесь травы было вдоволь, молодой и сочной, которая только недавно показалась из-под прошлогодней сухой. Затем рассыпала по двору горсть проса – куры живо сбежались на звук бьющегося о землю зерна.

Дел было ещё много, но тревога, поселившаяся внутри с самого утра, все напоминала о себе, мешала сосредоточиться на чем-то другом. Подумалось: проведаю старшую сестру, может, придумаю, как помочь.

Сейчас у кромки леса остались только младшие дети. Они бродили из стороны в сторону, не подходя близко к деревьям. Звали Рябину тонкими голосками и вглядывались в полутьму: не мелькнет ли меж дубов и сосен сгорбленная фигура волхва.

Но он мог и не вернуться. Старый уже.

Говорят, волхвы со временем теряют разум из-за постоянного шёпота и голосов. Дар позволяет им видеть навьих духов не только ночью. Волхвы слышат и богов, и зверей, и природу. Какая, должно быть, мешанина звуков в их головах. Потому и селятся на самых окраинах, чтобы хоть людей не слышать. И вот когда настает момент волхву перейти на ту сторону, он отправляется в лес, чтобы окончательно слиться с природой и стать частью ее.

Потому и не следовало слишком надеяться на его возвращение. И преемника у Рябины так и не появилось. Случись что, жителям обратиться будет не к кому.

В очередной раз в голове мелькнула мысль: вдруг это и есть мой путь? Вдруг сами боги благоволят стать новой волховкой? Ведь не зря же я встретила Лихо, который обучал и Рябину в свое время. Судьба ли это или мне просто хочется видеть в случайностях проблески смысла?

Вот и широкий двор местного кузнеца, Бушуя. Добротная двухэтажная изба на несколько комнат сразу привлекала внимание резными причелинами¹ и ставнями, каких не встретишь в простых жилищах. Неподалеку стояла кузница с потушенной пока печью и прочие постройки.

Двор казался необычно тихим и печальным без резвящейся детворы. Серый и застывший. Прямо как мой. И дух болезни угадывался, стоило лишь ступить за порог.

У постели стояли две женщины, ещё одна, мать, сидела на полу, сжимая руку сына. По другую сторону стоял отец мальчика, мрачный как туча.

– Бушуй, Зоряна, – кивнула я им в знак приветствия.

Зоряна подняла на меня взгляд. Опухшие красные глаза глядели растерянно и испуганно, темная коса растрепалась, подол рубахи в пятнах грязи. Мы подолгу не виделись после ее свадьбы – теперь она стала принадлежать к роду мужа, и нас с ней связывали лишь воспоминания об отчем доме. Я присмотрелась к ней и заметила морщины на лбу и у рта, проседь в темно-русых волосах.

– Не до тебя сейчас, Огниша, – прохрипела женщина сорванным голосом и снова повернулась к сыну.

Я сделала несколько шагов к широкой лавке, на которой лежал мальчик. Пол в избе был непривычный, деревянный, сделанный из расколотых пополам бревен. Половицы скрипели, и шаги мои казались ужасно громкими в воцарившейся тишине.

– Матушка часто болела в последнее время. Волхв приходил делать отвары и настои и меня немного научил свойствам трав. Позволь взглянуть на мальчика, Зоряна. Может, я распознаю болезнь и смогу чем-то помочь.

Все, кто был в избе, глянули на меня с подозрением и даже неодобрительно, но промолчали. Только Зоряна выглядела растерянной, будто смысл слов не сразу дошел до нее.

– Ты ведь не волховка, Огнеслава, – прогудел с настороженностью кузнец Бушуй.

Он держался немного ссутулившись, будто не мог привыкнуть к своему высокому росту и широким плечам. Я знала Бушуя с детства, ещё с тех времён, когда отец приглашал молодого мастера подковать лошадей или заказывал у него инструменты. С тех пор в бороде его проступила седина и раздалась талия. Кузнец слыл немногословным, но работящим и ответственным, и за это селяне уважали его.

– Знаю, кузнец, – откликнулась я. – Но чем ждать и ничего не делать, лучше попытаться.

Зоряна наконец медленно, отрешенно кивнула. Поманила одной рукой, а другой крепко сжимала крохотную ручку сына, будто боялась, что стоит отпустить – он ускользнет от нее.

Бледную кожу мальчика покрывала испарина. Светлые, не стриженные ещё волосы взмокли и прилипли к шее. Я прикоснулась ко лбу – горячий. Мальчика била мелкая дрожь, он тяжело дышал и едва мог приоткрыть ненадолго мутные глаза.

– То жар у него, то холодный весь лежит, – хрипло пробормотала Зоряна. – Спать стал подолгу и почти не просыпается, а когда проснется, ничего не понимает. А ночью сегодня как затрясся – будто дух в него вселился! Мы сразу зажгли чертополох, но куда уж там…

Ее подбородок задрожал, уголки рта поползли вниз, и она поспешно отвела взгляд. Не хотела лить слезы у всех на глазах. Потом, когда удалось совладать с собой, обратила ко мне полный отчаянной надежды взгляд, от которого защемило сердце.

– Я уже не знаю, что делать, Огниша! Если придумаешь, как быть – помоги, век благодарить буду! А то ведь и волхва нет, и ни одной знахарки в селе. Последняя знающая бабка померла года три назад. Будто проклятие какое над нами, будто специально кто-то задумал, чтобы болели люди и никто им помочь не мог! Нет-нет, да и поверишь, что Лихо на жителей обозлился и извести всех нас хочет.

– Попробую, – прошептала я внезапно севшим голосом. Обошла лавку и сжала плечо сестрицы на прощание.

Когда уходила, чувствовала затылком колючие взгляды родни мальчика. Наверно, думали про себя, что зря девчонка дала ложную надежду опечаленной матери. Я и сама уже так думала. С чего вдруг решила, что смогу? Может, про травы я и знала кое-что, но для исцеления волхв вместе с отварами использовал и Слово. А отвар или настой без Слова – лишь горький напиток.

Мучаясь сомнениями и вопросами, я побрела к Чернолесу. Оглянулась, прежде чем зайти – не видит ли кто? Все же матушка в этом была права: нельзя просто бродить по опасному лесу, когда вздумается.

Лес встретил извечным полумраком. Он полнился шорохами, скрипами и криками птиц. Корявые ветви сомкнулись за спиной, словно объятия старой ведьмы. И снова, едва пройдя с десяток шагов по хрустящей подстилке из бурых листьев, опавшей хвои и сухих веток, я услышала шепот навьих духов. Он больше не пугал меня. Хоть я и не взяла с собой огня, как учил Лихо, но была уверена, что духи не тронут.

Лес был прекрасен в своей мрачности. Нетронутая природа в первозданной красоте без единого следа человека. Я вдыхала полной грудью его особую свежесть: запахи сырой земли, хвои и гниющего валежника, густо покрытого мхом и грибами. Время здесь словно замедлилось: когда солнечный диск скрыт занавесью листьев, его положение на небосводе перестает иметь значение.

Я не знала, куда идти. Просто шла вперёд, окружённая шепотом и смехом навьих духов, а в душе разрасталась уверенность, что все делаю правильно.

– Вернулась всё-таки, – раздался вдруг знакомый голос, и я заозиралась в поисках его источника.

Сбоку в тени векового дуба зажегся жёлтый болотный огонек. Следом стали видны и длинные пепельные волосы, обрамляющие мертвенно-бледное лицо, и удивительная пятнисто-зеленая накидка из живого мха. Лихо сделал несколько шагов мне навстречу и остановился. А я вдруг неожиданно для себя поняла, что рада видеть лесного духа. С робкой улыбкой приветственно склонила голову.

– Ты улыбаешься? – с удивлением заметил Лихо, раскрыв широко единственный глаз. Тихо и с затаенной печалью добавил: – Никто и никогда мне не улыбался…

Почувствовав неловкость, я отвела взгляд и поджала губы. Вот глупая, Лихо ведь нечисть, а не знакомый с соседнего двора. Нужно быть вежливой.

Смущённо откашлявшись, пробормотала:

– Я, м-м… хотела поблагодарить за болотник. Матушке полегчало от настоя.

От воспоминания о нашем с ней утреннем разговоре снова нахлынула обида, и Лихо будто сразу понял это. Лицо приобрело серьезное выражение. Он внимательно взглянул на меня.

– И снова в твоём сердце неспокойно. Нужда опять привела тебя в лес. Уже приняла решение?

Я покачала головой.

– Нет, пока не приняла.

Лихо медленно кивнул. Выражение его лица не изменилось, и сложно было судить, о чем думает.

– Что ж, я в любом случае рад твоему обществу.

Я вскинула на него удивленный взгляд. Никак не ожидаешь услышать такое от нечисти, разве что у него есть свои причины. Например, тянуть из человека жизненные силы или горести. Но непохоже, чтобы Лихо желал мне зла. Я глядела на него и ощущала так явственно, словно свое собственное – бесконечное одиночество.

Какое-то время потребовалось, чтобы собраться с мыслями.

– Я пришла, чтобы снова просить у тебя помощи.

– Помощи?

И опять в его спокойном лице нельзя было прочесть мыслей.

– Наш волхв, Рябина, все ещё не вернулся, и не осталось в селе никого, кто умеет лечить. А ночью сильно заболел ребёнок, и я подумала, ну… вдруг ты подскажешь, как его вылечить.

Дух склонил голову на бок, прищурился.

– Лихо не помогает, а только приносит беду.

– Но ведь ты помог мне.

– Да, в обмен на дар.

К этому я была готова, и потому не раздумывая выпалила:

– Можешь снова вытянуть мое горе наружу, только скажи, как вылечить мальчика!

Лихо замолчал ненадолго. Видно, размышлял. А у меня внутри все переворачивалось от напряжения, ведь без его помощи я не составлю правильный сбор. С такой болезнью ещё сталкиваться не приходилось.

– Хорошо, – кивнул наконец Лихо. – Я научу тебя. В обмен на твое общество.

– Общество? – изумилась я. – Неожиданный… обмен.

– Нечасто в Чернолес люди забредают. А даже если и забредают по случайности – едва завидев меня, бегут без оглядки. Годы, или, может, десятки лет я говорил лишь с духами. – Он протяжно вздохнул, опустил плечи и с невыразимой тоской проговорил: – Все, что мы можем – наблюдать издалека за вашей жизнью. Наблюдать и представлять, что когда-то и у нас была другая жизнь.

Столько крылось одиночества в этих словах, столько печали и безысходности, скорби по безвозвратно утерянному прошлому, что невозможно было не проникнуться сочувствием к нечисти.

– Хорошо, – ответила я со слабой улыбкой. – Твое общество мне не в тягость.

Лихо долго присматривался ко мне, будто бы удивленный таким ответом. Или, может, пытался прочесть в душе, не лгу ли я.

А я не лукавила. Новый знакомый казался мне куда интереснее старых друзей из села, которые изо дня в день обсуждают одно и то же. Их закостенелые взгляды и поверхностные суждения, перенятые у родителей, лишь недавно стали так явно бросаться в глаза. И во всей этой одинаковости, в череде однообразных дней и похожих друг на друга людей Лихо стал глотком свежего воздуха, символом перемен. Он стал доказательством, что не все так однозначно в жизни, как пытаются представить люди.

Или, может, мне просто хотелось в это верить.

Вдруг уголки его пепельно-серых губ поползли вверх. Жёлтый глаз заблестел ярче, озаряемый каким-то внутренним светом. Острые черты лица смягчились, на щеках обозначились ямочки.

Я глядела на нечисть и думала: это самая искренняя и теплая улыбка из всех, что мне предназначались.

____________

(1) - Причелина — резная доска на фасаде избы, которая прикрывает торец двускатной тесанной крыши.

Глава 5. Лихо приносит беду

Мы сидели в нескольких шагах друг от друга. Я примостилась на старом поваленном дереве, заросшем лишайником и полукруглыми коричневыми трутовиками. Ладони упирались в шершавую прохладную кору с глубокими трещинами и мелкими слоящимися чешуйками сверху.

Лихо устроился напротив, на земле, в корнях широкого морщинистого дуба. Его мантия из мха и листьев покоилась на плечах, краями сливаясь с окружением. Под мантией была темная рубаха и штаны такого покроя, каких не носили в наших землях. Я не знала, был ли Лихо прежде человеком, но если был – на перерожденной нечисти остаётся одежда, в которой ее похоронили. А ещё говорили, что дух навсегда остаётся в том возрасте, в котором покинул тело.

– Всегда думала, что Лихо выглядит как старик или старуха, – поделилась я, в который раз отмечая про себя его удивительную молодость. – То есть, так все говорят. По селу гуляет немало сказов или историй людей, которые утверждают, что столкнулись с Лихо.

– Если посчитать количество прожитых зим, то я и правда довольно древний. Но есть и другие Лихо, в других землях.

– Наверно, вы все так же отличаетесь друг от друга, как и народы, которые населяют те земли, отличаются от нас.

Лихо задумчиво кивнул.

– Хотелось бы в это верить.

Я снова пригляделась к его одежде. Даже и не предположить, из каких она времён. Может, он был прежде воином-захватчиком с далёких северных земель, или пришел оттуда, где садится солнце? Встретив свою смерть на этой земле, возродился нечистью, потому что не смог перейти на тот берег реки Смородины.

Пожалуй, это была бы захватывающая история. Как жаль, что нечисть со временем теряет воспоминания о человеческой жизни.

– А помнишь, давно ли ты появился?

Лихо растерянно свёл брови. Видно, память никак не желала поддаваться.

– Не помню, – с сожалением проговорил он. – Кажется, очень давно. Для нас время идёт по-иному. Бывает, я засыпаю на несколько десятилетий, а когда просыпаюсь – вижу, как все вокруг меняется. Только я и остаюсь прежним.

– Значит, на этот раз тебя и правда разбудили всадники? – припомнила я недавний разговор с подругами. – Мы все видели, что княжья дружина проехала через лес в надежде сократить путь.

– Помню всадников, – кивнул он. – Да только навьи духи их перепугали своими шутками, и те быстро покинули лес. Но я не спал. – Лихо прикрыл глаз, повернул голову набок, будто пытался прислушаться к отзвукам прошлого, словно эхо летящим сквозь года. – Помню, пробудила меня битва, подобная той, что произошла на этом самом месте, ещё когда лес был юн. Десятки жизненных нитей тогда оборвались, и Лихо вдоволь напитался страданиями людскими.

– Битва? – повторила я, прокручивая в голове события последних лет. – Старики рассказывают, как в пору их молодости шла борьба за власть между князьями. Как одни захватывали поселения, а другие их отвоевывали. И всюду лилась невинная кровь людей, которые даже не подозревали о том, что творится за пределами леса.

– За все свое время я повидал так много властителей, сменяющих друг друга быстрее, чем с осины опадает листва, что и половины не вспомню.

– Мы же за всю жизнь можем не увидеть ни одного… – с лёгкой досадой пробормотала я.

Уже не впервые задумалась, насколько же коротка и незначительна жизнь одного человека. Ребенком думаешь: лучшее только впереди, и стремишься к нему, спешишь, не замечая, как утекают годы. А этого лучшего все нет и нет, и времени тоже все меньше. С возрастом приходит горькая правда: лучшее было в самом начале.

– Кажется, я даже немного тебе завидую: не нужно заботиться о пропитании, не нужно никуда спешить, когда знаешь, что все время принадлежит тебе.

– Так странно, – откликнулся Лихо. В его голосе слышалось удивление. – Ведь мы, духи, завидуем людям. И часто ненавидим, потому что у вас есть то, чего мы лишены.

Я замерла на пару мгновений, а сердце застучало быстрее, уловив сокровенную значимость слов Лихо. Эти слова поразили, врезались в сознание, как вспышка молнии на ночном небе.

Никто и никогда не задумывается о причине.

Я тихо спросила, чуть подавшись вперёд:

– Ты хотел бы вновь стать человеком?

– Или впервые. Но да, – кивнул Лихо и угрюмо добавил: – Я бы все отдал за это.

– Но ведь у вас есть вечность! Как можно променять ее на короткую человеческую жизнь?

Он обратил ко мне спокойное пепельное лицо. Порыв ветра вдруг откинул пряди, явив перечеркнутый шрамом глаз. Лихо накрыл шрам ладонью. Черные пальцы походили на угли остывшего костра.

Тихо и с глубинной тоской он произнес:

– Вечность в облике чудовища, посаженного в клетку, способного лишь разрушать и причинять боль, но не способного на созидание – она не стоит ничего.

Я замолчала, размышляя о сказанном. Как мало, оказывается, известно людям об окружающем их мире и существах, делящих с ними этот мир. Почему-то я прежде думала, что только люди пытаются отыскать свое место, стремятся наполнить жизнь смыслом и просто не могут удовлетвориться тем, что имеют. Хоть нам сызмальства твердят, что у каждого свое предназначение, не все готовы смиренно принимать волю богов.

Оказалось, и нечисть не прельщает исполнять чью-то чужую волю. А объединяет нас то, что ни у кого нет выбора. Лихо уготовано приносить несчастья, и он будет, и изменить это нельзя.

– Лихо… а имя у тебя есть?

Он задумался ненадолго, прикрыл глаз, словно пытался отыскать нечто давно забытое внутри себя. Пожал плечами:

– Может, и было, но теперь я его не помню. Здесь некому звать меня по имени.

– Так выбери себе любое. У нас говорят, что в имени кроется особая сила, как в волосах и зубах, и что если оставить ребенка безымянным, он так и не сможет отыскать свой путь.

– Путь… – задумчиво повторил он, после чего обвел окружающее руками. – Разве же может быть что-то помимо этого?

Пришел черед мне пожать плечами.

– Кто знает.

– Лес и людские горести. Вот и весь мой мир, и путь, и смысл.

Прозвучало это с печальной уверенностью давно смирившегося с заточением узника. Я попыталась представить себя на его месте. Не смогла.

– Должно быть, тяжело в одиночку…

Даже как-то не задумываешься, что нечисть так сильно похожа на людей.

– Что ж, я подумаю над именем. А как твое?

– Огнеслава. Друзья зовут Огнишей. – Я замялась на миг и робко улыбнулась. – И ты тоже можешь.

– Ог-ни-ша… – протянул он, будто пробуя имя на вкус. На лице появились смущение и замешательство одновременно. – Считаешь, мы можем стать друзьями?

– А как же. Ты помогаешь мне, хотя и не обязан. И разговаривать с тобой интересно. – Моя улыбка стала шире, и я надеялась, что он разглядит в ней искренность. – Похоже на начало дружбы.

Лихо приподнял уголки губ в ответ. Потом вдруг помрачнел, улыбка потухла, как догоревшая в ночи свеча. Он опустил взгляд к земле, проговорил с тоской:

– Хотелось бы, чтобы это было так, но… – Из груди вырвался тяжкий вздох, выражающий больше, чем любые слова. – Испокон веков существует порядок: нечисть либо служит человеку, либо владеет им.

Я нахмурилась:

– Не верю, что не может быть иначе.

Лихо только сокрушенно покачал головой.

– Спасибо за твои слова, Огниша. Но, кажется, я стал забывать свое место. Не просто так Лихо скрывается ото всех в дремучем лесу. Лихо приносит беду всем, кого встретит. Зря я попросил тебя остаться. Как бы не случилось теперь худого.

– С Рябиной ведь не случилось, – упрямо возразила я, но в душе уже начали проклевываться сомнения. Глядя на этого юношу, так легко можно было забыть, что не человек передо мной, а одна из самых опасных нечистей.

– У волхва был дар. Только дар и защитит от нечистой силы. – Лихо запахнул мшистую мантию, спрятав руки. – Расскажи про ребенка и уходи, пока проклятие к тебе не прицепилось.

Я поджала губы, но спорить не стала. Он хотел как лучше, и мне следовало быть благодарной за это. Но горечь обиды все же прокралась в сердце. Обиды не на Лихо, а на тех, кто придумал обойтись с ним так несправедливо.

Но пока следовало сосредоточиться на мальчике и на том, что ещё можно исправить.

– У него и жар, и озноб. Дрожит постоянно и даже судороги были. Сознание спутанное, почти не просыпается. И ещё хрипы – видно, дышать тяжело.

– Похоже на болотную лихорадку. В селе, наверно, думают, что это я болезнь навлек?

– Ну… – Не хотелось лишний раз напоминать ему, что народ винит нечисть в любых своих невзгодах. Хотя, кажется, он успел смириться с таким отношением и не ожидал иного. – Это ведь не так, правда?

– Я уже давно подобным не занимаюсь. Когда-то, в начале пути… – Лихо задумался было, вгляделся в полузабытое прошлое, но потом встряхнул пепельными волосами, снова обратив ко мне взгляд. – Ну да ладно. До первых сумерек собери горькую полынь, листья сирени и кору ивы. Из них приготовь отвар и пои ребенка по ложке три раза в день. Вот только без Слова отвар может и не помочь. Если ребенок не поправится, не будут ли родители винить тебя в этом?

В горле вдруг пересохло. Сама старалась не думать о плохом, но и не тешиться бессмысленной надеждой. И я боялась, очень. Боялась так, что не раз возникали мысли не вмешиваться. Пробормотала:

– Я все же попробую. Вдруг это единственный шанс для ребенка излечиться? Нельзя упустить его из страха перед неудачей.

– Как знаешь, – вздохнул собеседник. – А теперь ступай, Огниша.

– Полынь, сирень и ива… Благодарю за помощь.

Хотелось сказать ещё многое. Но простое слово не могло выразить того, что переполняло меня в этот момент. Да я и сама не осознавала всего. Казалось, внутри зарождалось нечто новое, неизвестное, пока ещё не обретшее форму. Пообещала:

– Я ещё вернусь. Можно?

Лихо какое-то время раздумывал в молчании. Хмурая морщинка показалась на миг между бровей, а потом так же быстро исчезла, и лицо снова стало похоже на высеченную из камня маску.

– Хорошо. Но только с оберегом. Сделай себе такой оберег, который защитит от болезней, проклятий и влияния нечистой силы.

Я кивнула и поднялась. Прошлогодняя хвоя тут же захрустела под обмотанными тряпицей ступнями. Навьи духи вдруг затихли, затаились. Замолк и дятел, что без устали выстукивал где-то в вышине. Даже ветер не нарушал воцарившуюся тишину шелестом листьев.

Лихо глядел на меня жёлтым глазом из-под нависших на лицо прядей. В нем отражалось смирение. И темное, как бездонное ущелье, вековое одиночество.

Сбор трав я закончила далеко за полдень. Домой решила не заходить перед тем, как отправиться в дом кузнеца. А то ведь матушка начнет допытываться, где это я так долго пропадала, или, чего доброго, вообще запретит покидать двор. К тому же, волхв однажды сказал, что отвар, приготовленный на углях из кузни, будет иметь большую силу.

В доме стоял густой запах жженого чертополоха, а на каждом окне и у порога торчали свежие ветви ежевики. Так старшая сестра хотела оградить сына от нечисти. Использовала все знакомые ей средства: на лоб мальчику повязала ленту с обережной вышивкой, у головы над его лавкой повесила вязанки чеснока, и даже драгоценную соль рассыпала в ногах.

Я застала Зоряну там же, где и оставила. Женщина сидела на полу, гладила руку сына и тихо напевала колыбельную. Обернулась на скрип двери.

– Огниша! – воскликнула Зоряна со смесью надежды и волнения. Взглянула на тростниковую корзинку у меня в руках. – Ну как, принесла что-то?

– Да, но… – тяжко вздохнула, подходя к ней ближе. – Я все же не волховка. Знаю, как приготовить отвар, но он может и не сработать. Хуже от него не станет, но ты должна быть готова, что…

– Я на что угодно готова, – перебила женщина хмуро, – но только не провожать сына на костер.

В тишине мы глядели на мальчика. Его бледные щеки влажно блестели в свете из окон, заполняющем просторную комнату. Он иногда вздрагивал во сне, беззвучно шевелил губами.

– Ты была чуть старше, когда я покинула дом, – тихо сказала Зоряна. – Наверно, и не помнишь, как я плакала в страхе перед замужеством. Думала, чужая изба и чужая семья никогда не сможет заменить мою. Но вот заменила, а я даже и не заметила, когда.

Я легонько сжала ее руку.

– Как зовут мальчика? Бушуй уже выбрал ему имя на постриг?

– Выбрал, – кивнула женщина. – Но пока мы зовём его Млад.

– Хорошо. Давай поможем Младу, сестрица. Принеси из кузницы несколько углей, а я затоплю печь.

Зоряна помедлила миг, но спрашивать ничего не стала и вышла, прихватив с собой лопату для золы. Я же уложила на переднем краю горнила поленья и бересту, затем подвинула их кочергой к красным тлеющим углям. Открыла зольник, чтобы воздух помог огню разгореться. Постепенно береста начала тлеть, появился оранжевый огонек. Медленно, неторопливо он ухватился за дерево и стал набирать силу.

Тем временем я наполнила чугунок водой, покрошила кору ивы, листья сирени и верхние побеги серебристой полыни. Терпкий, пряный аромат тут же заполнил избу, вытеснив запахи чеснока и горелого чертополоха.

Скрипнула дверь – Зоряна внесла в избу раскаленные угли на лопате.

– Хватит столько?

– Хватит.

Женщина закинула угли в печь, а я подцепила чугунок ухватом и поставила его в под. Обернулась к Зоряне.

– Как вода вскипит – оставь потомиться немного, потом пусть остынет. Отвар нужно процедить и давать по ложке трижды в день. А я приду к вам завтра проведать.

Зоряна отрешенно кивнула, постоянно поглядывая на сына.

– Ладно. Спасибо, Огниша.

Во дворе я оглянулась на избу – из окон наблюдали остальные домочадцы. Лица их отнюдь не выражали дружелюбие. Сдвинутые брови, осуждающе поджатые губы. И даже один из братьев Бушуя, что тоже работал в кузнице, провожал меня с порога хмурым взглядом. Наверно, гадали они все: что может знать о целебных травах простая девчонка, ни одного дня не проходившая в учениках у волхва? Не сделает ли она только хуже? Меня и саму трясло от таких мыслей, и я старалась гнать их прочь. Теперь остаётся лишь ждать и наблюдать. Молиться богам о здоровье мальчика, и, может, они проявят милость.

На столбе у ворот сидела черная ворона. Птица хрипло каркнула и взлетела, стоило только приблизиться к ней. О беде ли она возвещает?..

Изба кузнеца стояла на краю села близ речки, где над водой торчали валуны, и где все местные бабы стиралиодежду. Сейчас у реки было безлюдно: день близился к завершению, селяне оканчивали работу в полях и огородах и тянулись к избам на вечернюю трапезу. Я вдруг вспомнила, что со вчерашнего вечера во рту и маковой росинки не было. Пустой желудок тут же дал о себе знать.

Тропа к родному дому вела через село, но я решила обойти краем, по полю, чтобы собрать немного зелени на ужин. Наши запасы подходили к концу, до первого урожая ещё далеко, так что и питались по весне дикими травами. Сейчас, когда зелень молодая и сочная, самое время ее собирать.

В поле на пологом склоне холма я отыскала съедобные растения: дикую горчицу с мелкими желтыми цветками, чертополох, пригодный не только для отпугивания нечисти, кусты просвирника, усыпанные крупными розовыми цветами. Из всего этого можно приготовить похлёбку. Иван-чай тоже годился, но следовало рвать юные побеги, до цветения, пока они ещё не стали жёсткими. А у самой земли можно было отыскать щавель. Скоро моя тростниковая корзина наполнилась зеленью, и я поспешила к дому.

Изба встретила привычной темнотой и запахом трав. Матушка спала, отвернувшись к стене. Не хотелось тревожить ее, но печь затопить придется – иначе как приготовить ужин?

Я принесла свежих яиц из курятника и тихо принялась стряпать. В котелок с водой покрошила щавель и иван-чай, молодые листья просвирника, стебли чертополоха. Горчица годилась целиком – и листья, и тонкие стебли. Осталось лишь вмешать пару яиц для густоты и сытости и потомить немного в печи.

Скорлупа разбилась о край котелка с тихим треском. Яйцо скользнуло к листьям, а я нахмурилась, учуяв странный запах. Открыла ставню над столом и ахнула.

Налитый кровью желток растекся по зелени, источая слабый тошнотворный дух гниения. В руках появилась дрожь.

С замиранием сердца я разбила оставшиеся яйца в отдельную посуду. Каждое оказалось испорчено. Верный признак сглаза.

К горлу подступила тошнота.

Миска кровавых сгустков блестела в свете уходящего солнца, а я никак не желала принимать, что это значит.

Глава 6. Из-за сена и коровы

Я распахнула глаза и едва смогла вздохнуть. На грудь словно камень давил. Заозиралась дико вокруг, пока проходило оцепенение в первые мгновения после сна.

Тусклый рассвет пробивался в щели рассохшегося дерева. Матушка беззвучно спала спиной ко мне у другой стены избы. Но что-то снова было не в порядке, я чувствовала это, как иные птицы чувствуют приближение бури или как собаки лают перед грозой.

Сны в последнее время одолевали беспокойные, тревожные. Казалось, это предвестье, знак свыше, и если бы удалось их разгадать… Однако поутру они забывались, словно кто-то нарочно стирал видения. И как ни старалась, я не могла их вспомнить. Оставался лишь смутный след, нехорошее предчувствие и уверенность, что все это не случайно.

Повинуясь охватившему беспокойству, я накинула поверх ночной рубахи платок и вышла на двор. Босые ступни намокли от холодной росы, мягкая трава щекотала кожу. С востока сквозь рваные облака и островерхие ели сочился слабый рыжеватый луч зари. Но не получалось радоваться новому дню. Душу все ещё терзала смута.

Оглядела двор и прислушалась. Соловьиные трели доносились из зарослей кустарников, в траве стрекотали кузнечики, а в селе то в одном, то в другом дворе кричали первые петухи.

Только в моем сарае было тихо.

Я проглотила подступившую горечь и медленно пошла к курятнику. Сердце стучало все громче, до краев наполненное безотчетной тревогой.

Дверь оказалась заперта на щеколду – как я и оставила с вечера. Отворилась с жалобным скрипом ржавых петель. В темень сарая проникло немного света. В нос ударил влажный, надышанный коровой за ночь воздух. Но на этот раз что-то в нем изменилось. Что-то постороннее примешалось к привычным запахам навоза и сена.

Я сделала шаг. Навстречу выбежали из своего угла перепуганные куры и тут же разбежались по двору. Всего четыре из дюжины, и все чем-то перемазанные.

Чуть дальше впереди лежала первая тушка.

По спине пробежал холод. Я медленно оглядела насесты, боясь того, что предстоит увидеть.

Мертвые куры лежали тут и там, разбросанные по всему курятнику. Шеи перекушены, а у некоторых головы отсутствовали напрочь. На соломе остались пятна крови и перья – следы борьбы.

Я попятились прочь из сарая. Ноги ослабли и подгибались, руки дрожали. Рухнув в траву, я сжала края платка в кулаках и часто-часто задышала. Но запах все не желал выветриваться, он будто застрял у меня внутри. Смрад свернувшейся крови.

Должно быть, бешеная лиса забралась в курятник. Или хорек. Такое случается часто, но я не желала верить, что произойдет и со мной.

Как быть теперь? Весной, когда до сбора первого урожая ещё несколько месяцев, а прошлогодние запасы подходят к концу, потеря большей половины птиц сильно ударит по нам. Придется затянуть пояса. О себе я не так переживала – здоровая и молодая, прокормлюсь как-нибудь и полевыми травами, не привыкать. А вот матушка… она и так в последнее время почти ничего не ела.

Когда немного пришла в себя и свыклась с произошедшим, я взяла пустое ведро и снова зашла в сарай. Скоро ведро наполнилось тушками птиц.

Утренние заботы тянулись сплошной непрерывной полосой разученных действий, тогда как мысли были заняты совершенно иным. Сперва подоила корову, поставила выпекаться хлеб. Пока недостатка в муке не было, но на всякий случай я решила поберечь продукты. Вмешала в тесто вместе с ячменем и рожью растертую в порошок сосновую кору. После спустилась к речке с корзиной рубах.

Все проходило в каком-то оцепенении. Образы мертвых птиц в темном сарае все стояли перед глазами. Мои бедные несушки и единственный петух. К осени нужно непременно раздобыть нескольких цыплят. Вот только нечего мне было предложить взамен.

Кто-то дотронулся до моего плеча, заставив вздрогнуть и обернуться. Рядом по колено в воде с подвернутым повыше подолом рубахи стояла Нежана.

– Что это с тобой, подруга? – обеспокоенно нахмурилась она.

Я окинула ее рассеянным взглядом, только теперь увидев стоящих неподалеку девушек. Сколько я уже терла рубаху о камень, не замечая ни холода, ни времени, ни окликов?

– Не слышала, как вы подошли, – откликнулась я, распрямляя затекшую спину.

– Не заболела ли ты, Огниша? – обратилась ко мне Беляна. – Или случилось что? А то на тебе лица нет.

Девушки глядели на меня с такой искренней заботой, что я едва не пустила слезу от нахлынувших вдруг чувств. Бросила выстиранную рубаху в корзину и вышла на берег. Ноги онемели от ледяной воды и едва слушались.

– Страшно мне, подружки, – прошептала я наконец – и сама удивилась тому, что решилась высказать это вслух.

Опустилась без сил на мягкую траву, укрывающую подходы к реке, и взволнованные девушки расселись рядом.

– Что такое, Огниша? Расскажи, может, придумаем, чем помочь.

Я сокрушенно покачала головой.

– Ох, девочки, боюсь, что поможет здесь только чудо… Ночью в курятник забрался зверь и передушил почти всех кур.

– Батюшки!

– Боишься, что зверь снова вернётся?

– Нет, Милаша. Беспокоюсь, но… Боюсь я другого, что туго нам с матушкой придется. Репа с тыквой совсем чахлые, плохо растут в этом году. Я их и поливаю – по дюжине вёдер с речки таскаю каждый день, и землю рыхлю. Не растут! И корова того и гляди перестанет молоко давать. Ещё и яйца эти кровавые…

– Как пить дать, кто-то порчу навёл! – с уверенностью заявила Нежана. – Каждый знает: если яйцо покатать по плечам и разбить, а оно тухлое – значит, порча или сглаз на человеке, а то и нечистая сила на плечах сидит! Может, кто-то на тебя зло затаил, вот и не ладится все, и куры дохнут, и посевы чахнут. – Она ахнула и широко распахнула глаза. – А может, и матушка твоя так долго болеет из-за порчи!

Я ответила хмурым взглядом:

– Нет, не может быть. Не верю я в это.

Но в голосе помимо воли отразилось сомнение.

– Когда ты впервые кровавые яйца нашла?

– Три дня назад…

– А что до этого было, помнишь? Может, поссорилась с кем?

– Да ничего такого… Слушайте, ну какая порча? Я же никому в жизни плохого не сделала, да и нет у меня ничего, чтобы от зависти насолить хотели.

– Ты добрячка, Огниша, – заметила Милана, – но иногда и с такими беды случаются. Какой там второй признак порчи?

– Сворачивается молоко сразу же после дойки. Бывало?

Я задумалась, пытаясь припомнить, когда в последний раз оставляла кувшин в доме.

– Молоко я сразу пью или в тесто использую. – Помедлила и напряжённо обвела подруг взглядом. – А третий какой признак?

– Тяжёлый сон, – ответила Нежана, и я застыла, с усилием сглотнув вставший поперек горла ком. – Говорят, если плохо спишь и будто не отдохнувши встаёшь, да ещё если грудь болит на утро: верный знак, что по ночам на груди сидит нечисть или колдун, силы твои пьет.

Не сразу получилось собраться с мыслями и заново взглянуть на все, что произошло недавно. Да, в порчу было бы проще всего поверить. Столько несчастий навалилось разом. Но они все могли оказаться и простым совпадением.

– А как тогда болезнь матушки объяснить? Если бы она была вызвана дурным влиянием, волхв бы это заметил.

Нежана только развела руками.

– Значит, это все Лихо.

– Нет, – отрезала я с такой уверенностью, что подруги разом замолкли и с подозрением воззрились на меня. Поспешно добавила: – Ну, плохое просто случается. Может, Недоля сейчас мою судьбу плетет.

– А я все же думаю, что это колдун, – прищурилась Милаша, а Беляна поникла:

– Значит, ничем мы помочь не сможем…

– Знаю я, что может помочь. – Милана обратила ко мне серьезное и даже жесткое лицо. – Замуж тебе надо выйти.

Я испустила тяжкий вздох и с укоризной протянула:

– Милаша!

– А что? Сама подумай. Если не соберёшь достаточный урожай, не запасешься дровами и сеном к зиме, туго вам с матерью придется. А вдруг и корова того? Что будешь делать, а? То-то.

Слова подруги не на шутку меня рассердили.

– Не стану я из-за сена и коровы замуж выходить.

– Ха. Вы, подружки, часто говорите мне, что я слишком горделива. Но даже мне гордость не помешала бы исполнить долг. А как бы вы поступили?

Нежана поджала губы и отвела взгляд, признавая правоту Миланы, и только светловолосая Беляна с досадой покачала головой.

– Надо тебе быть сдержаннее, Милаша. В селе что-то нехорошее творится, а ты про женихов…

В неуютном молчании я закончила накатывать рубахи и поспешила к дому.

Не хотелось признавать этого, но в чем-то подруга была права. Мне едва хватило сил в прошлом году заготовить достаточно сена. Корова ест много. Я косила дни напролет, потом ворочала подсохшие стожки вилами, чтобы не загнивали. Скручивала сено в плотные снопы и носила привязанными к спине на сеновал, что отец когда-то устроил на чердаке сарая.

Вместо хороших дров иногда приходилось использовать шишки и ветки – колоть поваленные деревья на чурки и носить их из леса на двор у меня просто не хватало сил.

А был бы муж – он взял бы тяжёлую работу на себя. Я занялась бы как следует огородом, ткала и шила бы рубахи, как все прочие женщины.

Но мне такая жизнь претила. Не важно, таскала я сено или стряпала, чинила крышу или резала ложки – не ощущала я себя на месте. Всегда хотелось делать нечто большее, чем просто обеспечивать собственную жизнь.

Глава 7. Верный признак

К полудню затянувшие небосвод облака поредели. Дождей не было уже с седмицу. Я брела через поле к избе кузнеца и думала: отсутствие волхва Рябины влияет на все село гораздо больше, чем показалось вначале. Волхв мог договориться с ветрами, чтобы те пронесли дождевые облака над нашими землями, мог делать охранные заговоры на жилища и скот, читать знаки. Волхв ухаживал за капищем и разжигал Живой огонь. Как мы теперь без него?

Но самое главное – он знал, как лечить. Я же застыла у порога избы с волнением. За дверью ждали хворый мальчик и его беспокойная мать. Они нуждались в помощи, и больше всего я боялась, что так и не смогу им помочь.

Отворила дверь с тихим скрипом и прошла через сени в светлую и просторную комнату. Привычно пахло полынью и чертополохом. Сквозь аромат трав пробивался другой запах, слабый, но явственный. Запах недуга.

Я все поняла ещё до того, как Зоряна подняла на меня заплаканное посеревшее лицо, оторвавшись от тонкой руки сына. Слова застряли в горле. Я молча приблизилась и коснулась плеча сестры.

– Ничего, – прохрипела женщина. – Три дня прошло. Я даю ему отвар трижды в день, как ты велела. Сначала показалось, что Младу стало лучше. Жар немного спал, и он даже стал просыпаться, разговаривать! Но этой ночью его снова трясло. Так трясло, что держать пришлось! – Зоряна вцепилась пальцами в мою запону и с отчаянием возопила: – Что же теперь делать, Огниша?

– Кабы я знала… – Потом нахмурилась от пришедшей вдруг на ум догадки. – Три дня, говоришь? Приступ повторился через три дня?

– А что такое?

– Не знаю, сестрица, я не уверена. Не хочется самой в такое верить, но… может, и правы были подруги.

– О чем ты?

Мрачная, как грозовая туча, я опустилась на пол рядом с Зоряной.

– Может, слышала, что в селе говорят, будто колдун у нас завелся?

– Как не слышать. Бабы только о том и болтают.

– Я не поверила сначала, да и теперь сомневаюсь, но вдруг и правда? Три дня назад, когда пришла от тебя, разбила куриные яйца, а они все гнилые. Это ведь в тот день у Млада первый приступ случился? А сегодня вот в курятнике мертвых кур нашла. У всех шеи перекушены. Подумала, лиса или ещё какой зверь. Но теперь не уверена.

– Думаешь, и твои птицы, и болезнь сына – это из-за чьего-то злого глаза? Проклятие над нами, думаешь?

– Можно лишь гадать…

– Нет, погоди-ка! Говорят же, что есть способ опознать сглаз и порчу. Вот и проверим.

Зоряна едва ли не бегом вышла на двор и скоро вернулась с яйцом в руке. А следом за ней зашел и угрюмый кузнец Бушуй. Он остановился в дверях, вытирая руки о закопченный рабочий фартук.

Я тут же поняла, о какой проверке речь. Осторожно обхватила мальчика за плечи и приподняла, придерживая голову, а Зоряна покатала яйцо по его худым плечам, спине и груди. Ребенок даже не проснулся – натужно дышал во сне с тихим присвистом.

Женщина разбила яйцо в деревянную плошку и ахнула. Обратила к подошедшему к ней мужу испуганный и растерянный взор. Бушуй долго глядел на кровавый желток в молчании, потом опустился на лавку в ногах сына.

– Значит, порча? – упавшим голосом заключил он. – Травы тут не помогут…

– Что же делать, Огниша? Должно быть какое-то средство!

Я потупилась растерянно. Понимала – ничего тут не поделаешь.

– Только волхв умел отводить порчу и проклятия, – напомнил кузнец. – Где ж он пропадает, когда так нужен?

Его слова эхом отразились в моих мыслях. Было во всем происходящем нечто неправильное, скрытое. Нечто, что я никак не могла уловить. Неспроста несчастья посыпались одно за другим, стоило только волхву отправиться в леса. И Лихо тут совершенно ни при чем.

Я вскинула голову от пришедшей на ум новой пугающей догадки:

– А вдруг его исчезновение не случайно? Вдруг лишь волхв стоял на пути у того, кто замыслил зло причинить? Не стало его – и некому теперь село оберегать от темных чар.

– Думаешь, колдун и с ним мог что-то сотворить? – обхватила себя руками Зоряна. – Ох, батюшки, что же такое творится!

Кузнец недоверчиво хмыкнул.

– Погоди, жена, смуту подымать. Может, и нет никакого колдуна.

– Ты же сам видел яйцо, Бушуй! – Зоряна снова протянула ему плошку, которую тот оттеснил от себя громадной мозолистой ладонью. – Что это, если не порча?

– Надо бы проверить землянку Рябины. Пойдешь со мной, кузнец?

Со скрипом в коленях и тяжёлым вздохом мужчина поднялся, снял с себя фартук и передал жене.

– Пойду. Только что мы там искать будем?

– Не знаю. Просто надо ведь откуда-то начать. Но прежде хотела спросить: ты же мастеришь обереги, Бушуй? Хорошо знаешь символы?

Вспомнились слова Лихо о том, что лишь дар волхва может защитить от напасти. Он просил заходить в Чернолес только с оберегом. Но, видно, за пределами леса защита потребуется ничуть не меньше.

– Знаю, – кивнул он.

– Мне нужен сильный оберег от нечисти и дурного влияния. Научишь, как такой сделать?

Бушуй поразмыслил, пригляделся к моим рукам и фигуре, а потом снял с шеи блестящий кругляш на верёвке и протянул мне.

– Лучше всего обереги в металле вырезать. А ты, Огнеслава, с металлом не справишься.

– Серебро? – удивилась я, повертев оберег. Он был круглый, вроде монеты, какими пользовались в больших городах. С обеих сторон одинаковый символ – четыре полумесяца с закругленным концом, сходящиеся в центре. – Мне нечем заплатить за такую ценность.

Кузнец и не посмотрел на мою протянутую ладонь с оберегом.

– Забирай. Это Символ Рода. Он защитит тебя от нечисти. Хотя если и правда колдун какое зло на наши семьи затаил, потребуется что-то посущественней шейной побрякушки.

Мы шли через центр села к другой его окраине. Бушуй возвышался надо мной хмурой молчаливой громадой. Каждый встречный приветствовал кузнеца, иные справлялись о здоровье сына, а он отвечал всем одинаково – сдержанным кивком. На себе же я ловила сочувственные взгляды. Видно, подружки успели рассказать о моих мертвых птицах. В маленьком селе утренние новости разлетаются по дворам ещё до полудня.

Около сотни дворов, и каждый из них я могла бы узнать с закрытыми глазами. Когда ты непоседливый ребенок, не обременённый пока заботами взрослых, хочется исследовать новое, и чем больше, тем лучше. Детьми мы пересчитывали чужих гусей, лазили по сеновалам и искали самые высокие крыши, чтобы прыгать с них в сугробы. Постепенно интерес ограничился лишь собственным двором. Настанет ли день, когда я даже из избы не захочу выходить, как матушка?

По бокам широкой натоптанной тропы со следами копыт и тележных колес разбросаны были серые избы. Многие походили на мою: старые, кособокие, поросшие мхом или вьюнками. Унылые, пыльные дворы. Лишь несколько домов выделялись убранством, подобно избе кузнеца: жилища старейшины, сотника и столяра, Беляниного отца. Но самым высоким строением в селе была мельница, хоть и разместилась она чуть в отдалении ото всех, на соседнем пригорке.

– Огниша! – окликнул знакомый голос, заставив обернуться через плечо.

Со двора одного из своих друзей ко мне спешил Яромир с широкой приветливой улыбкой. А я-то надеялась не попасться ему на глаза, раз мы мимо избы сотника не проходим. Юноша кивнул кузнецу и пристроился рядом.

– Что-то давно тебя не видать, Огниша. На вечерний костер не ходишь с подружками. Случилось что?

Я подняла глаза украдкой на кузнеца и немного замедлила шаг. Почему-то в последнее время в присутствии Яромира я чувствовала себя неловко.

– Дел много, – ответила резче, чем следовало. – Это у вас челядь за хозяйством смотрит.

Я не собиралась грубить, но вышло само. Однако юноша только ухмыльнулся.

– Так эта челядь может и твоей стать.

Я хмуро глянула на него и кивнула в сторону кузнеца в надежде, что сам все поймет.

– Не время сейчас.

Яромир задумался и замолчал ненадолго, вперив взгляд в спину впереди идущего Бушуя, потом тихо спросил:

– Сын, да? Вы к волхву что ли идете? Так нет его.

– Знаю.

– Тогда зачем?

– Проверить надо его землянку.

– Но зачем?

Я лишь пожала плечами. Рано было говорить о колдуне и о страшных догадках.

Юноша не стал допытываться, а молча пошел рядом. А я в очередной раз поразилась тому, как опрятно он выглядит, когда бы мы ни встретились. Чистая льняная рубаха, светлые волосы перехвачены тесьмой на затылке, на лице – первый весенний загар.

Он заметил мой взгляд и улыбнулся, видно, истолковав его по-своему. Вспомнилась вдруг улыбка Лихо, такая душевная и искренняя, и чем-то даже личная – такую не раздают всем подряд. Пришлось поспешно закусить губу, чтобы не улыбнуться тоже.

Скоро тропа привела на окраину села. Мы миновали последние дворы с новыми избами, лишь слегка выцветшими за несколько лет. Чуть дальше начинался лес.

Землянку волхва не так просто было заметить среди молодых деревьев. Она выглядела как обычный холм, покрытый травами и кустарником, и только маленькая темная дверца говорила о том, что это жилище. Перед входом из земли торчали два старых растрескавшихся столба с вырезанными в дереве знаками. На каждом по коровьему черепу. Они глядели на всех приходящих пустыми черными глазницами и то ли предостерегали, то ли благословляли.

Кузнец первым подошёл к землянке, постучал. Ветхая дверь заскрипела и зашаталась под его массивным кулаком, а с веток ближайшего дерева вдруг взметнулись с криками потревоженные вороны.

– Заперто на щеколду снаружи, – указал он, когда мы с Яромиром подошли ближе. – Может…

Бушуй смолк, втянул ноздрями воздух. Тут и я почуяла запах, от которого немедленно захотелось оказаться как можно дальше.

– Будто падалью несёт, – нахмурился Яромир, а я затаила дыхание и припала к низкой двери.

– Послушайте. Что это?

Изнутри доносился тихий утробный гул, неприятный и навязчивый. Чем больше я к нему прислушивалась, тем отчётливее он становился. Вскоре уже казалось, что гудит в голове. Безотчетный страх на несколько мгновений сковал мышцы, но я все же потянулась медленно к щеколде.

Широкая и горячая ладонь Бушуя перехватила мою.

– Не случится ли худого, если мы зайдём без разрешения?

– Надо… – выдавила я, хоть и догадывалась, что мы там обнаружим.

Тогда кузнец сам сдвинул щеколду и толкнул дверь.

Глава 8. В темноте

В нос тут же ударило зловоние. От тошнотворно приторного духа защипало глаза и запершило в горле. И в следующий миг из проема вылетел рой жирных черных мух с разноголосым жужжанием. Мы живо отскочили с их пути. Только когда рой рассеялся, а гул сотен крыльев затих, с шумом выдохнули скопившееся внутри напряжение.

Я мягко отвела руку Яромира в сторону – юноша заслонил меня, едва почуяв опасность. Закрыла нос и рот рукавом рубахи и заглянула в землянку.

Крохотное помещение тонуло во мраке, лишь слабый свет из открытой двери падал на утоптанный земляной пол. Посреди лежал покойник. Груда тряпья шевелилась. Я отшатнулась, увидев сотни бледных копошащихся в теле опарышей. Отошла подальше, туда, где зловоние не вышибало дух, хоть и все ещё чувствовалось. Яромир стоял рядом и аккуратно придерживал меня за локоть.

– Рябина, – тихо проговорил он. – Лица не разобрать, но одежда его, и бобровый воротник на плечах. Что происходит, Огниша? Ты уже знала, что волхв мертв, когда мы шли сюда?

– Были догадки…

– Объясни!

Подошёл и остановился рядом мрачный кузнец Бушуй. Мы переглянулись с ним. Не нужно было никаких слов, чтобы понять друг друга. Смерть волхва означала, что у его сына не осталось шансов.

– Не хотел я верить тебе, Огнеслава, – тяжело вздохнул Бушуй. – Но теперь вижу… Над всем селом проклятие, или лишь над нашими семьями?

– Только волхв знал ответ. Наверно, он догадался, что среди нас колдун, хотел помешать.

Яромир обратил ко мне встревоженный взгляд.

– Колдун? Думаешь, это правда?

– Я до последнего не верила. Но слишком много совпадений.

– Пойду, – сказал кузнец, отворачиваясь. – Нужно рассказать старейшине.

– Бушуй! – окликнула я его. Мужчина остановился, глянул через плечо. – Я не оставлю попыток помочь твоему сыну.

Он коротко кивнул и побрел прочь, сгорбившись больше обычного. Я долго глядела ему вслед, а сердце сжималось от тоски в ответ на чужое горе и в страхе перед неизвестностью.

Установившуюся тишину разбил требовательный голос:

– Что это значит? Как ты собираешься помочь?

Я обернулась к Яромиру, пожала плечами и направилась к дому, но не через центр села, а окружной тропой. Озадаченный юноша побрел следом.

– Постой, провожу тебя.

– Не стоит.

– По селу бродит колдун, а ты говоришь “не стоит”?

Он схватил меня за руку, заставив обернуться, и одарил сердитым взглядом.

– Если на мне проклятье, так оно возьмёт свое, и не важно, буду я одна по лесу бродить, или запрусь на чердаке.

Выдернула руку и отвернулась, но Яромир снова пошел за мной. Уже мягче и спокойнее добавил:

– Я же волнуюсь, Огниша! Ты мне не чужая. Прошу, давай поедем в город или в соседнюю деревню, найдем волхва, и он снимет порчу!

– Нет, Яр. Я справлюсь с этим сама. Вон сколько в селе жителей, и каждому нужна помощь.

– Да чем ты поможешь им, а? Тебе самой хоть раз кто помог? Я видел, как тебе было трудно после смерти отца. Заботы о хозяйстве и матери легли на плечи, да ещё и работа на общих полях. Я видел, как ты трудишься от зари до поздней ночи, пока твои подружки играют на лугу.

– Никто мне ничем не обязан, – холодно отрезала я. – И ты в том числе. Я благодарна, что ты помогал мне прошлым летом и с сеном, и с дровами, приносил сыр и мед, и дичь… – Я запнулась, когда поняла, сколь многое он для меня сделал. Стало совестно, ведь я-то не сделала ничего.

– Но?

Кажется, шанс на счастливое будущее сам просился ко мне в руки, а я упорно отталкивала его, предпочитая тернистый непроторенный путь, лишь бы он был моим собственным.

Вздохнула и подняла на Яромира извиняющийся взгляд.

– Но сердцу не прикажешь.

Оставшийся до дома путь мы провели в гнетущем молчании.

Дождавшись сумерек, я взяла заранее заготовленный факел, спрятала за пазуху кремень и кресало и пошла к лесу. Слухи про колдуна расползутся быстро, в этом не было сомнений, так что теперь посещать Чернолес нужно с особой осторожностью. Если хоть одна душа заметит, как я захожу на территорию нечисти, тут же примут за колдунью – и на костер, даже разбираться не станут. Люди скоры на суждения, особенно напуганные.

Ветер усилился к ночи и теперь тоскливо завывал в кронах деревьев. Он пригнал облака. Молодой месяц то и дело прятался за ними, лишая землю последних крох бледного света. Я пробиралась на ощупь. В кромешной тьме едва могла различить массив леса перед собой на фоне лишь чуть менее темного неба. Корни и кочки на пути заставляли спотыкаться, колючие кустарники цеплялись за рукава и подол рубахи, но факел зажечь я пока не могла. Следовало пройти как можно глубже, скрыться за деревьями, чтобы случайный наблюдатель из села не заметил огонь.

Навьи духи встретили привычным шепотом и смехом. Пока что я их не видела – как и ничего вокруг – но знала, что по ночам увидеть их гораздо проще, чем при свете солнца.

Вдалеке между деревьями мелькали желтовато-оранжевые болотные огни. Они походили на пламя свечи или на светлячков. Поднимались к ветвям, на миг пропадая из вида, когда прятались за листьями, огибали древние стволы и опускались к самой земле. Я завороженно наблюдала за их танцем, позабыв обо всем прочем, пока не споткнулась об очередной корень. Зажала конец факела между коленями, высекла искру.

Пламя вспыхнуло, осветив белый призрачный лик – я вздрогнула от неожиданности. Дух тут же отпрянул подальше от огня, а я огляделась.

Десятки навьих духов парили над землёй, окружив меня полупрозрачным кольцом. За столько лет они утратили индивидуальность, забыли, как выглядели прежде, и теперь походили друг на друга, как братья и сестры. Из-за больших темных провалов на месте глаз и рта казалось, что духи постоянно и беззвучно кричат. Их волосы и белые одежды развевались сами собой, будто в потоках незаметного для живых ветра из самой Нави.

В первые мгновения сердце ушло в пятки от такого количества нечисти и от их пугающего облика. Я замерла в ожидании: не набросятся ли на меня. Ведь ночь – их время. Ночью они становятся сильнее. Но духи парили над землёй в нескольких шагах от меня, не приближались, но и не отдалялись. Сквозь шелест листьев и скрипы деревьев слышался их шепот.

“Живая... – сумела я разобрать. – Живая и теплая…”

“Огонь – опасность… Огонь – смерть…”

“Забрать жизнь… Забрать тепло…”

“Нельзя… он разозлится…”

Сквозь полупрозрачные силуэты я заметила болотные огни. Они кружили неподалеку, то подлетали чуть ближе, то тянулись в чащу, и все в одном направлении, будто указывали путь. Я покрепче сжала факел в скользкой ладони и медленно, осторожно двинулась за ними. Навьи духи расступались передо мной, но тут же смыкались за спиной. Они тянулись бледной вереницей следом, словно сотканные из дыма и тумана. Иногда один из духов отваживался подлететь поближе, и тогда я чувствовала исходящий от него холод и лёгкие прикосновения. По спине бежали мурашки.

Светящиеся жёлтые огоньки вели все дальше. Я не знала, сколько уже брожу по лесу. Время словно застыло, и ничего не менялось вокруг. Но вот стопы погрузились в мягкий и упругий мох вместо колючих иголок. Огни спиралью закружили в воздухе и зависли. Их слабый свет очертил высокую фигуру, длинные волосы и укрытые мантией плечи. Жёлтый глаз горел в темноте, почти неотличимый от огней вокруг.

– Здравствуй, Лихо.

Я остановилась в нескольких шагах и отвела факел в сторону, не уверенная, терпит он огонь или избегает, как прочие духи.

– Огниша… – послышался негромкий ровный голос. – Ночью здесь опаснее, чем днём. Но я чувствую оберег на тебе. И огонь. Это хорошо. Зачем ты здесь?

– Я пришла, потому что приняла решение, – твердо сказала я. – Хочу обрести дар. Хочу стать волховкой. Поможешь?

Лихо помолчал немного. В пляшущем неверном свете факела не было видно его лица, лишь глаз посреди черноты.

– Ты веришь мне? – спросил он. – Потуши факел.

Без колебаний я ткнула горящим концом в землю. Влажный мох быстро справился с огнём. Все вокруг погрузилось в кромешную тьму, лишь болотные огни тускло светились. Постепенно их свет сделался ярче. Они медленно парили вокруг меня и Лихо, словно крохотные светлячки.

Лихо приблизился на расстояние вытянутой руки, и стало видно его лицо. Мы стояли в пятне света, а вокруг не было ничего, только непроглядная темнота и слабые шорохи.

– Кое-что можно увидеть лишь при полном отсутствии света… Скажи, Огниша, что гложет тебя? Чую в сердце страх. Но не нас ты боишься.

– Сегодня мы нашли мёртвого волхва. Думаю, не своей смертью он умер.

Лихо склонил голову набок, взгляд потускнел.

– Пожалуй, не своей. – В голосе слышалась печаль. – Иначе вернулся бы в лес.

– Думаю, в селе появился колдун. А может, всегда был, но мы лишь теперь о нем узнали. А ты знал?

– Нет. Из ваших людей никто, кроме тебя и волхва, в Чернолес не ходил. Но почему колдун? Не нужно обладать особой силой, чтобы убить старого человека, который и без того был близок к той стороне.

– Ну, есть признаки: три дня назад я обнаружила яйца с кровавым желтком, а этой ночью кто-то перегрыз кур. И тот мальчик, помнишь? Сын старшей сестры. Что-то словно бы мешает ему исцелиться.

– Похоже на злую волю, но… Не думала ты, Огниша, что это из-за встречи с Лихо? Если беда прицепились к тебе, она может проявлять себя по-разному. И болезнь близких, и тяжбы в хозяйстве.

– Не верю, – хмуро покачала головой я. – Ты ведь и сам говорил, что не все беды из-за Лихо случаются, так чего теперь на себя чужую вину берешь? Волхв погиб давно, может, две седмицы назад. Да и мои несчастья задолго до встречи с тобой начались. Сейчас не более тяжело, чем всегда, просто я начала видеть в этом чью-то волю. – Я прикрыла ненадолго глаза, прошептала: – И от этого мне страшно, Лихо…

Он сделал полшага вперёд – зашелестели сухие листья на мантии. Его рука потянулась ко мне, но замерла, так и не коснувшись. Он глядел с сочувствием, и я знала, что Лихо способен понять меня как никто, ведь он умел читать в сердце.

– Мне жаль, Огниша, – тихо промолвил он, спрятав руку под мантией. – Я хотел бы помочь, но правда не знаю, есть ли колдун и кто он. Не чувствую. Возможно, он получил силу при рождении и умело с ней обращается. Скрывает от всех и даже от нечисти.

– Поэтому я и хочу это выяснить. Думаю, волхв узнал кое-что, но не успел никому рассказать, – убеждённо заявила я. – К тому же, лечить жителей теперь некому, а у меня к травам душа лежит.

– Нужно время, чтобы обучиться обращаться с даром. А если колдун настигнет тебя раньше, чем ты его?

– Да, я думала об этом. Если стану волховкой, не расскажу никому, пока не выясню, кто желает жителям зла.

– Тяжело тебе придется. С даром придет отчуждение, одиночество. Ты начнёшь видеть мир по-новому, и никто не сможет этого понять.

– Знаю.

– Нужно быть очень осторожной, ведь колдуном может оказаться кто угодно. Соседи или одна из подруг. – Лихо снова склонил голову к плечу. – Сможешь ли ты подозревать каждого, независимо от того, как хорошо ты его знаешь?

– Придется. Я готова пойти на это, лишь бы не пострадал кто-то ещё.

– Осознаешь ли, что если хоть помыслишь применить дар во зло или потребовать плату за помощь – он исчезнет, а душа после смерти не обретёт покой?

Я проглотила подступивший к горлу ком, сжала ладонями ткань рубахи, чтобы унять дрожь. Прошептала:

– Да…

Непросто дался мне этот выбор. Будущее страшило своей неизвестностью. Единственное, что знала: сейчас я обрекаю себя на одиночество. И через несколько лет, когда все мои ровесники обзаведутся семьями и начнут растить детей, передумать не получится. Но я готова была заплатить эту цену, чтобы уберечь друзей и родных от проклятия, чтобы помочь таким, как Млад и матушка. Без волхва село просто не сможет существовать.

Может, я и не знала, стану ли жалеть о своем выборе в будущем, но точно была уверена, что поступаю правильно.

Лихо кивнул. Лицо оставалось спокойным и серьезным.

– Что ж, я не стану тебя отговаривать. Предупрежу только, что дар даётся не каждому. Земля сама решит, достойна ли ты получить знания.

Он замолчал, и в наступившей тишине слышались стоны деревьев, крики сов и неумолчный шепот. А ещё – громкий стук сердца.

– Есть особое растение, белый таленц. Отыскать его можно лишь в полной темноте. Когда найдешь, сама почувствуешь, что это он. Съешь одну ягоду – сможешь понимать и растения, и животных, и гадов. Почувствуешь, какая трава для чего. Но это лишь на время. После снова придется белый таленц искать. Однако если в душе твоей сомнения или помыслы недостаточно чисты – растение окажется ядовитым, и ты заснешь навсегда. Готова ли ты рискнуть жизнью, Огниша?

Я облизнула пересохшие вдруг губы. Конечно, умирать не хотелось. Но внутри теплилась твердая уверенность, что сумею получить дар и правильно им распорядиться. Поэтому расправила плечи, вздернула подбородок и улыбнулась.

– А что мне терять? Лучше попытаться и сделать хоть что-то, чем не сделать ничего в надежде, что кто-то придет и поможет нам всем.

Лихо снова кивнул и приподнял уголки губ. Улыбка вышла печальной. Глядя мне в глаза, развел руки в стороны. Прошептал:

– Раскрой душу земле, пусть увидит в ней то же, что вижу я.

Болотные огни собрались вокруг рук и плеч Лихо и вдруг взвились вверх. За миг лес погрузился в беспросветную темноту, лишь жёлтый глаз ещё горел прямо передо мной.

– Возвращайся живой. Я буду ждать.

Потом погас и последний огонек. Я ощутила, что осталась в полном одиночестве. Даже навьи духи исчезли, и не слышался больше их шепот со всех сторон.

Выставив руки перед собой, я огляделась. С неба сквозь плотный купол переплетённых между собой веток не проникал ни один бледный лучик ночного светила. Куда ни глянь – повсюду вязкая одинаковая чернота. Абсолютная. Такой мне ещё не доводилось видеть. Даже в самой темной, безлунной ночи можно различить оттенки. Небо и землю. Чуть ближе или чуть дальше. Здесь же – ничего.

Я постояла некоторое время неподвижно, прислушалась. Ночной лес пел. Дышал. И я постаралась дышать вместе с ним. С каждым глубоким вдохом сердце, пустившееся было вскачь, успокаивалось, замедлялось. Страх прочно укоренился в нем, страх темноты и неизвестности. И крайне сложно было убедить себя, что мне ничего не угрожает. Однако почти получилось.

Медленно, осторожно, едва поднимая ступни от земли, сдвинулась с места. Руки обшаривали пространство впереди и по бокам, слух сосредоточился на хрусте веток. Нога наткнулась на крупный корень, а чуть позже и пальцы коснулись шершавой коры. Я провела ладонью по дереву, пока медленно огибала его. С лёгким сухим шелестом пальцы скользили по морщинистой коре, покрытой чешуйками лишайника.

Во тьме ощущения будто бы стали ярче. Звуки – чётче. Я слышала, как пауки перебирают крохотными лапками, взбираясь по стволу дерева, как ящерка то ползет шустро по сухим листьям, то замирает. Издалека доносилось едва слышимое кваканье с топей.

Я продвигалась вперёд от одного дерева к другому. Иногда казалось, что иду по кругу или вообще топчусь на месте, настолько одинаковым все было. Однако постепенно звуки леса потеряли четкость, стали приглушенными. Я будто шла по дну озера, опускаясь все глубже и глубже, пока звуки не смазались и окончательно утратили границы. Даже шум крови в ушах и собственное дыхание слились воедино, образуя тихий, переливчатый гул, похожий на далёкое утробное пение.

С трепетом я поняла, что покинула Явь.

Не успела эта мысль как следует прижиться в голове, как вдруг за деревьями мелькнуло что-то белое. Не яркое, как снег, а тусклое, едва видимое. Я пошла к этой частичке цвета посреди бесконечной черноты. Опустилась на колени.

Крохотный белый шарик походил на затерявшийся в траве осколок лунного света. Пальцы коснулись гладких листьев с прожилками и тонкого стебелька.

Белый таленц. Заветное растение, открывающее способность понимать свойства трав.

Я помедлила немного, прежде чем сорвать ягоду. Нет, сомнений не было в душе, а лишь осознание торжественности момента. Сейчас жизнь изменится навсегда. Удивительно, что изменить ее способно даже нечто столь крохотное, как эта ягода.

Затаив дыхание, я осторожно сорвала белый таленц и положила в рот. Раскусила. Ягода оказалась не похожей ни на что. Чуть сладкой, чуть кислой, чуть горькой.

Почему-то я ожидала, что в тот же момент должна ощутить себя по-иному, услышать голоса, наполниться тайными знаниями. Но ничего такого не произошло, лишь звуки стали постепенно возвращаться, будто не двигаясь с места я возвращалась в Явь.

Шелест ветра в высоких кронах, скрипы и далёкое уханье совы наполнили темное пространство. И чем больше отдельных звуков я различала, тем дальше отступали страхи. Стало так спокойно, даже уютно. И нестерпимо захотелось спать. Я опустилась на мягкий мох, прижалась к нему щекой. Пушистые ворсинки щекотали кожу. Пахло землёй и сыростью. Засыпая, я вдруг поняла, что это лучший запах из всех.

Глава 9. Голоса трав

Когда вновь открыла глаза, лес окутывал привычный полумрак. Я полежала немного неподвижно, наслаждаясь ощущениями. Втягивала сладкие и терпкие ароматы, коими полнился лес. Слушала шорохи.

Все вокруг звучало: трава, деревья, туман, что неподвижными молочными озерами устроился в низинах. Я не видела его. Чувствовала. И у каждой частички природы собственный голос.

– Огниша? – раздалось совсем близко, прямо за спиной.

Я лениво поднялась и обернулась. Стёрла сон с ресниц и бурую хвою со щек.

Лихо сидел неподалеку, укутавшись в зелёную мантию. На лице отражалось беспокойство вперемешку с облегчением. Я благодарно улыбнулась ему – за то, что оказался рядом.

– Давненько не доводилось мне спать так крепко и спокойно. Теперь понимаю, почему Рябина частенько уходил в леса.

– Зов леса со временем станет лишь сильнее, но не стоит ему поддаваться, – предостерег Лихо.

– Знаешь, когда я засыпала, думала – навсегда. Но мне было все равно.

– Это испытание. Волхв не боится смерти.

– Потому что знает, что душа бессмертна… – тихо заключила я и поняла вдруг, что теперь эта простая истина откликается в душе совсем по-иному.

Лихо серьезно кивнул и добавил:

– Но также волхв ценит эту жизнь и не стремится к следующей.

– Знаю. У меня ещё столько всего впереди. Я рада, что проснулась.

– И я тоже.

Мы сидели в полушаге друг от друга. Я могла видеть, как по мантии Лихо медленно ползет паук, как крохотные жуки копошатся в листьях. Как переливаются в тусклом свете всеми оттенками серого его длинные пряди, и как лёгкие потоки ветра шевелят их, открывая неровный шрам, тянущийся ото лба до щеки. А если приглядеться, могла бы даже разглядеть собственное отражение в желтом глазу, обрамленном темными ресницами.

Я протянула к нему руку ладонью вниз и остановила на полпути, давая возможность самому решить. Лихо помедлил мгновение и потянулся черными пальцами к моим. Несмело, с вопросом во взгляде и опаской навлечь беду. Коснулся сначала кончиками – легко, еле ощутимо. Потом пальцы скользнули в мою ладонь. Такие холодные, словно рука мертвеца. Удивительно нежные.

– Теплая… – прошептал Лихо.

Сердце забилось чаще. Захотелось сжать его руку, согреть в своих ладонях. Но я так и не решилась. Просто наблюдала, как черные пальцы робко изучают мои царапины и следы тяжёлой работы. А когда Лихо опустил руку, стало даже немного жаль.

– Дар, – заговорил он после недолгого молчания, – который тебе ещё предстоит развить и укрепить, все же не даёт полной защиты от злой воли. И от моего проклятия тоже.

– Я не боюсь…

– Смерти? Я боюсь. И не хочу, чтобы с тобой случилось плохое. По моей вине или по чужой.

Я собралась было возразить, сказать, что не чувствую рядом с ним никакой опасности, но так и не вымолвила ни слова. Вместо этого тепло улыбнулась собеседнику и понадеялась, что он прочтет в моих глазах благодарность. Так непривычно было ощущать чужую заботу, не требующую ничего взамен, которая не держалась на родственных связях или простом долге. И обесценивать эту заботу я не собиралась.

Лихо улыбнулся в ответ. За теплотой крылась глубокая печаль и беспросветное одиночество. Мне было тоже грустно. Хотела бы я как-то помочь ему, но понимала, что ничего не могу сделать. Может, мое присутствие и скрасит ненадолго одиночество, но что такое короткая человеческая жизнь в сравнении с вечностью, на которую обречен Лихо.

– Снова грустишь, – заметил он. – Должно быть, переживаешь о мальчике. Возвращайся в поселение, пока не пропели первые петухи.

Я опустила глаза. Нео мальчике думала, ведь уже знала, как стану его лечить. Значит, Лихо мог определить лишь отдельные чувства, но не видел их причину. Пока что я не знала, радоваться этому или жалеть. Порой недостаточно слов, чтобы выразить, что на сердце, и умение читать в чужих душах казалось благословением. Нам же, людям, приходится верить друг другу на слово.

– Благодарю за помощь, Лихо, – кивнула я, поднимаясь. С одежды посыпались прилипшие иголки. Только теперь заметила, что рубаха моя сырая от утренней росы и с одного бока густо покрыта следами жухлой листвы. – Что бы ты хотел взамен?

Лихо задумчиво склонил голову к плечу. Протянул ровным голосом, глядя в глаза:

– Думаю, ты и так знаешь, что я хочу. Но этому никогда не бывать. Я останусь нечистью, которую все боятся и ненавидят, которую желают уничтожить, но не знают как. А ты станешь уважаемой волховкой, которая помогает людям, делает их жизни лучше.

Хотелось бы мне подобрать слова, способные его утешить. Заверить, что не позабуду о нем, когда перестану нуждаться в помощи и наставлениях. Но в горле словно ком застрял, а в мыслях настала путаница. Оставалось лишь надеяться, что Лихо сам все прочтет в сердце.

Он продолжал:

– Поэтому давай заключим договор: если когда-нибудь случится такое, что в селе не останется горя и нечем мне будет питаться, ты придёшь в Чернолес и отдашь мне свое.

Его голос не выражал ничего, но почему-то казалось, что слова дались духу непросто.

Справившись с собой, севшим голосом откликнулась:

– Согласна.

Из леса я вышла, когда солнце едва коснулось первым лучом верхушек деревьев. Темно-зеленая хвоя окрасилась золотом, засверкала роса на траве. И ни ветерка, полное безветрие. В застывшем воздухе явственно слышались крики петухов, щебет ласточек и редкие голоса пробуждающихся животных, которые доносились даже с отдаленных окраин. Я слышала, как река с журчанием пробирается между камнями, и как шумят крыльями стрекозы.

Само собой пришло понимание, что к вечеру стоит ожидать грозы. Я не знала почему, просто почувствовала это. И удивилась: такой яркий восход, и на небосводе ни облачка. Все глядела на медленно поднимающееся светило в надежде, что оно ещё что-то поведает. Глядела до рези в глазах, пока не пришлось сощурится и опустить взгляд, смаргивая выступившие слезы.

На дворе стояла непривычная тишина. Я с содроганием вспомнила мертвых безголовых кур и брызги крови на соломе и стенах из неотесанных жердей. Снова возник страх. Вдруг этой ночью кто-то – зверь или ещё кто – вновь проник в курятник и перегрыз оставшихся птиц? Страшась того, что могу увидеть внутри, я отворила скрипучую трухлявую дверь сарая. Потянула носом, прислушалась. Немного пощелкала языком.

Птицы вышли на зов из своего угла с тихим кудахтаньем. В другом углу корова невозмутимо жевала солому, отмахиваясь хвостом от мух. Все было в порядке. От сердца тут же отлегло, и я со спокойной душой могла вернуться в дом, чтобы сменить одежду.

В избе стояли духота и затхлость. После ночи, проведенной в лесу на свежем воздухе посреди запахов смолистой хвои и прелой листвы, они казались невыносимыми. Я тут же распахнула ставни, чтобы немного проветрить избу. Обернулась и вздрогнула от неожиданности.

В слабом утреннем свете показался бледный лик матушки. Она сидела у стены, укутав колени шерстяным платком. Седые распущенные волосы спускались по плечам до самого пояса. В руках она держала глиняную чашку – наверно, с настоем болотника.

– Огнеслава, – обвиняюще бросила матушка низким голосом с хрипотцой, – ты не ночевала дома.

Я прислонилась к столу, опустила глаза к полу.

– Тебе получше, матушка?

– Да куда там! – рассердилась она. – Всю ночь уснуть не могла, гадала: где это моя дочка, кровинушка моя, пропадает? Может, снова ей взбрело в голову в лес пойти, и ее там волки задрали, или медведь, или в трясину угодила, как отец?! Как бы я узнала, из какого болота тебя потом вытаскивать?

– Не ходила я на болота.

– А куда ходила, а?

Я замялась ненадолго и смущённо выдавила первое, что пришло в голову:

– С парнем была…

Приготовилась услышать новые упрёки в свой адрес, но матушка почему-то замолчала. Я украдкой глянула на нее – губы неодобрительно поджаты, светлые брови сведены, глаза прищурены. Уже тише и без обиды в голосе уточнила:

– С Яромиром?

Пораженно уставившись на нее, я открыла рот, но так ничего и не сказала. Она, видно, истолковала мое изумление по-своему. Хитро усмехнулась.

– А что, думаешь, мать ничего не замечает? Как вы с ним все прошлое лето гуляли, и как он тебе подарки носит? Хватит тебе в девках ходить! Проведёте свадебный обряд – и я, наконец, смогу уйти спокойно.

Я поморщилась и стала теребить растрепанную косу. Едва удержалась, чтобы не уйти в этот же момент, что есть силы хлопнув дверью.

– Рано мне ещё о свадьбе думать, а тебе – о смерти.

– Я в твоём возрасте уже первую дочь на руках держала, – с нажимом напомнила она.

– Знаю, – вздохнула я.

– Вот и тебе пора долг перед богами и предками исполнить. Продолжать род – наша священная обязанность. Негоже ею пренебрегать да откладывать.

– Знаю.

Не хотелось мне спорить с матушкой, но и рассказать, что собираюсь стать волховкой, я тоже не могла. Когда-нибудь придется. Но для начала узнаю, кто зло на село наводит.

До чего же расстроится матушка моему решению! Не такой судьбы она для меня желала. Хотела, чтобы была как все, жила как все и умерла тоже как все, тихо и спокойно, исполнив долг и с чистой душой перед богами, чтобы с лёгкостью продолжить путь на той стороне реки Смородины.

Но волхвы семьи не образуют, иначе не смогли бы заботиться обо всех одинаково. Они посвящают себя служению людям – всем людям, а не только лишь своему роду. Кто-то видел в этом некую жертву, что приходится платить за дар. Кто-то считал, что волхвам непросто после смерти будет перейти на ту сторону. Ведь, отказываясь от потомков, они гневают предков, и те не захотят принять их.

Как ни посмотри, для меня все может закончиться не слишком хорошо, но пока столь отдаленное будущее мало волновало. Просто была уверенность, что вот сейчас, в эту минуту, я на своем пути. На верном. Выбрала ли я его сама, или этот выбор сделала за меня богиня-пряха – кто знает.

– Ты что, не слушаешь меня, Огнеслава? – ворвался в мысли резкий голос.

– Пора за работу, матушка.

Я переоделась в чистую рубаху и принялась заплетать косы. В волосах ещё осталось несколько рыжих еловых иголок, которые я украдкой вытряхнула в солому на полу.

– Конечно. Всегда ты от важных разговоров сбегаешь. Давно пора повзрослеть, девочка! – Матушка с громким стуком опустила чашку на пол у изголовья, сползла на матрас и отвернулась к стене. – И ставни закрой. Дует. А мне тепло нужно.

Я послушно потянулась к окну.

На столе под скромным рушником стоял вчерашний хлеб, темный от ржаной и сосновой муки. Я отломила себе кусок – корочка аппетитно хрустнула, а мягкий, пористый мякиш быстро распрямился после сминания и принял начальную форму. Пах он так, как и должен пахнуть: печью, домом и уютом, и немного сосновым бором. Почему-то сегодня мне этот запах особенно нравился.

Завершив утренние дела, снова шла я к избе кузнеца. Шла полем, подальше от любопытных глаз. Чувствовала, как над селом протянулись липкие путы страха. Люди больше не пели за работой в полях, не смеялись выходкам ребятни. Мрачные лица, растерянные взгляды. Думали они все об одном. Село лишилось волхва. Кто-то убил его. Кто-то из друзей или соседей. И эта неизвестность тяготила каждого. Что теперь станет с людьми без защитника и покровителя? Кто будет вершить обряды на урожай, толковать знаки, лечить недуги, снимать порчу?

Я слушала сердца людей и надеялась, что скоро смогу им помочь.

А пока следовало помочь Младу.

Белый таленц открыл для меня голоса трав. Каждый звучал на свой лад, и читать их было так же естественно, как дышать. На какое бы растение не кинула взгляд, сразу понимала, как его следует применить. Знала, что тысячелистник поможет при кровотечениях, пастушья сумка укрепит ослабленное возрастом сердце, а осот обладает желчегонным действием.

Это новое умение казалось таким удивительным – даже волшебным, – что я неосознанно позабыла обо всем прочем. Медленно шла по полю, легко затрагивая пальцами высокие травы, слушала их напевы, а сердце полнилось восторгом. Вдыхала густой разнотравный аромат, сухой от яркого солнца, щекочущий ноздри невидимыми пылинками. Колоски и кончики островерхих листьев нежно касались ладони, напоминая осторожные прикосновения Лихо.

Стоило этой мысли обозначиться в голове, как я тут же укорила себя. Как можно думать о чем-то подобном, когда над селом висит опасность, и жители скорбят по волхву? Да и о чем тут думать? Моя странная привязанность к Лихо возникла скорее из-за того, что он воплощал нечто новое, а новое всегда манит.

Так что я отмахнулась от всех посторонних мыслей и приблизилась ко двору кузнеца.

На пороге уже встречала Зоряна. Женщина выглядела разбитой и подавленной, под глазами залегли глубокие тени, щеки впали. Темные пряди выбились из растрепанной косы и падали на лицо, лезли в глаза. С тревогой я вспомнила матушку, которая после смерти отца выглядела так же. И со временем ей становилось только хуже.

Но сестру я ещё могла уберечь от подобной судьбы.

– Огниша! – позвала она, стоя в дверях избы. – Ну наконец-то вернулась! Бушуй рассказал мне о волхве. Муж совсем сник после вчерашнего, не верит, что сына ещё можно спасти.

Я подошла к ней, взяла за руку. Тонкая и сухая, ладонь будто сморщилась с тех пор, как я последний раз ее держала.

– Зайдём в избу. А где все?

– Женщины в светлице наверху, и дети с ними. Теперь не отпускают их бегать по селу. Боятся.

Мы подошли к лавке, на которой спал бледный, измученный болезнью мальчик. Накатами его била дрожь.

– Сегодня попробую кое-что новое, – тихо заговорила я, обернувшись к сестре. – Я ведь обещала помочь. Только об этом никто знать не должен. Слышишь, сестрица? Ни одна душа.

– Но почему? Раз волхва нет, люди начнут болеть. И начнут искать, к кому обратиться. Если… – Она запнулась, шумно сглотнула, глянув на сына. – Если Млад вылечится, народ станет спрашивать, как да кто помог ему.

– Скажешь, боги откликнулись. Но про меня знать никто не должен. Я не знахарка и не волховка, но если кто так подумает – беды не миновать. Если колдун убил Рябину из-за его дара, то и ко мне начнет присматриваться.

– Ладно, – кивнула Зоряна. – Будь по-твоему. Ни единой душе не расскажу.

Оставалось лишь положиться на ее слово. Однако я умолчала и ещё об одной опасности, которая казалась куда страшнее. Порой простым людям сложно отличить заговоры волхва от колдовства, особенно когда они напуганы.

– Возьми сына и выйдем на воздух, – велела я сестре, а сама набрала в кружку воды, кинула горсть соли и взяла с собой.

Мальчик беспокойно заскулил на руках у матери. Зоряна крепче прижала его к груди и обратила ко мне вопрошающий взгляд.

– Все будет хорошо, – заверила со слабой улыбкой, открыв перед ней дверь.

И я действительно верила в это. Безотчетно и, может быть, слепо. Но то новое, что открыло во мне магическое растение, говорило, что с болезнью можно справиться. Что порчу можно отвести.

Я вышла вперёд и поманила Зоряну за собой, к осиновой рощице. Тонкие деревца с серо-зеленой корой и черными чечевичками, похожими на прикрытые глаза, шумели листвой, пусть и не было ветра.

– Если кто спросит – скажи, что носили требу Макоши и просили, чтобы не обрывала раньше времени нить судьбы мальчика, – попросила я. – А если и правда так сделаешь, лишним не будет. Боги любят, когда о них помнят.

Зоряна кивнула:

– Сделаю.

Пройдя немного вглубь рощи, я остановилась, поставила в траву кружку с солёной водой и взяла из рук женщины дрожащего мальчика. Каким же он лёгким оказался, совсем крошечным. Тонкие руки и ноги безвольно болтались, волосы прилипли к шее и лбу. Я опустилась на колени и положила Млада в траву в корнях осины. Окунула пальцы в воду и обмазала лоб. Тихо и неразборчиво начала наговор.

– Пусть дрожит осиновый лист, а Млад не дрожит. Забери, земля-матушка, хворь и порчу. Пусть воротится к тому, кто наслал их. Пусть наполнится тело сына твоего здоровьем и силой.

Я не знала, верные ли слова говорю. Казалось, что подойдут любые, идущие от сердца. А силы им придаст дар белого таленца, благодаря которому и превращалось мое бормотание в Слово.

Солёной водой я смочила лицо, шею и грудь ребенка, непрестанно приговаривая. Затем остатки воды вылила на волосы.

– Как стекают капли с тела Млада, так пусть и хворь стекает.

Вместе с окончанием наговора кончились и мои силы. В глазах потемнело, я покачнулась и едва удержалась, чтобы не упасть.

Мгновения шли в полной тишине. Нарушить ее первой Зоряна не решалась и просто стояла неподалеку, глядя на сына. С надеждой, что он очнётся, и в страхе, что все окажется зря. Над нами трепетали осиновые листья, а все прочее оставалось неподвижным.

Мальчик тоже лежал смирно. В какой момент он перестал дрожать? Вдруг шевельнулся. В тишине прозвучал его тонкий стон. Медленно, как после тяжёлого сна, открыл глаза.

А я мысленно вознесла благодарность.

Глава 10. Заговоренные кости

Холод и чей-то взгляд в упор заставили меня проснуться. Ставни почему-то были распахнуты. Тусклый предрассветный сумрак лился через окно.

Матушка лежала на боку и глядела прямо на меня. Глаза ее были распахнуты от ужаса, рот искривлен в немом крике.

Страх мигом наполнил и мое сердце. Я попыталась вскочить, но поняла, что не могу и пальцем пошевелить. Лишь беспомощно наблюдать. Матушка тоже не шевелилась. Широко открытый рот с натянутой до предела кожей зиял чернотой. Я глядела на нее, на безумно выпученные глаза, на черный рот, и сердце вот-вот готово было остановиться от ужаса.

Я не могла вздохнуть. Что-то давило на грудь. И не ужас, сковавший и так неподвижное тело. Что-то нехорошее, чужое. Холодное.

Я изо всех сил задергалась, но тело не слушалось, больше мне не подчинялось. Голову не повернуть. Воздуха не хватало. От ужаса и отчаяния выступили слезы.

Матушка все глядела на меня выпученными глазами. Вдруг за ее спиной показалось что-то чёрное. Сгусток тьмы. Силуэт. Он медленно выползал из-за спины матушки. Охватывал ее, затягивал. Она беззвучно кричала. Я закричала тоже.

А потом снова распахнула глаза. Натужно и сипло задышала урывками. По щекам текли ледяные слезы. Воздуха все ещё не хватало, тело все ещё не двигалось. Несколько мгновений прошли в безотчетном ужасе. Взгляд лихорадочно метался по темной избе в поисках чужого. Сшитых из черноты и злобы силуэтов.

Медленно, очень медленно оцепенение начало спадать. Я шевельнула пальцами. Потом смогла повернуть голову.

Матушка лежала повернувшись к стене. В полутьме светлым пятном виднелись ее волосы и ночная рубаха. И больше ничего и никого в избе.

Всего лишь сон. Слишком отчётливый и яркий. Слишком реальный – но сон.

Едва удалось осознать это, как грудь снова сдавило. Я сползла с полка на пол. Непослушные колени и дрожащие руки упирались в солому, а лёгкие скрутило в мучительном спазме. Хрипло закашлялась. Что-то мешало вдохнуть. Что-то засело внутри. Я хрипела и кашляла в попытках это вытолкнуть. Снова брызнули слезы.

В солому упал сгусток черной слизи. Я глядела на него круглыми, затянутыми влагой глазами. Во рту остался привкус гниения. Столько вопросов вертелось в голове, но они тоже словно были затянуты пеленой. Расплывчатые, как и все вокруг. Лишь ужас оставался осязаемым. Вязким и черным, как сгусток слизи на соломе.

Без сил я села на колени, оперлась рукой о край полка. Провела рукавом по слипшимися ресницам, растерла влажные дорожки по щекам. Дрожали пальцы, и все тело дрожало.

Это лишь сон. Надо успокоиться и… Для начала просто успокоиться.

Пришлось заставить себя дышать глубоко и ровно. Но страх и не собирался уходить. Предчувствие дурного было столь велико, что любые доводы разума на его фоне меркли. Я просто знала.

Чувствовала беду.

Повинуясь внутреннему зову, на ватных ногах я подошла к матушке, коснулась руки. Теплая. И дыхание ровное. Свистящее немного, но ровное. Знание, что с ней все в порядке, подарило каплю спокойствия.

Но предчувствие никуда не делось. Оно заставило меня выйти на двор, в промозглую сырость утра. В траве блестели лужи после ночного ливня. С крыши и деревьев срывались капли, падали на землю с тихим шелестом. Тяжёлый воздух полнился запахами отгремевшей грозы, пыльцы и сырой почвы. Затянутое низкими облаками небо посветлело с восточного края, но сквозь плотную толщу не мог пробиться ни один крохотный лучик.

Хмурое утро хмурого дня.

Со смутной тревогой в душе я оглядела двор. Прошлась быстрым взглядом по соседским избам, по неподвижному лесу за изгородью. Там, в корнях вековых деревьев под напитанными влагой кронами притаилась колкая, вечная тьма.

Но нечто гораздо более темное висело надо мной. Злобное, неправильное. Я чувствовала, пусть и не могла видеть.

Ледяная грязь чавкала под ногами, пока я медленно шла к сараю. Сердце стучало часто и глухо. Оно билось о ребра, как пойманный в ловушку зверь в ужасе бьётся о прутья. Темная от сырости дверь пронзительно скрипнула в вязкой утренней тиши.

В нос тут же ударил запах.

Я уже знала, что увижу внутри. Но верить не хотелось. Потому стояла на нетвердых ногах, тяжело опираясь о старое дерево, дрожала от холода и напряжения. Долго стояла. Хотела оттянуть как можно дальше момент, который сотрёт последнюю надежду, что все предчувствия оказались ложными.

Наконец сделала шаг, хоть и совсем не была готова. Солома захрустела под ступнями. Куры вдруг резко метнулись под ноги, заставив вздрогнуть, и выбежали во двор.

Ещё шаг. В тусклом свете с улицы, проникающем сквозь дверной проем и щели между жердями, лежала корова. Темный, затянутый пеленой глаз глядел прямо на меня. Казалось, в нем был укор. След укуса чернел на шее, а вокруг жужжали мухи. Ползали по шерсти, и по ране, и по раскрытому глазу.

Сердце сжалось, превратилось в комок пульсирующей боли. И снова не хватало воздуха. Я рухнула на колени и прижалась к холодному твердому боку.

Бедная моя. Родная.

Из груди вырвались тихие всхлипы. Отрывистые и резкие. Они все набирали силу и уже переросли в вой. Глаза щипало от слез, тряслись плечи.

А во рту все ещё стоял привкус гниения. Теперь казалось, что это вкус горя.

Я не знала, сколько просидела в темном, пахнущем смертью сарае. В тишине и одиночестве. Только сердце грохотало и изредка стучала дверь под особенно сильными порывами ветра. Мыслей никаких не было. Была пустота, и ее стремительно заполняло отчаяние.

Вдруг к жужжанию мух и стуку двери добавился новый звук, сначала тихий, далёкий. Но скоро в нем уже можно было различить голос. Он звал кого-то.

Только спустя время бессвязные, обрывочные мысли связались и смогли, наконец, обрести форму. Имя.

– Огниша? – раздалось совсем близко, и света в сарае вдруг стало меньше.

Я обернулась. Лица видно не было, но голос я узнала сразу.

– О, солнце ясное, что произошло?

В следующий миг Яромир уже оказался рядом. Он бегло оглядел рану на шее животного, а потом взял меня за руки и мягко потянул вверх.

– Пошли на воздух, здесь же совсем дышать нечем. И долго ты так просидела?

Во дворе дышать стало ничуть не легче. Запах крови стоял в носу, он словно бы пропитал и кожу, и волосы. Подол и колени серой бесформенной рубахи покрыли мокрые пятна и грязь. Ноги почти не сгибались из-за долгого неподвижного сидения. Но грязь и боль в затекших конечностях сейчас волновали меня меньше всего.

– Зачем ты здесь? – хрипло выдавила я. Голос сел то ли от ночных безмолвных криков, то ли от рыданий.

– Я, э-э… просто проведать тебя пришел. Сейчас такое творится! После того, как все узнали про мёртвого волхва, народ стал искать признаки колдовства, разбирать пороги. Сегодня в соседнем дворе нашли подклад, я сам видел, как они его вилами вытаскивали.

На миг я застыла, пока смысл его слов окончательно раскрылся в моем затуманенном разуме. Потом кинулась к сараю, разгребла сено у порога, пощупала землю. Ничего.

– Огниша, погоди, это может быть опасно! – Яромир попытался ухватить меня за плечо, но я скинула руку и метнулась к избе. – Подклад нельзя трогать голыми руками, так в селе говорят.

Слушать я не стала.

Пол нашей избы уходил в землю на четыре венца, и крыльца у нее не было. Была только ступенька внутри дома, чтобы не слишком высоко шагать. Я выдернула эту ступеньку – старое затертое дерево поддалось легко – и ахнула.

В щели посреди пыли и мусора лежал мешок. Я потянулась к нему дрожащей рукой. Яромир снова попытался помешать, перехватил руку и сжал.

– Не трогай, погоди…

Но я с яростью вырвалась и схватила мешок. Потребность знать, что все мои беды действительно происходят по чьей-то злой воле, а не просто так, была сильнее.

Шитье грубое, корявое. Видно, на скорую руку шили, из неровного куска рубахи. Я вытряхнула содержимое на утоптанную и все ещё мокрую траву.

Солома и череп животного. Может, козлёнка или ягненка.

– Соседи такой же мешок нашли у себя под порогом, – припомнил Яромир, глядя на подклад округлившимися глазами. – Только череп козла был, и на лбу у него символ кровью написан. А ещё в мешке вместе с соломой волосы были.

Во рту появился горький привкус, голова пошла кругом. Обида и злость кипели во мне. И ещё почему-то облегчение. Облегчение, что все и правда происходит не по воле случая, не из-за злого юмора богов, и уж точно не из-за Лихо.

Без сил я опустилась в траву. Рубаха была уже безнадежно заляпана, а сырость и холод почти не чувствовались за холодом внутренним.

– Все образуется, – попытался подбодрить Яромир. – Раз подклад найден, он уже не будет притягивать зло.

Сказал он это неуверенно, и я тоже сомневалась, что отныне несчастья кончены.

Я глядела на череп посреди клочков соломы и хмурилась, потому что в голове родился новый вопрос.

– Кому это нужно? – обратилась я то ли к черепу, то ли к самой себе. Покачала головой. – Я ведь в жизни никому зла не делала, плохого слова не сказала… не заглядывалась на чужих мужей, не завидовала чужому достатку… Кто же тогда мне зла желает? Чем я все это заслужила?

Голос дрогнул, и в глазах снова защипало от подступающих слез. Я зажмурилась, стиснула зубы до скрипа. Ногти до боли впились в ладони. Вдруг почувствовала теплые руки на плечах. Мягкий, ласковый голос:

– Тише, тише, ты ни при чем. Поднимайся с земли, Огниша, а то ещё заболеешь… – Юноша заставил меня встать, и я не стала противиться. Приобнял и погладил по растрёпанным волосам. – Может, это не тебя хотели проклясть.

Я отстранилась, с сомнением подняла на него взгляд.

– Матушку?

– Или, может, вообще причину искать не стоит. Говорили же, что колдуны порой просто так зло совершают, и не важно им, кого проклинать.

– Хочешь сказать, что корова, которую я знаю всю свою жизнь, умерла даже не в отместку за давнюю обиду, а просто так? Просто… случайно?

Юноша неуверенно дёрнул плечами.

– Всякое бывает. Причины мы вряд ли узнаем, пока не отыщем колдуна. – Он улыбнулся и бодро добавил: – Зря ты расстроилась, Огниша. Подклад ведь найден, и ничего непоправимого не произошло. А корову я тебе другую подарю, хочешь?

Едва зародившаяся теплота к Яромиру тут же погасла. Я сбросила его руку с плеча и отодвинулась.

– Не нужно мне ничего, Яр. Я горюю не потому, что у нас больше нет коровы.

Юноша посмурнел, взгляд ясных голубых глаз стал тяжёлым, колким.

– Тебя всегда было сложно понять. Даже и не знаю, почему я все ещё стараюсь.

Невысказанные слова повисли в промозглом, напитанном влагой воздухе между нами. В молчании мы глядели друг на друга, я – подавленно и сердито, он – с обидой и горечью. Явственно ощущалась огромная пропасть между нами, которую можно было бы преодолеть, стоило лишь одному из нас измениться. Но меняться никто не хотел.

Наконец Яромир тяжело вздохнул, опустил голову и бесцветно бросил:

– Попрошу мужиков убрать тушу из сарая. Если у тебя и на это не окажется возражений.

– Ладно, – так же бесцветно ответила я. А что оставалось? Своими силами точно не справиться. – Постой… – Окликнула, когда юноша уже стал разворачиваться. – Скажи соседям, пусть сожгут подклад, а пепел закопают на перекрестке. Потом пусть в бане хорошо вымоются в подсоленной воде. – Яромир с вопросом во взгляде вскинул брови, и пришлось поспешно добавить: – Так можно порчу снять, это мне… волхв рассказывал, когда матушку приходил лечить...

Расспрашивать юноша не стал, кивнул напоследок и ушел. А я тихонько выдохнула с облегчением. Неправде воспротивилась вся моя суть, но не могла я рассказать ему, что просто почувствовала, как следует поступить.

Надо бы и самой воспользоваться собственным советом. Я вытащила из дровника поленья – для такого дела не жалко было самых крупных – и сложила сверху. Между ними просунула валежник, шишки и кору с каплями смолы, ещё немного сухой соломы. Чиркнула кремнем несколько раз, пока не начала тлеть солома. Скоро над костром поднялся серый дым, занялось пламя.

Я встала подальше от костра, чтобы не вдыхать дым, и смотрела, как медленно рыжее трескучее пламя пожирает ветки. Очищает от зла заговоренные кости. И чем ярче горел огонь, чем выше поднимались его языки – тем легче становилось на душе. То чёрное и липкое, что засело внутри и даже обрело форму, уходило вместе со злой волей. Появилась надежда, что проклятие удалось снять с нашей семьи.

Только страх не уходил. Ведь колдун по-прежнему неизвестен. Кто знает, на какое зло он ещё способен и почему совершает его. Причина должна была быть – я просто не могла принять, что порча направлена на случайных людей. Но как понять причину, как найти колдуна среди сотен жителей села и, главное, как ему противостоять?..

Вдруг страшно захотелось увидеть Лихо. Рассказать о том, чем не могла поделиться ни с друзьями, ни с матушкой. О ночном кошмаре – был ли он предзнаменованием, проблеском возможного будущего. О том, есть ли другие способы опознать в человеке колдуна, кроме как заглянуть в глаза в час перед рассветом. А ещё хотелось рассказать о горечи, сомнениях и тревогах, грызущих меня изнутри. Казалось, он единственный способен понять…

Понять, что истинная причина совсем в другом. Прочесть в сердце то, что я сама не желала признавать, и что не решилась бы произнести вслух.

Однако я силой отмела этот порыв, потому что разум признал его глупым и ребяческим. Так и стояла неподвижно, обхватив себя руками, с хмурой сосредоточенностью глядела на костер. Ветер трепал длинную выцветшую рубаху, бросал пряди в лицо и свистел в ушах. Трещало пламя, разбрасывая яркие искры. И трещали в самом его центре проклятые кости.

Ветер вдруг донес из села крики. Тихие и далёкие – слов не разобрать. Снова зашевелилось нехорошее предчувствие. Я подошла к изгороди, прислушалась, пригляделась.

В центре, на вершине плоского холма, собиралась толпа. Ее почти полностью скрывали избы, но я видела, как люди тянутся туда с окраин. Наверно, их привлек шум, как и меня. Слышны были яростные голоса и испуганные крики. Кто-то жалобно завывал. Я застыла в раздумьях, пойти ли посмотреть, что происходит, или остаться и следить за костром, ведь кости нужно долго жечь.

Размышления прервала спешащая ко мне Беляна. Ещё издали она махнула рукой. Девушка шла по траве рядом с тропой, приподняв подол, чтобы не запачкать одежду грязью, намешанной десятками ног.

– О, ты здесь, как хорошо! – воскликнула подруга, перемежая слова шумными вдохами после быстрой ходьбы. Щеки ее раскраснелись, глаза округлились то ли от потрясения, то ли от испуга. – Я как раз… А что это ты палишь?

Беляна остановилась у изгороди и с интересом взглянула мне за спину, на костер, сложенный прямо посреди двора.

– Подклад, – ответила тихо. – Нашла сегодня.

– Ох, батюшки, что же это творится! И у тебя тоже подклад! Ну, теперь хотя бы ясно, почему яйца с кровью и куры того…

– А что, у кого-то ещё нашли? – насторожились я.

– Да-да, представляешь! Все село на ушах стоит. Слышала, что под порогом того мужика – ну, помнишь? – который в бане угорел, нашли поросячий череп. И хозяйка ещё припомнила, что перед смертью мужа тоже гнилые яйца находила! Жуть какая, Огниша!

– Значит, он все-таки умер из-за порчи. Понять бы, кого же он так обидел…

Беляна снова округлила глаза и выпалила:

– Так нашли колдунью!

Я растерянно заморгала, не уверенная, послышалось ли мне, или, может, это какая шутка. Выдавила наконец:

– Как это? Кто?

– Ну, то есть, народ говорит, что колдунья, – поспешно поправилась подруга. – Это Томира. Соседи стали замечать, что у них у всех коровы разом начали молока меньше давать, и оно совсем не жирное, а у Томиры наоборот, и молока больше, и масло она сбивает хорошее. Люди говорят, что крадёт она молоко у чужих коров при помощи колдовства, так-то!

От такой новости я опешила. С сомнением глянула на центр села, который все больше заполняли люди.

– Всего лишь из-за молока на нее подумали?

– Ну, ещё потому, что зубы кривые. Бабка Нежанина говорила, что кривые зубы – признак урождённой колдуньи. Либо хвост, либо ещё горб.

– И что там за сборище?

– Так чего я и пришла за тобой! Это старейшина всех созывает на совет. Будет колдунью судить.

Глава 11. Логово монстра

На площади в центре села теснилось не меньше сотни человек. Ещё пара десятков – молодежь и дети в основном – расселись на жердях и столбах ближайших изгородей, на крышах и нижних ветках деревьев. Двое крепких суровых мужиков с неприязнью вцепились в плечи седовласой женщины и держали ее у всех на виду на свободном клочке земли посреди толпы.

Томира – я знала ее лишь поверхностно – вертела головой и бормотал что-то в ответ на обвинения, летящие из толпы. Заплаканные глаза покраснели, затравленный, испуганный взгляд метался по искривленным злобой лицам в поисках хоть малого проблеска сочувствия. Повойник ее сбился на сторону, а рукав порвался, видно, когда пыталась отбиться. Сквозь прореху видна была бледная кожа ее плеча, дряблая, покрытая родимыми пятнами. А пышная фигура женщины только подтверждала то, в чём её обвиняли: что крадёт сливки и ни в чем себе не отказывает.

Мы с Беляной пробиваться через толпу не стали, а тоже залезли на изгородь, где уже сидели друзья. Были здесь брат Беляны, Богдан, Нежана и Милана, и ещё другие, с кем я не так часто общалась. Яромира не было, но, приглядевшись к толпе, заметила его в первых рядах. Стоял он вместе с отцом, хмурым седым воином, давно ушедшим на покой после того, как потерял руку в бою.

Над площадью стоял такой шум, что закладывало уши. Люди ругались и кричали, и каждый на свой лад обвинял Томиру во всех неудачах. Сложно было что-то разобрать, но, похоже, винили ее не только в краже сливок, но и в болезнях скота, в чахлых всходах, в том, что у кого-то в подполе в зерне завелись мучные черви.

– Слышала, Огниша, – наклонилась ко мне Нежана, – что сегодня утром две семьи нашли у себя мертвых животных?

Я вскинула брови, а в сердце снова кольнула тоска, когда вспомнилась собственная корова.

– Да?

– Ну так. Овцу нашли прямо посреди загона, – поведала подруга. Ей приходилось напрягать голос и говорить у самого уха, чтобы хоть что-то пробилось сквозь гвалт. – Говорят, остальные овцы от нее шарахались, близко не подходили. А ещё, говорят, была у нее на шее рана вроде следа от укуса, но непонятно, чей это укус.

По телу пробежала дрожь. Я взглянула поверх чужих голов на женщину, которую обвиняли в колдовстве.

– А второй кто?

– Кто? А, кошка. Правда, следов у нее на шее не было. Может, от болезни или старости, кто знает. Хотя… – вдруг оживилась Нежана, – говорят же, что кошки нечисть видят. Может, и эта что-то такое увидела.

Грубые выкрики стали понемногу затихать. И мы притихли, обернувшись к площади. В центр вышел старец с резным посохом и в красной выцветшей накидке поверх простой рубахи. На лбу красовалось очелье¹ с обережной вышивкой, седая опрятная борода доставала до центра груди. Старейшина Доброгост поднял вверх руки в жесте, которым обычно призывал к тишине и порядку на сборах. Когда смолк последний голос, старейшина стукнул трижды посохом и начал:

– Я выслушал ваши жалобы, а теперь слушайте меня! – Его низкий хрипловатый голос был на удивление сильным для человека преклонного возраста. Народ воззрился на него в ожидании. – Вы обвиняете Томиру в колдовстве, и это серьезное обвинение. Знаю, вы все напуганы и скорбите – наш уважаемый волхв Рябина найден мертвым, и нет никаких свидетелей тому происшествию.

– Она его убила! – закричали из толпы. – Извела, колдунья!

Томира после этих слов принялась всхлипывать, готовая вот-вот разрыдаться. Старейшина снова поднял руку, стукнул посохом и повысил голос:

– Тихо! Она или не она – разберемся. Но до того призываю вас не принимать скорых и необдуманных решений! Да, всем нам хочется поскорее найти виновного, но какие есть доказательства?

– Молоко… – начал было кто-то, но Доброгост оборвал его жестом.

– Томира! Обвиняют тебя, что крадёшь сливки с чужого молока. Объясни-ка нам, почему твое молоко жирное, и удои хорошие, тогда как у соседей совсем пустое?

– Да я не зна-а-ю, – запричитала тонким голосом женщина, – не зна-а-а-ю!

Ответом ей был хор недовольных выкриков.

– Врешь! Колдунья! Ведьма!

– Не пра-а-авда-а-а! – выла Томира. Слезы катились по пухлым щекам, рот чернел широким овалом на покрасневшем лице.

Люди кричали в каком-то исступлении, совсем непохожие на тех, кого я знала. Злые, безжалостные. Обезумевшие от страха. Бояться колдовства и чужого дурного умысла – в нашей природе, но я и подумать не могла, что вести о смерти волхва вкупе с парой подкладов вызовут столь рьяное возмущение.

Старейшина снова завел речь, но я почти не слушала. Глядела на толпу вокруг и на Томиру, а в мыслях была корова в темном сарае, и куры с откушенными головами, и тот въедливый, тошнотворный запах. Хотелось обвинить кого-то в своих бедах. Хотелось, чтобы кто-то заплатил за то, что сделал.

Но Томира ли это? Она могла оказаться колдуньей, а могла быть и просто женщиной с кривыми зубами и хорошей коровой, которая попалась под горячую руку завистливых соседей.

Я глядела на нее – на запуганную пожилую женщину в рваной рубахе – и пыталась слушать ее при помощи дара. Не получалось. Похоже, действие белого таленца подходило к концу. А своим собственным чувствам я доверять не могла. Знала, что слишком мягкая.

Низкие тучи ходили над селом. Мрачные и тяжёлые, как мои думы. Предвещали скорый дождь. Голова гудела от разгневанных криков селян, которые все ещё звенели в ушах. И не мог их перекрыть шепот навьих духов.

Я шла, практически ничего перед собой не различая. Чернолес и в ясные дни не пропускал к земле света, а теперь и вовсе затянул его густой сумрак. Однако заблудиться я не боялась. Лес уже стал словно родной. Казалось, он помнит меня и узнает, и сам покажет дорогу. Спустя время впереди и вправду зажглись болотные огни. Подплыли ко мне, покружили в воздухе и потянулись в чащу. А я – за ними.

Я поспешила к дому, как только завершился сбор. Друзья остались послушать, как селяне десятки раз пересказывают друг другу свои беды, в которых углядели признаки колдовства. У меня же и так от всего происходящего залегла тяжесть на сердце, и совсем не хотелось с остальными перекапывать случайные неудачи в надежде свалить их на Томиру. И оттого, что подобным заняты друзья и соседи, делалось на душе ещё более погано. Хотелось поскорее оказаться подальше от всего этого. Поэтому я накинула на плечи епанчу́² с капюшоном из плотного войлока, которая защитит от дождя и холода, и отправилась в Чернолес никем не замеченная.

И вот болотные огоньки вели вперёд, тусклым желтоватым сиянием освещая путь. Вели к тому, кто, я надеялась, сможет помочь мне снова.

– Рад тебя видеть, Огниша, – раздался приятный тихий голос из теней, и только потом показался его обладатель. Зажегся жёлтый глаз, высокая фигура словно бы сгустилась из сумрака и сделала шаг.

– Лихо. – Я улыбнулась и почувствовала, как сердце наполняется теплом впервые за весь этот тревожный, напряжённый день. – И я… тоже рада.

Он приподнял уголки пепельных губ, но взгляд его был обеспокоенным.

– Кажется, с каждым разом ты приходишь все мрачнее и печальнее. Жаль видеть боль в твоём сердце. Жаль, что не могу забрать ее…

Столько заботы и искренности было в его голосе, столько теплоты во взгляде, что хотелось положить голову на его плечо, зарыться в мшистую мантию и выплакать все печали. Наверно, стало бы немного легче. Но я не могла себе этого позволить. Не решилась бы.

Вместо этого я лишь подошла чуть ближе, повинуясь внезапному порыву. Опустила голову и прошептала:

– Ты прав, Лихо. Жаль.

Он несмело потянулся ко мне черными пальцами, но, так и не коснувшись, уронил руку.

– Что гложет тебя теперь?

Я набрала в грудь побольше воздуха и выложила все, начиная с пробуждения и сгустка черной слизи. Говорила долго и чувствовала, что с каждым словом становится все легче. Одолевающее поначалу смущение постепенно ушло, и на смену ему пришла благодарность. Скажи я подружкам, что проплакала все утро над мертвой коровой, они засмеяли бы и решили, что с головой не ладно. Потому что никто по корове не плачет. Разве что по молоку, которого теперь будет недоставать, по предстоящим тратам. Скажи я подружкам, что кашляю чернотой, стали бы держаться подальше, лишь бы не заразиться.

Но Лихо не смеялся, не отстранялся и не прерывал. Просто слушал. Притом слушал внимательно, будто мои глупые переживания действительно имели какое-то значение. Даже неловко стало.

– Ну и закончилось все тем, что Томиру заперли в темнице, пока старейшина не придумает способ проверить ее, или пока не появятся новые доказательства. – Я перевела дыхание и добавила: – Поэтому я пришла к тебе за советом. Как можно опознать колдуна, не причиняя вреда человеку? А то ведь вдруг женщину ни за что начнут раскаленным железом жечь и в пруду топить…

Лихо задумчиво глядел на меня какое-то время, потом вдруг его губы тронула печальная улыбка.

– Думаешь о других, в то время как у тебя самой произошло несчастье… Ты станешь хорошей волховкой, Огниша. Надеюсь, помощь людям принесет в твою жизнь немного света. – Он поднял голову к небу, чья хмурая серость лишь слегка проглядывала сквозь густые листья и ветки. Заметил: – Скоро начнется дождь. Идём. Не хочу, чтобы ты промокла. У меня есть убежище на случай долгого сна. Там и отвечу на все вопросы.

Дождавшись моего кивка, Лихо развернулся и махнул рукой. Ступал он беззвучно, и для меня это было загадкой. Он не был похож на бесплотных навьих духов и имел вполне осязаемое тело. Однако ветки трещали только под моими ступнями.

Подумалось: столько неизвестного и удивительного в мире, с чем я могла бы даже не столкнуться, если бы не случай. Смерть волхва подтолкнула к открытию этого нового. Было ли так задумано богами с самого начала?

Ветер протяжно завыл в листве, заставляя поежиться. Я плотнее укуталась в епанчу и попыталась припомнить, когда в последний раз был настолько холодный день в начале лета. Кто-то из селян, несомненно, сочтет плохую погоду ещё одним признаком колдовства. А было ли так на самом деле? Кто знает. Но, похоже, предстоит ещё одна грозовая ночь. Колдовская. И если наутро в селе не найдут мертвых животных, скорее всего, лишь уверятся в том, что Томира виновна.

Я протяжно вздохнула и постаралась прогнать тяжёлые мысли прочь. Пока не буду уверена точно, колдунья она или нет, не хотелось думать о женщине плохое, но также и не следовало считать ее невиновной. Ведь всякое может быть…

Тем временем мы подходили к огромному дубу. Из груди вырвался восторженный вздох при виде настолько древнего и величественного дерева. Его ствол в обхвате был, наверно, шести саженей – больше, чем любой виденный прежде дуб. Темную, почти черную кору с глубокими трещинами густо покрывал мох, а с низких раскидистых ветвей свисали серыми нитями пучки лишайника, который звался у нас лесной бородой.

Лихо провел рукой по зелёному покрову коры, зацепился за край и потянул. Мох поддался, отошел в сторону, словно полог шатра. Взору открылась спрятанная за этим мхом расщелина.

– Чудеса… – ошарашенно протянула я, на что Лихо только улыбнулся и жестом пригласил внутрь.

Первыми в расщелину устремились болотные огни, которые все это время сопровождали нас. Следом ступила и я. Пришлось пригнуть голову на входе, но внутри оказалось на удивление просторно. Дерево смыкалось над головой на расстоянии вытянутой руки, образуя природный свод. Землю устилал ковер пушистого мха. Пространство освещали огни, которые неспешно кружили под сводом. Здесь было тепло и тихо, даже уютно, а места хватило бы, чтобы с удобством растянуться и подремать.

– Вот и дождь, – сказал Лихо, усаживаясь напротив. – Не слишком подходящее время для прогулок по лесу.

И правда, снаружи доносился мерный шелест, с каким капли бьются о листья. Пока ещё слабый, но со временем дождь только усилится.

– Знаю. Я специально взяла накидку с капюшоном, но здесь, конечно, гораздо уютнее, чем стоять и мокнуть снаружи. – С интересом оглядев окружение, я обратилась к нечисти. – Значит, здесь ты, хм… впадаешь в спячку?

– Можно и так сказать, – усмехнулся Лихо. – Думаю, это необычный дуб. Ни разу в него не ударяли молнии, не падали на него деревья во время ураганов. А ещё на дуб нельзя натолкнуться случайно. Нужно знать, где искать. Здесь безопасно. Поэтому, Огниша, – он внимательно взглянул в глаза, а тон сделался серьезным, – если тебе когда-нибудь понадобится укрытие – место, где тебя никто не потревожит, – можешь прийти сюда.

– Хорошо, – кивнула я, – спасибо тебе.

Мы сидели напротив, подогнув колени и облокотившись о дерево. Холодный желтоватый свет болотных огней разбавлял тьму, а снаружи свистел ветер и шумел дождь. Это напомнило давние времена, такие же дождливые вечера, когда мы с сестрами забирались под стол в ожидании скоройгрозы, кутались в матушкины платки с ее особым материнским запахом. Сразу становилось спокойно и совсем не страшно грохочущего в небе меча бога грома.

– Говорят, в грозовые ночи колдуны становятся сильнее, – я припомнила рассказы друзей, – и, говорят, что их можно опознать.

– Это правда. Однако не обязательно ждать грозы. Если заглянуть колдуну в глаза в самый темный час – час перед рассветом, можно увидеть перевернутое отражение. Это и есть верный признак. А ещё, когда он использует силу, тень раздваивается. Если проткнуть тень раскаленным железом, можно лишить колдуна силы.

– И тогда он станет простым человеком? – с надеждой предположила я.

– Нет. Нет, конечно. Он останется колдуном без силы, способным видеть духов, но не способным от них защититься, который в любом случае обречен после смерти обратиться в нежить.

– Вот как…

– Так что не стоит ждать, пока он умрет сам. Нужно сжечь, чтобы не смог обратиться.

При мысли о горящем на костре живом человеке по телу пробежала неприятная дрожь. Я тихо проговорила:

– Пока мне приходилось видеть лишь погребальные костры. Надеюсь, так и не увижу на нем живого…

– Разве ты не хочешь, чтобы колдуну досталось по заслугам? – удивился Лихо, а я покачала головой:

– Это жестоко. Желать кому-то вреда – лишь вредить себе. К тому же, чужими страданиями все равно не вернуть потерь. Да, я все ещё злюсь, и горько оттого, что произошло с нами, но… – я пожала плечами и невесело усмехнулась. – Наверно, я слишком мягкая для всего этого.

– Мягкость не значит слабость, – возразил Лихо. – Думаю, таких как ты – кто способен с одинаковым уважением относиться к чужим жизням и не измерять их важность понятиями “враг” и “друг” – найдется немного. И это удивительное качество. – Лихо как-то по-особенному взглянул на меня и тихо добавил: – Ты удивительная, Огниша.

Стало вдруг жарко, сердце ускорилось и запылали щеки. Я спрятала руки в складках ткани, потому что пальцы задрожали от волнения. Надо ли что-то ответить? Голова опустела, и только одна фраза вертелась там, повторялась, как эхо в колодце.

Ты удивительная.

Так и не нашлась с ответом. Сидела, молча глядя на нечисть, а внутри теснилось столько всего разного. Переживания и чувства, которым не могла найти названий, или не хотела. Хотела только, чтобы он сказал это ещё раз.

– Что это, Огниша? О чем ты сейчас думаешь? – прервал молчание Лихо. Голос его показался озадаченным.

– А?

Он склонил голову набок, прикрыл глаз.

– Просто это так… необычно. Я хорошо разбираюсь в страхе, горечи и ненависти. Это то, что люди обычно испытывают при моем упоминании. А все остальное для меня новое, не такое отчётливое. Вот и хочу понять, что у тебя на душе.

Стало одновременно и неловко, и грустно. Неловко, потому что сама ничего не могла понять, а грустно, потому что никто не заслуживает такой судьбы.

– Теплота, – ответила я с некоторым смущением. – Благодарность. Думаю, что-то такое. Нам, людям, часто сложно понять даже самих себя. Да, теплота – самое точное.

– Теплота… – задумчиво протянул дух, будто пробуя слово на вкус. – Кажется, понимаю. Кажется, мне тоже тепло.

_________

(1) - Очелье - это твердая лобная повязка. Очелья бывают из бересты, вышитые из ткани, металлические.

(2) - Епанча - широкий тяжёлый безрукавный круглый плащ с капюшоном.

Глава 12. Час перед рассветом

Сквозь шум дождя и завывание ветра пробивался едва слышимый плач. Он шел из-под земли, из глубокой ямы, накрытой сверху кое-как сколоченным настилом из жердей с вырезанной в центре дверью. Темница, в которую отправляли провинившихся.

Конечно, в такую ночь ее никто не охранял. С вечера потемневшее раньше времени небо озаряли вспышки молний, лил дождь сплошной стеной. К середине ночи Перун поубавил свой гнев, но все же, будь у меня выбор, я бы лучше осталась в теплом и защищенном от непогоды сердце древнего дуба, а не бродила по притихшему селу, постоянно озираясь по сторонам, будто замышляю нехорошее.

Ноги промокли до колен, рубаха липла к телу и хлюпала при каждом шаге. Даже епанча из плотного войлока начала потихоньку уступать дождю. Но стоило только поравняться с темницей – собственные неудобства показались не такими уж серьезными.

Вода все это время лилась вниз сквозь многочисленные прорехи настила, и на дне ямы наверняка набралось достаточно воды. Пленница провела всю ночь под ледяными струями, без возможности поспать или хотя бы просто укрыться от непогоды. От ее жалобного плача сердце сжималось, и я надеялась, что скоро смогу помочь Томире, если окажется, что она всего этого не заслужила. Но для начала следовало поговорить со старейшиной Доброгостом.

К его избе пришлось пробираться практически на ощупь. Из-за плотных дождевых туч небосвод казался таким же черным, как и все вокруг. От факела толку не было, и единственное, что помогало мне в пути – это дар белого таленца. Как стемнело, я распрощалась с Лихо и отправилась искать заветное растение. Благодаря ему зрение странным образом изменилось. Я различала больше оттенков темноты. Постройки, деревья, чуры богов или камни, что попадались на пути – все были темными, но темными по-разному.

Яма для заключения находилась недалеко от избы старейшины, у края его двора. Совсем скоро я добралась до жилища – широкой двухэтажной громады, обозначенной грохотом бьющего по черепице дождя.

Двери селяне запирали редко. Вот и его дверь оказалась незапертой, хотя после истории с колдовством можно было ожидать иного. Я осторожно пробралась в тепло и сухость сеней и с облегчением вздохнула: даже не пришлось лезть через окно.

В избе было чисто и просторно. Деревянные высокие полы с подполом, как у кузнеца, большой стол посередине и четыре окна. По бокам у окон висели расшитые узорами рушники, на стенах венки из ароматных трав. Пахло опарой на расстойке, хлебом и фаршированной щукой, и мне больших усилий стоило не отвлекаться от главного на мысли о еде.

В большой, хорошо натопленной комнате на полках и полатях вдоль стен спали люди. Их мерное дыхание, сопение и свист заглушали шум моих шагов. Сердце ускорилось от волнения, что кто-то проснется и поднимет крик. К тому же, было совестно вот так вот врываться посреди ночи в чужое жилище. Но необходимо.

Я нащупала сальную свечу на столе, зажгла ее и огляделась. Старейшина Доброгост спал на низком полке у печи. Склонилась над ним и тихонько потрясла за плечо.

Старик пробудился не сразу. Заворчал, сморщился, прикрывая непривычные к яркому свету глаза. Прохрипел:

– А? Что такое?

Я приложила палец к губам и зашептала:

– Тш-ш… Все хорошо, старейшина. Это Огнеслава, дочь Ладимира и Горицы. Узнали?

Старец поморгал немного, прогоняя остатки сна, спустил ноги на пол и хмуро глянул на меня.

– Что ты здесь…

– Прошу прощения, старейшина, но это важно. Касается колдуньи.

– А до утра не могла подождать? – недовольно проворчал он.

– Не могла.

Я поднесла свечу поближе к его лицу, так, чтобы стали видны влажно поблескивающие глаза и мое в них отражение. Затем приблизила свечу и к своему лицу.

– Слышали про отражение в глазах колдуна?

– Ну.

– Видите свое?

– Ну, – снова кивнул старейшина и насупился: – Ты что же, разбудила меня посреди ночи, чтобы проверить россказни селян?

– Нет. Пошли, расскажу кое-что важное.

Старец проворчал что-то, но все же поднялся со скрипом в коленях и пошел следом за мной в сени. Там, за закрытой дверью, можно было говорить свободно и не бояться разбудить кого-то ещё.

– Мне нужно было проверить вас, – объяснила я, когда Доброгост закрыл за спиной дверь, – прежде чем рассказать. Никто этого не знает и знать не должен – даже моя матушка.

Старейшина скрестил на груди руки, обтянутые тонкой кожей, покрытые пятнами и седыми волосками. Поджал недовольно губы.

– Да не томи, Огнеслава.

Вздохнула, собираясь с духом, и проговорила, серьезно глядя старейшине в глаза:

– Я учусь волхованию, готовлюсь стать на замену Рябине. Никто не знает, потому что боюсь, что колдун навредит.

– И к чему это мне посреди ночи?

– К тому, что точно знаю, как проверить, колдунья Томира или нет. – Снова подняла свечку повыше. Блики рыжего пламени сверкнули в глазах старика. – Заглянуть в глаза в час перед рассветом. Это не россказни, это правда. Нужно идти сейчас.

Доброгост только невесело хмыкнул.

– С чего мне тебе верить?

– У меня… дар есть. Как у Рябины. Слышу травы и деревья, гадов и птиц… Вы верите мне? Нужно спешить, пока рассвет не настал. Если вы увидите отражение в глазах женщины, скажете людям – они поверят, прислушаются. Это верный способ, и боль женщине причинять не придется.

Доброгост пожевал губы в задумчивости. Лицо его смягчилось, он понизил голос и доверительно сообщил:

– Между нами, я и сам не верю, что Томира колдунья. Но как доказать без волхва? Все же его слово было бы весомее в таких вопросах. – Потом кивнул, положил руку мне на плечо и устало добавил: – Хорошо, сходим с тобой посмотреть ей в глаза. Не знаю, почему ты так хочешь ей помочь, но будь готова, что люди не всегда умеют принимать правду. Все напуганы. Даже если она не колдунья, люди уже не отстанут. Пока что все против нее.

– Но не пойдут же они против вашей воли? – нахмурилась я, а старик тяжело вздохнул и развел руками.

– Я лишь старейшина, а не князь и не хозяин им. Коли захотят, они по-своему поступят.

Тревога в душе только усилилась оттого, с какой беспомощностью он это сказал. Но делать нечего. Доказать или отмести обвинения – единственное, что мы могли. Я накинула капюшон епанчи, с которой уже порядком натекло под ноги, и с сожалением вздохнула:

– Может, и не надо было рассказывать всем про волхва. Может, так народ был бы поспокойнее…

– Во все времена найдутся люди легковерные, – откликнулся Доброгост, – готовые принять первую же сплетню за чистую монету. Найдутся и завистливые, которым только дай повод навести клевету на соседей. Если сейчас не найти виновного, они будут продолжать тыкать друг в друга пальцами, искать колдовство там, где его нет. Этого я опасаюсь, дитя. Может, рассказав, мы подняли ил со дна, но так хотя бы у людей появился шанс защитить себя.

Я наблюдала молча, как старейшина накинул плащ на худые плечи поверх длинной ночной рубахи и надел сапоги. Потом, когда он поднялся, заглянула в глаза и мрачно заметила:

– Не думаю, что чертополох и ежевика в окнах действительно кого-то защитят.

Доброгост забрал у меня свечу, зажёг факел и первым вышел в ночь. Мы быстро пересекли двор, хлюпая по лужам. Затем старейшина вручил мне факел, а сам принялся возиться с люком темницы. Со скрипом дверца откинулась в сторону, огласив тишину глухим ударом. Плач из ямы оборвался. Доброгост приволок от сарая грубо сколоченную из жердей лестницу и опустил ее в яму с криком:

– Посторонись!

Он первым начал спуск, а я склонилась с факелом над ямой. Света от него было немного. Пламя трепетало под порывами ветра, грозясь вот-вот погаснуть.

Следом по скользким от дождя ступенькам спустилась и я. Ноги коснулись дна и тут же увязли в грязи, брызги полетели во все стороны. Яма глубиной была в два человеческих роста, но узкая. Троим здесь уже становилось тесно. Гладкие стены, вырубленные в глинистой почве, не давали возможности выбраться из ямы самостоятельно. Обычно здесь никто и не задерживался более чем на одну ночь в наказание за мелкие преступления вроде пьяных драк.

В углу вжавшись в стену сидела женщина. Она куталась в покрытый грязью и промокший плащ, который почти и не защищал от непогоды, но все же это было лучше, чем оставить ее в одной рубахе. Я мельком глянула на старейшину: неужели, это он ее пожалел?

Томира подняла к свету бледное, испуганное лицо с разводами от грязных пальцев. Она стучала зубами, тело сотрясала крупная дрожь. Выдавила тонким голосом:

– Что… что вам нужно?

Когда старик приблизился к ней, она вскинула руки, желая защититься.

– Ну-ну, спокойно, – пробормотал Доброгост, – мы тебе зла не сделаем. Давай-ка факел.

Я тоже приблизилась к пленнице и поднесла к лицу свет. Томира снова принялась скулить, с непониманием и опаской оглядывая нас круглыми, опухшими от слез глазами.

Сердце замерло в ожидании, когда я вгляделась в ее серые, водянистые глаза. В отражении играли блики пламени, и мой темный силуэт очертился там, вполне обычный, такой, какой и должен быть.

Мгновения шли, ничего не менялось. Мы переглянулись со старейшиной и одновременно отстранились от пленницы.

– Простой человек, – заключила я, а Томира вдруг громко всхлипнула.

– Да, вижу.

– А если кто засомневается, пускай сам заглянет ей в глаза.

– Было бы все так просто, дитя… Когда люди напуганы, правда – последнее, что их волнует.

– Так вы отпустите ее?

– Отпущу. Утром и при свидетелях. Расскажу про отражение. А если кто-то снова найдет мертвое животное или ещё что – это только подтвердит мои слова в глазах людей. Но если не найдут… Даже и не знаю. Слышишь, Томира? Придется тебе до утра потерпеть, но потом пойдешь домой, даю слово.

Женщина только хлюпала носом и растерянно моргала. А я, глядя на нее, чувствовала одновременно и облегчение, и тревогу. Колдун так и остался неизвестным, и как искать его, у меня пока не было мыслей.

Мы поднялись наверх и снова заперли женщину. Подумалось, что после сегодняшнего она сляжет с простудой, и в голове тут же появился рецепт лекарственного сбора, будто я знала его всю жизнь. Удивительный все же этот дар.

– Старейшина, – окликнула я, прежде чем он развернулся к дому. – Не говорите никому про меня.

– А не лучше ли было бы тебе открыться людям? Смогла бы помогать им, а они, глядишь, и успокоились бы немного.

– Да какая там польза… Начнут ещё саму в колдовстве обвинять. Давайте лучше решим, как колдуна искать.

– А как? – устало откликнулся он. – Ходить ночами по избам, людей тревожить? Тут нужна осторожность, Огнеслава. Если он почувствует опасность, начнет действовать активнее. А пока у нас лишь несколько мертвых животных. Можно и стерпеть. – Взгляд старейшины стал тяжёлым из-под густых нахмуренных бровей. С серьёзностью и даже предостережением он добавил: – Так что не лезь ты в это, девочка. С божьей помощью справимся. А про тебя, так и быть, людям говорить не стану.

Он коротко сжал плечо на прощание и побрел прочь. Совсем скоро пламя факела – единственный источник света – потонуло в густом непроглядном мраке. Озябшими от холода пальцами я вцепилась в сырую накидку в надежде защититься хотя бы от колючего, пробирающего до костей ветра и тоже поспешила к дому.

Усталость давала о себе знать. Едва хватало сил, чтобы переставлять ноги. Они казались тяжёлыми, словно на них болтались не мокрые куски ткани с налипшей дорожной грязью, а железные башмаки.

А на сердце полегчало лишь отчасти. Мучили многочисленные вопросы. Правильно ли поступила, доверив тайну старейшине? Он казался порядочным человеком, справедливым. Даже плащом поделился с предполагаемой колдуньей. Значит, было в нем сострадание. Но почему посоветовал не искать колдуна, не злить его? Может, несколько смертей в год, которые я и сама вначале посчитала случайными, в масштабах села казались ему малостью? Или, может, он просто не знал, что делать, если действительно удастся выследить колдуна? Как бы пригодился сейчас мудрый совет волхва…

Подумалось о подкладах и о том, что можно понемногу и втайне снимать проклятия с отмеченных дворов, не рискуя привлечь нежелательное внимание. Учиться пользоваться даром и набирать силы. Наблюдать.

Скоро праздник летнего коловорота, день Купалы, когда селяне по обычаю соберутся на капище. Во тогда-то и будет понятно, за кем стоит приглядывать особо. Если кто в круг богов не сможет зайти – значит, или проклятие на нем, или тяжёлая вина.

Наконец, хоть какие-то намётки плана. Немного приободренная этой мыслью, я зашла на родной двор. Край небосвода посерел к тому времени, и в полумраке обозначились очертания построек, размытые туманом и пеленой мороси.

Взгляд зацепился за опустевший сарай, и на душе снова стало тоскливо. Дом, где я выросла, всегда казался надёжным местом, уютным и милым сердцу. Но теперь он стал грустным, неприветливым. Теперь он не мог защитить от невзгод.

Внутри было все ещё тепло, но печь, видно, никто не топил со вчерашнего утра. В замешательстве я оглядела пустой стол, очерченный тусклым светом из щелей в ставнях. Когда последний раз ела? А когда готовила матушке? Неужели, происходящее в селе и новый знакомый так меня увлекли, что стала забывать о семье?

– Вернулась-таки? – раздался рассерженный голос матушки. Я вздрогнула и обернулась, но в темноте не могла её видеть. – А я уж думала – все, сгинула моя бедовая в том же болоте, где и отец.

– Я…

– Что, снова сказочку заведешь, что с парнем была? Не стыдно мать-то обманывать, а? От тебя за версту нечистью и лесом несёт. Я этот запах знаю. Рябина такой же был. Ну, права я? В лес опять ходила?

Мгновение я растерянно гадала, что бы ответить, но голова как назло была пуста. Со вздохом пришлось признать:

– Ходила.

– Зачем же на этот раз? Болотника что-то не видать.

– Не сердись, матушка, – устало отозвалась я, скинула епанчу, а вместо нее закуталась в платок.

– А я знаю зачем! – гневно воскликнула она и зашлась хриплым кашлем. Когда приступ отпустил, заговорила уже тише, но каждое слово сочилось злобой и затаенной обидой: – Лесные духи глаз на тебя положили, тянут в своё обиталище, а ты и рада. Кого ты там встретила, в чаще, а?

Я хмуро поджала губы. Не хотелось ни отвечать ей, ни спорить. Все равно ведь не поймет. Хотелось только отдохнуть, но матушка не унималась.

– Молчишь. Видать, права я. Нечисть тебя в лес тянет. Знаю я таких. Скучно духам, вот и забавляются с людьми. В доверие втираются, предлагают исполнение желаний, или показать, где клад зарыт, или ещё что. Но что бы ни обещали они – не верь. Духам лишь одно нужно: жизнь человеческая. А если для начала они эту жизнь как следует подпортят, так ты им ее на блюдечке сама принесешь.

– Да много ли ты знаешь про духов… – с досадой бросила я, укладываясь на полок. Матрас привычно зашуршал соломой. Я с наслаждением распрямила гудящие ноги и приготовилась уже погрузиться в сон.

– А ты-то сама много знаешь? Я уже долго живу, всякое повидала. Так что прошу: не ходи больше в Чернолес! – жалобно и с отчаянием простонала матушка. – Если не духи тебя погубят, так соседи изведут, в колдовстве заподозрив. Разве не видишь сама: в селе неспокойно. Нельзя лишних проводов для пересудов давать. А ты все как назло делаешь. Стоит кому-то увидеть, как ты бродишь в грозу в предрассветный час…

– Ничего не случится, матушка.

Глаза слипались, мысли сделались вязкими. Какую-то тревогу принесли слова матушки, но я уже не могла ни на чем сосредоточиться. Услышала только ее протяжный, полный беспокойства вздох.

– Ох, горе ты, горюшко…

Глава 13. Белое на зелёном

Вода в речке все ещё была холодной. Быстро немели пальцы и ступни, а полоскать рубахи приходилось долго. Чтобы пятна отстирывались лучше, я оставляла их на какое-то время в воде, смешанной с отваром мыльного корня, потом наматывала на палку и терла о камень. Полоскала и снова терла, и так до тех пор, пока не сморщится от воды кожа на пальцах, пока покалывание в ступнях не перерастет в жжение.

Последняя на сегодня рубаха отправилась в камышовую корзину, я выбралась на берег и устало провела ледяной рукой по лбу.

Утро радовало теплом. Яркие солнечные лучи блестели на воде и слепили глаза, шуршала осока под редкими дуновениями ветра. Разноцветные стрекозы носились над берегом и иногда подлетали так близко, что можно было разглядеть их необычные крупные глаза.

Одна ярко-синяя как раз вилась вокруг. Я вытерла руку о подол и медленно потянулась к ней. Стрекоза зависла над побелевшим от воды пальцем, а потом опустилась. Крохотные лапки защекотали кожу, четыре прозрачных крыла раскинулись в стороны. Я затаила дыхание, с детским восторгом разглядывая ее.

– Фу, гадость.

Стрекоза вспорхнула и умчалась, а я с укоризной глянула на Милану. Девушка сидела рядом с мокрой рубахой в руках и брезгливым выражением.

– Странная ты какая-то в последнее время, – заметила она, возвращаясь к прерванной работе.

Я возражать не стала. Глядела на танцующих вокруг стрекоз и пыталась различить их голоса. Пока получалось плохо. Сидящая по другую руку Беляна проследила за моим взглядом и улыбнулась:

– Так их много сегодня. Вылезли на солнышке погреться после дождя.

А Нежана усмехнулась:

– Колдовство!

Подружки рассмеялись. За эти несколько дней селяне все подряд стали объяснять колдовством, так что изначальный зловещий смысл слова затерялся среди повседневных мелочей. “Колдовство” звучало на каждом шагу и летело из каждого дома.

Нежана отложила рубель и палку с обкатанной рубахой, покрутила плечами и обернулась к нам.

– А если серьезно, и правда странное что-то происходит. С тех пор, как старейшина сначала закрыл в яме, а потом выпустил Томиру, больше не находили мертвых животных. Хотя подклады до сих пор находят то в одном дворе, то в другом.

– И что в этом странного?

– Хоть старейшина и объявил, что проверил ее – заглянул в глаза, но он ведь не волхв. Мог и ошибиться. Вдруг она просто затаилась на время? Так многие думают, слышала разговоры соседей.

Я кинула хмурый взгляд на холм, где раскинулось село. Все случилось именно так, как и говорил Доброгост. Люди не захотели принять правду. Не все, конечно, но многие. Они роптали, недовольные, что женщина так и не получила наказание за кражу сливок. Люди обходили ее стороной, плевали через левое плечо, едва завидев, и на поле не пускали, боясь, что она навяжет узлов на колосьях.

– А думали вы, каково ей терпеть все это? – угрюмо проговорила я. – Ни за что посадили в яму во время грозы, ещё и сжечь хотели из-за молока. Бедная женщина теперь из дома выходить боится.

Беляна потупилась, явно сочувствуя женщине, Милана только хмыкнула, а Нежана недовольно скривилась.

– Зря ты защищаешь ее, Огниша. Может, это и не Томира в твоем сарае похозяйничала, но явно она что-то знает. С нечистью сговаривается. Иначе как объяснить, что у нее в доме достаток? Ведь сажает ровно то же, что и остальные, и работает столько же. – Девушка задумалась на миг и усмехнулась: – Наверно, кикимору подкармливает, чтобы та ей помогала.

– А может, у нее просто рука лёгкая, – отрезала я.

Неприятно было слушать домыслы селян, да ещё и из уст подруги. Я все представляла себя на месте Томиры, думала: стоит кому-то заметить, что в Чернолес хожу, и обо мне начнут судачить, и от меня подружки отвернутся. Страшно становилось от этого.

– Ладно, а тот мальчик, сын кузнеца, – упрямо продолжала Нежана. – Как объяснить, что он поправился, как только на Томиру стали думать? Он ведь сильно болел – помните? Лежал в беспамятстве и, вроде, лихорадка у него была. А теперь вдруг выздоровел! Будто кто порчу с него забрал.

– Но колдун не умеет снимать свои чары, только наводить, – напомнила Беляна. – Думаю, Макошь мальчику помогла. Так ведь твоя сестра говорила, Огниша?

– Так.

– Почему же тогда другим не помогает? – Милана недоверчиво прищурилась. – Бабы целыми толпами теперь ходят в осиновые рощи, носят туда хлеб с медом и творог.

– Боги не откликаются на каждую просьбу. Да и лучше не тревожить их по пустякам.

– А ещё странно, – снова вступила Нежана, – что вороны чуть ли не каждый день над двором кузнеца летают, сидят на изгороди и крыше. Видели? А ни у кого больше не сидят! Я-то думала – это знак…

Ее слова заставили задуматься. Ведь и правда летали черные птицы над кузницей, хоть и не каждый день.

– Может, и знак, но не такой, как мы подумали. А может, они просто на зерно слетаются.

– Ну да! Что-то я не видела, чтобы они на землю садились.

Ответа у меня не было.

Несколько дней прошло с той грозовой ночи, но беспокойство по-прежнему сидело внутри, никак не желало уходить. Уже ставшая привычной спутницей смутная тревога терзала душу. Предчувствие чего-то нехорошего. Оно то отступало, то возвращалась с новой силой, но никогда не исчезало совсем.

Я кинула взгляд на избу кузнеца, стоявшую чуть дальше вниз по реке. Решила: надо наведаться к сестре, самой осмотреть дом и двор. Провести охранительные обряды, Слово сказать, пока ещё дышала во мне сила белого таленца.

Только подумала – как двери избы распахнулись. Присмотревшись к высокой широкоплечей фигуре, узнала Бушуя. Кузнец вышел со двора и тяжёлым шагом, ссутулившись направился к селу по тропе, что как раз проходила недалеко от речки.

Я поднялась, чтобы поприветствовать его и справиться о здоровье Млада. Заметив меня, он остановился напротив и махнул рукой, и я поспешила к нему по заросшему сочной зеленью пологому берегу.

– Что такое, Бушуй? – с тревогой спросила я, вглядываясь в поисках ответа в его потемневшие глаза. – Снова с мальчиком что-то?

Кузнец выглядел потерянным. И мрачным, что грозовая туча. Взгляд его метался по сторонам, иногда задерживаясь на мне. Он все беззвучно открывал рот и закрывал, как выброшенная на берег рыба. И от этого беспокойство только возрастало внутри, грозилось перерасти в страх.

Я приблизилась на шаг, почти вплотную, почувствовала исходящий от него запах пота и железа, и ещё другой, очень знакомый. Прохрипела едва слышно:

– Что такое?

Бушуй обхватил ладонями мои плечи, взглянул в глаза. Выдохнул:

– Зоряна, сестра твоя. Я как раз к Горице шел, чтобы сказать… Морена забрала ее.

В избе пахло хвоей. Свежий смолистый аромат наполнял комнату, заглушал собой все прочее. В центре на пышном ложе из еловых веток лежала сестра. Ещё влажные после омовения волосы покоились на плечах, аккуратно расчесанные. Белая погребальная рубаха казалась такой яркой, словно сотканной из снега. А утратившая краски кожа такой гладкой, ненастоящей.

Вокруг стояли люди. Одинаковые нечёткие лица, одинаковые выцветшие фигуры. Я не замечала их, не различала. Видела только единственное яркое пятно, неподвижное посреди серых теней.

Белое на зелёном. Так выглядит смерть.

Я пришла в их дом – дом моей сестры – когда все уже было готово. Я не обмывала ее, не расчесывала волосы. Зоряна вышла замуж – и перестала быть частью нашей семьи. Забота о ее теле легла на плечи почти незнакомых мне женщин. Ладили они при жизни? Смогла ли сестра найти среди них верных подруг, обрести новых сестер, или они просто терпели друг друга, вынужденные жить под одной крышей? Я не знала. Не знала, потому что не спрашивала. Она вышла замуж – и связь, не слишком-то прочная до этого в силу большой разницы в возрасте, оборвалась вовсе. Я ничего не знала о ней, но надеялась, что новые сестры отнеслись к ней с куда большей заботой, чем родная.

Матушка стояла рядом. Сжимала мой локоть и тяжело опиралась на посох. Ни слова не сказала, пока мы шли сюда. Пока стояли над телом Зоряны. И я тоже молчала. Молчали почти все, только плакальщицы завывали тихо и непрерывно. Они будто плакали за нас всех. Такие же чужие люди, как и большинство здесь. Они выли и стонали, а мне хотелось закрыть уши, выгнать всех и остаться с сестрой. Сказать ей то, что не говорила при жизни. Думала, у нас ещё много времени.

Но времени никогда не много.

Люди, заполнившие комнату, расступились, когда зашли четверо мужчин: Бушуй, двое его братьев и ещё кто-то. Я вцепилась взглядом в Бушуя, приметила хмурые морщины, плотно стиснутые губы и чуть прищуренные глаза. В них была растерянность, недоверие. Он глядел на собравшихся и словно бы спрашивал, что они все здесь делают. Глядел на жену – и ничего не понимал.

Бушуй встретился со мной взглядом, остановился рядом и сжал плечо. У меня дрогнул подбородок. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не начать всхлипывать. Его лицо вдруг стало расплываться перед глазами, но я все ещё чувствовала пронзительный, понимающий взгляд. Он передавал гораздо больше, чем любые слова. Мы разделяли общее горе, но все же оставались одиноки в нем.

Его рука соскользнула с плеча, он поцеловал матушку в лоб и повернулся к Зоряне. По углам ложа уже ждали остальные. Они подхватили жерди, выступающие из-под пышной еловой перины, поставили на плечи. Развернулись, чтобы сестра оказалась ногами к двери, и медленно понесли ее на двор. Скорбящие потянулись следом.

На дворе уже сложили погребальный костер – краду. Высокую, по плечи. Берёзовые дрова выложили прямоугольником, перемежая уровни соломой. По кругу в шаге от крады поставили восемь небольших снопов. Мужчины внесли настил с телом на вершину крады, головой к закату, чтобы уходящее солнце указало душе путь. Потом Бушуй и остальные вышли за пределы круга, где скоро загорится погребальный костер. Теперь до самого завершения обряда к телу мог подходить только старейшина, заменяющий на этот раз волхва.

Непрерывно завывали плакальщицы. Множество людей стояли в молчании и ждали. Наблюдали. Когда лица перестали расплываться перед глазами, я мельком оглядела их. Хотелось знать, кто пришел почтить сестру и проводить ее на пути к следующему миру.

Стояли здесь женщины с заплаканными глазами. Одеты они были в расшитые узорами праздничные одеяния. Волосы прятали под повойниками¹ с обережной вышивкой. Стояли здесь и мужчины в светлых рубахах и разноцветных очельях. Среди женщин я была единственной девицей, а детей не было вовсе – воспрещалось.

Старейшина же стоял раздетый по пояс. Заканчивал приготовления. Он поставил в ноги умершей глиняный горшок с коливом и сыту́ – разведённый в воде мед. В сложенные на груди руки вложил обережные бусы из дерева, речных камней, костей и перьев. А после укрыл тело белой тканью.

Я продолжала глядеть на сестру, даже когда лицо ее навсегда скрылось под белым покровом. Солнце бросало на ткань насыщенные теплые лучи, окрашивая золотом, и это казалось хорошим знаком. Оно готово было вот-вот коснуться краем земли.

Старейшина остановился перед крадой с факелом в руках, монотонно воззвал:

– Прими, Морена, эту душу в свои объятия. Укажи ей проход в свое царство. Сбереги ее на пути к нему. – Повернулся к нам, поднял руки и запрокинул голову. – Мы горды, что знали тебя, Зоряна. Ты останешься в наших сердцах и в глазах своих детей. Твой путь в этом мире окончен, но продолжится в следующем. Так отправляйся же светлой тропой к берегу реки Смородины. Без страха ступай по Калинову мосту, ведь на том берегу уже ждут тебя Предки в дивной своей долине. Однажды мы встретимся вновь.

Я вторила ему тихим шепотом:

– Однажды мы встретимся вновь.

Шепот затерялся среди прочих голосов, но я знала: Зоряна обязательно его услышит.

Старейшина, стоя спиной к краде, отвел руку с факелом, пока не упёрся в дерево. Солома занялась быстро, затрещала в вязкой тишине. И вот яркое рыжее пламя охватило краду, начало лизать сухие берёзовые жерди. А яркое рыжее солнце коснулось краем горизонта, расцветило прощальными лучами лица и глаза, заиграло на влажных дорожках слез.

За нашими спинами раздались первые звуки дудки-жалейки, пронзительные, похожие на плач. Потом и гусли подхватили мелодию. Старшие женщины затянули погребальную песню, медленную и грустную. Постепенно ее подхватили и другие, и вот уже каждый пел, вкладывая в нее что-то своё. Низкие и высокие голоса, хриплые и звонкие. Одни дрожали, а другие тянули уверенно. Все они сливались в одно вместе со звуками гуслей и жалейки, с треском пламени и криками птиц. Ветер подхватывал песню и уносил прочь, туда, где ее услышат сами боги.

Старейшина поджёг и снопы вокруг, и жаркое, буйное пламя взвилось к небесам. А крада разгорелась уже как следует. За пляшущими языками и густым серым дымом почти не видно было тела Зоряны. Мы пели с устремленными к небу взглядами, провожая душу в путь.

Широкий столб темного дыма терялся высоко в облаках, окрашенных закатом. Хороший знак. Лёгкий путь.

Прощальные песни закончились, плакальщицы умолкли. Кончилось время скорбеть, настало время праздновать.

Я совсем не хотела праздновать. Знала, что нужно: так душе будет спокойнее на той стороне. А если горевать без конца, она может и остаться.

Знала, что смертью ничего не заканчивается, и что впереди Зоряну ждёт что-то новое: пиры в долине Предков, песни в кругу богов, или, может, скорое перерождение здесь, в Яви. Новое тело и новая жизнь.

Надо было отпустить ее и праздновать, но я не могла. Это казалось несправедливым. Нить ее судьбы оборвалась на середине, а вместе с ней сгинули и все те дни, месяцы, годы, которые были ей предназначены. Как можно просто забыть это и праздновать? Не зря ведь мы так сильно цепляемся за жизнь и так сильно страшимся смерти.

Люди вокруг потихоньку расходились, тянулись к столу, чтобы поднять кружки с медом и выпить в честь покойной. А я все стояла и глядела на костер. Жар лизал щеки и сушил слезы, ветер трепал подол рубахи и повязанный на голову платок.

Сегодня я надела самое красивое очелье с металлическими подвесками-ряснами в виде заключённой в круг птицы. Когда-то эти рясны сделал молодой кузнец Бушуй в подарок всем сестрам и матушке.

Когда-то это самое очелье я надевала на свадьбу Зоряны.

Матушка сжала мою руку, и я повернула к ней растерянное лицо, горячее от жара костра.

– Довольна ты? – холодно прошипела она, а я едва удержалась, чтобы не отпрянуть. – Вот, к чему приводят игры с лесными духами.

Перехватило дыхание, липкий холод пополз вверх по спине. Пальцы задрожали, и я сжала ткань рубахи в надежде унять дрожь. Севшим голосом выдавила:

– В каком это смысле?

Матушка глядела с осуждением. С горькой обидой и едкой злобой. Такой я не видела ее даже в худшие дни после смерти отца.

– Думаешь, я такая глупая, чтобы не догадаться? Чтобы не сложить одно с другим? Сначала ты пропадаешь в лесах, потом ходишь к ней. Ее сын выздоровел, хотя не должен был без помощи знающего. Вмешалась в судьбу, а? – Она крепче, до боли стиснула руку и дернула меня к себе. Тихо и яростно прошипела: – Ты просто глупая девчонка. Проклятие нельзя снять, будто его и не было. Оно обязательно найдет себе жертву. Об этом сказала тебе твоя нечисть, когда обещала чудесное спасение мальчика?

После долгого пронзительного взгляда матушка бросила руку, отвернулась и медленно побрела к столу, опираясь на посох. Я так и осталась глядеть ей вслед, ошарашенная, испуганная. В сердце плескалось чёрное горе, густо приправленное теперь виной.

– Что это она? – раздался рядом пустой голос Бушуя. – Злится?

– Злится, – хрипло согласилась я. Голос дрожал от обиды на матушкины слова и от страха перед тем, что могу услышать. – А ты злишься?

– За что? – по-прежнему пусто и бесцветно откликнулся кузнец. – За то, что Макошь сберегла сына, но не сберегла жену? За то, что ни один из оберегов, какие я делал для Зоряны собственными руками, не сработал? Или за то, что кто-то проклял село? – Наши взгляды встретились, и в его глазах я прочитала запрятанную глубоко скорбь. – Я буду злиться, когда найду на кого.

Внутри все сжалось, скрутилось под невидимыми холодными пальцами. Я помолчала немного и тихо спросила:

– А как это произошло?

– Не знаю. Ночью, наверно. Просто не проснулась утром – и все. – Отчаяние вырвалось наружу вместе с этими словами. Бушуй сжал кулаки и обернулся к костру. – Она была здорова, Огниша. Думала, как провести следующий день. Хотела посмотреть, как Млад впервые на лошадь сядет… Она только что была… А теперь – все. Я не знаю, Огниша. Так не должно быть.

– Да. Да…

Одно общее горе. Сейчас нам не требовалось много слов, чтобы понять друг друга. Хотелось обнять Бушуя, показать, что он не один. Но не стала. Могли неправильно понять. Так и стояли, в молчании глядя на рвущееся к ночному небу пламя, а за нашими спинами люди пели о весёлых пирах на той стороне под стук ложек и бодрые звуки гуслей.

– Я найду того, кто за смерть жены в ответе, – мрачно пообещал кузнец. – Но после. Сегодня не будем горевать. Ради нее. Так что пойдем и выпьем меду, и споём со всеми. Почтим Зоряну доброй стравой. Наверно, она уже ждёт нас за столом.

Я взглянула на Бушуя. Ни ему, ни мне сейчас кусок в горло не полез бы, но пировать нужно. Сегодня мы делали все не для себя, а для Зоряны.

– Ты прав, кузнец. Пойдем.

Люди уже сидели на лавках и бревнах в свете горящих факелов, пили брагу и мед из глиняных кружек. Стол был заставлен яствами, какие по обычаю готовили на пир по умершему – страву. Были здесь закрытые пироги с рыбой, с яйцом и зеленью, блины, сладкий творог и кисель. А во главе стояли нетронутыми плошка с едой, кружка и ложка – для Зоряны.

Когда мы подошли к остальным, старейшина поднял вверх кувшин с широким горлом, произнес:

– Сыта́ – по глотку на каждого, чтобы Зоряну не мучила жажда на пути к долине Предков.

Доброгост отпил сам, после передал Бушую, а он следующему, пока каждый не сделал по глотку сладкой медовой воды. Затем старейшина потянулся к большой деревянной миске, доверху наполненной коливом.

– Коливо – по ложке на каждого, чтобы Зоряна не чувствовала голод на пути к долине Предков.

Снова он первым отведал кушанье, после передал Бушую. Я тоже зачерпнула полную ложку и запихнула в рот. Сладкая каша из ячменя с медом, орехами и маком показалась безвкусной. Проглотила ее почти не жуя.

Следом старейшина взял большое блюдо с блинами, сложенными вчетверо и политыми маковым молоком и медом.

– Ешьте и пейте, и помните, что жизнь и смерть ходят по кругу.

Когда каждый взял по блину, заиграла новая мелодия. Мы пели про солнце, как оно совершает круг и проходит по всем трём мирам: Прави, Яви и Нави, и как душа идёт следом за ним.

Я сидела в стороне и безучастно подпевала. Потом, когда стали вспоминать жизнь Зоряны, молчала. Никак не могла заставить себя улыбнуться и тоже припомнить что-то хорошее. Мысли занимали слова матушки. Не хотелось верить, что она права, но вина уже прочно укрепилась в душе. Было ли у меня вообще право здесь находиться?

Бушуй тяжело опустился рядом и протянул кружку.

– За нее.

Я отпила и поморщилась. Сладковатый с привкусом брожения и ягод мед сразу ударил в голову. На особые события его делали крепким. Пожалуй, был в этом смысл. Люди пили, и так им делалось проще. Они могли веселиться, когда хотелось горевать.

___________

(1) - Повойник – головной убор замужних женщин в виде мягкой шапочки, полностью закрывавшей волосы.

Глава 14. Новое всегда страшит

Как ни старалась, веселиться вместе со всеми не получалось. Я уже отведала и крепкого меда, и браги, но тяжёлые мысли все не желали покидать голову. Кажется, стало лишь хуже. Шутка ли: услышать, как собственная мать обвиняет в смерти родной сестры?!

Народ скоро начал кидать косые взгляды на мое хмурое лицо, поэтому просидела до момента, когда уход не покажется неуважением, и поискала глазами матушку. Она тоже была не слишком весела.

– Я ухожу.

– Уходи, – бросила она, не оборачиваясь.

Снова кольнула обида. Казалось, за последнее время я уже привыкла к ее холодности и отстранённости, а иногда и тихой злости, к ее не всегда справедливым укорам, но сегодня… Все это просто выбило из колеи.

– Сама доберешься до дома?

– Тут останусь до утра. Подожду, пока догорит костер. Соберу хотя бы пепел своей дочери.

Горе слышалось в ее голосе. Горе и бессильная ярость. Отчасти я понимала ее. Иногда проще пережить что-то, когда есть кого обвинить. Оставалось надеяться, что скоро это пройдет, и она не взаправду злится на меня. А ещё надеяться, что злиться не на что. Хотелось утешить ее и побыть рядом, но я знала, что она всегда предпочтет пережить горе в одиночку, чем поделиться им с кем-то, пусть даже с дочерью. Поэтому я оставила ее в покое и побрела прочь.

Голова гудела от шума чужих голосов, натянуто-веселых и хмельных, от дыма костров и от выпитого меда. Короткая прогулка до дома не помогла избавиться ни от звона в ушах, ни от тянущего чувства вины, ни от липкого беспокойства.

Я шла по колено в траве, совсем позабыв о том, что не стоит портить единственное праздничное платье. Сняла платок и очелье, и пряди свободно рассыпались по плечам и спине. Все равно ведь никто не видит. Ветер шелестел в кронах, пели сверчки, и где-то далеко кричали ночные птицы. Мир остался прежним, и все шло своим чередом, но почему-то теперь он казался мне чужим. Равнодушным и бесцветным.

Я остановилась на дворе перед входом в избу, бросила скомканный головной убор на лавку. Совсем не хотелось идти туда. Дышать затхлостью и соломой. Лежать, глядя в потолок в ожидании сна, который все равно не подарит успокоения, а лишь пробудит новую безотчетную тревогу. С почти болезненным удовольствием вспомнилась ночь, когда я впервые попробовала белый таленц. Сон на мягком ароматном мху в окружении деревьев – живых, а не рассохшихся бревен избы.

Вспомнился и Лихо, и древний дуб, в котором расположилось его убежище. Пожалуй, там мне было бы гораздо спокойнее, чем дома.

Я даже сделала пару шагов к лесу, но потом застыла в сомнениях. Стоит ли идти? Матушка и так уже достаточно сердится. К тому же, ее слова о нечисти зародили смуту в сердце. Мне нужны были ответы – любые, пусть даже самая болезненная правда. Но все же я никак не решалась сдвинуться с места.

Тихий двор, полосу бурьяна за оградой и первые деревья очерчивал тусклый свет луны. Вдруг во тьме между стволами зажглись огни. Крохотные, желтовато-оранжевые. Они появились из чащи и закружили у самой кромки Чернолеса. Через несколько мгновений я различила фигуру, темную и почти невидимую во мраке. Болотные огни вились вокруг, высвечивая то седые пряди, то зелёную мантию.

На душе вдруг стало тепло. Не настолько, чтобы забыть печали и обиды, но все же чуточку легче. Ноги сами понесли вперёд, между рядами чахлых посадок, по высокой колючей траве. Я остановилась в нескольких шагах у границы леса.

Напротив неподвижно стоял Лихо. Он не улыбался. Лицо его было печальным, полным сочувствия. Молча мы смотрели друг на друга, а потом он медленно, несмело протянул ко мне руку. Тонкие черные пальцы, едва видимые в окружающей тьме, зависли в ожидании, а я вдруг явственно почувствовала необходимостьприкоснуться к ним, сжать в ладони и поверить, что не одна. А ещё знала, этого мне будет мало.

Глаза почему-то наполнились слезами. Совсем не хотелось показывать их. Я быстро преодолела оставшееся расстояние, обняла его и уткнулась лбом в плечо. Почувствовала через миг, как смыкаются осторожные руки Лихо на спине. Как он прикоснулся холодной щекой к моей макушке. Так трепетно и аккуратно, словно я была хрупкой маленькой птичкой.

Мы долго стояли в объятиях друг друга, холодных и теплых одновременно. Вокруг медленно танцевали огни под музыку ветра. Я тихо плакала, а он гладил по спине и волосам нежными пальцами. От него пахло лесом и сырой землёй, и сам он казался лесом. Это успокаивало.

– Что произошло, Огниша? – спросил Лихо, когда я перестала всхлипывать. – Неужели, тот мальчик?..

– Сестра, – выдохнула я, не поднимая головы от его плеча. – Моя старшая сестра.

– Мне жаль…

Он чуть крепче сомкнул объятия, и все вокруг снова замерло, погрузилось в тишину. Хотелось провести так всю ночь. В надежде, что боль отступит перед чем-то иным. Но я знала, что сколько бы времени ни прошло, она вернётся вновь.

– А почему ты здесь? – спросила хрипло и приглушённо.

Лихо печально вздохнул – его грудь поднялась и опустилась под моей щекой, и можно было даже услышать тихий стук сердца.

– Я почуял смерть прошлой ночью, и потом скорбь. Узнал твою среди многих.

Одной рукой он обнимал меня за плечи, а другой гладил по волосам. А мне в этот момент не нужно было ничего больше, только знать, что есть кто-то рядом. Кто-то надёжный и чуткий, кто понимает мою боль и готов разделить ее.

Но как бы ни хотелось, пришлось оторваться от мягкой мантии Лихо и его холодной груди. Разлепить уставшие глаза. Со вздохом я сказала:

– Хочу спросить кое-о-чем, но давай отойдем подальше. Нельзя, чтобы меня увидели здесь.

Лихо отступил на шаг, спрятал руки под мантией. Вместе мы отправились вглубь леса, а путь освещали болотные огни.

– Мне тут матушка сказала… – слова застряли в горле при одном воспоминании о случившемся. Пришлось сделать усилие, чтобы голос не дрожал. – Сказала, что я виновата. Сказала, что проклятие непросто снять. Вдруг… вдруг мальчик должен был умереть, но я вмешалась в судьбу, и за это расплатилась его мать? Забрала проклятие? – Я вскинула на него требовательный, отчаянный взгляд. Одновременно желала услышать ответ и боялась его. – Это правда, Лихо?

Он долго молчал. Так долго, что поутихшее внутри беспокойство снова расцвело. В молчании и был ответ, которого я так боялась. Пришлось до боли закусить губу и заставить себя дышать глубоко, лишь бы задавить подступающие слезы.

– Такое могло произойти, – наконец откликнулся Лихо. Слова давались ему с трудом, он тщательно их подбирал. – Но ты здесь ни при чем. Порча всегда цепляется к ослабленному человеку. Сначала это был мальчик. Раз он поправился, тебе удалось снять с него зло. Как ты это сделала?

– Я сказала над ним Слово в осиновой роще и омыла солёной водой. Потом сделала заговор над отваром из полыни, коры ивы и листьев сирени, чтобы помочь быстрее справиться с болезнью.

– Там был ещё кто-то в роще? Сестра?

– Сестра…

Он снова замолчал, и осознание свалилось на меня, словно груда тяжёлых камней.

– Значит, матушка права… – прошептала с окончательной, безнадежной уверенностью. – Я просто глупая девчонка. Полезла в чужие дела, толком не разобравшись. Без понимания, как работают проклятия и заговоры. Понадеялась на случай – и вот…

– Не вини себя. Это неправильно.

– Это честно! Я ведь… я…

– Нет, Огниша. – Он остановился напротив. Лицо было серьезное и хмурое, а в голосе такая же неоспоримая убежденность. И сожаление. – Если кого и стоит винить – то меня. Лихо приносит беду. Не зря люди боятся. Не нужно было показываться тебе на глаза. Так много времени прошло, что я стал забывать, как это опасно. Мне захотелось того, чего никогда не получу. Раз за разом я выходил к тебе, прекрасно зная, чем это может кончиться.

Я ответила ему таким же серьезным взглядом.

– То, что происходит в селе – подклады, смерти, болезни – началось давно. Может, год назад, не знаю. Но точно знаю, что все то же самое пришлось бы мне пережить, даже если бы мы не встретились.

Лихо приподнял уголки губ в печальной улыбке.

– Ты слишком добра, Огниша. Я не заслуживаю этого. За все, что сделал от начала своего существования…

– Нет, Лихо, – твердо возразила я. – Мне ты не сделал ничего дурного. Я ведь хорошо понимаю людей и вижу, что ты лучше всех их.

– Людей. Но я – нечисть.

– Это не мешает разглядеть там, внутри, – я легонько дотронулась до его груди, – кое-что очень человеческое. Твою душу. И я думаю, что доброта и понимание – самая малость среди того, что ты заслуживаешь, Лихо.

Он долго смотрел мне в глаза. Лицо застыло, и я не знала, было ли это удивление, благодарность, а может беспомощность. Потом вдруг накрыл мою руку холодными ладонями, поднес к губам и осторожно, едва ощутимо поцеловал. Щеки тут же полыхнули жаром, сердце затрепетало, а по телу разошлась мучительно-сладкая дрожь.

– Благодарю, – улыбнулся Лихо, вновь поднимая на меня взгляд. – Твои слова… Наверно, не стоит упоминать, что мне прежде не говорили подобного. И, наверно, не стоит говорить, что я растерян и счастлив одновременно. Стоит уйти, пока ещё можно. Потому что рядом с тобой я забываю, кто я. – Он выпустил мою руку и прошептал, вложив в слова невыразимую боль: – Я нечисть, Огниша. Ничто этого не изменит.

Я потупилась. Может, и прав Лихо. Стоило послушаться его с самого начала, когда впервые встретились. Молча собрать свой болотник, не задавать глупых вопросов и не приходить больше в Чернолес. Тогда я не помогла бы Младу, но сестра, возможно, осталась бы жива. Вместе с остальными я тыкала бы пальцем в Томиру с криком “колдунья”. Никогда не услышала бы голосов трав и шёпота земли.

Нет, такой путь выглядит куда печальнее.

Я решительно вскинула голову и выпалила на одном дыхании:

– Нет в этом ничего плохого – забыть ненадолго обо всем прочем. Ведь и я забываю. Мир никуда не денется, если мы помечтаем немного о другой жизни. Я совсем не жалею, что мы встретились. Ты открыл мне нечто новое в этом мире, недоступное для других людей. Может, это глупо, но я ведь всегда хотела быть особенной. Когда прихожу сюда – единственная из людей, – и когда чувствую силу дара, кажется, что так оно и есть. Сейчас только это и делает меня счастливой. Кажется, что там, за пределами леса, нет настоящей жизни, а лишь затянувшийся тяжкий сон. Плохо ли это? Мне все равно. – Отдышавшись немного, уже куда тише добавила: – Поэтому, Лихо, не уходи.

В ожидании ответа, с надеждой, что поймет меня правильно, я воззрилась на Лихо. Дух, казалось, не ожидал услышать подобное. Он удивлённо приподнял брови, задумался на несколько мгновений. Гладкое, словно камень, серое лицо осветила улыбка.

– И я рад, что мы встретились.

Самая искренняя и теплая в мире улыбка, но с неизменным послевкусием печали. Она завораживала.

Хотелось запомнить этот момент. Ямочки на щеках и лучистые морщинки у жёлтого глаза. Острый подбородок и точёные скулы. Размашистый шрам, почти всегда скрытый за седыми прядями. Болотные огни кружат рядом, кидают пятна теплого света на его кожу и волосы, сверкают бликами в глазах. Пришло вдруг осознание. Чувство, которое я усиленно прятала в глубинах души, скрывала под слоями искусных отговорок и сомнений. Чувство, которое не оставляет места предрассудкам и заглушает голос разума. Чувство, которому я, наконец, нашла название.

Это нахлынувшее откровение будоражило и пугало, как страшит все новое. И к нему я оказалась не готова. Требовалось время, чтобы принять его. Возможно, много времени.

– Я бы… я хотела остаться здесь. Можно? – смущённо отведя взгляд, проговорила я. – Дома последнее время так плохо спится, тяжело. А здесь как будто спокойнее…

– Конечно, – откликнулся Лихо и махнул рукой. – Идём, провожу тебя к старому дубу.

Болотные огни тут же потянулись цепочкой в чащу, будто понимали его слова, или, может, подчинялись его воле. Мы шли в густом мраке и почти полной тишине. Сегодня навьих духов почему-то не было видно. Лес казался странно пустым и тихим без их неумолчного шёпота. Только ухали совы да сосны скрипели.

Прежде я редко бывала по ночам в лесах – разве что на Купалу вместе с толпой подружек и друзей. Ночной лес всегда внушал навязчивый страх. Пугал каждый шорох, и чудилось, будто в тенях притаилось что-то, вот-вот готовое накинуться и утянуть в Навь. Теперь же, в присутствии Лихо, эти страхи исчезли.

– При нашей первой встрече ты прогнал духов, – задумчиво припомнила я. – Они боятся тебя? Почему?

– Боятся. У старших духов есть власть над младшими. Да и моя сила… Стоит лишь пожелать, и одним касанием я могу вернуть им всю боль, горечь и страх, что они испытывали перед смертью.

– Но я думала, что нечисть и без того обречена проживать свои кошмары снова и снова. Ведь страшная смерть и есть причина, по которой душа умершего не может перейти на ту сторону.

– Это так, – согласно кивнул Лихо. – Поначалу возрожденная нечисть помнит лишь свою боль, ею движет ненависть и желание отомстить. Причем неважно, обидчику или случайному человеку. Но со временем все угасает. Навьи духи забывают свою жизнь, они просто делают то, к чему привыкли. В них уже мало что остаётся. И очень просто пустой сосуд наполнить болью.

Я слушала с большим интересом. Такого не расскажут старики своим внукам перед сном, не поведают друзья у костра. Люди про нечисть знают самую малость, и у меня было много вопросов.

– А почему ты не… – Я замялась, подбирая слова. Не хотелось случайно обидеть Лихо неосторожным словом. – Ну, ты ведь совсем на них не похож.

Дух нахмурился и нехотя, медленно отозвался:

– Похож больше, чем ты думаешь. Тоже была во мне злоба, и тоже я мстил каждому живому. Не слишком приятная история, которую совсем не хочется вспоминать. – Потом мрачно добавил, рассеянно глядя перед собой: – Но вот, что я тебе скажу, Огниша. Что-то происходит с душами там, на границе Нави. Я видел мост и реку. Видел, как люди пытались перейти ее, но падали в воду. А когда выходили снова на этот берег, прежними они уже не были.

От того, как он это сказал, пробежал холодок по спине. Это был страх перед неизвестностью. Значит, и нечисть не все знает о мире Нави.

Я облизнула вдруг пересохшие губы. Вспомнились многочисленные обряды, которым народ испокон веков следует во время погребения. И то, как я упорно не желала веселиться вместе с остальными.

– А моя сестра ведь…

– Думаю, ей легко дастся переход, – заверил Лихо. – Не беспокойся о ней. Перевоплощение в нечисть – это редкое явление.

Оставшийся путь мы преодолели в молчании.

Скоро впереди показался раскидистый дуб со свисающими с ветвей пучками лишайника. Как и в прошлый раз, Лихо откинул слой мха, скрывающий расщелину от посторонних глаз. Огни проскользнули в полость первыми, я же застыла у входа в нерешительности.

– Располагайся, – улыбнулся Лихо, видно, истолковав по-своему. – Я не потревожу твой сон.

– Но как же ты? Места хватит нам обоим, – сказала я прежде, чем успела подумать.

Но вот слова обрели форму, а с ней и смысл, который я совсем не желала вкладывать. В смущении я попыталась быстро сообразить, как бы сгладить ситуацию, однако слова застряли в горле.

Лихо качнул головой. Благодарение богам, что понял меня правильно.

– Во сне человек теряет защиту перед злой волей. Я лучше побуду на расстоянии. – Он скинул с плеч мшистую мантию и протянул мне. – Вот. Если хочешь. Кажется, в ней живут какие-то жучки.

Я тихо рассмеялась и прижала к себе живую мантию.

– Жучками меня не напугать. Спасибо, Лихо.

Он тоже улыбнулся на прощание. Совсем скоро его фигура слилась с окружающей темнотой, а я осталась наедине с болотными огнями. Закуталась в мантию и устроилась на мягком зелёном покрывале, все ещё смущенная и немного растроганная.

Глава 15. Дорога мертвых

Утро выдалось серое и туманное. Рассвет едва пробивался сквозь затянувшие небосвод облака. Ласточки низко носились над полями, предвещая скорый дождь. Воздух был тяжёлый, пропитанный тревогой и отголосками погребального костра.

Я спешила к избе кузнеца, чтобы вместе со всеми принять участие в завершающем похоронный обряд ритуале, а внутри клубилось явственное предчувствие чего-то нехорошего. Снова.

Чернолес я покинула загодя, ещё до того, как первые петухи разбудят селян. В полутьме пробралась к пустому дому, чтобы привести себя в порядок. На лавке так и лежали платок с очельем, сырые от утренней росы. Я убрала их в дом, наскоро умылась холодной дождевой водой и расчесала растрёпанные после сна волосы. На пол полетели застрявшие в них сухие листья и иголки. Потом заплела в две косы и как раз с рассветом отправилась в путь.

Странное дело, но в селе будто и не ложились вовсе. С другой стороны холма летели голоса. Сквозь окутавший низины туман можно было различить широкий столб дыма, тусклый, как от слабо тлеющего дерева. Неужели, ещё один погребальный костер горел этой ночью?

Тропа вдоль реки привела ко двору кузнеца. От высокой крады осталась лишь черная проплешина посреди скошенной травы да куча углей, присыпанных пеплом. Всю ночь смотрящие должны были поддерживать огонь, чтобы головешек осталось как можно меньше.

Матушка стояла согнувшись посреди выгоревшего пятна с глиняным сосудом в руках. Собирала прах и кости. Подол ее лучшей рубахи был испачкан сажей. Серые облачка при каждом движении поднимались с земли, оседали на босых ногах и ткани. Тонкие руки тоже покрывал пепел вплоть до закатанных рукавов. Несколько седых прядей выбилось из-под повойника. Казалось, что и они тоже в пепле.

Бушуй сидел на бревне неподалеку и наблюдал. За его спиной на столе высилась гора немытой посуды, над которой уже кружили осы и жирные черные мухи. Я ожидала увидеть ещё и старейшину – ведь при его участии полагалось завершать обряд, – но, оглядев пустой и тихий двор, никого больше не обнаружила.

Кузнец обернулся на звук шагов. Бессонная ночь вкупе с выпитым хмельным и следами скорби оставила на его лице новые морщины и тяжёлые мешки под глазами. Я легонько дотронулась в приветствии до его плеча и опустилась рядом.

– Как ты?

– Ничего, – бесцветно откликнулся он и потом указал на свежий деревянный столб рядом с собой. – Вот, вырезал за ночь.

Столб был почти с меня ростом, из прямого ствола, лишённого коры. Один его конец оканчивался остриём, а другой был плоским. По всей длине его покрывали высеченные узоры – птицы, растения и обережные символы.

– Красиво, – слабо улыбнулась я. – Зоряне понравится. А где Доброгост? Скоро ведь уже начинать.

– А ты разве не слышала? – Кузнец обернулся ко мне с вопросом, а я лишь пожала плечами. – Ночью пожар был. Кто-то поджёг избу Томиры. – Я сдавленно ахнула, а кузнец все тем же глухим голосом продолжил: – Пламя даже отсюда видно было, так полыхало! Старейшина сразу отправился туда, помочь потушить и выяснить, что к чему.

– Никто не пострадал?

– Нет. Они все успели выбраться. Томира, муж ее и двое младших детей. Тихон, брат мой, ходил туда. Сказал, народу набежало тьма, все соседи и ещё половина села. Стояли и смотрели, а помогать воду таскать никто не хотел. Только под утро потушить смогли, когда уже всё само догорело. – Бушуй глянул на меня и без особого интереса спросил: – Как это ты не слышала, Огнеслава? Гремело прилично, когда крыша рухнула. Аж здесь слышно было.

– Наверно, быстро заснула. А нашли, кто поджёг?

– Не знаю. Коли никто сам не признается, и не найдут. Но это не я и не по моей указке. – Кузнец мрачно усмехнулся и приподнял брови. – Не ты ведь?

– Я?..

Опешив, я округлила глаза, а мужчина снова стал серьезным и отстраненным.

– Знаю, что не ты. Не смогла бы. А вот я… Признаться, уже подумывал об этом. Но кто-то, видно, опередил.

– Ты ведь не всерьез? Томира не колдунья.

– Откуда знаешь? То, что сказал Доброгост… – Бушуй тяжело вздохнул, мельком глянул на меня и уронил голову. – Ладно тебе, Огниша, это просто злоба во мне не успокоилась. Тоже не хватило бы духу.

В смятении я отвела взгляд. Кроме тонкого светлого силуэта матушки, не за что было больше зацепиться. Она ворочала пепел и угли палкой. Наверно, просто тянула время, ведь и без того долго простояла там.

Внутри все грызлась вина. Липкая и ужасающая. Хотелось снова забыть о ней хоть ненадолго, как забыла вчера посреди черного леса и сияния болотных огней. Пользы в ней не было, и смысла тоже. Но я знала, что ещё долго стану проживать одни и те же моменты в долгие, муторные бессонные часы. Представлять, что было бы, поступи я по-другому. Ковырять незаживающую рану…

От мыслей меня отвлекло какое-то движение на самом краю поля зрения. Я оглядела двор и кузницу внимательнее. Ничего. Опять посмотрела вперёд – и вот оно, снова. Что-то явно было там. Что-то, что я никак не могла разглядеть. Нечеткий силуэт вился у входа в кузницу, но стоило попытаться глянуть на него в упор – пропадал.

– Кузнец, – я растерянно указала на постройку. – Видишь там что-то?

Он долго приглядывался к кузнице, сощурившись, но в конце концов покачал головой.

– О чем это ты?

– Сама не пойму. – В голову вдруг пришла неизвестно откуда взявшаяся мысль. – А вы подкладов не находили?

– Нет. Под крыльцом искали, и в подполе, и в сарае.

– А в кузнице?

– Да с чего б… – хотел было возразить Бушуй, но осекся. Задумался.

Мы оба поднялись и пошли к кузнице. Я старалась глядеть боком, чтобы понять, движется ли то темное нечто и что оно будет делать при нашем приближении. Оно двигалось. Заметалось у порога, а потом вдруг скрылось из вида за углом.

Пока ни одной догадки не было, что это такое, но по спине пробежал противный холодок. Знакомое ощущение.

Кузница представляла собой хлипкую постройку из жердей и глины – чтобы в случае пожара не жалко было. Я опустилась на колени у порога, провела рукой по вытоптанной земле снаружи и внутри. Если и был подклад, то искать его следовало здесь.

– Раскопать бы.

Бушуй молча достал лопату. Копнул всего дважды в том месте, куда я указала, и лицо его помрачнело.

– Не слышал прежде, чтоб под кузню закапывали. Зачем бы?

Он быстро откидывал землю в сторону, и скоро стала видна грязная ткань мешка. Бушуй подцепил его вилами и вытянул наружу. Из прорех показалась солома, а внутри явно угадывались очертания черепа.

По телу снова побежали мурашки. Я нащупала на груди серебряный оберег, Символ Рода, и крепко сжала.

– Зачем?.. Думаю, хотели навести проклятие не просто на избу или любого из семьи, а именно на одного из вас. На тебя или твоих братьев, – предположила я. – А Млад… заходил в кузницу?

Бушуй угрюмо кивнул.

– И Зоряна заходила, – припомнила я следом. Сама посылала ее за углем для отвара. – Вот и прицепилось…

– Но почему к ним-то? Мы ведь с братьями каждый день тут работаем.

– К детям быстро порча цепляется. А ещё к больным и слабым, и тем, кто горе переживает. Так говорят.

Бушуй потыкал подклад вилами, сплюнул через плечо и поднял хмурый взгляд на меня.

– Как ты поняла, что он там? Ни в жизнь бы не подумал.

Что ему было ответить? Мне бы самой кто разъяснил.

– Да как-то само собой в голову пришло… Бушуй, надо тебе мешок этот сжечь, а остатки закопать на перекрестке. И пусть вся родня в бане хорошенько вымоется с солёной водой, чтобы сглаз снять.

– Откуда… – с вопросом приподнял брови мужчина, но договорить не успел.

За спиной послышались тихие медленные шаги. Обернувшись, мы увидели матушку. Она была мрачной и уставшей. Тени залегли под глазами, ввалившиеся щеки совсем побледнели. Пальцы почернели от углей, а кожу до локтей покрывали хлопья серого пепла. Она прижимала к груди глиняный сосуд с прахом, будто младенца.

– Что это вы тут делаете? – В ее скрипучем голосе все еще слышалась затаенная злоба. Она быстро окинула взглядом яму и мешок и, не дожидаясь ответа, развернулась. – Ну, можно идти.

– Но Доброгост…

– Чего старика ждать. У него свои заботы. А мы и сами столб вкопаем.

Бушуй хмуро кивнул, крикнул братьев. Взяли все необходимое и двинулись молчаливой процессией через все село к западному краю. Матушка впереди, следом Бушуй с тяжёлым столбом на плече. Я шла рядом с ним, с небольшой домовиной в руках, аккуратной, с резьбой по краю. Она была как настоящий дом с двускатной крышей, только без окон и с тремя стенами. Последнее земное пристанище Зоряны. Дом для духа.

Шли через центр села, и несколько человек из тех, что были вчера на тризне, присоединились к процессии. Остальные уступали дорогу и провожали нас с молчаливым почтением. По большей части люди выглядели растерянными и мрачными. Некоторые сопровождали долгие многозначительные взгляды кивком, будто заговорщики, которые молчаливо общаются друг с другом. Несложно догадаться, чего они кивают. Стояли столбом, пока горит чужое жилище, а то и сами подпалили его, уверенные, что вершат справедливое отмщение.

Прошли мы и мимо пепелища. Дымящиеся головни, обгоревший остов и черная печь с торчащей вверх трубой, которая словно палец указывала в небо, – вот и все, что осталось от избы. Хорошо хоть хлев стоял достаточно далеко, и на него не перекинулось пламя. Там, у стены, сидели дети с отрешенными лицами. Брат и сестра. Слезы подсыхали на их щеках. Женщина всхлипывала рядом, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Седая коса растрепалась, а рубаха была заляпана грязью и сажей. Народ глядел на них издалека, но близко не подходил.

Горько было на сердце. Горько, что так жестоки люди, и что я так беспомощна. И Томире помочь не смогла, и на сестру навлекла беду, и матушке лишь ненадолго легче становится от настоя болотника.

Казалось, встреча с Лихо открыла возможность приносить пользу людям. Казалось, этот путь предначертан самими богами. Так почему же не получается?

Когда я отвела взгляд от пепелища, сбоку снова что-то мелькнуло. Тени, нечеткие силуэты, совсем как тогда у кузницы, но на этот раз их было больше. Может, это какая нечисть?

Мары, подумала я с той уверенностью, с какой обычно приходят в голову знания, навеянные даром белого таленца. Лихо говорил, что со временем растение откроет способность видеть духов даже днём. Но пока я совсем слабо видела их, скорее, чувствовала присутствие.

Мары появлялись, чтобы скрыть следы колдовства, либо притянутые заговоренными предметами. Что это значило для Томиры и ее семьи? Я пока не знала ответа.

Тем временем мы уже покинули село. Западная дорога пролегала через лес – обычный, не такой древний и темный, как Чернолес. Стоило чуть отойти от села, как впереди показались первые столбы. Старые, покосившиеся и посеревшие, они стояли по краям дороги по пути движения солнца. Здесь были резные столбы, и обычные, и даже необработанные стволы с толстыми ветками, перевёрнутые вниз. Они походили на вырванные с корнем деревья или на птичьи лапы. На вершинах столбов ставили домовины. Люди со времён основания поселения оставляли здесь прах покойников, чтобы душам было спокойно. Чтобы мертвые охраняли живых, а не тревожили.

Чем дальше продвигались, тем новее выглядели столбы. Вот и домовина с прахом отца. Посерела за две зимы, а украшенный зверями и символами столб обзавелся трещиной. Тоже его Бушуй вырезал.

Матушка остановилась за последним столбом, ближайшие родственники встали вокруг, а за их спинами уже разместились остальные. Бушуй закопал столб в землю, к его вершине прибил домовину, и матушка медленно, будто нехотя, поставила внутрь домика сосуд с прахом. После женщины раздали родне связанные в плотные пучки сухие травы и подожгли. Терпкий ароматный дым потянулся к небу из наших рук, окутал серым облаком домовину. Зазвучала прощальная песня.

От рождения до тризны мы следуем за солнцем.

Оно ведёт нас в Явь и провожает в царство мертвых.

Оно укажет путь и осветит туманную тропу.

Пройди по ней, в конце пути на берегу

Ждёт Морена.

Когда догорели травы и отзвучала песня, постояли ещё немного в молчании и стали расходиться.

На этот раз матушка плелась в самом конце. За утро мы не сказали друг другу ни слова, и я была почти уверена, что молчание продлится ещё несколько дней.

В тот раз, после тризны по отцу, она долгое время отказывалась есть и пить, только лежала на своем полке, отвернувшись к стене. Помню, как меня это пугало. Я ведь совсем одна осталась и не знала, что сказать ей, к кому обратиться за помощью. И тревожные, навязчивые мысли лезли в голову. Казалось, ещё немного – и матушка отправится вслед за отцом.

Теперь же… нет, легче не станет переживать все то же самое по новой. Но я хотя бы буду готова. И не буду одна. Только эта мысль и дарила немного утешения.

Мы подошли к дому ближе к обеду. Накрапывал мелкий дождь, не такой холодный, как ливень во время прошлой грозы. Шумел ветер, лаяла где-то собака. А люди вдруг притихли. Не было слышно ни привычного детского смеха, ни ругани мужиков во время работы, ни песен с общих полей. Село словно опустело.

И в этой странной, неестественной тишине раздались крики ворон, хлопанье десятков крыльев, когда они разом поднялись в небо и заметались беспорядочно, чем-то встревоженные. Облетели село, хриплым карканьем вещая о чем-то каждому из нас, а потом скрылись среди деревьев на другой стороне. Было ли это новым знаком, или посланницы Морены лишь провожали мою сестру?..

Матушка сидела на полке в темном и холодном доме, выстуженном за время нашего отсутствия. Сидела, сцепив испачканные сажей руки, и вся ее нарядная запона с красивой вышивкой тоже была испачкана. Я не пыталась ее разговорить или утешить. Знала: бесполезно. Вместо этого принялась за растопку печи.

– Я двоих детей схоронила, когда те младенчиками были, – прохрипела вдруг матушка пустым голосом. – Крохотные, безымянные. Хворые. Часто такое бывает. Но не думала я, что доведётся хоронить уже взрослую, крепкую и здоровую дочь. – Она повернула ко мне жесткое, угловатое лицо. – За что ты так со мной, а?

К горлу подступил ком, в глазах защипало. Даже если б знала, что ответить, не смогла бы вымолвить ни слова.

Зато теперь понимала: все это я заслужила.

– Она хотя б успела дитё оставить. Все легче будет к Предкам перейти. Хорошая дочь, послушная. Заветы матери-отца выполняла, богов почитала и жила, как они велят. А ты что? Думаешь, не для тебя все это? Думаешь, можешь просто наплевать на род и делать что вздумается? И ради чего, а? Скажи, что ты получила в обмен на жизнь сестры?

– Я не…

– В сделках с нечистью ты ничего не получишь, а лишь потеряешь. Все потеряешь. А что осталось у тебя? Старая изба да больная мать. Вот и думай, что следом…

– Да не было никаких сделок! От подклада наши беды, а я нашла его и сожгла. И Бушуй нашел. Значит – все. Не будет больше смертей и ничего мы не потеряем.

– Наивная, – фыркнула матушка. – Попомни слова мои: вороны ещё споют для тебя. Споют не раз. И ты горько пожалеешь, что с нечистью связалась, что мать не послушала. Но будет поздно.

Она забралась на полок прямо так, покрытая пеплом, отвернулась к стене и свернулась калачиком. А я опустилась на пол без сил, прижалась лбом к холодной печи и закрыла глаза. Не хотела верить ее словам. Не могла. Но отвратительные, навязчивые сомнения уже копошились внутри, как мучные черви.

Неужели, и в этом матушка права? Есть ли шанс, что все плохое в нашей жизни закончится, как только я перестану ходить в Чернолес?

Нет. Уже закончилось, ведь подклад найден, и порча потеряла свою силу. В это я могла верить и хотела.

Теперь все будет хорошо. Обязательно.

Глава 16. Колдовские глаза

В сосновом бору стоял особенный аромат. Густой, смолистый от нагретой солнцем коры, и терпкий. Сухая рыжая хвоя устилала землю, сквозь нее пробивались редкие низкие травы и крупные узловатые корни. Первые ветки начинались довольно высоко, и потому бор казался просторным и светлым.

Как у любого леса, у него тоже был свой хозяин. Я достала из корзины кусочек хлеба, слегка присыпанный солью – ее у нас осталось немного и она была довольно дорогой, но всякий знает, что лучше откупиться от лешего хорошим лакомством, чем терпеть его злые шутки. Оставила хлеб в корнях сосны и огляделась.

Искала я недавно поваленное дерево.

Несколько дней прошло с тех пор, как мы лишились коровы. Теперь ни молока свежего не было, ни яиц – оставшиеся куры неслись раз в три дня, а то и реже. И погребок наш почти опустел. Немного орехов, кое-какая крупа, сушеные грибы и тыква – вот и все, чем мы с матушкой питались теперь. Хорошо хоть лето на дворе. В лесах и полях растет много съедобной зелени, ягоды зреют и грибы вот-вот пойдут.

В сосновый бор я пришла заготовить кору для хлеба. Приметила подходящее дерево – не слишком старое, иначе кора жёсткая будет, без мхов и лишайника. Ножом подцепила темные пластинки верхнего слоя коры. Они отходят легко. А прямо под ними ещё один слой, луб, тонкий и мягкий. Чтобы достать его, нужно прорезать остаток коры до самой древесины. Это дело не быстрое.

После небольшие кусочки коры надо будет высушить до хруста в остывающей печи и истолочь в ступке в муку. Жаль только, из одной сосновой муки хлеб не испечешь – а то не надо было бы в полях работать.

Плетёная корзина наполнялась медленно. Я работала, погруженная в мысли, под тонкий щебет птиц и скрипы высоких сосен, едва заметно шевелящих ветвями. И было так легко и спокойно. Наверно, впервые со смерти сестры.

За спиной вдруг треснула ветка. Обернувшись, я заметила за деревьями Яромира с луком и колчаном стрел. Вряд ли он случайно оказался неподалеку. Приблизившись, глянул на кору, которую я собирала. На загорелом лице промелькнуло что-то очень похожее на жалость, которую он постарался скрыть за приветливой улыбкой.

– Как ты, Огниша? Помощь нужна?

Эта его жалость не слишком пришлась по душе, но он хотя бы презрения не выказывал. Я почувствовала себя неловко, как и всегда в его присутствии, однако улыбнулась в ответ.

– С корой-то? Уже почти закончила.

Яромир тихонько выдохнул. Наверно, ожидал враждебности, без которой в последнее время не обходился ни один наш разговор.

– Давно тебя в селе не видели. На костер не ходишь, с друзьями в бабки не играешь. Может, тебя обидел кто?

– Просто дела были, – отмахнулась я, а он придвинулся на шаг и тихо, вкрадчиво протянул:

– Дела… в Чернолесе?

Бледная улыбка тут же сошла с моего лица. Я настороженно прищурилась в ожидании и попыталась сообразить, когда он мог меня видеть.

Яромир усмехнулся в ответ на мою реакцию и легкомысленно пожал плечами.

– Слушай, я пришел не упрекать тебя, а просто поговорить. Я только хочу понять, что происходит. У меня тут с собой мед есть, будешь?

Юноша отвязал от колчана небольшой пузатый мех, поставил лук со стрелами в корнях дерева, а сам уселся на землю и похлопал рукой рядом с собой.

Помедлив немного, я вогнала нож в изрядно ободранный ствол и опустилась напротив. Яромир протянул мне мех, а когда я покачала головой, сам сделал несколько глотков. Вздохнул.

– Ты как-то изменилась за последнее время, Огниша. Явно же что-то происходит. Что бы ни было, можешь сказать мне, а я подумаю, как помочь.

Я пожала плечами и постаралась, чтобы голос не звучал грубо:

– Не знаю, что ты хочешь услышать. Все меняются.

– Да, но почему-то обо всех не шепчутся так, как о тебе.

– Шепчутся?

Он снова протянул мне мех. Я глянула на него с сомнением, но сделала глоток. Сладкий напиток приятно растекся по горлу и оставил на языке ягодный привкус.

Яромир обратил ко мне серьезное лицо.

– Друзья заметили, что ты вдруг отдалилась. Прячешься ото всех, прямо как твоя матушка Горица. Все в одиночку по полям бродишь, и в лес, вон, одна пошла.

– Что с того?

– Нехорошо это. Надо хоть иногда в люди выходить, а то начнут судачить, будто ты заболела или что-то скрываешь.

Он с вопросом приподнял бровь и сделал ещё глоток. А я шумно вздохнула. Скрывать раздражение становилось все сложнее.

– Моя сестра умерла недавно. Куры передохли и корова. Кто-то проклясть нашу семью пытался. Как думаешь, хочется мне веселиться, в бабки играть и песни петь у костра?

Яромир отложил мех и подался вперёд. Прищурился.

– Так ты поэтому в Чернолес ходишь?

– Кто это сказал тебе?

– Никто. Сам видел.

– Ты что, следишь за мной? – нахмурилась я, на что он смущённо улыбнулся:

– Я просто хотел узнать, где ты вечно пропадаешь, вот и подкараулил однажды… – Потом лицо его сделалось жестким. – Ты что, колдуешь, Огниша? Хочешь разузнать, кто на вас порчу навёл? Или надеешься клад найти, чтобы вы с матушкой смогли к зиме запастись?

Я снова вздохнула, опустив глаза. Что сказать ему? Это не худшее, о чем можно было бы подумать, видя, как кто-то свободно ходит по Чернолесу. Но правду рассказывать я не собиралась, хоть и стало бы от этого легче.

– У меня много забот, Яр. А ты тут со своими глупостями…

Я собралась было уйти, но Яромир крепко ухватил меня за руку, не давая подняться. Его лицо оказалось прямо напротив моего, так что поневоле пришлось заглянуть в голубые глаза. Снова в их холодных глубинах показалось что-то пугающее, отталкивающее.

– Послушай, – мягко проговорил он, чуть ослабив хватку, – я о тебе забочусь. – Он нащупал вторую мою руку, сжал в горячей ладони. – Знаешь же, как это опасно. В такие неспокойные времена люди всякое могут подумать.

– Это уже мое дело, – терпеливо ответила я. – Придет время, я обо всем расскажу. Но не теперь.

– Время? Как бы не стало однажды слишком поздно.

– О чем это ты?

– Да так. Скажи ещё вот что. – Он чуть крепче сжал руки, чтобы не дать мне уйти. Взгляд стал серьезный и немного отчаянный. – Я никак в толк не возьму… Думаю, мучаюсь, но не понимаю: что я тебе такого сделал, что ты и смотреть на меня не хочешь? На прошлого Купалу мы отличную ночь провели, да и потом… Когда замуж тебя звал, никак не думал, что ты откажешь. Кто-то другой тебе понравился?

В горле вдруг пересохло, а сердце тревожно забилось чаще. Я отвела взгляд и хрипло выдавила:

– Мне нечего тебе сказать, Яр.

– Ладно. Тогда просто послушай. – Голос его стал низким и хриплым, даже злым. – Если б знал с самого начала, что ты все мои мысли займешь, никогда б с тобой не связался. Парни уже шутят надо мной, мол, приворожила. Да я бы и сам подумал на ворожбу. Но нет. Иначе мы бы давно свадьбу сыграли. А ты все избегаешь меня, подарки не принимаешь. Так что это, Огниша? Как мне быть, скажи, если я ни на кого другого смотреть не могу?

Мои руки мелко задрожали от волнения. Губы словно ссохлись. Хотела бы я знать, что ответить, как утешить его.

– Яр…

– Думаешь, мне это нравится? – с яростью выплюнул он. – Думаешь, я не прекратил бы таскаться за тобой, если б мог? Не хочу больше видеть тебя во снах! Не хочу каждую девицу с тобой сравнивать! Думать, какой была бы жизнь… Сделай с этим что-нибудь, Огниша! Видишь, я даже не могу плохого о тебе подумать, хотя и видел тебя в Чернолесе.

Он затих. Ярость сменилась отчаянием. Долго глядел на меня в ожидании, будто и правда думал, что я могу что-то исправить. Сжимал горячими руками мои холодные. Мы были так близко, что я слышала громкий и быстрый стук его сердца, видела, как трепещет жилка на шее. Сидела неподвижно и никак не могла подобрать слов.

– А может, – тихо заговорил он, глядя прямо в глаза, – ты и есть колдунья? Глаза у тебя такие… жёлтые… колдовские…

Потом вдруг наклонился и поцеловал. В первый миг я растерялась от неожиданности. Попыталась отстраниться, выдернуть руки из его крепкой хватки, но он лишь сильнее сжал. Повернула голову в сторону, а мысли будто опустели, и я не могла ни о чем думать, только чувствовала на щеке его горячее дыхание и цепкие пальцы на запястьях, которые уже до боли впивались в кожу.

За его спиной вдруг появилась тень – я едва успела заметить ее краем глаза – а в следующий миг Яромир уже извивался в стальной хватке, цеплялся за серую руку с черными пальцами, что сомкнулась на его шее.

Лихо одной рукой поднял вверх юношу и с силой впечатал в ствол ближайшего дерева. Яромир задергал ногами в поисках опоры. Он яростно колотил по серой руке, царапал ногтями, пытался дотянуться до противника. А Лихо мрачно и неподвижно наблюдал, как тот хрипит. Его жёлтый глаз горел ненавистью. И в этот момент он больше походил на нечисть, чем когда-либо прежде.

Я сидела на земле и не могла отвести взгляд. В душе боролись противоречивые чувства. Лишь когда Яромир стал слабеть, я опомнилась и вскочила, дотронулась до серой холодной руки.

– Не нужно.

Лихо взглянул на меня. На какой-то миг показалось, что не послушает, не ослабит хватку. Но он все же разжал пальцы – Яромир соскользнул на землю, согнулся и закашлялся. Лихо молча стоял над ним, наблюдал. Его лицо было спокойным, лишь глаз слегка прищурен, однако явственно ощущалась исходящая от него угроза. Казалось, он заполняет собой все пространство.

Отдышавшись, Яромир вскинул на него голову с вызовом во взгляде. Нащупал стрелы, выпавшие из колчана, схватил одну и стремительно вогнал ее в грудь Лихо. Я дернулась в его сторону, но слишком поздно. Прикрыла рот ладонями и уставилась круглыми от ужаса глазами на стрелу.

Яромир самодовольно усмехнулся.

Лихо даже не вздрогнул. С тем же каменным выражением он схватил юношу за руку, заставив выпустить стрелу. Ухмылка сползла с лица Яромира. Тихо, угрожающе Лихо проговорил:

– Знаешь, кто я?

Юноша перевел взгляд со стрелы на серое лицо Лихо, на меня и снова на Лихо. На побелевшем лице отразилось осознание.

– Знаешь, – кивнул он с ядовитой усмешкой. – Чую твой страх. Это правильно. Меня нужно бояться. Стоит мне лишь захотеть – прокляну твою семью и заставлю смотреть, как все, кого ты любишь, медленно умирают в муках, умоляя избавить их от страданий. Стоит мне лишь захотеть – остаток дней ты проведешь в нищите и ужасе, и каждую ночь во снах будешь видеть лица своих родных, искривленные болью, гниющие заживо. – Каждое слово было как удар тяжёлого топора. Острое, неотвратимое. Оно глубоко врезалось в разум, и не оставалось сомнений, что дух способен на все. – Так что не смей прикасаться к ней. И не попадайся мне больше на глаза. Понимаешь, человек? Теперь ты в моей власти.

Яромир молча взирал на духа. Он выглядел не на шутку перепуганным, часто дышал, будто не хватало воздуха. Однако постепенно страх затмила ненависть. Он с яростью вырвал руку из хватки Лихо – тот позволил ему вырваться – отступил на несколько шагов и обернулся ко мне. Прошипел:

– Так вот, зачем ты ходишь в Чернолес. Предпочла своим друзьям нежить?

– Пожалуйста, Яр. Уходи, – с досадой пробормотала я.

– Посмотрим. Когда все узнают, что ты водишься с духами, когда отвернутся от тебя и станут обходить стороной, когда ни одна душа не захочет говорить с тобой, кроме меня – тогда и посмотрим. Может, только тогда ты наконец поймёшь…

Он одарил меня долгим, пронзительным взглядом, в котором было молчаливое обещание, подобрал лук и стрелы с земли и собрался было развернуться, но Лихо ухватил его за плечо, приковывая к месту.

– Только попробуй рот раскрыть – и твоя мать первой узнает, что такое настоящее горе.

Яромир кинул на него взгляд, полный упрямой ненависти. Пытался показать, что не боится, но все же видно было, как напряжены его руки, как подгибаются колени. Он презрительно фыркнул, дёрнул плечом и тяжёлой угловатой походкой поспешил прочь.

Пустившееся вскачь сердце понемногу успокаивалось. Много злых слов наговорил мне Яромир. На запястьях до сих пор пульсировали следы его пальцев. Но я не могла злиться. Не могла, хоть запоздалое осознание того, что могло бы произойти и едва не произошло, больно грызлось внутри. Я чувствовала его отчаяние – и было в нем что-то неправильное. Что-то гораздо сильнее его, что управляло им, а он не мог сопротивляться.

Я глядела ему вслед с жалостью. С беспомощной растерянностью, потому что хотела бы помочь, но не знала как.

– Как ты, Огниша? – заговорил Лихо, а в голосе слышалось сожаление. – Прости, я… долго не мог понять, стоит ли вмешаться. В тебе нет ненависти и нет отвращения. Это сбивает с толку.

Я обернулась. Дух стоял в паре шагов от меня, такой же, как и всегда. Больше не чувствовалось той тяжёлой давящей энергии, пугающей силы, способной заставить любого трястись от страха. Покопавшись внутри, вдруг поняла, что этот новый Лихо вызывает во мне лишь восхищение. И это противоречило здравому смыслу.

– Спасибо, Лихо… Да, я и сама ничего не понимаю, – растерянно призналась я. – Это так странно и глупо, и немного льстит – накрепко засесть в чьих-то мыслях… – Снова взглянула в сторону, где скрылся Яромир. Никак не удавалось поверить в реальность происходящего. – Это так глупо...

Вырвался нервный смешок. Он перерос в тихий безрадостный смех, похожий больше на плач. Я провела по лицу ладонями и судорожно вздохнула, а потом повернулась к Лихо.

– Почему ты здесь? Думала, ты не можешь покинуть пределы Чернолеса.

– Могу ненадолго. Просто не хочу с людьми встречаться.

Взгляд соскользнул с его лица и остановился на торчащей из груди стреле. Она пробила насквозь мантию и вошла до середины древка прямо по центру. Крови не было видно. Вряд ли Лихо может навредить подобная мелочь, но я все же уточнила:

– Не больно?

Лихо выдернул стрелу из груди, будто нитку из рубахи. А на ее месте не осталось и следа. Сжал в ладони – древко с хрустом переломилось пополам и полетело в траву.

– Я ведь дух, – одними губами усмехнулся он. – Как только ни пытались убить меня люди, колдуны и волхвы, и другая нечисть – так и не нашли способа.

– Ладно. Хорошо. – От осознания, что, будь на месте Лихо живой человек, Яромир все равно попытался бы его убить, сделалось тревожно. – Не видела прежде Яромира таким… Как думаешь, можно ли это как-то исправить? Есть ли травы и обряды, способные сделать так, чтобы он разлюбил меня?

Лихо помрачнел. Глянул, прищурившись, туда, где за деревьями пряталось село.

– Это не любовь, Огниша. Одержимость. Не мне судить об отношениях между людьми, но даже я вижу здесь нечто неправильное. Такоедействительно бывает, когда совершают приворот.

– Но я ничего подобного не делала! Зачем бы?

– Я и не говорил такого. Не думаю, что травы тут помогут. Но если хочешь, могу убить его, чтобы не докучал тебе.

Серое, каменное лицо духа не выражало ничего, и не было сомнений, что он говорит серьезно. Я лишь тяжело вздохнула.

– Не нужно. Он ведь не сделал ничего плохого.

– Пока не сделал. А если все же расскажет кому-то о тебе, обо мне и Чернолесе?

Хотелось бы ответить, что не расскажет. Безопасность семьи должна стоять превыше глупой мести. Но после недавнего я уже не была уверена, что знаю Яромира. Что-то всегда пугало в нем – а я предпочитала думать, что это страх перед неизбежным будущим.

Если тайну все равно не удастся сохранить, пусть лучше о ней узнают на моих условиях.

Я подняла решительный взгляд на Лихо и ответила:

– Расскажу первая. Пожалуй, пора уже открыть правду. Может, люди немного успокоятся, как и говорил старейшина. А я смогу помогать им открыто. Не придется вырезать ночами на чужих столбах обереги, бормотать Слово для защиты, оглядываясь по сторонам, будто бормочу проклятия. Всем станет легче – и мне, и им.

– Тогда ты подвергнешь себя опасности, – хмуро возразил Лихо.

Конечно, об этом я тоже думала. И не было варианта, при котором никто ничем не рисковал. Пожала плечами:

– Ничего. Если суждено раньше срока отправиться в объятия Морены, то лучше уж пусть люди считают меня жертвой, а не колдуньей.

Лихо прищурился, негромко и с нажимом напомнил:

– Можно оставить все как есть. Достаточно лишь одной смерти.

Я качнула головой.

– Это не выход.

Между нами повисло тяжёлое молчание. Лихо с неодобрением глядел на меня, но я была уверена, что поймет. Ведь всегда понимал. В конце концов он прикрыл жёлтый глаз, морщинка между бровей разгладилась, лицо стало отрешенным.

– Пожалуй, юнец в чем-то и прав… – Он длинно выдохнул и серьезно взглянул в глаза. – Не следует тебе ходить в Чернолес и не следует никому рассказывать. Помнишь, что случилось с той обвиненной женщиной? Даже несмотря на заверения вашего старейшины, ей не поверили. Могут не поверить и тебе. – Дух отступил на шаг и полушепотом добавил: – Достаточно бед я принес в твою жизнь. Не приходи больше в Чернолес.

Несколько мгновений я растерянно моргала, потому что не могла поверить услышанному. Нахмурилась.

– Ты не можешь мне запретить.

– Так будет лучше, поверь, Огниша.

– Нет! Я с самого начала была готова к тому, что люди могут не так понять меня. И мне все равно.

– А мне нет.

Взгляд его был непреклонен, но я не теряла надежды его переубедить.

– А как же мое обучение волхованию? Вот-вот начало что-то получаться! Я не могу сейчас все бросить! Без дара белого таленца…

– Он не принес тебе ничего хорошего. Знаю, ты не откажешься от мечты помогать людям, поэтому сделаю этот выбор за тебя. Сейчас это слишком опасно.

– Но в лесу я чувствую себя в гораздо большей безопасности!

– Зря, – глухо проговорил дух. – Лихо сто́ит бояться. Лихо не может защитить, не может принести ничего хорошего, лишь беды да горести.

– Неправда. Я знаю, что неправда.

Я протянула к нему руку – показать, что не боюсь, что ничего не изменилось, но он сделал ещё шаг назад. В голосе появилась сталь:

– Ты знаешь меня пару седмиц. А десятки, сотни лет до этого я проклинал каждого встречного без разбора. Убивал, чтобы насытиться горем. Насылал хворь на целые деревни, упивался чужими слезами. Сегодня ты видела лишь тень того, кем я являюсь на самом деле. Я мог бы сломать шею того юнца как соломинку – и ничего не почувствовать. Вот, кто такой Лихо.

За каждым словом крылась печаль. Я видела ее отголоски в жёлтом глазу. Пытался напугать меня, оттолкнуть? Невозмутимо я откликнулась:

– Мне все равно. Разве не видишь этого в моем сердце?

– Именно поэтому я и хочу уберечь тебя.

Захлестнула обида. Понимание, что он не изменит решение. В последней, отчаянной попытке я шагнула к нему, вскинула умоляющий взгляд.

– Нет, Лихо, пожалуйста! Не лишай меня единственного шанса побыть собой только из-за страха перед тем, чего может и не случиться.

Он с грустью вздохнул, медленно и осторожно провел холодными пальцами по моей щеке.

– Прости. Мне правда жаль. Хотел бы я, чтобы мы были свободны от чужих предрассудков и собственных проклятий. Но свободы нет. Придется принять правила. Прощай, Огниша.

Лихо опустил голову и побрел прочь. Скоро его силуэт растаял в тени деревьев. Я долго глядела вслед, лелея крохотную надежду, что передумает и вернётся.

А потом выдернула нож из поваленной сосны и подцепила новый кусочек коры.

Глава 17. Травница

– Вот, – я протянула старейшине берестяной кулек. – Это сбор для дочери Ульяны. Слышала, у девочки сильный жар. Там цветки липы, кора ивы, ромашка, душица и череда. Пусть приготовит отвар и даёт дочери трижды в день – и жар скоро спадет. Запомнили?

Мы стояли в избе старейшины, пустующей во время дневной работы. Из распахнутых окон лился мягкий свет и свежий воздух. Снаружи доносился такой непривычный, оживленный шум, ведь жилище его стояло в самом центре села.

Доброгост спрятал кулек за пазухой и вздохнул.

– Чего ж сама не передашь? Ты уже стольким помогла, а люди и не знают, кого благодарить. Ещё, чего доброго, подумают, будто это я в травники подался. – Старец усмехнулся сквозь бороду, но быстро посерьёзнел. – Ну правда, Огнеслава. Если бы люди знали, к кому обратиться, они в благодарность принесли бы кувшин молока, или сыр, или ещё что. Все вам с матерью легче.

Я лишь покачала головой.

– Не могу пока рассказать. Не хочу. Страшно мне, да и матушка сердится.

– Страшно?

– Я так мало знаю… Простые сборы от лёгких недугов, от простуды там, или чтоб зуб не болел. А если обратятся с чем-то серьезным? Откажу – совесть замучает, но и помочь не смогу. Мне нужно время, Доброгост. Поможете? К тому же, вас народ уважает, а из моих рук, может, и не захотят неизвестные снадобья брать.

– Ох, ох… Ну что ж, хорошо, оставим пока как есть. Я буду у людей о недугах выспрашивать, а ты лечить по возможности. Все лучше, чем совсем их без помощи бросить.

Я кивнула с благодарной улыбкой.

С Доброгостом мы договорились ещё с тех пор, как рассказала ему о своем даре – даре белого таленца. Хоть я давно уже не ходила за ним в лес, но его отголоски остались со мной, прижились. Я не слышала голоса трав и зверей, не обладала Словом. Но за то время, когда дар таленца был особенно силен, я выучилась кое-чему и теперь могла свободно применять знания. Жаль, не для всего. Могла лечить мелкие недуги, но тяжёлые и опасные – и, тем более, колдовские – нет.

Отголосок дара также позволял мне видеть краем глаза нечёткие тени. Но присутствие нечисти я замечала редко и пока не знала, что с этим делать и как использовать. Поэтому все, что оставалось – собирать целебные травы, готовить снадобья и передавать их старейшине.

Казалось, что этого слишком мало.

– А что про Томиру слышно? – поинтересовалась я скорее из простого беспокойства, ведь знала, что ей тоже помочь не могу.

– Да все как и раньше, – посмурнев, откликнулся Доброгост. – Живут пока на сеновале, никто их к себе брать не хочет. Помогать Томириному мужу с новым домом тоже не хотят. Сам-то он вряд ли справится, и даже на пару с женой. Я с мужиками беседую, может, и удастся кого-то уговорить им в помощники, но… – Старец с досадой развел руками. – Сдается мне, лучший исход для них – найти другое место для жизни.

– Пожалуй, – с печалью кивнула я. – Хоть и несправедливо это. Лишиться дома, покинуть родную землю, в которую столько труда вложено – понимаю, почему они медлят.

– Дом-то ладно. Избу новую построить можно. Но Томиру до сих пор считают колдуньей. Изжить ее хотят. Как бы чего дурного не случилось, пока они медлят. Ведь вздумай кто поджечь сарай с сеновалом – вспыхнет солома, а у людей и шанса не будет выбраться. Ох, пытался я втолковать мужу ее, да он упёрся рогом. Земля отца и деда, говорит. Только как бы эта земля им могилой не стала…

– А если настоящий колдун найдется, отстанут ведь от них люди? Дадут им спокойной жизни?

– Кто ж знает… Косо смотреть-то, наверно, теперь до конца дней будут.

Я нахмурилась и отвела взгляд. Все, что могла – ждать Купалы, и тогда уже ясно станет, кого следует подозревать. Оставалось надеяться, что до того никто не умрет странной смертью и не сляжет от порчи – иначе снова разгневанные жители накинутся на женщину.

Доброгост, видно, понял по моему лицу, какие мысли одолевают, и строго взглянул на меня.

– Снова тебя прошу: не лезь в это дело. Я опять поговорю с Томирой. Если удастся уговорить их покинуть село, народ успокоится.

Я скрестила на груди руки.

– А когда снова начнут мертвых животных находить? Те же люди, что обвиняли Томиру, примутся заново искать колдуна. И что, каждого выгонять, на кого толпа пальцем укажет?

Старик вздохнул тяжко и пробормотал:

– Как бы хуже не сделать.

Его слова отозвались в сердце неприятным покалыванием. Страх. Сделать хуже – я очень этого боялась. Смерть сестры лежала тяжелым камнем на душе. Смерть, которой можно было избежать. Но вмешалась девчонка-неумеха со своим неукротимым желанием помочь.

Я потупилась и подавленно вздохнула:

– Может, вы и правы…

Доброгост утешительно похлопал меня по плечу.

– На вот. – Он взял со стола крынку с повязанной сверху тряпицей и протянул мне. – Утренний удой. В благодарность, что помогаешь жителям.

– Не могу взять. А то ещё подумают, что я у вас еду выпрашиваю.

Старец озадаченно опустил крынку на стол.

– Может, возьмёшь хоть немного вяленого мяса?

– Благодарю, старейшина, – я покачала головой, – но мы справляемся. Я все ещё надеюсь на хороший урожай. Осенью видно будет. – Невесело усмехнулась, представив огород и репу, которая упорно не желала расти. – Может, и правда придется милостыню просить.

Доброгост глянул на меня так, будто я сама себе проблемы чинила. Так глядят на непослушного ребенка, который делает все наперекор.

– Ох, Огнеслава…

– Знаю, что вы сейчас скажете, – со вздохом откликнулась я. – Что одной мне не справиться. Но я постараюсь. Две зимы до этого пережили, и ещё переживём.

Старец закряхтел, прочищая горло, и нравоучительным тоном начал:

– Я уважаю твое стремление к независимости, но подумай, ведь самой проще будет, когда часть обязанностей возьмёт на себя муж. О матери подумай. Ты сама молода и здорова, а ей нужен уход и хорошее питание. Неужели, из-за гордости готова лишения терпеть?

– Когда начнутся лишения, тогда и подумаю, – пообещала я и вежливо улыбнулась. – Пойду.

Старейшина лишь удручённо хмыкнул мне вслед.

В селе кипела жизнь. Люди были заняты приготовлениями к скорому празднику летнего коловорота. У меня же на Купальскую ночь были свои планы: некоторые магические растения можно отыскать лишь в это время, а в травах, собранных на рассвете, заключалось больше целебной силы, чем если собирать их в другие дни.

По дороге к дому увидела издалека подружек. Они сидели на крыльце у избы Беляны, плели что-то и оживлённо болтали. Я махнула им рукой в приветствии. Беляна и Нежана махнули в ответ, Милана лишь одарила хмурым взглядом. Теперь я мало с ними общалась. На костер не ходила, на лугу не играла. Не собирались мы вместе за вышивкой, как раньше. Вот и теперь, пока девушки плели себе пояса или расшивали ленты, готовясь к Купале, я бродила по полям в поисках нужных трав, таскала валежник из леса и жерди для починки изгороди.

Редкие случайные встречи с друзьями в селе ограничивались теперь лишь вежливым приветствием. Враждебности, какую предрекал Яромир, не чувствовалось. Видно, не стал никому рассказывать о Чернолесе. Однако и не было прежней открытости. Друзья все реже звали меня играть, рыбачить или собирать вместе ягоды. Уже давно я чувствовала себя чужой среди них, но только теперь это почувствовали и другие.

Наверно, стоило бы попытаться сохранить друзей, хоть изредка с ними видеться, чтобы не остаться в конце концов в одиночестве. Как-то исправлять положение, пока не прослыла затворницей. Но пока не было на все это времени.

У дома я взяла лёгкую тростниковую корзину для трав и отправилась на задний двор. Там по краям огорода густо рос чистотел. Он нужен для изготовления мази от кожных болезней. Старейшина рассказал, что у одного мужчины затылок и руки покрыты зудящими красными пятнами, и я надеялась, что чистотел поможет избавиться от напасти. Не зря ведь его так называют.

Солнце проглядывало сквозь рваные облака на середине пути к высшей точке – самое время для сбора растений. Я опустилась на колени и принялась наполнять корзину листьями и стеблями чистотела, сочащимися оранжевым соком. Взгляд то и дело тянулся к лесу впереди.

Я скучала по нему. По особому аромату сырой земли и прелых листьев, по тишине и защищённости. И по разговорам с Лихо.

Взыгравшая во мне в тот день обида давно прошла, оставив после себя пустоту и грусть. Я знала, почему он принял такое решение, и не собиралась сердиться. Не собиралась упрямо настаивать на своем, торчать день и ночь у границы Чернолеса, безрассудно привлекая ненужное внимание, как ребенок, который из вредности делает все назло. Просто смирилась с его решением, приняла. Чтобы проявить уважение к чужому выбору, не обязательно соглашаться с ним, нужно лишь позволить этот выбор сделать.

Иногда я вглядывалась в чащу в надежде увидеть мерцание в тенях между деревьями, желтый огонек или хотя бы тень. Представляла, что и Лихо наблюдает за мной, приглядывает. От таких мыслей делалось одновременно и тоскливо, и тепло. Теперь мысли – единственное, что я могла себе позволить.

В лесу вдруг запела кукушка, так ясно, будто сидела где-то неподалеку. Вспомнились байки у костра, и почти не думая, просто в шутку, я громко позвала:

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

И замерла, приготовившись считать.

Молчание. Только ветер заплясал в листве.

Я лишь усмехнулась. Кажется, в той истории говорилось про первую кукушку, а в начале лета она уже была далеко не первой.

Чистотела я набрала достаточно, и теперь нужно было хорошенько размять его пестиком в кашу, залить льняным маслом и дать настояться три дня. После отжать и смешать масло с разогретым воском. Вот только в избе заниматься изготовлением не хотелось – матушка всякий раз ругалась, когда я приносила в дом травы. Говорила, что незачем тратить время на то, что не приносит семье никакой пользы.

Поэтому чистотел пришлось отнести в сарай. Там уже сушились развешанные под потолком травы. С другой половины сарая шел густой запах куриного помёта и соломы, и все ещё пахло коровой, слабо, почти незаметно. Наверно, всегда будет пахнуть, ведь корова прожила здесь столько, сколько и я живу на свете.

Теперь нужно принести масло из дома. Я вышла во двор – что-то изменилось, зависло в воздухе. Солнце спряталось, свет его потускнел, и ветер налетел с запада, заставив цветы склониться к земле. А потом показались вороны. С нестройными криками они полетели к селу.

Холодок пробежал по позвоночнику, и сразу мысли вернулись к молчаливой кукушке. На какой-то миг я уверилась, что вот сейчас птицы закружат над моей избой.

Они пролетели над головой и устремились дальше, а потом с хриплым карканьем затанцевали в небе на другой стороне холма. Над другим двором. Совсем другой семье предвещая горе.

Глава 18. Послушная дочь

Пробуждения давались особенно тяжело после грозовых ночей. Я неподвижно лежала, глядя в потолок как сквозь густой туман. В голове тоже был туман, и ещё побаливала грудь, будто на ребра давило что-то изнутри. К необъяснимой утренней боли я уже привыкла, и потому лишь рассеянно потерла солнечное сплетение в ожидании, когда утихнет.

В углу над головой сидел маленький черный паук посреди пыльной серебристой паутины. Каждое утро я глядела на него, и он всегда был там, а мне нравилось представлять, что это Макошь присматривает за мной через своего помощника. Глупо так думать, ведь на свете столько людей значимых, судьба которых гораздо интереснее. Вряд ли богине есть хоть какое-то дело до нас. Но я все равно представляла. Каждому хочется считать себя особенным.

Только спустя некоторое время я поняла, что паук виден слишком хорошо, и что в доме гораздо светлее обычного. Протёрла глаза от влаги и огляделась.

Ставни оказались распахнуты. Матушка стояла на коленях на лавке в ночной рубахе, наполовину высунувшись в окно. С улицы доносился невнятный шум, голоса или даже крики.

– Что там такое? – сонно поинтересовалась я, подходя ближе.

Матушка мельком взглянула на меня через плечо и мрачно проворчала:

– Видно, снова нечисть дел наворотила за ночь. С рассвета село на ушах стоит.

Тревога всколыхнулась после ее слов. Что принесла очередная грозовая ночь? Уж точно ничего хорошего ждать не следовало.

– Пойду разузнаю, что стряслось.

Я потянулась за чистой рубахой, а матушка проговорила мне в спину:

– И так ясно, что в колдовскую ночь делается. Ну теперь-то до них дойдет, что не следовало ведьму эту отпускать. Она, небось, дождалась, когда ее сила возрастёт, и теперь мстит тем, кто за пожар в ответе.

– Томира? – нахмурилась я. – Она не колдунья.

– Ну да, как же! – зло выплюнула матушка. – Надеюсь, сожгут ее наконец. И поделом! Давно пора ответ держать…

Меня такая ярость даже напугала слегка. Ни разу на памяти она никому зла не желала. Могла быть хмурой и неприветливой, могла бросить в сердцах обидное слово, но смерти желать… Видно, считала женщину виновной. Вот только в чем? В смерти сестры она до сих пор меня винила – по крайней мере на словах.

– Зря ты на нее думаешь, – примирительным тоном сказала я. Поверх рубахи надела через голову запону, второпях повязала пояс – кривовато – и принялась яростно расчёсывать волосы. – Я точно знаю. И не позволю ей плохого сделать.

– Да ну? – вскинулась матушка и от волнения зашлась кашлем. – Перед толпой встанешь и объявишь всем, что сама с нечистью связалась?

Она стояла перед окном, скрестив на груди руки. Лица почти не было видно в сумраке, только хрупкую фигуру очерчивал тусклый серый свет.

Я быстро заплела простую косу, небрежную, без лент и украшений, откинула ее за спину и сурово откликнулась:

– Скажу всем, что учусь волхованию.

Слова сами вырвались, и я даже не успела их толком осознать. Не хотелось раскрывать это перед всеми, и особенно перед матушкой, ведь я все ещё не была готова. Но угроза чужой жизни казалась теперь не возможной, а неотвратимой, и потому следовало как можно скорее отвести от невинной женщины подозрения. Другого выхода, кроме как рассказать всем правду, я не видела. Поверят ли люди? И даже если старейшина подтвердит мои слова, они могут потребовать доказательств. А я без дара белого таленца могла очень мало.

– Ты? – воскликнула матушка ошеломленно и с недоверием, а потом гневно повторила: – Ты?!

Она хрипло закашлялась и пошатнулась, одной рукой схватилась за край столешницы, а другой за сердце. Я потянулась было к ней, чтобы поддержать, но она резко отмахнулась. Долго и натужно кашляла, но не отводила от меня цепкого осуждающего взгляда.

– Прости, матушка. Но если все и правда так, как ты говоришь, если люди снова ополчились на Томиру – это единственный способ помочь ей.

– Помочь? – яростно прошипела она. – Не сможешь ты никому помочь! Ты просто девчонка с глупыми мечтами, которая ничего не смыслит в настоящей жизни!

Я хмуро глянула на нее, поджала губы и решительно двинулась к двери. Но матушка вдруг схватила меня за руку и сжала удивительно крепко для человека, ослабленного длительным недугом.

– Я не позволю тебе уничтожить свое будущее ради какой-то ведьмы! Слышишь? – хрипло чеканила она, приблизившись ко мне вплотную. – Не позволю нашу семью опорочить слухами! Ты не волховка, Огнеслава, и даже не травница! Вечно лезешь не в свое дело. Думаешь, помогать людям – это высшая благодетель!? – Каждое слово казалось острым и ядовитым, оно больно жалило, и мне хотелось отстраниться от нее, закрыться, но я приросла к месту. – На самом же деле тебе просто хочется почувствовать превосходство! Хочется думать, что ты особенная! Все, что ты делаешь – делаешь ради себя, и только. И не думаешь обо мне, о своем роде, о будущем. И о сестре своей не думала. Ты просто безответственный ребенок, возомнивший себя лучше других! Погляди, к чему приводят твои решения. Это из-за твоей ошибки умерла Зоряна! Если сейчас выйдешь к людям, они тебя осудят, и сожгут, а завтра и меня. Ты этого хочешь? А?!

Я ошеломленно глядела на нее, не в силах вымолвить ни слова. Рука начала подрагивать, закружилась голова, к глазам подступили слезы горечи. В душе плескалось что-то чёрное и ледяное, отхватывало себе все больше и больше, поглощало. Я сбросила ее руку, отшатнулась и прошептала сквозь слезы:

– Как ты можешь? Это неправда…

Уже спокойнее и тише, но с непоколебимой, угрюмой уверенностью матушка отрезала:

– Сама знаешь, что правда.

Несколько мгновений она глядела на меня безжалостно и холодно, потом вдруг пошатнулась, едва успела схватиться за край стола. Я потянулась к ней, приобняла за плечи и почувствовала, как она оперлась на меня всем весом. Матушка тяжело дышала, с присвистом, а в груди что-то клокотало и хрипы рвались наружу.

Мои слезы обиды моментально иссякли.

– Давай отведу тебя на полок, – пробормотала я сквозь редкие всхлипы, и мы медленно побрели к постели. – А потом заварю болотник…

– Нет! Нельзя в Чернолес!

– Тогда… хвощ, девясил и душицу.

– Дай ты мне помереть спокойно, – слабо простонала матушка. – Все лучше, чем глядеть, как дочка свою жизнь губит.

– Не говори так…

Я усадила ее на полок, помогла устроиться и опустилась на пол у изголовья. Матушка сжала мою руку сухой ладонью с тонкими пальцами, на этот раз слабо, совсем по-другому. Тихо, с отчаянием и мольбой в голосе обратилась:

– Прошу тебя, не ходи в село, не делай глупостей. Не вынесу я… не вынесу смерти второй дочери. Люди злые, не поверят твоим словам. И никому ты не поможешь, только хуже сделаешь. Прошу тебя, Огнеслава, хоть раз мать послушай! Ну неужели мало я для тебя сделала? А ты так со мной…

Голос на последних словах стал совсем тонким, она всхлипнула, а я опустила глаза к полу. Погладила ее по руке и поднялась.

– Хорошо. Будь по-твоему. Схожу за травами и сделаю тебе отвар. Хотя бы в этом не отказывай.

Собственный голос показался мне чужим. Такой глухой и пустой. Смиренный. Я отвернулась, не поднимая больше взгляда на матушку, и вышла. Не могла видеть ее слезы. Не хотела, чтобы она видела мои.

Ноги сами принесли к краю Чернолеса. Я замерла по-прежнему глядя под ноги. Не решилась бы зайти в лес после всего, что услышала. Но хотя бы просто постоять рядом с единственным местом, где мне было хорошо. Так близко, но все же недостаточно.

В голове было пусто, и только настойчивый голос повторял снова и снова: ты никому не поможешь, не волховка и не травница, возомнила себя лучше других, погубила сестру. Горечь и обида заполняли сердце. А ещё страх. Страх, что матушка права.

Из леса веяло холодом. Ветер подхватил выбившиеся из косы пряди, подсушил влажные дорожки на щеках. Я подняла взгляд в надежде… в глупой надежде, которая, конечно же, не оправдается, как и все мои такие же глупые, ребяческие, себялюбивые надежды. Пора уже повзрослеть, Огниша.

В примятой ветром траве у кромки леса прямо напротив меня лежали ветки болотника.

Взгляд тут же вцепился в полутьму густого древнего леса, сердце забилось в радостном предвкушении.

– Лихо, – прошептала я в каком-то необъяснимом порыве. – Слышишь меня?

Но пусто было в лесу. Никто не стоял в тени деревьев, не сверкали жёлтые огни, и не слышалось шёпота. Очередная глупая надежда, которой не суждено сбыться.

– Как бы хотелось увидеть тебя… – ещё тише, одними губами прошептала я. – Лихо. Как вынести все это в одиночку?

Так же, как и всегда, мысленно ответила сама себе, потому что из леса не донеслось ни шороха. Что ещё остаётся.

Я постояла немного перед Чернолесом, потом подхватила болотник и побрела к дому.

Глава 19. Гори, гори ясно

Страхи и сомнения роились внутри. Я готова была сдаться и признать правоту матушки. Стать, наконец, послушной дочерью, такой, какой она всегда хотела меня видеть.

Однако мысли о происходящем в селе не давали усидеть на месте. Полдня я бродила по дому и двору в напряжении, прислушиваясь к далёким разговорам и ругани, то и дело вспыхивающей на другом краю поселения. Кажется, до расправы пока не дошло, но неизвестность выматывала, наполняла голову ужасными картинами.

В конце концов я приняла решение. Пообещала мысленно: это в последний раз. Дождалась, пока матушка уснет после настоя болотника и успокаивающих отваров, и отправилась к центру села разузнать, что же произошло ночью.

Напряжение чувствовалось в самом воздухе, в каждом встречном человеке. Их мрачные взгляды явно говорили: что-то вот-вот произойдет. Неизбежное, неопределенное, значимое. Оно давно назревало, и теперь наконец его время пришло.

У избы старейшины толпились люди. Они стояли группами, переговаривались о чем-то неслышно, кидали по сторонам решительные взгляды. У некоторых мужчин за поясами висели топоры или охотничьи ножи. Женщины в основном сидели на скамьях у ближайших к дому старейшины избушек. Все чего-то ждали.

Я приметила на одном из дворов Нежану в компании матери и других женщин с детьми. Остановилась у изгороди и подозвала ее жестом руки.

– Давненько тебя не видела, – заметила подруга, послав мне быструю приветственную улыбку. Она облокотилась о жерди рядом со мной, но по другую сторону изгороди.

– Да, матушке снова нездоровится. Я слышала крики с утра. Чего все так переполошились?

– Ну так – колдовство! Сегодня же была первая грозовая ночь с тех пор, как Томиру в яме закрыли. В тот раз ничего не произошло, помнишь? Но старейшина не стал никого слушать и за доказательство это считать. Отпустил ведьму. Сегодня ночью умерла жена бондаря – так же внезапно и ни с чего, как Зоряна. Была здорова вечером, заснула – и все. А ещё дочка одного из плотников слегла с лихорадкой. В стаде у Третьяка мертвую козу нашли, с укусом на шее и почти без крови. Все прямо как в тот раз. Так-то!

– И люди сразу на Томиру подумали?

– На кого ж ещё! Говорят, кто-то из них мог подпалить избу, вот она и мстит. Собрались утром, когда вести по селу разлетелись. Хотели ее снова судить, да старейшина не позволил. Даже под стражу ее не взял, представляешь? Выставил у их хлева двоих крепких мужиков, чтобы люди сами за расправой не лезли, и сказал всем, что если кто им зло без суда причинит – повесит.

– А что здесь все эти люди делают?

Девушка указала на толпу мужчин, заполнивших двор старейшины.

– Вон те спорят с Доброгостом, а остальные просто ждут, чем дело кончится. – Нежана недобро усмехнулась. – Ещё немного и, чего доброго, старейшину нашего сместят, в сговоре с колдуньей обвинив. Хоть сейчас он артачится по неизвестной причине, но рано или поздно ему придется народу уступить.

Я оглядела собравшихся внимательнее. Мрачное небо, со вчерашнего затянутое тучами, не пропускало света, и все вокруг казалось серым. Ещё и вороны кричали где-то в лесах, но не показывались пока, и их хриплое карканье добавляло тревоги и без того гнетущей атмосфере.

Что-то ещё было не так. Куда бы я ни посмотрела – краем глаза то тут, то там стала замечать темные силуэты навьих духов, что сновали по чужим дворам или таились в тенях. Так много духов собирается лишь в двух случаях: если грядет бедствие, или по колдовскому призыву.

Я с трудом сглотнула вязкую слюну, обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.

Что нужно духам? Они питаются чужими страхами? Шепчут на ухо, склоняя совершить непоправимое? Или, может, колдунья призвала их, чтобы защитится? Глядя на все это, душу снова стали терзать сомнения. Что если я ошиблась, и Томира действительно колдунья? Либо же кто-то другой, хитрый и злой, подстроил все так, чтобы непременно обвинили ее.

– Так что, ты с нами останешься?

– Хм?

Я растерянно взглянула на подругу. Нежана все это время о чем-то говорила, но я так увлеклась наблюдением за тенями, что совсем перестала ее слушать.

– Ну, поглядеть, чем закончится, – объяснила она. – Беляне родители запретили сегодня из дома выходить, и сами не показываются. А я бы такое ни за что не пропустила.

– Такое? – нахмурилась я.

– Ну. Вдруг колдунью жечь будут. Разве не интересно посмотреть?

Пришлось ждать вечера, чтобы незаметно пробраться к хлеву. Вокруг двора Томиры бродили люди – пока на приличном расстоянии от изгороди. Двое крепких мужиков с палицами стояли на страже, и то и дело кто-то из толпы подходил к ним переговорить. Судя по кислым минам, селяне пытались уговорить мужиков отойти, а те не соглашались. Однако двоих явно не хватит, чтобы остановить целую толпу разгневанных жителей. Как и угрозы угодить в петлю. Я была уверена – как только стемнеет, они станут действовать.

Улучив момент, когда оба охранника отвлеклись от наблюдения за сараем, я подобралась к строению с задней стороны, где было вырезано маленькое окошко. Подтянулась на руках и протиснулась внутрь, засадив при этом пару заноз в ладони и едва не порвав рубаху о грубые необработанные края жердей.

В сарае стоял влажный и теплый воздух, надышанный животными. У стен шумно сопели коровы – в темноте их не было видно – и густо пахло навозом. Несколько мгновений я постояла на месте, пока глаза привыкли и начали различать хотя бы контуры. Огляделась.

Сеновал располагался под крышей, как и в нашем хлеву, только этот был в несколько раз больше. Туда можно было попасть снаружи по приставной лестнице через большие распашные двери, которые сейчас наверняка держали закрытыми. А внутри потолок укладывали не до конца, чтобы удобнее было сбрасывать сено вниз. Там и стояла вторая лестница. На стену напротив едва заметно отбрасывала блики горящая свеча.

Прежде чем забраться наверх, я негромко окликнула:

– Есть кто? Я пришла поговорить!

Никто не ответил, и я начала взбираться по сколоченной из жердей лестнице. Едва голова поднялась над краем настила – взгляд упёрся в острые зубцы вил, замершие в опасной близости от моего лица.

– Постой-ка, я тебя помню, – спустя несколько мгновений напряжённого молчания подала голос женщина. – Дочь Горицы, верно?

Я лишь кивнула, а мужчина, держащий вилы, хмуро и недоверчиво обернулся к жене.

– И чего ей надо?

Затем оба глянули на меня.

– Я ведь только что сказала: поговорить.

Томира со вздохом положила ладонь на руку мужа, отводя вилы в сторону, а я преодолела последние ступени и ступила на мягкую, шуршащую при каждом движении солому. Под потолком в глиняном подсвечнике горела свеча, в ее слабом рыжем свете блестели белки глаз и испарина на круглом лице женщины. Угрюмый седой мужчина со всклокоченной бородой отложил вилы в сторону и сам встал чуть поодаль, сложив на груди руки и неприветливо глядя на меня.

– Это ведь ты тогда приходила со старейшиной? – припомнила Томира. Она казалась взволнованной и напряжённой – немудрено – и все время заглядывала мне за плечо. – Посмотреть в глаза твоя мысль?

– Да, – кивнула я. – Думала, что так люди отстанут от тебя, но… Даже слово Доброгоста для них не закон.

– Тьфу! Что это за старейшина, которого никто не слушает? – гневно выплюнула женщина. – Оклеветали соседи, позавидовав достатку, а остальные и подхватили с радостью. Чтоб им всем пусто было! Наверняка все из-за этой ведьмы Ланки, старой карги! Она у меня молока в долг просила, а я не дала, вот и затаила обиду. Коли бы знать с самого начала, что так оно все выйдет, раздала бы все молоко этим попрошайкам, лишь бы только отстали!

Женщина принялась всхлипывать от досады, тереть глаза пухлыми кулаками. За ее спиной у дальней стены сеновала я заметила двоих детей. Они тихо сидели в темном углу и глядели на меня круглыми, ничего не понимающими глазами. Здесь же лежали дорожные узелки и кое-какая еда.

– Почему вы не ушли? – спросила я, кивая на узелки.

– Да мы собирались! – горько вздохнула она. – Доброгост все уговаривал-уговаривал, но мы не слушали. Кто ж так запросто захочет свою землю покинуть? Огород у меня вон какой, и животина, и зерно ещё не созрело. Я готова была и одна уйти, да куда там! Чтоб старая баба одна по деревням шаталась – снова, чего доброго, колдуньей назовут. Ну и решили вместе идти, еще вчера, вот только гроза началась. Думали, переждем ночь – и в путь, а тут на те! Тьфу! Точно Лихо проклял!

Женщина всплеснула руками и сокрушенно покачала головой. Я же мягко сжала ее плечо и заглянула в глаза.

– Медлить больше нельзя. Нужно вам уйти, пока народ не вытворил ничего по темноте. Там снаружи мужики охраняют. Можно попросить старейшину, чтобы до границы села вас проводили.

– Думаешь, мужики нас охраняют? Нет, они следят, чтобы мы не ушли, – проворчал мужчина, недовольно прищурившись. – Будто бы мы сами не додумались у них спросить!

– Старейшина предлагал бежать ещё до того, как новый покойник появился, – объяснила Томира. – Теперь-то он не может этого позволить, иначе люди бунтовать против него начнут. Вот и сидим тут в ожидании неизвестно чего. Ведь не докажешь им, что нет у меня никакой силы. Одна надежда, что к ночи они разойдутся, и мы сможем в темноте выбраться из этого проклятого села.

– А если не разойдутся?

– Тогда… тогда сама выйду к людям. Пусть делают что хотят, только б детей не трогали.

Я тяжело вздохнула. Похоже, оставалось лишь одно. Если Томира погибнет, а я даже не попытаюсь ничего сделать, чтобы этому помешать – буду винить себя всю жизнь. Нужно только придумать, как убедить людей, что остатки моего дара – не колдовство.

– Я схожу за старейшиной, – твердо проговорила я, глядя женщине в глаза. – И сегодня же, при всех признаюсь, что умею определить колдуна. Заставлю всех пойти на капище – и ты пойдешь, вступишь в круг богов, и все увидят, что ты не колдунья.

– Да кто тебя послушает, девочка? – сердито бросил мужчина. На лице его жены сначала тоже проступило сомнение, но постепенно оно сменилось робкой, отчаянной надеждой.

– Правда? Думаешь, это правда поможет?

– Уж богам-то люди должны поверить.

– И то верно. – Томира кивнула, вцепилась в эту крохотную надежду на лучшее, как утопающий цепляется за соломинку. И как бы хотелось мне, чтобы эта соломинка выдержала! – Надеюсь, что так. Почему же мы про капище раньше не подумали… Ох, деточка, надеюсь, что поможет! Век буду благодарна! – В тусклом свете заблестела выступившая на ее глазах влага. – Единственная из всех помочь пытаешься. И это после того, что я тебе сделала…

Я нахмурилась, пытаясь понять, о чем говорит женщина. Сходу припомнить ничего не удалось: ни с ней, ни с ее старшими детьми мы не общались, и вряд ли она даже знает, как меня зовут. Сердце тронула тревога, подозрительность снова поселилась в нем.

– О чем это вы?

Растерянная Томира открыла было рот, но тут громкий звук заставил нас всех дернуться. Что-то с грохотом ударилось о крышу сарая, а потом ещё раз, с другой стороны. Снизу тоже послышался шум. А в следующий миг сверху сквозь щели протиснулось пламя. Оно быстро пожирало сухой камыш, укрывающий крышу, и сыпалось искрами нам на головы. Сено могло вспыхнуть в любой миг.

Томира с мужем глянули наверх, потом друг на друга. Медленно на их лицах отразилось осознание, потом испуг, переходящий в панику. Кто-то из детей заревел. А внизу замычали перепуганные коровы.

Я замешкалась всего на мгновение. Потом бросилась к лестнице. Крикнула остальным:

– Скорее!

А Томира надрывно заголосила:

– Дети! Дети!

– Живее сюда! Вниз! – кричал ее муж.

Оба они замахали детям руками, поторапливая их, а по крыше уже расползлось два больших красных пятна, и с них непрерывно сыпались вниз искры. Мальчик постарше вскочил и потянул сестру за руку, но та ревела и в испуге сопротивлялась. Жерди под одним из пятен не выдержали и полетели вниз вместе с языками пламени и остатками горящего камыша. Огонь тут же перекинулся на сено. Все вокруг заволокло дымом. Мужчина кинулся к дочери, подхватил ее на руки и подтолкнул сына вперёд себя. Тут рядом с ним обрушилось и ещё одно горящее пятно, едва не угодив на голову. Девочка завопила.

Спустившись, я быстро огляделась.

Видно, кто-то забросил факел в окошко, солома с той стороны вспыхнула, и теперь пламя лизало заднюю стенку хлева, грозясь вот-вот перекинуться на другие.

Я кинулась к воротам, сдвинула засов и толкнула – но они не поддались. Навалилась плечом и толкнула снова, сильнее, и потом ещё, до боли в руках и бедре.

Пламя уже растеклось по крыше, и теперь из всех щелей непрестанно сыпались искры. Стало жарко и густой едкий дым заволакивал глаза, скреб горло. Все трещало и хрустело, коровы протяжно ревели, жались подальше от огня и били копытами.

Пока я боролась с воротами, остальные спустились с сеновала. Там уже вовсю полыхало пламя.

– Не выходит, – обернулась я к мужчине. Тот передал дочку жене и с силой толкнул створку двумя руками.

– Снаружи заперто! Вот же погань проклятая!

Он принялся ногами и кулаками колотить по воротам, пытался выбить плечом, но они лишь с грохотом сотрясались под его ударами.

– Быстрее, быстрее! – причитала Томира.

Девочка непрерывно ревела, все ее лицо было мокрым от слез, а под носом собрались сопли. Мальчик с выпученными глазами вертел головой по сторонам, вздрагивал, когда ломалось дерево, и испуганно жался к матери.

Из-за густого черного дыма жгло глаза. Они слезились, и приходилось часто моргать, а в горле словно рыбий хребет застрял. Каждый вздох становился все труднее, будто вместе с дымом я вдыхала и обжигающее пламя.

Пока мужчина пытался пробиться наружу, я принялась возиться с веревками, которыми были привязаны коровы. Обезумевшие животные таращили большие темные глаза, мотали головами и дергались, а огонь уже потихоньку перекидывался на потолок и соседние стены. Было жарче, чем в самой жарко натопленной бане.

Ворота вдруг распахнулись, и мужчина повалился в траву. В черном проёме я мельком увидела фигуру – кто-то открыл засов с той стороны – а потом пламя на миг раздалось, вспыхнуло с новой силой. Я инстинктивно закрылась руками, хоть и понимала, что стою слишком близко. Пламя должно было обжечь, но вместо этого я почувствовала могильный холод и чье-то присутствие. Видеть ничего не могла, но мелькнула мысль, что это духи окружили меня, не давая огню причинить непоправимый вред.

Освобождённые коровы ринулись к выходу, и Томира с мужем едва успели отскочить в сторону. Женщина обернулась, поискала меня глазами, а я крикнула ей:

– Уходите быстрее!

Она на миг замешкалась, кивнула, и вместе они скрылись в ночи, пока я возилась с последней веревкой. Оставалось надеяться, что животные разгонят толпу, и семья сможет выбраться из села. Наконец удалось скинуть петлю с шеи животного, оно живо понеслось к свободе, и я за ним, почти ничего вокруг не различая.

Жжение раздирало изнутри, кашель заставлял сгибаться. Осталось преодолеть последние шаги, но почему-то ноги двигались так медленно, словно потяжелели в десятки раз. Впереди уже чувствовался свежий ветер.

Вдруг кто-то схватил меня за руку и с силой потянул прочь. Сопротивляться я не стала. Пробежала вслепую несколько шагов, следуя за неизвестным, а потом за спиной с оглушительным треском обвалилась крыша, обдав спину жаром. Я споткнулась и упала в траву, такую прохладную и мягкую, и сжалась в очередном приступе кашля.

Потом, когда кашель чуть отступил, но горло все ещё саднило, я утерла глаза рукавом и подняла голову.

Рядом на коленях стоял Яромир. Со смесью удивления, беспокойства и гнева он глядел то на меня, то на горящий хлев. Поджал губы, помогая мне сесть. Быстро оглядел лицо и руки в поисках ожогов и с тихой яростью воскликнул:

– Ты что творишь?

– А на что похоже? – устало и хрипло отозвалась я.

– Похоже на признание вины.

Глава 20. Летний коловорот

Впервые за долгое время люди забыли о невзгодах. С самого утра над селом разносились веселые голоса. Праздничная процессия во главе с музыкантами ходила от одного двора к другому, и к ним мог присоединиться любой желающий. Женщины пели звонкими голосами хорошо всем знакомые песни, стучали ложками. Мужчины играли на гуслях. Другие несли закреплённые на длинных жердях колеса – символ Солнца, которое станут прославлять сегодня в песнях и обрядах вплоть до утра. На других жердях несли лошадиные черепа.

Настал день летнего коловорота, праздник Купалы. День всеобщего веселья, игр и магических ритуалов.

Работать воспрещалось, так что с самого утра я маялась от безделья. Лежала в траве в тени дерева и глядела сквозь кружевные листья на небо. Идти и праздновать с остальными не хотелось.

На лугу за границей села, неподалеку от капища устраивали костры. Туда и подтягивался народ. Каждый год там проводились игры и состязания. Можно было попробовать свои силы в стрельбе из лука или перетягивании каната. Силачи на скорость поднимались по высоким гладким столбам, женщины пекли пироги с мудреными узорами из теста.

Прежде я с таким воодушевлением ждала праздник Купалы, но теперь мне на нем не было места.

После того, как семья Томиры покинула село, люди наконец успокоились. Не все были довольны подобным исходом – ведь колдунья так и не понесла наказания, – но все же вздохнули с облегчением и надеждой, что теперь все наладится. Однако обо мне поползли слухи. Кто-то заметил меня у горящего хлева колдуньи. Люди недоумевали. Шептались. И если прежде лишь некоторые из друзей были холодны ко мне, то теперь в мою сторону косо смотрела половина села, а из подруг только Беляна не избегала моего общества.

Что ж, такая цена казалась мелочью по сравнению со спасенными жизнями. Я сумела помочь, хоть и не так, как рассчитывала.

В тот день Яромир пробился через толпу и открыл засов лишь потому, что я оказалась внутри. На него теперь тоже косо поглядывали, но он-то, вотличие от меня, был сыном сотника, из богатой и уважаемой семьи. И каждый понимал, почему он открыл засов.

На удивление, матушка ничего мне не сказала. Ни в тот вечер, когда я пришла домой, вся измазанная сажей, ни на следующий день. Снова обиделась. Лежала тихо на своем полке, отвернувшись к стене, а поднималась только чтобы выпить настой или съесть ложку каши.

Пусть она и не знала, но я пообещала себе больше не лезть в чужие дела. Стать хорошей дочерью. Смириться с тем, что никем другим мне все равно не стать.

С луга на другом краю села доносились смех и радостные крики. Я повернулась на бок и закрыла глаза. Травинки щекотали кожу, над головой убаюкивающе шумели листья и щебетали птицы, стрекотали кузнечики. Было так спокойно и хорошо, что даже дремота навалилась.

Но не успела я провалиться в сон, как послышались шаги неподалеку. Почему-то я ожидала увидеть Яромира и уже начала придумывать, что сказать ему. Но не юноша подошёл ко мне, а Беляна.

– Ты теперь и на празднование вместе со всеми идти не хочешь? – спросила она и опустилась на землю неподалеку. В голосе не было упрека, лишь дружеское участие.

Я села напротив. Бледно улыбнулась, похоже, единственной оставшейся у меня подруге.

– Никто меня там не ждёт. Чего глаза людям лишний раз мозолить и настроение портить?

– Но сегодня ведь Купала! Сами боги велят веселиться, и ты не должна проводить этот день в одиночестве.

Я лишь покачала головой и вздохнула.

– Ох, Беляна, как бы хуже не сделать.

– Ну что ты! Друзья поймут тебя, просто нужно поговорить с ними, а не избегать.

– Я не избегаю, я просто… не хочу нарываться. Знаешь, когда я была ребенком, меня задирали из-за цвета волос и глаз. Теперь мне кажется, что это повторится, только кидаться будут не грязью, а обидными словами и колючими взглядами.

– Кто это тебя задирал?

– Да я уж и не помню. Давно было.

– Вот именно, давно! Сейчас мы уже не дети. Да и волосы твои посветлели, почти не отдают рыжиной. А глаза красивые, тебе бы гордиться надо.

Беляна говорила искренне и улыбалась по-доброму, так что сразу хотелось верить ей. Я не смогла сдержать улыбку, и подруга, подбодренная, продолжила:

– Ты хорошо поступила, Огниша. Я думаю, что и все остальные знают это, только им стыдно. Они говорят то, что говорят их родители. Но если бы ты дала им возможность узнать себя получше…

– Похоже, все уже и так обо мне знают то, чего я сама не знаю, – мрачно усмехнулась я.

– Ну же, Огниша! – продолжала уговаривать подруга. – Давай хотя бы попробуем! Обещаю, что весь день буду рядом. Скоро уже начнутся обряды на капище. Идём, возложим требу вместе с остальными.

Искренняя улыбка Беляны и ее полные надежды светлые глаза в конце концов растопили последние сомнения в моем сердце. Так давно я не чувствовала, что кому-то все ещё нравится мое общество, что уже начала забывать, как это приятно.

– Хорошо, – с улыбкой кивнула я, – идём.

Обрадованная Беляна поднялась и потянула меня за собой, взяв за руки, а потом с задорным смехом закружилась со мной в танце. Она радовалась как ребенок, и я, глядя на нее, тоже вдруг начала смеяться. Впервые за долгое-долгое время.

На своем дворе я сорвала веточку полыни, зверобой и крапиву, которые каждая девушка должна была принести на капище, и закрепила их на поясе. У Беляны обережные травы с ее двора уже красовались за поясом.

Вместе мы пошли к месту празднования по краю села, через необкошенные поля, чтобы набрать цветов и трав на венки. Один венок полагалось сплести для Ярилы, а другой для суженого, но чуть позже.

– Ты ведь не станешь избегать этого обряда, Огниша? – настороженно спросила подруга, когда я снова погрузилась в хмурую задумчивость. – Я видела, как зимой на праздновании Карачуна ты тайком сбежала перед обрядами сватовства. Лишь дважды в год сами боги благословляют созданный в эти дни союз. Нельзя упустить такую возможность снова!

– Матушка на меня в тот раз сильно ругалась, – с виноватой усмешкой припомнила я. – Если и сегодня пропущу, она, чего доброго, вообще от меня отречется. Зато если ни один юноша мой венок не поймает – скажу ей, что боги сами не желают, чтобы я замуж выходила.

Беляна только вздохнула и покачала головой.

– Не понимаю я тебя, Огниша. Ты будто стремишься в одиночестве остаться. Разве может быть что-то важнее семейного счастья?

– Какое может быть счастье в союзе с нелюбимым человеком? – угрюмо протянула я, а Беляна с наивной убежденностью ответила:

– На Купалу боги не сведут тебя с человеком, которого ты не сможешь полюбить.

Скоро впереди показался просторный луг и множество людей. Огромный костер Купалец сложили в центре, высокий, в два или три роста. На его вершине красовался шест с колесом и лошадиным черепом. Разноцветные ленты развевались на ветру, повязанные на колесе, так что Купалец видно было издалека. В нескольких шагах сложили ещё один костер поменьше – краду Ярилы, где на закате сожгут соломенную куклу, чтобы попрощаться с богом.

Хоть основная часть обрядов была рассчитана на молодых, тех, кто ещё не обрёл пару, но почтить богов, проститься с Ярилой и пройти ритуалы очищения полагалось каждому. Подруга правильно поступила, что позвала меня. Ведь если бы я пропустила праздник, селяне бы только уверились в моей связи с нечистью.

С букетами в руках мы опустились в траву и принялись плести венки. Здесь же неподалеку сидели и ещё несколько девушек. Я постаралась загнать свои страхи поглубже и приветливо поздоровалась с каждой, кто поднял на меня взгляд. Лишь немногие ответили сдержанным кивком, остальные же демонстративно отвернулись. Кольнула обида, однако показывать ее я не собиралась.

В венок для Ярилы я вплела розовую гвоздику, василёк, зверобой и пушистые метёлки вейника. Он получился ярким, многоцветным – богу молодого Солнца точно понравится. Беляна выбрала для своего венка только жёлтые цветы: одуванчики, зверобой и несколько крупных веточек пижмы.

Вместе мы понести венки к деревцу, установленному посреди поляны. Черноклен высотой в два человеческих роста уже был обвешан венками и обвязан лентами, а на месте его удерживали натянутые веревки. Под деревом стояла плетёная из соломы и веток кукла, разодетая в цветной наряд – символ Ярилы. К его ногам люди приносили праздничные блюда – блины, открытые пироги, кисели и брагу.

Я остановилась в нескольких шагах от черноклена, размахнулась и бросила венок. Он зацепился за ветку почти на самой верхушке.

Беляна улыбнулась мне:

– Добрый знак, – а потом сама подбросила венок.

После я распустила одну из вплетенных в косы лент и повязала ее на нижней ветке дерева. Каждая девочка, девушка и женщина могла оставить здесь по ленте или кусочку ткани. Так что и ветки, и даже веревки, удерживающие дерево, пестрели разноцветными, развевающимися на ветру лоскутами.

Закончили мы как раз вовремя: старейшина, который снова подменял сегодня волхва, застучал в барабан, созывая всех к капищу. Люди потянулись к восточному входу в круг богов, но на капище пока не вступали: следовало дождаться возжигания Живого огня.

Внушительных размеров серые от времени чуры богов возвышались над частоколом. Все они были обращены лицами к восходу и составляли внутренний круг. А между ограждением и кругом богов стоял жертвенный камень. Старейшина первым вошёл на капище через массивные резные ворота без дверей, опустился на колени у камня и принялся складывать костер. Установилась полнейшая тишина, когда он начал высекать Живой огонь трением. Селяне наблюдали затаив дыхание. Если Живой огонь так и не получится развести – жди беды.

Доброгосту потребовалось больше времени, чем волхву Рябине, но в конце концов трут задымился, крохотный огонек показался из-под сухого мха. Медленно он принялся за солому и щепу, а потом вдруг ярко вспыхнул, и дым потянулся к полуденному солнцу. Старейшина поднялся с колен и вскинул вверх обе руки. За ним немедленно повторили остальные, и тихое напряжённое ожидание сменилось оглушительным ликованием.

Теперь старец взял густой пучок сухой полыни, подержал над огнем, пока трава не начала тлеть, встал на воротах и затянул песню. По одному люди потянулись на капище, и каждого вошедшего старейшина окуривал дымом тлеющей полыни, очищая от всего недоброго.

Когда подошла моя очередь, не пойми откуда взялось волнение. Я замялась на миг перед входом, подумала: вдруг не смогу зайти? Вдруг общение с Лихо наложило темный след, и боги сочтут меня недостойной своей милости, а все вокруг убедятся, что я и есть колдунья?

Страшно было, но я заставила себя проглотить страх. Сжала края рубахи в кулаках и ступила к воротам.

Терпкий непрозрачный дым окутал меня, забрался внутрь и заскреб горло. Я зажмурилась, сделала ещё шаг.

Открыв глаза, заметила направленные ко мне в ожидании взгляды. Люди тоже гадали, смогу ли я пройти. Но боги не видели во мне ничего дурного.

Я тихонько выдохнула и положила на жертвенный камень травы – полынь, зверобой и крапиву. На рассвете все эти травы бросят в воду во время купания, чтобы прогнать нечисть и снять порчу. После, проговаривая про себя слова благодарности, я прошла по всему кругу богов, дотронулась до каждого идола, вгляделась в их суровые неподвижные лица. Вот хмурый Перун с длинной бородой и громовым мечом, Макошь со снопом колосьев в руках, старец-Велес с посохом и медвежьей шкурой. Их лики были вырезаны высоко, у самых вершин деревянных столбов, и никогда не удавалось заглянуть им в глаза. Люди могли лишь скромно топтаться у их ног.

Выйдя с капища через западные ворота, я поискала глазами Беляну.

– Ты иди, веселись с остальными, а у меня дело есть.

Девушка нахмурилась, проследила за моим взглядом. А глядела я на людей, которые покидали капище.

– Ты что же, задумала за народом проследить? Хочешь понять, кто не явится на празднование, и обвинить в колдовстве?

– Я никого не хочу обвинять, но проследить не мешает.

– Огниша, – нравоучительно протянула подруга. – Погляди, вон их сколько. А знаешь, сколько больных в селе, и стариков, которые ходить не могут? Их тоже подозревать будешь?

– Знаю, – кивнула я. – Как закончится обряд, снова найду тебя. Честное слово!

Беляна тяжело вздохнула, тряхнула светлыми косами.

– Ну… что мне переубеждать тебя, все равно по-своему поступишь. Кое-кто из ребят тоже следить собрался – на костре вчера обсуждали. Ты хоть не одна будешь.

Я благодарно улыбнулась ей и поспешила к восточным воротам. А вдруг и правда увижу, что кто-то перед самым входом развернется.

Я сидела на пригорке неподалеку от капища, уныло уткнувшись подбородком в сцепленные ладони. Сотни людей прошли через круг богов, и ни один не повернул на входе. Вот уже и обряд завершился, а я все сидела на месте. Пришлось признать, что так и не приблизилась к ответу на главный вопрос, и что затея была глупой с самого начала. Сотни человек со всего села… Да я половину из них даже узнать не смогла, не то что понять, кого не хватает!

Группа молодых людей, которые, как и я, устроились на пригорке, довольно быстро бросили это занятие, придя к той же мысли. Слишком много лиц. Просто невозможно запомнить каждое.

Из груди вырвался тяжкий вздох поражения. Ничего-то у меня не выходит, снова и снова. Кажется, сами боги говорят, что не своим я делом занята. Пора послушаться матушку, и старейшину, и подруг. Все вокруг только и твердят одно и то же, а я, как последняя упрямица, всё стою на своем.

Нет больше сил противиться. Покорюсь воле богов, отстраненно подумала я. Пусть сегодня судьба решится. Брошу венок в реку – и если суженый поймает его, если и все прочие ритуалы пройдем, так тому и быть.

Тяжело далось это решение. Горько. Не хотелось мне свободу терять и жизнь свою связывать с чужим человеком. Хотелось уйти подальше – в леса, в другие земли. Но, может, это лишь временное, непокорный юношеский дух, и скоро я перерасту любовь к новому? Стану ценить знакомое, и стану за семью держаться…

Тяжело было поверить в это, но мне почти удалось.

Я наблюдала, как девушки и юноши играют вместе, водят хороводы, поют и веселятся. Нужно было пойти к ним, как и обещала Беляне. Но пока я медлила.

Так и не решилась к друзьям присоединиться, пока не разошлись девушки и юноши в разные стороны, чтобы подготовиться к первому из ритуалов на выбор суженого.

Беляна махнула мне рукой, позвала в поле за цветами для венков. А когда я приблизилась, девушки улыбаться перестали. Поморщились, отошли подальше от нас с Беляной, будто на моем лице разрослась огромная язва. Тут же донеслись приглушённые, ядовитые перешептывания:

– Вот не повезет же тому, кто ее венок выловит!

– И правда. Может, скажем парням, какие она цветы рвет?

– Хорошо бы предупредить! С пособницей колдуньи никто связываться не захочет!

Беляна тоже услышала эти слова – не слишком-то тихие – хмуро повернулась в сторону говоривших и крикнула:

– Эй!

Те обернулись с усмешками на лицах. Однако прежде, чем подруга сказала что-то ещё, я дотронулась до ее плеча и качнула головой.

– Не нужно. Мне все равно.

Конечно, это не было правдой, но меньше всего сейчас мне хотелось, чтобы и к Беляне стали цепляться девушки, обвиняя ее в чем попало.

Подруга виновато взглянула на меня, взяв за руку.

– Я… Огниша, я правда думала…

– Ничего, – я выдавила слабую улыбку. – Давай лучше плести венки. Поможешь мне с косами?

– Угу.

На этот раз для венка я выбрала зелёный – цвет леса, цвет мантии Лихо. Молодые еловые ветки, мягкие и ароматные, напоминали о том, что дорого сердцу, а длинная трава лисохвост помогла накрепко их связать. Венок получился пышный, с торчащими в разные стороны травинками и пушистыми колосками. Эти же растения Беляна вплела мне в косы. Так юноша, поймавший венок на реке, мог определить, кому он принадлежит.

– В волосах красиво смотрится, – улыбнулась подруга, завязывая синюю ленту на второй косе, но потом с беспокойством добавила: – Вот только… Что если девушки и правда расскажут, какой венок твой?

– И ладно. Мне и самой не слишком-то хочется его по реке пускать.

Беляна теперь сама опустилась передо мной, чтобы я вплела ей в волосы цветы. Она выбрала все те же жёлтые, что и для первого венка.

– Да нет, я про другое… – Она кинула на меня быстрый взгляд и понизила голос. – Сегодня Яромир подходил ко мне. Просил сказать ему, какой ты венок сплетешь. Он сам хочет поймать его. Но я, конечно, не скажу, если ты не хочешь! Но они… – Беляна кивнула в сторону группы девушек, – если они всем скажут, то и Яр узнает.

– Значит, так тому и быть, – вздохнула я. – Он сказал, что женится на мне, если и в этот раз мой венок поймает.

– Так ты все равно венок бросишь?

Я вплела последний одуванчик в ее косу, закрепила красной лентой и туго связала концы. Взглянула на подругу и невесело усмехнулась:

– Да. Но буду надеяться, что он застрянет в камышах или утонет.

Глава 21. Связаны

Девушки в радостном возбуждении столпились у старых деревянных мостков. Речка в этом месте делала плавный изгиб, а ее берега густо укрывали ивы. Дальше по течению располагалось село, где и ждали юноши. Их не было видно за деревьями и кустарником, только слышались звонкие голоса и смех. А с другой стороны начинался лес – редкий и светлый, в котором сложно заблудиться.

Солнце уже висело низко над верхушками деревьев, готовое завершить самый длинный день в году. Редкие облака окрасились золотом, а воздух был теплым и мягким, словно матушкин платок.

Девушки прекратили смеяться и запели, начиная ритуал. По очереди они подходили к краю мостков и опускали венки в воду, приговаривая что-то на удачу. Течение подхватывало их и уносило прочь.

Я бросила свой венок самой последней. Едва удержалась от вздоха сожаления, когда он остался на поверхности, а потом медленно поплыл вслед за остальными.

Мы пели, пока венки не скрылись из виду за поворотом реки и ветками низкой раскидистой ивы. Только тогда с радостным смехом девушки разбежались в разные стороны, чтобы юноши их сначала поискали. Скрылась и Беляна.

А я тяжко вздохнула, напомнив себе в очередной раз данное недавно обещание – покориться воле богов – и побрела вдоль берега в противоположную сторону. Хотела зайти как можно дальше, повинуясь последнему отголоску упрямства. А вдруг не найдут?

Прошло немало времени, прежде чем я наконец остановилась. Наверно, так далеко ещё никто не забредал. Берег реки здесь делал подъем, и корни стоящей у самого края старой сосны вытягивались скрюченными пальцами прямо над водой. Густой кустарник окружал полянку, отчего она казалась уединенной. Я опустилась в траву и откинулась на спину, готовая пролежать так хоть до утра.

Темнеющее небо и яркие полосы облаков проглядывали сквозь сосновые иголки. Было так хорошо и спокойно здесь, так тихо. Со стороны села летели едва слышные, практически неразличимые голоса и музыка, ласточки носились над водой, а в камышах редко квакали лягушки. Вот только тревога и отчаянное нежелание встретить кого-то мешали сполна насладиться вечером.

Словно в ответ на беспокойные мысли где-то поблизости зашуршала трава. Сердце тут же пустилось вскачь. Я зажмурилась в желании оттянуть неизбежное хоть на краткий миг, потом поднялась и медленно обернулась, одновременно уверенная, что увижу Яромира с моим венком в руке, и в слепой надежде, что кто-то просто ошибся.

Однако это был не Яромир. Вздох изумления вырвался из груди, когда взгляд мой наткнулся на высокую неподвижную фигуру.

Лихо.

Он остановился в нескольких шагах от меня, и я замерла тоже, почти уверенная, что мне просто мерещится. На Лихо не было мшистой мантии, а темная нездешняя одежда хоть и отличалась от привычной, но в глаза не бросалась. Встреть я его впервые сейчас, даже не подумала бы, что он дух.

На его губах застыла робкая улыбка. А в руке он сжимал мой зелёный венок из лисохвоста и ели. Редкие капли срывались с него и бесшумно падали в траву.

Когда первое оцепенение прошло, я пошевелилась, нарушив установившуюся вдруг тишину. Лихо тоже шевельнулся, поднял руку, а улыбка сошла с лица.

– Прежде чем ты прогонишь меня, – тихо заговорил дух, и мне больших усилий стоило сосредоточиться на словах, а не на завораживающе мягком голосе, – или разрешишь остаться, позволь сначала извиниться. Я правда считал, что лучше будет нам порознь. Что беды твои закончатся, если запретить тебе ходить в Чернолес. Я считал, что следует позволить тебе жить своей жизнью, нормальной, в которой нет места нечисти и волхованию. Нет места мне. Я избегал тебя и прятался в тенях, когда ты подходила к краю леса. Слышал, как ты зовёшь меня, но молчал. Надеялся, что так будет правильнее. Со временем твоя жизнь наладится, и ты забудешь про Чернолес. Но вот я здесь. Поддался желанию вновь увидеть тебя, хотя сам оттолкнул при нашей последней встрече. Но я вдруг понял, что не могу допустить, чтобы кто-то другой поймал твой венок. Знаю, что это самолюбиво – ставить на первое место собственные желания. Но в конце концов я нечисть. В моей природе думать лишь о себе.

Мгновения проходили в тишине. Мы глядели друг на друга, и я едва могла дышать. Едва могла поверить, что все это происходит наяву. Тепло волнами расходилось по телу, и радость от встречи с ним, и трепет волнения.

С улыбкой я поднялась и сделала несколько шагов ему навстречу. Промолвила:

– Лихо… – и в горле вдруг пересохло, а в голове пусто, как всегда, когда нужно что-то сказать. – Я рада тебе.

Дух преодолел оставшееся между нами расстояние. Снова его губы тронула улыбка.

– Значит, не сердишься?

– Нет, конечно.

Лихо тихонько выдохнул, прикрыл глаз ненадолго, а потом несмело, с вопросом во взгляде протянул мне венок. Я приняла его и аккуратно, затаив дыхание надела на его голову.

Первый ритуал был завершён, и я совсем не желала думать, что он не для духов. Все, что происходит сейчас, возможно, совсем не правильно, но разве не воля богов творится в день летнего коловорота?

Лихо протянул руку с черными пальцами, снова предлагая выбор. Я вложила в его ладонь свою, не отрывая взгляда от серого лица и жёлтого глаза. Ветер скинул пепельную прядь со второй половины лица, и на этот раз Лихо не стал закрывать шрам. Я впервые смогла разглядеть его так близко. Навечно закрытый глаз пересекала толстая неровная черта более темного серого оттенка. За ним скрывалась история. Тайна, которую мне отчаянно хотелось узнать когда-нибудь в будущем.

Чуть помедлив, Лихо коснулся холодными пальцами моей щеки, провел вниз до подбородка, а потом подхватил косу.

– Красивые, – полушепотом выдохнул он. – Мне следует их расплести?

– Если хочешь, – так же тихо ответила я, чувствуя, как запылали щеки.

Я опустилась на землю и потянула Лихо за собой. Он встал на колени и принялся медленно расплетать ленты, а я сидела ровно, мяла в горячих ладонях ткань рубахи и глядела в сторону, потупившись. Осознание того, что происходит сейчас, ещё не вполне уместилось в голове.

– Как ты нашел меня? – спросила я, чтобы нарушить тишину, которая уже казалась неловкой.

– По твоему горю, – откликнулся Лихо. Он вынимал вплетенные в косу травинки и по одной опускал их на землю, бережно, словно они какая-то ценность. – Я всегда знаю, где ты, Огниша. Но не всегда понимаю, о чем думаешь. Почему ты бросила венок, но ушла так далеко от остальных? Не хотела, чтобы тебя отыскали?

– Я… – От смущения вновь стало жарко, и пришлось приложить усилие, чтобы голос не дрожал. – Сегодня я дала богам обещание, что покорюсь их воле. Поэтому бросила венок. А ушла подальше, чтобы все было по-честному.

– Кажется, я вмешался в судьбу, – усмехнулся Лихо, – отобрал у богов возможность решить твое будущее.

– А может и нет.

Дух расплел первую косу, заглянул в глаза и вложил мне в руку синюю ленту.

– Думаешь, это и есть судьба?..

Я лишь улыбнулась и промолчала. Потом повернулась в другую сторону, а Лихо, чуть помедлив, потянулся ко второй косе.

– Сегодня особая ночь, Огниша, – после недолгого молчания проговорил Лихо. В его голосе появилась печаль. – Летний коловорот: самый длинный день и самая короткая ночь. Сегодня нечисть может спокойно бродить среди людей. Опасное время для вас, но лишь до рассвета. На рассвете ты окунешься в реку – и вода снимет с тебя недобрую волю и следы прикосновений нечисти. Сегодня я не боюсь навлечь на тебя беду своим присутствием, но после… – Он протяжно вздохнул и протянул вторую ленту, чуть задержав пальцы в моей ладони. – После ты снова станешь беззащитной.

– Я не верю в твое проклятие, Лихо, – откликнулась я, подняв на духа ласковый взгляд. – Но если ты позволишь мне приходить в Чернолес и искать белый таленц, в конце концов его дар поможет мне обрести защиту, подобную той, что была у волхва.

– Но тебя и так уже сторонятся люди. Что будет, когда дар раскроется полностью? Что будет, если кто-то заметит тебя в лесу?

Я улыбнулась. Сложила одну из лент в несколько раз, развела концы в стороны и вытянула перед собой.

– До других мне нет дела, Лихо, – прошептала я, а протянутая лента сказала всё остальное.

Он взглянул на нее, потом снова на меня. Медленно пепельные губы растянулись в улыбке. Потом протянул руку, и я завязала ленту на запястье. Закончив, сложила и вторую ленту, которую Лихо повязал на моей руке, завершив следующий ритуал. Теперь – до самого рассвета – мы были связаны.

Эта мысль заставила сердце трепетать. В начале дня я и помыслить не могла, что подобное вообще возможно: подарить свою ленту нечисти. В надежде побороть накатившее вдруг смущение, я откинулась на спину в мягкую траву и упёрлась взглядом в темнеющее небо.

Лихо тоже опустился неподалеку, а венок положил на грудь.

– Раз сегодня духи бродят среди людей, почему я ни одного не видела? – задала я давно вертевшийся в голове вопрос.

– Человек обычно не видит младших духов, разве что по ночам.

– Но прежде я их видела даже днем. Или, скорее, чувствовала.

– Как? – удивился дух, и я услышала, как он повернул голову в мою сторону. – Разве ты… Сколько ягод таленца ты съела?

Я задумалась ненадолго, попыталась припомнить каждый свой поход в Чернолес.

– Три-четыре.

– Это невозможно, – с некоторым сомнением заметил Лихо. – Должно было пройти несколько месяцев, прежде чем дар откроется. То есть, так было с Рябиной. А ты…

– Может, я особенная? – рассмеялась я. – Но, если подумать, нечисть я не видела с тех самых пор, когда сгорел хлев Томиры. Тогда духи окружили меня и уберегли от жара пламени. – Я повернула в его сторону голову. Произошедшее в тот день до сих пор оставалось для меня загадкой. – Это ты приказал им?

– Увы, но я ничего не знал об этом.

– Тогда кто же? Кроме меня, там была лишь семья Томиры.

– Ну, либо эта женщина и правда колдунья, либо ты сама научилась управлять духами.

Он произнес это легко, в то время как я едва не ахнула от потрясения. Нахмурилась, привстав на локте, и покачала головой.

– Но я не… я ничего такого не делала…

– Иногда дар проявляется совершенно неожиданно, – протянул дух, глядя в расцвеченное закатом небо. Он тоже слегка хмурился. – Теперь я чувствую себя глупцом: пытался запретить тебе искать белый таленц, хотя, похоже, дар предназначен тебе самой судьбой.

– Ох, Лихо… я совсем в этом не уверена. Столько раз я пыталась его использовать – но так и не смогла никому помочь.

Он заглянул мне в глаза и тихо, убежденно произнес:

– Я видел, как ты готовишь лекарственные сборы, опираясь лишь на чутье и память. Что это, если не настоящий дар?

Губы сами собой разошлись в улыбке. Подумалось вдруг, что никто ещё не был настолько же добр и внимателен ко мне, как лесной дух, который приносит несчастья.

Солнце уже скрылось за горизонтом, и в первых сумерках со стороны села раздались радостные крики, которые постепенно сложились в многоголосую обрядовую песню.

– Наверно, зажгли костры, – заметила я и вновь откинулась на спину. – А девушки и юноши пляшут сейчас вокруг Купальца. Впервые я пропускаю празднование.

– Хочешь вернуться?

– Нет. Хочу быть здесь. У нас ведь всего лишь одна короткая ночь впереди. Чем займёмся?

– В ночь Купалы можно отыскать магические растения: разрыв-траву, которая защищает от любых болезней; или адамову голову, чтобы увидеть, на ком лежит порча. А может, хочешь посмотреть, как цветет папоротник?

– Хочу, – улыбнулась я. – Но разве это не выдумки?

Лихо поднялся и протянул мне руку:

– Идём.

Последние лучи заката гасли на темном небосводе, и уже сложно было разобрать дорогу, но Лихо уверенно вел меня за собой. Мы удалялись от реки и заходили дальше в лес. Он полнился непривычными звуками, далёкими голосами и шепотом навьих духов. В Купальскую ночь нечисть обретает силу, и каждый знает, что по лесам бродить становится особенно опасно. Потому и жгут костры люди, высокие и яркие, чтобы прогнать тьму и духов, населяющих ее.

Но сейчас мне не было страшно. Лихо держал меня за руку, а голоса вокруг замолкали, и нечисть не показывалась на глаза.

В тусклом лунном свете я различила впереди заросли высокого папоротника, простирающиеся кругом на десятки шагов. Мы остановились в самом их центре. Раскидистые листья доставали до пояса, ветер с тихим шелестом прокатывался по ним волнами. Лихо обернулся ко мне и провел рукой по верхушкам папоротников.

– Вот, смотри.

И я затаила дыхание.

Из-под земли вдруг один за другим стали пробиваться огоньки. Они поднимались вверх по листьям папоротников и замирали, прицепившись к ним. Чем-то они и правда напоминали нераскрывшиеся бутоны магического растения. А некоторые поднимались выше. Болотные огни были не бледно-желтыми, как раньше, а красно-оранжевыми, словно небо на закате. Они медленно кружили в воздухе над нашими головами, над необъятными зарослями папоротников, а тьма отступала.

– Как красиво, – я подняла на Лихо восторженный взгляд. – Но все же он не цветет по-настоящему?

Дух заговорщически приложил палец к губам.

– Только никому не говори, иначе люди перестанут ходить за ним в лес, и духам будет нечем питаться.

С притворным разочарованием я протянула:

– Жаль. А я так хотела найти клад.

– Возможно, я знаю, где искать. Но у любой сделки с духом есть цена.

– Какая же?

Лихо приблизился на шаг. Жёлтый глаз мягко светился в темноте, а пепельные пряди шевелились от ветра. Мне вдруг нестерпимо захотелось прикоснуться к ним, вдохнуть запах мха и сырой земли. Медленно я провела рукой по его холодной щеке, заправила прядь за ухо. Сердце застучало громче, а все вокруг замерло.

Я преодолела последние полшага между нами, привстала на цыпочки. И осторожно, несмело поцеловала. Через миг почувствовала его руку на талии и лёгкое прикосновение к шее. Поцелуй стал настойчивым, жадным. Холодные губы и холодные пальцы касались кожи, сладкая дрожь расходилась от этих прикосновений. А ещё жар.

Я запустила пальцы в его волосы – удивительно мягкие, – обхватила крепкое плечо. Воздуха не хватало, кружилась голова и сердце стучало так быстро и громко, что ничего больше, кроме этого стука и тяжёлого, прерывистого дыхания, слышно не было.

Такой странный холодный поцелуй. На губах остался терпкий привкус, будто от травяного отвара, и запах леса после дождя. Отстранившись, чтобы восстановить дыхание, мы глядели друг другу в глаза. Хотелось ещё, и хотелось растянуть эти мгновения, как следует ими насладиться.

Лихо улыбнулся, и я ответила ему счастливой улыбкой. Провела пальцами по ямочкам на щеках. Скользнула выше, к бугристому шраму, а Лихо накрыл мою ладонь своей, склонился…

Позади вдруг раздался шорох. Вздрогнув, я обернулась, а дух вскинул голову. Взгляд его сделался жёстким, и тут же повеяло угрозой, которая, будто густая тень, окутала его целиком.

На краю зарослей папоротника в нескольких шагах от нас стоял Яромир. Замерев, он глядел на меня немигающими, круглыми от изумления глазами. Потом он присмотрелся к Лихо за моей спиной – к венку на его голове, ленте на запястье. Лицо исказилось гримасой отвращения. Неяркий свет болотных огней выхватывал из тьмы его плотно стиснутые губы, горящие злобой глаза и сжатые кулаки.

– Как ты можешь?! – с яростью и обидой прошипел Яромир. – Нечисть – вот кого ты выбрала?!

Лихо вдруг низко, угрожающе зарычал. Он сделал шаг – и Яромир инстинктивно отступил, но я схватила духа за плечо. Яр снова обратил ко мне острый, полный ненависти взгляд.

– Ты… – выплюнул он прерывисто и хрипло, будто не хватало воздуха, – ты…

Лихо снова дернулся, ощетинился, заняв собой ещё больше пространства. Я крепче сжала его плечо и спокойно, твёрдо проговорила:

– Уходи, Яр.

Он оскалился и с размаху врезал кулаком по ближайшему дереву так, что посыпались листья. Прошипел:

– Вот как?!

Потом живо развернулся, одарив напоследок полным злобы и отвращения взглядом, и кинулся прочь, ломая на пути низкие ветки и кустарник.

Лихо, прищурившись, долго глядел ему вслед. Его лицо оставалось спокойным и не выражало ничего, лишь молчаливая, темная угроза расходилась от него волнами. Угроза, которую ощущаешь на уровне инстинктов, которая говорит гораздо больше любых слов.

С трудом я разжала руку, которой вцепилась в его плечо. Пальцы словно одеревенели и не желали слушаться. Лихо наконец обернулся. От холода в его взгляде побежали мурашки.

– Глупый юнец. Он ведь не отстанет от тебя, – ровным голосом заметил он и приподнял бровь. – Одна смерть решила бы множество проблем.

Медленно повисшая в воздухе угроза начала таять. Стало легче дышать.

– Он просто запутался, – возразила я. – Это пройдет. Обещай, что не причинишь ему зла.

– Нет.

– Нет?

Лихо пожал плечами и скрестил на груди руки.

– Я уже пообещал наполнить страданиями его жизнь. Если станет болтать.

– Не думаю, что станет.

Я потупилась и горько вздохнула, потому что совсем не была уверена в этом. Может, он захочет отомстить. Захочет, чтобы я испытала такое же унижение, которое он испытывал все это время. Но все же я не желала ему смерти.

Неуютное, колкое молчание, наполненное тяжёлыми мыслями, прервал Лихо, протянув мне руку.

– Идём. До рассвета осталось совсем мало времени. Не будем тратить его понапрасну.

Он улыбался. Улыбка была теплой, искренней. Вдруг ушли все тревоги, и беспокойство, и мрачные мысли рассеялись как дым. Все прочее стало неважным, далёким. Важна была лишь эта улыбка, холодная рука с черными тонкими пальцами и самая короткая, особенная ночь.

Я улыбнулась в ответ и взяла его за руку.

Глава 22. Вороны вещают

Я возвращалась домой, когда солнце уже стояло высоко в небе.

На рассвете в завершении празднования коловорота окунулась в холодную реку, а потом осталась на берегу, чтобы согреться в первых лучах зари, да так и уснула. А после пробуждения стало мне так хорошо и легко, как не было уже очень долгое время. Вода ли целебная, снявшая с души и тела все зло, стала тому причиной, или крепкий спокойный сон, или волшебная Купальская ночь – я не знала, но была рада этому новому ощущению. Будто сбросила с плеч тяжёлую меховую шубу, напитанную водой и колючую.

На лугу дымились угли и почерневшие головни. Огромная черная проплешина осталась в траве после Купальца, а неподалеку пятно поменьше, от крады Ярилы. Тут и там на окраинах села встречались по пути кострища – множество огней вчера горело, чтобы ночь осветить и чтобы как можно меньше осталось теней, где смогли бы спрятаться злые духи. А на деревянных идолах, что стояли на перекрестках, и на рогатых черепах у ворот висели венки из увядших цветов.

Дети бегали вокруг с прутками, гоняли гусей, женщины сидели на ступенях и накатывали рубахи, мужчины снова шутили и переругивались по-доброму друг с другом во время работы. Стучали топоры и разливались песни над полями. Жизнь вдруг стала простой и обычной, как раньше, будто и не было странных смертей, мертвых животных и никакого зла.

Я радовалась этому и надеялась, что так все и останется.

Вот и родная изба. Стоило только ступить на двор, как дверь распахнулась, и на пороге показался Яромир, а я замерла от неожиданности. Он тоже застыл, увидев меня. Одарил тяжёлым, мрачным взглядом. На скулах заходили желваки. А потом отвернулся и быстро прошел мимо, так ничего и не сказав.

На сердце тут же появилась тревога, а в мыслях все самые худшие предположения. Не зная, чего ожидать, с волнением я зашла в дом.

Ставни были распахнуты. Матушка сидела за столом в рубахе и накинутом на плечи платке. Седые длинные волосы рассыпались по спине и лезли в глаза. В одной руке она держала ломоть хлеба, в другой толстый кусок сыра, а на столе лежал начатый каравай, половина крупной белой головки и яйца в корзинке.

Матушка молча глянула на меня, не отрываясь от еды, и я тоже молчала, смотрела на нее, на хлеб и сыр, а тревога внутри все разрасталась.

– Ну что ты, дочка? – наконец нарушила тишину матушка. – Стоишь в дверях, как чужая. Садись, раздели со мной трапезу.

Она указала на лавку, и я настороженно села за другой край стола. Матушка отрезала себе ещё кусок сыра и пододвинула нож мне. Лицо ее было спокойным, как и голос, но из-за этого нехорошее предчувствие лишь усилилось.

– Ешь-ешь, нечасто теперь у нас еда на столе бывает. А сегодня есть что праздновать. Добрые вести у меня!

Я сглотнула вязкую слюну и сжала края лавки в тягучем, неприятном ожидании.

– Скоро ты выходишь замуж!

Нахмурившись, я следила, как она невесело усмехнулась, сверкнула глазами из-под нависших на лицо прядей. Знала, что я стану упрямиться.

– Нет, – ответила я.

– Как же! – хрипло рассмеялась матушка. – Я ждала, Огнеслава. Долго ждала. Слишком уж много воли дали мы тебе. – Она покачала головой. Взгляд вдруг стал жёстким, голос – угрожающим. – Так много, что ты место свое забыла. Уважение к роду потеряла. И едва свое будущее не сгубила. Ну ничего, в новом доме у тебя не будет времени на все эти глупости.

– Не стану я…

Матушка ударила кулаком по столу, заставив вздрогнуть.

– Яромир рассказал мне все, – прищурившись, прохрипела она. – Позор. Родная дочь с нечистью знается! И с кем – с Лихо! Посыпались на семью несчастья одно за другим, а тебе будто и не важно это. Не видишь что-ли, как нечисть силы высасывает, удачу и достаток? Не остановится он, пока все до последней капли не заберёт, а оставит тебе лишь одно горе.

Я хмуро молчала, впившись ногтями в край скамьи.

Матушка снова усмехнулась, заметила:

– Видно, мальчишка и правда любит тебя, раз готов взять в жены после всего, что видел.

– Но я-то его не люблю! – слабо возразила я, хоть и понимала, что такими глупостями мне ее переубедить не удастся. Замуж по любви редко кто выходит.

– А у тебя выбора нет, – отрезала она. – Все, добегалась. Кому ты такая нужна, а? Без приданого, без хозяйства! Девчонка на грани нищеты и с нехорошей молвой за спиной, которая ничего, кроме проблем, предложить своей новой семье не сможет! Половина села тебя уже пособницей колдуньи кличет. А если узнают про нечисть и что в Чернолес как к себе домой ходишь – тут тебе и старейшина не поможет. Томиру за меньшее осудили. Так что благодарить Яромира надо и в ногах у него валяться, что сохранил твою тайну, да ещё и помочь пытается.

– Матушка! Он только о себе думает, какая это помощь?

– Если б он только о себе думал, то и связываться с тобой бы не стал! Ты хоть понимаешь, чем его семья рискует? Повезло, что папаша его сотник, едва ли не такой же вес имеет, как староста. Но люди непременно шептаться будут. Завидовать. Ещё как!

– Мне ничего этого не нужно… – проговорила я, опустив глаза.

– Тебе?! – вскричала матушка гневно. – Вырастили же дочь неблагодарную! А обо мне кто подумает, а? Кто позаботится о старухе, которая троих детей в мир отправила? Старшей дочери прах ещё не остыл, средняя уехала с мужем за сотню верст, а младшей только б по лесам бродить да цветочки собирать! Что, помирать теперь в нищите, потому что тебе твоя гордость дороже? – Она прищурилась, склонилась над столом и тихо, ядовито прошипела: – Думаешь, ты лучше других, а? Лучше меня и сестер своих, чтобы получить право самой решать свое будущее? Ты женщина, а место женщины рядом с мужем. – Смерила меня обвиняющим взглядом, выпрямилась и уже спокойнее добавила: – Яромир ведь не просто согласен без приданого на тебе жениться, но и меня в дом взять, позаботиться, пока не придет мой срок. Никого лучше тебе не сыскать, девочка. Так что хватит! Хватит бегать от судьбы своей, хватит над матерью издеваться да соседям поводы для пересудов давать!

Она все ещё сердито хмурилась, но в голосе за всем ее ядом, за накопленной обидой и несбывшимися ожиданиями таилось отчаяние.

Я тихо вздохнула, выпустила край скамьи. Пальцы дрожали от напряжения, сердце болезненно сжималось от обиды и несправедливости.

Не хотелось этого признавать, но матушка была права. Как всегда. Никем мне больше не светило стать в этой жизни, и выбор был один: выйти замуж, обеспечив себе и матушке нормальное будущее, или же закончить свои дни с клеймом колдуньи и отшельницы, отвергнутая всеми, включая родную мать.

Пора повзрослеть, Огниша. Пора перестать думать лишь о себе. Пора выполнить обещание и стать, наконец, послушной дочерью.

– Ладно, матушка, – прошептала я. – Сделаю, как ты скажешь.

Что-то оборвалось внутри, надломилось. Слезы подкатили к горлу, но я удержала их, лишь разок тихо всхлипнула.

– Ой, не выдумывай! – скривилась матушка, хотя в голосе уже слышалось явное облегчение. – Думаешь, я Ладимира любила? Его отец с моим сговорились, сосватали нас – и все, прощай, дом родной. И что же, стерпелось, слюбилось. – Она отвернулась и с тихой грустью добавила: – Даже и представить не могла, насколько он мне дорог станет.

Покорно склонив голову, пустым голосом я ответила:

– Значит, и я смогу стерпеть.

В день, назначенный для обряда, небо с самого утра затянули облака. В доме было тихо и неприветливо. Прощание с невестой не должно быть радостным, но я вспоминала, как выдавали замуж сестер, и видела: моя свадьба больше остальных походит на похороны. Если послушать старших – так это хороший знак. То, что лишь изображали другие, у нас выходило само собой.

Яромир не стал ждать положенную седмицу и уже через три дня прислал к порогу петуха, а еще свадебный наряд вопреки традициям. Матушка же впервые за долгое время сама испекла курник и отправила его к дому сотника в ответ.

Матушка сама созвала моих подруг – даже тех, кто со мной больше не общался. По счастью, пришло их немного. И теперь по избе разносились унылые обрядовые песни. Их пели девушки, которые не хотели здесь быть, для той, кто не хотел их слушать.

Слезы текли сами собой. Невесте полагалось плакать – и я плакала, пока подружки расплетали мои вечерние косы. Пока трижды поливали во дворе холодной водой. Пока расчесывали влажные волосы и снова заплетали их в косы – в последний раз.

Нежана за все утро не сказала мне ни слова и даже в глаза старалась не смотреть. Милана то и дело кидала на меня хмурые взгляды, движения ее были резкими, а когда пела, голос иногда пропадал. Тогда она поджимала губы и отворачивалась, будто и сама готова заплакать. Только Беляна иногда пыталась отвлечь беседой.

– Смотри, какой красивый венец и какие накосники¹, – бледно улыбнулась подруга, изо всех сил стараясь хоть немного скрасить колючее молчание. – Волшебные просто! Наши мастерицы таких не делают.

Она развернула передо мной на ткани девичий венец, белый и высокий, расшитый речным жемчугом, и такие же белые накосники с узорной тесьмой, чтобы оплести косы. Такой красоты не доводилось мне прежде видеть.

– Да, и правда, – равнодушно откликнулась я.

– Жаль, их только один день носить можно. Обидно такие дивные украшения в сундуке прятать. Зато, когда дочь будет замуж выходить, сможешь ей передать.

– Да, наверно.

– Ну, вставай, Огниша. Одеваться пора.

Я послушно поднялась, стянула с себя рубаху. Беляна подала мне новую, белую и аккуратную, с крупной обережной вышивкой по краю подола и на горловине. Широкие рукава подруги стянули на запястьях красными лентами тесьмы.

– Ох, что за ткань! – снова улыбнулась Беляна. – Такая мягкая. Я дажетебе завидую, Огниша: мой свадебный наряд совсем бледный по сравнению с этим.

– Не все ли равно, в чем к чужому человеку в дом идти, – пробормотала я так, чтобы матушка не услышала. – Прислал мне наряд, будто стесняется, что я не богата. Будто мало мне унижений.

– Войти в их семью – это совсем не унижение, – процедила Милана, сердито распрямляя складки. – Я бы радовалась на твоём месте. Ведь все могло бы сложиться куда хуже. Замуж все равно выходить. Так радуйся, что тебя позвал сын сотника, а не свинопаса!

Она снова поджала губы. Видно, горевала она сегодня о своей судьбе и о том, что другая ее заветное место заняла.

Я вздохнула и тронула ее за руку. Тихо и с сожалением произнесла:

– Знаешь же, что не я так решила. Была б моя воля, не раздумывая с тобой бы поменялась.

Милана отдернула руку, смахнула влагу с ресниц.

– Я не на это сержусь, а на то, что не ценишь, что даром тебе даётся.

– Ты права…

– Будет тебе, Милаша! – вступилась добродушная Беляна. – Подруга напугана предстоящим обрядом. Она в новую жизнь вступает, со старой прощается. Каждому нужно время, чтобы с этим свыкнуться.

– Больше она нам не подруга, – впервые за утро подала голос Нежана.

Беляна лишь укоризненно поглядела на нее. А мне было все равно. Грубые слова – но правда. Не будет больше игр на лугу и песен у костра. Будет лишь двор и новая семья, которая не слишком рада моему появлению.

Следом на рубаху повязали понёву², тоже белую, расшитую бусинами и узорами из крупных красных лент и кусков ткани. Понёву закрепили под грудью узким поясом. На плечи мне легла лёгкая кружевная накидка: полосы ее ложились до колен спереди и сзади, сшитые только на плечах, а по бокам свободные.

Наряд был почти завершен. Тогда подруги уступили место матушке. Она одела мне на голову девичий венец, который совсем скоро заменит повойник замужней женщины. С венца по бокам до самого подбородка спускались жемчужные рясны, красивые, но совсем не удобные. Потом матушка оплела косы тесьмой. Расправила узорчатые накосники, которые прикрывали кончики кос. И это тоже в последний раз: скоро я должна буду прятать косы под платком.

Матушка слабо улыбнулась и потрепала меня по щеке.

– Ну все, довольно рыдать, и так глаза красные. – Потом вздохнула, отошла на шаг и огляделся меня. Впервые в ее взгляде появилось что-то похожее на гордость. – Прямо как настоящая княгиня! Краше невесты ещё в нашем селе не видели! Ох, дочка, чего ж ты так долго упрямилась… Яромир хороший парень, щедрый, и все у тебя будет, что только захочешь. Ты мне ещё спасибо скажешь.

Я ничего не ответила. Пусто было внутри. Страх и смирение. Наверно, так чувствует себя каждая девушка перед обрядом.

На дворе зашумели. Родня и друзья Яромира пришли вместе с ним, только родители дома остались, будут нас встречать. Слышалось в их голосах что-то… сомнение, запрятанное глубоко осуждение. Не нужно было глядеть на их лица, чтобы понять, что они тоже не слишком рады.

Первыми из дома вышли подруги. Так как сестер и родни у меня не осталось, Яромир одарил подарками их. Затем и матушка вышла.

А я все стояла и глядела в пол, стояла до самого последнего, и казалось, что погружаюсь в воду. Звуки снаружи смешались. Спиной я чувствовала, как тьма родного дома тянется ко мне, окутывает в последний раз. Вдыхала запах пыльной соломы и нагретого печью дерева, запах трав и соснового хлеба. Вдыхала и не могла надышаться.

Потом дверь распахнулась, окатив блеклым, но все равно слишком ярким светом. Яромир взял меня за руки и потянул во двор. Я покорно пошла следом. Кинула на него быстрый взгляд. На нем был узорчатый кафтан и алый пояс. Темные штаны, заправленные в сапоги. Он хмурился. За сомкнутыми в линию губами таилась злоба, голубые глаза казались холодными, колючими. Будто это его принуждают к свадьбе.

Под руку он повел меня к остальным. Горячая ладонь грубо сжимала мою холодную и бледную, словно он опасался, что я вырвусь и убегу. Друзья и родня встретили нас свистом и криками, изо всех сил изображая радость.

Все было не так в этот день, и каждый это понимал, пусть и не понимал причины.

Сквозь приветствия вдруг послышалось громкое хриплое карканье и шорох крыльев. Голоса постепенно смолкли, а люди помрачнели, заозирались по сторонам.

Крупная черная ворона плавно опустилась на крышу избы, склонила голову. Казалось, глядит прямо на меня черной бусинкой глаза. А потом с заднего двора, с изгороди и с ветвей деревьев взметнулись ещё птицы, закружили над головами в черном хороводе. Крики их похожи были на скрипы старой двери заброшенного дома.

Все притихли и глядели на них. На лицах – испуг. О чем вещают вороны? Теперь я точно знала ответ.

Яромир потянул меня со двора, прикрикнул на товарищей, и те кое-как выстроились в процессию. Зазвучали гусли и песня затянулась, фальшивая и скомканная. И совсем не веселая, как полагается.

Через все село мы двинулись к берёзовой роще. А я все глядела под ноги, ничего вокруг не замечая. Не слышала песен и не пела сама, не отвечала на редкие поздравления селян. Только отзвуки вороньих голосов все ещё звенели в ушах, звенели громче, чем все прочее.

Обряд проходил как в тумане. Казалось, я лишь наблюдаю со стороны. Смотрю один из тех снов, где стоишь беспомощно, понимаешь, что все это неправильно, но ничего не можешь сделать.

Старейшина вознёс молитву богам и попросил благословения. Я покорно вторила ему, а смысл слов ускользал, будто на чужом языке говорили. Потом мы коснулись ладонями старой березы по разные стороны, трижды обошли ее и завязали по ленте на низкие раскидистые ветви, увешанные потускневшими от времени кусками клятв прежних поколений.

После Доброгост повел нас на капище, вознести требы богам. На жертвенный камень возложили кисель и мед, плошки с коливом и блины. Снова старейшина запел молитвы. Связал наши руки широкой алой лентой и приказал обойти круг богов. Под хриплые невнятные напевы мы обошли деревянные идолы и вернулись к камню. Тогда старейшина подал нам чашу с медом и мы отпили по очереди из его рук.

Обряд был почти завершён.

Яромир склонился ко мне и поцеловал, придерживая за плечо свободной рукой. Долго целовал, но не настойчиво на этот раз, нежно. А когда отстранился, на губах осталась улыбка – впервые за этот день. Так улыбаются, когда получили то, что давно хотели. Самодовольно. С превосходством.

– Видишь, Огниша, – прошептал он, – я исполнил обещание. А твоя нечисть – нет. Подумай, кому из нас следует верить?

Я придвинулась к нему чуть ближе и тихо, чтобы старейшина не услышал, с улыбкой ответила:

– Он обещал, что твоя мать умрет первой.

Яр отпрянул, на его лице на миг отразилась ненависть, но он быстро взял себя в руки. Сверкнул холодным взглядом и до боли сжал руку.

А я и не поморщилась. Сама испугалась своих слов и того, что они в душе вызвали. Ведь на самом деле не желала я никому смерти. Что же тогда это за чувство пульсировало в груди, чёрное и холодное, о котором я прежде не подозревала?

С капища к дому мы шли во главе колонны. Связанные лентой руки держали перед собой. Длинные концы яркой ленты развевались на ветру как знамя и символ, как доказательство для всех вокруг и нас самих, что теперь наши судьбы сплетены и тела связаны.

У богатой избы сотника, украшенной цветами и лентами, нас встречали родители с караваем в руках. Отец, седой однорукий воин, сдержанно улыбался сквозь бороду. Должно быть, поддерживал сына в его решении, а может, ему было все равно. Строгая хмурая мать глядела с осуждением и неприязнью и даже не пыталась это скрыть. Наверно, верила всему, что говорили обо мне в селе, или же просто считала, что сын мог бы найти кого-то побогаче.

Я не стала улыбаться им. Мне было все равно. Сегодня невеста могла грустить хоть до самой ночи, и я не собиралась отказывать себе в этом праве.

Мы низко поклонились родителям, развязали ленту и только потянулись к караваю, как поднялся ветер, зашумел листьями. А в небе над селом показались черные птицы, посланницы Морены.

Позади зашептались.

– Дурной знак. Ох, чую, жди беды…

– Это она беду накликала, как пить дать.

Вороны как по чьей-то указке облетели двор с дикими криками и расселись, хлопая крыльями, на крышу, на обмотанные тканью жерди и столбы.

В тишине прозвучало зловещее:

– Скоро смерть в этот дом придет.

Яромир бросил злобный взгляд за спину, проревел:

– Дайте мне лук!

Кто-то из домашней челяди торопливо исполнил приказ. Яр под осуждающий ропот друзей вытянул стрелу из колчана, натянул тетиву.

– Поганые птицы! – выплюнул он и разжал пальцы.

Стрела рассекла воздух с тихим шелестом и вонзилась в грудь сидящей на коньке вороне. Та кубарем покатилась вниз по скату и шмякнулась о землю, а следом медленно опустились оброненные черные перья.

Птицы в испуге заметались над двором. Яромир зло ухмыльнулся и наложил новую стрелу. А я отступила на шаг.

Страшно. Страшно и холодно.

Слезы текли по щекам, пока он безжалостно убивал птиц. Запрятанный глубоко голос пробился сквозь слои обязательств и обещаний, долга и здравого смысла.

Нет.

Не хочу всего этого. Не смогу стерпеть, как говорила матушка. Не смогу.

Здесь ждёт меня только пустое, безрадостное будущее с жестоким человеком. Насмешки и упрёки. Долгие осуждающие взгляды в спину. Каждый день слышать снова и снова, что должна быть благодарна за жизнь, которую не просила, за милость, в которой не нуждаюсь. Ради чего? Ради матушки, которая выторговала мной себе избу поудобнее? Ради предков, которые завещали продолжать род? Ради сыра и свежего хлеба на столе и дорогих украшений?

Ещё одна черная тушка рухнула вниз. А птицы почему-то не улетали, только били крыльями и пронзительно кричали. Уже весь двор был завален мертвыми птицами, но Яромир все продолжал стрелять по ним.

И тогда я зажмурилась. Решилась. И побежала.

Я протолкалась через толпу приглашенной родни и друзей, что с открытыми ртами и застывшим на лице изумлением глядели, как птицы падают одна за другой. Они не сразу сообразили, что происходит, а потом вслед полетели крики. Угрозы.

Я бежала по тропе мимо построек и людей и шептала:

– Навьи духи, если вы слышите меня, если понимаете, помогите! Задержите людей, не дайте им остановить меня!

Шептала почти не надеясь, что это сработает, однако повеяло привычным холодом, и он сгустился за спиной, как в тот раз при пожаре. Не было времени думать и удивляться, только бежать.

Ничего вокруг я не различала, видела только лес впереди, мрачный и темный. Он примет меня, и никто не посмеет последовать за мной. Нужно только добраться…

Сквозь оглушительный шум в ушах и дикий грохот сердца я вдруг поняла, что топот позади отдалился. Встречные люди разбегались в стороны, и никто не пытался мне помешать. Надежда поселилась внутри, надежда, что это безумие увенчается успехом.

Мне было все равно, что за жизнь ждёт впереди. Лишь бы не здесь, не с этими людьми. Скоро я стану свободной.

Последние избы уже остались позади. Я нырнула в заросли высокой крапивы. Она больно жалила кожу, подол постоянно цеплялся за что-то и на кружевную накидку налип репейник, но я не замечала ничего. Тело переполняла лёгкость, а сердце – восторг.

– Огниша! – яростно взревел за спиной Яромир. – А ну стой! Стой, и тебе ничего не будет!

Оборачиваться я не стала. Он был далеко, а Чернолес прямо передо мной. Вот наконец я укрылась за первыми деревьями.

– Огниша, прошу!

Полутьма и сырость окутали меня, приняли как родную. Можно было вздохнуть…

– Так, значит?!

Вдруг мимо просвистела стрела и вошла с треском в ствол дерева в каком-то шаге. Я сбилась, пошатнулась и едва не упала. Нырнула в сторону, но останавливаться не собиралась.

– Я не позволю нечисти забрать тебя! – выкрикнул Яр со злобой.

А в следующий миг дикая боль расползлась по телу. Я споткнулась и упала на колени. Стрела торчала из спины где-то между ребрами.

Страх и обида клокотали в душе, рвались наружу вместе с тяжёлыми хрипами.

Тело налилось тяжестью, но я все же смогла подняться, опершись о ствол ближайшего дерева. Кружилась голова. Ещё несколько нетвердых шагов, невероятно медленных. Ещё одна стрела. На этот раз устоять не получилось. Я свалилась на пружинистую лесную подстилку, холодную и сырую. Сгребла в кулаки прелые листья. Иголки впились в щеку и корни мешали устроиться удобно, но совсем скоро это перестало иметь значение.

Шум стоял в голове. Яр кричал что-то вдалеке, на краю леса, но я не слышала. Ни шелеста ветра, ни протяжных скрипов сосен. Только боль, раздирающая изнутри. Холод, который постепенно приходил на смену боли. Дышать удавалось с трудом и все реже.

Ужасно обидно заканчивать все так. Снова близко, но недостаточно.

Сквозь пелену, затягивающую глаза, я различила знакомый силуэт. Он склонился близко и тоже что-то говорил, и, кажется, держал меня за руку.

Я улыбнулась ему – мысленно, потому что не осталось сил. Но потом и он растаял во тьме.

А ведь матушка снова оказалась права.

Сегодня вороны пели. Пели для меня.

________________

1 - Накосник (косник) – плоское девичье украшение разнообразной формы, которое прикреплялось к кончику косы.

2 - Понёва – поясная одежда замужних женщин, внешне похожая на юбку.

Глава 23. Черная вода

Темно.

Темно – и больше ничего. Ни звуков, ни запахов. Ни ощущений.

Время тянулось бесконечно либо застыло совсем, и я не могла его понять. Не могла определить, сколько прошло: мгновения, дни, годы.

Но вот что-то изменилось. Сверху разлился одинаковый тусклый свет, похожий на туман. Вокруг сложились из тьмы, вытянулись гигантские одинаковые деревья, прямые и высокие. Их верхушки растворялись в тумане на неизвестной высоте. А может, они вообще не заканчивались.

Тишина стояла такая полная, оглушительная. Ни единого шороха. Сердце мое не стучало больше, грудная клетка не поднималась в ритме дыхания. На какой-то миг это вызвало замешательство, даже испуг, но потом в памяти медленно проступили последние мгновения жизни. Теперь всё стало понятно и правильно.

Значит, это и есть Навь?..

Я лежала и смотрела вверх, пока не почувствовала навязчивое желание подняться и идти. Нельзя слишком долго здесь оставаться, а иначе… Ответа не нашлось, была только уверенность.

Я встала и огляделась. Вокруг куда ни глянь простирался лес. Одинаковые гладкие деревья поднимались из темноты и терялись в сумраке. Под ногами пружинила голая черная земля.

Совсем рядом вдруг мрак сгустился, оформился в силуэт. Тени расползлись в стороны, спрятались за спину фигуре, открывая взору знакомые черты.

– Лихо, – прошептала я, и звуки тут же потонули, растаяли, словно сама Навь противилась их существованию. – Почему ты здесь?

– Ох, Огниша, – с сожалением произнес дух, – мне жаль. Мне так жаль. Сможешь ли ты простить меня?

– Все умирают рано или поздно, – безмятежно откликнулась я. – Конец одного – это всегда начало другого. Тебе не за что просить прощения. Мое время пришло, вот и все.

Лихо беззвучно шагнул ко мне. В жёлтом глазу отражалась печаль, но моего отражения в нем не было.

– Я умирать не привык, хоть и привык, что все вокруг умирают. Поэтому мне жаль, Огниша. Жаль, что у тебя было так мало времени.

– Да, мне тоже.

Я опустила голову. Взгляд скользнул по белой рубахе с кружевной накидкой, по расшитому цветами подолу. Вспомнилось, что души переходят в Навь в том, в чем их похоронили, но меня-то некому было хоронить. Из груди вырвался смешок.

– Посмотри, Лихо, – я улыбнулась ему и крутанулась вокруг себя, – у меня самый красивый погребальный наряд.

Он не улыбался. Он грустил, и пусть я отлично понимала, почему, но самой мне грустно не было. Может, совсем немного. Странно, что собственная смерть стала вдруг значить так мало.

Там, в Яви, истекая кровью посреди леса, мне отчаянно не хотелось умирать. Но теперь это стало неважным. Воспоминания и чувства будто притупились. Я знала, что нет смысла жалеть об ушедшей жизни, как нет смысла горевать о каждом прожитом дне. Может, это место так действовало на души? Успокаивало, чтобы те совершили положенный переход, а не остались бродить в поисках возможности вернуться обратно.

– Нужно идти, – сказала я Лихо и развернулась. Казалось, голос, который слышно только мне, направляет, зовёт меня.

Дух неслышно пошел рядом.

– Ты права. Долго оставаться на этой стороне не следует. Я провожу тебя. Хочу увериться, что перейдешь Калинов мост.

– Вряд ли предки на той стороне мне сильно обрадуются, – пошутила я. – Только бы отца увидеть и сестрицу Зоряну, а остальных я даже и не помню.

– Говорят, там гораздо лучше, чем в Яви. Вечное лето, диковинные сады и бесконечные пиры. Тебе не придется больше работать в поле.

Дух печально улыбнулся уголком рта. Я взглянула на него и вдруг поняла, что больше никогда его не увижу. Ни через десять лет, ни через сотню. Когда-нибудь увижу всех тех, кого знала при жизни: матушку, подруг и соседей. Но Лихо не умрет. Не перейдет по мосту на ту сторону.

Я взяла его за руку и остановилась напротив. Хотелось сказать ему, как много он для меня сделал. Сказать, что не жалею ни о чем. Сказать…

Но нужные слова никак не давались.

– Спасибо тебе, Лихо, – наконец вымолвила я. – За то, что был рядом.

Несколько мгновений он безмолвно глядел мне в глаза. Потом склонился и коснулся губами лба. Щемящая тоска растеклась внутри. Тоска холоднее остывшего сердца и темнее безлунной ночи.

Нужно было идти дальше. Что-то все настойчивее тянуло меня, звало. С сожалением пришлось отстраниться. Мы продолжили путь сквозь погруженный в полутьму тихий лес, одинаковый и бесконечный, куда ни глянь.

Но вот деревья впереди расступились внезапно, и взору открылась ровная полоса земли, а за ней бурные черные воды реки Смородины. Она кипела, стреляла брызгами и билась о берег совершенно бесшумно. Волны поблескивали в бледном свете, льющемся сверху, а другой берег скрывал густой туман. Ровный край леса, свободная полоса земли и река удалялись в одну и другую сторону, только темно-красный мост выделялся ярким пятном посреди тусклой одинаковости.

У границы леса Лихо остановился.

– Дальше мне не пройти. Но я побуду здесь ещё немного. Река… – Он нахмурился, глядя на бурлящую жидкую тьму. – Река будет говорить с тобой. Не слушай. Не верь. Помни, что душа твоя чиста, и богам не в чем тебя упрекнуть.

– Да, – откликнулась я с улыбкой. – На том берегу ждёт меня новое начало. Может, я скоро вернусь в Явь человеком, а может, попрошу у Морены перерождения в берегиню, чтобы хоть после смерти принести людям что-то хорошее.

– Если так, то мы ещё увидимся, – тоже улыбнулся дух.

Я в последний раз взглянула на его острое пепельное лицо, на длинные седые волосы и ямочки на щеках. На завораживающий жёлтый глаз, так похожий на одинокий болотный огонек посреди ночного леса.

– Прощай, Лихо.

Развернулась и оставила его позади.

Не спеша я пересекла темную полосу земли и остановилась у моста. Берег здесь уходил вниз крутым обрывом. Черная вода плескалась в нескольких шагах, она словно кипела, но жара не было. Смородина – река забвения. Темница для душ, которые не смогли заслужить право переправиться на тот берег.

Затылком я вдруг почувствовала чей-то взгляд. Живо развернулась с уверенностью, что теперь я на берегу не одна.

Передо мной стояла женщина. Высокая и статная, настоящая красавица. Бледное как снег лицо обрамляли длинные черные волосы. Голову украшал высокий белый венец, расшитый синими камнями, а рясны спускались до самых ключиц. Достойные царицы богатые одежды цвета ночного неба развевались в потоках ветра, которого не было на самом деле. А темные, завораживающие глаза, казалось, глядели в самую душу. В руке она держала серебристый серп.

– Морена… – прошептала я в изумлении.

Богиня утонченно улыбнулась одними губами, потом молниеносно выхватила из тьмы что-то невидимое, резанула серпом. На миг я различили блеснувшую в тусклом свете нить, что выходила из моей груди и тянулась в лес, откуда я недавно пришла. Как только лезвие серпа рассекло нить, она растворилась в темноте, а я почувствовала лёгкость. Не осталось ничего, что бы связывало меня с прежней жизнью.

– Дитя, – ласково заговорила Морена приятным глубоким голосом, бархатистым, как ночная тьма, – твой путь в мире живых окончен. Сейчас ты у границы. На том берегу мое царство. Готова ли ты оставить Явь и прежнюю жизнь в воспоминаниях?

– Готова.

– Готова ли ты двигаться дальше?

– Готова.

Морена все с той же застывшей на бледных губах полуулыбкой взмахнула рукой.

– Перед тобой Калинов мост. Он испытание, и он же проход. Коль сможешь пройти по мосту – дам тебе выбор, каким путем идти: в долине Предков остаться, бродить по просторам Нави, возродиться ли человеком снова, или обратиться духом. Если же груз пережитого окажется слишком велик или черно сердце, проход не откроется перед тобой. Избавься от страхов и сожалений, от горечи и обиды и ступай с благодарностью в новую жизнь. А я буду ждать тебя на той стороне моста.

Морена по-матерински нежно погладила меня по щеке и растворилась в темноте, словно ворох подхваченных ветром снежинок.

Я проследила, как погасли последние следы богини Смерти, и повернулась к мосту. Страха и сожалений не было. Воспоминания о жизни словно бы покрылись непрозрачной пеленой, притупились, как нечто давнее. Ничто не вызывало в душе ярких эмоций. Так что я уверенно ступила на мост, глядя вперёд, туда, где противоположный конец его сходился в точку и прятался в густом тумане.

Калинов мост висел над рекой без каких-либо опор. Просто уложенные поверх темноты доски тусклого красного цвета, будто их пропитала кровь. Перил тоже не было, но я не боялась упасть.

Я шла вперёд легко и спокойно, будто тропа проходила не над пропастью с черной кипящей водой, а по знакомому с детства лесу. Вот уже несколько десятков шагов остались позади, а конца моста все ещё не было видно. Стало казаться, что это либо я топчусь на месте, либо мост постоянно удлиняется, растягивается в ответ на каждый мой шаг. Что ж, никто и не ожидал, что пойти по нему будет просто.

Вдруг появился ветер. Несильный, он лишь слегка трепал подол рубахи. А вместе с ветром появились сомнения. Странные, навязчивые мысли, совершенно бесполезные и незначительные, но почему-то их не удавалось выкинуть из головы.

Ступай с благодарностью.

Почему Морена это сказала? Кому и за что следует быть благодарной? Родителям? Богам? Почему-то ответ на вопрос казался невероятно важным, но я никак не могла его найти. Не было никакой благодарности.

Послышался шепот в дуновениях ветра. Я нахмурилась, ускорила шаг. Не следовало к нему прислушиваться.

Но чем дальше я продвигалась, тем отчётливее становился шепот. В полнейшей тишине, лишённой всех прочих звуков, шепот слышался так ясно, словно звучал прямо у меня в голове. И не слушать его уже не получалось.

Почему тебя заставляют забыть? Почему ты ничего не чувствуешь?

Я изо всех сил постаралась выбросить новые вопросы из головы. Неважно, попыталась убедить себя я. Прошлое не имеет значения, и незачем в нем копаться.

Если оно не имеет значения, почему его хотят отобрать?

Меня ждёт новая жизнь на том берегу реки. Я все равно скоро забуду прошлую.

Хочешь сказать, твоя жизнь ничего не стоила? Ничего не значила?

Я закрыла уши ладонями, но это не помогло. Ведь голос в голове был моим собственным.

Сомнения расползлись как плесень. И чем больше я пыталась ни о чем не думать, тем хуже получалось. Как назло в голову лезли самые неприятные моменты жизни. До боли, до зубовного скрежета хотелось знать: так кому же всё-таки быть благодарной?

Вспомни друзей. Ты никогда не давала повода усомниться в себе. И чем они отплатили за доброту?

– Ничего страшного, – прошептала я самой себе, или реке, или темноте вокруг. Не важно кому, главное, чтобы поверили в то, во что я сама уже не верила. – Это я виновата, что у меня не осталось друзей, и больше никто.

Но как же всё-таки неприятно было слышать колкости и насмешки, которые даже не пытались скрыть. Они всегда считали меня странной. Может, им нужен был повод, чтобы отделаться от меня?

Вспомни мать. Вспомни, как ты заботилась о ней. Делала, что она велит. Но ей вечно было мало. Она всегда считала тебя худшей из трех дочерей. Всегда стыдилась тебя.

– Неправда, – снова прошептала я. – Она делала что могла, пока жизнь ее не стала невыносимой. Я разочаровала ее. Это лишь моя вина.

Да, ты всегда ищешь оправдание чужим поступкам. Тебе проще свалить все на себя, чем признать, что мир был не так уж добр.

Затаенная глубоко обида вдруг выплеснулась, как вода из переполненного сосуда. В воспоминаниях пронеслись все ее несправедливые упрёки, которые я послушно терпела. Матушка никогда не хотела меня слушать и не могла понять. Хотела только избавиться поскорее от обузы, пока я не стала слишком своевольной и не натворила непоправимого. Она продала меня, как продают непослушную лошадь, когда надоедает с ней возиться. Скинула проблему с плеч, вместо того чтобы попытаться понять. Разве не должна быть материнская любовь безусловной? Была ли вообще эта любовь?

Вспомни смерть. Разве ты заслужила такую?

Быть убитой просто из-за того, что какой-то парень не захотел отпускать то, что уже считал своей собственностью. Как же глупо. Как несправедливо. Яромир отнял у меня десятки лет. Отнял саму возможность стать свободной. Счастливой. Горечь, которую принесла эта мысль, заставила холодные слезы течь по холодным щекам.

– Нет. Не заслужила.

Ветер усилился. Теперь он мог подхватить тяжёлые косы, шевелил увешанные жемчугом рясны. Подол и широкие рукава хлопали беззвучно в его потоках, мешая идти. Все медленнее и медленнее я продвигалась вперёд, а конца Калинова моста все не видно, и я уже не была уверена, что хочу до него добраться.

Ветер сорвал с подбородка слезинки и сбросил их в реку. Я невольно глянула вниз и едва не потеряла равновесие. Черная стремнина бурлила и пенилась прямо подо мной, а берегов не видать, ни одного, ни второго. Упасть туда – верная смерть. Если бы я уже не была мертва.

Подстрелили, как оленя на охоте, и оставили гнить. Ни погребения, ни тризны. Почему ты должна забыть это? Почему должна простить?

Я остановилась. Ненависть плескалась внутри, такая же черная, как воды реки Смородины. Такой ненависти я прежде ни к кому не испытывала. Всегда спокойная и понимающая Огниша не может злиться. Я думала, что если буду добра к людям, то и они будут добры ко мне. Не затевала драк, не отвечала грубостью на грубость, не лицемерила и не распускала сплетни. Жила так, как завещали боги. Единственное, чего мне хотелось: немного свободы. Но получила я лишь насмешки, предательство и две стрелы в спину.

Такова, значит, награда за мирную жизнь? Это за нее мне нужно быть благодарной?

Кто-то другой постоянно решал за тебя, как жить, как умереть, – шептала река моим голосом. – Может, пришло время стать свободной?

Ветер поднялся такой сильный, что я едва держалась на ногах. Понимала, что все эти мысли и разговор с пустотой не принесут ничего хорошего. Они лишь отдаляют меня от цели… От очередного навязанного выбора, который сделал давным-давно кто-то другой.

Река же не навязывала свою истину. Она лишь помогла вспомнить то, что я и так знала.

Пришло время воздать по заслугам, Огниша.

Я сделала шаг. Он дался тяжело и медленно, будто приходилось пробираться по тягучей болотной жиже. Потом ещё один, просто из упрямства, хотя и так уже поняла, что испытание Калинова моста оказалось мне не по плечу.

Пришло время измениться.

Я опустилась на колени. Слезы обиды и разочарования текли по щекам, падали на сжатые до боли кулаки и кроваво-красные доски. Стало страшно от осознания, что теперь ждёт меня.

А потом стало все равно.

Мост вдруг в один миг рассыпался подо мной алыми снежинками, и я полетела вниз. Через пару растянутых до бесконечности мгновений черные воды сомкнулись над головой. Я ничего не чувствовала: ни холода, ни жара, ни того, как вода заполняет пустые легкие. Что-то тянуло меня вниз, и я не пыталась сопротивляться. Медленно погружалась ниже и ниже, к самому дну реки, пока сознание не заволокло чернотой.

Все прочее было похоже на бред во время лихорадки. Сознание прояснялось на редкие мгновения и выхватывало из происходящего отдельные куски. Я словно спала и никак не могла проснуться. Словно видела один из тех снов, которые приносят необъяснимый страх. Они быстро забываются, а тревога остаётся, хоть и никак не получается вспомнить, что же так напугало.

Понимала я ещё меньше, чем видела.

Бог, которого прежде не знала. Бог, полный ненависти, и его полное ненависти царство.

Пришло время измениться, – шептал он.

Голова черного ящера, туловище человека и хвост вместо ног.

Я была глиной и камнем, а он творцом. Я была куском металла, а он кузнецом. Он лепил, менял форму, откалывал по кусочку и жёг ледяным огнем. С каждым куском, с каждой крохой душа становилась все меньше и меньше. Каждый удар его молота забирал частичку прежней меня. Пока я не забыла, кем была раньше. Пока не осталось ничего лишнего.

Только жгучая злоба.

Глава 24. Время нечисти

Пробудившись от долгого сна, я увидела лес. Ночь. Ощутила силу, переполняющую тело, и острую необходимость эту силу использовать.

Поднялась с земли и огляделась. Место казалось смутно знакомым. Совсем рядом лежала девушка, тоже смутно знакомая. Она глядела в пустоту затянутым пеленой глазом, сжимала землю в кулаках. Ее белые, раскрашенные кровью одежды были присыпаны листьями и иголками, а из спины торчали стрелы.

Покойница не вызвала никакого интереса. Пустая оболочка, слабая. Только мелькнула мысль, что надо бы ее спрятать в надёжном месте, чтобы никто не смог до меня добраться. Мелькнула и так же быстро погасла.

Внутри была только ненависть. Она составляла мою сущность, новую сущность, и ничему иному в ней не было места. Я знала, что следует делать. Те частички воспоминаний, что ещё остались у меня, сложились в лица. Вот и цель.

Я поднялась. Тело окоченело и слушалось плохо. Суставы гнулись с хрустом, голова болталась в разные стороны. Растрёпанные влажные волосы свесились на лицо. Неважно. Мне не нужно видеть, чтобы знать, куда идти.

– Огниша? – послышался голос. Когда-то так звали меня.

Я мельком глянула в сторону. Там, среди деревьев, стоял беловолосый дух. Его лица не было среди тех, которые вызывали ненависть. А значит, он тоже не важен. Я отвернулась и двинулась дальше, но дух не отставал.

– Огниша, ты… навья? Я видел, как ты упала в реку. Что произошло?

Он догнал меня и пошел рядом. Я взглянула на него с раздражением сквозь мокрые пряди, дернула головой, пытаясь их убрать. Со скрипом удалось разомкнуть челюсти. Губы слиплись и горло пересохло от долгого молчания.

– Мне не нужна компания, дух, – бросила я хрипло. – Иди куда шел.

– Постой.

Он схватил меня за руку. Хотел заставить остановиться. С недовольным рыком я резко вырвалась и пошла прочь.

– Куда ты идёшь? Зачем вернулась в Явь? – не унимался дух. Я не отвечала, и он принялся говорить сам с собой. – Раз ты переродилась в навью, значит, не смогла простить обиды. Навья – мстительная нечисть, которой становятся девушки, умершие не своей смертью. Значит, ты идёшь в поселение. Собираешься убить того, кто повинен в твоей смерти?

Дух преградил мне дорогу. Хмуро воззрился на меня жёлтым глазом. От него исходила угроза.

– Я не позволю тебе, Огниша.

– Прочь с дороги, дух, – низко зарычал я. – Нет Огниши. Нет той, кого ты знал. Я ее ненависть, я ее предсмертное желание! Я месть и я погибель! Уйди с дороги и не мешай исполнять то, для чего я создана.

Он не двинулся. Глядел сурово и решительно желтым глазом. В нем не было злобы. А что было, я понять не могла.

– Не позволю, – тихо проговорил он. – Убьешь человека – назад дороги не будет. Вспомни, Огниша, ты бы не причинила никому вреда!

– Какое тебе дело до людей? Почему защищаешь их? Ты ведь тоже нечисть!

– Не людей я защищаю, а твою душу. Сам кого угодно сгублю, но тебе не позволю.

Внутри кипела злоба от его речей. Не хотелось мне ни с кем болтать. Хотелось увидеть страх в глазах людей, напитаться им. Пока ночь ещё стоит. Пока сила при мне. Я сгребла одежды нечисти в кулаки, придвинулась и прошипела ему в лицо:

– Какой же ты надоедливый, дух! Убирайся с дороги!

И с силой отпихнула, понадеявшись, что он споткнется на корнях и рухнет в грязь. Однако нечисть была куда сильнее и проворнее любого человека. Он лишь пошатнулся – скорее от неожиданности. А потом перехватил мои руки, сжал крепко, что не вырвешься. Сила расползлась от него в стороны, заполнила собой все вокруг. Он давил на меня своей волей, пытался подчинить. И я стала давить в ответ. Рычала и скалилась, не отводя взгляда.

Его спокойное лицо раздражало, а то, что моя воля начала потихоньку уступать, приводило в ярость. Пришлось отступить на полшага. Босые ноги скользили по прелым листьям. Я не могла понять причину его поведения, но понимала, что беловолосый дух гораздо сильнее меня.

Среди вороха бессвязных блеклых воспоминаний вдруг всплыло одно. Я разжала кулаки и опустила голову.

– И ты туда же! Почему все вечно пытаются управлять мной? Даже ты, Лихо…

Давление моментально прекратилось. Дух выпустил мои руки, а на его лице застыла вина.

– Я не хотел… Прости, Огниша.

Я снова подняла на него взгляд, усмехнулась и резко отскочила назад.

– Ха! Повелся?!

Потом с силой оттолкнулась от земли и вспрыгнула на ветку над головой. На первый раз не слишком ловко, но я знала, что могу и лучше. Всё-таки как же приятно скинуть ограничения смертного тела!

– Здесь ты меня не достанешь, надоедливый дух!

Я оттолкнулась и перепрыгнула на другую ветку, ощущая небывалую лёгкость. Теперь тело мое не весило ничего, оно было лишь воспоминанием, сгустком энергии. Вокруг клубилась ночная тьма, я тянула из неё силы, и казалось, что весь мир принадлежит мне.

Дух вдруг с такой же лёгкостью опустился на ветку рядом. Потянулся рукой, но я ловко увернулась и прыгнула к другой ветке, выше. Зацепилась за нее руками, подтянулась. Потом прыгнула снова, дальше и дальше. Движения давались все свободнее. В них появилась грация. Я могла извернуться как угодно и не боясь причинить вред телу. Оно больше не было обузой, но было средством. Теперь оно подчинялось мне, а не я ему.

На краткий миг я забыла обо всем, упиваясь этим небывалым ощущением свободы. Восторгом. Я рассмеялась, перепрыгивая с ветки на ветку. Но дух все время был где-то рядом и не давал сполна насладиться новой силой. Сдаваться я не собиралась.

– Да постой же ты, навья! – крикнул дух, когда мне в очередной раз удалось ускользнуть.

– О-о, уже не Огниша? – усмехнулась я.

– Я не причиню тебе вреда, просто выслушай!

Я обернулась на голос, заметила его за спиной. Но ещё до того, как он опустился на мою ветку, прыгнула по высокой дуге, играючи перевернувшись в воздухе.

– Нет, нет, слушать я согласна лишь крики боли и мольбы о пощаде!

Легонько коснулась ногами края раскидистой хвойной лапы и тут же устремилась к следующей. Она даже не прогнулась подо мной – шелохнулась, словно я всего лишь ветер.

Беловолосый дух все не отставал.

– Твои мысли, твой гнев – это то, что тебе оставили, забрав все остальное. Это не свобода, Огниша. Это не твой выбор.

– Выбор? – Я замерла на миг и обернулась. Нахмурилась. Все это начало надоедать. – Там, на мосту, я сама выбрала не прощать обиды.

Дух тоже остановился напротив, на порядочном расстоянии.

– Не верю. Ты ко всем была добра. Даже к Лихо.

– Ненависть всегда сидела внутри. Просто я хорошо ее скрывала.

– Я знаю, каково тебе сейчас. Со мной было то же. Скоро гнев утихнет, и ты поймёшь, что тебе навязали его. Тебя обратили навьей не по твоей воле, а потому, что того захотел владыка реки.

Я прищурилась, глядя на него сквозь иголки и листья. Жёлтый глаз горел в темноте, и было в этом глазу что-то опасное и противоестественное для нечисти, от чего мое нутро требовало держаться подальше.

– Так вот, что ты делаешь! – зло прошипела я. – Пытаешься задержать меня? Ждёшь рассвета, когда моя власть в Яви иссякнет, лишь бы помешать?! Ты слишком долго соседствовал с людьми и стал похож на них!

Развернувшись, я оттолкнулась и прыгнула, однако дух вдруг в мгновение ока оказался рядом, перехватил меня в прыжке. Мы полетели вниз сквозь ветки и листья, кувыркаясь в воздухе. Почти бесшумно свалились на мох и корни. Дух схватил мои руки и прижал к земле. Сила снова разошлась от него во все стороны, она давила и внушала трепет. Я не могла шевельнуться и не могла отвести взгляд.

– Прости, Огниша, – промолвил дух.

Его волосы касались моего лица, запах сырой земли и хвои пробудил непрошенные воспоминания. Кем он был для меня прежде?

Как будто издалека я услышала свой же тихий голос:

– Кем она была, раз ты так хочешь вернуть ее?

Он улыбнулся.

– Сама знаешь.

А потом вдруг погрузил ладонь в самый центр груди и сжал.

Невыносимая боль пронзила душу. Воспоминания одно за другим обрушились на меня, слишком яркие и слишком много. Он заставил пережить заново все самое худшее, что случилось за столь короткую жизнь. Заставил отбросить скорлупу ненависти и обнажить спрятанные за ней обиды, потери, печаль. Вспомнить горе, которое мне не хотелось вспоминать.

– Способность чувствовать вину делает нас похожими на людей, – раздался тихий голос посреди хаоса мелькающих в сознании картинок. – Вспоминай.

И я вспоминала.

Все то, что пытался отнять у меня бог с головой черного ящера, постепенно выходило из тумана. Фрагменты жизни, наполненные болью, тянули за собой другие, связанные с ними. Одно за другим.

Жизнь, насквозь прошитая разочарованием в самой себе, заправленная острой виной и ворохом несбывшихся надежд.

Лихо выдернул руку из груди. Прошлое затихло, но горечь осталась.

Он больше не держал меня, не давил своей волей, но я все равно не могла подняться. Накрыла глаза рукой. Ледяная горечь текла из глаз, а из груди рвались всхлипы.

В тишине я лежала и ждала, когда же станет легче. Но легче не стало. Тогда я поднялась, откинула с лица волосы.

Лихо сидел рядом. Я посмотрела на него и поняла, что же так пугало меня прежде. Поняла, стоило только вспомнить все, что мы пережили вместе, все, что чувствовала рядом с ним и о чем думала. Надежда в его взгляде. И отчаяние.

– Огниша…

Так вот, что ты пытался сделать.

– Однажды разбитое уже никогда не станет целым, – тихо проговорила я.

А потом двинулась прочь, к краю леса. Уже не было внутри той бушующей ярости, с которой я пробудилась в мире живых. Не было неудержимого желания причинять боль каждому без разбора. Потух огонь, но остался холод. Холод, с которым я увижу страдания всех тех, кто причинил мне зло.

Чуть погодя дух присоединился ко мне, но больше не пытался остановить. В его растрёпанных волосах застряли сухие сосновые иголки и кусочки веток, но он не обращал на них внимания.

– Что ты собираешься делать?

– Сегодня – ничего. Тебе ли не знать, что нечисть не убивает сразу. Мне нужна не смерть, а страх, – равнодушно откликнулась я, глядя перед собой. – Можешь пойти со мной, если хочешь.

– Хочу.

Деревья впереди расступились, открывая вид на укутанное ночной тьмой село. Блеклый лунный свет вычерчивал крыши и столбы, блестел на полях ячменя, словно на поверхности реки. Я видела больше, чем прежде, чувствовала острее, а тьма лишь придавала сил. Ночь стала моим временем. Временем нечисти.

Остановившись у границы, я обернулась к Лихо.

– Что, не попытаешься задержать меня? Неужели, ты наконец сдался?

– Нет. Ты ведь сказала, что сегодня никого не убьешь. Я верю тебе.

– Верить нечисти? – Я усмехнулась и покачала головой. – Сам знаешь, насколько она бывает коварной.

– Другие духи – может быть. Но не ты. От прежней Огниши в тебе осталось больше, чем ты думаешь.

С сомнением хмыкнув, я вновь обернулась к селу. Чернолес по кромке опоясывали заросли крапивы. Люди считали ее обережной травой. На пробу я протянула к ней руку и тут же с шипением отдернула. Крапива жалила нечисть гораздо больнее, чем людей.

Тогда я отошла на шаг, оттолкнулась от земли и по широкой дуге плавно перемахнула через крапиву. Через миг Лихо опустился в траву рядом со мной. Этот короткий прыжок принес отголосок того восторга, с которым я впервые испробовала возможности призрачного тела.

– Быть нечистью не так плохо, как ты описывал, – усмехнулась я.

Вместе мы пошли к селу по высокой траве, которая даже не шуршала под ногами. Только мантия из мха приминала под собой травинки.

– Скоро тебе надоест, поверь.

– И всё-таки не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы я отомстила за свою смерть. Даже у богов на этот счёт нет никаких возражений.

– Против мести я ничего не имею. Но первая загубленная жизнь оставит в душе отпечаток. Он расползется как гниль, постепенно поглощая остатки твоей личности, меняя до неузнаваемости. Спустя время ты станешь как те навьи духи, не вспомнишь даже своего имени. Останется неутолимая жажда и злоба ко всему живому. Неужели, ты хочешь этого?

– Но ты-то не стал… таким.

– Когда-то я упивался горем. Искал способы заманивать людей в лес, ночами бродил по поселениям, отмечая дома и случайных прохожих проклятиями, а потом с наслаждением наблюдал, как все хорошее ускользает из их жизней, сменяясь черным отчаянием. Приносить всем вокруг горе – вот, ради чего я жил. И ничего другого мне не хотелось. Однажды мне просто надоело. Но я уже ничего не помнил о себе, и пришлось выстраивать личность заново. Пойми правильно, навья, я не начал любить людей или ценить их жизни. Мне стало… интересно наблюдать за ними, а не только проклинать.

– Играешься с едой?

– Нет, это не то, – хмуро покачал головой Лихо. – Просто я понял, что даже в мире нечисти может быть что-то большее, чем голод и его утоление.

Я ненадолго задумалась, покопалась в себе в поисках ответа. Большее? Нет. Меня интересовалалишь месть.

– Ну, мне нет до этого дела, – отмахнулась я. – Скажи, Лихо, сколько дней прошло с моей смерти?

– День.

– Всего-то? Казалось, я пробыла в Нави не один месяц…

Я подняла к глазам руки, повертела их, только теперь обратив внимание, что мертвенно бледную кожу расчертили темные полосы вен, словно черная кровь по ним текла. Но крови на самом деле не было, сердце не билось. Ногти заострились в когти, подобные когтям Лихо.

– А сильно ли я изменилась? Яр узнает меня в обличьи навьи?

Лихо повернулся ко мне и какое-то время изучал лицо, долго, будто впервые видел.

– Волосы стали темнее. Пропали веснушки. Глаза по-прежнему жёлтые, горят в темноте, как болотные огни. Только прежде они были тёплыми.

– Я всё-таки мертва! Глаза у покойницы теплые разве что на краде.

Я резко рассмеялась, а потом так же резко затихла. Нахмурилась, потому что почуяла человечий дух. Мы поравнялись с первыми избами. Из распахнутых настеж окон с воткнутыми в рамы колючими ветками в ночную прохладу тянулись следы жизненной силы. Она манила, наполняла нутро требовательным голодом. Так манит запах свежего хлеба. Больших усилий стоило не отвлекаться на чужие жизни на пути к той, что задолжала мне.

Просторная изба сотника выросла впереди, и во мне тут же пробудилась уснувшая было злоба. Сами собой сжались кулаки, когти впились в ладони. Волосы зашевелились в потоках силы, витающей вокруг, когда я медленно приблизилась к жилищу.

Словно прутья решетки, в окнах торчали ветки ежевики, а в воздухе все ещё остался запах жженого чертополоха. Глупые людишки. Стая ворон их неслабо напугала, раз они решили обезопасить дом. Но это не поможет. Никакие травы и обереги не защитят от мстительного духа, который желает получить свое.

Пришлось обойти избу, прислушиваясь к запаху чужих жизней внутри, прежде чем я нашла окно в комнату Яромира. Неудивительно, что в таком огромном доме у каждого была своя. Окна украшали резные наличники с обережными символами. Я с силой выдернула одну из досок – она даже не обожгла мне руку – и сбила ею колючую ежевику, освобождая проход. Потом перемахнула через окно и бесшумно опустилась на деревянные половицы.

Ночная тьма щупальцами клубилась вокруг, ненависть ощетинилась холодными иглами. Я медленно двинулась к полку. Яр лежал там, свернувшись клубком и обхватив себя руками. Он не спал, я чувствовала это. Может, услышал шум за окном или почувствовал холод при моем приближении. Открыл глаза, вздрогнул и замер. Лицо исказилось от изумления и ужаса.

– Ог… – сумел сдавленно выдавить он, но следом из приоткрытых губ послышалось только прерывистое дыхание.

Я смотрела на него сквозь свесившиеся на лицо пряди и едва держала себя в руках. Воздух вокруг напитался страхом, и я тянула его, тянула всем телом, нежилась в нем, словно в первых солнечных лучах после затяжных дождей. Страх опьянял. Я наслаждалась им, но этого было мало. Хотелось впиться когтями в его беззащитную глотку. Хотелось услышать мольбы. Я облизнулась, представив себе все это.

Ненависть, готовая выплеснуться наружу, переполняла меня. И я почти подчинилась ей, но…

Но куда приятнее будет растянуть его ужас и отчаяние. Пусть живёт с мыслью, что любой момент может стать для него последним. Пусть страдает. Я не окажу ему такой милости, как быстрая смерть.

Я медленно попятились. Скрыла себя тенями от глаз смертного. А он так и не шелохнулся и взгляда не отвел. Едва смел дышать. Это правильно. Только так и следует встречать ту, которую подло сгубил в угоду самолюбию.

Лихо ждал снаружи, облокотившись о стену. Он одними губами усмехнулся как бы в подтверждение своей правоты, а потом молча двинулся следом.

Край неба, занавешенный тучами и прикрытый необъятными лесами, начал светлеть, возвещая о том, что время нечисти подходит к концу. Ничего. В моём распоряжении будет ещё много, много ночей.

Глава 25. Только горечь

День тянулся невероятно медленно. Я сидела в корнях старого дуба, рассматривала полупрозрачную руку с темными прожилками и хмурилась.

С рассветом силы стали иссякать. Хоть в Чернолесе даже днём стоял полумрак, а через густой покров листьев и иголок не проглядывало серое небо, я все равно ощущала обжигающие, недовольные моим существованием лучи светила.

– Эта беспомощность… угнетает, – протянула я. – Чувствую себя почти человеком. Отвратительно.

– Часто духи скрываются днем в Нави, а на закате возвращаются, – откликнулся Лихо.

Я хмуро глянула на него. Он сидел неподалеку, прислонившись к дереву, как и я. Даже днём он не терял свою силу, не делался прозрачным. Я злилась на него из-за этого и завидовала. Всю жизнь была слабой, беспомощной. И когда наконец удалось ощутить настоящую силу, она перевернула все. Не хотелось расставаться с ней даже на короткое время.

– Несправедливо. Почему день не влияет на тебя так же, как на меня?

– Я старший дух леса. Моя земля делает меня сильнее.

Я задумалась ненадолго. В голове смешалось все то, что слышала прежде о нечисти, и то, что начала понимать нутром, когда сама стала одной из них.

– А смерти? Разве поглощение чужих жизней не придает сил?

– С одной стороны – да. Чем больше убиваешь, тем яростнее и ненасытнее становишься. Но, с другой стороны, постепенно пропадает способность мыслить, принимать решения. Например, помнишь, как ты при помощи доски убрала колючие ветки из окна? Почему, как думаешь, другие навьи духи не поступают так же?

– У них нет рук? – мрачно съязвила я, потому что вдруг накатило не пойми откуда взявшееся раздражение.

– Потому что они глупые. Они видят преграду и даже не ищут способы ее обойти. Безликая и безымянная нечисть просто не поймет, что можно использовать что-то помимо собственной силы. Вот такая цена. А что выберешь ты? Хотя неважно. Я все равно не позволю тебе стать такой, как они.

– Вот же навязчивый дух, – проворчала я. – Всю жизнь кто-то другой принимал за меня решения, и даже смерть не освободила от этого.

– Думаю, ты и сама уже решила, просто не желаешь признавать. Ты запросто могла бы убить того юнца, но вместо этого всего лишь напугала.

– Какой смысл убивать его сразу? Куда веселее превратить жизнь в кошмар.

– Не верю. Ты можешь убеждать себя в этом, если так тебе легче, но меня убедить не удастся. Я знаю тебя, Огниша.

Злость нахлынула из-за его слов. Злость от того, с какой убежденностью он их произнес. Злость, что он вечно такой спокойный. Я злилась, потому что не хотела признавать его правоту, хоть в глубине души и понимала…

– Ха! – Я повернулась к нему, ткнула пальцем в грудь в попытке скрыть досаду за грубостью, и едко прошипела: – Нет больше Огниши, дух!

Он спокойно выдержал мой полный ненависти взгляд, накрыл руку своей и улыбнулся. Печаль и понимание в этой улыбке вызвали лишь новый всплеск беспомощной досады. Казалось, я проигрываю в битве, в которой даже не собиралась участвовать.

С раздражением я сбросила его руку и отвернулась.

– Что ещё? – хрипло прошипела я. – Что ещё тебе нужно, чтобы ты наконец оставил меня?

– Ты была добра ко мне. За это я отвечу преданностью.

Я кинула на него хмурый взгляд и тут же отвела. Эта его улыбка, эти странные слова… Слишком тяжело было их вынести.

– Как глупо. Ты нежить! – зло бросила я. – Зачем ты строишь из себя человека? Мне уже не стать прежней. Не вернуть ничего… – Обхватив руками колени, я уткнулась в них и с горечью прошептала: – Я больше не знаю, кто я.

Тихо, с неиссякающим спокойствием и такой раздражающей убежденностью Лихо сказал:

– Я знаю. Подожди немного, и сама поймёшь.

Хотелось огрызнуться, ударить его или сбежать, но я закрыла глаза и заставила себя успокоиться. Подумать как человек: здраво. Кажется, прежде не приходилось чувствовать столько всего и разом. Злилась я не на его силу, а на свою слабость, растерянность прятала за грубостью. Сейчас я делала то же самое, что всегда делала мать: обвиняла и ненавидела весь мир, потому что не желала мириться с тем, что ничего нельзя изменить.

Ярость потухла так же быстро, как и разгорелась. Остались только холодные угли досады.

Не поднимая головы я прошептала:

– Прости. Я саму себя ненавижу.

– Не стоит извиняться. Я понимаю, каково тебе сейчас. Столько перемен. Смерть – это всегда нелегко. Свыкнуться с ней, принять. Когда-нибудь станет легче. Ты смиришься, как и я. Но никогда не будешь счастлива. Нечисть не может быть счастливой.

Он поговорил это ровно, однако я знала – ещё с тех времён, когда была человеком, – знала, как он умеет скрывать горечь за безразличием.

Горечь и мечты о прежней жизни – вот и все, что остаётся нечисти.

Я повернулась к Лихо, села напротив, решительно вздернув подбородок.

– Раз так… я хочу чувствовать боль. Лихо, сможешь прикоснуться к моей душе ещё раз?

– Уверена? – с сомнением нахмурился он, и я кивнула.

– Да, но не отпускай как можно дольше. Я хочу вспомнить все.

Чуть помедлив, он кивнул в ответ и потянулся к центру груди. Черные пальцы прошли сквозь мое полупрозрачное тело, как сквозь воду. От них исходил холод – хотя мы оба были одинаково неживые и холодные. А потом от боли потемнело в глазах.

Воспоминания обо всем плохом заново ожили и пронеслись через меня. Горе, обида, печаль. Все острое и яркое, как в первый раз. Все до мельчайших деталей. Со временем память сглаживает углы, кое-что забывается, и мы не тащим с собой этот груз через всю жизнь. Но Лихо умел вытянуть на поверхность даже то, что, казалось, забыто навсегда.

Когда-то он говорил, что духи боятся его из-за способности заставить пережить заново самые худшие моменты жизни. Но я не собиралась бежать от своей боли. Я надеялась ее использовать.

Когда он выдернул руку из моей души и картинки перестали мелькать в памяти, без сил я вцепилась в его мантию, зажмурилась. Потребовалось время, чтобы буря внутри чуть поутихла. И ещё немного времени, чтобы понять, что на этот раз в памяти всплыло кое-что новое. Потом подняла на Лихо затуманенный взгляд.

– Я вспомнила Томиру.

– Женщину, которую обвинили в колдовстве?

– При нашей последней встрече она сказала что-то вроде: “помогаешь даже после того, что я тебе сделала”. С тех пор я думала об этом, но вспомнила только сейчас.

Я потерла глаза, откинула с лица волосы и устало облокотилась о дерево рядом с Лихо. Нахмурилась. Почему-то сосредоточиться на воспоминании было сложно.

– Ребенком я часто гуляла одна из-за цвета волос. – Усмехнулась в ответ на вопросительный взгляд духа. – Рыжие волосы и жёлтые глаза – это ведь первый признак колдуньи. Ну и некоторые взрослые запрещали своим детям водиться со мной, так, на всякий случай. Однажды я вышла на лёд. Видимо, он был слишком тонким и проломился. Я свалилась в реку, но успела ухватиться за льдину прежде, чем течение унесло под лёд. Испугалась до полусмерти. Томира в тот момент стояла неподалеку. Она могла бы помочь или позвать кого-нибудь, но просто стояла и смотрела какое-то время, а потом развернулась и ушла. Она словно хотела моей смерти. Может, боялась, что вырасту в колдунью? Почему-то потом я напрочь забыла, что видела ее в тот день. Так странно. Оказывается, я много чего забыла.

– Но какой теперь в этом толк? Хочешь знать, к кому ещё являться по ночам?

– Нет. Или да. Подожди, я ещё не решила, на кого злиться.

Стоя у края леса, мы наблюдали, как медленно гаснет день. Плотные тучи низко висели над верхушками деревьев и тревожно завывал ветер, а из окрестных лесов доносился непрерывный шум, похожий на хлопанье сотен птичьих крыльев.

– Что-то происходит, – мрачно заметила я, глядя, как женщины спешно заносят в дом развешанные на просушку рубахи, а мужчины загоняют животных под навесы. – Что принесет эта грозовая ночь?

– Чувствуешь гниль в воздухе? – Лихо перевел взгляд с села в сторону леса и обратно. – Похоже на расползающееся безумие.

Он хмурился, как и я. Но не потому, что его это тревожило, а потому что не мог понять, что происходит.

– Интересно... Или нет. Пока это не касается меня или мира духов, я встревать не собираюсь.

Селяне, словно тоже почуяв что-то нехорошее, прятались по домам, запирали двери и ставни. В избах жгли лучины или свечи в надежде, что крохотный огонек избавит от неведомого зла. Так было в каждую грозовую ночь.

Увы, но наивным простофилям, привыкшим всю жизнь полагаться на мудрость волхва, было невдомёк, что свечка, пара веток ежевики или запах чертополоха не сможет защитить ни от колдовства, ни от мстительного духа.

В траву упали первые капли ночного дождя. Тьма накрыла село, лишила людей власти, передав ее на короткое время нечисти. Я сразу ощутила, как наполняется силой тело и как внутри все трепещет от восторга в предвкушении момента, когда смогу эту силу применить.

– Что, снова со мной пойдешь? – обернулась я к Лихо, готовая покинуть дневное убежище.

Лихо усмехнулся, недобро сверкнув жёлтым глазом.

– По мне, может, не видно, но ужас того юнца забавляет меня. Я и сам собирался являться к нему в кошмарах, но у тебя на это прав больше. Хотя бы просто погляжу.

Я усмехнулась в ответ, а потом легко взмыла вверх, минуя заросли крапивы.

Из окрестных лесов полетели редкие крики ворон. Птицы вели себя необычно. Постепенно они облепили ветки деревьев по краю села, устроились на жердях и головах деревянных идолов. Они все прибывали и прибывали, пока их черная масса не образовала живой круг. Ждали чего-то, словно мухи, летящие на труп.

Чем ближе мы подходили ко двору сотника, тем явственнее ощущалось: на этот раз что-то не так. И не только в поведении ворон было дело. Птицы являлись всего лишь вестниками, следствием, а не причиной. Причиной же наверняка было колдовство. Но теперь, после смерти, мне больше не хотелось знать, кто на самом деле колдун и есть ли он вообще. Безопасность села и людей не должна волновать мстительного духа.

Перед избой я остановилась, нахмурилась и взглянула на Лихо. Он тоже сделался мрачным. Значит, наверняка уже все понял. А мне только предстояло разобраться, что говорит чутье нечисти. Одно я знала точно: нет здесь того, за кем я пришла. Это разозлило и озадачило. А потом…

Что-то новое потянуло меня к себе. Холодное и до боли знакомое. Я быстро обошла двор в поисках источника и остановилась напротив дровника. С силой дернула дверь, она ударилась о стену, вспоров грохотом ночную тишину и распугав ближайших ворон.

Внутри было так же темно, как и снаружи, но я видела. Видела привязанную к балке под крышей верёвку. Видела обмякшее, безжизненное тело. Видела поваленный пень под его ногами. Связанные за спиной руки. Пустые, затянутые пеленой голубые глаза.

С яростным рыком я врезала кулаком по стене. Прошипела низко и отрывисто, не в силах справиться с бушующей внутри злобой:

– Он снова… отнял у меня… мое… право!

Лихо подошёл ближе и с интересом оглядел мертвеца.

– Почему ты думаешь, что он сам? Может, его убили? – с обычным спокойствием предположил он. – Руки связаны за спиной.

– Это чтобы не схватиться за верёвку и не испортить все дело. Неужели, так испугался меня? Или…

Прищурившись, я вгляделась в пустые голубые глаза в надежде отыскать там ответ. Злость и разочарование рвались наружу, и мне ужасно хотелось что-нибудь сломать или на кого-то накричать. Я ещё не насмотрелась на страх Яромира, не напиталась его отчаянием. Но он вновь выбрал лёгкий путь, и я уже ничего не могла сделать.

Я попыталась припомнить вчерашнее. То, с каким выражением он на меня смотрел. Не спал посреди ночи. Бессонница? Его глаза – тогда и сейчас – красные, припухшие. Слезы? Следы измождения на лице.

Вот и ответ.

Я сложила на груди руки и мрачно заключила:

– Он винил себя. Вчера, когда понял, что я из-за него стала нечистью, стал винить еще сильнее. Не захотел жить с этой правдой. Вот же с-с-слабак! – презрительно выплюнула я.

Я чувствовала себя обманутой. Сначала он лишил меня жизни, а потом и права отомстить. Сгинуло последнее, ради чего ещё можно было терпеть свое жалкое существование. Что же теперь делать?

Насмотревшись вдоволь на мертвеца, Лихо остановился рядом со мной и с сомнением заметил:

– Мне сложно понять людей, но это больше похоже на помешательство.

Я изогнула бровь:

– Приворот?

Лихо кивнул.

– Его сила постоянно воздействует на человека, и после смерти не исчезает. Думаю, она как раз могла вылиться во что-то подобное.

– Я… – нахмурилась, глядя на тело Яромира, пока пыталась воскресить в памяти все то, что знала о нем до его увлечённости. Слова духа звучали вполне здраво. Мои глаза округлились, а голос едва не подвел: – Я?..

Почему эта мысль вообще пришла в голову? Слишком безумная, чтобы быть правдой. Не в силах больше смотреть на болтающееся в петле тело, я развернулась и опустилась в траву у стены дровника. Вскинула голову к бурлящему чернотой плачущему небу. В пронизанный холодом и смертью воздух вырвались тихие слова:

– Может, все это время именно я приносила беды селу? Может, это я была колдуньей?

Прежнюю Огнишу такая мысль привела бы в отчаяние. А я… Несмотря на то, что только вчера всерьез готова была убить Яра, теперь не чувствовала к нему ненависти. Почему-то отчаянно не хотелось оказаться причиной его смерти, ведь тогда получится, что я стала и причиной своей. Глупо. Это просто не могло быть правдой. Кого же винить теперь, на кого злиться?

Лихо опустился напротив и серьезно взглянул в глаза.

– То, что какой-то юнец свёл счёты с жизнью из-за неразделённой любви, ещё не значит, что ты к этому причастна. Ты помнишь… – Лихо стиснул челюсти и отвел взгляд, – был ли хоть один момент, когда ты хотела понравиться ему? Желала ответных чувств?

Я замерла на миг, переживая нечто странное. Его голос… Губы сами собой разошлись в ухмылке. Подавшись вперед, я придвинулась к самому его лицу и остановилась. Дух удивлённо приподнял брови.

– Что?

– Ничего. Просто не видела прежде у тебя такого выражения. Хотелось запомнить. – Усмехнувшись, чуть отстранилась. Снова пришлось покопаться в памяти в поисках ответа на вопрос Лихо. – Нет, не думаю. Никогда всерьез не задумывалась, ждёт ли нас с ним какое-то общее будущее. Были проблемы поважнее.

На лице духа отразилось явное облегчение.

– Видишь, ты не могла это сделать. Даже если бы ты обладала силой и не знала о ней, чтобы случайно на кого-то воздействовать, нужно хотя бы пожелать этого. Хотя, признаться, вначале я тоже думал, что у тебя есть собственный дар.

– Колдовские глаза? – усмехнулась я.

– Не в этом дело. Что-то у тебя явно было такое, чего не было у других. Вот и дар белого таленца раскрылся довольно быстро. Ещё немного – и ты смогла бы услышать голоса богов. Это совсем не та сила, которая приносит болезни и несчастья жителям. Есть здесь кто-то ещё…

Тут сквозь свист ветра и стук капель по крыше раздался пронзительный, душераздирающий вой. Ему вторил ещё один, из леса на другой стороне села. Потом ещё один и ещё. И вот уже десятки голосов звучали со всех сторон, голосов, которые не принадлежали ни одному известному мне животному.

– Что это, Лихо?

Я встревоженно поднялась и огляделась, но не увидела никого, только черные птицы сидели на местах, изредка встряхивая крыльями.

– Нежить, видимо.

– Кажется, они движутся к селу. Что будем делать? И стоит ли?

Дух невозмутимо пожал плечами.

– Я бы не делал ничего. Для меня эти люди ничего не значат и мне все равно, что с ними будет. Однако решать тебе, ведь ты прожила здесь жизнь.

Я снова огляделась. В сыром ночном воздухе чувствовалась угроза, а сотни птиц, облепивших деревья, явно предрекали не одну смерть. Но… В памяти отпечатались лица, а в голове звучали голоса людей, которые прятались сейчас по домам, дрожа от страха. Их насмешки, презрение. Лицемерие друзей, нескончаемые подозрения соседей.

Не только из-за Яромира я стала нечистью.

– Они все отвернулись от меня. Теперь они – не моя забота, – холодно бросила я и двинулась прочь.

Глава 26. Погребальная песня

Тьма сгустилась у самой земли. Она медленно ползла из леса, сужалась кольцом вокруг поселения. Вспыхнула молния, на миг озарив округу неверным светом. С первым раскатом грома сотни черных птиц взметнулись с криками вверх и беспорядочно заметались над селом, подобно растревоженному рою. А во тьме между деревьями зажглись десятки глаз.

Я замерла в нерешительности посреди поля и глянула за спину, на село. Поискала глазами дом. Неприятное чувство в груди так и скреблось, билось наружу, желая быть услышанным.

Лихо остановился рядом, поднял голову к небу, прикрыл глаз. Мокрые пепельные волосы облепили лицо, капли текли по лбу и щекам, срывались с подбородка, но он не замечал ничего. Длинно потянул носом. Я знала, он чует людской страх и неутолимый голод нежити.

– Смерть подступает, – тихо проговорил он, оборачиваясь ко мне. Лицо как всегда ничего не выражало. – Нежить восстала по колдовскому призыву. Значит, скоро покажется и виновник.

– Колдун…

– Хочешь остаться и выяснить, кто это?

– Мне все равно, – хмуро отрезала я, но почему-то так и не смогла сдвинуться с места. – Все равно, – повторила, желая убедить в этом себя саму.

А потом в новой вспышке молнии показались первые твари, выползшие из-под защиты деревьев. Создания из гнилой плоти, костей и тьмы, поднятые насильно злой волей и бесконечно голодные. Чистая ярость из самых глубин Нави. Нежить.

– Мы давно не закапываем мертвецов, – прошептала я услышанные когда-то слова.

В селе сжигали покойников, чтобы те не восстали. И сейчас из лесов выходили мертвые звери. Из оскаленных пастей рвались черные клубы и потусторонние завывания, глаза горели призрачным огнем. В ответ им летели хриплые крики обезумевших птиц.

– Навьи духи? – прищурилась я, когда среди деревьев показались бледные лики с пустыми глазницами.

Лихо кивнул.

– Младшие духи тоже явились на зов.

– Неужели, колдун хочет уничтожить поселение? Почему сейчас? Ведь столько лет до этого никто даже не догадывался о его существовании.

– Сложно сказать. Думаю, он теряет контроль над своей силой. Или злится.

Я снова окинула взглядом село. Крыши домов, блестящие от воды, и черных птиц, беспорядочно мечущихся над ними. Тусклые огоньки лучин, мелькающие в щелях окон.

– Им не спастись. Никакие обереги не помогут.

– Да. Что будешь делать, Огниша?

– Они отвернулись от меня, – пробормотала я, сжимая кулаки. Но двинуться с места не могла.

Нежить из тьмы и костей неумолимо тянулась к селу, оставляя за собой следы в высокой траве и примятые колосья, отравленные гнилью. Волки и кабаны, рыси, лисы, собаки, даже медведь с огромными когтями на плешивых лапах – все те, кого удалось призвать из окрестных лесов.

Мы с Лихо стояли у них на пути. В какой-то момент показалось, что мертвые звери кинутся на нас, вцепятся зубами в призрачную плоть, и она не сможет противостоять их злобе. Но нежить обогнула нас и двинулась дальше, воя и сверкая глазами.

Я глядела тварям вслед и хмурилась.

– Они предали меня.

Нежить уже подступила к первым дворам. Замерла у изгородей, отмеченных обережными символами. Я сама вырезала их ночами на столбах. Твари покрупнее кинулись на столбы. Покрытые плесенью шкуры вспыхивали, когда касались оберегов, но твари не знали боли. В слепой ярости они кидались на столбы снова и снова, пока не падали в мокрую траву, обессилев. Может, какое-то время и продержится защита, но всю ночь она точно не выстоит.

Пока одни твари кидались на обереги, другие искали избы, не защищённые от нежити. С ревом, от которого звенело в ушах, звери заполонили дворы, обступили жилища. Острые когти заскребли в двери и ставни. Один из мертвых волков вспрыгнул на крышу и принялся раздирать хрупкий камыш.

Я сделала неуверенный шаг. Когти впивались в ладони, а сила, наполняющая меня, так и рвалась наружу, жаждала применения.

– Это я должна питаться их страхами. Я должна держать их в ужасе.

Лихо усмехнулся, словно именно такого ответа и ждал от меня. Словно с самого начала знал – ещё до того, как я приняла решение, – знал, как я поступлю.

Поверх плеча я одарила его хмурым взглядом.

– Это не ради них. Ради себя.

– Конечно. – Лихо сжал мое плечо черными пальцами, заглянул в глаза. С него ручьями текла вода, одежда под мантией прилипла к телу. Он улыбался. – Нечисть все делает только ради себя.

А потом он в мгновение ока очутился в самой гуще нежити. Раскинул в стороны руки и призвал свою силу. Мертвые звери припали к земле, задергались в конвульсиях, пока чужая воля покидала их. Они скалились и выли. Впервые в их голосах появился ужас.

Я улыбнулась, глядя на Лихо. Такая сила не могла не внушать трепет и восхищение. Но и я не собиралась уступать. Дала волю своей новой натуре, злой и безжалостной. Доверилась ей. И с раздирающей нутро жаждой, с небывалым восторгом кинулась в бой.

Оттолкнувшись от земли, взмыла в холодный ночной воздух. В несколько плавных прыжков опустилась на крышу рядом с мертвым волком, который уже крошил деревянные жерди. Полоснула когтями по скалящейся морде, и нежить полетела вниз, а в моих пальцах осталась слипшаяся шерсть и кусочки гнилой, склизкой плоти. Я сжала их в кулаке и усмехнулась.

Дождь хлестал по щекам, влажные пряди налипли на лицо. Я будто только что поднялась со дна реки Смородины. Сила переполняла, и я не скупясь раскинула ее в стороны. Нежить, окружившая избу, теперь обратилась ко мне.

Я спрыгнула во двор, подхватила увесистый топор. Железо даже на расстоянии жгло кожу, так что для схватки с нежитью оно подойдёт куда больше. С молчаливой улыбкой я бросилась навстречу стае тварей. Проломила череп старому кабану, чьи ребра виднелись сквозь гнилую шкуру. Отбросила в сторону прыгнувшего на меня волка. Ещё один вгрызся в голень сзади, и я едва удержалась на ногах. Топор с хрустом врезался в хребет твари, та отцепилась, но в это же время ещё одна с воем прыгнула, целясь в горло. Я успела подставить руку, и мощные челюсти, окутанные черным дымом, клацнули прямо перед лицом. Боли не было, но из ран потекло нечто чёрное и густое, прямо как воды Смородины. Моя сущность. Значит, чужая воля все же может меня задеть?

Ударом топора снизу по грудине удалось скинуть нежить, и я отпрыгнул а подальше, пока кто-нибудь ещё не вцепился. Одного топора явно будет мало для борьбы с таким количеством нежити. Быстро оглядевшись, заметила ещё один топор на другом дворе и помчалась к нему. Вдруг сквозь яростный рев нежити, хриплые крики ворон и грохот небес долетели людские голоса. Верещали дети. Нежить смогла пробраться в один из домов.

Я мигом вскочила на крышу, окинула взглядом село. Вот и они. Раскинув руки с топорами в стороны, помчалась на крики. Длинные прыжки с одной крыши на другую, на вершину деревянного идола, на столб ворот. Я едва касалась поверхности кончиками пальцев и тут же неслась к следующей, так легко и естественно, как может только нечисть.

Дверь и ставни избы были изломаны в щепки и выбиты. Внутри темнота и запах смерти. Крики и плач. Топор обрушился на скелет рыси, разбил его вдребезги, и тьма, удерживающая кости, хлынула во все стороны. Второй топор вогнала в шею мертвого кабана. Мельком заметила круглые, наполненные слезами глаза и расцарапанные руки.

Новые крики заставили выбежать наружу. Нежить окружала все больше изб, билась в двери с горящими голодом глазами. Их было слишком много.

На другом краю села Лихо брел среди полусгнивших тел, вытягивая из них чужую волю при помощи своей силы. Перед ним падала и нежить, и навьи духи, а позади оставались лишь неподвижные опустевшие оболочки. При виде такой мощи внутри вспыхнуло восхищение вперемешку с завистью.

Очередная вспышка молнии высветила фигуру в темной епанче. Она стояла неподвижно посреди творящегося вокруг хаоса. Казалось, скрытые под капюшоном глаза направлены прямо на меня. А потом вдруг сорвалась с места и бросилась прочь, петляя между постройками и стаями нежити. Я тут же кинулась следом, топорами раскидывая в разные стороны тварей, когда те пытались преградить мне путь.

Если убить колдуна, то и поднятая им нежить сгинет, и призванные духи отступят. Главное, не упустить из виду и не дать сковать себя волей. Кто знает, на что ещё способен столь могущественный человек, создавший целые полчища голодных тварей?

Не разбирая дороги, я следовала за темной фигурой. Глаза застилал ливень. Крики людей, птиц и нежити слились в одно и затихли, перестали существовать. Внимание сосредоточилось на одной точке. Я не могла думать ни о чем другом, хотелось только заглянуть ему в лицо, получить, наконец, ответы.

Фигура скрылась в одном из домов на окраине. Мелькнула мысль: вдруг это ловушка, иначе зачем загонять себя туда, откуда нет выхода? Но сила нечисти горела во мне так ярко, что не осталось места для осторожности и здравого смысла.

Через несколько мгновений я толкнула незапертую дверь и грохнула обухами топоров по дверному косяку, загораживая собой проход.

Фигура в епанче неподвижно стояла напротив. Ждала меня. Тонкие руки потянулись к капюшону. Стоило лишь увидеть их – осознание вспыхнуло безжалостной неотвратимостью. Я пошатнулась. Топоры медленно поползли вниз.

– Ма… – сдавленно выдавила я за миг до того, как капюшон слетел с ее головы.

Внезапно изба оказалась знакомой. Внезапно оказалась знакомой и епанча, которую я сама носила прежде. Запах пыльной соломы и болотника. Седые волосы, выбившиеся из-под ворота.

Я не могла шевельнуться. В голове все плыло, а грудь раздирало изнутри, и боль эта была самой настоящей.

– Всё-таки это ты, Огнеслава.

Голос знакомый, но такой пустой, смиренный. Печальный. Она глядела мне в глаза, и я не узнавала этого взгляда.

– Пришла отомстить? Что ж, делай свое дело.

– Что? Ты… – прошептала я, а смысл слов ускользал, как и смысл всего происходящего. Потом что-то щелкнуло внутри. – Как ты могла?!

Смирение на ее лице сменилось озадаченностью, словно она не ожидала, что мертвая дочь способна рассердиться.

– Я не думала, что все так обернется. Я хотела для тебя лучшей жизни, но теперь ты навья… По моей вине. – Она тяжело вздохнула, повесила голову. Видно было, что слова даются ей с трудом. Прошептала: – Прости меня, дочка. Прости.

– Что? – вскинулась я, чувствуя, как кипит черная злоба внутри. – К лешему твои извинения! Останови все это, отзови нежить!

– Не могу. Я уже давно не контролирую силу. Теперь их остановит только смерть. Ты ведь за моей жизнью пришла. Так чего же ты ждёшь?

Она с вызовом вскинула подбородок и даже не пыталась скрыть, как больно ей видеть меня. Мне тоже было больно. Все плыло перед глазами, а мысли путались. Я не понимала, что делать, что сказать, как реагировать. Сжала топоры ещё крепче, впившись когтями в дерево. В солому с них с тихим шорохом капала вода. Проговорила:

– Я жду объяснений.

– Навья, которая хочет поболтать? – удивилась матушка. – Так ты, значит, ещё не убивала?

Я прищурилась.

– Не уходи от ответа.

На несколько мгновений воцарилось молчание. Сквозь летящие с улицы крики и вой я слышала, как дождевая вода стекает с моих волос и подбородка, с белой погребальной рубахи. Слышала сиплое дыхание матушки и ее сердце.

– Ладно, – тяжело откликнулась она. – Я расскажу тебе все. Но сначала позволь увидеть тебя ещё раз. Глаза уже не те…

Она нащупала на печи кремень и кресало, высекла искру. Тусклый свет лучины едва смог бы разогнать темноту, сгустившуюся в избе. Но мне не нужен был свет, чтобы видеть ее.

Матушка приблизилась, подняла лучину к лицу. В ее блеклых глазах отразился мой силуэт. Перевернутый.

Вдруг пробрала дрожь. Я едва удержалась, чтобы не отступить. Эти глаза… Никогда прежде не удавалось всматриваться в них так долго и пристально. И теперь я видела больше, гораздо больше, чем могла бы представить.

Матушка потянулась рукой к моему лицу, но замерла в нерешительности. Лицо ее исказила на миг боль. Уронив руку, она то ли улыбнулась, то ли усмехнулась мне.

– У тебя глаза такие же, какие были у меня когда-то. Больше всего на свете я боялась, что одна из вас родится такой же, как я.

Она тяжело опустилась на лавку, в один миг превратившись из колдуньи, за которой я пробежала половину села, в изможденную болезнью и годами женщину. Потом подняла лучину повыше.

– Видишь тень?

Я взглянула ей за спину. На стене в желтоватом ореоле от огонька обозначился темный силуэт матушки. А за ним ещё один, точно такой же, словно двое сидели передо мной, один впереди, а второй чуть дальше.

И снова пробрала дрожь.

– Колдунья рождается с нечистью за спиной. Одна сила на двоих. Одно тело, но два разума. Всю жизнь мы боремся за главенство, но в конце концов всегда побеждает нечисть.

– Не понимаю, – нахмурилась я. – Хочешь свалить всю вину на духа?

– Нет, но… – Она вздохнула и устало дернула плечами. – Мне всегда удавалось скрывать силу, потому что я ей не пользовалась. До ужаса боялась ее. Надеялась, что, если не применять, не слушать уговоры нечисти по ночам, не давать ему пищу, то он никогда не станет сильнее. Но после смерти Ладимира моя воля ослабла, и дух постепенно начал брать надо мной верх. Он был голоден. Я знала: если не уступить ему, он причинит вред тебе. Поэтому я сама стала выбирать, на кого направить его злую волю. Прокляла семьи тех, кто был с Ладимиром на охоте в день его гибели. Они были рядом, но не спасли его. Прокляла семьи тех детей, что когда-то обижали тебя. И ещё тех, кто грубил тебе. Всех, кого могла вспомнить. Всех, кого тайно ненавидела эти годы.

Происходящее было похоже на сон, липкий и тревожный. Я принялась копаться в памяти, перечислять имена тех, на кого держала обиду. Какой бы человек ни приходил на ум – тут же вспоминала, что с ним или его семьёй произошло несчастье. Болезнь, гибель скота и урожая, тяжёлая травма или смерть. Я поморгала растерянно, не зная, что и думать, но потом вдруг вспомнила ещё кое-что.

– Но как же Зоряна? Она что сделала?

Матушка потупилась, стиснула в пальцах ворот епанчи, словно он душил ее. Седые тонкие пряди свесились на лицо.

– Это случайность. Я сделала подклад под входом в кузницу, чтобы выкованные там обереги не имели силы. Не думала я, что Бушуй пускает туда детей и женщин. Но потом заболел ребёнок, а ты взяла и перекинула порчу на сестру.

– Я…

– Знаю, знаю. Все равно виновата я, как бы горько ни было признавать.

Она вновь тяжело вздохнула, покачала головой. Никогда прежде я не видела ее настолько разбитой и подавленной, даже после гибели отца. Никогда прежде она не признавала своей вины и уж тем более не просила прощения. Будто совсем другой человек. Смерть меняет каждого. Не только того, кто умер, но и того, кто остался.

Я хмуро глядела на нее, хоть это и причиняло невообразимую боль. Слишком много откровений за раз. Но я должна была знать больше.

– Что насчёт подклада под нашим домом?

– А, да это пустышка! – с бледным смешком отмахнулась матушка. – Просто череп и немного соломы, чтобы отвести подозрения.

– Ты и наших птиц, и корову убила, чтобы отвести подозрения?!

Она равнодушно пожала плечами.

– Сработало ведь. Никто на меня не подумал. А вот если б ты со своими духами, Чернолесом и волхованием не связалась, то и на тебя не стали бы думать. Я знала, что рано или поздно кого-то да начнут подозревать, подклады искать. Тем более, жажду нечисти все сложнее становилось сдерживать. Так что я сделала все так, чтобы на Томиру подумали.

– За то, что она мне не помогла в тот раз, на реке?

Матушка прищурилась, скрипнула зубами. Взгляд стал холодным, а в голосе слышался яд и давняя обида.

– Уж как я удержалась и не сгубила ее раньше, сама не знаю! По молодости она была одна из тех, кто и в меня пальцем тыкал из-за цвета глаз. С возрастом они посветлели, и ведьма эта успокоилась, но снова песню завела, когда у меня рыжая дочка родилась. – Тонкие губы растянулись в злой усмешке. – Славно я ее проучила!

Хмурая и непримиримая – такой я узнавала ее. Даже будто бы полегчало оттого, что с ее лица сошло это непривычное и почему-то пугающее выражение смирения.

– Ладно Томира, но ведь с ней дети были, – с укоризной напомнила я. – Все могли погибнуть в огне.

– Да и поделом, – мрачно выплюнула матушка. – Думаешь, мне хоть кого-то жаль? Черна моя душа, давно черна. Ты, наверно, и не помнишь, как в детстве тебя задирали? Как за спиной шептались даже до того, как ты страннеть начала? Я помню каждого. Теперь все они получили по заслугам, все горе познали. Жаль только, не знают, за какие поступки расплачиваются.

Что-то сжалось внутри, заныло. Облегчение? Благодарность? Всю жизнь казалось, что матушка ненавидит меня, или, по крайней мере, равнодушна. Порой она говорила мне обидные слова, не подпускала близко, держалась холодно – и от этого было больнее, чем от насмешек других детей или презрительных взглядов взрослых. Но в этот момент мне вдруг нестерпимо захотелось простить ей все, броситься в объятия впервые за много-много лет.

Но я не собиралась этого делать. Ведь осталось ещё много чего другого, за что я не хотела её прощать. Стоит только вспомнить то тягучее отчаяние, с которым я прижималась к холодному боку мертвой коровы. Горько было от мысли, что все это лишь для отвода глаз.

– Ну а корову за что? Мы же с тобой почти всего лишились!

Матушка презрительно фыркнула, и желание обнять ее тут же испарилось.

– Именно поэтому. Что ты прицепилась к ней, это всего лишь скотина. Зато люди увидели, что мы пострадали от “колдовства” едва ли не больше, чем все остальные. Пройди все по плану, никто не подумал бы на больную женщину и несчастную девчонку.

– Ты хоть была больна, или тоже притворялась?

– Нет, хворь настоящая. Я держалась последнее время лишь благодаря злой воле, крови животных и твоему болотнику. Жаль, он не мог излечить недуг, помогал только боль ослабить. Нечисть захватила ослабевший разум, и в конце концов я стала лишь наблюдателем в собственном теле. Я закрывала ставни, чтобы не показывать тебе свою тень, запрещала смотреть в глаза, потому что не знала, в какой момент он решит явить себя. Но однажды волхв Рябина все понял. Увидел нечисть за моей спиной. Ты, наверно, и сама видела его. Мой злобный дух.

Она указала в темный угол под своим полком. Присмотревшись внимательно, я смогла увидеть, как тьма пульсирует. Что-то притаилось там, разрослось, словно плесень, и глядит на меня, наблюдает. Ждёт.

Вспомнились все те тяжёлые, неприятные сны, которые быстро забывались, но оставляли после себя чувство необъяснимой тревоги. Вспомнилось, как я задыхалась. Казалось, что-то давит на грудь.

Вдруг стало страшно. Я дернула плечами и отвернулась, чтобы отогнать наваждение.

– Он всегда был там?

– Да, – кивнула матушка, с ненавистью глядя во тьму. – Когда я стала терять власть, стал просачиваться из тени в Явь. Тянул твои силы, если я отказывалась подчиниться ему. Вот я и злилась. – Потом перевела на меня тяжёлый взгляд. – Нужно было тебе покинуть дом как можно скорее, а ты все медлила.

Я с негодованием всплеснула руками, совсем забыв, что все ещё держу топоры. Один чиркнул о печь, а другой о стену, заставив матушку вздрогнуть.

– И ради этого ты решила выдать меня за нелюбимого человека?

Она вздохнула. Снова на лице отразилась боль.

– Пойми, Огнеслава, все, что я делала, было ради тебя и твоего будущего. Я мечтала, чтобы у тебя была такая жизнь, какой никогда не было у меня. Ты работала с утра до ночи, особенно после смерти отца. Я видела, как тебе тяжело. Ну разве это жизнь? А став женой Яромира, ты перестала бы в чем-либо нуждаться. Никто не смел бы тебе слова обидного сказать.

Что-то подобное она уже пыталась до меня донести, но другими словами. Тогда это звучало как приказ, а теперь… Теперь казалось, что я понимаю ее гораздо лучше.

– Неужели, это ты приворот сделала? – спросила я, хотя уже знала ответ.

Матушка с очередным тяжким вздохом кивнула.

– Я, я. Хотела как лучше, дочка. Не думала ведь, что ты упрешься рогом, и что свобода для тебя окажется важнее материнского слова. Но колдовство непредсказуемо. Вон оно как повлияло на парня, когда он понял, что вам не быть вместе.

Она поморщилась, отвела взгляд. Одна ее ладонь лежала на столе. Медленно догарала зажатая в пальцах лучина. Огонек заплясал, когда она тихо выдохнула в его сторону:

– Так что выходит, что я и в твоей смерти виновата. Знать бы все с самого начала…

Я не нашлась, что ответить ей. Не хотелось оправдывать и утешать, не хотелось этой вежливой лжи: “ты не могла знать, что так выйдет”. Никакая запоздалая вина, никакое прощение не изменят того, что я умерла и обратилась нечистью.

– Мало тебе смертей, ещё и нежить призвала! – буркнула я прежде, чем тишина стала слишком откровенной.

Матушка вскинула на меня полный ненависти взгляд. Прошипела:

– А что, они не заслужили? Уже не помнишь, как смотрели на тебя в день свадьбы? Как обвиняли в том, что беды в село приносишь? Не осталось здесь никого дорогого мне, только злобные, завистливые и пустые люди.

Показалось на миг, что ее гнев снова обращен ко мне. Но нет. Может, никогда и не был.

– Да, но… я сама должна была со всеми обидчиками поквитаться.

Матушка улыбнулась. Знала меня лучше, чем хотелось бы.

– Ох, Огнеслава, ты всегда была слишком доброй. Я ведь просто хотела защитить тебя, как любая мать защищает дитя. Я очень… очень любила тебя, хоть и не умела этого показать. Сможешь ли ты простить меня?

Я хмуро глядела на нее. Все это до сих пор казалось странным и тяжелым, не слишком правдоподобным сном. Что я должна ответить? Могу ли вообще решать, прощать кого-то или нет? Ведь я больше не Огниша, а лишь ее обиды и злоба. Мы с ней как два разных существа, связанные общими воспоминаниями. Не в моей власти прощать кого-то за ее смерть.

Хотя я уже готова была это сделать.

– Ничего, – печально усмехнулась матушка в ответ на мое молчание. – Я понимаю. Ты, верно, не привыкла слышать от меня таких слов. Мне так жаль, дочка. Всеми силами я пыталась оградить тебя от той участи, которая ждёт меня, но сделала только хуже. Теперь ты навья. Навсегда. А я ничего, совсем ничего не могу сделать.

В повисшей между нами тишине крылись сотни невысказанных слов, обиды, которые невозможно забыть, вина,которую невозможно загладить. Как много бед можно было избежать, если бы мы с самого начала были честны друг с другом.

– За этот разговор я услышала от тебя больше добрых слов, чем за всю жизнь, – с тихой досадой заметила я, а матушка отмахнулась:

– Все эти нежности не в моем характере. Знаю, что разочаровала тебя. Надеюсь, тебе станет легче, когда заберёшь мою жизнь.

– Не станет.

– Не хочешь пятнать руки моей кровью? Что ж. Одно я могу сделать для тебя напоследок. Затягивать больше нет смысла.

Она поднесла крохотный огарок лучины к самому лицу. В жёлтом свете блеснули ее пустые глаза. Взмахнула рукой – и лучина упала на пол. Задымилась и затрещала сухая солома.

Я открыла было рот, но не смогла вымолвить ни слова. А нужны ли они? Есть моменты, когда молчание говорит гораздо больше.

Несколько бесконечных мгновений я наблюдала, как разгорается пламя у ее ног. Как черный дым окутывает избу. Несколько бесконечных мгновений казалось, что у меня снова есть сердце, и что оно сжимается там, внутри призрачного тела. Болит и кровоточит.

Матушка не отводила от меня взгляда. И я не отводила. Все тяжелее было противиться желанию взять ее за руку и вытащить отсюда. Знала: нельзя.

Знала, что она приняла сейчас самое верное из всех возможных решение.

– Иди уже. Огниша.

И я ушла.

Снаружи все ещё лил дождь. Все ещё метались в черном небе черные обезумевшие птицы, оглашая округу тревожным карканьем. Все ещё слышался леденящий вой нежити и крики напуганных людей.

Это была самая искренняя, самая печальная погребальная песня.

Когда нежить вокруг начала биться в агонии и падать, исходя покидающей мертвые тела злой волей, я остановилась. Выпустила, наконец, топоры из окоченевших рук. Повернулась, чтобы увидеть, как пламя пожирает родную избу и все, что я знала и любила.

Лихо подошёл ко мне и молча остановился рядом. Его лицо расплывалось перед глазами, как и объятый пламенем дом, как и все вокруг. Вода текла по щекам, и я не собиралась ей мешать. Ровным голосом сказала:

– Идём. Больше нам здесь делать нечего.

Дух молча кивнул, и мы побрели к лесу.

Дворы и улицы села были завалены смердящими останками. Избы скалились выбитыми дверями и пустыми окнами, в которых больше не горел свет. Люди притихли, когда услышали, что притихла и нежить. Только ревело пламя и кричали вороны, и на их мокрых крыльях блестели золотом отсветы погребального костра колдуньи.

Эпилог

Медленно село приходило в себя после нападения нежити. Люди расчищали улицы, разбирали завалы, чинили выбитые двери и латали разворошенную кровлю. Жгли погребальные костры.

Я наблюдала за ними из теней Чернолеса и пыталась понять, что же делать теперь. Все, на кого я злилась, так или иначе получили по заслугам, пусть и не моими стараниями. Это приносило некоторое разочарование.

Хуже было только перебирать в памяти последний разговор с матушкой. Она лишила меня возможности и дальше злиться на нее, а чем заполнить пустоту, образовавшуюся на месте злобы, я не знала. Казалось, я распадаюсь на куски, как те твари из гнилой плоти, которые существовали лишь благодаря чужой ненависти.

– Если и был какой-то смысл в моей жизни в облике навьи, то теперь… Что теперь делать?

Лихо стоял неподалеку, прислонившись к дереву, и, как и я, наблюдал за жителями села. Его спокойное лицо больше не вызывало раздражения.

– У меня теперь ничего нет, – продолжила я, обернувшись к нему. – Ни цели, ни причин, ни будущего. Скоро пустое бессмысленное существование превратится в пытку. Может, пришло время и мне взойти на краду?

Лихо долго глядел на меня, и я не могла понять, о чем думает. Потом тихим, ровным голосом сказал:

– Если тело сгорит, душа не сможет вернуться в Явь в прежнем облике. Но она не исчезнет. Останется вечной пленницей владыки реки в ожидании, что боги смилостивятся и даруют прощение. Если ожидание этого прощения достаточная для тебя причина – иди. – Голос духа дрогнул, и он отвел взгляд. – Я не стану отговаривать. Ты вольна сама выбирать, как быть дальше. Чему быть. – Снова обернувшись ко мне, добавил: – Но не спеши с решением. Попробуй найти то, ради чего останешься. Ты чувствуешь, что душа пуста. Но пустоту можно заполнить чем угодно. Создай себя заново, Огниша.

В его серьезном взгляде было понимание. Когда-то и он стоял на моем месте, задавался теми же вопросами. Нашел ли он то, что искал?

– Хорошо, – кивнула я. – Пожалуй, прислушаюсь к твоим словам. Побуду здесь ещё.

Лихо улыбнулся.

– Я рад. Уже успел привыкнуть к твоему обществу. Не хотелось бы снова остаться в одиночестве.

Одиночество… Никогда ещё мне не приходилось так остро чувствовать всю полноту этого состояния. Все знакомое и понятное осталось в прошлом. Все, что мне было дорого, превратилось в пепел. И это пугало. Ведь я ещё никогда не была по-настоящему одна.

Я глядела на черный дымящийся остов родного дома. В душе теснились горечь и досада. Можно сколько угодно жалеть о том, что уже никак не изменить, но все это будет бессмысленно, если продолжать совершать те же ошибки.

Не нужно ждать подходящего момента, чтобы быть искренней. Пусть это и тяжело.

Глядя на сизый дым и хлопья пепла, кружащие над остатками избы, я протянула:

– Можно прожить бок о бок с человеком всю жизнь, но так и не узнать его настоящего. А ведь все было бы куда проще, если бы мы просто умели разговаривать друг с другом. Есть время молчать и есть время говорить. – Повернулась к Лихо, собралась с духом и продолжила, глядя прямо в глаза: – Пожалуй, я должна кое-что сказать тебе. Спасибо. Ты сделал для меня больше, чем любой человек. Больше, чем я готова признать. Был рядом, когда я нуждалась в этом. Помогал и оберегал. Без тебя я бы… я бы точно пропала. И я этого не забуду. Надеюсь.

С улыбкой он шагнул ко мне и протянул руку.

– Даже если забудешь, я все равно останусь рядом. Ты сделала для меня гораздо больше, чем можешь представить.

Он всегда умел быть искренним.

Улыбнувшись в ответ, полупрозрачной рукой я коснулась его черных пальцев. Холодных и теплых одновременно.

Оглавление

Глава 1. Дурной знак

Глава 2. Обиталище нечисти

Глава 3. Былички и небылицы

Глава 4. Что люди скажут?

Глава 5. Лихо приносит беду

Глава 6. Из-за сена и коровы

Глава 7. Верный признак

Глава 8. В темноте

Глава 9. Голоса трав

Глава 10. Заговоренные кости

Глава 11. Логово монстра

Глава 12. Час перед рассветом

Глава 13. Белое на зелёном

Глава 14. Новое всегда страшит

Глава 15. Дорога мертвых

Глава 16. Колдовские глаза

Глава 17. Травница

Глава 18. Послушная дочь

Глава 19. Гори, гори ясно

Глава 20. Летний коловорот

Глава 21. Связаны

Глава 22. Вороны вещают

Глава 23. Черная вода

Глава 24. Время нечисти

Глава 25. Только горечь

Глава 26. Погребальная песня

Эпилог