Ключи от понедельника [Валерий Таширов] (fb2) читать онлайн

Валерий Таширов Ключи от понедельника

Эта история, как любая невыдуманная, началась задолго до моего рождения. Началась банально — с ссоры. И кто в те годы мог предположить, что обычная размолвка между соратниками сможет взорвать устои гармонично покоившегося мира? Что два дьявольски божественных мозга, умеющих извлекать из времени и пространства всё, что в них заложено, столкнувшись, высекут искру, от которой на долгие годы вспыхнет невиданное доселе противостояние? Уж я точно не предполагал, что в связи с этим буду ввергнут в пёструю карусель событий, во многом определивших мою дальнейшую жизнь. Об этом и хочу рассказать, ибо первое — это поучительно, второе — лёгкое чтиво ещё никому не вредило, и третье — тут много забавных ответов на серьёзные вопросы.

Истины ради замечу, что долго боролся с искушением не писать. Кто-то скажет: «Зря ему поддался, поскольку современная литература вполне могла это пережить». Литература — да, а я — нет! Когда стало казаться, что история начала исчезать, удаляться, покрываться мелкими капельками тумана, пришлось потрудиться записать всё как было, чтобы вновь обрести чёткость ускользающей в памяти натуры. Не рассказать друзьям или случайным собеседникам — не поверят, а именно записать, так как всё написанное так или иначе становится правдой. Не всегда сразу, но по истечении времени — точно. В этом стремлении я был похож на ту курицу со страусиным яйцом: бросить — жалко, а высидеть — задницы не хватит. И вот, поставив перед собой чашку крепкого кофе, я начинаю рассказ примерно с середины. Вы спросите, почему? Потому что это показалось мне наиболее логичным. Именно в тот момент мне отшибло память…

* * *

Сначала пришла боль. Она началась в голове и медленно опускалась вниз, поражая всё тело. Судорогой пробежал озноб. Липкий пот покрывал лицо и стекал на подушку, а зубы стучали от холода. Странное состояние. Так бывает у больного при высокой температуре, даже в жару. Но тут было прохладно, темно и тихо. Только изредка тишину нарушали капли воды, методично падавшие в жестяной барабан раковины. Удары эхом разносились в темноте и, многократно отражаясь от стен, словно молотом забивали гвозди прямо в мозг. Кожа горела так, словно тело окунули в кипяток и держали до полной готовности. Одежда прилипла к телу. Руки и ноги не двигались, но мне было всё равно. Я не пытался шевелиться. Казалось, что любое движение заставит вновь соскользнуть в небытие. А туда возвращаться хотелось меньше, чем терпеть муки непонятного происхождения. Безразличие, охватившее меня, давало время сознанию поработать. Ужасное спокойствие отодвигало боль на второй план. Она меня не привлекала. Она была не моя. Боль принадлежала телу, сознание — мне. А вместе мы были охваченным пламенем куском льда, желающим постичь тайну собственной жизни. А именно: «Где я? Кто я?» Ни много, ни мало.

Наверное, я опять впал в беспамятство. Со всех сторон зазвучали голоса:

«…Неудачный эксперимент всё равно будет продолжен. Просто они уходят к истокам, в свой каменный век, чтобы начать эволюцию сознания заново. Не очень хороший вариант реинкарнации, не правда ли?..»

«…Ты так и не понял, каким могуществом стал обладать. Это хорошо. Изначально многое будет непонятно. Скорее даже всё. Предполагаю некоторый скептицизм. Тоже неплохо. Современному человеку свойственно ошибаться чаще его предшественников…»

«…Страдания души порой страшнее мучений плоти. Ты это скоро поймёшь. Он не спросил тебя, даря жизнь, не спросит, отнимая её…»

«…Дело в том, что этот мир, где мы сейчас находимся, создал я сам. Он ограничен вот этими стенами…»

Ударил яркий свет. От неожиданности я вздрогнул и зажмурился, а когда открыл глаза, понял, что лежу на диване. Окинув взглядом комнату, не заметил ничего похожего на привычную обстановку. Боль ушла, только чесалась грудь. «Чешется — значит, заживает» — вспомнил я известную истину. Попробовал встать, но лишь взбесил диван, который громким старческим скрипом сообщил всё, что обо мне думает. На шум ниоткуда появилась девушка. Мне показалось, она материализовалась из воздуха. В моём положении не было сил даже удивиться. Я просто махнул рукой, как бы прогоняя видение. Но видение только покачало головой, не собираясь растворяться. Мало того, оно заговорило, и я разочаровался. Нет, голос был просто ангельским, просто не до ангелов сейчас.

— О! Кто к нам вернулся! — вскинула руки незнакомка и подошла ближе. — И суток не прошло.

«Суток…» — мелькнуло в голове.

— Да. Почти сутки в отключке был. Наверное, есть хочешь?

— Кофе, — неохотно согласился я.

— Кофе так кофе — послышалось уже из кухни.

Было время подумать под звон посуды.

Бывало такое после серьёзной пьянки с друзьями, но провалы в памяти ограничивались незначительным куском вечера. Сейчас другое. Настоящая амнезия, причём выборочная, точечная. Квартиру узнал — моя. Девушку — нет. Видимо, тоже моя: вон как лихо на кухне орудует. Имя своё не помню, но знаю, что преподаю в институте. Сколько мне лет — вопрос, но память о неоплаченном интернете сидит в голове.

— Знаешь? Пока ты отсутствовал, — зазвенел голос из кухни, — заходила твоя мама и записку оставила. Прочитать?

— Прочитай, — согласился я, продолжая размышлять о странностях своего положения.

«Сын, — началось чтение под звук бегущей воды. — Я понимаю, что тебе нет дела до престарелой матери, поэтому, не дождавшись звонка и не дозвонившись тебе, решила зайти сама. Навела порядок и приготовила обед. Впрочем, уверена, что ты этого не заметил. В холодильнике голубцы, пирожки и ещё всякого по мелочи. Обязательно его открой — сделай приятно маме. Кофе и сигареты — это здорово, но в твоём возрасте пора подумать о фигуре солидного человека».

— Как мило. — Девушка, улыбаясь, вышла из кухни. — Твоя мама еврейка?

— Нет. Не знаю, — вяло отозвался я. — А почему ты спрашиваешь?

— Только еврейские мамы верят не в слова, а в содержимое холодильника, — рассмеялась незнакомка, протягивая чашку дымящегося кофе. — Как твои изыскания? Так притомился, что целые сутки не реагировал на команды?

— Какие команды, — насторожился я?

— Команды твоего сотового: «Ко мне!»

Девушка ткнула указательным пальцем в сторону стола. Я повернул голову, и грудь пронзила острая боль. Видимо, я поморщился, поскольку лицо незнакомки вытянулось и стало абсолютно серьёзным.

— Болит? Где болит? Тебя избили? — причитала она, чуть не плача. — Ну-ка рассказывай, куда ты вляпался?

— Кабы знать? — криво усмехнулся я и закрыл лицо руками. — Видишь ли, я ни хрена не помню.

— Даже меня?

— Тебя особенно.

Она подняла мои руки ладонями вверх, потом разгладила линии и начала водить по ним пальцем, рисуя замысловатые узоры.

— Сейчас узнаем, что с тобой произошло. Спи.

И я вновь провалился в небытие.

«Где ты? — послышался далёкий шёпот. — Иди назад. Сейчас самое время. Именно там начало пути».

* * *

Кажется, шёл дождь…

«Опять дождь. — Я невольно поёжился. — Как же грустно идти в эту бездну воды и неуюта. Дома чай и вкусно пахнет яичницей, но там, по ту сторону мокрой стены, заветная булка хлеба — завидное дополнение к ужину. Зонт благополучно забыт на работе. Наверное, сейчас он злорадствует, хлопает… чем он там может хлопать? Самим собой. Сволочь! А чего я злюсь? Сам виноват». Холодная дождевая пыль вкупе с плохо освещённой улицей не оставляла надежды остаться сухим. Сто метров до ближайшего магазина казались непреодолимой полосой препятствий с минами луж и прицельными выстрелами брызг от колёс проезжающих автомобилей.

«Мимо. Не попал!» — прыгал я, как по болоту с кочки на кочку, уворачиваясь от фонтанов воды. Удивительно, но, вопреки ожиданиям, это меня не раздражало. Напротив, поддавшись необъяснимому азарту, я понял, что моё место здесь, на тёмной улице под проливным дождём. Странный порыв единения с городом, который сейчас оказался в опале из-за каприза погоды, заставлял остановиться и утешить вымокшего исполина, ободрить, погладить, прижать к груди. Мне знакомы чувства отверженного человека, хотя сам я таким не был. Периодами накатывали жалость к себе и ощущение великой несправедливости. Всё это таилось глубоко, было так иллюзорно, что граничило с абсурдом. В такие минуты я говорил мозгу: «Ты платишь по счетам избыточного образования. Вечные метания в крайности — удел типичного русского интеллигента». Однако за свою сентиментальность я мог поплатиться банальной простудой.

С хлебушком как-то сразу не заладилось: того, что люблю, уже не было, а нелюбимый был чертовски несвеж. Делать нечего, буду грызть сухари и начну это делать прямо у кассы, поскольку бойкая бабушка вместо того, чтобы смотреть очередной сериал, безуспешно рылась в сумке в поисках кошелька. При этом она успевала поведать продавщице обо всём на свете. Бабушка понимала, что недостаток информации человека, большую часть жизни скучающего на работе, должен быть компенсирован в короткие сроки, ибо за пределами этого магазина неподготовленную к суровой действительности девушку обязательно будут ждать большие неприятности. Не прерывая поток откровений, я обогнул её и положил деньги на прилавок, показав, что у меня в руках. Кассир с мольбой посмотрела мне в глаза, но я только пожал плечами и удалился, мерзавец!

* * *

Дождь затаился. Наверное, ему скучно без меня? Земля и всё сущее в этой части пространства замерло вместе с дождём и насторожилось. Перестали ездить машины, люди оставили дела. Шорохи, скрипы, дробь шагов — все звуки заменили хаотический ритм тишиной совершенства. И только один человек нарушал гармонию мира: бежал по вечерней улице. Никто не делал попытки его догнать, тем не менее он постоянно оглядывался, то и дело поправлял шляпу, а под мышкой крепко сжимал ужасного вида портфель. Расстояние, между нами, быстро сокращалось.

Мне стало очевидно, что наша встреча становится неизбежной, и я шагнул в сторону. Но не тут-то было. Незнакомец в очередной раз оглянулся, и траектория его стремительного падения пересеклась с моим неуклюжим манёвром. Нам обоим это не понравилось. Он не был громилой, но оказался значительно выше меня и, не забывайте, перед падением летел, как ошпаренный. Незнакомец, опять окинув взглядом улицу, схватился за мой локоть, поднялся и потащил меня куда-то в сторону. Сначала я опешил. Потом начал сопротивляться. Пытался вырвать руку, упирался, как капризный ребёнок, но он был неумолим и значительно превосходил в силе. Уже потом, спустя некоторое время, я узнал, с кем имел дело, а сейчас, безвольно увлекаемый с улицы в какую-то подворотню, я считал его поведение верхом наглости, а своё положение — пиком абсурда.

В арке между домами, куда он меня втолкнул, воняло так, что я невольно уткнул нос в свободный рукав, наивно полагая, что это поможет. Было темно, только свет уличного фонаря освещал край стены, исписанной чушью граффити. Идеальное место для убийства. Но я точно знал, что ничего со мной случиться не может.

Незнакомец опять огляделся и произнёс:

— Слушай меня внимательно.

Его голос звучал так, будто он только что сидел на скамейке в сквере и читал газету, а не мчался по улице и не тащил меня метров двадцать по асфальту. К тому же от него исходила странная сила, словно меня в грудь толкал ветер.

— Ты должен сохранить это, — он протянул портфель, который мне не понравился с первого взгляда.

— Вы тащили меня сюда, чтобы отдать этот портфель? — опешил я. — Поделиться имуществом под покровом темноты?

— Ты должен сохранить это, — повторил он, игнорируя вопрос. — Это важно! Никому его не показывай. Опасайся всего на свете, потому что твоя жизнь изменилась!

В темноте я не видел его глаз, но словно чувствовал их: казалось, ещё немного, и они прожгут во мне дыру. У меня закружилась голова. В ней толкалось что-то не совсем привычное, блаженное. Обрывки мыслей плавали в темноте сознания, постоянно ускользая и растворяясь без следа. Всё, чего я хотел, — это лечь прямо здесь, на грязном асфальте, в холодной луже, обнять этот замечательный портфель и больше никогда с ним не расставаться. Никогда…

* * *

Очень болели руки. Это стало понятно, когда я подходил к дому. Они затекли от того, что крепко прижимали портфель к моей груди. Нет, он не был тяжёлым, просто сила, сжимавшая его от моего имени, была несоизмеримо больше, чем требовалось. Поднявшись к себе, я скинул куртку, прошёл на кухню и поставил чайник. Хорошая чашка кофе не помешает, хотя время уже тянулось к ночи, но стоило обдумать вечернее происшествие.

Портфель стоял в коридоре и был хорошо виден из кухни. «Ерунда какая-то. — Кофе начинал приводить меня в чувство. — Что, собственно, произошло? Какой-то странный тип всучил мне вещь, о которой я понятия не имею. Может, там бомба и я собственными руками притащил её домой? Вот будет весело, если после смерти меня объявят террористом. Или там наркотики? Наркобарон, блин. А вдруг секреты государственные? — В голове запрыгали картинки из шпионских боевиков. — Как ни крути, а нужно посмотреть, что там лежит. В конце концов, указания не открывать не было».

Во внешнем виде старого коричневого портфеля не было ничего необычного: весьма потёртый на углах, опоясанный кожаными ремнями, которые заканчивались тусклыми металлическими защёлками. Не потрясло меня и его содержимое. Скорее, я даже разочаровался увиденным. Там находились бумаги, исписанные ровным почерком, и связка ключей. Получалось, что не суждено мне вляпаться в истории, воспетые Голливудом. Проверив на всякий случай даже подкладку, я понял: больше ничего нет. Что ж, посмотрим на то, что есть. Может, бумаги представляют какую-то ценность? Потенциальные лавры знаменитости не давали мне покоя.

Я достал ключи. Семь штук на кожаном ремешке, весьма необычные: большие, старые, непохожие друг на друга. Видимо, от разных замков. Наверное, до революции такими монстрами открывали амбары. Правда, налёт ржавчины говорил о том, что эти амбары давно никто не открывал. Но вид ключей внушал уважение: на каждом причудливый вензель и ни один не повторялся. Конечно! Как я сразу не догадался? Они могут отпирать замки сундуков, набитых сокровищами! Наконец куплю себе планшетник! Конечно, мысль бредовая, но имеет право на существование. Ладно, с ключами разобрались. Дальше — бумаги. Никаких карт, схем на пожелтевших от времени страницах не было. Обычные листы, какие используют в офисах, были исписаны от руки разборчивым почерком человека, который явно никуда не торопился.

«Если ты читаешь эти строки, значит, мой план удался. Я от них оторвался и передал дело всей жизни, многих поколений людей. Что станет со мной дальше, не имеет значения. Главное портфель у тебя, и ты должен правильно распорядиться его содержимым. Прежде всего внимательно прочитай это письмо, а лучше выучи наизусть. Никогда не расставайся с ключами — это важно! Не менее важно то, что ты прочтёшь дальше…»

Ничего не понимаю. При чём тут я? Отдал портфель первому встречному и считает, что выполнил план? Странно всё это. На моем месте мог оказаться кто угодно. Это просто чудо, что я выбрался из дома именно сегодня вечером. По телевизору футбол, а у меня яичница без хлеба. Мистика какая-то! А скорее, ошибка.

«…Чтобы тебе стало понятно всё от начала до конца, позволь рассказать историю, которая вряд ли тебе понравится. Скорее всего, ты сочтёшь прочитанное бредом сумасшедшего, но не торопись с выводами, пока не дочитаешь. Итак. Четыреста лет назад, во времена Великой смуты, на Руси появился человек. Его звали Феофан. Кто он и откуда взялся, неизвестно. Во всяком случае, он не любил говорить на эту тему. Ко двору он был представлен как Великий магистр ордена Хранителей Ключа. Сразу возникли вопросы, что за орден, что за ключ? Он дал на них ответы и благодаря блестящей образованности, воспитанию и уму быстро снискал уважение во многих именитых домах столицы. Неплохо разбираясь в людях и хорошо понимая ситуацию в стране, он обзавёлся необходимыми связями, оставаясь при этом в тени высокородных покровителей. Феофан (не скажу, что это имя он получил при рождении) был человеком незаурядным. А то, что произошло дальше, сыграло значительную роль в череде естественных событий и, наверное, повлияло на дальнейший ход всей нашей истории.

Для начала я расскажу тебе, кто такие Ключники или Хранители времени. Второе название мне нравится больше, хотя со временем оно потеряло первоначальный смысл. Потом ты поймёшь, почему.

Феофан собрал вокруг себя людей, объединённых одной целью — хранить время и оберегать его от посторонних. Ключи, что сейчас у тебя, — инструмент, которым можно менять время. Первый ключ принадлежал Феофану. Он, пожалуй, главный из всех. Достаточно подойти с этим ключом к любой двери, чтобы, открыв её, попасть… в прошлое. Да, да. Я прям вижу твоё лицо. Некоторые люди сходили от этого с ума. Но с тобой ничего такого не случится: ты готов. Впрочем, если не веришь, у тебя всегда есть возможность это проверить. Только пока что не советую. Дочитай до конца. Может, ты вообще никогда этого не сделаешь».

Теперь до меня начинал доходить смысл прочитанного. Конечно! Это рукопись какой-то книги. Мужик явно свихнулся на этой почве, и теперь его преследуют безумные фантазии. Интересно, что же там дальше?

Я закурил и продолжил чтение.

«Какой ключ первый, я не помню. Потом сам разберёшься. Все они действуют одинаково. Отличие в том, что каждый из ключей принадлежал разным магистрам и в разное время. Временные рамки их действия ограничены годами жизни тех, кто их хранил. Например, ключ Феофана, умершего в возрасте семидесяти восьми лет, откроет дверь в период от его рождения до смерти. Таким образом, за один переход ты не покроешь расстояние в четыреста лет. Более того, если промахнёшься мимо нужного тебе события, придётся либо ждать его на месте, либо начинать всё сначала.

Как ты понял, в ордене было семь главных магистров. Конечно, всего их было несколько больше, но Великих, которые смогли создать ключ, только семь. Орден быстро рос и трансформировался. Уже после смерти Феофана хранители стали превращаться в «редакторов» времени. Конечно, ключники не вмешивались в глобальные процессы, так как даже в те времена понимали, что это может привести к непоправимым последствиям. Но по мелочи всё же правили мир…»

Я прервал чтение этого увлекательного произведения. Пришло сообщение на телефон. Моя бывшая опять пыталась хамить: «Когда заберёшь вещи? Я уже устала долбиться о твои лыжи и прочую дребедень в коридоре! Ты даже этого сделать не можешь!» «Ну вот, слово «даже» меня тронуло. Она такая… как это называется? Экспрессивная стала, что ли, после нашего разрыва. Меня даже заводит такое её поведение. С лыжами нужно ещё подождать», — подумал я и вновь принялся за чтение.

«…Мне кажется, что, дочитав до этого места, ты так и не понял, каким могуществом стал обладать. Это хорошо. Изначально многое будет непонятно. Возможно, вообще всё. Предполагаю некоторый скептицизм. Тоже неплохо. Современному человеку свойственно ошибаться чаще его предшественников. Слишком много информации, порой ненужной, валится на головы простых обывателей. Посему крупицы по-настоящему ценного либо не воспринимаются вовсе, либо так и остаются несущественными. Я продолжу. Возможность управлять будущим через прошлое кружит голову. Нужно отдать должное Великим магистрам: они не поддались соблазну. Почти все. Было одно исключение. Об этом не принято говорить: слишком велик позор. Но тебе следует знать. Речь идёт о шестом Великом магистре ордена — Никаноре. Он родился в 1831 году в Рязанской губернии. Из крепостных, точнее, незаконнорождённый сын помещика Рогожина. Папаша дал ему неплохое образование. Я думаю, просто отправил его подальше. Как говорится: с глаз долой — из сердца вон. В общем, Новороссийский университет в Одессе принял его с распростёртыми объятьями. В орден он попал в 1860 году по рекомендации князя Орлова. Алексей Фёдорович заприметил талантливого молодого человека во время работы в Главном комитете по крестьянскому делу, который князь некоторое время возглавлял. В 1865 году Ярослав Рогожин нарёкся Никанором и принял ключи из рук умирающего пятого Великого магистра Кирилла. В этом же году на свет появился шестой ключ.

В то время орден был на подъёме. Только сильные мира сего знали о его существовании. За триста лет ни одно серьёзное политическое решение не было принято без участия ключников. Но вскоре всему этому пришёл конец. Никанора угораздило связаться с подонком Желябовым (не зря Ленин пел ему дифирамбы, называя "русским Робеспьером"). Как оказалось, оба учились в Новороссийском университете, правда, в разное время. Это первое, что их сблизило. Дальше — больше. Желябов из крепостных, одному богу известно как получивший образование, не дурак, очень решительный и честолюбивый, радикал и прочее, прочее. Такой человек не мог не понравиться нашему магистру. Несмотря на разницу в возрасте, их дружба крепла и принимала характер единомыслия.

Как ты понимаешь, это никак не вязалось с принципами существования ордена, могучей и закрытой организации. Впрочем, оправдать можно всё, если речь не идёт о подрыве устоев клана и прямой угрозе его членам. А угроза была. И серьёзная! То там, то тут, как грибы, росли и множились террористические организации. Не миновала чаша сия и наших друзей. Ладно, члены ордена быстро сообразили, что к чему, и предотвратили убийство Александра II. Через два года императора всё же убили, но в том нет нашей вины. Совет ордена судил Никанора. Тот отрицал свою причастность к покушению, но доказательства были неопровержимы. В 1889 году Совет лишил Никанора титула магистра и забрал ключи. После этого его никто не видел и ничего о нём не известно. А тот взрыв под Александровском поставил крупную точку в хороших отношениях ордена и власти. Нам пришлось на долгие годы уйти в небытие.

Но не будем о грустном. Ключники хоть и прекратили напоминать о своём существовании, не стали менее могущественны. Просто в один прекрасный день они решили наблюдать за происходящим со стороны и не вмешиваться в ход истории. Гораздо спокойнее жить в мире, где всё идёт заведённым порядком.

Пришло время кратко познакомиться со всеми существовавшими Великими магистрами Ордена хранителей ключа. Тебе это пригодится.

Первый магистр — Феофан. О нём я тебе рассказывал. Добавлю лишь, что умер он в 1648 году. В этом же году его преемником стал Елизар, он же Никита Романов, родственник российских царей, сын Фёдора Никитича Романова и княжны Евдокии Горбатой-Шуйской. Родился он в 1602 году. Когда царь Борис Годунов отправил его и всех братьев в ссылку, Феофан тайно вывез его в Москву, чем спас от неминуемой гибели. До самого конца жизни так никто и не узнал о происхождении Елизара. Свои полномочия новому Великому магистру Григорию он передал в 1670 году, за три года до кончины.

Великий магистр Григорий родился в 1625 году. Священник, в миру Фёдор Галицкий. История его рождения покрыта тайной. Известно, что он появился на свет в Желтоводском Макариевом монастыре. Был послушником в Кожеозерском монастыре. Духовным наставником Григория стал не кто иной, как игумен Никон, будущий патриарх "града Москвы и всея Малыя и Белыя России". Всё это время Григорий находился под пристальным вниманием Елизара. В 1655 году, заручившись благословением патриарха, Великий магистр посвятил его в тайны ордена.

Четвёртый Великий магистр Симон приехал в Россию вслед за Петром Великим после его поездки по Европе. Увлёкшись идеями Петра, покинул родной дом и отправился покорять Москву, как бы смешно это сейчас ни звучало. Итак, Симон, урождённый Гюстав Шпеер, родился в Риге в 1678 году. Сын нотариуса Энхе Шпеера занимался семейным делом, но не чувствовал к нему призвания. В одном из кабаков встретил русского императора. А Петра нужно было знать. Он и столб убедит! Хороший мужик был. Понятно, наш юноша замечтал о далёкой, неизвестной стране. В 1700 году приехал в Москву, служил при дворе, выполнял личные поручения царя. Нужно сказать, что Пётр Алексеевич большой забавник был и доверял ему очень щекотливые дела. В 1715 году Симон принят в орден Великим магистром Григорием, с 1719 года возглавил организацию, умер в 1761 году.

Следующий ключ пришлось ждать аж тридцать восемь лет. Конечно же, магистры, которые управляли орденом, были, но пятый ключ появился только в 1799 году. К великому счастью и не менее великому удивлению, его создал двадцатиоднолетний Вильгельм фон Гомпеш. Он стал самым молодым Великим магистром за всю историю организации. Будучи рыцарем Мальтийского ордена, он в 1798 году покинул Мальту и уехал ко двору Павла I. Случилось так, что его отец, Фердинанд фон Гомпеш, был магистром или, как у них называется, гроссмейстером Мальтийского ордена. В 1798 году у него случилось недопонимание с Наполеоном, и он был низложен, передал знаки достоинства Павлу I и обиделся на весь мир. Вильгельм не остался с отцом, а двинул в Москву. Что и говорить, был с радостью там принят. Не знаю, чем он приглянулся ключникам, но они, как ты понимаешь, не ошиблись в выборе. Добавлю только, что годы его жизни ограничились 1778–1865 годами. В ордене он оказался в 1799 году и был известен под именем Кирилл.

О Шестом магистре ты уже знаешь. По сути, с него началось постепенное угасание клана. Не из-за него. Просто история России начала делать мёртвую петлю.

О себе я писать не буду. Как-нибудь расскажу при встрече. Знай только, что родился я в 1959 году и, как ты понял, ещё жив. О традициях и ритуалах ордена тоже не имеет смысла распространяться. Хватит с тебя того, что ты прочитаешь. Тем более что после революции орден распался. Это было связано с внутренним расколом. Одни ключники считали правыми большевиков, другие требовали поддержать белое движение. В результате орден перестал существовать. По моему глубокому убеждению, не хватило одного-единственного человека, который смог бы навести в нём порядок и повести за собой. Не нашлось к тому времени авторитетного магистра, способного не только сплотить вокруг себя Орден, но и не допустить падения страны…»

Я поднял глаза. В моих руках осталась ещё пара страниц. Если это рассказ, то он явно не дописан. А жаль. Очень увлекательно! Кажется, нужно покурить и выпить кофе. Чуть в стороне лежали ключи. В свете прочитанного нужно посмотреть на них повнимательнее. Я сгрёб их и пошёл на кухню.

* * *

Чайник начинал задумчиво подавать признаки жизни, а я вертел ключи на пальце. От кухонного стола, за которым я сидел, до двери в спальню примерно шесть шагов. «Как маленький, честное слово! Брось заниматься ерундой!» — мой здравый смысл пытался бороться с чувством авантюризма и проиграл.

В спальне было темно. Я закрыл дверь и поднёс ключ. Ничего не произошло. Никакого таинственного света, искривления пространства, ни грома, ни молнии. Так и знал: фантастика! Уже собираясь уходить, я толкнул дверь обратно. Там по-прежнему было темно, только в дальнем углу появилось какое-то свечение. Потом до меня долетел звук работающего телевизора. «У меня есть телевизор в спальне. Забыл выключить? — делая шаг вперёд, подумал я. — Но почему он с другой стороны? Почему свет из коридора не попадает в открытую дверь?»

В глубине комнаты что-то зашевелилось. Я испугался и прищурился. Вдруг в том углу, где работал телевизор, вспыхнул свет. В проёме двери напротив возник силуэт женщины. Лица я не видел, только чёрный контур тела в ночной рубашке. «Кто вы? Как сюда попали?» — в её голосе звучали нотки тревоги и раздражения. Но сам голос! Такой знакомый! Я машинально поднял левую руку и нащупал выключатель. Свет резко ударил по глазам и осветил лицо женщины. Сердце стукнуло в рёбра и упало в район живота. Вероятно, на какое-то время рассудок меня покинул. Возможность мыслить вернулась, когда я стоял, прислонившись плечом к стене, а до меня доносилось: «Уходите, я сейчас мужа разбужу!» Это была мама. И такая молодая! Мы стояли в разных концах коридора нашей старой квартиры и смотрели друг на друга. Она ещё что-то говорила, но уже негромко. Вероятно, боялась разбудить… меня!

— Простите! Ошибся этажом. — Голос совершенно не слушался, движение назад давалось с трудом.

— Пить нужно меньше, — уже спокойно и вполне дружелюбно ответила она мне вслед.

Моя квартира приняла меня обратно. Закрыв дверь, я прислонился спиной к дверному косяку и сполз на пол. На лбу выступил холодный пот, и я провалился в глухое оцепенение. В какой-то миг моё сознание распалось на миллионы мелких частей. Оно по-прежнему владело телом, но было до такой степени развеяно в пространстве, что казалось совершенно недосягаемым. Где-то там, в бесконечности, крутилось то, что когда-то называлось разумом. Теперь во мне боролись два человека: солидный учёный, давно имеющий свою точку зрения на всё, и мальчишка, ещё не потерявший веру в чудо, лелеющий страсть к приключениям. Первый отказывался верить в происходящее, потому что это не укладывалось ни в одну существующую догму. Второй восхищённо кричал: «Verum est, quia absurdum est!» Моя жизнь действительно изменилась.

Из ступора меня вывел пронзительный свист чайника. Не знаю, сколько времени прошло. Может, он сигналил уже давно, а у меня не хватало сил осознать, что пора возвращаться в реальность. Я поднялся и пошёл на кухню. Кофе был как раз кстати.

«Что произошло? — Мысли всё ещё путались в голове. — Нужно подойти и открыть дверь. Нет. А вдруг наваждение ещё там? Как-то неудобно получится. Что за чушь? Это моя квартира. Мне что, на диване спать? И перед кем неудобно? То, что я видел, — бред. Такого не может быть. Или бывает?»

Десять шагов дались с трудом. Ноги не слушались. Несколько секунд я топтался на пороге, затем толкнул дверь. Она не открылась. Моё состояние было близко к панике. «Идиот! Ручку поверни!» Я даже обрадовался, что такая интересная мысль пришла мне в голову, однако медлил. «Соберись, тряпка! Давай дёргай!» И я дёрнул… Это была обычная спальня, причём моя, а не соседа. На душе стало веселее. Во-первых, комната вновь принадлежала мне, во-вторых, я не сошёл с ума, а это радовало особо. Радовало, но недолго. Следующая мысль не оставила от моего оптимизма и следа. Оглянувшись, я увидел, что связка ключей из портфеля лежит на кухонном столе, а значит…

В свете последних событий моё мнение о прочитанном резко изменилось, хоть это и не укладывалось в голове. Каким-то чувством я понимал: всё написанное — правда.

«…Отвечая на твои незаданные вопросы, хочу дать несколько практических советов. Первый. Старайся как можно реже пользоваться ключами. Особенно первыми. Они самые непредсказуемые, поскольку древние. Временной промежуток имеет большое значение. Чем дальше мы от реального времени, тем больше вероятность совершить ошибку, за которую придётся расплачиваться. Проще говоря, если ты повлияешь на судьбу какого-то человека в прошлом, то впоследствии его жизнь изменится. И не только его. Не исключено, что обратно ты вернёшься уже в другой мир. Хотя не факт. В конце концов, четыреста лет не срок для глобальных изменений. Но проверять не стоит. Ты понял? Гитлера убивать нельзя! Впрочем, у тебя и не получится. Сработает Защита хронологии событий (о ней потом). Что-то менять может только Великий магистр. Да и ему не всё под силу. В природе не существует нулевой вероятности ошибки. Это значит, что и магистр может ошибиться. Поэтому защита сработает и на него.

Второе. Не забывай закрывать за собой двери. Если этого не сделать, портал останется открытым. Если «гости» из нашего времени в прошлом практически бесплотны, напоминают скорее призраков и ни на что повлиять не могут, то пришельцы из прошлого вполне материальны. Мне приходилось гоняться по Москве за волосатым мужиком, одетым в косоворотку, с топором за поясом. Утомительное, я тебе скажу, занятие. А отлавливать таких необходимо по ряду причин. Во-первых, это одна из задач ордена. Во-вторых, в природе нет хаоса и случайностей. Каждый наш шаг, каждое событие предопределены. Существует чёткая система взаимодействия элементов. Под элементами можно понимать буквально всё. Я понятно излагаю? Находясь в нашем времени, человек даже из не столь далёкого прошлого в лучшем случае попадёт в психушку, а вот его отсутствие в том мире сыграет уже с нами злую шутку. Может случиться временной коллапс. Тот самый мужик с топором из XVIII века мог быть важным звеном события, которое повлияет на другое событие… и так далее. А он тут бегает небритый. Хронология прошлого прервана — последствия непредсказуемы.

Третье, что тебе нужно знать. Ордена практически не существует, но тайна, которая окружает его несколько веков, — неизменна. Даже близкие люди не должны знать о его существовании. Поверь, так будет лучше для тебя самого. И главное! Береги ключи. Спрячь их так, чтобы сам долго вспоминал, куда положил.

Как я тебе говорил, твои путешествия во времени не будут отличаться разнообразием. Ты можешь только созерцать происходящее и не более того. Даже пыль под твоими ногами не двинется с места. Твоя роль — наблюдатель. Очень важная роль.

Почему я пишу всё это тебе? Дело в том, что в последнее время кто-то упорно пытается пролезть в прошлое. Я пресёк уже несколько попыток. Этот человек или люди обладают запретными знаниями. Я могу предположить, кто это, но мои догадки требуют нешуточной проверки…»

«Чего тут понимать — Никанор. — Смысл прочитанного быстро стал до меня доходить. — Получается, что никуда он не делся, а всё это время пытался вернуть себе былое могущество. Тем более что человек, один раз создавший ключ, может сотворить их великое множество. Вот это новость! Выходит, где-то на отрезке более чем в четыреста лет ходит злодей, мечтающий перевернуть весь ход истории? — От этой мысли мне стало не по себе. — Никанору по большому счёту глубоко плевать на тех, кто будет жить после него. Но поскольку попасть в будущее он всё же может, ему не всё равно, каким оно будет лично для него. Решил править миром? Да ещё, наверное, со своим дружком? Чёрт! И убить его нельзя! Как там у них называется: Защита хронологии событий? Итак. Что мы имеем? Никанор сможет попасть в будущее через портал, открытый, например, мной. Попытки пролезть в прошлое уже были, но я ничего не открывал. Ну почти ничего! Значит, существует человек, который может открыть дверь, чтобы впустить бывшего магистра? А будущее необходимо Никанору, чтобы завладеть всеми ключами. Стоп! А как его ключ очутился в нашем времени? Передавался по наследству? Вероятнее всего. Спасибо, господа магистры, за элегантную подставу!»

Теперь я, наконец, понял, во что вляпался.

«…Остановить их можно только на своей территории. Предупреждаю: они опасны и пойдут на всё, вплоть до твоего устранения. Но не переживай. Пока ключи у тебя, им ничего не остаётся, как ждать удобного момента. Плохо то, что он когда-нибудь настанет. Тут уж извиняй: нужно быть готовым ко всему.

Это всё, что я успел написать. Кажется, ничего важного не упустил. Сегодня мне нужно на время убраться из города. Когда вернусь, я тебя найду. Себастьян».

В конце письма герб. Я порылся в столе и нашёл увеличительное стекло. Герб был небольшой, с рублёвую монету. На оттиске три перекрещённых ключа и цифры: вверху 5, внизу 9. По краям печати бумага была вдавлена по кругу. Вывод напрашивался сам собой — перстень. Потому что не вижу смысла делать такую маленькую печать, а для кольца — в самый раз. Несмотря на размеры, рисунок выполнен очень тонко: прорисованы даже зубчики и узоры на головке. При такой точности… Я начал перебирать ключи. Но увы, похожих ключей в моей связке не было.

Подойдя к окну, я понял, что уже глубокая ночь. Мысли, до этого гонимые мной в глухие уголки сознания, постепенно возвращались из мест принудительной ссылки. Слишком много свалилось на меня за один день. Практически вся прошлая жизнь рухнула в один миг. Всё, что я знал и понимал в свои тридцать пять лет, улетучилось, как дым от сигареты. Какая-то неведомая сила подняла меня над землёй и встряхнула так, что внутри не осталось ничего. Вся суета этого мира, вся боль и радость, любовь и ненависть ушли куда-то в сторону. Они толпились там, на обочине жизни, переминаясь с ноги на ногу, вероятно, ожидая, когда опять настанет их время. А настанет ли? Всего один день и одна ночь, а от прежнего меня не осталось и следа. С этими мыслями я подошёл к кровати и, не раздеваясь, повалился прямо поверх покрывала.

* * *

Закат над морем был пурпурным. Облака, гонимые ветром, принимали причудливые формы, напоминая растекающуюся кровь. Они плыли над головой, окрашивая воду и берег в равномерный бурый цвет. Рваные наконечники скал упирались своими пиками в небо, и казалось, что именно они были виновниками сочащихся небесных ран. Уходящее солнце розовым пятном подсвечивало этот пейзаж смерти. Но постепенно свет его угасал, стекая за горизонт, а облачные краски тускнели, приводя пейзаж в порядок.

На самом краю обрыва стояла девушка. Широко раскинув руки, она громко смеялась, подставляя лицо и тело уходящему свету. Её длинные чёрные волосы развевались от набегающих порывов ветра, а сама она чуть вздрагивала от холодного прикосновения стихии. Бронзовое в отблесках заката тело не имело изъянов. Грудь, шея, изгибы фигуры говорили о совершенстве этого творения. Девушка не стеснялась наготы. Казалось, она не замечает такую мелочь, целиком отдаваясь своей забаве. Я стоял неподалёку и любовался невероятным зрелищем: богиня на фоне кровавого заката.

«Не помешаем?» — услышал я чей-то голос. Из-за моей спины по направлению к девушке шли два ангела. Они совершенно не обращали на меня внимания. От них исходило невероятно яркое сияние, которое не могли затмить отсветы заката. Оно растворялось где-то внутри ангельских серебристых контуров.

— Семангелоф, — ответила девушка, не поворачивая головы. — Что тебе здесь нужно? Хотя… дай угадаю? Ты пришёл за мной?

Она повернулась. Её лицо было столь же прекрасно, как и тело идеальной женщины, соблазнительной и неприступной. Только холодный взгляд не вязался с недавними эмоциями упоения жизнью.

— Да ты не один? — продолжала она с усмешкой. — Неужели я так важна для Него, что целая делегация пришла меня навестить? Какая честь!

— Мы пришли вернуть тебя, — ответил тот, кого она назвала Семангелофом. — Этот мир создан не для тебя. Ты ведь знаешь, как Он не любит, когда что-то вмешивается в Его планы? Советую не злить Создателя.

— Иначе что? — с той же иронией в голосе спросила девушка.

— Мы убьём тебя, — ответил ангел равнодушно.

— Это как?

— Лишим жизни. Как дали, так и заберём.

— Может быть, ты не знаешь, но Отец создал меня бессмертной, вложив частицу себя. Меня нельзя убить. Тело — да, это прах, но душу…

— Мы это знаем, Лилит. Страдания души порой страшнее мучений плоти. Ты это скоро поймёшь. Он не спросил тебя, даря жизнь, не спросит, и отнимая её. Единственное, что Бог не сможет сделать, — это защитить тебя от себя самой. Спасти — против твоей воли. Ты стала ошибкой творения, а ошибка — это то, чего нельзя исправить. Поэтому не упрямься и дай нам закончить то, ради чего посланы.

— Я не вернусь в Эдем, — отрезала Лилит. — Адам не захотел по достоинству оценить мою любовь. В его планах женщина не более чем инструмент для удовлетворения своих желаний. Он назначил себя главным только лишь потому, что первым появился на свет. Кто дал ему право распоряжаться моей жизнью? Где справедливость, которая всегда так ценилась в вашем круге? Подчинить жизнь законам любви — не в этом ли смысл эксперимента? Почему же он покорял любовь во имя брака и требовал от меня принять эти правила?

— Ваша жизнь сложна, — ответил второй ангел. — Такими вы созданы. Когда дело касается любви, люди способны убедить себя в чём угодно. Даже очевидные доказательства правильного выбора не могут заставить поменять мнение о роли слепого случая в вашей судьбе. Вероятно, явившись на свет, ты надеялась найти это место более привлекательным для существования? А оказалось, что мир состоит не из бесконечной радости и счастья, а из беспросветного страдания. Сейчас тебе кажется, что Он предал тебя, поступив так несправедливо? Но что сделала ты, чтобы заслужить Его милость и жить в мире? Мало того, ты умудрилась оскорбить Его своим поступком. Думаю, Отец этого не заслужил.

— Сеной, к чему создавать трагедию на ровном месте? — сказала Лилит, поправляя волосы, сдуваемые ветром на лицо. — В его власти создать себе много таких игрушек, как я.

— Трагедия — это когда противоречия неразрешимы. А создаёшь их ты. Тебе не выжить в этом мире. Пределы человеческого тела на земле слишком ничтожны. У тебя нет будущего, потому что ты его отвергла в настоящем.

— Я отвергла уготованное мне будущее. Оно меня не устраивает. Я не хочу вечно смотреть в пропасть между великими намерениями и ничтожностью достигнутого. У вас нет возможности поступать так, как велит сердце, а у меня есть. Я свободна.

Ангелы переглянулись и замолчали. Было видно, что им не нравился этот разговор. Они смотрели куда-то вдаль. Казалось, они ведут между собой диалог в своём закрытом мире, на понятном только им языке. А может, они советовались с Богом? Так или иначе их лица были сосредоточены, они то и дело взмахивали крыльями, гоня к обрыву бурую пыль. Лилит с любопытством смотрела в их сторону, понимая смысл происходящего. Наконец Семангелоф очнулся от «спячки» и сказал:

— Что ж, мы дали тебе возможность принять правильное решение. Ты не воспользовалась случаем вернуть к себе расположение Отца и мужа. Знай, у Адама теперь новая жена. Её зовут Ева, и, как нам кажется, он вполне счастлив.

— Вот как?

Губы Лилит дрогнули, и она отвернулась в сторону заката. Ветер по-прежнему трепал её роскошные волосы, а она стояла, молча закрыв лицо руками.

— Что это?

— Это слёзы, — ответил Сеной и опустил голову.

Первый раз на земле плакала женщина. Он был именно таким, этот первый раз. Сколько слёз прольётся на поверхность жизни обыденно, привычно, не удивляя и не трогая? Но это будет потом. А сейчас боль и обида пришли в мир. Они селились в нём, вытесняя неокрепшую любовь и надежду на счастье. Женщина плакала, и это придавало ей силы. Теперь она знала, как жить. Это были первые слёзы на земле, но последние — Лилит.

* * *

Меня разбудил дождь. Ещё до конца не рассвело. Странный сон. Такой реальный, словно я присутствовал при этом разговоре. Последний раз цветные сны снились мне в детстве. Не знаю, что было тому причиной. Наверное, ежедневное покорение мира, желание стать достойным егопризнания придавали особый смысл существованию маленького разума. А сейчас? Что двигало моими взрослыми, циничными эмоциями сейчас? Наверное, сказались страсти, испытанные накануне. Подойдя к окну, я понял, что впервые в жизни мои чувства приобрели невероятную силу и особый смысл, как в детстве. У меня появилось ощущение мира, не свойственное повседневным обстоятельствам.

Я любовался дождём. Думал, что он таился сотни лет и теперь вырвался на свободу, придя тихо, без канонады и света. Каждый, кто мог ощутить на себе его тяжёлую поступь, понимал: его намерения серьёзны. Казалось, всю свою силу он стремился выплеснуть в один миг. Наверное, боялся кого-то более сильного, того, кто сможет ему в этом помешать. Ливень лупил по всему, что мог достать на пути. Это была стихия, в животной жестокости своей, а главное в бессмысленности принявшая форму безумства. Она неистовствовала, подгоняя зазевавшихся прохожих, то ослабляя натиск, то обрушиваясь стальным кулаком, вырывая из рук зонты или выворачивая наизнанку последние убежища несчастных. Ливень играл. Ему нравилась безнаказанность. Именно так в полной мере он мог проявить буйный нрав.

В серой предрассветной мгле я видел, как дождевые капли колотят в стекло. Сколько дождей случалось в моей жизни? Некоторые мог вспомнить досконально, но в основном они были обычные, серые, какими бывают незнакомые люди, встречающиеся на пути: пройдут — и через секунду забыл об их существовании. Но этот дождь был особый. Я не чувствовал, а знал это. Он пришёл, как приходят настоящие друзья: шумно, порой без предупреждения, но всегда желанно и всегда кстати…

«Сегодня в институт не пойду. Скажусь больным, — подумал я, наливая большую чашку кофе. — Моим балбесам и другого преподавателя найдут. Не пропадут без философии. Может, вообще отпуск взять?»

В гостиной было неуютно. Как-то серо и холодно. Я включил свет и взял связку ключей. Она оказалась увесистой. Раньше я этого почему-то не замечал. Вот самый новый. Вероятно, именно он стал виновником вчерашнего переполоха. Нужно в этом убедиться. С большим трудом, не без помощи зубов, мне удалось развязать ремешок.

Подойдя к дверям спальни, я начал вспоминать вчерашнее утро: «Так, встал. Нет, нет! Меня разбудил звонок телефона. Звонили с кафедры предупредить, что моя лекция переносится. Потом оделся и пошёл на кухню. Опять нет. Сначала посмотрел в окно. Погода была солнечной и в плюсе. Может, этого хватит для того, чтобы попасть во вчера?»

Я поднёс ключ к двери. Сердце опять заколотилось в бешеном ритме. Ещё была надежда, что ничего не произойдёт и я только посмеюсь над тем, как легко можно меня надуть. Потом обязательно нужно высказать почтение талантливому автору письма и забыть вчерашний день, как и любой другой в череде прочих… Но в спальне светило солнце! Я машинально обернулся назад. На кухне — дождь. Внутри всё задрожало, как и вчера. Я стоял на пороге, как в песне: «между прошлым и будущим», и это был не миг.

Шаг вперёд вновь был труден. Но я его сделал. Всё было в порядке. Комната находилась именно в том виде, в каком я её оставил вчера. Часы показывали второй час дня. «Значит, всё же не утро, — подумал я. — Нужно ещё поработать над концентрацией». Странно, но весь страх прошёл в одно мгновение именно с этим шагом в прошлое.

Я ещё немного покрутился в комнате, закрыл дверь от греха подальше и пошёл к компьютеру. Может, мне удастся откопать в интернете хоть какие-то упоминания об ордене. Часа три были потрачены впустую. Похожий герб оказался ни много ни мало у Ватикана. Обрадовало, что он был другим. Совсем не обрадовало: ключи, изображённые на нём, похожи на один из моих. Не скажу, что точные копии, но очень похожи. Тот же крест внутри зубцов, выпуклая бородка сбоку. Отличие состояло лишь в том, что на моём ключе рукоятка венчается сложным узором, а на папских регалиях — простой круг. Может, моё стремление разобраться во всех этих тайнах породило желание принять возможное за действительное? А что? Ключи от прошлого есть не только у меня, но и в Ватикане. Какой я, однако, исключительный! «Стой, раз-два! — меня посетила совершенно бредовая мысль. — А что, если наш Великий опальный магистр спрятал ключи именно в Риме? Конечно, это предположение, но если я прав, то есть хотя бы направление для поиска. Понятно, что ключи на гербе Ватикана не что иное, как символы власти на небе и земле, но если они действительно существуют, можно догадаться, откуда у них "растут ноги"».

1246 г. Низовье Волги

До столицы Золотой Орды оставался один дневной переход. Францисканский монах Джованни де Плано Карпини отдыхал у костра после бешеной скачки. Почти без остановок они гнали лошадей от западных границ монгольских земель, стараясь как можно быстрее достичь Сарай-бату. Ровно год посольство папы Иннокентия IV находилось в пути. Для шестидесятитрёхлетнего монаха эта поездка была непростой. Груз ответственности тянул его через полмира в неизведанные земли. Холод, голод, смертельные опасности преследовали путешественников от самых стен Киева. Под грузом невзгод гнулся позвоночник, вытягивались жилы. Когда силы покидали тело, казалось, что всё происходит не с ними, что вся эта поездка — искусственно пристроенные к реальной жизни части историй, сошедших со страниц диковинных книг. В такие минуты хотелось лечь прямо посреди степи в тёплую, жирную пыль и остаться тут навсегда, погрузив сознание в вечный сон. Но долг упорно гнал вперёд, не давая ослабить напряжение воли. Важно было добраться до цели, через преодоление понять, что их усилия не напрасны.

Монах смотрел вдаль и видел, как солнце уходило за горизонт, готовясь затаиться в вечернем сумраке. Природа неспешно гасила и без того блёклые весенние краски, постепенно размывая очертания холмов и бегущей между ними реки. Земля и всё сущее затихало, чтобы не потерять чуткости к происходящему, потому что в темноте мир неосязаем. Невидимое пространство пугает. Оно не отражается разумом, а значит, перестаёт существовать в действительности. Как жизнь складывается из страха и всего остального, так природа состоит из мрака и того, что ему противостоит.

К костру подошли двое. Это были спутники Карпини, польский францисканец Бенедикт Поляк и бенедиктинец Фредерик Эсмонд. Брат Бенедикт присоединился к посольству в Броцлаве. Лучшего проводника и переводчика не сыскать по всей Европе. Поляк был известен своими путешествиями в различные страны, в том числе в Русию. Но главное — это знание многих языков тех народов, через чьи земли им придётся проезжать. Фредерик был пожалован ханом Картаном, когда тот понял, что знание монгольского языка Поляком оставляет желать лучшего. Уже несколько дней они находились в пути, но ещё ни разу толком не поговорили.

Монахи опустились на траву рядом с костром, протянули руки к огню. Их лица были сосредоточены.

— Ещё один день, и мы достигнем ставки Бату-хана, — сказал Фредерик и посмотрел на Карпини. — Пожалуй, пришло время поведать вам, братья, о нравах и обычаях местного племени.

На вид Эсмонду было не более сорока лет. Ростом невысок, но при значительной худобе тела не отличался резкостью повадок. Медленные движения и размеренная речь выдавали человека, уставшего от жизни на чужбине. В суровых глазах читалась тоска и безысходность. Одеяние монаха уже мало напоминало орденское: много раз латанное, перетянутое кожаным сыромятным ремнём. Капюшон истрепался, и Фредерик его не надевал на голову. Вместо него почти до самых ушей он натянул меховую шапку из непонятного животного. Может, так оно и лучше для жизни в этом суровом климате. Все «прелести» здешней погоды путешественники не раз испытали на себе.

— Прежде чем мы выслушаем рассказ о нравах варваров, хотелось бы узнать, где мы находимся? — прерывая собеседника, спросил Карпини. — Я веду дневник. Хочу записать всё, что ты расскажешь.

— Охотно. — Бенедиктинец стал говорить ещё медленнее. — Эта земля принадлежит хану Бату. Он внук самого почитаемого монголами правителя — Чингисхана. Как раз граница его улуса пролегает по левому берегу этой реки. По-монгольски она звучит: «Ак-тюбе» — «Белые холмы». Мне приходилось бывать в этих краях и постичь это дикое племя, да не покарает меня Господь за гордыню.

— Брат Фредерик, — осторожно вмешался в разговор Поляк. — Каким таинственным случаем привело тебя в эти далёкие земли, где нет даже упоминания о святой нашей матери Церкви?

— Знать бы, за какие грехи тяжкие ниспосланы мне сии испытания? От любви ли Божьей или от недостатка её? Сам я из Кракова. Предки мои, германцы, сто лет назад осели на польской земле, там родилось и выросло много поколений рода, туда принесли веру нашу братья бенедиктинцы. Пять лет назад Бату-хан с силой своей неразумной огнём прошёл по тысячам жизней. Сколько народу полегло от неуёмной жажды крови и золота! Как вестники ада, пришедшие возвестить о конце времён, монголы окрасили кровью реки и превратили в пепел наши города. «И рассвирепели язычники; и пришёл гнев Твой и время судить мёртвых и дать возмездие рабам Твоим…» — процитировал монах откровение Иоанна Богослова и тяжело вздохнул. — В то время я мог бы отречься от всего, от всех богов сразу, но Иисус вдохнул в меня силу мученика и не оставил в мытарствах. Хан Картан, узнав, что я «факих» — учёный, знающий много языков, забрал меня с собой. С тех пор слово «раб» прочно вошло в мою жизнь. Но мне не пришлось самому распорядиться своей жизнью, а что привело вас в эти забытые Богом дали?

— Долг, — ответил Карпини. — Долг перед Апостольским Престолом и Господином папой Иннокентием IV.

— Как? — всполошился Фредерик. — А Его Святейшество Григорий IV? Неужели почил? Святые мученики!

— Да. Божьей милостью пребывает на небесах! После него был папа Целестин IV, но во главе церкви он пробыл всего семнадцать дней. Господь и его призвал к себе.

Сидящие у костра склонили головы и перекрестились.

— Путь наш сюда был труден и печален, поскольку двигали нами скорби за весь христианский мир. Святая церковь озабочена растущей угрозой со стороны монгольского племени. Наша миссия проста — доставить послание папы императору всех татар хану Угэдэю.

— Что ж, если вы везёте письмо Угэдэю, то надолго опоздали. — На лице Эсмонда промелькнула усмешка. — Он умер пять лет назад.

— Для нас это новость неожиданная, — смутился Карпини. — Слишком тёмен мир стран востока. Очень мало о нём известно.

— Вам стоит поторопиться. Скоро в столице империи, Каракоруме, состоится курултай — это что-то вроде нашего Вселенского собора. Ханы будут выбирать нового Верховного правителя монголов — кагана. Но выборы — простая формальность. Уже известно, что им станет сын Угэдэя, хан Гуюк.

— Это интересно, — сказал Карпини. — Но сначала нам нужно встретиться с Батыем. У нас важное поручение к нему.

— Странно, — ответил Фредерик. — Так хана Бату называют только русы.

— Мы много времени провели в их землях. Князь Василько принимал нас очень радушно. Много рассказывал о жизни в этих краях. Он хорошо знаком с нравами и обычаями монголов. Князь Ярослав дал нам охрану и дары для татарского владыки.

— Народы Русии, — поддержал разговор Поляк, — столь же дики и необразованны, как местные племена, но соседство с просвещёнными странами и осёдлость делает их намного привлекательнее нашему взору.

— Теперь поговорим о грядущем дне, — продолжал брат Фредерик. — Завтра вам предстоит познакомиться с человеком, весьма незаурядным и очень уважаемым среди монголов. Именно он возглавлял поход в наши земли. Весьма молод, ему нет и сорока лет. Не стремится к власти, хотя реально ей обладает. Умён, хитёр, коварен, но справедлив и великодушен.

— Мы думали встретить чудовище, пожирающее людей, Бусириса. Сказано ведь, что придёт с востока царь иного племени, господин беззаконий, богохульник, алчущий золота, губитель, обманщик, враг преданных вере, умерщвляющий людей.

— Я тоже был уверен, что когда приходит Антихрист, он приходит ко всем и каждый — его частица. Но проведя время здесь, понял: они плод бедствия мира, в котором живут. Со своей культурой и ценностями. Жизнь лошади тут ценнее человеческой. Об этом нужно помнить всегда.

— Поэтому наша святая миссия, — с жаром заговорил Поляк, — нести слово Господа в эти земли! Мы будем посланниками и знаменосцами Иисуса. Никто не должен усомниться в нашей правоте. Только просвещение поможет отодвинуть срок их сошествия в бездну, где их страдания будут столь невыносимы и бесконечны.

— Это так, брат мой, — спокойно ответил Карпини. — Но ветру нельзя указать, куда дуть. Сейчас нам стоит беспокоиться не об их душах, а подумать о том, как выполнить миссию и не потерять при этом наши просвещённые головы.

* * *

Послы папы прибыли в Сарай-бату уже под вечер. Ставка хана встретила путников необычно яркой радугой, явлением очень редким в это время года. «Хороший знак. — подумал Карпини. — Бог нас не оставит». Гостей поразило огромное количество юрт, шатров, перемешанных с глиняными домами. Жилища кочевников тянулись почти до самого горизонта. В воздухе пахло дымом и жареным бараньим салом. Левая сторона Ак-тюбе, где располагался город, была почти безжизненна. Степь только начинала окрашиваться в привычные тона. Этот унылый бурый пейзаж иногда оживлялся поднятой ветром пылью, которая, закручиваясь в спираль, неслась по необъятным просторам ханства, легкомысленно и беззаботно обдувая белевшие повсюду кости. Правый берег, напротив, был покрыт густой растительностью, и высокий кустарник подбирался к самой реке, склоняя ветви в воду.

Шатёр Батыя сразу бросался в глаза. Во-первых, он стоял на единственной здесь возвышенности, возле самой реки, окружённый двойным кольцом нукеров. С одной стороны, отвесная стена обрыва уходила прямо в воду. С другой, у подножья, расположился тесный ряд повозок и юрт из лучшей сотни личной охраны хана — «непобедимых». Шатёр золотистого цвета был огромен и сиял, особенно сейчас, на закате. К входу вела дорожка. Вдоль неё горело восемь костров в жертвенниках, сложенных из камней и глины. По краям в два ряда стояли тургауды хана.

— Этот шатёр ранее принадлежал королю Венгрии, Беле IV, — увидев удивление спутников, произнёс Эсмонд. — Вас ждёт ещё много неожиданного. Приближаться к нему нельзя. Без приглашения туда могут войти только приближённые хана и члены его семьи. На этот счёт очень строгие правила.

От юрт охраны отделился всадник и направился в сторону послов. Его конь не был похож на монгольских — коренастых, приземистых, с длинными хвостами и гривами. Этот красавец был скорее арабских кровей. Отличаясь особой статью, он буквально танцевал под наездником, настолько движения его были грациозны. Поравнявшись со путниками, монгол что-то заговорил на своём языке. Фредерик выслушал его и перевёл:

— Его зовут Елдегай. Он «баурши» — это что-то вроде управляющего при дворе хана. Сиятельный знает, что мы приехали. Нам следует идти за ним.

Делегация двинулась мимо ханского шатра вглубь селения. Возле одной из юрт Елдегай остановился и спешился. Рукоятью хлыста он приподнял полог и сделал знак следовать за ним. Монахи вошли внутрь. В нос ударил резкий запах влажной овечьей шерсти. Посреди жилища в очаге горел огонь, слабо освещая внутреннее убранство. Пол был выстлан коврами и циновками. У стены на сундуке стояли деревянные миски, наполненные пшеном, и чашки с водой. Елдегай заговорил.

— Ослепительный Бату-хан приветствует на своей земле послов Великого правителя всех христиан, — начал переводить речь монгола брат Фредерик. — Сейчас нам следует отдыхать, чтобы завтра предстать перед ликом мудрейшего.

«Дворецкий» развернулся и вышел. Послы остались одни.

— Что ж, неплохое начало, — сказал брат Бенедикт, усаживаясь на корточки у огня. — Во всяком случае отрубленных голов на кольях я не видел.

— Завтра встречаемся с ханом, — задумчиво произнёс Эсмонд, глядя с порога на удаляющуюся фигуру Елдегая. — Запомните: при входе в шатёр ни в коем случае не наступайте на порог. У монголов это считается попранием чести хозяина и карается смертью. Перед входом горят восемь светильников, вы их уже видели, будем проходить мимо них. По поверьям они очищают разум от скверных мыслей. Перед дверью нужно трижды преклонить левое колено. С ханом разговаривать на коленях, пока он сам не предложит встать. Остальное в руках Господа.

— Ох, правда твоя, брат Фредерик, — сказал Карпини. — Ещё одна просьба к тебе. Нужно перевести послание Его Святейшества папы на язык варваров.

Монах порылся в сумке, достал свиток и протянул его Фредерику. Тот бережно развернул письмо, пробежал глазами содержание и сказал:

— Этого не потребуется.

* * *

В назначенный час к юрте подъехал Елдегай. Его сопровождали десять пеших нукеров. Монахи уже были готовы следовать в ставку хана.

— Кто это? — увидев столько людей, с тревогой спросил Карпини.

— Провожатые в ад, — невозмутимо ответил Фредерик.

Приблизившись к шатру, послы увидели, что путь внутрь преграждает рослый воин, одетый в длинный овечий чапан и войлочные сапоги. Его голову украшал шлем с меховым подбоем, а на поясе висела изогнутая сабля, отделанная драгоценными камнями. «Это Арапша, сотник личной охраны Бату-хана», — шепнул брат Фредерик. Арапша какое-то время придирчиво рассматривал гостей, потом что-то сказал, обращаясь к Елдегаю. «Он спрашивает, есть ли у нас оружие? — перевёл толмач. — А Елдегай ответил, что мы не воины, а люди Бога — шаманы». Сотник сделал шаг в сторону и пропустил послов в шатёр.

Памятуя о странных обычаях татар, монахи перешагнули через порог и вошли. Внутреннее убранство поразило их. Красивейшие китайские и персидские ковры, на которых лежали шёлковые подушки, занимали всё огромное пространство жилища. Девять массивных золотых светильников в человеческий рост освещали массу непонятных золотых предметов, расставленных вдоль стен. Сам шатёр был разделён на две части плотной парчовой занавеской. Елдегай указал на пол с правой стороны, приглашая садиться. Через некоторое время в шатёр стали заходить люди. Все они были богато одеты в роскошные халаты, украшенные вышивкой и драгоценными камнями. На головах многих красовались мусульманские тюрбаны или шлемы из драгоценных металлов.

— Кто эти люди? — спросил Карпини.

— Не знаю. Скорее всего, нойоны — князья, военачальники хана.

Когда все собрались, на середину вышел Елдегай и крикнул: «Внимание и повиновение!» Когда все стихли, он аккуратно отдёрнул занавеску и перед взором собравшихся предстал грозный Бату-хан. Собравшиеся встали, сложили руки на груди и пали ничком на землю. Монахи последовали их примеру. Владыка кивнул в знак одобрения. Все сели на свои места. Только теперь Карпини мог разглядеть хана.

Хан Бату, скрестив перед собой ноги, сидел на возвышении в низком и широком кресле, отделанном золотом. Строгое, чуть вытянутое лицо его не было типичным для жителя этих мест, только разрез глаз выдавал его принадлежность к этому племени. Он был одет в длинный шёлковый китайский халат, вышитый золотыми драконами, и сапоги с изогнутыми вверх носами, а голову его украшал золотой шлем с огромным алмазом. С шлема свисали четыре хвоста чернобурых лисиц. В руках Батый сжимал изогнутую саблю с длинной рукоятью, усеянную рубинами. На груди хана висела овальная золотая пластина с изображением головы рычащего тигра.

Позади трона висел бронзовый щит, слева стоял шест с девятью конскими хвостами. Справа на копье висело чёрно-белое знамя с изображением серого кречета, несущего в когтях чёрного ворона. Перед джихангиром лежал колчан с тремя стрелами и лук.

В шатёр вошли рабы, неся золотые чаши, наполненные пенным кумысом. Гости брали угощение с золотых подносов и вновь замирали, впиваясь взглядом в хозяина. Хан поднял кубок и начал говорить. «Эту чашу я пью за Великого Правителя, Сотрясателя Вселенной, — зашептал перевод брат Фредерик, — ушедшего от нас править небесным миром. Он смотрит на нас с "Повозки вечности", это созвездие Большой медведицы, и видит, как мы несём его Священное имя, вселяя ужас во всё живое, до последнего моря». Джихангир выпил до дна, а оставшиеся капли вылил на руку и провёл ею по груди. Гул одобрения пронёсся под сводами шатра.

Вдруг на пороге возник ещё один гость. Сгорбленный старик в сверкающей кольчуге поверх парчового чапана, в стальном шлеме с назатыльником трижды преклонил колени и направился прямо к хану. Перед троном старик упал на колени и что-то тихо сказал. Батый указал ему место слева, рядом с собой. «Это Субэдэй-Багатур, — зашептал Фредерик, — полководец и воспитатель Бату. Он прошёл полмира с его дедом. Теперь разоряет другие полмира с внуком. Видишь золотую пластину на груди хана? Это пайцза. Она дарована его отцу самим Чингисханом. Даже у Гуюка, будущего правителя империи, такой нет. Её обладателю дозволено всё. А когда всё дозволено, жизнь человеческая перестаёт быть даром богов».

Карпини слушал рассуждения Фредерика и тайком разглядывал нового гостя. Встречаться с тяжёлым взглядом полководца было всё равно что смотреть в бездну ада. Что-то дьявольское таилось в его облике. Единственный глаз Субэдэя буквально сверлил монаха, проникая прямо в душу. Через правую глазницу старика тянулся огромный рубец, который рассекал лицо от лба до щеки. Длинные чёрные волосы частично скрывали уродство, но не делали лицо привлекательнее, скорее наоборот, подчёркивали дикую, первобытную сущность их обладателя. Правая рука не двигалась. Как напоминание о прошлых битвах, она влачила бесполезное существование в полусогнутом виде. Кисти рук пестрели причудливыми узорами, назначение которых монаху были непонятно. Но сила, исходившая от них, была столь велика, что Карпини ни на секунду не усомнился в их дьявольском происхождении.

Батый заговорил, и брат Фредерик заметно заёрзал от охватившего его волнения. «Хан приветствует вас в своих владениях и поражён смелостью божьих людей, рискнувших в одиночку проделать столь долгий и полный опасностей путь. Со времён Искандера Двурогого ни один посланник западных земель не достигал этих пределов. Вероятно, обстоятельства толкнувшие послов на это, весьма серьёзны».

— Великий хан, — заговорил Карпини, вставая на колени. — Александр Македонский сеял хаос и разорение в восточных землях. Мы же пришли с миром, неся слово Господина нашего небесного Иисуса Христа и наместника Бога на земле, Его Святейшества папы Иннокентия IV.

Монах открыл сумку, достал свитки, протянул их вперёд, приложив руку к груди. Елдегай стремительно передал послание хану. Батый, читая письмо, цокал языком и приговаривал: «Дзе, дзе». «Он соглашается с папой», — шепнул Фредерик. Это Карпини понял и без перевода. Всё написанное монах знал наизусть.

Леон. Годом ранее

Синибальдо Фиески, граф Лаваньи, пребывал в глубокой задумчивости: слишком много скорбей терзало его душу. Для одного человека, пусть даже принявшего на себя всё бремя духовной власти, этот груз был чрезвычайно велик, он сдавливал, парализуя тело и душу. Его мучило состояние кошмара, когда всеми силами пытаешься, но не можешь вырваться из затянувшегося страшного сна. Чувство постоянно сужающегося пространства, давящее снаружи, и душевные страдания, из-за которых мир вокруг видится искажённым, лишали разум ощущения реальности. Будто всё происходит не с ним, он только беспечный зритель в первом ряду драматической пьесы. Только это иллюзия, вызванная желанием немедленно прекратить мучения. Папа Иннокентий IV понимал это, но не мог исчерпать в себе тревогу надвигающейся беды. Враги внутренние и внешние пожирали устои его мира, такого понятного и любимого. Как могло случиться, что на долю одного человека пришлось столько испытаний?

Жизнь распоряжалась папой нарочито сурово. Конечно, можно было закрыть глаза на многие проблемы: принять в лоно церкви отлучённого Фридриха II, короля Германии и Сицилии, возлюбить еретиков-катаров, убедить греков в ничтожности православия, умолить сарацин не трогать гроб Господень и склонить голову перед татарами. Но это грех. Это малодушие, а оно самопервейшее зло, несущее ересь, умственное своеволие, смятение чувств и, наконец, крах духовный и физический. Бог наделил его властью, а значит, ответственностью, которой не стоит пренебрегать. Пренебрежение — один из способов привлечения внимания, то есть придания значимости злу. Все пять скорбей, как пять кровоточащих ран Христа, угнетали Римского первосвященника. И если зло, растущее внутри, поддавалось хоть какому-то контролю, то перед угрозами извне понтифик был бессилен. Это более всего удручало.

Резиденция Иннокентия IV находилась в Лионе. Именно сюда сбежала от произвола Фридриха вся папская курия. Быт в замке мало чем отличался от монастырского: везде царила простота, граничащая с аскетизмом. Церемонии, принятые этикетом владычествующей церкви, были упразднены, исключение составляли лишь ритуалы, связанные с исполнением богослужения. Папа сам распорядился уподобиться братьям францисканцам, чей образ жизни являл пример мира и благочестия. Иннокентию IV казалось, что в столь трудный для истинных христиан период неуместна роскошь, пышные застолья и иерархическая нарочитость отношений. Поэтому, когда постучали в дверь, понтифик сам пошёл её открывать. В дверях стоял его давний друг, францисканец Джованни дель Плано Карпини.

— Очень рад, что ты так скоро откликнулся на мой призыв, — сказал папа, знаком приглашая гостя войти. — Обстоятельства вынудили меня оторвать тебя от забот праведных.

— Благодаря Господу прибыл, как только смог, — ответил Карпини и, преклонив колено, поцеловал папе руку, тот благословил монаха.

— Прошу тебя, друг мой, собираться в дорогу. Возглавишь посольство к хану монгольскому в Каракорум, — продолжал понтифик, беря гостя под руку и увлекая его за собой. — Знаю, труден и опасен будет твой путь. Один Господь ведает, что ждёт тебя там, в землях диких, варварских, какие муки примешь ты, неся Глас Божий в средоточие тьмы и порока? Что узришь в облике племён безбожных? Псиглавцев? Горгон? Минотавров? Кто знает? Но миссия твоя священна, а значит, длань Господа укроет тебя от напастей адовых.

— Ваше Святейшество, — мрачно сказал Карпини, глядя под ноги. — Мне известны муки, терзающие вашу душу. Я готов спуститься хоть в преисподнюю, чтобы как-то облегчить страдания нашей матери Церкви.

— Именно этого и ждёт от тебя вся блаженная братия. Не думаю, что твоя поездка будет отличаться от сошествия в геенну огненную. Садись. Разговор будет длинным.

Вот два письма. Адресованы они хану Угэдэю и хану Бату. В этих посланиях я склоняю их оставить разорение христианских земель, принять веру Бога нашего Иисуса и вместе выступить против общих врагов — мусульман. Скажу честно. Крайне скудна надежда моя на благоразумие людей, поклоняющихся огню и кустам. Как в легенде про мощи Святого Мартына, которые проносили по улицам города, и толпы местных калек-попрошаек в ужасе бежали прочь, чтобы их не коснулась благодать целителя. Они боялись избавиться от хворобы, потому что это лишит их источника дохода. Но святой посылал благословение им вдогонку, безжалостно наказывая за злостное безделье. Так и варвары бегут от слова Божьего, предпочитая морок порока свету истинной веры. Только приблизившись к Христу, мы побеждаем грехи наши.

Монголы не одни в своём безумии. Писал я и русским князьям. Пустая попытка. Эти медведи непременно красноречивы, но всегда сдержаны в эмоциях. Их изворотливость поражает. Да что и говорить, они между собой договориться не могут. С каким-то диким упорством они отклоняют мои предложения войти в лоно католической церкви. Как не понять, что, только объединившись с Европой, можно противостоять орде? К сожалению, они нам нужны. Всегда полезно иметь земли, готовые первыми принять на себя удар врага. К тому же русские князья весьма опытны в военном искусстве. Их знание ратного дела придётся очень кстати, если не удастся заключить мир в Каракоруме.

— Наши рыцари не хуже киевских или новгородских, — вставил Карпини.

— Я осведомлён, как наши славные воины, ослеплённые собственной гордыней, выставили себя на посмешище перед всем миром, — раздражённо сказал понтифик.

— Это когда монголы ночью перекопали поле боя и тяжёлые рыцарские кони, спотыкаясь, падали, давя всё на своём пути? — аккуратно поинтересовался монах.

— Они даже не доскакали до противника, — с досадой воскликнул папа, указывая пальцем куда-то в сторону. — Монголы смеялись им в лицо. Воистину, коварство этих азиатов сатанинское. Только упёртость русских может соперничать с монгольской хитростью. Слава богу, у Святого престола хватит мудрости обратить их сильные стороны в слабость, а значит, в свою пользу. Письма — это только бумага, скрывающая от посторонних глаз истинный смысл вашей поездки. Самое главное ты должен передать на словах.

Иннокентий IV встал и подошёл к двери. Убедившись, что их никто не слышит, вернулся к столу.

— Ты будешь просить ханов отдать русскую церковь под опеку католиков, — сказал папа и опять посмотрел на дверь.

Карпини удивлённо поднял брови:

— Я не понимаю, какой интерес Святому престолу брать под крыло еретиков-отступников? Не очевиднее ли направить все усилия на переговоры с татарским императором, чтобы не допустить повторения набегов?

— Можно, конечно, и так. Вот только ханы меняются, а с ними — и их планы. Мы можем, пойдя на множество уступок, заключить мир с ордой, но где гарантия, что он будет долгим? Нужно смотреть далеко вперёд. Глядя под ноги, будешь довольствоваться малым. Русские князья хоть и родственники, но пропасть между ними великая. Каждый считает себя исключительным, отсюда и раздоры, и смута. Церковь Греческая не в состоянии положить этому конец, а мы, истинные слуги Бога, сможем сжать Русь в единый мощный кулак. Тогда и поговорим с ханами по-своему. Есть ещё одна польза от этого: мы раз и навсегда остановим продвижение ереси на север и восток. Греки останутся ни с чем.

— Мудрость Вашего Святейшества воистину не знает границ. Но если хан не откликнется на вашу просьбу?

— Нужно, чтобы откликнулся. Прояви всё своё красноречие в этом деле. Обещай лояльность всех дворов Европы, покровительство нашего Бога, удвоение податей с церковных земель. Не думаю, что русские церкви интересны язычникам, а вот золото Европы затмит разум любому варвару. И ещё. Чтобы твои слова имели вес, я принял очень непростое для себя решение: ты вручишь Бату-хану самое дорогое, что у нас есть, — главную реликвию.

— Нет. Вы не должны этого делать, — встрепенулся Карпини. — Монголы осквернят святыню. Для них это всего лишь золото!

— Нет, друг мой, — ответил папа как можно ласковее. — Не осквернят. Мне было видение: во время молитвы мне явился образ Богородицы. Она была прекрасна. Поверь мне, одного взгляда на неё достаточно, чтобы разбудить в самой тёмной душе самые светлые помыслы. Именно она велела мне так поступить. И не спрашивай, мой друг, что двигало ею. Божьи пути смертным неведомы. К тому же это подарок Бога. Ничто земное не разрушит созданное на небесах.

— Будет ли моя миссия эффективна? — мрачно спросил Карпини. — Я говорю это не от трусости или попытки снять с себя такой груз ответственности. Может, найти кого-то моложе и сильнее меня?

Понтифик посмотрел на монаха каким-то другим взглядом и задумался.

— Нет, — наконец ответил он. — Молодость — самая приятная, но не самая удачная человеческая благость. Мудрость и опыт, который приходит с немощью тела, делают ум свободнее, а смысл существования понятнее. Это гораздо ценнее для внутреннего равновесия. А тело? Тело охотнее переживёт физические муки, нежели страдания души. Мне нужен именно ты, Джованни. Вероятнее всего, миссия, о которой идёт речь, станет смыслом твоего существования на ближайшие годы.

— Жизнь приобретает смысл, если мы сами придаём его ей, — задумчиво произнёс Карпини…

* * *

Батый вертел в руках деревянную шкатулку, подаренную послами папы. Смысл её содержимого был понятен хану. Как человек практичный, он не любил злить чужих богов. Не потому, что верил в их могущество, скорее, чутьё зверя внушало ему мысли об осторожности.

— Что скажешь, Субэдэй? — сказал хан, когда они остались одни. — Не кажется ли тебе, что нас считают глупыми верблюдами?

— Хитрая лиса этот папа, — ответил полководец, поправляя раненую руку, — но твоя мудрость, великий хан, безгранична. Планы латинян понятны — подчинить себе урусские земли без войны. Не зря Иннокентий шлёт бесчисленные послания князьям. Далеко ли заведёт его настойчивость? А если часть князей согласится на уговоры? Влияние папы возрастёт. Там недалеко и до бунта.

— Смуту как-нибудь одолеем. Нужно показать Европе, что мы не только великие воины, любимцы Бога войны Сульдэ, но и кое-что смыслим в интригах.

В шатёр вошёл Арапша.

— Великий хан, — сказал сотник, становясь на колени. — К тебе Юлдуз.

— Пусть войдёт.

На пороге появилась любимая жена Батыя. Она была одета в дорогой парчовый халат, лицо было выбелено, а брови и глаза подведены сурьмой. На голове Юлдуз красовалась диадема с огромным бриллиантом, а прекрасные чёрные волосы были сплетены в толстую, длинную косу. Субэдэй при виде ханши заметно занервничал. Она спокойно прошла на свою половину и села слева от мужа. Юлдуз была самой молодой из жён хана и самой любимой. Несмотря на свой возраст, она быстро поняла, как снискать любовь и доверие Бату. Будучи почти ребёнком, она не стала стремиться взрослеть. Все её эмоции были настоящими: удивление — с широко раскрытыми глазами, радость — со звонким смехом, обида — с непременными надутыми губами. В детской своей непосредственности Юлдуз имела право на суждения, порой идущие вразрез с мнением мужа. Ей дозволялось всё, даже шалости, неподобающие замужней женщине. Стальное сердце хана не раз давало слабину от невинных проступков жены. В её обществе Батый отдыхал, забывая обо всём на свете, отдыхал даже от себя самого.

— Какая смешная шкатулка! — восхищённо взвизгнула Юлдуз. — Она такая… не золотая! Подари мне её?

Субэдэй нервно заёрзал, от чего доспехи начали издавать ровный скрип.

— Эта шкатулка — дар иноземного правителя и она должна послужить твоему народу, Юлдуз, — мягко отклонил просьбу жены Бату.

— Ты такой мудрый, мой хан. Не зря небеса выбрали тебя себе в помощь, — сказала Юлдуз и кротко склонила голову.

По лицу хана пробежала чуть заметная улыбка.

— Мой хан, — вмешался в разговор полководец. — Позволь слуге твоему сказать слово?

— Да, учитель. Ты всегда мне был как отец. Твоё мнение я высоко ценю.

— То, что папа не получит урусских церквей, вопрос решённый. Мне кажется, для укрепления твоих позиций среди божьих людей и прочего люда стоит отменить подати с церковных земель, церквей и всего имущества, которым они владеют. Доходы с них всё равно невелики. Этот величественный жест порадует христианского Бога и заставит латинян навсегда отказаться от своих планов.

Батый задумался.

— Это мудрый совет. Ты хитёр, как семьдесят семь жёлтых духов онгоны! Спасибо тебе, мой мудрый Субэдэй. Думаю, император Гуюк будет не против? — сказал Батый с издёвкой. — Эту весть первым должен узнать Александр.

— Арапша! — крикнул Субэдэй.

На пороге возник верный нукер хана.

— Князь Александр в орде?

— Да, господин. Недавно прибыл.

— К хану его зови.

* * *

Полководец пытался уснуть в своей бронированной колеснице. Даже в Сарай-бату он не чувствовал себя в безопасности: сказывалась привычка к постоянным переездам и осёдлость навевала тоску. Субэдэй не видел себя в праздных утехах мирной жизни. Они казались ему недостойными истинного батыра. Он понимал, что медленно умирает, чувствуя приближающуюся немощь. В часы уныния, когда воспоминания и боль от старых ран будили призраков минувших лет, старик вглядывался в лицо покидающей его жизни и был доволен пролетевшими годами. Он выиграл ещё один, хоть и маленький, но очень важный бой. Юноша стал воином и правителем. Бату мог постоять за себя и дело, порученное ему свыше. Главное, что от него требовалось, он сделал, и его миссия практически завершена. Субэдэю нравился его непокорный нрав. Очень не хотелось с ним расставаться. Знал бы он, какая роль отведена ему в череде удивительных событий прошлого, настоящего и будущего!

Маленькая собачка, мирно дремавшая у ног полководца, нервно вскочила и начала неистово лаять. Окружённый двойным кольцом сотни личной охраны из своего тумена «бешеных», полководец держал при себе маленькую китайскую собачонку, не доверяя никому из людей. Рука резко скользнула к рукояти сабли. Через строй «бешеных» мог пройти только хан. Субэдэй нахмурился и опустил руку. Бату он не причинит вреда. Если суждено погибнуть от его руки, он примет это, не колеблясь.

Собака продолжала лаять. Субэдэй, кряхтя, отворил хитрые запоры своей колесницы и нехотя вывалился наружу. Перед ним стояла Юлдуз. Чуть позади — её рабыня-китаянка.

— Твой хозяин такой глупый человек, Субэдэй! Всё бы закончилось сегодня, и разошлись бы с миром. Зачем тебе всё это? Кто оценит эти подвиги? Эти грязные варвары? Для них ты стараешься?

Субэдэй тряхнул головой и скорчил брезгливую гримасу.

— А, это опять ты? Не всяк герой, кому этого хочется. Храбрости и удачи мало, когда есть гидры вроде тебя. Хан велик, раз не поддался твоим демоническим чарам. Ты его не получишь. Убирайся!

— Демоны ещё не терзали его душу. Только плоть, — наклонившись прямо к уху полководца, прошептала Юлдуз и растаяла в предрассветном тумане.

Субэдэй за столько лет смог вздохнуть свободно. Как долго он ждал этого момента! Цепочка событий, нарушенная много лет назад, начала обратный ход, к своему изначальному плану.

Наше время

Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Не знаю, произошло это от неожиданности или от чувства, что должно произойти что-то. Я медлил. Совсем не хотелось никому открывать. Стук повторился. Зачем-то подумалось: «Нужно отремонтировать звонок». Стараясь не шуметь, я подкрался к двери.

— Кто там? — Голос свалился в сип.

— Александр Сергеевич! Это Николай Ковшов, ваш студент. — За дверью что-то зашуршало. — Вы сегодня не пришли в институт, и меня послали к вам с документами от декана. Их нужно срочно подписать.

— Минуту. — Я задумался.

Ковшов, Ковшов… Не помню такого студента. Э-э-э, батенька, да у вас паранойя: кругом враги! Всех-то студентов не упомнишь. Тем более если он первокурсник.

Щёлкнул замок. На пороге действительно стоял юноша небольшого роста, худощавый, в джинсах и куртке. Из-под капюшона снизу вверх на меня смотрели большие, почти детские глаза, а рот расплылся в улыбке. Весь его вид говорил о том, что он необычайно счастлив меня видеть. А если бы он сейчас затянул на весь подъезд что-то типа: «Славься, славься!», я бы точно одарил его рублём.

— Хороший мальчишка, не правда ли?

Откуда-то сбоку появился мужчина лет пятидесяти. Я понял, что попался, и попытался закрыть дверь, но «студент», которого я чуть было не озолотил, ловко поставил ногу у самого основания косяка. Дверь оказалась заблокированной в полуоткрытом состоянии.

— Убери ногу! — прошипел я сквозь зубы. — Двойку поставлю!

— Полно вам, Александр Сергеевич. Нельзя же быть настолько негостеприимным человеком, — сказал незнакомец и без труда отодвинул меня вместе с дверью.

— Что вам нужно? Предупреждаю! Вы делаете ошибку! — возмутился я.

— Нет, — спокойно ответил он. — Ошибки порой очень дорого обходятся, и я стараюсь их не совершать. Если, конечно, это не входит в мои планы.

— Что, бывает и так? — огрызнулся я.

— Конечно. В науке, например, известно много случаев, когда открытия совершались благодаря ошибке.

С каждым словом незнакомец делал шаг вперёд, и мне ничего не оставалось, как отступать. Так мы добрались до гостиной. Мужчина подошёл к компьютеру и ткнул пальцем в кнопку. На экране высветился огромный герб Ватикана.

— Ну вот, я же говорю, что никогда не ошибаюсь. — Его лицо озарилось снисходительной улыбкой.

Незнакомец выглядел весьма импозантно. Как я уже заметил, на вид ему было лет пятьдесят. Смуглое продолговатое лицо, аккуратная, коротко подстриженная бородка. Густые чёрные брови над такого же цвета глазами. Злодей опереточный, да и только. Одет он был в длинное чёрное пальто, такую же кепку, белый шейный платок и перчатки. «Даже ботинки не снял, а на улице дождь», — подумал я и покосился на дверь. «Студент» стоял в коридоре и так же задорно улыбался. Мой «гость» ходил по квартире и внимательно рассматривал её. Наконец он развалился на диване, положив ногу на ногу.

— Разрешите представиться. Меня зовут Гайдн!

Он посмотрел на меня так, что я должен был как минимум пасть на колени.

— А почему не Моцарт? — попытался съязвить я.

— Интересно, как люди так странно и почти одинаково реагируют на моё имя? — с напускным недоумением произнёс он. — Разве на земле был только один Пушкин или Рахманинов, или тот же Моцарт? Почему не может быть хотя бы двух Гайднов?

Вопрос повис в воздухе. В конце концов, какое мне дело, сколько на земле его однофамильцев? Сейчас меня занимало другое: что ему нужно?

— Я могу поинтересоваться целью вашего визита? — как можно учтивее спросил я, чуть ли не делая книксен.

— Можете, можете, — улыбнулся он. — Видите ли, молодой человек, цель моего прихода к вам весьма банальна. Я испытываю непреодолимое желание познакомиться с вами, как говорится, тет-а-тет.

Я посмотрел в сторону коридора. Он перехватил мой взгляд.

— А, не извольте беспокоиться: это мой помощник, он идиот. Но весьма полезен, стервец, в некоторых делах.

— Например, вваливаться в чужие квартиры?

— И это тоже.

— Чем же вас заинтересовала моя персона? Право, не понимаю!

Тьфу, что я заговорил, как полный придурок? Может, просто принял его правила?

— Ну как же. Вы личность весьма значительная! — С этими словами он сел, закинув ногу на ногу.

— В тридцать пять — доктор философии, автор нескольких, на мой взгляд, интересных книг и публикаций в различных журналах. Одно это чего стоит: «…Бредовые, нелепые явления лежат тем не менее рядом с ясными и спокойными. Если взору человека непросвещённого мир представляется нагим, лишённым красок и привлекательности; если человек, тёмный в своём невежестве, пытаясь компенсировать пустоту и серость существования, окружает себя дорогими вещами илипредаётся праздности, называя это не чем иным, как бытием, то люди образованные суть этого явления назовут иллюзией, управляющей их чувствами и самой жизнью». Каково, а? Прелесть, да и только! А вот это: «Учёными мир давно поделён на математические, физические, экономические, философские и прочие формулы и формы, а посему лишён ореола фантастичности и романтизма. Они наперёд знают, как поступят в той или иной ситуации, обоснованно предскажут реакцию окружающих на развивающиеся события и без труда рассчитают любые изменения грядущего». Я восхищён и тронут до глубины души!

— Мне кажется, цитировать мои работы доставляет вам удовольствие? Поздравляю, у вас прекрасная память. Могу дать автограф, если вы мой фанат. Но, право, ради этого не стоило вламываться в мою квартиру.

Казалось, Гайдн пропустил мимо ушей моё замечание. Он смотрел на меня с нескрываемым любопытством.

— Как вы сейчас относитесь к тому, что написали ранее? Ведь эти цитаты лишь маленькая толика общей картины вашего мировоззрения.

Я прекрасно понимал, к чему он клонит. Конечно, этот визит не стал для меня полной неожиданностью. Я рассчитывал на что-то подобное, только не так скоро. Куча мыслей проносилась в голове, но не было ни одной стоящей. Оставалось непонятно одно: как относиться к этому визиту? Друзья или враги находились в моей квартире? Имя странное. Может, это и есть Никанор? Ни одной зацепки. Да я и не знаю о нём почти ничего. Даже внешность неизвестна. Единственное, что я знал точно: «не верь никому»! Что предпринять? Может, сбежать через спальню? А что это даст? К тому же опыта маловато. Может не получиться. Нужно потянуть время. Что-нибудь соображу.

— Что вам нужно? Говорите прямо. К чему весь этот пафос с цитатами?

— В самом деле, к чему? — Гайдн откинулся на спинку дивана. — Вероятно, ваш вчерашний друг не предупредил о моём возможном появлении. Он просто не мог знать об этом. Точнее, предположить, что я могу прийти к ключнику. Отсюда ваше удивление и недоверие к моей персоне. Что ж, я понимаю. В том незавидном положении, в коем вы оказались, осторожность не лишена смысла. Но человек, который вам подкинул вчера вон тот портфельчик, — Гайдн ткнул пальцем в сторону стола, — ошибся в корне.

— В чём, если не секрет?

— Видите ли, молодой человек, он отдал вам ключи как хранителю, а вы таковым не являетесь.

Я был в смятении. Мало того, что этот человек знал меня и даже читал мои книги, но ещё практически рассказал о вчерашнем происшествии и содержимом портфеля. Путаница в моей голове приобретала масштабы катастрофы. Самое главное сейчас это понять его намерения. Тем более что отпираться было бессмысленно.

— Я не буду спрашивать, откуда такая осведомлённость о моих делах. Но с чего вы взяли, что я не могу быть хранителем? Меня терзают смутные сомненья по поводу тех самых ключей, которые мне доверили. Сейчас под благовидным предлогом исправления ошибки предшественника вы заберёте их себе. Так?

Гайдн заулыбался.

— Нет. Вы меня неправильно поняли.

Он встал с дивана. Я тоже невольно подскочил со стула.

— Вы не рядовой хранитель. Вы Великий магистр Ордена Ключа. Со всеми вытекающими последствиями.

— Не желаете кофе? — очень тихо произнёс я.

— Конечно. Чёрный, пожалуйста, и две ложечки сахара. Я вас понимаю, — иронично сказал Гайдн.

Конечно же, он понял, что мне нужно побыть одному и собраться с мыслями.

Я налил в турку воды, насыпал кофе и задумался. Почему он назвал меня магистром? Я вообще только вчера узнал о существовании ордена, которого и в глаза-то не видел. Мне нужно было всего лишь выполнить просьбу: зарыть этот чёртов портфель поглубже в землю и забыть о его существовании. А теперь на меня «вешают» титулы. Забавно! Вчерашний день закончил ключником, а сегодняшний начал магистром, да ещё и Великим. Какая головокружительная карьера! Но всё равно голова отказывалась принимать происходящее. «Почему именно я?» — этот вопрос саднил и тревожил. Как выбраться из этой реальности? Моё положение было очень необычным, значит, и выбираться придётся необычным способом. Визит этой парочки ко мне не случаен. Я до сих пор не понял, что им нужно. Не знакомиться же, в самом деле, они пришли!

Кофе был готов. Пришло время возвращаться к гостям.

За время моего отсутствия в гостиной ничего не изменилось. Господин Гайдн по-прежнему сидел на диване и смотрел прямо перед собой. Его товарищ переминался с ноги на ногу в коридоре, разглядывая календарь с картинками. При виде меня он, по обыкновению, расплылся в улыбке. Я протянул кофе своему важному гостю.

— Почему вы назвали меня Великим магистром? Я не совершил ничего такого, что могло бы оправдать это звание.

— Очень даже совершили, — спокойно ответил он и отхлебнул из чашки. — Думаю, вы, Александр Сергеевич, не совсем внимательно читали оставленное вам письмо. Оно и понятно. Слишком нелепым казалось всё, там написанное. Вероятно, некоторые мелочи просто были упущены. А может, находясь под глубокими впечатлениями от прожитого дня, вы были не в силах проанализировать ситуацию. Ну посудите сами: разве ключник может, находясь в другом мире, включить свет в коридоре и тем более разговаривать с собственной матерью?

— Но, чёрт возьми, откуда вам это известно? — почти прокричал я.

— Наверное, пришло время рассказать о себе, — невозмутимо произнёс Гайдн, отдавая мне чашку. — За мою долгую жизнь я имел много имён: Фильга, Далха, Даймонд и моё самое любимое — Вёлунд. Да всех не перечислишь. Понимаю, они вам ни о чём не говорят. Это имена божеств или демонов, если хотите, принадлежавших в своё время различным народам и эпохам. На протяжении многих веков мне приходилось выполнять работу, не связанную, как вы понимаете, с лелеяньем рода человеческого.

— Вы дьявол, что ли? — нервно усмехнулся я. — Этого ещё не хватало. По-моему, на сегодня с шутками перебор.

Со стороны коридора раздался звонкий смех. Мы оба посмотрели туда. «Студент» заливисто хохотал, хлопая себя по коленкам. Мне показалось, ещё немного и он упадёт на пол, сражённый приступом безудержного веселья.

— Спасибо за высокую оценку моей персоны, но… нет, — сказал мой собеседник, не отрывая глаз от помощника.

— Нет, правда. Я готов уже поверить в любые чудеса, включая чупакабру!

— Знаете, молодой человек, почти все чудеса на земле вполне объяснимы. Люди такие затейники, — ответил Гайдн. — Моя должность, вероятнее всего, может называться Хранитель времени.

— Вот как? Ни много ни мало? А ключники тогда кто?

— Ключники? — Гайдн на секунду задумался. — Моя головная боль. Чувствую, вы совсем запутались. Я попробую объяснить, раз больше некому.

Начнём с того, что время, а заодно и пространство — это определённое построение событий настоящего, во многом зависящих от того, в каком виде они оставлены в прошлом. К примеру, сегодня вы вспомнили, что вчера не заплатили за квартиру. Это досадное упущение изменит текущие события настоящего, поскольку вам придётся отложить какие-то дела, запланированные на сегодня, и исправлять ошибку прошлого. Изменилось настоящее и будущее соответственно. Впрочем, эти прописные истины известны даже школьнику. Тема давно избита и растиражирована. Все, кому не лень, пишут книги и снимают кино. Взять хотя бы «Назад в будущее». Не знаю, как вы, но я долго смеялся. Реальность гораздо сложнее. Проблема состоит в том, что время не однородно и не постоянно. Да, да! Оно то ускоряется, то замедляется настолько, что почти перестаёт существовать. Кстати, вы знаете, что такое вечность? Не трудитесь отвечать. Вечность — это отсутствие времени. Так вот. Мало того, что время ведёт себя странно, оно ещё имеет чудное свойство пересекаться с другими версиями себя же самого, а пространство всегда норовит втиснуться в другое.

Гайдн торжествующе посмотрел на меня.

— Да, существуют другие миры, как две капли похожие друг на друга. Там тоже можете быть вы и наш улыбчивый друг Коля, и Кутузовский проспект. Полный набор того к чему вы привыкли, с одной лишь разницей: там другое время. Точнее, оно не синхронизировано в общий временной поток и цивилизации существуют автономно. И, как итог, развиваются по-разному.

— Можно вопрос? — Я даже поднял руку, как первоклассник.

— Можно. Но учтите, есть вопросы, на которые я не смогу ответить. Не потому, что не знаю ответа, просто не получится объяснить доступными словами процессы, до понимания которых ещё не дошла современная наука, а тем более ваше сознание.

— Я постараюсь не лезть в непознанные глубины мироздания, но скажите, откуда взялось столько миров, а главное зачем?

— На первую часть вопроса я не отвечу по причине, оговорённой выше. Хотя, если сказать понятным вам языком: некто взял «пригоршню семечек» и рассыпал в пространстве. Так они и повисли в хаотичном порядке, каждый в своём направлении. Что касается того, «зачем»… Видите ли, как я сказал, миры похожи друг на друга, но в один конкретно взятый промежуток времени. В нашем случае 2024 год. Но там, в каком-то из миров, этот год ещё не наступил, а у близнеца рядом прошёл тысячу лет назад. Временной порядок хаотичен, а иже с ним и движение материи трудно предугадать.

— Вы сказали, что миры движутся в разных направлениях? — спросил я, увлечённый новыми знаниями.

— Совершенно верно. Возьмите метро. Два поезда едут в разные стороны. Но едут-то они правильно — куда нужно. Кстати, не воспринимайте другие реальности как какой-то коридор или прямую линию. Они все разные. Одни действительно могут напоминать сигару, другие — эллипс, третьи — идеальный шар. Развитие мира не идёт в одну сторону, и эти фигуры меняются постоянно. Проблема состоит в том, что они могут пересекать друг друга. В этом нет ничего страшного. Сталкиваются, перемешиваются. В местах их соприкосновения возникают пространственные дыры. Это нормально и не приводит к тяжёлым последствиям.

Но я так и не ответил на вопрос, почему мир не существует в одном-единственном экземпляре. Это было сделано по ряду причин. Во-первых, всегда есть возможность наблюдать за развитием нескольких реальностей. Такой своеобразный эксперимент. А опыт так вообще бесценный. Во-вторых, как я уже говорил, по ряду причин цивилизации развиваются неравномерно. Поэтому иногда возникает необходимость переселения высокоразвитых народов в другие места, которые более соответствуют уровню их развития. Куда, вы думаете, подевались майя или атланты? Просто им стало тесно в рамках этого мира. И речь не идёт о научно-техническом прогрессе. Они обладали более обширными знаниями, чем современная наука. Им не нужно было лететь в космос для того, чтобы знать о звёздах всё. Или создавать величайшие произведения искусства, не заботясь о том, сколько за них заплатят. Их представление о мире не рассчитывалось количеством возможностей его уничтожить. Знания, которыми они обладали, не могли быть использованы во вред цивилизации. О, это были общества сознаний, понимающих цель своего существования. А весь остальной мир рос не так стремительно, как интеллект и мировоззрение этих людей. Он тормозил развитие. Вот и переселяем их пачками в те места, где они в полной мере обретут гармонию. И речь не только о вашем мире.

Есть и другая сторона, не менее важная, чем та, о которой я говорил только что. Существуют реальности, где общество неспособно задумываться о будущем, где каждый из людей думает только о собственном благополучии. Разрушаются связи, коллективный разум перестаёт обременять сознание. Такие миры умирают очень быстро, потому что уровень разумного существования не был достигнут. Мне известно по крайней мере несколько измерений, где «Карибский кризис» закончился не в пользу здравого смысла.

— И что, все погибли? — спросил я. — А как же бессмертие души?

— Нет, что вы? — он улыбнулся, кажется, в первый раз за время разговора. — Цивилизации не имеют конца. Неудачный эксперимент всё равно будет продолжен. Просто они уходят к истокам, в свой каменный век, чтобы начать эволюцию сознания заново. Не очень хороший вариант реинкарнации, не правда ли? Вот вам и бессмертие.

Гайдн встал и прошёлся по квартире. Я не спускал с него глаз. Впечатление от услышанного сильно задело отдельные внутренние струнки моей души. По сути, мысль о том, что пора задуматься о цели своего существования, всегда присутствовала в моих книгах. Вероятно, не зря он их цитировал. Но понять полную картину последствий всеобщего пренебрежения к жизни я и мечтать не мог.

— И это всё, для чего было создано много миров?

— Нет, — сказал Хранитель, глядя в окно. — Ещё для путешествий в прошлое. При острой необходимости, конечно же.

— Это что же получается? Ключники не путешествуют в прошлое, а просто переходят в другой, похожий на наш, мир?

— И да, и нет. Путешествия в прошлое мира, в котором находишься, невозможны! Для того, чтобы уйти назад во времени, необходимо перейти через портал в другую реальность, а вот уже оттуда — в прошлое своего мира.

— А как же я попадал через дверь сразу туда, куда мне было нужно? — задал я вполне логичный вопрос.

— Очень просто. Перед тем, как открыть дверь, ты запрограммировал пространство и время на конечную точку своего путешествия. Помнишь, стоял и представлял, где хочешь оказаться? Это и есть понятие, которое называется Временной транс-портал. Перемещение происходит мгновенно. Поэтому и существует ошибочное мнение, что мы уходим сразу в прошлое. Эти знания доступны единицам. Но вам, ваше высокоблагородие господин Великий магистр, они просто необходимы. Иначе стал бы я с вами, Александр Сергеевич, возиться? — сказал Гайдн с явной издёвкой.

Но мне было не до этого. Чем дальше я его слушал, тем больше вопросов у меня возникало.

— Вы сказали, что ключники доставляют неудобства. По-моему, они делают много полезного, — произнёс я, наблюдая за его реакцией.

— Ключники пытаются исправлять ошибки, а это противоречит чистоте эксперимента. — невозмутимо ответил Гайдн, по-прежнему разглядывая что-то в окне. — Они, то есть вы хотите защитить свой мир от разрушения. Что ж, вполне похвальное желание, но почти бесполезная трата времени и сил. Я сказал «почти». Феофан не зря появился на заре смутных времён. Именно с этого момента начался процесс гибели его мира.

— Феофан пришёл из другого мира? — растерялся я.

— Конечно! — Гайдн посмотрел на меня, как на убогого. — Мне казалось, что такие элементарные вещи вам давно понятны. Первый Великий магистр начал действовать решительно. Нужно отдать ему должное: он смог «вынянчить» из того, что было, то, что мы имеем сейчас. Потом его дело продолжили другие магистры, но памятник «Спасителю человечества» нужно ставить Феофану.

Мой собеседник умолк. Вероятно, это было всё, что он хотел мне рассказать. В комнате повисла тишина. Кажется, пришло время для главного вопроса.

— Господин Гайдн, — начал я не очень уверенно. — Как бы там ни было, но мы с вами в некотором роде коллеги.

Хранитель времени удивлённо поднял бровь, но ничего не сказал.

— Да, у нас разное отношение к будущему этого мира, — продолжал я, — но объединяет общая и очень важная цель. — Я сделал паузу.

— И какая же? — Он посмотрел на меня с интересом.

— Мы оба стремимся к совершенству и не имеем права допустить хаоса. Мне кажется, что этот визит ко мне неслучаен. Вы пришли не рассыпаться в комплиментах по поводу моей особы и уж тем более не учить уму-разуму. Подозреваю в ваших действиях определённый умысел. — Я опять замолчал.

— Вы правы. Есть обстоятельства, которые заставили меня отложить все дела. — Гайдн отошёл от окна и сел на диван. — В последнее время нас с Себастьяном очень беспокоят часто повторяющиеся попытки прорыва моих временных барьеров и ваших дверей. Причём мои замки пока стоят, а вот ваши порталы трещат по швам. Удручает то, что атаки становятся всё интенсивнее и не прекращаются. Это говорит о том, что это большая, хорошо организованная группа. И их лидер очень непрост.

— Ничегошеньки не понял из того, что вы мне сейчас сказали. Кто такой Себастьян? — раздражённо спросил я.

— Ну вот. Узнаю друга Федьку! — развёл руками мой собеседник. — Позвольте представить хозяина портфеля и вон тех забавных ключиков. — Гайдн кивнул в сторону стола. — А также автора письма. Фёдор Ильич Оболенский, Седьмой Великий магистр ордена. Человек невероятно деятельный и настолько же скрытный. Кстати, вам бы тоже не помешал псевдоним. Не знаю, насколько он нужен, но традиции есть традиции. Итак, Себастьян. Сейчас ему за пятьдесят. Ключи получил по наследству от своего отца, отец — от деда и так далее. Кстати, если мне не изменяет память, то Великий магистр в ордене отсутствовал на протяжении ста лет. И тут Фёдор Ильич, собственной персоной. Кто бы мог ожидать от этого сорванца такой прыти? Я его почти с рождения знаю. Но сейчас не об этом. — Гайдн подался вперёд. — Себастьян… Он исчез ровно три месяца назад. Понять можно всё, если есть хоть какая-то информация, от которой можно оттолкнуться. Сложность положения заключается в том, что нашего седьмого магистра нет ни в одном из миров, что само по себе невозможно. А вчера Фёдор Ильич появляется как ни в чём не бывало, передаёт вам полномочия, причём таким странным образом, и опять исчезает. Вам не кажется всё это чрезвычайно странным?

— Странным? — Я готов был взорваться от негодования. — Ещё вчера я был нормальным человеком. Преподавал в институте и полагал, что день сменяет ночь, а зима — лето. За сутки всё, что я знал и во что верил, было вывернуто «мехом внутрь». Я побывал в своём детстве, стал магистром несуществующего ордена, познакомился с Хранителем времени, распрощался с Дарвином и Эйнштейном. А исчезновение на три месяца незнакомого человека должно мне показаться странным?

Гайдн слушал мой монолог с нескрываемым удовольствием.

— Я понимаю ваши чувства. Как любил говаривать Платон: «Природе разума стоит рассматривать вещи не как случайные, но как необходимые». Если бы не крайние обстоятельства, поверьте, ваша «инаугурация» прошла бы по-другому. Нет времени вводить вас в курс дела. Всю информацию пришлось вылить без подготовки. Поэтому и подействовала она, как ведро холодной воды. Или горячей, как вам будет угодно.

— Что мне нужно делать? — спросил я весьма смиренно.

— Ну вот, теперь я понимаю. Разговор пошёл в нужном направлении, — сказал Хранитель, снимая палец за пальцем кожаную перчатку. Он сунул руку в карман пальто и извлёк оттуда клочок бумаги. — Это вам.

Принимая бумажку, я обратил внимание на его руку. Кисть сплошь испещрена какими-то знаками. Причём это была не татуировка, а глубокие шрамы. Все они имели правильную форму, одинаковую толщину линий и явно не походили на простые порезы. Множество шрамов образовывало причудливый хоровод орнаментов, но при этом каждый оставался отдельной значимой его частью. Даже мне, человеку, не посвящённому в их тайны, была ясна невероятная сила этой дьявольской пляски узоров.

— Что у вас с руками? — спросил я, еле оторвав взгляд от его кистей.

— Издержки профессии, — усмехнувшись, сказал он, и стал надевать перчатку. — Этим символам много лет. Им довелось видеть Александра Великого и Аттилу, первые крестовые походы и последние вздохи империй. Чаще всего они вселяют ужас, но вам, я вижу, внушают чувство благоговейного трепета. Просто вы с ними не знакомы.

Коля в углу негромко хмыкнул. Вероятно, он понимал, о чём шла речь.

— На листке, который я вам дал, последний адрес Себастьяна. Могу сказать телефон, но это ничего даст. Ваша задача — попробовать его найти. Понимаю, что вы не сыщик, у вас работа и прочие дела. Но поверьте мне, всё это не будет иметь никакого значения завтра, если сегодня мы неправильно расставим приоритеты. Ах да! — Гайдн полез во внутренний карман пальто и достал толстую пачку долларов. — Вам понадобится это. Могут случиться значительные траты.

— Зарплата? — Я подкинул деньги в руке и усмехнулся. — Но как я смогу найти Себастьяна, если этого не можете сделать даже вы?

— А кто сказал, что не могу? Просто не буду этим заниматься. Поверьте, у меня много не менее важных дел в этом мире. И в конце концов, он Великий магистр твоего ордена. Вытаскивать друг друга из передряг — ваша святая обязанность, а не моя. Так что дерзайте.

Гайдн встал с дивана и посмотрел на часы.

— Вот безделица, а как приятно наблюдать за течением времени. Просто завораживает. Видно, как оно бежит. А куда? Зачем? В моём случае на эти вопросы ответов нет, а в вашем… — Он развернулся и пошёл к выходу.

— Постойте! — крикнул я растерянно. — Подскажите, с чего начать?

— Начните с прошлого, Александр Сергеевич. Все ответы там, — ответил Хранитель, выходя из квартиры.

1233 год. Окрестности Переславля-Залесского

Болото засасывало медленно, будто перед смертью давало время вспомнить всю пролетевшую жизнь и попросить у Бога прощения за грехи. Но что мог вспомнить двенадцатилетний мальчишка, стоя по грудь в вонючей жиже? Да и не до этого было. Всё его внимание было приковано к корням упавшего неподалёку дерева. «Сам виноват, — думал Сашка, пытаясь уцепиться за корягу. — Нечего было красоваться перед честным народом. Говорил тятя: "Ни шагу от меня". И вот на тебе — вляпался».

На краю болота отчаянно ржал и бил копытами Армяк. Конь пытался приблизиться к попавшему в беду другу, но боялся переступить черту, отделяющую его от трясины. Он раздувал ноздри и косил в сторону барахтающегося мальчишки тревожным глазом. «Дёрнул меня леший кинуться в погоню в самую чащу, — шептал Сашка, протягивая руки к спасительному сучку. — Всё равно бы не догнал. Где тут догонишь лису-то?» Силы были на исходе, а болото всё глубже затягивало хрупкое тело, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. «Нужно бороться. Негоже сгинуть в этих лесах, как бродяге безродному, без божьего благословения и погребения христианского».

Армяк метался вдоль берега, вставал на дыбы и с силой бил передними копытами о землю. Конь чувствовал свою беспомощность, и страдал от бессилия. На его глазах мальчишка всё реже пытался выбраться из ловушки. Силы совсем покинули его. Мрачное чувство неизбежной беды летало совсем рядом. «Как же хочется обернуться птицей и взмыть высоко в небеса! Опять почувствовать лёгкость во всем теле». Сашка закрыл глаза и начал молиться. Вода подступала к подбородку. Уже приходилось задирать голову вверх, чтобы глотнуть хоть немного воздуха.

Как же долго длится эта казнь! Он никогда не думал, что его жизнь будет такой короткой, а смерть — глупой и бесполезной. Сколько раз в мечтах о будущем Сашка представлял себя великим воином в золотых доспехах, бьющим злого ворога острым мечом, как это делали предки в песнях гусляров-сказителей. Но болото, которое почти его поглотило, распорядилось иначе. Последний вдох, и голова полностью ушла под воду, погрузившись в кромешную темноту. Остатками сознания, скорее рефлекторно, не отдавая отчёта своим действиям, он попытался сделать ещё один спасительный глоток воздуха. Но вместо него в лёгкие хлынули потоки ядовитой жижи…

Было холодно. Озноб пробивал всё тело, накатываясь ровными приступами. Хотелось согреться, но шевелиться не было сил. «А говорят, в аду жарко», — промелькнула в голове крамольная мысль. Сашка попытался открыть глаза. Получилось, хоть и с трудом. Перед лицом маячило какое-то бледное пятно. Постепенно стали угадываться очертания склонившегося над ним человека. Когда зрение сфокусировалось, сердце юноши заколотилось так, словно вот-вот вырвется из груди. Прямо на него, как с божницы, смотрел Спасов лик, обрамлённый седой бородой и длинными прядями белых волос. Видение качнулось в туманном мареве и приблизилось почти вплотную к Сашкиному лицу.

— Жив, оголец. Хвала Перуну! — молвил незнакомец, кладя руку на лоб больного.

Сашка сразу ощутил тепло этой руки и даже перестал дрожать. По телу разлились теплота и покой.

— Выпей. Берендеево снадобье. В его царстве нет ничего целебнее, — сказал старик, приподнимая голову гостя и поднося к его губам глиняную чашу.

Напиток был горький, по вкусу напоминал ромашковый отвар, но от него и вправду с каждым глотком становилось лучше.

— Не по тебе ли, отрок, сполошные колокола звонят в Переславле? Второй дён пошёл. Всю живность лесную перепугали.

Мальчишка молчал, только вертел глазами в разные стороны, силясь понять, куда он попал. Свет сальной свечи в небольшой избушке с каменкой выхватывал из сумрака предметы домашнего обихода. Дубовый, грубо струганный стол со скамьёй, топчан, устланный волчьими шкурами. Закопчённый потолок с висящими повсюду пучками трав и кореньев. Кое-где свет падал на лежащие книги разных размеров и объёмов, в кожаных, сафьяновых переплётах и металлических окладах, с застёжками и завязками. Сашка даже на время забыл о своём недуге под впечатлением от увиденного. У отца были книги, он даже читал их сыновьям. Но столько книг юноша видел впервые.

Старик продолжал поить его отваром.

— По всему видать, непростой ты парень. И одёжа у тебя справная и конь лоснится. Если бы не гнедой, попал бы ты в лапы нечисти болотной, так она за тебя ратовала. Хорошо я рядом оказался, услыхал гнедка. Уж и тяжёлый ты, парень.

Дед поставил пустую чашу на стол и деловито поправил шкуры, которые укрывали больного.

— Гляжу, тебя дрёма долит. Поспи. Снадобье, оно во сне шибче по чреслам гуляет. А я коня твоего проведаю. — С этими словами старик взял свечу и вышел из дома.

Стало темно и тихо. Слабость одолевала. Сашка уснул спокойным, безмятежным сном.

— Вставай оголец. Хватит почивать, — послышалось сквозь сон. — Пора тебе подыматься. Не смогу тебя снести до коня твоего. Сам вставай. Конь твой добрый, на него и надёжа. Он донесёт тебя до Переславля. Помогу тебе с болот выбраться, а дальше сам.

— Кто ты, дедушка? — прохрипел Александр. Горло пересохло и не слушалось речи. — Ты спас меня из болота. Век буду поклоны тебе бить. Проси чего хошь. Мой отец — князь Переславльский. Наградит тебя по делу твоему.

— Прибышей я наречён. В народе кличут Лешко, Лешим значит. Только я не в обиде. Леший-то не всяку человеку убыток чинит, зато гостей незваных отваживает. Даже лихие люди мой скит стороной обходят. Чуй и мне покойно, и люду православному не смутно. А что до награды… Нет у князя Ярослава того, что мне сгодится.

— Как так, добрый человек? Живёшь ты небогато. Вон, даже образов нет, — недоумевал парень. — Не божественно чтёшь Господа.

— А не верую я в Бога небесного. Не узрил Его в сердце своём, — отвечал Прибыша, наливая в миску горячую похлёбку. — Ходил я по миру, веру пытал. Верует народ. На образа молится, свечи зажигает, слезы льёт. А токмо проку со всего этого мало. Нет мира в душах людских. Не даёт царь жидовин русичам упокоения. Чёл я в книгах греческих эпикуров, что земля наша матушка не как одолонь, плоская, а кругла. Нету-де неба второго, пятого, а едино оно, и звёзды земли нашей братья. Выходит, где Бог? То неведомо. А духи лесные, вот они — вкруг нас.

— Крамольны разговоры твои, дедушка, и чудны. Как же на круглом устоять-то? — рассмеялся Александр, придвигая к себе миску с похлёбкой.

— А ты не смейся, княже. Не полоши себя. Что не зрят очи, то сердце и голова уразумят.

— Ты, дедо, сведущ в травах? — решил сменить тему разговора Александр.

— Кое-что разумею, — спокойно ответил Прибыша. — Травица, она все болезни целит. А хвори, они от крови гнилой и дум тяжёлых. Вон юродивые ничем не болеют, потому как жизнь их не тяготит.

— А раны, на поле брани полученные?

— И их настои и отвары изведут. Вон копыть-трава, как зацветёт кровавым, самый раз брать её в холстины. В чаще растёт, меж брусничника. Ростом невысока, а зараз узришь. Такую к ране приставишь, враз затянет без щепоты и ломоты.

Старик ещё много рассказывал о травах и кореньях, о живой и мёртвой воде, о пользе и вреде гадов лесных. Александр слушал его, затаив дыхание. Потом Прибыша подошёл к столу и зажёг свечу. Присев на лавку, разгладил на коленях длинный груботканый летник.

— Ты такой умный, дедушка! — восторженно произнёс юноша. — А меня можешь научить всем этим премудростям?

— Отчего же не научить, — улыбнулся знахарь. — Дорогу знаешь. А сейчас пора тебе домой собираться. Небось, мамка уже слёзы выплакала?

В обратный путь добирались молча. Старик шёл впереди, опираясь на массивный посох, украшенный причудливыми узорами и разноцветными лентами. Следом за ним верхом на коне ехал Александр. Добравшись до опушки леса, Прибыша ткнул посохом в сторону.

— Тебе туда. Конь твой сам дорогу найдёт, на него ратуй. Вот тебе настой целебный, заговорённый. — Старик отвязал от пояса небольшую кожаную флягу. — Почувствуешь неладное — испей. А это на груди носи и никогда не снимай. Будет тебе оберег от всякой напасти.

Александр принял из рук старика флягу и амулет на кожаном шнурке, где в бронзовом круге были высечены непонятные символы.

— Язык предков наших, — пояснил знахарь. — Он пошибче любого образа охоронит.

Александр прямо из седла поклонился старику и, ткнув коня в бока, поскакал домой. Он ещё не раз оборачивался на опушку леса, где стоял Прибыша. Старик не уходил. Он смотрел вслед удаляющемуся всаднику и улыбался в усы. Потом стукнул посохом о землю и тихо сказал:

— Скачи, княже. Скачи, спаситель земли русской.

13 лет спустя

— …К лиходельной матери! — послышался за спиной князя окрик сотника. — Александр Ярославич, охолонись! Кони падут. Дюже хороши — жалко. До Киева не дотянут.

Князь сбавил ход и развернулся в седле. Двинул рукоятью плети съехавшую на брови шапку, опушённую бобром, пристально посмотрел на подъезжавших дружинников.

— В Киев не с руки сейчас ехать. До Переславля пойдём, а там в Новгород.

— То дело! — радостно отозвался сотник. — Медку хмельного отведаем. А то как клятые по степям столько дён скачем.

— Тебе бы только бражничать да девок под подолами щупать, — усмехнулся князь.

Кони топтались на месте. Из ноздрей валил пар. Снег под копытами хрустел и отлетал в стороны белыми комьями.

— А на что мне богачества, ежели их на чару другу не вынуть? — рассмеялся сотник. — Хотя какие на корму княжьем милости? Богатеем не станешь.

— Тебе ли, Савва, на судьбу жалиться? — махнул рукой князь. — Целыми днями пуп крестишь. Ступай глянь, не отстал ли кто.

— И то верно. Всё сполню, княже.

— Гей, борода ржаная! — кричал сотник на зазевавшегося крестьянина. — Не зришь, князь едет! Плети давно не маял? — Он развернул коня и двинулся к хвосту колонны, оглядывая вверенную ему дружину.

Александр ткнул коня, и тот медленно побрёл по заснеженному полю. «Что задумал Батый? — Эта мысль всю дорогу не давала ему покоя. — Темнит чорт. На него у меня злобы нет и доверия нет. Завсегда Батыга свой интерес угадает. Бесы его правят, что ли? Подати с церквей отменил, подарки великие преподнёс. Непохоже на него». Князь достал из-за пазухи шкатулку и в очередной раз посмотрел её на содержимое. «Великий подарок. Откуда язычникам знать, что было у них в руках? Хотя… Хан очень непрост. Там, где одного ума мало, второй гож. Субэдэй — ещё одна голова хана. Мимо одноглазого мышь не проскочит, сокол не пролетит. А у меня только своя на плечах да колдун — опора. К нему, стало быть, и путь».

* * *

— Мир тебе, князь Киевский, — сказал Прибыша, не поднимая головы. — Жду тебя, вон и отвар поспел мой. На травках, как ты любишь.

Александр знал, что знахарь видит всё наперёд. Со времени их первой встречи прошло много лет, но князь не переставал удивляться способности старика чувствовать порядок вещей, ещё не случившихся. Все эти годы Прибыша учил молодого князя премудростям лесной жизни, открывал тайны мира, о которых был осведомлён из множества книг, рассказывал, как поступать в непростых делах. Александр часто обращался за советом к старику. Трудные решения, которые нужно было принимать двадцатилетнему князю, чаще всего покорялись жизненному опыту Прибыши. Так было в битве на Неве и на озере Чудь, в отношениях с латинянами и Ордой, даже семейные дрязги не обошёл вниманием старик.

— Вижу, по-прежнему смел ты, ядрён. Хвороба тебя обходит, — продолжал старик, подходя к гостю. — Воинство своё на Тухлое болото не повёл? И правильно. Нечего им тут лиха чинить, зверье моё пугать. С чем пожаловал?

— Будто сам не ведаешь? — ответил князь с лукавым прищуром. — Я поди-кась ещё не подумал к тебе свернуть, а ты уже отварчик готовить стал?

— Что ведомо духам, то и мне ведомо, — улыбнулся знахарь. — Садись, князь, отдохни с дороги. Путь твой неблизкий был.

Александр скинул шубу и присел поближе к огню. Ворочаясь на скамье, он пил травяной отвар и думал, как начать разговор.

— Изба твоя совсем к земле клонится. Сгнило всё давно. Вон и долевые и поперечины менять надобно бы, — рассуждал князь, не решаясь заговорить о главном.

Прибыша молча теребил в углу какие то корешки и только исподлобья поглядывал на него.

— Что за ежа тебя ест, княже? — не выдержал старик.

— Из Золотой Орды возвращаюсь я, — наконец сказал Александр.

— То ведомо мне. И ведомо, что не с пустыми руками отпустил тебя хан на княжение Киевское.

— Так оно.

Невский протянул старику шкатулку. Тот не стал брать её сразу, а положил ладонь на крышку и закрыл глаза. Какое-то время Прибыша сидел не шевелясь, потом взял из рук князя подарок хана и открыл его.

— Вот ить палёна мышь! Батыга совсем умом склался! Ты знаешь, что это?

— Знаю.

— Нет, не знаешь.

Знахарь встал и подошёл к князю. Лицо его сделалось очень серьёзным. Казалось, что он за мгновение стал ещё старей. Он пальцем указал на содержимое шкатулки и тихо, почти шёпотом заговорил:

— Ключи Бога жидовина, в коего и Русь уверовала. Это ключ, — Прибыша ткнул в золотой, — врата открывает, где жисть другая, с городами не рублеными, а белокамня. Нет там хворей и злых людей. Человек ли грешный али демон с злыми помыслами может прийти туда без суда Божьего и, озлясь на творенья белёсые, извести всю красоту неземную, поскольку не будет ему препона чинить лютость и беззакония. А кончен будет мир небесный, то и земному миру не бывать.

Ключ серебра, — продолжал знахарь, — весом легче, но силы в нём, лиха великого — прорва. Потому как даёт он власть над силами земными, неразумными. Худой человек, несвычный к любови, бесчестить землю деяниями своими погаными будет. И будет худое, и кровь, и слёзы. Мелок человек станет, как муха. И пойдёт брат на брата, а отец — на сына. И будет зрелище это плачу подобно. Но всё пустое и мелкое, когда случится железному ключу открыть свой замок.

Прибыша кивнул на третий, железный ключ и долго на него смотрел.

— Великая сила схоронена за этим замком. Пёсий лик чёрный. Орды мохнатые, батыевы, станутся забавами скоморошьими, выпусти это зло из полона! Тогда и земному и небесному конец случится. Сам диавол скрыт от мира нашего в пещере под замком нерушимым. Разумной ты, княже, вот и мекай, что в руках твоих оказалось.

Невский сидел у огня и мрачно слушал шёпот старика.

— Выходит, Батый не знал, что было в его руках? Собака, ужо бойко бы распорядился таким подарком. Мне что делать с этим? Впору схоронить от греха в Тухлых болотах. Пусть лежат на дне, всё ж покойнее.

— Батыга скуден умом, даром что хитёр. Не по нём кафтан сей, — сказал знахарь, закрывая шкатулку. — Что до ключей… Рано по ним гробные доски стелить. Они тебе очень скоро службу сослужат добрую. Но помни: железный ключ должен всегда на Руси быть. Схорони его подальше. Придёт и его время.

— Легко сказать «схорони».

— Спуста не суди, князь. Дам тебе совет. Помнишь Лосиный ручей?

— Как не помнить? Сызмальства там травки да корешки собирал для твоих отваров. Сам говорил, там им лучшее место.

— В вечор отправишься туда. В аккурат поспеешь. Сегодня большая луна будет. Пора древних богов.

— Ты что задумал, дид? Ночью на Тухлые болота идти, где и днём не один человек сгинул?

— Не сумнись, князь. Ты эти топи лучше самого Берендея знаешь. Не зря я тебя путям здешним научал. Знал, что надобна будет эта дорога. И Дивия ночью путь укажет. Не о том хочу говорить с тобой, Александр. То дело свычное. У ручья Лосиного есть поляна.

— Изумрудный луг. Ведаю про то, — кивнул князь.

— Посередь камень. Зовётся он Алатырь. В полночь положи на него свой амулет. Явят тебе свои лики боги. Проси их совета. Говорить зачнёшь, не смотри в очи, склонись. Умерь гордыню княжескую, ибо токмо им разуметь, как даром Батыевым распорядиться.

Александр стоял в центре луга у камня, про который говорил Прибыша. Изумрудный луг в свете луны казался серебрёным. Тишину нарушал только стрекот цикад и шорох ветра в кронах деревьев. Князь снял амулет, подаренный когда-то стариком, и положил на камень. Сначала ничего не произошло. Но со временем всё стихло и наступила тишина. Ни звука, ни ветерка. Руны, высеченные на камне, засветились. Они разгорались всё ярче и ярче. Столб бледного света ударил вверх и достиг неба. Повеяло холодом. Со всех сторон к камню стал двигаться туман. Непроницаемый, белый, как молоко, он подковой охватывал луг, стремясь к центру. Его не было только со стороны князя. В нескольких шагах от цели туман остановился и стал таять. На поляне вокруг камня остались пять сгустков, вскоре принявших человеческие очертания.

Александр имел немалый рост, но эти люди были выше него на две головы. Прямо перед князем, с другой стороны камня, уже можно было различить пожилого мужчину с бородой в длинной посконной одежде, меховой шапке с рогами и с деревянным посохом в руке. По левую руку его стояла пара в белых одеждах: старик с длинными светлыми волосами и такой же бородой и красивая женщина в вышитой цветами понёве, рубахе и накинутом навершнике. В пшеничного цвета косу был вплетён венок из полевых цветов. Справа появилась пара, прямо противоположная левой. Черноволосый старик с угольной бородой, одетый в длинную тёмную рубаху, опоясанную серебристым поясом, держал посох с причудливым возглавием. Рядом с ним стояла женщина с очень бледным лицом, в чёрном сарафане, вышитом серебряными узорами, и чёрном кокошнике с полумесяцем в центре. Никто не шевелился. Они как будто не замечали одиноко стоящего человека. Все смотрели на старика в чудной шапке с рогами.

«С рогами? — подумал Александр. — Велес»!

— Зрю вас, дети Рода, — подняв посох над головой, произнёс старик.

— Зрим тебя, Велес, — почти хором ответили присутствующие.

— Зачем ты призвал нас в своё капище? — разведя руки в стороны, спросил старик в белых одеждах.

— Не я виною тому, Белобог. Я токмо путь указал. Попрал наш покой амулет Обетный. Вам известна его сила. Ей нельзя противиться.

Все переглянулись.

— Что миру Яви надобно от древних богов? — с усмешкой спросил старик в чёрном. — Разве их боги не настолько мудры, как они думали?

— Или мудрее нас, Чернобог, коли не дают обетов на крови, — задумчиво сказала женщина с бледным лицом.

— Морена, тебе ли крамолу чинить тут? Кто лихо творил в этих пределах? — спокойно произнёс Велес.

— Те дела уж быльём поросли. Новые боги, новая Явь, — не унималась Морена. — Что мы можем сейчас? И сила велика, да путь короток. Прошло наше время.

— Богов не выбирают, — сказала женщина с венком на голове. — Выбирают дорогу, по которой идти. Они сделали выбор.

— Твоя правда, Лада. — Велес с нежностью посмотрел на женщину. — Чего теперь тужить об этом? Не для того мы тут. Отслужим обет человеку, положившему свадху на алатырь-камень.

* * *

Все посмотрели на Александра. Он опустил глаза и встал на одно колено. Велес закрыл глаза, направил посох в его сторону и сказал:

— Зрю силу Одина в этом человеке. Кто ты?

— Я Александр, сын Ярослава. Прозван Невским. Князь Киевский.

— Стало быть, ты призвал богов чинить обет свой?

— Я, древние боги.

— Говори, князь, мы внемлем.

Александр сделал несколько шагов вперёд и положил шкатулку на камень. Велес поднял руку. Крышка открылась. Ключи взлетели вверх и зависли в воздухе на уровне глаз собравшихся, затем стали медленно вращаться по кругу. Боги смотрели на них молча, не отводя глаз. Это продолжалось долго. Наконец Велес сказал:

— Ведаешь ли ты, смертный, что принёс сюда?

— Ведаю, Боже, — ответил князь.

— И в чём же просьба твоя?

— Скрыть их нужно до поры с лика земли. Времена ноне тревожные. Кабы не попали они в руки людей с тёмными помыслами.

— Нам понятен замысел твой. Что скажете, дети Рода?

Первым ударил посохом о землю Чернобог.

— Не любо мне стоять на пути чужих богов. Но обет на свадхе должен быть исполнен. Я заберу в мир Нави железный ключ. Уйдём с ним по Смородине-реке. Там он будет скрыт от всего живого и предан забвению.

— Я возьму серебряный ключ, — сказал Белобог. — Сокрою его в этом мире. Никто из смертных не отыщет его в моих чертогах.

— Ключ небесного золота будет у меня — в мире Прави. Там ему и место, — сказал Велес и посмотрел на Александра. — Мы исполнили обет, князь?

— Да, Боже. Я уповаю на вас, древние боги. Но как мне вернуть ключи, если в этом случится надобность?

— Амулет Обетный у тебя останется, — сказал Велес. — А сейчас нам пора. Подними свадху с камня.

— На этот раз легко отделались, — проворчала Морена.

— Ох, не знаю, — задумчиво ответила ей Лада.

Александр поднял амулет и надел его на шею. Тут же светящийся столб начал угасать, а вместе с ним растворились в ночи древние боги.

Наше время

Дождь успокоился. В квартире стало необычайно тихо, даже проезжавшие по улице машины не могли нарушить спокойствия мира. Картину, замкнутую в багеты оконных рам, составляли размытые пятна домов в необычайно тоскливых цветах. Наверное, именно так видят жизнь люди, погружённые в глубокую депрессию. Их сознание отказывается воспринимать мир таким, какой он есть. Мозг, сдавленный грузом переживаний, пропускает только самые простые тона — серые. Невозможность воспринимать жизнь как есть вызывает чувство насторожённости, недоверия. И чтобы не потерять чуткости к происходящему, люди вынуждены прислушиваться к окружающему миру, потому как в серости жизни возникают мысли неразумные и поступки беспредметные.

Солнце появилось внезапно. Я даже зажмурил глаза от режущего света, но он и не думал отступать. Мои веки не могли противиться такой силе. Даже вполовину слабее прежнего, свет пронизывал их насквозь. Спасла только ладонь, которой я закрыл лицо. Постепенно зрение возвращалось. Передо мной открылась инфантильно-мультяшная картинка: сквозь мокрое стекло на меня смотрела улица,лишённая прежнего спокойствия и задумчивости. Теперь она играла всеми красками детства и уходящие чёрные тучи только усиливали контраст.

Я отошёл от окна и плюхнулся на диван. Он ещё хранил тепло моего странного гостя. Укутавшись с головой в плед, закрыл глаза. Стоило обдумать своё положение. В конце концов, что я теряю? Приключение — это именно то, чего мне так не хватает. Как трудно жить, зная, с чего начнётся и чем закончится день. Каждая минута, как стук барабанной палочки, монотонна и размеренна. Дни прибиваются друг к другу без всякого смысла, бесконечно, однообразно. События, происшествия, истории — максимум, что случалось в моей жизни. Но никогда — настоящего приключения. Будничная вязкость, рутина поступков, загнанная в рамки отмеренных границ, лишила жизнь особого смысла, который не ясен до тех пор, пока не начнёшь задумываться о главном — для чего живёшь? Запустить себя заново, как доигравшую пластинку, но уже с новым звучанием и по своим законам, а там хоть трава не расти!

Глубоким вечером меня разбудило пиканье телефона. Пришло сообщение. На него реагировать желания не было. Нужно подниматься и спасать мир. Как и зачем — это дело третье, а первое — это кофе с чем-нибудь съедобным. Тут я вспомнил, что почти сутки ничего не ел. В холодильнике, по обыкновению, мышь не висела, но была близка к суициду. Колбаса и яйца есть, и их нужно есть. Каламбур мне не понравился, да и фиг с ним. Глядя, как яичница покрывается белой пеленой, я думал: «А что дальше? Гайдн говорил о прошлом. Разгадка там. Себастьян пропал три месяца назад. Значит, шестнадцатого августа. И как, позвольте, мне попасть в лето? Конкретно этот день я представить не смогу, хоть убей! Самое большее, что приходит на ум, — солнце, воздух и вода. Но так можно уйти чёрт знает куда. В шестидесятые, например. А может, попробовать сконцентрироваться по числу, дню недели и году? И ещё времени суток, конечно же. Вариант неплохой, но сработает ли?»

Кофе побежал из турки и заставил меня прервать размышления. Наскоро поев, я залез в шкаф, размышляя, что надеть. Странно было бы появиться на улице летом в шапке и куртке. Август, конечно, не был жарким, но всё равно перебор. Изрядно порывшись в куче рубашек и футболок, я нашёл ту, которая, по моему разумению, подходила к случаю. Всё же мир иду спасать. Да и перед Великим магистром не хотелось выглядеть оборванцем. Джинсы, которые на мне, сойдут, и кроссовки тоже. Переодеваясь, я придумал посмотреть во всемирной паутине, что происходило 16 августа. Хотя бы какая была погода. Но потом решил, что прибегну к подсказкам, если с первого раза не получится.

Я поднёс к дверному замку руку с выставленным вперёд ключом и, как сумасшедший, начал твердить заранее заготовленные фразы. Когда пришло осознание, что достаточно веселить соседей, повернул ручку и толкнул дверь… Уже в третий раз меня сразило чувство волшебства. И опять я был готов бухнуться в обморок или сойти с ума!

На лестничной клетке светило солнце и пронзительно пахло летом. За открытыми окнами подъезда шелестели зелёные листья. Свет, запах, шум листвы приносили ощущение огромной жизненной силы. Видимо, таким должно быть чувство резкой смены времён года, когда из сонной гримасы замирающего на зиму мира попадаешь в буйство карнавала с неизменно сияющей улыбкой жизни. Теперь бы узнать, какое число и год. По всем признакам — не шестидесятые. Я закрыл дверь ключом от своего замка и, почему-то крадучись, на цыпочках начал спускаться вниз по лестнице. Этот мир казался настолько хрупким и нереальным, что мог рухнуть в один момент от любого громкого звука или неверного движения.

Во дворе мне встретилась бабулька, гуляющая с внуком. На вопрос, какое сегодня число, она ответила охотно. Я очень обрадовался, что не ошибся датой. Дальнейшие мои расспросы повергли её в лёгкий шок. Если месяц она назвала с неохотой, то вопрос про год заставил бабушку схватить ребёнка за руку и утащить подальше от меня. Я этому не удивился. Просто поставил себя на её место и улыбнулся. Год, судя по валявшейся газете, тоже оказался «правильным».

Дом Оболенского оказался совсем рядом. Пятнадцать минут прогулки на свежем воздухе, и я стоял, уткнувшись носом в дверь подъезда. Хозяин квартиры не отвечал на мои попытки связаться по домофону. Благо для того, чтобы проникнуть внутрь, долго ждать не пришлось. Из дверей вынырнула маленькая девочка со щенком наперевес, и путь был свободен. Я поднялся на лифте до нужного этажа и подошёл к квартире Великого магистра. На звонок в дверь никто не ответил. Пришлось постучать несколько раз кулаком и для очистки совести даже пнуть дверь ногой. Безрезультатно.

Ничего не оставалось, как спуститься вниз, сесть на лавочку во дворе и прикинуть, что делать дальше. Однако подумать не довелось. Как только я отошёл от дома, к подъезду подъехали два чёрных джипа, из них вышло пять человек. Мне ни разу, кроме американского кино, конечно, не доводилось видеть столько суперсекретных спецагентов. Все были в тёмных очках, примерно одного роста, в чёрных костюмах, белых рубашках и тёмных галстуках. Даже на лицо эти персонажи были похожи, как близнецы. От такого зрелища я забыл, зачем пришёл. Спецагенты, как и положено, посмотрели по сторонам, кивнули друг другу. Двое двинулись к подъезду, в который я только, что стремился попасть, открыли дверь и вошли. Остальные встали рядом с одной из машин.

Один из них открыл дверь джипа и протянул руку сидящей внутри девушке. Дама, игнорируя предложенную помощь, вылезла из машины, поправила длинные светлые волосы и направилась к подъезду. Складывалось ощущение, что эта милая девушка принадлежит как минимум к семье президента, причём не нашего. Я смотрел на неё, не отрывая глаз, столько грации было в её движениях. Казалось, она не идёт по земле, а плывёт, как в замедленной съёмке. Одежда тщательно охраняемой персоны не отличалась от её спутников. Брючный костюм тёмного цвета, белая блузка. Но как всё было ей к лицу! Сделав несколько шагов, она приподняла тёмные очки и внимательно посмотрела на меня. И тут я увидел, как уголки её губ дрогнули в очаровательной улыбке, адресованной мне. Незнакомка опустила очки и скрылась в подъезде вместе с толпой стражников.

Дома, прохаживаясь из угла в угол, я думал, как отыскать Оболенского, но мысли упорно возвращали меня к подаренной недавно улыбке. Раз за разом прокручивая в голове увиденное, я думал, что лицо девушки мне знакомо, но как ни старался нарыть в памяти хоть мизерную подсказку для занозы, застрявшей в мыслях, ничего не получалось. В результате я решил, что это артистка или певица, малоизвестная, но иногда мелькающая по телевизору. Это оправдывало и количество охраны. Известно, что чем мельче звезда, тем больше форсу. С этими мыслями я растянулся на кровати и сладко задремал.

* * *

Лилит сидела у моря и смотрела, как волны, набегая на берег, омывают её ноги. День клонился к закату, и жара постепенно спадала, уступая место вечерней прохладе. Больше всего ей нравилось именно это время суток. Из всего, что занимало её на земле, именно закаты были надеждой на исцеление от душевных ран. Каждый раз, ложась спать, Лилит надеялась, что не проснётся. Но тщетно. Казалось, Бог придумал такую изощрённую форму пытки специально для неё. Время тянулось равнодушно. День сменял ночь. Утро перетекало в вечер. Сколько прошло с тех пор, как она покинула мир, в котором родилась? Неделя? Месяц? Год? Ровно ничего не значащие для неё отрезки времени. Она не думала об этом. Даже не находила слов для определения своей нынешней жизни. Оставшись одна, Лилит перестала существовать. Её мысли были загнаны в узкий коридор переживаний, и она думала, что никогда не найдёт выхода из этого лабиринта. А может, ей не хотелось из него выходить? Может, чувства жалости к себе, несправедливости окружавшего мира, ревности, страха за свою судьбу только разогревали нарастающую в ней ярость? Зыбкое равновесие между тихим страданием и безудержной злостью могло в один миг развалиться, выпустив на свободу странную гадину, таившуюся в её груди.

Ветер, дувший с моря, неожиданно переменил направление и стал нарочито подталкивать в бок. Лилит повернула голову и увидела, что вдоль берега, по направлению к ней, идёт человек. Она не сразу поверила в это. Видения нередко преследовали её в этом забытом Богом месте. Девушка даже помотала головой, но фантом не исчезал. Фигура продолжала медленно брести. Она была совершенно невесома, даже не касалась песка. Лилит пошла навстречу в полной уверенности, что мираж растает, как и многие другие до этого. Только подойдя совсем близко, девушка поняла, что это не привидение.

— Асмодей! — Голос Лилит дрогнул от избытка чувств. — Я думала, что предана забвению до самой смерти. А тут такой гость! И кто? Серафим!

— Уже нет, — ответил Асмодей. — Уже не Серафим.

Только сейчас Лилит увидела, что перед ней стоит обычный человек. Некогда блистательный, шестикрылый Асмодей был лишён прежнего изящества и… крыльев. Девушка от неожиданности отступила назад.

— Как такое возможно?

— Многое изменилось на небе после твоего ухода, — ответил ангел с улыбкой, будто такая мелочь, как отсутствие крыльев, его совсем не беспокоила. — Теперь всё по-другому. Нет больше единой власти Яхве. Восстали ангелы вслед за Саммаэлем.

— За Саммаэлем? Он же Его любимчик?

— О, да. Он любил его настолько, что предал, раз начал создавать тварей мерзких, ограниченных в поступках и желаниях, чьё превосходство над животными — только привилегия ходить на двух ногах. А знаешь, что Он ответил на вполне резонные претензии Саммаэля? «Я сотворил людей беззащитными и немощными, чтобы легче возлюбить их».

Лилит села на песок и угрюмо спросила:

— Что же ты пришёл ко мне, к человеку? Сообщить, что я ошибка творения и ещё больше огорчить меня? Хватит и Его проклятия. Знаешь, Асмодей, сейчас, как никогда в жизни, я хочу умереть.

— Умереть просто. Но главное умереть вовремя. Что даст твоя смерть сейчас? Ты утратила надежду на бессмертие? Идём с нами, Саммаэль даст тебе его.

— Вы безумцы! Он уничтожит вас без сожаления.

— Нет. Он выгнал нас, но не перестал любить, — гордо сказал Асмодей. — А знаешь, почему?

— Почему?

— Яхве пошёл на сделку с Саммаэлем. Они заключили пари. Отец дал возможность сыну доказать свою правоту. Люди будут вольны выбирать, за кем идти. Настанет час, когда сын поднимется к Отцу и покажет, как род человеческий продал того, кто их создал, за гнилую похлёбку. И всё будет сметено пламенем, и воцарится на небе прежняя благодать. Мы вернёмся, но вернёмся победителями. Песок времени начал отсчитывать последние дни земли с того момента, когда непокорные ангелы покинули Эдем. Правда, перед уходом очень сильно разозлили Бога. — Асмодей лукаво улыбнулся и потёр руки. — Ты не хочешь узнать, что произошло напоследок?

— Говори уже. Не тяни, — взмолилась Лилит.

— Саммаэль соблазнил Еву, на что Яхве сильно обиделся. В гневе Он изгнал на землю её, а заодно и Адама. Наверное, чтобы ей было не скучно. Это подарок тебе от Саммаэля. Он захотел, чтобы я принёс тебе эту весть. Как видишь, пока перевес на нашей стороне.

— А я всегда говорила, что эта тварь ещё себя покажет! — торжествовала Лилит. — Прикидывалась овцой невинной. Хотел лучшей доли для своего первенца? Получи! Пала твердыня самодовольства. Я с вами! Ни за что не пропущу веселья. Земля будет гореть ярко и жарко, чтобы растопить моё ледяное сердце!

Глаза девушки вспыхнули особым дьявольским светом. Отчаяние, всё это время терзавшее её, исторгло огненный смерч. Дикая сила, таившаяся в глубине прекрасного тела, вырвалась наружу, подобно вулкану, превращая всё на своём пути в мёртвый пепел. Зло было выпущено на свободу.

* * *

Я подскочил в кровати, как будто рядом с моим ухом ударили в колокол. «Ничего себе певичка-артистка! — крутилось в голове. — Как можно было не узнать в женщине из джипа ту, которая снилась? Как можно было её вообще не узнать»?

Домофон в подъезде Оболенского не работал вообще, но это меня не насторожило. А вот дверь в его квартиру — как раз наоборот. Она была приоткрыта. На стук никто не ответил. Долго не раздумывая о последствиях, я шагнул внутрь.

Картина удручала. Прямо с порога начинался вселенский бардак. Всё было перевёрнуто вверх дном. Кругом валялись предметы домашнего обихода, с чьей-то тяжёлой руки превратившиеся в хлам. «Просто приходил Серёжка. Поиграли мы немножко!» — невольно вспомнилась строчка из мультика. Одежда порвана, мебель сломана, посуда разбита. Вероятно, человеку, который всё это устроил, очень не нравился хозяин.

Обойдя всю квартиру, я сел на край чудом уцелевшей табуретки. Тут явно что-то искали и, вероятнее всего, не нашли. Если бы нашли, такого погрома не было бы. Намерения у них весьма серьёзные. Я, наверное, не удивился бы, найдя тут труп Себастьяна. А почему «у них»? Это же очевидно. Во-первых, одному человеку понадобится весьма много времени, чтобы так разнести дом. Во-вторых, табуреточка стоит в таком месте, с которого хорошо видно почти всю квартиру. А ещё она целёхонькая. Значит, на ней сидел самый главный злодей и руководил действом. Себастьяна нет ни живого, ни мёртвого. Это хорошо, что не мёртвого! Либо его забрали с собой, либо он успел смыться. А что теперь прикажете делать мне? Вероятнее всего, придётся вернуться на денёк раньше.

Я встал и пошёл к выходу. Но, не успев сделать и пары шагов, получил сильный удар по голове. Земля ушла из-под ног. Потолок, стены, окна закрутились и поменялись местами. В глазах замелькали искры. «Какая красота, — подумал я. — Как салют в День Победы…»

* * *

Я пришёл в сознание под суету и волнение. В дальнем углу сидели люди, но не обращали на меня внимания. Они о чём-то горячо спорили, периодически вскакивая и толкая друг друга руками. В комнате было темно, и я не мог разглядеть лиц. До меня долетали отдельные фразы, которые не могли отразить суть спора. Откуда-то сбоку ко мне подошла огромная собака и начала меня обнюхивать. Кто-то из спорщиков схватил палку и кинул в неё, пытаясь отогнать. Пёс резво отскочил, и палка угодила в меня. Но я не почувствовал удара. Моё тело не реагировало на боль и не могло шевелиться. Я только видел и слышал окружающий мир.

«Где я, что произошло?» — попытки вспомнить ни к чему не привели. Люди в углу замерли. Один из них поднялся с колен, огляделся и произнёс почти шёпотом: «Кто здесь?» Он сделал несколько шагов в мою сторону и стал вглядываться в темноту. «Он что, меня не видит?» — подумал я. Теперь поднялись все, и начали крутить головами по сторонам.

— Вы слышали? — сказал тот, что был ближе ко мне.

— Слышали, — ответил неровный хор голосов.

— Кто здесь? — повторил незнакомец.

«Они или слепые, или идиоты», — рассуждал я про себя, делая попытки пошевелиться и привлечь к себе внимание.

— Мы не слепые. А за идиотов ответишь, только покажись. Все кости переломаю! — раздалось откуда-то из угла.

— Ты где, мил человек? Что-то тебя не видно, — ласково молвил тот, кто был рядом, одновременно делая знаки товарищам осмотреть помещение.

И тут меня осенило. Я ведь не издал ни звука! Только думал. Что же получается, они слышат мои мысли, а меня не видят?

— Я здесь. Перед вами. Лежу на полу, — отчётливо подумал я.

Люди, собравшиеся было идти на поиски, остановились и уставились в пол.

— Где? Тут нет никого, — развёл руками ближний.

— Иди прямо, упрёшься!

Мой собеседник сделал один неуверенный шаг. Только сейчас мне удалось разглядеть его… лицо? Неточность определения заключается в самом понимании этого слова. То, что находилось на плечах, не принадлежало ни человеку, ни животному. Вообще не принадлежало никому из известных мне живых существ на земле. Это был плотный сгусток молочного тумана с мерцающим внутри оранжевым овалом, похожим на яичный желток. Странно, но меня не напугало такое необычное зрелище. Мало того, я даже попытался лучше его разглядеть. Потом меня привлекла одежда: что-то среднее между индийским сари, свисающим тёмными лоскутами, и тогой времён Римской империи. Тканевые полосы были разных, но преимущественно тёмных цветов. А может, это просто лохмотья одежды, уже давно пришедшей в негодность, или нескольких одежд?

Тем временем существо сделало ещё один шаг навстречу, и почти вплотную приблизилось к моему телу. Ещё секунда и «человек-яйцо» споткнётся, расквасив себе… Не знаю, чего у него там. Но не тут-то было. Со следующим шагом он просто прошёл сквозь меня, как будто я не лежал на этом грязном полу в предвкушении чудесного избавления.

— Здесь никого нет, — сказал этот горе-сыщик. — А что у вас?

— Тут тоже ничего, — ответил кто-то за всех.

«Не может быть! Вот я лежу на полу! Ты прошёл сквозь меня!» — отчаянно кричал я в уме.

Остальные, кто был в комнате, сгрудились в кучу и подошли ближе. Их внешний вид почти не отличался друг от друга. Только мерцание внутри «тумана» было разным по интенсивности и цвету.

— Вы что, инопланетяне? В смысле с другой планеты? — я начал прояснять ситуацию.

— Как раз мы-то на своей находимся, — ответил один из толпы. — А кто ты такой, что тебя не видно глазу и не слышно ухом?

— Я Великий магистр Ордена хранителей ключа, — не без пафоса подумал я. — Только не знаю, где нахожусь и как сюда попал.

— А, Великий магистр! Это всё объясняет, — ответил голос, вот только тон его мне не понравился. — И в чём же твоё величие, если не секрет?

— Я могу путешествовать между мирами, — уже не так уверенно помыслил я.

— Интересно, — произнёс голос, вложив в это слово немалую долю сарказма. — Допутешествовался, значит. Даже не знаешь, где находишься. А-а-а, вот и окончательно материализовался.

При этих словах его товарищи начали смеяться. Сначала послышались отдельные смешки. Но вскоре ровный гул голосов, отражаясь от голых стен, многократно усилился и превратился в ужасный шум, скорее напоминающий какофонию скотного двора.

Постепенно до меня начал доходить смысл сказанного. Я понял, что меня видят. Вместе с этой догадкой зашевелились пальцы и стали возвращаться ощущения. Мне стало холодно и больно в голове.

— Хватит ржать! И без вас голова раскалывается. Лучше расскажите, кто вы? Что это за место? — скривившись от боли, промямлил я.

— Видите ли, молодой человек, как бы вам это подоступнее объяснить? — давясь от смеха, продолжал мой собеседник. — Вы находитесь на том свете, а попасть сюда может любой, даже если он не «Великий магистр — путешественник»!

Опять раздался невероятный хохот. Если бы у них были глаза, они точно залили бы весь пол слезами радости.

— Вы хотите сказать, что я не жив, что я умер?

У меня перехватило горло.

— Мертвее не бывает, — почти ласково произнесло одно из существ, которое почему-то почти не смеялось. — А ты хочешь знать, кто мы?

Мгновенно наступила тишина. Все замерли, как мне показалось, не в ожидании моего ответа, а потому, что заговорил именно он. Некоторые даже отступили в сторону, давая ему больше свободы.

— Кто вы? — обречённо спросил я.

Незнакомец склонился прямо надо мной и тихо, почти доверительно, сказал:

— Мы души магистров Ордена хранителей ключа. Великих и не очень. Все, кого ты видишь в этом склепе, когда-то им управляли и были могущественнее Бога. Но Он, — собеседник показал пальцем вверх, — не терпит, когда вмешиваются в его дела. Управление временем и пространством, к сожалению, не дар, а проклятие. Это не удел смертных. При жизни нам довелось возвыситься над людьми, пренебречь всеми законами природы. Снедаемые великой гордыней, мы узрели в себе богов: все двери открыты, судьбы мира в нашей власти. Воздух свободы пьянил и развращал. Но за всё нужно платить. Теперь нам, как и тебе, уготована судьба вечно гнить в этом сраном каземате. Без окон, дверей и надежды на избавление.

Он резко выпрямился, развёл в стороны руки и сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— А теперь, господа и товарищи тоже, нам предстоит закончить обряд инициации. Кто готов выступить орудием рока?

— Им буду я, — сказал один из присутствующих и ушёл за спины товарищей.

— Да будет так!

Я уже ничего не понимал. Магистры, души, живой, мёртвый — всё смешалось. Ещё к тому же ритуалы. Мало того, что уже в преисподней, так меня ещё и посвятить нужно в неё? Типа «добро пожаловать»?

Пока мой поток сознания бурлил, вернулся доброволец. В руках он держал огромную… дубину!

— Братья! — обратился к остальным главный. — Сейчас мы принимаем в наши ряды новую душу. Она будет надеждой и опорой на скорбном нашем пути. — Как звался ты, принимая сан Великого магистра? — спросил меня распорядитель обряда.

Я не знал, что ответить. И тут вспомнил, как звучит «хранитель» на японском языке:

— Мамору, — гордо произнёс я.

— Освободим душу брата Мамору от пут его бренного тела и дадим ей свободно существовать в нашем мире! — спокойно, без удивления, закончил распорядитель.

Он сделал знак, и ко мне приблизилось «орудие рока» с дубиной. Я испугался не на шутку: «Что вы собираетесь делать? Вы в своём уме?» Но меня никто не слушал. Существо размахнулось, целя в голову. Я зажмурился в ожидании удара…

* * *

— Прости! — произнёс кто-то вдалеке. — Я думал, что ты один из них. Вот и огрел тебя по башке.

Я открыл глаза, и меня полоснуло ярким светом настольной лампы. Сквозь пелену возвращающегося зрения проявился во всей красе Фёдор Ильич Оболенский. Себастьян. Седьмой Великий магистр.

* * *

— А что мне оставалось делать? — говорил Оболенский. — Я думал, они оставили засаду ждать моего возвращения.

Он склонился надо мной, потрогал шишку на голове.

— Когда я понял, что ошибся, сильно перепугался. Ножка-то от старинного дубового стола. Хорошо, что тебе прилетело плашмя, а не одним из её углов. — Себастьян вздохнул. — Вот сволочи! Столько хороших вещей испортили.

— Я так понимаю, вас больше огорчает состояние мебели, нежели мой головы? — слабо возмутился я.

— Не говори ерунды! А лучше вообще ничего не говори, — раздражённо произнёс магистр. — И не называй меня на «вы», не люблю я этих формальностей. Сколько пальцев?

— Три.

— Тошнит?

— Нет.

— Жить будешь. Пойду приготовлю кофе, а ты лежи. Надо бы тебя врачу показать, но сейчас нам лучше оставаться тут и не высовываться. Если будет совсем худо, что-нибудь придумаем.

Себастьян развернулся и ушёл на кухню. Я огляделся. Расположение комнат в этой квартире было точно таким же, как и в той, где царил хаос. Мало того, и обои те же. Шторы похожи, вон и знакомая табуретка. Странный человек наш магистр. Какая тяга к постоянству! А может…

— Фёдор Ильич! — позвал я хозяина квартиры. — Сколько я был без сознания?

— Не ори, тебе вредно! — проворчал Оболенский из кухни. — Часа два. Я не засекал.

— За два часа вы, простите, ты успел навести порядок у себя дома и даже старинную мебель отремонтировать?

Себастьян перестал греметь посудой и вышел ко мне.

— Всё-таки я в тебе не ошибся! Наблюдательный! Но мыслишь по-прежнему рамками человека, не посвящённого в чудеса мироустройства, — он очертил широкий круг по воздуху ножом.

— Да, как же я не сообразил? Ты утащил меня в прошлое? — стукнув рукой по лбу, проговорил я и сморщился от боли.

— Нет. В нашем случае это небезопасно. Мы в другом измерении. Извини. У меня там горит.

Себастьян скрылся в утробе кухни. Я закрыл глаза и, кажется, задремал.

— Просыпайся. Будем обедать, — голос звучал сквозь звон тарелок. — Думаю, что у тебя накопилось много вопросов ко мне.

— Не то слово! — ответил я, садясь к столу.

— У меня тоже есть вопросы: откуда знаешь, как меня зовут, и как ты тут, вернее, там оказался?

— Гайдн подсказал, — небрежно бросил я и кратко рассказал о нашей встрече. Потом описал, как попал сюда.

— Этот старый лис и до тебя добрался? — удивился Себастьян. — Ты ешь, ешь.

— Он очень обеспокоен твоим исчезновением. Утверждал, что тебя нет ни в одном из миров, — жуя кусок мяса, изложил я суть моего визита.

— Гайдн прав. Теперь и ты исчез из поля зрения нашего Хранителя, — говорил магистр, попивая кофе. — Дело в том, что этот мир, где мы сейчас находимся, создал я сам. Он ограничен вот этими стенами. — Оболенский обвёл свою квартиру рукой с кофейной чашкой. — Очень, скажу тебе, полезное укрытие. Мысль создать, что-то подобное пришла мне в голову давно. Но всё руки не доходили. А вот когда начались известные события, решил попробовать. Получилось, знаешь ли! Тебе тоже стоит попробовать. Увлекательное занятие — создавать миры, пусть даже величиной с собственную квартиру. Ладно. Вижу, тебе не терпится. Спрашивай!

— Почему я? — выскочил давно интересовавший меня вопрос.

— Вообще-то долгая история. Дело в том, что уже добрую сотню лет вся твоя родня по мужской линии прямо или косвенно служит ордену. Прадед твой вообще был магистром, дед и отец выполняли задачи по охране ключей. Хочу сказать, что смерть твоего отца не была случайной. Долгие годы от тебя это скрывали, держали подальше от всего этого, — говорил он, смотря в сторону. — Теперь пришла твоя очередь. Я даже и подумать не мог, что способности, которыми ты обладаешь, будут настолько выдающимися, — он хитро покосился на меня.

— Моя очередь? Умереть геройской смертью? — Мне стало обидно. Используют человека без его ведома. — Вы бы хоть меня спросили, а нужно мне это всё?

— Прости, раздумывать времени не было! К тому же у тебя была возможность отказаться.

— А что за намёк на отца? Насколько я знаю, у него случился инфаркт. Давно. Мне тринадцать лет было.

— Официальная версия такая. Только мы нашли в его крови дигисталин. Это вещество нарушает работу сердца и приводит к полной его остановке. К сожалению, как он попал в кровь, нам выяснить не удалось.

Себастьян встал, подошёл к окну и закурил.

— Даже версий нет? — спросил я тихо.

— Даже мотива нет! Какие уж тут версии? Он никому не мешал. Я — это другое дело. А он… — вздохнул мой собеседник. — Знаешь? Мы очень дружили!

— Мне мама ничего о вас не рассказывала.

— Она умная женщина и прекрасно понимала, о чём молчать. Жить с такими, как мы, очень нелегко. Нечасто ключники создают семьи. Но твоя мама очень любила отца и на многое закрывала глаза. Точнее, жила с закрытыми глазами! Она не хотела, чтобы ты когда-либо повторил наш путь.

В комнате повисла тишина. Я никогда не предполагал, что жизнь моей семьи была окутана тайной. Всё как обычно: рождение, детский сад, школа, институт. Праздники, поминки — череда обычного и не очень. Но всегда любовь, понимание и ещё что-то, неуловимо приятное… Сотканная из мелочей внешняя оболочка жизни: запах пирога, свежее бельё в постели по воскресеньям, мамины губы, руки отца и чувство переполненности времени. Всё это было, но ушло безвозвратно. Пронеслось единым мгновением, и осталось где-то там, далеко, в самом начале маленького, но такого важного мира.

Голова продолжала болеть. Я поднялся из-за стола и пошёл к дивану.

— Расскажи, что происходит? Кто устроил погром?

— Кабы знать, — он повернулся ко мне. — Однажды из моей квартиры исчезли ключи. Нет, не ключи Ордена. Это были копии. Я их сделал так, на всякий случай. И в один прекрасный день ловушка захлопнулась. Кому-то они очень понадобились. После той неудачной попытки за мной началась слежка, а потом — и настоящая охота. Плоды её ты видел.

— Видел, — отозвался я. — Но чтобы обезопасить ключи, да и нас вместе с ними, нужно что-то делать. Действовать, а не сидеть здесь три дня, причём без телевизора! — Я ткнул пальцем в угол, где, по моему мнению, он должен был стоять.

— Сколько, ты говоришь, сидеть? — удивился Себастьян.

— Сегодня три дня, как ты налетел на меня со своим дурацким портфелем! Точнее, три дня назад. Нет, вперёд! Тьфу, запутался!

— Подожди, — задумчиво сказал магистр, не вникая в мои попытки вырваться из сетей глупости. — Когда ворвались в квартиру, я успел уйти сюда. Просидел в раздумьях и написании письма три часа. Потом вышел, нашёл тебя, отдал портфель и вернулся. Когда возвращался, ты был уже тут. Это что получается, меня не было три дня?

— Наконец-то, — съязвил я!

— Д-а-а-а, — протянул Себастьян. — Неисповедимы пути твои, товарищ Время! Я и не предполагал, что в этой квартирке время движется в десять раз медленнее.

— С этим разобрались, а что дальше? — с готовностью к дальнейшим действиям, выпалил я.

— Выпей кофе — остывает. — задумчиво сказал магистр.

Я послушно взял чашку и спросил:

— А раньше были попытки завладеть ключами?

— Сколько угодно. Только все они не были так тщательно спланированы и не проводились такими силами, в таком масштабе. Максимум жалкие попытки выкрасть, — усмехнулся Себастьян.

— Мне пришла в голову одна мысль, — осторожно начал я. — А не связаны ли эти события с кем-нибудь из опальных магистров?

— Ты имеешь в виду Никанора? — быстро откликнулся Оболенский.

— Да. Ему есть за что мстить ордену. Да ещё учитывая его взгляды на жизнь…

— Я думал о нём, — скривился Себастьян. — Даже если он и создал ещё один ключ, с ним не попасть в наше время. Забыл? Могущество ключа распространяется только на годы жизни его хозяина. Если только… — мой собеседник задумался, обхватив голову руками. — Если только он не нашёл преемника.

— Ты имеешь в виду человека, способного создать портал?

— Да, именно портал. Не эти пресловутые ключи, а дыру во времени! Ключи для Великого магистра не что иное, как символ. Этакий скипетр, держава и корона в одном флаконе.

— Это как? — опешил я.

— Очень просто. Ни тебе, ни мне ключи не нужны. Для того, чтобы перемещаться во времени, достаточно понять, куда ты хочешь попасть. А дальше открывай любую дверь и вперёд.

— Тогда зачем мы храним их столько лет? — удивился я. — К чему все эти тайны?

— Есть в них одна пакостная особенность, — сказал Себастьян. — В ней и заключены все наши проблемы. Ключи дают возможность магистру провести через портал обычного человека.

— Или перетащить целую армию в любую точку времени, — продолжил я задумчиво.

— Молодец! Схватываешь на лету! — улыбнулся магистр. — Поэтому хранили, храним, и будем хранить вечно. Таково наше предназначение. Кстати, ты нашёл себе Имя?

— Да, — ответил я, вспомнив историю с призраками. — Мамору.

Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Почему Мамору? Рассказывай.

— В общем, когда я лежал, как бревно, без чувств на этом полу, мне привиделась какая-то чушь…

Я рассказал во всех подробностях, что произошло со мной во время отключки. Себастьян внимательно выслушал мою историю и сказал:

— Всё это очень странно и неожиданно для меня. Понимаешь? Сознание магистра имеет свойство улавливать вещи, порой не поддающиеся объяснению. Обычно это происходит во сне или, как в твоём случае… В общем, когда оно свободно от внешних воздействий. Что значит твоё видение и видение ли это вообще, я сказать не могу. Одно знаю точно — именно таким способом тебе выбрано Имя!

— Что это значит?

— То и значит! Имя Великий магистр выбирает не сам. Оно «приходит» к нему при различных обстоятельствах. И обстоятельства эти порой не самые приятные. Думаешь, я сам решил стать Себастьяном?

— Да, — я поёжился от предвкушения неприятных ощущений, связанных с этим разговором.

— А вот и нет. Имя пришло, когда я был под наркозом. Лет двадцать назад мне делали операцию: вырезали аппендицит. Когда подействовало обезболивающее, я провалился в какой-то подвал. Темнота окружала со всех сторон. Ощущение одиночества не покидало ни на минуту. Как щенок, тыкался в стены, шарил по углам, но какая-то неведомая сила постоянно толкала меня вперёд, не давая вконец заблудиться.

Сколько продолжалось моё путешествие, не знаю. Тогда для меня пролетали годы. Годы мрака, безысходности и стойкого ощущения вечности моего положения. Я шёл, не думая о том, что происходит, зачем и куда я иду. Только маниакальное желание двигаться увлекало меня. Постепенно темнота начала отступать. Полный мрак сменился серостью раннего утра. Возник свет, который уже не радовал. За годы, проведённые в подземелье, он стал чем-то лишённым смысла и даже враждебным моей сущности.

Сначала меня окутало облако густого молочного цвета. Постепенно оно бледнело, становясь прозрачным и невесомым. Сквозь пелену стали проступать очертания домов, проявляясь, как на фотографии, всё отчётливее. Скоро я начал различать улицы, прорезающие их русла рек, закованных в каменные мешки, мосты, изогнутые, как верблюжьи спины. Незнакомый город окружал со всех сторон. Он захватывал, брал в кольцо мостовых и каналов. Он смотрел на меня проёмами окон, тянул ко мне ветви деревьев. Это поражало своей естественностью. Как человек, всю жизнь мечтавший, вдруг получает желаемое, так город, как живой организм, обнимал меня с всей страстью.

Себастьян замолчал и уставился в пол. Видимо он ещё раз переживал эти минуты, про которые так трепетно рассказывал. Я не хотел ему мешать предаваться воспоминаниям, но любопытство брало верх.

— И что дальше? — с нетерпением спросил я.

— Дальше? — он прервал раздумья. — Дальше — больше. Я понял, что в городе никого нет. Ни людей, ни животных, даже птицы не летали в небе. И тишина! Этакий город-призрак, лишённый благ цивилизации. Но он не был призраком, он был одинок. Знаешь, когда о тебе забывают, перестают любить и восхищаться, возникает такое чувство.

Я не понял, как остановился. За всё время моего бессмысленного путешествия это случилось первый раз. Теперь я был свободен от желания бесконечной гонки. В какой-то миг я ощутил чувство паники. Что дальше? Это и есть то, к чему стремился мой разум? «Да!» — пронеслось над головой лёгкое дуновение ветра. «Нет!» — вторил раскатистым эхом голос подземных лабиринтов. Я даже не удивился. Только вздрогнул от неожиданности. Меня делили, даже не спрашивая. Откровенно говоря, возвращаться во мрак не очень хотелось, и я зашагал по брусчатке узенькой улочки. Постепенно до меня стало доходить, что такое времяпрепровождение мало чем отличается от предыдущего. Если в полной темноте коридоров приходилось жить только воспоминаниями о прошлом и мечтой о будущем, то при свете дня, окружённый монотонной чередой домов, похожих друг на друга в своей унылой безысходности, мне становилось крайне неуютно.

Настроение города стало передаваться мне. Я съёжился. Только бы гнетущее состояние, которое всё больше овладевало моим сознанием, не поразило волю! Ловушка захлопнулась. Мне выпало новое испытание — стать частью прозрачной, как стекло, ничем не прикрытой тоски. Будущее маячило перед глазами блёклыми отрывочными видениями. Они были похожи на то, что окружало меня в настоящем. Какой им прок воплощаться в жизнь, если ничего нельзя изменить? Но я продолжал унылый путь.

Над городом собрались тучи. Стиснутые, чёрные. Они висели так низко, будто заглядывали мне в лицо. Пошёл дождь. Серая картинка мира стала теперь ещё и мокрой. Вдруг я почувствовал музыку. Именно почувствовал и никак иначе. Сначала мне показалось, что это очередное наваждение. Всегда ждёшь от жизни чего-то хорошего. Мои ожидания не обманули. Музыка звучала где-то впереди, и я неумолимо к ней приближался. С каждым шагом она становилась отчётливее. Уже можно было различить мелодию. Ничего так не радовало меня, как набор этих звуков. Сотни маленьких нот согласно неуловимой последовательности рождались и умирали, принося себя в жертву ярким мгновениям радости, не успев оглянуться и пожить для себя.

Я шёл на звук и увидел свет. Случайно, краем глаза. В небольшом проулке между домами рождалось чудо. Узенькая улочка была сплошь покрыта вьющимися растениями, и где-то там, в глубине среди листвы, горел свет и играла музыка. Впервые я встретил живые цветы, но почувствовал их запах, только нырнув в частицу освещённого пространства. Здесь совсем не было дождя и царила атмосфера вечерней прохлады, наполненной нежностью ко всему миру. Контраст был очевиден. Там, в сыром городе, полном тоски и уныния, лил дождь и хотелось немедленно умереть, чтобы всё это скорее закончилось. Здесь полнота жизни и гармония проникали в каждую клеточку тела. И смерть не казалась такой ужасной напастью, если настигнет именно тут.

Свет струился из окон маленького кафе «Грёзы Пенелопы». Не знаю, был ли хозяин этого заведения поклонником Гомера или кто-то из его родственников послужил причиной названия, но оно мне понравилось. Здание, где располагалось кафе, тоже было покрыто зелёным ковром растительности с вкраплением маленьких белых цветов. Рядом с дверью стояло несколько столиков, но на улице никого не было. Под звон дверных колокольчиков я вошёл внутрь и застыл в нерешительности. Внутри всё было чинно и благородно: барная стойка, несколько столиков, расставленных в хаотичном порядке, публика в количестве, соответствующем вечернему состоянию души. Только вдруг меня настиг внезапный зуд разочарования. Я ещё не понял, из каких глубин мозга возникло это чувство, но оно пришло с твёрдым намерением поселиться надолго.

Свободных мест было много, но почему-то мне приглянулся столик в самом конце. Он был менее всех освещён и выглядел изгоем, лишённым всеобщего внимания. Будто его поставили в угол за какую-то провинность. Он почти не существовал для окружающих. Стулья были плотно сдвинуты. На столешнице толстый слой пыли: к нему долгое время никто не подходил. Я отодвинул стул и сел. Посетители, до этого не проявлявшие к моей персоне никакого интереса, вдруг затихли и все, как один, посмотрели в мою сторону. Воцарилась тишина непонимания.

Откуда-то из глубин появился бармен. Он буквально выскочил, как фейерверк на новогодние праздники. Причём определение «фейерверк» как нельзя лучше определяло его внешний вид и манеру поведения. В два прыжка очутившись у края барной стойки, он застыл в позе стартующего бегуна на длинные дистанции. На бармене красовалась ярко-зелёная рубаха. Поверх неё — фартук, в юности своей белый, а ныне с тщательно отстиранными пятнами. Огромные щёки плавно переходили в уши, из щёлочек глаз наружу рвалось чувство любопытствующего страха, лысина блестела капельками пота. Превосходные рыжие усы, браво закрученные вверх, подрагивали в такт нижней челюсти.

«Себастьян!» — выдохнул кто-то из присутствующих. Бармен вздрогнул и ещё сильнее засверлил меня взглядом. Тишина, царившая до этого в зале, начала отступать под ёрзаньем тел. Некоторые встали со мест, чтобы лучше разглядеть меня. Кто-то забавно вытягивал шею, силясь увидеть побольше, оставаясь при этом незамеченным. Шёпот постепенно усиливался. Послышались отдельные реплики. Завязался спор, который перерос в умеренный ровный шум. Пара посетителей отделилась от основной массы и подошла к бармену. Они горячо о чём-то посовещались и двинулись в мою сторону с видом людей, решивших утопить котёнка. Остановившись метрах в двух от меня, ребята одновременно сунули руки в карманы, и с праведным, но, как мне показалось, преувеличенным гневом, один из них произнёс:

— Себастьян! Нехорошо забывать старых друзей!

— Он даже глазом не моргнул! — ядовито вставил второй, обращаясь к приятелю. — Зашёл как ни в чём не бывало и уселся тут…

Эти двое были очень похожи. Только возраст проводил между ними черту, отделяя от понятия «близнецы». Скорее старший и младший брат. А может, отец и сын. Их одежда тоже была похожа, только отличалась по сезону. Если на старшем висел полосатый свитер в серо-голубую полоску и тёплые стёганые штаны от лыжного костюма невнятно-синего цвета, то младший щеголял в лёгкой футболке и джинсах тех же тонов.

— Простите, вы обознались, — сказал я как можно вежливее. — Меня зовут Фёдор. Точнее, Фёдор Ильич. Мне ни разу не доводилось бывать в этих краях. Так что забывать нечего и некого, — как можно ироничнее произнёс я, сглаживая неприятную атмосферу.

В зале снова повисла тишина. Мои собеседники переглянулись и на мгновение застыли, глядя друг другу в глаза. Я даже подумал, что инцидент исчерпан, как вдруг они повернулись и бросились на меня. Один схватил мою руку и завернул мне за спину так, что затрещали суставы. Второй вцепился в волосы и дёрнул. Голова запрокинулась назад. Я потерял равновесие и повалился грудью на стол.

— Не бывал, говоришь, и нас не узнаёшь, паскуда? — прошипел младший.

— Нет, — глотая пыль, произнёс я.

Какое-то время за моей спиной шла тихая дискуссия о том, что, может быть, это правда и они схватили не того человека? Ведь прошло столько времени. И по возрасту неувязочка и вообще нужно быть круглым идиотом, чтобы после всего вернуться сюда. Постепенно хватка ослабевала, пока, наконец, меня не отпустили совсем.

— Сядь, — велел мне старший. — Только без резких движений.

Я сел и огляделся. Все оставались на местах и с любопытством внимали происходящему. Мои обидчики сели напротив.

— Вы можете объяснить, где я и что происходит?

— Конечно, — с недоверием в голосе ответил старший. — Только расскажи, как ты сюда попал? На твоём рассказе, вероятно, и будет строиться наш ответ.

Чтобы развеять все сомнения, мне пришлось рассказывать о своей жизни чуть ли не с самого рождения. Детство, отрочество и юность не произвели на моих собеседников впечатления. А вот рассказ о лабиринте и городе заставил их напрячься. Они то и дело поглядывали друг на друга и ёрзали на стульях, от чего мебель уныло поскрипывала согласно их душевным терзаниям. Когда я замолчал, дойдя в повествовании до логической точки, старший с недоумением спросил:

— Ты прошёл «Злой город»? Вот так просто — взял и прошёл?

— Да, — ответил я. — Чего здесь удивительного? Шёл куда глаза глядят в надежде встретить людей. И вот встретил вас. Кстати, не такой уж он злой. Мне так не показалось. Скорее одинокий и очень уставший.

— Наивный, — поёжился молодой. — Оттуда ещё никто не возвращался. На моей памяти было много смельчаков. Хотя один кадр вернулся. Только нёс какую-то ахинею. В общем, у него совсем кукушка поехала. Так и сгинул куда-то.

— Что он рассказывал? — поинтересовался я. — Может, не такой он был сумасшедший?

— Да-а, — неохотно протянул младший. — Лепил что-то про шаманов, демонов и всякую нечисть. Ещё говорил, как ты, что город — живой организм и хотел его съесть. В общем, ку-ку!

Мой собеседник многозначительно поднёс палец ко лбу и покосился на соседа. Тот сохранял молчание, по-прежнему внимательно глядя на меня. Неожиданно он встал и торжественно произнёс:

— Позвольте представиться: Вениамин Сергеевич Соколовский. Мой товарищ — Веня Соколовский. Кстати,тоже Сергеевич. Он это я, только в молодости.

Кто бы мог подумать, что Фёдор Ильич — прекрасный рассказчик? Наверное, если как-нибудь попросить его рассказать историю из жизни, он будет только рад ещё раз прожить то, что с ним когда-то случилось. Участвовать в приключении и рассказать о нём — вещи по сути своей антагоничные. Намерения делиться чувствами легче точности их восприятия. Со временем в рассказ проскользнут лёгкой тенью мелочи — этакие незамеченные тонкости на фоне действия. Далее эти крупицы приобретут особый смысл, станут чуть ли не главными в общей картине повествования, привнося новые, порой неожиданные краски в сюжет давно забытого приключения. Переживать вновь и вновь лучшие моменты жизни и как можно дольше находиться в мире, созданном из грёз по прошлому, — не в этом ли подлинный смысл невыдуманных историй? Вот и Себастьян расходовал свою историю бережно, экономя жесты, эмоции, мысли, пытаясь всеми силами удержаться под сводами построенного им виртуального дома. Но, как бы он ни старался, слова утекали сквозь пальцы, как мыльная пена под струёй тёплой воды, неумолимо подталкивая рассказчика к финалу.

— Только тогда до меня стало доходить, что мне не давало покоя с того момента, как я переступил порог кафе, — продолжал Великий магистр. — Люди. Даже при беглом взгляде на посетителей заведения становилось понятно, что я нахожусь в центре странного действа, совершенно лишённого смысла. Эту мысль укреплял внешний вид разношёрстной толпы, из которой мои глаза выхватывали людей, принадлежавших разному времени. Мелькали напудренные парики над изысканными камзолами, смокинги соседствовали с твидовыми пиджаками, а вышитые кафтаны пересекались с «варёными» джинсами, как будто все эпохи смешались в одном месте, перестав выстраиваться по порядку.

— Простите, — переспросил я. — Вы говорите, что этот молодой человек — вы, только моложе?

— Представьте себе, — ответил Вениамин Сергеевич.

— Ага, — вторил ему Веня.

— Мало того, — продолжал старший. — Все, кто находятся в этом месте, имеют своего двойника. Кроме разве что бармена и вас.

Я обвёл взглядом зал. Действительно, среди присутствующих можно было встретить людей, удивительно похожих друг на друга.

— Но как это возможно?

— Значит, возможно, — неохотно произнёс Соколовский-старший. — Странное стечение обстоятельств. Сколько людей, столько историй. Но в каждой присутствовал злой рок — Себастьян. Так или иначе он сыграл большую роль в судьбе каждого из нас. Именно благодаря ему мы торчим в этой дыре. Вот я, например, сидел с женой в ресторане, никого не трогал, — продолжал он. — Просто пошёл в туалет, а попал сюда.

— Я тоже, — вставил Веня.

— Что тоже? — не понял я. — В туалет пошёл?

— Нет, — смутился младший. — Заходил в подъезд. Домой шёл, а пришёл сюда. Чуть не рехнулся от неожиданности. Решил с бухлом завязывать.

— И при чём тут Себастьян? — спросил я.

— Дело в том, — продолжил прерванный старший, — что во всех случаях этих странных перемещений присутствовал Себастьян. Мы поняли это, когда проанализировали истории, рассказанные невольными постояльцами этого заведения. Мало того, он даже побывал здесь и велел кое-что передать человеку, который придёт из города и сядет за этот стол. Выходит, что тебе.

Он порылся в карманах, достал сложенный вчетверо листок бумаги и протянул мне. Я мельком взглянул на содержание записки и поспешил откланяться. Мне вдруг стало абсолютно очевидно, что пора возвращаться домой.

На сей раз дорога заняла гораздо меньше времени. Стоило мне выйти в город, как я очутился на больничной койке, откуда и началось моё путешествие.

— И что было в записке?

— Две буквы.

Себастьян что-то черкнул на полях газетной полосы и развернул так, чтобы я мог прочесть. Это была монограмма, состоящая из буквы А, больше похожей на П, и вписанной внутрь неё латинской D.

— Не ломай голову, — сказал Оболенский в ответ на моё замешательство. — У меня было много времени для этого. Альбрехт Дюрер, ни много ни мало! Именно так он подписывал свои гравюры. Понимаю. Тебя грызёт червь любопытства. Ничем не могу помочь. В разгадке этой тайны я мало преуспел. Хотя за это время стал чуть ли не главным знатоком его творчества.

— Совсем ничего? — разочарованно произнёс я.

— Есть кое-что. Меня заинтересовали две гравюры. Первая и, пожалуй, самая известная — «Меланхолия», вторая — «Ангел с ключом от ада». Их объединяет одна деталь — ключи на поясе главных персонажей. Причём, по моему глубокому убеждению, на обеих гравюрах изображён не кто иной, как Архангел Уриил. А он, как я полагаю, и был тем ангелом, который упёк своего брата Сатану на тысячу лет в преисподнюю. В общем, это всё, что мне удалось «выдавить» из Дюрера.

— Что-то мне перестаёт нравиться вся эта история, — сказал я удручённо. — Ладно, наш добрый демон Гайдн, но Сатана!

— Не то слово! Ключики уж больно похожи на наши. Вот, посмотри.

Оболенский встал и вышел. Через некоторое время он вернулся с альбомом, заботливо протирая на ходу увеличительное стекло. Склонившись над предложенной репродукцией, я ахнул:

— Не так долго ключи находятся у меня, но этого вполне достаточно, чтобы с полной уверенностью сказать, что это они!

— Кроме одного.

Себастьян обвёл карандашом ключ, который находился в руках у ангела.

— Посмотри, это единственный ключ, который не соотносится по размеру с остальными. Дюрер прямым текстом указывает на то, что он главный в этой связке. Мало того, ключ очень тщательно прописан. Хоть сейчас слепок делай!

— Да, этого ключа у нас нет, — сказал я и вновь склонился к гравюре. — Но ты сказал, что заинтересовался двумя рисунками. Ещё «Меланхолия». Там тоже ключи?

— Да. Только скорее в качестве подсказки. Ничего особенного в них нет. Тоже Ангел с ключами на поясе, но… — Оболенский многозначительно замолчал. — Это только деталь, помогающая понять настоящий смысл этой гравюры.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, уже рассматривая новый рисунок.

— Обрати внимание на эти числа, — ответил Себастьян, ткнув пальцем вверху гравюры. — Это так называемый магический квадрат Дюрера. Дело в том, что все цифры горизонталей, вертикалей, диагоналей и даже квадратов образуют в сумме число тридцать четыре. Но интересно не это. Видишь цифры пять и девять?

— Да, — ответил я. — Они перевёрнуты.

— Совершенно верно, — кивнул Оболенский. — Дюрер явно что-то зашифровал в этом послании. Вот только что?

— Не знаю, как Дюрер, но на печати ордена тоже изображены цифры пять и девять. Они тебе о чём-то говорят?

— Ни о чём.

— Может, Феофан знает? — осторожно намекнул я.

— Может, и знает, — задумчиво произнёс магистр. — Только соваться туда нам пока рано. Сначала нужно понять, что здесь происходит. Вообще вся эта история с запиской больше похожа на бред. А если это ловушка? Если кто-то таким образом хочет добраться до Феофана? Согласен, витиевато придумано, но мы не знаем, с кем или чем имеем дело. Придётся выкручиваться самим. Мы ведь умные? — спросил Оболенский с иронией.

— Ещё какие! — отплатил я той же монетой.

— Однако нам пора возвращаться, — сказал магистр, глядя на часы. — Судя по всему, мы проговорили добрые сутки, если исходить из земного времени. У нас много неотложных дел. Начнём с того, что ты наведаешься в свой университет. Коль уж ты у нас светило науки, тебе и карты в руки. Надо же, стихами заговорил, — усмехнулся Себастьян и внимательно окинул меня взглядом. — Похоже, ты оклемался и готов вернуться?

Я потрогал рукой шишку и утвердительно мотнул головой.

— Тогда не будем терять время, — озабоченно произнёс магистр и встал.

Мне ничего не оставалось делать, как последовать его примеру.

— Как мы найдёмся? — поинтересовался я.

— Телефоны ещё никто не отменял. — Он протянул мне визитку. — Если я не отвечаю, ты знаешь, где меня искать. Сейчас меня интересует всё, что касается Дюрера, точнее, его цифр. Может, твои коллеги, историки и искусствоведы, прольют больше света на эти гравюры или хотя бы укажут направление, где искать. Только т-с-с! — Оболенский поднёс палец к губам. — Не нужно сильно распространяться, зачем тебе это.

Я опять кивнул и сделал знак рукой, что рот на замке.

— Задача ясна, как Божий день.

— Вот и хорошо, — сказал магистр и направился к выходу. — Да, ещё. Выходить будем вместе. Отсюда только один выход — в мою разгромленную квартиру. Из неё уходим своими дорогами.

Мы подошли к дверям. Себастьян сделал знак, чтобы я не шумел. Он потихоньку приоткрыл дверь и прислушался.

— Кажется, никого. Пойдём.

В квартире с моего последнего визита ничего не изменилось. Никого не было, и все обломки лежали на своих местах. Всё же соблюдая подобающую случаю осторожность, мы прокрались к выходу. Оболенский показал, чтобы я выходил первым. Я так и поступил.

К величайшей радости, мне удалось попасть сразу к себе домой. Мало того, в тот день и час, когда её покинул. Меня обрадовало такое снайперское попадание. Ещё находясь у Себастьяна, я не мог выкинуть из головы мысль, что в пылу последних событий я совершенно забыл о самом главном — о ключах, которые, слава богу, по моему возвращению мирно лежали на столе. Оставалось придумать, куда их спрятать. И тут мне пришла в голову совершенно безумная идея.

Я подошёл к дверям спальни, сосредоточился и вошёл. За окнами шёл снег. Я невольно залюбовался. Мне нравится зима, особенно когда много снега. Кажется, что земля укутывается им от холода, как одеялом, и тихо засыпает сном праведника. Даже всеобщая новогодняя суматоха не может её разбудить. А ещё зимой я родился. Это обстоятельство привело меня сюда именно сегодня. Прошлый день рождения мы с друзьями отмечали в ресторане, значит, в квартире никого нет. Положу ключи на шкаф. За пять лет моего проживания здесь я ни разу туда не заглянул. Думаю, так будет и впредь.

Порадовавшись собственной находчивости, я вернулся в своё время. Теперь остаётся проверить одну мою догадку. Следуя логике времени, ключи были изъяты из тайника. Иначе как объяснить, что они отказались у меня? Я зашёл в спальню и заглянул на шкаф. Действительно, ключей не было на месте. Только следы на ровном слое пыли говорили о том, что всё это мне не приснилось. Значит, какое-то время они в безопасности.

1306 год. Париж

— Он там. — Офицер дворцовой стражи кивнул через плечо в сторону одиноко сидящего человека. — Трактирщик сдаёт ему комнату на чердаке.

— Позаботьтесь, чтобы нам не мешали, — сказал Гийом Ногаре, делая знак рукой.

Он пристально оглядел посетителя и, когда стражник вышел, направился к нему. Стул нещадно заскрипел, когда его бесцеремонно сдвинули с места.

— Какого дьявола! — хриплым голосом прорычал посетитель кабака, не отрывая глаз от кувшина с вином. — Здесь чёртова прорва свободного места. Не говоря уже о том, что на этой чёртовой улице чёртова дюжина таверн с более достойным пойлом.

Не получив ответа, грубиян стукнул кулаком по столу, отчего кружка подскочила и с шумом грохнулась о столешницу, выплеснув часть содержимого. Разнёсся кислый запах дешёвого вина.

— Это вино похоже на кровь, — послышался спокойный голос с другого конца стола. — Такое же красное и дешёвое.

Постоялец тяжело поднял голову, явно намереваясь проучить назойливого соседа, но осёкся. Гийом Ногаре откинул полу плаща, из-под которого сверкнула массивная золотая цепь, отделанная драгоценными камнями, — всем известная регалия первого советника короля.

— Вот и хорошо, — продолжал советник, глядя в глаза опешившему собеседнику, который испуганно озирался по сторонам. — Позвольте спросить, мсье Кардозу, что понадобилось столь уважаемому испанскому пирату в Лионе? Тут, если мне не изменяет память, нет морей даже поблизости.

— Какого чёрта? Что тебе… Вам нужно? — спросил пират, убирая руки со стола и оглядываясь.

— Ну, ну. Не стоит так волноваться. А то ещё, чего доброго, наделаете новых глупостей под стать прежним. Дом окружён солдатами, и вам придётся какое-то время терпеть моё присутствие.

Ногаре закинул ногу на ногу и широко улыбнулся, разглядывая притихшего пирата. Чёрные глаза под сросшимися бровями казались невероятно большими на худом лице. Высокий лоб, бритая голова, в нескольких местах покрытая грубыми шрамами. Взгляд не предвещал ничего хорошего. Впрочем, советника это нисколько не смущало. Он с улыбкой взирал на тщетные попытки пирата избавиться от опасного собеседника.

— Господин Кардозу. Франции нужна ваша помощь. Предлагаю вам поработать на меня и Францию.

— Нога-а-аре, — протянул пират, как бы смакуя его фамилию на языке. — Дьявол во плоти. Слышал про тебя. Говорят, сделка с тобой равна продаже души.

— Ну, ну. Наветы врагов. Вы же должны понимать, что люди моего положения всегда вызывают зависть и порой страх? К тому же стоит ли беспокоиться о душе человеку, который давно её лишён? Так ведь, мсье Гарпун? По-моему, это имя вам привычнее?

На лице пирата мелькнуло удивление, но тут же сменилось усмешкой.

— А если я откажусь, сдадите меня испанским властям? За мою голову назначено хорошее вознаграждение. Решили подзаработать?

— А разве я похож на человека, стеснённого в средствах? Деньги нужны скорее вам.

— Делишки французского двора ещё темнее наших. Моя репутация дороже вашего золота. — Кардозу плюнул на пол и залпом выпил содержимое кружки, которую он так и не выпустил из рук.

— Примерно на такой ответ я и рассчитывал, — улыбнулся советник своим мыслям. — И чтобы не утомлять вас досужими уговорами, мсье Гарпун, расскажу одну увлекательную историю, которая случилась не так давно в аббатстве Морман.

Пират заметно напрягся.

— К государю нашему Филиппу обратился прецептор аббатства рыцарь Гийом де Лоррейн. Он писал, что на его территории совершено тяжкое преступление и к его расследованию следует привлечь светские власти.

Как стало ясно из письма, к северу от Мормана были убиты и ограблены четыре рыцаря храма и пять паломников, направлявшихся в Париж. Согласитесь, смерть четырёх рыцарей, владеющих искусством войны, — это крайне странное происшествие? Я решил сам отправиться в аббатство и разобраться в этом деле. Гийом де Лоррейн, славный представитель древнего Лотарингского рода, рассказал, что рыцари были зарезаны со спины, вероятнее всего, во время молитвы. Они даже не успели обнажить мечи. Паломники убиты разными способами, преимущественно ножами и стилетами. Похищен сундук с ценностями и телега, на которой его перевозили. Все лошади храмовников вернулись в аббатство. Именно благодаря им выяснилось, что рыцари мертвы. Вот так, месье Кардозу.

Ногаре откинулся на спинку стула и ждал.

— И при чём тут я? — вполне ожидаемо поинтересовался пират. — На французских дорогах каждый день кого-нибудь грабят, а порой и убивают.

— Совершенно верно, — улыбнулся советник. — Вам ли этого не знать? Только я поехал туда не на покойников смотреть. Знаете, Кардозу, у меня нюх на обстоятельства, которые могут сыграть значительную роль в дальнейших событиях.

— Чего? — поднял бровь пират.

— Терпение. Скоро вы всё поймёте. В беседе с прецептором аббатства я выяснил, что в Париж отправилось не девять, а десять человек. В числе прочих был некто по имени Хесус Санс, донат ордена, уроженец Испании. Так вот, он пропал. Обшарили все окрестности в поисках трупа — ничего не нашли. Конечно, можно предположить, что его забрали с собой, но зачем? Гийом де Лоррейн очень хорошо его описал. Упомянул и шрамы на лице, полученные в битвах с сарацинами.

Ногаре улыбнулся и пристально посмотрел на собеседника. Пират сидел, мрачно опустив голову. Руки его заметно тряслись.

— Я вам сочувствую, господин Хесус Санс. Вляпаться в такую историю!

— Вы ничего не докажете, — сдавленно просипел пират и налил себе вина.

— Мне достаточно предъявить вас прецептору. На что вы надеетесь, Кардозу?

— Вы не докажете, что я виновен в этих убийствах. Да, я был там. Испугался, убежал. Но не убивал никого!

— Как же с вами тяжело разговаривать. Вы явно ставите мои умственные способности в один ряд с вашими. Ну хорошо. Расскажу, как всё было на самом деле. Уверен, что-то из моего рассказа станет для вас неожиданным открытием.

Итак. Около полугода назад в Марселе появился человек, страстно желавший остаться незаметным. Это немудрено, ведь за ним гонялись правительства по меньшей мере трёх государств. Он спешил убраться подальше из этого города. Логично, потому что в порту имелась большая вероятность встретить «старых друзей» и нарваться на крупные неприятности. Опущу некоторые подробности пешего путешествия через всю Францию в Париж. Начну с вашей чудесной встречи в одном из притонов с неким Эмилем Понсом.

Кардозу вздрогнул, услышав это имя.

— Неожиданная встреча, правда? Вы были знакомы давно. Два года ходили под одним флагом. Потом, после неудачного штурма, еле унесли ноги и разбежались зализывать раны. А тут вас опять свела судьба. Понс или, как его кличут в ваших кругах, Шагай-шагай — боже, какие у вас дурацкие клички! — подсказал, как можно заработать хорошие деньги. Весь план заключался в том, чтобы ограбить ни много ни мало аббатство Морман. Только вдвоём это не осилить. Нужны ещё люди. Где взять? Выход один — идти к местным бандитам. Но с ними нужно делиться, а патологическая жадность обоих не позволит это сделать. Тогда и был разработан план, благодаря которому всё золото останется у вас.

Всё складывалось удачно. Вы, господин Кардозу, пришли к самому влиятельному бандиту Парижа Гаспару Чёрному и попросили его о помощи. При разговоре присутствовала вся верхушка банды, включая и вашего друга Понса. Ох, как он кричал! Как был против этой затеи! Говорил, что этому чужаку нельзя верить: убежит с награбленными деньгами. И многое другое. Но вы, Кардозу, были убедительнее. Гаспар Чёрный согласился выдать вам требуемую сумму, но с условием, что его люди будут следить за каждым вашим шагом. Он приставил к вам… Понса. Прекрасно разыгранная партия!

Ногаре бесшумно похлопал в ладоши.

— Дальнейшее было делом несложным. Люди Гаспара подготовили для вас рекомендательное письмо из Каталонии, благо в банде имелись мастера на все руки. Снабдили деньгами для взноса в казну аббатства и отправили в путь. И опять вам неслыханно повезло: вы попали аккурат на смену двух прецепторов. Жан де Шолон уходил на другую должность в Немур, а Гийом де Лоррейн приходил вместо него. Понятно, что в этой чехарде передачи власти никто не озаботился проверкой подлинности ваших документов. И тот факт, что для нового командора вы уже не были новичком, сыграл в вашу пользу.

Ждать пришлось долго, несколько месяцев, но день настал. Когда стали известны время и маршрут, план вновь пришёл в движение. Ваши друзья поджидали караван примерно на половине пути. Один из привалов стал для путников роковым: во время вечерней молитвы все они были убиты. Тела вы спрятали в лесу. Коней брать не стали и правильно поступили. С вашими рожами и на добротных рыцарских лошадях вы бы смотрелись крайне нелепо, а значит, подозрительно. Телегу забрали, не тащить же сундук на себе.! Открыть вы его не смогли: не нашли ключей. Да их и не было. Ключи есть только у высокопоставленных членов ордена, и ближайший — у Гийома де Лоррейна в аббатстве Морман. Сломать замки металлического сундука в лесу непросто. Вот и пришлось гнать телегу всю ночь и весь следующий день.

К вечеру ваша компания добралась до постоялого двора. От него до пригородов Парижа оставалось полдня пути, но бедолаги так вымотались бегством, что падали с ног. Решили переночевать в таверне у дороги. Оставлять сундук в телеге не рискнули. Тащить его в дом — тоже. Решили зарыть в лесу. Идти всей толпой подозрительно: привлечёт внимание. Двух человек будет достаточно. На этом и порешили. Как вы думаете, кто пошёл в лес? Конечно, это вы, господин Кардозу, и ваш друг Шагай-Шагай. К этому решению пришли не сразу, а в результате жарких споров. Вы кричали, что не доверяете французской шайке Гаспара, Понс размахивал кинжалом и клялся, что ни разу в жизни не встречал честного испанца. В общем, подельники с удовольствием прогнали вас в лес закапывать сундук, а также велели хозяину поселить вас вместе, в одной комнате, чтобы следили друг за другом. Ночью таверна странным образом сгорела. Почти все постояльцы спаслись от огня. Утром на пепелище были найдены только два сильно обгоревших трупа. Месье Понс отлично подготовился! Он умудрился заранее притащить в окрестности таверны два трупа каких то бродяг и прикопать их там. Вам оставалось только достать покойников, на их место положить сундук, благо яма уже была готова, и быстро, под покровом ночи, положить трупы в свои кровати.

Как я смеялся, слушая рассказ вашего друга о том, какие лица были у незадачливых бандитов! Как они бегали вокруг пожарища, а потом по лесу в поисках зарытого сокровища! Да, да, всё это рассказал мне Эмиль Понс. Спросите, как я его нашёл? Пришлось повозиться. Вот с вами у меня не было трудностей. После тщательного опроса всех обитателей аббатства Морман, а их тридцать человек, я пришёл к выводу, что имею дело с моряком. Конечно, открыто мне этого никто не сообщил. Пришлось сопоставить множество фактов, услышанных в беседах с монахами, после чего ваша личность стала для меня открытой книгой. Я увидел настоящего испанца, моряка, хорошо владеющего оружием, и человека, крайне далёкого от Бога. Плюс очень точное описание внешности. Единственное, в чём я ошибся, — начал поиски с Марселя, наивно полагая, что вы постараетесь оказаться именно там. Но вы сидите в парижском кабаке, пьёте дешёвое вино под самым носом у Гаспара. Кстати, а почему дешёвое? Теперь вы сказочно богаты и можете себе позволить самые лучшие вина Франции. Ах да! Я ведь забыл закончить рассказ.

Ногаре широко улыбнулся.

— После того, как страсти по вам и сундуку улеглись и ваши друзья отправились на доклад к Гаспару, пришло время потрошить сундук. Возиться пришлось долго: тамплиеры искусны в изготовлении замков. Я могу представить ваши лица, когда вы увидели содержимое сундука.

Тут советник расхохотался от всей души. Он смеялся, смахивая кончиками пальцев выступавшие слёзы.

— Сундук, плотно забитый бумагами, — сказал Ногаре, отсмеявшись. — Расписки, письма, хозяйственные отчёты аббатства за целый год деятельности. Нет, кому-то, например мне, этот архив был бы интересен, но вам… И как, чёрт возьми, вы не поняли, что там нет золота? Могли бы по звуку определить.

— Мы подумали, что золото в кошелях увязано, — мрачно буркнул пират.

Ногаре опять рассмеялся.

— А почему вы не спрашиваете, как мне удалось накрыть вашу шайку?

— Мне неинтересно.

— Не верю. Неужели не хотите узнать, как я напал на ваш след?

— А чего тут сложного? Судя по вашему рассказу, вы нашли Понса, он всё и выложил.

— Верно. Но, в отличие от вас, за ним пришлось побегать. Впрочем, — Ногаре махнул рукой, — это действительно неинтересно. Передо мной встал вопрос, что с вами делать? Отдать испанцам — скучно. Вас банально вздёрнут на рее. Похоронить в казематах на всю оставшуюся жизнь или отдать ордену? Согласитесь, они будут весьма благодарны такому подарку и в дальнейшем из этого можно извлечь хорошую выгоду?

Кардозу заёрзал на стуле.

— Что вам нужно от меня? Если бы решение было принято, вы бы не разговаривали тут со мной.

— Вот потому что вы не дурак, — улыбнулся советник, — я возьму вас к себе на службу. Такие мерзавцы, к тому же удачливые, мне нужны. Но для начала вам придётся посидеть в тюрьме.

* * *

Король хранил молчание, вглядываясь в измождённое, покрытое шрамами, лицо узника тюрьмы Шатле. «Что это, великая удача или тонко продуманный ход? Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — думал про себя Филипп IV Красивый. — А что я теряю? Господь сам толкает мне в руки заблудших детей своих. Очень удобный случай разом решить все накопившиеся проблемы. Главное всё сделать правильно».

— Гийом, — обратился он к советнику. — Ты слышал всё, что рассказал этот несчастный?

— Да, сир, — сказал Ногаре, тихо выплывая из тени.

— За верность короне я дарую этому человеку жизнь.

— Да, сир.

— И ещё. Завтра в полдень я жду у себя Его Святейшество папу, канцлера Флотта, мессира Мариньи и тебя, Гийом. А сейчас мне нужно побыть одному.

— Будет сделано, Ваше Величество, — с еле заметной улыбкой ответил советник и удалился, толкая перед собой гремящего кандалами заключённого.

Филипп остался один. Он задумчиво побрёл по замку. Под сводами дворца шаги отдавались гулким эхом, уносясь по коридорам многократной дробью. Пламя светильников выхватывало из темноты строгие проёмы окон с витражами из библейских сюжетов, перемешанные с портретами в арочных галереях. Тёмные неживые тона преобладали, словно из соображений благоговейного целомудрия яркие краски покинули дворцовые пределы. Только одна картина, неожиданно блеснувшая во мраке, заставила Филиппа вздрогнуть. Казалось, весь свет мира был обращён именно на неё, или она сама светилась в темноте странным внутренним светом?

Король остановился. Все мысли ушли на второй план, сдвинутые необычайным зрелищем. Он стоял перед портретом и ощущал, как в него проникает что-то совсем необычное: не спокойствие и умиротворение, а тоска и тревога подступали к рёбрам, подгрызая самый краешек души. Это никак не вязалось с божественным светом, исходившим от холста, а тем более с человеком, изображённым на нём, — Изабеллой Арагонской, его матерью. Монарх встрепенулся. Видение отступило. Картина стала, как и все прочие тени прошлого, покинутой и несчастной. Филипп кинулся к окну и со всей силы ударил по нему кулаком. Витраж заскрипел, но выстоял. Тогда король схватил светильник и начал бешено колотить им по какому-то святому, пока ставни с грохотом не вылетели наружу. В лицо ударил свежий ветер Сены и погасил все факелы на несколько метров вокруг. «Вот это знак свыше!» — прокричал Филипп и громко расхохотался.

В назначенный час дверь в покои отворилась и перед монархом предстала вся высшая духовная и светская власть Франции. Первым вошёл папа Климент V, следом за ним — приближённые короля: канцлер Пьер Флотт, член королевского совета Гийом де Ногаре и коадъютор королевства Ангерран Мариньи. Филипп шагнул им навстречу и, согласно этикету, трижды преклонил колено перед папой и поцеловал край сутаны. Он прекрасно знал, что целовать нужно туфли, но, будучи человеком вольных взглядов, решил не утруждать себя подобными излишествами. К тому же Климент V был ему обязан своим возвышением и полностью принадлежал французскому двору. «Ручной» папа — это, пожалуй, лучшее его приобретение за весь срок правления государством.

— Христос по плоти, сущий над всем Бог благословленный, во веки, аминь, — сказал Клиент и перекрестил Филиппа. Король сделал знак рукой, приглашая садиться. Все, кроме Климента V, приложили руку к груди и с поклоном проследовали к своим местам.

— Я собрал вас для того, — начал Филипп спокойным голосом, — чтобы поведать об одном разговоре, который состоялся вчера вечером в этих стенах. Думаю, лишним будет говорить, что наша сегодняшняя встреча носит тайный характер, а посему всё, о чём мы будем говорить, должно остаться здесь.

Присутствующие переглянулись.

— Все прекрасно знают, что узники, приговорённые к смерти, лишены Святого причастия, — продолжал король. — Но, оставаясь истинными католиками, они соблюдают законы божии и исповедуются друг другу. Вчера мне доложили, что один из них просит у меня аудиенции по очень важному государственному делу. Я решил удовлетворить его просьбу и выслушать несчастного. К моему величайшему удивлению, сведения, полученные от этого человека, оказались воистину ценными.

Филипп обвёл всех взглядом. Слушатели внимали его словам, широко раскрыв глаза. Только Гийом де Ногаре, сложив ладони как для молитвы, казалось, мирно дремал в кресле, не обращая внимания на присутствующих. Но король знал: он не пропустит ни слова. Более того, советник был готов высказать свою точку зрения на происходящее, и король знал, что мнение его будет соответствовать мнению государя.

— Нарушив тайну исповеди, этот человек поведал, что среди тамплиеров зреет заговор против французской короны, и я склонен в это поверить.

Филипп замолчал. В зале повисла тишина. Первым её нарушил папа:

— Сир, вы склонны верить в хулу оборванца, единственная цель которого — спасение своей бесполезной жизни? Я в смятении. Неужели разум ваш затуманился?

* * *

Понтифик понимал, что судьба ордена решена давно, и теперь сердце его отягощало множество печальных дум, а он старался как можно более рачительно использовать ситуацию. Конечно, его сан налагал определённые правила поведения, но жизнь научила противопоставлять добродетели веры, холодный ум и трезвый расчёт. Когда произошло это превращение, Раймон Бертран де Го запомнил на всю жизнь.

Родившись в Гаскони, в знатной дворянской семье, он с самого детства отверг грубое бытие. Ему не претила наука скучать, коей в полной мере обучались молодые люди светских общин. Их жизнь казалась ему благонамеренной и несуразной. Отдавшись утончённому поиску себя, Бертран окончил лучшие университеты Тулузы, Орлеана и Болоньи. Только по прошествии нескольких лет он начал понимать своё предназначение. Понимание пришло не сразу. По крупицам, капля за каплей сознание вымывало гордыню, тщеславие, эгоизм восприятия мира, взамен даруя покаяние, благочестие, склонность к возвышенному. Так он обрёл в себе Бога. В нём проснулось второе «я», новое и невероятно сильное. Оно усмирило внутренний хаос и без остатка вытеснило изначальную натуру, наполнив его жизнь смыслом.

А далее — стремительный взлёт. Конечно, не без помощи старшего брата Беро, архиепископа Лиона, он стал каноником в Бордо, затем генерал-викарием архиепископа Лиона. Дальше как снежный ком: капеллан папы Бонифация VIII, епископ Комминже, в тридцать пять лет — архиепископ Бордо, и, наконец, в возрасте сорока одного года избран папой, наречён Климентом V. Вот только к этим вершинам Бертрана привело его третье «я», сладковато-омерзительное, лишённое душевных переживаний.

Это случилось в Лионе. В тот день в соборе Сен-Жан было особенно многолюдно. Сам архиепископ де Го читал проповедь о смирении духа. Светило солнце. Проходя сквозь многочисленные витражи апсиды, солнечные лучи покрывали причудливыми узорами пространство алтаря и уходили вдоль стрельчатых арок базилики до самого трансепта. Это зрелище вселяло благоговейный трепет в душу Бертрана: словно сотни святых сошли с окон в залы храма и кружили вокруг аркад и колонн, создавая невероятное ощущение единения с Богом.

Стоя рядом с пресвитерием, Бертран наслаждался видом храмины и людьми, пришедшими разделить с ним это чудо. Как вдруг почти в самом конце проповеди из-за боковых колонн мелькнула тень. Она быстро скользнула к ногам Бертрана и опустилась на колени, низко склонив голову, покрытую полупрозрачной накидкой.

— Святой отец! — хватая руку священника, заговорила женщина. — Смиренно молю выслушать меня, ибо кроме вас мне некому открыться, а дело, по которому я посмела вас побеспокоить, не требует промедления.

Генеральный викарий медлил с ответом. Он был ошеломлён столь дерзким поступком прихожанки. Вести себя таким образом во время службы — это святотатство даже для мужчин, а тут женщина, чьё имя — символ грехопадения!

— Дочь моя, — как можно сдержаннее проговорил Бертран, увлекая незнакомку в сторону от алтаря. — Допустимо ли отрицать тот неоспоримый факт, что всё мирское ничтожно в сравнении с церковным укладом, ибо это закон Божий? Христос пришёл в этот мир не повелевать а подчиняться. И нам, истинным верующим, следует смиренно исполнять святые каноны, так как церковь наделена правом хранения божественных истин…

— Архиепископу грозит опасность! — не давая закончить нравоучение, выпалила девушка.

Священник вздрогнул. Подобные предостережения звучали всё чаще среди прихожан, но чтобы вот так, посреди службы? Он взял девушку за локоть и повёл за алтарную преграду, вниз по винтовым ступеням, в крипту. Тут, в подвале храма, Бертран зажёг светильники и приказал девушке сесть на скамью. Сам сел за стол и спросил:

— Как тебя зовут?

Девушка скинула покрывало, и по её плечам, как водопад, хлынули густые рыжие волосы. Худое, почти детское лицо расцвечивалось едва заметным румянцем, а глаза, полные тревоги, вспыхивали в такт танцующему пламени светильников. Было видно, что она волнуется и всё происходящее скорее пугает, чем придаёт уверенности в правоте её поступка. Но чувство долга не давало страху вырваться наружу. Викарий оценил отвагу девушки, и сердце его потеплело.

— Меня зовут Изабелла Буасье, — наконец выдавила из себя незнакомка. — Я дочь трактирщика Пьера Буасье. У него таверна на улице Лож, на этом берегу Соны. Сегодня я, как всегда, встала ещё до рассвета, чтобы помочь отцу по хозяйству. Он очень поздно ложится. Сами понимаете, таверна работает почти всю ночь. Иногда мне приходится вставать столь рано, что некоторые посетители ещё не успели допить своё вино.

— Дочь моя, — раздражённо прервал её Бертран, понимая, что этот разговор может затянуться, а это не входило в его планы, поскольку речь шла о брате Беро — архиепископе Лиона. — Вы оторвали меня от службы, осмысленно и горячо убеждая в неотложности и важности дела. Прошу избавить меня от излишних подробностей вашей жизни. Мы не на исповеди.

Изабелла в знак смирения низко склонила голову и сказала:

— Почти всё утро таверна была пуста, а во втором часу пополудни вошли несколько мужчин. Все они были хорошо одеты и производили впечатление знатных особ. Знаете, к нам редко заходят люди благородного происхождения. В основном рыбаки, гончары, лодочники или просто пьянчужки…

Девушка осеклась, встретившись с тяжёлым взглядом викария, вздохнула и продолжила:

— Я им прислуживала. Они заказали вина и поросёнка. А откуда у нас поросёнок? Отец пошёл на площадь его покупать. Мне пришлось всё делать самой. Стол, за которым они сидели, был рядом с кухней, и я слышала всё!

Изабелла торжествующе подняла глаза и приняла гордую осанку. С неё вмиг слетели страх и нерешительность, осталась только гордость за себя и, наверное, за Францию. Бертран ничего не сказал, а только вопросительно поднял бровь. Он понял, что бесы, теснящиеся в этой маленькой головке и постоянно дерущиеся за место на языке, неистребимы. У него даже поднялось настроение.

— Хорошо, — сказал священник, не скрывая улыбки. — Сколько их было?

Девушка подняла голову, как бы ища ответ на потолке, и, шевеля губами, начала загибать пальцы.

— Пять, — уверенно сказала она и заёрзала на стуле в предвкушении главного вопроса.

— Хорошо, — повторил Бертран. — О чём они говорили?

— Они говорили много разных странных слов, — с жаром начала Изабелла. — Много плохого о церкви говорили. Называли разные имена.

— Ты запомнила хоть одно? — с надеждой спросил викарий.

— Да, одно имя запомнила. Смешное такое — Фома. Аквинский, кажется.

«Тьфу ты! — разочарованно подумал Бертран. — Ещё бы Платона вспомнили. А может, и вспоминали. Хотя нет, это тоже смешное имя, она бы точно запомнила. И всё же ясно, что это не простые горожане, а весьма умные люди — знать. Этих-то больше всего следует опасаться. Образованный человек в наше тёмное время опасней тысячи копий».

— С чего ты взяла, что архиепископу угрожает опасность?

— Они говорили, архиепископ представляет папскую власть в Лионе. С его смертью Рим поймёт, что город не хочет жить по его законам. Они говорили, что Римская церковь — блудница, и ей никто не должен подчиняться А ещё они говорили, — девушка наклонилась ближе к викарию и понизила голос до шёпота, — Инквизиция сама находится в руках дьявола.

Похоже, Изабелла напугалась этих слов, сказанных вслух. Она вздрогнула и затихла.

— Ты можешь их описать?

Девушка пожала плечами.

— Обычные. Нестарые.

— А если увидишь, узнаешь?

— Может быть, — неуверенно прошептала девушка.

Бертран направился к выходу. По дороге он сделал знак Изабелле следовать за ним. Они поднялись наверх и вышли к алтарю. Служба уже закончилась. По собору разносился лёгкий шелест одежд и негромкий гул расходящейся толпы.

— То, что ты мне рассказала сегодня, очень важно. Святая церковь поощряет богоугодные дела. Я отпускаю тебе грехи, — перекрестив девушку, произнёс Бертран. — Сейчас тебе надлежит идти домой. Если кто-то из тех людей появится в таверне твоего отца, сообщи мне. И да! О нашем разговоре никому ни слова.

— Хорошо, — опустив глаза, сказала девушка и, поцеловав руку викарию, растворилась в толпе.

Как только Изабелла скрылась из виду, он отправился в сакристию. Архиепископ был там: он разоблачался, закончив литургию. Снимать парадные одеяния ему помогали два каноника. Беро увидел вошедшего Бертрана.

— Брат мой, у тебя не хватило сил достоять службу до конца? — сказал он с явной иронией в голосе.

Бертран не хотел начинать разговор в присутствии посторонних.

— Ваша Светлость, мне показалось, что пахнет дымом из подвала. Пришлось спуститься туда и всё проверить.

— Тогда это меняет дело, — сказал тот, делая знак, чтобы их оставили одних.

— Что случилось, Бертран? — спросил Беро, когда они остались одни.

— Я так и знал, что ты не поверишь в эту историю с пожаром.

Он рассказал брату, что произошло. Архиепископ слушал молча, лишь изредка наклонялся, опираясь локтем о колено. Когда рассказ был окончен, в сакристии воцарилась тишина.

— Ты полагаешь, что это серьёзно? — нарушил молчание Беро. — Сколько можно обращать внимание на фальшивые наветы? Столько сил уходит на все эти доносы и интриги…

— Подозреваю, любимый брат мой, что в этом случае опасения не лишены почвы. Это не пустая пьяная болтовня черни, а весьма интеллектуальная беседа знати. Конечно, особо просветлённые умы выступают с критикой церкви. Их ретивость скорее пустое желание выделиться. К сожалению, плевела ереси неистребимы. Они, как черви, точат лоно церкви, и мы всеми силами стараемся выдавить скверну. До сих пор у нас это получалось. Но сейчас горстка заговорщиков тайно встречается в богом забытом трактире на краю города и ведёт разговоры о конкретных действиях. Конечно, намерения сделать мир лучше похвальны, но чаще всего они сопряжены с войнами и смертоубийством. Мне кажется, что верховному инквизитору Лиона пора поднять со стула свой зад и заняться, наконец, настоящим делом, а не гонять по всему городу чёрных кошек.

— Пожалуй, ты прав. Для того, чтобы уладить совершенно безнадёжное дело, разбираться в средствах не приходится. Придётся выпускать псов Господних. Доминиканцы весьма сведущи в таких делах. Думаю, они докопаются до истины. Распорядись, чтобы отец Марсини немедля явился ко мне в часовню Бурбонов.

Бертран с почтением поцеловал руку брата и вышел. Выполнив поручение Беро, он решил сам наведаться в таверну господина Буасье. Переодевшись простым монахом ордена францисканцев, викарий отправился вдоль реки. Дорога не заняла много времени. Даже не пришлось воспользоваться траболами, коих в этом городе было невероятное множество. Одному богу известно, как не заблудиться в этих маленьких, грязных переулках, пропитанных нечистотами. Путь вдоль Соны был весьма приятен и не сопряжён с трудностями. Единственное, что удручало, — грязь, постоянная и вездесущая в это время года. Берег был пустынен. Солнце клонилось к горизонту. Улица Лож выходила прямо к реке, по мостовой вприпрыжку неслась стая бродячих собак. Не обращая внимание на путника, они с громким лаем проскочили мимо и скрылись за углом. Вот и таверна. Найти её не составило труда. Благодаря выгодному местоположению мимо неё просто невозможно было пройти. Бертран зашёл внутрь.

После свежего речного бриза в нос ударил едкий запах чеснока и алкоголя. Огромный камин дымил у стены, отпуская часть дыма прямо в помещение. Рядом стояли медные котлы разных форм и размеров. Добротные столы и стулья расставлены в полном представлении хозяина о порядке. Пол был устлан тонким слоем соломы. Посетителей оказалось немного. Бертран сразу оценил, что всё спокойно. Несколько оборванцев цедили дешёвое вино из кружек. За одним из столов компания играла в карты. «С этим злом бесполезно бороться, — подумал викарий и уселся за ближайший стол. — Храмовники, будь они неладны, распространили эту чуму по всему миру. Эти бесовские картинки угнетают разум и возбуждают самые низменные чувства человеческие». Его раздумья прервала подошедшая Изабелла. Она не узнала его в этом одеянии. К тому же лицо скрывал капюшон.

— Чего желаете, святой отец? — спросила она почти детским голосом.

— Поесть, — сухо бросил Бертран.

Есть он, конечно, не хотел, но нужно было как-то обосновать свой визит.

Девушка отошла и начала что-то готовить. Викарий украдкой наблюдал за ней из-под капюшона. Вот она подошла к камину и с шумом начала его раздувать. Огонь, едва дремавший в его чреве, нехотя начал просыпаться, озаряя сначала стены очага, а потом с большим рвением заплясал, освещая пол и медную утварь. Изабелла продолжала подкидывать дрова, подбадривая задорный танец тепла и света. Девушка раскраснелась от жара и одним движением сорвала с головы платок, чтобы утереть капельки пота. Её спину и плечи окутали густые волосы, которые Бертран уже видел в подвале собора. Но сейчас живое рыжее пламя вспыхнуло так, что на какое-то мгновение священник забыл обо всём, что его держало на земле. Мир мог рухнуть в эти минуты и начаться заново, но он бы не заметил перемены. Сердце, ещё недавно мерно отстукивавшее положенный ему срок, заколотилось так, будто решило сократить его жизнь втрое. Все его существо, ещё недавно умевшее извлекать из времени то, что в нём заложено, неожиданно застыло в томлении, легкомысленно пропуская мимо сознания уходящие секунды бытия.

Между тем Изабелла отошла от камина и в предвкушении любимого дела начала раскладывать на столе продукты, перед тем убрав в сторону огромный чан. Освободив поле для решающей битвы, она стала резать овощи, отправляя их в медный котёл с таким изяществом и воодушевлением, словно создавала невероятное произведение искусства, смысл которого был известен и понятен только ей. От удовольствия на её лице выступил румянец. Грудь, стянутая тугой шнуровкой, покачивалась в такт движениям тела.

Бертран, как заворожённый, смотрел на девушку, не в силах отвести взгляд.Что-то большое и сильное сдавило его грудь. На лбу выступила испарина. В те минуты он завидовал ангелу, хранившему её: всегда находиться рядом с этими глазами, губами, следовать взглядом за каждым изгибом тела, слышать каждую нотку голоса. Не в этом ли подлинное благо — любить, что видишь, и наивысшее счастье — иметь, что любишь? Долгие годы он шлифовал характер, отвергая соблазны, научился терпению, преодолевая невзгоды, оставил в прошлом всё, что ему было дорого, стремился искупить даже факт своего существования. А сейчас всё, что некогда было важным, уходило из реальности, повергая его мир, где всё стояло на своих местах, в пучину хаоса и смятения.

Бертран вздрогнул. Оцепенение слетело. Проснувшийся разум вернул его в действительность. Он вскочил и, не говоря ни слова, стремглав бросился к выходу. Путь домой не занял много времени: он почти бежал. «Это грех, грех! Меня ждёт кара господня! Нужно усердно молиться всю ночь, чтобы очистить душу!» — твердил он, как сумасшедший. А может, это и было сумасшествие? Кто знает, на какие поступки способен человек, в чьём сердце поселилась любовь?

Вся ночь прошла в молитвах, которые шли не от сердца. Скорее разум Бертрана требовал прощения, но не душа. Он не мог сосредоточиться на своих чувствах. Это повергало его в панику. В борьбе с собой викарий даже забыл о брате и той опасности, которая ему грозит. Только под утро обрывки мыслей начали собираться в единое целое. Он вышел из дома и пошёл на исповедь к архиепископу.

— Простите меня святой отец, ибо я согрешил…

Беро выслушал сбивчивую речь Бертрана и сказал:

— Брат мой. Воистину грешны мысли твои, ибо ничто в жизни не может быть истолковано в пользу любви к женщине. Кому, как не тебе, знать, что именно женщина стала первейшим орудием дьявола, виновницей первородного греха и до сих пор остаётся вечным соблазном. Я не собираюсь излагать тебе то, что ты знаешь не хуже меня. Мне нужно всерьёз предостеречь тебя от поступков, противоречащих званию духовного лица. Когда ты выбрал этот путь, в моём сердце поселилась надежда, что род де Го будет прославлен в веках именно тобой, Бертран. Твой ум, обрамлённый венцом добродетели, способен творить чудеса. Нет более прекрасной миссии на земле, чем нести слово Господа в сердца людей. И теперь свой путь к совершенству, столь стремительно начавшийся, ты хочешь прервать?

Бертран попытался что-то ответить, но Беро грубо оборвал его:

— Молчи! Не хочу слышать жалкие оправдания человека, при первой же возможности поддавшегося соблазну. Для человека, не посвящённого в тайны бытия, всегда существует выбор между царством небесным и преисподней. В первом случае он по наитию прокладывает себе путь, озаряя светом праведной жизни дорогу идущим за ним. Во втором же, блуждая в темноте мирской жизни, душа грешника, опалённая адским пламенем, светит только себе, и огонь этот низвергается в ад, приумножая геенну огненную, делая её сильнее. Сейчас перед тобой встал выбор, какой дорогой идти, и мне будет очень горько, если наши пути разойдутся.

От его слов на глаза Бертрана навернулись слёзы. Две страсти бушевали в его сознании, обвиняя друг друга в несносных пороках. Казалось, ещё немного, и их ненависть сожрёт разум и тогда, опьянённые свободой, они выпустят друг другу кишки, а вместе с ними — и душу Бертрана.

— А женщины, — продолжал Беро, — сосуд дьявола, облечённый плотью. Изменчивый, легковерный, глупый, коварный, в общем — богопротивный. Внутри женского тела скрывается вся мерзость этого мира: слизь, желчь, природная мокрота и прочие нечистоты. Когда я думаю об этом, мой разум содрогается. Вряд ли и у тебя есть желание провести остаток жизни с мешком навоза!

Архиепископ замолчал и подошёл к тазу с водой. Он долго и с отвращением скрёб руки, как будто только что прикоснулся к тому, о чём говорил. Исполненный брезгливостью, Беро готов был содрать кожу с рук, лишь бы очиститься от скверны. Закончив, он вытер руки и подошёл к распятию. Встав на колени и сложив руки для молитвы, он сказал:

— Сегодня же отправляйся в Бордо. Нужно отвезти важное письмо архиепископу Женевскому. Оно касается последних событий в Лионе, о которых твой замутнённый рассудок благополучно позабыл.

— Да, Ваша Светлость, — виновато откликнулся викарий.

— А заодно подумаешь над моими словами. Времени у тебя будет достаточно, — сказал Беро и приступил к молитве, давая понять, что разговор закончен.

Поездка в Бордо к архиепископу Анри Женевскому заняла не более недели. Бертран понимал, что брат намеренно отправил его в эту кратковременную ссылку, чтобы отвлечь от крамольных дум. Ничто так не бодрит, как дорога, вытрясающая душу, и свежий морской воздух, возвращающий её на место. Тем не менее Бертрану томление духа и плоти доставляло гораздо больше неудобств, чем дождь, грязь и вечно унылая картина за окнами повозки. Мысли жгли, не давая покоя ни днём, ни ночью. Зажатый между двумя стихиями чувств, Бертран лихорадочно искал выход, желая вырваться на свободу.

Проведя несколько дней в молитвах, практически без сна и еды, он, терзаемый бессилием воли, вдруг почувствовал облегчение. Казалось, Бог услышал его молитвы и даровал успокоение мятежной душе и плоти. В какой-то миг жестокое беспокойство сменилось благоговейным трепетом, страсть — смятением. Исчезли видения огненных волос, таяли в прошлом очертания бёдер, стирались из памяти черты некогда любимого лица. Всё уходило прочь, принося покой и смирение лишённому лицезрения возлюбленной молодому человеку. «Да, только Бог един в моём сознании, только Он безупречен в промысле своём!» — думал викарий. Первый раз за несколько дней он уснул сном праведника прямо на дне возвращающейся в Лион повозки.

По приезде домой Бертран, не успев переодеться и смыть с себя дорожную пыль, поспешил в резиденцию брата, чтобы передать ответное послание из Бордо. Он застал архиепископа во время повечерия. Отстояв службу в стороне у бокового нефа, викарий последовал за братом в сакристию. Там, дождавшись, пока Беро переоденется в повседневные одежды, встал на колени и, целуя руку, сказал:

— Ваше Превосходительство. Рад видеть вас в полном здравии. Я привёз ответ.

— Здравствуй, возлюбленный брат мой. — ласково сказал архиепископ, беря из рук викария письмо. — Как прошла твоя поездка? Надеюсь, морской воздух пошёл тебе на пользу?

— Да, Ваша Светлость. Дорога и пребывание в Бордо весьма полезны для ума, — с воодушевлением произнёс Бертран, готовясь к ответу на главный вопрос, ради которого он мчался к брату.

Беро медлил с расспросами. Он задумчиво читал послание с запада Франции. Закончив чтение, архиепископ ещё немного повертел письмо в руках и тихо сказал:

— Все мы немного устали. Закончим на сегодня. Да, отец Марсини хочет тебя видеть. Уважь его. Ты знаешь, где его искать.

Бертран был разочарован. Он хотел рассказать брату, как сильно ошибался, как мучился и страдал, хотел услышать хоть слово одобрения. Вместо этого викарий молча кивнул в знак согласия и удалился.

Мрачное здание на площади Сент-Пол пользовалось дурной славой. Горожане старались обходить его стороной. Что и говорить, даже Бертрану не очень-то хотелось сюда идти. Но пренебрегать приглашением верховного инквизитора Лиона было нельзя, тем более что сам викарий был инициатором истории с далеко идущими последствиями.

Монах встретил Бертрана радушно, если можно назвать радушием чуть скрытую в уголках губ улыбку. Никто не знал, сколько ему лет. Густая чёрная борода и длинные волосы, закрывающие половину лица, не давали простора для воображения. Рост также не определялся, поскольку монах сильно горбился и чаще всего разговаривал, смотря на собеседника снизу вверх, стоя боком и повернув голову в сторону. Доподлинно известно, что он не раз бывал на Святой Земле, как в составе рыцарских орденов, так и самостоятельно, без покровительства крестоносцев. Поговаривали, что одно из своих паломничеств в Иерусалим он проделал на коленях. Хотя, скорее всего, это только легенда, одна из многих, окружавших загадочную личность монаха. Будучи человеком невероятно деятельным, Огюст Марсини являл миру образец кротости и тишайшей покорности, что, как вы понимаете, совсем не вязалось с должностью, им занимаемой. Бертран знал, что под маской глубокой святости скрывается непримиримый воин с ересью, фанатично преданный Святому Престолу.

Марсини дал поцеловать руку и жестом пригласил садиться. Викарий покорно следовал указаниям монаха, не в силах оторвать взгляда от его рук. В который раз, глядя на них, он испытывал трепет перед волшебными узорами, покрывающим почти всю их поверхность. В каких странах и как были нанесены эти рисунки, никто не знал. Для чего нужны эти символы Марсини, оставалось загадкой, но странное ощущение силы, исходившее от них, не давало покоя каждому, кто касался их взглядом.

Келья, где проходила встреча, служила Верховному инквизитору и кабинетом и спальней. Аскетическое убранство состояло из стола, пары стульев, кровати с распятьем над ней. Единственной роскошью в этом пространстве был прекрасный гобелен с изображением герба Доминиканского ордена. Огромную вздыбленную собаку с факелом в пасти выткала одна из прихожанок в подарок отцу Марсини. Небывалой красоты картина пережила создавшую её даму. Верховный инквизитор Лиона обвинил её в колдовстве и прилюдно сжёг на площади Сент-Пол.

— Бертран, — сказал монах, усаживаясь за стол. — Я призвал тебя, чтобы сообщить весть, милую сердцу твоему. Заговорщики, о которых ты сообщил, найдены и схвачены. Милостию Божьей они уже раскаялись в содеянном. Мы пока что не спешим передавать их властям. Сам понимаешь, светская власть Лиона очень неблагонадёжна. Тем более, как ты и предполагал, среди мятежников есть люди весьма высокого положения. Очень не хотелось бы видеть их в ряду мучеников. И всё же настанет день, когда они будут преданы суду не Божьему, но мирскому.

— Как же так? — возмутился Бертран. — Они готовили убийство архиепископа!

— К сожалению, друг мой, святые, истинные суды всё больше подменяются богомерзкими римскими. Отсюда и возмущение и восстание твари против Творца. Отсюда и грех великий — ересь. Она хула на Бога, грех ума и грех духа, плод гордыни и первопричина падения. Церковь — единственное средство борьбы со скверной, а святая инквизиция — её карающая десница.

— Но как же мнение Бернара Клервоского, который настаивал, что «вера есть предмет убеждения, а не насилия»?

— Святой Бернар — очень почитаемый мной праведник, но в Писании недвусмысленно сказано: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой — Виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода». Стоит ли трактовать это иначе, чем как искоренять скверну священным огнём? Ересь сродни безумию. Ей свойственно извращать самые высокие помыслы и приводить их к виду, противному любому пониманию, как христианскому, так и мирскому. Брат наш Аквинат, коим гордится орден, изрёк в труде своём: «Извращать веру, от которой зависит жизнь души, гораздо преступнее, чем подделывать монеты, которые служат лишь в земной жизни, поэтому если фальшивомонетчики и другие злодеи по справедливости осуждаются на смерть, то с тем большим основанием можно справедливо казнить еретиков, коль скоро они признаны виновными». Допрос, учинённый мной, показал, что убийство архиепископа не было самой целью заговора. Подрыв устоев церкви, осквернение святыни — вот их великая тайна. Страшно сказать, эти ничтожнейшие, ограниченные людишки решили сотворить суд над Господом и промыслом его. Да прольётся гнев господень на их грешные души! Пойдём, я хочу тебе показать этих оборотней.

Спустившись в подвал, Бертран невольно съёжился в ожидании чего-то ужасного. В каменном мешке было темно и сыро. Лишь изредка горели тусклые закопчённые светильники, но они источали скорее смрад, чем свет. Было тихо, только крысиный писк нарушал покой сумрака. Марсини зажёг факел и уверенно шагнул в темноту. Они шли вдоль железных клеток, выхватывая пламенем грязные, измождённые лица узников. В глубине казематов ворочались не люди, а обескровленные призраки. Несчастные кидались навстречу и тянули руки с надеждой остаться хоть гнусными насекомыми в перегное чужой памяти. В этом было что-то нечеловечески жуткое. Узники сменяли друг друга, копошились, издавали звуки, объединённые одним — мертвящей незыблемостью своей судьбы.

— Вот, — сказал монах, останавливаясь напротив одного из склепов.

В глубине темницы толпились люди, вялые и напуганные. Они, как загнанные звери, сбились в кучу, стараясь спрятаться друг за другом. То было единственное место в мрачном подземелье, где люди ещё сохранили остатки жизни в глазах. Сколько они провели в темноте подвала, три, пять дней? Кем эти господа выйдут отсюда, если посчастливится? В сердце Бертрана скользнула непрошеная жалость.

— А этот подарок тебе лично от меня, — сказал Марсини, беря викария за плечо и увлекая за собой к соседней решётке. Он просунул факел глубоко внутрь помещения. — Смотри.

В самом углу темницы Бертран увидел комок тряпья. Монах стукнул рукоятью факела по решётке. Тряпки зашевелились, из-под них показалось лицо, испачканное запёкшейся кровью и неестественно опухшее от множества синяков. Тело медленно переворачивалось: каждое движение давалось ему с трудом. Когда, пытаясь подняться, человек выпрямил руки, тряпки сползли с обессиленно повисшей головы, открыв рыжую копну волос, так знакомых Бертрану. Священник отпрянул от решётки, не в силах поверить в увиденное. Марсини тут же бросился к нему и поднёс к лицу факел.

— Что, сильно искушение Дьяволово? — заорал монах. — Где сейчас тяга к блудодейству, когда ты зришь этот кусок мяса? Где телеса её, кои были прибежищем плотского греха? Диавол крепко оседлал ведьму. Се исчадье ада ныне обратно в ад возвратится! Пусть огонь терзает и опаляет её, пусть за тщету и гордыню наложится кара Божественного правосудия! Пусть, это послужит тебе должным назиданием.

— Но ведь это она поведала мне о заговоре, — сдерживая подступившие слёзы, пробормотал Бертран. — Разве несчастная не заслуживает милосердия?

— В тебе говорит не вера, а ужас запоздалого раскаяния, — тоном наставника изрёк Марсини. — Грехи её столь ужасны, что искупить их невозможно ни покаянием, ни даже смертию. Тем горше твоя мантия печали.

В темноте коридоров послышались шаги. Пламя факела качнулось от сквозняка. К нам приближались монахи, одетые в белые рясы с чёрными накидками поверх голов. Они пели псалмы. Доминиканцев сопровождали стражники. Вся процессия остановилась рядом с темницей Изабеллы.

— Пойдём на воздух, — сказал верховный инквизитор. — Нам больше нечего здесь делать.

С берегов двух рек волнами набегал лёгкий бриз. Он дул, не ведая о поджидавшей его невидимой опасности. Пробираясь по улицам, ветер срывал с места запах чахнущих помоев и, смешивая свою свежесть с вонью грязных окраин, разлетался по всему городу. И так чистота речного ветра, растворяясь в тлене сточных канав, не могла вырваться из цепких объятий гниющего мира, покорно принимая на себя бремя безмолвного слуги. Так и в жизни: самые высокие помыслы, движимые светлыми идеалами, увлекая за собой всю мерзость изнанки жизни, вынуждены терпеливо скитаться в дальних уголках сознания, ограниченного узкими границами дозволенного. Рушился мир Бертрана, а реки Сона и Рона как ни в чём ни бывало несли свою нехитрую философию по узким улочкам Лиона.

Викарий стоял на площади среди гудящей толпы. Сквозь шум и улюлюканье ясно слышался лязг повозки, на которой привязанной к позорному столбу везли обречённую на смерть Изабеллу. Над головами зевак проплывало висящее на крюках тело, совершенно обезображенное пытками. Бертран жадно вглядывался в её лицо, пытаясь отыскать хоть тень чувств, которые она испытывала. Вместо них он видел, что в глазах девушки поселилась пустота. Абсолютное равнодушие правило ею. Священник понимал, что смерти достанется уже мертвец.

Когда вспыхнул костёр и языки пламени стали отмывать девичье тело от греха существования на земле, до Бертрана дошло, что они выжигают его изнутри. Постепенно его сознание становилось ограниченным только пределами тела. Оно изменялось, лишаясь чувств. Жизнь, ещё недавно казавшаяся наполненной глубоким смыслом, угасала. Душа, некогда благоговейно трепетавшая от одной только мысли о Боге, исторгала Его, покрываясь пеплом. Он даже не старался удержать тускнеющие воспоминания, которые продолжали мерцать в сознании. Для него настоящее стало другим, а будущее больше не имело значения. Бертран понимал, что среди серых улиц, застланных серым саваном дыма, трезвое, неподвижное опустошение сметало последние остатки его прежней жизни, а что-то тёмное, безымянное уже стремилось заполнить пустоту. Оно заползало, наслаждаясь бездонной сумятицей чувств, ласково разливалось по телу, ослепляя, оглушая, выстраивая новый порядок, в котором не будет места терзаниям души, мукам совести, не будет красивых сказок про Бога и бессмертие души.

* * *

— Сир, храмовники, конечно, не ангелы, но государственная измена… — еле сдерживая раздражение, сказал Климент V. — Не думаю, что подобные обвинения кто-то воспримет всерьёз. Веками орден хранил верность Христу и короне. И что, слово преступника, приговорённого к смерти, может бросить тень на людей, постоянно рискующих жизнью ради Господа? Мне, по крайней мере, понятен замысел несчастного, в котором намерение выжить любой ценой сплетено в клубок лжи и увёрток. Только что из всего этого занимает ум вашего величества?

Папа прекрасно понимал, что король не упустит шанса прибрать к рукам имущество тамплиеров. Привычка жить не по средствам сильно истощила государственную казну. К тому же богатство и влияние рыцарей было настолько велико, что сфера их влияния простиралась на большую половину континента. Их боялись все монархи мира, и было достаточно одной «искры», чтобы сплочённые одной целью государи ринулись в крестовый поход против самих крестоносцев. Какое-то время Клименту V удавалось сдерживать алчные помыслы Филиппа Красивого. Если бы не усилия папской курии, орден перестал бы существовать уже давно. Но сейчас чутьё подсказывало понтифику, что король настроен идти до конца.

— Ваше Святейшество, — тихо начал Ногаре. — Нам понятно ваше нежелание принять истинное положение дел. Один из ваших родственников по материнской линии, благословенный Бертран де Бланшфор, в своё время был Великим магистром ордена. Его заслуги на этом поприще велики.

— Да, Гийом, это так. Но спешу напомнить тебе и вам, сир, что с того времени прошло более ста лет, а вот нынешний гроссмейстер де Моле — крёстный вашей дочери, принцессы Изабеллы. Это, согласитесь, более весомый аргумент оставить орден в покое. К тому же недавние события в Париже показали, что рыцари храма могут послужить не только Господу, — сказал папа, и глядя на Филиппа, легко кивнул.

Все знали, о чём идёт речь. Из-за повышения арендной платы на землю и жильё в столице разгорелся бунт. Народ сжёг дом управляющего финансами Этьена Бардетта. Король был вынужден укрыться в Тампле — главной резиденции Ордена. Монарх не мог простить храмовникам, что они стали свидетелями его слабости. Это только подогрело желание Филиппа побыстрее разделаться с зарвавшимися монахами. Как говорится, благими намерениями выстлан путь в ад. Папа понимал, что этим высказыванием только разозлит Филиппа ещё больше. Климент V преследовал одну цель, к которой долго стремился, — забрать у тамплиеров то, что принадлежит Святому Престолу, а значит, ему. Магистр де Моле будет более сговорчив, когда на его орден ополчатся силы, которым он не сможет противостоять. Единственной реальной защитой может послужить только папская курия, а для этого Жаку придётся отдать святыню.

— Ваше Святейшество, — король поднялся с места. Все вскочили, как по команде. — Обвинение в заговоре лишь очередная крупица, упавшая на дно Нашего терпения. Заметьте, не первая. Сколько доносили мне о богохульстве, правящем в стенах ордена? Содомия, мужеложство, попрание лика Христа — это только верхушка горы. Рыцари погрязли во грехе. Как грязь липнет к ногам путника, так вся скверна земель, где им довелось бывать, осела в сердцах праведных, оскверняя тело и черня душу. Кто тело соединяет с душой связями порока, не достоин носить звание слуги господа. Или я не прав, Ваше Святейшество?

— Стоит ли говорить, что за промыслом Божьим стоят обычные люди, — сказал папа. — Дьяволово очарование настигает человека внезапно и отторгает его от гармонического совершенства. Храмовники доказали, что преданность вере для них превыше всего. Хотя я допускаю брожение чувств среди братьев. Церковь даёт благословение на проведение тайного дознания. Добудьте весомые доказательства их вины, и тогда я дам разрешение на проведение официального расследования.

— Да будет так, — сказал король. — Вам всем найдётся работа. Ногаре, пожалуй, стоит начать с аббатства Морман.

Клемент V поднял бровь, посмотрел на Филиппа, но ничего не сказал.

Наше время

Хамсин летел к морю, завершая очередной круг бешеной гонки. Тысячи лет он проделывал этот путь, раз за разом проживая бесконечную цепь бесполезного течения времени. Он не понимал цели своей жизни и какой смысл кроется в его невероятной силе. Вода точила сушу, меняя очертания берегов под себя, горы кочевали с места на место, рождались и умирали города. Люди расползались по всему пространству обозримого мира, заполняя землю. Перемены касались всего вокруг, но ничуть не трогали монотонного существования Хамсина. Даже солнце, его вечный союзник, уныло глядело сквозь пелену толстого слоя пыли, оставаясь безучастным к душевным переливам товарища. А он хотел избавиться от гнетущих мыслей, но какая-то сила поселившаяся в нём, не давала этого сделать.

Ветер чуть замедлил бег и начал всматриваться в окружающие предметы. Всё как обычно. Тоскливый пейзаж, который он сам же и сотворил, однообразно тянулся до самого горизонта. Хамсин вглядывался в лица людей. Он видел серые, липкие от пота тела, и они внушали ему отвращение. В силуэтах случайных прохожих не было жизни, только мука и брюзжание на страдания, выпавшие им совершенно незаслуженно. Ветер злился на людей, потому что понимал: их отчаяние не полная мера горя, способная свалиться на голову человека. Они старались представить своё положение безысходным, чтобы более весомая часть зла обошла их стороной. Наивные, глупые людишки! Зло не разменивается на частности, оно приходит ко всем. Только воспринимается оно по-разному. Кто-то считает его чужим и даже радуется этому. Но чужого горя не бывает. Всегда отголоски даже далёкого грома долетят до нужного предела. Несчастье, страдание — отважные творения! Им приходится участвовать в неравной битве с людьми. Порой проигрывая, исчезая бесследно, но никогда не пребывая в забвении.

На вершине холма стояли двое: мужчина и женщина. Хамсин не сразу заметил эти фигуры. Им был безразличен напор разбушевавшейся стихии. Раскалённый ветер, бьющий в лицо волнами песка и пыли, нисколько их не беспокоил. Мало того, полы их одежд даже не шелохнулись, словно все усилия урагана наталкивались на невидимую стену. Впервые за тысячи лет существования Хамсин остановил бег. Он даже не понял, как это случилось. Сильное любопытство, охватившее его столь неожиданно, не дало возможности обдумать эту странную перемену в жизни.

Люди были совсем не похожи на тех, кто встречался ему на пути. Они были молоды, в одинаковых белых одеждах. Девушка красотой могла затмить любую на земле. Огненно-рыжие кольца кудрей падали почти до самого пояса. Кожа цвета янтаря поражала гладкостью и отсутствием каких-либо изъянов. Казалось, что земные заботы никогда не касались этого прекрасного лица. Сквозь тонкую ткань туники едва проступали очертания тела, но и этого было достаточно, чтобы заявить о его совершенстве. Мужчина отличался стройной фигурой. Длинные тёмные волосы до плеч и борода ставили его в один ряд с обитателями этих земель, но манера держаться, а главное взгляд выдавали человека, далёкого от этих мест. Они стояли лицом к бледному солнцу и разговаривали, не глядя друг на друга. Хамсин попытался подслушать их беседу, но у него ничего не получилось. Стена, выложенная из прозрачного камня, не давала ветру проникнуть внутрь их мира. Девушка как будто почувствовала его желание, улыбнулась и протянула к нему руку. В стене образовалось маленькое отверстие, и небольшая горстка песка легла ей на ладонь. Теперь Хамсин был внутри и мог слышать всё.

— Зачем ты остановил бурю? — спросила девушка, рассматривая кучку песка у себя на ладони. — В полёте стихии есть что-то первобытное, есть сила. Зачем мешать тому, что должно случиться? Ты берёшь на себя Его обязанности? Пытаешься облегчить им жизнь? Ловко Он переложил на тебя то, чем должен заниматься сам. Думаю, Ему наскучило своё творение и теперь вся ответственность за их жалкие жизни ляжет на тебя.

— Они полюбят меня, — ответил мужчина задумчиво.

— Только сначала убьют, — пересыпая песок из руки в руку, продолжала девушка. — Зачем тебе это скопище мимолётных существований, дрожащих в тёмных домах от одной только мысли о смерти? Они барахтаются в жизни, полной отвратительного безумства, и боятся расстаться с ней, как с самым дорогим подарком судьбы. Им не нужен ни рай ни ад, им нравится безликая туманность, которую они называют разумом. Память о смерти преследует их по пятам. Она как время: идёт, но не удаляется, потому что не имеет конца. Твои усилия будут напрасны: ты не вытащишь их со дна страха за свою бесполезную жизнь.

— Затравленная душа больна, но это душа. Страдания выпадают на долю тех, кто обладает этим даром. Да, они несовершенны. Но это не вина их, а беда. Блуждание в потёмках не лучший способ отыскать правильный путь. Я дам им доносить старую одежду, а новую получат те, кто пойдёт за мной. Сначала последователей будет немного, но совсем скоро миллионы скинут с себя тряпьё прошлой жизни и облачатся в чистое. Они научатся любить.

— И кто их этому научит? — сказала девушка раздражённо. — Уж не ты ли? Что ты знаешь о любви? Твоя любовь к Богу не может быть настоящей. Поверь, она Ему не нужна. Все Его желания сводятся к тому, чтобы его не беспокоили по пустякам. Любовь нужна только тебе. Ты любишь, а значит, получаешь удовольствие. Но что такое любовь к Богу по сравнению с любовью к женщине? Пустая трата времени. Как можно любить то, к чему нельзя прикоснуться? Возьми мою руку.

Девушка поднесла кисть с тонкими изящными пальцами прямо к глазам мужчины. Рукав туники скользнул вниз, обнажив почти всю руку до плеча. Мужчина взял протянутую ладонь и положил на свою.

— Ты чувствуешь настоящее женское тепло? — продолжала она с жаром. — Что может сравниться с этим ощущением? Кто заслужил любовь женщины, тот покорил мир. А хочешь, я стану для тебя сотнями, тысячами женщин — всеми женщинами этого мира?

Солнце уходило за горизонт, а Хамсин продолжал слушать странный, непонятный разговор. До этого ему казалось, что нет на земле силы, способной сравниться с ним в могуществе. Но теперь странное слово «любовь» завладело его мыслями. Ему не было страшно, скорее наоборот, он желал найти её на своём пути, чтобы познакомиться поближе. Только сейчас он стал понимать, как одинок.

— Уже совсем темно, — сказал мужчина, отпуская руку спутницы. — Какая красивая, древняя ночь! В этих краях быстро темнеет. Мне иногда кажется, что солнце слишком сильно не любит эту землю. Оно старается убить всё живое, чтобы осталась одна выжженная чистота. Только ночь даёт маленькую передышку земле и людям. Видишь, тьма тоже бывает полезной?

— Потому что она идеальна, — усмехнулась девушка. — Это лучшее из Его творений. Только во мраке, погружённом в абсолютную тишину, может родиться что-то стоящее.

— Во мраке может родиться только зло. — устало произнёс мужчина. — Добро возникает из света и любви ко всему живому.

— Эта любовь, рабом которой ты себя объявляешь, всё то же зло, дающее надежду на спасение людям, чьи жизни им не принадлежат. Не стоит обманываться. Их участь решена. Прими естественный порядок вещей. Добро для них должно твориться огнём и мечом. В этом их спасение.

— Я попытаюсь. Найдётся немало людей, которые пойдут за мной. Они будут верить в меня по-настоящему, без оглядки. Их вера перевернёт мир и вселит надежду в души всего человечества.

— Что ж, ты сам выбрал этот путь. Но знай, что твоим именем будет твориться зло. Во имя тебя прольётся столько крови, что ей можно будет наполнить море. Появятся лжепророки, которые ради власти извратят всё, чему ты учил. О тебе напишут книги, и будут они прекрасны и тверды в убеждении. Но недолго. Найдутся мудрецы, свято верящие в свою непогрешимость, и перепишут всё до неузнаваемости. Поколению за поколением будет внушаться мысль о каре Божьей. Тобой будут пугать, чтобы держать в покорности. И в один прекрасный момент ты, услышав истово молящегося человека, подойдёшь к нему, протянешь руки, а он прогонит тебя, как назойливую муху.

— И всё же я попытаюсь.

* * *

Утро выдалось на редкость ясным. Пробивающийся рассвет приподнимал покрывало ночи, медленно гася звёзды и сводя на нет старания уличных фонарей. Ещё недавно казавшиеся зыбкими предметы приобретали отчётливые формы, а звуки просыпающегося города неистово рвались на свободу. В такое время приходит чувство смирения перед возрождающимся миром. Ещё ничего не началось, но пружина бытия уже раскручивается. С каждым витком она усиливает ход, разгоняя время и кидая людей в бурлящий поток жизни.

Я стоял у окна и пил утренний кофе. Опять мне приснился сон, пугающий реалистичностью. Только необычным положением моего нынешнего состояния можно было объяснить странное поведение подсознания. Что-то важное открывалось мне таким образом. Но что? Ответов у меня не было. И игнорировать очевидные знаки я не мог. Может, со временем придёт понимание? А пока я старался в деталях запомнить то, что увидел. Хотя такое вряд ли можно забыть.

Родной университет встретил меня радушно. Охранник на входе весело козырнул и пропустил через турникет. Коллеги поинтересовались моим здоровьем, частично вспомнили, как протекали их болезни. Потом все живенько разбежались по делам. Я вышел в коридор и там столкнулся с нашей лаборанткой Зиночкой. Милая девушка, а главное, в её голове всегда есть ответы на любые вопросы. Как в такой маленькой и, по большому счёту, бестолковой головке помещалось такое большое количество ненужной информации? Однако порой из неё можно было выудить и что-то полезное.

— Зиночка, радость моя. Ты всё хорошеешь, — начал я с избитого комплимента.

— Саша (иначе она меня не звала), а мне сказали, что ты болен. Я уже хотела позвонить, узнать, не нужно ли чего? Всё же одинокий мужчина, — кокетливо сказала она, поправляя чёлку.

— Нет, как видишь, всё обошлось. Но твоего звонка так не хватало, — ответил я с придыханием, поддерживая тему флирта. Скажи мне, душа моя, — продолжал я, беря её под руку и увлекая вдоль по коридору. — Кто у нас в университете самый крутой специалист по искусству средних веков?

Она посмотрела на меня с полным недоумением.

— Сейчас узнаю. У меня подруга на факультете истории искусств, — сказала Зиночка, вытаскивая из кармана телефон.

После продолжительного разговора с подругой, из которого я узнал, как поживает сама Зиночка, её мама, кошка и некий молодой человек, чьё имя Этот Гад, мне повезло услышать заветное имя. Конечно, я и сам знал, к кому обращаться, но решил лишний раз проверить, не перехватил ли кто-то пальму первенства у нашего Столика?

Анатолий Исаакович Столович (думаю, теперь понятно, почему Столик) был личностью неординарной, о чём свидетельствовала небывалая любовь к нему коллег и студентов. Небольшого роста, вечно взъерошенный, вечно куда-то бегущий с развязанными шнурками. Мятый, лоснящийся на локтях пиджак и галстук в стиле «пожар в джунглях» — непременные атрибуты его гардероба. Я всегда думал, кого он мне напоминает? Потом решил: если надеть на него соломенную шляпу, то он вылитый Паниковский в исполнении Зиновия Гердта. Причём за десять лет, сколько я его знаю, во внешности или поведении профессора не произошло никаких изменений. Более сорока лет он преподаёт в университете, и те, кто знают его гораздо дольше меня, не помнят, чтобы с ним происходили, какие-то перемены. Я студентом любил посещать его лекции. Он обладал какой-то гипнотической силой. Выходя из аудитории, мы были уверены, что художники эпохи Возрождения — это самое главное, что могло случиться в нашей жизни.

Анатолия Исааковича я нашёл в аудитории. На моё счастье, он был один.

— Здравствуйте, профессор, — весело поздоровался я с порога. — Вы можете уделить мне минуту внимания?

Столович глянул на меня поверх очков, и некоторое время реальность, с которой он разошёлся, погрузившись в книги, пыталась его разыскать.

— А! Александр Сергеевич. Добрый день! — с неподдельной радостью откликнулся профессор. — Конечно. Я весь в вашем распоряжении. Знаете, это чертовски забавно. Профессор Жирнов в своей работе «А был ли мальчик?» пытается доказать, что Рафаэль был женщиной. Я получаю массу удовольствия. Читаю как анекдот, аж прослезился от смеха.

Столик в подтверждение своим словам провёл пальцем под очками и постучал им по кипе каких-то бумаг.

— Что ж, — сказал я. — Сейчас многие в погоне за популярностью притягивают за уши факты, не имеющие ничего общего с реальной историей. Впрочем, для нашей страны это всегда было большой проблемой.

— Верно, верно. Переписывать прошлое в угоду настоящего для краха будущего, — задумчиво произнёс профессор. — Так о чём вы хотели меня спросить?

— Вы ведь хорошо знакомы с творчеством Дюрера?

— Конечно. Великий немецкий художник эпохи Возрождения, а умер от банального сифилиса, — с иронией в голосе сказал историк.

— С великими всегда так: не понос, так золотуха, — поддержал я профессора. — Меня интересуют две гравюры: «Ангел с ключами от бездны» и «Меланхолия».

— О, батенька, и вы туда же? Меня студенты одолевают вопросами. Дело в том, что в ущерб программе я несколько больше внимания уделяю творчеству Дюрера. Знаете, тут действительно есть о чём рассказать. Самый загадочный художник своего времени, да и до сих пор, пожалуй. Я бы назвал его Нострадамусом изобразительного искусства. Не потому, что он предсказывал будущее, а скорее из-за его умения передавать зашифрованные послания на единственном известном всему человечеству языке — языке символов. Только он мог сделать так, чтобы специалисты различного профиля веками спорили друг с другом, не находя точных определений при рассмотрении созданных им образов, а только больше запутывались в трактовках. Но что это я вам по привычке лекцию начал читать? Думаю, вам, Саша, это известно. Что такого вас заинтересовало в этих гравюрах?

— Ключи.

Столович удивлённо глянул поверх очков.

— Да? И что в них необычного? И почему именно Дюрер? Ключи изображали многие художники как прошлого, так и современности. Ключи сами по себе — это один из символов власти и богатства, а значит, силы. К тому же этот атрибут — просто элегантная деталь костюма или интерьера. Они создают определённый уют и жизненную гармонию. Чаще всего их очень тщательно выписывают, не жалея времени на детали.

— Я видел связку ключей, очень похожих на те, что изображены на гравюрах, — прервал я поток рассуждений Анатолия Исааковича.

— Тогда они должны быть очень старыми, — рассмеялся Столик.

— Есть старые, есть не очень, — невозмутимо продолжал я. — Но они действительно как будто сошли с гравюр Дюрера.

— Молодой человек. Я не в том возрасте, чтобы верить в мистические совпадения. А именно в этом вы хотите меня убедить? Тело моей жизни ворочается в рамках давно осмысленного, а значит, дозволенного. Знаете, Саша, у хасидов есть предание про пятидесятые врата. Моисею открылось только сорок девять врат познания. И сейчас человек открывает первые врата, чтобы узнать ответ на вопрос. Найдя его, ставит перед собой следующий вопрос, и так до тех пор, пока не дойдёт до самой вершины знаний — до пятидесятых врат. Ещё никому не доводилось их открыть. Если бы такой человек нашёлся, он бы навсегда утратил свободу выбора, ибо оттуда не возвращаются. Некоторые вещи так далеки от нашего разума, что, познав их, неминуемо провалишься в пропасть.

— И что же мне делать?

— Остановиться. Мы не можем знать, куда заведёт ваш пытливый ум. Вообще разум — это не наше собственное, а данное природой чувство или функция, как хотите. В её же силах его отнять.

— Не знаю. Ещё Пьер Плотин говорил: «Смотри и постигай».

— Тот же Плотин советовал использовать интеллект как внутри себя, так и вовне. Впрочем, мы опять ушли от темы.

— Да. Мы говорили о ключах.

Профессор поморщился. Видимо, этот разговор не доставлял ему удовольствия. Мне хотелось знать, почему?

— Что вы знаете о ключах, изображённых на гербе Ватикана? — начал я «копать» Столика.

— Вероятно, вы знаете о происхождении этого символа? Христос — Петру… — Анатолий Исаакович закрутил руками в воздухе, как бы подводя меня к ответу.

Я утвердительно покачал головой.

— Так вот. На гербе Ватикана ключи появились только в начале четырнадцатого века. Они были и раньше, но только на гербах пап. Мало того, на гербе Святого Престола изначально их было три: золотой — от рая небесного, серебряный — от рая земного и… простой железный, символизировавший власть светскую. Такова версия Ватикана. Но мне кажется, что это и был ключ от ада, который изобразил Дюрер. От его геральдического изображения быстро отказались.

Я был ошарашен:

— Почему?

— Не знаю. Может, был утрачен, а может, засекречен. Ватикан весьма странная организация. Вы знаете, что они официально признали факт вращения Земли вокруг Солнца только в 1992 году? О чём же ещё говорить? Но вы не обратили внимания на одну деталь моего рассказа.

— Какую? — растерялся я.

— Ту, что ключи появились в начале четырнадцатого века. А что у нас произошло в это время? — Столик «включил» строгого учителя.

Я начал судорожно припоминать курс истории средних веков, но ничего не выскреб из глубин памяти.

— Ладно, — сжалился профессор. — В конце концов вы не историк. В 1312 году был уничтожен орден тамплиеров. Самое время предположить, из-за чего.

— Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните.

— Сашенька, это только моё предположение. Иногда плохо много знать: как-то само собой складываются невероятные гипотезы. Посудите сами. Все духовные рыцарские ордены служили одной цели — защите христианских святынь. Неважно, как они это делали — сопровождали паломников на Святую землю или рубили сарацин в крестовых походах.

— Заодно и золото тоннами вывозили, — попытался съязвить я.

— Многие источники утверждают, что после падения ордена тамплиеров никаких сокровищ найдено не было. Я склонен в это поверить, потому что истинным сокровищем для них были свидетельства присутствия Иисуса на земле. Священные реликвии, которые они собирали по всему миру. Взять хотя бы тевтонский орден госпитальеров, чей девиз: «Помогать, защищать, исцелять». Что им нужно было на Руси? В уставе любого рыцарского братства запрещено обнажать меч на христианина. Это — табу! Но ведь пошли на Русь и бились. Правда, как-то вяло.

— Что вы имеете в виду? — не переставал удивляться я.

Профессор сошёл с кафедры и подошёл к окну. Закрыв форточку, он продолжил:

— По разным оценкам, численность рыцарей-крестоносцев не превышала семидесяти пяти человек. Я имею в виду посвящённых рыцарей. Плюс у каждого не более десяти человек оруженосцев и слуг, из которых воины, сам понимаешь, какие. Итого не более семисот пятидесяти душ. Было ещё небольшое количество пеших воинов. Согласитесь, больше похоже на турпоход?

— Но битва на Чудском озере была?

— Была. В ней погибло двадцать рыцарей и шестеро были взяты в плен. Причём нигде не упоминается, что кто-то утонул. Ни в одном источнике, ни с той, ни с другой стороны — ни строчки. Но дело не в этом. Зачем госпитальерам понадобился Псков? Вот в чём вопрос.

— По общепринятому мнению — завоевание новых земель, распространение влияния католической церкви на восток, — ответил я, как по учебнику.

— Это официальная точка зрения, вошедшая в обиход менее ста лет назад. Так было угодно тогдашнему правительству. Видите ли, в пространстве нашего бытия должна существовать какая-то актуальность — соответствие прошлого, настоящего и будущего. Но нам было дано только происходящее, а именно моментальное обретение новых ценностей, которые были чужды мироощущению народа вообще. Тут я имею в виду отмену собственности, ослабление, если не сказать больше, семейных уз, сведение на нет моральных устоев и прочее. Но главное — это полное отрицание Бога. Потому что Он всегда был авторитетом непререкаемым — Высочайшим Монархом. Даже оглядка на Него сводила к нулю все усилия власти. Как расправиться с неугодным, если нельзя убить? Правильно — забыть о его существовании. Тут и происходит обращение всей истории в прах. Вносится череда заблуждений в сознание людей, где и происходит перераспределение жизненных ценностей. До сих пор даже служители церкви не могут до конца принять закономерность смены пустого восприятия образа на иконе величественной и бесконечно наполненной смыслом сущностью.

Ну, вот. Опять понесло меня куда-то вдаль. Так, о чём я? Ах, да! Согласитесь, странно? В то время, когда храмовники громят Хеврон, выгоняя из него мусульман, а Европу громит Батый, очищая её от золота, тевтонский орден устремляет взоры на Русь. Не лучшее время для завоевания новых земель. Мне кажется, рыцарям нужно было то, в чём они видели смысл своего существования. Не знаю, «Копьё Судьбы», «Святой Грааль» — в общем, артефакт, который находился на территории древней Руси. Вполне возможно, что монахи надеялись с его помощью справиться со всеми напастями. Что же касается гравюр, которые тебя интересуют…

— Да, да, — закивал я с нетерпением.

Столик улыбнулся и продолжал:

— Могу высказать мнение, но это не значит, что оно правильное. Так, некоторые размышления на уровне гипотез. Тебе, конечно, известно: Дюрер создал цикл иллюстраций к «Апокалипсису» Иоанна Богослова?

Я утвердительно кивнул головой.

— «Ангел с ключами от бездны» как раз из этой серии. «И увидел я ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать…», как-то так. Я решил узнать, какой именно ангел совершил столь геройский поступок? Перелопатив массу источников, я понял, что это пустое занятие. Нигде не упоминается его имя. И тут я вспомнил эту гравюру. На ней Дюрер нарисовал не одного, а целых трёх Ангелов, и только один из них был с ключами. Поначалу я расстроился, но потом понял, что ответ лежит на поверхности. Дюрер сам дал его мне в руки. Его подсказки были очевидны.

Профессор замолчал и широко улыбнулся.

— И кто же они?

— Архангелы: Михаил, Гавриил и Уриил. Посуди сам. На самом дальнем плане в воротах крепости стоит ангел. Само собой напрашивается: Гавриил — крепость Божья. В его обязанности входит охранять ворота рая. На пригорке разговаривает, как я понимаю, с Иоанном Богословом, Михаил. Он предводитель святого воинства. Почти везде он изображён повергающим Сатану. Всегда сверху. И тут дьявол у его ног. Что касается третьего ангела, эта задачка была самой сложной. На помощь пришла «Меланхолия», как ни странно. Всё тот же ангел с ключами на поясе: в руках циркуль, на коленях книга, под ногами инструменты, над головой весы и часы. В общем, всё, что можно отнести к знаниям и созиданию. А кто у нас покровитель просвещения, искусства и прогресса? Кто принёс в мир алхимию и каббалу? Архангел Уриил. Вот вам и третье действующее лицо. Таким образом, получается, что запечатал Сатану на тысячу лет не кто иной, как Уриил. И, видимо, не без посторонней помощи.

— Нестыковочка получается, Анатолий Исаакович, — сказал я, выслушав доводы Столика.

— Да, и в чём же?

— На гравюрах изображены ангелы, а не архангелы. Это видно сразу. Бесполые существа — андрогины — классическая трактовка женоподобных мужчин в просторной одежде, скрывающей анатомию тела. Светлые длинные волосы, белые крылья. В то время как архангелы имеют свои, только им присущие детали. Михаил чаще всего изображён с копьём, Уриил держит в руках меч и огонь, Гавриил — лилию. Это что касается христианских канонов. В Коране вообще говорится, что величина и количество крыльев напрямую зависит от статуса или предназначения ангела. Выходит, что ваша теория при самом поверхностном рассмотрении несостоятельна.

— Браво! А вы не так просты, Александр Сергеевич, — сказал профессор, хитро прищурившись. — Поздравляю. Ваша наблюдательность выше всяких похвал. Вы совершенно правы, на гравюрах изображены ангелы, а именно Сеной, Сансеной и Семангелофон, более известный как Семангелоф.

Я почувствовал, что по спине пробежал нехороший холодок. Знакомые имена из моих снов. Но как такое возможно? Совпадение? Столик тем временем рассказывал:

— Енох, который впоследствии стал архангелом Метатроном, в своей книге писал, что видел ангелов, стоящих у трона Божьего, и было их семь. Интересно описание внешности этой семёрки. Они имели сияющие лики и одежды, а состояли из бесчисленных сонмов других ангелов. Я так полагаю, низшего порядка. Доподлинно известно, что эта троица имеет прямую духовную связь с архангелами. Этакие близнецы, наделённые всеми возможностями высоких покровителей. Мы ведь знаем, что ангелы — самые приближённые к людям небесные существа. Архангелы находятся на втором порядке иерархии. Вероятно, двойники помогают наиболее эффективно контролировать и процессы, происходящие на земле, влиять на них. К тому же архангелам проблематично общаться с людьми: мало какой мозг выдержит такое присутствие. В результате мы имеем архангела Михаила в лице Сеноя, Гавриила в сущности Сансеноя, и Уриила с продолжением в Семангелофе.

— Скажите, профессор, чем знамениты эти ангелы? Дело в том, что я уже слышал когда-то их имена.

— По легенде, которую отрицает официальная церковь, три ангела было посланы за сбежавшей женой Адама. Первой женщиной на земле была не Ева, а Лилит. У них с Адамом очень сильно не заладилось. Узнав истинное имя Бога, она смогла улизнуть из рая на землю. Сеной, Сансеной и Семангелоф не смогли убедить её вернуться. Потом она связалась с Асмодеем, величайшим из демонов, даже стала его женой. По сути, Лилит приходится матерью всех тёмным силам. Ей приписывают убийства младенцев, бесконечный разврат и много чего ещё. В отличие от Сатаны, она не попала в преисподнюю, а спокойно живёт где-то среди нас. Что же касается трёх ангелов, то после заточения дьявола, в котором они, как мы видим, принимали непосредственное участие, о них ничего не известно.

Столик посмотрел на часы и озабоченно засобирался:

— Мне пора откланяться. Ждут дела.

Последние слова профессора я пропустил мимо ушей. Слишком сильны были впечатления от услышанного ранее. Лилит, Асмодей, ангелы — персонажи из моих снов. Что-то было не так. Я это чувствовал.

— Ещё один вопрос. А магический квадрат Дюрера? Почему на нём изображены перевёрнутые цифры пять и девять?

— Над этой загадкой бьётся не одно поколение исследователей его творчества, — ответил Столик, надевая пальто. — Увы — безрезультатно!

— Но вы имеете какое-то объяснение? Не поверю, чтобы вас это не занимало?

— Я думаю, что отгадку нужно искать в картах Таро, — ответил профессор с напускным равнодушием. — Дюрер очень увлекался мистикой в общем и этими картами в частности. Именно в картах Таро присутствуют предсказания с перевёрнутыми цифрами, вернее, картинками. Все карты пронумерованы. Может быть, отгадка кроется в этом. Только слишком всё это субъективно. Трактовок прошлого, настоящего и будущего много. Каждый, в меру своей фантазии, определяет значение того или иного символа. Да, советую посмотреть колоду, созданную художником Гиацинто Годензи. Он просто фанат Дюрера.

* * *

Домой я пришёл уже вечером. Задержали дела в университете. Хотя какие дела? Так, несколько ни к чему не обязывающих встреч и заседание кафедры. Весь день в голове крутился разговор со Столовичем. Особенно та его часть, которая касалась моих сновидений. В последнее время моё отношение к жизни изменилось так, что впору посыпать голову пеплом сожжённых книг и примерять рубище расстриги-учёного. Постепенно я становился адептом лженауки и антипросвещения. Всё же эти сны неспроста. И появились они в моей голове одновременно со всей этой историей с ключами. Кто-то или что-то пыталось поведать моему сознанию новую информацию. Только путь для достижения этой цели был весьма странным — с чёрного хода.

Кофе на ночь не пугал. С удовольствием отхлебнув из огромной кружки и закусив приятную горечь шоколадной конфетой, я удобно расположился рядом с компьютером. Нужно проверить почту и навестить друзей в социальных сетях, пусть от этого занятия меня частенько кидало в уныние. Бесконечная череда радостных бутузов, полуголых женщин, котов и лазурных берегов угнетала однообразием. Десятки тысяч раз перепощенные картинки вновь и вновь всплывали на поверхность сайта, чтобы навсегда отпечататься в моём мозгу. Всё это богатство людской пошлости, щедро разбавленное человеческой глупостью, чаще всего делало мой вечер, проведённый у экрана компьютера, пустым и скучным. Только изредка что-то стоящее мелькало в глубине этого лоскутного одеяла. Ради него я и усаживался каждый вечер возле монитора.

Листая почту, я вспомнил, что Столович говорил о картах Таро. Найти их в интернете не составило большого труда. Колода состояла из двадцати двух карт или, как я теперь знал, арканов. Все они были выполнены в чёрно-белых тонах, пронумерованы от ноля до двадцати одного и имели названия на латыни. Особое внимание я уделил изучению пятого и девятого аркана. На первом был изображён сидящий на троне папа в тиаре и сутане. В руках он держал книгу (очевидно, Библию) и посох, символ папской власти. На другом аркане в окружении зайцев стоял монах. Он был одет в рясу, а в руках сжимал деревянный посох, фонарь и череп. Внизу было написано: «l*eremite» («отшельник» — лат.). Ничего, что могло бы натолкнуть меня на какие-то мысли. Наверное, пора звать на помощь Оболенского. Тем более мне было что рассказать.

Я порылся в карманах и нашёл визитку, на которой был записан его телефон. Великий магистр оказался недоступен для общения. Ничего не оставалось делать, как наведаться в его «берлогу». Чуть поразмыслив, я открыл дверь спальни и оказался в квартире, созданной воображением Себастьяна. Это меня порадовало в очередной раз. Экий я стал ловкий путешественник во времени! В комнате ничего не изменилось со времени нашего ухода. Даже чайник на плите ещё хранил тепло человеческого присутствия. Только Оболенского дома не оказалось. Придётся возвращаться обратно. Оставаться тут было рискованно для меня. Я ещё помнил удивление Себастьяна, узнавшего о разнице в течении времени между мирами. Кто знает, как поведёт себя эта реальность по отношению ко мне в отсутствие хозяина? Проверять не хотелось. Хотя самым верным решением было дождаться его здесь. Я ограничился запиской с пламенным призывом о встрече. Листок бумаги с инициалами Дюрера оказался кстати. Я невольно улыбнулся и написал: «Есть новости по поводу…», — и указал стрелочкой на монограмму. Всё же страсть к наведению теней на плетень не уходит с годами. Теперь нужно спешить, а то у меня дома, наверное, глубокая ночь.

* * *

Когда я проснулся у себя в кровати, не терзаемый странными снами, тревогами за судьбу человечества и прочими переживаниями больного воображения, мне показалось, что новое утро лишено прелестной странности. Обычное пробуждение обычного человека. Лёгкое ощущение нереальности пережитого за эти дни промелькнуло в голове, как бы успокаивая: «Это сон. Всего лишь сон. Пора на работу». Только я понимал, что это иллюзия. Всё по-настоящему. Желание вернуть жизнь обратно, в привычное русло, толкало чувства на предательство собственного сознания.

* * *

Чайник весело булькал и не желал отключаться. Пришлось ему в этом помочь. Наливая кипяток в чашку, я не переставал думать о картах Таро, распечатка которых лежала рядом. Что может их объединять? На каждой изображён священник — раз. Оба с посохами — два. У папы в руках книга, у отшельника — фонарь. Оба эти предмета можно отнести к символам просвещения, света. За спиной первосвященника — арка, сзади монаха — дерево с огромным дуплом, больше похожим на вход в пещеру. Вот, собственно и всё, что их связывало. Почитаем, что значат сии картинки: «Папа с древних времён представляет Святую церковь…» Так, так. Ага. «В более широком смысле — догмы, таинства, молитвы, заключённые в ключах Святого Петра». Вот. Уже кое-что. Дальше: «Отшельник — символ мысли. Старается проникнуть в тайны природы, времени. Идентифицируется с церковниками, аскетами, магами, алхимиками и философами». Прекрасно! Там ключи, тут время. Прям подарок от Столовича! Только что с этим делать?

Зазвонил телефон. Это был Оболенский.

— Открывай. Есть разговор. Стою, уткнувшись носом в твою дверь.

— Открываю. Никуда не уходи, — попытался пошутить я.

Щёлкнул замок. Дверь распахнулась, и на пороге возникла… моя старая знакомая. Рядом с ней угрюмо стояли люди в чёрном.

— Бокер тов («Доброе утро!» — ивр.)! — сказала она со злорадной улыбкой.

— Яхоль лахиёт тов ётер («Могло быть и лучше» — ивр). — ответил я неожиданно для себя.

Вероятно, она прочитала на моём лице удивление и рассмеялась. Бесцеремонно отодвинув меня от двери, девица прошла в квартиру. Вся свита, кроме одного, двинулась за ней.

— Ты удивлён моему визиту или своему знанию языка Торы? — сказала она и подошла к компьютеру. — Знаешь, в Раю говорят именно на нём.

Это мне что-то напоминало. Хотелось съязвить, но ничего подходящего на ум не приходило. Я просто смирился с тем, что с некоторых пор мой дом стал проходным двором для странных посетителей. Тем временем девушка продолжала:

— Любой интеллигентный человек обязан знать арамейский, язык колыбели человечества.

Она взяла распечатанные листы с картами Таро и улыбнулась.

— Древняя забава. Люди веками предаются этой страсти: выуживать из глубин прошлого и будущего крупицы недоступных истин. Но всё тщетно. Никто из смертных не в силах убежать от прошлого и догнать будущее. Так ведь, Александр Сергеевич?

Я продолжал молчать. Только искоса поглядывал на мордоворотов, стоящих повсюду.

— Не пытайтесь улизнуть, — как бы прочитав мои мысли, сказала девушка, присаживаясь на диван и закидывая ногу на ногу.

«Да что они ведут себя как гангстеры в плохих голливудских фильмах? — подумал я и невольно развеселился. — Гайдн проделывал то же самое, только ноги у него не такие красивые».

— Я ведь не случайно сначала позвонила по телефону, — разглядывая маникюр, вела монолог гостья. — Помню, как ваш друг Оболенский ушёл от меня. На этот раз решила не рисковать. Что вы молчите? В конце концов, это неприлично. Поддержите разговор, а то я смущаюсь.

Девушка опустила голову и, подняв на меня глаза, часто-часто захлопала ресницами.

— Я не разговариваю с незнакомыми. Мы не представлены. — Мне хотелось потянуть время.

Но не тут-то было. Она встала и подошла ко мне вплотную. Лицо исказилось гневом, стало властным и гадким.

— А мы знакомы! — почти прошипела она. — Ты даже не представляешь себе, как долго, Сансеной!

Какие-то пузырьки защекотали в животе. Сердце бешено заколотилось. Стул оказался кстати.

— Ты Лилит? Но как это возможно? — выдавил я, присаживаясь.

— Видимо, твои друзья не удосужились рассказать всей правды о тебе? А про меня наверняка наговорили всякой гадости?

— Нет, про тебя ни слова.

— Надо же, какое благородство!

— Про тебя мне снились сны. Такие странные, реалистичные.

— Это не сны, — усаживаясь обратно на диван, сказала Лилит. — Это обрывки твоих воспоминаний. Мне пришлось дать их тебе, чтобы вернуть к реальности.

— Так это всё ты? — Я был поражён.

— Мне пришлось это сделать вопреки твоим желаниям. Тебя втянули в драку, которой несколько тысяч лет. Лично на тебя у меня нет зла. Твоя позиция всегда была нейтральной, и мне не хотелось, чтобы под влиянием Семангелофона и Оболенского она изменилась. Заметь, я не призываю тебя встать на мою сторону. Я за естественную справедливость.

Лилит замолчала и наблюдала за моей реакцией.

— Гайдн? — Я поднял бровь.

— В «девичестве» — Семангелофон, — улыбнулась Лилит. — Он любит дешёвые понты и имена, которые им под стать. Мне иногда кажется, что утрата крыльев даже обрадовала его. Там он кто? Ангел низшего порядка, один из сомнов таких же. А тут — почти Бог.

— Почему утратил? — Я уже ничего не понимал.

— Хорошо. Слушай, — Лилит уселась поудобнее на диване. — Ты помнишь, точнее знаешь, что было в начале времён и ту историю, связанную со мной?

Я утвердительно кивнул.

— Так вот. Вы пришли ко мне и убеждали вернуться. Я не дура и отказалась. Семангелоф, понимая, что ничего не получается, предложил сделку. Вы оставляете меня в покое, а я даю слово отказываться от своих притязаний к людям, носящим печать трёх ангелов. Вашу печать. Я согласилась. Планы Семангелофа были понятны. Ты ведь знаешь, что Бог создал людей по образу и подобию своему?

Я опять кивнул.

— А уже ангелы сделали земную канцелярию по образу и подобию небесной. Чем больше тебя почитают внизу, тем больше влияния наверху. Там иерархия — хрен прорвёшься!

Семангелоф не преминул воспользоваться моментом обеспечить себе и вам заодно, чтобы молчали, благоденствие и продвижение по службе. Но планы клерка — я говорю понятным тебе языком — рухнули. В результате Босс лишил его крыльев и приставил ко мне вечным надсмотрщиком. Сеной наказан бесконечным истреблением зла, которое я сею по земле. — Лилит подняла руки и изобразила кавычки. — А ты… Тебя Он лишил памяти. Потеряв связь времён, ты стал смертным. Поверь — ты отделался испугом. Рождался, умирал. Опять рождался и опять умирал. Я и со счёта сбилась, сколько раз. И вот они решили вытащить тебя из небытия. Зачем? Это остаётся для меня загадкой.

— Ты ведь пришла не за тем, чтобы рассказать историю моей жизни? И разгромила квартиру Оболенского не просто так? Что тебе нужно?

— Мне нужно немножко участия, любви и понимания. Я ведь женщина, Сансеной, — доверительно шепнула она.

— Ты зло. Причём зло выдающееся, насколько я знаю.

Лилит усмехнулась:

— Это определение не вполне уместно по отношению ко мне. Кто наверняка знает, где граница между добром и злом? И вообще, эти понятия надуманы. Что для одних считается добром, для других — зло. Даже у самых светлых поступков есть своя тёмная сторона. Мир не меняется до неузнаваемости за одну ночь только потому, что грани между хорошим и плохим не существует. Убийство — это зло?

Я утвердительно кивнул головой.

— А убийство преступника? Око за око в какую категорию отнесёшь?

— Иисус отвергал месть.

— Иисус давно замурован в безмолвии, — махнула рукой девушка. — Само его существование поставлено людьми под вопрос. Жизнь диктует новые правила. Мир съёжился, затаив дыхание. Все ждут мессию. Говорят, это будет женщина, — повысила голос Лилит и кокетливо поправила причёску. — У каждого есть право выбора, какому добру служить.

— Я прекрасно понимаю, что такое хорошо и что такое плохо. Чёрное и белое. Горячее и холодное… — начал было я пламенную речь.

— Бедный мальчик! — перебила Лилит. — Ты говоришь как человек, ограниченный пределами своего тела. Я понимаю. Лёгкость твоего восприятия мира слеплена из воспоминаний недалёкого прошлого. Ты брошен в настоящее, покинут в нём. Тебе не вырваться из себя. Боюсь, ты так и останешься в этом погребе. И лучше тебе из него не высовываться. Это не твоя война. Так что будь ласков, отдай ключи.

— А то что — убьёшь? — спросил я угрюмо.

— Да Бог с тобой! — рассмеялась Лилит. — Ты мне нравишься. Такой лапусечка! К тому же какой смысл? Ты опять родишься!

— Нет у меня ключей. Видимо, Оболенский ещё не доверяет мне столь ответственное хранение.

— Возможно, я тебе и поверю, но всё же мы тут посмотрим. А ты можешь подождать, если, конечно, не трудно, в другой комнате? — нарочито учтиво предложила гостья.

— Конечно! Чувствуйте себя как дома! — почти радостно согласился я.

Теперь у меня появился шанс сбежать. Я встал и пошёл к спальне.

— Стой! — неожиданно вскрикнула Лилит.

Мне показалось, что план с побегом провалился.

— Стой, — ещё раз сказала девушка и подошла к двери. — Позвольте за вами поухаживать.

Она открыла дверь в спальню, сделала знак проходить и скрестила руки на груди. Я ответил ей лёгким поклоном и шагнул в комнату, думая, что нужно непременно попасть к Оболенскому, но уткнулся носом во влажную каменную стену. Дверь за спиной захлопнулась, и меня накрыла абсолютная темнота.

Руки судорожно оглаживали мокрые камни. Кладка оказалась из тёсаных булыжников разных размеров и формы. Прежде чем я понял, что помещение имеет круглую форму, прошло немало времени. Пол был сложен из таких же камней, а потолка не было видно. Я пытался подпрыгнуть, но так и не определил верхнюю точку моей темницы.

«Всё же вляпался в историю, — думал я, ощупывая швы между камнями. — «Добрая» девушка надёжно законопатила меня в этот мешок без окон и дверей. Хорошо если не навсегда. А если он окажется моей могилой? Когда, интересно, меня хватятся Оболенский с Гайдном-Семангелофом?»

Тут я начал припоминать разговор с Лилит. Надо же, как устроен мир! Живёшь, живёшь и бац — ты ангел! Хоть и разжалованный, но всё же… Череда событий с моим участием перестала казаться абсурдной. Наверное, предел способности удивляться был успешно преодолён. Казалось, что в жребии с судьбой я вытянул не одну короткую спичку, а целый коробок. Иначе как объяснить всё это?

Мои размышления время от времени нарушал звук падающих капель и протяжный гул над головой. «Похоже, демоны по мне воют, — поёжился я. — Сейчас придут и уволокут в преисподнюю. Хотя чем тут лучше?» Становилось холодно. Замерзали ноги, кончики пальцев и нос. Если дальше так пойдёт, то я окочурюсь от холода ещё до прихода чертей. Пришлось немного попрыгать и побегать на месте. Результат оказался нулевым. Сейчас бы кофе горячего или водки на худой конец!

Пока я занимался физкультурой, вокруг меня что-то еле уловимо изменилось. Или мои глаза привыкли к свету, или стало действительно светлее. Я поднял голову и увидел бледное пятно, которое с каждым мгновение становилось ярче. Вскоре отчётливо стало видно круглое отверстие наверху. Не знаю, сколько прошло времени, пока я понял, что сижу на дне глубокого колодца, а над моей головой проплывают самые настоящие облака. Свет нехотя пробивался в мою сторону. Его было совсем мало, но достаточно, чтобы прикинуть шансы на спасение. Они равнялись нулю. До края колодца оказалось метров пятнадцать-двадцать. Каменная кладка не давала возможности зацепиться. Никогда не завидовал человеку-пауку, но сейчас… Оставалось только кричать в надежде, что меня услышат. Я неуверенно крикнул. Мой голос, отразившись от стен, пропал в вышине. Я крикнул громче. Потом ещё громче. Вскоре я орал, как сумасшедший. Мои истерические вопли были прерваны мощнейшим толчком откуда-то из глубины.

Сначала мне показалось, что началось землетрясение. Я даже присел от неожиданности. Толчок повторился ещё раз, и из щелей в камнях полилась вода. Особенно сильный напор я почувствовал со стороны пола. Вода начала быстро прибывать, и с каждым мгновением поток нарастал. Я не успел опомниться, как вода дошла до подбородка. Мне пришлось предпринимать попытки удерживаться на плаву. Ещё минута, и вода несла меня вверх с огромной скоростью. Я отталкивался от стен, чтобы не удариться головой. Следующий удар волны был настолько силён, что я оказался под водой. Масса моего тела просто не успевала за течением. Барахтаясь внутри водяного столба, я обхватил руками голову и приготовился к развязке. Она не заставила себя ждать. Вылетев из колодца, как пробка от шампанского, я грохнулся на землю и ещё получил сверху изрядную порцию воды.

Отплевавшись, я огляделся, куда меня вынесло потоком. Настроение от этого не улучшилось. Колодец находился в центре небольшого круглого дворика с арочными колоннами одинакового размера. Только один пролёт был больше других и занят скульптурой ангела с распростёртыми крыльями. Вокруг него ютились чахлые кусты без зелени вперемежку с маленькими фигурками змееподобных существ с крыльями на головах. Некогда величественная конструкция сейчас имела вид крайней запущенности. По лицу ангела ползли грязные подтёки, а белоснежные одежды превратились в потемневшие лохмотья, местами покрытые коричневым налётом и мхом. Я подошёл ближе. На постаменте, где стояла скульптура, виднелись слова: «Te Deum» («Тебе, Господи» — лат.) «Монастырь, что ли? — подумал я. — Как-то всё убого». Пахло плесенью. Ветер гнал по каменному полу сухие листья и обрывки бумаг. По всему было видно, что люди покинули это место очень давно.

Из дворика вели четыре двери, выполненные в виде маленьких порталов романского стиля. Над каждой из них высечены латинские буквы: S — W — N — E. Нетрудно догадаться, что расположение дверей соответствовало сторонам света. Оставалось выбрать, через какую мне вернуться домой. Ближе оказался север, и я без лишних раздумий вошёл туда. Ничего не произошло. Я просто оказался в тёмном коридоре, больше напоминавшем трубу: арочный потолок и стёртый множеством ног пол создавали именно такую иллюзию. Решив, что моя концентрация на предмете была недостаточной, я повторил попытку. И вновь та же труба. «Видать, не всё просто у этих пенатов. Проделывать то же самое с другими дверями не буду. Боюсь даже самому себе показаться идиотом, — думал я, осторожно двигаясь по коридору. — Как они тут ходили?»

С каждым шагом становилось темнее. Шаря рукой вдоль стены, я нащупал дверь и попытался её открыть. Она не поддавалась. Пришлось в потёмках понимать, почему. Оказалось, что нужно всего-навсего повернуть ручку. Дверь скрипнула и открылась. Внутри всё та же темнота. Я по привычке начал шарить рукой в поисках выключателя, но наткнулся на кусок трубы, в которую был воткнут факел. Как у любого курильщика, у меня всегда была при себе зажигалка. Были и сигареты, но они безнадёжно вымокли после «купания». Зажигалка долго не подавала признаков жизни, но мне удалось высечь искру. Факел загорелся быстро. К моему удивлению, он давал много света и хорошо освещал комнату, в которой я оказался. Ничего примечательного тут не было. Квадратная, без окон, размером не более десяти квадратных метров. Стол, стул, деревянная кровать — вся утварь этой конуры.

С факелом шагалось веселее. Коридор оказался довольно длинным. С правой стороны тянулась бесконечная вереница дверей, открывать которые мне быстро наскучило, поскольку ничего нового я за ними не находил. Те же столы, стулья, кровати. Единственным развлечением в пути было зажигать факелы, висящие напротив каждой двери. Таким образом, пройденный путь был виден, стоило только оглянуться назад.

Через двадцать три двери коридор сделал поворот вправо и разнообразил моё путешествие подъёмом вверх. Пришлось подниматься по ступеням, наматывая круги по спирали. «Классическое архитектурное исполнение средневековых замков, — думал я раздувая щеки от тяжёлого подъёма по крутой лестнице, — Направление движения — по часовой стрелке, что даёт преимущество при обороне. Большинство людей лучше владеют правой рукой. Наступающим вверх очень неудобно пользоваться мечом или шпагой. В то время как обороняющимся сподручно биться, прикрываясь изгибом стены. Два-три рыцаря вполне могли удерживать тут целый отряд».

Я очутился на вершине башни. Как и следовало ожидать, по кругу располагались прямоугольные зубцы. Из необычного — выложенный из камней очаг с приготовленными дровами. Вероятно, башня служила для подачи сигналов. Но кому и зачем?

Пришло время оглядеться. С высоты мне открылся необыкновенный вид. Оказывается, замок стоял на горе и имел форму правильного креста с четырьмя башнями на концах — в аккурат по числу Евангелий, что укрепило меня в мысли о культовом назначении сооружения. В центре находился уже знакомый дворик. От него отходили длинные помещения с двускатными крышами, покрытыми красной черепицей, заканчивавшимися, как я уже сказал, круглыми башнями. Замок-крест был ориентирован строго по частям света. Сия особенность аббатства была для меня загадкой.

Стоя на северной башне, я легко ориентировался в пространстве. На западе до самого горизонта плескалось море-океан. Берег в этом месте заканчивался обрывом. У подножия храма с востока на запад текла небольшая жёлтая речка и впадала в море. Смешиваясь с прозрачными морскими водами, она окрашивала их в свои цвета, образуя причудливые узоры на поверхности. Юг изобиловал горными массивами. Восток — густыми лесами. Север до горизонта простирался сплошной равниной. В общем, все радости в одном флаконе.

От замка к речке вела дорога и уходила через мост к небольшому селению с невысокими домами. Не более трёх этажей строения, покрытые такой же красной черепицей. Единственное высотное здание стояло в самом центре города. На нём красовались огромные зелёные часы с жёлтыми стрелками. Даже отсюда было видно, что сейчас без четверти три. Нужно спускаться и идти знакомиться с местным населением. Нужно же понять, где я?

Вблизи город оказался весьма занятным. Дома сверкали всеми цветами радуги. Никаких серых тонов. Розовые, зелёные, оранжевые фасады соревновались между собой кричащими красками. Фиолетовый дом с красными шторами в окнах, зелёной дверью и голубой скамейкой у входа — типичный образец местного колорита. Через некоторое время у меня начало рябить в глазах. Горожане под стать домам не отличались сдержанностью в одежде. Яркие платья, пиджаки, шляпки, галстуки безжалостно издевались над моим скромным вкусом. Ещё немного, и от всего этого меня настигнет лёгкий приступ безумия. А может, уже настиг. Я не мог отмахнуться от реальности. Казалось бы, чего проще? Не нравится — не смотри! Но всё это раз за разом приковывало моё внимание, не оставляя шансов на спасение. Выдающаяся пошлость преследовала на каждом шагу. Но отступать было некуда, и я заговорил с первым оказавшимся рядом обитателем этого чудовищного цирка.

— Простите. Вы не скажете, какая это страна? — выпалил я первое, что пришло в голову.

Удивительно глупый вопрос, как ни странно, не поверг в шок моего случайного собеседника. Напротив, он охотно остановился и без тени недоумения гордо произнёс:

— Это Кукана. Страна дураков.

Я прекрасно знал, что такое Кукана или, как ещё её называют, Кокан. Страна блаженных, лентяев и тупиц. Но как может вымышленная страна из фольклора существовать в реальности? Думаю, это очередная шутка моей незабвенной Лилит.

Тем временем мой собеседник продолжал:

— Лучшая в мире страна! Мы тут все счастливы!

— Не сомневаюсь. Никогда не слышал о вашей стране. — на всякий случай соврал я. — А что это за город?

— Это Чудесный город! — ответил прохожий и в доказательство своих слов обвёл улицу многозначительным жестом.

— Я понимаю, что чудесный, а как он называется?

— Я же говорю: Чудесный! — без раздражения в голосе, а скорее тоном врача, беседующего с душевнобольным, произнёс мой гид. — Видите ли, раньше на этом месте было огромное поле.

— Дайте я догадаюсь. Поле называлось Полем Чудес? — ввернул я предположение.

— Да! — радостно воскликнул горожанин. — А говорите, ничего не слышали о нашей прекрасной стране. Меня зовут Марк, но мне больше нравится Маркуша.

Маркуша был человек без возраста: холёный розовощёкий бутуз с блуждающей улыбкой. Этакий ребёнок, ставший крупнее лишь физически. Ярко-зелёный пиджак, апельсиновые брюки, а шляпа и ботинки голубые. Из-под шляпы торчали, как солома, прямые пшеничные волосы. Одним словом, чучело!

— А скажи мне, Маркуша, что это за замок на горе? — я ткнул пальцем в то место, откуда пришёл.

Маркуша скривился.

— Нехорошее место. Мы туда не ходим. Рассказывают, что когда-то там жили люди. Они называли себя монахами, читали книги и носили ужасную чёрную одежду.

От этих слов моего собеседника передёрнуло.

— И куда они делись?

— Неизвестно. Просто в один прекрасный день их не стало. Всё из-за книг. От них разжижение мозгов наступает и смерть, — почти шёпотом сообщил мне Маркуша. — После них много этого добра осталось. Всё собрали и отнесли в библиотеку.

— Интересно. А где находится библиотека? — поинтересовался я.

— Тут недалеко. В Стеклянном переулке. Только она закрыта всегда.

— Почему?

— Я же говорю — разжижение мозгов! — молвил Маркуша, поднимая указательный палец.

Очень хотелось сломать ему этот палец, но я сдержался. Воспитание, будь оно неладно!

— А что, вы тут вообще ничего не читаете?

— Почему ж? — начал перечислять Маркуша. — Меню в кафе, афиши…

Казалось, в своих воспоминаниях он зашёл в тупик.

— Ах, да! Газету читаем городскую! — осенило моего нового знакомого.

В подтверждение молодой человек снял шляпу и, как фокусник, вытащил из неё сложенный вчетверо листок бумаги.

— Правда, тут не вся она, — виновато сообщил Маркуша. — Другая половина у моего соседа. Мы её на двоих выписываем. Поэтому я никогда не знаю, что написано во второй части.

Я сделал сочувствующее лицо и взял из рук этого идиота кусок бумаги. Как и следовало ожидать, местное издание напоминало новогоднюю стенгазету. Крупный разноцветный заголовок: «ЧУДЕСНАЯ ПРАВДА». На первой полосе всерьёз обсуждалась проблема покраски шестой опоры моста через речку Фуку. Серьёзная полемика развернулась между представителями партий «Жёлтое крыло Куканы» и «Запятая». Оказывается уже десять лет вся политическая жизнь страны проходит под лозунгом: «За шестую опору», в результате чего мост стоит некрашеный. Я улыбнулся. Слишком уж нелепо всё это выглядело.

— Почему партия называется «Запятая»? — скрывая подступающий смех, поинтересовался я у своего нового друга.

— Просто слово забавное, — скучающим голосом ответил Маркуша. — Лично я считаю, что опору нужно красить в зелёный. Мы, оппозиционеры, придерживаемся именно этой точки зрения.

Бунтарь снял шляпу и гордо вскинул голову, от чего чуть было не потерял равновесие, но устоял. «Просто владыка глупости», — подумал я, а вслух произнёс:

— Отчаянные вы ребята!

Маркуша покраснел от похвалы.

— Вижу, вы человек серьёзный. Вам непременно нужно встретиться с мэром. Он человек широких взглядов и очень умный. Люди меняются на глазах даже после короткой беседы с ним. Их жизнь становится совсем другой. Более осмысленной, наверное. Тут рядом. Могу проводить.

«Ну-ну. — думал я, кивая в знак согласия. — Как раз просветления мне сейчас и не хватает. Однако выбираться отсюда было крайне необходимо. Для этого любая помощь окажется кстати. А уж "человека широких взглядов" — тем более». Поэтому моя радость была скорее стратегическая.

«Тут рядом» растянулось на добрых тридцать минут. Не потому что далеко. Просто мой проводник бесконечно останавливался для пояснения окрестных достопримечательностей или переброситься парой слов с такими же праздношатающимися горожанами. При этом он каждый раз как бы небрежно сообщал, что идёт к мэру по крайне важному делу, отчего захваченные этой новостью врасплох случайные знакомые открывали рты и с видом глупого восхищения трясли его руку, давая понять, что очень за него рады. Маркуша, чтобы поддержать интригу само собой разумеющегося факта, отвечал на все восторги безразличным зевком. Эта комедия повторялась часто и вскоре начала меня бесить. Слава богу, мы наконец вырулили на площадь с часами, где и находилась резиденция мэра.

По моим понятиям главная площадь города — это, как правило, площадь, в центре которой памятник или что-то подобное, движение по кругу и определённое количество административных зданий. В Чудесном городе было так: пять проспектов сходились у подножия башни с часами и образовывали не круг, а дугу. Этакое восходящее солнце с пятью лучами, в основании которого — огромные часы и ярко-голубое двухэтажное здание с колоннами и балконом по всему верхнему этажу. На крыше красовался шпиль с уныло висящим флагом. Вокруг башни до самой мэрии был разбит парк с ровными дорожками, клумбами и вычурными скамейками. Благодаря такой архитектурной композиции даже человеку неместному станет ясно, где находится главное здание города.

Вопреки моим ожиданиям, нас не остановили при входе. Мало того, в здании не было ни одного человека. Никто не сновал по коридорам с озабоченным видом занятого человека. Ни суровых охранников, ни томных секретарш, ни бурчащих под нос уборщиц — никого. Только уверенно шагающий впереди Маркуша и я.

Мы поднялись на второй этаж. Мой спутник остановился перед массивной резной дверью. Он отдышался, сделав несколько глубоких вдохов, и вошёл внутрь. Я последовал за ним и оказался в просторном светлом кабинете, мало чем отличавшемся от тех, в которых мне доводилось бывать. Честно говоря, я даже был несколько разочарован этим фактом.

Посередине, у самых окон, стоял большой письменный стол с нагромождением всевозможных бумаг. Справа — длинный стол со стульями, вероятно, для совещаний с соратниками. Слева располагались два массивных кожаных кресла и низкий столик для более доверительных бесед с глазу на глаз. В центре на полу лежал роскошный ковёр. Налицо контраст между буйством красок, преследовавших меня в городе, и кабинетом мэра, обставленным сдержанно и со вкусом.

— Господин мэр, — начал Маркуша прямо с порога. — Хочу представить вам моего друга, путешественника…

Тут он запнулся и жалостливо посмотрел в мою сторону. Естественно, «мой друг» даже не знал моего имени.

— Позвольте представиться, — поспешил я исправить положение. — Великий магистр Ордена ключа — Мамору. Проездом в ваших краях. Решил лично засвидетельствовать своё почтение мэру этого прекрасного города, — отрапортовал и кивнул, как заправский белогвардеец, только что не щёлкнув каблуками.

Челюсть Маркуши звонко клацнула. Он сделал нерешительный шаг в сторону от меня и в недоумении уставился на мэра. Повисла тишина. Было слышно, как в животе моего приятеля что-то булькнуло.

— Очень рад, очень, — разглядывая меня с ног до головы, отозвался мэр.

Он, подобно лёгкому смерчу, выскочил из-за стола и направился в мою сторону с протянутой рукой. Радость его была столь велика, что сжать в объятьях и расцеловать до самых щёк мешали только рамки этикета. Господин мэр ограничился лишь долгим потряхиванием моей руки. Потом он сделал знак следовать за ним и пошёл к креслам, подхватив меня за локоть. Макуша остался стоять в дверях, в нерешительности крутя головой. Потом он деликатно прошёл к большом столу и уселся на край стула, поглядывая в нашу сторону.

Думаю, мэру было за шестьдесят. Небольшого роста, крепко сбитый. Одет не по местной моде в коричневый шерстяной костюм, тёмные лаковые ботинки и белую рубашку с воротником наружу. Неожиданностью оказалась большая круглая голова с носом картошкой и густыми длинными волосами по краям лысины, торчавшими в разные стороны. Просто Гудвин — великий и ужасный или клоун, которого можно даже не гримировать.

— Меня зовут Бриарей Эгеонович, — уже подавив восхищение первого взгляда, проговорил он. — Понимаю, труднопроизносимо, но Бог живёт на небе, а мучает на земле. Ёш твою клёш!

Мэр лукаво посмотрел на меня.

— Откуда и куда путь держите? — вопрошал местный владыка, поудобнее устраиваясь в кресле.

Я не успел ничего ответить, как в животе что-то предательски булькнуло и заурчало на всю обозримую Кукану. Не помню, когда мне довелось поесть в последний раз. Поэтому внутренности истошно грозили или умоляли — трудно сказать наверняка.

— Что это я? — всполошился хозяин. — Вы, наверное, проголодались с дороги?

— Да… — нерешительно начал я.

— Ничего не говорите. Сейчас всё будет!

Я посмотрел на скучающего Маркушу. Он перехватил мой взгляд и заговорщически подмигнул. К моему удивлению, когда я повернул голову к столу, на нём стояла кружка кофе, булочки, различные бутерброды и трёхлитровая банка вишнёвого варенья.

— Однако… — протянул Бриарей Эгеонович. — Мне кажется, вы много едите сладкого.

Я опешил. Как? Он даже не вставал с кресла! За секунды накрыл стол. Или я брежу?

Видя моё замешательство, мэр пояснил:

— У нас тут так. Если чего-то сильно хочешь, то всё исполнится. Мне даже неудобно, что не могу за вами поухаживать: всё происходит само собой, — досадовал хозяин. — Это наша награда и проклятие.

— Ничего себе проклятие! — жуя бутерброды, буркнул я.

— Не очень хорошая альтернатива обычному образу жизни. Безделье порождает чудовищные мысли, а мысли — поступки.

— Что-то типа «шестой опоры моста»? — уточнил я и стал наблюдать за его реакцией.

Бриарей Эгеонович улыбнулся краем губ и зачем-то посмотрел на Маркушу. Тот под его взглядом выпрямился на стуле в готовности к действиям.

— Видите этого молодого человека?

Я утвердительно качнул головой.

— Типичный представитель этого мира.

Моя бровь поднялась в вопросе.

— Да, да. Сюда не приезжают, а попадают. Поэтому ваше появление весьма необычно для этих мест. Я сам тут не по своей воле. В Кукану можно попасть, имея огромное желание. И некоторые попадают. К сожалению, не лучшая часть человечества. Умный человек даже желать этого не станет. Страна, где нужно делать только то, что захочешь, не прикладывая для этого сколько-нибудь труда, развращает, отупляет. Отсюда и «шестая опора» как высший смысл жизни, ёш твою клёш, — махнул рукой мэр.

— А как выбраться отсюда?

— А никак. Я пытался. И уезжал, и уходил, и уплывал. Даже топился…

— Не получилось?

— Нет, как видишь.

«Значит, не сильно хотел», — подумал я, прихлёбывая кофе.

— Есть одна мысль, — мэр побарабанил пальцами по столу. — Живёт тут одна старушка, Мартой зовут. Вредная, я тебе скажу, бабка. Никто не знает, когда и откуда появилась. Все считают, что она жила в Кукане всегда. Сидит затворницей у себя в библиотеке и носу в город не показывает. А может, и не живёт уже. Померла там.

— Что ты сам не спросишь её?

— В ссоре мы уже давно. Дом её покрасить хотел согласно веяньям моды. Не дала. Так и стоит серый.

— Как опора?

Бриарей Эгеонович усмехнулся:

— Как она.

Пришло время прощаться с гостеприимным хозяином. Мужик он хороший, но нужно выбираться домой.

— Где, говорите, библиотека?

— Тут напротив. Не ошибётесь. — сказал хозяин кабинета вставая.

И действительно, среди буйства красок, на другом конце площади стояло серое, унылое здание. Оно показалось таким родным и естественным, что я сразу проникся к нему симпатией.

Долгий стук в дверь ничего не дал. «А вдруг старушка и вправду того?» — подумалось мне. Заходить расхотелось. «Может, не слышит? Дом-то большой», — успокаивал я себя. Дверь поддалась и открылась без скрипа. Внутри царил полумрак. Шторы были задёрнуты и пропускали крайне мало света. Я попытался нашарить выключатель, хотя не был осведомлён о наличии электричества в этом мире.

— Есть кто живой? — применил я самую банальную фразу в данной ситуации.

— Есть! — резко выдохнули мне в ухо.

От неожиданности я отпрыгнул в сторону, снеся что-то по дороге. Раздался лёгкий смешок. «Иди за мной», — послышалось в темноте, и шаги стали удаляться.

Шли долго, преимущественно вниз. Спускались по ступенькам, поворачивали то направо, то налево, проходили коридорами, мимо арок и дверей. Везде было темно, но не настолько, чтобы я мог потерять из виду провожатого. В какой-то момент я понял, что самостоятельно не вернусь назад.

Звук шагов сменился на более гулкий. Они стали отдаваться эхом. Видимо, мы шли по большому залу. Впереди появился свет, который быстро приближался, и вскоре я увидел очень уютное пространство, обставленное старинной мебелью. Резные стулья и кресла, письменный стол. Ковры. Всё это было окружено огромными стеллажами с книгами. Полки уходили вверх, в темноту, и в стороны, насколько хватало света.

«Пришли», — сказал мой проводник и повернулся.

Миловидная женщина в возрасте оказалась очень похожей на школьную учительницу. Не хватало только журнала под мышкой и указки. А так все атрибуты: тёмная юбка ниже колен, светлая блузка, очки и невероятный пучок волос на голове.

— Вы Марта? — сообразил я. — А гдестарушка?

Женщина рассмеялась.

— Вероятно, вы имели разговор с нашим мэром? — не прекращая смеяться, спросила женщина. — Да, Марта — это я.

— Простите, он описал вас совсем по-другому.

— Ничего. Это у него юмор такой. Просто я старше него на три года. А вообще он хороший.

— Я бы этого гада отправила в Вальхаллу вместо Сехримира, — раздалось где-то у стола.

Я стал искать говорившего взглядом, но никого не увидел.

— Ты не права, дорогая, — продолжала разговор с кем-то Марта. — Просто он одурел от этой жизни.

— Одуревший дурень — это перебор. А кого это ты привела? — опять послышался бестелесный голос.

— Пока сама не знаю, — взглянув на меня, сказала Марта.

— Меня зовут Александр, — представился я. — А с кем вы разговариваете?

— А, это белка, — улыбнулась хозяйка.

— В смысле «белочка»? У нас у обоих?

— А-а-а, — поняла Марта. — Нет, обычная белка с ушами и хвостом. Дорогая, покажись нашему гостю, а то он думает, что сошёл с ума.

— Тут это нормальное явление, — буркнула белка, прыгая на плечо хозяйки.

— Белка. Говорящая. — Я плюхнулся на стул в предобморочном состоянии.

— Конечно, это же Рататоск, — пожала плечами Марта.

— Ра-та-тоск, — произнёс я по слогам. — Белку-летягу знаю, белку векшу знаю. Рататоск — нет, не знаю. Это порода такая?

— Это имя животного! Зовут меня так! — возмутилась белка и демонстративно отвернулась.

— Тише, дорогая, — примирительно сказала Марта. — Есть невежественные люди, которые совершенно не знакомы с твоим миром. Их мало, но они есть.

Белка закрутила хвостом.

— Тогда пусть он извинится.

Марта сделала мне знак глазами в сторону белки.

— Ну извини! Был не прав, и всё такое. Я люблю белок. Кормлю их всегда при случае.

— Правда? — повернула голову вредина.

— Правда.

Белка ещё немного подумала, потом прыгнула на стол и свернулась калачиком под настольной лампой.

— Присаживайтесь, молодой человек, — жестом указала на кресло Марта и села сама, аккуратно разгладив юбку. — Я вижу, вы не из этого мира. Что привело вас ко мне?

— Верно, госпожа, я не местный. Попал в Кукану случайно и хочу поскорее вернуться домой.

— Случайно? Это первый раз на моей памяти. Такого не бывает. Может, будете честны со мной?

Я подумал, что человек из другого мира не сможет сделать ничего плохого, основываясь на моём рассказе, и поведал историю последних дней своей жизни. Марта слушала внимательно, не перебивая. Когда я закончил, спросила:

— Вы знаете, Александр, куда в результате вас привела судьба?

— В библиотеку города, где не читают книг? — ответил я вопросом на вопрос.

— Это кладбище, — вполне серьёзно ответила Марта.

Я закрутил головой по сторонам, но никаких доказательств её слов не нашёл.

— Нет, нет, — поспешила успокоить меня хозяйка. — Никаких надгробий, крестов и склепов тут нет. Это кладбище прошлой жизни миллионов людей по всему миру. Здесь покоятся вещи, некогда дорогие для своих хозяев, но забытые или утраченные ими.

— А книги?

— Книги в том числе. На этих полках стоят тома писателей, о которых никто не помнит. Есть не опубликованные по прихоти автора или по причине бездарности, либо просто уничтоженные создателями. Но все они были любимы, поэтому хранятся тут.

— По логике, на этих полках можно найти второй том «Мёртвых душ»?

— Да, он тут есть, — улыбнулась Марта. — Надеюсь, вы не кинетесь его читать?

— Нет, как-нибудь в другой раз, — улыбнулся я в ответ.

— «В другой раз», — передразнила белка, зевая. — Сколько раз ты говорил это? Не сосчитаешь. Даже не вспомнишь. А сколько потерял благодаря этой фразе, даже не знаешь, Гарм тебя задери. Марта, с ним нужно решать. Пропадёт. Слыхала, что там творится? Ох, не к добру всё это.

— Ты действительно этого хочешь?

— Хочу не хочу, — проворчала белка. — Он там сгинет. Сожрут его и не подавятся. В Вальхаллу улетит и дело не сделает. Смертный ведь.

— Дамы, а мне можно узнать, что тут происходит? — встрял я в их странную беседу.

— Пойдёмте, мне нужно вам что-то показать.

Марта встала и отправилась в темноту. Я поспешил за ней.

— Вот, — указала хранительница на полку. — Это ваше. То, что когда-то принадлежало вам.

Действительно. На стеллаже лежали вещи, которые я помнил. Вот перочинный нож, моя детская гордость. Я выменял его у пацана во дворе. Уж и не помню, на что. Вот мобильник совсем из другого отрезка жизни. Ключи от машины, пивная кружка из Германии.

— Кружка? — удивился я. — Но ведь я её разбил.

— Это неважно. Вы любили её, поэтому она тут. На этих полках хранятся воспоминания.

Я перебирал кучу вещиц из своего прошлого, и это доставляло мне удовольствие.

— Знаете, Марта, а ведь здесь нет вещей, которые вызывают плохие эмоции.

— Не стоит расстраиваться, — улыбнулась хозяйка. — У вас ещё всё впереди.

— А эта как тут оказалась? — Я держал в руке фотографию родителей. — Она должна быть в семейном альбоме. Всегда там была.

Марта заглянула через плечо:

— Перед самой смертью ваш отец спрятал эту фотографию или уничтожил — то мне неизвестно. Поверьте, в альбоме её уже нет.

— Зачем он это сделал?

Перевернув фото, я увидел на другой стороне цифры и символы. Цифры стояли в ряд, а символы располагались по кругу, в центре которого был изображён символ, похожий на крест с изогнутыми краями.

— Я много раз видел эту фотографию, но никогда — обратную сторону. По-моему, это руны?

— Это руны, — подтвердила вездесущая белка, устраиваясь у меня на плече. — Только не наши. У нас есть похожие, но значения этих не знаю.

— Получается, отец что-то предчувствовал и не хотел, чтобы фотография попала в чужие руки? — вслух рассуждал я.

— Боюсь, вы правы, — согласилась Марта. — Видимо, тут зашифрована важная информация и эта тайна была важна для вашего отца.

— Он знал про вас?

— Трудно сказать. Знакомы мы не были, — пожала плечами хранительница.

— Я могу забрать фото?

— Забрать можете, но в вашем мире оно превратится в пыль. Это произойдёт при любом варианте: существует фотография там или уничтожена.

— А если… — Я достал телефон и сделал несколько снимков.

Марта почесала ладонью лоб.

— Может сработать. Мне на этот счёт ничего не известно.

Мы вернулись к столу.

— О чём вы говорили с белкой?

— Она быстрее меня сообразила, что к чему. Я лишь хотела убедиться в её правоте. Дело гораздо путаннее, чем может показаться. Об этом свидетельствуют руны, в значении которых вам нужно разобраться. Белка пойдёт с вами. Она так решила.

— И чем она может помочь?

— Мы не можем властвовать над своими мыслями и желаниями. Но тем, что на них влияет, управлять можем.

— Окружающим нас миром… — задумчиво закончил я.

— Да, и Рататоск хороший помощник в этом. Вы потом поймёте мою правоту.

Белка шустро прыгнула мне на плечо и сползла под футболку.

— Как нам отсюда выбраться?

— Используйте свой дар. Здесь есть дверь. Она там, — показала направление хранительница.

Я поблагодарил её за помощь и пошёл в указанном направлении. Там действительно оказалась дверь. Очень старая, с железными коваными петлями. Она стояла просто на полу, без стен и потолка. Без тени сомнения толкнул её и оказался на залитой солнцем поляне. Точнее, на аккуратно подстриженном газоне, усеянном искусственными холмами, овражками и водоёмами. Это было поле для гольфа. Впереди, метрах в пятидесяти, привлекательная женская фигурка с клюшкой на плече активно жестикулировала и что-то кричала невидимому собеседнику. Подойдя ближе, я залюбовался стройной девушкой в короткой белой юбке, обтягивающей голубой футболке и кроссовках. На голову она то и дело надевала и тут же снимала бейсболку. Когда я подошёл ближе, барышня в сердцах топнула ногой и с силой бросила в траву клюшку вместе с головным убором.

«Бестолочь!» — кричала девушка в сторону горизонта и грозила туда же кулаком. Бестолочью оказался забавного вида мужичок, испуганно мечущийся в разные стороны с надеждой понять, что от него требуется. Его длинные спутанные волосы торчали в разные стороны. Всклокоченная борода до самого пояса развевалась в такт метаниям по полю. Из одежды на нём были огромные висящие на подтяжках шорты, которые то и дело подпрыгивали до самой груди, обнажая худые ноги, обутые в кирзовые сапоги. В одной руке он держал длинный шест с красным флажком на конце, а другой пристраивал к глазу постоянно выпадающий монокль.

— Надеюсь, ты на меня камень за пазухой не держишь? — улыбнулась Лилит, глядя на мой раздувшийся живот.

Живот тут же зашевелился, и через горловину футболки на свет появилась голова моего «домашнего» животного.

— Мне кажется или тут пахнет серой? — нарочито громко спросила белка, делая склочную морду.

Лилит засмеялась и захлопала в ладоши.

— Обалдеть! Это же Рататоск! Какая прелесть!

— Чего? Фильтруй хрюханину, кошёлка крашеная! — возмутилась белка. — Сама ты прелесть… — и немного подумав, добавила: — Мордора!

— Тося, — как можно ласковее улыбнулась Лилит. — Если ты сейчас не заткнёшься, я тебе хвост оторву вместе с задницей.

Белка набрала было воздух, но осеклась. Получился лишь глубокий вздох. Она нахмурилась и, показав обидчице язык, демонстративно повернулась задом. «Сама задница!» — тихо прошипела белка рядом с моим ухом. Я не сдержал улыбку и, чтобы не выдать подругу, прикрыл рот рукой, как бы почёсывая нос. Лилит это заметила и цыкнула. Тося, проворно обвив мою шею, сползла обратно под футболку. Мы не выдержали и рассмеялись.

— Тося? Мне бы и в голову не пришло её так назвать.

— Ага. Рататоск — язык сломаешь выговаривать.

Белка сердито заёрзала у меня под майкой, но промолчала.

— Мы слишком долго знакомы, чтобы церемонии разводить, — продолжала Лилит. — Абсолютно отмороженное существо. Как ты её терпишь?

— О! Она сказала, что я результат череды ошибок Создателя и не быть ей Рататоск, если она это не исправит, — улыбнулся я.

— Думаю, что сможет, — почти серьёзно сообщила Лилит. — Вообще-то, как ни крути, а она Бог, хоть и маленький.

«Замри тут!» — неожиданно крикнула Лилит, глядя мне за спину.

Я опешил и замер. Но оказалось, что команда адресована не мне. Лилит размахнулась клюшкой, смешно сдула упавшую на глаза чёлку и сильно врезала по мячу.

— Ну вот. Опять мимо! — в сердцах топнула ногой Лилит и отвернулась.

— Думаю, на этот раз ты попала, — сказал я, указывая рукой в сторону пущенного мяча.

Она оглянулась. На том конце поля навстречу пущенному снаряду нёсся бородатый декадент в монокле. Его скорость впечатляла. Мы оба уставились, как заворожённые, переводя взгляды то на него, то на мяч. Ещё несколько прыжков, и наш красавец уже стоял на месте. Он вытянул голову, и мяч угодил ему прямо в лоб. Мужик крякнул и бухнулся на землю.

— Попала, попала! — веселилась Лилит, хлопая в ладоши и подпрыгивая. — Какая я молодец!

— Развлекаешься?

— Ага.

— Что это за клоун? — кивнул я в сторону не шевелящегося тела.

— Один мой старый знакомый. Пренеприятнейшая личность.

— Эй ты! — крикнула Лилит. — Хватит валяться — простудишься.

Мужик поднял голову, приладил на глаз монокль и как ни в чём не бывало послушно потрусил к нам.

— Вот, познакомься, — проверяя клюшку на изгиб, кивнула она в сторону растрёпанного чуда.

«Чудо» оказалось ниже меня ростом почти на голову. Сначала он склонился в куртуазном поклоне, а затем почему-то по-гусарски щёлкнул каблуками, от чего монокль вылетел со своего законного места. Водрузив его обратно, мужичок виновато улыбнулся, сверкнув золотым зубом.

— Позвольте представиться: барон Ронан Самедиевич Дубровский. Потомок древнего, но несколько обедневшего рода. Наверное, вы слышали эту историю?

Я отрицательно замотал головой, и мой новый знакомый доверительно казал:

— По подлейшему навету соседей Фемида лишила моих предков крова, и пришлось им бомжевать-с, да. Возглавили крестьянское освободительное движение в губернии. Ну как движение… разбойничали немножко. Но исключительно честно. Да, да.

— Но не стоит восхищений. Мы, настоящие аристократы, весьма скромны и довольствуемся только малой толикой обожания, — грустным тоном сказал он, почёсывая волосатую грудь.

Я вопросительно посмотрел на Лилит. Она, воздев глаза к небу, раздражённо прошипела:

— Роня! Как ты мне надоел, аристократ недоделанный!

На шум появилась белка и устроилась на плече.

— Знаешь? — продолжала Лилит, уже обращаясь ко мне. — Он действительно из выдающейся семьи. Отец — Барон Суббота, больше известный как Самеди, если тебе это о чём-то говорит. Многогранная личность. Алкаш и бабник. Вообще-то он лоа — африканский дух, проводник в царство мёртвых. Страшный матерщинник и сексуальный маньяк. Но с ним всегда легко и весело. Когда мне грустно, он всегда знает, как развлечь. Хочешь, познакомлю как-нибудь?

Я неопределённо пожал плечами, а Лилит продолжала:

— Маму Рона зовут Бриджитт. Тоже не дура выпить, но характера мягкого и покладистого, если не доставать. Они с бароном вместе уже много веков и, как ни странно, вполне довольны этим союзом.

Что же касается самого Рона, то он унаследовал от родителей качества, которые вряд ли можно назвать положительными. К тому же никто не пытался их загнать в глубины души хорошим воспитанием. С самого рождения он только и делал, что спал. Папашка, весельчак и балагур, глядя на это тщедушное, аморфное тельце, нарёк его Ронан, что в переводе означает «маленький тюлень». О, знал бы он тогда, как ошибался в выборе имени. «Тюлень» просто набирался сил перед бурной деятельностью.

Нужно сказать, что малыш рос любознательным и проявлял немалые способности к наукам, чем весьма огорчал папочку. А Сенека, Платон, Ансельм Кентерберийский… Да, да, в разное время они учили нашего друга уму-разуму и весьма были им довольны. Но, как говорится, многие знания умножают печали, причём не обязательно того, кто ими обладает. Наш пострел решил ни много ни мало осчастливить человечество: стереть грань между бедными и богатыми. Посоветовавшись с папочкой, он придумал… деньги. Всё ведь просто. У богатых много добра и они между собой меняются. У бедных ничего нет. Бедным меняться нечем. Значит, нужно изобрести то, на что можно меняться, даже не имея ничего! В результате богатые стали ещё богаче, бедные — беднее. Лихие люди — разбойники воры и банкиры — получили довольно лёгкие способы экспроприации собственности. Ты не представляешь, как ржал барон, рассказывая мне эту историю.

Я посмотрел на Роню. Он с невинным видом рассматривал что-то в небе.

— Нисколько не огорчившись «ударом в штангу», — продолжала Лилит, — молодой человек решил оставить науки теоретические и посвятить себя практическому служению человечеству на поприще медицины и алхимии. Поучившись у великих умов, среди которых Авиценна, Парацельс и Вилланова, наш гений задумал создать эликсир бессмертия или, на худой конец, средство от всех болезней. Посоветовавшись с папочкой, он принялся за работу. Несколько лет упорного труда и терпение (дар не редкий, но мало кто умеет им пользоваться) сделали своё дело. Эликсир от всех болезней был создан! К сожалению, снадобье оказалось очень эффективным и за несколько лет только в Европе убило более двадцати миллионов человек, а вообще, по разным оценкам, от шестидесяти до семидесяти. Вот, прошу любить и жаловать, — Лилит обвела Роню рукой сверху донизу. — Автор бубонной чумы. Не знаю, как насчёт вечной жизни, но от всех болезней он точно исцелил. Мёртвые не болеют.

— Я уже извинялся, — прогундосил «чёрный провизор». — Ну не получилось. Дерзну напомнить, что цели мои были самые предобрейшие.

— Чаще всего зло возникает из-за стремления людей делать что-то хорошее, — сказал я. — Может, стоило его энергию направлять на что-то более безопасное? Искусство, например. Рисование, скульптура…

— Ха! — усмехнулась Лилит. — Последний раз, когда он увлёкся скульптурой, пала Троя. Пожалуй, единственное правильное решение он принял однажды. Когда за ним стало гоняться полсвета, наш гений быстренько «сошёл с ума» и спрятался в психушке. Что с дурака возьмёшь? Конечно, его уровень сумасшествия был социально приемлем, но кто из врачей мог его раскусить? Помирая от скуки, Роня кормил больных сильнодействующими препаратами и заражал их своими бредовыми идеями, а потом выпускал на волю.

Белка заёрзала на моем плече. Я увидел её загадочный взгляд, лелеющий какую-то гадость.

— Его нужно на кол посадить, — наконец изрекла она и многозначительно добавила: — На сухой.

— Меня нельзя на кол! — испуганно заголосил отставной злодей. — У меня геморрой! Я старый, больной человек, страдающий печенью, глистами, диареей…

— Цингой, — добавил я.

— Цингой, свинкой… — продолжал он.

— Падучей, — включилась Лилит.

— Падучей, корчами… — кивнул прохвост.

— Анатидаефобией.

— Анати…чо? — впал в изумление бывший сумасшедший.

— А-на-ти-да-е-фобия, — терпеливо повторила девушка. — Это боязнь, что где-то в мире есть утка, которая наблюдает за тобой.

— Непременно на сухой, — задумчиво повторила белка.

— А ты вообще молчи, хорёк пучеглазый! — взвизгнул злодей.

«Это он зря сказал» — подумал я, закрыв лицо руками. А белка взвилась и начала осыпать обидчика проклятьями, в которых явно прослеживалась вся его родословная. Мы от удивления открыли рты и слушали, как заворожённые.

— …И вот два этих вонючих козла, Тангиост и Тангризнир, запряжённые в колесницу Тора, — глумливо вещала Тося. — Совокуплялись прямо на бегу. А поскольку оба были мужеского роду, то твой папаша вылез прямо из задницы одного из них. Вот и получился он разумом шаток, Хызр его задери! А мамаша…

Первым не выдержал Роня:

— Православные! Доколе терпеть аспида иноземного наветы?

Эскалацию конфликта пресёк я:

— Заткнулись оба!

— Если не против, я могу поведать один случай, — продолжала Лилит, — который произошёл с ним очень давно. Ты поймёшь, как то, чего он касается, превращается в катастрофу вселенского масштаба. Во времена своих странствий по миру он встретил бездомного мальчишку лет десяти. Тот просто сидел на обочине пыльной дороги, где-то между Нишапуром и Бухарой?

Лилит замолчала и вопросительно посмотрела на Роню. Тот угрюмо кивнул и уставился на свои сапоги.

— Любой бы в то время прошёл мимо. Любой, но не наш друг. Что заставило его остановиться, он и сам не знает. Хотя я могу предположить очередную шутку папиной кармы. Барон ревностно следит, чтобы о нём вспоминали только плохое. Итак. Мальчишка оказался на редкость смышлёным и любознательным. Одна беда: он всегда молчал, не говорил ничего, однако умел слушать. Сначала Роню раздражала однобокость беседы, но со временем стала нравиться, поскольку его молчаливый собеседник не высказывал отрицательных суждений относительно жизненной позиции своего неожиданного попутчика и учителя. Он вообще ничего не высказывал. А Роня, чувствуя ответственность за подрастающее поколение, делился всей мудростью мира, не щадя языка своего.

— Мой дядюшка Куд-Кудах был друидом, — размышлял вслух самозваный воспитатель отрока. — Он говорил: «Всё в мире складывается стихийно. Только потом даются определения и подводится теоретическая база», «Чтобы стать мудрым, необходимо постичь тайны бессмысленного», «Нельзя превращать своё сердце в оружие. Оно может обернуться против тебя». Вообще-то дядюшка был человеком добрым. За всю жизнь мухи не обидел. Да что там мухи, комару, который пил его кровь, желал приятного аппетита.

Вот так они бродили по свету, перебиваясь с хлеба на воду, а Роня нёс в пытливый ум подростка всё, что попадалось под руку: «Совершенство — это тупик, ибо за совершенством нет дороги к совершенству» — и так далее.

Однажды, застигнутые пыльной бурей, наши путники забрели в караван-сарай, так кстати попавшийся по дороге. Роня со свойственной ему непосредственностью ввалился и с порога приветствовал публику: «Шалом алейкум, православные!» По реакции присутствующих он понял, что где-то был не прав, и мысленно проклялся. Однако хозяин согласился пустить оборванцев с условием, что они отработают еду и ночлег. Роня принялся развлекать благодетеля рассказами о нелёгкой жизни невольника чести, а ученику было поручено вычистить огромный котёл в углу. Выпито в тот вечер было всё, что можно, что нельзя и вовсе невозможно.

«…Представляешь? Прут на меня эти двести килограммов боевого веса, — говорил Роня, разливая по глиняным кружкам очередную порцию какого-то мутного зелья. — На носу бородавка, грудь как твои арбузы, брови, сросшиеся на переносице, нос картошкой. Ну, думаю, согласен на любые извращения, лишь не целовала». Возня в углу затихла. «Эй, пацан! Как там тебя? Чего затих, дэв тебя побери?» — духанщик сгрёб со стола обглоданную баранью кость и запустил ей в котёл. Раздался басовитый рокот, как от церковного колокола, и на поверхности возникла перепачканная сажей, испуганная рожа воспитанника. От неожиданности хозяин чуть не перекрестился, причитая: «Шайтан, шайтан!» Роня по привычке настроился дать дёру, но вовремя разобрался, что к чему, и восхищённо изрёк: «Сверхъестественная красота. Буду звать тебя Тёмный демон, нет, Тёмный Джинн. Да, именно так».

С того памятного вечера прошло много лет. Они шагали по свету с непременными поучениями Рони о любви, дружбе и сплочённости масс во всех начинаниях. Как там? Роня меня поправит, если я ошибусь. «Преданность делу, которому стал служить, добросовестный труд на благо общества. Каждый индивид должен заботиться о сохранении и умножении общественных ценностей, а не своих. Коллективное сознание и плечо единомышленников — главная сила коллектива. Справедливость в распределении богатств, созданных народом. Нетерпимость к врагам и братская любовь к людям, разделяющим твои интересы».

— Я ничего не перепутала? — спросила Лилит.

Роня только шмыгнул носом в ответ.

— Мальчишка повзрослел и возмужал. Он по-прежнему молчал и невозмутимо принимал на веру весь поток сознания своего учителя. И вот в один прекрасный день, точнее, утро Тёмный Джинн проснулся с восходом. Вокруг, куда хватало взгляда, раскинулась степь. Огромное красное солнце медленно поднималось из-за горизонта. Вдруг он почувствовал, что должен идти. «Там, где встаёт светило, должны жить необычные люди. Именно такие, как рассказывал учитель» — так думал юноша, складывая свои нехитрые пожитки в дорожную торбу. Когда проснулся Роня, Тёмный Джинн был уже далеко. Он шагал по бескрайней степи, подгоняемый желанием осчастливить своими знаниями весь мир.

Лилит умолкла. Роня, пошмыгав носом, бодренько сказал:

— Вот и ладненько. Не пора ли перекусить?

— Погодите, а что стало дальше с Тёмным Джинном? — поинтересовался я.

— А не всё ли равно? — вяло отмахнулся Роня и украдкой посмотрел на Лилит.

— Дальше? — девушка усмехнулась. — Дальше он шёл на восход. Сколько длилось его путешествие, никто не знает. Только в один прекрасный день, ничуть не хуже сегодняшнего, он дошёл до большого кочевья. Насколько я помню, принадлежавшего хану племени кереитов Тоорилу. А там праздник. Все нарядные, смеются. Батыры борются, всадники удалью меряются. Кругом запах жареного мяса. «Вот, — подумал путешественник, — и пришёл я в царство счастливых людей. Но их слишком мало. Нужно, чтобы каждый человек на земле был счастлив».

«Люди! — закричал он что есть силы, вскакивая на ближайшую повозку. — Неизмеримы глубины низости, до которых может пасть человек. Скитание мыслей, мертвящая предрешённость судьбы ограничивает ваш разум. Я понимаю, в вашей жизни столько радости и счастья, зачем тратить время на думы о процветании других народов — непрактично…»

Вокруг повозки начали собираться люди, привлечённые криками. С дальних концов кочевья потянулись зеваки, увидавшие большую очередь. Прекратились состязания, потерявшие зрителей. Постепенно вокруг оратора скопилось несколько сотен человек.

«…Источник ничего не хранит в себе, всё отдаёт, — продолжал юноша, ободрённый всеобщим вниманием. — Мы, подобно чистой реке, понесём счастье во все уголки этого мира. Мы покажем, как должен жить человек: научим его этому. Наука может ранить и может лечить, а лечение всегда сопровождается болью. Вы только представьте захватывающую красоту этой боли. Мы пойдём от моря и до моря. Никто не сможет нам помешать…»

В общем, в таком духе он проповедовал часа полтора. И, нужно сказать, это подействовало. Сначала тихо, потом всё громче и громче нарастал гул одобрения. Даже хан Тоорил встал рядом и соглашался, кивая.

— Как звать тебя, батыр? — послышались крики из толпы.

— Тёмный Джинн, — гордо произнёс юноша.

— Тёмнуйджин! Темнуджин! Темуджин! — понеслось раскатами по степи…

* * *

…По Московской улице, со стороны реки Свияги, в город зашёл человек. Был он чёрен, как цыган. В красной рубахе, подпоясанной кушаком, в широких штанах, закатанных до колен. За спиной на палке болтался туесок с нехитрым скарбом и хромовые сапоги. Всё это великолепие покрывал толстый слой пыли. Но путника это не смущало. Периодически он чему-то улыбался и яркий блеск золотого зуба привлекал внимание местных ворон. У ворот одного дома он заметил трёх мальчишек разного возраста, но в одинаковой форме гимназистов, о чём-то оживлённо споривших. Незнакомец уверенно свернул к ним.

— Добрый день, господа, — снимая с плеч поклажу, произнёс он. — А не подскажете ли усталому путнику, как звать вас и что это за чудесный город оказался на моём пути?

Дети прервали разговор и с любопытством уставились на прохожего. Старший вышел вперёд:

— Меня зовут Александр. Это Дмитрий, — показал он в сторону одного из пареньков. — Это Володя. Ульяновы мы. А город называется Симбирск.

Незнакомец широко улыбнулся адским блеском золотого зуба…

* * *

— Тебе бы романы писать, ей-богу, — проворчал Роня и на всякий случай отодвинулся подальше от нас.

Лилит рассмеялась.

— Ты так и не понял, с кем сегодня познакомился?

Я только пожал плечами.

— Это — господин Беда собственной персоной.

Некоторое время мы шли молча. Я с трудом переваривал услышанное. Казалось, после говорящей белки меня удивить просто невозможно, но тут…

— Кстати, как тебе Кукана? — Лилит прыснула.

— Значит, ты меня отправила туда? Но зачем?

— Конечно я. Тебе нужно было расслабиться, отдохнуть, посмотреть другие страны, — веселилась девушка. — Как поживает Марта?

— А это ты откуда знаешь?

— Всё просто. Во-первых, Рататоск. Они с белкой не расставались уже лет сто. Во-вторых, только она может помочь оттуда выбраться. Итак, полезным оказалось знакомство?

Лилит внимательно смотрела мне в глаза. Тут до меня дошло, что это именно она спланировала нашу встречу с Мартой. Ведьма знала, где я могу найти ответы на свои вопросы.

— Как ты узнала, что мне нужна именно Марта?

— Я не знала, только предположила, что хранитель прошлого будет тебе полезен. Пора нам объединиться. Сдаётся, грядёт что-то мерзкое.

Оглавление

1246 г. Низовье Волги

Леон. Годом ранее

Наше время

1233 год. Окрестности Переславля-Залесского

13 лет спустя

Наше время

1306 год. Париж

Наше время