Алло, милиция? Часть 3 [Анатолий Евгеньевич Матвиенко] (fb2) читать онлайн

Алло, милиция? Часть 3

Пролог.

Прошу не отождествлять персонажей книги с их прототипами, ныне живущими или ушедшими в мир иной. Происшествия и поступки людей, в ней описанные, — плод авторского вымысла, без попытки соблюсти достоверность и хронологию событий.

***

Фары пяти автомобилей рассекли октябрьскую ночь. Взревели моторы. С натужным рёвом и хрустом переключаемых передач, отбрасывая за корму град мелких камней, вперёд рванули пять авто, в разные годы — гордость советского автопрома. Это были ГАЗ-21, ГАЗ-24, а также «копейка», «трёшка» и «шестёрка» из гниющего семейства «жигулей». Правда, кроме двадцать первой «волги», все были в сравнительно приличном состоянии.

Водители, имевшие опыт гонок на стадионе, умело вводили машины в занос. Камни из-под задних колёс разбивали включённые фары, оставляли трещины на лобовых стёклах, но никого из ездоков это, похоже, не волновало.

На тёмной трибуне, под навесом, сидели немногочисленные зрители, человек двенадцать или тринадцать. Один из них держал рацию.

— Порядок? Приём.

Оба поста доложили: всё тихо. От микрорайона «Зелёный Луг» стадион отделяли две лесополосы, до ближайших домов — около километра. С противоположной стороны, в направлении Копища, чернели лишь хибары обречённого на снос частного сектора, уже необитаемые и без единого огонька.

Днём здесь кипела жизнь, юные рисковые парни носились на кроссовых мотоциклах, переделанных из дорожных, в наивной уверенности, что им не суждено свернуть шею. Парень с рацией строго запретил трогать боксы с мотоциклетной техникой, закрытые на массивные, но очень примитивные замки.

— Третий круг, сейчас начнётся, — громко объявил он. — Все сделали ставки?

На четвёртом витке ровный строй машин сломался, «шестёрка», как самая скоростная и вырвавшаяся вперёд, резко притормозила, пропустив остальные «жигули», и ударила в заднее колесо «копейку». Её развернуло, в дверь со всего маху влетела более новая «волга», старушка двадцать первая впечатала ей в зад.

Через три или четыре круга измятые тачки едва сохранили способность к передвижению. У них горело, в лучшем случае, по одной фаре. Стёкла высыпались. Часть потеряла дверцы. Крышки капота и багажника подпрыгивали и колотили по кузову.

На трибуне стоял рёв. Болельщики кричали водителям что-то подбадривавшее, но те, естественно, ничего не смогли бы услышать.

Победила ветеранша, описавшая круг почёта, когда остальные железяки бессильно замерли, уже не в силах тронуться с места. Водители собрались у трибуны, обладатель рации включил фонарик. Нижняя часть лица у него была замотана шарфом, голову укрыл капюшон.

— Сделавшие ставки на старую «волжанку», подходите. Вы выиграли.

Он раздал пачки денег.

Проигравшие, а таких большинство, не сильно расстраивались. Один попросил разрешения привести в следующий раз друга, чем вызвал приступ ярости распорядителя. Тот, сунув рацию в карман, схватил зрителя за куртку и встряхнул.

— Кому ты ещё разболтал? Колись, сучий сын! Грохну нахер!

— Никому! — струхнул тот. — Уверен, он бы захотел…

— Забудь! Или твой труп найдут в одной из этих тарантасов. Разъезжаемся.

Стадион «Заря» опустел. На нём осталась лишь пятёрка вдребезги разбитых машин, ещё вчера составлявших предмет гордости хозяев. 

Глава 1

К 10 ноября Элеонора расстаралась. Приготовила праздничный стол к Дню советской милиции, да такой, что, наверно, не снился даже шефу полиции Нью-Йорка по случаю юбилея его департамента. Накрасилась и оделась. Не так, чтобы шлюшно, в традициях прежнего «Вераса», но ярко, со вкусом. Соблазнительно до чёртиков.

Не упрекнула Егора, что задержался на пару часов. Лейтенант первого года службы в райотделе внутренних дел, он в каждой дырке затычка. Опоздания к ужину составляли скорее норму, чем исключение.

— Прости, дорогая! — он снял фуражку и очень осторожно поцеловал подругу самыми кончиками губ, чтоб не размазать дорогую помаду, легонько приобнял, не прижимая к сырой шинели. — Ты восхитительна! Аж робею. Не смею и думать, чтоб тебя облапать-потискать, не говоря уж о помять.

— Будешь хорошо себя вести, позволю и помять!

Лейтенант стянул с шеи белый шарфик, атрибут парадной формы по поводу главного милицейского праздника года, и, накинув его на Элеонору, притянул к себе.

— Что понимается под хорошим поведением?

— Съесть и скушать всё, что я тебе наготовила! Ух ты… Не пахнет спиртным!

— Да, дорогая. Как всегда, разрушаю коллектив. Не остался на бурную пьянку с коллегами по ментовскому цеху.

В туфлях с высоченными каблуками Элеонора была выше партнёра в обычных ботинках, напоминавших милицейские, но только от германской фирмы «Саламандер». Знала, что Егор не комплексует. Скорее, это его заводит.

— Небось, уже напихался салатиков оливье, что настрогали жёны ментов?

Посмеиваясь, новоиспечённый следователь скинул форму и переоблачился в адидасовский спортивный костюм. Приобняв Элеонору за спину, неожиданно перехватил второй рукой под бёдра, поднял и закружил.

— На тебя и на твои салатики сил хватит!

От резкого движения задрался подол шикарного тёмно-синего вечернего платья, оголив коленки в дорогих чулках. Элеонора, девочка понятливая, тут же обвила парня руками, заодно облегчив ему ношу: при её гренадёрском росте она кое-что весила.

Егор не стал демонстрировать физическую мощь и опустился на стул, усадив девушку на колени. Та не разжала объятий и вонзилась ему в губы, совершенно не сберегая идеальный помадный рисунок. Всё равно её нужно удалить салфеткой перед едой и интимной частью праздника, а теперь ещё и с лица своего друга, с удовольствием перепачкавшегося.

Потом они ужинали при свечах. Элеонора хотела запустить праздничный концерт по телевизору, но по двум каналам транслировалась скукотища, по первому — одно лишь «Лебединое озеро». Поэтому щёлкнула клавишей магнитофона, привезённого из гастролей с «Песнярами» по Никарагуа. Столовая наполнилась голосом Джо Дассена.

— Не будет концерта, — прокомментировал Егор, поднимая бокал с шампанским. — Выпьем, не чокаясь.

— Кто умер? Неужели сам Джо Дассен?

— Он тоже. Но давно, пару лет назад. И из-за него точно не гоняли бы «Лебединое озеро», — он выдержал паузу и обрушил главную новость: — Брежнев ушёл на покой в загробное Политбюро. Завтра сообщат.

— Твои друзья из КГБ…

Егор не стал уточнять, что гораздо раньше сам просветил «друга» Сазонова о грядущей кончине генсека. Сейчас прогноз сбылся. Но Элеонора, как и все остальные в 1982 году, была не в курсе про попаданца из 2022 года.

— У нас длинные уши, всё слышат. И длинные руки. К сожалению, дарлинг, для нас с тобой это плохая новость. Многое придётся менять.

— Что⁈ — она так и не выпила за упокой души Брежнева.

— Схему в «Верасе». И вообще, тебе предстоит перевод в другой торг. На более ответственную работу. Но! Дела переносятся на завтра. Как и всенародный траур. М-м-м… Как вкусно! Ты — моя прелесть.

Элеонора, естественно, не читала Толкина, но даже если бы слышала про «Властелина колец», пропустила бы «моя прелесть» мимо ушей. От кандидатки в любовницы богача, с неизбежным мордобоем по выходным, она совершила головокружительную карьеру до респектабельной торговой дамы. Понятное дело, девушка привыкла к положению и совершенно не желала его менять. Соответственно, сидела в напряжении — прямая, словно проглотила ручку от швабры.

— Его-ор… Что с нами будет?

— Как что? Будем жить честно. На зарплату. И делать куда более серьёзные деньги. С нищебродством пора кончать. Я всё подготовил в общих чертах. Осталось реализовать.

— Когда это успел?

Он промокнул рот салфеткой и довольно потянулся.

— Завёл полезные связи в Грузии на гастролях с «Песнярами». Пару недель назад, ты помнишь, исчезал на выходные, прилетел с гранатами, мандаринами и новой кожаной курткой.

— Думала, обычную взятку получил…

— Ну что ты, моё сокровище. Должность лейтенантская, маленькая для взяток. Нет, летал рейсом Минск-Тбилиси и на следующий день обратно. Анекдот знаешь? Летит Ту-154, встаёт пассажир с автоматом, говорит: «самолёт поворачивает в Стамбул», исчезает в пилотской кабине. За ним топает грузин и тут же возвращается, вытирая окровавленный кинжал. «Вах, какой Стамбул, слушай! У меня гваздыки вянут!» Короче, тот, из анекдота, абсолютно прав, со скоропортом не связываемся. А по джинсе и коже увеличиваем оборот. «Верас» мал для таких дел. Пойдешь заведующей в салон «Счастье» на Ленинском проспекте.

Перевод в двухэтажный промтоварный магазин, к тому же снабжаемый сверхдефицитными шмотками и ювелиркой для новобрачных, для сотрудницы «Вераса» был что для моряка — с портового буксира на капитанский мостик крейсера. Для приличия Элеонора попыталась показать характер.

— Всё сам решил, у меня не спросил?

— Дарлинг! Мы же договорились. Сегодня — праздник, День милиции. Его и следователи отмечают, имеющие к милиции боковое отношение. И даже вы, товарищи торгаши, празднуете, хоть милиция обязана сажать. Траур и дела — завтра, завтра.

За это время отзвучал «Люксембургский сад», заиграло «Если б не было тебя». Егор отодвинул тарелку и шагнул к барышне, протянув руку.

— Сейчас даже смущён, что не в костюме и не при галстуке, моя королева. Но, поверь, галстук уже надоел в милицейской форме. Позволишь пригласить тебя на танец?

Он сластолюбиво заглянул в разрез платья, вверху доходящий едва ли не до развилки и, перебивая Дассена, промурлыкал:

(Алексей Ермолин)

Всё ещё ошарашенная грядущей неизвестностью, Элеонора повиновалась. Положила пальцы на плечо Егора, прижалась и принялась покачиваться с ним в такт музыке.

Столовая, объединённая из двух комнат и кухни, вместила бы десяток танцующих дуэтов. Новый хозяин максимально следовал принципу — никаких клетушек, только большие пространства, оттого ремонт обошёлся дороже — из-за сноса несущих стен и переделки опор кровли. Никаких ковров, гарнитуров-стенок с хрустальными витринами, только компактные полки и встроенные шкафчики. Аккуратный дощатый пол натурального цвета был покрыт импортным яхтенным лаком — подарок «Песнярам» из Риги. Оттого вместо кухоньки да смежных комнатёнок пара получила обширный зал, где прекрасно чувствовала себя и вдвоём, без приглашения посторонних.

— Хорошо быть с мужчиной, который сам принимает решения и за них отвечает. Я — вся твоя, мой господин!

Двигаясь, она принялась тереться о кавалера, ощущая его предсказуемую реакцию. А потом наступило ожидаемое и желаемое продолжение. За полгода общения, в том числе — месяцы постоянной совместной жизни, острота ощущений не притупилась. Егор просто ревел от восторга и страсти, в то же время старался быть предупредительным и нежным, понимая, что накачанными лапищами спортсмена запросто оставит синяки на нежном теле. А утром, каким бы уставшим не казался с вечера, поднимался затемно и убегал в ноябрьские сумерки, нарезая круги по Сельхозпосёлку. Хотя бы пару раз в неделю отправлялся на «Динамо», возвращаясь с ссадинами и кровоподтёками, но вполне довольный. Что парадоксально, после тренировок бывал ещё более страстным и настойчивым в постели, искренне расстраиваясь, когда начинались «красные дни», и он засыпал, всего лишь крепко обняв большое тело подруги…

Элеонора спрашивала себя: любит ли её Егор?

Голову на отсечение, абсолютное большинство мужиков говорит своим женщинам «люблю», не испытывая подобных чувств и, тем более, не проявляя столько заботы и нежности.

Спросить напрямую не считала возможным.

Во всяком случае, при Егоре у неё ни разу не возникало поползновений вспомнить «шлюшные» годы в нархозе, где слыла девочкой без комплексов.

Разумеется, обещание перемен взволновало. Но уверенный тон и явная продуманность дальнейших действий несколько успокоили.

«Что не делается, то всё делается к лучшему», — сказала Элеонора сама и себе и уснула, чувствуя крепкую мужскую ладонь на левой груди.

Она не знала, что в прежнем теле образца 2022 года московский студент Евстигнеев среднего достатка и мечтать не мог оказаться в койке со столь роскошной женщиной. «Кадиллака», смокинга и солидного банковского счёта не имел. Юзаная отцовская «Хонда» уже не особо котировалась как крутая тачка, здесь унылая жигулёвская «пятёрка» производила куда большее впечатление. Пусть прошло больше десяти месяцев с попаданства в прошлое, ничего не забыл и не переставал ценить плюсы нового для себя существования.

х х х

Запланированные перемены наталкивались на чрезвычайную занятость. Точь-в-точь как корабль в шторм о рифы. Начальник отделения Сахарец, словно в отместку, завалил уголовными делами по самое немогу. В производстве следователя Евстигнеева их скопилось двадцать четыре: квартирные кражи, кражи из подвалов, запасных колёс и магнитол в стоящих «без присмотра» автомобилей, как будто хозяева денно и нощно, не отвлекаясь, обязаны были сторожить свою собственность, чтобы покусившиеся на неё не могли создать новых проблем милиции.

Примерно треть из них составляли дела об укрытых преступлениях, возбуждённые прокуратурой Первомайского района с отменой сыщицкого постановления об отказе в возбуждении уголовного дела.

— Пан капитан! Спорим, вам не хватит фантазии для работы в уголовном розыске.

Вильнёв, его сосед по 57-му кабинету на третьем этаже здания РОВД на Инструментальном переулке, по должности — заместитель начальника отделения, с интересом вскинул голову, оторвавшись от своей писанины. На «слабо» он ловился с изумительной лёгкостью.

— Трави!

— Лёха Давидович отличился. Знаете остатки деревеньки напротив «Востока-1»?

Из прежней жизни, после 2000-го года, Егор смутно помнил показанное ему минчанами помпезное здание Национальной библиотеки. Там — ресторан, буфеты, обзорная площадка, зрительный зал, конференц-зал, огромные холлы. Возможно, даже книжки какие-то имеются. В этой реальности место, резервированное под будущий памятник величия незалежной Беларуси, занимал запущенный яблоневый сад, подпираемый остатками деревни, предназначенной под снос. По этой причине дома не ремонтировались, а сюда приезжали съёмочные группы «Беларусьфильма», благо недалеко, снимать на натуре быт белорусских селян под «панскiм прыгнётам», потому что за сотню лет мало что поменялось. Важно было только отогнать ржавого «Москвича» подальше да чтоб в кадр не попали телеантенны на крышах.

Естественно, Вильнёв прекрасно знал этот музей под открытым небом.

— Короче, поступило заявление о краже гусей. Рядом протекает канал. Лёха Давидович приложил к материалам проверки географическую справку. Читаю: «Канал впадает в реку Свислочь, Свислочь — в реку Березину, Березина — в Днепр, тот — в Чёрное море. Учитывая, что принятыми мерами розыска обнаружить гусей, сплывших по течению в Чёрное море, не представилось возможным, в возбуждении уголовного дела отказать». Шеф! А если бы нашли гусей, то возбудились бы? Зоофилы…

— Нашёл чем удивить, — буркнул Вильнёв, стараясь сдержать улыбку. — Ты бы знал, что в сельских местностях творится. Там стандартная формулировка, что на стенах сараев или досках забора обнаружены следы зубов диких зверей. Корова пропала? Значит, волк унёс.

М-да. Наверно, если сопрут авиалайнер, сыщик, обслуживающий аэропорт, выведет недрогнувшей рукой: «Так как самолёт, самопроизвольно улетевший на автопилоте в неизвестном направлении, принятыми мерами розыска обнаружить не представилось возможным…»

— Оперативная группа, на выезд! — прервал фантазии голос из потолочного матюгальника. Так репродуктор называли все без исключения сотрудники, потому что звучащий по нему голос из дежурной части, даже если сообщал что-то нейтральное, обретал интонацию «ппц тебе, салага».

— Первое самостоятельное дежурство? — вспомнил Вильнёв. — Ну, гляди. Надежуришь очередной глухарь — Сахарец тебе же его торжественно вручит. Да, не забудь: по любому вопросу, даже самому дебильному, немедленно набирай меня. Никакой самодеятельности. Вкурил?

— Так точно, пан капитан.

Егор прихватил папку с заботливо заготовленными бланками процессуальных документов и, одевшись, потрусил вниз к дежурке, оказавшись первым, потому что эксперт и сыщик на пару минут опоздали.

— Егорушка! — медовым голосом начал майор, восседающий за стеклом в «аквариуме». — Вижу, ты на своей ласточке приехал. Скатай на Калиновского, а? В УАЗе совсем бензина мало.

— У меня тоже, — с аналогичной интонацией ответил умудрённый опытом лейтенант. — В баке — только впритык до дома доехать, там канистра припасена. Дай талон на десять литров, едем. Или проще на троллейбусе?

Эксперт из оперативно-технического отделения громко засопел в усы. В отличие от следователя с тонкой папкой бумаг и опера Васи-Трамвая с цыплячьими кулачками в карманах, этому старлею приходилось тащить чемодан с фотоаппаратурой, оснастку для поиска отпечатков пальцев и другие принадлежности, создававшие видимость тщательного осмотра места происшествия. Понимая, что эксперт не замедлит настучать куда надо, оперативный дежурный тяжко вздохнул и велел водителю выдвигаться.

Ехали недолго — в противоположную от «Вераса» часть улицы Калиновского, к хрущёвкам-пятиэтажкам у кинотеатра «Вильнюс», не имеющего, впрочем, к Прибалтике серьёзного отношения.

— Егор! Ты парень непростой, я знаю. Но зелёный. Банальная квартирная. Не надо инициативы, хорошо? Это же твоё первое самостоятельное? — осторожно начал Вася-Трамвай.

— Думаешь, я каждый раз ломаю руки и стреляю из чужого ствола… Хорошая же у меня репутация в РОВД.

Эксперт, сидевший на переднем сиденье УАЗа как старший по возрасту, обернулся.

— Точно, Егор. Репутация отморозка. Забьюсь, что сыщики дежурство с тобой будут считать наказанием.

— Расслабься, фотокорреспондент! Ты-то со мной будешь ездить каждый раз.

— Переведусь в ГАИ…

Время настало послеобеденное. Естественно, для успевших пообедать. Для остальных — вторая половина дня.

У означенного дома уже кружились стайки любопытных.

— Егорка! Метнись мухой. Тебе понятые на осмотр понадобятся, — попытался дедовать Василий.

— Рамсы попутал? Следователь — старший в оперативной группе. Я поднимусь в квартиру, а ты сам метнись мухой, поспрашай зевак. Заодно выбери двоих — протокол осмотра подписать.

Всем своим видом выражая, в какое отверстие человеческого организма он готов послать «старшего в оперативной группе», сыщик вылез из жёлто-синего лимузина и потопал к оживлённо болтающим пенсионерам.

Егор поднялся на третий этаж. Хозяева обнесённой квартиры молча и печально подпирали стену на лестничной площадке. Участковый, неуловимо напоминающий покойного Гаврилыча, только лет на пятнадцать моложе, застыл в проёме двери, никого не пуская внутрь.

Дверь, кстати, была не стандартная, против «честных», а усиленная из деревянного массива. В двухтысячных годах по телеку любили показывать «маски-шоу», когда СОБР или прочий ОМОН вышибал дверь специальным тараном, а потом мальчики в чёрных шапочках до подбородка вламывались внутрь, укладывая обитателей жилища мордой в пол. Здесь справился ординарный советский домушник.

— Внутрь заходили? — поинтересовался Егор. — Что украдено?

— Не заходили, — всхлипнула баба в цветастом платке, лет пятьдесят на вид, значит — не больше сорока. — Книжки Чергинца вашего читали. Нельзя заходить, следы замараются.

— Но через проём видно — телевизора нет. Цветной «Рубин-714», между прочим! — сердито добавил муж. — Восемьсот рублей отдал, между прочим.

Этот же предмет мещанской гордости, не сумевший показать праздничный концерт на 10 ноября, стоял и в доме Егора, обошёлся около семисот рублей. Но то — через знакомых Кабушкиной. Нормально, если мужик сотку накинул сверху, за дефицит. Ненормально, что домашнего любимца унесли. Как бы между прочим.

Тем временем Вася, настойчиво подталкивая в спину, препроводил на третий этаж пару любопытных пенсионеров, согласившихся на роль понятых, и, похоже, счёл свои задачи выполненными. Поквартирный обход дома он закроет у себя в кабинете, накалякав стандартный рапорт «не представилось возможным». В болоньевой куртке и очень скромного роста, он вообще мало напоминал милиционера, в отличие от Егора и эксперта в форменных шинелях.

— Уважаемый коллега! Потерпевшие утверждают, что украден цветной телевизор. Это килограмм тридцать веса. Без машины не увезти.

— Тридцать пять. Одному не унести, — меланхолично уточнил опер.

Действительно, для его телосложения, нет — теловычитания, это неподъёмно.

— Будьте любезны поинтересоваться у жильцов, останавливалась ли у подъезда какая-то машина, что в неё грузили…

— Обязательно! — вмешалась понятая, энергичная бабулька, непрерывно лузгавшая семечки и интеллигентно сплёвывающая шелуху прямо под ноги — на пол в прихожей. — «Запорожец» такой. Старый. Сине-белый. Его ещё горбатым кличут.

«А теперь — Горбатый! Я сказал — Горбатый!»

Егор, хоть убей, не мог вспомнить, когда в первый раз показывали сериал «Место встречи изменить нельзя», поэтому предпочёл не цитировать вслух.

— Эта модель называется ЗАЗ-965, — с видом знатока прокомментировал эксперт. — Не автомобиль, а именно модель автомобиля. Иногда — действующая.

Запустив старлея первым в квартиру — фотографировать хаос после гестаповского обыска и снимать отпечатки пальцев, с вероятностью девяносто девять и девять в периоде принадлежащих хозяевам, Егор схватился за трубку телефона, набрав Лёху.

— Ты с Васькой бережнее на выезде, — отозвался тот. — Напарник мне дорог. Как память.

— Зубоскалить позже будешь. Лучше скажи: есть ли свидетельские показания об использовании горбатого «запора» при квартирных кражах в Первомайском?

— А чо?

— Благодаря личному сыску и недюжинной смекалке твоего дорогого как память напарника установлено, что похищенный из последней квартиры цветной телек увезён именно на таком мустанге. Сине-белой масти. Записывай телефон, — Егор продиктовал цифры, начертанные на бумажке внизу телефонного аппарата. — Найдёшь — звони.

— Чёт ты раскомандовался… следователь уголовного розыска.

— Лёха! Скажи как на духу, хоть одна моя инициатива стрельнула мимо кассы?

— Стреляешь ты лихо. Папаныч до сих пор помнит. И про «свиноматку» тоже.

— Короче — жду.

Он кинул трубку. Заполнение протокола осмотра, протокола заявления, постановления о признании потерпевшим, протокола получения отпечатков пальцев и прочая бюрократия заняли часа полтора. Кроме телевизора, злодеи подмыли золотые украшения, деньги и прочую ценную мелочь, на фоне которой «Рубин» возвышался горой. К тому же хозяин отыскал паспорт пропажи с гарантийным талоном.

— Видите? Без отметок. Между прочим, не ломался наш красавец… Вы же найдёте его?

— Конечно! — радостно брякнул Трамвай.

— Примем максимально возможные усилия, — начал Егор, но тут его прервал телефонный звонок.

Это мог быть кто угодно из знакомых потерпевших. Но из трубки прозвучал голос Лёхи.

— Слыш, Шерлок Холмс. Две кражи есть. Первая — Восток-1, ещё Уручье, слева от проспекта, где нет КПП. Очевидцы что-то мямлили про старый «Запорожец». Но, мать твою, обе раскрыты. Их на себя взял московский гастролёр. Городское управление розыска его кололо.

Егор почувствовал: тепло. Даже ладони вспотели.

— Лёха! Ты — детективный гений. Представь карту. Калиновского, 57, где мы сейчас пасёмся, Восток-1 и Уручье. Прикинь, что находится точно посерёдке этого треугольника.

— Гаражи у Московского кладбища! Егор, они тебе словно мёдом намазаны.

— Это ты там развёл криминальное гнездо. Звони дежурному по гаражам… Нет, не нужно. Предупредит — спугнём. За полчаса доедешь до гаражей?

— Мне тут Папаныч заданье нарисовал, — заныл Давилович, прекрасно знающий, во что обходятся эскапады в компании с бесшабашным «следователем уголовного розыска».

— Тебе двадцать минут на его выполнение. Потом выходи на крыльцо РОВД, мы сейчас подъедем.

— Но я…

— Не ссы. Обещаю пригласить на новогоднюю вечеринку с продавщицами «Вераса».

— И меня! — подскочил Трамвай.

У РОВД Егор пересел в свои «Жигули», вместившие обоих оперов. Сдать материалы в дежурку для регистрации и доложиться Вильнёву было недосуг.

— Тебя полюбят по самые гланды, — предупредил Вася. — Вдруг поступит вызов на злодейскую кражу кошелька или велосипеда. А ты сам с дежурства слинял и опера дежурного увёз. А я что — не при делах. В оперативной группе следователь за главного.

Если где-то и когда-то прозвучало больше ехидства, чем в последней фразе сыскаря, Егор такого не слышал.

Он прекрасно осознавал, что в бесчисленный раз за 1982 год зряшно рискует. Но его охватил азарт. А это не лечится.

Глава 2

Умница Лёха, услышав про гаражи, прихватил комплект юного слесаря, так здорово подсобивший в истории с Бекетовым. Замок на створках бокса, соседствующего с бело-синим рыдваном, особого сопротивления не оказал и открылся без повреждений.

Трамвай щёлкнул бензиновой зажигалкой. Огонёк отразился в тёмном стекле телевизионного экрана. Цветной монстроидальный «Рубин» угрюмо ждал новых или прежних владельцев.

— У нас два варианта, — пожал шинельными плечами Егор. — Действовать правильно, составляя постановление о неотложном обыске нежилого помещения без санкции прокурора, протокол обыска в присутствии понятых…

— Или в твоём духе. Без бумаг и правил, зато эффективно. Мы победим, но вместо благодарности получим люлей.

— Без люлей как без пряника, — решился Егор. — Погнали на КПП. Запирай.

Дежурный, командующий вечно поднятым шлагбаумом, дал полистать толстую книгу, из которой компаньоны узнали адрес инвалида, владеющего гаражом и горбатым средством передвижения с ручным управлением. То, что подобную недомашину использовали только для очень коротких поездок по Первомайскому району, было необязательным. Отдельные предприимчивые граждане совершали на подобном недоразумении дальние вояжи, вплоть до Чёрного моря, не смущаясь, что в поездке приходилось менять оба поршня и пару раз ремонтировать коробку передач.

Егор набрал номер своего кабинета.

— Первомайское следственное отделение.

— Рад вас слышать, босс.

Вильнёв аж поперхнулся, услышав беззаботно-радостный голосок подопечного. Он в самой нецензурной форме объяснил, кто состоял в интимной связи с матерью удода-лейтенанта, ибо та несчастная породила чудовище, дезертировавшее с дежурства и не сдавшее после выезда документы в дежурную часть.

— Вы всецело правы, босс. Но я раскрыл эту кражу по горячим следам и готов арестовать злодеев. Не будете ли вы так любезны кем-то подменить меня на выездах, пока я добываю славу нашему отделению? Так точно, задержание планирую по адресу… Что? Хорошо, жду на перекрёстке Кедышко и Волгоградской.

Ждать было холодно. Очень. «Приехал к нам зимой шотландский дипломат и в юбочке одной в мороз пошёл гулять. Ты слышишь: динь-динь-динь…» (Команда КВН «Союз»), вспомнилось из прошлой жизни. Чтоб бубенцы не зазвенели, Егор предложил сыщикам забиться обратно в «жигули».

Если бы он предположил, что зам начальника отделения притянет с собой кавалерию на подмогу, то получил бы порцию разочарования. К счастью, уже начал понимать, что чудес не бывает. Капитан прибыл один.

— Докладывай!

Тонкие ноздри Вильнёва раздувались. Наверно, им тоже овладел азарт.

— Следаки идут впереди оперов на задержании… Кто-то в лесу сдох, — шепнул Василий, пока Егор растолковывал начальству сложившийся расклад.

— Твою маковку… Вундеркинд чёртов! Не сказал, что там может быть амбал, переносящий как пушинку цветной «Рубин».

— Зовём Папаныча?

— Ну уж нет… Покажем младшему брату раскрытие преступления следственным путём!

Егор не рискнул напомнить, что раскрытие следственным путём подразумевает тщательное документирование каждого шага, а их самодеятельность даже на личный сыск не особо похожа. Вместо этого молился, что по указанному адресу найдётся лишь стрикан-инвалид, который расскажет, кто катается на его драндулете и совершает преступление, а уж на задержание банды отправится вооружённая автоматами группа оперов…

Он не угадал.

Дверь открыл изрядно поддатый детина под два метра, эдакий белорусский Дуэйн «Скала» Джонсон. Увидев группу мужиков, среди них — Егора в форменном лейтенантском прикиде, он без разговоров засветил Вильнёву в торец, отбросив его на сыщиков, а сам вытащил пистолет ТТ.

— Всех положу, волки позорные!

В другой ситуации Егор, возможно, прикинул бы, как извернуться и напасть на злодея, выбив волыну. А если повезёт, то и какую-то часть здоровья. Но ментовская шинель, тесная, жёсткая, жутко неудобная, это, наверно, самое неприспособленное для рукопашного боя кимоно в мире. Зато если выстроить шинеленосцев в ряд, они образуют монолитную серую стену на пути преступности и бандитизма… В теории.

Напрашивался другой вариант. За спинами оперов достать табельный «макаров» и надеяться, что урка не услышит звук передёргивания затвора.

— Бочкарёв! — узнал бузотёра Вильнёв, приходя в себя после нокдауна. — Откинулся?

— Да-а-а!

— Недолго же ты ходил на свободе.

Зачем он провоцирует уголовника? Не просто так… Егор лихорадочно искал выход из ситуации.

Так вот же — выход! Босс рискует и отвлекает внимание на себя. Чтобы лейтенант смог смыться.

Спустившись на цыпочках на четвёртый этаж, он припустил со всех ног. Через минуту уже набирал телефон Первомайской дежурки, сдирая ногти о ржавый диск железного таксофона.

«Кавалерия» появилась минут через десять — от Инструментального переулка до Волгоградки ехать недолго. Эскадрон возглавил старый полковник, начальник РОВД. Двое оперов успели одеть бронежилеты, по весу превосходящие краденый цветной «Рубин», нацепили каски и ощетинились «калашами». То есть происходило действо, которым нужно было начинать задержание, а не постфактум разруливать патовую ситуацию с тремя заложниками-офицерами.

— Квартирная кража раскрыта по горячим следам следственным путём, товарищ полковник! — Егор вытянулся перед начальником, включив режим оловянного солдатика. — Задержание возглавил лично заместитель начальника следственного отделения.

— Лучше бы сидел и бумажки свои пописывал, — проскрипел полковник, добавив пару непечатных выражений. — Кто его взял в плен?

— Вильнёв назвал злодея «Бочкарёв».

Напряжённое молчание получилось красноречивее матюгов. Около полковника недвижно застыли автоматчики.

Наконец, он принял решение.

— Все — назад! Контролировать окна с этой и противоположной стороны здания, если кто-то попытается сбежать через окно — задержать. Занять площадки нижних этажей, никому не позволять подниматься на пятый. А я сам побеседую со старым знакомым. Бочка откинулся и за старое?

Он широким шагом направился в чёрный зев подъезда, там не горела ни единая лампочка.

Пробравшись снова на четвёртый этаж, Егор чутко прислушивался к звукам сверху. Полковник увещевал, многократно посылаемый подальше, Кто-то громко сопел и хлюпал носом.

Страшнее всего было услышать выстрел. Стоявшие на четвёртом дослали патрон в патронник. Условились, кто рванёт первым наверх, кто вторым, чтоб не создавать сутолоку. Что поразило Егора, никто из парней не ушёл в отказ, не уклонялся от вероятности попасть под бандитскую пулю. Тем более Бочка, такое нехитрое погоняло у рецидивиста, будет прикрыт телами четверых сотрудников. Очень выгодное положение, чтобы шмалять…

Раздался сухой стук падающего предмета, затем долетели звуки борьбы.

— Ша, пацаны! Мы его взяли. Не мельтешить. Всем разойтись!

Полковник с лицом, сияющим от торжества справедливости даже в подъездной темноте, повёл вниз бугая, чьи руки соединились за спиной в наручниках. Пропустив их, Егор рысью метнулся на пятый — проверять, кто ещё есть в квартире.

Там остался пьяный инвалид, рьяно выбрасывающий за окно золотые цепочки, хрустальные бокалы и всякое другое шмотьё, наверняка взятое с мест квартирных краж. И если золото можно найти на газоне или деревьях да отмыть от грязи, хрусталь ждала незавидная судьба.

х х х

Спустя неделю после задержания, проведённого с нарушением всех мыслимых и немыслимых правил, оттого оперативного и успешного, Егор получил приглашение в УВД города. Именно приглашение, а не вызов.

Папаныч, эту новость принесший, произнёс короткий и прочувствованный спич: тебя там полюбят. Скорее всего — залюбят до увечий.

Выдав пророчество, начальник Первомайского угрозыска кинул кислый взгляд на боксёрские перчатки, украшавшие его кабинет. Столь выразительно, что начинающий следователь едва не спросил, может попросить их, чтоб отмахиваться от слишком любвеобильных городских?

— Ты хоть понимаешь, что натворил?

— Догадываюсь. Раскрыл серию из восьми квартирных краж, три в Первомайском, остальные у соседей. Я — герой. Только почему-то никто не рад и не прижимает меня к усыпанной орденами груди. Тем более, не торопится нацепить орден на мою. Причину знаю: шесть из восьми уже как бы раскрыты ранее. Поймав настоящих домушников, я доказал: славный МУР, Минский уголовный розыск, массово гонит фуфло. Папаныч! Только честно. Вам лично и вашим пацанам сильно подгадил?

— Нисколько, — хмыкнул боксёр. — Это горожане с залётным работали. Провели по району. Потом следак из УВД катался с гастролёром, тот брал на себя все висяки. Чистосердечное признание, подтверждённое проверкой показаний на месте, сам знаешь, наша царица доказательств, мать её.

— Всё же не понимаю. Неужели раньше повторно не раскрывались преступления? Даже прошлых лет?

— С прошлыми годами проще, кадет. «Палка» в отчётности раскрываемости ушла в историю, её никто не снимет. А тут — свежак. Липовые раскрытия июня-июля лопнули как гнилые помидоры… Ты где-то шлялся тогда?

— Летал с «Песнярами» в Латинскую Америку. На гитаре играл.

Папаныч недоверчиво гыгыкнул, потом заржал в удовольствие.

— В общем так, салага. Пока ты на солнышке грелся, люди работали. Плохо, криво, но хоть как-то. Если всех, кто химичил в розыске, с должности снять, нас останется… ни одного.

А тот, кто мог уличить самого начальника Первомайского угро в самой зловредной химии, получил от него пулю в пятак. Егор с Папанычем никогда те события не обсуждал, но многократно ловил на себе его взгляд, весьма красноречивый: я знаю, что ты видел, кто и зачем прикончил участкового.

С другой стороны, прикосновенность к общей постыдной тайне позволяла лейтенанту чуть-чуть дерзить.

— Может, стоило бы. Нанять новых, честных… Да что я говорю! В первую же неделю научатся писать бумажки «не представилось возможным» и «гуси сплыли по течению». А себя будут утешать, что таким образом экономят время и силы для раскрытия действительно серьёзных преступлений.

— Соображаешь… Эх, Егорка. Сволочь ты редкостная. Любого начальника раньше пенсии в могилу сведёшь. Но я бы тебя взял. Ты один стоишь больше, чем Давидович и Трамвай вместе взятые. По крайней мере, раскрываешь лучше. Я бы даже «свиноматку» простил.

— Раз помните, значит — не простили. Пойду я, Папаныч. И так Вильнёв, как только опухоль с разбитого носа пройдёт и поле зрения откроет, начнёт зыркать на мой стол, вопрошая: куда свалил юниор.

На самом деле капитан уже знал от Папаныча, что Евстигнеев к концу рабочего дня едет в УВД. Протянул ему книжку «Финал Краба» с напутствием взять автограф у автора.

Тот покрутил её в руках и спросил:

— Нормально?

Это относилось к носу начальника, украшенному белой нашлёпкой пластыря. Под глазами образовались гематомы от подкожно растёкшейся крови.

— Зашибись! — прогундосил тот. — Надо было тебя, дурака, вперёд посылать. Ты же каратист хренов. Блок какой поставил бы… Сдачи влепил, пока Бочка ствол не вытащил.

— В следующий раз, шеф.

Егор отогнал машину Элеоноре, отдав ключи и пообещав — сегодня не долго, а сам поехал на троллейбусе. Предупреждали: городское начальство страсть как не любит районных выскочек, раскатывающих на собственных новых «Жигулях».

Стряхнул снег с ботинок и толкнул высокую дверь.

— Разрешите? Товарищ полковник, следователь следственного отделения Первомайского РОВД лейтенант милиции Евстигнеев по вашему… — он запнулся. — По вашему то ли вызову, то ли приглашению прибыл. С поручением.

Чергинец посмеялся неуставному рапорту и вышел из-за стола навстречу. Был он совсем невелик ростом, из одной размерности с Васей-Трамваем, но крепок как боровичок. В тёмных волосах вольготно обжились залысины. Глазки смотрели остро и иронично.

— Заходите, товарищ следователь. Что за поручение?

— Обычное. Взять автограф у белорусского Конан Дойла.

Он протянул книжку. Несвежую, явно читанную не единожды, что не смутило Чергинца, он размашисто расписался.

— Если бы ты был мой подчинённый, — полковник сразу перешёл на «ты», — прикинул бы, что подлизываешься для повышения. Или квартиру просишь.

— Про Конан Дойла просил сказать хозяин книги. Я ваше не читал.

Напрягая память о прошлой жизни в двухтысячных, Егор вспомнил только забойный телесериал «Чёрный пёс», как-то связанный с Чергинцом. Вроде по его сценарию. Или по его книге. Что называется, мясной — пули, кровища вёдрами, драки, погони. Жёстко, но увлекательно.

— Хочешь — подарю? Да ты присаживайся.

Гость пристроился у длинного стола. Полковник вернулся на своё место.

— За что такая забота и такое внимание, Николай Иванович?

— Хотел посмотреть на тебя. Воочию. Взрыв на Калиновского, автомобильные кражи, теперь вот — квартиры. Всего лишь стажёр на практике, потом — начинающий следак! Вот ты каков.

— Вот ты каков, северный олень…

Чергинец округлил глаза.

— Что-о?

— Анекдот. Переехала семья чукчей в Москву, отдали ребёнка в первый класс. Учительница показывает маленькому чукче портрет Ленина и спрашивает: знаешь, кто это такой? Чукча не знает. Ну как же, изумляется учительница, про него песенки поём, стишки рассказываем. Малыш берёт у неё из рук портрет Ленина и говорит восхищённо: так вот ты какой, северный олень! — увидев несколько растерянный взгляд полковника, обескураженного развязностью гостя, Егор торопливо добавил: — Когда за границу с «Песнярами» летал, этот анекдот рассказал сопровождающий майор. Всем понравилось.

Чергинец решил не отставать.

— Ты анекдоты травишь, а я тебе историю из жизни расскажу. Бартошевича знаешь? Куда тебе с ним знакомства водить, это первый секретарь Минского горкома партии. В общем, едем с ним как-то в закрытую часть Уручья, через второе КПП.

— КПП знаю.

— Хоть так. Встречает нас полковник из политотдела дивизии, распинается, а Бартошевич таращится на что-то, вижу — его распирает изнутри. Говорит: «Полковник, вон у вас плакат, танки, пушки, самолёты на нём, солдат из автомата целится… Как вы думаете, хорошо целится? Попадёт?» Полковник вытягивается во фрунт, кидает руку к фуражке и докладывает: «Так точно, товарищ первый секретарь! У нас все отлично стреляют. Все пули в цель!» «А какая у вас цель для стрельбы, товарищ полковник?» И тычет в лозунг над плакатом. А там — белым по красному: «Наша цель — коммунизм». Полковник сначала посинел, потом побелел. А затем вообще едва в обморок не упал, когда дотопали до следующей наглядной агитации. Стоит, понимаешь, бронзовый Ленин, руку указующую тянет: «Верной дорогой идёте, товарищи». А рука прямиком к винно-водочному направляет. То ли Ильич призывает трудящихся хряпнуть, то ли просит и ему налить.

Посмеялись. Чергинец «Финал Краба» Егору подписал, подарив экземпляр из личных запасов.

— Спасибо, Николай Иванович. Честно — прочту. Или жену заставлю читать вслух. Но вы же не для этого меня позвали? Не северного оленя смотреть?

— Верно, Егор. Тут такое дело… Я всё по тяжким больше. По убийствам особенно. А мелочёвку вроде квартирных — запустил. Каюсь. И вот такое выплывает. Позор! Очковтирательство под самым моим носом.

Говорил он вроде искренне. Но Евстигнеев отчётливо понимал: приписки идут в актив и этому славному полковнику. Делают Минск не хуже областных УВД Белоруссии, где точно так же химичат ради дутой раскрываемости. А также в УВД других республик СССР. В общем, Егор просто принимал сказанное к сведению и мотал на ус.

— Николай Иванович, хотите — честно? А не из разряда «рад стараться, разрешите исполнять бегом»?

— Валяй.

Чергинец уже явно понял, что разговор будет не из ординарных.

— Вот мы служим, чтоб советские люди были счастливы. Вы и ваши сыщики ловили убийц. Согласен, дело важное, расстрелянный за убийство или получивший в плечи пятнаху уже больше никого не убьёт. Но те обычные Вася, Петя, Таня, кого он бы мочканул, не знают, что они — потенциальные жертвы. Живут себе счастливой простой советской жизнью от зарплаты до зарплаты в сто двадцать рублей, стоят в профкомовской очереди на путёвку в Пицунду или на чешский гарнитур…

— Допустим. Куда ты клонишь?

— Видели бы вы глаза мужика с Калиновского, когда он о пропавшем телевизоре говорил. Он, может, года три за воротник не закладывал. Всё копил на цветной. Такой телек вообще первый в подъезде. Соседи приходили в гости посмотреть, руками махали, завидовали. Смешно, быть может, особенно мне, при жене из системы торговли, но для потерпевшего этот «Рубин» был символом благополучия. Не каждый так по собаке убивается, попавшей под колёса. А как он сиял, когда я ему телевизор возвращал как вещдок — с запретом отчуждения до суда, на хранение? Вот… Сколько в Минске убийств за год? Десятки. Большинство — бытовые, в условиях очевидности, муж жену мочит сгоряча и рыдает над трупом, а уголовный розыск радостно рапортует: особо тяжкое раскрыто по горячим следам. Таких, что требуют ваших детективных талантов, единицы. Вот кражи — их несколько десятков в неделю в одном только Первомайском. Кто-то спокойно относится: спёрли запаску из багажника, и хрен на неё, новую куплю. А кто-то убивается. Мой дом — моя крепость, место неприкосновенное. Даже интимное. Вдруг туда вламываются уркаганы, переворачивают вверх дном даже бабское нижнее бельё, перетряхивают семейныефотоальбомы, потрошат подушки и детские игрушки, вдруг где червонец заначен… Николай Иванович, домушники несут обществу больший вред, чем убийцы, такой парадокс. А вы, розыск, покрываете, навешивая их преступления другим.

В кабинете начальника розыска повисла тишина. Обвинение было очень серьёзным. И очень оскорбительным. Чергинец помрачнел.

— Слышал бы министр твои слова…

— Что бы он изменил?

— Не подписал бы приказ о переводе меня на должность начальника розыска республики. Мнительный он. Пугливый. Из партаппарата, оттуда все такие.

— А вы рвётесь делать карьеру?

— Глупый ты… И зелёный, хоть талантливый. Я за речку просился. В Афганистан. Налаживать службу в Царандое, так их милиция называется. Слышал?

— А как же. Весь мой выпуск пацанов с юрфака строем отправился в Афганистан, кто действительную не служил. Командирами стрелковых взводов.

— Ничего подобного, — устало возразил полковник. — Их всех до одного переводят в дознаватели при военной прокуратуре. В армии, которая много воюет, преступлений тоже много.

— Значит, и мне нечего бояться. Выгонят из МВД — отслужу пару лет дознавателем и свободен.

— А кто преступления раскрывать будет? — Чергинец полностью отбросил приветственно-юморной тон, что звучал в начале беседы. — Я как-то с Чурбановым общался, зятем Брежнева и заместителем нашего союзного министра Щёлокова. Генерал сказал, что у министра на всё про всё один ответ — кто ещё поможет народу, если не милиция? Вот как, лейтенант. Что смотришь непримиримо?

— Кто у вас отвечает за раскрытие серийных квартирных краж?

— Мой заместитель. Подполковник Дашкевич.

— То есть по его приказанию сейчас на Бочкарёва и его отца-инвалида вешают все свежие нераскрытые квартирные кражи? Не надо невинных глаз, товарищ полковник. Не надо заверений, что оперативная работа продолжается, несмотря на то, что эпизод формально считается раскрытым. В реале сыщики с облегчением прячут совсекретную папку с бумажками о «раскрытых» на самое дно и больше к ней не прикасаются, если только вдруг случайно не объявится настоящий злодей. Как сказал один знакомый опер, розыск — это служба раскрытия и укрытия преступлений.

— В тебе бурлит юношеский максимализм… Но в одном ты прав. И я не зря тебя вызвал. Ты помог мне принять непростое решение.

Чергинец поднял трубку одного из телефонов, наверняка — особо закрытой связи. Егору с Вильнёвым на двоих приходилось пользоваться единственным номером городской сети, а про мобильники и интернет в СССР 1982 года ещё никто не слышал.

— … Именно так. Я отзываю рекомендацию назначить Дашкевича на моё место после перевода в министерство. Да, окончательно. Представлю приказ о наложении на него взыскания, а не на повышение. Кто вместо? Дайте сутки подумать… Есть, товарищ генерал.

— Я сломал Дашкевичу карьеру?

— Не сломал, а подпортил, — возразил Николай Иванович. — Считай, он сам себе подгадил. Тоже думал его наказать, вздрючил по самые гланды за приписки. Но не стал выносить сор из избы. В кадрах министерства мой рапорт лежит: достоин, мол, занять должность начальника городского управления розыска.

Столь феноменальная откровенность полковника перед впервые увиденным лейтенантом шокировала, сбивала с толку. Кто Евстигнеев Чергинцу? Случайный пацан, да ещё с другой службы? Зачем вываливать столько деликатной информации?

— … Сашка, значит, по-прежнему за своё. Не внял моим уговорам. Продолжает химичить. Вот и поплатился. Егор!

— Да, товарищ полковник?

— А иди-ка ты к нему. Познакомься. Глупо, конечно, но он уверен, что для дела старается. По-своему. И вам сто раз придётся пересечься по службе, коль рвёшься раскрывать кражи и не торопишься в Афганистан.

Выйдя из кабинета, Егор въехал, из-за чего произошёл приступ откровенности.

Молодой лейтенант, распираемый гордостью за оказанное доверие, стал как бы соучастником наказания Дашкевича. Поэтому умерит свой пыл, не станет переть рогом дальше, настаивать на разоблачении.

Если солдат на плакате в Уручье только целился из автомата в коммунизм, то Чергинец сразу выстрелил в Егора. Метко. Только не знал, что на парне надет бронежилет цинизма коренного москвича двухтысячных годов, привыкшего за всем усматривать второй и третий скрытый смысл. Белорусская провинциальная хитринка ему — что слону дробина.

— Александр Матвеевич? Лейтенант Евстигнеев, Первомайское следственное отделение. Чергинец просил к вам заглянуть.

В кабинете у Дашкевича, раза в три меньшего, чем у полковника, сидел какой-то очень усталый мужик с толстой папкой бумаг. Повинуясь жесту и команде зайти попозже, сгрёб документы и растворился за дверью.

Подполковник мало походил на опера, скорее — на партчинушу. Не телосложением и общим экстерьером, они у сотрудников розыска весьма разные. В Первомайском наряду с дрыщём Трамваем служил ещё богатырь Карпов с огромными жандармскими подусниками. Говорят, расколол нескольких, только впившись плотоядным взором и угрожающее пошевеливая этими подусниками. Нет, Дашкевич выделялся холёным лицом, аккуратным штатским костюмом и чуть брезгливым выражением глаз.

— Садитесь. Вы — тот самый Евстигнеев, обеспечивший нам несколько раскрытий и, не скрою, кучу вопросов?

— Тот самый Евстигнеев — это киноартист из Москвы. Я — обычный следователь, товарищ подполковник. Просто делаю своё дело. Как умею.

— Да… Мне докладывали. У вас налажен контакт с Первомайским розыском. Благодаря ему раскрыты серии краж. И сейчас, в преддверии Нового года, мы раскрываем новые.

Именно то, о чём предупреждал Папаныч. На Бочкарёвых навесят нераскрытые эпизоды пор всему городу, «палки» раскрытия лягут в годовой отчёт, окажутся на столе у первых лиц ЦК республики и генералитета МВД СССР, их уже не вырубить топором. Преступная ненарезка огурца, только в сыщицкой версии.

Ломая ожидания Чергинца, Егор ринулся в атаку.

— Раскрываете, вменяя отцу и сыну Бочкарёвым все глухие эпизоды подряд. Выбиваете признание, подкупая сигаретами, продуктами, обещанием смягчения наказания. Возите по местам краж, потом вызываете следователя, и он добросовестно конспектирует выученное Бочкой по вашим шпаргалкам. В Первомайском — так, уверен, другие районы тоже охватили. А реальные преступники, которых больше никто не ищет, продолжают творить беспредел, пока случайно не попадутся. Но раскрытия 1982 года уже никто из статистики не выбросит, статистика забронзовела и не подлежит изменению.

Подполковник принялся нервно теребить галстук. Не ровен час, примется его жевать подобно Саакашвили, забеспокоился Егор, но обошлось.

— Откуда ты такой взялся, умник⁈

— Из Белорусского государственного университета.

— … лядь. Лучше бы набирали из Высшей школы МВД. Там более вменяемые. Ну, ничего. Стану начальником управления, наведу свой порядок.

— Не станешь. Я шантажировал Чергинца компрой на тебя. У меня чёткие сведения по летним эпизодам: с кем ты возил московского гастролёра по квартирам в Первомайском, кого из оперов посылал за сигаретами и пивом для арестованного, чтоб тот подписал повинку. В соответствии со статьёй 172 части первой УК БССР, в твоих действиях чёрным по белому усматривается состав преступления — привлечение заведомо невиновного лица к уголовной ответственности, совершённое лицом, производящим дознание. До трёх лет лишения свободы.

Подполковник больше не злился. Он смотрел на следователя с сочувствующим выражением лица, будто собирался вызвать бригаду из психдиспансера «Новинки», чтоб те спеленали буйнопомешанного и посадили на галоперидол.

— Ты серьёзно? Неужели не знаешь, что так было и так будет всегда?

— А ты, наверно, телевизор не смотришь. Не слушал выступление нового Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Андропова с обещанием навести порядок везде и особенно в органах внутренних дел. Как думаешь, разве контора не обрадуется, получив полновесный материал расследования о злоупотреблениях и очковтирательстве при раскрытии преступлений? Три — вряд ли, но год реального лишения свободы превратит тебя в лагерную пыль.

Холёные щёчки начали опасно наливаться красным. И это был не гнев. Скорее — гипертонический криз.

— Ты… Ты… Ты, бля…

— Я, бля, безмерно уважаю Чергинца. И по его просьбе пока не даю бумагам ход, твой арест ему подгадил бы. Пусть спокойно осядет в министерстве, врастёт в новую должность. А ты, мудила, у меня на крючке. Рыпнешься — сядешь. Лично оформлю в ИВС и передам в УКГБ.

Конечно, никакого досье на подполковника не было заготовлено, хоть стоило бы. А уж искусству блефовать жизнь научила. Бекетов представлял собой куда более опасного противника.

На коридоре Егор натолкнулся на прежнего посетителя Дашкевича. Тот переминался у двери кабинета, не выпуская из рук папку.

— Александр Матвеевич освободился?

Мужик лет под сорок был как раз типажом, характерным для сыщика-служаки, с нездоровым цветом лица — от почек, печени или недосыпа.

— Но не в настроении. Советую найти для него что-то понижающее давление. В папках у вас случайно — не эпизоды ли квартирных краж по Бочкарёвым?

Опер странно мотнул головой, что при желании трактовалось или утвердительно, или отрицательно, не разберёшь.

— Что вам нужно, молодой человек?

— Советую не перегибать палку. Ваш босс уже это понял. Всего доброго.

У выхода на первом этаже Егор напоролся на Чергинца. Тот, одетый в зимнее штатское, оживлённо беседовал с другим, тоже в штатском. Точнее — с штатским, на человека в погонах тот не тянул. Увидев следователя, отпустил собеседника и двинул навстречу.

— Хоть этого знаешь? Сам Василь Быков! Должен был его книги в школе учить. Мой друг. Выступал перед милиционерами.

Настя бы точно знала. И её подруги-филологини, сейчас — пятикурсницы. Сам Егор помнил только Дмитрия Быкова и его ехидное стихотворение про «Ладу-Калину», выставлявшее российского президента в самом неприглядном свете. Уж того Быкова он на сто процентов не захотел бы видеть в школьной программе по литературе.

— Я же недавний студент. Сдал и забыл.

— Быкова забывать нельзя. Ну что, подружился с Дашкевичем?

— Вроде бы. Но как только он начал меня упрекать, что создал ему проблемы повторным раскрытием, пришлось вывалить правду-матку. Объяснил, что в его действиях содержится состав преступления, в случае чего КГБ охотно вырвет ему жабры в рамках объявленной борьбы с коррупцией и за наведение порядка в МВД.

Эта кампания начнётся позже, после смещения Щёлокова с поста министра внутренних дел и назначения на его место бывшего гэбиста, но первые звоночки уже прозвенели, и опытный службист Чергинец не мог их не слышать.

Полковник с довольной миной хлопнул Егора по плечу.

— Я в тебе не ошибся, лейтенант. Хорошо, что приложил его. Будь здоров!

И как это понимать? Чергинец переобулся на ходу и сделал вид, словно предвидел конфликт следователя с Дашкевичем? Или правда переиграл юниора как пацана?

Не найдя ответа, Егор засунул руки в карманы и поплёлся к троллейбусной остановке. Обещал же Элеоноре не опаздывать к ужину.

Он не мог знать, что короткая встреча оставила глубокий рубец на душе полковника, улыбавшегося, но внутренне раздосадованного. Пацан имеет мужество резать правду-матку, а ему в министерстве маневрировать в аппаратных играх?

Если вопрос станет принципиально, непротивление будет изменой самому себе, Чергинец решил не прогибаться. Пусть кто-то сочтёт его действия мальчишеством, достойным разве что лейтенанта-первогодка, честь терять нельзя.

* * *

Авторское примечание к главе 2.

В Российской Федерации Дмитрий Быков внесён в реестр иноагентов.

Эпизод с посещением Бартошевичем военного городка в Уручье, где партийный функционер обнаружил милитаристский плакат с надписью «Наша цель — коммунизм» и Ленина с рукой, жалобно протянутой к пивной точке, почёрпнут из мемуаров Николая Чергинца «Трудные дороги жизни». Экземпляр этой книги (Минск, издательство «Харвест», 2023 г.) с дарственной надписью автора хранится в моей домашней библиотеке.

Глава 3

Задуманное и кажущееся несложным зачастую наталкивается на такие препятствия, что впору опустить руки.

Например, немалые усилия потребовались для выяснения: где хранятся копии план-схемы подвального этажа. Они размножились как кролики — у проектировщиков здания, в горархитектуре, в службе эксплуатации зданий… Оформив их выемкой по делу о краже в магазине «Счастье», тут же «раскрытой» по горячим следам, потому что продавцы сами задержали вора, Егор вырвал и уничтожил листы с изображением бомбоубежища. Правда, сей объект стратегической значимости наверняка где-то отражён в архивах Белорусского военного округа и штаба гражданской обороны, но туда простой лейтенант не вхож. Как, с другой стороны, и те, кто вздумает копать под «Счастье».

Идея с бомбоубежищем никак не вдохновила ни Кабушкину, ни Рублёвскую.

— Егор! — строго выговаривала ему старшая из торговок. — Твоя схема не сработает. Товар по накладным не приходуется сразу в магазин. Он должен поступить на склад Промторга №2 в центре города, у меня там хорошая знакомая, но не настолько, чтоб привлекать к нашим операциям. Одно дело — пара австрийских сапог по госцене, а перегрузить фуру с грузинскими номерами… К тому же джинсы по входной цене в сто двадцать рублей и с польскими лейблами «Монтана» сразу попадут в разряд дефицитов. Дефицит распределяет лично директор торга. Он — еврей. Такой, что я рядом с ним — коренная русская.

Элеонора старалась не встревать. Всем видом показывала, словно в фильме «День радио», я — за тебя, Егор, и даже затебее всех. Но по умолчанию принимала правоту Валентины.

Они совещались в директорском кабинете в «Верасе», где ещё год назад заседал диктатор и самодержец Бекетов. Он покинул его навсегда, расклёванный воронами на асфальте под Смоленском. Теперь уютное гнёздышко предстояло покинуть следующему поколению, подчистив хвосты. Кабушкина к этому оказалась морально не готова, хоть и предупреждалась заранее.

— Очень рад, что доверился вам, дорогая Валентина. Месяцы дружбы укрепили доверие. Но теперь ситуация меняется. Во-первых, КГБ снимает прикрытие с наших маленьких шалостей. ОБХСС, не Цыбин, конечно, а город и даже республика, все они точат на «Верас» зуб. Скоро здесь станет горячо. Нам нужна схема, создающая новый уровень легальности.

— Пока ты меня не убедил.

— Если не смогу убедить, реализую её с Элеонорой и другими людьми. Придётся тяжелее. Больше никого не буду так уважать за честность и профессионализм. Кстати, не прикажете сварить нам кофе?

Кабушкина распорядилась. Секретарша работала такая, что Бекетов не подпустил бы её к «Верасу» даже в качестве уборщицы снега. Зато — племянница дядюшки Эфраима. Кофе, кстати, варить умела.

— Продолжай.

— Охотно. Первое. Артель инвалидов Грузинской ССР, назовём их так, подписывает хоздоговор с Промторгом. В целях развёртывания межреспубликанской кооперации и расширения социалистического соревнования по снабжению советских граждан качественным барахлом означенные сыновья и дочери гор высылают нам фуру одежды с согласованной регулярностью.

— Фуру? — ахнула Кабушкина.

— В договоре будет указано, что на базе «Счастья» образуется салон-выставка достижений народного хозяйства Грузии. То есть часть товара непременно передаётся нам, ваш особо одарённый директор получит мзду один раз и немножко в процессе. Заодно припугну, если начнёт козлить. Водитель везёт две накладные. Одна — только для ГАИ на постах, если приколупаются. Восемьдесят процентов товара выгружается на наш тайный склад, двадцать — на склад Промторга по второй накладной.

— А если ОБХСС посадит своего на пост ГАИ, и тот сфотает транспортную накладную? — вмешалась Элеонора.

— Ох, такие эти грузины… Представляешь? Водитель спихнул товар налево, нам привёз лишь пятую часть. Ну, ищи-свищи этого джигита в горах, мы же не при делах.

— Разгрузка целой фуры на рампе «Счастья» — очень заметная вещь. Заметут, — не сдавалась Кабушкина.

— Именно, девочки мои мозговитые! Оттого столько надежд на вашу еврейскую родню, объединённую национальным инстинктом выживания. Знаете анекдот? Распяли фашисты старого ребе и удивляются, что же дед не кричит. Неужели не больно? Больно, только когда смеюсь, отвечает еврей. Понимаю, юмор отсутствует. Но суть вы поняли. Валентина Ивановна, есть ли у вас надёжные родственники где-то за городом, в сторону Московского шоссе? Способные смеяться с гвоздями в руках? Чтоб у них выгрузить левую часть товара, а в бомбоубежище «Счастья» таскать малыми порциями, не привлекая внимания. Ещё. Нужна мелкооптовая точка для фарцовщиков. Не на складе, но и недалеко. Чтоб служить перевалкой для джинсов и кожи в Прибалтику, — он перевёл дух. — Главная проблема — в привлечении двух десятков человек, осведомлённых о разных элементах схемы. Прорабатываем вариант провала каждого из них, три-четыре линии обороны. А главное — дедлайн. Не слышали такого слова? Предельный срок. Если всё хорошо, работаем три года, потом закрываем лавку и разбегаемся. А то и раньше. На троих нужно заработать не менее семисот-восьмисот тысяч. Риск того стоит.

Кабушкина, ещё ни на что не подписавшаяся, почему-то упёрлась в последнее — в срок ликвидации предприятия.

— Всё элементарно. У меня талант пророка. Помните, в конце зимы я обозначил срок наших махинаций в «Верасе» — до декабря. Плюс-минус месяц.

— Ты знал дату смерти Брежнева? — ухмыльнулась Валентина.

— Более того, я знал, что наступит андроповщина. Не просто приход нового Генерального секретаря, а всевластие КГБ. Руки по швам, шагом марш. Простые коррупционные схемы разлетятся как карточный домик под ветром. А мы шиковали здесь благодаря гэбешной крыше, сливая им компру на жирных партийных столоначальников и их жёнушек, падких на барахло. Близится время если не отстрела, то массового смещения подобной публики. Коль под шумок нагрянут менты, не отмажу ни я, ни контора глубинного бурения.

— Моя роль? — поинтересовалась Элеонора, предвкушавшая роль директора всего магазина, но теперь уловившая, что это — самое опасное место в схеме, и Кабушкина там первой попадёт под раздачу. — У меня нет стойких родственников на Московском шоссе.

— Возглавишь салон для новобрачных. Там просто. Нужны левые талоны из ЗАГСа. Отовариваешь «своих», набрасывая двадцать-тридцать рублей, и несёшь добычу в наш с Валентиной общак. Заодно наблюдаешь за ней.

— То есть её роль техническая… А значит, Егор, мы с тобой делим общий куш не пополам, а две трети — вам, мне лишь треть. Да, очень большая треть, сотни тысяч, но и ответственность…

— Валечка Ивановна! Вы совершенно правы, я пристроил Элеонору, фактически — уже члена моей семьи, на тёплое место. Но и у вас такая же возможность. Что, кстати, с роднёй и загородной недвижимостью?

— Есть. Перед Колодищами. Большой дом с асфальтовым подъездом, гаражи. Родной брат моего дедушки, инвалид войны… Не хотела его вовлекать.

— Во что вовлекать? Уважаемый воин сдал внаём свой гараж грузинам и не проследил, что они туда сложили? Не героин, заметим, не взрывчатку и не автоматы с патронами. Плод честного труда таких же инвалидов войны, только с Кавказа.

— Валя! — Элеонора положила ей руку на запястье. — У Егора, спору нет, котелок варит. Но без твоего опыта мне лезть одной страшно. Соглашусь на левак в салоне «Счастье», и не больше. На свободе лучше. Ребёночка хочу.

— Ну ты и… Умеешь еврейской мамочке на самое чувствительное место надавить. Егор! Я пока ни с чем не согласилась. Пробелы в твоём плане видны невооружённым глазом. Надо всё подготовить на берегу. Поплывём, будет поздно.

— Знаю, дорогая. Я вообще слишком много знаю наперёд. Эля, подкинь меня на Комсомольскую.

«Жигуль» припарковался и погасил фары ниже здания КГБ — у кинотеатра «Победа». Прихватив толстый пакет с очередным подношением, лейтенант тронулся в сторону проспекта, высматривая знакомую «волгу». Увидев, открыл дверцу и нырнул на переднее пассажирское сиденье.

— Рад вас видеть в добром здравии, Виктор Васильевич. От нашего стола вашему.

Именно из-за этих конвертов Сазонов не перевесил связь с агентом «Вундеркинд» ни на кого из сотрудников. Даже Аркадию не полагалось знать лишнее.

— Последний раз? Операция «Верас» свёрнута.

— Предпоследний. Мои девочки переходят в «Счастье» в декабре. Спасибо за помощь в торге.

— Знал бы ты… Там такой жук заседает! Со связями и в горкоме, и в ЦК. Но подобрел, когда ему предложили «Верас». Не знает, что лафа скоро кончится.

— Для многих это будет неожиданностью. Скоро Андропов скинет Щёлокова, поменяет его на Федорчука. Из ваших. Ментов начнут дразнить «федорчукчами». Вот тогда и начнётся свистопляска. Я вам пакетик с информацией приготовил. От областных управлений потребуют, чтоб вы выявляли безобразия в ментуре. Тут — букет.

— Про Дашкевича?

— Не только. Про саму систему очковтирательства и укрывательства. Я же не мог по телефону.

— Молодец. Изучу. Кстати, за тот сигнал отдельное спасибо. Чергинцу мы вежливо подсказали, кого вместо Дашкевича двигать на своё кресло. Человека, которому я доверяю, потому что могу в любой момент посадить лет на пятнадцать.

— Неужели?

— Папаныч ещё не знает. Согласится, ровно по той же причине. Но ты не лезь к нему с пророчествами. Я и то привыкнуть не могу… к твоим федорчукчам.

Егор усмехнулся.

— На сегодня прогнозов хватит. Напомню старый: торопитесь. Андропов на год или полтора, потом умрёт. Какое-то время всевластие КГБ продержится по инерции, затем начнутся реформы, и вся структура СССР пойдёт трещать по швам. Успейте нахватать максимально и вовремя свалить, сохранив активы и связи.

— Советский Союз рухнет? И совсем скоро?

— Не скажу. Вдруг вы меня арестуете как диссидента.

— Прибью сначала.

— Ладно. Коммунистическая партия Советского Союза будет запрещена и распущена осенью 1991 года. Вы ничем и никак не предотвратите развитие событий, оно уже взяло старт и набирает ход. Главное, успейте вовремя сориентироваться, пока вас не затянет хаос. Девять лет, не забывайте. И писец великому-могучему. Спокойных снов, Виктор Васильевич!

Он вернулся в «жигули», менее просторные, но более уютные благодаря водительнице, чей ароматный запах напитал салон. Смешно сказать, но за полгода привык дерматиновым покрытиям сидений и грубому пластику панелей. Ямы в асфальте, нестриженные газоны, облезлые фасады зданий и прочие приметы «развитого социализма», столь ранившие москвича 2020-х годов, как-то примелькались и не раздражали. Егор жил прошлым, которое стало вдруг настоящим.

И это его настоящее крутило неудобный тонкий руль, неплохо справляясь с гололёдом на скользкой и нечищеной дороге Сельхозпосёлка. А в профиль выглядело — его сокурсницы студентки-москвички сдохли бы от злости, увидев Элеонору. Жаль, к 2022 году она превратится в бабушку, годы неумолимы.

— Что ты сказала Кабушкиной про ребёнка?

— Правду.

Руль предательски дёрнулся в её руках, и Егор предпочёл отложить продолжение до дома.

За ужином она сама продолжила.

— Да, хочу ребёнка. От тебя, а не вообще.

— Я — действительно мужчина твоей жизни? Когда вижу нас обоих в зеркале, думаю порой: на кой ляд ей сдался? Вот наиграется и бросит… С тобой же в люди выйти трудно, все кобели слюни пускают и думают только — как этого сельского увальня оттереть и самим около тебя место занять.

— Напрашиваешься на комплимент? Считай, что напросился только на лишний ломтик красной рыбки, — она тотчас исполнила угрозу, подкинув на его тарелку ещё кусок.

— И всё же? Нет, ты не думай. Я не из тех, кто поматросил и бросил. Но порой рядом с тобой робею больше, чем с полковником МВД или КГБ.

— Можно подумать, у них есть женщины-полковники, и ты с ними спишь… Нет, конечно, ты прав. Ко мне лезли и лезут мужики гораздо фешенебельнее тебя. Чуть постарше, состоявшиеся. До такой степени желающие трахнуть, что готовы жениться.

— Что же ты медлишь? Раз такой конкурс претендентов.

Егор говорил шутливо, стараясь не показать, как сжалось горло.

— Потому что запала на тебя. Ещё тогда, во время фейерверка. Ревновала к Инге. Хотя, конечно, ужас, что Бекетов её… Он не объявится?

— Не чувствую его среди живых. Уверен — нет. Эля, продолжай. Мне интереснее о нас с тобой, чем о том уроде.

— А я почувствовала, что ты — мой. С кем бы ни был. С кем бы ни была я. И когда ко мне из «Песняров» подкатывали, практически — по твоей наводке, и бедолага Давидович слюни распускал: дай хотя бы разок, из сострадания, и другие… Из-за тебя у меня получилось, наверно, самое долгое воздержание с шестнадцати лет. А ещё твои чёртовы гастроли, когда грызла подушку в одиночестве. Видишь — не зря.

— Почему?

— Ты меня понимаешь. Принимаешь как есть. Не обращаешь внимание на то, что у меня было до тебя. И с самого начала отнёсся по-человечески. Хорошо так, тепло. Не пытался сразу задрать юбку. Правда, когда уже стоило бы, долго медлил. Неужели — правда стеснялся?

— Отчасти. Я же говорил, что и сейчас не уверен.

— Не уверен — в чём?

Она протянула руку через стол и крепко вцепилась в кисть Егора. Коготки в вишнёвом лаке больно укололи кожу.

Это момент истины, догадался он. Элеонора не напирала. Не призывала к обязательствам. Не ставила условия жениться и заводить детей. Плодитесь и размножайтесь, как в Библии… Но коль сам переспросил в машине про ребёнка, то спустил лавину с горы.

Теперь никакие уклончивые реплики не спасут. Если сказать: вернёмся к разговору о детях через полгода, ей впору паковать вещи и съезжать.

— Эля! Я — только за. Думал только, ещё немного поживём для себя, накопим денег, дождёмся, когда управление торговли выделит тебе квартиру. Фактически, мы уже — муж и жена. Так что не могу просить тебя выйти за меня замуж. Только обсуждать, будем ли регистрировать брак и когда.

— Фу-у-у!!! — она отпрянула, оставив на руке парня красные следы ногтей. — Что, это вся романтика⁈ А где предложение руки и сердца, дорогое кольцо с бриллиантом, пупс на капоте белой «волги» с цветными лентами, ресторан, мой наречённый в чёрном костюме, чтоб вся промторговля Минска сдохла от злости и зависти, а ментура взвыла в голос — какую крутую бабу простой летёха оторвал? Понимаю, это мещанская мишура и пережиток прошлого. Но — хочу, хочу, хочу!

Момент истины прошёл зенит и движение продолжалось в правильном направлении.

— Целая программа, дарлинг. Реализуем её по пунктам, с некоторыми интервалами. Кольца у меня нет, поэтому только пункт первый: королева Рублёвская, ты согласна выйти за меня замуж?

По столь важному поводу Егор не поленился выйти из-за стола и опустился на одно колено. Хорошо, что будущая невеста не знает, с чем ассоциируется Рублёвское шоссе у москвичей следующего столетия. Иначе дразнила бы сыщиком с Рублёвки.

— Ой, не знаю. Сама тебя чуть ли не силой заставила. Не дождалась, пока сам догадаешься.

— Неправда, родная. Я первый в машине заикнулся про ребёнка. Но если ты не готова с ответом, лучше доедать рыбку…

— Стой!

Элеонора поднялась со стула в «царственную позу», возвышаясь перед претендентом на каблуках домашних босоножек, и выставила вперёд ногу — так, чтоб выглянувшая из халата коленка оказалась перед Егором, всё также пребывающем в преклонённой позе. Естественно, он чмокнул коленку.

— Говори, моя госпожа.

— Именем меня, повелеваю… Хрен с ней, с квартирой. Заработаем и купим квартиру в Гаграх. Согласная я. Веди меня в ЗАГС.

Егор тоже встал.

— Тут проблемка. Раз впереди — первая брачная ночь, выходит, до неё — ни-ни?

— Дело ответственное, — нахмурила лобик невеста. — На самотёк не пустишь. Надо репетировать, вносить улучшения… Начинай!

Кто знает, какой самый сладостный поцелуй для мужчины? Наверно, когда самая нежная часть его тела находится внутри организма обожаемой женщины.

Она старалась, заполучив то, что хотела.

Только потом вернулись к столу — пить чай.

— Скажи, как тебе это удаётся? Предвидеть? Узнавать всякое. Про будущее. Андроповщина надолго?

— Столько вопросов… — Егор смачно откусил кекс, чувствуя, как после вспышки страсти недавно кормленный организм снова ждёт углеводов. — Отвечу на самый простой. Последний. Нет, недолго. Генсек насквозь больной. «Лебединое озеро» заиграет в пределах полутора лет.

— И что тогда?

— Ничего. Энтузиазм по закручиванию гаек поутихнет. А вот потом к власти прорвётся очень инициативная личность и лихо разнесёт в клочья созданное поколениями. Берлинская стена рухнет, ГДР войдёт в состав ФРГ, Польша вступит в НАТО. Советский Союз будет похож на блок почтовых марок, потяни за края — и порвётся по перфорации. Дырочки — это границы союзных республик. Прибалтийские тоже вступят в НАТО. Но это потом. Самое страшное — бардак конца восьмидесятых и начала девяностых, бандитский беспредел. После восемьдесят пятого проще будет съехать. Накопленные рубли будем менять на золото, скупать валюту.

— Дорого! Шесть рублей за доллар просят, — вставила Элеонора.

— Ты права. Доллары не очень. Тем более, и они подешевеют в разы.

— А рубли?

— В миллионы раз.

— Если бы не твои прежние предсказания, ни за что бы не поверила. Мама рассказывала, что при Хрущёве деньги меняли один к десяти, а цены потом вернулись к старым цифрам. Но миллион…

— Миллионы. В Белоруссии. На Украине ещё хуже. Да и в России не фонтан. Поэтому придётся на время уехать. Как в той песне:

(Денис Давыдов).

— Прикинемся евреями, — продолжил он, оборвав пение до следующей строчки «как могу тебя взять я далече», чтоб Эля не подумала, будто её бросит в СССР. — Вот обрежу болт — и айда в Израиль. Кабушкина поможет. Захотим — вернёмся, когда устаканится.

— Но болт уже обратно не пришьёшь…

— Так не весь же.

Когда легли спать и на всякий случай повторили репетицию, Элеонора уснула первая, уткнувшись ему в плечо, удовлетворённая и умиротворённая. Егор ещё долго лежал в темноте, ощущая тонкие пальцы у себя на груди.

Кстати это или некстати?

Организация глубоко криминального бизнеса в «Счастье» требует огромного вложения сил и времени. А их дико не хватает из-за службы в РОВД. Свадьба тоже отнимет неслабо. С дорогим кольцом и пупсом на капоте.

Ребёнок… Конечно — желанный. Но уже не будет сексапильной подруги, обещающей бурные утехи, едва успел скинуть куртку или шинель. Чадо заберёт себе львиную долю внимания матери.

Но поскольку не найти в стенке Ленинской библиотеки той волшебной щелки, за которой — возврат в 2020-е годы, и здесь застрял навсегда, семья и дети — неизбежность. Можно некоторое время тянуть, но Элеонора не станет ждать долго. А терять её не хочется.

Её больше, чем Настю и Ингу, шокировал своей «инородностью». Ошарашил «провидчеством», чего не позволял себе с прежними подругами. Ничего не поломалось. Воспринимает своего парня таким как есть. С любыми мухами в голове. Это дорогого стоит.

Значит — свадьба. Опять-таки, родственники. У Эли родители и брат обретаются где-то на Украине, отец — бывший военный и, естественно, тяжело пьющий, как многие армейские пенсионеры, дочь с ними не особо контачит, но на свадьбу не пригласить — свинство. Хуже того, сестра самого Егора живёт в Речице, и эту сестру он ни разу в жизни не видел. Только на фото от прежнего владельца тела. Не писал ей, не получал ничего в ответ… Идеальный родственник! Но тоже надо приглашать.

На регистрацию брака мент обязан писать рапорт, испрашивать благословения у начальства. Элю начнут проверять — на судимость, на административную ответственность. Штрафы за проезд на красный не в счёт. К тому же кадровики МВД прохлопали отца-рецидивиста Евстигнеева. Если тот вдруг объявится, что — тоже на свадьбу звать⁈ Споёт гостям «Мурку» или что ещё из репертуара зоны.

Музыканты… Круто попросить бы Мулявина! Но Пенкина вряд ли согласится отпустить их сыграть за так. А на коммерческую сумму гонорара лучшему ансамблю Беларуси не потянуть. Так что — мотель. Сам поднимется на сцену и вдарит «Облади», как в первый ужин с Элеонорой.

Конечно, спешить не надо. Где-то в первом полугодии восемьдесят третьего. Невеста поймёт. Ей нужно было принципиальное решение.

Всё-таки это приятные хлопоты. Никого не нужно раскатывать катком по асфальту на съедение воронам, ломать горло ударом карате или выбрасывать в окно.

Да здравствует спокойная семейная жизнь!

Если такая существует в природе. И соответствует характеру Егора.

Глава 4

Критически осмотрев широкую фигуру Папаныча, однажды собственноручно спасённую от пули, Егор пожал плечами.

— Хотел подарок сделать. Вы же теперь ба-альшой начальник. Подлизываться надо. Вдруг «свиноматку» забудете. Но вы и в размере слишком большой.

Бывший хозяин кабинета, сложивший боксёрские атрибуты в посылочный ящик, подозрительно зыркнул в сторону следователя, закономерно ожидая подвоха.

— Тебе чего?

— Мои девочки распродают остатки с «Вераса». Хором переходят на проспект, в «Счастье». Осталось немного джинсового и штроксового для своих. У вас два парня, наверно, такие же выросли — шкафы на колёсиках. А жена? Есть сарафан, юбки, шорты, женский комбез, платишко.

— Точно — в подарок? С деньгами не очень…

— Конечно — нет. Это взятка. Ни за что конкретно. За уважуху и на будущее.

— Осталось Цыбина звать. Составлять протокол задержания взяткодателя с поличным.

— Зови, — ухмыльнулся Егор. — У него размерчик нормальный. Проще подобрать.

Папаныч водрузил поверх кубков и дипломов потёртые перчатки.

— Раньше сказал бы: с такой борзотой долго в милиции не протянешь. Но сейчас никаких прогнозов не строю. Ты — за пределами моего понимания.

— Главное — в пределах вашего расположения. Вот телефончик. Элеонора Рублёвская, моя… ну, почти уже жена. Скоро заявление подаём. Скажи своей половинке набрать её до восемнадцати. Не позже. У торгашей не так как в милиции, время вышло — и домой.

— Элеонора… Секретарша Бекетова? Выходит, ты их всех оприходовал? Осеменитель-перехватчик! Хоть лицом на Ален Делона не похож.

— Зато вы — вылитый Бельмондо. Папаныч… В общем, не держите обид. И что с пацанами из розыска иногда был крут. Вон, Лёхе московские через меня едва башку не проломили.

— Проехали. Лучше скажи, это правда, что ты к моему назначению руку приложил?

— Руку? Преувеличение. Так, мизинчик. Чергинец на это место Дашкевича думал.

— Твою ма-ать… Погрязли бы в бумажках и приписках.

— Точняк. Как же Николай Иванович его не вытурил?

— Потому что Николай Иванович человек такой. Недостатки подчинённых видит, стружку снимает, но по итогу чемпионата прощает, если только не всплыло явное преступление или предательство. Был случай, один из своих написал анонимку в КГБ, оттуда сигнал нашему министру Жабицкому, мол — Чергинец не чист на руку. Скандал, проверка, служебное расследование. Нас зацепило. Он же Советским розыском командовал, до того, как Первомайский район выделили из Советского, — Папаныч ткнул пальцем вниз. — Раньше это земля была его. Короче, выяснили, что в момент, так сказать, вымогательства взятки Чергинец лежал в госпитале с пневмонией и температурой за сорок, с Господом уже общался, а не с взяткодателями. Жабицкий, чуть с говном его не съевший, изволил оттаять и даже помог вычислить анонимщика. Чергинец подонку в глаза посмотрел… И ничего не стал делать.

— Ну ладно, либерал, не выгнал Дашкевича. Зачем на своё место тянул?

— Мог попросить кто-то из начальства. Дашкевич — он такой, всё правильно скажет, правильно напишет. Лизнёт где надо. До органов — бывший освобождённый комсомольский работник.

— Что же… Откровенность за откровенность. Я влепил Чергинцу, что в действиях Дашкевича содержится состав преступления, предусмотренного ст. 172 УК, — несколько преувеличил Егор. — Затем слил информацию Сазонову. Вы же знаете парадокс советской физики: у нас скорость стука превышает скорость звука. По итогам нового чемпионата подполковник не попал на полковничью должность. Пичалька. Но уж у вас такой зам будет… Сочувствую. А что именно вас из районных боссов крепко порекомендовали, с первого раза догадайтесь, чей звонок был и откуда. Тем более, я только что подсказку кинул.

Папаныч выбил пальцами-сосисками барабанную дробь по столешнице.

— Да. Стукачество — штука мерзкая, но порой полезная. Получу звезду на погон — проставлюсь… И это, Егор. Переходи в город. Я как обживусь в управлении, тоже похлопочу. Нам нужен такой — «следователь уголовного розыска». А Володю Карпова не обижай. Он в моё кресло садится. Не стреляй в него без нужды.

С уходом Папаныча из Первомайки случилось чудо, словно экс-боксёр мешал нормальной работе коллектива. За две последующие недели опера вместе с Евстигнеевым перебрали дела о нераскрытых преступлениях текущего и прошедшего года, включая приостановленные производством и укрытые от статистики липовыми постановлениями об отказе в возбуждении. Отобрали наиболее перспективные, связали с аналогичными эпизодами у советских, партизанских и Минского района. В итоге несколько глухарей вдруг оказались птицами в клетке, а работа с ними могла помочь раскрыть ещё несколько эпизодов, причём — реально, а не через купленные за папиросы признания. Удавалось и обычными методами, если на месте происшествия находились какие-то зацепки — у сыщиков голова варила нормально, если не забивать её проблемами бумагомарания.

Лёха как-то показал «священные» залежи, частью доставшиеся от предшественника, частью уже собственный хенд-мейд. Если следователь через два месяца после возбуждения уголовного дела вправе его приостановить, раз выполнены необходимые действия, то опер такой халявы не получил. В оперативные папки о преступлениях прошлого, позапрошлого, поза-поза- и так далее года он обязан складывать совсекретные бумажки: источник сообщает, что на сходке с участием криминальных авторитетов района зловредная кража детского велосипеда, совершённая в 1978 году, не обсуждалась; получить иные сведения, имеющие значение для дела, не представилось возможным. Даже если не вызывать «источник» на беседу, а этот «источник» надо как-то стимулировать, наливать, угощать сигаретами, тратить на него время, и обойтись собственными фантазиями при написании рапорта, на реальную работу останется смехотворно мало времени. Пополнения бумажками ждёт каждая папка!

Вильнёв, под Новый год намекнувший Сахарцу, что стрёмный новичок вроде обтесался, и ему можно поручить хоть одно-два дела с известными людьми, а не сплошь глухари, был послан. Первомайского отделение не знало в своей короткой истории подобного «следователя уголовного розыска», поэтому начальник неизменно изымал у Егора дела, как только там обнаруживался реальный подозреваемый.

Тот не обижался. Протоколы допросов, создающие видимость глубины расследования, но пустые как вылизанная студентами банка из-под тушёнки, он подшивал в бесперспективные дела исправно. Небезнадёжные преступления пытался раскрыть. За счёт этого успел выторговать себе сравнительно вольный режим работы: к 9−00 являлся в райотдел как штык, ну а далее уезжал «на задание», которое давал себе сам. Работал по вечерам, а то и в начале ночи, зато выкраивал время на переустройство «Счастья» и завершение махинаций в «Верасе».

Очень сложно прошёл разговор с Кабушкиной, когда она вытащила всю оборотку, оставшуюся от Бекетова и, напрягая мужа, доставила чемодан в Сельхозпосёлок. Оставшись наедине, сказала:

— Чем ты гарантируешь, что Бекетов никогда не вернётся? И никто не предъявит нам за эти деньги?

На дощатом полу «танцевального зала», где в ноябре кружились с Элеонорой под пение Джо Дассена, лежало одеяло, на нём — стопки двадцатипяти-, пятидесяти- и сторублёвых купюр.

Соучастники взирали на богатство, сидя за обеденным столом, перед остывшими стаканами с чаем, им было не до чая.

— Фотографию Бекетова с простреленной головой предъявить не могу. Но видел более чем достаточно, чтоб поклясться: нас он не потревожит. Риск, что наедет кто-то из его кредиторов, если такие и были… Не знаю. В январе год с исчезновения. Пошлю без хлеба. Вот только у него сын остался.

— Я даю его бабушке триста рублей ежемесячно, — удивила Валентина. — Могу больше, но — подозрительно покажется.

Вот она цена слухам, что евреи — жадные и гребут исключительно под себя. Хотя… Вдруг она просто боится предъявы, если покойник воскреснет: где же ты была, Валечка, когда мой сын и моя мама пухли от голода?

— А дальше?

— Что — дальше? — не поняла торговка. — Те же триста. Две зарплаты инженера, прожить можно. Вырастет, что-то ещё подкинем. Бог всё видит. Обокрасть сироту — грех.

— Вы говорили, на первоначальные расходы в «Счастье» нужно около двадцати тысяч… Не считая того, что надо отдать водителю фуры в качестве частичной оплаты партии.

— Я их отделила. Эти — чистые. Наши с вами. Не смогла все поменять на крупные. И то пришлось знакомой в сберкассе дать сто рублей.

— Валентина, я возьму четвертными. Не понятно? Слышали же, что по телевизору вещают: укреплять дисциплину, бороться с нетрудовыми доходами… Есть у Отечества в запасе один весёлый способ. Взять, например, и объявить обмен пятидесяток с сотками на купюры нового образца. Наличные на руках у населения обменивать только при доказательстве, что нажиты честным непосильным трудом. Простой инженер за год сколько отложит с зарплаты? Ну… сотку. С вашим окладом — не больше. Из остальных можно разжечь очень необычный костёр.

Кабушкина, вроде привыкшая к неожиданным поворотам молодого подельника, аж рот открыла от удивления и ужаса.

— Как костёр? Когда⁈

— Не при Андропове, успокойтесь. Но он долго не протянет. Валентина, у вас есть родственники и знакомые, промышляющие золотом?

— Возможно…

— Тогда прошу об одолжении и рекомендую последовать моему примеру, — Егор отделил восемь пачек сиреневых бумажек. — Двадцать тысяч. Нам с Элей на свадьбу и так, на жизнь. Остальное имеет смысл обратить в золото. Лом 583 пробы, зубной лом, самородный песок. Что угодно золотое, но только не ювелирные изделия — они дорогие.

— Ты не перестаёшь меня удивлять. Зачем столько золота?

— Чтоб не потерять рубли, а криптовалюта ещё не изобретена. Инфляцию никто не отменял. А финт с крупнымикупюрами — только один из возможных.

Кабушкина покачала головой. Слово «криптовалюта» ей ничего не сказало. А вот слово «костёр» звучало убедительно.

— Странный путь. Золото, конечно, дорожает, но… Почему не доллары?

— Валентина! Кто из нас нархоз заканчивал, вы или я? Похоже, что я, потому что знаю: золото не дорожает и не дешевеет, оно мерило. Скажем, сейчас новую жигулёвскую «пятёрку» с переплатой за открытку, несложно купить, скажем, за два килограмма золотого лома.

— Не совсем так, но пусть, — согласилась женщина.

— И через десять лет за цену двух килограмм купите машину, другую, «пятёрки» устареют. Доллар за это время похудеет к золоту в полтора-два раза. Рубль вообще рухнет. А вы выкопаете из-под яблоньки пакетик и всегда будете при своих. Поедете в Израиль и обменяете на шекели.

Кабушкина сложила деньги обратно в чемодан.

— Предпочту, чтоб моя доля хранилась в разном. Золото куплю. Но не за день-неделю. Количество большое. Егор! Ты лично убил Бекетова?

— Опять вы за старое… — он помог поднять не слишком облегчённый «кошелёк». — Я — нет. Но точно знаю, кто и зачем это сделал. Такой же мерзавец. Но счёт к Бекетову был у него не финансовый. Ваш бывший босс наплодил себе врагов, начиная со службы в Сирии в начале семидесятых, и не уставал их число увеличивать. Удивляюсь только, что его не пришили раньше.

— Всё-таки убит… Элеоноре говорил?

— Зачем бередить ей душу? Молодая ещё, хоть уже стреляная. А вы — женщина мудрая. Спасибо, что согласились идти в «Счастье». Оно будет у нас большое, но нелёгкое. Справимся.

— Ох, Егор… Дай-то Бог.

х х х

Протокол осмотра места происшествия, если не считать шапку и сведения о понятых, зачастую содержит единственную осмысленную фразу: следов нет. Как и автомашины, чей угон заявлен.

Уныло-серая девятиэтажка, в Москве XXI века большинство этих памятников социализма, наверно, уже снесено. Двор, слегка присыпанный снегом, подъездная дорожка, полупустая, где лет через двадцать будет не приткнуть машину, разве что на газон. Убитый горем мужик, лопочущий: приехал в обеденный перерыв домой, всего на двадцать минут, вышел из подъезда, а ласточки-то и нет…

На указанном им месте не было видно следов даже от покрышек самой «ласточки». Не веря своему горю, потерпевший топтался на месте, вдруг «ласточка» обрела невидимость и обнаружится на ощупь. Точь-в-точь как особо секретный вертолёт в российском сериале «Последний министр», так и не ставший видимым, потому что в нём поломался выключатель стелс-режима. Не простой, а импортный — белорусского производства.

В качестве непременного атрибута двора наблюдалась пара бабок с выражением сморщенных лиц «наши в булочную на такси не ездють». А также не ездят домой на машине в обеденный перерыв. Нашёлся единственный реальный свидетель, видевший парня в капюшоне, по-хозяйски открывшего водительскую дверь, запустившего тёплый ещё мотор и уехавшего. Разумеется, черт лица и каких-то особых примет не запомнил, а куртка швейной фабрики «Красная коммуна имени двадцатилетия XVII съезда КПСС» не более индивидуальна, чем зековская телогрейка.

— Вы теряли ключи от машины? Быть может, кто-то имел к ним доступ и сделал дубликат? — для проформы спросил Егор, точно зная, что вопрос не имеет смысла, как и любой ответ на него, так как это уже третий автоугон в микрорайонах «Зелёный Луг» на территории Первомайского района. И точно такой же произошёл у соседей в Советском. Невероятно, чтоб во всех случаях угонщики действовали заранее заготовленными ключами.

— Не терял… Ну, жена имела… Но она…

— Она вряд ли причастна к угону, — поспешил следователь, заметив, как насупились брови потерпевшего от внезапно накатившего подозрения. — Думаю, действовали опытные, в нашем районе и по соседству совершено несколько аналогичных угонов. В совпадения не верю.

— Вы её найдете?

Её — машину, а не жену, догадался Егор, хоть по правилам русского языка последние реплики о чём-то или ком-то в женском роде касались бы именно благоверной несчастного. Пропавшие (если не пропащие) жёны чаще объявляются сами, а вот авто…

— Примем все необходимые меры. Часто угнанные машины мы находим брошенными. Покатались — и кинули. Максимум вырвут магнитолу или стащат запаску.

— Да хрен с ней, с запаской. А вот магнитола хорошая, дорогая. «Гродно-302-стерео». Через знакомых на базе «Культторга» достал.

Егор пометил в протоколе допроса индивидуальные черты «шестёрки»: магнитолу, меховые чехлы, цветной плексигласовый набалдашник на кулисе переключения передач, после чего отбыл в РОВД.

— Мда, новобранец. Ты раскрываешь больше других. Но приносишь отделу глухарей ещё больше. Каждое твоё дежурство — трагедия для статистики. Три автомобильных кражи до трёх часов дня! Чемпион, ничего не скажешь, — саркастически отметил Сахарец. — Хоть вообще от дежурств освобождай.

— Есть! Рад стараться! За время, свободное от дежурств, успею больше!

Егор вытянулся по стойке «смирно», не слишком хорошо, он ни дня не служил в армии и даже военные сборы в университете профилонил.

— Не надейся! — Сахарец сунул в рот любимую вонючую беломорину, от которых в его кабинете пропахли, наверно, даже лампочки в потолочном светильнике. По крайней мере, покрылись копотью. — Будешь как все. И на Новый год дежуришь, на пару с Вильнёвым. Ты не женат пока?

— Женат. Но брак зарегистрируем в апреле. Рапорт подал, вы сами визировали.

— Сожительница — не жена. Свободен! Стой.

— Да?

— Из КГБ по твою душу звонили. Опять с ними шашни крутишь? — он протянул листок с шестизначным набором цифр.

— Если бы крутил, они бы знали, как вызвонить напрямую в кабинет, а не спускали через начальство.

Номер был не знаком. Точно не Селезнёва или Аркадия.

Егор поднялся к себе на третий этаж и, не снимая шинели, одеваемой редко, но осточертевшей даже за дни дежурств, когда приходилось её цеплять, принялся накручивать диск. Вильнёв, углубленный в свои бумажки, ненавязчиво кидал взгляды, заметив слегка нервное состояние питомца.

— Это КГБ? — с притворным энтузиазмом гаркнул Егор, как только звуки на том конце провода возвестили, что трубка снята.

— Управление по Минску и Минской области, — ответил начальственный бас. Наверняка телефонные разговоры после звонков левых граждан начинаются в иной последовательности и тональности.

— Мне этот телефон дали, сказали позвонить. Звоню.

Равнодушное выражение лица Вильнёва сменилось на заинтересованное. Воспитанник включил дурака в разговоре с комбинатом глубинного бурения? Что-то новое.

— Кто звонит?

— Егор меня зовут.

— Фамилия? — градус раздражения нарастал.

— Евстигнеев.

— Место работы?

— Знаете ли, дорогой товарищ майор, я совсем не уверен, что вы — правда из КГБ. Не буду же я вам раскрывать всего себя, тем более — по телефону и незащищённой линии. Советские граждане должны быть бдительными, враг подслушивает.

Вильнёв прыснул. Беззвучно.

— Та-ак… Судя по несерьёзному разговору, вы — из милиции. Первомайский РОВД?

— Нет. Да.

— Что значит «нет, да»⁈

Если бы телефонная линия проводила не только звуки, но и жидкости, из трубки наверняка брызнула бы слюна.

— Нет, не из милиции. Да, из Первомайского РОВД. Я — следователь. Моя служба не относится к милицейской.

Как-то он пытался объяснить одной из подруг, почему следователь — офицер милиции, но не милиционер. Похоже, гэбист отличался не большей понятливостью, чем молодая девица.

— Сами разбирайтесь в своём бардаке… Слушайте, Евстигнеев. Вы расследуете дело об угоне с улицы Седых, 12. Бежевая «волга» ГАЗ-24. Её нужно найти непременно! Дело на контроле в… Вы поняли.

— Не понял и не расследую. Материал сдан в дежурную часть. Начальник рассмотрит. Сменюсь с дежурства, отдохну сутки. Там, если мне распишут, посмотрю, что сделать.

Вильнёв, слышавший гундёж в трубку и с того конца провода, покрутил пальцем у виска: нафига дразнишь? Егор пожал плечами.

— Никаких послезавтра! Слышишь⁈ — тот перескочил на «ты». — Немедленно!

— Никак не получится. Я на дежурстве, езжу по вызовам. Завтра — законный выходной. Суббота и воскресенье. Вот с понедельника…

Последовала эмоциональная тирада с обещанием заставить всех рыть землю круглые сутки, потому что распустились, ну, ничего, попляшете… А также требование прибыть немедля по знакомому адресу на улицу Комсомольскую, у дежурного сказать, что вызван к Ковальчуку.

Милицейский начальник в подобной ситуации орал бы, этот издавал грозное, но негромкое рычание. Наверно, считал его зловещим.

— С удовольствием!

Пока топал вниз на этаж к Сахарцу, тот уже знал от Вильнёва об очередной выходке лейтенанта и в расстройстве запалил новый «Беломор».

— Ладно, своя голова не дорога. Нас зачем подставляешь? Два часа в твоём распоряжении. Я ведь должен другого следователя на вызовы отправлять. А у всех свои планы. Не мог поговорить с этим петухом по-человечески?

— А не будет по-человечески, — Егор опёрся кулаками о столешницу. — Читали? Вчера бывший Председатель КГБ Федорчук назначен на место Щёлокова. Мы с вами, товарищ капитан, теперь федорчукчи. Как бывший верховный гэбист относится к ментам? Как к прилипшим к подошве собачьим какашкам. И всем по вертикали спустится то же отношение. Если будем лебезить, сожрут нас с потрохами. Я насмотрелся на их шайку, когда участвовал в расследовании взрыва в гастрономе. Им только дай фас, указав на нас как на дичь…

— Уже указали. Ещё до смещения Щёлокова, — тихо возразил начальник отделения. — Если только себе жизнь сломаешь, это одно. Но не порть её всем нам. Прокуратуры и проверяющих из УВД — и без того выше крыши. Гэбня с твоей подачи меня вообще вгонит в инфаркт. Может, за речку попроситься?

— Если считаете, что в Первомайском РОВД хуже, чем будет в афганской мясорубке, то пробуйте. Постараюсь уложиться в два часа. Дольше тот придурок меня не выдержит.

Естественно, часть времени ушла на тупое высиживание в коридоре. Из вредности Егор не поменял шинель на штатское и в таком ментовском прикиде расхаживал взад-вперёд, надеясь не встретить здесь контрразведчиков Сазонова. Другие сотрудники минского управления смотрели на него… примерно как на гоя, забредшего в синагогу и уплетающего на глазах евреев свиную ветчину с салом. Спасибо, не били палками.

Пока время всё равно уходило впустую, думал об угонах.

Странно, что кражи машин — практически в одном районе. Даже та, что ушла из Советского, ожидала своей участи всего в нескольких сотнях метров от территории Первомайского. Если бы не тупое ожидание у дверей гэбешного хозяина жизни, начал бы с привычного: попросил бы оперов поднять все автоугоны за год по городу.

Для обычного вора даже одна машина — неплохо. Вариант раз: перебить номера и по липовым документам на самодельных номерах перегнать на солнечный Кавказ, где «ласточка» попадёт в очень заботливые руки новых владельцев.

«Гиви, слушай, да! Я новы „волга“ купил!» — «А какого цвета?» — «Прэдставь чистое синее небо над Кавказом. Преэдставил, да?» — «Представил!» — «Вот такого цвета. Только бэжевого».

Вариант два: в неком гараже машина разбирается до винтика, и все её кишочки, а также кузовные части разбредаются по другим гаражам, где предприимчивые белорусские умельцы наладили автосервис, успешно конкурирующий с государственным. Чуть дольше и хлопотнее, но навар выше.

Вариант три — взяли покататься — не годится. Зачем сразу четыре?

В любом случае гораздо безопаснее красть один автомобиль. На жалобные стенания потерпевших слетится столько милиции, что каждый последующий угон рискованнее прежнего. Зачем сразу автопарк? Да ещё кучно? Значит, имелась определённая общая цель, пока из внимания ускользнувшая.

Есть и четвёртый вариант, самый приятный, это если дела с разных районов объединят в одно и передадут расследование в город, избавив Первомайское следствие от хлопот. Лично его, Егора, избавив. Несчастному бывшему хозяину «шестёрки» с пижонскими меховыми чехлами на сиденьях — не полегчает.

Откровенно говоря, за неполный год пребывания в СССР «развитого социализма» так и не пришло до конца понимание, отчего народ так убивается из-за машин. Тем более, столь несовершенных и порой откровенно уродливых. В Москве XXI века купить новую машину несложно даже при среднем достатке, если брать в кредит, и не «Ладу-Гранту», а импортную марку, пусть российской сборки. В Советском Союзе достаточно подсуетиться — и проблема тоже решаема. В его случае деньги, достаточные для приобретения «пятёрки» и открытки на право её покупки, поступили с нескольких гастролей. Конечно, сидя на кухне, попивая пиво и изливая весь избыток энергии на критику партии, правительства и установленных ими порядков, много не отложишь. Но так везде: хочешь жить — умей вертеться. Наверно, всякие социальные блага, вроде бесплатного жилья после ожидания в очереди, породили в советских гражданах рефлекс иждивенчества. Подобные Кабушкиной, готовые проявить инициативу и не залезать в глубокий криминал, мелкие торговые художества — не в счёт, составляют меньшинство, презираемое большинством с примесью неприкрытой зависти.

А ведь та же Кабушкина готова годами и безвозмездно помогать сироте бывшего начальника! Да, у неё хватает денег. Естественно, пока советские фантики не обесценятся. Но другие, «чэсныя», могли бы скидываться. Хоть по трёшке, по пятёрке… Сам Егор решил отдать немного Валентине из своих. Лично ему заходить в тот подъезд было бы неприятно. Как серпом по фаберже.

Удивительно! Каких-то четверть часа бездеятельности и столько мыслей! Иногда надо вот так — тормозить, оглядываться, задумываться. Когда в постоянном движении, отдых и то активный — в постели с Элеонорой или в спортзале «Динамо», непрерывно занят сиюсекундным делом…

Опытные говорят: жизнь промелькнёт, не заметишь.

Но сейчас промелькнула только мятая рожа Ковальчука в проёме двери. Освободившийся от каких-то важных дел, тот снизошёл до посетителя.

Глава 5

В кабинете гэбешника, оказавшегося «всего лишь» капитаном, Егор провёл менее десяти минут. Тот смотрел больше не в лицо, скорее на милицейскую форму. Так, наверно, глядят на ёршик от унитаза в общественном туалете: противный, грязный, но использовать по назначению придётся именно его — больше нечего. Унитазы надо чистить, зато у пользователей ёршика остаются чистые руки. Что там ещё по Дзержинскому полагается, в комплекте с ёршиком, холодная голова и горячее сердце? Как-то так.

— Вы поняли задачу, лейтенант?

— Задачей советского уголовного судопроизводства является быстрое и полное раскрытие преступлений, товарищ капитан. Так гласит закон — Основы уголовного судопроизводства СССР. Органы внутренних дел работают в строгом соответствии с законом.

— Причём тут, мать твою, судопроизводство? Машину найдите, преступников поймайте, а потом уже в суд.

Егор по памяти и не точно процитировал статью вторую Основ, которую помнил наизусть лишь потому, что плакат с ней висел прямо над головой Вильнёва. Познания уголовно-процессуального права БССР нахватал весьма поверхностно, следователю с большего хватало.

Капитан, похоже, не дочитал Основы даже до второй статьи, не зная, что под судопроизводством в стране Советов закон подразумевает и предварительное следствие, что неудивительно: практически все дела, отправляемые следователями в суд, заканчивались обвинительным приговором или направлением в психбольницу для принудительного лечения. В общем, главное решение принимается задолго до суда и заставляет суд ему следовать.

— Спасибо за поправку, товарищ капитан!

— Свободен.

Самое смешное, он даже катнул пробный шар на вербовку. Туманно намекал: знаем, что у вас в милиции творится форменное безобразие, и когда КГБ придёт разгребать ваше дерьмо (куртуазное выражение «авгиевы конюшни» явно выходило за пределы культурного кругозора офицера), то Егору очень не помешает покровительство КГБ. Вербуемый настолько усердно вошёл в роль конченного дебила, что Ковальчук не стал развивать тему.

Лейтенант глядел на гэбиста коровьими глазами, а в голове крутился стишок из прошлой жизни:

Вся жизнь — борьба, мы в ней играем роль.

Кто — дерзкий, кто — надменный, кто — простой.

Есть палачи, диктаторы, герои,

А я горжусь своею — я тупой!

(команда КВН «Борцы»)

Покрутив в руках пропуск на выход, Егор двинул в противоположную сторону. В приёмной Сазонова сидел смутно знакомый офицер, что-то буркнувший, но потом узнавший внештатника.

— Виктор Васильевич теперь в другом кабинете.

— Подскажите, где.

— Не нужно. Если бы вы были в костюме Деда Мороза… Пусть даже Снегурочки с усами, и то уместнее.

— Мне как-то в гастрономе водку не продали. Говорят — в спецодежде не отпускаем.

— Они правы. Лучше присядьте. Я позову его сюда.

Ждать пришлось не более пяти минут, Сазонов примчался как ошпаренный. И злой.

— Думал, хоть что-то поменяется, когда меня повысят до начальника Минского гороблуправления. Ничего! Что студент, что лейтенант, ты выдёргиваешь меня как пацана. Сейчас — с совещания по поводу чёртовой «волги» с Седых. Кстати, не твой ли район?

Полковник сделал вид, что только сейчас ему пришло в голову местонахождение адреса угона — как раз на территории юрисдикции его шебутного агента.

— Именно поэтому нахожусь здесь по вызову капитана Ковальчука. Он меня вытянул, я вас. Ковальчук в начале цепочки. Просвещал меня по поводу политики партии, сорвав с неотложных следственных действий. Хотел выслужиться, что тоже как бы способствовал поискам угонщика. Простите за прямоту, произвёл впечатление дятла.

Сазонов затолкал Егора в укромное техническое помещение, что-то типа венткамеры.

— Что он говорил?

Следователь пересказал, не удержавшись от пары ехидных комментариев.

— Виктор Васильевич, зачем он вам?

— Не догадался сам? Ты же у нас осведомлённый наперёд. Про Федорчука предсказал.

— А вот что вас назначат начальником управления, не напророчествовал. По Минску и области? Генеральская, небось, должность…

— Которую получил, кстати, за правильное отношение к истории с Волобуевым. Сдержанность приветствуется, Вундеркинд. Жаль, что она — не твоё сильное место.

— Значит, и к вашему карьерному взлёту я причастен. Не только Папаныча. Не благодарите.

Полковник, десять секунд назад вещавший о сдержанности и неумении ей пользоваться Егором, всплеснул руками. Типа — вот, я же говорил, а ты опять.

— Теперь слушай. Бежевая «волга» принадлежит зятю члена ЦК КПБ. Член и поднял на уши всех: нас, Пискарёва, прокуратуру.

Про член поднимающий вышло двусмысленно и напомнило старую шутку — я не член партии, я её мозг.

— Странно. Терпила тихий, адекватный. Скорее расстроенный, чем злой. Я на его вызов выезжал. Ещё удивился, откуда у простого доцента сравнительно новая «волга», каких-то три года ей. Он признался — из совминовских гаражей. Была чёрная, всего около ста тысяч пробег. Но движок просил капиталки. Хозяин перекрасил, чтоб не выделяться.

У Сазонова аж ноздри расширились от азарта.

— Ну-ка… То есть незаношенную «волгу» списали по остаточной, чтоб отдать своему! Ты знаешь, какая цена ГАЗ-24 для организаций? Порядка двух с половиной тысяч рублей! А для граждан — больше десятки. И чуть ли не столько грузины дают сверху.

— Раз требовала ремонта, то доцент платил не две с полтиной, а по уценке, то есть гораздо меньше, — подхватил Егор. — Готов спорить, капиталку сделали там же, в гаражах. И взяли по-божески.

— К тому же супруга партработника, по записям твоей Кабушкиной, одна из самых частых посетительниц комиссионки «Вераса».

— Арестуете его?

— Нет. Нам дан приказ из Москвы: составлять списки неблагонадёжных, нечистых на руку. Вряд ли их будут сажать. Только гнать с работы. Но вот если обстановка накалится, начнётся война, тем более она уже идёт за речкой, тогда всех под белы рученьки. И как твой куратор довожу это тебе официально. Если в милиции кто-то сгнил, сообщай. Непременно.

— Тридцать седьмой год, версия два-ноль. Хорошо хоть, что ненадолго. Восемьдесят третий перетерпеть.

— Оставь пока свои прогнозы и слушай. Первое. К участию в расследовании по машинам ты так или иначе будешь привлечён. Жду письменного доклада о ходе следствия. Особенно о том, что не нашло отражения в бумагах. Запроси, якобы с целью установления точной суммы ущерба, сумму, уплаченную потерпевшим за «Волгу». Копию ответа — мне. И, наконец, ровно так, как делал в «пятке» — кто и что плохое говорил про советскую власть, про партию, про КГБ…

— Охотно. У вас у проходной написано: «время приёма посетителей». А где «время выдачи посетителей», спрашивается? Или они у вас в американке пожизненно?

— Подходит. Вполне. Кто тебе это рассказал?

— Ещё не придумал. Найду достойного, немедленно черкну донос. Виктор Васильевич, вы так и не признались, зачем в управлении самородок Ковальчук. Дело, конечно, ваше, внутреннее…

— Потому что от нас забирают кадры. В Афганистан или на укрепление советско-партийных органов. Наш начальник управления ушёл на повышение, я на его место, другой товарищ — на моё… И я срочно ходатайствовал о переводе Ковальчука сюда из Могилёвской области. Он давно рапорты писал. Если к вам в милицию кто-то потребуется — в инспекторский отдел или замполитом — Ковальчук в числе первых претендентов. Иначе придётся толкового отдавать.

— В милицию? Спасибо от души. У нас своих талантов хватает.

— Зато у них нет полномочий, какими будут наделены выходцы из КГБ, — пообещал Сазонов.

х х х

В первой половине дня, мотаясь на УАЗике с одного места угона на другое, Егор проскочил мимо суеты, поднявшейся внутри РОВД после сумасшедшего ливня телефонных звонков из МВД, городского УВД, прокуратуры, КГБ (не только от Ковальчука) и горкома партии. Талоны литров на двадцать дополнительного бензина точно принесли бы больше пользы, чем этот рукотворный хаос. Отличие от кипиша вокруг взорванного гастронома на улице Калиновского было лишь одно: начальство изволило волноваться дистанционно. Никто не приезжал, не требовал создать «оперативный штаб» для расследования угона. Все понимали, что, по большому счёту, это не убийство и не теракт. К тяжким преступлениям никак не отнести. Но ведь «сам член ЦК» держит на контроле! Пока мозг ЦК отдыхает.

Доложившись Сахарцу, что дезертир с дежурства на это самое дежурство возвратился, Егор по обыкновению отправился в розыск. В кабинете, знакомом почти как свой, оба были на месте — и Лёха, и Трамвай. Там же добавился стажёр-четверокурсник из Минской высшей школы МВД на преддипломной практике. Что любопытно, после практики Егора Сахарец наотрез отказался от подобных кадров, суеверно опасаясь, что пришлют индивидуума ещё почище.

— Салют бойцам невидимого фронта, чья работа не только видна, но и никем не оценена.

Стажёр опешил от наглости и фамильярности следователя, Трамвай промолчал, Лёха кисло кивнул и швырнул на стол перед Егором странный предмет, напоминающий вороток.

— В «жиге» нашли, у дома по Калиновского, 42. Видишь? Это — отвёртка, приваренная к рукоятке. Закалённая. Вставляется в замок и проворачивается с силой, ломая нафиг все сувальды. Потом в замок зажигания. И — поехали. Здесь злодей перестарался, обломал наконечник.

— Не помню заявления из сорок второго дома, — Егор присел на стул у окна. — Похерили?

— А то как же. Ущерб незначителен, ничего не украдено. О чём заяву писать? Если найдём банду, хозяин на карандаше. Попрошу — вмиг накатает о попытке угона.

Настроение Лёхи, подпорченное многократными накачками «любой ценой» найти списанную совминовскую «Волгу», остальные четыре — постольку поскольку, немного улучшилось от гордости за свой труд. Укрыть преступление — столь же почётно, как и раскрыть его. С точки зрения статистики.

— То есть посягательств было куда больше, чем пять. Набрав нужное число тачек, они угомонились.

— Ну… может заказ поступил именно на пять. А сейчас красавицы меняют номера, чтоб по каким-нибудь армянским документам преспокойно уехать из республики, — добавил Вася.

— У меня другая идея, — возразил Давидович. — Согласно заветам дорогого… Нет, не Ильича и даже не Брежнева, а Егора Евстигнеева, надо смотреть схожие случаи. И, представь, напарник, такой был! Именно пять машин, все из Заводского, в районе Ангарки. Нашли их в области рядом с Минском, на каком-то стадионе. Угробленные в хлам. Кто-то на них гонял и хорошо молотил.

Егор моментально вспомнил анекдот о шестисотых «мерседесах» и «новых русских», переделав в духе 1982 года.

— Знаете, как богатые грузины отмечают православную Пасху? Красят не яйца, а «волги». И токаются ими.

— Пишу ориентировку: разыскиваются пять лиц кавказской национальности, заранее приготовившихся к Пасхе, — Лёха взял бумагу и ручку, делая вид, что намерен писать.

— Не зубоскаль, а звони в розыск Заводского, — пресёк его клоунаду Егор. — Где нашлись те разбитые тачки? Значит, там надо засаду оставить. А раз весь город на ушах стоит, то буквально на всех площадках и пустырях, где можно устроить гонки на выживание.

— Таких площадок — десятки в каждом районе, — прогундел по обыкновению Лёха, листая телефонный справочник, чтоб найти номера заводчан, но набрать его не успел, потому что матюгальник под потолком объявил немедленный сбор личного состава в ленкомнате.

Все трое потащились на первый этаж.

— Надо «матери Терезе» позвонить, — успел предложить Василий.

Заняв кресла, офицеры выслушали сорокаминутный доклад замполита о неотложных задачах органов внутренних дел об укреплении служебной и трудовой дисциплины в своих рядах, искоренении фактов коррупции, обеспечения социалистической законности и…

Дальше Егор не слышал. Впав в полудремотное состояние с открытыми глазами, преданно и стеклянно вперившимися в политпросветителя, он думал о своём. О новогоднем корпоративе с тимбилдингом, их никто ещё здесь так не называет, с участием Элеоноры, Валентины и крепкого еврейского костяка трудового коллектива промтоварного магазина «Счастье» по адресу: Ленинский проспект, дом 155, корпус 1. О предстоящей свадьбе. О том, что постепенно приживается в странном и неоднозначном мире, где тротуары сплошь в трещинах на асфальте, если только не скрыты снегом и льдом, кое-как очищаемым лишь ручным инструментом. Где очереди выстраиваются практически везде и сразу, если что-то «выбросили». А на крупные вещи — квартира, машина или хотя бы гарнитур — нужно стоять годами. Где поездка в страшную дальнюю зарубежную страну, например — в Польшу, почти столь же трудноосуществима, как экскурсия на МКС в двухтысячных. Где пацаны не просиживают вечера за компьютерами и прочими гаджетами, а собираются в стаи и ходят-бродят по району, приставая к одиночкам и парочкам, либо прутся в другой район, чтоб сцепиться стенка на стенку. Где сбор использованной стеклотары является профессией, дающей достаточно, чтоб выпить и закусить. Где колхозники сажают помидоры и пшеницу, но, о чудо, эти помидоры собирают в Болгарии, а пшеницу — в Канаде, чтоб потом за большие деньги привезти в СССР.

Страна, которую дразнят «Верхняя Вольта с ядерными ракетами». Похожая на ангелочка-амура, голого и босого, зато вооружённого до зубов и пристающего ко всем со своей любовью.

Зато чувства более искренние. Дружба — ярче, потому что люди постоянно ходят в гости друг к другу или сообща занимаются какими-то делами, главное — вместе.

Здесь подлость называется подлостью, а не рациональным алгоритмом жизни. Даже начальники, включая тех самых гэбешников, воротивших морды при раскрутке истории с Волобуевым, отводят глаза и как-то смущаются, делая гадость, мол — не мы такие, жизнь такая…

А она нормальная, эта жизнь. Только бы чуть больше масла на ломте хлеба. Например, на уровне той же ГДР.

Советское общество могло бы жить и существовать ещё долго, если бы экономика, отличавшаяся весьма посредственной эффективностью, не надорвалась бы от гонки вооружений.

Гонка закончилась, СССР развалился, армия и флот ослабли при Ельцине до чахоточного состояния. И что, НАТОвские страны напали на Российскую Федерацию? Нет, только на Югославию, даже не оккупировав её. Надо ли было гробить уйму производственных усилий на создание Царь-бомбы, не принятой на вооружение, столь же бесполезной, как Царь-пушка и Царь-колокол? И ещё массы подобных убойных ништяков?

Егор попал в прошлое как раз в то время, когда процессы распада принимали неконтролируемое и необратимое развитие. Пробраться к постели больного Андропова и нашептать ему прогнозы на будущее? Даже если тот поверит, что познакомился с попаданцем из 2022 года, то вряд ли совершит нечто полезное. Или вообще отмахнётся от его пророчеств, или прикажет ещё больше заворачивать гайки трудовой и прочей дисциплины, вгоняя очередной осиновый кол в тело советского государства.

Не стоит и пробовать.

— Вась, кто такая «мать Тереза?» — спросил он у тихо дремлющего рядом сыщика.

— Да объявился один такой, — зевнул тот. — Твой тёзка. Судимый. Говорит — в завязке. Собирает бывших зэков, помогает работу найти. Лучше, чем наш отдел профилактики. Иногда стучит, если братки ему что-то сообщают, но на официальную подписку не идёт. Надо ему про машины…

— … Вот он, конкретный пример нарушения дисциплины на рабочем месте: разговорчики во время доклада, — обратил на них внимание замполит и продолжил цитировать речь Андропова в духе «укрепить», «повысить ответственность», «углубить», «ускорить».

«Ускоренье — важный фактор, но не выдержал реактор. И теперь наш мирный атом вся Европа кроет матом», — вспомнилось Егору. Но этот стишок станет актуальным где-то через два с половиной года.

А пока прозвучало спасительное: опергруппа на выезд. Из ленкомнаты рванула было половина офицеров. Первый зам начальника РОВД бросился поперёк двери, чтоб фильтровать — кто в самом деле дежурит, а кто просто примазался.

Вызов был на уличный разбой, не на автоугон. Поработав на месте происшествия, Егор поехал в Больницу скорой помощи на Кижеватого — допрашивать потерпевшего по свежим впечатлениям, потом его катали по другим вызовам, пока в УАЗе дежурки не закончился бензин. Кроме, конечно, НЗ в размере десяти литров — везти наутро начальника РОВД в горуправление на утреннюю планёрку. Волшебство, но от остальных вызовов милиционеры на телефонах отбились — сказками, ласками, уговорами или, в крайнем случае, предложениями явиться с заявлением назавтра к участковому на опорный, где получить очередную дозу увещеваний. К одиннадцати вечера всё стихло, и ближе к полуночи оперативный дежурный смилостивился: вали домой.

Брать целый день в качестве выходного после дежурства, тем более — закончившегося довольно рано, у следователей считалось западло. Приходили не к девяти, а чуть позже, максимум — к часу. В субботу — так-сяк. Поэтому Егор пробормотал что-то недовольное, когда без чего-то восемь его разбудил телефонный звонок: приказано нестись галопом на службу.

— Машину пришлёшь? — спросонья буркнул он, ожидаемо получив в ответ набор эпитетов и междометий. — Хорошо. В течение часа буду.

— У тебя своя машина есть!

— Жена уехала на ней, — соврал лейтенант, вкушая запах завтрака, приготовляемого Элеонорой, по случаю субботы никуда не спешащей.

— По Закону о милиции ты вправе остановить и использовать любой транспорт!

— В случае тревоги или для преследования. Тревогу объявили?

— Нет. Но обнаружили бежевую «волгу». Ту самую. И с ней четыре других машины. Все — вдребезги. На стадионе «Заря». Минский район, за Кольцевой.

Офицер из дежурки сдержался, чтоб не гыгыкнуть. О влиятельном тесте потерпевшего, кипятком писавшего по поводу кражи у зятя, знали уже все. Но — разговоры пишутся. Одна неуставная реплика, и будь добр слушать сорокаминутную лекцию о дисциплине на рабочем месте, сдобренную цитатами из Андропова.

— Бегу. Но я живу в частном секторе. Здесь из транспорта только телеги с лошадьми.

— Торопись.

— Что не сделаешь для суженого-ряженого! Особенно пока нет печати в паспорте, — подколола Эля. — Кушай яишенку, я оденусь. Поедем вместе.

Егор был занят чисткой зубов и не спросил, что изменится после печати.

Он приехал на службу к девяти, не особо стараясь раньше. Именно в это время приплывает большинство офицеров, работающих в субботу, суточная смена сдаёт дежурство, и, главное, выдаются талоны на бензин для очередной смены, без чего водитель не заведёт и не тронет с места УАЗик. На крыльце под большим белым блоком, ночью светящимся, с чёрными буквами «милиция», стоял незнакомый подполковник и демонстративно смотрел на часы, потом на входящих сотрудников. Нет сомнения, что в 9.01 начнёт спрашивать фамилии и записывать опоздавших, невзирая на то, что кто-то вроде Егора появился на службе в законный выходной. Всё равно: рапорт с объяснением — на стол! Укрепление дисциплины, ёпть…

Из-за спешки и «чрезвычайной важности» поехали, не дожидаясь заветных талонов. Правда — на скрипящем бусике уголовного розыска.

— Лёха! Ты в Заводской звонил? По поводу прошлого эпизода?

— Какое там… Отделовский замполит нам ещё полчаса мозги компостировал. Вернулись по кабинетам, всех собрал Карпов. У него ошивался тот подпол, что сейчас торчит на входе и берёт на понт опоздавших. Еще час про дисциплину в свете указаний нового министра МВД. Потом… А, не спрашивай. Короче, Вася только утром набрал. Представь — тоже на «Заре» нашли!

— То есть если бы ты не хреном груши околачивал, а позвонил, мы бы устроили засаду и уже крутили бы дырки под медали! — от показного гнева подусники Карпова пришли в движение, но никого не напугали.

— Володя, не обижай своего человечка, — заступился Егор. — Он занят был: выслушивал проповедь про трудовую дисциплину. Какое, к бебеням, раскрытие преступлений! Дисциплина — важнее всего. Не веришь — спроси у Андропова.

Мрачноватая атмосфера в кабинке буса, сдобренная выхлопом вчерашнего пива, малость потеплела.

Доехали быстро, даже при черепашьей скорости сыщицкого автохлама.

На стадионе крутился участковый из Минского РОВД, отгонявший взмахами рук молодых людей с гаечными ключами. Несовершеннолетние дарования, способные сложить кроссовый мотоцикл из дорожного или даже собрать картинг, точно нашли бы массу для себя интересного в разбитых машинах. Но поскольку все пять были раскиданы в разных местах, он не преуспел.

Егор схватил за капюшон конопатого пацана, тащившего «крутую» автомагнитолу «Гродно-302-стерео».

— Убегал на глазах милиции, значит — открытое хищение личного имущества граждан, в простонародье именуемое «грабёж». Тебе сколько лет?

— Пятнадцать. Простите… Пустите, дяденька! Больше не буду.

— Ближайшие лет пять — точно. Выйдешь уже взрослым, самостоятельным. Везунчик, в армию не надо, после зоны не берут.

Егор отобрал магнитолу, приказал «стоять-бояться» и двинул к разбитому по всему периметру «жигулю». Через пять метров обернулся, чтобы убедиться — пацанёнок в режиме турбо-ускорения улепётывал за трибуны.

Меховые чехлы и цветная плексигласовая рукоятка на кулисе коробки передач не пострадали. Но только они.

Вряд ли возвращение машин в первые же сутки законным владельцам тех владельцев обрадует. Конечно, их можно отремонтировать — заменой кузова, двигателя, подвески, трансмиссии. И снова натянуть меховые чехлы.

Страховка в Госстрахе, кстати, стоила много меньше этих чехлов, но ни одна тачка из пяти не была застрахована.

Разумеется, все следы затоптаны. Если на рулях сохранились пальцы, а на сиденье — микрочастицы одежды, с вероятностью 99% они принадлежат юным техникам с «Зари».

Не торопясь заполнять бланк протокола осмотра, Егор подошёл к Карпову.

— Володя, что думаешь?

— Пока ты малолетку с магнитолой ловил, я сходил на трибуну. Там, чтоб ты знал, человек пятнадцать сидело. Представление устроили, суки. Пятеро гоняли, те смотрели. Ща эксперта привезут. Пусть микрочастицы собирает. Может, найдём зрительские жопы.

— Молодец. Слушай… Это же целое мероприятие. Наверняка кто-то стоял на шухере. Здесь один въезд на стадион?

— Не-не. На «ниве» или УАЗике можно проехать к Копищу.

— Или приехать оттуда. Значит, попроси кого из своих метнуться на дальний выезд, я — к Кольцевой.

— «Фетяска».

— Что?

— Вино такое есть. Недорогое и вкусное. Коль командовать хочешь сыщиками, купи. Хоть бутылочку.

— Одну и только тебе — за уважуху. Я погнал.

Мимо Егора, разбрызгивая снег, промелькнула двадцать четвёртая чёрная «волга» аж с тремя антеннами над капотом и крышей. Она затормозила у останков бежевой сестрицы и выпустила троих. Водитель глазел, покуривая, потерпевший со стенаниями кинулся к груде металла, третий мужик — в пальто с каракулевым воротником и пыжиковой шапке — принялся строить Карпова.

Процесс шёл своим чередом.

Глава 6

Понедельник и в следствии, и в розыске начался обычно. Если не считать странного посетителя у сыщиков.

«Мать Тереза», скорее уж «Бать», был высоким мужиком, ростом с Егора, с худым лицом и острым подбородком. Даже если бы нацепил перчатки, чтоб скрыть наколки на пальцах и запястьях, зоной от него веяло за версту.

Он о чём-то судачил с Лёхой, мельком мазнув глазами по вошедшему следователю. Курил, что довольно редкая привилегия. Сыщики сами коптили — хоть топор вешай, но обычно не предлагали посетителям. Аналогичная картина наблюдалась в следствии, где не дымил только самый младший член коллектива, постоянно подкалываемый Вильнёвым: как же ты разболтаешь арестанта в следственном изоляторе, если не закуришь с ним на пару? Поэтому Егор таскал початую пачку «Стюардессы» и спички — для угощения.

— Знакомься, Егор. Твой тёзка, Егор Евстигнеев. Следопыт.

Вошедший пожал уголовнику протянутую руку. Тот заметил:

— Редкое в наше время имя.

Говорил «Бать Тереза» негромко, веско. Как «авторы». То есть авторитеты.

— «Терезой» тоже не часто называют, — лейтенант опустился на стул у васиного стола, прогнав практиканта. — Мужики, обсудить кое-что надо.

— Так говори, — пожал плечами Трамвай. — Если о Пасхе на стадионе и токающихся «волгах». Мы как раз Егора спрашивали, может — кто из его друзей похвалялся.

— Нет, начальники, — тот снова затянулся. — Я с бывалыми людьми скорешился. Кого зона отпустила и назад не зовёт, завязавших. Мне, чалившемуся за алименты, и то в нормальную жизнь врастать нелегко. А кто за тяжкие? По второй-третьей ходке? Для них хозяин и кум — что члены семьи. Паскудные, злые, но привычные. Нормальные. Я пытаюсь откинувшимся втолковать, что это ненормально. Что риск срубить бабла на халяву, а потом десять лет полировать задом шконку — не дело. Кто-то слушает… Нет, слушают все. Но срываются. Бывает.

— Егор откинулся и к нам приехал из России. Прописался в общежитии в Минском районе. Здесь снимает комнату на Востоке-1, хозяин квартиры — такой же судимый в завязке, — Лёха читал как с листа невидимое досье уголовника. — С районной пропиской устроился в ЖЭС. Слесарь и электрик в одном наборе. Говорят — руки золотые, хоть кулаки с парафином. Про судимость за алименты — это шутка такая, на татухах воровская масть набита, в авторитете товарищ. Если бы самозвано наколол, без полного права, его бы рачком согнули, синьку о бетон стирать заставили, до крови. Потом получил бы перстенёк чушка-опущенного на всю недолгую оставшуюся жизнь.

— Эх, Алексей, вы далеко не всё знаете про зону. Но — не важно. Паспорт мой видели. Сделайте запрос по картотеке судимых, за что сидел Егор Нестроев 1935 года рождения, не надо будет гадать. Но я отбыл наказание полностью. Как судимость погасится, получится трудяга-пролетарий, готовый кандидат в Верховный Совет БССР.

Он улыбнулся, показав щербину в верхних зубах, присутствующие тоже, а Егор представил «Терезу» в зале Верховного Совета, вещающего об укреплении дисциплины и искоренении коррупции в милиции, размахивая синим от наколок парафиновым кулаком.

— Так кто же подрезал тачки? — спросил следователь.

— Подрезают кошелёк или сумку. Ставят хату. Если не ботаете по фене, молодой человек, давайте учиться говорить на гражданском языке. Как в «Джентльменах удачи».

— Век воли не видать! — вякнул стажёр.

Этот фильм, в череде старых советских комедий, Егор успел посмотреть с Настей, и это было так давно… Кажется даже, что раньше Москвы 2022 года.

— Пацанва работала, — продолжил зэк. — Раз не раскулачили для продажи запчастей, а побаловались и бросили, значит — развлекались. С жиру бесятся. Не знают, какая юность была у моего поколения в пятидесятых, при Сталине, а потом при Никитке. Да и раньше, когда «срока огромные брели в этапы длинные», я на два года Высоцкого старше.

— То есть дети начальства?

— Или торгашей, тёзка. Кому маминых-папиных денег хватает. А не хватает чего? Острых ощущений. Бодрящего холодка страха внизу живота, от которого морковка встаёт в возбуждении.

Нестроев действительно полностью соскочил с воровского арго, даже половой член назвал морковкой, хоть для этого органа на зоне придумано много эпитетов.

— Вот и поговорили, — Егор поднялся. — Иду писать отдельное поручение органу дознания. То есть вам, парни. Вызвать повестками и допросить всех сыновей секретарей райкомов партии Минска, а также директоров торгов. О результатах доложить. Если кто-то возмутится, докладывайте тестю потерпевшего с бежевой «волгой».

— Он уже не потерпевший, — хмыкнул Вася. — Сколько часов прошло с обнаружения? Шесть? А этот металлолом уже уволокли в совминовский гараж — восстанавливать. Готов спорить, ляля будет как новая.

— Была бы чёрная с антеннами, даже самая отмороженная малолетка на неё бы не клюнула, — в коридоре «Тереза» догнал Егора и продолжил спич невинным с виду вопросом. — Твоя краля заведут «Счастьем»?

— Ну?

Осведомлённость «алиментщика», а по повадкам — рецидивиста в авторитете, Егору не понравилась. Очень.

— Не бойся, лейтенант. Я слежу за порядком. «Счастье» под моей защитой. Отвечаю.

Когда его высокая, чуть сутулая фигура скрылась в дали коридора по направлению к выходу, лейтенант метнулся обратно в розыск.

— Пацаны! Вы обалдели. Нестроев — смотрящий! Поставлен ворами в законе.

— Гонишь, — засомневался Лёха.

— Он сам признался. Другое странно, у вас есть осведомители в уголовной среде. И вы не знаете, что на районе сменился смотрящий? Пинкертоны хреновы! Зато выяснили, где прописался.

— А что ты дёргаешься? — хмыкнул Вася. —Смотрящий не совершает преступлений. Он вроде координатора.

— Работает не на отдельную преступную группу, а на весь уголовный мир Минска. Чтоб им вкусно елось, безопасно спалось и успешно грабилось. Класс. Уже сообщил, что моя будущая жена работает на его, нахрен, «подведомственной территории», показал осведомлённость. Чтоб меня прессовать через Элю. Короче. Я еду в Заводской РОВД — поднимать октябрьское дело об угонах. Или вам не стоило говорить, тут же сольёте информацию криминалу?

Он сердито хлопнул дверью.

В Заводском райотделе, по сравнению с которым Первомайский — настоящий дворец, сыщики приняли Егора довольно радушно. Мало того, что следователь первым делом заглянул в розыск, что само по себе уважительно, но и настроен был делово. Если раскроет, то заодно и заводские эпизоды, тем самым улучшив к Новому году статистику по их району.

Уголовные дела были возбуждены как угон, а не хищение автотранспорта, по этой же мягкой статье были приостановлены в связи с неустановлением личности преступников. Не объединены производством. Следов — мизер. Версии самые расплывчатые.

Пожилой опер, год до пенсии, заместитель начальника розыска, даже разоткровенничался:

— Там секция мотоспортивная. Тренер кое-что толковое рассказал.

— Что?

— Не могу поделиться, не обижайся, лейтенант. На протокол допроса он не хотел говорить. А что негласно — то секретно.

— У меня допуск к секретности ровно такой, как у вас, — возразил Егор, прекрасно понимая бесполезность аргумента.

— Допуск — да. А службы разные.

х х х

Сазонов, услышав по телефону про развитие «дела века» с угоном бежевой «волги», приказал подъехать немедленно. Так как Егор разъезжал на собственной машине и потратил бы намного больше времени, катаясь на троллейбусе подобно обычному следователю, счёл правильным заехать к «старшему брату» до конца рабочего дня.

— Ты выяснил, за сколько Урюпин выкупил машину на совминовской автобазе? — кинул полковник, едва тот переступил его кабинет.

— Пока нет, но получается ещё более интересный расклад. Его сокровище разбито в дым, живого места нет, но его уже погрузили на грузовичок и оттарабанили на ту же автобазу. Ремонта на большую сумму, чем официальная цена «волги» для госорганизаций. Наши сыщики делают ставки: сдерут с него рублей пятьсот или по-божески — две сотни?

— Егор! Это очень важно. Вплоть до того, что сам прокатись на базу, сделай выемку документов на продажу авто и калькуляции на ремонт. Не ограничивайся официальным запросом. Вижу, не совсем понимаешь. Да, мы сами можем. Но я не хочу привлекать внимания заранее. Компромат с машиной — не единственный, зато чётко выражающийся в цифрах причинённого государству ущерба. У тебя есть фото до её ремонта?

— Если эксперт не запорол плёнку, то много.

Сазонов даже не предложил присесть, лейтенант сам опустился на стул около начальственного стола.

— У тебя что-то ещё?

— Да. КГБ отслеживает профессиональную организованную преступность в столице? Устойчивые криминальные организации?

— Рапортует об отсутствии оргпреступности, — осторожно ответил полковник. — У тебя другие сведения?

— Пока только один факт.

Сазонов с минуту переваривал услышанное про Нестроева. Записал его данные.

— То есть у нас расползается та же зараза, что по Москве, по России в целом, по Кавказу… Запущу твоего смотрящего в разработку. Запрошу, что о нём известно в РСФСР. М-да… Неприятный сюрприз на Новый год. Но своевременный. Если меня клюнут, скажу: в курсе, работаем, держим под контролем. Хуже, если бы о смотрящем пришла информация наверх и не от своего человека. Черкни рапорт, кстати.

Егор потянулся за листом бумаги.

— Напишу. Но Минск — большой. Что-то мне говорит, коллег у Нестроева несколько. Вызнать бы, где и когда у них сходняк… Но это — оперативная работа, я — следователь.

— У меня ты — оперативный работник. Хоть нештатный, но лучше некоторых, кто на окладе. Впрочем, ты сам видел. Жаль, Волобуева угробил, сейчас бы тот уже укреплял кадры комсомола.

— Виноват. Исправлюсь, — ухмыльнулся лейтенант.

— Загляни, кстати, к Аркадию. В пятницу концерт «Песняров» во Дворце спорта. Твое участие не помешает.

— Выступить не смогу, Виктор Васильевич! Я же с мулявинскими с сентября не репетировал. Так, забегал пару раз на рюмочку кофе…

— Партия сказала надо, все ответили «есть». Ты — тоже. Если Сахарец захочет поставить на какое-то дежурство, ссылайся на меня.

— Я с пятничного дежурства, потом четверговое, за ним будет законный свободный вечер, — вздохнул Егор. — Каждый день на ремень — даже по ментовским меркам считается свинством. Но бывает.

Разумеется, первым делом он вытряс из Аркадия четыре пригласительных, заявив, что иначе не получит увольнительную от супруги. Тот, видимо, очень нуждался в егоровом участии, покочевряжился, потом согласился.

— Когда будут исполнять «Лес, русский лес» и «Комбат», те, что ты подогнал Мулявину в репертуар, станешь с ритм-гитарой на второй план. Мне нужно, чтоб их постоянный гитарист был на время свободен. Это как раз предпоследняя и последняя песни в первом отделении.

Кивнув, Егор потянулся к телефону.

— Дорогая! Помнишь, ты говорила, что любишь, когда муж принимает за тебя решения? Да, именно тот случай. В пятницу идёшь на концерт «Песняров». Да, немного другой репертуар, тебе понравится. Бери Валентину с мужем, пусть старшую дочь возьмут, им тоже полезно развеяться. Нет, сами большие мальчики и девочки, справитесь. У меня операция. Буду на сцене, с гитарой. Нет, в гитаре не будет вмонтирован пулемёт, она — просто гитара. Дарлинг! Возражения не принимаю. Сходить на «Песняров» — круто, но когда один из «Песняров» — твой муж, и он кривляется на сцене, это хипово втройне. Расскажешь девушкам, весть твой промторг умрёт от зависти. Чмоки! — положив трубку, он облегчённо сообщил: — Убедил. Всё же агенту 007 проще неженатому.

— А как мне проще без тебя в «Песнярах»! — ухмыльнулся Аркадий. — Кроме пятничного концерта.

Конечно, от предложения выступить с ансамблем Егор, в первую очередь, ощутил массу дополнительных проблем. В пятницу к девяти припёрся в РОВД, игнорируя право чуть дольше выспаться после дежурства. Выслушав начальственный накач, хорошо, что по делу, а не «всемерно крепить трудовую дисциплину», пару часов корпел над бумагами, составлял запросы, назначал экспертизы, подшивал, рвал, переписывал… Словом, занимался бумажной рутинной работой, столь не любимой в уголовном розыске, а в следствии занимающей львиную долю времени, после чего помчался филармонию на репетицию к 12−00, войдя в песняровский зал в одну минуту первого, но чуть раньше Мулявина.

— А почему не в форме? — хихикнул Дёмин. — Национальная одежда белорусов. Да, пацаны? Менты — «Весёлые нищие»!

— Только при условии, что всех вас тоже оденут в серое с красной полосочкой. Мисевича — в гаишное, с белыми мотоциклетными крагами и жезлом, — он кинул сумку на стул и пошёл пожимать руки музыкантам. — Парни! Как же я по вам соскучился!

Аркадий нигде не наблюдался, из щекотливой ситуации — отчего вдруг экс-музыкант должен подменить действующего — выкрутиться помог Мулявин.

— Министерство культуры требует: должны демонстрировать кадровый резерв. А возьми какую-нибудь выскочку из филармонии, тотчас начнёт права качать — хочу в гастрольный тур. Егор — парень с понятием. За океаном самый здравомыслящий был.

— Одно слово — мент! — смазал торжественность момента Кашепаров.

Явление народу, правда — отнюдь не Христа, на порядок репетиции не влияло. Все песни были знакомые. Лейтенант, чтоб не скучать, взял запасную гитару, без кабеля к микшеру, и перебирал струны, как бы аккомпанируя.

Сыграли «Александрыну», «Беловежскую пущу», «Берёзовый сок».

Напряжение милицейских будней, не отпускавшее даже по ночам и порой проникавшее в сны, на время исчезло, отступило. Бешеный галоп жизни начинающего следователя на какое-то время утратил актуальность, музыка задавала иной ритм — размеренный, вдумчивый. Иногда нужно притормозить, заглянуть в себя глубже, понять происходящее, словно глянув со стороны…

А во Дворце спорта настроение было другое.

Усадив гостей на VIP-места, Егор умчался переодеваться и закончил, когда из зала уже лились первые плавные аккорды. За этим занятием его застал Аркадий, ввалившись в гримёрку ещё с одним сотрудником в штатском.

— Готов? Ударник милиционерского труда. Значит — слушай сюда. Гитарист, сдав тебе боевой пост, метнётся за кулисы. Там его будет ждать некий субъект, мы пока его не знаем, подгоняющий музыкантам кокаин. Мулявин и Пенкина в курсе, не хотят прошлогодних проблем. Мы берём обоих. Но! У меня мало людей. Опасаюсь, что толпа посторонних за кулисами привлечёт лишнее внимание, спугнёт.

— То есть после «Комбата» несусь рысью сюда — ломать руки и разбивать лица? Легко!

— Эй! Не перестарайся как обычно. Знаю тебя…

— Обещаю никого в окно не выбрасывать. Потому что здесь нет окон. Удачной охоты, Маугли!

Затылком чувствуя взгляд Аркадия, Егор понял: тот предпочёл бы видеть на месте лейтенанта кого-то другого, известного более взвешенными поступками.

А что делать, у каждого свой стиль…

Перед исполнением «Лес, русский лес» с ультрапатриотическим текстом на музыку «Металлики», дополненную витиеватыми аранжировками, он хотел шкодливо крикнуть «посвящается Элеоноре». Но Андрей Медведко благоразумно выключил микрофон. В отличие от посиделок в общаге №4 и ресторанного пения в Мотеле, с «Песнярами» голос Егора не годился даже для бэк-вокала. Особенно без репетиций, не считая короткой сегодняшней.

Наконец, закончилось мулявинское гитарное соло, венчающее последнюю песню отделения. Выкрутив громкость на ноль, Егор положил свой инструмент и с неприличной скоростью сбежал со сцены, будто торопился в отхожее место.

Но отхожим местом, в моральном смысле слова, стала песняровская гримёрка. На столике перед зеркалом лежали рядком пакетики с расфасованным белым порошком. Коробейник, промышлявший доставкой вкусяшки на дом, как принято в мире, где не прижились ещё закладки, сидел на стуле Егора. Руки — в наручниках.

Это был длинноволосый белобрысый юноша лет девятнадцати-двадцати с редким пухом на губе и подбородке. Худой, но не спортивный. Скорее — хилый. Голубые глаза светились наглостью и непреклонностью.

— Тимоху увели? — спросил Егор о гитаристе.

— Да. Он прекрасно отработал своё, — уверенно соврал Аркадий. — Благодаря ему задержали этого типа. Знакомься. Кожемяков Геннадий Ярославович. Торговец наркотой.

В руках гэбиста мелькнул студенческий билет задержанного.

— Фамилия знакомая. Часто слышал её, когда в универе политинформации готовил. Неужели…

— Он! — подтвердил второй офицер КГБ, стоявший ближе к входу, возможно — на случай попытки бегства. — У Первого Секретаря ЦК ЛКСМ Белоруссии действительно имеется родной племянник Гена Кожемяков. Сын его старшего брата. Осталось проверить, тот ли самый или полный тёзка-однофамилец.

— А вы не сомневайтесь. Заодно подумайте, куда и кому позвонит мой дядюшка по вертушке, когда узнает, что гэбня подбросила мне наркоту и шьёт дело.

Егор опустился перед парнем на корточки. Глаза оказались на одном уровне.

Именно так должен был выглядеть в его представлении мажор советского времени, сынок или какой ещё родственник высшей республиканской номенклатуры — одетый в дорогую кожаную фирменную курку, натуральная Германия, а не грузинские подделки как в их магазине, с лейблом USA AIR FORCE, звёздно-полосатым флагом и большим вышитым орлом. Джинсы и высокие финские ботинки — тоже не из комка.

Он мог быть и толстым, и чернявым, всё равно. Самоуверенность хозяина вселенной в лучах могущества дядюшки была неподдельной. Наверно, даже дети высших российских олигархов в две тысячи двадцатых годах не так надменны. Вот дети «малиновых пиджаков» в девяностых…

— В одном ты, безусловно, прав, — начал Егор. — В кабинете замминистра лесной промышленности или сельского хозяйства тоже есть совминовская вертушка. Если только его не пихнут ещё ниже. Ты хоть понимаешь, во что втянул родственника?

— Подумаешь… — он кинул взгляд на разложенные у зеркала пакетики. — Придумали преступление века. Херня.

— Снова ты прав. Херня. А теперь подумай, почему тебя взяло КГБ, а не мусора. Те, кстати, сразу бы обделались, узнав, кого схватили.

— Потому что им нехер делать, а надо что-то рапортовать новому Генеральному Секретарю, — голос звучал с прежней интонацией непробиваемости, но в глазах мелькнула первая тень тревоги.

Егор трижды хлопнул в ладоши, скорее, правда, не Кожемякову, а Аркадию, не прервавшему самодеятельный цирк.

— С тобой приятно иметь дело. Всё понимаешь, не нужно объяснять таблицу умножения. Теперь слушай главное. Тимоха получил вербовочное предложение. Улавливаешь? Мы ещё не выяснили — от кого. Возможно — ЦРУ, но это только предположение, не буду тебе врать. У «Песняров» в 1983 году намечены гастроли по Европе, включая враждебные капиталистические страны. Музыкантов почти не досматривают на границе, потому что они — звёзды, народные любимцы. Тимофея вынуждают работать курьером. Обещают золотые горы и одновременно стращают: не согласишься — сдадим в КГБ, что ты наркоман. Он струхнул и сам сдался, поэтому выходит сухим из воды. Теперь представь, что завтра утром Председатель КГБ докладывает Андропову: наши контрразведчики пресекли операцию иностранной разведки по вербовке музыканта из «Песняров», причём враг действовал под прикрытием Первого Секретаря ЦК ЛКСМБ.

Егор чувствовал: если бы взгляд Аркадия мог прожигать дыры, то в лейтенантском затылке образовалась бы брешь размером с детский кулак.

Мажор шмыгнул носом. Опустил голову.

— Дядя ничего не знал! И я никого не сдам.

— Кого же ты собираешься «не сдавать»? — вклинился Аркадий, уловивший, что «лёд тронулся, господа присяжные заседатели».

— Никого! Потому что если назову хоть одно имя, мне — хана, — студент поднял голову. Теперь в его глазах сверкала решимость труса, сменившая самоуверенность.

— Стадия отрицания и злости. Потом поторгуемся. Так и до стадии принятия доползём. Не бери в голову, Аркаша. Это я о своём, о девичьем.

— Ни о чём я торговаться не намерен! — рявкнул задержанный. — Знаю наперёд ваши расклады. «Признайся, и тебе ничего не будет». Хрен вам!

— Вот тут ты ошибся, — Егор распрямился и теперь угрожающе нависал над студентом. Широкий сценический костюм «Песняров» в духе шляхты XVIII века и длинноволосый парик ничуть не придавали несерьёзности происходящему. Наоборот — странно контрастировали с жёстким поведением лейтенанта. — Тебя готовили к допросу в мусарне. У КГБ другие методы. Мы не врём. Реальное лишение свободы у тебя уже вписано в биографию. И, представь себе, оно для тебя выгоднее. Если выпустить и начать трясти твоё окружение, сразу предположат: Генка нас всех сдал как стеклотару. Мочить Генку! Никакие оправдания не помогут, никакая родня не спасёт: они сами под прессингом. В изоляторе КГБ, а там ты можешь находиться и год, и полтора, условия куда лучше, чем на зоне. Не зарежут блатные, разрешены передачи с воли. Потом имеет смысл этапировать тебя на восток России и выпустить. Живой в тюрьме или мёртвый на свободе, интересный выбор?

Хоть в гримёрке было не жарко, парень на глазах начал покрываться потом. Но молчал.

Егор взял его за подбородок и приподнял голову вверх.

— Давай с простого. Кто из твоей клиентуры ходит на автогонки на выживание, что устраиваются по ночам на стадионе «Заря» за кольцевой? И кто организует эти гонки?

Выстрел был наугад, но не наобум. Сыночки коммунистического дворянства, покупающие дурь у наркодилера или посещающие подпольные автогонки — одной породы. Не ошибся. Гена не стал запираться.

— Не знаю, кто организует. У него погоняло — «Баклан». Всегда в тёмной куртке с капюшоном, морду заматывает шарфом. На глазах — очки. Голос чуть сиплый. Носит радиостанцию как у ментов, говорит по ней с водителями и с постами на шухере. Злой, когда сердится — через слово мат.

— Рост? Вес? Ориентировочно — возраст.

— Как я, может — на несколько лет старше. С вас ростом, здоровый, крепкий.

Понимая, что быть зрителем «автоспорта» не наказуемо, Гена разлился соловьём. Рассказал про оба мероприятия — октябрьское и декабрьское, а также что новое обещано на январь. Про угрозы Баклана мочить любого, кто проболтается про автоклуб. Точь-в-точь как «первое правило бойцовского клуба». Нельзя никому говорить ни про бойцовский, ни про автогоночный клуб, даже с целью зазывания новых участников, «Баклан» всех находит сам.

— Входной билет дорогой — сто рублей. Минимальная ставка — тысяча. А выходного билета нет.

— Что это значит? — спросил Аркадий.

— То и значит. Один пацан, я его не знаю почти, хотел не прийти второй раз. Нашли повешенным в парке. Типа сам. Баклан спросил: кто ещё хочет?

Повисла тишина. Если про наглую ложь Егора о вербовочных поползновениях ЦРУ знал только Аркадий и, естественно, не брал близко к сердцу, то вероятность убийства только ради сокрытия криминальной схемы обогащения нагнала холодок тревоги.

— Хорошо. Я попрошу начальника управления уголовного розыска в городе поднять все материалы о висельниках за неделю, — веско пообещал Егор, словно Папаныч ходил у него в подчинённых. — Поищем твоего товарища, любителя адреналина и ночных гонок. Теперь давай остальных. И меня пока не интересует, кому из них продавал кокс. Или не только кокс? Товарищ майор, прошу обеспечить задержанного бумагой и ручкой. Нашему Льву Толстому есть что написать.

Аркадий вышел из гримёрки за Егором.

— Вообще-то, я ожидал, что ты его ударишь. Чтоб побои списать на милицию. От тебя чего угодно можно ждать.

— Да ну! Я — музыкант. Существо с тонкой душевной организацией.

— Вот и дуй на сцену. Тимоха расклеился. Перепугался до усрачки.

— Ему тоже — срок?

— Нет. Увольнение из филармонии с него хватит. Если подпишет нормальные показания на Кожемякова.

Хоть в милиции и запрещены подработки, в приказе есть оговорка — кроме научной и творческой деятельности. Егору ничего не оставалось, как топать к «Песнярам», столпившимся у соседней гримёрки. Честно отрабатывать червонец или около того, что выпишет бухгалтерия филармонии. Шесть или семь пар глаз, чьи хозяева не смогли попасть в гримёрку и даже отлить, оттого бегали на противоположный конец Дворца спорта, даром что народные любимцы, уставились вопросительно.

— Пацаны! Тимофей выбыл до конца концерта. А может — и навсегда. Его КГБ повязало за наркоту. Мне придётся доиграть второе отделение.

— Это только Мулявин решит, — насупился Мисевич. — Ты вряд ли сможешь без репетиций. Нам проще снять часть песен. Или пусть Муля берёт на себя гитарную партию.

Лидер группы вышел из своей гримёрки, благоухая коньяком. Вполне держал себя в руках, а пел он в лёгкой поддатости даже лучше, чем трезвый. Но гитару лучше не брать.

— Пусть Егор старается, — благосклонно разрешил он.

Действительно, нужно же Министерству культуры БССР демонстрировать «скамейку запасных» в главном вокально-инструментальном ансамбле страны.

Глава 7

Прямо из Дворца спорта Егор позвонил Папанычу домой.

— Не спите? И не ложитесь. Дело срочное. Сейчас отвезу жену и приеду.

Подполковник говорил вполне трезво, что не исключало литра пива в дебрях организма. Егору это было не важно, лишь бы не ушёл в отказ.

Элеонора попыталась сдержать возмущение, что её дражайший куда-то собирается в ночь.

— Думаешь, я просто так лабал на сцене, горький любитель вместо музыкантов-профи? Дорогая, это о-пе-ра-ци-я. Или оперативная комбинация. Хотя в ночь на субботу мне гораздо больше нравится комбинация другая — чёрного цвета и полупрозрачная. Обожаю её стягивать с тебя.

— Если бы обожал — не променял бы меня на о-пе-ра-цию, — передразнила девушка, чей симпатичный профиль выражал искреннюю обиду. — Так хорошо вечер начался! Думала — продолжим.

— Продолжим. И у тебя будет целый час на подготовку.

— Нет уж. Вернёшься — ступай тихо. Не разбуди.

Сменив её за рулём у своего дома, лейтенант помчал в район Сурганова, где жил начальник розыска. Превышал, насколько это позволяла лёгкая заднеприводная тарантайка, чьи создатели не слышали об ABS. Не боялся объяснений с ГАИшниками, сопровождавшихся обычно размахиванием милицейской ксивой да песней Маугли «мы с тобой одной ментовской крови — ты и я», потому что даже для ГАИшников наступило время «на горшок и в люлю».

Папаныч открыл сам и вышел на площадку, не пуская внутрь квартиры, что сулило непродолжительность рандеву.

— Чего?

— И вам здрасьте.

— Давай уж на ты. Вроде определились. Только не тяни.

В домашних трениках с пузырчатыми коленками и в мятой байковой рубашке он менее всего напоминал грозу уголовников города.

— Я, похоже, раскрыл угон пяти машин. Тебе же полоскали за них мозги?

— Само собой.

— Значит так, подполковник. Нет, полковник, за бежевую «волгу» точно звезда положена. Организует гонки молодой человек по кличке «Баклан». Имя, фамилию и прописку, надеюсь, узнаем завтра. Уже чуть поздновато. Держи сокровище, — Егор сунул ему исписанный лист. — «Баклана» сдал Гена Кожемяков — родной племянник нашего дорогого Первого Секретаря ЛКСМ БССР. Юноша сидит в американке, растирает кулачком грязные слёзы по рожице и строчит повинки. Я помог ребятам Сазонова взять его с поличным при сбыте наркоты.

— Иди ты…

— Сам в ахрене. Прикинь, столько первосортного кокса уйдёт в унитаз! Хотел спереть часть — не вышло.

Только сейчас вспомнил про нычку на кладбище, рядом с бекетовским пистолетом Макарова. Стоит перенести тайник. Можно прихватить немного, Элеонору угостить, она не пробовала… Нет, лучше не надо.

— Слушай… Тут фамилии… Кожемяков — ещё полбеды.

— Это не только автогонщики, но и любители наркоты. ЦК КПБ и горком партии находятся в ожидании грандиозного шухера.

— Может и нет, — задумчиво ответил мудрый Папаныч. — Сазонов им всем предъявит компру и придержит. Попробуете рыпаться поперёк воли КГБ — ваши детишки строем идут на Колыму.

— Это их игры. Давай дойдём до финала с автогонщиками. Зуб даю, кто-то из этого списка знает Баклана ближе, чем Кожемякин. Или автогонщиков. Слишком много народа в деле. Короче, Склифосовский. Поднимай с утра свою шарашку в ружьё. И по списку, а там — по адресам, которые тебе укажут «золотые мальчики». Если кто-то окажется несговорчив, сразу звони на Комсомольскую. Ничего, что суббота, Виктор Васильевич и его архаровцы будут ковать железо, не отходя от кассы.

— Хорошо. Приезжай к десяти в управление.

— Ну уж нет, — осклабился Егор. — Я половину законного выходного дня занимался оперативной работой. За твоё управление, кстати. Мне за раскрытие нихрена не светит, это же не следственная деятельность — не написал ни одного протокола. А вот когда розыск всех растрясёт, вызову повесткой и добросовестно запишу показания. Как машинописька с высшим образованием. Завтра даже телефон отключу. До понедельника, полковник!

Элеонора действительно выключила свет и лежала, не шевелясь. Но когда он, вымывшись, залез к ней под одеяло, то обнаружил подругу в той самой заказанной комбинации и тонких чёрных чулках. Как ей было не жарко?

Естественно, жарко стало обоим.

х х х

— Где тебя носит?

Когда вечером воскресенья Егор включил телефон в розетку, он тут же разразился трелью. Казалось, что очень сердитой, будто звонок способен передать эмоции звонящего.

Выждав первый вал, он же девятый, как на картине Айвазовского, лейтенант признался:

— Да так. Отдыхал, Виктор Васильевич. Тренировался утром на «Динамо». С невестой в кино ходил. Потом в гости. А что-то случилось?

— Какого чёрта ты поднял на дыбы весь уголовный розыск? Что, менты до понедельника обождать не могли? По городу все цэковские телефоны вскипели, папочки-мамочки кипятком писают, как отмазать своих чад. А мы даже по наркоте не успели всех отработать!

— Виноват, товарищ полковник. Но не я, а Аркадий. При нём и при свидетеле, втором его офицере, я пообещал предупредить начальника розыска. Аркадий ничего не имел против.

Кажется, при двух операх Егор брякнул совершенно о другом — о розыске повешенного с целью проверки на инсценировку суицида. Но поди проверь эти мелочи…

— Аркадий своё огребёт. Но ты! Ты же — шалопай, но умнее Аркадия. Почему как всегда думал задницей, а не головой⁈

— Мне лестно слышать, что моя жопа умнее офицера госбезопасности. Что теперь делать?

— Уже ничего. Сегодня сняли стружку с Сахарца и Вильнёва, что распустили молодняк, и ты лезешь куда не просят. Готовься получать благодарность по службе.

Сазонов кинул трубку, не прощаясь.

Что любопытно, из Первомайского РОВД номер не набирал никто. Или пытались выдернуть с утра, чтоб кинуть с одной гранатой против двух танков, потом выпить за упокой толком не начавшейся карьеры.

Случившееся никак не отменяло дело на перспективу. Егор сгонял к Кабушкиной, получив увесистый пакет с золотым ломом.

Торгашка с мужем жила в трёшке на Пулихова, в элитном доме, окружённом сплошь обкомовской и горкомовской публикой, выменяла эту квартиру на две двушки. Извинялась, что цены на золото начали расти.

— Егорушка! Спасибо тебе за «Песняров». И сам ты хорошо смотрелся, жаль — в глубине.

— Это чтоб подследственные не узнали.

— Всё шутишь… За золото три шкуры дерут. Не ты один всполошился из-за Андропова.

Валентина выглядела как на работе — при макияже, ухоженная. Только в чёрной шевелюре, покрытой прозрачным платком, проглядывали пластиковые бигуди. Щипцы для завивки до Минска пока не добрались. По крайней мере, до дома директора «Счастья».

— Я не из-за Андропова. Если бы вытащили наследство Бекетова раньше, скупал бы тогда. Ещё раз, при Андропове ничего с деньгами не случится. А к восемьдесят пятому обзаводитесь вызовом в Израиль от существующих или выдуманных родственников. Упс… Вашим деткам придётся отслужить в ЦАХАЛ.

— Ври, но не завирайся. Катя — девочка!

— А вы спросите у знакомых, кто поддерживает связи с израильтянами. Служат — правда. Но это не страшно. Большой войны там пока не предвидится. Заодно найдёт себе парня-офицера из местных. Шолом!

Она покачала головой с вечным еврейским недоумением — Егор действительно делится ценнейшей информацией или просто прикалывается на национальной почве.

Вернувшись к себе, Егор не пошёл в дом, а, взяв лопатку, принялся ковырять мёрзлую землю, очистив кусочек под яблоней. Присыпал пакет с золотом, сверху накидал снега и льда. Это не купюры, золото не плесневеет и не ржавеет.

Не заржавели за выходные и эмоции его двух начальников.

— Лейтенант Евстигнеев! — Сахарец перехватил его в коридоре. — Шутки, разговоры, предупреждения закончились. Считайте себя отстранённым. На пятиминутку идти не нужно. Ждите на рабочем месте. Вами займётся инспектор по личному составу.

— Слушаюсь!

Открывая ключом дверь, он прикинул, не явится ли тот недотёпа из КГБ, планируемый Сазоновым на «укрепление органов внутренних дел». Раздевшись, выгрузил из сейфа уголовные дела, быстро перелистал, запрятал в стол сомнительные бумажки, расписался, где забыл сразу после заполнения протокола. Потом начал сшивать дело об угоне, до сего момента представлявшее собой только стопку листиков, соединённых скрепкой, с постановлением о возбуждении в качестве первого документа. За этим занятием его застал обещанный чин из «полиции внутри полиции», и это был не экс-офицер управления Сазонова, а совершенно незнакомый, причём в форме внутренней службы, не милицейской.

— Лейтенант Евстигнеев! Я — майор Шестаков. Предъявите документацию, служебное удостоверение, карточку-заместитель, свисток, жетон, расчёску, блокнот, ручку. Заодно объясните, почему в рабочее время и на рабочем месте находитесь не в форме.

По оттенкам интонаций и дебильному вопросу про форму Егор догадался, что в слегка заснеженной шинели перед ним стоит бывший партийный работник. Или комсомольский, монопенисуарно. Реальный офицер МВД, поздоровавшись, для начала разделся бы.

— Понимаю, проверка. Первую ошибку не допущу и покажу вам свои документы, как только предъявите мне служебное удостоверение и предписание на проверку. Правильно? — он удовлетворённо кивнул, когда майор вытащил удостоверение и махнул им в раскрытом виде. — Спасибо. Да вы раздевайтесь. Вон шкаф, в нём вешалка. У меня документов много, запаритесь, читая.

— Предпочту в общей раздевалке.

— В горрайорганах нет общего гардероба. Даже гардеробщицы нет. Вы давно в системе МВД?

— Это не имеет значения.

Он всё же разделся, но шинель и шапку положил на стулья у окна. Сам занял стул для подозреваемых.

— По списку. Удостоверение, карточка-заместитель, личный номер, блокнот. Ручек — целый набор. Свисток, — Егор даже дунул в него, доказывая, что он — настоящий, работоспособный и на боевом взводе.

— Свисток должен быть на ключах, а не в ящике стола. Как и личный номер, — ворчливо заметил Шестаков.

— Но я предъявил? Пункт пройден успешно, отметьте себе. Да, расчёска.

Лейтенант ухмыльнулся. Его коротко стриженый ёжик никакая расчёска не уложила бы в ином порядке. Зато хорошо держался парик на концерте.

— Ладно. Служебные документы.

— Вы имеете в виду уголовные дела? Помечайте: следователь не нарушил уголовно-процессуальный кодекс и не раскрыл тайну следствия. Я имею право показать их только вышестоящему следственному начальству или надзирающему прокурору. Это всё?

— Нет! Не всё! — майор начал закипать. Или демонстрировать показное возмущение. — Вы хоть понимаете, во что втравили своё отделение? Геннадий Николаевич лично держит на контроле!

— Геннадий Николаевич? Вы имеете в виду министра Жабицкого?

— Догадливый… Где же была твоя догадливость, когда опорочил два десятка семей уважаемых людей, руководящих сотрудников аппарата ЦК, обкома и горкома партии?

— Во-первых, перестаньте мне тыкать. Или мне тебя тоже по имени называть? Ты у меня в кабинете. Чего хамишь? Ой, водички предложить?

Действительно, майор был ошарашен настолько, что, казалось, проглотил запасной магазин от ПМ и сейчас не мог вымолвить ни слова.

— Во-вторых, товарищ майор, я с пятницы не произвёл ни одного следственного действия, никого не допрашивал, не отправлял никаких писем и ничем не тревожил уважаемых начальников. У вас есть противоположные факты?

— Да! С вашей подачи… — он всё же вернулся к обращению на «вы». — С вашей подачи за субботу и воскресенье вызваны и подвергнуты допросу юноши и девушки, дети самых достойных родителей Белоруссии!

— Что значит — с подачи? Я никого не вызывал, не допрашивал. Субботу и воскресенье провёл с невестой, в свои законные выходные. В пятницу выступал с «Песнярами» во Дворце спорта, в своё законное личное время. Был очевидцем, как госбезопасность задержала с поличным торговца наркотиками, но не сына, а всего лишь родного племянника Первого Секретаря ЦК Комсомола. Щенок сначала хорохорился, что высокосидящий дядя укроет его любое преступление, потом скуксился и накатал повинную. Дядю ещё не погнали с работы взашей? Но это не моё дело. Я другие расследую.

— Указали на вас как инициатора безобразия…

— Майор! Позвольте, я включу магнитофон, и вы ещё раз под запись охарактеризуете оперативно-следственные мероприятия КГБ как «безобразие». Но, думаю, мне и так на слово поверят.

— Думаешь, твои друзья из ГБ тебя защитят? Министр ясно дал понять: чтоб в органах духу твоего не было! К вечеру!

— Почему? Свисток на месте, расчёска тоже. Вне дежурств следователь вправе носить гражданское, читайте приказ, вам уже, наверно, оформили допуск. Хоть одно нарушение у меня нашли?

— Найдём. И ваш начальник подскажет. Он тоже будет рад от вас избавиться.

— Не худший вариант. Все мои друзья-выпускники, кто не был в армии на действительной, служат за речкой военными дознавателями. Год за два, рост до старлея, харчи, после Афгана — перспектива в военной прокуратуре… Шестаков! Наверно, я буду себя считать вам обязанным.

— Не надейся на лучшее, сволочь!

Схватив шинель с шапкой, тот ускакал — к начальнику РОВД или к Сахарцу. Егор продолжил чистить документы, после придурка могли прислать кого-то знающего.

Пятиминутка длилась вместо обычных сорока или пятидесяти минут необычайно долго — часа полтора. То ли ораторствовал некий новый гений политпросвета, вещавший нетленные истины про укрепление трудовой дисциплины, то ли начальникам следствия и всего горрайоргана смерть как не хотелось слышать про разборки из-за егоровых инициатив.

Наконец, звякнул телефон.

— Евстигнеев! Зайдите ко мне.

Распихав по карманам свисток, расчёску, блокнот и прочие столь же необходимые для борьбы с преступностью аксессуары, он поплёлся вниз, заранее предвкушая отравление «Беломором».

Шестакова там почему-то не оказалось.

— Александр Сергеевич! Позвольте открыть окно. Меня всё равно уволите, так сохраню кусочек лёгких для новой жизни.

Сахарец обречённо махнул рукой.

— Открывай. И пиши рапорт. По собственному.

— В ГАИ?

— На гражданку.

— Хорошо, что не на гражданина. Я не по тем делам.

— Пиши. Иначе уволиться придётся мне. Пославшие Шестакова не простят.

Егор опустился на стул около приставного столика.

— Разрешите доложить, что произошло в пятницу.

— Валяй. Только это ничего не изменит. Даже если ты святее Папы Римского.

— Святее. Меня попросили сыграть две песни с Мулявиным, по старой памяти. Просил знакомый из КГБ, которому по ряду причин отказать невозможно. Да и вообще, святой долг милиции — порваться на портянки, чтоб помочь чекистам.

— Смеёшься? Мне не смешно.

— Мне тоже не особо. Отпросившись у вас, сходил на репетицию, сыграл. Вечером подменил гитариста. А пока я за него лабал, этого дурня повязали гэбешники. Он покупал наркоту. И знаете у кого? У родного племянника Кожемякова, не придумавшего ничего лучшего, чем угрожать гэбне: мой дядька из ЦК вас порвёт как тузик грелку. Те как услышали, что ниточка идёт наверх, к самым высоким буграм республики, аж засветились от счастья. Их же товарищ Андропов науськивает: изживать коррупцию в верхних эшелонах власти! А тут сидит такой подарок и сопли по щекам размазывает. Короче, до начала второго действия концерта он сдал всех покупателей наркоты и поставщика. А главное для нас, оба раза сидел на трибуне «Зари», когда отморозки били тачки. Я слил Папанычу всех посетителей «автогонок», чтоб выяснил фамилию организатора, его кликуха — «Баклан». В воровском мире непочётная, кстати. Ну, а если Папаныч или люди из управления КГБ не слишком деликатно зажимали пальчики в двери высокородным детишкам, так я причём?

— Какая разница? — Сахарец запалил очередную беломорину. Наверно, ползарплаты пускал в дым. Стоят — копейки, но если смолить до десятка пачек ежедневно… — Сказано: виноват ты. Значит, тебя нужно выгнать. Или меня, если не исполню приказ. Тем более, ты мне надоел ещё на практике.

— Александр Сергеевич, теперь представьте. Вы расследуете серьёзное дело, знаете, что виноват, скажем, Вася, ему светит пятнаха. Вас вызывает начальник городского следствия и говорит: Васю не трогай, сажай Петю. Пойдёте на сделку с совестью?

— Это разные вещи. Ты не в тюрьму идёшь. Деньги есть, твоя жена, ну — почти жена, ответственный работник торговли, в «Песнярах» накопил, не бедствуешь. Устроишься.

— Это одинаковые вещи. Совесть — как девственность. Её нельзя потерять чуть-чуть. Она есть или её нет. Ваш выбор. Удостоверение на стол?

— Да. Карточку-заместитель тоже. Ключи от сейфа. Личный номер. Свисток можешь оставить на память.

— Естественно. Я его сам в «Спорттоварах» покупал. Расписочку, гражданин бывший начальник!

— Ты многого не знаешь, и не тебе меня судить, — бросил вслед майор, но Егор не стал задерживаться. Рапорта писать не стал. Даже на перевод в ГАИ или в кинологи.

Вильнёв сидел на своём месте.

— Привет. Ну что?

— Выгнали.

— Рапорт по собственному?

— Не дождётесь! — Егор сгрёб и рассовал по карманам мелкие вещи. — Сами придумывайте. Кстати, Сахарец не организовал у меня приём уголовных дел. Если что не так, я на голубом глазу скажу: там всё было нормально, это вы фигню нашмаровозили.

— Ему не до твоих глухарей. Его жена ночью «скорую» вызывала. Сердце больное. Сашу выдернули к Жабицкому в воскресенье и приказали: уволить. Министр наш — сам партработник, член ЦК, был Первым Секретарём ЦК комсомола, потом вся карьера в парторганах, ни дня до министерского кресла в милиции не служил. Все горкомовские да обкомовские обиженные — ему что братья родные. Там же отирался начальник следственного управления МВД и начальник следствия города. Жабицкий погнал на них, наорал, те ветошью прикинулись, а Сахарец — в отказ. Министр ему: не согласишься, уволен ты. За коррупцию. Начальником назначат твоего зама. То есть меня, — развёл ладони Николай. — Не соглашусь — тоже нах. За какую-нибудь взятку, или наркотики подбросят. И так всех наших. Потом поставят дубину вроде того Шестакова, он радостно подмахивает приказ. Саша решил не подвергать коллектив испытаниям и взял грех на душу. А ты…

— А я раскрыл автомобильные кражи. Но Жабицкому и его окружению не понравилось, что в числе фигурантов — начальственные детки. Понадобился козёл отпущения. И вот я весь ваш — бе-е-е-е… Прощайте. Зла не держу, но всё должно было быть иначе.

Егор обошёл кабинеты, пожал руки следователям. В розыске — сыщикам. Даже в ОБХСС заглянул. В дежурную часть. И уехал — в «Счастье».

— Моя прелесть! Твой муж — безработный. Меня выгнали из ментовки.

Элеонора вздрогнула от неожиданности. Она как раз занималась крайне пикантным делом — рассматривала фальшивые талоны для новобрачных с печатями ЗАГСов Минска. Очень похожие на настоящие.

До её пришествия схема работала иначе. Раз в месяц в магазин с оптимистическим названием приходила важная тётка из торга. Вместе составляли комиссионный протокол об уничтожении принесённых брачующимися талонов, отбирали некоторое количество менее истрёпанных и придерживали у себя. Честно, пятьдесят на пятьдесят. «Универсальный солдат» Кабушкина умудрилась достать ещё несколько.

— Понятно! — Эля сделала вид, что не удивилась. — Поскольку я теперь кормящая мать семейства, купи картошку и протри полы.

— С удовольствием, дарлинг. А потом обсудим, занимать ли мне скромную должность в торговле, контролируя наши дела, или махнуть на гастроли с «Песнярами».

Талоны рассыпались по столу.

— Это ты мне брось! Хватит моих прежних переживаний. Вон как в пятницу девки за кулисы рвались. Выбирай любую. В общем, или я, или «Песняры».

— Так я выбрал. Тебя. Ты же красивее и умнее их всех вместе взятых. Да ещё работаешь в торговле на дефиците. Где я найду такое чудо?

Конфликт, не успевший разгореться, потух. Элеонора подставила щёку для поцелуя и вернулась к подсчётам. Она знала, что после раздела наследства Бекетова Егор урвал сумму большую, чем зарабатывает за четверть века мент, дослужившийся до генерала. А уж в его способности устраиваться не сомневалась, всё это читалось в её глазах.

Набрав в ближайшем гастрономе картошки и кое-чего другого, вкусности, недоступные простому инженеру, Эля приносила из стола заказов, Егор поехал домой. Прибрался, сготовил ужин. Налил себе сто грамм, но пить не стал, и потянулся к телефону.

Сазонов не ответил, но Аркадий оказался на месте. Как только опознал звонившего, буквально раздулся от гордости, намекнув, сколько всего наворотили с субботы.

— Молодцы. А меня сегодня со службы попёрли. Приказ министра Жабицкого. Штатский я, Аркаша.

— Ёпс… Он же вменяемый человек. Для партийного барина, конечно. Чего так?

— Как ему в уши ввели, так и решил. Опорочил, мол, гнойный лейтенант семьи самых достойных советских граждан, его товарищей по ЦК КПБ.

— Скоро некоторые из этих семей будут примерять телагу на зоне. Ладно, не унывай. Доложу. В любом случае, дорогу к нам знаешь. Пропасть не дадим.

Опустив трубку на рычаг, Егор подумал, что помощь от КГБ может прийти в очень неожиданном виде. И нежеланном.

Глава 8

Вечером во вторник Вильнёв приехал к нему домой. Сам. На чёрной «волге» начальника РОВД, узнаваемой по ноликам на номерном знаке.

— Заходи, Коля. Как гражданский могу тебя теперь так звать.

Капитан не возразил и вошёл в прихожую, снял пальто, шапку, ботинки. Затем достал из портфеля бутылку коньяка.

— Не гражданский. Жабицкий отменил приказ о твоём увольнении как ошибочный. Вместо этого тебе объявлена благодарность Министра внутренних дел республики за оперативное раскрытие преступлений, совершённых в условиях неочевидности, с премией в размере оклада, итого сто десять рублей. Получишь двадцатого января, вместе с зарплатой.

— Присаживайся. Под коньячок нужен лимончик и красная рыбка. Лучше думаться будет. Водитель?

— Ждёт сколько нужно.

— Отпускай. Я теперь богаче на сто десять рублей, оплачу тебе такси до дома. Или Элеонору попрошу отвезти, как вернётся с работы.

Вильнёв с любопытством осмотрел зал, образованный соединёнными комнатами.

— Интересно ты устроился. Все перегородки снёс?

— Ну почему? Есть спальня, кладовая и будущая детская. Санузел. Или ты думаешь, что я на очко во двор бегаю?

— Ну, в большинстве частного сектора туалеты во дворе. А помыться — раз в неделю в общественную баньку.

— Коля, я городской житель. На пятом курсе жил в съёмной квартире, до этого — в общаге, там тоже не нужно бегать в сортир по снегу. Вздрогнем! — Егор поднял рюмку. — Уфф… После «Песняров» ещё ни разу коньяк не пил, там он льётся как чай. А моя Эля предпочитает вина.

— Эстеты.

— Да. Колись, зачем приехал. Про приказ мог зачитать по телефону.

Вильнёв налил по второй.

— Мог. Заодно сказать: жду тебя в среду в девять ноль-ноль на рабочем месте. Но не по-людски. Говённо всё получилось. У Саши снова сердечный приступ. Кстати, прошу, не обсуждай с ним ничего. Не требуй извинений, сам не извиняйся, что зря на него в понедельник наехал. Вообще не выясняй, кто прав, кто виноват. Ты после звонков Жабицкому из Москвы вообще неприкасаемый. Если на «волге» начальника РОВД гвоздём «хер» выцарапать, даже замечания не получишь.

— Зачем мне это?

— Ну, от тебя можно ждать самых неожиданных поступков.

— Неожиданных, но не бессмысленных. Я не про слово на букву «икс». Про возвращение в Первомайский. Не вернусь. Оно мне надо?

Вильнёв на миг опешил.Потом припомнил «убойный» аргумент.

— У тебя выбора нет. Ты в следствии по распределению. Два года оттруби, потом — на все четыре.

— Уже нет. Утром метнулся в кадры министерства, мне отдали трудовую книжку с вчерашней датой увольнения и выписку из приказа. Представь, даже обходной не потребовали, так горели желанием от меня избавиться. Оттуда заехал в Министерство образования и получил новое распределение — юрисконсультом в филармонию. С понедельника приступаю. Девяносто рубликов оклад плюс возможность выступать с «Песнярами» по Белоруссии. В дальние гастроли обещал Эле не ездить. В любом случае — в деньгах не потерял.

Разумеется, Егор врал. Копию приказа и трудовую получил, это правда, относительно филармонии только наводил справки, зная раздражение Элеоноры по поводу вольного образа жизни музыкантов.

Вильнёв проглотил содержимое второй рюмки, не дожидаясь напарника. Помолчал, переваривая услышанное.

— Тебя ведёт не обида. Знаю, ты циник почище меня, хоть пацан по возрасту. Пошлёшь подальше любого, никогда за место не держался. Афганистана не боишься, тем более сейчас, когда прорезались покровители, раздавившие Жабицкого как сапог лягушку. Работал не за зарплату. Вижу, что у тебя ещё не перегорел гнев на подлецов, сам такой был, и Сахарец, и другие ребята. В общем-то, и остались, только эмоции держим. Вот Сашу, правда, пробивает, тогда хватается за сердце.

— И что?

— Ты — первый следователь на моей памяти, кто с азартом вгрызается в раскрытие. Остальные изо всех сил стремились пересесть с глухарей на живые дела с известными злодеями, там работа понятная — законопатить гадов в тюрьму. Не нужно исписывать тонны бумажек на тему «не представилось возможным». Как «следователю уголовного розыска» тебе цены нет.

— Есть. И она слишком высока, — Егор опрокинул, наконец, свою рюмку. — Прикинь, какие рычаги сработали, чтоб Москва построила нашего министра как пацана, поставив в позу профессора Рачковского. Причём, от тебя узнаю от первого. Кстати, не розыгрыш?

— Наглец! Обижаешь?

Из того же портфеля, хранившего пузырь, Вильнёв извлёк папку. Оттуда — приказ на министерском бланке, подтвердивший его слова, только был упомянут ещё Папаныч и несколько других сыщиков. Очевидно, что награждение одного только следака с мотивировкой, принятой для поощрения розыска, выглядело странно, и Чергинец быстренько вписал четверых своих.

— Херово.

— Ну что ещё⁈ — не утерпел капитан.

— Министру могли приказать только из двух кабинетов — Федорчука или отдела административных органов ЦК КПСС, кажется, так это называется. Теперь представь, кто лично отдал приказ союзному министру или административному отделу. Гэбешники, которым я помог схватить комсомольского наркоторговца, получается, вышли на самого Андропова — через своё начальство. Представь, какого калибра эта пушка. Израсходованный снаряд стоит — что тонна золота. И я по гроб жизни буду обязанным КГБ за заступничество. Придётся давать подписку о сотрудничестве, от чего я отбрыкивался. Услышав у Сахарца анекдот про Андропова или даже Ленина, немедленно буду корябать донос. Участвовать в их махинациях, среди которых замена музыканта, чтоб его арестовали за кулисами, просто невинная игра в песочнице. Поверь, за месяцы работы по Бекетову и по взрыву в гастрономе я насмотрелся на них и мечтал свести общение с конторой до минимума. А ты меня толкаешь целоваться с ними взасос.

Вильнёв опешил.

— Я думал, у тебя с ними шоколад.

— Так задружись с ними сам. Помнишь Сазонова, он постоянно бывал в Первомайском, пока раскручивали взрыв в гастрономе? Был подполковником на вторых ролях, сейчас на генеральской должности, начальник управления по городу и области. Могу дать телефон. Предложи свои услуги. Глядишь, отмажут от увольнения, если что.

— Спасибо. Не буду, — капитан налил по третьей.

— А меня почему к этому толкаешь? Поэтому — за здоровье. Но не за моё возвращение в Первомайку.

Закинув в рот кусочек рыбки, Вильнёв поднялся.

— Хорошо, что машину не отпустил. В общем, ты подумай, дверь не закрыта. Твоё удостоверение у меня, хоть сейчас отдам. А даже если не решишь возвращаться, заходи просто так. Что касается КГБ… У тебя есть талант, которого нам не хватает — послать нах всех и вся, если считаешь себя правым. Их тоже пошлёшь, независимо от калибра пушки.

Через пять минут после отъезда «волги» раздался телефонный звонок, в трубке звучал голос Аркадия. Ещё бы каплю паранойи, и Егор вообразил бы, что «семёрка» КГБ ведёт за ним наружное наблюдение. Уж слишком время совпало.

— Добрый вечер. Вильнёв должен был привезти тебе приказ о восстановлении в МВД.

— Привёз.

— Отлично. Завтра отметься на службе, забери удостоверение и пулей лети к нам. В штатском. Дело с великокняжескими детишками набирает обороты. Создаётся оперативно-следственная группа из милицейских, наших и прокуратуры. Пока.

В трубке — гудки. В отличие от Вильнёва, Аркадий не тратил время на уговоры. Приказ — и точка. Как ослушаться людей, имеющих, пусть опосредованно, выход на самого Андропова?

х х х

Заместитель прокурора Минской области курировал, в числе прочего, надзор за следствием и дознанием в УВД Миноблисполкома. Менты между собой ласково называли это подразделение прокуратуры «отдел по борьбе с милицией». Каждый раз, заходя в соответствующий кабинет в Первомайской прокуратуре, хотя бы за банальной санкцией на обыск, Егор чувствовал дискомфорт. Этот чиновник, пусть гнобил милицию в другом регионе, обладал неизмеримо большим влиянием, чем районный, поэтому заранее внушал дискомфорт градусом выше.

Улучив момент, когда неприступная секретарша в общей с прокурором приёмной уплыла в сторону туалетов с чайником в руках, следователь постучался и открыл дверь.

— Пётр Семёнович! Следователь Евстигнеев, Первомайский РОВД. Необходимо побеседовать по факту гибели вашего сына.

Он махнул коркой, возвращённой лишь пару часов назад.

У сидевшего за столом высокого мужчины лет сорока дрогнули руки. Он уронил какой-то документ на стол перед собой. С момента обнаружения парня повешенным прошло восемь дней. Человек явно хотел спрятаться и забыться в работе.

Это не угнанная «ласточка»… Семнадцатилетний юноша, впечатлительный, нервный, отличник, легко поступивший на первый курс благодаря золотой медали, был единственным отпрыском этого советника юстиции, надеждой, перспективой. Так нельзя. Ещё в московской семье Егор знал, сколько всего сходится и сводится, если ребёнок у родителей один. В этой реальности вроде бы имел сестру, никогда воочию не виданную…

И конечно, совершенно недопустимо, чтоб родители хоронили своих детей.

На чисто выбритом лице хозяина кабинета залегли глубокие складки, под глазами — тени. Отец страдал, терпел, не выпячивал муки на всеобщее обозрение, но и скрыть был не в силах.

— Данным фактом занимается прокуратура Октябрьского района. Думаю, в течение десяти дней они вынесут постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Суицид не вызывает сомнений. Настоятельно прошу вас не вмешиваться в процесс. Не делать нам с женой ещё больнее.

Слово «настоятельно» прокурорский произнёс с особым нажимом. Голос был официальный, слова казённые.

— Я представляю оперативно-следственную группу КГБ, прокуратуры и УВД города. У нас есть доказательства, что Илью довёл до самоубийства преступник по кличке «Баклан». Его подлинное имя будет установлено в ближайшие дни. Пётр Семёнович, если отбросить формальности, вашего сына убили — его же собственными руками. А я могу покарать виновного.

— Ничего не понимаю… Он написал в записке: прошу не винить никого… Мы думали, какая-то девушка…

— Ничего подобного. Его шантажировали. В том числе — созданием неприятностей вам. Вымогали деньги. Парень выбрал такой вот путь. Думал, тем самым защитит вас и спасёт от позора.

Советник уже не пытался выгнать Егора за дверь.

— Действительно… В октябре он одолжил у меня тысячу сто рублей. Темнил, сказал — очень надо, потом вернёт. Не вернул, очень переживал. Для нас это существенная сумма. Но — ладно. Полторы недели назад попросил ещё, я отказал… Каюсь, что так и не заставил признаться, на что столько…

— На ставку для участия в незаконных автогонках на стадионе «Заря». Илью пригласили, дали ему деньги. Уверяли: выиграешь вчетверо больше. Естественно, проиграл. Отдавал вашими. Недавно, вы, возможно, в курсе, состоялись очередные гонки на похищенных машинах, — поскольку прокурорский не пригласил присесть, Егор подошёл вплотную к его столу и возвышался, довлея. Ситуация непривычная: сотрудник органов внутренних дел прессовал советника юстиции в его собственном кабинете. — Илью тоже позвали. Там минимальная ставка — тысяча, отказ невозможен, если подписался участвовать хоть раз. Угрожали смертью. Предлагали платить за него, если уговорит отца выпустить кого-то из СИЗО. Или совершить аналогичное злоупотребление.

— Я бы никогда! И Илья знал…

— Поэтому не нашёл другого выхода. Сожалею. Пётр Семёнович! Вы перебирали вещи сына после его кончины?

— Нет! Зоя категорически против. До сорока дней.

— Следователь КГБ запросто выпишет постановление на обыск в вашей квартире. Но я предлагаю поступить деликатнее. Ваша жена…

— Собиралась в Чижовку на кладбище.

— Поехали к вам домой. Аккуратно посмотрим. Если обнаружим что-то, имеющее значение для дела, оформлю допрос вас как свидетеля, добровольно выдавшего вещь сына. УПК дозволяет.

— УПК дозволяет, но Зоя… А, поехали. Хуже Илье не сделаем. Я распоряжусь вызвать машину.

— Я на своей. Милиция в Белоруссии богатая. Мне министр премию выписал.

Не поддержав шутку, прокурорский принялся одеваться.

Импровизированный обыск не позволил обнаружить какие-то тайники. Дневник Ильи был вполне доступен. Озаботившись предсмертной запиской, парень не стал вырывать из дневника последние листы.

Да, девушка имелась. Об этом свидетельствовала фотография и несколько карандашных набросков — прямо на клетчатых страницах, небесталанных.

Их отношения не развились до близости. Скорее всего, Илья не имел шансов продвинуться дальше френд-зоны. Старался ценить прелести жизни даже на таком удалении от дамы сердца.

Наивные стишки и сентиментально-«глубокомысленные» фразы о любви периодически сменялись вторжением грубой реальности, в том числе в октябре и накануне суицида. Что забавно, студент использовал дневник ещё как записную книжку с адресами и номерами телефонов, правда, там зачастую присутствовали только инициалы или погоняло. Уточнить, что за Л. Б. скрывается за каким-то номером, не слишком сложно, если это не телефон общежития.

«Ольга! Надеюсь, ты простишь меня. Я должен так поступить».

Это — последняя фраза в дневнике. Маме или папе он ничего не написал, кто растил его, помог подготовиться к поступлению в нархоз. Все мысли посвящены девочке, державшей воздыхателя на удалении. Тинэйджеры даже в самоубийстве умудряются быть эгоистами, отравленными половыми гормонами.

Егор спрятал дневник в наплечную сумку и достал папку с бланками.

— Пётр Семёнович! Вы предупреждаетесь об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний или отказ от дачи показаний. Распишитесь.

Впервые за два часа на тоскливой физиономии прорезалась гримаса, отдалённо напоминающая усмешку.

Подбросив советника обратно в прокуратуру, Егор двинул в УУР. Фамилий, адресов, телефонов, а также обрывков имён в дневнике слишком много. Напрягать оперов КГБ их прощупыванием вряд ли имеет смысл. Так или иначе, этот головняк ляжет на чёрную кость. Или, скорее, на серую в красную полосочку, милицейских сыщиков.

Памятуя слова Вильнёва, что ему сойдёт слово на букву Х на капоте полковничьей «волги», естественно — только непродолжительное время, пока действует эффект после звонка из Москвы, следователь не прятал машину, слишком роскошную для двадцатидвухлетнего лейтенанта, и припарковался под знаком на служебной площадке УВД. К Дашкевичу по понятным причинам не шёл и направился к Папанычу.

— Ты не в обиде? — сходу бросил тот, тиснув руку лейтенанта.

— Пока не знаю, как реагировать. Не ожидал, — уклончиво ответил тот, ещё не въехав, что имеет в виду городской главсыщик.

— Понимаешь… Как только наши отправились по адресам, поднялся такой гвалт… Папочки-мамочки вроде и не препятствовали против бесед чадом, но телефоны раскалились. А как услышали, что торговец наркотой продавал детишкам дурь, вообще чуть с ума не посходили. У зам начальника отдела ЦК по идеологии пацан просился, чтоб мы его забрали. Боялся с родителями в квартире остаться. Его папахен начал интересоваться: кто вообще муравейник разворотил. Ну, Дашкевич и ляпнул про тебя. Мол, талант растёт у нас, резвый не по годам. В общем, сейчас приходится их по второму кругу вызывать — по «Заре». Родителям объясняем, что, в отличие от наркоты, а на неё сел КГБ, нас интересуют исключительно автогонки, дело некрасивое, но уголовно не наказуемое.

— Похоже, мне придётся похоронить Дашкевича.

В мелких глазах боксёра мелькнула тревога.

— Эй! Не дури. Я его сам куда-нибудь сплавлю. В разрешительную, пусть ружья охотникам регистрирует. Как Чергинец его терпел?

— Заставляли терпеть. Наверно, и тебя заставят. Ладно, я, хоть и не Чергинец, тоже потерплю месяцок-другой. А потом подловлю гада и сдам как стеклотару. У тебя тоже будут неприятности, твой же зам. Предупреди его. Пусть лучше сам валит.

— Из розыска? Да он…

— Из УВД города. И я не шучу. Вот это — тоже не шутка. Распишись в получении за вещдок, он приобщён к уголовному делу.

Дневник Ильи случайно раскрылся на странице, где была вклеена вырезка из журнала с фотографией модели, отдалённо напоминавшей возлюбленную покойника, там же красовались похотливые стишки, своего сочинения или книжные — не важно.

Сверстники Егора в двухтысячных бумажные дневники не вели. Никто. Всё про себя вываливали в инсту, фейсбук, тик-ток. Свою реальную, но чрезвычайно приукрашенную жизнь. Девочки отчаянно фотошопили селфи. А в 1982 году ещё сохранились реликты, доверяющие сокровенное исписанным листикам.

— Что я с ним должен делать? Повесить в сортир на гвоздик?

— Можно и на гвоздик. Но сначала поручи своим, только нормальным, а не с соломой в голове, как у твоего зама, пробить телефоны. Там упомянут «Баклан», требовавший деньги за авторазвлечения, и куча каких-то непонятных.

Папаныч пролистал дневник. Внимательно посмотрел на карандашный набросок.

— Ольга Плоткина. Похоже, студентка из того же нархоза. Его тёлка? Если болтались вместе, она должна знать, кто эти В. К. и Ж. Ж. Ладно, проверим.

— Слушай… — внезапно решился Егор. — Я сам её отработаю. У вас в штате только один Дон Жуан, и тот — Лёха Демидович. У этой девицы даже через карандашный эскиз проскакивает написанное на морде слово «стерва». Нет, не так. «Стерва» с большой буквы.

— Я слышал, ты женишься…

— Чего не сделаешь ради Её Королевского Величества. Это коронная фраза агента 007 Джеймса Бонда, он её произносит, укладывая в койку очередную перевербованную агентшу КГБ. У тебя есть видак? Попроси кассету посмотреть.

Видеомагнитофоны в СССР только появлялись, пока импортные, и стоили они дороже мотоцикла, кассеты — как героин. Легендарная «Электроника ВМ-12» Егору не попадалась, он даже не знал — начат ли её выпуск. Подумывал купить «Панасоник» и крутить Элеоноре голливудские боевики, по меркам две тысячи двадцатых годов — безмерно наивные, но никак руки не дошли.

— Издеваешься? Это же какие взятки надо брать…

— Слушай анекдот. Сыщик демонстрирует другому золотые часы. Второй удивляется: откуда? Первый: за вора в законе. Второй: ты вора в законе поймал? Тот: нет, отпустил.

Шутка из репертуара Олейникова и Стоянова вполне зашла. Папаныч гыгыкнул, потом забеспокоился.

— Не думаешь, что разговоры в моём кабинете пишутся?

— Тогда этот анекдот товарищ майор вечером с удовольствием перескажет жене.

Из УВД Егор проторенной тропкой отправился в комбинат глубинного бурения. Аркадий, оставивший пропуск у прапорщика на проходной, прикрепил к нему записку: обожди у кабинета.

— Вас начальник управления спрашивал, — сообщил прапорщик, давно знакомый и примелькавшийся, как памятник Дзержинскому на входе в клуб имени Дзержинского (какое совпадение!), и уже кивавший внештатнику как знакомому. Правда, паспорт спрашивал всё равно, а от вида ментовского удостоверения кривился.

В приёмной Сазонова ждал буквально пару минут. Как только от него ушли посетители, полковник пригласил зайти.

— Ты хоть знаешь, на какие рычаги пришлось нажать, чтоб тебя оставили в МВД? — спросил полковник после обмена приветствиями. — Что и кому ты в этот раз ляпнул, что на тебя окрысился едва ли не весь аппарат ЦК КПБ?

— Нашлось одно милицейское дарование, сделавшее работу за меня, — Егор повторил рассказ Папаныча про выходку Дашкевича. — Вот скажите, Виктор Васильевич. Жабицкий — это как раз та самая погрязшая в номенклатурных связях персона, с кем призывает бороться Андропов. Какого лешего он по-прежнему возглавляет наше министерство?

— Видишь ли, возникает диссонанс. Федорчуку приказано, в тесном взаимодействии с нами, выявлять подобных типов в республиканских органах и нещадно смещать, укрепляя милицию проверенными кадрами из комсомольско-партийного аппарата и КГБ. А Жабицкий — он сам и есть партийный кадр с кристально-чистой биографией. Обещаю, скоро. Ты вот хорошо пророчествуешь, я тоже предскажу: на министерском посту он последний год. Заменим на профессионала. Так. Аркадий пока в американке. Раскручиваем, кто поставлял наркотики Кожемякову.

— Позвольте мне его допросить. Он же студент нархоза? Там учился пацан, повесившийся из-за наездов Баклана. У самоубийцы осталась пассия, некая Плоткина. Есть подозрения, что Кожемяков, Плоткина, наш покойник Илья и «Баклан» — это одна тусовка.

— Одна — кто? — переспросил Сазонов, и Егор в который раз одёрнул себя, что, несмотря на год пребывания в «развитом социализме», у него порой проскакивают словечки из более поздней эпохи.

— Одна компания. Я подкачу к этой Плоткиной негласно. Но мне нужна максимальная информация от человека, который ни с кем не поделится, что интересуюсь этой чувихой.

Вот слово «чувиха» в XXI веке почти исчезло. А здесь процветало: «Девушка — чувиха. — Да нет, по-английски! Ну? Гёрл! — О, йес, йес, гёрл! — Йес, йес! ОБХС!» («Джентльмены удачи»).

С благословения Сазонова Егор направил шаги во внутреннюю тюрьму КГБ. Хотел успеть, пока Кожемяковым занимается Аркадий, по линии контрразведки раскручивающий связку «наркотики — „Песняры“ — возможная вербовка на компре». Затем дело уйдёт к другим, далее — в прокуратуру, и там придётся долго раздувать щёки, доказывая, что летёха из Первомайского РОВД — тоже персона, с которой надо считаться.

Не просить же гэбешников по любому поводу звонить Андропову.

Глава 9

Окончание среды до позднего вечера Егор посвятил самой нелюбимой им части работы в РОВД: созданию видимости расследования глухарей, где просвет не намечался, и нет даже рабочей версии, кто злодейски год назад похитил бывший в употреблении холодильник «Саратов» из подвала дома №42 по улице Калиновского, уголовное дело по жалобе потерпевшего возбуждено прокуратурой района только сейчас, требуется развёрнутый план оперативно-следственных действий по немедленному раскрытию данного теракта. К вящему удовлетворению Вильнёва и Сахарца пишущая машинка лейтенанта стрекотала без умолку, штампуя поручения, запросы, постановления о назначении ненужных экспертиз и прочую макулатуру, отчасти тут же умирающую в уголовных делах, но чаще создающую необходимость столь же бесполезных телодвижений в государственных структурах, куда эти бумажки полетели.

Разумеется, по возможности Егор ставил разные даты, в том числе — ещё не наступившие, чтоб любой проверяющий мог убедиться: работа идёт ритмично, не наскоками, а планомерно, вдумчиво, и лишь невероятное везение злодеев уберегает их от ареста за хищение «Саратова», но успех не за горами.

Потом на послеобеденное четверговое время выписывал повестки всем, как-то попавшим в поле зрения милиции, в том числе потерпевшим и их соседям. Почте повестки не доверял, а раздал сыщикам с просьбой раскидать по почтовым ящикам на своей территории, присовокупив обещание: протоколы писать под копирку на двустраничных бланках и копии отдавать в розыск, чтоб те наверху протоколов ставили гриф «секретно» и тоже подшивали в свои досье, набиравшие приятную массивность при взвешивании на ладони. Сразу видно, люди «работают» в поте лица.

В свободное время пошарил по шкафам для вещдоков, сходил в розыск, в итоге обзавёлся забавным маскарадным комплектом реквизита пьющего сантехника. Он понадобился в четверг утром — в Институте народного хозяйства, альма-матер Элеоноры.

В двухтысячные левому человеку ни в вуз, ни в отделение полиции просто так не пройти. Остановят на входе, потребуют пропуск, приглашение или хотя бы вескую причину. В 1982 году тётка в будке на входе только лениво мазнула взглядом на запоздавшего студента с объёмистым саквояжем в руках. Что не успел на первую лекцию — его проблемы.

Разумеется, машину оставил поодаль, не подъезжая к столбику института на площади Ванеева. Зайдя в туалет, совершил превращение, для чего сменил куртку и ботинки на несвежий ватник и кирзовые сапоги. На голову водрузил треух, на лицо — защитные очки токаря.

Со слов Элеоноры знал, нархоз — сугубо женский вуз. Парней мало, они наперечёт. Можно сказать, мужчины выступают здесь в качестве товара повышенного спроса — как австрийские сапоги по талонам в салоне «Счастье». Те, что есть, зачастую из «золотой молодёжи». Высокопосаженные родители, если по каким-то причинам не пристраивают наследников на престижный юрфак Белгосуниверсита либо в кузницу кадров комсомола — истфак того же университета, а также в Институт иностранных языков с шансом работы за границей, то остаётся торговый факультет нархоза, тоже вполне себе вариант.

Но субъект в телогрейке и кирзачах автоматом выпадает из круга достойных лиц, обладая магией отвода глаз. Встреченная стайка девиц, по какой-то причине перетекавших из аудитории в другую аудиторию, распласталась по противоположной от Егора стенке, стремясь не прикоснуться к его ватнику как к одежде зачумлённого.

Сам он с удовольствием разглядывал студенток. Конечно, большинство несло печать неизгладимой провинциальности, даже хуже, чем у филологинь из четвёртой общаги БГУ. Но были и такие… В общем, Элеонора урвала свою корону главной миски нархоза в трудной борьбе, респект.

Наконец, нашёл деканат с одинаковыми во всех учебных заведениями списками, о конфиденциальности личных данных в СССР 1982 года никто слыхом не слыхивал. Так, Ольга Плоткина… Есть! Факультет советской торговли (будто за углом — факультет антисоветской), первый курс, группа, расписание занятий этой группы, подгруппа английского языка. Плохо, что первый курс. Семнадцать лет, малолетка. Даже если с ног до головы в косметике, в мини-юбке и прочих атрибутах взрослости, обычно эсесеровские девочки в этом возрасте зажатые. Смелые эротические фантазии её усопшего воздыхателя материализуются для неё, видимо, гораздо позже. И с другим теперь партнёром.

Около кабинета английского обнаружилась крышка чего-то стр-рашного с красной молнией и красными же на белом цифрами 220. Очевидно, это был дедушка электрических распределительных шкафов будущего. Егор мужественно снял крышку и сделал вид, что колупается в электрическом ливере здания.

Прозвенел звонок на короткий пятиминутный перерыв между часами первой пары. Студентки повалили на коридор. Крашеная пепельная блонди вроде похожа на эскизы из дневника… Максимально, насколько позволяла электробезопасность, Егор сунул пятак ближе к проводам и искоса наблюдал за девицей.

Блонда отошла шагов десять к окну, приткнулась попой в туго обтягивающих джинсах к подоконнику и закурила. Приметы совпадали с показаниями наркоторговца. Худая, но с неплохо обрисованной грудью в облегающем чёрном гольфе и тонкой цепочкой вокруг ворота, она не смотрелась провинциалкой среди своих явно районных одногруппниц, одетых похожим образом, словно джинсы и гольф введены в качестве униформы нархоза. Лицо смазливое и… да, стервозное, Илья точно уловил. Почему именно в таких баб, с отпечатком порочности, влюбляются мужики? А этой же восемнадцати нет!

— Олька! У нас физра третьей парой. Идёшь? — донеслось до электрощита.

— Да ну её… Я освобождение сделала.

Голос был жеманный.

— Растолстеешь как я!

Вопрошавшая, по виду и замашкам — будущая материальная в промтоварном магазине или заведующая комиссионкой как Прокофьевна, явно не тяготилась избыточностью своих форм, чрезмерно округлых уже на первом курсе.

— Завтра танцы. Растрясу.

Наверно, можно было ещё многое интересное услышать, но самозваного электрика спугнула дама административного вида, фланировавшая по коридору. Он счёл за лучшее захлопнуть крышку и ретироваться, переждав до звонка в туалете, где вновь обрёл приличный образ. Осталось выяснить, где и когда будут танцы.

До допросного конвейера оставалось ещё больше двух часов. Вспомнив о просьбе Сазонова, Егор двинул на автобазу, что на улице Свердлова, от нархоза ехать удобно. Там заполнил бланк выемки документов о ремонте бежевой «волги», в девичестве — чёрной.

Бухгалтерша аж подскочила, резко подорвав с кресла объёмистые телеса. Хотела бежать к начальнику автобазы, как-то согласовывать щекотливые места.

— Сидите, гражданка! — Егор выставил ладонь вперёд, и мадам, вздумай продолжить перемещение, упёрлась бы в неё, а целовать милицейские руки явно не входило в её намерения. — Я не собираюсь проверять правильность расчётов. Мне просто нужна цифра — сколько потерпевший заплатил за машину и за ремонт. Понимаете? Цифра должна фигурировать в обвинительном заключении: путём угона и повреждения злодей причинил потерпевшему ущерб в сумме столько-то рублей и столько-то копеек. Могу и в банке запросить сведения о приходе налички, но зачем?

— За ремонт он ещё не внёс…

— Мне без разницы. Хоть сто рублей, хоть десять тысяч.

— Нет, ну там не сто… — дама с высоким начёсом и, наверно, шиньоном под собственными волосами, несколько успокоилась и вернула зад на привычный насест. — Где-то сто восемьдесят…

За восстановление разбитого в хлам автомобиля, где целой осталась разве что запаска, выписали счёт, примерно равный цене трёх аккумуляторов. О фактическом уничтожении машины имеются фотоснимки, их копии — в КГБ. Народ совсем берега потерял!

Егор мученически закатил глаза.

— Гражданочка! Ещё раз. Мне всё равно — сколько. Нужна бумажка с вашей печатью и указанием цены с точностью до копейки. В результате преступления разбито десять машин, виновный на зоне будет зарабатывать хорошо, если рублей тридцать-сорок. То есть ваш клиент всё равно получит начисление полтора-два рубля в месяц и плюнет на них, потому что лень из-за грошей ходить на почту, выстаивать очередь. Увы, вот так оно.

— Бедный Урюпин! И тесть его, выходит пострадал. Хорошая у них семья, дружная. Зачем им такое горе?

За причитаниями мадам накатала справку. Сама, не доверила подчинённым барышням. Сбегала за подписью в кабинет зам начальника автобазы.

— Вот, возьмите. А вы уже поймали угонщика?

— Близки к этому.

Егор постарался скрыть эмоции. «Хорошая семья» заплатила тысячу двести рублей тридцать одну копейку за очень живую «волгу». Она тут же за семьдесят восемь рублей прошла капиталку на базе. С полной покраской чёрного кузова в бежевый цвет. А за её восстановление из руин от владельца причитается сто восемьдесят четыре ноль-ноль. Впрочем, уже восстановили.

Сунув справку, которая обойдётся очень дорого одному из друзей Жабицкого, Егор мило попрощался с начёсанной дамой и вернулся в РОВД. Суммы, за которые тесть устроил зятю машину, озвучил Сазонову по телефону. Полковник, услышав цифры, произнёс любимое слово Вильнёва:

— Наглец!

Перекусив, молодой следователь принялся изводить бумагу по поводу холодильника «Саратов», пары велосипедов, шубы из гардероба, подрезанного кошелька в гастрономе, запаски из «Жигулей», лобового стекла из других «Жигулей», приёмника из третьих «Жигулей».

Свою машину, по наводке торговых работников, он отогнал в очень секретный гараж на Сельхозпосёлке, где кулибины установили магнитолу «Грундиг» под водительское сиденье, колонки спрятали под полкой у заднего сиденья, кейс под кассеты — под переднее пассажирское. Сигнализация в случае покушения издавала звук Байконура, только более противный, зажигание и стартёр блокировались секреткой, на колёсах стояли нестандартные болты, запаска крепилась к кузову толстой собачьей цепью на замке, аккумулятор — особой стальной скобой, лобовое стекло несло жирную гравировку с номером автомобиля… Но даже с такими мерами предосторожности владение автомобилем в СССР оставалось уделом мужественных граждан, имевших все шансы жаловаться милиции: «обокрали!», после чего насупленные офицеры заполняли целую кучу разных бланков.

Хоть это не работа, а в чистом виде создание видимости, она выматывала больше реальных дел.

«Скажите, свидетель, а когда год назад в вечернее время вы шли возле своего дома, не заметили граждан, похищающих аккумулятор из синего „москвича“ госномер…»

Он всегда задавал очень длинные вопросы, старательно занося их в протокол, потому что односложные ответы «нет», «не видел», «не помню» не позволяли набрать объём текста, дающий возможность перетащить хоть одну фразу на второй лист и не обрывать его.

Хуже всего — понимающее выражение лиц вызванных на допрос. Люди — не идиоты. Прекрасно сознают, что сидящий перед ними офицер милиции не раскрывает преступление, а создаёт дурацкую видимость движения по делу. Но — это советские люди. На своём рабочем месте точно также, наряду с полезными телодвижениями, изображают общественно-полезный труд, составляют политинформации, требуют у Америки вывести ракеты средней дальности из Европы, выражают солидарность народам Африки и Азии, а затем жертвуют по копеечке на Красный Крест.

В двухтысячных Егор знал, что некоторые его сверстники, рождённые в Российской Федерации после распада СССР, ностальгируют по стране, которую никогда не видели. Не понимают, что здесь самое плохое — не отсутствие нормальных материальных благ, которые даже в ГДР или социалистической Польше — не экзотика. С благами — да, завал. Едва ли не треть Минска, столицы союзной республики, занята частным сектором. Полный набор коммунальных благ, как в доме Егора, имеется у единичных семей. Лепель, где утонула в озере любовница Бекетова, на три четверти такой, курятся трубы печного отопления, туалет — во дворе, вода в колодце, стирка — в железном корыте на улице, в том числе в мороз, баня на соседней улице, телефон только в железной будке за полкилометра. Что изменилось за сто лет? Только одно, везде электричество. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», шутил товарищ Ленин. Иначе как шуткой это не назвать, потому что по Ильичу выходило: электрификация — это коммунизм минус советская власть.

Для человека из 2022 года было очевидно: действительно, советская власть — это огромный минус. Может, сам Ленин не представлял, насколько громадный, не успел пожить как следует при сотворённом им строе.

Егор в свои двадцать два, наверно, привык бы умываться из кувшина, гадить в дырку среди дощатых стенок уличного нужника, носил бы бельё в прачечную, чтобы Эля не морозила руки в тазу с его милицейскими рубашками. Но куда больше отсутствия естественных удобств его угнетала показуха. Какое-то невероятное, астрономическое по объёмам и затраченному времени расходование сил на пердёж в муку, лишь бы республиканские власти могли отрапортовать союзным: «блок коммунистов и беспартийных сплочён как никогда», «решения энного съезда КПСС выполним и перевыполним», «весь советский народ в едином порыве…» Наверно, если бы эту энергию направить в полезном русле и не надрываться в ракетно-ядерной гонке с НАТО, Советский Союз не угробил бы экономику к концу 1980-х…

Кто же знал? Ещё как знали, многие. Не попаданцы. Политику КПСС критиковали диссиденты, за это строем шли на зону, в психушки или выдавливались за рубеж. Наверняка и в цековском аппарате имелись здравомыслящие люди, но они ни на что не влияли, памятуя главное правило партчиновника — не ссать против ветра. Это же знает Сазонов, прекрасно понимающий расклад и без егоровых прогнозов. Всё понимает, но продолжает исправно трудиться в структуре, неизбежно толкающей партию и государство к краю пропасти. Благодаря Егору в курсе только про сроки развала.

Шёл восьмой час вечера. Позволив себе минутку на отвлечённые рассуждения, когда отпустил последнего посетителя, лейтенант рассовал протоколы по папкам, отложил копии для сыщиков. Потянулся на стуле, потом взял трубку — звонить Эле, что через полчаса появится на ужин.

— Позволите?

Незваный визитёр был неприятен.

— У меня мало времени.

Егор Нестроев воспринял «мало времени» как разрешение и шагнул к стульям у окна, опустив зад на ближайший к столу Егора.

— Постараюсь много не занять. Вы же поняли, моя работа — следить за порядком. Чтоб всё было по понятиям.

— А моя — чтоб всё было по закону. Но не воровскому, а уголовному и административному. И если происходит противоречие с понятиями, беру под стражу и отдаю под суд.

— Ну-ну, молодой человек, я не хочу с вами ссориться, — смотрящий избрал манеру говорить чисто, без единого вкрапления фени. — Мы, по большому счёту, делаем одно дело. Я обязан одёрнуть оступившихся. Посадить в тюрьму и отправить на зону означает подтолкнуть их оставаться на этом пути до конца жизни.

— Кого из оступившихся я должен помиловать? — догадался Егор.

— Зачем же помиловать? Просто прошу о некоторой снисходительности. Например, изменить меру пресечения и выпустить до суда под подписку.

— Кого? Не тяни.

— Гену Кожемякова. Мальчик из хорошей семьи, несудимый. А что кому-то наркотик продал… Нехорошо, да. Только не так страшен кокаин, как его изображают. Малые дозы, если изредка баловаться, бодрят. Не вызывают привычки.

Егор постарался не заржать. Мужик тридцатых годов рождения, втолковывающий что-то московскому студенту две тысячи двадцатых про кокаин, похож на водителя, едва получившего права и поучающего Шумахера скоростной езде. В московских вузах если не все сидят на наркоте, то почти каждый хотя бы пробовал. Или, на худой конец, знает от сотоварищей досконально, как, зачем, почём и с какими последствиями принимается кокс, колёса, кислота, насвай, герыч. Скорее всего, смотрящий не видел и половины того, чем ширялись в группе Егора. Что примечательно, явно зависимым не стал никто. Хотя бы на момент выпуска.

Тёзка распинался минуты три. Потом добавил:

— А ещё — знать бы, кто Генку вложил. Не по понятиям… Не думай, я не за просто так. Моё покровительство дорого стоит.

А завтра — приход первой фуры из Грузии. Пока всё сыро, не обкатано, то особенно уязвимо. Лейтенант решил не назоляться.

— Что не составляет секрета, скажу. Никто не вкладывал. Твой хороший мальчик совсем нюх потерял. Обнаглел. У «Песняров» заметили, что гитарист порой ловит кайф. Проследили, как-то вычислили, я не знаю, как именно, что тот будет покупать кокс в перерыве выступления во Дворце спорта. КГБ пасёт «Песняров». Как же, национальная гордость Белоруссии. Сделали засаду, взяли твоего Гену с поличным. Он мог уйти в отрицалово, молчать, звать адвоката. Или просить о пощаде, сдать поставщика. Но обдолбыш выбрал самый дикий для себя вариант — посылать КГБ на три буквы и похваляться родственником, который размажет их контору по паркету. Ну, гэбисты и закусили удила. Гена у них в американке. У меня примерно столько же шансов его освободить, как если бы сидел в тюрьме Нью-Йорка.

— А Гена… Он кого-нибудь сдал?

— Понятия не имею. Видел только малую часть спектакля. Я в оперативно-следственной группе, но отрабатываю иные направления, о чём рассказать не могу. Тайна следствия.

— Если всё же увидишь Генку, передай от меня привет.

— То есть угрозу разобраться с ним, если раскроет рот. Не борзей, смотрящий. Я и так оказал тебе услугу. Ты должен. На этом аудиенция закончена.

Следователь закинул папки в сейф, запер замок.

Уголовник поднялся.

— Спасибо. Рад, что у нас с вами, Егор Егорович, наметилось взаимопонимание.

Визит уркагана навеял массу неприятных мыслей. Налицо сращивание оргпреступности с шалостями высокорождённых детишек. Очень неприятная сцепка.

С другой стороны, судимый подкинул идею, заставившую ещё на полчаса отложить возвращение домой, заглянув в тайничок на кладбище и забрав всё содержимое.

За ужином Элеонора выглядела усталой. За задержку не пеняла. Явно напряглась из-за предстоящего приёма товара. Левак в таком объёме был из ряда вон выходящим случаем в торговле республики.

— Хочешь, я приведу тебя в бодрый вид?

— Нет. Сегодня я устала. Или тебе невтерпёж?

— Все мысли только о деньгах и сексе? — притворно изумился Егор. — Дорогая, наши интересы должны быть ширше. Я предлагаю тебе лекарство. Только применять его можно очень редко и в совершенно гомеопатических дозах. А главное, о лекарстве не должна знать милиция.

Он насыпал крохотную дорожку белого порошка и такую же себе, свернул две трубочки, показав нехитрый способ употребления. Элеонора взяла трубочку и шумно вдохнула.

— Ты втягиваешь невесту в наркоманию?

— Ничего подобного. Завтра вечером мне предстоит оперативная комбинация. Я должен подбросить кокаин. А для этого точно знать, что мне дали не сахарную пудру. Ты же видела наш уголовный розыск, запросто сами снюхают, а мне отсыплют мел.

— Даже так… А если это — отрава. Ой, что-то голова кружится… Пойдём, потанцуем?

Зрачки чуть расширились. Элеонора получила приход с ошеломляющей скоростью. Не отзвучала первая танцевальная мелодия, когда она буквально бросилась на Егора, вонзилась поцелуем, потом толкнула на диван.

— Возьми меня! Немедленно! В жопу прелюдии! Или я выбегу на улицу и дам соседу!

Пожалуй, на ней этот эксперимент было ставить несколько опрометчиво, на самого Егора кокс подействовал едва-едва, чуть смыв усталость и приподняв настроение. Конечно, на секс его хватило бы и без стимуляторов — с искренним удовольствием.

Барышня взгромоздилась сверху, двигалась яростно, стонала, всхлипывала, царапалась. Долго вздрагивала, когда оба достигли оргазма, приятные судороги не отпускали её минуты две или три. А потом разрыдалась.

— Ты чего?

В теории Егор знал, что эмоциональный подъём после кокаина может смениться депрессухой. Но никогда не видел, чтоб та проявлялась столь быстро.

— Я — шлюха… Я боюсь, что меня посадят, и тебя заодно… А вдруг спираль сдвинется, и я залечу? Ребёнок родится, зачатый под кайфом, вырастет слепым, кривым… Если тебя зэки убьют, как я одна с ребёнком останусь… Ты меня бро-осишь… Ты — хороший, а я… А я тебе едва не изменила…

Страхи, смутные мысли, копившиеся раньше и вдруг овладевшие ею, а потом прорвавшиеся наружу, били фонтаном откровений.

Есть люди, которым нельзя даже каплю алкоголя или миллиграмм дури. Элеонору вштырило от десятой части обычной среди принимающих дорожки.

Вместо подбодрить он сделал так, что женщина на следующее утро, перед ответственным днём, встала нервная, невыспавшаяся и с красными глазами, ночью её преследовали кошмары. Повеселились, короче. Зато кокс проверили — неразбавленный и хорошо сохранился.

Утром Егор сел за руль и повёз Элеонору в «Счастье». Вильнёва предупредил, что работает по угонам. Впечатлённый старанием воспитанника в предыдущие пару дней, тот поворчал лишь для проформы.

День и вечер обещали быть насыщенными.

Глава 10

Как Егор и опасался, первый приезд вах какого товара изобиловал накладками. Водитель привёз единственную товарно-транспортную с полным списком всего, что находилось в трюме, не озадачиваясь, что часть надо сдать официально, а основной объём выгрузить налево. И даже это количество не совсем сходилось, джинсов и джинсовых сарафанов основательно больше заказанного, лайковых курток и кожгалантереи меньше.

По поводу пересортицы грузин даже слушать не желал. Конечная сумма сходится, эй, дэньни давай, да?

Упросив Кабушкину поднять в седло специалиста, отлично подделавшего печати минских ЗАГСов, теперь — чтобы срочно слепить штемпель какого-то грузинского райпотребсоюза, милиционер-бизнесмен попал ещё на триста рублей. Резчик только за двойную цену согласился делать печать с завитушками на грузинском, да ещё сверхсрочно.

Пока Элеонора с еврейским дядюшкой напарницы сортировала товар в Колодищах, Егор рванул на почту и из телефона-автомата поругался с грузинами, скармливая железному проглоту пятнадцатикопеечные монеты. Славящиеся горским взрывным темпераментом, те, наоборот, уговаривали его не волноваться.

«Спокойствие, только спокойствие». «Пустяки, дело житейское».

Говорят, Астрид Линдгрен услышала эти фразы от Германа Геринга и заюзала, когда писала образ Карлсона, взяв толстого нацистского авиатора за прототип. Скорее всего, неправда, только Егор сейчас не отказался бы арендовать бомбардировщик Люфтваффе — бомбить райпотребсоюз.

Только при напоминании, кто составил протекцию при заключении гешефта, на том конце провода образумились и торжественно (мамой клянусь!) обещали учесть все косяки при расчётах и не допускать в дальнейшем.

Бекетов годами шлифовал алгоритм поставок из Грузии, уменьшал прибыль за счёт московских посредников. Егор замахнулся сразу на большой объём и напрямую, теперь отгребал последствия.

Опустив телефонную трубку, вознёс молитву духу Дзержинского, чтоб звонок зафиксировался, как все междугородние, но не писался комитетом. Какой бы ни был Сазонов крышей, на этот криминал он вряд ли бы согласился.

К обеду лейтенант подскочил на службу. «Колхида» с полуприцепом, чудом выдержавшая дальний рейс, поехала на склад промторга выгружать остатки по «правильной» накладной, на которой толком ещё не высохла печать. Кабушкина энд кампани продолжала перебирать и сортировать левак, Элеонора перебралась держать оборону в «Счастье». Процесс вроде бы двинулся куда надо.

— С прошлого года ничего не изменилось, — посетовалЛёха, когда Егор заглянул в их кабинет на огонёк. — Сегодня двадцать четвёртое, осталась неделя, ОБХСС из шкуры вон лезет, чтоб до боя курантов добыть одну-две заветные «палки» вроде ненарезки огурца. Мы рвём задницу, чтоб каким-нибудь раскрытием улучшить итоговую статистику. И только следователи ходят в расслабухе, с довольной мордой.

Прочувствовал бы он расслабуху, когда пришёл товар на несколько сот тысяч, водитель — бестолочь, документы левые, пересортица, часть товара с браком, Элеонора на измене после дегустации кокса, Кабушкина хватается за голову — во что я ввязалась… Разумеется, плакаться сыщикам в жилетку по поводу бизнес-проблем Егор не стал.

— Кто-то обещал банкет с продавщицами «Вераса», — напомнил Трамвай, восседавший за столом в форме.

— Потому и забежал. Есть вариант лучше. Главное — свежее. Сегодня новогодний бал в нархозе. Даже если пригласят политех, девиц там всё равно в разы больше. Я вчера крутанулся, м-м-м… Конфетки! Главное, чтоб моя не узнала про спецзадание.

— Узнаю прохиндея. У него — спецзадание, нам — прикрывай? — возмутился Лёха.

— Никакого «прикрывай» не надо. Танцуй, снимай юных торговых тёлочек. Можешь признаться, что из милиции, только соври, что из ОБХСС, и зовут тебя Дима Цыбин. Васе тоже легенду придумаем.

— Я же на дежурстве! — огорчился тот.

— Подменись.

— В пятницу вечером? У нас не следственное отделение, чудес не бывает.

— Ладно, Вась. Мы тебе расскажем, как всё прошло, — пообещал Давидович с ехидцей. — А что у тебя за операция, следопыт?

— Охмурить первокурсницу по имени Оля. Есть шанс, что она знает пацана, организующего автогонки на «Заре».

— Малолетку?

— Лёха, ты не понимаешь. Первый курс не получает койки в общаге. Домашние девочки, дочки директоров промторгов и пищеторгов, они снимают квартиры. Не койку в комнате с хозяйкой, как бедолаги из Технологического, а своя отдельная хата, пусть временная. Цивильная берложка для встреч с парнями. Въехал? Смотрятся они на двадцать, если не на двадцать пять. Курят. Купи, кстати, сигарет хороших, не будешь же угощать «Примой». Оденься пучком. Хоть мент, но ты же из ОБХСС!

— Только в этом году закончил «вышку», — уточнил легенду сыскарь. — Не успел прибарахлиться.

Назначив время и место встречи, Егор вернулся к себе в кабинет.

— Тебя твоя подруга набирала трижды! Многостаночник хренов… — буркнул Вильнёв.

Очевидно, индульгенция на все грехи, обещанная во вторник вечером, к пятнице окончательно исчерпала срок действия.

Элеонора сняла трубку сразу, будто держала на ней руку.

— Да, дорогая?

— Склад промторга товар принял. Но Кабушкиной сообщили, что обещанной отгрузки сегодня не будет. Только в понедельник.

— Вообще кинут?

— Нет, заявка на «Счастье» подписана. Не обманут. Но Валентина чувствует, будет какой-то подвох. А по поводу плохих новостей её интуиция никогда не обманывает.

— Смотрела такой фильм — «Доживём до понедельника»? Я тоже не смотрел. Но название в тему. Дорогая! В шесть за тобой заеду и оставлю тебе машину. Но у меня работа допоздна.

— Какая работа?

— Должен же я и Отечеству служить, не только самой обаятельной и привлекательной. А также единственной.

— С «Песнярами»? — нотка ревности в усталом голосе не показалась естественной, наверно, просто бросила машинально.

— Хуже. Со студентками нархоза. Ты же по себе знаешь мои предпочтения. Быть может, меня даже наградят. Посмертно. Как в «Бриллиантовой руке». Не виноватая я, он сам ко мне пришёл. Ладно, вечером поговорим. Директрису успокой. Разрулим.

Он положил трубку и спрятал лицо в ладонях.

— Если бы знал тебя хуже, подумал бы — ты решил сходить налево ещё до брака, — пробормотал Николай. — Но от тебя всего можно ожидать. Даже работы на пользу следствия в пятничный вечер.

— Особенно в следующий пятничный вечер. Заступаю на дежурство на Новый год. На пару с тобой. Эх… Надо было выторговать освобождение от дежурств на месяц.

— Поезд ушёл, — хмыкнул Вильнёв.

Не дождавшись положенных восемнадцать-пятнадцать, а сбегать раньше семи вечера Сахарец считал недостойным настоящего следователя и при том уровне нагрузки был прав, Егор сложил бумажки в сейф. Не обращая внимания на укоризненные взгляды капитана, покинул кабинет.

Элеонора несколько отошла от вчерашнего, но по-прежнему хмурилась.

— Валентина свезла в бомбоубежище товар, шесть-семь единиц тех же позиций, что в накладной. Но боится выставлять в продажу, пока не получили с базы официал.

Накинув тёплую жилетку-безрукавку, заведующая свадебным салоном стала походить на бесчисленное воинство коллег-торговок, безраздельно царящих в подсобках магазинов СССР. Только лицо, стряхнувшее следы «после вчерашнего», выделялось. Наверно, какие-то женихи, глянув на Элеонору, скептически смотрели на своих избранниц и думали: а не тороплюсь ли я? Вот это она — женщина мечты, да пока без обручального кольца!

— Правильно боится. Могут толкнуть какие-то джинсы или куртку прямо с базы, составить акт: мыши съели. А нам нечем прикрыть левак. Ждём.

Он положил ключи и документы от машины ей на стол, сам вызвал такси.

Угол кабинета занимал плакат с изображением чего-то грузинско-горного и обещанием открыть фирменную секцию по торговле товарами братской социалистической Грузии.

— Егор… Вот скажи. Ты тратишь свои деньги на такси. Время — весь вечер пятницы, а следующую пятницу до субботнего утра проведёшь в РОВД и будешь ловить каких-то преступников. Наверно — поймаешь, посадишь. Но у нас — тоже статья…

— И не одна, дарлинг, — Егор опустился на стул, время до прихода такси позволяло. — Но есть разница. Перепродажа с наценкой, на языке Уголовного кодекса величающаяся спекуляцией, представляет собой обыкновенный бизнес, только государство по недоразумению пытается его монополизировать, а мы и наши коллеги-фарцовщики — не даём. На службе я занимаюсь другим. Помнишь урода Бекетова? Говоришь — не успела с ним познакомиться ближе, до разбитого в кровь фейса… Я достоверно знаю, что он убил минимум двух человек — Ингу Дауканте и поставщика Гиви. Вот таким на свободе не место.

— Ты же его не арестовал. И Инга, и Гиви сошли ему с рук.

— У него была очень мощная крыша, Кабушкина видела этих орлов. Главное разведывательное управление Генерального штаба.

— Валентина говорила про их приход в «Верас». И они отмазывали его от чего угодно?

— Именно. Пока не нарвались на меня. Один вырубил Лёху Давидовича. Я задержал этого гада, отобрал и спустил в канализацию его служебное удостоверение. При задержании как бы случайно вывихнул ему плечо. А потом вместе с его табельным «макаровым» сдал за незаконное хранение оружия. Второй пытался сбежать, я его головой выбил стекло машины, мудак сильно порезался, короче, его увезли подельники. Успели зашить в госпитале, а так… Истёк бы кровью. Не знаю.

— Чем ты сам лучше Бекетова?

— Очень неправильный вопрос, дорогая, — Егор откинулся на стуле, закинув ногу за ногу. — Прощаю, потому что ты уставшая. Московские уроды на меня напали, Бекетов — на Ингу, она мне была симпатична. ГРУшников я наказал ещё раз, через контакты в КГБ, меня они не тронут. А с Бекетовым… В Ярцево братья покойного Гиви, когда забирали его битую «волгу», как бы случайно поймали мой намёк, что на крыле машины — след удара, причём оставшиеся фрагменты краски совпадают по цвету с «шестёркой» Бекетова. Выяснить, что Бекетов именно в эту ночь понёсся в Москву за Гиви, много ума не надо. И Бекетов исчез. Навсегда.

— Вот почему ты не ждешь его возвращения… — Элеонора обхватила голову ладонями. — Начинаю тебя бояться.

— А вот это правильно. Я действительно страшный человек. Страшный для тех, кто против меня. Кто предаст. Что ты там говорила, типа «едва не изменила»?

У неё натурально округлились глаза.

— Что-о-о⁈ Ах, это… Так мы с тобой не встречались ещё. Это через неделю после ресторана с «Песнярами». Пристал один, из бывших. Отказала. Но если бы он был чуть настойчивее…

— Это твои дела, раз до меня. Но мне неприятно слышать.

Про Настюху Егор ей не рассказывал. Эле тоже, наверно, было бы неприятно слышать, что их роман начался на несколько месяцев позже из-за связи её мужчины с другой девицей, а саму Элеонору, выходит, он держал во френд-зоне как запасной вариант.

Врать милому — нехорошо. Но и всё вываливать, не фильтруя, не стоит. О чём-то гуманнее промолчать.

х х х

Если вход в учебные корпуса не охранялся никак, теперь за дверями маячили два стриженных «правильных» старшекурсника. На подобных типов Егор насмотрелся в Белгосуниверситете и даже сам был одним из них. Парни нацепили красные повязки на рукава, выглядели неприступнее вахтёрши в четвёртом общежитии, даже Лёха чуть запнулся.

— Что тормозишь? Не забыл? Мы по делу.

Егор поманил одного из атлантов, подпирающих не небо, а двери, и продемонстрировал удостоверение, так, чтоб другие студенты не видели.

— Следователь уголовного розыска Евстигнеев! — он показал за спину кулак, чтобы сыщик не ржал, услышав такую саморекомендацию. — Есть информация, что сегодня вечером будут продавать пластинки. Зарубежные, возможно — краденые. Мы с напарником зайдём и сольёмся с отдыхающими. Если в процессе понадобится помощь, могу на вас двоих рассчитывать?

— Конечно! У нас целая народная дружина, — обрадовался сознательный комсомолец. — Все, кто распределён в ОБХСС. С января — практика.

Судя по изучающей торжество физиономии, стоявший перед ними тинэйджер как раз собирался пополнить число коллег Цыбина.

— Если повезёт, попадёте к нам, — подмигнул Егор и решительно устремился внутрь.

Сдали одежду в гардеробе, и надежда выдать Лёху за бойца ОБХСС растаяла как дым.

— Нет уж. Оставайся уголовным розыском. Никак экстерьером не тянешь.

Сыщик согласился, приуныв. Уже привык, что никто не тащится от восторга, узнав, что перед ним — представитель романтической и мужественной профессии. Но каждый раз немного обидно.

Перед танцами объявили концерт в большой лекционной аудитории. Егор высматривал Ольгу Плоткину, Лёха, развесив губы, созерцал изобилие фемин. Даже если пригласили кого-то из других вузов, количество юных дамочек раза в два превышало мужской контингент.

— Какой я был дурак! Ну почему из вышки не забирался дальше Дома офицеров⁈ До Ванеева не сильно дольше ехать. Познакомился бы с Элеонорой раньше тебя…

— Так я ещё пару месяцев с Настей жил. Элеонора свободная была.

Егор не стал пересказывать её слова, как та не дала Лёхе из жалости только потому, что заранее испытывала ещё большую жалость — тот расстроится сильнее из-за последующего отказа продолжать отношения.

Районный Шерлок посмурнел. До сих пор считал, что ему перешли дорогу.

Начался самодеятельный спектакль, потом выступление агитбригады, вроде того, на котором бывший управляющий этим телом делал предложение руки и сердца первой юрфаковской красавице, в результате прилюдно был послан, а смывать позор пришлось попаданцу. Всё бы ничего, только студенты шутили о преподах и событиях, широко известных в нархозе, но не за его пределами, поэтому часть острот прошла мимо. Лёха, правда, пытался что-то выяснить у старшекурсницы, сидевшей рядом, только на следующем стуле сопел её бойфренд, и разговор с девицей не завязался.

Потом прошли в соседнее помещение, типа большой ленкомнаты, судя по плакатам и портретам на стенах. Она была освобождена от мебели, только три стола с магнитофонами и колонками. Присутствовала новогодняя мишура, зеленела ёлка, поперёк под потолком тянулся кумач с надписью «С Новым 1983 годом!».

Наконец, яркий свет сменился более уютным — из нескольких самодельных софитов, и грянула музыка. Репертуар от прошлогодней вечерины в «Мраморном зале» общаги отличался радикально. Примерно через одну-две композиции включали какую-нибудь песенку в духе «Я, ты, он, она, вместе — целая страна, вместе — дружная семья», при всём уважении к Софии Ротару абсолютно неуместную среди зарубежных хитов. Порой звук становился вдвое тише, ведущий (до диск-жокея он не дотягивал) извинялся в микрофон: по требованию деканата и комитета комсомола мы уменьшаем наши децибелы. Правда, потом постепенно возвращался к нормальной громкости.

Попрыгали. Лёха с переменным успехом клеился к третьекурсницам, вроде записал телефончик одной, с другой качался в медляке, что-то ей нашёптывая на ушко… Первая с возмущением на курносом личике ретировалась.

Плоткину Егор засёк только перед третьим медленным танцем, просочился к ней, лавируя между групп и парочек, успев пригласить, пока это не сделал кто-то другой.

Она выделялась хотя бы тем, что надела приличное вечернее платье средней длины и туфли на каблуке, тогда как добрая половина пляшущих девиц сохранила униформу: гольф, кроссовки, джинсы. Или штроксы.

— Видела, ты так издалека ко мне пробирался…

Ольга положила ему руку на плечо, но сходу не пыталась фривольно прижаться, как практиковали другие.

— А как же! Все одинаково одеты, одинаково накрашены. Наверно — и в голове одно и то же. А тут — само воплощение женственности и вкуса.

Комплимент был зачтён.

— Рада, что ты замечаешь. Потому и опоздала к началу, пёрышки чистила. А ты с какого факультета? Финансы?

— Юридический, БГУ, пятый курс.

В глазах девицы, загадочно-тёмных при неярком освещении, мелькнул интерес.

— Большой мальчик. А мне только вчера восемнадцать исполнилось.

— По свежести лица восемнадцать и двадцать не отличить. А глаза у тебя на двадцать два. Умные. Хитрые.

— Может, на двадцать три?

— Зачем мне делать из тебя старуху? Меня зовут Жора.

— Оля. Хорошо, что ты меня пригласил.

— Сам рад. Только музыка здесь порой скучноватая. София Ротару и Юрий Антонов — как-то слегка не то. На юрфаке больше рок крутят.

— Значит, у вас не такой зверский деканат…

— Тоже не демократы. Зато у вас — девушки красивее. Правда, других теперь больше не вижу.

Что интересно, с московскими барышнями он бы подобным образом разговаривать не смог. Те смотрели оценивающе-скептически, тем самым нагоняя робость. Москвичка — это девушка высшей категории, как «бентли» среди «запорожцев», а если в Москву приехала жалкая провинциалка, но снимает квартиру, что-то зарабатывает, научилась правильно выбирать кофе и вовремя вворачивать «у нас на Патриках», то тоже включила себя в категорию «бентли» и держится соответствующе. С белорусками 1982 года Егор чувствовал себя куда лучше и проще.

Медляк кончился, грянула Алла Пугачёва, под которую прыгать было не в тему. Егор открыл тайну, что здесь он с товарищем из милиции, где будет проходить преддипломную практику в ОБХСС.

— Ты — минчанин?

— Нет, из Брестской области. Прокурорская семья.

Он едва не добавил «папа — прокурор Лунинецкого района», но решил — меньше конкретики.

— А я из Речицы. Не люблю минчан. Они заносчивые. Пусть мама — всего лишь зав райпотребсоюзом, мы живём лучше большинства этих столичных.

Сказано это было гордо. Эх, мерялась бы ты длиной градусника с москвичами двухтысячных, усмехнулся про себя Егор. И хорошо, что продумал легенду, а не озвучил официальную биографию. Иначе пришлось бы вспоминать общих знакомых из этого райцентра.

— Обожди. Я тут с подружкой. Она из Гомеля. Вместе квартиру снимаем.

— А ей восемнадцать есть?

— Есть! Даша со второго раза поступала. Сначала пробовала в театральный.

В несостоявшейся приме угадывалась та полноватая девица, что прошлым утром спрашивала Плоткину про физкультуру. Зная про избыток роскоши на теле, гомельская затянулась в очень облегающее джинсовое платье. Пуговицы держались как защитники Новороссийска: насмерть, но с большим трудом удерживая позицию. Если бы не десяток лишних килограмм, соседка смотрелась бы даже лучше Ольги — эдакая пламенно-чёрная пышка с явной украинской примесью.

Втроём они отыскали Лёху, пребывающего в растерянности Буриданова осла: ему хотелось обнять половину танцпола и никак не удавалось остановиться в выборе. Егор выдернул его, плясавшего в компании не самого интересного варианта.

— Знакомьтесь, красавицы, Дима Цыбин, восходящая звезда оперативной службы. Не женатый.

— Жора успел о тебе рассказать, — проворковала пышная, и по несколько обескураженному взгляду сыщика можно было легко заметить, что тот успел забыть псевдоним напарника на время операции.

Они потусовались вчетвером, после чего разговор плавно перешёл к направлению «отметить в более подходящем месте».

— Только ни-ни. Мне сегодня нельзя, — шепнула Ольга.

То есть не сегодня запросто? Как-то слишком быстро сдаётся крепость, о которой покойный Илья мечтал только издали. Или нельзя было до восемнадцати?

Жили барышни недалеко, всего в трёх остановках троллейбуса. В загашнике у них нашлась бутылка шампанского, половина трёхлитровой банки яблочного сока, будто шампанское — такой крепкий напиток, что нужно запивать. Достали что-то по-мелочи нарезать к столу. Лёха, который Дима, очень вовремя ввернул, что для веселья этого мало. Даша в ответ вполголоса заметила, что Гена, продававший веселье, куда-то исчез, Оля, чуть ближе его знавшая, предположила — уехал на Новый год, дядюшка из ЦК комсомола наверняка достал классную путёвку. Всего лишь первокурсница, не сдавшая ещё первую сессию, Плоткина прекрасно ориентировалась, где, что и почём, кто чем дышит, от кого какая может быть польза. Элеоноре, тоже девушке не промах, речицкая студентка дала бы сто очков вперёд по разворотливости. С такой бы мутить бизнес… Но вот делить койку — вряд ли. Да и не требовалось.

О том, что Плоткина раньше пробовала дурь, Егор знал от Геннадия. Но требовалось, чтоб девицы сами вышли на тему, и они не подвели.

— У меня есть две порции кокса. Разделите на троих?

Лёха, наверно, офигел больше, чем когда на его глазах офицер ГРУ подвергался допросу с жестокими пытками. Следователь в роли распространителя наркотиков — это вообще за гранью понимая.

— На четверых? — уточнил сыщик.

— Не, ребята. Мне ещё товар встречать-принимать. Подарочки богатым семьям на Новый год. Ты же не прихватишь меня за фарцовку?

Болтая, Егор развернул два пакетика, объединил их содержимое и поделил на три дорожки. Ольга сама свернула трубочку и со знанием дела вдохнула одну. Лёха из троих справился наименее уверенно.

— Ты — рисковый, Жора, — уважительно заметила блондинка. — Порошок, фарца, будущая должность в ОБХСС.

— Рисковый и фартовый. Знаешь, в Ратомке скачки устраивают? Жаль, там нет нормального тотализатора, как в западных странах. Даже в Польше есть. Но меня познакомили с мужиком, он принимал ставки. Не все заезды, но часть я угадал. Вложил две сотни, поднял три с половиной. Но скачки — редкость. В карты в Минске играют скупо. В преф — вист/копейка. Если предлагают по-крупному да зовут четвёртым к трём, башку на отсечение: каталы лохов разводят.

Ольга слушала, широко раскрыв глаза. До рентгеновского взгляда москвички, просвечивающего душу на всю глубину кармана, районная барышня не доросла, хоть и стремилась. Восемнадцать — невесть какой жизненный опыт, при всей её прошаренности. Да и кокс, пусть в минимальной дозе, вступил в свои права.

— Я поговорю со старшим братом. Есть интересное дело. Там всё честно. Но ставка — от тысячи рублей.

— Говно вопрос! А что за рулетка?

— Не могу сказать. Пока не могу. Но ты звони.

Она легонько и многообещающе коснулась поцелуем его виска, Егор ответил смачным губы в губы. И откланялся.

Поцелуй — не измена.

Чего не сделаешь на службе Её Величеству королеве — социалистической законности.

Глава 11

В понедельник, отвозя Элеонору на работу с расчётом, чтоб успеть в РОВД до девяти, на очередную часовую пятиминутку, где реально полезны именно эти минуты, когда зачитывается сводка, а остальное — мудозвонство об укреплении дисциплины, Егор практически всю дорогу молчал.

На сегодня он наметил две больших вещи и кучу малых. Первая, по большому счёту, должна произойти без его участия. Получив официал по накладной, Кабушкина начнёт продавать левак. Так сказать, пилотная серия увлекательного и, хочется надеяться, продолжительного сериала.

Второе, нужно срочно ехать на Комсомольскую и просить Сазонова об оперативной разработке двух кренделей. Во-первых, Нестроева. С ним нужно торопиться и присмотреться внимательнее, а не ограничиваться запросами. Всё же смотрящий из воровского мира, ходатайствующий о снисхождении за комсомольско-партийного недоноска, это и повод для беспокойства самому Егору, и отличный шанс гэбистам прогнуться перед Москвой: вскрыли преступную связь уголовного мира с партноменклатурой. Во-вторых, требовалось установить и обнюхать братца Плоткиной. Что плохо, банальный автоугон — не дело КГБ, а приснопамятная бежевая «Волга» приведена в состояние «не бита, не крашена». Ну, почти. Стало быть, тесть владельца больше не гонит волну. С другой стороны, тема болельщиков автогонок для конторы актуальна. Кто резвится, делая ставки по две-три тысячи рублей? Какие-такие папы-мамы из горкома или ЦК снабжают деточек подобными суммами на развлечение? Ну, пятьдесят рублей, снял проститутку и радуйся, так нет — игра по-крупному. Простой советский инженер годами откладывает по несколько рублей с получки, чтоб накопить тысячу.

Планы треснули после звонка Элеоноры, обрывавшей телефон, чей пронзительный звонок Егор слышал, ещё поднимаясь по лестнице на второй этаж.

— Даю трубку Валентине.

— Да…

— Егор Егорович! Утром меня поймала заместитель директора нашего промторга. Привезла товарно-транспортные накладные на весь товар, причитающийся нам от грузин, и деньги по розничной цене, чтоб я пробила по кассе.

Голос Кабушкиной дрожал как струна. Комбинация привычная, когда со склада торга втихую по знакомым продают дефицит, а потом проводят через магазин. Но всю партию! Четыре десятка единиц джинсовой одежды, кожаные куртки и жилетки, сумки, портмоне…

— А вы?

— А что я могла сделать? Подписала. Та мне ещё двадцать пять рублей сверху совала, я отказалась. Мол — сочтёмся.

Матюгальник начал созывать на пятиминутку.

— В действиях работников торга усматривается состав преступления, предусмотренного статьёй 156−2 УК БССР: продажа товара со складов, баз или подсобных помещений торговых предприятий. Вы, дорогуша, стали соучастником преступления, наилучшим образом задокументированного. После совещания буду спасать ситуацию. Чтоб в магазине ни одной лишней пуговицы не было! Не говоря уж… Вы понимаете.

Он кинул трубку и, словно не нарезал во тьме круги по Сельхозпосёлку, рванул вниз на пятой передаче и успел проскочить в дверь перед самым носом замполита.

— Опаздываете, лейтенант! А ведь часть совещания будет посвящена вашему награждению приказом министра. Вы должны служить образцом товарищам, но сами же нарушаете дисциплину.

К его счастью, следом подбежал запыхавшийся командир роты патрульно-постовой службы, и дальнейший поток праведного гнева упал на его голову.

Егор отыскал Давидовича и плюхнулся рядом.

— Ну?

— Дашу. Сразу, как ты ушёл. Ольге предлагал, она — нет, у меня месячные. Но, по-моему, на тебя глаз положила. Мне не светило бы.

Несмотря на то, что сыщик реализовал только одну голевую комбинацию из двух, морда лучилась самодовольством, кадык на худой шее аж подпрыгивал.

— Оля — молодец. Хороший у неё вкус, раз меня выбрала. Ладно, накопаю делов по пединституту или институту иностранных, свожу ещё. Радуйся жизни, пока у тебя есть щедрый товарищ.

— А ты…

— А я услышал единственную фразу, ради которой развлекал вас целый вечер.

— Да уж, развлёк… Я первый раз нюхал!

— И?

— Класс. Но больше не надо, втянусь.

— Так у меня больше нет. Всё, что мне выделили для задания, вы и выжрали.

С высокой трибуны прозвучало:

— Отста-авить р-разговорчики!

С премией Егора поздравлял замполит, хлопал отечески по плечу начальник РОВД, с выражением острой зубной боли вымученно лыбился Сахарец, понимавший цену этой награды, а Егор переминался с ноги на ногу, будто торопился в отхожее место, и нет мочи терпеть.

Когда всё же примчался к «Счастью» и припарковался, сунув морду «пятёрки» в сугроб, первым у дверей магазина заметил тёзку.

Думал проскочить мимо, сделав вид, что не узнал. Не удалось.

— Здравствуй, лейтенант. Вас ждут неприятности.

В пальто не первой свежести, вытертая заячья шапка-ушанка завязана аккуратно, чтоб шнурки-«антенны» не торчали, на зоне за такое наказывают, Нестроев не выглядел солидно. И вора в мастях тоже не напоминал, сунув парафиновые кулаки в карманы.

— Здравствуй. Что именно?

— У вас протекает. Кто-то ссучился и стучит. Что собрались левак толкать. Бывай. Я рассчитался за сведения про Гену.

Не дожидаясь ответного «до свидания», уголовник развернулся и ретировался.

Егор, если минуту назад был раздражён, сейчас вообще кипел злостью. Причин для беспокойства добавила Кабушкина.

— Я подчистила склад, — сообщила еврейка. — Но это не всё. Обзвонила «Синтетику» и ЦУМ, куда должны были ехать грузинские джинсы. Ни-че-го! Под ноль слили с базы. Те заведующие тоже подмахнули накладные и пробили выручку по кассе. Торг перевыполняет план по товарообороту.

— А об аферистическом характере операции знает уже весь город, — едва не простонал Егор, у которого из головы не шло предупреждение от криминалитета.

— Хорошая новость, что я прямо из Колодищ отсыпала литовцам на тридцать тысяч. Джинсы по сто сорок, кожаные куртки по двести пятьдесят. У меня всё учтено.

— Надеюсь, драгоценная Валентина, вы ничего из записей не храните в магазине.

— А почему…

— Я же сказал: ни одной пуговицы лишней! В кошельках — не больше пяти рублей! Нас пасут. Вот-вот нагрянет какая-нибудь проверка, потом встречная проверка… А ГБ нас больше не отмажет. Кстати… Товар якобы получен по накладной, там транспорт указан?

— Конечно, — Кабушкина, при всей её прошаренности, пропускала некоторые важные вещи. Для парня из 2022 года они были очевидные, потому что основные пути мошенничества в частных фирмах и способы их выявления разжёвывались на занятиях по криминалистике. — Машина промторга с водителем.

— Водитель списал топливо на поездку, отметил путевой лист. Понимаете, что его возьмут в оборот и расколют? А из наших девочек кто-то стучит в ОБХСС. Кто был посвящён в схему с грузинами?

В кабинете директрисы, где сейчас сидела она сама, Егор и Элеонора, а окна ещё с ночи подёрнулись узорами от мороза, ощутимо похолодало. Сам по себе разговор небезопасен, если их пасут, могут и писать. Егор раскрутил телефонный аппарат, ничего подозрительного не обнаружив. Значит, есть время поискать. Это не XXI-й век, здесь не будет подслушивающего устройства, передающего звук он-лайн. Только нечто записывающее, а значит — не со спичечный коробок.

Кабушкина перечислила всех, взятых с «Вераса». За каждую была уверена, но теперь и подозревала каждую.

— Ладно, кротёнка вычислим позже. Пока — готовимся к наезду и проверке. Вероятнее всего, ОБХСС. Меньше шансов, если народный контроль.

— Я ещё не все плохие новости рассказала, — тяжело вздохнула Валентина. — Знаете, почему товар ушёл с базы? Абрамова объяснила. Боятся, что мы обрушим весь рынок фарцы в Минске. Сами считайте. Джинсы в «Берёзке» в среднем стоят сто двадцать чеков, чек можно купить за полтора рубля, хоть, бывает, просят дороже. То есть «Ли» или «Монтана» из «Берёзки» обходится в сто восемьдесят, и это проходная цена. Знаете, где добрая треть привезённого на базу? В «Верасе»! В комиссионке или в таких же комиссионках. Джинсы сто девяносто, кожаные куртки по триста двадцать. Дорого? Очень, по любым меркам. Но народ всё равно метёт к Новому году. Подарки близким и себе любимым. Весь год копили.

А вот эта новость превосходила по тревожности ранее прозвучавшие. Каким-то образом приструнить или подставить одного зарвавшегося чиновника, даже высокопоставленного мента, теоретически возможно. Но воевать со всей разветвлённой сетью фарцы… Безумие. А если самим ставить цены, чтоб в рознице штаны доходили до ста восьмидесяти или ста девяносто, полторы зарплаты инженера, никак не выдержать товарооборот, оговоренный с грузинами.

— Я понял. Решено. «Счастье» держите в состоянии кристальной чистоты. Элеонора, сделай, золотце, чтоб с талонами ЗАГСов комар носа не подточил. Валентина! За продажу с Колодищ — отдельное спасибо, но и там включите сверхосторожность хотя бы на сутки. Я — скоро.

— Ты куда? — Эля, не забывшая рассказ про пытки офицера ГРУ, боялась даже не проверки и переучёта, а слишком резких действий суженого.

— На Комсомольскую.

— Они же вроде отозвали покровительство? — осторожно спросила Кабушкина.

— Отозвали. Но если их интересы в чём-то совпадут с нашими… Кстати, предлагается альтернативный вариант. Крышу предлагают авторитеты, держащие на поводке оргпреступность Минска. Если не вдаваться в детали, покровительство будет от вора в законе. А у них неплохие связи и в ОБХСС, и в партаппарате.

— Нет! — хором воскликнула обе женщины.

— Правильно. Хорошо, что мнения совпали. Я их тоже послал подальше, но предельно вежливо, не провоцируя конфликт. Никому не ломал конечности, у меня иногда случается. Валентина!

— Да?

— Отправь домой всех, кто может сдать, что машина не приезжала. Кладовщицу, например. Дальше так. В 10−00 пришла единственная покупательница с баулом денег и выкупила нафиг всю Грузию.

— В одни руки? — ахнула директриса.

— Более того, вы сами ей всё и продали. Прятать товар от покупателя уголовно наказуемо. Норм отпуска нет. Вы же не хотите жалоб или в тюрьму? Правильно. Пробили по кассе и отпустили шмотки. Откуда тётка узнала про поставку? Понятия не имеете. Узнавайте в торге. Водитель с базы не приезжал? Нет, конечно. Там всё влезло в вашу, Валечка, «волгу». Только кинулись обзванивать знакомых, чтоб бежали в «Счастье», тут шикарное барахло по низким ценам… Естественно — легально, исключительно в торговом зале. Но они не успели, к сожалению. Та грымза опередила. Такая, лет сорок, в высокой меховой шапке из коричневой норки, норковая же шуба, красные австрийские сапоги… Простите, Валентина, что описываю вас. Типаж схожий. Скажите, что лицо скорее цыганское, а не славянское и не еврейское.

— Липой за версту несёт…

— А поди опровергни.

— Но если Абрамова…

— Её предупредите. «Счастье» — образец законопослушности. Вам под Новый год план делать надо. Не пожалели личного бензина и личной «волги», чтоб товар быстрее дошёл до советских граждан. Вам премия полагается… И орден Святого Ебукентия. Я бегу в КГБ.

К Сазонову едва пробился.

— У тебя пять минут, — буркнул полковник, расстроенный и озабоченный чем-то, весьма далёким от похождений агента «Вундеркинд».

— Повторяюсь про Нестроева, о нём сообщил вам в прошлую встречу, перед «Песнярами». Это важно. В Минске существует сообщество, в котором парноменклатура и их дети в той или иной мере сращиваются с оргпреступностью, держащей «смотрящих» по районам, а криминалитет пустил корни в правоохранительных органах. Меня тоже пытаются вербовать.

— Не преувеличиваешь?

— Десять минут вместо пяти и расскажу. Это — не мафиозная «семья» по образцу «Коза Ностра» как в «Крёстном Отце». Не смотрели? Рекомендую. У минских вряд ли есть командный центр и некий пахан во главе, который скажет «фас», и второй секретарь горкома ринется исполнять его приказ бегом, капая слюной от усердия. Это скорее… Моя бывшая подруга называла таких словом «суполка».

— Сообщество, — подсказал Сазонов, более не посматривая на часы.

— Именно. Система пёстрых горизонтальных связей. У воров, естественно, более вертикальная иерархия, но к ним я особо не вхож, контактирую только со смотрящим по Первомайскому, тот настырно ко мне лезет.

— Я запросил по нему данные. Как получу, расскажу, быстрее не получается, — заверил полковник.

— Второй интересующий субъект — это старший брат Ольги Плоткиной, студентки первого курса факультета советской торговли, нархоз. Я почти уверен, что именно он — это и есть «Баклан», главный организатор подпольных автогонок. Или один из организаторов.

— Ты его установил?

— Не могу. Вышел на саму Плоткину, обольщаю, угостил кокаином.

— Про последнее будем считать, что я не слышал. Откуда она взялась?

— Из дневника самоповесившегося пацана, Ильи Чухонцева. Ещё про неё говорил ваш Гена Кожемяков, он ей кокс продавал. Не поверите, вы такую толпу студентов оставили без кайфа, арестовав его.

— Переживут. Он нам стольких уже сдал…

— Молодец. Брата Плоткиной знает наверняка. Эта девица сама из себя ничего не представляет, совсем юная, только восемнадцать стукнуло. Но — дочь тогашки, вместе с братом лезет в «высший свет». Оттуда у неё информация. Меня считает таким же, коль угостил девицу, с которой знаком всего час.

— Тебе бы в оперы идти, а не в следователи.

— Вы же не взяли…

— Сам знаешь, почему, — Сазонов что-то пометил у себя на перекидном календаре и спросил: — Почему не озадачишь этим Плоткиным Папаныча?

— Хочу, чтоб сработали тоньше. Кроме того, надеюсь, что этот тип выведет на другую золотую молодёжь, делающую ставки на деньги родителей, заработанные на взятках и воровстве. Ваши клиенты. И ещё, не уверен, что у него та же фамилия, вдруг — двоюродный брат.

— Всё?

— Почти. Может случиться, что вычислю нечистых на руку сотрудников ОБХСС из города или даже из МВД республики. Нестроев предупредил — на «Счастье» готовится наезд.

— И ворьё в курсе…

— Меня тоже беспокоит их информированность. В общем, если я не застану на месте вас или Аркадия, кому звонить?

Сазонов раздумывал секунд десять.

— Ладно. Пиши телефон. Представься, только не Вундеркиндом, а…

— Ноль-ноль-восемь. Потому что ноль-ноль-семь уже занято.

— Хорошо. Я распоряжусь, чтоб знали — на связь вышел наш человек.

— И последнее. Приборчик, что обнаруживает прослушки-закладки.

— Категорически запрещено, этого я даже не слышал. Подойди к Аркадию, он на месте. Только верни!

— Вы же меня знаете…

— Именно. Ты непредсказуем и недисциплинирован.

— Вас тоже — с наступающим!

Закладки обнаружились две — у Кабушкиной и у Элеоноры. Одна — под днищем шкафа, другая в венткоробе. Учитывая, что даже уборка этих комнат происходила в присутствии хозяек, поставил их кто-то очень «свой»…

Диктофоны содержали обычную кассету «МК-60», тянувшуюся чрезвычайно медленно, не на четвёртой штатной скорости. Они включались на запись автоматически, реагируя на шум, в паузах останавливались. У Валентины плёнка докрутилась, и запись прекратилась, у Элеоноры остались последние метры.

Егор злорадно сложил гаджеты в наплечную сумку с милицейскими бланками. Пусть потом отчитываются, куда пропали товарно-материальные ценности. Подобный аппарат видел у Цыбина, по меркам 1982 года — писк хайтека. Озадаченной Кабушкиной пообещал прослушать всё сам — что она говорит про Егора за спиной, а Элеонора — с какими мальчиками любезничает. Директриса беспечно махнула рукой, Эля взволновалась несколько больше, вставив «там ничего серьёзного».

— А что несерьёзно? Ты же понимаешь, что подвергаешь чью-то жизнь опасности? Причём — не свою!

В голову пришла здравая идея. Преодолев слабый протест Кабушкиной, лейтенант вытащил из её двухкассетника фирменную «Сони» с записями «Бони-М», воткнул в диктофон и включил на запись, сунув не под шкаф, а за любимый фикус Валентины, очевидно, напоминавший тропическую растительность исторической родины её предков.

Подумав, что стращать их на сегодня хватит, уехал в РОВД.

Предупреждение уголовника сработало на все сто. Около шести вечера позвонила Элеонора и сообщила дрожащим голосом: магазин закрыт, орудует бригада ОБХСС из города, шесть оперов и четыре нештатника.

— Давно? — Егор постарался унять подскакивающий на адреналине пульс.

— Второй час. Не давали позвонить.

— А сейчас?

— Требуют десять тысяч. Обещают покровительство на год. Кабушкина держится как распятый раввин. Только не смеётся.

— Подбодри её и скажи со всем соглашаться. Через час привезу деньги. Будь на телефоне. Возможно, «Верас» — не лучшее место для передачи.

— Опять ты куда-то влип, — догадался Вильнёв.

— Николай! Вот очень тебя прошу, сейчас не лезь. Вступают в бой силы, что ненароком нас с тобой обоих раздавят как навозных жуков. Но я хоть знаю, откуда ветер дует и в какую щель уползать. Хорошо? Не шучу.

В ответ услышал пару матерных восклицаний. Не вникая в них, набрал телефонный номер.

— Это ноль-ноль-восемь. В течение часа ожидается передача взятки в особо крупном размере должностному лицу, занимающему ответственное положение.

Когда он закончил и потянулся за курткой, Вильнёв предупредил:

— Не переоценивай себя. Иначе — правда раздавят.

— Завещаю тебе пишмашинку и, вместе с приостановленными, сто двадцать три уголовных дела.

Затем пришлось метнуться домой, достав из загашника десятку, которая ой как не скоро вернётся, переписать номера сторублёвых купюр и мчаться на Восток-1. Там, как в той книжке: ба, знакомые все лица.

— Аркадий! Дело же не по твоей части…

Тот кинул едва докуренную до середины «стюардессу».

— Ежу понятно. Но почему-то Виктор Васильевич считает, что покрывать твои выходки можем только я или он сам.

— Лестно.

С Аркадием приехало трое характерных «мужчин в штатском».

Егор описал диспозицию, им не понравившуюся.

— Не пойдёт. Нам что, валить мордами на пол всю гоп-компанию? Тем более, часть оперов и общественники — не факт, что в курсе вымогательства. Надеюсь, ты не брал табельный.

— Не успел.

— Тебя вообще здесь нет. Ты — заинтересованное лицо, сожитель потерпевшей. Да и откуда десяти тысячам взяться у честного мента? — пошутил гэбешник.

Они лежали у сердца во внутреннем кармане куртки и словно просили: не отдавай нас в нехорошие руки. Поимённо просили, номер каждой помечен в бумажке…

— Действительно, откуда?

— Я тебе дам. Они помечены спецкраской, видимой в ультрафиолете. Сам ваш ОБХСС такие использует. Но и мы не лыком шиты. Правда, предназначались для… Не важно.

— Где передать?

— Давай так. Вон — кафе. В понедельник вечером наверняка есть свободные столики. Зови их. Придут только те, кто замешан. Отдай пакет Элеоноре, она — Кабушкиной. Мы за стойкой, вы двое, — он кивнул паре подручных, — блокируете выход и сразу несётесь в зал, как только послышится шум.

— Слушаюсь, — кивнул Егор.

— Слушаюсь — это мой любимый глагол, — усмехнулся Аркадий. — Жаль, что от тебя слышу его впервые. Дуй к телефону-автомату и проси Элеонору выйти, а чтоб Кабушкина шла к кафе.

Егор посмотрел вдоль темнеющего проспекта, освещённого фонарями. В декабре ночь опускается рано.

— Что меня смущает. Их наглость. Требуют взятку и не тихарятся. Может — подстава?

— Не думаю. Скорее — обнаглевшие вконец. Кто может поймать за взятку за руку? Только ОБХСС, а они сами — ОБХСС. Страна непуганых идиотов. Не знают, суки драные, что за них взялись орлята Дзержинского.

Это прозвучало с таким пафосом, что Егор едва сдержал рогот, отыскивая будку телефона-автомата.

Дальнейшее, что естественно, пошло не по плану. В кафе явились двое, щуплый человечек под метр шестьдесят и детинушка ростом с Егора. Сели напротив Кабушкиной, ничего не заказывая. Та завернула конверт с гэбистскими деньгами в салфетку и протянула. Как только мелкий сграбастал взятку, над ухом лейтенанта прозвучало: «снято!»

Аркадий рванул вперёд, оператор, отложивший камеру — тоже, размахивая наручниками.

— Работает Комитет Госбезопасности! Всем оставаться на местах, руки на стол!

Вопил он во всю силу небогатырских лёгких, призывая подмогу из холла. Бежал, вытянув впереди себя красное удостоверение, Егор, забив на предшествующие его увещевания и свои обещания не встревать, пристроился следом за киношником.

Жаль, что оперативная съёмка прекратилась, камера запечатлела бы незабываемые кадры. Тарелка салата, заказанного Кабушкиной, полетела Аркадию в физиономию. Крупный опер подскочил и врубил стиль Чака Норриса. Точнее — врубил с ноги оператору в промежность, сложив его как перочинный ножик. С той же ноги — маваши в голову Аркадию, увлечённо выколупывающему майонез из глаз.

Боковым зрением Егор усёк, как низкорослый сбросил свёрток с деньгами в напольный горшок с пальмой и метнулся к выходу, достав ПМ.

— С дороги! Милиция!

Наблюдать за вознёй у входа было некогда. Егор подсёк амбала. Схватив за правую руку, дёрнул и вывернул на себя — до хруста и вопля боли. Поскольку тот упал на левый бок, призывно открыв спину, пробил по почкам. В печень не стал, у милиционеров она зачастую увеличенная и хрупкая, не ровен час — порвётся.

У входа завалили мелкого, там грохнул выстрел. Похоже, случайный, когда отбирали пистолет. Никто не пострадал, ОБХССника вздёрнули на ноги вполне целого и в наручниках. Вспомнив о браслетах, Егор взял их у сучащего ножками кинооператора и нацепил амбалу, гуманно не заворачивая руки за спину, при множественном переломе это болезненно. Изъял только табельный ПМ и удостоверение.

Две крупные в талии общепитовские тётки на раздаче с интересом и ужасом смотрели на поле битвы. Будет месяц о чём рассказывать!

— Товарищи посетители! Продолжайте культурно насыщаться! — прокричал Егор, будто зал набился полный. В реальности кто-то и что-то жевал всего за тремя столиками. — Понятые, сейчас составят протокол, подпишете.

Эти две дамы охотно согласились стать понятыми. Офонарели больше чем от стрельбы и драки, когда пришедший в себя Аркадий обтер битый фейс салфеткой и развернул пакет с взяткой. Десять тысяч рублей в 1982 году — целое состояние, цена новых «жигулей» плюс сверху за открытку или кооперативной двухкомнатной.

Обе понятые как по команде разинули рты.

— Мне бы столько денег в руки, никакое КГБ не остановило бы, простонала старшая из пары.

Аркадий, глянув на её объёмистый фюзеляж, согласно кивнул. Тщедушного скрутили, а та на его месте пробила бы заслон без всякого пистолета в руках. Одним энтузиазмом.

Валентина Ивановна по-прежнему сидела за столиком, правда — уже без салата, и качала головой с самым грустным выражением глаз. В них было написано: во что я ввязалась…

Топая к «Счастью» за Элеонорой, Егор вдруг подумал, что больше всего от происшедшего выиграли Дима Цыбин и их отделение. Шутки в сторону, под самый Новый год в отчётности по преступности появляется палка размером с фонарный столб: задержание с поличным при получении взятки в особокрупном размере двух ответственных должностных лиц, действовавших по предварительному сговору! Хоть Дима не имел к этому ни малейшего отношения, преступление пресечено на Первомайской территории, стало быть — идёт к ним в актив. И никакого конфликта с горотделом БХСС — не Цыбин же задерживал горемык, ломая им руки…

* * *

Примечание к главе 11. Автор признаётся, что реплики «Слушаюсь — это мой любимый глагол» и «Страна непуганых идиотов» заимствованы из фильмов «Полярный» и «Гений», авторам сценария которых — отдельное спасибо.

Глава 12

Через сутки, вечером вторника, Кабушкина огорошила заявлением: увольняюсь.

Они пили чай в её кабинете, откуда Егор забрал диктофон. Перед отдачей в КГБ прослушал запись на кассете. Директриса отыграла роль на все сто, сказала всё, что нужно и ничего лишнего, хорошо слышны были многозначительные «гм» амбала и вкрадчивые «десять тысяч рублей закроют проблему, если решим с ними сегодня до вечера», произнесённые, как выяснилось, заместителем начальника городского отдела, того самого маломерка, что с патроном в стволе героически кинулся на двух оперов госбезопасности. Сразу после пачки изобличающих преступный умысел фраз раздался звук уходящих шагов, все покинули обитель Валентины, а из диктофона грянуло: Ra Ra Rasputin — Lover of the Russian queen, только очень тягомотно и едва узнаваемо, потому что плёнка тянулась вчетверо медленнее обычного.

— Валентина Ивановна, вы же — работник торговли в третьем поколении. Переучёты, ревизии, встречные проверки, пересортица, недостача — это ваши будни. Проза жизни.

— Но не арест ОБХССников со стрельбой и переломами рук. Это уж чересчур. По любым меркам.

Полные и ярко крашеные губы сомкнулись в полоску непреклонности.

— Колхоз — дело добровольное, — пожал плечами Егор. — Только время выбрали неподходящее. Во-первых, увольнением вы фактически признаёте, что в магазине творится нечто плохое. Оба арестанта вопят: мы вскрыли беспредел! Фуфельную поставку товара по бестоварным накладным! Естественно, им затыкают рот обвинением, что те сами создали видимость, дабы иметь повод для наезда и вымогательства взятки. Но вы укрепите позицию врага.

— Допустим, после Нового года. По состоянию здоровья.

— Ещё раз — ваше право. Я не Ясир Арафат, вас ни к чему не принуждаю.

— Ваши антисемитские шуточки…

— Говорят только о том, что, работая в торговле, пусть не штате, а практически, я сам стал евреем. Евреем по профессии. Поэтому подкалываю вас по-свойски, как соотечественник, а не как гой-юдофоб. Ладно, проехали. Валентина, вы хоть понимаете, что сейчас можете продавать героин на развес с прилавка, и «Счастье» не тронут? Кому в здравом уме придёт в голову нападать на точку, куда по звонку прилетает бригада КГБ, арестовывает со стрельбой и ломанием рук, потом начинает потрошить всех вокруг? Конечно, их управление нас не крышует. Но шороху навели! Нас одолеет только спецбригада из Москвы, но мы на такой уровень не нашкодили.

— Это не надолго, — возразила Кабушкина. — Поймут, что мы голые. Поясни фразу про «всех вокруг». Кого?

— Пока — только сам горотдел ОБХСС. Тот мелкий…

— Леонов.

— Да. Он сообщил, что приказ крушить «Счастье» отдал сам начальник отдела, амбал тоже слышал, оба подтвердили показания на очной ставке с начальником. Уже бывшим. Аркадий сказал, что Леонов прошептал между репликами: «на какой мелочи погорели», и его босс: «да-а-а…», там деньги крутились — не чета нашим.

— За них будут мстить, — продолжила гнуть своё Кабушкина.

— Если лично вам, то увольнение не спасёт, простите. Но я предлагаю иное. Не бороться с системой, а врастать в неё. Хочу переговорить, но не с вашей Абрамовой, а с Кацем, директором торга. Ви понимаете, таки везде наши люди. Совершенно верно, нарушены правила игры, мы ввалились на рынок с грузинским дешаком как слон в посудную лавку. Валентина Ивановна, мне и Элеоноре по двадцать два года, что же вы, умудрённая опытом, не подсказали? А теперь в кусты?

Она задумалась.

— Возрастом меня попрекаешь? Припомню. Но… Будет вам встреча. Заключите гешефт, и только если лично он сам порекомендует мне остаться, я, возможно, переменю решение. А пока неспешно солью склад в Колодищах. Увы, плюс пятнадцать процентов к входной цене и только прибалтам. Чтоб забрали всё сразу, увезли далеко.

— Двадцать пять. Резюмирую. Пока схема через «Счастье» неработоспособна. В том числе, потому что Роза Станиславовна стучит в ОБХСС. Начиная с «Вераса», но «Верас» боялись хлопнуть.

— Вот шикса! — прошипела Кабушкина. — Ничего… Получит выговор. Потом выбор — уволиться самой или по статье.

— Аккуратно. Иначе даст официальные показания по леваку.

— Не посмеет, — вставила Элеонора. — Хитрая, но трусливая. Как узнала, что мой парень завалил того человека-скалу, вообще едва в обморок не упала. Я её давно подозревала.

— Выше нос, девочки! — Егор допил чай и отставил чашку. — Мы поделили наследство Бекетова. Грузинского барахла продано процентов сорок, а мы близки, чтобы отбить поставку. Первый транш получил водитель, пересчитаем и опустим их за пересортицу, в январе мотнусь в Москву — отдам их человеку остаток. Согласитесь, неплохо получается. Так или иначе, с грузинами надо продолжать. Только внести коррективы. Да, мы сделали ошибки, увидели, в чём недоработки. А как бы узнали о них, не попробовав? В Новый год идём с отличным активом, да, Валентина Ивановна?

Та совсем смягчилась.

— У нас дача в Ждановичах. Хорошая, тёплая, с печкой, с банькой. Тридцать первого с утра мы там. Приезжайте с ночёвкой! Отметим, — она улыбнулась. — Двумя дружными еврейскими семьями.

— Спасибо. Искренне, — ответил Егор. — Но, увы, я отмечаю Новый год в Первомайском РОВД и смогу присоединиться к вам лишь первого, после девяти утра.

— Значит, истопим баню первого, хорошо? — Элеонора легко дёрнула его за рукав. — Выпьешь водочки, закусишь кошерным сальцем…

— Но-но, шабес-гойка! Не опошляй кашрут.

— Тем более наш новый год, Рош ха-Шана, празднуется в месяце тишрей, — добавила Кабушкина. — Уже прошёл. Эх, Егор, не получается из тебя еврей… Хоть ты хитрее большинства из нас.

По дороге на Сельхозпосёлок Элеонора спросила, не отвлекаясь от вождения.

— Ты не похож на триумфатора. Даже после вчерашнего бенефиса. Почему? Ведь победил… Вроде.

— Потому что каждый раз, преодолевая очередной тяжкий рубеж, я вижу впереди не стол с красным кумачом и на нём золотой кубок с надписью «Егору Евстигнееву — герою Галактики», а всего лишь следующий поворот, продолжение той же дороги с ухабами. Песню такую слышал, сейчас…

Он напрягся, вспоминая слова, затем спел, выстукивая аккомпанемент по пластику салона, не имея гитары под рукой.

— Да, я слышала! Группа «Машина времени»^[1]. По телеку в «Голубом огоньке» крутили.

Не знавший точно даты появления этой песни, Егор уж подумал предложить её «Песнярам». Хорошо, что Элеонора предупредила. Надо выяснить, ведь «Алиса», «ДДТ», «Кино», «Наутилус» и, конечно, «Аквариум» обрели популярность задолго до 1991 года. Надо не облажаться, выдав какого-нибудь «Старика Козлодоева» или «Мочалкин блюз» за своё.

— Но что-то ещё не так, — настаивала водительница. — Колись.

— Это ты колись. Кто такой Павлик?

— В смысле?

— «Ну Павлуша… Да, мой иногда задерживается. Да, когда дежурства, может вообще только утром прийти… В командировки? Редко». С кем ты собиралась встречаться у нас дома, в моё отсутствие?

— Ты прослушиваешь мои телефонные разговоры…

У неё дрогнули губы и руль в руках.

— За дорогой смотри. Или меняемся местами. Ничего я не прослушивал. Но кассету прокрутил. Должен же был знать, что вы наговорили, и это едва не попало в руки дятлам из городского ОБХСС.

— И ты решил, что я…

— Ничего не решал. Ты отказала «Павлуше» в свидании. Но не потому, что верна мне до гроба. Отнекивалась присутствием меня в доме. Думаешь, я — в восторге?

Элеонора вела машину ровно. Начался уже Сельхозпосёлок, улица Халтурина чистилась в соответствии с названием — весьма халтурно, бампер и защита картера скребли по смеси льда и снега. А по щеке прочертила дорожку слеза.

Не развивая тему, Егор примолк.

Дома, за ужином, она решилась заговорить первой.

— Он — даже не мой бывший. Так, подкатывал. Говорил: если что, то с серьёзными намерениями. Но был распределён на район в Могилёвскую область, какой-то Кличев, представляешь? Я его вычеркнула из списка перспективных. А потом появился ты, весь список обнуливший. Вот. И этот друг вычислил, где я работаю, наверно — через общих знакомых, позвонил, что перед Новым годом приедет в Минск, а скоро переведётся по повышению, давай, мол, встретимся… Я отвечаю — не одна уже, а он такой: а когда бываешь одна? Ну, ты слышал…

Она закусила губу, понимая, что объяснение выглядит неуклюже.

— И ты решила пококетничать.

— Ну… Вроде того. Мне смешно было.

— Да, я слышал, как ты призывно хихикала, — Егор отложил вилку, отправив в рот последний кусок отбивной с пюре. — Теперь слушай. В прежние времена рыцарь, уходя в дальний и опасный поход, одевал своей даме пояс верности. Тогда не думали, что с ним не помоешься и не подмоешься, дама не сходит к гинекологу и вообще провоняет. Сейчас технологии изменились. Так вот, если вживить тебе проушины, чтоб я вешал туда замок, а ещё замок на рот и на попу, чтобы не… ты понимаешь… В общем, ничего делать не стал бы. Тут или доверие есть, или его нет. Когда я иду на вечер, а даже если на ночь в нархоз к студенткам, потому что того требует служба, ты мне или тоже веришь, или нет. Никак иначе.

— Конечно…

— Потому что в противном случае нам лучше разойтись до того, как непонятки станут невыносимыми. До рождения ребёнка и регистрации брака. Мы давно перешли в семейные отношения, раньше, чем подали заявление в Дворец бракосочетаний. Период «без обязательств» проскочили с ходу. Я выполняю свои обязательства, даже если засыпаю комплиментами какую-нибудь ссыкуху, выуживая данные, важные для уголовного дела. Но тебе нафига крутить хвостом перед каким-то бесперспективным Павлушей?

— Потому что я — женщина! — всхлипнула Элеонора. — Хочу принадлежать только одному мужчине, но нравиться всем! Я честное слово тебе не изменяю! И не изменю. К тому же, я тебя боюсь…

Она придвинулась вплотную и положила голову на плечо, абсолютно вразрез последним словам, это был жест доверия, а не страха.

— Особенно после вчерашнего, когда я большому дятлу крыло сломал? Кстати, в двух местах.

— Лучше скажи — зачем?

— Видел как-то этого переростка на «Динамо». В честном бою он бы меня завалил. В кафе вырубил двух гэбешников, у Аркаши глаз заплыл, у второго фаберже стали синие как небо перед грозой. Потом пробил бы дорогу к выходу, и тут двое, блокировавшие лестницу, вынуждены были бы стрелять на поражение.

— Ты его спас? Гуманный какой…

— Получилось нормально. Но так не всегда. Другой дятел полгода назад, решив, что умеет летать, кинулся с криком «убью», когда я стоял на фоне окна. Пытался выкинуть меня наружу.

Элеонора испуганно вскинула голову.

— А ты?

— Вежливо уступил дорогу. Он, как каратист хренов, прям так ногой вперёд и вылетел. Вынес окно вместе с рамой.

— Убился?

— Нет. Мне сказали, что даже ходит. Под себя. По его расчётам, падать мордой на мостовую полагалось мне. Чуток ошибся.

— Из-за женщины?

— Опять ревнуешь… Нет! Помнишь, я с бухты-барахты залетал к тебе — забрать кассету? Вот. На той кассете была записана его угроза меня прикончить. Иначе… Еду в Магадан…

— Хорошо, что случайно её не выбросила.

Ладонь, гладившая Егора по груди, начала опускаться ниже — на живот и дальше вниз, туда, где на джинсах немедленно поднялась ответная выпуклость. Они не то чтобы поссорились, но всё же разговор вышел непростой. Разрядить атмосферу она решила способом, практикуемым женщинами на протяжении тысячелетий, и не прогадала.

х х х

Глеб Василевич, он же «Баклан» и двоюродный брат Ольги Плоткиной, смотрел с гадкой паспортной фотографии глазами шестнадцатилетнего нахала с редкими усишками на прыщавом лице. Возможно, на двадцатипятилетие, когда в советский серпасто-молоткастый вклеивается второе фото из трёх, парень станет солиднее. Или на справке об освобождении из зоны, зло подумал Егор, разглядывая листок со сведениями, собранными КГБ.

— Можем сделать подарок твоему Папанычу, — сообщил Сазонов. — Покажет раскрытие под окончание года. Не убийство, но дело резонансное, преступление серийное.

— Он оценит.

— Перебьётся. Сделаем иначе. Продолжай охмурять сестру Василевича, сам запишись на гонки. Как только объявит их — возьмём всех сразу. Включая зрителей.

— Резон есть, — не стал спорить Егор. — Меня лишь беспокоит, они сопрут и потом расколбасят пять машин.

— Значит, нужно работать оперативно. Пока не начали бить. А потом, когда задержим этих, так сказать, зрителей, найдётся кому погасить ущерб. Ты видел только одну сторону этого мирка, где высшее чиновничество не брезгует ничем. К нам докатываются и другие сигналы: об игорных домах, о публичных домах или поставкой девочек на дом. Даже, мерзость, мальчиков. Милиция давно должна была всё это пресечь. Но никто не заинтересован. При Щёлокове требовали не столько действовать, сколько красиво отчитываться об изображении этой деятельности. Приходится браться нам. А народ уже чувствует перемены. Сообщают охотнее. Раньше боялись, если дело касалось бояр или боярских недорослей.

— И вы всех — в тюрьму? Особенно клиентов? Что-то не верю.

— Ты прав. Арестовать половину республиканского, областного и городского партаппарата нам никто не даст. Товарищ Андропов не допустит массовой дискредитации Советской власти. Замаранные будут увольняться с устройством в народное хозяйство, и не только на руководящие либо идеологические должности.

— Жабицкий?

— По нему вопрос стоит, но ещё не решён. Егор! Ты пытаешься узнать намного больше положенного. Я иду навстречу, но всему есть предел. Кстати… Завёл разговор о здоровье Генерального Секретаря. Между делом. С одним очень ответственным товарищем. Тот заверил: никаких серьёзных проблем.

То, что смерть Андропова Егор проходил на уроке истории, причём — мельком, программа средних школ Российской Федерации не слишком уделила время этому деятелю КГБ и КПСС, Виктору Васильевичу лучше было не знать. В получение сведений о будущем с помощью какой-то эзотерической фигни, типа духовных откровений во сне, гэбист ещё с трудом… ну, если не верил, то хотя бы как-то воспринимал. Рассказ о попаданстве немедленно приведёт к психушке.

— Не могу сказать, какая динамика у его болезни, — признался лейтенант. — Год у вас точно есть. Пользуйтесь. Даже, наверно, чуть больше года. Потом поговорим о следующем этапе. Надо сначала дожить. Жаль, что мои чистые руки и холодное сердце принадлежат другой организации.

— Горячее сердце, — машинально поправил Сазонов. — Хотя, если речь о твоём, пусть будет так. Кстати. Операцией с детьми партийных чиновников будет руководить хорошо тебе известный Аркадий. От «Песняров» он пока временно освобождён. У меня не так много толковых людей. Ты в их числе, хоть не в штате. К сожалению, о твоём отце ничего не известно.

— А о Нестроеве?

— С ним странно. Действительно, российский алиментщик. Освобождён условно-досрочно. Больших грехов за ним не числится. Снимает комнату недалеко от твоего «Счастья», платит сорок рублей в месяц, но нигде не трудоустроен.

— Сыщики называют его «мать Тереза». Собирает вокруг себя экс-сидельцев. Вроде помогает вернуться к нормальной жизни, а мне что-то говорит: готовит к работе по основной «профессии». Нормальное дело для смотрящего.

— Бери копию.

Сазонов сунул распечатанный машинописный лист. Треть его занимала довольно чёткая фотография. Егор оторвал гриф «сов. секретно» и сунул себе в сумку.

— Попробую навострить Папаныча. Наши районные точно не будут. Считают гада чуть ли не общественным помощником милиции. Он им стучит.

— Даже так?

— Именно. Это Нестроев меня предупредил о наезде Леонова и его «бригады ух». Информированный, сука. Расспрашивал об обстоятельствах задержания Кожемякова, хотел вычислить, кто его сдал.

— А ты?

— Сказал, что сам вёл себя настолько нагло, что привлёк внимание и прокололся. Хотя кто-то из «Песняров» наверняка стукнул. Но не повторять же ему судьбу Валеры Мулявина. Не в курсе? Это старший брат Владимира Мулявина, его блатные порешили. Хватит у них смертей.

Под занавес выторговал у Сазонова пару билетов на московский «Ленком», гастролировавший в Минске, в том же Русском драматическом театре имени Горького, куда водил Ингу, Настю, а после Нового года собирался с Элеонорой. Конечно, Эля могла достать ещё и на тридцатое декабря, но… Не хотелось её просить.

Со всеми четырьмя в один театр! Но не так много в Минске сцен, где соглашаются выступать надменные москвичи. Или, быть может, в здании бывшей городской синагоги сохранилась особая русская драматическая аура.

В УУР к Папанычу Егор не успевал. Всё же конец года, следственное отделение должно было показывать «план по валу», а именно отправлять уголовные дела в суд с обвинительным заключением, принимавшиеся прокуратурой в счёт уходящего только до 18−00 31 декабря. Смысла — ноль, если не выработан положенный Уголовно-процессуальным кодексом двухмесячный срок предварительного расследования. Конечно, подопечные Сахарца благодаря спешке избегали затоваривания делами. С другой стороны, доходило до абсурда. Например, пятого или шестого января ожидается заключение эксперта, необходимое для точной и правильной квалификации преступления, и ничего не изменится, если дело ляжет на стол прокурору седьмого января. Так нет, несчастный следак за считанные часы до нового года вынужден ползать перед экспертом на коленях, размахивая презентом в виде бутылки водки и упрашивая написать заключение немедля. Тут же нестись в РОВД, где уже адвокат с обвиняемым знакомятся с материалами следствия, прямо на их глазах подшивать постановление в папку и лихо отметать любые ходатайства о совершении дополнительных следственных действий, потому что Новый год, 31 декабря, статистика не закрыта… Плановое социалистическое судопроизводство в действии.

Поскольку Егор сидел исключительно на нераскрытых, и в суд ему нечего отправлять, Сахарец отстранил его от работы по своим делам и превратил в мальчика на побегушках для тех, кто имел шанс закончить следствие в 1982 году. То есть — допрашивать чужих свидетелей, клянчить заключения у экспертов по делам коллег и возить в прокуратуру на получение санкции для заключения под стражу чужих обвиняемых.

В «перекур» некурящий следователь заглянул, как обычно, к приятелям.

— Был «следователь уголовного розыска», стал «следователь ОБХСС»? — ухмыльнулся Трамвай.

— Цыбин, наверно, в восторге.

— Да! — подтвердил Лёха. — В таком, что готов нырять под стол при каждом шорохе за дверью. При самом непосредственном участии Первомайского РОВД арестован за взятку на Первомайской территории аж зам начальника городского отдела, начальник отстранён от должности, глотает корвалол и вместо УВД ходит как на работу в КГБ — давать показания. До тебя не дотянутся, а наши ОБХССники трясутся… Зато по показателям социалистического соревнования район едва ли не лучший в республике.

— Главное, чтоб министру не ввели в уши, благодаря кому. У него на меня и так вырос жёлтый клык длинной в километр. Не спрашивайте за что.

— Да и так ясно. По привычке не тому руку сломал. Как ГРУшнику или старшему оперу из УВД. Мясник! А как вспомню задержание в гаражах…

— Лёха, самые яркие эпизоды из моей биографии ты не видел. И это твоё счастье. Лучше скажи, как нархозовки поживают?

— Регулярно. Даша жалуется, что Оля задолбала её вопросом: когда Жорик позвонит?

— Хорошо, что напомнил. Уж и подзабыл, что я — Жора. А телефон где-то у меня записан.

— Не надо, я помню наизусть, — Лёха продиктовал шесть цифр. — Три часа. Можешь хоть сейчас набирать. У них сессия, сидят дома зубрят.

Егор не заставил уговаривать себя дважды. Опера в четыре уха прислушивались к его мурлыканью с Плоткиной, словно это касалось их самих.

— Мастер! — уважительно резюмировал Василий, когда трубка легла на аппарат. — Буквально трусы с неё снял — прямо по телефону.

— Фу, пошляк. Наша любовь не уйдет дальше платонического рубежа, я не изменяю Элеоноре даже по долгу службы.

На лицах обоих собеседников крупными буквами проступило: «ну и дурак».

— Зря, — повторил Лёха вслух. — Оля ничего такая. Свежая.

— Пока да — в восемнадцать. Курит, пьёт, ширяется коксом, предлагается. Не женщина — мечта поэта, но скоропортящаяся. И с ней есть проблемка. Завтра надо вести в театр, а у неё значится дежурство в факультетской народной дружине. Какие бы они ни были при блатных родителях, первый курс — в каждой дырке затычка, как я на первом году в следственном…

— Понимаю, — кивнул Лёха. — Сам такой был недавно. Звони.

Он пихнул следователю справочник городской телефонной сети и аппарат.

— Деканат факультета советской торговли? Следователь Евстигнеев, следственный отдел УВД Мингорисполкома, служебный телефон… — он назвал номер Лёхи. — С кем я разговариваю? Да, спасибо, Надежда Иосифовна. С наступающим. Подскажите, у вас учится на первом курсе Ольга Плоткина, 1964 года рождения? Конечно, обожду. Хорошо. Мне необходимо её присутствие на следственных мероприятиях завтра, с 14−00. Прошу обеспечить её явку по адресу: УВД Мингоисполкома, Добромысленский переулок, 5. Из дежурной части её проводят. Нет, никаких претензий, наоборот, она помогает в расследовании. Можно не отправлять повестку? Спасибо за сотрудничество, Надежда Иосифовна, и всего наилучшего.

— Пипец твой Оленьке… — хихикнул Трамвай.

Не слушая его, Егор снова накрутил диск.

— Ольга? Это опять Жора. Завтра Надежда Иосифовна отпустит тебя с дежурства и скажет ехать в УВД. Так вот, ехать никуда не надо. Спокойно иди домой. Встречаемся у театра Горького, скажем, без пятнадцати семь. Будет спрашивать — зачем вызывают, делай страшные глаза и отвечай: не могу, дала подписку о неразглашении. Могу снабдить отмеченной повесткой. Целую! Пока.

— Удачно? — спросил Лёха.

— Почему нет? И почему я, блин, служу следователем? Сколько времени трачу на дебильные бумажки, химичу день подряд, а оперативная работа, как эта, например, куда приятнее. Девочкам мозги пудрить… Счастливые вы, пацаны!

Он ушёл, посмеиваясь. Думал заскочить к Цыбину, но не стал сыпать соль на рану в его чувствительной ментовской душе.

Глава 13

Конечно, «Юнона и Авось» — ни разу не рок-опера, по меркам следующего тысячелетия. Главный саунд в рок-опере должен быть с тяжёлым ритмом барабана-бочки, с взрывными вступлениями ритм-гитары, ревущей на максимальном гейне, и с соответствующим вокалом. Исключения бывают, те же «Песняры» пытались позиционировать «Весёлых нищих» как фолк-рок-оперу, а великолепная Флор Янсен в финской группе Nightwish исполняет хард-рок в манере оперной певицы.

Тем не менее, Егор лишний раз убедился, что в доперестроечном СССР была другая музыка, как минимум не уступающая его «Песнярам». Да и постсоветским хитам — тоже.

Когда Николай Караченцев, вокальными данными не особо одарённый, начинал петь, зал замирал. К концу — натурально рыдал. Музыка Рыбникова — она на века. Как фуги Баха. Или «Лебединое озеро» Чайковского.

(Андрей Вознесенский).

Дуэт Караченцева в роли Резанова и Кончиты в исполнении Елены Шаниной пробирал до костей… А ведь Егор мог посмотреть «Юнону и Авось» в Москве 2020-х, когда театры открылись после COVID. Или раньше, ещё при жизни Марка Захарова. Но подростком и студентом у него были совершенно другие интересы. Либо не дозрел, предпочитая ZZ Top, Manowar, Rammstein… А сейчас, принудительно и внезапно повзрослев от перемещения в прошлое, вдруг изменил предпочтения. Хоть и в этом времени, будь возможность, иногда послушал бы их тоже.

Кстати, Тилль Линдеманн, лидер Rammstein, однажды промелькнул по телевизору в качестве… пловца из сборной ГДР! Молодой и почти неузнаваемый. Наверно, ещё не помышлявший о карьере звезды металла.

Егор искоса глянул на Ольгу и обнаружил, что та — едва ли не единственная, не растроганная главной арией оперы.

— Слушай, а вон тот — это Абдулов? Из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»? Он говорил «убийцы»… Все на курсе обзавидуются, что его видела. Жаль, Янковского нет, сдохли бы от зависти! Спасибо, Жора!

Она перепутала Абдулова и Ярмольника. И вообще, по интеллектуальности запросов девица не то что не стояла рядом с Настей или покойной Ингой, но даже до Элеоноры не дотягивала. Или Васи Трамвая, что примерно рядом по уровню эрудиции. Но те имели свои преимущества, к сыщикам Егор относился с симпатией, Эля была по-настоящему дорога. О том, что выбеленную блонду придётся чмокнуть на прощанье, не хотелось и думать, портить остатки настроения.

Не то, чтобы она сделала что-то плохое или отличалась уродством, вполне себе крепкая четвёрка по пятибалльной, ухоженная, свежая, правильно раскрашенная. Но была неприятна на подсознательном уровне. Из категории «столько не выпью», чтоб показалась привлекательной.

Наконец, испытание закончилось. Финал этой рок, так сказать, оперы был весьма минорный, таким останется и в двухтысячных. Резанов и Кончита тайно венчаются, но герой Караченцева вынужден уехать, умирает вдали от возлюбленной, та безнадёжно проводит десятилетия в ожидании.

Егор встал, аплодируя, Ольга — тоже, но скорее из приличия и за компанию.

Оделись, вышли.

— Жора! Куда мы? Троллейбусная остановка — вон.

— Сегодня я на машине.

Новенькие «Жигули» пятой модели добили, а когда Егор сунул руку под сиденье, и из упрятанных сзади колонок грянул свежий хит — «Феличита» дуэта Ал Бано и Ромины Пауэр — Оля растеклась как желе на солнце.

— Ты — потрясающий! Едем ко мне. Даша в гостях, вернётся завтра. Можешь остаться.

Егор включил передачу и тронулся, не дожидаясь прогрева двигателя, на ходу в салоне быстрее теплело, чем на месте.

— Шикарное предложение! Жаль, что у меня через пару часов поезд на Брест, Новый год обещал отметить с родителями.

— А до поезда?

Она, похоже, хваталась за любой шанс. За любую «голевую ситуацию».

— Мне ещё машину отогнать, чтоб за новогоднюю ночь не разукомплектовали. Снимаю жильё и гараж на Сельхозпосёлке, оттуда до вокзала добираться почти час. Извини… Но, надеюсь, Даша не в последний раз ушла в гости. Да и мы с Димой можем прийти на пару.

— Я хочу с тобой одним!

— Не поверишь, до чего приятно это было слышать. И немного странно.

— Почему?

Егор повернул в сторону Партизанского проспекта.

— Ты — такая красивая, яркая. Умная, современная, — слово «культурная» он произносить не стал, прозвучало бы как стёб. — Мужики ради тебя должны быть готовы на безумства. А ты предпочтёшь меня?

— Один даже повесился от неразделённой любви!

В этой фразе было столько самодовольства, что покрылась трещинами даже броня цинизма, покрывавшая душу Егора. Потребовалось усилие, чтоб не остановить «жигуль» и не высадить её на полпути. Громко сказал про себя: успокойся, всего лишь — работа.

Быть может, лет на сто ранее какая-то высокородная барышня ровно с тем же паскудно-жеманным выражением сообщала, что ради неё стрелялись корнет Оболенский и поручик Голицын, первый погиб, второй потерял глаз, и тем ценнее будет приз, который в виде неё достанется князю Горчакову.

Не все женщины — стервы. Но попадаются. С ними надо вести себя подобающе.

— Я — точно не повешусь, — пообещал Егор.

— Ты такой загадочный… Машина, деньги, связи, кокс… Устроился в ОБХСС… Чем ты зарабатываешь? Наркотики продаёшь?

— Ну что ты! Ненужный риск. Лучше скажи, у твоих знакомых есть золотые зубы?

— У мамы два…

— Значит, мой клиент. Обычно желающий несёт протезисту золотой лом. Старые украшения, обручалки. Стоят недёшево, но и не смертельно. Только они на протез негодны, проба должна быть выше.

— Не знала.

— В ювелирном золоте 583 пробы примерно 58 процентов золота, остальное — медь. То есть нужно чистое золото, чтоб разбадяжить до нужного состава. Самородное или химически очищенное. Вот оно стоит действительно дорого и с большим трудом достаётся. Если знаешь, где взять, можно рубить капусту с сухой спиной. Один источник, четыре-пять проверенных клиентов. Даже если за руку схватят, можно делать наивные глаза и заявлять: я к Давиду Моисеевичу шёл — золотые коронки себе заказывать. Золото откуда? В наследство от покойного деда. Оно с Гражданской войны. Встретите его на том свете, можете сами спросить, — Ольга хихикнула, а Егор продолжил воображаемый разговор с ментами: — Эй, парни, золото верните! Я хочу память о дедушке прямо во рту носить.

— То есть фарцуешь золотом.

— Нет. Завязал. Есть другие хитрые схемы, и для них пока не придумано статьи. Как говорил Остап Бендер, я чту кодекс. Имеется в виду Уголовный. Мне очень нравится на свободе. Красивые девушки, вот ты — королева нархоза, быстрые машины, вкусная еда, импортное шмотьё. Что может быть лучше? Чесслово, если бы мог сбежать из СССР на Запад, так ни за какие коврижки. Здесь возможностей больше для энергичного человека.

— А ты был… Там?

— Только в ГДР, в Дрездене, по комсомольской путёвке. Но слушаю «голоса». То, чем они заманивают в капитализм, мне не подходит. Эх, если бы здесь ещё открыли казино и стриптиз!

Что упомянутая часть Германии к его приезду давно вошла в ФРГ, Егор умолчал.

— Ты на меня время не нашёл, а ещё стриптиз?

— Сходили бы вместе, потом к тебе или ко мне, я бы, распалённый, не знал удержу… Так это работает. В теории. Смотрел стриптиз только по видаку. В ГДР нас, сознательных комсомольцев, от всего подобного ограждали.

Вместо символического товарищеского чмока на прощанье девица буквально залезла на парня и впилась в губы таким хищным поцелуем, что языки встретились. Туманя рассудок, всколыхнулось чисто животное желание сказать, что через пару часов должен быть ещё поезд на Брест, подняться с ней и прямо на коврике в прихожей…

Одолеть наваждение помог запах табака. Ольга, узнав, что «Жора» не курит, стоически выдержала весь вечер, но её шубка, шарф и шапка давно пропахли насквозь. Духи смешивались с этим амбре, но не перебивали его. Егор даже Элеонору заставил бросить и спрашивал с неё, если приносила с работы табачный душок, та оправдывалась как школьница: это материальные дымили…

Тем не менее, возбуждение дало о себе знать, хоть и не насмотрелся стриптиза. Дома, скинув верхнюю одежду, буквально сграбастал подругу и потащил в спальню, игнорируя слабые протесты вроде «у меня на кухне подгорит».

— Подгорит — проветрим, не беда. А если у меня лопнет?

Не лопнуло. И вообще, хотелось возместить себе наперёд новогоднюю ночь в райотделе, Элеонора не возражала. Прошлый Новый год после танцев в Мраморном зале Егор провёл намного интереснее, чем намечавшийся… Куда катится жизнь?

То воспоминание оказалось — точно сон в руку. Телефон зазвонил в самом начале десятого.

— Егор?

Он, притащившийся на службу тридцать первого утром, затянутый в милицейскую парадку, только через секунду врубился, кому принадлежит голос в телефонной трубке.

— Вот так подарок! Поматросила и бросила, а теперь звонишь?

— Не думала, что ты сразу начнёшь с упрёков. Просто поздравить хотела.

— И тебя с наступающим. Но — да, не скажу, что очень обрадован. Девушки звонят бывшим, когда у них не всё хорошо. А тебе желаю только счастья, как бы ни прервались наши отношения. Что-то стряслось?

— Пискострадалец хренов, — брякнул Вильнёв, добавив пошловатую и нецензурную шутку. — Кончай. До восемнадцати-ноль-ноль времени в обрез.

— В обрез — это у еврея. У девочки жизнь поломана, — отбил шар Егор, прикрыв трубу ладонью.

— Нет, у меня нормально, — продолжила Настя. — В семье наладилось. Ну а с личным — никак. Мама всё не найдёт мне приличного поляка из хорошей семьи. Да… Сестра говорила, ты съехал с той квартиры, что на Калиновского?

— Не остался жить с ней, иначе ты была бы в курсе.

— Твой ядовитый тон… Но я не вправе упрекать.

— Ты вправе говорить всё что угодно. Я слушаю.

Вильнёв больше ничего не произнёс, но меняющиеся на его лице гримасы были информативнее бегущей строки на световом табло.

— Знаю, прошлое прошло, — вздохнула она. — Но у тебя по службе… Не случится повода заехать в Гродно? Я бы сняла гостиницу.

— По службе — нет. И не по службе тоже. Я не один. В апреле распишемся. Прости, что разочаровал.

Ответом был новый глубокий вздох, пауза, потом шёпотом: «спасибо».

— За что — спасибо?

— Иногда нужен последний штрих, чтобы добить иллюзию. Прощай.

Бип-бип-бип в трубке.

— Сколько у тебя ещё бывших?

— Одна. Но её убили. Не позвонит. Так что, товарищ капитан, я весь в работе. Без перекуров. Или надо написать слово на букву Х на капоте «волги» начальника?

— Ты о чём? Всепрощение давно ушло в прошлое и забыто! Арбайтен унд дисциплинен!

Какое там арбайтен… Матюгальник зазвал в ленкомнату, где замполит вручал пряники лучшим молодым сотрудникам по профессии: Лёхе Давидовичу (угрозыск) за раскрытые Егором кражи, Диме Цыбину (ОБХСС) за лучшее количество наструганных «палок» в сфере торговли и обслуживания населения, причём от такой чести он был готов провалиться сквозь доски пола, самому бравому ГАИшнику, самому внимательному инспектору ИДН, самому квалифицированному эксперту ОТО (самому — потому что единственному в районе) и так далее. Следствие не упоминалось, благодарности министра одному их них, молодому и борзому, хватит на всех. Потом долго зачитывалось поздравление начальника УВД, слово взял начальник РОВД, по кабинетам следователи и опера разбрелись ближе к одиннадцати, после чего Егор «предал коллектив», укатив по местам происшествий, мелкие заявления сыпанули как из рога изобилия.

В итоге притащился в дежурку после заветных восемнадцать-ноль-ноль, когда падает шлагбаум прокуратуры, узнал, что пока заявлений по его части нет, и пошлёпал из дежурки в отделение.

— Где тебя носит? — рявкнул Вильнёв в обычной своей манере: все у него виноваты во всём.

— Не поверишь, Коля. Работал на месте происшествия.

— Идём. Горячие закуски стынут.

Этажом ниже в кабинете Сахарца источал ароматы неплохой по наполнению стол, жёны следователей постарались вдвойне — праздник продолжится и дома, в семьях. Следом за Вильнёвым и Евстигнеевым вбежал Серёга, старлей из кабинета напротив. Стряхивая снежинки с ондатровой шапки, радостно выпалил:

— Успел без минуты шесть! Все зарегистрированы текущим годом!

— Добре, — расслабил булки Сахарец. — Вот ты, Егор, понять не можешь. Городской отдел посчитает, сколько дел закончено передачей в суд, разделит на количество штыков в отделении. У фрунзенцев завал по загрузке. Если бы не восемь папок, что прокуратура сейчас приняла, одну штатную единицу запросто перекинули бы во Фрунзенский.

— Отличный повод от меня избавиться, Александр Сергеевич.

— Без сомнений. Но тогда я должен был бы снять с живых дел Серёжу, отдать ему нераскрытые, — начальник отделения проигнорировал умоляющий жест следователя «только не это!» и продолжил: — С тобой тяжело. Ты не подчиняешься правилам и доставляешь проблемы. Но лямку тянешь. В коллектив вписался, пусть даже пятым колесом. Так что — заслужил. Садись с нами и празднуй. Только спиртного — ни-ни. Может, шампанское только.

Выпили. Закусили. Побалагурили. Никто больше не пытался накачать Егора как первый раз — до отключки. Потом начали расходиться.

В студенческой среде он не прижился, потому что унаследовал репутацию прежнего Егора, хоть не желал ей соответствовать. В Первомайском, начав с чистого листа, сумел стать своим, «следователем уголовного розыска», смешно, но как есть.

Коллеги разошлись, Вильнёв живущий в трёх минутах ходьбы и назначенный ответственным, напомнил свой телефон — набирай меня, а не партизанствуй в прежнем духе. Позвонила Элеонора, поздравила от себя и от Кабушкиных, с которыми сидела за столом в Ждановичах. Около полуночи матюгальник зазвал в ленкомнату — слушать по телевизору поздравление Андропова советскому народу. Егор гадал — хватит ли у очкастого сил зачитать аналогичный спич перед камерой годом позже. Не мог вспомнить, память из двухтысячных не сохранила эту подробность.

Проспав на стульях, укрытый шинелью, до самого утра, спустился к дежурке, куда тянулись первые заявители. Поздоровался со следователем и операми, коим предстоит разгребать события новогодней ночи, а организм в состоянии «после вчерашнего» яростно не приемлет саму идею работы 1 января.

— Егор! — окликнул помощник оперативного. — Не наш район, а Фрунзенский, но тебе будет интересно. Четыре машины ушло, и все разные: «Москвич-412», ВАЗ-2106, ГАЗ-24, даже одна «победа».

Остатки сонливости как рукой сняло. Нужно только организовать звонок Ольге, якобы из Бреста. Гонки на убивание машин ожидаются вот-вот. Повезёт — пригласит.

Вернувшись в кабинет, набрал знакомый номер, где с садистским удовольствием заставил папанычеву супругу растолкать мужа и прислонить к телефону.

— Му-у-у… Му-у… — промычало в трубке. — Му-уда-ак! Ты — хто-о?

Казалось, что из трубы дохнуло перегаром.

— Следователь уголовного розыска, если не узнаёшь. С Новым годом!

— Его-ор? Убью!

— Наверняка. Но пока не убил, слушай сюда. Во Фрунзенском за ночь одновременно ушли четыре тачки — «москвич», «жигуль», «волга» и «победа».

— А что твоя соска?

— Она — конфиденциальный источник, а не соска. Хотя… Нет, приглашения не передавала, тридцатого общались. Сегодня попытаюсь выяснить. Но, как бы ни трудно это организовать первого, нужен присмотр за её кузеном и ночью за стадионом «Заря». Удачи, Папаныч!

С чувством исполненного долга Егор покатил по пустынным с утра заснеженным улицам — к улице Тимирязева и выезду на Ждановичи-Молодечно. Магнитола крутила что-то легкомысленно-итальянское.

К даче Кабушкиных не доехал, забуксовал, пришлось пешком. Муж Валентины выкатил «Ниву» и дотащил на привязи. Он слегка благоухал, но кто его возьмёт за филейку утром первого января в деревне? Тем более, рядом Егор с милицейской ксивой. Из-за ограды донеслось низкое рычание здорового пса, зловеще напоминающего волка.

— Как хорошо, что ты вовремя! Голодный?

Эля, предвидев раннее появление своего парня, встала ещё раньше и встретила во всеоружии. Обняла, прижалась.

— Ещё как голодный. Тебя хочу!

— Чуть позже уединимся. Потерпишь? Валя тоже встала, позавтракаем. Я тебе подарков наготовила! Надеюсь, машина пустая?

— Трупов нет.

— Шутки у тебя…

Он не стал говорить, что иногда это не шутка.

Позавтракали, выпили за наступивший 1983-й год.

— Егор! Можешь не стесняться, пей, переночуешь у нас, место всем есть. Эля сказала про подарки? У меня тоже — целых два. И вам спасибо, не ожидала.

— Что мы ей подарили? — спросил шёпотом.

— Чехословацкий сервиз! Двенадцать персон! На всю базу хозторга было пять. Пришлось одни джинсы в качестве «спасибо» отдать.

— Расточительная! — он прижался к её шейке словно вампир, готовящийся к укусу. — Правильно поступила.

Завтрак был обильный, но не перетёк в пытку едой. Насытившиеся с вечера под самую затычку, работники советской торговли не налегали и Егора не заставляли.

— Простите, что рано вас поднял.

— Ничего-ничего, — замахала руками Валентина Ивановна. — Предлагаю всем ещё лечь поспать. Егор, Эля покажет тебе спальню. Туалет и душ справа. А вечером будет мой первый подарок. Заедет директор торга. Надеюсь, сможешь с ним поладить.

— Ваш родственник через девятое колено?

— Все потомки вышедших из Египта — родственники. И не смей при нём шутить, говорить «шолом» и «ой вей». Шлимазл ты наш.

Шлимазл с удовольствием поплескался в душевой, сверкавшей чехословацкой сантехникой, потом поднялся на второй этаж в спальню к ждавшей Элеоноре. Наступивший Новый год складывался совсем неплохо.

Дача Кабушкиных скорее отвечала категории «коттедж», никак не напоминая дощатое недоразумение на четырёх стандартных советских сотках, находилась в деревне среди бревенчатых пятистенков, участок одной стороной упирался в заснеженный лес. Пристроенная к дому, топилась банька. Словом, жизнь действительно напоминала ту, о которой Егор заливал Ольге. Тем более, в казино и стриптизе не особо нуждался.

К вечеру, когда сидели за телевизором, залаяла собака — здоровенный кобель, серо-чёрного волчьего окраса. Егор в течение дня пробовал найти с ним общий язык, лучше всего подошёл варёный говяжий из заливного, и даже осторожно потрепал по шее, но, на всякий случай, держался подальше, выходя из дома.

— Яков Наумович должен был пожаловать, — как-то по-старомодному отреагировала Кабушкина и сама отправилась встречать, накинув шубу.

Он был маленький, подвижный, чернявый. По виду — около пятидесяти. Жена, такая же маленькая и евреистая, смотрелась лет на двадцать моложе, затянутая в молодёжно-джинсовое и, естественно, изобилующая золотом. Правда, до Прокофьевны из «Вераса» не дотянула.

Они вывалили целую корзину деликатесов, Валентина с Элеонорой принялись интегрировать их в праздничный стол, а Егор решил не терять время.

— Не уделите ли мне четверть часа, Яков Наумович?

— Охотно, Егор Егорович.

Они поднялись в гостевую комнату, где кроме широкой кровати, давшей пристанище молодой паре, стояли ещё удобные кресла.

— Присаживайтесь. Хотя что это я…Здесь первый раз, а вы, наверно, давно с хозяйкой на «ты».

— Наши мамы были дружны. Именно по её рекомендации я и знакомлюсь с вами, молодой человек. Валентина Ивановна характеризовала вас как энергичного, надёжного,но чересчур импульсивного партнёра.

— Очень рад слову «партнёр». Если курите, прошу не стесняться. Я — нет, но привык.

Директор торга перекинул ногу за ногу, откинувшись на спинку кресла. Сидя — уютнее, разница в росте не так очевидна.

— Бросил. Так о чём вы собирались вести речь?

— Как вы в курсе, у нас есть грузинский партнёр, готовый поставлять качественный товар на условиях лучше, чем возил из Москвы покойный Бекетов…

— Покойный?

— Исчез при обстоятельствах, гарантирующих именно этот исход. Простите, Яков Наумович, вокруг Бекетова произошло столько смертей, что прошу больше не касаться этой темы… Виноват, сам её затронул, — он подался вперёд, сложив ладони домиком. — Грузинская сторона продемонстрировала готовность поставлять джинсовую и кожаную одежду, а также кожгалантерею с частичной предоплатой. И, что самое важное, принимать часть денег по договору, заключённому с вами официально. Через банк.

— Часть… Я так и думал. Какова же остальная доля, неофициальная?

— Восемьдесят процентов.

— И не получив с базы торга официальный товар, вы зависли с остатками?

В глазах директора плескалась смесь сочувствия незадачливому комбинатору и интерес — как тот собирается выкрутиться.

— Не совсем. Слили прибалтийскому посреднику. Увы, с минимальной наценкой. Конечно, заработали. Но куда меньше, чем планировалось. Яков Наумович! Вы раза в два меня старше и раз в сто опытнее в торговле. Что я сделал не так и как поступить в следующий раз?

— Ого… Егор! Можно буду называть тебя по имени и на «ты»?

— Конечно. Но я предпочту оставить «вы» и с отчеством. Слишком уважаю, чтоб предложить: «Яша, пошли — бухнём».

— Чуть позже. И против баньки не возражаю. Я остановился на «ого». За несколько минут в ожидании, что женщины вот-вот прервут беседу и потянут за стол, я не расскажу всю подноготную торговли в городе. Даже ваши друзья из ОБХСС не знают её в полном объёме.

— Про «друзей» не надо, Яков Наумович. Я этим друзьям Варфоломеевскую ночь устроил.

— Знаю. В деталях. С одной стороны, заявил о себе, показал силу. С другой — нажил врагов. Партией грузинского товара вы едва не расшатали рынок дефицитных товаров. И у вас, у тебя лично, Егор, внезапно появились недоброжелатели. Думаешь, Леонов сам сообразил грохнуть «Счастье»?

— Ему начальник городского отдела велел.

— Приказал растерзать. Найти нарушения, компру на Кабушкину и Рублёвскую. Потом бы начались разговоры, увещевания. Но у подчинённого слишком рано сработал хватательный рефлекс. Обнаружил, что к проверке готовились, хвосты подчищены, и думал хотя бы десятку тысяч срубить, сувенир под ёлочку. Любой из директоров магазина, тем более — торга, отсчитал бы и ещё спасибо сказал. А ты на них спустил КГБ, сломал руку старшему оперу.

— Он гэбисту превратил яйца в яичницу. Я был как бы на их стороне… Погорячился.

— Зря. Или не зря. Ситуация неоднозначная. Но — рабочая. У тебя с КГБ серьёзно?

— Вы как отец, знакомящийся с потенциальным зятем, у тебя с моей дочкой серьёзно? — усмехнулся Егор. — В штате конторы не состою. Но занимался раскрытием взрыва гастронома на Калиновского, ещё несколькими серьёзными делами, у них на хорошем счету. Конечно, явный залёт не покроют. Но иногда помогут. Сильно.

— Хороший ответ. И с уголовным розыском…

— С начальником УУР республики Чергинцом знаком шапочно, но могу обратиться. С начальником УУР города — весьма плотно. Его прозвище Папаныч, слышали? Мы с ним разное прошли. Однажды я его спас, когда его чуть не пришил один злодей на задержании.

— Что же ты сделал?

— Подстрелил злодея. Нет, вы не подумайте. Я не любитель калечить или пытать людей. Просто в силу живости характера поспеваю там, где другие тупят. Соответственно, оказываюсь на линии огня первым.

Директор смотрел долго и оценивающе.

— У вас много осталось грузинского?

— Нет. Тысяч на двадцать пять — тридцать. Точный расклад у Валентины Ивановны.

— В общем, так. Процесс можно перезапустить. По-умному. Но со мной. И я — в доле. Она тоже. Твой заработок не пострадает. Но от «Счастья» тебя придётся дистанцировать. Рублёвскую, естественно, тоже. Для неё найдётся непыльное местечко в системе «Спорткультторга». Она знает, брала там JBL, всего четыре комплекта выделили на ГУМ. За тобой — взаимоотношения с грузинами, я сам их не люблю за необязательность и это всякое… Сразу рэзать!

— Наверно, вы общались с бандитами, а не бизнесменами. Хоть у них это тесно переплетено.

— Слишком тесно, — Яков Наумович встал. — Надо ещё обсудить детали и проценты. Ваших денег много вложено?

— Слёзы. Больше — трудов. Я выступал с «Песнярами» в Грузии и пел застольную «Сулико» с первым секретарём райкома партии. Товар без предоплаты отпускается по его протекции. Это мой главный взнос в концессию.

— Значит, доля твоя будет весомая. Не поскупимся.

Они пожали друг другу руки и пошли вниз, действительно появился повод выпить. Кабушкина, завидев их, сразу поняла — гешефт срастается.

После первой, второй и третьей Егор шмыгнул за дверь, к телефонному аппарату. Разговоры требовали сравнительно трезвой головы, а после четвёртой и пятой гарантии нет.

— Даша! С наступившим! Лёх… В смысле — Дима лёгок на помине, слышу его голос. Да, дай Олю.

Она приняла поздравления и обронила, что приготовила подарок — в ближайшие дни познакомит с братом.

Ближайшие дни… То есть — не сегодня.

Егор набрал Папаныча. Тот пребывал в лучшей кондиции, чем утром.

— Обещала свести с братом, но в «ближайшие дни».

— Ты с ней?

— Нет, со своей. Плоткина думает, что я в Бресте.

Сыщик задумался.

— Это может означать две вещи. Они считают, что ты из Бреста не успеешь на гонку, и позовут в другой раз. Или сегодня не поедут, что странно. Те два раза били тачки в ближайшую ночь. Патруль на «Заре» будет. На всякий случай. Успехов, многостаночник!

Остался последний вопрос.

— Эля! — он утащил её из-за стола. — Объясни про подарки. Во-первых, что такое JBL?

— Откуда ты знаешь?

— От Якова.

— Испортил сюрприз… Ладно, я сама затянула с вручением. Идём!

Она показала за лестницей на две высокие картонные коробки.

— Что это?

— Ты же у меня музыкант и меломан! А слушаешь банальный двухкассетник. Это — колонки. Импортные. Дороже советских «Радиотехника», но меня уверяли, что звук намного лучше. Третья коробка — усилитель «Одиссей-001», тоже очень хвалят. А магнитофон или проигрыватель ты сам потом выбери… Ой! Пьяный мужчина, отпусти и поставь на пол!

Про последний подарок, от Валентины Ивановны, она наотрез отказалась говорить, сделав «страшные» глаза.

Егора это обеспокоило. Слишком много всего неожиданного для одного вечера.

* * *

Примечание к 13 главе: кто не смотрел «Юнону и Авось», включите этот фрагмент, возможно, появится желание прослушать оперу целиком: https://www.youtube.com/watch?v=zLjIKdrq2wE

Глава 14

Иногда без традиции не обойтись, тем более, если это хорошая традиция, и она напрашивается, чтоб её соблюли.

Перекрывая застольный шум и бухтение телевизора, Егор громко заявил:

— Прошу внимания! Яков Наумович, прошу прощения, вас тоже касается. Валентина Ивановна, можно телевизор тише?

Он опустился на колено, вытащил красную коробочку и выдал отрепетированный заранее экспромт:

— Дорогая! Мы уже подали заявление в ЗАГС. Но произошло это как-то не буднично, в текучке между работой и прочими хлопотами. Я даже не спросил по всей форме как полагается: ты выйдешь за меня замуж?

Кольцо с бриллиантом разительно отличалось от всего, принятого в СССР, где гнались за массивностью. Писком моды на протяжении полувека считался овальный рубин размером едва ли не с юбилейный рубль, окружённый алмазными блёстками. Этот перстенёк Егор выбрал из замусоленного итальянского каталога, показанного ювелирным мастером в «Верасе», за одну только работу заплатил пятьсот и несколько тысяч — за вставки.

Каратный прозрачный бриллиант имел непривычную для советской ювелирки форму квадрата, так называемая «принцесса». Его вплотную подпирали два сапфира треугольной огранки, не слишком глубокого синего цвета и тоже достаточно прозрачные. Свет, проходящий через сапфиры и проникающий в бриллиант снизу, заставлял играть «принцессу» синими искрами.

У Элеоноры дыхание спёрло. Она стащила колечки с пальцев правой руки и надела подарок. Сел идеально, недаром жених втихую померил её кольца штангенциркулем, сейчас эти подробности ушли на второй план.

— Да-а-а! — воскликнула она, когда смогла, наконец, зачерпнуть воздух всей грудной клеткой.

— Горько! — крикнула Валентина.

Когда Егор оторвался от невесты, поцеловавшись настолько страстно, что уже шевельнулась мысль под любым предлогом зазвать её наверх, он сделал презент и каждому из Кабушкиных, извинившись, что скромнее, иначе Элеонора взревнует, вышло очень уместное дополнение к сервизу.

Выпили за молодых, Валентина Ивановна тотчас засобиралась.

— Ещё один новогодний сюрприз! — шепнула Эля. — Я, правда, ещё вчера знала. Он… необычный. Надеюсь, ты его полюбишь.

«Сюрприз» тявкнул из корзинки, в которой его принесла Кабушкина, и выбрался на пол, смешно ступая очень широкими лапками. Элеонора потянулась к щенку, взяла на колени, тот привстал, достав передними коготками до её груди, царапая дорогой мохеровый свитер, и лизнул в подбородок.

— Сын нашего Джека, — сообщил Кабушкин. — Сосед разводит восточно-европейских овчарок, подкармливает нашего, когда не можем подъехать. Вернём пацанчика на ночь, пусть последний раз побудет с мамой. Три месяца прошло, прививки сделаны, пора в новую семью. Начали приучать, чтоб просился на улицу, но пока следите внимательно.

— У вас свой дом, а какой дом без собаки! — добавила Валентина.

Вот уж действительно — неожиданность, колотилось в голове Егора. Конечно, он в детстве хотел собаку. Но родители не то чтобы напрочь запретили, скорее — отговорили. Пусть район Москвы, где они жили, не из дешёвых, но плотно застроен многоэтажками, человейник. Владельцы мопсов и всяких шпицев выводят их на газон у подъезда, проклинаемые старушками, и немедленно после орошения и удобрения тянут обратно в подъезд. Крупного пса, а хотелось или австралийскую, или бельгийскую овчарку, абсолютно негде выгуливать. Зачахнет в четырёх стенах, увещевал отец и обещал, что когда-нибудь все вместе переедут в дом, который он обязательно построит в направлении Смоленска, и вот там…

Получилось не на десять лет позже, а на тридцать раньше. Свой дом, как раз в направлении Смоленска, только дальше километров на триста пятьдесят. Собака. Жена-красавица. И плевать, что нет айфонов, в январе не слетать в Египет или Эмираты, а вместо нормальной машины — всего лишь «жигули», к ним привык и даже освоил экспресс-очистку вечно забивающегося карбюратора. Тем более, когда кулибин из гаражей у Севастопольского парка поставил дополнительный фильтр, проблема ушла.

Как и все проблемы, легко решаемые в следующем тысячелетии, здесь они преодолевались в индивидуальном порядке за счёт отдельных талантливых людей. Частники-подпольщики делали то, что оказалось не под силу огромной державе с ядерными ракетами и космическими кораблями: делать жизнь соотечественников комфортнее. Хотя бы снабжая джинсами ценой в полтора оклада выпускника вуза.

Точно также производилась расчистка дороги до шоссе на Минск. Предприимчивый сосед, разводивший овчарок, завёл самодельный мини-трактор и разгрёб снег по сторонам так, что на утро 2 января «пятёрка» Егора выскреблась своим ходом и покатила к городу. Нет, чтобы колхозный трактор МТЗ…

— Знаешь, какие менты злые на работе второго января? Особенно, кто на приёме заявлений граждан. Трубы горят, а ты, гражданочка, пристаёшь со своей кражей. В общем, со всех сторон повезло, что второе пришлось на воскресенье. И Крис обживёт новый дом.

Элеонора, державшая щенка на коленях и теребящая его пальцами за бороду, игнорировала милицейские побасёнки, но моментально вскинулась, едва только речь зашла о собаке.

— Почему Крис?

— Крис Норман. Или Пол — в честь сэра Пола Маккартни. Не Лёвой же, под Льва Лещенко.

— Тогда уж Йося, коль от Кабушкиной. Как Иосиф Кобзон.

Сошлись на Джоне, в память о Джоне Ленноне. «Крис» звучало по-крысиному, против Маккартни Эля ничего не имела против, но говорила: у нас целая собака, а не половина.

— Имя — самая простая вещь. Как его кормить, ухаживать, дрессировать? Вообще об этой породе хоть что-нибудь знаешь?

— Конечно! Пока ты геройствовал в Минске, Кабушкины мне целую лекцию прочли. В общем, это улучшенная немецкая овчарка с примесью крови волка. Мордочка похожая, ушки острые и скоро встанут. Но спина ровная, прямая, без скоса как у немцев, и это очень хорошо. Кормить — мясом, мне ещё прикормок дали. А потом достанем импортное питание. Главное, тебе веселее будет бегать по утрам — с Джонни на поводке!

— Договорюсь с кинологической службой УВД, — прикинул Егор. — Коль собака служебная, пусть умеет служить.

— Тяв! — ответил щенок.

Естественно, он не разбирал ни слова, но понял, что внимание новых хозяев обращено к нему, и радовался, не выказывая никакого замешательства от смены обстановки и расстройства от разлуки с родными.

— Он будет скучать по своим?

— Валентина уверяла — недолго. Поскулит немного, когда обнаружит, что его не возвращают к маме, привыкнет и успокоится.

Около дома он вдруг вскочил на четыре лапы и принялся заливисто лаять. И было с чего. Около самой ограды стоял обшарпанный белый «Москвич-412», из него вышел человек с неизгладимой печатью зоны на выражении лица и походке.

— Егор! Вам велели передать, что залётные хотели ставить вашу хату. Мы присмотрели.

— Кто велел? — лейтенант вышел один и захлопнул дверцу, сказав Элеоноре оставаться внутри.

— Батя. Вы его как Нестроева знаете.

Уголовник сел в колымагу, она завелась, водитель, не прогревая мотор, тронул с места. Егор, проводив их взглядом, принялся открывать ворота, чтоб загнать «жигули» во двор. Небольшой намёт раскидал лопатой.

Остатки праздничного настроения сдуло как порыв ветра сносит пламя свечи.

— Кто это? — Элеонора прижимала к себе щенка, не желавшего успокоиться, словно прикрывала его от неприятных незнакомых дядей.

— Слышала, что говорили с трибуны очередного съезда? Организованная преступность в СССР исчезла как явление. Ты только что видела её, исчезнувшую. Пахан, смотрящий за районом, передал, что наш дом намеревались обчистить, но он не позволил. Тот самый, что предлагал патронировать «Счастье». Набивается в друзья, правда, его покровительство обойдётся стократ дороже, чем польза от его услуг. Пока Джонни не защитник, придётся завтра шлёпать в Советский отдел охраны, заказывать сигнализацию. Хлопотно, придётся каждый раз набирать им, приходя с работы. Но дома под сигнализацией не грабят. Менты приезжают быстрее, чем воры успевают обшмонать жилье и скрыться. Кстати, не дорого.

По этой причине очередь граждан, желающих поставить сигнализацию, — многолетняя, как на югославский гарнитур. Но следователю с милицией договориться несложно.

х х х

Глеб Василевич, он же «Баклан», привлекал уже тем, что не сиял профессиональным шармом мошенника, сразу располагающего к доверию. Возрастом примерно равный Егору, а ростом чуть ниже, он приехал на место встречи на обычном рейсовом троллейбусе. Как говорили в двухтысячных — беспонтовый.

Лейтенант ждал в такси на площади Якуба Коласа, как раз напротив филармонии, где репетировали «Песняры», а сама площадь по-прежнему несла уродливый шрам метростроя. Подземку планировали сдать к 40-летию освобождения БССР от оккупантов, то есть летом 1984 года, так что жителям города требовалось терпение.

— Глеб? Я — Жора.

Тот кивнул, настороженно глядя.

— Да. Я — Глеб. Пошли, тут на Красной есть кафетерий. Холодно, твою мать…

Внутри заведения стояли высокие круглые столы с алюминиевым ободом, более подходящие для кружек с пивом и воблы, нежели безалкогольного. Василевич взял пирожное и кофе с молоком, Егор — чёрный кофе без сахара, но зря, напиток был отвратителен, сахар и молоко немного бы перебили вкус. Советский вариант — кофе с цикорием — мог понравиться только тому, кто ни разу в жизни не пил нормальный, сваренный в кофемашине.

— Жора, ты кто?

— Если опустить ненужные тебе подробности, искатель острых ощущений.

— Деньги есть?

— Денег нет. Несколько тысчонок найдётся, но разве это деньги? Быстро приходят, легко уходят. Живём один раз.

— Сестрицу мою впечатлил.

Егор через силу отхлебнул кофейный суррогат.

— Вот те крест: не пытался. Она как бабочка — летит на огонь. А я — даже не огонь. Солнечная плазма. Постараюсь не обжечь ей крылышки.

— Слушай… держался бы подальше от неё, — включил «заботливого брата» Василевич.

— Смешно. Ты за неё переживаешь? Лучше бы не нюхала кокаин. Тем более, их нормального поставщика взяли. Нарвётся на дебила, что подкинет ей фуфел, и отравится. Ну, и с обкурившейся или нанюхавшейся девкой делай что хочешь.

— А ты — хочешь?

— Не скрою. Когда целовались последний раз перед Новым годом, у меня встало. Но — стрёмная. Я больше по простым, по колхозным. Которые без претензий.

Бритая физиономия Глеба свидетельствовала: он обескуражен такой откровенностью. Парень снял вязаную шапку, открыв взору длинные светлые вихры.

— Неуважительно как-то. А она за тебя ходатайствовала…

— Спасибо ей. Но я и сам. Тем более, это всего лишь развлечение. Хочешь — бери меня в дело. Ну а нет — без обид. Разбежались.

— Она сказала, что ты торговал золотом?

— Вот же язык без костей… — изобразил раздражение Егор. — Точно бабам ничего говорить нельзя. Объяснил ей: с этим давно покончено. Потому что — статья. А пока я нашёл схему, Кодексом не предусмотренную. Само собой, попытаются приколупаться, если всплывёт… Но чрезвычайно маловероятно, что кто-то будет копать в моём направлении.

— Туману напускаешь?

— Какой туман! Я прямо говорю — не скажу. Вижу тебя первые десять минут. Твоя сестра тебе тут же выложила про золото, ты кому про мои гешефты расскажешь?

— А вроде говорил ей, что ты рисковый и фартовый, — поддел Глеб.

— Без базара. Это когда делаешь ставку и ждёшь — сыграла она или деньги ушли в задницу. Но вот ждать, придут за мной или нет, нам не нужен такой хоккей. И тебе, Глеб, скажу: меньше знаешь — крепче спишь.

— И как с тобой говорить…

— А ты пока правила расскажи. Может, я сам первый пошлю тебя дальше, и продолжения не будет.

— Правила простые. Входной билет двести рублей, и ты мне отдашь их прямо сейчас. Минимальная ставка — тысяча.

Вот это инфляция, подумал Егор. До Нового года за билет просил сотку. Растут аппетиты у пацана… Ну, пусть потешится напоследок.

— А максимальная?

— Нет максимальной. Правда, больше пятёрки никто не положил.

— Продолжай.

Глеб всматривался в Егора столь испытующе, что, казалось, дырку прожжёт.

— Участвуют пять водителей. Чья машина останется на ходу, тот и победил. Соответственно, победили те, кто на него поставил. Я удерживаю пятнадцать процентов, всё честно.

Лейтенант потёр лоб.

— Нихрена не понятно. Допустим, два десятка игроков, вряд ли больше. По паре косарей положили в среднем, итого сорокуха. Пятнадцать процентов с неё — это шесть тысяч. Надо: нанять гонщиков, подмыть пять тачек… Не, арифметика не пляшет. Останется пшик. С двух угнанных «жигулей», разобранных и проданных, навар куда толще. А пять… Ты, часом, не разводишь?

— А ты, часом, не из мусоров? — разозлился Василевич.

— Почему «часом»? Два года отработаю в ментуре по распределению. Ольга в курсе. Не час. Потом свалю, если война в Афгане кончится, и нас не будут обувать в сапоги. Но ты не ответил, зачем тебе этот гемор? Поднимешь вчистую штуку или две, а шуму и риска… Столько людей в теме! Кто-то вложит ещё. Обиженный проигравший, например.

— Обиженный? Пусть приходит снова и играет! У нас дверь в одну сторону. Зашёл — выхода нет. Делай следующую ставку или…

— Или? Смотрю, у тебя железные яйца, парень. В самом деле? Чтоб такие заявки делать, нужно кого-то за спиной иметь. А также сверху, чтоб прикрывал и крышевал. Не блефуешь?

— Один сосунок думал — блефую. По концухе повесился.

— А если бы не повесился? Хватит духу завалить отказника?

Конечно, такого напора Василевич не ждал.

— Если один раз позволишь послать себя на Х, все будут вытирать об тебя ноги.

— Тут ты прав, Глеб. Короче, у меня предложение простое. Сейчас даю тебе две сотни. Да хоть три. Смотрю твоё автородео, пару штук поставлю. Понравится — буду ходить дальше. Нет — значит, нет. И не потому, что на тебя можно класть болт. Просто так договорились.

— Так не правильно… И за мной есть, и надо мной есть. Они не одобрят.

— Тогда не на того напал. Люди при деньгах, они с характером. И со своими условиями. Я сам решаю, куда трачу бабки, с какими девицами встречаюсь. Или ты ищешь пельменя, готового лезть в петлю?

Егор сделал последний глоток, плеснул остатки в полузасохший фикус, поймав осуждающий взгляд тётки за стойкой, и повернулся уходить.

— Стояночка… Ты уже слишком много знаешь о нас.

Тон гопника плохо удавался студенту.

— Не проблема. Могу завалить тебя прямо тут. И тогда все будут знать о Глебе Василевиче 1959 года рождения, погоняло «Баклан», только одно: он — труп.

— Ты даже мою фамилию выяснил… И год рождения!

— Само собой. Это не сложно. Подумай, я буду доверять несколько кровных тысяч неизвестному Васе Пупкину? Сам так развлекайся. Эх, жаль, что не вышло разговора.

Он решительно вышел из кафе, взяв курс на стоянку такси. Расчёт был прост: Баклан, строящий из себя крутого, не может оставить всё как есть, иначе он — в проигравших.

Как и следовало ожидать, Глеб догнал.

— Давай так: первый раз — без обязательств. А там решишь, ты с нами дальше или отваливаешь.

— Когда?

— Завтра около полуночи встречаемся у выезда на Брест перед Кольцевой. Машины есть, готовятся. Будет лучше, чем в прошлый раз. Тебе понравится.

— Ну, смотри. Если что, я знаю, где тебя найти. Даже без помощи Ольги.

Егор, не смущаясь, что находились на открытом месте, сунул четыре зелёные пятидесятки.

— Хорошо. А на твой вопрос я отвечу: мне нравятся машины. И мотоциклы. В юности тренировался на кроссовых на «Заре». Считай, что гонки — это хобби. Зарабатываю другим.

— Нормальный, пацанский ответ. До завтра, Глеб.

Ага… Вот что сыщик из Заводского знал про стадион «Заря», о занятии мотоспортом организатора преступления. Что же сам не вычислил Василевича, с такой-то зацепкой?

Хуже всего, что выезд на Брест — практически прямо противоположное место относительно стадиона, прикинул Егор. Тот — на северо-востоке от центра, Брестское шоссе уходит на юго-запад. То есть рихтовать тачки они будут в другом, пока неизвестном месте.

С грузом тяжёлых мыслей вернулся в РОВД и тут же начал звонить, пользуясь отсутствием Вильнёва.

Услышав доклад Егора, Аркадий заскрипел зубами так, что слышно было даже по телефону.

— Что, оцеплять все ровные пятаки размером со школьный стадион? Да ты хоть знаешь, сколько таких стадионов по городу?

— Спугнёшь. Проще тогда делать засаду на выезде на Брест, брать всех тёплыми и колоть.

— А толку? Там наглые, раскормленные цековские выродки! — Аркадий удивительно непочтительно выразился в адрес ЦК, учреждения, которое его контора обязана денно и нощно лелеять. Причём — по открытой линии. — Будут нагло ржать нам в лицо, потом вмешаются папашки, и дело закрыто. Нет, нужно откровенное соучастие в преступлении. Башляя за зрелище в третий раз подряд, они подстрекают Василевича на новые угоны и уничтожение личного имущества граждан. Устойчивая организованная преступная группировка.

— У нас же нет оргпреступности! — притворно удивился Егор.

— В секретной отчётности — есть. Ладно. Времени немного. Что-то придумаем до следующей ночи. Можешь пока встретиться с сестрой Василевича. Потом обидится за брата — не даст.

Хотелось вспомнить вслух словечко Вильнёва «писькострадалец», но лейтенант не хотел избыточно поддевать гэбешника.

— Это я ей не отдамся. Перетопчется, — Егор принёс нархозовкам в жертву Давидовича — пусть тешутся. Тем более, Лёха не в претензии. — Вас волнуют высокородные мальчики, ментов — машины. Мне звонить в УУР?

— Погоди. Розыск мы сами подключим. Если будет нужда.

Последняя фраза не понравилась абсолютно. Запахло извечной конкуренцией, КГБ против МВД, где Егор играл за обе команды сразу, сидя на разъезжающихся стульях. Так и анус недолго порвать.

А если у КГБ элементарно не хватит людей? Мастерство их группы захвата, когда брали ОБХССников, не впечатлило ни разу.

Что любопытно, операция выпала в ночь на пятницу, то есть с шестого на седьмое. Коммунистические безбожники Рождество не отмечали никак. Ни озорующая пацанва, задумавшая крушить тачки, ни открывшие на них охоту силовики.

Поскольку был четверг, по советским понятиям — рыбный день, Егор потратил остаток дня на ловлю рыбы в мутной воде. А именно — шлифовал расклад по договорённостям с Яковом Наумовичем.

В итоге доля Егора, собственно — будущей четы Евстигнеевых, ужалась с двух третей до одной трети пирога. Но в абсолютном выражении он мало потерял. Может, и выиграл, поскольку продажа грузинских поделок минской фарце мелким оптом по каналам директора торга предполагала большую маржу, расходы меньше, не нужно платить «шиксе» и другим торговкам из «Счастья». Безопасность Яков брал на себя и сохранность под собственную материальную ответственность. Естественно, большая часть левака не предназначалась для хранения вместе с официалом. Егору осталась работа с поставщиком, Кабушкиной — транзит в Прибалтику. Доля Валентины Ивановны также несколько усохла, но, к счастью, по инициативе директора, а не Егора. Та, слегка расстроившись, собственно, как и любой другой из торговой сферы, согласилась. А ведь недавно вообще собиралась соскочить! К тому же «Счастье» избавлялось от параллельных потоков — правого и левого. Теперь, по большому счёту, Кабушкину не за что прищемить. Отчего быть недовольной?

Наверно, очень недовольный был бы Папаныч. Гэбисты к поимке Василевича сыщиков не привлекли. Аркадий сослался на прямой запрет Сазонова, уверенного, что из розыска кто-то обязательно сольёт информацию, и вся комбинация пойдёт прахом. Проблема в том, что в КГБ БССР не существовало никакой спецгруппы вроде «Альфы», та имелась лишь в Москве. С ОМОНом, СОБРом и прочими командами накачанных и выдрессированных костоломов ситуация обстояла так же — никак. В начале восьмидесятых не задумывались, что в тихой Беларуси понадобится спецназ. Простого хулигана и участковый заломает…

Но готовились капитально, потратив весь вечер пятницы. Егор получил в своё распоряжение чёрную «волгу» с частными номерами. Технарь, показавший в ней некоторые ухищрения, правда, до тачек Джеймса Бонда она не дотянула и близко, заверил: даже при выключенном двигателе работает довольно мощный передатчик, сигнал засекается более чем за десяток километров. Под одежду навестили «бюстгальтер», то есть комплект передатчика и микрофона, причём аппаратура «волги» и ретранслировала, и записывала услышанное микрофоном. И хотя всё это великолепие запросто перекрыл бы любой недорогой смартфон, Егор счёл необходимым восхищённо цокнуть языком и сказать «да-а-а… до чего техника дошла», а потом попросил поездить на «волге». Первый и последний раз он рулил такой, когда вёз в багажнике два грузинских трупа.

В этот раз надеялся, что обойдётся без жертв. Но как любой, интуитивно одарённый чувствительной пятой точкой, догадывался: что-то произойдёт. Нехорошее.

Особенно смущало, что план операции отсутствовал, потому что не знали, где состоится гонка. Соответственно, где будут стоять парни на шухере, которых предстояло нейтрализовать. А затем отрезать пути отступления и участникам, и зрителям.

Егор получил фальшивое водительское удостоверение на имя Георгия Петрова, то есть Жоры. Милицейское оставил в «жигулях» во дворике КГБ, так же как жетон, карточку-заместитель и, главное, белый пластмассовый свисток, залог ментовского успеха. Табельное не взял, так при всём напряжении фантазии не смог бы объяснить оперативному дежурному, зачем следователю идти в оружейку и брать личный пистоль — после службы да перед выходными. Уток стрелять?

К кольцевой выехал в гордом одиночестве, насвистывая «Союз нерушимый республик свободных», чтоб диктофоны КГБ зафиксировали его ура-патриотический настрой.

Глава 15

Чёрная «волга», ощетинившаяся двумя антеннами, вызвала кучу подозрений у Василевича.

— Оля сказала, ты её на «пятёре» возил.

Егор равнодушно пожал плечами.

— Она в ремонте. Кстати, ты не сказал, куда поедем, в какие хренковичи. «Волга» не сядет?

— Пройдёт! — уверил Глеб, но координаты «хренковичей» не назвал. Можно представить, как разочарованно вытянулись рожицы гэбистов, слушавших радиопередачу с микрофона в егоровой куртке.

Постепенно подтягивались другие зрители шоу, а время переползло полночную отметку.

— С Рождеством Христовым, товарищи! — не удержался лейтенант.

Холёные парни в дорогих куртках и импортных дублёнках неизвестно чему удивились больше: обращению «товарищ», вне митингов и трибун не принятому, или упоминаю Рождества, десятилетиями забытого. Кто-то вякнул «Христос воскрес», туса заржала, и неловкость обратилась в шутку.

Егор обратил внимание, что некоторые из присутствующих были знакомы между собой, но едва кивнули при встрече. Сам Глеб щеголял в натянутой на самые брови вязаной шапке, не по времени года солнцезащитных очках, натянув шарф на нижнюю часть лица. Вряд ли мёрз, скорее — не хотел быть узнанным. Светлые волосы спрятал. Зато выделялся дутыми импортными сапогами серебристого цвета, дефицитными и культовыми не меньше, чем джинсы Levi’s.

— Братва! Едем за мной по Кольцевой до Парковой. Сворачиваем к Ждановичам, выезжаем к берегу Минского моря перед плотиной.

— Там разворотная автобусная площадка есть, метров за двести до плотины, — вполголоса шепнул один из зрителей, никто разговор не поддержал.

Когда тронулись, Егор во весь голос повторил про Минское море. Там он не бывал ни в этой жизни, не в прошлой, поэтому просто тащился за огоньками «шестёрки» Василевича.

Тот ехал ровно девяносто, не рискуя зря, хоть нарваться на пост ГАИ с проверкой скорости было практически нереально. Сами аппараты гайцов представляли собой некое подобие большой мотоциклетной фары со стрелочной шкалой наверху, а показания скорости нарушителя не фиксировались никак. Милиционер мог сказать «сто тридцать», и поди докажи, что твой «запорожец» даже в девичестве не разгонялся больше сотни.

Медлительность развития событий была на руку. Невидимые бойцы невидимого фронта получили лишние минуты на подготовку.

Кавалькада притормозила на асфальтированной дороге, с обеих сторон заросшей сосновым лесом.

— Здесь оставляем машины и идём на пляж! — распорядился Глеб. — С машинами ничего не случится.

— Ты гонишь! — возмутился Глеб. — Среди ночи в лесу кинуть тачки? Ну нах такое развлечение.

— Здесь останется человек с рацией, постережёт. Или предупредит, если шухер. Пацаны! Нагрянут менты — уходим вперёд, через дамбу. Дорога открыта. Выезд на шоссе, налево — Минск, направо — Молодечно. Рассыпаемся. Но, уверен, это не понадобится.

Говорил он громко, чётко. Главное — близко к Егору.

Тот наполовину сбавил тон, но всё же пробурчал:

— Надо же людей не около машин сажать, а дальше. Чтоб мы успели добежать и завести мотор, пока менты едут.

Если в ГБ не полные идиоты, а самые полные уже отправились укреплять милицейский и партийный аппарат, то поймут подсказку: снимать часовых аккуратно, до места приключений.

Шли недалеко. Снег приятно пружинил под ногами, югославские сапожки уминали его на два-три сантиметра. Днём дул сильный ветер, наверно, снёс часть снежного покрова.

Буквально минуты через три открылся пляж и равнина до горизонта. Далеко-далеко проступила пара огоньков, маленьких, как булавочные головки. Возможно, фонари в деревне на противоположном берегу. Добропорядочные сельчане в первом часу ночи смотрят сны, окна тёмные, отсюда не видать.

Грибки, раздевалки и скамейки смотрелись чужеродно среди снега, словно заброшенные декорации снятого фильма. Егор никогда не бывал на пляже зимой — что тут делать. Воздух был восхитительно свеж, хотелось набрать с собой в канистру, дать вдохнуть Элеоноре и Джоннику… Нет, лучше их самих привезти на Минское море на прогулку. Но не в ночь криминальных автогонок.

Справа раздался шум заводящихся двигателей, мелькнули отсветы фар. Вскоре выехали четыре машины, ровно по списку краж во Фрунзенском районе: «Москвич-412», ВАЗ-2106, ГАЗ-24 и ГАЗ М-20. Но прежние хозяева вряд ли бы их сразу признали, все были увешаны толстыми стальными трубами, защищавшими по периметру, спереди топорщились таранные полуметровые шипы.

— Если ударить в водительскую дверь, шипы пробьют водителя, он выйдет из строя, поставившие на него проиграли, — гордо объявил Василевич, поблёскивая бликами фар в стёклах очков. — Я обещал, что сегодняшний заезд будет интереснее? Вот! Делайте ставки.

— Где пятая лайба? — донеслось от зрителей.

— Позже. Пока — ставки на эти четыре. После на них нельзя будет добавить.

Похоже, парень менял правила на ходу, чисто по своему усмотрению.

Больше всех бабла собрала «победа», наследница славы двадцать первой «волги», победившей на «Заре». Да, слабый мотор, высокий центр тяжести, управляемость утюга, но здесь, похоже, особо ценилась прочность кузова.

Егор из чувства противоречия сделал ставку на «москвич», смотревшийся на фоне поволжской троицы наиболее убого, а трубчатый навес на нём походил на кенгурятник, в шутку приваренный к инвалидной коляске. Правда, отдал только одну тысячу с тайными отметками КГБ.

— Ставки сделаны! Ставки на этих четырёх участников больше не принимаются, — распорядитель бала поднёс к губам рацию: — Миша, давай!

Над пляжем пронёсся стон, когда на лёд водохранилища выкатился УАЗ-469 со снятым верхом и дверцами, но в самой внушительной броне и самыми длинными клыками впереди. Очевидный фаворит выдоил карманы автоболельщиков досуха. Егор, не отставая, тоже сунул КГБешную тысячу.

— УАЗик их всех расхреначит, — громко прокомментировал для невидимого слушателя.

В общем-то, кавалерия вполне могла уже появиться на поле боя. Но… поле было слишком широким. Подготовленные для битвы машины, не исключено — с кустарно шипованными покрышками, не задержать. Стало быть, не доказать, что криминальные гонки происходят на угнанных легковушках.

На месте Аркадия, имевшего право сказать в духе Остапа Бендера «командовать парадом буду я», Егор сделал бы незапланированную паузу и обождал, пока гоночные кары не превратятся в груды железа, на которых не удрать.

И водители приложили все усилия в нужном направлении.

Удары бортами практически не приносили ущерба, вызывая только оглушительный лязг стальных труб, гнущихся, но не ломающихся. Мастера, их варившего, с руками оторвал бы любой ЖЭК, водопроводчика от Бога…

Конкурсанты стремились влепить друг дружке стальными клыками, и вот это действительно было эффектно. Металл пробивал борта, корму, колёса, крушил фары.

Среди общего хаоса царил УАЗ. У него уцелели все четыре покрышки, а бивни разили с неумолимостью носорога. Он отъезжал задом, разгонялся, и горе тому, кто не успел убраться с пути… Пилот на «москвиче» всё же успел. Уродливый внедорожник промазал мимо него, вылетел на берег, прямо на зрителей, прыснувших в стороны, и грохнулся на бок, наскочив правым передним колесом на скамейку. Водитель выбрался, схватился руками за трубу, пробуя вернуть машину в прежнее положение, не справился, а Глеб отогнал зрителей, метнувшихся было на помощь: УАЗ выбыл из гонки.

Выиграл аутсайдер на «москвиче», пострадавшем на удивление скромно, будто сама судьба сжалилась над автомобилем: ты уже с конвейера сошёл убогим.

— Иес! Победа! — прокричал Егор. — Я на него косарь поставил! Гони мои бабки! Кто-то ещё ставил на этого гоблина? Нет? Всё бабло моё!

— Сейчас, — пообещал Глеб, пытаясь связаться с постами, рация выдала лишь неприятный рёв и свист. — Сука! Нашла, когда ломаться.

Из присутствующих только один человек знал, что означают помехи в радиосвязи: кто-то включил мощную глушилку, и несложно догадаться, кто именно. С рёвом моторов через дорожку между сосен на пляж выскочили два УАЗа, слепя фарами, включёнными на дальний свет, не галогенки, но достаточно ярко. Аркадий вопил в матюгальник в духе «лежать-бояться», и Егор первым выполнил его пожелание, уж очень не хотелось словить шальную пулю, если дойдёт до стрельбы.

Падая, на миг упустил из виду Василевича, ринувшегося к «москвичу» и прыгнувшему в салон как в воду с трамплина — прямо через проём заднего левого окна. Ноги остались торчать снаружи. Водитель-победитель словно ждал этого момента и даванул на газ. Машина понеслась налево, в сторону дамбы, за ней в погоню устремился УАЗ, безнадёжно отставая. Обе колесницы исчезли из поля зрения.

— Не можешь догнать? Стреляй! — разрывался Аркадий, оказавшийся в двух шагах от Егора, но не замечавший его. — Приём!

— Так уходит! Метров триста уже… Не попаду! Твою ма-а-ать…

— Что там? Приём.

— Плохо дело. Провалился под лёд около водосброса. Там, похоже, не замёрзло. Осторожно возвращаюсь. Приём.

А вот теперь матерился Аркадий. Заметив Егора, уныло бросил вполголоса:

— Лучше бы ты ему руку сломал, по привычке. Василевич — самый ценный для нас…

Оглядев окружение, лейтенант убедился, что никто не слышит их обмена любезностями, зрители шоу и водители забавлялись борьбой с гэбешниками, вчистую проигрывая состязание. Громилы вроде старшего опера ОБХСС среди гостей Василевича не затесалось.

— Слыш, подполковник, не всё потеряно. Пакуй меня и суй к задержанным. Большинство никогда не видело гада иначе как в очках и замотанного шарфом. Их надо колоть. Уйдут в несознанку — приводите опера похожего роста и телосложения, пусть изображает Глеба и советует тоже признаться.

— Предлагаешь фальсифицировать доказательства? Какой же ты мент! До мозга костей.

— Зато вы все — белые и пушистые, начиная с тридцать седьмого года. Слушай сюда. Доказательство — это запротоколированные показания. Берёшь самого рыхлого из папенькиных сынков, душишь его морально, а если не колется, приводишь как бы Глеба. Потом предлагаешь два варианта: протокол с отказом, протокол очной ставки — и в «американку», либо сразу признаёшь и вали домой плакаться папочке, пусть крутит телефон. У тебя останется одно и вполне процессуальное доказательство: подписанный собственноручно протокол с признанием. Все не малолетки, педагог не нужен. Адвокат на этой стадии не положен. Что у тебя по уголовному процессу, Аркадий? У меня трояк.

— У меня высшее техническое, — отмахнулся командующий парадом, сосредоточенно что-то обдумывающий во время длиннющего спича Егора. Затем гаркнул во весь голос: — А ну вставай, шпана!

Он показательно грубо запихал Егора в дебри УАЗа-буханки, с лязгом закрыв дверь.

Ждали не менее четверти часа, потом поехали в Минск.

— Этого… распорядителя гонок… поймали? — спросил кто-то из темноты буса.

— А даже если поймали, эта сука мне двадцать пять косых должна, — с вредностью в голосе прожужжал Егор. — Вы свои ставки просрали, я один ставил на «москвича».

— Похоже, мы просрали все и всё, — печально заметил парень чуть постарше, сидевший рядом. — Вот что, пацаны. Главное — не признаваться ни в чём и ничего не подписывать. Да, приехали посмотреть гонки. Кто знал, что они на ворованных тачках?

— Так в газетах писали. И даже по телеку бухтели, — возразил третий. — Весь Минск знает!

— А я — нет, — держался сосед. — Смотрю только программу «Время» и читаю только «Комсомольскую правду». Я в райкоме комсомола работаю. Мне недосуг слушать сплетни про всякий криминал. Глеба, что замотанный шарфом ходил, в сапогах-«луноходах», немного знаю. Пацан — кремень. Сын обычных торгашей, но связи у него — не чета моим. Потерпим несколько часов, подтянутся тяжёлые орудия. Гэбня утрётся, извинится и отпустит.

Закалённый, понял Егор. Его колоть в последнюю очередь, и то не факт, что поплывёт, даже когда остальные намотают сопли на кулак.

— Что за артиллерия? — спросил парень напротив. Голос у него был совсем юный, писклявый. Но, коль приехал за рулём, восемнадцать исполнилось. — Киселёв — не в счёт, он больной совсем, на краю могилы. Балуев — прямой ставленник Москвы, ему на всех ниже Киселёва болт положить.

Егор слышал фамилии Первого Секретаря ЦК КПБ и Председателя КГБ БССР, но, разумеется, не был в курсе их биографии, а также состояния здоровья. Писклявый сыпал другими именами-фамилиями начальства, заражая окружающих пессимизмом. Этот осведомлённый пацан чётко вывел: в нынешней ситуации партийно-советское начальство не вытащит их из застенков Госбезопасности. Кого-то одного, тихой сапой, куда ни шло. Но скандал с задержанием целой толпы «золотой молодёжи» наделает слишком много шороху, приливную волну пальцем не остановить.

— Ты прав, — согласился спокойный сосед. — Но есть и другая власть. Её не проигнорируют.

— Ну и кто у нас главный воровской авторитет в законе? — изобразил скепсис Егор.

— Я его только раз видел. Живет на Востоке. Выше среднего роста, сутулый. Кулаки с мою голову. Лет сорок пять, наверно, но глаза такие, что повидал лет за двести. Больше не скажу. Здоровее будем.

Нестроев… И что? «Бать Тереза» командует Сазоновым? Это даже не смешно.

Лейтенант перешёл в наступление.

— Короче, братва. Я так решил. Часа два упираюсь. Когда станет ясно, что никакая «тяжёлая артиллерия» не подкатила, сдаюсь и сдаю всех вас. У меня первые гонки. Но вы, вижу, сплошь ветераны и знаете, что, башляя Глебу и подписавшись приходить на гонки каждый раз, финансируете угон новых машин. А это уже «группой по предварительному сговору», сечёте? Подписываю всё что угодно, лишь бы выпустили под подписку, мне бы только до телефона добраться. Мой вытрахает мне все мозги, но договорится с судьёй об «общественном порицании». А вы сидите до звонка.

Слово «сидеть», впервые озвученное под низким потолком «буханки», будто придавило соучастников. Они примолкли. Только сосед буркнул:

— Ну вот, начнётся Олимпиада. Кто первый всехсдаст.

— А ты держись до упора, Мальчиш-Кибальчиш, и не колись. На зоне таких уважают.

Тот сделал резкое движение, и Егору показалось, что парень сейчас его ударит. Но сосед только отодвинулся подальше.

На Комсомольской Егора будто случайно перекинули к другой группе задержанных, позволив и в их ряды внести разброд и шатание. К утру все до единого, и болельщики, и водители, и стоявший на стрёме дятел, хором подписали признание, после чего дружной командой отправились в американку.

К девяти, серый от усталости, Егор ввалился к Сазонову.

— Товарищ полковник, вы на службе? Выходной же день — суббота, Рождество Христово… Трудиться грех!

Тот улыбнулся одним уголком рта.

— Да, я слышал запись. «С Рождеством Христовым, товарищи». Юморист. Ты, часом, не крещёный?

— Не помню. С месячного возраста плохо воспоминания сохраняются. Батю не знал. Маму почти не помню, как треснулся головой в поезде. Но если родной КГБ прикажет, покрещусь сегодня же.

— Не прикажет.

Егор опустился на стул.

— Рождество начнут отмечать лет через пять-шесть, с так называемой «перестройкой». С распадом СССР объявят национальным праздником и выходным днём. Да что это я, сами скоро всё увидите.

— Пока я вижу большой успех, грозящий большими проблемами. В Москву уже доложено. Ждём команды.

— И какая она будет?

— Тебе не по статусу знать.

— Тогда попробую предположить. Щенков — отпустить, ответственность за угоны списать на покойника и его водителя. Но у родителей пацанвы — серьёзные проблемы в карьере. И когда умрёт Киселёв, начнутся большие подвижки, начиная с Жабицкого.

— Про Киселёва — это тоже твоё предвидение, как про Брежнева?

— Нет, — ухмыльнулся Егор. — Благодаря КГБ я на эту ночь попал в чрезвычайно осведомлённую компанию. Если вы не прекратили запись с передатчика, что висел у меня под свитером, там масса интересного. Детишки ретранслировали отношение родителей к ЦК КПБ и вашей конторе. Не записывали? Жаль.

Задним числом он понял, что последними неосторожными фразами организовал Аркадию нагоняй.

— И так предостаточно, — не стал развивать тему Сазонов, явно раздосадованный последним штришком. — Тебе — спасибо. Хватит силёнок доехать до дома, не уснёшь за баранкой?

— Аркаша угостил кофе. Жаль, без коньяка. Взбодрился. Вот только, Виктор Васильевич. Те двое утонувших…

— Ну, человеческих жертв никто не желал, ты, надеюсь, тоже, — нахмурился Сазонов, два трупа в отчёте об успешной операции КГБ смазали радужную картину.

— Вы их достанете?

— Аркадий подключит водолазов, тела поднимут как можно скорее, пока пролом не затянуло льдом. Машину — по весне или никогда.

— Дедунчик, её потерявший, огорчится. Как вы думаете, Москва прикажет родителям негодяев возмещать ущерб?

— Почти уверен, что нет, — отрезал Сазонов. — Выплата компенсации равнозначна признанию вины. Публично, официально. Народ начнёт шептаться: зам первого секретаря обкома возмещает ущерб за угон машины, совершённый шалопаем-сыном, нахрена нам такой зам первого секретаря, куда более высокое начальство смотрело? Наказывать людей системы можно и нужно, но ломать систему — не сметь.

— Пока она не рухнет сама, — Егор поднялся. — До «перестройки» три года. Торопитесь.

Про Нестроева не напоминал, говорил только с Аркадием, тот отмахнулся: работаем, следим, если нужно — сообщим. Зрело понимание, что с проблемой по имени «Бать Тереза» придётся разбираться самому.

Если сын обкомовского зама, сосед по поездке в буханке, окажется прав, криминальный пахан непременно заявит о себе в ближайшее время, а пока можно ехать отсыпаться.

Пока загонял «жигули» во двор, в прихожей не умолкал заливистый щенячий лай. Радостный. Хозяева моментально научились разбирать позитивные и тревожные интонации в его брехне.

Элеонора открыла дверь. Пушистый комок, смешно путаясь в собственных лапах, понёсся к Егору, прыгнул на него, потом деловито пометил колесо «жигуля»: теперь она — моя машина.

— Джонни! Домой!

Девушка стояла в дверном проёме, накинув пальто на халат. Глаза в траурной серой обводке — тоже не спала.

— Привет, милая.

— Ты обещал часа в три ночи…

— А мог вернуться через три дня. Внедрился в банду, задержание получилось наперекосяк, мне пришлось сидеть с ними в камере и размазывать грязные слёзы себе по лицу: во ща признаюсь во всём дяденькам, меня и отпустят. Слабонервные бежали впереди, чтоб первыми сдать подельников. Пока все не раскололись, изображал истеричку.

— Фу-у-у… От тебя действительно воняет камерой! Раздевайся, вещи — в стиралку! — она сунулась внутрь квартиры, но вдруг замерла в проходе. — Ты никому ничего не сломал?

— Пальцем не тронул. Но двое пытались бежать и погибли. Жаль, конечно. Они того не заслуживали. Вечер в хату, и через пять лет и на свободу с чистой совестью.

Глеб, с шарфом на морде и в серебристых дутиках, всплыл перед внутренним взором. Второго утопленника Егор видел лишь мельком и издали, когда гонщики ждали в машинах перед заездом.

Всё равно — живой человек. Был.

И большая разница, когда следователь ведёт производство, попавшее к нему за стол. Ещё говорят: бумага ведёт дело. Любой на его месте следует общему алгоритму — допросы, экспертизы, обвинение, направление в суд; перемена личности следака почти ни на что не влияет. Совсем другой случай, когда внедрился, изобличил, фактически — подставил, убедив в целесообразности сдаться. Тем более, это никак не входит в обязанности сотрудника следственной службы.

А молодые подонки скоро выйдут на свободу. Пусть без помощи Нестроева или подобных ему, но криминал тоже будет недоволен развалом схемы. Без сомнений, Василевич отстёгивал в общак, раз с ними связан.

С Сазоновым или Аркадием не расквитаются. С кем? Угадать бы с одного раза…

Несколько опережая события, набрал Папаныча. Тот был дома.

— Не разбудил?

— В начале одиннадцатого? Борзеешь, кадет.

— Новость заслуживает, чтобы разбудить. Считай новогодний угон раскрытым. Как и предыдущие. Теперь это не оперативная информация, а стопудовые процессуальные доказательства. В понедельник заполним статкарточки.

— Василевич? Он задержан?

Через раскрытую дверь Элеонора клеила ухо, но Егор темнить не стал.

— Утонул в полынье в Минском море, вместе с подельником, убегая от КГБ. Можешь вешать на покойника все угоны планеты.

— От КГБ? Вот же недоделанные… Не могли нормально задержать.

— Уверен, ты справился бы лучше. Чао.

Не снимая благоухающего тюрьмой свитера (в камере дежурной части РОВД воняет стократ хуже), Егор плюхнулся за обеденный стол, куда тотчас прилетел завтрак — котлеты с макаронами.

На экране телевизора мелькали лица хорошо знакомых теперь артистов советского кино. В первые выходные после Нового года страна не отмечала православное Рождество, зато по ящику повторяли лучшие новогодние программы. Савелий Крамаров, Леонид Куравлёв, Наталья Селезнёва, Наталья Варлей, Светлана Светличная, Георгий Вицын, Евгений Моргунов и другие звёзды восьмидесятых задорно пели, сменяясь один за другим:

(Л. Дербенёв)

Как хорошо, что среди бушующего мира есть уголок спокойствия, забавный пёс, трущийся о ногу, жена (практически — жена), ещё не причёсанная после ночи, котлеты с макаронами, бубнящий телевизор без осточертевших в прошлой жизни рекламных перебивок, и никуда не нужно бежать, задерживать, ломать конечности, кого-то топить в водохранилище, прятать трупы…

За этот уголок стоит и повоевать, если на него кто-то рискнёт покуситься. Уж что-то, а испортить нервы Егор сумеет кому угодно. И устроить полосатую жизнь в соответствии с анатомией зебры от головы к хвосту: белая полоса, чёрная полоса, и всё, приплыли, мил человек, тебе — задница.

Хорошо, что Элеонора не видела его хищной усмешки.

* * *

Ролик с записью песни «Полосатая жизнь», очень атмосферной для того времени, доступен здесь: https://www.youtube.com/watch?v=mTqXR4bqfHE

Глава 16

Расследование по делу группы Василевича, начиная с понедельника 10 января, напоминала танк, которому грязью залепило прицел и все смотровые приборы: он качал стволом пушки, елозил гусеницами взад-вперёд, оставаясь преимущественно на месте, оттого что командир экипажа понятия не имел, в какую сторону ехать, куда стрелять…

Егор, отстранённый от участия в оперативно-следственной группе, теперь ходил на допросы и на очные ставки к следователю КГБ как свидетель, поражаясь дотошности коллеги. Тот высыпал прорву уточняющих вопросов, добросовестно печатая каждое слово ответа. Наверно, был бы бесценным кадром в РОВД, получив в производство два-три десятка уголовных дел о нераскрытых преступлениях. Так допрашивал бы любого непричастного (а вы уверены, что ваш двоюродный племянник не имеет отношения к данному преступлению? на чём основана ваша уверенность?), что папки с уголовными делами пухли бы в объёме на радость проверяющим.

Во вторник умер, наконец, Киселёв. В среду из Москвы прилетел Сазонов и вытащил Егора из когтей следователя, пригласив прогуляться к Немиге. Наверно, разговор ожидался настолько конфиденциальный, что не хотел вести его в стенах КГБ.

— Завтра объявят преемника Киселёва, и это будет огромная неожиданность для всего местного начальства. В том числе для родителей «золотой молодёжи».

— Их же всех выпустили под подписку?

— Да. Архаровцы на свободе, но на коротком поводке, родители плачутся в прокуратуру, в ЦК… Ну а что нам прокуратура и ЦК? Всё законно, ждите, куда ветер дунет. Но я с тобой хотел поговорить о другом.

— Весь внимание.

Наверно, со стороны они напоминали чиновного дядюшку и племянника-студента. В пальто с каракулевом воротником и норковой тёмно-коричневой шапке полковник выглядел ответственным чиновником, вправляющим мозги студенту-племяннику.

— Наверху созрел план: ликвидировать союзные республики, сделать подобие штатов. Проложить границы не по национальному, а территориально-экономическому принципу. Как губернии в дореволюционной России. Нам поручено провентилировать настроения.

Егор думал с минуту. Ни о чём таком в прошлой жизни не слышал.

— Начну с того, что ничего не получилось, Союз развалится на пятнадцать республик. Но представьте, в каком восторге, граничащем с оргазмом, катались бы первые секретари губернских комитетов партии, стань они главами независимых государств. Сотни государств! Из них многие просто не выжили бы, слишком мелкие. Польша, не подавившись, проглотила бы Брестскую и Гродненскую губернии. Брестскую и Гродненскую республику, если хотите.

— То есть ничего подобного не произошло, либо мы живём в иной версии истории, чем известна тебе.

— Да, Виктор Васильевич. Но пока всё совпадает.

Лейтенант шёл, запрокинув голову. На лицо падали снежинки. Сазонов, наоборот, наклонился вперёд, одолеваемый проблемами.

— Про грядущий распад СССР наш генерал Андропову не доложит. Нужны иные аргументы. Какие настроения у молодёжи? Тех же филфаковских националистов?

— Возмутятся, покричат, под танки не бросятся. Виктор Васильевич, с Гражданской войны здесь велась агитация: белорусы — отдельная нация, БССР — суверенное государство, член ООН. Нафига провоцировать возмущение? А уж что касается Кавказа… Когда Тбилисское «Динамо» выигрывает футбол, ни один местный комментатор не скажет «успех советского футбола». Только — грузинского! Пусть Андропов попытается размяться на каком-нибудь регионе в Закавказье, создаст совместную армяно-азербайджанскую губернию со смешанным управлением… Война в Карабахе начнётся на несколько лет раньше. Лучше скажите, что нас ждёт в Белоруссии в ближайшем будущем? Тут я бессилен в предсказаниях.

— Это просто. Укрепление народного хозяйства. Экономика Белоруссии находится в жутком кризисе. Половина колхозов и совхозов убыточны, а как бы прибыльные… Ты «голоса» слушаешь?

— Редко. Устаю сильно. Ужин, секс, спать.

— «Голоса» тебе бы всё растолковали. И в промышленности далеко не благополучно, производительность труда низкая, даже по сравнению с Прибалтикой. Товарный дефицит, республика не обеспечивает себя самым необходимым — продуктами питания, одеждой. Только оборонка в порядке. А если сравнивать с загнивающим Западом, то у нас вообще кошмар творится. Поэтому к власти придут хозяйственники с задачей исправить положение. Чисто партийная элита, вроде окружения Киселёва и Жабицкого, отправится в отставку или на непыльные, но ничего не решающие должности.

— Вот вы сами всё прекрасно объяснили! На спаде экономики нельзя проводить административную реформу, нужно чуть подлатать хозяйство. Хотя бы год. А там будем приспосабливаться к следующему генсеку.

— Хорошо. Даже — отлично! — полковник рассуждал вслух. — Рапортовать наверх, что их инициатива нереализуема в БССР, невозможно. А одобрить двумя руками, но попросить год на подготовку… Вполне реально. Если ты не ошибаешься со сроками. Егор! Поскольку экономика будет в приоритете, я начну хлопотать о твоём переводе в УВД города. Аппарат ОБХСС обновится. Мы должны как можно больше выявлять серьёзных хозяйственных преступлений, влияющих на безопасность государства. Не «преступной ненарезки огурца». КГБ тоже в деле, но у нас меньше людей. По-прежнему тебя курирует Аркадий Невцов, ты с ним на связи. Но про губернии, слышишь, никому ни звука! Ему — тоже.

— Степень секретности «перед прочтением сжечь», — кивнул Егор. — Где-то уже слышал про такое.

Они дошли до Немиги, пробравшись между старыми, довольно неказистыми домами. Наверно, ещё XIX века. Бурные ветры перемен и грядущей злосчастной «перестройки» сюда пока не добрались.

Повернули обратно.

— Виктор Васильевич, вы — белорус? Если это не секретная информация.

— Всё обо мне секретно. Да, белорус, родители — белорусы, но большую часть жизни провёл в России, служил там же.

— И как лично вам превращение БССР в губернии?

— Честно? Не хотел бы. Русские, я думаю, тоже не придут в восторг, что РСФСР превратится невесть во что. Автономные республики тоже ведь попробуют перекроить, чеченцы вспомнят выселение предков, татары — Казанское ханство. А нас заставят выявлять и гасить очаги напряжённости. Они появятся и без этого, ты говоришь?

— Да. Молдавия-Приднестровье, Грузия-Абхазия-Осетия, Нагорный Карабах, что-то в Средней Азии… Простите, я не справочник по будущему времени.

— Литва? Латвия? Эстония?

— Попросятся в Европу и в НАТО. Всё, давайте прекратим. Виктор Васильевич, вы правильно подметили, нельзя быть на сто процентов быть уверенными в моих прогнозах. Знаете теорию о многомерности миров? Вдруг открывшееся мне — из другого рукава истории? А мы пишем биографию этого.

— Только занимаем в нём очень небольшое место, Егор. Даже я, на генеральской должности в самой могущественной организации государства.

— Вы правильно его занимаете. И экономику нужно поднимать. Любые катаклизмы более богатое государство перенесёт легче. Жду назначения и отказываться не буду.

Кроме того, прикинул Егор, с высот городского управления внутренних дел ему, возможно, окажется проще крышевать поток грузинской одежды. А очередная фура ожидается на следующей неделе.

х х х

Отвальная получилась немного грустная.

Вроде и всё хорошо — длинный стол через обширное пространство дома, уставленный яствами по первому разряду, и Алла Пугачёва с новомодным хитом «Маэстро» из роскошных колонок JBL, и Элеонора как картинка на высоченных каблуках, вызывающая тихое бешенство у жён следователей…

Прощаясь с товарищами по отделению, с которыми будет теперь пересекаться только эпизодически, Егор вдруг понял, что не так.

За год попаданства, так или иначе связанный с Первомайским РОВД, он решил множество своих проблем, приобрёл дом, привёл в него невесту, купил машину, прикопал во дворе столько золота, что, обращённое снова в деньги, оно прокормит на много лет, запустил неплохой станок по добыче бабла, продолжающий работать с минимальным участием, сейчас собака появилась, в ближайшие год-два ребёнок… Положа руку на сердце, ему здесь лучше, чем в Москве 2020-х годов.

Но шевелилась неприятная мысль, отчасти высказанная в разговоре с Чергинцом. Большинство человеческого несчастья от преступности омывает мутным потоком стены районной милиции, а не столичного УВД или областей. В горрайорганы и на опорные идут люди, пострадавшие от квартирных краж, угона машин, уличных грабежей и разбоев, домашнего насилия.

Он, пусть ещё совсем молодой, заброшен сюда, обладая послезнанием, а также здоровым цинизмом представителя последующей эпохи. С детства лишённый иллюзий, вдалбливаемых «строителям коммунистического общества». Без слюнтяйских и ханжеских запретов. В тайнике, давно перенесённом с кладбища на участок, лежит пистолет с патронами, в своё время изъятый у Бекетова, причём полироль, а потом надфиль и абразивы здорово изменили рисунок, оставляемый на гильзе и пуле при выстреле, номера спилены, и крайне маловероятно, что оружие может быть идентифицировано с употреблённым ранее. Тем не менее, идеально чистый ствол ни разу не использован.

Так зачем Егор здесь?

Переход в следующую лигу кинет в борьбу за интересы социалистической экономики, той самой, что надорвала пуп в борьбе за военный паритет с Западом, никогда не достигнутый. А ведь всего несколько десятков термоядерных боеголовок да их средства доставки на лужайку Белого дома делают саму идею войны с СССР неприемлемой, самоубийственной. Зачем столько⁈ На фоне этих безумных растрат убыточные колхозы да массовое воровство с предприятий выглядят мелочёвкой. Хищение миллиона с завода кто-нибудь заметит? А вот тысячи рублей из простой советской семьи — очень даже.

Что Егору рано уходить на повышение, тем более — сразу соскакивать на дела по линии ОБХСС, чувствовали и его коллеги.

— Егор! — поднял рюмку Сахарец, когда все уселись за стол, а Джонник свернулся кольцом у ног Элеоноры. — Ни один из молодых следователей не доставлял мне столько хлопот как ты. Но, признаюсь, отпускаю тебя с большой неохотой. В районе ты мог бы большее сделать, расти, перейти на должность старшего следователя, подсидеть Вильнёва или меня… Знаю, у тебя другие интересы. Но, коль сложилось, успехов тебе!

Лейтенант чокнулся с бывшим боссом и приобнял, вдохнув неистребимый аромат — след миллионов папирос «Беломора», впитавшийся в пиджак.

— Какие успехи… Я элементарным вещам не успел научиться. Если приплюсовать практику, отправил ажно три уголовных дела в суд. Кем буду в городе? Поднеси-подай у следователей, закончивших многие сотни дел с десятками эпизодов и злодеев? Прокладкой между следователями и ОБХСС? Тем более после задержания двух урюков в кафе, а по ним следствие ещё не закончено, опера вряд ли на меня посмотрят дружелюбно.

— Знаю. И ещё знаю — ты выплывешь. Может, утопишь кого-то, барахтающегося рядом.

— Значит, рядом со мной лучше не купаться.

С явного недостатка квалификации начался разговор и с полковником Иванковым, начальником городского следственного отдела. Что любопытно, кабинет у него был меньше, чем у Сахарца в Первомайском. В УВД на Добромысленском переулке чрезвычайно не хватало места.

— Ты кто — кинозвезда? Опыта — с гулькин член, а условий…

— В буржуйском мире условия выступления звезды называются райдером, и не я, Пётр Алексеевич, их для себя вывел.

По случаю перевода в город Элеонора заставила жениха купить новый приличный костюм из коллекции для новобрачных. Талоны для «Счастья» у них были настоящие, но далеко не всё из дефицитов выкладывалось на прилавок. Самые интересные вещи, в лучших традициях советской торговли, отпускались из подсобки, по талонам или без. Первый студенческий с комсомольским значком, доставшийся в наследство от прежнего Егора, давно канул в мусорку, с тех времён сохранился лишь архив фотографий и переписки.

— И кто же писал для тебя этот… райдер?

— Подполковник КГБ Аркадий Невцов, контрразведка, управление КГБ по Минску и Минской области. Начальник управления, чего уж скрывать, обеспечил мой перевод УВД, хоть мне в районе было уютнее, ближе к дому, и жена по пути с работы забирала.

— Я что-то слышал про КГБ, но вот так… Ты им служишь?

Начальник отдела был худ и подтянут, аккуратен и ухожен. Чёрные гладкие волосы разделил идеальный пробор.

— Родине и закону вообще-то. Но — так сложилось. Пришёл на практику в Первомайский, когда там взорвали магазин, КГБ расследовало как теракт.

— Но там же какой-то уркаган, насколько нам говорили…

— Вам сказали правильно, но не всё. Я узнал остальное, о чём товарищи из конторы настоятельно рекомендовали не распространяться. Потом, после практики, выпало так, что я ездил на гастроли с «Песнярами». Гитаристом. По ходатайству минкульта даже был освобождён от военных сборов в универе. КГБ за «Песнярами» присматривал. Меня сочли благонадёжным.

— Гитарист «Песняров»… У тебя столько талантов, но всего три оконченных уголовных дела.

— Получается, я всё время в группе. Командный игрок. Вдобавок, меня используют в оперативных комбинациях. Предсказываю, КГБ через неделю, максимум — десять дней вернёт вам дело Василевича по угонам. Там все подробности в деле, КГБ внедрило меня в среду любителей автогонок. Теперь я — свидетель, даю показания против других зрителей. Много чего было…

— Но всё это уголовный розыск. Почему ты не у Папаныча? Он же как ты — из Первомайского. Или не в ОБХСС? Зачем ты в следствии?

— Сам до конца не понимаю, — признался Егор. — В управлении КГБ мне объяснили, что в 1983 году самая главная задача для Белоруссии — отремонтировать экономику. Поэтому Андропов прислал первым секретарём Слюнькова из Госплана, а не кого-то, карабкающегося чисто по партийной лесенке. Заменят многих. Комитету, милиции и прокуратуре поручается все силы бросить на предотвращение хищений и злоупотреблений в экономике. Почему-то считают, что я принесу наибольшую пользу на этом месте. Пётр Алексеевич! У вас же не заполнили мной вакансию. Добавили штатную численность и меня, такого странного, подсуетили.

— Лучше бы на это место взял кого-то из старших следователей с района. Тебя — к операм.

— Но мы люди военные и исполним приказ. Мне найдётся уголок с сейфом и столик с пишущей машинкой?

— Практически — нет. Наши все сидят по двое, — Иванков на минуту задумался, перебирая в уме интерьеры следственных кабинетов. — Так, дуй к Чешигову. У них есть приставной столик для практикантов. И сосед Чешигова с понедельника ушёл в отпуск. Павлу я сейчас наберу.

— Спасибо, товарищ полковник. Здесь полагается проставляться? По поводу вхождения в коллектив?

Иванков переменился в лице.

— Даже не вздумай! Это — горуправление, а не райотдел. Здесь банкет в служебном кабинете чреват увольнением. Коллективная пьянка — пятнадцать лет расстрела! Чешигов тебя вразумит. Третья дверь после моей, там табличка есть.

Переступив порог в поисках своего нового рабочего места, Егор сначала подумал, что ошибся дверью. Это был не кабинет, а архив. Точнее — склад, и не при особо аккуратном кладовщике. Толстенные гроссбухи занимали подоконник, столы, включая обещанный приставной, стулья, шкафы, пространство над шкафами, часть лежала просто на полу. Словно обитавший здесь следователь открыл магический портал в мир бумаги, и оттуда как попёрло!

— Вы — к кому?

— Я — к себе. Согласно высочайшему повелению Петра Алексеевича… Так, кажется, ещё Петра Первого звали? Короче, здесь мне предназначено трудиться. Егор Егорович Евстигнеев, лейтенант, переведён из Первомайского. Стаж службы — три с половиной месяца.

Чешигов, колупавшийся в раскрытом гроссбухе и что-то из него выписывавший, недоверчиво покачал головой.

— Я, конечно, про тебя услышал, начальник звонил, и приказы выполняю. Но посмотри сам, куда ты здесь ввинтишься?

— А ваш товарищ, когда он не в отпуске, умещается?

— Часть макулатуры — его. Сдвигает, часть перемещает под стол. Лейтенант, тебя тоже на ОБХССные дела бросили?

— Партия и правительство особое внимание уделяют борьбе с хищениями социалистической собственности, подрывающими советскую экономику, — ответил Егор, пародируя голос теледиктора. — Да, бросили. Можно сказать — кинули. Добавили штатную единицу, но не прибавили ни квадратных метров, ни даже пишмашинки. Хоть свою покупай. Я — просто Егор. А вас по имени-отчеству?

— Просто Паша. И на «ты».

Закопавшийся в бумагах имел цвет лица, позволяющий в них спрятаться, с тем же жёлто-землистым оттенком, а упрямая чёрная шевелюра, густая, коротко стриженая и торчащая, словно трава на газоне, напоминала кляксу, поставленную нерадивым бухгалтером. Одутловатое лицо, нос картошкой, глаза, слезящиеся от созерцания квадратных километров документации дополняли образ Дон-Жуана или Алена Делона, но с приставкой «анти». Высокий и спортивный Егор внутренне содрогнулся: неужели и он, отработав сколько-то лет в УВД, обретёт подобный вид?

— Я пока в помощь… Паша, что ты пытаешься выкопать?

Он свалил папки со стула отпускного напарника Чешигова, скинул куртку-аляску и уселся напротив.

— Поручение КГБ. В фуре, перевозившей телевизоры «Горизонт» в Польшу, обнаружили несколько чемоданов. В них — дохренилион часовых механизмов, опознанных как ливер из наручных часов с минского завода «Луч». Пятьдесят тысяч штук. Фактически — часы, но без корпуса, стекла, стрелок и ремешка. Розничной цены на механизм в отдельности нет, гэбисты по согласованию с дирекцией завода установили её, для круглого счёта, в три рубля. Итого сто пятьдесят тысяч, особо крупный размер хищения, расстрельная статья.

— А дирекция завода…

— Пребывает в унынии, потому что зам директора по производству, главный бухгалтер и начальник цеха поправляют здоровье в американке. Написали уже несколько повинных, но ни одна не касается этого груза. Чекисты бодро изъяли два кубометра документации, отражающей движение комплектухи в сборочный цех и из него, после чего затребовали в группу следователя из УВД и привезли кубометры нам: разберись. Напарник тотчас взял бюллетень и написал рапорт на отпуск, хоть и у него запара с делами. Но КГБ у него над душой не висит. Выйдет из отпуска — продлит сроки.

— А ты?

— Разобрать, откуда берётся неучтённый левак, выше моих сил. Одних шестерёнок — десятки, да там ещё разные модели механизмов, чёрт ногу сломит… Пишу поручение в следствие Москвы, чтоб организовали там экспертизу на аналогичном часовом заводе и выявили пути хищения. По крайней мере, от этих залежей на полгода буду избавлен.

Егор задумчиво оглядел Монблан из бумаги.

— Дело в производстве следователя КГБ?

— Полупанова.

— Твою мать… А лучше — его мать. Не понимаешь? Это — небожитель. В КГБ сплошь оперативные работники, немного технических, а следаков — единицы. Расследуют только контрреволюционные преступления типа измены Родины, шпионажа, теракта с покушением на главу государства. Как ты думаешь, такого много случается в Беларуси?

— Боюсь, вообще не случается.

— Боюсь, — передразнил Егор, — что всё же одно-два находят, надо же оправдывать своё существование. Пьяный слесарь с завода имени Вавилова выточил самодельный однозарядный пистолет, и снова жизнь дорогого товарища Генерального Секретаря была под смертельной угрозой, и если бы не бдительность и мужество сотрудников КГБ БССР…

— Что-то ты слишком смел на язык, — оборвал Паша.

— Наобщался с ними. А у Полупанова провёл почти неделю. Я свидетель по делу банды папенькиных сынков, организовавших автогонки на угнанных тачках. Дело подследственности района, в крайнем случае — твоего уровня, увэдэшное, и контора впряглась только потому, что родители покрывают недорослей. Следователь это прекрасно понимает и воротит нос, будто ювелира заставляют копать навоз лопатой.

— Охотно верю…

— Слушай! Не все же до одного на «Луче» крадут продукцию вёдрами. В виде исключения там должны быть честные? Сориентируют — где и что там при желании можно спереть. Дай почитать копии протоколов допрошенных.

— Ты точно из Первомайского? Или с Луны свалился?

— Гость из несветлого будущего. В чём проблема?

Чешигов откинулся на стуле, сцепив пальцы на затылке.

— Проблема в небожителе. Мало того, что копии не снял, а чего проще было копирку подложить, когда печатал протоколы, так и ознакомиться не даёт. Я пробовал вызвать начальника одного из участков, тот: уже допрошен в КГБ, дал подписку — никому ни слова больше.

— Даже так… Ладно. Закрой уши и сделай вид, что не слышишь, — Егор придвинул телефон, до этого погребённый под залежами бумаги. — Аркаша? Приветствую. Городское управление внутренних дел, следователь Евстигнеев, вашими усилиями пристёгнутый к делам ОБХСС. Да, Аркадий, я тоже в восторге. Его не описать без матерных слов. Знаешь сказку «Волк и семеро козлят»? Так вот, «козлят» — это глагол. Причём один за семерых козлит твой Полупанов. Что? Хорошо, пусть не твой лично. Ваш…

Егор, даже несколько сгустив краски, поведал, что у младших братьев по разуму руки связаны. И дело, инициированное КГБ, буксует из-за чванства следователя-капитана, не видящего краёв.

— Можно подъехать посмотреть? Аркадий, мне — не в падлу. Сам прекрасно знаешь, я лёгок на подъём. Но давай в воспитательных целях поступим иначе. Хай оторвёт свой жирный зад от кресла, сходит к ротапринту и отпечатает копии. Вот тогда и заеду. Либо кого-то пришлю. Нет, не обязательно сегодня к вечеру. Завтра к девяти — нормально. Спасибо! Да, за мной не заржавеет. Кстати, мою жену в Культторг перевели. Понадобится что из дефицитов — обращайся. Пока.

На старшего следователя было больно смотреть. Цвет его лица стал серее прошлогодних накладных и складских ведомостей.

— Ты с кем это?.. Иванков запретил КГБ напрягать!

— Мне же не запрещал. Это управление по Минску и Минской области. Ребята сложные, местами вредные как иприт, но у меня с некоторыми наладились неформальные отношения. — Егор не стал распространяться, как спасал Невцова, не рассчитавшего силы во время гастролей «Песняров» по Краснодарскому краю, тем самым вышёл на баланс 1:1, памятуя усилия Аркадия, откачивавшего его самого после пьянки с Говорковым, стоившей участковому жизни. После таких приключений оставаться в официозе «Товарищ лейтенант? Да, товарищ майор!» совершенно не реально. Тем более на следующее утро в Краснодаре из койки Аркадия пришлось доставать чумовую кубанскую казачку, о чём лучше не знать ни Сазонову, ни супруге героя-любовника.

— И правда, будем считать, я ничего не слышал, — согласился Паша.

— Поскольку я сэкономил нам обоим массу времени, попрошу тебя съездить в КГБ самому. Сам метнусь в Первомайский. «Луч» — на их территории. Из-за того, что контора по моей наводке повязала верхушку ОБХСС города, парни пошли на повышение. Боятся меня, где-то ненавидят, но понимают, что в долгу. Пошушукаюсь с ними. В Москву, конечно, отправляй. Хотя бы кабинет освободишь. А я тыхэнько, нызэнько, у самой земли понюхаю.

— Ты — хохол?

— Обижаешь. У меня не то что украинцы, даже евреи плачут. Здоровеньки булы!

Спиной он чувствовал вопросительный взгляд Паши: кто это на самом деле свалился на мою бедную голову.

* * *

Шутка «козлить — это глагол» произнесена в КВН Д. Хрусталёвым.

Глава 17

Не ожидал, нечего сказать.

Около здания Первомайского РОВД, на противоположной стороне Инструментального переулка, переступала с ноги на ногу Ольга Плоткина. Её выхватил свет фар из темноты, студентка прикрылась ладонью в перчатке.

Наверно, проще было не останавливаться и просто ехать дальше, обогнув её. Ослеплённая фарами, та, скорее всего, не рассмотрела бы водителя.

Но её присутствие у милиции — проблема. И проблемы нужно решать, а не консервировать.

Он запер дверцу, прикидывая, что рабочий день приближается к концу, и скоро не застанет нужных оперов. То есть от девушки надо избавиться как можно скорее.

— Замёрзла? Здравствуй!

Она кинулась навстречу.

— Ещё как замёрзла! В дежурной части не знают никакого Жоры. Показали мне Диму Цыбина, он совсем не такой.

— Идём. Внутри теплее.

Испросив ключи у дежурного, Егор провёл её в ленкомнату, благо всего несколько шагов от входа.

— Садись! — сам пристроился рядом. — Давай я расскажу тебе всё, что можно. Остальное — через неделю по телефону. Через Глеба влетел в неприятности.

— Где он?

Та-ак… Родственникам не сказали. Чем хорош КГБ, лишняя информация не расползается. В том числе о двух жмурах в морге на Кижеватого, поднятых водолазами из увенчанного таранными рогами «москвича».

— Понятия не имею. Наверно — в американке, следственном изоляторе КГБ. Нас всех, кто был на гонках, отпустили по подписке. Я понятия не имел, что тачки — краденые! Думал, скупали металлолом, восстанавливали, чтоб выдержали один бой. Там такие рамы наварены вокруг каждой, бивни-тараны впереди… Прикинь, моя ставка выиграла! Тут — свет фар, вылетают два УАЗа-«козлика» и одна «буханка», через мегафон: «Не двигаться! Работает КГБ!». Нас повязали — и на Комсомольскую. Кололи до утра. Кто-то признался, что знал про угоны, мне пришлось тоже… Так дёшево влип!

— А Глеб? Его мама волнуется? Мне говорили, одна машина удрала — прямо по льду? Может, он с ними…

— Не знаю. И так сказал больше, чем разрешено. У меня всё подвешено, хоть бросай практику, пиши заявление в универ на академический отпуск и восстанавливайся на следующий год… Если откручусь от военкомата. Давай так. К тебе от меня никаких претензий и обид, сам вляпался. Но пока лучше не общаться. Глеб — главный подозреваемый. Если он задержан, не знаю, что скажет обо мне. Очных ставок мне с ним не делали. Если в бегах — задача с дополнительными неизвестными. Объявится — передай, что он мне двадцать штук должен за выигрыш, не мои проблемы, что нас накрыли. Я всегда свои долги стрясаю. Что-то узнаю нового — перезвоню. Сюда больше не ходи.

Ольга несколько раз глубоко вздохнула. Хлопала глазами, недоверчиво глядя, и трудно было понять, из-за чего сокрушается больше — от исчезновения кузена или прекращения встреч с перспективным парнем, с которым даже не успела переспать.

— Ты что-то недоговариваешь.

— Я очень много недоговариваю. Сказал только главное на этот момент. Давай так, через неделю обязательно вызвоню тебя, хорошо? Чуть согрелась?

— Не вполне…

— Но это — не комната свиданий, — он положил руку поверх её перчатки. — Возьми пять рублей и поймай такси, дома обязательно выпей горячего чаю.

Открыв дверь на коридор, показал головой: на выход, аудиенция окончена.

Девушка была растеряна и раздосадована. Её обуревали далеко не лучшие чувства, зрело понимание — в чём-то обманута. Если бы Егор вдруг захотел возобновления встреч и сближения до уровня постели, задача получилась бы со звёздочкой.

Вместо ОБХСС пришлось навестить розыск. О чудо, Лёха обретался на месте, хотя большинство его коллег расползалось к вечеру по опорным пунктам да по вверенной территории — раскрывать преступления или хотя бы создавать видимость работы.

— Привет, Дима Цыбин. Тут барышня тебя искала. Мол, беременная и брошенная. Ей показали настоящего, она — не тот, мой выше ростом, не плюгавый. Димка, наверно, обиделся. Советую выйти через задний дворик и дальше через забор.

— Даша⁈ Искала меня здесь?

Егор прикрыл за собой дверь и расслабленно растянулся на стуле.

— Не, Ольга. Искала меня, а не тебя. Про Цыбина спросила чисто заодно. Возмутилась, что в ОБХСС не знают никакого Жору. Хреновые мы с тобой конспираторы.

— Твои комбинации никогда до добра не доводят…

— А ты нахаляву потрахался. Дважды? Что — плохо?

— Четыре раза по три раза, но это не твоё дело.

— Не моё? — Егор даже в ладоши хлопнул. — Ну, так сам выкручивайся. Кстати… Знаешь, что все твои угнанные тачки числятся раскрытыми?

— Ну… Да. Жаль, Папаныч все пирожки в город забрал.

— Не кручинься. Зато не нужно складывать бумажки «принятыми мерами розыска не представилось возможным». Проблема в том, что виноватым назначили одного единственного — двоюродного брата Ольги Глеба Василевича. Теперь смотри сам. Трахен-трахен с её соседкой по квартире никаким грехом не является. А вот Ольга — член семьи преступника, хоть не близкий родственник. Присунешь и потом не отмоешься.

— А ты… — почесал репу Лёха.

— Не притронулся. Клянусь. А если бы и побывал в её пещерке, то — по долгу службы, для разоблачения её братца.

— Так и я — для разоблачения, — прикинул сыщик. — Для сбора дополнительных доказательств о преступнике.

— Так собирай их в Больнице скорой помощи на Кижеватого.

— Нафига?

— Морг позади главного корпуса знаешь? Василевич там. В холодильнике. Ольга и семья пока ничего не знают. Ты — тоже. Но я тебя предупредил. Не ходи к этим студенткам. Стрёмно.

— За брата зарэжэт?

— Скорее уж меня надо, — вздохнул Егор. — Но я далеко, а ты вот лежишь, и горло с кадыком у тебя такое розовое, беззащитное. Или спина, когда залезаешь на Дашу.

Лёха ощутимо вздрогнул.

— Ты его завалил?

— Перестань. Пытался скрыться и как последний дебил провалился под лёд. Утонул. Сам дурак, короче. Но Ольге я не буду пытаться объяснить.

— Я, пожалуй, тоже не стану звонить Даше. Хотя она знает этот телефон. Расстроил меня.

— Не горюй! — Егор поднялся. — Намечается замут с часовым заводом. Это такой заповедник женских сердец и тел, что нархоз отдыхает. Девочки простые, душевные, работящие. Тебе понравятся.

— Лучше я сам один напрошусь к ним на дискотеку в общежитие. Авось обойдётся без смертей и увечий, это — твоя традиция.

— Растёшь на глазах! Чао!

Цыбин переехал с самого конца коридора, где в кабинет поднимались ароматы из нужника, расположенного этажом ниже, в резиденцию замначальника ОБХСС. Крикливый босс отправился на повышение в область, на его место стал бывший зам, на место старшего опера — бывший не старшим…

— В общем, Егор, навёл ты паники в наших рядах. Но нескольким позволил вырасти на ступенечку.

— Так, и где проставка? Через меня скакнул с капитанской должности на майорскую.

Цыбин поднял пухлые пальчики к небу.

— Три месяца на службе, а стал настоящим следователем, Егор? К операм заходишь со списком требований, будто мы — крепостные холопы?

— Вы же позволяете так с собой обходиться. Но я — не свинья неблагодарная. А благодарный кабан. К делу по часовому заводу тебя подпустили?

— Ты, с пятачком, должен понять: не наше свинячье дело. Там жёлуди роет КГБ. Даже городской отдел БХСС послан в Африку.

— Отлично! Значит, горожане и контора не отнимут жёлуди у районных простофиль. Смотри сюда. Завтра я получу копию всех процессуальных действий КГБ. Ребята упёрлись в тот конец цепочки. Часовые механизмы ехали за пределы СССР. То есть кто-то забугорный платит нашим, и они на крючке. Кому нужны советские граждане на иностранном крючке?

— ЦРУ? — хихикнул Цыбин.

— Зря смеёшься. Завод «Луч» периодически выпускает командирские часы. Значит, по объёму заказа Министерства обороны враг может узнать о пополнении советских офицерских кадров. А ещё, как быстро оборудование завода можно переключить на выпуск патронов для автомата Калашникова, каков будет месячный объём выпуска. Ты снова ржёшь? Наивный! Для КГБ это всё равно, что отказной материал Давидовича, где «гуси сплыли по течению». Или твоя «преступная ненарезка огурца». Тот же фуфел, но совершенно на ином, общегосударственном уровне. Госбезопасность не дремлет, спи спокойно, родная советская страна, а на кителях готовы дырки для новых орденов.

— Убедил. Мне что с того?

— Убогий ты. Без воображения. Пятьдесят тысяч механизмов скоммуниздили не за день. Три рубля за механизм, а нужно более пятидесяти рублей? Значит, сегодня вынесли двадцать, вчера — тоже, позавчера… Уже три палки. Начальник цеха в доле — отлично, хищение с использованием служебного. Тупо не досмотрел — халатность, тоже палка. Первомайцы в шоколаде, один «Луч» тебе сделает план квартала. Нужно только с умом подойти.

Окрылённый перспективой, Цыбин не обиделся на «убогий без воображения». Договорились, что как только Егор получит в руки копии документов КГБ, можно топать на завод в сопровождении опера, за промышленность отвечающего. Что-то наверняка накопают.

Воодушевив ОБХССника, заглянул в свой бывший 57-й кабинет. Вильнёв как раз заканчивал допрос и сунул бланк на подпись свидетелю.

— На каждой странице. Так, в конце: «Мною прочитано, с моих слов записано верно».

Встречались субъекты, которым этот диктант оказывался непосильным, и тогда следователь побуквенно просил вывести: «читал, верно». Октябрьская Революция ликвидировала безграмотность, но после неё прошло слишком много лет.

— Привет, Николай. Можешь не вставать при появлении представителя вышестоящего отделения.

Вильнёв поперхнулся, потом заржал.

— Наглец! Ну, что мне не удалось, может, городские сумеют. Как тебе у них?

— Тесно. Непонятно. Прикинь, запретили проставку за вливание в коллектив. Ладно, следователи. Как опера работают? У них же так — не нальёшь, не получишь «источник сообщает».

— У Папаныча спроси. А тебя, кстати, искал мрачный тип с повадками вора-рецидивиста. Кулаки как футбольные мячи. Сыщики его «Терезой» зовут, но на петуха не похож.

Егор выматерился.

— Вот же прилип! Сдал бы его в дежурку. Пахнет алкоголем, нецензурно выражался. Мелкое хулиганство. После суток забыл бы дорогу к нам.

— Трезвый. Вежливый. Даже опрятный. Нет, совсем невиновного человека я оформить не возьмусь. Совесть надо иметь.

Лейтенант кивнул на своё бывшее, а теперь пустующее место.

— На нераскрытые кого посадили?

— Пока раскидали на всех. К нам из розыска один просится, думаем…

— Давидович? Трамвай?

— Не, твои дружки даже в первом приближении не рассматриваются. Из тех, кто постарше. Всё! У меня на коридоре ещё двое ждут на допрос. Давай — в следующий раз.

— Понятно. Будешь мимо проходить — проходи мимо. Пока.

Егор сноваспустился на первый, махнул рукой офицерам за стеклом в дежурке. Вроде все дела сделал. В первый день на новом месте их не должно быть много. Даже в УВД и РОВД, при сумасшедшей нагрузке на каждого, как по работе над реальными преступлениями, так и при создании видимости, новичкам день-два полагается на акклиматизацию. С предвкушением раннего ужина, без задержки на службе, он шагнул с порога райотдела и сразу понял, что его оптимизм был преждевременен.

— Добрый вечер, Егор Егорович.

— Нестроев! Три минуты. Спешу.

— За три не получится. Сядем ко мне в машину? Она прогретая.

— Моя тоже не остыла. Идём. Полминуты прошло.

— Зря вы так. Мои парни ваш дом стерегли.

Лейтенант открыл водительскую дверь.

— А его точно хотели ставить? Не особо у меня там ценное. Не успел как следует прибарахлиться.

Он всё же поднял флажок на пассажирской двери. «Бать Тереза» опустился на сиденье.

— Мне трудно это доказать. Но я пытаюсь наладить общение. Посмотрите, что случится, если перестану вас опекать.

— Это угроза?

— Я вам ничем не угрожаю. Только отойду в сторону.

— И что? Дом я поставил на сигнализацию. Если охрана прохлопает воров, возместит. Жена ушла из «Счастья». Там остались просто знакомые. И в Первомайский заехал чисто по старой памяти. С этим районом, где ты смотрящий, меня больше ничего не связывает.

Про грядущие манипуляции с заводом «Луч» и с базой Промторга №2, естественно, не стоило откровенничать.

— Мои полномочия и возможности несколько шире, — туманно заметил криминальный тёзка. — Но, раз ты не при делах, я прощаюсь.

Егор специально помедлил, глядя в зеркала заднего вида. Уголовник сел в белый «Москвич-412». Машина тронулась, свернув с Инструментального направо к бульвару Толбухина. Лейтенант поехал в противоположном направлении, в сторону проспекта. Пассажирское кресло, где сидел урка, хотелось вымыть скипидаром.

Возвращение в дом, свой дом, не родительский, не съёмная квартира, где ждёт роскошная женщина, а маленький волчонок норовит выпрыгнуть из шкуры при виде хозяина, всегда в радость. Джонни за две недели после Нового года успел здорово прибавить в росте и весе, обещая перегнать немелкого папашу. Элеонора притащила откуда-то видеомагнитофон и кучу кассет, теперь они дорвались, наконец, до импортных фильмов, в той жизни Егора казавшихся архаикой, а тут — писком моды: «Рокки», «Рокки-2», «Рокки-3», наисвежайшие «Рэмбо. Первая кровь» и «Конан-варвар», эротическая «Греческая смоковница», долларовая трилогия — «За пригоршню долларов», «На несколько долларов больше» и «Хороший, плохой, злой». А также «Крёстный отец», «Кабаре», мордобои с Чаком Норрисом…

Ужасное качество (шестая копия с седьмой копии) компенсировалось отсутствием цвета и, соответственно, цветного дождя помех. Отечественный телевизор не понимал и не принимал американский, то есть «вражеский и буржуйский», сигнал цветности в стандарте PAL. «Рубин» был приобщён к стандарту SECAM из тоже буржуйской, но более дружественной Франции. Поскольку установка встроенного адаптера SECAM-PAL, чем промышляли умельцы, привела бы к потере гарантии, так и смотрели в чёрно-белом, под невероятно гнусавый перевод синхрониста.

Егор предпочёл бы дорожку на английском, но кассета — не компьютерный файл, где её возможно переключить. В этот вечер смотрели «Сила одиночки» с Чаком Норрисом, потом Элеонора угорала от анекдотов в духе: «Однажды Чака Норриса укусила королевская кобра. После пяти дней мучительной боли кобра умерла». Потом спросила:

— Ты столь же крут? Можешь положить чай в рот и залить его кипятком для заварки?

— Нет. Но зато я однажды как Чак Норрис спас от удушья двести человек. Просто перестал их душить.

Легли. А когда снился самый сладкий сон, раздалась частая-частая трель междугороднего телефонного звонка.

Голос с сильным грузинским акцентом, половину слов не понять, сообщил, что с машиной, перевозившей товар из Тбилиси, произошла неприятность. Много раз переспросив, Егор добился ясности: её пытались остановить некие неприятные типы, водитель, шваркнув по их автомобилю бортом, избежал остановки и заехал, забашляв на въезде, на базу «Совтрансавто» за Борисовым. Ехать опасается.

— Виручай, дарагой!

Как вы сами все мне дороги, думал лейтенант, быстро одеваясь. Пока фура не зашла на склад Промторга №2, риски лежат на перевозчике, то есть грузинской стороне. Но послать их без хлеба подальше — это фактически угробить контракт.

— Что там?

Элеонора накинула халат и поднялась.

— Неприятность с грузинской фурой. Ничего страшного. К утру буду. Правда, поеду сразу в УВД.

Пёс, обычно в таких случаях шумный, сосредоточенно молчал. Животным инстинктом чувствовал то, что человек не договорил: поездка гораздо опаснее, чем заявлено вслух.

Неприметный кирпич, сдвинутый особым образом, открыл тайник в фундаменте. Егор переложил пистолет и запасной магазин в карман. Они хранилась исключительно протёртыми, без отпечатков пальцев. Если вдруг обнаружатся — хрен знает откуда, наверно — от прежних хозяев, они были такие стрёмные…

По зиме он затратил на дорогу около трёх часов. База охранялась суровыми пенсионерами, один с кобурой, у второго в глубине сторожки просматривалась двустволка. Оч-чень надёжная охрана, если учесть, что целая фура проехала на базу, лишь стоило подкинуть денег.

Увидев милицейскую ксиву, орган и должность Егор назвал не слишком отчётливо, деды ушли в отказ, но потом оттаяли, когда заверил, что они — молодцы, а всё это — оперативная комбинация.

Водитель честно дрых. Это была не «Колхида», которая, даже с каким-то другим мотором, ну никак не годилась для дальних рейсов. Лобастый МАЗ-504 с коротким полуприцепом, всего лишь одноосным, выглядел куда пристойнее.

— Спасибо, генацвале! — грузин искренне обрадовался, что его не бросили в беде. Рассказал, что его начал подрезать «москвич», принуждать к остановке, но лихой горец не растерялся и не поддался. В итоге легковушка дюбнулась о тягач, вылетела на противоположную полосу и застряла в сугробе. Пока её освобождали, автоджигит успел проехать несколько километров и на коленях, протянув двести рублей, попросился на постой до утра.

— Белый «москвич»? — уточнил Егор.

— Нэт, не бэлы. Савсэм зэлёны.

— Поехали. Ты — впереди. Я на сто-двести метров отстаю. Если начнут тебя тормозить, останавливайся, но из кабины не шагу, пока я не подъеду.

— Карашо!

«Зэлёны» москвич, если быть предельно точным, то ИЖ-Комби, нарисовался буквально километра через три, вынырнув из какого-то отворота на местную дорогу. Он обогнал «жигуль» Егора и с шумом понёсся вслед за МАЗом, разогнавшимся едва ли не до сотни, что не слишком разумно по зимней скользкой дороге и на «всесезонных шинах». Правда, за рулём реальный джигит, и это компенсирует отсутствие ABS. Минут через десять, наконец, ИЖ обогнал, на фуре загорелись стоп-сигналы и указатель правого поворота. Егор скинул скорость и медленно объехал грузовик слева.

Бампер МАЗа влип в задок ИЖа. Выскочившие из машины мужички в количестве трёх размахивали руками и громко орали, призывая водителя к ответу. Всё это комично напоминало автоподставы на московской кольцевой в двухтысячные годы.

Было довольно светло. Фары седельного тягача светили поверх боднутой им легковушки.

Оставив «жигуля» чуть впереди, Егор подошёл вплотную.

— Пацаны, что происходит?

К нему обернулись. Один зарычал в духе «вали на…», другой принялся озвучивать предъяву, что грузин «помял почти новую машину», самый умный (или самый осторожный) предпочёл молчать.

Лейтенант достал руки из-за спины, в левой сжимая раскрытое ментовское удостоверение, в правой пистолет на боевом взводе и с патроном в стволе. Заговорил, демонстрируя дефект речи, из-за чего название УВД, должность и фамилия прозвучали невнятно.

— Руки держать на виду! Вздрогните — стреляю!

— Ты чё… В натуре! — самый борзый сделал шаг вперёд.

Грохнул выстрел. Ижевский «москвич» грустно опустил морду из-за спустившего переднего левого колеса.

— Следующая в башку. Руки!

Грузин опустил боковое стекло и высунулся.

— Мнэ что дэлать, началник?

— Уезжай. Догоню, — чуть тише Егор добавил: — Мне не нужны свидетели… Руки, я сказал!

Вторая пуля пробила заднее колесо.

— На чём же мы поедем? — как-то совсем не агрессивно спросил самый молодой, тот, что возбухал по поводу вмятины.

— Сейчас это наименьшая из ваших проблем.

Он согнал троицу с дороги и заставил, проваливаясь в снег, отойти метров на сорок. Едва начало светать, но три силуэта, тем не менее, вполне угадывались на белом.

Однако и Егор был как на ладони. Если у кого-то из грабителей с собой ТТ или другой точный пистолет, хана. Свои стрелковые таланты он оценивал ниже среднего, поэтому, продырявив ещё одно колесо, быстро юркнул в «жигуль» и дал газ.

Пули вдогонку не летели. Проклятия — наверняка.

Скоро показался грузинский МАЗ. Лейтенант моргнул фарами и снова пристроился в кильватере. До Минска не случилось ничего, достойного внимания. Проводив грузовик до базы, Егор поехал на Добромышленский переулок в УВД. Даже успел к началу рабочего дня, дисциплинированный и законопослучшый сотрудник органов внутренних дел.

Но с нелегальным «макаровым» в кармане, несущем нагар от стрельбы, случившейся при криминальных разборках.

Глава 18

Вскоре появился Паша, отягощённый толстой папкой бумаг, будто только их не хватало для полного счастья в захламлённом макулатурой кабинете. Изучив добычу, следователи поняли: ценность копий процессуальных действий КГБ, как говорят белорусы, «каля наля».

Полупанов настучал на машинке десять-двенадцать листов допроса каждого из арестованных или просто вызванных заводчан, заставил припомнить едва ли не почасово дни их жизни накануне даты задержания контрабандного груза. Остальное: есть ли у вас родственники за границей? Кто за границей из ваших знакомых заинтересован в получении часовых механизмов из СССР? Поступало ли вам вербовочное предложение от иностранной разведки?

— Он ведь не произвёл впечатление тупого. Надменный, самодовольный. Но неглупый.

— А ещё очень злой на мусоров и на нас с тобой лично. Что же касается дебильных вопросов, думаю, это не его инициатива. Наверняка им спускаются инструкции проверять всех неудачников, замаравших себя в каком-то деле с забугорьем, на предмет контактов с ЦРУ, — предположил умудрённый жизнью майор. — Поскольку оперативных мероприятий никакой следак не проводит, кроме тебя, но ты — исключение, Полупанов задаёт вопросы в лоб и добросовестно конспектирует ответы. Все при деле — и ГБ, и свидетели, и злодеи. Сейчас…

Паша, сдвинув бумажные предгорья Монблана, обнаружил под ними старый бобинный магнитофон. Наверняка — предназначенный для записи допросов. Но когда лампы прогрелись, вместо покаянной исповеди какого-то урки оттуда грянул Высоцкий:

— Как говорил один несознательный гражданин, — подхватил Егор, — «Я бы Родину продал, только никто за неё ничего не предлагает». Паша! Ты сам эти механизмы видел?

— Откуда?

— Вроде там есть протокол осмотра с фотками. Хреново переснялись, но всё же… Открой! — он до боли в глазах всматривался в муть печати на ротапринте, сгорбившись над копиями. Наконец, разогнулся. — На механизмах нет маркировки. Значит, спёрли до этапа финишной сборки. Что в свою очередь значит…

Егор задумался, а когда, его, наконец, посетила здравая мысль, нанёс прямой удар кулаком в пространство перед собой. Следователь отшатнулся, представив своё ухо на траектории удара.

— Ты что, Брюс Ли?

— Хуже. Чак Норрис. Вечером смотрел по видаку «Сила одиночки».

— Даёшь. Я про Брюса Ли и Чака Норриса только слышал, но не видел…

— Найди видеомагнитофон в вещдоках, дам кассет. А вдруг нам премию выпишут за часовой, купишь себе.

— Ты о чём, авантюрист?

Егор опустился в кресло отпускника.

— Помнишь, я тебе рассказывал… Нет, наверно, не рассказывал.

— О чём?

— Что в студенчестве подрабатывал на скамейке запасных у «Песняров». Гитаристом. Там звукач был от Бога, Андрей Медведко. Рассказывал, что студенты из РТИ лепят в общаге гитарные и микрофонные усилки. На коленках, но не хуже «Бига» или «Регента». А ещё промышляют телевизорами. В радиомагазинах продаются платы-некондиции и царапанные корпуса от телеков «Горизонт». Студенты-умельцы скупают недостающие части у «несунов» с завода «Горизонт», там по улице Куйбышева меньше километра идти, собирают и продают телевизоры. Настроенные вручную, показывают лучше купленных в магазине!

— И ты думаешь, с часами…

— Та же хрень. Только часовые детали, даже корпус с циферблатом, гораздо меньше, чем, скажем, одна радиолампа. Проще вынести, остаётся собрать и впарить. Смотри!

Лейтенант расстегнул браслет и показал наручные Citizen.

— Обалдеть! — присвистнул майор. — Настоящие швейцарские?

— Бери выше. Японские. С «Песнярами» ездили по северу Грузии, я там с одним богатым местным в обнимку спел «Сулико». Прикинь, у него голос не хуже чем у Кашепарова! Короче, грузин так расчувствовался, что снял котлы и мне цепляет, я — в отказ, он — вах, абыжаешь… В «Верасе» у меня жена работала, показал часовщикам — узнать, натура или грузинская подделка, интересно всё же. Вдруг там только корпус под фирму, внутри — «Слава» или тот же белорусский «Луч». Часовщик раскрыл, показал клеймо на механизме, в них такая большая общая деталь вроде шасси, натуральная Япония, с лёту предложил за них две сотни и смотрит: сколько я запрошу. Но — подарок, уважуха, память, вдруг ещё к грузинам обращаться. Не продал. И так с тех гастролей мы подняли в разы больше, чем с тура по Латинской Америки.

Паша, судя по многочисленным признакам, жил ровно на зарплату. За должность, звёзды и выслугу выходит чуть более трёхсот на руки, не бедствовал по советским меркам, но и не шиковал. Безделушка на запястье за двести с лишним рублей была не из его вселенной. Тем более, Егор не стал делиться с ним своей насущной проблемой: купить ещё одну открытку на «жигуль», второй в семье, потому что с Элеонорой теперь трудились в разных частях города.

Что важно, она даже не заикалась о желании бросить работу. Объективно, денег от грузинских поставок более чем достаточно на двоих, троих, четверых, не считая собаки. Но предпочитала трудиться. Советская женщина — активный член социалистического общества и строитель коммунизма, а также добытчик дефицитов из подсобок магазинов. Это вам не хухры-мухры.

— Я все жё отправляю документацию «Луча» на экспертизу, — решил Чешигов. — Ты копай на заводе и вокруг. Потом сравним результат. Мой будет скорее.

Егору, если честно, страшно хотелось спать. Ночная поездка за Борисов — не лучшая форма отдыха, слишком он вышел активный. Да и держать трёх бандюков на мушке, наверняка — чем-то вооружённых, стрелять по колёсам и рисковать, всё это отнимает некоторое количество душевных сил, после напряга требуется расслабуха. Лучше всего — сто грамм и в люлю. Вместо этого покатил в Промторг, соврав Паше, что работает по «Лучу».

Яков Наумович уже знал от водителя, что его пытались взять на гоп-стоп, но некий молодой и наглый мент не позволил.

— Надеюсь, так и напишут в моей аттестации: молодой и наглый.

— Что ты с ними сделал? — тихо спросил директор.

За деньги он, конечно, переживал. Но по-еврейски осторожничал. Любые материальные потери — это просто расходы, завтра покроем их новыми доходами. А вот жизнь, здоровье, должность, карьера…

— Таки не стоит волноваться, оно вам надо? Все живы, здоровы, пьют кофий. Я проткнул им три колеса и уехал, они таки ничего не имели против. Но — да, шиномонтажа поблизости нет. Неудобно получилось. Для них. Да ещё МАЗ им крыло и задницу примял. Джигит за рулём МАЗа — всё равно что в танке.

— Этот Вано говорит, ты стрелял… — ещё тише произнёс Яков Наумович.

— Давайте считать, что ему послышалось. Нам обоим будет спокойнее. Но, дорогой компаньон и соучастник, я не в состоянии сопровождать каждую фуру. Патронов не хватит.

— Что будем делать?

— Говорить с грузинами. Чтоб сопровождали машину. Пусть пять рублей с единицы товара минус, но я не хочу подрываться среди ночи и в одиночку влипать в разборки со стрельбой. Вы меня понимаете?

— Более чем. Согласен. Эта пятерка не с тебя. С общего бюджета концессии.

— Товар приняли?

— Да! И его уже нет на базе. Хороший товар, и всё сошлось. Через неделю — предварительный расчёт за эту партию. Сам отвезёшь наличные в Москву или в Тбилиси?

— Давайте Кабушкину пошлём. Или кого-то из ваших доверенных, кто любит чачу, домашнее вино, мандарины и длинные тосты. Вопрос охраны машин решу по телефону.

— Договорились. Сейчас скажу секретарю, кофе принесёт. Устало выглядишь.

Кофе был — не сравнить с той мутью, что пил в компании Глеба в кафетерии на улице Красной. Тем более — под настоящую импортную шоколадку из «Берёзки». Как в компьютерном шутере, столь любимом в следующем тысячелетии, нашёл аптечку, и синяя линия здоровья над головой стала длиннее.

Он с чувством пожал директору руку. Валентина Ивановна, при всех её внешних и внутренних достоинствах, а также серьёзных связях, привыкла работать под кем-то. Сначала — под Бекетовым, потом под Егором и КГБ. Теперь дисциплинированно выполняла приказы директора. Тот сам решал абсолютное большинство возникавших вопросов, не нагружая компаньонов.

Гитлер проиграл войну, в числе других причин, ещё и потому, что сильно обидел евреев, они не простили. Егор намеревался не повторять ошибку фюрера.

Благоухая кофе, заехал в Первомайский. Там забрал у Цыбина опера, дав обещание: попользуюсь — положу на место. То есть отвезу обратно в РОВД.

Семён Владиславович, в общении — просто Сёма, никогда не замахивался на что-то круче, чем отлов несунов, а «палки» наиболее просто строгал, подлавливая на какой-то мелкой афере сотрудников столовки «Луча», той самой, памятной по ненарезанным огурцам и стычке с ГРУ.

— За одну только попытку нарыть там что-то крупное меня закатают в асфальт, о чём Цыбин прекрасно знает. Директор завода — номенклатура ЦК КПБ, чуть что — звонок туда, от них Жабицкому, мол, наших бьют, проверенных-партийных, и вот уже от республиканского управления БХСС сюда падает и взрывается настоящая бомба.

— Что-то не увидел никаких бомб и даже взрывов не слышал, когда КГБ повязал заместителя директора и начальника сборочного цеха.

— Так то — КГБ…

— Не ссы. Я — член оперативно-следственной группы КГБ и МВД. Старший группы — следователь Полупанов из управления по Минску и Минской области. Он поручил нам выяснить механизм хищений. Так что ты сейчас не старлей Сёма, а спецагент КГБ. Типа майор Пронин. Все претензии отправляйте в КГБ к тому самому Полупанову. Но, конечно, только если чувствуете себя бессмертными и не дорожите должностью. Усёк?

В бюро пропусков, а просто по милицейской корке охрана не дозволяла пройти, хоть стреляй в этих ВОХРовских дяденек-тётенек, Егор по-прежнему напирал, что выполняет задание КГБ, постепенно распаляясь.

К счастью, зам начальника сборочного цеха, изрядно напуганный помещением босса в американку, от чего не спас никакой ЦК КПБ, прав не качал, нос не воротил и едва не выскакивал из белого халата в попытках услужить. Мужик был немолод, предпенсионного возраста, в разговоре обронил, что всю жизнь, включая войну, провёл в Минске…

— Но еврейское гетто немцы вырезали под ноль! — удивился Егор.

— Ви правы, молодой человек. Поэтому в войну я был украинцем.

Экс-украинец оказался великолепным экскурсоводом. Заставив Егора и Семёна одеть халаты, шапочки и бахилы, провёл по цепочке сборки, с гордостью рассказывая про часовое производство, на котором он трудился с молодости, с пятидесятых годов, когда «Луч» выпустил первые часы.

Он представлял собой совершенно иной тип белорусского еврея, нежели привычные работники торговли, по душевному складу был куда ближе к ювелирам, часовщикам и обувщикам, трудившимся на «Верасе». Понятно, не чуждый материальных выгод, но, что главное, обожавший работать руками — тщательно, аккуратно, внимательный к деталям и страшно гордый за результат. Четверть века в одном цеху! Он знал о сборке часов абсолютно всё и ещё чуть-чуть.

Огромный по размерам сборочный цех тянулся на квартал вдоль Ленинского проспекта. Если снести межэтажные перекрытия, вместил бы участок сборки авиалайнеров. Но самолётов бы выпускались единицы в год, а отгрузка часов достигла миллиона. С 1980 года, что служило предметом особой гордости Самуила Ароновича, здесь был запущен полный цикл производства кварцевых часов, включая микросхему управления механизмом.

«Советские микросхемы — самые большие в мире!» Егор не помнил, где услышал эту шутку, да и не столь важно. Интересовала чистая механика.

В цеху трудится тысяча семьсот человек, практически все — женщины, сообщил инженер, и только сейчас в глаза бросились отсутствие обручального кольца и несколько кошачье выражение лица при упоминании о женском поле, будто разговор шёл не о труженицах, а о банке густой сметаны. Странно, что стареющего ловеласа не окрутили. А вот поматросить и бросить сборщицу, обидев, это опасно, всё равно, что торговать свининой в исламском городе. Если тысяча семьсот разгневанных дамочек, обуреваемых чувством солидарности, возьмут в оборот изменщика и разрушителя женских надежд, наказание за свинину покажется общественным порицанием.

Егору приходилось видеть фотографии сборочных производств в Китае, где многочисленные дядюшки Ляо, сидевшие весьма тесно — локоть к локтю — что-то паяли копеечное, макая деталь в общую мисочку с флюсом. Это в две тысячи десятых и тем более в двадцатых китайские цеха стали малолюдными, а узкоглазые работники и работницы в униформе обслуживают автоматизированные линии. На «Луче» наблюдалось нечто среднее. Без той ужасающей плотности, что в Поднебесной 1990-х годов, но преобладал ручной труд. Женщины сидели, практически не меняя позы, с вставленной в глаз трубкой увеличительного стекла, и в чём-то колупались мелкими точными движениями.

Самуил Аронович, широко жестикулируя, показал участок, куда поступают комплектующие из цехов механической обработки. Под женскими пальцами внутренний корпус, он же шасси часового механизма, начинает обрастать деталями. Сначала вставляются камни, то есть искусственные рубины, на которые опираются оси компонентов, потом… Он сыпал терминами, шестёренки почему-то именуя колёсами: заводное колесо, промежуточное колесо, секундное колесо, центральное колесо, анкерное колесо. Не объяснил, что значит «триб вексельного колеса», будто это обязан знать каждый младенец.

— Достаточно. Спасибо! — прервал его Егор. — Покажите систему выходного контроля продукции и средства борьбы с «несунами».

Как раз приближалось к концу время работы первой смены. Девочки, девушки, дамы и тётеньки потянулись к выходу, некоторые, не растеряв весь запал энергии за восемь часов корпения над железками, с энтузиазмом кидали взгляды в сторону Егора, с некоторым интересом на Семёна, по Самуилу скользили не задерживаясь, словно по кафельной плитке на стене коридора.

— Хорошо. Допустим, какую-то из красавиц вахтёрша шмонает и обнаруживает часы. В документах цеха — недостача? Или все документы забрал КГБ?

— Забрал, Егор Егорович. Завели новые журналы. Как же без учёта? Но ви знаете, недостачи не будет. Как на духу каюсь…

— Я весь внимание.

Схема сокрытия недостач была проста и отработана годами. Часовой ветеран сдал её с потрохами исключительно из трусости — чтоб ему зачли помощь следствию.

Некондиционные часы можно отремонтировать, а можно просто разобрать и пустить комплектуху на переплавку. Если учёт готовых ведётся поштучно, с маркировкой каждого экземпляра, но на предыдущих этапах всё много проще, взвешивают заготовки. Шестерёнки часового механизма, те самые колёса, которые по толщине не больше пылинки, учитываются на вес. Ровно так же и списание. Материально ответственные лица тихонько проносят на завод обрезки меди, латуни, стали и, по мере нужды, бросают их в общую кучу металлолома.

Иными словами, прошедшие выходной контроль и упаковку, в полном составе маршируют к покупателю — строем и с песней. До того — Нарния. Спрятать и списать можно хоть пять, хоть десять процентов.

— Сёма! — спросил Егор, когда они покинули завод. — Ты веришь, что работает устойчивая преступная группировка, охватывающая десятки человек, часть занимается хищениями, часть — их укрывательством?

— Нет, — мотнул тот головой. — Слишком сложно. Кто-то сдаст, кто-то по пьяни похвастается.

— Мне вот тоже кажется. Аронович запросто сунет в лом латунный прут, чтоб ему не срубили башку за недостачу. Но добазариться с целой толпой гоев и сидеть потом ровно на попе, не опасаясь, что за эту попу возьмутся клещами… Тоже не верю. Ближе другое предположение. Каждый изобрёл способ прикрыть дыру в своей зоне ответственности. Либо унаследовал от предшественника. Друг дружку не топят: иначе сами огребут по сусалам. А так — тихонько коптят небо до пенсии и получают премии за соцсоревнование.

— Ну, допустим… — опер дождался, пока Егор откроет дверцу изнутри, и сел в «жигули». — Тётка собирает двадцать часов, пускает их на финишный контроль, двадцать первые кладёт в карман, в туалете перемещает в бюстгальтер. Видел? Тут некоторые помесят настенные ходики с кукушкой. Фемины — мечта поэта. Но как набрать пятьдесят тысяч⁈

— Да. Пять процентов годового выпуска, это тебе не кобель на угол нагадил. Тем более, что в изъятых механизмах нет клейма, что естественно. Они неплохие, говорят. А если отобрать наиболее точные экземпляры да посадить в фирменный корпус, получится швейцарская «Омега». Или эти, японские.

Часы гордо блеснули в полумраке.

— Ты намекаешь, что с завода оптом прут комплектуху и наладили сборку в каком-то подвале…

— Именно! Клянусь, этим промышляют те же бабоньки, что шли мимо нас из цеха. Только по двойной или тройной ставке за один механизм. Не исключаю, мастера часовых мастерских… Так, Сёма. Отвожу тебя на Инструментальный. Сам еду в «Верас» к знакомому часовщику. Тот знает всех на районе. А также хочет продолжать работать в «Верасе» — долго и счастливо.

Трогаясь от здания Первомайского РОВД, Егор увидел белый «москвич» в зеркале заднего вида. Вывернув на Кедышко, прямо на ходу заменил магазин в «макарове» на полный, дослал патрон в патронник.

Водитель «москвича» держался на уважительном расстоянии, можно и оторваться, но зачем? При повороте в тупичок на парковку у «Вераса» приотстал и не стал туда заезжать, а погнал к улице Калиновского.

С облегчением поставив оружие на предохранитель, следователь прогулялся в мастерскую, где выпотрошил из часовщика массу интересного. Вернувшись к «жигулям», заметил Нестроева, недвижно застывшего у водительской дверцы. «Москвич» виднелся метрах в тридцати.

— Один вопрос, Егор Егорович. Что груз защитил — понятно. Но зачем колёса пацанам пострелял? Едва не замёрзли на дороге.

— Вы о чём? Я не в курсе.

Урка кивнул — то ли соглашаясь, то ли вслед собственным мыслям.

— Я могу устроить, чтобы к твоим машинам не цеплялись. Сколько ты готов платить, чтоб не срываться среди ночи и не ехать навстречу неприятностям? Пацаны сплоховали, не ждали тебя. Могли и на пику посадить. Что скажешь?

— Чисто ради интереса, — Егор шагнул ближе. — Сколько ты хочешь?

— Договоримся. Но могу и бесплатно. По-родственному.

Словно горячая волна поднялась изнутри, а «Терезу» подсветило красным… Неужели?

— Ты меня, конечно, не помнишь. И сестра твоя тоже, маленькие были. Я — твой отец. И могу очень много сделать для сына. Но ты предпочитаешь стоять у меня на пути. Подумай. Время терпит. А потом будем говорить.

Секунд пять Евстигнеев-старший стоял, не двигаясь и не мигая. Затем потопал к «москвичу».

А у Евстигнеева-младшего в голове крутилась единственная дурацкая, абсолютно неуместная мысль, воспоминание про эпизод из «Звёздных войн»: «Я — твой отец, Люк».

Люк Сайоукер в итоге прикончил своего папашу, не слишком дорожа семейными ценностями. Рецидивист Евстигнеев — никакой не отец, просто случайный прохожий, двадцать три года назад зачавший это тело.

И что с ним делать?

Рецидивистами, особенно содержащими собственное организованное сообщество, интересуется КГБ. Визит к Сазонову Егор обозначил у себя в мысленном расписании как неотложный.

Пришлось отложить. Элеонора, вернувшаяся чуть раньше, сказала: домой звонил некий Чешигов. Поступила команда прибыть утром до девяти в управление в пристойном виде — по форме или в пиджаке с галстуком.

Глядя на неё, думал: а ведь «отца» полагается приглашать на свадьбу, познакомить с невесткой. Или насадить на световой меч джидая.

Пара месяцев для выбора ещё есть.

Глава 19

Для межведомственного совещания Иванков собрал внушительную команду: всех начальников следственных отделений районов, включая Сахарца, и нескольких следователей, ответственных за раскрытие преступлений по линии уголовного розыска.

— Но я же по ОБХССной линии! — взмолился Егор, но глас вопиющего… нет, не в пустыне, всего лишь в УВД, не был услышан.

— Во-первых, раскрытием кражи телевизора по горячим следам наше начальство успело похвастаться министру. Правда, вслух назвали Вильнёва, командовавшего задержанием. Мне доложили, что твоего имени Жабицкий на дух не переносит.

— Переживу. Вы сказали: «во-первых». А «во-вторых»? Почему я должен отложить выявление подпольного цеха по сбору механизмов часов «Луч» и выслушивать очередной словесный понос об укреплении трудовой дисциплины?

За спиной раздался шёпоток, затем перекрывший его приглушённый голос Сахарца: «Ничему я его так и не научил».

Иванков вытолкнул лейтенанта из своего кабинета и запер дверь.

— Во-вторых, у тебя самый приличный костюм во всём следственном управлении. Моя команда должна выглядеть достойно.

Похоже, выписывание люлей за длинный язык полковник отложил на потом. Егор, не найдя чего возразить, поплёлся вниз — к служебному автобусу, взявшему курс к Министерству внутренних дел БССР, боком пристыкованному к жёлтому корпусу главного здания КГБ.

Всего в актовом зале собралось порядка сотни человек: уголовный розыск от начальника республиканского управления до сыщиков из райотделов, следователи МВД и прокуратуры. Двое от КГБ, редкий случай, пришли в форме — Сазонов и Полупанов.

Виктор Васильевич, встретившись взглядом с Егором, показал глазами: нужно уединиться и переговорить. Чергинец кивнул как старому знакомому, хоть встречались единственный раз, не считая того, что между ординарным лейтенантом и полковником на генеральской должности лежит совершенно грибоедовская «дистанция огромного размера».

Жабицкий выбрался на трибуну, откуда зачитал по бумажке идеологически выверенный спич о задачах правоохранительных органов республики в свете судьбоносно-исторических решений XXVI съезда КПСС и ноябрьского (1982 года) Пленума ЦК КПСС, подтвердивших нерушимое единство блока коммунистов и беспартийных, а также всего советского народа.

Егор огляделся, стараясь не слишком вертеть головой. Офицеры МВД, КГБ и прокурорские чины сидели как сомнамбулы, уставившись в пространство широко открытыми глазами. Наверно, за время сотен заседаний, прославляющих внутреннюю и внешнюю политику КПСС, они выработали мощный рефлекс — дремать, не опуская век, или думать о чём-то своём, пропуская мимо мозга идеологическую трескотню. Лейтенант, переживший десятки пятиминуток в РОВД, вполне освоил это нехитрое умение.

Воодушевлённо смотрелся только министр. Он вещал с чувством собственной значимости, эдакий заслуженный генерал-ветеран, пусть не единой минуты не занимавшийся практической милицейской работой, это — пустяк, несоизмеримый с высокой честью: Коммунистическая партия доверила ему ответственный пост, а она никогда не ошибается.

Сорок минут его пустопорожних словоизлияний по-своему были шедевром. Фразы звучали столь обтекаемые, что достаточно подкорректировать пяток из них, заменить МВД на Министерство лесного хозяйства, задачи обоих одинаковые — претворять в жизнь решения партии, и по той же шпаргалке можно вдохновлять на трудовые подвиги лесников.

Как, наверно, был бы счастлив прежний Егор! Нахождение в обществе генералов и других высоких чиновников, «правильные» речи, это и была для него настоящая жизнь, к которой стремился. Где витает его гибкопозвоночный дух? Вселился в Егора образца 2000 года рождения или растворился в пространстве? Или там, в 2022 году, сейчас уже 2023-м, обитает прежний московский юноша, а в прошлое закинуло его копию?

Во всяком случае, сейчас совершенствовалось искусство — чем занять себя, когда звучащее с трибуны по информативности соперничает с шумом ветра. В московской аудитории мог тихонько воткнуть в ухо наушник, слушать музыку, стримы или Камеди-клаб, здесь же… Здесь только вести диалог с самим собой.

Внутренний собеседник подсказал: если посчастливится пережить лихие девяностые, то можно издали отследить своё появление на свет, престранную смерть настоящего отца, а не рецидивиста, и поведение студента Егора Евстигнеева к концу февраля 2022 года. В том теле обитает ментальный двойник, не заметивший последствий посещения библиотеки или…

Посмотрим.

К трибуне меж тем вышел прокурор республики, напиравший, что в сложившейся сложной международной ситуации, когда враждебные буржуазные государства объявили бойкот нашей Олимпиаде, спровоцировали беспорядки в Польше и стремятся разорить миролюбивый Советский Союз гонкой вооружений, лживо прикрывая свою империалистическую политику заботой о страдающем народе Афганистана, правоохранительные органы Белоруссии должны приложить всё возможное для повышения раскрываемости преступлений, совершённых в условиях неочевидности.

Тут проснулись даже крепко спавшие с открытыми глазами. Связать воедино Олимпиаду-1980, Польшу, Афганистан и раскрываемость было практически невозможно, но прокуратура справилась и призывала других участников совещания присоединиться к невозможному — привлечь к раскрытию преступлений всех и каждого в правоохранительной системе, включая суд.

Побывав пару раз в Первомайском суде, Егор представил судейских работников, ставящих две тысячи на угнанный автомобиль в гонках на выживание по замёрзшему Минскому морю либо стреляющих в руку преступника при задержании в гаражах у Московского кладбища. Нет уж, пусть лучше пошлют на спецзадание молоденьких девиц, секретарей судебного заседания, те хотя бы развлекут сыщиков.

В качестве примера, достойного подражания и даже преклонения, прокурор представил следователя по особо важным делам Михаила Жавнеровича, отличившегося при раскрытии тяжких и резонансных преступлений.

Выкатившийся на трибуну мужчинка в тёмно-синем прокурорском мундире очень слабо напоминал представителя своей профессии. Ему куда больше подошли бы ватник, треух, валенки, а за плечами — берданка колхозного сторожа. Говорил он безграмотно, трасянил, мешая русские и белорусские слова, но светился тем же сознанием непогрешимости, что и Жабицкий. Он перечислял свои самые яркие раскрытия, осуществленные исключительно с помощью допросов.

Егор теперь слушал внимательно, иногда глядел на соседей: у него одного стриженые волосы шевелятся от ужаса, или другие тоже въехали, но вида не подают? Колхозник перечислил с полдюжины убийств с изнасилованием молодых женщин, совершённых в Витебской области за десяток лет на совсем небольшом пятачке — от Витебска до Полоцка, отличающиеся единым почерком. Он все их раскрыл, преступники осуждены к длительным срокам, один расстрелян, справедливость восторжествовала, а если кто-то ещё покусится на жизнь советских женщин, то пусть помнит: Жавнерович не дремлет.

С ума сойти! Всего лишь в паре районов одной области ежегодно убивают, насилуя, несколько женщин, в остальной Белоруссии — тишь да гладь. Даже ясельному младенцу очевидно: тут орудует местный Чикатило, а подонки типа Жавнеровича вешают каждый отдельный эпизод на очередного непричастного. Маньяк делает жертвой и потерпевшую, и кого-то невиновного, неизбежно попадающего в поле зрения старого мудака.

Лейтенант до боли сжал голову, но не помогло. Хоть убей не мог вспомнить, кто именно мочил белорусок. Когда готовился к дипломной в Москве, что-то читал про трудноуловимого маньяка, вот только конкретика не отпечаталась в сознании.

Некий начальственный тип, облачённый в костюм не хуже чем у Егора, вручил этому недоразумению благодарность от имени ЦК КПБ, выразив надежду, что Жавнерович продолжит свой праведный труд по искоренению преступности, а также передаст опыт молодым. Награждённый заверил: непременно!

Когда отзвучали все спичи, и время клонилось к обеду, а в воздухе веяло бесцельно растраченной половиной рабочего дня для сотни весьма занятых человек, министр, наконец, объявил межведомственное заседание закрытым, обязав начальников соответствующих управлений, отделов и отделений системы МВД представить рапорты — как они планируют внедрять в жизнь прозвучавшие сегодня ценные рекомендации. Ещё через три месяца — отчёты о выполнении этих планов.

Иванкову Егор шепнул:

— Я — в КГБ. В управление по Минску и области.

— Обалдел? К ним — не лезь!

— Не могу, простите. Обещал доложить результаты работы по «Лучу». А они есть, и очень интересные. Я быстро.

Прицепившись к Сазонову, прошёл с ним во внутренний дворик, оттуда — в гэбешное крыло корпуса.

— Видел, вы мне знак сделали — зайти. Пока усаживаетесь в кресло, дайте мне три новости выпалить.

— Сижу. Иногда при твоих новостях лучше не стоять. Ну? Да садись ты сам, не маячь.

— Первое. С помощью ОБХСС Первомайки я раскрыл механизм хищений комплектующих с «Луча» в сборочном цехе. Проверять кубометры документов, что изъял Полупанов, бессмысленно и глупо. Недостачи скрываются просто как грабли. Из цеха выносятся не механизмы, а отдельные детали, сборка осуществляется вне завода. Круг подозреваемых не такой уж маленький, но ограничен, местные опера через день-два установят несунов, главных сборщиков и расположение подпольного цеха.

— Что же раньше не сделали?

— Директор завода крышевался Центральным Комитетом Партии.

— Словечко у тебя — «крышевался»…

— Хорошо. Находился под защитой. Попытка выявления любого нарушения влекла звонок из ЦК непосредственно Жабицкому, дальше — сами можете представить. А вчера мы заявились такие все из себя: работаем по поручению управления КГБ, арестовавшего начальника цеха. Нам были готовы даже трусы со сборщиц снимать — не выносят ли они шестерёнки в…

— Не хами.

— Ну, вы поняли — где. В общем, скоро-скоро Полупанов получит орден за раскрытие следственным путём. Как старый осёл Жавнерович.

Сазонов усмехнулся.

— Скользкий тип. За что ты его так?

— Очевидно же… Я как услышал его бред, отключился, помедитировал… Да, медитировал на служебном совещании.

— И?

— На Витебщине действует сексуальный маньяк. А прокурорский маньяк Жавнерович вешает каждый новый эпизод очередному непричастному. Скажете, КГБ секс-маньяками не занимается? Виктор Васильевич! Вспомните Витебскую область, город Лепель, где урод молодую женщину утопил! Вы вмешались, не дали ему от ответственности уйти. Я вас и раньше уважал, но с тех пор и доверять стал. Насколько вообще возможно доверять КГБ. Помогите! Бабы и дальше будут гибнуть, и всего лишь из-за того, что какая-то гнида захотела разок обмакнуть в них конец. Это же — люди! Наши, советские… Пока ещё СССР существует.

Сазонов с треском сломал карандаш.

— Как ни скверно признать, ты, похоже, прав. Независимо от твоих видений и галлюцинаций. Проблема в том, что мы нацелены прессовать вас, МВД. Прокуратура на вашем фоне — образец законности. Не считая, конечно, фруктов типа Жавнеровича. Мерзкий тип… Я подумаю, что могу сделать. Ничего пока не обещаю, но попробуем что-то на него найти и хотя бы отстранить, чтоб не мешал. Кстати… Поговори с Чергинцом. Дам его номер, можешь набрать с моего городского.

— Спасибо. Есть и третье. На закуску отложил самое неприятное. Егор Нестроев — это вор-рецидивист Егор Евстигнеев, как бы мой отец. В криминальном мире занимает, на самом деле, более высокую ступень иерархии, чем смотрящий. Имеет собственную организованную банд-группу, промышляющую грабежами. Трясут фарцу, нелегалов. Тех, кто боится заявить. Или просто вымогают деньги за обещание не трогать.

— Меня это не удивляет, — признался Сазонов. — Оттого и хотел тебя пригласить. Получил дополнительные сведения. До освобождения на поселение Нестроев находился на той же зоне строго режима, что и Евстигнеев. Тот, осуждённый вначале по смешной алиментной статье, допрыгался до строгого. Освобождён досрочно не потому, что резко исправился, а тяжело заболел. Хозяин зоны не хотел портить статистику смертности среди заключённых, у них туберкулёз, смертность атомная. Освободил, чтобы Нестроев сдох на воле. Теперь смотри.

Два фото. З/к Егор Евстигнеев 1936 года рождения и з/к Егор Нестроев 1935 года рождения. На первом — лицо уголовника, вчера заявившего об отцовстве, на втором — совершенно незнакомый тип.

— Наклеил своё фото на его справку об освобождении?

— Не знаю, — признался Сазонов. — Теперь не имеет значения.

— И что мне теперь делать? Вы же умеете как-то нейтрализовать…

— В исключительных случаях, а решение принимается не на моём уровне. Доказать председателю, что нужны экстраординарные меры ради облегчения жизни агенту, пусть ценному, не удастся.

— Он начнёт меня шантажировать раскрытием родства. Из МВД не попрут. Но при любом шорохе переведут, например, в дежурные по медвытрезвителю. Кстати, хлебная должность.

— Почему? — вскинул бровь Сазонов.

— Ну как же… Их главный блатной бард-шансонье поёт:

(А. Новиков)

— Вытрезвитель — не твой уровень полёта.

— Само собой. Значит, мне придётся с милым папочкой разбираться самому.

— Не подставься. Отмазывать не буду, — тут же отреагировал полковник, ничуть не удивлённый. — Главное, если с ним что-то случится, мне нужно доказательство, что отец агента «Вундеркинд» больше не причинит неприятностей. Не так, как с Бекетовым и Говорковым.

— С Говорковым понятно. Но вы считаете, что это я убрал Бекетова?

На лице Сазонова не дрогнул ни один мускул.

— Считаю более чем вероятным. Могу тебе поставить в упрёк только одно: что не признался во время заварухи с ГРУ. Иначе мы бы действовали более спокойно.

— Я и сейчас не признаюсь, потому что не убивал его. Более того, провернул всё практически открыто — на глазах Аркадия. Показал братьям погибшего московского бандита ссадину на крыле «волги» того же цвета, что и «жигуль» Бекетова. Это было в Ярцево. Через несколько дней урод исчез — навсегда.

— Аркадий мне вашу историю сообщил… в несколько более сдержанном виде. Постеснялся.

— Аркадий? Постеснялся? Виктор Васильевич, мы вообще об одном человеке говорим?

От волнения Егор распустил галстук. Разговор скатывался к очень опасной теме. Ранее она была табу в общении с Сазоновым, оба понимали: о некоторых вещах лучше вслух не вспоминать.

— Всё очевидно, — пояснил полковник. — Ты, отвязанный тип, организовал убийство человека, отравившего насмерть твою любовницу, руками двух кавказских бандитов. Прямо на глазах и, можно сказать, при непосредственном участии офицера КГБ. Думаешь, он гордится происшедшим?

Лейтенант мотнул стриженой головой, полковник продолжил.

— Потом в Минске всплывает «волга» грузинских братиков, тоже пропавших. В ней — стволы, недавно стрелявшие. Их самих след простыл. Ты не причём?

— Отнекиваться не буду. Скажу лишь, что эту «волгу» видел известный вам Лёха Давидович из Первомайского, в гараже, ранее принадлежащем Бекетову. Мне сказал, сразу понеслись с понятыми вскрывать и осматривать, а там пусто. Несложно предположить, что парочка горячих грузинских парней прикатила на ней, в кого-то стреляла и исчезла, очень много интересного мог рассказать Говорков. Его подручные, очевидно, спилили номера с кузова и движка кавказской «волги». Но наш общий знакомый поторопился заткнуть Говоркову рот. Подозреваю — совсем не из-за связки с грузинами.

Те подробности были известны Сазонову. Тем не менее, он спросил:

— Где тела?

— Понятия не имею. Кроме Говоркова, конечно. Виктор Васильевич, вы прекрасно понимаете, что недоговариваю. Но убедительно прошу: давайте не будем углубляться. Врать не хочу. Говорить «не ваше дело» — тем более. Основное вы знаете.

— Знаю. Ты ликвидировал Бекетова чужими руками и причастен к ликвидации его убийц, причём вышел сухим из воды. Значит, и с Евстигнеевым справишься.

— Про «сухим из воды» не уверен. Именно из-за Евстигнеева-Нестроева. Он снимает жильё рядом с бывшим опорным Говоркова. Почти наверняка осведомлён о делишках криминалитета на Востоке-1. Если сам не был связан напрямую с капитаном, а между его появлением в Минске и расстрелом участкового прошло мало времени, всё же не мог не пересекаться с людьми, на Говоркова работавшими. И в этом деле, какая неожиданность, торчат мои уши. Вы не один, товарищ полковник, умеете строить логические умозаключения. Да, я жду шантажа и не имею конкретного плана, а мои экспромты заставляют непривычных вздрагивать… Давайте займёмся пуговицей.

— Чем? — Сазонов, вроде привыкший к его поворотам и экспромтам, всё же удивился. Тем более, не смотрел фильм «День радио», до выхода которого оставалось где-то два десятка лет.

— Перед одним московским персонажем встали две проблемы: остановить крейсер, выходящий из порта Владивостока, и найти закатившуюся под стол пуговицу в его кабинете. Не в силах повлиять на плавание корабля, принялся искать пуговицу. То есть заниматься тем, что по силам. Крейсер, кстати, сам сломался и никуда не двинулся. Предлагаю звонить Чергинцу.

— На меня не ссылайся.

Егор развернул аппарат к себе.

— Николай Иванович? Егор Евстигнеев, следователь из УВД города.

— Ты же был в Первомайском? — блеснул памятью главный сыщик республики.

— Повысили. Не суть. Вы сегодня слушали Жавнеровича, как и я. Наверняка догадались, что под Витебском орудует серийный маньяк, а старый очковтиратель вешает каждый отдельный эпизод новому бедолаге.

Он специально не прижимал трубку к уху, чтоб Сазонов слышал ответы.

— С ума сошёл? А если разговор слушают?

— Слушает КГБ. В больших звёздах, не буду называть имени, этот товарищ сидит напротив и клеит ухо. Я из соседнего здания.

В трубке булькнуло нечто невразумительное. Потом Чергинец коротко бросил:

— Дуй ко мне.

— Все мной командуют и помыкают, — делано огорчился лейтенант, положив трубку. — Почему я не родился сразу генералом КГБ? С погонами, увеличенной печенью и подагрой.

— Не будешь осторожен, не дорастёшь и до старшего лейтенанта милиции, — серьёзно предупредил Сазонов.

Поблагодарив за совет, Егор обошёл по кругу здание с жёлтыми колоннами и вошёл в подъезд Министерства внутренних дел. Дежурный на входе, глянув его удостоверение, набрал Чергинца по внутреннему. Услышав подтверждение, пропустил.

Главный сыщик больше не выражал никаких эмоций и не бросал возмущённых реплик. Делово спросил:

— Ну и что думают в КГБ?

— Там люди адекватные. Прекрасно понимают, что «главный белорусский Мегрэ» гонит фуфел. Но — не их подследственность, не их зона ответственности. К тому же Жавнерович — священная корова, его трогать ни-ни. Николай Иванович! Я ведь тоже не при делах. Подследственность прокурорская, а я трачу время, отрываясь от своего — кражи, угоны…

— Кто-то же меня убеждал, и совсем недавно, что кражи личного имущества граждан приносят даже больший ущерб, чем убийства… Что изменилось?

Чергинец навалился грудью на край стола и смотрел с неподдельным любопытством.

— Женюсь. В апреле. Живём уже вместе, — Егор извлёк из внутреннего кармана пиджака парадное фото подруги и бросил на стол. — Как подумаю, что какая-то гнида может поймать, связать её. Или любую другую женщину. Потом — убить. А ради чего? Минутного утоления похоти.

— Красивая, — оценил Чергинец. — Как с картинки из иностранного журнала. Да, наши бабы не хуже. Что же касается витебских убийств… Егор, это — боль. Я докладывал министру. Он меня едва с лестницы не спустил. В СССР, оказывается, нет и не может быть серийных убийц, потому что это — характерная черта исключительно капиталистического общества. Каждый раз, когда под Витебском или около Полоцка пропадает женщина, а потом находят тело со следами насилия, туда немедленно летит Жавнерович. Слышал его?

— А как же. «Як тольки вижу подозреваемого, чувствую — он эта. Чуйка мене ни разу не подвела. Усе сазнались», — спародировал Егор.

— Именно. У него свой подход: доказательства налицо, невиновность не докажешь, признаешься — оттрубишь срок и выйдешь, не признаешься — расстреляют. Одного и правда расстреляли. Выбирает слабых, психологически нестойких. Душит, выбрасывает доказательства невиновности. Заставляет свидетелей врать, мол, насильника и убийцу покрываешь! Потом идёт к прокурору брать санкцию на арест, кто же ему откажет? Герой, участник партизанского движения, ему благоволили и Машеров, и Киселёв, вот и нынешний Первый Секретарь благодарственную цидульку прислал.

— То есть у вас всего два варианта. Первый: успеть раскрыть очередной эпизод, пока «белорусский Мегрэ» не сунет в дело своё свиное рыло.

— Не реально, — признался Чергинец. — Любой труп со следами насильственной смерти — это вызов прокурора и сигнал в прокуратуру БССР, через несколько часов Жавнерович уже торчит на месте и водит жалом, кого назначить виноватым. Не успеть. Настоящее раскрытие требует времени, работы мозгами. Тем более маньяк уже набрался опыта. Прямых улик, ведущих к нему, не оставляет. А коль дело раскрыто, кто нам позволит дальше искать? «Товарищ Чергинец, вам больше заняться нечем?»

— Или второй вариант. Чтобы что-то остановило паразита, и он не успел вставить свои пять копеек.

— Разве что психушка?

Если начальник розыска рассчитывал на КГБ и карательную психиатрию, то — мимо. Вот усомнился бы экс-партизан в верности избранного партией курса…

— Николай Иванович! Есть идея. Мне тоже есть чем заняться, но тут готов уделить время — сколько нужно. Что велел министр? Учиться на опыте нашего самородка. Так давайте исполнять. Истребуйте из архивов все расследованные им уголовные дела. Всё, что нарыли сыщики, и у них валяется в папках под грифом «секретно». Пусть старый идиот подделывал доказательства, допускаю — рвал или переписывал протоколы, у него не хватит мозгов зачистить всё. Наверняка остались зацепки.

— Жабицкий меня живьём съест, если узнает, что копаю под «героя», — произнёс Чергинец без особого страха в голосе. — Ты прав. Не твоё дело, не твоя подследственность. И не хочу, чтоб ты рисковал. Но если замечу интересные совпадения, приглашу. Навестишь?

— Добровольно и с песней.

— Ступай.

Егор забрал фото и спустился вниз.

На улице Урицкого гудели троллейбусы, коптили усталыми дизелями автобусы «Икарус», сновали редкие легковушки, шли пешеходы. Без рекламы, ярких киосков на остановках и прочей мишуры двухтысячных годов, память о которых тускнела с каждым месяцем, город выглядел куда менее броско. Тем более — тусклая январская погода. Но одновременно очень спокойным. Довольно безопасным.

Это в Витебской области молодые женщины стараются не выходить из дома затемно без сопровождения мужчин. Шарахаются от каждой тени. А за каждым углом мерещится насильник и убийца. Иногда — он правда там, о чём бедная уже никому и никогда не расскажет.

Как прекратить это?

Самое простое и очевидное решение — подкараулить Жавнеровича и прострелить ему обе коленки, чтоб гада спровадили на пенсию по инвалидности, а сыщики смогли спокойно ловить маньяка. Тем более, вроде бы поймали в будущем, Егор не помнил точно.

И так, если не миндальничать, преступника вычислят быстрее. Будут спасены женщины, обречённые, пока Жавнерович фактически крышует маньяка. Невинные не отправятся в тюрьму, а то и в расстрельный коридор.

Решено?

Но — это старик. Наверняка без охраны. Перед молодцом с пистолетом беспомощный.

Покушение на всеобщего любимца, считай — народного героя, поднимет волну, искать будут на совесть. А Сазонов наверняка догадается, кто мог бы учудить. Кроме того, даже если стрелять со спины, дед может увидеть, запомнить приметы.

То есть — мочить? Не дело. Старый пердун, похоже, выжил окончательно из ума. Верит в собственную гениальность, в то, что каждый раз сажал кого надо. А очевидная мысль о серийном маньяке просто не пролазит в его куриные мозги.

Не поднимется рука стрелять в прокурорского, подвёл черту Егор. Тем более, сначала надо разобраться с Нестроевым.

Глава 20

Пригласив Егора вести допрос, Цыбин был абсолютно прав. Сёма сплоховал бы. Стушевался под напором.

— Я — ветеран труда! Заслуженный работник часового завода! Ветеран войны!

Дед, чем-то неуловимо напоминавший Жавнеровича, столь же уверенный в собственной правоте, напирал на опера морально, вдобавок пузом — на край его стола.

— Так зачем вам лишаться этих преимуществ? Из уважаемого превратиться в изгоя, презираемого внуками?

— Да я вас…

Седые усы, пышные, как на портретах военачальников XIX века, топорщились в стороны и, кажется, тоже выражали возмущение.

— Сядьте! — Егор легко толкнул пытающегося встать бывшего сборщика часов, проигнорировав возмущённое «убери руки». — И минутку поразмыслите спокойно. Мы установили, что неподалёку от «Луча» действует подпольный цех. Собирают левые часы. Заметьте — в промышленном объёме.

— Я причём?

Тон был гневный, но чуть тише.

— Есть несколько обстоятельств, заставивших обратить внимание на вас. Во-первых, подозрение, что левак делают бывшие работники сборочного цеха, а не нынешние. Те выходят со смены с дрожащими от усталости руками, им ещё одна смена — не вариант.

— Хилое поколение…

— Согласен, войну они не перенесли. Обратили внимание на недавно уволенных на пенсию. И вот, один из них был раз замечен с пакетиком шестерёнок.

— Колёс!

— Допустим. В количестве пятисот штук.

— Товарищ-часовщик попросил для ремонта, а меня бес попутал, — не моргнул глазом старый пройдоха.

— До беса дойдём. Пока о вас. Составили акт, депремировали, в милицию не сообщали, пожалели — два месяца до пенсии. Отправили на пенсию ровно в шестьдесят. Женщины за вас просили, едва ли не единственный мужик на смене.

— Это ещё ничего не доказывает.

Егор, чтоб не маячить столбом над лысиной не то свидетеля, не то уже подозреваемого, присел на стул рядом с Семёном.

— Где вы работали после пенсии?

— Нигде! Отдыхал!

— Целый год… Даже завидно. Но тогда объясните простую вещь. Спрашивая знакомого часовщика, что в мастерской в ЦУМе, нет ли работы, вы обронили: хорошая подработка была, но вот, нет её больше.

— Мало ли где я что делаю… А этого — урою. Чтоб знал, как на честного человека наговаривать.

Егор усмехнулся.

— Теперь о главном. Скоро поймёте, что ваш коллега сделал вам бесценный подарок. У нас есть список всех уволенных с «Луча». Всех, когда-либо пойманных за вынос. И ещё очень много всего интересного. Я пока не знаю, где был ваш подпольный цех. Но информации достаточно. Два, максимум — три дня. И ваша, так сказать, четвёртая смена, вся будет здесь.

— В чем везение, молодой человек?

— В возможности первым оказать помощь следствию.

— О, эти сказки оставьте для простаков. «Признайся, и тебе ничего не будет». Я пойду?

— Скоро пойдёте. Но дело в том, что помощь следствию — это не только признание. Что куда важнее, вы получите возможность представить всё в свете, для себя выгодном. Тут простор для фантазии: думали, это государственная артель для ветеранов, пенсионеров и инвалидов. А скручивать часы из деталей — это не преступление. Теперь подумайте, первым расколется кто-то другой из нашего списка и даст мне аналогичную отмазку. Он же укажет на вас как главного организатора процесса. Нет? Тогда почему он подписал, что не знает, не слышал, не при делах? Семён, составляй пока протокол допроса, очень короткий, наш свидетель не в курсе подпольной сборки. А мы сейчас за остальных возьмёмся. Так что, дорогой ветеран труда, прощаемся ненадолго.

Усач долго крутил шариковую ручку, но так и не подписал протокол.

— А мне честно ничего не грозит?

— Общественное порицание. Сами поймите, нам важен организатор — кто запустил процесс. Далее мы поедем, и вы покажете, где шла работа. Организатора, не скрою, задержим. С вас возьмём подписку… Даже не подписку о невыезде, а просто обязательство сообщать о перемене места жительства и приходить по вызовам. Если кто-то окажется не столь благоразумен как вы, возможно, понадобятся очные ставки.

— Вот не надо… Без очных ставок! Прошу!

За какие-то несколько минут от прежней самоуверенности не осталось и следа. Это был обычный пенсионер, боящийся, что у него отберут последнее — спокойную старость в уважении окружающих.

— Хорошо. Я не буду вызывать вас на очные ставки. Семён, заполняйте протокол допроса, берём понятых, едем смотреть ваш «Луч-2».

Затворив дверь, услышал короткий диалог:

— А кто это, гражданин начальник? Молодой, но такой…

— Молодой. Но уже большая шишка в городском управлении.

Хихикая, Егор ввалился к Цыбину.

— Оказывается, я — шишка. На ровном месте, — он пересказал детали допроса. — Цех может быть закрыт. Нам нужны орудия взлома…

— Постановление вынесешь?

— Само собой. Без санкции прокурора, но чо уж там. Понятых прихвати своих — из доверенных лиц.

— Начальника отделения надо бы предупредить, — начал ныть Цыбин. — Он в министерстве на совещании. Об укреплении дисциплины.

— Вот пусть и укрепляет! — Егор упёрся кулаками в столешницу. — Если всё по правилам, надо сообщать ещё и в город, а поскольку «Луч» — лавка всереспубликанского значения, то и в УБХСС. Налетит толпа, похватают твои печеньки… А мы сделаем хитрее. Задержим главного хищника сами, я предъявлю обвинение и укажу в статистической карточке только заслуги следствия и твоего отделения.

— Смеёшься? Выше твоей подписи воткнут УБХСС, вневедомственную охрану и ГАИ. А также политотдел, они же нас вдохновили на подвиг.

— А я размашисто напишу, — пообещал Егор. — Чтоб места не осталось, куда впереть лишних.

Рассчитав всё наперёд, он, по недостатку опыта, не учёл одного — хитрости Полупанова. Тот, не мудрствуя лукаво, выделил уголовное дело о контрабанде в отдельное производство и оставил себе. А о хищении с «Луча», где более тридцати фигурантов, четверо уже осваивались с уютом следственного изолятора (вечер в хату и прочее), количество томов с документами больше, чем в собрании сочинений Диккенса, спустил по подследственности в отдел Иванкова. Но и это был не предел чиновничьего высшего пилотажа. Паша Чешигов предъявил обвинение в должностных преступлениях паре человек из среднего начальства завода «Луч», всего-навсего халатность. Тем самым дело перетекло в подследственность следователей прокуратуры, Егор с ехидством представил, что расследование поручат Жавнеровичу, пусть корпается и не лезет в убийства. Не повезло, попало к следователю городской прокуратуры, толковому и немедленно пробившему создание оперативно-следственной группы. Практически вся черновая работа легла на плечи Егора и ОБХСС, что, тем не менее, гораздо проще, нежели отвечать за уголовное дело самому и в полном объёме.

Поскольку дело «Луча» как особорезонансное легло на контроль в ЦК КПБ, лейтенанта отстранили от других, жизнь вдруг стала размеренной как у обычного чиновника. Даже субботы освободились, Егор позволял себе просыпаться на час позже и, взяв Джона, бегал с ним по Сельхозпосёлку на пару.

Поскольку погода капризничала, то засыпало снегом, то шёл дождь и хлюпало, Элеонора уговорила надевать нелюбимые им сапоги-дутики, непромокаемые. Псу на обувь было наплевать, босиком — круглый год, и он радостно носился с хозяином, громко тявкая.

Упражнения с собакой оказались намного сложнее, чем в одиночку. Подрастающий щен не желал подолгу держаться рядом, то убегал вперёд, то тормозил движение, пытаясь вынюхать под снегом нечто особо ароматное. Словом, совершенно сбивал с ритма. В феврале, перевалив за четырёхмесячный возраст, набрал рост куда больше пятидесяти сантиметров в холке, комплекцией напоминая взрослую собаку, и продолжал тянуться вверх, мигом сметая здоровенную миску жратвы за один присест. Двигался с той же щенячьей грацией, порой путаясь в лапах, спотыкаясь, дома натыкаясь на мебель, но выработал уже совсем взрослый бас, под стать увеличившейся массе.

В середине февраля, заканчивая утреннюю пробежку, Егор едва успел рявкнуть «рядом!», потом ещё повторил дважды. На улочке стоял белый «москвич». Пёс рычал и мылился ближе к его дверцам. Нет сомнений, цапнул бы выходящего.

Загнав собаку во двор, лейтенант притворил калитку. Прошёл мимо «нивы», подпирающей «пятёрку» Элеоноры. На сиденьях поволжского как бы кроссовера ещё поблескивал полиэтилен, не снятый после магазина.

Теперь — лучше в душ. Но разве можно беззаботно плескаться, когда на улице маячит белое авто с урками?

Он только переодел сухую майку.

— Эти — к тебе? — тревожно спросила Эля.

— Да. Не выходи из дома, не выпускай собаку. При малейшей опасности звони 02. Я постараюсь скоро, но не уверен — как скоро.

Умная женщина, она не сказала «будь осторожен», как героини бесчисленных голливудских боевиков. Не до глупостей.

Во дворе, невидимый с улицы, Егор открыл тайник. «Макаров» скользнул в правый дутик, магазин — в левый. Идти с ними было крайне неудобно, зато при поверхностном обыске вряд ли найдут.

В «москвиче» сидел единственный человек — водитель.

— Что надо?

— Батя просил пригласить.

— Едем.

За всю дорогу, от Сельхозпосёлка до задворок обсерватории, оба не проронили ни слова. Шофёр оказался знакомым — один из троицы, что пытались взять на гоп-стоп МАЗ с джинсой и горевал по поводу повреждений на «ИЖ-Комби».

А вот убежище «бати» Егор видел впервые. В принципе, от снимаемой им комнаты на Востоке-1 недалеко, шаговая доступность. Но там — соседи, всевидящие старушечьи глаза сидящих у подъездов пенсионерок, пусть даже зимой их сгоняет с насестов мороз.

«Москвич» несколько раз подкинуло на колдобинах. Дорога между полуразрушенными бревенчатыми домиками, первыми кандидатами на снос, ровностью не отличалась. Лишь один был в приличном состоянии, к нему тянулись от столба электрические провода. Рядом с домом скучал памятный «ИЖ-Комби» с мятым задом, его почему-то не вылечили после удара грузовиком.

— Пройдите в хату.

Блатной даже открыл входную дверь. Ни дать ни взять — швейцар на входе гостинцы «Беларусь».

Внутри было очень накурено. Егор не выдержал и скривился.

— Надымили? Лось! Метнись, открой форточку. А ты поставь стул дорогому гостю.

Урка средних лет двинул к окну, потом вернулся на место — за стол.

«Лось». Почему-то вспомнились забавные фантики, заменявшие в Белоруссии нормальные деньги. Сразу после развала СССР. Будучи юным, он, приезжая сюда с отцом, конечно, не застал их обращение, но часто видел зверинцевый набор под стеклом в качестве сувенира в самых разных местах: белки, зайцы, волки, рыси, медведи, лось, зубр… Если бы их не заменили, а гиперинфляция продолжалась, то скоро бы современная белорусская фауна кончилась, и, наверно, сто миллионов фантиков украсил бы мамонт.

Егор уселся вплотную к столешнице, сознавая плюсы и минусы диспозиции. У двоих напротив, включая Лося, руки под столом, не видно, что они держат. Заточку — ладно, а если пистолет?

Зато им не видны руки Егора, если опустить их тоже.

Интерьер напоминал декорации к фильму «Джентльмены удачи», эпизод «Доцент, червонец давай, керосинку покупать надо». Жильцы выселены, мебель оставлена абы какая, межкомнатыне двери вырваны. Урки приспособили брошенный дом под временный штаб. Электричество не отключено — по обычной советской бесхозяйственности или сами залезли в распределительный щиток. Топилась печь, демаскирующая убежище.

— Сэр Батя и рыцари круглого стола, — резюмировал Егор.

Биологический отец сидел справа, сцепив парафиновые пальцы поверх газеты, заменившей скатерть. Затем трое, два из них памятны по инциденту у Борисова. Водитель белого «москвича», подвозивший Егора, стал слева и чуть сзади, подперев стену. Он вызывал наибольшее беспокойство, выпадая из поля зрения.

— Батя, — согласился Нестроев. — Для них. Для тебя — просто папа.

— Хочешь отдать задолженность по алиментам маме за все эти годы? Не возражаю, перешлю сестре.

Среди уголовников почувствовалось движение. Возмущение. Но, скорее, не смыслом слов, а непочтительной интонацией. Едва зашёл, а сразу наехал на «Батю».

— Давай не будем ворошить старые счёты, сынок. Или вернёмся к ним позже. Знакомься, это моя семья.

Одни мужчины. Семья? Как пелось в песенке, «голубая-голубая, не бывает голубей». Не похожи на пидарасов. Разве что все активные, зло подумал Егор.

Одолев первую неприязнь, они поздоровались и представились. Лейтенант попробовал запомнить клички остальных.

— Допустим. Что ты хочешь от меня? Чтоб приезжал сюда чифирить с вами в компании, называть тебя папочкой?

— Не ершись, — тихо ответил Нестроев, называть его Егором Евстигнеевым было невозможно никак, даже про себя. — Всё же выслушай. Мы все сидели. Кроме Гвоздя, не по одному разу. И решили — хватит. Но идти на завод, крутить гайки… Меня не поймут. Да и не возьмут такого.

Он приподнял кулаки, накачанные парафином и испещрённые наколками.

— Жить хотим нормально. Как люди! — вякнул сидевший посерёдке и осёкся под взглядом Бати.

— Поэтому я объявил: никакого баловства с ментами. Ставим только тех, кто не побежит к мусорам. Подобрал парней. Жаль, надёжных мало. Всего четверо да я. У нас много кто был на крючке. Говорков, участковый. Ты его точно знал. Знал?

Егор кивнул.

— Застрелился.

— Ой ли? А вот я думаю — мочканули его. Многовато знал.

Кроме «мочканули», Нестроев почти не употреблял воровских выражений. Наверно, опять хотел казаться перед Егором почти интеллигентом.

— Век воли не видать — завалили капитана, — встрял сзади водитель. — Его пацаны как один говорят — не было ему никакого резону стреляться.

— Видишь ли, там какая интересная штука закрутилась, — продолжил «Батя». — Гаврилыч держал гаражи и стоянки. Все угнанные тачки — его. Взломы гаражей — тоже его. Жил не тужил, пока его пацаны не наткнулись на гараж с чёрной «волгой», такой длинной — с будкой. В ней два кавказских жмура, один с дыркой в балде, второй, наверно, задушенный. Гаврилыч перессал и забашлял мне, мы увезли и закопали трупы. «Волга» поменяла несколько хозяев, пока её не купил какой-то мент, а его из-за руля вытряхнули залётные кавказы.

— Почему меня должны интересовать эти детали? — Егор изобразил лёгкое нетерпение.

— Потому, что ты крутился тогда около жучилы Бекетова. Гаврилыч наезжал на него. Тот исчез. И опа — ты прибрал любовницу-блондинку Бекетова, отжал себе «Верас», потом перекинул дело на «Счастье»… Закопал соперника и забрал себе трофеи. Я понял — ты мой сын не только по крови. По духу. Только я долго по неправильной дороге ходил, зона-воля, зона-воля, зона-воля. Ты сразу понял, как надо жизнь устраивать. На свободе и с удовольствием. Молодец!

— Не скажу, что тронут похвалой. А теперь хватит темнить, — Егор легонько шлёпнул пальцами по столу. — Я же вижу, ты меня прессуешь. Даёшь понять, что знаешь, где мой дом, моя невеста, практически уже жена, моя собака, мои активы. Позволь, угадаю, можешь стукануть моему начальству, что у лейтенанта Евстигнеева отец — вор-рецидивист, а связь с криминалом ставит крест на карьере. Ты мне угрожаешь? Ещё намекнёшь — я вашей банде отстёгивать должен?

— Нет. Наоборот, я могу тебя защитить. Думаешь, наша семья — одна такая в Минске? У тебя два новых «жигуля» во дворе — весь Сельхозпосёлок знает. Кому интересно — тоже.

— Что взамен?

На худой, узкой и слегка небритой физиономии уркагана нарисовалось подобие удовлетворённой улыбки.

— Другой базар. Ничего. Всего несколько условий. Ребят моих запомнил? Встретишь — не трожь.

— Легко. Что ещё?

— Нужна информация. Я понимаю, служба, борьба с преступностью, — последние два слова он уронил с интонацией, до боли напомнившей высокопарную манеру Жабицкого. — Если тебе падает на стол уголовное дело, ты его расследуешь.

— И не делаю послаблений.

— Но иногда… — в голосе «Бати» прорезалось давление. — Иногда ты задеваешь интересы наших людей. Вот те же автогонки. Сделаны правильные ходы. Молодёжь, ходившая смотреть, ты в том числе, не при делах. Свидетели. Глеба нет. Отвечать будут водители и тот лох, что стоял на стрёме. КГБ так решило.

— КГБ, отмазав «золотую молодёжь», передало дело в производство моего следственного отдела. Ничего не стоит снова закрутить гайки и надрать зад «золотым мальчикам».

— Не надо! — почти ласково попросил вор. — Тем более, ты в деле как свидетель, а не как следователь. Кстати, что с Глебом произошло? Я видел, как от тебя выходила бедная девочка. Она потеряла брата?

— Да, — кивнул Егор, ничем не рискуя, тела обоих утопленников не далее как вчера выданы родственникам. «Бать Тереза», видно, ещё не успел узнать. — Пытался сбежать, провалился под лёд и утонул.

— Жаль… Но ты посмотри. Столько полезного от тебя услышал. Причём ты ничуть не нарушил свой ментовской устав. Информация, сын, это главный капитал.

— Добро пожаловать в семью! — добродушно вставил Лось, щербато улыбаясь без пары верхних зубов. Никаких счётов, понял? И за то, что на шоссе, мы не в обиде. Товар твой, мы не трогаем. Мы — за тебя, ты — за нас, — остальные урки неохотно кивнули, пахан промолчал. — Но семья — это навсегда. До гроба. Предашь — сам понимаешь. Закопаем.

— Понимаю, не дитё, — согласился Егор, а внутри перещёлкнул невидимый тумблер. Угроза прозвучала предельно конкретно: если что — убьём. И с внутреннего зверя снялся последний ошейник.

Не прекращая вести осторожный диалог, он почесал правое бедро. Ещё через минуту плавно опустил руку ниже и взялся за ПМ. Снял с предохранителя, не доставая из сапога, чтобы щёлчок не был слышен.

Теперь только один из «семьи» сидел, опустив руки ниже поверхности стола. Он и получил первую пулю под столом — в живот.

Вскочив, Егор резко развернулся влево и пальнул в грудь водителя «москвича». Тот тоже поднимал пистолет, и едва удалось соскочить с линии огня. Гром выстрелов практически слился.

Если первый пришлось делать самовзводом, то теперь спусковой крючок ПМ ходил плавно, без усилий, словно взывая: нажми меня ещё раз.

Никогда не тренировавшийся в скоростной работе с оружием, лейтенант не тянул на персонажей Клинта Иствуда ни в каком приближении. Поэтому без затей палил по сидящей напротив троице, пока ПМ не стал на задержку.

«Бать Тереза» сидел, не шелохнувшись. Голова запрокинута, из дырочки над бровью пролилась вниз кровавая дорожка.

Как это некстати! К нему накопилась масса вопросов. В первую очередь — кто ещё из криминальной среды знает о родстве урки со следователем.

— Ворошиловский стрелок хренов, — прошипел Егор, глядя на водителя «москвича», ненароком подстрелившего босса. Тот корчился на полу, выронив ТТ. Изо рта толчками выплёскивалась кровь, верный признак пробитого лёгкого.

Получается, Гвоздь был готов застрелить его по сигналу «Бати». Потёртый пистолет был на боевом взводе, предохранитель снят. Угроза «закопать» более чем реальна. Значит, урки подвели к дилемме: работай на преступный мир, что невозможно ни при каких условиях, или умри. Подготовил западню тот, кто просил считать себя родным отцом.

— Прости, «Батя». В семье иногда случаются конфликты.

Собрав выдержку в кулак, Егор обождал несколько минут, пока Гвоздь затих, после чего принялся заметать следы. Переместил трупы, создавая картину, будто «Бать» перестрелял подручных, а сам получил пулю от хозяина ТТ, вскоре умершего от потери крови. С «макаровым» Бекетова придётся расстаться. Отпечатки — долой. Вложенный в руку «отца семейства» с одним добавленным патроном, пистолет сделал последний выстрел.

Отпечатки в «москвиче», незапертом — спасибо покойнику. Кажется, всё.

Била нервная дрожь. Ехать с двумя трупами в багажнике — удовольствие ниже среднего, но ещё хуже возиться с мертвецами, у них открыты глаза, на лице — мука, и нужно не испачкаться в крови, не наследить…

Егор отмахал довольно далеко пешком, постепенно успокаивая пульс, взлетевший на адреналине едва ли не двухсот. Втиснулся в автобус и с пересадкой доехал до Сельхозпосёлка. Элеонора извелась, оттого встречала своего, словно вернувшегося из глубины сибирских руд.

— Дорогая! Правда я весь день был дома и не уходил больше чем на полчаса? С собачкой гулял.

— Правда… О чёрт! Твою мать…

— Что-то не так?

Она взяла его за правую руку и принюхалась, коснувшись носом.

— Всего один раз была в настоящем тире. Не в пневматическом. Ты пахнешь тиром. Стрелял?

— Нет, что ты! Но, на всякий случай, придётся спалить эту куртку, сапоги-дутики и спортивные штаны. Зато люди на белом «москвиче» нас больше не потревожат.

— Потом появятся люди на синей «волге» или зелёных «жигулях»…

— Но я же не такой обормот, чтоб воевать со всем миром!

Раздевшись, Егор поспешил в душевую.

Элеонора поднесла к глазам правую штанину трико. На ней отчётливо проступило пятно оружейной смазки. Куртка, штаны, сапоги? Слишком много, камин засорится.

Женщина принялась методически кромсать одежду, раскладывая куски в мелкие пакетики.

Глава 21

В воскресенье Егор сходил на тренировку в «Динамо». На обратном пути сделал крюк и заскочил в Первомайский, перебросился парой слов с опером, дежурившим от ОБХСС, якобы в связи с какими-то мелкими деталями расследования по «Лучу». В райотделе висела тишина, прерываемая иногда только завываниями протрезвевшего алкаша в клетке дежурной части, переночевавшего там и просившегося выпустить. Абсолютно ничего не свидетельствовало о шухере, который неизбежно поднялся бы при обнаружении пяти жмуров с огнестрелом.

Элеонора пыталась вести себя настолько нейтрально и равнодушно, что это красноречивее всего выдавало её волнение.

В понедельник, когда закончились утренние дела в УВД, Егор поспешил к Сазонову.

Кинув «ниву» далеко, около кинотеатра «Победа», он шёл в сторону ДК им. Дзержинского, подставив лицо позднему февральскому снегу. Белые звёздочки кружились безмятежно и равнодушно, оседая на ресницах, их совершенно не волновало, что двадцатидвухлетний парень, не имеющий за спиной никакой серьёзной поддержки, сейчас признается полковнику КГБ в умышленном убийстве четырёх, а фактически пяти человек. Наверно — самом массовом в послевоенной истории Минска. При всей гибкости и диалектическом подходе к происходящему, у Сазонова есть определённые красные линии. Он намекнул, что ликвидация одного Евстигнеева-старшего, если всё обставить правильно, с его стороны не вызовет нареканий. Но групповой расстрел…

Поэтому картину пришлось немного подредактировать. Расписав начало беседы, в том числе — про обнаружение «волги» с грузинскими трупами, Егор принялся вдохновенно врать.

— Меня пригласили в «семью». Почти как в фильме про «Крёстного отца» и итальянскую мафию в США. Нестроев выкатил условие: повязаться кровью. А для этого при свидетелях, то есть членах его банды, ликвидировать одного пацана, который вроде бы стучит на ментов. Я для вида согласился. Тогда урка, сидевший напротив меня, его кличка «Лось», реального имени не знаю, предупредил: семья — это навсегда. Вздумаешь выйти — зароем. А мой так называемый папашка больше давил, что они знают, где живу, кто моя невеста… Говорит, нет, я не угрожаю. Наоборот — обещаю защиту. Мало ли кто обратит внимание, что во дворе дома на Сельхозпосёлке стоят сразу два новых «жигуля»?

— Зачем второй? — впервые переспросил Сазонов.

— Мне. «Нива». На «пятёрке» ездит Эля. Осталось немного денег после сворачивания дел на «Верасе». Да что за проблема, у нас по улице половина гаражей — двойные. Частный сектор — сплошь куркули-хуторяне, вы не знали?

— Не отвлекайся, — хмуро бросил полковник. Столь кровожадное развитие ситуации ему абсолютно не нравилось. В традициях КГБ — производить меньше шума, а если шуметь, то только на бумаге, рапортуя об успехах.

— Представьте. Сижу за столом. Справа — так называемый «Батя». Передо мной трое, у одного руки всё время под столом. За левым плечом — парень, который меня привёз. У него ТТ. У меня два варианта — идти мочить незнакомого мне осведомителя оперов или получать пулю в башку. Я выбрал третий, простите.

— Ствол — табельный?

— Обижаете. Левый, чистый. Без номеров. Купил по случаю после того, как люди Нестроева подкараулили меня около дома. Выстрелил под столом в Лося, он как раз держал руки ниже столешницы. Развернулся. Вовремя. Урка, что стоял на ногах, тоже выстрелил, не попал. Ему — в грудь, потом в сидевших за столом. Поворачиваюсь к «папашке», а тот и без меня готов. Получил из ТТ в лобешник. Сразу не подумал, ведь я как раз на одной линии со стрелком был, закрывая собой Нестроева. Не сразу помер, мог ещё пальнуть…

— Кто не помер? Кто пальнул? — не сдержал раздражения Сазонов. — Говори связно!

— Не могу, Виктор Васильевич. Как вспомню, колотит. Одно дело — Бекетова подставить. А своими руками, да четверых… И что они меня порешить собирались, уйди я в отказ, ничего не меняет. Я людей убил! Живых! Сам едва не погиб.

— Прекрати истерику.

Полковник наполнил стакан водой из графина. Егор звучно стукнул зубами и край стакана.

— В общем, я когда в первого выстрелил и резко дёрнулся, вскакивая, тот, белобрысый, в меня стрелял. А попал в Нестроева. Я выстрелил в белобрысого. Потом в двух, сидевших около «Лося». Но этот, с ТТ, был жив. А у меня патроны кончились, все восемь расстрелял из «макарова», не добить. Но он сам затих. Тогда я вставил один патрон. Так многие делают, восемь в магазине и один в стволе. Стёр свои пальцы, вложил пистолет в руку Нестроеву и выстрелил, чтоб микрочастицы пороха у него отпечатались. Прибрался. Вытер пальцы с машины, на которой меня привезли.

— Дальше.

— Осмотрелся — нет ли на мне крови. Долго шёл пешком по задворкам «Беларусьфильма». До Волгоградской. Никого не встретил. Приехав домой, уничтожил одежду и обувь. Собственно, всё. Кроме вас никто ничего не знает. Эля заподозрила, конечно, неладное, но подозрения держит при себе. Ни о чём не спрашивает.

— Прошло двое суток… И тишина. Ясно. Сейчас туда поедет опергруппа КГБ. Покажешь, но незаметно, не выходя из машины. Тебя там не было, ни сегодня, ни в субботу.

— Спецоперация КГБ. Спровоцировали конфликт в преступной среде, в результате чего члены бандформирования перестреляли друг друга, — догадался Егор. — Спасибо, Виктор Васильевич. По гроб жизни обязан.

— Да, обязан. И однажды я попрошу этот должок погасить. Вероятно — неприятным для тебя способом.

— А у меня есть выбор? Давайте вашу опергруппу.

Выехали на трёх машинах, первую «волгу» вёл Аркадий — с единственным пассажиром.

— Опять твои художества?

Егор сидел на переднем сиденье, натянув капюшон едва ли не нос. В 1983 году даже у тачек оперативного назначения стёкла не тонировали.

— В какой-то мере. Спровоцировал конфликт между уркаганами. Что там — толком не знаю. Предполагаю мясорубку.

— Ну, раз ты влез, ничего хорошего не предвидится. Здесь?

«Волга» притормозила у кормы белого «москвича».

— В доме.

— Сиди и не высовывайся. Наши тоже не должны тебя видеть.

Мотнувшись внутрь, гэбист выскочил оттуда побледневший. Когда опустился на водительское сиденье, от его одежды пахнуло мертвечиной. В субботу хата была на совесть протоплена, далеко не сразу остыла, процесс пошёл, всё же — начались третьи сутки.

— Столько трупов в одном месте видел только в морге, — признался он. — Сейчас дам команду начать осмотр, тебя отвезу к проспекту. Урки перестреляли друг друга?

— Именно так сказал товарищ полковник, — Егор пристально глянул Аркадию в глаза. — И не вижу причин ослушаться его приказа.

— Оформим, — не возражал тот. — Вооружённое двумя стволами и затеявшее стрельбу бандформирование — по нашей части. Потом вызову прокуратуру.

Облегчение? Нет. Чувство чего-то необратимо сделанного не отпускало.

Наверняка «Батя» имел связь с кем-то выше его в криминальной иерархии. А там могут усомниться в версии взаимного расстрела. Это для прокурорского отказного материала фактов предостаточно, на мелкие нестыковки советник юстиции глянет широко закрытыми глазами.

Но если Нестроев где-то обмолвился о родственнике из ментуры, рано или поздно придут. Угроза не исчезла, она только перестала быть сиюсекундной, как и опасность ареста.

А количество недоброжелателей продолжит увеличиваться, если только не ограничиться ролью серой мыши в правоохранительной системе союзной республики, тупо исполняя приказы и не высовываясь.

Таким не мстят.

В принципе, денег вполне достаточно, чтобы, продав дом и оба «жигуля», свалить с Элей в другую часть СССР, купить новые документы и новую жизнь. Получится то же самое — существование мыши под веником, как бы чего не вышло.

Высаженный Аркадием на Кедышко, где троллейбусы делали петлю в обход метростроя, Егор вошёл через заднюю дверь в неотапливаемый салон с заиндевевшими стёклами, ещё менее комфортный, чем внутренности «нивы», и вместо проездного показал контролёрше милицейское удостоверение.

А ведь оно — не только проездной билет. Как говорил бывший министр внутренних дел, людям не от кого больше ждать помощи, чем от милиции. Пусть местами криво и бестолково, часто занимаясь сплошной показухой вместо реального дела, менты всё же приносят пользу, и никто другой её задачи не решит. Так же прокуратура, КГБ, суды, они, конечно, в первую очередь, заботятся о собственных интересах, но всё же сажают преступников, укрепляют безопасность.

Сбежав, Егор выпадет из этого процесса навсегда. Ну, есть вариант прикупить другой ствол вместо бекетовского и вершить «высшую справедливость» как частное лицо, пока не поймают. Но не для него.

Поэтому, выйдя у Комсомольской, он завёл «ниву» и вернулся в УВД, где начинали раскручивать новое «эпохальное» дело, на этот раз связанное с хищениями запчастей с территории завода «МАЗ».

В марте, в личное время, принялся навещать Чергинца, перебирая толстые подшивки уголовных дел с фотографиями мёртвых женщин, обнаруженных в Витебской области. Некоторые дела прямо-таки кричали беззвучными бумажными голосами от того, что в расследовании остались зияющие дыры, доказательства сплошь противоречили версии следователя-партизана. Но — допрошена пара свидетелей, вдруг поменявших показания на очень удобные Жавнеровичу, приобщено чистосердечное признание обвиняемого. Далее –материалы судебного заседания, где эти свидетели повторили сказанное, подсудимый признался и в награду, что не препятствовал «установлению истины», получил в плечи пятнаху вместо расстрела.

— Улик, ведущих непосредственно к маньяку, я не нашёл, — признался Николай Иванович, листавший тома вместе с Егором. — Конечно, надо передопросить свидетелей, без нажима, назначить экспертизы, проверить показания на месте… Но кто позволит, если производство закончено, приговоры обращены к исполнению?

— УПК дозволяет возобновление производства только по вновь открывшимся обстоятельствам, — согласился Егор. — И то, если эти обстоятельства перевесят авторитет «белорусского Мегрэ». Их нет.

— Как ни цинично звучит, наш единственный шанс — дождаться нового нападения и успеть раньше прокуратуры хотя бы на несколько часов, — заключил Чергинец. — Руки связаны, пока не убьют ещё одну женщину. Или молодую девушку. Кошмар, лейтенант?

— Ещё какой кошмар.

— А за два с половиной месяца 1983 года — ни одного факта. К счастью. Может, сдох маньяк сам по себе? — понадеялся полковник. — Или Жавнерович случайно прихватил реального гада? Но последнее дело шито белыми нитками ещё грубее прежних, дед совсем распоясался. В общем, Егор, надо писать сводку-отчёт об изучении гениальных методов прокуратуры. Жабицкий уже нервничает, зная, что ялистаю дела. Вдруг что-то выкопаю?

— А это верный нагоняй по партийной линии. Набросаю черновик, Николай Иванович. Завтра же. Потому что беру короткий отпуск за свой счёт. У меня в апреле — свадьба.

— Поздравляю!

Встреча с сестрой, приглашённой на роспись, прошла на удивление гладко. Совершенно раздавленная текущими неурядицами, женщина ни во что не вмешивалась. Егор едва узнал её по фотографиям, хранимым со студенческого общежития. Всего на пару лет старше, а смотрелась на сорок. В подарок привезла скатерть и конверт с десятью рублями.

— Приедешь в Речицу, могилу мамы проведать, тогда поговорим, — пообещала она.

— Конечно! — поддакнул Егор, ни в какую Речицу не собиравшийся.

— А могилу папы никогда не увидим.

— Да. Потому что он погиб полтора месяца назад в разборках между уголовниками. Здесь, в Минске.

— Ты видел его?

— Нет. Только фото. Уже мёртвого. Живого его не помню.

— Я тоже.

Она тёрлась около Дворца бракосочетаний и даже зашла внутрь, когда пышная тётя с гигантским начёсом на голове громогласно объявила: «семейный корабль отправляется в плавание». Потом сестра пропала. Наверно, чувствовала себя крайне неловко рядом с блестящей Элеонорой и сияющим братом в шикарном костюме, среди не менее разряженной элиты Промторга №2 и Спорткультторга. Свидетель Леха Давидович, которому жених спонсировал костюм, тоже ощущал себя не в своей тарелке и дёргал плечом, словно ему натирало в подмышке.

Сам новобрачный вляпался в крайнюю неловкость в середине мая, вызванный в горсуд свидетелем по делу об угонах и автогонках. Судили четверых водителей и «часового», чей крик «атас» при приближении машин КГБ был задавлен радиоглушилками.

Накануне был вызван Аркадием на промывку мозгов. Встреча состоялась в крайне непринуждённой обстановке — на набережной Свислочи, около штаба Белорусского военного округа. Матёрый агент КГБ сидел на скамейке и кидал крошки голубям. В парке имени Янки Купалы на противоположном берегу реки бушевала яркая зелень, молодые мамы катали коляски — унылые советские и яркие из ГДР, словом, сложно было представить, что где-то совершаются преступления, а безопасность страны требует со стороны Аркадия денных и нощных усилий нон-стоп для её укрепления.

— Почему опоздал? — тот начал с упрёка.

— Не поверишь, Аркаша, облава. Аппарат УВД раскидали по райотделам, там обозначили цели и сказали: фас. Меня по старой памяти кинули в Первомайку. Мы оцепили кинотеатр «Партизан», задержали всех зрителей дневного сеанса, сгрузили в отделе. Я как следователь из вышестоящего подразделения возглавил группу, выясняющую: какого многочлена советские граждане нарушают трудовую дисциплину и посещают кино в рабочее время. Полагается удивлять страну трудовыми подвигами и перевыполнять планы, поставленные партией, а не шляться, понимаешь, по увеселительным заведениям.

— Выяснили?

— Неа. Перевалил продолжение банкета на Вильнёва и слинял. Задержался? Подумаешь, посидел ты лишние пять минут в мире, тишине и спокойствии. Благодать. А почему? Рядом кинотеатра нет. Кстати, как сознательный мент я обязан приколупаться к тебе: какого чёрта не на рабочем месте, — Егор перевёл дух после эмоциональной тирады. — Мороженого хочешь?

— Позже. Давай о деле. Завтра выступаешь в городском суде.

— Да. Будет шоу.

— Не будет. На тебя жаловались, что на очных ставках наезжал на зрителей гонок, делал их подстрекателями преступления.

— Само собой. Для чего в суде вести себя иначе?

Откинувшись на скамейке и закинув ногу на ногу в лёгких хлопчатобумажных брюках, лейтенант воплощал своей позой уверенность в правоте и независимость.

— Потому что спутаешь карты в тонкой работе. Видел, сколько народу лишилось поста после прихода Федорчука в МВД, а Слюнькова — в ЦК КПБ? Требуются плановость и аккуратность, но не танец слона в посудной лавке.

— Поломал мне кайф… Ладно, я тебя услышал.

— Ты услышал или ты сделаешь? — не удовлетворился Аркадий.

— Да сделаю, куда уж мне.

— Надеюсь, что так. Тогда могу приступить к следующему пункту. Генерал сообщил, что, поскольку ты более не состоишь в родственных связях с уголовным элементом, он будет ходатайствовать о твоём переводе в КГБ. Даже полгода в МВД зачтут в выслугу.

— Генерал? Министр, что ли?

— Виктор Васильевич. Сейчас быстро растут. Мы когда познакомились — я был капитаном. Уже подполковник. И ты не задержишься, если не наделаешь глупостей.

Последнее он произнёс с сомнением, подчёркивая: ретранслирую слова Сазонова, коль приказано, но сам уверен, что без глупостей не перетопчешься.

— Спасибо. От души. Передай генералу: мне нужно время подумать. Да и растущий по ментовской лестнице я вам вполне полезен.

Аркадий неожиданно засмеялся.

— Знаешь, вот — стремимся, хватаем звания, должности. Положение обязывает. Кто меня, подполковника, теперь пошлёт на гастроли с «Песнярами», чтоб с грузинами в обнимку петь «Сулико», отбиваться от поклонниц, что приняли меня за музыканта?

— Ну, ты не всегда отбивался.

— Не было такого! — гэбист сделал страшные глаза и распрощался.

Точное выполнение его предписания — блеять в суде невинной овечкой, будто зрители гонок не понимали, что все тачки — палёные, не спасло от встречи с Ольгой. Ей, естественно, не звонил после встречи в Первомайском, хоть обещал.

На этот раз девушка подкараулила его в конце дня. Суд допрашивал свидетелей и требовал их остаться в зале. Обвинитель и защитники произнесли свои речи, заседание объявлено закрытым и будет продолжено в одиннадцать утра: подсудимые скажут последнее слово. Заодно у судьи появляется время за вечер и утро спокойно написать приговор, последнее слово уже ничего не изменит.

— Я всё знаю, — сказала она, не здороваясь. — Что ты — засланный. Что меня использовал. Врезала бы тебе, но не имею права — ты же милиционер при исполнении.

— Именно так, — подтвердил Егор.

Исполнение долга иногда совсем не так приятно, как бы ни завидовали опера из Первомайского розыска.

Вскоре сбылось пророчество Сазонова: сняли Жабицкого. На его место назначили Пискарёва, настоящего мента, но, к сожалению, не сыщика, следователя или кого-то из других служб по борьбе с преступностью, а… В общем, народ ахнул, новым министром стал бывший начальник минского ГАИ. То есть подразделения, давшего народу наибольшее число поводов для анекдотов.

Когда в Витебской области погибла очередная изнасилованная девушка, Егор очертя голову бросился к Чергинцу: чьё-то горе, но это наш шанс! Главный сыщик республики, обязанный, по идее, нестись в Витебск быстрее собственного визга и лично раскрывать мокруху, пока Жавнерович не подгадил, никуда не спешил, а лишь просиживал штаны в собственном кабинете. Живые и обычно очень хитрые глаза смотрели тускло и даже как-то мёртво.

— Новый министр оказался хуже прежнего. Доложил ему. Он: и думать не смей! Сиди ровно, пока профессионал работает.

— Николай Иванович! Что же делать?

Егор не признался, что в голове крутилась шальная мысль пришить старого мерзавца, к счастью — не реализованная. Пока.

— Тебе — ничего. А я дойду до самого верха, хоть до ЦК КПСС.

Чергинец не обманул. Поскольку министр приказал уничтожать любую переписку, как-то ставящую под сомнение подвиги «белорусского Мегрэ», написал через его голову напрямую — Генеральному прокурору СССР. Возможно, вспомнил тот вечер, когда Егор обвинил практически весь минский угрозык в сокрытии автомобильных и квартирных краж. Полковник действовал столь же нахраписто, но масштабнее, он утверждал, что порочная политика советской прокуратуры ведёт к массовой гибели наших граждан, потому что, пуская пыль в глаза партийному начальству, прокуратура вселяет чувство безнаказанности истинным преступникам и уничтожает в тюрьмах невинных людей.

Он ехал в Москву на коллегию прокуратуры, совершенно не представляя, что его ждёт. Возможно — арест и отдача на растерзание КГБ за действия, дискредитирующие советскую правоохранительную систему. Либо отправка в психиатрическую больницу на принудительное лечение, ибо только ненормальный может заподозрить стражей законности в столь диких преступлениях.

На коллегии Генеральный прокурор Рекунков и его сотоварищи сидели мрачнее тучи, никак не могли взять в толк, каким образом милицейское насекомое из провинции смело раскрыть варежку, указывая на системные, а не разовые огрехи органа «высшего надзора за законностью». Когда начали затыкать ему рот и откровенно угрожать, сыщик предупредил: копия доклада с уничтожающими вас доказательствами находится в надёжном месте и, если случится что-то непредвиденное, попадёт на стол к Андропову — через доверенных людей в КГБ. В отличие от исторической фразы в исполнении Анатолия Папанова «Сядем усе» из фильма «Бриллиантовая рука», несколько расплывчатой, Чергинец говорил конкретнее: все сядете лично вы.

Конечно, из московского прокурорского начальства не был бы осуждён никто. Но если предать дело огласке, а обстоятельства под определённым углом подать Андропову, по прокуратуре был бы нанесён сокрушительный удар, сильнее, чем по МВД, чей бывший министр Щёлоков застрелился, не выдержав прессинга.

Нет, прокурорские хотели и дальше носить большие звёзды, с удовольствием пить и вкусно закусывать. Для этого пришлось пожертвовать белорусскими разгильдяями, представив дело так, что, в соответствии с мудрыми указаниями партии об укреплении трудовой дисциплины, прокуратура сама у себя навела порядок.

Поздно вечером, около двенадцати, в хорошо обставленном доме на Сельхозпосёлке раздался пронзительно-длинный междугородний телефонный звонок. Егор, уже дремавший, подскочил к аппарату в одних трусах.

— Тётя Клара выздоравливает! — раздался в трубке радостный, немного глумливый и основательно пьяный голос Чергинца. Именно он перед Москвой придумал эту кодовую фразу. Естественно, сообщение о кончине «тёти Клары» требовало бы от Егора очень решительных действий.

— Правда? Всё в порядке?

Дремоту сняло как рукой.

— Правда. Отдыхай. Вернусь — расскажу подробнее… Ик! Тут хорошие люди, понятливые. Войну прошли. Генеральный завтра подпишет приказ о расследовании злоупотреблений в белорусской прокуратуре. Всё… Меня ждут… Товарищи.

Гудки.

Лейтенант завалился на кровать, но лежать не мог. Подмывало прыгать и даже орать.

— Что случилось? — спросила Элеонора.

— Мы победили.

Она приподнялась на локте.

— Не знаю кто и не знаю в чём… Но можно пустить на растопку тот кубометр бумаги в нашем сарае?

— Чуть-чуть погоди. Надо, чтоб написавшие липу в тех документах прочно обосновались в следственном изоляторе. И не в качестве прокуроров, ведущих расследование. Су-у-уки! Поделом!

Если бы Чергинца закатали в бетон, что совершенно не исключалось, Егору предстояло отдать кубометр Сазонову, а самому уволиться из УВД и ближайшие месяцы, если не годы, искать витебского нелюдя одному, а потом мочить. Теперь необходимость отпала, и он радовался от души: справедливость хоть в чём-то восторжествует в законном порядке.

Женщина знала один многократно проверенный способ, чтоб её мужчина выплеснул пар, стравив избыток энергии и эмоций, потом заснул, безмятежно посапывая, и с успехом его применила снова.

Они лежали в темноте и не знали, что министр Пискарёв, разъярённый самоуправством своего заместителя, придумал как расквитаться, спровадив неугомонного полковника в Афганистан — организовывать службу Царандоя в Кабуле. Сыщик не отбрехивался от командировки, растянувшейся на годы, сам думал о ней, привёз кучу наград и последствия тяжёлой контузии от подрыва БТР. Но про подставу министра и про палки в колёса в деле расследования убийств под Витебском не забыл.

Много лет спустя один общий знакомый экс-гэбешник спросит Чергинца: почему ты не пришёл на похороны Пискарёва? Говорить, что не хотел слушать славословия в адрес покойника, тот не стал, поэтому ответил просто: не волнуйся, я и твои похороны пропущу.

Без лучшего сыщика республики поиски насильника затянулись, но когда были отработаны все зацепки, проигнорированные Жавнеровичем, гада удалось, наконец, задержать. Витебский маньяк Геннадий Михасевич получил пулю по решению суда. Сам Жавнерович вышел сухим из воды, попав под очередную амнистию как партизан Великой Отечественной войны. Вскоре после расстрела Михасевича умер своей смертью, сохранив все прокурорские регалии, но в позоре и бесславии.

Егор Егорович Евстигнеев остался служить в МВД БССР, позднее — в МВД Республики Беларусь, не сбежав ни в какой Израиль — даже слышать не хотел о своих прежних планах. Имел репутацию резкого, крутого, способного идти по головам или даже разбивать головы, но с каким-то особенным чувством справедливости. К 2021 году уже находился в отставке, решив отследить последние дни жизни Евстигнеева-старшего, отца Егора, рождённого в Москве. Со дня его смерти минуло более сорока лет субъективного времени. Вмешиваться в развитие событий не смел: если что-то изменить, московский студент-пятикурсник не пойдёт с доцентом Афанасием Петровичем в библиотеку, не провалится в 1981 год, у них с Элеонорой не родятся дети, у тех — внуки… Папу жалко. Но чему быть — тому не миновать.

Эпилог

Дом, подъезд, соседка с мопсом, консьержка…

Виденное это миллион раз, но в давно ушедшей прежней жизни, казалось кадрами очень старого фильма, ещё на видеокассете VHS, и неожиданно снова проступившими на экране. Даже больше чем на экране — наяву.

Отцовская «хонда» дремала у подъезда, не на стоянке. С виду — вполне целая, только со свежей царапиной на бампере. Когда-то предмет восторга, но, по большому счёту, автоутиль по сравнению с оставленным в Минске новым «лексусом».

Дверь подъезда открылась, и Егор увидел… себя. Прежнего. Возможно, в чуть улучшенном виде. Тогда, на пятом курсе, даже в мыслях не мог себе представить, что в восемь утра в выходной выскочит из подъезда и, разбрызгивая кроссовками талый мартовский снег, побежит к ближайшему школьному стадиону.

Похоже, новый владелец успел укрепить прежнее тело, довольно тщедушное. И тут ему надо сказать искреннее «спасибо». Благодаря его здоровым привычкам Егор сам начал вести правильный образ жизни в развитом социализме.

И так, в его бывшем теле — преемник из восьмидесятых. Столь же молодой. А пенсионер нажал на кнопки домофона.

— Изольда Викторовна? Здравствуйте. Не знаю вашего номера телефона и подъехал без звонка.

— Кто вы?

— Родственник вашего покойного мужа. Моя фамилия тоже Евстигнеев. Получается, что Егору я вроде многоюродного дядюшки. А для вас у меня есть кое-какая информация относительно обстоятельств смерти Егора-старшего. Впустите?

С порога он первым делом предъявил удостоверение в открытом виде.

— Генерал-майор?

— В отставке.

— И тоже Егор Егорович… Это уже слишком. Слишком много в моей жизни было Егоров…

— И с одним из них, а конкретно — с вашим покойным мужем, у вас были сложности в отношениях.

— Раздевайтесь и проходите… В что-то знаете?

— Об отношениях — нет. Сужу только по его обрывочным фразам. А вот об обстоятельствах смерти… Времени прошло достаточно, надеюсь, вы успокоились, обрели душевное равновесие? И Егор пришёл в себя?

Мама выглядела точно так же, как в последний раз, когда сын-студент собирался в злосчастную библиотеку. Начала утренний макияж, но не закончила, оставаясь в халате и с накрученным на голове полотенцем.

Соскучился по ней страшно, но только сейчас понял — до какой степени. Старался не смотреть в глаза более того, что требовала необходимость, вдруг обеспокоится. Хотелось обнять, но как объяснить? Он — в теле, намного старше, чем её. Рассказать правду — не поверит, потому что наверняка считает истинным сыном утреннего бегуна.

— Да, у нас с сыном всё в порядке. Последний месяц он даже лучше стал. Тихий какой-то, ласковый, ни слова поперёк. Весь в учебниках. А уж чего не ожидала — вступил в КПРФ!

— Взрослеет.

Они прошли в зал. Егор, подавив прилив щемящей ностальгии, достал первую заготовленную пачку — с фотографиями.

— Хорошо видно пулевое отверстие в лобной части. Вот фото затылочной. Естественно, тело немедленно кремировали, чтоб скрыть следы убийства. Ваш супруг инвестировал приличные суммы в одно частное белорусское предприятие, и у него пытались просто отжать долю. Совершенно в духе девяностых. Заставили подписать отчуждение акций и застрелили.

Изольда Викторовна зажала рот рукой. Она, конечно, давно не любила мужа, знала о его похождениях налево и сама завела любовника, но слышать и видеть такое было непросто.

— Я, хоть на пенсии, напряг старые связи. Человек, заказавший убийство, неправильно себя повёл. Не стану нагружать вас неприятными подробностями, сильно обидел людей, к кому я обратился. Ему не простили. В общем, он больше не с нами.

— Ужас… Я не хочу, чтоб кого-то убивали.

— Более чем согласен с вами. К сожалению, не на все события в мире мы можем влиять.

— Да… А сейчас началось это… Обещали, что основное произойдёт за три дня, но прошли недели… Егор читает все новости, и наши, и вражеские…

— Боится, что его призовут в армию и отправят в действующую часть?

Мама кивнула, а Егор подумал, что в этом проявилась странная ирония судьбы, только без лёгкого пара — пацан был готов на что угодно, лишь бы не загреметь в Афганистан, но перенёсся в постсоветскую Россию, как раз накануне 24 февраля 2022 года. Если этот комсомольский стукач и трус не изменился в своей внутренней сути, ох как ему неуютно в ожидании повестки из военкомата…

— Вы думаете, будет мобилизация? Егор срочную не служил. Говорят — срочники тоже попадают туда.

— Пока о всеобщей мобилизации речи нет. Но вы не по адресу спрашиваете. Если обратили внимание, я из Республики Беларусь и не в курсе всех подробностей происходящего в России.

— Простите.

Очевидно, перманентное беспокойство за судьбу сына снова вытеснило некоторый всплеск эмоций из-за новости об усопшем. Как же она любила его… Меня… В общем, любила своё чадо, думал Егор. Он никогда в этом не сомневался.

— Вернёмся к прежней теме. Вытащить весь вклад вашего супруга в белорусское предприятие невозможно. Я не хочу и не могу нарушать законы. Вот всё, что удалось. Сколько сейчас доллар к вашему рублю? Сто пятьдесят?

— Говорят, теперь дешевле чем за двести не купишь.

— Какие будут курсы, не знаю. Отдаю как есть.

Следующий конверт с шестьюдесятью тысячами долларов был более широкий и пухлый, чем с фото. В нынешних условиях, когда рубль рухнул вдвое или втрое, хотелось надеяться — временно, это была очень приличная сумма. В глазах женщины мерцал вопрос: в чём подвох?

Она предложила чаю. По случаю воскресенья никуда не спешила. Егор намеревался отказаться, поскольку не планировал общение с собой молодым. Не успел.

Хлопнула дверь, распаренный и потный бегун скинул куртку и принялся развязывать кроссовки.

— Егор, познакомься. Наш родственник, приехал из Белоруссии. Вам, возможно, найдётся о чём поговорить. Он тоже юрист. Целый генерал.

— Да, мама…

В глазах, столько раз виденных в зеркале, мелькнуло понимание и проблески паники.

В комнате молодого человека… или в его комнате… тут понятия перемешались… В общем, в спальне царили потрясающие чистота и порядок. Конечно, мама прибирала, но заметно было, что в жилище вселился аккуратист-фанатик. Тот, что в общежитии №4 тщательно наглаживал бедняцкий костюм с комсомольским значком на лацкане.

— Позволь представиться. Егор Егорович Евстигнеев, 1960 года рождения, уроженец города Речица Гомельской области.

Парень в спортивке плотно прикрыл дверь.

— Ты — это…

— Ты — это я. А я — это ты. Привет. Ну и как тебе 2022 год?

— Потрясно… Но что это было? Каким образом?

— Понятия не имею. Точно так же, как и ты. Шёл в библиотеку. Та, что в прежнем времени называлась Ленинской. Выскочил неожиданно на боковую улицу, назад хода нет, на плакате — Брежнев с плаката поздравляет москвичей с Новым годом, а на мне надето уродское пальто, не годное даже на подстилку собаке.

— А я вселился в хилого дрыща! — возмущённо возразил второй Егор.

— Благодари не меня, а кого-то, кто решил нас поменять. Думаешь, я купался в восторге, провалившись в старину без интернета и мобильников, понятия не имея, кем был до того, кто мои соседи по общаге и по курсу, вообще — как прожить на нищенскую стипендию? Ты-то здесь ни в чём особо не нуждаешься. Отец оставил бабки. Да и я сейчас твоей… нашей маме подкинул.

— Да! Но после военной кафедры я — мотострелковый лейтенант! Не хочу воевать!

— Точно также ты обссыкался от мысли об Афганистане. Между тем, все твои однокурсники, кто пошёл в армию по окончании универа, прошли Афган военными дознавателями, никто не погиб, привезли валютные чеки и кучу шмоток. Не бзди! И всё будет нормально.

— Но ты тоже хорошо устроился?

Молодой человек смотрел исподлобья, зло, завистливо. Так никогда не делал прежний Егор, хоть тоже имел массу поводов чувствовать себя обделённым в присутствии московских мажоров.

— Прекрасно. Женился на мисс-нархоз, а если бы проводился республиканский чемпионат, она была бы мисс-БССР. Не чета твоей жалкой пассии. Практически в первый же год в СССР купил две машины — жене и себе. Познакомился с Мулявиным, упокой Господь его душу, ездил с «Песнярами» на гастроли по СССР и по Латинской Америке гитаристом. Купил и перестроил дом в Минске, не какую-то квартиру-панельку. Вырос до генерал-майора, заместителя министра внутренних дел, раскрывал самые резонансные преступления в стране. От имени супруги, она, к несчастью, умерла от онкологии пару лет назад, вёл бизнес, куда круче, чем у нашего с тобой отца. Здешнего. Твоего прежнего отца, вора-рецидивиста, пристрелили ещё в 1983 году. Вот. Двое детей, пять внуков. Сын в Беларуси, дочь вышла замуж за датчанина и живёт в Копенгагене, счастлива. Словом — не бедую, если бы не ранний уход Эли.

Младший Егор выматерился. Слышала бы мама, как выражается её ласковый, ни слова поперёк…

— И это же я мог прожить такую жизнь… А ты её у меня украл!

— Или ты мою — в Москве XXI века. Давай не будем сводить счёты. У тебя всё впереди, если не упустишь бездарно свои шансы. Проводишь?

Они шли к метро и молчали. По большому счёту, Евстигнееву-старшему было плевать, как преемник распорядится телом. Вот за мамой сам будет присматривать издалека, пока может, не надеясь на новоявленного коммуниста. Возможно — помогать материально, если впадёт в нужду.

Младший тоже, казалось, потерял интерес к произошедшему в альтернативной для него реальности. И только в полусотне шагов от станции вдруг остановился.

— Не верится, что сорок лет назад было столько возможностей для самореализации. Больше, чем сейчас?

— А ты хотел бы совершить обратный обмен? Получить генеральские погоны, большой дом, счёт в банке, «лексус» в гараже? Вряд ли, — он протянул руку для рукопожатия. — Прощай!

— Да! — воскликнул молодой Егор, машинально стискивая пальцы пенсионера. — Всё хочу! Дом, «лексус», бабки! И не через сорок лет, а сейчас!

Их словно долбануло током, точно каждый второй рукой держался за шины высокого напряжения. Егор-старший, едва придя в себя от потрясения, увидел, что держит за кисть высокого немолодого человека с очень знакомым лицом, недавно виденным в зеркале. Отдёрнул руку.

Внутри чувствовалась необычайная лёгкость.

— Бойся своих желаний, они имеют свойство сбываться. В кармане паспорт с регистрацией, там найдёшь дом, «лексус» и ноутбук, пароль «Элеонора» кириллицей, в нём — пароли ко всем счетам. Удачи.

Егор развернулся и побежал домой, радуясь, что молодое тело успело полностью восстановиться после утренней физкультуры. А уж насколько оно в лучшей форме по сравнению с оставленным!

— Ты украл сорок лет моей жизни… — донеслось из-за спины.

Не украл, а выменял, причём — не по своей воле и не по своей инициативе. За дом, лимузин и банковские счета с семизначными цифрами в евро нужно платить и не плакаться, что цена чрезмерная. Поэтому совесть не болит.

Осталось предупредить детей, объяснить как-то, чтоб не удивлялись неожиданному неадеквату отца.

Егор с удовольствием нёсся по тротуару, разбрызгивая грязь, и улыбался тусклому весеннему солнцу.

Пусть из всех активов — остатки сбережений отца, подержанная «хонда» да шестьдесят тысяч долларов у мамы, зато практически вся жизнь впереди.

Это была выгодная сделка, заверенная странным нотариусом — тогда у библиотеки и сейчас у метро. Осталось надеяться, что он больше не вмешается в события.

Конец романа и трилогии

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/320445

Примечания

1

Стоит напомнить, что автор слов Андрей Макаревич признан иноагентом в Российской Федерации примерно лет через сорок после первого исполнения этого хита, до попаданства главного героя в СССР, поэтому в появлении «Машины времени» на телевидении того периода нет ничего предосудительного.

(обратно)

Оглавление

Пролог.

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Эпилог

*** Примечания ***