Харальд Прекрасноволосый и Зеркало Грядущего [Вячеслав Паутов] (fb2) читать онлайн

Вячеслав Паутов Харальд Прекрасноволосый и Зеркало Грядущего

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖРЕБИЙ СУДЬБЫ. Гл.1–4

Предисловие:

Саги молчат о том, какой была жизнь Харальда Прекрасноволосого с момента бегства из отчего дома до самой гибели его отца, великого конунга Хальвдана Чёрного в 860 г. Сказано только: «Больше Хальвдан и Харальд не виделись…».

А ведь этот «тёмный» период норвежской истории растянут на несколько лет. «Харальд Прекрасноволосый и Зеркало Грядущего» — повествование о становлении характера в пору жестоких испытаний, периоде раннего возмужания, пребывавшего в добровольном изгнании на крайнем севере Норвегии, будущего первого её короля, Харальда I Прекрасноволосого, давшего начало древнейшей династии норвежских королей, Хорфагеров, ветви легендарного скандинавского рода Инглингов, о быте и мировоззрении коренного народа тогдашнего Финнмарка, его обычаях и магических способностях, мире северных богов, духов, ведьм и колдунов. Средневековые мифы и реальность иногда сплетаются в такой тугой узел, что разобраться где быль, а где небыль, не представляется возможным…

Но стужа и тьма далёкого скандинавского Севера не коснутся тебя, дорогой читатель, смело вставай на лыжи повествования и они унесут тебя в чарующий мир истории и приключений.

Тайны обрядов уходят в века,

Их унесла временная река.

В памяти смутные пламени блики,

Еле слышны иступленные крики,

Гулкое эхо поет в небесах,

Племя танцует под бубен в лесах.

Вторя ночным завываниям выпи,

Старый Шаман заклинаньями сыплет.

Зыбкой реальности порвана нить,

Только Луна продолжает светить…

Нет ничего, лишь слышатся звуки:

Пенье Шамана, да бубна постуки…

(Фиалкин Сергей. «Шаманский бубен»)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЖРЕБИЙ СУДЬБЫ.

1. Беглецы. На краю ледяной пустыни Финнмарка.

Над Финнмарком, самым дальним и малонаселённым краем Северного Пути, вовсю разгулялась лютая скандинавская зима. Неукротимый ветер леденящим дыханием накрепко сковал снежный покров в долинах извилистых рек и вокруг диковинных северных лесов, превратив его в тонкий, хрустящий под ногами лёд. Лукавый же Создатель Всего Сущего, смилостившись над немногочисленным кочевым населением этого края, создал густые леса полные зверья и полноводные реки богатые рыбой, а бескрайнюю тундру населил оленями — живи, северянин, трудись и не поминай лихом светлых богов.

Более тридцати зим минуло с тех пор, как первые нореги, вслед за второй волной завоевания чужбины, отправились на поселение в далёкую Ирландию, по-прежнему оставляя просторы Финнмарка без должного внимания и рачительного использования, предоставив эту возможность его коренному населению. В то далекое время выходцы с берегов фьордов предпочитали лишь торговый обмен с отважными охотниками и удачливыми рыболовами, кочующими на оленях по бескрайней лесотундре. По всему Северному Пути славились и ценились здешние искристо-переливчатые меха, резные поделки из моржовой кости и сама моржовая кость, вяленая и свежая северная рыба, оленьи шкуры, да и сами эти выносливые, неприхотливые животные, зачастую, становились обменным товаром. Глухие, малонаселённые и удалённые от кипучей, богатой на неожиданности жизни норегов, северные края всегда слыли прибежищем скитальцев, беглецов и изгоев, а также гонимых и преследуемых всеми северных колдунов: сюда бежали от конунгова гнева, суда и наказания, сюда перебирались те, кто хотел бесследно раствориться на просторах Северного Пути, спрятаться от мстительных преследователей или властительных обидчиков. Многих этот шаг обрекал на длительное одиночество или скорую гибель от неминуемого холода и голода, безжалостных лап и клыков дикого лесного зверья, но он всё же предоставлял иллюзию выбора…

Долгое время Харальд, сын Хальвдана Чёрного, конунга Северного Пути, и финн Ансси, имя которого на его языке означало «защищающий своего бога», скитались по земле Финнмарка в поисках кочевья родичей беглого финна. Так случилось, что Хальвдан конунг обвинил мудрого и прозорливого Ансси в колдовстве, только потому, что он был финном, а конунг упорно считал всех представителей этого народа хитрыми, злобными и завистливыми колдунами, способными отвести глаза и заморочить голову любому норегу. Никто не смог убедить Хальвдана в обратном: ни его сын, отрок Харальд, ни его супруга, Рагнхильд, дочь Сигурда Оленя, ни её брат, Гутторм, конунгов воевода. Сам же Ансси, даже под пытками, настойчиво отрицал причастность к событиям, развернувшимся при дворе конунга на тогдашний Йоль:

Хальвдан Чёрный пригласил на званый пир многих гостей, именитых людей и их родичей, а пиршественная еда и всё хмельное питьё вдруг исчезли, испарились, как будто их и не было вовсе. Разочарованные же и обиженные таким отношением гости, разошлись, призывая богов наказать, оскорбившего их шутника. На пиру присутствовал и Харальд, сопровождаемый своим знакомцем финном. В ту пору сыну конунга минуло четырнадцать зим, а он уже отличался от сверстников не только красотой волос цвета спелой ржи, но и живостью ума, любознательностью и тягой к познанию мироздания, сил природы и секретов существования стихий. Его интересовали не столько сами последствия колдовства, которыми так часто пугал его отец-конунг, сколько его суть и истоки, законы, по которым оно выплёскивалось в мир естества. За ранние вечера и долгие зимние ночи Ансси многое сумел поведать Харальду, внимавшему с величайшим усердием.

И сын конунга с удивлением понял: совсем не обязательно быть колдуном, чтобы понимать, слышать и чувствовать окружающую природу, ощущая себя её неотъемлемой частью, говорить с богами и самому слышать их ответы, понимать язык животных и птиц. Подобных людей нореги называли ведунами, а не колдунами, таким был и Ансси, но он родился финном и не поклонялся Одину и Тору. Хальвдан конунг своим решением приговорил наставника сына к смерти — через неполную седмицу его должны были отдать жрецам Одина для принесения в жертву. Юный Харальд же был глубоко возмущён решением отца, постоянно твердившего о единой правде для всех норегов, едином законе и суровой ответственности за его нарушение. Но его закон оказался не писаным для чужестранца и иноверца.

В отчаянии и крайнем напряжении духа Харальд тайно освободил финна и бежал вместе с ним в Финнмарк. Юный норег поступил, как истинный сын своего сурового народа, как взрослый и состоявшийся мужчина, который всегда остаётся хозяином своего слова и главным защитником своего мнения, не убоявшись ни доли изгнанника, ни тягот жизни беглеца в неизвестность, отказавшись от радужного будущего под крылом отца-конунга, ради жизни другого, ставшего ему близким, человека. Но в глазах множества соплеменников этот шаг выглядел, именно как отказ от своего народа, своего рода, своей веры и подлежал всеобщему осуждению. Не будь Харальд сыном самого конунга Северного Пути, так бы и случилось…

Теперь же целую луну беглецы с оттягивающей плечи поклажей, на лыжах пробирались по диким, заснеженным просторам крайнего норвежского севера, не встретив пока ни единого местного жителя. Харальду неведомо было даже, как их в точности называют. Дядя Гутторм, брат матери, звал их «скридфинни», и говорил, что это имя означает «финны, которые бегают на деревянных досках». Другие нореги называли их лопарями, или лаппи, поясняя, что имя это означает «бегуны», «колдуны» или «изгнанные». Но все твердили в один голос, что земли, которые они занимают, бедны до невероятности.

— Ничего не растет на их земле, кроме деревьев. Там только камень да немного безжизненной почвы, — рассказывал один из торговых людей, занимающийся обменом товарами с местным народом, — не родит она ничего, кроме редкой и чахлой травы. Так что коров там нет. Стало быть, ни молока, ни сыра. А коль скоро зерно не родится… нет и пива. А что до овец и баранов — то об этом забудь. Там даже они не выживают. Одним только светлым богам ведомо, во что одеваются тамошние жители, чтобы спастись от стужи, ведь нет у них шерсти для пряжи. Но что-то они, видно, придумали. Там ведь восемь лун подряд только снег да лед, а зимняя ночь длится долгие две луны. И в торговом поселении, где я в первый раз покупал свои товары, никто не мог просветить меня в этих тайнах. Только и говорили, что мне следует набить мешок разноцветными лентами, медными кольцами, бронзовыми безделушками, рыболовными крючками и ножевыми лезвиями. По их мнению, выходило, что я сумасшедший. Зима близится, говорили они, а это время не для торговли. Лучше подождать до весны, когда местные сами выйдут из леса с зимними мехами. Я же, вразумлённый их рассказами, послушался мудрых советов — и отложил свою торговлю до грядущей весны. Мне вовсе не хотелось на неопределенное время застрять в каком-то далеком лесном поселении на краю ледяной пустыни.

И вот, Харальд, закинув мешок за спину, отправился в эти края, спасая жизнь финна и добровольно подвергая свою немыслимым испытаниям. Так в непрерывных скитаниях прошла весна, минуло короткое лето, отшумела осень, а за ней наступила безжалостная северная зима. Теперь же, когда от холодного ветра начали стыть пальцы и лицо, он задумался — и уже не в первый раз — правильно ли поступил, не свалял ли дурака, очертя голову кинувшись в никуда. А тропа, по которой они всё ещё шли через лес, становилось все уже и неприметнее. Скоро они совсем заплутали. Даже Ансси затруднялся с выбором направления.

Так и брели изрядно уставшие беглецы, спотыкаясь и часто останавливаясь, чтобы осмотреться. Но всё вокруг было каким-то одинаково безликим. Всякое дерево казалось похожим на предыдущее, мимо которого они только что прошли, и точно такое же, как деревья, которые скитальцы видели совсем недавно. Изредка слышались звуки убегающего дикого животного — испуганный топот, затихающий вдали. Самих животных они ни разу ещё не видели, точнее, не застали врасплох.

Всякая живность в этих краях была очень осторожна, извлекая уроки из опасных встреч с лесными хищниками. Лямки мешка так намяли Харальду плечи, что приближающимся вечером он попросил Ансси расположиться на ночлег пораньше, чтобы утром встать отдохнувшими и продолжить путь в надежде встретить наконец его соплеменников. Озираясь в поисках укромного места, где можно было бы развести костёр и приготовить нехитрый, но такой необходимый, горячий ужин, путники прошли ещё шагов двадцать, а затем остановились у поваленной сосны. Ансси споро развёл костёр и из крепких веток стал сооружать треногу для подвешивания над огнём большого котелка. Харальд же заметил чуть приметный след, уводящий от основной тропы влево. Сделав с полсотни шагов, он оказался перед столь густой чащей, что вынужден был повернуть обратно.

— Не уходи далеко, молодой господин! В чаще зимним вечером затеряться легко — темнеет быстро. Ты и огня из-за этих деревьев не увидишь, — предостерегающе крикнул финн ему вслед.

Тогда молодой норег попытался пойти в противоположном направлении — и снова уперся в густой подлесок. Вернувшись на тропу, он еще немного прошел вперед, и тут хлопьями повалил снег. Но Харальд решил продолжить поиски: на этот раз норег сделал всего двадцать шагов — он считал их, чтобы не потерять тропинку — и снова был вынужден остановиться. Разочарованный Харальд опять вернулся на основную тропу и теперь медленно пошел вперед.

Кусты смыкались все теснее и теснее. Но он упорно продолжал идти, слегка прихрамывая — правый сапог натер ногу и на ступне вздулся волдырь, и теперь ступать было больно. Харальд весь сосредоточился на этом ощущении и не сразу заметил впереди на тропе прогал между густыми зарослями. Молодой норег обрадовался, ускорил шаги, уже не обращая теперь внимания на ущербную ногу, поспешая туда, а потом неожиданно споткнулся…

Глянув вниз, он увидел, что нога его увязла в сети, лежащей на снегу. Харальд наклонился, чтобы распутать её, и тут услышал чей-то резкий сердитый вдох. Распрямился, а прямо перед ним из-за дерева появился человек. В руках незнакомец держал охотничий лук, стрела уже на тетиве, а тетиву он старательно и спокойно натягивает, целясь норегу в грудь. Харальд так и застыл на месте, стараясь казаться невинным и безобидным, сейчас ему очень хотелось стать невидимым, раствориться за пеленой снега.

Но… появившийся не спешил стрелять, видимо размер добычи озадачил его, а рост и внешность, пойманного в силки, вызвали крайнее удивление охотника, он как будто всё ещё сомневался — верить своим глазам или нет. И Харальд, к радости своей, наконец, понял причину происходящего — этот стрелок никогда не видел людей с берегов фьордов, пришельцев с далёкого и тёплого юга Северного Пути. «Хорошо это или плохо? И где сейчас Ансси? Жаль, что мы не пошли вместе, ведь это, возможно, его соплеменник? А, если так, то близок конец наших скитаний…» — пронеслось в голове Харальда.

2. Стойбище саами. Конец скитаний Ансси и Харальда. Первая встреча с великим шаманом Каапо.

Незнакомец был не выше, чем по грудь Харальду. Одет во что-то вроде свободной рубахи из звериной шкуры, похоже, оленьей. Вместо ворота — прорезь в шкуре, а перепоясана та рубаха была широким ремнем из шкуры того же животного. Верхняя одежда спускалась до самых колен, а на ногах выделялись диковинные кожаные штаны, широкие и длинные, до самой странного вида кожаной обувки с загнутыми мысками. На голове виднелась остроконечная шапка, тоже из оленьей шкуры. На мгновение Харальду почудилось, будто это подземный житель, гном, называемый норегами цвергом — слишком уж внезапно и неслышно, как по волшебству, появился он здесь. За время общения с наставником в прошлом и долгие совместные скитания по Финнмарку, Харальд стал неплохо понимать язык, на котором говорил финн. Но в этот миг…все языковые познания, как на притчу, покинули молодого норега. А из-за спины вдруг прозвучал до боли знакомый голос…

— Не стреляй! — громко крикнул Ансси на своём языке и вышел вперёд. — Это друг и он со мной!

Видимо наставник не захотел оставлять Харальда без присмотра и всю дорогу бесшумно следовал за ним. Незнакомец же стоял неподвижно, не делая никаких знаков, только тихо прищелкнул языком. Тут же из-за других деревьев и из зарослей появилось с полдюжины его сотоварищей. Они казались разного возраста — от подростка, не больше двенадцати зим, до мужчин куда более старших, у которых борода уже поседела. Однако точно определить их возраст Харальд затруднялся, слишком уж морщинисты были лица большинства пришельцев, да и одежда на всех выглядела одинаковой — из оленьих шкур.

И не было среди них ни единого, кто доставал бы Харальду до плеча, и все они внешне казались одинаковыми: лоб широкий, и скулы широкие, а подбородок, напротив, узкий, отчего лицо обретало необычайные очертания, треугольником. А еще молодой норег заметил, что у некоторых глаза слезятся, будто слишком долго они смотрели на солнце. И тут, совсем кстати, он вспомнил рассказ торгового человека о снеге и льде, царящих тут весьма долгое время, и узнал то, что видел когда-то в Исландии — болезненные последствия солнечной слепоты.

Пришельцы не выглядели воинственно. Каждый имел при себе длинный охотничий лук, но целил стрелу в Харальда только тот, первый, да и то, спустя какое-то время, лук опустил, И напряжение сразу ослабло. Затем последовал краткий спор на языке, который Харальд теперь понимал лучше — он полностью пришёл в себя. И похоже, вожака у них не было — все, включая подростков, высказали своё мнение. До норега же донеслись обрывки фраз, громко сказанных Ансси: «род Каапо…», «мой дед…», «молодой норег спас мне жизнь…», «сын Хальвдана конунга…» «приговор… казнь…». Наконец, они повернулись и пошли, а один из них кивнул Харальду, мол, он должен идти за ними.

Любопытствуя, норег пошел за ними по пятам, по главной тропе. А они даже не оглядывались, здесь ли Харальд, но зато сын Хальвдана конунга, убедился, что их малый рост, не мешает лопарям — таково, как он понял имя их народа, — быть отменными ходоками. Продвигались они по лесу сноровисто, с удивительной быстротой, но совершенно бесшумно. Ансси поотстал, чтобы нагнать Харальда и сопровождать дальше, делясь хорошими новостями по дороге.

— Мы, наконец, нашли мой народ. Ты встретил группу охотников нашего рода, прости, что так вышло, и встреча оказалась неподобающей твоему положению сына конунга всего Северного Пути. Теперь же всё будет хорошо…Наши скитания закончены, молодой господин. Здесь нас искать никто не будет, — по-норвежски произнёс наставник. Говорил он правильно, но медленно и с лёгким акцентом, а это никогда не мешало Харальду понимать его.

Бодрый пеший бросок снверян закончился в их стойбище. Множество палаток стояло на берегу замёрзшей реки. Поначалу сын Хальвдана конунга так и думал, будто это только стоянка охотников, которых он встретил в лесу, но, увидев женщин, детей и собак и даже колыбель младенца, висящую на ветвях дерева, понял, что это — общее, родовое становище. Неподалеку оказались привязанными пять животных странного вида. Что они — олени, было очевидно — их рога сделали бы честь лесным оленям, на которых Харальд охотился с отцом в Вестфольде. Только телом они были вполовину меньше. Однако мелкота их вполне соответствовала людям, которые по норвежским меркам тоже были невысокими.

Тот, кто первым показался беглецам в лесу, подвел их к большой палатке, знаком велел подождать, а сам, наклонившись, вошел внутрь. Сняв с плеч мешки, Харальд и Ансси опустили поклажу на утоптанный снег, сами расположились рядом, а человек, приведший их в стойбище, скоро вышел и молча протянул пришельцам большие деревянные миски. В них лежали крупные куски, ещё горячего пирога. Харальд, мужественно скрывая голод, степенно попробовал угощение: на вкус рыба, приправленная лесными ягодами, но этот пирог сейчас показался ему самым вкусным из всех, какие он вкушал ранее.

Пока гости насыщались, все на стоянке занимались обыденными делами: носили воду из проруби в маленьких деревянных ведрах, собирали дрова, ходили между палатками и всё это время вежливо не обращали внимания на Харальда, но заинтересованно посматривали в сторону Ансси. Сын Хальвдана конунга насытился и теперь терпеливо ждал, что будет дальше. Так продолжалось, пока Ансси не закончил трапезу и не напился воды из деревянной чаши, поднесённой одной из лопарок, а потом их проводник — так теперь про себя называл его Харальд — снова явился из палатки. В руке у него было нечто, поначалу показавшееся норегу большим решетом с деревянным ободом. Потом он понял, что это барабан, или бубен, — широкий, плоский, не глубже ширины ладони, и по очертанию, напоминающий неправильный овал. Лопарь осторожно положил бубен наземь и присел над ним на корточки. Подошло еще несколько мужчин. Они сели в кружок, и последовал очередной негромкий спор.

Харальд, вновь объятый волнением, не смог полностью понять, что и о чём они толкуют, хотя несколько раз слышал слова «пришельцы», «предсказание», «водман». Наконец, проводник сунул руку под рубаху из оленьей шкуры, достал маленькую роговую бляшку, размером не больше игральной кости, и уложил её на поверхность бубна. Потом из складок рубахи выудил короткую колотушку в виде молоточка и начал потихоньку постукивать ею по коже бубна. Все, окружавшие в то время пришельцев, с интересом подались вперед, внимательно наблюдая за происходящим.

Вскоре Харальд догадался чем они заняты, и, подойдя, присел рядом, а Ансси, тут же последовав за ним, зашептал на ему на ухо:

— Сейчас они испрашивают волю наших богов, совета в отношении нас и ещё они говорят о тебе, молодой господин. Так же они сказали, что мой дед ещё жив, и он находится здесь, в этом стойбище. Случившееся с нами сегодня — великое чудо и большая удача. Мы, наконец, нашли мой род, а он ведь каждую зиму встречает в разных уголках ледяного края — нельзя дважды зимовать на одном и том же месте, так вещают наши боги. А гадальщика зовут Оску, что значит «любитель оленей»…

Харальд вежливо продвинулся вперёд, стараясь детальнее рассмотреть всё, что происходит внутри живого круга. И вот, что ему удалось увидеть: поверхность бубна была расписана множеством фигур и символов. Некоторые распознавались легко: олень, рыба, дерево, танец, люди-палочки, лук со стрелами, копьё, с полдюжины древних рун. Многие же знаки ему были внове, и он не догадывался об их значении — косоугольники, зигзаги, звездчатые узоры, изгибы и волны. И сын Хальвдана конунга предположил, что один означает солнце, другой — луну, а третий, возможно, — лес деревьев.

Он молча смотрел, а косточка, подпрыгивая, двигалась на коже бубна, дрожащей от частой дроби молоточка. Костяшка двигалась туда-сюда, затем, словно нашла свое место, остановилась над изображением человека, имевшим к рога на голове. И тут Оску резко прекратил выбивать дробь. Костяшка осталась на месте. Он снова взял ее, положил на середину бубна и застучал, отбивая медленный повторяющийся ритм. Снова костяшка двинулась по бубну и заняла то же место. В третий раз соплеменник Ансси бросил жребий, на этот раз поместив его с края, прежде чем пробудить к жизни. Снова кусочек рога двинулся к фигуре рогатого человека, но потом — дальше, пока не остановился на рисунке треугольника. Харальд решил, что это, должно быть, жилище.

И вот Оску сунул колотушку обратно в складки рубахи, после чего наступила полная тишина… Но что-то в окружающих Харальда лицах неуловимо изменилось. До того хозяева были вежливы, но почти безразличны, теперь же, казалось, они чем-то взволнованы. О чем бы им ни поведал диковинный бубен, весть была понятна и принята…

Гадальщик же отнес бубен в свою палатку, а затем жестом велел Харальду и Ансси следовать за ним. Он отвел гостей к другому жилищу, стоящему чуть в стороне. Как и все остальные, оно представляло собой набор длинных тонких жердей, воткнутых рядом и аккуратно накрытых широкими полосами оленьей шкуры. Не откидывая переднего полога палатки, заменявшего дверь, он позвал:

— Мудрый Каапо, я привёл их! Выйди и глянь на пришельцев!

Человек, вышедший из палатки, был самым безобразным лопарем из всех, каких Харальд встречал ранее. Того же роста и телосложения, что и остальные, но каждая черта его лица была невероятна. Нос кривой и похожий на луковицу. Выпученные глаза под кустистыми бровями придавали ему постоянно испуганное выражение. Губы не могли сомкнуться над слегка выступающими зубами. А рот был явно скошен набок. По сравнению с правильными лисьими лицами окружающих, его лицо выглядело чудовищно.

— Ансси, внук мой! Ты у нас желанный гость. Рад, что ты, наконец, вернулся, да еще и знатного гостя привёл, — сказал уродливый старик.

Тут-то Харальд и удивился, больше некуда. Не только тому, что сказал старик, но тому, что он говорил по-норвежски, с сильным акцентом, с трудом строя фразы, но вполне понятно.

— Тебя зовут Каапо? И ты дед моего друга и наставника, Ансси? — решительно спросил молодой норег. Я — Харальд, сын Хальвдана Чёрного, большого конунга Северного Пути.

- Да, я — Каапо, что на моём языке означает «сильный человек бога» ответил старец. — И это я сказал охотникам, что «водман» даст сегодня необычную добычу, и они не должны причинять ей вред, но привести на стойбище в целости и сохранности.

— «Водман»? — переспросил Харальд. — Я не знаю, о чем ты говоришь, почтенный Каапо…

— «Водман» — это то место, где охотники сидят, поджидая «боазо». — Тут старик заметил, что недоумение гостя лишь усилилось. — Ты должен простить меня. Я не знаю, как сказать «боазо» на твоем языке. Вон те животные — «боазо». — Он кивнул в сторону пяти маленьких привязанных оленей. — Эти прирученные. Мы отводим такую приманку в лес, чтобы заманить в ловушку их диких родичей. В это время года, когда дикие «боазо» оставляют открытые места и уходят в лес искать пищу и укрытие от приближающихся буранов.

— Теперь я понял, что «боазо» — олень на вашем языке. А «водман» что значит? — снова спросил Харальд.

— Это лесная чаща, которая не давала тебе сойти с тропы. Наши охотники за тобой следили. Говорят, ты пытался несколько раз сойти с тропы. И очень шумел. На самом деле они чуть не потеряли желанного «боазо», ты его испугал, и он убежал. К счастью, его поймали, недалеко ушел. А ты привёл назад моего внука, Ансси, в поисках мудрости жителей фьордов, давно покинувшего нас, за что я тебе очень благодарен. Мой род не надеялся увидеть его больше, от чего все очень печалились.

— Молодой господин у себя на родине спас меня от казни по ложному обвинению, помог бежать, но вынужден был уйти из дома своего отца, отправиться в добровольное изгнание. И мы много лун скитались в поисках стойбища нашего рода, — вежливо вклинился в разговор Ансси.

А Харальд, всё ещё раздумывая над словами странного старика, вспомнил охотничьи способы, которым учил его отец, во время совместной охоты в вестфольдских лесах — Хальвдан конунг ставил сына так, чтобы олени свернули от него прямо под стрелы поджидающих охотников. Похоже, лопари делают то же самое, устраиваясь в зарослях кустарника, чтобы загнать дикого оленя в засаду.

— Прошу прощения, почтенный Каапо, что испортил вашу охоту, — произнёс Харальд. — Я понятия не имел, что попал в охотничьи угодья лопарей.

— Наше имя не лопари, — осторожно поправил его Каапо. — Это слово я слышал, когда гостил у оседлых людей — я тогда научился многим словам на твоём языке. Мы же себя называем саами. Называть нас лопарями — все равно, как если бы мы называли вас, норегов, пещерными жителями.

— Пещерными жителями? Но мы ведь живем не в пещерах…

Тут Каапо кривовато улыбнулся.

— Дети Саами знают, как Ибмел Создатель сделал первых людей. Это были два брата. Ибмел поставил братьев на землю, и они хорошо жили, охотились и ловили рыбу. Потом Ибмел послал сильный воющий буран с порывами ветра, снегом и льдом. Один из братьев успел найти пещеру и спрятался там. Он уцелел. Но другой брат решил остаться снаружи и сразиться с духом-бураном. Он продолжал охотиться, ловить рыбу и учился, как выжить. После того как буран улетел, один брат вышел из пещеры, и от него произошли все оседлые народы. От другого брата пошли саами.

Харальду начинал нравиться этот прямой, простодушный и открытый человечек.

— Пошли, Харальд, сын великого вождя, я отплачу тебе добром за добро, за жертву, принесённую тобой ради жизни моего внука, а значит, ради всего моего народа, — торжественно, как клятву, произнёс Каапо. — С этого дня ты будешь моим желанным гостем, и нам теперь надо больше узнать о тебе и днях, которые ждут всех нас впереди. А мой внук, Ансси, будет с нами рядом, ведь он не только лучше знает твой язык, но и сведущ в толковании знаков, подаваемых шаманским бубном.

3. Харальд и «Зеркало грядущего». Предсказания старого колдуна Каапо. Пророчество Ибмела Создателя и Жребий Судьбы.

Не с большими церемониями, чем жрец Одина, советующийся с руническими палочками, Каапо достал провидческий бубен. Он выглядел гораздо обширнее и украшен был затейливее того, который Харальд уже видел у Оску. На бубне Каапо молодой норег рассмотрел много, много больше символов. Они нарисованы, объяснил тот, красным соком ольхи, и ещё он украсил обод разноцветными лентами, маленькими амулетами и оберегами из меди, рога и нескольких серебряных монет.

— Мой шаманский бубен — не барабан для увеселения плясками и услаждения слуха, — пояснил Каапо. — Вот гляди, Харальд, сын великого вождя… Что ты об этом скажешь? Прости, что не называю тебя господином, ведь у нас нет ни слуг, ни господ. Мы — свободный кочевой народ и не нуждаемся ни в конунгах, ни в ярлах, а тем более, в рабах.

Произнеся эти слова, старик достал из-под полы своей широкой рубахи округлую металлическую пластину, отшлифованную умелыми руками до ровного и насыщенного серебристого блеска, а так же до способности запечатлеть предметы, находящиеся напротив неё.

— Мы это называем зеркалом, почтенный Каапо! Оно — предмет, дающий возможность смотреть на себя самого, точнее на своё отражение в нём, — ответил молодой норег.

— Да, ты прав, Харальд, сын великого вождя… Но мы зовём его по иному, потому, что в нём можно видеть не только себя самого…Так и мой бубен — в него, как в волшебное зеркало, глядит прошлое, настоящее и грядущее, в нём отражается воля наших богов, и глядя в него, можно говорить с ними, вопрошать им и получать ответы на любые вопросы. Мудрый и опытный шаман может даже вызвать богов для свершения великих дел или позвать на помощь, используя такой бубен. Свой же я называл именем, которое звучит как «Зеркало Грядущего»…

И вот Каапо положил жребий на кожу бубна. На этот раз жребием служило серебряное колечко. Прежде чем он начал постукивать по бубну, любознательный и пытливый Харальд спросил:

— Что означают все эти знаки, почтенный Каапо?

И старик бросил на молодого норега понимающий взгляд.

— Тебе, думаю, какие-то уже известны, — ответил он, почесав бороду.

— Да, здесь я вижу полдюжины наших рун, — согласился Харальд. — Мой воспитатель, скальд Торбьёрн Хорнклови, обучал меня искусству чтения рун…

— Я познал эти знаки и их магическую суть когда жил у оседлых людей, — уточнил старик.

— А вот этот? Что он значит? — и молодой норег указал на волнистые линии. Похожие знаки повторялись в нескольких местах на бубне.

— Это горы, там жили наши предки.

— А вот этот? — Харальд указал на человека с рогами на голове.

— Это знак человека-нойды. Вы зовете такого колдуном.

— А если жребий укажет именно сюда, то что это буде значить?

— Это говорит о присутствии нойды, или о том, что нужно посоветоваться с нойдой. В каждой палатке саами есть бубен предсказаний и кто-то, кто умеет им пользоваться. Но только нойда может прочесть более глубокое и скрытое сообщение арпы — жребия.

Тут он закрыл глаза и запел. Это был высокий, дрожащий распев, одна и та же короткая фраза повторялась снова и снова, поднимаясь все выше, пока слова вдруг не смолкли, оборвавшись, как если бы пали в омут немоты.

О-ма! О-ма! Небесная Ведунья!

О-ма! О-ма! К тебе в ночи бреду я

О-ма! О-ма! Возьми стада оленей!

О-ма! О-ма! Вернись из мира теней!

О-ма! О-ма! Зову тебя в печали

О-ма! О-ма! Огонь и сталь венчали

О-ма! О-ма! Звезда упала с неба

О-ма! О-ма! Костры зажег я слева…

После короткого молчания Каапо вновь запел, возвышая голос, пока не дошел до того же обрыва. Он пел, постукивая по бубну.

О-ма! О-ма! Подвел к себе оленя!

О-ма! О-ма! Ножом по горлу время!

О-ма! О-ма! Котел из меди звучный!

О-ма! О-ма! Заклятий зов могучий

О-ма! О-ма! Прими дары шамана!

О-ма! О-ма! От страсти и дурмана!

О-ма! О-ма! В котле клокочет лава!

О-ма! О-ма! Костры зажег я справа…

Глядя на этого уродливого человечка, закрывшего глаза и раскачивающегося взад-вперед еле заметно, Харальд понял, что находится в обществе совершеннейшего прорицателя, которого Хальвдан конунг, уж точно, назвал бы самым чёрным, крайне опасным и могучим финским колдуном. Каапо был способен войти в мир духов так же легко и просто, как молодой норег высечь искру кремнем.

В четвертый раз повторив свой напев, Каапо открыл глаза и посмотрел на бубен. Харальд не удивился, увидев, что жребий вновь остановился на рогатом человеке. Шаман же хмыкнул, словно это лишь подтвердило его ожидания. И он снова закрыл глаза и возобновил постукивание, на этот раз ускорив темп. Харальд с интересом и напряжением следил за путем серебряного кольца, которое скользило по поверхности бубна. Оно посещало один знак за другим, не останавливаясь, потом замедлилось и направилось по немного иному пути. Тут Каапо прекратил бить в бубен, но на этот раз он взглянул не на его поверхность, а прямо в глаза молодого норега.

— Рассказывай, Харальд, сын великого вождя, что ты увидел и что понял из увиденного! — воскликнул старый шаман-прорицатель. — Ты не по возрасту умён и проницателен, а этого бывает достаточно, чтобы постичь смысл послания бубна, лежащий на самой поверхности… Скажи, что увидел, ведь ты столько времени провёл вместе с Ансси, а внук мой всегда был толковым прорицателем. Я уверен, что он уже поведал тебе сущность многих магических знаков шаманского бубна, и ты узнал их теперь, вижу это по твоим глазам…

Как ни странно, Харальд ждал этого вопроса. Как будто некая связь и некое понимание возникли между колдуном, так теперь про себя молодой норег стал называть старого провидца Каапо, и им самим. Но оба они остались довольны этой связью. И выходило что Харальд, не от отца бежал, спасая жизнь Ансси, а пришел к Каапо за наукой колдовства. И в тоже время сын Хальвдана конунга чётко представлял, что это было совсем не так.

— Движение и путь, — наконец произнёс Харальд. — Какое-то движение. К горам, долинам, лесам и морю, хотя к каким горам, долинам, лесам и к какому морю, я не знаю, ведь на моей родине их предостаточно. Путь же означает моё возможное возвращение на родину… Еще бубен сказал о чем-то, чего я не понял, о чем-то таинственном, смутном и опасном. А еще о большой власти над людьми, долгожданной встрече, далёкой битве на воде, а в самом конце был знак, похожий на корону, такой золотой обруч, который носят на голове бриттские, ирландские и франкские короли…

Теперь Каапо сам посмотрел на бубен. Серебряное кольцо остановилось на рисунке человека, сидящего верхом на лошади.

— Это вот под этим ты, Харальд, сын великого вождя, подразумеваешь движение? — спросил он.

Ответ казался очевидным, но молодой норег ответил:

— Нет, не этот знак. Я не знаю в точности, что он значит, но так или иначе, он тесно связан со мной. Когда кольцо подошло к этому знаку, а потом остановилось, мой дух окреп и ощущение приближения большой удачи охватило меня. Этот знак похож на стаю из четырёх птиц.

— Посмотри еще раз и скажи мне, что ты видишь, — отозвался нойда Каапо.

Харальд пристальней всмотрелся в рисунок. Втиснутый в узкое пространство между более старыми, уже выцветшими, этот знак был едва ли не самым маленьким на бубне. И был единственным, больше он нигде не повторялся. Всадник на лошади держал в руке круглый щит. Это странно, подумал Харальд. У саами вроде бы не было щитов. Да и лошади никак не выжить в этом суровом холодном краю. И тут присмотревшись молодой норег заметил, что у лошади, обозначенной простой линией — восемь ног.

И вот сын Хальвдана конунга бросил удивлённый взгляд на Каапо. Тот же продолжал вопросительно смотреть на Харальда своими выпученными глазками.

— Это же Один, — воскликнул Харальд. — Один верхом на своём коне Слейпнире.

— Вот как? Я срисовал этот знак с того, что видел у оседлого народа. Он был вырезан на камне, и я понял, что он обладает божественной силой.

— Один, также называемый, Всеотец, Потрясающий щитом, Отец мудрости, Высокий, Отец побед — это мой бог! — произнёс Харальд. — Я его крепкий приверженец. Именно Один привел меня в твоё стойбище, и в этом я уверен. Он видит всю землю Скандии, он властен над каждым её клочком, ему также подвластны снега и льды, и он слышит любой голос на нашем языке, раздающийся под этим небом.

— Харальд, сын великого вождя, прошу тебя позже рассказать, кто такой твой бог Один, — ответил Каапо, — но у моего народа этот знак имеет другое значение. Для нас это знак беды, близкой и неминуемой смерти. Пока же бубен не говорит мне большего, кроме отдельных понятий — отчий край, морская страна, удача, большая семья, великий вождь, надвигающаяся смерть, добрая весть… И я не уверен полностью, что всё это именно о тебе, Харальд, сын конунга. Небесная Ведунья не стала откровенничать со мной, ведь ты не нашего народа… А теперь, будь добр, подай мне с бубна кольцо-жребий, ты это должен сделать сам и левой рукой…

И Харальд исполнил просьбу. Каапо же надел кольцо на средний палец левой кисти и опустил её на бубен, лежащий теперь на коленях, а правой бросил в очаг большой пучок пахучих трав, неведомых молодому норегу.

— Теперь, Ансси, сядь ко мне поближе, сейчас я уйду на встречу с небесным богом, Ибмелом Создателем, чьё отражение от магических знаков бубна войдёт в мой разум и поглотит мой дух, но язык оставит свободным. Ты же переведёшь твоему молодому спасителю всё, что Создатель будет говорить моим голосом. Переводи точно и не спеши… — произнёс Каапо и закрыл правой рукой глаза, костяшками же пальцев левой начал размеренно постукивать по поверхности бубна.

Клубы ароматного дыма, растекаясь от очага, заполнили всё внутреннее пространство палатки колдуна Каапо, они то разбегались по краям её, то вновь собирались над огнём, то преображались в странные вытянутые фигуры, в очертаниях которых Харальд угадывал лица, а так же силуэты отца и матери, тянущих к нему руки, в виды вестфольдской усадьбы и драккаров, бороздящих морские воды, в повозку тонущую в огромной, как пасть касатки, расщелине озёрного льда, в стаю из четырёх диковинных птиц, махами крыльев своих настойчиво зовущих его в неведомую даль, и, наконец, в изображение самого провидческого бубна с его магическими знаками, который вертелся с быстротой скачущей лошади… Это дурманящий запах дыма и мерный перестук шаманского бубна ввергли Харальда в состояние приятной изменённости, когда он начал ощущать себя невесомой пушинкой, скользящей по облакам чудотворного дыма, у которой были только глаза и уши…Только глаза и уши…

Сколько времени минуло с тех пор Харальд не смог бы сказать — ощущение это совсем покинуло его, только приятная дрёма и чёткий, завораживающий ритм звуков бубна, отбиваемый пальцами Каапо, витали вокруг. И вот прямо над ухом молодого норега раздался голос Ансси:

— Я - Ибмел, создатель и покровитель народа Саами, всегда и всем плачу добром за добро… Ты сделал добро для народа моего и я благодарен тебе, чужестранец… Тебе кажется, что ты лишился всего, но это не так… Тебе кажется что ты непростительно молод для подвигов и славных свершений — и это тоже не так… Молодость не является помехой для великих начинаний…Возраст не упрёк для твоего Создателя, ведь он только короткий шаг, только веха на пути опекаемого им…Молодость же избранника Создателя — не помеха для, избранного им, посланника в Бессмертие… Бог на лошади уже видит и знает тебя, сын великого вождя…И он всегда будет вести тебя по тропе твоей судьбы за руку… А Жребий Судьбы поможет достичь немыслимых для тебя высот и стать тем, кем ты должен будешь стать…Верь смертным, которые сейчас приютили тебя, и отплати им добром за добро, как это делаю я…Четыре священные птицы на крыльях своих понесут дух твой по жизненному пути и укажут правильную дорогу к величию, достойному тебя, чужестранец…

Журавль означает путь возвращения на родину и день этот не так далёк, но и не настолько близок, и всё же он состоится… Ворон — путь мудрости, обретение крепости духа, овладение удачей необходимой для вождя всех вождей твоего народа. Сокол — путь воина и победителя, путь обладания короной — ты правильно распознал её на бубне старого Каапо. Аист — путь к бессмертию. Много жён будут окружать тебя, и многому потомству ты дашь начало. Твои многочисленные потомки сделают имя твоё и дело бессметными, они же будут безраздельно править страной, которую соберёшь и создашь ты сам…Пока короны не будет в твоих руках, береги и лелей птиц своих, их крылья — твои волосы. Не стриги и не позволяй причинять им какого-либо урона до той поры, дабы не потерять чудодейственную поддержку священных птиц твоего Создателя.

Даже, если твой народ наречёт тебя Лохматым, не причиняй вред волосам своим… Когда же день твоего величия настанет, расстанься со старыми волосами, и ты станешь самым прекрасноволосым смертным из всех смертных на твоей земле…Жребий Судьбы передаст тебе старый Каапо… Я всегда и всем плачу добром за добро…Прощай, чужестранец, и терпеливо жди перемен…Жди своего грядущего и оно наступит — никто теперь не сможет задержать его приход…

И вот звук перестуков бубна смолк, а дым бесследно рассеялся, как будто его и не было вовсе. Харальд снова ощущал своё тело, а сердце его было исполнено радостью и надеждой на великое, несмотря на сегодняшнее положение изгнанника, будущее, о котором он мечтал с самого детства. Маленькие, но такие мудрые глазки Каапо, сейчас внимательно и уважительно смотрели на него, а лицо Ансси расплывалось в восхищённой улыбке.

— Возьми и надень это на средний палец левой руки, Харальд, сын великого вождя… Так указал мой бог, Ибмел Создатель, — произнёс старый Каапо и протянул Харальду серебряное колечко-жребий, которое накануне он использовал для своего гадания на бубне. Поразительно, но это маленькое колечко пришлось Харальду как раз в пору, а ведь пальцы его рук были уже тогда совсем немаленькими.

__________________

«Песня шамана» А. Покрышкин.

4. Саами — люди, не знающие войны. Два события, изменившие существование Харальда в гостях у кочевого народа. Чистая любовь исцеляет всё.

С такими многообещающими, но крайне загадочными предсказаниями Харальд вступил в новую жизнь, жизнь среди лесных саами. Все эти дни оказались самыми замечательными и благополучными в его состоянии изгнанника, а всё благодаря Каапо и остальным саами. Как позже узнал молодой норег, старый Каапо был не совсем обычным колдуном. Его считали одним из величайших нойд среди саами. С раннего детства он выделялся среди прочих необычайной внешностью. Нескладный и неловкий, Каапо разительно отличался от остальных мальчишек своего народа.

Пытаясь активно играть в детские игры, он порою падал наземь, задыхаясь, а то и вовсе теряя сознание. Дети норегов насмехались бы над ним и дразнили, но саами обращались со странным мальчиком с особой терпимостью и бережливостью. Никого не удивило, когда лет с восьми ему стали сниться странные и тревожные сны. Для саами это служило доказательством того, что священные духи далёких предков избрали Каапо своим посредником, и родители мальчика, не колеблясь, отдали сына в науку к местному шаману.

Через тридцать зим слава о нём разошлась от лесных окраин, где жил его народ, до далеких берегов, до тех саами, что живут у большой воды и охотятся на тюленей, а так же на небольших китов. Все племена саами знали, что Каапо — великий нойда, и что он время от времени посещает их стойбища в странствиях своего духа. Так велика была егослава в те дни, когда Харальд оказался среди этого народа, что никто и слова не сказал, на то, что Каапо решил взять громко топающего чужака в свою палатку и наставлять его в священном знании, кормить и одевать.

Его собственный род верил, что великий нойда сам призвал Харальда через своего внука Ансси. И об этом рассказали их провидческие бубны, так они тогда утверждали. Сын конунга же, со своей стороны, порою верил, что Каапо — посланец Одина. А иногда готов был поверить, что он — сам Всеотец в человеческом облике. Ведь Один многолик и способен принимать любое обличье, находясь на земле Скандии.

Весь род Каапо (теперь Харальд привык называть его своим) уже на следующее утро после возвращения Ансси свернул стойбище. На то, чтобы разобрать палатки, они много времени не тратили. Просто собрали немногие пожитки, свернули их в тюки, а тюки взвалили на спину и пустились на лыжах по тропе вдоль берега реки.

— Рыба здесь теперь ловится плохо, — объяснил Каапо. — Здешний Дух Воды и Рыбьи Боги недовольны. Причины их гнева я пока не знаю. В дне же реки есть дыра, ведущая к подземной реке духов, и вся рыба ушла туда. Разумнее перейти на другое место, туда, где духи дружелюбнее. Времени осталось совсем мало. Скоро река совсем замерзнет, и рыбалка — а жизнь рода зависела от рыбной ловли не меньше, чем от охоты — станет невозможна. Мой род числом два десятка семей вместе с собаками и двумя дюжинами оленей, ведомых в поводу, вынужден совершить полдневный переход вниз по течению и добраться до места, на котором останавливался и раньше — там уже стоят основы для палаток, которые мы быстро покроем оленьими шкурами. Пока что нам хватит одного слоя оленьих шкур. Потом станет по-настоящему холодно, и мы положим еще несколько слоев, чтобы сохранять тепло.

Семья Каапо состояла из старой жены, замужней дочери с мужем и младенцем и второй дочери, которую, казалось, Харальд уже где-то видел. Только потом он понял, что это она была среди охотников в чаще леса. Поскольку все саами ходят в рубахах из оленьей кожи, штанах и шапках, мужчин от женщин отличить бывает трудно, а молодой норег никак не мог предположить, что среди охотников может оказаться девушка. Да и предыдущей ночью, которую Харальд провел в палатке Каапо, он не мог заметить, что у него есть вторая дочь, ибо саами снимают на ночь только башмаки и спят прямо в одежде.

Когда Харальд вполз в палатку Каапо, она наполовину заполнилась дымом. Посреди палатки горел очаг, а дымник вверху открыт был не полностью, потому что над очагом на шесте коптилось несколько рыбин. Чтобы как-то дышать, приходилось располагаться как можно ближе к земле. Вдоль стен палатки располагались пожитки семьи, они-то и служили подушками, когда вся семья легла спать на оленьи шкуры, настеленные поверх свежих березовых веток. И что очень удивило Харальда — ни стола, ни скамей не было вовсе.

Вскоре Каапо позвал сына конунга на берег реки. И тогда Харальд отметил, что остальные саами, глядя на него, держатся поодаль. Мелкое течение новой реки медленно бежало по камушкам и камням, и Харальду казалось странным, что вода в этой речке не замерзла. Каапо держал в одной руке рыбное копье, а в другой — берестяную корзину для улова. Не останавливаясь, он подошел к большому скользкому валуну, который выступал над водой. Колдун некоторое время вглядывался в воду, потом ударил копьем, удачно насадив на него рыбину длиною в пядь.

Он снял добычу с остроги, разбил ей голову о камень и положил мертвую на валун. Потом поставил корзину себе на голову и произнес какие-то слова на языке саами, очевидно, обращаясь к самому камню, зачерпнул пригоршней воду, плеснул ею на спину валуна и трижды поклонился. Кривым ножом, который каждый саами носит на поясе, он соскреб немного чешуи с рыбы и с этой чешуей в горсти вернулся в стойбище, где раздал её мужчинам каждой семьи. Только после этого люди начали готовить сети и лески и отправились на рыбную ловлю.

— Камень, который ты, Харальд, сын великого вождя видел сейчас — сейд, — пояснил Каапо. — Дух реки. Я попросил у сейда удачной ловли для нашего рода. Обещал, что каждая семья, которая поймает рыбу, принесет ему жертву. Наши люди будут делать это в конце каждого дня, пока мы здесь, и будут делать это всякий раз, когда мы вернемся на это место в будущем, если Ибмел Создатель повелит нам вернуться.

— Почтенный Каапо, почему же ты отдал рыбью чешую только мужчинам? — спросил Харальд в недоумении.

— Женщину посетит несчастье, коль она подойдет к сейду реки. Шаг этот принесёт несчастье сейду и опасность для самой женщины. И сам сейд в этом случае может навредить её будущим детям.

— Но разве не твою дочь я видел с охотниками в чаще леса? Если женщины могут охотиться, почему они не могут ловить рыбу, и разве это справедливо?

— Пойми Харальд, сын великого вождя, так было и так будет всегда. Моя дочь Тиия, что означает «подарок бога» охотится, потому что она охотница не хуже любого мужчины, а то и лучше. Не всякий за ней угонится. Она быстрая и ловкая даже в самой чаще. Она всегда такая была, с самого детства. У нее только один недостаток — поговорить любит, болтает без умолку.

С каждым словом Каапо молодому норегу всё больше хотелось остаться среди саами, коль скоро они позволят это. Чего скрывать, Харальда тянуло узнать больше о колдовстве Каапо и уважить волю Ибмела создателя, разделив их образ жизни. Вспомнив о запасе рыбных крючков в своей поклаже, Харальд отдал весь запас Каапо. Тот принял дар почти небрежно, словно то была самая естественная вещь на свете.

— Ты удивлён, Харальд, сын великого вождя, что я не радуюсь твоему дару? Мы делаем свои крючки из дерева или из кости. И они куда лучше твоих, — сказал старик и разделил подарок Харальда между семьями.

— Выходит у вас всё общее? — спросил сын конунга.

А Каапо покачал головой.

— Здесь ты не прав, Харальд, сын великого вождя…Не всё. Каждый человек и каждая семья знает, что принадлежит им — одежда, собаки, ножи, утварь для стряпни, сани, олени. Но если кому нужно, они отдадут любую вещь. Не сделать так было бы неправильно. Мы знаем, что выживем, только помогая друг другу.

— Почтенный Каапо, а как же другие роды вашего народа? Что случится, если вы захотите рыбачить в одной и той же реке или охотиться на оленя в одном и том же месте в лесу всегда?

— Каждый род знает границы своей земли, — ответил Каапо. — Многие поколения мы охотимся и ловим рыбу от места к месту, но никто не может запретить нам вернуться на предыдущее, если так велит нам наш бог. Все рода нашего народа чтят этот древний обычай.

— А все же, если случится спор, скажем, из-за хорошего места для рыбалки в голодное время, вы будете воевать за свои права?

И тут Харальд увидел, что Каапо воистину был потрясен услышанным.

— Пойми и запомни навсегда, Харальд, сын великого вождя. Мы никогда не воюем. Все силы мы тратим на то, чтобы найти пищу и кров, и чтобы наши дети росли здоровыми и почитали предков. Если другой род голодает и ему нужно наше место для рыбалки или охоты, они попросят, а мы, если Ибмел Создетель прикажет, согласимся одолжить их на время, пока дела другого рода не поправятся. Да и земля наша такая широкая, что места хватит на всех. У нас нет причин и поводов для войны, — так ответил мудрый шаман.

— Всё это мне кажется странным, — продолжал Харальд. — Там, откуда я появился, человек сражается, чтобы защищать свое владение. Когда сосед пытается захватить его землю, либо чужак посягает на его собственность, мы сражаемся, чтобы выгнать его. Мой народ горд, смел, а порой и очень воинственный.

— Мы же — не они…Ибо для саами в этом нет необходимости, — спокойно и наставляюще возразил Каапо. — Если кто-то вторгнется на нашу землю, мы спрячемся либо убежим. Дождемся зимы, и чужакам придется уйти. Они не умеют здесь жить и не смогут остаться! — и он указал на одежду Харальда — шерстяную рубаху, свободные штаны, толстый дорожный плащ и те самые, кожаные сапоги, в которых молодой норег стер ноги до волдырей.

— Погляди, Харальд, сын великого вождя…Все чужаки одеваются, как ты. Они не знают ничего лучшего, потому, что не ведают худшего в нашем краю — смертельного холода… Вот я и попросил мою старую жену и дочь, которая зовётся, Тиия сшить тебе одежду, больше подходящую для нашей зимы. Они никогда еще не шили такую большую одежду, но дня через два она будет готова. И тогда, поверь мне, Харальд, сын великого вождя, никакие тяготы зимы тебя не одолеют…

Большой, но нежданной пользой от просьбы Каапо сшить пригодную для Харальда одежду стало то, что его дочь Тиия, разговорчивая до невозможности, вдруг замолкла — на время как оказалось. Обычно она болтала без передышки, в основном с матерью, а та всегда работала молча и редко затрудняла себя ответом. Что там толкует Тиия матери, молодой норег полностью разобрать не мог, но, что речь зачастую шла именно о нём, не сомневался. Теперь же, когда Тиия сидела рядом с матерью, тачая зимнюю одежку для гостя, оленьи жилы, зажатые в зубах, не давали ей вволю поболтать. Каждую нить для шитья нужно было отщепить зубами от высушенной жилы оленя, спинной или ножной, потом пережевать, чтобы размягчилась, и ссучить в пряди. Пока женщины жевали и шили, Харальд и Ансси помогали Каапо готовить пищу для всей семьи. Харальду внове и дивно было, что у саами стряпней занимаются мужчины.

Должно быть минула одна луна, когда случились события, изменившие положение молодого норега среди саами. Первое событие было ожидаемо, но второе — совершенно нежданно. Как-то утром Харальд проснулся в обычное время, когда едва развиднелось, и, пока лежал на подстилке из оленьей шкуры, заметил, что внутри палатки как-то слишком светло. Перекатился и глянул в щелку меж землей и пологом. Дневной свет лился в щель, столь яркий, что ему пришлось зажмуриться. Сын конунга встал потихоньку, отвел дверную полость и вышел. Все стойбище было укрыто сплошным покрывалом тяжелого снега. Ночью прошел очень обильный снегопад. Все, что оставалось снаружи — дрова, рыбные корзины, сети, спящие собаки — всё превратилось в снежные холмики. Даже на оленях были снежные попоны. Зима вошла в полную силу.

Как раз в тот день жена и дочь Каапо закончили одежду для Харальда. Саами очень веселились, собравшись у палатки посмотреть, как чужака будут учить одеваться. Сначала рубашка из оленьей шкуры мехом к телу, потом облегающие штаны из оленьей кожи, которые неудобно натягивать из-за узких прорезей на лодыжках, и пара шитых башмаков с такими загнутыми вверх мысками, и вовсе без каблуков. Ловя откровенно потешающиеся взгляды окружающих, Харальд понимал, что выглядит нелепо и от этого очень смущался.

— Такая обувь потребна на тот случай, коль наденешь лыжи, Харальд, сын великого вождя, — пояснил Каапо. Он теребил сухую осоку, разделяя на пряди, потом свернул их в два мягких пухлых прямоугольника. — Вот, положи-ка это на дно обувки, — посоветовал он. — Увидишь, это лучше любых ваших шерстяных носков. Трава будет греть ноги, а когда намокнет, то высохнет, стоит только к огню положить.

Под конец он помог Харальду надеть длинную верхнюю рубаху саами из оленьей шкуры. Она доходила норегу до колен. Широкий пояс стягивал одежду. Сын конунга прошел несколько шагов на пробу, и ощущение было совершенно иным, чем в любой другой одежде, какую ему доводилось носить прежде — лёгкая, тёплая, плотная, и ногам свободно. «Ничего, скоро свыкнусь с эти нарядом, да и саами привыкнут к моему новому виду…» — утешал себя молодой норег.

Другое событие случилось в ночь после большого снегопада. Войдя в семейную палатку, Харальд обнаружил вторую оленью шкуру, лежащую на обычном его спальном месте. Поскольку уже сильно похолодало, молодой норег, улегшись, натянул на себя и эту шкуру и уже почти заснул, да вдруг почувствовал, как край ее приподнялся, и кто-то скользнул к нему.

От угольев в очаге хватило света, чтобы разглядеть гостя — то была Тиия, дочь Каапо. Харальд чётко видел отсветы огня в её глазах, а на лице проказливое выражение. Она прижалась губами к его уху и прошептала по-птичьи: «Тик-а-так», потом хихикнула и примостилась рядом. Сын конунга опешил и долго не мог сообразить, как на это реагировать, что делать дальше. Рядом спали её мать и отец, ее сестра и муж сестры. Харальд беспокоился, что скажет Каапо, коли проснётся. Так молодой норег и продолжал лежать, притворяясь спящим. Тогда рука девушки начала неспешный поиск. Потихоньку она распустила саамский пояс Харальда и стянула с него штаны. Потом скользнула внутрь, под верхнюю рубаху, и угнездилась рядом с молодым норегом. Она была… совсем нагой.

Проснувшись, Харальд понял, что проспал. Тиия лежала, свернувшись, на его вытянутой руке, а палатка была пуста. Каапо и остальные члены его семьи уже начали свой день. И Харальд слышал, как они ходят снаружи. Торопливо он натянул на себя одежду, и это разбудило Тиию. Глаза у неё были светлые, серо-голубые, цвета, какой иногда встречается у саами, и смотрела она на молодого норега без всякого смущения. А вид у нее был совершенно довольный. И вот Тиия выгнулась, потянулась за своей одеждой и мгновение спустя уже оказалась одетой, вынырнула из палатки и присоединилась к своим родителям. Харальд не сразу выбрался за ней, не зная, какой приём его ждет после случившегося.

Когда же Харальд, наконец, появился, Каапо глянул на норега с видом совершенно не озабоченным.

— Я уверен, ты умеешь пользоваться этим, Харальд, сын великого вождя, — только и сказал он, смахивая снег с двух длинных плоских дощечек.

— Почтенный Каапо, я ходил на лыжах еще совсем мальчишкой, но всего несколько раз, и это была игра, а не охота и не бег на скорость! — ответил Харальд.

— Ну что же, тебе придется подучиться. А Тиия поможет.

Тут-то сына конунга и осенило: для Каапо его отношения со второй шамановой дочерью — вполне обычное дело. Обычное? Позднее Харальд узнал, что колдун даже одобрял их. Саами полагают, что это естественно — мужчине и женщине спать вместе, коль скоро оба этого хотят. Они считали это разумным соглашением, пока оно удовлетворяет обоих. Харальда же еще беспокоило, не захочет ли Тиия превратить их отношения в постоянную связь. Но позже, после того, как она научила норега достаточно понимать саамский язык, а он, в свою очередь, научил Тиию немного говорить по-норвежски, она посмеялась над его опасениями.

— Подумай сам, Харальд, сын великого вождя…Как может такое продолжаться вечно? Так думают только оседлые люди. Это все равно, что постоянно жить на одном и том же месте. Саами верят, что в жизни всё и всегда должно меняеться, и лучше странствовать, чем стоять на месте…

Тут Харальд вознамерился что-то сказать в ответ, но Тиия приложила палец к его губам и добавила:

— Я могла бы прийти к тебе просто потому, что ты желанный гость в нашей палатке. Но я пришла к тебе не поэтому. Я сделала это, потому что хотела тебя, и ты меня не разочаровал.

Скоро Харальд понял, что Тиия была лекарством от болезни, которой молодой норег страдал, сам о том не зная. Только чужая близость может залечить раны разрыва родовой близости, только чужое, но искреннее чувство, может восполнить отсутствие подобного со стороны родственной… А сердце всегда будет нуждаться в человеческом тепле и участии, жаждать его. Вот что тогда понял молодой, не искушённый в жизни, Харальд, сын конунга Хальвдана Чёрного. И теперь ему легче было пережить разрыв с домом, родиной, родственниками. А, находясь бок о бок с саами, Харальд перестал ощущать себя изгоем, человеком лишённым общества, прав, будущего… Тиия исцелила его.

Она была так полна жизни, так деятельна, так естественна и проста. В любовных ласках Тиия оказалась столь же умела, сколь и настойчива, и Харальд был бы глупцом, если бы не воспользовался удачей. Под многослойной одеждой из шкур дочь колдуна была очень соблазнительна. Девушка имела тонкий костяк, отчего казалась хрупкой и легкой, как та маленькая зимняя птичка, которая беззаботно скачет по снегу, беспрестанно щебеча. От постоянных упражнений во время охоты тело Тийи сделалось сильным, плечи и бедра гибкими, стопы маленькими, высокими и выгнутыми, отчего походка её была изящна и стремительна.

Но что особенно привлекало молодого норега, это её кожа, гладкая и цвета моржовой кости, в отличие от темного, как у эльфа, лица, обветренного и опаленного солнцем. Хотя они и не стали людьми официально близкими, Харальду постоянно казалось, что Тиия наслаждалась их отношениями. Она гордилась тем, что Харальд — сын великого вождя неведомого ей народа. Он, со своей стороны, был очарован ею, а сердце его, наконец, обрело покой, дух же — равновесие…

Тиия научила Харальда ходить на лыжах. Конечно, не так хорошо, как саами. Они постигают искусство бега на деревянных дощечках, едва начинают ходить, и никто не может по-настоящему перенять их мастерство. Каково непревзойденное умение норвежцев строить корабли и водить их, таково же и умение саами без устали бегать на лыжах. Природа словно создала их для этого. Они легки и скользят по снегу там, где более грузный человек провалился бы, а ловкость позволяет прокладывать путь по таким местам, где нечего делать неуклюжим представителям других народов Северного Пути.

И ходят они на лыжах не так, как нореги, которые, помогая себе палкой или копьём, едут вниз по склону или по льду. Саами привязывают по доске на каждую ногу и мчатся быстрее бегущего человека. И могут так бежать весь день напролет. Мастера из норегов знают, какие обводы должно придать кораблю и как лучше скроить и сшить парус, саами же знают, как выбрать и как выточить лыжи из березы — для бега по мягкому снегу, или из сосны — для бега по насту; и любые лыжи — а они по длине различны — делаются сообразно тому, кто и как на них будет ходить.

Под конец Харальд настолько приспособился бегать на деревянных дощечках, что не отставал от остальных при переселении и мог отправиться с Каапо, когда тот хотел показать молодому норегу какое-нибудь удаленное священное место. Но с Тией и другими охотникам Харальду ещё было не тягаться. Последние бежали по снегу так, что могли догнать волка и добыть его шкуру. До самого заката они без устали преследовали свою добычу, зверь уставал, прыгая через сугробы, по которым охотники скользили без всяких усилий. Наконец, когда измученный волк поворачивался, рыча на своих преследователей, вожак-саами приближался к добыче настолько, что мог достать зверя копьем или ножом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЕДВЕДЬ, КОТОРЫЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВСЕГДА. Гл. 5–9

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МЕДВЕДЬ, КОТОРЫЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВСЕГДА

5. Животное-спутник жизни Харальда. Путешествие в сайво

Тиия носила на шее оберег в виде головы оленя. Она никогда его не снимала. Это животное — её спутник, объяснила она.

— А где твой оберег, Харальд, сын великого вождя? — как-то спросила Тиия. — Мужчина должен носить один оберег на веревке на шее, другой — под рукой, под мышкой. Или ты такой смелый, что не боишься странствовать в одиночку? Даже мой отец этого не делает…

И молодой норег решил, что она говорит об амулете, приносящем удачу, и обратил всё в шутку, сказав, что у него есть дюжина таких в дорожном мешке, а стало быть, его самого хорошо охраняют. Это был один из немногих случаев, когда Тиия рассердилась и попросила Харальда больше не говорить эти слова никому.

Тогда молодой норег спросил Каапо, отчего его дочь так разгневалась, он же на вопрос ответил вопросом, помнит ли Харальд место, где впервые встретился с его родом.

— Рыбалка в том месте стала очень плохой, — напомнил старый шаман. — Рыба ушла. Она была еще там, но ее там уже не было. Нам пришлось пойти туда, где другой сейд готов был принять наши жертвы и обеспечить удачную ловлю.

— Как может рыба одновременно быть где-то и не быть?

— Может, Харальд, сын великого вождя. Она ушла в «сайво» на свою реку. Я бы мог отправиться за ней, либо послать моего спутника умолить Духа воды, который послал ее туда. Но, если Дух воды все еще был сердит, рыба могла и не вернуться.

«Сайво», по словам Каапо, — это мир, который находится рядом с нашим. Оно отражение нашего мира, но более прочное, и в нем живут духи ушедших и спутники живых. Эти спутники приходят в наш мир как призраки, чтобы побыть с нами, а иногда и мы сами можем посетить сайво, но нам необходимы хранители-призраки, чтобы вести нас, защищать и обеспечить возвращение из сайво.

— Мы, люди — только одна часть природы, неразрывно связанная с другими её частями. А наши спутники-хранители имеют обличье животных, — пояснил Каапо, откладывая в сторону деревянную фигурку оленя, которую вырезал. — У каждого саами есть свой спутник-животное — у кого олень, у кого лиса, у кого рысь, у кого птица или какое другое животное. Когда мы рождаемся, бубен указывает нашим родителям, какое существо должно стать нашим сайво-спутником, хранителем на всю жизнь. А бывает, что делается неправильный выбор, и тогда ребенок болеет либо с ним случается несчастье. Тогда мы просим бубен снова, и он называет нового спутника, более подходящего. Спутник моей дочери с самого младенчества — олень, чье изображение она носит.

— Среди моего народа, почтенный Каапо, — сказал Харальд, — существуют оборотни, привидения и двойники. Я сам видел их, этих предвестников смерти. Это наши другие «я» из другого мира. Когда они являются, то во всём похожи на нас. Ты же хочешь сказать, что у меня есть еще и животное-спутник?

Каапо потянулся за бубном, лежащим на снегу, всегда под рукой. Он положил новый жребий на тугую кожу, и даже не закрывши глаз и не напевая, с силой ударил один раз по бубну указательным пальцем. Жребий в виде кусочка моржового клыка подпрыгнул, ударился о деревянный обод и отскочил от него. Остановился же он на фигуре медведя.

Харальд предпочел усомниться.

— Почтенный Каапо, откуда мне знать, что мой спутник — именно медведь?

— Так была решено твоим Создателем, когда ты появился на свет.

— Но я родился на берегу фьорда у самого моря, где нет никаких медведей.

— Возможно, медведь давно вошел в жизни твоих предков.

Тут Харальд задумался, а потом ответил:

— Мне рассказывали, что мой дед, которого звали Гудрёд, имел прозвище Охотник. А за три дня до рождения моего отца он был на большой охоте и добыл огромного медведя. Сам же мой отец, конунг Хальвдан Чёрный, когда гневается, становится очень похожим на разъярённого медведя… Вот, что я вспомнил…

— С тех пор дух медведя, стал вашим родовым духом и теперь охраняет тебя. Со дня твоего рождения он стал ещё и хранителем твоей удачи. Медведь — самый сильный из всех созданий. У него ум одного человека, но сила девятерых, — так закончил свою речь Каапо.

Очень скоро солнце должно было скрыться за горизонтом на всю оставшуюся зиму, и старый колдун предложил Харальду, не теряя времени, самому отправиться в сайво, если он хочет побольше узнать о том мире. Харальд же колебался. Он говорил, что едва ли у него хватит храбрости войти в мир духов по своей воле да еще в одиночку. Но Старый колдун заверил норега, что охранять его будет дух-спутник, а сам он, Каапо, поможет Харальду пройти сквозь преграду, отделяющую их от сайво.

— А как знать, смогу ли я вернуться? — продолжал сомневаться Харальд.

— За этим я присмотрю, и Тиия мне поможет, — обещал Каапо.

На следующее утро он разбудил Харальда и Тиию задолго до рассвета. Он уже развел небольшой огонь в очаге, а за ним, у стены, освободил место, достаточное, чтобы сын конунга мог сесть, скрестив ноги, на квадратной оленьей шкуре. Шкура лежала мехом вниз, а ее поверхность была раскрашена четырьмя белыми полосами, вроде знакомых Харальду белых полотнищ, разделённых на девять квадратов, и используемых у него на родине для метания рунических палочек. Каапо жестом велел молодому норегу сесть в середине квадрата, Тиие же — сидеть на корточках лицом к Харальду. Ансси эту ночь провёл в палатке охотника Оску, потому — отсутствовал.

— Тиия — моя дочь, и к ней отчасти перешла моя сила, — поведал колдун Харальду. — Коли она будет здесь, рядом, ты сможешь встретиться с ней в сайво, и она же поможет тебе вернуться обратно

Харальд очень волновался, но присутствие дочери колдуна придавало уверенности. Она развязала маленький кожаный мешочек, который всегда носила на поясе, отправляясь на охоту, и вытрясла его содержимое на шкуру перед молодым норегом. Красные шляпки с белыми крапинками выцвели и стали тусклого розового цвета, но Харальд все равно узнал эти сушеные и сморщенные грибы. Тиия бережно подобрала их, осторожно ощупала своими маленькими пальчиками загрубевшую грибную плоть и выбрала три самых маленьких.

Старательно уложив остальные обратно в мешочек, она оставила два гриба на шкуре, третий же сунула в рот и начала жевать. Она не сводила с Харальда глаз, и взгляд ее был неподвижен. Спустя какое-то время Тиия поднесла руку ко рту и выплюнула содержимое, а затем протянула Харальду

— Ешь, сын великого вождя, — потребовала она.

И он взял этот теплый, влажный шарик, положил на язык и проглотил. Точно так же она разжевала остальные по одному и всёё повторилось. После чего Харальд продолжал сидеть молча, глядя на Тиию, наблюдая, как отсветы огня играют на ее лице. Глаза ее же её были в тени.

Время шло… Каапо держался сзади и время от времени подбрасывал сухие ветки в огонь, чтобы тот не погас.

А потом началось это…Медленно, очень медленно Харальд начал отделяться от своего тела. Когда же он совсем отделился от телесной оболочки, то ощутил, что его охватила сильная дрожь. Его раз или два били настоящие судороги. Но Харальд ничего не мог с этим поделать… А потом его поглотило смутное удовлетворение. Казалось, что тело стало легче, а мысли расслабились. Всё кругом, кроме лица дочери колдуна, стало неотчетливым. Она же не двигалась, но само лицо ее приближалось и приближалось…

И вот Харальд ощутил, что под ним исчезла земля, а он начал парить в пространстве. Он совсем не чувствовал своего тела, но это не имело значения — теперь Харальд оказался среди деревьев, бесконечного снега и скал, но холода совсем не чувствовал. Он скользил по поверхности, не прикасаясь к ней. Как будто Харальд ехал верхом на тихом дуновении ветра. Чудные картины предстали перед его взором… Деревья были ярко-зеленые, и молодой норег в единое мгновение мог рассмотреть все подробности каждого листочка и складки на коре. Снег… сверкал всеми цветами радуги, кристаллы перемещались, смешивались и рябили. Маленькая оленица вышла из-за куста, и Харальд сразу понял, что это спутник дочери колдуна, её животное-двойник.

Между двумя деревьями — близко и в то же время далеко — молодой норег увидел вставшего на дыбы белого медведя. Он стоял на задних лапах, выпрямившись, и взгляд его, вперившийся в Харальда, был совершенно человеческим. Тут молодой норег услышал, как кто-то заговорил с ним. И удивлённый Харальд узнал свой голос и ответил. Разговор заинтересовал его. А сын конунга ощутил безмятежный покой.

Медведь, на этот раз темно-бурый, появился сбоку, он шел к Харальду, опустив голову, тяжело ступая и покачиваясь на ходу, и дороги их сошлись. Когда зверь оказался на расстоянии вытянутой руки, оба они остановились. И тут Харальд ощутил прикосновение птичьих крыльев к щеке, а затем уловил и их шум… Медведь же медленно повернул к норегу морду, а звериная пасть под звериными глазами как будто улыбнулась. Лесной владыка не смеялся, он радовался.

Глаза эти были тёмно — карими, и вдруг Харальд понял, что смотрит в лицо дочери колдуна, а сам сидит на оленьей шкуре.

— Вот ты и вернулся из сайво, Харальд, сын великого вождя, — сказал Каапо. — Ты пробыл там совсем недолго, но достаточно долго, чтобы узнать, как вернуться туда, если понадобится.

— Почтенный, Каапо, мне показалось, что тот мир очень похож на наш, — задумчиво заметил Харальд, — только гораздо больше и всегда недосягаем, как будто он таится.

— Нет, Харальд, сын великого вождя, это только видимость, слишком недолго ты побыл там, — молвил колдун. — В сайво полно духов, духов мертвых и духов тех, кто управляет нашими жизнями. Наш мир по сравнению с тем — временный и хрупкий. Наш мир находится только в настоящем, а мир сайво вечен. Тот, кто приходит в сайво, может видеть силы, которые определяют наше существование, но только если сами духи пожелают, чтобы их увидели. Тот, кто посещает сайво постоянно, становится желанным гостем, и тогда духи не скрывают себя.

— Скажи, почтенный Каапо, почему же мой медведь улыбался? — спросил Харальд.

Сидевшая против него Тиия вдруг встала и вышла из палатки. Каапо же не ответил на вопрос молодого норега. А у того внезапно закружилась голова, и на желудке стало тяжело. Больше всего Харальду сейчас хотелось лечь и снова закрыть глаза, уснуть. И сын конунга едва смог доползти до своего спального места, и последнее, что он запомнил перед тем, как провалиться в глубокий сон, это как Каапо укрывал его оленьей шкурой.

6. Возвращение в далёкое стойбище. Ритуальная охота. Жребий судьбы на конце копья.

Теперь снег шел почти каждый день, крупные хлопья опускались сквозь ветки деревьев и ложились на стылую заснеженную землю, образовывая большие и непроходимые сугробы. Охотники рода Каапо всё время рыскали по лесу, расставляя деревянные ловушки — пушные звери отрастили зимний мех и были в самой поре. Через некоторое время саами совершили еще один, последний и самый многотрудный, переход. Палатки рода, покрытые для защиты от стужи в два-три слоя шкур, стало слишком трудно ставить, да и тяжелые зимние одежды мешали. И саами ушли в землю, в самом прямом смысле слова. Долгую зимнюю ночь род проводил в стойбище у подножия горного кряжа, защищавшего от снежных буранов.

Каждая семья из поколения в поколение выкапывала себе убежище в мягком земляном склоне, после чего укрывала яму толстой кровлей из бревен и земли. Лаз в жилище Каапо был столь узок, что Харальду приходилось ползти по нему на четвереньках, зато внутри оно оказалось на удивление просторным. Там молодой норег мог выпрямиться во весь рост, и, несмотря на дым от костерка, было уютно. Мысль, что Харальду здесь предстоит провести несколько лун вместе с дочерью колдуна, привлекала и радовала его. Жена Каапо выстлала пол обычным ковром из свежих еловых лап, покрытых оленьими шкурами, и разделила землянку на маленькие каморки, развесив полотнища из светлого хлопка, приобретенные у весенних торговцев.

Это было совсем не то, что убогая землянка, в которой у норегов ютились нищие крестьяне или рабы, так показалось Харальду. Ансси же покинул их окончательно, переселившись в землянку охотника Оску, где он нашёл благосклонность девушки по имени Сохви, что на саамском означало «мудрость». Харальд же понимал, что не вечно наставник будет рядом — Ансси теперь нужно было устраивать и свою жизнь. Постоянное общение сына конунга со старым Каапо и его дочерью восполнило эту утрату.

— Что ваш народ говорит об оборотнях, почтенный Каапо? — спросил как-то Харальд у старого колдуна.

— Оборотень принимает облик зверя, скажем, оленя, и заманивает охотника, для того, чтобы тот убил его. А когда охотник начинает свежевать зверя, добывая мясо и шкуру, оборотень делает так, чтобы нож скользнул по кости и охотник сильно порезался. А охотник уже ушел далеко от стойбища, и вот он истекает кровью до смерти рядом со своей добычей. Тогда оборотень превращается обратно в себя, пьет кровь и пирует, пожирая свою жертву.

Тут Тиия, которая все это слышала, презрительно зашипела.

— А вот если бы я встретила этого оборотня, он мерзкий пожалел бы об этом.

— Не зарекайся, дочь моя. Просто надейся, что никогда не встретишься с ним, — пробормотал её отец и, вновь повернувшись к Харальду, продолжил: — Стааллу-оборотень бродит по лесу. Он большой, малость глупый и неуклюжий, вроде тех невеж торговцев, что приходят за нашими мехами по весне, хотя стааллу, похоже, будет попрожорливей тех. Он ест человечину, когда голоден, а еще он умыкает наших девушек.

В ту седмицу Харальд отдал всё, что у него осталось в походном мешке, очень уж хотелось отблагодарить добродушных хозяев. Саами приняли его так щедро и гостеприимно, что не внести свою лепту в их хозяйство было бы нехорошо. Ведь кроме починки сетей да кое-какой пустячной работы, Харальд ни чем не мог им помочь, вот и отдал свои походные вещи Каапо, чтобы тот разделил их, кому что больше нужно.

Единственное, что у него осталось, это золотая заколка для плаща в виде головы Мирового Змея, да и ту он в знак любви отдал Тиие, сам же мыслил в дальнейшем пользоваться бронзовой. Золотая безделушка привела дочь колдуна в крайний восторг. Она могла вечерами напролёт, сидя у огня, вертеть заколку в пальцах, поворачивая и так, и сяк, чтобы огонь таинственно мерцал, отражаясь от поверхности этой вещи.

— Это — дорогой подарок, Харальд, сын великого вождя, и внутри него пляшет дух огня, — восторженно шептала Тиия ему на ухо. — Этот дух и привел тебя ко мне. Теперь я рада…

Удивительно, но последствие же того, что молодой норег отдал все свои вещи, оказалось противоположным тому, чего он сам ожидал… Едва ли не каждый день кто-нибудь из охотников оставлял перед землянкой Каапо затвердевшее тельце горностая, соболя, белки или белой лисы, чьи роскошные шкурки Тиия снимала и обрабатывала для Харальда. Узнать же, кто из охотников принес очередное отдаренье, не представлялось возможным. Они без лишних слов убегали и прибегали на своих лыжах. Остановить их мог только снежный буран.

Когда дух бурана неистовствовал, весь род укрывался в подземных убежищах, где и ждал окончания снежной бури. Когда ураган стихал, саами осторожно выкапывались из заваленных снегом земляных жилищ и, как животные, на которых они охотились, нюхали ветер и отправлялись за пропитанием.

В то ненастное время, все вынуждены были питаться мясом тех же пушных зверей, с которых снимали шкурки. Некоторые пахли плохо и на вкус были неприятны — особенно противны Харальду были куница и выдра. Белка казалась куда вкуснее, а еще — бобер. Всякое оставшееся мясо складывали в маленькие амбары, которые каждая семья саами ставила рядом со своим жильем — этакие сундучки на шестах или на вершинах камней, куда звери не могли добраться. На жестоком морозе пища никогда не портилась.

Коль скоро охотнику выпадала удача добыть дикого оленя, он просто ставил на морозе деревянные миски со свежей оленьей кровью, и через несколько часов кровь замерзала так, что ее можно по необходимости рубить на куски топором и принести в землянку.

Так тянулась, бесконечно продолжаясь, эта зима. Время от времени Каапо призывали к себе духи, и случалось это не всегда, когда ему того хотелось. Вдруг, как в далёком детстве, он начинал корчиться, изгибаться, потом терял равновесие и падал наземь. А когда дух слишком торопился, у колдуна шла пена изо рта. Он же велел Тиие прижимать тряпочкой вывалившийся язык, тела его во время корчей не удерживать, потому что, когда тело корчится, дух входит в сайво, а потом всё успокоится. Семья старого колдуна давно привыкла к этим внезапным уходам. Они укладывали беспамятного старца поудобней, лицом вниз, клали бубен под вытянутую руку на случай, если барабан понадобится в сайво, после чего ждали его возвращения в реальный мир. Настроение его по возвращении зависело от того, что испытал он во время своего отсутствия. Иногда, когда он дрался со злыми духами, то возвращался изможденным.

Иногда же был весел и радостен и рассказывал всем о великих духах, с которыми встретился. Ибмел, небесный бог, зачастую теперь был неприкасаем и неузнаваем, но иногда Каапо встречал Пьегг-ольмай, бога ветра, и боролся с ним, чтобы не дать разразиться трехдневному бурану. А однажды он воззвал к богу охоты, к духу, которого называл «Кровавым Охотником», чтобы тот поспособствовал удаче. А два дня спустя они выследили и убили лося. Боги и духи, которым поклонялся Каапо, были Харальду внове, однако речи колдуна пробуждали в молодом нореге смутные воспоминания бесед с Торбьёрном Хорнклови, его воспитателем, о мире духов, гораздо более древнем, чем исконная вера в Одина и Тора. И тогда сыну конунга казалось, что боги его народа — Один, Фрейр, Тор и остальные — все явились из сайво Каапо и приняли те обличья, в которых стали известны теперь.

Но время текло и погода, а вслед за ней и природа менялись. И вот, когда Пейве, бог солнца саами, начал появляться с полуденной стороны, ко входу в землянку Каапо пришел один из соседей и что-то взволнованно закричал через лаз. Гость так тараторил, что Харальд, теперь сносно говоривший на языке саами, ни слова из того, что он говорил, не понял. Какова бы ни была весть, принесенная охотником, а Каапо тут же отложил в сторону бубен, который расписывал заново, и встал. Взявши тяжелый плащ из волчьей шкуры, он махнул рукой Харальду, и они оба вылезли из землянки. И тут увидели ватагу охотников саами, всего восемь человек, но они смотрели на колдуна с тем нетерпением, с каким ждут разрешения для важных дел. Одни из саами сказал что-то о «медовых лапах», а когда Каапо ответил, охотники начали расходиться по землянкам, взволнованно окликая свои семьи.

— Что стряслось, почтенный Каапо? Нам снова нужно собираться в путь? — спросил Харальд в недоумении.

— Тебе не стоит беспокоиться, Харальд, сын великого вождя. Настало время выйти из земли и снова жить в палатках, хотя в эту зиму что-то слишком рано, — успокаивающе ответил колдун. — Но Старый этого хочет…

— Старый? Кто это и почему его так называют?

Каапо же уклонился от ответа. Он велел жене и Тиие собраться и выйти из землянки. Быт саами столь несложен, что весь род был готов хоть сейчас пуститься в дорогу — мужчины, женщины и дети погрузили пожитки на легкие санки, матери привязали младенцев на спины в маленьких похожих на лодку колыбелях, устланных мхом, и все надели лыжи. Харальд шёл налегке — ноши за плечами у него не было, и даже без нее молодой норег оказался настолько тяжелее саами, что под его лыжами проседал наст.

Саами вернулись на дальнее стойбище, которое оставили перед тем, как перебраться в землянки. Там они снова покрыли готовые остовы тройным слоем оленьих шкур. Все как будто чему-то радовались, а чему, Харальд так и не понял.

— Что случилось? — спросил он теперь Тиию. — Отчего мы так поспешно покинули землянки?

— Потому, что настала пора самой главной зимней охоты, — серьёзным голосом ответила дочь колдуна. — От нее зависит будущее рода и вся наша дальнейшая жизнь.

— Так ты пойдешь на охоту?

— Нет! Мне это запрещено…

— Почему, объясни, ведь ты едва ли не лучший охотник рода, — возразил молодой норег. — Твое умение там обязательно пригодится.

— Ты ещё плохо знаешь наши законы, Харальд, сын великого вождя. На этой охоте нужны лишь братья — наши мужчины, а не женщины, — загадочно ответила Тиия, укладывая на место последний слой оленьих шкур.

Так Харальд ничего и не добился, ему пришлось вернуться в палатку и лечь спать. А ночью вновь накатила снежная буря и сильный снегопад засыпал стойбище. Только это как будто никого не беспокоило.

— Примерь вот это, — попросила Тиия, подавая Харальду башмаки, над которыми она трудилась почти всю зиму.

Харальд же долго вертел их в руках, прикидывая как применить

— Нет, они не для меня. А нельзя ли надеть обычные?

— Теперь уже нельзя. Пришло время менять обувь, — терпеливо пояснила Тиия. — Я шила их швом внутрь, так что снег не налипнет, и шиты они из кожи с головы оленя. Это самая толстая, самая крепкая кожа, как раз то, что тебе сегодня нужно.

Еще она потребовала, чтобы Харальд надел самое лучшее из зимней одежды, подарённой ему — тяжелый плащ из волчьей шкуры — хотя и выглядел он на молодом нореге престранно: прежде это был плащ Каапо, и Тиие пришлось нарастить его куском шкуры северного оленя, чтобы он был по росту сыну конунга. Сам Каапо надел пояс колдуна — нойды, увешанный челюстями пушных зверей, шапку, вышитую священными знаками, и тяжелый плащ из медвежьей шкуры. Харальд ни разу не видел, чтобы он надевал все это одновременно, не видел короткого посоха, обвитого красными и синими лентами, ни связки маленьких медных колокольчиков на нём.

Тут молодой норег, в довершении ко всему, предложил взять Каапо священный бубен «Зеркало грядущего», но старик покачал головой и жестом велел выйти из палатки. А снаружи уже собрались все охотники рода, одетые как на праздник. Иные в накидках из тканей, приобретенных у торговцев, темно-синих с подолами, которые жены обшили желтыми и красными лентами. Иные в обычной охотничьей одежде из оленьих шкур, но зато в пестрых шапках. И у всех пояса и рукава были украшены еловыми веточками. Саами явно волновались и чего-то нетерпеливо ждали. Но при них не наблюдалось ни привычных охотничьих луков со стрелами, ни метательных палок, ни деревянных ловушек для зверей и птиц. Каждый мужчина вооружился крепким копьем с широким железным наконечником и рожном.

И вот в круг празднично одетых саами в праздничном одеянии явился Каапо. Он вышел и протопал по снегу к плоскому валуну в центр стойбища. Каждый шаг колдуна сопровождался мелодичным звоном колокольчиков, а сам он пел древнюю песню. Слова песни звучали для Харальда странно и непонятно — видимо они пришли из языка, совершенно не похожего на тот, который он выучил за зиму. Добравшись до огромного светлого камня, Каапо возложил волшебный бубен на него и стал лицом к югу. Трижды, поднимая посох, он выкрикнул какие-то слова, очевидно, заклиная духов обратить внимание на его народ. После этого Каапо сунул руку под плащ и вытащил что-то, а затем поднял повыше, чтобы все могли видеть. То был новый жребий в виде куска моржового клыка.

Тут Каапо ударил по деревянному ободу бубна кончиком жезла. А жребий запрыгал по тугой коже и остановился. Все вытянули шеи, чтобы увидеть знак, на котором он остановился. Жребий лежал на извилистом знаке гор. Трепет восторга пробежал по толпе. Маленькие, подвижные люди переглядывались и радостно кивали головами. Предки видят и одобряют… Колдун снова ударил по барабану, и на этот раз жребий остановилось ближе к рисунку медведя. Это, похоже, всех смутило и вызвало недоумение. Каапо же почувствовал напряжение соплеменников, и вместо того чтобы в третий раз ударить жезлом по бубну, схватил костяной жребий и с воплем, похожим на сердитый крик выпи, подбросил его в воздух.

И так случилось, что он упал на кожу бубна не плашмя, а на ребро и покатился — сначала к ободу бубна, потом, отскочив от него, завертелся, заметался, словно в нерешительности, пока наконец совсем незамедлил свой неистовый бег. И вот он застыл на мгновение, завалился набок, вращаясь и подпрыгивая на месте, как монета, брошенная на игорный стол, и затих изнемождённый… Снова все подались вперед, чтобы увидеть, где он остановился теперь. На это раз жребий лег точно на изображение зверя — спутника Харальда, встреченного им в сайво, медведя. Поразительно, жребий вновь указал на него…

Каапо больше не колебался ни мгновения. Он взял жребий, подошел к ближайшему охотнику, забрал у того тяжёлое копьё, а в опустевшую руку вложил жребий гадания. И завершил Каапо свой ритуал тем, что, подойдя к сыну конунга, торжественно вложил копье охотника в руку молодого норега.

— Бубен всё решил! — коротко бросил колдун, глядя Харальду прямо в глаза и возбуждённо сжимая его руку с копьём сухими узловатыми пальцами. — Теперь уже ничего нельзя изменить, Харальд, сын великого вождя…

А все охотники, как по команде, отправились к палаткам за лыжами, Каапо же повел Харальда к их жилищу. Откуда его жена и Тиия, как оказалось, пристально следили за происходящим. Дочь колдуна сама опустилась на колени в снег, чтобы привязать Харальду лыжи, а когда поднялась, и молодой норег хотел было обнять её, она, к его большому огорчению, отпрыгнула, словно тот ударил её, и ещё через миг отошла подальше, давая понять, что не желает иметь с избранным для священной охоты ничего общего. Харальд же, сбитый с толку таким неожиданным поведением дочери колдуна и уязвленный этим, пошел вслед за её отцом колдуном туда, где уже выстроилась вереница людей. Возглавил ее тот самый человек, который вызвал Каапо из землянки. Сын конунга узнал его по хриплому голосу. И только у него одного не было копья.

Зато он держал длинный охотничий лук из ивы, обвязанный берестой. Лук был без тетивы, и на конце его красовалась еловая ветка. За ним следовал Каапо в плаще из медвежьей шкуры, потом Харальд, а вслед за молодым норегом все остальные охотники саами. В полном молчании процессия покинула стойбище и двинулась на лыжах по лесу, не выпуская из вида человека с луком. Как он находил дорогу, Харальду было невдомёк — ведь снежные сугробы завалили все тропки. Но шел направляющий уверенно, так споро, что сын конунга с трудом поспевал за ним. Время от времени незнакомец замедлял бег, так что молодой норег мог перевести дух, и в очередной раз подивиться терпению охотников саами, шедшим позади — им-то остановки не требовалось.

Утро было в разгаре, когда направляющий внезапно остановился. Харальд насторожённо огляделся, пытаясь понять, что заставило того остановиться. Вокруг было все то же. Деревья со всех сторон. Снег лежал толстым слоем на земле и на ветках. И ни единого звука… В этой, внезапно наступившей завораживающей тишине, Харальд слышал только собственное учащённое дыхание.

И тут вожатый наклонился и отвязал лыжи. С луком в руке он ступил в сторону и двинулся широким кругом, с каждым шагом глубже уходя в снег. Остальные ждали, следя за ним и не говоря ни слова. А Харальд в волнении и надежде смотрел на Каапо, надеясь на подсказку, но старик стоял с крепко закрытыми глазами, губы колдуна беспрерывно шевелились, словно он молился. Тем временем лучник медленно и сосредоточенно прокладывал путь, оставляя следы на снегу, пока не вернулся к тому месту, откуда начал.

Харальд лихорадочно, снова и снова пытался понять смысл действий этого человека. Всё делалось так спокойно и старательно, что не оставалось сомнений — это специальный и необходимый обряд. Но какой? Харальд, напрягая зрение, вновь оглядел круг внутри следа, оставленного направляющим охотником. И опять ничего особенного не увидел. Разве что сугроб, столь небольшой, что его и бугорком нельзя было назвать. Не имея никаких других объяснений, сын конунга решил, что это место очередного сейда. А что тогда все они делают здесь? Пришли вновь поклониться какому-то могучему духу природы? Ответа не было…

Харальд был крепко убеждён, что вот сейчас Каапо затянет песни для вызова духов. Однако колдун начал спокойно снимать лыжи, тем же занялись и остальные саами. И Харальд вынужденно последовал их примеру. Руки так окоченели от мороза, что молодому норегу не сразу удалось развязать узлы ремней, привязывающих лыжи к новым башмакам. И тут Харальд с большим удовольствием убедился, что, как она и обещала, снег на них не налипает. Кладя на землю тяжелое копье, чтобы освободить руки, и опасаясь, как бы серебряное кольцо — Жребий Судьбы, дар неведомого северного бога, Ибмела Создателя не соскользнуло с руки и не потерялось в снегу, Харальд надел его покрепче на острие копья. Наконец, отложив лыжи в сторону, молодой норег распрямился, огляделся и обнаружил, что остальные охотники уже разошлись по обе стороны от него.

Каапо же стоял немного поодаль, шагах в шести. Единственный, кто находился прямо передо сыном конунга, был лучник, и он шел к середине круга, обозначенного следами его лыж. Направляющий по-прежнему держал лук в правой руке, и по-прежнему лук был не натянут. Дойдя почти до середины круга, охотник сделал три-четыре шага в сторону, потом еще пять-шесть шагов вперед, и повернулся лицом к Харальду. Какое-то чутье подсказало сыну конунга о надвигающейся опасности, и он покрепче ухватился за тяжелое копье. А охотник, приведший их сюда, вдруг поднял лук обеими руками и бросил его в снег у своих ног. Ничего не произошло… И он повторил это еще два-три раза. И вдруг, о светлые боги, вот тут Харальд по-настоящему испугался — толстый слой плотного, успевшего слежаться, снега прямо перед ним раздался вширь, и оттуда, снизу, поднялось нечто огромное, лохматое и вонючее.

— Тролль кривой тебя проглоти! — само собой из уст опешившего норега вырвалось любимое ругательство его отца, Хальвдана Чёрного.

И в следующее мгновение сын конунга узнал в очертаниях, припорошенных снегом, разъяренного медведя, идущего прямо на него…

Вспоминая этот ужасный миг много зим спустя, Харальд так и не смог понять спасло ли его тогда природное чувство самосохранения или то, что он, не задумываясь, последовал урокам отца, полученным не так давно в лесах Вестфольда, но видимо, впитавшимся до самых костей. Или Жребий Судьбы спас его? Повернуться и убежать теперь молодой норег просто не успевал — увяз бы в снегу, медведь же схватил бы парня и разорвал на части. Выходило одно — нужно остаться на месте и обороняться копьём, пока не появятся остальные охотники. Повинуясь навыку Харальд вогнал мощное древко копья поглубже в сугроб, пока оно не уткнулось о твердую мерзлую землю. Раскидывая снег во все стороны, медведь продолжал надвигался на сына конунга. Когда исполин, щуря подслеповатые глазки, ослеплённые на короткое время утренним солнцем, отражённым от снега, заметил на своем пути препятствие, его сердитое угрожающее ворчание превратилось в яростный рев, он поднялся на задние лапы, готовый ударить передними.

Стоял бы медведь на четырех лапах, Харальд не знал бы, куда целить копье — везде плотная, как броня, шкура. И вот, когда медведь встал во весь свой рост и вывалил вперёд волосатый живот, серебряное кольцо качнуло, как показалось молодому норегу, тяжелый и широкий наконечник копья прямо по направлению к медвежьему лону. А медведь же продолжал надвигаться…Теперь Харальд уже чётко мог разобрать маленькие глазки на его обросшей клочковатой шерстью морде, горящие злой яростью, открытую вонючую пасть и розовую глотку, но наконечник копья теперь переместился выше, перенаправился в открытую, словно зовущую грудь. И тут какая-то подспудная сила заставила Харальда слегка присесть и крепче обхватить древко тяжёлого копья — лапы медведя загребли пустоту…Ещё короткий миг…и медведь сам насадил себя на острие, а Харальду оставалось только крепко держать древко. Рожон не дал пройти копью насквозь. Медведь же как-то басовито хрюкнул, закашлялся, когда широкий железный наконечник полностью вошел ему в грудь, в то место, где билось сердце гиганта, и животное начало медленно опускаться на все четыре лапы, тряся головой как бы от удивления.

Но…не все ещё кончилось. Видимо, копьё прошло мимо сердца хозяина леса, и ошеломленный медведь повернулся, вырвав копье из рук молодого норега, а затем попытался убраться прочь, но саами теперь сходились со всех сторон, окружая смертельно раненного хищника. Сын конунга смотрел на это, дрожа от волнения, а охотники подбежали и с холодной расчетливостью вонзили копья точно в медвежье сердце. Теперь все было кончено — лесной исполин уже не дышал.

Каапо уверенной походкой подошел к туше, лежащей на окровавленном снегу. Охотники благоговейно отступили на несколько шагов, давая ему место. Колдун наклонился и ощупал медведя. Харальд заметил, как его рука протянулась к медвежьей груди и скрылась за передней левой лапой. Мгновение спустя старик поднялся с колен и испустил оглушительный крик торжества. Подняв правую руку, он показал, что добыл. То было серебряное кольцо — Жребий Судьбы, принадлежащее Харальду.

Охотники так кричали, будто все посходили с ума. Те, у кого были еловые веточки на одежде, оторвали их и, бросившись к медведю, начали стегать ими тушу. Другие, взяв лыжи, уложили их поперек мертвого зверя. Все они визжали и вопили от радости, слышались хвалы, благодарения и поздравления. Иные распевали загадочную песнь, которую Каапо пел в стойбище перед началом этой охоты, но Харальд так и не понял ни слова. Когда охотники напрыгались и наплясались до изнеможения, старый колдун стал на колени в снег лицом к медведю и торжественно обратился к мертвому зверю:

— Я и мой род, мы все благодарим тебя за этот дар. Пусть дух твой спокойно обитает в сайво, а ты родись весною снова, обновленный и здоровый. Велик и могуч Ибмел Создатель, а мы все — дети его…

7. Тайна Старого. В ожидании благосклонности дочери Каапо. Колдун или нойда?

И вот очень скоро стемнело. Оставив мертвого зверя на месте, довольные охотники пустились в обратный путь к стойбищу. Но то было уже не торжественное шествие по лесу в полном молчании — саами живо перекликались, смеялись и шутили, а на некотором расстоянии от дома начали издавать длинные ухающие кличи, отдававшиеся впереди в деревьях и оповещавшие о возвращении.

Никогда не забыть Харальду зрелища, ожидавшего вернувшихся с охоты, когда они достигли стойбища. Женщины развели жаркий огонь на плоском валуне, священном камне, и отблески того огня играли на их лицах. И каждое лицо было раскрашено пятнами кроваво-красного цвета. На мгновение сыну конунга показалось, что здесь произошло что-то ужасное. Только потом он заметил, что саами пританцовывают, машут им руками и теперь, наконец, узнал песню, восхваляющую удачную охоту. Сам же сын конунга совершенно обессилел. Единственное, чего ему хотелось, лечь и уснуть, и лучше, чтобы рядом была Тиия. Харальд уже было забрёл в палатку, однако Каапо, схватив норега за руку, повел прочь от входной полсти, вокруг, на противоположную сторону.

Там он велел сыну конунга встать на четвереньки и подползти под край палатки. Так Харальд и сделал и увидел Тиию, стоящую лицом к нему у очага. Лицо у нее тоже было запятнано кровью, и она смотрела на усталого норега сквозь латунное кольцо, поднесенное к глазу. Но когда молодой норег вполз внутрь, она попятилась от него и исчезла. Слишком усталый, чтобы о чем-либо думать, Харальд дополз до спального места и сразу провалился в глубокий сон.

Едва развиднелось, Каапо разбудил его. Ни дочери его, ни жены нигде не было видно. Мужчины остались только вдвоём.

— Харальд, воистину сын великого вождя, теперь мы пойдем за Старым, загадочно произнёс Каапо. — Великое спасибо тебе за то, что ты сделал для моего рода. Теперь пришло время праздновать и воздать тебе должное.

— Кого ты всё время называешь Старым, ответь, наконец, почтенный Каапо? — спросил Харальд, чувствуя некоторое раздражение. — Ведь ты мог и предупредить меня, что идем охотиться на медведя.

— Вот теперь, сын великого вождя, когда зверь отдал за нас свою жизнь, ты можешь называть его медведем, — весело отозвался Каапо, — но если бы мы перед охотой называли его прямо, это его оскорбило бы. Это неуважение — называть его земным именем перед ритуальной охотой, главной охотой всей зимы. Мы так никогда не поступаем.

— Но ведь мой спутник из сайво — медведь? И ты утверждаешь, что он — животное-спутник всего моего рода. И выходит, это совсем неправильно, что я убил его родича? — возмущённо произнёс Харальд.

— Твой новый спутник из сайво защитил тебя от Старого, когда тот встал после долгой зимней спячки. Видишь ли, того Старого, которого ты убил, убивали уже много раз. А он всегда возвращается, потому что хочет отдать себя нашему роду, усилить нас, потому что он — наш предок. Вот почему мы вернули тебе серебряное кольцо — Жребий Судьбы, попавшее зверю под мышку, потому что именно там наши прапрадеды впервые нашли этот древний жребий и поняли, от кого пошел наш род.

После они вернулись на лыжах к мертвому медведю, взяв с собой легкие санки, и перевезли тушу в стойбище. Под зорким присмотром самого Каапо охотники сняли большую шкуру — медведь был взрослым и очень крупным самцом, а потом кривыми ножами отделили мясо от костей, проявляя крайнюю осторожность. Ни одна кость не была сломана или хотя бы поцарапана ножом, и каждая косточка была бережно отложена в сторону.

— Смотри Харальд, сын великого вождя. Мы похороним скелет, весь, как он есть, — сказал Каапо, — каждую косточку, и когда Старый вернется в жизнь, он будет таким же сильным, каким был в этом году.

— Как козлы Тора и Сехримнир… — заметил Харальд.

Тут колдун с любопытством посмотрел на сына конунга.

— Тор — это светлый и великий бог моего народа, — пояснил Харальд. — Каждый вечер он готовит на ужин двух козлов, которые влекут его колесницу по небесам. Гром небесный — это грохот его повозки. После трапезы Тор складывает в сторонке их кости и шкуры. Утром просыпается, а его козлы снова целы и невредимы. Правда, однажды кто-то из гостей Тора во время пиршества сломал одну кость, ножную, чтобы высосать костный мозг, и с тех пор один из козлов охромел. Видишь, почтенный Каапо, боги разные, а суть происходящего одна…

За три дня пиршества медведь был съеден весь до последнего кусочка. А поскольку зверя убил Харальд, весь род Каапо всё это время его чествовал.

— О, вот смотри, Харальд, сын великого вождя. Хвост оленя, лапа медведя, — предлагал Каапо нерегу самые лакомые кусочки, говоря, что не доесть или оставить про запас даже самую малость было бы неблагодарностью по отношению к убитому, который был столь добр к нам.

— Старый не позволил буранам погубить нас и сделал всё, чтобы весна пришла и снег растаял. А сейчас, опережая нас, он бродит по горам, призывая траву на землю и почки на деревья, и птиц, которые еще не вернулись.

Всё было хорошо, но Харальд сожалел лишь о том, что Тиия по-прежнему держалась от него в стороне.

— Не гневись, сын великого вождя, наберись терпения…Если она придет к тебе прежде, чем минет три дня после охоты, — осторожно успокаивал Харальда старый Каапо — она сделается бесплодной. Такова сила нашего отца-предка, которая сейчас в тебе. Его сила вселилась в тебя, когда ты отправился охотиться на Старого.

Теперь стало понятно, отчего Тиия держалась с Харальдом так отчужденно накануне охоты. И точно, после того, как Каапо надел на лицо маску, медвежью морду, снятую со Старого, и каждый охотник протанцевал вокруг камня, подражая Старым Медвежьим Лапам в последнюю ночь празднования ритуальной охоты, Тиия снова угнездилась у плеча Харальда.

А еще она сшила великолепный плащ из медвежьей шкуры, вполне по росту молодому норегу.

— Видишь, это знак, что Старый наделил тебя своей силой, — сказал тогда Каапо. — Любой саами из любого рода поймет это и отнесется к тебе с уважением.

Старому колдуну не терпелось продолжить разговоры с Харальдом о колдовстве и мире духов, и когда дни стали длиннее, они часто уходили в лес, и Каапо показывал молодому норегу камни необычных очертаний, деревья, расщепленные молнией или согнутые ветром в человеческий образ, и древние деревянные статуи, спрятанные глубоко в лесу. Всё это места, где обитают духи, объяснял он.

А однажды он привел Харальда к особому месту — длинному плоскому камню, защищенному от снега выступом скалы. На серой поверхности камня было начертано множество знаков — иные из них молодой норег уже видел на волшебных бубнах саами, иных же еще не видел — очертания китов, лодок и саней. А встречались и такие древние, истертые временем знаки, что разабрать их было невозможно.

— Знаешь ли ты, почтенный Каапо, кто их начертал? — спросил как-то Харальд у колдуна.

— Не знаю, — ответил тот. — Они были здесь всегда, сколько существует наш род. Я уверен, их оставили нам в память о себе те, давно ушедшие, в память и в помощь, когда помощь нам понадобится.

— А где они теперь, эти ушедшие? — продолжал спрашивать Харальд.

— Это не тайна, в сайво, конечно, — ответил Каапо. — И они, поверь мне, там счастливы. Те завесы света, что зимними ночами висят в небе, скручиваются и смешиваются — это духи мертвых пляшут от радости за нас, за живых.

— Скажи же, почтенный Каапо, считаешь ли ты себя колдуном — человеком особенным и избранным, ощущаешь ли ты себя выше своего народа, не возносят ли тебя твои знания на недосягаемую для других высоту, желаешь ли ты почестей и всяческого восхваления, желаешь ли ты богатств и славы? — задал Харальд вопрос, который давно вертелся у него на языке, но не выпадало случая задать его

Тут Каапо надолго задумался, а потом ответил разом, как будто отрезал:

— Если ты помнишь, Харальд, сын великого вождя, то я уже говорил, что у нас нет колдунов, ты же можешь называть меня, как захочешь, но я всегда буду оставаться для себя и своего народа всего лишь нойдой — проводником, живой нитью между небом и землёй, жилой соединяющей мудрость небес и естество природы, берестяным коробом, доверху наполненным сокровенными знаниями предков. Иногда эти знания настолько переполняют меня, что плещут наружу, как река вырвавшаяся из берегов, тогда меня одолевает падучая. Всё на свете можно объяснить и указать причины увиденного или происходящего, имея знания или откровения мудрых.

Но если человек, а иногда много людей — целые народы, не могут сделать этого разумно и понятно, то они называют знающих и ведающих колдунами. Плохо, когда неспособность и отсутствие желания понимать обыденные вещи, не говоря уже о тайных и скрытых, оборачивается бедой для носителей мудрости. Что вы делаете с теми, кого называете колдунами? Не отвечай, я знаю, да и ты тоже, ведь не зря же спас Ансси от неминуемой смерти. А в чём была его вина? В том, что он не такой, как люди окружавшие его. Теперь ты, Харальд, сын великого вождя, понимаешь разницу между колдуном и нойдой? Глаза твои отвечают сами — понимаешь. И я рад этому твоему прозрению. Почестями же и вниманием наши боги меня не обходят, поверь мне, Харальд, сын великого вождя. А люди…Они все живут по божьей воле и другой жизни не ведают…

— Прости меня, почтенный Каапо, за обиду, нанесённую моими словами. Теперь, даже про себя, я буду называть тебя только нойдой.

Со времени этого разговора минуло три зимы, но Харальд крепко держался своего обещания. С тех пор он очень изменился, теперь молодой норег больше слушал и меньше говорил, а всё свободное время проводил рядом с нойдой Каапо. Сын конунга возмужал и раздался в плечах, он уверенно и без устали передвигался на лыжах, а охота с его участием всегда была удачной. Прошлой весной у Ансси и Сохви родился мальчик, и они назвали его Харальдом.

8. Прощание Харальда с саами. Последние напутствия великого нойды Каапо. Путь на торг.

Время шло, изгнание же Харальда продолжалось…И вот день ото дня появлялось все больше признаков очередной весны. Следы на снегу, прежде четкие и ясные, теперь стали оплывать, и уже слышалось журчанье воды в ручейках, скрытых под ледяной коркой, и стук капели, падающей с веток в лесу. Кое-где из-под снега появились первые цветы, и все больше птичьих стай пролетало над головами лесных жителей. И крики птиц возвещали о прибытии весны, а потом стихали в отдалении — они летели дальше, к местам своих гнездовий, на своих крыльях унося весенний восторг. А Каапо тем временем учил Харальда понимать, что это значит — количество пролетающих птиц, направление, откуда они появлялись или в котором исчезают, и даже язык их криков.

— Пойми истину, сын великого вождя. Что птицы в полете, что дым от огня — это одно и то же, — пояснял старый нойда. — Ведь для знающего — это знаки и предзнаменования. — И добавил потом: — Хотя тебе это знание не пригодится. — Он, верно, заметил, что стая уже пролетела, а Харальд все смотрит на юг. — Очень скоро саами пойдут на север, на весенние охотничьи земли, а ты пойдешь в другую сторону и покинешь нас. Так будет…Ибо скоро настанет время свершения предсказаний нашего бога, Ибмела Создателя. Настанет пора твоего возвращения на родину. И ты…ты никогда больше сюда не вернёшься. Но и…ничего из увиденного и прожитого здесь не забудешь, так тебе велит Жребий Судьбы и сам Ибмел Создатель

Харальд хотел было возразить старику, но его кривая улыбка остановила порыв норега.

— Я знал об этом с первого же дня, как ты пришел к нам. И все саами знали, и жена моя, и Тиия. Ты странник, как и мы, но мы ходим по тропам, проложенным нашими предками, а тебя ведет по свету что-то более сильное. Ты говорил мне, что бог, которому ты служишь, искал знаний. Я понял, что он послал тебя к нам, а теперь понимаю: он хочет, чтобы ты пошел дальше. Мой долг — помочь тебе, а времени осталось мало. Ты должен уйти прежде, чем растает снег и нельзя будет идти на лыжах. Скоро начнут приходить люди-оборотни, твои соплеменники, менять наши меха на свои товары. Мы боимся их, слишком часто человеческая сущность этих людей оборачивается звериными замашками, потому и уходим поглубже в лес. Но прежде того трое лучших наших охотников должны отнести зимние меха на место обмена. Ты должен пойти с ними.

Как обычно, саами, приняв решение, исполняют его очень быстро. Уже на следующее утро стало ясно, что они покидают стойбище. Оленьи шкуры снимались с шестов, а трое вышеупомянутых охотников грузили на пару санок туго свернутые связки мехов. Все это произошло так неожиданно скоро, что у Харальда не осталось времени подумать, как он должен проститься с Тией и что сказать ей. Однако об этом сыну конунга совсем не следовало беспокоиться. Дочь нойды помогала матери снимать шкуры с жилища, но, взглянув на Харальда, оставила мать и отвела норега в сторону, недалеко от стойбища. Когда же они скрылись за елями, она взяла Харальда за руку и вложила в нее что-то маленькое и твердое. И тут он понял — она вернула назад золотую заколку для плаща. Металл всё еще хранил тепло ее тела.

— Нет, Тиия, оставь её себе, — запротестовал Харальд, — она твоя навсегда, и это — залог моей любви к тебе.

— Харальд, сын великого вождя, это ты не понимаешь, — настаивала она. — Ведь для меня гораздо важнее, чтобы дух, который мерцает внутри металла, охранял и наставлял тебя самого. Тебя для меня… Тогда я буду знать, что с тобой всё в порядке, где бы ты ни оказался. И потом, ты оставил мне нечто гораздо более ценное. Оно шевелится во мне. И это — большее чудо…

Харальд понял её слова, но всё спросил:

— Как ты можешь быть уверена в этом, дочь нойды?

— Не забывай, сын великого вождя — сейчас такое время, когда все существа чувствуют, шевеление их детенышей. Саами точно такие же. Маддер Акке, дух что живет под очагом, поместила в мою утробу дочку. С того дня, как мы с тобой побывали в сайво, я знала, что так оно и будет.

— Как ты можешь знать, что наше дитя будет девочкой?

— А помнишь медведя, которого ты встретил в сайво? — загадочно спросила Тиия. — Ведь я была, хотя ты меня не видел.

— Нет, но я чувствовал, как твоё дыхание касаются моего лица.

— А сам медведь? Разве ты не помнишь медведя, которого встретил тогда?

— Конечно, помню. Он мне улыбнулся. А отчего, я так и не понял. И мне никто не смог ответить. Ты же и твой отец упорно молчали.

— Это же так просто! Если бы он зарычал, это означало, что мое дитя будет мальчиком. Но если медведь улыбается, значит будет девочка. Все саами это знают. Жаль, что ты все ещё остаёшься норегом, Харальд, сын большого вождя…

— Тиия, дочь нойды Каапо, разве ты не хочешь, чтобы я остался, чтобы помог тебе растить нашего ребенка?

— Нет, Харальд, сын великого вождя. Тогда…Все в нашем роду будут знать, что это ребенок чужеземца, близкого к нашим богам, и внучка нашего великого нойды. Все постараются мне помогать, потому что будут надеяться, что девочка тоже станет великим нойдой и поможет нашему роду. Если ты останешься с нами ради меня, это меня опечалит. Я же говорила тебе, когда ты только явился к нам, что саами считают, что лучше, гораздо лучше двигаться вперед, чем сидеть на одном месте. Наша жизнь — неустанное движение… Если ты, сын великого вождя, останешься, то и дух твой будет сидеть, как в заточении, вроде огня внутри этого волшебного предмета в виде головы вашего Мирового Змея, который ты одолжил мне. Пожалуйста, послушайся меня, поезжай прочь, возвращайся к себе на родину и помни, что ты оставил меня счастливой.

Тут дочь великого саамского нойды подняла лицо для последнего поцелуя Харальда, а он воспользовался этой возможностью и сжал ее пальцы вокруг своего подарка.

— Возьми мой дар и передай его нашей дочери, когда она вырастет, в память о её отце.

Раздумывала Тиия недолго и согласилась — молча и неохотно. Она повернулась и ушла помогать семье. Тут Каапо позвал Харальда. Людям же с санями, гружеными мехами, не терпелось пуститься в путь. Они уже привязали лыжи и прилаживали на плечи кожаные лямки саней. И вот молодой норег подошел к старому нойде, чтобы поблагодарить за все, что он сделал. Однако — а, это было ему не свойственно — выглядел он встревоженным.

— Харальд, сын великого вождя, не доверяй всем людям-оборотням, теперь ты одинок и беззащитен, а они всегда этим пользуются, готовы обмануть и предать ради наживы… — предупредил взволнованный Каапо. — Прошлой ночью я ходил в сайво, чтобы посоветоваться с твоим зверем-спутником о будущем. Мое странствие было смутным и тревожным, я чувствовал смерть и обман. Но я не смог видеть, откуда они грозят, только голос сказал мне, что ты уже знаешь об опасности.

Харальд же понятия не имел, о чем говорит нойда, но слишком уважал его, чтобы усомниться в его искренности.

— Почтенный Каапо, я последую твоим советам. О себе я как-нибудь позабочусь, на тебе же лежит забота куда большая — о твоем роде. Надеюсь, духи охраняют и защищают твой народ, ибо он навсегда останется в моей памяти, — попробовал сын конунга успокоить взволнованного нойду. Каапо же продолжал говорить, крепко сжимая плечо молодого норега своей сухонькой рукой…

— Послушай теперь мой последний сказ и внемли словам моим, Харальд, сын великого вождя…Ты проживёшь долгую жизнь и станешь вождём, ещё большим и знаменитым, чем твой великий отец…Но, когда почувствуешь, что дни твои сочтены, отдай своё кольцо, Жребий Судьбы, сыну, которого твоя жена назовёт Медведем на вашем языке…

— Бьёрном? — переспросил Харальд, внимательно слушавший напутствие старого нойды. — Прости, что перебил тебя, почтенный Каапо.

— Да, ты — прав, сын великого вождя и будущий великий вождь. Этот Медведь — Бьёрн — корень твоего бессмертия. Видел же я его в сайво, на берегу Реки Времени, когда он сажал в маленькую, но крепкую лодку, двух мальчиков: один из них был в белой рубахе до пят, а в руках держал крест; второй, наряженный в красную рубаху, сжимал в руках настоящий меч. Мужчина же крикнул им вслед: — «Олав, не утопи крест, он нам всем ещё понадобится. А ты, Харальд, крепче держи меч, который положит конец многим невзгодам земли нашей, изнывающей под владычеством данов… Плывите, мальчики и ничего не бойтесь!». Вот такое видение посетило меня, Харальд, будущий великий вождь своего народа…Иди и помни. Медведь, зверь-спутник твоего рода всегда будет рядом, и даже если он куда-то уйдёт или исчезнет на какое-то время, то все равно вернётся, ибо, он — МЕДВЕДЬ, КОТОРЫЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВСЕГДА. Как наша зима и весна, как наши заплутавшие олени, как наши сменные стойбища, как наша кочевая жизнь и извечная судьба моего народа, как новый и Старый медведи на священной охоте, как жизнь и смерть, которую дарует Ибмел Созатель, как жребий, скользящий по Зеркалу Грядущего…

— Теперь иди, и не оглядывайся! — бросил последние слова тщедушный низкорослый человек, великий нойда саами, Каапо. — Эти охотники — хорошие люди, они доставят тебя на место. А дальше тебе придется самому себя кормить, согревать и защищать. Будь счастлив и удачлив, Харальд, сын великого вождя…Теперь ты сам — великий вождь, но эта весть ждёт тебя впереди…Прощай, мой несостоявшийся родственник!

Понадобилось четыре дня непрерывного бега на лыжах, все время к югу, чтобы добраться до того места, где народ саами совершал обмен с чужаками. По ночам, все четверо, закутавшись в меха, спали рядом с санями. Кормились путники вяленой рыбой, да еще — на второй вечер — один из охотников сбил куропатку метким броском метательной палки. Чем ближе они подходили к месту, тем большее волнение Харальд замечал в своих спутниках. Они боялись чужеземных торговцев, и весь последний день шли в полном молчании, словно собирались охотиться на опасного дикого зверя. О присутствии чужаков саами узнали загодя, Харальд же уловил их наличие позже. В этом нетронутом, тихом лесу пришельцев было слышно, и дым их костра, на котором готовилась пища, чуялся издалека. И вот саами разом остановились, и один из них, высвободившись из упряжи, тихо заскользил на разведку. Остальные оттащили сани, так, чтобы их не было видно.

Теперь Харальд и саами стали ждать. Разведчик вернулся и сказал, что два человека-оборотня расположились в том самом месте, где обычно совершается мена. С ними еще четверо людей — людей-оленей. На мгновение Харальд, хорошо изучивший быт и язык саами, смутился. Потом же понял, что речь идет о рабах, которые послужат торговцам носильщиками.

Иноземные торговцы уже разложили свои товары на отдаленной поляне, узлы висели на деревьях, как плоды. Ночью саами украдкой подошли и, едва развиднелось, как спутники Харальда осмотрели, что им предлагают — ткани, соль, металлические изделия. Очевидно, они были довольны, потому что торопливо сгрузили меха с саней и нагрузили выменянными товарами, и вот саами уже были готовы пуститься в обратный путь. Они обняли Харальда на прощание. И заскользили на лыжах прочь так же беззвучно, как появились, оставив молодого норега одного среди всех этих мехов.

Там торговцы, к их великому удивлению, и обнаружили Харальда, сидящего на связке превосходных мехов посредине отдаленной лесной поляны, будто он явился по волшебству, одетый в тяжелый медвежий плащ нойды.

9. Встреча с людьми-оборотнями. Конец изгнания. Грядущее совсем рядом.

Пришельцы возбуждённо затараторили по-норвежски, но язык их был груб, что говорило о невысоком происхождении говоривших.

— Молот Тора! Это что же у нас здесь такое? Какие тролли принесли сюда это финское отродье? — крикнул первый своему спутнику.

По обычаю норвежцев на ногах у них было по лыжине, но отталкиваясь крепкими шестами, они с трудом пробирались по снегу. Как же неуклюже они выглядели по сравнению с быстрыми саами! Закутаны в тяжелые плащи, войлочные шапки натянуты до самых ушей, штаны, толстые и просторные, заправлены в крепкие сапоги.

— Да, Торгрим, плащишко на нем добрый, — отозвался второй. — Глянь, за такую шкуру можно получить хорошую цену — две марки серебра, не меньше!

— Угу…Сейчас он ее получит, — ответил первый торговец. — Подойди к нему тихо и осторожно. А я попробую зайти сзади. Говорят, коль эти лопари побегут, их никак не догонишь. Да улыбайся же! Улыбайся шире и молчи, он нас всё равно не понимает…

Они подходили не спеша, вразвалку, вожак же лицемерно улыбался, отчего его недобрый взгляд, становился только заметней, а нож, скрываемый в рукаве — приметней.

Харальд ждал, пока они не окажутся в нескольких шагах, а потом произнес отчетливо:

— Привет вам, торговые люди! Эта медвежья шкура не продается. А вот эти меха — ваши. Забирайте! Сам же поднялся со связки шкур и отошёл на три шага в сторону.

Оба человека-оборотня замерли на месте. От удивления как будто дар речи утратили. Ведь они услышали родную речь из уст какого-то погонщика оленей. Но удивлялись недолго. Нож открыто блеснул в руке Торгрима, а его спутник тотчас же достал свой из ножен. Прав был нойда Каапо, эти люди, подобно оборотням, менялись на глазах: взгляд их стал волчьим, зубы свело звериным оскалом, пенистая слюна, застывала на нечёсаных бородах ниже перекошенных злобой ртов…

Первым на Харальда бросился Торгрим, он был ближе, в то время как его спутник находился по ту сторону кучи мехов, мешавших ему напасть внезапно. И тут обувь, любовно изготовленная Тией, сослужила Харальду свою службу — слегка пригнувшись, он как на лыжах, скользнул под руку Торгрима. Но шапка упала с головы сына конунга, обнажив длинные и густые золотистые волосы, которыми Харальд теперь так гордился. А со спины уже заходил второй нападающий… Купцы-разбойники так увлеклись, что не услышали приблизившейся группы богато одетых людей, их поступь было воинской, а потому быстрой и бесшумной в любое время года, на лыжах же они передвигались не хуже самих саами.

— Хель вас поглоти, разбойные псы! Вы что не видите, что это не лопарь? Бросить ножи и встать на колени! Ну, живее… — властно крикнул высокий воин, приближаясь к нападавшим с обнажённым мечом. Через мгновение последние уже стояли на коленях, а взгляды их теперь молили о пощаде. Знатные люди, сопровождавшие высокого воина, стояли теперь, узким кругом охватив место схватки. По знаку вождя они крепко связали горе-разбойников и увели с поляны в лес. Незавидная судьба ожидала алчных торговцев, ступивших на путь преступления.

Долгие три зимы пришли со времени ухода Харальда из отчего дома, но и через тридцать он не забыл бы этот голос.

— Дядя Гутторм? Что ты делаешь здесь? Ты занялся торговлей с северным народом? — удивленно, но с нотками нескрываемой радости, спросил Харальд. Перед ним стоял брат его матери, ярл Гутторм, сын Сигурда Оленя, херсир конунга Хальвдана Чёрного. И это выглядело как свершение долгожданного чуда.

— Без шапки я узнал тебя сразу, Харальд конунг! — улыбаясь ответил Гутторм. — Мы все рады, что ты, наконец, нашёлся.

— Почему ты называешь меня конунгом, Гутторм херсир? Ведь конунг у нас один — мой отец, Хальвдан Чёрный, сын Гудрёда Охотника… — недоумённо спросил Харальд и взгляд его упёрся в лицо дяди.

— Случилось так, дорогой племянник, что отец твой, наш великий конунг, погиб вскоре после минувшего Йоля, он ушёл под лёд озера Рёнд вместе с санями и слугами, сопровождавшими его. Никто не выплыл…С тем пор мы ищем тебя по всему Финнмарку. И вот торговые люди подсказали, что как-то видели на поляне для обмена товарами с лопарями юношу лицом не похожего на лесных людей. Так мы появились здесь, и как оказалось, вовремя. Теперь ты, будучи единственный наследником своего отца, являешься законным приемником его власти над Северным Путём. И с этого дня звать тебя будут Харальдом конунгом. Привыкай, властительный племянник… Скоро ты увидишь свою мать, ведь она больше всех ждала твоего возвращения, проливая слёзы горести от разлуки со своим единственным сыном. В полуроздыхе пешей ходьбы отсюда в торговом поселении стоит моя дружина и сейчас мы отправляемся к ней, а затем все вместе — в твой Вестфольд. — обстоятельно, но не сдерживая радости от встречи с племянником, пояснил свои предыдущие слова Гутторм херсир.

По знаку руки дяди Харальда на поляну выкатились двое широких саней. Дружинники, бережно взявши нового конунга под руки, усадили того на мягкие шкуры, которыми сани были выстланы изнутри, а сами на лыжах стали сопровождать дорогую находку. Теперь они не спешили. Гутторм херсир же на вторых санях споро покатил вперёд, упредить своих людей о счастливом завершении поисков племянника и необходимости соответствующей подготовки для встречи нового конунга.

В этот день солнце для Харальда светило как-то по-особому торжественно, а он, глядя на него, блаженно щурился. Накатанный санный путь, неизвестно когда появившийся, вёл теперь от поляны, где совершался торговый обмен с саами, до ближайшего торгового поселения норегов, а сами сани, направляемые резвыми лошадьми, летели подобно ветру. Харальд же, лёжа на мягких шкурах, вдруг подумал, а не приснилось ли ему всё то, что случилось накануне: ссора с отцом, бегство из отчего дома и добровольное изгнание, странствия по Финнмарку на пару с Ансси в поисках стойбища его родичей, жизнь среди саами, беседы с нойдой Каапо и чудеса, творимые его бубном, любовь к Тиие, звери-спутники, путешествие в сайво, священная охота, предсказания неведомого Ибмела Создателя…Было ли это всё в его жизни?

И тут Харальд ощутил холод на среднем пальце левой кисти, как будто кисть эту кто-то окунул глубоко в снег. Это металлическая прохлада Жребия Судьбы на, выпростанной из — под звериной шкуры, руке Харальда, усугублённая зимней погодой и быстрой ездой, дала свой ответ: «пока ты жив, а я на твоём пальце, тебе не забыть саами никогда».

А сани все несли и несли его вперёд к новой, ещё не изведанной, но теперь такой близкой и реальной, жизни. И он впервые явственно ощутил, как крылья неведомых и невидимых обычному глазу, священных птиц, мягко коснулись его холодных щёк. Грядущее было сейчас совсем рядом, там впереди, за поворотом накатанного санного пути, где для конунга Харальда Прекрасноволосого начинался Путь Журавля…

ЭПИЛОГ

Нойде Каапо не суждено было увидеть белизну будущего снега, ощутить его мягкость и холод… Он умер тёплой летней ночью: духи опять посетили его палатку, сопровождая своё появление очередными судорожными подёргиваниями тела избранного, но в этот раз он не вернулся к свету, семье, своему роду — он ушёл в сайво и крепко затворил за собой дверь.

С тех пор Тиия стала нойдой рода, собрав в своём служении божественному всю мудрость и жизненный опыт своего отца. Дочь она назвала Пилви, что означало «облако» на её языке. И длинными, светлыми летними ночами она подолгу вглядывалось в небесную ширь, в ряды пушистых облачных странников, представлявшихся ей то резвыми оленями, то косматыми медведями, то охотниками, то дивными птицами и ждала с нетерпением облако Харальда — только так она могла увидеть его теперь, только так говорить с ним. А Пилви, живое маленькое облако, всё больше становилась для неё тем небом, в котором день ото дня сильнее и явственнее отражались черты любимого Харальда…

Золотую заколку, подарок молодого норега она стала использовать как жребий для Зеркала Грядущего, а потом через много долгих зим, на смертном одре передала и её, и магический бубен во владение Пилви. Ибо, когда умирает один нойда рода, другой должен принять его обязанности и инструменты общения с божественными сущностями — так было и так будет всегда… Аннси стал нойдой соседнего племени. Первый наставник Харальда прожил долгую и счастливую жизнь, купаясь в лучах внимания, доверия и любви соплеменников. И всё то время он и его жена Сохви души не чаяли в своём сыне, Харальде. Тот же, войдя в возраст, сделался известным на всю округу охотником, но ни медведь, ни волк, ни куница не могли причинить ему урона…

Харальду никогда не узнать о судьбе саами, на короткий срок ставших его семьёй. Стопы Судьбы больше не направят и не приведут его в Финнмарк. Веретено же жизни не останавливается: вёсны будут следовать за зимами, события — за событиями, битвы — за битвами, невзгоды — за радостями, старость — за молодостью. Пройдёт двенадцать зим и Харальд станет конунгом всех норвежских конунгов — королём Норвегии.

И в тот день, помятуя заветы Ибмела Создатела и предсказания Каапо, Харальд, избавившись от лохматых и нечёсаных волос, станет, наконец, Харальдом Прекрасноволосым, каким и запомнят его потомки… А ещё через восемнадцать зим у него родится сын, которого он назовёт Бьёрном, люди же прозовут Мореходом. Уже в потомках Морехода появится тот самый мальчик с крестом — Олав, увиденный Каапо в сайво, и станет святителем Норвегии — Олавом Святым. Будет и Харальд, тот мальчик в красной рубашке, держащий меч, который преобразится в Харальда III Сурового, короля, освободившего Норвегию от датского владычества и заложившего сегодняшнюю столицу державы — Осло.

Сейчас же из своих саней, миновавших поворот, он с великой радостью, и колотящимся от волнения сердцем, увидел поселение соотечественников и большой отряд конных воинов, устремившихся к нему с громоподобными криками:

— Славься Харальд конуг! Славься новый повелитель Северного Пути! С нами Тор…

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖРЕБИЙ СУДЬБЫ. Гл.1–4

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЕДВЕДЬ, КОТОРЫЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВСЕГДА. Гл. 5–9

ЭПИЛОГ