Семь Оттенков Зла (ЛП) [Роберт Рик МакКаммон] (fb2) читать онлайн

Роберт МакКаммон Семь оттенков зла

Роберт МакКаммон

Семь оттенков зла

Четыре Фонарщика

Глава 1

Август 1702 года.

— Я вот что скажу: если это называется музыкой, — проворчал Хадсон Грейтхауз, не утруждая себя тем, чтобы приглушить голос, — то я, пожалуй, сожру свои ботинки!

Его заявленное недовольство и необычные вкусовые пристрастия были встречены слабым шипением, будто своими словами он потревожил змеиное гнездо. На деле шипение исходило, разумеется, не от представителей чешуйчатого сообщества, а от женщин, сидевших в зале и разодетых во всё, что они только могли на себя нацепить: высокие парики, обтягивающие талию корсажи и тяжелые юбки платьев с массивными кружевами. В таких нарядах они больше походили на ярко оперенных птиц в разгар брачного сезона, нежели на тех дам, которых Хадсон Грейтхауз и Мэтью Корбетт привыкли ежедневно видеть в магазинах и на улицах Нью-Йорка.

— А ты что скажешь? — подтолкнул раздраженный критик, сидящий рядом с Мэтью. Нахмуренные брови красочно дополняли его словесное негодование. — По-твоему это музыка?

— Потише! — скомандовали ему. Подумать только! Шепот и вправду может звучать как приказ, если прорывается сквозь плотно стиснутые зубы. Исходил он от женщины по имени Сара Гуднелл, сидевшей по другую сторону от Грейтхауза. В первую очередь она была бродячей гитаристкой, нередко выступавшей в таверне Салли Алмонд на Нассау-Стрит, а во вторую — нынешним любовным интересом Хадсона.

В ответ на замечание Грейтхауз обиженно насупился, и над его романтическими настроениями, судя по всему, нависла угроза. Однако следующее замечание насчет музыки он все же решил попридержать, посему и Мэтью предпочел разговору тишину.

По правде говоря, тишина сегодня не была здесь желанной гостьей. В этот августовский день Хадсон и Мэтью сидели среди четырех десятков горожан — в основном, женщин, — в концертном зале гостиницы «Док-Хауз-Инн» на скамьях из лучшего местного дуба, покрытых тканью цвета алой страсти. Цвет выбирал лично хозяин гостиницы Гиллиам Винсент. На высокой сцене концертного зала играла четверка музыкантов, чьи таланты сегодня так раздражали Хадсона, а на лице Мэтью Корбетта вызывали сдержанную веселую полуулыбку.

Выступающий квартет называл себя «Четырьмя Фонарщиками». Не возникало ни малейших сомнений в том, чьи именно фитили они сегодня намеревались зажечь. По тому, как повизгивали от восторга, задорно хихикали и неловко ерзали на своих местах женщины, Мэтью сделал вывод, что «Фонарщики» знают свое дело. Первая песня в их сегодняшнем выступлении называлась «Ловля красавиц в преддверии лета». После нескольких заявлений о том, насколько крепки и тверды шесты Фонарщиков, музыканты начали петь о том, что вызывало возбуждение в самых южных и жарких районах женских тел.

Мэтью приходилось признать, что «Фонарщики» представляли собой поистине впечатляющее зрелище. Главный певец и гитарист по имени Лоуренс Лав потрудился назвать имена и остальных участников своей странствующей труппы: на второй гитаре играл Ролли Делл, скрипача звали Адриан Фоксглав, а за странной конструкцией, состоящей не только из двух барабанов, но и из пары скрепленных тарелок, которыми нужно было управлять с помощью ножной педали, сидел Бен Довер. Впрочем, вовсе не имена и не набор музыкальных инструментов делали «Четырех Фонарщиков» впечатляющим зрелищем, а их манера одеваться. На фоне огненно-красного Лоуренса Лава, ослепительно синего Ролли Делла, Адриана Фоксглава, с ног до головы в одеждах цвета морской волны, и Бена Довера в сияющем фиолетовом костюме алые портьеры и ткань, укрывающая скамьи зала, выглядели жалкими и тусклыми.

А еще на музыкантах были парики.

И, Боже правый, что это были за парики! Будто безумный лондонский пекарь испек их в своей печи и возвысил до небывалых размеров! Над Лоуренсом Лавом будто пылал настоящий костер, сочетавшийся с его пламенным образом. Парик Ролли Делла был кричаще синим, Адриан Фоксглав будто находился под волной, накатывающей на гавань Нью-Йорка, а на голове Бена Довера темнели искусственные волосы цвета заживающих синяков и ушибов, какими пестрило все тело Мэтью после сражения со зловещим фехтовальщиком графом Дальгреном в школе для юных преступников Саймона Чепелла^[1].

Можно сказать, что именно из-за последней стычки, едва не закончившейся фатально, Мэтью и сидел сегодня в этом зале. Видимо, таким образом Грейтхауз решил его приободрить. Накануне он явился на порог небольшого молочного домика Григсби, где жил Мэтью. Как ни странно, Грейтхауз пришел не для того, чтобы напомнить новому работнику агентства «Герральд», какой размазней его считает, и даже не для того, чтобы выгнать его практиковаться в фехтовании. Нет, он явился и потребовал сопроводить его и леди Гуднелл на «эту музыкальную мешанину».

— Лично я в гробу видал этот концерт, — с жаром заявил Грейтхауз. — Но Сара полна решимости его посетить, поэтому будет разумно пойти с ней. Если я не явлюсь туда, что это скажет о моем интересе к ее музыке?

— Правду? — предположил Мэтью. — Вас ведь она действительно не интересует…

— Но я не могу признать это вслух! — воскликнул Грейтхауз. — Сара прекрасная кухарка, и мне очень нравится ее жареная курица. К тому же благодаря Саре в таверне Салли Алмонд я обедаю со скидкой… ^[2]

— Должно быть, вы это весьма цените.

— Да, ценю! И мне не нравится твой тон, Корбетт! Так что подбери сопли и готовься завтра посетить «Док-Хауз-Инн» в нашей компании в два часа пополудни. Я вовсе не хочу в одиночестве встречаться лицом к лицу с этой отвратительной постановкой. Твой билет уже куплен, возражения не принимаются.

Несчастью нужна компания, — подумал Мэтью.

Спорить было бесполезно. Он решил, что лучше не злить эту ходячую гору мышц, поскольку именно она будет продолжать делать из новичка агентства «Герральд» достойного фехтовальщика. Учитывая это, Грейтхаузу стоило угодить во имя собственного благоприятного будущего.

Впрочем, была и иная причина, по которой Мэтью сегодня обретался среди этой публики. Она была связана со странным финалом дела одной пожилой дамы, которую прозвали Королевой Бедлама. Кровавая карточка, присланная Мэтью в качестве смертного приговора от таинственного Профессора Фэлла, тяготила его ежечасно, лишая его как дневной непринужденности, так и ночного сна. Оттого Мэтью и предпочитал общество Грейтхауза. Да, тот казался ему задиристым мужланом, обладающим весьма скудным умом. Однако это был скудоумный мужлан, на которого можно положиться, ведь он был вполне способен отразить дубинку, клинок, пулю и или удавку (одно из излюбленных приспособлений наемников Профессора Фэлла). Стало быть, пока опасность витает в воздухе, следует находиться в обществе Грейтхауза каждый раз, когда представляется такая возможность.

Тем временем «Фонарщики» разошлись в полный голос, ведущую партию Лава подхватывали и дополняли Делл и Фоксглав. Что поражало Мэтью — и остальную аудиторию, — так это подвижность музыкантов. Во время своего выступления «Фонарщики» не сидели, а стояли и перемещались по сцене туда-сюда. Им нравилось трясти своими яркими париками, и, как ни странно, это приводило в экстаз не только их самих, но и сидящих в зале дам. Женщины трепетали от восторга, в то время как мужчины в большинстве своем угрюмо покуривали трубки, погружая зал в табачный туман. Все «Фонарщики» были почти что юношами лет двадцати с небольшим — такими же, как Мэтью. И каждого из них вполне можно было назвать красавчиком. Кроме, разве что, Довера, чей монструозный нос вполне мог послужить крючком для треуголки — а то и для нескольких.

Музыканты, покачивая своими цветными париками, перешли к новой песне под аккомпанемент барабанного боя:

— Тоска смертная, — простонал Грейтхауз, после чего недовольно фыркнул, потому что Сара ткнула его локтем под ребра.

Зазвучала следующая мелодия:

— Рот ты свой прикрой! Как тебе такое? — воскликнул Грейтхауз достаточно громко, чтобы вызвать смешки сидящих рядом мужчин. Не обошлось, правда, без ворчливых замечаний женщин и злых взглядов самих «Фонарщиков».

— Господи, помилуй! — мученически протянул Грейтхауз. Губы покривились в гримасе отвращения, а слова вырвались из горла противным гортанным клекотом.

— Благодарим всех прекрасных дам и всех джентльменов с хорошими манерами. Вы — прекрасная публика! — провозгласил Лоуренс Лав, когда песня закончилась, а последние женские аплодисменты отзвучали. — Сейчас мы хотели бы сыграть особую песню. Она была важной частью наших выступлений с тех самых пор, как мы стали играть квартетом в Ливерпуле три года назад! С того дня мы выступали на самых величественных сценах Англии…

— Я не знал, что в конюшнях есть сцены, — шепнул Грейтхауз на ухо Мэтью. На этот раз он постарался говорить достаточно тихо, чтобы не заработать очередной тычок в ребра.

— … и сегодня мы выступаем в этих славных колониях! — продолжал Лав. — Буквально недавно мы вернулись с потрясающего концерта в великом городе Бостоне. Но довольно разговоров! Я не буду вас томить. Рады исполнить перед вами песню, которая, можно сказать, направила «Четырех Фонарщиков» на путь славы и дала нам возможность познакомиться с такой замечательной, благородной и… о, да… обворожительной публикой! Итак… «Баллада о вожделеющем баране»!

— Храни нас, Боже, — проворчал Грейтхауз так, чтобы его слышал только Мэтью. Мэтью, в свою очередь, подумал, что, если б Хадсон умел петь и играть на гитаре, его творения носили бы примерно такие названия.

Встряхивая париком и бренча на гитаре под аккомпанемент второй гитары, скрипки и барабанного ритма, Лоуренс Лав, чьи широко расставленные ноги, похоже, приводили женскую часть публики в неописуемый восторг, запел:

— Немедленно остановить эту непристойность! — раздался крик из задней части зала, заставивший почти всех, включая Мэтью и Грейтхауза, подпрыгнуть от неожиданности. Следом прозвучал грохот, похожий на удар чем-то деревянным о дубовый корпус шестидесятипушечного военного корабля. Этот шум заставил всех притихнуть. Даже «Фонарщики» замолчали. Зрители чуть не свернули шеи, пытаясь разглядеть, что за представление началось в дальней части зала.

В «Док-Хауз-Инн» ворвался главный констебль Гарднер Лиллехорн, великолепный в своем небесно-голубом костюме с облаками оборок на шее и манжетах и в голубой треуголке, увенчанной солнечно-желтым пером. Правда, сам он не излучал ни намека на солнечный свет. Наоборот, его узкое бледное лицо с черной козлиной бородкой выражало глубочайшее отвращение, а негодующее постукивание тростью по ближайшей скамье напоминало летние громовые раскаты.

Однако куда громче звучали удары черной дубинки приземистого рыжеволосого коренастого так называемого констебля Диппена Нэка, чей рот, редко пустеющий от рома, сейчас открывался, чтобы кричать в такт голосу своего наставника:

— Непристойность! Непристойность! Непристойность!

Казалось, он даже не знал, что означает это слово.

Зрители стали один за другим подниматься со своих мест, начался хаос. Некоторые женщины оправились от шока и разразились возмущенными криками. Мужчины же продолжали молча покуривать свои трубки.

Вслед за Лиллехорном и Нэком появились еще три крепких джентльмена, в которых Мэтью узнал местных констеблей. Похоже, это была тщательно спланированная атака на музыкальные таланты «Фонарщиков», которые сейчас хранили столь нехарактерное для них молчание. Только Довер осмелился последний раз нажать на педаль своих тарелок, будто бы давая отзвучать последней ноте.

Однако кое-кто вовсе не собирался оставаться немым. Из первого ряда скамей выскочил похожий на чертенка мужчина ростом не более пяти футов. Ему было около шестидесяти, на макушке стояла торчком единственная прядь седых волос. Чем-то эта прядь напоминала бороду, только растущую вверх тормашками. Низко опущенные косматые брови бросали на глаза грозную тень, сходясь над переносицей, словно две армии, бьющиеся за холм его носа.

— Это еще что такое?! — закричал чертенок с жаром, ничем не уступающим Лиллехорну. — Как понимать это безобразие? — И, прежде чем он высказал свой довольно ненужный вопрос, он успел почти что вскарабкаться на высокого констебля. Вид у него был такой, будто он собирается прокусить Лиллехорну его безупречные колени в синих чулках.

— Непристойность! — невпопад ответил ему Диппен Нэк, толкнув маленького человечка дубинкой в грудь, а затем с гордой ухмылкой оглядел всех присутствующих, убеждаясь, что никто не ставит под сомнение его умение остудить чужой пыл.

— Джентльмены, джентльмены, — встревожился Гиллиам Винсент, который носился по залу со скоростью лопастей ветряной мельницы.

Вопли разъяренных женщин к этому моменту достигли своего апогея, и Мэтью заметил парочку крепко сложенных дам из заведения Полли Блоссом. Они выглядели так, будто собираются засучить свои кружевные рукава и хорошенько раскрасить лица констеблей в цвета Бена Довера.

— Тишина! Тихо, я сказал!

Но приказ Лиллехорна остался без внимания. Мэтью от души позабавило выражение растерянности и страха перед воительницами в юбках на лицах высокопоставленного констебля и его жестокого прихвостня.

Вдруг через распахнутые двойные двери в зал проникла еще одна фигура в юбке, высокая и нескладная. Она подняла обе руки в зеленых перчатках и прокричала глубоким мужским голосом:

— По моему приказу это ужасное представление завершается прямо сейчас! Любой, кто воспротивится, может провести ночь за решеткой вместе с этими четырьмя зверями!

Не стоило этого говорить, и губернатор Эдвард Хайд, Лорд Корнбери, сразу осознал свою ошибку, потому что перед ним возникла стена из женщин, готовых ринуться в бой. Их незадачливые мужчины делали робкие попытки удержать дам, но не очень в этом преуспевали.

— Я хотел сказать, под домашним арестом! — исправился Лорд Корнбери. Будучи политиком, он умел поджарить яйцо до того, как оно будет брошено ему в лицо. А также он был чрезвычайно моден в своем пышном бледно-зеленом платье, высоком белом парике с локонами и с безупречным макияжем. — Однако для этих четырех распространителей непристойности тюремная камера — самое место!

— Будьте вы прокляты, леди! — крикнул старый чертенок и тут же прикрыл рот рукой. — То есть… не леди… сэр… Вы прервали выступление музыкантов! Они вовсе не…

— Мне прекрасно известно, что они делают, сэр! — перебил его губернатор. — Я так понимаю, вы их управляющий? Сидни Содд, кажется?

— Мое имя известно на весь мир, как звезда, сияющая на небесах! И это — самое вопиющее безобразие из всех, что мне доводилось видеть!

— Да неужели? Вы хотите сказать, что уже забыли, как четыре дня тому назад вас и всю вашу шайку посадили за решетку в Бостоне именно за эту развратность? К нам прибыл пакетбот^[3] из Бостона, чтобы предупредить нас о том, какое нас ждет… — он наморщил нос, подбирая слова, — событие.

— Если он хочет увидеть развратность, — шепнул Грейтхауз на ухо Мэтью, — ему лучше отправиться со мной на ночную экскурсию по тавернам.

— Протестую против такого обращения! — упорствовал Содд. — В Лондоне этих молодых людей считают артистами высочайшего достоинства! Бостонские пуритане начисто лишены чувства прекрасного!

— У меня нет мнения на этот счет, сэр, но я точно знаю одно: это Нью-Йорк, а не Новый Лондон, и непристойность никогда не будет встречена с радостью в этой прекрасной гавани! Лиллехорн, исполняйте свой долг и забирайте этих преступников! Ночь в тюрьме должна охладить их пыл!

— Нам нужно быть в Филадельфии через два дня! Вы не можете нас задержать!

— Только послушайте, что он болтает, Лиллехорн! Да, я видел те буклеты, что вы раздавали, и знаю ваше расписание. Филадельфия, затем Чарльз-Таун. Я уверен, что местные власти оценят по достоинству нашу приверженность нравственности! Увести их!

— Я не позволю арестовать себя, как какого-нибудь преступника! И мои компаньоны тоже не позволят с собой так…

Содд осекся на полуслове. Двое мужчин, которых Мэтью не узнал, вошли в зал и остановились позади констеблей. Один был по-медвежьи крепким, второй худым, с треугольным лицом и хищным носом, напоминавшим ястребиный клюв. Они ничего не делали, только стояли и смотрели на Содда. Однако даже этим они вызвали у коротышки заметное беспокойство.

— Что ж, х-хорошо! — с запинкой воскликнул Содд. — М-мы пойдем с вами мирно. Да… да, мы не будем сопротивляться. Забирайте инструменты, ребята! Ночь в тюрьме будет не такой уж ужасной, правда? — И хотя этот вопрос был формально адресован Лорду Корнбери, задавая его, Содд неотрывно смотрел на вновь прибывших мужчин.

— Все удобства, которые мы предоставляем мастерам извращений, будут вашими. Лиллехорн, уводите их! И осторожнее с этой дубинкой, Нэк. Мы же не хотим причинить вред нашим посетителям.

Ухмылка на лице Нэка потускнела.

Когда всех пятерых вывели из зала, Мэтью заметил, что мужчины, столь встревожившие Содда, следуют за конвоем на некотором расстоянии и тихо о чем-то переговариваются.

Лорд Корнбери не спешил уходить — его представление еще не закончилось.

— Расходитесь, леди и джентльмены! Имейте в виду, что я, как ваш губернатор, всегда готов обеспечить вашу безопасность, это мой священный долг. Эти так называемые музыканты уедут из нашего города завтра же, и скатертью им дорога! — Его глаза заблестели. — А теперь… позвольте откланяться.

Мэтью шел по Бродвею, согретому жарким летним солнцем, в компании Грейтхауза и Сары. Воздух был горячим и влажным. Сара высказывала Грейтхаузу свое недовольство насчет произошедшего, не сдерживая пламенных реплик. За такие непристойные речи ее и саму могли запросто упрятать в тюрьму. Грейтхауз не говорил ничего, ввиду чего его умственные способности показались Мэтью уже не такими скудными.

Бродя взглядом по окрестностям, Мэтью вновь наткнулся на двух мужчин, напугавших Содда. Они так и продолжали двигаться вслед за процессией, держась на некотором расстоянии. Пусть они и делали вид, что вяло и неторопливо прогуливаются, Мэтью был уверен, что они двигаются именно в сторону тюрьмы. Добравшись туда, они понаблюдали, как Содда и «Фонарщиков» уводят, а затем развернулись и побрели в другом направлении.

Это завело часы любопытства Мэтью и заставило их тикать.

Глава 2

— Это странно, Вы так не думаете? — спросил Мэтью.

— Нет.

— Имеете в виду, что это не кажется вам странным? Или что вы не думаете?

Грейтхауз оторвал взгляд от бумаг на столе. Он записывал подробности дела мужчины, который подозревал свою жену в романтических отношениях со странствующим проповедником, с коим ее несколько раз видели на улицах. Выяснилось, что на самом деле она встречалась с проповедником, чтобы тот помог нагнать страх Божий на ее мужа и пресечь его регулярные визиты в заведение Полли Блоссом, обладающее весьма дурной репутацией. Мэтью позабавило то, что Полли Блоссом никогда не получала обвинений в «непристойности», ведь ее регулярные пожертвования в «фонд обслуживания» пополняли роскошный гардероб Лорда Корнбери. «Фонарщики» же таких пожертвований не делали, посему их ждала иная судьба, а именно стать лишь небольшой сноской в истории Нью-Йорка и вскоре кануть в забвение.

— Послушай, Корбетт, — сказал Грейтхауз тоном, которым запросто можно было пугать маленьких детей… или диких быков, — я понимаю, ты наверняка горд собой после того инцидента у Чепелла. Наряжаешься в костюмы, которые шьет для тебя Ефрем Оуэлс, читаешь про себя восхваления в «Уховертке». Но на деле ты как был слюнтяем, так им и остался, и стоит мне разок отвесить тебе оплеуху, и всему этому до боли скучному эксперименту с твоей работой в агентстве «Герральд» придет конец. Иными словами, заткнись.

— К слову о скуке, — не унимался Мэтью. Разум подсказывал ему, что не следует идти дальше в этой беседе. Но, может быть… еще шажок? — Полагаю, вам сейчас больше нечего делать?

— Отчего же? Как раз подумываю дать тебе по морде.

Из дальнего угла офиса на верхнем этаже дома номер семь по Стоун-Стрит послышался стук и грохот. Следом прозвучало нечто, напоминавшее приглушенное стариковское ворчание.

— Видишь, что ты натворил? — спросил Грейтхауз, занеся перо над чернильницей. — Ты их разозлил.

— А я думаю, их всполошили ваши угрозы, — парировал Мэтью.

Два призрака, обитавшие в этом доме наряду с агентством «Герральд», постоянно дрались из-за подгоревших кофейных зерен. Земной драки, окончившейся тем, что оба ее участника свернули себе шеи, упав с лестницы и вывалившись на улицу, не хватило, чтобы унять их беспокойные души.

— Я все же продолжу мысль, — вновь заговорил Мэтью, когда Грейтхауз вернулся к своим записям. — Не кажется ли вам странным то, что Сидни Содд с пеной у рта протестовал против ночи в тюрьме ровно до того момента, пока в зале не появились двое мужчин? Сразу после этого он будто захотел, чтобы и его, и «Фонарщиков» посадили в камеру.

Прежде чем ответить, Грейтхауз написал еще несколько строк.

— Полагаю, ты грыз этот камень всю ночь?

— Не всю ночь. Всего несколько часов.

— Значит, ты впустую потратил несколько часов. Мне плевать на Содда, «Фонарщиков» и тех двух мужиков. Дело закрыто.

Мэтью откинулся на спинку кресла. В помещении были открыты все окна, но летняя жара на верхнем этаже все равно была угнетающей. С улицы доносился шум телег, карет и повозок, проезжавших мимо по Бродвею. Также из окна тянуло зловонием скота, который эти телеги, кареты и повозки тянул. Да и в офисе витали запахи пота. Поделать с этим ничего было нельзя: в такую жару потели даже те, кто просто лежал на спине. Не вспотеть можно было, разве что, сидя неподвижно и размышляя о чем-то бессмысленном.

К удивлению Мэтью, Грейтхауз вдруг возобновил разговор:

— Если бы Корнбери захотел найти настоящую непристойность, ему следовало бы прогуляться по докам в любое время дня. Особенно в августовскую жару. Я полагаю, он решил остановить концерт только из-за письма пуритан^[4] из Бостона. Они воззвали к его морали, он должен был отреагировать. Уверяю тебя, из Филадельфии и Чарльз-Тауна «Фонарщиков» теперь выгонят таким же пинком под зад, если не хуже. И правильно сделают. Не стоит поднимать такие темы в присутствии дам.

— А мне показалось, что дамам очень понравилось выступление. Разве вы станете спорить с тем, какую значимую роль играют сексуальные темы в искусстве на протяжении всей его истории?

— Спорить не стану, потому что ни черта в этом не смыслю. Но я знаю, что дам следует оберегать от такого…

— В самом деле? — Мэтью приподнял брови. — В скольких тавернах, где вы побывали, сексуальность в буквальном смысле капала со стен, а дамы использовали ее в качестве клея?

— Это совсем другое дело, — фыркнул Грейтхауз. — Женщин, работающих в тавернах, я не называю дамами.

— Надеюсь, Сара никогда не услышит от вас подобного. Иначе ваша курица окажется пережарена.

— Ты понял, что я хотел сказать.

— Вовсе нет. И раз уж вы начали затягивать эту петлю, вам следует затянуть ее потуже.

Грейтхауз шлепнул перо на стол, испачкав бумагу кляксами чернил, что свидетельствовало о его нарастающем гневе. Однако он проглотил то, что собиралось вот-вот сорваться у него с языка. Вместо этого он предпочел нанести ответный удар:

— А ты сам давно видел ту девушку?

— Какую девушку? — Мэтью всеми силами попытался не показать смущения, но голос все равно предательски дрогнул.

— О, да ладно! — Рот Грейтхауза растянулся в волчьей ухмылке. — Внучка Григсби! Та, которую чуть не укокошили на пару с тобой!

— Нет, я не видел ее в последнее время.

— Верится с трудом. Ты же буквально живешь у них на заднем дворе! Я думал, ты обедаешь с ними.

— В последнее время я обедаю в тавернах.

— Тогда ты тратишь впустую не только свое время, но и свои деньги. Что изменилось?

— Прошу прощения? — Мэтью изобразил непонимание, хотя прекрасно знал, к чему клонит его собеседник.

— Что изменилось, — медленно, будто обращаясь к слабоумному, повторил Грейтхауз, — в твоих отношениях с Григсби? Особенно с этой девушкой?

— У нас нет никаких отношений. Я просто снимаю у них жилье.

— Хм. Знаешь, а она ведь хорошенькая. Настоящая красавица, если подумать. Если ты спас ее от смерти, ты вполне можешь потребовать взамен какую-нибудь награду.

— Берил Григсби, — отчеканил Мэтью со всей высокомерностью, на которую только был способен, — приносит несчастья всем, к кому прикасается. Посему я предпочитаю не прикасаться к ней и не желаю, чтобы она прикасалась ко мне. — Его и без того хмурое выражение лица помрачнело сильнее. — Награду? Поверьте мне, лучшей наградой для меня будет никогда больше не встречаться с этой девушкой.

— Знаешь, что я тебе скажу, думатель ты великий? Что-то уж больно много ты жалуешься, — злорадно заключил Грейтхауз. — Кстати, как тебе это прозвище? «Думатель». Я его в «Уховертке» вычитал. Так Григсби восхвалял твои таланты «решателя проблем». Слово корявое, но он тобой восхищается, знаешь ли. Если уж ты его смог вокруг пальца обвести, сможешь проделать то же самое и с его внучкой.

Мэтью не видел смысла как-либо реагировать на подобные провокации, поэтому просто промолчал и повернул кресло так, чтобы не видеть лицо Грейтхауза. Вместо того он предпочитал рассматривать далекие зеленые холмы Нью-Джерси, мерцающие в летнем зное.

По правде говоря, Берри Григсби почти не разговаривала с ним и, казалось, нарочито избегала его в течение двух недель, что миновали с тех пор, как он спас ее жизнь в поместье Чепелл, заставив обильно нанести на лицо конский навоз, чтобы не стать жертвой хищных ястребов. А недавно она пришла к нему в молочный домик с совсем другим настроением и пригласила его на вечеринку к Салли Алмонд, однако он отказался.

Теперь между ними снова наросла корка льда.

Пусть в «Уховертке» Мэтью называли героем, в присутствии Берри Григсби он вовсе не чувствовал себя таковым. Он винил себя за то, что девушка чуть не погибла, потому что угодила вместе с ним в тот переплет. Мой защитник, так она его назвала. Мэтью же рассудил, что лучшей защитой для Берри будет держаться от него подальше. Не стоит втягивать ее глубже в те проблемы, которые могут выпадать на долю решателя проблем.

Мэтью размышлял об этом, когда вдруг услышал, как дверь открывается, а на лестнице звучат чьи-то приближающиеся шаги.

Грейтхауз убрал перо и сказал:

— Надеюсь, ситуация стоящая. — Он явно подразумевал, что хочет заполучить набор поинтереснее, чем обиженная жена, безвинный фанатичный проповедник и блудливый муж.

И кто еще мог войти в этот офис, если не Сидни Содд, который выглядел ничуть не хуже после ночного отдыха в тюрьме? На нем красовался коричневый костюм с темно-синим кантом. Войдя, он тут же снял треуголку, обнажив единственную прядь волос, торчащую у него из макушки на манер восклицательного знака.

— Джентльмены, — поздоровался он со всеми присутствующими. — Я Сидни Содд, и мне сообщили, что вы решаете проблемы.

— Верно, — сказал Мэтью, вставший в знак уважения. Грейтхауз не стал следовать его примеру. — Я Мэтью Корбетт, а это мой партнер…

— Хадсон Грейтхауз, — рявкнула гора мышц, перебивая его. — А мистер Корбетт — мой коллега. Чего вы хотите?

— Кажется… у меня проблема.

— Догадываюсь, — хмыкнул Грейтхауз. — Но мы не умеем возвращать слух глухим. Сожалею.

Содд несколько секунд ошеломленно таращился на него, а затем его губы вдруг расплылись в улыбке, а из груди вырвался тихий смешок.

— О, так вы шутите! Ах, да… я же помню вас на вчерашнем концерте. Вы ведь были там?

— Вы называете это концертом? А мне показалось, что две армии сошлись в бою, а моя голова оказалась прямо посередине.

Улыбка на лице Содда сохранилась, хотя ее края слегка опустились.

— Простите мистера Грейтхауза, сэр, — вмешался Мэтью. — Поскольку в настоящее время он описывает дело, которое утомило его мозг и не давало ему покоя в течение почти сорока минут, он не может быть достаточно вежливым. Не желаете ли присесть? — Он указал на дополнительное кресло, стоявшее напротив стола. Как только Содд сел, Мэтью сделал то же самое. Грейтхауз потянулся за пером, однако пальцы его не послушались, и он бросил попытки закончить с делом.

— Ну хорошо, — тяжело вздохнул Грейтхауз. Отерев жаркий пот со лба тыльной стороной ладони, он мрачно посмотрел на Содда. — В чем ваша проблема? — И продолжил, не дав клиенту ответить: — Я думал, вы и ваша группа сегодня отбыли в Филадельфию.

— Да, что ж… Мы с «Четырьмя Фонарщиками» забронировали билеты на пакетбот, который отправляется в три часа. Мне сказали, что при попутном ветре мы доберемся до города завтра вечером, и на эту же ночь запланирован наш первый концерт. Так что, по сути, наше расписание не изменилось.

— Я сомневаюсь, что вам позволят закончить хотя бы один концерт так, как вы задумывали. Вам не кажется, что «Фонарщики» слишком пикантные для смешанной публики? — едко заметил Грейтхауз.

— Пикантные, сэр?

— Да! Пикантные, Содд. И это еще мягко сказано!

— Пикантные, — повторил чертенок, будто смакуя это слово на языке. На его щеках вспыхнул румянец, он наклонился к Грейтхаузу с обольстительной улыбочкой. — Да, сэр! Вы попали прямо в цель! В самое сердце, в легкие, в мозг! Пикантные! И сам Господь вот-вот добавит «Фонарщикам» перчинки, чтобы они смогли разжечь настоящее пламя!

— А мы было подумали, что у нас появился клиент, — сказал Грейтхауз, обратившись к Мэтью. — Но нет, этого джентльмена следует немедленно доставить в бедлам и привязать к койке.

— Я думаю, вам следует объясниться, сэр, — настоял Мэтью, и Содд кивнул с лихорадочным рвением.

— То, что сегодня кажется пикантным, — начал он, — завтра будет в порядке вещей! Это и есть сердце, легкие и мозг музыки, джентльмены! Не только музыки, но и представления. Искусства. Настоящий художник должен продолжать двигаться вперед! Всегда, всегда только вперед! И мои подопечные — они всегда идут только вперед! О, я видел в них величие, джентльмены! Знаете, что я видел?

— Величие? — повторил Грейтхауз без намека на энтузиазм.

— Я видел то, чего никогда не видел прежде! И в этом вся суть! Всем и всегда нужно увидеть то, что никто никогда не видел прежде! То, что никогда прежде не звучало, должно быть услышано! Их песни, их внешний вид, их владение сценой и публикой… и да, джентльмены, их пикантность! Вы знаете, они ведь сами решили, что по сцене надо двигаться! И, уверяю вас, я видел, как десятки женщин теряли рассудок и бросались вперед, чтобы только поцеловать рукава их костюмов! Я видел слезы в их глазах, я видел…

— Пробки в их ушах? — предположил Грейтхауз.

— Ладно. Согласен, их музыка не для всех. Конечно же, не для людей в возрасте. Она для молодых, потому что именно через молодых искусство берет новый виток на своем пути через человечество. У молодых нет затвердевшего ума и закостеневших чувств, которые мешают свободе мышления и смелым действиям! Если бы не молодежь, весь мир затвердел бы и рассыпался на куски, ибо только молодые сохраняют его свежим и бодрым! Так что да, музыка «Четырех Фонарщиков» предназначена для молодежи, и я славлю свою судьбу, которая свела меня с ними и позволила вести их вперед.

— Вы эту речь перед зеркалом практикуете? — спросил Грейтхауз.

— Если хотите, смейтесь, сэр. Но то, что можно назвать непристойностью, Шекспир вовсю использовал как в своих комедиях, так и в трагедиях. Даже в Библии вы можете найти то, что некоторые назовут извращением. Например, Песнь Песней Соломона^[5]. Соломон владел гаремом из ста сорока женщин, а позже расширил его до тысячи. Ваш Лорд Корнбери посадил бы великого царя за решетку за его буйные страсти?

— Вероятно, — пожал плечами Грейтхауз.

— Я лишь хочу сказать, что «Четыре Фонарщика» олицетворяют собой будущее музыки. Смесь песни и исполнения, способную вызвать эмоции у публики, завоевать их сердца. За ними будущее, нравится это вам или нет. И их путь переймут другие артисты и будут идти по нему дальше, даже после того, как мы с вами сгнием в могиле.

— Страшно подумать, — буркнул Грейтхауз. — Не о могиле, а о будущем музыки, если «Фонарщики» станут ее авангардом.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул Мэтью Содду. — Но, если завершить рассуждения о музыке и об искусстве, в чем ваша проблема?

— Проще говоря, — помедлил Содд, — нам нужен охранник. А лучше два. И в звонких монетах у нас недостатка нет.

— Охранник? От кого вас охранять? — подтолкнул Грейтхауз. Несмотря на демонстрируемый скепсис, его интерес в эту самую минуту возобновился.

Содд долго молчал, устремив взгляд в половицы, поэтому Мэтью решил подтолкнуть его:

— За вами вчера следовала пара мужчин. Кто они?

Взгляд Содда резко оторвался от пола и устремился к Мэтью.

— Пара мужчин?

— Вы знаете, о ком я говорю. Двое мужчин, чье присутствие вчера заставило вас чуть ли не напроситься в тюрьму. Туда, где вы и ваши подопечные будут в безопасности. Вы знаете имена ваших преследователей?

Содд снова помедлил с ответом. Лишь через несколько секунд он неуверенно начал:

— Того, кто покрупнее, зовут Гро. Худой — Спрейн. Отвечая на ваш следующий вопрос: они наемные убийцы.

— И кто их нанял? — Когда Содд не ответил, Мэтью подтолкнул его снова: — Сэр, нам нужно услышать всю историю, иначе я сомневаюсь, что мы сможем быть вам полезны. Кто нанял убийц, и кто является их целью?

— Ну, хорошо. Их нанял Эдгар Аллерби, а целью, как мне кажется, является Бен Довер, наш барабанщик и один из авторов наших песен.

— Продолжайте, — кивнул Мэтью.

Содд поерзал в кресле.

— Аллерби владеет несколькими кофейнями в Лондоне, а также в других городах Англии. С «Фонарщиками» был заключен контракт на проведение концертов в нескольких его заведениях. Вы должны знать, что Аллерби больше любит ром, чем кофе, и он баснословно богат. А еще он тучный бандит, женившийся на девушке, годящейся ему в дочери. И в этом проблема. Похоже, Бен и жена Аллерби… немного развлеклись. Ну… или все было чуть серьезнее. Бен пользуется огромной популярностью у женщин.

— Это тот парень с носом длиной в милю? — спросил Грейтхауз. — Тот самый?

— Вы знаете, что говорят про большие носы, сэр, — сказал Содд, и это не было вопросом. Грейтхауз инстинктивно потянулся к собственному носу, чтобы оценить его размер. Лишь на полпути он понял, что делает, и опустил руку.

— Итак, — продолжил Содд, — жена Аллерби Элис была настолько очарована Беном, что решила отказаться от своего брака и последовать за труппой, чем весьма сильно ранила своего ревнивого мужа, а мы стали объектами его вечной ненависти. К слову о могилах. Жена Аллерби исчезла без следа за две недели до того, как мы покинули Англию. Она собиралась отправиться в колонии одна, так как Бен… у Бена пылкий нрав, и он никогда не планировал остепеняться. И он ясно дал Элис это понять. Однако она вскоре прекратила посещать наши концерты, как и писать Бену довольно страстные письма, когда он сообщил ей, что мы оправляемся в этот тур.

— Так, может, она просто вернулась к мужу? — предположил Грейтхауз.

— Зная репутацию Аллерби, я сомневаюсь, что он с легкостью принял бы ее обратно. Для него она — порченый товар. Да, возможно, она попыталась вернуться к мужу, это не исключено. Однако дело в другом: на последних трех наших концертах вместо нее присутствовали те двое мужчин, которых заметил мистер Корбетт. Они следовали за нами до самой гостиницы. Незадолго до того, как мы сели на корабль в Бостон, однажды вечером, возвращаясь с выступления, мы услышали кошачий визг из переулка. Это дало нам понять, что там что-то происходит. А мгновение спустя пуля чуть не расколола Бену череп. В нас выстрелили бы снова, если б рядом не оказался констебль. Я навел справки у своих коллег, которые могли бы знать этих двоих — некоторые люди в нашем деле часто пачкают руки в грязи, если вы понимаете, о чем я. Так вот, в узких кругах ходили слухи, что Аллерби нанял убийц, чтобы отомстить Бену… ну и заодно убить остальных «Фонарщиков».

— А в Бостоне вы видели этих Гро и Спрейна? — спросил Мэтью.

— Нет. Должно быть, они сели на следующий корабль после нашего. Следить за нами не составляло труда, поскольку до того, как появились эти наемники, я подал объявление о нашем туре в Лондонскую «Газетт». Я думал, если мы на некоторое время покинем Англию, гнев Аллерби поутихнет. Я полагаю, что Гро и Спрейн отправились в Бостон, поняли, что упустили нас, но нашли один из наших буклетов. Там были указаны города, в которых мы собираемся выступать. Я был шокирован, увидев их здесь вчера, поэтому даже испытал облегчение, поняв, что мы можем провести ночь в тюрьме. Понимаете, джентльмены, зачем мне понадобились ваши услуги? Я прекрасно понимаю, что Гро и Спрейн следят за нашими перемещениями, однако мы далеко не всегда замечаем их. — Содд переводил взгляд с Мэтью на Грейтхауза и обратно, его лицо становилось все мрачнее с каждой минутой, а две косматые брови все ближе сходились к переносице. — Мне нужна ваша помощь, джентльмены, чтобы предотвратить расправу над моими мальчиками.

— Ясно, — сказал Мэтью. — Но почему бы не поехать в Филадельфию в экипаже? Я полагаю, так поездка пройдет гораздо быстрее, чем на пакетботе, который делает крюк через Делавэр и идет вверх по реке.

— Может, и нет, — возразил Грейтхауз. — Это зависит от паромов. Иногда приходится часами ждать, пока они разрешат свои проблемы, чтобы остальные могли продолжить путь. А иногда все проходит быстрее.

Содд кивнул.

— Есть и другая причина. Вы хоть представляете себе, какой вред можно нанести инструментам в экипаже? За сломанную гитару, скрипку или барабан придется чертовски дорого заплатить, а здесь, осмелюсь сказать, не так уж много приличных ремонтных мастерских. Нет-нет, нам подходит более плавное путешествие по воде.

— А почему тогда вы не отплыли на утренней лодке? — спросил Грейтхауз. — Она отходит в шесть.

— Нас освободили только в восемь, — ответил Содд. — И мне пришлось поторопиться, чтобы найти нужный пакетбот со свободными каютами. Так что ситуация обстоит… так, как она обстоит.

Мэтью и Грейтхауз некоторое время хранили молчание. Содд решился на последний вопрос:

— Каким будет ваше решение, джентльмены?

— Я ненавижу вашу музыку, если ее вообще можно так назвать, — сказал Грейтхауз, — но водное путешествие привлекает меня куда больше, чем нью-йоркский августовский зной. Вы говорите, сначала Филадельфия, потом Чарльз-Таун?

— И мы надеемся снова сыграть в Филадельфии, Нью-Йорке и Бостоне на обратном пути. Но… посмотрим.

— Мэтью? — обратился Грейтхауз, проверив свои карманные часы. — У нас четыре часа до отхода пакетбота. Собери то, что тебе понадобится для двухнедельного путешествия. Хотя… нет, лучше трехнедельного. На всякий случай. Почему бы тебе не пойти домой и не подготовиться? А я останусь с Соддом и «мальчиками» — Он едко выделил это слово. — Когда закончишь, разделим эту проблему пополам.

— Мы остановились в пансионе миссис Йоргенсон, — сказал Содд, поднявшийся с кресла и выпрямившийся во весь свой миниатюрный рост. При этом он выглядел так, будто у него с плеч свалился тяжелый груз. — Спасибо, джентльмены. Вы не пожалеете, что окажете нам эту услугу.

— Главное, хорошо оплачиваемую услугу. — Грейтхауз окончательно решил отложить описание своего невероятно скучного дела до лучших времен. — Мы делаем это ради денег.

Глава 3

— Добро пожаловать на борт! Добро пожаловать всем! — Таково было приветствие капитана Руфуса Гиденмейера, пока пассажиры переходили по трапу на девяностофутовую шхуну «Летний Бриз». Рыжебородый Гиденмейер — известный любитель поболтать и сборщик сплетен — переименовывал свой пакетбот несколько раз в год в зависимости от сезона: «Летний Бриз», «Осенний Ветер», «Зимнее Солнцестояние» и «Весенняя Радость».

Воодушевление Гиденмейера не передалось ни Мэтью, ни Хадсону. Каждый из них успел провести некоторое время в компании «Четырех Фонарщиков», пока собирался в это путешествие, и их лампы не зажглись, а скорее разбились. Без своих вычурных нарядов, ярких париков и сцены, на которой можно было кривляться всласть, молодые люди представляли собой апогей (или вернее будет сказать надир?^[6]) плохих манер. Они былиугрюмы, грубы, а характер их не отличался яркой индивидуальностью. Общаясь между собой, они говорили на языке аккордов и мелодий, добавляя к нему частое фырканье, плевки, ругательства, плоские шуточки и едкие замечания. Нельзя было определить, что им нравилось в этой жизни. Казалось, они были недовольны всем, в частности, своей музыкой. А также Сидни Соддом, друг другом и этим туром, в который они, по всей видимости, отправились не по собственному желанию, а лишь из страха быть убитыми.

По мнению Мэтью, местный «Ромео» был самым отвратительным из всей четверки. Бен Довер источал высокомерие буквально всей кожей. Оно сквозило во всем: в том, как смотрел вокруг, чуть опустив тяжелые веки; в том, как морщил свой огромный клюв, вблизи напоминавший мерзкую жабу, которую хотелось раздавить сапогом… За время, проведенное в обществе Мэтью и Грейтхауза, он произнес всего несколько слов, чем выдал свой смолистый акцент ливерпульской пристани. Единственное, что Мэтью сумел разобрать в его речах, это многократное использование слова «приятель», которое можно было интерпретировать как «друг», если таковые вообще водились в кругах Бена Довера. Возможно, «Фонарщики» и могли по праву называться его «приятелями», вот только их союз казался совершенно сухим и начисто лишенным дружеской симпатии. Казалось, это было исключительно деловым вопросом.

Итак, сегодня днем «Фонарщики» садились на борт «Бриза» со всем своим багажом, инструментами и управляющим, который, казалось, даже уменьшился в размерах от невыносимой жары. Вместе со всей этой компанией лодка с экипажем из шести человек, включая жену Гиденмейера, переправляла также других пассажиров: дельца Симмса Ричмонда с женой Джоанной, адвоката Томаса Бродина… в общем, довольно разношерстную публику.

Пока все стояли на палубе, ожидая окончания погрузки, Гиденмейер занимался распределением кают между теми, кто заплатил за перевозку высшего класса. Из четырех доступных кают Ричмонды получили первую, Бродин вторую, Фоксглав, Делл и Довер третью, а Лав и Содд четвертую, в результате чего Мэтью и Грейтхаузу достались гамаки в носовой части вместе с членами экипажа. Здесь, конечно, тоже царили жара и духота, однако обстановка была поприятнее, нежели на шестичасовой лодке капитана Фабера, на которой пассажиры медленно запекались до хрустящей корочки.

— Мы отправимся, — объявил Гиденмейер, — как только закончится погрузка и прибудут два опоздавших пассажира. Если они, конечно, не передумали… а, нет, вот они идут!

И пассажиры действительно шли. Мэтью и Грейтхауз услышали взволнованный вздох Сидни Содда. «Фонарщики» остолбенели, будто разом проглотили все свои инструменты. По причалу с холщовыми сумками в руках брели те самые наемники — Гро и Спрейн.

Прежде чем эта парочка успела пересечь трап, путь им преградила массивная фигура Грейтхауза.

— Вы сегодня не сядете на эту лодку, джентльмены.

Наемники остановились, но не отступили. Массивный Гро почти не уступал в размерах Грейтхаузу, а его лоб по форме напоминал каменную плиту под дьявольским колтуном вьющихся черных волос, свисавших на плечи. Спрейн же вблизи казался значительно меньше. Он был румяным, напряженным, как кнут в полете, а на его черепе с хищным ястребиным клювом беспорядочно лежала пушистая грива песочного цвета. Мэтью поначалу и вправду принял это за странноватый парик, но, присмотревшись, понял, что так выглядели собственные волосы Спрейна.

Гро сделал шаг к Грейтхаузу и прорычал:

— С дороги! У нас куплены билеты.

— Выбросьте их в воду, они бесполезны.

— Слушай сюда ты, бычья башка! — Спрейн протиснулся мимо своего спутника и остановился, глядя на Грейтхауза снизу вверх. Казалось, он вот-вот вывихнет шею в этом зрительным поединке. Голос у него оказался настолько высоким, что ему вполне подошло бы петь сопрано в опере. — Мы плывем в Филадельфию, хочешь ты того или нет!

— Ну-ну, господа! — Гиденмейер приблизился и оказался рядом с Грейтхаузом. — Что за сыр-бор? Эти джентльмены и вправду заплатили за билеты.

— Я сказал, они никуда не поплывут. Могут сесть на следующую лодку утром, если им так не терпится в Филадельфию.

— Но это вздор! Они уже здесь, и на них хватает гамаков! А мы вот-вот отплывем.

— Мы плывем без этих двоих.

— Да что на вас нашло, Грейтхауз? — Гиденмейер нахмурился. — Вам голову напекло? Напоминаю вам, что я — хозяин этого судна, а не вы.

— Они еще не на борту, — ответил Грейтхауз. — И если они понимают, как для них будет лучше, то немедленно отступят.

— Да ты что? — рявкнул Гро.

— Именно так, — кивнул Грейтхауз.

— Да ну? — Настала очередь Спрейна выступить. Он воинственно вытянулся напротив Грейтхауза, но не дотягивал ему даже до подбородка.

— В чем проблема? — поинтересовался Томас Бродин, вышедший вперед. Это был моложавый мужчина, всего на несколько лет старше Мэтью. В своем кремовом костюме, синих чулках и синей рубашке с рюшами он представлял собой образец хладнокровного командира. — Джентльмены, я адвокат, — обратился он к вновь прибывшим. — Вам требуются мои услуги, чтобы доказать, что вы не зря потратили свои кровно заработанные деньги на эту поездку, которой вас так яростно пытаются лишить?

— Не лезьте не в свое дело! — рявкнул Грейтхауз. Незадолго до этого он говорил Мэтью, что Нью-Йорк буквально наводнен адвокатами, стекающимися сюда со всей Англии.

Если адвокатов станет больше, это разрушит город, — сокрушался он.

— Я хорошо знаю законы, сэр, — ответил Бродин.

— А я хорошо знаю, что эти двое… — начал Грейтхауз.

— Музыканты, — перебил его Спрейн, уперев руки в боки. — Да. Вот, кто мы, безмозглый ты кретин!

— Это наглая ложь! — Голос Содда почти сорвался на крик.

— Боже мой, я сейчас умру от жары! — простонала стройная и статная леди Ричмонд, повисшая на муже так, будто и впрямь собралась падать в обморок. — Что происходит, Симмс?

— Музыканты? Не смешите мои пятки! — Грейтхауз усмехнулся. — И на чем вы играете, позвольте спросить? На кожаных флейтах?

— Сэр! — возмущенно воскликнул Симмс Ричмонд. — Вы находитесь в присутствии дамы!

Мэтью решил, что это путешествие будет чертовски трудным. А ведь еще даже канаты не отвязали…

— Если быть точнее, — продолжил Спрейн, — мы пишем песни. Да! Не так ли, Гро? — Он взглянул на своего крепко сбитого спутника в поисках подтверждения его слов, но Гро продолжал хмуро смотреть прямо перед собой. — Мы пишем песни, — повторил Спрейн. — И некоторое время следим за этой группой и надеемся… ну… как сказать… остаться с ними наедине, чтобы исполнить им одну… или парочку наших песен, скажем так, в приватной обстановке.

— Хорошая попытка, лживые злодеи! — выпалил Содд.

— То есть, ты не собираешься убить меня, приятель? — неожиданно подал голос Довер.

— Убить тебя? Черт, нет! Я только хотел продать тебе… ну и остальным… несколько песен, если вы согласитесь их послушать.

— Мы сами пишем себе песни, — сказал Лоуренс Лав. Когда он не ревел на сцене, его голос звучал глухо, словно через перчатку.

— Ну… да… — пробормотал Содд. — Но мы всегда можем рассмотреть, так сказать, свежий материал. — Он покачал головой, словно сбрасывая с себя недавно накатившее оцепенение. — Боже, о чем я только думаю? Нет! Тысячу раз нет! И я согласен с мистером Грейтхаузом. Вам не следует садиться на борт этого судна.

— Джентльмены, я беру почасовую оплату, и мы подадим в суд на всех причастных! — В крике Бродина звучало если не торжество справедливости, то хотя бы радость от возможности обогатиться. — Дополнительный иск будет подан за причинение морального вреда миссис Ричмонд, которая вот-вот упадет в обморок!

— Ох, ради Бога! — Грейтхауз собрался плюнуть на начищенные до блеска туфли адвоката.

— У меня есть предложение, — сказал Мэтью, выступив вперед. Он вовсе не искал возможности самоутвердиться за счет нахождения в первых рядах этого конфликта, ему лишь хотелось поймать скудный кусочек тени, падающей от свернутого паруса. — Капитан Гиденмейер, если я не ошибаюсь, пассажирам перед отходом ко сну предлагается отужинать на камбузе?

— Все верно. Будут бисквиты и вяленая говядина, приготовленная моей Гретхен, и немного рома.

Мэтью кивнул.

— Возможно, именно во время ужина этим джентльменам стоит сыграть пару песен, чтобы не только доказать свои способности, но и обозначить свои намерения? — Он поднял руку, пресекая протесты Грейтхауза и Содда. — Я напомню всем, что мы с мистером Грейтхаузом получили место в гамаках вместе с членами экипажа и этими двумя джентльменами. Таким образом мы сможем приглядывать за ними, а господа «Фонарщики» будут находиться от них на безопасном расстоянии. Думаю, таким образом нам удастся избежать непоправимого сегодня вечером. Если мы хотим добраться до Филадельфии до первого снегопада, это единственный способ разрешить нашу ситуацию миром.

Воцарилась тишина, нарушаемая криками чаек, летающих над пристанью.

Грейтхауз буравил глазами Гро и Спрейна.

— Я согласен, — сказал он. — Но, если вы что-нибудь выкинете, я выброшу вас обоих за борт. Как насчет этого?

— Но позвольте! — протестующе воскликнул Содд. — Разве разумно пускать этих людей…

— У нас все под контролем, — перебил его Грейтхауз. — Ваши билеты ведь еще при вас?

После короткого (возможно, показного) колебания Спрейн произнес сквозь стиснутые зубы:

— При нас. — И добавил: — Понял, ты, чудовищный кочан капусты?!

Грейтхауз лениво отступил в сторону. Гро и Спрейн поднялись на борт со своими сумками, и Мэтью заметил, как Содд и «Фонарщики» дружно расступаются перед ними, как перед чумными. Что ж, если считать убийства чумой современного мира, оставалась вероятность, что Гро и Спрейн и вправду больны.

— Хвала Господу, мы сможем наконец отправиться! — страдальчески воскликнул капитан, указывая на люк посреди палубы. — Заносите свои сумки. Я покажу вам, где разместиться.

На пути к лестнице Грейтхауз остановился, преградив путь Мэтью. Лицо Хадсона запросто могло побудить Исхода Иерусалима^[7] обратиться в истинную веру.

— Слушай, мальчик, у меня плохое предчувствие на этот счет, — сказал Грейтхауз. — Если сегодня вечером что-то пойдет не так, учти, что это будет на твоей совести.

Он подчеркнул это заявление легким ударом в грудь Мэтью. После этого тычка наверняка останется синяк…

Глава 4

К сожалению, даже после захода солнца ветерок не стал прохладным. Его было достаточно, чтобы наполнить паруса «Летнего Бриза» и позволить пакетботу двигаться со скоростью, которую при желании мог бы превзойти опытный пловец, однако температура ветра была сравнима с дыханием собаки, пробежавшей пару миль, а влажность воздуха наводила на мысли о бородавчатом мясе болотных жаб.

В восемь часов корабельный колокол созвал всех в освещенный фонарями камбуз, где на столе была разложена вечерняя трапеза из обещанных яств и рома. Люди, в эту минуту напоминавшие свору голодных зверей, уплетали угощения с аппетитом, а корабль шумел, как утроба огромного монстра. Гро и Спрейн, чьи манеры составляли серьезную конкуренцию свиньям у корыта, ели, не глядя ни на кого. У Мэтью их поведение за столом вызвало чувство легкого стыда. Впрочем, как и у Грейтхауза.

Пухлая румяная Гретхен Гиденмейер суетилась, предлагая пассажирам глоток лимонной воды из желтого кувшина, чтобы запить крепкий ром. Лимонная вода оказалась такой теплой, будто весь день стояла на солнце.

Людей на камбузе набилось немало. Содд явился в компании полного состава «Фонарщиков», а Лоуренс Лав даже принес с собой гитару.

— Леди и джентльмены, — обратился низкорослый импресарио, — прежде чем мы услышим то, что, я уверен, будет настоящим музыкальным подвигом этих двух наглых лжецов, и прежде чем мы все станем свидетелями того, как их вышвырнут за борт, где их наверняка сожрут акулы, крабы или моллюски, позвольте мне представить вам приятную мелодию!

— А мы обязаны сносить эту пытку? — спросил Грейтхауз, на губу которого налипли кусочки вяленого мяса и бисквита.

— Это нужно для сравнения, сэр. Чтобы показать всем присутствующим, какую музыку создают настоящие музыканты.

Грейтхауз закатил глаза, облизал губу, запил еду ромом и вновь сосредоточился на трапезе.

— Итак, — продолжал Содд, — мы представляем вашему вниманию новую песню, написанную талантливейшими музыкантами. И сегодня вечером ее сыграет для вас Лоуренс Лав. Спешу добавить для всех, с кем мы разделяем это путешествие, что «Четыре Фонарщика» будут выступать в «Лодже» на Шестой улице завтра в семь часов вечера. Я уверен, что билеты еще остались.

— Ага, и обязательно приходите пораньше, чтобы посмотреть, как их всех арестуют, — буркнул Грейтхауз, подняв чашку в сторону Мэтью, сидевшего напротив него. Произнеся этот тост во имя будущих трудностей квартета, он осушил чашку одним глотком.

Лав сел на отодвинутый от стола стул и начал бренчать на гитаре. Еще через несколько секунд Довер принялся удивительно тихо отстукивать ритм прямо по столу.

После нескольких аккордов Лав запел, но не в той кричащей манере, какую демонстрировал на недавнем выступлении, а в более величественной, сдержанной и даже проникновенной:

Когда отзвучала последняя нота, Содд первым начал аплодировать. Его поддержали Томас Бродин, затем леди Ричмонд и все, кто сидел за столом, за исключением Грейтхауза, который, как заметил Мэтью, просто пожал плечами, как будто всеобщие аплодисменты его лишь позабавили. На деле Мэтью понимал, что они его раздражали. Однако ему самому и музыка, и слова показались весьма недурными. Возможно, у «Фонарщиков» все же есть будущее… если, конечно, они переживут этот тур, и по пути их не застрелят и не вздернут.

— А теперь, — Содд выпрямился во весь свой невнушительный рост и упер руки в боки, — послушаем, что нам покажут наши многообещающие авторы песен. — Он произнес последние слова так едко, что Мэтью показалось, будто с губ Содда упало несколько капель яда.

С четверть минуты на камбузе звенела тишина, нарушаемая лишь треском деревянного «Бриза» и скрипом фонарей, отбрасывающих таинственные тени.

Наконец Гро встал.

— Дай мне эту гитару, — произнес он тоном могильщика, стоявшего в шестифутовой яме.

— Я никому не даю прикасаться к моей гитаре! — ревностно запротестовал Лав, и на его лице отразилась вполне искренняя эмоция, что было для него редкостью. Содд утешающе положил руку ему на плечо.

— Ну же, Лоуренс, — мягко попросил он. — Это ведь ради благого дела. Давай выведем этих двоих на чистую воду.

Лав пробормотал едва слышное ругательство, но инструмент все же отдал.

Гро сделал несколько пробных аккордов.

— Плохо настроена, — пробасил он и принялся крутить колышки^[8] под аккомпанемент возобновившихся протестов Лава.

— Соболезную, Лави, — прогнусавил Ролли Делл. — И правда расстроена.

Когда Гро удовлетворился настройкой инструмента, он начал не только бренчать, но и перебирать пальцами одну струну за другой, создавая весьма приятную мелодию, на вкус Мэтью. Затем Спрейн встал рядом с ним, и они запели вместе — один грубым басом, а второй высоким, почти женоподобным тенором:

Прозвучало еще два куплета, в которых раскрылся счастливый финал: отец дал свое согласие на свадьбу. На последней ноте Гретхен Гиденмейер тихо вдохнула:

— Как это прекрасно!

Она разразилась аплодисментами, а ее лицо раскраснелось от слез. Мэтью даже испугался, что она вот-вот рухнет без чувств. Свое одобрение выразили также капитан, Бродин и чета Ричмонд. Мэтью присоединился к аплодирующим и поймал на себе взгляд Грейтхауза, от которого прекрасная клумба могла вмиг обратиться в терновый куст.

— Что ж! — воскликнул Содд, лицо которого тоже заметно раскраснелось. — Что ж, — повторил он, будто не зная, что сказать. Наконец он нашелся: — Это пение… в два голоса… таких контрастных… Должен признать… единственное описание, которое я могу дать этой песне, это то, что она… очень праведная.

— Вы так пытаетесь сказать, что вам понравилось? — спросил Спрейн, когда Лав ревностно выхватил свою гитару у Гро.

— Понравилось! Это весьма… отличается от того, что пишут мальчики, и вы меня поразили. Вы прежде выступали вместе?

— Иногда в выходные в «Отбросах» и «Старой Конской Голове», — ответил Спрейн. — Это две лучшие музыкальные таверны в Лондоне!

Содд взглянул на Мэтью так, словно только что вместо вяленого мяса пожевал ухо Бродина, настолько смущенным он выглядел.

— Ох… минуту… дайте мне минуту! Я так ошеломлен… То есть, вы хотите сказать, что вы двое — в самом деле музыканты? Ну, то есть, конечно, вы музыканты, я же сам все слышал! И вы хороши, вы чертовски хороши! Я хочу сказать… а другие песни у вас есть?

— Целый сундук, — буркнул Спрейн.

— Господи, я не могу поверить! Хотите сказать, вы не работаете на Эдгара Аллерби?

— На кого? — переспросил Спрейн.

— Я просто думал, что… я думал, вы наемные убийцы, которых наняли из-за выходки Бена с… Впрочем, неважно. — Содд повернулся к Мэтью и Грейтхаузу. — Джентльмены, я даже не знаю, что сказать. Произошла ужасная ошибка!

— Не торопитесь с выводами. — Грейтхауз встал со своего места и, покачиваясь, подошел к Гро. — «Фонарщики» объявили о своем туре в лондонской «Газетт». Вы двое должны были знать, что они не пробудут в колониях очень долго. Зачем же вы бросились вслед за ними через Атлантику? Не проще было подождать, пока они вернутся?

— А мы так решили, дурья твоя башка! — вскинулся Спрейн, стоявший к нему достаточно близко. Грейтхаузу даже показалось, что он вот-вот бросится на него с кулаками или, по крайней мере, плюнет ему в лицо. — Откуда нам было знать, когда они вернутся? Они могли проработать здесь несколько месяцев! Или даже лет!

— Этому не бывать, — мрачно ответил Грейтхауз.

— Так запросто могло случиться! И вообще, пытаться подобраться к ним в Лондоне — все равно что идти против целой армии! А когда эта армия состоит из визжащих женщин, дело может дойти до драки, в которой тебе всунут шпильку в задницу!

— И еще кое-что, — пробасил почти безмолвный Гро, чей голос создал в воздухе низкую вибрацию, — в Лондоне слишком много музыкантов! Почему там должны были заметить именно нас? Там у нас и шанса не было что-то продать.

— Верно подмечено, — согласился Спрейн, вновь с вызовом посмотрев на Грейтхауза. — Тебя это устраивает, ты, большая поганка?

— Нет, — рявкнул тот.

— Так, я понятия не имею, что тут происходит, — вмешался Бродин, — но кому-то тут однозначно нужен адвокат.

— Похоже у них образовался опасный водоворот, — философски рассудил Гиденмейер, откинувшись на стуле и пожав плечами. — Но лично мне все понятно. Музыка хорошая, мне она понравилась. С вашего позволения, я отправлюсь наверх, поговорю с рулевым. А потом мы с Гретхен ляжем в койку.

Его жена взялась за предложенную ей руку, и они направились в коридор в счастливом предвкушении того, чем собирались заняться ночью.

Остальные тоже начали понемногу расходиться, однако Содд ухватил Спрейна за плечо и заставил его повернуться к нему лицом.

— Пока вы не ушли спать, я хотел бы кое-что сказать. Вы двое… как бы это лучше выразить… не того возраста, как те артисты, с которыми я обычно работаю. Однако я вижу в вас обоих большой потенциал.

— Вы обезумели? — спросил Грейтхауз. Мэтью в это время просто стоял в стороне, с интересом наблюдая за тем, как «опасный водоворот» продолжает вращаться. — Вы не знаете этих людей! А еще вы сказали, что ваше доверенное лицо в Лондоне назвало их убийцами!

— Мы никогда в жизни никого не убивали! — возопил Спрейн. — Кто бы про нас это ни сказал, он солгал!

— Эм… да… что ж… думаю, меня дезинформировали, — сказал Содд Грейтхаузу. Он посмотрел мимо Хадсона на своих подопечных. — Мальчики, идите в свои каюты. Я скоро приду, чтобы…

— Подоткнуть им одеяло? — фыркнул Грейтхауз.

— Проследить, что все в порядке, — хмуро ответил Содд. — Идите, я приду через несколько минут.

Прежде чем группа покинула камбуз, Фоксглав остановился и спросил:

— А можно нам раздобыть еще рома? Ну, знаешь, чтобы спалось лучше.

— Я узнаю у капитана.

Когда четверка ушла, Содд вздохнул и тихо сказал:

— Видит Бог, я стараюсь уберечь их от чрезмерного употребления спиртного. У них есть досадная склонность выбрасывать мебель из окон, когда они выпивают слишком много… и они даже не открывают перед этим ставни.

— Какая же у вас непростая судьба! — картинно усмехнулся Грейтхауз. — Что ж, вернемся к разговору. Я искренне советую вам не делать того, что вы собираетесь…

— Слушай, ты, рулет-переросток! — снова взвился Спрейн. — Никому не интересно твое мнение! Ты тут ничего не решаешь! Решает этот коротышка!

— Вот именно. — Содд отрывисто кивнул, ничуть не смутившись от замечания Спрейна. — Итак, как вы смотрите на то, что я… помогу вам в продвижении вашей музыкальной карьеры?

Мэтью решил, что пришло время вставить свои два пенса.

— Такие ответы лучше давать утром на свежую и трезвую голову, господа. К тому же утром мы могли бы послушать очередную музыкальную жемчужину от наших талантливых попутчиков. С радикальными решениями лучше повременить до утра. На всякий случай.

— На какой еще случай? — прорычал Спрейн.

— Не случай непредвиденных обстоятельств. Просто предосторожность. Помните, как вы рассказывали про выстрел, который чуть не убил Бена или других «Фонарщиков» в переулке, мистер Содд?

— Послушайте, я не вижу необходимости вновь поднимать эту тему. Я же говорю, произошла ошибка, — запротестовал Содд, однако осекся. — Хотя… да, я, конечно, помню, что рассказывал вам об этом. Кто-то явно затаил на нас обиду, так что…

— Бьюсь об заклад, это был какой-нибудь музыкальный критик, — пренебрежительно подметил Грейтхауз.

— Что ж… ладно. Мы вернемся к нашему разговору утром. Думаю, мистер Корбетт прав. Вас это устроит, господа?

Гро пожал плечами. Спрейн высказался за двоих:

— Сойдет. Тогда до встречи утром.

— Мы не спустим с вас глаз всю ночь, — напомнил Грейтхауз. — Поскольку наши гамаки очень близко к вашим, это не составит труда.

— Как тебе будет угодно, здоровяк. — Спрейн насмешливо поклонился. По выражению лица Грейтхауза Мэтью решил, что насилия не избежать. — Идем, Гро! — позвал Спрейн. — Надо проветриться, а то тут воняет.

По пути к отсеку экипажа, где располагались гамаки, Грейтхауз сказал Мэтью:

— Дельце попахивает тухлой рыбой.

— Что ж… мы в воде. Рыба тут водится.

— Остроумие свое можешь засунуть себе в зад, я с тобой не шучу, — предупредил Грейтхауз. Пройдя еще несколько шагов, он остановился в коридоре, где темноту рассеивал единственный фонарь, лениво покачивающийся на крюке. — Вот! — Он отдал Мэтью карманные часы. — Когда эти двое займут свои гамаки, я хочу, чтобы ты стоял на страже. Вернее… после того, как они лягут спать, выходи сюда и дежурь. Я хочу, чтобы ты сел на пол рядом с отсеком экипажа. Разбуди меня в два часа. И заклинаю тебя: только попробуй уснуть! Ты все понял?

— Я понял.

Из восьми гамаков, висевших в душном носовом отсеке с низким потолком, три уже были заняты. Один из пассажиров храпел, как военный горн. Мэтью и Грейтхауз забрались в свои вечерние сетчатые насесты, а минут через десять в каюту вошли Гро и Спрейн, которые тоже расположились в гамаках. Мэтью подождал с четверть часа, затем тихо встал, держа в руке карманные часы, вышел в коридор и уселся на деревянный пол.

Через час он понял, что сильная жара и качка пакетбота начинают усыплять его. Эта задача будет труднее, чем он ожидал. Над ним мерно покачивался фонарь, погружая его в транс. Мэтью все время приходилось стряхивать с себя сон. Он попытался очистить разум от этой вторгающейся паутины с помощью шахматных задач. Перед его глазами оживала доска и фигуры, перемещающиеся по ней в зависимости от ходов, которые он им назначал.

Около полуночи его испугали двое мужчин, вышедшие из отсека экипажа, но это были лишь матросы. Они озадаченно взглянули на Мэтью, но ничего не сказали и просто прошли мимо. Похоже, они заступали на ночную службу. Через несколько минут пришли те, кого они сменяли. Матросы вошли в каюту, почти не обратив на Мэтью внимания, и коридор снова погрузился в тишину, которую тревожило лишь легкое покачивание фонаря на крюке.

Туда… сюда… туда… сюда…

Пакетбот качался, доски скрипели, тени скользили перед глазами Мэтью. И было жарко. Очень жарко. Удушающая тяжесть витала в каждом дюйме пространства. Мэтью вспотел, одежда промокла, жар застревал в легких и почти что душил его.

Резкий кашель заставил Мэтью вздрогнуть. Его тело дернулось, а глаза резко распахнулись. Пару мгновений он пытался понять, где находится, но быстро сориентировался и вспомнил про карманные часы. Они показывали без десяти час. А кашель, похоже, донесся из каюты экипажа.

Внезапно раздался еще один кашель, словно бы отвечавший первому. Можно ли сказать, что покашливал мужчина с крайне высоким, почти женским голосом, тогда как первый кашель звучал, как утробный рык чудовища? Возможно, это сигнал?

Мэтью прислушался, но кроме тихого храпа больше ничего не услышал.

Внутри него родилась злость. Мэтью ругал себя за то, что уснул, и за то, что взялся за это дурацкое поручение. Если Гро и Спрейн действительно были убийцами, зачем им убивать Довера на лодке, где куча свидетелей? Куда они потом сбегут, когда дело будет сделано? В царство рыб? Нет, сидеть здесь и караулить было просто смешно!

И все же…

Мэтью решил, что лучше ему встать и проверить гамаки. Не прошел ли кто-то мимо него, пока он ускользнул в царство Морфея? В тусклом свете фонаря он разглядел Гро и Спрейна. Они оставались на своих местах, хотя обе ноги Гро свисали по бокам, так что он находился на месте не целиком.

Мэтью вернулся на место своего караула. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как и дальше пытаться сопротивляться сну и смотреть, как медленно текут минуты на карманных часах.

Ровно в два — то есть, через четыре часа после того, как Мэтью задремал на посту, — он встал, подошел к гамаку Грейтхауза и осторожно потянул его за рукав. Он боялся, что этот зверь проснется и первым делом начнет махать кулаками, а уже после опознавать, кто перед ним.

— Да не сплю я, — сразу сказал Грейтхауз. Голос у него был тихим и на удивление бодрым. Он сел в гамаке и спустил ноги на пол. — Трудности были?

— Нет.

— Часы.

Мэтью послушно передал ему часы.

— Ложись спать, — приказал Грейтхауз, после чего направился на их обозначенный пост в коридоре.

Мэтью забрался в свой гамак. Ему показалось, что он не проспал и минуты — его буквально подбросило с перевернувшегося гамака. Он неуклюже шлепнулся на пол. Повсюду стоял ужасающий скрип, хруст… мимо проносились люди. Казалось, каждая доска пакетбота стонала в такт этой ужасающей какофонии.

Мэтью сидел, ошеломленный происходящим. Ему казалось, что пока он спал, начался конец света.

Затем послышались голоса откуда-то сверху. Кричал мужчина. Корабельный колокол заходился бешеным звоном, корабль продолжал стонать в агонии. Мэтью потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать слова в этой мешанине звуков.

— Мель! Мы сели на мель!

А затем в одной из кают тоже завопили. Этот голос звучал ближе, и именно он заставил Мэтью вскочить на ноги. Кто-то в панике кричал:

— Убийство! На помощь! Произошло убийство!

Глава 5

Мэтью опрометью бросился в коридор. Хадсона Грейтхауза нигде не было видно, однако чуть дальше коридор уже наводнила небольшая толпа, и где-то там царила суматоха. Мэтью подошел к остальным, отметив, что почти все одеты в ночные сорочки. Голоса говоривших сливались в единую встревоженную, почти паническую какофонию. На этом языке говорит только страх. Ясный человеческий ум, не отравленный им, неспособен разобрать такую речь.

Вдруг посреди столпотворения показался Сидни Содд в желтой ночной сорочке и шапочке в тон. Его лицо раскраснелось и блестело от пота. В глазах застыл почти животный ужас.

— Корбетт! — воскликнул он. — Гро забрал мальчика!

— Что?

Адриан Фоксглав протиснулся мимо управляющего (хотя в этом неземном создании с лицом, вымазанным каким-то ужасающим зеленым кремом, сложно было опознать Фоксглава) и закричал:

— Он прицелился в Бена! Ворвался в каюту и сказал, что любой, кто шевельнется, получит пулю в лоб!

— Забрал мальчика! — повторил Содд, заламывая руки. — Я же говорил Грейтхаузу! О, господи, он, должно быть, уже убил его!

В следующее мгновение знакомая крупная фигура протолкнулась сквозь стенающую людскую массу и ухватила Мэтью за руку, отталкивая его обратно к отсеку экипажа. Грейтхауз перемещал Мэтью так же легко, как ураган колышет стебли кукурузы.

— Что произошло? — спросил Мэтью, понимая, насколько это глупый вопрос. — Гро и вправду забрал Довера?

— Нам нужно действовать быстро, — ответил Грейтхауз. Он отпустил Мэтью, поспешил в отсек и вернулся со своей дорожной сумкой, которую опустил на пол и развязал. Пока Содд продолжал свой печальный танец, сопровождаемый воплями отчаяния, а остальные вращались вокруг него, как бешеный кордебалет, Грейтхауз извлек два пистолета. Один он протянул Мэтью.

— Осторожно, он заряжен, — сказал он. — Смотри, не пальни ни в себя, ни в меня.

Мэтью взял оружие. Стрельбе его учили не так часто и усердно, как фехтованию, но ему удавалось поразить цель два раза из десяти.

— Ну давай же! — подталкивал его Грейтхауз, используя свои широкие плечи, чтобы протолкнуться к проходу, который теперь заполнился криками Бродина. Адвокат кричал, что он подаст в суд на всех, кто причастен к этому адскому путешествию, а леди Ричмонд пыталась утешить своего мужа, который также поддался приступу паники. Капитан Гиденмейер тщетно пытался успокоить всех, кого только мог. Оставшиеся «Фонарщики» выглядели тускло и почти болезненно.

Уже на палубе Мэтью увидел, что на горизонте маячит яркая красная линия. То есть, совсем скоро начнется рассвет. А «Бриз» тем временем угодил в нечто, напоминающее бескрайнее болото с зарослями и тростником, поднимающимся над водой на высоту человеческого роста. Мэтью решил, что корабль сел на мель на восточном берегу залива Делавэр, в нейтральных водах, все еще черных под небесной темнотой.

— Сюда! — скомандовал Грейтхауз. Веревочная лестница за бортом вела вниз, в мутную воду. — Береги пистолет, когда будешь спускаться!

Мэтью провалился в трясину по пояс, грязь вцепилась в его ботинки железными клещами. Загребая в обувь еще больше грязи, он последовал за Грейтхаузом по мелководью туда, где вода отступала.

— Так что произошло? — повторил Мэтью свой вопрос.

— Гро схватил Довера, а Спрейн поднялся на палубу, чтобы якобы покурить трубку. Он чем-то ударил рулевого по затылку, и, прежде чем ночная вахта успела понять, что к чему, Спрейн направил корабль на мель. Черт, как же тут тяжело идти! Впрочем, им тоже должно быть тяжело. Гляди! В грязи есть следы, а тростник кое-где оборван. Они не могли уйти далеко, так что держи пистолет наготове!

Идти было трудно, но Мэтью понимал, что грязь и впрямь никому не друг: она отлично выдавала следы похитителей Довера. Он мог различить отпечатки шести ботинок… точнее, четырех ботинок и двух босых ног.

— Впередсмотрящий сообщил, что парень пытался сопротивляться на палубе, — продолжил Грейтхауз. — Поэтому они просто вышвырнули его за борт, а уже потом спустили лестницу себе. И как тебе теперь эти двое? Хорошие музыканты?

Мэтью проигнорировал едкий вопрос. Сейчас его волновало другое.

— Как они прошли мимо вас?

Прошло мгновение. Хадсон сделал еще несколько шагов вперед, прежде чем дать ответ:

— Я закрыл глаза всего на минуту. Это все проклятая жара. Или, может быть, ром. А может, эти ублюдки просто подсыпали что-то в мою чашку. Ну, знаешь… чтобы заставить меня заснуть. — Он еще несколько секунд боролся с собой, затем нехотя признался: — Ладно, нет. Я просто пошел спать, вот и все.

Мэтью кивнул. Упрекать Грейтхауза было бесполезно, прошлого не воротишь. Теперь все нужно было исправить. Он решил, что Гро и Спрейн, должно быть, видели карту капитана Гиденмейера, которая висела на стене в его каюте. Они планировали начать действовать, как только «Бриз» свернет с Атлантики и начнет огибать мыс. В этот момент корабль должен был находиться всего в миле от болота, и у Спрейна было бы время перехватить управление, а у Гро выдался бы момент, чтобы взять в заложники Довера. Вероятно, у кого-то из них были карманные часы, и они выяснили, когда корабль окажется рядом с ближайшей илистой отмелью. Проще говоря, они были не только хорошими музыкантами, но и талантливыми стратегами. Мэтью весьма недооценил их интеллект. Теперь эти двое вызывали у него почти восхищение.

Высокие кусты в человеческий рост мешали обзору, хотя путь, которым прошли злоумышленники, был предельно ясен. Утренняя армия лягушек и птиц начала просыпаться в сырой жаре, и в раннем малиновом свете послышался щебет, кваканье и легкий топот. Заляпанные грязью ботинки Мэтью продолжали погружаться в ил по самые щиколотки.

— Сдавайтесь! — прокричал Грейтхауз. — Мы идем за вами по пятам! Если вы убьете парня, вам и самим не выжить. Слышите?

— На помощь! — Это был отчаянный крик Довера, доносящийся откуда-то слева. — Пожалуйста! На по… — Вероятнее всего, его заткнули, зажав ему рот рукой.

— Вы оба конченные идиоты! — снова попытался Грейтхауз. — Как вы думаете, куда ведет это болото? В никуда! Тут ничего нет!

Горячая линия, прочерченная по горизонту восходящим солнцем, обещала еще один мучительно жаркий день. Теперь помимо лягушек и птиц проснулись стаи жужжащих насекомых, обещая местной квакающей армии обильный пир. Однако крылатому гнусу было куда интереснее лететь в лица и глаза людей, нежели попадаться на цепкий лягушачий язык. Они забивались в нос, в волосы и в уши Мэтью и Грейтхауза. В общем, это был не самый удачный способ добраться до Филадельфии.

Внезапно невдалеке показалось искомое трио.

Довер, должно быть, упал, пытаясь позвать на помощь, потому что Спрейн и Гро усиленно тащили его из грязи, которая словно бы приклеила парня к земле. Один взгляд на Мэтью и Грейтхауза, чьи пистолеты уже были готовы к стрельбе — и Спрейн первым поднял обе руки, сдаваясь.

Пистолет Грейтхауза нацелился прямо в центр лба Гро.

— Не надо! — закричал Гро. Теперь его басовитый голос не звучал угрожающе, в нем слышалась почти мольба. — Помилуйте ради всего святого!

— Решай, кто первым окажется на земле: ты или твой пистолет, — спокойно произнес Грейтхауз.

— Он не заряжен! Клянусь Господом Богом, не заряжен! — Гро высоко поднял пистолет, из-за чего палец Грейтхауза на спусковом крючке едва не усилил давление на последнюю роковую йоту. — Пощадите, прошу!

— Не стреляйте в него, Хадсон! — с жаром попросил Мэтью, после чего обратился к Гро: — Нажмите на спусковой крючок и докажите, что пистолет не заряжен.

Пистолет щелкнул. Он был пуст.

Довер — мокрый грязный от мысков до огромного клюва, — вырвался, снова упал и принялся усердно ползти в сторону своих спасителей.

— Брось пистолет! — скомандовал Грейтхауз. Оружие шлепнулось вниз. — И что же вы, два идиота, планировали? Убить его здесь? И куда бы вы потом сбежали?

— Убить его? — Голос Спрейна превзошел все мыслимые и немыслимые высоты. — Убить его? Мы не собирались убивать этого парня! Мы просто должны были вернуть его, вот и все!

— Вернуть? Но куда? — спросил Мэтью.

— В Лондон. К Элис Аллерби.

Теперь уже Грейтхауз опустил пистолет.

— Что?

— Мы не убийцы, сэр. Мы разыскиваем людей. За вознаграждение. Мистер Эдгар Аллерби заплатил, чтобы мы вернули парня его жене.

Мэтью и Грейтхауз переглянулись. Довер продолжал изо всех сил перебирать руками в грязи, создавая себе собственное болото.

— Будь я проклят, если смогу уловить хоть крупицу смысла в этом безумстве, — сплюнул Грейтхауз. — Ладно. Объясните все на корабле. Идем!

Пятеро мужчин, вернувшиеся на «Бриз», когда солнце осветило болото своими жаркими лучами, походили на грязные чучела, искусанные комарами. Они поднялись по лестнице, и Гиденмейер с женой сразу начали осыпать Гро и Спрейна проклятьями. Причем Гретхен заходилась куда сильнее, чем ее муж.

— Такая грязь на нашей чистой палубе! — кричала она. — Вы негодяи! Оборванцы!

— Слава Богу, ты жив! — воскликнул Содд, обнимая Довера. Другие «Фонарщики» отступили, а Лоуренс Лав высокомерно произнес:

— А ты знатно вымазался в грязи, приятель.

Мэтью счел, что это что-то вроде душевного приветствия.

***

На камбузе вместе с другими пассажирами и командой Гро и Спрейн сидели, сжав в руках кружки с ромом. Вид у них был виноватый, как у нашкодивших детей.

— Так что все это, черт побери, значит? — требовательно спросил Грейтхауз. — Говорите, пока мы не выбросили вас за борт! И мы подумаем, доберетесь ли вы до Филадельфии живыми или нет.

— Все ровно так, как я сказал! — проскрежетал Содд. — Они убийцы! Пытались застрелить Бена в переулке! Это были они!

— Не-а, — протянул Гро. — Я тогда наступил на кошачий хвост в темноте. А когда кошка завизжала, я подпрыгнул аж на фут. Мой пистолет выстрелил случайно. Я не собирался никого убивать.

— Если это правда, зачем вам вообще понадобилось брать с собой заряженное оружие? — спросил Мэтью. Гро пожал плечами.

— Мы слышали, что в том районе полно бандитов.

— Но вы ведь следили за нами, не так ли? И собирались убить Бена! — настаивал Содд.

— Да что вы заладили про это убийство? — нахмурился Спрейн. — Мы уже сказали этому огромному хряку, что нам заплатил мистер Эдгар Аллерби, чтобы мы вернули мальчишку его жене.

— Боже, это интереснее, чем скачки! — встрепенулась леди Ричмонд.

— Вернуть мальчика Элис Аллерби? — Содд выглядел так, словно его только что ударили промеж глаз. — Что за бессмыслица?

— Всего лишь услуга, за которую хорошо заплатили, — ответил Спрейн. — Мы и правда музыканты. Но также мы люди, которые зарабатывают, как могут. Мистер Эдгар Аллерби нанял нас, чтобы мы привезли парня обратно в Лондон, к его жене.

— Хорошо, это мы поняли, — буркнул Грейтхауз. — Но какого черта мужчина может хотеть, чтобы жене доставили ее любовника?

— Дело в том, — кивнул Гро, — что мистер Эдгар Аллерби безумно любит ее. А она почти не ела, не спала, не улыбалась и ничего не делала с тех пор, как этот парень обмолвился о своем туре по колониям и отказался брать ее с собой. Мистер Аллерби говорил, что в доме стало темно, как в могиле, даже в полдень. А без света в ее глазах ему и самому тяжело жить.

— Она и правда очень веселая, приятель. Буквально светится, — сказал Довер.

— Заткни пасть! — скомандовал Грейтхауз. У него уже давненько чесались кулаки, и с каждой минутой ему все меньше хотелось их сдерживать. А еще он был убежден, что что-то в этой ситуации явно пошло наперекосяк. — Так вы говорите, что Аллерби на самом деле хочет, чтобы этот парень… я имею в виду, чтобы он…

— Да, я именно это и пытаюсь сказать. Вот вам настоящая любовь, а? Мужчина настолько любит свою жену — а она, надо сказать, совсем еще молоденькая, — что готов на все, лишь бы она снова стала самой собой. А чтобы сделать ее прежней, нужен этот парень. Суть сделки, как я понял, в том, что они разработают… как бы это назвать? Схему, по которой будут ее делить. Если, конечно, Довер согласится. И нас наняли, чтобы мы привезли его обратно и убедили его согласиться.

— Ни черта себе! — забывшись, воскликнул Ричмонд. — Я думал, такое возможно только в ужасных романах!

— А мне это кажется весьма интересным, — сказала его жена.

— Так ты согласен? — спросил Спрейн у Довера. Тот поднял на него измученные глаза. Трудно было сейчас вообразить его в роли дамского угодника.

Довер пожал плечами.

— Ну… я… как бы это сказать… не однолюб.

— И ты ясно дал это понять леди Элис, — кивнул Спрейн. — Черт, да она ж не просит тебя прожить с ней всю жизнь! Разве что по понедельникам и пятницам. Не знаю, как вы там сами решите. Все знают наверняка только одно: мистер Эдгар Аллерби крайне опечален горем своей жены, и единственный, кто способен вернуть ее к жизни, это ты.

Довер, казалось, крепко задумался.

— Хм… по понедельникам и пятницам? А это может сработать.

— Значит, вы именно поэтому не могли дождаться возвращения «Фонарщиков» в Лондон? — улыбнулся Мэтью.

— Мистер Эдгар Аллерби не мог ждать так долго, — кивнул Спрейн. — Мы сверились с картой мыса. В паре миль отсюда есть небольшое поседение. Я думаю, там мы могли бы арендовать лошадь и повозку… ну или украсть, если бы до этого дошло. Затем мы вернулись бы в Нью-Йорк и сели на ближайший корабль, чтобы вернуть парня туда, где ему место. Нам приказано было выполнить заказ, даже если для этого его пришлось бы связать и положить в мешок.

— Будь я проклят! — Голос Грейтхауза затих,вся его жажда насилия улетучилась.

— Я все еще намерен подать в суд, — напомнил о себе Бродин. — Я чуть не свернул себе шею, когда падал с койки.

— А мы все еще сидим на отмели, — сокрушенно сказал капитан. — Это значит, что каждому из нас нужно приложить усилия. Нам повезет, если мы поднимем флаг бедствия, и нас заметит какое-нибудь проплывающее мимо судно.

Содд упал на колени.

— Господи, я просто измучен! Я не могу даже думать, мой разум превратился в кашу! Но, по крайней мере, мы можем закончить тур, не боясь быть убитыми…

— А с этими двумя что делать? — спросил Грейтхауз. — Посадить их за решетку?

Содд задумался. Он постучал пальцем по подбородку и перевел взгляд с Гро на Спрейна и обратно.

— Нет, — сказал он несколько секунд спустя. — Нет, у меня есть идея. Вы двое… у вас действительно есть еще песни?

— Конечно есть. И много, — пробасил Гро. — Они хорошие.

Содд повернулся к «Фонарщикам».

— Молодые люди, не будет ли у вас проблем с тем, что эти два человека присоединятся к нашему туру? Платить буду не из вашего кармана, а из своего. Они немного старше, чем я привык, но у них есть свой шарм, а их голоса достойны восхищения. Я бы назвал их уникальным. Давайте назовем их… дайте подумать… разогревом. Да! Сочетание старшего с молодым! Молодые учат старших новым трюкам, а старшие укрепляют свое место в музыкальных залах! Если они будут работать с нами, мы будем знать, где они находятся каждую минуту. — Он замолчал, наскоро составляя свой план. — И, — сказал он, приподняв брови, — когда Бен вернется к Аллерби, можно будет утверждать, что своевременная доставка состоялась, потому что я нанял двух смертоносных охранников, которые стерегли нас денно и нощно! Все сходится воедино, понимаете? Кроме того, наши новые участники, скорее всего, обнаружат, что им нравится находиться на большой сцене перед благородной публикой, а не выступать в сомнительный тавернах! Я думаю, тур продлится всего несколько недель, так что для Аллерби это не будет проблемой.

— Мечтайте дальше, — буркнул Грейтхауз.

— Я уже вижу заголовки! — У Содда чуть слюна не потекла от восторга. — «Четыре Фонарщика» и… и… «Искатели Награды». Как вам такое?

Все вокруг пожали плечами. Довер ответил за всех:

— Полагаю, мы можем оставить прошлое в прошлом, приятели. Никаких обид, кроме небольшой боли в челюсти. В любом случае, мне полегчало, когда я понял, что меня не укокошат. Должен сказать, я буду с нетерпением ждать понедельников и пятниц. К тому же каждый свободный вечер недели я смогу проводить со всеми хорошенькими куколками Лондона. — Он вдруг подмигнул Мэтью и Грейтхаузу. Рука последнего снова поднялась, чтобы ощупать свой нос, и на этот раз он и впрямь до него дотронулся.

— «Искатели Награды», — нараспев сказал Содд. — Как вам название? Подходит?

— Не знаю, — ответил Гро. — Думаю, если вести себя профессионально, нам для начала стоит использовать свои настоящие имена. Питер и Гордон.

— Видите, что происходит, когда обходишься без насилия? — спросил Мэтью Грейтхауза с легкой улыбкой. — В конце концов все получается, как надо.

Грейтхауз искоса взглянул на Мэтью.

— Бывает и такое, — ответил он.

Дом на краю мира

Глава 1

Сентябрь 1702 года.

— Да, сэр, вы меня правильно поняли, — сказал мужчина в фиолетовом перуке^[9]. — По лесу Брайартуса бродит монстр.

— Угу, — рассеянно кивнул Хадсон Грейтхауз.

Информация долетела до его ушей, однако он не смог на ней сосредоточиться. Очень уж отвлекал перук этого джентльмена. Какого он цвета? Фиолетовый? Сиреневый? Лавандовый? Он стягивал на себя все внимание Хадсона, и было чрезвычайно сложно осмыслить то, что вырывалось изо рта мужчины. А рот этот, к слову, был полон зубов размером с могильную плиту. По правде говоря, все пропорции этого человека казались странными: были слишком большими там, где им стоило быть меньше, и слишком маленькими там, где им стоило быть больше. Впрочем, Хадсон был уверен, что его собственное восприятие искажено — третья кружка эля вчера вечером в таверне «С-Рыси-на-Галоп» явно была лишней и, похоже, все еще оказывала на него влияние.

Но, Боже, этот перук!

Все-таки сиреневый, — решил Хадсон. Возможно, мужчина попытался покрасить его самостоятельно, например, в желтый или серебристо-серый, и получил такой печальный результат.

— Вы слушаете, сэр? — встревожился мужчина.

— Слушаю! — Ответ прозвучал слишком резко и был дан слишком быстро. Хадсон с трудом оторвал взгляд от сиреневого безумия и постарался сосредоточиться на том из двоих своих собеседников, что был помоложе. Ему было около тридцати, тогда как его спутнику под сиреневым перуком было слегка за шестьдесят.

— Отрадно слышать, сэр, — сказал второй мужчина. Он будто говорил с набитым ртом, а лицо у него было мясистое и рябое. В уголке левого глаза розовели старые боевые шрамы, свидетельствовавшие о его непростой жизни. — Мы с мэром ван Деккером не хотели бы думать, что проехали пятьдесят с лишним миль, чтобы рассказать нашу историю человеку, который витает в облаках.

Хадсон слегка поерзал на стуле за столом, почти не скрипя. Выражение его лица было холодным, хотя внутри разгорелся огонь. Он не думал, что его когда-либо оскорбляли сильнее. Его называли бездельником, хулиганом, негодяем, лентяем, солдатом удачи, оппортунистом, бандитом (когда ему это было выгодно), развратником (в тех же случаях), несдержанным хамом, вонючим троллем, пустой башкой и сукиным сыном. Но чтобы сказать, что он витает в облаках? Такое оскорбление вполне могло повлечь за собой дуэль, если б эти двое не пришли по этому адресу и не предложили деньги за решение своей проблемы. А поскольку цель недавно основанного нью-йоркского офиса агентства «Герральд» в доме номер семь по Стоун-Стрит, сегодня, в 1702 году, заключалась именно в этом, Хадсону надлежало вести себя прилично и соблюдать такт.

— Что ж, ладно, — сказал Хадсон, давая себе время забыть о нанесенном оскорблении, как если б оно было грязным нищим, которого только что выгнали из кухни. — Давайте начнем сначала, хорошо?

На столе перед ним лежал белый лист. Он обмакнул перо в чернильницу и с готовностью занес его над бумагой. В этот дождливый день второй недели сентября ему вдруг послышался далекий громовой раскат. Отчего-то это показалось ему предзнаменованием грядущих событий. Впрочем, все могло быть не так плохо. Возможно, ему просто предстоит немного запачкать ботинки.

Клиенты назвали свои имена и должности, как только прибыли — то есть, несколькими минутами ранее, — а также рассказали, как именно добрались до дома номер семь по Стоун-Стрит. Виллем ван Деккер с сиреневой гривой был высокопоставленным человеком, мэром города Брайартус в Нью-Джерси, а груболицый Дирк Слит — старшим констеблем. Вчера вечером они прибыли в Нью-Йорк. Сегодня утром направились в мэрию за советом по поводу своей проблемы. За этим последовала короткая аудиенция у Гарднера Лиллехорна, в ходе которой напыщенный и хвастливый главный констебль Нью-Йорка сообщил своим посетителям, что их положение, конечно, достойно сожаления, но находится вне юрисдикции закона, поскольку ничего невозможно доказать. По крайней мере, Лиллехорну хватило приличия направить ван Деккера и Слита в агентство «Герральд», поэтому теперь они занимали два кресла перед столом Хадсона и в который раз излагали свою проблему.

— По лесам Брайартуса бродит чудовище, — сказал мэр, чье лицо кривилось при одном упоминании об этом. В его голосе послышался гнусавый голландский акцент, который раздражал английский слух Хадсона. — Это существо совершило убийство, и его не удалось поймать или задержать. Нам нужен кто-то, кто найдет эту тварь и избавит нас от нее, прежде чем она убьет снова.

— Чудовище, — повторил Хадсон. Его угольно-черные брови приподнялись: сначала левая, пересеченная неровным шрамом, а затем правая. Перо в его руке не сдвинулось ни на йоту. — В вашем лесу?

— Да, в нашем лесу, — кивнул Слит, чье самообладание явно иссякало. — У вас такой же взгляд, какой был у констебля Лиллехорна сегодня утром! Это серьезное дело! И, как я уже говорил, не хотелось бы думать, что мы проехали…

— Пятьдесят с лишним миль, над которыми не стоит насмехаться. — Хадсон натянуто улыбнулся и придвинул настольную свечу немного ближе к бумаге, поскольку сгустившиеся за окном облака погрузили офис в полутьму. Непрекращающийся дождь барабанил по стеклу, за окнами висел серый сумрак.

Хадсон задавался вопросом, как там поживает Мэтью.

Этот мальчишка весьма преуспел в деле, которое они между собой называли делом Королевы Бедлама. Избежал смерти, наворотив при этом кучу дел. Хадсон думал, что этот пугающий опыт заставит Корбетта при первой же возможности уйти в отставку и забыть, что он когда-то пытался быть решателем проблем. Однако мальчик успешно раскрыл тот инцидент, связанный с Клубом Вечный Дев^[10], а сейчас находился далеко за рекой, помогая человеку, у которого украли лошадь во время нечестной игры в «Джинго»^[11] в придорожной таверне. Хадсон предложил составить Мэтью компанию, так как знал, что псы, обитающие в тавернах, больно кусаются, когда им бросают вызов. Но Мэтью сказал, что должен сделать это сам, поэтому Хадсон, вопреки своим принципам и голосу здравого смысла, пожал плечами и позволил мальчишке самостоятельно вызволять лошадь из логова воров.

Что ж, удачи ему! Хадсон надеялся, что Корбетт вернется целым и невредимым.

Интересно, дело в той лишней кружке эля, сделавшей его слишком сентиментальным, или он и вправду искренне беспокоился о мальчике?

Нет. Конечно, нет.

В конце концов, мальчик неплохо себя показал в том недавнем деле с «Четырьмя Фонарщиками». Боже, и почему ту ужасную музыку просто нельзя стереть из памяти?

Нет, он просто перебрал эля, это точно. И мучился жаждой. Дело только в этом.

— Опишите этого так называемого монстра, пожалуйста, — попросил Хадсон, и его перо приготовилось записать хоть что-нибудь.

— Подробного описания у нас нет, — немного сконфуженно признался ван Деккер.

Перо вернулось на свое место рядом с чернильницей.

— Джентльмены, — вздохнул Хадсон, сложив свои массивные руки на столе и переплетя пальцы, словно выстроив забор, защищающий его от идиотов. — Вы же не хотите сказать, что никогда не видели этого монстра?

— Кое-кто его видел, — пожал плечами Слит. — Девочка одиннадцати лет. Она описала это существо, когда рассказала о нем своим родителям. К сожалению, из ее рассказа мало что можно было понять: она почти сразу начала плакать навзрыд, ее уложили в постель под присмотром врача. С тех пор она не разговаривает и почти ничего не ест. Это было пять дней назад. Для жителей Брайартуса это стало последней каплей. Мы весьма обеспокоены.

— Последней каплей? Кажется, вы пытаетесь подпихнуть мне стог сена до того, как я построю амбар. Может, начнете с начала этой истории?

— Речь о самой истории Брайартуса, если угодно, — сказал ван Деккер. — Я уверен, вы не удивитесь, узнав, что примерно в пятидесяти милях к западу от Нового Амстердама находится край мира.

— Вы так называете Нью-Йорк? — уточнил Хадсон.

— Я так называю край мира. Новый Амстердам навсегда останется для меня и потомков великих голландских семей, воспротивившихся англичанам после того, как наша колония была фактически украдена в обмен на несколько островов весьма сомнительной ценности. — Изо рта мэра вырвалась слюна, запачкав бумагу на столе Хадсона, а лицо старика под сиреневым перуком скривилось еще сильнее. — Нас предали свои же! Все подлецы! Мы должны были отстоять то, что наше по праву…

— Это дела прошлые, — вмешался Слит, накрыв своей рукой руку ван Деккера, стараясь таким образом сдержать угли мэра от превращения в открытый огонь. — Виллем имеет в виду то, что Брайартус расположен у черта на рогах. Пять лет назад это был единственный торговый пост в тех краях, у нас там был небольшой форт. Затем там обнаружились полчища бобров на болоте Блэк-Оук и в его окрестностях, и внезапно Брайартус обрел несметные богатства. Туда стеклись новые жители, появились новые компании. В общем, мы были обеспечены всем, что необходимо для развития города. К слову, цена на бобровые шкуры продолжает расти по сей день.

— Хм, — нахмурился Хадсон. — А что могавки^[12] думают о своей земле, которую у них так усердно отбирают трудолюбивые белые торговцы?

— У нас заключено соглашение с местным племенем. Им платят ежегодную сумму и отдают небольшую часть добытых шкур.

— Очень по-христиански. Но вы играете с огнем. Глупо откупаться от могавков и верить, что однажды ночью они не заявятся в город и не перебьют там каждого мужчину, женщину и ребенка. Если вы думаете, что ваше соглашение будет действовать вечно, то вы очень плохо знаете этот народец.

— Наше соглашение до сих пор было нерушимо, — возразил Слит, слегка приподняв свой плоский подбородок. — Нет никаких оснований полагать, что оно будет нарушено, ведь его условия выгодны как Брайартусу, так и племени.

— Надеюсь, — ответил Хадсон с очередной натянутой улыбкой. Он снова взял перо и еще раз обмакнул его в чернильницу. — Что ж, хорошо. Брайартус разбогател благодаря торговле бобровыми шкурами, и располагается он, как изволил выразиться господин мэр, на краю мира. И где же появляется монстр?

Ван Деккеру потребовалось несколько мгновений, чтобы привести мысли в порядок и заговорить снова.

— За последние пять лет у нас побывало, как минимум, по два охотника-зверолова в год, и все они бесследно исчезли в окрестностях болота. То же самое произошло с молодым человеком, который в прошлом месяце прибыл в Брайартус и собирался осмотреть город, подыскивая место для открытия своего дела. Миссис Хармон в пансионе предупредила его, что нельзя ходить в лес в одиночку, однако она позже рассказала, что этот молодой человек интересовался местной флорой и неразумно проигнорировал ее предостережение. Он, как вы уже поняли, тоже бесследно пропал, а его жена приехала в Брайартус и потребовала выяснить, что с ним случилось. Итак, как вы понимаете…

— Понимаю, — перебил его Хадсон, поскольку уверился, что уже может решить эту проблему. — Вы приписываете монстру проделки медведя, кабана, пантеры, разбойника или индейца, который решил не играть по вашим правилам. — Он пожал плечами. — И я уверен, что каждый зверолов, работающий в подобных местах, понимает, на какой риск он идет.

— Все, что вы говорите, для нас не новость, — сказал Слит, сплетая пальцы на коленях и выставляя свою собственную надежную ограду. — Но, мистер Грейтхауз… если это и вправду хищный зверь, бандит или индеец, то где тела? Да, я понимаю, что болото Блэк-Оук и территория вокруг него — места сложные и почти непролазные, однако мы не нашли никаких следов пропавших. Вообще. Мы отправляли поисковые группы в надежде получить хоть какие-то ответы. И ничего. А в группы входил не один опытный следопыт. Мы даже могавкам заплатили за помощь в поисках, но и они не добились результатов.

— Это не совсем так, — покачал головой ван Деккер. — Прошу, припомните, ведь следы все же были. Только не пропавших.

— Ах, да, те следы! — Слит кивнул, его лицо помрачнело. — Однажды нам удалось кое-что обнаружить. Отпечатки ног. Как раз в случае с молодым человеком, который исчез последним. В том месте явно велась кровопролитная борьба. Однако тело мы так и не нашли. Судя по всему, молодого человека некоторое время тащили по земле, а потом утянули в заросли. Тело, похоже, исчезло в озере. Мы искали, как могли: обыскали берег, но заросли шиповника в том районе просто непроходимые.

— Отпечатки ног, — задумчиво протянул Хадсон. — Вы имеете в виду отпечатки ботинок?

— Нет, — ответил ван Деккер. — Отпечатки босых ног. Вы, как я погляжу, мужчина довольно крупный. Но, держу пари, если всунуть те ноги, следы которых мы нашли, в ваши ботинки, они бы попросту разорвали их.

— Значит, ваш монстр — на самом деле очень крупный мужчина?

— Ну… — ван Деккер бросил взгляд на Слита и неуверенно продолжил: — Следы, сэр… они были странными.

— В каком смысле?

— На левой ноге было четыре пальца, — сказал Слит.

— А на правой шесть, — дополнил ван Деккер.

Хадсон промолчал.

Далекий отзвук грома разнесся по городу. Хадсон посмотрел на лист бумаги, лежащий перед ним, и понял, что его рука и перо работали последние несколько секунд, просто он этого не осознавал. Он вывел: «шесть пальцев на правой ноге» и добавил несколько вопросительных знаков.

— Интересно, — заключил Хадсон, снова взглянув на своих посетителей. Вызов, который ему бросили, начал привлекать его. — Теперь расскажите мне о ребенке.

— Ее имя Андра ван Оттен, — с готовностью ответил Слит. — Как я уже говорил, ей одиннадцать лет. Друзья побудили девочку и еще нескольких детей пройти через лес к озеру Блэк-Оук и вернуться обратно. Возвышенностей, чтобы держаться подальше от болот, в тех местах предостаточно. Андра и остальные пошли в лес, стоял светлый день, и у детей были с собой палки, с помощью которых можно было защититься.

— Палки, — повторил Хадсон, снова приподняв брови. — Полагаю, дети слышали истории об этом монстре от старших?

— Каждый раз, когда исчезает очередной человек, весь город об этом судачит. Но, если у вас есть дети, вы знаете, что они не всё понимают и иногда действуют необдуманно. Родители Андры рассказали мне, что девочка и ее друзья должны были принести болотные розы, чтобы доказать, что они проделали весь путь до озера и обратно. Самый опытный охотник в Брайартусе не пошел бы в те края в одиночку без мушкета, а мы говорим о группке детей с палками. В общем… через некоторое время пути они все струсили и вернулись в город. Все, кроме Андры.

— Расскажите, что с ней случилось, — подтолкнул Хадсон.

— Ах… ну… — Слит несколько раз постучал пальцем по подбородку. — Ее история звучала немного бессвязно, но вот, что мы знаем: Андра возвращалась через лес, солнце уже садилось, и внезапно девочка почувствовала чье-то присутствие. Так ее историю пересказали ее родители. Она повернулась и увидела существо, приближающееся к ней с ужасающей скоростью. Она бросилась бежать и, слава Богу, умела бегать быстро. Хуже всего то, что существо было быстрее, и, когда оно почти нагнало ее, Андра упала на землю и нашла пустое бревно, в которое залезла и спряталась там. Осмелюсь сказать, что именно это спасло ей жизнь. По словам родителей девочки, монстр подхватил один конец бревна и потащил его в сторону болота. Андра тихо выползла с другого конца, поднялась на ноги и побежала, не оглядываясь. Она больше не смотрела на это существо и не думала о том, гонится оно за ней или нет. Девочка спасала свою жизнь. Когда она прибежала домой и рассказала родителям о случившемся, они сразу же пришли ко мне.

— Понятно. Непростой опыт для столь юной девочки. — Хадсон записал, что существо имеет большие размеры и быстро перемещается. Возможно, у него были когти, которые его слегка замедляли? — Что насчет описания?

— Оно бессмысленное, — сказал ван Деккер. — Но даже оно дает понимание, что в наших краях завелась какая-то мерзость.

— Бессмысленное или нет, я хотел бы его услышать. — Хадсон повел пером в воздухе и замер в ожидании.

Слит заговорил первым:

— Судя по тому, что описала Андра своим родителям, существо чем-то похоже на человека, только невероятно огромного. Одежды на нем не было, а его кожа была вся исцарапана шиповником.

— Кожа белая?

— Да, то есть, это определенно не индеец, — кивнул Слит. — И вот мы подбираемся к той части, которая делает это существо монстром в нашем понимании. Большую часть его лица, если верить описанию Андры, занимает рот, полный неровных зубов. Она говорила, что он был лысым, но при этом с темной бородой. А еще… — Он неуютно поерзал на стуле. — Знаю, это странно, но Андра говорила с уверенностью.

— О чем? — Хадсон начинал терять терпение.

— У этого существа был всего один глаз.

— В смысле, один был выбит? Или он слепой на один глаз? — уточнил Хадсон.

— Один глаз, — вмешался мэр. — Ровно посередине.

— То есть, циклоп, — дополнил Слит.

Хадсон переварил эту информацию, прежде чем перенести ее на бумагу. Он подумал, что молодой мистер Корбетт ради такого дела зубы бы себе стер. Хадсон злорадно улыбнулся и взглянул на сидящих напротив него клиентов.

— Я считаю, что мне следует прокатиться с вами в Брайартус. Двадцать фунтов вперед и еще пятьдесят, если мне удастся найти и устранить вашу проблему.

— Мы учитываем ваши интересы. А также интересы нашего города, чье будущее при текущем положении дел находится под угрозой, — с причитающейся моменту серьезностью сказал ван Деккер. — Поэтому мы считаем ваши условия вполне разумными.

— Рад это слышать, — кивнул Хадсон. — Должен признать, я не верю в монстров. Этому должно быть логическое объяснение, и я намерен… — его прервал звук падения, раздавшийся с лестницы за закрытой дверью офиса, — найти это объяснение, — спокойно закончил он.

— Мы будем вам очень признательны, — пробормотал Слит, оглядываясь на дверь. — Но что это, ради всего святого, был за шум?

— Всего лишь местные призраки. — Хадсон отложил перо. — В дождливые дни они всегда пытаются сбросить друг друга с лестницы.

— Ах… — выдохнул ван Деккер, как будто это было самым значимым, что ему доводилось слышать в жизни. Его глаза сузились, он посмотрел на Слита, задавая ему немой вопрос о том, как может человек не верить в монстров, но при этом спокойно говорить о призраках.

— Буду готов отправиться в путь с первыми лучами солнца, — сказал Хадсон. — Если вы, джентльмены, хотите, чтобы я был приятным попутчиком, вам лучше пригласить меня сегодня на ужин в таверну Салли Алмонд на Нассау-Стрит.

— С удовольствием, сэр, — согласился мэр Брайартуса, который вновь обрел самообладание, однако все еще поглядывал на закрытую дверь офиса, за которой бушевали беспокойные духи.

Хадсон улыбнулся и кивнул.

Да, — думал он, — зовите меня хулиганом, бездельником, солдатом удачи, негодяем, но я совсем не против, чтобы кто-то оплатил мой счет в таверне, когда я голоден, как зверь. С помощью этих двоих свою собственную проблему на этот вечер я только что решил.

Глава 2

Хадсон прибыл на край мира.

Он стоял на вершине серого скалистого холма и вглядывался в бесконечную неизвестность. Неизвестность пестрила множеством оттенков зеленого и коричневого. Заросли простирались на многие мили и будто достигали далекого горизонта, где обагрившееся закатом солнце медленно опускалось на запад. Слева от Хадсона, на юго-востоке, можно было разглядеть дома, церковь, здание школы и рынок Брайартуса — все это расположилось на нескольких небольших улицах с грунтовыми дорогами. Справа, на северо-востоке, примерно в двух милях от своего нынешнего местоположения Хадсон видел поляну, от которой поднимался вверх сизый дым. Там находилось поселение могавков с их жилищами из дерева и высохшей глины. Приглядевшись, Хадсон смог рассмотреть загон с несколькими лошадьми и отметил, что индейцы обладали хорошей возможностью к быстрому перемещению. Вероятно, лошади использовались для торговли или обмена с другими племенами. А, возможно, и не только для этого… Прямо перед Хадсоном простиралось овальное озеро Блэк-Оук, в гладкой поверхности которого отражалось идеально голубое безоблачное небо. С этого расстояния болотистая местность, окружавшая озеро, напоминала хитросплетение заросших трясиной луж, перемежавшихся перелесками и зарослями шиповника. В приятном освещении клонящегося к закату солнца это место казалось не более зловещим, чем чей-нибудь неухоженный сад, к которому давненько не притрагивалась рука умелого садовника. У подножия холма расстилался ковер ослепительно белых цветов, вызывавший умиротворение и покой. Хадсону подумалось, что стоило приехать сюда хотя бы ради того, чтобы полюбоваться этой необузданной красотой. Впрочем, как он помнил, именно это и привлекло сюда молодого ботаника Джона Стоддарда… и погубило его.

Хадсон прибыл сюда вчера вечером в компании ван Деккера и Слита. Поездка заняла целых три дня. Утром он поговорил с миссис Хармон и выяснил, что Стоддард и его жена занимались производством мыла и лечебных мазей. Молодой человек приехал в Брайартус с деловым визитом, планировал расширять собственное дело. Его интерес возбудила ваза с ароматными болотными розами, стоявшая на стойке регистрации миссис Хармон. Он начал расспрашивать о цветах и, невзирая на наказ женщины ни в коем случае не отправляться на болота в одиночку, он тут же пошел именно туда с нахальной юношеской уверенностью в собственной неуязвимости и невосприимчивости к любым опасностям. При этом взять с собой заряженный пистолет ума у него все-таки хватило.

Хадсон невольно задумался: не стоял ли Стоддард на том же месте, где он сейчас? За спиной у него должен был раскинуться Брайартус, а впереди — манящая и поддразнивающая неизвестность.

Мягкий ветерок донес до носа Хадсона пьянящий аромат цветочного сада, однако к нему примешивался фимиам солоноватой воды и бездонного болота. Хадсон неуютно передернул плечами: для него этот запах будто послужил предупреждением. Однако Джона Стоддарда такое тонкое, едва уловимое предупреждение не отвратило от роковой встречи с так называемым монстром. Что ж, не отпугнет оно и Хадсона Грейтхауза. Несмотря на повторяющиеся красочные рассказы Слита и ван Деккера, Хадсон все еще был убежден, что этот циклоп — если допустить, что он и в самом деле существует, — должен быть логически объяснимым творением реального мира и, если быть точнее, этой самой земли, а вовсе не царства обезумевших греческих богов.

К походу Хадсон подготовился. На нем были коричневые бриджи и мягкие ботики в тон, облегающая серая рубашка и легкая парусиновая куртка оттенка болотной грязи. Голову прикрывала черная шерстяная шапка. В дорожной сумке, закрепленной на спине, покоился запас пеммикана^[13], фляга с водой, трутница и остальные приспособления для разведения огня, два пистолета и достаточное количество боеприпасов. На правом боку притаился нож в кожаных ножнах. В еще одной холщовой сумке, лежащей у его ног, покоилось одеяло и одноместная палатка, которую можно было быстро установить и разобрать. Хадсон готовился провести ночь в царстве циклопов и увидеть то, что ему предстояло увидеть.

Но… одну минуту!

Это еще что? — спросил он себя, выуживая из бокового кармана заплечной сумки подзорную трубу. Он выдвинул ее на всю длину и направил на несколько градусов влево, в сторону леса.

И там, среди густых деревьев, стоял дом.

И не просто дом, а двухэтажный особняк с двухскатной крышей. Он был сделан из темных камней, скрепленных белым раствором, и напоминал шоколадный торт, слои которого перемежались ванильным кремом. В подзорную трубу удалось разглядеть несколько окон — некоторые из них были закрыты ставнями, другие нет. Его удивило, что часть стен оставалась совершенно пустой. Похоже, тот, кто построил этот дом, не горел особым желанием контактировать с внешним миром.

Особняк насчитывал, как минимум, четыре дымохода. Окружающий лес прекрасно маскировал его. Хадсон поводил подзорной трубой из стороны в сторону, осматривая то таинственный дом, то Брайартус. Похоже, особняк находился примерно на полмили западнее города. Возможно, к нему вела какая-то дорога, но разглядеть ее отсюда не получалось. Что ж, получается, что этот дом, кому бы он ни принадлежал, находился еще ближе к краю мира, чем Брайартус.

Еще некоторое время Хадсон понаблюдал за домом через трубу. Никакого движения он не отметил, кроме, разве что, пролетающей стаи птиц. Вскоре Хадсон сложил трубу и убрал ее, хотя взгляд по-прежнему устремлялся в сторону таинственного особняка. Он был довольно большим. Чтобы построить такой, требуется довольно много усилий и, конечно же, много денег. Такой дом вполне может простоять… лет сто, не меньше. Зачем кому-то понадобилось строить его именно здесь, западнее Брайартуса? Почему бы не расположить его в черте города? Хадсон решил, что тот, кто жил в этом особняке, любил искушать судьбу, ведь могавкам наверняка рано или поздно надоест играть с белыми поселенцами в салонные игры, и они вернут себе свои земли с помощью стрел и томагавков. Хадсона поражало, что индейцы закрыли глаза на строительство такого внушительного дома на их исконной территории. Может, их просто забавляла эксцентричность и глупость белого человека, решившегося на подобный шаг?

Что ж, пришлось время спуститься к болоту и отработать свой гонорар.

Хадсон сошел с холма, двигаясь осторожно, чтобы не споткнуться или не угодить в небольшую яму и не покатиться к подножью кубарем. Он слишком далеко зашел в своей жизни, чтобы так глупо погибнуть.

Перед Хадсоном раскинулся ковер из белых цветов и травы. В ветвях деревьев звучали птичьи трели и веселый пересвист. Вокруг тихо жужжали насекомые. От тяжелых шагов Хадсона по земле вверх взвились желтые мотыльки и на несколько секунд зависли в воздухе в его плотной тени. Они будто впитывали прохладу, возвещавшую об окончании лета, и в их мире все было в порядке.

Неплохой день для убийства, — усмехнулся про себя Хадсон. Отчего-то это расслабило и успокоило его. Лучше оказаться на изрытом воронками от пушечных ядер поле боя, слушая симфонию криков боли, звона мечей и треска мушкетов, чем тихо сгинуть невесть где. Смерть в бою, какой бы горькой она ни была, всегда привлекала Хадсона больше. Он всю жизнь боролся, как и любой солдат. И сама жизнь была для него полем брани. Это сильно напоминало ему законы живой природы, где все происходит точно так же: даже сейчас вокруг него шло множество маленьких войн, крохотные существа боролись за выживание, как умели. Таков был мир. Борьба не на жизнь, а на смерть — под какой бы фасад она ни пряталась.

Хадсон направился вдоль поляны, ширина которой составляла около сотни ярдов. Далее показались заросли сорной травы высотой до колен. Хадсон следовал карте местности, которую дал ему Дирк Слит. Он же рассказал, что несколько местных охотников изъявили желание присоединиться к Хадсону и помочь ему в поимке монстра, терроризирующего болото Блэк-Оук. Кого-то эта идея могла бы вдохновить, но не Грейтхауза. Он наотрез отказался от помощи — ему вовсе не хотелось нести ответственность за чужие жизни. К тому же, он уже решил, что это только его битва.

Тема войн и сражений частенько занимала его мысли. С момента встречи со Слитом и ван Деккером он думал об этом все чаще, ведь поездка в эти земли, по сути, привела его в голландский анклав. Конечно же, в Нью-Йорке и его окрестностях голландцев было предостаточно. В Нью-Джерси они строили целые города, но Брайартус отличался от них. Здесь Хадсону казалось, что местные голландские переселенцы до сих пор пребывают в состоянии войны с англичанами — по крайней мере, в собственном сознании. Они поместили свой город вдали от других поселений не только ради бобровых шкур, но и для того, чтобы создать здесь свой собственный маленький мирок. Этот мирок начинался с ветряной мельницы, построенной из расписанных оранжевой краской досок, а дальше тянулось пастбище с пасущимся на нем стадом коров. Вот, каким был этот новый голландский мир.

Интересно, что сказал бы ван Деккер и другие местные жители, узнай они, что он, Хадсон Грейтхауз, будучи шестнадцатилетним юнцом, покинул ветхую лачугу, где его мать скончалась, задохнувшись от приступов кровавого кашля, и оборвал все связи со своим жестокосердным отцом, чтобы присоединился к английской армии в 1677 году? Ведь 1677 и 1678 годы были окрашены кровью, пролитой на франко-голландской войне. Врагами в той войне считались солдаты, маршировавшие под трехцветным оранжево-бело-синим Флагом принца^[14]. Хадсон заметил флаг с теми же цветами на флагштоке рядом с ратушей Брайартуса, а второй раз встретил его возле здания местной школы. Голландский язык он знал весьма скудно: все его знания ограничивались просьбами военнопленных, которые молили сохранить им жизнь. В те жестокие годы, полные как страданий, так и бурных страстей, Хадсон не был склонен внимать этим мольбам. Что бы сказал ван Деккер и остальные, услышав все это?

Хадсон продолжил свой путь к болотам. Луг сменился на грубую землю, вдоль которой тянулись заросли шиповника. Однако, как и говорил Слит, здесь было достаточно сухо, чтобы не промочить ботинки. Впереди виднелась граница леса. Хадсон отметил, что солнечного света здесь становилось резко меньше, потому что он входил в царство непроходимых дебрей болота Блэк-Оук. Когда он приблизился к не отмеченной на карте, но вполне заметной глазу границе, с ветки дерева внезапно вспорхнула птица, издав резкий крик, который, как ни странно, заставил видавшего виды Хадсона Грейтхауза вздрогнуть от неожиданности.

Как только он вступил в лесное царство, мысли снова утянули его в воспоминания о войне. Это место, укрытое густыми тенями, напомнило ему момент, когда он и группа других наемников, сражавшихся на стороне Англии и Франции, выследили полдюжины голландских солдат, спасшихся от кровавой бойни при Касселе. Хадсону и остальным было приказано вернуть этих солдат живыми. Но война диктует свои законы, пробуждает жажду крови, стремление к мести, расстилает перед глазами алый туман и губит любой гуманизм, а цивилизованность и манеры уносит прочь на острие меча. Шесть голов, оставленных после того дня в командирской палатке, иллюстрировали это лучше всего.

Хадсон направился по тропе, которую, вероятно, протоптали многочисленные охотники на бобров. Пруды с солоноватой водой гнили по обе стороны от него, а вокруг кружили полчища насекомых. Они не так сильно изводили Хадсона только благодаря мятному маслу, которое он нанес на лицо и руки, прежде чем покинуть пансион миссис Хармон.

Он намеревался подыскать местечко для ночного лагеря поближе к озеру. Большой костер поможет отпугивать бродячих животных, а вот так называемого монстра вполне может привлечь. Эта мысль взбудоражила Хадсона, и он зашагал быстрее в предвкушении, отметив, что заросли шиповника теперь росли вокруг в таком изобилии, что умудрялись образовывать целые колючие навесы над его головой.

Мысли снова утянули Хадсона в прошлое. Он был последним из Лиги Восьми. Восьмой человек и единственный выживший из группы наемников, которые после Касселя добровольно отправлялись на самые опасные задания. По завершении этой войны Лига Восьми приняла решение. Они связали свои судьбы не только документами, но и кровью, поклявшись продолжать свою службу Англии и ее союзникам. По сути, они стали военным отрядом, решающим проблемы. Если было необходимо украсть военные планы, помешать бандитам, творящим беспорядки в королевстве, проделать любую опасную работу, которая пачкала руки в крови — в дело вступала Лига Восьми. За годы, проведенные в этом отряде, Хадсон Грейтхауз не раз видел, как его боевые товарищи сдают позиции и падают со своих пьедесталов. Риджер… Уиндом… Бартлсби… О’Мир… Невировски… Толлман… Кифер. Они погибли разными способами: от голландской или испанской пули, от меча или от отравленного поцелуя. Выжил только Хадсон, и теперь только он помнит историю о шести головах на командирском столе, однако никогда и никому о ней не рассказывает.

После всего, что он пережил, Хадсон покинул бальный зал войны, перестал танцевать с нею в этом адском танце. Однако солдат всегда остается солдатом, даже если пытается жить мирной жизнью. К тому же мир всегда нуждается в солдатах, с этим сложно спорить.

Хадсон много думал о вариантах своего будущего. Он мог бы пойти в кузнечное дело, стать конюшим, владельцем мельницы или даже открыть таверну, где его сложное и ненадежное прошлое отступило бы перед благостным и скучноватым настоящим. Но кем бы он тогда стал? Второй брак завертел его в водовороте распутства и пьянства. И его бы, пожалуй, так и утянуло на дно этой воронки, если б однажды взгляд не скользнул по объявлению в лондонской «Газетт», где было сказано:

Нужны искатели приключений с острым умом и сильной волей.

Подробная информация в агентстве «Герральд».

Рафаэль-Стрит, 12, Найтсбридж.

Так мир Хадсона Грейтхауза, медленно погружавшийся во тьму, снова обрел свет. Он специализировался все на том же самом — решал проблемы, хотя теперь это куда чаще требовало от него разумности и находчивости, чем грубой силы и владения оружием.

Тем временем он углублялся в заросли, следуя по протоптанной тропе. Ботинки постепенно начали сильнее погружаться в грязь. Густую листву над головой изредка пронзали копья солнечного света, повсюду вылезали из-под земли щупальца тумана, придавая и без того пугающему пейзажу окончательно фантастический вид. Хотя солнце продолжало ярко светить в своем медленном путешествии к горизонту, а небо было голубым, без единого признака приближающего дождя, Хадсон мучился болью в старой ране. Шрам от рапиры, полученный девятого октября 1686 года, сегодня донимал его с особенным рвением, а два ребра на правом боку, которые неудачно срослись после перелома, пели свою заунывную песнь о скорой смене погоды и наступлении дождливых дней.

Двадцать минут спустя Хадсон вышел из заболоченного леса, и перед ним открылся прекрасный вид на озеро. От него во все стороны расходились многочисленные ручейки. Вдоль них виднелись бобровые запруды. Похоже, охота и отлов не побудили бобров поискать себе более безопасную территорию. Ручейки и озерная гладь искрились от солнечного света, однако воздух здесь, близ глубокого болота, потяжелел.

Хадсон двинулся дальше, намереваясь следовать за изгибом озера. Идти стало намного труднее из-за обилия зарослей шиповника и черной трясины, то и дело появлявшейся под ногами. Он пересек несколько ручьев и отметил, что все они глубиной максимум по щиколотку. Ему в голову пришла мысль, что какое бы «чудовище» здесь ни скрывалось, оно запросто могло следовать за ручьями в поисках места, в котором можно затаиться. Это могло бы означать, что оно обладает незаурядными умственными способностями. Человеческими способностями, не так ли?

Хадсон покачал головой, сбрасывая с себя мысли о монстре, и побрел вперед. Мельком он заметил крупного оленя и грациозную лань буквально за миг до того, как они исчезли в зарослях. Хадсон провел за исследованием местности еще около сорока минут и вышел на небольшую сухую поляну, располагавшуюся выше уровня болота на западном берегу озера. Поскольку солнце уже ощутимо спустилось к горизонту, он решил, что лучшего места для лагеря он до темноты не найдет. Двигаясь целеустремленно и уверенно, он снял заплечную сумку и занялся установкой палатки. Затем соорудил каменный круг около четырех футов в диаметре и собрал дрова для костра, однако разжигать огонь не торопился — решил подождать наступления темноты.

Когда солнце опустилось, и тьма окутала мир, он воспользовался трутницей, чтобы разжечь пламя. Вскоре его уже согревал большой дымный костер, призванный приманить сюда всех «монстров», обитавших поблизости. Хадсон немного подкрепился пеммиканом и яблоком, которое купил в небольшой лавке в Брайартусе, отпил несколько глотков воды из кожаной фляги и сел, скрестив ноги перед потрескивающим огнем. С костром он все же перестарался — тот оказался слишком горячим и высоким, чтобы согревать одного человека, особенно в такую приятную теплую ночь. Напрасная трата дров, да и только! Впрочем, недостатка в дровах здесь не было, поэтому, поразмыслив, Хадсон не стал сильно ругать себя за такую расточительность.

На усыпанном звездами небе появилась растущая луна. Хадсон прислушался к ночной симфонии: стрекоту сверчков и копошению других насекомых, крикам ночной птицы, далекому уханью совы. Звуки расслабили его, но не настолько, чтобы он перестал думать о двух заряженных пистолетах — одном слева и одном справа.

Хадсон продолжал поддерживать огонь, чтобы пламя оставалось высоким. Он не сомневался, что могавки уже послали свой отряд на разведку. Отряд должен был заметить глупого белого человека, явившегося сюда в одиночку, посмеяться над ним и отправиться восвояси. Хадсон откинулся на спину и некоторое время смотрел на звезды, размышляя о тех других ночах, которые провел под открытым небом, но при иных обстоятельствах. На мгновение он задумался, как там поживает шахматный мальчик в своей экспедиции на темную территорию нечестной игры. Эта мысль породила в нем беспокойство. Он встал, немного походил из стороны в сторону, затем отошел чуть подальше от своего лагеря, чтобы справить нужду. Вернувшись к палатке, он подкинул еще дров в костер, попил немного воды и проверил пистолеты. Подождав еще немного, он забрался в палатку и лег на расстеленное одеяло.

Его глаза закрылись, но сон не сморил его. Хадсон прислушался к уханью совы. Ветер шевелил верхушки деревьев. Пронзительно квакали лягушки, достигая своего почти пугающего крещендо и затихая, как по команде, прежде чем снова начать свою песнь. Вдалеке залаяли собаки — вероятно, в поселении могавков.

Вдруг Хадсон почувствовал, что он здесь больше не один. По крайней мере, он явно перестал быть единственным живым прямоходящим и двуногим существом в радиусе нескольких десятков футов.

За палаткой послышался шорох сорной травы. Хадсон выхватил оба пистолета и сел, едва касаясь головой полотна палатки. Огонь все еще горел ярко. Хадсон притаился, слыша, как кто-то (или что-то?) медленно и с осторожностью приближается к его убежищу.

Затем раздался голос:

— Прошу прощения! Эй, там! Извините, пожалуйста!

Цивилизованный и очень вежливый монстр, — подумал Хадсон, но пистолеты все же взял, когда вылез из палатки и столкнулся со своим ночным посетителем лицом к лицу.

— Я безоружен, сэр, — сообщил мужчина, который сразу заметил пистолеты Хадсона, однако не отступил и не вздрогнул. Вместо того он поднял повыше свой фонарь с тройным фитилем, чтобы ярче осветить собственное лицо. — Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?

— Охочусь, — коротко ответил Хадсон.

— На кого именно охотитесь?

— На монстра. Вы — монстр?

Лицо мужчины осталось бесстрастным. Хадсон прикинул, что ему было около тридцати. Он выглядел здоровым, был высок и строен. Подбородок был острым, обрамленным аккуратно подстриженной черной бородой, над губами темнели усы. Волосы, собранные в очень тугую косу, тоже казались черными или, по крайней мере, темно-каштановыми, с едва заметными следами седины на висках. Глаза у него тоже были темными, а нос слегка расширялся у ноздрей, хотя переносица была довольно тонкой. На незнакомце был дорогой качественный кожаный жилет с перламутровыми пуговицами поверх бледно-желтой рубахи, бриджи и ботинки того же оттенка. Хадсон уловил в его голосе нотку голландского акцента, которая покоробила его слух, как жужжание насекомых, круживших в свете фонаря.

Прошло несколько секунд, прежде чем мужчина оценил вопрос Хадсона… и рассмеялся. Это был сдержанный смех человека, имеющего хорошие манеры. Он стих довольно быстро, хотя выражение искреннего веселья сохранилось на лице незнакомца.

— Я? Монстр? — Он усмехнулся. — Что за байки они вам скормили?

— Они?

— Прекрасные граждане Брайартуса, разумеется. Это ведь они забили вам голову страшилками собственного сочинения? — Его черные брови поползли вверх. — Кстати, могу я узнать ваше имя? И как вам удалось разбить лагерь в полночь на моей территории?

— На вашей территории? Разве земля не принадлежит городу?

— Весь город и этот участок земли вплоть до поселения могавков — моя территория. Моя собственность. Должен сказать, она принадлежала моей семье и была передана нам англичанами более двадцати лет назад. А теперь… ваше имя и вашу историю, пожалуйста.

— Хадсон Грейтхауз. Приехал из Нью-Йорка по поручению мэра ван Деккера, чтобы…

— Боже мой! — воскликнул мужчина, нахмурившись. — Они со Слитом решили втянуть в это дело человека со стороны? Вы, я полагаю, уважаемый констебль?

— Не констебль, но в некотором смысле уважаемый. — Хадсон криво улыбнулся. — Очевидно, ван Деккер и Слит тоже прониклись ко мне уважением. — Он кивнул в сторону темной границы леса позади мужчины. — Я так понимаю, это ваш дом я увидел в подзорную трубу с холма? Он весьма хорошо сконструирован для жизни в такой глуши. Кстати, как ваше имя?

— Август ван Ремм. Да, мы с сестрой живем в том доме. Он был построен, когда Брайартус был всего лишь маленьким торговым постом. Затем, к нашему большому сожалению, сюда стеклись охотники и звероловы.

— К сожалению? — переспросил Хадсон.

— Наш отец, — с холодком в голосе начал ван Ремм, — не стал бы строить дом так далеко от ближайшего поселения, если бы не жаждал уединения. Но незваных гостей ничем не удалось сдержать, когда здесь началась охота на бобров. — Он замолчал, и Хадсон почувствовал, как взгляд ван Ремма изучает его с головы до ног. — Что ж, — резюмировал он, — по крайней мере, они нашли джентльмена достаточно большого размера, чтобы сразиться с этим воображаемым монстром. Если тот изволит появиться, конечно.

— А вам известно, что монстр давал о себе знать несколько дней назад и напал на маленькую девочку по имени Андра ван Оттен?

Ван Ремм покачал головой.

— Я об этом не знал. Мы с сестрой Леопольдой не общаемся с горожанами больше, чем это необходимо. Но меня огорчают разговоры о зверях и монстрах в этом лесу. Смею вас заверить, это все полная чепуха. — Он нахмурился сильнее, на лбу показались морщинки. — Та маленькая девочка… с ней все в порядке?

— Я не видел ее, она явно перенесла тяжелое потрясение. Ну или она очень испугалась того, что ей привиделось. Что касается физического состояния, в этом смысле ей повезло, потому что она смогла убежать от этого существа.

— И она описала, каким оно было?

— Да. Она сказала, это был крупный белый мужчина, лысый, с темной бородой, без одежды… и в довершение ко всему он был циклопом.

Несколько секунд ван Ремм молчал. Он выглядел оглушенным, как будто кто-то одним ударом выбил из его легких весь воздух. Затем он прерывисто вздохнул и повторил:

— Циклопом.

— Во всяком случае, Андра сказала, что у него был один глаз ровно посередине лба. Думаю, циклопов обычно как-то так и описывали.

— Я никогда… никогда не слышал о таких существах в реальной жизни. Разве что в мифах! Вы производите впечатление разумного человека. Что лично вы об этом думаете?

Хадсон пожал плечами.

— Мне известно, что каждый год в этом районе за последние пять лет пропадало минимум по двое мужчин. Полагаю, вам о них известно?

— Известно. Никто никогда и не говорил, что в этих лесах безопасно.

— Последним пропавшим был ботаник по имени Джон Стоддард. А после этого случилась та история с маленькой девочкой. И мне заплатили, чтобы я разобрался в этом деле. — Хадсон поднял пистолеты. — Как видите, я подготовился ко всему.

— Я увидел ваш костер из окна своего кабинета, — сказал ван Ремм. — И мне пришлось прийти сюда и выяснить, какому глупцу взбрело в голову разбивать здесь лагерь. Я догадывался, что это кто-то… — он помедлил, подбирая слово, — посторонний. Ведь ни один житель Брайартуса не стал бы появляться здесь после наступления темноты.

— А я намерен здесь остаться, — сказал Хадсон. — Вне зависимости от того, является эта территория вашей собственностью или нет. Меня наняли, и я собираюсь закончить дело.

— Как именно закончить? Убить монстра и принести его тело в город, чтобы с него содрали шкуру и повестили на стену ратуши? Сколько денег вы выбили с этих простаков? Я не знаю, что видела Андра ван Оттен, и не знаю, что произошло с пропавшими охотниками, но… циклоп? Вы серьезно, сэр?

— Я знаю лишь то, что рассказала девочка, — пожал плечами Хадсон. — Но я вижу, что вас не слишком пугает возможность наткнуться на чудовище в темноте. Как далеко отсюда до вашего дома? Четверть мили? И вы прошли все это расстояние безоружным? Вы можете не верить в монстров, но разве здравый смысл не подсказывает вам, что на болоте ночью опасно?

— Отсюда к нашему дому ведет тропа. Я очень хорошо ее знаю. — Он указал фонарем в сторону предполагаемой тропы, о которой Хадсон и не подозревал. — Мы с Леопольдой любим гулять в лесу. Здесь тихо и красиво. Скажу вам, что за двадцать лет проживания здесь ни Леопольда, ни я никогда не встречали ничего опаснее оленя с большими рогами. Да, однажды здесь бродил большой медведь, но индейцы убили его. Болота здесь коварные, вы правы, можно сгинуть в них без следа, если не знать местности. Но у нас с этим проблем нет. А вот гигантских циклопов, который ежегодно перекусывает парочкой охотников и запугивает маленьких девочек, я точно никогда здесь не видел. Впрочем, вы можете получить свое вознаграждение от горожан и выпить пару-другую бутылок вина за их счет, даже если не притащите им убитого циклопа, не так ли?

— Ночь только началась, — ответил Хадсон. — Времени у меня достаточно. Я смогу с чистой совестью вернуться к горожанам только тогда, когда разберусь, что здесь происходит.

— Ответом на некоторые вопросы служит лишь человеческая глупость, — заметил ван Ремм. — А иногда ответы бывают и вовсе бессмысленными. — Он слегка поклонился. — В любом случае желаю вам успехов в ваших поисках, сэр. Я также могу предложить вам отведать хорошего голландского эля, если завтра вы решите пойти вон по той тропе. — Август ван Ремм снова указал направление. — Она приведет вас к нашему дому.

— Спасибо. Я подумаю об этом.

— Будем рады видеть вас. Что ж, доброй ночи.

— Спокойной ночи.

Хадсон наблюдал, как ван Ремм развернулся и, освещая себе путь фонарем, пересек поляну, вскоре исчезнув в лесу. Свет совсем недолго играл в тенях зарослей, а затем пропал.

Что ж, этот человек имел полное право недолюбливать горожан Брайартуса. В конце концов, это была его земля, и само наличие поселения наверняка его возмущает. Хадсон решил, что отец ван Ремма должен был быть настоящим отшельником, раз уж решил построить свой дом как можно дальше от любого поселения. А может, он хотел от кого-то скрыться? Или спрятать что-то? Но что, во имя шпилек королевы Анны, можно было так усердно укрывать в этой глуши?

Что-то очень ценное, — подумал Хадсон, уверившись в своей догадке.

Мы с сестрой живем в том доме, — так сказал ван Ремм.

Почему они продолжают традиции отшельничества, начатые их отцом? От чего их семья может скрываться? К тому же, раз Август и Леопольда живут здесь вдвоем, отца, должно быть, уже нет в живых. Или он вернулся на родину. Зачем тогда, оставаясь здесь, наряжаться в кожаный жилет с перламутровыми пуговицами? Кого Август ван Ремм решил здесь впечатлить этим, если жителей Брайартуса он всеми силами избегает? Ночных лягушек он здесь, что ли, пытается очаровать?

Хадсон и сам слегка квакнул. Загадка для него оказалась слишком тяжелой — по крайней мере для столь позднего вечера. До рассвета оставалось еще много часов и, поскольку предполагаемое чудовище могло напасть и при дневном свете, придется оставаться на чеку постоянно. Если и удастся поспать, то совсем немного.

Хотя бы немного…

Хадсон вернулся в свою палатку с пистолетами в руках. Перед этим он последний раз подбросил дров в огонь. Расположившись на одеяле так, чтобы можно было моментально схватиться за оружие, Хадсон погрузился в полудрему, из которой мог молниеносно вынырнуть обратно в реальный мир. Только такой сон и был доступен ему много лет, пока он был солдатом.

Глава 3

К полудню следующего дня Хадсон уже устал подсчитывать количество кружащих вокруг бабочек и наблюдать за работой бобров на плотинах. Он бродил в окрестностях, с трудом пробираясь через заросли шиповника. Трясина заглатывала его ботинки по щиколотку, поэтому вскоре ему пришлось вооружиться длинной палкой и прощупывать болота с ее помощью. Хадсон прислушивался к каркающим воронам, перелетающим с ветки на ветку, исследовал змеиные норы и осинники. К последним он предпочитал близко не подходить.

С запада понемногу надвигались серобрюхие облака. Судя по назойливой боли в ребрах, завтра или послезавтра разразится жестокая гроза.

Хадсон всерьез подумывал принять недавнее предложение ван Ремма, но совесть приказывала ему повременить с этим. За все время своего исследования местности Хадсону постоянно казалось, что за ним наблюдают. Возможно, это были индейцы. Наверняка сказать было нельзя: индейцы никогда не позволят белому человеку легко себя обнаружить. Хадсон подумал, что раз они частенько прячутся здесь в зарослях, то наверняка знают что-то об этом «монстре». Было бы полезно поговорить с ними, вот только вряд ли они захотят делиться с бледнолицым своими знаниями, хотя кто-то из них наверняка сносно говорит по-английски. Взвесив все «за» и «против», Хадсон решил, что попытка того стоит.

Он не стал собирать палатку, но пеммикан, флягу с водой и боеприпасы сложил обратно в заплечную сумку. Водрузив ее на спину, он решительно направился в сторону поселения могавков. Скорее всего, индейцы узнают о его приближении задолго до того, как он доберется до их поселения. Что ж, его это устраивало. Если они не хотят видеть его на своей территории, они найдут способ сообщить ему об этом, однако Хадсон надеялся, что любопытство возьмет над ними верх, и они позволят ему приблизиться без помех.

Прогулка по густому лесу не шла ни в какое сравнение с прогулкой по Бродвею. Прошло почти два часа, прежде чем Хадсон увидел на стволе дерева индейский символ, напоминающий медведя, нанесенный красной краской. Это означало, что он вступает на границу территории, которую могавки считают своей. Он двинулся дальше, пересек небольшой ручей, а затем взобрался на холм, с вершины которого увидел дым от костра, разведенного в индейском поселении всего в паре сотен ярдов от того места, где он находился. Начав спускаться по склону, Хадсон заметил две фигуры, движущиеся в подлеске по обе стороны от него. Он увидел их только мельком. При этом, перемещаясь сквозь густые заросли, они умудрялись не издать ни звука.

Когда Хадсон оказался на тропе, протоптанной сотнями индейских вылазок, фигура, сопровождавшая его справа, издала крик, напоминавший то ли птичью трель, то ли собачий лай. Этот звук настолько поразил Хадсона, что у него волосы на затылке встали дыбом. Крик эхом разнесся в сторону деревни и заставил местных собак поднять тревожный лай. Ответный клич не заставил себя ждать. Он походил на визг совы и звучал не так пугающе. Хадсон осторожно двинулся дальше, и почти сразу понял, что примерно в двадцати футах позади него идет индеец с обнаженной грудью. Он был увешан перьями, мелкими косточками и прочими безделушками. Казалось, на его теле попросту не было места, которое бы он не украсил. Жилистые руки и плечи храброго воина были покрыты синими завитками татуировок, он носил набедренную повязку из оленьей кожи и кожаные сапоги, доходящие до середины икры. На вид он был достаточно свирепым и запросто мог превратить бледнолицего пришельца в заварной крем. Хадсон отметил, что боевой раскраски на теле индейца не было, и посчитал это хорошим знаком. Возможно, ему даже удастся выбраться отсюда, сохранив скальп в целости.

Хадсон продолжил идти вперед, а воины — один прямо позади и двое все еще по бокам, среди зарослей, — следовали за ним по пятам. Когда тропа привела его на широкую поляну, где располагалась деревня, он привлек внимание дюжины собак, которые принялись прыгать вокруг него и тявкать. Люди же продолжали заниматься своими делами, как если бы на их территорию не ступил чужак. Хадсон ждал, и вскоре в его сторону устремились местные любопытные дети, однако воин, стоявший у него за спиной, резко прикрикнул на них на родном языке, и они разбежались. Хадсон изучал местное поселение: хорошо построенные хижины из дерева и высушенной глины, плывущий по округе сизый дымок от костров. Он чувствовал себя призраком, невидимым ни для кого, кроме своры лающих собак.

Татуированный воин сделал неопределенный жест рукой, и Хадсон воспринял его как приказ идти дальше. Двое других его конвоиров, пробежали мимо. Вскоре из завесы плотного дыма показался храбрый воин, с грудью, разукрашенной молниевидными татуировками, и с тремя перьями, торчащими из затылка. Он замер перед Хадсоном, словно неподвижный кусок камня.

— Говоришь по-английски? — спросил Хадсон.

— Достаточно, — произнес индеец с бесстрастным лицом.

— Я…

— Остановился у озера, — небрежно бросил индеец. — В маленькой палатке.

— Все верно. Я здесь, чтобы…

— Боже милостивый! — воскликнул кто-то хриплым голосом. — Англичанин!

Хадсон посмотрел налево и обомлел.

Мужчина, издавший последнее восклицание, был тощим, как жердь. Грудь его была обнажена, через кожу можно было пересчитать почти все ребра. На нем были грязные коричневые бриджи, все в заплатках, и поношенные мокасины. Волосы у него были светлые, почти белые, свисающие на плечи спутанными паклями. Его всклокоченная светлая борода была украшена синими и красными бусинами. И бог весть чем еще — Хадсону не хотелось рассматривать слишком подробно. Ему показалось, что этот джентльмен не мылся с тех пор, как мать в последний раз поднимала его из колыбели двадцать с чем-то лет назад. Мужчина подошел к Хадсону на своих длинных тонких ногах. Его худое крючконосое лицо сияло радостью, голубые, налитые кровью глаза буквально пылали. Он носил на шее маленькое деревянное распятие на кожаном шнурке. Хадсон сразу понял, кто он: один из приграничных проповедников, которые считали своим долгом нести Слово Божье язычникам. Хадсон знал, что большинство этих Джонни-баптистов либо не выдержали испытание веры, которое им предложили индейцы, либо сошли с ума. Этот мужчина был вполне обычным представителем первой категории. У него отсутствовало два пальца на правой руке, а левая была замотана окровавленным бинтом.

— Как прекрасно снова услышать чистый английский язык! — воскликнул мужчина. Хадсон заметил, что его глаза увлажнились от слез. — Неземное удовольствие! — вновь крикнул проповедник, отерев лицо шелушащейся рукой. — Мое имя Джеймс. Джеймс Дэвис, недавно приехал из Бостона. Прости, что не пожимаю руку, брат мой. Я бы обнял тебя, если б ты позволил.

— Не стоит, — буркнул Хадсон.

— О… я понимаю. Я сейчас не в лучшей форме. — Он подчеркнул это заявление, яростно царапая зазубренными ногтями оставшихся пальцев расчесанную макушку. Судя по всему, блохи основали там постоянный лагерь. Как только Дэвис расчесал свой скальп до крови, он снова посмотрел на Хадсона так, словно только что его увидел. — Зачем ты здесь, брат?

— Мое имя Хадсон Грейтхауз. Я прибыл из Нью-Йорка по просьбе мэра Брайартуса. Я разбираюсь с проблемой местного «монстра», который якобы похищает охотников и звероловов. Вы что-нибудь об этом…

Отважный индеец прервал Хадсона, обрушив на Дэвиса скороговорку на непонятном диалекте, и тот ответил ему тем же самым. Индеец несколько секунд обдумывал ответ Дэвиса, а затем бросил на Хадсона такой взгляд, который запросто мог пронзить его насквозь. Он пожал плечами, резко развернулся и направился прочь.

— Куда это он? — спросил Хадсон.

— Он знает, почему ты здесь. Они все знают. Есть только одна причина, по которой ты мог разбить лагерь у озера Блэк-Оук. Мой друг говорит, что это все чушь, придуманная бледнолицыми, и он не желает иметь с этим ничего общего.

— Он здесь главный?

— Старший сын вождя. Сам Томуваэ с тобой говорить не будет, можешь и не просить.

— Что ж, для индейцев все это может быть чепухой, — сказал Хадсон. — Но для жителей Брайартуса эта «чепуха» вполне реальна. По крайней мере, они в нее искренне верят.

— Я так понимаю, ты сам не видел это существо?

— Нет. Я ничего не видел, — признался Хадсон.

— Я здесь уже давно, — сказал Дэвис. На лице снова появилась кривая улыбка, а в глазах зажегся почти безумный блеск. — Не знаешь, как дела в Бостоне?

— Я давненько там не был. Думаю, город разросся, — уклончиво ответил Хадсон.

— У меня были жена и дочь, — доверительно сообщил Дэвис. Хадсону было нечего на это сказать, и он промолчал. — Теперь я посланник Божий, — продолжил Дэвис. — Это важная работа.

— Не сомневаюсь. Что ж… мистер Дэвис, я…

— Брат Дэвис, — поправил проповедник. Он сделал к Хадсону еще один шаг, принесший с собой запах застарелого пота, прогорклого масла, старой мочи, запекшихся экскрементов и еще бог знает чего. В зловонии брата Дэвиса твердая сталь Хадсона почти расплавилась до мягкого олова, он почувствовал, что у него кружится голова, однако не сдвинулся с места. — О, брат Хадсон, я так давно не разговаривал с англичанином! Брайартус… населен в основном голландцами. А сюда белые люди вообще нечасто захаживают. Пожалуйста… не мог бы ты ненадолго составить мне компанию в моей хижине?

Как можно было отказать столь искренней просьбе? Особенно когда на второй чаше весов была лишь бесполезная прогулка по местным зарослям. Хадсон решил, что могавки наделили Дэвиса ролью придворного шута. Скорее всего, в ином случае от него давно остались бы только кости. Впрочем, он и так уже походил на живой скелет. Возможно, голодание было одним из испытаний его веры.

— У меня есть свиной пузырь, полный ежевичного вина, — сообщил брат Дэвис, как будто это могло побудить Хадсона к дальнейшему общению.

Хадсон поднял глаза на серые облака, почти закрывшие солнце. До дождя было еще далеко. Хадсон решил, что у этой двухчасовой прогулки должен быть хоть какой-то смысл. Почему бы и не беседа с Джеймсом Дэвисом, недавно приехавшим из Бостона?

— Что ж, веди, брат, — сказал Хадсон, переходя на более непринужденный стиль общения.

Дэвис вздрогнул и ахнул от облегчения.

Они пересекли деревню, свора собак последовала за ними. Вскоре к животным присоединились резвящиеся дети. Повседневная деревенская жизнь продолжалась так, как будто никаких чужаков здесь не было. Вскоре детские крики привлекли внимание, и одна дородная женщина вышла на улицу и начала хлопать в ладоши и орать. Дети вмиг бросились врассыпную.

Дэвис провел Хадсона мимо загона, где содержалась дюжина красивых лошадей и несколько жеребят. Дальнейший путь пролег мимо переполненного свинарника, где пахло почти так же плохо, как от проповедника. Вскоре показалась небольшая хижина, стоявшая в отдалении от всех остальных. Хадсону показалось, что в качестве скрепляющего материала ее покрыли не глиной, а конским навозом.

— Вот мы и прибыли, — возвестил Дэвис. Хадсон и без него это прекрасно понял.

Они отодвинули тонкую ткань, служившую хижине дверью. В сыром помещении Дэвис ударил своими изувеченными руками по кремню, чтобы разжечь комок грязных тканей. От получившегося маленького пламени он зажег несколько свечей, держащихся на столе с помощью расплавленного воска. Сам стол выглядел так, будто плотник, сконструировавший его, был слепым, и пальцев у него было меньше, чем у Дэвиса.

Распространившийся по хижине свет озарил единственный табурет перед столом, жалкий навал грязных одеял на земляном полу и два ведра — одно для питьевой воды, другое для отходов жизнедеятельности. На одной из стен с помощью узловатых лоз было прикреплено небольшое деревянное распятие, а прямо под ним стоял кусок вырванного с корнем ствола дерева, на котором лежала открытая запачканная Библия. Единственным предметом мебели в этой лачуге был деревянный сундучок, стоявший прямо на земле. Дэвис как раз наклонился, чтобы его открыть.

— Прошу, — сказал он, — садись!

Хадсон сбросил заплечную сумку, отложил ее в сторону и опустился на табурет, который застонал и задрожал под его весом. Лишь убедившись, что табурет не развалится, Хадсон решился передвинуть его так, чтобы сидеть лицом к выходу.

Тем временем Дэвис достал из сундучка темно-коричневый маслянистый на вид свиной пузырь, из которого торчала пробка. Он положил его на стол перед Хадсоном, затем достал из сундука пару деревянных чашек с наросшей корой.

— Не откроешь, брат? — спросил Дэвис. — Я мог бы сам, но провожусь явно дольше тебя.

Хадсон извлек пробку и разлил по чашкам почти черную жидкость, которая выглядела такой густой, что ее вполне можно было жевать. Он уловил сильный аромат ежевики и подумал, что одно глотка этого пойла должно быть достаточно, чтобы монстры мерещились за каждым кустом.

— Твое здоровье, брат! — воскликнул Дэвис, взял чашку и одним глотком осушил ее.

— И твое, — ответил Хадсон. Он отпил совсем немного, даже мышь могла бы заглотить больше, однако и от этого небольшого количества по его губам распространился огонь Судного Дня.

— В нем Дух Господень, — самодовольно сказал Дэвис, наливая себе следующую порцию искупления. Когда его глаза перестали слезиться, он сел на землю, скрестив ноги, и улыбнулся Хадсону. Его зубы оказались темными, словно их измазали в чернилах.

Некоторое время они просидели в тишине. Похоже, Дэвис настолько изголодался по англоговорящему собеседнику, что лишился дара речи от счастья. Хадсон сделал еще один маленький глоток смертоносного вина, откашлялся и спросил:

— Как долго ты уже здесь?

— Несколько лет, — последовал ответ, сопровождаемый легким смешком. — Да, это были долгие несколько лет. Хочешь верь, хочешь нет, но я добился определенного прогресса. Точнее… Господь добился здесь успехов с моей помощью. Я — Его руки в мире дикарей.

— Тогда тебе следовало бы заботиться о сохранности своих пальцев. Что с тобой сделали?

— О, всего лишь небольшие проверки. Небольшие порезы тут, маленькие ожоги там. Сначала это было ужасно, но теперь… теперь я стал сильнее. Они делают для меня это вино. Я пытался поддерживать здесь традиции причастия, но это становится… — он ухмыльнулся, хотя по его лицу пробежала тень, — довольно непросто. Процесс сложно контролировать. Ты наверняка понимаешь.

— Да. — Хадсон подумал снова сделать глоток вина, но не решился. Он беспокойно поерзал на табурете, потому что ухмылка Дэвиса выбивала его из колеи. Со своими сверкающими безумием глазами он выглядел так, будто ждал от Хадсона глубочайшего, почти божественного откровения. Это была просьба, которая буквально звенела напряжением в воздухе. Хадсон чувствовал, что обязан что-то сказать. Что угодно. — Что ж, ты… — он помедлил, подыскивая вопрос. — Ты подумываешь вернуться в Бостон?

— Хм, — протянул проповедник, нахмурив брови. Он озадаченно посмотрел в свою чашку, будто осадок на ее дне мог что-то ему подсказать. — Хороший вопрос. Ответ, пожалуй, будет таким: если Господь пожелает, чтобы я вернулся, я вернусь.

— А что насчет жены и дочери? Разве ты не скучаешь по ним?

— О, да! Конечно, скучаю. Знаешь, я ведь раньше был школьным учителем. У меня были большие планы. Я хотел стать директором школы, но… меня несколько раз обошли. Я начал пить. Сначала понемногу, потом… ну, ты сам понимаешь. Удивительно, как действует Бог! Я думал, что падаю в яму, срывался на свою семью, злился на то, что другим достается то, что должно было по праву принадлежать мне. Я думал, Бог забыл обо мне, а он все это время не спускал с меня глаз. Он сказал, что я должен сделать, чтобы искупить то, что я сотворил с Эстер той ночью, когда она обнаружила меня с деньгами своего отца. Меня должны были отдать под суд. Казалось, выхода не было. И в тот субботний вечер на улице было холодно. Очень холодно.

Хадсон покрутил в руках поросшую твердой корой чашку и уставился на костяшки своих пальцев. Этот бессвязный рассказ был для него бесполезен, и он совершенно не понимал, как его комментировать.

— Можешь налить мне еще? — попросил Дэвис и приподнял свою чашку изувеченной правой рукой.

— Конечно, — ответил Хадсон, налил собеседнику густого вина почти до краев и вернул ему чашку.

Дэвис тяжело вздохнул.

— Я скучаю по своему… по нашему дому, — тихо сказал он. — Это было прекрасное место. Дом стоял на зеленой улице среди других таких же прекрасных домов. У меня был собственный кабинет, камин, прекрасная веранда, где можно было сидеть и мечтать о будущем. — Он улыбнулся, и на этот раз улыбка была горькой. — Но теперь у меня новая цель, и я буду идти к ней, стараясь изо всех сил! Если, конечно, Господь мне позволит. Я принесу любовь и законы Христовы в дикие сердца этих людей, сколько бы это ни заняло времени! Но, как я уже сказал, если Бог пожелает, чтобы я вернулся в Бостон, он укажет мне путь туда.

— Но пока у тебя есть работа здесь, — сказал Хадсон, и брат Дэвис кивнул. Когда он упомянул о прекрасном доме, оставшемся в Бостоне, нечто в голове Грейтхауза вспыхнуло, и он постарался угнаться за этим. — Кстати, а что ты можешь сказать об Августе ван Ремме?

— Ван Реммы? Ну… они жили в том особняке задолго до того, как я сюда приехал. Они не очень хотят общаться с другими. Сестру я никогда не видел, а брата — лишь изредка.

— Что? Хочешь сказать, ты видел его в городе?

— О, нет! Я имею в виду, здесь, в деревне. Но, как я уже и сказал, я очень редко его встречал.

— Стало быть, здесь, — задумчиво повторил Хадсон. — Какие дела могут быть у Августа ван Ремма с могавками?

— Он покупает у них лошадей. — Дэвис поднял чашку и облизнул потемневшие губы. — Обнови, если тебе не трудно.

Хадсон отложил свой следующий вопрос до тех пор, пока не наполнил чашку своего нового знакомца и не вернул ее ему.

— Покупает у них лошадей, — повторил он, возвращаясь к теме разговора. — А зачем ему лошади?

— Понятия не имею. Особенно такие лошади.

— Что ты имеешь в виду?

Дэвис помедлил с ответом, пока еще одна порция этого адского пойла не обожгла ему пищевод.

— Он покупает только старых или больных лошадей. Хромых. Немощных. На сливки стада даже не смотрит — их обычно продают в деревне на так называемом аукционе. Я видел здесь ван Ремма, когда он приезжал договариваться о ценах с Томуваэ. Местного вождя можно назвать хитрым дельцом. Он понял, что ван Ремму нужны лошади, на которых никто больше не позарится, и поднял цены.

Хадсон поразмышлял некоторое время, переваривая полученную информацию.

— Зачем джентльмену, у которого, похоже, нет никакого желания путешествовать или контактировать с другими людьми, — наконец заговорил он, —покупать старых и немощных лошадей? У тебя есть догадки?

— Я не в том положении, чтобы задавать вопросы о делах племени. Насколько я понимаю, Томуваэ получает от Августа ван Ремма больше денег, чем он зарабатывает на бобровых шкурах. Томуваэ, кстати, не берет оплату безделушками и бусами — ему нужно хорошее английское золото. На него он покупает семена для посева, корм для лошадей, инструменты и все, что нужно. Достает он все это на торговом посту в Брайартусе. — Дэвис допил остатки напитка, и его глаза заблестели сильнее и покраснели еще больше. — Брат, — протянул он, — скажи мне, ты верующий человек? Следуешь ли ты по пути Бога-Отца?

— Не будем об этом, — отмахнулся Хадсон. — Я хочу знать, почему Август ван Рем покупает никуда не годных лошадей. Я бы хотел поговорить об этом с Томуваэ. Он точно не захочет меня видеть?

— Однозначно нет. Если бы он хотел с тобой поговорить, он вышел бы поприветствовать тебя, когда ты появился в деревне. А если ты попытаешься приблизиться к его жилищу без приглашения, тебе могут объяснить, что так делать не стоит, причем очень кровавым способом.

— Я все же рискну.

— Это крайне неразумно, брат мой. Они выказали тебе уважение, потому что ты провел ночь на территории этого существа и, похоже, не боишься его. Только поэтому они позволили тебе войти сюда, но не обольщайся…

Хадсон потряс головой, цепляясь за последнюю мысль Дэвиса.

— Погоди-ка, — перебил он. — Ты хочешь сказать, что индейцы верят, что в болоте Блэк-Оук и правда обитает какое-то чудовище?

— Некоторые храбрые воины видели его, — последовал ответ. — Я слышал, как они говорили об этом. Они стараются держаться подальше от его территории, когда выходят на охоту.

— Мне говорили, — нахмурился Хадсон, — что жители Брайартуса просили могавков помочь им разыскать пропавших людей. Они даже просили их помочь выследить чудовище, но могавки не справились.

— Они не «не справились», — фыркнул Дэвис. — Могавки могут выследить все живое. Просто конкретно в этом случае они предпочли не нападать на след.

— Почему?

Дэвис пожал плечами.

— Не знаю. Мне показалось, приказ потерять след чудовища исходил от самого Томуваэ.

— Значит, индейцы вовсе не считают рассказы о монстре выдумками бледнолицых?

— Вовсе нет! Как я уже сказал, это существо видели, но считают его проблемами бледнолицых. Индейцы не хотят иметь дело с этим чудовищем. А теперь… пожалуйста, брат, давай поговорим о твоих отношениях с Господом. — Он растянул рот в улыбке, вновь обнажив свои окрашенные вином зубы. — Я думаю, тебе следует подумать об этом, если ты планируешь провести еще одну ночь во владениях монстра Блэк-Оук.

— Знаю. И я обязательно этим озабочусь, — сказал Хадсон. — Но я все еще не уверен, что верю в чудовищ. — Он встал. Пусть до его палатки отсюда было не больше двух миль, путь предстоял сложный. — А пока мне лучше уйти.

— Прошу тебя! — Дэвис вскочил на ноги и пошатнулся от количества выпитого. У него был такой вид, словно он приготовился пасть ниц перед Хадсоном и слезно умолять его. — Не уходи! Нам ведь еще столько всего нужно обсудить!

Хадсон поднял заплечную сумку.

— К сожалению, я не могу остаться. У меня есть работа.

— Разве ты не можешь остаться хотя бы на несколько минут? Пожалуйста! Расскажи, что ты знаешь о Бостоне! Громовой Человек может подождать, разве нет?

— Громовой Человек?

— Так могавки называют это существо. Те, кто слышал его крик, сказали, что у него очень громкий голос. Прошу тебя, брат… останься ненадолго и расскажи мне о Бостоне! Поделись еще какими-нибудь новостями с нашей родины! Я провожу тебя, когда придет время, но… прошу тебя, и Бог просит тебя через меня… молю, побалуй грешника несколькими крохами со своего стола!

Хадсон уже собирался вновь отказать, но задумался. В конце концов, что плохого случится, если он и впрямь уделит этому несчастному еще несколько минут?

— Ладно, — сказал он, снова снял заплечную сумку и отложил ее в сторону. — О Бостоне и о новостях из Англии. — Он занял свое место на табурете, а Дэвис расположился на земле прямо у его ног, сцепив свои изувеченные руки, словно в молитве. Он глядел на Хадсона, как мог бы смотреть на мессию, словно тот был способен вернуть его обратно в цивилизованный мир хоть на какое-то время. Его измученная душа жаждала бальзама.

Хадсон решил, что свои новости из Бостона и Англии он раскрасит в цвета полевых цветов, растущих вокруг озера Блэк-Оук, и оставит Джеймса Дэвиса пребывать в счастливых иллюзиях. Это принесет немного аромата роз в эту вонючую унылую лачугу. Горькую правду о ненависти, войнах, жадности, бесчеловечности и грехе, которые окутывали мир так плотно, будто только они и составляли истинную природу человека, он решил не освещать.

Он и сам был далеко не безгрешным человеком. Недаром ведь его называли и негодяем, и разбойником, и всем прочим. Но сердце у него осталось, и приукрасить новости из внешнего мира — меньшее, что он мог сделать для этого бедолаги.

Глава 4

Низкий громовой раскат вырвал Хадсона из состояния полусна, и, когда он сел на одеяло в своей палатке, чтобы встретить тусклый рассвет, боль в ребрах подсказала ему, что приближается буря.

Он выглянул из палатки и взглянул на зловещие облака. Дождя еще не было, но воздух сделался душным, пахло сыростью и медью. Хадсон решил облегчиться в отдаленных зарослях, затем вернулся в свое убежище, съел кусок пеммикана и выпил немного воды. Ветер тихо завывал на улице. Хадсон прислушался к его шуму в ветвях деревьев и задался вопросом, где сейчас скрывается сова, которая ухала почти всю ночь.

Настало время составить план действий на сегодня. Скоро начнется буря, и его единственным выходом будет просто затаиться в палатке и ждать, потому что нельзя сказать, насколько затянется непогода.

Вплоть до рассвета Хадсон поддерживал огонь в костре. Как и прошлой ночью, никакие чудовища его не побеспокоили. Единственным, что его раздражало, было уханье проклятущей совы где-то в лесу и непрекращающееся жужжание комаров, алчущих до его обнаженной плоти. Если б не мятное масло, его кожа была бы покрыта укусами, и на ней бы не осталось живого места.

Прошлой ночью Хадсон уснул с назойливым вопросом в голове: зачем Августу ван Ремму покупать у могавков никудышных лошадей? Этот вопрос занимал его так сильно, что он стал всерьез подумывать принять приглашение ван Ремма отведать крепкого голландского эля. Это предложение выглядело привлекательным в любое время суток. Если ван Реммы привыкли спать допоздна, тяжелый стук в дверь наверняка пробудит их и заставит зашевелиться.

Хадсон твердо решил направиться к особняку. Его любопытство насчет лошадей попросту не могло больше ждать.

Он поднял собранную заплечную сумку и пошел на запад под аккомпанемент ветра, ревущего в ветвях деревьев над головой. Слабые лучи солнечного света едва проникали в чащу сквозь густые облака. Назвать ту дорогу, по которой он шел, тропой не поворачивался язык. Однако сорняки здесь и впрямь были вытоптаны достаточно хорошо, чтобы указать ему путь. Он вошел во тьму леса, где дубы и вязы возвышались над ним почти на сорок футов, а по обеим сторонам от тропинки змеились заросли шиповника, сплетенные в танце со зловещим подлеском.

Затяжной громовой раскат сотряс небо, и Хадсон ускорил шаг, чувствуя, как на него падают первые капли дождя.

Трудная лесная тропа вильнула влево. Новый порыв ветра поднял небольшой вихрь пожелтевших осенних листьев и закружил их у самых ног Хадсона. Наконец впереди показалась стена из темного камня, подобного тем, что использовались при строительстве дома ван Реммов. Стена была усеяна лозами дикого винограда и имела высоту около восьми футов. Казалось, ее совершенно невозможно было преодолеть, чтобы попасть в особняк. Но ведь где-то же должен быть проход! Хадсон посмотрел под ноги: притоптанная трава вела его левее и тянулась вдоль стены. Хадсон направился по ней. Следующий громовой раскат был громче и напомнил ему мушкетный выстрел, от которого он неосознанно вжал голову в плечи.

Вскоре он нашел арку. Она была открыта, и Хадсон направился вперед прямо через нее, но уже секунду спустя замер. Поблизости он заметил нечто, напоминающее ограду или… ворота. Он пригляделся: это и впрямь были ворота, лежавшие в зарослях кустарника. Когда-то они крепились к открытой арке с помощью петель, но теперь были сняты. А если быть точнее, сорваны.

Интересно, — подумал Хадсон.

Вне всякого сомнения, это должен был сделать кто-то очень сильный. Хадсон не был уверен, что сам смог бы сотворить подобное, а он был самым сильным человеком из всех, кого знал.

Он прошел под аркой и обнаружил себя на расстоянии примерно трех десятков ярдов от большого дома ван Реммов. Справа от него расположился настоящий навес из многолетних дубов, а рядом стоял загон для лошадей. У амбара была небольшая пристройка, в которой виднелась карета, украшенная большими буквами «В» и «Р», выкрашенными сусальным золотом. Сама карета была черной с золотым орнаментом. Когда-то ее можно было назвать дорогой и стильной, но сейчас она находилась в довольно запущенном состоянии. Хадсон постоял, изучая карету, и решил, что следует сначала взглянуть на лошадей, а уже потом давать ван Ремму знать о своем присутствии.

Яркая вспышка молнии возвестила следующий громовой раскат. Ветер снова взметнул листья и потревожил ветки деревьев. С неба упало всего несколько капель дождя, но ребра Хадсона заныли с новой силой, он даже поморщился от боли.

Добравшись до амбара, он поднял засов и вошел внутрь.

В полутемном помещении лежали тюки сена и холщовые мешки с овсом для лошадей. Также Хадсон обнаружил стандартный инвентарь, требующийся для ухода за лошадьми. При этом он не увидел здесь ни одного седла. Стойл было всего четыре, и в двух из них стояли понурые лошади, на коже которых виднелись болячки и язвы. Хадсон сомневался, что эти животные смогут тянуть даже телегу или одного седока, не говоря уж о карете с пассажирами внутри.

В задней части амбара виднелись деревянные ворота, которые представляли собой довольно большой проем — через них вполне можно было провести лошадь. Хадсон подошел и отпер их. В нос ударил резкий запах засохшей крови, который было ни с чем не перепутать. Хадсон услышал настойчивое жужжание мух. Помещение, в которое он попал, было намного темнее, чем весь остальной амбар, а между досками виднелись небольшое щели, едва пропускавшие свет. Хадсон сомневался, что это помещение когда-либо хорошо освещалось — оно производило впечатление места, которому нужен мрак. Пришлось немного подождать, чтобы глаза привыкли к темноте. Когда прозвучал новый громовой раскат, одна из больных лошадей издала звук, напоминающий почти человеческий стон.

Хадсон оглядел темное помещение и увидел тяжелую цепь, свисавшую с потолка с чертовски острым крюком на конце. Цепь крепилась к деревянной лебедке, которую приводил в движение механизм, похожий на штурвал парусного корабля.

В лицо Хадсону врезалась муха. За ней прилетела вторая и села ему прямо на нижнюю губу. Хадсон быстро отмахнулся от них и попытался лучше присмотреться к комнате, посреди которой стоял. Похоже, ни Август, ни Леопольда ван Ремм не особенно заботились о поддержании здесь чистоты. Впрочем, какой смысл чистить бойню, которая, очевидно, регулярно используется? Половицы здесь видели целый океан крови. Насилие окрасило их в черный цвет. Мухи кружились здесь, как осенние листья на верту. Всего одна стена могла претендовать на порядок — та, на которой были размещены тяжелые молотки, пилы, топоры и тесаки самых разных форм и размеров. Они лежали на окровавленных полках и ждали часа, когда их снова используют.

В центре помещения стоял стол — тоже черный от засохшей крови. Хадсон заметил, что его поверхность усыпана каким-то белым порошком. Сахар? Соль? Он подошел к столу, осторожно смочил указательный палец слюной и осмелился попробовать порошок на вкус.

Да. Соль.

На столе лежало что-то еще, сваленное в беспорядочную кучу. Хадсон прикоснулся к ней рукой, задаваясь вопросом, сколько старых и немощных лошадей здесь замучили до смерти, разделали на куски и выпотрошили. Он отступил от стола и предусмотрительно обошел цепь, на которой, очевидно, лошадей поднимали, чтобы вспороть им брюхо. Половицы здесь были неровными. Возможно, в них впечатались лошадиные потроха, которые годами сваливались сюда. Эта бойня однозначно организована уже давно и продолжает использоваться в течение многих лет.

Гром прогремел, сотрясая амбар, и обе лошади мучительно застонали.

Итак, ван Реммы покупали у могавков старых лошадей и резали их здесь. Что касается соли… похоже, ее использовали, чтобы засолить мясо. Значит, они любят конину? Что ж, это не новость. И все же то, как поступали с лошадьми ван Реммы, категорически не устраивало Хадсона. Разумеется, они не нанимали для этой работы профессионального мясника. Профессионал не оставлял бы это место в таком жутком состоянии. А то, как ван Реммы сторонились горожан… нет, они определенно проделывали эту работу руками дилетанта — если не собственными. Но кем бы ни был этот дилетант, у него было достаточно времени, чтобы попрактиковаться.

Хадсон был упрям и имел крепкий желудок, но от смрада этого места и вездесущих мух даже ему сделалось дурно, и он поспешил покинуть помещение как можно быстрее. Он закрыл и тщательно запер ворота. На выходе он увидел, как старые лошади забеспокоились в своих стойлах, будто человеческое присутствие заставило их осознать судьбу, которая ждет их впереди. Он отвел взгляд от несчастных животных, и, когда снова сверкнула молния, за которой последовал громовой раскат, похожий на рев великана, Хадсон вышел из амбара и запер его на засов. Борясь с усилившимся ветром, он добрался до дубов, чтобы укрыться под ними и изучить особняк издали.

Большинство ставен в доме были закрыты. В этом не было ничего удивительного, учитывая надвигающуюся непогоду. Но… не померещилось ли Хадсону движение в четырехстворчатом окне верхнего этажа? Он задумался и попытался прикинуть свой следующий шаг. Как поступить: вернуться в свою палатку или пойти к входной двери?

Его пригласили выпить эля. А ему весьма хотелосьпромочить горло элем после того, как он надышался смрадом засохшей крови. К тому же его любопытство не умолкало и требовало ответов. Он полагал, что Мэтью Корбетт, скорее всего, не раздумывая, направился бы к входной двери и постучал в нее. Значит нельзя спасовать перед тем, чего не испугался бы даже этот слюнтяй. Внутренняя борьба Хадсона быстро разрешилась в пользу гордости и чести.

По пути к дверям особняка Хадсон подумал, что Корбетт с его неуемным любопытством, иногда бывает круглым дураком, не думающим о собственной безопасности. Что ж, похоже, он сам — такой же безудержный дурак. Так тому и быть.

Он поднялся по темным каменным ступеням на просторное крыльцо, за которым возвышалась тяжелая дубовая дверь. Хадсон взялся за простой латунный молоток и дважды постучал с его помощью. Оставалось только ждать.

Молния сверкнула в небе, гром догнал ее почти мгновенно.

Дверь все еще не открывали.

Дождь зашипел в листьях деревьев, а ветер закружил сорванную листву на крыльце. Хадсон подождал несколько минут, а затем снова потянулся к молотку.

Вдруг послышался звук выдвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и Хадсон опустил руку.

— Ja? — прозвучал женский голос, низкий и хриплый. Обладательницу голоса пока было не разглядеть.

— Доброе утро, — поздоровался Хадсон. — Вы Леопольда?

— Я — мадам ван Ремм, — ответила женщина.

— Ах… что ж, а я…

— Манеер^[15] Грейтхауз, — отрапортовала она. — Мне известно, кто вы. Август рассказывал мне о вас.

— Стало быть, он рассказал вам и о том, что пригласил меня выпить?

— Верно. — Однако она даже не подумала открыть дверь пошире.

— Что ж, я решил принять его приглашение, — сказал Хадсон.

Наступила пауза, продлившаяся почти минуту.

— Рановато для визита, вам не кажется? — наконец спросила Леопольда.

Он собирался ответить: «Не так уж рано, чтобы предпочесть стакан эля печальной перспективе сидеть под открытым небом, которое прорвало дождем», однако шипящая вспышка молнии, за которой погнался гром, сбила его с мысли. Хадсон посмотрел вокруг и понял, что на мир за пределами крыльца ван Реммов опустилась серость. Дождь усиленно барабанил по крыше и не собирался утихать.

Хадсон снова посмотрел на дверь, которая не открылась ни на йоту шире. Однако и не закрылась.

— Погодка сегодня уж очень неприветливая, — сказал он.

— Дождь пройдет, — холодно заявила Леопольда.

— Ваш брат дома?

— Он… — Леопольда замолчала. Хадсон услышал за дверью голос Августа ван Рема, тихо переговаривавшегося с сестрой. Он не понял, о чем они говорили. В речи Леопольды он узнал одно единственное голландское слово — nee, — что в переводе означало «нет». Август ван Ремм заговорил снова, его голос прозвучал настойчивее.

А затем снова наступила тишина, и в ней не было ничего, кроме грома и дождя.

Наконец дверь открылась.

Август ван Ремм стоял на пороге, а сестра держалась в его тени на некотором расстоянии.

— Простите, сэр, — дружественно произнес Август, кивнув. — Прошу вас, входите.

— Спасибо. Здесь немного сыро. — Хадсон вошел в дом, Август закрыл за ним дверь. Щелкнула задвижка. — Рад, что вы не заставили меня возвращаться в мою палатку в такой дождь. Клянусь, это настоящий библейский Потоп, — сказал Хадсон, стягивая с плеча сумку и опуская ее на блестящие половицы, выкрашенные в черный цвет.

— Мы не настолько жестоки, — улыбнулся Август. Его лицо освещала небольшая свеча в маленьком оловянном подсвечнике, который он держал в руке. На нем была белая рубаха с рюшами спереди, простые черные бриджи и черные туфли с серебряными пряжками.

— В такую непогоду вы запросто могли встретить на болотах свою смерть, — сказала Леопольда. Улыбка ее была такой же, как у брата, однако блеск ее темных глаз давал понять, что ей было совершенно наплевать на жизнь и смерть Хадсона Грейтхауза.

Она производила впечатление холодной женщины. Но очень красивой. Она была высокой и стройной, почти как ее брат. У нее были длинные блестящие волосы цвета вороного крыла, ниспадавшие ей на плечи и тоже с легкой проседью на висках. Лицо у нее было аристократическое, с сильными челюстями. Нос, как у брата, был тонким в переносице, но расширялся книзу, что придавало ей какого-то диковатого бунтарского духа. Ее брови изгибались и придавали лицу довольно надменное выражение. Взгляд также выражал пренебрежение. Кожа была белой, как тонкий фарфор, хотя у Хадсона бы язык не повернулся назвать эту женщину хрупкой. На ней было темно-фиолетовое платье, больше похожее на прямую ночную сорочку. На шее у нее висела нить черного жемчуга со вкраплениями фиолетовых камней — скорее всего, аметистов. Хадсон оценил эту женщину во всей красе, и довольно простое платье и простые серые туфли, которые она носила, нисколько не умалили ее величественности. Также он отметил, что Леопольда носила довольно длинные кожаные перчатки цвета черного дерева.

— Идемте, сэр, — позвал Август. — Гостиная здесь. Леопольда, не могла бы ты принести нам два бокала прекрасного «Де Хойберга», который доставили в прошлом месяце?

— Как пожелаешь, — проворковала Леопольда и направилась вдоль по коридору, минующему лестницу, что вела на второй этаж.

Хадсон подумал, что стоило бы взять свою заплечную сумку и не оставлять ее в коридоре. Хотя бы для уверенности, ведь два заряженных пистолета лежали именно там. Теперь, когда буря разразилась, его ребра перестали так назойливо ныть, однако на смену боли пришла тревога перед надвигающейся угрозой. Подобные предчувствия не раз спасали ему жизнь на поле боя как во время войны, так и во время работы на Кэтрин Герральд. Он послушал свою интуицию, взял сумку и последовал за ван Реммом по коридору к раздвижным дверям. По пути к гостиной ему бросились в глаза странные сколы, зазубрины и трещины на некоторых стенах, словно бы кто-то нанес по ним несколько ударов тяжелым молотом, желая раскрошить их.

— Вот мы и пришли, — сказал ван Ремм, отодвигая дверь. Они вошли в комнату с высоким потолком и камином, выкрашенным орнаментом из оранжевых, белых и синих квадратов, что недвусмысленно напоминало голландский флаг. Эти цвета сильно выделялись на фоне остального убранства, потому что другая мебель — диван, небольшой круглый стол, два стула рядом с ним, письменный стол, ковер, картины и их рамы, а также стены, на которых они висели, — все было выкрашено в приглушенные темные оттенки от болотно-серого до грязно-коричневого. В очаге потрескивал огонь, издавая шипение, схожее с потревоженным змеиным гнездом. Видимо, капли дождя падали в дымоход и вызывали этот звук. С потолка на длинной цепи свисала железная люстра, в которой горело шесть свечей.

Август ван Ремм поставил свою свечу на стол, после чего сел на диван и указал Хадсону на стул. Грейтхауз сел на предложенное место, положив заплечную сумку на ковер рядом с собой. Он отметил, что в гостиной два окна, но оба закрыты ставнями. Дождь барабанил по ним под аккомпанемент частых громовых раскатов.

— Временами у нас здесь свирепствуют ужасные бури, — заметил ван Ремм. Он открыл маленькую серебряную шкатулку, стоявшую на столе, и извлек оттуда черную сигару. — Курите? — спросил он, предлагая Хадсону угоститься. Когда тот покачал головой, ван Ремм зажег сигару от пламени свечи, выпустил струю дыма в сторону темного дубового потолка и закрыл шкатулку. — Итак, — приглашающе произнес он, — как продвигается ваше исследование, касающееся болотного чудовища?

— Я его так и не встретил. Однако прошло всего два дня.

— Стало быть, вы действительно верите в эту историю?

— Мне платят, чтобы я разобрался в том, во что верят горожане.

Ван Ремм задумчиво кивнул. Он выдохнул облако дыма и понаблюдал, как оно дрейфует по воздуху в сторону Хадсона.

— В таком случае я полагаю, вы останетесь здесь на какое-то время? — спросил он.

— Да.

— И как бы вы отреагировали, если б я заверил вас, что вы зря тратите свое время?

— У меня полно времени, которое я могу потратить на то, за что мне платят.

— Ах! — Ван Ремм расплылся в улыбке. — Настоящий наемник! И, по всей видимости, умный человек. Разумный, как я уже говорил. — Он снова приложился к сигаре и некоторое время молча смотрел на ее горящий кончик. — Гм… сэр, позвольте мне задать вам… довольно деликатный вопрос.

— Спрашивайте.

— Сколько вам заплатили?

— Приличную сумму.

— Вы не назовете мне ее?

— Я бы предпочел, чтобы это осталось между мной, мэром ван Деккером и констеблем Слитом. Вы ведь понимаете, это деловой вопрос и вопрос репутации.

— Я полагаю, — задумчиво протянул ван Ремм, — что вам заплатят… — Он не договорил, так как в комнату вошла его сестра, неся на деревянном подносе два стакана светлого эля. — Ах, а вот и угощение! — провозгласил ван Ремм и вдруг вздрогнул, когда особенно мощный громовой раскат пронзил небо прямо над домом. — Ничего себе! Это было похоже на крик Бога, не так ли?

Леопольда не стала обслуживать мужчин. Она лишь поставила поднос на круглый стол и опустилась на диван рядом с братом. Август потянулся за своим стаканом, и Хадсон поднялся со стула, чтобы взять свой. В этот момент он решил повнимательнее рассмотреть картины, украшавшие стены. Они были довольно мрачными — все до единой.

— Так о чем мы говорили? — спросил Хадсон, сделав глоток превосходного эля (по крайней мере, на его непритязательный вкус), и медленно подошел к ближайшей стене.

— Я задал вам деликатный вопрос, на который не получил ответа. — Август отпил эля и отставил стакан в сторону. — Мистер Грейтхауз, если бы мы с сестрой… удвоили сумму, которую вам предложили за это дело, вы бы подумали о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк и забыть, что вам когда-либо говорили обо всем этом?

— Обо всем этом? — переспросил Хадсон.

— О существе, — сказала Леопольда. Ее губы были плотно сжаты и казались тонкими, как нити.

Если до этой минуты интерес Хадсона к делам ван Реммов и не был острым, то вопрос брата и комментарий сестры превратили его в лезвие кинжала. Хадсон не подал виду, а показательно продолжил изучать картины на стене. Похоже, там были изображены голландские пейзажи. Он сделал этот вывод, потому что на двух картинах узнал характерные ветряные мельницы.

— Сперва задам вам не менее деликатный вопрос. Скажите, почему ваш отец построил этот дом так далеко от цивилизации? — спросил он. — И… что с ним стало?

— Он скончался через семь лет после нашего прибытия, — сказал Август. — Мы переселились сюда в 1682 году, а отец умер в 1689 в возрасте пятидесяти девяти лет. Его сердце не выдержало утраты: наша мать отошла в мир иной за несколько лет до того, как мы покинули Амстердам.

— Это был ответ на мой второй вопрос, — кивнул Хадсон. — А что насчет первого?

Послышался отдаленный грохот, намекающий на то, что буря удалялась. Однако следом прозвучал новый раскат над самым домом, а шум дождя усилился.

На этот раз заговорила Леопольда:

— Наш отец жаждал уединения. Неужели это так сложно понять?

Хадсон взглянул на нее и заметил, что она придвинулась чуть ближе к брату. Их плечи почти что соприкасались.

— Желание уединения мне вполне понятно, — ответил Хадсон. — Но не изоляция. Вам двоим, должно быть, было трудно покинуть Амстердам и жить не только в стране, управляемой англичанами, но и в такой глуши. Как выразился господин ван Деккер, это же край мира. К тому же я уверен, что строительство этого дома обошлось вашему отцу в целое состояние, ведь он должен был не только приобрести материалы, но и платить рабочим. А также обеспечить им проживание здесь на весь период работ.

— Леопольд мог себе это позволить, — ответила сестра. Она слегка приподняла свой острый подбородок, ее темные глаза сверкнули. — Он мог бы позволить себе дюжину таких домов. Мы прибыли из Амстердама на собственном корабле.

Леопольд, — отметил про себя Хадсон. Значит, дочь назвали в честь отца. А сына?

— А как звали вашу мать? — поинтересовался он.

— Августина, — ответил Август.

Хадсон кивнул. Он отпил еще эля и продолжил рассматривать небольшую гравюру, заключенную в полированную сосновую раму. Вдали послышался еще один раскат грома… Хотя нет! Теперь Хадсон ясно понимал, что шум доносился не с улицы. Он будто бы исходил из недр дома.

На стене висела еще одна гравюра, изображавшая пушку на колесах. Под ней располагалась небольшая медная табличка с надписью «БРАЙАРТУС».

— Первая пушка нашего прадеда, — тихо сказал Август, заметив интерес гостя. — Отлита в его литейной мастерской примерно в 1548 году. Первая из многих. Пушки семейства ван Ремм помогли Голландии стать великой морской державой, которой она и должна была всегда быть. То был Золотой Век. Нашим пушкам не было равных. Они сделали ту эпоху поистине великой.

Хадсон снова оглянулся на брата и сестру и увидел, что рука Леопольды, скрытая кожаной перчаткой, сжимает бледную руку Августа. Они сидели так близко, что это почти что нарушало приличия.

— Ваша семья, — нахмурился Хадсон, — ковала пушки для франко-голландской войны?

— Сотни, — последовал гордый ответ. — В том, что нас одолели в той войне, виновато не оружие, а бездарное руководство не менее бездарных политиков.

Что-то вновь зашумело в дальней части дома. Это определенно был не гром.

Август отпустил руку сестры, встал и взял со стола свечу в оловянном подсвечнике.

— Похоже, где-то распахнулись ставни. Простите, я отойду на минуту. Нужно позаботиться об этом. — Он направился к раздвижным дверям, а затем в задумчивости замер. — Мистер Грейтхауз, вы ведь так и не ответили на мой вопрос. Если бы мы удвоили ваш гонорар, вы бы согласились вернуться в Нью-Йорк и забыть об этом деле?

— Я подумаю об этом. Как вы и говорили, я ведь разумный человек. И настоящий наемник. — Хадсон поднял свой стакан в шутливом тосте за высказанную идею, хотя он и не воспринимал это предложение всерьез, для него оно было скорее насмешкой. Стоять здесь в присутствии членов семьи, чьи голландские пушки отправили на встречу с праотцами столько бравых ребят, — это одно дело, а вот отказываться от своего дела и своего слова — совсем другое.

— Превосходно, — улыбнулся Август, хотя его голос прозвучал на удивление сухо. — Я скоро вернусь. — Он коротко кивнул, подарил теплую улыбку сестре и вышел из комнаты, оставив раздвижные двери открытыми.

— Вам не следовало появляться здесь, — сказала Леопольда, как только шаги ее брата затихли в коридоре.

— Меня пригласили, — напомнил Хадсон.

— Я имею в виду, в Брайартусе. День, когда вы приняли это решение, станет для вас самым мрачным, помяните мое слово.

— Вы сгущаете краски. В тот день было немного пасмурно, только и всего, — с елейной улыбкой ответил Хадсон. Он бросил еще один мимолетный взгляд на гравюру с пушкой, и его лицо едва не перекосило от ненависти. Леопольд ван Ремм, должно быть назвал торговый пост Брайартусом в честь пушки своего предка и семейного наследия. И, конечно же, это название сохранится за городом, когда он вырастет и расцветет.

Хадсон повернулся к женщине. Итак, время игр закончилось.

— Кого вы кормите мясом тех лошадей, которых режете в своем амбаре? Явно ведь не только самих себя.

Она не ответила, а его укоряющий взгляд выдержала с ледяным спокойствием.

Хадсон сделал к ней несколько шагов, напустив на себя свой самый угрожающий вид.

— В доме есть кто-то еще, не так ли? Кто?

Леопольда продолжала смотреть на него с бесстрастным выражением лица.

Хадсон услышал позади себя скрип половиц — тихий шум, почти заглушенный стуком дождя, барабанившего по крыше. Прежде чем он успел повернуться, ему в голову уткнулся ствол пистолета.

— Вы правы, сэр, — сказал Август ван Ремм. — Мы с Леопольдой живем здесь не одни. В нашем подвале живет тот, кого прозвали чудовищем болота Блэк-Оук…

Глава 5

— … также известным, — продолжил Август ван Ремм, сильнее прижимая пистолет к затылку Хадсона, — как Цукор ван Ремм, наш младший брат. — Хадсон услышал, как взводится курок. — Боюсь, я не верю вашему намерению принять мое предложение. Когда я впервые встретил вас, то сразу понял, что вы — дурак и упрямец. Вы выглядите соответствующе. Леопольда, открой его сумку. В ней два пистолета. Пожалуйста, вынь их и будь осторожна. Она, вероятно, заряжены.

Леопольда послушалась. В следующую минуту ее руки в чернильно-черных перчатках сжимали оба пистолета.

Хадсон услышал стук в задней части дома. Это был звук тяжелого удара кулака или плеча о дверь.

— Буря встревожила его, — пояснил Август. — Цукор несколько раз вырывался наружу. А поскольку я не самый способный плотник, дверной косяк и петли в его жилище сильно ослабели.

— Цукор, — повторил Хадсон. Внешне он оставался невозмутимым, но внутри его пожирал огонь опасности, и он лихорадочно пытался найти выход из своего затруднительного положения. Под мышками у него уже выступил пот, лоб заблестел от испарины. — В честь кого его так назвали?

— В честь любимой охотничьей собаки нашего отца. Леопольда, пожалуйста, положи один из пистолетов на каминную полку. А другой направь на нашего гостя, чтобы он не дергался, и забери у него нож. Он в ножнах, на правом боку. Только осторожно.

Хадсон считал секунды и дюймы. Осмелится ли он извернуться, выплеснуть остатки эля в лицо Августу и уйти от пули? Нет, он был уверен, что ван Ремм куда быстрее вышибет ему мозги. Он наблюдал за тем, как Леопольда медленно и методично следует инструкциям брата. Ствол его собственного пистолета теперь смотрел ему чуть выше пупка.

Вскоре нож оказался в руках Леопольды и перекочевал на стол.

Гром снова заголосил — на этот раз громче, от него по всей округе разнеслось глухое эхо. Оно длилось несколько невыносимо долгих секунд, пока не затихло.

Громовой Человек кричит, — подумалось Хадсону.

— Может, вы расскажете мне, что здесь происходит? — как можно спокойнее спросил он.

— Отведи его в лес, пристрели и покончим с этим! — сказала Леопольда, после чего нервно прикусила нижнюю губу. — Август, было крайне глупо с твоей стороны приглашать его сюда!

— Напротив, дорогая. Манеер Грейтхауз мог доставить нам много хлопот. Я понял это сразу, как повстречал его. Он не собирался уходить сам, — покачал головой Август. — Его нужно было заставить уйти. Заставить исчезнуть. — Он нервно усмехнулся. — Насчет отвести его в лес и застрелить… я не думаю, что это лучшее решение нашей проблемы.

— Что ты предлагаешь? — взвилась Леопольда. — Мы же не можем его отпустить!

— Конечно, нет. — Август задумчиво замолчал. Хадсон слышал, как сквозь бурю Цукор рвется на свободу из места своего заточения. — Наш брат, — нехотя заговорил Август, обращаясь к своему пленнику, — находится в одном из своих особых состояний. Иногда на него находит, но потом он успокаивается. Однако в последние пять лет он все чаще становится неуправляемым. Прежде Леопольде удавалось его успокоить. А теперь единственное, что может унять его гнев, это — к моему большому сожалению — пролитая кровь. Убийства. Ему нужно направить на кого-то свою ярость. Понимаете?

— Не вполне, — ответил Хадсон, пытаясь потянуть время. Сейчас секунды и минуты вовсе не были его союзниками. — Просветите меня.

— Просто прикончи его, Август! Чем быстрее, тем лучше.

Хадсон медленно поднял наполовину осушенный стакан эля и одарил Леопольду своей самой обворожительной улыбкой, на какую только был способен, хотя улыбаться ей — это последнее, что ему хотелось делать.

— Позвольте мне хотя бы допить. Было бы стыдно позволить такому прекрасному голландскому элю пропасть зря.

— Он не пропадет зря! Я выпью его над твоим трупом!

Хадсон решил, как поступить. Сердце сильно заколотилось о ребра. Из глубины коридора он услышал звук раскалывающегося дерева.

— Он почти вырвался! — В голосе Леопольды зазвенел неподдельный ужас.

— Я собираюсь сесть в кресло и допить, — сообщил Хадсон. — Если хотите застрелить меня, Август, благословляю вас. Хотя… будет потом неудобно здесь все отмывать. За остальными несчастными не надо было собирать потроха — Цукор убил их на болоте. Вам осталось только надежно припрятать тела. Так что же произошло с вашим безумным младшим братом?

— Безумным? — тихо рассмеялся Август. — О, если б дело было только в этом! Леопольда, иди, поговори с ним. Постарайся его успокоить.

— Он не поддастся на уговоры.

— Иди. И. Попробуй, — настоял Август, разделяя слова паузами для пущей убедительности. Леопольда поколебалась несколько секунд, но, когда ее глаза вновь наполнились ненавистью к Хадсону (а возможно, и ко всему городу), она вздернула подбородок и решительно вышла из комнаты.

Хадсон медленно подошел к креслу и сел. Он потягивал эль, пока Август стоял в нескольких футах от него, продолжая целиться ему промеж глаз. В другой его руке все еще горела короткая свеча, желтый свет которой придавал лицу Августа почти демонический облик.

— Вы и правда собираетесь убить меня? — спросил Хадсон. — Насколько я понимаю, это не совсем в вашем стиле. Настоящий убийца в этой семье — Цукор. А вы с Леопольдой только прибираете за ним.

— Вам этого не понять!

В коридоре послышался крик Леопольды. Она говорила по-голландски. Хадсон разобрал только фрагменты, которые мог перевести примерно так: «Цукор… Цукор… послушай… я спою тебе!». И она начала петь на родном языке. Судя по интонациям, это была детская колыбельная или безобидная считалочка.

Шум ударов стих.

— Так помогите мне понять, — попросил Хадсон. Снова прогремел гром, на этот раз вдалеке. Цукор тоже затих, вслушиваясь в мелодию своей сестры.

Рука Августа с оружием наизготовку была тверда, однако, когда он заговорил, голос его задрожал от волнения:

— Мы никогда никого не просили приходить сюда! Да, здесь был торговый пост, но… проклятье, мы же построили этот дом достаточно далеко! Откуда нам было знать, что здесь вырастет целый город? — Август замолчал, хотя заданный вопрос явно не предполагал ответа. Отдышавшись, он продолжил: — Наш отец прибыл сюда в поисках уединения. Чтобы мы могли жить здесь тихо и спокойно, и нас никто не беспокоил. Да, у нас была гувернантка, но она была старая и прожила в нашей семье много лет. Цукору было четыре, когда мы сюда перебрались. Леопольде было девятнадцать, а мне семнадцать. Мы прибыли на собственном корабле, поэтому о Цукоре никто не знал, кроме доктора Эльзеворта.

— Что именно он о нем знал? — не понял Хадсон.

— Разве вы не понимаете? Он не должен был выжить! — почти прокричал Август. — Он должен был умереть в первые месяцы жизни, но он выжил. И вырос. Такие, как он… доктор Эльзеворт сказал, что никогда не встречал подобных ему. Он слышал о том, что такие дети рождались, но ни один из них не прожил достаточно долго, потому что… потому что сама жизнь их не принимала.

По затылку Хадсона побежали мурашки. Леопольда продолжала петь где-то в глубине коридора. Шум дождя начал стихать. Следующий раскат грома прозвучал в нескольких милях отсюда.

— Что случилось с Цукором? — продолжил расспрашивать Хадсон, хотя и так знал ответ.

— Ему стало хуже, — сокрушенно ответил Август. — Гораздо хуже. Последние пять лет у него начали учащаться вспышки гнева. Сначала их было две-три, потом больше. Даже Леопольда уже не могла его успокоить. — Пистолет отклонился на несколько дюймов вправо. Взгляд Хадсона напряженно следил за ним. К сожалению, Август быстро спохватился и навел оружие обратно на цель. — В первый раз, когда он вырвался, его не было два дня и две ночи. А когда он вернулся, то принес с собой искалеченное тело. Чтобы показать его нам, понимаете? Как животное, которое приносит хозяевам свою добычу. Верная охотничья собака, ja?

— И вам негде было его оставить? Где его можно было… безопасно содержать.

— Где? — Август выкрикнул это слово с такой яростью, что оно буквально ударило Хадсона по лицу. — Кто согласился бы заботиться о нем? После того, как он принес третье тело, мы подумали, что должны сами убить его и положить этому конец. Мы похоронили еще двоих за амбаром. Индейцы к тому времени уже знали, что нам нужно много мяса, поэтому пришлось заключить сделку с Томуваэ. Пока мы покупали лошадей по назначенной им цене, он хранил молчание и помогал скрывать следы Цукора. И доказательства его вины, если таковые находились.

— Хорошее деловое соглашение, — едко сказал Хадсон. Он продолжал следить за движениями вооруженной руки своего недруга и хорошо помнил о пистолете на каминной полке.

— Томуваэ так же сильно желает исчезновения этого треклятого города, как и мы. Нам повезло, что Цукор ни разу никого не убил посреди зимы. Зимой следы было бы тяжелее скрыть. По правде говоря, зимой он почти все время спит. Я же говорил, он ведет себя, как животное.

Хадсон сделал еще глоток. Его стакан почти опустел, да и времени практически не осталось. Леопольда все еще тихо пела, но периодические яростные удары большого кулака по ослабленному дереву возобновились.

— Вы могли бы отвезти его куда-нибудь, — предложил Хадсон. — В больницу… в церковь… хоть куда-то…

— Нет, не могли! — яростно возразил Август, и на его изможденных бледных щеках появились красные завитки гнева, а в глазах вспыхнули угольки. — Если б мы сделали это, внешний мир бы обо всем узнал!

— О чем узнал? О состоянии вашего брата?

— Не только. Они бы узнали о… предпочтениях нашей семьи.

Хадсон почти боялся услышать правду, однако все же решился спросить:

— В каком смысле?

Август ван Ремм целую вечность стоял и смотрел на Хадсона горящими глазами. Затем на его лице растянулась убийственная улыбка, и он крикнул:

— Леопольда! Подойди сюда, пожалуйста!

Пение прекратилось.

— Август… я не могу… мне нужно…

— Этот джентльмен хочет получить ответ на вопрос. Пожалуйста, подойди сюда.

Она вернулась в комнату, держа в правой руке пистолет. Как только она вошла, грохот возобновился. Громовой Человек закричал так громко, что Хадсон не сомневался: он способен разрушить любой замок, который его удерживал. Похоже, именно он нанес все повреждения, которые Хадсон заметил на стенах. Он подумал, что их оставили молотком или чем-то тяжелым, но истина была иной.

Оставшись один на один со своей звериной яростью, Цукор принялся молотить по стенам, как он делал это много раз прежде, пробивая себе путь из дома, который больше не сдерживал его жажду крови.

Леопольда пустым взглядом уставилась на брата.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— Пока ничего, моя дорогая. Позволь мне спросить тебя… кого ты любишь?

— Тебя, конечно же.

— И я люблю тебя, моя ненаглядная. Иди сюда, позволь мне обнять тебя.

Она подошла к нему. Август поставил подсвечник на стол и плотно прижал сестру к себе, глядя на Хадсона через плечо и продолжая держать его на прицеле.

— Вместе навсегда, — произнес он тихим и благоговейным голосом истинного любовника.

— Да, — выдохнула Леопольда, посмотрев на брата необычайно мягким взглядом. — Во веки веков.

— Покажи ему, мой ангел, — попросил Август и забрал у нее второй пистолет.

— Милый, я не…

— Он все равно нежилец. Покажи ему, и он поймет, что наша семья знала о любви на протяжении многих поколений.

Леопольда кивнула. Она повернулась к Хадсону и торжественно взглянула на него. Красавица начала снимать свои перчатки… сначала правую. Обнаженная рука насчитывала шесть пальцев, один из которых был искусно замаскирован перчаткой. Когда упала вторая перчатка, левая рука продемонстрировала не только шестой палец, но и уродливый обрубок седьмого, торчащего из мраморной кожи ее руки. Она протянула руки к Хадсону и демонстративно пошевелила пальцами.

Хадсону потребовалось несколько секунд, чтобы переварить увиденное и ответить. Он потер переносицу и разом допил последний глоток эля.

— А ваша особенность? — хрипло спросил он у Августа.

— Хвост, — усмехнулся ван Ремм. — И еще несколько… более интимных деталей.

— Что ж… зря я спросил.

Август вернул сестре пистолет. Она схватила его и направила на Хадсона, сжав оружие своими обеими уродливыми руками.

— Вставайте! — приказал Август. Продолжая держать Хадсона на прицеле, он потянулся назад, чтобы взять свечу. Цукор в коридоре вновь взревел и врезался кулаками в стену.

— Я бы предпочел еще немного посидеть тут.

— Следующий звук, который вы услышите, будет выстрелом, который сначала разнесет вам правую ключицу. Знаете ли, я стал опытным стрелком, еще будучи тринадцатилетним мальчишкой.

— Вставай! — скомандовала Леопольда и махнула пистолетом.

Хадсон глубоко вздохнул, медленно выдохнул и встал. Капельки пота стекали у него по бокам.

— Вы двое никогда не слышали о цепях? Они славятся своей способностью сдерживать…

— Он может вырвать любую цепь из стены. Он уже несколько раз так делал. И… черт, вы предлагаете нам заковать в цепи собственного брата? Как это грубо! — Август покачал головой. — Мы поступим так: вы пойдете по коридору первым. Мы пойдем следом.

— Вы, что же, просто скормите меня ему?

— Он не ест человеческое мясо. Он любит калечить и разрушать. После того, как вы исчезнете, Брайартус воспримет рассказ Андры ван Оттен всерьез. И тогда люди побегут из города. Наше желанное уединение не заставит себя ждать.

— Допустим, но что потом? Вы лишите Цукора потенциальных жертв. За кем, по-вашему, он придет дальше? — Он осекся и догадался, каков план. — А-а-а, все ясно. Вы хотите натравить его на могавков? Но ведь они убьют его. Или вас это устраивает? Они сделают за вас всю грязную работу. Это избавит вас от чувства вины?

— Делайте, что вам велят! И да, Цукор направит свой гнев на деревню могавков, если у него не останется других жертв. У него ограниченный интеллект, но я… то есть, мы считаем, что он отлично умеет выслеживать добычу, как хороший охотничий пес. Наверняка могавки избавят его от страданий задолго до того, как он перебьет их всех. Но… хоть что-то лучше, чем ничего. А теперь, манеер Грейтхауз, пожалуйста, выйдите в коридор. Не заставляйте меня калечить вас раньше времени.

— Боже упаси, — хмыкнул Хадсон. В его теле был напряжен каждый мускул. Сердце колотилось в груди почти с той же силой, с какой монстр болота Блэк-Оук пытался пробить стены своей темницы. Казалось, эта тварь вырвется в любую секунду, и Хадсон был уверен, что его сердце остановится в тот же миг. Это было бы милосердно.

Хадсон отчаянно искал путь к спасению, но не видел его. Нападение на одного из ван Реммов повлечет за собой пулю. Возможно, рана и не будет смертельной, но везением такой вариант назвать нельзя. Хадсон лихорадочно думал, хватаясь за любую возможность, которая могла бы позволить ему выжить.

— Шевелитесь! — скомандовал Август ван Ремм, и на этот раз приказ был окончательным.

Брат и сестра отступили, давая Хадсону пройти в коридор. Август быстро подошел к нему сзади и приставил пистолет к его спине. Дождь снова забарабанил по крыше, а на западе прогрохотал гром. Шторм не заканчивался.

— Остановитесь и стойте спокойно, — сказал ван Ремм, когда Хадсон подошел к потрепанной двери в конце коридора. Поперек нее был установлена массивная дубовая доска на металлических держателях, вбитых в стену. Леопольда протянула свою семипалую руку и сняла с крючка на стене ключ.

Что-то с силой врезалось в дверь прямо перед лицом Хадсона. Он увидел, как дверь пошатнулась, несмотря на удерживающую ее доску. Дерево вокруг держателей начало трескаться. Хадсон заметил другие дыры в стенах — вероятно на них крепили доски, которые Цукор уже успел выломать. Тем временем рама вокруг истерзанной двери начала раскалываться.

— Цукор! — позвал Август. Он заговорил с братом на родном языке, среди его слов Хадсон разобрал только «Отойди… к тебе кое-кто спустится… слышишь меня?». Август взглянул на сестру, в его глазах показался лихорадочный блеск. — Скажи ему.

— Цукор, ты меня слышишь? — Леопольда приблизилась к двери. — Я знаю, что слышишь! — Давление по ту сторону двери ослабло. Дом на краю мира застонал, словно от облегчения.

— Кое-кто спустится, — сказала Леопольда. — Плохой человек, Цукор. Плохой. Ты можешь его наказать. Иди вниз… спустись по лестнице… и жди там. Давай, сейчас же. Иди вниз.

— Дай ему время, — мягко сказал Август. Леопольда кивнула. Оба ван Ремма, казалось, боялись своего уродливого брата так же, как и Хадсон. Это осознание не утешало, потому что среди всех троих только одному предстояло спуститься в смертельную пасть этого подвала.

— Хорошо, — выдохнул Август. — Хорошо, я готов.

— Сейчас открою, — сказала Леопольда. Голос у нее дрожал, но она старалась говорить утешительно, успокаивая то ли возлюбленного брата, то ли спятившего. — Цукор, оставайся на месте… внизу…

Леопольда вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Хадсон наблюдал за ней с прижатым к спине пистолетом Августа. Леопольда сняла дубовую доску с креплений и отложила ее в сторону. Затем она протянула руку — медленно, очень медленно, — повернула ручку и открыла тяжелую дубовую дверь. Хадсон невольно подался назад, все его тело запротестовало против спуска в эту бездну.

Огарок свечи, которую держал Август, освещал всего пару ступеней, ведущих вниз, в обиталище кромешной тьмы. Из подвала потянуло зловонием, напоминавшим запах немытого животного. Хадсон поморщился.

Сейчас или никогда, — подумал он. Ему нужно было сыграть свою роль правильно, иначе все пропало.

— Пожалуйста… — пролепетал он сломленным голосом. Это было не так уж сложно изобразить, учитывая, что он был по-настоящему напуган. Он посмотрел Августу прямо в глаза. — Хотя бы… дайте мне немного света. Прошу вас, не заставляйте меня спускаться туда в темноте…

— Ты не протянешь достаточно долго, чтобы это имело значение, — надменно бросила сука с уродливыми руками. Хадсон проигнорировал ее, продолжая призывно смотреть на ее брата.

— Умоляю вас. Ради всего святого. Пожалуйста, позвольте мне спуститься туда со свечой.

Август моргнул. Его рот искривился, и на мгновение на лице мелькнуло выражение жалости. Он начал вытаскивать огарок свечи из маленького оловянного подсвечника.

Нет, — подумал Хадсон. — Только не так!

Рука Августа замерла. От свечи осталось не больше двух дюймов, она почти догорела до самого подсвечника. Август поколебался еще несколько секунд, а затем передал Хадсону его спасительный луч надежды. Теперь у него был мизерный шанс… и да пребудет с ним удача.

— Если вы думаете, что сможете им защититься, вы разочаруетесь, — небрежно бросил Август. — Подсвечник полый. Но свет у вас будет, раз вы так хотите. А теперь спускайтесь. Хватит медлить.

— Спасибо вам, — ответил Хадсон. Он догадывался, что Леопольда желает ему мучительного путешествие в царство Аида. Впрочем, другой дороги у него и не было. Только вниз.

Ствол пистолета подтолкнул его. Ван Ремм был прав в своем убеждении, что подсвечник будет никудышным оружием. Он почти не имел веса и не мог придать дополнительной силы при ударе. Но Хадсон попросил его не за этим. У него не было другого выбора: стоило рискнуть… возможно, в последний раз.

Он прошел через дверь. Как только он начал спускаться по лестнице, позади него раздался глухой хлопок. Дверь закрылась. Тьма сомкнулась вокруг Хадсона и его свечи. Он услышал щелчок замка и звук закрепляемой доски. Собственное прерывистое дыхание стало единственным, что нарушало зловещую тишину. В любую секунду на него мог наброситься монстр.

Хадсон стиснул зубы и вытер капли пота с бровей тыльной стороной ладони.

Пришло время отправиться навстречу своей судьбе.

Глава 6

На полпути вниз по лестнице Хадсон остановился. Он вытащил жалкий огарок свечи из подсвечника и вытянул его перед собой, чтобы уловить любое движение внизу. Второпях он поставил подсвечник на ступеньку под своим ботинком и изо всех сил наступил на него несколько раз, стараясь производить как можно меньше шума.

Пока все было спокойно. В поле света не попадало ничего, кроме каменных стен.

Хадсон перехватил свечу левой рукой, наклонился и подобрал подсвечник правой. Гнездо для свечи было сплющено по краям. Он провел им туда-сюда по стене, прикладывая достаточно много сил. Получилось подобие ножа. Не бог весть что, конечно. Полагаться на то, что такое самодельное оружие и жалкая свечка спасут ему жизнь, было бессмысленно. Однако попробовать стоило. Все равно других вариантов не было.

— Цукор! — позвал он самым сильным командным голосом, на который только был способен, и прорычал по-голландски: — Stap terug!^[16]

Снизу не последовало никакой реакции. Лишь зазвучало тяжелое дыхание, напоминавшее звук раздуваемых мехов. Хадсон понадеялся, что, если он обратится к этой твари по-голландски, то сработает эффект неожиданности, монстр растеряется и запутается. Это должно было его замедлить. Окон здесь не имелось, подвал был пещерой зверя. Хадсону ни за что не удалось бы выбраться отсюда — высадить такую дверь ему было не под силу. Даже если б его заставили сделать это под дулом пистолета, у него бы ничего не вышло.

Нельзя было продолжать стоять посреди лестницы. У Хадсона появилось ощущение, что через пару ступеней Цукор ван Ремм окажется прямо перед ним.

— Цукор! — снова рявкнул он. — Stap terug!

Он почти достиг подвала. Над домом снова раздался громовой залп — приглушенный, но достаточно мощный даже для этой пещеры.

Осталось два шага — и он окажется в подвале. Хадсон сделал их и встал на земляной пол. Он протянул вперед свечу, приготовив свой импровизированный нож, чтобы нанести рассекающий удар. Горячий воск обжигал пальцы, но Хадсон не обращал на это внимания. Свеча догорала. Совсем скоро он останется без света. Все его тело напряглось, как струна. Казалось, он даже забыл, как дышать.

И все же нельзя было просто стоять и ждать нападения. Нужно было двигаться, несмотря на желание застыть и срастись с каменной стеной. Хадсон заставил себя идти, пока не добрался до угла. В скудном свете огарка свечи он увидел ведро с водой и кучу сена, где, должно быть, спал Цукор. На полу валялись обглоданные лошадиные кости. На стене прямо за кучей сена была закреплена металлическая пластина, на которой сохранилось несколько звеньев оторванной ржавой цепи.

И внезапно монстр выскочил из темноты.

Хадсон успел лишь мельком рассмотреть это существо, прежде чем массивная рука ударила его по запястью и отправила маленькую свечку в полет. Хадсон разглядел лысую голову и грязное чернобородое лицо. Успел заметить разинутый рот, полный сломанных зубов, и единственный блестящий глаз, как у циклопа, прямо над аристократической фамильной переносицей ван Реммов. На правой щеке располагалась глазница, где угнездился второй глаз — не больше младенческого, только, похоже, он был слепым, потому что его затягивало молочное бельмо.

Свет погас и погрузил подвал во тьму.

Четырехпалая рука, похожая на монструозную лапу, ухватила Хадсона за горло и с ужасающей силой подняла его над полом. Другая рука взялась за челюсть незваного гостя и начала разрывать его лицо на части. Зверь был почти такого же роста, как и сам Хадсон, но шире в плечах. Намного шире.

Хадсон нанес удар импровизированным клинком и почувствовал, как тот впивается в плоть чудовища. Он размахнулся снова и продолжал бить тварь в лицо, пока мог, потому что еще немного, и его собственная голова должна была превратиться в месиво.

С оглушительным ревом Громовой Человек отшвырнул Хадсона в сторону, словно соломенную куклу. Хадсон ударился о землю правым боком, из легких выбило весь воздух. Похоже, он только что сломал несколько ребер, потому что в боку вспыхнула такая боль, будто туда поместили мешок с острыми гвоздями. Застонав, Хадсон пополз по земляному полу обратно к безопасной стене, чтобы перевести дух и подготовиться к новой атаке.

Зверь не заставил себя ждать. Он схватил Хадсона за правую руку и точно вырвал бы ее из сустава, если б Хадсон не вскочил на ноги с невообразимой скоростью. Теперь оружие, которое удалось удержать лишь чудом, сделалось бесполезным. Хадсону пришлось ударить левым кулаком туда, где, как он думал, находился здоровый глаз циклопа. Существо было хищным и туповатым, но ему хватило ума защитить свой зрячий глаз. Это сработало: его хватка ослабла, и Хадсону удалось высвободить правую руку. Плечо невыносимо болело и, похоже, было вывихнуто, но сейчас было не до боли. Он, как обезумевший, принялся размахивать импровизированным клинком из стороны в сторону, чтобы найти и повредить этот чертов глаз. Он не знал, удалось ли ему это, но Цукор издал еще один рев и ударил Хадсона в левое плечо так, что он отлетел и покатился по грязному полу.

Во время падения он потерял подсвечник.

Холодное дыхание смерти приморозило его к полу.

Цукор был достаточно силен, чтобы разорвать на части даже самого крупного человека. Это было лишь вопросом времени. Харкая кровью, Хадсон пополз туда, где, как он думал, находилась стена. Однако он был дезориентирован и не мог с уверенностью сказать, что движется в верном направлении. Его растерянный разум подкинул ему мысль о том, что семья ван Реммов, осквернившая себя инцестом множество раз за многие поколения, умудрилась создать пушку даже из человека.

Хадсон слышал тяжелое дыхание Цукора.

Нет… нет… это дышал он сам. Как раненый зверь.

Стоя на коленях, Хадсон принялся шарить перед собой в темноте в поисках стены. Внезапно его правая рука коснулась чего-то. Больше всего это было похоже на колено Цукора. Не колеблясь, Хадсон развернулся и ударил чудовище обеими ногами. Раздался сильный хруст. Цукор крякнул от боли, пошатнулся и уполз прочь. Впрочем, вряд ли он был готов отступить, потому что секундой спустя он взревел от ярости и нанес удар, который мог бы разнести Хадсону голову, попади он в цель. К счастью, Цукор промахнулся, его зазубренные ногти лишь оцарапали его жертве щеку. Хадсон откатился по грязи и лег на живот, слушая, как над домом грохочет буря. Пока природа кружила в танце с непогодой, он вел здесь свой собственный смертельный танец.

Шансов не было.

Если Цукор обладал острым нюхом, то знал, где искать жертву, и мог найти его даже сослепу. Хадсону казалось, что боротьсябесполезно. Ему никогда не выбраться из этого дома живым, а сопротивление лишь отсрочивает неизбежное. Но сердце и разум продолжали напоминать ему, что он солдат и должен оставаться верным своей судьбе. Никогда не сдаваться. Ни за что.

Хадсон видел у себя всего одно преимущество. Он сомневался, что прежде хоть кто-то давал Цукору отпор. Если самодельный клинок и удары ботинками смогли причинить монстру вред он, как животное, мог бы поостеречься, чтобы не испытывать еще больше боли.

Хадсон как раз думал он этом, когда Цукор набросился на него. Ему удалось перехватить когтистую лапу за секунду до того, как та вырвала ему глаза. Зубы клацнули недалеко от затылка Хадсона. Невзирая на боль в плечах и боку, он титаническим усилием развернулся и снова вступил в бой. Они катались по грязному полу и оба напоминали разъяренных диких зверей. Хадсон слышал, как щелкали зубы, пытавшиеся найти его плоть. Существо снова потянуло его вниз, набросилось на него и придавило к земле. Кулак монстра собирался выбить Хадсону мозги. Чтобы хоть как-то пережить эту атаку, нужно было сравниться по свирепости с Цукором.

Руки Хадсона нащупали уши монстра — одно нормальное, а другое со странными наростами. Он потянул их на себя, сам взвыл, как зверь, а затем его голова метнулась вперед, а зубы сомкнулись на аристократическом носу ван Ремма. Он прокусил глубоко и начал мотать головой из стороны в сторону. Цукор замычал и попытался вырваться, но Хадсон не отпускал. Его охватила горячая лихорадка битвы, зубы скрипели, прорываясь сквозь плоть, и последним рывком он оторвал искалеченный нос от лица монстра.

Громовой Человек заорал, но теперь в его голосе слышалась только боль и никакой ярости. Он снова швырнул Хадсона в сторону, и тот упал в грязь, ошеломленно застыв. Он был поражен собственной жестокостью, пока сплевывал плоть и кровь на земляной пол.

А теперь давай покончим с этим, — думал Хадсон. — Клянусь Богом, с этим нужно покончить. Давай же!

Он услышал, как Цукор бросился к двери наверху лестницы. Существу надоел человек, оказывающий такое яростное сопротивление. Теперь гнев Цукора распалился снова, и он принялся биться в дверь с новой силой. Он готов был сломать собственные кости, лишь бы вырваться из этой тюрьмы.

— Цукор! — закричала Леопольда. — Прекрати! Слышишь меня? Хватит!

Срывающимся испуганным голосом она вновь начала петь ему ту голландскую песенку, но младшенький из семейства ван Ремм уже не слушал.

Еще через три удара Хадсон услышал, как срываются крепления, удерживающие доску поперек двери. А еще через три дверь слетела с петель и выпала из разбитой рамы. Цукор вырвался, и наверху, в освещенном дверном проеме появилась массивная фигура.

Хадсон услышал крик Леопольды, который разнесся по всему дому. Ему вторил вопль Августа:

— Цукор! Нет! Стой! — Звук доносился до Хадсона из другого конца этого измученного дома.

Что-то разбилось. Август выкрикнул нечто неразборчивое. Леопольда снова завопила. За криком последовал выстрел из пистолета, и крик Леопольды превратился в безумный лепет. Только тогда Хадсон заставил себя вырвать все свои двести двадцать семь фунтов боли из цепких лап грязи и, шатаясь, как восьмидесятилетний старик, поднялся на ноги.

Он шел по ступенькам так быстро, как мог бы человек, только что переживший аварию в перевернувшемся экипаже.

В гостиной он нашел Леопольду, прижавшуюся к дальней стене с одним из пистолетов в руках. Сизый дымок все еще висел в воздухе, но он клубился рядом с пистолетом того, кто лежал на полу. Его шея была вывернута так сильно, что голова смотрела почти назад. На лице умершего Августа ван Ремма застыл шок.

Монстр из болота Блэк-Оук стоял на коленях. Безносое окровавленное одноглазое лицо было повернуто к сестре. Хадсон увидел, как моргнул его жуткий глаз. В его груди, прямо над сердцем, темнело отверстие с синими краями, из которого текла темная кровь.

Цукор встал. Он поднес руку к ране, набрал в нее крови, как в чашу, и поднес к своему зрячему глазу. В глубине его горла родился рокочущий звук, затем монстр пошатнулся, распростер объятия и рухнул в сторону своей сестры — то ли в поисках последней порции нежности, то ли в попытке раздавить ее.

Леопольда выстрелила.

Пуля попала Цукору в лоб и вышла из задней части его лысого черепа. Монстр сделал еще два шага, Леопольда прижалась к стене и тихо пискнула, когда ее младший брат снова рухнул на колени. Затем он свалился на живот и, как ни удивительно, начал медленно ползти по направлению к своей сестре! Ее охватил ужас. Правая когтистая лапа Цукора ухватила Леопольду за лодыжку… монстр вздрогнул и замер.

Дым от выстрела Леопольды поднимался к железной люстре с шестью горящими свечами.

Хадсон вдруг понял, что звуки бури снаружи утихли. Шторм кончился… по крайней мере, пока.

Но не тот, что бушевал в этом доме. Не до конца.

— Ты, — прорычала Леопольда. Ее голос сочился ядом. Она посмотрела на пистолет, лежавший на каминной полке, и попыталась взять его, но не смогла, потому что мертвая рука монстра крепко держала ее.

Хадсон пересек комнату, миновав два тела, и забрал свой пистолет. Он попытался заговорить, но голос не послушался. Его собственное лицо словно потеряло форму. Сейчас ему уже не казалось, что ребра у него сломаны, а плечо вывихнуто. Возможно, раны не столь серьезны. А может, боль просто притупилась после долгой битвы. В любом случае, он знал, что синяков на его теле будет не перечесть. Наверняка его прозовут Пятнистым-Человеком-Манхэттена.

Он вновь попытался заговорить. Голос больше походил на воронье карканье, но этого было достаточно:

— Я не верю, что вы хотите сделать то, о чем думаете.

— Ты все уничтожил! — застонала Леопольда. — Будь ты проклят! Ты всех нас погубил!

— Как посмотреть, мадам ван Ремм, — возразил Хадсон. — Сейчас я уйду… если, конечно, смогу идти. А позже намереваюсь встретиться с констеблем Слитом. Уверен, что он вместе с мэром ван Деккером захотят нанести вам визит.

— Ты все уничтожил! — словно в бреду, кричала Леопольда. — Все!

— Хм, — протянул Хадсон. Стол был перевернут. Нож, который отняли у Хадсона, теперь лежал на полу. Наклониться, чтобы поднять его, было слишком больно. Что ж, не велика беда. Ему все равно заплатят, можно будет купить новый нож. — Может, вам лучше пойти к констеблю Слиту самой? — предложил он. — И рассказать ему все?

— Лучше? — прошипела она. — И что же я получу? Веревку лучшего качества для виселицы? — Несколько секунд Леопольда смотрела на тело Августа. Ее глаза увлажнились от слез, и она заплакала навзрыд. Попытки дотянуться до любимого брата были тщетны: слишком крепко держала рука мертвого монстра.

Ну и семейка, — подумал Хадсон. — Недаром говорят, что семейные узы самые крепкие.

Также он подумал, что если не выберется из этого дома прямо сейчас, то превратится в слишком болтливого идиота. Его заплечная сумка была слишком тяжелым бременем. Пожалуй, стоит попросить Слита забрать ее позже.

— Доброго дня, — сказал он. Это прозвучало, как два самых глупых слова, которые когда-либо произносили в истории.

Леопольда не обратила на него внимания. Она пыталась высвободиться из мертвой хватки Цукора, чтобы свернуться калачиком на полу рядом с Августом, но даже тринадцать пальцев не помогали ей справиться с этой задачей.

По пути к выходу Хадсон заметил, что кровь и мозги Цукора забрызгали гравюру с пушкой «Брайартус» на стене. Он сплюнул на пол и, казалось, вместе со слюной у него изо рта вылетел кусок плоти Цукора. Если б ему позволяли ноги, он мчался бы отсюда прочь очертя голову, однако, пройдя всего двадцать ярдов, он упал на землю и несколько минут не мог подняться на ноги.

Дождь перестал, но с деревьев капало, а земля под ногами была рыхлой.

По пути к палатке ноги Хадсона снова подкосились, и он упал в лужу грязи. Он пролежал некоторое время под движущимися облаками, и подумал, как близко сегодня подобрался к собственной смерти. Стоило ценить в жизни каждое мгновение, даже в самую сильную бурю. Этому учит судьба солдата. Сегодня ему очень жестоко напомнили об этом.

Повинуясь странному порыву, Хадсон начал перекатываться туда-сюда в грязной луже, словно пытаясь очистить себя от смерти, крови и зла, которое люди часто совершали, чтобы сохранить свои тайны, веками утягивающие их во тьму. Хадсон решил проблему и заслужил свое вознаграждение. Остановил череду убийств. Он пережил это.

Что до ответов на вопросы о том, кто несет за все это ответственность… они были выше его понимания. И, по правде говоря, его это устраивало.

Вскоре ему удалось встать на ноги. Он медленно побрел своей дорогой, чувствуя себя чище, чем когда-либо прежде.

Ночная поездка

Глава 1

Октябрь 1702 года.

В своем ночном посетителе Мэтью Корбетт отметил три вещи, показавшиеся ему особенно интересными.

Во-первых, джентльмен был одет в представительный костюм с серой рубашкой и темно-синим галстуком. Мэтью стал обращать внимание на наряды после того, как он сам, успешно завершив дело Королевы Бедлама, сделался местной знаменитостью. Статья в «Уховертке» побудила его задуматься о более подобающем, представительном облике и обзавестись несколькими хорошими костюмами, пошитыми, разумеется, его другом Ефремом Оуэлсом.

Во-вторых, ногти на длинных тонких пальцах джентльмена были очень острыми и больше напоминали небольшие заточенные изогнутые лезвия. Несмотря на чистоту и ухоженность этих когтей, Мэтью подумал, что его гость запросто может вцепиться мертвой хваткой во все, что представляет для него интерес, а любое препятствие порвать в клочья.

В-третьих, вместе с джентльменом в скромное жилище Мэтью влетел странный запах. Ночной гость, похоже, знал о нем и пытался замаскировать его лимонным одеколоном, но у него не получилось. Для описания этого странного запаха Мэтью не мог подобрать лучшего словосочетания, чем «смрад гниения», потому что сладковатые миазмы, больше всего напоминающие разложение, настойчиво пробивались сквозь лимонный аромат. Было ли в этом запахе нечто знакомое? Сейчас Мэтью не мог припомнить. На самом деле, разум его все еще пребывал на грани сна.

Посетитель явился немногим позже того, как свечные часы^[17] Мэтью показали одиннадцать, и юный решатель проблем почти погрузился в сон, который с недавних пор стал для него почти роскошью из-за постоянных тревог, связанных с кровавой карточкой Профессора Фэлла.

— Премного благодарен, что вы согласились уделить мне время, сэр, — сказал джентльмен, прижав к боку снятую темно-синюю треуголку. — Сожалею, что пришлось беспокоить вас в такой час, но, увы, моя проблема не терпит отлагательств.

Мэтью кивнул. Ему показалось, что в голосе джентльмена проскальзывает странный акцент. Может быть, он пруссак^[18]? Проклятье, только очередного пруссака на голову Мэтью не хватало!^[19] Особенно посреди ночи.

Мэтью пригляделся к гостю. Освещения в комнате было достаточно, чтобы рассмотреть его худое вытянутое лицо с острыми чертами, вымазанное белилами и румянами. На белом гриме выделялись темные дуги бровей, на голове сидел массивный белый парик. Глаза, как ни странно, показались Мэтью такими же белыми, как и напудренное лицо джентльмена. Возможно, дело в малом количестве света? Мэтью предположил, что глаза у его гостя бледно-серые, тусклые.

— Если позволите, — отважился Мэтью, — рискну заметить, что час и вправду поздний. Неужели обсуждение не может подождать до завтра, когда я окажусь в моем офисе?

Ему нравилось произносить это «в моем офисе». Звучало представительно.

Незнакомец не спешил отвечать.

— Завтра меня можно будет найти в доме номер семь по…

— Месторасположение мне известно. Служащий в «Док-Хауз-Инн» сообщил мне его, как только я поинтересовался, есть ли в этом городе человек, способный решить мою проблему. Я объяснил ему ситуацию, и он направил меня к вам.

Не совсем, — подумал Мэтью, и губы его слегка изогнулись.

Служащий направил этого джентльмена не к Мэтью Корбетту, а в дом Мармадьюка Григсби. Стук в дверь разбудил его, а на пороге незнакомца встретила внучка хозяина Берри, одетая в ночную сорочку и державшая в руках фонарь. В эту холодную октябрьскую ночь 1702 года она проводила странного джентльмена с острыми звериными когтями, пахнувшего гниением и лимонами, к двери Мэтью и возвестила:

— К тебе посетитель. — На ее лице явно читался вопрос: «кто он?».

Мэтью слишком долго тянул с ответом. Казалось, он сориентировался бы быстрее, подними его с постели один из жадных до крови приспешников Профессора Фэлла. Однако сейчас его разум все еще балансировал на грани полусна и яви, а в памяти вспыхивали отрывки из книги «Сто Одно Открытие в Шахматах», которую он недавно читал.

— Что ж, я вас оставлю, — сказала Берри. Разумеется, о кровавой карточке с отпечатком пальца она ничего не знала, и Мэтью хотелось, чтобы так оставалось и впредь. — Доброй ночи, Мэтью.

— Доброй ночи, — эхом отозвался он.

Гость тем временем тенью проскользнул в комнату, снял свою треуголку и некоторое время стоял молча, ожидая, пока Мэтью все же решится закрыть за ним дверь… если только он не хотел оставить ее открытой на всю ночь.

Что ж, впору было прямо сейчас отправляться в офис и сообщать Хадсону Грейтхаузу, что Кэтрин Герральд — которая при попутном ветре должна была успешно добраться до Англии, — не ошиблась, предоставив ему должность решателя проблем.

— И чем я могу вам помочь? — спросил он.

— Я должен передать сообщение моему брату. Это вопрос жизни и смерти.

— Хорошо. Это… довольно просто.

— Не просто, — перебил его посетитель. — Прошу прощения, что не сразу представился. Мое имя Карлис фон Айссен. Ваше имя мне известно, вы — Мэтью Корбетт, о вас недавно писали в местной газете. Дела обстоят так, — он помедлил, его губы немного скривились, — мой брат живет не здесь. Он живет… лучше я покажу вам на карте.

Фон Айссен скользнул во внутренний карман костюма своей когтистой рукой и извлек оттуда свернутый лист. Мэтью поднял ближайшую свечу и присмотрелся к бумаге.

— Видите? — Фон Айссен развернул лист и указал ухоженным когтистым пальцем на определенный участок изображения. — Это маршрут, который вы называете Бостонским почтовым трактом. А здесь, в нескольких милях к северу от него, проходит еще одна дорога. Она ведет к реке. Вот дом, где живет мой брат.

— Это, по меньшей мере, два дня пути, — прикинул Мэтью. — Позвольте узнать, отчего вы не можете самостоятельно передать сообщение вашему брату? Вы упомянули, что это непросто, но пока что я вижу единственную сложность: не самый ближний путь.

— Моя профессия в настоящее время не позволяет мне путешествовать.

Мэтью нахмурился.

— О какой же профессии речь?

— Назовем это… гм… доставкой ящиков, — ответил фон Айссен.

— Каких именно? — Не унимался Мэтью. С каждой секундой ему все меньше нравилось, в какое русло перетекает этот разговор. — Что в них?

Ответ был лаконичен до безобразия:

— Это особые ящики.

В какой-то момент Мэтью показалось, что он почти вспомнил, что же напоминает ему запах, исходивший от гостя, но мысль тут же ускользнула от него.

— Сообщение должно быть доставлено как можно скорее, — продолжал фон Айссен, сложив карту несколько раз, пока она не стала аккуратным желтовато-белым квадратиком. — Как я уже говорил, это дело жизни и смерти. Я заплачу любую сумму, которую вы запросите.

Ничего себе! — подивился Мэтью. И ведь это — одно из его первых… дел, если можно так выразиться. Это не только способ доказать Хадсону Грейтхаузу, что он справится с работой, но и способ заверить его, что Мэтью Корбетт способен приносить агентству «Герральд» доход.

Осмелится ли он взяться за эту работу? Черт возьми, да!

— Десять фунтов, — выпалил Мэтью.

— Согласен, — без намека на колебание ответил фон Айссен. — Кошелек при мне. — Он снова скользнул во внутренний карман и извлек оттуда кожаный кошелек, а вместе с ним конверт, надежно запечатанный желтым воском. Он протянул юному решателю проблем, все еще одетому в одну лишь ночную сорочку, заветное послание, нимало не смущаясь курьезности этой ситуации. Мэтью в свою очередь ошеломленно наблюдал, как незнакомец отсчитывает нужное количество монет, называя цифры вслух. Он и впрямь говорил на иностранном языке.

Но он не пруссак, — подумал Мэтью. — Язык какой-то другой…

Монеты — целое состояние, по меркам Мэтью, — весело поблескивали на столе в свете свечи.

— Итак, — произнес фон Айссен, выложив ровно десять фунтов, — есть некоторые моменты, которые вам необходимо учитывать. — Его тон изменился. Он сделался слегка надменным, как если бы фон Айссен был хозяином, говорившим со слугой. — Вы верно отметили, что путешествие займет две ночи, при условии, что вы будете тратить мало времени на ненужные заминки, а я ожидаю, что именно так вы и поступите. В первую ночь вы остановитесь в таверне, которой управляет некто Джоэль Бэкетт. Выбора у вас не будет, так как это единственная таверна, расположенная примерно в миле от дороги, ведущей к дому моего брата. — Фон Айссен внезапно отвернулся от Мэтью и подошел к недавно установленному окошку в молочном домике, открыл ставни и всмотрелся в ночную тьму. Глядя через его плечо, Мэтью отметил серебристую — почти полную — луну, сияющую, словно монета. Он обрадовался наличию лунного света: путь до дома брата фон Айссена и без того должен пойти почти по бездорожью, а без освещения это будет поистине трудно.

— Сожалею, что вынужден просить — даже требовать — чтобы вы ехали в такое время, — вздохнул фон Айссен, снова закрывая ставни. — Я был бы рад, если б представилась иная возможность, но, боюсь, ни вы, ни я ею не располагаем.

— Дело жизни и смерти, — понимающе кивнул Мэтью и тут же прищурился. — Но, постойте, что вы имеете в виду, говоря «в такое время»?

— В ночное.

Мэтью непонимающе качнул головой.

— Простите, сэр, но я не могу взять в толк: в чем же разница? Разве не будет благоразумнее…

— Я требую, чтобы вы доставили конверт моему брату ночью. — Эти слова прозвучали тихо, фон Айссен говорил почти шепотом, но в его голосе звучала непоколебимая властность. — И никто не должен к нему прикасаться. Никто другой. Не говорите Бэкетту о задании. И вообще никому не говорите. Это дело касается только моего брата. И доставить конверт нужно непременно ночью. Вы все уяснили, сэр?

— Я прекрасно понял ту часть задания, в которой говорится, что о послании не должен знать никто, кроме вашего брата. Нетрудно понять, что сообщение секретное. Но… почему непременно ночью?

— Он отягощен недугом, который заставляет его испытывать сильнейшую боль при столкновении с солнечным светом. Он лишен возможности выходить на улицу при свете дня. Вынужден выходить только ночью.

— Этот недуг… — помедлил Мэтью, — он есть и у вас? Поэтому вы не могли поговорить со мной в агентстве завтра утром?

Фон Айссен не отвечал примерно минуту. Затем он слегка улыбнулся, и его улыбка больше походила на резаную рану от бритвы.

— Да, вы правы. Это семейное заболевание.

— Мне жаль.

— С чего бы? — фыркнул фон Айссен. — Не вы ведь его вызвали.

Мэтью в ответ мог лишь растерянно пожать плечами.

— Позвольте мне продолжить, — кивнул фон Айссен. — Покинув таверну Бэкетта, вы направите свою лошадь по дороге, отмеченной на карте. По моим расчетам, путь отнимет у вас еще один день, прежде чем вы доберетесь до дома моего брата. Затем вы отдадите ему конверт, он окажет вам гостеприимство, вы сможете провести ночь в его доме, а следующим утром отправитесь обратно. Это ясно?

— Да, вполне.

— Вот и прекрасно. И еще… вам стоит взять с собой пистолет. Лучше даже два. Будьте готовы применить их в случае необходимости.

Мэтью уставился на лежащие на столе монеты и с трудом сумел отвести о них взгляд, услышав последние слова гостя.

— Что?..

— Вы меня прекрасно расслышали.

— На дороге встречаются опасные индейцы?

— Индейцы, бандиты, лесные звери, — пожал плечами фон Айссен. — Так что имейте при себе два пистолета. А лучше три.

К горлу Мэтью поступил тяжелый комок, и он с трудом проглотил его, надеясь, что это укроется от внимания фон Айссена.

— Я полагаю… такое дело больше подойдет для другого сотрудника нашего агентства Хадсона Грейтхауза.

Или для солдат, — подумал он. Ему было неприятно об этом сообщать, но он понимал, что должен:

— Я не уверен, что подхожу для этой работы. В смысле, у меня еще не так много опыта в подобных делах, как у…

— О, вы, верно, шутите! Набиваете себе цену, не так ли? Знаете, после всего, что я прочитал о вас в той газетенке, я никогда в жизни не поверю, что хоть кто-то из ваших… гм… коллег справится с этой работой хотя бы наполовину так же хорошо, как вы!

— Но, возможно, я мог бы попросить Хадсона Грейтхауза отправиться со… — Он осекся на полуслове.

Нет, даже не думай об этом!

В этом случае Хадсон Грейтхауз будет насмехаться над ним до скончания веков. И, по правде говоря, заслуживает ли он — Мэтью — своего места в агентстве, раз опасности вызывают у него такой ужас?

Перед тем, как отбыть в Англию, Кэтрин Герральд оказала ему огромное доверие. Она была уверена, что он справится с любой ситуацией, в какой бы ни оказался. И разве это задание — не повод показать себя? Он может и должен попытаться оправдать доверие мадам Герральд. В конце концов, Мэтью пережил нападение медведя и успешно разобрался в деле Королевы Бедлама. Наверняка он найдет способ сладить и с индейцами… или с бандитами… В любом случае, он не готов был прослыть неудачником в глазах Хадсона Грейтхауза. А особенно — не был готов прослыть неудачником в собственных.

— Ну хорошо, — постарался как можно бодрее произнести он. — Я возьму два пистолета.

Он знал, что за часть денег, что лежали перед ним, он запросто мог бы арендовать оружие.

— Превосходно. Вы отправитесь в восемь часов утра. Если поспешите, будете у Бэкетта вскоре после наступления темноты.

— Отправлюсь в семь, — качнул головой Мэтью. — Если, конечно, мне удастся хоть немного поспать перед поездкой…

— О! Да, разумеется. Вы должны выспаться. — Фон Айссен снова огляделся. — Очаровательное жилище, — заметил он. — Я тоже питаю особую любовь к небольшим помещениям. — Его взгляд вновь обратился к Мэтью. — И помните: никто, кроме моего брата, не должен завладеть конвертом. Никто не должен знать, что вы доставляете ему сообщение. Отдать конверт надлежит ему лично в руки. Ночью. Вы понимаете? Ночью.

— Вы повторяли это достаточно часто, сэр, — заметил Мэтью. — А я понял с первого раза. Спасибо, что решили обратиться к нашему агентству. А теперь — доброй вам ночи.

Конверт, карта и монеты остались лежать на столе. Фон Айссен бросил на них последний взгляд, затем стукнул каблуками, слегка поклонился, водрузил треуголку поверх парика и вышел.

Мэтью задул свечи.

Утром он соберет небольшую дорожную сумку и отправится на поиски двух пистолетов, которые собирался взять в аренду. Мистер Вайнкуп мог бы помочь… Или, в крайнем случае, можно обратиться к Гарднеру Лиллехорну и заплатить ему за пару пистолетов из городского арсенала. Однако в этом случае придется объяснять, зачем ему понадобилось оружие. Нет-нет, стоит оставить этот вариант про запас. Хадсону о своем предстоящем путешествии Мэтью также не собирался сообщать. Деньги, которые вскоре окажутся в сундуке в доме номер семь по Стоун-Стрит, будут говорить сами за себя.

Мэтью уже собирался затушить фонарь, как вдруг понял, что напоминал ему запах, исходивший от фон Айссена. Точно так же пахло на чердаке ужасов Эштона Мак-Кеггерса, где было полно высушенных костей, от которых исходил замогильный запах.

Аромат смерти — точнее, самой ее сути.

На мгновение Мэтью задумался. Затем решил оставить фонарь зажженным, лег спать, проиграл в голове две шахматные партии и, наконец, сумел погрузиться в сон.

Глава 2

С наступлением темноты стало заметно холоднее, и Мэтью не единожды успел порадоваться, что облачился в утепленное тяжелое серое пальто, фланелевый шарф и серую шерстяную шапку. Он гнал свою лошадь по кличке Сьюви галопом, но к вечеру поддерживать такой темп ей стало трудно, и Мэтью справедливо решил, что не следует загонять ее. До таверны Бэкетта оставалось всего ничего, а там и его, и Сьюви ожидали желанный отдых, тепло и еда.

Бостонский почтовый тракт был безлюден, хотя и проходил не слишком далеко от города. Он тянулся через несколько небольших поселений, в одном из которых Мэтью остановился, чтобы напоить Сьюви и промочить собственное горло из кожаного бурдюка, после чего незамедлительно отправился в путь. По дороге ему встретилась всего одна повозка с пиломатериалами, некоторое время спустя мимо пролетел по направлению к Нью-Йорку экипаж, а за ним в город направилась пара наездников. Дальше тракт принадлежал лишь ему одному.

С обеих сторон возвышался лес, выглядевший так, будто Бог решил собрать в нем самые уродливые и кривые деревья из книги Бытия. Непроницаемые заросли шиповника и хищных виноградных лоз создавали с обеих сторон дороги непроходимую стену, и в течение всего дня пейзаж не разнообразился ничем.

Ночью вокруг стало темно, словно целый мир превратился в огромную пещеру. Звезды затянуло тучами, и лишь луна, изредка выглядывавшая из-за ночных облаков, проливала редкий свет в этот эбеново-черный неф природного собора. Мэтью мог довольствоваться лишь перекличками сов по пути. Ни индейцы, ни бандиты, ни опасные дикие звери ему не встретились, и он был благодарен собственной удаче хотя бы за это.

Вдруг до Мэтью донесся запах дыма. Сьюви повернула на изгибе дороги и — о, да! — справа показался небольшой домишко, окна которого горели теплым светом, а из двух каменных труб поднимался серый дымок. За домом располагался небольшой амбар и загон, а позади него простиралась непроглядная чернота леса.

Мэтью не стал тратить время на то, чтобы привязать Сьюви к коновязи недалеко от входной двери. Он взял свою дорожную холщовую сумку, в которой покоились два пистолета и необходимые боеприпасы, и постучал в дверь, как если бы это была общественная таверна. Ему показалось разумным проявить терпение — вряд ли стоило врываться и пугать постояльцев.

На стук вскоре вышел седобородый и седовласый джентльмен, одетый в коричневые брюки и кремовую рубашку. В руках он держал дымящуюся глиняную трубку.

— Мистер Бэкетт? — спросил Мэтью, предположив, что мужчине, должно быть, уже за пятьдесят.

— Он самый. Заходите, заходите! Элла, у нас гость!

Мэтью пробормотал хозяину таверны благодарность и прошел через аккуратно обставленную комнату прямо к камину, чтобы обогреться. Элла Бэкетт — седая женщина примерно того же возраста, что и ее супруг, — появилась из дальней комнаты и встретила Мэтью дружественной улыбкой. Она подошла к нему, взяла у него из рук только что снятое пальто и повесила его на крюк, вбитый в стену. Мэтью успел отметить ее веселые ярко-голубые глаза.

— Куда путь держите? На юг или на север? — спросил Джоэль Бэкетт.

— На север.

— О, ну понятно. Вы отогрейтесь пока! Сейчас холодновато не по сезону, хотя в прошлом году, например, нас к этому времени уже завалило снегом. Такие сугробы лежали, сроду таких не видел! — Он посмотрел в окно и увидел Сьюви. — О лошадке вашей я позабочусь. Все необходимое у нас есть. Недавно, правда, были постояльцы на карете, но запасы остались. Никогда ведь не знаешь, к чему готовиться, правда, Элла? Иногда, бывает, колесо в дороге сломается, и что? Как быть? — Он не дождался от Мэтью комментария и кивнул. — Что будете пить? Как насчет чашечки глинтвейна?

— Это было бы чудесно.

— Я принесу, — сказала Элла. — У меня готова курица в горшочке, вареная репа и кукурузный хлеб. Сгодится?

— Звучит прекрасно.

Мэтью расслабился, ощутив домашний уют. Общество супругов Бэкетт ему импонировало, а они, похоже, были действительно рады оказать путнику теплый прием. Мэтью рассказал им, как его зовут, а также, что он едет из Нью-Йорка на север. Больше он не сказал ничего. Конверт покоился во внутреннем кармане его костюма, и он хотел, чтобы там он и оставался до тех пор, пока не настанет время передать его брату фон Айссена.

За ужином, пока в кухонном камине тихо потрескивали поленья, Мэтью искренне наслаждался едой, которая могла бы конкурировать с кулинарными шедеврами Салли Алмонд. Посреди трапезы послышался стук в дверь, и Джоэль извинился, покинув свое место. Мэтью ожидал, что прибыли пассажиры какой-нибудь кареты, однако порядком удивился, когда Джоэль Бэкетт вернулся в сопровождении двух индейских воинов, задрапированных в одеяла. Они окинули Мэтью оценивающим взглядом, а он в свою очередь обратил внимание на Эллу, которая быстро завернула большой кусок кукурузного хлеба в полоску ткани и передала его одному из индейцев. Второй кивнул в знак благодарности. После этого нежданные гости ушли, не проронив ни слова, а Джоэль вернулся к столу.

— Это наши индейские друзья, — пояснил он. — Их поселение находится довольно далеко отсюда, к югу. Но они готовы проделывать долгий путь, чтобы заполучить кукурузный хлеб моей крошки Эллы. А мы рады им помочь.

— Для меня это комплимент, — кивнула Элла. — Иногда они приносят нам оленину и свое племенное пиво. Джоэль его очень любит. Я один раз попробовала, и мне показалось, что я пью жидкий огонь. — Она поморщилась и пожала плечами. — Но, в любом случае, мне приятно знать, что они считают нас друзьями.

Индейцы, бандиты, дикие звери, — вспомнил Мэтью. — Что ж, по крайней мере, индейцы, похоже, не будут проблемой.

— Вы, кстати, назвали мое имя, — сказал Джоэль, зажигая свою трубку от пламени свечи.

— Простите?

— У двери. Вы назвали мое имя. Кто рассказал вам о нашей таверне?

— Гм… еще один путешественник. Вероятно, он останавливался у вас.

— В самом деле? Как его имя? У нас с Эллой отличная память.

Мэтью терпеть не мог лгать, но был ли у него выбор?

— Не могу похвастать тем же, сэр. Я не запомнил его имени. Мы встретились в таверне в городе.

Ложь сорвалась с его губ удивительно легко, и Мэтью невольно ощутил недовольство. Вот уж он не думал, что лгать — в его характере.

— Кстати, вы курите трубку? Можно сказать, это особое предложение для моих гостей…

— Нет, сэр, но благодарю.

Джоэль некоторое время курил молча. Элла предложила Мэтью добавки, и он не отказался.

— Так, стало быть, вы направляетесь на север? — продолжил Джоэль свой расспрос через какое-то время. — Куда именно?

Мэтью решил, что лучше всего будет солгать про Бостон, но ему вовсе не хотелось так плотно увязать во лжи. Что изменится, если эти двое узнают о его пункте назначения? Наверняка, ничего! Решено, он назовет его. Но ни слова не скажет о конверте. Никогда.

— Вообще-то, — начал Мэтью, сделав глоток превосходного глинтвейна, — я еду навестить кое-кого. Я так понимаю, путь отнимет еще день. Где-то в миле отсюда у дороги будет ответвление вправо, верно? Небольшой тракт. Я направлюсь по нему.

Джоэль на протяжении рассказа дымил своей трубкой. Но, услышав последние слова, он медленно вынул ее изо рта и опустил.

— Мэтью… если позволите… кого вы собираетесь навестить?

Я же поклялся, что никому ничего не скажу, — сетовал Мэтью про себя. Он так и должен был ответить. С другой стороны, ничего ведь не случится, если эти люди узнают имя? Имя не имеет значения.

— Джентльмена по фамилии фон Айссен, — ответил он.

Джоэль переглянулся с Эллой, а затем снова посмотрел на молодого решателя проблем из Нью-Йорка.

— Если вы говорите о дороге, ведущей к речным утесам, — а я полагаю, что вы говорите именно о ней, — то, уверяю вас, никто по фамилии Айссен там не живет. Может, вы имели в виду дом Вайдена?

— Нет, я… То есть, я имею в виду… Мне сказали, что фон Айссен живет в конце той дороги.

— Кто вам это сказал?

Мэтью почувствовал, как его утягивает непроходимое болото. Рассказать, или нет?

— Его брат, — решился он, просто пытаясь вырваться из этого тумана.

— У Вайдена брата не было. Вообще говоря, он умер много лет назад. Мы с Эллой тогда еще даже не перебрались сюда и не завели здесь хозяйство. Жили на ферме.

Мэтью почувствовал, что бледнеет.

— А кто он… в смысле, кем он был? Вайден.

— Николас Вайден, — ответила Элла. Выражение ее лица отчего-то сделалось каменным. — Это был сумасшедший голландец, который раньше зарабатывал на судоходстве, когда жил на родине. По крайней мере, такие до нас доходили слухи. Он построил свой дом — настоящий нарыв на лице земли! — и оттуда пытался контролировать речное судоходство.

— Контролировать? В каком смысле?

— Построить огромный барьер из бревен, — ответил Джоэль. — Некие ворота на цепях и шкивах, чтобы блокировать лодки, которые отказывались платить взнос. Мы так поняли, что он затем и прибыл сюда из Голландии, чтобы основать здесь свою речную империю.

— И у него получилось? — поинтересовался Мэтью. — Хотя бы… со стройкой?

— Что-то пошло не так. Была какая-то авария. Его инженер погиб, а барьер был разрушен. Скалы под домом Вайдена раскололи бревна так, что лодки даже не могли там причалить. Пара рисковых парней из Нью-Йорка пыталась, но, как нам потом рассказали, их лодке пробило днище.

— Хм, — вздохнул Мэтью, нахмурившись. — И после этого Вайден умер?

— Много лет назад, когда мы еще жили на ферме, — ответила Элла, — мы видели, как мимо проезжала похоронная повозка. Следом тянулся целый караван с вещами из его дома. Сейчас там уже никто не живет.

— Уже очень давно, — протянул Джоэль, выпустив клуб дыма к потолку. — Так что его так называемый брат обманул вас, Мэтью. Только понять не могу, зачем, ради всего святого, кому-то отправлять вас к дому покойника?

Мэтью невольно коснулся своего костюма — аккурат над тем местом, где во внутреннем кармане покоилось письмо. У него начала слегка кружиться голова, и, похоже, дело было не в глинтвейне. До Мэтью донесся собственный голос, показавшийся ему поначалу чужим:

— Это… проклятая дорога?

— По крайней мере, индейцы так и говорят. — Еще один клуб дыма взлетел к потолку. — Они говорят, что не пошли бы по ней, даже если б это было единственное место на земле, где продавался бы кукурузный хлеб Эллы. А еще… мы и сами кое с чем столкнулись…

— Джоэль! — окликнула его жена и накрыла его ладонь своей. Ее ярко-голубые глаза внезапно потускнели и увлажнились от слез. — Не надо…

Он посмотрел на нее и улыбнулся. И будь Мэтью проклят, если это была не самая грустная, самая убитая горем улыбка из всех, что ему когда-либо доводилось видеть. Он поерзал на месте. Его не покидала мысль, что грядет нечто ужасное.

— Все в порядке, — тихо сказал Джоэль своей жене. — Правда. Это было так давно. Мы никому не говорили… годами, не правда ли? Думаю, этому молодому человеку нам следует рассказать. Если ему не захочется нас слушать, он всегда может покинуть наш дом и увидеть все своими глазами. — Он посмотрел на Мэтью и решительно кивнул. — Да. Мы определенно должны ему рассказать.

Элла не стала возражать. Она встала и начала убирать тарелки. Мэтью отметил, что уголки ее губ загнулись книзу, а лицо помрачнело и стало очень бледным.

— Вы не обязаны ничего рассказывать, — покачал головой Мэтью.

— Нет, обязан. Это может спасти вашу жизнь, если только вы не окажетесь упрямым глупцом. — Джоэль потянулся к сумке из оленьей кожи и принялся снова набивать свою трубку. Лишь когда он поджег ее и выпустил в воздух пару клубов дыма, начался рассказ: — Наша ферма располагалась в нескольких милях отсюда, вдоль этой дороги. Это место, которое мы называли домом — Элла, я и… наш сын. Уилл. Он был хорошим, очень хорошим мальчиком, Мэтью. Ему было семнадцать лет, когда он… — Джоэль прервался, поморщившись. — Семнадцать лет, — повторил он и на некоторое время замолчал.

Тарелки звякнули в руках Эллы, когда она опустила их в мойку, а кухонный камин протестующе выплюнул несколько искорок.

— Это произошло после смерти Вайдена, — продолжил Джоэль. — Внезапно… что-то начало проникать к нам на ферму и рвать скотину на части. Оставляло вместо горла сплошное кровавое месиво. А из глубины леса мы начали слышать вой. Мы подумали на волков. Решили, что это они заявляются и уничтожают наш скот, но… была одна странность. Они заявлялись раз в месяц на пару-тройку ночей, а затем пропадали — до следующего месяца. Я начал вести журнал и понял, что эти твари — кем бы они ни были — приходят только в полнолуние. Возможно, конечно, они весь месяц бродили в окрестностях, и лишь под полной луной набредали на нашу ферму, но… вы, Мэтью, поверили бы в такие совпадения? — Джоэль качнул головой. — И что тут сказать? Волки — умные звери. Они думающие. Думающие животные. Кстати, мы пытались в другие дни охотиться на них с мушкетами, но не встретили ни одного.

— Он был хорошим мальчиком, — вдруг пробормотала Элла. Она стояла к ним спиной и продолжала оттирать посуду. Учитывая, каким измученным казался сейчас ее голос, Мэтью был рад, что не видит ее лица. — Наш Уилл… — прошептала она. Этот шепот больше походил на дуновение ветерка на кладбище.

Джоэль наклонился вперед, и его темно-карие глаза потемнели еще сильнее, став похожими на два дула пистолета, направленных прямо на гостя.

— Я рассчитал, когда волки должны были явиться снова. Сказал Уиллу, что мы должны сторожить скот в эту ночь на пастбище. Скот дал бы нам знать, когда эти твари проберутся, так что мы затаились. В этот момент мы должны были достать темные фонари^[20], которые до этого держали бы спрятанными. Дальше — дело за малым: целься да стреляй. Мы подготовились, но волки не пришли. Ни первой ночью полнолуния, ни следующей. Возможно, они нас учуяли, понимаете, Мэтью? Мы учли все, кроме запаха, который не могли замаскировать. Но на третью ночь… они были голодны. Они не могли больше ждать.

— Пожалуйста, — тихо простонала Элла, словно умоляя мужа прекратить.

— На третью ночь, когда луна уже начала убывать, скот вдруг заволновался. Мы уловили какое-то движение. Да, думаю, это будет самое правильное слово. Но то, что мы с Уиллом внезапно услышали, было не воем. Нет, показалось, что что-то бьется о стену амбара на расстоянии около пятидесяти ярдов от нас. Лошади испуганно заржали. А ведь дверь амбара была заперта, волки никак не могли просто отпереть ее. Мы решили, что они бросались на доски, чтобы сломать дверь. Уилл помчался к амбару. Я крикнул ему, чтобы подождал меня, но он был чертовски быстр. Он открыл заслонку своего фонаря, и я увидел что-то движущееся… размытые фигуры. Единственное, что я могу сказать — они были большими. Я увидел вспышку выстрела Уилла. Услышал, как кто-то… или что-то скулит от боли. Только вот на животный скулеж это было никак не похоже. Это было… я до сих пор не могу сказать, что это.

Бэкетту пришлось остановиться. Он отложил трубку и провел рукой по лицу. Мэтью заметил, что его рука слегка подрагивает.

— Я увидел… увидел, как что-то налетело на моего сына… Две или даже три твари. Фонарь Уилла упал. Я бросился к нему, но на меня напали сзади, и я разбил свой фонарь. Удар был таким сильным — мне показалось, что на меня налетело пушечное ядро! Я рухнул лицом прямо в землю, и мне выбило два зуба, а что-то страшное и жутко тяжелое уселось мне на спину и вдавило в траву. Я чувствовал когти на своих плечах. Мой мушкет куда-то пропал… А в отдалении я слышал, как кричит мой мальчик.

— Ох, — тихо выдохнула Элла, застыв у мойки.

— Я пытался встать, но оно не давало мне двигаться. Я с трудом мог дышать. Вонь изо рта этой твари доносилась до моего носа, жар обжигал мне шею. Клянусь вам, клянусь Богом, — дрожащим голосом продолжал Бэкетт, — что эта зверюга издавала звуки, которые напоминали человеческую речь. Можно сказать, что у нее был человеческий голос, если представить, что натянутые мышцы или лезвия бритв умеют говорить! Оно сказало: «Нет». Я боролся, но почувствовал ужасную боль. Оно сломало мне правую руку, чтобы я не мог добраться до мушкета и выстрелить. Оно сломало ее так легко, словно разбивало яичную скорлупу! Мне пришлось слушать, как моего мальчика разрывают на части. — Он болезненно сморщился. — Остается лишь… остается лишь благодарить Бога, что его мучения не продлились слишком долго.

Бэкетт снова замолчал. На этот раз в его глазах стояли слезы.

— Скот они тоже порвали. Две головы пропало, — продолжил он, когда смог. — А моего мальчика они оставили… разорванным. Вы можете представить, каково находиться в кошмаре, из которого невозможно вырваться? Ты кричишь, скрежещешь зубами, но не можешь проснуться. Вот, как я чувствовал себя в ту ночь. — Он болезненно вздохнул. — Когда Элла добралась до меня, все было уже кончено. Они ушли. Я не успел остановить ее, и она… она увидела, что они сделали с Уиллом. Почти две недели она не могла разговаривать. Ни слова не произносила. Вот, что твари, живущие на той дороге, сделали с моей семьей.

— Боже… — выдохнул Мэтью. Он был шокирован этой историей. — Господи Боже, это ужасно!

— Да, — согласился Бэкетт. — Эти твари… они могли учуять нас по запаху, они устроили нам отвлекающий маневр с помощью скота. Меня не покидает мысль, что, если бы Уилл не подстрелил одного из них, они бы его не убили. Тот, что сидел у меня на спине… он мог убить меня в мгновение ока, но не сделал этого. Как я уже сказал, они умны. И хитры. Но, Боже, каким существом нужно быть, чтобы получать от кровопролития такое удовольствие? — Он покачал головой. — Мы похоронили Уилла — то, что от него осталось, — и покинули ферму. Собирались переехать в Нью-Йорк, но семейство наших друзей, которые держали эту таверну, как раз выставило ее на продажу. Элла не хотела оставаться так близко к тому месту, где с нами приключился этот ужас, но зато так мы можем чаще бывать на могиле сына. Я хожу туда. Просто стою там и разговариваю с ним. Но только днем, чтобы к заходу солнца обязательно вернуться домой. — Бэкетт поджал губы. — Сейчас мы хорошо обустроились, у нас неплохая жизнь, нам нравится помогать путешественникам. Мы делаем доброе дело и получаем за него хорошие деньги. У нас всегда зажжено много свечей. — Он повернулся к жене, которая все еще не двигалась, стоя у мойки. —Прости, Элла, — сказал он. — Я не хотел бередить старые раны, но ты ведь понимаешь, что мы должны были рассказать этому молодому человеку об опасностях, которые могут его подстерегать? — Он посмотрел на Мэтью через стол покрасневшими глазами. — Это было около двадцати лет тому назад. А мне иногда кажется, что все случилось прошлой ночью. Вы можете себе это представить?

— Едва ли. — Мэтью сглотнул тяжелый ком. — Но… вы почему-то говорили о неких тварях, которые на вас напали. Вы ведь видели их? Раве это были не волки?

— Я и в самом деле не знаю, кем они были. Могу также сказать вам… знаете, я ведь научился понимать языки некоторых индейцев. Как выяснилось, некоторые из них и по-английски неплохо говорят. Так вот, на их языке слово «проклятый» значит то же самое, что «больной». Вот, как они называют эту дорогу. Она больна. И, если вы отправитесь к речным утесам этой дорогой и не достигнете пустого дома до наступления темноты, даже если будете идти в сумерках, вас ждет ад. Отправляться туда — безумие. Или самоубийство. Никто там не живет, хотя индейцы говорят, что до сих пор слышат вой где-то в лесу, когда на небе восходит полная луна. Эти твари все еще там, Мэтью. Даже двадцать лет спустя. — Бэкетт отклонился на своем стуле. — Теперь вы все знаете.

Мэтью не мог найти слов. Конверт, лежащий в его внутреннем кармане, вдруг показался тяжелым, как надгробная плита. А те десять фунтов, что фон Айссен заплатил ему — это, что, плата Харону^[21]?

— Что ж, жена моя, ты устроила нам прекрасный пир, — сказал Бэкетт, меняя тему, хотя придать голосу былую непринужденность ему не удалось. — Мэтью, давайте посидим у камина в передней комнате. А вы расскажете мне, зачем вам все-таки понадобилось ехать в этот дом.

— Это нарыв на теле земли, — повторила Элла.

Когда Мэтью в уютном свете свечей, согретый теплом очага, сидел с Бэкеттами в передней комнате, он чувствовал себя ужасно, скованный своей клятвой.

Ехать или не ехать? Сказать или не сказать?

— Меня нанял один джентльмен, назвавшийся фон Айссеном, — начал он. — Сказал, что я должен отправиться к его брату и доставить ему послание. Я не могу сказать, что это за послание, я ведь и того, что уже сказал, обещал не разглашать. Ужасно, что я нарушаю клятву, но то, что вы поведали… — Он покачал головой, предпочитая не заканчивать эту мысль. — Прошу, не просите меня поделиться подробностями. Могу лишь сказать, что доставить послание я должен незамедлительно. И непременно ночью.

Бэкетт снова поднес ко рту трубку. Затянувшись, он выпустил густое облако дыма, которое сдвинулось и потянулось к очагу, стремясь вырваться в дымоход.

— Это смертный приговор, — заключил Бэкетт. — Если вы рискнете и отправитесь к речным утесам, живым вам оттуда не вернуться.

Глава 3

С первыми лучами солнца Мэтью оказался перед лицом тяжкого выбора.

День обещал быть ясным и солнечным. На деревьях щебетали птицы, на небе не было ни облачка, а окружающий лес казался скорее таинственным и привлекательным, нежели опасным. Однако Мэтью знал, что через этот дикий клубок густой растительности сможет пробраться только настоящий индеец.

Он не представлял, что ему делать.

Мэтью провел ночь на удобной пуховой перине в одной из комнат таверны, но спокойной эту ночь назвать было никак нельзя. Сон не шел, его одолевала тревога.

Утром он побрился, умылся, сменил рубашку и чулки, а затем позавтракал ветчиной и яйцами. Бэкетты за завтраком держались весело и легко и о своем сыне, погибшем много лет назад, не сказали больше ни слова. Как будто вся эта ночная история оказалась не более чем дурным сном.

Мэтью собрал все необходимое в дорожную сумку, надел утепленное пальто, потому что снаружи все еще было прохладно, расплатился с хозяевами одной монетой из гонорара фон Айссена и теперь сидел в седле, прощаясь с Джоэлем и Эллой. Сьюви нетерпеливо фыркала и била копытом о землю.

Что делать?

— Мы надеемся в ближайшее время приехать в Нью-Йорк, — сказал Джоэль, приобняв свою жену. — Вы ведь знаете, женщины любят ходить по магазинам.

— Да, — рассеянно пробормотал Мэтью, продолжая мучиться вопросом, что делать.

— Доброго вам пути, — пожелала Элла. — Очень приятно было провести вечер в вашей компании.

Мэтью не смог не задаться еще одним вопросом: что бы на его месте сделал Хадсон Грейтхауз? По сути, такое задание было ему — юному Мэтью Корбетту — не по зубам. Совсем не по зубам. У него не было опыта для чего-то подобного.

Черт побери! — подумал он. — Не думай, а гони Сьюви обратно в Нью-Йорк так быстро, как только можешь...

И вдруг в голове зазвучал голос, явно принадлежавший Хадсону Грейтхаузу: Ты слабый и тонкий, как глиста.

Джоэль шагнул вперед и погладил Сьюви по шее, после чего поднял взгляд кверху, щурясь от утреннего солнца.

— Вы все же решили поехать туда, не так ли?

— Я… — Мэтью понимал, что теперь и впрямь столкнулся с вопросом жизни и смерти. Собственных жизни и смерти. Но у него ведь было два пистолета! Разве они не помогут ему в случае чего держать оборону с наступлением темноты? И все же… у Джоэля и его сына было два мушкета. Разве это их спасло?

Ответ прозвучал раньше, чем Мэтью успел осознать, что произносит его:

— Я должен.

— Я пытался, — сокрушенно вздохнул Джоэль. Он еще раз погладил Сьюви по шее и отступил, став рядом со своей женой. Их лица сделались пустыми, как непроницаемые маски. Они действительно пытались его отговорить. — Удачи вам, — сказал Джоэль Бэкетт и отвернулся. Элла последовала его примеру.

Мэтью направил Сьюви на север.

Вскоре он вышел на небольшой тракт — достаточно широкий, если учесть, что это не основная дорога. С обеих сторон лес казался настолько густым, что солнце едва пробивалось через него своими настойчивыми лучами. Через некоторое время свет превратился в зеленую дымку, испещренную красными и оранжевыми вспышками листвы, смыкавшейся в двадцати футах над головой Мэтью. В воздухе пахло не свежестью, а подгнившей сыростью из-за разложения виноградных лоз.

Мэтью натянул поводья и остановился у входа в угрожающий лесной туннель, потому что именно туннелем предстоящий путь, по сути, и являлся. Он немного изгибался влево, а затем тянулся вверх.

Сьюви недовольно зафыркала. Она тоже чувствовала какую-то угрозу, но, как и Мэтью, не до конца понимала, откуда она исходит. Мрак, стелившийся впереди, навевал ощущение чего-то густого и тяжелого. Мэтью чувствовал, как эта тяжесть давит ему на плечи — будто вместо одного утепленного пальто он надел десяток, не меньше.

Он должен был идти. Не так ли?

Хадсон Грейтхауз пошел бы. Ведь правда?

Прежде чем Мэтью сумел оформить в голове свое окончательное решение, он щелкнул поводьями и слегка толкнул Сьюви в бока, направив ее вперед по дороге. Чуть дальше он снова остановился, решив приготовить свои пистолеты. На всякий случай. Разум подсказывал, что он ведет себя, как настоящий глупец, и следует немедленно направиться обратно в Нью-Йорк, потому что он не был готов к выполнению задач такого рода. И все же, ему уже доводилось бывать в опасных ситуациях… даже в смертельно-опасных. На его лбу был изогнутый шрам от когтя медведя, служивший тому прямым доказательством.

А самой мощной движущей силой, подталкивающей его к продолжению этой миссии, было — черт бы его побрал! — его любопытство. Оно пробудилось, подобно адскому пламени, и не желало затухать. Если в конце этой дороги не жил фон Айссен, то кто должен был принять конверт? Десять фунтов — большие деньги. Вряд ли кто-то заплатил бы такую сумму, чтобы Мэтью доставил конверт ночью в пустой дом, это уж точно! Так что кто-то, определенно, ожидал этого сообщения. Там… за скалами… в доме покойника… в нарыве на теле земли.

Кто?

Путь продолжался.

Несколько раз Мэтью останавливался, чтобы позволить Сьюви отдохнуть и попить. Пистолеты он держал наготове — на веревках, которые привязал к обеим сторонам седла.

Затем, примерно в полдень, когда дорога изогнулась, как и было указано на карте, Мэтью натолкнулся на огромный дуб по правую руку от себя, и заметил, что на его стволе вырезано два слова. Они потемнели от времени, но все еще были разборчивы:

ПОВОРАЧИВАЙТЕ НАЗАД!

Мэтью обуздал Сьюви, словно невидимый кукловод приказал ему это сделать.

Некоторое время он сидел, глядя на предупреждающую надпись, а после рассеянно перевел взгляд на рукояти пистолетов. Он понял, что уже давно не слышал пения птиц. Здесь царило безмолвие, редко нарушаемое лишь шелестом листвы на ветру.

— Сьюви, — позвал он, стараясь сохранять голос ровным. Он не знал, почему, но думал, что его спокойный голос удержит любых извергов подальше отсюда. Лошадь, разумеется, никак не отреагировала. — Не думаю, что это послание написал индеец или волк, не так ли? — Мэтью нервно усмехнулся, понимая, что надпись лишь подбросила дров в костер его любопытства.

Итак, он продолжил путь. Через четверть мили дорога повернула налево и уткнулась в ветхую лесную лачугу. Неподалеку стоял небольшой амбар, порушенный молотом погоды, и виднелось пастбище, поросшее сорняками. Мэтью знал, что где-то здесь находится одинокая могила.

Еще час — и дорога снова взмыла вверх и рухнула вниз. Еще один поворот — и Мэтью заметил, что солнце начинает садиться за кроны деревьев. Неужели оно и в Нью-Йорке садится так быстро? Он почувствовал, как на улице становится темнее, а температура воздуха падает.

А затем он наткнулся на повешенного.

То, что произошло дальше, останется тайной для Хадсона Грейтхауза, потому что прежде чем понять, что перед ним в петле болтается набитое соломой и одетое в грязные лохмотья чучело, Мэтью успел слегка намочить штаны своего прекрасного пошитого на заказ костюма.

Он снова остановил Сьюви, и на этот раз она возмущенно фыркнула и переступила на месте, не желая повиноваться.

— Тише, тише, девочка, — ласково произнес Мэтью, погладив благородную кобылу по шее. Собственный голос немного успокоил и его самого.

Соломенный человек покачивался на ветру, поворачиваясь, пока не стала видна обесцвеченная веревка на искусственной шее.

Мэтью вдруг показалось, что за ним наблюдают. Что-то кольнуло его в затылок — пожалуй, слишком сильно, чтобы проигнорировать. Он обернулся, но не увидел ничего, кроме дороги и леса. Осмелится ли он крикнуть? Он осмелился.

— Эй! Там кто-нибудь есть?

Возможно, это индеец наблюдает за ним из зарослей? Если так, то стоит запомнить одно: вы никогда не заметите индейца, если только он сам этого не захочет. А этот — или эти, если он там не один — такого желания не испытывает.

Мэтью вновь повернулся к чучелу. Ему все еще казалось, что на него кто-то смотрит, он даже не сомневался в этом. Собравшись с силами, он обратился к наблюдателю:

— Меня ждут дела дальше по дороге! Я никому не собираюсь причинять вреда, но пройти дальше — обязан! Слышите? Соломенный человек меня не остановит!

Ответа, разумеется, не последовало. Впрочем, Мэтью его и не ждал.

— Я иду дальше! — зачем-то объявил он. А затем добавил то, о чем сразу же пожалел: — Имейте в виду, у меня два пистолета!

Поняв, что сделал, молодой решатель проблем из Нью-Йорка стиснул зубы, досадуя на самого себя. Он ведь фактически обозначил, что в его распоряжении всего два выстрела, при условии, что одно — или сразу оба оружия, не дадут осечки, а осечки случались чаще, чем хотелось бы.

Проходя мимо фальшивого висельника, Мэтью, сетуя на проклятое задание и свое неуемное любопытство, в сердцах толкнул его рукой. Чучело закачалось, веревка заскрипела, и этот звук продолжался, пока висящая фигура не замерла на безветрии.

Сьюви несла Мэтью дальше, а темнота продолжала опускаться, превращая день в сизые сумерки. С наступлением вечера, который обратил тракт в непроглядное черное полотно, Мэтью ощутил растущее напряжение, а Сьюви казалась все более взволнованной. Полная луна давала немного света, пробиваясь сквозь плотные ветви, но его было явно недостаточно, чтобы дорога осталась безопасной. Мэтью понимал: если Сьюви оступится, это путешествие точно закончится фатально.

Он понятия не имел, сколько сейчас времени, и жалел о том, что не может раздобыть хоть какой-нибудь фонарь. Впереди тоже не наблюдалось ни одного источника света. Мэтью всерьез задумался, не продешевил ли он, назвав сумму в десять фунтов. Потому что сломанная нога лошади или жизнь молодого решателя проблем стоили явно дороже…

Его размышления внезапно прервались, когда Сьюви повернула налево, и посреди дороги возникла фигура с факелом в руке.

Мэтью ахнул и обуздал Сьюви, заставив ее остановиться.

Перед ним стоял крупный мужчина — темноволосый, грузный и широкоплечий. Он был одет в нечто, которое и обносками-то можно было назвать с большой натяжкой. На ногах вместо обуви были обмотки ткани, скрепленные лозой.

— Слезай с лошади! — приказал он голосом, которому явно не хватало вспышки молнии, потому что удар грома, видит Бог, только что прозвучал.

Мэтью колебался. Одна его рука скользнула к пистолету, а затем он осознал, что из леса появляются все новые и новые фигуры: одни с факелами, другие скрытые в тени. Он насчитал, как минимум, шестерых мужчин и четырех женщин — все грязные и в лохмотьях.

— Сдохнешь раньше, чем достанешь свой пистолет, — предупредил первый незнакомец. Его тон пресек в Мэтью всякое желание спорить.

Он спешился, с небольшим успокоением заметив, что незнакомцы не вооружены. Впрочем, многие из них и сами по себе казались смертоносным оружием — не нужно было быть провидцем, чтобы увидеть под лохмотьями, в которые они кутались, грозные развитые мышцы.

Громогласный приблизился. Мэтью попятился от него, потому что лицо незнакомца выглядело поистине пугающим. Низкий покатый лоб под грязным колтуном свалявшихся волос, кустистые темно-каштановые брови и глаза — черные, как семя греха. В грубой бороде виднелись седые прожилки. Мужчина поднес факел так близко к лицу Мэтью, что рисковал превратить его в живой костер.

Остальные члены этой странной группы приблизились, окружая его и Сьюви, которая могла лишь напряженно глядеть на ментальную битву, которую сейчас выдерживал Мэтью.

— Джек, возьми лошадь, — приказал Громогласный, и другой бородач вышел вперед, чтобы выполнить это указание.

Мэтью и Громогласный продолжали смотреть друг на друга. Отыскать в себе отвагу оказалось не так просто, и, когда Мэтью понял, что побороть незнакомца силой воли не выйдет, он не нашел ничего лучше, кроме как сказать:

— Добрый вечер.

— Кто ты такой? — прорычал Громогласный.

— Мэтью Корбетт из Нью-Йорка. А вы?

— В Нью-Йорке, что, больше не учат читать?

— Простите?

— Ты прошел знак. Там, на дереве. У тебя, что, с глазами плохо?

— Только когда ко мне слишком близко держат факел, сэр. Вы не возражаете, если я попрошу вас убрать его?

Факел остался на месте. Мэтью почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и одним резким движением сорвал с него пальто. Обернувшись, он увидел худую черноволосую девушку лет двадцати, уставившуюся на него так, будто она никогда прежде не видела другое человеческое существо.

— Корбетт, — повторил Громогласный, словно пробуя его имя на вкус. — И куда ты, черт возьми, собрался?

— Я на пути к… сюда. Эй! Стойте! Прекратите немедленно! — Он понял, что один из незнакомцев сорвал его дорожную сумку с седла, а другой принялся перебирать ее содержимое. — Это мои личные вещи! — запротестовал Мэтью, глядя прямо на факел.

— У нас тут нет «личных вещей», — последовал ответ. — Так куда ты едешь?

— Полагаю, это мое дело. И я не думал, что буду ограблен посреди ночи на пустынном тракте. Кто вы такие?

— Единственное место, куда он может направляться, — сказал мужчина с голосом не менее бесстрастным, чем выражение его лица, — это дом Боденкира. Остается вопрос: зачем?

— Боденкир? Это еще кто? — покачал головой Мэтью.

— Забери его пистолеты, — скомандовал Громогласный другому мужчине. — А лошадь привяжи прямо тут. — Затем он обратился к Мэтью: — Ты прогуляешься с нами, дружок. Смотри, не доставляй нам хлопот. Если попытаешься сбежать, сломаю тебе обе ноги. Уяснил? — Он указал факелом на лес. Мэтью заметил, что над кромками деревьев медленно восходит луна.

Громогласный тем временем прижал руку к затылку, в котором будто что-то хрустнуло.

В тот же миг Мэтью показалась, что он услышал женский стон боли.

— Пошевеливайся, — прорычал Громогласный, и у Мэтью не было выбора, кроме как подчиниться.

Глава 4

Эту часовую прогулку сквозь темный запутанный клубок густой растительности можно было назвать настоящей проверкой на прочность. Стоило Мэтью выпутаться из хватки одной колючей лозы, как на него сразу нападала другая. Он довольно быстро почувствовал, что силы покидают его ноги, а присутствие духа и чувство равновесия начинают стремительно таять. Его все еще окружали странные люди с факелами, и в отличие от него они двигались так уверенно, будто прогуливались по переполненному нью-йоркскому кварталу, четко зная свою конечную цель. Некоторые даже умудрялись бежать, что казалось Мэтью попросту невозможным. Он старался держаться за спиной Громогласного (который, похоже, был лидером этого сборища) и худощавой черноволосой девушки. Девушка в свою очередь то и дело замедлялась и шла рядом с Мэтью, улыбаясь ему и таращась на него обезумевшими глазами.

— Хочу предупредить: многие люди в Нью-Йорке знают, где меня искать, — солгал Мэтью в надежде спасти свою шкуру. Он не любил ложь, но был уверен, что ею не стоит пренебрегать, если она способна спасти жизнь. — И если я попаду в какие-нибудь… неприятности… если со мной что-то случится, они…

— Тихо! — рявкнул на него Громогласный. — Не делай себе хуже.

Мэтью, услышав это, почувствовал, что вспотел.

Слева, в отдалении какой-то мужчина вдруг издал ужасающий гортанный крик и упал на колени. Мэтью показалось, что он услышал хруст кости…

Другой член группы тут же подобрал упавший факел своего товарища, но оказать ему помощь даже не подумал. Все продолжали идти, пока упавший мужчина, исторгая страдальческие стоны, извивался на земле и дрожал.

— Вы не поможете ему? — ужаснулся Мэтью.

— Ему ничем не поможешь, — буркнул Громогласный.

— Но ведь в лесу водятся волки…

Громогласный остановился, его лицо исказилось в жуткой ухмылке, которая в свете хищного пламени выглядела еще более угрожающей.

— Он напоминает, — объявил он остальным, — что в лесу есть волки! — На смену ухмылке пришел смех. Мэтью содрогнулся от этого звука, но миг спустя остальные члены сборища вторили своему лидеру и ужасающе загоготали.

— Что смешного? — нахмурился Мэтью.

— Ты. Шагай.

Девушка в лохмотьях внезапно подскочила к нему и начала нюхать его горло. Он в растерянности отступил, а девушка опустилась на колени и понюхала его промежность.

— Перла! Хватит! — рыкнул на нее Громогласный, и девушка отскочила прочь. Затем мужчина обратился к Мэтью и заговорщицки сказал: — Она в ударе.

Это была самая ужасная группа людей из всех, что Мэтью когда-либо видел. Пока они продолжали путь сквозь лес, он пытался понять, кто они такие. Определенно, не индейцы и не дикие лесные звери. Да и бандитами они вряд ли были: какому бандиту придет в голову скрываться на дороге, по которой никто не ходит? Итак… это очередная порция дров в костер его любопытства. Кто эти люди?

Впереди замаячили новые блики факелов. Группа привела Мэтью в область леса, которую с большой натяжкой можно было назвать поляной — она не была расчищена, просто растительность здесь встречалась чуть реже. Мэтью разглядел какое-то странное сооружение. Это было каменное лицо, тянущееся вверх. Приглядевшись, он понял, что видит не цельный кусок камня, а своеобразную скульптуру, грубо составленную из больших валунов, напоминавших кости, в которые могли играть древние боги. Рядом с монументом ютилось несколько укрепленных камнями деревянных лачуг, а у основания огромного лица Мэтью увидел темнеющий вход в пещеру. Из земли торчали факелы, отбрасывающие причудливые тени.

Затем Мэтью увидел людей — оставшихся членов этого странного сборища. Все они были одеты в лохмотья и казались самыми бедными и жалкими существами на земле. Завидев своих товарищей, они устремились к ним, и миг спустя все их внимание сосредоточилось на Мэтью. Он шел мимо них, ловя на себе взгляды мужчин и мальчиков, женщин и девочек — все, как один, были грязными оборванцами. Невдалеке стояла женщина, кормящая грудью младенца, наполовину скрытого ее ниспадающими светлыми волосами, которые превратились в тугой колтун с вкраплениями веток и листвы.

Окинув оценивающим взглядом эту группу дикарей, Мэтью прикинул, что их здесь тридцать-сорок человек. В следующий миг его втолкнули в раскрытую пасть пещеры. Здесь было гораздо темнее: факелы остались снаружи, а темный каменный коридор скудно освещало несколько свечей. Человек, следовавший за ним, отдал кому-то свой факел и скомандовал:

— Садись вон там.

Мэтью решил, что размещение гостя на каменном полу вряд ли можно счесть актом гостеприимства. Его конвоир уселся на плоский камень, по бокам которого стояли свечи. Два других бородача присоединились к нему. Затем к ним приблизилась женщина — тонколицая, с длинными серыми курчавыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Мэтью неуютно поежился, заметив, что места женщина себе не выбрала, она припала к земле. Во всем ее облике сквозило нечто хищное и голодное.

— Мэтью Корбетт, — позвал его Громогласный, переплетя грязные пальцы. — Из Нью-Йорка. Далековато ты забрался.

— Вынужден согласиться, — буркнул Мэтью. Он знал, что у него есть два способа выпутаться из этой ситуации: молить о пощаде или проявить смелость, которой он, к несчастью, не чувствовал. Но лучше ложное мужество, чем никакого. По крайней мере, он в это верил. Мэтью не знал, почему, но мольбы о пощаде казались ему кратчайшим путем в могилу. — А с кем я имею честь беседовать? Вы так и не представились.

— Можешь звать меня Мардо.

— Как скажете.

Мардо осклабился. На этот раз улыбка не вышла такой свирепой, как прежде, но все еще напоминала оскал.

— Только послушайте его! — обратился он к остальным. — Он пытается выказать мужество! Но мы чувствуем запах твоего пота, мальчик.

Мэтью постарался подобрать слова как можно тщательнее:

— Я полагаю, я потел бы меньше, окажи вы чуть больше гостеприимства.

Мардо фыркнул.

— Действительно, — согласился он. — Эй, Дэниел! Принеси-ка ему воды. — Один из мужчин немедленно встал и побежал исполнять указание. Мардо вновь нахмурился. — А теперь вернемся к делу. Зачем ты едешь в дом Валлока Боденкира?

— Я впервые слышу это имя.

— Но о доме слышишь явно не в первый раз. Так что? Кто-то в Нью-Йорке нанял тебя, чтобы ты стал его слугой?

— Могу я задать вопрос? — Мэтью решил продолжить, прежде чем ему ответят отказом. — Кто вы такие? И что здесь делаете?

— Это два вопроса! — возмутилась женщина. Ее глаза походили на два дула пистолета. — А два вопроса — это слишком много!

— Простите мое любопытство, мадам. Такова моя натура.

— Мадам! — хохотнула она. — Он назвал меня мадам, слышали? — Ее кривая улыбка увяла до отвратительной ухмылки. — Я уже и не помню, когда меня последний раз так называли.

Мэтью решил, что эти люди, должно быть, сбежали из лечебницы для душевнобольных. Возможно, повозка, в которой они ехали, сломалась, и они умчались в лес под защиту густой растительности…

Внезапно прямо перед его лицом материализовался чей-то череп. Мэтью вздрогнул и заметил, что череп перевернут, а отверстия для глаз и носа залеплены засохшей глиной.

Человеческий! — не успел испугаться Мэтью. Мигом позже он понял, что ему протягивают перевернутый череп животного, служивший здесь чем-то вроде чаши. Внутри этого отвратного сосуда плескалась вода. Мужчина по имени Дэниел предлагал ему попить.

Черт возьми, пить из чьего-то черепа? Эштон Мак-Кеггерс со своей коллекцией костей, вероятно, был бы в восторге от этой затеи. Но не Мэтью. Однако именно ему выпала возможность приобрести подобный опыт, и что-то подсказывало ему, что отказываться не стоит. Он взял череп дрожащими руками, но помедлил, прикоснувшись к кости губами.

— Всего лишь вода, — хмыкнул Мардо. — Из источника, что чуть дальше по дороге.

Мэтью рискнул и сделал глоток. Это действительно была вода. Он вернул череп в протянутые руки Дэниела и заметил, что у основания ладони этого мужчины торчит неаккуратный клочок густой шерсти. Не успел он рассмотреть подробнее, как и череп, и руки скользнули обратно в темноту.

— Валлок Боденкир, — повторил Мардо. — Зачем он тебе?

Момент истины.

Но, черт возьми, в чем же дело? Мэтью по-прежнему ориентировался на указания, которые давал ему фон Айссен, но… надо признать, дела приняли столь странный оборот, что стоило подумать о сохранении собственной жизни. Потому что, видит Бог, для этого сборища жизнь Мэтью Корбетта не стоит ни десяти фунтов, ни даже десяти пенсов.

— Я жду, — напомнил Мардо. Он вдруг резко вздрогнул, как будто что-то причинило ему боль, и потер левое плечо.

— Мне ничего не известно о Валлоке Боденкире, — ответил Мэтью. — Но если так зовут человека, который живет в доме в конце этой дороги, то меня нанял его брат, и мне не дали свободы разглашать подробности задания.

Несколько секунд Мардо молчал. Он перестал потирать плечо и наклонился вперед, сжав руки в кулаки.

— Не дали свободы? Свобода. Интересное слово ты выбрал, не находишь? Если бы Боденкир добился своего, это понятие обратилось бы в ничто, стало бы невыполнимой мечтой. Мы — единственное средство защиты для Бостона, Нью-Йорка, Филадельфии, Чарльз-Тауна… для всех колоний! Единственное средство против потери свободы. Точнее, против того, чтобы эту свободу попросту выкрали посреди ночи. Если ты действительно ничего не знаешь об этом… гм… существе — а похоже, что ты говоришь правду, — то я скажу тебе вот что: мы — своего рода солдаты. Мы ведем войну против нашего злейшего врага. Эта война длится уже несколько поколений, и она не может закончиться, пока все Боденкиры этого мира не будут полностью уничтожены. Мы здесь, чтобы… — Он вынужден был замолчать. Его нижняя челюсть вдруг резко выдвинулась вперед, как будто что-то сорвало ее с суставов. Пока Мэтью в ужасе наблюдал за этим зрелищем, Мардо обеими руками вправил выскочившую челюсть.

— Тебе не следовало выезжать на эту дорогу, — наставническим тоном сообщил он. — Здесь не место для твоего вида.

Мэтью мучило множество вопросов, и он не знал, с какого начать. Должно быть, выражение лица выдавало его, потому что Мардо расщедрился на продолжение истории:

— Мы заточили его в том доме. И уверены, что он не может передвигаться по реке — в противном случае за ним бы уже прислали лодку. О, да, нам известно, что у него есть пособники, которые в отличие от него могут свободно перемещаться, но до Боденкира им не добраться, хотя для них это вопрос жизни и смерти.

И снова это сочетание, — подумал Мэтью, — вопрос жизни и смерти.

— Дорогой он тоже не может воспользоваться, — продолжил Мардо. — Тут мы поймаем и убьем его. И всю его секту. Сдерживание — лучшая стратегия на данный момент, так что мы продолжаем держать его в ловушке в том доме. Это длится уже, — он задумался, подсчитывая время, — лет двадцать.

Мэтью услышал дрожь в собственном голосе, когда переспросил:

— Двадцать лет?

— Мы выживаем, — продолжил Мардо, будто не сочтя нужным повторять уже сказанное. — Ты говоришь, у тебя есть задание? У нас тоже. Так что ты расскажешь нам, что такого должен ему передать, ясно?

— Но я… я не… — Мэтью помотал головой и выпалил: — Люди, вы, что, безумцы?

— Единственное безумие — это позволить такому монстру, как Боденкир, выбраться на волю и вернуться в нынешнюю цивилизацию. Мы наблюдаем за домом, но поместье там большое. Нам известно, что он расставил множество ловушек, поэтому нам приходится держаться оттуда на расстоянии. Если б мы знали, где остальные члены его секты проводят свои дни, мы убили бы их, пока они беспомощны, чтобы ни одно человеческое ухо не смогло расслышать их крики, с помощью которых они связываются даже со своими сородичами за океаном. Подумать только, их тысячи! И все готовы объединиться в борьбе против нас. Если бы получилось добраться до него — и до них всех — ночью, их тревога была бы притуплена. Ночью они умирают тихо… но это случается слишком редко.

Точно сбежали из бедлама, — подумал Мэтью. — Все они. Немыслимо жить в этой глуши двадцать лет! Наверняка у них с головой плохо! И что это за люди, которые могут докричаться до неких сородичей через океан? Нет, это полное безумие.

Однако вот он — Мэтью Корбетт — здесь, среди сборища безумцев.

— Тебя послали сюда в качестве жертвы, — сказал Мардо. Он посмотрел на тыльную сторону своей ладони и в задумчивости несколько раз сжал и разжал пальцы. — Чтобы ты стал их главным блюдом. Мы считаем, что обычно они выживают за счет мелких животных, которых ловят в поместье. Этого мало, но достаточно, чтобы не дать им сдохнуть с голоду. Кто бы ни послал тебя сюда, он решил отправить им еду, которой хватит на год или больше.

— Послушайте, позвольте мне уйти и привести вам помощь, — попросил Мэтью.

Все произошло так быстро, что он не успел среагировать. В одну секунду Мардо восседал на своем каменном троне, а в следующую уже оказался перед Мэтью, сжав воротник его костюма. Как он сумел переместиться так быстро? На миг Мэтью показалось, что лоб Мардо начал выдаваться вперед, будто на нем выросла огромная шишка… которая тут же втянулась обратно.

— Ни черта ты не понимаешь, — прошипел Мардо, и смрад его дыхания ударил в нос Мэтью, как если бы на него дышало грязное плотоядное животное. — Ни черта. Весь ваш мирок — всего лишь небольшая комнатка в огромном особняке бытия! А мы… мы знаем все комнаты этого особняка. Их много, и некоторые из них смертельно опасны. Мы боремся за человечество. Наша цель для нас — всё. Ты можешь хотя бы представить, каково это?

В тишине, обрушившейся на пещеру после этой тирады, Мэтью услышал стук собственного сердца и ощутил запах своего пота, а затем Мардо отпустил его. Когда он снова заговорил, в голосе его зазвучала неподдельная горечь:

— Нет. Ты не можешь.

— Вы убьете меня? — спросил Мэтью, понимая, что настало время задать этот вопрос. Разум подсказывал, что вариантов выхода всего два: сражаться или бежать, а шансов и на то, и на другое против этих людей у него было немного.

Мардо присел на землю. Он долго сидел в задумчивости, его тень в пляшущем свете свечей танцевала на каменной стене позади него. Наконец он сказал:

— Дэниел, ты и Мика проводите этого мальчишку обратно к его лошади. Возьмите с собой Джадда. И пистолеты мальчику верните. Сумку тоже. А если Перла попытается последовать за ним, отвесьте ей оплеуху, пусть придет в себя. Она на нем помешалась. — Хмурый взгляд Мардо вновь обратился к Мэтью. — Нет, мы тебя не убьем. Предоставим эту честь Боденкиру. А теперь иди. И поспеши.

Мэтью в жизни не испытывал такой радости.

Седовласая женщина все еще хищно смотрела на него, будто собиралась разорвать молодого решателя проблем на части.

— Прощай, парень, — сказал Мардо, оставаясь на месте. Он обратился к одному из сопровождающих Мэтью: — Если у кого-то из вас начнется, помните: прикасаться к этому парню я запрещаю. Ослушаетесь — кастрирую. Ясно? — Он улыбнулся Мэтью хищной улыбкой, но его лицо тут же помрачнело, как будто прямо над ним сгустились грозовые тучи. Он прорычал: — Убирайся!

Мэтью не нужно было просить дважды.

Глава 5

Доводилось ли Мэтью когда-либо проводить в бодрствовании столь длинную и кошмарную ночь?

Около сорока минут назад он вновь оседлал Сьюви и с благодарностью расстался со своими провожатыми. К концу пути их осталось всего двое — третий посреди дороги внезапно поднял глаза к холодному диску луны, едва различимому сквозь кроны деревьев, и издал пронзительный вопль. Не будь Мэтью там, он решил бы, что этот звук издает не человек, а хищный зверь, собирающийся уничтожить все на своем пути, чтобы утолить свой чудовищный голод. Мужчина вдруг бросил свой факел, рухнул на колени и прижал руки к лицу. Спина его искривилась, и на ней в мгновение ока появился горб. Бедняка из последних сил поднялся и, продолжая закрывать лицо руками, бросился обратно в лес.

— Что замер? Идем, — сказал Мэтью один из провожатых. В его хриплом голосе не было ни капли сострадания. — Забудь об этом. Шагай.

Мэтью с радостью заплатил бы десять фунтов — а то и больше — чтобы быстрее добраться до заброшенного тракта, так как двигаться сквозь заросли было слишком трудно. Как только ему удалось вскочить в седло, он испустил хриплый вздох облегчения. Двое мужчин вместе с факелами, не ответив на его благодарность, почти бегом бросились в чащу.

Теперь Мэтью предстояло добраться до дома — до «нарыва на теле земли» — в котором, страшно подумать, обитало множество людей, «способных докричаться до своих сородичей через океан».

Двадцать лет в этой самодельной тюрьме! Черт, конечно, эти люди были безумны. За одну ночь в их компании Мэтью начал опасаться и за собственное благоразумие. А своим умом он очень гордился. Считал себя начитанным, знающим молодым человеком, осведомленным о мире со всеми его странными происшествиями. И все же нынешняя ночь едва не пошатнула его рассудок. То, что с ним случилось (или едва не случилось), было слишком странно.

А еще его мучило совпадение. Двадцать лет назад Уилла Бэкетта загрызли волки, а эта группа безумцев в лесу, похоже, не боялась диких зверей. И все эти разговоры о Валлоке Боденкире и какой-то войне, которую Мэтью не в силах понять… Мэтью действительно не понимал ни смысла, ни деталей всей этой истории.

Когда дорога закончилась, он все еще предавался размышлениям.

Лунный свет проливался на черные кованые ворота и забор семи футов в высоту, увенчанный острыми пиками. Мэтью спешился и обнаружил на воротах цепь и большой замок. За забором виднелась тропинка, уходящая вверх, к перелеску, за которым нельзя было разглядеть контуров особняка.

Однако вот же! Железный колокол и шнур, прикрепленные к воротам.

Тебя послали сюда в качестве жертвы, — вспомнились ему слова Мардо.

Бред сумасшедшего.

И все же…

Мэтью провел некоторое время, убирая один из пистолетов за пояс и маскируя его жакетом и пальто. Второй он спрятал в дорожную сумку. Решив, что достаточно подготовился, он все же позвонил в колокол.

Звон прорезал тишину. Мэтью вздрогнул и позвонил снова, после чего стал ждать. Когда за воротами в течение долгого времени так и не вспыхнуло никакого света, он приготовился побеспокоить хозяина особняка в третий раз, но…

Ему показалось, или там кто-то был?

Из темноты возникла фигура, и лунный свет коснулся бледного лица худой девушки с длинными темными волосами. Она остановилась у ворот и молча уставилась на него. Мэтью показалось, что ее глаза странно светятся в темноте. Также он отметил ее странный наряд. Это, что, ночная сорочка? В такой холод?

— Мое имя Мэтью Корбетт, мисс, — сказал он. — Я приехал из Нью-Йорка с сообщением от Карлиса фон Айссена. Я предполагал, что его брат живет…

Завершать историю не понадобилось: девушка вплотную подошла к воротам, в руке у нее блеснул ключ. Замок щелкнул, цепь заскрипела, и незнакомка отперла ворота, после чего послышался протестующий скрип ржавых петель. Сьюви недовольно рванула поводья, услышав этот протяжный скрежет.

— Привяжите лошадь здесь. Снаружи, — сказала девушка, когда он захотел провести Сьюви на территорию. Голос у нее был мягким и убаюкивающим. — Этот путь опасен для животного.

— Опасен? Каким же образом?

— Хозяин расставил по округе ловушки для зверей, которые бродят по этим лесам. Иногда они бывают слишком наглыми и прорываются через забор. Привяжите лошадь здесь.

Мэтью поколебался. Мардо упоминал про ловушки. Проклятье, не следовало соглашаться на эту ночную поездку — даже за сто фунтов, не говоря уж о десяти!

— Вы идете или нет? — спросила девушка, обернувшись через плечо.

— Я думал, у вас будет с собой фонарь…

— Я знаю дорогу. Так вы идете?

Нет, — хотел сказать он. Но ему ведь нужно было где-то переночевать! Да и Сьюви не сможет пуститься в обратный путь без отдыха. Кроме того, до Бостонского почтового тракта было слишком далеко, не говоря уж о том, что Мэтью снова придется проехать через владения сумасшедших. Этого ему совсем не хотелось. Пришлось делать выбор.

— Сэр? — подтолкнула девушка. Ее голос все еще убаюкивал.

Мэтью привязал Сьюви к воротам, и девушка заперла их.

— Следуйте прямо за мной, — проинструктировала она. — Никуда не сворачивайте.

— Я бы не посмел. Вы уверены, что сможете обойтись без света?

Но она уже уверенно двигалась вперед, практически паря над землей — ее походка была совершенно неслышной. И быстрой. Чертовски быстрой. Мэтью старался не отставать от нее, и вдруг до него донесся тот самый запах, который он уловил от фон Айссена. Запах сухих костей и заплесневелого аромата смерти, который царил в мансардном музее Эштона Мак-Кеггерса. В этот момент Мэтью решил, что совершает ужасную ошибку. Ему следовало немедленно вернуться к Сьюви и ускакать прочь, даже если это означало снова нарваться на своих знакомцев из бедлама, потому что было в этом месте нечто такое, на фоне чего даже охота на ведьм в Фаунт-Ройале^[22] казалась детской забавой.

— Будьте осторожнее на этом участке. — Девушка указала на землю слева от Мэтью. — Держитесь прямо позади меня.

— Я ничего не вижу. Какие ловушки здесь установлены?

— Ямы с кольями и битым стеклом. Доски с гвоздями. Натянутые шнуры. — Она пожала плечами. — Разные ловушки.

— Очаровательно, — буркнул Мэтью. — Это все сделал… гм… хозяин?

— Он достаточно умен, чтобы найти применение всему, что попадется под руку… металлические оконные рамы, стекло и прочее.

— А вы служите у него?

— Мы все — его слуги. Пригните голову. Ниже, — приказала она.

К тому моменту, когда они поднялись по каменным ступеням большого дома, увенчанного башнями без единого блика света в окнах, в которых, похоже, не было стекол, Мэтью почти насквозь пропотел свою рубашку. Он считал, что лишь чудом не напоролся на шипованную доску или не запнулся о скрытую во тьме натянутую веревку.

Перед ним показалась огромная темная пасть входа в особняк — отчего-то без двери.

Неужели и дверь пустили на ловушки для животных? — изумился Мэтью. Его мысли прервала девушка, так и не соизволившая представиться:

— Вы подождете здесь, — сказала она и слилась с темнотой.

Мэтью понял, что может попытаться вернуться, если хочет. И, видит Бог, ему хотелось. Нью-Йорк сейчас казался ему отдаленным райским уголком, и из этого мрачного мира туда пути не было. Мэтью начал думать, что лесные сумасшедшие проявили больше гостеприимства, чем люди, жившие в полной темноте в каком-то странном полуразрушенном особняке, куски которого использовали, чтобы соорудить ловушки для зверей.

Вдруг в глубине дома загорелся огонек.

Похоже, это была свеча — или хотя бы ее огарок. Когда слабое свечение приблизилось, Мэтью увидел, что свечу на небольшом плоском куске дерева несет хрупкий мальчик лет десяти или одиннадцати, одетый в детскую матроску, потемневшую от грязи. На голове сидел скособочившийся белый парик.

— Здравствуйте, — поздоровался ребенок. Он улыбнулся, показав зубы, явно нуждающиеся в помощи дантиста. — Пожалуйста, проходите.

Мэтью не торопился.

— У меня сообщение от мистера Карлиса фон Айссена для вашего хозяина, который, как я понимаю, приходится моему нанимателю братом. — Он скользнул во внутренний карман и извлек конверт, протянув его мальчику, но не приближаясь, а держа послание на вытянутой руке. — Я должен доставить это лично вашему хозяину.

— Адресат — я, — сказал ребенок. — Я — Валлок Боденкир.

Мэтью лишился дара речи. Так это и было то «существо», которое хотели уничтожить его лесные знакомцы? Ребенок? И он разработал все эти смертоносные ловушки? Это было просто немыслимо!

Боденкир продолжал улыбаться.

Мэтью вдруг осенило. Лесные сумасшедшие говорили, что держат Боденкира и его «секту» здесь уже двадцать лет. Наверняка, они говорили об отце этого мальчика.

— Где твои родители? — осведомился Мэтью.

— К сожалению, давно уничтожены. Заходите. Познакомитесь с остальными.

Уничтожены. Мардо тоже использовал это слово.

— А кто еще живет в доме? — спросил Мэтью, уловив в своем голосе дрожь. В его душу проникал парализующий холодный ужас, от которого сбивалось дыхание. Мэтью никогда в жизни не испытывал ничего подобного.

— Вам нечего бояться, юный сэр, — сказал мальчик. — Один шаг через порог, и вы обретете друзей на всю оставшуюся жизнь.

Мэтью почувствовал движение в темноте, позади Боденкира. Миг спустя он обратил внимание на руки мальчика и отметил, что у него точно такие же острые когти, как у фон Айссена.

— Просто возьми конверт, — сказал он надтреснутым голосом. — И я попрошу твою… служанку проводить меня обратно к воротам.

— Боюсь, у нее легкое недомогание.

Мэтью пригляделся. Эта грязь на одежде Боденкира… особенно вокруг воротничка и на груди… это плесень или… пятна крови?

Глаза мальчика приобрели угрожающий алый блеск. Он опустил свечу.

— Я не дотянусь до конверта. Поднесите его ближе.

— Вот! — Мэтью бросил конверт к грязным босым ногам мальчика с такими же длинными изогнутыми когтями. — Я хочу, чтобы кто-то сопроводил меня к выходу.

— В данный момент это невозможно. Думаю, вам надо…

Вдруг откуда-то раздался глухой звук, за которым последовал резкий крик — похоже, где-то у ворот — а за ним зазвучал пронзительный вой.

Каждый волосок на теле Мэтью, казалось, встал дыбом.

— Они здесь! — вскрикнул Боденкир, и голос его был уже не детским, он будто принадлежал древнему старику, в душе которого пылала жуткая ярость. Лицо изменилось, удлинилось и исказилось, будто кости пришли в движение. Мальчик бросился вперед, снес Мэтью с пути, как тряпичную куклу, отбросив его одной рукой. Мэтью упал ипокатился по ступенькам. Свеча ударилась о пол и погасла.

Боденкир стоял на пороге и прорывал ночь криками, от которых гулкий звон железного колокола у ворот попросту мерк. Мэтью изо всех сил попытался встать, но чья-то массивная фигура — скрюченная и искореженная — пролетела мимо него и врезалась в мальчика, которого тут же развернуло назад и отбросило в сторону, словно он ничего не весил. Затем показалась еще одна массивная фигура. Затем еще и еще…

В воздухе запахло звериной шерстью, яростью, безумием и насилием за гранью понимания Мэтью. Он отполз в сторону, попытался встать, но крики, плач и звук рвущейся плоти заставили его зажмуриться и свернуться калачиком на полу.

А затем его кто-то поднял.

Пребывая в ужасе, Мэтью почувствовал на своей спине чьи-то острые когти. Дорожная сумка куда-то пропала, а нечто — какой-то зверь — нес его прочь от злосчастного дома, ускоряясь с каждой секундой. Кто-то захныкал, испустил громкий вздох и зашипел прямо у него над ухом. Зверь, что нес его, постоянно перепрыгивал, словно огибая какие-то препятствия. Мытью чувствовал щекой колючую звериную шерсть.

Вскоре — должно быть, у самых ворот — до него донеслось ржание Сьюви, которая, похоже, изо всех сил пыталась освободиться. Что-то явно пугало ее.

— Я тебя отпускаю. — Это был голос Мардо, но он звучал… иначе. Резкий, гортанный, едва ли человеческий. — Не смотри на меня! — рыкнул он, когда Мэтью попытался сделать именно это. — Спасибо, что показал нам путь.

— Что? — тупо переспросил Мэтью. — Но как?..

— Помог обойти ловушки. Мы следовали за твоим запахом. Он свежий. Живой. Бедный Дэниел… глупая оплошность. Послушай меня. Садись на лошадь и скачи, как будто ад гонится за тобой. — Тело Мардо резко вздрогнуло. Мэтью почувствовал, как напрягаются держащие его руки, словно они готовы были вот-вот взорваться. — Некоторых я не могу контролировать… они ненавидят твой вид. — Он немного помолчал, а затем прорычал: — Все кончено.

С этими словами он подбросил Мэтью вверх и швырнул за ворота.

Мэтью опасался, что налетит прямо на пики, но удачно зацепился за одну из них полой пальто и повис, безвольно покачиваясь из стороны в сторону. Чтобы опуститься на землю, пришлось сначала выпутаться из рукавов.

Затем он отвязал Сьюви и удержал ее, чтобы подняться в седло, потому что благородная кобыла — умное животное — была готова ускакать прочь как можно скорее. Она и впрямь понесла диким галопом прочь от этого нарыва на теле земли.

Мэтью казалось, что ад действительно гонится за ним.

Но Мардо был прав: что бы ни происходило, все было кончено.

Глава 6

Порывы холодного ветра неистово хлестали его по лицу. Мимо проносились редкие блики лунного света. Мэтью наклонился вперед и позволил Сьюви лететь сквозь ночь, и она была ему за это благодарна.

То, что предполагало стать для них со Сьюви легкой прогулкой, теперь походило на бешеную гонку на выживание, и лишь в опасных участках лошадь переходила на легкую рысь. Мэтью боялся, что загонит свою кобылу до смерти: когда миновало несколько миль, она вспотела и тяжело задышала. Он думал, что она рухнет замертво прямо под седоком, но Сьюви упорно мчалась вперед, пока, наконец, не пошатнулась. Мэтью боролся с поводьями, чтобы постараться не дать лошади угробить их обоих.

Каким-то чудом Сьюви удалось удержать равновесие и вскоре снова перейти на галоп, хотя пару раз она фыркнула и в замешательстве повернулась к Мэтью.

— Тише, тише, — протянул он, хотя и знал, что рано успокаивать лошадь. Они все еще слишком далеко от Бостонского почтового тракта и слишком близко к месту демонической резни.

Они все мчались и мчались сквозь ночь. Когда Сьюви все же перешла на шаг — вдали от речных утесов — Мэтью спешился, осторожно удерживая поводья, и позволил Сьюви напиться из ручья. Он уже знал, что эту воду пьют его лесные знакомцы, поэтому решился попить и сам. Отдых длился с четверть часа, после чего Мэтью снова забрался в седло и пустился в путь. Сьюви натягивала поводья, а он чуть придерживал ее, пока она не перешла на легкую рысь. Мэтью все еще опасался, что сердце лошади может отказать из-за гонки, которую ей пришлось выдержать. Однако в том, чтобы больше не делать передышек этой ночью, они со Сьюви были солидарны.

Миновав повешенного, которого Мэтью не заметил, пока солома не поскребла его по плечу, он вскоре услышал далекий вой из леса. Два протяжных и один короткий. Два зова — один ответ. Сьюви вздрогнула, услышав этот звук, и Мэтью пришлось обуздать ее. Он подумал, что, если ему удастся вернуться домой, он расцелует каждую пылинку в своей коморке и купит Сьюви золотые подковы. Если же он не доберется…

— Нет, мы выберемся, — заверил он лошадь, ибо других собеседников у него не было. — Да. Выберемся. Вернемся живыми. И да поможет нам Бог.

Вой стих. Мэтью сумел убедить Сьюви перейти с рыси на шаг. Замедление не нравилось ни ему, ни самой кобыле, но мертвая лошадь в нынешней ситуации равнялась мертвому человеку. Некоторое время — около часа — они поддерживали прежний темп, пока глубоко в горле Сьюви не родилось странное ворчание. Миг спустя она сильно вздрогнула, и Мэтью почувствовал, что ее тело начинает оседать.

Он знал, что ад придет за ним. Ему не нужно было оборачиваться через плечо, он понимал, что вскоре увидит позади монстра, который вырвется из леса. Пулей пронесется по островкам лунного света, сначала разорвет на куски Мэтью, затем изнемогшую Сьюви.

Мэтью вытащил пистолет, поднял его и ощутил на лице испарину.

Он уже слышал, как кто-то крадется к нему из леса. Нужно было быть готовым столкнуться с опасностью лицом к лицу прямо сейчас.

И внезапно Сьюви понесла.

Испуг придал ей сил, и Мэтью с трудом удержался в седле. Поводья вылетели у него из рук, и Сьюви помчалась быстрее, хотя Мэтью уже и не верил, что ей это по силам. У нее вот-вот могло не выдержать сердце или подкоситься ноги. Титаническим усилием удержавшись в седле, Мэтью обхватил Сьюви за шею, а затем совершил ошибку и оглянулся через плечо.

От страха лицо превратилось в жуткую гримасу. Зубы сжались с такой силой, что едва не раскрошились друг о друга. Из леса вырвалась массивная фигура какого-то неизведанного зверя и с ужасающей скоростью помчалась за добычей. Мэтью попытался выстрелить наудачу, не прицеливаясь, и, разумеется, промахнулся. Когда дым рассеялся, тварь оказалась намного ближе, чем раньше.

— Вперед, вперед, вперед! — закричал Мэтью, хотя Сьюви и так была на переделе. Монстр настиг их и впился Сьюви в бедро. Пара секунд — и тварь взберется по спине лошади, достанет наездника и раздерет его на части.

Не задумываясь, Мэтью попросту замахнулся пистолетом и ударил наотмашь, заставив тварь качнуться и соскочить на землю. Он успел заметить, какой длины у нее когти, и прийти в еще больший ужас. Теперь — даже в темноте — Мэтью видел, как монстр напрягается, готовясь к новому рывку. Насколько это было возможно, Мэтью постарался повернуться и приготовился изо всех сил пнуть зверя в полете, чтобы сбросить его сразу, как он вскочит на лошадь.

Сейчас… еще немного… сейчас…

Пламя прорезало ночь с другой стороны леса. Пылающая стрела угодила в бок зверя, и существо согнулось от боли, передние лапы взметнулись вверх. Вторая горящая стрела промахнулась. Третья — угодила в шею твари, и в свете огня Мэтью сразу заметил, что этот зверь седой, а его уродливые глаза напоминали два пистолетных дула. В следующий миг тварь развернулась и в прыжке — при других обстоятельствах Мэтью мог бы отметить его грациозность — без единого звука скрылась в лесу.

И пропала.

Из леса вдруг выбежала другая фигура и бросилась на дорогу, словно норовя угодить под копыта Сьюви. Мэтью снова ощутил ужас, не сразу поняв, что у этой фигуры на голове перья, а одета она в сшитые между собой одеяла.

Индеец умудрился поймать поводья Сьюви и даже заставить ее остановиться. Лошадь попыталась встать на дыбы, но потерпела неудачу и начала лягаться, как разъяренный мул. Тем не менее, вскоре она немного успокоилась, чтобы Мэтью мог снова взять в руки поводья. Несколько раз ему пришлось приложить усилия, чтобы удержаться, потому что Сьюви недовольно дернулась. Совершенно измученная, она вздрогнула, фыркнула и зубами вырвала одно из перьев из головы индейца, и лишь после этого, наконец, угомонилась. Голова ее склонилась, и она, казалось, погрузилась в долгожданный сон.

Мэтью спешился, опасаясь, что трясущиеся ноги его не удержат. Так и вышло, и он распластался на этой проклятой дороге. Приняв, в конце концов, сидячее положение, он заметил, что к нему приближаются еще три индейца — все с луками и колчанами стрел. Во главе шел человек, несущий фонарь. Из головы у него торчало три пера, и в свете фонаря вид этого человека показался Мэтью изможденным. Он единственный не был одет в одеяла — на нем были солдатская куртка, красный плащ, темные бриджи и сапоги.

— Встать, — сказал он. — Ты можешь?

— Да. — Он и вправду попытался, но не смог. Ответ пришлось скорректировать: — Пока нет.

— Глупо так путешествовать.

— Да, — согласился Мэтью.

Воин с фонарем заговорил со своим соплеменником на родном языке. Диалект оказался удивительно певучим и красивым, хотя Мэтью не понял ни слова. По окончании разговора ему протянули что-то и предложили это съесть.

Кукурузный хлеб, — понял Мэтью, принимая угощение.

— Я видел вас. У Бэкеттов.

— Не меня. Двух других. Мы приходим не только за хлебом. В этот период мы приходим, чтобы убедиться, что Джоэль и Элла в безопасности. — Он снова обратился к своим соплеменникам.

Кто-то тем временем покачал перед Мэтью чем-то похожим на мочевой пузырь свиньи, из которой сделали бурдюк. Возможно, в другой раз Мэтью отказался бы, но сейчас с удовольствием попробовал индейское пиво — и неважно, во что его налили. Напиток буквально опалил горло, на глазах выступили слезы. Мэтью попробовал сделать второй глоток, но он вышел таким же обжигающим, как первый. И это было… чертовски хорошо.

— Что… что вы здесь делаете? — спросил Мэтью. Пиво, как ни странно, помогло его ногам окрепнуть.

— Видели, как ты уходил вчера на рассвете. Если б тебе удалось вернуться, это было бы… как это сказать по-английски? — Он замялся, подбирая правильное слово. — Любопытно.

У Мэтью забрали пиво.

— Но мы не стали идти за тобой слишком далеко. Так путешествовать — глупо.

— Я искренне с вами согласен, сэр. Спасибо за спасение наших жизней — моей и Сьюви. — Мэтью почувствовал, что скоро потеряет сознание, но старался держаться. — Вы говорили… «в этот период». Что вы имеете в виду?

— Время луны, — сказал воин, для наглядности указав на желтый диск в небе. — Они бродят во время полной луны. Таков их… как вы это называете? Часовой механизм?

— Эээ… цикл?

— Да. Это слово.

Мэтью устало вздохнул. Индеец снова обратился к нему:

— Уходи отсюда. Мы пройдемся с тобой. Лошадь должна отдохнуть.

— И далеко придется идти?

— Недалеко. До рассвета.

Мэтью кивнул. Он не совсем понимал индейцев, но решил, что к рассвету точно доберется до таверны Бэкеттов.

— Еще одно слово, — сказал индеец. — Как это говорится? Совет? Джоэль и Элла не должны узнать. Мы приглядываем за ними. У них хорошая жизнь.

— Да, — ответил Мэтью, — так и есть.

Он знал, что не скажет ни слова ни Бэкеттам, ни даже Хадсону Грейтхаузу. Тот либо рассмеется ему прямо в лицо, либо сразу отвезет в бедлам. Нет, лучше придумать что-то о десяти фунтах… впрочем, придется ведь заплатить за два потерянных пистолета, так что сумма выйдет меньше.

В любом случае, проще сказать, что он отвез письмо королю Сиама, чем…

… чем Валлоку Боденкиру — кем бы это существо ни было. Мэтью сомневался, что когда-либо снова увидит Карлиса фон Айссена, но, если это произойдет…

Сообщение доставлено, сэр, — вот и все, что он может ему сказать. Разве что поблагодарить за выбор агентства «Герральд»? А дальше пнуть его прочь, чтобы убирался восвояси.

Мэтью надеялся забыть эту ночь, как если бы она была просто кошмарным сном, но вряд ли ему это удастся. Хотя он готов был приложить все силы, чтобы стереть все ее события из памяти — даже если для этого придется влить в себя семнадцать бутылок вина и съесть целую индюшку.

Никто не должен знать.

Никогда.

Но… что насчет тех людей в лесу? Неужто они все — безумцы?

Да. Стоило на этом и остановиться.

Далеко в лесу снова раздался вой, но он отличался от прежнего. В нем не было жестокости, гнева, ярости или гнета давней войны. Певучесть этого воя — странная мелодия ночной симфонии — даже можно было назвать красивой.

— Они поют, — сказал индейский воин. — Интересно, почему.

Мэтью лишь слабо улыбнулся.

Он посмотрел, как земля освещается лунным светом и представил, как Грейтхауз называет его глистой и слабаком. Но сейчас Мэтью казалось, что в нем заключена огромная сила. Большая, чем Грейтхауз мог представить.

Мэтью знал, что докажет это рано или поздно.

Он взял Сьюви под уздцы, и они в компании индейцев направились к рассвету.

Блуждающая Мэри

Глава 1

Декабрь 1702 года.

— Мэри… Мэри… Мэри… — простонал мужчина на кровати.

Доктор Гэлбрейт тут же встал со стула и склонился над своим пациентом.

— Он приходит в себя, — сообщил доктор Мэтью Корбетту, который стоял в той же комнате, кутаясь в одеяло и дрожа от холода. Вся его одежда и волосы все еще были мокрыми после потопа, обрушившегося на каменные стены и продолжавшего хлестать по витражным окнам.

— Мэтью… — прошептал мужчина. Его веки затрепетали.

Мэтью подошел к постели Форбса Тракстона.

— Я здесь, сэр, — сказал он. Глаза мужчины внезапно открылись, и в свете лампы уставились на Мэтью. Белки налились кровью. Дрожащая рука взметнулась вверх и отчаянно схватила Мэтью за плечо.

— А вы… вы ее видели? — Голос Тракстона был едва слышен. Его морщинистое лицо выглядело усталым и имело почти серый оттенок. — Она была там… — простонал он прежде, чем молодой человек, решающий проблемы, смог ему ответить. — Ей нужен я. Она хочет… забрать меня. Боже, почему, почему вы просто не отпустили меня?

— Я не собираюсь стоять сложа руки и наблюдать, как вы убиваете себя. Сегодня вечером вам это почти удалось.

— Я должен уйти с ней! Как вы не понимаете? Боже мой, Мэтью… о, Боже! Я нужен ей. Мы можем быть вместе… навсегда… на веки вечные. Она этого хочет. Это единственный путь, Мэтью, неужели вы не видите?

— Нет, сэр, я так не думаю.

Седая голова Тракстона приподнялась с влажной подушки. Его рука сжалась на плече Мэтью, и в глубине глаз Форбса заплясали угольки.

— Это единственный способ, — с нажимом произнес он, — чтобы она простила меня за то, что я убил ее.

— Форбс, — обратился Дункан Гэлбрейт. Его одежда была такой же мокрой и холодной, как у Мэтью. — Я хочу, чтобы вы сейчас отдохнули. Вы слышите? Пожалуйста… постарайтесь избавить свой разум от этого бремени.

Это была невыполнимая просьба, и все трое в комнате знали это. Однако хозяин Тракстон-Мэнора взглянул на доктора и кивнул. И хотя агония текла по нему вместо крови и билась внутри его расколотого сердца, он закрыл глаза и попытался найти хоть несколько минут покоя.

— Давайте выйдем и поговорим с остальными, — предложил Гэлбрейт. Но, прежде чем они подошли к двери, он остановился и неуверенно переступил с ноги на ногу. — А вы… видели там что-нибудь?

— Ничего.

Там был только проливной дождь, трепещущие от ветра деревья и море, разбивающееся об утес.

— Очевидно, Форбс считает, что он — что-то видел. Эта фантазия о фантоме… о призраке… она разрушает его. Будто бы Мэри манит его присоединиться к ней в царстве смерти. Знаете, это задача для священника, а не для врача. И не для решателя проблем, — добавил он, пристально глядя на Мэтью поверх очков с квадратными стеклами. — Я не понимаю, почему они решили втянуть в это вас.

— Они надеялись, что я смогу помочь, — ответил Мэтью.

Правда «помощь» в этом случае — слишком громкое слово, — подумал он, но вслух этого решил не говорить.

— Сегодня вечером вы помешали ему сброситься с утеса, так что благодарность и признательность вполне уместны. Но то другое, что мы сделали… пожалуй, это будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

— Это было необходимо, — сказал Мэтью. — И теперь вы знаете, почему.

— Я бы многое отдал, чтобы мне не пришлось это узнавать. Но если вы полагаете, что здесь и впрямь присутствует некое злобно настроенное существо, которое намерено убить Форбса Тракстона, то оно может попытаться сначала избавиться от вас, раз вы вздумали встать у него на пути. Так бы я сказал вам, если бы верил в призраков. Однако я в них не верю, если хотите мое мнение.

Мэтью почти согласился, что идея о существовании неупокоенных духов нелепа по своей сути, но не сумел сказать это вслух. Он знал о призрачных тенях, которые жили в офисе дома номер семь по Стоун-Стрит. И пусть они никогда не показывались, а ограничивали свое присутствие лишь звуками и шумом, Мэтью знал, что они и вправду существуют. Вдобавок некоторые события в агентстве «Герральд» заставили его задуматься о царстве неизведанного и о том, насколько тонка его граница с реальным миром. Лучше всего было выбросить эти мысли из головы, но здесь, в Тракстон-Мэноре, в трех днях езды на карете к северу от Бостона, эти мысли буквально набросились на него. Мэтью напоминал себе, что чувство опасности может быть связано с тем, что в скором времени он может столкнуться с кем-то гораздо хуже, чем призрак.

— Давайте выйдем к остальным, — сказал Гэлбрейт и открыл дверь в коридор.

***

Одним декабрьским утром больше недели назад, когда ярко светило солнце, а воздух был не по сезону теплым, Мэтью Корбетт сидел за своим столом в офисе, покорно дописывая отчет о своем последнем ничтожном деле. Речь шла о жемчужном ожерелье жены, предположительно украденным горничной из дома на Голден-Хилл. В итоге выяснилось, что муж тайком продал украшение, чтобы погасить долги. Мэтью поразило то, насколько же может не хватать общения людям, живущим под одной крышей много лет. Ведь обоим супругам было за шестьдесят!

Как бы то ни было, бедный джентльмен был напуган яростью своей супруги и подбросил ложные улики, чтобы обвинить горничную. Последним в этом деле, что видел Мэтью, была жена, гоняющаяся за своим мужем с метлой…

Кэтрин Герральд на тот момент находилась в Англии, а Хадсон Грейтхауз — «Великий», как стал называть его Мэтью со смесью уважения и сарказма, — отправился на запад. Ему нужно было сопроводить молодого торговца мехами, который умудрился взаимно влюбиться в девушку из племени могавков, на испытания. Вождь утвердил, что бледнолицый жених должен доказать, что он достоин жениться на индейской девушке. Поэтому Грейтхауза наняли в качестве сопровождающего — в основном для того, чтобы он убедился, что горе-жених не убьется в ходе своих испытаний. А если даже его там убьют, Грейтхауз сможет доставить его тело обратно в Нью-Йорк.

— Как я всегда и думал, — сказал Великий перед тем, как отправиться в путь, — любовь — это прогулка сквозь огонь.

Мэтью надеялся, что и Грейтхауз, и жених выживут в огне. Великий все еще передвигался с помощью трости, оправляясь от раны, нанесенной ему Тиранусом Слотером осенью^[23]. В его выздоровлении неоценимую помощь оказали индейцы, которые спасли его и прозвали его Серым Волком, что каким-то образом помогло укрепить его волю к жизни. О, Грейтхауз выжил хотя бы для того, чтобы хвастать перед Мэтью своим новым прозвищем в каждом удобном (и неудобном) случае.

Для Мэтью все это было работой, а не игрой. Когда у него выдавалась свободная минутка, его начинали терзать воспоминания о жестокой борьбе со Слотером и ужасной правде о сосисках миссис Сатч. А еще его занимали мысли о том, о чем он никогда не расскажет ни одной живой душе, чтобы эти воспоминания не превратились в нечто большее. Сейчас он может тешить себя надеждой на то, что его воображение просто разыгралось. Одна ночная поездка, совершенная всего за неделю до того, как они с Грейтхаузом забрали Слотера из приюта в Пенсильвании, навсегда изменила его жизнь.

Так что возврат пропавшего ожерелья и другие тривиальные дела, которые приносили клиенты агентства «Герральд» отлично подходили Мэтью, чтобы успокоить его мятежный мозг. Правда помогали они с переменным успехом. Даже ночные шахматные партии в «С-Рыси-на-Галоп» не охлаждали тройной ужас, который он испытывал — они не притупляли страх перед Слотером, не закрывали туманом воспоминания о поездке на самый край ада и не уменьшали тревогу от того, что теперь Мэтью Корбетт был отмечен таинственным Профессором Фэллом.

Однако для общества история разворачивалась совсем не так. О, для общества Мэтью был героем! «Уховертка» полнилась историями Мармадьюка Григсби о нем, и все без исключения верили в их правдивость.

Мэтью подумал, что, если бы он когда-нибудь получил индейское имя, его бы назвали Боящимся-Собственной-Тени, потому что на деле так оно и было.

А еще… была девушка.

Почему она так занимала его мысли? Она и ее дедушка жили совсем рядом с ним. На самом деле, Мармадьюк Григсби владел небольшой молочной фермой, в которой Мэтью нашел свое пристанище. Мэтью пообещал старику Марми, что позаботится о Берри, но его клятва едва не была нарушена в поместье Чепелла. А теперь еще это внимание со стороны Профессора Фэлла… Мэтью не мог позволить себе даже приблизиться к Берри Григсби, чтобы щупальца Профессора не утащили ее вместе с ним неизведанные глубины. Время от времени она приходила в молочный домик под разными предлогами: пригласить Мэтью на ужин или просто поздороваться. Должно быть, старый Марми посылал ее с этими визитами, дабы удостовериться, что его постоялец еще жив, ведь он с ними почти не пересекался: покидал дом засветло и возвращался затемно. Однако Мэтью считал, что Берри лучше проводить время в компании Эштона МакКеггерса, который определенно имел на нее виды.

Да и к тому же у этой девушки был дурной глаз. Казалось, каждый раз, когда Мэтью видел Берри и МакКеггерса вместе, последний то ломал каблук, то наступал в кучу конского навоза, то получал какую-нибудь травму. Возможно, Берри настолько очаровывала его, что он попросту становился рассеянным. Однако Мэтью решил, что ему самому лучше избегать подобного влияния со стороны этой девушки.

Так что да, пусть МакКеггерс водит Берри по городу столько, сколько ему заблагорассудится. Хотя, положа руку на сердце, Мэтью понятия не имел, как Берри выносила этого коронера, славящегося своим слабым желудком, так долго, особенно учитывая его чердак, набитый костями.

И все же… почему он никак не мог перестать думать о ней?

Это было настоящей загадкой.

Мэтью как раз размышлял о ней, пытаясь попутно закончить свой многострадальный отчет, когда услышал, как распахивается и закрывается дверь, ведущая на улицу. Кто-то поднимался по лестнице. Не Хадсон, потому что не было слышно постукивания трости. Да и шаги были гораздо легче.

Мэтью развернул кресло лицом к посетителю.

Это оказался стройный джентльмен лет тридцати с небольшим. На нем был дорогой серый костюм, голубая рубашка, темно-синий галстук и треуголка в тон костюму. Его черные туфли были начищены до блеска. Он обладал приятным лицом с квадратной челюстью, высокими скулами и носом с тонкой переносицей, кончик которого был слегка вздернут. Из-под подстриженных светлых бровей серые глаза оглядели Мэтью, а затем изучили офис, прежде чем снова сосредоточиться на его единственном живом обитателе.

— Я ищу мистера Корбетта, — сказал джентльмен тихим и хорошо поставленным голосом.

— Это я, сэр.

Серые глаза моргнули.

— Вы? Что ж, я читал, что вы молоды, но не подозревал, что вы совсем юноша.

И как на это отвечать? Если б этот человек только знал, через что Мэтью в его юные годы пришлось пройти, он не бросался бы такими словами столь высокомерно и с явным неуважением.

— О, — опомнился мужчина, — простите, мое замечание было совершенно неуместно. — Он снял треуголку, обнажив копну волнистых волос песочного оттенка. — Просто я не ожидал увидеть столь молодого джентльмена, и мой рот опередил мой мозг. Я был готов к тому, что вы окажетесь молоды, но все же…

— Что ж, я таков, каков я есть, — перебил его Мэтью. Он старался сохранить непроницаемое выражение лица, однако почувствовал, как предательски заполыхали его щеки. — Кажется, вы знаете обо мне кое-что.

— Довольно много. — Джентльмен одарил его обезоруживающей полуулыбкой, которая совсем не проняла Мэтью. — Меня зовут Харрис Тракстон. И я очень рад познакомиться с вами.

Мэтью отметил, что этот мужчина произнес свое имя так, будто рассчитывал, что его репутация и известность довершат впечатление. Тем не менее, Мэтью этого имени никогда не слышал, поэтому никакого впечатления составить не смог.

— Чем могу помочь? — спросил он, не давая себе труда приветливо улыбнуться.

— Полагаю, у вас найдется время выслушать мою проблему? — Взгляд мужчины упал на перо, которое Мэтью все еще держал в руке.

— Найдется. — Он убрал перо в держатель и заткнул чернильницу пробкой. — Не желаете присесть? — Мэтью жестом указал на одно из кресел и подождал, пока новоиспеченный клиент устроится в нем.

— Моя проблема… — начал Харрис Тракстон, но запнулся и нахмурился. Серые глаза уставились в пол. — Что ж, начнем с того, что я прибыл из Бостона на пакетботе вчера днем и остановился в гостинице «Док-Хауз-Инн». Если бы в Бостоне был офис агентства «Герральд», все было бы гораздо проще, но, увы, его там нет. Мы с моим младшим братом Найвеном посовещались по этому поводу с нашим семейным врачом, и я приехал сюда, чтобы попросить вашей помощи.

— Из Бостона, — повторил Мэтью. Это не было вопросом, но мужчина кивнул. Мэтью с интересом посмотрел на него. — Как же вы узнали обо мне, находясь в Бостоне? Я не думал, что настолько… известен.

— Ваша городская газета. «Уховертка». Мне попалась копия, в которой описывался ваш недавний опыт в одном непростом деле. И, повторюсь, я был готов к встрече с молодым человеком, но, должен сказать, вы совсем не похожи на того доблестного героя, которого описывает писатель. Я хочу сказать… — Тракстон вдохнул и медленно выдохнул. — Знаете, я слегка смущен. Возможно, мне стоит вернуться на улицу и начать свой визит с самого начала, чтобы вам не пришлось выслушивать мои путаные мысли.

Он даже начал подниматься.

— Прошу, останьтесь, — сказал Мэтью, пожав плечами. — Вы ведь не причинили никакого вреда. Могу заверить, что статья в «Уховертке» и вправду приукрашена автором, однако в этой истории есть доля правды. — И тут Мэтью поразила мысль. Вдруг этот обеспеченный и образованный джентльмен послан Профессором Фэллом? Или еще хуже! Он и есть Профессор Фэлл? Если так, то меч Мэтью был заперт в шкафу, так что он становится легкой мишенью.

— Не стоит верить всему, что читаете, — упавшим голосом сказал Мэтью.

— Я и не верю. Но то, что я прочитал, было достаточно убедительным и впечатляющим, чтобы я рискнул надеяться на вашу помощь. — Губы Тракстона мрачно сжались. — Есть три варианта той истории, что я собираюсь поведать вам, сэр. Первый: мой старший брат Форбс сходит с ума от чувства вины. Второй: кто-то злодейски толкает его на тропу безумия. И третий: то, что он видит, реально.

— А что именно он видит?

— Привидение, — сказал Тракстон. — Дух своей умершей жены Мэри, которая является ему и пытается заманить на прибрежный утес, где она сама нашла свою сметь в сентябре. По словам Форбса, дух хочет, чтобы он сам бросился со скалы и воссоединился с супругой в загробной жизни. — Тракстон с вызовом приподнял подбородок. — Как вы думаете, сможете ли вы помочь мне… то есть, сможете ли вы помочь нашей семье с такой проблемой?

Настала очередь Мэтью растерянно моргать.

Тракстон ждал ответа. Когда его не последовало, он кивнул и продолжил:

— Конечно же, глупо верить в привидения. Я, разумеется, в них не верю, и никто из моей семьи тоже. Но проблема существует. Форбс желает покончить с собой, чтобы воссоединиться со своей Мэри, а я полон решимости сделать так, чтобы мой брат остался в живых.

Мэтью поерзал в кресле. Для двух воинствующих духов, населявших этот самый офис, просто не могло быть более удачного момента, чтобы показать себя. Однако местные призраки молчали, и Мэтью показалось, что они с интересом прислушиваются к разговору.

— Вы не верите в духов, сэр? — подтолкнул Тракстон.

Мэтью подумал, что твердое «нет» спровоцирует грохот и стоны из-за ближайшей стены. Поэтому он сказал:

— Важно то, что ваш брат, кажется, верит. Если я хочу чем-то помочь, я должен знать подробности. Вы не могли бы начать с самого начала?

— Да. Я немного забегаю вперед, не так ли? Хорошо. Все началось не со смерти Мэри. Должен сказать, что наш отец потерял нашу мать несколько лет назад. Ее сбил экипаж в Лондоне. Она отправилась за покупками к пятьдесят седьмому дню рождения отца, и… произошел тот несчастный случай. Он поразил разум моего отца точно так же, как смерть Мэри поразила разум моего брата. Авария, в которой погибла наша мать, тяжело отразилась на всех нас, потому что тот экипаж был построен «Тракстон-Компани». — Он сделал паузу, будто мыслями вернулся к ужасному пережитому событию. — Еще со времен деда наша семья имела выдающееся положение в деле по производству карет, экипажей и телег. Вполне вероятно, что каждый раз, когда вы смотрите в окно и видите на улице какой-либо транспорт, на его боку будет печать семьи Тракстон. То же самое можно сказать и о Бостоне, где сейчас расположен наш офис в колониях. Должен признать, наше дело еще никогда не приносило столько прибыли, сколько сейчас. Как вы, должно быть, знаете, дороги здесь пока плохие. Но в будущем мы намерены пустить свои экипажи и кареты на каждый маршрут, а со временем надеемся создать собственную транспортную службу.

— Похвально, — сказал Мэтью. Он понял, что человек, сидящий перед ним, как сказал бы Грейтхауз, по уши в деньгах. — И история с вашей матерью — очень печальное событие. Однако какое отношение она имеет к вашему брату и этому предполагаемому призраку?

— Я пытаюсь объяснить, что идея с призраками зародилась еще в разуме нашего отца. В прошлом году он окончательно сошел с ума и покончил с собой в доме, который построил к северу от Бостона. Я называю это домом, но остальные называют колыбелью ужаса. Вы не возражаете, если я... — Тракстон достал из-под плаща филигранную серебряную табакерку. Мэтью покачал головой.

Прежде чем продолжить, Тракстон зажал каждую ноздрю и вдохнул нюхательный табак, после чего промокнул нос синим носовым платком.

— Наш отец — его звали Уиттон — был так безутешен из-за смерти нашей матери, что покинул Англию и прибыл сюда в поисках лучшего места. А нашел лишь свою могилу. Он повесился на внутреннем балконе дома, стоящего на скалистом утесе над морем. Мы с Форбсом взяли семейное дело в свои руки, когда наш отец уехал из Англии, а Найвен отправился в Вену изучать музыку. Мы знали, что отец построил дом в Бостоне. Должен отметить, этот дом обошелся ему в немалую сумму. Как мы узнали позже, Тракстон-Мэнор расположился так далеко от цивилизации, как только отец мог себе позволить.

— Простите, что прерываю, — вмешался Мэтью, — но я должен кое-что уточнить. Ваш отец считал себя ответственным за смерть вашей матери? Это ведь был несчастный случай, разве нет?

— Да, трагическая случайность. Но тот факт, что ее сбил экипаж, построенный нашей компанией, подействовал на моего отца разрушительно. Мы также знали, что наш дедушка Персиваль, основавший компанию, закончил свою жизнь в больнице, бредя и свирепствуя на невидимых демонов. Мы с Форбсом решили провести небольшое исследование нашей семьи. Выяснилось, что помимо Персиваля по отцовской линии были и другие случаи. Печальная правда заключается в том, что безумие передается в семье Тракстон по наследству. Несколько поколений наших предков убивали других людей, заканчивали жизнь самоубийством или сходили с ума. Полагаю, это наше семейное проклятие. То, что у нас в крови.

Мэтью кивнул. Ему нужно было задать следующий вопрос, хотя он не знал, как его посетитель отреагирует.

— А у вас и вашего старшего брата нет признаков… гм… тревожного психического состояния?

Тракстон одарил его едкой полуулыбкой.

— А если б они у нас были, мы бы это поняли? — заговорщицки спросил он. — Тем не менее, я понимаю ваш вопрос. Кто может сказать, что ждет нас в будущем? Однако сейчас мы с Найвеном просто хотим помочь Форбсу справиться с этим испытанием.

— Хорошо, — ответил Мэтью, рассудив, что мысли, пришедшие ему на ум, лучше отложить до лучших времен. — Расскажите мне о Мэри. Как она умерла?

— Еще одна трагическая случайность. Форбс встретил Мэри Эймс на скачках в Англии. У нее была лошадь, участвовавшая в соревнованиях, а сама она была весьма опытной наездницей. Они были женаты почти два года, когда приехали сюда, чтобы присоединиться ко мне и Найвену. Шесть месяцев назад мы с младшим братом отправились в деловую поездку. Хотели открыть офис в Бостоне и купить жилье в городе. Форбс и Мэри все еще подыскивали себе подходящий дом. Было решено, что Форбс продаст Тракстон-Мэнор или, по крайней мере, попытается это сделать. Поэтому они с Мэри отправились туда. Хотели провести там некоторое время, привести все в порядок и распустить слуг, оставшихся после смерти отца. Я говорил, что Мэри была опытной наездницей? Кроме того, она была очень физически активна, а их разница в возрасте с Форбсом составляла целых пятнадцать лет. Она любила проводить время на свежем воздухе и гулять. Особняк расположен на вершине скалистого утеса, оттуда открывается чарующий и пугающий вид на море. Высота там около шестидесяти футов. Настоящий обрыв.

Тракстон сделал паузу, выражение его лица помрачнело.

— Однажды вечером Форбс и Мэри гуляли по краю утеса. Он рассказал мне, что, когда они отправились в путь, небо было серым и облачным, но ветер был мягким. А потом внезапно усилился, начался сильный дождь. По своему опыту могу сказать, что погода в тех краях бывает очень суровой. В любую секунду может разразиться буря. Итак, дождь начался очень внезапно. Форбс взял Мэри за руку, и они побежали обратно в дом. Он сказал, что почувствовал, как ее мокрая рука выскользнула из его ладони. Когда он повернулся, то понял, что под ногами Мэри обвалился участок земли. Она упала на камни, но Форбс сказал, что она была еще жива и звала на помощь. Когда Форбс начал спускаться к ней, она попыталась подняться. Он кричал, чтобы она оставалась на месте, что камни скользкие, и он к ней спустится. Они смотрели друг на друга, их разделяло около двадцати фунтов, когда Мэри потеряла равновесие и упала. Форбс видел, как она ушла под воду, и видел, как волны швыряли ее тело прямо на камни. А потом она исчезла.

— Боже мой! — воскликнул Мэтью. — Это ужасно!

— Да, и когда тело вынесло на берег, и его нашли рыбаки более месяца спустя… Я могу лишь сказать, что море, камни и злобные существа, водящиеся в этих водах, не пощадили ее. Оставьте описание на волю своего воображения. Впрочем, то, что осталось от Мэри, не поддается воображению. Наш семейный врач из Бостона присутствовал при опознании тела, и даже он побледнел при виде этого зрелища. Что говорить про Форбса! Местный священник помолился о Мэри, ее положили в гроб, и Форбс похоронил ее в семейном склепе.

— В склепе? — переспросил Мэтью.

— О, я же вам не сказал, — покивал Тракстон. — Наш отец в своем безумии построил еще и семейный склеп. Прямо на территории поместья. Он приказал перевезти туда все останки членов нашей семьи из Англии. Так что теперь наши родственники покоятся в обнесенных стенами могилах в нижней части особняка.

Ужас, — подумал Мэтью, но не сказал этого вслух. Сумасшедший, подумывающий о самоубийстве и желающий, чтобы на той стороне его встретили столь же обезумевшие предки? Та еще семейная история.

— Вы говорите, что тело нашли рыбаки, — отважился Мэтью. — А я думал, ваш отец построил особняк так, чтобы держаться как можно дальше от людей.

— Так и есть. Во время строительства в миле или около того вдоль побережья располагалось несколько рыбацких хижин. Это место с годами превратилось в небольшую деревушку под названием Браунс-Харбор, церковь которой и прислала священника Бартоломью для похоронной церемонии.

— Жуткая история, — покачал головой Мэтью. — Только я до сих пор не понимаю, чем я могу помочь.

Тракстон воспользовался табакеркой и вдохнул еще две щепотки, прежде чем ответить. Затем он пристально уставился на героя «Уховертки».

— Я хочу, чтобы вы определили, действительно ли Форбс сходит с ума, или кто-то играет роль призрака Мэри, чтобы довести его до самоубийства. Мой брат клянется, что Мэри пять раз приходила к нему в спальню и шепталась с ним по ночам. Он клянется, что во время своего последнего визита она просила его пойти к утесу и воссоединиться с нею в вечных объятиях смерти. Я ответил на ваш вопрос?

Это было сказано так твердо и убедительно, что Мэтью потребовалось несколько секунд на формулирование следующего вопроса.

— А кто еще проживает в доме?

— Моя жена Симона, мой брат Найвен и его невеста Зоя, дворецкий Четли Уикс и его жена Мэрион, которая также работает экономкой, и доктор Дункан Гэлбрейт. Еще в отдельном домике живут садовник Илай Бейнс и его жена Рут, она работает у нас поварихой. В каретнике^[24] рядом с конюшней живет наш кучер Калеб Клегг и его жена Лия, она ухаживает за лошадьми.

— Зоя? — Это имя особенно возбудило любопытство Мэтью.

— Она родилась в Империи Московии.

— В России, — поправил Мэтью.

— Гляжу, вы хорошо образованы.

— Начитан.

— Найвен познакомился с Зоей, когда они учились игре на клавесине в венской консерватории. Родители Зои покинули Россию и живут в Колчестере. Свадьба была отложена до разрешения этой, — он помедлил, — печальной ситуации.

— А кто-нибудь из других жильцов видел так называемый призрак Мэри?

— Нет. Это заблуждение есть только у моего брата. Если это, конечно, заблуждение.

— А если нет, то кого вы подозреваете? Одну из женщин, которая могла бы выдать себя за Мэри? Не думаю, что это ваша жена. А Зоя? Ей было бы трудно замаскировать славянский акцент. И зачем кому-то из членов вашей семьи желать смерти вашему брату?

— Это вопросы, — улыбнулся Тракстон, — на которые нельзя ответить здесь, в этом офисе. Я готов заплатить вам двадцать пять фунтов прямо сейчас и еще пятьдесят, чтобы выслушать ваши мысли по этому поводу, когда вы поговорите со всеми в поместье. Все ваши расходы также будут оплачены, и сумма будет предоставлена вам вне зависимости от того, придете ли вы к ясному выводу или нет. — Он нахмурил брови, а взгляд устремился вдаль. — Возможно, эта история все же вне человеческого понимания. Однако, мистер Корбетт, я должен сделать все, что в моих силах, чтобы не дать Форбсу покончить с собой. Ночью он пытался выйти на утес. Гэлбрейт дает ему снотворное, чтобы успокоить его и удержать в постели. — Взгляд Тракстона снова стал колким и сосредоточенным. — Вы поможете мне в этом, или моя поездка была напрасной?

Что мог сказать Мэтью? А что бы сказал Хадсон Грейтхауз или миссис Герральд?

То единственное, что можно было сказать.

— Помогу.

— Слава Богу! — Мужчина вздрогнул, словно сбрасывая с себя тяжелое бремя. Казалось, его охватило такое облегчение, что он на некоторое время потерял дар речи. Наконец, он собрался с духом и сказал: — Я забронирую вам билет на завтрашний утренний пакетбот. Кажется, он отплывает в шесть часов. Из Бостона поездка в карете займет около трех дней, так что по пути мы будем останавливаться в гостиницах. Вас устраивает такой график?

— Конечно.

Тракстон встал и надел треуголку.

— Тогда дам вам время на подготовку. Еще раз благодарю вас, сэр. Видит Бог, я молюсь, чтобы вы смогли докопаться до сути. Что ж, встретимся утром.

Мэтью встал, и мужчины обменялись рукопожатием, скрепляя свое соглашение.

Перед тем, как покинуть офис, Тракстон остановился в дверях и тихо произнес:

— Знаете, богатство не защищает человека от распада разума. Я думаю, что нашей семье богатство вообще не пошло на пользу. Возможно, будь мы простыми деревенскими жителями, все обстояло бы намного лучше. А мы бы просто делали колеса для чужих экипажей и карет. Оглядываясь назад, я часто думаю об этом. — Он покачал головой. — Благодарю вас за ваше время. Доброго вам дня.

Тракстон вышел из офиса, и Мэтью слушал, как его шаги удаляются и затихают.

Лишь когда он остался один, чудовищность того, на что он согласился, поразила его. Ему предстоит либо объявить человека сумасшедшим, либо охотиться на привидение, либо выяснить, кто играет роль привидения. Теперь он чувствовал на своих плечах бремя, которое Харрис Тракстон только что сбросил с себя.

И чтобы подчеркнуть это, как только дверь внизу закрылась за посетителем, один из проклятых духов, живущих в офисе, издал еле слышный приглушенный смешок.

— Ой, да замолчите! — тихо шикнул Мэтью. Такому прославленному герою, как он, не следует бояться маленького духа, подслушивающего чужие разговоры.

Глава 2

К середине пятого дня они добрались до последнего этапа пути.

— Еще три часа, — сказал Харрис Тракстон, сверившись со своими карманными часами. — Мы доберемся до поместья где-то к шести.

Мэтью кивнул. Какими бы мягкими и удобными ни были роскошные кожаные сиденья кареты, это была долгая и утомительная поездка по дорогам с плохой проходимостью. В лучшем случае это были лесные грунтовые дороги, вокруг которых возвышался густой лес. Копчик проявил к Мэтью милосердие, давным-давно погрузившись в оцепенение, но сон за все эти дни был прерывистым несмотря на то, что, как сказал Тракстон, эта карета была лучшей из всех, с самой мягкой качкой и лучшими рессорами. Самому Тракстону, к слову, удавалось уснуть без всяких проблем. Возможно, ему помогала привычка к нюхательному табаку? К концу поездки Мэтью и сам был готов испробовать это средство.

Путешествие пакетбота «Идастриус» из Нью-Йорка в Бостон заняло два дня. Тракстон обеспечил Мэтью очень удобную каюту с прекраснымпостельным бельем на койке, что сильно отличалось от гамака, в котором ему приходилось ночевать во время неприятной поездки в Филадельфию с «Четырьмя Фонарщиками» в августе.

После высадки в бостонской гавани их встретил долговязый длинноногий Калеб Клегг. Он сложил сумки в багажное отделение черно-красной кареты, запряженной четверкой лошадей, и путешествие началось. Каждую ночь они останавливались в попутных гостиницах, владельцы которых хорошо знали и самого Тракстона, и его кучера.

Мэтью открыл шторку на своем окне, чтобы наблюдать за проносящимся с его стороны лесом. День был солнечным и прохладным, однако удивительно мягким для этого месяца. Несколько облаков медленно двигались по небу. Мэтью снова подумал о девушке… не о Мэри Тракстон, о которой ему следовало бы думать, а о Берри Григсби.

Она пришла к нему вечером, накануне его отъезда и пригласила отужинать на следующий день. У нее и впрямь были такие хорошие духи? От нее очень приятно пахло. Ее медно-рыжие кудри ниспадали ей на плечи, а голубые глаза сверкали в свете фонаря, который она держала.

— У нас будет свинина с зеленой фасолью, кукурузные лепешки и яблочный пирог, — сказала она. — Пожалуйста, приходи к шести часам.

— Сожалею, — ответил Мэтью, — но меня не будет в городе несколько дней.

— О… А можно спросить, над каким делом ты работаешь?

— Оно очень… интересное, — уклончиво пробормотал Мэтью.

— Но не опасное, — предположила она и встревоженно подалась вперед. — Ведь так?

— Нет, оно не опасное.

— В нем нет хищных ястребов и молодых или пожилых убийц?

Мэтью невольно улыбнулся.

— Насколько я знаю, нет.

— Что ж, пожалуйста, подумай о том, чтобы поужинать с нами, когда вернешься. Кстати, когда ты вернешься?

— Это поездка в Бостон, и само дело тоже может занять несколько дней. Так что не могу ответить с большой точностью.

Она кивнула.

— Ладно. Марми, Эштон и я будем скучать без тебя завтра вечером.

Казалось, что-то застряло у Мэтью в горле, но он успел выговорить:

— Эштон тоже придет?

— О, да. Знаешь, он ведь такой очаровательный гость.

Мэтью издал какой-то невнятный звук. Он не знал, как она его расценила. Эштон МакКеггерс — очаровательный гость? Если кто-то желает за ужином говорить о старых скелетах и вещах, которые лучше всего хранить в самых темных уголках чердака коронера, то, безусловно, лучшего гостя было не найти. Мэтью прочистил горло, чтобы избавиться от противного кома, мешавшего ему.

— Я уверен, что всем понравится компания, — неловко сказал он.

Берри молчала. Возможно, она ожидала чего-то большего, чем этот краткий комментарий. Так ничего и не дождавшись, она сказала:

— Тогда не буду мешать тебе готовиться к поездке.

— Спасибо. Передавай привет своему дедушке.

И он смотрел, как она возвращается в свой дом, пока свет ее фонаря не скрылся в темноте.

— Размышляете? — спросил Тракстон, возвращая Мэтью в настоящий момент.

— Да. Простите мне мой отсутствующий вид.

— Понимаю. Независимо от того, что на самом деле происходит в моей семье, эта ситуация тяжело давит на умы всех участников. Я убежден в этом.

В этот самый момент Мэтью решился. Последние несколько дней ему казалось, что Харрис Тракстон что-то скрывает. Почему он так думал? Он не был уверен, но, возможно, дело было в выражении лица мужчины или в оттенке его голоса. Поэтому он решился расспросить его до того, как они достигнут поместья.

— Харрис, — позвал он. За время поездки они начали обращаться друг к другу по имени. — Вы рассказали мне все, что я должен знать?

— Я уверен, что да.

— Подумайте, — настоял Мэтью. — Если я хочу помочь, я должен знать все. А у меня такое ощущение, что на данный момент я чего-то не знаю.

Тракстон некоторое время рассеянно глядел в окно. Затем он снова посмотрел на своего спутника, и его взгляд был тяжелым.

— Я должен был понять, насколько вы проницательны, Мэтью. Что ж, простите меня за мою оплошность.

— Ничего. И все же давайте послушаем то, что вы упустили.

— Ах! — И снова Тракстон некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Наконец он решился: — Форбсу сорок восемь лет. Мэри было тридцать три. Вы можете задаться вопросом об истории Мэри. Она никогда прежде не была замужем. Свою жизнь она посвятила карьере в области конного спорта и уходу за лошадьми. Она, безусловно, была самой независимой женщиной из всех, что я когда-либо встречал. Как я уже сказал, она была сильна и физически, и духовно. А также она была очень хороша собой. Форбс также никогда не был женат. Он говорил мне, что время для зачатия ребенка, который мог бы унаследовать семейное дело, утекает. Поэтому одним из элементов его влечения к Мэри было желание поскорее зачать ребенка. Она действительно забеременела… гм… это было радостное событие. Форбс узнал об этом еще до того, как они покинули Англию и отправились в колонии. Но, к сожалению, на четвертом месяце она потеряла ребенка. Это произошло в Бостоне, за неделю того, как они с Форбсом отправились в поместье. Форбс и доктор Гэлбрейт советовали ей не ехать и оставаться в постели какое-то время. Вы ведь и сами убедились: поездка довольно утомительная. Однако Мэри была непреклонна и уверена, что сможет подняться наверх. Форбс не устоял и согласился с ней.

Тракстон сделал паузу, и Мэтью спросил:

— Вы говорите, что выкидыш Мэри ослабил ее? И это могло повлиять на то, что она сорвалась со скалы?

— Это… и, возможно, кое-что еще. Я не знаю точно, как это выразить, поэтому мне придется признаться, что я упустил в своем рассказе еще один существенный факт. Или, точнее, наблюдение. Форбс был так счастлив, когда узнал о беременности Мэри — мы с Найвеном никогда не видели его таким. После выкидыша он помрачнел. Это было ужасно. Он не плакал, не кричал и не злился, потому что Форбс такой человек — он все держит внутри себя. Но он так ждал, что Мэри родит ему наследника, что весть о потере ребенка сломила его. Мэри неуверенно говорила ему, что они могут попробовать еще раз, но это не улучшало настроения Форбса. Он был мрачен, Мэтью. Темнее самой темноты. Мы все пытались подбодрить его, видит Бог, мы старались, как могли, но я думаю, что это поместье было самым худшим местом, куда Форбс мог приехать, потому что тут семейное проклятье настигло его. Я боюсь, что в этом доме, где покончил с собой наш отец, клубится тьма. И, возможно, она могла… — Тракстон замолчал и покачал головой, не желая продолжать.

— «Она могла» — что? — спросил Мэтью.

Взгляд Тракстона затуманился, когда он заговорил:

— Возможно, само это место вызвало у моего брата первые проблески безумия. И, возможно, он не говорит всей правды о том, как именно погибла Мэри. В самом ли деле он пытался спасти ее, когда она упала? Или он все еще был в ярости из-за ее выкидыша? Мне неприятно думать, что он может быть хоть как-то причастен к смерти Мэри, однако это бы объяснило и его великое горе, и его заблуждение.

Мэтью молчал, потому что подозревал, что сейчас ему сообщат еще больше подробностей.

— Вы, наверное, не понимаете всей силы ненависти, Мэтью, — последовало очередное тихое заявление. — Или ревности. Или желания жить вечно. Такое злополучное сочетание может покалечить неокрепший ум ребенка. Я знаю об этом не понаслышке. Уиттон был не только сумасшедшим, но и ненавидел своих сыновей, потому что понимал, что они — мы — когда-то заменим его. Он бил нас, оскорблял, унижал, стыдил за любой проступок, говорил, что мы недостойны носить его имя. Страшно подумать обо всех ужасных вещах, что мы пережили. Наша мать тоже многое пережила, что, вероятно, усилило чувство вины Уиттона, когда ее не стало. А ведь был еще Персиваль, который изливал на Уиттона ту же ненависть и ревность к жизни, которую наш отец позже обрушил на нас. Так что… Симона и я говорили о детях, но меня пугает мысль о том, чтобы привести в этот мир невинное дитя, к которому я, в силу своего фамильного безумия, буду относиться с такой же ненавистью, какую пережил сам. — Он вздрогнул от этого слова. — Пережил, — повторил он и умоляюще посмотрел на нью-йоркского решателя проблем. — А я действительно все это пережил? Оно осталось в прошлом?

— Вы в любом случае ходите среди живых, — сказал Мэтью.

— Правда? — переспросил Тракстон с жуткой кривой ухмылкой.

Мэтью откинулся на спинку сиденья, а Тракстон сосредоточил внимание на лесе, проползающем мимо его окна. Мэтью казалось, что вся эта ситуация выбивает Харриса из колеи. И где, черт возьми, Грейтхауз, когда он так нужен? Впрочем, Великий тоже вряд ли бы здесь помог, потому что это дело прдназначалось для мозгов, а не для мышц.

Коготок увяз — всей птичке пропасть, — решил Мэтью и понял, что ему придется довести это дело до конца. Он либо разоблачит «призрак», либо признает человека сумасшедшим. Это его ответственность. Наследием этой семьи было уныние, какие бы крепкие кареты они ни производили, и колеса у их собственных карет оторвались задолго до смерти Мэри Тракстон. Если еще точнее, то задолго до ее рождения.

Вечер опустил на мир все оттенки декабрьской синевы, лес потемнел и стал почти черным. Из окна Мэтью увидел, что они проезжают через небольшое поселение. Должно быть, это и есть Браунс-Харбор. Он почувствовал запах каминного дыма и соленой Атлантики — море здесь было совсем недалеко, на востоке. В деревне было всего несколько деревянных и каменных домов, из окон которых струился свет ламп. Мэтью заметил вывеску торгового поста, прежде чем карета проехала дальше, и лес снова сомкнулся вокруг них. Лошади начали взбираться на довольно крутой холм.

Дом на вершине скалистого утеса, — подумал Мэтью. Он прижался лбом к стеклу, стараясь разглядеть поместье по мере их приближения, и через мгновение ему захотелось придержать свое любопытство.

Перед ним высилась каменная громада, похожая на необъятное темное пятно на фоне звездного неба. Вокруг него поднимались голые ветви высоких деревьев, которым морской ветер придал пугающие искаженные формы. Мэтью заметил высокие прямые стены, остроконечные крыши, дымоход… затем еще стены, еще крыши, еще один дымоход… Это был почти орнамент, которому не было конца.

Настоящий замок, — подумал он. — Хотя нет. Собор.

Но нет. Это был не замок и не собор, хотя элементы и того, и другого здесь присутствовали. Это была крепость.

Мэтью увидел свет ламп сквозь желто-голубые витражи окон. Выше краснело круглое окно, пропускавшее свет на голые верхушки деревьев. Каменная башня поднималась к самым звездам. Может, это колокольня? Остроугольные крыши возвышались над древесными верхушками. Мэтью заметил балконы, с которых открывался панорамный вид на Атлантику. Он также отметил, что дорога здесь была ухожена и посыпана белым гравием. Она извивалась между подстриженными живыми изгородями и вела к самому крыльцу поместья. На территории у самого дома стояло несколько Т-образных столбов, расположенных на небольшом расстоянии друг от друга, и с каждого свисало по два горящих масляных фонаря. Однако даже это не помогало до конца рассеять клубящуюся здесь тьму. Это место внушало мрачную торжественность каждому, кто сюда прибывал. Темные камни стен блестели от влаги, поднимающейся с моря и разносимой ветром. Сырость здесь чем-то напоминала сырость мавзолея.

Замок… собор… крепость…

Склеп.

Карета остановилась у первой ступени крыльца, прямо напротив монументальной дубовой двери.

— Что ж, — сказал Харрис Тракстон. В условиях этого мрачного, запятнанного смертью поместья его следующие слова прозвучали отталкивающе: — Вот мы и прибыли.

Клегг на облучке несколько раз позвонил в колокольчик, чтобы предупредить обитателей поместья об их прибытии.

Мэтью решил, что стены здесь достаточно толстые, чтобы через них было не слышно стука лошадиных копыт.

Тракстон отпер дверь со своей стороны, распахнул ее, поставил ботинок на металлическую ступеньку, облегчавшую спуск, и ступил на землю. Мэтью последовал его примеру, и ему в лицо тут же ударил влажный холодный ветер.

Клегг открыл багажное отделение и передал Мэтью и Тракстону по две холщовые сумки, которые приличествовало иметь каждому путешественнику. В этот момент входная дверь поместья открылась, и на пороге появился худощавый седовласый мужчина в темном костюме с масляным фонарем в руках.

— Добро пожаловать, мистер Харрис, — сказал он, спустившись по ступенькам. У него была осторожная медленная походка. Этому мужчине было около шестидесяти лет, и он не напрасно осторожничал на влажных ступенях. Он протянул руки, чтобы помочь нести сумки, однако Харрис вежливо отмахнулся от него.

— Спасибо, Уикс, не нужно. Позволь мне познакомить тебя с Мэтью Корбеттом. Он погостит у нас какое-то время.

— Приятно познакомиться, молодой человек. Помочь вам донести что-нибудь?

— Спасибо, не стоит, — сказал Мэтью. Пожилой дворецкий и впрямь показался ему слабым. У него был крючковатый нос, глубоко посаженные темные глаза на изборожденном морщинами лице, покрытом возрастными пятнами, и облако седых волос, убранных назад.

— Приятная поездка, Калеб, — сказал Харрис кучеру, который снова взобрался на облучок, чтобы отвезти карету туда, где ей надлежит быть. — Думаю, ближайшие несколько дней ты нам не понадобишься.

— Как скажете, сэр. Спокойной ночи вам и мистеру Корбетту. — Клегг щелкнул поводьями и издал знакомый лошадям свист. Карета покатилась по подъездной дорожке и вскоре скрылась из виду.

— Вечерняя трапеза подошла к концу, — сказал Уикс, поднимаясь по ступенькам. — Но миссис Бейнс оставила на кухне горшок с куриным супом и кукурузной похлебкой к вашему возвращению.

— Очень любезно с ее стороны. Я, например, умираю с голоду.

Мэтью тоже проголодался, однако сейчас его куда больше занимало поместье, чем пустота в желудке. Должно быть, это колоссальная работа — построить такое огромное поместье на вершине скалистого утеса, да еще и так далеко от Бостона. Размеры этого дома поражали воображение. Он был в два, а то и в три раза крупнее самого большого особняка на вершине Голден-Хилл в Нью-Йорке. Расходы на строительство должны были быть просто чудовищными. А возводить этот дом должны были… сколько? Два года? Конечно, если есть деньги, можно построить что угодно. Но Мэтью был уверен, что за время строительства этого чудовища расходы выросли в три, а то и в четыре раза в сравнении с первоначальными подсчетами.

Балконы наблюдали за Мэтью множеством невидимых глаз, навевая на него чувство неведомой угрозы. Будто кто-то и впрямь наблюдал за ним оттуда. Кто-то невидимый. Кто-то призрачный.

Дверь открылась. Уикс стоял внутри дома, поднимая фонарь. Свет выхватил из темноты его морщинистое лицо.

— После вас, — пригласил Харрис Мэтью, и специалист по решению проблем из Нью-Йорка переступил порог неизведанной территории.

Глава 3

В прихожей Мэтью впечатлился даже не внушительными размерами помещения, а его пустотой. Прямо за дверью, которую только что закрыл Уикс, стоял небольшой круглый столик, который был вполне уместен в молочном домике Григсби. На нем стоял трехконусный канделябр, распространявший вокруг себя скудный свет. Как ни странно, рядом со столиком притаилась небольшая койка. Другая мебель здесь отсутствовала, а стены были голыми и будто заброшенными.

— Должен вам сказать, — нарушил тишину Харрис, и его голос эхом отскочил от сиротливых стен, — что отец построил особняк, но не счел необходимым как следует обставить его, за исключением той комнаты, которую он назвал своей. Наверху в холле есть балкон.

Мэтью посмотрел в направлении, куда указывал Харрис. Он едва смог разглядеть в нависающей темноте балкон с коваными железными перилами примерно в двадцати футах над головой.

— Именно там отец закрепил веревку и повесился, — продолжил Харрис. — Он сделал все тихо. Вероятно, вышел после полуночи. Уикс обнаружил тело утром. Наверное, это было для тебя шоком? — последнюю реплику он адресовал слуге.

— Да, сэр, это было настоящим шоком.

— За мной тут же отправили Клегга, — кивнул Харрис. — В силу своего почтенного возраста Уикс не мог поднять тело самостоятельно. Он позвал садовника Бейнса, который решил, что лучшим решением будет использовать пилу. Когда веревку перепилили, тело упало примерно туда, где вы сейчас стоите. Возможно, если вы присмотритесь, вы увидите немного крови между камнями, хотя миссис Уикс усердно убирала весь этот… гм… беспорядок. — Он качнул головой, словно стряхивая с себя воспоминания. — Как насчет отведать немного замечательной похлебки миссис Бейнс? После я покажу вам вашу комнату, и вы сможете познакомиться с остальными, если они еще не кутаются в свои одеяла. Здесь есть камины, но, знаете, в поместье всегда прохладно.

— Я полагаю, в комнатах есть хотя бы кровати? — спросил Мэтью, памятуя о том, что хозяин поместья не сильно озаботился мебелью.

— Койки с соломенными матрасами. Я приобрел их на торговом судне, которое возвращалось из Бостона, — ответил Харрис.

— На торговом судне?

— Да, на небольшом. Такие используют рыбаки, чтобы привозить свой улов на торговый пост. После того, как рыбу засолят, разумеется. Основной улов: скумбрия и тунец. — Тракстон улыбнулся. — Проходите сюда. Можете оставить свои вещи у подножия главной лестницы.

Мэтью последовал за Тракстоном и Уиксом по туннелю, который служил одним из коридоров поместья. Они подошли к широкой лестнице, у которой не было перил. У самого подножия Мэтью заметил еще один столик с канделябром, который Тракстон взял в руки после того, как отставил в сторону свои сумки. Мэтью последовал его примеру и направился вслед за своим клиентом в глубину дома.

Кухня, казалось, находилась в самом дальнем конце этой чудовищной пещеры, построенной человеком. Там расположился большой каменный очаг, на котором красовался горшок, установленный на решетке над тлеющими каменными углями. Здесь же обнаружился набор сковородок и кастрюль, подвешенных на настенных крюках вместе с другой кухонной утварью. Также Мэтью разглядел полки со стеклянной посудой, керамическими блюдами, мисками и столовым серебром. В буфете стояло несколько жестяных и медных бутылок, а по центру комнаты расположился стол с приставленными к нему стульями. Харрис поставил канделябр на столешницу, а Уикс принялся раскладывать столовое серебро, пока хозяин и его гость занимали свои места для ужина.

— Итак, — сказал Харрис, пока Уикс половником разливал похлебку из разогретого горшка по двум мискам, — Блуждающая Мэри появлялась, пока меня не было?

Уикс не отвечал, пока не закончил с мисками и не поставил их перед двумя джентльменами.

— Господин Харрис, — осторожно заговорил слуга, с трудом сохраняя бесстрастное лицо, — я понимаю, что нас с миссис Уикс скоро уволят, однако я позволю себе выразить свое мнение, даже если мне придется паковать вещи уже завтра. Вам не стоит так легкомысленно относиться к этой трагической ситуации. Ваш брат по-прежнему страдает. И вы знаете, как все относились к покойной госпоже Мэри. Она была доброй, замечательной женщиной! Ее память не должна быть запятнана подобным… прозвищем.

Харрис ответил кривой усмешкой.

— Я стерплю это напутствие, — сказал он. — Только послушайте, Мэтью! Мы не должны легкомысленно относиться к призраку, бродящему по залам Тракстон-Мэнора, потому что это дух доброй и замечательной леди! Знаете ли, я просто называю ее так, как ее кличут в деревне. Спасибо Найвену за эти слухи.

— В каком смысле? — спросил Мэтью, занеся ложку над аппетитной и вкусной похлебкой.

— О, как-то раз он зашел выпить в «Красную Клешню». Принял на душу пару кружек и начал болтать о том, что происходит в особняке. Он говорит, что, вроде бы, называл ее «блуждающим духом». Можете себе представить, что эти деревенщины теперь о нас думают? Как будто недостаточно того, что наш отец свел счеты с жизнью! В общем, в течение нескольких недель после этого деревенские жители сообщали, что видели «светящуюся фигуру с веревкой на шее», шатающуюся по деревне после полуночи. Не так ли, Уикс?

— Воображение не знает границ, сэр, — смиренно ответил слуга. — Кроме того, помните, что в «Красной Клешне» необычайно крепкий эль.

— «Красная Клешня», — задумчиво повторил Мэтью, попробовав действительно вкусную кукурузную похлебку. — Странное название для таверны.

— Оно ей подходит, — сказал Харрис. — Вы когда-нибудь видели лобстера?

— Я читал о них, но никогда не видел. Я так понимаю, что как только они попадают в сети нью-йоркских рыбаков, их тут же выбрасывают обратно в море.

— И правильно делают! Эти твари — морские тараканы. Ни один нищий в Бостоне не прикоснулся бы к ним! А здесь, когда они попадаются в сети, это считается великим благом. Местные называют их деликатесом! Как и убогих крабов, которых они ловят в ночной бухте. Так вот, вдова Келлер, владелица таверны, преуспела — если можно использовать это слово в таком деле — в изготовлении пирогов с крабовым мясом и мясом лобстеров. Они стали так популярны, что она сменила название с «Келлерс-Кэтч» на «Красную Клешню». Но эль там действительно добротный. Местного производства. Можете расспросить об этом Найвена при случае. — Он повернулся к слуге. — Уикс, у нас есть что-нибудь выпить?

Дворецкий уже разливал какой-то напиток из зеленого кувшина по двум бокалам.

— Лимонная вода, сэр, — сказал он, ставя бокалы на стол.

— Я бы предпочел что-нибудь покрепче, но придется довольствоваться этим, — досадливо бросил Харрис. — Завтра мы могли бы прогуляться до таверны и заказать настоящую выпивку. Уикс, скажи, кто-нибудь еще бодрствует в этот возмутительно поздний час? — Он произнес это с сарказмом, ведь время только приближалось к семи часам. При этом Мэтью казалось, что в поместье уже давно наступила полночь. Впрочем, возможно, здесь всегда так мрачно.

— Я бодрствую. Благодарю, что спросили.

Человек, сделавший это заявление, вошел в открытый дверной проем с масляной лампой в руке. Он был среднего роста и телосложения. На вид ему было около пятидесяти лет. На нем был дорогой, хорошо пошитый костюм с бледно-голубой рубашкой и темно-синим галстуком. Его глаза над очками с квадратными линзами, были темно-карими и, как показалось Мэтью, очень умными. Волосы также были темными, похоже, каштановыми, с легкой проседью на висках и лбе. Он зачесывал их назад и забирал в низкий хвост, закрепляя темно-синей лентой в тон галстуку.

— Ах! — воскликнул мужчина, когда его взгляд остановился на Мэтью. Лицо его будто окаменело. — Вы тот самый герой из Нью-Йорка.

— Я из Нью-Йорка, но, думаю, что моя репутация слегка преувеличена. Мэтью Корбетт, к вашим услугам, сэр. — Мэтью встал и протянул мужчине руку в знак приветствия.

Тот посмотрел на нее.

Пауза растягивалась.

— Я не пожимаю руки, — наконец ответил он. — Вы понимаете, сколько болезней распространяется таким образом? Я понятия не имею, где вы были и к чему прикасались.

Рука Мэтью упала по шву. Улыбка, которую он поначалу изобразил, также увяла.

— Познакомьтесь с доктором Дунканом Гэлбрейтом, — сказал Харрис. — Манеры у него сомнительные, но он очень опытный врач. Просто у него странные представления о присутствии так называемых… как вы их зовете, доктор?

— Бактерии.

— Наш добрый доктор верит, что эти обитатели невидимого мира имеют какое-то отношение к медицинским недугам людей, — сказал Тракстон. — Похоже, он не принимает во внимание вековые теории о том, что причиной всех бед является дурная кровь.

— Я бы поправил вас, — с ледяной маской на лице сказал Гэлбрейт. — Бактерии не невидимы, но, чтобы увидеть их, нужен микроскоп. — Его взгляд снова обратился к Мэтью. — Вы знакомы с исследованиями голландского ученого Антони ван Левенгука^[25]?

— Боюсь, что нет, — ответил Мэтью.

— На данный момент мало кто знает, но в 1676 году он взял соскобы со своих собственных зубов и исследовал их под микроскопом, который сам сконструировал. Он обнаружил формы жизни, которые назвал «анималькулами^[26]». Образованные ученые нынче зовут их бактериями. Я верю, что со временем будет обнаружено, что эти формы жизни оказывают глубокое влияние на здоровье и процессы разложения человеческого организма. В следующем месяце я представлю доклад на эту тему научному сообществу в Бостоне.

— Я думаю, это доказывает лишь то, что Левенгуку следовало тщательнее чистить зубы, — сказал Харрис. Он отпил лимонной воды, и блеск его глаз дал Мэтью понять, что он еще не закончил с доктором. — Обитатели невидимого мира, — усмехнулся он. — По-моему, это очень похоже на призраков, вы так не думаете?

— Я не собираюсь пререкаться с вами. Не то настроение. — Гэлбрейт прошел мимо Уикса, взял еще один бокал и налил себе лимонной воды. — Молодой человек, — снова обратился он к Мэтью, — почему вы здесь?

— Я…

— Вам не нужно ничего объяснять, — прервал его Харрис. — Дункан, я уже говорил вам, почему собирался привлечь к этому делу мистера Корбетта. Нам нужны мысли и мнение человека, который не связан с этой семьей. — Он повернулся к дворецкому. — Уикс, ты так и не ответил на мой вопрос. У Форбса были еще какие-нибудь… контакты с призраком?

— Нет, сэр, не было. По крайней мере, он ни с кем не делился рассказами об этом.

Мэтью подумал, что пришло время для его собственного заявления.

— Я бы хотел встретиться с Форбсом, если это возможно.

— Невозможно, — ответил доктор. — Я только что дал ему снотворное и, надеюсь, он будет спокойно спать всю ночь.

— Могу я поинтересоваться, что за средство вы ему даете? — спросил Мэтью.

На него уставились холодные темные глаза из-под очков.

— О, стало быть, теперь вы эксперт в области химии?

— Раз уж я здесь, пожалуйста, позвольте мне делать мою работу.

Гэлбрейт презрительно фыркнул и прищурился.

— У вас заметный шрам на лбу. Вы получили его, играя в рогатки с детьми?

Мэтью почувствовал, как щеки предательски заливаются краской. Он решил, что с него хватит этого неуважительного высокомерного отношения. Когда он заговорил, его голос звучал спокойно, хотя все его внутренности были готовы взорваться от гнева:

— Я получил этот шрам от когтя медведя, напавшего на меня во Флориде. Я мог бы умереть, но индейское племя спасло мне жизнь.

Гэлбрейта это не впечатлило.

— И какого черта вы забыли во Флориде?

— Я помогал молодой женщине, которую обвинили в колдовстве, сбежать от своих мучителей и предстоящей казни. Она была невиновна, и ее оклеветали злоумышленники. У меня нет никакого желания распространяться об их действиях и мотивах. О, кстати, я убил того медведя кинжалом. Может, вы хотите еще что-нибудь узнать обо мне?

Доктор молчал.

Харрис первым нарушил напряженную тишину.

— Какой у вас размер ботинок? — спросил он.

Уикс прочистил горло и дипломатично отвернулся. Тем временем на лице Харриса показалась хитрая ухмылка. Лицо Гэлбрейта оставалось все таким же непроницаемым и холодным.

— Я полагаю, — продолжил Мэтью, — что вы давали только средство для сна? И не практиковали кровопускание? Один мой друг скончался от чрезмерного кровопускания, так что у меня неприятный опыт с этой процедурой.

— Никакого кровопускания, — сказал Гэлбрейт, дав себе несколько секунд на раздумья. — Однако я действительно полагаю, что Форбсу может потребоваться наладить баланс жидкостей^[27], если его состояние сохранится. Что касается снадобья, то оно — моего собственного приготовления. В нем ромашка, сок лайма, опиум и ртуть^[28]. — Он посмотрел на Харриса. — Кстати, Симона спрашивала о вас задолго до ужина. Она весь день пролежала в постели и жаловалась на возобновившуюся боль в суставах. Я давал ей снотворное, как вы велели, с добавлением опиума.

— Моя жена, — сказал Харрис с посерьезневшим выражением лица, — как бы так выразиться? Хрупкой породы. Она всегда была слаба здоровьем, но с тех пор, как мы приехали сюда, ей стало хуже. — Он повернулся к доктору. — Она сейчас не спит?

— Если и не спит, то совсем скоро уснет. Вам лучше подняться наверх.

— Конечно. Уикс, пожалуйста, проводи Мэтью в его комнату. Я полагаю, все уже приготовлено?

— Да, сэр, камин уже разожжен, а на койке есть одеяло.

— Хорошо. Ох… Мэтью, отец привез сюда свою коллекцию книг. Возможно, она вас заинтересует, вы ведь искушенный читатель. Покажи ему книжный зал, Уикс. А теперь… извините меня, я должен откланяться. До завтра, Мэтью. — Он кивнул и слегка улыбнулся. — Еще раз спасибо вам за то, что приехали. — С этими словами Харрис поднялся со стула, взял канделябр и поспешил прочь из кухни.

Гэлбрейт взболтал лимонную воду в своем бокале и посмотрел на Мэтью поверх очков.

— Тот медведь, должно быть, был очень большой? — задумчиво спросил он.

— Огромный. Хотя у него был всего один глаз, — сказал Мэтью.

— Повезло, что он не оторвал вам голову.

— Он пытался.

— Хм, что ж… раз вы все-таки здесь, вам следует навестить Форбса утром. Вы ведь живете в Нью-Йорке, верно?

— Да, как я и говорил.

— Подумываю как-нибудь в ближайшее время посетить этот город. Слышал, что там живет столько людей, что город похож на гудящий улей.

— Во всяком случае, жужжит он и днем, и ночью, — сказал Мэтью.

— Хорошо подмечено. — Он допил свой напиток и убрал бокал на полку. — Пожалуй, пожелаю вам спокойной ночи. Должно быть, вы за время нашей беседы сочли меня человеком… капризным. Не стану оправдываться, это действительно так. Но дам понять вот что: я ценю Форбса и как друга, и как пациента. Поэтому то, что происходит в этом доме, действует на нервы всем нам. Мне в том числе.

— Вижу, вы хотите закончить беседу. Не хочу показаться назойливым, но, как по-вашему, что именно происходит в этом доме? — спросил Мэтью.

— Бред, — быстро ответил врач. — Форбс винит себя в смерти Мэри. Наверняка Харрис рассказал вам об этом. Он рассказывал вам о самоубийстве Тракстона-старшего?

— Рассказывал.

— Харрис внушил Форбсу, что безумие зародилось в этой семье много поколений назад и продолжает передаваться по крови. К слову, это совершенно не способствует улучшению состояния его брата.

— Я так понимаю, вы не разделяете мнение Харриса?

Гэлбрейт нахмурился.

— «Не разделяю» — это еще мягко сказано. Конечно, у человека могут наблюдаться искажения в поведении. Я слышал, что такое состояние называют унынием и обреченностью, но я отвергаю идею о том, что безумие может отравить целую родословную. Форбс выкарабкается при надлежащем лечении. Также ему пойдет на пользу, если он уедет из этого дома и отправится туда, где есть люди и где жизнь бьет ключом.

— Но он не хочет уезжать, потому что ему кажется, что так он бросит Мэри? — предположил Мэтью.

— Именно так. Он всегда был мрачным человеком, но Мэри согревала его душу. Без нее он чувствует себя потерянным. Отсюда и это наваждение: он видит ее в своей комнате, слышит, как она говорит с ним. Но, как я и сказал, надлежащее лечение, отдых и время выведут его из этого состояния. Я надеюсь, что ваш утренний визит к нему скажется на нем положительно, а не отрицательно.

— Я не собираюсь создавать ему дополнительных проблем.

— Надеюсь, вы останетесь верны своему слову. Что ж, спокойной вам ночи. — Гэлбрейт взял свой фонарь и вышел из кухни, коротко кивнув Уиксу напоследок.

— Не подняться ли и нам наверх, сэр? — спросил Уикс.

— Как только доем похлебку. — Мэтью снова сел и вернулся к трапезе. Он решил, что может совместить приятное с полезным и продолжить свое расследование. Отправив в рот очередную ложку похлебки, он посмотрел на слугу. — Уикс, а каково ваше мнение об этой ситуации?

— Я слуга, сэр, — последовал сдержанный ответ. — У меня не может быть своего мнения.

— Слуги порой замечают немало того, чего не видят другие, — упорствовал Мэтью.

— Если вы спрашиваете, видел ли я или моя жена это видение, то ответ отрицательный.

— Когда, по мнению Форбса, он видел ее в последний раз?

— Это было в ночь на девятое декабря, неделю назад. Господин Харрис уехал за вами на следующее же утро.

— И что именно произошло? — спросил Мэтью. — Он звал ее? Или пытался позвать кого-то другого к себе в комнату? Рассказывал утром о произошедшем? Прошу, поделитесь деталями, они важны для дела.

— Детали, — сухо и сдержанно повторил Уикс, на время погрузившись в задумчивость. — Ладно. Время было далеко за полночь, и Илай — мистер Бейнс, наш садовник, — ушел из своего дома, чтобы, извините за подробности, опорожнить ночной горшок, который, очевидно, наполнился. Он увидел свет фонаря на краю обрыва, откуда сорвалась госпожа Мэри. Приблизившись к свету, он разглядел мистера Форбса в ночном халате. В этот момент мистер Форбс сообщил Илаю, что госпожа Мэри снова пришла в его комнату и попросила воссоединиться с ней. Убеждала его спрыгнуть с утеса. Любые дальнейшие детали лучше узнать у самого мистера Форбса. Либо у Илая.

— А доктор давал ему снотворное той ночью?

— Да, сэр, но, очевидно, мистер Форбс привык к дозировке. Доктор Гэлбрейт говорит, что такое иногда случается. С тех пор он увеличил дозу.

— Позвольте мне спросить еще кое-что, — кивнул Мэтью. — Если Форбс, несмотря на действие снадобья, может проснуться ночью, что помешает ему покинуть свою комнату и вновь отправиться к утесу?

— Возможно, вы заметили койку у входной двери? После того тревожного эпизода мне, моей жене, Илаю или его жене было поручено спать там и держать ухо востро. Что касается задней двери, то у нас с женой есть комната рядом с кухней. Чтобы войти и выйти через заднюю дверь, нужно пройти через эту комнату. Мистер Харрис считает, что необходимо сохранять бдительность. Прошлой ночью господин Найвен вызвался дежурить у входной двери, что было очень любезно с его стороны, потому что эта койка не балует старые кости, а в прихожей очень холодно. Боюсь, в вашей комнате тоже будет недоставать теплого белья, но, опять же, так обстоят дела во всех комнатах, кроме комнаты Форбса. — Уикс помолчал несколько секунд, прежде чем добавить: — Поместье было построено не для того, чтобы принимать гостей.

— Тогда зачем вообще было строить так много комнат? И такой огромный дом?

— Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос, сэр.

Любопытство Мэтью мгновенно поднялось на самую большую высоту.

— Если вы знаете то, что мне следует знать, вам следует поделиться этим со мной. В конце концов, мы ведь оба действуем в интересах мистера Форбса, разве не так?

— Это за рамками интересов мистера Форбса, сэр.

— И все же поведайте мне эту часть истории.

Уикс все еще колебался, но уже начинал понимать, что у любопытства этого молодого человека бульдожья хватка. Он уже спустил его с цепи, и оно не вернется в будку, пока не получит удовлетворение.

— Помните, как вы спросили доктора Гэлбрейта о нестабильности в этой семье? Я наблюдал, как господин Уиттон зачах после смерти госпожи Деборы. Господин Уиттон отличался угрюмым характером, и доктор Гэлбрейт может это подтвердить, поскольку занимал должность семейного врача еще в Англии. Госпожа Дебора, как и госпожа Мэри, вдохнула свет и жизнь в семейное поместье и смягчила нрав хозяина. Хотя, должен признать, я был свидетелем нескольких тяжелых сцен между господином Уиттоном и его сыновьями. Ох… прошу вас, сэр… мне не по себе, когда я рассказываю такие вещи.

— Дом, — попытался Мэтью вернуть рассказ в прежнюю колею. — Просто расскажите о доме, Уикс. Пожалуйста.

— Ох… прежде чем господин Уиттон решил построить поместье, — нехотя заговорил Уикс, — он хотел найти место вдали от людей, чтобы собрать там всю свою семью. Я имею в виду, его предков.

Мэтью нахмурился.

— Харрис рассказывал мне, что его отец привез сюда все гробы и поместил их в склеп.

— Да, так и есть. Но господин Уиттон хотел, чтобы там было место и для того, чтобы… чтобы их души могли свободно там разгуливать. Время шло, и увядание господина Уиттона продолжалось. Он начал говорить сам с собой, утверждая, что видит духов. В конце концов он сказал нам с Мэрион, что видит своих покойных отца и мать, и те склоняют его присоединиться к ним в загробной жизни. Поэтому то, что происходит с мистером Форбсом… это… — Уикс замолчал, не в силах закончить фразу.

— Это ожидаемо, учитывая нестабильность в их семье, — закончил за него Мэтью.

— Я рассказал достаточно, сэр. Пожалуй, даже слишком много.

— Я благодарю вас за информацию. — Мэтью решил, что ему не удалось бы выяснить так много, если бы не разговор со слугой, который работал на эту семью не одно десятилетие. — Еще всего один вопрос. Кто был здесь, когда погибла Мэри?

— Вы имеете в виду, из господ? Только мистер Харрис и госпожа Симона.

— А кто был здесь, когда Форбс впервые сказал, что видел привидение?

— Они же. Это было в конце сентября. Двадцать восьмого числа, если быть точным. Насколько я помню, господин Форбс вернулся из деловой поездки в Бостон двадцать пятого числа в компании доктора Гэлбрейта.

— Найвена здесь не было?

— Нет, сэр. Он был в Бостоне, ожидал прибытия своей невесты из Англии. Она гостила там у своей семьи. Господин Харрис уехал на несколько дней с Клеггом, чтобы забрать их, а доктор Гэлбрейт остался присматривать за господином Форбсом и госпожой Симоной.

— А что за недуг мучает жену Харриса?

— Простите, сэр. Вы и так задали больше, чем один вопрос. Я не могу продолжать этот разговор.

— Хорошо, — вздохнул Мэтью. Он понял, что остальную часть этой истории ему придется собирать по крупицам самостоятельно. Он съел последнюю ложку своей похлебки и встал. — Я бы хотел осмотреть книжный зал, если не возражаете.

— Конечно, сэр. — Уикс взял масляный фонарь, и Мэтью последовал за ним в темное пространство, простирающееся впереди.

***

Держа в руках свои сумки, Мэтью стоял на верхней ступени лестницы. Тусклые фонари освещали длинный коридор, изгибающийся вправо. И снова — здесь не было никакой мебели, а стены из грубого камня остались необработанными. Множество закрытых дверей скрывали за собой бессчетные комнаты монструозного поместья.

— Сюда, сэр, — позвал дворецкий, когда они подошли к одной из дверей. — Вы могли бы оставить здесь свои сумки.

Мэтью вошел и обнаружил недавно упомянутую койку с соломенным матрасом, придвинутую поближе к горящему камину. В углу был свален запас дров, а на маленьком столике стояли свечные часы, умывальник и полотенце, а также глиняная чашка и кувшин, предположительно, наполненный водой. Ему любезно зажгли фонарь и оставили трутницу. На полу рядом с койкой стоял ночной горшок, а также деревянная коробка, в которой наверняка лежали сушеные кукурузные початки, используемые для уборки.

В комнате было всего одно окно с темно-синим витражом. Похоже, даже в разгар солнечного лета это место имело вид крепости, собора или склепа.

Что ж, — подумал Мэтью, — это как раз то место, которое можно разделить с одним из предков Уиттона. Если здесь и водятся призраки, буду надеяться, что они хотя бы не храпят.

Мэтью поставил свои сумки на пол, взял предоставленный ему фонарь и последовал за Уиксом по коридору, уводящему влево от лестницы. Маршрут завершился всего в пятнадцати футах от его собственной комнаты. Уикс придержал дверь, и Мэтью вошел в просторный зал, где у стены стоял книжный шкаф с примерно тридцатью книгами. Больше здесь ничего не было.

Мэтью заметил двойные двери, ведущие на балкон, который в теплую погоду и при лучших обстоятельствах мог бы стать приятным местом для чтения.

— Если позволите, я отправлюсь вниз, — сказал Уикс. — Моя очередь дежурить до двух часов. Потом меня сменит господин Харрис. Завтрак в восемь часов, я бужу всех в половине восьмого. Надеюсь, у вас будет спокойная ночь.

Только не на этой койке, — подумал Мэтью, но вслух сказал лишь:

— Спасибо. Доброй ночи.

После того, как дворецкий ушел, Мэтью принялся изучать книги. Он был готов ко сну, однако, пока он находился здесь, не помешало выбрать несколько томов, чтобы скоротать с ними время. За пару минут он выбрал экземпляры «Гептамерона^[29]» Маргариты Наваррской, «Тита Андроника^[30]» Шекспира и книгу Модераты Фонте «Ценность женщин: где ясно раскрывается их благородство и превосходство над мужчинами^[31]». Эта книга, по мнению Мэтью, могла прийтись по вкусу Берри Григсби. А вот Хадсон Грейтхауз бросил бы ее в огонь при первой же возможности.

Мэтью сунул книги под мышку, взял свой фонарь, вышел из комнаты… и сразу наткнулся на какое-то свечение за поворотом коридора. Еще несколько шагов, и он замер, как вкопанный, потому что впереди виднелась хрупкая фигура женщины в белом платье. Она стояла к нему спиной и держала фонарь, словно пытаясь решить, подходит ли эта ночь для очередного призрачного визита.

Глава 4

Если это действительно привидение, — подумал Мэтью, — то у него определенно красивые рыжие волосы.

Рыжие локоны и впрямь ниспадали женщине на плечи. Ее голова поворачивалась из стороны в сторону. Прислушивалась ли она к чему-то? Возможно.

Первым побуждением Мэтью было уронить книгу на пол, но он быстро решил, что в тишине звук будет сравним с выстрелом, что может спровоцировать настоящий хаос. Вместо того Мэтью просто прочистил горло и уставился на женщину. Она исчезла, как сгусток тумана?

Нет. Она резко обернулась, широко распахнув глаза, и после секундного колебания, спросила:

— Вы кто?

Мэтью сразу понял, кто это, потому что Зоя, русская невеста Найвена, действительно говорила с акцентом. Не очень тяжелым, но достаточным, чтобы его можно было распознать. Ее речь звучала немного… по-другому, хотя славянских языков Мэтью прежде никогда не слышал.

Прежде чем он успел ответить, молодая женщина прищурилась и кивнула.

— А-а-а, вы тот самый… из Нью-Йорка, — протянула она.

— Верно. А вы — Зоя.

— Верно, — вторила она ему. — Вы ничего не слышали в коридоре?

— Нет. Я только что вышел из книжного зала.

Она направила свой фонарь в противоположный конец коридора.

— А я кое-что слышала, — сказала она. — Кто-то скребся в мою дверь.

— Скребся?

— Шкряб-шкряб-шкряб. Такой звук. — Она подняла руку,изображая когтистую лапу, и сделала соответствующее движение вверх-вниз. — Вот так же, только по моей двери.

— А которая из дверей — ваша?

— Вот эта. — Зоя указала на дверь в комнату рядом с комнатой Мэтью. Она была приоткрыта на несколько дюймов. Мэтью подошел поближе и при свете фонаря осмотрел дерево на предмет каких-нибудь отметин, но их не было.

— Я не знаю, что это было, — призналась Зоя. — Я даже не уверена, что мне не приснилось.

— Звук разбудил вас, или вы к тому моменту уже бодрствовали?

— Я думаю, я как раз заснула. Я вам так скажу: сны, которые снятся людям в этом доме… они не из приятных.

— Тогда считайте, что это был просто дурной сон. — Мэтью окинул девушку оценивающим взглядом. Она была молода, вероятно, его ровесница. Тонкокостная, с изящными чертами лица. Довольно красивая девушка. У нее были темные брови, изогнутые дугой над темными глазами, а о такой алебастровой коже, как у нее, поэты слагали свои романтические стихи. У нее были огненно-рыжие волосы и, хотя они были уложены локонами по плечам, на лбу у нее была челка. Ее лицо походило на камею, созданную романтичным скульптором. Справа от нижней губы игриво темнела небольшая родинка.

Мэтью как раз размышлял о том, как повезло младшему Тракстону, когда дверь прямо за комнатой Зои открылась, и в коридор вышел кто-то еще, неся небольшую свечу в оловянном подсвечнике.

— Я слышал голоса, — сказал мужчина, приближаясь. Его ноги в тапочках скользили по камням. — Что здесь происходит?

— Найвен, это мистер Корбетт, — сказала Зоя. И пусть в дальнейшем представлении не было необходимости, она все же добавила: — Мистер Корбетт, это мой жених Найвен.

— Рад познакомиться, — сказал Мэтью. — Я бы пожал вам руку, но, как вы видите, обе руки заняты. Вы ведь… пожимаете руки?

— А-а, так вы уже познакомились с доктором Гэлбрейтом! — Найвен протянул это с понимающей, немного сочувственной улыбкой.

— О, да, — кивнул Мэтью.

— И пережили эту встречу! Должно быть, вы ему понравились!

— Я не был бы в этом так уверен. Я имею в виду ту часть, где «я ему понравился». Но я выжил, это правда. — Как и в случае с Зоей, Мэтью быстро оценил Найвена Тракстона. Не больше двадцати пяти лет. Рост и телосложение — примерно такие же, как у Зои. Он, определенно, был худощавым мужчиной. Волосы волнистые, может, на тон или два темнее, чем у Харриса. Глаза у него были почти такие же серые, как у брата, но посажены ближе друг к другу, а лицо было более вытянутым и оканчивалось острым подбородком. Нос у него также был шире и не имел аристократически вздернутого кончика, как у брата. А губы Найвена были влажны, как будто он постоянно жевал что-то мягкое. Мэтью не покидала мысль о том, что Найвен Тракстон был куда более слабохарактерным, нежели его энергичный брат. Возможно, дело в том, что он гораздо позже познал привилегированную богатую жизнь и жесткость семейного дела. Мэтью подумал, что либо у Найвена никогда не было деловой хватки, либо он попросту настолько не смыслил в транспорте, что не мог отличить колесо тракстонской кареты от имбирного пирога.

Справедливо ли было выносить такую оценку при столь короткой встрече? Вероятно, нет. Мэтью и сам так решил, но пока его впечатление было неоспоримо. Возможно, оно было связано с тем, какой спальный халат выбрал Найвен. Это был фланелевый халат в синюю полоску с полированными серебряными пуговицами спереди. Вероятно, эта вещица стоила столько, сколько Мэтью собирался заработать за это так называемое расследование.

— Почему ты не спишь? — спросил Найвен Зою.

— Я как раз рассказывала мистеру Корбетту, что услышала, как кто-то скребется в мою дверь. По крайней мере, мне показалось, что я это слышала. Возможно, это был всего лишь сон.

— Кто-то скребся к тебе? — Найвен нахмурился. — Странно…

Зоя озвучила то, о чем Мэтью сейчас думал.

— Кто-то, скребущийся в мою дверь ночью, — это разве странно в доме, где призрак пытается заманить человека в лапы смерти? Я боялась выходить из комнаты. Думала, что увижу там саму Смерть с лицом в виде черепа!

— Мисс Смит, — повернулся Найвен к Мэтью, — суеверна. Простите ее.

— Не извиняйся за меня! Я не собираюсь приносить извинения за свои убеждения!

— Подождите минутку, пожалуйста. — Настала очередь Мэтью хмуриться. — Я думал, вы русская, — сказал он Зое.

— Да. Я родилась в Москве.

— Но ваша фамилия — Смит?

— О… Моя мама — русская. А отца зовут Джеффри Смит. Точнее, сэр Джеффри Смит, потому что в прошлом году он был посвящен в рыцари. Он познакомился с моей матерью, когда был членом — и, фактически, председателем — Парламентского совета по торговле, и его отправили в Москву. У меня также есть старший брат, который занимает пост председателя в…

— Я думаю, Мистеру Корбетту не обязательно знать обо всей твоей семье, Зоя, — сказал Найвен, кладя руку девушке на плечо. — Он ведь здесь не для светских бесед.

— И правда, я увлеклась. — Сказала Зоя, пожав плечами. — Но почему бы и нет? Я горжусь своей семьей. У вас есть семья, мистер Корбетт? — Темные глаза на красивом кукольном личике уставились на него с пристальным интересом.

— Нет, — ответил Мэтью. — Семьи пока нет.

— Но я уверена, что у такого красивого молодого человека, как вы, должны быть планы.

Мэтью слегка улыбнулся. Эта девушка кокетничала с ним?

— Планы, возможно, есть. Но они… далеки от воплощения.

— Вероятно, ближе, чем вы думаете, — сказала Зоя.

Момент замер, как будто время остановилось.

Мэтью продолжал улыбаться.

— Время покажет, — сказал он и тут же пожалел об этом, потому что побоялся, что эта русская девушка может расценить это как готовность… к чему бы то ни было. Он почувствовал себя так, будто кто-то начал скрестись в его собственную дверь, а он открыл, чтобы обнаружить новую тайну среди тайн.

— Скорее всего, это был просто сон, — сказал Найвен. Мэтью подумал, что младший брат и вправду не отличается высоким интеллектом, потому что не замечал кокетства прямо перед собой. Или, может, Мэтью лишь вообразил себе все это? — Тебе лучше вернуться в постель.

— Да, — согласилась Зоя. — Пожалуй. Тогда я желаю вам спокойной ночи, мистер Корбетт.

Его так и подмывало сказать: «Зовите меня Мэтью», но даже это показалось ему опасным.

Зоя вернулась в свою комнату и закрыла дверь.

— Обустраиваетесь? — спросил Найвен. — Надеюсь, Уикс разжег вам камин?

— Разжег. А еще накормил ужином и сказал, где взять несколько интересных книг, так что я готов лечь спать.

— Я никогда не бывал в вашем городе. Вы должны рассказать мне о нем.

— Буду рад. Хотел вас спросить: комната Зои рядом с моей, следом идет ваша. А какие комнаты расположены дальше по коридору?

— Комната доктора Гэлбрейта находится сразу за моей, — сказал Найвен. — Потом комната Харриса, а в конце коридора… Форбс.

— Я заметил, что в книжном зале есть балкон. А в комнате Форбса он есть?

— Есть.

— Что ж, — вздохнул Мэтью, — мне кажется, что прыжок с балкона может быть не менее опасным, чем прыжок со скалы.

— Конечно. Мы тоже подумали об этом. Прежде чем отправиться за вами, Харрис купил навесной замок на торговом посту в деревне. У Бейнса уже была длинная цепь. Так что его балконную дверь мы заперли.

— Хорошо. Ладно, буду с нетерпением ждать встречи с вашим братом утром.

— Хотя вы пережили встречу с доктором Гэлбрейтом, я надеюсь, что вы с тем же успехом переживете встречу с моим братом, — сказал Найвен все с той же полуулыбкой. — Он не самый простой человек в общении. Особенно в своем нынешнем состоянии.

— Я рискну.

Найвен издал легкий смешок.

— Вы и так сильно рискуете, раз приехали в это поместье. Разве вы сами этого не чувствуете?

— Чувствую что?

— Мрак отчаяния. Испорченную атмосферу. Что ж, уверен, Харрис немного рассказал вам историю нашей семьи. Если о каком доме и можно сказать, что в нем водятся призраки, то именно этот дом должен занять первое место в списке.

— Я не верю в привидения, — солгал Мэтью. В данный момент это казалось ему самым правильным.

— Я тоже, но этот дом наводит на тревожные мысли. Харрис, возможно, не сообщил вам об этом, но во время строительства погибло восемь рабочих. Шестеро погибли, когда обрушились строительные леса, а еще двое упали с крыши. Строительство шло три года. — Найвен поднял фонарь и посветил им то в одну, то в другую сторону коридора. Мэтью заметил места, где стены блестели от влаги. — Это довольно промозглое место. Как утроба чудовища, не правда ли? Пена от волн просачивается внутрь. И ничего не поделаешь.

Мэтью хотелось поскорее приступить к чтению и согреться у камина, чтобы отогнать холод, царивший в доме, и дрожь от сказок Найвена на ночь.

— Будем надеяться, — сказал он, — что все духи, которые здесь обитали, удалились в места, где климат получше.

— О, да, — ответил Найвен. — Я совершенно уверен, что наш отец в аду. Доброй вам ночи, сэр.

Он отвернулся, прошел в свою комнату и закрыл за собой дверь.

Мэтью тоже удалился в свою комнату.

***

Мэтью лежал на очень неудобной койке при свете камина, фонаря и свечных часов. Он прочитал почти половину «Тита Андроника» и время от времени прислушивался, не скребется ли кто-то в дверь.

Наконец он заснул, но примерно через час проснулся, чтобы подбросить дров в огонь. Он всей кожей чувствовал, что ему нужно как можно больше света и тепла, хотя и не мог объяснить, по какой причине. Возможно, в надежде отогнать любое привидение, скрывающееся в ночной темноте.

Так продолжалось всю ночь напролет.

***

— Доброе утро, сэр! Половина восьмого! — сказал Уикс из-за двери после того, как трижды постучал в комнату и не получил ответа.

— Спасибо.

Поскольку Мэтью всю ночь проспал в одежде, ему оставалось только обуться.

Солнечный свет, струившийся сквозь голубое окно, был в лучшем случае тусклым. Мэтью ждал наступления рассвета на востоке с тех пор, как около пяти часов предпринял последнюю попытку разжечь камин.

Он плеснул себе в лицо водой из умывальника, подчинился своей утренней привычке побриться опасной бритвой, причесался, ополоснулся водой, засыпал ночной горшок, застегнулся на все пуговицы и был готов выбраться из этого склепа.

Он обнаружил Уикса стоящим у подножия лестницы.

— Я должен проводить вас к завтраку, сэр, — сказал слуга. — Сюда, пожалуйста.

Мэтью провели по безликим коридорам не на кухню, а в более официальную столовую, где стоял длинный полированный обеденный стол со стульями с высокими спинками. На стенах было развешено нечто, похожее на средневековые гобелены.

Доктор Гэлбрейт и Харрис уже сидели за столом и ели яичницу с ветчиной. Оба встали, когда Мэтью вошел. Когда Уикс вышел, Мэтью сел на стул напротив присутствующих.

Доктор и Харрис снова опустились на места. Гэлбрейт продолжал есть молча, а Харрис заговорил:

— Я бы спросил, хорошо ли вы провели ночь, но, очевидно, нет.

— Вы правы, — ответил Мэтью. Мгновение он любовался гобеленами. — Я предполагаю, что ни в одной из комнат, кроме столовой и спальни Форбса, нет никакого декора.

— Все так. Наш отец хотел, чтобы столовая имела более презентабельный вид для его гостей.

— Харрис, не начинайте с утра пораньше, — проворчал Гэлбрейт.

— Рано или поздно Мэтью должен об этом узнать. О! А вот и Уикс с вашим завтраком! Уикс, расскажи Мэтью о праздничных ужинах, которые устраивал наш отец в этой комнате.

Уикс поставил перед Мэтью тарелку с завтраком, положил столовое серебро и тканевую салфетку. Он встал, выпрямив спину, рядом со стулом Мэтью. Было видно, что он всем существом противится просьбе своего хозяина.

— Давай, Уикс! — подтолкнул Харрис. — Расскажи Мэтью, как ты обслуживал гостей отца.

— Пожалуйста, господин Харрис… — Это было произнесено тихим голосом, в котором, тем не менее, слышалась сталь. — Я не думаю, что мне стоит…

— Тогда я расскажу! — Найвен вошел в комнату. Должно быть, он был достаточно близко, когда разговор начался, чтобы как следует все расслышать. — Отец развлекал здесь своих… наших… предков. Устраивал призрачные ужины. Уикс приносил им блюда с едой и позже забирал их нетронутыми. — Он сел на стул рядом с Мэтью. — Это чуть не свело с ума миссис Бейнс, не так ли, Уикс? На самом деле, я узнал от Илая, что они несколько раз порывались уехать, но старый и верный дворецкий каждый раз их отговаривал. В конце концов, если Илай уйдет, кто будет подстригать здесь живую изгородь и ухаживать за оранжереей? Кто будет приводить территорию в надлежащий вид, чтобы духи могли по ней разгуливать?

— Если можно, — сказал Уикс, — я бы добавил, что это было не каждый вечер. Это было… всего несколько раз.

— Одного раза, — мрачно сказал Харрис, — было вполне достаточно, чтобы счесть человека сумасшедшим. Уикс, скажи мне вот что: почему ты остался с ним? Поехал с ним в колонии, участвовал в строительстве этой ужасной гробницы? Почему?

Уикс переводил взгляд с Харриса на Найвена и обратно. Мэтью подумал, что величественный дворецкий не собирается ничего говорить, однако он все же сказал:

— Я остался, господин Харрис, потому что после смерти госпожи Деборы кроме меня у него больше никого не было.

В комнате повисла напряженная тишина.

Найвен нарушил молчание первым:

— Я позавтракаю тремя яйцами, Уикс. И скажи миссис Бейнс, чтобы приготовила мне чашку горячего чая. Я все еще мерзну после ночи. Давай, ступай! — Прежде чем Уикс вышел из комнаты, Найвен добавил: — О, кстати! Зоя будет завтракать в девять часов. Проследи, чтобы о ней позаботились.

— Да, сэр, — коротко кивнул дворецкий с бесстрастным лицом и прошел через дверь на кухню.

— Что случилось с Зоей? — спросил Гэлбрейт, занеся вилку над остатками ветчины.

— Она сказала мне, что очень плохо спала. Очевидно, ей снились плохие сны. Ешьте свой завтрак, Мэтью, пока он не остыл и не превратился в ледышку! Видит Бог, Уиттону следовало, по крайней мере, установить тут камин!

Мэтью принялся за еду, но не мог на ней сосредоточиться: его мучил вопрос к Харрису.

— А ваша жена? Разве она не присоединится к нам?

— Моя жена, — повторил Харрис, и в его тоне прозвучал какой-то странный оттенок. Что это было? Гнев? Отвращение? Возможно, и то, и другое. — Симона большую часть дня проводит в постели. Она жалуется на головные боли, на боли в животе, на боль в суставах, слабость, проблемы с дыханием и всем остальным, что связано с жизнью. Не так ли, Дункан?

Гэлбрейт покончил с завтраком и теперь складывал нож и вилку на тарелке.

— Симона Тракстон так же здорова физически, как вы или я. Вы выглядите достаточно здоровым, — сказал он, глядя на Мэтью. — Однако леди вообразила, что находится в плачевном состоянии. Все, что я могу, это давать ей снотворное. Поскольку она спит почти весь день, ее ночи без лекарства могут стать беспокойными. Я даю ей снадобье, которое должно помочь при таких физических недугах, и на короткое время она оживляется…

— На очень короткое время, — с нажимом добавил Харрис.

— Но вскоре, — продолжил доктор, не обратив на него внимания, — она снова оказывается на мнимом пороге смерти. Все это у нее в голове. Я говорил вам об этом раньше, Харрис, скажу и теперь: привидение в этом доме не способствует хорошему состоянию Симоны — неважно, воображаемое оно или нет. Холод и сырость… а ведь скоро станет еще холоднее. Вам следует принять это во внимание.

— Да, Дункан, вы правы насчет дома, и я увезу ее отсюда, как только разрешится наша ситуация. С помощью Мэтью, конечно же. Я не могу оставить Форбса в его нынешнем состоянии. Но и Симону не могу бросить на попечение прислуги в Бостоне.

Для Мэтью это имело смысл, но еще один вопрос, о котором он подумал, казался куда более бессмысленным:

— Позвольте мне спросить, — сказал он. — Я так понимаю, у входной двери постоянно дежурят все домочадцы. Но почему бы просто не поставить койку у двери Форбса?

— Мы пытались это сделать, — вздохнул Найвен. — На самом деле, это я навлек на себя гнев моего брата. Одно дело следить за Форбсом ненавязчиво, и совсем другое — тыкать его этой заботой в лицо. По крайней мере, именно так он выразился, когда обнаружил меня у своей двери. Разорался, сказал, что не позволит в своем собственном доме обращаться с ним, как с заключенным бедлама. Чтобы утолить его гнев, мы убрали койку из коридора и выставили свой «дозорный пункт» у входа. Кстати, сегодня моя смена.

В моем собственном доме, — отметил Мэтью слова Найвена.

— А разве поместье принадлежит не всей семье?

— Это не так, — сказал Харрис, дожевав последний кусок своего завтрака. — В завещании Уиттона было указано, что все переходит к Форбсу.

Мэтью продолжал есть.

Уикс принес чай и приготовил чашки для всех.

После того, как Мэтью покончил с завтраком и выпил горячего чая, он сказал:

— Я хотел бы сейчас повидаться с Форбсом. Это возможно?

— Возможно, — сказал Гэлбрейт. — Я поднимусь с вами.

— Я тоже. — Харрис отодвинул свой стул от стола.

Мэтью встал.

— Если позволите, я хотел бы поговорить с Форбсом наедине. Я бы предпочел, чтобы первая встреча осталась строго между нами двумя. Так будет лучше для дела.

Гэлбрейт пожал плечами.

— Как пожелаете. Я заходил к нему раньше. Он все еще был в постели, но, полагаю, принять посетителя он сейчас сможет.

Харрис снова сел.

— Ладно, идите. Мне было бы очень интересно потом послушать ваши впечатления.

— Спасибо. Я расскажу вам, как пройдет встреча.

— Удачи! — крикнул Найвен, когда Мэтью выходил из комнаты.

Поднявшись наверх, Мэтью подошел к двери в конце коридора. Прежде чем постучать, он заметил еще одну открытую дверь — прямо напротив комнаты Форбса. За ней была лестница, ведущая наверх — туда, где, как предположил Мэтью, должна была находиться башня.

Он постучал.

Ответа не было.

Постучал снова. В ответ — тишина.

Мэтью приоткрыл дверь и заглянул в большую спальню, которая была обставлена если не роскошно, то определенно богато по сравнению со всем остальным домом. Кровать с балдахином, в которой не было хозяина. Дубовый шкаф, ковер цвета темного красного вина, стол с незажженной масляной лампой, умывальник и другие мелкие предметы, а также два мягких кожаных кресла напротив кровати. Мэтью увидел, что в двойные двери на балкон вставлено красное и синее стекло. Также он заприметил тяжелую цепь с навесным латунным замком. Где бы ни находился Форбс, он точно был не здесь.

Мэтью вышел в коридор, повернулся и решил подняться по лестнице, что располагалась прямо напротив. В относительной темноте он добрался до верхнего этажа особняка, где утренний свет был достаточно ярким, чтобы щипать глаза через открытые двери еще одного балкона. Сердце Мэтью подпрыгнуло. Могло ли быть так, что Форбс сбросился с этого балкона буквально несколько минут назад? И почему, черт возьми, эти двери не заперли? Он выбежал на балкон, навстречу холодному ветру, и посмотрел вниз.

Никакого изломанного трупа там не было.

С этой высоты открывался панорамный вид на поросший травой утес, бурное море с искрящимися на солнце волнами, полосу леса справа, небольшую бухту, защищенную лесистым мысом, и на портовый городок. Мэтью рассмотрел причал с несколькими лодками и большим парусным судном, которое, должно быть, было торговым, а также какие-то сооружения, которые, вероятно, включали в себя солеварню. Далеко в море находились четыре лодки — местные рыбаки за работой. Вокруг причала стояли домики, сделанные как из дерева, так и из камня, и еще несколько домишек приютилось в лесу к западу от гавани. В центре деревни, судя по всему, располагался торговый пост, церковь и другие небольшие строения, а также таверна «Красная Клешня».

Мэтью обратил внимание, что тропа шириной примерно с карету спускалась от поместья по склону холма, петляя через лес к гавани. Он рассудил, что это была дорога, по которой доставляли строительные материалы, привезенные на корабле из Бостона. Он был уверен, что это была непростая задача, но куча денег заставляла мужчин взваливать на себя любое бремя. Мэтью подумал, что стремление Уиттона к уединению на самом деле создало Браунс-Харбор, поскольку некоторые из рабочих, строивших поместье, решили податься в рыбаки и пустить корни в тени здания, которое они помогали создать.

Но сейчас его заботил другой насущный вопрос. Где Форбс Тракстон?

И в этот момент скрипучий голос позади Мэтью произнес:

— Итак, это вас послали для того, чтобы упечь меня в бедлам?

Глава 5

Мэтью обернулся и увидел фигуру, таящуюся во мраке. Человек как будто нарочно старался держаться подальше от солнечного света, щедро заливавшего полбашни.

— Корбетт, не так ли? — спросил мужчина.

— Да, сэр. Мэтью Корбетт.

— Родственник Корбеттов из Манчестера?

— К сожалению, я не знаю.

Мужчина глубоко вздохнул.

— Прекрасная семья. Они организовали почтовую службу и целый каретный парк. Это было… дайте-ка подумать… лет десять назад. Я думаю, кареты, которые они у нас купили, до сих пор разъезжают по дорогам.

Мэтью неуверенно кивнул.

— Я не сомневаюсь, что ваши кареты очень надежные.

— Так и есть. Если бы местные подумали получше и вложили немного денег, чтобы заполнить эти позорные выбоины на дорогах, оси подвески и колеса и тут служили бы намного дольше. Колеса — наше слабое место, Мэтью. Я же могу называть вас Мэтью?

Молодой решатель проблем снова кивнул любителю скрываться в тени.

— Колеса, — продолжил Форбс Тракстон. — Слабое место. Но ведь у каждого творения человечества есть слабое место, вы согласны?

— Боюсь, это правда, сэр.

Мужчина наконец выступил из полумрака на свет.

Он был весь серый. Фамильная копна волнистых волос, кожа, глаза, спальный халат — все серое. Лицо с вполне привлекательными чертами, которое прожитые годы сделали только благороднее, сейчас выглядело изможденным и было изборождено глубокими морщинами, рот и подбородок казались обвисшими. Харрис говорил, что его брату сорок восемь лет, однако человека, стоявшего перед Мэтью, вполне можно было принять за шестидесятилетнего старика.

Форбс прошел мимо Мэтью так, словно либо он сам, либо молодой человек из Нью-Йорка был призраком. Мэтью заметил, как он щурится от солнца, а глаза увлажняются от слез. Он стоял рядом с Мэтью, обхватив руками серый камень балюстрады. Он казался единым целым с этим мрачным унылым зданием, словно горгулья, вытесанная умелым скульпторам. Особняк будто выпил из него все краски.

— Прекрасный день, — сказал Форбс. — Моя Мэри захотела бы выйти прогуляться в такое утро. Видите ту тропу, ведущую в деревню? — Он дождался, пока Мэтью кивнет. — Ей нравилось ходить туда и возвращаться обратно, неспешно рассматривая округу. — Форбс тяжело вздохнул. — Конечно, теперь она гуляет там по ночам. — Его голова повернулась, и запавшие глаза пристально посмотрели на Мэтью. — Вы, разумеется, не верите мне, как и все остальные.

— Простите, но в это довольно сложно поверить.

Что еще он мог сказать?

Форбс снова глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Его вниманием завладела сцена под балконом.

— Дункан сказал мне, что вы захотите поговорить со мной сегодня утром. Вы пришли один?

— Да.

— Неожиданно. Они следят за мной, как хищные ястребы. Стало быть, вы зашли в мою комнату и обнаружили, что меня нет. Увидели лестницу, поднялись наверх, заметили этот балкон и посмотрели вниз, ожидая увидеть там мое тело. — Он не спрашивал, а утверждал.

Мэтью оставалось только покивать.

— Все верно.

— Вы видели замок и цепь на балконных дверях в моей спальне?

— Да.

— Проявление беспокойства, — покривился Форбс. — Если бы я решил спрыгнуть с балкона, у меня нашлось бы множество вариантов, как осуществить эту затею. Например, здесь. А еще есть балкон в книжном зале. Балконы в комнатах, которыми пользуются мои братья. Почему бы мне не воспользоваться одним из них, пока все находятся внизу, завтракают или ужинают? Или посреди ночи, пока кто-то дежурит у входной двери на жесткой койке?

— Хороший вопрос, сэр, — сказал Мэтью. — У вас есть ответ?

— Потому что все должно произойти на этом утесе, — ответил Форбс. — Этого она хочет. Утес. Она хочет взять меня за руку и повести вперед. Это чистый и правильный путь, которым я должен пройти, чтобы воссоединиться с ней в загробной жизни. Не дай Бог, я прыгну с какого-нибудь балкона. Я просто окунусь в забвение, а мой отец будет вечно отчитывать меня. Нет-нет, моя смерть не должна быть связана с этим поместьем. Освобождение от этой… этой агонии… должно произойти на утесе.

Мэтью тщательно обдумал свои следующие слова:

— Зачем любящей жене, даже находящейся на том свете, желать смерти своему мужу?

— Вы назвали причину. Она все еще любит меня. А я люблю ее. Она хочет, чтобы я снял с себя бремя.

— Сняли бремя?

— Бремя, которое мы называем жизнью. Там, за гранью… она говорит, что это прекрасное место. Что все грехи там будут прощены, а все страдания и плохие воспоминания будут забыты. Молодой человек, почему люди так боятся покинуть этот мир ради лучшего места? Разве не это обещает нам Библия? Вы говорите, что она желает мне смерти, а я говорю, что Мэри желает мне жизни больше, чем кто-либо другой. — Темные ввалившиеся глаза снова уставились на Мэтью. — Она говорит, что надо лишь пережить небольшую боль. А потом свет исцелит и осветит меня. Почему люди не готовы принять это с большой радостью?

— Они боятся неизвестности, я полагаю, — пожал плечами Мэтью.

— Да, но я ведь знаю, что меня там ждет! Она говорит со мной, а ведь Мэри никогда не лгала мне, Мэтью. Никогда.

Он печально улыбнулся, и у Мэтью защемило сердце, хотя он пробыл в обществе этого человека всего несколько минут.

Улыбка Форбса поблекла и исчезла.

— И я должен уйти с ней, чтобы снять с себя вину, — сказал Форбс. — Потому что, как бы счастлива она ни была сейчас там, на другой стороне, она скучает по мне. И правда в том, что это я убил ее.

— Насколько я знаю, это был несчастный случай.

— Пропитанная дождем земля ушла у нее из-под ног, да. Но мои действия сразу после этого… — Он покачал головой, борясь с невыносимой мукой. — Я застыл. Слишком поздно обрел способность шевелиться. Я потерял несколько секунд, и они… — Форбс зажмурился. — Я мог бы спуститься к ней, но я этого не сделал. И она смотрела на меня, когда падала. Я убил ее, потому что промедлил. Я тысячу раз возвращался к тем секундам в памяти. Продумывал все, что мог бы сделать. — Форбс поднял руку, чтобы прикрыть лицо, и снова отступил во мрак, как будто там было его единственное убежище.

— Это все еще звучит как несчастный случай, — покачал головой Мэтью. — Все произошло очень быстро, к тому же шел проливной дождь.

— Все так говорят. — В его хриплом голосе послышалась горечь. — А что насчет вас? Вы ведь не до конца понимаете, зачем вы здесь, не так ли?

Мэтью замолчал, подумав, что, возможно, он и правда не понимает.

Форбс говорил с ним из глубоких теней.

— Можете себе представить, сколько денег было вложено в строительство этого дома? Мы с братьями предполагаем, что после трагедии, унесшей жизнь нашей матери, разум Уиттона по-настоящему помутился, если только он не тронулся умом намного раньше. Мы думаем, что всю свою жизнь он терпеть не мог наше семейное дело. Оно стало его врагом и — сознательно или нет — он надеялся уничтожить его. Но как это сделать, если «Тракстон-Компани» стала настолько успешной? Продать? Так ведь Персиваль создал целую армию адвокатов и консультантов, чтобы не позволить Уиттону пойти на такой шаг. Персиваль не мог позволить Уиттону разрушать компанию и разбрасываться деньгами, как… как небо разбрасывалось каплями проливного дождя в тот роковой день. — Он снова мучительно сморщился. — Дед не учел только возможность строительства такого монструозного особняка на деньги «Тракстон-Компани». А теперь у нас, дельцов семьи Тракстон, есть обязательства перед поставщиками и ремесленными гильдиями, которые мы никогда не сможем выполнить. Была идея продать этот дом, чтобы собрать необходимые средства. Сначала я подумал, что это возможно, но, пробыв здесь подольше, понял, что это смехотворная идея.

Он издал сухой смешок, полный горечи, и качнул головой.

— Мой отец был непростым человеком и попортил мне много крови за мою относительно долгую жизнь. Он даже завещал мне проклятое семейное дело, обрек на участь быть его единственным владельцем. Но он сделал для меня и кое-что хорошее. Всего одну вещь. Он позволил мне продать «Тракстон-Компани», если я захочу. Это была его единственная милость. Потому что, Мэтью, я вам так скажу: это дело загнало многие тысячи людей в могилы намного раньше положенного срока. Оно заставляло тех, кто выжил, пренебрегать своими близкими до тех пор, пока от любви и вовсе ничего не оставалось. Такая большая компания способна высосать тебя без остатка. Ты больше ни о чем не можешь думать, только о делах — день за днем, целую вечность! Прибыль, прибыль и еще раз прибыль! Любые, даже небольшие убытки бьют тебя кинжалом в сердце, а инвесторы начинают кричать о судебных исках. И только моя Мэри, — Форбс прерывисто вздохнул, — только она помогла мне понять, что в жизни есть нечто помимо «Тракстон-Компани». В ней есть так много более важных вещей! Но компания продолжала обрушиваться на меня с воплями каждый час. Она вопила по ночам и не давала мне спать. И да! Прибыль была, и вся земля зависела от «Тракстон-Компани». Вот только принадлежность к этой компании… обязывает тебя. Из-за этого ты попадаешь в ловушку, созданную человеком, сильно отличавшимся от тебя, а ты все равно должен маршировать под его барабанный бой. И так до бесконечности, пока не сойдешь с ума. Я слышу этот чертов бой даже сейчас!

Мэтью увидел, как скрытая тенями фигура подняла руки, словно желая прикрыть уши, и замерла. Повисла долгая пауза, которая тянулась, пока усталые руки не опустились.

Голос звучал еще более напряженно, когда Форбс продолжил:

— Продать это поместье, чтобы оплатить счета? Да. Да, его стоило бы продать, но кто бы его купил? Настоящий замок в такой глуши возле рыбацкой деревни и с сомнительной таверной в качестве единственного развлечения? К тому же сюда ведет долгая изнурительная дорога из Бостона. И ведь цена была бы непомерной даже для самой богатой семьи! А барабанный бой продолжается, Мэтью, и обязательства должны быть выполнены. Поэтому я принял меры по продаже компании. В первые дни после смерти Мэри я пришел в себя достаточно надолго, чтобы Клегг мог отвезти меня в Бостон, где я поручил команде из четырех адвокатов найти подходящего покупателя. Этого Мэри хотела еще… еще до трагедии. Она хотела, чтобы я вытащил нас из-под могильной плиты своей семьи, и мы смогли наконец обрести радость жизни. Нужно было провернуть все без ведома Харриса, и это было очень трудно, потому что он был здесь и частенько навещал нас.

Форбс глубоко вздохнул.

— Тем не менее, время было потрачено с пользой. Покупатель нашелся, и я подписал соглашение. В данный момент сделка продвигается. Вы здесь, Мэтью, потому что оба моих брата категорически против продажи. Если они смогут доказать, что я сошел с ума в первые дни после смерти Мэри — ведь именно тогда я поставил на соглашении свою подпись, — их адвокаты докажут, что соглашение недействительно, и его можно будет аннулировать. Вы здесь в качестве беспристрастного свидетеля, который даст показания в суде от имени Харриса и Найвена, а потом увидит, как меня запрут в бедламе, где я буду гнить до конца своих дней. Теперь вы понимаете?

— Понимаю, — сказал Мэтью, хотя ему и в самом деле казалось, что Форбс балансирует на грани. Даже готов сорваться с утеса безумия. — Почему бы просто не снять с себя полномочия главы компании и не передать ее своим братьям?

— Вы не слышите, что я вам говорю. Неважно, кто будет хозяином компании. Компания — это пустая оболочка. Харрис и Найвен отказываются в это верить даже после того, как я снова и снова показывал им бухгалтерские книги. Активы должны быть проданы, причем с огромными убытками! Мои братья сейчас на полпути в долговую яму, и они идут по этой дороге, весело насвистывая! Но это я — сумасшедший. О, да! Позвольте мне посмеяться над этим! Харрис со своими грандиозными планами и Найвен, собирающийся жениться и плетущийся в его тени! Дайте мне посмеяться над этим хорошенько и громко!

Форбс внезапно поднял руки к лицу и, казалось, застонал.

— Мэри, — тихо позвал он. — Мэри, пожалуйста, приди ко мне и вытащи меня из этого…

— Мистер Тракстон, — обратился Мэтью. Форбс оставался все в той же страдальческой позе. — Могу я предложить вам спуститься вниз и перекусить? Я видел здесь чайник хорошего крепкого чая.

Форбс убрал руки от лица.

— Я думаю, вот таким же мягким тоном со мной будут разговаривать, когда поместят в бедлам. Но Мэри спасет меня от этого. Да. Очень скоро она это сделает.

— Пойдемте, я провожу вас вниз.

— Нет, спасибо. Я побуду здесь еще немного. Я прихожу сюда, чтобы посмотреть на тропу, ведущую в деревню и попытаться разгадать кое-что.

Мэтью встрепенулся.

— Что-то важное?

— Сейчас это не имеет значения, — сказал Форбс. — Но за несколько дней до несчастного случая Мэри отправилась прогуляться в деревню. Когда она вернулась, она была, я бы сказал, встревожена. В мрачном настроении. Но она не стала говорить мне, почему. Она сказала, что ей нужно кое-что обдумать, но не поделилась мыслями. Но, как я уже сказал, сейчас это не имеет значения.

— Вам следует спросить ее, — предложил Мэтью.

Форбс замолчал. Затем тихо прошипел:

— Вы, что, издеваетесь надо мной, молодой человек?

— Нет, сэр, лишь вношу предложение.

— Я не сумасшедший, — проворчал Форбс.

Мэтью кивнул.

— Я оставлю вас наедине с вашими размышлениями. Надеюсь, мы сможем поговорить позже?

— Если хотите, — был ответ. Затем Форбс добавил: — Будьте осторожны с моими братьями. Они не говорят вам всей правды о своих целях.

Мэтью вышел из комнаты и спустился по лестнице на второй этаж. Действительно, если Форбс захотел бы сброситься с балкона и разбиться насмерть, у него было множество возможностей для этого. Мера по запиранию балконных дверей в его комнате была бесполезным театром в интересах доктора Гэлбрейта. Или — если взглянуть на это более мрачно, — жест Харриса, напоминающий старшему брату, что его одержимость смертью Мэри может привести его к другой камере с навесным замком.

А что насчет того, что «Тракстон-Компани» на самом деле находится в отчаянном положении, а братья хотят, чтобы Мэтью был беспристрастным свидетелем безумия Форбса? Все действительно так, или это лишь очередная фантазия спятившего Тракстона?

У Мэтью был шанс выяснить это, потому что по пути вниз он встретил Харриса, поднимавшегося по главной лестнице.

— Уже говорили с Форбсом? — спросил тот. — И он даже не откусил вам голову?

— На самом деле, у нас состоялся хороший разговор. — Мэтью вспомнил, как Найвен говорил ему, что беседа с Форбсом будет трудной, но, возможно, с Форбсом было тяжело только тем, кто и ему самому пытался создать трудности?

— Он, похоже, решил вести себя хорошо в присутствии постороннего, — сказал Харрис.

— Может быть, и так. Он сказал мне, что хочет продать компанию, и даже подписал бумаги на продажу. Сразу после несчастного случая.

— О, он решил выбрать эту версию истории для разговора с вами, не так ли? — Харрис достал из внутреннего кармана серебряную табакерку и вдохнул сначала одной ноздрей, затем другой. — Да, это правда. И это еще одно доказательство, что он не в себе. Он тайком пробрался в Бостон всего через несколько дней после смерти Мэри, чтобы найти покупателя по смехотворно низкой цене, в то время как у нас есть возможность расширить свое дело в колониях.

— Он также сказал мне, что строительство этого поместья подорвало семейное дело.

— Это повлияло на наше дело, но не разрушило его. Он ведь рассказал вам о драматической развязке своей версии этой истории?

Пришло время задать важный вопрос.

— Я здесь, чтобы свидетельствовать в суде против этой продажи?

— Вы здесь по всем тем причинам, что я назвал в вашем офисе. И да. Это — еще одна причина. Наши адвокаты говорят нам, что показания Дункана были бы полезны, но показания абсолютно беспристрастного свидетеля значительно помогли бы убедить судью аннулировать соглашение. — Харрис покачал головой. — Смерть Мэри подкосила Форбса. Он подписал бумаги под влиянием этого события. Теперь он видит ее призрак, навещающий его по ночам. — Брови Харриса поползли вверх. — У вас есть возражения против того, чтобы взять на себя ответственность в этом вопросе?

— Нет, — ответил Мэтью, — но я припоминаю, как в офисе вы сказали, что Форбс либо страдает от психической нестабильности, либо кто-то разыгрывает для него призрак. В поместье есть две женщины. Хоть одна из них на это способна?

Последовала пауза в несколько секунд, прежде чем Харрис издал резкий смешок.

— О, Боже мой! Правда? Симона едва может встать с постели из-за своих воображаемых недугов, а Зоя… что ж, спросите Форбса, говорит ли Мэри со славянским акцентом, когда приходит к нему. Ах да, и уж не огненно-рыжие ли у нее волосы? У Мэри они были каштановыми. И, я полагаю, Форбс сказал, что рассмотрел только нижнюю часть ее лица, потому что «дух», очевидно, избегает света лампы в комнате. Итак, играет ли призрака кто-то из этих двух женщин? Хотя погодите! Вы забываете миссис Уикс! Ей шестьдесят четыре года, но она может быть достаточно дерзкой! Она могла бы проделать этот трюк в темном парике и белом платье! Или миссис Бейнс, которой всего за сорок. Правда, к сожалению, она хромает из-за несчастного случая в детстве. Подождите, подождите! Это, конечно же Лия Клегг! Вот и наша актриса!

Мэтью прекрасно понимал, что Харрису доставляла удовольствие эта тирада. Он будто пытался издеваться над Мэтью, хотя идея о том, что кто-то может разыгрывать его брата, принадлежала ему самому и была высказана еще в офисе агентства «Герральд». Мэтью спросил:

— Так что насчет миссис Клегг?

— Ей около тридцати пяти. Стройная. Темноволосая, привлекательная женщина, которая, несомненно, могла бы сойти за Мэри Тракстон, если бы Форбсу было удобно так думать. Конечно! Жена кучера — призрак! Почему я не подумал об этом раньше?

Мэтью не улыбнулся и никак не изменил своего выражения лица с тех пор, как эта речь полетела в него роем индейских стрел. Он лишь сказал:

— Если кто-то здесь играет роль — как ее называют? Блуждающей Мэри? — и это не ваша жена, не Зоя, не миссис Уикс, не миссис Бейнс и не миссис Клегг, тогда либо Найвен, либо вы сами наслаждаетесь этой игрой с переодеваниями.

Харрис сохранил на лице грубоватую ухмылку и удерживал ее еще несколько секунд, прежде чем она наконец увяла. Он наклонился ближе к объекту своего пристального внимания. Его глаза были холодны. Он заговорил шепотом:

— Должно быть… это Уикс! — Он снова рассмеялся Мэтью в лицо, хотя его взгляд оставался ледяным. — Мэтью, смотрите, чтобы безумие моего брата не было заразно! А теперь, извините, мне нужно навестить мою жену. — Он прошел мимо Мэтью и поднялся по лестнице.

Мэтью продолжил свой путь, но воспоминание о льдистом взгляде Харриса оставалось с ним. Он добрался до входной двери, где остановился, чтобы познакомиться с беловолосой домработницей Мэрион Уикс, которая подметала пол в холле. Мэтью пожелал ей доброго дня, вышел на ветер — такой же холодный, как глаза Харриса Тракстона, — и направился к краю обрыва, чтобы своими глазами увидеть, где погибла Мэри. Отойдя на некоторое расстояние от двери, он оглянулся, чтобы изучить возвышающийся особняк. Его темные камни напоминали гору. Это здание было убежищем сумасшедшего и выглядело, как огромный склеп, даже в ярком свете солнца.

Как бы то ни было, территория была ухоженной, все живые изгороди — подстриженными, подъездная дорожка — безупречной. В целом, все было в порядке.

Продолжив прогулку, Мэтью увидел расположенный за домом небольшой каменный коттедж, который, должно быть, принадлежал Илаю и Рут Бейнс, теплицу со стеклянными стенами, а сразу за ней конюшню и каретник, в которых, по-видимому, были и жилые помещения. Вокруг росли дубы и вязы. Все они были искривлены суровыми ветрами Атлантики.

Мэтью прошел еще около тридцати ярдов до края утеса.

В этом обрывистом месте, где внизу бушевало море, а пена холодным туманом летела в лицо, он легко мог определить, где именно часть земли обрушилась и соскользнула вниз. Земля под сапогами Мэтью была мягкой и рыхлой, так что здесь все еще было опасно. Он мелкими шажками двинулся вперед, чтобы взглянуть вниз. Суша здесь напоминала острие стрелы, а волны, бьющиеся о мокрые скалы, казалось, были полны решимости заставить землю подчиниться им.

Белые шапочки вздымались и опадали, чайки кружили вокруг, крича в поисках пропитания. Соленый туман щипал Мэтью глаза, а морской запах навевал щемящее чувство странной тоски, которую одни любили, а другие ненавидели.

Мэтью подумал, что Мэри Тракстон, будучи здоровой и полной жизни, вероятно, часто приходила сюда подышать свежим морским воздухом, ощутить силу и величие природы. Пусть это место и было коварным, оно обладало особым шармом, даже великолепием, которого нельзя было ощутить в гаванях Нью-Йорка или Бостона.

Мэтью вспомнил, что в офисе агентства «Герральд» Харрис сказал ему, что Форбс и Мэри провели здесь некоторое время, прежде чем организовать — или попытаться организовать — продажу особняка.

Интересно, — подумал он, — «некоторое время» — это сколько? Несколько дней? Трудно поверить, что кто-то стал бы терпеть столь утомительную дорогу сюда из Бостона ради короткого визита. Неделя или две? Или дольше?

Хотя в поместье почти не было мебели, спальня Форбса была неплохо обставлена. Вероятно, в хороших Бостонских домах обстановка примерно такая же. А еще в поместье неплохая столовая, да и прислуга всегда под рукой. С другой стороны, у этого места мрачная атмосфера, нагнетающаяся темной историей самоубийства Уиттона. Мэтью знал, что должен разобраться в этом деле, хотя и не мог до конца объяснить себе, почему это стало так важно для него.

В тот же миг, когда он подумал об этом, размокшая земля под его правым ботинком тронулась с места, он потерял равновесие и, падая, увиделсвою смерть, поджидавшую его на расстоянии шестидесятифутового полета вниз.

Глава 6

Чья-то рука обхватила Мэтью за талию и оттащила от края пропасти.

— Спокойно, сэр, спокойно, — приговаривал человек, который только что спас ему жизнь. — Теперь вы в безопасности. Давайте отойдем немного назад.

— Чрезвычайно… согласен, — пробормотал Мэтью. Он едва слышал собственный голос из-за бешеного стука сердца, отдающегося у него в ушах. Он позволил оттащить себя еще дальше от края и едва не упал, когда незнакомец отпустил его. Мэтью только сейчас почувствовал боль в боках. Он был очень рад, что его спасли от неминуемой гибели, но хватка спасителя оказалась такой сильной, что едва не переломала ему все ребра.

Повернувшись, Мэтью наткнулся на бородатое мужское лицо. Джентльмен не был таким высоким и широкоплечим, как, например, Хадсон Грейтхауз, однако ему никогда не пришлось бы стоять в тени Великого. Мэтью смотрел на мужчину, которому на вид было около пятидесяти лет. Кожа на его лице с высокими скулами была обветренной и грубой. Рыжевато-каштановую бороду в районе середины подбородка и на тех участках, где она свисала на грудь поверх поношенной коричневой парусиновой куртки, припорошила седина. На нем была темно-зеленая шерстяная шапка, едва прикрывающая высокий морщинистый лоб. Глаза светло-болотного оттенка смотрели сосредоточенно.

— Простите, сэр, — сказал мужчина. Его голос звучал грубо и сочетался с его суровым видом. — Я шел через двор, когда увидел вас. Мне стоило предупредить вас, — он бросил взгляд мимо Мэтью на обвалившийся кусок земли, — что здесь опасно. Давно пора установить здесь ограждение.

— Спасибо вам. К счастью, все обошлось. — Мэтью не хотел проверять, но подумал, что мог обмочить штаны. Сердце все еще бешено колотилось в груди. — Меня зовут Мэтью…

— Корбетт. Да, я знаю, сэр. Калеб сказал мне. Я Илай Бейнс. — Он протянул большую руку, и, когда Мэтью пожал ее, ему показалось, что его запястье и пальцы угодили в тиски. — Еще раз простите меня, сэр, что я не предупредил вас об опасности.

— Ничего страшного. Здесь… опасно… да. Но очень уж красивый вид, — собираясь с силами, ответил Мэтью.

— Иногда разница невелика.

— Согласен, — кивнул Мэтью, подумав, что это была довольно мудрая мысль. — Я полагаю, мистер Клегг также сказал вам, почему я здесь?

— Сказал. Мы все еще скорбим о смерти госпожи Мэри и о том, что случилось с господином Форбсом. — Бейнс некоторое время смотрел на море, а затем будто сбросил с себя раздумья и спросил: — Как, по-вашему, вы сможете помочь?

— Я пока не уверен. Позвольте мне кое о чем вас спросить: видели ли вы или, может быть, ваша жена, этого предполагаемого призрака, бродящего по территории?

— Если б видели, об этом бы уже все судачили.

— Пожалуй. Хм, насколько я понимаю, вы с женой по очереди дежурите у входной двери? Случалось ли, что Форбс пытался покинуть поместье ночью?

— Нет, сэр. Об этом бы тоже судачили.

— Логично, — пробормотал Мэтью. — Что ж, я должен был об этом спросить.

Бейнс кивнул. Его голова слегка наклонилась набок, когда он рассматривал Мэтью.

— Позвольте и мне кое-что спросить. Калеб говорит, вы умеете решать проблемы. Я имею в виду, вы себя так называете. То есть, вы вникаете в чужие проблемы и решаете их за деньги?

— Верно.

— Никогда о таком не слышал. И много за это платят?

— Спрос имеется, — туманно ответил Мэтью. — Пока есть люди, есть и проблемы.

Бейнс задумчиво покивал. Некоторое время он молчал, затем резюмировал:

— Логично.

Мэтью воспользовался возможностью как следует расспросить этого грубоватого джентльмена, который при всей своей суровости умудрялся держаться удивительно интеллигентно.

— Скажите, вы помните, в какой день погибла Мэри?

— Да, сэр, как не помнить! Это было восьмого сентября, около четырех часов пополудни. Я был в теплице, когда начался ливень. И Рут — моя супруга — прибежала, чтобы рассказать мне о случившемся.

— А кроме слуг… — Мэтью осекся. — Простите. Я имею в виду персонал. Кроме персонала здесь были только Харрис и его жена?

— Больше никого.

— Как долго Форбс и Мэри пробыли здесь до того, как произошел несчастный случай?

— Дайте подумать… Припоминаю, что они провели здесь месяц или около того. Кажется, они говорили, что хотели как следует осмотреть поместье и в скором времени уехать, но решили задержаться, потому что в Бостоне стояла изнурительная жара. Здесь тоже было жарко, но, по словам господина и госпожи, не так, как в городе.

Мэтью кивнул, потому что вспомнил, каким удушливым был август в Нью-Йорке, когда он путешествовал на пакетботе в Филадельфию в компании Хадсона и «Четырех Фонарщиков».

— Сейчас тут тепло не по сезону, — продолжил Бейнс. — Но скоро погода поменяется. У меня всегда было чутье на погоду. На самом деле, я говорил господину Форбсу и госпоже, что собирается сильный дождь, но он начался на день или два позже, чем я его ожидал. Сейчас я тоже чувствую, что скоро начнется…

— Ливень? — уточнил Мэтью.

— Да, сэр. И еще кое-что. Сначала опустится туман, потом начнется дождь. Потом очень быстро похолодает и пойдет снег.

Мэтью посмотрел на голубое небо над морем. Высоко над горизонтом проплывало несколько тонких облачков, ничто не предвещало бури.

— Откуда вы это знаете?

— У меня начинает покалывать в затылке. А еще можно предсказать погоду по поведению птиц.

— Я не видел здесь никого, кроме чаек, — неуверенно пожал плечами Мэтью.

— Именно об этом я и говорю, сэр. Все птицы улетели. Только вчера они кричали в ветвях деревьев. Я проснулся от покалывания в затылке, а все птицы улетели. Да, сэр, это к непогоде. Она наступит через день-два.

— Хм, — протянул Мэтью в ответ на этот весьма сомнительный прогноз.

— Знаете, — продолжил садовник, — за вами наблюдают из поместья.

Мэтью обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть фигуру, спускающуюся с верхнего балкона в дом, однако он не успел понять, был это мужчина или женщина.

— Вся эта история с призраком госпожи Мэри не слишком хорошо сказывается на моей Рут, — признался Бейнс. — Из-за этого всего у нее мурашки по коже. Калеб говорил мне, что его Лия не верит, что госпожа Мэри могла вернуться в виде духа. И она точно не захотела бы, чтобы господин Форбс… сделал то, что она ему предлагает. Она была доброй женщиной, сэр. Она принесла немного радости в этот мрачный дом. Так что нет, сэр, мы в это не верим.

— Как и я, — сказал Мэтью. Сварливые духи в доме номер семь по Стоун-Стрит существовали, но они были чем-то совершенно иным, пусть и тоже зловещим.

Мэтью решил, что если в этом поместье и можно кому-то доверять, то именно этому садовнику. Если он ошибается… Что ж, у его решения могут быть интересные последствия.

— Мистер Бейнс, скажите, вы можете помочь мне достать темный фонарь? — отважился он.

— У меня лишних нет, но вы можете купить его у Тома Брауна на торговом посту. Их ему доставляют по заказу на торговом судне. Могу я спросить, для чего он вам понадобился?

— Просто чтобы освещать себе путь, — ответил Мэтью.

— Да, сэр. Вероятно, мне не нужно знать. Я пользовался таким раньше. Брал у Сета Куинтона, когда ходил ловить крабов в бухту с другими парнями. Поймать этих крабов ночью — самое милое дело. Они отлично идут в рагу или суп. — Бейнс поколебался несколько секунд, обдумывая то, что хочет сказать, а затем решился: — Я открою вам секрет.

— О?

— Да, сэр. Я никому не скажу, что вы спрашивали о фонаре, если вы никому не расскажете о крабах. Господа Тракстоны хотели бы знать, что делается с мясом, ведь оно считается таким противным… ну, вы понимаете.

— А что делается с мясом? — спросил Мэтью.

— Мы с моей Рут съедаем большую часть, но совсем немного уходит на блюда, которые едят господа. Если б они об этом узнали, они никогда бы не притронулись к своей еде. А еще… бухта — то самое место, где нашли тело госпожи Мэри. Ее нашли как раз во время ловли крабов, так что… Вы понимаете, к чему я клоню?

— Понимаю, — кивнул Мэтью. — Я никому ничего не скажу о крабах, даю слово.

— Спасибо, сэр. Тогда я пожелаю вам доброго дня. — Бейнс уже собрался ретироваться, но внезапно остановился. — Жаль, что вас не было здесь некоторое время назад, мистер Корбетт. У меня была проблема, которую нужно было решить. Я сам так и не смог в ней разобраться.

— Что за проблема? — заинтересовался Мэтью.

— Ограбление, сэр. Я думаю, его устроил кто-то из деревенских. Ночью. Но это был первый случай за много лет, что я здесь работаю. Никто так и не признался.

— Можете уточнить детали?

— Кто-то пробрался в амбар с инструментами и украл лопату, мерный стержень, моток толстой бечевки и четыре джутовых мешка. У меня было двенадцать мешков, которыми я укрываю растения от холода. Теперь у меня их восемь. Я использую бечевку, чтобы обернуть мешки…

— Мерный стержень? — перебил Мэтью.

— Да, сэр. Шесть футов в длину, ни дюймом больше.

— А разве все это нельзя купить на торговом посту?

— Так я там это все и купил. Я все еще пытаюсь выяснить, кто это сделал, но никто не признается. Это было в сентябре.

Теперь Мэтью показалось, что у него самого что-то кольнуло в затылке, но к погоде это не имело никакого отношения.

— В сентябре… — задумчиво повторил он. — А это ограбление произошло до или после смерти Мэри?

— После, сэр. Я припоминаю, что через несколько дней после трагедии Клегг повез господина Форбса в Бостон. Это было… дайте подумать… дня через четыре после падения госпожи Мэри.

Мэтью рассудил, что это согласуется с историей Форбса о поездке в Бостон в поисках покупателя для компании. Он произвел несколько мысленных расчетов.

— Восьмое… двенадцатое. То есть, ограбление было совершено примерно пятнадцатого числа?

— Около того, сэр.

— А когда Форбс вернулся из Бостона?

— Я думаю, что уже в конце месяца. Он вернулся и привез с собой доктора. — Бейнс вдруг нахмурился. — К чему вы клоните, сэр?

— Просто пытаюсь понять, сколько прошло времени. — Мэтью решил, что на данный момент он вряд ли вытянет еще что-нибудь стоящее из Илая Бейнса. Но, возможно, позже ему захочется вновь побеседовать с ним. — Спасибо вам за вашу помощь. И еще раз благодарю вас за то, что удержали меня от падения с обрыва. Не хотелось бы начинать свой день с купания в ледяной воде и жуткой головной боли.

— Рад был помочь, сэр. И приятно с вами познакомиться. Удачи вам.

Мэтью решил, что в отличие от кошек, он не располагает девятью жизнями, поэтому ему не стоит продолжать околачиваться на краю пропасти.

Когда Бейнс направился к оранжерее, Мэтью снова бросил взгляд в сторону поместья. Если кто-то все еще наблюдал за ним, то теперь он хорошенько спрятался.

Мэтью отвернулся от особняка и зашагал по тропе, ведущей через лес в Браунс-Харбор. Через несколько минут он уже спускался по склону холма, окруженного густым лесом с обеих сторон. Пусть большинство деревьев уже облетели, через эту природную стену почти невозможно было что-то разглядеть.

Он заметил на дороге глубокие колеи, свидетельствующие о множестве повозок, которые поднимались на холм из гавани, перевозя строительные материалы на вершину утеса. Это, безусловно, было масштабное и дорогостоящее строительство, задуманное Уиттоном, чтобы — сознательно или нет — разрушить компанию своего отца. И теперь Форбс пытался последовать совету Мэри, продать все и обрести покой и радость в загробной жизни, которую ему навязывали.

На первый взгляд кажется, что у богатых нет никаких проблем, кроме утомительного подсчета денег, однако существовали бремя и ответственность, связанные с высоким положением богача. Форбс хотел снять с себя это бремя, и Мэри открыла ему дверь. Впрочем, возможно, Форбс мечтал избавиться от тягот, связанных со своим положением, большую часть жизни, просто не решался признаться себе в этом. То же самое можно сказать о Уиттоне, которому пришлось заняться семейным делом, перенятым у Персиваля.

Тропинка выровнялась, и лес уступил место широкой бухте в форме полумесяца. Каретная тропа сворачивала в лес слева от Мэтью, к морю. За лесистым мысом волны все еще разбивались о скалы, но бухта была относительно спокойной — лишь несколько волн накатывало на илистый берег. Примерно сюда принесло течением тело Мэри, если верить рассказам. А крабы, обитающие на дне бухты, устроили пир на и без того изломанных останках женщины.

До деревни отсюда оставалось примерно четверть мили, но Мэтью заметил справа от себя некрашеную деревянную лачугу, почти скрытую окружающими деревьями. Окна были закрыты ставнями, а дом выглядел заброшенным и старым. Однако можно ли было с уверенностью сказать, что там никто не живет? Скажем, какой-нибудь отшельник, презирающий деревню, мог спрятаться здесь, как краб в своем панцире.

Вскоре Мэтью увидел вырубленный участок леса, на котором собралось целое сообщество хижин, сохранившихся гораздо лучше, чем первая. Навстречу ему выбежала собака и с озорством залаяла на него. Вскоре к ней присоединилась и другая. Они заливисто голосили до тех пор, пока Мэтью не остановился, чтобы тихо обратиться к ним с мягкими предостережениями. Животные несколько раз обошли вокруг него, удовлетворили свое любопытство и последовали за ним дальше, несколько раз тявкнув.

Вскоре показалась гавань, также защищенная от капризов моря изгибом лесистого мыса. Здесь находился причал с пришвартованными лодками, которые Мэтью видел еще с балкона, а на солнце сушились сети. Вероятно, кто-то из рыбаков ушел еще до рассвета и уже успел вернуться с уловом.

Выкрашенное в белый торговое судно представляло собой двухмачтовую шлюпку, затмевающую своими размерами более мелкие суденышки. Мэтью заметил нескольких мужчин, стоявших у длинного серого деревянного строения рядом с причалом, которое, должно быть, было солеварней. Они оборвали свой разговор, чтобы посмотреть, как Мэтью проходит мимо.

Он пожелал мужчинам доброго дня, но ответа не последовало. Все лишь продолжили настороженно за ним наблюдать. Мэтью рассудил, что незнакомцев здесь немного, поэтому жители наверняка догадались, что он как-то связан с поместьем Тракстонов. Несмотря на то, что строительство этой каменной громады вдохнуло в деревню жизнь, оно также погубило восемь человек, которые вполне могли быть друзьями или родственниками тех, мимо кого Мэтью только что прошел. Он повернулся, чтобы снова взглянуть на утес, и увидел, что отсюда поместье напоминает ему темную хищную птицу с плотно сложенными крыльями — возможно, стервятника, примостившегося у самого края утеса и нависающего над Браунс-Харбор. Мэтью полагал, что жить с таким чудовищем прямо над головой особенно неприятно темными и ненастными зимними ночами.

Он намеревался найти торговый пост среди скопления небольших зданий вдоль участка, который можно было назвать деревенской площадью. Его взгляд привлекла грубо написанная вывеска с красными буквами, сильно потрепанная временем и непогодой. Таверна «Красная Клешня» — по сути своей, еще одна серая ветхая хижина. Из каменной трубы поднимался дымок.

Мэтью решил, что глоток эля ему этим утром не помешает. Вдобавок ему как раз нужно было найти место, где можно посидеть и поразмышлять. Его вопрос к самому себе звучал так: «если бы я мог купить темный фонарь, как бы я пронес его через лужайку в дом так, чтобы меня никто не обнаружил?».

Мэтью вошел в таверну через потрепанную непогодой дверь, которую навес на крыше совершенно не уберег от штормов. Внутри он обнаружил полдюжины маленьких столиков, за тремя из которых сидели несколько мужчин с отросшими бородами, барную стойку с дощатой столешницей, а за ней — полки с разнообразными глиняными чашками. В камине приятно потрескивал манящий огонь.

При появлении Мэтью все разговоры разом стихли, и все внимание семи грузных посетителей и крепкой седовласой женщины за стойкой обратилось к нему. Воздух буквально зазвенел от напряжения, и Мэтью стоило больших усилий идти твердой походкой и не спотыкаться о собственные ноги. Он ощущал враждебность, нацеленную на него, всей кожей.

— Доброе утро, — как можно беззаботнее поздоровался Мэтью, подойдя к женщине за стойкой. — Могу я попробовать кружку вашего эля?

— Не знаю, — фыркнула женщина. Ее сверкающие голубые глаза прожигали в Мэтью дыру. — Можешь ты или нет?

Это вызвало смешки у наблюдательной аудитории.

Мэтью собрался с духом для еще одной попытки.

— Я бы выпил кружку эля.

— А че сразу так не сказал? Промямлил что-то там себе под нос. Тьфу!

Последовал очередной взрыв деревенского веселья. Мэтью подумал, что знакомство этих людей с комедией, видимо, было весьма ограниченным.

Женщина взяла с полки чашку и повернулась к нему.

— Чего хочешь-то? «Экстра-стаут», «Квакушку» или «Горячее пушечное ядро»?

Казалось, весь мир замер в ожидании ответа.

— Дай мальчишке «Пушечное ядро», Бесс! — раздался резкий голос, который звучал так, словно завтрак его обладателя состоял исключительно из квакающих лягушек. — Сделай из него настоящего мужика!

Мэтью оглянулся и увидел, что непрошенным оратором оказался широкоплечий чернобородый мужчина, сидевший за столом в одиночестве. Ему составляла компанию лишь кружка. Грива спутанных черных волос дикаря ниспадала ему на плечи, а лицо с приплюснутым носом и низкими бровями разрумянилось, сообщая о том, насколько «Пушечное ядро» уже укрепило его дух.

— Хорошо, — сказал Мэтью, — я попробую «Пушечное ядро».

— Ты в этом уверен, сынок? — ехидно спросила женщина. В ее улыбке мелькнуло почти детское озорство. Казалось, она подсказывала ему, что все эти недружелюбные соглядатаи предлагают ему не самый лучший вариант. Однако Мэтью почувствовал, что именно такой выбор он должен сделать. Если ему удастся расположить к себе этих людей (особенно женщину за стойкой), он может найти клад.

— Я уверен.

— Что ж, это твои похороны. Йейтс! Готовь гроб!

Чернобородый в ответ стукнул своей кружкой по столу, и все увидели, как Бесс сует руку под стойку, достает черный глиняный кувшин с красными прожилками и наливает темно-коричневую жидкость в кружку Мэтью. Он взглянул на кружку почти с отчаянием, когда Бесс наполнила ее до краев, и пена слегка стекла на стойку со звуком, напоминавшим шипение бекона на сковороде.

— Ну вот, — протянула Бесс. — Пей. За счет заведения, сынок. Ребятам нужно развлечение.

— Что ж, рад услужить, — ответил Мэтью, задумавшись, не следует ли ему придумать что-то более остроумное в качестве последних слов. Но назад дороги не было. Он собрался с духом, как будто отправлялся на собственный расстрел, затем поднес кружку ко рту и начал пить.

Первые несколько глотков были горькими и крепкими, но ничего такого, с чем он не смог бы справиться.

Сынок. Тоже мне!

После четвертого глотка в горле начало покалывать от жара. Еще один глоток — и он ощутил пламя Преисподней, вспыхнувшее у него во рту и горле. Глаза у него заслезились и выпучились, а из носа потекло. Мэтью показалось, что помещение крутанулось вокруг него, а зрение сузилось до темного туннеля. Жар все еще усиливался, оставляя после себя жгучую боль, и он понял, что «пушечное ядро» только что попало в цель.

— Ты и наполовину не осушил кружку, — проскрипела Бесс. Как будто он и сам этого не знал!

Мэтью покрылся липким потом. Языки пламени плясали у него перед глазами. Он боялся, что у него подкосятся колени, потому что таверна «Красная Клешня» вдруг накренилась вместе с остальной землей. Может ли от кружки эля остановиться сердце? Сердце Мэтью колотилось, как бешеное. Ему пришлось прислониться к стойке, чтобы удержаться на ногах. В жгучем тумане Мэтью понял, что единственное, на что его хватит, это допить кружку одним большим глотком, который распалит в его внутренностях лесной пожар.

Когда он с трудом проглотил остатки пойла, то хотел, как настоящий мужчина стукнуть кружкой о стойку, но вместо этого промахнулся. Кружка угодила ему в ботинок и чуть не сломала ему ступню. Мэтью уставился на женщину за стойкой. Глаза у него слезились. Он намеревался сказать: «С меня хватит, мэм» голосом, которому позавидовал бы Хадсон Грейтхауз, но не издал ничего внушительнее мышиного писка.

— Уж пожалуй! — ответила Бесс, едва сдерживая улыбку.

Но, по крайней мере, сынком его больше не называли.

Хотя «Пушечное ядро» продолжало гореть в его внутренностях, и Мэтью едва не подпрыгивал от взрывов жара, реакция деревенских не заставила себя ждать. Они вскочили со своих мест и довольно захлопали в ладоши, поддерживая решимость молодого решателя проблем. Мужчины подошли к нему, улюлюкая, и утянули его в какой-то бешеный танец. В воспаленном мозгу Мэтью промелькнула мысль, что он желает этому адскому карнавалу скорейшего окончания, но высказать это вслух он не смог.

Бесс перегнулась к нему через стойку и узкой рукой выдернула его из танца деревенщин. Притянув его к себе, она протянула ему стакан.

— На вот, выпей это! — приказала она. Тон был командирским, оставался лишь небогатый выбор: подчиниться или умереть.

Мэтью выпил.

Это оказалось молоко.

— Ну все, ублюдки, — бросила Бесс мужчинам, пока они скакали вокруг Мэтью, который продолжал тушить внутренний пожар молоком. — Хорош паясничать! Проявите хоть немного уважения к мужеству! — Когда они не ответили, Бесс достала из-под стойки полый бычий рог, поднесла его ко рту и дунула в него. Раздался гул, от которого Мэтью подскочил.

В зале тут же воцарилась тишина.

— Уже лучше, — сказала Бесс и посмотрела на Мэтью. — Этот эль варится с «Шотландской шляпой»^[32]. Это такой перец. Слегка тепленький, не так ли?

Мэтью сумел только кивнуть, утирая слезы.

— Кто ты, черт возьми, такой? — заговорил чернобородый верзила, который, в отличие от всех остальных, не поднялся со своего стула. — Ты приехал на той карете, которая проезжала мимо прошлой ночью?

И еще один кивок. Возможно, когда его голосовые связки оживут, он снова сможет говорить, но пока он мог только кивать.

— Ты из Тракстонов? — спросила Бесс.

Мэтью покачал головой и попытался заговорить. Голос звучал не громче шепота, однако вымолвить пару слов удалось.

— Друг семьи… — прошептал он.

— Жуткая история вышла с хозяйкой. Она была прекрасной леди. А старина Уиттон повесился в собственном доме. Ужас! — проскрипела Бесс.

— Этот дом проклят, — сказал один из посетителей.

— Проклят — это еще мягко сказано, — прокомментировал другой мужчина. Вся веселость испарилась, когда разговор зашел о Тракстон-Мэноре. — То, что случилось с миссис Мэри, было происками дьявола!

— Да, дьявол точно приложил к этому руку, — последовало третье замечание после глотка эля. — Я ведь участвовал в строительстве этого жуткого дома. Скажи ему, Бесс.

— Да оставьте вы его в покое, — протянула женщина. — Он едва дышит.

— Тогда я сам ему скажу, — заявил сердитый джентльмен. — Ты друг семьи и все такое. Посмотри на эту женщину, стоящую перед тобой. Этот чертов дом убил ее мужа и сына. А еще моего хорошего друга Филиппа Магуайра. Он сорвался с крыши. Ему и девятнадцати лет не было. А муж Бесс…

— Да хорош уже! — оборвала Бесс, снова прибегнув к своему генеральскому тону. Ее колкий взгляд обратился к Мэтью. — Строительные леса рухнули. Вот и все. Тракстоны заплатили мне немного, и я открыла эту берлогу. Моя семья погибла, а я все еще топчу ногами землю, вот и вся история.

Она сложила руки на стойке бара и наклонилась к Мэтью.

— Тэээкс, — протянула она. — Как-то раз вечером сюда заполз Найвен Тракстон. Подвыпил мальца, и вывалил нам историю, как на духу. Точнее, сначала он проблевался на улице, а потом у него язык развязался. Он рассказал нам про Мэри. Про Блуждающую Мэри. Скажи-ка мне, друг семьи, Форбс все еще видит ее?

— Простите, я не могу сказать.

— Он все еще видит ее! — объявила Бесс всем остальным, решив, что скрытность Мэтью говорит сама за себя. Получив вздох вдохновленной публики, она снова склонилась к Мэтью. — Трудно вытянуть что-то из Харриса, когда он заходит пропустить кружечку-другую. Но, я так поняла, он решил своего братца в бедлам упечь. Не хочу лезть не в свое дело, но, знаешь ли, у прямой дороги нет изгибов. Ты здесь, чтобы забрать Форбса туда?

— Я здесь как друг семьи, только и всего.

— У Форбса, может, и не все ладно с башкой, — сказала Бесс. — Но может, призрак Мэри и правда бродит по этому дому. А ты — ты выглядишь, как молодой пастор или кто-то в этом роде. Ты из Бостона приехал? Чтобы благословить гроб? Тебе нужно открыть склеп, чтобы добраться до тела, ты в курсе? Нам Найвен это разболтал. Мэри поместили в склеп.

— Единственный способ упокоить призрак, — деловито заявил один из местных мудрецов, — это благословить гроб. Не так ли, Йейтс?

— Йейтс Джонси — наш плотник, — пояснила Бесс для Мэтью. — И гробы тоже он делает, когда надо.

Мэтью повернулся к Джонси с возобновившимся интересом.

— Это вы делали гроб для Мэри?

— Тебе же Бесс только что сказала, — буркнул Джонси, хмуро оглядев помещение. — И для старика тоже я делал. Его туда положили со сломанной шеей. — Он сделал еще один бодрящий глоток. — Но он был хотя бы не так плох, как миссис Мэри. То, что от нее осталось… нет смысла описывать.

— Никто и не требует от тебя страшилок! — прикрикнула на него Бесс и снова обратилась к Мэтью: — У нас здесь есть свой священник, и он уже читал молитвы над гробом. У тебя, что, найдутся молитвы получше?

— Я не священник, — сказал Мэтью, понимая, что эта хитрая женщина поставила себе цель раскрыть его роль в сложившейся ситуации.

— Кстати, — вновь заговорил Джонси. У него начал заметно заплетаться язык, — у меня с Харрисом неоконченное дело. Передай ему, что за ним должок за ту ситуацию, и Друцилла уже выходит на тропу войны!

— Его жена, — тихо подсказала Бесс, — хорошенько надирает ему зад метлой, когда выходит из себя.

— Передай ему! — бессвязно бросил Джонси. — Будут неприятности, если он не заплатит!

— Скажи Друцилле, — рявкнула Бесс, — чтобы принесла мне еще кроликов для рагу! И я тебе заплачу, как всегда. — Она расплылась в улыбке и снова заговорила с Мэтью: — У его жены повсюду на мысе расставлены кроличьи ловушки. Она охотится лучше, чем большинство местных мужиков! А тебя я, кажется, раскусила. Ты, наверное, адвокат, да?

— Я решатель проблем, — сдался Мэтью. — Профессионал в своем деле. Люди платят мне за то, чтобы я решал их проблемы.

— Чего?!

Мэтью лишь пожал плечами в ответ на это возмущенное недоверие.

— Я сказал, кто я. Люди приходят ко мне со своими проблемами и платят мне за то, чтобы я помог их решить, если это вообще возможно.

— Вы слышали это, джентльмены? — хохотнула Бесс. — Эка диковинка!

— Это что-то вроде священника и адвоката в одном лице, — сказал человек, который был другом погибшего Филиппа Магуайра. — Думаю, кто-то подобный должен был сюда приехать. Так ты здесь, чтобы решить проблему безумия Форбса Тракстона? Или, может, ты здесь, чтобы поймать привидение? — Он расхохотался. — Черт, парень, я надеюсь, они хорошо тебе платят!

— Платят вполне достойно, спасибо. И спасибо вам, — последнюю реплику Мэтью обратил к Бесс, — что познакомили меня с напитком, который я планирую больше никогда в жизни не пробовать.

— Да ладно, ты это говоришь только из вежливости! — хихикнула Бесс. — Приходи как-нибудь еще, я приготовлю тебе свое фирменное блюдо!

— Что-нибудь с красными клешнями, я полагаю? Нет, спасибо, я лучше выпью еще одно «Пушечное ядро».

— Ты не знаешь, от чего отказываешься! Попомни мои слова, когда-нибудь в Бостоне все будут поедать лобстеров так, что за уши не оттащишь!

Этот день стал казаться Мэтью ужасно долгим. А идея найти тихое место для раздумий не увенчалась успехом. Если здесь и есть такое место, то точно не в этой таверне.

— Я, пожалуй, пойду, — устало сказал он и обратился к компании бородачей: — Доброго дня, джентльмены.

— Заходи еще! — крикнула ему Бесс. — Мы любим зажигательные танцы!

И снова зал взорвался смехом.

Выйдя из таверны, Мэтью решил отправиться на поиски торгового поста, чтобы приобрести темный фонарь.

***

Один из бородачей в таверне со стуком поставил свою кружку на стол и объявил:

— Пойду воздухом подышу!

Друг Филиппа Магуайра бросил ему:

— Наклонись к моей заднице, еще как надышишься!

И снова смех… смех и только смех…

— Я скоро, — бросил в ответ тот, кто собирался уходить.

Он накинул на свое грузное тело много раз залатанное коричневое пальто, а на лысую голову нахлобучил темную шерстяную шапку, потемневшую от множества дней под морским солнцем. Выйдя из таверны, он отправился на поиски молодого человека, которого окрестили смесью священника с адвокатом.

Глава 7

Служащий на торговом посту был высоким худощавым седым стариком, который не задал Мэтью ни одного вопроса, а просто снял с полки запрошенный темный фонарь и поставил его на прилавок. Он дал себе труд произнести только одно:

— Думаю, это то, что нужно для охоты на призраков.

— Если он подходит для ловли крабов в ночи, — ответил Мэтью, — сгодится и для ловли духа в темноте.

Темный фонарь был сделан из металла и сформирован таким образом, что пламя его пропитанного маслом фитиля виднелось только через большое стекло в передней части. Стекло немного усиливало свет. Хитрость этого приспособления же заключалась в маленьком рычажке на боковой части фонаря. При нажатии на него закрывалась шторка, которая фактически гасила фонарь, не гася его. Оставшееся количество света при этом было вполне достаточным.

Идеально подходит для ловли крабов, которые ползают на мелководье, — подумал Мэтью. — И вполне подойдет для призрака, если представится такая возможность.

Если, конечно, и в самом деле было, кого ловить. Потому что версия, на которую уповали младшие братья, все еще не исключалась. Возможно, Форбс и правда сошел с ума.

— Приятно иметь с вами дело, сэр, — вежливо сказал служащий торгового поста, доставая с полки бухгалтерскую книгу, перо и чернильницу. — Позвольте мне отметить дату и место продажи, а также ваше имя, будьте любезны.

— Ну… а это необходимо?

— Это моя привычка, сэр. Так я лучше понимаю, что мне следует заказать в Бостоне. Записываю имена, чтобы знать, у кого есть спрос на те или иные товары. Нужно все держать в порядке, пока снег не выпадет.

Мэтью решил пойти мужчине на уступки, чувствуя, что это может стать проблемой.

— Можно мне еще немного масла? И что-нибудь, во что фонарь можно завернуть, — попросил Мэтью.

Служащий принес немного масла и ткань, за которую Мэтью заплатил, как и за темный фонарь. Все товары были занесены в книгу. Когда записи были сделаны, служащий сказал:

— Бечевка за мой счет, сэр. Вы потратили здесь много денег. — Он положил на прилавок смотанную бечевку, завязанную узлом. С ее помощью Мэтью мог понадежнее обвязать сверток со своей покупкой.

Попрощавшись с продавцом, он вышел за дверь и побрел своей дорогой.

Теперь перед Мэтью стояла задача незаметно пронести свою покупку в дом. Любой, кто будет стоять на балконе, может заметить, как он идет со свертком в руках, и захотеть разузнать, что именно он купил. А если он хорошенько спрячет фонарь, любопытствующий может спуститься к торговому посту и выяснить, что это была за покупка.

Однако Мэтью решил, что забегает вперед. У него не было никаких доказательств того, что кто-то и впрямь разыгрывал из себя привидение, чтобы свести с ума Форбса или довести его до самоубийства, после чего можно будет аннулировать подписанное им соглашение на продажу «Тракстон-Компани». Чем больше Мэтью размышлял об этой истории, тем больше чувствовал себя пешкой в семейных интригах Тракстонов. Он все гадал, когда Харрис подсунет ему бумагу и чернила, чтобы он засвидетельствовал безумие Форбса.

Подпись Мэтью Корбетта, подпись доктора Гэлбрейта — вероятно, этого будет достаточно, чтобы суд аннулировал соглашение о продаже, особенно если у Найвена и Харриса хорошие адвокаты, а в этом Мэтью не сомневался. Затем Форбса отправят в бедлам и…

— Простите, сэр, можно вас на пару слов?

Мэтью резко остановился, потому что, пока он шел сквозь деревню, погруженный в свои мысли, он не заметил, как на его пути возник мужчина. Это был один из посетителей «Красной Клешни». Тот самый, что не пытался фамильярничать с Мэтью и высказал мнение, что несчастный случай с миссис Мэри был происками дьявола.

— Пожалуйста, уделите мне минутку вашего времени, сэр, — попросил мужчина. В его глазах застыла мольба, которая заставила Мэтью немедленно забыть о Тракстон-Мэноре.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

— Меня зовут Захария Суэйн. Я живу вон там. — Мужчина махнул рукой на одну из маленьких хижин в лесу. — С женой, — добавил он. — Я здесь уже двенадцать лет. Я рыбачу, а мои Эбби и Нора работают по дому.

— Мэтью Корбетт. Приятно познакомиться.

— Да, сэр. Ну… я был там, в таверне, когда вы пришли.

— Я знаю. Вы, кажется, потешались надо мной вместе с остальными. Надеюсь, вам понравилось это представление.

— Гадкая штука, это «Пушечное ядро», — сказал Суэйн, ничуть не раскаявшись в своем поведении. — Вы молодец, хорошо себя показали.

Мэтью показалось, что мужчина ходит вокруг да около какой-то волнующей его темы. Его что-то явно беспокоило, но он не мог это сказать.

— Так что вас тревожит, мистер Суэйн? — подтолкнул Мэтью.

Суэйн несколько секунд стоял, опустив взгляд в землю и засунув руки глубоко в карманы пальто. Когда он поднял глаза, Мэтью явно увидел плещущуюся в них боль. Выражение лица у него было страдальческим.

— Я справляюсь лучше, чем Эбби. Она постоянно плачет. Вы же… вы говорите, что умеете решать проблемы и все такое. Может, вы сможете помочь? У меня не так уж много денег, но, может быть, мы сможем что-нибудь придумать, чтобы я мог расплатиться за ваши услуги…

— Мистер Суэйн, — прервал его Мэтью, чувствуя, что мужчина впадает в отчаяние. — Пожалуйста, расскажите, для чего вы хотите меня нанять.

— Нанять? Ох. Ну да. Да, так, наверное, и принято говорить. Я бы хотел нанять вас, чтобы вы нашли нашу дочь Нору. Ей шестнадцать лет, и она уехала в Бостон.

— Уехала в Бостон? Как?

— Она сообщила нам, что спряталась на торговом судне, которое отплыло шестнадцатого сентября, и сейчас она в Бостоне, у нее все хорошо, и она пытается стать художницей. Она всегда любила рисовать. Но мы с Эбби должны найти ее, чтобы обрести хоть какой-то покой. Я сам дважды наведывался в город, но понятия не имел, где искать.

— Минутку, — попросил Мэтью. — Вы говорите, она вам сообщила.

— Да, сэр, в письме, которое доставили на пароме. Я хочу сказать, кто-то написал его за нее, потому что она только учится читать и писать. Но миссис Клегг говорит, что она способная ученица.

— Миссис Клегг? Лия Клегг?

Суэйн кивнул.

— Да, сэр, она. Нора ходила в церковную школу три раза в неделю по утрам. Там их учили читать и писать. Думаю, что и я мог бы туда пойти, но у Эбби это получается лучше, чем у меня. Она смогла прочитать большую часть письма. Но в нем Нора говорит, что с ней все в порядке, что у нее появились друзья, и одна из подруг написала за нее это письмо, чтобы мы не волновались и продолжали жить, как перелетные птицы.

— Перелетные птицы?

— Да, сэр, так сказала наша Нора. Знаете, время от времени кто-нибудь из молодых людей забирается в торговое судно и отправляется в Бостон в поисках приключений. Но они всегда возвращаются! Только с возрастом они оседают тут. А вот Нора нет. Теперь она девушка, живущая своим умом. Иногда Эбби ругала ее за то, что она плохо помогала по дому, но в остальном Нора — хорошая девочка, сэр, и у нее трезвый ум. Я просто хочу знать, почему в своем письме она не сказала, где мы можем ее найти.

— Я полагаю, она не написала этого, чтобы вы не вернули ее назад силой. Если б вы сами сбежали, разве не поступили бы так же?

— Может, и поступил бы. Но… шестнадцать лет… одна в Бостоне. Кто знает, что может случиться с молодой девчушкой в таком большом городе! Да, мы с Эбби, конечно, и сами поженились, когда нам по шестнадцать было, но это же совсем другое дело! Мы оба выросли на фермах. По правде говоря, сэр, я опасаюсь, что у города могут быть виды на мою девочку.

— У города или у его жителей?

— У людей, да. Она доверчивая девчушка. Я хочу знать, что там у нее за друзья и кто написал за нее письмо. Она просто так выразилась «моя подруга»…

— Честно говоря, мистер Суэйн, — покачал головой Мэтью, — я тоже не знаю, с чего начать поиски. Конечно же, мне понадобится описание вашей дочери. Желательно, в письменном виде. Полагаю, миссис Клегг могла бы с этим помочь. — Он осекся, потому что понял, что дает Суэйну надежду, а ему сначала нужно было закончить с этой призрачной историей. — Но, — продолжил он, — я не знаю, сколько еще пробуду здесь. Когда отправляется следующее торговое судно в Бостон?

— Двадцать первого числа, сэр. Сегодня восемнадцатое.

— Возможно, Нора вернется сама? — предположил Мэтью, но тут же в этом засомневался, ведь прошло уже три месяца. — Она отправила вам всего одно письмо? — спросил он, чувствуя, что его врожденное любопытство тянет его в историю, в которую он не хотел бы ввязываться.

— Только одно. — Обеспокоенное лицо Суэйна на миг обратилось к голубому небу, прежде чем он вновь сосредоточил свое внимание на решателе проблем. — Может, я бы и позволил ей остаться в Бостоне, если б знал, что там она в безопасности и счастлива. Мы с Эбби не можем винить ее за то, что она хочет большего, чем мы можем дать ей здесь. Как я уже сказал, она мечтала стать художницей, и она в этом хороша. Она рисовала всякие… разрезанные яблоки с косточками, кукурузные початки в корзинках или лобстеров на тарелке…

— Кажется, это называется натюрморты.

— Наверное. В любом случае, я заплатил Джонни Такеру, чтобы он привез ей из Бостона упаковку цветных восковых палочек. Не помню, как они называются…

— Карандаши.

— Сначала она рисовала черным карандашом, а потом раскрашивала. Она хорошая девочка, сэр, я готов за нее поручиться. Мы полагаем, что Нора спряталась на торговом судне в ночь на пятнадцатое, потому что утром судно уже отбыло. Она взяла с собой карандаши и бумагу. Всю ту ночь мы искали ее, но так и не догадались, что она была в той лодке. Пожалуйста, сэр, не могли бы вы хотя бы подсказать, с чего начать ее поиски?

Еще одно заявление, и Мэтью понял, что веревка брошена. Игнорируя дурные предчувствия и предупреждения разума, рот Мэтью произнес:

— Я думаю, надо начать с сообщества художников. Полагаю, Нора обратилась к ним за помощью и напутствиями.

Лицо Суэйна просияло.

— Значит, вы возьмете на себя мою проблему, сэр? У меня есть деньги. И будет еще больше, когда я получу свою долю от того, что привезет лодка!

— Я подумаю над этим, но обещать не могу. Пока что я занят проблемой семьи Тракстон. Но, прежде чем я уеду, я найду вас и дам вам знать.

— О, спасибо, сэр! — Он подался вперед, чтобы обнять Мэтью, однако в последний момент передумал и сдержался. — Эбби будет так рада!

Мэтью не знал, что еще может сказать. Он опасался, что дал Суэйнам ложную надежду. Пожелав мужчине доброго дня, он направился дальше через деревню по тропе, ведущей вверх, на холм. Свой сверток он зажимал под мышкой так, словно в нем был предмет, сделанный из чистого золота, а не из потускневшего металла.

Пока он шел дальше, разум подбросил ему вопрос: где спрятать фонарь, чтобы до него можно было легко и быстро добраться? Отдать его Илаю Бейнсу, чтобы тот хранил его в своем коттедже? Это означало пересечь лужайку, что будет отлично видно с балконов. Нет, место должно быть подальше от поместья, но достаточно близко, чтобы…

Мэтью остановился.

Он смотрел на некрашеную деревянную лачугу, которая теперь находилась от него по левую руку в тени скрывающих ее деревьев. Окна все еще были закрыты ставнями. В доме стояла тяжелая тишина. Интересно, куда подевались все птицы? Ах да! Мэтью вспомнил: они улетели, потому что скоро грянет буря, как предсказывал Бейнс.

Хижина…

Если дом был заброшен — а он определенно стоял довольно далеко от других домов Браунс-Харбор и, вероятно, находился на полпути между деревней и поместьем, — то это могло быть подходящим местом, чтобы спрятать фонарь, пока он не понадобится. Как выяснить, заброшен ли дом?

Просто постучать в дверь.

Мэтью подошел к хижине, поднялся по трем шатким деревянным ступенькам на покосившееся крыльцо и уже занес руку, чтобы постучать, но снова остановился.

Так, а это уже странно.

Дверь была заперта на навесной замок. Сам замок был сделан из блестящей латуни и, безусловно, недолго провисел здесь под воздействием непогоды. Да, он определенно новый. Действительно ли он похож на тот, что висит на балконных дверях в комнате Форбса? Возможно, он даже точно такой же.

И еще кое-что: запорная пластина, удерживающая дверь запертой, также не была повреждена стихией и была вбита в дерево четырьмя новыми гвоздями.

Мэтью сделал несколько шагов к единственному окну на фасаде и попытался открыть ставни. Они не поддались. Заперты изнутри?

Он спустился с крыльца и обошел дом с северной стороны. Попробовал открыть второе окно, но ставни снова не поддались ни на полдюйма. Мэтью отступил назад, рассматривая другое окно на этой стороне хижины. Откроется ли оно?

Он попробовал. Не открылось.

— Хм, — задумался Мэтью. Собственный голос в тишине прозвучал напряженно.

Это было очень любопытно. Старая ветхая хижина с новым навесным замком и окнами, ставни которых заперты изнутри. Вдобавок замок выглядит точно так же, как тот, что висит на балконной двери Форбса. То есть, как тот, который Харрис купил на торговом посту.

И вправду любопытно. Что такого может здесь быть, раз это понадобилось запереть?

Чтобы удовлетворить свой интерес, Мэтью обошел лачугу с другой стороны, продираясь сквозь опавшие листья и густой подлесок. Он хотел попробовать открыть другие два окна. Они тоже оказались заперты ставнями и не поддались.

Мэтью отступил на несколько шагов и задумался. Если что-то и могло разжечь его любопытство сильнее, чем запертая коробка, то это сложно было найти. А это была как раз такая «запертая коробка», которой, как ему казалось, никак недолжно здесь быть. С другой стороны, Мэтью не знал, не придает ли он этой хижине чересчур большое значение. Может, житель этого полуразрушенного дома отправился на рыбалку и просто запер свои владения, чтобы обеспечить сохранность личных вещей? Такая возможность есть, и все же…

Новый навесной замок и новая запорная пластина. Четыре новых гвоздя — и все без следов износа от непогоды.

Независимо от того, была эта лачуга обитаемой или нет, Мэтью решил, что это хорошее место для тайника. Он обошел дом сзади — там не было окон, только заросли кустарника, — и потратил довольно много сил, чтобы закопать свою покупку под кучей опавших листьев. Чтобы не потерять это место (ведь ему наверняка придется отыскивать его ночью), он соорудил небольшую пирамиду из камней на северной стороне тайника. Эту пирамиду будет легко найти ощупью, чтобы не пришлось бежать сюда из поместья с другим фонарем.

Закончив работу, Мэтью вернулся на тропинку и еще некоторое время рассматривал хижину. Стоя в ярком солнечном свете, пробивавшемся сквозь ветви, он понял, что сегодня утром услышал слова, заинтересовавшие его не меньше, чем новый навесной замок на старой ветхой двери.

Что это были за слова?

Кажется, он услышал их в таверне.

Два слова…

Как они звучали?

В данный момент он не мог вспомнить. Возможно, ему только кажется, и стоит винить в своей невнимательности плохой ночной сон и крепкий эль. Слова будто вертелись на языке и никак не могли прорваться наружу.

Мэтью шел дальше по тропинке вверх по склону холма, и через несколько минут он возблагодарил судьбу за то, что решил спрятать фонарь, потому что на лужайке перед огромным особняком в землю было воткнуто два металлических стержня, а Харрис, доктор Гэлбрейт и Найвен бросали на них подковы.

Гэлбрейт сделал бросок, как только Мэтью приблизился, и — дзинь! — прозвучал сильный удар.

— Вы должны мне еще одну гинею, — сказал он Харрису. Тот не ответил. Вместе со своим братом он наблюдал за приближением Мэтью.

— Где вы были? — спросил Харрис, вертя подкову в руках.

— Ходил прогуляться и оказался в деревне. Затем зашел в «Красную Клешню», где познакомился с некоторыми местными жителями и выпил кружку эля, который был… взрывным. Это, пожалуй, самое подходящее слово.

— Ха! — усмехнулся Найвен. — Вам налили «Пушечное ядро»?

— Я выжил после выстрела, но с трудом. И я должен передать вам, — он обратился к Харрису, — что Йейтс Джонси говорит, будто вы должны ему денег за…

И вот они буквально вспыхнули в его мозгу.

Те два слова.

— За ту ситуацию, — закончил Мэтью. — Очевидно, его жена немного взволнована.

— О, — протянул Харрис. — Вы познакомились с этим чертовым дураком! Он профессионал в своем деле, только его работа связана с двумя прискорбными событиями, потрясшими нашу семью. Вам о них известно. И я уже заплатил ему. Это было давным-давно.

— Он казался расстроенным. Правда к тому моменту он допивал третью или четвертую кружку эля.

— Я разберусь с этим. Найвен, твоя очередь. Не хотите тоже попробовать, Мэтью?

— Нет. Я, пожалуй, пойду еще раз поговорю с Форбсом. — Мэтью взглянул на балкон, с которого Форбс предпочитал смотреть на мир, но сейчас там никого не было. — Вы же понимаете, — сказал он, когда Найвен прицелился для следующего броска, — что запирать балконные двери Форбса нет необходимости? Если он захочет прыгнуть, у него есть неограниченный выбор мест, где это можно сделать. Он сам об этом сказал. Он убежден, что призрак хочет, чтобы он непременно прыгнул с утеса.

— Мы делаем это, чтобы напомнить ему, что его проблемы нас очень волнуют, — сказал Найвен, бросив свою подкову. Он промахнулся. — У нас были разногласия, но, в конце концов, мы семья.

— Ясно, — сказал Мэтью, хотя понимал, что определение семьи, которое дает Найвен, не соотносится с его собственным. — Позвольте откланяться.

Уходя, он задался вопросом, почему не упомянул о хижине с закрытыми ставнями? Дело было в навесном замке и запорной пластине. У Мэтью было чувство, от которого он никак не мог избавиться, и он счел неразумным упоминать при ком-то из этих троих, что он изучал ту хижину.

А еще его занимали два слова. Та ситуация. Харрис называл это «работой», а Джонси именовал «той ситуацией». По мнению Мэтью, задача по изготовлению гроба могла быть «работой» или «заданием». А вот «та ситуация»… что за этим кроется?

Или, может, все не настолько загадочно? Может, он ищет клад там, где его нет? В конце концов, Джонси (как бы сказал Грейтхауз), был немного не в своей тарелке.

Когда Мэтью вошел в мрачные пределы поместья, ему пришла мысль, что в профессии, связанной с решением проблем, имеет значение любая мелочь. И на деле «мелочь» может быть больше, чем кажется на первый взгляд. Разница между «работой», «заданием» и «той ситуацией» была небольшой, но у Мэтью она вызывала чувство, похожее на зуд.

Он поднялся по лестнице, направился к комнате Форбса и постучал в дверь.

— Кто это?

— Мэтью Корбетт, сэр. Не могли бы мы продолжить наш разговор?

Последовала пауза, после которой голос за дверью нехотя произнес:

— Это обязательно?

— Я думаю, что это пошло бы на пользу нам обоим.

— Я в этом сомневаюсь, молодой человек. Но заходите, если вам нужно.

Мэтью нашел Форбса сидящим в одном из кожаных кресел, которое он развернул лицом к ярко горящему огню в камине. На нем был темно-коричневый спальный халат. На коленях у него лежала тонкая книга. На маленьком круглом столике рядом с креслом стояли чайная чашка и заварочный чайник, от чашки и носика чайника поднимался пар.

— Вы еще не уехали? — спросил Форбс, задрав голову и глядя на своего посетителя с надменным видом.

— С чего бы мне уезжать? — удивился Мэтью.

— Я подозревал, что сегодня утром вы подписали документ, подтверждающий мое безумие, и убрались восвояси. Харрис и Найвен еще не приходили к вам с таким предложением?

— Нет, сэр.

— Не волнуйтесь, придут. Тогда вы сможете попросить Клегга увезти вас в Бостон. Харрис же оплатит вашу обратную дорогу до Нью-Йорка?

— Он уже ее оплатил.

— Благородно с его стороны. Счета должны быть оплачены. — Он поежился. — Мне холодно. Вам тоже холодно?

Вдали от камина и вправду было немного прохладно, но Форбс сидел достаточно близко к огню, чтобы не мерзнуть.

Прежде чем Мэтью успел ответить, Форбс сказал:

— Не стойте вы там истуканом! Подбросьте еще дров в камин и сядьте. Давайте покончим с этим — что бы это ни было — как можно скорее.

Мэтью показалось, что с течением дня Тракстон-старший становится все мрачнее. Возможно, дело было в том, что до встречи с «духом» оставалось все меньше времени. Мэтью взял полено из медной бадьи рядом с камином, бросил его в огонь поверх других и понаблюдал за тем, как красные снопы искр улетают в дымоход, после чего повернул второе кресло к очагу и сел.

— Могу я спросить, что вы читаете? — поинтересовался Мэтью, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

— «Четыре идола»^[33] Фрэнсиса Бэкона. Вы читали этот труд?

— Читал.

— Тогда вы понимаете, что это инструкция по освобождению от неправильных представлений.

— Я предпочитаю воспринимать это, — покачал головой Мэтью, — как указание оставаться укорененным в реальности независимо от того, какие заблуждения навязываются уму.

— Каждый понимает по-своему, — ответил Форбс. — Но, возможно, вы правы. — Он внезапно наклонился к Мэтью. Его глаза казались глубокими темными впадинами на морщинистом лице, но в них стояла умоляющая настойчивость. — Послушайте меня, Мэтью. Я не схожу с ума и не поддаюсь влиянию безумия. Я действительно вижу свою Мэри.

— Именно об этом я и пришел вас спросить. Как получается, что вы видите дух, когда находитесь под действием сонного снадобья доктора? Разве оно не должно навевать на вас сон?

— Я борюсь с ним. Иногда я выигрываю, иногда проигрываю. Иногда по вечерам я вообще отказываюсь его пить, надеясь увидеть Мэри снова. Доктор Гэлбрейт — сильный человек, но он не может насильно влить мне в горло напиток, который я не хочу проглатывать.

— И когда вы видите Мэри, вы абсолютно уверены, что не находитесь под действием снотворного зелья, и она вам не снится?

Форбс снова откинулся на спинку кресла и уставился на пляшущие языки пламени.

— Я не был под действием зелья, когда она впервые пришла ко мне. Это было сентябрьской ночью двадцать восьмого числа. Можете быть уверены, я очень хорошо это помню.

— Ясно, — кивнул Мэтью. — Опишите мне подробно, что произошло.

— Подробно, — повторил Форбс. — Как скажете. Я проснулся. Полагаю, у меня сразу появилось ощущение, что я в комнате не один. Сначала я ее не заметил, пока она не подошла ближе к кровати. На ней было белое платье, такое же, как в жизни. Она просто стояла там в тишине. Я заговорил с ней. «Мэри», — сказал я и снова позвал: «Мэри!». Я знал, что это она вернулась ко мне. Во время того визита она не ответила. Должен сказать, мои глаза наполнились слезами, и я услышал собственные рыдания. Когда в глазах у меня прояснилось, ее уже не было.

— Как она ушла? Сквозь стену? Через дверь?

— Я не знаю. Я был настолько ошеломлен, что у меня кружилась голова. Ах! Говорят, я плакал и даже вскрикивал от удивления и муки. Мэри была так близко! Но в то же время так далеко.

— Вы достаточно ясно видели ее лицо?

— Дрова в камине прогорели до углей, и света почти не было, но да, я знал, что это моя Мэри.

— В доме на тот момент находились Харрис и Симона, насколько я знаю, — сказал Мэтью. — Это точно не могла быть Симона?

— Симона с трудом встает с постели! И с чего бы ей оказываться в моей комнате посреди ночи? В любом случае, когда Мэри пришла в следующий раз, она заговорила со мной.

— Подробности, пожалуйста, — попросил Мэтью.

Форбс раздраженно вздохнул.

— Это было ночью двадцать девятого октября. Доктор Гэлбрейт был здесь и дал мне немного снадобья. Я то погружался в сон, то просыпался. Понятия не имею, сколько было времени, но я слышал, что она говорила, — твердо произнес он. — Она сказала: «Форбс, я здесь». И я увидел ее, стоящую в изножье кровати, одетую в белое. На этот раз пламя было сильнее, и я смог разглядеть ее блестящие черные волосы. Даже после смерти она осталась такой прекрасной!

— Но ее лица вы не видели?

— Мне и не нужно видеть ее лицо, чтобы узнать ее! Она сказала: «Форбс, я всегда с тобой. Я наблюдаю за тобой. Мой дорогой Форбс, я так скучаю по тебе». А затем она отошла от моей кровати, а я снова заплакал. Я попытался встать, но зелье приковало меня к кровати и одурманило. Когда я с трудом поднялся и зажег фонарь, комната была уже пуста.

— И вы сразу рассказали об этом всем в доме? Или на следующее утро?

— На следующее утро. — Форбс смотрел на горящий огонь, вспоминая. — Вы понимаете, я знал, что все остальные могут счесть меня сумасшедшим. И, конечно же, я и сам об этом думал. Был ли это сон? Видение, вызванное зельем Гэлбрейта? А потом, во время следующего визита, двенадцатого ноября, я понял, что мне это не приснилось, потому что она упомянула о ребенке. Ребенке, которого она потеряла, — пояснил Форбс, прерывисто вздохнув. — Я не знаю, рассказывали ли мои братья вам об этом, но у Мэри случился выкидыш незадолго до того, как она сорвалась с утеса.

Мэтью кивнул, подтверждая, что знает эту часть истории, чтобы Форбс мог продолжить рассказ.

— Она снова стояла в изножье кровати, но на этот раз была словно в тумане. Похоже, Гэлбрейт увеличил дозу снадобья, потому что обнаружил, что сон — мой враг. Но Мэри была там, и она сказала: «Не переживай из-за потери нашего ребенка. Он счастлив на Небесах. Присоединись к нам в той славной жизни, что существует за пределами этого мира. Дорогой муж, я очень скоро приду за тобой». Потом она снова попятилась, пока я нащупывал фонарь. Должно быть, я закричал, потому что в комнате появился Найвен, а также доктор Гэлбрейт. Но мой разум был так затуманен, что я с трудом мог рассмотреть их лица. Я спросил, видели ли они ее, но они не видели. С тех пор я стал оставлять фонарь зажженным и каждый раз дерусь с Дунканом из-за этого зелья. Иногда по ночам я выигрываю бой, отказываюсь от снотворного, но я так устаю… так устаю не спать, что иногда проваливаюсь в забытье. Я так скучаю по Мэри! — Его лицо с глубокими морщинами повернулось к Мэтью. — Я не сумасшедший, молодой человек. Вы считаете меня сумасшедшим?

— Прошу, продолжайте ваш рассказ и называйте даты, — попросил Мэтью. — Когда привидение пришло в следующий раз?

— В ночь на двадцать второе ноября и в ночь на девятое декабря. Я был одурманен снадобьем, но услышал, как она произносит мое имя рядом с кроватью. Я смог поднять фонарь и поднести его к ней. Она отстранилась и сказала: «Мне больно от яркого света». И я опустил фонарь, успев рассмотреть нижнюю часть ее лица. Это была моя Мэри. О, да, моя Мэри. Она сказала: «Скоро я приду за тобой. У нас будет великолепная загробная жизнь в том месте, где мы воссоединимся навсегда. Ты ведь доверишься мне, дорогой муж?». И будьте уверены, Мэтью, я ей доверюсь. После этого она отступила в темноту, и я некоторое время наблюдал, как она просто стоит там. Я чувствовал себя таким нужным! Таким любимым! Она вернулась за мной! Я сказал: «Я люблю тебя, моя Мэри, и всегда буду любить», а потом, наверное, зелье взяло надо мной верх, и я проснулся уже утром.

— То есть, вы никогда не видели, как призрак покидает комнату? — Мэтью осенила мысль. — А когда вы увидели нижнюю часть лица Мэри, вы заметили отличительный признак красоты? Родинку.

— Нет. У Мэри нет родинки на лице. — Форбс прищурился. — Родинка есть у Зои. Вы к этому клоните? Что русская девушка играет роль англичанки? Что ж, на лице Мэри нет никаких родинок. Может, оно и было размытым, но русский акцент я бы точно узнал, если б услышал его. К тому же у Зои огненно-рыжие волосы.

— Хорошо. А что произошло в ночь на девятое декабря? Именно тогда вы и в самом деле подошли к краю утеса?

— Да. В ту ночь я позволил себе всего один или два глотка сонного зелья, и оно подействовало на меня, но я оставался в здравом уме. Я почти впал в полудрему, когда услышал, как она произносит мое имя.

— Вы снова подняли фонарь? — спросил Мэтью.

— Нет. Она ведь сказала, что ей больно от света.

Очень удобная светобоязнь для призрака, — подумал Мэтью, но вслух этого решил не говорить.

— Она стояла перед камином, между этими двумя креслами, — продолжал Форбс. — Именно тогда она сказала, чтобы я воссоединился с ней на утесе. Что будет всего немного боли, а потом священный свет исцелит меня.

И это говорит призрак, который избегал попадания света на свое лицо и стоял перед костром, затеняющим его еще сильнее.

Мэтью все это не нравилось, но он снова удержал рот на замке.

— Она попросила, чтобы я постоял там. Сказала, что подойдет ко мне. Я пошел, но она не появилась. Думаю, Мэри по какой-то причине решила, что еще не время.

Или кто-то и в самом деле просто играет привидение и хочет, чтобы Форбс самостоятельно покончил с собой, — размышлял Мэтью. Для кого-то это была игра, главной ставкой в которой было доказательство безумия Форбса, благодаря чему можно будет аннулировать подписанное им соглашение. Мэтью поймал себя на том, что безотрывно смотрит на цепь и замок на балконных дверях. Прежде чем он задал новый вопрос, он решил, что должен задать другой, родившийся многим ранее:

— Мэри шепчет вам или говорит в полный голос?

— Шепчет.

Отличный способ замаскировать голос, — подумал Мэтью. Он с трудом оторвал взгляд от цепи и замка и перевел его на Форбса.

— Это всего лишь мое мнение, сэр, но я его выскажу. Вы видите этого духа, либо когда находитесь под действием снадобья, либо на грани сна. Вы чувствуете себя виноватым в смерти своей жены, поэтому так хотите вернуть ее к жизни. Если Мэри любила вас при жизни, как вы утверждаете, то я не вижу причин, по которым ее призрак хотел бы лишить вас многих оставшихся лет, чтобы утянуть с собой в загробное царство. Это не похоже на любовь, сэр, это похоже на эгоизм. А если то, что вы и другие рассказывали о характере Мэри, правда, то идея прыгнуть с утеса, чтобы воссоединиться с женой, не принадлежит Мэри. Она принадлежит вам самому. И она лишь омрачает память вашей жены. Простите, если задел вас этими словами.

Форбс молчал. По серому лицу, казалось, пробежала дрожь, а мышцы челюстей напряглись. Мэтью приготовился к тому, что его сейчас вышвырнут из комнаты, но вместо того мужчина измученно улыбнулся и сказал:

— Вероятно, вы бы ей понравились.

Это был не тот ответ, которого ожидал Мэтью. Он даже надеялся, что вызовет гнев этого человека. Гнев иногда возвращает в реальность лучше любых увещеваний. Однако это не сработало.

— Я ценю, что вы честно высказали свое мнение, — сказал Форбс. — Но я знаю, что я не сумасшедший. И знаю, что Мэри приходит ко мне по ночам. Да, я бываю одурманен зельями Дункана и мало сплю, но для меня Мэри такая же явная, как и вы. А что касается эгоизма — Мэри была далека от него, как это место от… скажем, Москвы. Именно она побудила меня сбросить с себя бремя семейного дела. Найти покупателя для компании, получить, что мне причитается, и оставить кредиторов на нового владельца. Она предложила продать компанию братьям, но я не хотел, чтобы «Тракстон-Компани» принадлежала этой семье. К тому же ни Харрис, ни Найвен не смогут вытащить семейное дело из долговой ямы, на краю которой оно уже стоит. Они сорили деньгами, сколько я их помню, в то время как я изо всех сил пытался выровнять корабль. Я всю жизнь хотел найти свою тихую гавань и вот, благодаря Мэри, нашел ее.

— Тем меньше причин для Мэри желать вашей смерти, — сказал Мэтью. — Вы так близко от того, чтобы обрести свою тихую гавань при жизни, а она хочет, чтобы ваша жизнь закончилась? Нет, сэр, для меня это не имеет смысла. Мир духов, конечно, считается непознанным, но я не думаю, что души людей могут там так сильно измениться.

— Если вы просто увидите Мэри, ваши сомнения испарятся. Я бы посоветовал вам несколько ночей поспать в углу этой комнаты, но, я полагаю, тогда Мэри не придет. Она хочет, чтобы ее видели только мои глаза.

Мэтью на мгновение задумался над идеей, озвученной Форбсом. Затем он высказал мысль, пришедшую ему в голову:

— Если вы не откажете мне в любезности, мистер Тракстон, в следующий раз, когда Мэри придет, пожалуйста, задайте ей вопрос.

— Вопрос?

— Да, сэр. Ответ на этот вопрос должны знать только вы и она. Не упоминайте об этом никому в доме. Ни братьям, ни доктору, ни Уиксу… никому. Задайте этот вопрос и выясните, что Мэри знает о вас и о себе.

Конечно, — подумал Мэтью, — если дело в том, что Форбс действительно сошел с ума, он умудрится услышать правильный ответ, нашептанный призраком в его голове.

Однако попытаться стоило.

— Вы сделаете это для меня, сэр?

Форбс уставился в огонь и ничего не сказал. Его лицо было пустым. Мэтью считал, что Форбс пытается допустить мысль о том, что если кто-то играет роль Мэри, то такой вопрос может сбросить маски. Но каково Форбсу будет столкнуться с правдой?

— Обещать не могу, — проворчал Форбс, оставаясь верным своим убеждениям. — Что могут значить земные воспоминания для небесного духа?

Мэтью зашел так далеко, как только мог. Он снова взглянул на навесной замок и цепь, подумав, что наличие их в комнате Форбса было всего лишь демонстрацией контроля со стороны его братьев. Это напомнило ему о вопросе, который он чуть не забыл задать.

— Сегодня утром, направляясь в деревню, я прошел мимо лачуги, примерно на полпути к Браунс-Харбор. Вы понимаете, о каком месте я говорю? Она отстоит довольно далеко от других хижин.

— Знаю. Мы с Мэри проходили мимо нее много раз. А что с ней?

— Там кто-то живет?

— Понятия не имею. Я никогда там никого не видел. А почему вы спрашиваете?

— Она выглядела заброшенной. Мне просто стало любопытно.

Упомянуть ли о новом навесном замке и запорной пластине?

Нет, — решил Мэтью.

Он встал.

— Что ж, пора мне откланяться. Вы подумаете о моей просьбе?

Форбс взял в руки книгу и открыл ее на том месте, на котором остановился.

— Хорошего вам дня, — сказал он.

Решатель проблем вышел из комнаты, чувствуя, что он скорее предпочел бы снова сразиться с одноглазым медведем, чем заплутать в мире духов и безумия… или хитрого обмана. Эта история ему не нравилась, какой бы ни была правда. По крайней мере, у медведя сразу понятно, где находятся зубы.

Глава 8

Остаток дня прошел спокойно. Почти ничего не происходило, за исключением того, что Мэтью заставили вздрогнуть от неожиданности в коридоре, когда он уже заносил кулак, чтобы постучать в дверь Харриса.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Харрис, который как раз спускался в коридор с лестницы.

— Ох… боюсь, мне можете помочь не вы. На самом деле, я надеялся перемолвиться парой слов с Симоной.

Харрис помедлил с ответом. Он дал себе время на то, чтобы втянуть нюхательной табак каждой ноздрей. Излишки он медленно отер носовым платком и лишь после этого внушительно посмотрел на Мэтью:

— Лучше бы вам отказаться от этой затеи, — сказал он. — Моя жена — очень чувствительная натура. Вся эта история с моим братом сильно действует ей на нервы.

— Она никогда не выходит из комнаты? — спросил Мэтью.

— Иногда я вожу ее на прогулки. Когда она готова выйти. В последнее время это случается совсем нечасто.

— Харрис? — донесся женский голос из-за двери. Мэтью он показался слабым и дрожащим. — Пожалуйста, побудь со мной, — жалобно, с мольбой простонала женщина.

— Прошу меня простить. — Харис оттеснил Мэтью и положил руку на дверную ручку. — Я должен позаботиться о своей жене.

— Понимаю. Но, может, найдется момент, когда я все же смогу поговорить с ней?

Харрис посмотрел на Мэтью, его взгляд сделался тяжелым.

— О чем бы вы ни спросили Симону, это обязательно расстроит ее. Лучше скажите, что я могу вам поведать, чтобы удовлетворить ваше любопытство. — Его будто осенило. — О! — усмехнулся он. — Вы, должно быть, хотите оценить, насколько слабая и больная женщина способна примерить на себя образ призрака и посетить спальню Форбса?

Мэтью покачал головой.

— Я не пытаюсь никого ни в чем обвинить. Я всего лишь хочу разобраться в деле, для которого вы меня наняли.

— Тогда лучше двигайтесь в другом направлении, — настойчиво сказал Харрис. — Ужин будет подан через час. Я полагаю, миссис Бейнс приготовит рыбу на огне. А теперь прошу меня извинить. — С этими словами Харрис открыл дверь, вошел в комнату и постарался как можно быстрее оградить Мэтью от всего, что происходит внутри.

***

На ужин действительно была рыба с зеленой фасолью и отварным картофелем. Блюдо было превосходным, как и похлебка накануне. Форбсу и Симоне ужин подали прямо в их спальни. Однако этим вечером в столовую спустилась Зоя, присоединившись к Мэтью, Харрису, доктору Гэлбрейту и Найвену. Молодая женщина, одетая в элегантное бледно-зеленое платье, подчеркивающее ее скромный макияж и огненно-рыжие волосы, села рядом с Найвеном напротив Мэтью. Большую часть вечера она молчала, ограничиваясь лишь краткими, но полными восхищения историями о венской консерватории «Себестиен», где они познакомились с Найвеном во время обучения.

Найвен поддержал беседу, рассказав о сложной учебе, обучении тонкостям игры на клавесине и с сожалением отметил, что в поместье клавесина нет. Мэтью подумал, что немного музыки не помешало бы, поэтому вполне разделил сожаления Найвена. После этого повисло молчание, в котором все отчего-то почувствовали себя глупо, если можно вообще называть молчание глупым. Положение спас доктор Гэлбрейт, заговорив о не по сезону теплой погоде и о том, когда можно ожидать первого снега в декабре.

На эту тему Мэтью тоже решил промолчать. Он сосредоточился на еде и просто слушал, что говорят остальные. Вскоре он обнаружил, что неловко ерзает на стуле, потому что то и дело становится объектом пристального внимания Зои Смит, чьи темные глаза возвращались к нему снова и снова. Казалось, она почти не обращала внимания на своего будущего мужа. Найвен продолжал рассказывать о своей светской жизни в Бостоне, которая ему явно нравилась и к которой ему не терпелось вернуться. Во время этого рассказа он любовно коснулся руки Зои, но не получил в ответ никакой реакции.

Ужин закончился, Уикс убрал посуду, и в столовую вошла Рут Бейнс, чтобы справиться о том, всем ли понравилась еда. Она получила комплименты от всех, включая Мэтью. Рут была невысокой женщиной лет сорока пяти с вьющимися каштановыми волосами с проседью. Как и говорил Харрис, она действительно прихрамывала.

Мэтью извинился и, пока все пили чай, решил удалиться в свою комнату к книгам. Уикс развел новый огонь в камине, чтобы отогнать холод, который начал проникать в поместье с приходом заката. Мэтью стянул одеяло со своей койки и устроил себе небольшое уютное гнездышко рядом с очагом. В отблесках костра и при свете своего фонаря он снова погрузился в чтение «Тита Андроника». Однако у него не получалось как следует сосредоточиться. Его мысли постоянно возвращались к полуразрушенной хижине с новым навесным замком. Так заброшено это место или нет? И этот замок… такой же, как висит на балконных дверях в спальне Форбса, разве нет? Имеет ли это значение? Разве большинство навесных замков не выглядят одинаково? И все же Мэтью не оставляла мысль, что на той хижине замок был почти новым. Это было любопытно.

Мэтью пришло в голову, что один из способов что-нибудь разузнать — это вернуться на торговый пост и спросить, не значится ли в бухгалтерской книге что-то о недавно купленных навесных замках. Как только он пришел к этому выводу, ему стало чуть легче вернуться к Шекспиру, поэтому пару часов он провел в мире, который, на самом-то деле, был жестче и порочнее реальности. Ему бы точно не хотелось жить в таком мире. В сценах пьесы встречалось насилие, отрезание языка, ампутация рук и даже две отрезанные головы, запеченные в пирогах. Вот и все, что надо знать о цивилизованности театра XVI века. Ужасно думать, что что-то подобное может происходить и теперь, две сотни лет спустя.

Мэтью отвлекся от чтения, подбросил в огонь новых дров из запаса, взял одеяло и забрался на койку. Хотелось надеяться, что этой ночью сон будет более спокойным и полноценным, чем прошлой, однако Мэтью не рассчитывал на такую милость Морфея.

Он постарался устроиться поудобнее, отгоняя от себя навязчивую мысль о том, что он вляпался по уши. Вскоре его должны были попросить подписать свидетельство, подтверждающее ослабленное психическое состояние Форбса… если не хуже — ведь могли попросить признать, что он и в самом деле сошел с ума. Харрис и Найвен с помощью своих адвокатов аннулируют соглашение о продаже, подписанное братом, возьмут под свой контроль «Тракстон-Компани» и… что потом? Продадут ее сами, тем самым лишив Форбса средств к существованию? Мэтью представлял, что, если дело дойдет до борьбы за власть в компании между Харрисом и Найвеном, последний обязательно проиграет. А что с Блуждающей Мэри? Когда Форбс окажется в бедламе, будет ли она по-прежнему приходить к нему? Действительно ли он балансирует на краю безумия? Или все-таки нет?

Мэтью знал, что скоро ему вручат документ и перо с чернильницей. Что он будет делать, когда это произойдет?

Его тяжелые размышления прервал какой-то шум.

Откуда он доносился?

И вот снова: тихий скрипящий звук…

… и, когда в коридоре повернули ручку, его дверь начала открываться.

Мэтью сел. Фигура с фонарем в руках проскользнула в комнату и закрыла за собой дверь. В красноватом свете фонаря Мэтью увидел, кто это был.

— Могу я узнать, что вы здесь делаете? — спросил он.

— Я услышала, как кто-то ходит туда-сюда возле моей комнаты, — сказала Зоя. Ее голос дрожал. — Я не хочу сейчас оставаться одна.

— Тогда вам следует пойти к Найвену. Я не думаю, что вам стоит находиться здесь.

— Найвен внизу. Сегодня он дежурит у двери, — резко сказала она. И тут же голос стал нежнее: — Пожалуйста, позвольте мне побыть с вами еще немного.

Мэтью встал. Он был полностью одет, за исключением ботинок. На Зое был длинный фланелевый халат в клетку, застегнутый до подбородка, и все же…

— Думаю, Найвен будет против этого визита, — сказал Мэтью.

— А Найвену обязательно знать?

Этот вопрос застал Мэтью врасплох. На несколько секунд он испугался, что слова и голос не повинуются ему, когда он будет отвечать — настолько настойчивой выглядела Зоя.

— Я джентльмен, — сказал он, стараясь держаться как можно спокойнее, — и не привык к тому, чтобы в моей комнате появлялась женщина, помолвленная с другим мужчиной. Кстати… который час? — Он проверил свечные часы с помощью новых фитилей, которыми снабдил его Уикс. Судя по отметкам, было почти четверть двенадцатого.

— Для меня еще рано. Я, можно сказать, ночной человек. Найвен будет внизу до двух, после него очередь Харриса. — Она подошла к камину и протянула руки, чтобы согреть их. — Здесь становится так холодно и сыро. Я ненавижу это место и не могу дождаться возвращения в Бостон! — Она бросила на Мэтью быстрый взгляд, но тут же отвела глаза. — Тебе не обязательно отшатываться от меня, дитя, я тебя не укушу.

Он понял, что сдался под ее настойчивостью.

— Вы… ты можешь остаться на десять минут, — сказал он.

— Мои десять минут могут не совпадать с твоими. — Она потерла руки и пробормотала что-то на родном языке.

— Что это значит? — спросил Мэтью.

— Это значит, что ты — странная птица. Ты боишься меня?

— Я боюсь разгневанных женихов, у которых может найтись пистолет.

Зоя усмехнулась.

— Если бы Найвен когда-нибудь выстрелил из пистолета, он бы оторвал сам себе ногу! Чтобы тебя успокоить, скажу: я не задержусь надолго. Но я говорила правду, когда сказала, что кто-то ходил туда-сюда возле моей комнаты. Я открыла дверь и выглянула в коридор, но там никого не было. Пришлось закрыть ее и вернуться на свою жалкую койку, и тут шум начался снова. Туда-сюда… туда-сюда…

— А шум не сопровождался звоном волочащихся цепей и стонами?

Она бросила на него испепеляющий взгляд, прежде чем снова сосредоточиться на пламени.

— Ты веришь, что Форбс видит дух Мэри, или нет?

— Я еще не пришел к однозначному выводу.

— Может, и так, но, я полагаю, моральные выводы ты уже сделал.

— Поясни, что ты имеешь в виду, пожалуйста.

Зоя снова улыбнулась, ее темные глаза сверкнули в свете камина.

— Я мало о тебе знаю, но у моего дедушки была поговорка. Я переведу ее для тебя: Время не идет на пользу робким. И я думаю, ты именно такой. Робкий.

Эта девушка, что, собиралась наброситься на него? Мэтью был готов ко всему. Впрочем, может, у интереса Зои была совсем другая причина?

— И какой из братьев тебя сюда подослал? — осмелился спросить Мэтью, предательски краснея. — Харрис или Найвен?

— Ни тот, ни другой. Я говорила тебе: кто-то… или что-то… ходило по коридору возле моей комнаты. Я не хочу сейчас оставаться одна. Найвен внизу, где еще холоднее, чем здесь, а войти в комнату Харриса мне бы и в голову не пришло, учитывая состояние Симоны. Так что я здесь.

— Симона, — повторил Мэтью, стараясь направить этот странный корабль к более безопасному берегу. — В каком она состоянии?

Зоя постучала себя по лбу кончиком ногтя.

— Здесь — слабая. В остальном с ней все в порядке, но она в это не верит.

— Полагаю, она не была такой до того, как вышла замуж за Харриса?

— Понятия не имею. Я знаю-то их всего несколько недель. Мы познакомились, когда Харрис приехал в Бостон, чтобы увезти нас с Найвеном сюда, в этот ужасный склеп. — Она вздернула подбородок. — Ты не ответил на мой вопрос прямо. Ты веришь, что Форбса посещает призрак Мэри? Даже у такого робкого парня, как ты, должно быть свое мнение.

— Я не эксперт по призракам, как и по душевным заболеваниям. И, говоря о робости, не могла бы ты сейчас покинуть мою комнату и позволить мне немного поспать?

Зоя не сдвинулась с места.

— Я верю в мир за пределами нашей реальности. В место, которое мы не можем увидеть. Я не знаю, реально ли Форбса посещает призрак, или он попросту сошел с ума — кстати, Найвен и Харрис уверены в его безумии. Но в стране, где я родилась, мы не относимся легкомысленно к миру духов. Только не после того, как нам рассказывают историю о Бабе Яге.

Мэтью уже собирался переспросить: «О ком?», но воздержался, потому что понял, что ему поведают эту историю вне зависимости от того, хочет он ее слышать или нет. Забыв обо всяких приличиях, Зоя подошла к койке, сняла с нее одеяло и использовала его, чтобы устроить себе гнездо рядом с камином, как это сделал Мэтью.

— Ты решила переехать в мою комнату? — спросил он, теряясь от раздражения.

— О Бабе Яге, — начала Зоя, игнорируя его возмущение, — мне рассказывал еще мой дедушка. А ему — его дедушка, и так до самых древних времен. Все в моей стране знают это имя и боятся его.

— И кто это? Сборщик налогов?

— Ужасная лесная ведьма, — ответила Зоя. — В ней заключены две личности: та, что помогает путнику и благословляет его, и та, что обманом приводит его к гибели. Она может дать надежду и отнять ее. И, о да, она зазывает заблудшего ребенка в свой дом, может преподнести ему ценные дары, а может приготовить его в печи.

— Уверен, это отличная история, чтобы дети не гуляли по русским лесам. Разве у вас в стране в лесах не бродят волки?

— Баба Яга может быть волчицей, — сказала Зоя. Она смотрела на потрескивающие дрова в огне, ее голос стал вялым и мечтательным. — Каждый ребенок знает: нельзя подходить близко к дому Бабы Яги, который кажется заброшенным. Там она поджидает и строит планы, как бы сварить неосторожных детей в своем черном котле.

— Ох, я понял, — отмахнулся Мэтью.

Очевидная страшная сказка, которая отпугивает детей от входа в заброшенные лачуги, — собирался сказать он, но осекся на полуслове. На ум снова пришла полузаброшенная хижина с новым навесным замком и запорной пластиной.

— Баба Яга летает в ступе и может превращаться в сову, ворону или дикую собаку, — продолжала Зоя. — Она везде и все видит, и я знаю несколько детей из своего родного поселка недалеко от Москвы, которые клялись, что видели Бабу Ягу, парящую в своей ступе средь деревьев с горящими красными глазами на белом, как туман, лице. — Она подняла взгляд на Мэтью. — Если от этих историй у тебя не бегут мурашки по спине, то ничто не заставит тебя испугаться. Мои бабушка с дедушкой и их родители верили в Бабу Ягу, можешь быть уверен. Любой ребенок, который забредает слишком далеко от дома или входит в дом, который выглядит темным и заброшенным… Хлоп! — и на нем закрывается капкан Бабы Яги.

— Извини, но это все выдумки, — сказал Мэтью, хотя образ полузаброшенной лачуги не покидал его разум. — Ладно, твоя история о привидениях на ночь очень интересная, но, пожалуйста, закрой за собой дверь, когда будешь уходить. И, будь так добра, верни одеяло на кровать.

— С тобой не весело, — сказала Зоя, надув губки.

— В любой час после одиннадцати я не веселый и не в полном сознании. — Мэтью сделал несколько шагов к двери и открыл ее, ожидая увидеть там Найвена в ярости. — Как сказать «уходи» по-русски?

— Я бы тебе сказала, но ты ведь не узнаешь, какое слово я тебе назову? Может, я брошу в тебя самое страшное проклятье на своем языке.

— Уверен, ты их много знаешь, — кивнул Мэтью, прикрыв дверь. — По моим наблюдениям, вы, мадам Смит, испытываете к Найвену Тракстону примерно столько же любви, сколько к Тракстон-Мэнору. Я прав?

Зоя подняла свой фонарь с пола, встала и вернула одеяло на койку Мэтью. Выражение ее лица было совершенно пустым, когда она посмотрела на молодого человека.

— Это просто взаимовыгодный брак, — сказала она. В ее голосе одновременно чувствовались и лед, и пламя. — Меня интересовало богатство, а Найвена — политические связи моего отца.

— Возможно, тогда вы просчитались, потому что Форбс считает, что компания близка к краху.

— Даже если так, у Найвена есть другие активы в Англии и Европе. И у него будет достаточно дел в его будущих поездках, чтобы у меня было время на свои интересы.

— Что ж, я в этом не заинтересован, — сказал Мэтью и снова широко распахнул дверь. — Покиньте мою комнату, пожалуйста, мисс Смит.

Зоя подошла к нему и подняла фонарь так, чтобы свет падал ему на лицо. Она коснулась его подбородка кончиком пальца.

— Ты не знаешь, что упускаешь, — томно произнесла она.

— Напротив. Очень хорошо знаю. Спокойной ночи.

Она убрала руку от его лица. Улыбнулась она или нахмурилась — Мэтью понятия не имел, потому что свет слепил ему глаза. Зоя вышла за дверь, он закрыл ее, и на этом все закончилось.

Мэтью вернулся к своей койке. Он чувствовал себя уставшим, но сон не шел. Дочитывать «Тита Андроника» или нет? Вот в чем вопрос. Нет, в этой пьесе было слишком много насилия и разврата.

Мэтью лежал с закрытыми глазами, натянув одеяло до подбородка и прислушиваясь к хлопкам и потрескиванию дров в очаге. Он решил, что утром совершит еще одну прогулку до торгового поста и выяснит правду о недавно купленных навесных замках, запорных пластинах и гвоздях. Заброшенная лачуга не давала ему покоя. Вот уж действительно, хижина Бабы Яги!

Понемногу успокоившись, он наконец попал в объятия Морфея, хотя на этот раз они оказались грубыми.

***

Мэтью резко вскочил. Огонь в очаге прогорел до тлеющих углей.

Дыхание было сбивчивым и тяжелым, морок ночного кошмара все еще витал над ним. Он помнил старую лачугу, вокруг которой завывал ветер. Что-то приближалось под посеревшим небом — какое-то ужасное злое создание. Может, Баба Яга? Мэтью пытался бежать, но, сделав три шага, обнаружил, что его ботинки увязли в грязи. За его спиной взвизгнула отвратительная тварь, а он даже не мог повернуться к ней лицом. Она все приближалась… приближалась… Она намеревалась обрушиться на него, как на заблудшего ребенка, который слишком беспечно приблизился к хижине и осмелился бродить по лесу с привидениями.

Проснувшись, Мэтью уставился в темноту, нависшую над его головой.

Все еще дрожа, он сел и натянул одеяло на плечи.

Смехотворно! — подумал он, когда пришел в себя. Сердцебиение замедлилось до ритма скачущего коня. Что бы подумали Грейтхауз и миссис Герральд, если б увидели его в этот момент, съеживающегося от страха перед призраками?

Так не пойдет.

Он понятия не имел, сколько времени, но, очевидно, до рассвета было еще далеко. Попробовать снова уснуть? Мэтью сомневался, что ему это удастся. Возможно, на помощь может прийти сонное зелье доктора? Но пока он не готов был прибегать к таким мерам. К тому же его спина не желала проводить более ни минуты на этой ужасной койке.

Раз уж он бодрствовал в этом холодном склепе безо всякой надежды на дополнительный отдых, может, стоит попробовать свои силы в качестве сторожа? Лестница через коридор от комнаты Форбса вела на место, где можно отлично расположиться, чтобы увидеть «Блуждающую Мэри», если она еще не пришла переночевать. Жаль, темный фонарь был далеко! Мэтью мог бы воспользоваться им в этой ситуации, но, увы, придется пробираться без света. Не было необходимости отпугивать призраков, прежде чем они проникнут внутрь, не так ли?

Мэтью не был уверен, что хочет этого. Но ведь это и была его задача, не так ли? Он не боялся никаких привидений, а Баба Яга была слишком занята воспитанием детей в русской глуши, чтобы обратить на него внимание.

Мэтью обулся и плеснул себе в лицо холодной водой из умывальника. Собравшись с духом, он осторожно вышел из своей комнаты и подождал некоторое время, чтобы глаза привыкли к кромешной темноте. Никто не мог сказать, на что можно наткнуться в подобном особняке. Когда решимость вновь пришла к Мэтью, он направился в дальний конец коридора. Повернув направо от комнаты Форбса, он уселся на ступеньки — осторожно, чтобы не упасть и не сломать себе копчик, — и сказал себе, что делает важное дело здесь, в этой холодной темноте. Он сосредоточился и стал наблюдать за дверью через коридор.

Примерно через четверть часа Мэтью пожалел, что у него не хватило ума взять с собой одеяло. Еще через полчаса он был готов вернуться в зловещие объятия койки. Холод в поместье усилился. Прикосновение к стене справа увлажнило пальцы: Мэтью почувствовал, как вода Атлантики просачивается сюда через камни. Его мысли занимало множество тем.

Действительно ли Форбс безумен?

Почему к старой двери лачуги прикрепили новую запорную пластину и навесной замок?

Чем закончится «Тит Андроник»?

Стоит ли завтра прогуляться на торговый пост за информацией?

Каковы намерения Эштона МакКеггерса относительно Берри Григсби?

Больше всего Мэтью ждал изнурительной поездки обратно в Бостон. Пусть она и будет тяжелой, все лучше, чем находиться в этом ужасном месте и…

Он резко встрепенулся. Похоже, он задремал. Ему показалось, или он и в самом деле слышал шум в коридоре? Вроде бы, просто слабый удар. Так бывает, когда какая-то вещь падает со своего места в ночи.

Пока Мэтью сидел и гадал, что за звук он слышал, его сердце пропустило удар, а волосы на затылке встали дыбом, потому что в его поле зрения появилась стройная фигура в струящемся белом платье, которая остановилась прямо перед дверью в комнату Форбса.

У Мэтью перехватило дыхание.

Фигура просто стояла там, не двигаясь. Мэтью видел только ее спину. В течение многих секунд ничего не происходило, а затем… оно повернулось и направилось прямо к лестнице, ведущей в башню — прямо к Мэтью. Похоже, призрак решил подняться по лестнице и пройти в нескольких дюймах от съежившейся от страха земной плоти.

Глава 9

В тишине призрак прошел мимо молодого человека, который почти слился со стеной. Оно все так же бесшумно поднималось по лестнице. Лишь когда оно удалилось достаточно, Мэтью поднялся на дрожащие ноги, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы убедиться, что бодрствует, а затем последовал за призраком, держась на приличном расстоянии.

Сколько бы он отдал в этот момент за темный фонарь! Увы, у него было только зрение, но он достаточно привык к темноте и мог различить белую фигуру впереди, медленно, но неуклонно поднимавшуюся вверх.

Фигура достигла комнаты в башне. Мэтью отставал на несколько секунд. Он сноваприжался к влажной стене и наблюдал, как фигура приблизилась к закрытым балконным дверям. Затем она остановилась и больше не двигалась. Мэтью различил длинные темные волосы. Стало быть, это женщина? Да, но земная или потусторонняя, он понятия не имел.

Фигура снова повернулась и приблизилась к лестнице. В тот момент, когда расстояние сократилось, Мэтью поднял руку чтобы коснуться ее плеча…

— Не трогайте ее! — прошипел кто-то, и Мэтью в шоке застыл.

Призрак прошел мимо него, а мужчина, стоявший в дверном проеме — судя по всему, Харрис, — отошел, чтобы женщина (видение, фантом или дух — да что угодно!) спокойно могла спуститься по ступенькам.

— Кто это? — выдохнул Мэтью.

— Моя жена, — ответил Харрис. А затем он повернулся и стал спускаться по лестнице вслед за ней, но не слишком быстро. Видимо, не хотел ей мешать?

Когда Мэтью достиг подножия лестницы, он увидел в руке Харриса фонарь, который тот, должно быть, отложил в сторону, прежде чем подняться по ступенькам.

Симона снова остановилась посреди коридора спиной к двум мужчинам.

— Что с ней? — прошептал Мэтью, подходя к Харрису.

— Деликатное состояние. Она ходит по ночам. Не каждую ночь. Может, несколько раз в месяц. По крайней мере, в Бостоне было так. Но здесь случаи участились. Она сейчас спит, понимаете?

Лунатизм, — подумал Мэтью. Он слышал о таком, но видеть это своими глазами ему не доводилось.

Дверь в комнату Харриса была приоткрыта. Мэтью понял, что он сам, должно быть, очнулся ото сна из-за шума, который издавала Симона. Пусть Мэтью наблюдал это удивительное явление прямо сейчас, он все еще не мог понять его.

— Как она смогла подняться по лестнице, если она спит?

— Этого я не могу объяснить. Хотя в Бостоне она однажды поднялась по ступенькам на чердак и провела около получаса, подметая пол. Если б вы видели ее лицо, вы бы заметили, что ее глаза открыты. Видимо, какая-то часть ее мозга понимает, где она находится. Гэлбрейт объяснил бы лучше, чем я. Она вас напугала?

— Мягко говоря. Она слышит, как мы разговариваем?

— Я так не думаю. Но если она внезапно проснется от прикосновения, от яркого света в лицо или громкого шума, она… гм… В общем, зрелище будет не из приятных. Она может завопить от ужаса или стать агрессивной. А мы ведь не хотим ничего подобного в этом доме, не так ли?

— Определенно нет, — кивнул Мэтью, нервы которого были на пределе.

Симона не двигалась, застыв между мужчинами и своей комнатой.

— Она может открывать двери в таком состоянии? — спросил Мэтью.

— И закрывать их. Да. Я случайно проснулся, чтобы подбросить дров в камин, и увидел, что она выбралась из койки. Гэлбрейт дает ей то же зелье, что и Форбсу. Но, как вы понимаете, запас лекарства, который он привез с собой, иссякает, так что ему приходится снижать дозу. Экономить. Поэтому у Симоны случился очередной приступ.

Мэтью осенила мысль.

— А говорить она в таком состоянии может?

— Я никогда прежде не слышал.

— Может быть, Симона вошла ночью в комнату Форбса, а Форбс, будучи нестабильным, принял ее за Мэри и говорил с ней?

— Возможно, — сказал Харрис. Он продолжал говорить шепотом. — Но маловероятно. Форбс утверждает, что дух посещал его пять раз. По-вашему, я не проснулся бы хоть раз, чтобы обнаружить это? Ах! Смотрите, она снова движется.

Симона сделала последние несколько шагов к своей комнате, толкнула дверь с легкостью бодрствующего человека, переступила порог и скрылась в своих покоях.

— Я никогда не видел ничего подобного, — пробормотал Мэтью, все еще пребывая в состоянии легкого шока.

— Мы женаты восемь лет, — сказал Харрис, поднимая фонарь повыше между собой и Мэтью. — Это началось на пятом году. Она родилась в богатой семье, ее отец был очень успешным в торговле краской индиго. Он был на борту корабля из Индии, который так и не вернулся в Портсмут. Симона была его любимицей, хотя у нее было трое братьев и сестер. После исчезновение Саймона Симона так и не стала прежней. А потом начались эти приступы.

— Трагическая история, — сказал Мэтью.

— Да. В каждой семье своя трагедия, не так ли? Человек либо достаточно силен, чтобы пережить это, либо слишком слаб, чтобы… — Харрис сделал паузу, подбирая нужное слово, — существовать, — закончил он. — Я всей душой презираю слабость. Это мое бремя, поэтому я день за днем имею дело с недугом Симоны, а она, кажется, ускользает все дальше.

Суровое отношение и суровый образ мысли, — подумал Мэтью. Конечно, это не было словами любящего мужа. Была ли в этой семье хоть какая-то любовь, если не считать преданности Уикса Форбсу и преданности Форбса своей жене? У Мэтью возникло ощущение, что брак между Харрисом и Симоной, возможно, строился на солидном приданом, полученном от семьи успешного торговца краской индиго.

— Вам не нравится это слышать, — сказал Харрис, правильно оценив реакцию молодого решателя проблем. — Но, если б вы были на моем месте, вы, вероятно, подумали бы то же самое. Со временем. Вы могли бы начать с возвышенных идей, потому что, несмотря на этот шрам на лбу, у вас мягкое и уступчивое выражение лица. Но реальность стреножит любую лошадь. — Он пристально вгляделся в лицо Мэтью, ожидая (а возможно, даже требуя) ответа, но Мэтью молчал.

— О прискорбном состоянии моей жены известно только доктору Гэлбрейту. Я надеюсь, вы сохраните этот неприятный инцидент в тайне. Доброй ночи, — сказал Харрис. В его пожелании не было ни намека на искренность. Кивнув, он удалился в свою комнату.

Мэтью почувствовал, что продрог до костей. Откуда-то слышалось капанье воды.

В своей комнате Мэтью развел огонь в очаге из последних припасенных дров. Благодаря свету и теплу, ему быстро удалось уснуть даже на неудобной койке.

***

Мэтью разбудил стук Уикса, возвещавший о завтраке. Взглянув в голубое стекло окна, Мэтью увидел не солнечный свет вчерашнего утра, а что-то похожее на туманный полумрак. На ум отчего-то пришла формулировка Харриса. У вас мягкое и уступчивое выражение лица. Похоже, для Харриса это было оскорблением.

Пока Мэтью брился и умывался, ему пришло в голову, что мягкое и уступчивое выражение лица — это как раз то, чего Харрис желал, когда пришел в дом номер семь по Стоун-Стрит, чтобы отыскать «доблестного героя «Уховертки». Возможно, хитрая натура Харриса подсказала ему, что истории в статьях преувеличены, и в агентстве «Герральд» он найдет добропорядочного мальчишку, который запросто подтвердит безумие его старшего брата.

Мэтью стало интересно, какой была бы реакция этого человека, застань он в офисе Грейтхауза. Прошу прощения, сэр, я, должно быть, ошибся адресом. Скорее всего, вот такой.

За столом для завтрака собралась уже привычная компания: Харрис, Найвен, Гэлбрейт и Зоя. Страдалец, ожидающий свидания с духом покойной жены, так и оставался в своей комнате.

Этим утром Зоя даже не взглянула на Мэтью. Он отметил, что сегодня она куда больше и показательнее любезничает с Найвеном, который болтал о своем интересе к скачкам в Англии, и о том, как много он заработал на ставках.

Когда Уикс после завтрака убрал посуду, Харрис обратил свое внимание на неразговорчивого Мэтью.

— Какие у вас планы на день? — спросил он. — У нас есть колода карт, и мы собираемся сыграть в «Джинго» по парам, если вы присоединитесь.

— Спасибо, но нет. Я, пожалуй, снова спущусь в таверну.

— Бойтесь тамошнего эля, — предостерег доктор, глядя на Мэтью поверх своих очков. — Я попробовал его, и он вынудил меня тут же потянуться к своей аптечке.

— Я пойду с вами, — предложил Харрис и не смог удержаться от ухмылки. — Чтобы присмотреть за вами, так сказать. В конце концов, кому-то может понадобиться затащить свое тело обратно на холм.

Будучи заядлым игроком в шахматы, Мэтью подумал, что черный конь только что сделал свой ход.

— Я уверен, что смогу затащить себя на холм, если до этого дойдет. А до этого не дойдет.

— Но вы же не будете против моей компании! Эти деревенщины там, внизу — недостойные спутники для такого утонченного молодого человека, как вы.

Мягкое и уступчивое выражение лица, — снова вспомнил Мэтью. Он изобразил легкую улыбку.

— Я, конечно же, был бы признателен вам за компанию, но мне нравятся прогулки в одиночестве. Они обостряют мышление. Кроме того, я не хотел бы лишать вас удовольствия от игры и уж точно не хотел бы мешать вашей заботе о Симоне.

Ухмылка Харриса чуть померкла, но заметил это только Мэтью.

— Я хочу сказать, — продолжил молодой решатель проблем, — что ваша щедрость по отношению к гостю не должна перевешивать потребности жены в муже на случай, если она позовет вас в течение дня. Не так ли, доктор?

Гэлбрейт пожал плечами.

— Большую часть дня она спит, но вы правы, она может заволноваться, если позовет Харриса, а его не окажется рядом.

— Но ведь вы можете позаботиться о Симоне, пока меня не будет, не так ли, Дункан? — Черный конь снова пришел в движение. — Я не хочу, чтобы у нашего юного друга были какие-то неприятности. Он говорил мне, что вчера этот идиот Йейтс Джонси приставал к нему из-за денег, которые я уже заплатил.

— Мне кажется, — сказал Мэтью с невозмутимой улыбкой, — что муж может дать то, чего не сможет ни один врач. Любовь и терпение.

— Хорошо сказано. — Гэлбрейт хлопнул в ладоши, когда ухмылка Харриса испарилась. — А теперь давайте перейдем к «Джинго».

Зоя сказала что-то на родном языке, пристально глядя на Мэтью.

— Что это значит? — спросил он.

— Поговорка моего деда. У каждого своя игра.

Мэтью понятия не имел, что это должно было ему сказать. Если только Зоя не догадалась, что он собрался в деревню не только за элем. Он подозревал, что Харрис тоже об этом догадался.

— Ради бога, отпустите Корбетта! — воскликнул Найвен. — Харрис, ты уже должен мне тридцать с лишним фунтов за предыдущие партии, и я планирую увеличить твой долг до шестидесяти.

— Тогда занимайтесь своими делами, — сказал Харрис Мэтью. В его голосе слышались ледяные нотки. — Имейте в виду, погода меняется. Я бы не хотел оказаться на дороге для карет, если начнется сильный дождь.

— Спасибо. Всем доброго дня.

Мэтью отправился в путь и открыл парадную дверь поместья. Он увидел, что туман, предсказанный Илаем Бейнсом, опустился и окутал землю складками мерцающих бледно-серых и голубых тонов. Воздух был намного холоднее, чем накануне, и тяжелел запахом моря. Мэтью хотел вернуться в свою комнату за плащом, который привез с собой в багаже, но передумал. Раз уж он выбрался из дома, лучше действовать по плану.

Внизу, в окутанном туманом лесу, Мэтью остановился у старой хижины, чтобы проверить, цел ли сверток. Он был на месте, поэтому Мэтью спокойно продолжил путь. На торговом посту он оказался в компании все того же служащего, что и накануне. Мэтью предположил, что это был Том Браун, основатель Браунс-Харбор или кто-то, связанный с основателем родственными узами. На торговом посту две женщины покупали продукты: бекон и кукурузную крупу. Мэтью подождал, пока они закончат покупки и уйдут, прежде чем подойти к прилавку.

— Быстро вернулись, — сказал Браун вместо приветствия. — Чем могу помочь?

— О, сегодня я здесь в поисках информации. Не могли бы вы посмотреть в своей бухгалтерской книге, кто в последнее время покупал навесные замки и запорные пластины?

Браун искоса взглянул на него.

— А почему вас это интересует?

— Как вы знаете, я работаю с семьей Тракстон, так что это важно. — Мэтью решил, что стоит надавить посильнее. — Я прошу от имени самого Форбса.

— Просьба… странная, — поколебался Браун.

— Да, сэр, я понимаю, но… — Мэтью явно требовался аргумент покрепче. Он полез в карман и протянул Брауну золотую гинею. — Форбс уполномочил меня подарить это вам за ваши хлопоты.

— Какой ослепительный блеск! — Глаза Брауна загорелись. — Хорошо. Я полагаю, это для благого дела. — Монета была принята, и почти сразу Браун сказал: — Это мистер Харрис купил замок утром десятого декабря. Правда, запорную пластину он не покупал. У меня их уже не осталось. Знаете, они ведь никому здесь не нужны. Мы — сплоченное сообщество, и последний, кто нанес кому бы то ни было обиду, получил кнутом от Берта Энсона. Он… вы могли бы назвать его нашим законником. Хотя… погодите-ка, кое-что я припоминаю! У меня было четыре замка. Помнится, один был сломан и не закрывался. Дайте-ка я еще немного посмотрю.

Страницы перевернулись.

— А вот, — нашел он. — Смотрим сентябрь. — Он указал скрюченным пальцем на нацарапанные неровным почерком записи. Мэтью совсем не мог разобрать, что там написано. — Харрис купил навесной замок, запорную пластину и четыре гвоздя пятнадцатого числа. Ключ прилагался.

— Ах! — выдохнул Мэтью. Он старался не выглядеть слишком воодушевленным. — Понимаю.

— Нужно найти еще один навесной замок. — Палец Брауна снова шевельнулся. — Вот. Продан тринадцатого числа. И запорная пластина. Смотрите-ка, я не записал, кто это купил! Помню, он сказал, что кто-то пробрался в его мастерскую и украл пиломатериалы, поэтому он запирал ее, и у него уже были гвозди для работы.

— Помните, кто это был?

— Плотник, — сказал Браун. — Йейтс Джонси. Ну… большую часть времени он плотник, но иногда и гробы сколачивает. Если требуется.

— Йейтс Джонси, — повторил Мэтью.

Та ситуация.

Что это могла быть за ситуация?

— Итак, те три я продал. — Браун закрыл бухгалтерскую книгу. — Я думаю, вы бы сэкономили время и деньги, если б спросили об этом мистера Харриса. — Он снова нахмурился. — Это имеет отношение к Блуждающей Мэри? Я полагаю, вы именно об этом деле беспокоитесь?

— Это дело неотступно занимает все мои мысли. — Мэтью одарил мужчину слабой улыбкой, пока его мозг пытался сложить все части загадки в единое целое. — Я могу только сказать, — доверительно пробормотал он, — что если у любого замка есть ключ, то и у любой ситуации он должен быть. Вопрос только в том, как подобрать верный ключ к верной ситуации. Вы понимаете?

— Вы, должно быть, хорошо образованы, — покачал головой Браун. — То, что вы говорите, выше моего понимания.

— О, я думаю, вы отлично справляетесь. Конечно, деревня растет. — Мэтью мысленно переваривал информацию и обдумывал, какой шаг предпринять дальше. — Я полагаю, Джонси проделывает здесь большую работу.

— О, да, сэр, он — занятой парень. Немного замкнутый даже спустя столько лет, но в деле он хорош.

— Он живет поблизости?

— У него и его жены Друциллы дом на мысе у бухты. Вы проходили мимо дороги для карет слева, когда спускались с холма? Вот по ней нужно идти. А что, кому-то в поместье нужна его помощь?

— Нет, просто любопытно. Я встретил его вчера в «Красной Клешне». Должен признать, он был изрядно пьян.

— Да, он хороший работник, но выпивает страшно. Я был бы таким же, если б Друцилла дышала мне в затылок. Ох, извините, я слишком много болтаю. Моя Констанс иногда ругает меня за это.

— Все в порядке, — улыбнулся Мэтью.

— По правде говоря, Тракстоны… не очень интересные люди, если не считать Блуждающей Мэри. Правда я предпочитаю звать ее обычным земным именем.

Мэтью слушал, а его разум упрямо фиксировался на двух фактах, почерпнутых из бухгалтерской книги Брауна. Харрис Тракстон приобрел первый навесной замок — с запорной пластиной и четырьмя гвоздями — через несколько дней после смерти Мэри. А Йейтс Джонси купил замок через пять дней после несчастного случая. Была ли связь между этими двумя покупками? И между этими двумя навесными замками?

— Вы правы насчет того, что деревня растет, сэр, — сказал Браун. — Мой отец гордился бы этим, упокой Господь его душу. Но единственное, что нам здесь нужно, это обычный врач. Время от времени кто-нибудь приезжает из Бостона, но нам нужно больше, чем может дать Друцилла Джонси.

Это распалило огонь любопытства Мэтью.

— Она врач? — удивился он.

— Ну… нет, сэр, но она — лучшее, что у нас есть. Смешивает зелья из растений и все такое. Может сломанную кость вправить. Но она грубиянка, такая же нелюдимая, как Йейтс. А еще она рядом, когда в ней нуждаются. И Йейтс тоже. Так что мы не жалуемся.

Женщина-врач-самоучка и гробовщик, — подумал Мэтью.

Это казалось логичным.

Мэтью принял решение, которое обдумывал с тех самых пор, как услышал о покупке Харрисом навесного замка, пластины и гвоздей. Он сказал:

— О, мне поручено сделать еще одну покупку, пока я здесь. Илаю Бейнсу нужна небольшая стамеска. У вас есть что-нибудь, что могло бы подойти? И еще мне понадобится трутница. Не обязательно изысканная.

— Не волнуйтесь, — сказал Браун, дружественно и щербато улыбнувшись. — Она не будет изысканной.

Глава 10

В пронизанном голубыми полосами тумане, лежащем на дороге от Браунс-Харбор до Тракстон-Мэнора, Мэтью стоял, глядя на старую полуразрушенную лачугу. В мире царила зимняя тишина, в руке у него была маленькая стамеска, в кармане трутница — хлопок, сухие щепки, кусок стали для удара о кремень — на самом деле, это был маленький мешочек из джутовой ткани, перевязанный коричневым шнурком.

Но он еще не был готов штурмовать запорную пластину. Перво-наперво его ждала прогулка по каретной дороге, которая должна привести его вдоль изгиба бухты через лес к жилищу Джонси. Мэтью было интересно посмотреть, как плотник-гробовщик использует этот купленный им навесной замок. Кто-то ворует его материалы? Если так, связано ли это с кражей лопаты, бечевки, мешковины и мерного стержня из Тракстон-Мэнора?

Пришло время выяснить.

Он двинулся дальше. Туман расступался перед ним и тут же замыкался следом. Вскоре он услышал плеск моря, бившегося волнами о скалы, но лес по обе стороны по-прежнему был густым, хотя большая часть листвы уже облетела. Пройдя примерно полмили, Мэтью увидел впереди неясные очертания, которые вскоре превратились в каменную хижину, из трубы которой поднимался серый дымок, амбар, телегу, что-то похожее на курятник и два некрашеных деревянных строения, где, вероятно, хранились пиломатериалы. Мэтью замедлил шаг, продолжая держаться леса, окаймлявшего территорию.

Здесь было тихо, если не считать шума волн примерно в сотне ярдов к востоку. Мэтью раздумывал, стоит ли подойти к двери хижины и просто постучать. А что дальше? Представиться и вовлечь того, кто ответит, в разговор?

Со своей позиции Мэтью не мог разглядеть никакого навесного замка, но он списывал все на туман, который сгустился за время прогулки. К тому же начинало холодать. Мэтью опустился на колени в кустах и понаблюдал за хижиной. Его взгляд блуждал туда-сюда, к рабочему амбару и деревянным строениям, затем — снова к хижине. Здесь не было никаких признаков жизни, кроме завитков дыма из трубы. Значит, кто-то либо согревался, либо готовил еду.

Идти к двери или нет?

Он решил, что подождет еще минут пятнадцать или около того, пока мозг состряпает план дружеской беседы, которая придаст его визиту хоть какой-то смысл. Что потянуло его так далеко от поместья Тракстонов? Заблудился? Нет. Наслаждается погодой? Точно нет. Нужен гроб? Нет уж, спасибо, только не…

Из-за угла хижины внезапно появилась массивная фигура, закутанная в темно-синий плащ. Мэтью разглядел широкие плечи и тугой каштановый пучок волос. Друцилла Джонси? Если так, то она была значительно выше шести футов ростом и двигалась походкой солдата, идущего на битву. Она что-то несла: корзинку, а в ней кувшин и другие предметы, которые Мэтью не мог разглядеть. Он наблюдал, как она целеустремленно прошагала мимо мастерской. Она остановилась перед закрытой дверью амбара и теперь доставала из корзины какой-то маленький предмет.

Что она делала?

Он понял.

Она вставляла ключ в навесной замок.

Она открыла дверь и вошла внутрь, оставив дверь открытой у себя за спиной. Внутри было темно, как в логове сатаны — ни луча света. Прошла минута или две, а Друцилла так и не появилась. Мэтью подумал подкрасться поближе, но, когда он отвлекся от амбара, чтобы начать тайное приближение, он вдруг испытал потрясение, какое испытывал в некоторых приключениях своей молодой, но полной опасностей жизни.

Крупная и мускулистая серая собака с желтыми глазами стояла примерно в шести футах перед ним, уставившись на незваного гостя в полной тишине.

И когда их глаза встретились, животное издало резкий лай, от которого у Мэтью чуть не лопнули барабанные перепонки. В нем поднялась паника, он вытянул одну руку перед собой, держа стамеску в другой, чтобы отразить потенциальное нападение и, сделав это, попятился в лес. Он не сводил глаз с амбара, ожидая, что женщина в любую секунду может выйти и заметить его.

Однако собака не последовал за ним. Между Мэтью и территорией Джонси было достаточно деревьев и кустов. Продолжая осторожно пятиться, он услышал женский голос — почти такой же резкий, как собачий лай:

— Потрошитель! А ну заткнись!

Когда Потрошитель не подчинился, последовала команда:

— Ко мне! Потрошитель! Будь ты проклят, иди сюда, кому сказала!

Потрошитель, казалось, знал, что для него лучше, потому что он еще несколько раз громко тявкнул, а затем замолчал. Мэтью проскользнул через лес и по широкой дуге вернулся к каретной дороге, где присел в листве, некоторое время оглядываясь по сторонам.

Он вернулся к полузаброшенной хижине.

Баба Яга наблюдает, — подумал он. — Ждет заблудшего ребенка или бестолкового дурака, и у нее текут слюнки над бурлящим котлом.

Он отмел это нелепое предположение. Пройдя к задней части хижины, Мэтью достал сверток с фонарем, вынул его из упаковки и потратил минуту на то, чтобы разжечь трутницу, поскольку воздух был очень влажным. Затем он поднес маленькое пламя к фитилю фонаря и проверил затвор. Увеличительная линза давала более чем удовлетворительный свет.

Теперь он был готов.

Прежде чем подойти к двери, он подобрал с земли камень хорошего размера, так как вокруг валялось много подходящих вариантов для самодельного молотка. Вооружившись камнем и инструментом, чтобы вытащить гвозди, Мэтью приступил к работе.

Это был шумный труд. В тишине тумана звук камня, ударяющегося о стамеску, для Мэтью был равносилен небольшой войне в разгаре — выстрел за выстрелом из мушкета. Это была настоящая битва — выбить запорную пластину оказалось не так-то просто, потому что гвозди забивались решительной и твердой рукой. Однако постепенно битва была выиграна. Пластина и замок поддались. Оба бойца вместе с эскадроном гвоздей упали на крыльцо к сапогам Мэтью с капитулирующим звоном. Он сунул стамеску за пояс, открыл заслонку фонаря и распахнул дверь. Но, прежде чем он переступил порог, из помещения донесся приторно-сладкий запах, от которого сапоги приросли к полу.

Запах был застарелым, поскольку уже накрепко вплелся во влажную затхлость нутра хижины. И все же он был хорошо различим. Это был запах смерти. Точнее, запах гниения. Мэтью направил свет своего фонаря вниз и увидел на досках темно-коричневые разводы, полосы и огромные пятна того, что могло быть только засохшей кровью. Следы подходили прямо к порогу и обрывались. Ни на ступеньках, ни на крыльце их не было видно.

Но в хижине они были. О чем они свидетельствовали?

Мэтью вошел на нетвердых ногах, водя фонарем из стороны в сторону. Он не увидел тела. В одном углу, похоже, было подобие соломенного тюфяка. Что-то похожее на несколько иссохших яблок и косточек лежало на полу рядом с желтой тарелкой. Единственный стул, маленький круглый столик — все перевернуто вверх тормашками, — вот и вся мебель. Пятен крови на полу было так много, что Мэтью понял: кто бы здесь ни умер, он был почти полностью обескровлен.

Что-то блеснуло на жутких досках в свете фонаря. Мэтью поднял предмет и обнаружил, что это… человеческий зуб.

Сильный луч фонаря высветил еще один. Таким образом Мэтью подобрал целых четыре зуба. На полу также виднелось что-то похожее на мелкие кусочки кожи, покрытые запекшейся кровью. Он понял, что это были кусочки плоти, и именно от них исходил запах смерти.

Здесь произошло чудовищное убийство, в этом не было никаких сомнений. Мэтью подумал, что ему лучше уйти, пока его одежда насквозь не пропиталась запахом разлагающейся плоти, и он не принес его с собой в поместье. Однако свет его фонаря коснулся дальней стены и камина. Мэтью понял, что помимо обугленных дров в очаге сгорело что-то еще.

Он подошел к очагу, наклонился, посветил на золу. Сердце бешено заколотилось в груди, и ему с трудом удавалось держать фонарь ровно. Он понял, что неосознанно сунул найденные зубы в карман. А затем обнаружил кое-что любопытное, растаявшее в очаге.

Это была лужа.

Высохшая лужа.

Лужица множества оттенков — красного, синего, фиолетового, зеленого, оранжевого и других, — смешанных теплом пламени, а затем сплетенных вместе, когда огонь остыл и погас.

Мэтью прикоснулся к луже.

Воск.

У него перехватило дыхание. Мысленно он услышал, как Захария Суэйн говорит, что она хотела стать художницей.

Я заплатил Джонни Такеру, чтобы он привез ей из Бостона упаковку цветных восковых палочек. Не помню, как они называются…

— Карандаши.

Мэтью вздрогнул, потому что не понял, что произнес это слово вслух. Уставившись на остатки коллекции карандашей молодой девушки, он сказал голосом, напряженным от ужаса:

— Цветные карандаши. Вот, как они называются.

Свет выхватил фрагменты бумаги, которые не полностью сгорели в огне, и Мэтью, ошеломленный своей находкой, задался вопросом, не был ли один из них натюрмортом с изображением яблок на желтой тарелке?

Натюрморты. То, что любила рисовать Нора Суэйн. Девочка шестнадцати лет, внезапно уехавшая в Бостон.

Мэтью знал, что, открыв эту дверь, он непременно начнет работу над проблемой Захарии Суэйна, и, если ему предстоит найти останки его дочери, то это было то самое место, куда девушка добралась на своем горестном пути в Бостон.

Но ведь было письмо, написанное подругой Норы, в котором сообщалось, что с девушкой все хорошо! Кто его отправил?

Замок Харриса Тракстона на двери. Харрис Тракстон не хотел, чтобы кто-то нашел то, что спрятано в этой хижине. Харрис Тракстон убил Нору Суэйн сам или только понадежнее запер место преступления? Преступления, которое мог совершить кто-то другой…

Если все так, то… почему?

Это не дом Бабы Яги, — подумал Мэтью, распрямляясь и борясь с накатившим головокружением. — Это не дом русской ведьмы, но заблудший ребенок сюда и правда забрался, и, судя по этой запекшейся крови, то зло, что здесь обитало, разорвало его на части.

Ему нужно было выбраться на свежий воздух. Голова кружилась, и Мэтью опасался, что его вот-вот стошнит на оскверненные доски.

Когда он, пошатываясь, вышел в объятия тумана, ноги почти предали его. Он остановился у подножия крылечной лестницы, дрожа от холода и судорожно хватая ртом морозный воздух. Ему потребовалось много времени, чтобы вернуться к двери, снова закрыть ее, запереть и вернуть гвозди на прежние места. Он не стал забивать их до конца, так как слишком боялся разносящегося повсюду шума.

Двигаясь, словно во сне, Мэтью вернул фонарь в тайник и добавил к свертку трутницу. Когда он вернулся на тропу, ноги снова будто приросли к земле. Он постоял некоторое время, таращась на хижину, как на самое злое существо в мире, а туман касался его своими холодными пальцами.

Хижина не дала ответов, а лишь породила новые вопросы. Вся эта засохшая кровь, разложившаяся плоть, зубы и лужица цветных карандашей…

Но где же труп?

На обратном пути в поместье Мэтью остановился и зашвырнул стамеску далеко в лес. Затем он пошел дальше и по дороге осознал, что его рука то и дело соскальзывает в карман, где он нервно перебирает пальцами зубы мертвой девушки.

Глава 11

К тому времени, как Мэтью добрался до вершины утеса, в голове у него прояснилось, и он принял новое решение: как можно больше разузнать о Норе Суэйн. Он прошел мимо поместья к каретнику. Из трубы поднимался дым. Деревянная лестница с одной стороны строения вела к двери над стойлом, где стояла карета. Мэтью поднялся наверх и воспользовался медным молотком в форме подковы, чтобы сообщить о своем визите.

Вскоре дверь открыл высокий и длинноногий Калеб Клегг с волосами песочного цвета и подстриженной светло-каштановой козлиной бородкой.

— Господин Корбетт! — воскликнул он с некоторым удивлением. — Чем я могу вам помочь?

— Я бы хотел поговорить с вами и вашей женой, если не возражаете.

— Могу я узнать, в чем дело?

— По правде говоря, — немного смутился Мэтью, — это касается текущей ситуации с мистером Форбсом. И, конечно же, его воображаемых бесед с умершей Мэри.

В дверном проеме позади Клегга показалась женщина.

— Впусти его, Калеб. Тепло уходит.

— Конечно. Извините за мою нерешительность, сэр. — Дверь распахнулась шире, и Мэтью очутился в теплой и хорошо обставленной гостиной с недорогими, но симпатичными стульями, диваном, дубовым столом, темно-зеленым ковриком на полу и камином из белого камня, в котором пылал сильной огонь.

— Могу я взять ваш жакет? — спросила Лия Клегг, подходя к нему и становясь рядом со своим мужем.

— Благодарю, но я останусь в нем. — Мэтью отметил, что супруги Клегг почти одного роста. Женщина была худощавой и очень привлекательной. У нее были темно-каштановые волосы, заколотые маленькими металлическими заколками в виде бабочек, их голубой цвет почти совпадал с оттенком ее глаз. На ней было строгое и ненавязчивое платье сиреневого оттенка с белым кружевным воротничком и манжетами. Ее взгляд, устремленный на Мэтью, был теплым и уверенным. Мэтью решил, что она и ее супруг — люди, которым можно доверять. Во всяком случае, он горячо на это надеялся.

— Прошу, сэр, присаживайтесь, — сказал Клегг. — У нас есть чайник чая, если вы не откажетесь от чашки.

— Еще раз благодарю, но нет. — Мэтью сел в кресло поближе к камину и повернулся так, чтобы видеть мужа и жену. Клегг и его жена оставались на местах и выглядели немного встревоженными. — Я здесь не как «господин», — кивнул Мэтью. — Мы с вами почти в одинаковом положении. Я работаю на Тракстонов так же, как и вы. Поэтому, пожалуйста, давайте обойдемся без формальностей.

Казалось, они оба вздохнули с облегчением. Они сели на диван, и Клегг слегка наклонился вперед.

— Что мы можем для вас сделать, сэр? Я имею в виду, чем мы можем помочь?

— Зовите меня просто Мэтью, пожалуйста. У меня к вам вопрос. Когда вы находитесь здесь, а Харрис хочет приехать сюда из Бостона, как он добирается?

— У него есть свой собственный кучер. Этого очень способного джентльмена зовут Эндрю Брайс. Когда Энди здесь, он спит в комнате для гостей.

— И часто ли Харрис совершает поездки с Эндрю? Особенно меня интересует, часто ли он совершал такие поездки до несчастного случая с Мэри?

— Несколько раз. У него была привычка навещать господина Уиттона время от времени. А после… гм… его самоубийства… он продолжал иногда приезжать. — Клегг поерзал на стуле и бросил взгляд на свою жену. Мэтью заметил, что к ним вернулось беспокойство. — Сэр… то есть, Мэтью… не хочу показаться дерзким, но в чем, собственно, дело?

— Вы знаете, что Харрис нанял меня для расследования этой прискорбной ситуации. В этом качестве я должен не оставить тут камня на камне.

И ни одну дверь закрытой, — добавил он про себя. Ему показалось, или в ноздрях все еще оставался запах мертвечины?

— Могу я задать вопрос? — спросила Лия и подождала, пока Мэтью кивнет. — Какое отношение поездки господина Харриса сюда из Бостона имеют к… этой неприятной ситуации?

— Меня интересуют приезды и отъезды каждого, не только Харриса. — Это было ложью, но это нужно было сказать. — Харрис предоставил мне три теории. Первая: Форбс обезумел. Вторая: кто-то играет роль призрака Мэри, чтобы вынудить его покончить с собой. И третья: по дому действительно бродит призрак. В какую теорию я склонен верить, мне еще предстоит решить.

— Но вы же не верите, что привидение действительно существует! — воскликнул Клегг. — Нет, я, конечно, понимаю, что господин Форбс начал терять рассудок, когда госпожа Мэри упала. А может, и раньше, если учитывать историю семьи… — Он моргнул. — Извините, сэр, я позволил своему языку взять верх над моими манерами.

— Вовсе нет. Я ценю вашу откровенность. Возвращаясь к разговору, сколько, по-вашему, визитов сюда совершил Харрис за период до смерти Мэри?

— Много, — ответила Лия.

И в этом слове было нечто такое, что мгновенно заставило Мэтью встретиться с ней взглядом, потому что выражение ее лица изменилось. Не явно. Но теперь в уголках ее губ появилась жесткость, а плечи слегка выдвинулись вперед, словно в стремлении защитить себя.

— Много? — переспросил Мэтью. — Насколько? Четыре? Восемь? Десять? Сколько?

— За пять месяцев до несчастного случая с госпожой Мэри, — надтреснуто заговорила Лия, — я думаю, господин Харрис посещал поместье раз семь и каждый раз останавливался примерно дня на три-четыре. В этих случаях мистер Брайс привозил его сюда и увозил обратно.

— Хм, — протянул Мэтью. — Семь поездок. По три-четыре дня каждая. И, насколько я понимаю, Форбс и Мэри приехали сюда только в августе. Жена Харриса сопровождала его?

— В некоторые визиты — да. В другие — нет. Я слышала от Мэрион, что они пользовались спальней господина Уиттона.

— Разумно, — сказал Мэтью. — Но что утонченному джентльмену из Бостона делать здесь, в этом пустом доме, целых четыре дня? Я знаю, что миссис Бейнс — хорошая кухарка, но, пожалуй, это слишком долгая поездка за вкусной похлебкой. Вам так не кажется?

— Господин Харрис любит охотиться, — предположила Лия. — Он часто ходил в лес со своим мушкетом, чтобы пострелять оленей. Илай, Калеб и Энди оттаскивали туши для свежевания, а Рут готовила мясо. Однажды он убил лису… ради забавы. В остальном… не знаю.

— Вы уверены? — прищурился Мэтью.

Пара замолчала. Затем Клегг прочистил горло, прежде чем сказать:

— Нам не пристало об этом говорить, сэр. Мы не принадлежим к высшему обществу и не должны строить догадок.

— Понимаю, но это дело о блуждающем призраке должно стереть границу между хозяевами и слугами. Если, конечно, вы не хотите, чтобы Форбса Тракстона отправили в бедлам.

Клегг распрямил спину, и его тревога стала очевидной. Он наморщил лоб.

— Это то, что с ним произойдет? Я не знал.

— Это возможно. Поэтому, пожалуйста, расскажите мне все, что, по вашему мнению, может быть важным, даже если на первый взгляд это кажется пустяком. Ничто не выйдет за пределы этой комнаты.

Они некоторое время молчали. Первой тишину нарушила Лия:

— Почему вы хотите знать, как часто приезжал господин Харрис?

— Я составляю список дат и нахожу некоторые… особенности. — Мэтью не стал вдаваться в подробности, но он думал о четырех деталях: Харрис купил навесной замок для старой хижины пятнадцатого сентября, через семь дней после смерти Мэри; Йейтс Джонси купил навесной замок тринадцатого сентября и, очевидно, использовал его, чтобы запереть амбар без окон; и — что очень тревожно — Нора Суэйн не вернулась домой в ночь на пятнадцатое, предположительно накануне ее отъезда в Бостон на торговом судне. Стоило добавить еще одно событие, случившееся пятнадцатого сентября: кража у Илая Бейнса.

Запах, все еще мучающий ноздри Мэтью, теперь исходил не только от разложившейся плоти жертвы убийства, а от мерзкого заговора, скрытого внутри другого заговора.

— Господин Харрис… — внезапно заговорила Лия. Голос ее звучал нерешительно, однако она продолжила: — Он несколько раз… приставал ко мне…

— Лия! — резко воскликнул Клегг, схватив жену за руку. — Мы поклялись никому об этом не рассказывать!

— Я знаю. Но, как говорил мистер Корбетт, важным может оказаться все, что угодно. — Она пристально посмотрела на Мэтью. — Несколько раз господин Харрис прикасался ко мне в неподобающих местах. Когда это случилось в первый раз, он настоял на том, чтобы пойти со мной в деревню. В церковь, где я преподаю чтение и письмо. Пока мы шли по тропинке, он сказал… — Лия сделала паузу, чтобы набраться немного смелости, ведь говорить о таком было позорно, а раскрытие этого скандала угрожало ей увольнением. — Он сказал, что я слишком привлекательна, чтобы быть замужем за кучером, и, если я захочу, он сможет сделать меня очень счастливой женщиной. Затем он положил руку мне на плечо, а другую… на левую грудь.

— И как вы отреагировали? — осторожно спросил Мэтью.

— Я, конечно же, отстранилась от него. И сказала ему, что я уже очень счастлива, но я поблагодарила его за проявленный интерес.

— Он пошел с вами в церковь?

— Не в то утро, нет. Но в некоторые другие дни он приходил туда. Он всегда сидел в задних рядах и наблюдал.

— В других случаях он тоже прикасался к вам неподобающим образом?

— Пожалуйста, сэр! — воскликнул Калеб. — Неужели мы и правда должны…

— Все в порядке, Калеб, — мягко сказала Лия. — Я думаю, мы можем доверять мистеру Корбетту. В других случаях, — продолжила она свой рассказ, — он касался моих бедер… моей груди и моей… интимной зоны. Он стал очень грубым из-за того, что я каждый раз хотела отстраниться от него. Но с тех пор, как умерла госпожа Мэри, он… мы избегали друг друга.

То, что описывала Лия, само по себе не было преступлением. Мэтью предположил, что число служанок, к которым приставали их богатые хозяева, исчислялось легионами. Суды нисколько не заботились о таких случаях. Жена Харриса Тракстона, вероятно, большую часть времени не была желанной женщиной для своего мужа из-за ее особого состояния. Посему голодный самец поскакал искать другую самку в поле.

Пришло время спросить о другом. О том, что не меньше занимало Мэтью.

— Одной из ваших учениц была девушка по имени Нора Суэйн. Это так?

— Да. Нора была очень внимательной ученицей. — Теперь лоб Лии наморщился. — Почему вы спрашиваете о ней?

Мэтью проигнорировал вопрос.

— Что вы знаете о Норе?

— Ну, она очень внимательная, как я уже говорила. Симпатичная девушка, ей всего шестнадцать, и она интересуется рисованием. Она показывала мне несколько своих работ, и я сказала, что у нее к этому талант.

— Она использует восковые цветные карандаши?

— Да. — В голубых глазах появилось недоумение. — Я не понимаю, почему вы задаете эти вопросы. Не могли бы вы объясниться, прежде чем мы продолжим?

И снова Мэтью предпочел проигнорировать вопрос. Что он мог сказать? Начать с того, чтобы показать ей четыре зуба, которые он держал в кармане?

— Вам известно, что Нора села на торговое судно и уехала в Бостон? Вчера я встретил ее отца в деревне, и он…

— Подождите, — перебила Лия. — Минуточку… — Она покачала головой. — Нет, это… это неправильно…

— В это верит ее отец. И так было написано в письме, которое он получил.

— Ох… да. Письмо. — Лия кивнула, и в последних ее словах прозвучало… что? Удивление? Настороженность? Недоверие? Мэтью ждал, что будет дальше.

Прошло некоторое время. Лия смотрела на свои сцепленные пальцы.

— В чем дело, дорогая? — спросил Клегг, обнимая Лию за плечи. — Что-то не так?

Женщина подняла подбородок и посмотрела в глаза Мэтью.

— Да, — сказала она. — Кое-что не так. Нора не планировала прятаться на торговом судне. Ее должен был отвести в Бостон… один человек. Я не знаю, кто. Она не сказала мне. Когда Нора уехала в Бостон, она была на втором месяце беременности и боялась, что ее родители узнают об этом. Она спросила у меня совета. Конечно, я посоветовала ей рассказать обо всем матери и отцу и сказать, кто ее возлюбленный. Но она не согласилась на это и мне свой секрет раскрывать не стала. Она лишь сказала, что возлюбленный обещал отвезти ее в Бостон, и она будет оставаться там, пока не родит ребенка. Потом она вернется.

— Боже мой! — воскликнул Клегг. — Почему ты не говорила мне об этом?

Лия пожала плечами и вздохнула.

— Просто это женское дело. Нора доверилась мне, попросила меня никому не говорить, и я не сказала. Это не должно тебя волновать.

— Замечательно, что вы до сих пор сдерживали свое обещание, — отважился Мэтью. — Но как молодой человек из деревни собирался доставить Нору в Бостон, если не на торговом судне?

— Она сказала, что у него свой способ добраться туда, и это определенно была не лодка, потому что я об этом спросила. Больше она ничего мне не сказала. — Лия на мгновение закрыла лицо руками. Когда она снова опустила ладони, то поморщилась и сказала: — Я не знала, как правильно поступить. Я имею в виду… надо было предать доверие Норы и рассказать ее родителям правду, или хранить молчание? Ведь я знала, что, если скажу, то девушка останется здесь и родит ребенка. У Друциллы Джонси репутация грубиянки, но она приняла много детей. Конечно, я беспокоилась о Норе и о том, что может случиться с ней в Бостоне. Затем Захария показал мне письмо, написанное для нее, и попросил меня прочитать его ему. В том письме говорилось о том, что она спряталась на борту торгового судна. Но она говорила, что собирается поступить не так. Я была сбита с толку. Подумала, что, возможно, она поехала безбилетницей. При этом ни один молодой человек, который мог бы оказаться ее любовником, не покинул деревню. Это просто не имеет смысла!

Мэтью кивнул. Он не сводил с нее взгляда и не позволял ей отвести глаза.

— Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали. Видели ли вы Нору с каким-нибудь молодым человеком в деревне особенно часто? Я имею в виду, кто мог бы быть отцом ее ребенка?

— Я вообще не видела ее с парнями из деревни, — ответила Лия.

Но она продолжала теребить собственные пальцы, словно пыталась вылепить другой ответ из воздуха, как можно вылепить фигуру из бесформенной глины.

Мэтью ждал.

Наконец руки перестали двигаться.

— Однажды утром несколько месяцев назад, — начала Лия, — в мае… стоял теплый денек. Господин Харрис был здесь с госпожой Симоной. Он сказал, что ему нужно подышать свежим воздухом, имея в виду, что хочет побыть подальше от нее. Он ходил со мной на мои уроки, но ко мне не прикасался. Почти не разговаривал. Сидел в задних рядах и наблюдал за учениками. Когда урок закончился, он встал и вышел. После этого я немного поговорила с учениками, ответила на вопросы — они всегда задают мне много вопросов. Когда я вышла из церкви, мне на глаза случайно попался господин Харрис. Он стоял в тени дуба чуть правее. И я увидела, как он подходит к Норе и заговаривает с ней. Он улыбался. Ия тогда подумала: «Нора, не останавливайся. Нора, продолжай идти. Нора, иди домой к своим маме и папе и не возвращайся к тому дубу после наступления темноты». Я должна была что-то сказать. Как-то предупредить ее. Но я этого не сделала, потому что это было не мое дело, хотя… я уже тогда знала…

— О чем? — подтолкнул Мэтью.

Она ответила:

— Насколько господину Харрису нравилась охота. — Она моргнула, ее голубые глаза затуманились. — Так что… нет. Я не видела Нору ни с одним из деревенских парней.

Мэтью не мог оставить это без внимания.

— То есть, вы предполагаете… — Он остановился, потому что это был неправильное слово. — Вы уверены, что Харрис и Нора были… как бы это сказать… любовниками?

— Воображать такое — не в нашем праве, сэр, — сказал Калеб с нарочито надменным выражением лица. — Мы оказываем здесь свои услуги, только и всего.

— Хорошо. — Взглянув на Лию, Мэтью увидел, что лицо у нее осунулось, а глаза запали. Она снова сцепила пальцы. Мэтью уже знал все, что она может сказать. — Я благодарю вас за ваше доверие. — Мэтью встал. — О, миссис Клегг, я могу спросить, когда у вас будет следующий урок?

— Завтра утром.

— Вы берете что-нибудь с собой, когда идете в школу?

— У меня с собой сумка для книг, да.

— Большая?

— Она холщовая. Вмещает столько книг, сколько я смогу унести. А что?

Мэтью одарил ее теплой улыбкой, которую было трудно изобразить, учитывая ситуацию. У него перед глазами все еще мелькали доски той хижины.

— Не могли бы вы подумать о том, чтобы принести для меня кое-какую вещь, когда будете возвращаться завтра? И убедиться, что в вашей сумке найдется достаточно места для свертка вот такого размера? — Он продемонстрировал размеры руками. — Это очень важно, — сказал он, снова заметив ее выражение лица. — Кроме того, для этого нужно покопаться в опавших листьях. Но тайник находится недалеко от тропинки. Вы сможете это сделать?

— Я полагаю… смогу.

— Отлично. И не могли бы вы принести этот сверток сюда, к себе в дом, и подержать его у себя, пока я за ним не приду? И еще я попрошу вас не говорить об этом никому. Вы понимаете? Вообще никому.

— В ваших устах это звучит так таинственно, — пробормотал Клегг. Его вдруг осенила мысль. — Это не опасно?

— Только для призраков, — ответил Мэтью и оставил жилище Клеггов.

Глава 12

Потрошитель.

Когда Мэтью умывался и чистил зубы перед звонком к ужину, он вспомнил, как Том Браун сказал, что Джонси купил у него навесной замок и запорную пластину, потому что кто-то украл пиломатериалы из его мастерской.

Как, черт возьми, с таким псом, как Потрошитель, кто-то осмелился прокрасться на территорию Джонси и выкрасть материалы? Возможно, Джонси запирают собаку на ночь? И все же, учитывая перспективу появления Потрошителя в этих лесах, только дурак рискнул бы что-то воровать из дома Джонси.

Так зачем же Джонси на самом деле купил замок и пластину?

Мэтью знал две причины, по которым может понадобиться вешать на дверь замок. Чтобы кого-то не впускать или чтобы кого-то не выпустить. Размышляя об этом, Мэтью вспомнил, как Друцилла Джонси несла корзину с едой в амбар, который она открыла с помощью ключа.

Кто находился внутри амбара?

Покинув Клеггов, Мэтью некоторое время бродил по поместью кругами, обдумывая задачу, которая была по-своему безумной. Однако он знал, что ее необходимо выполнить как можно скорее. По дороге он продолжал перекатывать пальцами четыре зуба в кармане.

В сгущающихся сумерках Мэтью стоял на краю утеса, наблюдая за тем, как волны накатывают на камни. В тот момент он принял решение.

Он разыскал Илая Бейнса. Тот ухаживал за растениями в теплице. Когда Мэтью объяснил, что он хочет сделать, Бейнс вытаращился на него, разинув рот, и не мог ничего ответить.

— Вы ведь хорошо знаете местность, не так ли? — спросил Мэтью.

— Да, сэр, я выполнял много работ в деревне. Но то, о чем вы спрашиваете, это ведь… нечестивая вещь, да?

— Возможно. Но в данном случае необходимая.

— Я не знаю, сэр. Не думаю, что я смогу это сделать.

— Илай, — доверительно обратился Мэтью, — многое зависит от вас. Если вы не можете или не хотите этого делать, просто принесите то, что необходимо, и я сделаю всю работу сам. Я поговорю с Уиксом, чтобы он впустил вас в их комнаты. Думаю… в час. У вас есть карманные часы?

— У меня есть свечные часы.

— В час ночи, — подчеркнул Мэтью. — Принесите инструменты, а потом уходите, если хотите. Но инструменты нужно принести.

Таков был его разговор с Бейнсом. Теперь оставалось еще одно — безусловно, трудное — дело: выполнить эту нечестивую миссию.

Мэтью подготовился. Ему требовалось собраться с силами и сохранить хорошую мину при плохой игре. Ему придется сидеть за одним столом с Харрисом Тракстоном. Это обещало быть непростой задачей.

Сегодня он пришел к выводу — к единственному выводу, который имел хоть какой-то смысл, — что Харрис Тракстон и был тем «деревенским парнем», от которого забеременела Нора Суэйн. Хижина, вероятно, была их местом для свиданий и служила им укрытием на протяжении нескольких месяцев — пока не умерла Мэри. Соломенный тюфяк в углу при необходимости мог бы сойти за кровать. А куда еще Харрис мог бы водить эту девушку?

Он убил ее, потому что она забеременела? Ребенок вполне мог стать проблемой.

Мэтью подумал, что Харрис, возможно, гораздо больше зависим от денег Симоны, чем пытается показать, и поэтому, если Симона узнала бы о его изменах, это стало бы для него катастрофой.

Голос Форбса в голове Мэтью зазвучал слишком явно.

За несколько дней до несчастного случая Мэри отправилась прогуляться в деревню. Когда она вернулась, она была, я бы сказал, встревожена. В мрачном настроении. Но она не стала говорить мне, почему. Она сказала, что ей нужно кое-что обдумать, но не поделилась мыслями. Но, как я уже сказал, сейчас это не имеет значения.

Нет, — подумал Мэтью. — Это не имеет значения сейчас. Но в тот день, во время той конкретной прогулки — имело, потому что Мэри видела, как Харрис и Нора входили вместе в ту хижину или выходили из нее? И она умерла, прежде чем успела рассказать мужу о том, что видела. Но вопрос вот в чем: говорила ли она об этом Харрису?

Имело ли это значение сейчас?

Одна вещь сейчас действительно имела огромное, жизненно важное значение. Тот факт, что труп Норы — каким бы зверски изуродованным он ни был, — пропал без вести. Как именно Харрис убил ее?

Вся эта кровь, зубы и ошметки плоти… Ножу такое не по силам. Что тогда могло стать орудием убийства? Топор? Твердый край лопаты?

Бедную девушку забили до смерти, а ведь обещали ей, что отвезут ее в Бостон, позаботятся о ней, и там она родит ребенка. Она взяла с собой свои цветные карандаши, чтобы скрасить время в поездке. Возможно, она нарисовала что-то, пока ждала в хижине, и Харрис сжег улики в камине, а карандаши бросил туда же, в огонь.

Мэтью провел рукой по лбу. Ему нужно было взять себя в руки, чтобы встретиться с этим человеком за ужином, и, если он хоть на йоту покажет свое изменившееся отношение, хитроумный убийца заметит это. Наверняка Харрис может почувствовать это мгновенно.

Если он взял лопату у Бейнса, чтобы убить Нору Суэйн, то что насчет других пропавших предметов? Шестифутовый измерительный стержень, моток толстой бечевки и джутовые мешки — что с ними? Воспользовался ли Харрис лопатой, чтобы похоронить Нору, когда сделал свое грязное дело? Может, потом именно он попросил кого-то из Бостона написать ее отцу? Кого он попросил? Добровольного соучастника или человека, который понятия не имел о преступлении?

Еще кое-что не давало Мэтью покоя. Амбар Йейтса Джонси с навесным замком и запорная пластина, которую купили тринадцатого сентября. Харрис купил собственный набор для хижины пятнадцатого числа. Очевидно, он убил Нору — скорее всего, ранним вечером или ночью пятнадцатого сентября, и в его распоряжении уже было все необходимое, чтобы запереть место преступления.

Но для чего ему понадобилась бечевка и мешки? Если Нора была уже мертва — а, видит Бог, невозможно выжить, потеряв столько крови, — ему не понадобилась бы бечевка, чтобы связать ее. Возможно, на соломенном настиле было какое-то одеяло или покрывало, в которое он мог завернуть труп, чтобы вытащить его наружу — вот, почему на крыльце и ступеньках не было крови.

У меня с Харрисом неоконченное дело. Передай ему, что за ним должок за ту ситуацию, и Друцилла уже выходит на тропу войны! — сказал пьяный Йейтс Джонси в таверне «Красная Клешня».

Грузная Друцилла, отпирающая свой амбар ключом и держащая в руках корзину с едой…

Та ситуация.

Что это могла быть за ситуация?

Мэтью решил, что подготовился настолько, насколько это вообще возможно. Он взял свой фонарь и, выходя из комнаты, заметил Харриса — тоже с фонарем в руке — спускающимся по лестнице справа от него. Мэтью неподвижно стоял в дверях с бешено колотящимся сердцем, пока Харрис не скрылся из виду, и лишь после этого воспользовался возможностью, на которую надеялся.

Он прошел по коридору и тихо постучал в дверь, за которой лежала Симона Тракстон.

— Кто там? — раздался слабый и подрагивающий голос.

— Мэтью Корбетт, мэм. Могу я войти?

После паузы последовало еще более слабое и неуверенное: «Да».

Мэтью вошел.

Она лежала на своей койке, укрытая несколькими одеялами, опираясь на гору подушек. Лицо женщины было повернуто к огню в камине. Рядом с ней на маленьком столике, на котором также стояли чайник и чашка, горел двойной канделябр со свечами, а на полу лежала стопка книг и, похоже, набор для вышивания. Рядом, в нескольких футах от койки Симоны, стояла еще одна койка — видимо, ей пользовался Харрис. Также в комнате стояло одно кожаное кресло.

Мэтью закрыл за собой дверь. Когда он подошел к женщине, у него сложилось впечатление, что прежде она была очень красива. Однако теперь ее кожа была желтоватой, щеки ввалились, темно-карие глаза запали, а вокруг них скопились морщинки реальной или воображаемой боли. Она подняла свои тонкие бледные руки, чтобы прикоснуться к своим длинным волосам, будто пытаясь предстать в лучшем виде перед посетившим ее джентльменом. Из этого мало что вышло.

— Добрый вечер, — поздоровался Мэтью, встав в изножье ее койки.

Она кивнула. Ее глаза сузились, как будто ей было сложно разглядеть его.

— Вы — тот молодой человек, которого нанял Харрис. Из Нью-Йорка.

Это было утверждение, а не вопрос, но Мэтью все же кивнул.

— Верно.

— Вы здесь, чтобы засвидетельствовать безумие Форбса, — сказала она. — Бедняга. Я помню, когда он был живым и здоровым. И Мэри… она была настоящим сокровищем. Жизнь может быть ужасно жестокой, вам так не кажется?

— К сожалению, это так.

— Я хорошо знаю, насколько это верно. Упокой Господь душу моего дорогого отца. Кажется, все это произошло только вчера, но на самом деле прошла вечность. Вы понимаете?

— Да.

— Вы не присядете ненадолго, чтобы составить мне компанию? Харрис говорит, что Уикс скоро принесет мне ужин, но… Пожалуйста, сэр, останьтесь. — Она указала на кресло. — Доктор Гэлбрейт обычно сидит там, — слабо улыбнулась Симона. — Он — еще одно сокровище. Без него… Вы, наверное, знаете, мне нездоровится.

Мэтью сел в кресло.

— Я сомневаюсь, что атмосфера этого места вам подходит. По правде говоря, я сомневаюсь, что она хоть кому-то подходит.

— Да, здесь ужасно, не так ли? Я мечтаю вернуться в Бостон, но боюсь поездки, хотя дорогу сюда вместе с Харрисом я выдержала. Но я бы не вынесла, если б меня оставили одну в доме. В Бостоне, я имею в виду. У нас есть слуги, но это не то же самое, что муж, который находится рядом. Жена нуждается во внимании супруга.

— Конечно, — согласился Мэтью. — Я так понимаю, ваш муж много раз приезжал сюда, как до несчастного случая с Мэри, так и после. Вы сопровождали его в большинстве поездок?

— Несколько раз. Не всегда. Он энергичный, мой Харрис. Я должна признать, что не могу за ним угнаться. Он всегда в движении, то тут, то там. Он напористый. Да, это было бы правильным словом. По правде говоря, он меня изматывает. Знаете, мой отец был похож на него. Человек дела, всегда в движении, всегда с планом, который нужно исполнять. Такова жизнь подобных людей, не так ли?

— Безусловно.

Симона попыталась приподняться на подушках. Мэтью встал, чтобы помочь ей, но она отмахнулась и устроилась сама, призывая молодого человека вернуться в кресло.

— Воистину, только настоящий мудрец мог научиться добывать огонь, — сказала она, глядя на языки пламени, помогавшие ей чувствовать тепло. — Мне всегда было интересно, кто бы это мог быть.

Мэтью понятия не имел, что на это ответить. Он решил сменить тему:

— У вас, кажется, весьма интересная семья, — сказал он.

Она не ответила, лишь продолжила смотреть на огонь. Пустота на ее лице заставила Мэтью опасаться, что она впадает в состояние лунатизма. Он уже хотел повторить свое изречение, однако Симона отвлеклась от очага, тяжело вздохнула и сказала:

— У меня печальная семья. В ней очень мало счастья.

— Любое дело или ремесло предъявляет жестокие требования. Уверен, вы знаете это по общению с вашим отцом.

— О, да. Но у нас впереди будет радостное событие после того, как все эти неприятности останутся в прошлом. Свадьба Найвена и Зои. Вы останетесь на свадьбу?

— А когда планируется церемония?

— Я не знаю, Харрис еще не сказал мне. — Симона бросила на него взгляд нетерпеливого щенка, которого дразнят мясной косточкой. — Как она выглядит?

— Зоя? — удивился Мэтью. — Вы с ней не встречались?

— Нет. Я спрашивала Харриса, но он лишь сказал, что она очень хорошенькая. Я так понимаю, она русская. Частично русская, насколько объяснил Харрис. Вроде бы, по материнской линии. Опишите мне ее, пожалуйста.

— Она действительно хороша собой. У нее темные глаза и рыжие волосы. Я бы сказал, огненно-рыжие.

— Хм… — неопределенно протянула Симона.

— Мы всего несколько раз разговаривали с ней, — продолжил Мэтью, — но она кажется…

— Это странно, — перебила его Симона.

— Простите?

— Странно, — повторила женщина. — Огненно-рыжая.

— Прошу прощения, почему это странно?

— Из-за пьесы. В доме Уинтропа. Ее показывали много раз по вечерам. Харрис пригласил меня сопровождать его на спектакль, и я именно так описала волосы актрисы. Огненно-рыжие.

Мэтью наклонился вперед, чувствуя, как у него на виске начинает пульсировать жилка.

— Кажется, я не понимаю, о чем вы говорите. Какую пьесу вы имеете в виду?

— Ту, что показывали в Доме Уинтропа. «Русская вдова». Актриса, которая играла в ней — я забыла ее имя — у нее были огненно-рыжие волосы, и я сказала об этом. Но у нее была небольшая роль. Она была служанкой главной героини. Я люблю эту пьесу. Мой отец тоже любил. Он водил меня на постановки в Лондоне.

— А, — покивал Мэтью. — Грандиозное развлечение! Но это же просто совпадение, не так ли? Скажите мне, за все время, что вы здесь находитесь, вы и правда никогда не видели Зою? Точнее, мисс Смит. Вы не сопровождали своего мужа, когда он ездил за ними в Бостон?

— О, нет. Иногда в этом путешествии я чувствую, что мой позвоночник может сломаться. Я просила о встрече с Зоей, но вы же видите, я нездорова. Мои силы приходят и уходят, я не так уж часто встаю с постели. Харрис говорит, что я все же встречусь с ней. Однажды. Разве это не забавно? Я понимаю, что она живет в комнате дальше по коридору, но для меня она будто в соседнем государстве.

— Забавно, — пробормотал Мэтью, поджав губы.

— Объявление о помолвке стало такой неожиданностью, — сказала Симона. — Найвен прислал нам много писем из Вены, но мы никогда ни слова не слышали о Зое.

Мэтью рассеянно кивнул. Его мысли начинали складывать кусочки этой загадки, но пока не оформились в общую картину.

Симона заговорила вновь и отвлекла его от раздумий:

— Харрис иногда берет меня с собой на прогулки в сторону деревни, но я не могу уйти далеко, потому что у меня подкашиваются ноги. Но дело не только в этом. Кажется, я просто надеюсь встретиться с Зоей на каждом повороте.

Она вымученно хихикнула, чем вызвала у Мэтью приступ щемящего сочувствия.

— Я уверен, она много теряет, не знакомясь с вами, — ответил он.

— Временами мне становится одиноко, а Харрис так часто уезжает. Хотя… у меня есть книги и мое рукоделие. Могу ли я спросить, вы женаты?

— Можете. Я не женат.

— Когда придет время, — доверительно произнесла Симона, — делайте мудрый выбор. Мой отец всегда говорил мне, что нельзя полностью узнать сердце другого человека. Так что брак — это прыжок веры. — Симона внезапно вздрогнула и потянулась назад, потирая шею. Мэтью забеспокоился и подался вперед, но Симона остановила его жестом. — Иногда меня мучают боли, — напряженно пояснила она. — Они пронзают меня, как кинжал, до самых костей.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — неловко спросил Мэтью.

— Нет, я просто должна это перетерпеть. — Несмотря на очевидный дискомфорт (воображаемый или нет), ей удалось слабо улыбнуться, хотя глаза оставались мрачными. Она глубоко вздохнула, поглаживая пальцами шею. — Этот мир тяжел для меня, — страдальчески произнесла Симона.

Мэтью вновь не нашелся, что ответить. От глупого молчания его спас стук в дверь.

— Это Уикс, госпожа Симона, — послышалось из коридора.

— Мой ужин, — объяснила она Мэтью. И голосом, куда более слабым, чем секунду назад, ответила: — Войдите.

Вошел пожилой дворецкий, держа в руках поднос, на котором стояла тарелка с двумя колбасками, вареным картофелем и кукурузной булочкой, а также столовым серебром, тканевой салфеткой и стаканом лимонной воды. Он поставил поднос на столик подле кровати Симоне.

— Что-нибудь еще, госпожа? — поинтересовался он.

— Нет, это все. Спасибо.

— Господин Корбетт, — обратился Уикс, — я принес ужин господину Форбсу наверх несколько минут назад. Он сообщил мне, что хочет поговорить с вами.

Мэтью встал и взял фонарь.

— Хорошо. А мне нужно поговорить с вами. — Повернувшись к Симоне, он сказал: — Спасибо, что уделили мне время. Надеюсь, мы снова увидимся.

— С удовольствием, — ответила Симона и взяла вилку так, как будто это был самый тяжелый предмет на земле.

В коридоре Мэтью тихо сказал Уиксу:

— В час ночи Илай Бейнс подойдет к вашей двери с черного хода. Я хочу, чтобы вы впустили его, не задавая вопросов. И сейчас тоже никаких вопросов не задавайте. Просто сделайте, как я прошу.

— Я дежурю у входной двери до двух часов, но я дам знать Мэрион. Это действительно так важно, сэр?

— Жизненно важно. В интересах Форбса. Боюсь, только это и может пролить свет на всю эту ситуацию.

Когда Уикс спустился по лестнице, Мэтью постучал в дверь Форбса, и ему немедленно предложили войти.

— Я знал, что это будете вы. — Форбс лежал в постели, рядом с ним стоял поднос с едой. Мужчина выглядел все таким же серым и изможденным, каким Мэтью видел его в последний раз. — Я хотел, чтобы вы услышали, что Мэри приходила ко мне прошлой ночью. Она сказала, что скоро придет за мной в последний раз. И что загробная жизнь примет меня с радостью, с какой приняла ее саму. — Его глаза блеснули в свете камина то ли великой надеждой, то ли великим безумием. — Я наконец освобожусь от всех тягот, Мэтью! Это чудесно — быть благословенным и получить прощение за мое безучастие во время смерти Мэри.

— Вы не виноваты в смерти Мэри, сэр. Это был просто несчастный случай.

— Ее убила моя нерешительность. Я вижу, вы никогда не поймете этого. — Форбс поморщился, взял нож, чтобы разрезать колбаску, однако передумал и принялся просто ковырять ее вилкой. — У меня нет аппетита, — с отвращением сказал он, отодвинув тарелку. — Я слишком взволнован тем, что готовит будущее для меня и моей любимой.

— Вам нужно поесть, — не согласился Мэтью. — Я сомневаюсь, что еда в загробной жизни будет такой же вкусной, как стряпня миссис Бейнс.

— Зато там будет удовлетворение души, — ответил Форбс, склонив голову набок. — К вашему сведению, я последовал вашему совету и спросил Мэри о том, что может знать только она и я. Я спросил ее, что ее так сильно встревожило, когда она вернулась с прогулки в деревню в тот день. Вы помните, я говорил вам об этом?

Мэтью напрягся.

— Помню.

— Она сказала, что увидела раненого олененка, хромающего в лесу, и у нее затрепетало сердце. Ей было невыносимо видеть, как страдает невинное Божье создание.

Держу пари, — подумал Мэтью, — что эта ложь стала неплохой метафорой.

Хотя маневр был хорош. Он мысленно накинул «призраку» балл.

— Это после того, как Харрис подстрелил олененка? — спросил Мэтью. — Я так понимаю, он заядлый охотник.

— Это не имеет никакого отношения к моему брату, — отмахнулся Форбс. — Вы просили меня спросить ее, я это сделал. Она ответила.

— И что же теперь? Вы ждете, когда вас позовут на утес, чтобы вы могли броситься навстречу своей смерти?

— Чтобы я мог воссоединиться с Мэри в вечной жизни! — Форбс одарил Мэтью грозным хмурым взглядом. С этим упрямцем было не так-то легко справиться. — И в вечной любви, — добавил Форбс. — Разве вы никогда не были влюблены, юноша?

— Нет.

Он лишь привязался к своей подзащитной, Рейчел Ховарт, только и всего.

— Тогда как вы можете меня понять? Между нами огромная пропасть. Идите по своим делам и заберите отсюда эту еду по дороге.

— Вы и есть мое дело, — ответил Мэтью, но мужчина лишь отмахнулся от него и ничего не сказал.

Мэтью оказал хозяину поместья любезность, взяв поднос, но по пути к лестнице он остановился и посмотрел на колбаски. Немного подумав, он отнес поднос в собственную комнату, завернул колбаски в салфетку и положил их на стол. Он также припрятал кукурузную булочку, чтобы съесть ее позже, а картошку бросил в огонь очага, потому что ею он хотел насытиться внизу.

Вновь готовый сохранять хорошую мину при плохой игре под бдительными взглядами Харриса и Найвена, он спустился по лестнице с пустой тарелкой на подносе и присоединился за столом к остальным.

Все, что мог сделать Мэтью, это посмотреть Харрису в глаза, когда тот справился о его прогулке в деревню. Подозревая о том, что сделал Мэтью, Харрис обратился в хищника, выслеживающего свою жертву.

— Прогулка прошла хорошо, — ответил Мэтью и перевел разговор на их игру в «Джинго».

Гэлбрейт и Найвен беседовали о дате предстоящей свадьбы с Зоей, которая, по словам Найвена, будет высечена в камне, как только «это грязное дело» будет улажено. Мэтью подумал о том, что одно «грязное дело» было припрятано примерно в полумиле от того места, где они сейчас сидели. Вспомнив испачканные засохшей кровью доски и смрад смерти, он полностью потерял аппетит.

Зоя оживилась и принялась рассказывать о красотах Вены, архитектуре и другом. Мэтью стало интересно, из какой книги с рисунками она это почерпнула. Тем временем Харрис ел медленно и осторожно, кусочек за кусочком, и часто бросал на Мэтью пристальные и внимательные взгляды.

Покончив с едой, Харрис отложил нож и вилку и сказал:

— Мы все приходим к выводу, что жизнь должна продолжаться. Не так ли, Мэтью?

— Да. Должна.

— Дункан, каков ваш вердикт о психическом состоянии моего брата?

— Оно тревожное, — уклончиво ответил доктор.

— А каков ваш вердикт, Мэтью?

— Мой вердикт? А мы уже в суде?

— В таком случае, каково ваше мнение? — Харрис рассмеялся и обвел тяжелым взглядом всех остальных за столом. — Ей-богу, жители Нью-Йорка — сварливая компания.

— Не сварливая, — возразил Мэтью. — Скорее требовательная.

— Вот оно как! Как я и сказал! Ладно, спрошу проще. Что вы думаете о психическом состоянии моего брата? И я сразу продолжу: вы готовы подписать документ, объявляющий вас независимым свидетелем и подтверждающий, что Форбса Тракстона следует поместить в приют для душевнобольных? Или, позвольте исправиться, в санаториум. Полагаю, так он называется на латыни. Разница между приютом для душевнобольных и санаториумом заключается в ежегодных расходах в несколько сотен фунтов.

— Я все еще размышляю, — сказал Мэтью.

Глаза Харриса заблестели, а на щеках проступил румянец гнева. Выражение его лица изменилось всего на мгновение, и он тут же взял себя в руки.

— Вам лучше бы уже принять решение, — тихим, тщательно контролируемым голосом произнес он. — Вам все равно придется это сделать, Мэтью. Как только вы это сделаете, все мы сможем жить своей жизнью и покинуть это жалкое место.

— Я за! — воскликнул Найвен, обнимая Зою за плечи. На этот раз она улыбнулась Мэтью через стол и сделала вид, что рада этому прикосновению. — Чем скорее, тем лучше! — продолжил Найвен. — Чтобы мы могли начать подготовку к свадьбе.

Мэтью решил, что не стоит слишком сгущать краски, поэтому повернулся к Харрису и сказал:

— Я дам вам знать.

Трапеза продолжалась в молчании. Мэтью наелся досыта и вернулся в свою комнату. Он подбросил дров в камин и начал читать «Ценность женщин», которую находил вполне увлекательной и даже революционной. Он был убежден, что автору этой работы угрожало сожжение на костре, точно так же, как и Рейчел Ховарт.

Читая, он ел кукурузную булочку и поглядывал на сгорающие свечные часы.

Когда стрелка на свече показала полночь, он отложил книгу, встал, взял фонарь и как можно тише вышел в коридор. Он рассудил, что ему может потребоваться больше часа, чтобы изложить свою точку зрения.

В доме было тихо, нигде не было видно блуждающего призрака.

То, что Мэтью должен был сделать, можно было назвать делом срочным. Двигаясь так тихо, как только мог, он постучал в дверь доктора Гэлбрейта. Если бы Харрис, Найвен и Зоя услышали это, ситуация приняла бы дрянной оборот, но ему оставалось надеяться, что злодеи спят крепким сном.

Ответа не было. Пришлось постучать во второй раз.

Наконец дверь открылась, и из комнаты выглянул доктор Гэлбрейт с рассеянным взглядом в своем ночном халате в синюю полоску. Он поправил очки и возмутился:

— Какого черта вы…

Мэтью приложил палец к губам, призывая к тишине. Нравилось это доктору или нет, Мэтью протиснулся в его комнату и закрыл за собой дверь. Гэлбрейт зашипел на него, как пересохший насос.

— У нас с вами есть работа, — сказал Мэтью.

— Работа? Какая еще работа? Вы тоже сошли с ума?

— Мы спустимся в склеп и выкопаем тело, которое достали из воды, — ответил Мэтью. — Вы осмотрите его и подтвердите, что это действительно Мэри Тракстон.

— Что?! Боже мой, юноша! Я все еще сплю, и мне снится это безумие?

Мэтью полез в карман и показал доктору Гэлбрейту то, что в нем находилось.

— А еще, — кивнул он, — вы проверите, подходят ли эти четыре зуба к челюсти трупа.

Глава 13

Для Мэтью первый удар кирки прозвучал громче пушечного выстрела.

— Боже милостивый, как шумно! — воскликнул он. Его голос эхом отразился от сводчатого потолка склепа и коридоров с кирпичными стенами. — Это могут услышать наверху?

— С таким количеством камня над нашими головами? — Илай Бейнс сделал паузу перед вторым ударом. От первого серые кирпичи треснули прямо под маленькой потускневшей табличкой, на которой было выгравировано:

Мэри Тракстон. Любимая жена.

11 января 1669 — 8 сентября 1702.

— Мы спустились на тридцать с лишним футов, — сказал Бейнс. — Даже призраки этого не услышат. Простите мое святотатство, доктор.

— Не обращайте на меня внимания. — Гэлбрейт, прикрываясь фонарем, который он держал в руке в черной перчатке, отступил на шаг. — Я буду просить прощения у священника после этого прискорбного дела.

— Джентльмены, вы готовы, чтобы я продолжил? — спросил Бейнс. Доктор оставался мрачным изваянием, а Мэтью кивнул, хотя ему хотелось зажать уши. Кирка ударила снова, осколки кирпича полетели в свете фонарей, приближая исследователей к гробу за стеной.

***

Час назад в комнате Гэлбрейта состоялся тяжелый разговор.

— Зубы, — растерянно пробормотал доктор. — Так… ладно… откуда они у вас?

— Пока не могу сказать. Но расскажу, когда придет время.

— Сейчас самое подходящее время, молодой человек! Вы прервали мой сон, каким бы он ни был, и ввалились сюда… с этим! Итак, у вас в руках четыре зуба. Что мне прикажете с этим делать?

— Сказать мне, из чьего они рта.

— Из чьего рта? — Гэлбрейт отступил на шаг, как будто боялся, что и впрямь находится в присутствии буйного сумасшедшего.

— Я имею в виду возраст человека, кому принадлежали эти зубы. Они, на мой взгляд, выглядят довольно молодыми. Не сильно стерты.

— О, Бога ради! Одну минуту! Если я умру от этого, знайте, я буду преследовать вас до конца ваших дней! — Доктор прошел через комнату к своей сумке винного цвета и полу и вернулся в черных кожаных перчатках. Он поправил очки, неохотно принял зубы из ладони Мэтью и поднес их поближе к своему лицу и фонарю. Через несколько секунд он сказал: — Я согласен, что они из детского рта. Полагаю, лет четырнадцати или пятнадцати. Все резцы. Вот этот сильно поцарапан, остальные в довольно хорошем состоянии. — Он вернул зубы Мэтью, поморщившись от отвращения, и выставил перед собой руки в перчатках так, словно на них скопилась какая-то зараза. — Я сказал вам свое мнение. А теперь объяснитесь: к чему это все?

— Вот к чему, — вздохнул Мэтью, — примерно через час мы встретимся с Илаем Бейнсом у заднего входа в жилище Уиксов. Он принесет кирку и все необходимое для вскрытия гроба. Затем он приведет нас к двери, за которой, по его словам, находится лестница в склеп, а затем он…

— Хватит. Я услышал достаточно. Даже слишком. Убирайтесь отсюда, пока я не позвал Харриса, чтобы он живьем с вас шкуру содрал!

— Вы этого не сделаете. Дело в том, что эти четыре зуба приводят меня к тревожному подозрению. Возможно, тело в гробу Мэри — это не Мэри. Ведь ее так и не удалось как следует опознать, не так ли?

— Мэри упала со скалы восьмого сентября, а тело обнаружили в середине октября. За это время больше никто не срывался в море. Прожорливые морские обитатели не пощадили ее плоть, и, я могу сказать вам, зрелище было ужасным. Сломанные кости, зияющие рваные раны. У нее даже не было глаз, молодой человек! Крабы устроили на ее теле свой жуткий пир!

— И, испытывая некоторое отвращение к бактериям, вы предпочли во время опознания держаться на почтительном расстоянии от тела?

Губы Гэлбрейта зашевелились, готовясь выдать гневный ответ, но, когда голос раздался, он был очень тихим:

— Мой отец был тунеядцем и бездельником. Он умер от сифилиса. Когда становишься свидетелем чего-то подобного, день за днем пожирающего плоть твоего близкого человека, это меняет тебя. Ты никогда не станешь прежним после такого. Это была палка о двух концах, заставившая меня заинтересоваться медициной, но, с другой стороны, она… привила мне страх. Я делаю все, что в моих силах. — Он прерывисто вздохнул. — Ладно, я осмотрел тело, а затем действительно отошел в сторону, чтобы позволить деревенскому священнику и тому гробовщику сделать свою работу. Но если это не тело Мэри, то чье же оно тогда?

— Произнесу два слова, которые не должны выйти за пределы этой комнаты. Вы понимаете?

— Ни черта я не понимаю!

— Жертва убийства.

— Что? Какого еще убийства?

— Я сказал все, что собирался сказать. Доктор, мне нужна ваша помощь, и я вам доверяю.

— Ну, разумеется. С чего бы вам не доверять мне?

— Потому что, — многозначительно кивнул Мэтью, — некоторые в этом доме доверия не заслуживают и, вероятно, они очень опасны. Я рискую, привлекая вас к этому делу, но во имя справедливости это необходимо сделать.

— То, что вы говорите — безумие! Вскрывать гроб Мэри?! Это богохульство!

— Так и было бы, если б в том гробу действительно лежала Мэри Тракстон, — согласился Мэтью. — А я считаю, что это не так.

— Труп… — пробормотал Гэлбрейт. — Он набух от воды и был изуродован до неузнаваемости. А к настоящему моменту этот труп пролежал в гробу несколько месяцев. Вы хоть представляете, какая у него сейчас степень разложения? Как я могу что-либо определить по этим… как бы так помягче выразиться… останкам?

— Вы боитесь смотреть на тело?

Глаза за линзами очков блеснули красным угольком.

— Нет. А вы — должны бояться.

Мэтью подождал, пока вспышка гнева утихнет, прежде чем сказать:

— Я боюсь. Но я не позволю страху остановить меня.

Гэлбрейт начал снимать очки, но поколебался, и Мэтью подумал, что дело в перчатках, которыми он прикасался к зубам.

— Господи, лучше бы вы никогда не приходили в этот дом.

— Думаю, другие чувствуют то же самое, и вы можете отказать мне в моей просьбе. Но я очень прошу вас согласиться.

***

В погруженном в серый полумрак склепе продолжала лететь кирпичная крошка, а воздух заволакивала пыль, пока Бейнс наносил удары киркой. Каждый стук отдавался в ушах Мэтью и разрывал его нервы на части. Камень с табличкой обрушился. Бейнс использовал кирку, чтобы вытащить кирпичи на пол, а затем продолжил работу.

— Черт возьми! — выругался Бейнс, переводя дух. — Я и не знал, что кирпичи укладывают так прочно. Печально видеть, как такая работа идет прахом, но… — Он пожал плечами и вернулся к своей разрушительной работе.

Когда рухнуло еще несколько кирпичей, образовалась дыра. Затхлый воздух вырвался из темноты. Пространство расширилось.

Еще несколько ударов — и образовалось достаточно места, чтобы впустить живое тело в обитель мертвых. Гэлбрейт принес из своей комнаты тряпицу и использовал ее, чтобы защитить лицо от клубящейся пыли. Мэтью пожалел, что не последовал его примеру.

Бейнс отложил кирку в сторону.

— Я уверен, что этого достаточно, — сказал он и поднял железный лом, прислоненный к дальней стене. — Кто-нибудь осветит мне путь?

Мэтью вошел первым со своим фонарем, пригнув голову. Пришлось сжаться, чтобы протиснуться в отверстие. Внутри стоял гроб на каменном возвышении примерно в трех футах от пола. Он был простым, из некрашеного дерева, а на крышке были выжжены очертания христианского креста.

Мэтью пришлось наклониться, потому что пространство здесь было узким, и его голова задевала потолок. Следом за ним вошел Бейнс, а затем уже доктор со своим фонарем.

При виде гроба с крестом на крышке Гэлбрейт прерывисто вздохнул под своей самодельной маской.

— Я чувствую, как пламя ада обжигает мне спину. Клянусь Богом, это преступление против природы!

— Приступайте, — попросил Мэтью Бейнса. Нужно было двигаться дальше, пока у кого-то из присутствующих окончательно не сдали нервы.

Бейнс глубоко вздохнул, выдохнул и вогнал конец лома в шов между крышкой и гробом. Пока он работал, гвозди начали по одному выскакивать из крышки с шумом, напоминающим одиночные пистолетные выстрелы.

— Я буду проклят за это, — пробормотал доктор, но, к его чести, он оставался на месте и не пытался сбежать.

Гвоздь выскакивал за гвоздем.

— Боже! — воскликнул Бейнс, прервавшись. — Сколько гвоздей этот ублюдок вбил в эту штуку?

— Достаточно, чтобы запечатать ее навсегда, — ответил Мэтью. — Хотите, я попробую сам?

— Нет, я справлюсь.

И это к лучшему, — подумал Мэтью, ведь его нервы были на пределе, а его сердце билось так же громко, как звенели выскакивающие из крышки гроба гвозди, падая на пол. Удивительно, что на таком холоде можно так сильно вспотеть.

Бейнс затолкал лом под крышку и начал ее расшатывать. Раздался такой шум, будто дюжина демонов возопила от ярости, когда им ломали кости. Гэлбрейт издал сдавленный звук и начал отступать, но Мэтью поймал его за плечо и удержал. С последним ужасающим треском раскалывающегося дерева крышка поднялась и упала, и в склеп ворвался сухой тошнотворный запах застарелой смерти.

Никто не пошевелился.

Никто не заглянул в гроб.

Гэлбрейт нарушил повисшую тишину, и теперь его голос зазвучал уверенно и профессионально:

— Добавьте мне света, Мэтью. И, если моим глазам предстоит увидеть то же, что и вашим, сделайте шаг вперед.

Мэтью собрался с духом и повиновался.

Жизнь.

Это было так шокирующе и так печально, что жизнь может пройти через все свои перипетии, через темные и светлые дни и привести к этому. Гниющая оболочка. По сути, пугало, в котором едва можно было узнать человека, которым оно когда-то было. Пожелтевшее платье и увядшие розы вокруг дыры, зияющей в горле. Лицо, лишенное челюсти и глаз, уже не было лицом, а напоминало оплывшую восковую маску. А когда-то это была девушка. Любимый человек и чье-то сокровище. Теперь это была скорее сморщенная связка сломанных веток, и ничто уже не говорило о ее молодости, красоте, истории, таланте, надеждах и мечтах.

Мэтью стоял, глядя сверху вниз на изуродованное лицо. Скальп девушки был обглодан до костей голодными морскими обитателями. Осталось лишь несколько клочков темных волос.

Гэлбрейт отстранил Мэтью, не обращая внимания на выражение ужаса и скорби на его лице. Он сказал из-под тряпицы:

— Боюсь, четыре предмета в вашем кармане здесь бесполезны, потому что верхней челюсти нет, а нижняя раздроблена на куски. — Он наклонился, чтобы рассмотреть тело поближе. Илай Бейнс отступил, чтобы дать доктору побольше места. — Я не понимаю, как, во имя Господа, я могу что-то определить по этому телу.

В этом и был смысл, — подумал Мэтью.

— Эти раны и раздробленные кости. По-вашему, все это — следствие удара о скалы? — спросил он.

— Камни начали дело, а морские обитатели довершили начатое. Заползая в труп и копошась в нем после того, как тело разбухло, они нанесли непоправимый ущерб.

— А платье! На ней ведь было не это платье, когда она сорвалась со скалы, не так ли?

— Не будьте тупицей, — пожурил его доктор. — Волны унесли всю ее одежду. То, во что ее одели, принадлежало Мэри при жизни. Харрис отнес его гробовщику.

— Кажется, оно ей немного велико…

Гэлбрейт выпрямился и посмотрел на Мэтью тяжелым взглядом.

— У смерти есть способы уменьшать тело, молодой человек. Вашему образованию не хватает понимания того, как работает смерть.

Но я неплохо понимаю в убийствах, — чуть было не ответил Мэтью. Он изучал тело и держал фонарь высоко, когда доктор снова наклонился. Одна рука в перчатке придерживала повязку на лице, а другая перемещалась туда-сюда — осторожно, будто с уважением к вечному сну покойницы.

— Это бессмысленно, — пробормотал Гэлбрейт. — Вам просто не могло прийти в голову затеи хуже, чем эта.

— Неужели вы не можете изучить ничего, что дало бы нам ключ к разгадке? — Ничего. — Доктор снова выпрямился, а затем замер. — Ну ладно. Кое-что, я полагаю, можно сделать. Кости правого запястья. Дайте-ка я посмотрю.

— Что вам дадут кости запястья? — удивился Мэтью.

— Тшшш, — шикнул на него доктор. Прошло примерно четверть минуты, прежде чем он задумчиво протянул: — Хм-м-м…

— В чем дело? — встрепенулся Мэтью.

— Это интересно. — Гэлбрейт наклонился ближе, а затем снова отстранился. — Некоторое время назад Мэри рассказала мне, что в возрасте четырнадцати лет она упала с лошади. Это привело к сильному перелому запястья. Как правило, оно болело в плохую погоду, и она наносила мазь, чтобы успокоить боль. Я чувствовал кальцификацию в месте перелома. — Гэлбрейт повернулся к Мэтью. — А на этой руке признаков кальцификации нет. Вообще никаких.

— Что это значит?

— А это значит, молодой человек — если только в моем преклонном возрасте я не начал терять всякое здравомыслие, — что это запястье принадлежит не Мэри Тракстон. Да, сейчас глубокая ночь, и я ошеломлен увиденным, но у меня осталось достаточно воздуха в груди, чтобы спросить: вы знаете, на кого я сейчас смотрю?

— Да, но я не могу сейчас ответить вам. Мы можем выйти отсюда, чтобы продолжить разговор?

Бейнс закрыл крышку гроба, насколько это было возможно, и доктор с Мэтью покинули склеп.

В помещении снаружи Мэтью обратился к обоим мужчинам:

— Я не думаю, что мне нужно просить вас не разглашать ничего из того, что вы сейчас услышите. Время для оглашения этой информации наступит, но не сейчас.

— Я бы не проронил ни слова, сэр, — сказал Бейнс.

Гэлбрейт хмыкнул. Он с явным отвращением стянул перчатки и сунул их в карман.

— Я уверен, что не собираюсь бежать наверх и сообщать Форбсу, что я принимал участие во вскрытии гроба его жены, в котором оказалась не она. Я оставлю это гнусное дело вам, молодой человек.

Они поднялись по каменной лестнице к двери, ведущей во внутренний коридор. Бейнс возглавлял процессию. Как раз перед тем, как дверь открылась, до их слуха донесся приглушенный крик. Когда Бейнс протиснулся внутрь, крик превратился в пугающий, душераздирающий вопль:

— Помогите! Кто-нибудь! Помогите! Господин Форбс выбрался!

— Он бросился к утесу! — закричал Мэтью так же пронзительно, как Уикс, хотя все и так знали, к чему все идет. Бейнс бросил кирку и лом на пол, и все трое рванули в прихожую, где обнаружили у входной двери разбитый фонарь, проливающий горячее масло на камни, и перевернутую набок койку. Через широко распахнутые двери Мэтью разглядел бегущую фигуру то ли Форбса, то ли Уикса. Со своим фонарем в руке он бросился в погоню, Бейнс мчался прямо за ним, а доктор бежал последним.

Холодный сильный ветер ударил Мэтью в лицо. Он обогнал Уикса, который споткнулся и завалился в сторону, с трудом переводя дыхание.

— Остановите его! Остановите его! — успел выкрикнуть дворецкий, прежде чем его голос поглотила непогода.

Мэтью заметил фигуру, стоящую ярдах в десяти от него прямо на краю утеса. В тот же миг где-то в облаках раздался басовитый грохот, а из темноты хлынул проливной дождь.

Форбс Тракстон прыгнул.

Его ночная сорочка была почти сорвана с тела, когда Мэтью ухватился за нее обеими руками, бросив свой фонарь. Форбс сопротивлялся и тянул молодого решателя проблем за собой так, что ботинки последнего оставляли борозды в земле. Он мог бы полететь вслед за ним и разбиться о скалы, если б его снова не спас Илай Бейнс, который сумел вытащить обоих и отволочь в сторону от края утеса.

Мэтью сел под проливным дождем прямо на холодную землю. По его волосам струилась вода. Форбс лежал на спине, прижав руки к глазам, его тело сотрясала дрожь. Бейнс стоял в стороне, когда подоспели Гэлбрейт и Уикс. Доктор немедленно опустился на колени, чтобы оказать помощь Форбсу, но тототмахнулся от него и свернулся калачиком, словно желая, чтобы весь мир исчез.

— Я пытался остановить его! — причитал Уикс, перекрикивая шторм. — Он промчался мимо меня, но я пытался…

— Никто вас не винит, — ответил Гэлбрейт. — Давайте отнесем его обратно в дом.

Харрис и Найвен стояли у двери, Зоя притаилась за их спинами, когда промокшая от дождя группа с трудом протиснулась внутрь. Бейнс и Мэтью крепко держали Форбса, который бессвязно что-то бормотал, а его ноги то и дело подкашивались.

— Что, черт возьми, произошло? — требовательно спросил Харрис. — Он прошел мимо Уикса? Форбс, этому безумию должен настать конец! Ты меня слышишь?

— Вы не помогаете, — рявкнул на него Гэлбрейт. — Форбс, вы можете подняться по лестнице?

— Мэри… — тихо простонал Форбс, опустив голову. С него на пол ручьями лилась вода. — Она была там. Мэри… моя Мэри… она звала меня.

Доктор бросил на Мэтью быстрый взгляд и отвернулся.

— Харис, вы с Найвеном помогите мне с ним. Кто-нибудь, Бога ради, закройте дверь!

Мэтью отстал и подчинился приказу доктора, когда Форбса повели вверх по ступенькам.

Когда они скрылись из виду, а их шаги смолкли, Мэтью тихо сказал Бейнсу:

— Лучше всего забрать инструменты. Я полагаю, вы уронили их в…

— Кажется, это ваше. — Мэрион Уикс в белой фланелевой ночной сорочке и чепчике появилась в коридоре, держа в руках инструменты, которые обронил Бейнс. — Я не спрашивала тогда, для чего это все нужно. Не буду спрашивать и сейчас. Но я чуть не споткнулась об это и не сломала себе шею, когда услышала крики и бросилась сюда. Можете забрать их. — Она отдала инструменты Илаю и посмотрела на своего вымокшего насквозь мужа. — Я знала, что это было лишь вопросом времени, когда господин Форбс вырвется. Он пострадал?

— Промок под дождем и немного бредит, — ответил Мэтью. — Но, слава Богу, других травм нет. Так же я благодарю Бога за то, что мистер Бейнс подоспел вовремя.

— С тобой все в порядке, Чет? — спросила Мэрион.

— Перенервничал, промок и запыхался. Я пытался остановить его, но он был слишком быстр.

Взгляд женщины упал на стекло от разбитого фонаря на полу. Масло все еще горело синим пламенем, но опасности пожара не было.

— Я достану свою метлу и приберу здесь. — Она покачала головой. — Бедный господин Форбс. Он так хочет уйти из этой жизни. Да смилостивится Господь над его грешной душой. — Миссис Уикс обратила свое внимание на Мэтью, и по ее каменному взгляду он понял, что в этой маленькой пожилой женщине заключена грозная сила. Похоже, прямо сейчас она была готова выпустить ее наружу. — Могу я говорить откровенно, сэр?

— Конечно. — Мэтью начал дрожать от холода и сырости, но решил, что лучше выслушать эту даму, если ей есть, что сказать.

— Ни Чет, ни я не считаем, что господин Форбс видит призрак госпожи Мэри, но какие-то нечестивые духи определенно здесь бродят. Мы также не считаем, что этот несчастный случай свел его с ума. О, он горюет, это точно, но в его бремя… как бы так сказать… вмешиваются. Тот, кто делает это с господином Форбсом, — настоящее зло во плоти, молодой человек. Госпожа Мэри была прекрасной, замечательной женщиной, храни Господь ее душу. Идея о том, что она возвращается из мертвых, чтобы забрать господина Форбса с собой, просто… Мне не подобрать слов.

— Это и не нужно, — сказал Мэтью. — Я разделяю ваши чувства.

— У меня есть свои подозрения, но я не буду их высказывать. — Она шагнула ближе к Мэтью, и у него сложилось впечатление, что даже Хадсон Грейтхауз отступил бы от огня в ее глазах.

Обращаясь к нему, она произнесла всего два слова:

— Поймайте ублюдка.

Затем она переменилась в лице и обратилась к своему насквозь продрогшему мужу:

— Давай, дорогой, снимем с тебя эту мокрую одежду, а потом я здесь приберу. — С этими словами она перевела взгляд на балкон, и Мэтью подумал, что она вспоминает повесившегося бывшего хозяина, чья кровь залила камни, чтобы верная домработница убрала ее.

Глава 14

— Мэри… Мэри… Мэри… — простонал мужчина на кровати.

Доктор Гэлбрейт тут же встал со стула и склонился над своим пациентом.

— Он приходит в себя, — сообщил доктор Мэтью Корбетту, который стоял в той же комнате, кутаясь в одеяло и дрожа от холода. Вся его одежда и волосы все еще были мокрыми после потопа, обрушившегося на каменные стены и продолжавшего хлестать по витражным окнам.

— Мэтью… — прошептал мужчина. Его веки затрепетали.

Мэтью подошел к постели Форбса Тракстона.

— Я здесь, сэр, — сказал он. Глаза мужчины внезапно открылись, и в свете лампы уставились на Мэтью. Белки налились кровью. Дрожащая рука взметнулась вверх и отчаянно схватила Мэтью за плечо.

— А вы… вы ее видели? — Голос Тракстона был едва слышен. Его морщинистое лицо выглядело усталым и имело почти серый оттенок. — Она была там… — простонал он прежде, чем молодой человек, решающий проблемы, смог ему ответить. — Ей нужен я. Она хочет… забрать меня. Боже, почему, почему вы просто не отпустили меня?

— Я не собираюсь стоять сложа руки и наблюдать, как вы убиваете себя. Сегодня вечером вам это почти удалось.

— Я должен уйти с ней! Как вы не понимаете? Боже мой, Мэтью… о, Боже! Я нужен ей. Мы можем быть вместе… навсегда… на веки вечные. Она этого хочет. Это единственный путь, Мэтью, неужели вы не видите?

— Нет, сэр, я так не думаю.

Седая голова Тракстона приподнялась с влажной подушки. Его рука сжалась на плече Мэтью, и в глубине глаз Форбса заплясали угольки.

— Это единственный способ, — с нажимом произнес он, — чтобы она простила меня за то, что я убил ее.

— Форбс, — обратился Дункан Гэлбрейт. Его одежда была такой же мокрой и холодной, как у Мэтью. — Я хочу, чтобы вы сейчас отдохнули. Вы слышите? Пожалуйста… постарайтесь избавить свой разум от этого бремени.

Это была невыполнимая просьба, и все трое в комнате знали это. Однако хозяин Тракстон-Мэнора взглянул на доктора и кивнул. И хотя агония текла по нему вместо крови и билась внутри его расколотого сердца, он закрыл глаза и попытался найти хоть несколько минут покоя.

— Давайте выйдем и поговорим с остальными, — предложил Гэлбрейт. Но, прежде чем они подошли к двери, он остановился и неуверенно переступил с ноги на ногу. — А вы… видели там что-нибудь?

— Ничего.

Там был только проливной дождь, трепещущие от ветра деревья и море, разбивающееся об утес.

— Очевидно, Форбс считает, что он — что-то видел. Эта фантазия о фантоме… о призраке… она разрушает его. Будто бы Мэри манит его присоединиться к ней в царстве смерти. Знаете, это задача для священника, а не для врача. И не для решателя проблем, — добавил он, пристально глядя на Мэтью поверх очков с квадратными стеклами. — Я не понимаю, почему они решили втянуть в это вас.

— Они надеялись, что я смогу помочь, — ответил Мэтью.

Правда «помощь» в этом случае — слишком громкое слово, — подумал он, но вслух этого решил не говорить.

— Сегодня вечером вы помешали ему сброситься с утеса, так что благодарность и признательность вполне уместны. Но то другое, что мы сделали… пожалуй, это будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

— Это было необходимо, — сказал Мэтью. — И теперь вы знаете, почему.

— Я бы многое отдал, чтобы мне не пришлось это узнавать. Но если вы полагаете, что здесь и впрямь присутствует некое злобно настроенное существо, которое намерено убить Форбса Тракстона, то оно может попытаться сначала избавиться от вас, раз вы вздумали встать у него на пути. Так бы я сказал вам, если бы верил в призраков. Однако я в них не верю, если хотите мое мнение.

Мэтью почти согласился, что идея о существовании неупокоенных духов нелепа по своей сути, но не сумел сказать это вслух. Он знал о призрачных тенях, которые жили в офисе дома номер семь по Стоун-Стрит. И пусть они никогда не показывались, а ограничивали свое присутствие лишь звуками и шумом, Мэтью знал, что они и вправду существуют. Вдобавок некоторые события в агентстве «Герральд» заставили его задуматься о царстве неизведанного и о том, насколько тонка его граница с реальным миром. Лучше всего было выбросить эти мысли из головы, но здесь, в Тракстон-Мэноре, в трех днях езды на карете к северу от Бостона, эти мысли буквально набросились на него. Мэтью напоминал себе, что чувство опасности может быть связано с тем, что в скором времени он может столкнуться с кем-то гораздо хуже, чем призрак.

— Давайте выйдем к остальным, — сказал Гэлбрейт и открыл дверь в коридор.

Харрис, Найвен и Зоя ждали прямо за дверью, оба брата держали фонари.

— Он уснет? — спросил Харрис.

— Я надеюсь на это, — холодно ответил доктор. — Хотя ему и придется сделать это самому, поскольку последняя порция снотворного ушла на Симону. Мне нужно оформить заказ на дополнительные химикаты у капитана торгового судна.

— Вам следует сделать это утром, — сказал Харрис. — Насколько я понимаю, судно отплывает двадцать первого числа. — Он переводил подозрительный взгляд с Мэтью на доктора и обратно. Мэтью заметил, как его взгляд прищуривается. — Вы удивительно быстро добрались до Форбса. Вы были внизу?

Мэтью чувствовал, что у него замерз мозг.

Гэлбрейт, к счастью, нашелся быстрее:

— Я хотел выпить лимонной воды. Встретил Мэтью на кухне. Мы удачно оказались недалеко от двери.

— Ясно. А откуда там взялся Бейнс? Тоже пришел лимонной воды попить?

Гэлбрейт сохранил непроницаемое выражение лица и пожал плечами.

— Я полагаю, Бейнс делал то, что иногда делает по ночам. Опорожнял ночной горшок. И он тоже удачно оказался рядом, согласны?

— Очень удачно, — многозначительно произнес Найвен. — Но я просто не знаю, сколько еще мы сможем все это выносить! — Он обнял Зою, выражение лица которой было мягким и слегка отстраненным. — Мы хотим, чтобы все закончилось, — настаивал Найвен. — Наш брак не может ждать!

— Как и наше будущее, — добавил Харрис. — Послушайте, Мэтью, у меня уже имеется надлежащий свидетельский документ, подготовленный моими адвокатами в Бостоне еще до моей поездки в Нью-Йорк. Согласитесь ли вы подписать его сегодня вечером, чтобы мы все могли оставить эти ужасные обстоятельства позади? На самом деле, все это ради блага Форбса. Сами видите, в каком он состоянии. Вы согласны, Дункан?

Прежде чем доктор успел ответить, Мэтью сказал:

— Я слышу, что вы говорите. Я подпишу. Но я хочу быть абсолютно уверен в том, что поступаю правильно.

— А вы в этом сомневаетесь? В следующий раз Бейнса может не оказаться на кухне, как и Дункана!

— Я подпишу, — повторил Мэтью, — если завтра вечером у Форбса снова случится приступ. Еще одна ночь. Если ему явится «Мэри», я с радостью сделаю все, что вы просите.

— Слава Богу, — сказал Харрис, вскидывая свободную руку. — Наконец-то в этом есть хоть какой-то смысл! Что ж, я уже полностью проснулся, и у меня нет шансов снова заснуть! В любом случае, мне пора дежурить у двери, хотя я сомневаюсь, что сегодня Форбс предпримет еще одну вылазку. Мэтью, вы окажете огромную услугу семье Тракстон. Я позабочусь о том, чтобы вы были вознаграждены сверх нашей первоначальной договоренности.

Мэтью кивнул.

— Спасибо. Я рад, что сыграл важную роль в этом деле.

Он и сам не знал, сможет ли проспать остаток ночи, но он должен был попытаться, потому что впереди его ждало тяжелое утро, и ему понадобится свежая голова.

— Что ж, тогда я пожелаю всем вам спокойной ночи, насколько это возможно. Доктор Гэлбрейт, спасибо вам за вашу помощь.

— Рад услужить, — ответил Гэлбрейт. Его голос звучал мрачно, но не настолько, чтобы Тракстоны смогли это заметить. Его настроение уловил лишь тот, кто знал о нем.

***

Всю оставшуюся ночь дождь барабанил в окно в комнате Мэтью и свел к нулю почти все его попытки заснуть. Из-за шума проливного дождя он подумал, что Ною, должно быть, пришло время строить новый ковчег.

Однако с первыми лучами тусклого серого солнца звук прекратился, и Мэтью, продрогший до костей, поднялся со своей койки. Он переоделся из мокрой одежды, как только оказался в комнате, но холод будто не желал уходить из его тела даже под сухим одеялом, несмотря на тепло очага. При дыхании из его рта вырывались клубы пара — словно маленькие призраки.

Следуя своим привычкам, Мэтью решил побриться. О, эта вода в умывальнике должна быть просто ледяной! Так и было, однако он пересилил холод, после чего разжег камин посильнее и немного отогрелся у огня.

Мэтью дожидался часа, когда Уикс объявит о завтраке. Это будет означать, что Харрис больше не дежурит у двери, и из дома получится выскользнуть незамеченным.

В половине восьмого раздался стук и зов дворецкого. Мэтью подождал еще около десяти минут, а затем взял приготовленный им маленький матерчатый сверток и сунул его во внутренний карман плаща винного цвета, который он надел поверх темно-коричневого жакета. На голову он нахлобучил светло-коричневую шерстяную шапку.

Украдкой приоткрыв дверь, он выглянул в коридор и убедился, что там никого нет. Лишь после этого он крадучись направился в холл, который, как он заметил, был начисто убран трудолюбивой миссис Уикс.

Он вышел из дома в объятия сильного мороза и обильного снегопада. Лужайка покоилась под белым покрывалом толщиной не меньше дюйма. К тому моменту, как он вышел на лесную тропу, снег повалил так сильно, что контуры поместья почти скрылись за его завесой.

Кто-нибудь выглянет и увидит его следы?

Мэтью с удовлетворением осознал, что за несколько минут следы будут полностью заметены и надежно скрыты. Поплотнее укутавшись в плащ, он продолжил путь. Ему нужно было выполнить важную задачу.

Когда он добрался до владений Джонси, снегопад усилился, а холодный ветер нещадно подул в лицо, раздражая кожу. Лес вокруг представлял собой фантасмагорию из мокрых черных стволов и белых, как кости, ветвей. Подлесок был полностью припорошен снегом. Хлопья с шипением падали на деревья, ботинки хрустели по насту, а порывы холодного ветра время от времени завывали в ушах.

Мэтью почувствовал запах дыма из трубы в хижине. Когда он приблизился к заснеженным строениям, его внезапно осенило: помешает ли внезапная непогода Лии Клегг отправиться в деревню в церковную школу? Если так, она не пронесет темный фонарь в дом…

Что ж, он был уверен, что сильный снегопад — не редкость в этих краях на таком расстоянии от Нью-Йорка. И все же оставалось только надеяться, что Лия наденет подходящее пальто и выдержит непогоду — если не ради Мэтью Корбетта, то хотя бы ради своих учеников.

Мысли о Лии Клегг внезапно оборвались, потому что, увидев запертый амбар, хижину и мастерскую, Мэтью наткнулся на зловещую фигуру пса Потрошителя, пристально смотрящего на него. Собака могла залаять в любую секунду, и снег, конечно, мог приглушить шум, но не полностью скрыть его.

Рука нырнула во внутренний карман плаща и проникла в лежащую там тканевую салфетку. Когда Потрошитель напрягся, чтобы устроить лающий шквал, который мог быть услышан отсюда до самой Филадельфии, Мэтью бросил к лапам пса колбаску, которую стащил с тарелки Форбса после ужина.

Раздалось короткое тявканье, перешедшее в гортанное рычание, напоминающее заданный вопрос. Желтые глаза теперь таращились не на человеческое мясо, а на свинину.

— Возьми, — выдохнул Мэтью. Он старался говорить настолько спокойно, насколько это было возможно. — Давай же.

Потрошитель понюхал колбаску, издал еще один низкий горловой рык, а потом челюсти щелкнули, и мясо стало историей.

Мэтью бросил еще один кусочек колбасы.

На этот раз перед трапезой пес не рычал.

После четвертого кусочка колбаски закончились, и Мэтью тихо сказал:

— Хороший мальчик. Хороший Потрошитель. — Он надеялся, что его подношения возымели эффект.

Потрошитель безмятежно посмотрел на него и помахал хвостом. Совсем немного, но, похоже, он быстро признал нового благодетеля. Вряд ли его тут часто баловали подобной вкуснятиной.

Теперь проверим, не выведет ли Потрошителя из себя моя попытка пробраться к амбару, — подумал Мэтью.

— Я схожу вон туда. — Он указал на амбар. — Ты только тихо. Тихо, ладно?

Первый шаг заставил Потрошителя отступить, однако он не залаял и не зарычал. Взгляд животного не был сердитым или свирепым. На самом деле, в нем даже мелькал озорной блеск.

Пока все шло хорошо.

Еще несколько шагов, а Потрошитель все еще не лаял. Мэтью протянул руку, чтобы прикоснуться к псу для успокоения, но тот издал низкий хрюкающий звук и попятился. Похоже, Потрошитель к ласке не привык. Видимо, попытка таким образом наладить контакт была глупой.

Мэтью добрался до амбара, запертого на навесной замок, без шума и происшествий. Оказавшись у двери, он сжал кулак и, молясь о тишине, постучал.

Из амбара не донеслось ни слова.

Он попробовал еще раз и услышал, как Потрошитель издает тревожный звук, который замер в его горле наполовину. В этот момент из амбара донесся голос того, кто был заперт там внутри. Голос звучал очень слабо и определенно принадлежал женщине.

— Друцилла? Друцилла! Я прошу вас, принесите мне лампу. Пожалуйста. И еще одно одеяло, молю вас Божьей милостью!

Мэтью не смог ответить на мольбу Мэри Тракстон. Этим утром не было места для милости, но он намеревался принести ее в сюда в самое ближайшее время. Она пережила падение с утеса и, возможно, была в тяжелом состоянии, однако оставалась живой.

Та ситуация.

Вот, что это было.

Видимо, Друцилла, Йейтс или Потрошитель нашли Мэри на берегу. Возможно, эти негодяи немедленно сообщили о своей находке, либо Друцилла применила свои доморощенные медицинские навыки, чтобы сохранить Мэри жизнь, а затем обратилась к Харрису за вознаграждением. В любом случае, та ситуация заключалась в том, что Харрис платил чете Джонси за то, чтобы они держали настоящую Мэри здесь, пока Блуждающая Мэри посещает спальню Форбса.

Темный план. Но было кое-что потемнее: Джонси знали, что гроб, который Йейтс сколотил для Мэри, не предназначался ей. Знали ли они, что Харрис сделал падение Мэри идеальным прикрытием для убийства Норы Суэйн? Нужен был труп, а ребенок, который осложнил бы положение Харриса, был вовсе не нужен.

Мэтью понял, что с самого начала, когда Харрис только вошел в офис агентства «Герральд», он почувствовал присутствие хищника. В конце концов, одной из его первых мыслей было то, что этот по-щегольски одетый мужчина может быть убийцей, подосланным Профессором Фэллом. Или даже самим Профессором. О, видит Бог, по густоте внутренней тьмы он наверняка не уступал этому гению преступного мира, а место его преступления вполне могло привести в ужас даже Бабу Ягу.

— Друцилла? — позвала Мэри. Ее голос все еще звучал слабо и неуверенно, даже почти безнадежно. — Ответьте мне, прошу вас!

Мэтью не мог. Если б Мэри поняла, что кто-то обнаружил ее, в своем хрупком физическом и психическом состоянии она могла рассказать об этом Джонси, а Мэтью к этому был не готов. Ему пришлось отойти от амбара и снова раствориться в заснеженном лесу. Потрошитель проводил его и оказал ему любезность, начав яростно лаять лишь тогда, когда он отошел от владений Джонси достаточно далеко.

Итак, следующая часть плана.

Если Лия не сможет достать темный фонарь, Мэтью придется рискнуть. Сможет ли он спрятать сверток под плащом? Возможно, но это, опять же, риск. Прежде чем покинуть Клеггов, он рассказал Лии, как найти тайник рядом с небольшой пирамидой из камней, которую он соорудил на северной стороне насыпи из опавших листьев. Со всем этим снегом, предвещавшим настоящую бурю, камни могли быть засыпаны и надежно укрыты.

Мэтью добрался до хижины, обошел ее сзади и обнаружил, что вся растительность погребена под белыми сугробами, доходившими до середины его голеней. С чувством нарастающей паники он принялся копать в том месте, где, по его мнению, должен был находиться сверток.

Ничего.

Он переместил свои поиски на несколько футов севернее и снова зарылся в снег и листья.

Ничего.

— О, Боже! — отчаянно воскликнул Мэтью вслух. Без темного фонаря он мог бы провернуть свой трюк, но его интенсивный свет мог выиграть несколько лишних секунд, которые были слишком ценны.

Мэтью снова сместился, теперь двигаясь южнее.

На этот раз он нашел камни, покрытые снегом и льдом.

Свертка не было.

С неистовой энергией он продолжал искать, копать и снова копать, пока от холода у него не онемели руки, а силы не иссякли. Он сел на корточки, напоминая самому себе отдыхающего снеговика. Единственное, что удерживало его от того, чтобы упасть прямо здесь, это страх замерзнуть насмерть. Нельзя было оставаться тут. Нужно было подняться и вернуться в поместье.

Мэтью встал. Казалось, вся зима легла на его плечи своим огромным весом. Небо было таким же серым, как стены склепа Тракстонов. В такую погоду слабый здоровьем человек мог умереть, и Мэтью лишь надеялся, что Джонси не настолько злы и глупы, чтобы не позаботиться о Мэри как следует.

Оставался еще один вопрос. После того, как Мэтью подпишет необходимый документ и Форбса увезут в бедлам, что будет с Мэри?

Он плотнее запахнул плащ и понял, что в кармане что-то есть. Комок, прижимающийся к его боку. Он сунул руку внутрь и обнаружил, что у него все же остался кусочек свиной колбаски, завернутый в матерчатую салфетку. Итак, с серьезным видом и лицом, исхлестанным морозным ветром, Мэтью позавтракал на ходу и, дрожа, направился обратно к мрачной могиле на вершине утеса.

Глава 15

Найвен Тракстон вошел в комнату своего старшего брата без стука. Он направил фонарь на кровать, где лежал Форбс, уставившись на балдахин над своей головой. Его руки были сжаты на груди поверх одеяла. Уикс принес немного дров в половине десятого, чтобы подбросить их в огонь. Сейчас в камине их было достаточно, чтобы их треск заглушал рев снежной бури, бушевавшей весь день и усилившейся с наступлением ночи.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Найвен.

— Не разговаривай со мной, — сухо ответил Форбс.

— Форбс, я же не враг тебе. И Харрис тоже. Мы хотим для тебя самого лучшего.

— Это наглая, отвратительная ложь.

— Тебе нужно отдохнуть. Побыть там, где о тебе смогут позаботиться надлежащим образом. И тебе нужен душевный покой, Форбс. Здесь ты его точно не получишь. — Найвен подошел к очагу, чтобы согреться. От порыва ветра стекла в окнах комнаты задрожали. — Прислушайся! Нас ждет настоящий ад, прежде чем все это закончится.

— Быть погребенным под снегом вместе с тобой и Харрисом — вот, что для меня настоящий ад.

Найвен отвернулся от огня.

— Если ты так сильно хочешь избавиться от «Тракстон-Компани», почему бы тебе просто не продать ее Харрису? Это бы было самым простым, а главное, верным решением. Тебя от него отделяет один росчерк пера.

— Я дюжину раз пытался объяснить вам, что мы не можем продолжать наше семейное дело. Наши средства истощены, и мы должны получить за компанию то, что еще можем. Строительство этого дома покончило с нами, мы перестали быть богачами. Теперь все это лишь пыль в глаза.

— Но Харрис мог бы…

— Харрис — настоящий безумец! — Форбс приподнялся на подушках, его лицо напряглось, а глаза налились кровью. — Неважно, во что он заставил тебя поверить, он живет только за счет богатства Симоны! Я знаю, я видел счета! И я также знаю, что он обескровливает эту бедную больную женщину. — Форбс кивнул, подтверждая свои слова. — Ты понимаешь, почему она болеет, не так ли? Она любит его и знает, как он ее использует! Так что лучше запереться в комнате в постели и вымаливать немного ласки, потому что даже такую малость Харрису тяжело ей дарить.

— Боже, — пробормотал Найвен, — ты превращаешься в отца. Нам придется попрятать от тебя все веревки в деревне?

— Если ты пройдешь по следам Харриса, они приведут тебя прямо к обрыву, — ответил Форбс. Его голос был холоден, как каменные стены склепа. Он пренебрежительно махнул рукой. — Убирайся отсюда.

— Я уйду. Я хотел не только проведать тебя, но и напомнить, что сегодня вечером я дежурю у дверей. Поэтому, пожалуйста, веди себя прилично и воздержись от встречи с призраками. Оставайся в своей постели, потому что твоя выходка очень встревожила Зою. Она начинает задаваться вопросом, во что она ввязалась.

— Только начала? Она должна была понять это, еще когда встретила тебя в Вене.

— Мой дорогой брат, — покачал головой Найвен. — Такой любящий.

С этими словами и тонкой горькой улыбкой он вышел из его комнаты.

Ночь и буря продолжались.

В темных комнатах дребезжали окна, а деревянные двери трещали от холода. Влажные стены кровоточили, а в некоторых местах, особо удаленных от каминов, по камням расползалась серебристая паутинка льда. Высоко, среди дымоходов и крыш лег снег и наросли сосульки. В эту ночь призраки, бродящие по коридорам Тракстон-Мэнора, приостановили свои путешествия, чтобы послушать завывания ветра, ибо эта странная музыка заставляла их вспомнить все печали и тяготы хрупкого состояния, называемого жизнью, которое им так хотелось познать снова. Поэтому они опускали свои полупрозрачные головы и прислушивались к звукам бури.

— Форбс, — произнес мягкий женский голос. — Форбс, дорогой мой…

Фигура в белом одеянии с длинными черными волосами приблизилась к кровати. Ее силуэт вырисовывался в свете последних потрескивающих дров в камине. Она двигалась легкой походкой, подобающей блуждающему духу в ночи.

— Форбс, ты не спишь? — проведя рукой по одеялу, спросила она. — Услышь меня, мой дорогой. Пусть день приходит и уходит. В следующий час я буду ждать тебя на месте нашей встречи. В нашем чудесном месте, мой любимый, где мы никогда не расстанемся.

Послышался негромкий щелчок. В тот же миг яркий свет ударил ей в лицо, заставив ее ахнуть и отшатнуться.

Мэтью тут же вскочил с кровати и, бросившись к призрачной гостье, потянул за темный парик, сбросил его, обнаружив огненно-рыжие волосы под ним. Темные глаза Зои были полны ужаса, и Мэтью заметил, что ее лицо было белым от косметики, скрывавшей ее родинку.

Прежде чем она успела вскрикнуть, Мэтью прижал палец к ее ненакрашенным губам.

— Не говори ни слова, — прошипел он так тихо, словно сам был призраком. — Просто слушай. Ты хоть понимаешь, что вы с Найвеном становитесь соучастниками убийства?

— Убийства? О чем ты говоришь? — Увы, все следы ее славянского акцента исчезли вместе с Блуждающей Мэри. Теперь в ее голосе звучал неподдельный страх. — Я никого не убивала!

— Замолчи. Я не хочу, чтобы кто-то узнал, что все пошло не так. Если ты расскажешь кому-то из братьев, я позабочусь о том, чтобы ты болталась в петле так же, как в ней будет болтаться Харрис.

— Харрис? Что?!

— Если ты выйдешь из этой комнаты и попытаешься убежать, ты замерзнешь насмерть в лесу, — продолжил Мэтью. — И я осмелюсь сказать, что ты будешь полной дурой, если решишь рассказать все Харрису и Найвену, потому что тогда твоя жизнь закончится гораздо раньше. Как ты сказала? В следующий час? Скорее всего, Найвен присоединится к тебе в могиле, потому что я не думаю, что он до конца понимает, каким будет второй акт этого дьявольского сюжета.

— Второй акт? Послушай, я всего лишь актриса! Мне платят за…

— Я знаю, за что тебе платят. Ты должна была притвориться мертвой супругой Форбса Тракстона, чтобы Харрис мог заполучить свидетельство его предполагаемого безумия. И я знаю все о «Русской Вдове». Я должен был понять, что что-то не так, когда встретил тебя впервые, а ты начала разглагольствовать о том, что твоя мать — русская, а твой отец — английский чиновник. Найвен остановил тебя, потому что ты начала переигрывать.

Она заморгала от яркого света темного фонаря. Он стоял на прикроватном столике, где Мэтью мог с легкостью дотянуться до него и открыть створку, когда придет время.

Лия Клегг не выходила из каретника на утренние уроки, но просьбу Мэтью она выполнила. Точнее, она попросила Калеба, и тот в шесть часов под самым сильным снегопадом нашел тайник в том месте, где указал Мэтью. Он пронес сверток в свое жилище, чем сослужил очень хорошую службу всему этому делу.

— Откуда ты знаешь о «Русской Вдове»? — спросила актриса, к которой начинало понемногу возвращаться самообладание. Или же она только делала вид.

— Дух сказал мне, — усмехнулся Мэтью. — Я так понимаю, Харрис и Симона посмотрели твою пьесу, и позже он рассудил, что актриса, которая могла бы говорить с акцентом, оказалась бы полезной для его плана. Как тебя зовут по-настоящему?

— Гвендолин Дженнингс. Послушай, Харрис может зайти в мою комнату с минуты на минуту, чтобы спросить, как прошел визит. Мне лучше быть там, когда он войдет. Скажи мне, кого убили!

— Я пока не стану тебе этого сообщать. Но ты послушай меня и послушай хорошенько: твоя жизнь может зависеть от твоей следующей актерской работы, которая заключается в том, чтобы вернуться в свою комнату и сказать Харрису, что сегодня все прошло по плану. Позволь мне также сказать, что, если ты проявишь хоть малейшую нерешительность, петля на твоей шее начнет затягиваться. Ты поняла?

Она кивнула, широко распахнув глаза.

— Скажи это, — потребовал Мэтью.

— Я поняла, — пробормотала она, посмотрев в сторону кровати. — Но где же Форбс?

— Мы поменялись комнатами. Я убедил его, что, если Мэри придет сегодня ночью, она отыщет его, где бы он ни спал. — Мэтью не раскрыл ей, что также он сообщил хозяину поместья о том, как Найвен покинул его комнату, оставив дверь приоткрытой для Блуждающей Мэри, чтобы создалось впечатление, что она проходит сквозь стены.

— Спускайся к завтраку, как обычно, — добавил он. — Не показывай признаков огорчения. А теперь иди и возьми это. — Мэтью протянул ей парик, она надела на всякий случай.

Чтобы его не обнаружили, Мэтью закрыл заслонку фонаря.

Теперь комната освещалась лишь неровным светом догорающих дров камина.

Перед тем, как Гвендолин покинула комнату, Мэтью спросил:

— А все эти бредни про Бабу Ягу реальные?

— Фольклорный персонаж реален, — ответила она. — Но это было частью моей речи в пьесе.

— Ясно. А теперь иди и еще немного поиграй. И тебе лучше быть очень хорошей актрисой.

Когда она ушла, Мэтью подбросил в огонь еще дров, чтобы согреться. Ветер все еще завывал за пределами особняка, и заставлял голубое стекло дрожать в раме. Мэтью вернулся в постель и расслабился, наслаждаясь ее комфортом. Он надеялся, что Форбсу удастся хоть немного поспать в объятиях жесткой койки.

Мэтью закрыл глаза. Сегодня ночью Мэри больше не будет. И никогда больше она не придет. Однако завтра…

Он отказался слишком долго размышлять о завтрашнем дне, потому что многое висело на волоске.

Слишком многое.

В конце концов он ускользнул в благословенное царство сна, несмотря на завывание ветра за окном. Однако сон его был беспокоен, и он знал, что сможет в любой момент вскочить с кровати.

***

Когда наступили предрассветные сумерки, Харрис Тракстон ответил на настойчивый стук в их с Симоной дверь, готовясь разорвать Уикса за ненужное беспокойство, ведь обычного объявления о завтраке было вполне достаточно. Вместо того, открыв дверь, он обнаружил перед собой нью-йоркского решателя проблем — бодрого и свежевыбритого.

Мэтью кивнул ему.

— Я принял решение. Если вы принесете документ вниз к завтраку, я подпишу его прямо там, за столом.

— Слава Богу, вы пришли в себя! Очень хорошо, я оденусь и спущусь через пятнадцать минут.

Мэтью снова кивнул, соглашаясь. Последние двадцать минут он провел продуктивно, еще пятнадцать не будут для него лишними. Он спустился вниз, закутавшись в плащ, поскольку холод, пронизывающий всю территорию поместья, проник в сам дом. Утеплившись, насколько это возможно, Мэтью вошел в столовую, сел и стал ждать.

Как и предполагалось, Харрис вошел в сопровождении Найвена и бывшей Зои — ныне Гвендолин Дженнингс. Последняя держалась на несколько шагов позади братьев. Мэтью убедился, что мисс Дженнингс и в самом деле была хорошей актрисой, потому что он один замечал в ее глазах выражение перепуганной лани.

С бумагой в одной руке и деревянной коробочкой с чернильницей и пером в другой Харрис резко остановился, как только оказался в столовой.

— Это еще что? — спросил он, оглядываясь.

— О, поскольку это такой важный момент для будущего всей семьи Тракстон, я подумал, что было бы неплохо иметь свидетелей подписи документа, — сказал Мэтью.

— В таком количестве? — удивился Харрис.

Он указал на всех присутствующих в этой комнате: Дункана Гэлбрейта, Четли и Мэрион Уикс, Рут Бейнс, Калеба и Лию Клегг.

— Как друзья и слуги Тракстонов, все они должны здесь присутствовать, — сказал Мэтью. Он указал на свободное место прямо напротив себя. — Приступим?

— Разве мы не должны привести Форбса? — спросил Найвен. — И, если вы пригласили всех, то где Илай? — продолжая свое представление, он обнял мисс Дженнингс, которая обнажила зубы в мрачной улыбке, в то время как глаза ее оставались безжизненными.

Мэтью почувствовал к ней легкую жалость за то, что она оказалась вовлеченной в эту семейную неразбериху и была вынуждена прикасаться к этому человеку. Но жалость была едва ощутимой.

— Я так понимаю, им обоим нездоровится из-за тягот прошлой ночи. Я думаю, мы справимся без них.

— Согласен. — Харрис положил документ перед Мэтью, разгладил его и поставил перед ним деревянную коробку. Двигаясь с видом победителя, Харрис открыл коробку, достал серебряную чернильницу и обмакнул перо в чернила. Затем он протянул Мэтью инструмент, решающий судьбу его брата, с широкой фальшивой улыбкой. — Вы видите, где нужно поставить свою подпись, — елейно произнес он.

Мэтью действительно видел. Также он увидел, что Харрис и Найвен уже все подписали. Когда он прикоснулся пером к бумаге, Гэлбрейт внезапно сказал:

— Харрис! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедиться, что о Форбсе заботятся должным образом. Вы можете на это рассчитывать.

— Я и рассчитываю, Дункан. Ваша помощь в этой прискорбной ситуации была неоценимой.

Обмен репликами, рассчитанный на то, чтобы отвлечь внимание Харриса ровно на то время, которое требовалось, чтобы Мэтью написал все, что нужно. Как только дело было сделано, он вручил документ Харрису.

— Вот, — сказал он. — Все готово.

— Я благодарю вас. Вся семья Тракстон… Что? — Челюсть Харриса отвисла, потому что он увидел написанное. — Что все это значит, Корбетт?

— Зачитайте это всем присутствующим, если хотите. Тогда, возможно, для вас эти слова будут иметь больше смысла.

Харрис прочитал вслух то, что написал Мэтью.

— Вы попались. — Его щеки вспыхнули, в глазах появился красный блеск, когда он окинул яростным взглядом молодого человека напротив себя. — Что за игру вы ведете?

— Я вовсе не веду игр. Я заканчиваю ту партию, которая началась задолго до падения Мэри. — Мэтью встал, и Харрис отступил на несколько шагов, чуть не врезавшись в Уикса, стоявшего позади него. — Я думал пригласить Симону присоединиться к нам, Харрис, но решил, что это было бы слишком жестоко. Она понятия не имела, что вы так часто приезжаете сюда из Бостона, чтобы развлечься с Норой Суэйн.

— С кем?

— Если вы забыли, то это молодая девушка, которую вы убили. — В комнате воцарилась тишина, поскольку Мэтью наказал всем сохранять спокойствие, что бы ни происходило. По его словам, сегодня здесь многое должно было всплыть. Но единственный человек, которого он не предупредил об этом, вскочил и закричал:

— Убийство?! — Лицо Найвена стало почти таким же бледным, как вчерашний грим мисс Дженнингс. — Что все это значит?

— А это значит, что ваш брат — хладнокровный убийца, который предпочел сразить двух зайцев одним выстрелом, — сказал Мэтью. — Он опасался изменять жене в Бостоне, ведь там Симона действительно иногда выбиралась из дома. Например, на спектакли. И, поскольку я полагаю, что Харрис живет на деньги ее семьи, слух о подобном скандале был бы ему не на руку. Следовательно, он нашел свою добычу здесь. А когда девушка забеременела, он убил ее, потому что ребенок стал бы для него настоящей проблемой. А еще ему нужно было тело, с помощью которой эту проблему можно решить.

Харрис прервал Мэтью резким смешком.

— Боже мой, Корбетт! Нам следовало бы подписать документ о вашем безумии. Вам ведь самое место в бедламе! Дункан, вы можете себе вообразить подобный абсурд?

— Мэтью предсказывал, что вы скажете именно это, — холодно сообщил доктор. — Боюсь, что это все действительно безумие и абсурд. Я смотрю на сумасшедшего, с которым, ничего не подозревая, общался много лет.

— Проблемы требуют решения, — продолжил Мэтью в ответ на потрясенное молчание Харриса. — И ваша проблема заключалась в том, что Мэри Тракстон не погибла при падении. — Он сделал паузу, потому что Мэрион Уикс ахнула, а Лия Клегг ухватилась за своего мужа, будто могла вот-вот упасть в обморок. — На самом деле Мэри все еще жива. Очевидно, ее обнаружила чета Джонси или их собака. Ее держали взаперти на их территории с тех пор, как нашли. В каком она состоянии, я не знаю, но предполагаю, что верховая езда ее хорошенько закалила, и, вероятно, помогла ей выжить и пережить травмы. Что ж, скоро мы узнаем больше, потому что Форбс и Илай Бейнс отправились за Бертом Энсоном, после чего все вместе пойдут навестить чету Джонси.

Харрис достал из кармана серебряную табакерку с филигранью и вдохнул по щепотке каждой ноздрей. Дрожала ли у него рука? Нет, нисколько. Мэтью знал, что стоит держать с ним ухо востро.

— Безумие, — спокойно сказал Харрис. — Мэри мертва. Никто не смог бы выжить после такого падения.

— На самом деле мое мнение таково: большую часть падения она просто скользила вниз по мокрым камням, — сказал Мэтью. — Возможно, у нее были сломаны кости, и она получила другие травмы. Но ведь Друцилла — деревенский врач, не так ли? Я полагаю, она ухаживала за Мэри, как могла, чтобы сохранить ей жизнь. А вы платили ей за сохранность этой тайны после того, как она сама или Йейтс сообщили вам, что нашли ее. И они не собирались позволять вам ее убить, так как неплохо на этом зарабатывали. Ну и в глубине души они не убийцы. Только они должны были знать, что чье-то тело все-таки нашли в море. И, конечно же, Нора Суэйн была единственной пропавшей девушкой, которая предположительно сбежала в Бостон. Что ж, они это выяснили. Мой вопрос к вам таков: после того, как я подписал бы этот документ, какая судьба ожидала Мэри? Джонси позволили бы вам избавиться от нее и закрыли бы глаза на такое злодеяние? Правда, я полагаю, что Джонси понимали, что следующими шеями, на которых затянутся петли, будут их собственные.

— Он бредит, Харрис? — спросил Найвен, и в его голосе прозвучала мольба. — Скажи правду, Харрис! Пожалуйста!

— О, вы не должны были узнать об этом, — утешающе сказал Мэтью Найвену. — Вы должны были быть просто прикрытием для этой молодой актрисы, которая стоит рядом с вами. Откуда вы могли знать, что примерно пятнадцатого сентября Харрис убил Нору Суэйн в маленькой хижине, которую они прежде использовали для своих встреч? Или что впоследствии Харрис изрубил тело девушки лопатой. Могу вам сказать, что лицу он уделил особое внимание. Затем он вытащил тело в одеяле или покрывале, которое они обычно набрасывали на тюк сена в углу хижины. В бухте, где, как он знал, обитало много крабов, он наполнил камнями четыре джутовых мешка и привязал их к рукам и ногам трупа толстой бечевкой. Затем он оттащил тело на достаточную глубину, где оно висело бы на дне, а морские обитатели могли его обгладывать. Тело оставалось бы там до тех пор, пока его не изуродовали бы до неузнаваемости, чтобы никто не опознал ее, когда тело вынесло на берег. Я полагаю, все заняло около месяца.

— Еще одно дикое безумие! — возразил Харрис. — Как бы я потом нашел тело, чтобы выдать его за Мэри, если сбросил его с лодки невесть где и оставил болтаться на дне?

— Легко, — сказал Мэтью. — С помощью шестифутового измерительного стержня, который вы также взяли из амбара с инструментами садовника. Вы погрузили его в грязь, чтобы отметить, где находится тело. Если бы вы вспомнили окрестности по какому-нибудь ориентиру на берегу, вы нашли бы стержень, а вслед за ним — и тело. Но вам нужно было избавиться от цветных карандашей Норы каким-то другим способом, а не бросать их в огонь, где они растаяли и превратились в восковые лужицы. Я обнаружил их, когда взломал замок и вошел в ту хижину. Это последнее произведение искусства, написанное дерзкой рукой убийцы. Оно сказало за Нору все, когда она сама уже не могла этого сделать.

— Подождите! Подождите! — вмешалась Лия. — А что за актриса, о которой вы говорили?

— На этот вопрос я попрошу ответить мисс Гвендолин Дженнингс. — Мэтью махнул рукой в сторону девушки с огненно-рыжими волосами.

— Ни слова! — прорычал Харрис, и теперь Мэтью уловил в его голосе дрожь.

— Я думаю, уже поздновато заставлять кого-то молчать. Итак, мисс Дженнингс?

— Меня наняли, — неуверенно начала она, — чтобы я сыграла роль. Вот и все. Об убийстве я ничего не знала.

— Я тоже не знал! — воскликнул Найвен с такой горячностью, что у него изо рта брызнула слюна. — Боже мой, Харрис! Мы ведь хотели просто отменить продажу компании! Я был уверен, что тело действительно принадлежит Мэри!

— Это не так, — сказал Гэлбрейт. — Я могу это подтвердить.

— Они пришли ко мне после выступления в пьесе «Русская Вдова» в Бостоне, — продолжала девушка, обращая внимание на Лию. — Они отвели меня в номер в гостинице «Сентри-Хилл-Инн» и сказали, чего хотят и сколько готовы заплатить. Мне дали информацию о жизни Мэри и Форбса и сказали продолжать говорить со славянским акцентом, когда я не изображаю призрак, чтобы представить меня как невесту Найвена. Они также сказали, что в темноте я вполне сойду за Мэри, потому что у меня похожая фигура, а с черным париком и бледным макияжем… — Она развела руками. — Работа есть работа, и мне нужно было чем-то себя прокормить. Все, что я знала, это что они хотели убрать Форбса с дороги, но они сказали мне, что не позволят ему покончить с собой. Они собирались признать его сумасшедшим задолго до того, как он сделает свой последний шаг. И я им поверила.

— Я думаю, что в основном вы верили в их деньги, — сказал Мэтью. — Играть на сцене — это одно, но играть на эмоциях горюющего человека — это преступление. Я бы сказал, что Харрис очень умен — в извращенном смысле этого слова. Я полагаю, ему пришла вголову идея о призраке Мэри, когда он лицезрел очередной эпизод ночных прогулок Симоны. Однажды ночью она во сне вошла в комнату Форбса. Это было двадцать восьмого сентября. Именно в эту дату Форбс отметил первый «визит». Она просто молча стояла в комнате, заставив Форбса думать, что его посетила умершая жена. Но к тому времени Мэри была уже найдена, а Нора Суэйн пребывала в воде.

— Их всех следует вздернуть! — истерически воскликнула Мэрион Уикс. Она выглядела так, будто готова была зубами прогрызть масляный фонарь и вобрать в себя пламя. — У меня были подозрения насчет этого негодяя! — Она направила дрожащий палец на Харриса. — Найвен и эта… эта актриса… предали господина Форбса! Их всех надо вздернуть на виселице!

— Я не убийца! — запротестовал Найвен. Он был живым доказательством того, что даже в холодной комнате лицо может блестеть от пота. — Харрис… убийство девушки… тебе обязательно было это делать?

Харрис Тракстон взял еще две щепотки табака и поворошил порошок пальцем, прежде чем пронзить младшего брата осуждающим взглядом.

— Ты круглый идиот, — сказал он удивительно сдержанным тоном для человека, которого ожидала виселица. — Да, это нужно было сделать. Когда Йейтс Джонси пришел ко мне, сообщил, что его жена нашла Мэри, и потребовал денег за уход, что еще мне оставалось делать? Та девушка была беременна. Я не мог допустить, чтобы она родила, мне больше ничего не оставалось. И ты с готовностью согласился на этот план, поэтому помни, какую важную роль в нем играешь.

Харрис обвел взглядом всех собравшихся. Мэтью заметил, как скривились его губы, и отметил странный блеск в его глазах. Он подумал, что идея о безумии, передающемся в этой семье по наследству, не была лишена смысла.

— Все вы… доктор… слуги… Вы просто понятия не имеете, что значит быть богатым, — прошипел Харрис. — Быть кем-то в этом мире. Уважаемым. Тем, перед кем преклоняются. С кем разговаривают члены Королевской Семьи. Ездить верхом, а не ходить пешком. Чтобы перед вами открывалась любая дверь, в которую вы пожелаете войти. Да, мистер Тракстон, непременно, мистер Тракстон. И я должен был просто стоять и позволять какому-то ополоумевшему от горя дураку все это разрушить? Вот, что действительно было бы безумием. Я не позволю предателю семьи снова сделать нас, — он помедлил, подбирая правильное слово, — незначительными. О, нет. Я прослежу, чтобы Форбса поместили в лечебницу, остановлю продажу и я, Харрис Тракстон, буду тем, кто спасет компанию от верной гибели. Разве вы не видите? Я — герой этой пьесы! Если в этом поместье и есть призрак, то это призрак моего отца, и он наблюдает за мной из каждого закоулка! Он говорит мне: останови Форбса, он слабое звено в цепи, останови его, помести туда, где он не сможет причинить вреда семейному делу. И сохрани компанию. То, на что мы потратили десятилетия. А Форбс? — Харрис фыркнул. — Подчиниться желаниям женщины?! Женщина собиралась убедить носителя нашего наследия просто все продать? Разве это — не безумие? — Он посмотрел на Мэтью. — Разве нет? Ответьте мне!

— Вам придется найти ответ самому, — сказал Мэтью. — Возможно, вы придете к нему, когда вам накинут веревку на шею.

— Я думаю, нет, — ответил Харрис и с этими словами швырнул содержимое табакерки в глаза Мэтью.

Ослепленный, Мэтью отшатнулся, пытаясь вернуть себе зрение. Он услышал крик, визг, стук опрокидывающегося стула и звук тела, падающего на пол. Когда ему удалось проморгаться, он увидел, как Гэлбрейт и Клегг помогают Уиксу подняться. У пожилого дворецкого текла кровь из носа — вероятно, после удара Харриса.

Найвен и мисс Дженнингс вернулись в свои комнаты. Им обоим не требовался макияж, чтобы сойти за привидения.

— Он сбежал! — воскликнул Гэлбрейт. Очки криво сидели на его переносице. — Оттолкнул меня, когда я попытался его удержать. Уикс вцепился в него, и он ударил его кулаком.

— Вот ублюдок! — Мэрион кипела от злости, поддерживая мужа под руку. — Боже милостивый, сколько крови!

У Мэтью не было времени оценивать, насколько тяжела травма Уикса. Хотя его зрение было все еще затуманено, он выбежал из комнаты на мороз сквозь широко распахнутую входную дверь. За ней пролегал белый мир.

— Давайте догоним его! — сказал Калеб Клегг, поравнявшись с Мэтью, и они без колебаний пустились в погоню за безумным убийцей.

Глава 16

— Я знаю тебя много лет, Друцилла, — сказал мужчина с каштановой бородой, приставив нож к ее горлу, — но, если ты проглотишь этот ключ, я вскрою тебя, как вскрыл бы любого негодяя.

Массивная женщина плотно сжала губы. Ее глубоко посаженные серые глаза под нависающим лбом переводили взгляд с Берта Энсона на Форбса Тракстона, затем на своего мужа, которому Илай Бейнс сковал руки за спиной.

— Сдавайся, — сказал Йейтс Джонси. После удара Бейнса у него изо рта текла кровь, потому что он попытался не дать пришельцам попасть в закрытый амбар. — Мы же не хотим, чтобы он правда тебя вскрыл.

Форбс аккуратно протянул руку, чтобы схватить женщину за шею. У него бы не хватило сил задушить ее за то, что она схватила со стола ключ, засунула его себе в рот и попыталась проглотить, но он хотел это сделать. Однако женщина несколько раз моргнула и высунула язык, на котором лежал ключ, прилипший на вязкую слюну.

Пальцы Энсона в перчатках схватили ключ. Нож он отдал Бейнсу.

— Если кто-нибудь из них пошевелится, я кивну, и ты их порежешь, — сказал он. — Давайте, Тракстон. Пойдем в этот амбар.

Снаружи все еще кружил снег, подгоняемый ледяным ветром. Ботинки двух мужчин с хрустом пробивали семидюймовый слой белой корки, а более глубокие сугробы мешали им пройти. Потрошитель яростно лаял. Он был занят этим с тех самых пор, как они сюда явились. Когда Потрошитель поднял тревогу, Энсон сообщил Тракстону и Бейнсу, что этот пес еще щенком был продан из помета суки, которую держала его собственная сестра. До того, как его назвали Потрошителем, у него была кличка Пирожок.

— Я хочу открыть его сам, — дрожащим голосом произнес Форбс, когда они добрались до амбара.

Энсон передал ему ключ.

Форбс с трудом вставил его в замок. Его руки дрожали не только от холода, но и от сильного предвкушения и страха перед тем, что он обнаружит за дверью.

***

Не кричите и не издавайте никаких подозрительных звуков в ответ на то, что я вам сейчас скажу, — предупредил его Мэтью Корбетт прошлой ночью. — Мэри жива, и я знаю, где ее держат. Тише! Я же говорил, не шумите! Вы стали мишенью в одной очень нечестивой игре. Эта игра закончится завтра утром. Нет, я не скажу вам, где она, прямо сейчас, просто послушайте меня. В шесть часов я хочу, чтобы вы оделись и убрались отсюда. Выйдете через черный ход, через комнату Уиксов. Илай Бейнс будет ждать вас там. Я сказал… да послушайте же вы! Бейнс проводит вас в деревню. Он знает, что ему нужно делать. Вы просто последуете за ним. Со временем он расскажет вам, куда вы направляетесь, с кем должны встретиться в Браунс-Харбор и каков ваш следующий пункт назначения. Нет, Мэри нет в деревне. Откуда я это знаю? Потому что я решил, что мир духов не такой жестокий, как мир живых. Все, больше никаких вопросов. Я понимаю, что уснуть вы сегодня не сможете, но не покидайте эту комнату и ни с кем не разговаривайте, пока не встретите Бейнса утром. Вы понимаете? Кивните, если потеряли дар речи. Хорошо. Я бы пожелал вам спокойной ночи, но это прозвучало бы как насмешка над чувствами, которые вы, должно быть, испытываете. Бейнс будет ждать у задней двери в шесть часов. Оденьтесь потеплее, на улице холодно, как у ведьмы за пазухой. Все, мне пора.

***

Форбс не справлялся с замком дрожащей рукой. Энсон схватил его за запястье, забрал ключ, велел Форбсу отойти и сам открыл амбар.

Из темноты внутри донесся сдавленный вздох, когда зимний свет пролился мимо двух мужчин и осветил сцену перед ними.

Энсон заговорил первым:

— Миссис Тракстон, мы пришли освободить вас.

— Мэри? — приглушенным дрожащим голосом спросил Форбс.

С явным усилием фигура, съежившаяся под рваным коричневым одеялом, поднялась с кучи сена, отодвинутой к дальней стене. Тонкая рука потянулась, подняла ветку дерева, служащую тростью для ходьбы, и медленными болезненными шагами приблизилась к Форбсу и Энсону, поднимая другую руку, чтобы защитить бледное, тоскующее по солнцу лицо от слишком яркого света.

— О, Боже мой! — прошептал Форбс, осознав, каким мучениям, должно быть, подверглась его жена в этой отвратительной промерзшей темнице. Когда Форбс протиснулся мимо Энсона и сделал несколько шагов к Мэри — самых длинных шагов в его жизни, — изможденная женщина с выступающими скулами, остекленевшими глазами и копной грязных темных волос закричала. Это был то ли крик надежды, то ли крик отчаяния, ведь она уже и не лелеяла мечту о спасении и готовилась окончить свои дни в этой тюрьме. Ее тонкие ноги — обе сломанные и вправленные безжалостной рукой Друциллы — подкосились, и она упала. Ее поймал любящий муж, на чьих щеках замерзли слезы.

***

Мэтью и Калеб Клегг брели по снегу, следуя по цепочке глубоких отпечатков ботинок, которые вели от поместья к краю обрыва. Снег летел им в лицо. Вершина утеса превратилась в белую стену, колеблющуюся от ветра. Мэтью по-прежнему плохо видел: табачный порошок все еще слепил ему глаза.

Еще несколько шагов вперед — и какая-то фигура бросилась сквозь зимнюю дымку прямо на Клегга. Сжатые кулаки размахнулись и ударили кучера по затылку. Он приглушенно вскрикнул от боли и упал. И когда Мэтью повернулся, чтобы отразить нападение, Харрис Тракстон потащил его к краю обрыва.

Мэтью пытался сопротивляться, но рука сжимала сильнее. Кровь прилила к лицу, Мэтью едва мог дышать.

— Если уж меня все равно повесят за одно убийство, — цедил Харрис сквозь стиснутые зубы, — можно не мелочиться, а расплачиваться сразу за два.

Они приближались к краю пропасти. Перед глазами Мэтью кружились черные пятна. Он все еще боролся, но силы быстро покидали его. Сквозь пульс крови в голове он слышал грохот волн и нечто, похожее на скрежет льда о скалы внизу.

Мэтью попытался сбросить руку Тракстона со своего горла, чтобы вдохнуть, но усилие было бесполезным. Его подтаскивали к самому краю… и тут Мэтью заметил, как из белой пелены выныривает еще одна фигура, движущаяся прямо на них.

Это была Баба Яга. На ее ресницах и волосах поблескивали снежинки, мертвенно-бледное лицо — за исключением багровых пятен яростного румянца на щеках — исказилось в гримасе ненависти. Баба Яга стала свидетельницей второго убийства с Мэтью Корбеттом в роли несчастной жертвы.

Тракстон повернул голову в сторону приближающейся ведьмы.

Метла ударила по воздуху. Она угодила Харрису по лицу, и в тот же миг его хватка на горле Мэтью ослабла. Молодой человек со свистом втянул воздух и оттолкнул своего убийцу, чтобы тут же рухнуть на колени и увидеть, как Баба Яга снова орудует метлой. На этот раз Тракстон потерял равновесие.

Он сделал шаг назад.

Ледяная корка треснула и обвалилась.

Лицо Тракстона исказилось безмолвным ужасом, и он перевалился через край.

Мэтью сидел на снегу, его грудь тяжело вздымалась, а в голове все еще пульсировал страх и осознание того, что ему чудом удалось остаться в живых.

Мэрион Уикс оперлась на метлу и заглянула за край утеса.

— Никто не смеет причинять вред моему Чету. Даже хозяин, — сказала она Мэтью. А возможно, она говорила это всем призракам, ведьмам или гоблинам, что могли скрываться поблизости. Затем она решительно повернулась к Мэтью. — С вами все в порядке?

Мэтью кивнул, хотя встать все еще не мог. В этот момент Клегг, пошатываясь, поднялся, потирая ушибленный затылок и мотая головой из стороны в сторону, будто стараясь стряхнуть с себя паутину. Он присел на край рядом с миссис Уикс и посмотрел вниз.

— Он уже умер, — сказала женщина. — Такой ублюдок! Пусть море заберет его и погрузит на десять саженей под воду. — Она посмотрела на свою метлу, которой, вероятнее всего, убирала следы самоубийства Уиттона Тракстона, а затем промела ей снег из стороны в сторону, как будто избавляясь от последних следов Харриса.

Клегг помог Мэтью подняться на ноги. Они втроем направились обратно к поместью. Дункан Гэлбрейт, Уикс и Лия Клегг вышли им навстречу, и именно доктор указал на фигуры в белой дымке, поднимающиеся по холму со стороны деревни. Шли трое, и один толкал телегу, в которой лежала четвертая фигура, свернувшаяся калачиком и укрытая несколькими одеялами.

Пока все остальные спускались им навстречу, Мэтью стоял, подставив лицо снежным хлопьям, и думал, что скитания Блуждающей Мэри подошли к концу. Вероятно, ей потребуется медицинская помощь, но она была жива и уж точно не была призраком.

Он оглянулся на дом и заметил Найвена и Гвендолин Дженнингс, стоявших в дверном проеме. Очевидно, когда они поняли, какими для них будут последствия той ситуации, они предпочли скрыться из виду. Сначала Найвен, а за ним и актриса. Ушли со сцены, так сказать. Но не избавились от обвинений в преступлении, на которых Мэтью будет настаивать в Бостоне.

— Мэтью! Мэтью! — Это Форбс звал его, приближаясь к поместью, которое было одновременно замком, собором, крепостью и склепом.

— Да, сэр? — ответил Мэтью.

— Идите, познакомьтесь с моей женой! — сказал Форбс, и его голос немного дрогнул.

Мэтью направился к ним, думая о том, что сегодня поместье стало чем-то гораздо большим, нежели замком, собором, крепостью или склепом. Сегодня оно стало одним из самых счастливых домов.

***

Обратная карета в Бостон; разговоры с местными законниками вместе с адвокатом Форбса Тракстона; предписание для Мэтью вернуться в определенный день, когда Найвен Тракстон, Гвендолин Дженнингс, Йейтс и Друцилла Джонси (которых гостеприимно содержали в амбаре Берта Энсона под замком) должны были предстать перед судом; поездка в Нью-Йорк на пакетботе — и вот Мэтью наконец прибыл в город. В тот день тоже был очень сильный снегопад.

Попивая эль в окружении друзей у камина в «С-Рыси-на-Галоп», Мэтью не обращал внимания на непогоду. Он выполнил свою работу и был щедро вознагражден из кошелька Форбса. Даже эта проблема, к его удаче, была разрешена. На самом деле, худшей частью был его визит в дом Суэйнов, чтобы сообщить родителям Норы, что задача с поисками их дочери решена. Впервые ему было жаль о таком сообщать.

После того, как Мэтью рассказал обо всем, заплаканный Захария Суэйн предложил Мэтью несколько монет в обмен на информацию об убийце. Мэтью и сам чуть не заплакал после этого и сказал, что монеты будут потрачены впустую. Нора была жестоко убита безумцем, который старался также свести в могилу еще нескольких людей, а сам нуждался в личной койке в бедламе, но сгинул в пропасти, сорвавшись с проклятого края утеса.

Незавершенным делом было письмо, полученное Суэйнами, в котором говорилось о благополучии Норы в Бостоне. Написал ли Харрис его сам или поручил это какому-то другому своему сообщнику? Ни Найвен, ни мисс Дженнингс этого не знали. Так что эта проблема так и осталась нерешенной.

Со временем Мэтью узнал (как из судебного процесса, так и лично от Форбса), что Друцилла обнаружила Мэри, когда они с Потрошителем осматривали ее ловушки для кроликов. Лай собаки привел Друциллу к почти обнаженной фигуре, у которой были сломаны обе ноги, на голове зияла глубокая рана, и она харкала кровью. В течение первого месяца Мэри не могла вспомнить, кто она такая и что с ней произошло. Она находилась на грани смерти и дважды чуть не погибла, пока Друцилла приводила ее в чувство с помощью какого-то самодельного лекарственного зелья. Но Мэри цеплялась за жизнь, и силы постепенно возвращались к ней. Сейчас она была очень далеко от того, чтобы стать призраком — так писал Форбс в одном из своих писем.

Форбс также сообщил, что после уместного, но не очень продолжительного траура Симона Тракстон восстановила свое здоровье в Бостоне, стала хозяйкой светского дома для вечеринок, который вывел ее на вершину бостонской общественной жизни, доказав, что, как только вредные бактерии исчезают, жизненные силы возвращаются. Мэтью полагал, что у Дункана Гэлбрейта должна быть теория на этот счет.

О своем состоянии Форбс рассуждал так: потрясение от потери Мэри и чувство вины за недостаточную расторопность в попытках ее спасти помутили ему рассудок. Помутили настолько, что он захотел увидеть ее призрак и поверить, что она приходила к нему, чтобы забрать его с собой и воссоединиться с ним в вечности. Сама Мэри говорила, что упала из-за того, что неверно поставила ногу, а участок земли оказался слабым и крошился. К слову, Илай Бейнс соорудил на утесе ограждение, чтобы больше никто не упал в эту пропасть.

Хотя Форбсу удалось продать компанию — правда, почти за бесценок, — он рассказал Мэтью, что они с Мэри вскоре покинут колонии и вернутся в Англию. Она увлекалась конным спортом, а он был полон решимости купить небольшую уютную усадьбу за городом, где они смогут просто наслаждаться оставшейся частью своей жизни в этом мире.

Мэтью пожелал им всего самого наилучшего и долгих лет счастливой жизни.

Будущее Тракстон-Мэнора оставалось неизвестным. Мэтью так и не узнал, продали его или нет. По его оценке, лет через сто он все еще будет представлять собой огромную каменную громаду, а пассажиры на идущих мимо кораблях будут задаваться вопросами об истории этого мрачного места, потому что, судя по виду особняка, в нем и вправду могли водиться привидения.

И вот, что Мэтью еще удалось узнать: изломанный и замороженный труп Харриса Тракстона вынесло на берег через шесть дней после его падения. В знак уважения к фамилии Тракстон Форбс похоронил брата в склепе особняка.

Глаз скорпиона

Глава 1

Июнь 1703 года.

Напротив Минкс Каттер сидел человек, на покрытых боевыми шрамами костяшках правой руки которого было вытатуировано слово «любовь», а на костяшках левой — «ненависть»^[34]. Он положил руки на стол, разделявший их с Минкс, чтобы она смогла по достоинству оценить его романтичность и жесткость. Что до самой Минкс, то она решила, что этот человек принадлежит к той породе мужчин, которые обыкновенно грозились ей расправой. Посему под столом она держала наготове свой верный клинок, готовый выскользнуть из своего тайного крепления под темно-зеленым жакетом для верховой езды. Она называла этот нож «Джозефом». Пока что он мирно покоился на своем месте, но стоило кому-либо показать хоть намек на угрозу, она выхватит его одним движением и одним броском пробьет несостоявшемуся обидчику живот. Дальше она сможет легко ускользнуть прямо через окно, что находилось за ее спиной, пока остальные трое будут приходить в себя от шока.

Человек, разрывавшийся между любовью и ненавистью, отпил горьковатого красного вина из стоящей перед ним чашки и склонил голову. Его темные глаза прищурились, будто он оценивал Минкс в желтом свете свечей. Его брови представляли собой густые пламенные заросли, а рыжая пышная шевелюра стояла торчком спереди и сзади, закручиваясь в необузданные вихры.

— Итак, — протянул он хриплым тихим голосом, дававшим понять, что он является лидером этой банды дьявольских гренадеров, — вы хотите, чтобы мы поймали для вас вора.

— Не совсем «поймали», — так же тихо ответила Минкс.

Черт, встреться они где-нибудь в дальней комнате таверны «Железный Петух» в конце Уотер-Стрит, где вода из гавани накатывала на улицу клубами белой пены, а пришвартованные корабли стонали в своем тревожном полусне, они могли бы даже подружиться с этим парнем. Однако сейчас они были своего рода деловыми партнерами, стремящимися получить как можно больше выгоды друг от друга этой июньской ночью 1703 года в священном городе Бостоне. Днем городом правила пуританская этика тяжелого труда и усердия. Здесь прославляли Бога и источали праведность. Ночью правила менялись. И Минкс Каттер даже немного успокаивалась, когда тяжелые, как могильные плиты, нравы города, поворачивались своей второй стороной, выпуская из-под себя орды насекомых. Любой, даже самый праведный город был таким. Эта обитель пуританской веры в Новом Свете под своим каменным фундаментом скрывала другой мир, который выходил порезвиться, когда на землю опускалась тьма.

— Не «поймали», — повторила Минкс, пристально глядя на человека, мечущегося между любовью и ненавистью. Его звали Дилан Бэнди. — Нашли, да. Об остальном я позабочусь сама.

— А вы очень в себе уверены, — ответил Бэнди с легкой насмешкой.

— Уверена, — кивнула Минкс. Ее лицо осталось бесстрастным.

— Ха! — усмехнулся Бэнди, хотя веселья в его глазах не было. Он сделал еще глоток вина и снова оценил эту женщину из Нью-Йорка, но уже с повышенным любопытством и немалой долей благоговения.

Минкс Каттер прибыла в Бостон двумя днями ранее на пакетботе, который пережил целых два унижения: от разбушевавшихся вследствие ливней волн и от внезапно попавшейся на пути отмели близ колонии Массачусетс. Ее послали сюда из Нью-Йорка от имени нового работодателя — агентства «Герральд» — с заданием, которое, по мнению Кэтрин Герральд, могло бы заинтересовать Минкс. Поэтому Минкс в этот душный вечер сидела в дымной таверне, куда утонченные женщины обычно не заглядывали. На утонченность Минкс претендовать не могла, потому что уже исходила свою долю грязных опасных ночных улиц и знала, как пахнет жаркая пролитая кровь. Во всяком случае, на своих руках. Опыт, которого она набралась в преступном мире под предводительством Профессора Фэлла, отлично подготовил ее к новой работе, которая заключалась в том, чтобы решать проблемы. Так же, как это делали ее коллеги — Мэтью Корбетт и Хадсон Грейтхауз.

Возможно, Мэтью и Хадсон не вполне доверяли ей, но Минкс было на это плевать. Она понимала, что мадам Герральд отправила ее сюда, потому что сочла ее лучшей для этой работы, и доверие Кэтрин было гораздо важнее. Она намеревалась оправдать возложенные на нее ожидания. И все же ей было сложно сказать наверняка, что именно она почувствует, когда будет держать скорпиона в руке. Когда почувствует дуновение вольного ветра и услышит призывный гул кораблей, готовых отдать швартовы и отправиться в Англию. Она задумалась, вернет ли скорпиона владельцу, когда тот окажется в ее руках. Такого результата от нее ожидали. Или все же она отдаст собственные швартовы, а блеск великого сокровища в руках обеспечит ей вожделенную свободу? Интересно, думала ли о такой возможности Кэтрин Герральд, когда отправляла ее сюда?

Свобода, — подумала Минкс, и уголки ее губ немного приподнялись в легкой улыбке.

Она предала Профессора Фэлла и сбежала от него. Около трех месяцев назад она послужила причиной тому, что мечта Профессора об обогащении посредством войны, буквально взорвалась на острове Маятника^[35]. Минкс должна была куда-то податься. Где-то осесть, чтобы спастись от гнева Профессора Фэлла. Конечно же, он не оставит этого просто так и придет за ней, равно как и за Мэтью. Даже сейчас она чувствовала, как закованный в перчатку кулак медленно сжимается, и знала, что рано или поздно он нанесет удар по ним обоим.

Свобода. Нет, даже скорпион не сможет мне ее обеспечить.

Но пока что она и впрямь была свободна. Или, по крайней мере, наслаждалась иллюзией свободы. Она вполне уверенно чувствовала себя, сидя в этой таверне и сжимая в руке нож под дубовой столешницей, а на ее белокурых локонах весело сидела шляпка цвета летнего леса, ее искривленный старым переломом нос вдыхал густой воздух мира насекомых, а ее умные светло-карие глаза смотрели на человека, который вполне мог попытаться прикончить ее в ближайшие несколько минут.

Дилан Бэнди, король этого каменного сада, уже успел убить двух мужчин и одну женщину в течение девяти месяцев с момента своего бегства из Англии в эту пуританскую цитадель. У него действительно был сложный характер, и его в самом деле разрывало между крайностями — любовью и ненавистью. Так поговаривали в других тавернах, которые Минкс успела посетить. В рассказах не скупились на подробности о насилии, которое творил не только сам Бэнди, но и его банда. Впрочем, и внешность у членов банды была соответствующая. Щуплый и высокий шотландец МакГил был бледным, как луна, а его лицо было изрыто уродливыми кратерами оспин. Здоровяк Бронсон с бочкообразной грудью и каштановой бородой производил впечатление заядлого убийцы и насильника. А индеец-вампаноаг^[36] по имени Нип одевался по-щегольски и говорил, что от его настоящего имени белый человек сломает себе язык. Все, кроме Бэнди, проводили эту встречу стоя, прислонившись к дощатым стенам. Из глиняной трубки Нипа вырывались сизые клубы дыма, поднимавшиеся кверху и зависавшие в воздухе, словно призраки. Узкие глаза индейца скрывались за этими мистическими облачками. МакГил чистил ногти изогнутым ножом. Минкс была уверена, что в жизни он находит этому клинку и другое применение. Руки Бронсона были скрещены на груди и напоминали два крупных бревна. В его бороде застряли кусочки кукурузного хлеба с маслом, который он недавно съел.

— Вы, — прищурился Бэнди, — должно быть, выжили из ума. Прийти сюда, на мою территорию и сидеть тут, как королева мира… Вопиющая наглость! Я не привык вести дела с женщинами.

— Это заметно, — усмехнулась Минкс.

Бэнди вспыхнул.

— Неслыханно, чтобы здесь находилась женщина!

— Что ж, — сказала Минкс, окинув взглядом сэра Фарта Блоссома и пьяниц, окружавших Лорда Лоббокса, занимавших большую комнату за спиной банды Бэнди, — мне вовсе не хотелось бы портить этому месту его и без того дурную репутацию.

— Ваш острый язычок может обеспечить вам неприятности, — предупредил Бэнди.

— Эта женщина, — медленно и тихо произнес Нип из-за своей дымовой завесы, — держит под столом нож.

— Думаешь, я не в курсе? Господи Боже! — Бэнди ожег Нипа своими налитыми кровью глазами и снова переключил внимание на Минкс. — Что до вас, дамочка, то вы много мните о себе! Думаете, ваш клинок достаточно острый? — Его щеки раскраснелись, и он сделал еще один глоток вина. Минкс понадеялась, что это сдержит вспышку его гнева, которая была не за горами. — Но это значит, вы боитесь меня, — сказал он, опустив кружку. — А это хорошо. Это правильно. Просто не делайте того, о чем вам придется горько сожалеть.

— Если до этого дойдет, — спокойно сказала Минкс, — вы пожалеете первым.

Решив, что пришло время для демонстрации силы, она вытащила нож из-под стола, прицелилась и отправила клинок в полет. Нож пронзил парик Нипа и пригвоздил его к дощатой стене. Белый порошок пудры снежной бурей обрушился на плечи его угольно-черного пальто. Надо отдать индейцу должное: он не дрогнул и даже трубку изо рта не выпустил. Он просто шагнул вперед, оставив парик висеть на стене, словно дохлую собачонку. Его собственный череп оказался почти лысым, только на макушке остался пучок волос, завязанный в тугой хвост.

— Спокойно! — скомандовал Бэнди МакГилу, когда тот приготовился ответить броском собственного ножа. Бронсон, намеревавшийся схватить Минкс за горло, тоже остановился, повиновавшись главарю. — Не будем вредить даме. Верно, Нип?

— У меня есть и другие парики, — сказал Нип, смиренно пожав плечами.

— А вы хороши в метании ножей, — оценил Бэнди. Он позволил себе тень улыбки, отчего его обветренное лицо сделалось еще более зловещим. — Что ж, хорошо, — задумчиво произнес он, словно смирился наконец с присутствием Минкс в своей обители и оценил по достоинству ее способности. — Значит, вы прибыли из Нью-Йорка, чтобы найти скорпиона, и хотите, чтобы мы вам помогли. По какой-то причине вы хотите, чтобы именно мы с моими людьми выполнили для вас эту задачу. Надо сказать, для женщины у вас нехилые яйца. Знаете, люди не стремятся искать нас. Обычно они боятся, что это мы их найдем.

— Вы пользуетесь уважением множества пуритан и наводите на них страх, — ответила Минкс. — Кроме того, вы не так давно убили констебля, и это всполошило законников, если допустить, что тут вообще есть закон, потому что вы вышли сухими из воды.

— Несколько недель назад тот констебль избил моего друга до полусмерти. Я никогда не спускаю такого с рук. Никому.

— Если верить слухам, — продолжила Минкс, слегка наклонившись к нему через стол, — у вас есть… скажем так, влияние во многих сферах жизни города. А также вы обладаете информацией о многих вещах, которые происходят здесь как днем, так и ночью. Поэтому я и разыскала вас.

— Чтобы мы помогли найти того, кто украл скорпиона, — кивнул Бэнди. — А вы не думали, что это могли сделать мы с моими людьми? У нас ведь есть опыт проникновения со взломом, и время от времени мы даже выполняли такую работенку. — Он усмехнулся и покачал головой. — К счастью для вас, не в этот раз.

— Я уже знаю, кто забрал скорпиона из дома Саттонов. Горничная по имени Элиза Роудс. Она проработала там два месяца и исчезла в ту же ночь, когда взломали сейф, где лежал скорпион. Проблема, с которой я столкнулась, мистер Бэнди, заключается в том, что, похоже, Элиза Роудс — не настоящее имя. О женщине с таким именем нет никаких записей ни в Бостоне, ни в его окрестностях. Она сочинила себе подробную фальшивую биографию, включая семейную историю и поддельные рекомендательные письма из Лондона. В настоящий момент я не знаю, где находится воровка, назвавшаяся Элизой Роудс. — Минкс несколько секунд помолчала, а затем с интересом спросила: — Возможно, вы слышали что-то о ней?

— Хм… — Мужчина задумчиво потер подбородок, после чего забарабанил пальцами по столу. После недолгих размышлений он попросил: — Расскажите-ка мне то, что знаете о скорпионе.

— Я знаю, что это потрясающее украшение. Брошь-булавка в форме скорпиона, сделанная из серебра, а ее позвоночник усыпан восемью драгоценными камнями: двумя изумрудами, двумя рубинами, двумя сапфирами и двумя бриллиантами. В центре головы — овальный лунный камень довольно крупных размеров. Этот камень называют «глазом скорпиона». Брошь принадлежала семье Саттон поколениями. Оукс Саттон говорил, что она была с ним всю жизнь, а ведь ему скоро исполнится восемьдесят три года. Кто сделал эту брошь и как она попала в семью, он не знает. Но он и его родные желают, чтобы она как можно быстрее вернулась законным владельцам, и я намерена это обеспечить.

— А что еще вам известно об этом украшении? — многозначительно спросил Бэнди, приподняв свои огненные брови.

Минкс помолчала, потому что знала, куда клонит ее собеседник.

— Семья Саттонов верит, — медленно заговорила она, — что скорпион обладает мистическими способностями. По крайней мере, так говорит сам Саттон.

Бэнди хмыкнул.

— Судя по тому, что я слышал, слово «мистическими» не вполне подходит. Мне известно, что скорпион способен навести безумие на того, кто им обладает. О, здесь, в Бостоне, это не секрет! Здесь все об этом слышали. Как думаете, почему прежде никто не пытался украсть эту брошь? Она хранилась в сейфе, и никто не надевал ее. На нее даже старались лишний раз не смотреть, насколько я знаю. Семья Саттон сама боится этой броши, однако они дорожили ей много лет. Она прибыла вместе с ними из Англии. — Бэнди сделал еще глоток вина, чтобы промочить губы. — Только идиот мог украсть эту вещицу. Наверняка замысел принадлежал не самой воровке, ее кто-то нанял для этой работы. И, скорее всего, наниматель подготовил для нее фальшивые документы и рекомендательные письма.

— Конечно же, — согласилась Минкс. — И у вас есть мысли, кто бы это мог быть?

— Коллекционер, — сказал МакГил и тут же замолчал, потому что Бэнди предупреждающе поднял палец.

— Прежде чем мы продолжим, — с елейной улыбкой проворковал Бэнди, — скажите, сколько вам платит семья Саттон за возвращение этой вещицы? И заклинаю вас сказать мне правду, потому что я способен учуять вонь лжи даже в дыхании скунса.

— Сто фунтов, — ответила Минкс, и это была правда.

— Ах! — Улыбка Бэнди сделалась шире, в ней заблестело торжество. — Что ж, будем честны, самой вам брошь не вернуть. Даже если мы скажем вам имя и местонахождение заказчика, вам не добраться до него в одиночку. Не пройти через его железные ворота. Его дом — настоящая крепость.

— Не стоит недооценивать меня, сэр, — сказала принцесса клинков, в тайнике которой уже был готов нож, который она собиралась отправить вслед за «Джозефом».

— Может, я и несправедлив к вам. Но, если скорпион находится у Ксавьера Дредсона — а, вероятно, так и есть, учитывая интересы этого человека, — то брошь придется снова выкрасть. И, заверяю вас, ни одному человеку не под силу это сделать.

— Его интересы? О каких интересах речь? — спросила Минкс.

— Скажи ей, МакГил, — небрежно махнул рукой Бэнди.

— Ксавьер Дредсон, — медленно заговорил МакГил с заметным шотландским акцентом, — коллекционирует смерть. Или, вернее будет сказать, смертельно опасные предметы. Я слышал истории о том, что находится в его доме. Мы все это слышали, хотя и неизвестно, что из слухов — правда. Если кто-то и мог организовать кражу скорпиона, то только он. Только у него такая репутация.

— И его дом — настоящая крепость? — Минкс снова пристально посмотрела на Бэнди. — У любой крепости есть слабое место.

— Возможно. Но несколько моих знакомых взломщиков пытались туда проникнуть. И больше я о них ничего не слышал. Дредсон был судостроителем в Англии, сюда перебрался несколько лет назад и здесь тоже основал судостроительную компанию. Затем купил недостроенный особняк примерно в трех милях вверх по побережью и скрылся в нем, как только строительство было завершено. Теперь его редко можно увидеть в Бостоне. Как я уже сказал, он превратил свое жилище в неприступную крепость. Он привез рабочих из Англии, разместил их в поместье и выпустил только тогда, когда они заложили последний камень. — Бэнди кивнул. — Да. Скорпион должен быть у Дредсона. Только он мог на него позариться. Его интересуют, так скажем, странности. И нет, он не откроет вам ворота, если вы просто придете к нему, и не впустит вас внутрь. Если Саттоны хотят вернуть свою вещицу, ее нужно будет выкрасть.

— Что в этом доме такого смертоносного и опасного? — спросила Минкс.

— Его коллекция, — ответил Бэнди. — Ходят слухи, что он собирал ее со всего мира. Те рабочие из гавани, которые таскали его сундуки с корабля, судачили об этом. Один сундук случайно раскрылся, и из него выкатились десятки человеческих черепов. Говаривали, что у него есть боевые мечи и топоры. А в некоторых сундуках были проделаны отверстия, и там шевелилось что-то живое. Я слышал одну подробность: Дредсон настолько ценит свою коллекцию, что по ночам выпускает живого тигра патрулировать территорию своего особняка.

— Впечатляет, — пробормотала Минкс, приподняв брови.

— Голодного тигра. По утрам приходят двое мужчин, чтобы накормить эту тварь кониной и увести обратно в клетку. А еще мне известно, что окна крепости Дредсона закрыты металлическими ставнями, которые запираются на засовы с наступлением сумерек и открываются только на рассвете. И так на каждом окне. С шести утра до шести вечера это место патрулируют несколько мужчин с мушкетами, но ворота всегда заперты, а кованый забор вокруг поместья высотой в десять футов. Дредсон очень хорошо платит своим охранникам, чтобы их невозможно было подкупить. Поэтому обычные воришки и не берутся за его крепость. Впрочем, необычные, вроде нас, тоже не берутся. Себе дороже, — заключил он.

— Интригующе, — только и ответила Минкс.

Бэнди допил вино и на какое-то время замолчал, прислушиваясь к пьяной болтовне гостей из других комнат. Он посмотрел на свои татуированные костяшки пальцев, затем прищурился и пронзительно уставился на Минкс.

— Говорят, что в этом доме есть золотые статуи из Древнего Египта. Бриллианты размером с кулак. Кинжалы и мечи в ножнах, украшенных драгоценными камнями. Целые мешки золотых монет. А для воров там расставлены смертельные ловушки, если кому-то таки удастся перелезть через ворота и каким-то образом миновать металлические ставни. И тигра. Не стоит забывать о тигре.

— Вы во все это верите?

— Некоторые слуги увольнялись из его дома, когда их чаша… как это говорится… была преисполнена. Они выбалтывали некоторые подробности, но, как я уже говорил, никто не знает наверняка, что творится в том доме. А те, кто пытался это выяснить, не вернулись живыми.

Минкс нахмурилась. Все это звучало пугающе и по-настоящему впечатляло. Было ли такое возможно? Как бы то ни было, работа есть работа, а вызов есть вызов. Она чувствовала себя обязанной взяться за дело, чего бы это ни стоило.

— Вижу, куда катится ваша повозка, — философски заметил Бэнди. — Моя тоже катится.

— В том же направлении? — заговорщицки спросила Минкс.

— Моя движется вот в каком: вам нужна помощь. И, чтобы получить ее, вам — и Саттону — придется заплатить. Я не гарантирую, что мы сможем проникнуть в этот дом, а уж тем более не гарантирую, что сможем достать скорпиона и вернуть его. Но, полагаю, попробовать стоит. — Он позволил своему выводу повисеть несколько секунд, прежде чем продолжить: — Итак мои условия таковы: мы хотим пятьдесят фунтов и возможность вынести из дома все, что нам захочется. Оплата вперед. Как вам, парни? — Он повернулся к остальным и дождался их утвердительных кивков. Один лишь Нип безразлично пожал плечами, показывая тем самым, что видел достаточно, чтобы понять: безумие свойственно людям.

Бэнди снова посмотрел на Минкс.

— Принесите деньги завтра вечером. Сюда. В десять часов. Затем возвращайтесь туда, где вы остановились, и…

— Не пойдет, — перебила Минкс. — Я поговорю с Саттонами и принесу деньги, но завтра вечером я отправлюсь туда с вами. Иначе как я могу быть уверена, что вы действительно пойдете в тот дом, а не просто присвоите себе деньги и заляжете на дно?

— А как вы можете быть уверены, что мы не возьмем деньги, а во время поездки не перережем вам горло где-нибудь вдали от города? Бросим ваше тело в заросли сорняков, никто и не хватится, — пугающе самодовольно парировал Бэнди.

Минкс слабо улыбнулась ему и пристально заглянула ему прямо в глаза.

— Вы и правда хотите поступить именно так? — спросила она.

Бэнди задумался. Он бросил короткий взгляд на МакГила, Бронсона и Нипа, словно прося у них прощения за свои чересчур джентльменские манеры.

— Нет, — наконец ответил он. — Но будь я проклят, если когда-нибудь женщина говорила со мной таким тоном и ввязывалась в мои дела!

— Я не принуждаю вас. Я лишь предложила вам вариант, — сказала Минкс. Она встала со стула. — Завтра в десять вечера вы получите свои пятьдесят фунтов. А я пойду с вами в особняк Дредсона, и, возможно, вместе мы узнаем, смогут ли пять необычных воров пробраться внутрь.

— Нас четверо, — буркнул бочкообразный Бронсон.

— Не считая меня, — настояла Минкс, все еще глядя Бэнди в глаза. — Вы недооцениваете меня, как и все, кому это прежде стоило жизни. — Она подошла к Нипу и скомандовала: — Отойдите. — Когда индеец повиновался, она вытащила нож из стены и сунула его в карман жакета. — Доброй ночи, господа, — сказала Минкс и покинула комнату.

— Женщина, тронутая луной, — заметил Нип, вокруг головы которого все еще кружили завитки дыма. Он поднял упавший парик и погладил его, как любимого питомца. — Ее мозг разбился, словно глиняный горшок.

— Самая сумасшедшая женщина из всех, что я видел, — дал свою оценку Бронсон. — Дилан, мы ведь не собираемся и правда вломиться к Дредсону, не так ли? Я не из тех, кто хочет пойти на корм тигру, какое бы сокровище ни ждало меня за воротами.

Бэнди некоторое время не отвечал. Он решил, что ему нужна еще одна кружка горького красного вина, потому что так он хотя бы сможет напиться достаточно, чтобы не чувствовать себя идиотом, попавшим под влияние красивой, но смертельно опасной женщины.

— Мы попытаемся взломать дом, — сказал он. Его голос прозвучал резче, чем он хотел. — Назовем это делом чести. Никому до нас это не удавалось, и я бы хотел, чтобы мы стали первопроходцами.

— Если только не сдохнем раньше, — буркнул МакГил.

— У меня есть несколько идей. Возможно, они сработают. Надо кое-что собрать до завтрашнего вечера. Скажу сразу: кто не со мной, может уйти прямо сейчас. Без обид. Но дальше вы останетесь сами по себе. Итак? Что скажете?

Никто не проронил ни слова и не вышел из комнаты.

— Во-от мои мальчики, — одобрительно протянул Бэнди. У него из головы не выходила эта Минкс Каттер. Только что она заставила его поставить на кон не только его собственную репутацию, но и жизнь. А также жизни своих людей.

Вот, как человек срывается в пропасть, — подумал Бэнди.

Однако, если они и вправду смогут пройти мимо забора, тигра и железных ставен, а также расставленных по дому ловушек, они выйдут оттуда богачами и станут королями ночи в этом прекрасном городе.

Дьявольски опасная женщина, — решил Бэнди. — Стоило перерезать ей горло за одно то, как она со мной говорила.

Но у него было ощущение, что она им еще пригодится. Пусть даже в качестве приманки для тигра.

Глава 2

День прошел, сгустились сумерки, следом пришла ночь и уронила на город тьму.

Выехав из Бостона по узкой грунтовой дороге в серебристом свете луны, повозка покатилась дальше и миновала две небольшие деревеньки, выросшие к северу от города.

Дилан Бэнди оказал Минкс сомнительную честь сесть рядом с ним на облучке, тогда как остальные расположились сзади. Упряжка из трех лошадей везла повозку вперед, а хвостом за ней тянулись щупальца сероватого дыма из трубки Нипа. Индеец снова надел завитой белый парик — Минкс не знала, вчерашний или новый, без дырки от ножа. В повозке она заметила холщовый мешок и два мотка веревки с привязанными железными крюками. Она отметила, что банда озаботилась даже шумоглушителями из овчины и кожаными шнурами вокруг зубцов крюков.

Минкс тоже подготовилась. Сегодня на ней было не женское платье, сковывающее движения, а рабочий наряд воровки: бархатный черный жакет с коротким задником поверх серой блузки с рюшами, черные мужские бриджи, черные чулки и черные кожаные перчатки. Волосы скрывались под плотной шапкой.

Остальные тоже оделись во все темное, за исключением парика Нипа.

В жакете Минкс былоспрятано два метательных ножа. Третий она закрепила на правой икре. Она подготовилась не только к тому, чтобы пробраться в крепость Дредсона, но и к тому, что Бэнди рискнет напасть на нее, получив свои звонкие пятьдесят фунтов. Если у него возникнет такое желание, он быстро об этом пожалеет.

Они проехали мимо леса и пастбища, оставив позади две спящие деревни. В ветвях дерева ухнула сова, а в свете луны мелькнул силуэт летучей мыши. Бэнди задумчиво сказал:

— Мы почти у цели. У вас еще не сдали нервы?

— Нет. И я здесь, чтобы убедиться, что нервы не сдали у вас.

Бэнди мог бы разозлиться на такое замечание, однако он лишь вдохнул ночной воздух, несколько секунд уделил созерцанию звезд и только после этого снова посмотрел на Минкс.

— Расскажите вашу историю, — попросил он.

Мой мир за пределами твоего понимания, — подумала Минкс. Однако собеседник молчаливо требовал ответа, и она сказала:

— Мой мир, вероятно, не так уж отличается от вашего. Думаю, вам пришлось учиться выживать в довольно суровых условиях. Мне тоже.

— Да, чего-то подобного я и ожидал, — кивнул он. — Вы когда-нибудь были замужем?

— Нет. А вы были женаты?

— У меня были жена и сын в Лондоне. Их жизни унесла эпидемия, которая чуть не забрала и мою. Я долго лежал в облаке пота и дерьма, пока не пришел в себя. Каким-то образом мне удалось выжить, сам не знаю, почему. Бог будто сказал, что не желает забирать меня вместе с моей семьей, и мне стоит продолжить… — он помедлил, подбирая правильные слова, — использовать дарованные мне возможности. Я должен идти вперед к тому, что меня ждет. Но куда может идти человек, потерявший все, что он любил? Каков его пункт назначения и смысл жизни?

— Сама жизнь, — ответила Минкс.

— Ах! Конечно. — Бэнди кивнул. — Нужно оставаться сильным и не терять контроль над собой. Сама жизнь, — повторил он. — В конце концов, любая жизнь окончится смертью. После того, как я потерял жену и сына, я понял то, чего не понимал раньше, и это сломило меня на долгие годы. Это заставляло меня разбивать кулаками стены и кричать, чтобы меня услышали, хотя никто меня не слушал. Я понял, что жизнь… она несправедлива. Вот и все. Поэтому я стал распространять эту несправедливость как можно дальше, чтобы эту печальную истину осознало как можно больше людей.

— Восхитительно, — без выражения сказала Минкс.

— В Лондоне я был профессором экономики. О, да, я хорошо понимал в деловых вопросах! Когда я потерял должность в силу своего душевного состояния и своих любопытных пристрастий, я стал профессором совсем иного рода. Я преподал людям урок: не поворачивайся спиной к такому, как я, в темном переулке, иначе твой карман опустеет от удара дубинкой по голове. — Он ухмыльнулся и посерьезнел. — А теперь ваша история. Как так получилось, что вы никогда не были замужем? Не нашли достойного мужчину?

Минкс молчала, наблюдая, как лунный свет играет в верхушках деревьев.

— Я была не так далека от замужества, как вы думаете, — ответила она, вспоминая отважного молодого человека по имени Натан Спейд^[37]. — Но время было упущено, а мужчина… его больше нет. — На миг она устыдилась тоски, прозвучавшей в собственном голосе.

— И вот мы здесь, — философски заметил Бэнди, остановив лошадей. Они прибыли не только в конец истории, но и в свой пункт назначения. — Зажгите свет, — обратился он к остальным.

Бронсон открыл сумку, достал оттуда небольшой фонарь из перфорированной жести, зажег его свечу огнивом и передал Бэнди.

— Ворота Дредсона находятся прямо за этим поворотом, — сказал Бэнди, указав фонарем на гравийную дорожку впереди себя. — Приступим к делу, мальчики! — скомандовал он.

Минкс уловила в его голосе нотки дерзкой самоуверенности и мрачной решимости.

Бронсон взял веревки и крюки. Нип снял парик и оставил трубку остывать, а холщовую сумку надел на плечо — для тонкокостного шотландца МакГила она выглядела слишком тяжелой. Бэнди шагал впереди, Минкс держалась на несколько шагов позади него. Они зашли за поворот, пройдя между вековыми дубами, чьи ветви страстно переплелись прямо над дорогой, и через мгновение фонарь выхватил из темноты массивные металлические ворота и забор, увенчанный острыми пиками. Такие запросто могли не только попортить одежду, но и разорвать плоть.

— Смотрите сюда. — Бэнди подошел к воротам и повернул фонарь. Минкс увидела тяжелую цепь, на которой висел замок размером с кулак. — Нип, что скажешь?

Индеец подошел к воротам и поставил сумку на землю. Некоторое время он деловито рассматривал замок, почти лаская его своими жилистыми пальцами.

— Попробую, — наконец сказал он. Из-под своего табачно-коричневого плаща он достал тонкий металлический инструмент, встряхнул его, и тот раскрылся, как павлиний хвост. Внутри оказалось спрятано множество отмычек разных форм и размеров, три напильника и нечто, похожее на миниатюрный бур. Пока Минкс заинтересованно наблюдала, а Бэнди направлял свет, индеец трудился над замочной скважиной.

— Это может занять некоторое время, — пояснил Бэнди Минкс, когда Нип испробовал несколько отмычек, но не добился успеха. При следующей попытке он плюнул в замочную скважину, однако замок продолжал бросать ему вызов.

Минкс уловила движение света в темноте примерно в сотне ярдов за воротами. Он будто парил в воздухе в тридцати или сорока футах над землей, и она не могла сказать точно, что это было.

— Кажется, кто-то ходит со свечой на верхнем этаже дома, — тихо сказала она. — Я думала, все окна закрыты металлическими ставнями.

— Так и должно быть. — Бэнди вгляделся в темноту, но свет там больше не мелькал. — Вы уверены, что что-то видели?

— Уверена. По крайней мере, одно верхнее окно не закрыто ставнями. Вон! Видите? — Свет снова мелькнул и двинулся вправо.

— Вижу. Странно. Я несколько раз бывал здесь и рассматривал дом, но никогда раньше не видел здесь свет ночью. Обычно ставни закрыты наглухо.

— Фух! — выдохнул Нип, поработав другой отмычкой. — Кажется, у нас прогресс.

Никто не думал торопить индейца. Минкс поняла, что члены банды с уважением относятся к его способностям взломщика. Им оставалось только ждать, пока Нип справится с замком.

Минкс продолжала изучать темный силуэт особняка Дредсона. Света свечи она больше не видела. В чернильной тьме, разбавленной лишь лунным светом, она с трудом различала детали, однако увидела высокие крыши с дымоходами, вдовью тропу^[38] в верхней части дома, и каменные плиты, окружавшие это место. Она подумала, что особняк больше напоминает темницу, чем жилой дом. Возможно, Ксавьер Дредсон в прошлом сделал что-то настолько ужасное, что по собственной воле заключил себя в тюрьму.

Щелк!

Замок удалось одолеть. Бэнди вытащил цепь и отбросил ее в сторону.

— Хорошая работа, — похвалил он Нипа. Тот сдержанно кивнул в ответ.

Бэнди распахнул ворота, и те ужасающе взвизгнули несмазанными петлями. Звук показался всем присутствующим тревожным. Возможно, он даже служил специальным сигналом — то ли для хозяина дома, то ли для тигра, если он и вправду здесь бродил.

— Ну ладно, — сказал Бэнди. Минкс показалось, что он произнес это сквозь плотно стиснутые зубы. — Держитесь вместе и будьте внимательны. Следите за поворотами. Зажги нам еще один фонарь, Нип, и дай мне мехи^[39].

Нип достал из сумки второй фонарь, зажег его свечу от своего трутня, после чего извлек оттуда же небольшие каминные мехи.

— Держите, — сказал Бэнди, передавая Минкс фонарь. — Мне понадобится две руки, если эта тварь нас найдет. И с этого момента все говорим шепотом.

Они двинулись вдоль по гравийной дороге к зловещей громаде особняка Дредсона. У Минкс было ощущение, что за ней постоянно наблюдают. Она поворачивала голову из стороны в сторону, светила фонарем, но ничего подозрительного не видела. При этом она отметила, что трава по обе стороны дороги выросла почти до уровня бедер. Обыкновенно богачи держат на территории своих поместий овец или лошадей, которые ощипывают лужайки. Впрочем, при наличии тигра это было бы сомнительное решение.

— Скажите мне, — обратилась Минкс к Бэнди, — вы когда-нибудь видели этого тигра? Или это просто миф, чтобы отпугивать воров?

— Нет, я его не видел. Только слышал о нем. Миф это или нет — я предпочитаю не рисковать попусту. — Он счел этот ответ исчерпывающим, и Минкс не стала углубляться в расспросы. Она была слишком занята поиском своего соглядатая и попыткой снова уловить свет в доме. По мере их приближения особняк казался ей все более и более массивным.

— Давайте сначала попробуем входную дверь, — шепнул Бэнди. — Посмотрим, сможет ли Нип провести нас через нее, прежде чем карабкаться.

Поднявшись по ступеням и подойдя к двери, они обнаружили еще одну металлическую калитку и большой замок, закрывающий доступ к основному замку. Это делало процедуру вдвое сложнее.

— Думаю, нет нужды проверять черный ход, — досадливо сказал Бэнди. — Нам к северо-восточному углу дома. Это самый простой путь наверх.

— Почему? Там окно без ставен? — спросила Минкс.

— Нет. Просто там МакГил сможет подняться. Он лучший стенолаз из всех, что я видел.

— Спасибо, сэр, — ответил МакГил. Голос у него немного дрожал.

— Ах, понятно, — выдохнула Минкс.

Стенолаз, стало быть. Худой вор, способный проникнуть в труднодоступные места. Но в насколько маленькое отверстие нужно попасть в этот раз?

Когда они приблизились к северо-восточному углу дома, Минкс подняла глаза и поняла, куда собирается проникнуть МакГил.

— Дымоход? — изумилась она.

— Именно. Накладки на крюках смягчат удар. А у Бронсона отличный бросок и хорошее умение удерживать достаточно большой вес.

— Эй! — напряженно шепнул МакГил. — Вы слышали? Там что-то двигается. В траве слева!

Минкс и Нип направили фонари в ту сторону, но не увидели ничего, кроме высокой травы.

— Спокойнее, — приободрил Бэнди. — Давайте не будем видеть и слышать то, чего нет. Бронсон, сможешь забросить отсюда?

— Смогу. — Бронсон уже раскручивал одну из веревок для броска. — Отойдите, — буркнул он.

Когда все было готово, он бросил веревку. Крюки взмыли вверх, утягивая ее за собой. Раздался тихий стук, а затем Бронсон дернул за веревку, чтобы проверить, плотно ли держится крюк на крыше. Для достоверности он дернул несколько раз: все держалось хорошо.

— С первой попытки! — не без гордости заявил Бронсон.

МакГил надел перчатки из оленьей кожи, затем вынул из холщовой сумки третий фонарь и привязал его кожаным ремнем к груди.

— Пошел! — приказал Бэнди, и Бронсон натянул веревку, пока стенолаз карабкался по ней все выше и выше. Он продемонстрировал удивительную ловкость и скорость, которых Минкс никак не ожидала.

Благодаря своему криминальному прошлому Минкс хорошо знала, что задача стенолаза — найти путь внутрь для остальных, если с этой задачей не справился взломщик замков. В этом случае время имеет решающее значение. И МакГил тоже знал это, поэтому двигался быстро.

Минкс прислушалась. Ей тоже показалось, что в траве что-то движется. Могло ли это быть крадущейся походкой голодного хищника? Вполне. Но ее фонарь ничего не уловил в темноте. Тем не менее, она почувствовала нарастающее напряжение, на лбу выступила легкая испарина. Что-то внутри нее предупреждало: грядет опасность, и про себя Минкс считала секунды, мысленно умоляя МакГила поторопиться.

МакГил почти забрался на одну из крыш. Рядом находился дымоход, в который он вполне мог пробраться, если только там не было засора.

У верхнего окна, не закрытого ставнями, снова мелькнула свеча. Минкс увидела размытую фигуру в белом, которая, казалось, прижалась лицом к искривленному стеклу. Ее рука поднялась и приникла к окну. Фигура оставалась там, замерев в этой мученической позе примерно на три секунды, после чего исчезла в глубине дома.

— Черт! — прошипел Бэнди. — Что это было?

— Может, свалим, пока не поздно? — спросил Бронсон, когда МакГил наверху вырвал крюк из крыши и смотал веревку, чтобы использовать ее для спуска по дымоходу.

— Не знаю, — поколебался Бэнди. — Мы зашли так далеко… Я не уверен. Не думал, что кто-то в доме будет бодрствовать.

МакГил ждал сигнала, чтобы продолжить работу.

Бэнди провел рукой по губам и задумчиво посмотрел на Минкс.

— Что скажете?

Минкс окинула взглядом другие окна, большая часть которых и впрямь была закрыта металлическими ставнями. Никаких признаков движения не было.

— Вам интересно, что думает женщина? — усмехнулась она.

— Да. Ответьте мне. Лучше быстрее.

— Мы далеко зашли, — кивнула она. — И пора двигаться дальше.

Нип пробормотал что-то невнятное, и Бронсон покачал головой, но индеец поднял фонарь и быстро подвигал им вверх-вниз. МакГил прикрепил крюк к краю дымохода и опустил веревку. Запалив свечу своего фонаря, стенолаз начал спуск.

Минкс учуяла запах прежде, чем увидела это.

То был тяжелый мускусный запах дикого зверя — островатый и кисловатый. Он был знаком ей, потому что она родилась в семье цирковых и знала, как пахнут большие кошки. Она повернулась и посветила фонарем в высокую траву. Оттуда на нее глядела пара голодных и злых глаз. Минкс почувствовала, как у нее сводит все внутренности.

Тигр Дредсона пришел за ними.

Существо шагнуло вперед, бесшумное, как сама смерть, и припало к земле. Оно было великолепно в своих размерах и в скрытой в них силе. Минкс почувствовала себя почти беспомощной при приближении тигра. Его взгляд, казалось, был устремлен только на нее, а пасть уже раскрылась, обнажая клыки, готовые отрывать мясо от костей.

Минкс услышала, как Бронсон вскрикнул от ужаса. Вероятно, он никогда прежде не видел живого тигра, и для него этот крупный зверь был настоящим чудовищем.

Большая кошка напряглась, приготовившись к прыжку. Минкс Каттер поняла, что сейчас один из редких моментов в ее жизни, когда все тело сковали щупальца страха.

Бэнди был напуган не меньше, однако, взяв себя в руки, он шагнул навстречу зверю и дунул мехами прямо в его оскалившуюся морду. Вьюга мелких черных крупинок вырвалась наружу и закружилась в воздухе. Тигр моргнул и чихнул, отступая от облака раздавленных и измельченных горошин черного перца. Однако в следующее мгновение зверь зарычал, выпрямился и бросился вперед. Бэнди стоял на месте и работал мехами. Тигр вновь угодил в черное облако и несколько раз чихнул, пытаясь избавиться от жжения в глазах и ноздрях. Бэнди не мог позволить ему оправиться, поэтому снова шагнул вперед и выдул в его сторону третью порцию перца.

С рычанием, способным сотрясти землю, и грозным клацаньем зубов тигр повернулся и умчался в высокую траву, благоразумно решив, что перца к мясу в эту ночь он получил достаточно.

Минкс выдохнула и поняла, что не дышала все это время. Ее глаза тоже заслезились от перца. Рука потянулась к одному из ножей, спрятанных в жакете, однако она одернула себя. Защищаться нужно было раньше. Теперь опасность миновала… по крайней мере, пока.

— Ладно, — хрипло произнес Бэнди, будто пытался утешить себя и остальных. — Пронесло. — Несмотря на проявленную храбрость, в его голосе звенела дрожь. — Эта тварь убралась подальше. Боже, ну и зверюга! — Он попытался улыбнуться, но получилась перепуганная гримаса. — Что ж, по крайней мере, теперь мы знаем, что слухи не врали.

Он посмотрел наверх, на дымоход, в который спустился МакГил. Минкс же продолжала светить в высокую траву, не в силах оправиться от страха. Бронсон и Нип оба приникли к стене так, словно хотели стать ее частью.

Итак, необычные воры замерли в ожидании.

— Он уже должен был спуститься, — забеспокоился Бэнди. — Если только он не застрял где-то на полпути. Черт, ладно, еще немного, и он подаст сигнал. Например, откроет одно из нижних окон.

Они подождали еще минуту.

Нип первым озвучил всеобщую мысль:

— Что-то пошло не так.

— Да, — нехотя согласился Бэнди. — У нас проблема.

— Что будем делать? — спросил Бронсон. — Бросим его?

— Мы не можем его бросить. Черт! Нужен стенолаз… Ладно, хрен с ним, я пойду. Бронсон, закидывай вторую веревку!

— Ты ни разу не спускался в дымоход! — запротестовал Бронсон. — И ты слишком большой!

— Бросай, я сказал, — прорычал Бэнди. — Я не оставлю его в этом доме!

— Но Бронсон прав, — покачала головой Минкс. Она знала, что делать, чтобы появился хоть один шанс найти скорпиона. — Вы слишком крупный. Он и индеец — тоже. — Минкс посмотрела на дымоход, который поглотил МакГила. Она была единственной, кто бы туда поместился. — Я пойду. Подбросьте веревку.

— Вы не сможете! — запротестовал Бэнди. — Мы не знаем, что там случилось с МакГилом. Он может быть ранен или даже…

— Мертв. Я знаю, — согласилась она. — Но если вы не хотите бросать его здесь, кто-то должен пойти следом и выяснить, в чем дело. А еще мы так и не нашли скорпиона.

— Мы даже не знаем наверняка, там ли он! Мы никогда этого не знали…

— Что ж, — вздохнула Минкс. — Тот, кто бродит внутри со свечой, должен рассказать нам об этом. Вот, для чего я здесь. Итак, Бронсон, веревку, пожалуйста.

Крюк взлетел вверх. На этот раз он не зацепился так идеально, и Бронсону пришлось снять его и повторить попытку. Следующий бросок был удачным.

— Готово, — пробасил он.

Нип полез в сумку, достал еще один кожаный ремень и подошел к Минкс. Он посмотрел ей в глаза, прежде чем привязать к ней фонарь.

— Женщина с треснувшим котелком, — пробормотал он.

— Возьмите это на случай, если свеча погаснет. — Бэнди протянул ей огниво, чтобы она положила его в карман. — Это хороший кремень. Проблем быть не должно. — Его губы покривились. — Ха! Проблем быть не должно. После того, во что мы ввязались, это самое нелепое, что я мог сказать. Как говорится, ложась спать с собаками, будь готов ко встрече с блохами.

— Меня покусали блохи задолго до приезда в Бостон, — сказала Минкс, обворожительно улыбнувшись. — Кроме того, мне всегда нравились собаки.

— Ваш клинок при вас?

— И не один.

— Ну, конечно. Будьте осторожны. Если вы сможете добраться до нижнего окна и отпереть ставни, дайте нам сигнал. У Нипа есть инструмент для резки стекла.

— Я не дождусь. Я сама разобью проклятое стекло.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Бэнди. — Полагаю, элемент неожиданности уже все равно перестал быть нашим преимуществом. Я просто надеюсь, что МакГил не столкнулся ни с чем таким, что стоило бы ему жизни. А теперь… лезьте, леди!

Минкс кивнула. Она взялась за веревку, пока Бронсон держал ее натянутой, и начала карабкаться. Ей вспомнилось, когда она в последний раз занималась скалолазанием вместе с Мэтью Корбеттом. Они поднимались по крепкой виноградной лозе на склоне пороховой крепости Профессора Фэлла на острове Маятника. По сравнению с тем приключением сейчас ей предстояла легкая прогулка.

Минкс добралась до нижней крыши и обнаружила, что свеча все еще горит в ее фонаре. Дымоход был прямо перед ней, крюк все еще был прикреплен к его краю, а веревка тянулась вниз. Заглянув внутрь, Минкс не увидела света.

Пора, — подумала она. — Надо бы отработать свой гонорар. Если скорпион здесь, я без него не уйду.

Впрочем, возможно, она вообще не уйдет.

Но опасность манила ее, как наркотик, а триумф был ее лучшей наградой. Поэтому Минкс пробралась в пасть дымохода и начала спускаться по веревке стенолаза.

Глава 3

На полпути вниз в закопченном мире трубочистов и тощих воров Минкс почувствовала, как черные кирпичи сжимают ее плечи. Казалось, дом был живым существом, которое решило моментально сжать дымоход, чтобы расплющить угодившую в его пасть добычу. Продолжая спускаться, Минкс ощущала как рвется ткань ее жакета. Еще немного, и под угрозой окажется уже ее собственная кожа.

Она спускалась все ниже и ниже, а пространство вокруг нее продолжало сужаться.

Внезапно под ее ботинками показался старый пепел, поднявшийся вокруг нее вихрем и окутавший ее серым саваном. Минкс сунула голову под каминную полку и ступила на дощатый пол, тут же сняв с шеи фонарь и осветив окрестности.

Это была внутренняя комната без окон. Похоже, гостиная. Здесь стояла тяжелая черная мебель, а стены были выкрашены в угольно-серый цвет. Облицовка стен тоже была частью смертельной коллекции Ксавьера Дредсона. На черных полках рядами стояли десятки, а то и сотни человеческих черепов. У некоторых сохранились зубы, у других нет, некоторые выглядели целыми, другие были сильно повреждены. Минкс обнаружила среди черепов более мелкие — судя по всему, детские, и даже младенческие.

Несмотря на свою силу духа, Минкс невольно вздрогнула. Для нее в этой комнате было слишком много пожелтевших костей.

Пара закрытых дверей, выкрашенных в черный цвет, поманила ее из другого конца гостиной. Первой задачей было найти МакГила, но надо было действовать осторожно. Минкс подошла к дверям и медленно приоткрыла одну створку, выглянув наружу. Хотелось бы, конечно, фонарь поярче, однако приходилось довольствоваться малым.

Впереди тянулся коридор, ведущий к лестнице вверх. Свет не распространялся достаточно далеко, чтобы все как следует разглядеть, но на стенах этого коридора, также выкрашенных в эбеново-черный, было закреплено множество топоров, мечей и копий. Если случится заварушка, недостатка в оружии здесь не будет, и Минкс сочла это хорошим знаком.

Слева вдруг послышался вздох и стон.

Похоже, кто-то лежал на полу.

— МакГил? — прошептала Минкс.

Несколько секунд ответа не было. Затем послышался болезненный шепот:

— Ммм… кто… кто здесь? Каттер?

— В чем дело? Ты можешь двигаться?

МакГил негромко застонал.

— Моя правая нога. Я… наступил в ловушку. Кусок пола… открылся. Я наступил на лезвия, пробил подошву ботинка. Черт…

Откуда-то сверху послышался вопль, за которым последовал приступ нервного смеха и бормотания. Голос был женским.

— Это еще что такое? — спросила Минкс. Она задала свой вопрос в воздух, но МакГил решил ей ответить:

— Это длится… с тех пор, как я сюда попал. Ты… поможешь мне?

Она вышла в коридор и заметила, что МакГил лежит на левом боку. Лицо у него было бледным и блестело от пота. Из его ботинка текла кровь, но кусок пола, под которым должна была скрываться ловушка, закрылся сам собой, и Минкс не знала, где спрятаны клинки. Фонарь МакГила лежал неподалеку, но его свеча погасла при падении.

Сверху снова захохотала женщина, но на этот раз звук был далеким.

Минкс прониклась уважением к МакГилу: ей было бы весьма не по себе, если б пришлось лежать здесь, слушать эти завывания и не знать, придет тебе кто-то на помощь или нет.

— Ты в принципе шевелиться можешь? — спросила Минкс.

— Не могу перенести вес на правую ногу. Но… могу ползти. Только не знаю, что еще тут спрятано в полу. Ты… будь осторожна, выходя сюда. Ловушка… примерно в трех футах от… того места, где ты стоишь…

— Как далеко отсюда до фасада дома? Есть идеи?

— Нет. И… слушай… если в полу есть ловушка… то она наверняка не единственная.

— Согласна, — сказала Минкс. Она уже осматривала доски в поисках чего-то похожего на слишком широкие трещины, где можно было разместить петли или пружины. Она потянулась к стене и сняла с него древнегреческое или римское копье (она не была уверена в его происхождении). Сейчас оно вполне сгодится, чтобы прозондировать пол на предмет скрытых опасностей.

Минкс осторожно вышла в коридор, с силой прижимая наконечник копья к доскам перед собой. Это не гарантировало безопасность: некоторые ловушки могли сработать только под человеческим весом. Что бы Дредсон здесь ни собрал, над защитой он явно хорошо поработал. Такой, как Дредсон, мог защититься даже от гнева Профессора Фэлла, чья месть в больших и малых делах могла свести на нет свирепость тигра.

Наверху засмеялась женщина, и смех быстро перешел в рыдание. Сначала она бормотала что-то невнятное, затем вдруг срывающимся голосом закричала:

— Никогда! Никогда!

Минкс нужно было принять решение. И она сделала это.

— МакГил, мне нужно, чтобы ты еще немного подождал. Я должна сходить наверх.

— Что?! Ты с ума сошла?! Нам нужно выбраться отсюда!

— Я пришла сюда за скорпионом, — строго сказала Минкс. — Кто бы там ни был, это не Дредсон. — Про себя Минкс добавила, что это вполне могла быть женщина, назвавшаяся Элизой Роудс. Не было времени бродить по дому и искать окно, которое можно разбить, чтобы впустить остальных. Особенно учитывая ловушки, которые могли скрываться повсюду. А наверху? Там они тоже будут? Отчего-то Минкс в этом сомневалась. Что-то подсказывало ей, что так тщательно защищали только первый этаж.

— Я зажгу твой фонарь, прежде чем подняться наверх, — сказала Минкс, решив, что это меньшее, что она может для него сделать. — Просто подожди меня немного.

Она исследовала свой путь копьем и двинулась вперед. Ничто не открылось, чтобы проткнуть ее ногу лезвием. Добравшись до МакГила, она немного повозилась с трутницей, зажгла фонарь и поставила его рядом с раненым.

— Не ходи туда! — отчаянно зашептал шотландец. — Пожалуйста! Не оставляй меня!

— Я вернусь, — пообещала Минкс, заметив лужу крови на досках. Время играло не в пользу МакГила.

Минкс поднялась по лестнице, продолжая подсвечивать себе путь фонарем и прощупывать доски копьем. На стене слева от нее висело нечто, похожее на маски африканских племен, раскрашенные в разные цвета и украшенные перьями. Она пригляделась и заметила, что у некоторых из них настоящие человеческие зубы, а другие покрыты высушенной и морщинистой человеческой кожей.

Примерно на трех четвертях пути вверх по лестнице наконечник копья задел тонкую проволоку, которая исчезла в стене. Раздался щелчок, и какие-то шестеренки пришли в действие. Ступеньки перед Минкс разверзлись, как крышка гроба, и под ними обнаружилось около пяти десятков заточенных лезвий, смотрящих вверх. Смертельная ловушка. Если бы Минкс натолкнулась на эту проволоку, это был бы ее последний шаг. А это был не тот способ, которым она хотела покинуть этот грешный мир.

Минкс толкнула плиту в стене, дождалась, пока снова раздастся щелчок механизма, после чего осторожно перешагнула через вновь натянутую проволоку и продолжила путь вверх.

Наконец, она добралась до второго этажа. Жуткий безумный женский смех раздавался где-то неподалеку. Минкс пошла по извилистому коридору, по обеим сторонам которого стояла дюжина доспехов. Стены снова были усеяны ножами, мечами и боевыми топорами. На полу Минкс обнаружила засохшие человеческие экскременты, что показалось ей дурным знаком.

За очередным поворотом коридора свет выхватил из темноты женщину, свернувшуюся калачиком в углу. Назвать ее «несчастной» было бы комплиментом. У женщины были растрепанные грязные черные волосы, и почти такими же темными были круги под ее запавшими глазами. Она была худой, как скелет, ходила босиком и носила грязное платье, которое когда-то было белым, но теперь перепачкалось бог знает чем. Женщина пристально смотрела на свечу в подсвечнике, стоявшую на полу рядом с ней. Ее губы со следами белой пены, шевелились, но с них не срывалось ни звука.

Минкс сглотнула и заговорила:

— Элиза Роудс?

Женщина никак не отреагировала, лишь пролепетала что-то чуть громче, а затем снова зашептала какую-то околесицу, понятную только ее воспаленному уму. Минкс задалась вопросом, как давно эта женщина ничего не ела. Эта сумасшедшая явно умирала от голода, медленно иссыхая до собственной тени.

— Я пришла за скорпионом, — сказала Минкс. — Где он?

— Нет, нет, нет, — прошептала женщина, все еще глядя на свечу. — Нет, нет, нет. Никогда. Никогда! — Она начала смеяться, хотя по изможденным грязным щекам лились слезы. Смех быстро перешел в сдавленное рыдание.

— Скорпион должен быть у Дредсона, — настаивала Минкс. — Где он?

— Дредсон, Дредсон, Дредсон, — почти нараспев повторила женщина. — Он у него. У него. Я должна покинуть это место. Я должна… — Она вдруг будто осознала, что находится здесь не одна. Ее взгляд сосредоточился на Минкс. — Это скорпион, — прошептала она. — Он манит тебя. Не могу оставить его здесь. Никогда… Никогда…. Нет… не так…

— Где Дредсон? Он здесь?

— Где я? — спросила женщина, посмотрев на свои тонкие, вымазанные в грязи пальцы. — Какой сейчас год?

— Тысяча семьсот третий, — ответила Минкс.

— Здесь есть нечто, — прошептала женщина. — В воздухе. Нечто… оно меняется… но оно повсюду. — Она начала ковырять собственный ноготь так, будто старалась выдрать его. — Дредсон, Дредсон, Дредсон. Оно манит тебя. Оно не оставит тебя в покое. Каждый раз, когда смотришь на него… что-то странное. Что-то меняется. Никогда, нет! Только не так. Мир не закончится вот так…

— Что?

— Появится огненный шар, и все сгинет. Не смотри сквозь него.

— Не смотреть сквозь что?

Женщина тупо уставилась на Минкс, изо рта у нее потекла слюна.

— Глаз скорпиона, — ответила она. — Он показывает тебе разные вещи… и лучше после этого выжечь себе глаза… чтобы видения ушли. — Она взяла подсвечник.

— Где Дредсон? — строго спросила Минкс.

— Здесь. И он у него. Дредсон, Дредсон, Дредсон, мой господин и повелитель. Лучше выжечь себе глаза… Боже, помоги мне!

Женщина наклонилась вперед и поднесла свечу к правому глазу.

Минкс тут же выбила у нее из рук свечу копьем. Женщина свернулась еще сильнее в своем углу и начала раскачиваться, тихо плакать и шептать:

— Никогда… никогда… только не так…

Минкс прошла мимо нее и чуть дальше по коридору обнаружила открытую дверь, за которой тусклый свет ее фонаря нашел сияние золота. Ксавьер Дредсон и вправду скопил целую сокровищницу. На столе стояли маленькие золотые статуэтки различных странных зверей — возможно, мифических животных или тотемов древних религий, — которые могли принадлежать любому уголку мира. На стене блестели золотые маски в форме солнца, луны и звезд. В комнате отвратительно пахло, а на кровати в ворохе мерзких простыней лежало еще одно жалкое скелетообразное существо. Это был мужчина с длинными рваными седыми волосами и седой спутанной бородой. Когда Минкс вошла в грязную комнату, мужчина не заметил ее. Он держал брошь в форме скорпиона, прижав свой правый глаз к лунному камню. Минкс услышала, как он задыхается и что-то бормочет. На миг он вдруг отстранил лицо от броши и откинулся на грязную подушку. Казалось, он пытался сопротивляться своему желанию, но его хватило ненадолго, и он снова приник к глазу скорпиона и уставился на что-то, чего Минкс не видела.

— Мистер Дредсон? — позвала Минкс. — Я пришла вернуть скорпиона туда, где ему самое место.

Он либо не услышал ее, либо ему было все равно. С тем же успехом она могла бы говорить с могильной плитой.

Минкс подошла к кровати, стараясь не наступать на разбросанные по полу зловонные кучи экскрементов. В этой комнате не знали о существовании ночного горшка, а также не знали о существовании обеденных тарелок. Минкс замерла рядом со стариком и некоторое время смотрела, как он вглядывается в лунный камень. Она слушала его шепот и стоны. Он страдал от какой-то тайны, которая ему открылась.

Минкс протянула руку, схватила скорпиона и вырвала его из ослабевших пальцев.

Ксавьер Дредсон сначала посмотрел на свою руку так, будто брошь исчезла из нее сама по себе, а затем его темные запавшие глаза обнаружили фонарь Минкс и ее лицо. Он открыл рот, обнажив обломки грязных зубов, и закричал, как человек, чья жизнь рухнула в одно мгновение:

— Верни его мне! Отдай его! — возопил он и попытался встать с кровати, но его ноги будто атрофировались, и он рухнул на пол, и Минкс попятилась при виде обнаженного мерзкого старческого тела.

— Отдай! Он мой! Мой! — потребовал безумец, ползком пробираясь через кучи еды и экскрементов на полу, преследуя Минкс, которая продолжала пятиться к двери.

Пара тонких рук ухватила Минкс сзади. Она ударила локтем в лицо женщине, которая раньше звала себя Элизой Роудс, а теперь едва ли могла называться человеком. Та упала, словно сухой лист, подброшенный ветром.

Хозяин этих жутких владений все еще приближался к Минкс и пытался поймать ее за лодыжки. Его серая плоть была испещрена пролежнями, сквозь кожу проглядывали кости. Минкс поспешила выбраться наружу, прежде чем это существо доберется до нее. Она отошла в сторону и дала себе время на раздумья. Как настоящая воровка, она должна была поразмыслить над тем, что теряет, прежде чем покинуть это место. Через несколько секунд она все-таки взяла две маленькие золотые статуэтки и спрятала их в карманы жакета. Ее сообщникам причитается компенсация.

Дредсон, рыдая, полз вперед.

— Он мой… мой… мой!

Она и раньше видела людей, впавших в безумие. Кого-то свели с ума наркотики, кого-то спиртные напитки или другие ужасы этого мира. Но никогда прежде она не видела ни мужчину, ни женщину, которых уничтожила бы украшенная камнями брошь. Однако это случилось, и Минкс никак не могла им помочь, кроме как сообщить констеблю в ближайшей деревне о том, что здесь происходит, чтобы он приехал сюда и разобрался с этим беспорядком.

Дредсон почти добрался до нее. Он протянул руку, собираясь схватить Минкс за лодыжки своими отвратительными руками с длинными ногтями. Минкс подумала, что можно пронзить его копьем и даровать ему милосердную смерть, однако убийства были уже не в ее правилах.

Она отвернулась и со скорпионом в кармане и двумя тяжелыми золотыми статуэтками вышла из комнаты, миновала рыдающую женщину и направилась к опасной лестнице. Спустившись со всей возможной осторожностью, она услышала, как оба несчастных безумца кричат и визжат, как младенцы, у которых отобрали любимые погремушки.

Когда Минкс без происшествий добралась до подножия лестницы, ей вдруг пришло в голову, что работа на агентство «Герральд» даст ей ровно столько, сколько она может выдержать. А, возможно, даже больше.

Она подошла к МакГилу, помогла ему подняться и сказала:

— Обопрись на меня. Мы выходим.

Глава 4

На востоке, за гаванью медленно восходило солнце. Минкс Каттер сидела в кресле в своей комнате в гостинице «Уотербери-Инн» и позволяла солнечному свету согревать ей лицо. Перед ней на столе лучи солнца касались и серебряного скорпиона, освещая восемь камней вдоль его позвоночника — два изумруда, два рубина, два сапфира и два бриллианта. Глаз скорпиона источал ярко-голубой свет.

Минкс посмотрела на воду в гавани, на корабли, стоявшие у причала.

Свобода, — подумала она. Теперь она была свободна. Она плыла только под своим собственным флагом, но куда она направлялась? Каково было ее будущее?

Этот вопрос всегда вызывал в ней трепет своей загадочностью. Если б можно было узнать будущее, изменила ли бы Минкс Каттер что-то в настоящем?

Через несколько часов она намеревалась вернуть брошь в поместье Саттонов и забронировать билет на пакетбот обратно в Нью-Йорк. Однако это путешествие могло подождать несколько дней, потому что этой ночью ее пригласили на ужин новые друзья — банда необычных воров. Ее позвал сам Дилан Бэнди. Золото, что она принесла ему, распалило его жажду. А также оно требовало хорошей компании. С Минкс произошло почти то же самое, только ей нужны были смех и легкость после ночных событий.

Она и МакГил выбрались из дома, открыв железные ставни переднего окна и выбив стекло стулом. К тому моменту Бэнди уже сам собирался залезть в особняк по дымоходу, а Бронсон и Нип его отговаривали.

Когда Минкс передала золотые статуэтки Бэнди, тот ошеломленно уставился на нее и спросил:

— А там еще что-нибудь есть?

— Да, — ответила она, — но, Дилан, оно того не стоит. Возьми то, что есть, и пусть этого будет достаточно.

— Надо помочь МакГилу, — сказал Бронсон. — Он может потерять ногу.

— Уходим, — сказал Нип. — Прямо сейчас.

Казалось, все воровские желания были удовлетворены.

На пути к выходу они услышали, как тигр двигается в высокой траве, словно бродячий ветер. Однако он больше не решился напасть, и Минкс подумала, что запах крови МакГила недостаточно силен, чтобы побудить зверя пережить еще одну перечную атаку.

Они закрыли ворота, как сумели, затем Бэнди некоторое время постоял, глядя на дом, черный, как грех.

— Ты расскажешь мне всю историю? — спросил он Минкс по пути к повозке.

— Если ты захочешь ее услышать.

— Все было так плохо?

— Это было… познавательно, — ответила она.

Минкс уставилась на серебряного скорпиона, что лежал перед ней на столе, залитый солнечным светом. Его глаз все еще светился голубым.

Говорят, в этой броши заключена мистическая сила. Проклятие, доводящее владельца до безумия.

Он мой! — вспомнила она рыдания Дредсона. В памяти всплыли и слова женщины, прежде звавшей себя Элизой Роудс: — Каждый раз, когда смотришь на него… что-то странное. Что-то меняется.

Но что именно? Минкс не давал покоя этот вопрос. Какая сила была заключена в этой вещице, если она так привлекала и так… разрушала? Заставить мужчину и женщину покинуть мир и превратиться в зверей, которым не нужна даже пища? Какой наркотик способен на такое?

Минкс взяла скорпиона… и отложила его, потому что сегодня он показался ей маслянистым на ощупь.

Могла бы она хоть разок взглянуть в этот лунный камень? В конце концов, это всего лишь камень! Большой, размером с ноготь большого пальца человека… прямо в центре головы скорпиона.

Может, всего одним глазком?

Но когда Минкс снова взяла брошь в руки, она подумала, что ее стоит закопать, никогда не выкапывать и уж точно никогда не носить. Кто мог создать такую вещь и для чего?

Одним глазком?

Минкс поднесла лунный камень к правому глазу и посмотрела сквозь него на гавань Бостона.

В лунном камне не было ничего, кроме голубизны.

Она ждала, сама не зная, чего. Глаз скорпиона ничего ей не показал. Ничего. Спустя полминуты тоже ничего.

Но все же…

Ей показалось, что в глубине камня родился образ, который становился все яснее. Она сконцентрировалась на гавани за окном, и образ растворился. Осталась только мирная гавань. Больше ничего.

И все же…

Что-то… что-то изменилось.

Там стало меньше кораблей, чем она помнила. Минкс отвела глаз скорпиона от своего лица и отметила, что на это и вправду потребовалось некоторое усилие. Сцена за окном осталась прежней. Минкс снова взглянула через лунный камень. Еще корабли? Да. Гораздо больше. Но это же невозможно, не так ли?

А потом она почувствовала, как в это солнечное утро ее пронзает холодный ветер, и глаз скорпиона начал показывать ей движущуюся картину. Все больше кораблей устремляется к гавани с невероятной скоростью. Ускорялось все вокруг, даже тучи, небо и луна. Дни сменяли друг друга, а корабли все прибывали. Теперь их было тысячи, и они плавали по заливу, исторгая черный дым из труб. Здания становились выше… и выше… Они рушились и возводились снова, становясь только больше. Теперь корабли ездили по дороге, и у них были гребаные колеса. Это переворачивало с ног на голову все, что Минкс когда-либо видела. Видение ускорялось… ускорялось… ускорялось…

Она с силой убрала глаз скорпиона прочь. На этот раз ей потребовалось куда больше сконцентрировать свою силу воли. Рука у нее дрожала. Минкс посмотрела на гавань и убедилась, что там все по-прежнему тихо и мирно. Несколько новых кораблей прибыли, чтобы разгрузиться, но на этом все.

— Ох, — выдохнула Минкс. Примерно такой вздох она слышала из уст Ксавьера Дредсона. — Хватит! — приказала она себе.

Но скорпион заговорил с ней. Или же это был голос самого дьявола, шепчущего ей:

— Посмотри, что будет, если осмелишься…

Глаз скорпиона приближался к ней, хотя она даже не поняла, как взяла его в руки. Минкс отвернулась от гавани… и внезапно стена между ней и миром исчезла — а возможно, это пала стена между настоящим и будущим. Либо Минкс Каттер просто сходила с ума, потому что обстановка колониального города стремительно менялась. Скорость была головокружительной… тошнотворной. За несколько секунд пожары сожгли деревянные дома, и на их месте появились кирпичные, которые тоже разрушились и были возведены вновь. Солнце и луна мчались по небу, на улицах снова появились то ли корабли с колесами, то ли кареты сумасшедших конструкций. Они становились все более странными. В них помещалось все больше людей. Людей вообще было так много, что они напоминали гудящий улей. Человечество было безумным: сражалось, дралось, кричало и ревело. А ночью огни, которые не были свечами, горели и пульсировали всеми цветами. В воздухе летали вещи, которые тоже источали мигающий свет. Башни поднимались на невероятную высоту, а по улицам двигались кареты с огнями, которым не нужны были лошади. Все это было так странно…

Минкс приказала себе отложить и убрать брошь, прежде чем эти образы доведут ее до безумия. Она не знала, насколько готова увидеть то, что глаз скорпиона покажет ей дальше. И, вероятно, никто не был к этому по-настоящему готов. Чтобы положить серебряного скорпиона на стол, потребовалось усилие, с которым запросто можно было выходить на бой с адскими гончими.

Минкс сидела неподвижно, ее сердце сильно колотилось, а она неотрывно смотрела на это… существо. Ее рука тянулась снова схватить его, глаза хотели увидеть, что будет дальше. Однако разум умолял ее этого не делать. Настанет время, когда мир, возможно, будет таким, но, даже если это правда, это будет очень нескоро. Она никогда не доживет ни до одного из событий, которые показывает ей глаз. И это, пожалуй, была самая опасная часть этого наркотика. Желание узнать, что лежит за пределами — далеко за пределами — твоей собственной жизни.

Минкс не могла отрицать того, что видела, но приняла решение никогда и никому об этом не рассказывать. Ни Дилану Бэнди, ни Оуксу Саттону, ни даже Кэтрин Герральд.

Иллюзии? Ложные представления о том, что может быть? Игра разума и света?

Что бы это ни было, Минкс просто устала, и ей требовался отдых.

Да, лучше всего будет оставить все так.

Однако ее рука снова хотела взять скорпиона.

Никогда, никогда, — лепетала Элиза Роудс из своего грязного угла в доме Дредсона. — Только не так. Мир так не закончится…

Минкс помнила, как спросила ее: «Что?», и теперь она предпочитала не знать ответ.

Разве не безумием было действительнозаглянуть в будущее и увидеть, как мир развалится и заберет с собой все, что тебе было когда-то дорого? Все, что сохранила твоя память? Неужели всему суждено просто исчезнуть в огненной вспышке? Неужели мир действительно так изменится? И когда это произойдет? Возможно, тогда даже само время перестанет быть таким, каким люди понимают его сейчас.

Рука Минкс потянулась к скорпиону.

Это была смертельно опасная вещь. Минкс взяла брошь и завернула ее в коричневую ткань. Очень плотно. Чем скорее она вернет его Саттонам, тем лучше. Сама она к этой штуке больше не прикоснется. Во всяком случае, она на это надеялась. Сейчас она была молодой женщиной — энергичной, живой и стойкой. Сегодня вечером она собиралась на ужин, чтобы поесть, выпить и посмеяться в компании новых друзей, потому что она выполнила свой долг и может с гордостью доложить об этом Кэтрин Герральд. А вдобавок получить сто фунтов вознаграждения.

Минкс примирилась с собой.

Теперь она знала, куда движется ее собственный корабль. Она была хозяйкой собственного будущего, и она проживет его так, как это должен сделать любой другой человек — мгновение за мгновением. И в полной мере.

Костяная банда

Глава 1

Июль 1703 года.

Две женщины — одна белая, другая черная, одна в персиковом платье от знаменитой лондонской швеи Эвелин Крэбтри, другая в простом коричневом платье, сшитой ею же самой колониальной иглой, — сидели за столом и играли в игру, столь популярную в нью-йоркских тавернах, под названием «Джинго». Перед ними в желтом свете фонаря были разложены карты. По правую руку от белой женщины на столе покоился заряженный пистолет. Черная женщина нервно поглядывала в окно слева от себя, где осталось всего два стекла, а остальные секции были выбиты и заклеены вощеной бумагой от непогоды.

В эту ночь стихия не буйствовала… если говорить о погоде. Воздух в середине июля был теплым и душным, полная луна сияла за полупрозрачными облаками, а сквозь окна и щели между бревнами проникали звуки летнего леса Нью-Джерси: тихое жужжание насекомых, то утихающее, то нарастающее, и отдаленное уханье совы.

Когда черная женщина снова взглянула в окно, белая небрежно сказала:

— Не нужно торопиться. Все в порядке.

— Да, мэм, — отозвалась ее собеседница и сосредоточилась на своих картах.

— Я повторюсь: меня зовут Кэтрин, и я бы хотела, чтобы вы обращались ко мне именно так. Посмотрите, у вас есть бубны, целых тринадцать.

— Да, мэм… то есть, Кэтрин, — последовал неуверенный ответ. Женщина вздохнула и призналась: — Мне тяжело вас так звать.

— Не должно быть тяжело, — покачала головой Кэтрин.

— И все же это так.

— Кэтрин — это мое имя, точно так же как Мириам — ваше. И, так как это я пришла к вам в дом, вы можете звать меня хоть грязью из-под ногтей, но я бы все-таки предпочла имя, данное мне при рождении.

Мириам Лэмб позволила себе легкую улыбку. Еще один взгляд в сторону окна — и она откашлялась, выпрямившись на стуле. Ее внимание вновь сосредоточилось на разложенных перед ней картах. Прошло еще несколько секунд, прежде чем она сказала:

— Могу ли я кое-что спросить?

— Что угодно.

— Сколько вам лет?

— В апреле мне исполнилось пятьдесят три.

— Выходит, я старше вас на восемь лет, — задумчиво кивнула Мириам. — Но я помню свои пятьдесят три. Это было за четыре года до смерти хозяина…

— У вас нет хозяина, — напомнила ей Кэтрин Герральд.

— Но тогда был. Хозяин… — Она осеклась и исправилась: — Мистер Стэнвик скончался в тот холодный январь. Господи, холод был лютый! Но у нас всегда был огонь в очаге, мы заботились о тепле дома. Все мы: и Степпер, и я. К сожалению, мистер Стэнвик все равно зачах.

— Соболезную, — кивнула Кэтрин.

— Вы должны знать, что мистер Стэнвик был хорошим человеком. Помогать ему было в радость. Я иногда думаю о нем. О нем и о его жене. Ей нравилось покачиваться на еловых качелях, которые Степпер повесил для нее, а мистер Стэнвик подталкивал ее выше и выше. Она была счастлива, как ребенок! Это было совсем не похоже на пребывание… в том, другом месте, о котором я вам говорила.

— Похоже, с бубнами не вышло. Давайте посмотрим другие ваши карты, — сказала Кэтрин и отпила превосходного яблочного сидра из глиняной чашки, стоявшей рядом с пистолетом.

— Да… Кэтрин. — Среди следующих четырех карт оказались червонные, включая туз, и одна трефа, что приносило еще одно очко и могло спровоцировать выкрик «Джинго!», если бы Мириам умела играть, как хитрецы из Нью-Йорка.

Достичь двадцати одного очка в той же масти, что и «карта замка» (сейчас это были бубны), удавалось крайне редко, хотя именно об этом все и мечтали, играя в эту игру. Обе женщины ждали появления Безумной Королевы, которая могла разрушить «замок» и перенаправить его на другую масть.

Мириам улыбнулась.

— У вас шестнадцать, а у меня четырнадцать, и мне кажется, вы выиграете эту партию.

— Посмотрим. Вам нужно просто набраться терпения.

— Здесь речь не о терпении, а о везении. Впрочем, я считаю себя самой удачливой женщиной из всех, кого знаю. Хотелось бы, чтобы Степпер это увидел. Ему тоже везло в карты.

Самая удачливая женщина, — подумала Кэтрин. Восхитительный оптимизм для человека с такой судьбой. Как минимум, у них с мужем отняли любимого тринадцатилетнего сына, и уже одно это могло стать разрушающим горем на всю оставшуюся жизнь. Однако Мириам Лэмб не вешала нос. С детства она была рабыней и пережила нескольких хозяев, далеко не о каждом из которых можно сказать пару добрых слов. Для некоторых рабы были в лучшем случае животными, работавшими до седьмого пота. Или же просто вещью, которую можно с легкостью продать на ближайшем аукционе тому, кто предложит лучшую цену. Сейчас у Мириам была своя собственная хижина. Она восстановила ее из руин вместе с мужем Стефаном Лэмбом. Кэтрин сидела за столом, который смастерил Стефан. И многое в этом доме было сделано его руками. Они с Мириам прошли долгий путь. Однако последние три года Стефан не сопровождал супругу в этом путешествии под названием «жизнь». Как и их бывший хозяин Джерард Стэнвик, он заболел и зачах кровати в соседней комнате. Теперь тело Стефана покоится на поляне в лесу за хижиной в нескольких ярдах от того места, где Мириам похоронила и свою убитую собаку. Что до последнего хозяина Джерарда Стэнвика, то он и вправду был неплохим человеком. Он занимался мехами и успешно торговал ими в Голландии. Перебравшись сюда, занялся фермерством в своем поместье, которое располагалось примерно в сорока милях от хижины, где сидели Мириам и Кэтрин. Сейчас, после его смерти, поместье перешло к другому владельцу.

Что до самой удачливой женщины, то теперь она осталась одна, и Кэтрин Герральд приехала к ней из Нью-Йорка, чтобы убедиться, что ее удача не иссякла.

Мириам Лэмб — крепкий орешек, — размышляла Кэтрин. Хотя некоторые слабости человеческого тела уже настигли Мириам в ее шестьдесят один год: она сильно сутулилась — сказывались годы тяжкого труда, — тело было худощавым, а в заколотых костяной заколкой волосах тлела седина. Морщинистое лицо Мириам было почти иссиня-черным, как у чистокровной африканки. В свете настольной лампы и сиянии настенного фонаря, висящего на крюке рядом с дверью, темные глаза Мириам буквально очаровывали Кэтрин. Они были черными, как чернила, налитые в чернильницу в агентстве «Герральд», и светились умом и прозорливостью. Правда, в карточной игре Мириам отставала от Кэтрин на четыре раунда, но она только осваивала эту игру, а уже достаточно хорошо понимала ее логику. Разложив колоду почти сразу по приезде вчера днем, Кэтрин решила не поддаваться ей, а учить ее побеждать в схватке с серьезным противником. Так учили и саму Кэтрин.

Однако торопить Мириам Лэмб она не собиралась. В этой игре важно научиться сосредотачиваться. И ждать, как ждали обе женщины.

Вчера вечером они — не явились сюда.

Явятся ли сегодня? Возможно, хотя время уже позднее. Однако до колдовского часа, когда скелеты восстают из могил, было еще далеко.

Следующие четыре карты Кэтрин принесли ей валета треф, дающего еще одно очко. Остальные оказались бесполезны, так что теперь она застряла на семнадцати очках.

— Боже, гляньте сюда! — воскликнула Мириам с легким приливом волнения, вытягивая руку с четырьмя картами. Король треф добавлял одно очко, как и остальные карты двора. Туз пик давал еще одно очко, а девятка треф была неприменима. Однако в совокупности с шестеркой бубнов, выходило двадцать два. Это был успех!

Первое, что Мириам показала Кэтрин два дня тому назад, когда она поднялась в офис дома номер семь по Стоун-Стрит, был пожелтевший документ, подписанный различными чиновниками, которые, как верила Кэтрин, морщили свои припудренные носы, прижимая перо к пергаменту. Это был приказ об освобождении, который давал Мириам и Стефану свободу от рабства. По опыту Кэтрин, такие документы составлялись не слишком часто, но они действительно служили входным билетом в свободную жизнь для рабов или осужденных. Причина, по которой такой приказ оказался в руках Мириам, заключалась в том, что она, по ее собственным словам, была самой удачливой женщиной. То, что «хороший хозяин» выкупил их со Стефаном у «плохого хозяина» было удачей. Как и то, что в своем завещании почивший Джерард Стэнвик написал, что все двенадцать его рабов после его кончины должны были стать свободными людьми. Адвокатам оставалось лишь исполнить его волю и выпустить в этот мир двенадцать свободных душ. Это могло стать обоюдоострым мечом для неосторожных белых и Дамокловым мечом для освобожденных черных.

После визита Мириам в офис агентства «Герральд» Кэтрин оказалась здесь — где-то в лесу между тремя деревнями Чемберленс-Кроссинг, Эденборо и Суйландт. И она твердо вознамерилась не допустить, чтобы меч упал.

Погодите! Кажется, неподалеку звучит стук копыт по земле, не так ли?

Мириам напряглась. Одна из ее рук легла на россыпь бубновых карт перед ней, словно она хотела, чтобы время пошло вспять и никогда не доходило до этого момента.

Однако момент настал, а вместе с ним случился этот ночной визит.

Прозвенел дверной колокольчик. Кэтрин отметила, что он звучал тихо, словно предвещал чьи-то похороны. И тут послышался голос — резкий и приглушенный:

— Мириам Лэмб! Выйди и заплати пошлину!

— Оставайтесь на месте, — ободряюще произнесла Кэтрин. Она также отметила, что самую удачливую женщину начала бить дрожь.

Кэтрин Герральд встала, взяла пистолет и подошла к двери. Она держалась так, словно направляется на приятный тихий обед у Салли Алмонд или в кафе «Розовый сад» в «Док-Хауз-Инн». Сняв фонарь с крюка, она отперла дверь, взвела пистолет и вышла на улицу.

Глава 2

Их было четверо, как и сказала Мириам.

Тот, кто держал небольшой фонарь, вел свою лошадь чуть впереди остальных. Кэтрин сразу опознала в нем лидера. Вожака этих костяных мешков. Название подходило им, как не подошло бы ни одно другое, ведь все они были скелетами, сидящими верхом на других скелетах.

Или таковыми они хотели казаться.

Ловкий трюк: облачиться в черные мантии, перчатки, капюшоны и маски с нарисованными на них костями и черепами. Даже лошади были разукрашены под скелеты от ушей до копыт, и на них были церемониальные повязки, как на конях средневековых рыцарей. Вот только эти всадники прибыли сюда далеко не для демонстрации своей рыцарской доблести — их целью были хитрость и обман.

Кэтрин с интересом отметила, что фонарь, который держал главный всадник, и свет от полной луны, придавал костяной банде странное слабое зеленовато-белое свечение. Кэтрин решила оставить эту загадку на потом, когда у нее будет достаточно времени подумать об этом.

Прежде чем костяная банда попыталась ее запугать, Кэтрин властно произнесла:

— Мириам Лэмб не будет платить в этом месяце. И в следующем тоже. Вообще-то, она больше никогда не будет ничего вам платить, так что отправляйтесь в могилы, из которых вы выбрались, и покойтесь там с миром.

Повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь фырканьем одной из лошадей, которую явно раздражал капюшон с прорезями для глаз, и далеким уханьем совы, летавшей в поисках романтики летней ночи.

Лидер наклонился вперед в седле. Трудно было сказать, мужчина это или женщина. Однако, когда он заговорил, голос оказался мужским.

— Смелая красавица решила пригласить нас на танец? — полушепотом сказал он. В его словах послышалась самодовольная ухмылка.

— У меня уже есть партнер по танцам. — Кэтрин подняла пистолет. — Могу познакомить вас с еще одним партнером. Его называют черным порохом. Слышали о таком?

— Ха! — воскликнул вожак костяной банды, не скрывая в голосе угрозу. — Кто ты такая, черт тебя побери, и откуда взялась?

— Джентльмены представляются первыми. Так что у меня вопросы те же.

— Кем бы ты ни была, ты играешь с огнем.

— И могу вас неплохо обжечь.

— К черту все! — закричал вожак. — Ни одна чертова женщина не запугает нас пистолетом!

— Справедливо, — согласилась Кэтрин. — В конце концов, вас четверо, а у меня всего одна пуля. Так что придется тщательно выбирать, куда ее пустить. Пожалуй, я направлю ее в левое глазное отверстие вашей нелепой маски. Удивительно, как при таком маскараде ваши бедные лошади что-то видят. Если б они сбросили вас, и вы переломали себе шеи, они оказали бы услугу всему миру.

— Продолжай говорить, крошка. Рой себе могилу.

— Если вы собираетесь на маскарад, — продолжала Кэтрин, — не смею вас задерживать. Но я не думаю, что эти костюмы завоюют призы.

Снова повисла напряженная тишина. На мгновение Кэтрин даже подумала, что переиграла. Ведь, пусть лицо ее оставалось невозмутимым, сердце сильно колотилось о ребра, и она чувствовала, как по затылку катятся капельки пота. Однако ее родители — отец был профессором истории в Итонском колледже, а мать поэтессой и художницей, — учили ее находить покой в любой буре и показывать свое хладнокровие миру. В этот момент их уроки были особенно ценны.

— Знаешь, — сказал главный скелет, — мы ведь тоже можем быть вооружены.

— Уверена, что так и есть, — ответила Кэтрин. Она продолжала держаться спокойно, хотя и понимала, что идет по лезвию бритвы. — Иначе как бы еще вы убили собаку миссис Лэмб?

— Эта сучка слишком громко тявкала! — рявкнул вожак, после чего обратился к остальным: — Прямо как сейчас…

Возможно, он ожидал, что остальная банда повеселится от этой шутки, но этого не произошло, потому что все осознавали серьезность ситуации. Стало очень тихо, даже лесные насекомые замолчали.

— Мы могли бы убить тебя, — проворчал скелет. — Утащить твое тело туда, где бы тебя никто не нашел.

— Думаю, мои коллеги в Нью-Йорке нашли бы. Прежде чем уехать, я написала письмо, где указала точно, куда направляюсь, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств петля всегда могла найти вашу шею.

— Да я пристрелю тебя за считанную секунду, ты, чертова высохшая селедка!

Кэтрин слегка улыбнулась. Несмотря на угрозы этого существа, она понимала, что выиграла этот раунд, ведь если б он мог по-настоящему угрожать ей, не стал бы тратить время на разговоры. Кэтрин навела пистолет на нарисованный череп. Рука держалась твердо.

— Слишком уж часто вы поминаете черта, — сказала она. — Смотрите, как бы он не пришел за вами.

И снова воцарилась тишина.

— У нас много других дел, — обратился один из членов банды к лидеру. Грубый голос за счет черной разрисованной маски звучал приглушенно.

Главный скелет немного опустил фонарь, и Кэтрин сочла это хорошим знаком. Однако за руками в черных перчатках она продолжала пристально следить, насколько позволяло слабое свечение, исходящее от костюмов.

— Мириам Лэмб заплатит нам, — сказал вожак. — Таково мое последнее слово. И я не забуду эту ночь. Ты еще у меня попляшешь!

Сказав это, он заставил свою лошадь развернуться. Остальные последовали его примеру, и четверо всадников-скелетов помчались прочь под светом полной луны. Копыта их лошадей стучали по грунтовой дороге длиной в четверть мили, которая вела к перекрестку между Эденборо, Чемберленс-Кроссинг и Суйландтом.

Кэтрин немного подождала. От бешеного стука сердца у нее пульсировали виски.

Я не забуду эту ночь, — сказал вожак. Значит ли это, что сегодня они уже не вернутся?

Что ж, у них были другие дела. И у Кэтрин тоже. В течение последних семи месяцев всадники-скелеты терроризировали местных фермеров, заставляя их платить некую пошлину. По сути, это было платой за проживание на этой земле. И именно из-за этого Мириам Лэмб приехала в дом номер семь по Стоун-Стрит с просьбой оказать любую посильную помощь в разоблачении и обезвреживании этих негодяев.

— Я не могу заплатить много, — призналась Мириам. — Но я взяла с собой кое-что в качестве знака благодарности.

На столе Кэтрин появился кувшин, полный поистине восхитительного яблочного сидра, изготовленного самой Мириам.

Недалеко от ветхого домишки, прямо за флигелем и курятником росло несколько акров яблонь, и они помогали Мириам зарабатывать на жизнь. В сезон сбора урожая она продавала по округе яблоки, а когда сезон заканчивался, делала яблочный джем, желе, варенье, маринованные яблоки, эпплджек^[40] и свой фирменный сидр, который способен был покорить даже самый притязательный вкус. Заработок был скромным, однако она смогла оплатить дорогу до Нью-Йорка, а также заплатить бесполезную «пошлину» в десять шиллингов.

Десять шиллингов были небольшой суммой для Кэтрин, но для Мириам и других жертв они имели куда большую ценность. Они составляли сто двадцать пенсов или полфунта.

Мириам сказала, что один фермер отказался платить. За два месяца ему сначала спалили амбар, потом зарезали скот и кур, а после убили уже и его самого. Так что костяная банда вполне была способна на жестокость, если сталкивалась с неповиновением.

Кэтрин была обязана послать этих скелетов к черту, которого они сами так часто поминали, и не допустить, чтобы Мириам Лэмб причинили вред.

Похоже, в этот раз она справилась.

Ее занимали эти намалеванные черепа и кости. Когда-то она читала нечто подобное в лондонской «Газетт», но это было очень давно, много лет назад, так что она уже не помнила подробности. А ведь не зря отец всю жизнь побуждал ее продолжать учиться, ведь учение — это наиважнейшая часть жизни: никогда не знаешь, что может тебе пригодиться из полученных знаний.

Кэтрин не верила, что костяная банда убралась насовсем. Рано или поздно они вернутся, но, возможно, не этой ночью. В конце концов, дорога здесь всего одна, остальное — густой лес, через который никому не пройти. Так что нет, ничего не закончилось, все только начиналось.

Кэтрин вернулась в хижину, где Мириам послушно ждала ее за столом.

— Я все слышала, — пробормотала женщина. — Думаете, они вернутся сегодня?

— Сегодня вряд ли, — ответила Кэтрин, опускаясь на свой стул. — И все же я побуду здесь еще некоторое время и подежурю, а вы ложитесь спать.

— Вам не было страшно?

— Каждую секунду, — призналась Кэтрин. — Но это часть моей работы.

— Бояться?

— Преодолевать страх. И вы вовсе не обязаны платить за то, что живете на этой земле. Разрушенная хижина никому не принадлежала. Вы со Стефаном восстановили ее, посадили фруктовый сад. Вы вкладываете в это место свои сердце и душу. Вы свободная женщина и имеете право жить свободно.

— Да, мэм… то есть, Кэтрин. Но ведь все это может исчезнуть в один миг, как ферма Джеспера Сэллоу.

— Я здесь для того, чтобы этого не произошло. И я намереваюсь выяснить все об этой преступной банде.

Мириам кивнула. На мгновение Кэтрин показалось, что ее глаза заблестели от слез, но Мириам тут же сморгнула их.

— Я перемешала карты. Сыграем еще партию, пока свет не погас?

— Конечно. Давайте… — Кэтрин осеклась. Слова о свете вдруг навели ее на воспоминания о старой статье в газете. Ну, конечно! Она даже ахнула. — Фосфор!

— Простите?

— Вот, что заставляет краску на их костюмах светиться, — пояснила Кэтрин. — Все эти черепа и кости. Думаю, что в краску добавили фосфор. — Она не стала вдаваться в подробности, но вспомнила, что фосфор был открыт немецким алхимиком, который работал над выпариванием человеческой мочи до солей. Как раз из-за этой причуды Кэтрин и запомнила ту статью. Алхимик верил, что загустевшую мочу удастся сконденсировать в золото^[41]. Он придумал воскообразное белое вещество, которое светилось в темноте и ярко горело. Совсем недавно, в 1630 году (это было основным предметом той статьи) лондонский ученый по имени Роберт Бойл^[42] воссоздал это вещество и начал продавать его для поджигания небольших деревянных палочек с серными наконечниками, которые еще не завоевали популярность, но могли найти широкое применение в далеком будущем.

— Расскажите поподробнее о местных поселениях, — попросила Кэтрин, видя озадаченное лицо Мириам. Они уже затрагивали эту тему сегодня по верхам, однако осознание того, что в краске использовался фосфор Бойла, имевший довольно высокую стоимость, сильно меняло дело. — Начнем с Эденборо.

— Да особо нечего рассказывать. Несколько лет назад, еще до того, как мы со Стефаном сюда приехали, я слышала, что один человек из Эденборо застрелил индейца, который оказался сыном вождя. Индейцы пришли мстить, и бой был очень жестоким. В итоге большая часть хижин сгорела, погибло много людей. Мне кажется сейчас от Эденборо осталось одно название.

— Эта деревня находится в четырех или пяти милях к западу?

— Кажется, да.

— Хорошо. Продолжайте, пожалуйста. Что насчет Суйландта?

— Голландский городок. Большинство жителей — голландцы, и они вывешивают свои флаги на фасадах. Там всего несколько домов и небольшой магазин.

— И этот городок — где-то в пяти милях к северу?

— В пяти или шести, да… — Мириам поколебалась, и не без труда назвала ее имя, — Кэтрин.

— И Чемберленс-Кроссинг. Он в трех милях к востоку, верно?

— Примерно. Что ж, Чемберленс-Кроссинг — довольно большой город. Там проживает более ста человек. Есть две церкви и даже школа. Там строят новые дома. Ну, я бы назвала их домами, потому что они гораздо прочнее той хижины, что есть у меня. Я бы сказала, что тамошние дома… как бы их описать… они более…

— Добротные? — подсказала Кэтрин.

— Пожалуй, так.

— А в Чемберленс-Кроссинг есть представители закона?

— О, да. У них есть шериф.

— Хм, — задумалась Кэтрин. — А вы не рассказывали ему о своей ситуации?

— Рассказывала. И не я одна. Он говорил, что займется этим вопросом, но костяную банду тяжело поймать.

— Не тяжело, если плотно взяться за дело. И как зовут этого так называемого шерифа?

— Мистер Догетт. То есть… шериф Догетт. Эйбл Догетт, если мне не изменяет память.

— Ясно. Я полагаю, городок получил свое название в честь моста, который мы вчера пересекли?

Кэтрин прибыла сюда вместе с Мириам из Нью-Йорка. Она ехала верхом, а Мириам правила своей лошадью, которая тянула небольшую повозку. Они пересекли реку Помптон по открытому мосту, который выглядел недавно обновленным. После того, как его построили, речной перевозчик, каким бы трудолюбивым он ни был, оказался не у дел.

— Верно. И этот мост — божье дарование, — сказала Мириам. — Теперь мне и остальным, кто проживает на западном берегу Помптон-Ривер больше не придется платить лодочнику, чтобы добраться до магазина на востоке. Мистер Хатчесон, владелец магазина, знаете ли, покупает у меня сидр и другие товары. То есть, раньше покупал. Примерно два месяца назад он сказал, что последняя партия сидра была испорчена, хотя это неправда! Но я отвлеклась. Город раньше назывался Гринфилдс, пока сюда не приехал мистер Бартон Чемберлен. Думаю, прежнее название было дано городу в честь зеленых лугов и полей^[43]. А после того, как построили мост, город переименовали.

— Мистер Чемберлен? — Прекрасно подстриженные брови Кэтрин поползли вверх. — Полагаю, он богат? И наверняка образован?

— Наверное, учитывая, какой большой дом он построил для своей семьи. Мне рассказал об этом мистер Хатчесон в магазине. Слышала, мистер Чемберлен даже оплатил строительство второй церкви и здания школы. А еще они вычистили все улицы в городе. Такой чистоты вы никогда не видели!

— Аккуратность и красота, — задумчиво произнесла Кэтрин. — Не сомневаюсь, что он это устроил. А чем занимается этот Бартон Чемберлен? Что сделало его таким богатым?

— Не знаю. Я никогда не видела ни его самого, ни его дом вблизи.

— Это ведь недалеко отсюда?

— Полагаю, сразу за мостом. Я имею в виду, дорога к его дому сразу за мостом.

Кэтрин кивнула.

— Вы ведь понимаете, что костяная банда должна была пересекать этот мост? Возможно, они, конечно, знают хорошее место для перехода реки вброд, но, как по мне, самая очевидная версия состоит в том, что они приходят из Чемберленс-Кроссинг.

— Но с какой стати кому-то из тамошних жителей так одеваться и мучить других?

После небольшой паузы Кэтрин слабо улыбнулась и сказала:

— Я просто размышляю вслух. Час уже поздний. Вам лучше пойти поспать.

— А вы уверены, что не будете спать всю ночь? Я бы уступила вам постель. Она скромная, но это лучше, чем одеяло на полу.

— Прошлой ночью одеяло на полу меня устроило, устроит и сегодня.

— Сыграем завтра еще в «Джинго»? Кажется, я понемногу учусь.

— Обязательно сыграем, — заверила Кэтрин. — И будем играть, пока не заставим Безумную Королеву отказаться от своего трона.

Мириам слегка усмехнулась.

— Вы говорите очень забавно.

Кэтрин восприняла доверие и спокойствие Мириам как хороший знак. Значит, она поверила, что нью-йоркская леди и специалист по решению проблем сможет ей помочь. А еще это означало, что права на ошибку не было. Завтра Кэтрин ожидало новое испытание костяной бандой. И это было весьма тревожно, потому что неизвестно, как далеко могло зайти это противостояние.

— Если вы принесете утром дрова, — сказала Мириам перед сном, — я пожарю на завтрак немного яиц и испеку нам яблочные пироги.

— Буду ждать этого с нетерпением.

Кухня Мириам представляла собой очаг, где была расставлена и развешена кухонная утварь. Готовка в таком очаге зависела от силы пламени… и на самом деле не очень-то отличалась от готовки в лучших домах Нью-Йорка. Разве что кухня была скромнее по размерам и разнообразию посуды.

После того, как дверь в комнату Мириам закрылась, Кэтрин подошла к окну, чтобы полюбоваться лунной ночью. Лесные звуки возобновились, тихий хор клонил в сон. Где-то там скрывались скелеты, готовящие новое нападение. Кэтрин решила спать, держа пистолет под рукой и прислушиваясь к запаху дыма — на случай, если банда вернется и подожжет дом, как сделала это с фермой Сэллоу. Судя по всему, тот случай сильно напугал местных жителей, и больше никто не решался противиться банде. Однако все, включая мизз^[44] Лэмб, не спешили покинуть свои владения.

Какой смысл был в этой пошлине? Десять шиллингов в месяц — довольно много для фермеров, с трудом зарабатывающих себе на жизнь. При этом это совершенно не покрывает покупку фосфора, если только кто-то не обеспечивает им банду. Это может делать только тот, кто за этим стоит. Некто образованный, знающий толк в материалах и веществах. И некто богатый, кто может это себе позволить. А ведь были еще костюмы. Кто-то ведь должен был их сшить.

Кэтрин подумала, что в этом деле может быть замешано несколько человек. Вопрос в том, как сильно они перепачкали руки.

После завтрака Кэтрин собиралась отвести своего коня Александра в Чемберленс-Кроссинг, чтобы поговорить с этим так называемым шерифом, чьи оправдания бездействия выглядели крайне подозрительно.

Кэтрин лежала на полу, держа наготове пистолет и прислушиваясь. Ночная симфония умиротворила и убаюкала ее. Борьба с сонливостью продолжалась несколько часов, а потом Кэтрин Герральд решила, что может отдаться на милость Морфея.

Глава 3

Кэтрин остановила коня.

Конь недовольно фыркнул, замерев прямо посреди крытого моста. Кэтрин с интересом оценила работу, которую здесь провели. Мост был около пятнадцати ярдов в длину, пересекал относительно узкую часть Помптон-Ривер и имел достаточную ширину, чтобы на нем могли разъехаться две кареты.

Интересная ширина, — отметила про себя Кэтрин. — Зачем этот мост сделали настолько широким?

Со своего места она окинула взглядом соединения и детали, решив, что здесь поработали настоящие профессионалы, страстно желающие связать между собой восток и запад. Возможно, Бартон Чемберлен нанимал плотников из Нью-Йорка? Или даже заплатил лондонским мастерам? Если так, то, опять же, для чего?

Здесь можно было сделать мост намного проще. Но это сооружение казалось чем-то большим, чем переезд для любого транспорта, которому вздумается через него проехать. На западе было всего несколько ферм, включая землю Мириам и ее яблоневый сад. Постройка такого моста была явно дорогостоящим мероприятием, которое, на первый взгляд, не приносило никакой выгоды. Наверняка эта выгода была далеко не на поверхности. Чемберлену должен быть зачем-то нужен такой мост, и Кэтрин понимала, что предмет его интереса явно не в том, чтобы бедные фермеры могли переправлять свои продукты в город.

Она погнала своего коня вперед, твердо вознамерившись выяснить, в чем именно может заключаться эта выгода.

Стояло ясное и теплое утро, окружающий лес пестрил множеством оттенков зелени и звенел нежными птичьими трелями. Для этой поездки Кэтрин надела простую блузку кремового цвета, бледно-голубой жилет с золотистыми пуговицами, синюю шляпку во французском стиле, юбку с разрезом королевского синего оттенка, позволяющую ездить верхом не в дамской, а в мужской позе. Дамскую позу в езде верхом Кэтрин искренне не любила. Она казалась ей не только неудобной, но и презрительно-покровительственной по отношению к женщине-наезднице. Вдобавок она была опасной, если требовалось развить достаточно большую скорость. Кэтрин лучше прослывет нескромной дамой со спорными манерами, нежели будет сброшена с лошади во время погони. Воистину, в дамской позе от слова «наездница» остается одно название.

Недалеко от моста она заметила дорогу к поместью Чемберлена, уходящую влево. В ней не было ничего примечательного, всего лишь грунтовая дорога посреди леса. Чуть дальше она поворачивала направо и исчезала посреди листвы. Кэтрин продолжила свой путь, подумывая на обратном пути проехать этой дорогой и посмотреть на владения этого таинственного человека.

Через десять минут Кэтрин добралась до кукурузных и бобовых полей за городской чертой, а еще через несколько минут въехала на обширную территорию, очищенную от леса, на которой стояло несколько добротно выкрашенных домов, окруженных белым частоколом заборов и хозяйственными пристройками. У двух домов, стоявших прямо напротив друг друга через дорогу, даже виднелись высокие шпили. Кэтрин увидела медленно катящуюся повозку с сеном, запряженную волами. Мимо нее проехал мужчина верхом на лошади и одарил ее таким взглядом, каким можно было удостоить самого дьявола. Кэтрин нахмурилась и продолжила изучать город. Перед одной из церквей она заметила двух женщин, переговаривающихся между собой. Завидев Кэтрин, они вдруг замолчали и уставились на нее, недоверчиво наблюдая за ее приближением. Прежде чем она успела окликнуть их и спросить, где можно найти шерифа Догетта, они сорвались с места и скрылись в церкви, закрыв за собой дверь, словно спасались от демона.

Кэтрин пожала плечами. По дороге она заметила небольшое строение, выкрашенное в красный цвет с вывеской: «ГЛАВНЫЙ МАГАЗИН». Что ж, возможно, его хозяин мистер Хатчесон будет не против поболтать?

Он не отказал в беседе. Однако в его поведении Кэтрин заметила нечто странное. Он казался слишком недовольным, разговаривая с ней, хотя, видит Бог, она за время своего короткого визита в город не успела ничем ему насолить.

Это был стройный мужчина лет пятидесяти с редеющими волосами песочного оттенка. Он носил очки с круглыми стеклами, низко сидевшими на переносице.

— Я вас знаю? — спросил он из-за стойки с подозрительным прищуром, как только Кэтрин спросила, не он ли тот самый мистер Хатчесон, которому принадлежит этот магазин.

— Я подруга Мириам Лэмб, — представилась Кэтрин. — Она сказала, что до недавнего времени вы охотно покупали ее товары. Однако приключилась какая-то неприятная история с последней партией. Я ведь ничего не путаю?

— Это наше с мизз Лэмб дело, — сухо ответил Хатчесон. — А помимо того, что вы ее подруга, кто вы такая?

Кэтрин назвала свое имя.

— В настоящее время я помогаю мизз Лэмб с ее проблемой. Думаю, вы понимаете, о какой именно проблеме я говорю.

— Всадники, — кивнул Хатчесон. — Да, знаю. И мне будет жаль, когда мизз Лэмб отсюда уедет. Честно говоря, я не думаю, что она долго продержится.

— Я бы не спешила с такими выводами. Могу я узнать, эти всадники мучают кого-то еще, кто живет к востоку от реки?

— Не могу сказать.

— Они докучают вам или кому-то еще, кроме фермеров, живущих на западном берегу?

— Мне — нет. Но об остальных я ничего не знаю.

Кэтрин натянуто улыбнулась.

— Мне трудно поверить в это, сэр. — Она указала на ближайшее окно, где две женщины — те самые, из церкви, — и седовласый джентльмен смотрели на нее так, словно она была обитательницей другого мира. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. — По моему опыту, главный магазин в любом городе — это место, где люди собираются, чтобы посплетничать и поделиться новостями. Так что вы наверняка знаете, терроризирует ли костяная банда кого-то еще, кроме фермеров на западном берегу реки.

Хатчесон не торопился с ответом. Когда он наконец заговорил, его тон был тяжелым, как могильный камень:

— Нет, мэм. Я не могу ничего сказать.

Продолжать эту беседу не имело смысла, потому что Хатчесон по какой-то причине решил молчать. Кэтрин решила сменить направление разговора:

— Я хотела бы увидеть шерифа Догетта. Где я могу его найти?

— Он неподалеку.

— Сэр, я была бы признательна за более конкретный ответ. Или же я могла бы вернуться в Нью-Йорк и привезти сюда магистрата, который задаст те же самые вопросы, только в более резкой форме.

Хатчесон снова промолчал. Кэтрин видела, что внутри него идет тяжелая борьба, и он лихорадочно пытается оценить свое положение. Наконец он с вызовом поднял подбородок — похоже, упоминание магистрата его проняло, — и отчеканил:

— Эйбл, скорее всего, сейчас на своей ферме. Следуйте по главной дороге. Через пару миль вы увидите его дом и поля.

— Спасибо, сэр. Доброго вам дня.

По пути к своему коню Кэтрин застала тех двух женщин и еще двоих, присоединившихся к ним. Когда она вышла, горожане бросились врассыпную от магазина, как будто у них резко обнаружились другие дела. Остался только седовласый мужчина, который, похоже, не сообразил, куда ему деться, и теперь выглядел растерянным, как ребенок.

Мимо Кэтрин пронесся маленький мальчик и с пронзительным криком дернул ее за юбку. Одна из женщин тут же позвала его:

— Малкольм! Малкольм, иди сюда сейчас же!

Кэтрин взобралась на своего коня и оставила Малкольма на милость матери и остальных горожан, скрывающихся в июльской пыли, словно призраки.

Солнце ярко светило и грело, небо было почти безоблачно голубым, птицы проносились над головой Кэтрин, пока она ехала к другой дороге, проходящей через лес.

Сегодня вечером снова будет полнолуние, — размышляла она, пока Александр шел рысью и поднимал под собой маленькие облачка пыли. — Предпримет ли костяная банда новую попытку выбить деньги из Мириам?

Она чувствовала, что это произойдет — хотя бы потому, что мужчины ненавидят, когда женщина ставит их на место (вне зависимости от того, есть у нее в руках пистолет или нет).

Через некоторое время Кэтрин заметила небольшой белый фермерский дом справа от себя. Он был окружен кукурузным полем, на территории фермы находился амбар, загон для двух лошадей, курятник, надворная постройка, коптильня и другие строения, необходимые для работы фермы. Кэтрин увела Александра с главной дороги на тропу, ведущую к дверям дома. Подъехав ближе, она увидела мужчину, идущего среди толстых стеблей кукурузы.

Кэтрин спешилась и как можно тише двинулась к мужчине через поле. Она обошла его сзади и приветливо произнесла:

— Могу я занять несколько минут вашего времени, сэр?

Мужчина подпрыгнул от неожиданности и развернулся, сплюнув на землю. Это был невысокий грузный джентльмен с вьющимися серебряными волосами и седеющей бородой. Его кожа блестела от летней жары. Темно-карие глаза были широко распахнуты, а лицо выражало шок. Оправившись от испуга, он нахмурился и спросил:

— Что ты здесь забыла?

И это было худшее, что следовало бы говорить незнакомке, потому что это создавало ощущение, будто они уже встречались. Голос звучал резко и грубо. Вполне вероятно, что примерно такой же голос доносился из-под маски скелета прошлой ночью, однако Кэтрин не была в этом уверена.

Пока она размышляла, мужчина пришел в себя, покачал головой и сказал то, что окончательно уверило Кэтрин в ее подозрениях.

— То есть… я имею в виду… кто вы такая?

— Мое имя Кэтрин Герральд, — ответила она в полной уверенности, что знакомство уже состоялось при свете полной луны. — Вы шериф Догетт?

— Он самый. Что вы делаете здесь, на моем кукурузном поле? Это моя собственность.

— Простите, что явилась так внезапно. Мне уже говорили, что у меня неслышная походка.

— Вас так могут застрелить! Какого черта вам надо? — Он все еще выглядел взволнованным, слюна увлажнила его губы.

— Я приехала из Нью-Йорка, чтобы помочь Мириам Лэмб в ее проблеме с… уверена, вы знаете, о чем я говорю.

— Откуда я, по-вашему, должен знать?

— Шериф всегда осведомлен о таких вещах.

— Вы говорите о всадниках? И как, черт возьми, вы собираетесь ей помочь? Две женщины против вооруженной банды? Вы рискуете своими жизнями.

— Вероятно, вы правы. — Кэтрин слегка улыбнулась, но в этот июльский день от ее улыбки исходил декабрьский холод. — Поэтому, дабы выручить целых двух дам в беде, расскажите мне, что лично вы сделали для поимки этих мародеров.

— Я не обязан перед вами отчитываться.

— Передо мной — нет. Но, как я уже говорила мистеру Хатчесону в главном магазине, я могу пригласить сюда магистрата, чтобы о ваших делах справлялся уже он. Также я уверена, что магистрат захочет увидеть судебное свидетельство, удостоверяющее, что вы — уполномоченный шериф этих земель, а не простой зажиточный фермер, решивший поиграть в законника.

— Вы угрожаете мне, мисси?

— Я вас просто предупреждаю, — сказала Кэтрин, и Эйбл Догетт замолчал.

Из дома вдруг раздался женский крик:

— Эйбл! Эйбл, отзовись!

Наверняка Александра заметили из окна и поняли, что это не местный конь, — подумала Кэтрин. — Вероятно, посетители сюда нечасто захаживают.

Догетт громко свистнул в ответ, очевидно, давая понять, что на него не напал рой насекомых, пожирающих кукурузу. Женщина поспешила спросить:

— С тобой там все в порядке?

Он тут же ответил:

— Оставайся дома! У меня дела!

Он подождал несколько секунд, пока женщина умолкнет, а затем уставился на Кэтрин так, словно хотел приставить к ее голове пистолет.

— Зачем вы пришли сюда? Хотите устроить мне неприятности?

— Я как раз специализируюсь на том, чтобы устранять неприятности.

— Вы ни черта в этом не смыслите!

— Что ж, я никуда не спешу. Просветите меня. — Ее предложение было встречено очередной порцией угрюмого молчания, и Кэтрин предприняла новую попытку завязать беседу: — Очевидно, всадники мучают только тех фермеров, что проживают на западном берегу реки. Скорее всего, они пользуются мостом, недавно построенным господином Бартоном Чемберленом, чтобы перебираться туда с восточного берега. Я собиралась навестить мистера Чемберлена как раз после нашего не очень полезного разговора.

— Мистера Чемберлена нет дома, — буркнул Догетт, скрестив руки на груди. — Они с женой на несколько дней уехали в Нью-Йорк.

— О, в самом деле? Чтобы закупить новую партию фосфора?

— Чего?

— Фосфора. Вещества, которое используется, чтобы нарисованные на костюмах всадников скелеты светились в темноте. Хороший эффект, если есть цель кого-то запугать. — Она окинула Догетта взглядом и заметила гладкие и плотные тканевые заплаты на его рубашке, мокрой от пота. Колени его бриджей также были залатаны искусной швеей. — Эти заплатки делала ваша жена?

— Может, и так.

— Я полагаю, она могла бы неплохо подзаработать, пользуясь иглой и ниткой.

— Женщина, какого черта тебе надо?! Я не могу остановить всадников! Местные их до смерти боятся! Спорю, мизз Лэмб рассказала, что произошло с фермой Сэллоу!

— Рассказала. Позвольте спросить: если вам известно, что всадники выезжают в полнолуние каждый месяц и требуют от фермеров на западном берегу некую пошлину, начиная с марта, почему вы до сих пор не организовали засаду у моста в эти ночи, чтобы поймать преступников?

— Никто не хочет быть убитым из-за какого-то сброда на том берегу реки. Ты хочешь, чтобы я попросил людей рискнуть своими жизнями из-за каких-то рабов?

— Мириам Лэмб больше никому не принадлежит. Она свободная женщина.

— Значит, ей лучше уехать отсюда. Женщина, у нас хороший город. Он растет, и, как я надеюсь, будет расти и дальше.

— А чем ему в этом помешают фермеры на западном берегу?

— Хватит с меня разговоров! — рявкнул Догетт, и в его словах Кэтрин услышала рычание лидера костяной банды. — Прочь с моей земли! — приказал он, после чего упер руки в бедра и подался вперед всем своим массивным туловищем, словно собирался протаранить Кэтрин, как разъяренный бык.

Больше здесь было нечего делать.

Уезжая, Кэтрин оглянулась. Она увидела Догетта и, скорее всего, его жену — даму с очень пышными формами. Они с мужем сидели перед домом и пристально наблюдали за тем, как она уезжает.

Проезжая через город, где люди снова пялились на нее так, будто она несла в себе что-то заразное, Кэтрин и вправдупочувствовала себя чумной. Местные люди будто боялись дышать с ней одним воздухом. Она поспешила покинуть это место и вскоре снова оказалась у дороги, которая должна была привести ее к поместью Чемберлена.

Не колеблясь, она направила Александра по этому пути. Кэтрин не знала, куда ее приведет это дело, но догадки становились все яснее, и она должна была убедиться в своей правоте. А также удостовериться в том, что Чемберлен действительно в отъезде — в конце концов, Догетт не производил впечатление человека, которому можно верить на слово.

Несколько сотен ярдов спустя лес расступился перед большим белым особняком, стоявшим на вершине холма и увенчанным тремя дымоходами и застекленным куполом на крыше. Кэтрин заметила множество коров на огороженном пастбище перед домом. Сколько тут было голов? Не меньше четырех сотен! Это был огромный участок земли, и на нем также стояло несколько хозяйственных построек. Все они были чистыми и красивыми, как и говорила Мириам. Кэтрин заметила троих рабочих, передвигающихся между хозяйственными постройками. Один из них толкал телегу, двое других везли на второй телеге что-то похожее на мешки с зерном. Кэтрин снова окинула взглядом пастбище и предположила, что, возможно, просчиталась на целую сотню голов. Так или иначе, сцена была довольно впечатляющей.

Кэтрин спешилась перед домом, поднялась по четырем каменным ступеням к белой лакированной двери и постучала в нее молотком. Через мгновение ей открыла невысокая седая женщина с заметными морщинами на лице. Одета она была в черную униформу экономки с серебряными пуговицами на блузе и рюшами спереди.

— Чем могу помочь? — спросила она.

— Мистер Чемберлен дома? — улыбнулась Кэтрин.

— Сожалею, но его нет.

— Ах! Какая неудача! Я прибыла из Нью-Йорка, чтобы обсудить с ним кое-какие дела.

Женщина оценивающе посмотрела на Кэтрин.

— Дела, мэм?

— Да. Очень важные дела, которые Бартон… то есть, мистер Чемберлен, может по достоинству оценить. Когда он должен вернуться?

— Не раньше, чем через несколько дней, мэм. На самом деле он и его жена только вчера утром отбыли в Нью-Йорк. Вы разминулись.

— О-о, — с горечью протянула Кэтрин и нахмурилась. — Возможно, он поехал туда, как раз чтобы повидаться со мной? У нас заключена выгодная сделка насчет… — Она поколебалась всего мгновение. — … насчет определенного груза из Англии. Позвольте спросить, он остановился в своем обычном месте?

Кэтрин рискнула предположить, что Чемберлен выберет лучшую и самую дорогую гостиницу города, и она не понаслышке знала, что это за гостиница.

— В «Док-Хауз-Инн»?

— Да, мэм, именно так.

— Как сильны людские привычки! — улыбнулась Кэтрин. — Тогда мне стоит встретиться с ним там. — Она вежливо кивнула женщине и собралась удалиться. Но, прежде чем она успела спуститься по ступенькам, экономка окликнула ее:

— Мэм! Боюсь, вы снова можете так разминуться. Хозяйка — действительно остановилась в «Док-Хауз-Инн», но хозяина вы сможете найти в его игровом клубе!

Кэтрин обернулась со сдержанной улыбкой.

— Ах, ну разумеется! Его клуб! Вот незадача… кажется, я забыла его название.

— «Славные парни», мэм, — любезно подсказала экономка.

— О, ну конечно! — Это был один из нескольких игровых клубов Нью-Йорка. Там обслуживали мужчин с тяжелыми кошельками, предлагая им всевозможные изыски, в том числе экстравагантные. Клуб был доступен только тем, у кого имелись золотые ключи. Кэтрин слышала, что это место представляет собой несколько роскошных спален вокруг игорного зала. Все это располагалось на втором этаже, а на первом находилась таверна «Красный лев» Патрика Тоуни на углу Кингс- и Квин-Стрит. — Да, — кивнула Кэтрин, — я первым делом зайду туда. Правда мне, как женщине, придется попросить джентльмена сопроводить меня.

Это вызвало легкую ответную улыбку экономки.

— Понимаю, мэм. Мужчины могут быть… если можно так выразиться… высокомерными, когда дело касается женщин, не так ли?

— Я не сказала бы лучше, — ответила Кэтрин. — Спасибо за помощь и доброго вам дня.

Она вернулась к своему коню, подъехала к той части дороги, откуда открывался вид на владения Бартона Чемберлена, и пробыла там некоторое время, наслаждаясь теплым летним солнцем и созерцая. Воистину, это было огромное стадо коров.

Мысли Кэтрин обратились к Чемберлену. Стало быть, он был не только богачом, но и заядлым игроком. Новый мост был явно построен за большие деньги, к тому же Чемберлен принимает активное участие в росте города и питает большими надеждами местного так называемого шерифа Догетта. А бедных фермеров с западного берега терроризирует костяная банда, которую определенно кто-то финансирует. Сегодня ночью они вернутся за деньгами в своих костюмах, которые Бартон Чемберлен наверняка купил для них в Нью-Йорке, где развлекается сейчас, самозабвенно утирая нос другим «Славным парням».

Кэтрин продолжила свой путь, пересекла мост через Помптон-Ривер и направила Александра обратно к хижине Мириам, чтобы дождаться темноты и того, что принесет им полная луна.

Глава 4

— Джинго! — воскликнула Мириам, увидев туз, который ей только что раздали. Теперь, когда она одержала несколько побед, она играла гораздо увереннее. Кэтрин обрадовалась выкрику, поскольку общее количество очков Мириам составляло всего шесть, а ее собственное — восемнадцать. Следующей картой «замка» стала тройка червей, которая сменила текущую карту «замка» масти пик и дала обеим по три очка.

Карты были сброшены, готовилась новая партия. Среди выпавших четырех карт у Мириам обнаружилась шестерка червей и бубновый валет, что в сумме давало десять. На этот раз Кэтрин рассматривала жалкую двойку червей, как единственную стоящую карту в этой партии.

Игра продолжалась.

— Скажите мне, — попросила Кэтрин, пока они играли, — вы никогда не хотели покинуть это место?

— Покинуть? — удивилась Мириам. — И куда бы я пошла?

— Возможно, в Нью-Йорк. Думаю, вы могли бы устроить недалеко от города прекрасную ферму с яблоневым садом. Ничем не хуже здешнего. Я думаю, что в местных тавернах за ваш яблочный сидр и эпплджек выложили бы кругленькую сумму, и ваши дела пошли бы в гору.

Мириам кивнула, рассматривая свои четыре карты в свете лампы. Король треф, валет пик, двойка треф и четверка червей. Всего шесть очков к ее предыдущим.

— Я не могу оставить Степпера, — горько произнесла она.

Кэтрин промолчала и уставилась в собственные карты. Девятка бубен, четверка треф, пятерка червей и двойка червей. Двенадцать очков против шестнадцати у Мириам. Но она почувствовала приближение Безумной Королевы. В этот раз она появлялась раздражающе часто.

— Иногда, — тихо сказала Мириам, — когда на улице очень холодно, а весь мир сковывает снег и лед, мне кажется, что я могу отогреть его, подойдя к нему. Ну, знаете… просто сказать несколько ласковых слов. Рассказать, как прошел мой день, как у меня дела. Просто поговорить, понимаете? И мне кажется, что это согревает его. А потом… в жаркие дни… в собачьи дни, как их тут называют, я думаю, что мои разговоры приносят ему прохладу. Совсем немного. Понимаете? — Она оторвала взгляд от карт и с ожиданием посмотрела на Кэтрин.

— Да, — ответила ее собеседница.

— А еще этот фруктовый сад. Любой, кто посмотрит на него, подумает, что это просто деревья. Ряд за рядом — одни деревья. Но нет! Это сердце и душа, которые мы со Степпером вложили в них. Мы много и тяжело работали, и все сделали правильно. Наверное, они для меня, как дети. Других детей-то у меня уже не будет. А за этими детьми тоже нужно присматривать, заботиться о них. У одних фермеров так не получается, что бы они ни делали, а другие… их сады поражают! На первый взгляд они не такие уж большие, и можно подумать, что они чахлые, а семена на этой земле не желают прорастать. Однако взращивая такие сады год за годом, ты начинаешь видеть, как они преображаются. Сначала ты будто бы ничего от них и не получаешь. Но потом, мизз Кэтрин, случается чудо! Вы видите благословение, данное вам. Это сокровище, которое Бог даровал нам со Степпером. — Она слабо улыбнулась. — О, мизз Кэтрин, я не могла бы оставить Степпера дрожать на холоде и страдать от жары. И не могла бы оставить детей, которых мы с ним вырастили. Я думаю, вы понимаете меня.

— Да, — вздохнула Кэтрин. — Я очень хорошо понимаю вас.

Следующими четырьмя картами, которые Кэтрин сдала Мириам, были туз треф, семерка бубен, восьмерка пик… и… о, да! Десятка червей.

Одиннадцать очков в этой раздаче! Плюс те шестнадцать, что уже были набраны. Двадцать семь. И поскольку магическое число было достигнуто, Кэтрин больше не раздавала карты, хотя она чувствовала, что следующая раздача принесла бы ей туз, позволяющий крикнуть: «Джинго!» и отобрать победу у Мириам. Либо это могла быть Безумная Королева, которая снова поменяла бы карту «замка».

— Мне повезло, — сказала Мириам. — Могу я предложить вам еще глоточек эпплджека?

— Спасибо, возможно, позже. — Это был очень качественный и крепкий бренди, который лучше всего было пить в кружке размером с наперсток. За ужином они отведали кукурузного супа с лепешками и небольшую порцию соленой репы с перцем и зеленью.

— Только скажите. Для вас мой кувшин всегда…

Мириам резко замолчала, потому что снаружи послышалось фырканье лошади. Похоже, ночные визитеры на этот раз подкрались незаметно.

— Мириам Лэмб! — позвал приглушенной маской голос. — Выходи и заплати пошлину!

Не говоря ни слова, Кэтрин взяла пистолет, лежавший на столе рядом с ее правой рукой, и взвела его. Сердце сильно заколотилось, но она сохранила самообладание. Кэтрин подошла к двери, отперла ее, затем сняла фонарь с крюка и сразу отметила, что сегодня за дверью ее ожидает всего три всадника. Она вышла к ним и остановилась, когда вожак на лошади приблизился к ней, высоко подняв собственный фонарь.

— Сегодня мы так просто не уйдем! — сказал он.

— Кажется, один из вас уже ушел. Решил не принимать честный бой? Или его просто жена не выпустила вторую ночь подряд?

Один из всадников усмехнулся, тут же сделав вид, что кашляет, когда лидер бросил на него суровый взгляд. Кэтрин почти не сомневалась, что вожаком здесь был Эйбл Догетт.

— Дело ведь не в деньгах, — сказала Кэтрин. — Скажите мне, какое отношение фермеры с западного берега имеют к росту вашего города?

Догетт — скорее всего, это был он, — несколько секунд молчал. Затем решительно кивнул:

— Женщина, просто садись на лошадь и возвращайся, откуда пришла. Думаешь, ты удержишь здесь эту черную ворону? И других бедняков на их жалких фермах? Как же ты собираешься это сделать? Мы вернемся в следующее полнолуние и потребуем уже двадцать шиллингов. Так что, если ты не планируешь остаться здесь и водрузить на этот дом свой флаг, у тебя нет ни малейшего шанса помешать нам делать то, что мы делаем.

Кэтрин вгляделась в нарисованные глазницы на маске.

— Как мост замешан во всем этом? — спросила она.

Скелет покачал головой.

— Господи, да ты чертовски противная въедливая сука!

— Проклинайте меня, сколько вам угодно. Но я думаю, что любой, кто днем играет в шерифа, а ночью превращается в бандита, будет проклят вдвойне.

Эти слова, должно быть, задели его за живое, потому что, когда он заговорил, голос звучал напряженнее, чем прежде:

— Хватит с меня разговоров! — Он отогнал лошадь подальше.

— Сегодня на своей ферме вы сказали то же самое, — бросила Кэтрин ему в спину. Произнося это, она знала, что заходит слишком далеко, потому что уже в следующий миг голова скелета повернулась к ней, а плечи, спрятанные под черным костюмом, сгорбились. Она заметила металлический блеск пистолета, который рука в перчатке выудила из-под плаща.

Он выстрелил.

Полетели малиновые искры. Оглушительный треск заставил музыку леса умолкнуть. Однако Кэтрин успела юркнуть в сторону. Пуля с шипением пролетела мимо ее левого уха и врезалась в доски хижины позади нее. Прежде чем синий дым заволок расстояние, разделявшее ее и вожака банды, она подняла собственный пистолет и тоже спустила курок.

Она сделала это не потому, что хотела убить Эйбла Догетта, а лишь в качестве заявления всем присутствующим, что с ней нельзя шутить. А также чтобы доказать, что женщина вполне может обращаться с пистолетом. Стрельбе ее учил покойный муж Ричард. Все эти мысли пронеслись у нее в голове за одну жаркую секунду перед тем, как ее пуля попала в вожака костяной банды. Догетт взвыл от боли, уронил фонарь и пистолет, схватился за левую ключицу и чуть не вывалился из седла.

Пока его крик разносился по округе, остальные развернули лошадей и бросились наутек. Голова Догетта растерянно поворачивалась из стороны в сторону в поисках помощи. Видя, что костяные друзья его бросили, он ударил пятками по бокам своей лошади и, не говоря ничего, ускакал прочь, будто в темноте за ним гнались адские гончие.

— Господи! — воскликнул кто-то высоким взволнованным голосом у самого уха Кэтрин. — Господи! Я видела все из окна! Они чуть не убили вас!

Кэтрин не сразу сообразила, что с ней говорит Мириам Лэмб. Жестокость момента ошеломила ее. Теперь она начала приходить в себя, чувствуя, как по вискам стекают капельки пота.

— Я его достала, — выдохнула Кэтрин. — Думаю, рана не смертельная. Надеюсь. Черт! Догетт повел себя, как идиот, решив выстрелить первым!

— Кто?!

— Ваш шериф, который никакой не шериф. Он возглавляет эту костяную банду.

— Но с чего бы шерифу пытаться…

— Я же сказала вам! — Кэтрин повернулась к ней. Наружу выплеснулась ярость, потому что она только что осознала, насколько близка к смерти была несколько минут назад. Всего на пару дюймов правее, и Кэтрин Герральд могли похоронить на заднем дворе этой хижины вместе со Степпером и собакой по кличке Скраффс. — Догетт на самом деле никакой не шериф! Может, он и пытается играть эту роль для других, но для вас и остальных фермеров с западного берега он враг! Вы понимаете?

— Нет, не понимаю. Зачем ему одеваться в мантию скелета? И лошадей так обряжать? Ради чего это все?

Кэтрин тяжело вздохнула.

— Этого я не знаю, — призналась она. — Но обязательно выясню.

Не было сомнений в том, что кто-то потратил достаточное количество времени, чтобы спланировать эту стратегию запугивания западных фермеров с целью вынудить их покинуть свои земли. И не только времени. Денег тоже. Мысли Кэтрин продолжали вращаться вокруг Бартона Чемберлена. Если цель состояла в том, чтобы выгнать с этой земли так называемых сквоттеров^[45] и подать иск о заброшенности в местный суд (если таковой имелся), то… почему бы просто не заплатить фермерам за переезд? Сколько это могло стоить? Фунтов по тридцать на каждую семью? Неужто заядлый игрок, держащий на собственном пастбище несколько сотен коров, решил, что это слишком высокая цена?

— Гляньте-ка сюда, — сказала Мириам, вернувшись с того места, куда упал пистолет, оброненный Догеттом. Она держала оружие на вытянутой руке, как медноголовую змею, способную укусить, и протягивала его своей героине этой ночи.

Кэтрин взяла его и сразу отметила, что такой пистолет был бы не по карману Эйблу Догетту. Это был красивый посеребренный пистолет с завитками и узорами. Рукоять была сделана из жемчужно-белой слоновой кости. Внизу был выгравирован символ масти бубнов, раскрашенный красной краской. Маленький красный ромб. Тиснение с обеих сторон выполнено опытным и, очевидно, дотошным мастером.

— Что вы об этом думаете? — спросила Мириам.

— Думаю, — пробормотала Кэтрин, — что пришла пора осушить еще одну кружку вашего эпплджека. А это, — она взяла пистолет, — мы пока придержим. И посмотрим, что из этого выйдет.

Кэтрин подумала, что после всего пережитого одной кружки будет недостаточно. От мысли, что она сама едва не убила Догетта этой ночью, ее до сих пор трясло. Пусть этот человек мог мечтать о том, чтобы лишить ее жизни, перспектива самой стать убийцей была отвратительна Кэтрин Герральд. Завтра ей придется нанести Догетту визит и выяснить, насколько сильный вред она ему причинила.

***

Следующим солнечным утром около девяти часов Кэтрин уже стучала в дверь Догетта. Ей открыла коренастая женщина, направившая мушкет прямо ей в лицо.

Кэтрин не сдвинулась с места.

— Да как вы смеете сюда приходить?! — воскликнула женщина. Ее светло-голубые глаза горели яростью.

— Хотела узнать, насколько тяжела его рана.

— Ключица сломана. И ему ужасно больно. Ну что? Счастлива теперь?

— В округе есть доктор?

— Он приходил вчера вечером, — буркнула женщина. — Вынул пулю и постарался облегчить боль. — Она нахмурилась, и выражение ее лица стало не менее устрашающим, чем мушкет в ее руках. — Так какого черта ты сюда притащилась?

— Я же сказала вам. Я пришла, чтобы…

— Да не сюда. А в этот город. Ты явилась, чтобы помочь той рабыне и другим фермерам? Они все сквоттеры. — Она замолчала.

— И что с того? — спросила Кэтрин, стараясь держаться непринужденно.

— Может, мне просто пристрелить тебя прямо сейчас? — проскрипела миссис Догетт.

Пока она говорила, двое детей, — мальчик лет десяти и девочка лет двенадцати, — осторожно выглянули из-за ее пышных боков. Кэтрин посмотрела на юбку женщины и в который раз отметила очень искусно сделанные заплаты.

— Вы можете это сделать, — сказала Кэтрин. — Но не думаю, что вашим детям понравится наблюдать за хладнокровным убийством.

Наступила напряженная минута молчания.

Наконец женщина рявкнула:

— Вы двое, а-ну быстро в дом! Сейчас же, я сказала!

Дети послушно скрылись.

Уродливое дуло мушкета опустилось, но всего на несколько дюймов.

— А ваш муж сказал вам, что выстрелил первым? — спросила Кэтрин. — Если нет, то я сообщаю вам об этом сейчас. А еще я говорю вам о том, что это дело с костяной бандой кончится очень плохо. И пока банда не перестанет свирепствовать, неизвестно, чья еще прольется кровь. И сколько ее будет.

— Может, следующей прольется твоя! — рявкнула миссис Догетт.

— Возможно. Но пока этого не произошло, я выскажу предположение, что маски и костюмы шили вы. Краску тоже вы наносили, или этим занимался кто-то другой?

Реакции не последовало. Что ж, хотя бы мушкет не взметнулся вверх.

— Эта ситуация, — продолжала Кэтрин, глядя на молчаливую женщину с каменным лицом, — не обязательно должна приводить к насилию. Не обязательно сжигать фермерские дома, убивать лошадей или собак. И уж точно не обязательно ни в кого стрелять. Я сожалею о ране вашего мужа, но, если б он попал в меня, я бы сожалела еще больше.

Медленно… очень медленно мушкет опустился и уставился дулом в пол.

— Убирайся отсюда, пока можешь идти, — прошипела женщина.

— Я уйду. Но у меня будет одна просьба, если позволите. Передайте тому, кто за всем этим стоит, что я готова к переговорам.

— К чему? — переспросила женщина.

— К тому, чтобы встретиться и поговорить, — объяснила Кэтрин настолько мягким тоном, насколько могла. — Чтобы прийти к какому-то соглашению.

— Не знаю, что ты несешь и кому я должна это сообщить.

— Как скажете. Желаю вашему мужу скорейшего выздоровления.

По пути к Александру Кэтрин чувствовала, как взгляд жены Догетта прожигает ей затылок. Она догадывалась, что глупо поворачиваться спиной к тому, кто запросто может выстрелить в тебя из мушкета, однако решила рискнуть. Когда она села на лошадь, то услышала, как закрывается дверь дома.

Лишь когда дом Догеттов скрылся за поворотом дороги, Кэтрин позволила себе облегченно выдохнуть. Она поняла, что сегодня снова оказалась прямо на пороге могилы.

Глава 5

Шли дни.

Первый был солнечным, затем пришло два облачных, а следующие два были дождливыми. Потом снова вышло солнце, и птицы начали весело летать среди пышных зеленых деревьев.

— Как долго вы собираетесь здесь оставаться? — спросила Мириам во время ночной игры в «Джинго». — Я хочу сказать, я вас не прогоняю, мне приятна ваша компания. Но, Кэтрин, они ведь не вернутся до следующего полнолуния.

— Ох, — вздохнула Кэтрин перед тем, как перевернуть Безумную Королеву. Она часто теряла преимущество в игре всего в нескольких раздачах от возможного выигрыша. — Я думаю, скоро что-то произойдет. Задолго до полнолуния. Я в этом уверена.

Ожидание продолжалось.

Кэтрин хотела быть полезной, поэтому занялась рубкой дров для приготовления пищи. В результате руки у нее были ободраны, а от рукояти топора осталось несколько заноз. Спина и плечи молили о пощаде. Кэтрин куда лучше бы справилась с кормлением кур или уходом за лошадьми, хотя перспектива выгребать навоз из амбара ее не прельщала.

И все же она занялась грязной работой. Вдобавок она сопроводила Мириам с повозкой в близлежащую деревню Суйландт, а затем и в более отдаленные деревни: Гилфорд, Ланкастер и Паттаватомай. Там Мириам продала яблочное пюре с корицей, сидр и несколько корзин яблок. Поездка заняла более двух часов в одну сторону по плохой лесной дороге. Паттаватомай очаровал Кэтрин. Там было всего несколько хижин, торговый пост и множество приятных людей — волевых, свободолюбивых и открытых. А еще они были очень смелыми, потому что их поселение располагалось на окраине индейского лагеря в Делавэре. Как оказалось, люди из разных миров вполне могут прийти к соглашению. Индейцы приходили на торговый пост за товарами, а поселенцы много чего покупали у них. По словам седобородого мистера МакДаффи в енотовой шапке, индейцы и поселенцы настроены друг к другу очень хорошо. И все они очень любили сидр Мириам.

Как только индейцы Делавэра поняли, что повозка Мириам прибыла на торговый пост, они явились туда толпой, чтобы проводить их с Кэтрин. Как позже объяснила Мириам, индейцам нравилось смотреть на женщин, чья кожа имеет цвет ночи.

Дневная прибыль составила четыре шиллинга восемь пенсов. Немного, но день оказался прибыльным в другом отношении. Кэтрин впервые осмелилась расспросить Мириам о жизни в рабстве и узнала, что в возрасте шести лет она была взята в плен после схватки с враждующим племенем на родине. Ее продали португальским торговцам, а затем уже голландским работорговцам. Англичане перекупили ее и сделали домашней рабыней, которая работала на фермах у нескольких хозяев, пока мистер Стэнвик не забрал ее сюда, перевезя через Атлантику в свое поместье к югу от Нью-Йорка.

— А как насчет вашей жизни? — спросила Мириам.

Ее жизнь…

Меня жизнь много чем баловала, — подумала Кэтрин. Судьба подкидывала ей в основном интеллектуальные вызовы, потому что в семье Арнесс таких вызовов было не избежать. Кэтрин родилась в обеспеченной семье. Ей были открыты любые двери, в которые она хотела войти. Конечно же, были и препятствия, ведь она была женщиной и вовсе не слыла такой самовольной смутьянкой, какой была ее мать. Однако она хорошо обучилась искусству общения: умела подобрать правильные слова, говорить нужные фразы в нужное время, читать лица и позы и использовать все это в своих интересах. Если сравнивать ее относительно спокойную жизнь, где была тихая верховая езда, головоломки, покупки в лондонских магазинах, светские балы и тому подобное — с жизнью шестидесятиоднолетней рабыни… разве можно было вообще о чем-то рассказывать?

— Я знаю, что ваша жизнь была совсем другой, — сказала Мириам, будто прочитала ее мысли. Кэтрин беспокойно поерзала на настиле в повозке. И дело было не в том, что поверхность была грубой, и на ней тяжеловато сиделось. Дело было в пугающей проницательности Мириам. — Расскажите мне, — настаивала женщина. — Я бы хотела увидеть ее… хотя бы в своем воображении.

И Кэтрин рассказала. Не нужно было стыдиться своего воспитания и образования. Это было лишь фактами, не более. Рассказывая о своей жизни, Кэтрин ощутила, будто Мириам перенеслась в ее кожу и проживала всю ее жизнь рядом с ней. Это было удивительным моментом сближения совершенно разных женщин.

— Вы когда-нибудь были замужем? — спросила Мириам, пока две лошади брели дальше, а колеса повозки со скрипом приближались к мосту на Чемберленс-Кроссинг.

— Была. Я встретила Ричарда на светском мероприятии. На балу, если быть точнее. Его устраивал друг моего отца. Ричард был молодым адвокатом. Проходил стажировку в крупной фирме, в которой было много таких, как он. Когда мы познакомились, он сказал, что жаждет приключений. Его интересовало нечто большее, чем адвокатская контора и нескончаемые бумаги. Он хотел помогать людям. Так что со временем он основал агентство по решению проблем.

— Что с ним случилось?

В этот теплый солнечный вечер Кэтрин ощутила холодок. Она не хотела вдаваться в подробности, что Ричарда казнили самым жестоким образом по приказу чудовища по имени Профессор Фэлл.

— Он скончался, выполняя свою работу, — сказала она. И это было все, что она могла поведать.

Колеса повозки продолжали катиться.

Кэтрин вдруг осознала, что подставляет лицо солнцу, пока его лучи струятся сквозь смыкающиеся над головой ветви. Что слушает птичьи трели, вдыхает сладостный воздух и наслаждается этим моментом и возможностью просто находиться здесь. Она была жительницей Лондона и Нью-Йорка, привыкшей к толпе. К шуму, хаосу, который был частью жизни среди громких улиц и зданий, которых с каждым годом становилось только больше. Они росли вместе с человеческими амбициями. Кэтрин никогда бы не подумала, что на этой грунтовой дороге, окруженной лишь дикой природой, она ощутит такой покой. Это было давно забытое чувство, какое она испытывала, когда не было деловых встреч, дипломатии и обязанностей. Без этого всего она прежде чувствовала себя… кем? Неудачницей? Если бы она не трудилась каждый день, и ей было бы некуда спешить, каково ей было бы жить на этом свете? И могла ли она с уверенностью сказать, что соответствует высоким стандартам своей семьи?

Кэтрин вдруг поняла, что даже если после разговора с женой Догетта ничего не произойдет, она с удовольствием еще долго пробудет здесь. Будет работать на ферме, ждать ужина при свете лампы, состоящего из яичницы, яблочных оладий, репы с зеленью, а после — начнется легкая и непринужденная игра в «Джинго».

Сидя здесь, рядом с Мириам Лэмб, на настиле в твердой повозке, которой предстояло проехать еще несколько миль, Кэтрин чувствовала, как с наступлением вечера летний воздух начинает охлаждаться. Ей вдруг пришло в голову, что сейчас она находится именно там, где Ричард хотел бы, чтоб она находилась.

— Если хотите, — сказала она Мириам, — я буду править лошадьми до конца пути.

***

Это произошло на следующее утро, когда Мириам возилась в саду, а Кэтрин собиралась покормить кур. К хижине приближался всадник. Это был мужчина лет тридцати. Темноволосый, одетый в красивый серый костюм и восседавший на благородном коне в яблоках. Заметив его, Кэтрин двинулась ему навстречу, неся ведро с зернами и семенами.

Мужчина взглянул на нее искоса, как будто пытался понять, не ошибся ли местом своего назначения. Заметив его смятение, она улыбнулась.

— Я та, за кем вы пришли, — сказала она.

— Вот как, — хмыкнул мужчина. — Мистер Бартон Чемберлен просит вас удостоить его визитом. Он приглашает вас на ужин сегодня в семь часов. Он дал понять, что вы знаете, как добраться до его дома.

— Знаю. — Кэтрин заметила, как Мириам осторожно приближается к ним.

— Если хотите, для вашего удобства мы можем прислать экипаж.

— Нет, благодарю. Я проедусь верхом.

— Отлично. — Мужчина сказал это безо всяких эмоций. Выражение его лица было непроницаемым. — Могу я предложить вам одежду для вечера? Простите, но, глядя на вас, я обязан спросить, не найдется ли у вас одежды получше?

— Это лишь рабочая одежда. В ней я кормлю кур, — сказала она и быстро подмигнула Мириам. — Если необходимо, в моем гардеробе найдется то, в чем не стыдно явиться даже в королевский дворец.

— Ясно. — Мужчина показал зубы в намеке на улыбку. — Тогда я передам господину Чемберлену, что вы принимаете его приглашение.

— Да, так и передайте, — согласилась Кэтрин.

Посыльный кивнул, повернул лошадь и поскакал прочь. Обе женщины проводили его взглядами.

— Что это значит? — спросила Мириам.

— Это значит, что мне нужно привести себя в порядок перед встречей с мистером Бартоном Чемберленом.

Не было необходимости говорить, что предстоящий вечер обещал быть очень интересным и, возможно, опасным. Кэтрин вернулась к кормлению кур, размышляя, можно ли под своей пышной юбкой девантьер^[46] спрятать пистолет.

Глава 6

Молодой человек, который доставил Кэтрин приглашение, ожидал ее на нижней ступени крыльца. Не говоря ни слова, он взял коня гостьи под уздцы и повел его к амбару. Кэтрин немного проводила их взглядом, затем глубоко вздохнула, поднялась по ступеням и постучала дверным молотком. Дверь ей открыла уже знакомая седовласая экономка, которая сделала при виде гостьи легкий реверанс, однако избегала встречаться с ней взглядом и держалась отстраненно.

Когда Кэтрин пересекла порог и попала в холл с белоснежными стенами и полом, выложенным красной плиткой, ее встретил еще один мужчина в униформе слуги с серебряными пуговицами. Это был стройный пожилой джентльмен в белом парике и белых перчатках.

— Мадам, — обратился он, поклонившись, — прошу, следуйте за мной.

Они прошли через коридор и множество комнат. Кэтрин отметила, что мебель, гобелены, лампы и ковры здесь были наивысшего качества и, разумеется, стоили целое состояние. При этом, на ее вкус, здесь было слишком много ярко-красного цвета, от которого у нее начали болеть глаза.

Слуга повел Кэтрин через арочный проем, за которым расположилась столовая с огромным столом, хрустальной люстрой прямо над ним и кричаще малиновыми стенами. Перед гостьей предстал мужчина с квадратной челюстью, одетый в белый костюм и красную рубашку с рюшами. Она была такой же яркой, как стены в столовой и других комнатах. Похоже, это был любимый цвет хозяина поместья.

— А вот и наша гостья! — с улыбкой поприветствовал мужчина. Он говорил так громко, будто обращался к целому залу зрителей… который располагался где-нибудь в соседнем городе от сцены. — Мадам Герральд, как любезно с вашей стороны присоединиться к нам за ужином!

— Благодарю за приглашение. Мне приятно быть здесь, — ответила Кэтрин, справляясь со звоном в ушах. По первому впечатлению, этот человек напомнил ей вареного выбритого бульдога. Его рябое лицо алело румянцем, курносый нос уродовал синий рисунок изломанных вен. Оттенок кожи мужчины был таким, каким она воображала себе египетский песок. Вероятно, они с Кэтрин были почти ровесниками. Под рыжими многоножками его бровей прятались глубоко посаженные глаза — бледно-голубые и почти устрашающе яркие. Фигура Бартона Чемберлена была… внушительной. Почти в три раза больше любого человека из всех, кого Кэтрин видела за всю свою жизнь. Телосложение у него было почти квадратным, а на толстой шее, вероятно, не сомкнулась бы петля палача, если бы до этого дошло.

— Ах! — выдохнул Чемберлен, ощерившись в неприятной улыбке. Его глаза заблестели. — Что вы скажете обо мне, мадам?

— Вы явно не испытываете недостатка в пище, — не сдержалась Кэтрин.

— И вы правы, мадам! Вы попали точно в цель! Ну же, ну же! Садитесь! Выпьем вина!

На одном из концов стола стояло три серебряных сервиза с хрустальными винными бокалами. Чемберлен указал на стул справа от себя и показал, что он хотя бы отчасти джентльмен, потому что подождал, пока Кэтрин сядет первой, и только потом втиснулся в кресло во главе стола. Кэтрин отметила, как горько оно заскрипело под его весом.

— Мы ожидаем других гостей? — спросила она.

— Моя жена Лили скоро придет. Должен признаться, она очень обрадовалась вашей компании этим вечером. Мы нечасто… Да мы почти никогда не принимаем гостей! Особенно тех, кто способен вести светскую беседу. Кстати, вы принесли с собой мой пистолет?

Кэтрин не выказала удивления на этот счет, хотя это далось ей с трудом.

— Он в моей седельной сумке. Я передам его вам, когда буду уходить.

— О, Михал, вероятно, уже нашел его. Я поручил ему осмотреть ваши вещи. Надеюсь, вы не возражаете.

— Как вам будет угодно, — ответила Кэтрин. — Однако я думала, вы подарили эту вещицу мистеру Догетту за то, что он выполняет за вас грязную работу. Разве не правильнее будет вернуть пистолет ему?

— Я ему его одолжил, — последовал ответ, все еще очень громкий, даже сквозь натянутую улыбку. — И он его обронил, потому что кое-кто повредил ему косточки. В течение следующих нескольких недель он не будет способен пользоваться ими как следует. Ха! Слышали шутку, которая у меня получилась? ^[47] — Прежде чем Кэтрин успела хоть как-то отреагировать, Чемберлен вытащил из тайника под столом деревянную колотушку и дважды стукнул ею по столу так громко, что у гостьи едва не треснули зубы. Мгновение спустя из дверей в противоположном конце столовой появился слуга с бутылкой вина на серебряном подносе. Откупорив и налив хозяину и его гостье вина — темно-красного, разумеется, — слуга удалился.

Чемберлен поднял свой бокал и прогрохотал:

— Отличный пистолет, согласитесь? Один из набора, который я купил после того, как несколько лет назад очень крупно выиграл в своем игровом клубе. Вам наверняка известно, как это бывает. И вы хорошо знаете, какой именно клуб я посещаю, вы ведь обманом выведали его название у дорогой и доверчивой Эстер, когда сказали, что вы — мой деловой партнер. Манеры, мадам Герральд, манеры! — Он отпил вина. — Ах! Не самое лучше, что я когда-либо пил, но сойдет для ужина. Как вы находите вино?

Кэтрин сделала небольшой глоток. Вкус был насыщенным и островатым.

— Хорошее, — сдержанно произнесла она.

— Там, откуда его принесли, есть еще три бутылки, так что угощайтесь. Пейте, сколько хотите! В этом доме мы ни в чем себе не отказываем. О, посмотрите, кто к нам присоединился! Леди Лили!

В комнату вошла стройная молодая женщина лет двадцати пяти. Очень красивая, со светло-карими глазами и пшеничными волосами. Она была одета в великолепное белое платье с красными вставками и оборками на рукавах. В Лондоне ее могли бы назвать воплощением стиля, если бы не шляпка, которую она водрузила поверх собранной в прическу копны волос. Это была яркая масса павлиньих перьев, закрепленных круглой фиолетовой шапочкой. Совершенно нелепый головной убор.

— Мы как раз пьем вино, дорогая, — сказал Чемберлен. — Присаживайся и переведи дух. У вас будет достаточно времени, чтобы поговорить с мадам Герральд.

Когда «леди Лили» заняла свое место — Чемберлен не дал себе труда встать при этом событии — она замерла, рассматривая гостью через стол со странным выражением лица и глуповатой улыбочкой. Кэтрин даже показалось, что эта женщина не в себе.

— Не знаю, чем вас кормит мизз Лэмб, — прогрохотало чудовище во главе стола, — и даже боюсь это представить. Но здесь у нас несколько смен блюд.

С этими словами он принялся бить колотушкой по столу, и в ответ на его жуткий зов появился слуга с подносом, на котором лежали огромные черные колбаски и небольшие соусницы.

— Отличные сытные кровяные колбаски! — Чемберлен посмотрел на Кэтрин и, казалось, покраснел еще гуще в предвкушении этого сомнительного блюда. — Чудесные дары самой жизни, да?

Слуга разрезал колбаски на куски и разложил их по тарелкам. Кэтрин отметила, что Лили достался совсем небольшой кусочек, а ее мужу — целая колбаска, которую он густо полил темно-коричневым соусом.

— Острые специи! — воскликнул он. — Чем острее, тем лучше, я в этом убежден! Хотите попробовать?

— Благодарю, но нет, — ответила Кэтрин, разглядывая свои куски почти со скорбью, потому что у нее начисто пропал аппетит. Колбаска была зажарена почти до черноты, хотя внутри она оставалась сыроватой и немного кровоточила на тарелку.

— Итак, о грязной работе, — внезапно сменил тему Чемберлен. Кэтрин даже не сразу поняла, что он говорит не о лежащих перед ним колбасках. — Мы ведь на этом остановились? — Он отрезал и пронзил вилкой черный кровавый кусок, который тут же затолкал в рот. Пока он говорил, на его губах выступали красные пятна. — Вы знаете так мало, а уже судите меня.

— Просветите меня, — попросила Кэтрин.

— Вам нравится моя шляпка? — внезапно вмешалась в разговор Лили Чемберлен. Она говорила высоким, слабым голоском, слегка подрагивающим от волнения. Кэтрин растерянно молчала, глядя на нее, и Лили повторила: — Моя шляпка. Она вам нравится?

— Она вам очень к лицу, — дипломатично ответила Кэтрин.

— Что вы хотите этим сказать? — озадаченно спросила молодая леди.

— Что она наверняка очень модная, — улыбнулась Кэтрин, не стесняясь своей чистейшей лжи.

— О, я тоже так думаю! А что именно вам в ней нравится?

Кэтрин чувствовала, что Чемберлен очень внимательно наблюдает за ее реакциями. Ей также показалось, что глаза Лили остекленели от вина, хотя она его еще даже не пробовала.

— Она прекрасно сидит на вашей голове, — сказала Кэтрин. Чемберлен разразился хохотом, от которого под ним подпрыгивало кресло.

— Это одна из моих любимых, — доверительно сообщила Лили так, как будто вовсе не слышала грохочущего смеха. Ее стеклянные глаза немного округлились и заблестели сильнее. — Я коллекционирую шляпки. У меня их триста четырнадцать.

Она произнесла это почти с детской гордостью. У Кэтрин сложилось впечатление, что петли Лили слегка разболтались… либо они были настолько тугими, что лишали ее рассудка.

— Что ж, у дамы должны быть свои интересы, — ответила Кэтрин с самой теплой улыбкой из возможных.

— Можно мне?.. — спросила Лили у мужа. И снова ее голос прозвучал по-детски. Она глядела на него, как испуганная собачонка, ее плечи ссутулились, будто она собиралась просить милостыню. Чемберлен махнул ей рукой, она тут же вскочила и вышла из комнаты.

— Ее шляпки, — сказал Чемберлен, делая очередной глоток красного вина, — заполонили бы весь этот дом, если б я позволил. — Он наклонился к нетронутой тарелке Лили и пронзил ее кровяные колбаски вилкой, после чего удовлетворил собственный неуемный аппетит. — Итак, моя грязная работа. Так вы ее назвали.

— Верно.

— Скажите, что вы увидели, когда ехали по дороге к моему дому?

— Грандиозное заявление богатого человека о своем богатстве.

Он снова рассмеялся, хотя звук перемежался отрыжкой после употребления огромного количества колбасок.

— Да, это, конечно, тоже. Но… скот, мадам Герральд! Скот!

— Да, я заметила стадо.

— Конечно вы заметили! — Он вытер рот тыльной стороной ладони. — Скот, из которого получается отменное мясо, мадам! Лучшее, что можно купить за деньги! Конечно, часть скотины умерла во время путешествия и пошла на корм акулам, но большинство осталось. А когда мы наладим размножение, мое стадо сможет соперничать с любым в Европе! Представьте: тысяча голов… две… три… и все больше и больше с годами! Вы понимаете, к чему я клоню?

Кэтрин кивнула.

— Вам понадобится больше пастбищ.

— Именно! А чтобы правильно развиться, требуются годы! Землю нужно расчистить и засеять. А это огромная работа, мадам! Скоро Бартона Чемберлена все будут знать как… — Он приподнял руки, словно увидел на потолке нечто чудесное, написанное пером Бога. — … как Говяжьего Барона!

Кэтрин уже собиралась прокомментировать это нелепое прозвище, когда произошло сразу два события: Чемберлен вновь воспользовался своей оглушающей колотушкой, а Лили вернулась в комнату в зеленой шляпке, украшенной металлическими веточками и бечевкой, прикрепленной к разноцветным стеклянным шарикам, издающим тихое пощелкивание. Лили невнятно пробормотала что-то себе под нос, когда уселась на свое место за столом. Ее стеклянные глаза нашли Кэтрин и уставились на нее в поисках одобрения.

Прежде чем Кэтрин успела что-то придумать и выдать очередной фальшивый комплимент, снова появился слуга с огромной кастрюлей, в которой оказался говяжий крем. Когда это густое вещество вылилось в тарелку Кэтрин, она поняла, что его специально присыпали крошкой печенья.

— Говядина, мадам! — провозгласил Чемберлен, когда слуга почтительно поклонился и ушел. — Будущее этих колоний! — Он с жадным наслаждением копался в тарелке перед собой, и, пока он говорил, крем собирался в уголках его рта. — Вам, конечно, известно, что все сейчас предпочитают свинину. И в Лондоне я разводил свиней. Но здесь у меня есть возможность отдаться делу, которое, я уверен, поспособствует процветанию колоний в ближайшие годы. Говядина, мадам! Да, говядина! И я буду первым, кто положит начало будущему! На самом деле, оно уже началось! — Его размышления были прерваны хмурым взглядом в тарелку Кэтрин. — В чем дело? Разве вам не нравится хорошая твердая говядина?

— Это блюдо трудно назвать твердым, — ответила Кэтрин, наблюдая, как месиво капает с вилки. Ее взгляд упал на огромную гору еды, которую поглощал Чемберлен. — А вы всегда так едите?

— Это моя новая шляпка, — внезапно подала голос Лили. — Разве она не прекрасна?

Прекрасна, — хотела сказать Кэтрин, но, когда она открыла рот, с губ сорвалось:

— Она очень необычная. Я бы назвала ее… смелой.

Услышав это, Лили просияла и хлопнула в ладоши. Судя по всему, она была довольна.

— Итак, — сказала Кэтрин, намереваясь вернуть разговор в прежнее русло. — Вы построили мост, по которому ваш скот сможет переходить на эти воображаемые пастбища?

— Не воображаемые! — Толстый указательный палец поднялся вверх. — Мы находимся на стадии планирования. У меня есть молодой адвокат в Нью-Йорке, который занимается оформлением документов. Вы знаете Томаса Бродина?

— Имя мне знакомо, но я никогда не встречалась с ним лично.

— Хороший парень, толковый. Видите ли, я купил землю к югу от поместья через суд в Нью-Джерси, но я не могу купить землю к северу, потому что она была куплена металлургической мануфактурой, которая собирается обосноваться здесь в ближайшее время. Город расположен на востоке. Следовательно, я должен расширяться на запад, через реку, а этот сброд должен покинуть свои лачуги, чтобы можно было претендовать на права собственности.

— Вы называете их сбродом, — нахмурившись, холодно сказала Кэтрин, — но у меня такое чувство, что в истории вашей семьи сброда не меньше.

Это заявление вызвало на перепачканных губах Чемберлена тонкую улыбку. Его глаза устрашающе блеснули.

— Вы не представляете, насколько вы правы, мадам, — тихо сказал он, но это было затишье перед бурей. — Но я вытащил себя из мусора, который моя семья называла жизнью! И я сделал это благодаря собственной силе воле! Что вы можете мне на это сказать? — Указательный палец постучал по красному лбу. — Я изо всех сил боролся, чтобы иметь все то, что вы сейчас видите, мадам! И я не позволю отребьям на том берегу реки помешать моим планам! Ведь мои планы повлияют и на будущее этих колоний! Говядина станет кровью, которая потечет по их венам, неужели вы этого не видите? Мое мясо усилит колонии, придаст энергии молоту и плугу, откроет новые рабочие места! Разве могут эти запущенные фермы и какой-то яблоневый сад сравниться с тем, что планирую я?! — Он залпом осушил свой бокал и продолжил: — О, я отдал все силы этому проекту, можете не сомневаться! — Его лицо опухло и раскраснелось до такой степени, что Кэтрин начала опасаться взрыва. — Кстати, моим сыновьям ничего из этого не нужно! Они от разных матерей, но я люблю их обоих! Касвелл остался в Лондоне, где он занимается мыловарением и производством духов. Он думает, что это благородное мужское дело, подумать только! А Дэйд… он непроходимый тупица! Но я должен признать, что у него есть дар убеждения, ведь он убедил нескольких своих знакомых начать вести дела с испанцами. Что еще забавнее, он заплатил несколько сотен фунтов, чтобы приобрести землю во Флориде! Он купил болота, кустарники и песчаные пляжи! Как, черт возьми, такая кошмарная земля принесет ему хоть какую-то прибыль?!

Лили подняла руку.

— Можно мне?.. — спросила она.

— Да, конечно! — отмахнувшись от нее, прорычал Чемберлен. — Надень сразу дюжину, пожалуйста, только перестань колоть меня своим тонким голоском!

Лили поспешила покинуть столовую.

— Кстати об острых предметах, — подметила Кэтрин, когда повисла тишина, нарушаемая лишь копошением вилки в говяжьем муссе. — Полагаю, эти костюмы для костяной банды шила жена Догетта? — Она ждала ответа, но Чемберлен продолжал поглощать пищу и не отвлекался от этого важного занятия. — Вы понимаете, что, если бы Догетт погиб, это было бы на вашей совести? Вы готовы к этому?

— Конечно нет! — Его вилка стукнулась о почти пустую тарелку. — И вообще, Догетт сам устраивал переполохи, из-за которых все боятся костяной банды! Я не хотел, чтобы он резал чьих-то лошадей или сжигал дома. Я бы сказал, он сильно погорячился, выполняя свою работу.

— И чуть не погиб, давайте не будем об этом забывать. Есть две вещи, которые я не могу понять. Во-первых, почему бы просто не заплатить фермерам, чтобы они ушли? Скажем, по тридцать фунтов каждому?

— Я не плачу сквоттерам и отребью! — Кровь снова прилила к его лицу. — Ни одного пенса я не отдам во имя лени, упрямства и… — он подыскал, как бы закончить свою тираду, — помехи прогрессу, который может принести пользу всем колониям!

— Вы называете бедность — ленью?

— Это правда жизни! Покажите мне лентяя, а я скажу вам, в чем он неудачник! И они все такие там, на западном берегу! Не пытайтесь меня переубедить!

— Я скажу вам, что Мириам Лэмб далеко не ленива. Она — одна из самых трудолюбивых людей, которых я когда-либо встречала. Но мой второй вопрос: почему бы просто не требовать от этих фермеров, скажем… фунт? С самого начала. Зачем затягивать дело требованием десяти шиллингов на протяжении месяцев?

Чемберлен несколько мгновений обдумывал свой ответ. За это время он успел доесть остаток влажного говяжьего месива и прикончить последнюю кровяную колбаску.

— Я хотел, чтобы они, — заговорил он, — познали страх и давление. Я познакомился с такими переживаниями еще в раннем возрасте. Они либо ломают человека, либо делают его сильнее. О, да, они сломали того слабака, который называл себя моим отцом, но меня — меня они сделали сильнее! — Чемберлен даже ударил себя в грудь, оставив на белоснежном костюме жирный след. — Я понял, что десять шиллингов этот сброд может себе позволить. Но это сделает их жизнь гораздо труднее. Затем я решил, что им следует испытать перед всадниками-скелетами такой страх, какого они не испытывали никогда в жизни! Вид этих существ на лошадях — зрелище не для слабонервных. Это кого угодно выведет из себя, и этого вполне достаточно для сброда — прошу прощения, этих трудолюбивых неудачников. Правда некоторые из них оказались упрямцами и решили держаться за свои жалкие фермы, потому что они глупы. Поэтому мне пришлось продолжить давить на них, брать их измором. Могу поспорить: те, кто сбежали первыми, распространили слухи о том, что по лесам здесь бродят скелеты на лошадях, поэтому никто больше на эти земли не позарится. Даже эта мануфактура, возможно, не сумеет здесь обосноваться, потому что попросту не найдет рабочих. Да… страх и давление… это именно то, что я хотел устроить.

Кэтрин вздохнула.

— Вы как будто пытаетесь заново проиграть какой-то момент из своей жизни, о котором боитесь вспоминать.

— Я живу прекрасной жизнью, мадам! И она станет еще прекраснее со временем. О, а вот и наша Лили с ее последним приобретением!

Лили вошла в комнату, сияя, однако Кэтрин поняла, что не сможет одарить ее достаточным количеством комплиментов. На этот раз на голове Лили была шляпка, которая больше всего напоминала птичье гнездо. По сути, это и было птичье гнездо с чучелом малиновки и двумя синими яйцами — скорее всего, из полированного фарфора. Эта штука, должно быть, была очень тяжелой, потому что Лили явно с трудом удерживала ее на голове. Когда ей удалось опуститься на стул, не рассыпав наполнение своего жуткого головного убора, она посмотрела на Кэтрин в поисках очередного одобрения.

— Ха! — усмехнулся Чемберлен и снова воспользовался колотушкой.

— Могу я спросить, — обратилась Кэтрин к Лили, когда появился слуга с тележкой и принялся убирать со стола тарелки, — кто делает для вас все эти шляпки?

— О, да! Аврора Флиндерс из Нью-Йорка. Возможно, вы ее знаете?

— У нее есть определенная репутация, — ответила Кэтрин. Не было необходимости говорить, что Аврора Флиндерс заслужила довольно своеобразную славу. Она жила на Уиндмилл-Лейн и зарабатывала себе на жизнь, придумывая так называемые лечебные снадобья от всех недугов на свете. А также баловалась изготовлением головокружительных шляп.

Слуга погрузил тарелки на тележку и укатил ее прочь.

— На чем мы остановились? — спросил Чемберлен с самодовольной улыбкой. — Ах, да! На том, что будущее колоний зависит от того, когда этот сброд соберет свои вещи и покинет мои земли. Когда уедет Мириам Лэмб? У меня такое чувство, что как только она сдастся, остальные последуют ее примеру.

— Она не уйдет, если вы не заплатите ей тридцать фунтов. Плюс я бы потребовала еще десять за убийство ее собаки. А также я хотела бы напомнить вам, что я легко могу привести сюда настоящего шерифа, чтобы раз и навсегда прикрыть вашу преступную деятельность.

— В самом деле? — Улыбка Чемберлена превратилась в оскал. — Тогда ведите своего шерифа! Его изваляют в смоле и перьях и отправят плыть по реке, потому что, хочу напомнить вам, что все в этом городе на моей стороне.

— Вы так легко говорите о насилии. Если так будет продолжаться, кто-то обязательно пострадает, а может, даже погибнет. Я не могу этого допустить.

— ТОГДА УБЕРИТЕ ЭТО ОТРЕБЬЕ С МОЕЙ ЗЕМЛИ! — не своим голосом заорал Чемберлен. Крик раздался так внезапно, что обе женщины вскочили со стульев. Глаза Лили даже на миг прояснились, как будто ее облили холодной водой. — ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ, СЛЫШИТЕ?! — На красном лице Чемберлена выступил пот, глаза налились кровью. — КАК ВЫ, УТОНЧЕННАЯ БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА, ВООБЩЕ ПОЗВОЛИЛИ ЧЕРНОМАЗОМУ КУСКУ ДЕРЬМА НАНЯТЬ ВАС?! КАК МОЖНО ПАСТЬ ТАК НИЗКО, ЧТОБЫ ДАЖЕ МИНУТУ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ ГОВОРИТЬ ОТ ЕЕ ИМЕНИ?!

Кэтрин решила, что лучшим ответом будет молчание. Согласно современному закону, «сквоттер» имел право претендовать на землю, если он либо облагораживал ее, либо обрабатывал ее и реставрировал то, что было разрушено. Чемберлен не мог предъявить западным фермерам свои претензии до тех пор, пока они и вправду не уйдут с этой земли. Получается, ситуация зашла в тупик, и Кэтрин не видела вариантов для мирного соглашения.

— У меня есть более красивые шляпки, — пролепетала Лили мечтательным голосом, однако ее никто не слушал. Чемберлен обеими руками отирал свое вспотевшее лицо. Его улыбка то вновь появлялась на губах, то исчезала.

— Простите меня, — пробормотал он. — Я вышел из себя. Это было… неприемлемо. Я могу увлечься, верно, дорогая? — Ответа не последовало, и Чемберлен несколько раз вдохнул и выдохнул, чтобы успокоить разбушевавшиеся нервы. — Давайте вспомним о манерах, насладимся ужином и отложим эту проблему.

— На время, — уточнила Кэтрин.

Чемберлен кивнул и допил бутылку вина.

Вернулся слуга, неся с собой сложенные белые простыни. К ним были прикреплены веревки, которые слуга обвязал сначала вокруг шеи Кэтрин, затем вокруг шеи хозяина, и только после этого подошел к Лили. Кэтрин сообразила, что это были огромные салфетки. Вскоре она поняла, почему они были необходимы, потому что слуга ушел и тут же вернулся с тележкой. На ней было три самых огромных куска говядины, какие она когда-либо видела. Корки снова были почти черными, но в середине мясо было с кровью.

— Ах! — просиял Чемберлен. — Вот и настоящая еда!

Кэтрин отметила, что, хотя все стейки были большими, самый большой поставили перед Чемберленом, следующим по размеру был ее собственный, а меньший отдали Лили. Кэтрин сидела и с некоторым отвращением смотрела на окровавленное мясо, в то время как хозяин дома начал с энтузиазмом орудовать вилкой и ножом.

— Это будущее колониальной еды! — сказал он, прежде чем набить рот. А затем, уже прилично набив его, пробормотал: — Еффте, мадам! Вы отведаете истовию пвямо в пвоцессе ее совдания!

Кэтрин срезала ножом жир, прежде чем попробовать первый кусок.

— Боже мой, женщина! — воскликнул Чемберлен, прожевав. — Это же лучшая часть! — С этими словами он протянул свою вилку к ее тарелке, вонзил ее в кусок жира и забрал его к себе на тарелку, испачкав скатерть маслянистыми каплями.

От звука чавканья Чемберлена у Кэтрин к горлу подступила тошнота. Пусть она и старалась съесть побольше, она физически не могла осилить такие порции. Лили клевала еду, как птичка. Пока эта пытка продолжалась, Кэтрин вспомнила о двух вещах, сказанных Чемберленом.

О, я отдал все силы этому проекту, можете не сомневаться!

Могу поспорить: те, кто сбежали первыми, распространили слухи о том, что по лесам здесь бродят скелеты на лошадях, поэтому никто больше на эти земли не позарится.

Кэтрин в голову пришла идея. Возможно, она была даже не такой безумной, как весь этот ужин. И даже не такой безумной, как шляпки Лили.

Она вздохнула и сказала:

— Вы любите азартные игры.

Чемберлен перестал жевать и прищурился.

— Фто? — переспросил он с набитым ртом.

— «Славные парни» — игорный дом. Вы выиграли там ваши пистолеты. Вам нравится играть в азартные игры, не так ли?

Он проглотил кусок мяса.

— Да, и я в этом хорош. К чему вы клоните?

— Возможно, у меня есть решение проблемы, — сказала Кэтрин. — Мне придется поговорить с Мириам Лэмб и остальными. Нужно принять меры, которые могут занять, скажем, неделю или чуть больше. Но, возможно, вас такое решение устроит.

— Каким же образом?

— Сначала я поговорю с остальными. А дальше… посмотрим.

Чемберлен хмыкнул. Его лицо снова покраснело. Салфетка была испещрена жирными пятнами «истории в процессе ее создания».

— Полагаю, вам нужно еще вина, мадам, — сказал он и вернулся к куску говядины, который поглощал с бешеной скоростью. Кэтрин с отвращением наблюдала, как он принимается за очередной кусок жира.

— Да, — сказала она, отводя взгляд. — Пожалуй, еще бокал не помешает.

Колотушка снова оглушительно забила по столу, и Кэтрин заметила, как Лили вздрагивает от этого звука, как будто знает, как сильно это орудие может бить…

Глава 7

Наступила ночь.

С того разговора прошло почти две недели, и все было в порядке.

В главном амбаре — одном из нескольких — в поместье Бартона Чемберлена горели желтые фонари. Здесь был накрыт стол, два стула стояли за ним напротив друг друга. Место раздающего располагалось между ними.

На мероприятии присутствовали молодой адвокат Томас Бродин в своем великолепном бледно-сером костюме, пожилой адвокат Дэвид Ларримор, которого наняла Кэтрин, раздающий Джером Меррик из нью-йоркского клуба «Львы». Кандидатуру последнего утверждали все вместе, миновав цепь долгих и напряженных переговоров, в которых принимали участие сам Чемберлен, Лили, два представителя города, Кэтрин и те, кто, как неохотно выразился Чемберлен, могли при этом присутствовать. Собственно, именно их присутствие и было главной ставкой предстоящей игры. Мероприятие — так эту рисковую партию называли во время переговоров — должно было решить судьбу Мириам Лэмб и других фермеров, которые продолжали упрямо держаться за свои наделы.

Среди присутствующих было еще восемь человек. Не хватало лишь одной женщины, но все коллективно решили, что ей, как приличной матери, следует остаться со своими двумя маленькими детьми на ферме, чтобы малыши не отвлекали игроков.

Воистину, это будет очень рисковая игра!

Кэтрин умела сохранить непроницаемое лицо, однако внутри у нее все трепетало от волнения. Чемберлен в своем ярко-малиновом костюме и жилете в красную клетку рассматривал ее с кривой сальной ухмылкой, призванной подорвать ее уверенность еще до начала партии. И отчасти это даже имело эффект. Вот только Мириам Лэмб и остальные были настроены победить, несмотря ни на что. Только ради них Кэтрин и старалась сохранять достойный вид, хотя задача была не из простых.

Раз за разом возвращаясь памятью в день переговоров, Кэтрин сокрушенно понимала: плана получше у нее нет и быть не может. Если она победит, Чемберлен заплатит каждому из тех, кого называет сбродом и сквоттерами, по тридцать фунтов, чтобы они покинули свои владения. А если победит он… такую же сумму заплатит Кэтрин. Камнем преткновения в переговорах были дополнительные десять фунтов от Чемберлена за убийство собаки Мириам по кличке Скраффс. Принять решение по этому поводу было сложно, однако и здесь удалось договориться, потому что Томас Бродин цинично заявил:

— Мой клиент не ожидает проигрыша. Он сыграет и выиграет эту игру, как делал это более пятидесяти раз во время посещения «Славных Парней».

Быть по сему.

Для адвокатов и представителей города были поставлены деревянные скамьи. Остальным приходилось сидеть на тюках сена. Только у Лили, чья голова была увенчана чем-то вроде ветки дерева с цветными кусочками бумажных листьев, было особое мягкое кресло — красное, как сырая говядина. Все зрители сидели лицом к раздающему на расстоянии в несколько шагов. Итак, все было готово к отчаянному ночному состязанию.

Кэтрин бросила осторожный взгляд на Мириам. Та кивнула ей и показала сжатый кулак в знак поддержки. Кэтрин заняла свое место, Чемберлен сел напротив нее, и оба адвоката несколько минут изучали содержимое одной из трех запечатанных карточных колод, которые принес Меррик. Когда приготовления были закончены, Меррик сел, и перед ним положили колоду карт. Бродин открыл свой чемодан из воловьей кожи и достал документ, ставший предметом споров между ним и Ларримором. Эти споры затянулись на несколько дней.

— Здесь у меня, — начал Бродин, — окончательное соглашение, которое должно быть подписано обеими сторонами. Я могу заверить всех присутствующих, что мистер Ларримор и я считаем его равноправным, как того и требует ситуация. — Из чемодана на столе появились два пера и чернильница, которую Бродин важно водрузил в центр стола. Он вытащил из нее пробку, обмакнул одно из перьев внутрь и предложил его Кэтрин. — Мадам Герральд, вы готовы подписать?

Она сделала это без колебаний.

Ларримор взял второе перо, обмакнул его в чернила и поднес к ее сопернику в красном костюме.

— Мистер Чемберлен, вы…

— Нет, — последовал ответ. Враждебный взгляд был устремлен на Кэтрин.

— Сэр, — осторожно окликнул Бродин, немедленно подскочивший к своему клиенту. — Все в порядке. Нам нужно, чтобы вы подписали…

— С чего я должен что-то подписывать? Это смехотворный фарс! Я выиграю, и все это знают! Так зачем мне тратить чернила и усилия?

— Таков принцип, сэр.

— К черту принцип! Если я не смогу победить эту женщину в «Джинго», «Славные Парни» должны будут посадить меня в бочку со смолой и скатить в море, чтобы прилив унес меня обратно в Лондон! И я хочу, чтобы все уяснили: я не несу никакой ответственности за убийство какой-то там собачонки!

— Принято к сведению, сэр. Однако это дело закона. Так что прошу вас…

Чемберлен бросил на молодого человека взгляд, способный пригвоздить к стене кинжалом.

— Дело закона! — сплюнул он. Вынув из недр пиджака носовой платок в красно-белую полоску, он вытер им выступивший на лбу пот. — Здесь чертовски жарко, не так ли? — ухмыльнулся он Кэтрин. — Надеюсь, запах сена и конского навоза вас не оскорбляет? Я хотел сказать, не слишком оскорбляет.

— Подпишите соглашение, — сказал Ларримор, — или мы отменим партию. А следующим шагом будет визит к вам надежного и официально уполномоченного шерифа, сэр.

Чемберлен несколько раз вдохнул, выдохнул и начал медленно складывать носовой платок.

— Придержите свои угрозы. Я подпишу соглашение, если проиграю. Этого вам достаточно?

— Нет.

— А должно быть. Здесь куча свидетелей! Если я проиграю, я все подпишу. Но я не проиграю, поэтому рассчитываю, что мадам Герральд выполнит роль, которую взяла на себя в этом фарсе. Хотя я не понимаю, зачем ей тратить на этот сброд свои деньги. — Он вдруг запнулся, мрачно взглянув на Мириам и группу других фермеров, сидящих на сене. — Гм… не понимаю, да. Может, мы начнем? Или продолжим торговаться по пустякам?

— Давайте приступать, — сказала Кэтрин, и Бродин убрал перья и чернильницу.

Из тканевого мешка Джером Меррик достал небольшие счёты, специально сделанные для «Джинго», и положил их на стол рядом с правой рукой. На счётах были закреплены красные и синие бусины на проволоках, расположенных одна над другой. Самая верхняя линия представляла пятерки, а нижняя — единицы.

— Озвучу правила игры в интересах всех собравшихся, — торжественно объявил Меррик. — В игре будет пять партий. Победитель должен достичь двадцати одного очка. Колода тасуется, я вытягиваю верхнюю карту, масть которой становится картой «замка». Значение этой карты присваивается обоим игрокам. Если первая карта «замка» — карта двора или туз, она присваивает по десять очков обоим игрокам. Цель в том, чтобы достичь двадцати одного в этой партии.

Все кивнули.

— В первой раздаче обоим игрокам сдается четыре карты лицевой стороной вверх, — продолжил Меррик. — Карты двора и тузы стоят по одному очку, кроме Безумной Королевы, которой является каждая дама в колоде. Когда ее карта попадает к любому из игроков, она уничтожает текущую «карту замка» и требует назначить новую масть. Если вытягивается прежняя масть, что и у текущей «карты замка», игрок, вытянувший Безумную Королеву, зарабатывает очки, указанные на карте, и игра продолжается. Если выпадает другая масть, карты сбрасываются, и оба игрока начинают игру с новой «картой замка».

Все напряженно ждали.

— Туз, сданный любому игроку, может принести одно очко или возможность крикнуть: «Джинго», но решение должно быть принято до того, как выпадет следующая карта, — сказал Меррик. — При этом игрок, у которого есть туз, может объявить «Джинго» и снова сменить «карту замка», но, если вытянута будет та же масть, противнику присуждается значение карты, и игра продолжится в той же масти. Я также хочу объяснить собравшимся, что объявление «Джинго» полезно, если один игрок чувствует, что оппонент слишком опережает его по очкам. Но это опасное решение. Есть вопросы? — Последняя реплика была адресована Кэтрин и Чемберлену.

— Я могу выиграть в эту игру даже во сне! — прорычал Чемберлен.

— Очень хорошо. Мадам, бусины какого цвета выбираете вы?

— Отдаю право выбора своему оппоненту, — сказала Кэтрин.

— Сэр, бусины какого цвета вы…

— Ты идиот, да? — гаркнул Чемберлен.

Меррик откашлялся и покачал головой.

— Итак, красный для мистера Чемберлена, синий для мадам Герральд. — Он принялся тасовать колоду с очевидным мастерством.

Кэтрин знала, что эта игра была популярна не только в колониях, но и в Англии, поэтому ей не терпелось узнать, кто в итоге станет победителем. Сколько раздач потребуется для полного триумфа? Сколько раз за одну игру появится Безумная Королева? Кто первый воскликнет «Джинго!»? Эти и другие мысли занимали ее. Она также знала, что за одну раздачу колода может тасоваться несколько раз, а другие раздачи длятся не больше минуты. Она ценила эту игру и знала о ней достаточно, чтобы научить ей Мириам. Однако против опытного игрока… нет, она вовсе не была профессионалом. Поэтому она, как могла, удерживала каменное выражение лица, а внутри нее порхали тревожные бабочки.

— Первая «карта замка», — объявил Меррик и выложил на стол восьмерку треф. Он подкорректировал счет в пользу обоих игроков, а затем приступил к раздаче.

Четверка червей, туз пик, двойка треф и шестерка пик — для Кэтрин. Чемберлену достались бубновый валет, пятерка пик, семерка треф и шестерка червей.

Одиннадцать очков у Кэтрин против шестнадцати у Чемберлена.

В следующей раздаче Кэтрин досталась двойка треф, а затем Безумная Королева, которая сменила масть «замка» на бубны. Меррик вернул бусинки на счетах на исходные позиции, и началась новая раздача четырех карт.

Игра продолжалась. В следующей раздаче появилась еще одна Безумная Королева, чтобы сменить масть «замка» на трефы. Чемберлен ухмыльнулся, потому что у него было шестнадцать бубен против трех у Кэтрин.

После шести раздач в затянувшейся партии Чемберлен выкрикнул:

— Джинго!

Он использовал свой туз, чтобы помешать пятнадцати пикам Кэтрин обогнать его жалкие четыре, и мастью «замка» стали червы. Чемберлен одержал победу с двадцатью четырьмя червами против шести у Кэтрин.

— Одна есть! — воскликнул Чемберлен, когда Меррик снова перетасовал колоду. Он ухмыльнулся и вытер лоб носовым платком. — Чувствуете, как деньги уже уплывают из вашего кошелька?

Она ничего не сказала, но на самом деле она и вправду это чувствовала. Богатство ее было невелико, хотя она и могла позволить себе потерять сто двадцать фунтов… но с трудом. Возможно, ей придется продать Александра, чтобы свести концы с концами.

Мириам спрашивала ее во время подготовки:

— Почему вы рискуете своими деньгами?

Кэтрин ответила ей:

— Потому что вы наняли меня для решения проблемы. Единственный способ ее решить — такой. Правда в том, что вам и остальным придется переехать, и альтернативы нет. Я хочу помочь вам, и несправедливо будет не помочь остальным. Так что будем надеяться на лучшее и пожелаем, чтобы ваш переезд оплатил Чемберлен, а не я.

Но это была только часть правды.

Та часть правды, которую Кэтрин не озвучивала, состояла в том, что для нее это дело стало слишком личным. Оно задело ее собственные чувства и распалило жажду справедливости. День за днем находясь на ферме Мириам, наблюдая за ее ежедневной рутиной, Кэтрин познавала жизнь, которой прежде не видела. Она, разумеется, слышала о сельской романтике, но никогда не сталкивалась с ней на собственном опыте. А в ней оказалось столько красоты и спокойствия! Было невыносимо наблюдать, как кто-то пытается разрушить все это. По этим причинам победа над Чемберленом стала для нее делом чести, как если бы она старалась защитить от него не владения Мириам, а свои собственные.

Была и еще одна часть правды, которую Кэтрин поклялась унести с собой в могилу. Ей всей душой была противна позиция Чемберлена, которую можно было охарактеризовать как «все или ничего». Этот жирный боров, вытащивший себя из грязи, вообразил, что он лучше других, и позволял себе называть фермеров сбродом. Кэтрин чувствовала, как внутри нее рождается злое требование справедливости. Она очень — очень — хотела увидеть Чемберлена униженным. Доказать, что называть кого-то сбродом и перемалывать их в жерновах своего «стремления к прогрессу» — просто бесчеловечно.

Вот, по каким причинам Кэтрин Герральд решила рискнуть. И она готова была сделать все, что в ее силах, чтобы выиграть в эту игру.

В следующей партии Кэтрин и Чемберлен поочередно опережали друг друга, то и дело выкрикивая: «Джинго!». Выкрик Чемберлена особенно разозлил Кэтрин, когда у нее уже было девятнадцать очков против его пяти. Но в конце концов с пиковой мастью на «замке» Чемберлен выиграл двадцать одно очко против двенадцати у Кэтрин.

— Вторая есть! — воскликнул Чемберлен, оскалившись через стол. Кэтрин до невозможности захотелось ударить его по обеим блестящим от пота щекам.

— Третья партия, — объявил Меррик и выложил новую карту «замка».

— Могу ли я кое-что сказать?

Меррик остановился.

Мириам поднялась со своего тюка сена и подошла к столу.

— Кэтрин, — сказала она, — могу я с вами поговорить? — Она жестом предложила Кэтрин следовать за ней в более укромное место в амбаре.

— Это еще что? — прогрохотал Чемберлен. — Я протестую против прерывания игры!

— Это не прервет мероприятие, — ответил Ларримор. — Тем более что речь идет об одном из важных…

— Ой, да заткнись ты! — фыркнул Чемберлен. — Ладно, черт с вами! Лили! Сходи домой и принеси мне стакан воды!

Лили вскочила и бросилась прочь, как будто ей на голову обрушился лесной пожар.

Не слушая остальных, Мириам серьезно посмотрела в глаза Кэтрин и сказала:

— Я знаю, что на кон поставлены ваши деньги… но, может, лучше я попробую?

— Я это начала, я же и должна закончить.

— Я понимаю. Но мне кажется, что мы так много раз играли в эту игру, что я наловчилась. А еще мне кажется, здесь требуется везение. Чуть больше, чем капелька. А я, как я уже говорила вам, самая удачливая женщина.

— Он опытный игрок.

— Да. Но вот, какова реальность: мне не нравится это говорить, но следующая партия наверняка станет последней. Да, деньги на кону ваши, это правда. Но все же позвольте мне попробовать.

Просьба Мириам была настолько искренней, что Кэтрин почти согласилась.

Почти.

Она покачала головой и подалась обратно к столу, но Мириам поймала ее за локоть.

— Вы должны признать, — с мрачной полуулыбкой произнесла женщина, — я вряд ли сделаю хуже, чем уже сделали вы. Не так ли?

Кэтрин поколебалась. Удача, безусловно, была важной составляющей в «Джинго». И нужна была смелость. А еще интуиция, чтобы выкрикнуть: «Джинго!» в нужный момент. Сейчас, имея уже два поражения за плечами, Кэтрин чувствовала, что ей не хватает ни того, ни другого, ни третьего. На самом деле, она понимала, что уже проиграла. Это — ей точно нужно признать.

— Поговорите с остальными, — сказала она. — Если они согласятся, можете занять мое место.

Кэтрин не торопилась, возвращаясь к столу, пока Мириам объясняла другим фермерам свою идею. Чемберлен продолжал раздраженно отирать лицо платком и ждал воды.

— Мадам Герральд, вы просто оттягиваете неизбежное! Я в своей стихии, а вы заблудились в лесу! Давайте закончим дело!

Прибыла Лили — удивительно, но все в той же шляпке. Чемберлен взял стакан и осушил его.

— Ладно, — сказал он, похлопав себя по огромному животу, — третья партия заставит вас зарыдать.

— Я займу место мизз… займу место Кэтрин, — раздался голос сбоку.

Чемберлен посмотрел на Мириам Лэмб и вдавил лицо в массивный второй подбородок. Мириам прошла мимо Кэтрин и села на ее стул, после чего решительно посмотрела на своего соперника и спокойно сказала:

— Я готова.

Тишина затягивалась. Она звенела от напряжения так сильно, что можно было услышать ее писк.

— Отличная шутка! — загрохотал Чемберлен. — Все посмеялись, а теперь сядьте на свое место, уступите стул мадам, и мы продолжим.

— Мириам будет играть вместо меня, — сказала Кэтрин, после чего снова повисла тишина.

— Бродин! — закричал Чемберлен, когда красная, как говяжье мясо кровь, прилила к его лицу. — Скажите им! Я не стану продолжать, пока мадам Герральд не займет свое место! Скажите, что я не собираюсь сидеть за одним столом с этой дикаркой!

Ларримор снова поднялся и шагнул вперед.

— В соглашении, которое вы не подписали, нет условий, запрещающих мадам Герральд назначить игрока вместо себя.

— Я протестую против этого унижения, как и мой клиент! — взвился Бродин. — Он не будет оказывать честь рабыне за своим игровым столом!

— Черт возьми, я не буду! С меня хватит! — Чемберлен начал подниматься со стула.

— Обдумывайте это, сколько хотите, — сказала Мириам тихим голосом, которому все же удалось пересилить общий гвалт. — Я подозреваю, что мистер Чемберлен боится играть со мной.

Чемберлен замер на полпути. Он посмотрел на нее, как на животное на скотном дворе, его веки были полуприкрыты, а голова приподнялась, будто он боялся заразиться ее чернотой.

— Что вы сказали?

— Мне кажется, вы меня расслышали.

— Я, должно быть, схожу с ума. Или весь мир сходит! Я — собираюсь играть в «Джинго» с африканской дикаркой?

— Не знаю, что вы хотите сказать, — пожала плечами Мириам. Выражение ее лица было спокойным, а свет лампы кидал причудливые блики на ее глаза. — Но я думаю, вы просто таким образом сообщаете, что вам страшно.

— Она провоцирует вас, сэр! — предупредил Бродин.

— Если бы я ловила рыбу, — продолжила Мириам, — я не думаю, что у меня нашлась бы достаточно крепкая леска, чтобы поймать ту дрянь, на которую я сейчас смотрю.

— Господи, какая наглость! — взревел Чемберлен, но Кэтрин увидела, как он грузно рухнул на свой стул. Удивительно, что тот не разлетелся на куски или не утоп на несколько футов в земляном полу. — Если вы хотите, чтобы вас избили, как избивали во время рабства, то я к вашим услугам! Не дай Бог кто-нибудь за пределами этого амбара узнает, что я на это пошел! Меррик, тасуйте карты и выкладывайте «замок». Давайте поторопимся и изгоним отсюда этих паразитов!

Ах! — подумала Кэтрин, сидя на тюке сена, на котором раньше сидела Мириам. Поспешность Чемберлена вполне могла притупить его рассудительность. Возможно, удача все же встанет на сторону ягненка, а не быка?

Первой мастью «замка» были трефы, ценность карты для каждого составила четыре очка. Мириам получила четверку червей, шестерку бубен, восьмерку пик и шестерку треф. Чемберлену достались бубновый король, восьмерка треф, девятка червей и туз пик. На счете Мириам было десять, а у Чемберлена — четырнадцать.

В следующей раздаче появилась Безумная Королева, и новой картой «замка» стала семерка червей.

Итак, игра продолжилась, прошло еще четыре раздачи. Когда Мириам была впереди со счетом семнадцать к шести, Чемберлен выкрикнул: «Джинго!», использовав туз. Следующей картой «замка» была восьмерка бубен, что дало Мириам победу с двадцатью пятью очками. Она ничего не сказала и не проявила никаких эмоций, а Чемберлен наклонился вперед, чтобы рассмотреть выигрышную карту, будто мог загипнотизировать ее и изменить.

— Тьфу! — сплюнул Чемберлен. Он раздраженно обратился к Меррику: — Следующая партия!

Меррик перетасовал карты и выложил карту «замка» — туз червей. По десять очков каждому игроку.

— Джинго! — воскликнула Мириам несколькими раздачами позже, когда Чемберлен вел пятнадцать к пяти в масти пик. Следующей картой «замка» был король червей, а сразу после этого появилась Безумная Королева, которая сменила карту «замка» на шестерку бубен.

И снова выкрик: «Джинго!» от Мириам заставил Чемберлена отказаться от своих восемнадцати очков против ее восьми. Это продолжило игру. Опять появилась Безумная Королева и поменяла масть. Бусины на счетах скакали туда-сюда.

Чемберлен тоже крикнул: «Джинго!» — так громко, что бревна амбара задрожали. Прошло двадцать минут, но ни один игрок не мог добиться существенного преимущества. Затем, когда Мириам с двенадцатью очками против шестнадцати у Чемберлена, получила Безумную Королеву, Меррик открыл новую карту «замка» — десятку треф.

У Мириам было двадцать два очка против шестнадцати. Кэтрин услышала, как Мириам выдыхает, когда Чемберлен стукнул кулаком по столу.

— Спокойнее. Держитесь, — предупреждающе произнес Бродин со своего места. — Лучше не…

— Заткни свой рот! — проревел Чемберлен. — Когда мне понадобится твой совет, я попрошу его! — Его лицо снова покраснело, и он отер его носовым платком. — Здесь чертовски жарко! — бросил он в воздух, не обращаясь ни к кому конкретному. Он сердито посмотрел на Мириам через стол. Та сидела с непроницаемым выражением лица. — Вы жульничаете! — обличительно воскликнул он. — Никто не может победить меня в «Джинго»!

— Сэр, — обратился Ларримор. — Следите за своим языком.

— Отправляйся в ад, болван! — бушевал Чемберлен.

Меррик снова перетасовал колоду, но огромный мужчина остановил его.

— Подождите. Мне нужно прийти в себя.

— Вы оттягиваете неизбежное? — спросила Кэтрин, устроившись поудобнее на тюке сена. По правде говоря, она была поражена удачей Мириам не меньше, чем все остальные.

— А вы! — криво усмехнулся Чемберлен. — Приходите сюда, суете нос в мои дела! Пытаетесь помешать прогрессу этого города и всех колоний! Запомните хорошенько эту женщину, друзья мои! — воскликнул он. — Каким-то образом она научила эту черную рабыню жульничать!

— Никакого обмана, — сказала Мириам спокойным твердым голосом. — И я не рабыня.

— Ты, — ответил Чемберлен, слегка наклонившись вперед. На его зубах блеснул свет, — всегда будешь рабыней. Ты просто думаешь, что свободна. И прямо сейчас дьявол наверняка жарит ублюдка, которого у тебя отобрали.

Не помня себя, Кэтрин поднялась на ноги. Ее собственное лицо заполыхало. Три шага — и она оказалась на расстоянии пощечины. Она ударила открытой ладонью прямо в ухмыляющееся лицо Чемберлена.

— Рукоприкладство! — взвизгнул Бродин, вскакивая со скамьи. — Чистое нападение! Вы заплатите за это в суде, мадам!

— Я покажу тебе, что такое нападение, урод! — осадил его Ларримор. Он вскочил, занес руку и приготовился превратить свое слово в дело.

— СТОЙТЕ!

Рука Ларримора замерла.

Кэтрин отступила от Чемберлена.

Ухмылка толстяка дрогнула и померкла.

— Пожалуйста, хватит, — попросила Лили, таращась на всех огромными глазами. — Я просто… я терпеть не могу драки. Пожалуйста, больше никаких драк. Пожалуйста.

В повисшей тишине первой опомнилась Мириам.

— Нам предстоит сыграть еще одну партию.

— Да! — воинственно отозвался Чемберлен. Он повернулся к другим фермерам, присутствующим на собрании. — Неужели никто меня не понимает, кроме моего адвоката и жителей моего города? Я не плохой человек! Я делаю то, что должен, и стараюсь ради будущего! Коровы, которых я развожу, принесут пользу всем — как богатым, так и бедным! И насилие, которое стало следствием моих инициатив, — не моя вина! Это сделал человек, утративший над собой контроль! Неужели вы этого не понимаете?

— Еще одна партия, — сказала Мириам.

Кэтрин вернулась на тюк сена, ее ладонь все еще горела от удара. Ларримор и Бродин тоже заняли свои места, соблюдая хлипкое перемирие, а Лили застыла, крепко сжав руки на коленях.

— Идет, — вздохнул Чемберлен и махнул Меррику.

Первой картой «замка» была тройка червей. Мириам получила десятку треф, короля треф, шестерку червей и четверку бубен. Чемберлену достались червовая десятка, червовая двойка, трефовый валет и бубновый туз.

Десять очков у Мириам против семнадцати у Чемберлена.

В следующей раздаче: туз пик, шестерка треф, девятка треф и пятерка червей для Мириам и бубновая десятка, семерка треф и… Безумная Королева для Чемберлена.

— Переворачивайте, — сказал Чемберлен Меррику. Голос его звучал напряженно.

Следующей картой «замка» была восьмерка червей.

Кэтрин тихо ахнула.

У Мириам было шестнадцать, а у Чемберлена двадцать пять.

Удача отвернулась от самой удачливой женщины.

— Я выиграл. — Голос Чемберлена прозвучал непривычно тихо, однако тут же набрал силу: — Я выиграл! — Он с яростью победителя посмотрел на Бродина. — Я ВЫИГРАЛ! — крикнул он еще громче, поднялся со стула и с размаху ударил кулаком по столу. — Я победитель! — захохотал он. — Клянусь Богом, я размазал тебя, старая рабыня! Осмелилась бросить мне вызов? Получай! — Его раскрасневшееся лицо, блестящее от пота, обратилось к Кэтрин. От его крика задрожали стены амбара: — Получайте и вы, мадам! Довольны? Я же говорил вам, не так ли?! Да! А теперь ваши деньги упорхнут из вашего…

Его крик оборвался. Он вдруг задохнулся, схватился за свою необъятную грудь обеими руками, и Кэтрин заметила, что его лицо посерело. Он сделал неуверенный шаг по направлению не к своей жене, а к своему адвокату. Когда Бродин вскочил, чтобы помочь клиенту, Бартон Чемберлен захрипел, в глубине его горла родился пугающий рокот, и огромное тело повалилось, словно срубленное дерево, прямо на земляной пол амбара. Глаза его были широко распахнуты, лицо могильно-серого цвета напряженно застыло, рот искривился в мучительной гримасе.

Бродин и Ларримор одновременно склонились над ним. Кэтрин вышла вперед. Она видела, как тело Чемберлена сотрясалось в конвульсиях, из-за которых его голова опасно дергалась из стороны в сторону. Он вздрогнул в последний раз, словно его душил невидимый питон, и… замер. Остальные тоже вскочили со своих мест. Мириам Лэмб встала рядом с Кэтрин и Мерриком.

— Переверните его! — воскликнул Бродин, обращаясь к Ларримору. Вместе они не без труда перевернули эту огромную тушу. Глаза Чемберлена были все еще открыты, но они будто остекленели. Уродливая гримаса застыла на губах. Бродин попытался встряхнуть тело, но попытка не увенчалась успехом.

— Мистер Чемберлен! — позвал он. — Мистер Чемберлен, очнитесь! — Он отчаянно посмотрел на собравшихся. — Доктора! Позовите доктора!

Ларримор приложил руку к необъятной груди Чемберлена, другую прижал к его горлу в поисках признаков жизни.

— Доктора! Кто-нибудь, пожалуйста! — кричал Бродин. Один из представителей города опомнился и выбежал из амбара за своей лошадью.

Ларримор убрал руки от Чемберлена и сел прямо на земляной пол. Он глубоко вздохнул и покачал головой:

— Не надо доктора…

— Что? Что?! — Лицо Бродина тоже изменило оттенок на пепельно-серый.

— Мистер Чемберлен мертв, — спокойно произнес Ларримор.

— Нет! Этого не может быть! Мистер Чемберлен, пожалуйста, очнитесь! — Бродин вновь попытался встряхнуть тело и не оставлял попыток до тех пор, пока его не покинули все силы, а руки не повисли плетьми от усталости.

— Он умер, — повторил Ларримор. — Это точно.

Раздался крик, от которого Кэтрин чуть не выпрыгнула из своих ботинок.

Лили стояла и закрывала лицо руками. Ее тело содрогалось. Она снова издала пронзительный крик, и тот стал еще громче, когда она отняла руки от лица. На губах застыла сумасшедшая улыбка, а вопли превратились в смех, который запросто мог напугать до смерти даже костяную банду, заставив бы их в ужасе бежать в лунной ночи. На глазах у шокированной публики Лили начала кружиться, смеясь и подбрасывая вверх свою шляпку, от которой разлетались в разные стороны бумажные листья.

— Господи Иисусе! — воскликнул Бродин. — Она сошла с ума!

— Кто-нибудь, отведите ее в дом! — скомандовал Ларримор.

Кто-то из городских взял Лили под руку и вывел из амбара, пока она продолжала безумно смеяться.

— Боже мой, что за ночь! — Бродин поднялся на ноги и скорбно поглядел на тело. — Просто он… он так внезапно скончался…

Не так уж и внезапно, — подумала Кэтрин. Ненасытный аппетит погубил будущего Говяжьего Барона. Испытывала ли она сочувствие к этому человеку? Возможно, как и к любому, свидетелем чьей смерти ей довелось бы стать. Возможно, он даже был прав в том, что говядина могла стать будущим колоний, но упрямство Чемберлена, его бессердечное пренебрежение к тем, кого он считал ниже себя, и мерзкий способ достижения желаемого…

Нет, он скончался не так уж внезапно.

В момент его триумфа что-то взорвалось в нем, и это было… почти ожидаемо.

— Не могу поверить, — ошеломленно пробормотала Мириам, стоя рядом с Кэтрин. — Я имею в виду… я, конечно, хотела выиграть, но я не желала ему смерти.

— Никто не желал. Могу вам сказать, что со временем Чемберлен все равно себя бы убил. Его убил бы собственный образ жизни, — ответила Кэтрин. Она подумала, что огромное количество кровяных колбасок и говяжьего жира, которые он поглощал, сделали свое дело.

— Я должен… я должен подумать, — пробормотал Бродин. Он устремил растерянный взгляд на Ларримора. — Вы ведь понимаете, что мистер Чемберлен выиграл это состязание, да?

— Я понимаю, что он не подписал соглашение. Следовательно, оно недействительно.

— Как бы не так! Он выиграл! И условием соглашения являлось то, что мадам Герральд заплатит сквоттерам за то, чтобы они немедленно ушли! Если вы не согласны, мы подадим в суд!

— В самом деле? — Брови Ларримора язвительно поднялись. — А скажите-ка мне, Томас, кто именно будет вашим клиентом в суде?

Бродин фыркнул и беспомощно взглянул на мертвеца, словно искал у него поддержки. Однако никакой помощи от Чемберлена ждать не приходилось.

— Вы могли бы обсудить эту ситуацию с вдовой, — предложил Ларримор. — Если мистер Чемберлен оставил завещание, в котором она указана как владелица его собственности после его кончины, это будет иметь смысл. Он оставил завещание?

От Бродина ответа не последовало, и это говорило само за себя.

— Дамы, — обратился Ларримор к Кэтрин и Мириам, — состязание окончено. Я думаю, что вам двоим пора уходить. — Он оглядел остальных. — Спасибо, что пришли. И Меррик, благодарю за вашу безупречную работу.

— Что теперь будет, сэр? — спросил один из фермеров. — Нам придется собрать вещи и покинуть наши земли?

— Все так, Томас? — спросил Ларримор.

— Я не… я думаю… ну… Я полагаю, со временем поместье будетвыставлено на продажу. Что касается стада… с ним будет то же самое. — Он снова посмотрел на мертвеца, который таращился в пустоту своими остекленевшими глазами. — А я же говорил вам оставить завещание… Господи Боже.

— Пойдемте, — сказала Кэтрин, взяв Мириам под руку. В последний раз она оглянулась и увидела, как Бродин накрывает лицо Бартона Чемберлена покрывалом.

Они вышли из амбара и направились к повозке Мириам. Начался легкий летний дождь, и женщина, большую часть своей жизни пробывшая рабыней, остановилась, чтобы поднять лицо к небу.

— Дождь на пользу моим яблокам, — сказала она и нахмурилась, глядя на влажную землю. — Я просто… Все это было ужасно, вы так не думаете?

— Все закончилось, Мириам.

— Да, но ужасно, что все закончилось так. Как будто кто-то задул свечу. Мистер Чемберлен… Надо сказать, он построил хороший мост, разве нет?

— Он простоит еще много лет. Не сомневаюсь, что он станет частью нового тракта для телег, так что Чемберленс-Кроссинг, возможно, и не так уж нуждался в огромном стаде коров. Достаточно просто моста. Время покажет, права я или нет.

— Как думаете, мистер Хатчесон будет снова покупать у меня?

— Думаю, свежие яблоки, яблочный сидр, эпплджек и остальные ваши товары стоят гораздо больше, чем обещания мертвеца. Кстати, я хочу взять с собой немного вашего яблочного сидра и эпплджека и предложить его в нью-йоркские таверны. Я считаю, он придется всем по вкусу, и у вас появятся новые клиенты.

Мириам кивнула, но Кэтрин видела, что она все еще обеспокоена.

— Моя удача, — пробормотала она. — Вы же не думаете, что это она убила мистера Чемберлена?

— Нет. То, что случилось с мистером Чемберленом, все равно произошло бы рано или поздно. Могу вам сказать, он вел не вполне здоровый образ… питания. Это его и сгубило.

— Ему стоило время от времени есть яблоки, — сказала Мириам.

— Да, — согласилась Кэтрин и приобняла подругу, пока они шли к телеге.

***

По возвращении в Нью-Йорк Кэтрин иногда мечтала о том, чтобы вновь оказаться на ферме с Мириам. Рубить дрова, кормить кур, собирать яблоки в саду и выполнять всю работу по дому, которая только могла отвлечь ее от знакомой жизни. Во сне она вспоминала тишину леса, пение птиц, тепло летнего солнца, сладость воздуха и само ощущение жизни.

Эти сны, она знала, будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь.

А еще она задавалась вопросом, не заходила ли как-нибудь Лили Чемберлен в лавку Авроры Флиндерс, чтобы не просто купить шляпку, но и приобрести какое-нибудь зелье, способное, скажем, изгнать паразитов с животноводческой фермы, пока ее муж просаживал в клубе «Славные Парни» очередную сотню фунтов? Такое зелье можно было, например, развести в стакане воды. Это было бы умелое хладнокровное убийство на глазах более чем дюжины ничего не подозревающих свидетелей.

Что ж, Кэтрин не хотела посещать эту лавку и узнавать правду.

Ей было все равно.

Осень приближалось. Близилось время печеных яблок и кружки согревающего крепкого эпплджека.

Бледный курильщик

Глава 1

Ноябрь 1703 года.

Когда свечные часы, стоящие на полке горящего белокаменного камина, отмерили шесть, Кэтрин Герральд повернулась к Минкс Каттер и тихо произнесла:

— А вот и наш джентльмен.

В этот самый момент в таверну Салли Алмонд со стороны Нассау-Стрит вошел бледный мужчина с курительной трубкой в руке. Вслед за ним, как верные компаньоны, вплыли едва зримые завитки ноябрьского тумана, который в это время года окутывал все улицы, аллеи, переулки, тупики и здания Нью-Йорка. Прибытие этого человека словно порывом ветра поколебало мелодию «Странствующего принца Трои^[48]», которую Салли наигрывала на своей гитерне^[49], медленно прогуливаясь меж столами трапезничающих. И только двум женщинам, работающим в агентстве «Герральд», было известно, отчего пальцы Салли вдруг похолодели и отказались слушаться.

Однако Салли быстро возобновила мелодию, бросив многозначительный взгляд на Кэтрин и Минкс и едва заметно кивнув в сторону стола, за которым они сидели, попивая красное вино. После этого хозяйка таверны поспешила ретироваться во второй зал, и своенравный «принц Трои» послушно отправился вслед за ней.

Минкс тихо хмыкнула, сделав глоток вина. Ее голос оставался непринужденным, словно только что вошедший мужчина совершенно ее не заботил. Однако ее взгляд говорил об обратном: острый, как лезвия клинков, которые она всегда носила с собой, этот взгляд резко метнулся к бледному джентльмену, скользнув поверх ободка ее бокала.

Кэтрин заметила, что несколько завсегдатаев также обратили внимание на этого человека. Казалось, все они вздрогнули и поморщились, прежде чем вернуться к своим тарелкам.

Следующий комментарий Минкс, произнесенный столь же тихо и непринужденно, подвел итог:

— Джентльмен? Больше похож на ходячего мертвеца.

— И вправду, — согласилась Кэтрин.

Они проследили взглядом за тем, как он убрал курительную трубку и повесил свое утепленное длинное черное пальто и черную треуголку на один из настенных крюков. Перчатки и костюм бледного мужчины тоже были черными. Черным было все — за исключением жилета цвета серой воды — той, что плескалась в осенней гавани Нью-Йорка. От взглядов Кэтрин и Минкс не укрылось и то, что правая рука странного джентльмена явно повреждена — пока он вешал пальто на крюк, пальцы не сгибались и не разгибались. Они как будто застыли в одном положении. Волосы у него были седыми и коротко стрижеными. Кое-где среди этой экспансивной седины виднелись намеки на то, что в юности его шевелюра была пышной и каштановой. Впрочем, судить о его возрасте было довольно трудно. Камин и лампы достаточно освещали комнату, и в этом свете лицо мужчины казалось изможденным, а глубокие борозды морщин бескомпромиссно пересекали его лоб и впалые щеки, словно кожа пошла трещинами и готовилась вот-вот извергнуть лавину плоти и костей наружу.

Он осмотрел комнату своими маленькими глубоко посаженными темными глазами, в которых красными угольками заплясало отражение пламени ламп и камина. На несколько мгновений его взгляд замер на столе, за которым сидели Кэтрин и Минкс. Не выказав никаких эмоций, он прошествовал к освещенному свечами столику в углу помещения прямо напротив них и устроился. Они заметили, что он предусмотрительно повернул стул так, чтобы видеть входную дверь. Для удобства бледный курильщик снял перчатку — но лишь с левой руки. Своей странной правой рукой он извлек из кармана пиджака на время убранную трубку, а вслед за ней завернутый в бумагу табак. Он тщательно утрамбовывал его, готовясь закурить, не сводя пристального взгляда с двери. В это время к его столику подошла Эммалина Халетт. Кэтрин и Минкс отметили, что девушка сильно нервничала, спрашивая, что джентльмен желает отведать на ужин. Он что-то ответил, но ни Кэтрин, ни Минкс не сумели расслышать, что именно. Эммалина поспешила на кухню, а бледный курильщик тем временем поджег свою трубку от настольной свечи, после чего вновь откинулся на спинку стула, уставившись на дверь. Его губы плотно сжимали трубку, и сизый дым клубился вокруг его бледного потрескавшегося лица.

— Давай дадим ему еще несколько минут, — предложила Кэтрин, провернув бокал меж ладонями. — Кстати, если б ты уставилась на него еще яростнее, он мог бы поджечь эту трубку от твоего взгляда.

И в самом деле, под пурпурной шляпкой, из-под которой выбивались кудряшки светлых волос, выражение лица Минкс Каттер было не менее устрашающим и суровым, чем у Хадсона Грейтхауза, готовящегося броситься в драку. Кэтрин невольно отмечала, что Минкс и Хадсон — который на данный момент отправился в Англию вместе с Берри Григсби, чтобы найти странствующего принца по имени Мэтью Корбетт, — были сделаны из одного теста. Те же боевые флаги, развивающиеся над неприступными крепостями их душ; одинаковые монстры, охраняющие рвы; всегда запертые от врагов ворота. И Минкс Каттер была едва ли не единственным человеком — кроме, разве что, самой Кэтрин — кто счел бы это за комплимент.

Минкс отвлеклась от бледного курильщика и нарочито беззаботно перевела взгляд на поленья, горящие в камине. При этом она продолжала изучать странного джентльмена, скрытого сгустками дыма, боковым зрением. Потому-то Кэтрин и дала этой девушке возможность работать в агентстве: если Минкс во что-то вцеплялась, она держалась за это мертвой хваткой и не отпускала, пока оставался хоть один зуб, способный впиваться в цель. Впрочем, трудно представить себе обстоятельства, при которых у Минкс Каттер остался бы всего один зуб — у нее наготове всегда имелся набор острых металлических клыков, благодаря которым она могла не беспокоиться за свою безопасность. Минкс была настолько опытной в обращении с любым холодным оружием, что запросто могла бы вырезать свои инициалы на ангельской арфе, равно как и на заднице самого дьявола.

Кэтрин вовсе не удивляло, что Профессор Фэлл счел Минкс полезной для своей криминальной империи. Единственный вопрос Кэтрин о Минкс носил философский характер: останется ли она на стезе решательницы проблем и законопослушной гражданки или однажды вновь поднимет свой боевой флаг против всего, что агентство «Герральд» считает святым?

Что ж… время покажет.

Кэтрин сделала последний глоток вина, отставила бокал в сторону и сказала:

— Пора.

Они поднялись из-за стола и направились к бледному курильщику. Он не замечал их, пока они не приблизились к нему почти вплотную — настолько его внимание было сосредоточено на входной двери. Лицо мужчины обратилось к ним так, словно его, подобно флюгеру, развернул резкий порыв ветра. В его глазах вновь заплясали красные искорки пламени, и он убрал трубку изо рта левой рукой.

— Прошу прощения, — заговорила Кэтрин, одарив его чарующей улыбкой. А ее улыбка и впрямь до сих пор вызывала очарование — в пятьдесят три года, может быть, даже сильнее, чем в тридцать три. — Можем ли мы присесть к вам на минутку?

— Нет. — Голос мужчины прозвучал так, словно где-то рядом перекатилась бочка с гравием.

— Спасибо, — звонко отозвалась Минкс, уже опускаясь на стул напротив него.

Кэтрин села справа от мужчины.

— Всего минута. Больше нам не нужно, — успокаивающе сказала она.

— А в чем дело? Кто вы такие? — Теперь в его голосе послышалась паническая нотка.

— Задавать вопросы тут будем мы, — отчеканила Минкс.

— Ах! — неопределенно вздохнула Кэтрин, сохранив на лице обворожительную улыбку. Она с трудом поборола желание положить руку Минкс на плечо, дабы успокоить ее. Это было равносильно тому, чтобы положить руку в капкан для животных. — У нас есть небольшое дело, которое мы хотели бы обсудить с вами, сэр.

— Но у меня с вами никаких дел нет, мадам. А теперь, если вы любезно удалите отсюда свои…

Он оборвался на полуслове, потому что Минкс извлекла из своего темно-фиолетового жакета хищный изогнутый клинок и демонстративно стала изучать его восхищенным взглядом, словно любуясь лучшим на свете любовником.

— Всего минуту, — повторила Кэтрин с заметным нажимом, продолжая дружественно улыбаться и источать обаяние.

***

В то утро в офис агентства «Герральд» в доме номер семь по Стоун-Стрит пришла седовласая, но энергичная и очень трудолюбивая Салли Алмонд и, заняв кресло прямо напротив стола Кэтрин, сообщила:

— У меня проблема с одним мужчиной.

— В этом вас поймут все женщины мира, — ответила ей Кэтрин с тенью улыбки, бросив быстрый взгляд на Минкс, которая заинтересованно подняла глаза и оторвалась от отчета по недавнему делу об убийстве Мун Мэйден^[50]. Сидя за соседним столом, Минкс крепко сжала занесенное над бумагой перо, намереваясь закончить начатую строчку, однако все ее внимание моментально сосредоточилось на проблеме, с которой пришла владелица лучшего в Нью-Йорке кулинарного заведения, носившего ее имя.

— Продолжайте, — попросила Кэтрин, вновь обратив взгляд своих холодных серых глаз на утреннюю посетительницу.

— Хотела бы я, — вздохнула Салли, — найти в этой ситуации хоть крупицу юмора. Но, когда проблема начинает мешать делам, я не в состоянии этого сделать. Дело в том, что у меня есть один постоянный клиент, который, скажем так, довольно необычен. И его присутствие — настоящее грозовое облако, из которого рано или поздно начнут извергаться гром и молнии, я в этом уверена. Это заставляет других посетителей… нервничать. Несколько человек уже прямо сказали мне об этом. И некоторые из них — а все они были завсегдатаями — больше ко мне не приходят! Даже мои служащие пугаются, стоит ему войти в зал. А он все продолжает приходить. Каждый день в шесть часов. И остается до девяти. Он следует этому ритуалу в течение последних десяти ночей, за исключением субботы, конечно же.

— Вы знаете этого человека? — спросила Кэтрин.

— Первый раз я увидела его ровно десять ночей назад. — Салли бросила быстрый взгляд на Минкс, которая со скрипом придвинула свой стул поближе, а затем снова посмотрела на мадам Герральд. — Он заказывает рыбу или курицу с горохом или картофелем. Затем кофе и бисквит. При этом курит свою трубку почти непрерывно. Заказывает еще кофе. Платит, как только ему предъявляют счет, и даже немного оставляет девочкам. Проблема не в этом. Я просто замечаю, что он всегда сидит лицом к двери и будто бы кого-то ждет.

— Но при этом он всегда один? — поинтересовалась Минкс. Ее любопытство разгорелось с невообразимой силой в ответ на эту ситуацию и полностью отвлекло ее от дела Мун Мэйден, которое отошло в прошлое и уже не представляло никакого интереса.

— Всегда один. И если б только вы увидели его, то поняли бы, почему. Он ведет себя… как могильщик. Так его описала Эммалина в первую ночь. Софи говорит, что он чем-то похож на палача. В любом случае, лично для меня он выглядит, как сама Смерть за работой.

В комнате вдруг раздался стук. И он был настолько громким, что Салли невольно подпрыгнула на своем кресле.

— Святые угодники! — воскликнула она, широко распахнув глаза. — Что это было?

— Один из местных призраков, — спокойно ответила Кэтрин. — Впрочем, они оба не любят слово на букву «С». Но не берите это в голову. Лучше продолжайте. Ваш рассказ меня очень заинтересовал.

— Нас, — поправила Минкс, и Кэтрин кивнула в знак согласия. Ей пришло в голову, что Минкс окажется весьма полезной, если придется вступить в перепалку.

Салли понадобилось некоторое время, чтобы продолжить. Она нахмурилась в ответ на выходку духа, оскорбленного ее словом и выказавшего свое возмущение во внешний мир. Наконец, она откашлялась и продолжила:

— Ну… этот человек, он… бледный курильщик. Так я его называю, потому что он все время курит и выглядит так, будто в жизни не видел солнца. В любом случае, я искренне опасаюсь за свое дело, если он продолжит приходить. Но, как я уже сказала, он исправно платит, и у меня просто нет веской причины попросить его больше не посещать мою таверну. Однако то, как он влияет на моих девочек и на других посетителей, является самой настоящей проблемой.

— Позвольте резюмировать, — сказала Кэтрин. — Этот человек — хороший клиент. Никогда не отказывается платить за еду и напитки, и я даже рискну предположить, что он пребывает в молчаливом созерцании, не вступая ни с кем в конфликты. Он не создает неприятностей и выказывает благодарность вашему делу, всегда поощряя подавальщиц монетой. Поэтому его единственным грехом, по-видимому, является тот факт, что он наделен весьма необычной внешностью. Под эту характеристику подходит множество людей в этом городе, и вы никому из них не отказываете в посещении вашего заведения.

— Да, все так, — последовал ответ. — Просто этот человек… он… другой. Он несет в себе что-то. Что-то… я даже не знаю, как это назвать! — Она призадумалась, и вскоре все же решила, что знает: — Что-то ужасное! — заключила она.

— И это нечто — то самое, что чувствуют другие ваши клиенты и что наносит вред вашему делу, — уточнила Минкс.

— Верно. Я даже могу уточнить: все дело в его правой руке.

— О? — Брови Кэтрин удивленно приподнялись. — А что с ней не так?

— Он никогда не снимает с нее черную перчатку. Всегда прячет ее. Я наблюдала за ним, пока он курил свою трубку, ел или пил, и могу точно сказать, что с этой рукой что-то не так. Что-то заставляет его держать ее скрытой.

— И он не может ею пользоваться?

— По крайней мере, не полностью, — поправила Салли. — У него на ней не гнутся три пальца.

Кэтрин провела минуту в раздумьях, невольно сгибая и разгибая собственные пальцы.

— Итак, — сказала она наконец, — получается, что этот бледный курильщик, как вы его называете, приносит вам неудобства своим образом могильщика и тем, что у него искалечена правая рука? Простите, но я боюсь, это не повод отказывать ему в посещении вашей таверны вне зависимости от того, что думают другие клиенты.

— Я понимаю вашу позицию, я сама в начале ее придерживалась. Тем не менее, от него исходит ужасное ощущение. И сразу возникает предчувствие, что грядет что-то недоброе. Я никак не могу от этого избавиться. И мои девочки не могут. И другие завсегдатаи. Извините, я знаю, что вся эта речь звучит неубедительно, но он попросту бросает тень на мое заведение…

— Дело не в этом, — покачала головой Кэтрин. — А в том, что я не представляю, что вы хотите, чтобы мы сделали.

— Заплатите ему, — ответила Салли без колебаний. — Я предложу ему десять фунтов, чтобы он проводил свое время в другом месте. — Когда Кэтрин и Минкс не ответили, Салли подалась вперед. — Мне неловко самой подходить к нему с этим предложением, поэтому для выполнения подобной работы я и нанимаю вас. Я прошу вас дать ему мои десять фунтов, чтобы он больше не приходил в мою таверну.

— А если он возьмет деньги и вернется, что тогда?

— Я попрошу, чтобы он подписал юридический документ. Придется, правда, составить его для начала. Но я уже связалась с моим адвокатом Дэвидом Ларримором.

— Понятно, — вздохнула Кэтрин. — И вы бы хотели, чтобы мы засвидетельствовали, как он возьмет деньги и подпишет документ? Когда?

— Подойдите к нему этой же ночью, если возможно. Сквайр Ларримор уверил меня, что документ будет готов и доставлен мне к вечеру.

— Так много денег и так много хлопот, чтобы просто выставить кого-то за дверь, — фыркнула Минкс.

— Я сожалею о том, что приходится это делать. Но вы сами все поймете, как только увидите его.

— Хорошо, — сказала Кэтрин, склонив голову. — Мы сделаем то, что вам нужно. Однако меня не меньше интересует то, кого же он с таким усердием и терпением ожидает. Кто должен войти в вашу дверь?

***

Так две женщины из агентства «Герральд» оказались за столом джентльмена, который их не приглашал, в то время как в камине потрескивал огонь, а аккорды песни Салли Алмонд звонко доносились из соседнего зала. Другие посетители продолжали есть и пить, пока за окном клубился ноябрьский туман.

Затянувшееся молчание прервала Кэтрин:

— Мое имя…

— Я знаю, кто вы, — перебил человек. — Откуда-то… — Его глаза сузились, будто он припоминал. — О, да. Из Лондона. Но… это было лет десять назад, как минимум. — Он кивнул, будто решил, что его воспоминания точны. — Да. Кэтрин Герральд, не так ли? Вдова Ричарда?

По спине Кэтрин внезапно пробежал холодок. Откуда этот человек мог знать ее? В равной степени она была поражена и тем, что он упомянул ее любимого, но давно почившего мужа Ричарда, создателя агентства по решению проблем. В 1694 году Ричард Герральд был жестоко убит приспешниками Профессора Фэлла.

— Да, — ответила она, и голос ее прозвучал заметно напряженнее, чем обычно. — Я вдова Ричарда.

— Ах! — Пламя вновь опустилось в трубку, и из нее почти сразу повалил дым. — У меня хорошая память. Моя жена никогда не беспокоилась, что я забуду день ее рождения или годовщину свадьбы. Я помню, как встретился с вами и Ричардом на праздничном ужине у судьи… — Он вдруг замолчал, черты его лица резко обострились, когда открылась входная дверь. Казалось, все его тело задрожало от предвкушения.

Сначала в помещение проникли усики тумана. Они ненавязчиво сопроводили молодого Ефрема Оуэлса, знаменитого нью-йоркского портного, и его невесту Опал. Они держались близко друг к другу и пребывали в приподнятом настроении, немного ежась от осеннего холода.

Бледный курильщик неотрывно проследил за тем, как Эммалина Халетт поприветствовала счастливую пару и сопроводила ее в другой зал. И вдруг в потрескавшемся зеркале его лица Кэтрин разглядела острое, поистине безумное выражение. Мужчина яростно затянулся трубкой и продолжил с того самого места, на котором замолчал:

— …на праздничном ужине у судьи Арчера^[51], который проходил в таверне «Белый Рыцарь» для только что принесших присягу констеблей, — сказал мужчина. — Сколько лет назад это было? Десять? Может, двенадцать? Я едва перемолвился парой слов с вами и Ричардом. Моя жена Лора положительно отзывалась о вашей красоте, одежде и осанке. Возможно, поэтому я так хорошо запомнил ту нашу встречу.

— Я помню тот ужин, — сказала Кэтрин. — Ричард и я были там по приглашению судьи Арчера, который имел смутное представление о нашем общем деле. За нас тогда замолвил слово начальник полиции.

— Джейкоб Мэк. Да, очень хороший человек. Я работал с ним вплоть до самого его выхода в отставку.

Кэтрин почувствовала, что мир вокруг нее начинает неистово вращаться. Она взглянула на Минкс и в этот же момент ощутила себя ребенком, ищущим помощи у старшего.

— Как вас зовут? — спросила Минкс, продолжая вести дело на свой прямолинейный манер. — И что вы делаете в Нью-Йорке?

— Мое имя Джон Кент. Я прибыл сюда из Лондона десять дней назад. И у меня даже есть приглашение, если можно так выразиться, однако, — он вновь замолчал и выдохнул струйку дыма, напоминавшую голубую ящерицу, медленно выползающую из трещины пещеры, — это приглашение — не по столь приятному поводу, как тогда, в «Белом Рыцаре». Но все же, это тоже знаменательный случай и отличная возможность.

Кэтрин заставила себя собраться с мыслями.

— Вы служите констеблем в Лондоне?

— Я был им. Столкнулся с некоторыми трудностями, которые положили конец моим надеждам на повышение.

Он ссылается на свою искалеченную руку? — подумала Кэтрин.

— Простите за столь неуместные вопросы, мистер Кент, но, поймите, я — все еще профессионал в области поиска ответов. Так по чьему приглашению вы в Нью-Йорке?

Джон Кент некоторое время не отвечал. Он продолжал курить трубку, а его бледное лицо, похожее на лицо могильщика, было обращено в пустое пространство. Его взгляд снова уткнулся в дверь, выходящую на Нассау-Стрит.

Наконец он убрал трубку изо рта, и его маленькие блестящие темные глаза — отчего-то полные боли — нашли взгляд Кэтрин и пронзительно на нее посмотрели.

— Если хотите знать, — тихо начал он, — то я здесь по приглашению одного из самых страшных и коварных убийц, которым когда-либо случалось бродить по улицам Лондона.

Глава 2

— Ваш ужин, сэр. — Эммалина подошла к столу как раз в тот момент, когда Джон Кент произнес свое громкое заявление. Она поставила перед ним осторожно снятое с подноса блюдо с жареной курицей, горошком, жареным картофелем и маринованной свеклой, а также салфетку и столовые приборы. — Ваш кофе и бисквиты будут чуть позже, — добавила она, и обе женщины заметили, что Эммалина упорно избегает смотреть на гостя. Затем, повернувшись к Кэтрин и Минкс, она поинтересовалась: — А вам, леди, что-нибудь принести?

— Принесите им по бокалу красного вина. — Джон Кент отложил трубку и взял в левую руку нож и вилку. — Именно его они пили за своим столом. Вы же не против?

— Да, спасибо, было бы великолепно, — ответила Кэтрин, но Минкс попросила кружку крепкого эпплджека, который стал весьма популярен среди молодых и предприимчивых членов общества в последнее время.

Джон Кент сложил пальцы левой руки так, чтобы было можно одновременно держать нож и вилку под определенными углами, а потом принялся резать и есть. Это были выверенные и, казалось бы, ничем не примечательные движения, но и Кэтрин, и Минкс подумали, что прошло много времени и много обедов, прежде чем Кент научился так умело управляться со столовыми приборами. Они молча наблюдали, как он ест, используя только одну руку, хотя со стороны было очевидно, что большая часть его внимания все еще сосредоточена на двери.

В какой-то момент он умудрился взять салфетку и промокнуть ею рот, при этом не выпустив из руки нож и вилку. После одного из таких фокусов он снова заговорил:

— Агентство «Герральд». Я понятия не имел, что вы работаете и здесь, в колониях. Насколько я помню, вы с Ричардом всегда брались решать проблемы лишь тех, кто платит. И у меня нет сомнений, что сейчас вы действуете по поручению владелицы этого заведения. Я прекрасно сознаю, что я собой представляю и какое беспокойство вызывает мое присутствие у всех этих счастливых, глупых людей. Мне искренне жаль, но я ничего не могу с этим поделать. — Он наколол на вилку кусочек курицы, но так и не донес его до рта. — Я говорю «глупых», потому что они не знают, какое зло ходит среди них. А я здесь жду, когда оно явит себя. И я верю, что, в конце концов, оно это сделает. — Мистер Кент улыбнулся, но от его улыбки не становилось тепло и весело. Скорее от нее становилось жутковато. — Этот человек слишком азартен, чтобы сопротивляться соблазну. — Кусок курицы отправился Кенту в рот, и он принялся старательно и громко жевать.

— Мисс Каттер и я, — сказала Кэтрин, — хотели бы услышать начало этой истории.

— Неужели? — Улыбка мужчины стала еще более зловещей. — А хватит ли у вас на это духу? — Кент поднял руку в перчатке. — Он кое-что у меня отнял, мадам. На этой руке у меня осталась лишь пара пальцев. Для того чтобы перчатка имела правильную форму, я надеваю деревянные накладки. Так со мной поступил тот, кого я здесь жду. Он орудовал кусачками. И мне еще повезло, что он не смог закончить свою работу, как сделал это с тринадцатью другими жертвами в период с 1695 по 1696 годы. Вы должны знать, о ком я говорю, об этом на протяжении двух лет писали и в «Глоуб», и в «Булавке Лорда Паффери».

Глаза Кэтрин потемнели. Она кивнула.

— Да, я это помню.

— Просветите же и меня, — требовательно сказала Минкс. — Семь лет назад у меня были дела поважнее, чем следить за новостями.

— Мы, констебли, прозвали его «Щелкунчиком», — сказал Джон Кент, чьи глаза подернулись дымкой воспоминаний. — «Булавка» же дала ему прозвище «Билли Резак». Это имя стало популярным. Он убил шестерых женщин, четверых мужчин и троих детей, младшему из которых было восемь лет…

Дверь открылась, и Кент снова застыл, как охотничья собака, готовая к прыжку. Вошел кузнец Марко Росс, переодетый в чистое после дня, проведенного в кузнице, и прибывший на вечернюю трапезу. Заметив, что на него смотрят две женщины и бледнолицый мужчина, он кивнул им в знак приветствия и занял столик в другом конце зала, подальше от них. Джон Кент задержал на нем взгляд на несколько секунд дольше обычного, но выражение его лица все же смягчилось, и стало понятно, к какому выводу он пришел: Росс ему не интересен.

— Восемь лет, — повторил Кент, словно его никто не прерывал. — Я уверен, вы помните методы «Резака». — Он взглянул на Кэтрин.

— Помню, — мрачно отозвалась она и пояснила для Минкс: — Он отрезал пальцы у своих жертв после того, как перерезал им горло. Жертвами были в основном люди с улиц: пьяницы, цыгане, нищие, проститутки и бездомные мальчишки. — Она мельком взглянула на затянутую в перчатку руку Кента. — И, кажется, один констебль?

— Так и есть. Я не видел его лица. В день нападения на нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Но, видите ли, я стал исключением. Он захотел помучить меня перед смертью. — Джон Кент проглотил еще несколько кусочков, прежде чем снова заговорить: — Я часто думал, видела ли моя жена его лицо до того, как он перерезал ей горло. И что он сделал с ее пальцами. Я буквально вижу, как он бежит по переулкам со своей маленькой окровавленной сумкой.

Он посмотрел на Кэтрин и Минкс со спокойным выражением сдержанного всеобъемлющего ужаса, который он никогда не забудет. В этот момент его лицо действительно походило на вход в потрескавшийся гранитный склеп.

— Лондон — город переулков, — сокрушенно произнес он. — И его жители настолько привыкли к насилию, что вид восьмилетнего мальчика с отрубленными пальцами и почти отделенной от тела головой вызывает у них лишь вздох понимания того, что зло явило себя. И вид моей Лоры, лежащей на грязных камнях… вызывал примерно то же самое. — Агония его вымученной улыбки была остра, как кинжал Минкс. Он тяжело вздохнул, глянув чуть вправо, когда Эммалина подошла с подносом. — А вот и ваши напитки, леди.

Когда Эммалина снова удалилась, Минкс спросила:

— Что вы имели в виду, когда сказали, что у вас есть приглашение?

— Ровно то, что сказал. Письмо, что мне пришло, было датировано августом. Мне прислали его из этого города. И оно было подписано просто «Р».

— Письмо от Резака? Но зачем ему писать вам?

— В своем письме он сообщает мне, — кивнул Джон Кент, объясняя, — что время от времени посещает эту таверну и что, если я захочу продолжить нашу игру, то найду его здесь какой-нибудь ночью, и мы сможем закончить дело. Поэтому я здесь и поэтому я жду его за этим столом, где я могу видеть всех, кто входит.

— Но на нем был капюшон, — напомнила Кэтрин. — Как вы его узнаете?

— Как я уже говорил, у меня хорошая память. Да и на наблюдательность мне жаловаться не приходится. Я узнаю его по осанке, по походке и по голосу. Он знает, что я здесь. Скорее всего, он наблюдает за мной из какого-нибудь темного закоулка снаружи. Видите ли, частью приглашения было указание поместить объявление в газету вашего города по поводу моего приезда. Я должен был написать, что мистер Кент желает встретиться с джентльменом, хорошо ему знакомым, но незнакомым остальным. Я выполнил это указание. И теперь я жду.

Кэтрин промолчала. Она сделала глоток вина и подумала, что в бледном курильщике неуловимо присутствует нечто безумное. Или отчаянное. Или сопряженное с желанием смерти. Вполне вероятно, что все это было перемешано в нем в разных пропорциях.

— Так что, как вы понимаете, — продолжил Джон Кент, и его голос сопроводило очередное облако дыма, — Билли Резак живет в этом городе. Я бы рискнул предположить, что он здесь уже несколько лет. Вы могли видеть его сегодня, когда прогуливались. То есть, он хорошо известен здешним жителям. Но, как мне было велено написать в своем объявлении, остается им незнакомым.

— Допустим, — кивнула Кэтрин. Ее пронзил куда более глубокий холод, чем тот, что исходил от ноябрьской ночи и от этого бледного лица. — Но как он смог отказаться от своего… занятия… если он так в нем искусен? Исходя из моего опыта, чудовища с такой извращенной натурой просто так не останавливаются. А у нас не было случаев убийств с отрубленными пальцами.

— Сомневаюсь, что он полностью сдался. О, нет! Вокруг ведь много маленьких деревень, не так ли? Много ферм в глуши? В таких местах люди могут просто исчезнуть, и это спишут на нападение диких животных или индейцев. К тому же, отсюда до Бостона и Филадельфии ежедневно ходят пакетботы, которые с одинаковым успехом могут перевозить как честных торговцев, так и убийц. Нет, я сомневаюсь, что он оставил свое занятие. Возможно, сейчас он гораздо реже дает себе волю и однозначно не совершает ничего подобного здесь, в Нью-Йорке. Но он наверняка находит, где унять свой звериный голод. Уверяю вас, где-то поблизости он все еще творит свое зло.

— Хм. — Кэтрин чуть наклонила голову. — Полагаю, как у констебля, у вас есть предположения касательно его личности?

— Он, конечно же, игрок. Почти наверняка любит азартные игры и карты. Кроме того, я думаю, что ему нравятся низшие пороки. Скорее всего, он живет один и довольно часто навещает продажных женщин. Я заходил к мадам Блоссом, чтобы расспросить ее о постоянных клиентах, но меня быстро оттуда выгнала довольно крупная негритянка, которой не терпелось проломить мне череп.

— Мадам Блоссом — благоразумная деловая женщина, — сказала Кэтрин. — Список ее клиентов не подлежит разглашению. Что касается азартных игр, то заядлых игроков хватает. Чуть ли не половина мужчин города к ним относится.

— Я хочу знать, — вмешалась Минкс, — как все это произошло. Я имею в виду, как он схватил вас и вашу жену, и как вы сбежали. Как вам удалось напасть на его след. Всю историю.

Покончив с едой, Джон Кент некоторое время молчал. Отодвинув тарелку, он снова набил трубку и прикоснулся к ней пламенем свечи. Сквозь клубы голубого дыма его взгляд блуждал между Кэтрин и Минкс. Наконец, он заговорил:

— Раз вы так хотите, то представьте…

И он начал рассказывать.

— Представьте себе улицы района Лаймхаус^[52] ночью. Где-то лампы горят ярко, где-то тускло. Все зависит от того, сколько платят фонарщикам. Я знал там каждый уголок. Это был мой район и моя ответственность. — Он позволил себе тоскливую улыбку. — Ах, Лаймхаус! Доки, узкие переулки, судоходные компании, люди и проблемы, которые возникали у них из-за морской торговли… Одно время Лаймхаус был болотом — полагаю, вам это известно, мадам Герральд. Неудивительно, что по ночам из призрачной трясины выползали разные твари и бродили по Лаймхаусу в облике людей. Конечно, случившееся не стало для меня шоком, учитывая все то, что я видел во время своих обходов, служа констеблем. Но я никак не мог игнорировать хитрость этой конкретной рептилии.

Кент криво ухмыльнулся.

— Все началось с убийства обычного пьяницы — человека, хорошо известного в округе и считавшегося местным оборванцем, танцующим на улице за несколько пенсов. Его нашли в переулке. Подумали, что он спит, вот только его сон сопровождался перерезанным горлом, а пальцы его рук, которые с такой готовностью держали чарки с ликером, купленным для него щедрыми идиотами, были отрезаны. Составили рапорт, тело увезли на телеге — скорее всего, сбросили в реку, — и жизнь в Лаймхаусе потекла своим чередом. — Он прервался. — Простите, у меня трубка погасла. Мне так нравится моя трубка. Дайте мне минутку.

Досадное недоразумение было быстро исправлено, и рассказ продолжился:

— Итак, прошло две недели. Следующим, через три улицы от первого убийства, был найден пожилой уличный музыкант. Снова перерезанное горло и снова отрезанные пальцы. В тот момент я почувствовал, что к моему затылку прикоснулся холодный коготь. У убийств этого человека был определенный почерк. Последовательность. Мне еще тогда показалось, что тот, кто творит этот ужас, делает это с большой радостью. Наслаждается этим. Я просто не подберу других слов, чтобы это описать. И в качестве своей сцены этот человек выбрал мир Лаймхауса. Мир быстрых приходов и уходов, безликих встреч, теней, ищущих другие тени в тавернах и переулках… Изменчивый мир. Мир карет и экипажей, приезжающих и уезжающих, и отчаявшихся женщин, согласных на все ради пары монет. Все это было моим миром, который я патрулировал. Мой народ — каким бы он ни был — нужно было защищать. Хоть я и не был единственным констеблем в Лаймхаусе, но эти убийства происходили на моей территории. Как я уже сказал, это входило в сферу моей ответственности, и, поскольку я планировал продолжать оставаться констеблем, я был полон решимости действовать соответственно. Однако все, что я мог сделать в тот момент — это опросить местных жителей. Как вы понимаете, это ни к чему не привело. Прошел месяц, затем другой. Потом нашли маленького уличного мальчишку восьми лет от роду. Он был убит тем же способом. После этого я объявил в тавернах награду в пять фунтов за любую достоверную информацию. Стали поступать бессвязные сообщения, но ни одной стоящей зацепки. У меня было искушение обратиться за помощью в ваше агентство, мадам Герральд, но мне было трудно выделить даже те пять фунтов, а моя Лора занимала скромную канцелярскую должность в компании, производившей морские канаты. Я просто не был в состоянии заплатить ваш обычный гонорар — до меня доходили слухи, насколько он высок.

— Мы могли как-нибудь решить этот вопрос, — заметила Кэтрин.

— Возможно, но прошлого не воротишь. Мое объявление о награде не осталось без ответа. Следующая жертва — молодая цыганка, которая бродила по докам, предсказывая судьбу, — была найдена убитой так же, но имелось кое-какое отличие. У нее изо рта торчала игральная карта. Пятерка треф. Пятерка, понимаете? С этого началась наша маленькая игра, потому что я понял, что убийца наблюдает за мной. Возможно, он находился в одной из таверн, где я объявил о награде, и видел, что я задаю вопросы. Он знал, что я принял это дело близко к сердцу. А возможно, это был кто-то, с кем я беседовал, потому что я обошел все магазины и конторы в округе. Затем я нанял четверых мальчишек, чтобы они следили за улицами и докладывали мне обо всем, что находили подозрительным или неуместным в своих районах. Не прошло и недели, как один из них был убит. Убийца засунул ему в рот еще одну игральную карту после того, как перерезал ему горло и отрезал пальцы. Это был туз треф. После этого «Глоуб» и «Булавка» узнали о преступлениях, и меня расспросили их агенты. История появилась в печати — так родился «Билли Резак».

— Пятерка треф и туз треф, — повторила Кэтрин. — У вас были соображения, почему он выбрал именно эти карты?

— Те же, что, вероятно, возникли и у вас. Что это было важно, и что он меня дразнил. Я предположил, что таким образом Билли Резак намекал мне, что является членом какого-то игорного клуба. А как вы, должно быть, знаете, в Лондоне их великое множество. Итак, я начал посещать подобные заведения, но что мне было там искать? Какой внешний признак мог выдать живое воплощение зла? Был ли какой-то смысл в его манере убивать? Мои размышления сводились к раздаче карт. К тому, что человеческие пальцы держат эти самые карты в процессе игры. Я не знал, какой знак искать, но все же посетил все игорные клубы в Лаймхаусе и в соседних районах. Однако мне не удалось ничего обнаружить. Меня лишь не покидало ощущение, что за мной постоянно наблюдают. Играют со мной. Точнее, вовлекают в игру со смертельными последствиями.

Кент прерывисто вздохнул и посмотрел на Минкс и Кэтрин. Они не задавали вопросов, поэтому он продолжил рассказ:

— Из-за статей в «Глоуб» и «Булавке» в Лаймхаус были назначены еще два констебля. Их присутствие заставило Билли Резака исчезнуть на несколько месяцев. Его следующая жертва — еще один уличный мальчишка — появилась всего через несколько дней после того, как с дежурства ушли дополнительные констебли. Для меня было очевидно, что он жил в Лаймхаусе и держал руку на пульсе. Как я уже говорил, возможно, это был кто-то, с кем я беседовал ранее. Возможно, трактирщик или местный торговец, знавший все обстоятельства и подробности. Но я понятия не имел, кем он может быть, пока его двенадцатая жертва не подсказала мне кое-что. Меня вызвали на место происшествия в один переулок. Убийцу в разгар работы прервал нищий, который остановился, чтобы справить нужду в подворотне. Резак убежал, отрезав только шесть пальцев. При свете лампы мы переместили тело проститутки, и я заметил блеск маленького предмета, который находился под ее левым плечом. Это была серебряная запонка. Я предположил, что покойная в агонии дернула убийцу за рукав, и запонка оторвалась. На этой находке — которая, к слову, выглядела совершенно новой, — был выгравирован трехмачтовый корабль. Диковинка была очень красивой и, несомненно, была изготовлена опытным мастером. От себя могу добавить, что такая экстравагантная вещица была в Лаймхаусе такой же редкостью, как свинья с крыльями. То есть, ее никогда не видели среди толпы обычных докеров, матросов и торговцев. Ну, а у меня, появилась реальная зацепка.

— Вы могли расспросить мастера, — догадалась Кэтрин.

— Именно так. Следующие два дня я ходил по местным умельцам с запонкой в руке. Мне не везло вплоть до полудня второго дня, когда я посетил серебряника в Вестминстере, за много миль от Лаймхауса. Этот джентльмен узнал в запонке свою работу, и после того, как я представился констеблем, он сообщил, что она была изготовлена по заказу молодого человека по имени Дэйви Гленнон, сына Мидаса Гленнона, чье дело я хорошо знал, поскольку он владел фирмой, поставлявшей смолу корабелам Лаймхауса. Поэтому я посетил усадьбу Гленнонов, и после некоторого недопонимания со стороны дворецкого у входа меня наконец сопроводили к Дэйви, который только что вернулся с полуденной прогулки по своему замечательному парку. Молодой Гленнон держался так, как держался бы любой бездельник, чей отец сколотил состояние и планировал, что его сын начнет заниматься делами только после его смерти. Короче говоря, Гленнон был снобом и ослом. Но был ли он убийцей? Это был худощавый молодой человек лет двадцати пяти. С маленькими руками. Судя по первому впечатлению, он не был способен приложить достаточно сил, чтобы сломать кости пальцев даже с помощью подходящих кусачек. Нет, я понял, что он — точно не моя добыча. И все же, должна была быть какая-то связь. Когда я объяснил ему, зачем пришел, и показал запонку, он вспомнил, что несколько месяцев назад играл в клубе «Гринхоллс» в Лаймхаусе — одном из многих клубов, которые он посещал еженедельно и в которых проигрывал значительную часть отцовских денег, — и в какой-то момент, оставшись без них, поставил на кон серебряные запонки. Он быстро их проиграл.

— И кому же? — не удержалась Минкс.

— Я спросил о том же, — кивнул Джон Кент. — Гленнон заявил, что не знает имени этого человека, но несколько раз видел его в «Гринхоллс». Я попросил описать его, и он сказал, что это был высокий элегантный мужчина с крепкими руками. Хорошо одетый. По его мнению, ему было около сорока пяти лет. В его глазах блестел хитрый ум. Мужчина был молчалив и сдержан, а также оказался очень азартным игроком. Я почувствовал всем своим существом, сердцем и душой — хоть это оказался более пожилой и утонченный человек, чем я подозревал, — что это точно был Билли Резак! Я тут же узнал у Дэйви Гленнона, когда будет следующее собрание в «Гринхоллс», и онответил, что в пятницу вечером. Я спросил, не сможет ли он пойти туда со мной и указать на человека, который выиграл его запонки. При условии, что Билли Резак, конечно, снова явится туда. Малолетний сосунок тут же спросил, что ему за это будет. Конечно! Какое ему дело до убийств в Лаймхаусе? Тогда я сказал, что позабочусь о том, чтобы Дэйви признали героем Лондона в «Глоуб» и в «Булавке». Я мог бы даже похлопотать о какой-нибудь награде для него — о медали или о деньгах. Но его больше интересовала слава. «Булавка» могла бы возвысить его имя до небывалых высот, и Мидас не имел бы к этому никакого отношения. Дэйви мечтал каким-нибудь образом переплюнуть отца, не ударив при этом… гм… палец о палец, поэтому легко согласился.

Кент горько ухмыльнулся, и ему вторила Минкс. Кэтрин оставалась бесстрастной.

— Можете себе представить мое разочарование во время встречи в «Гринхоллс», когда Гленнон не увидел за игорным столом того самого человека? — кивнул Кент. — Мы оставались на месте до трех часов ночи. Тогда была брошена последняя карта и последняя игральная кость. Билли Резак так и не появился. Самое обидное… он ведь был где-то там! Кажется, он даже видел, как мы с Дэйви Гленноном встретились у входа в здание. В тот момент он хорошо знал меня по внешнему виду, потому что, я уверен, он следил за мной. Билли знал, что у меня есть эта чертова запонка. Он точно знал, почему я был там с молодым Гленноном. Он знал, что я приближаюсь к нему. Он все знал. Это побудило его ударить меня побольнее, в самое сердце. Возможно, он решил наказать меня за то, что я прервал его игорный вечер. А может быть, он почувствовал от меня угрозу и не хотел позволить мне победить…

— Ваша жена? — рискнула спросить Кэтрин.

— Жертва номер тринадцать. — Кент прервался. — Простите… моя трубка. — Он снова закурил. Когда он продолжил, голос звучал надтреснуто: — Да. Это была она. Моя Лора. Как он уговорил ее зайти в тот переулок, когда она возвращалась домой с работы в «Брикстоне», ума не приложу! Это была не пустынная улица, и еще не совсем стемнело. Как? Это мучило меня. Может, он просто окликнул ее, сказав, что у него есть новости от меня? Его лицо было скрыто в тени, или она его видела? Мог ли он просто сказать: «Идите сюда! С Джоном беда!» — и в тот момент она забыла об осторожности, хотя я ее предупреждал? Что ее туда потянуло? И почему я не встретил ее и не проводил до дома, ведь мы жили всего в нескольких кварталах от брикстонской фабрики канатов? Я же делал это раньше. Почему не в тот день? — Кент вздохнул и покачал головой. — Потому что в тот день я снова наблюдал за дверью клуба «Гринхоллс» вместе с молодым Гленноном, ожидая прибытия игроков. Билли, должно быть, предвидел это. Игра. Вот чем все это было для него, дамы. Просто игра.

— А потом? — спросила Кэтрин, когда Джон Кент погрузился в раздумья и снова принялся раскуривать трубку. — Что было дальше?

— Ах. Дальше, — вздохнул он. — Дальше было то, что, я уверен, Билли планировал сделать со мной с самого начала, ибо я слишком близко подобрался к нему. Он чувствовал это. А еще… я мешал ему посещать «Гринхоллс», и, думаю, это усилило его желание прикончить меня. Я все время был настороже. Знал, что он наблюдает за моими действиями и ждет удобного случая. Прошел месяц. Потом еще один. Каждую пятницу вечером я дежурил у «Гринхоллс», хотя молодой Гленнон уже покинул меня. Я рассчитывал, что смогу узнать Билли Резака по описанию, и видел четверых мужчин, которые могли бы подойти. Но в глубине души я знал, что Билли Резак не предстанет передо мной так легко, и четверо мужчин, которых я выделил, хоть и не были ангелами, но все они жили далеко за пределами Лаймхауса, а один — так и вовсе был очень приличным членом парламента. Я был твердо уверен, что Резак живет в Лаймхаусе, по-другому и быть не могло, ведь он знал обо мне и знал то, что я опрашивал местных.

— Вы не опасались его нападения? — спросила Кэтрин.

—Я всегда был начеку, когда делал обход. Однако, когда я возвращался в свой домик в тени высоких мачт на Нерроу-Стрит, я порядком снижал бдительность. — Он пожал плечами. — Все случилось как раз перед петушиным криком утром четырнадцатого октября 1696 года. Я отпер дверь и вошел в дом, держа перед собой лампу. Усталость буквально валила меня с ног. Возможно, поэтому я и не успел среагировать вовремя. В любом случае, я учуял его прежде, чем он ударил меня сзади. От него исходил запах лекарств… Хотя нет. Не лекарств. Это был запах хищного зверя. Наверное, у него пот выступил от предвкушения. Я очнулся в полумраке собственной кухни, где мы с Лорой так часто ужинали. Моя лампа все еще горела и стояла на полке. Я был привязан веревками к кухонному столу за талию и бедра. Мои руки были раскинуты в стороны и привязаны за запястья, так что ладони оказались полностью открыты. Кусок ткани торчал у меня изо рта. Я не мог закричать. В такие моменты на ум приходят очень странные мысли. Помню, я страшно разозлился, потому что почувствовал сквозняк из разбитого окна в дальнем углу комнаты и подумал, сколько же будет стоить отремонтировать его до наступления зимы. Наверное, я почти обезумел в тот момент. Во всяком случае, на время.

Минкс и Кэтрин напряженно затаились, ожидая продолжения этой жуткой истории.

— И вдруг, — выдохнул Кент, — он предстал передо мной. Я видел его там… вышагивающим из стороны в сторону в конусе света. Мне удалось немного приподнять голову и получше его рассмотреть. В его правой руке что-то поблескивало. Одет он был изысканно: в серый костюм, рубашку с оборками и черный галстук. Я подумал: «Да… это и есть убийца!». Он выглядел с иголочки. Наверняка таким образом ему и удавалось заманивать своих жертв в переулки — никто не ждал неприятностей от столь опрятного джентльмена. Даже в его манере ходьбы, в этих плавных движениях и легкой поступи, было нечто аристократичное. Возможно, когда-то он был спортсменом. Видите ли, я продолжал изучать его, рассматривать, но в то же время у меня в голове стучала мысль, что игра подходит к концу, и я проиграл. Однако такова уж человеческая натура, дамы, и я продолжал цепляться за надежду, что как-нибудь выберусь оттуда. Пот градом катился у меня по лицу, а сердце колотилось, как бешеное, но какая-то часть меня оставалась спокойной. Бдительной. Эта часть думала о том, как бы изменить ход игры, отнять ведущую роль у этого монстра и отомстить ему не только за мою жену, но и за всех моих умерщвленных подопечных.

Кэтрин слегка поморщилась, видя безумный блеск в глазах Джона Кента.

— Он склонился надо мной. — Кент заговорил почти шепотом. — Как я уже сказал, на нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Он провел кончиками своих металлических кусачек по моим щекам. Помню, в тот момент я подумал о том, как они сияют чистотой, хотя столько повидали. Он сказал мне: «Джон, вот и пришел конец» и щелкнул кусачками у меня перед глазами. Клянусь, я никогда не забуду шелковистый тембр его голоса, как будто со мной говорила сама Смерть. Он тогда спросил: «С какой руки начнем?».

Кэтрин отвела взгляд. Кент хмыкнул.

— О, я пытался сопротивляться. Пытался опрокинуть стул, но он ударил меня в грудь, выбив из меня весь воздух. Когда он подошел к моей правой руке, я сжал ее в кулак. Он снова ударил меня со всей силы, и я почувствовал, как кусачки сомкнулись на моем пальце. — В глазах бледного курильщика мелькнула тень. — Как описать ту боль? — рассеянно спросил он. — Когда он проделывал это с другими жертвами, они были уже мертвы. Пожалуй, это единственная милость, которую он им оказал. Та боль была… — Он поморщился, словно чувствовал ее и сейчас. — Я услышал скрежет лезвий о кость, и то, как она хрустнула. А потом мою руку обдало леденящим холодом, и холод этот распространился по всей руке до самого плеча. Убийца действовал быстро. Я бы даже сказал, очень быстро. Второй палец исчез прежде, чем я ощутил лезвия… В тот момент Господь милосердный притупил мои чувства, и блаженный сон сменил кошмар наяву.

Кэтрин тихо ахнула. На этот раз бесстрастной осталась Минкс.

— Резак, должно быть, почувствовал, что сознание покинуло меня, потому что далее он с помощью своих кусачек сорвал большую часть плоти с моего следующего пальца, прежде чем, наконец, добрался до кости, — медленно проговорил Кент. — Все мое тело содрогнулось. Я… признаться, даже намочил штаны. Не очень прилично упоминать об этом, но это правда. Потом я услышал, как он ахнул — то ли от удовольствия, то ли от еще более низменного экстаза, — и отнял палец. Как я и сказал… он зверь. Кусачки сомкнулись на моем большом пальце. Я до сих пор чувствую тот их укус, палец иногда болит, когда я просыпаюсь по утрам.

Он перевел взгляд на свою искалеченную руку и вновь обратился к воспоминаниям:

— А потом в мою дверь внезапно постучали. За дверью стояла Дорин — меньше, чем в пяти футах от того места, где Резак измывался надо мной. Она позвала меня по имени и закричала. Услышав ее крик, я понял, что она заглянула в комнату через разбитое окно и все увидела. Мой большой палец остался при мне благодаря Дорин, хотя Резак сильно его искромсал. Кажется, я видел, как он занес надо мной нож. Должно быть, собирался прикончить меня, но Дорин снова закричала, и Резак сбежал через парадный вход. — Джон Кент покачал головой. — Я слышал крики, словно в тумане. Кто-то явно видел убийцу на улице, но задержать его не смогли. А я потерял сознание.

— Кто такая Дорин? — спросила Минкс, которой удавалось сохранять невозмутимость во время этого жуткого рассказа.

— Одна добрая вдовушка, с которой я познакомился в церкви. Так уж вышло, что каждые несколько дней она приходила ко мне, чтобы приготовить поесть. Она считала, что у меня тяжелая работа, и знала, что я прихожу домой только под утро. Кажется, она жалела меня. А еще страдала от одиночества, как и я сам. Но она приходила не каждый день. Вероятно, поэтому для Резака ее визит стал сюрпризом, несмотря на то, что он наблюдал за моим домом. Можно сказать, только благодаря Дорин моя рука осталась при мне. Как и моя жизнь.

Кэтрин тяжело вздохнула и сочувственно покачала головой.

— После случившегося, — продолжил Кент, — судья Арчер лично приказал, чтобы Лаймхаус наводнила целая армия офицеров, которым было вверено разыскать это чудовище. Мало того, что у «Гринхоллс» была организована засада, и Дэйви Гленнона заставляли каждую пятницу вечером ходить туда с констеблем, выдававшим себя за обычного игрока, так еще были собраны досье на всех, кто когда-либо бросал кости или сдавал карты в этом заведении. Судья Арчер — хороший человек. И чтит закон. Он послал художника к молодому Гленнону, чтобы тот нарисовал портрет Билли Резака по его описанию. Но, понимаете, к тому времени он уже плохо его помнил и не смог ответить даже на самые простые вопросы. Была челюсть большой или маленькой? Острые скулы или полные щеки? Высокий лоб или низкий? Цвет глаз? Цвет волос? «Темноволосый и темноглазый» — вот и все, что от него смогли добиться. Не так уж и много.

— Под такое описание подойдет половина Лондона, — тихо пробормотала Кэтрин.

Кент кивнул.

— Как и следовало ожидать, Билли Резак исчез. Убийства прекратились. Я рассудил, что он переехал из Лаймхауса в какой-нибудь другой город Англии, в какое-нибудь местечко со множеством окрестных деревушек, где он мог бы начать все сначала, если б захотел. Я думал, эта история на этом завершилась, пока не получил письмо из Нью-Йорка. Как я мог на него не ответить? Знать, что он здесь… знать, на что он способен. Просто знать… Я не мог закрыть на это глаза. Понимаете?

Кэтрин ответила после минуты раздумий:

— Могу сказать одно: я сомневаюсь, что этот человек намерен открыться перед вами. Мне кажется, то, что он заставил вас пересечь Атлантику, говорит о том, что он действительно игрок и любит высокие ставки. Но он считает себя победителем в этой игре и просто решил дать вам понять, что он не исчез, а все еще существует. Я сильно сомневаюсь, что он когда-нибудь войдет в эту дверь, за которой вы так пристально наблюдаете.

— Не согласен, — упрямо качнул головой бледный курильщик, выпустив в ее сторону облако дыма. — Он покажется, и я буду его ждать.

Глава 3

Кэтрин и Минкс остались за столом с Джоном Кентом, заказав еще бокал вина и еще одну кружку эпплджека. Время шло под аккомпанемент гитерны Салли Алмонд. Вскоре унесли последнюю тарелку, и зал покинул последний клиент. Поленья в камине дотлевали, превратившись в красные угли.

Когда Салли подошла к столу — Кэтрин предположила, что она пришла узнать, как продвигается дело, — ее немой вопрос был встречен одним словом, изреченным мадам Герральд:

— Позже.

Снаружи, на Нассау-Стрит все еще стелился густой туман. Он медленно проплывал по улице, словно рыщущий бесплотный дух, завитками обвивавшийся вокруг крыш и дымоходов.

Мистер Кент рассказал, что снял комнату в пансионате Мэри Беловер через дорогу с окнами, выходящими на таверну Салли Алмонд. Таким образом он мог наблюдать за этим заведением и днем. Он также сказал, что вернется сюда и следующим вечером, чтобы отужинать здесь снова. Затем он пожелал им спокойной ночи и отправился в путь. Вскоре его одинокую фигуру поглотил туман.

***

Минкс шла с Кэтрин по Нассау-Стрит в сторону «Док-Хауз-Инн», где располагались покои мадам Герральд. Пусть час был уже поздним, но далеко не все жители города разошлись по домам — для многих ночь продолжалась. Пожалуй, молодой Нью-Йорк стремился стать таким же неусыпным, как и Лондон. Самые непоседливые его жители не покидали таверн — даже самых дешевых — до предрассветного часа, когда крайняя стадия опьянения совпадала с последним делением свечных часов.

За стеклами домов горели свечи, мимо проезжали редкие экипажи и кареты, то тут, то там раздавались крики, откуда-то доносился лай собак, случайные голоса заходились в спорах и поднимались до невообразимых высот, чтобы вскоре умолкнуть снова. Музыка, смех, звуки скрипки — все это, как в калейдоскопе, сменяло друг друга. Город неустанно трудился над тем, чтобы быть городом.

Кэтрин поплотнее запахнула воротник своего черного бархатного пальто, потому что слишком отчетливо представила себе, как Джону Кенту отрубают пальцы. Этот образ никак не желал покидать ее воображение.

— Мне кажется, — обратилась она к Минкс, пока они продолжали двигаться на юг, — что единственный способ решить проблему Салли Алмонд — это решить проблему Джона Кента. Мы должны выяснить все о личности мистера Резака. Что ты об этом думаешь?

— Нет никаких доказательств того, что этот человек и в самом деле здесь, — ответила Минкс. — Да, письмо было отправлено из Нью-Йорка. Но это не значит, что он здесь живет. Он запросто мог прибыть сюда на пакетботе из Филадельфии или из Бостона. Он может быть где угодно.

— Разумеется. Все это может быть частью игры, которой он, похоже, наслаждается. И все же большинство его действий говорит о безумии. Этот человек — это существо — скорее всего, желает закончить начатое. Довести до финала. Фактически, он может быть вынужден закончить его, даже после стольких лет. Как ты думаешь, в этом есть смысл?

— Разве что, в самом бессмысленном смысле, — усмехнулась Минкс.

— Да, — отозвалась Кэтрин. — Что ж, посмотрим, как пойдут дела.

— И каков же наш следующий шаг?

— Завтра я нанесу визит Полли Блоссом и расспрошу ее о клиентах. Возможно, кто-то из них проявляет особый интерес к рукам и пальцам. — Кэтрин одарила Минкс взглядом, говорящим о сомнительном удовольствии подобных забав. — Хоть наше существо, возможно, и не режет в открытую, но не исключено, что оно не прочь поразвлечься подобным способом. А ты, как я полагаю, знаешь почти все местные игорные дома?

Минкс пожала плечами.

— Я даже частенько в них выигрывала.

— И это хорошо. Ты могла бы посетить некоторые из них завтра вечером и поискать, — Кэтрин помедлила, — человека, который носит запонки на манжетах. Возможно, его привычки в одежде переплыли через океан вместе с ним. В любом случае это станет хорошим началом поисков.

Минкс поднялась вместе с Кэтрин по ступеням «Док-Хауз-Инн» и пожелала ей доброй ночи. Она дождалась, пока Кэтрин скроется за дверью, и лишь после этого повернулась. Ее собственная обитель — комната над каретником, примыкающая к конюшне Тобиаса Вайнкупа — располагалась в четверти мили отсюда к северу от Бродвея.

Она неспешно направилась на север, раздумывая нам тем, чтобы посетить одну из наиболее оживленных таверн или игорных клубов нынче же вечером, так как для нее ночь была порой возможностей. Ложиться спать до двух часов она считала бессмысленной тратой времени.

Она повернула на восток, направившись в сторону сурового — но, на ее вкус, более захватывающего — района, полного таверн, который привлекал бездельников, впервые испачкавших свои ботинки грязью этого острова задолго до того, как все эти здания были построены. Это были ее люди.

Минкс миновала квартал и вдруг услышала мужской голос. Совсем близко:

— Подойдите.

Минкс замерла, став в пол-оборота и слегка оглянувшись.

Он стоял там, окутанный туманом. На нем было утепленное черное пальто из фирнота^[53] и темная треуголка, надвинутая на лицо так, что черт было не разглядеть. Впрочем, Минкс и без треуголки ничего не рассмотрела бы: ближайшим источником света был желтый светильник на верхнем этаже склада, где кто-то сейчас работал допоздна… или же что-то крал.

— Подойдите, — повторил мужчина.

— Сам подходи, — ответила Минкс. Ее рука скользнула к ножу, спрятанному под пальто. Он отступил, и туман тут же поглотил его.

Минкс вытащила нож. Она не боялась. Ножи множество раз спасали ее шкуру, и она прекрасно знала, как с их помощью спускать шкуры с других. Нет, она не боялась, однако волнение все же ощущала. Хотя это было не совсем волнение. Напряжение — вот более подходящее слово. И все же внешне Минкс оставалась сосредоточенной и спокойной — такова была ее природа. Она жалела, что сейчас за ее спиной не стена. Здесь, на открытой улице, она была уязвима сразу с нескольких сторон, напасть могли откуда угодно. Ее сердце забилось чаще — не от страха, но от волнующего ощущения опасности. Это чувство очистило ее разум от остатков крепкого эпплджека, который мог бы замедлить ее реакцию. Теперь она была готова.

Минкс развернулась и направилась в свою любимую таверну — «Петушиный Эль». Там можно было раздобыть крепкий напиток, надышаться табачным дымом, наслушаться брани, достойной мгновенной Божьей кары, и провести время в компании самых отвязных грубиянов Нью-Йорка. Это был ее тип заведения.

Ей померещилось, или она действительно уловила какое-то движение? Там, справа, в тумане? Определенно, не показалось. Минкс поняла, что за ней следят. Она продолжила путь, но теперь напряженно следила за пространством вокруг. Ее колкий взгляд осматривал окрестности, а рука крепко сжимала рукоять ножа, сделанную из слоновой кости.

Совершенно неожиданно прямо перед ней из тумана вынырнул силуэт. Он все еще был наполовину скрыт мраком ночи, но стоял достаточно близко, чтобы напасть.

Минкс снова остановилась и тихо произнесла:

— Ты мне путь преградил.

— Послушайте меня, мисс Каттер, — вкрадчиво произнес он. — У меня нет желания конфликтовать с вами или с мадам Герральд. Эта игра — только для Джона Кента. Мой совет вам и вашей нанимательнице: не вмешивайтесь. Я понятно изъясняюсь?

Голос. Гладкий и шелковистый. Голос самой Смерти, так, кажется, сказал о нем Джон Кент. Но разве он производил такое впечатление? Пожалуй, нет. Не на нее.

Минкс догадалась, что он следил за ними с Кэтрин с того самого момента, как они покинули таверну Салли Алмонд. Он наблюдал за тем местом, как и Джон Кент.

— Мне понятно другое: я знаю, что ты такое, — ответила Минкс. — Знаю, кто ты. Очень скоро мы разоблачим тебя. Твое время на исходе.

— Ха! — усмехнулся он и выдержал довольно долгую паузу. — Да. Время на исходе. Благодарю, что так ясно дали мне это понять. А сейчас вы ведь извините меня, не так ли? — Он вдруг начал отступать.

Минкс не видела смысла в продолжении расспросов, как не видела она его и в развязывании ночной поножовщины. Перспектива вести бой в таком густом тумане вовсе ее не прельщала. Если она была права, у этого человека имелось при себе холодное оружие, и он прекрасно знал, как им пользоваться.

— Доброй ночи, мистер Резак, — пожелала она, но обнаружила, что говорит с пустотой.

***

Как раз в тот момент, когда Минкс расположилась за угловым столиком в «Петушином Эле» с кружкой горячего пряного напитка, а ее лезвие демонстративно вонзилось в столешницу, дабы шокировать остальных посетителей, Джон Кент проснулся в своей постели в пансионате Мэри Беловер.

Некоторое время он лежал в темноте, размышляя, что же могло его разбудить. Ему были хорошо знакомы сны о Лоре. Это были прекрасные сны о счастливом времени, проведенном ими вместе, или кошмары, в которых он стоял рядом с ней в момент ее смерти, не в силах пошевелить даже пальцем, чтобы помочь ей. О, он хорошо знал эти сны, поэтому отлично понимал, что этой ночью его пробудило что-то другое.

В следующий миг он услышал это: небольшой камушек ударился о стекло его окна. За ним последовал другой, пока Джон Кент лежал, не понимая, бодрствует он или еще спит.

Наконец он поднялся с кровати, подошел к окну, отдернул штору и выглянул наружу. Туман все еще стелился густым полотном, но по мере того, как Джон вглядывался во мрак из окна на верхнем этаже, он начал различать чью-то фигуру, стоявшую на мостовой.

Воображение?

Он подумал, что оно и впрямь разыгралось, пока еще один маленький камушек не врезался в оконное стекло и не отозвался почти музыкальным звоном. Все еще напрягая зрение, мужчина заметил, как фигура подняла руку и изобразила жест, который можно было трактовать единственным образом:

Выходи играть!

Джон Кент отошел от окна. Он потратил мгновение, чтобы ударить по кремню и поджечь трутницу, после чего зажег лампу в комнате — все эти манипуляции он проделал своей здоровой рукой с впечатляющей быстротой. Стоя в чадящем желтом свете фонаря, мужчина быстро оделся. В качестве последнего штриха он приставил накладные деревянные протезы к правой руке — с единственным здоровым пальцем и искалеченным большим — и надел поверх них перчатку.

Затем он взял пистолет из своей дорожной сумки и, усевшись на кровать, принялся подготавливать его к единственному выстрелу, используя свинцовую дробь, кремень и черный порох из кожаного порохового рожка.

Он не спешил. Он знал, кто вызывает его на улицу, и знал, что время пришло. Его сердце едва билось, но на лице, так похожем на лицо палача, выступила испарина. Во рту пересохло. Момент настал, и он должен был убедиться, что Билли Резак снова не избежит правосудия.

Он поднялся, накинул на плечи длинное черное пальто, обмотал горло темно-зеленым шерстяным шарфом, надел треуголку и убрал пистолет за пояс бриджей с левой стороны. Затем он еще раз выглянул в окно. Фигуры не было видно, но Билли Резак был там! О, да, он ждал его где-то там, и финал их игры неумолимо приближался.

Джон Кент глубоко вздохнул и вышел из комнаты. Спустившись по винтовой лестнице, он окунулся в темную ночь.

Примерно сорок минут спустя единственный пистолетный выстрел донесся до слуха нескольких жителей, которые обитали возле заброшенных речных голландских доков недалеко от Западного округа. Это привело лишь к тому, что несколько фермеров поднялись со своих кроватей и выглянули в окна, но ничего примечательного не увидели. Затем — поскольку большинство людей в Нью-Йорке хотели заниматься только своими делами и не вмешиваться в чужие — они вернулись в свои постели и вновь погрузились в сон.

Глава 4

— Это действительно его трубка, — заключила Кэтрин Герральд. — В таком случае остается вопрос: где сам курильщик?

Черная трубка Джона Кента действительно лежала на комоде рядом с пачкой табака. Минкс Каттер пересекла комнату, пожелав осмотреть лежавшие на кровати вещи: мешочек со свинцовой дробью, коробочку с кремнями и кожаный рожок.

— Есть еще один вопрос, — сказала она. — Вот инструменты и принадлежности, но где само оружие?

— Вы думаете, с мистером Кентом что-то случилось? — спросила Мэри Беловер держа лампу с тремя свечами, чтобы осветить комнату. Это была худощавая дама с длинными седыми волосами, острым носом и удивительной способностью использовать его, чтобы вынюхивать дела почти всех жителей города. Хотя в целом она была миролюбива и дружелюбна. — Когда он уходил вчера поздно вечером, я чуть не спросила его, куда он направляется, но придержала язык и теперь жалею об этом.

Кэтрин кивнула, молча рассматривая инструменты, используемые для зарядки пистолета. Когда Джон Кент не появился в шесть часов у Салли Алмонд, Кэтрин и Минкс заволновались. Когда же пробило восемь, они поняли, что что-то определенно не так. Под моросящим дождем они пересекли Нассау-Стрит и, войдя в пансионат мадам Беловер, услышали рассказ о том, что хозяйка накануне вечером заметила, как кто-то спускается по лестнице.

— Восьмая ступенька сверху всегда скрипит, и у меня от этого звука мурашки по коже. Но ни один плотник в городе не способен укротить этого зверя!..

Далее Мэри рассказала, как, выглянув из своей двери, она заметила Джона Кента, спешно покидавшего пансионат.

— О, это точно был он, я ведь знаю всех своих постояльцев! Моя наблюдательность никогда меня не подводила! На нем было то милое пальто из фирнота. А еще та странная перчатка, которую он никогда не снимает…

— Да, спасибо, Мэри, — прервала ее Кэтрин. — Можно нам здесь осмотреться?

— У мистера Кента неприятности? — спросила Мэри, пока две решательницы проблем осматривали комнату бледного курильщика. — Он был таким тихим и одиноким, но казался порядочным человеком.

Кэтрин подошла к окну, отдернула занавеску и посмотрела вниз на мокрую мостовую, по которой катила повозка с грузом бочек, направляясь на юг, к докам.

— Мэри? — обратилась она. — Кто-нибудь еще спрашивал о мистере Кенте? Хоть кто-нибудь?

— Нет.

— А может, кто-нибудь из ваших знакомых недавно справлялся у вас о том, как идут дела, и ненароком интересовался постояльцами?

— Многие так делают, — развела руками женщина. — Так уж заведено.

— Конечно. Но кто-нибудь из этих людей спрашивал, проживает ли у вас какой-нибудь приметный или странный постоялец? Просто так, на всякий случай?

— Ну, я так сразу не могу… — Мэри замолчала и стала постукивать указательным пальцем по своему вытянутому подбородку. — Секунду. Это случилось некоторое время назад. Да, это было на прошлой неделе! Я зашла в пекарню миссис Кеннеди. Помню, это было рано утром. А потом туда вошел мужчина и заказал дюжину бисквитов, пожелал мне доброго утра и спросил… Но это еще ничего не значит!

Кэтрин смотрела, как капли дождя медленно стекают по стеклу.

— И все же, Мэри, это случилось. Продолжайте. Расскажите все, что помните. И о ком конкретно мы говорим, кому понадобилась эта дюжина бисквитов?

Мэри назвала имя.

Кэтрин осталась стоять у окна, в этом положении лишь половина ее лица была освещена лампой хозяйки пансионата.

— Остальное, пожалуйста.

— Все было так, как вы и сказали. Мы разговорились — просто поболтали ни о чем. Знаете ли, так бывает. И он задал именно этот вопрос… или что-то наподобие, с юмором. Он сказал, что из-за своей профессии видит все слабости людей и уверен, что мы с ним разделяем взгляды на человеческую природу. Конечно, я была польщена этим, он казался таким искренним. У меня создалось впечатление, что он меня понимает.

— Конечно, — ответила Кэтрин с легкой улыбкой.

— Так вот… дайте вспомнить поточнее… Он спросил, не живет ли у меня кто-нибудь, кого я могла бы назвать странным. Так я и рассказала ему о руке мистера Кента в перчатке. Это была невинная тема, просто чтобы скоротать время. Какое отношение ко всему этому имеет тот мужчина?

Заговорила Минкс:

— Вы сказали этому джентльмену, какую комнату занимает Джон Кент?

— Нет. Во всяком случае, не прямо. Но я помню, как он сказал — и все это было сделано в шутливой манере, вы же понимаете — что если б у такого постояльца было окно, выходящее на Нассау-Стрит, то он бы остерегался ходить под ним, потому что некоторые странные люди иногда опустошают ночные горшки прямо из окна. Я сказала, что мистер Кент на самом деле живет с той стороны здания, но уверила, что опасаться нечего и что ситуация с ночными горшками находится под строгим контролем, а мистер Кент кажется очень цивилизованным человеком. — Мэри нахмурилась и перевела взгляд с Кэтрин на Минкс и обратно. — Что плохого в шутливом разговоре? Кроме того, он очень помог мне: дал дельный совет, как облегчить боль в коленях, от которой я иногда страдаю.

— Рада это слышать, Мэри, — сказала Кэтрин, отворачиваясь от окна. Она улыбнулась мадам Беловер. — В вашем разговоре не было ничего плохого. Пожалуйста, забудьте, что я спрашивала. — Она еще раз демонстративно оглядела комнату, но их расследование здесь было закончено. — Спасибо, что впустили нас с Минкс. Что касается мистера Кента, то он попросил нас оказать ему небольшую услугу, пока он здесь. Уверена, он где-нибудь объявится. А что касается нас… поскольку мы с Минкс работаем на мистера Кента в пределах своей компетенции, то, пожалуйста, держите при себе то, что мы расспрашивали о нем. Это никого не касается. Хорошо?

— Конечно. Но ждать ли мне мистера Кента в ближайшие пару дней? Похоже, он оставил здесь все свои вещи и одежду. Даже свою трубку! Это загадка, не так ли?

— Действительно, — тихо сказала Кэтрин. — Но, думаю, она будет разгадана очень скоро.

— И кстати, — добавила мадам Беловер, — позвольте поинтересоваться, скоро ли вернется мистер Грейтхауз?

— На это можно лишь надеяться. Могу вас заверить, что, если деньги на пансионат, которые Хадсон оставил вам, иссякнут до его прибытия, я доплачу.

— Ах, превосходно! Не подумайте ничего такого, мне просто интересно.

***

Уже на улице, когда они шли на юг по Нассау-стрит, Кэтрин сказала Минкс:

— А это умно. Ему нужно было только узнать наверняка, что Джон Кент снял комнату с окном, выходящим на улицу. Тогда ему оставалось лишь пронаблюдать, какое окно осветится фонарем, как только мистер Кент уйдет от Салли Алмонд. Выходит, Билли Резак выманил его прошлой ночью, и мистер Кент взял с собой заряженный пистолет. Что именно было использовано в качестве приманки, неизвестно, но, так как мистер Кент не вернулся, я сомневаюсь, что мы снова увидим нашего бледного курильщика живым. Возможно, он лишь получил ранение и сумел подстрелить убийцу. Но это кажется мне маловероятным. Судя по тому, что мы услышали о Билли Резаке, я склонна полагать, что он довел свое дело до конца.

— Получается, — мрачно сказала Минкс, — Билли Резак все же одержал верх в этой игре.

Кэтрин остановилась и пристально посмотрела на Минкс, зубы у нее были стиснуты, а в глазах блестели красные угольки.

— Возможно, он и выиграл у Джона Кента, — процедила она, — но теперь в эту игру вовлечены мы, и у нас он пока не выиграл. А теперь давай уйдем с этой мороси, выпьем по чашечке кофе и решим, что делать дальше.

В новом кафе, которое открылось всего две недели назад на Уолл-Стрит, Кэтрин и Минкс с удовольствием пили из чашек темный эликсир и наслаждались теплом камина, выстроенного из коричневого кирпича. За столиками сидело довольно много посетителей, большинство из которых были знакомы обеим женщинам, но сейчас решательницам проблем из агентства «Герральд» не было до них никакого дела. Они целиком погрузились в насущные вопросы.

— Имя этого джентльмена, — сказала Кэтрин, — было сообщено мне сегодня днем Полли Блоссом. Я решила не упоминать об этом, пока у меня не будет дополнительных доказательств, но сейчас я расскажу, как было дело.

***

Кэтрин отправилась в розовый дом на Петтикоут-Лейн, где Полли Блоссом расположила свой «сад». Джентльмены отваживались захаживать сюда и днем, однако чаще предпочитали ночные визиты. Здесь они — в большинстве своем пьяные и дрожащие от возбуждения — с удовольствием тратили деньги на услуги местных девиц. «Цветы» Полли Блоссом не отличались удивительной красотой или запредельной молодостью, но их опыт имел свои неоспоримые достоинства.

Расположившись в опрятной благоухающей гостиной вместе с высокой ширококостной светловолосой и жизнерадостной Полли, Кэтрин объяснила, что ей нужно, в то время как несколько девушек украдкой их подслушивали.

— Имена клиентов, — начала она за чашкой ромашкового чая, — которые, скажем так, как-то по-особенному относятся к пальцам и рукам.

Полли замерла с чашкой у рта, ее ясные голубые глаза удивленно распахнулись.

— Прошу прощения?

— Меня интересуют мужчины, которые демонстрируют специфичные вкусы в отношении рук и пальцев. Я имею в виду, в сексуальных утехах, — пояснила Кэтрин. — Возможно, их пристрастия могут выглядеть странно или даже нелепо. Я убеждена, что, если ваши девушки сталкивались с таким, они определенно это запомнили.

Полли отхлебнула чай и изящным движением поставила розовую чашку на блюдце.

— Мадам Герральд, не сочтите меня грубой, но это самая странная просьба, которую я слышала за последний месяц.

— Может быть и странная, но она жизненно важна для моего дела. Я не могу рассказать вам, зачем мне эта информация. Но вам известно о моей работе и репутации. Кроме того, как я понимаю, у вас были весьма приятные отношения с Мэтью Корбеттом.

— О, милый Мэтью! Я молюсь, чтобы Хадсон нашел его!

— Как и все мы. Но я хочу добавить, что, если бы Мэтью был здесь, он сидел бы на этом диване вместо меня и задавал вам тот же самый вопрос. Вы должны знать, что это касается текущего очень важного дела, которое мы с Минкс Каттер…

— Той самой Минкс! — перебила ее Полли, засмеявшись и сверкнув глазами. — Вот это да!

Кэтрин удержалась от вопроса «Что это значит?» и продолжила:

— … мы с Минкс расследуем. Поэтому жизненно необходимо, чтобы я получила эту информацию. Если, конечно, она у вас имеется.

Полли задумалась, сделав очередной глоток чая. Она улучила момент и сказала молодой темноволосой девушке, что если та не уберется в своей комнате, то скоро будет жить на улице. Во время этой тирады Кэтрин услышала в ее голосе суровость строгого надсмотрщика, что явно было профессиональной необходимостью. Для Кэтрин должность мадам Блоссом была сродни пастуху кошек.

Когда молодая куртизанка удалилась, Полли наклонилась к Кэтрин и тихо сказала:

— Назвать имена моих клиентов означало бы разрушить мою репутацию. Доверие в моем деле — это все. Если станет известно, что я выдаю имена, не только четверть мужчин этого города будут высечены их женами, но и пакетботы озолотятся, доставляя тех же самых мужчин в Филадельфию и Бостон.

— Я и не знала, что в тех городах есть подобные развлечения.

Полли коротко хихикнула.

— Боже мой! В каком мире вы, должно быть, живете! Будь прокляты квакеры и пуритане, когда дело доходит до денег и потребностей плоти! Где есть желания и деньги, будут и заведения, подобные этому, а также оборванцы на улицах, делающие то, что они должны делать, чтобы выжить. Но вы ведь и так все это знаете, вы же не глупая женщина.

— Надеюсь, что нет, — отозвалась Кэтрин с приветливой улыбкой. — Но вернемся к моему вопросу. У вас есть хоть один такой клиент? Я думаю, он может быть вашим частым гостем.

— У нас есть несколько посетителей с, так скажем, диковинными вкусами. Но я не судья, и здесь никто никого не осуждает.

— Замечательная философия. И снова я настаиваю на ответе. Особый интерес — возможно даже одержимость — к рукам и пальцам. Ну же, назовите имя.

Глаза Полли сузились.

— Ну что ж. Может, у меня есть такая информация, а может, и нет. Сколько вы готовы за нее заплатить?

Кэтрин знала, что дело дойдет до кошелька. После небольших торгов они сошлись на шести фунтах — почти вполовину меньше тех десяти, что просила хозяйка борделя.

Полли назвала имя.

— Он не женат, — добавила она. — Так что, если это выйдет наружу, по крайней мере, его не высмеет и не опозорит разъяренная женщина. Но это же не выйдет наружу, не так ли?

— Нет, конечно. Расскажите поподробнее, пожалуйста, в чем именно его интерес?

***

— Кажется, — полушепотом сообщила Кэтрин Минкс, когда они сидели за столом с чашками кофе, — наш джентльмен любит использовать свои пальцы и даже всю руку — обе руки — в сексуальных актах, которые, я думаю, могли бы напугать самого дьявола. Может быть, я старомодна, а может быть, даже стара, но я воспитана определенным образом. Подобные наклонности оказались настолько экстремальны, что напугали молодую куртизанку, которую он любил посещать. Она ушла несколько месяцев назад, уехала куда-то на север. — Сильный дождь барабанил по крыше и шипел в камине, заглушая рассказ Кэтрин. — В дополнение к этой довольно грязной истории, — добавила она с таким видом, словно откусила горький лимон, — наш джентльмен заплатил девушке, чтобы она оказала ему такую же услугу.

Взрыв смеха Минкс был таким громким, что Кэтрин испугалась, как бы другие посетители не подумали, что у нее случился припадок. От неожиданности некоторые из них даже уронили свои чашки на пол.

— Простите, — выдохнула Минкс, когда смогла говорить. Она вытерла с глаз слезы веселья. — Я просто представила себе все это.

— Мои фантазии о таких извращениях не заканчиваются бурным весельем. — Кэтрин допила свой кофе и, задумавшись, уставилась в пустую чашку. — Черт, — пробормотала она. — Должно быть, я действительно стара.

После долгой паузы, заполненной размышлениями на эту тему, она выпрямилась и продолжила:

— Твоя задача на завтра — обойти всех владельцев конюшен. Начни с Тобиаса Вайнкупа. Разузнай, есть ли у нашего джентльмена привычка брать напрокат лошадь и уезжать на несколько дней. Возможно, они захотят узнать, зачем это тебе. Скажи, что это официальное дело. Я дам тебе несколько фунтов, чтобы ты наверняка получила ответы, так как деньги — самое лучшее средство для развязывания языков. Кроме того, я хотела бы знать, является ли наш джентльмен постоянным посетителем какого-либо игорного клуба. Можешь и это разведать?

— Конечно. Их всего четыре. Я могу попросить Реджи это выяснить.

Кэтрин кивнула. Реджи — Кэтрин не знала его фамилии — был связным Минкс в неблагополучных кварталах города. Как она заручилась доверием вора, бродяги и человека, имевшего повсюду свои глаза и уши, было исключительно делом самой Минкс. Надо признать, что наем решателя проблем с особыми талантами мисс Каттер имел веские преимущества.

— Если твой Реджи узнает, что наш джентльмен является членом всех четырех клубов, — подвела итог Кэтрин, — и мы убедимся, что он имеет обыкновение совершать вылазки длиною в несколько дней, то, может быть, настало время нам нанести визит этому самому человеку. И это будет решающий шаг. Что ж, поживем — увидим.

***

Было уже начало пятого утра, когда Минкс улеглась в постель. Некоторое время спустя ее разбудил не стук дождя по крыше, а запах горящего табака.

Она села и увидела в дальнем углу своей комнаты слабое свечение.

Прямо у нее на глазах оно немного усилилось. В его пульсирующем свете она увидела размытое изображение бледного лица мужчины, вокруг которого клубился дым. Оно не обладало ни формой, ни обликом — просто дымящаяся трубка и дымовая завеса в углу. Мираж продержался несколько секунд, а потом исчез.

Девушка уставилась в темноту.

— Мы его поймаем, — сообщила она призраку с горечью на сердце. Она старалась гнать от себя эти мысли, но все равно думала, что ее встреча с Билли Резаком в тумане ускорила темп игры и заставила убийцу выманить Джона Кента на улицу и расправиться с ним.

— Твое время на исходе, — сказала она человеку в тумане.

— Да, — ответил он. — Время на исходе. Благодарю, что так ясно дали мне это понять. А сейчас вы ведь извините меня, не так ли?

И вместо того, чтобы прямо там, на месте, разобраться со сложившейся ситуацией, Минкс отправилась в таверну выпить, в то время как Билли Резак пошел к пансионату Мэри Беловер. Если Джон Кент действительно умер, какой была его смерть? Быстрой? Или же медленной и мучительной?

Как бы то ни было, Минкс чувствовала себя. Она должна была последовать за ним. Надо было что-то сделать — что угодно! И той ночью Джон Кент, возможно, остался бы жив.

— Мы его поймаем, — уверенно повторила Минкс.

Она откинулась на подушку, но не успела снова заснуть, как дождь прекратился, и на горизонте забрезжил рассвет.

Глава 5

Через несколько дней Кэтрин и Минкс подошли к небольшому белокаменному дому с зелеными ставнями на Уильям-Стрит, изгибающейся и уходящей вверх, к большим поместьям на Голден-Хилл.

Погода стояла переменчивая: в одно мгновение ярко светило солнце, а уже в следующую минуту небо застилали густые дождевые облака. Кэтрин и Минкс поднялись по четырем ступенькам к входной двери и отметили, что дверной молоточек был выполнен в форме небольшой медной руки. Кэтрин постучала, и они замерли в ожидании. Ветер кружил вокруг них, дергая их за полы пальто и грозясь сорвать с них шляпки.

Никакого ответа не последовало. Кэтрин вновь воспользовалась медной рукой — на этот раз более настойчиво. Наконец из-за двери донесся мужской голос:

— Уходите! Я никого сегодня не принимаю!

— Наше дело не терпит отлагательств, — сказала Кэтрин. — Мы не можем ждать.

— Кто вы?

Она представила себя и Минкс, хотя догадывалась, что он уже и так знал, кого принесло к его двери этим утром.

— Мне нездоровится, — сообщил мужчина. — Если вы больны, пожалуйста, обратитесь в Государственную Больницу.

— Да, мы понимаем, что вам крепко досталось, — сказала Кэтрин. — Мы уже побывали в больнице.

Их визит в больницу начался и закончился разговором с врачом, недавно прибывшим в Нью-Йорк вместе со своим коллегой. Он рассказал им о местном докторе, который несколько дней назад прислал в больницу посыльного и сообщил, что заболел. Сейчас он находился в отпуске и поправлял здоровье. Кэтрин и Минкс быстро сопоставили, что время «заболевания» этого джентльмена совпадает с тем промежутком, в которыйДжона Кента выманили из его комнаты. Впрочем, они были уверены, что именно это и выяснят.

— Пожалуйста, уходите, — простонал мужчина за дверью. Губы Минкс сжались в тонкую линию. Голос говорившего был слабым, но звучавшие в нем нотки не просто так казались ей знакомыми: именно их она слышала тогда, ночью, в тумане.

— Мы не уйдем, — ответила Кэтрин. — Откройте дверь, доктор Полливер. Или мне стоит называть вас Билли Резак?

Наступила тишина. Затем послышался напряженный голос:

— Что за бессмыслицу вы несете?

Полливер старался говорить строго и возмущенно, однако на последнем слове голос сорвался на нервный фальцет.

— Мне кажется, победитель любой игры находит удовлетворение в созерцании лиц своих поверженных врагов. Итак, я вновь прошу вас: откройте дверь.

Они ждали. Пронизывающие порывы ветра продолжали трепать их одежду.

В следующее мгновение они услышали щелчок задвижки.

Дверь открылась.

— Говорите, в чем дело, и уходите, — резко бросил Куэйн Полливер.

Они прошли мимо него в со вкусом обставленную гостиную. Дверь за посетительницами закрылась.

— Ах! — воскликнула Кэтрин. — Минкс, ты тоже чувствуешь запах лекарств?

— Я лечу здесь пациентов, — буркнул Полливер.

— Конечно-конечно, вполне резонно. В любой больнице или в кабинете врача будет подобный запах. Я полагаю, это одно из тех средств, что намертво впитываются в одежду.

Минкс знала, к чему клонит Кэтрин. Когда мистер Кент вспоминал нападение Билли Резака, он сказал, что от него исходило что-то похожее на запах лекарств. И в этом предположении Джон Кент оказался прав.

— Я предложил бы вам снять ваши пальто и шляпки, — сказал доктор, — но надеюсь, что вы не задержитесь надолго. Я едва встал с постели.

И впрямь, он был одет в сине-желтый домашний халат длиной до лодыжек. Лицо было серым, а под глазами пролегли глубокие темные круги. Тем не менее, он обладал хорошим ростом и статью. Это был мужчина лет пятидесяти с широкими плечами и благородным красивым профилем. Волосы у него были темно-каштановыми, и лишь чуб легонько припорошила седина. В желтом свете лампы гостиной была видна испарина, блестевшая на его лице.

Кэтрин улыбнулась.

— Я полагаю, сейчас именно тот случай, когда врач вынужден лечить себя сам? Минкс, этот запах такой сильный, потому что доктор Полливер лечит себя от пулевой раны. Я ведь права? Джон Кент стрелял в вас? Рана, похоже, не смертельная. Мягкие ткани — на ноге или, возможно, в боку. Но она, несомненно, доставляет вам много боли. И вам, разумеется, не хотелось бы, чтобы ее увидели другие врачи.

Полливер хрипло рассмеялся, хотя его темно-карие глаза не выказывали ни намека на веселье.

— Вы лишились рассудка? Кто такой Джон Кент?

— Вопрос, который я хотела бы задать вам, звучит иначе: где сейчас Джон Кент? И будет ли когда-либо найдено его тело?

— По вам плачет бедлам, мадам.

Теперь настала очередь Кэтрин смеяться. Она прошла мимо Минкс, разглядывая различные предметы в гостиной. Помещение изобиловало восхитительными изделиями из керамики, на стенах висело несколько достойных написанных маслом картин и… на самом видном месте стояла скелетообразная рука, соединенная воедино проволокой — на маленьком постаменте под стеклянным куполом.

— Вы действительно доктор? — спросила она.

— Разумеется. Вас, кажется, не было в городе, когда ко мне попал ваш… подопечный. Мэтью Корбетт. Я выхаживал его после того, как он имел несчастье попасть в тот пожар. Поинтересуйтесь у него, когда он вернется. Я доктор и весьма успешный.

— В какой профессии, сэр? Врачевателя или убийцы?

— У нее всегда так плохо с головой? — обратился Полливер к Минкс.

— Мы знаем, кто ты, — ответила Минкс. Она подошла к нему ближе, остановившись на расстоянии в пару футов. Полливер сделал шаг назад, но замер, поскольку даже этот один-единственный шаг заставил его вздрогнуть от боли и поморщиться. Минкс меж тем продолжала: — Мы знаем о поездках, которые ты предпринимал. Четыре или пять дней каждые два-три месяца. Ты явно предпочитаешь в своих делах стабильность. Нам все известно.

Полливер уставился на Минкс. Она видела, как меняется выражение его глаз. Что-то в его лице как будто обострилось. Глаза впали, а кости начали торчать, словно маленькие лезвия, жаждущие прорезать себе путь наружу. Он приподнял небритый подбородок, и улыбка расползлась по устрашающему разрезу его рта.

Это длилось в течение одного удара сердца, а затем исчезло.

— Я лечу пациентов, — тихо и вкрадчиво сказал он. — Не только в Нью-Йорке и на окрестных фермах. Я также помогаю докторам из других городов. Я очень востребован. Моя специальность…

— Отрезать пальцы? — перебила Кэтрин.

— Хирургия, — ответил он. Его лицо ничего не выражало. — Но сейчас я не в лучшей форме. На меня весьма сильно влияет погода… только и всего. А теперь прошу извинить: я должен вернуться в постель, а вам обеим пора покинуть мой дом. — Он прошел мимо Минкс и направился к двери. Обе женщины заметили, что он прижимает руку к левому боку.

— Ваша куртизанка у мадам Блоссом, — заговорила Кэтрин, так и не сдвинувшись с места. — Ее звали Миранда, верно? Какие у вас с ней были игры! Расскажите, какое удовольствие вы получаете от этого?

Полливер замер, потянувшись к задвижке. Он обернулся к Кэтрин и взглянул на нее со слабой улыбкой, но в глазах читалась неприкрытая угроза.

— Мне хотелось бы знать, — спокойно продолжила Кэтрин, — что побудило человека, получившего такое образование и умеющего лечить людей, стать Билли Резаком. — Костяшки ее пальцев постучали по стеклянному куполу, под которым находилась скелетообразная рука. — Быть таким целеустремленным в этом своем увлечении, я бы даже сказала, одержимым. Убивать несчастных столь изощренным способом, а их пальцы присваивать как некий трофей, оставляя искалеченные конечности в виде визитной карточки. Это и есть то, что вами движет? Могу ли я позволить себе фамильярность и называть вас Билли? — Она приблизилась к нему на шаг, не дожидаясь ответа. — Что-то в вашем прошлом, я полагаю, сильно на вас повлияло. Случай, который заставил вас желать одновременно врачевать и отбирать жизни. Думаю, некоторые специалисты назвали бы это изломом личности. Искаженное воспоминание о руке матери или отца? Возможно, толчком послужила рука священника? Рука проститутки, когда вы были ребенком? Поднятая на вас рука в ярости, которую вы никогда не сможете ни забыть, ни простить? Или вы просто родились таким — двуликим? Эти две части вас уживаются в одном теле, а ваш разум настолько искусен, что преуспевает как в исцелении, так и в разрушении? Так каков ответ, Билли? Прежде чем мы уйдем, я должна знать.

— Ха! — резко хохотнул доктор. Этот возглас прозвучал, как задушенный смешок висельника. Он переводил взгляд с одной женщины на другую, и, если бы ненависть обладала физической силой, они обе были бы уже изорваны ею в клочья.

— Вы ничего не знаете, — прошептал он. — Вы говорили об удовольствии глядеть в лица поверженных врагов, но вы ничего об этом не знаете! А я — знаю человеческие слабости и пороки. Знаю, что движет людьми. Взять хотя бы вашего Джона Кента! Как глупо с его стороны было приезжать сюда, на мою территорию. Ему стоило довольствоваться клочком победы: ему удалось подобраться ко мне близко и даже остаться в живых. Тогда он почти победил меня, но здесь — совсем другая игра. О, его глупость стоила ему жизни! Он был так жалок и предсказуем, выходя на мой зов. Милый добропорядочный Джонни высокомерно вообразил, что может запросто явиться в Нью-Йорк и пристрелить меня, как собаку! Черта с два я бы ему это позволил!

— Вот он, — обратилась Кэтрин к Минкс. — Посмотри на него. — Она приподняла стеклянный купол и провела пальцами по костям скелетообразной руки. — Джон Кент совершил ошибку, пытаясь разыскать вас в низах, в то время как ему нужно было смотреть выше. Он никогда не подумал бы, что Билли Резак — доктор. Полагаю, вы также были врачом в районе Лаймхаус?

— В Шадуэлле^[54], — осклабился Полливер.

— Что располагается аккурат рядом с Лаймхаусом, не так ли? Поэтому у вас были пациенты, которые жили в Лаймхаусе и могли рассказать вам все, что вы хотели знать. О, это очаровательный способ добывать информацию!

— Изображаете из себя судью, которая познала мир. Но вы ничего о нем не знаете, мадам Герральд. Нам не о чем больше с вами говорить, — сказал Полливер со смесью гордости и… едва ли не обиды.

— Я сомневаюсь, что состояние вашего здоровья позволит попросту вышвырнуть нас отсюда. И, полагаю, вы также не станете привлекать констебля, чтобы избавиться от нас. — Кэтрин одарила его улыбкой, в которой читалась опасность. Она вернула стеклянный купол на место. — Наше дело против вас не будет закрыто, — заверила она, — пока вы не предстанете перед судом. По моему личному мнению, вас следует казнить, как бешеного уличного пса. Но, полагаю, придется обойтись публичным повешением.

— А у вас тоже есть жестокие желания, не так ли? — ответил Полливер с издевательской улыбкой. — Но даже если так, — продолжил он почти с сочувствием, — вы не убийца, мадам Герральд. И, к вашему большому сожалению, у вас нет ниточек, которые бы связали меня с Джоном Кентом так, чтобы этого было достаточно для суда. У вас есть только очень смелые домыслы и ваше слово против моего. Ни один суд не станет рассматривать мое дело, основываясь на этом. Но в одном вы были правы: приятно смотреть в лица поверженных врагов. Вы проиграли, дамы. Игра окончена. Петля для повешения, которую вам не терпится набросить мне на шею, так и останется лежать в ящике.

Кэтрин оставалась бесстрастной, хоть это и удавалось ей не без труда. Минкс тоже не проронила ни слова.

— Полагаю, вам больше нечего мне сказать. — Полливер на пару секунд задержал на лице елейную улыбку, а затем посерьезнел и открыл входную дверь настежь. — Убирайтесь отсюда, — холодно приказал он.

Кэтрин еще какое-то время стояла без движения, а затем жестом попросила Минкс следовать за ней. Когда они проходили мимо Полливера, доктор сказал:

— Боюсь, что в будущем я не смогу оказывать медицинские услуги кому-либо из вас, так как вы обо мне не лучшего мнения. Но эти новые молодые врачи чрезвычайно эффективны, так что будьте уверены, ваше здоровье вне опасности.

После этого он шумно захлопнул дверь за их спинами.

Глава 6

Ноябрь превратился в декабрь, а декабрь — в январь.

С надеждой ожидая возвращения Хадсона Грейтхауза с Мэтью и Берри Григсби, Кэтрин и Минкс не испытывали недостатка в проблемах, с которыми к ним спешили встревоженные, а иногда и напуганные клиенты. Был случай с демоническим скрипачом; странное происшествие с двуглавым псом; спасение похищенного ребенка Шунмаахеров от речных пиратов капитана Баллама — и это только некоторые из дел. Среди всей этой кутерьмы особо запомнилась смертельная схватка с капитаном Балламом, которая убедила Кэтрин, что женщина способна управляться с ножом гораздо лучше, чем мужчина.

Время шло, минул и январь.

В последнюю неделю месяца пакетбот «Джордж Ходел» причалил к Филадельфийской пристани, завершив свое путешествие из Нью-Йорка. Среди пассажиров, сошедших на берег под густым снегопадом, был высокий элегантный мужчина в длинном коричневом пальто с темным меховым воротником. Его голову украшала черная треуголка с желтой лентой. Весь его багаж состоял из кожаной сумки — хорошо сшитой и дорогой.

В своих крепких сапогах из телячьей кожи он прошагал по шумному району гавани и в нескольких кварталах от нее снял комнату в отеле «Герб Бэнкрофтов». Немного отдохнув в своем просторном номере, он привел себя в порядок: побрился и помылся внизу, в одной из керамических ванн, предназначенных для привилегированных постояльцев. Затем он переоделся в свежую одежду, надел пальто, треуголку, сапоги и яркий белый галстук. После тщательных приготовлений он извлек из своей дорогой сумки нож с крючковатым лезвием, пару недавно заточенных кусачек и маленький кожаный мешочек. Все эти принадлежности обрели место в потайных карманах пальто, после чего постоялец покинул свою комнату.

Пристально вглядевшись в его лицо, можно было увидеть, что мужчина очень возбужден, потому что прошло слишком много времени с тех пор, как он последний раз утолял свой голод. А тот продолжал неуклонно расти и мучить его изо дня в день.

Однако никто не обратил на него внимания. Жители Филадельфии, ежась от снегопада, спешили мимо него по своим делам; повозки и кареты, запряженные лошадьми, носились взад-вперед по длинным прямым улицам. Никому не было дела до одинокого прилично одетого незнакомца.

Исходив несколько городских улиц, мужчина заглянул в таверну «Серая Лошадь», чтобы отдохнуть и насладиться ранним ужином. Время осуществлять задуманное не пришло — еще даже не наступили сумерки. В этом приличном заведении он невзначай перемолвился парой слов с молодым человеком за стойкой и выяснил, что ему следует держать путь на юг. Покинув таверну, он бодро зашагал по снегу. Желанная цель уже маячила на горизонте, и он решительно к ней двигался.

Это была довольно долгая прогулка, так как в этом квакерском городе любимые развлечения мужчины нашли свое место в так называемом «районе дурных ветров». Не лучшее место для приличного джентльмена, но его цель находилась именно там, а значит, ему следовало туда поспешить.

На юге город терял лоск. Статные дома сменялись покосившимися, даже бледное небо и падающий снег казались запятнанными.

Когда мужчина добрался до района теснившихся лачуг, кособоких крыш, разбитых окон и безликих фигур, жавшихся вокруг открытых костров или украдкой перебегающих из переулка в переулок, солнце начало клониться к закату.

Несмотря на сильную тягу, путешественник решил снова сделать перерыв и насладился чашкой сидра в тускло освещенной таверне «Мшистый Дуб». Некоторое время он понаблюдал за игрой в кости. Его так и подмывало присоединиться к игрокам, ведь он любил азартные игры и был в них чертовски хорош, однако сумерки сгущались, а ему еще предстояла долгая прогулка до «Герба Бэнкрофтов» и вторая горячая ванна, чтобы смыть грязь.

И вновь — один ничего не значащий разговор с мужчиной за стойкой, после чего путешественник направился на юго-запад, где стояли грубые лачуги, утопающие во мраке. На пути туда ему стали попадаться женщины и мужчины, слонявшиеся без дела — те, кто, как он предполагал, уже имели пестрые послужные списки в качестве рабов по удовлетворению самых низших человеческих потребностей. Некоторые из них свистели ему и всячески привлекали к себе внимание. Но он не сбавил шаг, а продолжил идти так же уверенно под снегом, устилавшим ему треуголку и плечи.

Тяга.

Теперь она стала практически выносимой.

Но скоро она исчезнет.

Пройдя еще квартал на юго-запад, на окраине города он увидел стройную женскую фигуру в жалком и грязном оборванном пальто. Образ дополняла растянутая печальная шерстяная шапка. В сгущающихся сумерках он приблизился к девушке и, когда она посмотрела на него, увидел, что она довольна привлекательна, несмотря на рябое лицо и рассеченную бровь. На вид ей было лет четырнадцать.

Идеально.

— У меня есть деньги, — сказал он.

Она отрешенно смотрела на него, на ее лице не мелькнуло ни единой эмоции: видимо, она каким-то образом научилась их притуплять.

— Вон тот переулок, — указал он и одарил ее чарующей улыбкой. — Пойдем, я тебя согрею.

Она безропотно последовала за ним. Он же, как истинный джентльмен, остановился, чтобы пропустить ее вперед.

— Не здесь, — мягко подтолкнул он, — иди до конца переулка. Ветра там будет меньше. — Его правая рука потянулась к карману, но время еще не пришло. Лучше, пока она в его власти, позволить ей сделать свое дело.

Девушка молча двинулась вглубь переулка.

— Беги отсюда, дорогуша, — сказал кто-то.

Испуганные голосом, мужчина и девушка посмотрели в сторону выхода из переулка. Фигура, стоявшая там, была одета в темно-зеленое пальто и треуголку того же цвета, но ее лицо было скрыто и меркнущим светом дня, и падающим снегом.

— Беги, — повторила женщина. — Он мой.

Девушка не побежала, она просто проковыляла мимо Минкс Каттер и вскоре скрылась в тумане.

Теперь Минкс обратилась к Полливеру:

— Ну, так что, хочешь трахнуться?

— Кто ты, черт возьми, такая?

Минкс подошла ближе. Обе ее руки в поисках тепла были погружены в меховую муфту.

— Я вот с удовольствием тебя трахну, — сказала она.

— Мы что, знакомы?

Он наконец узнал ее и издал короткий вздох, похожий на предсмертный хрип.

— Ты был прав, — сказала Минкс, подходя еще ближе. Она улыбалась. Снежинки, не тая, падали на ее светлые брови. — Мадам Герральд не убийца. Но я да.

И прежде, чем крючковатый клинок успел вынырнуть из кармана пальто Полливера, из муфты выскользнула правая рука Минкс со своим собственным крючковатым ужасом. Нож по широкой дуге одним плавным движением прошелся по горлу мужчины. Минкс ловко отступила, когда из разорванного горла вырвался багровый поток. В одно мгновение галстук доктора почернел.

Тяга внутри Билли Резака резко ослабла, крик боли сопроводили брызги мочи в дорогие, хорошо сшитые бриджи.

Он отшатнулся, ища путь к бегству даже когда его мир начал окрашиваться в темно-красный цвет. Ноги принесли его к стене. Повернувшись, он наткнулся на другую стену. Руки самопроизвольно взлетели в поисках опоры и схватились за грязные кирпичи, но он все равно потерял равновесие и упал на колени.

Минкс вытерла клинок о его левое плечо, ее лицо источало холод, как и наступающая ночь.

Полливер упал на живот, несколько раз дернулся и умер в заснеженной грязи.

Минкс подождала немного, пока не убедилась, что с ним покончено, а потом перевернула тело на спину.

Она заплатила осведомителю в конторе, где пакетботы регистрировали своих пассажиров. В этом была своя выгода: чтобы кто-то следил за регистрационной книгой и постоянно проверял наличие имени Куэйла Полливера в списке. Минкс было все равно, сколько это займет времени. Она заплатила также за то, чтобы подняться с ним на один борт в ночь перед отплытием, предусмотрительно захватив с собой запас еды. На протяжении всего плавания она оставалась в безопасности своей каюты — чтобы никто и никогда не узнал, что она вообще куда-то ездила.

Кэтрин Герральд не было и никогда не станет об этом известно.

Осторожно ступая мимо растекавшейся лужи крови, Минкс распахнула пальто мертвеца и нашла лезвие, кусачки и мешочек со шнуровкой, в котором он, очевидно, собирался унести свои окровавленные сокровища для дальнейшего развлечения. Все это она оставила на тех же местах. Из своего пальто она достала свиток пергамента, перевязанный красной лентой. На нем она заранее написала большими буквами: «Я — БИЛЛИ РЕЗАК».

Она хранила эту бумагу с конца ноября.

Сейчас она поместила это заявление в карман его пальто. Кто-то может прийти и ограбить труп — скорее всего, так и будет, — но это может оказаться кто-то, кто узнает имя известного убийцы и сообщит властям. В конце концов, она была уверена, что даже здесь полно людей, которые недавно приехали из Лондона и регулярно читали «Булавку Лорда Паффери».

Кто-нибудь узнает. А даже если нет — плевать.

Ее задача была выполнена.

Дело закрыто, — подумала она.

Когда Минкс выпрямилась, не померещилась ли ей размытая фигура, стоявшая там, где мрак переулка сливался с тусклой синевой света? Действительно ли она видела слабый отблеск пламени и клубы дыма, поднимающиеся вверх сквозь снегопад?

Нет, конечно, нет.

Во всяком случае, теперь там уже ничего не было.

Справедливость восторжествовала. Минкс чувствовала это нутром. И она знала это сердцем.

Отвернувшись, она покинула переулок, отправляясь в долгую прогулку в центр Филадельфии. По пути ей на глаза попался «Мшистый Дуб», и она подумала, что это заведение выглядит весьма интригующим. Ее мучила жажда, потому что она слишком долго дожидалась появления Полливера на улице. Может быть, в этот холодный вечер стоит побаловать себя горячим напитком? Да, это хорошая идея.

Как раз то, что ей сейчас нужно. Это как раз по ее части.

Дорогой читатель!

Мы прошли через семь оттенков зла, и мое внимание привлекла еще одна история, которую необходимо рассказать. Мы не можем забыть одного персонажа, который много страдал и пережил тяжкие испытания. Поэтому это будет история о храбрости и силе этого человека перед лицом… зла во плоти.

Итак, это восьмая история в путешествии по семи оттенкам зла с нашим незабвенным персонажем и еще одним оттенком зла — возможно, самым худшим из всех.

Искренне твой,

Роберт МакКаммон.

Случай на судне «Леди Барбара»

Глава 1

Февраль 1704 года.

С нее было достаточно, и она больше не собиралась этого терпеть. Поэтому, поднявшись утром со своей кровати и переодевшись в теплую одежду — ведь на корабле в любом месте, кроме камбуза, всегда было так холодно, что зубы начинали мелодично перестукивать, — Берри Григсби покинула свою каюту и с вызывающей решительностью направилась по освещенному масляными лампами коридору к двери в кормовой части.

После двух резких стуков, укрепивших решимость Берри, дверь открылась. На пороге стояла внушительная фигура капитана Генри Стоунмена. С таким телосложением и ростом ему бы больше подошло покорять горы, нежели управлять кораблем: он был очень крепким и высоким. Берри замечала, что в первую неделю плавания он часто ударялся головой о низкие потолки, после чего позволял себе выругаться. Он быстро брал себя в руки и спешил непременно извиниться за грубость перед присутствующими на борту дамами.

— Доброе утро, мисс Григсби, — поздоровался моряк с каштановой бородой. На нем была его обычная рабочая одежда: темно-синяя куртка с меховым воротником поверх рубашки в красно-синюю клетку, брюки цвета буйволовой кожи с коричневыми заплатами на коленях и черные ботинки. — Что я могу для вас…

— Вы, вероятно, уже знаете, — перебила его Берри, поскольку для нее проблема была очевидна. — Это касается мистера Реджинальда Гулби и его пристального внимания, которое я никогда не поощряла и которое приобретает все более навязчивые формы.

Стоунмен кивнул, но ничего не сказал. Вероятно, он ожидал очередной вспышки возмущения от медноволосой и довольно миловидной, на его взгляд, девушки. Берри не разочаровала его.

— Может, слава ловеласа и сердцееда Роуди Реджи и разнеслась на всю Англию, но я отказываюсь выказывать к ней что-либо, кроме отвращения. Я припоминаю, что перед тем, как мы покинули гавань, вы обещали мистеру Мэтью Корбетту, что присмотрите за мной… — она решила добавить то, что показалось ей немаловажным, — как за собственной дочерью. — Заметив легкую грусть, промелькнувшую в глазах капитана, она поспешила смягчить удар: — Я имею в виду, что, если б она была жива, вы присматривали бы за ней так же, как обещали приглядывать за мной. Ох… простите. — Берри вздохнула. — Мои нервы на пределе. Я лишь хотела напомнить вам о вашем слове, но вышло неуклюже.

Стоунмен снова кивнул. Для Берри он оставался безмолвной загадкой. Затем он открыл дверь пошире и отступил.

— Входите, — сказал он.

Берри вошла, Стоунмен закрыл за ней дверь. Насколько ей было известно, никто из других пассажиров «Леди Барбары» не посещал личные покои капитана. Она быстро поняла, что одной из причин были весьма скромные размеры его личной каюты, а другой — то, что большую часть пространства занимала кровать, которая выглядела слишком короткой для роста Стоунмена. Также здесь был письменный стол, который словно вытащили с другого потонувшего судна, и шкаф с большим количеством свернутых в свитки документов — скорее всего, карт. Обстановку дополняли кресло из воловьей кожи у письменного стола, стул напротив, дубовый комод, две масляные лампы, прикрепленные к стене, умывальник и маленькое овальное зеркало на подставке. Скромная каюта была обставлена так плотно, что больше сюда не поместилось бы ничего, даже банка маринованной селедки.

На самом деле, маринованная сельдь была основным блюдом на камбузе наряду с другой соленой рыбой, а также говядиной, картофелем и кукурузой в самых разных видах: жареная, запеченная, вареная или заправленная сливками. Иногда из ледяных глубин вылавливали свежую рыбу, но эта задача требовала стойкости. Не всякий моряк сможет стоять под февральскими атлантическими ветрами час за часом и забрасывать удочку.

«Леди Барбара» вышла из гавани месяц назад. Капитан сообщил всем, что этот корабль — настоящая женщина, и относиться к ней следует с уважением и чуткостью.

— … ибо, я уверяю вас, она запоминает все обиды и отплачивает за них десятикратно.

Будучи одной из четырех дам на борту «Леди Барбары», Берри сначала была просто раздражена нежелательным вниманием Роуди Реджи, однако он не позволял себе лишнего. Вскоре он начал «невзначай» касаться ее бедер, когда она проходила мимо него по узким коридорам, и эта наглость привела ее в бешенство. Похоже, что ее сестры по несчастью — пассажирки Кара Диксон и Джессика Райнхарт — также стали жертвами его плохих манер. При этом мисс Райнхарт путешествовала одна, и за нее некому было заступиться, а вот муж миссис Диксон прилюдно сообщил Гулби на камбузе, что еще один такой «несчастный случай», и хулиган остальной путь до колоний проделает вплавь.

Остановило ли это горе-ловеласа? Увы, нет.

Берри была уверена, что Гулби засмотрелся бы даже на Гленнис Хэмметт — жену Галена Фицроя Хэмметта — если бы возраст той не приближался к шестидесяти. Только почтенный возраст и спасал ее от приставаний, хотя пожилая женщина оставалась привлекательной, ухоженной, обладала прекрасными манерами и была остроумной в беседах.

Стоунмен оперся на стол. Корабль качало, что было обычным явлением, к которому пришлось привыкать в первую неделю плавания. Сейчас, месяц спустя, желудки пассажиров давно адаптировались к морской качке.

— Не нужно напоминать мне о моем слове, — хмуро сказал капитан. — Я всегда держу его, таков мой принцип. Что касается проблемы, о которой вы говорите… Что ж, у меня состоялось два разговора с этим человеком, и, я думаю, они немного охладили его пыл.

— В самом деле? Я полагаю, вы разговаривали с ним до вчерашнего вечера, когда он чисто случайно «задел» локтем мою грудь? Неприлично говорить о таком, но у меня просто нет выбора.

— Боюсь я не могу полностью оградить вас от контакта с ним. В такой тесноте столкновения неизбежны.

— Разумеется, я это понимаю, — покачала головой Берри. — Но так я сталкиваюсь только с ним. Каждый раз — только с ним. Он использует тесноту в своих интересах при любом удобном случае!

— К сожалению, многие мужчины так делают.

— Некоторые — да. Однако с самого первого дня, еще до того, как мы покинули гавань, он начал набрасываться на меня, как бык во время гона, простите за выражение! Если это еще не насилие, то его поведение невольно наводит на мысли об этом. Простите, что поднимаю такие неудобные темы. Но он буквально пожирает меня глазами! Клянусь, этот мужчина пускает слюни при виде женской шеи и приходит почти в экстаз, если ему удается уловить запах женской прически!

— К сожалению, не в моей власти приказать мистеру Гулби перестать видеть и чувствовать запахи, — сказал капитан, пожимая тяжелыми плечами. — Это выше моих сил.

— Неужели вы ничего не можете сделать? Похоже, вежливые попытки поговорить с этим человеком ни к чему не приводят.

— Возможно, я попробую еще раз. — Он нахмурился от собственных слов. — Но я сомневаюсь, что из этого что-то выйдет. Он высокого мнения о себе, и уверен, что любая женщина обязательно сдастся под его натиском рано или поздно. Возможно, в его биографии есть эпизоды, подтверждающие его самоуверенность. По крайней мере, я так думаю. Все это хвастовство драгоценностями, которые должны приманить женщин, говорит об этом.

Берри подумала, что, в словах капитана, как это ни прискорбно, есть смысл. Она вспоминала заявления Гулби в то первое утро, когда она встретила его на причале.

***

— Друзья зовут меня Роуди Реджи, — сказал джентльмен с лисьим лицом, каштановыми усами и козлиной бородкой. — Скупщик и торговец ювелирными украшениями. Ваша шея, дорогая, буквально создана для нити жемчуга.

— Которая по чистой случайности имеется в вашем багаже? — спросил Мэтью. Он попытался приобнять Берри, однако она опередила его и обняла первой.

Веки Гулби едва заметно дрогнули.

— О, я понял, сэр. Вы вместе с этой красавицей направляетесь в Нью-Йорк?

— Эта красавица, — подобравшись, сказал Мэтью, — путешествует одна. Но я намерен просить ее выйти за меня замуж, когда сам вернусь в Нью-Йорк.

— О, ясно. — Он коснулся своих поджатых губ пальцами в перчатках. — Это значит, что вы еще не попросили ее руки. Какая жалость. И когда же вы, сэр, собираетесь вернуться в Нью-Йорк?

— Скоро, — ответила Берри. — Очень скоро. И независимо от того, просил он моей руки или нет, мой ответ будет «да». Да, тысячу раз да.

— Жаль, — повторил Роуди Реджи. — У меня в багаже действительно много прекрасных украшений. — Теперь он обращался непосредственно к Берри. — На борту помимо нас всего шесть или семь пассажиров. Путешествие будет долгим. — Он хитро улыбнулся. — У меня будет достаточно времени, чтобы показать вам свои богатства. — Его сальная улыбка исказила смысл его слов так, что они прозвучали как удар наотмашь.

— А я уверена, что предпочла бы их не видеть, — сказала Берри.

— О, но я эксперт по женскому удовольствию! Я имею в виду, что знаю, какие драгоценности вызывают у них наибольшее волнение. Да, поверьте, я очень опытный специалист. Могу я узнать ваше имя? Нам ведь предстоит быть попутчиками в очень долгом путешествии.

— Нет, не можете, — отчеканила Берри.

С лица Роуди Реджи не соскользнула хитрая ухмылка, однако что-то в его глазах потускнело. Он ответил:

— Тогда прошу прощения. Было приятно познакомиться с вами обоими. Сэр, я очень надеюсь, что вы не вернетесь в Нью-Йорк чересчур поздно.

— Поздно для чего? — поинтересовался Мэтью.

— Для всего, — последовал сдержанный ответ. А затем Роуди Реджи презрительным жестом дал сигнал рабочим, чтобы его огромные сундуки подняли по трапу, а сам зашагал прочь.

Он не успел уйти далеко, прежде чем это настигло его.

Скольжение ботинка по коровьему навозу может привести некоторых людей в изрядное замешательство. Для Реджинальда Гулби это означало катастрофу: он потерял равновесие, как будто его ударили мушкетом под колени, пошатнулся, сделал три неловких шага, пнул клетку для свиней, затем сделал еще три шага… к несчастью для него, опора была рассчитана всего на два. С хриплым воплем он повалился в холодную грязную воду. Мэтью и Берри молча стояли и смотрели, как капитан Стоунмен приказывает бросить бьющейся фигуре Гулби веревку. Когда мокрое хлюпающее месиво оказалось поднято на пристань, Роуди Реджи представлял собой печальное зрелище без своей отделанной мехом треуголки и мехового воротника. Его волосы налипли на лицо, напомнив одну из морских диковинок с щупальцами в деревенском кабинете Профессора.

Берри не смогла сдержать легкий смешок, который она попыталась прикрыть, приложив ладонь к губам. Ей стало немного неловко за это, но только немного.

Волнение чуть схлынуло, хотя Роуди Реджи продолжал бушевать и топать ногами, словно в причудливом танце, а вокруг него вились цыгане. Мэтью и Берри поднялись на борт «Леди Барбары». Капитан Стоунмен лично провел их к люку и помог спуститься по наклонной лестнице. Здесь нужно было осторожничать, чтобы ненароком не расшибить лоб о верхние доски. Далее Стоунмен повел их мимо кладовой, где хранились бочки с припасами и пресной водой и по короткому коридору проводил их к небольшой, но очень уютной каюте, выкрашенной в розовый. Там была кровать — узкая, но, судя по всему, удобная, — комод, вешалка для одежды, а также небольшой столик с собственным умывальником и запасом чистых полотенец. На постели, по словам капитана Стоунмена, было свежее белье, а ключ от комода также подходил к наружному замку на двери.

— С внутренней стороны можно запирать на вот эту щеколду, — сказал он, положив на щеколду указательный палец размером с крупный огурец. — Экипажу можно доверять. Мы ходили через Атлантику на «Леди Барбаре» уже шесть раз с этой командой, так что беспокоиться о вашей безопасности нет нужды. Но если хотите, вы можете заказывать еду, и ее будут приносить вам в каюту. — Он улыбнулся, и улыбка показалась смущенной. — Старине Генри никогда не платили столько, сколько предлагалось за эту каюту. Раньше это был загон, где держали коз, но, как видите, мы его переделали, поставили дверь и вычистили все до блеска.

— Похвально, — сказал Мэтью.

— Я бы предпочла есть вместе с другими пассажирами, — сказала Берри. — Путешествие предстоит долгое. Следует быть общительной.

— Очень хорошо! — сказал капитан. — Мне нравится этот настрой. Напоминает мне мою дочь, благослови Господь ее душу. — Что-то печальное промелькнуло на его суровом лице. — Ее больше нет на этой земле, но для меня она всегда здесь. — Он приложил руку к сердцу. В следующую секунду он вернулся к своему прежнему амплуа и снова гордился работой, проделанной для удобства леди. — Еще у вас есть фонарь, — он указал на фонарь на небольшой полке рядом с кроватью, — запас фитилей и собственная трутница. Я его пока не поджигал, чтобы ненароком не спалить корабль. Если сами не справитесь, я попрошу кого-нибудь зажечь вам фонарь.

— Я справлюсь с трутницей, — сказала Берри, — но спасибо за предложение.

— Ночной горшок под кроватью, — продолжил капитан. — Так что вам не придется ни с кем делиться. Я попрошу кого-нибудь убирать его для вас каждый день. Вам понадобятся оба этих сундука?

— Нет, только тот, с синими кожаными ручками.

— Хорошо, мэм. Я прикажу перенести его из трюма после того, как мы отчалим. Береговой колокол прозвонит примерно через час, — обратился капитан к Мэтью. — Я пока оставлю вас наедине. — Он небрежно отсалютовал Мэтью и удалился, предусмотрительно притворив за собой дверь.

***

Это было месяц назад. И Берри вспомнила заявление капитана о том, что он будет относиться к ней, как к собственной дочери, когда Мэтью собирался покинуть корабль. О, это был печальный момент расставания, который до сих пор отзывался пустотой в ее сердце!

— Этот человек — настоящий пройдоха, — сказал Стоунмен, когда Берри вернулась из своих воспоминаний к проблемам текущих дней. — Никогда не знаешь, что на уме у таких людей.

А по-моему, я прекрасно знаю, что у него на уме. Как можно чаще лапать меня и других несчастных пассажирок этого судна, — чуть не сказала она, но правила приличия заставили ее не поддаться этому порыву.

— Я стараюсь держаться от него как можно дальше, — вместо того заверила Берри. — Но, к сожалению, этого недостаточно, чтобы избежать встречи с ним, поскольку, так или иначе, мы в этом плавании попутчики. И ведь впереди еще целый месяц, не так ли?

— У нас неплохие шансы. При попутном ветре мы прибудем в порт к середине марта.

Это целая вечность в компании Роуди Реджи, — тоскливо подумала Берри. Но что еще ей оставалось, кроме как терпеть?

— Я очень надеюсь, что вы поговорите с ним еще раз.

— Даю вам слово.

Больше она ничего не могла сделать. Пожелав капитану доброго утра, Берри покинула его каюту. По пути на камбуз, она миновала вторую и третью каюты, которые занимали Хэмметты и мистер Кой Чендлер. Следом шли помещения, отделенные друг от друга брезентовыми занавесами. Здесь проживали другие пассажиры: мистер Мика Холлидей, мистер Морган Стаут, Диксоны, Джессика Райнхарт и проклятый торговец драгоценностями Реджинальд Гулби. За этой зоной находилась ее собственная каюта, кладовая и трап, ведущий на палубу. Камбуз располагался дальше. Ближе к носу корабля еще одна лестница вела вниз, в отсек экипажа. На «Леди Барбаре» работали восемь человек, которые управлялись с канатами, парусами и рулем, помимо них был еще корабельный кок.

При первой встрече на причале Гулби сказал, что, по его мнению, на борту будут еще шесть-семь пассажиров, но он ошибся на одного, поскольку тучный торговец растительными лекарствами Морган Стаут прибыл с опозданием. Берри немного разузнала о других своих «друзьях по несчастью». Мисс Райнхарт направлялась на встречу со своим женихом в Нью-Йорке. Хэмметты собирались навестить своих сыновей и их семьи. Диксоны переезжали из Ланкастера, чтобы открыть свою бухгалтерскую компанию. Мистер Чендлер — самый молодой, ему было всего двадцать три года, — отправился в свое «великое приключение в колониях».

Беспокойство Берри по поводу Роуди Реджи было единственным отягчающим обстоятельством этого плавания, но оно не шло ни в какое сравнение с тяжестью, которую она испытывала, беспокоясь за Мэтью. Это чувство не покидало ее ни днем, ни ночью. Оно преследовало ее и теперь, когда она шла на завтрак.

У нас с Профессором уговор: я должен помочь ему найти зеркало.

Одиннадцать слов, сказанных Мэтью во время их последнего совместного ужина. Одиннадцать слов, равные одиннадцати тоннам мучений для Берри Григсби.

Неужели ее возлюбленный попросту сошел с ума? Договориться с Профессором и помогать ему разыскивать какое-то зеркало где-то в Италии? И не простое зеркало, о нет! Темное творение, предположительно созданное колдуном, чтобы вызвать демона из Преисподней! А еще эта книга с ритуалами по призыву демонов и тому подобным. Ритуалы должны помочь человеку стать хозяином демона… если, конечно, при вызове не будет допущена ошибка, и тогда злобная тварь, скорее всего, оторвет наглецу голову.

Уж не сошла ли с ума и сама Берри, если она размышляет о зеркале и допускает, что оно может существовать? Нет-нет, такого просто не могло быть.

Мэтью, конечно, найдет зеркало — он ведь способен отыскать даже пенс в свинарнике, — пусть ему придется рыть яму до самого центра земли! Но зеркало будет просто предметом мебели, скорее всего, сломанным и никому не нужным. И тогда, выполнив это нелепое задание, он освободится от своей сделки с Профессором и сможет отправиться домой. Главное, чтобы в процессе выполнения его части сделки с ним ничего не случилось…

А ведь был еще Хадсон Грейтхауз, который оказался настолько глуп, что вызвался помочь Мэтью.

Нет, нет… нужно отбросить такие мысли! Боже, благослови Хадсона Грейтхауза! Если кто и может уберечь Мэтью от опасности, то только этот здоровенный бык. Не то чтобы Берри не нравился Хадсон, просто он и в самом деле был здоровенным быком. А это — именно то, что нужно Мэтью, чтобы оградить его от… чего?

И снова нахлынула тревога.

Книга заклинаний… зеркало, созданное колдуном… богомерзкая идея вызвать демона из ада, чтобы выполнять приказы зловещего преступника…

Какие злоключения могут подстерегать искателей на пути в Италию, если у их путешествия такая темная цель? А что произойдет, когда они доберутся до Италии?

В разгар бессонных ночей, пока «Леди Барбара» прорывалась сквозь волны, а количество миль, отделявших ее от Мэтью, все росло и росло, Берри размышляла о том, что, если Профессор узнал об этом зеркале, находясь так далеко от Италии, то кто еще мог узнать о нем?

Она вздрогнула. Думая об этом в своей уютной розовой каюте, она иногда чувствовала, как чья-то холодная рука проходится по спине вдоль ее позвоночника. Рука смерти, предзнаменование того, что может ждать Мэтью и остальных в их путешествии. Ибо, если это зеркало настоящее… если оно действительно способно вызывать демонов, то его непременно должны искать и другие люди, с еще более зловещими намерениями, чем у Профессора Фэлла. И такие монстры, несомненно, способны на убийство…

— Ах, вот и любовь всей моей жизни!

Берри резко остановилась, не доходя до двери на камбуз, потому что перед ней предстал хулиган Роуди Реджи. Он, как обычно, улыбался своей сальной улыбочкой, буквально призывающей к разврату.

Глава 2

— Пожалуйста, отойдите с моего пути, — сказала Берри, когда к ней вернулось самообладание. Она увидела, что Гулби держит в руках кукурузный пирог, который он явно взял со стола на камбузе и уже успел откусить кусок.

— Любовь всей моей жизни, — повторил Гулби, как будто не услышал требования Берри. — Моя жизнь начинается каждое утро, как только я взгляну на тебя, красавица. И вот ты здесь.

— Я попросила вас… — Она покачала головой и вздернула подбородок с вызовом. — Я сказала вам отойти с дороги.

— Я слышал, — ответил он, но с места не сдвинулся.

Берри посмотрела на него, как на противное насекомое, попавшееся на пути. Хотя назвать его обладателем отталкивающей внешности было не так уж и просто — многим женщинам Роуди Реджи мог показаться очень привлекательным. Берри предполагала, что ему около сорока лет. Он был подтянут и хорошо ухожен. У него были гладко расчесанные каштановые волосы, собранные в низкий хвост, схваченный черной лентой, подстриженные усы и козлиная бородка. Голубые глаза на остроносом лисьем лице глядели пронзительно и живо. Очевидно, его ювелирное дело процветало, потому что даже во время морского путешествия он носил стильные костюмы пастельных тонов с чистыми белыми рубашками с оборками, обычно более темным галстуком, расшитыми жилетами и коричневыми или черными ботинками из экзотической кожи. Проходя мимо него — к сожалению, на близком расстоянии, — Берри не раз улавливала приятный аромат мужского мыла или тоника для волос. Все эти джентльменские штрихи были вполне способны привлечь внимание дам. Но вместе с тем у него были шаловливые руки, стремящиеся ощупать то ладони, то шею, то грудь, то бёдра. Роуди Реджи использовал любую возможность, чтобы ненароком прикоснуться к женщине. Берри испытывала к нему отвращение и в течение последних двух недель стремилась избегать его изо всех сил, но на корабле длиной менее ста футов, это было проблематично.

И вот он здесь. Отказывается сдвинуться с места и с пошлым блеском в глазах откусывает очередной кусок кукурузного пирога.

— Вымешаете мне позавтракать, — сказала Берри.

— В самом деле? Каким же образом?

— Таким, что меня от вас тошнит, и я теряю аппетит.

— Так ты, должно быть, еще не привыкла к корабельной качке, моя дорогая. Боже, у тебя такой чудесный румянец на щеках! Твой жених, наверное, полный идиот, раз позволил тебе путешествовать одной!

— Вы уже несколько раз делились со мной этим неверным наблюдением, — буркнула Берри.

— Верно. И каждый раз я говорю это все серьезнее. Я не спрашивал, соблюдая приличия… и все же чем этот молодой человек зарабатывает себе на жизнь?

Фраза «соблюдая приличия» чуть было не заставила Берри громко рассмеяться, но она сжала губы и подавила этот порыв. Она не видела необходимости обсуждать с этим кретином какие-либо свои дела или дела Мэтью, однако пренебрежительный тон заставил ее с вызовом сказать:

— Он — очень ответственный и умелый специалист по решению проблем. Он работает в агентстве, которое… решает проблемы людей. А теперь вы не могли бы удалиться?

— Решает проблемы? — протянул Роуди Реджи. — Хм! Как интересно! Хочешь сказать, он частенько сует нос в чужие тайны, скажем так, по долгу службы? Например, ищет потерянные предметы и все в таком духе?

— Он делает гораздо больше! — взвилась Берри, но заставила себя успокоиться. — Послушайте, мистер Гулби, я хочу успеть позавтракать этим утром. Если вы не отойдете, я…

— Я отойду, — ответил он, и Берри отметила, что его тон стал чуть менее игривым и более серьезным. — Я займу еще всего минуту. Хотел бы я, чтобы твой жених оказался сейчас с нами, чтобы решить проблему. По-моему, у нас на борту есть воришка.

— Воришка? — раздраженно нахмурилась Берри. — О чем вы говорите?

— Я говорю о том… — Он вдруг посмотрел мимо Берри в глубину коридора, обернулся, посмотрел себе за спину, и обвел взглядом все окружающее пространство. Он продолжил заговорщицким, приглушенным голосом: — Я говорю о том, что кто-то шнырял по моим покоям. Это было две ночи назад. Я вернулся с ужина и обнаружил, что мои ботинки кто-то трогал.

— Ваши… ботинки?

— Я ставлю свои четыре пары ботинок рядом со своей койкой. У меня привычка расставлять их ровно по прямой линии, я делаю так уже много лет. Так вот, вернувшись с ужина, я обнаружил свои ботинки в беспорядке. Они были сдвинуты достаточно, чтобы я это заметил. Я полагаю, кто-то на борту хочет украсть мои драгоценности.

У Берри сложилось ощущение, что Гулби ведет рассказ к кульминации, и до возможности распрощаться с ним осталось совсем немного. Однако удержаться от колкости она не смогла:

— О, так ваши ботинки, должно быть, еще не привыкли к корабельной качке.

— Это не повод для насмешек, — возразил Гулби. — Я думаю, кто-то мог решить, что я спрятал часть своих товаров в ботинках, и покопался в них своими неуклюжими руками. Кто бы это ни был, он не знает, что большая часть ценностей находится в моем багаже в трюме, а маленький мешочек я всегда ношу с собой в… ну… — Он сделал движение бедрами, обозначив главный предмет своей мужской гордости.

Ну конечно, где бы еще ты стал прятать ценности, — поморщившись, подумала Берри. Она догадывалась, как он собирается закончить свою хвастливую тираду, и ее щеки были готовы вспыхнуть докрасна, а язык — извергнуть огонь.

Но вместо продолжения Реджи заговорил с таким спокойствием и такой серьезностью, что Берри была ошеломлена. Таким она его никогда не видела.

— Я коротаю время в отсеке с занавешенными каютами, потому что потерял свою уединенную каюту на корабле, на котором должен был плыть в Нью-Йорк. Курьер из компании сообщил мне, что судно «Бриана Хэлси», к сожалению, переполнено, и я места себе не находил, потому что какая-то слабоумная богатая парочка перекупила мою каюту, заплатив за нее вдвое больше! И тогда в последнюю минуту появился мистер Морган Стаут, который, очевидно, произвел оплату после того, как мне забронировали место на этом судне. Интересно, не был ли он на борту «Хэлси» и не решил ли сбежать оттуда, когда узнал из списка пассажиров, что я поплыву на «Леди Барбаре»? Я действительно заметил, что мистер Стаут и мисс Райнхарт покинули камбуз в тот вечер раньше всех. Возможно, они даже работали вместе, чтобы ограбить меня. — Гулби приподнял брови. — Что бы на это сказал твой специалист по решению проблем?

— Он бы посоветовал вам воздержаться от вечерней порции рома, потому что он распаляет ваше воображение, — ответила Берри.

— Клянусь, воображение тут ни при чем! Мои ботинки кто-то трогал!

— Хорошо, — сказала Берри, решив ему подыграть. — Два дня назад? — Она задумалась. — Возможно, вы помните, что миссис Хэмметт в тот вечер неважно себя чувствовала, и ни ее, ни ее мужа не было на камбузе. А также мистер Чендлер вошел позже остальных. И, наконец, я припозднилась прийти на камбуз, потому что мне страшно сидеть за столом, когда на меня все время смотрит ваша похотливая физиономия. Я была последней, кто туда пришел. Но я могу поклясться на тысячах Библий, что мне даже в кошмарном сне не пришло бы в голову трогать ваши ботинки!

— Это очень, очень большие ботинки, — сказал он, и его губы вновь растянулись в сальной улыбке. Похоже, это выражение лица было такой же частью его гардероба, как сегодняшняя жилетка в серую клетку. Но в следующий момент, когда Берри уставилась на него леденящим взглядом, он вдруг потупился и опустил глаза. — Простите, — пробормотал он, резко переходя на более вежливое общение. — Просто это обрушилось на меня, и я ничего не могу поделать…

— С чем? С вашим непрекращающимся неподобающим поведением?

— Я таков, каков есть, мисс Григсби. — Он вздернул подбородок. — Я всегда был таким. Почему? Да кто же знает! Все, что знаю я, это то, что у меня есть власть придать женщине любую форму, какая мне заблагорассудится. У меня есть власть заманивать представительниц прекрасного пола в любое заведение, которое я выберу, и это вызывает у меня такое же привыкание, как тот дьявольский джин, который бушует в Англии^[55]. Кажется, он называется «Белый бархат». Да, у меня есть эта власть. Но это также и власть надо мной самим. — В его глазах вдруг промелькнули искорки зарождающегося гнева. Он снова забыл о манерах и похотливо улыбнулся: — Ты думаешь, я высокого о себе мнения, не так ли, милая?

— Да. Слишком высокого для человека со столь ужасными манерами.

Гулби признал поражение.

— Виноват. Можно сказать, наказан и выпорот. — Он продемонстрировал очередную игривую улыбку. — А теперь… окажешь ли ты мне услугу, дорогая?

— Нет, — отрезала Берри.

— Небольшую услугу, — настаивал Гулби. — Твой Мэтью занимается решением проблем. Может, что-то из его умений передалось и тебе? Я припоминаю, что вы с ним провели какое-то время в твоей каюте перед тем, как мы покинули гавань. Так что у него были все шансы передать тебе… Что ж, я снова начинаю забываться. Держи со мной глаза широко открытыми, дорогая.

— Они открыты достаточно широко, чтобы наблюдать за каждой вашей попыткой к кому-нибудь притереться.

— Ух ты! — На его губах появилась улыбка, на этот раз немного натянутая. — Мы, как попутчики, должны признать, что понимаем друг друга, и отставить обиды в сторону. Я прошу тебя прикрыть мне спину.

Берри ожидала, что за этим последует очередная неуместная шутка, однако Гулби не пошел по грязному пути. Он сказал:

— Ты должна внимательно запоминать все, что услышишь и увидишь. Все, что может показаться тебе подозрительным. Вот и все, что от тебя требуется.

— Можете оставить свои требования при себе. Если вы предполагаете, что кто-то решил вас ограбить, вам следует сообщить капитану. А еще подумать над тем, чтобы перестать хвастаться стоимостью вашего товара.

— Мисс Григсби! — громко позвал кто-то, идущий по коридору за спиной Берри. — Этот так называемый джентльмен докучает вам?

Берри обернулась в тот момент, когда Дрейк Диксон подошел к ним.

— Ни в малейшей степени, сэр! — запротестовал Гулби. — У нас просто-напросто дружеская беседа.

— Вроде той, что у вас была с моей женой по поводу, как вы тогда выразились, очаровательного оттенка ее глаз? — Диксон был примерно на пять-шесть лет моложе Гулби, темноволосый и темнобородый. Во время путешествия он перестал бриться, так что борода успела отрасти до внушительных размеров. Его темно-карие, почти черные глаза стрелами пронзали Гулби, брови сходились к переносице над неоднократно сломанным носом.

Берри знала, что он не раз получал удары в лицо: Кара Диксон рассказала ей, что в молодости Дрейк участвовал в боксерских поединках, чтобы оплатить учебу в Королевской школе в Рочестере. К несчастью, эта деятельность была связана с азартными играми, и Дрейка уволили, но он поступил на работу в известную бухгалтерскую фирму в Ланкастере, стал ее главным служащим и теперь готовился открыть офис в Нью-Йорке. Кара сказала Берри, что они хотели снять домик в Англии (ведь Дрейк, безусловно, мог позволить себе такие расходы), однако в колониях сейчас много возможностей, и туда направляется множество деловых людей, посему они с мужем решили эти возможности не упускать. Им придется довольствоваться тем, что Кара называла «закрытыми поместьями». Каждое «поместье» представляло собой двухярусную кровать, небольшой письменный стол и стул, маленький столик для умывания — и все это примерно размером с наперсток.

Выражение лица Диксона было свирепым, но Роуди Реджи не дрогнул и не отшатнулся от него.

— Сэр, — елейно произнес он, — что оскорбительного в том, чтобы делать комплименты красивой женщине по поводу ее прекрасного цвета глаз? Редко можно увидеть такие ярко-голубые…

— Я могу сделать так, что вы долго будете наблюдать более глубокий синий оттенок, — прорычал Диксон, поднимая свой массивный кулак и демонстрируя его Гулби.

Берри решила вмешаться, прежде чем бывший боец отправит хулигана на тот свет.

— Мистер Гулби меня не беспокоил, — сказала она. — На самом деле, он просто шел своей дорогой. Не так ли? — Она одарила Гулби взглядом, который означал: «Если у вас есть хоть капля здравого смысла, уходите прямо сейчас».

Здравый смысл у этого человека действительно был.

— Прошу меня извинить, — кивнул он и с большой осторожностью протиснулся мимо. Впрочем, возможно, его здравый смысл затуманивала большая склонность к риску, потому что, сделав несколько шагов, он вдруг обернулся и сказал: — Мистер Диксон, что я могу поделать, если, когда я смотрю в глаза вашей дорогой жены, я переношусь в самые теплые и радостные дни лета? И там голубое утреннее небо и нежнейший ветерок, который на время уносит меня с этого холодного унылого корабля. Можно ли винить меня за то, что я оценил чудо Божьего творения: Он дал вашей Каре силу распространять тепло одним лишь взглядом! Боже мой, мистер Диксон! Как вы не понимаете, какой дар вы держите в кулаке… то есть, в руке!

Диксон повернулся к Берри.

— Скажите этому ослу, чтобы он убирался, прежде чем я решу, какую из своих рук сжать в кулак.

— Ухожу, ухожу! — воскликнул Гулби и направился вперед по коридору.

Диксон и Берри смотрели ему вслед, пока он не вошел в зону завешенных кают по левому борту корабля. После этого Диксон вздохнул и тихо пробормотал:

— У него дрянной язык и жуткие манеры, но насчет Кары он прав. И все же… я против того, чтобы он «случайно» касался ее бедер в узких коридорах. Это случалось слишком часто. Уверен, вы тоже страдаете от его навязчивого внимания.

— Так и есть. С другой стороны, здесь действительно узкие проходы.

— Что? Вы оправдываете это существо? — возмутился Диксон.

— Нет, просто констатирую факт. А сейчас… я умираю с голоду и хочу позавтракать, так что простите меня, но я предпочту любую еду обсуждению мистера Гулби.

— Абсолютно верное решение. И поскольку я ничего не люблю так, как плотный завтрак, я составлю вам компанию.

Диксон придержал для нее дверь камбуза, когда она вошла.

В помещении было благословенно тепло благодаря печи из красного кирпича, которой пользовался довольно раздражительный судовой повар-шотландец по фамилии МакКиг. Если его не отвлекали от работы, он был способен приготовить все, что угодно, дюжиной способов, включая его фирменное блюдо — овсяную кашу.

Камбуз казался мешаниной из сложенных друг на друга бочонков, кастрюль и сковородок, висящих на крючках, а также тарелок и чашек на полках. Все это умещалось в небольшом пространстве над столом и стульями, рассчитанными на шестерых. МакКиг передвигался по своему царству с грацией королевы. Он кивнул Берри и Диксону, когда они вошли, хотя его выпяченный подбородок и зловещий взгляд говорили: «Добро пожаловать, но не дай вам Бог встать у меня на пути».

За столом, завтракая жареным картофелем, красной фасолью и кукурузным пирогом с чашками кофе и дополнительными кружками подслащенного лаймового сока, сидели Мика Холлидей и Кой Чендлер. Первый — молодой рыжеволосый искатель приключений, а второй — коренастый широкоплечий мужчина лет пятидесяти с квадратной челюстью и светло-каштановыми волосами с сединой на висках.

Все пожелали друг другу доброго утра. Как только двое новоприбывших заняли свои места, МакКиг, как обычно, принес им еду и напитки.

— Может быть, нам подождать, пока к нам присоединится Кара? — спросила Берри у Диксона.

— Это займет некоторое время. Вы уже должны знать, что я встаю рано, а моя жена проводит полночи за чтением, а после не хочет вылезать из-под теплого одеяла чуть ли не до полудня.

Берри кивнула. Одним из приятных сюрпризов на борту «Леди Барбары» был обильный запас книг, и пассажиры развлекали себя, как могли, проводя время за чтением, играя в карты или в различные разновидности шашек.

— Такие уж они, женщины, — заметил Чендлер, чей голос был похож на скрежет пилы по камню. — Их трудно затащить в постель и трудно вытащить оттуда.

— Поосторожнее, сэр! — предупредил Холлидей, бросив быстрый взгляд на Берри. — У нас на борту уже есть один несносный хам!

— О, прошу прощения, мисс Григсби. — Глаза Чендлера под тяжелыми веками напомнили Берри глаза большой ящерицы, греющейся на камне. — Иногда мои лошади освобождаются до того, как я успеваю запереть дверь конюшни. Он был здесь всего несколько минут назад. Рассказывал о своем товаре и тому подобном. Показал нам с Микой несколько голубых сапфиров из того мешочка, который всегда носит с собой. Сказал, что они стоят по сто фунтов за штуку и ни пенсом меньше.

— Я рада, что пропустила эту демонстрацию, — сказала Берри, подумав, что Гулби был круглым дураком, раз продолжал хвастаться, подозревая при этом, что кто-то хочет его ограбить. Его павлинья манера буквально напрашивалась на ограбление.

Диксон покачал головой.

— Вероятно, это просто синие стекляшки. — Он отхлебнул немного горячего кофе. — Я не уверен, что такому человеку можно доверить продавать даже детские мячики, не говоря уже о драгоценных камнях. А вот и наша мисс Райнхарт! Доброе утро, мадам!

Дверь открылась, и на камбуз вошла Джессика Райнхарт. Она была стройной молодой женщиной, которой исполнилось двадцать четыре года через две недели после отплытия. Она рассказала об этом Берри во время одного из разговоров. Джессика всегда была элегантно одета, даже во время самых штормовых дней на море. У нее была персиковая кожа, пепельно-русые волосы, заколотые черепаховыми заколками, и прелестное лицо со слегка вздернутым носиком и серыми глазами, которые сегодня совпадали по цвету с океаном и сияли молодой энергией — ведь сегодня она была еще на день ближе к своему жениху в Нью-Йорке. Как Джессика поведала Берри, ее жениха звали Тимоти Бэтсон, и он был молодым адвокатом в офисе Дэвида Ларримора.

— Всем доброе утро, — ответила она и, приветственно кивнув МакКигу, заняла свое место за столом рядом с Берри. — Все хорошо спали?

— К счастью, мы с Карой выспались, — сказал Диксон. — В отличие от некоторых прошлых ночей.

Берри согласилась с этим, хоть и не произнесла ничего вслух. Иногда дни и ночи в Атлантическом океане были врагами для «Леди Барбары». Океан поднимал судно на волнах, пока ветер стонал и бился в снастях, а затем снова швырял корабль вниз с силой, которая заставляла пассажиров цепляться изо всех сил за все, что попадалось им под руки. Однако на прошлой неделе путешествие шло относительно гладко, только солнце казалось каким-то… незнакомым. Каждое утро, если кто-нибудь осмеливался выйти на палубу для опасной прогулки, этот бесстрашный исследователь обнаруживал, что корабль блестит от льда на перилах, креплениях и канатах, а члены экипажа усердно работали над тем, чтобы его сколоть.

МакКиг принес Джессике завтрак. Она поблагодарила его, а он, как обычно, только хмыкнул в ответ и вернулся к своей работе. Джессика сделала глоток кофе и съела ложку каши, после чего поинтересовалась:

— Он уже встал?

— Мы встретились с ним утром, — ответил Диксон, сразу понимая, о ком идет речь. — Он приставал к мисс Григсби и не давал ей пройти на камбуз.

— Не то чтобы приставал, — пожала плечами Берри. — На самом деле, он остановил меня, чтобы перемолвиться парой слов.

— Парой слов? — Джессика недоверчиво нахмурилась. — И что интересного он может сказать?

— Он был… — Берри замолчала, потому что поняла, что вот-вот раскроет чужую тайну. И неважно, насколько отвратительным ей казался Роуди Реджи, это было не в ее принципах. Она покачала головой. — Просто пожаловался на неудобство своего временного пристанища. Я посоветовала ему обсудить это с капитаном.

— Странно, что он заговорил об этом с вами, — послышался грубоватый голос Чендлера. — Не похоже на него.

— Вероятно, у него было намерение утянуть мисс Григсби в свою каюту, чтобы лично показать ей, что его беспокоит, — сказал Холлидей и сопроводил это заявление своей привычкой дергать себя за мочку правого уха, как будто это помогало ему яснее мыслить. — Этот джентльмен — лис, но он и близко не так умен, как о себе думает.

— Точно, — согласилась Берри, но предпочла не развивать эту тему.

Разговор, к счастью, перешел к постоянной проблеме, волнующей каждого моряка и пассажира на борту: погоде и тому, насколько холодно будет в конце февраля. Пока они обсуждали воспоминания Чендлера о бурном снегопаде на второй неделе марта, дверь камбуза снова открылась, и вошел самопровозглашенный импресарио ботанических лекарств Морган Стаут.

За последние недели Берри могла с уверенностью сказать кое-что о мистере Стауте: он не просто приходил куда-то — он прибывал. В фиолетовом костюме и винно-красном плаще, накинутом на огромные плечи, со своим огромным бочкообразным животом, на фоне остальных пассажиров он был подобен галеону на фоне шхун. Его голова была лысой, глаза — ярко-голубыми (холодными, в отличие от глаз Кары Диксон), подбородок напоминал деревянный таран, а щеки были, мягко говоря, упитанными. Берри подумала, что такая толстая шея, как у него, могла бы запросто выдержать две головы. В целом он был впечатляющим человеком. Особенно выделялся его голос. Когда он к кому-то обращался, это всегда звучало так, будто Морган Стаут считает всех вокруг тупицами, недостойными его присутствия.

Если бы Роуди Реджи был не столь вопиющим в своих выходках, остальные пассажиры дружно недолюбливали бы именно Моргана Стаута. Однако этого большого человека терпели молча. При этом Берри успела выяснить, что Стаут действительно обладает выдающимся умом и, очевидно, прочел сотни книг, ведь он рассказывал о цивилизации древних египтян так же легко, как о последних убийствах лондонских банд. Берри показалось, что у него ярко выраженный интерес к преступлениям… и чем они причудливее, тем лучше.

Мог ли у него быть интерес к краже драгоценностей? Это еще предстояло выяснить.

— Доброе утро, мистер Стаут, — поздоровался Холлидей, но здоровяк не соизволил ответить. Он сел на стул, который издал протестующий звук, похожий на мяуканье кошки, чей хвост угодил кому-то под ноги.

— Кофе! — прогремел заказ, который делался каждое утро примерно в одно и то же время. И каждое утро МакКиг бросал на Стаута взгляд с остротой шотландского клейморского меча^[56], вонзаемого в живот, и не торопился исполнять заказ.

Холлидей сохранил дружелюбное выражение лица.

— Хорошо провели ночь, сэр?

Стаут перевел на молодого человека холодный взгляд и несколько неловких секунд сидел, уставившись на него, прежде чем сказать:

— Я нахожусь на борту корабля, который стонет и охает, как старик, которого мучает сам дьявол, а я втиснут в койку, которая придает мне форму, неизвестную жителям этой земли. Как, по-вашему, я мог хорошо провести ночь? — Из кармана пиджака он достал маленький голубой флакончик, откупорил его и поднес к носу. Его ноздри раздулись. — Ах! — воскликнул он. — Эссенция орхидей! Лекарство от нервов, паралича, несварения желудка, испорченного настроения и головных болей!

— Но, похоже, от раздражительности не помогает, — вынуждена была сказать Берри.

Стаут холодно взглянул на нее и выдавил из себя улыбку — такую тонкую, что ею можно было разрезать несколько сосисок МакКига.

— Помогает почти от всего, — буркнул он, — хотя против невежества, маскирующегося под дружеское общение, оно бесполезно.

Какой могла бы быть реакция на это веское замечание, так и осталось загадкой, потому что на камбуз вошел капитан Стоунмен, одетый в шерстяную шапку и теплое пальто. На его бороду налипли крупинки льда. Он сухо пожелал всем доброго утра, взял чашку кофе, отхлебнул немного и только после этого обратился к пассажирам:

— Я советую никому не выходить на палубу. Сегодня довольно сильный ветер. Я бы предостерег вас от подъема, хотя я и знаю, что некоторым из вас хочется подышать свежим воздухом. Если вы все-таки подниметесь, наденьте перчатки и держитесь за страховые канаты. Вы меня поняли? — Он дождался кивков и звуков согласия, а затем пристально посмотрел на Берри. — Мое слово — моя гарантия, — сказал он. — Я установил закон, как вы просили. Надеюсь, это принесет хоть какую-то пользу. — Он допил кофе, взял два куска кукурузного пирога и вышел.

— Установил закон? — переспросил Диксон, когда дверь закрылась. — Что это было?

— Я попросила капитана Стоунмена еще раз поговорить с мистером Гулби о его отвратительных манерах и пренебрежении к дамам на борту, — пояснила Берри. — Я не хочу прожить еще месяц, избегая мужских рук, распускаемых на каждом шагу.

— Это тянет на тост! — Диксон поднял кружку. — Кара будет рада это услышать! Но, будь моя воля, я бы отказался от любезностей и выбросил этот мешок с мусором за борт.

— Что ж, — вздохнула Берри, — поскольку «Леди Барбара» — корабль капитана Стоунмена, он должен обеспечивать соблюдение правил цивилизованного поведения. Будем надеяться, что с Гулби ему это удастся.

— Сомнительно, — проворчал Стаут. — Этот человек — отъявленный хам, и то, что заложено в его крови, изгнать невозможно.

На этой кислой ноте Берри закончила свой завтрак и покинула камбуз. В своей каюте она надела тяжелую меховую шубу, купленную в Лондоне на кровавые деньги Профессора Фэлла, кожаные перчатки и плотно прилегающую шерстяную шапочку. Она была полна решимости подняться на палубу и несколько минут подышать свежим воздухом. Не нужно было говорить, что сочетание запахов от людей, находящихся поблизости, поголовья коров, кур и свиней на борту, а также стойких ароматов ночных горшков — это не прогулка по Кенсингтонским садам. Оттого и возникла необходимость в нескольких чистых, пусть и морозных, вдохах. Стоило быть осторожной — палуба была ненадежной. Пусть вдоль перил тянулись страховочные канаты, за которые можно было ухватиться, на покрытых льдом досках все равно нужно было ходить осмотрительно, а держаться за канаты без перчаток было чревато обморожением.

На высоте переднего трапа она толкнула люк, и ветер почти тут же затолкал ее обратно. «Колкий» — было слишком мягким словом для его жестокой атаки. Тем не менее, никто не осмеливался проклинать ветер на парусном судне, потому что над ними были величественно расправленные полные паруса на высоких мачтах на фоне тусклого серого неба. Судно рассекало море, пронизанное зелеными нитями и белой пеной. «Леди Барбару» качало, волны бились о нос и поднимали туман, который превращался в блестящий лед, покрывающий все поверхности, но в действиях корабля не было ничего необычного, и они были гораздо менее грубыми, чем в другие штормовые дни.

Когда Берри вылезла из люка, она ухватилась за окрашенный в красный цвет канат по правому борту, который был прикреплен к поручням и тянулся по всей длине корабля. Гордясь своим с трудом обретенным равновесием в условиях неустойчивости моря, она прошла мимо дымохода камбуза, выступавшего над палубой до поручня правого борта в средней части судна.

Море и расстояние… Казалось, эта серость будет простираться вечно. Посмотрев направо, Берри смогла различить едва заметную тень фигуры рулевого за штурвалом корабля. Было бы разумно укутать его и надеть маску для лица, чтобы защитить от лютого холода.

Слева брызги, поднимающиеся над носовой частью корабля, были колкими, как иглы. Берри не смогла бы оставаться здесь слишком долго, но она была полна решимости наслаждаться чистым воздухом, пока может.

Роуди Реджи. Реджинальд Гулби.

Кто-то собирался украсть его драгоценности. По крайней мере, он так считал. Могло ли это быть правдой? Он действительно выглядел обеспокоенным тем, как его потревоженные ботинки стояли на полу. Но, опять же… что с того? Мужчина слишком много хвастался своими драгоценностями. Если здесь и есть кто-то, чьи руки алчут до чужих ценностей, он обязательно обратил бы свое внимание именно на Роуди Реджи.

В каком-то смысле Берри было даже жаль его. Он казался человеком, чья слабая натура просто не позволяла ему вести себя нормально. Он был…

Он худший из недугов, — подумала Берри.

И все же, он был человеком, которому очень сложно найти друзей.

Но ведь это было на его совести, разве не так?

Она вспомнила, как Гулби говорил: «Твой Мэтью занимается решением проблем. Может, что-то из его умений передалось и тебе?».

Это было просто смешно.

Однако она вдруг осознала, что с тех пор, как встретилась с Гулби возле камбуза, ее не одолевало беспокойство за Мэтью.

Ты должна внимательно запоминать все, что услышишь и увидишь. Все, что может показаться тебе подозрительным. Вот и все, что от тебя требуется.

Чтобы она — сделала хоть что-то для помощи Роуди Реджи? Это было просто немыслимо!

Или нет?

В конце концов, ее беспокойство о Мэтью не могло никому помочь. Оно лишь терзало ее саму, ее сердце и дух. А здесь… здесь перед ней стояла проблема, которая, возможно, заинтересовала бы даже Мэтью.

Да нет у него никаких проблем! Гулби все это выдумал!

Но… что, если это не так?

Берри стояла, подставив лицо ветру, пока море билось о корпус корабля, а весь мир состоял только из неба и воды.

До гавани еще долго, — подумала она. — Возможно, немного внимания к проблеме Роуди Реджи помогло бы ускорить путешествие, вне зависимости от того, воображает он своего грабителя или нет.

Время покажет.

Берри еще немного подышала холодным воздухом, а затем с прояснившейся головой вернулась к люку, подняла его и спустилась по трапу в мрачную глубину корабля.

Глава 3

После кратковременного визита на палубу Берри провела свой день почти так же, как проводила все остальные дни на борту: закрылась в своей каюте и читала. Иногда ее сманивала легкая полудрема, или мечтания уносили ее в день высадки на прекрасный родной берег. Она не могла дождаться чудесного ощущения твердой земли под ногами.

Ближе к вечеру Джессика Райнхарт постучала в дверь и пригласила Берри присоединиться к игре в шашки на камбузе. Это было ожидаемое приглашение: в это время пассажиры почти ежедневно собирались там, чтобы скоротать тягучие часы.

Во время игры у Берри была возможность не только развить свои способности к шашкам, но и развлечь себя интересной беседой. К примеру, Джессика упомянула, что свадьба с Тимоти — не единственное, чего она ждет. Она также лелеяла мечту попробовать свои силы в написании романа.

— Интересное стремление, — подбодрила ее Берри, наблюдая, как Джессика изучает расстановку сил на доске. — У вас уже есть тема для книги?

— О, да, — ответила Джессика. — Загадка.

— Не поняла…

Джессика оторвала взгляд от доски.

— Загадка, — повторила она. — Я полагаю, это будет роман о том… как бы сказать? О том, кто это сделал и почему он так поступил.

— Простите, но… кто и что сделал?

— Да что угодно! — последовал не менее озадачивающий ответ. — Меня всегда завораживали такие вещи. Преступник в ночи… пропавший мешочек с деньгами, невидимые преследователи. — Она мило улыбнулась. — Это и многое другое. И загадка, кроющаяся во всем этом. Понимаете?

— Не уверена, — призналась Берри.

— Что ж, — вздохнула Джессика, сложив ладони вместе, — я думаю, вы согласитесь, что преступления в мире будут всегда. В будущем все будет точно так же, как сейчас. И людей всегда будет привлекать загадка преступления. Захочется узнать ответ на вопросы, кто это сделал и почему он так поступил. Как мне кажется, это вечная тема, уходящая корнями в глубокие туманы истории самого человечества. Мне кажется, это захватывающая тема для книги.

— Но почему? — спросила Берри.

— Все дело в этих самых вопросах. Они побуждают читателя разгадывать тайну до самой последней страницы. Это, как мне кажется, будет… глубоко вовлекать читателя в историю. И задача писателя — осветить тему, предложить кусочки отгадки — не совсем явные, но и не скупые, чтобы у читателя не было возможности сразу разгадать загадку романа, но и не настолько очевидные, чтобы все сразу догадались. Понимаете?

— Я понимаю, что вы потратили много времени на обдумывание, — сказала Берри.

— И я делала это с радостью! Я думаю, в будущем будут ценить авторов загадочных романов за их воображение. Пусть оно может быть мрачным и освещать самые тяжелые интриги в мире, это все равно необходимо.

Берри улыбнулась.

— Кажется, это благородное призвание. Мисс Райнхарт, я надеюсь, ваши амбиции приведут к тому, что зажжет множество свечей. А теперь, если вы присмотритесь повнимательнее к доске, вы, возможно, найдете ответы на то, кто выиграет эту игру, когда и как.

Берри выиграла первую партию, а Джессика — вторую и третью. Берри победила в четвертой. Пока они играли, на камбуз вошел Мика Холлидей и сел понаблюдать. Следом вошел Гулби и постоял несколько минут, также изучая игру. Он не говорил ни слова, что было для него весьма необычно. Вскоре он покинул камбуз.

В конце четвертой партии Берри сказала, что хочет отправиться в свою каюту, и Холлидей предложил Джессике сыграть в другую игру.

Берри вышла… и в коридоре, в узком проходе, ведущем в закрытые шторами каюты, внезапно появился Гулби. Он был удивительно серьезен, когда обратился к ней:

— Мисс Григсби, могу я поговорить с вами?

— В чем дело? — спросила Берри, изумившись вежливому и подобающему обращению.

— Пожалуйста… не могли бы вы пройти со мной в мою каюту?

— Разумеется, нет! — возмутилась Берри. Похоже, рано она подумала, что Гулби образумился.

Он покачал головой, поднял руки, будто капитулируя, и раскрыл ладони.

— Клянусь вам, это не какой-то трюк. Мне нужно поговорить с вами в моей каюте. Это срочно. Пожалуйста.

— Вы можете поговорить со мной прямо здесь, сэр.

— Если я поведу себя не по-джентльменски, пусть Господь сразу сразит меня насмерть. У меня есть для вас предложение.

Губы Берри покривились.

— О, в этом я не сомневаюсь!

— Нет-нет. Достойное предложение. Пожалуйста. Всего минута вашего времени, но мы непременно должны провести ее наедине. Большего не прошу.

И что с этим делать? Берри никогда бы не пришло в голову входить в каюту Роуди Реджи, но мужчина казался действительно обеспокоенным. Уловка, чтобы заманить ее к себе? Возможно, но…

— Это касается моих драгоценностей, — сказал Гулби, прерывая ее размышления. — Тех, что в моем мешочке. Прошу вас, мисс, всего минуту.

Берри стиснула зубы в ответ на эту просьбу и отчеканила:

— Одна минута и ни секундой больше. И если вы хоть пальцем ко мне притронетесь, клянусь, я либо позову на помощь, либо влеплю вам такую пощечину, что у вас глаза в глазницах перевернутся!

— Согласен, — тут же ответил он, опустив голову в непривычном для него смирении, и пошел впереди.

Его каюта была третьей по коридору справа. Он отодвинул тяжелый брезентовый занавес, открывая небольшое пространство. Берри отметила его коллекцию из четырех пар начищенных и, скорее всего, дорогих ботинок, идеально выстроенных в ряд около койки, которая была заправлена так аккуратно, будто в ней никто никогда не спал. Рядом стоял маленький круглый столик с несколькими выдвижными ящиками, на котором находились умывальник и масляная лампа, чуть дальше расположился ротанговый стул и деревянный стержень, прикрученный к переборке, на котором висело несколько костюмов пастельных тонов и два пальто для холодной погоды.

Гулби задернул занавес за своей гостьей, открыл нижний ящик стола и достал фиолетовый бархатный мешочек, который, вероятно, прежде хранился рядом с его мужским достоинством.

— Я прошу вас спрятать это в вашей каюте, — сказал он и протянул мешочек Берри.

Сделала ли она шаг назад? Возможно.

— Я серьезно, — кивнул Гулби. — Спрячьте это у себя до конца путешествия. Вы сможете? Пожалуйста.

— Я не хочу иметь ничего общего с этим мешочком, — с трудом вымолвила Берри.

— Вы знаете, сколько стоит то, что внутри? По меньшей мере, четыреста фунтов, — настаивал Гулби. — Два сапфира, изысканный неграненый изумруд, два лунных камня, три опала и три серебряных браслета отличного качества. Это то, что я показываю потенциальным клиентам.

— И потенциальным жертвам? — едко уточнила Берри.

— Забудьте об этом на мгновение, прошу вас. — Выражение серьезной озабоченности появилось на лице мужчины и застыло на нем. — Я говорил вам, что кто-то рыскал здесь, вероятно, в поисках этого самого мешочка. Чего я вам не сказал, так это того, что в последние несколько дней я чувствовал, что за мной наблюдают. Это просто… ощущение, что кто-то здесь тайно следит за мной. Ускользает, как только я оборачиваюсь. Тень там, где тени быть не должно. Вы понимаете?

— Я понимаю лишь то, что у вас снова разыгралось воображение.

— Это не так! Послушайте… Я хорошо знаю, как следить за человеком, потому что сам делал это множество раз! Должен признать, я… я… слежу за женщинами. Встречаю привлекательную девушку в магазине одежды или шляп и прогуливаюсь, чуть отставая от нее, чтобы выяснить, где она живет, есть ли у нее жених или нет. Я держусь вне ее поля зрения, чтобы узнать все, что мне нужно, и спланировать встречу. А сейчас кто-то делает то же самое со мной, и я боюсь, что, когда он приблизится, насилия будет не избежать.

— Спасибо вам за историю о ваших отвратительных наклонностях. Должна признать, я ничуть не удивлена, — покривилась Берри.

— Думайте обо мне все, что хотите, но текущая ситуация требует помощи от одного попутчика другому. Я имею в виду, мне нужна помощь от попутчика, которому я мог бы доверять.

— Это просто дико! — воскликнула Берри. — Если вы считаете, что кто-то здесь может напасть на вас и отобрать мешочек, отдайте его капитану Стоунмену, чтобы он запер его в своей каюте.

— Ему я тоже не доверяю, — мрачно ответил Гулби. — Вам я доверяю, потому что видел вас с вашим Мэтью, и то, что вы мне рассказали о нем, вызывает доверие.

— Никто здесь не планирует красть ваш товар. Если допустить такое, то просто подумайте, как нападавший смог бы скрыться от констеблей, которых сразу же вызовут в гавани? В любом случае, я понимаю, что даже на корабле такого размера есть достаточно мест, где можно запереть нарушителя спокойствия до конца плавания. Вам нечего бояться.

— Отлично, — едко сказал Гулби. Его губы превратились в тонкую мрачную линию. — Но что, если не будет жертвы, способной сообщить о беде?

— Убийство? — недоверчиво спросила Берри. — На борту этого корабля? Я сомневаюсь, что ваше отсутствие бы никто не заметил, даже если бы понадобилось много времени на поиски тела. Послушайте, мистер Гулби…

— Пожалуйста, зовите меня Реджи. Мы должны обращаться друг к другу по имени, если хотим быть партнерами.

— Мистер Гулби, — с нажимом повторила Берри, — я считаю, что все на этом корабле являются именно теми, за кого себя выдают. Никто не желает вам вреда и не хочет завладеть вашими драгоценностями. То есть, вашим товаром.

— Никто? Вы забываете о девяти членах экипажа. Откуда мне знать, что ни у кого из них нет злых намерений? Этот МакКиг выглядит так, будто только и ждет, как бы вонзить в меня нож! А капитан Стоунмен? Он тоже на меня волком смотрит. Судоходные компании не слишком много платят этим морским хамам за работу, так откуда мне знать, что кто-то из них не прячется поблизости, выжидая подходящего момента, чтобы нанести удар? И я все еще напоминаю, что не доверяю этому Моргану Стауту, который опоздал на борт. Он очень суетился, чтобы попасть именно на этот корабль.

«Суетливость» — не то слово, которым Берри могла бы описать монументальные движения Стаута, но она никак не прокомментировала замечание Гулби. Ее следующая фраза была прямой и исчерпывающей:

— Я не возьму на себя ответственность за ваш товар. И, я полагаю, одна минута времени, которую вы у меня просили, уже истекла.

— Значит, вы отказываетесь мне помочь?

— Да. Отказываюсь.

Гулби кивнул, опустив взгляд в пол.

— Я надеюсь, — напряженно сказал он, — что вам не придется брать на себя ответственность за любое насилие, совершенное по отношению ко мне в попытках украсть мой драгоценный товар.

— Я повторяю: отнесите мешочек капитану Стоунмену и попросите запереть его. А теперь… доброго вам вечера.

Он больше ничего не сказал.

Берри отодвинула занавес и покинула скромные покои Роуди Реджи.

***

Ровно в шесть часов, как обычно, прозвонил колокол на камбузе, созывая пассажиров «первого списка» к ужину, поскольку стол там был рассчитан только на шестерых. «Второму списку» ужин подавали в семь, и он был составлен по жребию после того, как корабль покинул гавань. За завтраком списков не придерживались, поскольку МакКиг не был так требователен, и можно было приходить и уходить, когда заблагорассудится. Главное, чтобы нашлось свободное место за столом. У экипажа была собственная зона для ужина внизу.

Берри вошла в освещенный лампами благословенный теплый отсек и обнаружила, что Джессика и Диксоны уже там, а вечно угрюмый и молчаливый МакКиг подает им блюда с колбасками, рисом и уже знакомой красной фасолью.

Берри заняла место за столом, ей подали еду, и она приступила к ужину. Напротив нее сидела Кара Диксон, которая также успела пострадать от преднамеренных косых взглядов и «случайных» прикосновений Гулби. Она была приятной яркой женщиной на несколько лет моложе своего мужа со светло-каштановыми волосами и ярко-голубыми глазами, которые так очаровали Роуди Реджи.

Беседа за ужином, как всегда, сосредоточилась на продолжительности путешествия и проблеме поиска развлечений на борту. У Кары с собой были принадлежности для вышивания, но корабельная качка мешала этому занятию. Грузный и претенциозный Морган Стаут появился примерно в четверть седьмого. Он был последним из «первого списка». Стаут не произнес ни слова в течение всего ужина, поскольку этот безупречный образец цивилизованного человека был слишком занят набиванием желудка.

Когда трапеза подходила к концу, пассажирам подали ром в маленьких коричневых глиняных чашках, и многие ожидали этого момента с нетерпением, потому что он был главным удовольствием дня, которое можно было позволить себе на борту. Особенно радовалась парочка (как их здесь называли) Галена и Гленнис Хэмметт, которые должны были попасть во «второй список» вместе с Холлидеем, Коем Чендлером и Гулби. Хотя обоим супругам было за шестьдесят, Хэмметты были сияющими, как новенькие серебряные монеты, в тон цвету своих волос. Они всегда были одеты так, словно вышли в свет лондонским вечером. Супруги с нетерпением ждали приключений и возможности навестить своих двух сыновей и их семьи в Нью-Йорке, а затем в Чарльз-Тауне. Хотя они сетовали, что им пришлось оставить свою маленькую собачку Астрид дома на попечении слуг.

Выпив ром и покончив с ужином, Берри вернулась по коридору в свою каюту, пройдя мимо мистера Чендлера, который как раз шел на камбуз по сигналу для членов «второго списка». Устроившись поудобнее с зажженной лампой, она продолжила чтение книги леди Маргарет Кавендиш «Описание нового мира», более известной как «Пылающий мир»^[57]. Берри выбрала эту книгу на библиотечной полке рядом с каютой капитана.

Постепенно ее поманила кровать. Берри сняла платье и туфли, надела тяжелое шерстяное спальное платье, забралась под желанную тяжесть двух одеял, погасила лампу и попыталась заснуть.

Она чувствовала, как проваливается в сон, и сновидение, пришедшее к ней, поразило своей достоверностью. Берри увидела Мэтью на борту корабля, который швыряло на волнах разбушевавшееся море. За кораблем была темнота, но впереди стелился странный красноватый туман, колышущийся над барашками волн. В своем сне Берри увидела Мэтью, стоящего на палубе и смотрящего вперед на этот странный горизонт. А затем к нему приблизились две фигуры — по одной с каждой стороны. Когда они подошли к ее возлюбленному, Берри почувствовала, как сердце начинает биться сильнее, а дыхание учащается, потому что было в них нечто пугающее и жуткое. Она попыталась предупредить Мэтью, но голос не послушался ее. Она не могла разглядеть их лиц, но точно знала, что один из них был с густой блестящей гривой волос, а другая фигура была женской, с длинными локонами. Удивительным было то, что у мужчины были черные волосы с правой и рыжие с левой стороны, а у женщины — рыжие с правой и черные с левой. Они потянулись, чтобы схватить Мэтью за плечи, а он все еще не подозревал об их присутствии. Берри снова попыталась предупредить его, но ничего не вышло, и как только руки этих двух существ сомкнулись на нем, корабль поглотил туман, итогда…

Бах!

Берри открыла глаза в темноте.

Шум донесся откуда-то сверху. Или ей показалось?

Нет, шум был достаточно четкий и громкий, чтобы разбудить Берри и вырвать ее из сна, из которого она была рада выбраться. Что-то происходило на палубе, прямо над ее каютой.

Она лежала неподвижно, прислушиваясь. Теперь ничего слышно не было, кроме непрекращающегося шума моря, с шипением бьющегося о корпус корабля.

Вдруг звук послышался снова. На этот раз он напоминал удар тяжелых канатов о доски палубы по правому борту.

И что с того? Главное, чтобы корабль не тонул. Возможно, ей все-таки померещилось? Берри подумала, что вечерняя порция рома, вероятно, подпитала сон, и от него все эти толчки показались ей реальными.

Беспокоиться не о чем, — решила она. — По крайней мере, точно не об этом.

Но сон…

Он был тревожным. Что он мог значить?

Берри подумала, что стоит попытаться снова заснуть. И лучше больше не читать тревожную книгу, в которой молодую женщину похищают в мир, населенный странными говорящими животными, людьми-рыбами и птицами, и вовлекают ее в войну за сказочное королевство Эсфи.

Жаль, что у нее нет возможности почитать один из будущих загадочных романов Джессики Райнхарт.

Применив титаническое усилие, Берри Григсби заставила себя снова закрыть глаза.

«Леди Барбара» продолжала свое путешествие.

Глава 4

Берри вынуждена была спросить:

— Кто-нибудь еще слышал странный шум прошлой ночью?

— О, я слышу странный шум каждую ночь, — ответила Гленнис Хэмметт, сидевшая рядом с Берри за завтраком. — Он исходит из ноздрей того джентльмена, что сидит слева от меня, и представляет собой чудесную серенаду.

— Для тебя все, что угодно, моя дорогая, — рассмеялся Гален Хэмметт, поднося ко рту кусочек ветчины на вилке. — Я знаю, как ты скучаешь по музыкальным вечерам в клубе «Сторк».

— Спасибо за это, дорогой, но, боюсь, твой стиль проведения музыкальных вечеров вышел из моды вместе с варварами.

Гален наклонился вперед, чтобы одарить Берри иронично-возмущенным взглядом, пропитанным стариковским весельем, а затем, ничего не сказав, вернулся к своей утренней трапезе.

— Что за странный шум? — За столом напротив Берри сидел Кой Чендлер, который вошел за десять минут до нее. Остальные еще не появились.

— Звук был такой, словно на палубу прямо над моей головой упало что-то тяжелое. Я не знаю, который был час, но, должно быть, очень поздний.

— Хм, — Чендлер потер челюсть. — Может быть, я действительно что-то слышал. Помню, я внезапно проснулся, но достаточно быстро снова заснул. — Чендлер посмотрел на повара. — Мистер МакКиг, яйца вкрутую уже готовы? — Он просил два еще при входе.

МакКиг оторвался от своей работы достаточно надолго, чтобы бросить на Чендлера недобрый взгляд.

— Я дам вам знать, — буркнул он со своим невнятным акцентом.

— Я должен вам сказать, мисс Григсби, что спас вас прошлой ночью, — признался Чендлер.

— В самом деле? Каким же образом?

— Холлидей, Диксон и я играли здесь в «Ньюмаркет» после одиннадцати. Я направлялся в свою каюту, когда увидел, как кто-то стоит с лампой у вашей двери. Подойдя чуть ближе, я разглядел, что это был он. Ну… вы понимаете. Он.

— О, да, ужасный «он»! — воскликнул Гален, точно зная, о ком идет речь.

— Вдвойне ужасный, — подтвердила Гленнис.

— Да, — кивнул Чендлер. — Я видел, как он заносит кулак, чтобы постучать в вашу дверь.

— Есть одна вещь, которую я терпеть не могу, — нахмурился Гален, — это насилие по отношение к невинным дверям.

— В общем, я окликнул его, чтобы спросить, что он там делает, — продолжил Чендлер свой рассказ, — и он тут же опустил кулак. У него был такой вид, как будто… я не знаю… он смутился или что-то в этом роде. Я сказал ему, что ему не стоит никого беспокоить в такой поздний час, особенно вас.

— Что ж, спасибо вам за это, — медленно кивнула Берри.

— Полагаю, он вернулся в свою каюту. Я тоже вернулся к себе и не видел его после этого. Но, прежде чем он ушел, он спросил меня кое о чем, чего я до сих пор не могу понять. — Чендлер сделал паузу, чтобы отхлебнуть кофе, который передал ему МакКиг.

— Не стоит так обрывать столь интригующий рассказ, молодой человек, — укорила его Гленнис. — О чем он вас спросил?

— Он спросил, не я ли оставил ему записку.

— Записку? — нахмурилась Берри. — Он сказал еще что-нибудь?

— Я ответил ему, что не понимаю, о чем речь, вот и все.

— Не совсем все. — Гален снова наклонился вперед, чтобы бросить острый взгляд на Берри. — Могу я поинтересоваться, почему мистер Гулби собирался постучать в вашу дверь после одиннадцати часов? У меня сложилось впечатление, что вы просили нашего капитана, скажем так, отвадить его от дальнейших попыток общения с вами.

— Вы имеете в виду, прижать его сильной рукой? — хмыкнул Чендлер.

— Именно так. Хотя, кажется, что сила его хватки ослабевает после того, как все двери закрываются, а шторы задергиваются. Так что могло от вас понадобиться мистеру Гулби?

— А разве не очевидно? — спросила Гленнис с сардонической улыбкой. — Дорогой, ты выдаешь свой почтенный возраст.

— Простите мое любопытство, мисс Григсби. Вчера вечером в моей чашке было слишком много рома. Или слишком мало. Я заглажу свою вину сегодняшним угощением.

Берри почувствовала, как к ее щекам приливает легкий румянец.

— Могу поклясться вам, что Гулби не был приглашен в мою каюту, и я…

Понятия не имею, чего он хотел, — собиралась закончить она, однако осеклась. Ведь у нее была догадка, чего он мог хотеть. Он был все так же встревожен возможной кражей.

— У меня нет намерений приглашать его и в дальнейшем, — сказала она.

— Однако это озадачивает, не правда ли? — Гален сложил свои тонкие пальцы домиком. — С какой стати мужчине пытаться постучать в вашу дверь поздней ночью после того, как вы и другие дамы дали ему понять, что ему следует держаться подальше?

— Я рада, что мне не нужно об этом беспокоиться, — усмехнулась Гленнис.

Гален приобнял ее.

— Я очень четко сказал ему не преследовать эту прекрасную, элегантную и утонченную леди, которая является светом моей жизни и зеницей моего ока.

Она искоса посмотрела на него.

— Ты забываешь, что мы оставили Астрид дома, — сказала она и поцеловала его.

— Яйца вкрутую, — возвестил МакКиг, кладя яйца в керамическую чашку перед Чендлером.

— Обожаю, — расплылся в улыбке тот.

Берри доела последние кусочки своего завтрака и покинула камбуз, поприветствовав Диксонов, которые пришли ей на смену.

В своей каюте Берри оделась потеплее, чтобы подышать свежим воздухом на палубе. Задумавшись, она решила, что попала — как говаривала ее бабушка — в щекотливое положение. Она не хотела, чтобы кто-то заподозрил ее в тайных встречах с Роуди Реджи, а ее отказы счел лишь притворством.

Но… что это была за записка?

Что бы это ни было, она ведь должна быть подписана.

Стоит ли Берри спросить Гулби об этом? Нет, конечно же нет! Она не хотела вовлекаться в его дела. Его мысли о том, что за ним наблюдают, все еще казались ей лишь фантазиями. Наверняка эту слежку выдумал его собственный воспаленный разум.

Поднявшись по трапу в носовой части судна и выглянув на палубу через люк, Берри увидела небо, все еще затянутое густыми облаками и серое море. Пронизывающий ледяной ветер с мокрым снегом безжалостно ударял ей в лицо. Но на палубе по правому борту примерно посередине корабля стоял монстр.

Однако это был знакомый монстр. Она много раз видела Моргана Стаута в его черном пальто из медвежьей шкуры с капюшоном. Из-за пальто его размеры казались еще более чудовищными.

Берри ухватилась за страховочный канат и осторожно двинулась с его помощью по блестящим ото льда доскам палубы. Во время своего продвижения она заметила, как Стаут сгибается. При его размерах удивительно, как ему удалось согнуться пополам. Наклонившись, Стаут повозился с чем-то на верхней части своего ботинка.

— Доброе утро, — поздоровалась Берри, подойдя к нему.

Стаут, верный своим привычкам, не ответил. Он рассматривал то, что держал в руке в перчатке.

— Вы что-то нашли? — поинтересовалась Берри.

Она подумала, что снова не дождется ответа, но голова в капюшоне повернулась к ней. Стаут поднял изогнутый предмет длиной примерно с палец.

— Осколок стекла, застрявший во льду, — сказал он. — Я наступил на него и услышал хруст. — Он поводил им туда-сюда перед своим выступающим носом. — Это от фонаря. Чувствую запах китового жира. И следы сажи видно. — Он подался вперед, держась свободной рукой за страховочный трос, пока «Леди Барбара» выполняла свой опасный маневр на надвигающейся волне. — А вот, где он разбился. Видите след сажи на поручне?

Берри придвинулась ближе, так же крепко держась за канат. Там, куда указал Стаут, она разглядела едва заметное темное пятно под бледной белой пленкой.

— Чей-то фонарь разбился здесь прошлой ночью. Вчера его здесь не было, потому что я каждый день выхожу на палубу после обеда. Упражнение, видите ли. — Он одарил ее своей версией улыбки, которая, по правде говоря, больше напоминала пугающую гримасу.

— Я слышала шум прошлой ночью. Как раз где-то здесь, — сказала Берри. — Мне показалось, что что-то упало на палубу, но… по звуку казалось, что этот предмет намного тяжелее фонаря.

— В самом деле? — Губы здоровяка поджались, и его голова задвигалась из стороны в сторону. Глаза что-то искали. — Меня интересует вот что: где остальная часть фонаря?

— Возможно, член экипажа случайно сломал свой фонарь? А остальное забрал?

— И оставил битое стекло на палубе? Сомневаюсь, что капитан Стоунмен одобрил бы подобную небрежность. И почему бы не поднять стекло, пока оно не покрылось льдом? — Стаут подтолкнул носком ботинка заиндевевшее скопление осколков под собой. — Я рискну предположить, что сюда вмерзли стекляшки поменьше. Если бы кто-то изучил толщину льда, можно было бы сказать, что фонарь был разбит прошлой ночью. Вероятно, в поздний час. Интересно, не правда ли?

— Просто чья-то неуклюжесть, вот и все, — покачала головой Берри.

Стаут ничего не сказал, продолжая рассматривать осколок. Подняв взгляд, он ответил:

— Совершенно верно. Чья-то неуклюжесть. — И он бросил осколок в волны. — Простите, мисс. Я продолжу прогулку.

Он отошел, крепко держась за красный канат. Берри осталась на месте, рассматривая пятно сажи под наледью на перилах. Имело ли это какое-то отношение к тому, что она слышала прошлой ночью? Берри подняла глаза и увидела двух членов экипажа, работающих на такелаже наверху. Должно быть, это была неприятная работа в такой непогожий день, но такова уж была тяжкая доля моряков.

Возможно, прошлой ночью кто-то из матросов уронил свой фонарь, и тот разбился, только и всего.

Но Стаут был прав: Стоунмен бы не одобрил подобной небрежности. Судя по тому, что Берри видела, капитан «Леди Барбары» лелеял свой корабль и содержал его в порядке. Битое стекло так близко к тому месту, где прогуливаются пассажиры? Вряд ли он бы это допустил. Это было не в его характере. Кто-то мог упасть на палубу и сильно порезаться. Если бы фонарь упал сверху, наверняка человек, который его уронил, позаботился бы о том, чтобы убрать осколки.

Это было странно. Осколок стекла разбитого фонаря так близко к тому месту, где, как она слышала, ночью что-то упало?

Мокрый снег пошел сильнее, со свистом проникая в снасти и хлеща ее по лицу. Берри посмотрела на бескрайнее серое море и внезапно почувствовала себя очень одинокой. Ей было жаль, что она не может сейчас взять за руку Мэтью. Пройдет много времени, прежде чем она увидит его снова, и такова была суровая реальность.

Через некоторое время Берри отвернулась от моря под хмурым небом и вернулась к носовому люку, чтобы укрыться от суровой погоды, но по какой-то причине, даже когда она спустилась в скупое тепло корабля, внутри у нее продолжал гнездиться холод.

Глава 5

Вечером, когда «первый список» закончил трапезу и покинул камбуз, Берри поняла, что не может отойти от двери и ждет. Прозвенел звонок для «второго списка». Вот появился Чендлер, за ним Мика Холлидей. Несколько минут спустя в коридоре показались Хэмметты: Гленнис смеялась над какой-то шуткой своего мужа. Берри почему-то думала, что в молодости он был тем еще пройдохой.

Она ждала.

Реджинальд Гулби так и не появился.

Берри не видела его весь день. Можно ли сказать, что это было необычно? Пожалуй, нет. Бывали дни, когда он безвылазно сидел в своей каюте, однако сегодня… после того случая с запиской и поздним визитом к ее двери… Что ж, она решила, что подождет еще немного, потому что хотела расспросить его поподробнее о том, что происходит. На сердце у нее было неспокойно.

Время шло. Реджинальд Гулби так и не появился.

Из-за двери камбуза Берри слышала, как остальные переговариваются. Оттуда доносились смешки, ворчание и звуки переставляемой посуды. Гален снова выдал какую-то остроту, а Гленнис рассмеялась. Потом подали ром, и все насладились им как следует.

Реджинальда Гулби все не было.

Берри снова ощутила холодок, и дело было не только в температуре воздуха. Она подождала еще несколько минут, а затем нетерпеливо направилась по проходу, ведущему к занавешенным покоям. Фонари, подвешенные на крюках над головой, освещали ей путь. Ее короткое путешествие завершилось перед третьей каютой справа.

— Мистер Гулби! — позвала она. Голос прозвучал встревоженно и осторожно. Она не хотела привлечь чье-то внимание и вызвать ненужные подозрения. — Вы здесь?

Ответа не последовало.

Его там нет, — подумала Берри, и ей снова стало холодно. — Его нет… нигде…

— Мистер Гулби! — снова окликнула она и на этот раз решительно отдернула занавес.

В свете коридорных фонарей она увидела, что его действительно не было. Койка была не застелена, как будто он пытался заснуть, ему это не удалось, и он встал. Или же сон его был слишком беспокойным, и он сбросил одеяла. На полу стояли четыре пары ботинок, идеально выстроенные в ряд. Берри заметила, что его фонаря не было, как и его теплого пальто.

Ах, вот оно что! — немного расслабившись, подумала Берри. — Он просто поднялся на палубу!

Но она сразу же поняла, что ошиблась. Ведь после захода солнца, когда наступали настоящие холода, никто, кроме членов экипажа, не осмеливался подниматься наверх. И экипаж бы с радостью отказался, вот только им за это платили.

Берри прошла поглубже в каюту, но занавес оставила открытым, чтобы коридорный свет помогал ей лучше видеть. Она осмотрела идеальный ряд ботинок. Это нужно было сделать, чтобы удовлетворить свое любопытство. Если Гулби собирался спрятать свой мешочек, мог ли он спрятать его там, где, по его мнению, грабитель уже все обыскал? Конечно, он мог бы оставить мешочек при себе, но то, как он говорил прошлой ночью, заставляло Берри в этом сомневаться. Он хотел, чтобы она забрала мешочек себе. Боялся, что на него нападут и отнимут сокровища силой…

Берри опустилась на колени и запустила руку в первый ботинок…

Ее пальцы нащупали мешочек, засунутый в носок второго ботинка из следующей пары. Берри вытащила главный предмет беспокойства Роуди Реджи. Вместе с ним на свет появилось еще кое-что, и вскоре она опознала в этом предмете маленький сложенный листок бумаги с рваным краем. Похоже, его оторвали от большого листа.

Берри чувствовала драгоценности сквозь бархат. Вероятно, все сокровища Гулби и вправду были там. Положив мешочек на койку, она развернула листок и увидела то, что было написано на нем черными чернилами печатными буквами.

Полночь. Палуба правого борта.

Сьюзен П.

— Могу я спросить, что вы здесь делаете, мисс Григсби?

Голос, прозвучавший за спиной, заставил Берри подпрыгнуть так сильно, что она едва не выскочила из собственной кожи. Оглянувшись, она увидела огромную фигуру капитана Стоунмена и мгновенно вскочила с запиской в руке.

— Я беспокоилась о мистере Гулби, — торопливо сказала она, стараясь перекричать бешеный стук своего сердца. — Его… его нигде нет.

— Вы? Беспокоитесь о нем? — Взгляд Стоунмена наткнулся на мешочек. — Это его драгоценности?

— Да.

— И они лежали прямо так, на виду?

— Нет. Мешочек был спрятан в одном из его ботинок.

— И вы это знали? Каким же образом?

— Я искала его, вот и все. — Ее сердцебиение наконец нормализовалось. Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы избавиться от испуга после встречи со Стоунменом.

Капитан кивнул в ответ на ее утверждение, но Берри видела, что его речь, жесты и выражение лица преисполнились подозрительности.

— Я пошел на камбуз выпить чашечку кофе и обнаружил, что Гулби там нет, — прищурившись, сказал он. — Решил сам его поискать. Подумал, что ему, возможно, нездоровится. Никогда бы не подумал, что найду здесь вас. Что вы собирались делать с этим мешочком?

— Отдать его вам, если мне не удастся найти Гулби. — Она подняла мешочек и протянула его капитану. — Вот.

— Погодите. Давайте не будем бросать якорь слишком быстро. Может быть, он забрел куда-нибудь, где ему быть не следует? Например, в отсек экипажа.

— Сомневаюсь, — покачала головой Берри. — Зачем бы ему это делать?

— Вы ведь заперли свою каюту, прежде чем покинуть ее, не так ли?

— Я всегда ее запираю.

— Что здесь происходит? — спросил Дрейк Диксон, появившийся в проходе рядом со Стоунменом. — Наш добрый друг снова решил… — Он увидел Берри в каюте и удивленно замолчал. Несколько секунд он подыскивал слова, затем нахмурился и сказал: — Мисс Григсби! Какого черта вы здесь делаете?

— Мистер Гулби пропал, и я пришла проверить, нет ли его здесь.

— Вы еще не знаете наверняка, пропал ли он, — поправил ее Стоунмен. — Может быть, он поднялся на палубу.

— Никто, кроме членов экипажа, не поднимается на палубу после захода солнца. Я никогда не слышала, чтобы кто-то из пассажиров так делал.

— Все когда-то бывает в первый раз. Так или иначе, если он это сделал, то он непроходимый дурак. — Взгляд Стоунмена наткнулся на записку в руке Берри. — А это что?

— Записка, которую Гулби получил прошлой ночью. Он положил ее в ботинок вместе с мешочком. — Она протянула капитану листок, и тот взял его.

— Сьюзен П.? — спросил он, изучив написанное. — Кто, черт возьми, такая Сьюзен П.? — Его голос сделался грубым и резким. — И откуда вам известно, что Гулби получил эту записку прошлой ночью?

— Мистер Чендлер видел мистера Гулби у моей двери прошлой ночью где-то после одиннадцати. Гулби спросил, не Чендлер ли оставил ему записку.

— А ее оставил Чендлер?

— Нет. Я лишь рассказываю, о чем спросил его Гулби. Очевидно, он получил записку от кого-то неизвестного после ужина. Вероятно, ее оставили здесь, чтобы он нашел ее после того, как покончит с трапезой.

— Что все это значит? — спросил Диксон. — Кому понадобилось писать записку этому негодяю?

— Печатными буквами, — уточнила Берри. — Чтобы нельзя было с уверенностью сказать, мужчина это был или женщина.

— В чем дело? — Кара Диксон подошла к своему мужу. Позади нее стояла Джессика Райнхарт, которая уже надела свое синее фланелевое спальное платье.

Дрейк кивнул.

— Я все еще пытаюсь разобраться. Похоже, мы потеряли одного неприятного пассажира.

— Он должен где-то быть, — настаивал Стоунмен. Он снова взглянул на записку и убрал ее в карман своего пиджака. — Ладно, нужно обыскать корабль от носа до кормы. Я спущусь в отсек экипажа, а команду попрошу подняться на палубу. Если Гулби там, могу поклясться, долго он там не задержится.

— А что насчет этого? — Берри снова подняла бархатный мешочек. — Я не хочу носить его с собой.

— Тогда я запру его в своей каюте, — кивнул Стоунмен. — Давайте не будем мешать остальным ужинать. И не будем поднимать тревогу. Пока что. Я думаю, как только мы начнем поиски, Гулби быстро найдут. Мисс Григсби, встретимся в моей каюте примерно через пятнадцать минут после того, как я спущусь вниз.

— Морган Стаут, — внезапно сообразила Берри. — Где он?

— В каюте его нет, — сообщила Джессика, приоткрыв занавес рядом с каютой Гулби.

— Кто-то упоминал мое имя и осматривал мои покои? — Появился Стаут, идущий по коридору с четырьмя книгами в руках. — Что здесь происходит?

— Гулби пропал, — сказал Диксон. — Вы его видели?

— Не видел со вчерашнего дня.

— На корабле будет проведен обыск, — сказал Стоунмен. — Мы его найдем.

— Если мистер Гулби не объявится в ближайшие полчаса, я бы предположил, что его уже никогда не найдут, — проворчал Стаут.

— Как это понимать? — строго спросил капитан.

— Это значит, сэр, что, если мистера Гулби не найдут на борту корабля, логика подсказывает, что на корабле его нет. Это также означает, что, поскольку вокруг нас нет ничего, кроме холодного океана, — а я сомневаюсь, что этот джентльмен, как Христос, обладает способностью ходить по воде, — он, должно быть, ушел под воду. Позвольте мне спросить: фонарь Гулби все еще в его каюте?

— Нет, — мрачно ответила Берри.

— Вы же помните разбитое стекло от фонаря, которое я показал вам сегодня утром? Я подозреваю, что это мог быть фонарь Гулби, разбившийся, когда он поскользнулся на льду, каким-то образом перестал держаться за страховочный канат — если этот глупец вообще за него держался — и перевалился через перила. На льду осталось пятно сажи. Остальная часть фонаря вывалилась за борт вместе с ним. Итак… продолжайте поиски джентльмена, и я надеюсь, что он по какой-то необъяснимой причине забился в какую-нибудь щель, как напуганная мышь. Однако я полагаю, что последние сутки он пребывает на глубине океана. — Стаут пожал плечами. — Все кончено. Можно лишь пожелать ему покоиться с миром.

— Вы не знаете, о чем говорите! — прорычал Стоунмен. — И что это за россказни о разбитом стекле?

— Предоставьте молодой леди это объяснить. Я отправляюсь на свою восхитительную неудобную койку и попытаюсь немного почитать, чтобы выбросить из головы тот факт, что нам предстоит провести еще тридцать дней и ночей в этой плавучей тюрьме. — И Стаут отправился в свои отгороженные занавесом покои, после чего решительно задернул брезент.

— Этот болван сам не знает, о чем болтает, — буркнул капитан, но в его голосе Берри уловила дрожь. — Я еще раз загляну на камбуз, и, если Гулби там не будет, спущусь в отсек команды. Пару человек отправлю наверх, чтобы они связались с ночными матросами. Остальным предлагаю успокоиться и заняться своими делами. Не говорите пока ничего другим пассажирам. Мисс Григсби, через пятнадцать минут жду вас в своей каюте. Хочу, чтобы вы рассказали мне все.

После того, как Стоунмен ушел, Берри окружили Диксоны и Джессика.

— Я не могу в это поверить! — выдохнула мисс Райнхарт. — Гулби мог вывалиться за борт?

— Если так, то он не продержался бы в воде дольше нескольких минут, — мрачно произнес Дрейк Диксон. — Мисс Григсби, вы нашли на палубе битое стекло?

— Его нашел мистер Стаут. Он осмотрел его и сказал, что, по его мнению, это кусок фонаря.

— И еще записка, — напомнил Диксон. — Вы говорите, кто-то оставил ее для Гулби, пока он ужинал вчера вечером? Вы знаете, что там было написано?

Берри повторила то, что прочитала.

— Сьюзен П.? — переспросила Кара. — Но на борту нет никого по имени Сьюзен П., по крайней мере, никто не назывался таким именем.

— Минутку, — вмешалась Джессика. — Вы хотите сказать, что одна из присутствующих здесь женщин, возможно, самозванка?

— Кто бы это ни был, — сказала Берри, — записка была написана, чтобы заманить Гулби на палубу правого борта в полночь. А у поручней правого борта примерно в середине судна мистер Стаут обнаружил битое стекло.

Воцарилось молчание, и в нем Берри осознала тяжеловесность озвученной ею мысли.

Диксон заговорил первым. Голос был низким и тихим:

— Вы понимаете, какое высказываете предположение? Будто кто-то из нас написал записку, чтобы заманить Гулби на палубу, возможно, подвел его к перилам, а потом… что? Столкнул его? Сомневаюсь, что женщина смогла бы это сделать.

— Возможно, ей мог помогать какой-то мужчина, — предположила Джессика.

— Но на палубе всегда дежурит кто-то из команды. Два или три человека, не так ли? — Диксон выглядел озадаченным. Похоже, их с Берри одолевали одни и те же чувства. — Разве рулевой не должен был что-то видеть?

— Он мог бы что-то увидеть, — согласилась Берри, — если бы погода не испортилась, не пошел мокрый снег, и видимость не ухудшилась. Рулевой, возможно, ничего и не увидел в темноте за снегопадом.

— Мы забегаем вперед, — решил Диксон. — Неважно, во что верит Стаут. Мы не знаем наверняка, что Гулби упал за борт.

— Или его столкнули, — пробормотала Джессика.

— У меня назначена встреча с капитаном, — сказала Берри, понимая, что эта беседа ни к чему не приведет. У нее была своя теория, но делиться ею она не хотела. — Прошу меня извинить, — кивнула она и оставила пассажиров наедине с их мыслями и обсуждениями.

***

Каюта Стоунмена была заперта. Когда Берри постучала, ответа не последовало, и ей оставалось только ждать его возвращения. Она размышляла о шуме, который слышала прошлой ночью. Звук падения тела Гулби на палубу? Это означало, что кто-то на него напал. Он упал и почему-то не смог закричать. Фонарь выпал из ослабевшей руки, сломался, и кто-то — один или двое нападавших — выбросили его за борт, после чего избавились и от тела.

Но эти предположения были абсолютно дикими. Возможно, Стоунмен вернется и объявит, что Роуди Реджи нашелся. Играл в кости с командой или что-то в этом роде.

Однако… а как же записка? Призыв выйти на палубу в полночь и имя?

Сьюзен П. Кто бы это мог быть?

Кто-то, кого Гулби знал, иначе зачем бы ему так рисковать и подниматься наверх в одиночку? Берри поняла, что, вероятнее всего, Гулби подходил к двери ее каюты, чтобы узнать ее мнение об этой записке. Посоветоваться с ней, стоит ему подниматься на палубу или нет.

И тут возникла другая мысль: если кто-то действительно убил Гулби, то кража драгоценностей, которой он так опасался, не была настоящей целью. Потому что тот, кто это совершил, должен был обыскать тело, которое лежало на палубе, а, не найдя искомого, отправиться в каюту Гулби. А этого никто не сделал, ведь мешочек оставался неприкосновенным.

Над Берри вдруг открылся кормовой люк, впустив поток мокрого снега и морозного воздуха. Капитан Стоунмен в своем плотном пальто и фуражке задраил люк над своей головой, спустился по трапу и, не сказав Берри ни слова, отпер свою каюту.

— Войдите, — пригласил он, заметив, что Берри нерешительно замерла.

Она послушалась, и он закрыл за ней дверь.

Внутри горели две масляные лампы на настенных подвесах, освещая помещение. Стоунмен сбросил пальто, снял фуражку и сел за свой стол, жестом пригласив Берри занять стул напротив, однако она покачала головой.

— Благодарю, я постою. Вам не удалось найти его, не так ли?

— Нет, — последовал краткий мрачный ответ.

— И что это значит?

— Это значит, — едко проговорил Стоунмен, — что Стаут прав. Покойтесь с миром, Реджинальд Гулби. А теперь расскажите мне все, что знаете, начиная с самого начала.

Берри так и сделала. В конце она добавила:

— Мне кажется, я слышала, как прошлой ночью он упал на палубу. Это означает, что он мог потерять сознание, и кто-то перебросил его за борт.

— Значит, два человека. — Стоунмен задумчиво нахмурился, полез в карман и достал записку. — Кто-то заманил его на палубу. Это уже не просто слежка, это похоже на спланированное преступление.

Берри кивнула.

— Если все случилось около полуночи, рулевой мог что-то заметить?

Стоунмен невыносимо долго смотрел на нее, прежде чем ответить:

— Вчера в это время за штурвалом был я. В одиннадцать я сменил Годвина, моего первого помощника, и пробыл за штурвалом до четырех.

— И вы ничего не видели?

— Шел мокрый снег. Море штормило, и корабль вел себя неспокойно. Все мое внимание было сосредоточено на работе. Хотя около полуночи я видел свет фонаря в том районе палубы. Я не мог оторваться от штурвала, чтобы рассмотреть поближе, кто там ходит. Потом свет погас, и я решил, что, кто бы это ни был, он повернулся ко мне спиной и направился к переднему люку, чтобы спуститься вниз. Что касается звуков… сквозь завывание ветра ничего было не расслышать.

— То есть, вы видели только свет фонаря?

— Только его.

— А на палубе были другие члены экипажа?

— Один человек, — отмахнулся Стоунмен. — Да и то, нельзя сказать, что он был «на палубе». Это был о’Хара в «вороньем гнезде». Худшего места такую погоду не найти. Предупреждая ваш следующий вопрос: работа о’Хары заключается в том, чтобы смотреть вперед, а не вниз, на палубу. Так что…

— Что вы обо всем этом думаете? — перебила Берри.

— Это очевидная уловка, чтобы вызвать Гулби на палубу в конкретное время. Но я понятия не имею, кто это сделал. — Капитан подтолкнул к ней записку.

— Сьюзан П., — покивала Берри. — Я рискну предположить, что Гулби знал это имя, иначе он не стал бы подниматься на палубу.

— Да, — согласился капитан, не отрывая глаз от бумаги. — Он должен был знать это имя.

— Что бы все это ни значило, это не имеет никакого отношения к товарам Гулби, — заключила Берри. — Вы согласны?

Он кивнул.

— Да, кражей тут не пахнет.

— Но… чем тогда пахнет?

Стоунмен долго молчал.

— Сьюзен П. Вероятно, это кто-то, кого Гулби когда-то знал. Я не думаю, что она здесь, на борту, но кто-то мог подписаться ее именем. Или же кто-то действует… ну… в ее интересах. Вы понимаете?

— Да.

Стоунмен тяжело вздохнул и провел рукой по лицу.

— Никогда раньше не терял пассажиров таким образом. Нет, случалось, что кто-то заболевал и умирал… даже маленькие дети. Такие случаи разрывали мне сердце, когда я видел, как это происходит, но ничего не мог сделать. Но чтобы кого-то выбросили за борт… Я слышал подобное от других капитанов. Им просто выпал неудачный жребий. Некоторые из них думали, что это расплата. Они называли это «Долгом Нептуна». Вот, почему я так настойчиво убеждал всех не подниматься на палубу, пока лед не растает, и можно будет крепко держаться за страховочный канат. — Он посидел несколько секунд, уставившись в пустое пространство мимо Берри. Затем его взгляд прояснился, и он снова сосредоточился на своей пассажирке. — Я не знаю, нужно ли сделать еще что-то сегодня вечером, — признался он.

— Я согласна с тем, что нельзя все так оставлять. Один или несколько пассажиров этого корабля убили человека. Как вы собираетесь выяснять, кто это сделал?

— Мисс Григсби, я выслушаю все, что вы можете мне предложить. Потому что для меня это нечто новое. Я никогда не попадал в подобные ситуации.

Берри потратила несколько секунд на обдумывание возможностей. Одна из мыслей показалась ей потенциально ценной.

— Каждому на борту следует переписать то, что написано в записке, печатными буквами. Автору оригинала было бы слишком тяжело замаскировать собственный почерк. И я боюсь, что членов экипажа также нельзя исключать. Но… я вам так скажу, капитан: я не могу даже предположить, кто мог это сделать. Никто из пассажиров — а я много раз разговаривала с ними — не вызывает таких подозрений.

— Никогда нельзя узнать человека достаточно хорошо, чтобы с уверенностью сказать, на что он способен, а на что нет. Во всяком случае, по внешнему виду этого никак не определить. Ладно. Мне нравится ваша мысль. Мы начнем утром. Как думаете, вам удастся хоть немного поспать?

— А вам?

— Нет, — ответил он.

— Я попытаюсь. И вам следует.

С этими словами Берри покинула каюту Стоунмена и направилась по коридору к себе. Когда она добралась до своей двери с ключом в руке, она решила, что сон этой ночью — маловероятная перспектива. На корабле было тихо, если не считать обычного скрипа досок и шума моря, бьющего волнами о корпус. Берри покачала головой, прошла дальше и вошла на камбуз.

Помещение пустовало, если не считать МакКига, натирающего песком посуду, оставшуюся после ужина, над большим металлическим котлом. Он кивнул ей в знак приветствия и продолжил работу.

— Могу я попросить у вас чашечку кофе? — спросила она.

— Только остатки. — Это прозвучало как предупреждение.

— Я не возражаю.

Берри села за стол. Над ее головой пара фонарей раскачивалась в такт движению корабля. МакКиг налил ей примерно полчашки и поставил перед ней зловещую жидкость цвета черного дерева. Сделав один глоток, Берри поняла, что сможет бодрствовать еще несколько дней.

МакКиг вернулся к мытью посуды. Внезапно он замер и тихо сказал:

— Слышал, прошлой ночью кое-кто вывалился за борт.

— Так и есть.

— Это был Гулби?

— Верно.

Его лицо с впалыми щеками повернулось к Берри и снова отвернулось. Он продолжил работать.

— Жаль. Но вы можете быть уверены, что он умер быстро.

— Небольшое милосердие. — Берри вдруг поняла, что команда не знает о записке. Другими словами, только человек или люди, написавшие записку, знали о произошедшем.

— Такое время от времени случается, — сказал МакКиг. — Кто-то ведет себя неосторожно. Не понимает, насколько опасной может быть корабельная качка и обледенелая палуба.

Берри сделала еще один глоток кофе, но больше пить не смогла.

— Надеюсь, что скоро погода улучшится.

— Да, мэм.

Берри отодвинула свой стул, встала и вернула МакКигу смертоносную чашку.

— Падение за борт уже случалось… дайте-ка вспомнить… пару лет назад, — сказал МакКиг. — Это был старик. Возвращался из Нью-Йорка. Капитан подумал, что он, возможно, решил уехать, потому что его жена только что скончалась.

— Очень жаль. На каком корабле это произошло?

— Так на этом самом, мисс. Я никогда на другом и не работал.

Берри замерла.

— На этом судне? — переспросила она. — Я только что говорила с капитаном. Из его слов я поняла, что подобных случаев на его корабле никогда не было.

МакКиг перестал натирать посуду. Он отставил тарелку в сторону и повернулся к Берри.

— Кое-что, что вы сказали вчера, задело меня, мисс, и я должен избавиться от своей ноши. Вы сказали, что это корабль капитана Стоунмена. Что ж, это неправда. Капитан этого корабля — Томас Дойл, честный и порядочный.

— Дойл? — переспросила Берри. — Я не понимаю…

— Как и мы. Я имею в виду команду. Незадолго до начала погрузки мы получили сообщение от судоходной компании, что капитан Дойл в этом рейсе не участвует, а у штурвала будет капитан Стоунмен. Именно капитан Дойл украсил вашу милую каюту и выкрасил ее в розовый цвет, так что благодарить вам следует именно его. Дело в том, что никто из экипажа прежде не работал с капитаном Стоунменом. Так что… вы меня задели.

— Ясно, — пробормотала Берри. Ее голос прозвучал вяло. В памяти всплыли слова Стоунмена, когда он показывал ей и Мэтью свежевыкрашенную каюту, переоборудованную из загона для коз.

Мы ходили через Атлантику на «Леди Барбаре» уже шесть раз с этой командой, так что беспокоиться о вашей безопасности нет нужды.

Нерешительно подняв голову, Берри спросила:

— Так вы хотите сказать, что это первый рейс капитана Стоунмена на этом корабле?

— Да, мэм. Я не жалуюсь, он неплох в своем деле, но капитан Дойл… — МакКиг покачал головой. — Мы работали с ним. — Он заметил, как Берри вцепилась в кофейную чашку на столе. — Вы достаточно взбодрились? — спросил он.

— На грани взрыва, — выдавила Берри и наконец отдала ему чашку. — Спасибо.

— Пожалуйста, мэм. Доброй вам ночи.

— Спокойной ночи, — пробормотала Берри и, пошатываясь, вышла.

Глава 6

Наконец-то забрезжил рассвет. Сквозь колючий мокрый снег и порывы ветра проступила тусклая жемчужина утра. Стоя на носу «Леди Барбары», Берри Григсби, закутанная в теплое пальто, шапку и перчатки, наблюдала за хмурым рассветом. Вокруг нее оживал корабль: члены экипажа работали над такелажем и уже откалывали наледь. Паруса наполнялись ветром, который подталкивал судно все ближе и ближе к Нью-Йорку… все дальше и дальше от Мэтью Корбетта.

Во время бессонной ночи Берри много раз спрашивала себя, что бы сделал Мэтью, будь он здесь, рядом с ней. Она знала, как бы он поступил. Как должно. История, произошедшая здесь, была уделом решателя проблем, и Берри с радостью доверила бы ему это дело.

Собравшись с силами, Берри прошла через кормовой люк и спустилась по трапу. Стоя перед дверью капитана Стоунмена, она приготовилась к тому, что ждало ее впереди. Она решила, что не будет ни с кем встречаться этим утром. Не раньше, чем все это закончится.

Она постучала.

Голос прозвучал резко и грубо.

— Кто это?

Видимо, капитан этой ночью тоже не спал.

— Берри Григсби.

Последовала долгая пауза. Он знал? Возможно.

— Не заперто, — наконец ответил он.

Берри вошла и закрыла за собой дверь.

Капитан Генри Стоунмен сидел за своим столом в той же позе, в какой она его оставила. На нем была та же одежда, что и накануне вечером. Его лицо было осунувшимся, а глаза налились кровью. На столе стояла приземистая коричневая бутылка с широким донцем, а в правой руке у капитана вместо глиняной чашки был хрустальный бокал, наполненный янтарной жидкостью на два пальца.

Он ничего не сказал, пока Берри снимала пальто, шапку и перчатки. Она повесила одежду на спинку стула перед его столом и села.

— У меня есть еще бокал, — мрачно буркнул он.

— Нет, спасибо.

— Вы уже завтракали?

— Я не очень голодна. Кроме того, мне не хотелось ни с кем разговаривать этим утром.

Стоунмен сделал глоток и повертел бокал в руках.

— Я не спал. Думаю, вы тоже.

Берри решила перейти к активным действиям.

— Как вам удалось перевести Гулби с «Брианы Хэлси» на этот корабль, а затем заменить капитана Дойла на посту капитана?

Стоунмен изучал свой напиток, выражение его лица было каменным и вполне соответствовало его фамилии^[58], которая, как Берри теперь знала, была фальшивой.

— Как долго вы планировали убить его? — спросила Берри.

Он сделал еще один глоток и продолжил вглядываться в янтарный напиток. Затем ответил:

— Годы.

— Сьюзен П., — произнесла Берри с осторожностью. — Умершая дочь, о которой вы рассказывали Мэтью и мне. Вы говорили, что храните ее в своем сердце. Как ваше настоящее имя?

— Генри Парр. — Его запавшие глаза заблестели в свете каютного фонаря. — Да, мою дочь звали Сьюзен. Как вы догадались?

— Неважно. Суть в том, что я это сделала. Что вы искали, когда осматривали каюту Гулби и сдвинули его обувь? Не драгоценности, в этом я уверена. Тогда что?

— Мне плевать на драгоценности, — отмахнулся Парр. — Я просто был там. Смотрел. Оценивал вещи человека, которого собирался убить. Увидел ботинки и красивую одежду. Увидел дорогие пальто. Я подумал: «Этот человек застегивает пиджаки, как и ты, Генри. Точно так же обувается. Он такой же человек, как и ты, Генри. Ты действительно сможешь это сделать, когда придет время?». Я почти сказал себе: «Нет, пусть все идет, как идет. Пора оставить прошлое в прошлом». Но потом я подумал о том, что он вожделеет вас и продолжает в том же духе, что и раньше. Его было не остановить, что бы я ни делал. Я ведь говорил вашему жениху, что буду относиться к вам, как к собственной дочери. Так что… это нужно было сделать.

— Я могла бы позаботиться о себе, не убивая его, — дрожащим голосом сказала Берри.

— Дело не только в этом. — Парр одним глотком допил свой напиток и налил себе еще. — Дело было в нем самом. В его образе жизни. Вы спрашивали, как мне это удалось, и я вам расскажу. В судоходной компании, которую вы выбрали, три партнера.

— Ее выбрали для меня. Я не сама это сделала, — поправила его Берри.

— Хорошо. Выбрали для вас. Так вот, я — один из трех партнеров. Я состоятельный человек, просто не живу на широкую ногу. Люблю море и корабли больше всего на свете. Когда я увидел список пассажиров «Хэлси», я узнал его имя. Попросил бухгалтерию показать мне его счет, который он подписал. Итак, это был тот самый человек. Было несложно перевести его на этот корабль. Затем я попросил Томми Дойла направить «Леди Барбару» в Нью-Йорк. Я был капитаном за много лет до того, как пришел в судовую компанию. Сказал Томми, что соскучился по морю и хочу тряхнуть стариной. — Он поколебался, будто собирался с силами, затем продолжил: — Бутылка хорошего виски, стейк на ужин — и старина Томми согласился. — Парр оторвал взгляд от своего бокала. Его губы дрогнули в слабой мученической улыбке. — Все было проще простого.

— Я должна была догадаться, что это не ваш корабль, — сказала Берри. — Первую неделю в море вы постоянно бились головой о потолок. Если б это был ваш корабль, вы бы давно привыкли к высоте потолков. За шесть рейсов уж точно. Вы бы знали здесь каждый дюйм.

— Совершенно верно. Полагаю я… как бы выразился наш образованный джентльмен, выдал себя? Что ж, главная задача любого капитана — вызывать доверие у пассажиров и команды, так что я поступил по справедливости.

— Но скрыли свои истинные намерения. — Берри покачала головой. — Боже мой, капитан Стоунмен… то есть, Парр! Зачем же вам понадобилось совершать убийство?

Он откинулся на спинку кресла и какое-то время просто смотрел вверх.

— Когда он поднялся, я увидел свет его фонаря, — рассказал Парр. — Я был готов крутануть штурвал. Я знал, что это не займет много времени. То, чего я ждал четыре года… было совсем рядом. Я подошел к нему и сказал: «Я — отец Сьюзен Парр. Девушки, которую ты погубил. Ты не помнишь ее имени?». Он ответил: «Я знал многих Сьюзен». И улыбнулся… так мерзко. У меня с собой был страховочный штифт. Я ударил его по голове. Он упал. Фонарь разбился, часть полетела за борт. Возможно, он сразу умер, потому что он не шевелился, когда я поднял его тело. Крови не было. Я перевалил его за борт, и он исчез. Я вернулся к штурвалу, поправил его на несколько градусов. Позже я пытался отыскать записку, но решил, что он взял ее с собой. Если честно… мне было все равно.

Парр посмотрел на Берри своими покрасневшими глазами. Его лицо исказилось жуткой мукой, на которую было невыносимо смотреть.

— Теперь мне все равно, — повторил он. — Помогло ли это убийство вернуть мою Сьюзен к жизни? Принесло ли оно хоть какое-то облегчение? О, может быть, я просто спас какую-нибудь другуюдевушку от того, чтобы забеременеть и сгинуть на улицах. Может быть, я спас кого-то от прыжка с лондонского моста и утопления в Темзе, как это сделала моя Сьюзен пятого января 1700 года. Может, и так. Но, видите ли, мисс Григсби, Реджинальд Гулби не был настоящим злодеем в этой пьесе. Настоящий злодей в ней — я.

Он прервался, его голос дрогнул от одному ему известной боли.

— Перед тем, как убить Гулби, я убил собственную дочь. Ее погубило мое пренебрежение и мой гнев. Я отвернулся от нее, когда она нуждалась во мне больше всего. Убил ее, махнув рукой на «славного парня», который называл себя Роуди Реджи Гулби, торговца драгоценностями, который переключил свое внимание на подавальщицу в какой-то таверне и обещал ей безбедную жизнь. Я отплыл на следующем корабле, потому что был капитаном и потому что море значило для меня больше, чем моя девочка, попавшая в беду.

Парр слегка наклонился вперед, его глаза увлажнились от слез, на виске начала пульсировать жилка. Его рот открывался и закрывался, открывался и снова закрывался, как у задыхающейся рыбы, выброшенной на незнакомый жестокий берег.

— Моя жена умерла от лихорадки, когда Сьюзен была совсем маленькой, — сказал он. — Именно тогда я изменился. Захотел сбежать от мира. Я был суров с дочерью, заставил ее уйти из дома слишком рано и отправил в мир, где плавают акулы. Она была не готова к этому. Я не помог ей подготовиться. И когда она забеременела его ребенком, она умоляла меня позволить ей вернуться домой. Я же сказал, что ей придется плыть на своей лодке по реке, которую она сама открыла, потому что я — собирался уйти в море. Позже я узнал, что ребенок умер. Реджинальд Гулби не хотел иметь с моей дочкой ничего общего после того, как попортил ее. Она пошла ко дну… А как может молодая девушка не пойти ко дну, когда собственный отец отворачивается от нее? Может, она была слишком похожа на свою мать. Каждый раз, когда я смотрел на нее, меня будто били ножом в самое сердце. Но я был жесток. Я был… человеком из камня. Наверное, что-то у меня с Гулби было общим: я тоже ничего не мог поделать с тем, кем я был… или с тем, кем я стал. Я становился жестче и жестче, это было сильнее меня.

Дрожащая рука подняла бокал. Парр сделал глоток. Две слезинки медленно скатились по щекам капитана.

— Худшее из зол… — Он вздохнул и покачал головой. — Худшее из зол — это поворачиваться спиной к тому, кто тебя любит. Не слушать, не заботиться, когда тебя зовут на помощь. Когда ты им нужен, потому что больше у них никого нет. Она пыталась достучаться до меня. Видит Бог, она пыталась. Наверное, она просто устала от попыток.

Лицо снова исказилось болью.

— Мост… такой красивый ночью, со всеми этими навесными фонарями, — рассеянно произнес он. — Можно смотреть на него и верить, что он способен перенести тебя в лучший мир. Я… У меня всегда был корабль, которым я управлял, это был мой настоящий дом. А у Сьюзен не было дома, куда она могла бы вернуться. Вы знаете, что мою девочку похоронили на кладбище для нищих? И, черт возьми, ее просто обернули в старую изношенную парусину. Разумеется, я перевез тело на хорошее кладбище, установил памятник. Я чуть не сошел с ума, когда проделывал все это. В тот день я поклялся, что, если когда-нибудь найду Реджинальда Гулби, то позабочусь о том, чтобы он вспомнил мою девочку и поплатился за то, как с ней поступил. И вот его имя попало в список пассажиров.

Парр зажмурился и долго держал глаза закрытыми. Берри не решалась его перебивать. Когда он открыл глаза, из них вновь полились слезы.

— Может быть, если б он сказал, что помнит Сьюзен, я бы его не ударил. Не знаю. Но эта улыбка… — Лицо Парра на миг побагровело от гнева. — Для него моя Сьюзен была просто никем! В тот момент я понял, что не могу позволить ему продолжать топтать ногами эту землю. Легкость, с которой он сказал, что знал многих Сьюзен, ранила меня в самое сердце.

Он прикоснулся к губам и осушил бокал. Когда он продолжил рассказ, голос звучал напряженно и устало:

— Я сказал, что Гулби погубил мою девочку. Я не хотел признавать, что погубил ее первым. Никто в это мире не может жить без любви, заботы и дома. В этом мое зло, мисс Григсби. Да. Худшее из зол.

Он снова закрыл глаза, а когда открыл их, Берри рассмотрела в их глубине настоящий ад.

— Остальные… — надтреснуто пробормотал он. — Вы расскажете им?

— Я не стану. Но вы — должны.

— Я расскажу, — сказал он. — Сегодня вечером на камбузе.

Берри пришлось спросить еще кое-что.

— Этот разговор… грозит мне чем-нибудь? Я в опасности?

— Вы — нет, мисс. А вот я — да. Теперь, когда все сделано, я вижу, сколько человек находится на борту корабля и сколько из них готовы будут набросить петлю на мою шею. Или сбросить меня с той же скользкой палубы посреди ночи. Но я капитан и я несу ответственность за пассажиров и экипаж этого корабля. Полагаю, в Нью-Йорке тоже есть виселицы, и мне дадут до них добраться.

Берри встала. У нее защемило сердце, когда она увидела, как Парр наливает себе еще из бутылки.

— Остальные решат, что делать, когда мы доберемся до гавани. Вы ведь понимаете это, не так ли?

На его кривую вымученную улыбку было страшно смотреть.

— Как я уже сказал, теперь, когда все сделано… мне все равно.

— Мне очень жаль, — сказала Берри, не зная, что еще может ответить.

— Все уже в прошлом, — отозвался Парр.

Берри взяла свое пальто, шапку и перчатки. Пришло время предоставить капитана «Леди Барбары» самому грозному судье — собственной совести.

— Еще кое-что, мисс. — Парр открыл ящик стола и протянул ей фиолетовый бархатный мешочек. — Это ваше.

— Я не хочу его забирать.

— Я тоже. Но, думаю, Гулби хотел бы, чтобы это было у вас. А также все остальное, что лежит в его багаже в трюме. Из того, что вы мне рассказали, я понял, что вы, похоже, были его самым близким другом.

Берри поколебалась, но потом все же приняла мешочек из массивных рук капитана. Она вспомнила, как Гулби рассказывал, что большая часть его товаров находилась в багаже. Церковь Троицы была бы признательна за такое подношение.

Выходя из каюты капитана и прикрывая за собой дверь, Берри услышала прерывистый всхлип. Однако она не сомневалась, что после того, как Парр расскажет все сегодня вечером на камбузе, он выполнит свои обязанности и доставит корабль к месту назначения, как и подобает настоящему капитану.

Берри снова оделась потеплее и поднялась через кормовой люк на палубу, где встала у поручней правого борта недалеко от того места, где Роуди Реджи совершил свой последний прыжок. Она задумывалась о том, насколько на деле тонка грань между жизнью и смертью.

После раздумий Берри открыла мешочек и позволила драгоценным камням и серебряным браслетам упасть в море. Это было ее собственным обращением к Нептуну. Она просила о безопасности для Мэтью и для себя. Когда драгоценности исчезли под водой, она выпустила мешочек из рук и позволила ветру подхватить его.

До конца путешествия она будет просто еще одним пассажиром и уж точно не будет решать чужие проблемы. После того, как все уляжется, она будет настаивать на том, чтобы Генри Парра отдали под суд в Нью-Йорке. В остальном она собиралась коротать свои дни на судне, дожидаться завтраков, вечернего рома и времени на чтение. А также бесед со своими попутчиками, среди которых уже не будет Реджинальда Гулби.

Берри не сомневалась, что Мика Холлидей найдет в своем путешествии по колониям множество приключений, что Кой Чендлер построит солидное и важное здание, Диксоны найдут радость в своей нью-йоркской жизни, а Морган Стаут сохранит свою привязанность к эссенции орхидей. Она верила, что Хэмметты прекрасно проведут время с семьями своих детей, а Джессика Райнхарт найдет счастье в браке. И возможно, когда-нибудь напишет свой роман-загадку.

Берри задавалась вопросом, не появится ли в одном из ее романов когда-нибудь персонаж с ее именем. Потому что ей казалось, что под пером писателя человек может жить вечно. Но Берри не хотелось жить вечно… по крайней мере, без Мэтью.

Следующие несколько месяцев — возможно, год или целую вечность, — ей будет крайне сложно пережить, потому что она не будет знать, что происходит с Мэтью.

Тот сон, что ей приснился. Она все еще видела, как две фигуры — мужская и женская — с их причудливыми черно-рыжими головами приближаются к нему, будто для того, чтобы…

Чтобы что?

Погубить его?

Берри не верила в предчувствия, но если допустить, что они реальны, она бы решила, что эти две фигуры — некое предзнаменование будущего, и они таят в себе ужасную опасность, превосходящую любое злоключение, с которым Мэтью приходилось когда-либо сталкиваться.

Берри не хотела много думать об этом, ведь это изматывало ее, а сделать она ничего не могла. Она примет этот день таким, каков он есть, и будет верить, что судьба вернет ей Мэтью в целости и сохранности.

Берри посмотрела на небо.

В этот момент она испытала странную, непрошенную, почти неуместную радость. Она знала, что это будет длиться недолго, но хотела насладиться каждой секундой.

Солнце выходило из-за облаков.

Об авторе

Роберт МакКаммон — один из самых выдающихся авторов современной литературы в жанре ужасов и исторического романа, основатель «Ассоциации Писателей Ужасов». Воспитанный бабушкой и дедушкой в Бирмингеме, штат Алабама, он стал лауреатом премии Брэма Стокера и премии «World Fantasy Award».

МакКаммон опубликовал свой первый роман «Ваал», вдохновленный книгой Откровений, когда ему было всего двадцать шесть. Он продолжал работать в жанре фантастики и обращался к сверхъестественному на протяжении 1980-х годов. Выпустил такие бестселлеры как «Песня Сван»^[59], «Час Волка» и «Кусака».

В 1991 году его роман «Жизнь мальчишки» получила премию «World Fantasy Award» в номинации «Лучший роман». После этого МакКаммон написал роман «На пути к югу» и взял перерыв в своей писательской карьере, чтобы проводить больше времени со своей семьей.

Он не публиковал новых романов вплоть до 2002 года. Первым романом после перерыва был «Голос Ночной Птицы». С тех пор МакКаммон рассказывал историю решателя проблем Мэтью Корбетта. За время работы над серией он выпустил еще несколько книг, не относящихся к ней, включая «Границу» и «Слушателя».

На данный момент Роберт МакКаммон по-прежнему проживает в Бирмингеме.

Послесловие переводчика

Дорогие друзья, на связи Натали Московских!

Вот и пришло время попрощаться с еще одной книгой из вселенной Мэтью Корбетта. Пусть это не один из основных романов серии, сборник «Семь оттенков зла» прекрасно дополняет полюбившуюся нам историю и окрашивает ее новыми красками. Если учитывать приключения, о которых говорилось в последней главе рассказа «Бледный курильщик», возможно этот сборник рассказов — не последний. Однако мы не узнаем этого, пока авторское перо не воплотит упомянутые истории в жизнь.

Мы много лет следим за приключениями юного решателя проблем и с трепетом и нетерпением ждем, что же еще подкинет ему судьба. Осталось совсем немного! Всего один том отделяет нас от концовки этой истории и, как я повторяю из раза в раз, я сделаю так, что русскоговорящие читатели смогут прочитать последний том. С каждым годом исполнять обещание все сложнее из-за накаленной мировой обстановки, однако мы с единомышленниками не сдаемся и добываем оригинальный текст книги. Выражаю всеобщую благодарность Александру и Юлии за помощь в этом нелегком деле! Не называю их полных имен, так как они сами пожелали остаться инкогнито.

Как обычно, в своем послесловии я приоткрою перед вами переводческое закулисье и расскажу о разных тонкостях и нюансах, с которыми я встретилась, работая над этой книгой.

Придется покаяться: я снова позволила себе некоторые вольности. В работе над восьмым томом я отказалась от такого подхода в пользу максимальной близости к оригинальному тексту, однако некоторые читатели выразили по этому поводу свое разочарование. Несмотря на это, мне казалось, что я поступила с восьмым томом правильно, не став своевольничать с текстом. Готовясь к работе над «Семью оттенками зла», я была полна решимости продолжать работать в стиле восьмого тома, однако аккурат перед знакомством с текстом сборника я пролистала «Кардинала Блэка», и меня накрыла тоска. Та книга получилась хорошей. Не побоюсь этого слова, чертовски хорошей. «Король Теней» уступает ей, и уступает сильно — на мой и не только мой взгляд. Поэтому я вернулась к прежней традиции работы с переводными текстами — хотя бы отчасти.

Первое, что я себе позволила, — это изменить порядок рассказов.

Да, в оригинальном сборнике они идут в другом порядке. Не знаю, в чем был смысл такого расположения. Сначала я подумала, что автор решил распределить рассказы по «густоте оттенков зла». Однако я давно убедилась, что понятие о добре и зле у нас с МакКаммоном очень сильно разнится, поэтому я расположила рассказы в хронологическом порядке. Оригинальный же был таким:

Не думаю, что мое вмешательство как-то навредило смыслу книги, но рассказать, как располагались рассказы в оригинале, все же решила. Рассуждать о добре и зле в этом послесловии я не буду. В конце концов, эти понятия сильно зависят от внутреннего морального компаса каждого человека. Лучше я расскажу вам о сложностях и интересных деталях, с которыми я столкнулась, переводя каждый рассказ.

«Четыре Фонарщика»

В этом рассказе, как мне показалось, нет как такового антагониста. Ни Эдгар Аллерби, ни Гро и Спрейн на эту роль не тянут. Зато тут есть подоплека, что почти в каждом из нас живет внутренний «человек-сосед», которому очень интересно наблюдать за интригующими отношениями других и слушать сплетни. Да, МакКаммон, конечно, сделал акцент на том, что такие подробности интересны прежде всего женщинам, но и мужские персонажи нет-нет, да заинтересовывались странным любовным треугольником, обнаружившимся в конце истории.

Самыми сложными нюансами этого рассказа были песни. Переводя их, я максимально постаралась передать смысл и сохранить хоть какую-то стихотворную форму, хотя на роль поэта никогда не претендовала. Плюс местами эти песенки начинаются за здравие, а потом скатываются куда-то в «Я тебя бум-бум-бум, ты меня бум-бум-бум». Наверное, «Фонарщики» какими-то такими и предполагались, но переводить эти моменты было сложно.

«Дом на краю мира»

Первой сложностью, с которой я столкнулась, был «Брайартус». Вот хоть убейте, не нашла в интернете ни одного упоминания о таком городе в колониях, поэтому даже не знаю, правильно ли перевела название. Оставила это на своей совести, но знайте: сведения я реально искала.

Также пришлось поизучать историю Нидерландов, чтобы понять, можно ли применять название «Голландия». Как выяснилось, можно и даже нужно, хотя сейчас слово «Голландия» считается просторечным.

В остальном рассказ оказался довольно простым для перевода. Я поймала в нем атмосферу «Падения дома Ашеров» Эдгара Алана По — по крайней мере, в тот момент, когда Хадсон подобрался к дому ван Реммов. МакКаммону, как никому, удалось ухватиться за этот архетип и не единожды разыграть его в своих книгах в качестве козыря. Не раз замечала, что сюжеты, в которых встречаются такие мрачные большие особняки, хранящие свои темные тайны у МакКаммона получаются очень круто!

Тяжеловато было переводить эпизод борьбы с Цукором. При всей его ярости и опасности, он вызвал у меня какую-то щемящую жалость. В конце концов, он не был полноценным человеком с развитым интеллектом и социальными навыками. В каком-то смысле он был зверем и не мог отвечать за свои действия. В том, как к нему относились, как его боялись и не могли обуздать, мне видится нечто очень болезненное и несправедливое. Почему-то хочется дать такому зверю какой-то тихий уголок, заботу и возможность жить ту жизнь, которую он не выбирал. Хотя я прекрасно понимаю каждое действие Хадсона в этой схватке. Возможно, то, что благодаря Хадсону Цукор встретил смертельную пулю от руки своей сестры, стало для него единственным милосердием в жизни…

Но даже несмотря на этот морально тяжелый эпизод, «Дом на краю мира» вошел в мой личный топ историй из этой вселенной.

«Ночная поездка»

Не знаю, как вы, а я с удовольствием перечитала этот рассказ. Признаться, я уже успела забыть, о чем там шла речь, пока не взялась за перевод этого сборника. Уже не припомню, были ли при переводе какие-то сложности. Скорее нет, чем да.

Учитывая мою любовь к мистике, в том числе к вампирам и оборотням, я искренне полюбила этот рассказ, познакомившись с ним заново.

К своему удивлению, я почти ничего в нем не исправляла. Разве что пару-тройку «убежавших окончаний» и несколько предложений. При этом у меня были серьезные намерения отредактировать этот рассказ, ведь перевод я выполняла несколько лет назад — вполне могла счесть, что можно сделать лучше. Однако, придирчиво перечитав, не пришла к такому выводу.

Учитывая, что большую часть мистики в романах о Мэтью Корбетте МакКаммон все-таки объясняет рационально, было необычно читать этот рассказ, ведь поведение оборотней в нем очень похоже на романы о похождениях Майкла Галлатина из «Часа волка», а вампиры описаны очень похоже на цикл романов о Треворе Лоусоне. Да, автор не называет их оборотнями и вампирами прямым текстом, но не догадаться о том, кто это, практически нереально.

Возможно, МакКаммон решил потихонечку связывать свои вселенные? Как знать. Еще одна загадка автора, за которые мы его и любим.

«Блуждающая Мэри»

Пожалуй, это мой любимый рассказ в этой книге! Стоит ли говорить, что на него я потратила больше всего времени? Он потянет на целую повесть. Основную сложность в этом рассказе составляли довольно длинные реплики персонажей, прерывающиеся частыми многоточиями. Вы эти многоточия увидите не в таком количестве, потому что я их подсократила. Поверьте, их было намного больше!

Вернемся к самим репликам. Так как в них содержались нюансы, которые при повторном прочтении становятся очевидными подсказками к решению основной загадки рассказа, их важно было перевести правильно и нигде не допустить неточностей. Вроде как, мне это удалось.

Маленькой сложностью оказалась пьеса «Русская вдова». Я искала сведения об этой пьесе, однако ничего толком не нашла, так что не знаю, существует ли она на самом деле. Но это повлияло только на то, что я не смогла сделать сноску, а на качестве перевода никак не сказалось.

Как мне кажется, в этом рассказе самый мощный и по-настоящему злой антагонист с очевидной и хорошо считываемой мотивацией — власть, деньги и похоть. Харрис Тракстон — типаж, который в народе называют психопатом, и он действительно очень круто прописан! Что мне особенно понравилось: он не изменил себе и своему решительному нраву, даже когда его план раскрыли. Это был по-настоящему агрессивный и опасный злодей, который при этом не казался пластиковым и скучным. Редкая птица в современной литературе. Так что этому рассказу я буквально аплодировала стоя.

Ну и, конечно же, в этом рассказе мы наблюдаем старого-доброго Мэтью таким, каким он был в первых частях книги. Въедливым, любопытным, чутким, ярким, смекалистым и сочувствующим. Надеюсь, в следующем томе серии мы увидим его таким же.

Отдельно я порадовалась, переводя эпизоды, где упоминалась Баба Яга. Очень интересно было читать про то, как МакКаммон обращается к русскому фольклору. Полагаю, он изучил не один источник о Бабе Яге, чтобы вписать столь колоритного персонажа в свою историю.

«Глаз скорпиона»

Еще один бриллиант в моем личном топе рассказов. Помню, как давно мы с другими читателями рыскали в поисках его текста. Несколько лет бесплодных поисков — и вот рассказ выходит в составе сборника! Пожалуй, ожидание того стоило. В этом рассказе я не сталкивалась ни с какими сложностями, о которых стоило бы рассказывать. Разве что я плоховато помню характер Минкс Каттер, поэтому приноравливаться к стилю ее речи и чувствовать персонажа было поначалу непросто.

В этом рассказе МакКаммон вновь разыграл свою козырную карту — мрачный особняк на отшибе, скрывающий свои тайны. Меня очень радует, когда он это делает, потому что сюжеты в таком сеттинге у него получаются невероятно сочными! После этого рассказа мне даже захотелось перечитать «Путь Эшеров», который до сих пор является одним из моих любимых романов МакКаммона.

Пусть в «Глазе скорпиона» нет мощного антагониста, есть в этом рассказе одна вещица, которая под конец даже умудряется нагнать легкую тревогу. Это тот самый глаз из лунного камня. Какое будущее видели в нем «Элиза Роудс» и Ксавьер Дредсон, раз это привело их к такому состоянию? О каком конце мира они говорили? Как это видит автор? Он оставил это загадкой для нас, потому что глазами Минкс мы не можем досмотреть судьбу мира до конца. Может, оно и хорошо. Я не хотела бы знать будущее. А вы?

«Костяная банда»

На мой взгляд, это самая скучная история из всего сборника. Здесь нет ни как таковой интриги, ни сильного антагониста, ни особого саспенса. Дело вкуса, конечно. Не удивлюсь, если кому-то именно этот рассказ понравится больше всего.

Самой большой сложностью в нем стала игра «Джинго», в которую играли чуть не в каждой главе. Я несколько раз излазала весь интернет в поисках правил этой игры и ее описания. Если мне что-то и попадалось, то оно было куцым и невероятно кратким, поэтому было очень сложно переводить напряженные моменты, связанные с правилами игры, ведь я в них так и не разобралась. Также сказалась моя личная неприязнь к азартным играм как таковым, поэтому через этот рассказ мне пришлось буквально продираться.

Я пожалела, что в этой истории было так мало флешбэков в прошлое Кэтрин Герральд, ведь ее история вызывает у меня любопытство с самого первого ее появления в романах серии. Да, МакКаммон, конечно, рассказывает о ее жизни крупными мазками, но хотелось бы узнать эту героиню получше. Может, в будущем это нас еще ждет?

«Бледный курильщик»

Первое, на что я обратила внимание в этом рассказе, это возраст Кэтрин Герральд. Я прежде уже переводила этот рассказ и очень удивилась, когда увидела в первой главе авторский текст, говорящий, что ей 51 год. При этом в предыдущем рассказе («Костяная банда») МакКаммон указал, что ей 53. Я специально нашла оригинал текста, который переводила несколько лет назад и сверилась: да, в предыдущей версии действительно было указано 51. Видимо, в нынешнем издании автор слегка подкорректировал возраст своей героини.

В остальном текст этого рассказа я довольно сильно перекроила и отредактировала. Пусть мне и кажется, что я переводила его позже «Ночной поездки», многие моменты в нем показались мне стилистически грубыми, нагроможденными и сильно выбивающимися из общей ткани сборника. Поэтому «Бледный курильщик» был перекроен с бесстрастностью полевого хирурга. Разумеется, я не меняла ни его сюжета, ни даже существенных деталей, которые могли повлиять на авторский замысел. Лишь старалась сделать текст более удобочитаемым. Кажется, в этот раз у меня получилось намного лучше, чем в предыдущий.

«Случай на судне «Леди Барбара»

Эта история перевелась у меня быстрее всех остальных. Я потратила на нее буквально пару дней и вычитала за один вечер.

Столкнувшись с запиской, переданной Реджинальду Гулби, я побоялась, что в ней будет содержаться какая-нибудь непереводимая игра слов или загадка, которую придется обыгрывать. Примерно с такой загадкой я столкнулась, переводя «Свободу Маски» и послания Альбиона. Но, как выяснилось, здесь все оказалось намного проще. Самыми сложными моментами в рассказе, как ни странно, оказались диалоги Берри с Реджинальдом Гулби. Последний то фамильярничает с ней, то резко переходит на уважительное обращение, то снова забывается. Но с такой сложностью я столкнулась почти везде, о ней расскажу чуть дальше.

Было приятно читать историю о приключениях Берри. Пусть ей досталось не самое леденящее душу дело, она все-таки не работает в агентстве «Герральд», и ей совсем не привычно раскрывать преступления. А она прекрасно с этим справилась.

Не менее интересными в этом рассказе оказались туманные намеки на будущее Мэтью, которые Берри видела в своем сне. Что же ожидает Мэтью в следующем томе? Что это за люди с разноцветными волосами? Не терпится об этом узнать!

Тонкости, общие для всех рассказов

«Ты» и «вы»

Почти в каждом рассказе — впрочем, эта особенность мучает переводчиков всех англоязычных книжек, — встречаются диалоги. И самая сложная их часть — это обращения на «ты» или на «вы». Ни для кого не секрет, что в английском языке слова «ты» нет. Я не ошибаюсь, там отсутствует именно слово «ты». То есть, англоговорящие люди ко всем обращаются на «вы», и для них это совершенно нормально. Поэтому и переход с более фамильярных фраз вроде «ну, веди, брат» на «знаете ли, сэр…» происходит легко и непринужденно. А в русскоязычной традиции подчеркнутый переход с «ты» на «вы» и обратно, как правило, сопровождается эмоциональным подтекстом и контекстом ситуации. Потому приходилось местами обыгрывать эти переходы «авторским текстом», который в оригинале отсутствовал, потому что в нем не было необходимости.

Нередко бывало, что диалог велся в непринужденной манере, располагающей к «ты», и я вела его, пока не натыкалась на внезапное «сэр» или «мистер». Приходилось возвращаться, оценивать, не надо ли переделать, либо придумывать, как объяснить этот переход.

Слово «бизнес»

В предыдущих частях книги, каюсь, я не обращала на это внимание. Но в этой заметила, что слово «бизнес» стало встречаться чуть ли не на каждом шагу. И черт дернул меня посмотреть, когда это слово вообще появилось — очень уж по-современному оно звучит, и стало резать мне глаз при переводе. Я оказалась права: слово вошло в обиход только в XIX веке, а МакКаммон очень активно использует его в своих книгах. Мир Мэтью Корбетта, конечно, немного отличается от нашего, поэтому можно предположить, что слово «бизнес» в XVIII веке там уже активно используется. Но я предпочла в этом переводе его заменять. Так что в рассказах можно встретить «семейное дело», «ремесло», просто «дело», «торговлю» и другие более сглаженные вариации «бизнеса» (да простит меня автор за вольности).

Такое же близкое к современности слово «скидка» используется в книге всего единожды, поэтому его я решила оставить.

Нагромождения в описаниях

У МакКаммона я часто встречала конструкции, которые меня удивляли. «Он уставился на то, что могло бы быть вазой», «она взяла то, что могло бы быть фонарем», «он смотрел прямо на того, кто мог бы быть хозяином поместья» и так далее. Причем есть предложения, где это вполне объяснимо и понятно. К примеру, герой действительно не понимает, что за предмет перед ним или что за человек. В этом контексте «Он уставился на того, кто мог бы оказаться хозяином поместья» смотрится органично. Но МакКаммон использует такие нагромождения и в других ситуациях, где вместо того, чтобы окрашивать настроение определенными красками, добавлять загадочности или роднить читателя с героем, они просто утяжеляют предложение. Я часто спотыкалась о такие предложения при переводе и позволяла себе очередную вольность: иногда я сокращала их до смысла.

Многоточия

Их чертовски много! Возможно, читая переводы МакКаммона, вы думали, что это я стараюсь придать репликам загадочности большим количеством многоточий, однако оригинальный текст буквально пестрит ими. Признаюсь, я оставляла в переводе далеко не все из них. При вычитке мне приходилось неоднократно о них спотыкаться, и местами мне казалось, что они совсем не нужны. Для акцента на каком-то слове достаточно было выделить его курсивом, чтобы подчеркнуть интонацию. Вполне допускаю, что в англоязычных текстах многоточия более распространены, но в адаптации я взяла на себя смелость их подсократить.

О личном и о будущем

Я, конечно, не глаз скорпиона, но кое-что о будущем сказать могу.

Друзья, от завершения серии «Мэтью Корбетт» нас отделяет всего одна книга. Я обещала вам, что доведу эту историю до конца, и я полна решимости выполнить это обещание. Однако с момента, как я впервые начала переводить книги, утекло слишком много воды.

Условия, позволявшие мне заниматься переводами в рабочее время, мои личные приоритеты и интересы — все это изменилось задолго до того, как МакКаммон закончил свою серию. Уверена, что после «Мэтью Корбетта» к МакКаммону будет приходить еще немало идей, которые он захочет воплотить на бумаге. Вот только я не осмелюсь дать обещание переводить и их. С последним романом серии «Мэтью Корбетт» я считаю свое обещание, данное когда-то читателям, полностью выполненным.

Нет, я не бросаю переводческую деятельность! Я много об этом думала и действительно собиралась это сделать, но последние несколько месяцев побудили меня скорректировать это решение.

Переводы будут, но уже без обещаний. Возможно, я позволю себе взяться не только за тексты МакКаммона. А может, и нет. Переводы вернутся на безвозмездную основу, потому что я буду делать их в первую очередь для себя. Я смогу переводить то, что хочу, тогда, когда хочу и за то время, которое будет для меня комфортно. Не в режиме гонки, не под гнетом обещания и строгих внутренних требований. Смогу бросить, если не понравилось. Смогу делать все, что угодно в стиле «как пойдет». Конечно же, за исключением тех случаев, когда меня будут нанимать для этой работы как фрилансера.

Мне нравится смотреть в будущее, которое туманно и не предполагает тяжеловесных обязательств. Когда-то переводы были моим вызовом самой себе. Они приносили удовольствие, вызывали азарт и дарили радость. Я хочу вернуть эту легкость в свое хобби, которым занимаюсь много лет. Хочу дать себе свободу выбора и творчества — ведь переводы тоже в каком-то смысле творчество.

Почему я вообще думала порвать с переводами?

Из-за неприятных ситуаций, которые их сопровождали. Их было не так уж много, но для меня они оказались значительными. Самой крупной из них был скандал с группой Дугласа Престона и Линкольна Чайлда, где на нашей с напарницей безвозмездной работе наживался администратор группы.

Второй по масштабу были некоторые читательские отзывы после того, как издательства вновь брались за переведенные нами с Леной книги. Читатели радовались и писали о «настоящих книгах», тем самым обесценивая наш кропотливый труд, которым мы много лет занимались на чистом энтузиазме. Конечно, от этого становилось обидно, и руки опускались.

Ну и третья причина…

Что ж, она — исключительно на моей совести. В какой-то момент я решила, что переводы мешают мне быть писателем. Я наблюдала за откликом, который приходил на переведенные книги, и на практике видела, что он не идет ни в какое сравнение с тем, что я получаю от собственного творчества. И нет, я сейчас совсем не про деньги. Ради денег я работаю в графике 5/2 у своего официального работодателя. Я говорю именно о читательском отклике, об интересе к книгам, об отзывах и добрых словах. С момента, как я начала переводить книги, количество благодарностей, которое я получила, перевалило за тысячу. И почему-то я решила, что читатели, которым понравились мои переводы, обратят внимание и на мои собственные истории. Это оказалось не так. Разумеется, я не могу никого в этом винить, ведь я сама слежу за творчеством некоторых людей, и мне нравится у них какое-то одно направление, а другие не интересуют. В мире, где каждый может презентовать свое творчество в сети, немудрено, что люди фильтруют контент, который хотят получать.

Однако, как писателя, меня очень расстраивало то, что чужие книги в моем исполнении радуют читателей гораздо больше, чем мои собственные. Добавить к этому тяжеловесное обещание во что бы то ни стало закончить серию «Мэтью Корбетт» — и результат не заставил себя ждать. В какой-то момент я выгорела и потеряла всякую радость от того занятия, которое так энергично начала.

Однако, переводя этот сборник, я вспомнила, насколько мне нравилось работать над переводными текстами прежде. И, если выбирать дело, имеющее наименьший выхлоп, то логичнее всего перестать позиционировать себя не как переводчик, а как писатель.

Нет, это вовсе не значит, что я категорически брошу писать книги. Просто я поняла, что быть писателем в век соцсетей — это работать на нескольких работах сразу. Это писать сами книги, редактировать их, вести блог (и даже не один), писать посты, выкладывать фотографии, посещать книжные мероприятия, рекламировать свои книги, писать в издательства, напряженно ждать отклика, обращаться к художникам, верстальщикам, корректорам… Нет, можно, конечно, нанять для этого целую команду или одного грамотного литературного агента, но я столько не зарабатываю. Поэтому я выхожу из этой гонки. Вряд ли я когда-нибудь стану успешным писателем, у меня вся эта история с продвижением идет со слишком большим скрипом. Уйдя в нее с головой, я быстрее возненавижу собственные книги, чем заработаю популярность в этой сфере. Поэтому писательство я тоже оставлю исключительно в рамках хобби по тому же принципу, что и переводы. Иначе мне просто не усидеть на всех тех стульях, на которых я упрямо хочу усидеть.

Вот и все, друзья, чем я хотела с вами поделиться. В этот раз послесловие вышло объемным и непростым, но мне важно было рассказать вам обо всем том, что накопилось.

Спасибо всем, кто дочитал до конца! Спасибо всем тем, кто поддерживает мою деятельность в соцсетях и в жизни! Спасибо всем тем, кто находит время написать мне пару добрых слов, для меня это бесконечно ценно! Спасибо моим замечательным друзьям, которые поддерживали меня на всех этапах принятия важных творческих решений! Спасибо моему любимому мужу за помощь с версткой fb-2 и неоценимую поддержку во всех моих начинаниях! И огромное спасибо Игорю Князеву за нашу чудесную коллаборацию, а также за его помощь, участие и, разумеется, прекрасные аудиокниги, которыми мы с вами так наслаждаемся!

Не прощаюсь!

Искренне Ваша

Натали М.

1

Отсылка к роману «Королева Бедлама». (Здесь и далее — примечания переводчика).

(обратно)

2

Исторически первые упоминания о скидках появились лишь в конце XVIII века. Однако Роберт МакКаммон не раз упоминал, что мир, в котором развивается история Мэтью Корбетта, немного отличается от реального мира.

(обратно)

3

Пакетбот — старинное судно, которое применяли для перевозки почты и пассажиров морским путем.

(обратно)

4

Пуритане — английские протестанты, чье верование получило распространение в XVI-XVII вв. Пуритане стремились избавить англиканскую церковь от римско-католических обычаев. Они выступали за чистоту богослужения и доктрины, а также за личное благочестие. В 1613 году группа пуритан отправилась из Англии в Америку и основала Бостон.

(обратно)

5

Песнь Песней Соломона — книга, входящая в состав еврейской Библии и Ветхого Завета. Написана на библейском иврите и приписывается царю Соломону. В настоящее время толкуется как сборник свадебных песен без единого сюжета, но может интерпретироваться как история любви царя Соломона и Суламиты (либо как противопоставление чистой любви Суламиты к пастуху и участи женщин в гареме Соломона). В иудаизме рассматривается как символическое описание любви Бога к народу Израиля, а у христиан — как выражение любви Бога и церкви.

(обратно)

6

Надир — направление, указывающее непосредственно вниз под конкретным местом.

(обратно)

7

Исход Иерусалим — персонаж вселенной Мэтью Корбетта, с которым читатель знакомится в романе «Голос ночной птицы».

(обратно)

8

Колышки (колья) или колки — деревянные или ротанговые детали гитары, с помощью которых регулируется натяжение струн. В современности их называют именно колками, однако в прошлом чаще называли кольями или колышками.

(обратно)

9

Перук — накладные волосы, носимые в виде парика и имитирующие специально сделанную прическу.

(обратно)

10

Отсылка к роману «Королева Бедлама».

(обратно)

11

Джинго — карточная игра для двух противников, популярная в США.

(обратно)

12

Могавки (или мохоки) — в дословном переводе «народ кремня». Племя североамериканских индейцев. Первыми с ними познакомились голландцы, отправившиеся на их земли в 1634 году в исследовательскую экспедицию Харменса ван дер Богарта.

(обратно)

13

Пеммикан — мясной пищевой концентрат. Применялся индейцами Северной Америки во время военных походов и охотничьих вылазок.

(обратно)

14

Флаг принца — исторический флаг республики Соединенных провинций (нынешние Нидерланды), который первоначально использовался оранжистами во время восьмидесятилетней войны. Флаг принца был сделан на основе цветов ливреи Принца Оранского-Нассауского Виллема I, в честь которого и был назван. Оранжевый цвет означал княжество Оранж, которое принц унаследовал от Рене де Шалона, белый — борьбу за свободу и высшую власть, а синий был одним из главных цветов графства Нассау.

(обратно)

15

Манеер — вежливое обращение к мужчинам в Голландии (Нидерландах).

(обратно)

16

Шаг назад! (нидер.)

(обратно)

17

Свечные часы — один из видов часов, представляющих собой свечу, изготовленную из специальных сортов дерева, растертого в порошок. Дерево смешивали с благовониями и из получившегося теста выкатывали палочки различной формы (чаще всего спирали), что обеспечивало равномерность горения. На свечные часы наносились специальные риски, и пламя, доходя до них, указывало время.

(обратно)

18

Пруссак — потомок переселенцев из герцогств, княжеств, графств и городов Священной Римской Империи или же чистокровный прусс (как прежде называли граждан королевства Пруссия).

(обратно)

19

Отсылка на роман «Королева Бедлама» и на персонажа по имени Антон Маннергейм Дальгрен, с которым читатель эпизодически встречается вплоть до шестого тома серии (романа «Свобода Маски»).

(обратно)

20

Темный фонарь или потайной фонарь — это свечной фонарь со скользящим затвором, который можно было легко затемнить, не гася при этом свечу.

(обратно)

21

Харон — в греческой мифологии перевозчик душ умерших через реку Стикс в подземное царство мертвых.

(обратно)

22

Отсылка на роман «Голос Ночной Птицы».

(обратно)

23

Отсылка на роман «Мистер Слотер».

(обратно)

24

Каретник — постройка для карет, лошадей, сопутствующих приспособлений и нужд. Как правило, деревянное, реже каменное, отдельно стоящее одноэтажное здание. В состав включались каретный сарай, конюшня с несколькими стойлами, крытый дворик, где могли располагаться комнаты, а также отдельные навозные ямы и ледник.

(обратно)

25

Антони ван Левенгук — нидерландский натуралист, конструктор микроскопов, основоположник научной микроскопии, исследовавший с помощью своих микроскопов структуру различных форм живой материи.

(обратно)

26

Анималькула — архаичный термин, обозначающий микроскопические организмы, к которым относились бактерии, простейшие и очень мелкие животные. Слово было изобретено нидерландским ученым Антони ван Левенгуком.

(обратно)

27

Отсылка к гуморальной теории, заключающейся в том, что в теле человека текут четыре основные жидкости (гуморы): кровь, флегма (слизь), желтая желчь и черная желчь. В норме эти жидкости находятся в балансе, однако избыток одной из нескольких вызывает практически любые внутренние болезни. Соответственно, лечение заключается в удалении излишнего гумора. Обычно это осуществлялось специально подобранным питанием, компенсирующим недостающий гумор, и психологическими средствами. Каждой жидкости соответствовала природная стихия и два «состояния вещества» (сухое/влажное; теплое/холодное), а превалирующее значение той или иной жидкости определяло темперамент, то есть характер человека. Сложившееся постепенно деление на четыре гумора сохранилось в неизменном виде до Средних веков.

(обратно)

28

Вплоть до 1960-х годов ртуть действительно активно использовалась в медицине.

(обратно)

29

«Гемпамерон» — собрание семидесяти двух новелл французской писательницы и принцессы, королевы Наварры, Маргариты Наваррской.

(обратно)

30

«Тит Андроник» — вероятно, самая ранняя трагедия Уильяма Шекспира. Главный герой —вымышленный римский военачальник, одержимый местью царице готов Таморе, которая также мстит ему. Считается самой «кровавой» из пьес Шекспира.

(обратно)

31

«Il merito delle donne» — диалог Модераты Фонте, впервые опубликованный после смерти писательницы в 1600 году. Работа представляет собой диалог между семью венецианскими женщинами (Адрианой, Вирджинией, Леонорой, Лукрецией, Корнелией, Коринной и Еленой), обсуждающими ценность женщин и различия между полами.

(обратно)

32

«Шотландская шляпа» или «Скотч-боннет» — известный сорт перца чили, названный так по своему сходству с головным убором тэм-о-шентер.

(обратно)

33

«Четыре идола» — философский труд Фрэнсиса Бэкона, в котором он разделил источники человеческих ошибок, стоящих на пути познания, на четыре группы. Он назвал их «идолами» (или «призраками»). Это «призраки рода», «призраки пещеры», «призраки площади» и «призраки театра». Призраки рода проистекают из самой человеческой природы, они не зависят ни от культуры, ни от индивидуальности человека. Призраки пещеры — это индивидуальные ошибки восприятия, как врожденные, так и приобретенные. Призраки площади — это следствие общественной природы человека: общения и использования языка. Призраки театра — это усваиваемые человеком от других людей ложные представления об устройстве мира.

(обратно)

34

Татуировки в виде четырех букв: «l», «o», «v», «e» на правой руке и «h», «a», «t», «e» — на левой.

(обратно)

35

Отсылка на роман «Всадник Авангарда».

(обратно)

36

Вампаноаги — индейский народ Северной Америки. С 1600 года проживали на юго-востоке штатов Массачусетс и Род-Айлент, а также на территории, окружавшей современные Матрас-Винъярд, Нантакет и острова Елизаветы. Их численность составляла около 12 000 человек. На данный момент эта группа состоит из пяти племен.

(обратно)

37

Персонаж романа «Всадник Авангарда».

(обратно)

38

Вдовья тропа или вдовья аллея — декоративный архитектурный элемент: огороженная перилами платформа на крыше дома, часто имеющая внутренний купол или башенку. Встречалась в домах на североамериканском побережье. Ходили легенды, что название этой надстройке было дано благодаря женам моряков, которые ждали возвращения своих супругов (часто понапрасну, потому что моряки нередко погибали в море). На деле же нет доказательств, что вдовьи тропы были предназначены именно для наблюдения за судами.

(обратно)

39

Мехи (или меха (оба варианта допустимы)) — поддувальный снаряд, устройство для нагнетания воздуха, растягивающееся, с кожаными и складчатыми стенками.

(обратно)

40

Эпплджек — сорт бренди на основе яблок. Известен также как яблочное бренди или кальвадос. Часто встречается на рынке США, из-за чего получил название «американский кальвадос».

(обратно)

41

История почти правдивая. Фосфор был открыт гамбургским алхимиком Хеннигом Брандом в 1669 году. Подобно другим алхимикам, Бранд пытался отыскать философский камень, а получил светящееся вещество. Бранд сфокусировался на опытах с человеческой мочой, так как полагал, что она, обладая золотистым цветом, может содержать золото или нечто нужное для его добычи. Первоначально его способ заключался в том, что сначала моча отстаивалась в течение нескольких дней, пока не начнёт испускать зловоние, а затем кипятилась до клейкого состояния. Нагревая эту пасту до высоких температур и доводя до появления пузырьков, он надеялся, что, сконденсировавшись, они будут содержать золото. После нескольких часов интенсивных кипячений получались крупицы белого воскоподобного вещества, которое очень ярко горело и к тому же мерцало в темноте. Бранд назвал это вещество phosphorus mirabilis (лат. «чудотворный носитель света»). Открытие фосфора Брандом стало первым открытием нового элемента со времён античности.

(обратно)

42

Роберт Бойл (25 января 1627 года — 31 декабря 1691 года) — англо-ирландский натурфилософ, физик, химик и богослов. Продолжительное время изучал свойства фосфора. В 1680 году опытным путем сумел получить белый фосфор, который долгое время был известен как фосфор Бойла. Автор приписывает Роберту Бойлу те же достижения, но меняет год совершения открытия. Реальному Роберту Бойлу на момент создания фосфора было бы 3 года.

(обратно)

43

Greenfields (Гринфилдс) — дословно в переводе с английского значит «зеленые поля».

(обратно)

44

Мизз — как и масса (мастер, хозяин), является распространенным обращением к женщине среди рабов Северной Америки.

(обратно)

45

Сквоттеры — лица, самовольно заселяющие покинутые или незанятые земли. Юридически земли не являются их собственностью, сквоттеры никому не платят арендную плату, а также не имеют никаких узаконенных разрешений на использование бесхозных земель.

(обратно)

46

Девантьер — женский костюм для верховой езды.

(обратно)

47

На самом деле здесь непереводимая игра слов. Псевдошерифа зовут Эйбл Догетт. Английское слово «able» в сочетании «to be able to do smth» означает «быть способным сделать что-то». Если переводить дословно, шутка заключалась в том, что шериф «несколько недель не будет Эйблом», и это точно так же означало «несколько недель не будет способен». Добавила здесь про поврежденные косточки, чтобы это хоть немного напоминало шутку.

(обратно)

48

«The Wandering Prince of Troy» — известная средневековая баллада об отношениях Энея (мифического основателя Рима) и Дидоны, королевы Карфагена.

(обратно)

49

Гитерна (или гитерн) — струнный щипковый инструмент, предок современной гитары, распространенный в Европе периода позднего средневековья.

(обратно)

50

Мун Мэйден — говорящее имя, дословно обозначающее «Лунная Дева».

(обратно)

51

Персонаж романа «Свобода Маски».

(обратно)

52

Лаймхаус — район на востоке Лондона.

(обратно)

53

Фирнот — толстая, мягкая шерстяная ткань с «подкопченной» поверхностью.

(обратно)

54

Шадуэлл — район на востоке Лондона.

(обратно)

55

Отсылка на роман «Свобода маски».

(обратно)

56

Клейморский меч — особый тип двуручного (реже одноручного) меча, использовавшийся в Шотландии в XV-XVII веках.

(обратно)

57

«Описание нового мира» или «Пылающий мир» — прозаическое произведение 1666 года английской писательницы Маргарет Кавендиш, герцогини Ньюкаслской. Ныне этот роман называют предшественником научной фантастики, но иногда характеризуют как утопию.

(обратно)

58

Игра слов. «Стоунмен» означает «человек-камень».

(обратно)

59

Роман также иногда переводят как «Лебединая песнь».

(обратно)

Оглавление

Роберт МакКаммон Семь оттенков зла

Четыре Фонарщика

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Дом на краю мира

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Ночная поездка

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Блуждающая Мэри

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Глаз скорпиона

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Костяная банда

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Бледный курильщик

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Случай на судне «Леди Барбара»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Об авторе

Послесловие переводчика

*** Примечания ***