Проклятый дом [Виктор Альбертович Обухов] (fb2) читать онлайн

ПРОКЛЯТЫЙ ДОМ

Альманах комической, фантасмагорической и мистификационной литературы

БОБОК 18-91

ПРОКЛЯТЫЙ ДОМ

Тот вечер, в который я стал свидетелем странного и жуткого случая, начался для меня так, словно кому-то слишком не хотелось, чтобы этот случай совершился при свидетеле. Вечером я должен был уехать, мой поезд отправлялся в семнадцать часов. Но — невиданное дело! — он тронулся в путь на десять минут раньше, чем следовало по расписанию, как раз в тот момент, когда я подходил к перрону. С запиской от дежурного по вокзалу я сел на экспресс «Москва — София» и догнал свой поезд в Брянске.

Место мое в купе еще не заняли, там был всего один пассажир, который очень обрадовался моему появлению. Наверное, ему было скучно ехать одному. Мы познакомились и разговорились. Звали моего соседа Евгением Павловичем. Сказать о Евгении Павловиче что-нибудь еще, такое же определенное, как его имя и отчество, я затрудняюсь. Говорили мы, пока ехали вместе, много, но из этого разговора нельзя было узнать, куда едет Евгений Павлович и что за человек вообще. Да меня, признаться, это не особенно интересовало. Неопределенны были лета Евгения Павловича, неопределенно он был одет: в серый костюм фабрики «Большевичка» и в альпинистские башмаки.

— Я тоже удивился, когда поезд пошел на десять минут раньше, — сказал мне, как бы утешая, Евгений Павлович. — Привычно, когда поезда опаздывают, но чтобы они так спешили, я вижу в первый раз. А вообще, знаете, со мной в последнее время только и происходят всякие странные штуки. И знаете, с чего это все началось? Слушайте, давайте выпьем немножко коньяку.

Я не стал отказываться, мы выпили немножко коньяку.

— И знаете, с чего это началось? — повторил свой вопрос Евгений Павлович. — Это началось с того, что мне захотелось летние месяцы прожить тихо и спокойно, и я начал искать подходящее место. Одна моя старинная знакомая предложила поселиться на ее даче. Я удивился, потому что никогда не слышал от нее ничего об этой даче, да и вообще моя знакомая мало походила на владелицу того, что называется дачей. Впрочем, сейчас дачей называется каждая собачья будка на расстоянии двухсот километров от столицы, и я предположил, что как раз такое жилище мне и предлагают. Но нет… То, что мне предложила моя знакомая, было большим, старым, вернее, старинным домом. Дом был деревянный, сложенный из толстых бревен, которые от времени лишь почернели и закаменели, но не тронулись ни жучком, ни гнилью. Стоял дом на высоком, сложенном из камня-дикаря фундаменте, и фундамент этот придавал дому вид неприступной крепости. Усиливали это воинственное впечатление и два стрельчатых фонаря-башенки, возвышающиеся по углам дома. Башенки эти, как и тяжелая и острая черепичная крыша, не очень сочетались с деревянными стенами дома, и дом этот сразу вызывал странное ощущение некоего разлада.

Вокруг дома был огороженный ржавой сеткой участок, на котором росли несколько яблонь, кусты сирени, шиповника, все это разрослось в беспорядке и видно было, что никакая рука давно не заботилась о них. Крапива и пустырник подступали к самым стенам дома, всякий мусор валялся по всему глухому этому саду. Окна дома были сильно запылены и глядели сумрачно. Но стояла прекрасная погода, прямо возле крыльца росли и цвели подснежники, пахло свежей зеленью и землей, и я совершенно не обратил внимания на тот дух запустения и выморочности, который торжествовал в этом месте и тем более должен был сразу меня обеспокоить, что на соседних дачах кипела жизнь. Там жгли последний весенний мусор, мотыжили грядки, кричали, ругались, здесь же стояла кладбищенская тишина. Я заметил, что соседи, пока мы ходили вокруг дома, поглядывали на нас с явным и непонятным для меня любопытством. «Кто там живет?» — спросил я свою знакомую, показав на соседние дачи. «А, босота всякая». — «Да? А дачи солидные… Не хуже вашей. Можно вас спросить? Откуда у вас этот чудо-дом? И почему вы сами не устраиваетесь тут на лето?» — «Ну, ты же сам знаешь, какая у меня жизнь… Когда мне дачей заниматься? Я ее вообще продать хочу. Вот, может, к осени и продам. Я хочу, чтобы ты летом тут пожил потому, что боюсь, как бы ее не спалили. Так… Где же мои ключи? Неужели забыла? Это начинается уже что-то геронтологическое… Уф! Нашла…» — «А со мной не спалят?» — задал я вопрос. «Не бойся. Главное, чтобы видно было, что тут кто-то живет. Сама я тут бываю раз в три месяца». «А кто может спалить?» — «Да хотя бы вот эта босота! Ты думаешь, что в этих дачах солидные люди живут? Это когда-то здесь солидные люди жили. Давно все продано-перепродано, наследники уже в третьем поколении судятся и рядятся за каждый метр. Спалят и не засомневаются. Но ты не бойся… А дом этот мне от папы остался. А папа купил у прежнего владельца. Дом еще до революции строился, кто его строил, уже и неизвестно. Жить ты будешь в этих комнатах. Видишь, тут и мебель кое-какая есть, и диван… Почему тут перегородка? Видишь, тут был коридор по всему дому. Но потом мы с сестрой разделились. Та половина дачи не моя, сестры…» — «Так у вас и сестра есть? Родная?» — «Да. Но я с ней почти не знаюсь. Она как бы тебе объяснить, немного чокнутая. Она тут появляется не чаще меня, но если появится, то ты мне дай знать. Хорошо? Телефон тут на углу стоит, вон за той дачей… Что-то я тебе еще хотела сказать? Надо же, не помню… Нет, это явно начинается что-то геронтологическое».

Моя приятельница так и не вспомнила, что она еще хотела мне сказать, и на этом мы расстались.

— Может быть, вы спать хотите, а я вам мешаю своим рассказом? — вдруг спросил меня Евгений Павлович.

— Нет… нет… рассказывайте. Я вас слушаю, — отвечал я, хотя, честно сказать, слушал уже Евгения Павловича сквозь дрему. Коньяк, ход поезда, история, в которой не было пока ничего интересного, сильно укачали меня и подвигли ко сну.

— Ну, тогда, с вашего позволения, я продолжу, — сказал Евгений Павлович и хотел продолжать, но тут ему помешали.

Открылась дверь купе, вошел проводник, поглядел на нас, на пустые полки, буркнул что-то невнятное и вышел.

— Ну и что ж? — спросил я.

В ответ мне со стороны Евгения Павловича была тишина. Я открыл глаза, и дрема моя мигом пропала.

— Что с вами? — воскликнул я, пораженный видом моего соседа. Глаза его дико и напряженно глядели на дверь купе, рот оскалился совершенно безумной улыбкой.

«Припадочный, что ли?» — подумал я.

— Вы видели? — резко спросил меня Евгений Павлович.

— Что вы имеете в виду? — спросил я осторожно.

— У проводника тельняшка. Вы заметили?

— Так что ж? Что в этом удивительного?

— А лицо его! Видели? Глаза какие! Видели?

— Обыкновенное лицо. В меру розовое… Как у всех выпивающих… Да что с вами такое?

— Да не розовое оно, фиолетовое! А слышали, что он сказал?

— Ну, что-то вроде: «положить еще двух…» Наверное, в Конотопе к нам подселят еще двух пассажиров.

— Вот! — крикнул Евгений Павлович. — Только не «положить», а «положи на место». Это он мне сказал.

«Да он сумасшедший, — подумал я. — Ну и вечерок… Поезд сумасшедший, сосед сумасшедший…»

— Я знаю, что вы сейчас обо мне думаете, — сказал Евгений Павлович. — Вы думаете, что я сумасшедший.

— Ну, что вы!

— Но погодите так думать. Я вам сейчас расскажу… Кстати, когда вы садились в вагон, у вас билет забирал этот проводник?

— Нет, кажется… — сказал я вспомнив, что и правда не этот проводник меня встречал. — Ну, и что? Поменялись…

— Именно так — поменялись! Давайте еще выпьем.

Мы выпили. Евгений Павлович после коньяку ободрился, перестал глядеть испуганно на дверь и даже сказал:

— А может, я и в самом деле с ума сошел… Мерещится всякое… Так вам в проводнике ничего странного не увиделось?

— Абсолютно ничего… Обыкновенный проводник.

— Может быть, окажется, что вы правы. Это всему виной история, случившаяся со мной летом на заброшенной даче. Но, знаете, много, очень много там было странного и необъяснимого. Да вот, хотя бы, как вы объясните такой факт: стоит дом, никто в нем не живет, никто его не сторожит, но все окна в доме целы. Как вы это объясните?

— Что ж тут удивительного? Бывает…

— Думаете, бывает? А бывает такое, что в доме есть старинные, хорошие вещи, книги, в доме никто не живет месяцами и никто его не сторожит, но все вещи и книги целы?

— Это уже маловероятно, — согласился я.

— Вот это мне тоже сразу показалось загадочным. Как и то, что все эти вещи и книги моя знакомая держала на даче, а не перевезла их на квартиру. Правда, вещей этих и книг было немного, и, судя по всему, это были какие-то остатки, но остатки, имеющие несомненную антикварную ценность. И никто на них не позарился. Можете вы это объяснить?

— Не могу, — сознался я.

— На той половине, где поселился я, было четыре комнаты. В одной из них кучей лежала всякая рухлядь, другая была совершенно пустая, только пыль ковром расстилалась по полу, это была очень светлая комната с большими окнами, глядящими на кусты сирени; третья представляла из себя нечто вроде столовой, тут стоял большой обеденный стол, несколько стульев, буфет с кое-какой посудой, на полу у стенки лежала большая фарфоровая люстра. Я из любопытства взял посмотреть тарелки в буфете, они были Гарднеровского завода. Поселился я в последней комнате, угловой, с выходом в фонарь-башенку, откуда можно было видеть панораму всего дачного поселка. Бог знает, что наблюдал из этой башенки первый обитатель дома…

Эта угловая комната отличалась от всех прочих комнат своими окнами. Они были квадратные, маленькие, вырезанные чуть ли не под потолком. И еще отличалась комната дверью: тяжелой, обитой железным листом с двух сторон. Запиралась она изнутри на огромный кованый засов. В комнате стояли диван, обтянутый полосатым кретоном, который лопнул и протерся во многих местах, ясеневый кабинет с недостающими ящичками, четырехдверный шкаф из ясеня же, с интарсиями другого дерева по дверцам. Все эти вещи в доме были старинные, несомненно оставшиеся от какой-то первоначальной обстановки, неизвестно по какой причине не разделившие судьбу остальных предметов этой обстановки.

Кроме четырех комнат имелась еще кухня, из которой устроены были ходы на чердак и в подвал. Я слазил в первый же день в оба места. Надо сказать, что жилище это мне, несмотря на некоторые странности, понравилось чрезвычайно. И запущенный сад, и старинные вещи, и огромный пыльный чердак, где я нашел связки старых газет, множество колбочек, скляночек, ящичков с химикалиями — видно, какой-то жилец дома был учителем химии… все мне нравилось. В углу чердака, наверное для пожарных целей, стоял деревянный ящик с песком.

А в подвале я не нашел ничего, кроме большого железного сейфа, лежащего плашмя у задней стенки. Крышка его была без ручки и без замка, я попробовал ее из любопытства поднять ломиком, но ничего у меня не получилось. Дверь в подвал тоже была железная, закрывалась она засовом со стороны кухни.

Только первый день в этом доме я прожил тихо и спокойно, а потом начались всякие штучки. Вечером первого дня я решил посмотреть, что в четырехдверном шкафу, и увидел в нем книги. Там были все старые книги, но очень разные по составу: большую часть библиотеки составляли французские романы, были также издания калужского теософского общества, старинный «Физиолог», собрание сочинений Гете на немецком языке, какие-то толстые переплетенные тетради со значками и формулами мне непонятными. На одной дверце шкафа я заметил круглую дырочку, эта же дырочка продолжалась в книге, стоящей напротив дверцы. Такой след могла оставить только пуля. «Интересно… — сказал я себе. — Надо спросить у хозяйки, кто это здесь палил…» Я взял простреленную книгу и прилег с ней на диван. Это было одно из бесчисленных творений графа Салиаса, начав читать которое я скоро заснул.

Следующие два дня я провел в разъездах и, приехав на дачу вечером третьего дня, утомленный, прилег на диван и хотел было продолжить своего Салиаса, так снотворно действующего на мозги. Я прекрасно помнил, что книгу эту в прошлый раз, перед тем как заснуть, я сунул под диван. Есть у меня такая привычка: засыпая, совать книгу под кровать. Очень удобно, смею вам заметить. Но Салиаса под диваном не было. Я посмотрел под пуфиком, который я нашел в куче рухляди и притащил к себе в комнату, но и там книги не было. Недоумевая, на всякий случай я посмотрел в шкаф: граф Салиас стоял на законном месте, и дырка в корешке находилась точно напротив дырки в дверце. Объяснив этот факт чем-то начавшимся со мной геронтологическим, я выдрал Салиаса обратно с полки и заснул так же скоро и крепко, как в первый день. Я даже не задвигал засов на своей двери в эту ночь.

Однако на следующую ночь я уже запер дверь и заснул не скоро и не крепко. Дело в том, что днем, проходя мимо пустой комнаты, я увидел на полу ее следы, совершенно четкие следы, идущие прямо от окна к двери комнаты. Я осмотрел окно: оно оказалось закрытым на шпингалеты. И входная дверь, закрытая мной изнутри, точно так же оставалась закрытой. Значит, человек, проникший в окно, находился где-то в доме. Удивительный факт: этот человек шел босиком, хотя погода стояла еще не та, чтобы гулять с голыми подошвами. Был он подросток или женщина, если судить по размеру ступни. Почему он шел босиком и зачем влез в дом, было совершенно непонятно. Понятно было одно: с добрыми намерениями в чужой дом через окно не лазят. Я взял тяжелый бронзовый подсвечник, стоявший в кухне, и пошел обследовать дом.

Я обошел все комнаты, слазил на чердак, в подвал, осмотрел с улицы замок, которым запиралась другая половина дома… Никого я не нашел и ничего необычного не увидел. Все, насколько я мог помнить, было на своем месте.

— Может, это чокнутая сюда приходила? — сказал я себе. — Но куда она потом делась?

Эта версия удобней всего подходила для объяснения происшествия, но беспокойства моего не снимала. Беспокоило меня даже не то, что кто-то неизвестно зачем проник в дом и неизвестно куда делся потом, но зародившееся ощущение, что в доме этом вообще неладно.

С таким ощущением я вышел погулять в саду перед сном. Воздух был тяжел, душен, небо мрачнело; видимо, собиралась гроза. На крыльце соседней дачи стояла веселая компания, курила и смеялась, один из компании увидел меня и что-то сказал остальным, все с любопытством поглядели в мою сторону. «Что такое? — подумал я. — Действительно, босота…» Дождинка капнула мне в макушку, я поспешил в дом.

Перед тем как лечь в постель, я решил еще раз обойти с подсвечником все комнаты. Но там, где я его оставил, подсвечника не было. Я точно помнил, что после обхода дома я поставил его на кабинет. Теперь его там не было. Я пошел на кухню и увидел, что подсвечник стоит на том самом месте, где я его брал. Я мог поклясться, что еще перед выходом в сад я видел его на кабинете.

— Или все-таки это что-то геронтологическое? — спросил я себя и, не зная, как ответить, пошел опять с подсвечником по комнатам. Никого я, конечно, в них не обнаружил, вернулся к себе и лег спать. Мне долго не спалось, комар залетел в комнату, мучил писком над ухом, и я все не мог его поймать. Гроза за окном никак не разряжалась молнией и громом, а только нагнетала духоту в воздухе.

Я лежал в темноте, думал о своей жизни, и мысли мои о ней были невеселы. «Чужой дом… чужие вещи вокруг… случайные люди… И так всю жизнь», — что-то такое вот я думал тогда, и под эти однообразные думы уже начал было засыпать, как вдруг некий звук прервал мой сон. Будто кричала и визжала где-то женщина. Голос был пронзительный, такой, каким он бывает, когда кричат от страха. Едва он замолк, как раздался снова, еще громче и пронзительней. Я не мог понять, откуда он шел: казалось, что женщина кричит где-то сразу за стеной дома, в саду. Я схватил свой верный подсвечник, открыл дверь и выскочил в коридор. В этот момент голос еще раз коротко взвизгнул, но теперь мне показалось, что он послышался из-за двери, которая вела в подвал. Я прошел на кухню и увидел, что засов на двери отодвинут и сама дверь прикрывалась неплотно. А я помнил, что когда обходил дом вечерним дозором, то задвинул засов. Несомненно, кто-то находился теперь в подвале. Свет туда включался в кухне, я повернул выключатель и крикнул в дверную щель:

— Кто в подвале, выходи!

В правой руке у меня был подсвечник, в левой — большой кухонный нож. Ответом мне из подвала была полнейшая тишина.

— Что это за кошки-мышки такие? — сказал я про себя. — А может, мне закрыть подвал да позвонить своей хозяйке? Пусть заберет полоумную сестру. Кто там еще может быть, как не она? Послушайте! — крикнул я в дверь. — Не бойтесь меня, я хороший приятель вашей сестры. Она позволила мне пожить в вашем доме. Ну, выходите же наконец! Что это такое!

И на этот раз на мои призыв никто не откликнулся. Только молния блеснула за окном. Чтобы скорее положить конец всем недоумениям, я изо всей силы толкнул дверь в подвал, ожидая увидеть все, что угодно, но только не то, что увидел.

А увидел я пустой подвал, в котором никого и ничего не было, кроме ржавого железного шкафа, плашмя лежащего у задней стены. Свет электрической лампочки освещал пустое помещение, спрятаться в нем человеку, если он тут находился минуту назад, не было никакой возможности. Ошеломленный, я стоял столбом и машинально рассматривал серые стены подвала, потолок, пол. И тут на левой стене я заметил нечто, что задержало мое внимание. Я увидел красное пятно, жирно блестевшее под светом лампочки, и почему-то сразу решил, что это кровь. Я осторожно спустился в подвал, чтобы рассмотреть пятно вблизи. Да, это была кровь, свежая, еще не совсем засохшая. Было также ясно, чья это кровь: под стенкой валялась смятая в комок тушка крысы. Какой-то страшной силой она была брошена так, что буквально размазалась по стенке. Я вдруг всем нутром почувствовал, что эта страшная сила где-то рядом, ужас пробрал меня до костей, одним прыжком я выскочил из подвала, бросился в свою комнату, и свет у меня горел до утра.

А днем, как это водится, ночные страхи мои предстали в ином свете, и я даже посмеялся над ними. Я уже не так был уверен, что дверь в подвал вечером мною закрывалась. Женский визг, конечно же, раздавался снаружи дома, и только мои расстроенные нервы указали мне на подвал. Как раз вчерашним вечером на соседней даче гуляла босота, а какая у них гулянка без женского визга?! Правда, без объяснения оставалось кровяное пятно на стене, и поэтому я днем еще раз полез в подвал, чтобы лучше его рассмотреть.

Пятно я увидел на прежнем месте, но крысиных останков на полу уже не было. Что, впрочем, могло объясняться просто: крысу пожрали крысы же. И само пятно на стене не казалось мне теперь безусловно кровяным. И главное: если тут была женщина, то куда она потом делась? Можно было только предположить, что в этом дачном подвале был потайной ход, но я сам засомневался в этом предположении, хотя, честно сознаться, старательно исследовал все углы подвала и ощупал со всех сторон железный шкаф. Никакой тайной кнопки или рычажка я, конечно, не нашел. И не мог найти. Потому что в этом доме, как я понял потом, не было никаких потайных ходов. Но это я уже забегаю вперед. Буду рассказывать все по порядку.

Не помню, в тот день или на следующий, мне захотелось попить пива и я пошел узнавать, можно ли где-нибудь в поселке сделать это. Оказалось, что можно… Сами ноги меня привели к нужному месту. По сравнению с другими подобными местами здесь не было особой толкотни, пиво свое я получил быстро и стал с ним за столик с одиноким небритым мужичком в шляпе.

— Что-то я тебя еще не видел, — сказал мужичок.

— Я недавно тут… Снял полдома на лето.

— Это где же?

Я объяснил.

— У Хозяина? — воскликнул мужичок.

— У какого хозяина? Дом мне сдала одна приятельница. Может, вы ее знаете? — И я назвал имя своей приятельницы.

— Знаю. Ее папаша-профессор сдуру купил этот дом, а потом… Я тут тридцать лет живу и знаю все. Так ты даже не знаешь, в каком доме ты живешь? — И мужичок с грустью посмотрел на меня.

— Я что-то не понимаю вас.

— А вот, если мы с тобой купим бутылочку белой, то я тебе все объясню. И то только потому, что мне тебя стало жалко. Вижу же — человек хороший. Имей в виду, что об этом даже говорить сильно много нельзя. Могут быть отрицательные последствия. — Тут мужичок оглянулся и пальцем с треснутым ногтем сделал мне знак наклониться и подставить ухо. Я подставил.

— Говорят, что Матроса даже здесь видели. Стоял и пил пиво как живой. Понял?

Я ничего не понял.

— Какой матрос?

— Тихо ты! Так… Вот у меня есть рубль, добавь там, сколько надо, возьмем бутылочку и поговорим спокойно.

Любопытство меня одолело, я добавил сколько надо, мужичок мигом обернулся и опять предстал передо мной с бутылкой водки.

— Когда появляется Матрос, то жди беды, — начал он мне рассказывать. — Многие тебе скажут, что видели его, но ты не верь. Я… — тут и мужичок ткнул в себя пальцем с треснутым ногтем. — Я видел. Вот как тебя… И скажу тебе так: не дай Бог его видеть. Я после этого, и можешь мне не верить, полгода — полгода! — ни капли в рот не брал. Ничего организм не принимал: ни пива, ни портвейна, ни белой… Жизнь не в радость и одни отрицательные эмоции. От него ж могилой преть. И как появляется, так сразу жди, что кому-нибудь каюк будет. Как появился он тут у павильона, так в тот же день пацаны чего-то не разделили и один другого насмерть ножом, а еще через день Вальку-бармена арестовали.

— Что за матрос? — спросил я. — Объясните сначала.

— Этого никто не знает. Даже я. Но все знают, что он есть. Матрос дом сторожит. Тот, в котором ты сейчас живешь.

— Никаких матросов я в этом доме не видел.

— Правильно. Ты, может, его никогда и не увидишь. А может, увидишь, что не дан тебе Бог. Матрос этот мертвяк. Где он хоронится, никто не знает. Тут сбоку поселка есть старое кладбище, я думаю, что он оттуда приходит. А если хочешь знать, как этот мертвяк называется по-научному, то можно и это. Эй, Академик! — крикнул мужичок какому-то парню в очках, левое стеклышко которых было треснуто, отчего вид у него был какой-то подмигивающий. — Скажи, Академик, как правильно Матрос называется… Вот человек интересуется.

— Зомби, — объяснил Академик и подмигнул. — Знаете, что такое зомби?

— Что-то из Африки… — вспомнил я. — Оживленный мертвец. Вы мне все это серьезно рассказываете?

Академик на мой вопрос только подмигнул, а мужичок ответил:

— Я тоже смеялся, когда при мне рассказывали про Матроса. Смеялся, пока сам не увидел. Это было как раз в то время, когда профессор помер, и на даче вообще полгода никто не появлялся. И дача стояла совсем пустая. А я, скажу тебе, живу недалеко от нее и все вижу. Вот и вижу, что стоит себе дача никому не нужная, и пришла мне нехорошая мысль слазить туда и посмотреть, что в ней есть полезного. Признаюсь, что мысль нехорошая. За то и был наказан. А про Матроса я уже слышал, но не обращал на это никакого внимания. Вот и пошел как-то ночью. Взял мешок с собой, иду вокруг дома, выбираю, какое мне окно поддеть. А тут одно оконце возьми да и откройся свободно. Оно, оказывается, совсем не было зашпингалетено изнутри. Влез я и пошел по комнатам. А там добра еще навалом: и мебеля, и посуда, и радиола. Хожу я и не знаю, с чего начать. Попробовал радиолу, решил не трогать пока, стал кидать в мешок, что полегче. Накидал и еще стул прихватил, понравился мне стул, красивый такой… И уже собрался линять из дома, как слышу: будто где-то дверь заскрипела. Думаю: «Что такое?» И тут — шаги! Там пол скрипучий в коридоре, и по нему так слышно: скрип… скрип… скрип… А я стоял в комнате, откуда и выскочить нельзя: оконца маленькие и под самым потолком… А шаги уже у самой комнаты! Замолкли… И кто-то будто шарит рукой по двери. Луна в оконца светит прямо на дверь. Засов-то я, конечно, как услышал шаги, так и задвинул. Там засов изнутри на дверях есть. И вот кто-то стал дергать дверь. Подергал-подергал, а потом слышу: скрип… скрип… Значит, пошел обратно. А я стою и размышляю, что мне делать. Страха-то особого у меня не было. Я думал, что это такой же, как я, по дому лазит. Стало совсем тихо, и я уже хотел выбираться, как глядь на дверь, а там, где светила луна, голова и плечи. Кто-то глядел в комнату через окно. Тут я даже обозлился. У меня был хороший фонарик с собой, и я решил так: светану ему в морду, а сам — ходу! Пока он проблымкается, я уже далеко буду. Так я и сделал. Прошел по стеночке, поставил стул, да и светанул. И сразу в дверь… А там коридором в комнату, где раскрытое окно. Хвать за дверь, а она заперта. Понимаешь ты, он замкнул ее. Я за другую, и та закрыта. И тут в конце коридора вижу — человек. И идет ко мне. Молча… Только шаги: скрип, скрип… А я еще не вижу, какой он. Только тулово темное качается. А я, дурак, взял и светанул на него. И сразу всего увидел. Это был Матрос. Спасся я тем, что моментально отключился. Как был, так и полетел на пол без памяти. И еще, когда падал, разбил себе голову. Очухался уже при свете. Голова к полу приклеилась, столько из меня крови вытекло. Но я даже обследовать ее не стал, а поскорее из дому. И потом полгода еще всего боялся, даже лечиться хотел. Кто-нибудь скрипнет дверью, а я уже сам не свой. Тут знаешь, сколько хозяев на даче сменилось за все время! Никто долго не мог прожить. И все плохо кончали. Профессор приехал здоровый, красномордый, а через два года ни с того ни с сего взял и умер. А дочки его с ума посходили.

— Кажется, только одна… — сказал я.

— Обе…

— Вообще-то вы правы…

— И так все, кто жил в нем. А потому, что этому дому есть настоящий хозяин. И Матрос у него только служит.

— Кто же этот хозяин?

— Неизвестно. Рассказывают, что жил в этом доме еще до революции не то немец какой-то ученый, не то француз. Он-то и есть хозяин.

— А хозяин тоже на кладбище хоронится?

— Неизвестно. Говорят, что когда выгоняли его в революцию, то он проклял это место и сказал, что дом никому не достанется, а сам он еще вернется. Но пока Хозяина никто не видел. Может, ты увидишь, если проживешь там время.

— Ну, а откуда Матрос взялся? — спросил я. — Почему Матрос? И кто из него зомби сделал? В Африке понятно: там этим делом колдуны занимаются…

— Моя бабка рассказывала, что в их времена бывало такое: перестанет человек в церковь ходить, Бога проклянет или крест с себя скинет, а когда умрет, то его земля не принимает. Он вылазит из могилы, и его нечистый водит, чтобы он делал всякие гадости людям. Вроде мертвый, а вроде и не мертвый… А тот немец ученый, говорят, доктором был и над покойниками опыты делал…

Я не знал, что думать, когда возвращался от пивного павильона к себе на дачу. Рассказ пьяного мужичка можно было считать бредом и ничем другим, но, с другой стороны, в этом бреде имелось что-то слишком правдоподобное. Если бы мужичок от скуки решил потешиться и попугать меня, то, конечно же, фантазия его пошла бы придумывать всяких домовых и привидения и вряд ли бы выдала фантом Матроса. Почему Матрос?! Что за Матрос? Если же Матрос и вправду был персонажем коллективного предания дачного поселка, то не на пустом же месте оно возникло. И потом эти странные происшествия с подсвечником, книгой, женским визгом… Что-то загадочное все-таки имелось в этом доме, и мне надо было решать: или плюнуть на все его загадки и поискать себе другое жилье, или же попытаться разгадать тайну дома. Вполне возможно, что никакой тайны не было совсем.

С такими мыслями я лежал у себя в комнате на диване, как вдруг мне опять почудился визг и крик.

Почти уверенный, что это галлюцинация, я выглянул в коридор и услышал, будто на чердаке бранится женщина. Голос был резкий, злой, с привизгами. Несомненно, я слышал с чердака женский голос! Слов нельзя было разобрать, но мне показалось, что женщина ругается, притом самыми скверными ругательствами. Но как только я включил свет на чердаке, голос замолк.

Не теряя больше ни секунды, я побежал наверх по лестнице. Взбежав, я остановился пораженный: на чердаке никого не было. Спрятаться здесь взрослому человеку было негде. Вылезти с чердака, пока я включал свет и прислушивался, а потом бежал по лестнице, тоже не представлялось возможным. Узкие оконца фронтона были слишком узки даже для ребенка.

Мне ничего не оставалось делать, как признать себя вполне спятившим с ума, по тут тонкий писк привлек мое внимание, и я увидел в трех шагах от себя полураздавленную крысу. Она была еще жива и попискивала, барахтаясь в собственных кишочках. Снова, как в подвале, я почувствовал, что тот, кто раздавил крысу, где-то рядом, и снова ужас забрал меня. Мигом я скатился по лестнице, вбежал в свою комнату и задвинул засов. В эту ночь я не мог заснуть.

Утром я уехал на весь день в город и вернулся только, когда стемнело. Во всех домах по улице горел свет, на всех участках еще копошились люди и переговаривались между собой. Только мой дом стоял мрачный и молчаливый. Мне ужасно хотелось спать, и я как вошел в комнату, так и упал на диван. Но заснуть сразу не получилось, мешало раздражение, какое бывает со мной, если я провожу не спавши день после бессонной ночи, весь день мечтаю о сне и потом, когда можно уже заснуть, я все еще продолжаю мечтать. Я поворочался с боку на бок и решил съесть таблетку барбитала. Но снотворное подействовало слабо, я то задремывал, то просыпался, оглядывался и не сразу понимал, где я нахожусь.

Не знаю, сколько времени я так промучился, как вдруг очнулся от тревожного ощущения. Сильная луна светила через оконца в мое жилище, напряженная тишина стояла в доме. И в этой тишине я услышал, как где-то в доме резко заскрипела дверь. Так могла скрипеть только подвальная дверь. И раздались шаги: скрип, скрип… скрип… Они приблизились и смолкли у моей двери. Будто чья-то рука стала шарить по двери. Я глядел на дверь не дыша и вот увидел, как она задергалась, кто-то пытался ее открыть. Мигом мне припомнилась история про Матроса, услышанная мной у пивного павильона. Меня забил озноб, какой-то нездешний холод вошел в мою комнату, свет мертвой планеты словно искал меня — так он был неистов. Тот, кто стоял за дверью, не уходил и все дергал. Лежать не двигаясь и ждать, что случится дальше, было слишком невыносимо. Я начал привставать с дивана и тут на двери, в лунном свете, увидел четкую тень человека: голову и плечи. Кто-то глядел в мое оконце. Снаружи по стене проходила пожарная лестница, и можно было легко, вися на ней, глядеть в окно. Но тот, кто глядел сюда, не мог меня видеть, пока я лежал на диване.

Дверь в комнату сотрясалась, тень из окна не пропадала, я лежал, боясь пошевелиться. Вдруг оконце с треском распахнулось, в нее просунулась рука и стала шарить по воздуху. Дверь загремела. Визгливый женский голос произнес в окно: «Он здесь. На диване Хозяина…» Губы мои шевелились, пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь молитву, я напрягся изо всех сил, чтобы крикнуть, и не мог.

Где-то далеко на какой-то даче закукарекал петух. Тотчас же раздался женский визг, окно с треском захлопнулось, дверь перестала дергаться, шаги проскрипели обратно, а сам я проснулся. Глубокая тишина стояла в доме, луна светила в оконца. Вся грудь моя была в ледяном поту. Я посмотрел на часы: было три часа ночи. Я повернулся со спины на бок и заснул моментально.

«Вот что значит верить пьяным рассказам», — говорил я себе на следующий день. И день этот прошел для меня так, как я мечтал их все провести на этой даче: тихо и спокойно. И в этот день мне даже пришла в голову мысль, которая раньше показалась бы противоречащей желанию прожить лето в спокойных раздумьях. «Надо мне какую-нибудь бабенку завезти сюда», — такая была мысль. Впрочем, подобные мысли всегда возникают от близости нечистой силы, а то, что она была близко от меня в этом доме, я теперь совершенно ясно понимаю. Но все-таки, скажу вам, это была моя ошибка, что я не завез на дачу какую-нибудь знакомую маркизетку. Вы знаете, что такое маркизетка? — спросил меня Евгений Павлович.

— Нет, не знаю. Уменьшительное от «маркизы»?

— Маркизетка — это самая глупая обезьяна из рода шимпанзе. А вообще я так называю всех женщин, которых знал и знаю. Вы имеете другое мнение о женщинах?

— Мм… — отвечал я.

— Но в данной истории маркизетка могла бы помочь человечеству. Она могла бы отвлечь на себя действие дьявольских сил, которые, за ее отсутствием, все накинулись на меня. Если, конечно, все в этой истории выглядит так, как я это понимаю.

На следующую ночь после кошмара я заснул было спокойно, но вдруг проснулся посреди ночи от такого же тревожного ощущения, какое я испытал накануне. Опять заскрипела дверь и послышались шаги. Но теперь я был абсолютно уверен, что не сплю. Часы показывали половину третьего ночи. Луна светила так же, как вчера. Шаги прозвучали у моей комнаты и направились дальше по коридору. А потом я услышал дробный перестук по полу коридора, а следом за ним тяжелый бег. Что-то там грохнуло, упало, пискнуло, раздалось какое-то глухое рычание, похожее на ругательство, и все смолкло.

Я чувствовал острую необходимость сходить в одно место и начал искать тапочки. Но нашед их, я не сразу нашел решимость выйти из комнаты. Так я сидел и решался, пока не услышал пение петуха. Я посмотрел на часы: было три часа. Справив свое небольшое дело и идя обратно по коридору, я почувствовал, что наступил на что-то. Я зажег спичку и увидел раздавленную крысу. Я тронул ее пальцем. Она была теплая и мягкая.

А днем случилось нечто, что позволило мне из всех таинственных явлений в этом доме сделать некоторые выводы. Днем я взял с кухни какой-то медный сосуд, стоявший там в углу и служивший, наверное, кому-то плевательницей. Использовать я его решил в качестве ночного горшка. Я поставил его у себя в комнате и вот, пока сам сидел на крыльце и читал книжку, этот сосуд кем-то был перенесен обратно в угол кухни.

Из этого факта несомненно следовало, что, кроме меня, в доме жил еще кто-то. Кроме того, следовало, что этому неведомому существу явно не нравились мои посягательства на вещи в доме. Так я стоял и думал, глядя на медный сосуд в кухне, пока не услышал громкий хохот за своей спиной. Я повернулся и увидел женщину, стоящую в дверях кухни.

— Кто вы? — вскрикнул я. — Как вы сюда прокрались? — и рука моя инстинктивно потянулась к подсвечнику, стоявшему, кстати, рядом.

— Не бойтесь меня, — ответила женщина. — Я хозяйка той половины дома.

— Так вы сестра… — сказал я и назвал имя своей приятельницы.

— Да.

Я внимательно оглядел женщину. Она была моложе, симпатичнее, более… короче говоря, более женщина, чем ее сестра, и, по первому впечатлению, не походила на сумасшедшую. Лишь очень бледное ее лицо могло навести на подозрения, что она психопатка. У женщины была густая коса, стройный стан, маленькие ножки. Ножки эти были босые.

— Послушайте… — сказал я. — Это не вы ли несколько дней назад лазили в окно вон той комнаты?

— Я, — тотчас призналась женщина.

— Зачем?

— А чтобы вас попугать. Вы же такой пугливый…

— И этот сосуд тоже вы?

— Я.

— А подсвечник и Салиаса?

— Тоже я.

— Зачем?

— Просто так. От скуки…

— Но ведь так можно человека и до сумасшествия довести.

— Вот я и решила объявиться, чтобы вы не сошли с ума.

— А визг на потолке вы позавчера не слышали?

— Визг? Меня здесь не было в этот день. Но думаю, что это вам показалось. Наверное, я вас уже достаточно застращала, да и рассказали вам уже всякого про этот дом. Рассказали?

— Рассказали… Это правда?

Женщина захохотала.

— Вы сейчас похожи на ребенка, которому мама рассказала сказку, а он потом спрашивает: «Мама, это правда?»

— Да я же не всю сказку слышал. Что это за Матрос? Вы что-нибудь слышали о нем?

— Конечно, слышала. Говорят, что этот Матрос тут революцию делал. И в дом этот как-то пьяный ввалился, хозяину нагрубил, даже стрелять начал с куражу прямо в доме…

— А… — сказал я. — Вот откуда дырочка в шкафу.

— Ну, такой матрос, может, и в самом деле существовал. Но как из него потом легенду такую странную сотворили, я не знаю. Вы не знаете, как легенды возникают?

— А что про хозяина рассказывает легенда? Вот про него я почти ничего не слышал. Он колдуном был?

— Может, и колдуном… Говорят, что он при морге служил. И однажды в морг привезли этого матроса… И вот, по легенде, хозяин сделал с ним что-то такое, что он стал будто живой, и заставил его стеречь этот дом. А зачем вы эту урну к себе перенесли?

— Понравилась, — так я ответил. — Послушайте, давайте выпьем чаю.

— Чаю? Давайте… Только я сейчас не могу, мне надо пойти к себе сделать кое-что. Да и обуться надо, замерзла я уже. Кажется, попугала вас достаточно, довольно… А чай я к вам приду пить вечером. Можно?

— Можно. Буду ждать.

— Я к вам постучусь вот так… Три раза. И выкиньте вы из головы все эти байки. Я тут прожила столько времени, и ни разу никаких матросов не видела.

— Послушайте, но куда же вы делись потом, когда влезли в окно? Я проверил все, где вы могли спрятаться. В дверь вы не выходили, окно вы закрыли на шпингалеты… Да и следы вели только от окна…

Она улыбнулась и объяснила:

— Я не влезла в окно. Просто прошла задом наперед до окна и обратно. А вышла через дверь. Как и вошла. Вас в тот день совсем здесь не было. А вы, значит, подумали, что следы оставлены именно в этот день, в какой увидели их? Прекрасно! На такой эффект я даже не рассчитывала.

— Так у вас что? Есть ключи и от этой половины дома? А ваша сестра знает об этом?

— Не знает. Но у нее тоже есть ключи от моей половины. И она думает, что я не знаю об этом.

— А зачем это вам? Впрочем, не мое дело. Но…

— Вы не беспокойтесь. Больше я сюда без вашего позволения заходить не буду. А если вы чего-нибудь опасаетесь, то замыкайте свою комнату. Даю честное слово, что от нее у меня ключей нет. Ну, до вечера…

«Так… А что же мне делать? — задумался я после ее ухода, вспомнив о просьбе моей хозяйки позвонить, если тут появится ее сестра. — Ничего вроде бабенка… Обещалась прийти вечерком… А? Позвоню, а эта с геронтологическим приветом возьмет да и нагрянет, да и испортит мне вечерок. Хотя, и сестрица тоже не без привета. Нашла, чем развлекаться… Нет, лучше не связываться. Позвоню».

И позвонил.

— Как ты там живешь? — спросила меня приятельница. — Обжился уже?

— Ничего… — ответил я. — Видел сегодня вашу сестру. Вы просили позвонить, если она тут появится… Але! Вы меня слышите? Але…

— Вы что, решили так пошутить надо мной? Моя сестра умерла. Как раз вчера были похороны. Я только сейчас поняла, что у меня была сестра. Вы этого не поймете, пока и с вами что-нибудь подобное не случится. Чего я вам, конечно, не желаю.

— Простите, ради Бога! — закричал я в трубку. — Но…

В ответ я услышал короткие гудки.

От телефонной будки я бежал так, как никогда еще не бегал. Меня гнало бешеное желание: схватить немедля самозванку, кто б она ни была, и… Что это было за «и» я, пока бежал, представлял неясно, но это было нехорошее «и…» для фальшивой сестры хозяйки. Прибежав к дому, я сразу кинулся на ту сторону. На той стороне, на дверях, висел замок. И видно было, что дверь эту давно никто не открывал: паутина висела наискосок от верхнего угла двери к навесу крыльца, в центре паутины сидел большой паук-крестовик и, должно быть, сильно удивлялся выражению моего лица в этот момент.

— Что все это значит? — закричал я.

Но некому было ответить на мой справедливый вопрос.

Делать было нечего, оставалось ждать вечернего визита авантюристки и раздумывать, кто она такая и чего от меня хочет. Ни к чему определенному эти раздумья меня не привели, и в час, близкий к вечернему, я решил еще раз позвонить своей хозяйке и доложить обстановку. Послушав мои извинения и объяснения, она сказала:

— Да, не надо было предлагать тебе эту дачу. Сама я никогда ничего такого там не видела и не чувствовала, но это же самое расстроило психику моей несчастной сестры и свело ее в конце концов в могилу. Бог знает, кто эта шельма, что с тобой говорила. Многие, я знаю, из поселка зарятся на эту дачу и готовы на все, чтобы отпугнуть от нее хороших покупателей. Они-то и создали ей такую славу, чтобы потом самим купить за бесценок. Может, в милицию обратиться? Пусть задержат ее…

— А что мы милиции объясним? Туда позвони, что человека, убивают, и то не поедут…

— Да, это верно. Но что ты сам собираешься делать, если она придет?

— Честно говоря, не знаю… Постараюсь разговорить ее и выведать побольше.

— Ради Бога, будь осторожен. А лучше всего плюнь на все и уезжай немедленно. А дачу я завтра заколочу. Ты говоришь, что у нее ключи от всех замков есть? Вот и повод для обращения в милицию.

— Не будет толку от этого. Да и спугнуть ее можно таким действием. Знаете, что я придумал… Я ее заманю в комнату, заговорю, а там в удобную минуту выскочу и замкну. От моей комнаты у нее нет ключа. А тогда можно и милицию вызывать. Пусть проверят, кто она такая и откуда у нее ключи от дачи.

— А вы не боитесь? Может, и мне туда приехать?

— Зачем? Это тоже может ее насторожить.

— Я боюсь за вас. Эти твои рассказы, эта смерть сестры… Ты крещеный?

— Крещеный.

— А крест носишь?

— Крест? Нет…

— Креститься-то хоть умеешь?

— Вы, кажется, тоже начинаете верить во все это.

— Как же тут не поверишь… Ой, у меня голова кругом идет. Я еще после похорон не отошла, а тут… Знаешь что? Плюнь и уезжай немедленно. Ничего не надо делать, пусть она хоть синим огнем горит. Сама спалю.

— Не надо. Я остаюсь и действую, как мы договорились. В случае чего, буду звонить.

— Ну, как же ты там одни будешь? Давай и я приеду.

— Не надо.

В этот вечер стемнело рано, небо затянуло тучами, порывами дул ветер, постукивал форточкой. Дверь у меня была закрыта на засов, входную дверь я тоже закрыл, помня, что у моей незнакомки есть ключи от нее. Я сидел на диване и ждал условного стука. Ветер все так же постукивал форточкой и шумел в саду. Чем дольше я сидел, тем напряженней и томительней было ожидание.

Я прислушивался ко всякому звуку и шороху. Честно сказать, я уже давно пожалел, что затеял сию операцию и не внял совету хозяйки плюнуть и смотаться отсюда. Мужество мое слабело с каждой минутой ожидания и держалось только за счет надежды, что назначенное свидание не состоится. Я дал себе слово — в случае благополучного доживания до завтрашнего дня — в этот же день быть далеко от проклятого дома. Время от времени я крестился, и этотоже поддерживало мои силы.

Время шло медленно, но все-таки шло. Исполнилось десять часов вечера, и я стал было надеяться, что ничего не произойдет в этот вечер, как вдруг услышал звук отпираемой входной двери. «Не открою, — в тот же момент пронеслась в голове паническая мысль. — Как я сразу не понял, что это тоже зомби! Какие у нее были глаза! Как у утопленницы… Видно, и она служит у Хозяина». И я закрестился что есть мочи, слыша, как скрипят шаги по коридору. Они проскрипели до моей двери и стихли. Раздался стук: три удара. «Мне бы только до трех часов продержаться», — мелькнуло в моей голове. На стук я никак не отозвался. И тут из-за двери послышался негромкий голос моей хозяйки: «Евгений Павлович, это я. Открой мне. Я решила приехать на помощь».

Я еще не отошел от прежнего своего полуобморочного состояния, ноги меня еще не слушались. «Евгений Павлович, вы там? Вы один? Отзовитесь, пожалуйста». Я кое-как встал и открыл дверь. Да, это была моя хозяйка. Она была не одна, а с каким-то мужчиной, который угрюмо посмотрел на меня и что-то буркнул вместо приветствия. «Ну, что? Ничего? — зашептала моя хозяйка, входя в комнату. — Познакомьтесь… Это Петр, мой друг. Правильно, что я взяла его с собой? Да я бы и побоялась одна. Давайте говорить шепотом. Не задвигайте засов. Зачем? Мы ее не спугнули, как вы думаете?» — «Не знаю, — ответил я. — Давайте помолчим». — «Давайте… — согласилась хозяйка. — Петр, молчи», — сказала она Петру, который и так сидел все время молча и не двигаясь, угрюмо глядя на шкаф с книгами. «Странный какой…» — подумал я про него. Сама же хозяйка молчала недолго. Скоро она начала всхлипывать и совать руку с платочком под вуалетку, свисавшую с ее шляпки. «Простите меня… это я о сестре вспомнила… Я больше не буду. Давайте помолчим… Петр, молчи». Петр что-то буркнул в ответ. Он все так же сидел неподвижно, положив огромные кулаки на коленки. «Странный он какой-то…» — подумал я еще раз, оглядывая его с любопытством. И тут меня как током ударило: я увидел, что из-под рубашки у Петра выглядывает тельняшка. Мгновенная догадка осенила меня. Я взглянул на свою хозяйку, и мне показалось, что из-за вуалетки смотрит на меня насмешливый и холодный взгляд утопленницы. Рука ее потянулась, чтобы разом откинуть с лица вуалетку. Я не помню, как я скакнул за дверь комнаты и замкнул ее, я даже нечетко помню, ЧТО объяснял в отделении милиции. Помню рычание Петра и женский визг, слышимый мною в тот момент, когда я сбегал с крыльца.

А потом был смех. Когда я привел с собой милицию, то оказалось, что запер я настоящую свою хозяйку и настоящего Петра. Милицию в этом убедили их документы и личное знакомство моей хозяйки с лейтенантом, пришедшим сюда, а я убедился, когда хозяйка сама перекрестилась и Петру сказала: «Петр, перекрестись». На что Петр сначала ответил: «Лучше я ему по мордам дам», но потом перекрестился.

Наверное, был смех от этой истории и в поселке. А мне на следующий день осталось только приговаривать: «Вот так и творятся легенды».

От всех этих событий, и страшных и смешных, я устал и решил съехать с дачи.

И уже съехал, но через несколько дней вспомнил, что забыл папочку свою на даче.

И для этого решил позвонить своей приятельнице и попросить ключ от дачи. Приятельница же мне ответила, что мне можно не беспокоиться о папочке, так как дача на днях сгорела.

— Как?!

— Вот так! Подпалила все-таки босота.

Я посочувствовал ей и от досады, что в папочке пропали некоторые нужные мне бумаги, решил пойти попить пива. Я обошел ближние, подходящие для этого дела точки, но повсюду пива не было. Обозленный неудачей и поэтому решившийся попить пива во что бы то ни стало, я вспомнил, что в дачном поселке есть замечательный павильон. Езды туда электричкой было немного, и я поехал.

Все у пивного павильона было как в прошлый раз: пиво продавалось, за ним не давились, одиноко стоял небритый мужичонка в шляпе, а немного вдали от него — Академик, который тотчас подмигнул мне.

— Ну, что? Добавишь, сколько там надо? — спросил меня мужичок и достал свой заветный рубль. Я добавил, он сбегал, к нам присоединился Академик, и досада моя стала пропадать.

— Да… Сгорела дача, — сказал мужичок. — Как это ты вместе с ней не сгорел! Я удивляюсь…

— А как это случилось?

— Говорят, что в нее шаровая молния стукнулась. Потому как гореть начало с самого интересного места — с фронтона. Он хоть и крашеный, но попробуй-ка подожги его чем-нибудь…

— А что, гроза была?

— Потом началась… Да пожар бы потушили, если бы не одно интересное дело. Сам я не видел, рассказывают, что от других знаю. Вот когда соседи увидели, что фронтон горит, то сразу отбили замок и полезли на чердак, чтоб рушить фронтон вниз. А там, говорят, ящик с песком был. Стали из ящика песок на огонь кидать, и что ты думаешь? Тут песок сам собой подымается, и вылазит оттуда баба. Живая…

— Зомби… — сказал Академик.

— Да. Ну, конечно, все и посыпались с чердака. И сейчас еще некоторые сидят по домам и зубами от страха лязгают. Так и сгорела дача. Но это еще не все. Теперь по поселку ходит Матрос и собирает вещи, что народ вынес из пожара. Говорят, что некоторые сами обратно отнесли…

— А случайно не видели: папочка такая, из красной кожи…

— А ты сходи на пожарище. Там много чего валяется…

Я так и сделал, сходил на пожарище. Папочки я там не нашел, хотя вещей, и правда, валялось немало. Лежал там и подсвечник, с которым я когда-то обследовал дом. Не знаю для чего, но я прихватил этот подсвечник с собой. И вот с тех пор мне все кажется, что кто-то за мной наблюдает. Хотите, покажу? — спросил меня Евгений Павлович.

— Так вы его с собой везете?

— Да.

— Зачем?

— Сам не знаю… Ладно, скажу: для опыта. Если Матрос существует, он должен появиться.

— Зачем это вам?

— От скуки, наверное… Так показать?

— Не надо. Может, и в самом деле этот Матрос существует, но мне с ним встречаться неохота. Что это за станция? Интересно, сколько мы здесь будем стоять?

— Двадцать минут. Я здесь часто езжу. Вы не хотите выйти подышать?

— Нет, я, пожалуй, буду спать.

— Ну, а я схожу. Сумку возьму, чтобы она вас не смущала. Так вы поверили в Матроса? Плюньте, наврал я вам все.

И Евгений Павлович вышел. Я стал задремывать, как вдруг поезд тронулся и пошел. Я открыл глаза, моего попутчика в купе не было, часы мои показывали, что поезд тронулся раньше положенного на десять минут. Но он не успел набрать ход, как вздрогнул весь и резко остановился. Какой-то шум послышался за окном, по вагону побежали люди, громко что-то восклицая. Я оделся и тоже вышел из вагона. У четвертого вагона волновалась плотная кучка людей. Подойдя к ней, я услышал: «Насмерть… упал… нет, толкнули…» Рядом, согнувшись пополам, раскачивалась женщина, ее рвало. Я влез в кучку и протиснулся к центру ее. В центре лежал человек, вернее, половина его: в серых штанах и альпинистских башмаках. Вторая половина была растерта и разбрызгана под вагоном. У башмаков валялась знакомая мне сумка, видно было, что она совершенно пуста.

БОСОРКАНЬ

— Да ну ее к черту, эту политику! Давайте лучше анекдоты рассказывать. Или страшные истории… О! Давайте рассказывать страшные истории. Ведь с каждым из нас случалось что-нибудь этакое таинственное и необъяснимое. Случалось?

— Случалось… — согласились все.

— Отлично! Так давайте расскажем по очереди самые таинственные случаи из своей жизни. Кстати, может выясниться, что ничего таинственного в этих случаях нет. Будем рассказывать?

— Будем, — согласились все. И Максим Петрович согласился, и Стелла Даниловна, его жена, согласилась, и даже моя жена, дура, сделала то же самое, хотя что она там могла рассказать! Самый таинственный случай был с ней в прошлом году в Америке, когда она ездила туда на неделю от своего института. В одном супермаркете она увидела автомат, который выдавал колготки. Выдавал он колготки бесплатно, сделано это было для тех, у кого с этой частью туалета случилось несчастье при ходьбе по магазину. «Совершенно бесплатно!» — повторяла моя жена целый год, вконец ошарашенная необъяснимым фактом. Впрочем, здесь я отвлекся и пока отвлекался, Стелла Даниловна уже приготовилась рассказывать свою историю. Но у меня есть еще пауза, и она годится для необходимого объяснения: Стелла Даниловна — врач-нарколог, Максим Петрович — простой инженер, моя жена — дура, даже имени ее не хочу называть, сам я называюсь Иван Стеклянищев, ничего другого о себе, из скромности, говорить не буду. Мы дружим домами, ходим друг к другу в гости; сегодня гости они.

— Я буду рассказывать за себя и за мужа, — начала Стелла Даниловна. — Эта история случилась с нами прошлым летом. Вы помните, что прошлым летом на море было страшно ехать, и мы решили поехать к нашей бабке…

— У меня есть бабка на Украине, живет в страшной глуши, в Полесье… — объяснил Максим Петрович.

— Я никогда там не была… — продолжила Стелла Даниловна. — Правда, глухомань там страшная. Но мне все понравилось: и лес, и воздух тамошний, и речка… Только эта странная история испортила нам отпуск. Однажды ночью раздается стук в окно, мы все просыпаемся, бабка отодвигает занавеску и говорит: «Это Мыкола. Тоби чого, Мыкола?» — Максик, я правильно по-украински?

— Говори лучше по-русски.

— А ты мне, пожалуйста, не указывай. Вот бабка и спрашивает: «Тебе чего, Николай?» Николай ей что-то отвечает, бабка слушает, а потом сообщает нам: «Это до вас, Даниловна, пришли. Мать его болеет, и Николай просит поглядеть, что-то ей совсем плохо. Тут у нас уже все знают, что ты врач». — «Да я не тот врач, — пытаюсь объяснить. — Вызовите лучше скорую помощь».

— Да какая там скорая… Там, если что случится… — встрял опять Максим Петрович.

— Короче… — перебила его Стелла Даниловна. — Уговорил меня Николай пойти посмотреть его мать. Я взяла свою аптечку, взяла мужа… А ночь темная-темная! Николая этого за два шага впереди не видно, по запаху за ним шли.

— Да. У вас на этот запах нюх профессиональный, — заметил я.

— Приходим. Вижу: лежит старуха на кровати, еле дышит, глаза поднять не может. Они у нее полуоткрыты и видно, что совсем открыть она их не может, хотя не спит. И даже непонятно, услышала она, как мы пришли, или нет. Потрогала пульс, лоб, измерила давление — ужас! В таком положении даже переносить с места на место опасно последствиями. Вижу, что от меня толку тут никакого не будет, да и вообще медицине тут делать нечего. Но я, конечно, говорю Николаю:

— Надо немедленно вызывать скорую.

— Да как же ее вызовешь? Откуда? — отвечает мне Николай. — Раньше хоть фельдшерка приходила. Укол даст, и лучше старухе. Вы ей укол какой-нибудь дайте. Фельдшерка всегда так делала.

— Да какой же я ей укол дам! Я ведь даже не знаю, чем она больна. Чем больна ваша мать?

— Да всем… — объясняет Николай. — Она уже десять лет с этой кровати не встает. То лучшает ей, то хужеет, а помирать — ну никак!

— Так чего вы за фельдшеркой не сходили? Поленились за семь километров идти?

— Ходил… Она не согласилась.

— Как это она не согласилась! Она не имеет права. Она же клятву давала. Молодая фельдшерка?

— Молодая.

— Ну, тогда понятно. Они все молодые такие. Но чем же я вам помогу?.. Видите, у нее уже и лицо посинело. Послушайте, у вас тут так душно, что и здоровый заболеет. Окна не открываются?

— Не открываются…

— Она совсем задыхается… Берите что-нибудь и выбивайте стеклинку. Ну, что вы стоите?! А я посмотрю у себя в аптечке, может чем-нибудь и помогу вашей матери, хотя честно скажу — мы тут все люди взрослые — вряд ли она еще сутки протянет. Так… Что тут у меня есть? Сердце у нее больное?

— Больное…

— Ну, тогда я и не знаю, что я ей могу уколоть?

В аптечке у меня не было ничего подходящего к такому случаю. Но и уйти просто так от умирающего человека, не сделав ничего, было невозможно. Я сделала раствор анальгина, вполне бесполезный в такой ситуации, но и безвредный, и уколола. Напоследок я решила еще раз измерить ей давление и пульс (они не изменились), и вот, когда я хотела встать от больной и сознаться в полном своем бессилии как-нибудь помочь ей, я вдруг вижу, что одна рука ее, доселе лежавшая плетью, начинает двигаться и подниматься, как будто ища что-то. Я догадалась взять ее в свою руку. И начинает происходить чудо: я чувствую, как теплеет ее рука, дыхание становится спокойным и равномерным, веки глаз подымаются, взгляд яснеет, старуха начинает говорить.

— Спасибо, дочка.

— Лежите… лежите… не разговаривайте…

Я просто вне себя от изумления и не могу помять, что оказало на старуху такое живительное действие: свежий воздух? укол анальгина?

А она оживает дальше. И цвет лица становится здоровым, и в руке появляется сила, потому что, когда я захотела вынуть свою руку, то у меня ничего не получилось.

— Дочка, посиди еще немного около меня.

Я осталась сидеть, а старуха начала мне рассказывать про то, что у нее болит. И хотя я просила, чтобы она поберегла силы, но она как будто меня не слушала и все рассказывала и рассказывала. И столько у нее оказалось болячек, что, пока она рассказывала, я чуть не заснула. Я вдруг почувствовала, что я засыпаю. Я, наверное, даже вполне заснула, потому что, очнувшись, я увидела, что голова моя уже коснулась старухиного одеяла. А очнулась я от того, что старуха замолчала.

— А ты спи, дочка, спи, — сказала она мне.

— Ой, простите, я даже не заметила, как задремала.

Я оглянулась: Николая в хате не было, он, наверное, ушел к себе домой, муж мой дремал в углу на лавке. Тут уж я решительно отобрала у старухи свою руку, хотя она еще просила посидеть с ней, разбудила мужа, и мы пошли домой, пообещав старухе, что по дороге мы зайдем к Николаю и пришлем его к ней.

— Не надо… — ответила старуха. — Вот если бы ты еще немного посидела со мной… Ты, видно, хороший человек. Мне так добре с тобой.

Но мы все-таки зашли к Николаю, и я выговорила ему, что он оставил мать, и наказала, чтобы днем он нашел машину и непременно отвез мать в больницу.

— Вы бы сейчас не спали, а пошли бы и посидели с матерью, — сказала я ему.

В ответ мне Николай пробурчал что-то непонятное, повернулся и ушел к себе в дом, и нам было слышно, как он запер за собой дверь.

— Странный человек… — сказала я мужу.

Но и вообще странные там люди… Да… Так вот… Той же ночью со мной начало твориться что-то страшное. Еще когда мы шли по улице, я сказала Максу:

— Ой, совсем руки не чувствую…

Я ее и правда совсем не чувствовала. Это была как раз та рука, за которую держалась старуха. А дома — мы только легли — чувствую, что и тело начинает неметь так же, как и рука. И будто какая-то сила берет меня и начинает ломать. Знаете, в какой-то книжке я прочитала про древнюю монгольскую пытку: человека валили на землю животом вниз и складывали так, что затылком он касался пяток. Вот точно так же гнуло и меня. И, главное, я все прекрасно соображаю, но ничего сказать не могу. Муж перепугался (молчи, Максик, ты перепугался), бегает вокруг, ничего не понимает, и я ему ничего не могу объяснить. Я уже окончательно решила, что со мной случился паралич. Вы не можете представить весь этот ужас.

Но, хорошо, муж догадался разбудить свою бабку. Она у нас в сенях спала. Бабка пришла, увидела меня, закрестилась… Потом схватила веник, начала бегать с ним по хате, махать, крестить углы… Достала воды освященной, побрызгала на меня, пошептала что-то надо мной, и вот от этого ли, не знаю, но меня отпустило.

А через несколько дней, ночью же, опять раздался стук в окно, и тот же Николай снова начал просить, чтобы я пошла и сделала укол его матери.

И я, дура, пошла, хотя бабка моя уговаривала не ходить.

— Что вы фельдшерку не позовете? — спрашивала я по дороге Николая, но тот мне ничего не отвечал, молча шагая впереди нас. — А почему вы не отвезли мать в больницу?

Но и на этот вопрос в ответ мне было одно молчание.

По дороге с нами случилось одно маленькое приключение, на которое я тогда не обратила никакого внимания, и только после оно стало понятно мне. В той деревне хозяева держат собак на привязи, а ночью некоторые спускают их с цепи, и не дай Бог, чтобы такая собака вырвалась со двора на улицу. И вот как раз такая собака, дикая и злобная, с рычанием выскочила нам наперед откуда-то из темноты. И вдруг упала на живот, поджала хвост, завизжала. Это Николай что-то крикнул ей. От второго его выкрика, похожего больше на рычание, собака кинулась обратно в темноту, и только по ее жалобному визгу можно было судить, в какую сторону она побежала. По всей деревне завыли и забрехали собаки.

Со старухой все было точь-в-точь как в прошлый раз: и ее безнадежный вид, и чудодейственный эффект анальгина, и наплевательское отношение ее сына к положению матери… Он пошел к себе домой почти сразу после того, как привел нас.

— Что за дикий народ! Мать помирает, а он пошел спать, — ругалась я, когда мы с мужем возвращались. — Ну, хоть бы догадался провести нас обратно. Что мы будем делать, если та зверюга опять выскочит на нас? От нее ведь и палкой не отобьешься. А что он крикнул на нее, ты не разобрал?

— Мне показалось, что он кричал по-венгерски, — ответил муж.

— Скотина! Он спит, а мы должны спотыкаться в этой темноте. Здесь он, кажется, живет?

— Да, кажется…

Я была страшно злая тогда и решила поучить немного этого дикаря Николая.

— Может, не надо? — спросил муж.

— Надо, — ответила я твердо. — Алкоголики проклятые…

На мой стук открыла жена Николая, которая, казалось, ничуть не удивилась нашему приходу.

— Ей спыть, — объяснила она.

— Спыть… спыть… мы, чужие люди, должны не спать, а он спит, видите ли! Где он? Показывайте мне его. Ишь, голубчик, разлегся… Была б моя воля, поспал бы ты у меня с полгодика где надо… Разбудите мне его.

— Ой, не надо! — испуганно закричала жена. — Будет хуже. Да и не разбудишь его. Я же знаю.

— Как это не разбудишь? Почему? Вы хотя бы сапоги с него сняли. Сами же потом будете грязь убирать. Да положите его лучше, он же задохнется. И когда успел так опьянеть?

— Ой, не надо его трогать! — опять испуганно закричала жена. — Чоботы я сниму, но вы его не трогайте. Пусть лежит так, как лег.

— Да он же задохнется, как вы не понимаете? Макс, бери его за ноги, переворачиваем…

— Ом! — завопила тут во весь голос жена.

И, странное дело, пока жена стаскивала с его ног сапоги, дергая изо всей силы, Николай даже глаз не приоткрыл, но как только мы его перевернули, чтобы он лег удобней, он вдруг сразу проснулся, сел на кровати и закричал ужасным голосом:

— Кто меня разбудил?

— Они… — взвизгнула жалобно жена, показав на нас.

— Чего вы орете? — сказала я спокойно Николаю. — Я хочу вам сказать…

И пока я объясняла, что так, как он делает, приличные люди не поступают, он сидел молча и глядел на нас каким-то странным взглядом. И это не был взгляд пьяного человека. Жена во все это время повизгивала где-то в углу, ну прямо как та собака, что встретилась нам на улице.

— …и жену запугали, замордовали, — сказала я на прощанье Николаю, и мы ушли от них.

— Странные люди… — сказала я мужу на улице.

Дома я пережила то же самое, что было после первого визита к старухе, только ощущения были еще ужасней, и мне казалось, что уже ничто меня не спасет.

— Это я виновата, — сказала бабка, когда мне полегчало. — Надо было не пускать вас к ней. Тут про этих Босорканей много чего говорят, я раньше не прислушивалась, но теперь вижу, что правда. Не всегда люди правду говорят, а особенно сейчас, и не всегда надо их слушать…

Этот мужик, Мыкола, приехал сюда годов десять назад. Откуда он приехал, я не знаю. Говорят, что с тех местов, которые рядом с Угорщиной.

— Это фамилия их такая — Босоркань? — спросил мой муж.

— Да.

— Венгерская фамилия… То-то он сегодня по-венгерски что-то сказал.

— Да. Он все время как-то по-своему ругается. Купили они тут дом, сначала жили вместе, а потом Мыкола отделился и зажил сам. Женку он себе тутошнюю взял, она у него немного придурковатая, никто бы на ней тут не женился. А мать его всегда такая была: не живет и не умирает, и врачам не верит — лечиться не хочет.

— А вот меня же позвали…

— Кто их поймет, этих Босорканей. Тут и фельдшерка к ним ходила… А потом перестала. Я не знаю, что тут такое, но слышала, что ей было то же, как у тебя. Видно, нехорошие глаза у этой Босорканихи. А если хотите послушать, так я вам могу рассказать, что рассказывали еще старые люди. У нас ведь босоркуном знаете кто назывался? Двоедушник… Человек, у которого две души. Он спит, к примеру, одна душа его на месте, а другая бродит своей силой, и не дай Бог с ней встретиться и заговорить. Это все еще при старых людях было. Но вот Петро рассказывал мне как-то… Ты же, Максим, должен знать Петро. Правда, он выпивши был, когда рассказывал, так что я и не знаю, как ему тут надо верить. Пошел, говорит Петро, как-то вечером он к Босорканю. Дело, говорит, у него к нему какое-то было… Но я думаю, что он выпить искал. А жена Босорканя объяснила Петру, что мужик ее уже спит. Ну тому делать нечего, повернулся он и пошел прочь. Идет по улице и видит, что идет впереди его человек и сильно похож на Босорканя. «Кто такой? — думает Петро. — Вроде нет таких мужиков в нашей деревне, кроме Босорканя. Так тот спит… Сам видел в двери, что он спит». А уже темно было, и Петро решил догнать человека и получше его рассмотреть. Догоняет, и точно: это Босоркань! «Э-э… — говорит Петро, — как же так? Я же только что из твоей хаты и видел, как ты там спишь. Или это был другой мужик? Ты бы сходил, Мыкола, и поглядел, кто это там на твоей кровати разлегся…» А человек идет молча и даже не оглядывается на Петра. А тот дальше к нему пристает, чего делать ему никогда не надо было. Никогда не надо подходить и спрашивать что-нибудь у Босуркуня. Но Петро же не знал, с кем он дело имеет, он же и правда думал, что говорит с Босорканем. И вот, когда Петро еще что-то спросил у Босуркуня, тот остановился и посмотрел на него. И так посмотрел, что у Петра кровь в жилах остановилась. И будто какая-то сила подняла его и хряснула о дорогу. Даже розум у Петра отшибло на сколько-то часов, и лежал он на дороге, пока и утро не наступило.

Но может, конечно, это он и пьяный лежал. А потом придумал все, что не стыдно было. Но вообще, если хотите знать, когда двоедушник спит, его никакой силой не разбудишь. Есть только один способ его разбудить: перевернуть его ноги туда, где лежала голова, или наоборот.

— Ну, так мы и сделали, — сказала я. — И Мыкола сразу проснулся.

— Ох! — вскрикнула бабка. — На что вам это было надо? Теперь не миновать беды.

— А что теперь будет?

— Недели две ничего не будет, пока новый месяц не народится. Все это время Босоркунь будет болеть. А потом начнет вам мстить.

— Как же он будет мстить?

— Ну, этого я не знаю. Но лучше вам уехать отсюда. Я вас не выгоняю, живите сколько хотите, мне с вами веселей, чем самой, но раз такие дела… А, может, все это и брехня. Кто его знает… Все это при старых людях было. Если я на вас страху не нагнала, так живите и не думайте ничего. Вы люди городские, ученые, знаете больше нас. Но все-таки скажу так: к старухе Босорканихе ты, Даниловна, больше не ходи. Есть фельдшерка, пусть она и ходит.

В этом я была согласна с нашей бабкой полностью. Насчет же Босорканя я не знала, что думать, да и через день я совсем забыла об этом разговоре. Мы как раз занялись сушкой грибов, и некогда было думать о каких-то там босоркунах. А грибы там, скажу я, замечательные в тех местах! Если бы не эти дурацкие приключения, мы бы их вагон насушили… Ну, ладно, это я отвлеклась…

Не помню, сколько мы дней после той ужасной ночи прожили спокойно. А потом началось вот что: по всей деревне ночами стали выть и скулить собаки. И выли и брехали каждую ночь так заунывно, что сердце останавливалось. Но правда, происходило это недолго и всегда в разное время.

— Ох, быть беде, — говорила наша бабка. — К покойнику воют.

Напророчив такой страх, бабка тут же добавляла:

— А может, волки ходят. У них сейчас как раз волчата подросли, пора их учить охоте. У Петра вон позавчера две овечки пропали и не нашлись. Куда они еще могли деться?

И сама себе отвечала:

— Скорей всего, что пропил, а теперь на волков спихивает.

Слушая собачий вой, я вспомнила о Мыколе Босоркане и рассказала бабке, как лихо он тогда ругнул собаку:

— Да. Собаки его боятся. А почему, я не знаю. Знаю только, что он из собак шапки делает. Может, поэтому они его боятся. А еще у нас говорят, что Мыкола может в волка оборачиваться. Видели, какая у него шерсть на голове? Совсем волчья. Эх, не хотела я вам говорить, да видно придется… Ведь я узнавала: заболел Босоркань. Лежит дома и с постели даже не встает. И в больницу ехать не хочет. Может, это на его смерть собаки воют?

— Послушайте… — спросила я у нашей бабки. — А кто же теперь за матерью его смотрит?

— Да я как-то не поинтересовалась… Ну, Маринка, наверное, ходит к ней. Как же иначе?

— Маринка — это жена Босорканя?

— Ну, да. А я завтра спрошу у нее, поинтересуюсь про свекровь.

— Узнайте, конечно. Она и тогда была такая, что вот-вот дух испустит. А сынок ее, конечно, так и не догадался в больницу отвезти.

«Странные люди…» — подумала я в ту ночь, прежде чем заснуть.

Посреди ночи у меня появилась причина проснуться. В деревне для таких случаев места отведены на улице, и вот, когда я искала тапочки у кровати, я вдруг заметила на световом пятне на полу какую-то движущуюся тень. Перед нашим домом стоял столб с фонарем, и свет через окно падал на пол. И мне показалось, глядя на этот кусок пола, что кто-то прошел под окнами. Я сначала подумала, что это привиделось, и продолжала смотреть туда же, размышляя, привиделось или не привиделось, пока не увидела снова ту же тень, прошедшую в обратную сторону. Я мигом обернулась, но в окне, естественно, никого не увидела. «Может, это Николай пришел, чтобы опять звать сделать укол? Но почему так поздно? И почему он ходит под окнами, но не стучится? А, может, это не он?»

Окна в бабкиной хате были расположены низко, до половины они закрывались занавесками, а верхняя стекляника оставалась чистой, так что тот человек, который ходил под окнами, должен был увидеться мне, если бы он еще раз прошел. И я стала глядеть на окно, надеясь, что таинственный соглядатай появится еще раз в нем. И чем дольше я глядела, тем больше меня забирал страх. Я чувствовала, что кто-то стоит под стеной дома и сторожит мой выход. Мне даже показалось, что он пробует запор на двери.

Я уже было хотела разбудить Максика, но в эту самую минуту какая-то темная фигура встала неподвижно напротив освещенного окна и вперилась своим темным взглядом внутрь дома. От страха я даже не могла кричать. И я не могла понять, кто это, хотя сразу мне показалось, что это человек знакомый. Не знаю, что он хотел увидеть у нас в доме, но, наверное, не то, что он видел (если видел вообще что-нибудь). И поэтому он перешел к другому окну и стал глядеть в него. Теперь свет фонаря падал на него сбоку, и я узнала человека. Это была Босорканиха. Кажется, и она меня увидела, потому что стала звать:

— Дочка… дочка…

Это несомненно была она, я даже могла рассмотреть ее лицо. Видно было, что старуха притащилась сюда совершенно в больном состоянии.

Я растолкала мужа и попросила его включить свет. Сама я даже не могла привстать с постели.

Странно, как только свет загорелся, так Босорканиха мигом пропала. Я начала рассказывать мужу, что я видела секунду назад, а он сказал:

— Надо посмотреть, может, она свалилась там под окном…

И мы пошли смотреть. И никого не увидели и не обнаружили.

— Но куда она могла деться? Не такая она уж и прыткая, чтобы так быстро уйти. Я даже не представляю, как она смогла прийти сюда. У нее было совершенно больное лицо.

— А, может, тебе показалось?

— Слава Богу, я еще с ума не сошла.

— Никто и не говорит… Но если старуха была, так зачем она ушла?

— Не знаю. Давай спать, утро вечера мудренее.

Любопытно, что в эту ночь собаки на деревне не выли совсем.

С утра мы с мужем пошли в лес по грибы, и вернулись домой уже после обеда. И сразу услышали от нашей бабки новость:

— А Босорканиха-то померла.

— Когда?

— Да дня три назад… Так фельдшерка определила. Это она ее нашла мертвую. Сначала была у Босорканя, тот все еще больной лежит, ну и спросила, как себя чувствует мать его. А Босоркань сказал, что он у нее уже пять дней не был. Вот фельдшерка и пошла проверить старуху. А та лежит мертвая, и мыши по одеялу бегают.

— Когда же ее хоронить будут?

— Не знаю. Тут же у нее родных никого нет, кроме сына, а он из-за болезни и встать не может. Не дай бог так помирать… Мыши и нос отгрызут, пока будет так лежать…

Вечером этого дня мы с мужем пошли погулять. Вечер был замечательный: тихий, с тонким, только что народившимся месяцем. Но пока мы гуляли, погода испортилась, откуда-то наползли тучи и закрыли все небо. Стало так темно, что если бы в деревне погасли все огни, мы бы заблудились и не нашли своего дома. Но, слава Богу, света хватало, он горел во всех домах, кроме одного… Того, где лежала покойная Босорканиха. Мы как раз проходили мимо него.

— Глянь-ка… — сказала я мужу. — Вроде огонечек внутри горит.

— Где? Ничего не вижу…

— Вон… вон… опять загорелся.

— Точно. Горит…

Мы явственно видели через окно, что внутри дома Босорканихи горит какой-то странный колеблющийся огонек, который к тому же перемещался по дому.

— Ну его к черту, — сказал муж. — Пойдем отсюда.

— Давай подберемся к двери и послушаем. Может, услышим, что там делается… — сказала я мужу.

— Мало было тебе приключений с этой старухой!

Но таким доводом он зря рассчитывал меня убедить, я взяла его за руку и потащила за собой. Нам надо было пройти неслышно через сенцы, хорошо, что гнилой пол сенец был мне уже знаком, и мы пошли по нему, нигде не оступившись. И вот мы стоим перед дверью жилой половины дома. Я тихонько пошарила по ней: замка на двери не было. Да и кто бы его мог повесить!

Сначала мы ничего не слышали. Все-таки было страшновато, кровь стучала в уши и мешала слушать. А потом я услышала, что в доме кто-то ходит. Половицы поскрипывали под его шагами. Раза два приближались к двери, и каждый раз мне муж шептал:

— Пойдем отсюда.

В доме стали двигать что-то тяжелое, может быть, сундук… что-то уронили… Потом все замолкло, и с минуту стояла полная тишина. И вдруг в доме раздался безумный, дикий вой. Дверь отлетела, на меня падает какой-то человек, я тоже падаю, ору, он орет еще сильней и выскакивает вон из сеней. Когда выскочил мой муж, раньше его или позже, я даже не заметила. И вот я лежу, сбитая с ног и вижу, что в доме горит стеариновая свечка, поставленная на стол, и освещает кровать с сидящей на ней старухой Босорканихой.

Я даже не помню, как я выскочила из этой хаты. Очнулась я только у себя дома. Мой муж ждал меня там.

Естественно, что эта история отбила у нас сон на всю ночь. Мы ее обсуждали до утра, но от этого ясней для нас она не стала. Кто был тот мужик, что лазил в хате Босорканихи? Ни я, ни муж мой не успели его рассмотреть. Что он там делал? Привиделась мне старуха сидящей, или так оно и было? Лично я не сомневалась, что так оно и было. Даже бабка ничего не могла понять в этой истории.

— Кто ж тут у нас по хатам лазит? Разве что Петро. Так он вам ничего не расскажет, даже если он там был, — сказала бабка, когда мы утром ей доложили обо всем. — Сегодня, наверное, будут хоронить Босорканиху. Видите, вон плотники наши пошли в тот конец. Значит, гроб пошли делать. Интересно… А вы все-таки порасспрашивайте Петра. Может, чего и расскажет. Вы не спрашивайте, что он там делал, а спросите, чего он закричал, как недорезанный.

Мы так и решили сделать. Больно уж было любопытно. Взяли и пошли к Петру. Он был дома, слава Богу, он был трезвый и даже занимался каким-то делом у себя на дворе. Он топором ошкуривал жердину, поставив ее торцом на колоду.

— Слышали? — спросил он у нас. — Босорканиху сегодня будут хоронить.

— Слышали…

— А я вам скажу, что просто так ее не захоронишь.

— Почему?

— Потому что только я знаю, кто она есть.

— Ну, предположим… — начала я решительный разговор, — мы тоже кое-что знаем. Скажи нам, Петр, что вы делали вчера ночью в хате Босорканихи. Только не врите, что вами там и не пахло. Вы нам можете даже не рассказывать, зачем туда проникли, нас это не касается, скажите только, почему так орали?

— А… Так это я на вас наскочил? А я думал, что это мне причудилось с перепугу. Ладно, люди вы чужие, вам можно рассказать… Залез я туда за самогонкой…

— Босорканиха самогон делала?

— Пил я у нее сколько-то раз.

— А покойницы не боялись?

— Чего покойников бояться? Почему ж я и заорал-то?! Самогонки я нигде не нашел и напоследок решил глянуть под кровать. Но и там ничего не увидел. Стою и думаю, куда б еще посветить. И тут меня кто-то хватает руками за плечи, а зубами — за шею. Я крутанулся, гляжу, а это старуха!.. Сидит на кровати, скалится и руки ко мне протягивает. Вот от чего я закричал. А вы бы не закричали? Босорканиха хотела из меня кровь выпить. Она — ведьма. И просто так ее не захоронишь.

— А что же надо делать?

— Надо осиновый кол ей в плечи вбить. Тогда она уже не встанет.

— Но если это все вам привиделось? — спросил мой муж.

— Я же трезвый был, — обиделся Петро.

— И я тоже видела ее сидящей на кровати.

— И тебе могло показаться…

— Ну, да… Ты же был самый здравомыслящий из нас в тот момент.

— Вы гляньте-ка сюда, — сказал Петро и хлопнул себя по загривку. — Видите, что там?

— Синяк небольшой… Мало ли…

— А не мало будет, если я скажу, что это ведьма еще ночью приходила к моей хате, глядела в окно и кивала мне головой, чтобы я вышел. Хорошо, что петухи загорланили, и она пропала. Я же совсем трезвый был. Вот как теперь…

— Так, значит, это вы теперь кол осиновый вытесываете?

— И вытесываю…

— А как же вы это собираетесь сделать?

— Пойду ночью и сделаю…

— По-моему, у него белая горячка началась, — сказал мне муж, когда мы шли с подворья Петра. — Два дня мужик ни грамма в рот не брал.

Я, помню, тогда промолчала, хотя могла ответить мужу как профессионал дилетанту.

Днем к нам пришел Мыкола Босоркань, угрюмо поглядел на всех и пригласил на похороны. Собачонка наша, как увидела его, так сразу уползла в будку и сидела там, повизгивая, до самого вечера.

— Я не пойду, — сказала бабка. — И вас не пущу. Видела, Даниловна, с какой злобой он глянул на тебя?

И мы не пошли, хотя мне, честно сказать, очень хотелось посмотреть, как здесь хоронят покойников.

— Любопытно… — сказала я вечером мужу, — пошел Петро на кладбище?

— Да он пьяный небось уже где-нибудь валяется.

— Проводи меня, пожалуйста, на двор.

Ночь на дворе стояла совершенно черная, глухая, без единой звездочки в небе. Стояла тишина, в которой напряженно звенели цикады.

— Давай постоим немного, послушаем тишину, — сказала я. Что это? Слышишь?

— Да. Вот опять…

То, что мы услышали, был долгий, унылый вой, раздававшийся со стороны леса. По всей деревне яростно забрехали псы. Еще раз донесся из леса тягучий и угрожающий звук.

— Вроде не должны сейчас волки выть, — сказал муж.

На следующий день ужасное происшествие взбудоражило всю деревню. С утра по деревне ходила жена Петра и рассказывала, что ее муж ушел куда-то с вечера, ничего не сказав, и его нет по сю пору. Она бы не переживала — такое с ним случалось не раз, — но он ушел вместе с собакой, и вот собака приползла домой с разорванным брюхом, вся обкусанная, и подохла перед крыльцом. Она была верная собака хозяину, и, значит, с ним что-то случилось. Уже собралась было команда, чтобы отправиться на поиски Петра, как из лесу прибежали испуганные ребятишки и стали рассказывать, что они увидели невдалеке от кладбища. По их рассказу выходило, что они нашли мертвого человека, которого не узнали, потому что такой страшный он был, и глядеть на него долго они не смогли. Все, кто слушал это, побежали на кладбище. К сожалению, мы с мужем не могли быть свидетелями всем этим делам, потому что с раннего утра ушли по грибы в другую сторону леса и узнали о случившемся уже от нашей бабки.

В мертвом человеке был опознан Петр. Он лежал невдалеке от кладбища, с разорванным горлом. Кровавый след тянулся от трупа на кладбище и приводил к могиле Босорканихи. Могила была разрыта, крышка гроба откинута, в спину покойной был вогнан кол. В деревне не знали, чему ужасаться более: сделанному Петром, или тому, что случилось с ним самим. По ранам на теле Петра, а также по шерсти, которой была забита пасть его пса, определили, что Петр стал жертвою волков. Во всей этой истории очень подозрительно вел себя Босоркань. Он не ходил в лес смотреть на Петра, и даже Босорканиху зарывали без него. Жена его говорила любопытствующим, что он сильно болен и не может подняться.

Наша бабка рассказала нам, что лет сорок назад в этих местах появился бешеный волк. Его долго не могли ни поймать, ни застрелить, такой он был хитрый и коварный. Волк не боялся ничего: ни огня, ни дневного света. Нападал на людей в самой деревне и на хуторах, загрыз несколько человек насмерть, пока его не убил случайно одни старик с хутора. Волк на него наскочил прямо на дворе. Хорошо, что у старика в руке была сечка для крапивы, которой он и рубанул волка по лбу.

«Бешеный волк оттого бешеный, что делает все не так, как обыкновенный. И злей он обыкновенного в сто раз… — сказала бабка. — Посмотрите, на Петре дело не кончится. Раз он начал на людей прыгать, значит, будет и дальше прыгать, пока не убьют. А вы в лес больше не ходите. Если и правда Петра загрыз волк, так никакой другой, как бешеный. Нормальный бы волк с Петром не справился, да и не стал бы он это даже пробовать. Только бешеный… И он еще объявится».

И бешеный волк вскоре объявился. Второй его жертвой после несчастного Петра стала молодая фельдшерка, ехавшая на велосипеде к больному в дальнюю деревню. На счастье фельдшерки вслед за ней ехал молоковоз с двумя мужиками в кабине, и поэтому волк успел только сбить фельдшерку с велосипеда. По рассказам мужиков из молоковоза, волк был громадный, прямо-таки невиданных размеров.

Следующим, кто увидел волка, был сторож свинофермы, которая стояла у самого леса. Сторож проснулся от того, что перестал слышать гавканье своей собаки, какая у него гавкала от скуки всегда и всю ночь напролет. Сторож глянул в окно и увидел громадного волка, который спокойно сидел в трех шагах от сторожки и смотрел на окно, как будто ждал, когда человек проснется и выглянет. Ружья у сторожа не было, и он не сделал волку никакого вреда. Зачем приходил зверь на ферму, было непонятно: он не утащил ни одной свиньи, только задавил собаку сторожа.

В эту же ночь и в деревне пропало несколько собак, в том числе и наша собачонка. Все решили, что это дело волка, хотя пропали собаки так, что от них вообще ничего не осталось, ни рожек ни ножек.

Наша бабка, которая запретила нам ходить по грибы, сама, однако, не все делала согласно здравому смыслу и как раз в день после пропажи собачонки решила пойти в соседнюю деревню на богомолье. Она договорилась еще с двумя бабками, но те в последнюю минуту отказались идти. А наша пошла. Думала она так: идти недалеко, светит солнышко, я — старуха, авось, никому я не нужна.

Приползла она обратно чуть живая и не сразу могла рассказать, что с ней случилось. Случилось же вот что: на выходе из деревни ее догнал Босоркань, которому было немного по пути с бабкой. Он дошел с ней до развилки, где дорога близко проходит к лесу, и отстал, сказав, что он пошел в лес по веники. «И ни топора, ни ножа я в его руках не видела, — рассказывала бабка. — Я еще спросила у него: „Ты волка не боишься?“ А он усмехнулся и тоже спросил: „А ты не боишься?“ И вот подхожу я близко к месту, где курган, гляжу, а на кургане — он стоит. С теленка ростом! У меня и ноги отнялись от страха. А он стоит и не двигается. Подождала я немного, повернулась и пошла тихонько в обратную сторону. Прошла чуть-чуть, оглядываюсь, а он уже у меня за спиной, шагах в двадцати. Когда только и успел… Ну думаю, смерть пришла. „Что ж ты за волк такой? — говорю ему. — На старуху позавидовал…“ А он стоит и как будто усмехается. Достала я ладанку и иду с ней в руке. Крестюсь да молитву читаю… И все жду спиной, когда он кинется на меня. А он все не кидается. Но и не отстает. Я стану, и он станет. Я пойду, и он пойдет. И так до самой деревни. На мостике уже я оглянулась, а его нет. И куда только пропал! Ладанка меня спасла. Теперь я знаю — это Босоркань в волка оборотился и меня пугал. И еще хочу сказать: когда мы с ним вместе до лесу шли, он все выспрашивал о тебе. Что ты за врач? Да когда ты уезжаешь? Оборотень он, ведьмак… Меня ладанка спасла, а ты, небось, даже некрещеная. Я вам советую: уезжайте немедленно, не зря он это выспрашивал».

— Но если он ушел в лес, как же он потом оказался на кургане? — спросил бабку мой бестолковый муж.

— А что ему стоило стороной поперед старухи добежать до кургана? — ответила вполне резонно бабка.

— Но почему бы не допустить, что это и в самом деле был волк? — не сдавался в своей глупости муж.

— Если бы это был волк, у вас бы уже не было бабки. Разве зверь испугался бы ладанки?

— Но вы же сами говорили, что бешеный волк все делает не так, как нормальный.

Тогда пришлось ответить мне:

— Ну, если ты так не веришь в оборотней, мы еще поживем здесь с недельку. Так, Максим Петрович?

— Да. У нас осталась всего неделя отпуска, — ответил мой простодушный муж.

Надо вам признаться, что все происходящее в этой деревне сильно разобрало мое любопытство хотя бы потому, что ни с чем подобным я раньше не сталкивалась. Конечно, с точки зрения здравого смысла нам надо было последнюю неделю отпуска провести в другом месте, не здесь, но любопытство было слишком сильно, чтобы я могла уехать, не разобравшись во всем странном и таинственном, что случилось при мне в этой деревне. Именно из-за желания разобраться в происходящем я попала в историю, которая не только не помогла мне удовлетворить такое желание, но и едва не стоила мне жизни.

Короче говоря, я решила понаблюдать за Босорканем, чтобы установить, есть ли связь между его поведением и появлениями волка. Днем моим наблюдениям ничто не мешало, ночью же мешали страх и муж. Впрочем, в первые двоесуток наблюдений ничего интересного за Босорканем я не заметила, да и волк никакими очередными зверствами себя не обнаруживал. Но вот на третью ночь в глухой час загремели по деревне псы, завыли тревожно. Мой муж спал, ничего не слыша. Я встала тихонько, оделась и вышла на улицу.

Помню, ночь была ветреная, переменчивая, мелкие облака неслись по небу, безуспешно пытаясь зачеркнуть луну. Собаки перебрехивались растерянно, как бы забыв причину, взволновавшую их. Но вот эта причина обнаружилась снова: в лесу раздался долгий томительный вой волка. Собаки дружно ответили ему неистовым лаем. Этот вой звучал точно так, как в ту ночь, когда был растерзан несчастный Петро. В нем мне услышались угроза и торжество.

«Сейчас или никогда», — сказала я себе и вышла со двора. Я хотела проверить, дома ли сейчас Босоркань. Не скажу, чтобы я держалась храбрецом в этом предприятии. В каждую секунду я готова была побежать обратно. Дом Босорканя стоял такой же темный и глухой, как все дома деревни в этот час. Не зная толком, что я буду говорить, я постучала в окно. Подождав минутку, постучала еще раз. Занавеска на окне раздвинулась, и я увидела глупое испуганное лицо жены Босорканя.

— Ваш муж дома?

— Ни спыть…

Дальше я совершенно не знала, что сказать, и только глядела на жену Босорканя, а та глядела на меня, и лица наши, наверное, в этот момент были очень похожи.

Когда я возвращалась домой, мне показалось, будто какой-то человек выходил из нашей калитки. В доме почему-то горел свет. «Это муж проснулся, увидел, что меня нет, и отправился на поиски», — подумала я. Но муж мой был дома, он стоял посреди комнаты и хлопал себя по тому месту, где обычно у него лежали сигареты, когда на нем были штаны. Штаны сейчас висели на стуле, а он стоял и хлопал, глядя на меня бессмысленным взглядом.

— Это черт знает, что такое! — вымолвил он наконец. — Лежу, сплю, вдруг слышу, будто кровать подвинулась. Открываю глаза, гляжу: какой-то человек наклонился надо мной и смотрит. Посмотрел и пошел прочь из комнаты. Я даже не успел ничего сказать. И знаешь, кто это был?

— Кто?

— Босоркань… Зачем он приходил? Зачем кровать двигал? Слушай, а ты где была-то?

Но я его не стала слушать. «Сейчас или никогда», — скомандовала я себе и выбежала на улицу. Муж что-то кричал вслед мне с крыльца, но я уже была далеко. Любопытство гнало меня в ту сторону деревни, куда направился человек, выходивший из нашей калитки. Но кончилась улица, а я никого не увидела на ней. Последним строением в этом конце деревни была хата старой Босорканихи. И, глянув в окно этой хаты, я увидела, что внутри ее светится какой-то огонек. «Петро с того света за самогоном явился?» — подумала я. Незаметно подкравшись к окну, у которого рос куст шиповника, я осторожно глянула внутрь. Увидела я свечу, горящую на столе, и фигуру человека, стоящего рядом, смутно освещенного этой свечой. Я не могла сказать наверное, что вижу именно Босорканя, в это окно глядеть было неудобно, надо было перейти за угол дома, и вот, когда я стала осуществлять свой маневр, то вдруг увидела, что из-за сарая, стоящего недалеко от хаты, выступает какая-то тень. Было похоже, что там стоит человек на четвереньках. Луна в эту минуту светила ярко, и все предметы отбрасывали четкие тени. Тень из-за сарая двигалась (вот почему я и обратила на нее внимание), удлинялась, вот-вот должен был показаться сам хозяин этого странного отображения. И показался… Но это был не человек. Это был волк! Шерсть блестела серебром на его загривке, горели болотными огнями его зрачки. Волк был огромного роста, он медленно, покачиваясь, пошел на меня. Мне уже были видны его обнаженные десны. Вдруг резко заскрипела дверь за моей спиной, я оглянулась: на крыльце хаты стоял Босоркань. Лицо его было страшно бледно, глаза закрыты. Вот он открыл их, — словно мертвец поднял свои веки. Я села на траву, чувствуя, как потухает мое сознание. Но я еще успела заметить, как Босоркань поднял руку, и что-то засвистело в небе, какая-то мгла ударила в глаза, моя память померкла.

Очнулась я дома. Бабка и муж были рядом. Оказалось, что это муж и нашел меня недалеко от хаты Босорканихи, т. е. того, что осталось от этой хаты. Он рассказал, что когда он выскочил без штанов вслед за мной из дому, то вдруг увидел, что в конце деревни восстал огромный, до неба смерч, который медленно двинулся к лесу и пропал внезапно. Смерч разрушил хату Босорканихи, не тронув больше ничего. Я рассказала все, что со мной приключилось. «Да, босоркуны знают, как насылать ветер. Это их главная сила, — объяснила бабка. — Но я удивляюсь, что сама ты осталась живая».

На следующий день мы уехали из этой деревни. Вот и вся моя история.

— Но почему вы раньше нам не рассказывали ее? — спросил я Стеллу Даниловну.

— Да я еще полгода вздрагивала, когда вспоминала все это. Вы же знаете, что я лечилась у экстрасенсов. Как раз от этого…

— Наверное, и Максим Петрович мог бы что-нибудь добавить к вашему рассказу. Только жалко его будить.

Да. Максим Петрович спал, и спал давно.

* * *

В помещении редакции номер альманаха можно приобресть за 2 рубля, а номер журнала за 5 рублей. (1 рубль «БОБКА» эквивалентен 3 канадским долларам). За происходящее на остальной территории Сов. Союза, равно как и за его необъятными пределами, редакция ответственности не несет.

Распространением альманаха, журнала, библиотечки журнала «БОБОК» и подобной печатной продукции занимается Товарищество с ограниченной ответственностью «БОБОК».

Адрес одноименных редакций и Товарищества:

103104, Москва, К-104, а/я 26, «БОБОК». Всегда рады гостям. Телефон Факс (круглосуточно): (095)-263-0389, for M-r LOGUINOV.

Оглавление

ПРОКЛЯТЫЙ ДОМ

БОСОРКАНЬ