Созвездие Антура [Анатолий Константинович Белозерцев] (fb2) читать онлайн

Созвездие Антура

Глава 1 „МОСКВА, «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА»“

«30 июня 1956 года

Здравствуй, «Комсомолка»!

Каждый день тебе пишут тысячи таких, как я. Многие письма ты печатаешь, споришь с их авторами, помогаешь своим участием. А большинство, наверное, содержат чепуху и только отнимают у тебя время. И все-таки я рискнул: а вдруг откликнешься?..

Вчера у нас был выпускной. Танцевали, ходили на рассвете на площадь. Еще пили шампанское. При вручении документов директор сказал: «Сегодня вы на пороге самостоятельной жизни. Мы вручаем вам аттестаты. Это аттестаты зрелости не только ваших знаний, практических навыков, но и вашей души. Ведь вам восемнадцать лет!..»

«Неужели восемнадцать? — поразился Лешка. — Даже не верится».

Кажется, еще совсем недавно гонял с ребятами лапту, играл в прятки (около их дома лежала старая рассохшаяся лодка — часто там и прятались). Улица Павлика Морозова, на которой он жил, выстроилась на горе и почти сплошь была покрыта щебнем и гравием. Они, мальчишки, находили сплющенные камни и запускали их — чей дальше улетит? Один такой гладыш почему-то не захотел лететь, а попал в Лешкин нос. Так шрам и остался.

А зимой просили у Никифора Николаевича, его отца, большие сани и катались весь вечер с соседней горы. Неизвестно, кто «окрестил» эту гору, но все привычно называли ее Белкиной. Да и немудрено: в семье пятеро братьев, как усядутся — полные сани. К тому же дом их стоит на самой верхотуре. Сейчас уже мало кто катается на санях, но иногда все-таки слышишь: «Пошли на Белкину гору!»

А сколько кругом таких гор!.. Их старинный городок расположился у невысокой горы Карабаш (по-башкирски — Черная голова). Когда здесь появились первые поселенцы, она была покрыта густыми зарослями ельника, пихтача и напоминала голову сказочного великана. Богата была эта гора — медными рудами, золотом. Но за полтора века почти все «выкачали». Многие шахты заброшены. Вместе со старшим братом Володей Лешка облазил почти все. Бывало, крикнет в колодец, и голос возвращается со дна глухим эхом. Пустеет гора. Да и голая она теперь, в рыжевато-бурых пятнах. Уже редко называют ее Карабаш, чаще — Лысой.

У горы своя судьба, но с ней переплелись и судьбы людские.

Когда началась Великая Отечественная, Лешкин отец просился на фронт. Не отпустили: «Нужен здесь, в тылу…» Работал бухгалтером, но нередко вместе с инженерами, техниками и другими служащими спускался в шахту, помогал добывать руду. Механизмов почти не было, коней отправили на фронт — трудились вручную.

Зимой ходили на работу в валенках. Они намокали так, что даже за ночь не просыхали. А как-то у отца валенки подгорели. Неделю работал в галошах, сильно застыл. Летом опять беда. Косил в болоте осоку, вода стояла жгучая-прежгучая — вот и добавил простуды. Больше двух лет пролежал в больнице. Выписался, да не насовсем. Отдохнет дома пять-шесть месяцев и снова в больницу.

До войны семью поддерживала коровенка, а как пришла беда лихая, нечем ее стало кормить. Надо сена подвезти, торфа, дров, воды из Богородского — и все на Буренке. Высохла она, торчали одни мослы, скоро и молоко перестала давать.

В те годы Лешка часто носил отцу обед: печеную картошку, тыквенную кашу или брюкву пареную, а чаще кулагу — ржаную муку с патокой. Бывало, соберутся женщины из соседних домов и в окрестные села — обменивать одежду на муку. Сначала хоть немного приносили, а потом и в деревне муки не стало.

Алексей вместе с матерью уходил за Карабаш и на пустынных сентябрьских полях собирал оставшиеся колоски, пожелтевшие стручки задубелого гороха. Возвращались домой — для семьи праздник. Дружно толкли овес, делали болтушку. Потом в нее клали две-три картофелины, подсыпали горстку муки. Все это заваривалось круто. И если еще находилось по кусочку хлеба, это был незабываемый обед.

Когда мать разливала по мискам овсянку, над столом поднимались густые клубы пара, по комнате разносился острокислый запах.

Лешка замечал: мать никогда не обедала со всеми. Однажды спросил ее:

— Ма-а-ам, сама-то ела?

— Конечно, сынок, — поспешила ответить она и поднесла к лицу конец фартука, чтобы смахнуть скатившуюся слезу…

«В честь дедушки и меня назвали Алексеем».

«Словно вчера это было, — подумал Лешка. — И вот уже восемнадцать».

Он отодвинул исписанный лист, встал и подошел к стене. И вдруг увидел, что его балалайка вся обклеена разными картинками. Здесь и белый лебедь, плавающий в осеннем пруду, и грациозная женщина в ярком цветном купальнике. «Колькины проделки, — решил он. — Придет, получит свое». И представил, как младший братишка будет обещать больше ни-ког-да не брать чужие вещи. Небольшая комната огласилась веселыми звуками:

Лешка отложил в сторону балалайку.

«Расскажу о себе. Школу закончил без медали, но и без «международных». Сейчас, когда я «на пороге самостоятельной жизни», не знаю, куда пойти, какую выбрать профессию. В школе любил физику и химию, но теперь почему-то остыл к ним.

С детства увлекаюсь музыкой. Последние годы занимался в музыкальном кружке при Доме культуры. Наш руководитель советовал мне: «Поступай в музыкальное. Музыка — твое призвание». А я так полагаю: Моцарт уже в семь лет писал бессмертные шедевры. Первый русский балалаечник Андреев с малых лет покорял игрой. А если из меня ничего не вышло к восемнадцати, какой прок идти в музыканты? Чтобы обманывать себя и других?

Мне ближе природа. Ее очень ценил мой дед. Он, рассказывала мама, не загубит цветка, не сломает напрасно веточку. И людям всегда наказывал: «Красоту надо беречь. С ней и жизнь краше, и о смерти думать не хочется». Но увы, дед умер сорока восьми лет. В честь дедушки и меня назвали Алексеем. И кто знает, быть может, от него я унаследовал не только имя…

Живем мы на Урале, у самого горного хребта. Наш край называют Синегорьем. Какие у нас синие-синие горы и глубокие, задумчивые озера!

С вершины горы Карабаш видны купола Кыштымского собора, хотя до него добрых четыре десятка километров, и озеро Увильды — это наш уральский Байкал. О нем легенды рассказывают. Когда-то здесь пробивалась мелкая речушка. Слезы красавицы Саймы, дочери рыбака, упали на черную жемчужину, дар ханского прислужника. Поменяла жемчужина цвет, волной заголубела. Сайма бросила ее в реку, и та раздвинула берега, накрыла дворец жестокого Карыма, стала слезным озером Увильды. Легло оно синим осколком среди нехоженой тайги. Вода в нем чистая-пречистая, до светлых донных камушков прозрачная.

А дальше, на западе, — гора Юрма. Она самая высокая в наших местах. За нее даже солнце садится. В июле ее склоны усыпаны костяникой, в августе — малиной. Есть там Чертовы ворота — узкий проход между двумя гранитными скалами. Подходишь и содрогаешься: так тоскливо завывает здесь ветер. Но мы все равно ходим на Юрму.

В горах бегут две небольшие речушки — Киалим и Сак-Элга. В Киалиме целое лето ловим налимов. Они быстрые, увертливые, и бегать за ними с вилками одно удовольствие. А в Сак-Элге водятся хариус и форель. Необыкновенно изящные особы. На Урале форель называют красулей.

А какие у нас сосны! Красные, как закат. И звонкие, как медь, которую выплавляют на нашем комбинате».

Сосны!.. Лешка вспомнил, как однажды весной позвали его в тайгу зори́ть птичьи гнезда. Зори́ть… Было в этом слове что-то необычное, заманчивое. И вот по талой воде в худых ботинках они добрались до ближайшей лесной опушки. Деревья стояли высокие, кряжистые, словно железными клещами вцепились в землю. Посмотрели мальчишки — не забраться. Надумали искать тонкий березняк, а нашли его в глубоком овраге. Глина приставала к подошвам, и ноги, касаясь мокрой кожицы берез, предательски соскальзывали. Скатился вниз Витька, пришлось спрыгнуть и Юре. Лешка упорно лез по стволу, цепко обхватывая его ногами. На одной из развилок заметил свитое из сухих прошлогодних веток гнездо. Протянул руку — из него с шумом выпорхнула серая пичужка.

— Ура, я на-ше-ел! — крикнул Лешка.

— Чего нашел? — спросили снизу.

— Гнез-до!

Он запустил руку в переплетение сухих веток и почувствовал тепло яиц. Они были серые, с черными крапинками. Птаха беспокойно закружила над его головой.

— Клади яйца в фуражку и давай нам! Выпьем их, — скомандовал Юрка.

— Жалко.

— Чего жалко?

— Птенчиков.

— Ну, и оставайся со своими птен-чи-ка-ми, — огрызнулся Витька.

Вспомнил он и другой случай. Вспомнил и улыбнулся.

После войны с картошкой было по-прежнему туго. Мать собрала в подполе полведра последней. Чтобы отходов было поменьше, сварила ее в «мундире» и оставила в кухне на лавке.

Пришел на обед отец, выложил на стол селедку, порезал тонкими ломтиками.

— Ставь, мать, картошку!

А картошки-то нет.

— Может, кто из вас растащил? — брови отца нахмурились.

— Мы не брали, — вразнобой ответили мальчишки.

— Тогда кто же? Может, Алтай?

— Может, — подтвердил кто-то из братьев. — Я видел, как он облизывался.

Отец схватил со стены ружье, загнал в ствол патрон и двинулся к выходу.

Алтая во дворе не было. Отец направился в сад, но и в конуре его не оказалось.

А в это время Лешка, схватив Алтая за ошейник, стремглав мчался к Щербаковым.

— Чего запыхался? — удивился Геннадий, друживший с его старшим братом.

— Знаешь, Алтай съел нашу картоху — папка рассердился, грозится убить его. Пока он ищет во дворе, я — фьють и в сад. Найдется, где схоронить?..

Алтай вырос. Был он из породы волкодавов, и его передали в лесничество. Отец и сейчас смеется: «Ловко ты меня, Лелька, обвел…»

«Написать, что ли, об этом? — ломает голову Лешка. — Да ну, чего доброго засмеют. А вот про пихту, пожалуй, можно». Еще в раннем детстве принес он из тайги крохотную пихточку, посадил в палисаднике перед домом. «Погибнет, — предупредила мать. — Пихте нужна тень и сырость». Но вот вокруг дерева поднялась калина, смородина, и поливал он чуть ли не каждый вечер. Сейчас пихта вымахала выше дома. Заглядывает мягкими пушистыми ветками в окна с резными голубыми наличниками, источая тонкий аромат.

А сколько мороки было с опытным участком?! Лешка выращивал южные огурцы, китайские помидоры, цветную капусту. Позапрошлой весной ударили заморозки, и все погибло. На следующий год он уже караулил, когда придет холод. Вечером закрыл одеждой каждую лунку огурцов, обвязал газетами каждый кустик томатов. В ту ночь не спалось: вдруг мороз и на этот раз все погубит? А осень вознаградила щедрым урожаем. На школьной выставке он получил первую премию.

«О премии писать не стоит, подумают: расхвастался. А про выставку упомянуть можно. И про чучела…»

Когда ему исполнилось шестнадцать, получил он в подарок охотничье ружье. Все последнее время Лешка только и мечтал, когда у него будет свое ружье. И вот новенькое, тульское — в его руках.

Но с охотой получилось то же, что и с рыбалкой. Бывало, уйдет с мальчишками на Богородский пруд, те с утра до вечера с поплавков глаз не сводят, а он то необычный папоротник встретит, то какую-нибудь гусеницу подкараулит.

— Чудак! — смеялись друзья. — Ухи-то из гусеницы не сваришь…

Вот и на охоте. Кругом — озера. Уток немало — было бы терпение. Другие отстреливали по дюжине. А он подобьет одну — давай потрошить. Приносил трофеев меньше всех. Но зато что оставалось у них, кроме воспоминаний? А у него? Вон из-за угла зорко следит за каждым его движением нахохлившаяся сова. Под потолком «летит» кряковый селезень. С комода настороженно смотрит болотный лунь. Со стены «пикирует» крачка. А на столе среди учебников «прыгает» в черно-белом сарафанчике длиннохвостая сорока.

Письмо Лешка закончил так:

«Друзья считают мое увлечение зоологией несерьезным. Дескать, несовременно. Ядерная физика, кибернетика — это да! А что твои жучки-паучки? О них все давным-давно известно… Посоветуйте, как мне быть…»

Недели через три пришел ответ.

«Уважаемый А. Белкин!

Не зная вас, трудно дать какие-либо определенные советы. Хочется сказать одно, науке нужны не просто физики и химики, а физики и химики, преданные своему делу всем сердцем. Только в этом случае от ученого или специалиста будет польза.

Как ядерной физике, химии, кибернетике, так и зоологии нужны люди, преданные ей всем существом. А в том, что они нужны, не сомневайтесь. Пусть вас не смущает, что зоологии известны всякие «жучки-паучки». До Дарвина тоже было немало известно. Кто знает, возможно, и наших современников ждут в этой древней науке неожиданные открытия.

Сообщаем: в Иркутске находится сельскохозяйственный институт, при нем имеется зоологический факультет с охотоведческим отделением.

Желаем вам найти свое место в жизни!

Литсотрудник отдела писем…»

Подпись была неразборчивой. Лешка и не стал разбирать ее.

— Мама, собирай мои вещи! — крикнул он, вбегая с письмом на кухню. — Еду в Иркутск.

— Чего там забыл?

— Поступаю в сельскохозяйственный.

— Он и в Челябинске есть. И от дома недалеко, и профессия хорошая — инженер.

— Федот, да не тот! Здесь технарей готовят, а там — о-хо-то-ве-дов. Понимаешь, сейчас нужны не просто специалисты, а люди, преданные своему делу всем сердцем. Вот возьми — почитай!

Мать долго вытирала руки о фартук и, наконец, дрожащими пальцами взяла отпечатанное на машинке письмо.

Глава 2 „ТЫ-ОХОТОВЕД!“

Поезд в Иркутск прибыл рано. По росистым мостовым расплескалось горячее солнце. С Ангары пахнуло утренней свежестью. Лешка, поставив чемодан на набережную, засмотрелся на реку. Она быстро несла чистые байкальские воды, посеребренные солнечными бликами. Сколько о ней слышал, сколько читал, а не представлял, что Ангара и в самом деле так красива.

Подойдя к берегу, порылся в кармане пиджака, нашел монету и, обернувшись спиной к реке, бросил ее через левое плечо: «На счастье!»

…И вот — первая пятерка. Когда в списке абитуриентов увидел ее против своей фамилии, глазам не поверил. Однофамилец? Нет. Другой такой фамилии не оказалось. Потом второй экзамен, третий, четвертый и — тоже «отлично».

Конкурс — шесть человек. Поступали с рабочим стажем, некоторые по своей специальности. Что он в сравнении с ними? Школяр, у которого, кроме аттестата, ничего нет.

Деньги, которые дали на дорогу, кончались. Их и так-то не было густо, а тут к нему поселились ребята совсем безденежные. Пришлось поделиться. И вот, ожидая решения приемной комиссии, Лешка решил поправить пошатнувшееся финансовое положение — поступил дворником в цирк. Соседи по комнате зубоскалили:

— Неплохо, Белкин, начинаешь. Горький с Шаляпиным баржи разгружали… Ты еще в институт не поступил — зверей изучаешь. Охотовед из тебя получится что надо.

Лешка пыхтел, не находя слов для обидчиков. А рано утром снова спешил на работу. Брал метлу и направлялся в клетки. За день так намахается, что метла уже казалась связанной из металлических прутьев.

Как-то, придя с работы, он услышал:

— Кончай цирковую деятельность. Ты — охотовед!..

* * *

Потекли, побежали студенческие будни. Первые лекции, первые бессонные ночи над грудой учебников.

Еще на экзаменах Лешка познакомился с камчадалом Геннадием Косыгиным. Глаза у него узкие, брови широкие, лицо скуластое, обветренное. Коренаст, широкоплеч. Походка тяжелая, уверенная. Ни перед кем не заискивает, сдержан — ни слова лишнего, никаких сверхэмоций. Говорит растянуто, выговаривая каждый слог. Сначала Алексею казалось, что Косыгин делает ударение на последнее «о», «непременно, безрезультатно». Долго не мог к этому привыкнуть, но со временем не представлял его говорящим иначе. И хотя Косыгин лет на десять был старше Белкина, это не помешало им крепко сдружиться.

На отделении охотоведов организовали стрелковый кружок. Геннадий предложил Лешке записаться.

— Но я же стреляю.

— Как ты стреляешь? У нас на отделении большинство — промысловики. Они не раз ходили в тайгу, и то записались. Охотовед должен стрелять, как снайпер.

На занятиях изучали различные марки ружей, винтовок. А в воскресенье на рассвете уходили с Косыгиным в тайгу. До позднего вечера бродили по звериным тропам, иногда расстреливали все патроны, а домой возвращались ни с чем. Но прок все-таки был. Зимой на стрелковых соревнованиях Лешка поразил мишень лучше всех. Пули легли в «яблочко».

— Поздравляю со вторым разрядом, — сообщил тренер.

Косыгин подмигнул другу: дескать, не напрасно затянул в стрелковый.

Еще одной Лешкиной слабостью были стихи. Пристрастие к ним перешло от отца. Тот немного писал. Даже когда болезнь приковала его к больничной койке, не забросил своего увлечения. То для стенгазеты напишет, то ко дню рождения кому-нибудь из товарищей по работе. Сыну не передалось отцовское усердие в сочинительстве, но любовь к поэзии жила.

Особенно любил звонкие, раскатистые стихи Маяковского. Но когда выдавалась свободная минута и Алексей брал в руки балалайку, близким становился и Есенин:

Глава 3 БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?

Этот вопрос сегодня должен решиться окончательно и бесповоротно. На втором курсе Белкин влюбился.

Он быстро мчался вниз, на первый этаж, и на нижней лестничной площадке вдруг увидел незнакомую девушку. Она стояла у широкого окна, в которое бил свет, и казалась вся нежно-голубой. У нее были голубые туфли, голубое платье и даже смешно торчащие косички тоже казались голубыми. Лешка ни разу не видел такого милого лица, и его удивило, почему в глазах симпатичной девчонки — растерянность.

— Вам кого-нибудь нужно? — поинтересовался он.

— Нет, — поспешила ответить она. — Мне на зоофак.

— В чем же дело? Пойдемте покажу — это выше… Вы к нам переводом?

Незнакомка смутилась еще больше.

А через несколько дней, когда он вбежал в деканат, сразу увидел за секретарским столом ту самую девушку. Взгляды их встретились — она первая отвела глаза.

Теперь его мысли все чаще возвращались к ней. Еще когда учился в школе, к нему приходили домой одноклассницы. Но они — за учебниками или списать домашнее задание, о них Лешка не думал. А тут сидит на лекции или готовится к занятиям — в голову лезет всякая чепуха. Или вдруг вспомнит, как, встретив ее в деканате, от неожиданности попятился назад. Здесь теперь часто толпились парни, без всякого дела, подыскивая любой предлог, лишь бы заговорить с ней.

Однажды, дождавшись, когда все «поклонники» уйдут на лекцию, он открыл дверь деканата и, набравшись решимости, спросил:

— Скажите, по вашему телефону можно позвонить?

С тех пор почти каждый день звонил знакомому преподавателю. Это, конечно, заметили однокурсники.

— Белкин, сегодня пойдешь звонить? — спрашивал Володька Латышев, всегда острый на язык, балагур и весельчак. — Надумаешь — возьми меня. Мне надо позвонить в бюро добрых услуг, узнать, делают ли гробы моего размера. А то скоро умру от тоски по одной женщине…

Все хохотали. Лешка становился мрачнее тучи.

Несколько дней не появлялся в деканате. А потом не выдержал — снова зашел. И когда разговаривал по телефону, глаз не спускал с секретаря. Нет, что ни говори, а она какая-то необыкновенная. И среди «зверофаковцев» есть девчонки, но не такие: то слишком деловые, или чересчур кокетливые. А Люся держалась настолько естественно, что казалась необычной. Необычны были ее глаза, голубые-голубые, как волны на Увильдах. Необычна улыбка, с которой смущенно встречала всех, кто входил в деканат. Необычны пышные белокурые волосы, которые, когда она наклонялась над столом, опускались на глаза. В такие минуты Лешке хотелось подойти к ней и осторожно поправить локоны, чуть-чуть задержав их в своей шершавой ладони.

Своими переживаниями делился с Володькой Лебедевым. Жили они в одной комнате, за несколько месяцев присмотрелись друг к другу, и Лешка считал его самым порядочным парнем на факультете. Сосед знал о его романе все, или почти все, но не зубоскалил над ним, как Латышев, даже, казалось, сочувствовал ему. Хотя в оценках был трезв.

— Говоришь, увидела тебя — тут же смутилась? — продолжал он обсуждение прошедшего дня.

— Да, ее лицо как бы обдало холодом.

— Это ничего не значит. Она как я заметил, смущается при появлении каждого человека.

— Не спорю, но сегодня особенно смутилась.

— Пока вы оба просмущаетесь, у тебя кто-нибудь уведет ее из-под самого носа. Девчата любят решительных, а ты — сплошная сентиментальность…

— Почему? Ходить в тайгу, — по-твоему, сентиментальность?

— История знает людей, которые, вели войны, возглавляли революции, а при женщинах краснели, как раки.

— Допустим, при Люсе я не краснею, и чтобы подойти к ней, не надо особой смелости…

— Хотел бы посмотреть на тебя в такой момент, — поймал его на слове друг.

— А что, пойду и… приглашу в театр! — выпалил Алексей.

— Пригласишь?

Лешка понял, что сгоряча сболтнул непоправимое, но отступать поздно:

— Приглашу…

Утром купил два билета на «Трембиту». Но купить билеты — это полдела. Главное — теперь, когда, зажав их в кулаке, стоишь перед дверью в деканат и решаешь: входить или нет? Если он сейчас не войдет, то сможет по-прежнему звонить по телефону, смотреть на ее глаза, локоны, любоваться ее слегка смущенной, но всегда приветливой улыбкой. Но если войдет и она откажется…

В это время дверь открылась, из деканата вышел профессор Скалон.

— Белкин? — посмотрел он поверх очков на стоявшего перед ним студента и, заметив на его лице замешательство, удивился: — Вы не на лекции?

— Я?.. Мне к декану, — выпалил Лешка первое, что пришло в голову.

— Пожалуйста, проходите. Он у себя.

Вошел и направился прямо к Люсе. Но надо же было случиться, что рядом с ней стоял сам декан. Лешка потерял дар речи. Засунул руки в карманы брюк, долго рылся, потом извлек два билета, оторвал один и положил перед девушкой.

— Мы сегодня все идем на «Трембиту», — выдавил он. — Мне поручили пригласить вас…

Декан с любопытством наблюдал эту сцену. Люся наклонившись над столом, тихо ответила: «Спасибо». А Лешка, чувствуя, как сдают колени, быстро пошел к выходу. Возле двери обернулся и скороговоркой добавил:

— Мы будем ждать.

…Семь вечера. Он нетерпеливо прохаживался возле театра музкомедии. Часы исправно отсчитывали минуты, неумолимо приближая Лешкину затею к развязке.

Люси не было. Конечно, как представитель сильного пола он понимал, что она вправе опоздать. Но вот стрелка с пятнадцати минут восьмого перепрыгнула на двадцать, с двадцати — на двадцать пять.

В последний момент, когда, отчаявшись, Алексей решил порвать билет, на углу площади, под часами, показалась знакомая худенькая фигурка.

— Лю-ся-я!

Бросился навстречу. Она, чуть ускорив шаг, направилась к нему.

— А где остальные? — ее глаза строго посмотрели ему в лицо.

— Какие остальные?

— Ребята, которые собирались в театр…

— А, ребята… Они уже в зале. Ведь через три минуты — начало, — нашелся Белкин.

В зале половина мест пустовала — «Трембита» шла не первый месяц. Сидели в основном старушки, не пропускавшие ни одного спектакля, и юные поклонницы местных звезд.

Люся осмотрелась и не увидела ни одного охотоведа.

— Так где же остальные? — повторила она твердо свой вопрос.

Лешка побледнел. Собирался сказать, что он и не думал организовывать никакой культпоход, а хотел пригласить ее одну, что, наконец, любит ее, но слова почему-то застряли в горле. Возмущенная, она повернулась и ушла.

Глава 4 ВЕЧЕР МУЗЫКИ

Белкин так и не осмелился подойти к Люсе и объяснить, что же случилось. При встрече с ним ее лицо не выражало ничего, словно его и не было рядом.

Она даже улыбаться стала чаще. Видно, привыкла к студентам, полюбила этот веселый народ и перестала чувствовать себя чужой. Она теперь не пропускала ни одного похода на каток, ни одной воскресной вылазки на лыжах. Вместе со всеми бесстрашно мчалась с круч, падала. Вставала, отряхиваясь, и смеялась под дружный хохот. Она смеялась громко и заразительно — так, что тайга оглашалась звонким эхом. Лешка, обычно находившийся неподалеку, видел ее лучистые глаза, слышал смех и досадовал еще больше. Он ревниво замечал, что возле нее постоянно крутятся «звери», в том числе и Володька Лебедев. Он подозревал, что Лебедев сам не равнодушен к Люсе и специально затеял тот спор. Лешка злился: какой он дурак, если позволил так надуть себя! Посещал лекции, готовился к семинарским занятиям, ходил по воскресным дням на охоту и рыбалку, но прежнего удовлетворения не было.

Учиться плохо он не мог: по всем предметам оставались отличные оценки, но и они не радовали. Даже раздражали. Алексею казалось, из-за того, что он отличник, ребята сторонятся его. А это, конечно, замечает Люся.

Но произошло событие, которое все повернуло.

В институте проходил смотр самодеятельности. Оркестр, с которым выступал Белкин, был его детищем. Сам подобрал ребят, занимался с ними.

И вот они — на сцене. В черных костюмах, белых сорочках, темных галстуках. Форма придала им строгость. Пальцы ударили по струнам, и полилась искрящаяся звуками мелодия:

Зрительный зал подчинялся музыке: лица слушателей были то нежными, то серьезными.

В заключение Алексей Белкин солировал в концерте Будашкина для балалайки с оркестром.

…Он видел перед собой далекий таежный бор, в котором сосны высокие, прямые… Синее, без единого облачка небо… Неширокую горную речушку, звенящую на крутых замшелых валунах. И был он уже не здесь, в зале, а в небольшом тихом городке, затерявшемся в уральской тайге. Представил, как собрались они снова в большой комнате и начали играть. Отец, мать, Анатолий, Валера и Коля — на гитарах, Владимир — на мандолине, а он — на балалайке. Вспомнил, как соседи шутили: «У Белкиных семейный оркестр!» — и улыбнулся.

В первых рядах сидела Люся. Она облокотилась обеими руками о спинку стула и, подперев ладонями маленький подбородок, пытливо смотрела на сцену. Лицо ее было сосредоточенным, а глаза ловили каждое его движение.

Аплодисментов он не слышал.

А после концерта в гардеробе почувствовал чей-то взгляд. Рядом, в двух шагах, стояла Люся. Он отвел глаза, заспешил к выходу. И услышал ее голос:

— Леша, никуда не спешишь? Ведь нам по пути…

Они вышли и утонули в густой февральской мгле.

Глава 5 ПЕТУХ — В НЕБЕ!

В марте Белкин прослышал, что в городе открылся авиационный клуб. Съездил, разузнал: идет запись в парашютный кружок.

Прыжки с парашютом! Об этом он мечтал еще в детстве. Заберется зимой с одноклассниками на Лысую и прыгает на лыжах с обрывов. Мальчишки выбирали «трамплины» покруче. Лешка боялся прыгать, но виду не подавал. Разгонится по лыжне, присядет на колени и — летит, дух захватывает.

Накануне Первого мая предстояли первые прыжки. К полудню новички собрались на полигоне. Командир парашютно-аэростатного звена выстроил их в шеренгу и поставил задачу:

— Прыгать будете с аэростата. В воздухе держитесь уверенней. В этом — залог вашего удачного приземления…

«Старички» острили:

— Раньше в этой «бочке» селедку возили, а пришла в негодность — передали ДОСААФу.

…Аэростат оторвался от земли и стал быстро набирать высоту. Метрах в шестистах его сильно заболтало. Новички крепче вцепились в ремни.

— Обычное дело, — пояснил командир звена. — Дорога выдалась ухабистой, вот и трясет, как на грузовике.

«Ничего себе, обычное дело. Аэростат — не «трамплин» на Лысой… Но чего это я нюни распустил? — спохватился Белкин. — С таким настроением лучше не прыгать. Неужели слабее других?»

Послышался сигнал-гудок, парашютисты вскочили с мест. Проверив готовность каждого, инструктор нажал кнопку. Дверца открылась. Раздалась команда: «Пшел!» По Лешкиной спине пробежали мурашки.

Парашютисты один за другим ринулись в синь. Белкин прыгал последним. Накрепко сжав ремни, ждал своей очереди. Свистящая струя воздуха подхватила его, крутанула, потом отпустила, и он полетел к земле. С головокружительной скоростью он словно ввинчивался в плотную, хотя и податливую массу. Но вот почувствовал рывок — и свободное падение затормозилось.

Всего несколько мгновений длилось оно, но сжалось сердце в груди, и только теперь, когда над головой распустился шелковый купол, застучало сильно и часто.

Над ним блистало ослепительное небо, а снизу стремительно неслась навстречу пестревшая квадратами темно-зеленая земля.

И тут он увидел, как от аэростата отделился еще один парашютист. Он камнем падал вниз.

«Такой затяжной прыжок! — восхитился Белкин. — Это, наверно, инструктор».

Но что это?.. «Инструктор» заорал оглушительным голосом. Лешка вытаращил глаза в изумлении: это был петух, настоящий петух крупной сибирской породы. Он кричал что было сил и яростно хлопал крыльями, словно купался в теплом апрельском черноземе. Но так как до земли еще было далеко, купался он в синеве неба и солнечных лучах. Оттого был красно-огненным, словно клокочущее пламя.

Все смеялись. Даже самые боязливые. Приземление прошло благополучно.

Однокурсники, услышав про Лешкин прыжок вместе с петухом, язвили:

— Правда, что петуху присвоили звание мастера спорта? А тебе какое?..

Алексей не обижался: хоть и с петухом, но прыгал-то он один со всего охотоведческого.

Глава 6 „ГОРЬКО!“

В Лешкины сны все чаще приходила девушка с голубыми глазами и нежно вьющимися локонами. Она смеялась, смеялась так, что звенели, как эхо, синие небеса.

Однажды ему приснилась гроза. Содрогалась земля. Острые клинки молний раскалывали небо. Тучи словно разверзлись, жгутами лил весенний дождь.

Они шли по ночному городу. Тускло мерцали фонари. Когда дождь стал больно хлестать по рукам и лицу, они забежали в ближайший подъезд.

Гром, словно многотонная бомба, взрывался где-то за углом и, отразившись троекратным эхом, сотрясал окна окрестных домов. При каждом ударе Люся крепко прижималась к Алексею. Он чувствовал ее прерывистое горячее дыхание, слышал, как громко бьется чье-то сердце. Ее или его? Может быть, их сердца бились вместе…

Он медленно приблизился к ее губам и стал целовать мокрые щеки, жаркий лоб, сверкающие серебряными капельками волосы. Это длилось долго, очень долго. Они очнулись, когда кончилась гроза. Посмотрели друг на друга и расхохотались.

А потом снова шли по пустынному городу. В лужах отражались их тени. Они то сокращались до карликовых размеров, то вытягивались далеко-далеко, но были всегда рядом. По улицам, словно пароходы, в ярких огнях плыли фантастические громады домов.

Ему дышалось как-то особенно легко.

Сон… Но почему сон? Ведь это было на самом деле! Это было совсем недавно, в один из первых майских вечеров.

* * *

«Если театр начинается с вешалки, свадьба — с пригласительного», — заявил Лебедев и показал его проект. На нем было сфотографировано здание института, по углам размещены овальные портреты молодоженов. И все это обрамлял таежный пейзаж.

Когда проект пошел по рукам, кто-то присвистнул от восторга. Лишь Косыгин сказал: «Если хотите нарисовать таежный пейзаж, не забывайте: тайга никогда не обходилась без медведя, белки и сибирской лайки».

Студенческая столовая забита. Первая комсомольская свадьба на зоофаке!

Они сидели смущенные, словно в чем-то провинились. А кругом — «зверофаковцы».

Молодоженам подарили комнатные часы и пятикилограммовый торт. Геннадий Косыгин и Сергей Поле́, расцеловав виновников торжества, преподнесли им арбуз с шампанским.

Между студентами разместились преподаватели. Здесь они были не такие чинные и важные, как в аудитории. Вместе со всеми шутили, смеялись, мурлыкали про «величавую Ангару».

Декан факультета произнес короткую поздравительную речь, в которой не позабыл упомянуть о достоинствах обоих молодоженов.

— Люся — незаменимый работник в деканате, Леша — способный студент, отличный комсорг. За другого парня мы ни за что и не отдали бы нашу Люсю, — улыбнулся Александр Петрович. — С законным браком! Счастливой семейной жизни!

Когда крикнули традиционное «Горько!», Леша с Люсей покраснели, испуганно взглянули друг на друга и чмокнулись в пылающие щеки.

Звучала светлая мелодия «Сказок венского леса».

Поднялся профессор Скалон. Тень его коренастой фигуры отпечаталась на стене.

— Родные мои! В этот необычный для вас день не могу, не имею права не сказать несколько напутственных слов, — начал он. — Мне очень импонирует ваша молодая супружеская чета. Вы решили вступить в брак, не дожидаясь, когда придет к вам благополучие. И это правильно. Стройте свое счастье вместе!..

Василий Николаевич нахмурил брови.

— Мне вспоминается письмо великого Дарвина, которое он отправил своему коллеге и другу Гексли, только что вступившему в брачный союз: «Надеюсь, женитьба не вызовет у вас расположения к праздности. Боюсь, что счастье дурно отражается на работе». Дарвин даже не предполагал, что для Гексли искушение таилось не в праздности, а в работе сверх меры. Семья значила для него ничуть не меньше, чем наука, и тем не менее он так редко бывал с женой и детьми, что называл себя «постояльцем».

Алеша — будущий охотовед, а значит, и зоолог. Причем перспективный зоолог. После летних каникул он привез в институт богатейший гербарий уральской растительности. А посмотрите в нашем зоологическом кабинете, какие чучела сделал. Какую роскошную сову! Великолепного болотного луня! Красавицу-ворону! Я от всей души благодарен ему за эти подарки!.. У него превосходные качества орнитолога: наблюдательность, терпение, настойчивость. И что самое важное — научное видение. Вам, Алеша, настоятельно рекомендую всерьез заняться научной работой.

Я пью сегодня за одержимость! Пью, как поется в песне, «за яростных, за непокорных…»

…Перед Алексеем стоял торт с шоколадной надписью «Совет да любовь», а в памяти то выплывала, то исчезала куда-то миска голодных военных лет, полная овсянки. У него влажно блеснули глаза.

— Что с тобой, Леша? — забеспокоилась Люся.

— Вспомнилось кое-что, — и улыбнулся виновато.

Ему было жаль, что ни мать, ни отец, ни братья не прибыли на свадьбу. Приехать с Урала в Иркутск такой семьей накладно, а лишних денег дома нет. Недавно умерла жена старшего брата Анатолия, остались двое внучат — Слава и Танюша. И все хлопоты — на плечи матери. Отец-то совсем плох. И все-таки как было бы хорошо, если б родные сидели сейчас рядом.

…За столом, уже в который раз, поздравляли молодых с законным браком, желали счастливой семейной жизни и дюжину таких же, как они, «бельчат». И снова раздалось:

«Горь-ко-о-о!»

Алексей повернулся к Люсе, нежно обнял ее и, счастливо улыбаясь, уверенно и крепко поцеловал.

Глава 7 „СЛАВНОЕ МОРЕ“

«1 июля 1958 года

Дорогие мои папа, мама, Валера, Коля, Славка и Танюша!

Сегодня начинается летняя практика. Представляете где? На Байкале! На том самом, про который папа любит напевать:

Славное море —

Священный Байкал…

А море и в самом деле славное… Разлилось между высоких скалистых гор. Светлое, прозрачное, точно слезинка. Даже за сотни метров от него видишь, где мельче, где глубже: на отмелях — белесые разводья, в глубине — темные пропасти.

Поверхность озера — зеркало. Смотришь и видишь, как купаются в воде сбежавшие с косогора сизо-зеленые ели и пихты, как ныряют по волнам, словно белоснежные паруса, кочевники-облака.

Пожалуй, на шарике земном нет второго такого чуда. И по красоте, и по богатству. Байкал вместил пятую часть мировых запасов пресной воды. А водится в ней около двух тысяч видов животных и растительных организмов. Две трети из них нигде не встретишь на нашей планете. А сколько рыбы? Насчитывают до пятидесяти видов. Вот где бы было раздолье для Кольки! Конечно, рыба есть и в Увильдах, да не такая. Только осетр и омуль чего стоят!

Чудо этого «славного моря» — тюлень-нерпа. Оказывается, этот пресноводный тюлень уникален. Притом очень мил и красив. Можно бесконечно наблюдать, как он ныряет и выныривает из воды в погоне за рыбешкой. Наш декан занимается его изучением. Он, пожалуй, влюблен в него, как мать в своего ребенка.

Но нерпа — лирическое отступление. В основном мы изучаем зверей и птиц в прибрежной тайге. Сколько их, чем питаются, как «уживаются» друг с другом? Особенно нас интересует баргузинский соболь. Это — «король мехов». Мы вырабатываем научные рекомендации охотоведам, чтобы сохранить этого ценного зверька.

10 июля

Вчера с Сережей Поле возвращались из тайги и вдруг услышали треск валежника, «Наверно, косуля». Кусты раздвинулись, и из них выбралась… медведица. Огромная, лохматая. Я вскинул ружье и тут же вспомнил, что заряд-то у нас мелкий: не свалит — только раздразнит. Тогда быть нам в ее лапах. Задерет! Мотаю головой Сереге: не вздумай стрелять! Он согласно кивнул. Медведица взревела, встала на дыбы и уставилась на нас кроваво-красными глазами. Мы не шелохнулись. То ли от этого, то ли у нее было добродушное настроение — встала на четыре лапы и, незлобно рыча, удалилась в другую сторону.

Лишь в лагере мы с Серегой вполне осознали, чем могла бы закончиться для нас эта встреча.

16 июля

Недавно привез филина. Он поселился в нашей комнате. Возвращается вечером Люся с работы, а я выключил свет. Открыла она дверь — из темноты уставились два горящих глаза. «Ты чего это, Леша, привез? Светляки?» И хотела взять эти «светляки» в руки. Филин как защелкает, как застрекочет. Люся отскочила в сторону, а он развернулся на сто восемьдесят градусов и защелкал еще сильнее. «Лешка, включи свет! — не выдержала моя хозяйка. — Кто это? Вечно что-нибудь придумаешь, — сказала, успокоившись. — В прошлый раз ворону привязал к столу, теперь — филин. Нет чтобы привезти белочку». — «Привезу!» — пообещал я.

И привез. Правда, не белку — лисенка. Маленький, рыжий, юркий, он облазил все уголки нашей комнаты. Перевернул все вверх дном. Люсина мама замучилась подбирать за ним вещи. Как ни жалко было рыжего, пришлось «подарить» живому уголку соседней школы.

29 июля

Вот и конец нашей практике. Завтра — в Иркутск. Жаль, что придется прощаться с этим чудо-морем!

С огорчением узнал: на побережье озера собираются строить крупный бумажно-целлюлозный завод. Бумажники не дураки. Байкальская вода идеальна. Минеральных примесей в ней так мало, что ее можно использовать вместо дистиллированной. Но ведь это — Байкал!

Конечно, не бумажной базой должно стать это озеро, а краем здоровья. Такой здесь благодатный климат, столько целебных источников.

Ученые начинают бить тревогу.

Неужели не победит здравый рассудок? Неужели Байкалу дадут погибнуть? Не верю! Ведь жить-то нам не только сегодня…»

Глава 8 СПОР С ДЕКАНОМ

Комсомольское собрание было шумным. Страсти разгорелись после выступления Алексея. Перед этим Сидоров, декан факультета, рассказал о новом почине рабочих вагонного депо Москва-Сортировочная.

— Учиться работать и жить по-коммунистически — этот девиз стал законом жизни десятков, сотен коллективов в нашей области. Сегодня областная газета «Советская молодежь» опубликовала портреты тех, кто одними из первых включились в коммунистическое соревнование.

Он взял газету, лежавшую на кафедре, развернул ее и показал студентам.

— Вот они, разведчики будущего! Виктор Горохов, Тамара Майборода, Тадий Булий…

Обком комсомола и президиум областного Совета профсоюзов одобрили инициативу создания коммунистических бригад. Нам тоже рекомендовано включиться в соревнование. Это предложение выносим на ваше рассмотрение, — закончил декан.

В аудитории стало тихо.

— Кто хочет выступить? — спросил председательствующий.

На трибуну поднимались парторг, профорг. В различных вариантах они сказали то же, что и Сидоров, предложили всем как один включиться в соревнование. В президиуме раздавались аплодисменты, которые нехотя перекочевывали в зал.

— Разрешите слово! — поднялся Алексей. — Да, Владимир Ильич предсказывал, что мы придем к победе коммунистического труда. Но при этом он требовал: как можно меньше политической трескотни! Как можно больше экономики!

Вот здесь участников коммунистических бригад называли разведчиками будущего. Это правильно. Они что-то ищут, открывают в процессе своей работы. А какие мы — разведчики? Для нас оборудованы аудитории, кабинеты, сделаны пособия. Нас обеспечили общежитием, платят стипендию. Все это предоставили отцы и матери наши. И наш долг перед ними — получить максимум знаний. Наши группы уже борются за право называться лучшей. Не подумать ли нам, как сделать это соревнование действенней? — закончил свое выступление Белкин.

— Да, у нас развернуто соревнование на лучшую группу, — из-за стола президиума снова поднялся Сидоров. — Но мы предлагаем принципиально новую форму, при которой значительно возрастет ответственность каждого за учебу и поведение.

— Я так понимаю, Александр Петрович, — ответил Алексей. — Хорошо учиться — наша обязанность. А если мы будем учиться плохо, нас гнать надо в три шеи!..

Собрание затянулось. Резолюцию приняли ту, которую предложил декан, но без энтузиазма.

Когда все расходились, Белкин и Сидоров столкнулись у деканата. Александр Петрович, словно и не было недавнего горячего спора, заговорил:

— Мы уважаем вас, Алексей. Ценим вашу энергию, организаторские способности. Недавно вам вручили Почетную грамоту ЦК комсомола — это мы представили к награде. Я рад, что областная газета рассказывает о вас как об инициативном комсомольском вожаке. Но почему как комсорг вы не поддержали нас, а пошли вразрез?

— А почему я должен идти в ногу с вами, если в данном случае вы, на мой взгляд, неправы, — ответил спокойно Алексей.

— Ну, знаете, Белкин, — в голоседекана появилось раздражение. — Комсорг должен воспитывать студентов, а вы сегодня… Не перехвалили ли вас?.. Не забывайте, при утверждении ленинских стипендиатов мы намерены учитывать не только успеваемость…

— Я учусь не ради премии, — голос Алексея задрожал. — На чай с хлебом заработаю сам. — И, не прощаясь, направился к выходу.

Глава 9 „ТРИ ФУТА ПОД КИЛЕМ!“

В Иркутск на защиту диплома приехал сотрудник Тихоокеанского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии Кузнецов. Алексея подкупили в нем серьезность, сдержанность и увлеченность.

— А в океан ходили? — спросил он гостя.

— Приходилось.

— Наверное, привыкли?

— Представь себе, не привык. Отправляюсь в очередную экспедицию и волнуюсь, как новичок. Вот скоро снова — экспедиция. На этот раз — зимой. Опять волнуюсь: где возьму людей, какая будет погода, как пройдет рейс?

У Белкина вспыхнули глаза:

— Вы — руководитель? Еще не набрали людей? А если вы предложите меня с Геннадием?

— Вас? — Кузнецов задумался. — А что? Можно и вас! — Но тут же спохватился: — Но ведь сессия.

— Мы ее раньше сдадим, — нашелся Косыгин, который тоже сразу загорелся. — Лишь бы разрешили…

— Вот именно — лишь бы разрешили, — подхватил Кузнецов. — Что будет зависеть от меня — постараюсь сделать…

Он сдержал слово.

— Вы отправляетесь зимой исследовать котиков? — заинтересовался Скалон. — Любопытная экспедиция. А кого хотите взять с собой? Белкина с Косыгиным? Одобряю ваш выбор.

Профессор наклонился к самому уху Кузнецова и заговорщицки прошептал:

— Федор Лукьяныч, между делом попросите ребят сделать несколько чучел морских птиц. Запишите где-нибудь — позабудете.

— Не забуду, Василий Николаевич, — заверил Кузнецов.

И Алексей, и Геннадий сдали экзамены на «отлично».

Провожая их на Дальний Восток, однокурсники завидовали:

— Счастливчики! Мы тут с крысами да лягушками будем возиться, а они — с морскими «котами».

— Попутного ветра!

— И три фута под килем!..

— Почему три фута? — засмеялся Белкин.

— Так желают всем, кто уходит в море.

* * *

Километры, километры, километры… Они здесь измеряются тысячами. Стучат колеса вагонов. За окнами, как нацеленные в небесную высь ракеты, замерли серебристо-зеленые ели и пихты. На дворе уже весна, и солнце на восточном небосклоне, яркое, помолодевшее, манило сильнее прежнего.

Алексей записал в дневнике:

«Дальний Восток!.. Необыкновенная, фантастическая страна. Приехать сюда — все равно что попасть на другую планету…»

ТИНРО расположился в центре Владивостока, на широкой площади. Со всех сторон к ней тянутся узкие улочки. Они берут начало то на высоком косогоре, то на берегу бухты и, вытянувшись между каменных зданий, образуют глубокие коридоры. По ним шныряют приморские ветры. Сбежавшись на просторной, открытой всем дождям и снегам площади, они сталкиваются, образуя гигантский ветровой котел.

Белкин и Косыгин, приехавшие вечерним поездом, сразу оказались в плену у стихии. Шальные ветры остервенело рвали одежду, впивались в лицо, шею, руки тысячами невидимых игл.

Добравшись до двери ТИНРО, друзья с радостью потянули ее на себя. Но она была закрыта. Позвонили. По ту сторону раздался старческий кашель.

— Из Иркутска, говорите? — переспросила ночная дежурная, открывая дверь. — Наказывали про вас. Поднимитесь на второй этаж. Там, в лаборатории ластоногих, скоротаете ночь. А завтра определят вас в общежитие.

— Не подскажете, мамаша, где можно поужинать? — осведомился Косыгин.

— Отчего не подсказать? — охотно отозвалась женщина. — Чайком можете у меня побаловаться, а ежели что еще…

— Нам основательнее.

— Тогда перейдете дорогу — столовая. Хотя она, чай, закрыта. Поблизости, на углу, — ресторан. «Золотой рог» называется, как бухта наша…

…Алексей и Геннадий прошли в дальний угол, сели за овальный стол. За ним уже расположились двое моряков. Белкин бросил взгляд на их нашивки. «Наверное, капитаны дальнего плавания, — отметил с уважением. — Но такие молодые?.. И без бород?..»

По книжкам и фильмам представлял капитанов суровыми, с бронзовыми от загара лицами и непременно с густыми бородами. «Никакие не морские волки, — разочаровался он. — Штабные крысы».

Алексею все еще не верилось, что он находится во Владивостоке и что скоро — первая в его жизни экспедиция…

Глава 10 ЧТО ТАКОЕ ОКЕАН

Директор ТИНРО Кирилл Иванович Панин встретил Белкина с Косыгиным в своем кабинете. Он усадил их в кресла, а сам, высокий, грузный, тяжело прохаживался вдоль большого дубового стола.

Кирилл Иванович был серьезно болен. Врачи советовали ему хотя бы временно прекратить работу. Но он был из тех неисправимых фанатиков, которых ничто не заставит отказаться от исследований. Потому следовал принципу: «Врачей слушай — поступай наоборот».

Он заикался и, боясь, что прервется на полуслове, каждое слово произносил очень отчетливо. Эта его особенность напоминала произношение иностранца, неплохо изучившего чужой язык, но говорившего все-таки с трудом.

— Вы на каком курсе учитесь? — начал с вопроса.

— На третьем.

— Не жалеете, что посвятили себя этой древней науке зоологии? — глаза Кирилла Ивановича лукаво прищурились. — Ведь всего полтора года назад человечество оказалось в гостях у звезд. Там, за стратосферой, — наш искусственный спутник. Ученые проникают в тайны Солнечной системы, а мы с вами — в океан. Но что он, даже Великий, в сравнении со Вселенной? И тем не менее, я уверен, за нашей наукой, океанографией, — будущее. Знаете ли вы, дорогие мои, что уже сегодня из океана выкачивают четыре процента серы, треть всей соли, больше половины магния, почти две трети брома?..

Ни Белкин, ни Косыгин этого не знали. Они сидели, не шелохнувшись.

— …Если хотите, в каждой тонне морской воды — три миллиграмма урана. Всего же в океанской воде найдено семьдесят химических элементов — почти вся таблица Менделеева. Не руда ли будущего? На дне морей и океанов — миллиарды тонн марганца, железа, алюминия, олова, никеля, магния, меди. В ближайшем будущем станет обычным словом ПЭС — приливная электростанция. Ведь приливы — это часть титанической мощи океана. Разве не целесообразно ее использовать?

Панин отошел к окну, помолчал. Спустя несколько секунд продолжил:

— Почти каждый день на нашем столе — продукты моря. Уже сейчас в год из океана вылавливают около семидесяти миллионов тонн продуктов. Но в 2000 году население нашей планеты удвоится, и животноводство не в состоянии будет «прокормить» его. И тут на помощь придет океан. Сравните: гектар луговых угодий дает всего четыре тонны зеленой массы. А вот с одного гектара морского дна будут снимать по пятнадцать тонн. Нам известны водоросли, которые содержат питательных веществ больше, чем картофель, пшеница, кукуруза, фрукты, даже мясо.

Я лишь в общих чертах рассказал вам, что такое океан. Мы называем его внутренним Космосом…

Теперь перейдем к нашим делам, — директор сел в кресло. — Наш институт, судя даже по названию, занимается изучением фауны и флоры Тихого океана. Вы отправляетесь в первую экспедицию по исследованию зимнего периода жизни котиков. Работа предстоит нелегкая. Шторма, стужа, лед. Но вы, чувствую, не вре-мен-щи-ки. Справитесь!

Понимаю, что друзья, и вам хотелось бы остаться вместе. Но в экспедицию отправляются два судна, и на каждом нужен лаборант. Придется вам расстаться.

После этого сообщения ребята явно загрустили. Кирилл Иванович подошел к ним, приободрил:

— Выше носы, мореходы! Счастливого плавания!..

Глава 11 МОРСКОЕ КРЕЩЕНИЕ

На «Крылатку» Белкин прибыл к полудню. Забравшись по трапу на палубу, первым делом осмотрел судно с носа до кормы. «Длина, пожалуй, около сорока метров, ширина — около десяти, — прикидывал он. — Интересно, какое водоизмещение?»

— Над чем размышляете, молодой человек? — услышал Алексей за спиной хрипловатый голос.

«Где же встречал этого капитана? Совсем недавно… Ах, да! Сидели в «Золотом роге» за одним столом».

— Полагаю, новый лаборант? Давайте знакомиться, — и первым протянул широкую обветренную ладонь: — Политовский Сергей Аполлинарьевич.

«Вот тебе и штабная крыса!» — Лешка торопливо сунул руку и отрекомендовался.

— Так над чем размышляете? — повторил свой вопрос капитан.

— Я? Думал, какое водоизмещение «Крылатки».

— Семьсот восемьдесят тонн.

— Внушительная шхуна, — с уважением отозвался лаборант.

— Добротная, — согласился Политовский. — Финны спустили ее на воду в пятьдесят втором — с тех пор без капитального. Даже в море в ней чувствуешь себя как дома. Завтра убедитесь.

— Разве мы выходим не сегодня ночью?

— Сегодня. Только в 05 первого.

— Почему? — заинтересовался Белкин.

— Тринадцатое число… Примета есть: удачи не будет. Поэтому в пять минут первого, но выходим четырнадцатого.

…В полночь «Крылатка» и «Лахтак» дали три прощальных гудка и отошли от причала.

Белкин увидел на крыше одного из домов маяк. Такой он представлял где-нибудь на дикой скале, на перекрестке морских дорог. А здесь — на крыше. В стене дома — якорь.

«Не просто быть портовым городом, — думал Алексей. — Нужно уметь ждать, уметь любить и хранить верность…»

Он стоял на корме, в стороне ото всех. Ему не с кем было прощаться. Как все-таки теплее на душе, когда тебя провожают, ждут и встречают на берегу первыми весенними цветами!

«Алексей все видел впервые: и бескрайние просторы, и драгоценного пушистого зверя — котика, и морских птиц, и диковинных рыб».

…Утром Белкин открыл глаза и зажмурился. Солнечные лучи били откуда-то сверху, сквозь толстое стекло, и заливали всю каюту.

Алексей вышел на палубу и оцепенел. Конечно, еще в детстве знал, что море — не река и не озеро, что воды в нем видимо-невидимо. И все-таки то, что предстало перед глазами, поражало.

Над горизонтом поднималось солнце. И, радуясь ему, море играло густыми сочными красками.

К вечеру подул порывистый ветер. Волны на глазах превращались в неистовую силу. «Крылатка» имела высоту восемнадцать метров, но когда накатывалась очередная волна, казалось, она скрывала мачту. Свинцово-серые глыбы то выбрасывали шхуну куда-то в поднебесье, то кидали чуть ли не на морское дно.

Белкин вцепился в привинченную к палубе койку — кружилась голова, тошнило. Когда в каюту вошел Политовский, на Алексее не было лица.

— Ишь как перевернуло! — посочувствовал Сергей Аполлинарьевич. — Крепитесь! Это со всеми бывает. Выдюжите — никакие шторма не будут страшны…

Лешка снова остался один. Ночь для него прошла, как в кошмарном сне.

«Интересно, как себя чувствует Косыгин на «Лахтаке»? Так же «травит»? Пожалуй, нет. Ведь он — камчадал…»

На рассвете шторм утих, но волны, разыгравшиеся за ночь, еще долго носились. Белкин поднялся на палубу. Его слегка покачивало. Сергей Аполлинарьевич будто и не спал в эту ночь — уже на капитанском мостике.

— Как самочувствие, Алексей? — завидев практиканта, поинтересовался он.

Начинался рабочий день. Сегодня — охота за котиками.

Первого тюленя увидели к полудню. Он быстро передвигал передними ластами, а задними ловко управлял движением. Словно обрадовавшись, что встретил шхуну, развернулся, развил скорость и, оттолкнувшись, выпрыгнул из воды. На судно летел темно-коричневый, почти черного цвета зверь, от которого во все стороны неслись сотни крохотных, сверкающих на солнце брызг. Возле борта он с шумом плюхнулся и повернул обратно. С «Крылатки» грохнул выстрел. Зверь перевернулся.

Котика доставили на борт. Белкин и еще два матроса под руководством Кузнецова начали измерять его, взвешивать. Когда стрелка весов приблизилась к двумстам и застыла, Алексей произнес с изумлением:

— Ничего себе, котик! Около двух центнеров.

Шкуру разрезали вдоль всего живота.

— Ее надо снимать вместе с подкожным жиром, чтобы не испортить. Такую шкуру называют хоровиной, — объяснял Федор Лукьянович.

Когда хоровину сняли, Алексей нежно погладил ее рукой. Под ладонью прошелестел густой мех, под ним оказался мягкий подшерсток.

Голову тюленя сварили в огромном котле. Этот череп — для института. Кузнецов заметил:

— Смотри внимательнее, Белкин. Зоолог должен быть силен не только в теории… Завтра будешь делать это сам.

Алексей все видел впервые — и бескрайние просторы, и драгоценного пушистого зверя — котика, и морских птиц, и диковинных рыб. Он едва успевал заносить впечатления в дневник. А с наступлением темноты, когда шхуна ложилась в дрейф, наблюдал за ночной жизнью обитателей моря.

Однажды Алексей услышал, как за бортом плещутся, свистят какие-то птицы. Включил свет. На него стали слетаться пичужки. Оказалось — конюги. Стремясь вырваться из каюты, они носились из угла в угол. Оставив их на ночь, Алексей уснул. Вдруг, почувствовав словно ожог, он мгновенно проснулся. Открыл глаза: на лбу — птица. Лапки конюги были горячие.

«Так вот как птицы отдают лишнее тепло?! Вот почему у них не бывает теплового удара, хотя тело покрыто густым пухом и толстым слоем жира!..»

Свою догадку тут же решил проверить. Налил в стакан воды, опустил в него лапки конюги, замерил температуру. Потом выпустил птицу и стал гонять по каюте. Поймал, снова опустил ее лапки в стакан с водой и второй раз замерил. Температура поднялась.

— Все правильно! — обрадовался Алексей. — Тепло уходит через лапки. Как просто!..

В эту ночь он больше не спал: в мельчайших подробностях описывал опыты с конюгой в дневник.

Глава 12 „У МЕНЯ — СЫН!..“

«21 марта 1959 года

Из дома от Людмилушки нет ничего. Вот что значит дороги жизни. Ведь только были вместе. Пришел день — и одна осталась в Сибири, другой болтается по волнам Тихого океана.

Стармех сидит около «Балтики», старательно ловит звуки родной речи. Но больше говорят японцы. Их речь сопровождается какой-то заунывной мелодией.

23 марта

Самое знаменательное событие за день — утром с боцмановским вареньем выпил кружку чаю и проглотил пару ломтиков хлеба.

Сегодня день солнечный, хотя и облака. Сильный ветер — семь-восемь баллов, отсюда — качка. Ночью так бросало, что просыпались. И сейчас ходят горы-волны, ветер ворует у них барашки, подымает, рассыпает разноцветной радугой. Носятся чайки, морские голуби-глупыши, альбатросы.

В обед съел второе — картофельное пюре с соленой горбушей, выпил кружку компота. Немного полегчало. Думал, меня одного забирает, как новичка. Но, оказывается, даже бывалые моряки при такой качке сдали: стармех, Кузнецов, а моторист прямо из-за стола бегал «травить».

К вечеру ветер усилился, пошел дождь. Судно кинет то в одну, то в другую сторону, а то вдруг провалится в какую-то яму, чтобы сейчас же взлететь носом к солнцу. В каютах слетела с вешалок одежда, стулья опрокинуты, и никто не пытается их поставить. В кают-компании почти невозможно пить чай — ноги задираются.

24 марта

Погода пасмурная, волнение меньше. Чувствую себя лучше, даже моей женушке пропел пару песенок. Когда же дождусь от нее весточки?

Идем на север. Кажется, намечается встреча с «Лахтаком». Может, Гена что привезет от родных?

25 марта

Из дома по-прежнему ничего.

Людмилушка! Прошел месяц, как мы с тобой расстались. Уже месяц!.. Очень часто вижу тебя на вокзале — тихую, внешне спокойную, только со слезинками.

Почему, почему, родная, молчишь? Неужели что-нибудь случилось? Милая подруженька, мы все должны пережить. Пусть идут эти долгие месяцы, все равно я приеду к тебе, и мы снова будем вместе.

Порой так много думается про нашу жизнь. Все-таки как хорошо с тобой!

26 марта

Милая девчонка, почему же молчишь?

Утром, когда помогал коку чистить картошку, уборщица Лина рассказала мне, что роды бывают разные. В душе начинаю каяться, что ушел в экспедицию, оставив одну свою подружку.

Сегодня выходил с первым ботом, на борту его нарисована морда тюленя. Добыли молодую «котиху». С эмбрионом — детенышем.

Зыбь хоть и большая, но охотиться можно. Здорово же «летать» на боте по волнам, прыгать с одной на другую! Впервые испытал вкус морской водицы. И вправду соленая. Даже за воротник попала, промокли.

Любопытные вещи рассказал радист Василий Михайлович Гилен. Моржи не оставляют раненого товарища в беде — сталкивают со льдины и уводят с собой. Чудо, да и только!..

Снова дал телеграмму, теперь уже теще. «Почему молчите?» Действительно, что там у них, когда кончится эта игра в «молчанку»?

27 марта

«ЛЮДА СЕРДЕЧНО БЛАГОДАРЮ СЫНА ОТМЕТИЛ РОЖДЕНИЕ ТИХОМ ОКЕАНЕ ЖЕЛАЮ ЗДОРОВЬЯ ПРИВЕТ ВОЛОДЬКЕ ЦЕЛУЮ ЛЕША»

Эта радиограмма уже в Иркутске.

Вечером, когда мы с боцманом разговорились (у меня весь день было почему-то прекрасное настроение), открывается дверь, радист, Василий Михайлович, улыбаясь, подает мне в руки телеграмму, поздравляет. Читаю и глазам не верю. Сын! Боже мой! Володька, мой Володька! У меня — сын, свой сын! Не верится до сих пор.

Достал с великих радостей 0,8 «Вермута», «тряхнули» мы ее, и пошли разговоры до самого утра.

В честь такого события установилась штилевая погода. Ночь была тихой.

Люда, родная! Теперь у нас с тобой семья из трех «бельчат». Меня не так, наверное, будешь любить. Ну, и ладно. Я не стану очень ревновать тебя к сыну…»

Глава 13 ПЛЯСКА СОЛНЦА

На четвертом курсе Белкин и Косыгин снова прибыли в ТИНРО — на преддипломную практику.

В первый же вечер они сидели в комнате общежития за бутылкой болгарского вина. Молча слушали Аркадия Снегирева, старшего научного сотрудника института, пришедшего к студентам в гости.

Долговязый, всегда до голубизны выбритый и по-парадному отутюженный, он почему-то вызывал у Алексея чувство неприязни. Коллеги по институту говорили Аркадию в лицо: «С тобой лучше не ходить на охоту — всегда забегаешь вперед, не думаешь, как друзья». Тот лишь усмехался: «В тайге не ловят ворон…» Алексей уже успел убедиться, что Снегирев — гастролер в науке. За многое брался с шумом, но мало что доводил до конца. Стал выдавать себя за литератора. Придет в лабораторию, выложит из кожаного портфеля лощеную бумагу и час-другой выводит на ней очередное название: «История моей любви». На следующее утро порвет листок и снова выводит тщательным образом: «Отречение». Сотрудники лаборатории подсмеивались над этой странностью коллеги, но тот делал вид, что ничего не видит, а про себя отмечал: «Завидует серость…»

И сегодня Снегирев старался выглядеть перед практикантами незаурядной личностью. Около часа рассказывал о том, какая гиблая дыра — этот Дальний Восток. Говорил неторопливо, покровительственно, любуясь своим красноречием.

— В Белом море, на Байкале учет тюленей уже давно ведется авиацией. С самолетов, вертолетов считают их в Норвегии и Нидерландах. И только здесь, на Дальнем Востоке, где самый большой объем промысла, мы не можем сказать ничего вразумительного об их запасах. Нам, у-че-ным, нужен самолет, но товарищ Госплан, видите ли, не предусмотрел это. А методами, какими работаем сейчас, будем вести исследования еще не одно десятилетие…

— Так уж и десятилетия? — выразил сомнение Алексей. — Ну, а то, что на Дальнем Востоке еще не все тюлени учтены, вполне естественно. Тихий — не Белое море и не Байкал. А для нас с Косыгиным так даже лучше — иначе нечего было бы здесь делать.

— Вижу, Белкин, в оптимистах ходишь. Имей в виду: океан не любит липовых оптимистов — быстро отрезвляет.

— Кого как.

— Поживем — увидим.

— Действительно, поживем — увидим, — согласился Алексей, давая понять задержавшемуся гостю, что разговор окончен.

…Утром практиканты пришли в ТИНРО. Кузнецов встретил их «прохладно». Считавший себя чуть ли не единственным здесь специалистом по ластоногим, он никак не мог примириться, что прошлогодний отчет лаборанта Белкина оказался сильнее, чем его собственный (на прощанье директор даже подарил студентам книгу «Китообразные Дальнего Востока»). И когда Белкин с Косыгиным попросили Кузнецова снова поставить их на должность лаборантов, тот категорически отказал.

— Тебе жалко, что ли? — с недоумением спросил его коллега Выставкин. — Пусть ребята немного заработают. Сам был студентом. Наверно, еще не забыл, как жить на стипендию.

— Чего за них плачешься? Да, я тоже жил на студенческие гроши. И ничего, как видишь, не пропал. Пусть и они привыкают. А то слишком рано почувствуют запах денег, — отрезал Кузнецов.

Непонятно, почему выразил недоверие студентам и руководитель практики. Он не разрешил им браться за изучение морских котиков. На просьбу ребят объяснить, почему не дают эту тему, ответил уклончиво: «А вы уверены, что справитесь?»

Белкин пошел к директору.

— Кирилл Иванович! Что же получается? — начал с возмущением. — Научно-исследовательский институт, а ни разработки тем, ни методики…

— Ишь куда занесло! — остановил практиканта Панин. — Ты не горячись. Давай обо всем по порядку.

Разговор был недолгим. Алексей вышел из кабинета директора удовлетворенным — получено разрешение на изучение котиков.

* * *

Отплытие «Крылатки» назначили в ночь с 21 на 22 марта.

— Опять ночью? — удивился Алексей.

— Второй раз — в плаванье, а до сих пор не знаете, что в понедельник моряки не выходят в море, — заметил капитан.

— Сегодня же понедельник! — спохватился Белкин. — Ну и везет нам, Сергей Аполлинарьевич. Прошлой весной выходили тринадцатого, нынче — в понедельник.

— Не волнуйтесь, Алексей Никифорович, — улыбнулся Политовский. — Живы будем — не умрем…

Белкин опустился в каюту. В ней было все, как обычно, и еще — балалайка!

«Вот хохма! — удивился Алексей. — Теперь доведу боцмана до белого каления. Но откуда балалайка? Впрочем, не проделки ли это самого боцмана? Во время прошлой экспедиции я рассказывал, кажется, о нашем семейном оркестре…»

Алексей снял со стены балалайку, тронул пальцами струны.

…В полночь «Крылатка» отошла от причала. В мартовской тишине одиноко прозвучали три традиционных гудка. Курс взяли на Курильские острова.

* * *

Шхуна, похожая с воздуха на черного жука, то взбиралась на вершины океанских гор, то скатывалась к их подножию. К вечеру шторм постепенно унялся. Дул легкий прохладный сиверок. Назавтра синоптики обещали промысловую погоду.

Белкин стоял возле борта и неожиданно увидел, что над горизонтом как бы поднимается второй океан. По нему ходила крупная зыбь и плавали рыболовные суда. Они словно повисли в воздухе. Нижний край солнца окунулся в волны, тут же сплющился и расплылся — у него вырастала ножка-подставка. Вскоре солнце стало похожим на большой огненный гриб.

— Сергей Аполлинарьевич! Посмотрите, что творится с солнцем, — закричал он капитану.

— Что за представление? — удивился Политовский. — Пятнадцатую весну встречаю в море, а такого еще не видывал.

«Курс взяли на Курильские острова».

Все зверобои высыпали на палубу.

Уже не гриб маячил на горизонте. Солнце стало похожим на две опрокинутые чаши. Верхняя, как оранжевая стрела, стремительно улетала вверх, а нижняя — вниз. Через несколько мгновений чаши встречались и опять разлетались.

— Так вот она какая, пляска солнца! — тяжело пропыхтел трубкой боцман. Была у этого старого мореплавателя слабость — любил вспоминать о своих и чужих морских скитаниях, которые все считали небылицами. — Было это годочков семьдесят назад — тогда мой батько плавал юнгой на торговом пароходе. После сильнейшего шторма солнышко спустилось к океану, и все увидели, как принялося плясать. Поначалу медленно, будто нехотя, а потом ловчее и ловчее. Да так лихо расплясалося, что нелегко было остановиться. Оно, как малое дитя, резвилося перед сном…

«Что же это было? — размышлял Алексей. — Морской мираж? Наверное, кроме миража, здесь была и рефракция света…»

Белкин спустился в каюту, уткнулся в книги — «пляска» солнца не давала ему покоя.

Распахнулась дверь. На пороге появился радист.

— Леша! Проси у Политовского спирт — отмечать будем!

— Что-о-о? — не понял хозяин каюты.

— День рождения твоего сына. Вот радиограмма!..

Алексей жадно, несколько раз, пробежал глазами узенькую полоску.

— Даже не верится, — проговорил быстро. — Неужели год прошел?.. Сегодня какое число?

— Двадцать четвертое.

— Все верно. Моему Володьке уже год!..

Наутро Алексей писал жене:

«…Знаешь, как радовалась вчера вместе со мной природа? В океане «плясало» солнце. Не веришь? Вернемся — спроси у Косыгина.

А на Курилах всю ночь звенели мартовские водопады и заливались какие-то сказочные птицы. И все это в честь нашего новорожденного — Володьки…»

Глава 14 У КОСТРА

Карабашский лес каждое утро манил к себе свежестью и пряным запахом. Воздух в сосновом бору после морского солоноватого был густ и тягуч, настоянный на целебных травах, кореньях и хвое, он слегка кружил голову.

Алексей приехал домой после нелегкой экспедиции. Утомился изрядно, но материала собрал столько, что его хватит для дипломной работы.

Директор ТИНРО, прощаясь с практикантами, сказал:

— Защитите диплом — милости просим к нам, в институт. Работы у нас по горло…

Алексей твердо решил, что не расстанется с морем. И поэтому, когда юные карабашцы попросили его рассказать об экспедициях, согласился охотно.

…Огромные языки пламени лизали сумрак, спустившийся над поляной. Дружно трещали еловые сучья. Роем поднимались искры огня, словно брызги раскаленного металла. Огонь вырывал из темноты лица ребят, собравшихся на пионерский костер. Взгляды мальчишек и девчонок были сосредоточены, в глазах играли отблески пламени.

— За две океанологические экспедиции мне довелось побывать в Беринговом море, на Командорах и Курилах, — рассказывал Алексей. — Сурово Берингово море. Даже в мае мороз наращивает толщу льда, свирепствуют ветры, гуляет метель. Сивер гонит льдины.

Здесь, среди снега и льда, немало тюленей. Сбиваются кучкой моржи — так теплее. На вид они страшные, а на самом деле безобидные. Моржей осталось немного, поэтому промысел на них временно прекратили, Разрешено добывать их лишь местным жителям — чукчам и эскимосам. Я принес вам клык. Обратите внимание, какие чудные картины изображены на нем. Здесь и охота, и рыбалка, и национальные танцы…

По рукам мальчишек и девчонок пошел выгнутый в форме серпа белый клык.

— В северной части Тихого океана также обитает акиба, или кольчатый тюлень, — продолжал рассказчик. — Кольчатым назвали потому, что у этого зверя по темному фону расположены светлые колечки — они образуют кружевной узор.

Морда у акибы короткая, с пышными усами. Вот посмотрите фотографии. Видите, какие большие у нее глаза. Особенно выразительны они у детеныша…

А вот другие фотографии. Видите, какое стройное, обтекаемое тело у этого тюленя? На черном фоне меха по бокам, на пояснице и вокруг шеи — широкие белые полосы. Они напоминают сложенные крылья громадной птицы. За это тюленя называют крылаткой. Он легко выбрасывается на льдины, а с обрыва ныряет, почти не сделав всплеска.

Любопытный случай произошел у нас с одной крылаткой. Мы долго охотились за ней на льдине. Наконец, поймали. Смотрим — глаза закрыты, дыхания нет. Значит, мертва. Измерили ее, перевернули на другой бок. Но только отошли на несколько шагов, как наша добыча «ожила» и удрала в воду.

А однажды я стал свидетелем, как глава семейства сивуч рассердился за что-то на самку и швырнул ее далеко от себя. Когда тюлень увидел меня, поднялся и направился в мою сторону. Вот уже кромка берега, вода, а сивуч молча приближается. Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы разъяренного зверя не заметили мои товарищи. Они начали стрелять в воздух: сивуча ранишь — раздерет.

— Алексей Никифорович! — раздался из темноты мальчишеский голос — А морской леопард нападает на человека?

— Судите сами. Один из членов экипажа научно-поискового китобойца «Внушительный» работал на льдине. Вдруг заметил у кромки зверя. Это был морской леопард. Человек направился к судну — леопард за ним. Человек остановился — зверь тоже. Так хищник сопровождал его добрую сотню метров. Наконец, решил выпрыгнуть на лед. Хорошо, что у исследователя оказался карабин.

Красные языки пламени взметнулись к самым кронам. Алексей отступил на полшага. Кругом тишина — было слышно, как дробно, словно соль на раскаленной плите, трещал сушняк.

— Я рассказал вам, ребята, лишь о некоторых тюленях. Всего их тридцать два вида, и о каждом можно вспомнить много интересного. Но, вижу, и так вас утомил. На сегодня хватит.

Пионеры зашевелились, зашумели.

— Мы не устали!

— Но уже поздно — пора отдыхать.

— Завтра — воскресенье. У нас подъем позднее. Расскажите еще о чем-нибудь.

— Уговорили, — сдался Белкин. — О чем вы хотели бы услышать?

— А китов вам приходилось видеть? — обрадовался веснушчатый мальчуган.

— Китов нет, а кита — довелось. Причем, при необычных обстоятельствах, — ответил Белкин. — Это случилось на Курилах. Огромный кашалот сам приплыл на китокомбинат. Вообще-то он редко подходит к берегу. Трудно сказать, что заставило его в тот день не только близко подплыть, но и войти в бухту. Может быть, обилие пищи. Кит проплыл под водой вблизи судов и всплыл на поверхность. Он лежал спокойно, испускал редкие серебристые фонтаны.

«Когда я встречаю на льдине пушистых беспомощных бельков, мне становится жалко их. Жалко настолько, что готов всех забрать с собой…»

Первыми его увидели матросы с нашей «Крылатки». Скоро от судна отчалила шлюпка, и трое смельчаков направились навстречу «гостю». Он услышал шум винта и нырнул. Было время отлива. И, представьте себе, несколько секунд спустя всей своей многотонной тушей выскочил на берег. Это был крупный кашалот — длиной более семнадцати метров. Выскочив на берег, он лишил себя возможности двигаться. Первый раз увидел я людей рядом с китом. Они стали совсем крохотными, а шлюпка — похожей на ореховую скорлупу. Волны подбрасывали ее, и она билась о бок кита, как о прибрежную скалу. Один из матросов с помощью гарпуна взобрался на кашалота и стал свободно прогуливаться по его спине. Как-то непривычно было видеть беспомощность морского исполина.

— Алексей Никифорович! Почему вы изучаете тюленей, а не китов? — с серьезным видом спросил мальчишка с темными вихрами.

Белкин улыбнулся.

— Ну, и вопрос! Прежде чем ответить на него, хотел бы спросить тебя. А что бы сам выбрал: китов или тюленей?

— И китов, и тюленей, — не моргнув глазом, ответил вихрастый.

— Ох, и жадный! — рассмеялся гость, а вместе с ним дружно засмеялись все. — Я тоже бы так сделал. Но наука требует остановиться на чем-то одном. Вот я и поразмыслил: китами промысловики занимаются с незапамятных времен, их биология неплохо изучена. А за тюленей ученые взялись сравнительно недавно.

— Интересно изучать тюленей? — глаза девочки светились любопытством.

— Они стали для меня очень близкими, — ответил Алексей. — Когда я встречаю на льдине пушистых беспомощных бельков, мне становится жалко их. Жалко настолько, что готов всех забрать с собой…

Глава 15 ВКУС НАУКИ

Белкин возвращался из Москвы в Иркутск. Он сидел в кресле «ИЛ-18», уткнувшись в последние издания Института морфологии животных и Всесоюзного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии. Листал один том за другим, но что-то не читалось. В ушах до сих пор стоял шум коридоров МГУ, звенела тишина актового зала, мелькали лица знаменитых ученых-биологов и его сверстников.

Уже с первой экспедиции Алексей отдавал предпочтение морским котикам. Теперь они занимали его еще больше. Собирал, в основном, сведения, касающиеся линьки волос и смены зубов у щенков. Он прочитал горы книг, беседовал с промысловиками, проводил наблюдения на котиковых лежбищах. Осмотрел сто пятнадцать эмбрионов, из них тридцать пять подверг лабораторному анализу. А для того, чтобы изучить смену зубов, исследовал сорок три черепа разных по возрасту эмбрионов.

Вернувшись из второй экспедиции, Алексей подготовил статью «Эмбриональные линька и смена зубов у морских котиков как адаптивные признаки». Познакомившись с ней, Альфред Берзин, завлабораторией по изучению китообразных, пошутил:

— Если, Лешка, дальше так будешь заниматься наукой, нас всех выгонят из ТИНРО.

— Ничего, — успокоил Алексей. — Одному со всем не справиться…

Он не удержался от соблазна и показал работу профессору Томилину, превосходно разбирающемуся в морских животных.

— Вы, молодой человек, не представляете, что написали! — загораясь, говорил профессор. — Это тема не только для диплома — для кандидатской диссертации. Но для этого необходимо развить свою мысль, углубить ее, провести дополнительные исследования. Непременно прочтите при этом Соколова, Иванова и Уразова, а также наших зарубежных коллег — Аллена и Вебера…

А в октябре, когда Алексей находился в Иркутске и готовился к защите диплома, его вызвал Сидоров.

— Наслышан о ваших успехах. Очень приятно, — искренне сказал Александр Петрович. — Я пригласил вас вот по какому поводу. Приближается 250-летие со дня рождения Ломоносова. В Москве состоится конференция молодых биологов, посвященная этой дате. Предлагаем выступить. Это почетно, но и ответственно — конференция Всесоюзная.

…Позади месяц волнений. Словно во сне Алексей слышал свой голос. Это был не его голос, а чей-то чужой.

Будто откуда-то издалека доносились слова руководителя секции зоологии профессора Лебедева: «Вы, Белкин, сделали интереснейшее сообщение. Тезисы выступления опубликуем в «Вестнике МГУ».

…В аэропорту встречали Люся с Вовкой. Сойдя с трапа, он бросился обнимать их.

— Рассказывайте, как тут без меня?

— У нас все так же, Леша, — тихо, будто стесняясь, ответила жена. — А как твои дела? Как Москва?

— Знаешь, Люся, я ее почти не видел, — признался Алексей. — Был на Красной площади, в Сокольниках, в МГУ… И еще в Большом театре, смотрел «Корсара»… Больше, кажется, нигде… Любоваться Москвой было некогда — времени в обрез…

А вообще я бы не смог в ней работать — там все отвлекает. Вот где условия для настоящей работы — океан!..

Глава 16 „ЗДРАВСТВУЙ, ОКЕАН!“

«23 февраля 1962 года

Синеглазка моя!

Спасибо за поздравительную радиограмму. Благодаря ей вспомнил, что вчера был день моего рождения.

Вместе с ним минул и год моей жизни. Сегодня я уже старше, значит, и взрослее. Вернусь домой — не узнаешь: такой теперь серьезный.

А несколько дней раньше прощались мы с Владивостоком. Уходили, как всегда, ночью. Подняли якоря, и наша шхуна медленно стала пробираться вдоль берегов бухты, мимо огненных портовых зданий и пароходов.

До свидания, Примкрай!

Здравствуй, океан!

Кругом — солнце, синь неба и воды. Весело шлепает по волнам наша старая «Крылатка».

1 марта

На рассвете, только-только золотистый луч солнца разорвал пелену предутреннего тумана, на горизонте показался Петропавловск-Камчатский.

Картина — глаз не оторвать.

Город — в огромной чаше между сопок. Мартовское светило, огромное, лучистое, словно его драили всю зиму, выплывало из-за крыш поднебесных домиков и, перевалив через них, выходило на эту сторону вершин.

И зажурчали, зазвенели солнечные ручейки по склонам к самому синему морю…

Только ради того, чтобы увидеть это своими глазами, стоило «семь верст киселя хлебать». Видимо, в жилах моих бурлит бродяжья кровь. И вот «голубые» мечты понемногу начинают сбываться. Я — в океане!..

Помнишь, на день рождения мне подарили лотерейные билеты? Выиграл всего рубль. Не везет в лотерее. Зато везучий в жизни!

Каждое утро занимаюсь гирей. В ней — 24 кг. Маловато! Сойдем в Петропавловске — подыщу двухпудовую…

Работы хоть отбавляй. Никогда еще столько не было. Кручусь, верчусь, как белка в колесе. Осунулся, похудел. Увидела бы — напугалась.

Только что изложил Берзину свою точку зрения о происхождении ластоногих. Он — мне: «Поторопись с публикацией — кто-нибудь опередит». Ну и пусть! Как же без доказательств? Нет, потрачу год-два, но разберусь во всем. А если, дай бог, докажу гипотезу, это — шаг вперед.

Эх, Люся-Люсенька! Дали бы год-полтора спокойненько поработать. Сколько нетронутого материала! Никогда не думал, что в зоологии так много «белых пятен». Трудись хоть день и ночь — хватит на всю жизнь.

Накануне выхода в океан прислали «Тезисы 3-й Всесоюзной конференции молодых ученых-биологов». В сборнике опубликовано и мое сообщение. Под ним, стоит подпись: «А. Н. Белкин. Иркутский сельскохозяйственный институт». А я уже научный сотрудник ТИНРО.

Как быстро летит время! Давно ли, как школяр, волновался перед защитой диплома? И вот — диплом с отличием, а здесь, в ТИНРО, пришлось начинать с «азов».

10 марта

Уже несколько недель как расстались с тобой, а писем нет и нет. Ты же знаешь, даже если мы рядом, хожу за тобой, словно тень. Мне кажется, я и тогда грущу по тебе. Так, на будущее. А теперь представь, каково мне без тебя, без твоих писем.

«Привезли на «Крылатку», взвесили, измерили. Все поразились».

Думал, в море станет легче — шторма, работа. Черта с два! Разлука давит тяжелей и тяжелей.

С какой радостью взял бы я тебя на руки и пошел далеко-далеко — за синие моря и горы!

16 марта

Ура! Сразу два письма!

Но, если честно, письма твои не такие, как в первые годы. Я люблю тебя — до самозабвения, жарко. У тебя же чувство другое — спокойное, по-женски ровное. А я вот так не могу. Для меня любить так любить — до боли!

Без любви не представляю жизнь полной. Думаю, это самое великое несчастье — прожить не любя.

Знаешь, в последние дни в голову лезет всякая чепуха. Ведь я здесь один, а тебя окружает столько людей. Прошу об одном: останься гордой — такой, какой я тебя встретил! Хотелось, чтобы с тебя, моя милая, брали пример служения любви, верности и долгу.

Прости, стал слишком придирчив. Привык от себя требовать многое — то же требую от тебя.

20 марта

Памятный день.

Наша «Крылатка» отдыхала на рейде. Вместе с Косыгиным решил пройтись на боте. Мы плыли вдоль острова Шикотан и заметили лежбище тюленей. И представь себе, очень необычная была у них окраска. До сих пор встречали тюленей белых или серых с темными пятнами, а эти — черные с мелкими светлыми колечками. И одному пришлось поплатиться жизнью. Ради науки. Привезли на «Крылатку», взвесили, измерили. Все поразились. Вес более 130 килограммов, а длина почти два метра.

— До чего странный зверь! — удивился наш лаборант Алеша Раков.

Ему и подарили шкуру. Как новичку.

24 марта

Сегодня Вовке — три года! Жаль, не могу быть на его дне рождения. Пусть не обижается. Готовлю ему сюрприз. Хорошо, если бы и он сделал подарок: вырос сантиметра на два, а лучше — на все три.

Впереди — бухта Край света. Может, удастся отправить это письмо и посидеть на краю света, свесив ноги.

Знали бы вы, как я соскучился без вас, мои «бельчата»! Обнимаю крепко. Целую.

Ваш бездомный».

Глава 17 ОТ КАМЧАТКИ — ДО КУРИЛ…

«7 июня 1962 года, бухта Моржовая

Здравствуйте, дорогие мои папа, мама, Коля, Таня, Слава и, возможно, Инна.

Папа правильно как-то писал: время упрямо и самобытно — оно, как всегда, оставляет следы в нашей памяти, в наших делах…

За ушедшее в предание время побывал с экспедицией в далеких местах, где живут одни морские звери да птицы.

31 мая наше судно вышло из Владивостока и полным ходом направилось в Охотское море. Следуем на Командорские острова.

По пути зашли за водой в бухту Моржовая — она расположена с восточной стороны Камчатки. Здесь уже тепло. Несмотря на то, что повсюду островками держится снег, кругом пышная растительность и цветы. Их медовый запах даже пьянит.

Страна контрастов — эта Камчатка. Здесь легко уживаются «лед» и «пламень» — между полями снега растут цветы и сочные травы. Солнце садится поздно, а ночь длится всего два — два с половиной часа, потом снова занимается рассвет. Коротко лето в этих краях, но летят из жарких тропических стран на родную и милую Камчатку птицы.

Это также страна высоких гор и задумчивых, величавых вулканов. Кругом буйно растет кедровый стланик — дерево, стволы которого стелются, прижимаются к земле и образуют над ней сетку из сучьев.

Птицы поют всю ночь напролет, а по утрам устраивают сольные и хоровые концерты, радуясь солнцу и новому дню. Чуть забрезжит рассвет — как заплачут в озерах гагары чернозобые, закрякают селезни, ухаживая за своими молодицами.

Небо чистое, разделенное широкой тропой — Млечным Путем. Луна спокойно созерцает предрассветную земную жизнь. А вот она уже спряталась за голову соседнего вулкана, и все окружающее погрузилось в полумрак. Тихо, тепло. Под нами — нарубленные лапы стланика. На костре варится суп из морских уток — ипаток, у которых нос большой, почти такой же, как у попугая. Рядом — река, спокойная, мирная.

Когда рассвело, увидели несколько следов медведей, оставленных на прибрежном песке. А в траве — медвежьи тропы, которые можно спутать с человечьими.

24 июня, остров Беринга

Пришли на Командоры. Они состоят из западного, более крупного острова Беринга и восточного — острова Медного. На о. Беринга работали десять дней. С заданием — добыть пятьдесят «котов» — справились успешно. Получен уникальный материал по эмбриологии.

У одной из самок извлек новорожденного. Жил он у нас несколько дней. Хорошо пил молоко. Но, видимо, молоко матери имеет особые витамины, без которых малыши не могут расти. Было бы любопытно вырастить детеныша до нескольких месяцев и проследить на нем смену волос.

Зимой на Командорах хозяйничают пронизывающие ветра, от стужи лопаются камни. Горы постепенно разрушаются: скалы — на камни, камни — на гальку. И так — веками, пока берег не отступит перед морем и не образуется широкая песчаная полоса. Иногда в твердой каменистой породе встречается участок рыхлый. Море разрушает его, образуя глубокие пещеры и гроты. В них-то и поселяются птицы — бакланы, кайры, чайки. Целые базары! На каждом — сотни тысяч птиц. Все кричат, шумят, спорят. В воздухе такое множество пернатых, что небо кажется замусоренным. Птицы здесь не боятся человека — кайр можно сгонять с гнезда руками.

28 июня, остров Медный

Наша группа высадилась на острове Медном, на юго-восточном мысе. Здесь котики образуют огромное лежбище — до 60 тысяч голов.

На острове превосходные дома для научных сотрудников и рабочих. Имеется даже гостиница для приезжих, электростанция, водопровод, баня.

Вместе с местными сотрудниками осмотрели лежбище. Побыли на Медном двое суток и снова — в поход.

Теперь перед нами еще более важная задача — обследовать несколько островов Курильской гряды.

12 июля, Каменные Ловушки

Никогда не забуду, с каким волнением подходили мы на боте к скале Котиковая. Есть ли на ней тюлени? Какова же была наша радость, когда увидели массу зверей, которые лежали буквально на каждом камне!

«А на островах все так же в жестоких баталиях схватываются секачи, ранним утром на голых холодных камнях ищут малыши теплые соски матерей…»

Высота скалы — 37 метров. Котики виднелись и на вершине. Попробовали высадиться на берег, но хозяева нас не пустили. На следующее утро (по молодости лет!) сделали отчаянную попытку — втроем (больше желающих не нашлось) высадились на скалу с баграми. Босиком, чтобы не скользили ноги на мокрых камнях, карабкались до верхотуры. Дорогу преграждали разъяренные самцы — секачи. Представьте, что со злобным ревом, брызжа слюной, на вас кидается зверь весом 200—250 килограммов. Бежать? Котики по суше бегают не хуже человека. Бывало, на нас нападало сразу пять секачей. Причем со всех сторон. Тогда мы организовывали круговую оборону и отбивались баграми. От укусов зверей палки разлетались в щепки. Мы давай бить по макушкам — так, чтобы не повредить глаза. Тут ни медлить, ни мазать нельзя. Не ударишь вовремя — секач схватит тебя за ногу.

За день так намахались, что к вечеру руки чуть не отпали. Главное — у всех выдержали нервы. На второй день ходили смелее.

Несмотря на все опасности, провели полный учет зверей. Оказывается, стадо растет! Если С. К. Клумов и С. Д. Перелишин в 1955 году на островах Каменные Ловушки насчитали около двух тысяч котиков, то мы — около трех с половиной. На будущее собираемся детально обследовать все Курилы. Ведь если создать здесь условия для роста стада, это сулит большие практические выгоды.

А какие красивые Курильские острова!.. Их очень много, и каждый неповторим. Природа здесь суровая, дикая, я бы сказал, первозданная. Склоны гор покрыты кедровым стлаником с кустарниковой ольхой, верещатниками и багульником.

28 июля, Владивосток

Вот и закончилась моя первая экспедиция, в которой я был руководителем рейса. Снова мы на Большой земле, среди семей, в шумном летнем городе. Какие контрасты! Смотрим сейчас на пеструю городскую публику, на звенящие трамваи, слышим гудки пароходов, а на островах все так же в жестоких баталиях схватываются секачи, ранним утром на голых холодных камнях ищут малыши теплые соски матерей…

Поскольку Вовик из яслей был «выдворен», Люся до сих пор не работала. Но сейчас устроили сына в детсад, который расположен на берегу Амурского залива.

И в понедельник, 30-го, все выходим на работу: Вовик — в садик, Люся в должности лаборанта — в политехнический институт, я — к своим «ластоногим».

* * *

«9 декабря 1962 года, Владивосток

Здравствуйте, дорогие наши челябинцы!

В помощь мне дали лаборанта, так что работаем с полной нагрузкой. Я открыл существование третьего (вернее — первого по счету и времени образования) кожного покрова у ластоногих. Уже сейчас полученные материалы позволяют выделить в истории тюленей три больших исторических этапа.

Иностранные ученые отрицают утробную линьку у ушастых тюленей. Мне же удалось обнаружить, что в ходе эмбрионального развития кожи ластоногих сначала формируется первичный кожный покров (с волосами, железами и прочим). Более того, у некоторых тюленей в утробе матери совершаются две линьки!

Подобных явлений нет в эмбриогенезе ни одного вида сухопутных животных. Представляешь, Володя, что это такое! А это лишь начало. Планы мои великие. В конечном итоге через кожу и ее строение думаю подойти к систематике тюленей.

Я чувствую, на мою долю выпало большое научное дело. Теперь одна из основных задач — закрепить за собой свою же работу. Вот почему домой хожу только спать, все остальное время — за рабочим столом. Чувствую себя счастливым — как никогда.

Добился у дирекции разрешения на «круглосуточную» работу. Тороплюсь. Скоро опять в море — думаю собрать дополнительные материалы по коже тюленей».

Глава 18 КТО ЖЕ ОСТРОВНОЙ?..

Сентябрь 1963 года

Осень в Ленинграде стояла промозглая, дождливая. Там, в океанских просторах, Белкин гораздо легче переносил любой ливень, шторм. Морская вода обладает и целебными свойствами. А этот дождь выворачивал душу.

Но Белкин не поддавался хандре. Пока не открылось совещание, он вместе с друзьями носился по городу, забыв о пище и отдыхе…

Совещание проходило в Зоологическом институте Академии наук СССР, который расположился на Университетской набережной — напротив Адмиралтейства. Из программы Алексей знал, что приглашены академики и члены-корреспонденты, доктора и кандидаты биологических наук, что с докладом должен выступить министр рыбного хозяйства СССР.

Он внимательно всматривался в лица. Некоторых узнавал по портретам в печати. Вспоминал фамилии, звания. По их учебникам учился в институте, их труды изучает сейчас в ТИНРО.

Одним из первых выступал доктор биологических наук Серебровский. Когда с трибуны раздался его старческий, слегка картавый голос, Алексей сразу узнал его. Несколько лет назад он встречался с ним на совещании биологов в Москве.

Серебровский говорил с тревогой, убедительно. Он напомнил, что, начиная с восемнадцатого века, промысел на тюленей вели хищнически. На береговых лежбищах опустошались целые популяции. Не осталось ни одного вида ластоногих, запасы которых не были бы чувствительно затронуты. Известны виды, истребленные почти полностью. А некоторые из тех, что сохранились, утратили промысловое значение.

Серебровский дал обстоятельные рекомендации по развитию промысла в различных районах нашей страны. Подробно остановился на Дальнем Востоке.

— Было бы ошибочно полагать, — подытожил он, — что воздействие человека приводит промысловые ресурсы лишь к истощению. При умеренном отстреле и рационально поставленном хозяйстве можно не только сохранить, но и увеличить запасы тюленей.

— Знает наши условия, — тихо поделился Алексей с Геннадием Косыгиным. — Я ведь тоже хотел рекомендовать пробный отстрел сивучей. Помнишь, сколько этих тюленей на Курилах — житья не дают котикам…

В первый день выступал и Альфред Берзин. Участники совещания с интересом слушали его сообщение о кашалотах, обитающих в северной части Тихого океана. Белкин позавидовал тону его речи.

— Молодчина! Ты рожден для трибуны, — пожимая руку, сказал он Альфреду, вернувшемуся на место.

— Нашел Цицерона, — улыбнулся Берзин. — Если бы знать, сколько не доживу из-за этого выступления…

* * *

Сообщение Белкина не было предусмотрено программой — его включили на пятый день совещания. Более сорока ученых уже отчитались о работе своих институтов, лабораторий, исследовательских групп. Многое из того, что сказано, было важным, наболевшим. Объемистый блокнот Алексея распух от записей.

Сегодня, после обеда, предстояло выступать ему. Достаточно ли убедительно прозвучат его доказательства здесь, на совещании маститых биологов? Конечно, в работе были неясности. Не воспримут ли эти «островки» как сплошное «белое пятно»?

Когда Алексей обедал в буфете, случайно услышал свою фамилию. Мужчина, сидевший за соседним столиком, спросил у коллеги:

— После обеда выступает некий Белкин. Кто такой — не знаете?

— Представьте себе, нет, — ответил коллега. — Знаком с пушкинским Белкиным. Но тот, как известно, — плод фантазии. А про этого слышать не приходилось…

Алексей вышел, не закончив обеда. Когда профессор Бердичевский объявил, что слово имеет старший научный сотрудник ТИНРО Алексей Никифорович Белкин, он вздрогнул, ноги заметно потяжелели. Пока торопливой походкой шел по узкому проходу к кафедре, слышал за спиной тихие реплики: «Этот юноша и есть Белкин?», «Он что же — студент?..»

— Я сделаю сообщение «Морские животные Курил», — начал Алексей. — Прошлой и нынешней весной мы провели научные экспедиции на Курильские острова. Результатами наших исследований хочу с вами поделиться.

Он читал текст с листа. И хотя делал это четко и выразительно, понимал, что слушать его, читающего по бумаге, трудно. Постепенно справившись с волнением, отложил в сторону аккуратно отпечатанные листы бумаги и стал говорить, смотря в зал, в лица тех, для кого выступал.

Если сначала в рядах шелестели газеты, сейчас каждым нервом Алексей ощущал, что его слушают. Кто — с недоверием, кто — с удивлением, но, он видит это, слушают внимательно.

Перед тем, как перейти к главному, Белкин сделал небольшую паузу, перевел дыхание.

— Во время экспедиций мы обнаружили новый вид тюленей. Тридцать третий…

Он сказал это звонко, твердо. В зале воцарилась тишина. Потом словно взорвалась бочка с порохом.

— Как новый вид?

— Откуда взялся этот тридцать третий?

— Тише, товарищи! — стучал авторучкой по графину Бердичевский. — Дайте оратору закончить выступление!

Белкин предвидел, что его сообщение могут воспринять так. Каждый год зоологи обнаруживают немало новых видов насекомых. А тут сразу — тюлень! Туша в два центнера. Поэтому даже такой известный ученый, как Серебровский, с которым в последние годы у Алексея завязалась переписка, выразил в письме опасение: не напутал ли он что-то с новым видом.

— Вы можете продолжать, — обратился к выступавшему Бердичевский.

Белкин, окинув взглядом зал, произнес уверенно:

— Да, на восточной окраине нашей страны, а также на островах Алеутских, Прибылова и Хоккайдо обитает черный тюлень со светлыми кольцами. Первый раз мы встретили его совершенно случайно…

«Во время экспедиции мы обнаружили новый вид тюленей. Тридцать третий…»

Алексей поведал о том островном незнакомце, которому полтора года назад около острова Шикотан пришлось поплатиться жизнью ради науки.

Он не стал рассказывать, как в последней экспедиции, когда научная программа по морским котикам была досрочно выполнена, вместе с товарищами решил пройти вдоль Курильских островов — изучить загадочного тюленя.

Экспедиция длилась с марта по август. В июне взяла отпуск Люся и в бухте Касатка села на «Крылатку». Долгие недели путешествовала вместе с группой. Проплыла вдоль Большой гряды.

Просилась на бот, чтобы вместе с мужем побывать на островах. Он не брал: «Не женское это дело — лазить по скалам…»

Условия действительно были нелегкие. Прибрежные воды усеяны рифами. В проливах — громадной скорости течения, водовороты. Даже в полный штиль в часы прилива внезапно начинают вздыматься косматые волны — это сталкиваются воды Тихого океана и Охотского моря. Но смельчаки все равно высаживались на берег. Чтобы поймать тюленя, им приходилось ползать по скользким валунам, брести по грязным лужам. И нельзя терять ни часу — море уже покрывается белыми барашками, все сильнее гудит прибой. Замешкаешься — нелегко придется: на острове может не оказаться ни дров, ни пресной воды.

А тут еще туман. Единственная связь с «островитянами» — рация. «А если с ней что-нибудь случится? — волновалась Люся. — Тогда как будет ориентироваться «Крылатка»? Где искать людей?» Она боялась лишний раз зайти к капитану: вдруг скажет, что связи нет.

Алексей чувствовал ее переживания, уговаривал вернуться на Большую землю, она и слышать об этом не хотела.

На моторном боте Белкин и его друзья прошли вдоль всех Курил. От самого южного лесистого острова Кунашира до заснеженного вулканического Алаида.

Он, руководитель экспедиции, подолгу беседовал со старыми моряками, интересовался: встречали ли они черного тюленя? Однажды шхуна догнала зверобойное судно «Воямполка». О его капитане Вершинине ходят в Приморье легенды: тридцать лет плавал в океане, все видел… Все? И Белкин решился на такой эксперимент. Погрузил на бот свое драгоценное животное и подплыл к «Воямполке». Бывалый капитан не смог сдержать удивления: «Что за зверь?..» Всю ночь Алексей листал записи наблюдений. А утром дал радиограмму в институт. Впервые отважился заговорить о своих мыслях вслух. Даже имя дал тюленю — о с т р о в н о й…

В поисках сведений о новом звере побывал в библиотеках Южно-Сахалинска, Петропавловска-Камчатского, Владивостока…

— …Нам стало известно, — сообщил Белкин участникам совещания, — что в 1942 году японский исследователь Инукаи Тетсуо сделал небольшое сообщение о разновидности тюленя необычной окраски, который живет на Курильских островах и восточном побережье острова Хоккайдо. Не приведя размеров тела, черепа и не описав его, он на основании особенностей окраски волосяного покрова представляет это животное как изменившуюся форму ларги. Американский биолог Виктор Шеффер, анализируя сообщение Инукаи, приходит к заключению, что это «совершенно определенно ларга» и включает новое название в синомику ларги.

Во время нашей последней экспедиции мы собрали новые материалы по морфологии и экологии своеобразного курильского тюленя, которые позволяют с большей долей уверенности рассматривать его как самостоятельный вид из рода Phoca или в крайнем случае как очень резко обособленную форму вида Phoca vitulina. Мы предлагаем ему название островной тюлень Phoca insularis.

За тип приняли самца в возрасте шести лет, которого добыли 14 июня нынешнего года на мысе Докучаева острова Итуруп. Длина его по изгибам тела 197, а по горизонтали — 182,5 сантиметра, вес — 137 килограммов. Таких данных у ларги мы не встречали.

Кроме этого тюленя, обследовали еще двадцать черепов, десять из них принадлежат молодым животным. Сравнили с черепами ларги. Голова островного более массивна, с высоким подъемом в лобной области. Морда широкая, спереди как бы тупо обрублена. Череп с утолщенными костями.

— Череп, молодой человек! — раздался в середине зала голос. Алексей вздрогнул.

— Где череп вашего тюленя? — еще настойчивей повторил Серебровский. В огромном гулком зале его слова прозвучали сухо, словно выстрел.

— Я привез с собой и череп, и шкуру островного, — ответил Белкин. — Собирался показать их после выступления и передать для хранения в Зоологический институт. Но если Вы настаиваете сделать это сейчас, пожалуйста, Всеволод Сергеевич, — череп к Вашим услугам.

Алексей нагнулся, достал стоявший на полу за кафедрой внушительный бумажный сверток, развернул его и поставил череп рядом с микрофоном. На красной полированной трибуне, огромный, с пустыми глазницами и ослепительными зубами, он выглядел необычно и вызывающе.

По залу прокатился шум.

Когда все успокоились, Белкин продолжил сообщение о своей находке. Теперь он был уверен, словно выступал перед коллегами в ТИНРО. Более того, даже увлекся рассказом — глаза горели, в уголках губ то и дело появлялась мальчишеская улыбка.

— Островной — совершенно необычное животное. Он отличается от тихоокеанских ластоногих окраской, размерами, образом жизни. Мех его почти черный, с яркими светлыми кольцами овальной формы. Диаметр их от двух до девяти сантиметров, — выкладывал все новые и новые факты оратор. — Время щенки точно не установлено, но в середине мая мы встречали несколько новорожденных. Можно полагать, что щенка происходит на берегу в мае.

Найденные тюлени представляют собой типично береговую форму. Лежбища выбирают в местах, укрытых от ветров и морского прибоя.

Мы обнаружили их на двадцати восьми островах, в том числе и на всей Малой гряде.

Наиболее крупные лежбища, большая часть которых совместно с ларгой, насчитывают до 100 голов, но обычно — 25—50. Нетрудно заметить, островные тюлени — довольно редкие животные на Курильском архипелаге. Их число едва ли превышает 2000—2500 голов.

Белкин закончил выступление как-то сразу, неожиданно. Он снял с трибуны череп и, поддерживая его обеими руками, быстро прошел на место.

Зал горячо аплодировал. Аплодировали его молодости, азарту, упорству.

После закрытия совещания к Алексею подошел невысокий сухонький старичок с островками пепельных волос на висках и, старательно выговаривая каждое слово, заметил:

— Вы — умница! Хотя бы ради вашего сообщения об этом… как его?.. ост-ров-ном — стоило прийти на совещание. Только, ради бога, не успокаивайтесь! Впереди вас ждут ог-ром-ные испытания. Да-да, не удивляйтесь. По себе знаю. Ну, ни пуха вам!

В гостиницу тинровцы возвращались пешком — надо было снять напряжение. Шумно обсуждали прошедший день.

— Белкин вел себя как тореадор, — шутили друзья.

— Хлопцы, а нынешняя осень действительно щедра на урожай, — вступил в разговор Панин. — Читайте, что в решении говорится: «Совещание констатирует известные достижения в области изучения биологии и подсчета запасов дальневосточных котиков и с удовлетворением отмечает, что принятые меры по охране котика, а также калана дали свои результаты…» Это же про нашу работу!..

— Кирилл Иванович! Теперь мы попробуем расселить калана и на острове Беринга, — предложил Геннадий Косыгин. — Наконец-то, нам никто не помещает создать на Командорах морской заповедник.

— Хорошо, если бы правительство приняло такое же решение и в отношении Курил…

Когда в номере раздался телефонный звонок, Белкин не удивился.

— Слушаю, Всеволод Сергеевич!

— Ага, узнали, — донеслось из трубки. — А я-то грешным делом думал: после сегодняшнего триумфа не узнаете Серебровского. Хочу предупредить, Алексей: оставаться реалистом — дело нелегкое. Пусть никакая слава не вскружит вам голову. Надо трезво работать, быть как можно самокритичнее. Каждый раз проверяйте себя. Вы молоды — в вас много энергии и горячности. А я, слава богу, прожил жизнь. Прислушайтесь к мнению старика… В свое время ваш островной занимал и мое воображение. Но у меня и мысли не было, чтобы нашуметь, сделать вокруг него сенсацию… По моему глубокому убеждению, это не самостоятельный вид, а все-таки островная разновидность ларги. Да-да, как определил Инукаи. Просто он не сумел это доказать. Вот займитесь как следует ларгой и вы убедитесь, что Серебровский-то прав.

— Хорошо, Всеволод Сергеевич, я проверю, — согласился Белкин. — Непременно проверю…

Глава 19 СОВЕСТЬ УЧЕНОГО

«20 марта 1964 года

Дорогие мои мама, Коля, Славка и Танюша!

Вышли мы в океан на четыре месяца. Столько же буду писать эти письма.

Мама, накануне экспедиции отправил вам еще 25 рублей — «ребятишкам на молочишко».

Коля! В письме ты намекнул, что собираешься бросить учебу. Ни в коем случае! «Смерть или учеба! И — никаких гвоздей!» — вот что должно стать твоим девизом. За свои знания надо драться! Вырастешь — сам поймешь, а пока слушай тех, кто кое-что испытал в жизни.

А теперь просьба ко всем вам, ребята. Не ленитесь, пишите, что нового дома. А я буду рассказывать о зверях, птицах, китах, которых мы встречаем в океане. Договорились? Давайте начнем с меня.

…Из Владивостока отплыли 8 марта. Как раз в женский день. Утром с Люсей и Вовкой отметили праздник, а вечером — в море. И сразу попали ему в немилость. Наша «Крылатка» то проваливалась между водяных гор, то еле-еле, кряхтя, взбиралась на их вершины. Тут только два выхода: или добровольно помирай, или становись моряком. Почему-то все предпочитают последнее.

Но у нас бывает и прекрасная погода. Думаю, спокойное безбрежное море очень бы понравилось маме. Ведь она любит русское равнинное поле, потому что в нем «далеко-далеко видно». Океан — то же поле. Только без конца и края.

Мы подошли к Курилам. Какая это красотища! Как в сказке.

Но прибыли мы сюда не любоваться этой сказкой. Обследовали первые лежбища. Островной пока не щенился. Неужели все-таки новый вид?.. Но нужна проверка и еще раз — проверка! Наука не прощает оплошности. Каждая неуточненная деталь ставит под сомнение: отдельный ли вид островной?

Но мой «островитянин», я уверен, не ларга. Причем его немного на Курилах. Его надо непременно сохранить для науки, для того, чтобы увеличить потомство. Вот почему я дерусь за него! Вот почему намерен добиваться, чтобы его включили в Красную книгу редких, охраняемых Законом животных.

За несколько дней до экспедиции получил от Серебровского стенограмму выступления на совещании. Он просил срочно выправить ее и выслать обратно. Обещал представить на визу академику Евгению Никаноровичу Павловскому — патриарху нашей зоологии. Но при этом оговорился: «Не нашли ли Вы в себе мужество отказаться от сенсации с открытием нового тюленя и описать его как островную разновидность ларги?» Нет, такого «мужества» я в себе не нашел! Неужели Серебровскому не ясно, что дело совсем не в сенсации? Вопрос стоит так: быть или не быть этому тюленю? Я описал его отдельным видом. Да, пока у меня нет всех доказательств, но я их представлю. Обязательно представлю!..

А еще раньше, в феврале, в наш институт пришло приглашение за подписью директора ВНИРО Алексея Сергеевича Богданова принять участие в работе Международной комиссии по морским котикам. В Москве собрались зоологи США, Японии, Канады и Советского Союза, т. е. тех стран, в водах которых обитает этот тюлень.

Я был с Галей Паниной. Познакомились с зарубежными коллегами, статьи которых встречали в научной литературе. Японцы и американцы устроили в своих посольствах прием в честь нашей делегации. Говорили на английском. Вот где пригодились наши каждодневные утренние «тренажи».

28 марта

На скале Пещерная обнаружили сивучей. У них еще не началась щенка — они рожают только в июле. Мы выяснили: самка сивуча кормит детеныша не три месяца, как полагали до сих пор, а один-два года. Следовательно, она приносит малыша не каждый год.

Прошлой осенью на совещании в Ленинграде Серебровский рекомендовал «некоторое зондирование промысла сивуча». Я был с ним солидарен. Но ведь в то время не было известно, что эти тюлени размножаются так медленно. Теперь по возвращении из экспедиции думаю уговорить директора ТИНРО обратиться с докладной запиской в Правительство, чтобы норму отстрела сивучей на Курилах сократили. Иначе мы истребим все запасы этого ценного зверя.

«Часто бывает, весь день плаваем на боте вдоль берегов, порой и в неласковую погоду…»

5 апреля

Получил с Большой земли радиограмму. Панин извещает: статья об островном — в редакции «Докладов Академии». Ну, и молодчина! Знает, как это дорого для меня.

9 апреля

Экспедиция — это прежде всего работа. С утра до полуночи. Часто бывает, весь день плаваем на боте вдоль берегов, порой и в неласковую погоду, охотимся за тюленями, а вечером до самой темени возимся с ними. Снимаем шкуру, варим, очищаем черепа.

За день измотаешься так, что спишь, как убитый. Капитан ворчит: «Откуда у вас, чертей, столько сил берется?» Мы смеемся: «Вы сами называете чертями».

Ну, а если всерьез. Силы у нас берутся, наверное, оттого, что знаем: ради чего вкалываем. Ведь результатов наших исследований ждут! Ими будут пользоваться зоологи и промысловики всей страны…»

Глава 20 „ТЯЖЕЛА ТЫ, ШАПКА МОНОМАХА!“

«12 апреля 1964 года

Милая, здравствуй!

Врезаясь в гребни, как всегда вразвалочку, бежит наша «старушка» по океанским волнам мимо серых блинов-льдин, куда-то вдаль, на северо-восток.

Вчера нас навестил самый настоящий штормяга. В такой переделке мне еще не доводилось бывать. Ветер достигал ураганной силы: невозможно было ни смотреть, ни дышать. Нашу «Крылатку» бросало как яичную скорлупу.

В эти минуты я впервые затосковал по нашей комнатушке на Тигровой, 17. Там, во Владивостоке, она казалась мне тесной, незавидной, а здесь я представляю ее сказочным теремом.

Все чаще задумываюсь о своей судьбе. Где-то в больших городах под кричащую музыку модерн-джаза иные сверстники мои «утюжат» в ресторанах паркетные полы, а я с горсткой других фанатиков — на самом краю света, у черта на куличках. Тяжела ты все-таки, шапка Мономаха!..

Нет, я нисколечко не завидую тем, кто чуть ли не каждый вечер чахнет в ресторанном дыму. Пусть позавидуют они! Ведь за окнами ресторанов им не увидеть и сотой доли того, что удается нам.

Вот и сейчас море успокаивается. Я открыл иллюминатор. В кубрик ворвался свежий, чуть солоноватый воздух. Кругом солнечно, тихо.

«Таких сюжетов немало».

И вдруг — бой колокола. Один короткий. Это — мне. Наверное, опять дельфины.

…Я взял кинокамеру и — на палубу. У носа судна действительно резвились дельфины. Они устроили вокруг «Крылатки» такую беготню, что даже на палубу летели брызги. Отснял кассету. Вернусь — посмотришь, какой чудной народ — дельфины.

Кстати, увидишь и котиков. Они «сушат лапти», как шутят матросы. Высоко-высоко из воды показывают ласты, словно отогревают их на солнышке.

На пленке и ночной океан. Не представляешь, какая над ним луна. Огромная-преогромная, как в декорациях. И желтая, будто цветущий подсолнух.

Таких сюжетов немало. К концу экспедиции, наверное, наберется на фильм.

16 апреля, утро

Пишу эти строки, а из транзистора — «Сказки венского леса». Нежные, зовущие. Совсем как на нашей свадьбе. Обнял бы тебя и закружил в вихревом вальсе. Долго-долго, не отдыхая. Ведь здесь вся моя жизнь — переплетение походов на камбуз и за котиками. А до чего истосковались ноги по вальсу, руки — по твоим плечам, губы — по твоим губам!

Я вижу тебя во сне. Каждую ночь я вижу тебя во сне. Скоро ли эти сны сбудутся?..

16 апреля, полдень

Сейчас из-за облачной пелены выглядывает тусклый диск солнца, но он далеко-далеко — его не достанешь. Там, где сегодня +16° C, есть у меня ты, милая моя девчонка. Но ты так же далеко, как это солнце.

16 апреля, вечер

Получил от тебя письмо. Спрашиваешь: вернусь ли к пятилетию нашей свадьбы? Едва ли. Но эта цифра поразила меня. За плечами уже пять лет совместной жизни. Как хотелось бы, чтобы к этой цифре прибавилась еще одна — 0, и все эти годы были для нас счастливыми и желанными.

Впрочем, пять ли? Ведь мы были вместе всего два-три года. Остальные — в разлуке. Мы совсем еще молодожены!

А между тем у нас такой большой мальчонка. Когда он подрастет, я ему обязательно расскажу, какой, милой и мужественной была его мама.

20 апреля

Хорошо знаю тебя, но не дает покоя «а вдруг». Есть же счастливые мужья, которые не любят своих жен — живут себе спокойненько.

А мне больно, очень больно. Думаю, когда-нибудь это плохо кончится — сердце не выдержит…

Извини, милая! Сорвалось…

23 апреля

Мы находимся в зоне течений «Куросио». Разве могла ты когда-нибудь предполагать, что твой муж будет работать в этих местах. Пожалуй, основательнее прочитала бы о них на уроках географии.

Спрашиваешь: получил ли твою посылку? Пока нет. Мы еще не заходили ни в один из солидных портов. Но не волнуйся! Не получу в апреле, в мае — непременно.

Люся, а зачем мне твоя посылка? Приезжай сама! Иначе меня чайки утащат. Самые красивые девушки, какие нас окружают, это дельфинки. Но и те такие кокетки! Никак не хотят с нами знакомиться.

1 Мая

Праздник для меня начался с того, что получил от тебя радиограмму. Спасибо за пожелание успехов, новых открытий. Постараюсь.

В эти минуты ты с Вовкой, наверное, идешь по залитым светом, музыкой, людским гомоном улицам Владивостока, а мы по-прежнему «утюжим» океан.

4 мая

Получил от тебя посылку и такое долгожданное письмо. Не представляешь, как радовался.

Жалуешься, сынишка опять разбил тарелку. Не жалей! Это он хочет чем-нибудь развлечь тебя. Заведи таблицу и отмечай: если тарелка бита, ставь очко, если нет — нуль. Вернусь, проверю. Чем больше у него будет очков, тем щедрее получит вознаграждение.

По секрету скажу: для Вовки воспитываю альбатроса Кузьму. А недавно на острове Анциферова поймал кайренка. Забавный такой! Вот сейчас сидит за подушкой и пикает — просит есть. Кормлю его камбалой. Ест с аппетитом. И вообще чувствует себя в обществе с Кузьмой превосходно.

14 мая

Закончил новую статью «Некоторые материалы по биологии островного». После работы, которая будет напечатана в «Докладах Академии наук», эта вещь должна лечь в основу дальнейшего изучения моего тюленя.

Получил запрос от Гали Клевезаль из Института морфологии животных: буду ли поступать в аспирантуру? Ответил согласием.

На будущий год уже не пойду в рейс — подыскал себе замену и получил «добро» от Панина. Наконец-то смогу заняться диссертацией!»

Глава 21 „КУРИЛЫ ПОЛНОСТЬЮ ИССЛЕДОВАНЫ!“

«17 мая 1964 года, остров Шикотан

Здравствуйте, дорогие мои Володя, Валя и Ленуся!

Если выйти сейчас на палубу, в уши ударит сильный шум. Кажется, идет он от самого неба. Непривычному человеку это может показаться жутковатым. Неутихающий гул в тишине штилевого утра как бы забирается вовнутрь тебя и ощущается всем телом. Так шумит океанский прибой. Несколько дней подряд работали сильные южные шторма. Они-то и подняли крупную зыбь, которая не успокоилась до сих пор. Тысячи тонн воды одновременно поднимаются, дыбятся и обрушиваются на уступы скал, песчаные берега, кекуры — им безразлично, лишь бы стоял шум. И они шумят, да так здорово, что даже привычное ухо моряка замирает, прислушиваясь.

Пучки света уже проникли в мою холостяцкую келью. Еще 6 утра, а я встал, умылся, поднялся на мостик, долго прислушивался к накату волн, всматривался в океан через горловину бухты. Там, кажется, тоже нет ветра. Правда, сильнейший накат. Но что с ним поделаешь? Нам приходится работать и высаживаться на лежбища и в такие накаты. Тут не зевай: кто — кого. Должна быть исключительная сработанность команды бота — моториста, рулевого и руководящего подходом…

Минут через 50—60 выйдем из бухты и направимся в район мыса Волошина, где обнаружили крупное лежбище островных тюленей.

Конечно, невозможно описать все мои приключения за утекший в прошлое промежуток времени. Были два месяца в океане, у берегов Японии. А пока работаю на южных островах. После этого пойдем на Курильские лежбища.

Программа работ (кстати, я ее и составил) требует колоссального напряжения.

«Уже пять дней у нас живет новорожденный островного — самое милое существо на свете».

Половину апреля мы провели на островах, с 10 по 17 мая так же находимся здесь. За это короткое время с помощью ближайшего помощника Григоренко Н. И. (вот он только что нарисовался в проеме двери: «Одеваться на бот?») мне удалось получить материал чрезвычайной научной важности.

С радостью сообщаю вам, что видовая самостоятельность новых тюленей полностью доказана. Мне как бы удалось провести грань между ними и ближайшим родственником — ларгой, или пятнистым тюленем.

Очень важно самому сознавать то, что делаешь. В этом — источник энергии, без которой тут ничего не изучишь.

…Приятно узнать, что у вас все в порядке. Представляю, как вы собираете Лену в школу. Смех и грех — моя племяшка идет в школу! Боже, как эти чертенята старят нас прежде времени.

Не помню, писал ли вам, что в Москве вышел сборник под названием «Морские котики Дальнего Востока». В нем моя большая (на 30 стр.) статья по коже. Получил коллективное письмо моих московских коллег. Пишут, эта статья может составить основу диссертации.

Торопят — команда поднялась. В путь! На боте — в океан, в неизвестность. Хорошо!

Мой будущий адрес: Сахалинская область, Северо-Курильск, до востребования.

27 июля, остров Парамушир

Уж так случилось, что я оказался первым советским исследователем, занявшимся изучением тюленей на Малой Курильской гряде. Мне посчастливилось стать на дорогу первооткрывателя. Еще недавно на зоогеографической карте Курильские острова представляли «белое пятно», а сейчас полностью исследованы. Один мой коллега — Берзин — утверждает, что это — подвиг. Ну, он хватил. Какой тут подвиг? Просто до нас никто этим всерьез не занимался — руки не доходили. А мы наверстываем упущенное — вкалываем, как волки. Вот и весь подвиг. Работается легко и с безмерным увлечением.

…Уже пять дней у нас живет новорожденный островного — самое милое существо на свете. Пытаюсь искусственно кормить его, хочу привезти во Владивосток. (Тайно мечтаю показать во время доклада — записал на магнитофонную пленку голос тюлененка.) Веду наблюдения.

Вернулся с берега, где выхватил из рук почтарей «слова родных» и чуть ли не вплавь кинулся на судно. Всего десять писем. Нужно сегодня же отправить всем ответы, так как ночью уходим — заход в бухту внеплановый, и о нем начальству не сообщаю. Поэтому постараюсь быть кратким (правда, не всегда у меня это получается).

Домочадцы мои живут неплохо. Сегодня получил от Люси письма. Молодчина! Думаю, другой такой — умеющей годами ждать возвращения мужа, который в это время залегает с тюленями на лежбищах, — мне уже не найти. Да еще в условиях Владивостока, который по своим нравам, ей-ей, не Челябинск.

Я уже сообщал, работа моя подвигается. Думаю, в ближайшее время «родится» 6—7 новых статей.

Поскольку других вопросов нет, заканчиваю».

Глава 22 „Я — ИССЛЕДОВАТЕЛЬ, А НЕ ХОЗЯЙСТВЕННИК!“

Алексей пришел в институт, как обычно, к началу рабочего дня. В лаборатории уже были Панина и Косыгин.

— Как там, на Сахалине? — встретил его вопросом Геннадий.

— На острове — нормальная погода, — делая озабоченный вид, пропел Белкин.

— Это и без тебя знаю, — проворчал Косыгин. — Я о совещании спрашиваю.

— Ах, о совещании? — будто удивившись, переспросил Алексей. — Совещание как совещание — одна трата времени.

— Представляете себе, — продолжал Белкин уже без прежнего налета шутливости, — три дня болтовни! Это двадцать четыре рабочих часа! Помножьте на сотню праздно болтающихся. Получается: почти две с половиной тысячи украденных у государства человеко-часов. Я бы за такое сжигал виновников на костре. Как во времена инквизиции.

— В таком случае, Леша, одним из первых надо сжечь моего папу, — сказала Галя. — Ведь ему чуть ли не каждый день приходится проводить совещания.

— Кирилл Иванович не в счет, — заявил Алексей. — Он проводит необходимые совещания. Так что не рассматривай Белкина как тенденциозную личность. Я не против совещаний вообще. Я против совещаний пустых, бестолковых… Единственное светлое пятно на сахалинской сходке — окончательно и бесповоротно разошлись со Снегиревым.

— Почему? — не удержался Косыгин.

— Для вас, Геннадий Митрофанович, не является секретом мой принцип: или вкалывать до седьмого пота, или катись ко всем чертям. Во время последней экспедиции Снегирев, по-моему, только и занимался тем, что пинал воздух.

— Не забывай, Леша, и другое, — возразил Косыгин. — Когда Снегирев заведовал нашей лабораторией, помнишь, как он «выбивал» для нас шхуны, деньги на экспедиции, позволял ездить в командировки в Москву, Ленинград, на Камчатку, наконец, редактировал твои статьи…

— Когда он редактировал статьи, я говорил ему спасибо. А то, что «выбивал» суда, деньги на экспедиции, — это входило в его обязанности. Он же подавал это так, будто делал нам одолжение… Что ни говори, любит он загребать жар чужими руками. И когда в гостинице зашел об этом разговор, так ему и сказал: «Или, Снегирев, будешь работать, или нам придется трогательно расстаться».

— А он?

— Невозмутимо заявил: «Мне искренне жаль, Белкин, что ты уродился всего лишь ломовой лошадью».

— А ты?

— Ответил, что признателен за сравнение со столь благородным животным, чего, к сожалению, сделать в отношении его не могу. Снегирев с бранью выскочил из комнаты… Хорошо, если бы проветрил мозги и сделал правильные выводы, — задумчиво закончил Белкин.

— Ты погорячился, Алексей, — предупредил Косыгин. — Аркадий не такой уж безнадежный парень. И не по-товарищески это — унижать коллегу.

— А по-товарищески — выезжать за счет других?

— Но об этом можно было бы поговорить без всяких обид.

— Иногда пощечина полезней «тысячи тонн словесной руды». Это даже Макаренко не отрицал…

— Леша! Тут тебя гранки дожидаются, — после неловкой паузы сообщила Панина.

— Какие гранки?

— Из Академии наук.

— Чего же вы, черти полосатые, голову морочите?

Алексей поспешил к столу и среди десятка различных папок увидел ровные колонки текста. Быстро пробежал по ним глазами, что-то вычеркивая и вставляя уточнения на полях.

— Наконец-то! — перевел дух, когда вычитал текст до конца. — Пусть знают наших, «фока-антисеребровских»!

Дверь отворилась, в комнату вошел Берзин. Русые, почти пепельные волосы сползли на его широкий, атакованный веснушками лоб.

— Привет «ластоногим»!

— Здравствуй, «китообразный»! — ответил Алексей.

— Чего зубы скалишь? — бросил Альфред в сторону Белкина.

— Не видишь, что ли, радуюсь — академики гранки прислали, обещают скоро напечатать статью об островном.

— Это другое дело, а я подумал: выполняешь неизвестное мне упражнение йогов. Прими, старик, мое сочувствие. Скоро о твоем тюлене узнает весь мир, а его первооткрыватель станет популярным, как голливудская кинозвезда.

— Это ты загнул.

— Чего загнул? «Доклады Академии» выписывают на всех шести континентах. Срочно нанимай секретаря для приема отечественных и зарубежных корреспондентов. Бери меня, только давай на берегу условимся: соотечественников принимаю я, иностранцев — ты.

— Почему? — удивился Алексей.

— Язык «хромает», а ты в нем ас.

— Нашел аса. Ты, как всегда, переоцениваешь мои возможности.

— Не скромничай. Лжескромность не украшает. Признайся: если ты вздумаешь написать письмо, допустим, какому-нибудь лорду, тебе потребуется не более пятнадцати-двадцати минут?..

— Ты к чему это, Берзин? Снова какую-нибудь «свинью» решил подложить?

— Надеюсь, не откажешь в любезности настрочить полторы странички одному американцу. Причем надо сегодня отправить письмо. Честное слово, Леш! Ждал тебя, как бога.

— Чем ждать, скорее бы сам написал.

— Все равно не успел бы. Я слышал не раз, как вы тут с Галкой лопочете. Это у вас вместо физической разминки, что ли?

— Нет, мы — за гармонию физического и духовного развития. А ты?

— Теоретически «да», практически не получается.

— Давай письмо и выметайся. Делаю это исключительно из-за хорошего расположения духа. Завтра ни за что не соглашусь…

— На завтра у тебя запрограммировано плохое настроение?

— Я не программирую плохого настроения, но находятся такие словоохотливые люди, которые все-таки портят его.

— Гарантируешь, что сегодня переведешь письмо, — тут же исчезаю. Думаешь, у меня нет дел?

* * *

После обеда в институте заседал Ученый совет: утверждали темы и сроки защиты кандидатских диссертаций. Когда черед дошел до Белкина, он поднялся и неторопливо начал:

— Я познакомился с тематикой кандидатских работ, многие темы меня очень интересуют. В свое время опубликовал статьи по кожно-волосяному покрову морских котиков в эмбриональной стадии. Конечно, мог бы более глубоко заняться изучением именно этой темы. Но, как известно, я сейчас изучаю островного тюленя. Этой темы нет в предлагаемом списке, но думается, она не идет вразрез с основной программой научно-исследовательских работ института. Поэтому обращаюсь с просьбой — включить ее дополнительно и разрешить мне заняться ее разработкой. Тема островного меня глубоко волнует, работа над ней представляется наиболее перспективной…

— А если это только ваше, субъективное, мнение? — оборвал выступающего секретарь Ученого совета.

Белкин не ожидал такой реплики, но не растерялся:

— В каждом научном поиске сначала преобладает субъективное мнение. Это — гипотеза. Но после убедительных доказательств она становится мнением объективным.

— Против вашей гипотезы — доктор биологических наук Серебровский. Это — один из крупнейших специалистов по ластоногим.

— Я знаю заслуги Всеволода Сергеевича. Он — мой учитель. Но если мы будем довольствоваться лишь мнением авторитетов и ничего не предлагать своего, — спокойно возразил Белкин, — наука застынет на месте.

— Позвольте! — не выдержал секретарь. — Заниматься работой, в успех которой никто заведомо не верит, это же во-люн-та-ризм! На это Ученый совет не пойдет!..

— Вячеслав Аркадьевич! — вмешался директор. — Прежде всего прошу не горячиться. Во-вторых, почему вы говорите за весь Ученый совет? Я тоже член совета, но с вами не согласен. Я верю в перспективу поисков Белкина. Даже предположим худшее, а именно ваш вариант. Если Белкин не сумеет доказать, что островной — особый вид, и в этом случае не будет большой беды. Честный ученый не ставит перед собой задачу — во что бы то ни стало сделать открытие. В науке, как вам известно, даже отрицательный результат — тоже результат. И в этом отношении работа Белкина представляет несомненный интерес… Вот хочу спросить вас, Вячеслав Аркадьевич: что мы знаем об островном?

— Но программой института эта тема не предусмотрена, — не сдавался секретарь.

— Программа — программой, а жизнь есть жизнь — она неумолимо вносит свои поправки.

— Из Москвы спросят не островного тюленя, а выполнение утвержденной программы. Это вы знаете не хуже меня, Кирилл Иванович. Так кто же будет отвечать за ваши поправки? Не я ли как ученый секретарь?

— Не вы! — еле сдерживая раздражение, возразил Панин. — Как директор я отвечаю за все дела в институте, в том числе и за выполнение программы научных работ.

И, сделав глоток воды, чтобы успокоиться, Панин продолжил:

— Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы утвердить предложенную Белкиным тему? Кто против? Кто воздержался?

При последнем вопросе поднялась только рука ученого секретаря.

— Таким образом, тема утверждается, — объявил Панин. И, обращаясь к сотрудникам института, приглашенным на заседание, сообщил: — Вы свободны, товарищи. Белкина прошу минут через десять зайти ко мне.

После шумного заседания в кабинете директора было тихо и уютно.

— Не стану, Алексей, морочить тебе голову вступлением — и так сообразишь, что к чему. Ваша лаборатория длительное время находится без руководителя. Сам знаешь, как это пагубно сказывается на работе… Короче говоря, нам нужен заведующий лабораторией ластоногих.

— Причем тут я? — удивился Белкин.

— А вот причем. Сейчас мы обсудили этот вопрос на заседании Ученого совета и почти единодушно решили — рекомендовать на эту должность тебя.

— За что, Кирилл Иванович?

— Ты меня спрашиваешь, словно тебя приговаривают к заключению.

— Хуже! — взорвался Алексей. — Поверьте, для меня нет более жестокого наказания, чем ваше предложение.

— Почему? — развел руками директор. — Парень ты деловой, энергичный, а главное — с головой. Я уверен, вполне с этой должностью справишься. Конечно, на первых порах будет туговато — помогу.

— Я не боюсь трудностей. Опасаюсь другого, — поделился Белкин. — Стать завлабораторией — значит «по уши завязнуть» в административных делах. А как мой тюлень?..

— Так уж «по уши»?

— Иначе не могу. Если начну халтурить, ведь сами погоните?

— Погоню, но давай попытаемся.

— Зачем эти эксперименты? Вы прекрасно знаете, что по своей натуре я — исследователь, а не хозяйственник.

— Выходит, я — не исследователь? — спросил Панин.

Алексей понял, что задел у старика больную струну.

— Нет, вы прежде всего — ученый. Но если бы не стали директором, сделали бы гораздо больше для науки. В свое время, видимо, вас точно так же, как вы меня, уговаривали.

— Это ты угадал, — Панин улыбнулся. — Только меня не уговаривали. Я, как и ты, отказывался, а мне: «Партийную дисциплину не хочешь соблюдать?» Я пытался возразить: «Партийная дисциплина должна совпадать с интересами дела!»

— Вот видите, Кирилл Иванович, все понимаете, а хотите так же поступить со мной.

— Нет, Алеша, ничего не стану делать против твоей воли. Но пойми меня. Мне нужны не вре-мен-щи-ки, а толковые помощники. Чтобы не перекладывали бумажки с места на место, а в науке разбирались, умели заглянуть в суть исследований, видеть их перспективу. Ты бы подошел…

— Спасибо, Кирилл Иванович. Считайте, уговорили. Я дам согласие на ваше предложение, только не сейчас.

— Когда же?

— Года через полтора. Закончу работу о своем тюлене, а потом можно попробовать…

Глава 23 РОЖДЕН ДЛЯ МОРЯ

«28 марта 1965 года

Дорогие мои мама, Коля, Слава и Танюша! Здравствуйте!

Сейчас полночь. В комнате свежо, немного пахнет известью. Я закончил печатать новую серию фотографий. На этот раз — сивучей. Не спал из-за них две ночи. Хватит и для иллюстраций моих работ, и для фотоальбома ластоногих, который готовит к печати наш институт, и для вас. Посмотрите, какие это богатыри! На одном из снимков запечатлел полуторатонную тушу сивуча, летящую над водой. Внушительное зрелище!

Как хорошо, что нам удалось добиться сокращения отстрела этого морского исполина! Иначе мы истребили бы все его запасы.

Наконец-то вышел из печати сборник «Докладов Академии наук», в котором опубликована моя статья об островном. Теперь о нем знают биологи всего мира! Видели бы вы, сколько пришло поздравлений от ученых нашей страны! А на днях я получил письмо от марсельского профессора Николи, крупного французского ученого по морским животным. Поздравляет с открытием.

Об островном я сообщил видной английской исследовательнице Юдит Кинг, которая готовила к печати большой научный труд — «Тюлени мира». Вот что она ответила:

«Дорогой Алексей Белкин! Мне было очень приятно услышать от Вас о новом виде тюленей, неизвестном науке. Спасибо за присланную статью. В знак благодарности посылаю Вам вышедшую на днях свою книгу о тюленях…»

Теперь Юдит Кинг придется добавлять к книге еще одну главу. Главу, которую напишу об островном.

Уже приступил к кандидатской. Тема, конечно же, — новый курильский тюлень. Год защиты — 1967-й. Осталось не так много времени — ухожу с головой в работу.

23 апреля

Погода солнечная. Последние погожие весенние денечки. Скоро — моросливое приморское лето.

Вовка днями пропадает на улице. Помню, как вольготно было мне бегать босиком по теплым зеленым лужайкам на улице Павлика Морозова, в нашем саду, по шелковистому берегу Богородского пруда.

«Посмотрите, какие это богатыри!»

А вечером мы с сыном спешим на берег Амурского залива. Здесь роскошная бухта — Спортивная гавань. В ней тенистые аллеи, удобные скамейки. Только отдыхать не приходится. Недавно купили Вовке двухколесный велосипед. Это — его гордость и… моя беда. Ездить один еще не умеет, и мне приходится чуть ли не каждый вечер мчаться за ним до десятка миль. Вчера «мы» более часа «катались» на радость и смех окружающих. После каждой такой «прогулки» у меня ноги гудят. К осени, пожалуй, смогу принять участие в марафонском забеге.

Вчера выступал по местному телевидению — рассказывал об экспедиции на Курилы, как мы обнаружили островного.

Вовка, как увидел меня на экране, закричал: «А почему наш папа маленький?» Мама не растерялась: «У нас такой экран». Придется покупать другой телевизор, с большим экраном.

После выступления режиссер мне сказал, что я рожден для телевидения. Ошибается! Я рожден для моря, для моих тюленей.

2 мая

Май встречали в лесу. Почти как в старые времена. Только если рабочие проводили маевки в лесу, скрываясь от казацких нагаек, мы сбежали от городской духоты, гари и… многочисленных друзей. В праздники у нас бывает столько гостей, что у меня неделю гудит голова. А мне сейчас, как никогда, голова нужна ясная. Да и Люсе необходим свежий воздух: мы ждем второго ребенка — дочь. Поэтому после демонстрации всем семейством «оккупировали» катер и через Амурский залив махнули к нашему старому знакомому — директору заповедника «Кедровая Падь» Александру Георгиевичу Панкратьеву.

Вова дотемна рыбачил — поймал три (!) рыбки. Я весь день работал в саду — помогал Александру Георгиевичу садить картоху.

Не представляете, до чего соскучился по садовой работе! Видели бы, с каким удовольствием всаживал я острый штык лопаты в жирный густой чернозем. Ноздри щекотал терпкий запах вскопанной земли. Руки и ноги приятно ныли от усталости. Тело купалось в лучах щедрого майского солнышка. И когда посадили всю картошку, стало жаль немного, что участок не такой уж большущий, каким показался сначала.

Сегодня у приютившего нас хозяина усадьбы сидел над диссертацией.

Недавно разыскал книгу об истории открытия Курильских островов. Узнал, еще древние жители Курил  а й н ы  встречали какого-то необычного островного зверя. Ну, конечно, речь идет о нашем тюлене. Айны называют его  а н т у р о м. Звучит?! Теперь так и буду его называть. Пусть и в науку войдет под этим древним красивым именем: а н т у р.

Вороша свой школьный хлам, Люся обнаружила любопытную тетрадь — в ней был записан гороскоп «Знаки Зодиака». Полюбопытствовал, что же из себя представляю.

Оказывается, родился я под знаком Рыб (а они находятся под покровительством Юпитера и Нептуна). Как полагают авторы гороскопа, характер у меня должен быть таинственный (у меня же вся душа нараспашку), тонкая интуиция (неплохо бы иметь), постоянные контрасты (с этим согласен), борьба с самим собой (к сожалению, не всегда получается). Я должен часто испытывать острые душевные муки, беспокойство, тоску (это про меня, особенно когда в море), обладать большой тонкостью при развитом уме (неплохо бы иметь это качество) и сильном скептицизме (я больше отношу себя к оптимистам, или, как еще говорят, фанатикам).

«Айны называют его антуром».

Рожденные под этим знаком, как утверждают авторы сочинения (в которое они сами едва ли верят), любят комфорт, уют. Это не про нас. Чаще «покой нам только снится».

Под этим знаком якобы родилось много философов, социологов — у них хорошая память и способность к науке. Что касается меня, на память пока не жалуюсь, стремление к науке тоже имеется. В этом авторы гороскопа не просчитались.

Только ко мне «Знаки Зодиака» никакого отношения не имеют. Родился я не под знаком Рыб, а под созвездием  А н т у р а. И хотя даже самый дотошный любитель астрономии пока не обнаружил его на звездной карте Вселенной, оно — есть, все равно есть! Это — мое созвездие! Созвездие АНТУРА!..»

Глава 24 ВРЕМЯ ДЕРЗАТЬ

Вернувшись из леса, Алексей обнаружил, что почтовый ящик набит битком. Здесь были праздничные номера «Комсомолки» и «Красного знамени», апрельский выпуск «Природы», мартовский «Новый мир».

— Может, Быкова, Абрамова или Тендрякова дали? — сказал он Люсе, принявшись рассматривать «Новый мир». — Хорошие писатели. Честные, социальные… Говорят, Твардовский, редактор этого журнала, терпеть не может конъюнктурщиков…

— Леша, пляши — тебе письмо, — сообщила жена.

— Где?

— В «Комсомолке» лежало.

— От его превосходительства — Всеволода Сергеевича.

Алексей сел на диван, углубился в чтение.

«Дорогой Леша!

Прочел вашу статью в «Докладах Академии», — делился Серебровский. — Поздравляю с первой серьезной публикацией. Хотя я уже знаком с предварительным вариантом, но все равно было небезынтересно еще раз прочитать о новой форме тюленя, проследить за взволнованным изложением вопроса, наблюдать борьбу чувств, муки научного поиска. Вы делитесь сомнениями, и это превосходно. Без сомнений не познать истины.

Вам, Леша, известно, что в свое время я тоже выдвигал гипотезу о наличии достаточно ощутимой разницы между различными популяциями ларг. Я все намеревался проверить правильность своего прогноза, но у меня руки не дошли до этого. Мне становится труднее поспевать за ритмом жизни. Что делать — годы не те…»

«И это пишет Серебровский!» — удивился Алексей. Он знает его как очень подвижного человека. Вроде невысокий, щуплый на вид, а столько энергии: всегда в движении, превосходно поет, мастерски ухаживает за женщинами. Прошлой весной, несмотря на свои годы, выходил с Косыгиным в экспедицию, изучал ларг. Известный ученый, он был прост в обращении, ел со всеми «из одного котелка», не гнушался самой «черной» работы.

«И вот тебе: «Намеревался проверить… Руки не дошли… Годы не те…» Что это? — недоумевал Алексей. — Шутить изволит или действительно «сдает» старик?..»

Белкин перевернул листок, перед его глазами снова замелькали остроконечные буквы.

«В своем письме вы спрашиваете, надо ли писать новые статьи для более полного представления об островной форме. Конечно же, надо! Тут все — ново, все — интересно. Тут глаза разбегаются.

Но вы сообщаете, что уже работаете над диссертацией об островном. Знаете, Алеша, ведь у вас имеется работа поважнее. Неужели вы забыли о Договоре, который заключен между ТИНРО и Зоологическим институтом? Если для диссертации возьмете одну из тем Договора, скорее «выйдете в люди».

Поверьте, советую вам совершенно искренне. Доверьтесь опыту человека, который прошел в науке «сквозь огонь, воду и медные трубы».

А если не хватит благоразумия поступить именно так, как советую, не ручаюсь за ваш успех. Я все-таки полагаю, что созданный вашей фантазией тюлень — не что иное, как ларга. Проверьте при случае все ваши данные еще и еще раз. Не торопитесь чрезмерно — у вас и так хороший тонус».

«Конечно, у каждого ученого должен быть прежде всего трезвый разум, — размышлял Алексей. — А сердце? Оно должно быть горячим и страстным, как у поэта… У Серебровского же холодное сердце, коли советует быть «благоразумным». «Проверьте при случае… Сравните…» Нет, островной — не плод фантазии и, конечно же, не ларга. Нет, не ларга!..»

Белкин отлично помнил выступление Серебровского на Ленинградском совещании биологов: «Целесообразно в первую очередь форсировать промысел ларги — запасы ее на Дальнем Востоке предостаточны…» Он понимал, какая опасность грозит островному. Если ему, Алексею Белкину, не удастся доказать, что черный курильский тюлень — не разновидность ларги, то его могут просто-напросто уничтожить. Точно так же, как в свое время истребили вест-индийского тюленя-монаха или почти полностью — его европейского сородича и северного морского слона.

«Не бывать этому! — решил для себя Алексей, вышагивая по комнате. — Еще раз «проверю», «сравню», но вам докажу, уважаемый Всеволод Сергеевич, что мой тюлень — не ларга. Я не дам его уничтожить! Добьюсь, чтобы на островного был категорически запрещен отстрел — с любой целью, кроме научной. Я сделаю все для этого!.. Кстати, и случай скоро представится: в июне — новая экспедиция».

И, перестав ходить по комнате, поспешил на кухню, где жена готовила глазунью.

— Люся, я ухожу, — тихо сообщил он.

— Куда уходишь?

— В море.

— Перестань разыгрывать.

— Правда, ухожу в море.

— Ты не сошел сума? У тебя — диссертация. А потом — я…

— От того, что я еще раз схожу в экспедицию, диссертация станет только убедительней. А ты у меня умница — все сама прекрасно понимаешь: если ухожу в море, значит надо… Помнишь у Маяковского: «Ведь если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?»

— Причем тут Маяковский? Я спрашиваю: зачем тебе в море?

— Я зажгу над ним новое созвездие! Созвездие  А н т у р а!..

— Леша, хватит шутить. Я всерьез.

— Вовсе и не шучу. Я докажу Серебровскому…

— Вот так всегда, — нахмурилась жена. — Ты что-то станешь доказывать Серебровскому, а я… опять должна оставаться одна? Мы живем с тобой семь лет, а вместе были не больше трех-четырех, — продолжала она, не дав ему закончить фразу. — Думаешь, просто одной? Легко воевать с Вовкой? А скоро еще один появится…

«Как же нужно спешить, чтобы что-то успеть…»

Плечи ее вздрогнули. Алексей подошел к ней ближе, обнял.

— Я понимаю, Люся, тебе тяжело. Но ты у меня сильная. Да и в экспедиции буду недолго. Родится дочурка — уже вернусь. Привезу ей подарок с Командор — живого Мишутку. Маленького, пушистого…

Люся не умела сердиться. Вытирая слезы, спросила миролюбиво:

— И все-таки зачем тебе в море?

— Помнишь у Брюсова? — горячо убеждал жену Алексей. —

В одном я с Брюсовым не согласен. «Жизнь не в счастьи», — пишет он. По-моему, жизнь все-таки в счастье. Только в каком?..

Он подошел к книжной полке, достал тоненькую книжечку, стал быстро листать в поисках нужной страницы.

— В письмах Сергея Чекмарева я как-то встретил удивительные слова:

«Мы живем только раз, и нужно прожить жизнь наиболее счастливо. Но что такое счастье? Счастье не существует само по себе. Для счастья, для личного счастья человека необходима горячая привязанность его к какому-то делу, к какой-то проблеме, к какой-то «идее»…

— Как здорово сказано! — глаза Алексея горели. В такие минуты Людмиле казалось, что он светится изнутри. — «Мы живем только раз…» А ты знаешь, Люся, сколько живет в среднем человек в нашей стране? Семьдесят лет. Это — шестьсот тринадцать тысяч часов. Тысяч, но все-таки часов. Представляешь: ча-сов! Как же нужно спешить, чтобы что-то успеть…

Глава 25 В ДОБРЫЙ ПУТЬ!

6 июня 1965 года

Около полудня в лабораторию заскочил Берзин и закричал:

— Включите радио! Про вашего Белкина передают.

«Мы передавали обзор центральных газет», — объявил диктор.

— А где про Белкина? — разочаровался Латышев.

— Честное слово, говорили! — уверял Берзин. — Своими ушами слышал, что «Комсомольская правда» публикует интервью с молодым дальневосточным ученым Алексеем Белкиным, открывшим новый вид тюленей…

— Схожу проверю, — сказал лаборант Волков. — Газета уже должна быть.

Не прошло и пяти минут, как он вернулся с пачкой свежих газет.

— Вот читайте! Тут и вправду про Лешу.

На столе разлетелись номера «Комсомолки». На четвертой странице под рубрикой «Интервью с интересным человеком» был напечатан очерк Лидии Графовой «Поиск в океане». И в нем — две фотографии. На одной запечатлен Белкин, как всегда вихрастый, улыбающийся. На другой — его островной, мирно дремавший возле отшлифованного океанскими волнами камня.

10 июня

До экспедиции оставалось два дня.

Алексей решил черкнуть родным небольшое письмо. В нем сообщал:

«Я приготовил для изучения черепа островных тюленей. Но само исследование придется отложить до возвращения из экспедиции.

Там, на Курилах, хочу пополнить коллекцию новыми черепами…»

12 июня

Утром позвонил директор и попросил Алексея зайти к нему.

— Здравствуй, интересный человек! — поднялся из-за стола Панин. — Читал, читал. Ну, и расписали тебя, будто теорию относительности открыл. Портят вашего брата газетчики, а мне с вами мучиться… Ну, ладно. Может, не зазнаешься, будешь еще слушаться старика… А я тебе сюрприз приготовил. Бери вот — читай!

«ИХТИОЛОГИЧЕСКАЯ КОМИССИЯ МИНИСТЕРСТВА РЫБНОГО ХОЗЯЙСТВА СССР ПРЕДЛАГАЕТ СТАРШЕМУ НАУЧНОМУ СОТРУДНИКУ ТИНРО БЕЛКИНУ А. Н. СДЕЛАТЬ ДОКЛАД КАЛАНАХ ВСЕСОЮЗНОМ СОВЕЩАНИИ ИХТИОЛОГОВ МОСКВЕ»

— Когда совещание? — Алексей заволновался.

— На этот раз тебе повезло, — улыбнулся Панин. — Совещание будет проходить после твоего возвращения из экспедиции. Кстати, как сборы? Ведь сегодня — в рейс!

— Все в порядке, Кирилл Иванович, — заверил Белкин. — Оборудование погружено. Питанием и горючим обеспечены. Люди все на месте.

— Ну, в добрый путь! — Панин крепко прижал Алексея к груди. — Береги себя, Алеша! В прошлый раз Политовский жаловался на тебя… Запрещаю понапрасну рисковать!

— Не беспокойтесь, Кирилл Иванович. Я понапрасну и не рискую.

Глава 26 ВЫСТРЕЛ В ОКЕАНЕ

13 июля

Все вокруг было залито расплавленным июльским солнцем. Вода в океане слепила пронзительными бликами. Стекла иллюминаторов весело играли.

В кубрике Алексея раздался звонок.

«Наверное, опять дельфины резвятся», — и стал готовить кинокамеру.

На палубе его окликнул Василий Михайлович Гилен.

— Алексей Никифорович! Поздравляю со вторым сыном!

«Неужели правда? — пронеслось в голове. — Но почему рано? Не случилось ли что с Люсей?»

Гилен протянул радиограмму.

«ЛЕША ПОЗДРАВЛЯЮ ЕЩЕ ОДНИМ СЫНОМ НАЗВАЛА ЕГО ПАВЛИКОМ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ХОРОШО ЛЮСЯ»

— Слава богу, — успокоился Белкин. — Только почему сын? Мы ждали дочурку. Я вчера отправил письмо жене: «Интересно, какая будет у Вовки встреча с сестрицей?»

Вечером во Владивосток передавали с борта «Крылатки»:

«СПАСИБО ПАВЛИКА ТЕПЕРЬ ТЕБЕ БУДЕТ ВЕСЕЛЕЕ ВЕДЬ НАС УЖЕ ЧЕТВЕРО ОДИН СЫН ТВОИ ДРУГОЙ МОЙ А ОБА НАШИ»

4 августа

Утром шхуна зашла в бухту. Здесь команда пополнила запасы топлива, питания. Здесь же ее ожидал сюрприз — свежая почта.

Алексей с нетерпением разорвал конверт и стал быстро читать знакомые строчки. Люся жаловалась, что ей трудно одной, что недавно им дали новую квартиру и все хлопоты с переездом выпали на ее плечи, что она подняла что-то тяжелое и случились эти преждевременные роды…

«Неужели не понимает: не из-за собственной же прихоти уехал я из семьи сюда, на край света?.. Но что это со мной? Ведь она такая маленькая, хрупкая и — двое детей. Ей гораздо труднее, чем мне…»

Он поставил на колени чемодан, положил на него пару листов бумаги.

«Милая моя!

На днях дал Косыгину радиограмму, чтоб в день твоего рождения «ластоногие» навестили тебя, подняли за твое здоровье бокал шампанского и преподнесли от меня самый большой букет цветов.

Сделал новые находки. Добыл такие уникальные черепа, какие и во сне никому не снились. Вернусь из экспедиции — положу Серебровского на обе лопатки. Добьюсь, чтобы моего островного непременно занесли в Красную книгу. И не только в советскую, но и в международную.

Теперь к природе совсем иное отношение, чем даже несколько лет назад. Ты обратила внимание, какая жаркая дискуссия разгорается вокруг Байкала. Ученые, писатели в полный голос требуют защитить его от гибели. Думаю, твое «славное море» все-таки будет сохранено. История с Байкалом вселяет в меня оптимизм, и я надеюсь, что мне тоже удастся защитить моего курильского питомца…

Представляешь, в своих бесконечных походах я, наверное, становлюсь взрослым — еще ни разу не видел Павлушку, а так соскучился по нему.

Посмотрел бы Вовка, как тут, в море, воюет папка со зверями. Не узнал бы. Это совсем не тот отец, который подбрасывал его до потолка и бегал по десятку миль за велосипедом…

Ты пишешь, Люся, что Павлик родился на две недели раньше. Не огорчайся. Радоваться надо. Я знаю, почему он поспешил с появлением на свет. Он в папу — также торопится жить!..»

8 августа 1965 года, остров ПАРАМУШИР

Выстрел раздался неожиданно. Перлов оглянулся: на дно бота тяжело сползало тело Белкина. Адольф мгновенно оказался возле друга и успел подхватить его.

— Что с тобой, Леша? — закричал он.

Алексей что-то хотел сказать, но не мог. Глаза его тускнели.

Перлов оторвал лоскут своей рубахи и дрожащими пальцами перевязал пробитый пулей подбородок.

— Полный ход! — крикнул рулевому. — Скорее — к «Крылатке».

До шхуны кабельтовых девять.

«Лишь бы успеть! Лишь бы успеть!»

Алексей, в резиновых сапогах, ватных брюках и штормовке — шлем с байковой подкладкой при выстреле упал в море, — лежал на руках Перлова и, казалось, не ощущал ни режущей боли в голове, ни сочившейся из подбородка горячей крови.

Мотор ревел надрывно, во все десять лошадиных сил. Кружась над ботом, истошно кричали чайки. Разбиваясь о нос бота, внахлест били по его бортам тяжелые пенистые волны. Но Алексей не слышал ни рева мотора, ни крика чаек, ни шума волн.

«Неужели это конец? Не может быть… Не-у-же-ли ко-не-ец?..»

Тело Алексея напряглось, словно собираясь распрямиться, голова чуть-чуть приподнялась.

«Наверно, хочет пить», — догадался Адольф и потянулся за фляжкой.

— Вот вода, братишка! Сделай глоток! Хотя бы один глоток!..

Но воды уже было не надо.

* * *

— Как это случилось? — по щетинистым щекам Политовского медленно сползали слезы. Их видела вся команда, собравшаяся возле тела Белкина, но капитан не смахивал слез, не стыдился. — Как все это произошло, Адольф?

— Даже не знаю, Сергей Аполлинарьевич, — еле слышно ответил Перлов. — Мы подошли на боте к самому острову. Берег там скалистый. Камни скользкие, обросли мхом. А тут — волна разыгралась, никак не давала причалить. Я кричу Леше: «Давай обратно! Волна стихнет — вернемся». Он мне в ответ — кулак: «Надо сейчас высадиться, а то сколько времени уйдет!» И вдруг нас ударило волной. О камень, который под водой скрывался. Слышу: за спиной — выстрел!.. Как подойти к берегу — Леша зарядил винтовку. Когда налетели на камень, видимо, она ударилась…

— Леша будто чувствовал это, — тихо произнес Политовский. — Я заметил: как выходить на боте, он всегда доставал фотографии жены, сынишки и прощался с ними. А возвращался — говорил: «Ну, что, мои «бельчата»? Вот и вернулся ваш папка…»

— Не вернулся… Эх, такого хлопца не сберегли! — тяжело выдохнул капитан и полез в карман за платком. — Приказываю: всем — в ру-жье-е-е!

Над «Крылаткой» грохнули три оглушительных залпа.

Не успело погаснуть эхо — в океане раздались три протяжных гудка. Над шхуной снова закружились чайки. Они пронзительно-жалобно кричали, будто чувствовали, что на судне случилась беда.

Глава 27 ЕСЛИ ЗВЕЗДЫ ЗАЖИГАЮТ…

Совещание открыл бывший директор ТИНРО Кирилл Иванович Панин. После второго приступа инфаркта он ушел с директорского поста и стал заведовать лабораторией ластоногих.

После его короткого вступительного слова на трибуну поднимались директора институтов, руководители ведущих лабораторий, исследовательских групп.

Слово предоставили старшему научному сотруднику ТИНРО Геннадию Косыгину.

— Дорогие коллеги! — начал он. — В сентябре 1963 года на Всесоюзном совещании биологов в Ленинграде старший научный сотрудник нашего института Алексей Никифорович Белкин выступил с сообщением об открытии нового вида тюленей — островного. Вы уже знаете: год назад Алексей Никифорович погиб в научной экспедиции.

Это был талантливый ученый. За последние семь лет он проделал огромнейшую работу — побывал в шести экспедициях, написал че-тыр-на-дцать научных статей. Добыл несколько десятков различных черепов островного, систематизировал их. Чтобы довести до конца исследование, ему оставался год-полтора работы.

В актовом зале было тихо. Ученые, помнившие Белкина по выступлению в Ленинграде, никак не могли поверить, что этого рослого, вихрастого парня с застенчивой улыбкой нет в живых.

Из-за стола президиума снова поднялся Кирилл Иванович.

— Да, товарищи, горько сознавать, но Алеши Белкина больше нет с нами. Он погиб. Погиб как истинный ученый, на своем рабочем посту… Прошу вас почтить его память минутой молчания…

Все поднялись. Склонили седые головы маститые ученые. Посуровели лица молодых.

— Прошу садиться, — тихо произнес Панин и, обратившись к Косыгину, добавил: — Продолжайте, Геннадий Митрофанович.

— Алексей Белкин совершил значительное открытие в зоологии — подарил науке новый вид морского животного. И не просто подарил, но и глубоко изучал его. Но трагическая гибель ученого прервала его исследования. Вместе с Кириллом Ивановичем Паниным мы продолжили их. Сейчас наша работа почти полностью завершена.

Оратор приводил факты, цифры, одну за другой показывал схемы и диаграммы, потом выставил на трибуну несколько черепов «островитянина».

— В научной литературе новый вид тюленя до сих пор носил название  о с т р о в н о й, — напомнил Косыгин. — Незадолго до последней экспедиции Алексей Белкин выяснил, что древние жители Курил айны называли какого-то необычного зверя антуром. Исследователь доказал, что этот зверь не что иное, как островной тюлень. С той поры он стал называть его  а н т у р о м. В память о первооткрывателе мы решили закрепить за курильским тюленем это название и описали его как  а н т у р а…

— Кое-кто из наших коллег сомневался в успехе поисков Алексея Белкина, — добавил к выступлению Косыгина Панин. — Одни сомневались пассивно — считали антура разновидностью ларги. Другие сомневались активнее — мешали научным поискам молодого зоолога, предлагали прекратить его исследования. И те, и другие оказались во власти его величества Консерватизма: дескать, как это — через сто лет и вдруг новый тюлень?

В зале кто-то встал и направился к выходу. Панин бросил взгляд на сгорбленную спину этого человека — это был Серебровский. Воцарилась напряженная тишина. Кирилл Иванович оборвал ее:

— Принципиальная последовательность Алеши Белкина, его твердая убежденность в успехе, надеюсь, убедительно доказали всем, что древней матушке Зоологии подарен новый, реликтовый вид тюленя! А завтра мы сделаем еще более выдающиеся открытия, если будем смелыми и принципиальными, учеными в высоком смысле этого слова.

Вы, конечно, знаете, уважаемые коллеги, что за последние четыре века на земле вымерло более двухсот видов позвоночных животных. А до конца нынешнего столетия исчезнет еще девятьсот три вида. Исчезнет на-всег-да! Но одному из них спас жизнь Алеша Белкин. Его островной занесен в международную Красную книгу и охраняется Законом…

ОТ АВТОРА

Было это осенью 1966 года. В молодежную редакцию Челябинского областного радио пришло необычное письмо.

«Хочу рассказать вам об удивительном человеке — о своем муже. Он был ученый. Работал старшим научным сотрудником в Тихоокеанском научно-исследовательском институте рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО). Совершил крупное открытие в зоологии. Готовил кандидатскую диссертацию, но защитить не успел — погиб.

Приезжайте. У меня сохранились его письма, дневники, фотографии.

С уважением — Л. Белкина».

В ту ночь в моей комнате не погас огонь. До самого рассвета читал я Лешины письма и дневники, делал в блокноте бесконечные пометки.

Мать Белкина, Олимпиада Алексеевна, уже знала, что я приеду, приготовила тетрадь, исписанную мелким почерком. Это были воспоминания о семье, сыне. На последней странице — следы от слез. И — слова, берущие за душу:

«Я и сейчас не могу смириться, что нет моего Леши, что больше никогда не получу от него весточки. Как невыносимо больно без него!»

Во Владивостоке познакомился со многими друзьями Белкина — капитаном зверобойного судна «Крылатка» Сергеем Аполлинарьевичем Политовским, заведующим лабораторией по изучению китообразных Альфредом Берзиным, старшими научными сотрудниками лаборатории ластоногих, кандидатами биологических наук Галиной Паниной, Геннадием Косыгиным, Адольфом Перловым и Владимиром Латышевым. Это они открыли для меня мир своего товарища.

Посчастливилось побеседовать и с бывшим директором ТИНРО Кириллом Ивановичем Паниным. Хотя он был тяжело болен, от встречи не отказался. «Ради Леши прилетели? Книгу собираетесь писать? Он стоит этого!» И Кирилл Иванович поведал многое из того, о чем никто другой просто не знал…

Очень признателен семье Белкиных — Алешиной маме, жене Людмиле, брату Владимиру Никифоровичу, а также всем его коллегам и друзьям за помощь, которую они оказали мне при сборе материала. Без их участия не было бы этой книги.

Разумеется, рассказывая о жизни своего героя, я не обошелся без домысла, а порой и без вымысла — иначе получилась бы стенограмма бесед, а не повесть. И все-таки решил не менять фамилий самого Белкина и его друзей-единомышленников. Ведь в основе каждой главы — действительно происходившие события. Даже письма Леши Белкина привожу без больших стилистических поправок: он мне дорог такой, каким был.

Есть звезды, которые отгорели давно, но свет их идет еще много-много лет. Не будет ли и свет души героя повести — Алексея Белкина — маяком каждому, кто стоит в начале жизненного пути? Так же, как для него горело самое яркое и совсем не придуманное им созвездие — с о з в е з д и е  А н т у р а…

Оглавление

Глава 1 „МОСКВА, «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА»“

Глава 2 „ТЫ-ОХОТОВЕД!“

Глава 3 БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?

Глава 4 ВЕЧЕР МУЗЫКИ

Глава 5 ПЕТУХ — В НЕБЕ!

Глава 6 „ГОРЬКО!“

Глава 7 „СЛАВНОЕ МОРЕ“

Глава 8 СПОР С ДЕКАНОМ

Глава 9 „ТРИ ФУТА ПОД КИЛЕМ!“

Глава 10 ЧТО ТАКОЕ ОКЕАН

Глава 11 МОРСКОЕ КРЕЩЕНИЕ

Глава 12 „У МЕНЯ — СЫН!..“

Глава 13 ПЛЯСКА СОЛНЦА

Глава 14 У КОСТРА

Глава 15 ВКУС НАУКИ

Глава 16 „ЗДРАВСТВУЙ, ОКЕАН!“

Глава 17 ОТ КАМЧАТКИ — ДО КУРИЛ…

Глава 18 КТО ЖЕ ОСТРОВНОЙ?..

Глава 19 СОВЕСТЬ УЧЕНОГО

Глава 20 „ТЯЖЕЛА ТЫ, ШАПКА МОНОМАХА!“

Глава 21 „КУРИЛЫ ПОЛНОСТЬЮ ИССЛЕДОВАНЫ!“

Глава 22 „Я — ИССЛЕДОВАТЕЛЬ, А НЕ ХОЗЯЙСТВЕННИК!“

Глава 23 РОЖДЕН ДЛЯ МОРЯ

Глава 24 ВРЕМЯ ДЕРЗАТЬ

Глава 25 В ДОБРЫЙ ПУТЬ!

Глава 26 ВЫСТРЕЛ В ОКЕАНЕ

Глава 27 ЕСЛИ ЗВЕЗДЫ ЗАЖИГАЮТ…

ОТ АВТОРА