Ванька 10 [Сергей Куковякин] (fb2) читать онлайн

Ванька 10

Глава 1 Привет из прошлого

— Вот, товарищи, Воробьев… — Циммерман ткнул в мою сторону прокуренным пальцем.

Так, что за дела?

Мужики в кожанках, ему — товарищи, а я?

Почему Семен Самуилович на этот раз перед моей фамилией общепринятое в молодой советской России для классово близких людей обращение на вставил?

Что, я, уже ему — не товарищ?

Дистанцируется старый хрен от меня?

Ещё и бледный он в сей момент как полотно… Вон, даже руки у завотделом трясутся.

— Проходите, Воробьев…

Опять же пальцем, один из незнакомцев мне указал на стул.

Что они тут пальцами-то растыкались…

Указующий перст, жест — неприятный. Не способствующий установлению близких и доверительных отношений. Кто указывает, как бы, вольно или невольно, выше себя ставит, того, кому пальцем тыкнуто.

Прошел, сел. Куда мне деваться…

Заведующий отделом, параллельно со всем этим, на голубиных лапках в угол спятился, на стуле притулился и глаза в пол упёр. Как и нет тут его. Ветошью, козлина, прикинулся.

— Почему факты из биографии утаиваешь? — это мне уже второй, не тот, кто пальцем на стул указывал. Говорит хрипло, с горлом у него, наверное, что-то.

Семен Самуилович на своем лице всю мировую скорбь многострадального народа изобразил. Вот де, не зная, на своей чахоточной груди змею пригрел…

— Какие факты? — уточняю на всякий случай. Понял я уже, за что меня сюда притянули. Имеется, так сказать, несмываемое пятно в глазах советской власти на моей биографии.

Тот и другой, что в кожаных куртках, брови синхронно сдвинули.

— А, кто у нас царя Николашку от справедливого возмездия спас?

Завотделом при этих словах на стуле даже качнуло. Для него такое новостью было. Не введен он был в курс дела, зачем товарищам из комиссии, наделенной чрезвычайными полномочиями, популярнейший автор санпросветовских стихов потребовался. Сказали немедленно представить и всё.

Мля…

Вот и аукнулось мне…

Николашку… Тьфу! Николая Александровича спас.

Пусть я и ля-куртинец, и на каторге в Африке был, а тут — такое… Данное деяние всё перечеркивало.

Сижу, молчу, сказать мне нечего.

Было такое, отпираться не буду.

Глава 2 В бега

Вина моя перед нынешней властью — большая. Даже — огромная.

А, как меня наказать за это могут? Соразмерно провинности? Что мне грозит? Высшая мера социальной защиты?

Так, опять я по-старому мыслю… Не привык ещё нынешним реалиям.

Тут, в новой России, сейчас многое не как до революции. Высшая мера социальной защиты предполагает не наказание преступника, а защиту от него социума. Вот и могут решить, что надо от меня избавиться за прошлое прегрешение и возможные будущие. Чтобы больше от меня вреда не последовало.

Эта мера, как и другие, — временная. При коммунизме, что сейчас строится, преступлений не будет. Не от кого будет и защищаться.

Ну, что же, Иван Иванович, хуже уже не станет. Лучше — может.

Я нырнул в плын…

Не прошло и половины минуты, как в комнате на полу лежало три тела. Нет, греха на душу я не взял, завотделом и двое в кожанках дышали, сердца их бились. Отсутствовало только сознание. Если сказать по-простому — вырубил я их.

В свой кабинет возвращаться мне нельзя, по коридорам наркомздрава шарашиться — тоже. Поживится кто-то моим пайком…

Кабинет Циммермана находится на первом этаже, окна выходят во двор. Через одно из них я здание и покину.

Своё рабочее место я как был оставил, в карманах имелось немного денег, папиросы и спички. Вот и всё богатство. Маловато будет для жизни в бегах.

Я огляделся по сторонам. На удивление, был я сейчас совершенно спокоен.

Сейф. Даже и не закрыт. Ещё и ключ из дверки его торчит. Может там что нужное мне имеется?

Семь бед — один ответ.

Циммерман оказался не бедным — на полке сейфа лежали две пачки совзнаков. Причем не мелких номиналов. Откуда столько у завотделом? Просто Корейко он какой-то…

Берем? Берем, что тут думать-то. Деньги всегда пригодятся.

Бутылка водки? Оставлю на месте. Пусть Циммерман стресс снимет когда очухается.

Товарищи в кожанках сделали меня богаче на два револьвера и горсть патронов к ним. Последние надо потом только от табачного сора почистить. Денег у чекистов с собой было немного, но не оставлять же их.

Изъял я у одного из товарищей с чрезвычайными полномочиями ещё и серебряные часы. Они явно не его были. Часы — наградные, за отличную стрельбу. Получены старшим унтер офицером Иваном Стройковым в 1897 году. Сам нынешний обладатель часов в данном году ещё пешком под стол ходил и заслужить их не мог.

Мне эти часы сейчас нужнее. Свои-то у меня на столе в кабинете остались. Причем, гораздо лучше этих — швейцарские от торгового дома Георга Фавра Жако. Да, мои тоже не вершина часового искусства, но — лучше.

Я подошел к окну. Во дворе наркомздрава было пусто. Ну, хоть в чем-то повезло…

По улице я шел неспешно, папиросочкой попыхивал. Гуляю я просто, ничего меня не тревожит.

Как из столицы выбираться? Где-то через пол часа Циммерман и мужики в себя придут. Раньше тревога подняться не должна — дверь в кабинет завотделом я изнутри на ключ запер, а сам он у меня в кармане.

Кстати, надо его выбросить.

Сказано — сделано. Ключ полетел в траву под дерево.

Небольшой запас времени у меня имеется, но он не велик. Поезда отпадают, первопрестольную я покину пешим ходом.

Дальше куда? Вот это — вопрос.

Куда-то, где меня не знают. Россия велика…

Может, рвануть за границу?

В Африку, к диким обезьянам? Увольте, были уже…

В Северо-Американские Соединенные Штаты? В гости к Томасу Вильсону?

Думать надо. Князя Александра Владимировича искать. Без него у меня к моим деньгам в банках острова доступа нет.

Размышлял я про всё это на ходу. Туда-сюда по Москве бродил для запутывания следов. Читал я про такой метод ещё дома. Здраво подумать — ерунда всё это, надо мне скорее из столицы убираться.

На Сухаревской площади я купил себе куртку. Хоть и тепло пока, но в одной гимнастерке ночью будет холодновато.

Там же обзавелся видавшим виды солдатским вещевым мешком, прикупил продуктов. Без еды-то ноги быстро не заходят.

Денег у меня почти не убыло. Это радовало.

Уже когда я с Сухаревки выходил, то гора с горой сошлась. Чуть не налетел на меня сослепу седенький старичок.

Вот себе ничего! Это же… Илья Ильич! Антиквар!

Я еле его и узнал. Не, столько тут не живут! В нашу прошлую встречу он в солидных годах был, а тут ещё больше десяти лет прошло.

Глава 3 Ещё одна новость

Илья Ильич, с последнего раза, когда я его видел, сильно исхудал. Одежда, что на нём была, вызывала жалость. Такую только рамоньщику отдать, а не на себе носить.

Ещё и старик был выпивши.

— Добрый день, Илья Ильич.

Антиквар подслеповато прищурился.

— Ваня?

Узнал меня антиквар, узнал! Склероз ещё не одержал над ним победу.

— Я, Илья Ильич, я.

— Рад, рад… Горе-то какое…

Что-то я не совсем понял Илью Ильича. То ли рад он мне, то ли — горе, для него это.

— Слышал, Ванечка, императора убили…

Так, так, так… Опа на… Что-то сегодня весь мой день вокруг императора вертится.

— Пойдёмте, Илья Ильич, в сторонку отойдём.

То, что я услышал от антиквара, было для меня неожиданной новостью. Что Николай Александрович и его семья арестованы, это я знал. Слышал, что куда-то на Урал их отправили. Газеты, понятное дело, об этом не писали. Было о чем другом советским газетам сообщать.

— Доната Всеволодовича, Ваня, помнишь?

Если честно, вылетело это имя из моей памяти. В прошедшие годы часто моей голове доставалось, ещё и контузии.

Я повинился перед антикваром о своей забывчивости.

— Ну, как же… Первый по новостям. Всё ему известно, всех в курс дела вводит…

Тут у меня в памяти что-то всплывать начало.

— Не тот ли, что в «Орле» про ограбления антикварных магазинов говорил?

— Тот самый. Сегодня утром он мне про Николая Александровича и поведал.

Старик шмыгнул носом и перекрестился.

— Выпил я даже с горя такого… Расстреляли императора большевики в Екатеринбурге.

Так. В Екатеринбурге… В Москве-то это откуда стало известно? Такие дела в большой тайне делаются…

— И его, и семью…

Илья Ильич опять шмыгнул носом.

Что-то у меня сегодня доверие к новой российской власти дважды пошатнулось. Первый раз, когда за мной чекисты пришли, — не очень. Это для меня было ожидаемо. Рано или поздно факт спасения императора всё равно бы всплыл. Я и сам уже не раз думал, что пора ноги делать, но всё как-то откладывал. Вот и дооткладывался. Новость от Ильи Ильича шатнула доверие к большевикам сильнее. Императора-то и семью зачем было жизни лишать? Или — это кто-то там, в Екатеринбурге, сам так решил, а Ленин тут совсем не при чём? Без его ведома такое сотворили?

Впрочем, в моей конкретной ситуации это что-то меняло? Если сейчас император мёртв, мне новая власть всё простит и по головке погладит? Ой, едва ли…

Так, а если мне сейчас какое-то время у Ильи Ильича пересидеть? Напроситься к нему и залечь на дно?

Напрашиваться не пришлось.

— Пошли, Ваня, ко мне. Хотел я сегодня на Сухаревке что-то продать, но уж ладно…

Илья Ильич качнул узелком, что в руке держал. Там что-то звякнуло.

— Старые запасы продаю, тем и живу… Магазина у меня уж нет… — поделился старик со мной нерадостными для него вестями.

— Не откажусь, Илья Ильич. На стол у меня кое-что имеется. Постойте здесь немного, я сейчас быстро…

Я вернулся к рядам, где бойко шла торговля съестным. Подкупил ещё того и другого. На двоих-то больше, чем на одного надо. Спасибо Циммерману, снабдил он меня денежками.

На Сухаревке алкоголем открыто не торговали, но это совсем не значило, что его нельзя было тут купить. Можно, ещё как. Только денежки плати или давай в обмен что-то хорошее.

Совзнаки у меня имелись. Я тихонечко в одном месте поспрашивал про мне нужное, в другом, а вскоре и бутылкой самогона разжился. Мало ли, что советская власть придумала и военно-революционным судом грозила, алкоголем на Сухаревке промышляли.

— Пойдёмте, Илья Ильич…

Я тронул антиквара за рукав. Тот вздрогнул.

Вот, ещё и напугал старика…

— Я что-то, Ваня, задумался… Всё про государя императора и его семью мысли из головы не выходят…

— Пойдёмте, Илья Ильич. Всё, что нужно было, я купил.

— Пойдём, Ваня, пойдём…

Похоже, на мои последние слова Илья Ильич и не обратил внимания.

Глава 4 Куда бежать?

— Убили!!!

Кто там орёт-то так? Голос, вроде, молодой…

— Убили!!!

Я ускорил шаг. Илья Ильич еле поспевал за мной.

— Убили!!!

Уф…

За углом, откуда несся крик, стоял мальчишка-газетчик. Правильнее — продавец газет.

— Убили!!! Царя убили!!!

Новость Ильи Ильича, а до этого — Доната Всеволодовича, перестала быть эксклюзивной. Скорее всего, уже не один час, а до этого с данной информацией персонал типографии, где печатали газеты, познакомился, а потом и родным после возвращения домой кто-то из них ещё т шепнул. Много источников могло быть у Доната Всеволодовича, не первый он о смерти Николая Александровича в Москве знать начал.

— Убили!!!

Парнишка размахивал «Правдой».

— Царя убили!!!

Очереди за газетой не было, но по одному народ подходил и карман паренька всё больше раздувался от совзнаков.

— Дай газетку. — я протянул продавцу печатного слова деньги.

Так, что тут…

Официальное сообщение СНК и ВЦИК.

Это — серьезно.

«Правда» сообщала, что Николай II был расстрелян по приговору президиума Уральского областного Совета, а его супруга и сын перевезены в Пермь. Про дочерей императора ничего не говорилось.

Так, если верить газетному сообщению, то центральная власть тут ни при чём, это в Екатеринбурге всё сами решили. Ежели чего — с них и спрос. Допустили де они перегибы на местах.

— А, ведь не верил я… — подал голос Илья Ильич. — Точно, убили…

На антиквара было больно смотреть. Даже слезинка у него из уголка глаза выкатилась и теперь по щеке ползла.

— Пойдёмте, Илья Ильич.

Мне сейчас на улице не надо находиться. Оптимальный вариант — забиться в тихий уголок и не отсвечивать.

— Пойдём, Ваня…

Дом Ильи Ильича, как и его хозяин, тоже как-то подряхлел. Ну, если такое можно о неодушевленном предмете сказать. Уборкой своего жилища антиквар себя утруждал в весьма незначительной степени, обои на стенах совсем выцвели, по углам пауки свои охотничьи угодья обустроили. Пол тоже не мешало бы подмести.

— Вот, Ваня, так и живу…

Илья Ильич виновато улыбнулся.

Я накрыл стол сухаревскими деликатесами, выставил бутылку самогона.

Поминали мы императора стопочками времен Ивана Васильевича. Не всё ещё Илья Ильич из своих богатств распродал и обменял на съестное.

После пары стопок Илью Ильича потянуло прилечь. Вполне объяснимо — напереживался старик. Много ли ему надо…

Ещё за столом антиквар взял с меня клятвенное обещание, так он выразился, пожить некоторое время у него. Сколько мне угодно будет, желательно — подольше. Сейчас он совсем один остался, места у него хватает, скучает он по общению, а со мной — веселее будет.

Я не возражал, тем более надо мне сейчас отсидеться.

Старик уснул, как только его седенькая голова подушки коснулась, а я прибрал стол и вышел покурить на улицу.

Курил и думал.

Ну, какое-то время я пересижу у Ильи Ильича. Потом куда? В Петроград? Опасно. Так, меня же в Вятскую губернию приглашали! Чем не вариант? В саму Вятку нечего соваться, а вот в село, к Федору — почему и нет.

У Федора мне сам чёрт не брат. Кто меня там искать будет.

Деньги на дорогу у меня имеются, остается только документами обзавестись. На своё имя — для житья в селе, там меня как Ивана Воробьева знают. Ещё надо какую-то бумагу для дороги, уже на чужое имя. Так оно надежнее будет. Если и ищут меня, то как Ивана Ивановича Воробьева, а не какого-то Орлова Петра Петровича. Ну, это так — к примеру.

Про документы я у Ильи Ильича спрошу. У него знакомства весьма обширные. Антикварный мирок, он такой, там много кого вертится. Есть и личности весьма и весьма… неоднозначные.

Ещё в прошлый раз, когда я с антикваром перед отправкой на Дальний Восток познакомился, много чего Илья Ильич мне понарассказывал. Не специально, а так — к слову пришлось. Есть мол у него знакомые затейники-реставраторы, что могут тебе таких грамот изготовить, что ты свою родословную чуть не от князя Игоря ведешь.

Мне таких грамот не надо, мне бы серенькую бумажку с фиолетовой печатью. Что, допустим, направляюсь я в Вятскую губернию фольклор собирать от одной уважаемой научной организации. Ну, или что-то типа такого.

Внешность бы ещё немного изменить…

В общем, мысли в моей голове сейчас были для меня самого смешные. Великий конспиратор, мля… Нелегал недоделанный.

Глава 5 На Сухаревке

У Ильи Ильича я квартирую уже вторую неделю. Всё бы хорошо, но на Сухаревку он меня с собой таскает. С неё он сейчас живёт.

Отказаться — подозрение у старика вызвать.

Соглашаюсь.

Кепку поглубже на голову натяну и иду.

Впрочем, пока, вроде, всё обходится…

Москва сейчас совсем другая. Не как раньше. Многие магазины закрыты. Какие ещё и функционируют, но подозреваю, что в убыток себе. На полках сих торговых заведений весьма пустовато.

Теперь — торгует улица.

— Папиросы!

— Пряники!

— Спички!

— Консервы!

— Шоколад!

Идёшь по улице, а в уши тебе это и прочее орут. Все бульвары, площади и улицы заполнены мелкими торговцами. Продают и покупают всё — ковры, подсвечники, вилки, тарелки, пирожки и булки…

Такое впечатление, что все москвичи в торговое сословие вступили.

На пьедестале, возвышаясь над всеми стоит Сухаревка. Она разрослась, расползлась во все стороны. Вся Москва, и не только, ей сейчас поклоняется.

— Открытки! Открытки! Срамные открытки!

Илья Ильич на ходу чуть не плюется. При императоре такого не было…

— Колбаса!

— Ветчина!

— Сало!

У меня аж слюнки текут. Вкусно тётки, все как на подбор — толстущие, выкрикивают.

До рядов, где старьем торгуют, в том числе и настоящим серьезным антиквариатом, я и Илья Ильич проходим через закусочные ряды. Тут люди буквально трутся друг о друга, царит толкотня и давка. Носы всех присутствующих здесь щекочут такие съестные запахи, что желудки готовы сами наружу выскочить.

Сковородки, кастрюльки, баки скворчат, бурлят, пускают пар…

Тут варят, жарят, разогревают.

— Жареная горячая колбаса!

— Пирожки! Пирожки! Шанежки!

— Каша! Пшенная каша! Подходи! Подходи давай!

— Сколько за порцию? — Илья Ильич затормозил у каши.

— Четырнадцать рублей. Ладно, тринадцать… — делают скидку Илье Ильичу.

Он тяжело вздыхает и шагает дальше.

Моё предложение угостить его кашей — отвергает.

— Продадим что, тогда сюда и вернёмся, — получаю я ответ антиквара.

Илья Ильич идя по закусочным рядам часто про цены интересуется, всё пытается чем-то подешевле живот набить.

— Сколько за маленькую булочку?

Про большие он и не спрашивает.

— Десять рублей.

Ответ антиквара не радует.

— Почём молоко?

— Семь рублей стакан, — несётся в ответ.

Порцию жареной картошки с конским мясом предлагают за пятнадцать рублей, чуть дороже просят, чем за кашу.

Очень много в закусочных рядах разнообразных пирожков, но и охотников до них опять же предостаточно.

Пожилая дама в шляпе и пенсне торгует картофельными лепешками. Её тоже Илья Ильич не обделяет вопросом.

— Пять рублей штука.

— Дорого, — делает заключение антиквар.

А вот и целый ряд столов с самоварами. Желающие могут тут угоститься чаем. Кто побогаче — с сахаром. Он продается прямо тут — восемь кусочков за двадцатку. Четыре — за десять советских бумажных рублей.

Между рядами много баб самого что ни на есть деревенского вида, никак не москвичек. Все с большущими узлами. Они уже наменяли на хлеб уйму вещей, что их душеньки пожелали. Дешево, по старым временам — почти даром. Лица их сияют довольством и превосходством над убогими простодырыми горожанами.

Ну, есть захочешь — всё отдашь. Пользуются этим ловкие бабищи. Времена сейчас такие. Булкам стихи посвящают. Я такие сам читал в одной эсеровской газетке.

Такие вот дела… Иные, всё за булку готовы отдать.

— Всё, Ваня, пришли. Раскладываемся.

Илья Ильич кивнул мне на свободное место в ряду, где старыми вещами торговали.

Я расстелил прямо на земле видавший виды мешок, а антиквар и выложил на него свой товар.

Глава 6 Терехин

Илья Ильич занялся своей торговлей, а я в сторонке за его спиной встал.

Конечно, рискованно мне с ним на Сухаревке появляться, но тут такой муравейник — попробуй заметь меня. Кстати, милиция здесь особо и не появлялась. Это я в первый приход с антикваром сюда заметил. И в прежние времена полиция на этом рынке порядок навести не могла, а сейчас и подавно. Жила Сухаревка по своим неписаным законам. Тут, главное, рот не разевать и куда не надо не соваться, тогда и при своих интересах останешься… Может, и с прибылью.

Что-то даже у Ильи Ильича и покупали. Цены он не ломил, а ещё и у него постоянные покупатели имелись из среды коллекционеров и перекупщиков. Антиквар был давно в деле, ну и репутация у него имелась.

Я по лицам проходивших мимо взглядом скользил, так — без всякой цели. Думал, как Илье Ильичу про нужные документы мне правильно сказать. Ещё и о жизни теперешней размышлял, взвешивал плюсы и минусы. Всё как-то пока тут запутанно было, происходящее с моими представлениями не всегда совпадало. Ну, как про эти годы в школе на уроках истории рассказывали.

Новая советская власть тут уже скоро как год будет. Однако, обещанные рабочим фабрики и заводы так и не передали. Я, когда про ля-куртинские события рассказывал, часто там бывал. Так вот, на большинстве производств, кому раньше фабрика принадлежала, так тот ей и владел. Некоторые — стали государственными. Те, кто у станков стоял, так и остались наемными работниками. Ещё и покупательная способность их заработных плат снизилась. Рублей они получали теперь больше, а купить на них могли меньше. Впрочем, такое уже не первый год тянулось, с начала войны жизнь рабочих и их семей всё тяжелее и тяжелее становилась.

Земля. В этом вопросе тоже пока много непонятного было. Сам я в деревне после фронта и каторги не был, но про массовую передачу земли крестьянам пока не читал и не слышал. Застопорился как-то данный вопрос.

Крупная торговля находилась в упадке, зато на Сухаревке и на улицах столицы — тысячи и тысячи торгующих. Работать бы надо, а народ только покупает и продает, покупает и продает, меняет шило на мыло…

Мир с германцами заключили… Здесь у меня просто слов нет.

В общем, пока у меня отношение к новой власти неоднозначное. Ещё и преследует она меня. За спасение жизни человеческой, пусть и императора.

Тут мой взгляд за человека, что перед товаром Ильи Ильича стоял и зацепился. Ему разложенное на мешковине было не интересно, а вот на меня он глаза пялил.

Мля… Сидел бы я дома…

Нет, а вроде он мне и знаком! Не из карательных органов мужик-то, что меня ищут, а здорово похож на моего сослуживца.

— Доктор! Иван Иванович!

Точно. По Франции он мне знаком…

— Ходит у меня нога-то! Ходит!

Как не ходить, всё я ему тогда хорошо и правильно сделал.

— Доброго здоровья, Терехин.

Запомнил я фамилию этого солдата. Когда он в разряд выздоравливающих перешел, много в лазарете помогал. Я даже подумывал у себя его оставить.

— Каждый день я Богу, доктор, за тебя молился. На фронте, а потом и в Африке.

Так, в Африке он был. Тоже — ля-куртинец? Что-то я его в лагере не помню. Впрочем, там нас не одна тысяча была, а я из лазарета редко выбирался. Не до того было…

Терехин чуть не через голову Ильи Ильича перепрыгнул, тот в этот момент на корточки присел, что-то там со своим товаром занят был.

— Вот не думал кого тут встретить… — широко улыбался солдат, показывал всему миру немногие оставшиеся у него зубы.

— Сам-то как здесь? — прервал я его словоизлияния.

— Спасибо нашей советской власти народной. Не бросила на чужбине. Послали за нами пароходы. Поклон Ленину до земли. Свечки за него буду теперь ставить…

Вот, а Терехин новую власть благодарит, за Владимира Ильича свечки будет ставить. Она ему не хуже родной матушки, не бросила, с каторги вызволила.

— Домой я сейчас добираюсь. Говорят, скоро в деревне землю делить будут…

Опять Терехину подфартило… Его это власть.

Из истории, что в школе изучал, я помнил, что земля не очень долго в руках в тех, кто её обрабатывает, останется. Колхозы по всей стране начнут организовывать, станет землица колхозной. Вроде, как и своей, но не своей… На этот счёт у меня опять полного понимания не было. Хотя, в колхозе я работал. Осенью по целому месяцу на первом и втором курсе собирал картошку перед началом занятий. Правда, собирал не долго, почти сразу в бригаду грузчиков пристраивался. Наполняли ведра клубнями всё больше девицы, а немногочисленные парни-студенты медики мешки с картошкой на машины и в тракторные тележки грузили.

Долго рядом со мной Терехин не задержался. Всё у него уже было домой куплено и на поезд он торопился.

— Бывайте здоровы, Иван Иванович, — попрощался со мной бывший пациент.

Всё. Сегодня же вечером про нужные бумаги я Илье Ильичу скажу. Пришла пора мне из первопрестольной убираться. Доберусь до села Федора, а там видно будет.

Глава 7 Прощай, Москва!

— Пошли, Ваня, домой. Расторговался я.

На старом мешке, что лежал на земле, было пусто. Принесенное антикваром на Сухаревку нашло новых хозяев.

Илья Ильич выглядел довольным-предовольным. Сегодня он сам может Ивана Ивановича угостить, а то уж, если руку на сердце положить, сколько дней за счёт своего гостя питается.

Сам Иван Иванович за столом не сильно зубастен. Поклюет немного и всё. Как будто что-то мучит его постоянно, гнетёт. Как вина какая-то за ним.

Кто чует меч над шеей преступною,

Тому не в радость яства Сицилии…

Так Гораций в своих «Одах» пишет. Там, где про меч сиракузского тирана Дионисия Старшего, что висел над головой Дамокла.

— Пойдёмте, Илья Ильич.

Я был рад быстрее с Сухаревки убраться. Одного знакомца уже сегодня встретил… Хватит. Так и чекисты, мною в живых оставленные, могут сюда забрести. Кстати, вполне такое вероятно. На Сухаревке одна половина Москвы торгует, а вторая — покупает.

По дороге к дому Ильи Ильича мы купили съестного. Антиквар за каждый рубль торговался. Мне показалось, что это ему даже удовольствие доставляло.

Не спеша при свете керосинки мы поужинали, а там уж я к разговору про то, что мне поддельные документы нужны, перешел.

Начал со спасения Николая Александровича. У Ильи Ильича от удивления даже глаза на лоб полезли.

— Вот оно как…

Старик несколько раз меня переспрашивал, всё до последней мелочи ему было интересно про моё деяние.

Очень его опечалило, что подарок императора я не смог сохранить.

— Не надо было портсигар императора с собой на фронт брать, — попенял он мне. — В банке его нужно было на хранении оставить.

Ну, все мы крепки задним умом…

— Помогу я, Ваня, тебе с документами. Даже не надо ни к кому обращаться. Завтра с утра этим и займёмся.

После завтрака на Сухаревку мы не пошли.

У Ильи Ильича прямо в его жилище была оборудована небольшая реставрационная мастерская. В ней он в лучшие времена приводил в порядок иконы, сводил на нет следы бытования с антикварных редкостей.

К обеду у меня имелась бумага, в которой значилось, что я являюсь представителем организации по заготовке рогов и копыт для нужд гребеночного и мундштучного производства, изготовления пуговиц и оправ для очков.

Фамилия, имя и отчество в ней значились совсем не мои.

Илья Ильич так ловко и со знанием дела данный документ изготовил, что у меня возникла мысль, а не промышляет ли и этим старичок? Не только на Сухаревке остатки товара из своего магазинчика распродает, а и в криминальных делах чуток замешан?

— Лучше настоящего, — дал характеристику результату своего труда антиквар. — Комар носа не подточит.

На чём его экспертное заключение основывалось? Не первый раз он таким занимался?

— Спасибо, Илья Ильич. Выручили.

— Не за что, Ваня…

В голосе старика было полно печальных ноток. Сделал он мне документ, а значит скоро я его и покину.

— Когда? — задал мне вопрос антиквар.

Тут уточнять не надо было. Речь о моем отъезде шла.

— Завтра, — коротко ответил я.

Тянуть с этим делом было нечего. День-два ничего не решали.

— Куда? — поинтересовался Илья Ильич.

— Точно пока ещё не знаю, — дал я расплывчатый ответ. — Россия велика.

Старик покачал головой. Понял, что глупость спросил. Не надо ему знать про это.

— Храни тебя Бог, — было сказано мне на дорогу.

На прощание Илья Ильич подарил мне небольшой по размерам образ Николая Чудотворца. Этот весьма почитаемый здесь святой является покровителем странников, путешественников, моряков, тех, кто ищет свой путь в жизни. Последнее ко мне сейчас уж точно относилось.

— Будешь в первопрестольной, не забывай про старика…

Илья Ильич смахнул накатившуюся слезинку.

— Обязательно.

В своем обещании я был совершенно не уверен. Старик это понимал.

— В Москве на поезд не садись, — дал мне очевидный совет Илья Ильич. — Где-то по дороге это сделай.

— Так и поступлю, — не отказался я от рекомендации Ильи Ильича. — Береженого Бог бережет.

— Не согласен я с новой властью в отношении тебя, Ваня, — со вздохом произнёс старый антиквар. — Совсем не согласен…

Я разделял его мнение.

Глава 8 Уехать не удалось

До Люберец я добрался без приключений.

Где пешком, где на извозчике, уменьшая и так небольшое количество совзнаков в своем кармане.

До уезда Федора мне лучше через Казань двигаться, в самой Вятке мне делать нечего. Хотя, и здесь имелись у меня опасения…

В армию-то я из уездного городка отправлялся, а вдруг туда про меня уже сообщили? Появится де в поле вашего зрения Воробьев Ванька, так сразу надо его за шкирку брать и в Москву тащить. В соответствующее учреждение с чрезвычайными полномочиями.

Это — если в Вятской губернии уже советская власть, а не Верховный Совет по управлению Вятской губернией все дела решает. Как мне знакомый доктор рассказал, вятчане вторую за год революцию не признали и свою независимую Вятскую республику создали. Была уже такая тут. Почти до конца пятнадцатого века, пока Вятка к Москве не присоединилась.

Если там уже советская власть, надо мне мимо уездного центра мышкой проскользнуть. Много чего у новой власти хорошего, и наркомздрав создали, и санитарным просвещением широко занимаются… При императоре такого не было. Надо же мне было невольно перед ней провиниться…

Совсем я запутался. Чашки весов, на которых я хорошее и не очень у советской власти сравнивал, то туда, то сюда у меня дёргались.

Я-то — хороший. Тогда, почему она ко мне так?

Мля…

Ситуевина.

Ладно, доеду — разберусь.

Доеду… Тут были проблемы.

Процент больных и мёртвых паровозов, как писал в прочитанной мною уже тут в Москве в газетной статье товарищ Троцкий, приближался к пятидесяти. Это ещё по самым оптимистическим прикидкам. Железные дороги национализировали, пока казенные, а частные пока ещё управлялись своими владельцами, но на те и другие уголь с неба не валился. Паровозы, за редчайшим исключением, перешли на дрова и чуть ли не половина полуздоровых паровозов их и перевозила от мест заготовки к станциям. Таким образом, эти паровозы и платформы только обслуживали потребности самого железнодорожного транспорта, а не перемещали туда-сюда пассажиров и грузы.

Железная дорога находилась в удручающем состоянии и если так дело будет двигаться дальше, через год-полтора её ждала смерть.

В той же газете Троцкий ратовал за введение на железных дорогах военного положения, превращение всех железнодорожников в военнослужащих и запрещение всем ведомствам и профсоюзам вмешиваться в работу железнодорожного транспорта.

Это, опять к вопросу о новой власти. Занесла она ногу для пинка по профсоюзам.

Да, Бог с ней, с властью… Разберусь. Мне ехать надо!

Расписание движения поездов в Люберцах имелось, однако… на этом всё и заканчивалось.

— Ждите.

— Будет поезд.

— Отправка задерживается…

— Ждите.

Это и подобное слышалось в ответ на вопросы желающих уехать из Москвы по железной дороге в направлении Казани. Без разницы — кому до самой Казанской губернии надо было добраться, а кому и ближе.

Несознательные граждане на перроне уже по временам императорской России вздыхали, но делали это с оглядкой.

Может мне к гужевому обозу пристроиться? Водный путь до Казани выбрать?

Нет, больно уж всё это долго. Лучше поезд подождать, когда-то он всё же будет.

Прошёл час, второй, третий…

Темнеть уже начало.

Часть народа на перроне рассосалась. По домам, наверное, люди разошлись. У кого они есть и близко.

Людей в железнодорожной форме я вообще уже больше двух часов не видел. Когда до Люберец добрался, они тут были. Как из административного, так и из технического персонала. Сейчас, их как корова языком слизнула. Спрятались, похоже, надоело им на наши вопросы отвечать.

Тут дверь станционного здания распахнулась и в её проеме человек появился. То, как он был одет — кто-то из местного железнодорожного начальства.

— Поезда сегодня не будет… Нас национализировали. Работает ликвидационная комиссия…

Народ на перроне загалдел. Кто, и ненормативно.

Да, что за счастье у меня такое! Не одно, так другое!

Железнодорожного служащего уже за грудки трясли, когда я отправился искать ночлег. Не на улице же мне ночевать.

Может, к Илье Ильичу вернуться? Нет, не стоит старика беспокоить.

Глава 9 Социальная аномалия

— Не желает ли господин женского тела?

Как черт из табакерки из темноты на меня выскочила дамочка.

Мля!

Напугала. Так и заикой сделать можно!

Сексуальная коммерсантка недобитая… Социальная аномалия.

Как я только эту дамочку про себя не назвал. Немного я задумался, а тут она откуда ни возьмись.

Кстати, почему она ещё не выловлена и в лагерь не отправлена? Или, вообще, не расстреляна в рамках массового террора? Может, первый раз сегодня на промысел вышла?

Про проституток я сейчас много знаю. Ими в настоящее время Комиссариат внутренних дел и Комиссариат здравоохранения занимаются. Ребята из подотдела борьбы с социальными родимыми пятнами на нашем этаже сидят и частенько ко мне заглядывают.

На нашем… Уже — нет. Не являюсь я теперь работником наркомздрава…

Отбегались ко мне ребятки, некому теперь им тексты постановлений править, стихи на тему борьбы с венерическими заболеваниями сочинять. Не стало в штате наркомздрава поэта со всероссийской славой и известностью, автора «Мойдодыра» и прочей пролетарской классики. Это я о себе, если ещё кто не понял.

Буквально ведь на прошлой неделе я им текст решения Всероссийского совещания работниц до ума доводил. Такого работницы понаписали… Впрочем, с ними всё понятно и объяснимо.

Этот текст, его окончательный вариант, мне самому даже понравился. Как там, я написал — «… исходя из того, что корни проституции зарыты глубоко в капиталистическом обществе, совещание призывает бороться с проституцией не только закрытием домов терпимости, не только наказанием сводников и продавцов живого товара и устраиванием домов для спасения падших девиц, а революционным искоренением всех остатков капиталистического общества при переходе к коммунистическому хозяйству, введением обеспечения материнства, осуществлением государственного воспитания детей и заменой буржуазной семьи свободным браком…»

Во как я тогда завернул…

Тютелька в тютельку на высоком текущем идейном уровне.

Кстати, сейчас проблема проституции свою былую актуальность почти утратила. Если верить имеющимся в распоряжении наркомздрава результатам исследований, из-за голода и социальных неурядиц спрос на сексуальные услуги резко упал вследствие почти полной импотенции у мужчин. С картофельного крахмала только воротнички стоят, мужикам мясо требуется.

Новая российская власть врачебно-полицейские комитеты ликвидировала, «Положение об организации надзора за городской проституцией в империи» отменила, решила, что коммунизм — это могила проституции.

Я за это советской власти минус поставил. Как-то так она быстренько-скоренько проституцию и проституток объявила социальной аномалией и предложила взамен врачебно-полицейского надзора массовый террор и расстрелы проституток. Впрочем, до массовых расстрелов дело всё же не дошло. Проституток пока только вылавливали и отправляли в лагерь на трудовое перевоспитание. Там и перековывались эти дезертиры труда…

— Как зовут?

— А, что меня звать? Я сама прихожу…

Мля… Ещё и юмористка…

— Имя, какое у тебя?

— Мадлен.

Мадлен… Анфиса или Василиса, скорее всего… Впрочем, какая разница?

— Так, Мадлен, комната или квартира у тебя имеется?

— Квартирка отдельная, чистенькая, с кроватью мягонькой… — начала загибать пальцы кандидатка в женский трудовой лагерь строгого режима. — Ещё и я по-всякому умею…

— Так, считай, денег ты сегодня заработаешь, но не за свои услуги, а за сдачу жилья. Я у тебя сегодня только переночую, а заплачу по полному прейскуранту. Устроит тебя такое?

В гостиницу мне соваться не с руки, по улице ночью шляться — патруль загребет. Переночую у дамочки, их прейскурант сейчас не велик.

Мадлен, или как там её, долго не думала. Башкой своей кудрявой так замотала, что велика была вероятность того, что она отвалится.

— Пойдёмте, пойдёмте, господин-товарищ. У меня всё чистенько, никого постороннего нет. Тут недалеко.

— Смотри, только без глупостей, — предупредил я. — Неприятности мне не нужны.

Глава 10 Стакан воды

Обещанное недалеко оказалось далеко.

Тут ещё и дождь усилился. Небо по полной программе прохудилось.

Днем, и правда, парило, душно было. Тучки, то набегали, то их развеивало. Когда я со станции только пошел, пара капель уже упала. Сейчас же — просто поливало. Я уже весь промок. Не до трусов, но почти.

— Долго ещё до твоей квартирки? — я вытер воду с лица.

— Скоро совсем, скоро. Тут рядышком…

Рядышком… Четверть часа, не меньше, уже идём. Дома такое место я бы назвал частным сектором. Деревня деревней, вот тебе и Люберцы…

— Вот, сюда пожалуйте, господин-товарищ.

Дамочка растворила калитку. Сама чуть в сторону отступила — проходи мол, гость дорогой.

Стоп. Она же про квартирку говорила, а тут — дом. Что-то не вяжется.

— Проходите, проходите, — поторопила меня назвавшаяся Мадлен. — Что, мокнуть-то…

Мокнуть, и правда, не было никакого резона.

— Ну, пойдём.

В окнах дома было темно. На улице — тоже. Я чуть не запнулся пару раз по дороге от калитки до дверей — во дворе под ногами какой-то мусор валялся. Не хозяйственная, видно, бабенка, хлам прибрать не может.

— Сюда, сюда…

Дамочка обогнала меня, потянула за ручку на двери.

Точно — деревня. На дверях дома замка даже не было — заходи кто хочет.

Мадлен, или как там её, прошла вперёд, а я у дверей задержался. Пусть она хоть керосинку зажжет, а то так и шею свернуть не долго.

— Тихо…

Что-то уперлось мне между лопаток.

Мля… Переночевал у дамочки!

Время замедлило свой ход — так всегда в плыне бывает. Я сделал шаг в сторону и в спину мне уже больше ничего не упиралось.

Зрение моё, так я для себя это его состояние в плыне называю, моментально перешло в «ночной режим». Впрочем, ничего долго разглядывать я и не собирался. Со скоростью, невероятной для обычного человека, я развернулся в сторону дверей к которым ещё секунду назад стоял спиной.

Почти в дверном проеме, в шаге от него, находился мужик. В руке, что протянута вперёд была, он держал нож.

Подельник Мадлен ещё не понял, что его оружие уже в спину мне не упирается, как его голова с моим кулаком встретилась.

Бил я во всю силу. Без всякой жалости. Не сдерживал себя.

Ещё и на себя я был зол. Попасть на такую элементарную разводку! Мля…

Мадлен только-только начала в сторону дверей разворачиваться, а я уже перетекал в её направлении.

Тут я себя сдержал. С трупом не поговоришь, но я не из-за этого в полную силу дамочку не ударил. Женщина она, по этой причине. Ну, ещё и пару вопросов, суке, задам.

Мадлен ещё падала на пол, а я уже присел и замер. Весь в слух превратился — нет ли здесь ещё кого? Ну, а почему присел? В бузе бой вприсядку — самое то для темного помещения. Вот и присел…

Тихо… Даже мышка под полом не скребется… Скоро Мадлен в себя начнёт приходить…

Ни в доме, ни рядом с ним, никого больше по мою душу не оказалось. Труп мужика я в комнату затащил, у стены положил. Мадлен руки-ноги связал, рот тряпкой заткнул и сам спать не раздеваясь на кровати завалился. Даже сапоги не стал снимать — мало ли что.

Делал я всё это и сам себе чуток удивлялся. Убил человека, пусть не в первый раз, но сейчас во мне даже ничего и не ворохнулось. Как-то обыденно это сделал, словно стакан воды выпил. Да, напали на меня, самое малое — ограбить парочка эта меня хотела, а может и убить. Я и в ответ — сам убил. Без всякой войны. Походя.

Стакан воды… Многое тут сейчас со стаканом воды стали сравнивать. То — как стакан воды выпить, другое — как стакан. Устойчивое это теперь словосочетание. Вот и въелось оно мне в голову ещё в стенах наркомздрава, даже мысль свою так я сформулировал.

Дверь дома я запер на засов, лёг и… уснул. Даже не ворочался. Видно, что-то копилось во мне такое, а тут — раз и изменился я. Хорошо это? Плохо? Наверное, ничего хорошего. Ладно бы на фронте это произошло, а то — уже после его, далеко после.

Сны ко мне в эту ночь никакие не приходили, утром я поднялся с кровати хорошо выспавшимся.

Встал. Чашку воды из самовара на столе нацедил. Выпил.

Мадлен на полу заворочалась, услышала, что я уже не сплю.

Не стал я её развязывать, ни о чем спрашивать. Передумал с дамочкой говорить. Вышел из дома, дверь прикрыл и в сторону станции зашагал.

Утро было тихим и солнечным. Люберцы ещё не проснулись, только птички голос подавали. Где-то, далеко ещё от меня, еле слышно паровоз гуднул. Я ускорил шаг — ожила железная дорога, нечего мне тут оставаться, надо уезжать скорее.

Глава 11 Казань

Слава Богу, поехали…

Правда, уже после полудня, но двинулись.

Не по расписанию, но в нужном мне направлении.

Состав был большой, но тащил его декапод. Ефимка.

Декапод — это десятиног. Родом он из Америки, но изготовлен по чертежам русских инженеров.

Ефимка, значит серии Еф.

Серия Еф — выпущен в Филадельфии. Одна бегунковая пара колес и пять — движущих.

Декапод-то грузовой паровоз. За каким хреном он пассажирский состав тащит? Ничего больше не нашли? Бардак…

Тут, в этом мире, я только и знаю, что езжу. Туда-сюда, туда-сюда по России-матушке и не только. Паровозы в лицо уже узнаю. Декаподы с началом войны появились, а сейчас, после революции, американцы их, скорее всего, больше нам поставлять не будут.

Жаль. Паровоз хороший, мощный, российскими инженерами придуманный.

Одно плохо — прожорливый. Заворот ещё его железных кишок от дров случается. Привереда он — хороший уголёк ему подавай.

Едем — петляем. Виляем по ровному месту. Это тебе на трасса Москва — Петербург. Она — пряменькая. Почему? Государственная, казенная. Тут — железная дорога частная, хоть и вчера национализированная. За одну ночь она прямее не стала. В России при императорах проектировщикам платили за сложность работы, вот они и изгалялись — тут поворотик, там поворотик…

Кроме перемещения на поездах, я ещё и пол мира обошел на кораблях. Где — с песнями, а где и в каторжанском трюме… Сейчас же — опять просыпаюсь и засыпаю под стук колёс. Долгонько поезд от Москвы до Казани при советской власти идёт, не как прицаре-батюшке.

Вокзал в Казани — красавец из красного кирпича, но мне на нём задерживаться не стоит. Шапку в охапку и дай Бог ноги…

— Стой!

Два солдата. Один — постарше, второй — в обмотках. Сапоги ещё не заслужил.

— Документы!

Чем я им не понравился? Вон сколько народа с вокзала выходит, а они меня тормознули!

Ещё и обыщут как!!! В вещевом мешке у меня два револьвера и горсть патронов к ним.

Думал же, за станцию до Казани сойти… Мля…

— Пожалуйста. — протягиваю свою бумагу про рога и копыта.

Старший повертел в руках филькину грамоту и передал младшему. Тот, видно, в их паре за грамотея.

— Во-ро-бьев Иван…

Вслух по слогам начал читать парнишка в обмотках. Да, не университетское у него образование, хотя, Казанский университет — в стране один из лучших. Даже очень хороший медицинский факультет здесь имеется.

— … для заготовки рогов и копыт… — продолжал читать солдат помладше.

— В чертей наряжаться?

Мля… Юморист попался…

У самого, вон, как звёздочку на фуражке перекосило…

— … для нужд гребеночного и мундштучного производства, изготовления пуговиц и оправ для очков.

Солдат в обмотках расчитался и уже шпарил не хуже того же дьячка.

— Печать проверь, — отдал старший приказ младшему.

— Имеется. Честь по чести.

Как не иметься. Специалист эту бумагу делал.

— Проходи.

Младший вернул мне изделие Ильи Ильича.

Я зашагал дальше.

А от старшего-то перегарчиком несёт. Вот тебе и татарин. Разбаловались они тут при советской власти…

Я двинулся от вокзала в сторону виднеющейся впереди мечети. Мне бы рынок какой сейчас найти и с обозом в сторону Вятской губернии двинуться. Кажется, и искать его не надо. Всего ничего прошагал, а кругом уже торгуют.

Продавцы предлагали много чего, но основным товаром, так мне показалось, были мочальные кули. Кули были разных размеров, но определенных. В селе, когда я у Федора жил, эти кули были в широком обиходе. В каждый входило определенное количество пшеницы или ржи, поэтому зерно продавали и покупали не на вес, а именно такими кулями. Предлагались кули не по одному, а целыми связками. По сто штук, если я правильно продавца понял. Говорил он не чисто, мог я и ошибиться.

Торговали тут и маленькими кульками, рогожей, ковриками из лыка, которые клали перед входом в дом. При желании можно было приобрести и лапти, мочалки и даже детские люльки, сплетенные опять же из лыка.

Под ногами у меня чавкало, было грязно и мусорно. Даже сапог своих мне стало жалко.

Шум, гам, морды мелькали какие-то криминальные…

Так. Стоп. Вятский говорок ни с чем не спутаешь.

Я подошел к двум справно одетым мужикам.

Глава 12 Снова и опять

Вятские, они такие… вятские.

Даже говорят не как все.

Первое — окают. Говорят, как пишут — корова, молоко.

Второе — вместо «е» между согласными произносят «и». Веник у них — виник.

Вместо «щ» часто произнося «шш» — овошши, ешшо.

Заменяют «ц» на «ч» — колодеч, черква, мельнича.

Окончания у слов часто теряют — за грибам, с ногам, за ягодам.

Вятчане считают нормальным склонять иностранные слова — в польте.

«Я» на Вятке может произноситься как «е» — петеро.

Фразы даже вятчане строят не как все. Свой у них говор.

По нему я место проживания мужиков и определил.

Тут разговаривающие закурить задумали, в этот промежуток их разговора я и вклинился.

Со всем вежеством поздоровался. Земляком сказался.

Земляка в чужих краях каждый нормальный человек рад встретить.

Разговорились.

Мужики «за кулям к тотарам издили», а сейчас уже домой собирались. Я к ним в попутчики и напросился. Их дорога как раз через нужный мне уезд лежала.

Кстати, про кули. Я как их увидел, сразу анекдот вспомнил. Ещё из дома, из прошлой жизни. Забавный. Там два знакомых мужика встретились, один другому и пожаловался, что у его сына проблемы с дикцией. Для исправления данного дефекта речи ему доктор велел скороговорки переговаривать. Не знает ли друг каких скороговорок. Тот знал — «Рядом с ямой холм с кулями, выйду на холм, куль поправлю». Мужик сына той скороговорке и научил. На свою голову…

Мужики взять меня с собой не отказали, но выезжали из Казани покупатели кулей только завтра. Сегодняшний вечер они планировали провести в веселом заведении здесь же, в Мокрой слободе.

Тут они давно уже дорожку к одной дамочке протоптали.

— К домику её подойдём и в окно смотрим. Как там за стеколком собачка стоит…

Собачка, оказалось, не живая совсем, а фарфоровая фигурка. Если собачка стояла мордочкой на улицу, то это значило, что дамочка свободна и к ней можно в гости зайти. Если же собачка показывала хвостик — дама с клиентом и надо обождать.

— Мы заранее сговариваемся и нам собака всегда морду кажет, — похвалились мужики.

Покупатели кулей и меня с собой пригласили, но получили отказ. Ну их, дам с собачками…

Сговорились мы утром встретиться и в Вятскую губернию двинуть. У мужиков обоз не большой, но место мне будет выделено.

Так, значит сейчас надо мне о ночлеге озаботиться. В сомнительных местах я уже имел удовольствие почивать, совзнаков у меня достаточно… Выбрать решил хорошие номера, пусть не во фраке я, но по революционным временам теперь можно и в гимнастерке в любое гостиничное заведение заявиться. Лишь бы денежки были.

Где могут быть хорошие номера? На хорошей улице. Какая тут хорошая? Мне подсказали — Воскресенская. Кстати, идти даже не так далеко оказалось.

«Франция. Меблированные номера».

Меня аж передернуло. Не с совсем хорошим Франция у меня ассоциировалась.

Похоже, номера здесь начинались со второго этажа, так как на первом размещалась кондитерская мастерская неизвестного мне Антонова. Предлагаемый ассортимент не радовал, но я всё же прикупил конфет. Без подарков неудобно в селе Федора появляться, а конфеты — самое то. И супруга Федора, и детишки — все сладостям будут рады. Для самого закадычного друга у меня другой подарочек приготовлен.

Почему ещё я сейчас ночлегом озаботился? Тучи над Казанью собирались, а где-то вдали уже и погромыхивало. Уезжая из Москвы я под дождь попал, тут опять мокнуть мне не хотелось. Ещё и перед дорогой.

Да и на улицах города стало как-то неспокойно. Причем, в один момент. Когда я приехал, ленца во всем, неспешность определенная кругом царила, а тут — раз и всё. Навстречу мне отряд рабочих с винтовками прошагал. На мой взгляд — оружие им было совсем непривычно. Опытные солдаты с винтовками совсем не так обращаются, даже носят их по-иному.

Автомобили по улице засновали. Громыханье изменилось. Э, да это, уже, похоже, не гром…

Похоже, я опять и снова куда-то вляпался.

Глава 13 Точно — влип…

Гром и не гром становились всё ближе.

Дополняли друг друга рукотворные и природные звуки.

На Казань шла гроза и войска Народной армии Комуча.

Первой в город ворвалась стихия. Лило как при всемирном потопе. Даже многие казанские старики такой грозы не помнили.

До скрипа были отмыты и мусульманские части татар под руководством Мулланура Вахитова, и местное рабочее ополчение, и латышские стрелки сорока пяти летнего полковника Йокима Вацетиса…

Их противников из Народной армии, чехов и словаков, офицерские отряды Владимира Оскаровича Каппеля тоже хорошо прополоскало.

Даже пушки с Верхнего Услона бить почти перестали. Прекратили портить железную дорогу из Казани в Москву, а именно по ней предполагалось вывезти золото из города. Какое? А почти три четверти золотого запаса России, что находились сейчас в подвалах Казанского банка. Его специализированные кладовые до верха были набиты золотом, серебром, драгоценными изделиями, пачками бумажных ассигнаций, ценными бумагами, мешками с медной монетой…

Всё это богатство советской России находилось теперь на улице Проломной под надзором сорока девяти летнего управляющего Казанским Отделением Народного банка Петра Марьина, отвечающего своей головой и единственной ногой за сохранность золотого запаса бывшей Российской империи.

Я, чтобы не мокнуть, пережидал грозу под крышей меблированных номеров. Комнату на ночь снимать не стал, попросился только дождь переждать. Добрые люди не отказали, спасибо им за это.

Скорее мне нужно город покинуть, сегодня же, не ждать мужиков с кулями. Вон тут какие дела заворачиваются — власть меняется, белые город под себя берут.

Хоть и имеются у советской власти ко мне большие претензии, к белым я перекидываться не буду. Пересижу всю эту смуту в селе у Федора, а потом и пристроюсь в новую жизнь. Сейчас, что и как, рано планировать. Приходится одним днём жить.

Между тем дождь лил и лил, вверху громыхало и сверкало. Однако, через час гроза пошла на убыль, а обстрел города усилился.

Стрелки часов, реквизированных мною у чекиста, показывали уже вечернее время. За окном — темнело.

Всё же тут переночевать? Быстрее из города убираться?

Я выбрал второе.

Авантюра, это, конечно, ещё та — на ночь глядя из незнакомого города выбираться, но меня прижало.

Дорогу я у служителя номеров выспросил. Он, как мог, объяснил — прямо пойдёшь, свернёшь, потом налево…

В общем — я заплутал почти сразу. Шел и редких встречных спрашивал. Те, в разные стороны указывали.

Мля…

Кругами я какими-то хожу…

На Проломной у фундаментального солидного здания стояли четыре грузовые машины и легковой автомобиль.

Водители — вот кто дорогу из города знает.

Я решил подойти и спросить.

У машин стояли и перекуривали какие-то мужики, в темноте огоньки их цигарок помигивали. Я к стоящим присоединился, меня не прогнали.

Не успел я свою папиросу докурить, как из здания выбежал человек.

— Какого лешего стоим! Давай дальше грузить!

Судя по голосу, кричавший был на хорошем взводе, просто — комок раскаленных нервов.

— Все! Все! Давай, скорее!!!

Мля…

Хоть и темновато совсем уже было, но когда торопивший людей у машин подбежал ближе, я увидел в его руке маузер. Он им в куривших тыкал.

— Все идём, я у машин останусь!

Недокуренные цигарки светлячками полетели под ноги стоявших и они потянулись к зданию.

— Тебя, что, не касается!!!

Оравший набежал на меня и чуть не в лицо ткнул своим оружием.

— Быстро! Быстро!

С кем-то он меня перепутал. К их компании я отношения не имею. Хотя, темно сейчас, нечего делать обознаться.

— Быстро! Ехать уже надо!

Так… Ехать… Мне — ехать и надо. Из города, а они, похоже, туда же собираются.

Если что — отговорюсь. Не своей волей я к ним в компанию попал…

Я догнал идущих к зданию и вместе с ними вошел в него. По винтовой лестнице все мы спустились в подвал.

Так… Это куда я попал?

Сундуки, один на другом, сейфы, стеллажи с ящиками и мешками. Света бы сюда добавить не помешало…

— На.

Мне в руки сунули солдатский вещевой мешок. Я его схватил и чуть не выронил, настолько он был тяжел. Еле и удержал, а вот у мужичка, что рядом со мною был, это не получилось.

Спешка до добра не доводит. Такой же сидор, как у меня, грохнулся на пол, от удара лопнул и под ноги разини масляно потекли монетки.

Я присмотрелся.

Золото.

С портретами не так давно убитого российского императора.

Глава 14 В Арск

…!!! — образно выразился одноногий мужчина, стоявший в подвале чуть в сторонке. — Осторожнее!!!

Ну, всё…

Точно, пропала моя головушка!

Из этого подвала я сейчас едва ли выйду…

Что за счастье у меня такое!

За каким лешим я к этим машинам подошел!

Тут в подвал как наскипидаренный ворвался давешний мужик, что маузером мне в лицо тыкал.

— Скорее!!! Быстро! Быстро!

Что, он больше никаких слов не знает? Нормально, а не криком, говорить не умеет?

— Светать уже скоро будет, а мы ещё кредитные билеты не грузили!

Так, ещё и кредитные билеты…

— С монетами почти всё, — буркнул одноногий. — Керенки и думки досчитывают.

— Быстрее!

Вооруженный маузером проорал это в очередной раз и обратно наверх убежал. Мог, кстати, один сидор с монетами и захватить, если так торопится.

Я со своим грузом заспешил вслед за ним — совсем не нравился мне этот подвал с ценностями. Наверху хоть рвануть на все четыре стороны можно, а тут никуда не убежишь.

— В третью, — было мне указано на машину, куда я должен золото положить.

Интересно, почему так необычно монеты упакованы? В видавшие виды солдатские вещевые мешки? Для конспирации, или торопились сильно, ссыпали их в то, что под руку попалось?

Я ещё несколько раз бегал вниз и вверх. Теперь уже с кулями бумажных денег. Местный колорит, однако, казанский — кредитные билеты кулями…

Кули с бумажными деньгами грузили в четвертую машину. Три, видно, были для золота, а она — для кредитных билетов.

Интересно, сколько это в рублях будет — машина бумажных денег?

— Всё! — замахал руками мужик с маузером. — Четверых как грузчиков я забираю, остальные могут к себе в казарму возвращаться.

Так, сейчас я в стороночку…

— Ты, ты, ты и ты. — палец крикуна по очереди уперся в четверых. В том числе и в меня!

Он, что первый раз всех нас видит? Не знает, кто есть кто? Ну, бардак…

Похоже, так оно и есть. Три машины золота и кузов бумажных денег будут где-то разгружать или перегружать почти случайные люди!

Я забрался в кузов к золоту. Перечить не стал — пристрелят меня, глазом не моргнут, если артачиться стану. Так уже пара человек, с которыми я мешки с деньгами таскал, косо посматривать в мою сторону начали. Что мол за это хрен с горы сюда затесался?

— В Арск, — отдал распоряжение вооруженный маузером водителю автомобиля, в кузове которого я теперь находился.

Арск… В сторону это Вятской губернии?

Моя машина в колонне последней стоит, дорогой и спрыгнуть можно попробовать.

Где-то, ещё далеко, но уже было слышно, постреливали из винтовок. Наслушался я этих звуков за две войны, не ошибусь. Белые, явно, скоро город возьмут, вот нынешняя власть хоть немного ценностей и вывезти пытается. Но, это — капля в море, в подвале столько мешков, ящиков и сундуков стояло! Мы только чуть с краешка и взяли. За каким они бумажки-то берут? Лучше бы золота побольше прихватили…

Утреннее солнышко через короткое время увидело колонну из пяти автомобилей, что двигались в сторону Арска по Сибирскому тракту. Катили они как раз в нужном направлении — от этого татарского городка до Малмыжского уезда Вятской губернии почти рукой подать. Нет, пешком-то ещё натопаешься, а на колёсах — считай, рядом.

Я, однако, об этом не знал. Для меня было главным из города выскользнуть, но не как я не думал, что так.

Чуть-чуть и было бы поздно, не смог комиссар Сергей Измайлов вывести из Казани крошечную частичку золотого запаса бывшей империи.

Я уже готовился спрыгнуть из кузова, а перед этим, грешным делом думал пару вещевых мешков с золотом на дорогу скинуть — больше мне не утащить. Тут наша колонна в лесок и свернула.

Всё… Досиделся… Идиотина безрогая…

Лесная дорожка вывела нас на полянку. Тут машины и затормозили.

— Эту — разгружаем, — скомандовал мужик с маузером.

Тот, кто был в кузове, подавал нам троим мешки и ящички. Мы же их на травку складывали.

— Тащите в лес, — последовало очередное распоряжение из тех же уст.

Перетащили, как было сказано.

— Яму копайте. — указал место вооруженный маузером.

Сам он близко к нам не подходил, лопаты, и то в руки не дал, а издали по одной бросил. Сторожится, сука…

Третья часть золота была спрятана. По моим прикидкам — пудов сто, не меньше. Долгонько мы с ним провозились. Пока носили, пока закапывали.

— Лопаты берите и пошли обратно, — последовала новая команда.

Дальше уже последней ехала не моя машина, а пустая и шансов сбежать у меня убавилось. Раньше, черт возьми, надо было это делать! Похоронят в последней ямине с золотом нас, тут гадать не надо. Что грузчиков, что водителей. Свой вещмешок с револьверами я, раззява, в Казани оставил. Снял у машин и забыл — голова-то контуженная…

Глава 15 Золото манит нас…

Под утро в кузове грузовика с золотом мне было… мягко скажем — прохладно. Чуть все мои мозги контуженные ветром не выдуло.

День постепенно разыгрался и после заезда в лес стало жарко. Вот такой я привереда — никак на меня не угодишь. То — холодно, то — жарко. То — понос, то — золотуха, не корова обосрёт, так воротами прихлопнет…

Ещё и в кузове сильно трясло.

Одной версты мы после возвращения на тракт не проехали, как пустая машина, что последней шла, забарахлила. Водитель её сигналить начал, а затем остановился. Он встал и мы встали.

Мужик с маузером, а он так из рук его и не выпускал, из шофера сломавшейся машины чуть душу не вытряс. Матерился по-черному, оружием своим в воздухе размахивал. Как и не пристрелил парнишку, что машиной управлял, а дело к этому шло.

Всё закончилось тем, что водителя вставшего автомобиля в кабину к нам подсадили. Машину — бросили. Ремонтировать её не было времени, надо было нам быстрее дальше двигаться.

Куда? Хрен знает…

Теперь опять наша машина последней едет — пора мне сматываться.

Насчёт скинуть из кузова пару вещевых мешков с золотыми монетами, это я погорячился. Мне бы один утащить. За глаза хватит.

Один вещмешок я и приготовил. Проверил, как он завязан, крепки ли лямки, не сгнила ли где парусина. Раньше, в японскую, она как-то потолще что ли была, а в последнюю войну солдатики жаловались на качество ткани. Говорили, что срок использования мешка установлен в восемь лет, а с такой парусиной столько не проходишь. Тем более, что сейчас груза в вещевом мешке было в разы больше, чем положено. Золотые монеты, это тебе не положенные двадцать четыре патрона, чарка на пол чекушки, две рубахи, исподние брюки, портянки, полотенце и прочие мелочи.

Сейчас мне крутой поворот нужен. Перед ним я и спрыгну, а чуть раньше мешок с золотом скину. Кусты и деревья около дороги мне бы тоже не помешали. Это, чтобы из виду пропасть и прятаться. Долго искать меня не будут — торопится колонна с золотом подальше от Казани убраться.

Вскоре такое место и подвернулось.

По ту и другую сторону Сибирского тракта на всём его протяжении березы стоят. Их часто екатерининскими называют. Якобы собиралась императрица съездить на Урал, но после восстания Пугачева от этой задумки отказалась. Но, перед этой несостоявшейся поездкой по обе стороны тракта берез для красоты и насадили. Это не правда. Земский фельдшер Павел Павлович из села Федора в этом отношении меня просветил. При Александре I появились притрактовые березки. Он повелел, чтобы за каждым двором из деревень близ такта был закреплен определенный участок. На нём полагалось крестьянам высадить березки и ухаживать за ними. Не дай Бог, погибнет деревце или будет сломано — хозяина двора ждали плети.

Сейчас эти березы разрослись, великанскими просто стали. Помянул я добрым словом императора Александра, сбросил из кузова на дорогу вещмешок с золотыми монетами и сам спрыгнул. Благо, дорога немного в горку шла, впереди крутой поворот, вот водитель чуток и медленный поехал. Да и вообще, тут машины тише, чем дома движутся.

Бузник — не обычный человек. Я даже ногу не подвернул или ещё как-то не покалечился после прыжка из кузова. Да и не с борта вниз в полный рост я прыгал. Я руками за него крепко ухватился, боком на борт лег, перехватился, перевалился наружу, завис и только потом от борта отпустился. Мягонько так снаружи оказался. На дорогу прилёг, а когда машина за поворот завернула, вскочил, в несколько прыжков до вещевого мешка добрался, схватил его двумя руками и с тракта сбежал вниз.

Береза, куст, куст, ещё куст… С местом побега мне повезло. Скоро я уже и в леске был.

На секунду остановился, прислушался.

Вроде, тихо. Только лесные обычные звуки.

Я пристроил мешок с монетами за спину и зашагал. Куда — сам не знаю. Главное — подальше от тракта.

Заблужусь — беда не велика. Тут речь о жизни и смерти идёт. Причем, жизни зажиточной, а смерти — лютой.

Если всё нормально будет и звезды как надо сойдутся, золота и моим внукам хватит. Я ведь запомнил местечко, где его сто пудов в земле спрятано. Сам я и прятал, а ещё незаметно от мужика с маузером меточек понаставил.

Сейчас я этот вещмешок с монетами в надежном месте прикопаю, а потом и вернусь к месту нашей первой остановки. Караван машин теперь в одну сторону движется, а я пойду обратно. Авось получится у меня ещё чуть-чуть богаче стать. Опасно, это, конечно, но…

Дома, когда я ещё в школе учился, фильм «Золото Маккенны» раз пять, или даже шесть, смотрел. Вот до сих пор песню из него и помнил.

Глава 16 Грибники

Это, что так меня нахлобучило-то?

Вроде, взрослый мужик…

Песенку из фильма, посмотренного в детстве распеваю, в голове кровь бухает…

Может, таким токсическим действием золото обладает, а я на вещевых мешках с ним несколько часов сидел?

Я как лось пёр по лесу. Погони за мной не было, просто золотые монеты хотелось понадежнее спрятать. Всё по старой русской поговорке: подальше положишь — поближе возьмёшь.

Мля!

Я стоял на краю поля. Лесок не велик оказался и я его насквозь пробежал. Пришлось вернуться обратно. У приметной сосны я спрятал своё сокровище. Такую я обязательно найду. Никаких зарубок на стволе делать не стал. Увидит на коре знак кто-то и заинтересуется, а нет ли тут чего?

Слова песни из фильма уже в сто пятый раз, наверное, в моей голове на новый круг заходили. Вот так с ума-то и сходят… Подхватил я, гадать не надо, золотую лихорадку. Причем, в тяжелом варианте.

Я сам себя по затылку постучал. Головой потряс. Вроде, в черепушке тишина наступила.

Так, сейчас возвращаемся к комиссарской ухороночке и берем… Один? Два? Пять вещмешков с монетами?

Стоп!!!

Ладно, там видно будет.

Надпочечники у меня сейчас столько адреналина выбросили, что он у меня в ушах булькал. Гормон посылал сильнейший сигнал мозгу — бей или беги. Бить было некого и я побежал.

Адреналин в дуэте с норэпинефрином расширил мои сосуды, заставил часто-часто сердце биться, по всему организму поток энергии разлился. Поэтому, бежал я быстро, с каждой секундой ближе к своему золоту становился.

К своему? А, к чьему же ещё!

Моё, моё золото!

Стоп. Это, что за дела⁈

Я чуть за корзину не запнулся. Так, ещё одна, ещё. Всего — пять.

Между деревьями, в месте, где я и мужики из Казани золото спрятали, люди копошились. Мужик и три бабы.

Видно, грибы они собирали, нас углядели и теперь ухороночку грабили.

Нет, так дело не пойдёт!!!

— Ну, пошли отсюда!!! — крикнул я.

Грибники на меня разом обернулись. Бабы ещё и хором взвизгнули.

— Быстро! Быстро!

Похоже, я не только золотую лихорадку подхватил, но и говорить начал как мужик с маузером.

В три прыжка я приблизился к бабам и инвалиду. Грибник без правой руки был — рукав его поношенной гимнастерки под солдатский ремень заправлен.

Это я в последний момент заметил.

На меня как ведро холодной воды вылили. Наш брат, солдат на войне пострадавший, а я тут разорался…

Я моментально пришел в себя. Вернулся ко мне ум-разум.

Всё… Не выгорит у меня…

С инвалидом и его бабами, я, конечно, поделюсь. Пусть, что уж теперь, берут, сколько им надо. Мне всё не съесть, образно выражаясь. Надо ещё вещмешок брать и скорее отсюда убираться. Принесут они монеты в деревню и все быстро о кладе узнают. У баб, как говорится, мел в жопе не держится. Потратить они даже много не успеют — слух о таком счастье до властей дойдёт. Без разницы — до белых или до красных. Всё золото до монетки отберут, мелким гребнем округу прочешут, огороды перекопают, а для острастки ещё массовую экзекуцию устроят — выдавайте де притыренное.

Мне сейчас — дай Бог ноги…

Как и успел я на шаг отступить — топор однорукого чуть-чуть меня не достал. Золото и ему разум помутило.

Я без долгих разговоров инвалида вырубил, его же топором бабам пригрозил.

— Так. Я один мешок беру и ухожу. Вы меня не видели. Понятно?

Бабенки синхронно башками затрясли. Всё им понятно до самых пяточек.

Тут за деревьями машина затарахтела.

Меня даже в пот бросило.

Не один я умный. Мужик с маузером тоже дотункал, что я сюда, к золоту, вернусь. Вот и прикатил он быстренько сюда.

Моя буза против маузера не проканает. Это я хорошо понимал. Старший золотого каравана по всему — товарищ тёртый, близко подходить не будет, а с дистанции мне пулю влепит.

— Бывайте здоровы. Вы меня не видели.

Это я снова бабам, инвалид ещё в себя не пришел.

Я схватил один из вещмешков, которые уже грибники из разрытой ямины вытащили. Так, а он, пожалуй, тяжелее будет, того, что я из кузова выбросил.

Звук мотора автомобиля ещё с пару минут становился ближе, а потом в лесу стало тихо.

Это прибавило мне скорости.

Глава 17 Неожиданная встреча

Первые сотни две метров я пёр на адреналине. Удивительно, но даже ногу не подвернул, хотя место, по которому бежал, не больно ровным было. Верно говорят — дуракам везёт…

Лес всё не кончался. Только гуще стал.

Я остановился, перевёл дыхание. Прислушался — вроде, тихо. Погони за мной не было. Казанец сейчас, наверное, с грибниками разбирается. Не до меня ему.

Бабы и однорукий мужик про то, что я тут был, конечно, расскажут. С какой стати им таиться. Заложат меня по полной программе. И, что вещмешок с золотом я взял, и, что говорить об этом не велел…

После остановки я уже не побежал, пошёл тихим шагом, то и дело останавливался — выбирал место, где свой груз спрятать. Дальше мне лучше налегке двигаться, а потом уже за ним вернуться.

Скоро приметное место мне и попалось. Посреди леса мне открылась полянка, не полянка, а какое-то чистое место. Даже травы и мха на нём не было, а просто песок. Такая вот загадка природы. Зато, из этого самого песка торчали огромные валуны. Одни — поменьше, другие — по плечо мне были. Это над землей, а какие они ещё там, в глубине? Что интересно, камни были сферической формы. Не совсем правильной, но близко к ней.

Стоп! Это же — трованты! Живые камни! Я про них дома в журнале читал. Сейчас уже не помню фамилию и имя автора, но какой-то он академик и лауреат всяких премий. Он писал, что это — неорганическая кремниевая форма жизни. Возникла она задолго до появления первых одноклеточных организмов.

Трованты даже дышат — меняют свой объем в течение суток. Ночью вдыхают, днём — выдыхают. В темное время рыхлый песчаник впитывает влагу из воздуха и объем камня чуть-чуть увеличивается. Днём солнце и ветер высушивают камень и он становится меньше.

Ещё, трованты растут. Медленно, сотни и тысячи лет.

Самое интересное — они размножаются. На камне появляется шишка, со временем она увеличивается, а потом откалывается и появляется маленький тровант.

Автор статьи писал, что трованты есть в Румынии, Коста-Рике и Казахстане, а я вот их на границе Вятской губернии нашел. Нет, местные-то, про них знают, ходят сюда. Просят у камней, что им нужно. Кто — здоровья, кто — удачи, кто — силы. Говорят, что дают это камни…

Я у тровантов ничего просить не стал. Использовал их для ориентира. Спрятал золото и дальше пошёл. Ни одной монетки не взял. Так оно правильнее будет.

Уже темнеть стало, как я вышел из леса. Есть и пить хотелось по страшной силе. Среди деревьев мне за всю дорогу мне ни один ручеек, не говоря уж о речке, не встретился. От ягод же, какая сытость? Так, баловство одно.

Местность, по которой я двигался, была холмистая. С одного угора я впереди деревеньку и заметил. Туда я и двинул. Может, угостят чем путника? На худой конец, когда ночь настанет, по огородам пошарю…

Когда ближе подошёл, до меня пение стало доноситься. В деревне гуляли. Какой-то праздник справляли, а может — свадьба у них? Ну, на свадьбе-то меня, точно угостят. Не оставят голодным. Ещё и рюмочку поднесут, да и не одну.

Я пошёл быстрее, пустой желудок подгонял уставшие ноги.

Выводил пьяненький бабий голосок. Во, а частушка-то, если можно так сказать — историческая. Про сухой закон, что с началом войны был введен. Сейчас уже войны нет, с Германией мир подписан, а частушка осталась и долго ещё её будут петь…

Вслед за первой частушкой, почти без перерыва, ей на пятки наступила вторая. Опять в женском исполнении. Мужиков в деревнях за войну поубавилось, многие на фронте голову сложили…

А, нет, имеются в деревне и мужики. Очередная частушка, которую я услышал уже входя в деревню, была в мужском исполнении.

Точно, свадьба. Прямо на улице стык в стык стояли столы. На дальнем от меня конце сидели молодые — парень в солдатской форме, ещё и при погонах, хоть и отменила их новая власть. Рядом с ним — девушка. В подобии фаты. Из-за неё я вывод о свадьбе и сделал.

Стол был густо заставлен съестным и бутылками. Причем, не маленькими такими. Не сотками, четвертями.

Местами лавки были плотно заняты, а где места и пустовали. Покинувшие их плясали под гармошку.

Эта частушка была уже медицинская. Я даже улыбнулся. Так с улыбочкой к столу и шагнул.

Ко мне стали поворачиваться головы.

— Ваня! Чо встал, проходи давай!

Я чуть от удивления на ровном месте не запнулся.

От пляшущих навстречу мне шел Федор.

Глава 18 Свадьба

— Ваня! Чо встал, проходи давай!

От пляшущих навстречу мне шел Федор. Я от удивления чуть на ровном месте не запнулся.

— Вчера я тебя ещё ждал.

Ждал? Меня? Вчера?

— Проходи, проходи. Голоден небось?

От такой встречи у меня даже голод пропал. Откуда он узнал, что я сюда приду? Самому мне это ещё час назад, да какой там — пол часа, было неизвестно.

— Агапит мне так сказал. — словно прочитал мои мысли Федор. — Едь, говорит, на свадьбу. Иван туда придёт.

Мля…

У меня, просто, слов не было.

— Кум сына женит. — Федор кивнул на конец стола, где находились жених и невеста. — Второй день уже гуляем…

Ага, значит, сейчас у них — пир. Свадьба, она по определенным правилам играется. На второй день, после брачной ночи, пируют.

— Я сначала даже думал — ехать, не ехать, а тут Агапит… Сам подошел и сказал. Его слушать надо. Вот и поехал.

Гуляющие на свадьбе на меня особого внимания не обращали. Всё, как будто так и надо. Пели, плясали, пировали…

— Вон, садись со мной рядом.

Место у Федора оказалось довольно близко к невесте и жениху. Значит — гость он тут почетный.

Съестной дух шибанул мне в нос и аппетит у меня опять проснулся. Даже слюнки потекли.

— Заматерел… — улыбнулся мне Федор. — Вижу, повертело тебя, Ваня.

Я в ответ только кивнул — рот сейчас у меня был занят.

— Ну, за встречу.

Федор налил мне и себе.

Под частушку и выпили. Они тут такие… озорные. Причем, знать надо, когда какую и петь. Вчера, когда молодых в спаленку провожали, наверное, и такую спели.

Сегодня, на пиру, уже другие в ходу. Вот — точно…

Строя рожи бабьим голосом выдал распьянешенький мужичонка. Притопнул ногой и к столу заспешил. Сам себе налил, торопливо без закуски выпил и чуть наклонясь вперёд к пляшущим вернулся. Земля его уже к себе притягивала. Ну, это — обычное на свадьбе дело.

Не успел я пирог дожевать, а Федор уже опять мне и себе разлил.

— Ну, давай…

Давай, а почему и нет. С устатку мне самогонка хорошо пошла.

— Ешь, Ваня, ешь. Сегодня погуляем, выспимся и утром в село поедем.

Так, у Федора уже всё заранее решено. Расписано и по полочкам разложено. Без плана он не живёт, а ведь со стороны и не скажешь.

Я ещё с четверть часа набивал себе живот. Пусть пироги были вчерашние, но — хороши. Сало тоже стороной не обходил. Про грибки я и не говорю.

— Пошли, ножки разомнем, — после третьей предложил Федор. — Уважим хозяев.

Вся серьезность, что была у него при разговоре со мной, вмиг пропала. Секунда, и Федор превратился в развеселого пьяненького мужичка. Не скажешь, что это атаман бойцовской артели. Причем, не из последних.

Выпучив глаза писклявеньким голоском пропел Федор. Перед этим он ещё у какой-то бабы ловко стянул с плеч платок и себе голову им повязал.

Народ над таким представлением ухохатывался.

Продолжал веселить присутствующих Федор. Получалось у него это просто замечательно. Ещё он меня в бок подтыкал — давай мол, не отставай…

Ну, и мы могём. Почему и нет.

У меня получилось с медицинским уклоном. Ну, профессия, она — отпечаток накладывает. До уровня Федора, конечно не дотянул, но хоть как-то…

Гармонист что-то стал совсем путаться, количество пляшущих становилось всё меньше и меньше. Подустал народ.

Я и Федор вернулись к столу.

Ещё несколько раз выпили, уже холодным мясом закусили. Федор меня ни о чем не спрашивал, а только посматривал искоса.

— Заматерел… — уже в третий раз получил я одну и ту же оценку.

Сам Федор, по моему мнению, ничуть не изменился. Волос только на голове поубавилось.

— Всё. Пошли отдыхать. Хватит — с утра в дорогу. Агапит велел долго не задерживаться. Дел у нас с тобой, Ваня, дома много. Важных. — Федор тяжело вздохнул. Лицо у него было строгое, совсем не свадебное.

Еда в меня уже не лезла и выпил я не мало. Хватит, так хватит. В сон, кстати, уже потягивало.

Глава 19 В волость

Утром Федор с кумом и его супругой попрощался, велел молодым от него привет передавать. Те ещё не вставали.

— Дело молодое. — подмигнул Федору кум. — Сын — в меня.

Жена его краской залилась, супругу подзатыльник дала.

— Но-но, не балуй. — погрозил тот ей пальцем.

— Ко мне выбирайтесь, как надумаете, — получили кум и его половина приглашение.

Те не отказали, но время ответного визита не определили.

Без самогонки прощание не обошлось, и уже немного выпивши я и Федор в телегу сели. Попутчиков у нас не оказалось.

Дорогой я у Федора местные новости выпытывал для ориентации в текущем моменте.

— Власть в губернии теперь советская. Верховный Совет, что в Вятке был, арестован, — показывал Федор свою информированность. — Из Петрограда люди приехали, сто шестой Вятский полк на свою сторону переманили, а те и рады были побезобразничать…

Так-так…

Значит и здесь сейчас советская власть… Ну, тогда беречься мне надо.

— Постреляли, говорят, не без этого. До этого и после с оркестром по улицам ходили. Мужики на базар ездили, они и рассказали.

— В уезде что? — задал я очередной вопрос.

Федор мои слова пропустил мимо ушей.

— Верховный Совет-то хороший был. Хлеб за пределы губернии запретил вывозить…

Ещё минут пять Федор мне расхваливал предыдущую власть, а потом к моему вопросу вернулся.

— В уезде? Ходят с красными бантами…

Сказал и замолк Федор, в свои мысли провалился. Я его не тревожил — дорога у нас дальняя, успею про всё его расспросить.

— Теперь хлебушек забирать начали, — наконец вернулся мой возница к рассказу о местном житье-бытье. — Из Москвы прибыл продовольственный отряд, оголодали там… По деревням ездят, выгребают всё до зернышка. К нам в село пока не были — мы дальние.

Мля…

Похоже, спокойной жизни у меня тут не будет…

— Кругом — всякие дела творятся. Вон, в Ижевске стала новая власть рабочих в Красную армию мобилизовать, а там через одного — солдаты бывшие. Их пугнули — кто добровольцем не пойдёт, тому — расстрел без суда и следствия. Тут на заводах гуднули, оружейный склад открыли, винтовки захватили и сами комиссаров перебили. Теперь в Ижевске и Воткинске Прикамский комитет.

Во дела…

Попал. В Вятке и уезде — советская власть, в Казани — вчера её уже, наверное, не стало, в Ижевске и Воткинске — Прикамский комитет.

— Прикамский комитет — это кто? — уточнил я у Федора.

— Леший его знает. Не советская власть. Там у них — Народная армия. Командует полковник и кавалер Федичкин. Ижевцы с оружием умеют обращаться, вон сколько уже его делают.

Фамилия Федичкин мне ничего не говорила, не слышал я про такого полковника и кавалера.

То, что Федор такой подробный расклад дал, меня не удивило. Атаман бойцовской артели, что довольно большую территорию под своей защитой держит, не только руками и ногами валить противника умеет. Он головой работает, решения принимает, а для этого информация требуется. Причем полная и свежая.

Кто его не знает, посмотрит — мужик и мужик, на вид — не богатырь даже. На свадьбе срамные частушки бабьим голосом поет. Это — для чужих. Свои к нему — по имени и отчеству, с полным уважением.

Меня сам Федор не расспрашивал. Знал, придёт время — сам расскажу. Пока он меня в тутошнюю жизнь вводил, коль уж я сюда вернулся.

— В волости как дела? — дошла у меня очередь и до этого вопроса.

— Никак. Дальние мы, не догребли до нас руки у новой власти. Флаг — повесили.

Вот как… Тогда, по сути, бузники в волости за порядком следят. Само-собой, без всякого мандата. Где-то там революции одна за одной, брат с братом в бой роковой вступают, вихри враждебные веют, а в волости Федор Терентьевич опять за всё в ответе.

— Федор Терентьевич, а Павел Павлович как? — справился я о земском фельдшере. Сейчас — уже не земском. Отменила советская власть земское самоуправление.

— Фельдшер-то наш? Жив, чего ему сделается… Медицинский пункт его закрыли, так он из дома лечит.

Тут Федор неожиданно соскочил с телеги, залихватски свистнул и сыпанул очередной частушкой.

У Федора на каждый случай частушка припасена. Такой он и есть…

— У него и жить будешь — всё старику веселее.

Вот, Федор Терентьевич и с жильем для меня вопрос заранее продумал. Не удивлюсь, что уже и с Павлом Павловичем переговорил.

— Высоковские как?

Когда я из села уезжал, у артели Федора с ними мира не было.

— Давно замирились. Волей-неволей. Мужиков-то, что у них, что у нас — почти не осталось. Случись что, друг-другу помогаем. Хорошо, что ты вернулся. Павел Павлович-то, открылся мне, что многому тебя научил, а я вижу — ты, Ваня, ещё где-то добавил.

Так, вот почему Федор Терентьевич на меня всё так внимательно поглядывал. Крупная и мелкая моторика у бузника — не как у обычного человека. Артельные несколько иначе движутся, да и не только. Чужому, несведущему, это и, может, не заметно, но не Федору же.

— Покажу, — не стал скрывать я.

— Век живи, век учись, — озвучил непреложную истину Федор Терентьевич.

— А, всё дураком помрешь. — подмигнул я вознице.

Федор рассмеялся.

— Так, давай по чуть-чуть, дорога-то долгая, а всё короче будет.

Не дожидаясь моего согласия, Федор Терентьевич потянул к себе холщевый мешок с гостинцами кума. Там — было. Четверть.

За неимением питейной посуды мы отхлебнули прямо из горлышка. Тут уж, душа — мера.

Глава 20 Люди Лысого

Мы выпили и по пирожку с грибами умяли.

Хорошо…

Травка зеленеет, солнышко блестит… Мир как-то просветлел даже.

С версту проехали и Федор Терентьевич снова руку к мешку с гостинцами кума протянул.

— Ручки зябнут, ножки зябнут… — залихватски подмигивая мне начал возница. Кстати, этому стишку я его в своё время и научил. Правда, стишок — зимний, но — какая разница… В текущую ситуацию укладывается.

— Не пора ли нам дирябнуть, — закончил я начатое Федором Терентьевичем.

— Во, правильное предложение!

В руках атамана уже красовалась четверть.

— Ну, по чуть-чуть, — обозначил дозу Федор Терентьевич.

Четверть была протянута мне. Я сделал глоточек.

Атаман приложился гораздо солиднее.

Ну, всё, попала вожжа Федору под хвост…

В мешке, что дал кум, на два пирожка стало меньше.

Так мы и ехали. После ещё одного причащения Федор Терентьевич частушки запел. В большинстве своем, для меня новые.

— А, не вернуться ли нам? — вдруг получил я заманчивое предложение.

— Агапит просил скорее вернуться, — напомнил я возжелавшему продолжения банкета.

— Точно, точно! — нахмурился Федор Терентьевич. — Просил Агапит. Знает он что-то. Знает.В Вятке его электрической машиной лечили, вот после этого он знать начал… Скажет — обязательно сбудется.

Вот оно как…

При мне, когда я в психиатрическом отделении работал, там никакой электрической машины ещё не было. Значит — купили. Молодцы… Растет материально-техническое обеспечение медицинской помощи в Вятской губернской больнице.

После моего напоминания об Агапите Федор Терентьевич начал стимулировать увеличение скорости лошадиной силы, что тащила нашу телегу. Результативностью его действия не отличались. Лошадка, как шла, так и продолжала двигаться. Только один раз голову к нам повернула и посмотрела укоризненно. Забыл, видно, её хозяин, что тише едешь — дальше будешь.

Пирожки у нас кончились, но как ни странно, нас это не огорчило. Закуска, она градус крадет.

К полудню, что я, что Федор Терентьевич были уже хороши, поэтому не заметили, как из кустов на дорогу человек вышел. Лошадка Федора в него чуть не мордой уткнулась и встала. Тут на него мы внимание и обратили.

— Давай, слазь с телеги, — сказал непонятный мужик и ещё ручкой своей нам небрежно помахал. Куда-то на землю, чуть не под копыта лошадки.

— Чо надо? — добродушно спросил его Федор.

— Слезайте, кому сказано! — повысил голос мужик.

Тут на тракт ещё двое вышли.

— Во, подвалило… — мотнул головой Федор Терентьевич.

Что подвалило, мне оставалось только догадываться.

Сам возница с места не сдвинулся, а мне на дорогу пальцем указал.

— Слазь. Покажи, чему научился.

Мля…

Он, что сейчас увидеть возжелал, как я свои умения в боевых искусствах увеличил? Одурел? Один против троих, ещё и вооруженных?

— Давай, давай, — поторопил меня атаман бузников. — Не робей.

Легко сказать…

Не ему сейчас шкуру продырявят…

Я спрыгнул с телеги.

Да, ну его к лешему! Сам пусть геройствует…

От выпитого меня мотнуло и я, не хотя того, пару шагов вперёд сделал.

Тут мужик у лошади в лице изменился. Наглая его улыбочка с морды сползла.

Он, что, меня так испугался?

Тут и моим мимическим мышцам пришлось поработать — за спиной мужика Федор Терентьевич стоял. Ещё и немаленьким ножиком по горлу мужика щекотал.

Как? Он же только что на телеге сидел⁉

Не успел я и моргнуть, в прямом смысле этого слова, как атаман бузников мужика на сто восемьдесят градусов развернул, лицом к тем двоим на дороге поставил, а сам за его спиной спрятался. Кстати, разбойничек был Федора чуть не в два раза шире. Тот ещё кабан…

— Стволы на землю! — услышал я злой голос Федора. — Ну!

Так, так, так! А я такого не умею! Он, что, телепортировался? Да я из него душу выну, пока он меня такому не научит!

Хмель из моего организма выветривался со страшной силой, трезвел я просто стремительно.

Двое, что на дороге стояли, свои винтовки медленно опустили в дорожную пыль.

— Брата-то отпусти… Пошутили мы…

— По пять шагов назад! — скомандовал им Федор.

Мужики спятились как им было велено.

— Стоять на месте! — гаркнул бузник.

Свободной рукой Федор лишил обреза того, у чьего горла держал нож. Сразу же, не останавливаясь, бросил изуродованную винтовку мне.

Всё это было так быстро, что я еле обрез и поймал.

— Держи их на мушке, — это уже было сказано мне.

Какая мушка? Ствол-то опилен…

Не убирая ножа от горла мужика, Федор начал подталкивать его вперёд. Тот со всей осторожностью засеменил. Так они до лежащих винтовок и дошли.

— Брысь!

От удара в спину, по всей видимости, старший у напавших на нас, покатился по дороге.

Бузник не торопясь поднял винтовки.

— Лысому скажете, пусть крапивы в портки вам натолкает…

Федор Терентьевич качнул стволом в сторону кустов.

Уже успевший подняться и его товарищи заспешили в указанном направлении.

Мы, чуть постояв, уселись обратно на телегу.

— Что за Лысый?

Меня, если честно, немного потряхивало.

— Есть тут один… В лесу с прошлого года обосновался. Пошаливает со своими мухоморами. Всё руки до него не доходят…

— Федор, а если бы кто ещё в кустах был?

— Да не было там никого. Что, сам не видел?

Во! Как я увижу? Рентген не моя фамилия…

Глава 21 Подшалимок

— Всё, хватит.

Федор Терентьевич завязал гасником мешок с гостинцами кума. В том числе и с четвертью. Да там, кроме неё, почти ничего уже и не было.

Я возражений не высказал. Федор — он такой, живёт по принципу — пей, но дело разумей. Время дел подходит, а значит с самогонкой мы завязываем. Бесповоротно и однозначно.

Вот и потянулись места нашей волости. Да, нашей. А, как? Именно нашей…

Федор за последние пол часа несколько раз уже с телеги соскакивал, что-то на дороге и в траве на её обочинах рассматривал. Головой после этого вертел, что-то про себя шептал.

— Что? — в который уже раз я его спрашивал.

— Погоди, — однозначно неслось в ответ.

Гожу, гожу. Что мне остается.

— Давай, Ваня, ходу прибавим.

Странное предложение, как будто этот самый ход от меня зависит. Лошадка-вятка ход определяет. Передвигает ногами на своё усмотрение.

— Давай. Я не против.

Федор Терентьевич сам себе кивнул, телегу покинул и к лошадке подошёл. Что-то в ухо ей начал нашептывать.

Что, он и по лошадиному умеет? Или, его лошадка русский язык понимает?

Так или иначе, но вятка к хозяину морду повернула и кивнула. Федор ей рукой по гриве провёл, опять что-то тихо сказал. Ещё раз лошадка головой мотнула и прямо с места ускорилась. Её хозяину чуть телегой не досталось, но всё же без урона он на неё запрыгнул.

— Похоже, гости у нас. Много.

Данная информация была доведена до меня уже на ходу.

Ну, для меня это дело обычное. Из одного котла кипятка я в другой перепрыгнул…

Примерно через версту из кустов навстречу нам выпрыгнул паренёк.

Костыга. Однако, когда мы подъехали, я понял, что ошибся. Скорее, уже подшалимок. Просто, последние военные, не самые сытые годы, недобро сказались на его физическом развитии. Не из самой младшей паренёк вятки-беседы.

Всё, в вятском я царстве-государстве. Главная тут река — Вятка. Аборигенная лошадка — вятка. Даже деление по критерию возраста тех, кто готовится в бойцовскую артель вступить, и оно идёт на вятки-беседы. Всё тут — вятское. Ну, и на Вятке — свои порядки.

— Что? — Федор Терентьевич был не многословен.

— Всего — двадцать. Из Первого Московского продовольственного полка. В селе — десять, а другие по деревням поехали. Хлеб выгребают.

Подшалимок тоже по древу не растекался. В нескольких словах атаману весь расклад дал. Сколько всего в зоне ответственности бойцовской артели чужих, что за воинская часть в гости пожаловала, как они по территории распределились и чем занимаются.

— Когда появились? — Федор Терентьевич нахмурился, вину он за собой чуял. Надо было ему, как только меня встретил, сразу в волость родную ехать, а не на свадьбе пировать.

— Сегодня.

Атаман тяжело вздохнул — точно, сразу надо было ехать…

— Балуют?

— Балуют. — кивнул подшалимок.

— Хлеб нашли? — осведомился о главном Федор Терентьевич.

— Тот, что на виду был. До спрятанного при мне не добрались.

— Оружие?

— Винтовки.

— Пулемёт?

— Нет.

У парнишки на все вопросы атамана были ответы.

— Пьют?

— Не отказываются.

— Это хорошо.

Напряжения в голосе Федора Терентьевича стало меньше.

— Пусть пьют, когда пьют — не до хлеба им…

Последнее Федор Терентьевич произнёс уже повернувшись ко мне.

— Двадцать — терпимо. Пусть напьются, тогда и спеленаем. Мужиков у меня совсем мало…

Подшалимка атаман на телегу не взял, а обратно в кусты отправил. Велено ему было в оба смотреть, бегом по короткой дороге бежать сообщать, это если ещё кто похожий на продовольственный полк будет в сторону села двигаться. Смена ему придёт, но уже ближе к ночи.

Парнишка, не парень, кивал. Парнем его называть будут, когда он в старшую вятку-беседу за заслуги попадет. Женихаться ему разрешат только во взрослой артели, а пока вся энергия ему для другого нужна — бузу надо осваивать.

— Поехали, Ваня, мужикам помогать. Без хлеба перемрём…

Так, опять у меня с новой властью конфликт намечается! Понимаю, что Москве хлеб нужен, но отбирать его у крестьян… мягко сказать — не правильно. Купить? Не нужны сельским мужикам раскрашенные бумажки, на которые хрен что купишь. На обмен бы им косы, серпы, мануфактуру какую дали, но нет мануфактуры сейчас у советского государства. Помогу мужикам, тем более убивать продотрядовцев Федор Терентьевич не собирается. Винтовки, говорит, отберём, на границу волости выведем и пусть идут куда угодно. Это, конечно, не вариант. Вернутся они… Злые. 

Глава 22 Что с ними делать?

Десять продотрядовцев на село, двадцать — на всю волость. Вроде и не много.

Однако, они — не сами по себе. За ними — государство, держава…

Этим двадцати не особо сложно по носу щелкнуть. Можно и совсем их жизни лишить, но тогда село и волость в стальные жернова попадут. Замелют мельницы, пусть не быстро, но неотвратимо.

Оружие отобрать, до исподников раздеть и за границы волости пинками выдворить — вариант Федора Терентьевича. Мне он показался не самым оптимальным.

— Вернутся, только будет их больше и с пулеметами. Причем — злые.

Напрямую я Федору Терентьевичу не перечу, но в то же время и не соглашаюсь с ним.

— Что, тогда, Ваня, делать? Хлебушек весь до зернышка отдать и в ножки поклониться?

Понятно, так — опять же плохо. Это — если до зернышка.

— Большая часть-то припрятана? — задаю вопрос, а сам уже и ответ знаю. Подшалимок в разговоре с атаманом краешком этой информации коснулся.

— Понятное дело, не дурнее мы других… В соседних волостях прячут, а мы, что — рыжие? Маленько для вида оставили. Неурожай мол, больше нет…

— Может, возьмут, что в амбарах найдут и уберутся?

Сказал я это и на Федора Терентьевича смотрю.

— Не знаю, Ваня. Эти, из продовольственного полка, первый раз у нас. Говорят, в соседнем уезде они хорошо спрятанное находили, всё частым гребнем рыли. Если заберут только для вида приготовленное и уберутся — трогать их я не буду. Если начнут нас к голодной смерти готовить — не утерпит народ, дело до смертоубийства быстро дойдёт. Вот я думал их разоружить и из волости выгнать.

Куда ни кинь — всюду клин. Миром никак не разойтись мужикам с продотрядовцами.

— По обстоятельствам поступим. Приедем сейчас и посмотрим. Я наказал людей из продовольственного полка самогонкой поить сколько им влезет. Может и обойдётся…

Федор Терентьевич в настоящий момент не имел окончательного решения. Не знал, как поступить. Теперь вариант с разоружением продотрядовцев ему самому же уже не очень нравился. Хотя, ранее он к нему в большей степени склонялся.

— Нет единственно верного решения, наиболее правильным будет то, что подходит в данной ситуации, — поумничал я. Вернее, чуть переиначил и озвучил тактику хорошего врача. Такой не по шаблону лечит, а болезнь у конкретного пациента, учитывает все его индивидуальные особенности и то, как протекает его болезнь.

— Правильно, Ваня. На месте решим. Что впереди лошадки-то бежать. Пока, я им заранее наказал — пусть приехавших поят, из здравого ума выводят. Может и не доберутся хмельные до хлебушка…

У околицы села к нашей телеге ещё один парнишка подбежал. У Федора Терентьевича, как всегда, караульная служба из младших вяток-бесед хорошо организована. И за селом острые глазки имеются, и на границе территории, которую бойцовская артель блюдет, и в самом селе тоже есть пригляд.

— Где гости? — был задан пареньку вопрос.

— Где раньше фельдшер принимал, туда их проводили, — отрапортовал тот.

Правильно, куда же ещё казенных людей спровадить. Земство ликвидировано, фельдшерский пункт на клюшке и домик как бы без хозяина стоит. Как и ни чей. Случится что с ним — никому из села прямого убытка нет.

Федор Терентьевич своей лошадке сразу же нужное направление движения дал, даже в дом родной не стал заезжать. Так уже он на свадьбе задержался. Без него незваные гости в село пожаловали.

У фельдшерского пункта стояло несколько телег. Брошены они продотрядовцами в полном беспорядке, а лошади, одна другой доходяжистей, к коновязи были привязаны. Никто им даже сена не догадался дать.

Над телегами на кривоватых жердях имелись красные матерчатые транспаранты с надписями. Последние выводил явно не каллиграф. На каждой из телег красовалось по два-три латанных-перелатанных мешка не самого большого размера. Таких в три-четыре раза ещё больше нагрузить было можно на каждую. Это при том, что тянуть телегу будет только одна лошадка.

Окна фельдшерского пункта были распахнуты и из них неслось пение. Кстати, охарактеризовать его можно было, как — «ближе к приличному по исполнению».

Хорошая песня. На фронте мы её часто пели. Да и до войны она исполнялась. Годочков-то ей ой-ой сколько, в первой половине девятнадцатого века морской офицер Молчанов сей романс написал. Дома эту песню почему-то народной считали, но там, правда, слова чуть переиначены были.

Вот такие дела. В императорской армии «Не для меня» любили, а сейчас бойцы Первого Московского продовольственного полка её поют. Хлопцы в банде Лысого, скорее всего, её тоже не чураются. Народ-то — один, россияне, одинаково жить и любить хотят…

От стены соседнего с фельдшерским пунктом дома ещё один подшалимок отделился. Пока тихо на месте стоял, его и не заметно было, а тут раз — вот он. Как бы гуляючи парнишка к нашей телеге подошел. Федор Терентьевич ему на дом кивнул.

— Давно поют?

— Давненько.

— Все тут?

— Все. Из волости тоже.

— Самогонкой гостей не обижаете?

— Не, самую хорошую даем, на курином помете настоянную…

— Так и продолжать. Как петь перестанут, я — дома. Пошлёшь кого из костыг.

Глава 23 Крепка советская власть

Мы с Федором Терентьевичем с дороги уже и в бане помылись, и по рюмочке приняли, а костыги всё не было.

— Крепка советская власть, — сделал заключение атаман.

— Крепка… — склонился я к тому же мнению.

Гостей, как Федор Терентьевич велел, самогонкой угощали. Причем, настоянной на курином помете. В селе считали, что помёт напиток чистит от всего вредного, а ещё и крепость ему придаёт. Не знаю, как насчёт чистки, а запах самогона после этого менялся не в лучшую сторону.

Ну, самогон, это — не тебе духи. Его не нюхать, а пить надо. Нос зажал и проглотил залпом. Вот все и дела.

Не дождавшись костыги, Федор послал к бывшему фельдшерскому пункту мальчоночку. Тот, одна нога здесь, а другая там, быстро обратно вернулся.

— Ну, что? — был задан вопрос, когда парнишка на пороге появился.

— Поют, — прозвучало в ответ.

— Крепка, крепка советская власть… — сказано это было Федором Терентьевичем с уважением.

— Что, поют-то? — влез я в разговор.

— Ворона, — отчитался мальчонка.

Ворона… Пробило что-то продотрядовцев на русскую классику. «Черного ворона» унтер Веревкин даже чуть раньше, чем Молчанов свой романс, написал.

— Хорошая песня, душевная, — одобрил репертуар гостей Федор Терентьевич.

Душевная. Ещё и с большим смыслом. Не знаю, как дома, а тут, где я сейчас, Черный Ворон — это священник Нарада, отпевающий павших воинов. После боя Нарада в своем черном одеянии с гуслями ходит по полю и решает судьбу лежащих на нём. Кто только ранен, тех в лагерь, на лечение. Кто ранен тяжело, уже не жилец, у того он последнюю волю выслушивает, чтобы потом её передать родным и близким. Только после этого и придёт черед отпеть всех павших…

Федор Терентьевич даже напевать начал. Мне тут и вспомнилось, что любил он эту песню.

Да, что-то не больно весёлые песни поют продотрядовцы. Не всё хорошо на душе у них. Понимают, чем они занимаются. Но, люди они сейчас подневольные…

Где-то через полчаса и костыга появился.

— Замолкли, — доложил костыга атаману.

— Ну, пошли потихоньку. — Федор Терентьевич махнул мне рукой.

По дороге к фельдшерскому пункту атаман ещё троих мужиков позвал на помощь. Правильно, лишними они не будут.

Когда дошли до места, Федор Терентьевич сам обстановку в помещении бывшего земского медицинского учреждения проверил и нам отмашку дал.

— Выносим и грузим.

На чем вынести продотрядовцев имелось — Павел Павлович носилки к себе домой с фельдшерского пункта не утащил. Наркоз у бойцов продовольственного полка был крепкий, никто из них и не заметил, как они на телегах оказались.

— С зерном что? — поинтересовался один из мужиков.

— Оставим. Надо же им как-то перед начальством ответ держать.

Федору Терентьевичу, само-собой, тоже зерно было жалко, но приходилось жертвовать малым.

— С винтовками что? — не унимался тот же мужик, вопрос за вопросом задавал.

— Оставить. Разрядить только, — последовало распоряжение от атамана.

Мужик аж крякнул с досады. Такое богатство прямо из рук уплывало.

— Как за границу волости выедите, оставляйте их там. Как проспятся, пусть в уезд сами добираются.

Оказывается, этим троим мужикам Федор Терентьевич ещё и роль возниц уготовил. Они не спорили, без слов подчинились. С нашим атаманом — не забалуешь.

Телег было пять, а мужиков трое. Оставшимися двумя подшалимок и костыга будут править. Всем у Федора дело нашлось.

— Как вывезете их, сразу домой не идите. В кустиках затаитесь и дождитесь, чтобы хоть один из этих проснулся. Не надо нам, чтобы их сонных обобрали или порезали. Чистенько нужно дело сделать.

Да, всё Федор Терентьевич предусмотрел, о всём заранее подумал.

— Пошли, Ваня, спать. Дел с утра много…

Я давно уже позёвывал, время было третий сон видеть.

— Пошли, Федор Терентьевич, пошли.

Скоро уже петухи петь начнут, а мы ещё и не ложились…

Глава 24 Парнишка от кума

Выспаться мне не дали…

Вернее, не дал. Федор Терентьевич.

Какая его неспиха забрала? Только-только лёг, а тут уже за плечо трясут…

— Ваня, вставай.

Мля…

Встаю, куда деваться-то…

— Что, московские продотрядовцы вернулись? — попытался я со сна пошутить.

Тут же понял, что неудачно. На Федоре лица не было.

— Хуже…

Что же такое хуже-то может быть?

— От кума парнишка прибыл. Чуть лошадку свою не загнал.

Фёдор Терентьевич за левое плечо себе кивнул.

Кумовьев у атамана — в каждом селе. Человек он уважаемый и авторитетный. Вот и обращаются к нему — будь да будь крестным отцом. Федор Терентьевич и не отказывается — церковным уставом каких-то ограничений в этом отношении не предусмотрено.

Супруга Федора Терентьевича только иногда тяжело вздыхает. Но, это — когда он не видит. Крестный отец же должен купить нательный крестик, оплатить процедуру крещения в храме и продукты для праздничного стола по случаю крестин. Это — расходы. Пусть и застолье после крещения не пышное — только для близких и стол без спиртного — крестильная каша, пироги и сладости.

— Из уезда новости. Первый-то Московский продовольственный полк против советской власти выступил.

Во дела… Против советской власти? Так сама советская власть его в Вятскую губернию и направила за хлебушком.

Тут от таких новостей я окончательно и проснулся. Бунт против большевиков в уезде, это тебе не фунт изюму. Тут непонятно, чем всё закончится может. Вот Федор и расстроен…

— Так, Федор Терентьевич, давай всё по порядку.

— Пошли за стол, там и расскажу. — атаман по голове пятерней провел, широко зевнул, вид у него тоже был совсем не выспавшийся.

Я не возражал. Сами разбудили, теперь сами завтраком и кормите.

— Продотрядовцы эти в уезде почти уже месяц, — начал Федор. — Сначала ближние от города села и деревни обирали, пьянствовали и безобразили, а потом вот и до нас, дальних, добрались. Сам знаешь, там, вокруг города, места всё хлебные и народ посмирёней, не как у нас на севере уезда в лесном краю. Мы тут, хоть и беднее, но всегда вольно жили…

Это — точно. Уезд — огромный. Весь из конца в конец проедешь — как почти пару-тройку мелких северо-германских государств до объединения их в империю.

Я, не дожидаясь предложения, молока себе налил и хлебушка ломоть взял. Слушаю да ем, одно другому не мешает. Как тому котику.

— Кум в уездном городе в писарях состоит, много знает… — Федор, на меня глядя, тоже решил молочком себя побаловать. — Командует полком бывший офицер императорской армии Степанов. Вот он и решил, когда хлеб собрал, себе его оставить, а не отдавать советской власти. Ещё и, как мне парнишка кумов рассказал, полк собрались на фронт отправить, а самого Степанова под суд. Не держал де, он дисциплину в полку, допускал много безобразий. Убили они в уезде восемнадцать большевиков, что Степанова арестовывать пришли и сейчас в Уржуме не советская власть, а Южный округ Вятской губернии со своим правительством.

Федор отпил молока из кружки и продолжил.

— Хлеб больше у крестьян не забирают, а даже малую часть обратно раздали. Сейчас они не продотряд, а борцы за народ. Везде, где можно, расклеивают воззвание патриарха Тихона, где большевики церковному проклятию предаются. Бывшие офицеры и кто советской властью недоволен, теперь все к Степанову потянулись.

— Когда всё это случилось? — уточнил я.

— Почитай, больше уже двух дней. Парень-то от кума только день до нас добирался. — провёл вычисления в своей голове Федор.

— Ну, тогда и нам, скорее всего, наказания от продовольственного полка не будет, что мало зерна от нас привезут, — высказал я предположение.

После моих слов Федор Терентьевич повеселел.

— Точно, Ваня. Семенов же сейчас за народ.

На этой хорошей мысли атаман своё молоко и допил.

— За себя он, а не за народ. Жди сейчас, Федор Терентьевич, в уезд Красную армию.

Упоминание о Красной армии радости атаману бузников не добавило. Пустую кружку он от себя отодвинул, указательным пальцем начал по столешнице постукивать.

Впрочем, это постукивание совсем не долго продолжалось.

— Что, Ваня, делать-то будем?

Федор Терентьевич в непонятных для себя ситуациях не стеснялся от других советов слушать. Может, кто что и подскажет. Пусть и из младших даже. Поступал он, конечно, по своему разумению, но перед этим не гнушался и все мнения узнать.

— Не знаю, думать надо, — не стал торопиться я с ответом.

В конце концов, правда не сразу, советская власть в России победит, но тут сразу в омут головой тоже не надо кидаться. Лес рубят — щепки летят, а сгинуть в вихре гражданской войны мне очень не хотелось.

Глава 25 Конные и пароход

Ещё почти неделю всё было спокойно.

Люди в селе своими обычными делами занимались. Правда, иногда в сторону тракта из уезда поглядывали.

Погода стояла замечательная.

Федор Терентьевич посты на дороге в уездный город усилил. Пусть степановцы сегодня за народ, но, хрен знает, что их руководству завтра в башку втемяшится.

Я, бездельничал. Федор от меня только отмахивался. Отдыхай мол, чего тебе на боку не лежится… К Павлу Павловичу сходи.

К Павлу Павловичу, бывшему земскому фельдшеру, я и так почти каждый день бываю. Тот мне рад, всё расспрашивает меня, что и как в моей жизни случалось. Глуховат только он совсем стал, да и с памятью проблемы. Ещё и часто прерывают нас. То, что земскую медицину советская власть отменила, не ликвидировало заодно и болезни. Страдальцы к дому Павла Павловича дорогу знали. Правда, лечил он сейчас всё больше травками.

— Нет лекарств, Иван, совсем нет… Знахарскими методами народец пользую да добрым словом… — вздыхал старик.

На шестой день жизни волости при новой власти, уже ближе к вечеру, костыга моё и Федора Терентьевича размеренное времяпрепровождение на ноль помножил.

— Едут!

— Кто?

Атаман бузников аккуратно отложил в сторону сеть, которую чинил. Река рядом с селом имеется, а где река — там и рыба. Однако, для её ловли сеть должна всегда в порядке быть.

— Пойди их разбери… В военной форме, оружные.

Это — точно. Сейчас в военной форме — через одного.

— Погоны есть?

— Нет.

Так. Нет. Один вариант — кто, отпадает. Не белые. Уже легче.

Остаются — красноармейцы или степановцы. Тут — хрен редьки не слаще. Тех и других кормить-поить надо будет.

— Много их?

Федор Терентьевич костыгу расспрашивает, а сам уже другой моментально стал, как струнка натянулся, ко всему готов.

— Полтора десятка или чуть больше. Едут — не торопятся. Я напрямки сюда, а они по тракту, но скоро будут.

— Телеги с ними есть?

— Одна.

Одна… Значит — не за хлебушком. За каким тогда лешим?

Ну, скоро и узнаем. Зерно — спрятано. Коров и лошадей подальше за лес отогнали. Как к басурманскому нашествию приготовились.

Через час оказалось, что имелись в действиях атамана бойцовской артели и пробелы. Не всё он учёл.

Заявились в село степановцы. По приказу их старшего народ около церкви собрали.

— Советская власть в Уржумском и Малмыжском уездах ликвидирована, — так было объявлено жителям села. — Скоро падут Вятка и Котельнич. Объявлена мобилизация в Народную армию…

Представитель, которой уже по счёту за год новой власти, ещё что-то продолжал говорить, но главное уже прозвучало. Мобилизация! Вот с какой целью вооруженный отряд сюда прибыл.

Энтузиазма данная новость у собравшихся не вызвала. Под винтовку становиться мужикам не хотелось. Бабам — кормильцев терять. Некоторые мужички, кто посообразительнее, стали из первых рядов назад подаваться.

— Списки подлежащих мобилизации у нас имеются. Ещё бывшим уездным воинским начальником составленные. — старший у степановцев помахал в воздухе казенными на вид бумагами. — Уклоняющиеся от воинской повинности понесут наказание по законам военного времени. Их семьи — тоже…

На последних словах говорящий сделал особый акцент.

Собранный у церкви народ зашушукался, запереглядывался, кое где и матерки прозвучали.

Во как… Даже списки у них имеются… Впрочем, вполне объяснимо. Не все за год советской власти бумаги, что при императоре Николае Александровиче писаны, на цигарки пошли. Да и власть та в губернии — только-только. В уездах, не говоря уже про волости, зачастую всё почти осталось как было. Воинского начальника в уездном городе уже нет, а документы-то все на полочках лежат в прежнем порядке. Вот и пригодились они степановцам.

— Кто мобилизуется — сейчас будет объявлено.

Люди у церкви ещё больше в волнение пришли.

По виду — вылитый старший унтер, начал фамилии и имена выкрикивать. Тут с реки и загудело. Раз, второй и третий. Каждый раз продолжительно.

Человек за бортом? Я, когда ещё в Санкт-Петербурге учился, все звуковые сигналы судов выучил. Интересны мне было, как между собой кораблики на Неве переговариваются. Когда судно к причалу подходит, оно один продолжительный звук производит. Гудит четыре секунды. Когда отходит — один продолжительный и три коротких звука. Тут — три длинных сигнала было. Или, поменяла сейчас всё в сигналах советская власть?

— Пароход!

— Пароход!

— Пароход! — там и тут раздалось в толпе.

Старший у степановцев нахмурился — он никакого парохода не ждал.

— Узнать, что там, — было отдано им распоряжение.

Глава 26 Сормах

Выкрикивание мобилизуемых прекратилось.

Один из степановцев ускакал в сторону, откуда гудки были слышны. Как раз улица от церкви в этом направлении и вела.

Мы с Федором обменялись взглядами. Он плечами пожал, показал мне, что гудки с реки и для него являются новостью.

В селе пристани не было, пароходы раньше мимо него проходили. Надо тебе куда-то водным путём добраться — поезжай в Высоково. Хоть по тракту, хоть — на лодке. Вот и сейчас, если пароход напротив села встал, с него на берег на лодке надо добираться. То же самое — если с берега на пароход.

Так, уже обратно посланный на берег скачет…

— Пароход… красные… пушка…

Я довольно далеко от старшего у степановцев стоял, поэтому только отдельные слова и расслышал. Впрочем, и их было достаточно.

Богат получался сегодняшний день на события — и восставшие против советской власти, и сама советская власть село вниманием почтили. Последняя, даже с пушкой.

Против пушки у бывших бойцов Первого Московского продовольственного полка аргументов не было. Поэтому, в бой они ввязываться не стали — своя жизнь дороже каких-то мобилизованных. Старший у степановцев отдал приказ, они на коней взобрались и только их и видели.

Так опять власть в селе и поменялась. Буквально в течение нескольких часов. То её, по сути, никакой не было, то — степановцы объявились, а теперь — лодки с матросами и солдатами под красным флагом к берегу приставали.

Было-то их всего три, но и этого степановцам хватило. Три-то, три, но отчалили они от корабля под красным флагом с пушкой. Она, действительно, на палубе была установлена. Переоборудовала советская власть пассажирский пароходик в… даже я не знаю, что. Я, хоть через многие моря и океаны на разных судах прошел, но классифицировать плавательное средство, что теперь на реке у села стояло, не решился.

Чуть не пол села в сей момент на берегу стояло и высадку этого десанта наблюдало.

Матросы и солдаты с красными бантами из лодок на берег высадились и те обратно к кораблю с пушкой поплыли. Прибывшие же пока на бережку топтались. Держали свои винтовки наготове и на пришедших их встречать поглядывали. Видно, имелся какой-то горький опыт, не спешили они к нам приближаться.

Несколько мальчишек хотели было к высадившимся подбежать, но Федор Терентьевич на них рыкнул. Ноги парнечков к земле как приморозило.

Так вот и стояли все, пока лодки с корабля опять к берегу не подошли и количество красных на берегу не увеличилось.

Один из прибывших, с богато выглядевшей саблей на боку, помахал высыпавшим на берег селянам рукой. Где он такое оружие и раздобыл? Ножны сабли, это если я сейчас не ошибаюсь, драгоценными камнями были украшены. Стоила она, наверное, не меньше, чем кораблик, на котором красные прибыли.

Рядом с вооруженным саблей великан топтался. Почти на две головы всех выше, весь в черной коже и увешенный оружием. Одних маузеров у него два было. Это только на виду.

— Кто-то подойдите сюда! — крикнул владелец сабли. — Я — Сормах!

Мне эта фамилия или прозвище, не знаю — что, ничего не сказала. Однако, Федор Терентьевич, как местный житель и более меня информированный, тут же сделал серьезные глаза и ходко зашагал к стоявшим у воды красным.

— Сормах…

— Сормах, — зашелестело вокруг меня.

Мля, опять один я не в курсе…

— Волшебная сабелька…

— Во, какая она…

Так, и здесь мои знания по нолям… О сабельке.

Какой-то леший понёс меня вслед за Федором к Сормаху.

— Здравствуйте, товарищи! Степановцы в селе есть?

Мне вопрос Сормаха показался глупым. Были бы степановцы, не стояли вы так на бережку…

— Были, да уехали, — дал исчерпывающих ответ командиру красных атаман бузников.

Сормах кивнул Федору Терентьевичу, махнул рукой своим. Те, от воды к своему командиру зашагали.

Я опять про себя подивился. Как-то всё это… несерьёзно, что ли. А, если засада? Тут никакая пушка не поможет.

Сормах и высадившиеся из лодок вышли на прибрежный лужок. Цепью выстроились. Командир красных поднял вверх руку.

— Товарищи! Банды из продовольственных отрядов, оперировавших в Малмыжском и Уржумском уездах под командой белогвардейца Степанова подняли восстание!

Сормах обвёл взглядом стоявших перед ним жителей села.

Они про это уже второй раз сегодня слышали. Правда, другими словами и с иной смысловой нагрузкой.

— Степановцы действуют во имя учредительного собрания, захватили казначейство и спирт, пьянствуют и грабят! К подавлению мятежа приняты самые решительные меры. Вятский чрезвычайный военно-революционный штаб не потерпит в губернии белогвардейских банд. Всем соблюдать полное спокойствие и не верить провокационным слухам о падении городов Вятки и Котельнича! Все на борьбу со степановцами! Все желающие мобилизуются на борьбу с белогвардейскими бандами!

Народ на прибрежном лугу начал отступать в стороны. Некоторые бабы закрестились.

Опять мобилизация! Уже вторая за день!

Глава 27 Сабанцев

Поздно…

В смысле — по сторонам разбегаться.

Пока Сормах свою речь толкал, солдаты и матросы с красными бантами на груди тихой сапой по сторонам разошлись и реденькой цепочкой стоящих на берегу селян окружили. Реденькой-то реденькой, но у каждого в руках — винтовка.

Тут никакие списки воинского начальника теперь не нужны — мобилизуй в своё войско кто понравится…

Я — понравился. Причем, великану, что рядом с Сормахом всё время находился. Он с самого начала, как на берег вышел, стал что-то на меня пристальные взгляды кидать.

Я тоже на него повнимательнее посмотрел и сердце у меня ёкнуло.

Василий! Сабанцев! Знаменщик наш из экспедиционного корпуса!

Мля…

Население России сейчас чуть ли не полторы сотни миллионов человек, а я, то одного, то другого знакомца встречу! Просторы бывшей империи — не обойти, не объехать, а я всё на тех, с кем ранее судьба сводила, натыкаюсь.

Вот тебе и затерялся!

Как только Сормах говорить закончил, Сабанцев ему что-то сказал и в меня пальцем тыкать начал. Вот ведь, при государе императоре до старших унтеров дослужился, а никакой культуры…

Ну, это я уж так, с огорчения…

После этого и Сормах на меня внимательно-внимательно посмотрел и в ответ Василию что-то проговорил.

Бывший знаменщик тут же в мою сторону своими сапожищами затопал. Каждый его шаг — чуть не два обычного человека.

— Доктор! Иван Иванович!

Да, доктор… Да, Иван Иванович… Нигде не скроешься…

Лечил я на фронте Сабанцева, зашивал его попорченную шкурку…

— Доброго здоровья, Василий, — говорю это, улыбаюсь, а сам порвать на кусочки знаменщика готов. Леший его сюда принёс!

— Я гляжу, сразу не узнал!

Сабанцев рад-радешенек. Причем, искренне.

— У нас в дружине доктора нет, а надо, — по-простому так, не тяня кота за хвост, выложил великан. — Велено Вас мобилизовать.

Тут Сабанцев на секунду замолчал, а потом продолжил.

— В рамках революционной целесообразности.

Я, просто, в осадок выпал.

Это, он, явно, не сам придумал такой оборот речи. Скорее всего, Сормах так выразился.

Ну, если речь о революционной целесообразности пошла — тут не отвертишься… За отказ могут и шлёпнуть.

Врач на гражданской войне — птица редкая. Ещё дома я читал, название книги сейчас уже и не помню, что в Красной Армии всеми силами пытались докторов белогвардейцев в плен брать, ни в коем случае не убивать их или не ранить. Без врача раненым и больным — каюк, кирдык и прочее. В общем — многих воителей славных стоит один врачеватель искусный…

Кроме того, красные докторов и в занимаемых населенных пунктах тоже не отказывались мобилизовывать. Если они уж совсем не классово чуждыми были.

Федор Терентьевич мои мысли в отношении великана в коже, по всему видно, разделял полностью. Чесались у него даже не руки, а ноги. Бузники же, ногами не бьют. Они ими убивают.

— Вот, Федор Терентьевич, сослуживца встретил.

Я, говоря это, Федора за рукав дернул — не встревай! Выпутаюсь сам!

Тут Сабанцев своей огромной ручищей мне на Сормаха указал.

— Пойдёмте, Иван Иванович. Командир дружины зовёт.

Особо сильно дружина Сормаха в селе Федора не пополнилась. Атаман бузников свою промашку учел и мужиков среди выбежавших на берег было не так и много. Тех, кто помоложе и покрепче, уже бабы по приказу Федора Терентьевича с чужих глаз утащили. Как хлеб и скот припрятали. Я, пожалуй, самым ценным приобретением и оказался.

На Федора приплывшие на речной канонерской лодке не позарились. Для незнающего чужого человека он на вид не больно корисен был, да ещё и дурака включил. Такому винтовку доверь — своих постреляет.

Баба Федора только и успела мне узелок с едой собрать, а Павел Павлович хирургический фельдшерский набор от сердца оторвал.

— Возьми, Ваня, мне он больше ни к чему… Глаза и руки уже не те… Тебе будет нужнее.

Я фельдшера поблагодарил. Набор, конечно, был так себе, не производства инструментального завода князя Александра Владимировича. Но, на безрыбье и рак — рыба.

Так в очередной раз жизнь моя круто и поменялась. Ещё в полдень я о подобном и помыслить не мог.

Вихрь гражданской войны затянул меня на подавление степановского мятежа. Губернская советская власть на это сейчас все силы бросила. В том числе и дружину Сормаха.

Кто по воде, кто пешим ходом, все имеющиеся красные военные отряды сейчас в мятежные уезды двигались.

Глава 28 На гражданской войне…

Работает, работает закон парных случаев…

Не только дома, но и в мире, куда я попал.

Из села Федора меня на японскую войну мобилизовали, сейчас — опять на войну. Гражданскую.

Неизвестно, какая и более жестокая.

Сейчас россиянин с россиянином схватились, брат с братом, отец с сыном. Хуже этого ничего быть не может. Сами себя стреляем и рубим, род свой на нет сводим… Эх, горе горькое.

С собой опять у меня узелок с провиантом от супруги Федора Терентьевича. В прошлый раз такой же был. Ещё и письмо. Оно уже от самого атамана бузников. Попросил я его куму написать, тому, что в уезде должность писаря занимает. Князь Александр Владимирович такое рекомендательным бы назвал. Ну, а тут всё по-простому — Федор на бумаге обозначил, что человек я хороший и помочь мне надо. В чём? Это уже на словах куму будет сказано.

Уезды красные от степановцев почистят. Тут и гадать не надо. Их всего-то и половины тысячи не будет, а от Вятки дороги, что в мятежные населенные пункты ведут, сейчас тысячи и тысячи солдатских сапог и ботинок топчут, конница двигается, пароходы по рекам идут…

Пушки, пулеметы — всё у красных имеется. Танков, тех нет. Аэроплан — один.

На подавление мятежа ещё и наемники были направлены. Эти между собой по-венгерски и по-латышски разговоры вели. Им жалость не ведома, пленных брать не велено. Денежки за русскую кровь плачены, а они и рады…

На одном таком пароходе и я. Пока к пушке приставлен. Снаряды подносить. Это до того момента, пока раненые у нас не появятся. Там уже моё дело будет их перевязывать и всё, что нужно делать. Хотя, много помочь пострадавшим от пуль я и не смогу. Нечем.

Когда совсем стемнело, пароход наш с пушкой на якорь стал. Сормах команде и десанту приказ отдыхать дал. Завтра с утра — бой. Так нам было им сказано.

Туман ещё клочками на кустах, что берег заполонили, лежал, а мы вперёд двинулись. Петухи где-то загорланили, а у мужиков из дружины уже и яйца мокрые. Десантироваться на берег быстро надо было, тут уж не до лодок.

— Первая группа — вдоль берега на пристань, вторая — на почту с телеграфом, но помнить про пулемёт на колокольне, третья — со стороны кладбища отрезает степановцам путь на Уржум.

Сормах, пусть в императорской армии, как Степанов до штабс-капитана не дослужился, но не пальцем делан. Соображение у него тоже имеется. Плюс, бойцам из теребиловской дружины места эти известны. Народ, всё больше из окрестных сел и деревень. Ножками своими тут всё не раз исхожено.

Мне на сушу сходить не велено. Врач — ценность. Не дай Бог, пулька его случайно клюнет.

Я, в бой не рвусь. Не с германцами воюем. Сижу ровно, где сказано.

— Ура!!!

Далеко теребиловцы от кораблика, но слышно, как они базланят. Когда в атаку на пулемет бежишь, волей-неволей заорёшь. Так, вроде как это и само собой получается. Для облегчения. Тут не стыдно и исподники чуток замочить. Кто на пулемёт не бегал, тому не понять.

— Ура!!! Ур…

Захлебнул крик пулемёт с колокольни.

Над рекой-то далеко слышно.

Наш по нашим вдарил. Полетели российские душеньки в рай.

Тут пушка рявкнула. Наша.

— Чо расселся! Снаряд подавай!

Я подал.

Ещё раз с нашего парохода на берег подарочек полетел.

Мля… Куда он лупит?

Тут, кроме меня ещё кто-то умный на палубе нашёлся и мы стрелять перестали.

На берегу ещё постреляли немного, а потом всё затихло.

Через пару часов наш пароходик двинулся дальше. Пассажиров с оружием на нём прибавилось. Кроме дружинников, революционных матросов и мобилизованных, ещё и солдаты из губернского центра сейчас на палубе появились.

У меня после боя, на удивление, работы было немного. Степановцы особого сопротивления не оказали. Разве, что пулемёт на колокольне.

— Всех семерых, что мы в плен взяли, прямо у церкви венгры и расстреляли…

На корме жгли табачок и беседовали два теребиловских дружинника.

— Собаки просто… Расстрелянные-то всё местные были. Одного я даже и видал. Он в нашем селе церкву расписывал…

Я не подслушивал их разговор, просто так получилось.

Не знал я сейчас и о том, что эти двое, в сей момент в дружине из Теребиловской волости за красных воюющие, через несколько лет будут рьяно биться с большевиками.

Гражданская война всё перемешает, взбаламутит, поставит с ног на голову.

Правда станет у всех своя, жизнь у многих такие финты выкинет…

Сабанцева я в душе уж только какими матьками не крыл. Леший принёс его в село Федора Терентьевича. Не он, так я тихо и спокойно бы жил.

— Доктор, там Мойше плохо стало!

Из погружения в мысли меня вывел прыщавый юноша со взором горящим.

Мойше? Я, что, по именам всех раненых знать должен?

— Пошли… Кому там плохо…

— Скорее, скорее, доктор!

Мля…

Да, иду я…

Глава 29 Нападение на лазарет

Утром Сормахом было объявлено, что мы идём на Уржум.

Через час руководством дружины были получены сведения о том, что степановский гарнизон Уржума покинул город и двинулся куда-то под Шурму. Нам было велено оставаться на месте ввиду неопределенности обстановки.

Ну, на месте, так на месте. Кому как, а мне есть чем заняться. Раненых у нас хоть и было не много, но я-то — один. Пока, кого требовалось, перевязал, время к вечеру и подошло. Почему долго возился? Одному-то перевязывать очень неудобно. Тут руки помощника очень требуются.

Уже в сумерки стало известно, что товарищ Бабкин взял Шурму после непродолжительного еёобстрела из трёхдюймовок.

Мы ужинать уже, чем Бог послал и реквизировали, начали, а тут сверху очередное указание поступило — из-за того, что Уржум сейчас в оперативном отношении никакой роли не играет, туда нам двигаться не надо. Дружине Сормаха было предписано занять подступы от Аркуля до Турека, загородить степановцам отступление из-под Шурмы. Понятно, не одной нашей дружине, а в числе других красных частей.

Вот такая дребедень целый день…

Почти до самого утра, дружина то двигаться начинала, но своё движение прекращала. В бой мы так ни с кем и не вступили. Я, если честно, воевать и не рвался. У меня ещё золота не один пуд припрятан. Убьют — пропадет оно без пользы…

На рассвете, однако, чуть кровушку и не пролили. Со стороны Вятки подошел 1-й Полтавский кавалерийский полк под командованием товарища Зусмановича, а Сормах подумал, что это степановцы. Хорошо, вовремя успели разобраться.

Бывший с Полтавским полком товарищ Одинцов своей властью нам опять направление движения изменил и отправил дружину в Уржум. Наша задача — навести и поддерживать в городе порядок. Будем мы там опорой и железной рукой советской власти.

Я опять над своей жизнью стал не волен, а превратился в винтик военной машины. Ну, не в первый раз…

Начальник Уржумского гарнизона выделил под штаб дружины дом Кошкина на Тургеневской улице. Там же, на первом этаже, был развернут и мой лазарет.

Работы у меня прибавилось. Это, в Уржуме — советская власть, а в самом уезде и у соседей было весьма неспокойно. То тут, то там постреливали. Не всем власть рабочих и крестьян — матушка родная.

По этой причине мне пришлось в месте нашей дислокации даже небольшую операционную оборудовать. Пациенты-то не с геморроем или отитами ко мне поступали. Наиболее подходящей в доме Кошкина оказалась комнатка с окнами во двор. Это меня и спасло.

Раненых чаще всего в мой лазарет ночью или под утро привозили, вот, как и сегодня случилось.

— Иван Иванович, вставайте…

Василий Агафонович, возрастной санитар из бывшей уездной земской больницы сейчас у меня в помощниках. Он меня из объятий Гипноса и вырывает при поступлении очередного пациента. Он — тоже мобилизованный. Теперь тут много чего мобилизуют. Не только лошадей у кулацкого элемента. Нет, сознательное население красноармейцам и само много чем помогает, тем же продовольствием, фуражом и даже лаптями, но кое-чего советской власти приходится и мобилизовывать.

— Вставайте, Иван Иванович. Раненого привезли. — тормошит меня Василий Агафонович.

Мля… Хоть воззвание пиши и на каждом углу расклеивай! Побойтесь Бога, господа и товарищи, хоть ночами-то не воюйте, дайте доктору выспаться!

Инструментария у меня теперь достаточно. Мобилизовали его в моё пользование из уездной больницы. Нет, он там тоже нужен был, но помощь раненым — это сейчас первоочередное, советская власть, но на кончиках штыков красноармейцев держится.

Ранение было не тяжелым, и когда я уже пулю извлёк и рану зашивал, началась стрельба, а потом чьи-то злые руки ручную гранату с улицы в окно штаба дружины бросили. Ударной волной даже дверь в мою операционную распахнуло, хорошо ей мне по спине не попало, но вперёд меня всё же шатнуло. Еле и устоял.

— Стол хватай, в угол тащи! — скомандовал я своему санитару-помощнику.

Операционный стол у нас не настоящий, обыкновенный обеденный. Лучшего в доме Кошкина не нашлось. Его я и для своей работы приспособил. Застилали мы его простыночкой, а дальше вперёд и с песней…

Василий Агафонович с одной стороны, я — с другой, раненого на столе в угол и оттащили. Понятное дело, стерильность своих рук я нарушил, но сейчас не до стерильности.

Только от проема двери в углу комнаты мы спрятались, как нападавшие на штаб ещё одну ручную гранату с улицы забросили. Вовремя мы в угол переместились, а то бы осколками посекло.

Нападение дружинники отбили, я с раненым дела закончил. Однако, с товарищем Сормахом утром всё же переговорил. Попросил лазарет в больницу перевести. Ввиду ночных событий мне не отказали.

Глава 30 Реализация моих замыслов

Житие мое…

Как у пешки на шахматной доске. Через черные и белые клетки несут меня события гражданской войны.

Я, кстати, и не сопротивляюсь. Использую их мощь и энергию в своих интересах. Это, пока мне выгодно. Так сэнсэй в Японии учил. Когда дуют ветры, говорил он, надо не стены строить, а мельницы. Изменится ситуация, будем действовать по-другому.

В Уржум мне всё равно надо было, а тут — на кораблике, под охраной. Что, мог где-то и пулю словить? Так это — сейчас в любом месте легче-лёгкого. Не сам куда-то пойдёшь-поедешь, так беда к тебе под окно быстренько подскачет.

Работа мне нужна была? Нужна. Так вот Сабанцев и поспособствовал. Зря я его в душе клял и ругал, он мне доброе дело сделал. Можно сказать, по специальности трудоустроил.

Зачем мне в Уржум? Если хочу я гражданскую в селе Федора пересидеть, а потом и в новую жизнь после неё вписаться, надо кое-какие документы в уездном архиве уничтожить. Те, которые деятельности уездного воинского начальника касаются. На японскую-то я отсюда как Воробьев Иван Иванович уходил. Уничтожу я этот следок и ищи меня свищи.

Ночное нападение на штаб дружины, где мой лазарет был размещен, тоже мне на пользу оказалось. Сейчас я со своими пациентами в уездную больницу перемещен, лишние глазоньки за мной не наблюдают.

Где уездный архив расположен, я уже узнал, так что ближайшей ночью в нём полыхнёт…

Кстати, полыхнуло и было на деяния белобандитов и их приспешников списано.

Ну, и ещё есть один элемент в моей многоходовочке. Имя и фамилию официально сменить. Для этого и письмо к куму от Федора мне было нужно.

Имена и фамилии сейчас тут многие меняют. Старый мир таким образом до основания разрушают и внедряют в повседневную жизнь символы новой эпохи.

Особенно в отношении имен для девочек-женщин чудят. Хоть стой, хоть падай…

Даздраперма — от «Да здравствует Первое мая!».

Даздрасмыгда — от «Да здравствует смычка города и деревни!».

Дотнара — «дочь трудового народа».

Правдина, Ноябрина, Социала… Последнее женское имя, от «социализм».

Мне мужское имя в духе времени требуется, если женское возьму — не поймут. В ходу тут сейчас традиционные ценности.

Здесь тоже есть из чего выбрать.

Даздрасен — от «Да здравствует седьмое ноября!».

Ревволь — «революционная воля».

Ревдар — «революционный дар».

Аврорий — по названию крейсера «Аврора».

Круто? Позднее ещё круче будет. У нас в институте дома один из преподавателей с именем Кукуцаполь имелся. Расшифровывалось имя проще простого — «кукуруза — царица полей». Пока тут такого имени нет, при Никите Сергеевиче оно появится. Тогда же девочек Нисерха начнут называть. От сокращенного имени, отчества и фамилии Хрущева.

Мы с кумом Федора на Нинеле остановились. Нинель — это обратное прочтение слова «Ленин».

Отчество тут не меняют, от родного отца не открещиваются, а вот с фамилией надо подумать. Поменять Воробьева на что-то более звучное. Тем более, эта фамилия мне чужая, она мне с найденными документами около железной дороги досталась.

На третьем стакане мы с кумом Федора Терентьевича решили, что самая лучшая фамилия — Красный.

Красный Нинель Иванович.

А, что? Весьма и весьма…

Теперь на переименование мне разрешение военного комиссара Уржума Сормаха надо получить. Я у него как доктор военного лазарета в подчинении. Кстати, Сормахом он тоже не так давно и стал. При рождении фамилию Сорокин получил. Подпольную революционную кличку имел — Махалов. Вот, Николай Гурьянович, когда красногвардейскую дружину организовывал и взял себе звучный псевдоним — Сормах.

Военный комиссар возражать не стал. Похвалил даже. Вот де, не после полной победы пролетарской революции я новые имя и фамилию беру, всем сердцем к ней примыкаю, а в самые что ни на есть трудные времена — Колчак в двадцати верстах от города…

— Поздравляю, Нинель! — Сормах потряс мне руку.

— Поздравляю! — к военному комиссару его телохранитель Сабанцев присоединился. — Хорошо звучит — Нинель Красный!

Кум Федора без промедления мне бумагу оформил с новыми фамилией, именем и отчеством. Исчез с просторов России Иван Иванович Воробьев, а возник в Уржумском уезде новый житель — Красный Нинель Иванович.

Всё честь по чести, законно и официально.

Когда в село Федора я вернусь, Нинелем Красным в поселенные списки и впишусь. Тут с этим делом при советской власти в сельской местности со времен императора пока ничего не изменилось. Как моя бабушка-антисоветчица — по словам деда, говорила, такая система вплоть до конца пятидесятых годов существовала. Колхозники только тогда потихоньку начали паспорта получать. Только в семидесятые все граждане СССР стали иметь паспорта. У меня такой в общежитской тумбочке и остался.

Глава 31 Наступление на Турек

— Нинель! Собираемся!

Со сна я сразу и не понял, что это мне собираться велено. Не привык я пока к новому имени. Сколько тут Иваном был, а Нинель я только третий день.

— Собираемся, собираемся!

Куда? Чего? Я только-только спать лёг…

— Утром выступаем, — ввел меня в курс дела Сабанцев.

Выступаем, это — понятно. Однако, тут некоторое уточнение требуется. Наступаем? Отступаем? Хотя, сейчас хрен поймёшь — отступление, это или наступление. По своей земле туда-сюда перемещаемся.

Так-то дружина больше в самом Уржуме находится, но временами и случаются выходы за его пределы. Вернее — выезды. По приказу представителей штаба третьей армии мы провели мобилизацию средств передвижения и транспорта. Считай, со всего уезда мало-мальски годные телеги на железном ходу собрали. Запрягай лошадок и передвигайся. Что дружиной и делается.

— Собираться с ранеными? — уточнил я у Сабанцева.

— Не, не. Они на месте.

На месте. Значит — не отступаем. Хотя, в городе поговаривают, что Колчак здорово на красные отряды жмёт.

Я разместил на приписанной к лазарету телеге всё нужное. Перевязочного материала взял побольше. Останется — обратно привезу.

К восьми часам утра наша дружина была в сборе. Не хватало только некоторых отрядов, что были отправлены в волости для борьбы с дезертирством. Дезертиров у нас хватает, не все как я сознательные. Только-только мобилизуют в Красную армию мужиков из сел и деревень, а они и разбегаются на все четыре стороны, а ещё и оружие с собой прихватывают.

— Идём на Турек, — объявил Сормах.

До деревни Комайковой дружина шла в колоннах с песнями и с музыкой. Песни были всё больше совсем не революционные, а с похабными элементами. Что делать, не достаточно тут ещё новых песен. Я несколько таких знал, но решил в очередной раз не светиться — с «Айболитом» чуть не погорел, еле от чекистов и сбежал. Нет, пусть уж тут кто другой революционные песни придумывает.

Чаще других дружинники исполняли «Тумбу». Так-то она плясовая, под пятёру, но и как строевая прокатывает.

На Стефановских горах, тумба-тумба.

Жил…

Собственно, со второй строки там картинки и начинались. Текст «Тумбы» был про монаха, ведущего здоровый образ жизни — он не пил и не курил, но был весьма охочь до женского пола…

Весьма условно «Тумбу» можно и к идеологически верным отнести, так как там служитель религиозного культа высмеивался.

После деревни Комайковой дружина приняла боевой походный порядок, пошли уже без песен. Моя телега почти последней теперь шла. Ну, я и не рвусь в передние ряды…

Через версту после Комайковой встали — Сормах разведку вперёд выслал. Со стороны Немды немного постреливали и необходимо было прояснить обстановку.

Разведка противника не обнаружила и мы двинулись дальше. Под вечер дружина прибыла в Турек. Сормах объявил всем отдых, однако отправил на противоположный берег реки разведку из местных крестьян-коммунистов.

Так наш первый день похода и завершился.

Этой ночью в Туреке отдыхала только наша дружина. Местный волисполком по приказу Сормаха проводил мобилизацию всех имеющихся лодок, как в самом селе, так и в окрестных прибрежных деревнях. За сокрытие лодок и их порчу полагался расстрел на месте. Гражданская война, она безжалостная.

Выспаться у меня опять же не получилось. Вчера меня Сабанцев полноценного ночного отдыха лишил, с сегодня — красные гусары.

Ещё до конца не рассвело, как к Туреку по реке подошёл пароход «Республика» с данными пассажирами. Вчера они в нескольких верстах пытались на левый берег высадиться, но под сильный обстрел белых попали в сторону Турека двинулись.

Наши на посту как увидели, что «Республика» набита военными в доломанах светло синего цвета, в желто-красных фуражках, так за белых их и приняли. Откуда было дружинникам знать, что это Первый Петровский полк «Красные гусары», вернее уже — Нарвский партизанский Красно-гусарский отряд, и получили они перед отправкой на фронт такую вот нарядную парадную форму.

Понятное дело — стрельнули в сторону парохода. Хорошо, там сразу красный флаг выкинули и дело миром решилось.

Однако, эти выстрелы меня и разбудили, а потом уже и не спалось.

Ещё и одного красного гусара мне перевязать пришлось. У них своего врача не было, вот мне и последствия дружественного огня выпало ликвидировать. Хорошо, хоть убитых не было.

Своя своих не познаша…

Глава 32 Засада на реке

Шли, торопились, а тут — раз и встали…

Видно, Сормаху так сверху приказали, или от разведчиков он какие-то сведения получил.

День у меня прошёл в мелочных хлопотах, занят был и без дела не сидел, но вполне без всего этого мог и обойтись.

Ночью противник дружине беспокойства не доставил.

Утро выдалось ясное и… веселое. Хотя, с чего и веселиться, но настроение у меня было преотличное.

Сабанцев ко мне в лазарет заглянул и новостями поделился. Он — при командире, всё самый первый узнает.

— Разведка сообщила, что на той стороне реки напротив нас крупных частей неприятеля нет. Имеются лишь мелкие партии силою не больше роты. Готовься, Нинель, скоро и двинемся.

А, что мне готовиться? У меня всё давно готово.

— Белые в Максанке и на пристани в Немде, так что высаживаться будем выше немдинской пристани версты на две, — раскрыл мне бывший знаменщик военную тайну.

Уже через час мы грузились в лодки. Для моего хозяйства даже выделили отдельное плавсредство.

— Оберегайте мне доктора. — Сормах даже кулак показал сопровождавшим меня красноармейцам. — Он у нас один.

После полутора часов пути три четверти дружины высадились на берег, а моя лодка и другие остатки нашего воинства поплыли дальше. Течение несло нас быстро и веслами почти не приходилось работать.

— Поглядывай!

— Сторожись!

То и дело покрикивали наши командиры своим подчиненным, что плыли сейчас в лодках. Лучшая часть, проверенные в боях теребиловцы, теперь пешим ходом двигались на пристань Немду, а по реке Сормах отправил две роты, набранные не так и давно почти сплошь из представителей национальных меньшинств. Так Сабанцев про новичков-красноармейцев не совсем политкорректно выразился.

— Не совсем я, Нинель, им доверяю. Глаз да глаз за ними нужен, — так он про наше пополнение мне перед отплытием из Турека сообщил.

Поглядывать-то с лодок поглядывали, да видно — плохо. Неожиданно с берега по нашим лодкам ударили из пулемёта. Винтовки белых тоже без дела не остались.

Мля! Что они делают!

Красноармейцы, что плыли со мной, начали поднимать руки.

— Под берег греби! — заорал на них я.

Не один я оказался такой умный, большинство лодок повернули к высокому берегу, с которого в нас стреляли. Не на песочек же, противоположного, низкого высаживаться — там из пулемёта всех нас и положат.

Где-то из лодок начали стрелять по невидимому сейчас противнику, но толку-то от этого…

Сидящий рядом со мной красноармеец завалился на дно лодки. Убит? Ранен? Некогда сейчас с этим разбираться. Я чуть и успел весло схватить, пока оно не уплыло.

На берег я выскочил весь мокрый, но живой. Даже без единой царапинки. Что говорить — повезло.

От воды сразу в два прыжка под берег спрятался. Сейчас я в мёртвой зоне, из пулемёта тут не достанешь.

Справа и слева от меня всё прибывало наших из дружины. Тех, кого пули на воде не приголубили.

Сейчас я только об одном Богу молился. Чтобы у белых, что в засаде сидели, много ручных гранат не было.

Где-то наверху меня и услышали. Гранаты на наши головы пока с берега не падали. Пулемёт тоже молчал. Куда из него стрелять-то? Не сквозь землю же.

Попытались некоторые, сильно на советскую власть обиженные, нас сверху из винтовок достать, но обломились. Тут же высунуться за верхнюю кромку берега требуется, чуть не поясную мишень из себя изобразить. По каждому такому сразу несколько злых-презлых красноармейцев и вдарили. Те, у кого винтовки имелись. Многие свои потопили, на дне реки они сейчас находились. Зря Сабанцев на нацменов тянул, стрелять они умеют…

— Красноармейчики! Сдавайтесь! — донеслось сверху.

— Сами сдавайтесь! Сейчас как вылезем и наподдаем!

Ни вверху, ни внизу желающих сдаваться не оказалось.

Я прикинул, над нашими головами белых гораздо меньше, чем нас. Однако, позиция у них лучше. Переместиться тихо-тихо мне под берегом в стороночку, на берег осторожненько забраться, к белым в тыл зайти, и снять проблему? Понятно, не одному…

Я к злющему до нельзя Сормаху со всей осторожностью пробрался, так не очень чист был, а тут ещё больше измазался. Озвучил Николаю Гурьяновичу свою задумку.

Тот, на меня глаза вытаращил. Не ожидал от доктора подобного. Сабанцев, а он всегда рядом с Сормахом, тронул того за рукав, чуть голову нагнул и прошептал командиру дружины что-то. Всего я не услышал, только несколько слов и разобрал.

— … бузник… не из последних…

Тут у Николая Гурьяновича вообще глаза с медный пятак последнего российского императора стали.

Глава 33 Я и Сормах

Тут у Николая Гурьяновича вообще глаза с медный пятак последнего российского императора стали…

Уточню — не оба вместе, а каждый.

— Бузник?

— Бузник, бузник, — подтвердил Сабанцев. — Не из последних.

Засветился как бузник я перед сослуживцами из экспедиционного корпуса, когда ещё на корабле во Францию мы плыли. Времени свободного у меня тогда много было, вот я и тренировался. А, где на корабле от любопытных глаз скроешься?

Скоро нас таких целая группа набралась, причем — из разных мест. Бойцовские артели-то не только в Вятской губернии имелись.

Даже гармонист нужный нам нашелся, который умел требующееся нам исполнить. Это далеко не каждый может.

Я даже кое чему и подучился за плавание у мужиков-бузников из других губерний. Буза-то, она везде немного разная.

Сабанцев, сам в бузе не силен был, но частенько к нашему ломанию присоединялся. Его не гнали — весьма авторитетным человеком знаменщик в бригаде являлся.

Николай Гурьянович — сельский житель. Родился в деревне Зайково и про бузу не понаслышке знает. Даже прозвище у него было говорящее — Махалов. Такое просто так не дают.

Видал он виды, но чтобы доктор — бузник? Это ни в какие ворота в его представлениях не лезло.

— Бузник… Ну, это дело меняет… — подмигнул мне Сормах. — Вместе пойдём. Ты, Сабанцев, остаешься за старшего. Больно ты, брат, велик. Тебя за три версты видно.

Согласен я с Сормахом. Высокий рост и богатырские габариты на войне не большой плюс. Тут не на кулачках бьются…

Сормах начал с себя всё лишнее снимать, в том числе и свою золотую сабельку с каменьями.

— Береги, — так про неё бывшему знаменщику было сказано.

Один из маузеров Сабанцева перекочевал ко мне. Ну, а правильный нож, Федор Терентьевич мне ещё на свадьбе дал. В дороге, мол всякое случается, лишним он не будет.

— Не потеряй. — сдвинул брови великан. — Хорошая машинка, ухоженная…

С чужим, незнакомым оружием, выполнять задуманное — это, конечно, последнее дело, но выхода у меня другого не было.

— Прямо сейчас пойдём? — осведомился я у Сормаха.

— Сейчас. Эти, уже явно за подмогой послали. Закидают ручными гранатами…

Я с командиром дружины был согласен.

— Ну, пошли.

Говоря это, я повертел почти перед самым носом Сабанцева его маузером, позлил шутейно жадюгу. Ишь, жалко ему…

— Так, а вы сейчас постреляйте, чтобы ни одна сука башку свою сверху не выставила, — отдал приказ Сормах.

Вдвоем разбираться с засадой на берегу — авантюра ещё та. Хоть, вроде, народу там и не много. Пулемётный расчёт и с десяток стрелков, не больше. Сейчас ещё и одного-двух за подмогой послали.

Однако, на реке они нас хорошо подловили…

— Начинайте стрелять, а мы — пошли. — Сормах махнул мне рукой и сам первый вдоль берега двинулся.

В общем — нас не заметили. Я и Сормах, как ящерицы какие, забрались по откосу на берег, а затем уже — ползком-ползком. Хорошо, что ещё там, на берегу кусты росли. Будущие члены бойцовских артелей ещё в младших вятках-беседах тренируются незамеченными куда нужно им пробираться. Под носом у тебя проползут, а ты и не заметишь.

Да, противнички у нас ещё те… Даже секрет не выставили.

Когда мы с тыла к ним подползли, никто даже и не ворохнулся.

Так-так…

Двое за пулемётом.

Раз, два, три, пять, восемь… Восемь стрелков с винтовками.

С низу, из-под берега, стреляли, как Сормах и приказал. Патронов не жалели.

Сормах указал мне на пулеметный расчёт, а затем ткнул себя пальцем в грудь. Их он на себя берёт. Справа и слева от пулемётчиков по четыре бойца на травке лежали. Мне на правых было показано. Ну, это не проблема…

Мы одновременно поднялись на ноги и начали стрелять лежащим в спины.

Маузер Сабанцева меня не подвёл.

Никто из находящихся на берегу даже оглянуться или повернуться к нам не успел. Как были, так и лицами в траву уткнулись.

— Прекратить стрельбу! Вылазь на берег! — проорал Сормах. — Всё уже!

Раздалось ещё несколько выстрелов и пальба затихла. Мы с Сормахом близко к краю берега не подходили — подхватишь ещё воробушка от своих же.

Глава 34 Мои геройства на гражданской войне

— Скорее на берег! — торопил дружинников Сормах. — Что как тараканы беременные⁈

Первым к нам присоединился Сабанцев, а потом и начали вылезать снизу остальные.

Впрочем, часть выбравшихся на берег тут же была отправлена командиром дружины обратно. Это те, что свои винтовки утопили.

Им было велено нырять, хоть до посинения, хоть до судорог, пока они своё оружие не найдут.

Где там… Половина раззяв так ничего на дне и не обнаружила. Сормах их из души в душу отматерил и пообещал с суковатыми дубинами в бой отправить.

Те, что оружие сохранили, под командой бывшего знаменщика и с приданием им трофейного пулемета были отправлены Сормахом в сторону Максанки. Приказано им было хорошее место выбрать и затаиться, а потом и нещадно встретить неприятеля.

Сделано это было вовремя. К бывшей засаде на берегу спешила на помощь и на нашу погибель полурота белых. Её Сабанцев и встретил по всем правилам военного искусства.

Я и сам Сормах в этом бою не участвовали. Подошли мы чуть позже с теми, что сейчас без оружия оставались.

С этого момента нам и поперло…

Без особого труда мы отбили Максанку, заставили отступить численно превышавший нас отряд противника и гнали его до Сибирского тракта. Из Уржума шли и шли подкрепления, командование не скупилось для дружины и на боеприпасы.

Всё бы хорошо, но я уже который день не ел досыта. Войска-то из Уржума и со стороны Вятки нагнали, а кто кормить красноармейцев будет? По приказу Сормаха мы изъяли у местных все запасы рыбы и мёда.

Сушеная рыба с медом — та ещё диета… Часть красноармейцев после такой на расстройство стула начала мне как врачу жаловаться. Тут надо в бой идти, а они по кустам со спущенными штанами сидят…

Хлеба наши воины не видели уже три дня, а после чего и забузили. Как раз те две роты из инородцев, на которых у Сабанцева надежды не было.

Прав он оказался… Ночью с позиций инородческие подразделения снялись и перешли на сторону белых. Хорошо, одному командиру отделения из сознательных удалось бежать и сообщить обо всём этом Сормаху. Тот в спешном порядке заткнул оголившийся фронт полуротой с пулеметами. Я с тем отрядом тоже был отправлен.

Белые переправляться через реку начали, а тут мы их и встретили. Два пулемёта Максима образца 1910 года почти в упор — страшная сила. Не то, что роту, батальон могут на небеса отправить.

Для меня после этого боя даже работы не нашлось. Никто в нашей полуроте ранен не был.

Как мы потом узнали, белые подумали, что переход на их сторону двух рот красноармейцев, был ловушкой. Так заманить их в засаду Сормах придумал. Несколько десятков перебежчиков они расстреляли. Тех, кто после неудачного боя в живых остался.

Воинское счастье переменчиво, в тот же день на другом участке дружины нашим хорошо по зубам надавали, раненых там было много и меня из полуроты спешно в тыл отозвали. Кстати, отправка меня с полуротой, оказалась следствием какой-то путаницы. Сормах совсем не думал меня туда направить, был очень удивлен моим отсутствием, когда я потребовался.

— Нинель где? — рвал он и метал. — Где доктор⁈

— С полуротой отправлен… — был получен им неожиданный ответ.

— Кто отправил?

— Кто-то сказал…

Внятного ответа на этот вопрос не было.

Может кто-то насчёт меня черные мысли имел? Белым откуда-то стало известно, что я и Сормах вдвоем засаду на берегу реки перебили. После этого за наши головы награду назначили. За Николая Гурьяновича — пятьсот тысяч рублей, а за меня — двести пятьдесят. Сормах ещё смеялся, что меня к пулемёту приравняли. Именно столько, двести пятьдесят тысяч рублей, белые платили тому, кто с пулемётом на сторону народной победоносной армии перебежит.

Тут сейчас вообще всё как-то перепуталось. Одни и те же люди, то за белых, то за красных воевали. Особенно те, кого насильно мобилизовывали. Дезертиры с той и другой стороны в лесах скрывались, кто на них наткнётся — с тем и перестреливались. Мужички, что себе на уме, принимая во внимание смутные времена, не оставляли без внимания обозы той и другой воюющей стороны. В общем, били белых пока те не покраснеют, красных — пока не побелеют.

Может из-за назначенного вознаграждения я в полуроте и оказался, а там меня предполагалось спеленать и к белым переправить? Вполне, не исключен и такой вариант…

Полторы недели на участке дружины мы в ступе воду толкли, а потом пришел приказ из штаба дивизии уржумского направления о переходе в наступление.

Донаурово, Климино, Астраханово, Селино — один за другим брали мы под свою руку населенные пункты. Радоваться бы, что побеждаем, но у меня что-то совсем никакой радости не было. Настроение было никакусенькое…

С чего, веселиться-то? Свои своих жизни лишают. Женушек и детишек сиротят. Скоро ли уж всё это кончится?

Для меня нахождение в дружине завершилось в Аркуле. Словил я пулю и был отправлен в тыл.

Глава 35 В роли пациента

Аркуль тогда мы уже почти заняли.

Белые начали сдаваться в плен, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Несколько групп, состоящих в основном из офицеров, пошли на прорыв. Одна из них — почти прямехонько на лазарет и вышла. Не специально, просто так у них получилось.

Времени у белоармейцев на остановку не было, поэтому лазарет они только на ходу обстреляли и дальше двинулись. С моим счастьем мне пуля и досталась. В правое плечо.

Ничего серьезного повреждено не было, но из строя я выбыл.

Меня отправили в тыл, а наша дружина в составе Уржумского имени товарища Блюхера полка продолжила гнать неприятеля по Сибирскому тракту в сторону Перми.

На лечение я попал в Уржум. В госпитале, который был развернут на базе бывшей земской больницы, всё мне было знакомо. Не так давно я в нём сам и хозяйничал, а вот сейчас находился в роли пациента.

— Товарищ Красный, на перевязку!

Сестричка, что сейчас пришла за мной, имела рот до ушей. Улыбалась мне и пальчиком сексуально поманивала.

Сейчас де, сейчас, поперевязываю я тебя, доктор.

Я к разряду лежачих раненых не относился, поэтому местные эскулапы, что прибыли в Уржум с войсками, припахивали меня для консультаций. Правильно, имеющиеся ресурсы надо на все двести процентов использовать.

В ходе посещения отделений госпиталя оказалось, что подавляющее число его пациентов… — белоармейцы! Между ранеными и больными красными и белыми никто в госпитале различия не делал, они находились в одних и тех же палатах, питались из одного котла, сидели в общей очереди на перевязку. Белоармейцы и красноармейцы на одной и той же лавочке рядком сидючи свои организмы самосадом травили, мирно беседовали, что-то общее обсуждали.

Мне, если честно, такое было удивительно. Прочий же медперсонал сия ситуация совершенно не напрягала.

Интересно, после выписки, те, что белые, снова в ряды своей армии вольются?

Меня в госпитале, и наши раненые, и бывшие противники, замучили расспросами. Про Сормаха им расскажи. Про его волшебную сабельку. Ну, или шашку. Кто как свой запрос формулировали.

Про сабельку… Так, а что в ней волшебного?

— Что ты, Нинель, разве не разу не видел?

Что я должен был такого видеть? Какие чудеса?

Тут сами те, что вопросы мне задавали, и начинали рассказывать.

— Едет однажды Сормах, едет лесом на своем боевом коне. А шашка его сверкает золотом и алмазами так, что свет кругом от этого аж даже ночью. И вся сила-то у Сормаха от этой шашки была. Только далеко не все об этом знали. И вдруг на него со всех сторон набросилась бандитская нечисть. А он как выхватит из ножен эту шашку, от которой искры сыплются во все стороны, да как размахнется! А она, эта шашка-то, как молния сверкает. И все белые со страху повалились, а многие из них порубленными оказались…

— Да, ну… Есть у Сормаха наградная золотая шашка, но искр я никаких не видел… Может, смотрел плохо, — отшучивался я.

— Таишься, не рассказываешь… — не верили мне.

Надо сказать, за боевые отличия в дружине мне тоже кое-что перепало — кожаная тужурка и кавказский кинжал. У молодой советской власти своих орденов и медалей пока нет, вот и награждают всяким-разным. Кстати, тужурки мы получали одновременно с молодым командиром Василием Чуйковым. Даже поменялись ими. Мне наградная тужурка маловата была, а Василию его — великовата. Вот мы и устроили обмен для взаимной выгоды. Так что я сейчас в чуйковской щеголяю.

— Товарищ Красный, раненых привезли!

Не удалось мне спокойно перекурить, опять постоянно улыбающаяся медсестричка по мою душу прибежала. Сейчас что-то я на её лице улыбки не вижу.

— Товарищ Красный, пойдёмте скорее! Много раненых!

Откуда их много-то взялось? Вроде, на нашем участке фронта всё спокойно в последние дни было, ни о каких битвах вестей не поступало?

Я поспешил за медсестрой.

— Пойдёмте, пойдёмте скорее! — на ходу та то и дело оборачивалась, рукой мне махала.

Стоп. Куда-то не туда она меня ведёт! Раненых обычно к главному входу на телегах подвозят.

Я стоял на заднем крыльце больничного здания.

Ну, и где тут какие раненые? Никого не видно…

— Глафира, что за дела? — только и успел спросить я.

В этот момент мне сзади по голове и прилетело.

Глава 36 На телеге

Мля…

Колеса-то у телеги лучше смазывать надо…

Крайне неприятный звук проникал под мою черепную коробку где-то в области затылочной кости и доставлял… Хрен знает, что доставлял, сразу и не опишешь, но голова от этого просто разрывалась на части.

Пора бы мне на затылке ещё один глаз отрастить, а то года не проходит, как меня сзади по голове бьют со всеми вытекающими последствиями. Так когда-нибудь и ухайдакают…

Сходил, называется, осмотрел поступающих раненых…

Кто меня на этот раз приголубил?

Пересиливая приступы подступающей тошноты я начал прикидывать, кто это мог быть. Список получался большой — от бьярмов, лишившихся золотых зверьков, до казанского комиссара. Более чем за десять лет нахождения в этом мире успел я накопить недоброжелателей.

— Ну, Глафира, скоро заживём…

Глафира? Не сестричка ли из Уржумского госпиталя? Всё поулыбывалась мне, а тут, сука, под молотки подвела!

Что я ей такого сделал? С непристойными предложениями не приставал, не ругал, хотя и было за что. Перевязки она делала больновато, как кукле, а не живому человеку…

— Ещё одну лошадку купим, корову…

Тут началось перечисление будущих покупок. Причем, говорил невидимый мне мужик, а не Глафира.

Кроме лошадки и коровы предполагалось ещё приобрести новые сапоги, дрова и картофель.

Ну, дрова покупать… Совсем ленив мужик-то. По нынешним безвластным временам взял их и сам заготовил — руки-то не отвалятся. Понятно, немного по-тихому, а то всяко может быть.

— Куда его сдать-то надо, далеко ещё? — это уже голосом медсестрички было сказано.

Мля! Это меня продавать везут!!!

Причем, не в поликлинику на опыты, а на самый настоящий убой! Белоармейцы сначала за меня объявили награду в двести пятьдесят тысяч, а уже через месяц ввиду обесценивая денег — триста пятьдесят. Причем, не совзнаками, местный народ не очень-то им и доверяет, а старыми деньгами царского образца. Впрочем, они сейчас недалеко от совзнаков ушли. Людишки на базаре теперь императорскими пятисотками рассчитываются, которые они при царе-батюшке даже в глаза не видывали.

Большевики, кстати, эти старые деньги и печатают. Причем, в огромном количестве. Дурят народ.

— Далеко… — последовал ответ Глафире. — Красные далеконько сейчас народную армию отогнали… Ещё и окольно поедем.

Правильно — окольно. Остановят тебя красноармейцы и спросят, а куда ты везешь друга знатного большевика товарища Николая Сормаха? На продажу белым бандитам? Сам-то ты тогда кто и как тебя земля носит?

Тут я даже зубами от злости скрипнул. Друг я знатного большевика Сормаха, а как идиот последний дал себя сзади по башке ударить. Вот и везут меня сейчас на телеге в виде ценного груза.

— Гармошку ещё купим…

Гармошку он купит! Козлина безрогая!

Тут я чем-то себя выдал, обозначился неосторожно.

Так-то я давно пытаюсь руки от веревки освободить, но что-то это плохо у меня получается.

— Глафира, посмотри, что-то там он, похоже, зашевелился, — распорядился мужской голос.

— Да нет, вроде. Смирно лежит.

Смирно я, смирно. Не надо меня проверять! Особенно, как связаны мои рученьки.

Сейчас они у меня болят. Веревку-то я уже немного ослабил, вот тут чуть и не взвыл. Кровушка к кистям рук пошла, чувствительность восстанавливаться начала и, причем, очень больно.

Тут у мужика, что меня вёз на продажу, естество взыграло и он к медсестричке стал подкатывать. Мне даже как-то не по себе стало. Получалось, что я сейчас тут их любовные игрища подслушиваю. Как извращенец какой малолетний.

— Глафирушка, Глафирушка…

Нетерпения в голосе мужика было выше крыши.

Глафира сначала отнекивалась, но потом и её отпор ослаб.

— Давай скорей!

— Чо, прямо здесь?

— Услышит этот…

— Счас я его ещё раз по голове…

Э, ребятки, не надо меня по голове!

Тут я наконец с веревкой справился, а когда мужик с моей головы и плеч какую-то дерюгу скинул, так ему удобнее показалось меня по голове ударить, ему по глупой роже и прилетело. Со всей пролетарской ненавистью.

Мечтавшему получить за мою душу корову, лошадку, сапоги, дрова и картошку от моего удара резко поплохело. Это у меня ещё руки не отошли, а так — убил бы.

Глафира вытаращила глаза, взвизгнула и как лётчика из кабины самолёта её катапультой с телеги выкинуло. Только голые ляжки в воздухе мелькнули.

Я мужику ещё разок добавил и он тоже с телеги убыл. Канул куда-то вниз.

Глава 37 Дома⁈

Так, руки у меня теперь свободны, хотя не вполне ещё отошли.

Плохо слушающимися пальцами я начал развязывать узел на веревке, что стягивала мои ноги. На совесть меня мужик спеленал, очень уж ему хотелось за меня денежки получить. Корову купить, лошадку.

Скорее развязаться мне надо, а то похититель мой оклемается, а, вдруг, у него в кармане револьвер?

Дело у меня продвигалось… не очень.

Сука! Так он меня мог и инвалидом оставить! Омертвели бы мои рученьки…

Я переместился к краю телеги и посмотрел вниз. Лежит, козлина… Кстати, в моей наградной кожаной тужурке! Похоже, и сапоги мои прибрал…

Уффф… Узел поддался.

Тут мужик на земле заворочался, подняться попытался.

— Стоять, Зорька!!! — заорал я.

Мой крик привел к неожиданным последствиям. Не поднимаясь на ноги, прямо на четвереньках хрен моржовый начал быстро-быстро удаляться от телеги в сторону леса.

— Тужурку отдай!

Где там… Пропала одёжка… Вместе с сапогами.

Пока я ноги растирал, то да сё, ловить сбежавших похитителей было уже без смысла. Их и след простыл.

А револьвер-то у мужика был. В телеге он остался. Ну, тут мне просто опять повезло.

Так, так, так… Куда мне сейчас? Надо бы к людям выбираться. Причем, к добрым, а не к тем, что меня белым сдадут. За коровушку-кормилицу…

Местность вокруг мне была совершенно не известна. Какой-то лес. Малоезженая дорога. Дятел где-то стучит. Вот и все координаты.

Дальше ехать, куда мы ехали? Наверное, это не верным будет. Более предпочтительным мне показалось в обратном направлении лошадку повернуть.

Поглядывая по сторонам я так и сделал. Ну, куда-то да выеду…

В револьвере мужика было всего три патрона, но хоть что-то. Ещё я обнаружил в телеге топор. Положил его поближе, под руку. Пригодится.

Дорога, по которой я ехал, сегодня никому не нужна оказалась — ни встречных, ни поперечных, ни обгоняющих меня не наблюдалось. Темнать тихонько уже начало, а ни одной деревеньки так мне и не попало. Знал гадский мужик, каким путём меня на продажу везти.

Тут лошаденка моя и забеспокоилась. Башкой завертела, с ходу сбилась.

— Ну, не балуй, волчья сыть, травяной мешок! — я даже на доходягу прикрикнул.

Тут на границе поля моего зрения что такое и мелькнуло. Не здешнее.

Я голову задрал и обомлел.

По небу что-то быстро двигалось и оставляло белую полосу, как след от сверхзвукового самолёта!

Дома!!!

Я дома!!!

Тут-то никаких сверхзвуковых самолетов и в помине нет. Не придумали их ещё. А, может, придумали⁈

Это что-то двигалось по небу не в мою сторону, а параллельно лесной дороге. Никаких звуков не было слышно. Объект-то в небе находился далеко, что тут услышишь.

Я остановил лошадь, встал на телеге. Сердце колотилось как ненормальное.

Дома! Дома!! Дома!!!

Непонятно как я сюда попал, непонятно как домой вернулся. Хрен с ним, что босой и с пустыми карманами. Да, провались всё золото, что тут у меня припрятано! Дома я!

Тут на небе, где что-то двигалось, ярко-ярко вспыхнуло и во всю моченьку грохнуло. Я интуитивно сжался весь, напружинился, но на ногах устоял. Голову вперёд наклонил и проморгаться не могу. В глазах плывёт, слёзы на них наворачиваются.

Мля!

Что это?

Оцепенение какое-то на меня нашло.

То обрадовался я, что домой попал, то — такое… Ещё и на фоне очередного сотрясения моей многострадальной головушки.

— Это чо?

От прозвучавшего вопроса я чуть в шаровары чуток не напустил. Открываю глаза — на обочине дедок бородатый стоит. С корзиной.

— Чо такое, спрашиваю?

Стоит дедок и пальцем в небо показывает. На нём как бы искорки вдали видны, там, где грохнуло.

Вид у дедушки самый что ни на есть патриархальный. Лапотцы, домотканина…

Не дома я… Где был, там и есть.

— Метеорит взорвался. — выдал я на автомате и сам себе удивился — откуда такое мне в голову пришло.

— Метеорит, говоришь… Метеорит…

Глава 38 Торжество справедливости

— Метеорит, говоришь… Метеорит…

Дедушка на обочине умное научное слово как на вкус пробовал. Во рту его языком туда-сюда перекатывал.

— Метеорит…

Тут старик на меня внимательно посмотрел, головой покачал. Как бы оценил.

— Пойдёшь христовы камешки-то собирать?

Честно говоря, не ожидал я такого вопроса. Надо мне это? Наверное, не очень.

— Нет. Мне в город нужно, в госпиталь, — отказался я составить старику компанию. — Далеко тут до города?

— Это, смотря какого. До Вятки — далеко, до Уржума — ближе.

Ответ прозвучал не очень довольно. Старичку, судя по всему, требовался напарник для сбора христовых камешков. Найти их — одно, а ещё и вынести осколки метеорита до нужного места требуется. Старичок, даже на вид, был весьма ветхий. Какие ещё ему камни таскать…

— Как ехал, так и дальше езжай. Из этих мест до Уржума только одна дорога. Справа и слева — болотина, так что сворачивать тебе некуда.

Дедушке некогда было лясы со мной точить. Даже не попрощавшись он перешел дорогу и зашагал в сторону, где сейчас его христовы камешки ожидали.

Ну, а я двинул дальше.

Может, всё же надо было мне в поисках осколков метеорита поучаствовать? Когда ещё такое выпадет?

Отъехал я недалеко, не больше десяти лошадиных шагов. Старик ещё и до деревьев не добрался. Тут от дороги, по которой я двигался, метров на сто в ту и другую сторону деревьев не было. Вот я на небе след от метеорита и заметил. Были бы деревья рядом с дорогой — прошло бы незамеченным для меня это явление природы.

— Дедушка, стой! — крикнул я в спину старику.

Тот ещё пару шагов сделал, а только потом ко мне обернулся.

— Чо орёшь? Передумал?

— Передумал, передумал. Подожди, с тобой пойду.

Пойду… Как угодничек босыми ноженьками. Сапоги-то у меня — тю-тю.

Впрочем, тут я немного кривил душой. Сапог — не было, в них сейчас мой похититель щеголял, но свои старые ношеные-переношеные солдатские ботинки он не выкинул. Их я вместе с топором и револьвером на телеге нашел. Какой нормальный человек такие ботинки выбросит? Да ни в жизнь! Старенькую тряпицу тут не выкидывают, не то что годные обутки.

Уже в чужих ботинках я старичка и догнал.

— Пятую часть — тебе, остальное — моё, — мне сразу же был объяснен расклад по будущим находкам.

— Что так? — удивился я.

— Один всё равно ничего не найдёшь. Тут знаки видеть надобно, — последовал ответ.

Старик, ещё и свою корзину сразу же мне в руки сунул. Неси мол, начинай отрабатывать свою долю.

— Христовы камешки при многих болезнях помогают. Надо только из них порошок правильно сделать и по нужному количеству с водой пить, — поделился со мной старик информацией. Вообще, он всю дорогу не умолкал, слова из него так и сыпались. Однако, как правильно делать порошок и какова дозировка его приема — это осталось за кадром. Лечение-то христовымикамешками дорого стоит, не стоит его тайнами с чужими делиться.

До места взрыва метеорита мы добирались почти день. Подъели весь запас съестного, что был в дедушкиной корзинке. Можно сказать — освободили место для находок.

— Всё, пришли. Есть уже знаки.

Я пока никаких знаков не видел, но… настроение моё в один момент скакнуло вверх — буквально в пол сотне метров из-за деревьев вышли две знакомых мне личности. Глафира и мужик-козлина. Его я по своей тужурке признал. Они, видно, тоже за христовыми камешками сюда явились. За мой счёт карманы набить не получилось, так вот они и решили разбогатеть по-другому.

Пожалуй, тут скоро от народа не протолкнёшься…

Тут, ведь деньги с неба упали. Не весть какие, но всё же.

Так, так, так… Вот и первая моя находка — ворованная у меня тужурочка.

— Стоять! — я навел на парочку револьвер.

Сам же я на месте не остался, а быстро зашагал к своим похитителям.

— Тужурку снимай! Сапоги — тоже! — начал я устраивать торжество справедливости. — Хватит, покрасовался.

Глафира завизжала.

Визжи, визжи… Сучка…

Мужик начал тужурку снимать, как-то неаккуратно, что ли, дёргано.

— Ты, пуговицы-то не оторви! — я направил козлине револьвер прямо в морду.

— Сейчас, сейчас… — зачастил он. — Снимаю.

— На чистое место положи, — скомандовал я. — Сапоги мои тоже снимай!

Что с ними сейчас делать? Стрельнуть?

— Доктор, миленький, не убивай!!! — заголосила Глафира.

Мужик молчал, только на меня зло поглядывал.

— Отошли на пять шагов и сели на землю. — указал я место стволом револьвера. — Сейчас я вам революционный трибунал устрою…

— Ты, это, чо? — ко мне подошел мой напарник по поиску христовых камешков и тронул меня за рукав. — Разбойничаешь?

— Разбойничаю. — улыбнулся я старику. — Своё возвращаю. Родную тужурочку и сапоги.

Глава 39 Я бросил курить

Человек я добрый. Ещё и отходчивый.

Если менее суток назад готов был похитившим меня для продажи головы открутить, то сейчас даже морды бить не стал. Тем более — медсестре Глафире. Женщина она, хоть и сука.

— Убирайтесь, чтобы я вас тут не видел, убогие…

Мужик сначала даже своему счастью не поверил. Ну, что я его отпускаю. Затем кланяться начал, бормотать что-то. Не сбрендил бы только с радостей.

Глафира его за руку ухватила и в сторону деревьев поволокла.

Ладно, пусть уходят. Тужурку и сапоги я себе вернул.

Одобрил или нет мои действия старичок-искатель христовых камешков — не известно. Он как-то почти сразу интерес к мужику и Глафире потерял, бродил кругами по местности и что-то у себя под ногами высматривал. Временами начинал в земле копаться.

— Нашел что-то?

Я подошел в старому уже красавец-красавцем. В сапогах, почти не ношенных, и наградной кожаной тужурке.

— Имеется кое-что.

Старик сунул руку в карман, покопался там какое-то время. Как будто на ощупь решал, что мне показать можно, а что и не для моих глаз.

— Во, гляди.

На ладони дедушки лежали черноватые камешки. Небольшие, размером с лесной орех. Поверхность их была не ровная, вся как будто изъеденная, но давно — края выемок были ровненькие, сглаженные.

Я взял один христов камешек двумя пальцами.

Ого! Тяжеленький! Как свинцовый будто.

— Давай обратно.

Старик долго не дал мне подержать христов камешек, обратно его в карман спрятал.

— Вот такие и ищи, — была дана мне с его стороны команда.

В общем, собирали мы кусочки метеорита пока совсем не заголодали. На сутки нас только и хватило. Дедушка более удачлив был, но и я кое-что насобирал. Правда, часть найденного мне ещё и ему отдать пришлось — доля-то моя в находках была заранее определена как весьма незначительная.

— Всё, хватит. В следующий раз сюда ещё прийти надо будет, — принял старик решение.

Ну, это уже без меня. Мне поиски христовых камешков совершенно не понравились, да и не нужны они мне были. Так уж — сбил охотку, поучаствовал в безнадежном мероприятии. Тем более, заработать на этом деле я и не думал.

Старик вывел меня обратно на дорогу и мы расстались.

Почему я ещё долго поисками не занимался — лошадку пожалел. Она вместе с телегой у меня была на лесной полянке спрятана. Травы там наросло достаточно, да я ещё всю солому с телеги ей свалил. Уйти коняшке с полянки никуда нельзя было, она на длинной веревке была привязана.

— Домой поехали. — я вывел лошадь на проселок и направил её в нужном направлении.

Оказывается, при встрече со старичком, мне до выезда из леса не так и далеко уже было. Верстовых столбов на дороге не стояло, поэтому в расстоянии я сказать не могу, но ближе к вечеру я уже докатил до деревни, что вольготно раскинулась среди уже убранных полей.

На завалинке у крайней избы сидел и покуривал мужик. Тут меня и нахлобучило — я же, курильщик злостный, а уже несколько дней не курю и меня на это дело даже не потягивает. Ладно, первый день у меня курева не было, а потом, вот они папиросы — в кармане тужурки. Так и лежат не востребованные.

Это, что, христовы камешки на меня так подействовали? Но, я же их в порошок не перетирал и с водой внутрь не принимал! В руках только подержал и сейчас несколько штук их в кармане у меня находятся.

Мля! Во чудеса-то!

Я решил провести эксперимент. Достал папироску, спичкой чиркнул, затянулся и тут же чуть прикуренное табачное изделие на дорогу полетело. Не принимала моя душа табачного дыма! Совсем и бесповоротно.

Тут я к христовым камешкам и проникся. Уверовал в их чудодейственную силу. Именно, уверовал, так как с научной точки зрения объяснить случившееся не получалось.

Ставшими ненужными папиросы я обменял у мужика на крынку молока и кусок хлеба. Он такому обмену несказанно обрадовался.

— Городских покурю сейчас. — подмигнул он мне.

— В Уржум я правильно еду? — уточнил я у мужика.

— Правильно, правильно, — последовал ответ.

Дорогой я всё про случившееся думал. Не познала и не объяснила ещё всего большая наука, остались пока белые пятна. Вот, закончится гражданская война, надо мне будет этим вопросом вплотную заняться. Это же какая польза будет, если все российские мужички курить бросят. Даже подсчитать трудно.

В Уржум я въезжал в прекрасном настроении. Оказалось, рано радовался…

Глава 40 Снова — без тужурки

На въезде в город я был остановлен. Совершенно незнакомый мне красноармеец вальяжно подошел к телеге.

— Документы.

В его протянутую руку мне и дать было нечего. Какие документы? Все бумаги мои в госпитале остались. Не удосужились Глафира и её мужик мои документы мне в карман положить, когда меня воровали для продажи. Кстати — зря. Как бы они белым доказывать стали, что я и есть Нинель Красный, за которого вознаграждение обещано.

— Нет документов, в госпитале остались, — честно ответил я.

Красноармеец понимающе кивнул, повернулся к товарищам и махнул им рукой. Кстати, те устав караульной службы категорически нарушали. Сидели в рядок на бревне и покуривали. Ни у одного в руках даже винтовки не было. Пулемёт тоже сиротинушкой стоял. Таких часовых, или как их правильно назвать, даже один я с моей раненой рукой мог без особого труда сейчас нейтрализовать.

— Дезертир… Смотри, как вырядился…

Незнакомый красноармеец ни секунды не сомневаясь определил мой статус и сообщил его своим подходящим товарищам.

— Никакой я не дезертир, на лечении в уржумском госпитале нахожусь.

Выразил я несогласие с выводом о себе красноармейца.

Тот хмыкнул.

— Все так говорят… Слезай с телеги…

Говорилось всё это с позёвываниями, ленивенько.

— Старшего позови.

Слезать с телеги я не стал.

— Старшего ему, я — старший. Ребята…

Морду бойца в ответ на мои слова скривило. Он ещё и руки в карманы за каким-то лешим засунул и башкой своей подходившим на винтовки мотнул. Они послушно к бревну обратно пошли, где их оружие лежало.

Скоро рядом с моей телегой уже трое, вооруженные винтарями находились.

Так, дело-то плохо поворачивается. Документов у меня нет, бойцы не знакомые. Так и стрельнуть могут, в головушке дырку сделать, а потом скажут — нападал бандит на них, а они и защищались.

С дезертирами сейчас красные много не разговаривали. Гражданская война, тут, кто жестко будет действовать, к тому победа и качнётся. Понятно, сама в руки не упадет, но шансов на неё больше будет.

Кстати, а почему меня именно в дезертиры определили? Может, я просто мужик из соседней деревни и в город на базар еду?

Впрочем, докапываться до истины сейчас было некогда. Теперь на меня три ствола смотрели и хмурые глаза красноармейцев.

— Тужурку снимай! — распорядился старший среди остановивших меня.

Ну, снова да ладом… Ещё одному моя наградная тужурка приглянулась! Лучше бы он, растыка, про оружие спросил. У меня в револьвере как раз три патрона, на каждого из них хватит.

Как назло, рядом на дороге никого не было. Никто из города не шел и не ехал, в Уржум тоже никто попасть в этот момент не стремился.

Я медленно снял тужурку. Скривился при этом — рука-то у меня ещё побаливала.

— Давай сюда. — протянул свои ручонки старший на посту за моей одежкой.

— Береги тужурку, не измажь. Меня ею сам Сормах награждал. — передал я красноармейцу требуемое. Тот тут же её на себя напялил.

— Смотри, Сормаха знает. — усмехнулся мародер. — Может, ты ещё и Ленина видел?

— Видел, как тебя. Разговаривал с ним.

Тут я совсем никого не обманул. Был такой факт в моей биографии.

Красноармейцы с винтовками заржали.

Ладно, смейтесь, смейтесь… Я решил пока не дергаться. Разберутся со мной, многие доктора Нинеля Красного тут знают.

Меня, как выловленного дезертира, под конвоем одного из постовых куда-то повели. На моё несчастье, не в сторону центра города, где я мог кого-то знакомого встретить, а куда-то по окраинной улочке. Она была не длинна и скоро закончилась. За крайними домами лежал луг. Часть его была огорожена — на вкопанных в землю столбах была натянута колючая проволока.

Концентрационный лагерь…

Ну, ничего страшного. Ночку тут перекантуюсь, а утром, думаю, вопрос со мной и решится. Разберутся…

— Иди, давай, дезертир… — меня втолкнули на огороженную территорию.

Таких, выловленных по различным причинам, на огороженном лугу было не много. Почти все были в полувоенной одежде, но имелись и откровенные гражданские. Их-то за что сюда?

Недалеко от ворот на огороженную территорию стоял стол, а на нем несколько вёдер с водой. Жаждой тут никого не морили, а вот поесть бы ещё…

Впрочем, время ужина уже прошло. Ладно, мне не привыкать ложиться на голодный желудок.

К слову, ложиться было не под что. На лугу ничего для защиты от дождя и ветра не построили. Наверное, долго тут держать никого не предполагалось.

Я нашел опилок доски, всё не на земле сидеть, как мог удобнее устроился и прикрыл глаза. Сейчас ночку перетерпим, а потом об этом только с усмешечкой вспоминать я буду. Лишь бы с неба не закапало, а так — пока ещё тепло. Хоть и без тужурочки.

Глава 41 Мы на горе всем буржуям…

— Вот он где, а мы его обыскались!

Открываю глаза — Сормах напротив меня стоит. Я-то на досочке сижу, всё, что можно уже отсидел, а он стоит, улыбается.

Не один Сормах. Рядом с ним Сабанцев, бывший знаменщик из экспедиционного корпуса. Сейчас — орел революции.

За шиворот Сабанцев держит давешнего красноармейца, что меня в дезертиры определил и тужурочки лишил. Кстати, тужурочка тоже сейчас в поле моего зрения, в руках знатного большевика Сормаха находится.

Пока я спросонья глазами хлопаю, Сормах ко мне подходит и заслуженная мною награда опять на моих плечах оказывается. За последнюю неделю кто её только не примерил… Не тужурочка, а ковер-самолет какой-то, туда-сюда, туда-сюда летает.

Зря я, оказывается, на свой завидный предмет туалета бочку качу. Она меня сейчас из концентрационного лагеря и выручила, даже позавтракать в нем я не успел.

Троица красноармейцев с поста на въезде в Уржум сменилась, старший их в казарму в шикарном наряде от большого ума и приперся. Не пришло ему в голову, что его обнова внимание привлечет.

В стаде всегда паршивая овца найдется. Замечали за ним и раньше, что к его рукам лишнее прилипает, но так — по мелочи. Тут же он в шикарной кожаной тужурке явился. Это как бы в старой императорской армии рядовой вдруг себе полковничьи погоны на плечи приладил.

Взводный красавца пальчиком поманил — откуда такое счастье привалило? Мародер — туда-сюда, а признаться пришлось. Тут ему по нюхательному органу и прилетело.

Доложили по команде, тужурку представили, а руководство доктора Нинеля как раз разыскивает. Пропал, вот уже несколько дней, а одет был как раз в такую заметную награду от красного революционного командования. Нужен Нинель, а тут — как сквозь землю провалился.

Позорящему ряды рабоче-крестьянской красной армии по ребрам насовали — где доктор? Жив ли? Куда тело спрятал, сейчас мы тебя живьем в ту же могилку прикопаем!

Последнее, это уже Сабанцев. По заграницам бывший вятский крестьянин наездился, нахватался всякого-разного, в том числе знает, как при допросе запугивать. Никто, конечно, живьем красноармейца зарывать в землю бы не стал, просто расстреляли на рассвете под щебетание птичек после справедливого решения военно-революционного трибунала.

Мародер тут же до самой жопы раскололся, всё как есть выложил. Бывшие с ним на посту подтвердили. Взяли де какого-то мужика, что на телеге ехал. Определили в дезертиры, а тужурочку его мобилизовали в личных интересах.

Сабанцев Сормаху о таком безобразии сообщил, благо в гарнизоне Уржума бюрократия ещё свои тенета не свила и всё было по-простому. Запросто можно было к Сормаху обратиться, а если он даже сидит и чай пьет — рядышком с ним примоститься и кипяточком кишочки пополаскать.

Вот сейчас начальник гарнизона Уржума и прославленный красный командир попирал своими ногами травку в концентрационном лагере.

— Вставай, Нинель. Пошли отсюда. А, этого… — Сормах указал на мародера. — Здесь оставить. Решу я какая справедливая кара ему положена.

Так я на воле вновь оказался. Голодный, но в тужурочке.

— Как рука? — поинтересовался уже дорогой у меня Сормах о моем ранении.

— Почти норма.

Так оно и было. Меня же ещё золотые зверьки подлечивают, поэтому я быстрее других после ранений и восстанавливаюсь.

— Вот и хорошо. Скоро выступаем — приказ пришел.

— Куда? — поинтересовался я.

Планы у меня, конечно, другие были. После ранения в село Федора Терентьевича вернуться и гражданской медицинской практикой заняться. Хватит, под пулями походил. Ещё и золота у меня сейчас припрятано, как у дурака махорки… А, если про лондонские вклады вспомнить… Правда, до них надо ещё добраться. Поисками князя Александра Владимировича я так и не занялся, а ведь от него все ниточки к моим деньгам и ведут.

— Вспыхнула, Нинель, ярко-ярко заря мировой революции над Европой. Пусть сейчас дома все дела и не решены с белой гадиной, но пролетариям за границей срочно помочь требуется. Прав был товарищ Троцкий, когда говорил, что наша революция развяжет европейскую революцию. Восстали народы Европы и давят империализм. Однако, слабы они, нет у них нашего, русского духа. Плечо им подставить срочно нужно. Разобьют их и мы пропадем. Не надо дать капиталистам победить. Пролетарии всех стран должны соединиться!

Да уж… Едва ли у меня сейчас получится вернуться в село Федора…

— Тяжело сейчас нашим братьям в Германии, Финляндии, Венгрии, льются реки крови в Эльзасской Советской Республике, зовёт на помощь Советская Социалистическая Республика Гилян…

Стоп. Гилян. Это же уже не Европа. Это — Персия. Что-то немного попутал Сормах.

— Решт — наш, Тегеран надо в свои руки брать… — продолжал Сормах.

— Так, куда нас? На помощь дженгалийцам?

Я тоже газеты почитывал и чуток был в курсе, что сейчас и как.

— Пока — не скажу. Военная тайна. Сам узнаешь. Да, Нинель, теперь ты — начальник медицинской службы Интернационального полка имени Международной Советской Республики. Вот уже третий день. Было тебя кому порекомендовать…

Сабанцев, он третьим в пролетке был, улыбнулся мне своими прокуренными зубами.

Мля… Вот кто мне удружил…

Глава 42 Наемники

Так, оказывается, пока я христовы камешки собирал, у меня тут карьера поперла…

Я — начальник медицинской службы Интернационального полка имени Международной Советской Республики. Сабанцев мне протекцию устроил…

Кстати, что за полк? Про такой я и не слышал.

Оказалось, он только-только формируется. Комполка — Сормах. Личный состав — китайцы.

Китайцы? Нормально… Они себя хорошо, в том числе при подавлении восстаний в Вятской губернии показали. Бились — как железные. Даже стихи про них сочинили!

«Ходя-ходя» сейчас в России — пруд пруди. Они во время войны с германцами и железные дороги нам строили, и морские порты, и на горных промыслах и угольных шахтах работали. На заводах Москвы, Петрограда, Екатеринбурга и в других местах их тоже было полным-полно.

А, окопы кто нам рыл? Опять же — китайцы.

Поговаривали, что они и в революции хорошо поучаствовали. Слышал я даже версию, что отлично натренированные боевики Сунь Ятсена руководили захватом Петрограда для большевиков, стремительно захватывая Телеграф, Госбанк, разводные мосты, склады с оружием… Ну, язык-то без костей, много чего в народе мелют.

Вот охранников у Ленина из китайцев я сам видел. Это когда меня Владимиру Ильичу как ля-куртинца представляли. Там, правда, не простые китайцы были, а бывшие командиры из революционных отрядов партии Гоминьдан.

Транссиб сейчас белые заблокировали, китайцам трудно домой попасть, вот они и в армию нанимаются. Причем, воюют, что за красных, что за белых. Все им рады.

— Пойдёшь, Нинель, мне сегодня помогать.

Сормах завтракать закончил, пустой стакан в сторону отставил. Я же ем, всё наесться не могу.

— Что делать надо?

— С китайцами договариваться будем.

Честно — не понял. Какой из меня договорщик? Я, китайского языка не знаю.

Так Сормаху я и ответил.

— Для солидности рядышком постоишь. Вид у тебя умный…

Ну, как скажете… Постою, даже посидеть могу.

Китайские переговорщики нас уже ждали.

— Са Фуян.

— Шен Ченхо.

Так, так. Где-то я их уже видел. Точно — вместе мы уже воевали! Вот ведь, опять судьба свела.

— Сормах.

— Красный.

Они и мы представились.

— Пятьсот семьдесят, — было озвучено число бойцов, от имени которых, представители китайцев готовы заключить договор.

На жалованье китайские наемники смотрели очень серьезно. Жизни свои они легко, не как мы, отдавали, только оплату до последней копеечки оговаривали. Кормить-поить их полагалось хорошо и платить вовремя, день в день и до грошика.

— Деньги за всех, даже если кто ранен будет или убьют…

Сормах замешкался.

— Как за всех?

Переговорщики от китайцев объяснили. Остаток денег за убитых и раненых оставшиеся между собой делить будут.

— Не ладно это, не по-нашему, — попытался переиначить условия договора Сормах. — Только за живых платить буду.

Китайцы наотрез отказались. Если мы на их условия не согласны, они другого нанимателя найдут.

— Нам деньги за убитых в Китай отсылать надо. Семьям их.

— Как, отсылать-то будете? — тут черт меня дёрнул спросить. Не просто же так я рядом с Сормахом нахожусь, мне тоже надо в переговорах поучаствовать. — В конвертики совзнаки положите, адрес иероглифами нацарапаете и на почту отнесёте?

Чуть своим вопросом я всё дело не испортил. Обиделись китайцы, но потом всё же продолжили переговоры.

— Наше дело как деньги в Китай отправлять. Есть у нас способ…

До вечера мы судили и рядили. Сколько стрелок-«доброволец» будет получать, сколько — пулеметчик, сколько — доктор. У них в артели даже свой доктор был. Ну, куда же на войне без доктора.

Сормах, при торге за доктора, упомянул, что доктор в полку уже имеется, вон — рядом с ним сидит. При этом на меня было указано.

Китайцы ответили, что хорошо, пусть русский доктор имеется, но им своего надо. Русских в полку пусть русский доктор лечит, а китайцев — китайский будет пользовать. У них медицина своя.

— Своя? — уточнил у меня Сормах.

— Своя, — подтвердил ему я.

После этого про оплату китайского доктора мы ещё чуть не пол часа торговались. Дорогонько китайский доктор нам выходил. Вообще, наемники — дело недешевое. Однако, мировая революция — прежде всего, тут никаких денег не жалко.

У Сормаха, видно, была инструкция сверху, до какого предела он может торговаться. Наконец, мы в определенную сумму и уложились. Китайцы, хоть и больше хотели, но согласились.

Через несколько дней китайцы группами и начали прибывать. Много было среди них, даже на взгляд, уже бывалых воинов. На пальцах последних красовались золотые кольца, покуривали они из массивных серебряных портсигаров, тужурочки на плечах их были не хуже моей.

— Элита. С такими воевать — одно удовольствие…

Сормах был доволен наемниками.

— Куда отправимся-то? — приставал я с вопросами к командиру полка.

— Скоро узнаешь, — каждый раз в ответ слышал я одно и то же.

Глава 43 У моста

Бой затих у взорванного моста

ГСН растаяла во мгле…

Мост — есть. Только, не взорван, а целенький стоит. Сука…

— Ли! Лёжа стреляй! Убьют ведь…

Сколько раз этим китайцам говорено — из положения лёжа стрелять надо! Так ты из себя меньше мишень изображаешь. Нет — сидя на жопе им стрелять нравится. Видишь де, лучше, куда стреляешь и удобно целиться. Я тут за щитом максимки, как не знаю кто прячусь, а китайчонок рядом сидит, ножки вытянул. Обойму за обоймой высаживает. Бессмертный, мля…

Зам по «Д», не терпящий удобства,

Умирает на сырой земле…

— Ли! Ложись, сукин сын!

Повернулся ко мне, зубы скалит…

Я выпустил ещё очередь. Короткую. Патроны беречь надо.

Здорово нас зажали, а как всё ровненько было…

Варшаву освободили, исконные российские имперские земли, дальше наш Интернациональный полк пошёл вместе с такими же другими, а тут… врезали нам по зубам, покатились мы назад в три перевертыша.

Сормаху ещё вчера всех пришлось на позиции бросить. Ли — не стрелок, он у меня в лазарете по хозяйству помогает, но сегодня все тут — повара, писари, легко раненые… Я — за старшего в этой полуинвалидной команде. Так поляки и чехи по полку ударили, что Сормах даже меня биться с врагом выставил. Не наши поляки и чехи на нас сейчас давят, империалистические. Наши — за нас, эти — нет. Такая теперь тут каша в Европе — мама не горюй.

Жаркая нерусская погода

Застывает на его губах…

Вот ведь, под Мишкину песню про взорванный мост тут и остаться, наверное, придётся… Понятно, не сам он её сочинил, из армии привёз, по пьянке в общаге пел, а я и запомнил. Я, вообще, песни быстро запоминаю. В экстремальных ситуациях, и на японской, и на германской войне так было, они в голове моей и всплывают. Знаю я такую особенность своей психики. Кого как, а меня на песни пробивает.

Ли — всё. Отстрелялся…

Я дал ещё очередь. Получилось — как точку поставил. Тихо у моста стало.

— Кто живой, отзовись!

Башку из-за щитка не высовываю — берегусь. Фуражку только снял, пот на лбу вытер.

Сегодня — прохладно, а я весь сырой. Сейчас меня ещё и познабливает. Руки трясутся, сил совсем почти не осталось.

Справа несколько человек откликнулось, а слева — тишина. Всех положили? Получается — так. Нас тоже надолго не хватит. Патронов у меня с гулькин нос. Имеются ещё две ручные гранаты.

— Отходим… — кто-то меня сзади за плечо тронул.

Мать!!!

Меня аж подбросило.

Не заметил я, как кто-то ко мне сзади подполз.

— Отходим, доктор. Сейчас наши мост рванут.

Боец на лицо, вроде и знаком. Из старой ещё, теребиловской дружины.

Легко сказать, отходим. Ножка у меня — бо-бо. Я, если только — ползком, но и это — едва ли. Крови много потерял. Перевязался, но не больно хорошо это у меня получилось. Временами уже перед глазами всё плыть начинает…

— Сам не смогу… Ранен, — сообщаю бойцу о своем состоянии.

Жалко мне сейчас себя, жалко сильно очень. Сколько надо продержалась моя полуинвалидная команда. Вон, даже мост рванут…

— Вытащим… — теребиловец мне подмигнул.

Я свои ручные гранаты в карманы затолкал, не оставлять же их. Пулемет бросить придётся, хоть и жалко.

Тут меня сильнее накрывать стало. За пулеметом я как-то лучше себя чувствовал. Нога сразу сильнее заболела, как будто нарочно. Нет, она и раньше болела, но я себя пересиливал, а тут — расслабился…

Звезды неродного небосвода

Угасают в голубых глазах…

У меня же, наоборот, эти самые звездочки-метельки перед глазами вдруг закружились, закружились, закружились…

Как через мост меня тащили — я уже не помню. Как его взорвали — не слышал. В себя пришел — на телеге. Рядом с ней Ли шагает. Рукой за телегу держится и идёт.

Я глаза зажмурил, снова их открыл.

Нет, не Ли. Другой китаец. Ли убили, а я вот жив остался. В который уже раз…

— Ну, как там наш Нинель?

Знакомый голос… Сормах? Точно, он.

Голова перевязана, шапки нет, весь в грязи. Где он её и нашел…

— Жив, доктор?

— Жив, жив…

— Молодец. Продержались…

Тут Сормах, как тот теребиловец у моста, мне подмигнул.

— Семянок, Нинель, хочешь?

Сам Сормах при этом руку к себе в карман засунул. Как будто что-то в горсть там нагребает.

— Семянок?

— Ну.

— Давай. — я подставил комполка раскрытую ладонь.

Глава 44 Марш, марш, зуавы!

С ногой на этот раз у меня было всё плохо…

С чего, хорошо-то быть?

Перевязался я сам наспех под огнём у моста, прямо поверх, не сказать, чтобы чистых, шароваров.

Потом меня по грязи, не знаю сколько, волоком теребиловец тащил.

Что там ещё было — хрен знает, сознание моё отдельно от тела витало.

Затем на телеге сколько я ещё времени провёл. Пару раз меня в полевые лазареты завозили, но они сами были в процессе эвакуации и там вся помощь мне только перевязками и ограничивалась. Поджимал нас враг, на пятки наступал, какая уж там адекватная хирургическая обработка моего ранения…

Да, может и хорошо, что по пути в моей ране никто не покопался. На вид эти лазаретные помощники смерти на врачей и близко не походили. В лучшем случае — ротные фельдшеры ускоренных военных выпусков бывшей императорской армии, а то и ещё что похуже…

— Дальше везите…

— Это не к нам…

— Ничем не поможем…

— Не наш уровень…

Сормах, а зачастую и ему приходилось вмешиваться во всё это, только из души в душу матерился.

Медицинская часть Армии Мировой Социалистической Революции была весьма не на высоте.

— Раньше-то, думали — плохо было, а как оказалось — у Христа за пазухой, — вздыхали старослужащие, кто ещё в императорской армии войны полной ложкой хлебнул, а сейчас в Европе пожар пролетарской революции раздувал. Это, если кто не понял, они так по бывшей военной медицине ностальгировали.

Вот с отступающей армией я в Варшаве и оказался. В бывшем губернском городе Привисленского края.

В Варшаву империалистов не пустили, наши резервы подошли и сейчас уже неделю день с ночью спутался, такая заруба шла… То солнца из-за дыма и частичек земли, до небес взрывами поднятой, не видно, то из-за пожаров ночью хоть мелкий шрифт в газете читай.

В этом прифронтовом городе я, следуя очередному выверту судьбы, попал в госпиталь «зуавов смерти». К кабилам или военнослужащим частей легкой пехоты французских колониальных войск эти «зуавы смерти» никакого отношения не имели. Скорее, были чем-то типа нашего Интернационального полка имени Международной Советской Республики. Только они здесь, в Варшаве формировались из иностранных добровольцев-смертников. Не за деньги воевали, а за идею.

Китайцы-то из нашего полка — наемники, убивают за деньги. Впрочем, не все в полку такие. Многие и воюют по убеждению за светлое будущее Народного Китая. «Красные Китайские Соколы» — так они свою роту называли, которая в батальоне из таких сознательных сформирована была. Впрочем, от жалования они тоже не отказывались. Китайцы, они всегда свой интерес блюдут.

Так вот, в этих «зуавах» были и германцы, и чехи, и венгры, и кого только не встречалось. Они в Привисленском крае первая и главная опора для нашей Армии Мировой Социалистической Революции.

Хирургом в госпитале у «зуавов смерти» оказался мой соученик по Императорской Военно-медицинской академии.

— Иван?

Полные глаза у него были недосыпа, а узнал меня…

Я в ответ только слабенько кивнул. Ни на что другое сил у меня уже не было.

— Это кто тебе ногу до такого довёл?!!!

Да, видно не видал Петенька видов… Задницу в окопах не морозил…

— На стол!

Ну, к житью, так выживу… Петенька у нас на курсе не самым лучшим оператором был.

После эфирного наркоза я отходил тяжело. Я всегда после него плохо отхожу, а тут я жалел даже, что вообще проснулся. Лучше бы помер, как-то для себя не заметно, в ходе операции…

На удивление, обе ноги у меня были на месте. Одна — нормальная, вторая — болела и из-под бинтов только пальцы торчали.

Я ими пошевелил. Шевелятся. Ну, это хорошо. Нет, не так — просто замечательно!

— Что там? — кивнул я на ногу Петеньке, когда он удостоил нашу палату своей вечерней визитацией.

— Плохо там, всё плохо, но ампутировать я пока не стал…

Ну, спасибо тебе, кормилец. Две ноги, всяко лучше, чем одна.

Так и потянулись мои недели в госпитале. Скучные и болезненные. Из развлечений — книги и выступления местных детей, которые нас частенько своими концертами радовали.

Вперед, Варшава!

На бой кровавый,

Святой и правый!

Марш, марш, Варшава!

Марш, марш, зуавы,

На бой кровавый,

Святой и правый!

Марш, зуавы, марш!

Песни на этих самодеятельных выступлениях были соответствующие. Кто-то со знанием дела занимался подготовкой репертуара.

Сегодня малыши в госпитале у зуавов поют, значит — песня тоже к зуавам отношение имеет.

Глава 45 «Берлинское Чудо»

Рана на моей ноге категорически не желала заживать…

Вроде, только дело начинало на лад идти, а потом всё снова да снова…

— Что, опять?

Больно уж хирург Петенька печальный вид имеет. Огорчить, видно, меня своим заключением хочет.

— Опять…

Опять, это — скоро распахнётся дверь операционной и меня в неё на каталочке повезут. Чистку ране на моей многострадальной конечности будут делать. Чистку, это так Петенька выражается. Нашел же, умник, словечко…

Между тем, Европа полыхала в огне мировой революции. Я же про всё происходящее только из газет узнавал.

Роза Люксембург и Карл Либкнехт со своим Союзом Спартака в Берлине восстание подняли и сейчас Ленина телеграммами засыпали. Спешите скорее к нам на помощь, а иначе — кайзеровская армия и фрайкоры нас до последнего человечка уничтожат. Фрайкоры, это такие военизированные формирования, добровольческие корпуса, в основном из ветеранов, что с фронта вернулись. Народ в них в военном отношении тёртый и опытный. Ещё и мотивированный, что в ходе военных действий имеет огромное значение.

В газетах, что мне сейчас в руки попадали, фрайкоры называли сборищами кровавых собак, сравнивали их членов с ландскнехтами германского Средневековья. Так это, или не так, мне было не известно, но воевали они, судя по всему, хорошо.

Спартакисты же, многие винтовки первый раз в руки взяли. Умиляли меня баррикады, что на фотографиях в газетах имелись, которые на улицах Берлина народ из Союза Спартака строил. В основании — рулоны бумаги, а сверху — пачки газет. За ними — мужчины в нарядных костюмах и модных шляпах. Некоторые даже на красивеньких таких стульчиках сидят и из винтовок своих куда-то целятся…

Так я и вспомнил наших китайцев из полка. Они тоже всё сидя стрелять норовили, но хотя бы не на стульях при этом жопы свои умащивали.

Мля… Вояки…

Конечно, фрайкоры таким надают по самое не могу.

Спартакисты — марксисты, они — двумя руками за мировую пролетарскую революцию. Владимир Ильич и подержал их. Опять же из газет мне стало это известно. Собрали наши всё, что можно и нельзя, железным потоком Красная Армия через Польшу на помощь Союзу Спартака покатилась. Не считаясь с потерями.

Я же — ногу всё свою в госпитале у зуавов лечу, на перевязках чуть не волком вою, прессу свежую почитываю и на детских концертах штаны протираю.

Кстати, репертуар у детишек изменился. На каждом концерте они нам про маленького барабанщика теперь поют.

Спартакисты, видно, коряво в строку ложились, вот их автор и на спартаковцев заменил. Однако, всем понятно, что про боевое крыло Союза Спартака в ней говорится.

Про большевистский огонь — тоже некоторая отсебятина. Спартакисты, они — не большевики, но близки им по духу. Так что, и это — нормально. Укладывается в канон.

Печальная песня, но уж какая есть… Потери у восставших в Берлине, и правда — большие.

В общем, спасли спартакистов от неминуемой гибели, случилось «Берлинское Чудо» и Армия Мировой Социалистической Революции вступила в столицу Германии.

Все воочию увидели разницу войны империалистической от пролетарской освободительной, а марксисты-то об этом говорили, говорили, а им некоторые не верили.

Розу Люксембург и Карла Либкнехта спасли, а то их фрайкористы уже чуть к стенке не ставили.

В наступающей армии раны у солдат просто на глазах заживают. Об этом нам ещё в Императорской Военно-медицинской академии говорили, да я и сам на фронте видел. Стоит фронт, солдаты в траншеях по колено в грязь вросли, а в лазаретах у страдальцев раны гниют, гниют, гниют… Только наступление — успевай на выздоравливающих бумаги оформлять. Так и со мной случилось. Буквально за пару дней я на поправку пошел и скоро уже с палочкой ходил.

— Выписывай, — я Петеньке-хирургу ультиматум поставил. — Не выпишешь — сам уйду.

Тому деваться некуда было. Выписал. Я койко-место в тот же день освободил.

Своих я уже в самом Берлине догнал. Сормах уже не полком, а дивизией командовал.

— Медицинскую службу дивизии на себя возьмешь, вакантна эта должность у меня, многих повыбило, — так категорически мне было комдивом заявлено.

— Есть! — с моей стороны отказа не последовало.

— Я и не сомневался, Нинель. Иди, дела принимай. Скоро на Париж двинем…

Глава 46 Парад

«Берлинское Чудо» на самых верхах решено было отметить. Тем более, кое-что для этого и имелось.

Парад Победы Русской императорской армии в Берлине, который планировался ещё императором Николаем Александровичем, не состоялся по известной причине, а на интендантских складах вон уже сколько пылится пошитая для него концерном Второва форма. Вятский художник Василий Васнецов эскизы шикарной форменной одежды подготовил, всё как Двором Его Императорского Величества было заказано — долгополые шинели с «разговорами», суконные шлемы, стилизованные под старорусские шеломы, а также комплекты кожаных тужурок с брюками, крагами и картузами, предназначенные для механизированных войск, авиации, экипажей броневиков, бронепоездов и самокатчиков.

Правда, кожаные тужурки и всё, к ним прилагающееся, уже почти все передали по назначению при организации ЧК — вооруженного отряда партии, но кое-что и из этого осталось. Хватит экипажам советских броневиков и лихим самокатчикам на параде покрасоваться.

Троцкий, как без этого, немного побурчал — не вписывается де стилистика васнецовской формы в революционную идеологию. Больно уж в шапках-богатырках прослеживаются древнерусские мотивы. Сообразно ли будет борцам за мировую революцию такое себе на головы напялить?

Обсудили. Проголосовали. Не единогласно, но решили форму с интендантских складов в дело пустить. Что, её, мышам скармливать?

С богатырок кокарды императорской армии сняли, черного суконного двуглавого орла спороли и на его место красные звезды нашили. Получилось — любо-дорого.

— Нинель, форму новую получи. На послезавтра в Берлине у Армии Мировой Социалистической Революции парад назначен. Прилично надо выглядеть. Чай Европа…

Сормах это мне уже вслед сказал, когда я почти в дверях был.

Новую форму получить? Это мы запросто… Совсем, совсем мне новая форменная одежда не помешает. Как пугало хожу, а теперь я целой медицинской службой дивизии командую.

Получил. Всё что положено. Даже — буденовку. Впрочем, буденовкой эту шлемообразную шапку тут не называют. Богатырка, так она во всех бумагах и разговорах обозначается.

Всегда, ещё дома, такую я очень хотел иметь.

Про буденовку даже песню я знал.

Здесь, в этом мире, такой песни, наверное, не будет. Про богатырку стихи сложат и песни петь примутся.

Я повертел богатырку в руках. Вершина моей обновки была притупленной, а в верхней части имела вшитую обтянутую сукном круглую пластинку-пуговицу диаметром около двух сантиметров. С внутренней стороны к богатырке был пришит колпак такой же формы из бязи с простёжкой из ваты. Спереди был приточен двухслойный суконный козырек с шестью рядами прострочки, а сзади — назатыльник с треугольным вырезом. На левой стороне шапки-богатырки были две просеченные петли, а на правом — пуговицы, почему-то синего цвета. Немного они выбивались из общей картины, но — ладно. Назатыльник перегибался, что позволяло без каких-то проблем сложить шапку. Углы назатыльника кожаными хлястиками пристёгивались на небольшие обтянутые сукном пуговицы. Опять же — синие.

Парад было решено провести на Александрплац — центральной площади Берлина. Огромная прямоугольная площадь своим именем обязана российскому императору Александру I, который посетил Берлин 25 октября 1805 года. Император тогда прибыл в город для переговоров с королем Пруссии о военных действиях против Наполеона. Торжественная встреча глав двух великих государств состоялась на Торплац. Эти успешно закончившиеся переговоры и военный союз с Россией Вильгельм III ознаменовал своим указом о присвоении Торплац имени высокопоставленного российского гостя.

К площади дивизии Армии Мировой Социалистической Революции прибыли загодя и заняли заранее отведенные им места. Сормах всё на часы поглядывал и свою знаменитую саблю поправлял. Сегодня она сияла золотом и каменьями особенно замечательно.

— Ждём аэропланы. Они первыми над площадью пролетят, а потом отряды Союза Спартака должны идти… Затем и мы.

В который раз мне это Сормах говорит, волнуется прославленный комдив. Не привык он ещё к парадам. Ничего, сейчас мы здесь в Берлине потренируемся, а потом у нас и Париж с Лондоном будут. Там тоже в грязь лицом не ударим.

Солдаты нашей дивизии — как женихи. Одеты с иголочки, кончики штыков поблескивают…

За нами дивизия Чапаева идёт. Наш Сормах верхом, а Василий Иванович приболел. Старые раны дают себя знать. Так на коня верхом садиться ему уже давно помогают, а тут он совсем что-то расклеился. На тачанке впереди своих поедет. Ничего, это тоже нормально.

— Всё, Нинель, летят. — Сормах указал мне на небо. — Летят наши красные соколы.

— Ну, скоро и мы двинем.

Я поправил свою богатырочку, хотя она и так как родная на голове сидела.

День выдался ясный, на небе — ни облачка. На душе у меня было так же. На кожанке новенький орден с портретом Владимира Ильича сиял, вчера мне его только вручили.

Всё, вроде, складывалось хорошо, пусть и дальше так будет.

— Двинулись. — тронул меня за рукав Сормах. — Наша очередь…

Конец 10 книги. Продолжение следует.

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/315768

Оглавление

Глава 1 Привет из прошлого

Глава 2 В бега

Глава 3 Ещё одна новость

Глава 4 Куда бежать?

Глава 5 На Сухаревке

Глава 6 Терехин

Глава 7 Прощай, Москва!

Глава 8 Уехать не удалось

Глава 9 Социальная аномалия

Глава 10 Стакан воды

Глава 11 Казань

Глава 12 Снова и опять

Глава 13 Точно — влип…

Глава 14 В Арск

Глава 15 Золото манит нас…

Глава 16 Грибники

Глава 17 Неожиданная встреча

Глава 18 Свадьба

Глава 19 В волость

Глава 20 Люди Лысого

Глава 21 Подшалимок

Глава 22 Что с ними делать?

Глава 23 Крепка советская власть

Глава 24 Парнишка от кума

Глава 25 Конные и пароход

Глава 26 Сормах

Глава 27 Сабанцев

Глава 28 На гражданской войне…

Глава 29 Нападение на лазарет

Глава 30 Реализация моих замыслов

Глава 31 Наступление на Турек

Глава 32 Засада на реке

Глава 33 Я и Сормах

Глава 34 Мои геройства на гражданской войне

Глава 35 В роли пациента

Глава 36 На телеге

Глава 37 Дома⁈

Глава 38 Торжество справедливости

Глава 39 Я бросил курить

Глава 40 Снова — без тужурки

Глава 41 Мы на горе всем буржуям…

Глава 42 Наемники

Глава 43 У моста

Глава 44 Марш, марш, зуавы!

Глава 45 «Берлинское Чудо»

Глава 46 Парад