Под ногами в старых кожаных ботинках была как будто мягкая молодая трава. Но стоило опустить взгляд, как разуму открывалась невероятная правда: под ногами не было ничего, пустота, открытый космос или темное ночное небо. И как оно оказалось там, под моими ногами, а не над головой. Только подняв глаза к небу, убеждаюсь, что ночное небо на месте. И звезд — не сосчитать.
Между мной и шаманом горел костер. Ловлю себя на мысли, что в огонь никто не подбросил поленья — он пылает без конца и начала. Видно, всегда.
— Где ты был? — спросил шаман, закуривая старую трубку, бросив на меня лукавый взгляд.
— У адвоката, — пожал я плечами, — по крайней мере, он так себя называл. Жизнь научила никому не верить, так что, кто ж его знает-то.
— Тут хоть верь, хоть не верь, — усмехнулся шаман, — у нас нечестивых не водится.
— Рад за вас, — зло сказал я, — а у нас их с избытком.
— Что ж сказал тебе адвокат в серой комнате? — полюбопытствовал шаман.
— Откуда Вы знаете, что там была серая комната? — не удержался я, — хотя чего я спрашиваю. Все понятно и так. Вы же местный.
Шаман засмеялся и выпустил в ночное небо клубы сизого дыма. Я растерялся сначала, но потом признался уж как есть:
— Адвокат сказал, что никто не слушает советов адвоката, а потом оказываются там, где оказался я. Ну, или он имел это в виду. Больно мудреный. Мутный какой-то.
— Скорее прямой. Это честный адвокат.
— Таких не бывает.
— Кого? Адвокатов?
— Да людей, — поправил шамана я.
— С чего ж ты взял, что он просто человек? — шаман сделал удивленное лицо. Его бесцветные от старости глаза все смотрели на меня и смотрели. Словно выискивали душу где-то глубоко внутри.
— Ну, а кто он? — сердито проговорил я, — если что-то выглядит как человек, говорит как человек и действует как человек, то, наверное, это человек. Или как Вы думаете?
Шаман махнул рукой.
— Всякое бывает.
— Не знаю, — сказал я, — уже ни в чем не уверен.
— А были?
— Казалось в какой-то момент.
— Что-то еще сказал адвокат?
— Да, — нехотя продолжил я, — «если не можешь изменить настоящее, во всяком случае, можешь повлиять на будущее. Сейчас самое время позаботиться о будущем. Потому что о нашем настоящем кто-то уже позаботился когда-то в прошлом». И другую подобную чушь и чепуху, скажу к слову.
— Так ли уж чепуху? — поинтересовался шаман, хитро прищуриваясь не то от лукавой натуры, не то от ослепляющего огня.
— Иногда как-то легче не знать правду.
— А потом?
— Что потом?
— Что потом делать с незнанием и с правдой?
— Да само как-то рассосется.
— Или нет?
— Или нет, — вздохнул я. Стало как-то особенно тяжко на сердце.
— Еще что-то сообщил тебе твой адвокат? — не унимался шаман с расспросами. Мне стало ясно, что не смогу уйти отсюда, пока у шамана есть вопросы ко мне.
— Спросил, замечал ли я, что те, кто были на войне и кому посчастливилось вернуться, не любят, не хотят и не говорят о войне?
— А ты что?
— Не знаю, может и так.
— А потом?
— А потом в него словно демон вселился. Он ни с того ни с сего закричал как умалишенный: «Так почему же мы-то кричим о ней?» Совсем дикий, нечеловеческий крик. Но сразу поостыл немного и шепотом добавил: «В какой момент человек променял ремесло плотника на автомат?»
— Что же ты ответил? — спросил шаман.
— Так надо же земли свои защищать.
Шаман молчал. Ждал ли он еще каких-то слов? Даже не знаю, сколько длилось это молчание. Огонь все горел. Мне казалось, что звезды над головой сделали не один круг. Или замерли, не шелохнувшись.
— И чужие захватывать, — честно тогда добавил я.
Шаман словно ждал этого признания несовершенства и дикости человеческой природы. Тогда он затянулся и выпустил в ночное звездное небо кольца мерцающего дыма.
— Когда один человек видит дерево, другой видит духа, — начал он, — и пока люди видят духов, способны их почувствовать и общаются с ними, все в порядке. Как только человек перестает видеть и общаться с духами, вот тогда да, тогда беда, тогда пустошь. Это мы живем в мире духов, а не наоборот. А земля… Что земля? Люди рождаются и умирают, а земля была есть и будет.
Шаман вновь приложил трубку к губам и добавил:
— Наверное, динозавры тоже полагали, что земля принадлежит им.
Я подумал, что, наверное, да.
— Дети умеют быть счастливыми. Они живут текущим моментом. Хоть и не осознают своего счастья. Взрослые люди сожалеют о прошлом и беспокоятся о будущем. Они способны осознать счастье, но не прочувствовать текущий момент. И счастье им доступно лишь как свершившийся факт когда-то ранее.
— А при чем тут дети? — возмутился я.
— Да. При чем тут дети? — ответил вопросом на вопрос шаман и сощурился, глядя то ли на меня, то ли на огонь, горящий так жарко, то ли на меня сквозь танцующие языки свободного пламени.
Я оторопел. У меня побежал мурашки по спине и подступил комок к горлу. Понятно, что в этом месте шила в мешке не утаишь.
— Пожалуй, важно не только, как человек жил, но и что он оставил после себя.
— После смерти? — переспросил я.
— Если ты хочешь.
— Разве есть выбор? — с горечью усмехнулся я.
— Тот, кто ощутил свободу, бесстрашен.
— И то правда.
— Правда тоже бывает разной. Приятной и неприятной. Но правда — это твердая почва под ногами, на нее все равно можно опереться, какой бы горькой она ни была. А ложь точно болото. Даже если на болоте построить дом, он все равно разрушится, его поглотит болотная топь.
— Да как я отличу, где ложь, где правда? — усмехнулся с горечью я.
— В мире духов нет лжи. Духи всегда видят правду. Твое тело может сопротивляться, твой разум захочет послушать тело, ведь ложь приятней и теплей. Только телу твоему от силы несколько десятков лет, а дух бесконечен. Он прожил уже много жизней, встречал разных людей: и лживых, и честных. Если внутри тебя сильный дух, то он всегда знает правду.
Я ощутил дрожь, пробежавшую по всему моему телу.
— Вы давно обладаете бесконечной энергией. Но не изобрели пока ни одного вечного носителя для нее: ни механического, ни биологического — все ломается, все изнашивается, какие детали ни ставь.
— Мне казалось, мы создали этот мир.
— А кто же тогда создал вас?
Мы с шаманом сидели у костра где-то между небом и землей. Костер горел ярко во все время нашего неспешного разговора, хоть дров в него никто и не подкидывал. Под ногами как будто росла молодая трава, но сразу за пределами толстых подошв старых ботинок — обрыв, темнота, неизвестность. А над нашими головами только небо и ничего, кроме звезд. Изумительное место. Но мне было пора уходить. Никто мне этого не говорил. Никто не подгонял и не задерживал. Если бы я был человеком, то сказал бы, что это чувство. Но я был бестелесной энергией, и мои ботинки были на самом деле пусты.
