Германская история: через тернии двух тысячелетий [Александр Иванович Патрушев] (fb2) читать онлайн

Александр Иванович Патрушев Германская история: через тернии двух тысячелетий

Часть первая. Эпоха рыцарей и святых

Глава первая. Заря германской истории (I–XIII века)

Облик эпохи

Период от первых встреч германских племен с римлянами до раздела франкской империи Каролингов в IX в. нельзя в полном смысле назвать собственно германской историей. Хотя попытки такого понимания неоднократно имели место и Арминий, Теодорих, Хлодвиг и Карл Великий объявлялись национальными немецкими героями, это все-таки лишено исторических оснований и продиктовано исключительно политико-идеологическими соображениями.

Но в этот период европейской истории были заложены основы ее дальнейшего развития. Тогда произошли события, имевшие эпохальное значение — битва в Тевтобургском лесу в 9 г. до н. э., положившая конец дальнейшему продвижению Рима в земли германцев; сражение на Каталаунских полях в 451 г., в котором римско-германское войско остановило экспансию гуннов на Запад; разгром арабов при Туре и Пуатье в 732 г., когда франкский майордом Карл Мартелл оттеснил исламских завоевателей назад на Иберийский полуостров. Конечно, сегодня историю не рассматривают только как чередование войн и сражений или исключительно политических явлений, но все же такие события имели огромное значение для формирования культурного и исторического, этнического и религиозного облика Европы.

На рубеже VIII–IX вв. важным событием стал союз папства с франкскими (а затем и с германскими) императорами, наложивший отпечаток на всю средневековую эпоху. Началось постепенное обособление западной и восточной частей франкского государства друг от друга, из которых и выросли Франция и Германия. Но если общее развитие и выражается через цепь событий, то его содержание этими событиями отнюдь не исчерпывается. Исторический процесс состоит из событий и индивидуальных явлений, но не сводится только к ним.

Прежде всего это касается фундаментальной проблемы перехода от античности к средневековью. Само по себе понятие «средние века» лишь фиксирует некое промежуточное, среднее положение отрезка истории в целом процессе исторического развития. Трехчленное деление европейской истории на античность, средневековье и Новое время предложили гуманисты XV в. Но вопрос о границах между этими эпохами оставался дискуссионным, особенно в отношении границы между двумя первыми. Предлагалось считать таким рубежом то вторжение гуннов в 375 г., то гибель Западной Римской империи в 476 г., то прорыв лангобардов в Италию в 568 г., то коронование Карла в качестве императора в 800 г. Но дискуссии такого рода совершенно бесплодны, так как переход от одной эпохи к другой не однократное явление, а длительный процесс, в данном случае это был процесс великого переселения народов, происходивший в IV–VI вв. В ходе его германские племена проникли в самые отдаленные римские провинции и образовали новые государства. При этом германцами, с одной стороны, были унаследованы важные элементы римского управления и права, а с другой, — было воспринято христианство. Эти два основные фактора в соединении с древнегерманским правом и некоторыми традициями германской государственной жизни определили развитие немецкого государства в средние века.

«Государством» раннего средневековья являлся аристократический персональный союз, в котором «король», по сути, был только военным предводителем. Лишь с принятием христианства и введением обряда торжественного помазания королевская власть обрела ореол божественного происхождения, а правившие династии получили преимущество перед прочими дворянскими родами. Самым важным из всех основанных германцами в начале средних веков государств было Франкское.

Для государственной структуры Франкской империи, в которой смешивались древнегерманские и позднеантичные провинциальноримские элементы управления, определяющей формой организации общества была система феодального владения землей вместе с жившими на ней крестьянами. На владении землею — главным богатством того времени — основывалось в средние века доминирующее положение дворянства. С монархом дворянство связывала ленная система, т. е. пожалование земли за верную службу и владение ею, пока такая служба исполнялась.

Свободные люди недворянского происхождения на протяжении IX в., несмотря на защиту королевской властью, постепенно попадали в зависимость от крупных феодалов. Нередко процесс этот происходил добровольно, крестьяне искали у своего предполагаемого господина защиту от бесконечных набегов грабителей и чужестранцев, хотя столь же часто феодалы силой принуждали землепашцев к повиновению. Различные формы и степени подчинения крестьян постепенно становились наследственными. Возник относительно единый слой зависимого и несвободного крестьянского населения. Сверху донизу пронизанная отношениями личного господства и личного подчинения система феодализма получила ярко выраженный иерархический юридический характер.

Раннее средневековье немецкой истории заканчивается к середине XI в. До этого времени в целом продолжалась эпоха Каролингов. Это выразилось и в том, что первый германский император Оттон короновался в Риме по образцу Карла Великого и выступал как бы его историческим преемником и продолжателем, хотя по своему происхождению не являлся ни франком, ни Каролингом. Однако с сер. XI в. начинаются значительные перемены. Прежде всего в связи с заметным приростом населения резко увеличивается площадь обрабатываемых земель. Возникает множество новых деревень, а с нач. XII в. впервые в средние века наблюдается количественный рост городов.

В условиях социально-экономического подъема зародилось движение за обновление Церкви, сторонники которого резко нападали на доселе существовавшие в ней порядки. В конечном счете это вылилось в знаменитый спор об инвеституре, разгоревшийся между германской империей и папством. Ранее историки рассматривали этот спор как наиболее специфичное явление германской императорской эпохи. Сейчас они более склонны считать его только одним из элементов, характеризующих переход Западной Европы в стадию зрелого феодализма. Когда в нач. XII в. конфликт императоров и папства был в основном улажен Вормсским конкордатом, наступил период нового расцвета европейской духовности, который часто называют «ренессансом XII столетия», давшим толчок к современности и определившим облик Западной Европы вплоть до начала Нового времени.

Обычно считается, что переход от восточно-франкской к германской империи произошел в 911 г., когда после смерти последнего Каролинга королем был избран франкский герцог Конрад I. Он считается первым германским королем. (Официальный титул гласил «франкский король», позже «римский король», с XI в. империя называлась «Римской империей», с XIII в. — «Священной Римской империей», с XV в. — «Священной Римской империей германской нации».)

Империя являлась выборной монархией, король избирался высшим дворянством. Кроме того, действовало «родовое право»: король должен был быть в родстве со своим предшественником. Этот принцип неоднократно нарушался. Зачастую проводились двойные выборы. Столицы у средневековой империи не было. Короли постоянно разъезжали по всей стране. Не было имперских налогов. Свое содержание король получал прежде всего с «имперских владений», которыми он управлял лично. Авторитет его признавался не без проволочек/Могущественных родовых герцогов король мог заставить уважать себя, только прибегая к военной силе и проводя умелый дипломатический курс. Такое умение проявил преемник Конрада I, саксонский герцог Генрих I (919–936), а в еще большей степени его сын Оттон I (936–973). Оттон стал настоящим властителем империи. Его могущество проявилось в том, что в 962 г. он заставил Римского папу Иоанна XII короновать себя императором.

С тех пор германский король был вправе носить этот титул, но для коронования в качестве императора ему нужно было обязательно отправляться в Рим к папе Римскому. Такое положение дел во многом определило итальянскую политику германских королей — свое господство в Верхней и Средней Италии они старались удерживать в течение 300 лет. Это, однако, отвлекало их от выполнения важных задач в Германии, и уже преемники Оттона терпели из-за этого серьезные неудачи.

При Генрихе III (1039–1056) германское королевство и империя достигли вершины своего могущества. Прежде всего, императорской власти удалось утвердить свое превосходство над папством. Однако Генрих IV (1056–1106) не смог удержать эти позиции. В борьбе за право назначения епископов (вышеупомянутый спор из-за инвеституры) он поначалу одержал победу над папой Григорием VII. Но его публичное покаяние в Каноссе (1077) нанесло непоправимый ущерб авторитету императорской власти.

1138-й год ознаменовался началом столетия династии Штауфенов. Фридрих I Барбаросса (1152–1190) привел империю к новому расцвету, ведя борьбу с папством, верхнеитальянскими городами и своим главным соперником в Германии, саксонским герцогом Генрихом Львом. Но при нем началось территориальное раздробление, которое в конечном счете ослабило центральную власть. При преемниках Барбароссы Генрихе VI (1190–1197) и Фридрихе II (1212–1250) этот процесс продолжался. Духовные и светские князья стали полусуверенными «владельцами земель». С падением Штауфенов (1268) фактически пришел конец универсальной императорской власти на Западе. Центробежные силы помешали Германии стать национальным государством, а в это время в других странах Западной Европы данный процесс уже начался. Здесь коренится одна из причин того, почему немцы стали «запоздалой нацией».

Германцы

Германцы, пестрая смесь племен и народов, получили свое имя, значение которого так и остается неясным, благодаря римлянам, которые в свою очередь, возможно, взяли его из языка кельтов. Неизвестно также, было ли у самих германцев какое-то общее определение совокупности всех их племен? Могли ли эти племена понимать друг друга? Скорее всего, из того, что мы знаем о германских языках V–VI вв., можно предположить, что они понимали друг друга примерно так, как сегодня понимают друг друга славянские народы. Видимо, некоторые языки были распространены больше прочих и служили средством межплеменного общения. К ним принадлежал прежде всего готский язык. В целом же различные племена говорили скорее на диалектах, чем на самостоятельных языках. Но об этом нет никаких письменных свидетельств. Первый дошедший до нас документ, написанный на немецком языке, — это Священное писание, переведенное в V в. епископом Ульфила на готский язык. Более древние скандинавские надписи магического характера написаны руническим письмом^[1].

В Европу германцы пришли из Центральной Азии и во II тысячелетии до н. э. расселились между Вислой и Эльбой, в Скандинавии, Ютландии и нынешней Нижней Саксонии. Эти районы были заселены и до прихода германцев, но об их предшественниках почти ничего неизвестно.

Первые свидетельства греков и римлян о германцах показывают, что они почти не занимались земледелием. До начала средневековья германская культура основывалась главным образом на военных походах и грабительских набегах, в ходе которых германцы постепенно расселялись на более обширных территориях. В кон. II в. до н. э. кимвры и тевтоны появились на границах Римской империи. Трудно сказать, были ли это чисто германские племена или они смешались в процессе расселения с местным населением. Римляне вначале принимали их за галлов, т. е. кельтов, но быстро заметили, что имеют дело с новым и неизвестным им до сего времени народом. Уже полвека спустя Цезарь определенно различал в своих «Записках» германцев и кельтов.

Но если большинство кельтов было в основном ассимилировано греко-римской цивилизацией, с германцами дело обстояло иначе. Когда древнеримский историк Тацит после долгих и безрезультатных походов римских легионов за Рейн создавал свою известную книгу о германцах, он описывал чужой варварский мир, от которого, однако, исходило очарование простоты нравов и высокой морали в противовес распущенности римлян. Впрочем, Тацит, порицавший римские нравы, скорее всего, преувеличивал германские добродетели.

На протяжении веков всплывали, смешивались друг с другом и исчезали все новые и новые германские племена. Менялись их имена, территории расселения, нравы и обычаи. Об этом имеются лишь отрывочные и зачастую случайные сведения, почерпнутые из свидетельств наблюдателей, которые описывали германцев со стороны, что всегда надо иметь в виду.

По словам Тацита, германцы проживали в небольших поселениях, разбросанных среди густых лесов, болот и песчаных пустошей, заросших вереском. Общество их уже было иерархическим и состояло из знати, свободных простолюдинов, полусвободных литов и несвободных шальков. Земледелием занимались лишь две последние группы, представлявшие собой захваченных пленников и их потомство. У некоторых более крупных племен стали появляться избираемые короли, утверждавшие, будто их предки происходят от богов. Во главе других племен стояли военные предводители или герцоги.

Под сенью Вотана

Богов, которых почитали германцы, римляне по аналогии с собственной религией объединяли в некий пантеон, находя каждому германскому богу его греко-римского собрата. Такое упорядочивание, воспринятое и систематизированное мифологической школой XIX в., является довольно условным. Древнегерманские представления об иерархии богов были изменчивы. Зачастую сторона, одерживавшая верх в межплеменных столкновениях, присваивала себе богов побежденного племени, как бы захватывая их в плен в качестве своеобразного военного трофея, что приводило к новой расстановке фигур божественного пантеона.

Германские боги удивительно напоминали земных людей. Им не чужды гнев, ярость, воинственный дух, они испытывают страсти и даже погибают. Главный из них — это бог-воитель Вотан (скандинавск.) или Один, царствующий в загробной Валгалле.

Культ Вотана был распространен в южногерманской мифологии, а Одина — на севере. Среди других богов выделялись повелитель грома и молнии Тор (Донар) с его страшным молотом, хитрый и коварный бог огня Локи, прекрасный бог весны и плодородия Бальдур, боги плодородия Фрейр и Фрейя. Все они живут в мире крови и огня, гнева и мести, неистовства и ужаса; в мире, где каждым, будь он богом или человеком, управляет неумолимая судьба. Если вспомнить изящество, благозвучие и глубокомыслие богов античного мира, то каким контрастом выступает воинственный германский пантеон, охваченный страшной бойней и резней, кровожадностью, пожарами и анархической борьбой каждого против каждого! Мир германских богов — это мир заговоров и преступлений, поражений и преходящих побед. Мрачная поэзия первой песни древнеисландского эпоса «Эдда» — в который проникли на весьма древней стадии сюжеты и образы древнескандинавской и общегерманской мифологии — рисует нашествие темных сил, в борьбе с которыми погибают боги и люди. Весь мир исчезнет во всепожирающем великом пожаре. Но затем он возрождается, обновленный, возвращается из царства мертвых светлый Бальдур и наступает время спокойствия и изобилия.

Глядя на картину, созданную самими германцами в мифах и сагах, можно понять, какие трудности встали на пути их христианизации. Потребовался мощный внутренний и внешний переворот, прежде чем представление о любящем и сострадающем Боге, идея милосердия и любви к ближнему заменили прежний мир жестокой борьбы, где имели место только честь или позор.

Германская мифология говорит нам о народе, жившем в условиях суровой и бедной природы, в мире, которым управляли дух и скрытые силы, где обитали злые и добрые карлики и исполины, но не было муз и сильфид. Впрочем, у германцев роль женщин, как в общественной, так и в религиозной жизни, была гораздо весомее, чем в античном мире. По их представлениям, в женщине таилось нечто вещее и священное. Невозможно представить себе воинственную и властную германскую Брунгильду запертой в гинекее, а усмирить ее могли только сверхъестественные силы и волшебный пояс Зигфрида.

В долгие периоды христианского средневековья, Ренессанса, гуманизма, барокко и Просвещения, которые определяли культуру Италии, Франции, Испании, Англии, германская мифология ютилась на задворках коллективной памяти немецкого народа. Заново открыли ее ученые и мыслители романтического историзма начала XX в. Величественная картина этого возрожденного религиозно-мифического прошлого оказала сильное влияние на немецкую культуру XIX–XX вв. и самосознание немецкой нации, впитавшей эту мифологию через блистательные оперы Рихарда Вагнера. Но мы еще увидим, какой страшной трагедией для Германии обернулась попытка возрождения этой мифологии в 30-е годы XX столетия.

Германцы и Рим

Германцы выступили на сцену истории тогда, когда покинули свои поселения в Скандинавии и начали продвигаться на юг. На этом пути они встретили кельтов и иллирийцев, которые по языку также относились к индогерманской семье. Иллирийцы, от которых сегодня остались их потомки — албанцы, заселяли в середине III — середине II тысячелетия Центральную и Восточную Европу от Вислы до Балкан. Имя одного из крупнейших иллирийских племен, венедов, сохранилось в названии Венеция, а германцы называли венедами славянские племена, сменившие иллирийцев на восточных и юго-восточных рубежах германского мира.

Продвигаясь на юг, германцы не только вытесняли или ассимилировали кельтско-иллирийское население, но и перенимали его более высокую культуру. Ко времени Цезаря германцы на западе достигли берегов Рейна, на юге прорвались через горы Тюрингский Лес и спустились в Богемию, на востоке остановились перед непреодолимыми болотами от Вислы до Припяти.

Какие же причины толкали германцев к переселению? Ответить на этот вопрос можно лишь предположительно, комбинируя ряд частных факторов. Конечно, прежде всего надо учитывать факт климатических изменений, вследствие которых в Южной Скандинавии наступило похолодание. Ведь понижение температуры уже в среднем на один — два градуса на протяжении одного столетия ведет к значительному изменению флоры и фауны, что могло значительно осложнить и без того трудную жизнь древних людей. Сыграли свою роль и субъективные мотивы — жажда захватов земель и добычи богатств, стремление к удовлетворению воинственных наклонностей или утверждению своих религиозных представлений.

Продвижение германцев к югу не было прямолинейным и неуклонным. Между временем, когда кимвры и тевтоны появились на римской границе, и эпохой, в которую свои территории заселили создавшие германский народ племена франков, саксов, тюрингов, швабов, баваров, пролегли семь веков войн и конфликтов, когда чаша весов склонялась то на одну, то на другую сторону. Большинство племен, описанных Цезарем и Тацитом, растворились во тьме прошлого. Это были обычно временные объединения для военных походов, которые распадались так же быстро, как и возникали. Поскольку средств пропитания было мало и их нельзя было хранить долгое время, то кочевавшие племена и группы оставались небольшими. Самые крупные народы эпохи переселения насчитывали несколько десятков тысяч воинов, а вместе с женщинами, детьми, стариками и рабами их число колебалось в пределах 100–120 тысяч.

Историки XIX в. разделили германские племена на три большие ветви — на западных германцев, живших между Рейном и Эльбой, восточных — между Эльбой, Вислой и Черным морем, и северных — в Скандинавии и Ютландии. Эта схема отражает сравнительно позднюю стадию III–IV вв. и не дает представления о бурных процессах возникновения и распада различных племен ранее этого времени. Однако более точную картину можно получить лишь по данным археологии.

В общей многоликой группе германских племен первыми наиболее исторически значимыми были херуски — видимо, предки франков и гессенцев, — населявшие район Вестфалии. Один из их вождей, знаменитый Герман (латинизированная форма Арминий), возглавлял борьбу против Рима. В юности он воспитывался в этом городе, участвовал в походах римских легионов и даже получил римское гражданство под новым именем Гай Юлий Арминий. В 9-м г. н. э. он наголову разгромил в Тевтобургском Лесу три легиона проконсула Публия Вара, что, как считается, положило конец планам императора Августа продвинуть римскую границу до Эльбы. Хотя в дальнейшем приемные сыновья Августа Тиберий и Друз и его родной сын Германик также неоднократно пытались достигнуть берегов Эльбы, они так и не добились цели. В конце концов Рим прекратил безуспешную и дорогостоящую войну на западных границах по Дунаю и Рейну и приступил к их укреплению. Во владениях Рима осталась тогда юго-западная часть Германии от Кобленца до Регенсбурга, еще населенная кельтами, а главным образом медведями, кабанами и оленями. Вдоль всей границы римляне соорудили Limes germanicus — пограничный вал, укрепленный рвами и сторожевыми башнями. Он строился более ста лет.

Великий исход народов

Передвижение германцев по Европе заметно оживилось, когда с 370 г. началось нашествие гуннов, которые уничтожили в 375 г. объединенное государство остготов и вестготов, или восточных и западных готов, в Северном Причерноморье. Часть западных готов ушла за Дунай и с разрешения Рима осела в нынешней Болгарии. В начале V в. они покинули эти области и двинулись на Запад. В 410 г. вестготы во главе с королем Аларихом (вскоре после этого умершим) захватили и разграбили Рим, а затем передвинулись в Южную Галлию и основали в районе Тулузы новое государство. Еще через столетие франки вытеснили готов за Пиренеи, где они проживали в мире и покое, пока через 200 лет не началось вторжение арабов. А значительно позднее, в начале VIII в., укрывшиеся в горах Астурии остатки западных готов начали знаменитую Реконкисту — отвоевание у арабов захваченных ими земель.

Восточные готы, включенные в империю гуннов, после ее распада тоже двинулись на Запад. Во главе со своим королем Теодорихом (453–526) они разгромили государство германского вождя Одоакра, который в 476 г. низложил последнего западноримского императора Ромула Августа. Завоевав Италию, Теодорих создал свое смешанное римско-готское государство со столицей в Равенне. После смерти Теодориха его владения охватила смута, которой воспользовался византийский император Юстиниан. Война его полководца Нарсеса с готами продолжалась около 30 лет и закончилась почти поголовным их истреблением.

В конце XIX в. чрезвычайно патриотический историк и писатель, ярый пангерманец Феликс Дан, которого часто называли «немецким Дюма», написал два больших романа — «Падение империи» и «Борьба за Рим», которые, хотя и несколько скучноватые, пользовались такой популярностью, что еще в 20–30-е гг. XX столетия немецкие и австрийские школьники на переменах играли в войну готов и римлян, причем «нашими» всегда были готы, в общем-то, довольно далекие родственники немцев.

Заметный след в истории оставило и германское племя вандалов, но как давшее имя вандализму, означающему жестокость и бессмысленные разрушения. Вторгшись в 406 г. в Галлию и опустошив всё на своем пути, вандалы прошли по Пиренейскому полуострову и переправились в Африку. Всегда являясь сухопутным народом, вандалы, создавшие государство на территории нынешнего Туниса, обнаружили талант мореплавателей и в течение 100 лет пиратствовали на Средиземном море, наводя на всех прибрежных жителей панический страх. В 533–534 гг. Юстиниан отправил в Африку греко-римское войско, полностью уничтожившее вандалов. Впрочем, бывший французский министр иностранных дел Мишель Жобер в 1990 г. написал о них довольно занимательную книгу^[2].

Едва византийцы успели отнять у готов Италию, как на нее обрушилась новая лавина германцев. На этот раз из степей Паннонии вырвалась варварская орда лангобардов, которым цветущая Италия показалась земным раем. С их вторжением местное население могло только вздыхать, вспоминая о Теодорихе и его «цивилизованных» готах. Лангобарды же и спустя сотню лет после вторжения оставались в глазах римлян ужасными дикарями.

Боясь столь опасного соседства, папа Римский Стефан II призвал на помощь франков, короли которых Пипин Короткий и Карл Великий разгромили лангобардов и их союзницу Баварию. Остатки лангобардов растворились в массе «римского» населения, но подарили свое имя Ломбардии.

Меровинги и Каролинги

В III–IV вв. на нижнем Рейне объединились племена западных германцев — франков, т. е. «свободных» людей, прежде проживавших<гам под другими различными именами. Они и раньше неоднократно совершали набеги на Галлию, иногда вместе с саксами, и постепенно расселялись все дальше на Запад. В V в. франки добрались до линии, где сегодня пролегает языковая граница между валлонами и фламандцами. Южнее они вышли на берега Мозеля, оттеснив местное население в горы и леса. Римская цивилизация теперь теплилась лишь в отдельных городах, обойденных вниманием новых пришельцев. Так, Трир почти два века оставался островком латиноязычного населения среди уже давно германизированной страны^[3].

В конце V в. из франкских королей выдвинулся наиболее даровитый и решительный Хлодвиг (от его имени происходят имена немецких Людвигов и французских Людовиков), основатель династии Меровингов, которому удалось подчинить своей власти остальные франкские племена. Около 488 г. Хлодвиг принял христианство, которое исповедовали галло-римляне, составлявшие большинство его подданных, и был признан как король византийским императором. В процессе расширения своих владений франкские короли подчинили себе земли и государства других германских племен — алеманов (аламанов), вестготов и бургундов. В середине VI в. франкское государство занимало почти всю Галлию, кроме Гаскони, где упорно держались баски — древнейшее коренное население Пиренейского полуострова, и Бретани, завоеванной кельтскими племенами брита, которые перебрались на европейский материк под натиском германских племен англов и саксов.

Населявшие франкское королевство галло-римляне и германские племена вестготов, бургундов, франков, алеманов, баваров (баюваров) стремились следовать своим исконным законам и собственному родовому праву. Сближению разных народностей значительно способствовало христианство в его римско-католическом варианте. В культурном наследии, переданном античностью германцам, религия оказалась наиболее сильным и долговременным компонентом^[4].

Когда на заре средневековья культура превратилась из городской в деревенскую и постепенно затухали последние огоньки античной цивилизации, Церковь, хотя и не избежавшая всеобщего культурного упадка, оставалась все же последней плотиной на пути к абсолютному распаду. Под ее крылом сохранился хотя бы минимум достижений культуры: варваризованная латынь, элементарные грамматика, музыка, философия и, конечно, теология. Вместе с тем церковь активно участвовала в светских интригах власть имущих.

Тогда же в этот варварский мир жестокости и невежества пришли первые ирландские и англосаксонские миссионеры, принесшие с собой новую религиозную жизнь. Англосаксонская церковь отличалась строгостью нравов и подлинным благочестием. Набожные и довольно образованные монахи-миссионеры успешно обращали в христианство языческие германские племена гессенцев, фризов и саксов. Особенно выделялся первый епископ Майнца Бонифаций (Винфрид), основатель многих монастырей и епископств. В возрасте уже 80 лет он предпринял очередную миссию к фризам, где и нашел мученическую смерть 5 июня 754 г. Позднее он был объявлен «апостолом немцев», а его мощи сегодня хранятся в Фульдском соборе. Англосаксонские монахи легче других находили общий язык с этими племенами германцев, потому что имели общие с ними корни и не были связаны с их злейшим врагом и угнетателем — франкским королевством.

К концу VI в. преемники Хлодвига прекратили внешнеполитическую экспансию, занятые ожесточенной междоусобной борьбой. В ходе этого противоборства друг от друга постепенно обособились Нейстрия (Новое западное королевство), Бургундия и Австразия (Восточное королевство), а зарейнские территории тюрингов и баваров вообще освободились от власти франкских королей. Постепенное ослабление королевской власти было общим явлением этого времени. Все большую роль начинают играть майордомы («старшие по дому»): вначале всего лишь управляющие дворцовым хозяйством, они постепенно стали главными административными лицами во всех королевствах.

С VII в. положение франкских королей стало особенно шатким: в 718 г. арабы вторглись в Галлию и продвинулись до Луары, находя поддержку у части аквитанской и бургундской знати. Катастрофу предотвратил австразийский майордом Карл, позднее прозванный Мартеллом (Молотом), который сумел объединить в своих руках должности майордомов всех трех королевств и реорганизовать войско. Пешее ополчение, состоявшее из свободных крестьян, не могло противостоять быстрой и легкой коннице арабов. Поэтому Карл Мартелл стал набирать войско из людей среднего достатка, имевших средства для службы в коннице. Чтобы привлечь их к себе, Карл провел широкую секуляризацию церковных земель и передачу их в пользование всем, кто был готов ему служить. При этом земля передавалась не навечно, а только на время службы или пожизненно, но без права передачи по наследству. Такие условные пожалования назывались бенефициями.

Перелом в борьбе с исламскими захватчиками наступил в 732 г. В битве при Пуатье войско Карла не только выстояло, но и нанесло арабам удар, заставивший их повернуть назад, к тому же потеряв в бою своего предводителя. В 30-е годы Карл, а в 40-е его сын Пипин Короткий удерживали власть над Аквитанией и Провансом, подчинили алеманов и баваров, вынудили фризов и саксов платить себе дань.

Служившие этим майордомам люди щедро награждались земельными владениями во вновь завоеванных областях. На юге Галлии число новых землевладельцев было столь велико, что это время иногда называют «вторым франкским завоеванием». В 751 г. на собрании франкской знати в Суассоне Пипина официально провозгласили королем, а последний из династии Меровингов, Хильдерик III, был насильственно пострижен в монахи. Этот акт (позднее распространенный во всех монархиях) имел символическое значение. Меровинги претендовали на полубожественное происхождение, а внешним признаком такового считались их необычайно длинные волосы. Обрезание волос при обряде пострижения лишило Хильдерика неотъемлемого атрибута власти.

Еще более укрепилось положение Пипина, когда в ходе переговоров с папой Стефаном II он согласился оказать тому помощь в борьбе против лангобардов и поддерживать светскую власть папства над Римом и прилегающей к нему областью. В свою очередь папа совершил торжественный обряд помазания Пипина и его семьи на царствование, что означало дарование новому королю божественного благословения. Так складывается тесный союз католической церкви и новой Каролингской династии, достигший апогея в правление Карла Великого, которого считают первым объединителем христианского Запада, стоявшим у первоистоков единой Европы^[5].

Каролингская Германия и церковь

В империи Карла Великого (747–814) Германия оставалась чисто аграрной страной, убогие рынки влачили в ней жалкое существование на руинах римской городской культуры. Урожайность была очень низкой. Редкие поселения были разбросаны на выкорчеванных участках леса или среди вересковых пустошей. В X в. Германию в границах империи населяло не более 4 млн. жителей, или менее десяти человек на 1 км². Подавляющее большинство жило в условиях бедности и невежества. Климат в те времена был, очевидно, более прохладным и сырым. В противном случае весьма трудно объяснить, каким образом франкское войско плавало по рекам, которые позднее стали совершенно несудоходными.

Люди, ютившиеся в лачугах и землянках, целиком зависели от капризов природы и могли найти утешение только в религиозной вере в какую-то лучшую жизнь, скорее всего на том свете. Они почти ничего не знали о далеком и большом мире и о тех исторических эпохах, которые ушли в прошлое. Но в коллективной памяти, в мифах, легендах и песнях жили смутные воспоминания о великих битвах и о борьбе старых и новых богов. Католическая церковь рьяно стремилась вытравить остатки языческих представлений и заменить их священной историей народа Израилева. Но прежние нордические легенды и воспоминания о великом переселении народов продолжали жить и спустя семь-восемь веков после тех событий, которые легли в их основу.

Однако служители христианства боролись не только против ненавистного язычества, но и против самой природы. Монахи продвигались за пределы франкской Германии и основывали в глухих местах новые и новые монастыри. В те времена монастырь являлся одновременно крепостью, школой и образцовым сельским двором. Более того, его обитатели занимались сбором государственных налогов, собирали архивы, писали хроники, получали от проезжавших путников известия о различных событиях и передавали их далее.

Монастыри играли значительную роль в экономике. Здесь не только опробовали новые орудия труда и технику земледелия, но и накапливали значительные богатства, источником которых были как дары королей и знати, так и приношения окружающего населения. В наиболее крупных монастырях уже практиковалось разделение труда и специализация производителей. И в сфере управления монастыри часто служили образцом для крупных светских владений и даже для королевских доменов. В монастырях воспитывались отпрыски знатных семейств, они также служили обычным пристанищем постоянно переезжавшему с места на место королевскому двору. Наконец, монастыри имели и немаловажное военное значение, пополняя королевские войска людьми, проживавшими на их земле. Все это относилось и к аббатствам и епископствам, которые постепенно превращались в центры политической, экономической и культурной жизни. Наиболее значительными из аббатств были тогда Фульда, Лорш, Кореей, Санкт-Галлен, а самыми блестящими епископствами — Майнц, Констанц, Регенсбург, Зальцбург, Магдебург.

Карл Великий мог управлять своей огромной империей, простиравшейся от Барселоны до Магдебурга, от устья Рейна до Беневенто в Италии, только с помощью многочисленного придворного духовенства. Оно разрабатывало новые законы и следило за соблюдением старых, составляло и рассылало письменные эдикты, собирало и кодифицировало правовые нормы, следило за единообразием церковных ритуалов. По сути, без церкви не могло быть действенного управления, а значит — и настоящей центральной власти. Без церкви не было бы финансовой системы, а значит — не было бы и войска, которому требовалось жалованье.

Структура и организация церкви были гораздо стабильнее и надежнее системы светской власти, которую еще трудно было назвать государством в полном смысле. В то же время короли и императоры могли опираться и рассчитывать на церковь, поскольку сами назначали епископов и аббатов, не имевших права передавать по наследству свои должности и лены, а следовательно, бывших зависимыми от монарха и лояльными по отношению к нему.

С эпохи Карла Великого «германское государство» покоилось на тесной связи и взаимозависимости королевской власти и церкви. Формально во главе церковной пирамиды стоял римский папа, но его власть во времена Карла не являлась реальной. Божьим помазанником, т. е. представителем Бога на земле, был император. Но в отличие от византийских патриархов, римские папы постоянно претендовали на высшую власть не только в церковной, но и политической светской сфере. Императорская и папская теократии находились в постоянных трениях друг с другом, а по мере того как церковь постепенно переставала быть важнейшим инструментом императорской власти, она оказывалась в положении между молотом и наковальней: с одной стороны, церковные территориальные правители подчинялись папе, с другой — крупным светским феодалам, почти независимым в своих наследственных владениях. Коронование же Карла в качестве императора в 800 г. уже таило в себе зародыш будущего конфликта немецкой истории — ведь у немецких императоров не было реальной власти над всей территорией государства, в отличие от королей Франции, Англии и Испании (после изгнания арабов).

Вассальная система

В каролингской империи на вершине иерархической общественной лестницы находилось имперское дворянство — семьи герцогов и графов, — состоявшее из галло-римской аристократии и дружинников первых франкских королей. Сюда же относились и епископы не только франкского, но и швабского, баварского, саксонского и лангобардского происхождения. В обществе долгое время царили невежество и жестокие нравы. Сам Карл Великий едва умел читать и писать. Однако он придавал особое значение своей придворной школе, в которой сыновья знатных семей готовились к будущей светской или церковной службе.

Дворянство владело огромными земельными наделами и обладало почти абсолютным правом на занятие высших государственных должностей. В его привилегии входило и юридически закрепленное право иметь собственные дружины, что было, однако, государственной необходимостью, особенно для пограничных областей, или марок, где всегда существовала угроза набегов воинственных соседей. Кроме того империя была велика, и содержать постоянное войско было слишком дорого. Поэтому король мог надеяться только на верность своих дворян, связанных с ним ленными отношениями. Деятельность графов и маркграфов контролировали королевские курьеры, неустанно рыскавшие по всей территории государства. Графы осуществляли на местах судебную власть по обычаям германского права, обеспечивали выполнение королевских решений и держали наготове свои дружины на случай надобности в них монарха. В ленно-вассальной системе не существовало прямого центрального управления сверху донизу. Монарх не имел права приказывать своим подданным через голову их непосредственного господина. Графы еще со времен Меровингов постоянно стремились к наследственной передаче своих должностей и земель. Уже в IX в. в германской, как и в других областях империи, лены стали постепенно превращаться из пожалованных владений в наследственные. Короли старались ограничить число наследственных ленов, вассалы же, напротив, требовали, чтобы освободившиеся лены как можно быстрее передавались новым владельцам, а не увеличивали бы собственные домены короля. Крупные вассалы соперничали с королем, стараясь заполучить власть и над церковными землями, находившимися в пределах их ленного владения: епископы и аббаты не имели права передачи земли по наследству, но обладали королевским вассальным статусом.

После смерти Карла Великого в 814 г. его более заурядные преемники стали утрачивать власть над крупными феодалами, которые практически становились суверенными правителями в своих владениях.

Народ каролингской эпохи оставался народом крестьян. Большинство их было лично свободными владельцами земельных участков, обязанными уплачивать налоги и нести военную службу. Однако значительная часть крестьян уже проживала и трудилась на землях, принадлежавших дворянству, королю или церкви. Такая социально-экономическая зависимость меняла и их статус. В некоторых областях, особенно в Саксонии, появился заметный слой полусвободных крестьян, которых некоторые историки считают потомками некогда побежденных и ассимилированных племен^[6]. Кроме этого были и лично несвободные люди, потерявшие свободу чаще всего из-за невозможности вернуть свои долги. Наконец, имелся еще и сравнительно небольшой слой рабов, в которых обращали пленников, захваченных при походах в заэльбские славянские земли, Скандинавию и Прикарпатье. Работорговля в каролингское время превратилась в доходное занятие, особенно при перепродаже людей в мавританскую Испанию. Крупнейшим рынком рабов стал Верден, где арабские торговцы скупали живой товар у франков и фризов.

В каролингской Германии постепенно складывалась сословно-статусная правовая система, в которой положение человека определяли его происхождение и род занятий. Социальная мобильность была исключительно редким явлением. Большинство крестьян медленно, но неуклонно превращалось в полузависимых, а затем и лично несвободных людей. Значительное распространение получил в те беспокойные времена институт «опеки», когда крестьяне добровольно шли под власть господина, обещавшего им защиту и покровительство, и становились его вассалами, обязанными оборонять земли своего сеньора и обрабатывать их своими орудиями труда. Дело в том, что крупным землевладельцам требовалось все больше средств для того, чтобы достойно выглядеть, находясь в окружении короля, и чтобы содержать дружину, поддерживавшую королевское войско (а иногда и сражавшуюся с ним). Источником денег могли быть только сборы и налоги, которые платили вассалы. Поэтому герцоги и графы всеми средствами пытались увеличить численность подвластного населения и нередко совершали набеги на земли соседних феодалов, чтобы захватить пленников. Эта междоусобица усугублялась участившимися вторжениями норманнов с севера, арабов с юга и венгров с востока. Неудивительно, что крестьяне стремились найти себе защитника в лице сильного господина.

Торговля

Крестьянское хозяйство едва покрывало собственные потребности и носило характер замкнутого натурального хозяйства, слабо втянутого в товарно-денежные отношения. Лишь небольшое число крупных и средних феодалов было заинтересовано в развитии торговли, удовлетворявшей их растущие потребности. Тем не менее ряд факторов способствовал постепенному оживлению торговли. Стабильность империи обеспечивала определенную безопасность купцам на дорогах. Росло число богатых феодалов, особеннопосле завоевания государства аваров в Паннонии, в котором скопилось огромное количество сокровищ, награбленных этими кочевниками за 200 лет. Империя вела оживленную торговлю с Византией и Багдадским халифатом. Почти вся Италия, этот центр средиземноморской торговли, входила в состав империи. Поток товаров — меха, янтарь и рабы с северо-востока, шерсть из Англии, пряности, ткани и украшения из Индии, Персии и Аравии — стекался в Западную Европу и увеличивал богатство местных и иностранных торговцев. Большую роль в дальней торговле играли издавна поселившиеся в Галлии и на Рейне евреи, пользовавшиеся покровительством Карла Великого и его преемников.

Впрочем, роль мировой торговли в экономической жизни империи не стоит преувеличивать. Основную ее часть составляли предметы роскоши, вино, оружие и прочие товары, имевшие спрос у небольшого круга населения.

Тем не менее постепенно торговые порты стали появляться на Рейне и Дунае, в гаванях Фландрии и Фрисландии, на берегах Эльбы, а купцы все чаще предлагали свои услуги не только графам и епископам, но и ремесленникам и крестьянам. Эти порты еще не были городами с крепостными стенами и торгово-ремесленным населением, но контуры будущего западного средневекового города в эпоху Каролингов уже намечаются. Стоит заметить, что развитие городов происходило в сложных исторических условиях. Во время междоусобиц и вражеских нашествий многие из них не раз дотла разорялись и отстраивались заново, а мирное население было вынуждено скрываться от набегов в труднопроходимых лесах и болотах и потому не стремилось обзаводиться большим имуществом. Деньги являлись редкостью, преобладал примитивный натуральный обмен. Да и сама денежная система оставалась крайне запутанной: в государстве Меровингов насчитывалось более 800 мест, где чеканили различные монеты. Лишь после того как в руках Карла Великого оказались сокровища аваров, в Европе впервые началась более или менее упорядоченная чеканка монет из серебра и даже из золота. Но они довольно быстро уплывали на Восток или в Скандинавию, а в самой империи часто шли на ювелирные изделия или прятались в чулок.

Раздел империи

Карл Великий был незаурядным государственным деятелем своего времени, человеком широкого кругозора и трезвого рассудка. Но в целом он оставался представителем той эпохи, отнюдь не опережавшим ее, а лишь умело использовавшим предоставленные возможности. Согласно традиционному германскому праву, территория государства считалась личной собственностью короля, которую ему следовало разделить между всеми сыновьями. Судьба оставила в живых только одного сына Карла Великого — Людовика Благочестивого, благодаря чему Карлу удалось сохранить политическое единство государства.

Великий правитель, передав свою империю сыну, не передал ему, однако, своего крепкого духа и сильного характера. Людовик вступил на престол в 814 г., но уже в 817 г. вынужден был разделить свое государство между тремя своими сыновьями — Лотарем, Пипином и Людовиком. В 818 г. умерла его жена Ирменгарда, и он вступил в новый брак. Его вторая жена Юдит, прекрасная и властная женщина, происходила из Германии, из рода Вельфов. Когда у нее родился сын Карл (823 г.), она стала добиваться нового раздела империи, беспокоясь о том, чтобы тот не остался обделенным.

Переделы государства, сопровождаемые войнами, происходили неоднократно. Занятые своими делами Людовик и сыновья почти не уделяли внимания окраинам империи, где на севере безнаказанно свирепствовали норманны, а на юге — сарацины.

После смерти Людовика в 840 г. борьба между наследниками резко обострилась. Старший сын Лотарь, получивший корону императора еще при жизни отца, пытался сохранить единство государства, т. е. фактически свое полновластие. Его братья, Людовик, укрепившийся в германских территориях, и Карл, державший в своих руках западную часть государства, — четвертый сын Карла Великого, Пипин, король Аквитании, умер за два года до кончины отца, — настаивали на разделе. Лотарю оставалась, таким образом, узкая полоса между Рейном и Роной в придачу с Италией, чем он был совершенно неудовлетворен. Объединившиеся против старшего брата Карл и Людовик в 842 г. после первой победы над Лотарем привели свои войска в Страсбург и дали торжественную клятву всемерно поддерживать друг друга. Причем Людовик обратился к воинам Карла на старофранцузском языке, а Карл держал речь перед отрядами брата на старогерманском наречии^[7]. Это означало, что на востоке и западе империи проживали уже отдельные народы с разными языками. В этом смысле династический конфликт явился подарком истории, ибо способствовал тому, чтобы эти народы смогли утвердить свою собственную идентичность.

Потерпевший поражение Лотарь был вынужден в 843 г. в Вердене подписать с братьями договор о разделе. Позднее часть его земель, доставшаяся его среднему сыну, Лотарю II, получила название Лотарингии^[8]. Людовик избрал столицей Регенсбург и управлял оттуда территориями, которые уже можно считать собственно Германией, почему он и был прозван историками «Немецким». Когда угас род Лотаря, не имевшего наследников, Людовик в 870 г. продвинул границы своего государства на запад, до Шельды и Аргоннского леса. В его владения вошли франкоязычные районы Брабанта, Фландрии и Швейцарии, Генегау, Лотарингия, Савойя и часть Бургундии: Франция вернула их себе спустя девять веков.

Можно сказать, что в результате Верденского договора началось «становление наций», хотя для современников это был всего лишь один из эпизодов их истории, и они не предполагали, что присутствуют при рождении Германии и Франции.

Становление «королевства тевтонов»

В исторической науке долгое время не было достаточно четкого разграничения между понятиями «германский», «франкский» и «немецкий». Еще и сегодня в популярной исторической литературе и романах встречается утверждение, что «первым немецким императором» был Карл Великий. Подобная «четкость» выражений затрудняет понимание средневековой немецкой истории. Более того, ошибочные представления об общности исторического происхождения на протяжении веков существенно осложняли отношения Франции и Германии. Правда, сегодня никто не оспаривает того, что империя Каролингов представляла собой нечто иное, чем государство немцев. Но в. отношении точной даты, от которой можно вести начало «немецкой истории», до сих пор нет общепринятого мнения. Некоторые ученые, как и прежде, предпочитают вести отсчет от Верденского договора; в новейших исследованиях образование немецкого государства датируется XI и даже XII веком^[9]. Но в целом большинство историков сходятся на том, что точную дату вообще невозможно определить, так как переход от каролингского Восточнофранкского государства к средневековой немецкой империи был не однократным событием, а длительным процессом.

Этапным здесь, во всяком случае, стало введение нового порядка престолонаследия, после того как в 911 г. умер последний из королей династии Каролингов, Людовик III Дитя. Вместо того чтобы войти в состав Западнофранкского государства, крупные феодалы Франконии и Швабии избрали королем Конрада, франконского герцога, принадлежавшего к боковой ветви Каролингов. Но Бавария и Саксония признали власть Конрада с оговорками и настояли на своей относительной самостоятельности. Саксония и Бавария являлись более сильными герцогствами, поэтому Конрад на смертном одре в 918 г. предложил в качестве своего преемника саксонского герцога Генриха, прозванного из-за своего любимого занятия Птицеловом.

Генрих I (ок. 875–936) был личностью, соединявшей в себе мужество и осмотрительность, и явился основателем одной из самых значительных немецких династий — саксонских Оттонов. Его избрание показывает, что большинство немецких герцогов было сторонниками единого государства, а само название «королевство тевтонов», т. е. немцев, возникло впервые именно тогда, в 919 г.

Генрих, как и все его преемники, должен был постоянно унимать непокорную аристократию, а также членов собственного семейства, плетущих интриги и заговоры. Заметим, что по обычаям того времени, новый король должен был лично посетить владения герцогов, графов и епископов, чтобы получить от них заверение в преданности (причем иногда короля со свитой встречали не хлебом-солью, а градом стрел). Саксонские короли не имели постоянной резиденции, но центр их державы составляли их личные владения в юго-восточной части Саксонии на границе с Тюрингией и Гессеном. Чаще и дольше всего они проводили время в Госларе, Гангерсхайле и Кведлинбурге. Своим богатством саксонская династия была обязана прежде всего серебряным рудникам в Гарце, объем добычи которых благодаря новой технике в X в. заметно возрос.

Новая династия укрепила свое положение успешной борьбой против венгров, которых из-за их дикого вида и необузданной свирепости часто отождествляли с ужасными гуннами. Поначалу Генрих I согласился выплачивать венграм дань и тем самым выиграл время для подготовки к войне. Собрав достаточно сил, он в 933 г. нанес вторгшимся в очередной раз венграм крупное поражение на реке Унструт. Но окончательная победа была одержана лишь при преемнике Генриха Оттоне I (912–973), который в 955 г. наголову разгромил венгров на Леховом поле близ Аугсбурга. 2 февраля 962 г. Оттон получил из рук папы Иоанна XII императорскую корону, став кайзером — так назывались в Германии императоры. Это событие и положило начало тому государству, которое позднее стало именоваться «Священной Римской империей германской нации». Оттон получил не только корону, но и право контроля за избранием папы, а победа над венграми принесла ему земли на Дунае и в Альпах — Остмарк и Каринтию, ставшие герцогствами и ядром будущей Австрии, но вначале некоторое время входившие в состав Баварии. В новых землях были основаны крупные аббатства и монастыри (Мельк, Санкт-Флориан, Клостернойбург, Адмонт, Гурк), ставшие центрами немецкой культуры.

Саксонская династия

Короли и императоры Саксонской династии (918–1025) впервые после Карла Великого приступили к расширению своих владений на востоке. Еще в эпоху великого переселения народов славянские племена лужичан, ободритов и сорбов заняли территории между Вислой и Балтикой, Эльбой, Карпатами и Богемским лесом, вытеснив или ассимилировав остатки германского населения. Там возникло герцогство Богемия, к концу X в. принявшее христианство и ставшее мостом для миссионеров, продвигавшихся на северо-восток, к Прибалтике. Император Отгон III даровал венгерскому князю титул короля, а кроме того, в согласии с папой Сильвестром II, своим бывшим учителем, основал польское епископство Гнезно и даровал титул короля польскому герцогу. Тем самым народы Венгрии, Чехии и Польши вошли в европейскую семью.

Конечно, отношения Германии с восточными соседями в Х–XI вв. трудно назвать идиллическими. Особенно частыми были конфликты с польскими королями, которых императоры стремились превратить в своих верных вассалов. Они постоянно вмешивались во внутренние раздоры, происходившие между еще неокрепшими славянскими династиями. В свою очередь польские короли и князья при каждом удобном случае старались освободиться от немецкого господства. Более прочно с империей были связаны чехи. Богемские герцоги с 1198 г. носили королевский титул, но оставались вассалами немецкой короны. Когда позднее, в XIII в., постепенно образовалась небольшая группа курфюрстов, имевших монопольное право избирать императора, богемские короли заняли в ней первое место.

В X в. территория между Эльбой, Заале и Одером была как бы ничьей, так как населявшие ее славянские племена не имели своей государственности. Продвигаясь на восток, саксонское и тюрингское дворянство, разумеется, больше думало о захвате добычи и рабов, чем о спасении души этих язычников, которые в свою очередь раз за разом совершали набеги на немецкие города и монастыри. Отдельные славянские племена часто конфликтовали между собой и даже вступали в союзы с немецкими правителями. Севернее Эльбы, в районе нынешнего Шлезвиг-Гольштейна и на просторах Мекленбурга немцы столкнулись и с датчанами, уже переходившими к оседлости и все чаще принимавшими христианство, чему немало способствовали епископы Гамбурга и Бремена. Сравнительно медленное продвижение немцев на восток объяснялось не только ожесточенным сопротивлением славян, но и тем, что германские короли главной своей задачей считали не заэльбскую экспансию, а объединение в одну империю Германии и Италии. В этом немецкая националистическая историография XIX в. усматривала их роковую ошибку и ослепление призрачной мечтой о европейской гегемонии.

Во времена Оттона I Италию раздирали кровавые конфликты. Ломбардские князья в Беневенто, Салерно и Капуе почти непрерывно сражались с византийскими наместниками в Апулии и Неаполе, а также с арабскими эмирами на Сицилии. Происходила постоянная чехарда заключения союзов и их разрывов, а все это угрожало Риму и слабому папству. И все же по сравнению с Германией Италия со своими городами, возродившимися на развалинах античности, процветающей торговлей и традиционными связями с Востоком выглядела несравненно более богатой и цивилизованной страной.

Получив в 962 г. императорский титул, Оттон I Великий как бы восстановил империю Карла Великого и стал теперь главой западнохристианского мира, защитником и сюзереном церкви. Но немецкие короли оставались для Италии, которая благосклонно даровала им императорский титул, чужаками и дикарями, обладавшими, однако, реальной силой, чтобы диктовать свою волю. Италия манила немцев своей более высокой культурой и утонченностью. Там они учились ценить роскошь и «сладкую жизнь». Но германские короли никак не могли установить в Италии своего прочного и постоянного господства, вновь и вновь сталкиваясь то с мятежами вассалов и городов, то с неповиновением епископов, то с интригами пап. А военные походы за Альпы превращались в походы за смертью: эпидемии — малярия, тиф, дизентерия, особенно во время летнего зноя, который пришедшие с севера воины переносили очень тяжело, — выкашивали немецкие дружины.

Пока императоры находились в Италии, в Германии фактически не было центральной власти, а герцоги и графы укрепляли свой суверенитет. Император хотел править сразу в двух больших странах, а в итоге не был полностью господином ни в одной из них.

Чтобы хоть как-то управлять огромной империей, императоры нуждались в помощи церкви. Духовенство стало их значительной опорой наряду с лично преданными им вассалами. При этом монархи стремились любой ценой сохранить за собой право назначать епископов и аббатов, которых выбирали из своих родственников или приближенных и которые поэтому могли рассчитывать на поддержку центральной власти. Земельные владения церкви постоянно росли, а их духовные хозяева все упорнее противились попыткам отдельных князей установить свой контроль над этими владениями и получать с них часть доходов. Главной опорой Оттона Великого стали в Германии его брат Бруно, архиепископ Кёльна и герцог Лотарингский, а также незаконный сын Вильгельм, майнцский архиепископ. Императорские епископы имели немалую светскую власть, они не только стояли во главе аппарата управления как канцлеры, но были также военачальниками, секретарями, юристами и историографами. Без них государство, в сущности, не могло бы успешно развиваться.

Оттон Великий был одаренным полководцем и политиком, а кроме того он был и баловнем судьбы, отпустившей ему свыше 60 лет жизни, для той эпохи срок весьма значительный. Он не умел ни читать, ни писать, но обладал чувством реальности, а благодаря своим духовным советникам и долгому опыту правления — широким кругозором. Даже византийский император признал за этим «варварским узурпатором» право на титул императора, и выдал свою дочь, принцессу Феофанию, замуж за его сына и наследника, Оттона II, провозглашенного германским королем еще при жизни отца. Это могло бы стать началом перехода к наследственной монархии, но его не произошло из-за короткой продолжительности династии, пресекшейся в 1024 г. Немногим больше столетия каждая просуществовали две последующие династии — Салическая и Штауфенов. Они также пытались превратиться в наследственные, но всякий раз, когда речь шла о новой династии, крупнейшие феодалы обставляли избрание нового короля рядом условий, закреплявших права новой избираемой ими монархии. Свою роль сыграл здесь и факт недолгой жизни большинства императоров. Оттон II (955–983) умер в 28 лет, а Оттон III (980—1002) — в 22 года, последний представитель Саксонской династии, Генрих II, скончался в возрасте 51 года. Единственным из императоров развитого средневековья, достигшим преклонного возраста, был Фридрих Барбаросса, погибший в возрасте 68 лет.

Данные обстоятельства, а также стремление подчинить Италию — причины, помешавшие складыванию национального государства в средневековой Германии. Долгое пребывание в Италии не только обрывало связь императоров с Германией, но и вынуждало их искать военной и финансовой поддержки у немецких князей, делая им значительные уступки. Фридрих Барбаросса провел в Италии почти половину своего сорокалетнего правления. Генрих VI считал своей главной целью завоевание Сицилии, где он и умер. Фридрих II являлся скорее правителем Италии, а не Германии, в которой за свою жизнь был всего два раза. Местные князья обладали в Германии более реальной властью, чем императоры. С другой стороны, не следует забывать и о том, что имперская идея основывалась на представлении о единстве христианского Запада и федеративном устройстве, в отличие от жестко централизаторской линии французских Капетингов.

Начало правления Оттона II (973–983) ознаменовалось нарастанием кризисных явлений. В 982 г. он потерпел несколько жестоких поражений в Южной Италии от арабов, стремившихся закрепиться в Калабрии и Апулии. В то же время крупное славянское восстание 983 г. уничтожило почти все плоды миссионерской деятельности между Эльбой и Одером. Однако императорская власть после Оттона Великого оставалась еще настолько прочной, что у его внука, Оттона III (правил в 983–1002 гг.), не было никаких соперников в праве престолонаследия. Стабилизации положения значительно способствовало умелое регентство его матери Феофании. Взгляды Оттона III сформировались под влиянием реймского архиепископа Герберта, родом из Оверни, который был одним из виднейших философов, математиков и астрономов того времени. Оттон III вынашивал идею возрождения античной империи со столицей в Риме. Подчинение церкви в Польше и Венгрии непосредственно Риму, строительство в Вечном городе императорской резиденции, введение римско-византийского придворного церемониала показывало, насколько серьезно относился Оттон к своим планам. Он добился избрания папой своего учителя и наставника Герберта, принявшего имя Сильвестр II. Это имело символическое значение, ибо легендарный папа Сильвестр I был фаворитом первого римского христианского императора Константина, якобы передавшего папам всю власть в Западной Римской империи. Однако даже тесные отношения с папой не сделали Оттона своим человеком в Италии. Сопротивление городского населения и аристократии привело к бегству императора из Рима. Он умер в 1002 г., когда готовился к новому походу на Апеннинский полуостров. Папа Сильвестр пережил своего друга и ученика всего на несколько месяцев. На престол в Германии был возведен единственный взрослый представитель Саксонской династии, баварский герцог Генрих, внучатый племянник Оттона Великого. Генрих II (1002–1024) обладал неплохими организаторскими способностями и знал толк в военном искусстве, а его набожность вызывала почтительное изумление. С его смертью Саксонская династия прекратила свое существование.

Салическая династия

Основателем новой, салической, как позднее назвали ее историки, династии стал Конрад II (ок. 990–1039), правнук Оттона Великого по женской линии — хотя и не очень ясно, знали ли об этом последнем обстоятельстве его выборщики, да и он сам^[10]. Продолжая в целом политику Оттонов (императорская коронация в 1027 г., поход в Италию в 1036–1037 гг.), Конрад начал больше опираться на новые общественные слои, прежде всего на министериалов. Так стали называть несвободных людей, находящихся на придворной или военной службе при особе господина — короля или крупного феодала — и выдвинувшихся благодаря своим особым заслугам; с начала XI в. они составили особую социальную группу — вассалов, имевших ряд привилегий. Короли старались противопоставить министериалов непокорному и своенравному дворянству. Последнее в свою очередь старалось привлечь министериалов на свою сторону и раздавало им участки земли с крестьянами. На базе министериалов постепенно формировался слой мелкого служивого дворянства. Однако главным образом салические короли по-прежнему опирались на имперскую церковь, причем Конрад стал практиковать раздачу церковных должностей за деньги и после смерти был обвинен в симонии, т. е. в торговле должностями. В правление Конрада империя значительно увеличилась территориально: в 1032 г. скончался бездетный король Бургундии Рудольф, и Конрад был объявлен его наследником. Хотя власть его в Бургундии оставалась скорее номинальной, в руках германских императоров оказались теперь все альпийские пути в Италию.

Второй салический император, Генрих III (1089–1056), если верить источникам, был, вероятно, самым набожным немецким правителем в период развитого средневековья. Он получил неплохое образование, а свою главную задачу усматривал в том, чтобы обеспечить чистоту веры и нравственные устои церкви. Именно поэтому он считал себя вправе вмешиваться во все дела последней. За время своего правления Генрих настоял на избрании четырех послушных ему пап немецкого происхождения, наиболее значительным из которых был его родственник, лотарингский епископ Бруно, занявший святой престол под именем Льва IX.

Исторические источники и хроники X–XI вв. многое сообщают о правлении королей и императоров, их походах и битвах, но почти ничего — о социальных отношениях и хозяйстве той эпохи. Эти сведения можно воссоздать лишь на основе мелких отрывочных сведений, мимоходом записанных в некоторых хрониках. В результате перед нами предстает в целом довольно нецивилизованный мир немцев развитого средневековья. В этот период заметно увеличиваются количество населения и площадь обрабатываемых земель. Этому способствовали прекращение грабительских набегов венгров и норманнов и некоторое потепление климата. За постепенным превращением крупных ленов в наследственные владения последовал аналогичный процесс и в отношении более мелких владений. Короли все чаще брали в свои руки назначение фогтов — должностных лиц церкви, которые осуществляли в духовных владениях правосудие и располагали военными отрядами. Постепенно фогты превращались в управляющих королевскими домениальными землями, а иногда за особые заслуги получали эти земли в качестве ленного владения.

По сравнению с VIII–IX вв. в Германии произошли заметные изменения. Феодальное общество XI в. имело уже сравнительно высокую социальную мобильность. Из старой аристократии каролингских времен сохранились лишь немногие роды. Их место заняли выходцы из германских земель. Высший слой общества составляли крупные светские и духовные землевладельцы, основная часть населения находилась в той или иной степени личной или поземельной зависимости.

Благодаря разнообразным связям с Италией все возрастало влияние ее более высокой культуры. Кроме того, светская и духовная знать Германии познакомилась в Италии с новыми предметами роскоши и восточными экзотическими товарами. Возникшие новые потребности могла удовлетворить только дальняя торговля, что вело к ее оживлению. После завоевания Англии воинами Вильгельма Нормандского в 1066 г. значительно выросла торговля между британскими островами и Фландрией с Брабантом. Оттуда товары доставлялись по Рейну в Кёльн, Вормс и Шпейер, а затем через альпийские перевалы — в Северную Италию. В XI в. Любек, Бремен и Гамбург превратились в крупные торговые центры, заметно опередившие окрестные аграрные районы. В городах постепенно складывался слой торговцев и ремесленников, свободных и независимых людей, которые отстаивали свои права. Это приводило к их постоянным конфликтам с местными правителями, графами или епископами.

Спор об инвеституре

Генрих III всеми силами способствовал распространению идей реформирования церкви, которые возникли в сер. X в. во Франции. Духовным центром этого движения стало бургундское аббатство Клюни, откуда раздавались призывы восстановить чистоту монашеской жизни, которая должна заключаться в служении Богу, противодействии любому вмешательству светской власти в церковные дела, возвращению к изначальным истокам божественного учения. Приверженцы клюнийского движения, быстро распространившегося по католической Европе, вначале намеревались разорвать все связи с окружающим миром. Но чтобы обновить церковь, недостаточно было быть просто бедным и набожным. Если монахи и могли отказаться от мирских благ, то монастыри должны были обладать средствами и силой, чтобы распространять Святое учение. Клюнийские идеи через лотарингские аббатства достигли и Германии. Здесь их распространение на фоне противоречий самой жизни привели к острейшему конфликту между императором Генрихом IV и папством. Император не мог оставить папу вне сферы своей власти, а если и противодействовал притязаниям на права церкви со стороны крупных светских феодалов, то лишь потому, что ему, императору, это было выгодно. Папа Николай II на Латеранском соборе 1059 г. добился решения о том, чтобы папу отныне избирал конклав (коллегия) кардиналов, а за императором оставалось только право утверждать нового главу католической церкви. Понятно, что Генрих отказался признать это решение и объявил на Базельском синоде, что оно недействительно.

В свою очередь папство почувствовало, что в борьбе против императора может опереться на поддержку монастырей, которых в империи сер. XI в. насчитывалось более 3 тысяч. Монастыри, богатства которых привлекали алчные взоры феодальной знати, да и королевской власти, старались утвердить свою независимость и соглашались подчиняться исключительно папе римскому. Это вполне отвечало и желаниям папства, так как усиливало его власть во всей Западной Европе. Особого ожесточения конфликт достиг после избрания папой клюнийского монаха Гильдебранда, принявшего имя Григория VII. Это был человек несгибаемой воли, жесткого характера и фанатической веры.

Ему противостоял молодой, неопытный, но чрезвычайно самонадеянный король. Их конфликт получил в литературе название «спор об инвеституре». Инвеститурой называлась церемония, когда император при вступлении епископа в должность вручал ему кольцо и посох как символы власти в духовном княжестве и принимал от него клятву в ленной верности. Инвеститура не являлась частью церковного церемониала, а она носила характер светского ленного пожалования.

Папа настаивал на том, что он, как наместник Бога, является единственным источником и земной власти. И если он торжественным обрядом помазания «делает» короля императором, то имеет и право отрешать его от престола. Конфликт быстро разгорался и привел к тому, что папа объявил Генриха отлученным от церкви и низложенным с трона, а его подданных — освобожденными от вассальной присяги и повиновения королю. Некоторые крупные феодалы, заключив союз с Римом, избрали «антикороля» Рудольфа, герцога Швабского, который, что весьма примечательно, тут же отказался передать папе право назначения епископов, поскольку оно служило источником неиссякаемых доходов.

Однако Генрих проявил себя как гибкий и умный политик. Видя, что его положение резко пошатнулось, он решился на неслыханный шаг. В 1077 г. король в одиночестве пешком отправился через альпийские перевалы в замок Каноссу Тосканского герцогства, где находился в это время Григорий VII. По не слишком достоверной легенде, три дня, босой и в белом рубище отлученный король стоял на снегу перед воротами замка и взывал о прощении. Папа был настолько потрясен драматическим зрелищем, что снял свое отлучение. И хотя выражение «пойти в Каноссу» стало нарицательным для обозначения величайшего унижения, по сути, этот поступок оказался для Генриха весьма выигрышным ходом. Через некоторое время он объявил, что ни в коем случае не откажется от права инвеституры, и продолжал своей властью назначать епископов и аббатов.

Борьба вспыхнула с удвоенной силой и привела к вторичному отлучению Генриха. На этот раз император в ответ созвал новый собор, на котором недовольные Григорием кардиналы объявили папу низложенным и избрали нового — Климента III, который в 1084 г. торжественно возложил императорскую корону на голову Генриха. Теперь в Италии и Германии были две разные церкви, папская и императорская, непрерывно проклинавшие и отлучавшие друг друга.

Стараясь ослабить императора, римская курия усиленно настраивала против него собственных его сыновей, Конрада и Генриха. Император же вошел с большим войском в Рим и заставил папу искать убежища у союзных с ним норманнов, к тому времени осевших на Сицилии. С их помощью Григорий вернулся в Рим, который норманнские воины подвергли страшному разграблению. Против папы поднялось возмущенное население. Он вновь был вынужден бежать к норманнам, но вскоре умер в Гаэте, покинутый почти всеми прежними соратниками. Однако император столкнулся в Италии с новым противником — городами, не желавшими терпеть господство епископов и светских феодалов, многие из которых входили в императорскую партию.

В Германии же дела обстояли как раз наоборот. Там городское население из-за притеснений со стороны местных правителей в целом поддерживало Генриха. Раздираемая распрями Германия почти не принимала участия в крупнейшем международном явлении той эпохи — первых Крестовых походах.

С помощью Крестовых походов папство и католическая церковь стремились расширить сферу своего господства. К тому же эти походы позволяли направить воинственную энергию европейского рыцарства в желаемое русло и положить конец бесконечным междоусобным распрям. В Крестовых походах было заинтересовано и городское торговоремесленное население, и крестьянство, надеявшееся найти на сказочном Востоке свободу и богатство.

В первом Крестовом походе, провозглашенном папой Урбаном II летом 1095 г., со стороны Германии принимало участие только рыцарство из Лотарингии, Баварии и Каринтии, хотя предводитель похода Готфрид Бульонский и его брат, первый в будущем иерусалимский король Балдуин, являлись имперскими князьями и вассалами Генриха. Сам же Генрих, который по своему рангу, собственно, и должен был возглавить поход против врагов христианской веры, из-за своего непрочного внутреннего положения и продолжавшегося конфликта с папами не мог этого сделать.

Вормсский конкордат

Генрих V (1081–1125), сменивший в 1106 г. свергнутого и изгнанного отца, против которого он поднял мятеж, совсем не спешил выполнить прежние обещания уступить папам права инвеституры. Однако от долгого конфликта и анархии устали обе стороны, которые, наконец, нашли компромиссное решение, выраженное в Вормсском конкордате 23 сентября 1122 г. Император отказывался от духовной инвеституры, которая становилась прерогативой церкви. После этого император совершал обряд инвеституры материальной, вручая епископу символы его власти и получая в ответ присягу в ленной верности. Еще до инвеституры проходили выборы кандидата в епископы, производимые только клиром, но в присутствии императора или его представителя, который в спорных случаях после совещания с духовенством определял, кому из претендентов отдать предпочтение. К тому же на территории Германии светская инвеститура предшествовала духовной, т. е. кандидат императора был определен уже заранее, в Италии же и Бургундии установился обратный порядок.

Ахиллесовой пятой Вормсского конкордата было предположение о том, что кандидат в епископы будет угоден обеим сторонам, причем не было разработано процедуры на случай возникновения разногласий. Кроме того, поскольку конкордат разрешал в спорных случаях вмешательство императора в каноническое избрание, было очевидно, что при желании последний мог придать спорный характер любым выборам. Вследствие неопределенности отдельных пунктов конкордата он не привел к окончанию борьбы папства с императорами, ибо вопрос о назначении епископов разрешался в зависимости от того, кто в этот момент был сильнее — император или папа. Но в целом от конкордата чуть больше выиграло папство, которое усилило свою власть над некогда практически независимыми от него немецкими епископами. Тем не менее вялотекущий конфликт императоров и пап продолжался еще добрых два столетия. Эта драма явилась оборотной стороной притязаний на имперское величие и данью, которую заплатила Германия за стремление ее императоров к европейскому господству. В определенном смысле спор об инвеституре был борьбой светской и духовной власти за извлечение доходов. В его итоге римская курия значительно усилила свой контроль над духовенством и церковью в отдельных странах и превратилась в своего рода сверхдержаву Европы, не знавшую национальных и государственных границ.

Генрих V скончался в 1125 г., а с ним прекратила свое существование и Салическая династия. Земли королевского рода отошли к племяннику Генриха, герцогу Фридриху Швабскому, или Гогенштауфену (Штауфену) — по названию горной вершины, на которой стоял его родовой замок. У Фридриха были несомненные способности к управлению страной, но его родство с вымершей династией делало его кандидатуру неприемлемой ни для папской партии, ни для большинства немецких князей. Поэтому новым королем был избран саксонский герцог Лотарь, известный сторонник Рима и противник салических королей. Доказывая это, он даже отказался от некоторых прав, записанных в Вормсском конкордате. По просьбе папы Иннокентия II, которому угрожали сицилийские норманны, король, словно он был вассалом папы, поспешил на помощь и умер в 1137 г. вдали от Германии в ходе этой совершенно ненужной немцам войны.

На этот раз королем был избран Конрад III Швабский из династии Штауфенов (Гогенштауфенов), в противовес наследникам Лотаря II Саксонского из богатого и знатного рода Вельфов (Гвельфов), могущество которых беспокоило остальных немецких князей. Стремясь повысить свой авторитет, Конрад вместе с французским королем Людовиком VII возглавил второй Крестовый поход. Эта затея, непродуманная и наспех подготовленная, закончилась полным провалом. Крестоносцы в октябре 1147 г. потерпели сокрушительное поражение от турок-сельджуков, а затем несколько месяцев их изрядно поредевшее воинство безуспешно осаждало Дамаск. Раздосадованный и больной Конрад махнул на святое дело рукой и осенью 1148 г. вернулся на родину. В этом Крестовом походе участвовал и племянник короля Фридрих. Очевидно, в Палестине он показал себя с самой лучшей стороны, так что Конрад предложил в свои преемники не собственного еще несовершеннолетнего сына, а племянника, получившего за свою великолепную рыжеватую бороду итальянское прозвище «Барбаросса». Здесь следует отметить, что династия Штауфенов дала едва ли не самых ярких личностей средневековой Европы, почему ее правление иногда называют «золотым веком» Германии^[11].

В земли полабских славян

Неудачный Крестовый поход Конрада имел для Германии важные последствия. Смекалистые феодалы северо-восточной окраины быстро сообразили, что им незачем тащиться за тысячи километров в пустынную и знойную Палестину, когда у них под боком, на другом берегу Эльбы, сколько угодно славянских язычников, против которых можно устроить свой собственный немецкий Крестовый поход. Конечно, он выглядел менее эффектно, но сулил, пожалуй, более реальные и осязаемые выгоды.

Славянские племена между Эльбой и Одером еще не имели государственности, часто враждовали между собой и не могли противостоять немецкому натиску. Кроме того, материальная и духовная культура колонизаторов превосходила славянскую, и отдельные славянские вожди охотно переходили в христианство, а затем и стали родниться с германскими дворянскими родами, о чем свидетельствуют родословные графов Мекленбурга и Померании, позже возвысившихся до ранга имперских князей.

В среднем течении Эльбы маркграф Альбрехт Медведь из княжеского рода Асканиев заключил соглашение со славянскими племенами, проживавшими между Хафелем и Шпрее, и основал там Бранденбургскую марку. Еще южнее, между Эльбой и Заале возникла Майсенская марка, а затем были подчинены отделившиеся от Польши территории в верхнем течении Одера. Так возникла Силезия, названная по имени некогда проживавшего здесь германского племени силингов. Вплоть до сер. XX в. история Силезии оказалась тесно связанной с историей Австрии и Пруссии.

Пока центральная императорская власть истощала себя в бесконечных и безрезультатных итальянских походах, на востоке без какого-либо ее участия постепенно крепла «вторая» Германия, ставшая одним из главных факторов в средневековой немецкой истории. Во многом это было связано с энергичной политикой герцога Саксонии и Баварии Генриха Льва (1129–1195) из рода Вельфов, основавшего Мюнхен. В ходе неудержимой немецкой колонизации на берегах Балтики появились крупные военно-торговые поселения — Рига в Лифляндии, Штральзунд в Померании, Висмар и Росток в Мекленбурге. Подъем переживали и старые славянские торговые пункты, где возникли немецкие города Штеттин и Данциг. Все новые и новые поселения строились и в глубине завоеванных районов. Они быстро заселялись немецкими торговцами и ремесленниками, а их внутреннее устройство было организовано по принципам любекского или магдебургского права, постепенно распространившегося во всей Восточной Европе вплоть до Руси.

Вторая волна восточной немецкой колонизации, начавшаяся с 1225 г., хлынула через Вислу на северо-восток и достигла берегов Финского залива. В ходе этого продвижения было почти полностью уничтожено непокорное языческое племя пруссов, оставивших истории имя новой марки — Пруссии. Столь мощное продвижение на Восток стало возможным из-за значительного увеличения населения в Германии, которое в X–XIV вв. выросло примерно в пять раз. Но поскольку культура земледелия развивалась более медленными темпами, то уже в XII в. наблюдается некоторое перенаселение в старых регионах империи, которое находит выход в усиленном освоении еще свободных территорий. Именно в это время возникают тысячи новых деревень и сотни городов, а площадь лесов заметно сокращается. Восточные колонисты получали ряд льгот, на несколько лет их полностью освобождали от налогов, а если они селились на землях светских и церковных феодалов, то обычно несли уменьшенные повинности. Часто основатели новых поселений действовали по поручению короля, князя или епископа и назначались в нем управляющими и судьями.

По мере того как свободных и пригодных для обработки земель в пределах Германии оставалось все меньше, переселение на Восток возрастало. Старая немецкая народная песня «На Восток мы направим стопы» отражает пионерский дух крестьян, надеявшихся найти там свободное и зажиточное существование. Области, откуда уходило большинство колонистов, были, естественно, самыми густонаселенными. Прежде всего к таким регионам относились Фландрия и Брабант. За ними следовали Вестфалия, район Рейна — Мозеля и Пфальц. Еще в XX в. следы их диалектов прослеживались у населения Восточной Пруссии и Трансильвании, куда немецкие крестьяне пришли по призыву венгерских королей.

Восточная колонизация протекала аналогично тому, как прежде шло заселение внутри самой Германии, только более организованно и целенаправленно. Немецкие феодалы или обращенные в христианство славянские вожди, получавшие новые земли в качестве ленов, а также настоятели монастырей создавали переселенческие группы, обычно состоявшие из жителей одной деревни, и подбирали ее руководителя. Вереницы обозов, сопровождаемые вооруженными всадниками, день и ночь тянулись на Восток, как через несколько веков будут продвигаться караваны белых поселенцев по просторам Северной Америки, только на Запад.

Новые территории восточнее Эльбы быстро сравнялись по значению с регионами старой империи, а с XIII в. культурный и экономический центр Германии начинает постепенно перемещаться к Востоку. В то время как старые герцогства Саксония, Франкония и Швабия дробятся на все более мелкие владения, и только Бавария остается относительно крупной и единой территорией, на колонизированных восточных землях возникают новые обширные княжества. Некоторые из них, как, например, Майсенское герцогство, первоначально называвшееся Верхней Саксонией, а затем — просто Саксонией (изначальная же Саксония после 1945 г. стала федеральной землей Нижняя Саксония, хотя уже без Вестфалии), и Бранденбург, уже к XIII в. обладали значительным политическим весом.

В исторической науке Германии и славянских стран преобладали противоположные взгляды на восточную немецкую колонизацию. Но если не раздавать ни хороших, ни плохих оценок, а просто попытаться установить, что же происходило в далеком прошлом, то, очевидно, что восточная колонизация на много веков втянула в орбиту немецкой политики и культуры те регионы, которые ранее пребывали на задворках истории. Между немцами той эпохи и местным населением Востока была огромная пропасть, идет ли речь о культуре земледелия и технике ремесла, о развитии городов, о духовной и религиозной жизни. У славянских племен, живших между Эльбой и Одером, не было еще даже письменности. Именно большой разницей в общем уровне развития культуры и можно объяснить сравнительно быструю ассимиляцию славян, занявшую всего два столетия. Хотя некоторые островки старой славянской культуры сохранились до нашеговремени (как, например, стотысячный народ лужицких сорбов в районе Коттбуса и Бауцена^[12]).

Все то, что образует историческую жизнь в колонизированных восточных областях — города, церкви, крепости, замки, письменные свидетельства далекого прошлого, — все это является чисто немецким. Пусть Бреслау и Данциг, прибалтийские города от Риги до Таллина, восточнопрусские Кёнигсберг, Мариенбург, Эльбинг сегодня населяют поляки, русские, латыши, литовцы, эстонцы, но сохранившиеся в них остатки средневекового наследия не могут быть приписаны никакому другому народному духу, кроме немецкого. Это не оправдание немецкой экспансии или ее апологетика. Это — констатация исторического факта вне зависимости оттого, нравится ли он нам или нет.

Германия в середине XII века

К этому времени Германия представляла собой область, которая мало изменилась со времен Каролингов. Основой экономики оставались сельское хозяйство и домениальная организация. Однако появились и некоторые новые элементы. С начала XII в. наблюдается устойчивый и постоянный прирост населения примерно на 3% ежегодно. Людей на уже обжитых пространствах становится слишком много, и они селятся в других местах, прежде всего на завоеванных славянских территориях. Начался интенсивный рост новых городов, которых в XII в. насчитывалось 250, а в XIII столетии их число перевалило за 2 тысячи^[13]. Многие из них уже стали вести оживленную торговлю с Италией, поставляя туда вина со Среднего Рейна, сушеную рыбу из Скандинавии, фландрскую медь, серебро из рудников Гарца и соль из копей Люнебурга.

В политическом отношении Германию, состоявшую из шести племенных, или этнических, герцогств — Саксонии, Баварии, Швабии, Франконии, Лотарингии, Каринтии и Богемии, — а также множества более мелких графств и духовных владений, раздирал конфликт между Штауфенами и Вельфами, боровшимися за королевскую и императорскую корону.

Структура феодального общества была довольно сложной. Почти на равных с герцогствами правах находились новые марки у восточных границ — Бранденбургская, Лужицкая, Майсенская, Австрия, Штирия и Крайна, во главе которых стояли маркграфы. Ниже их располагались ландграфы, а за ними следовали пфальцграфы, происходившие от военачальников эпохи Каролингов. Всего в стране насчитывалось около 250 различных графств. Кроме светских княжеств существовали и духовные, состоявшие из города, в котором располагалась резиденция архиепископа или епископа, и прилегающей к нему территории, иногда довольно обширной. Самыми крупными и влиятельными были архиепископства в Трире, Кёльне и Майнце. В числе первостепенных находились также церковные княжества Зальцбург, Магдебург и Бремен-Гамбург (без самих городов). Сорок немецких епископов, которые владели земельными ленами в шести архиепископствах, подчинялись непосредственно монарху Германии. Только в Баварии высшие прерогативы сохранялись за ее герцогами. Ниже верхушки немецкой знати стояли вассально зависимые от нее крупные земельные собственники. Они делились на три категории: знатные сеньоры, владевшие крупными ленами, рыцари знатного происхождения, но имевшие небольшие лены, и должностные лица, которые достигли видного положения благодаря усердной службе, за которую и получали дворянство.

Ленные отношения нередко были весьма запутанными. Так, герцог Саксонский являлся вассалом непосредственно императора, но одновременно и вассалом епископа Бамбергского. Баварские герцоги были не только имперскими князьями, но и вассалами аббата Фульдского. Такая сложная система нередко вызывала конфликты по поводу вассальной принадлежности того или иного ленного владения.

Фридрих Барбаросса

Если во Франции с 987 г. на троне бессменно восседала династия Капетинговдо в Германии начиная с этого времени на престоле уже была третья династия — Штауфены. В 1152 г. королем был избран, пожалуй, самый известный из ее представителей, Фридрих I Барбаросса. Ему исполнилось уже тридцать лет, время расцвета для мужчины. Без сомнения, этот человек был самым значительным немецким монархом до Фридриха Великого, и его не без оснований считают национальным героем и символом национального самосознания. Именно в его правление начинается подъем готического искусства и возникает немецкая национальная литература — лирика крупнейшего немецкого поэта в средние века Вальтера фон дер Фогельвейде и основателя классической немецкой куртуазной эпической поэзии Генриха фон Фельдеке. По народным преданиям, Барбаросса не погиб во время своего Крестового похода, не утонул 10 июля 1190 г. в бурной анатолийской речке Селиф; он просто спит в глубине тюрингской горы Кифхойзер между шестью вернейшими рыцарями и ожидает того Судного дня, когда ему выпадет жребий освободить Германию от рабства и привести ее на первое место в мире^[14].

За минувшее после смерти Генриха III столетие императорская власть в Италии заметно ослабла, а временами становилась чистейшей фикцией. По сути, независимым государством стала и Бургундия. Первый Штауфен был преисполнен решимости полностью восстановить свои традиционные права главы христианского мира. Но вначале необходимо было навести порядок в самой Германии. Фридрих сумел поладить с самым опасным своим противником — Генрихом Львом, признав его легитимным герцогом Саксонии и Тюрингии, которая, впрочем, уменьшилась в размерах после выделения из нее самостоятельного герцогства Австрийская марка, которую король передал в личное владение родственной ему семье Бабенбергов. После этого Барбаросса обратился к бургундским делам и заключил брак с наследной принцессой Беатрис, получив таким образом свободное Бургундское графство в свое личное владение. Наконец, Фридрих добился ленной присяги от королей Дании и Польши, которые за время правления его слабых предшественников стали фактически суверенными монархами.

Уладив все эти проблемы, Фридрих приступил к осуществлению главной задачи — восстановлению императорской власти в Италии. Сделать это было нелегко: ведь для большинства итальянских сеньоров, городов и церквей слабая центральная власть была предпочтительнее. Как только в 1159 г. папой избрали Александра III, вновь разгорелся старый конфликт, причина которого стала уже традиционной — борьба за право инвеституры епископов в Италии. Раздор усугубило и нескрываемое желание папы полностью освободить свои увеличившиеся земельные владения от ленной верности императору. Новых сильных союзников папство нашло в лице североитальянских городов. К этому времени они превратились в богатые и процветающие города-республики, окруженные значительными земельными владениями и имевшие права, которые раньше принадлежали императору. Когда Фридрих категорически потребовал восстановления прежнего положения, возникла Ломбардская лига во главе с Миланом, которую всеми силами поддерживал папа. Однако на стороне императора оказались некоторые города, соперники Милана, прежде всего Кремона.

Во время третьего похода в Италию в 1162 г. войско Фридриха после продолжительной осады захватило Милан, который по приказу императора был разрушен до основания. Но уже через несколько лет с помощью других городов Милан был отстроен заново и вторично возглавил сопротивление Ломбардской лиги, в союз с которой после красноречивых увещеваний папы вступили Венецианская республика и Сицилийское королевство.

Но чем больше врагов обнаруживалось у Барбароссы, тем жестче и несгибаемее становился его дух. Папе так и не удалось найти ему достойного соперника. Верной королю оставалась Германия, где у него были превосходные советники — его первый канцлер, кёльнский архиепископ Райнальд фон Дассель и архиепископ Майнца Христиан фон Бух. Это еще раз показывает ведущую роль имперской церкви в управлении делами государства и объясняет отчасти то упорство, с которым император отстаивал свое право инвеституры и в Германии, и в Италии.

Борьба папства с Барбароссой внешне закончилась ничейным исходом. Император не смог поставить папу на колени, но и тот не добился желаемого триумфа. В 1177 г. в Венеции император заключил мир с папой, а в 1183 г. в Констанце — с Ломбардской лигой. В основном было восстановлено довоенное положение, но Барбаросса получил теперь право участвовать в назначении епископов в Северной Италии. Города признали за ним верховную власть в обмен на внутреннюю автономию и свободные выборы своих магистратов. Фридрих мог быть доволен результатами, хотя его победа и не была полной.

Упрочилось положение императора и в Германии, где ему удалось сломить сопротивление Вельфов: после того как Генрих Лев высокомерно отказался поддержать его поход в Италию, Фридрих так умело перевел обвинение против герцога из государственной сферы в область феодально-ленного права, что раздраженный дерзостью и амбициями Генриха княжеский трибунал приговорил его в январе 1180 г. к конфискации всех его ленов — приговор, который не подлежал обжалованию. Для сохранения поддержки князей Фридрих без колебаний перераспределил между ними ленные земли Генриха Льва, который после недолгого сопротивления, сдался и был на три года изгнан за пределы империи, сохранив, однако, за своими сыновьями семейное владение Брауншвайг. Теперь Фридрих достиг зенита славы и могущества, блеск устраиваемых при его дворе рыцарских турниров и поэтических состязаний затмил все, что было раньше.

Лично императору принадлежали герцогства Швабия и Франкония, Бургундское графство, множество мелких владений от Эльзаса до Гарца. В Баварии правил его верный вассал Отто Виттельсбах, в Австрии — родственные императору Бабенберги, на севере — кёльнский архиепископ. И Фридрих пришел к логичной мысли увенчать свое правление победоносным Крестовым походом. Во время этого, пожалуй, лучше всех прочих подготовленного похода летом 1190 г. Фридрих Барбаросса нашел смерть в ледяных водах струившейся с гор реки Селиф в Малой Азии, а его тело, как утверждает французский историк Жозеф Рован, унесенное бурным течением, так и не было найдено, что и послужило основой для легенды о горе Кифхойзер^[15]. Гибель славного предводителя похоронила и все грандиозные планы крестоносцев.

Кризис империи

Со времени избрания королем несовершеннолетнего Генриха IV ни один германский король не назначал преемника еще при своей жизни, и то, что Барбаросса, отправляясь в Крестовый поход, объявил наследником и королем своего сына Генриха (1165–1197), будущего Генриха VI, и это не встретило никаких возражений, служит еще одним доказательством огромного авторитета императора. Казалось, королевская власть и в Германии становится наследственной монархией западноевропейского типа. Однако отец передал сыну титул и государство, но не свои силу, обаяние и властность.

Впрочем, Барбаросса успел создать наследнику самые благоприятные исходные позиции: он женил его на Констанции, принцессе Сицилии, наследнице трона этого норманнского королевства. Без сомнения, это был чисто династический политический брак, ибо не очень привлекательной невесте перевалило уже за 30, а жениху только-только исполнилось 18. Но этим ловким ходом Барбаросса лишал папу его самых сильных союзников и осуществлял мечту Оттона Великого о включении Южной Италии в состав империи. Однако утвердиться на престоле Генрих VI смог только в 1194 г., силой подавив сопротивление норманнского дворянства. И позднее ему не раз приходилось свирепо расправляться с непокорными баронами, постоянно затевающими заговоры и поднимающими мятежи. Присоединение к империи Сицилии, одного из наиболее богатых, сильных и прекрасно организованных государств того времени, поставило Генриха на вершину могущества. Подобно отцу, он также приступил к подготовке нового крестового похода, но внезапно в 1197 г. в возрасте 30 лет скончался в Мессине. Так и осталось неясным, умер ли он от лихорадки или же был отравлен, в чем многие люди подозревали Констанцию, не питавшую к жестокому мужу особо теплых чувств^[16].

Генрих оставил после себя малолетнего сына, названного в честь деда Фридрихом и еще при жизни отца провозглашенного королем Сицилии и Германии. Возможно, если бы судьба отпустила Генриху более долгую жизнь, он сумел бы добиться правового закрепления передачи королевско-императорской власти по наследству, но этого не случилось.

Немецкое господство в Италии фактически было сокрушено, королева Констанция всеми силами старалась выпроводить из государства рыцарей ее покойного мужа, а германские князья объявили королем его брата, способного и обходительного герцога Филиппа Швабского. Однако часть князей, недовольных этим, избрала собственного монарха Оттона, сына мятежного Генриха Льва и племянника английских королей Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного.

Ситуация еще более обострилась, когда в папском кресле оказался Иннокентий III, один из самых выдающихся политических деятелей средневековья, человек большого и тонкого ума и огромной воли, которому исполнилось всего 38 лет, хотя, как правило, кардиналы становились папами уже в преклонном возрасте. Иннокентий стал опекуном маленького сицилийского короля (что практически предопределяло будущее отделение Сицилии от империи), а кроме того, ловко использовал соперничество двух немецких королей, начавших между собой войну. Филипп был отлучен папой от церкви. В десятилетней борьбе двух королей чаша весов медленно, но неуклонно склонялась на сторону Штауфенов, однако в 1208 г. Филипп был убит одним из своих бывших приближенных. После этого исход войны был предрешен, на немецком троне укрепился Оттон IV, женившийся на дочери Филиппа Беатрис, что явно повысило его легитимность и в глазах прежних приверженцев швабского герцога^[17]. Получив в 1209 г. из рук папы императорскую корону, Оттон немедленно приступил к завоеванию Сицилии, чем и вызвал неописуемое раздражение Иннокентия. Но имперские соображения оказались выше личных отношений: Оттон не мог отказаться от идеи объединить всю Италию с Германией.

Папа мгновенно отлучил Оттона от церкви и объявил законным монархом единственного живого Штауфена — Фридриха Сицилийского. Юному королю едва минуло 15 лет, внешностью он походил на греческого бога Аполлона, а рыцарским духом — на деда Барбароссу. Главной задачей Фридрих считал возвращение себе страны предков, и его поход в Германию превратился в триумфальное шествие. К нему толпами стекались сторонники Штауфенов, а Оттон, который в это время ввязался в войну с Францией, потерпел от Филиппа Августа сокрушительное поражение в битве при Бувине 27 июля 1214 г. Судьба Отгона была решена, властелином Германии стал император Фридрих II.

Император-еретик

Фридрих II был блестящей личностью, которая принадлежит скорее к истории Италии, чем собственно Германии. Он был необычайно одарен, может быть, даже гениален, любил искусство и женщин, сочинял стихи и написал книгу о соколиной охоте, был сведущ почти во всех науках того времени и поддерживал отношения со многими крупными мыслителями разных культур и религий, местом встречи которых стала Сицилия. В то же время это был полководец и автор политических памфлетов, правитель, который непоколебимо верил в свою счастливую звезду. В мире жестокости, невежества и фанатизма одним он казался чудом, другим — воплощением сатаны, но для всех он оставался непонятным и загадочным.

Именно поэтому Фридрих II вызывал столь жгучий интерес неоромантической историографии начала XX в. Один из близких друзей выдающегося немецкого поэта-символиста Стефана Георге, историк и литератор Эрнст Канторович, в 1927 г. опубликовал монументальную биографию Фридриха, которая вызвала такую ожесточенную политическую полемику, словно речь шла о современнике, а не об императоре, почившем 700 лет назад^[18].

У католической церкви особое негодование вызывало то, что Фридрих окружил себя сарацинской охраной, беззаветно ему преданной. Само существование этого мусульманского островка на христианской земле было неслыханным скандалом, казалось оскорблением и лучшим доказательством того, что император — это земное воплощение Антихриста, что он тайно принял ислам.

Полный разрыв Фридриха II с Римом произошел тогда, когда император обязался организовать и возглавить новый крестовый поход, но, столкнувшись с сопротивлением этому походу в Германии, на Сицилии и в североитальянских городах, никак не мог, а возможно, и не хотел, приступить к практической подготовке. Воспользовавшись этим, папа Григорий IX обвинил его в нарушении слова и отлучил от церкви. Фридрих ответил на это публичным манифестом, в котором называл Моисея, Христа и Магомета «тремя обманщиками», а римских пап — «кровосмесителями, ворами и убийцами». Более того, император стал не только изгонять из Сицилии монахов, но и потребовал, чтобы церковники платили ему десятину. Борьба императора с папами с переменным успехом продолжалась до самой кончины Фридриха в 1250 г. Незадолго до этого, он в который раз опять был отлучен от церкви папой Иннокентием IV. Фридрих II считал себя продолжателем не только своего деда Барбароссы, но и римских цезарей. Однако его имперские планы были слишком величественными для того, чтобы их можно было осуществить. Вместе с его смертью нашла драматический конец и идея создания мировой империи^[19].

Последние Штауфены

Занятый итальянскими делами и конфликтом с папством Фридрих II почти не занимался германскими проблемами, которые передоверил своему сыну Генриху. Поскольку тот был еще слишком молод, власть в Германии практически оказалась в руках сильнейших князей, которым император, чтобы сохранить их лояльность, передал многие королевские полномочия, стойко защищавшиеся его предшественниками. Духовенство в 1220 г. добилось отмены некоторых статей Вормсского конкордата, дававших императору большие полномочия. Через несколько лет с согласия отца Генрих предоставил светским князьям право наследовать лены и по женской линии, а также перестал поддерживать города в их борьбе с крупными феодалами. Германия все более распадалась на многочисленные светские и духовные самостоятельные территории, получившие права чеканки монеты, сбора налогов и пошлин, полноту судебной власти. В такой Германии избираемый монарх уже не столько правил, сколько председательствовал.

Более тесно связанный с Германией Генрих все чаще расходился с императором и в конце концов организовал не без подстрекательства папы заговор против отца. Но от Фридриха II исходила какая-то магическая сила, и стоило ему со свитой, почти без войска, появиться в Германии, как мятеж сына закончился крахом. Несчастный молодой король был брошен в темницу, где при туманных обстоятельствах умер в 1242 г.

Сам Фридрих перед смертью попытался примириться с папой, чтобы обеспечить корону за своим сыном от второго брака с Изабеллой Иерусалимской Конрадом. Но папа Иннокентий и слышать не хотел о «змеином и дьявольском отродье» и наотрез отказался от каких бы то ни было переговоров. Узнав о кончине ненавистного еретика, папа немедленно объявил императором молодого графа Вильгельма Голландского. Но Конрад с большой армией вошел в Италию и разгромил соперника. Тогда папа решился на неслыханный шаг и призвал к крестовому походу против короля Германии и Сицилии. Конраду пришлось нелегко. В самой Италии его поддерживал только побочный сын Фридриха Манфред, объединившись с которым Конрад занял Неаполь. Но в мае 1254 г. Конрад неожиданно скончался, видимо, отравленный агентами папы, оставив двухлетнего сына, тоже Конрада, которому уже не суждено было стать королем.

Манфред, занявший теперь трон Сицилии, очень напоминал отца. Поэт, охотник и музыкант, он наслаждался жизнью в Апулии и на Сицилии, в то время как Германия погружалась в анархию, а князья присваивали себе последние королевские прерогативы. Даже министериалы Штауфенов настаивали на праве наследования своих ленов, чтобы уберечь их от посягательств со стороны крупных феодалов. Увязнувшие в бесконечных раздорах князья, так и не достигнув никакого соглашения, вновь избрали сразу двух королей, к тому же иностранцев — герцога Ричарда Корнуэльского из Англии, родственника Вельфов, и кастильского короля Альфонса, внука Фридриха II по материнской линии. Ричард всего несколько раз побывал в Германии, Альфонс вообще никогда не ступал туда ногой.

Италию между тем тоже раздирала кровопролитная борьба — между сторонниками Манфреда, гибеллинами, и папскими приверженцами — гвельфами. Папы все больше опирались на поддержку французского короля, мечтавшего прибрать Италию к своим рукам. Истоки этого сближения восходят еще к их совместному Крестовому походу против еретиков-альбигойцев в Южной Франции.

По папскому призыву брат французского короля Карл Анжуйский, который как граф Прованса входил в число имперских князей, вторгся с большим рыцарским войском в Италию, чтобы полностью искоренить «змеиный род» Штауфенов. Манфред и его сторонники были публично объявлены еретиками, которые не заслуживают никакой пощады. В 1266 г. Манфред погиб в сражении при Беневенто, а Карл получил из рук папы корону сицилийского короля.

Два года спустя узурпатору бросил вызов последний Штауфен — Конрадин, или Коррадино, как называли его в Италии. Юный принц, которому едва исполнилось 16 лет, с небольшим отрядом покинул Германию, чтобы возвратить себе далекую и сказочную Сицилию. Но отряд Конрадина, с воодушевлением встреченный итальянцами и в июле 1268 г. триумфально вошедший в Рим, уже в августе был окружен и уничтожен французскими войсками при Тальяконце. Конрадин попал в плен, но не был по обычаю того времени брошен в тюрьму или отпущен за выкуп. Карл приказал судить его. Конрадина приговорили к смерти за заговор против папы и короля. 29 октября на рыночной площади Неаполя юноша был публично обезглавлен. Позднее эту трагедию успешно взяла на вооружение националистическая немецкая пропаганда, разжигая у молодежи гнев против вельфов, французов и римского католицизма.

В марте 1282 г. за Конрадина отомстили французам сицилийцы, устроившие захватчикам в пасхальный понедельник знаменитую «сицилийскую вечерню», восстание, в ходе которого французы были поголовно перебиты, а королевство перешло в руки родственников первой жены Фридриха II Констанции — правителей испанского Арагона.

Об этом блестящем и драматическом эпизоде истории, когда немецкие короли сидели на сицилийском троне, напоминают сегодня только великолепные порфировые саркофаги в Палермском соборе, где вечным сном спят отец и сын — императоры Генрих VI и Фридрих II.

Государство Немецкого ордена

Судьбы династии Штауфенов не вызывали особого интереса в тех районах Германии, где как раз в это время происходил экономический и культурный подъем. Речь прежде всего идет об одной из самых удивительных страниц немецкой истории — о создании и расцвете орденского государства в Пруссии.

Как и прочие рыцарские ордена, Немецкий (более известный у нас как Тевтонский) орден возник в 1198 (1199) г. на основе монашеского братства и вначале занимался лечением раненых и больных крестоносцев и пилигримов. Поскольку большинство крестоносцев составляли французы, англичане и итальянцы, уже давно объединенные в орденах иоаннитов и тамплиеров, немцы чувствовали себя изолированными и создали свой собственный орден.

После падения Иерусалима в начале XIII в. венгерский король обратился к ордену с предложением перебраться в Семиградье и оборонять восточную границу королевства от постоянных вторжений куманов (половцев). В награду ордену были обещаны земли в этом районе, но когда это не было выполнено, рыцари возвратились в Святую землю. Однако тогдашний великий магистр (гроссмейстер), тюрингский рыцарь Герман фон Зальца (1210–1239), образованный и искусный дипломат и храбрый воин, сомневался в том, что европейцам удастся надолго удержаться в Палестине и искал возможность окончательно перебраться в Европу, где у ордена имелись значительные земельные владения в Германии и Италии. Поэтому он охотно согласился на просьбу польского герцога Конрада Мазовецкого защитить территорию его почти независимых от императора владений от разбойничьих набегов язычников-пруссов, родственного литовцам племени. Все прежние попытки немецких и польских миссионеров обратить пруссов в христианство заканчивались провалом и чаще всего мучительной смертью миссионеров на костре.

В 1225 г. первые белые плащи с черным крестом замелькали на берегах Вислы. Великий магистр добился решения, что все земли, которые будут завоеваны орденом, перейдут в его полную собственность. Постепенно спускаясь по течению Вислы, немецкие рыцари закрепились на обширной лесной территории, доходящей на севере до Мемеля (Клайпеды). На помощь немцам тянулись рыцари из других стран, которыми двигала сложная смесь мотиваций — желание заслужить спасение, жажда приключений и стремление просто разбогатеть. Нам трудно сегодня понять внутренний мир этих рыцарей-духовников, которые от имени Христа творили неслыханные жестокости и не давали «иноверцам» пощады, впрочем, не ожидая милости и от них. На захваченных землях повсюду воздвигались мрачные и высокие бурги, опорные пункты орденской колонизации. Медленно и упорно, в течение целого века вгрызались крестоносцы в прибалтийские территории, на которых снова и снова вспыхивали восстания, казалось бы, уже покоренного населения.

Центром орденского государства стал Мариенбург на Висле, а восточным опорным бастионом — основанный в 1255 г. Кёнигсберг. Это было самое авторитарное и централизованное европейское государство того времени, своего рода абсолютистски-президентская республика. В ней вся полнота власти, как светской, так и духовной, принадлежала великому магистру и пяти его высшим управителям, а все материальные ресурсы и военное снаряжение считались общей орденской собственностью^[20].

Севернее Немана в нач. XIII в. по инициативе рижского архиепископа возник другой духовно-рыцарский орден — меченосцев, который расширил свою территорию до Финского залива и начал продвигаться на восток, в пределы Руси. Но у меченосцев не хватало для этого собственных сил, и в 1237 г. они объединились с Немецким орденом. Совместное рыцарское войско вновь двинулось на Русь, захватило пограничный город Изборск, разбило псковские полки и взяло сам город. Но на Руси оно встретило достойного противника — новгородского князя Александра Невского, дружина которого нанесла 5 апреля 1242 г. ордену сокрушительное поражение на льду Чудского озера, предположительно у острова Вороний Камень, с такой художественной силой показанное в известном фильме Сергея Эйзенштейна. Вряд ли кто-нибудь производил точные подсчеты убитых, а главное — утонувших в озере крестоносцев. Во всяком случае, Софийская летопись сообщает, наверное, несколько преувеличивая, что погибло 500 рыцарей, а 50 было взято в плен.

Ледовое побоище остановило продвижение Немецкого ордена на Восток, но он и без того занимал уже огромную территорию от Одера до Нарвы. Однако между Пруссией и балтийскими землями ордена — Курляндией, Лифляндией и Эстляндией — пролегала территория языческой Литвы, которую так и не удалось покорить. Из года в год рыцари по весне начинали поход в непроходимые лесные дебри, а осенью возвращались назад. Борьба с литовцами превратилась для ордена в своеобразные военные тренировки, только с настоящим противником, в охоту на людей. Когда Литва приняла римско-католическую веру и в 1386 г. вступила в унию с Польшей, действия ордена потеряли идейное оправдание. Ибо если на Востоке не осталось больше язычников, то зачем нужно военно-теократическое орденское государство? И все же это единственное в своем роде европейское государственное образование просуществовало еще почти два с половиной столетия.

В целом завоевание Пруссии и Прибалтики явилось высшим этапом и завершением восточной немецкой колонизации в средние века. Юридически эти территории не входили в состав империи, но политически, экономически и культурно они превратились в неотъемлемую часть Германии. На них, однако, сохранилась значительная часть славянского населения, прежде всего в Померании и низовьях Вислы. В балтийских землях доля немецкого населения по сравнению с местным была гораздо меньше, чем в Восточной Пруссии, но оно явно преобладало в социально привилегированных слоях. Немецкими были балтийское дворянство, бюргерство, духовенство, крестьянство же почти полностью состояло из ливов и эстов. Даже во 2-й пол. XIX в. латышу или эстонцу, не желавшему оставаться крестьянином, приходилось поневоле перенимать немецкие язык и культуру. Чисто немецким до нач. XX столетия оставался и единственный прибалтийский университет в Дерпте (Тарту).

Государство и культура Немецкого ордена имеют собственную историю, о которой сегодня напоминают сохранившиеся мощные замки и высокие соборы, выстроенные из красного кирпича. Их чопорность и надменность восходят к тому новому штауфенскому стилю в архитектуре, который пышно расцвел в Южной Италии в правление императора-еретика Фридриха, хотя там здания строились из белого мрамора и были более воздушными и изящными.

История орденского государства — это прежде всего история зарождения и расцвета милитаристского духа в Пруссии и Германии. Как немецкие крестьяне-колонисты, так и городские бюргеры, и даже светское духовенство подчинялись военной дисциплине орденских рыцарей, их христианско-тотальной власти, имевшей некоторые удивительно современные черты.

Историческая наука еще не вынесла окончательных суждений о том, какой отпечаток должно было наложить такое прошлое на характер и психологию народа. Прямым наследием орденского рыцарства стали черно-белое знамя королевской Пруссии, черный крест на белом фоне в ее государственном гербе и на ее главной воинской награде — ордене «Железный крест».

Глава вторая. На закате средневековья (XIII–XV века)

Облик эпохи

Понятие «позднее средневековье» — сравнительно недавнее, вошедшее в научный оборот в 20–30-е гг. XX столетия, хотя уже во многих работах кон. XIX в. встречается термин «последние времена средневековья», что практически означает то же самое. Конечно, любое определение границ той или иной эпохи и любая ее характеристика содержат элемент произвольности и зависят от точки зрения и общественной позиции ученого. Так, для национальной германской историографии XIX — нач. XX в., отмеченной политическим высокомерием вильгельмовской империи, гибель династии Штауфенов означала конец средневекового пика немецкой истории, после которого наступила долгая эра угасания германского духа. Действительно, есть множество свидетельств того, что во 2-й пол. XIII в. нарождается иная эпоха. Однако «новое» было связано не столько с политическими событиями, сколько с продолжительным социально-экономическим процессом изменений, корни которого лежали в сер. XIII столетия.

Понятие «позднее средневековье» чаще всего ассоциируется с представлениями об упадке, отмирании, закате. Такое отношение к этой эпохе выразил выдающийся нидерландский ученый Йохан Хейзинга, озаглавив свою широко известную культурно-историческую книгу «Осень средневековья» (1919). С историко-экономических позиций эту точку зрения подкрепил известнейший немецкий историк-аграрник Вильгельм Абель, выдвинувший тезис о вековом аграрном кризисе в 1300–1500 гг., хотя в последнее время историки все чаще и острее критикуют созданную Абелем конструкцию. Чтобы полностью ее разрушить, необходимы углубленные сравнительные регионально-эмпирические исследования, но, возможно, этого не сделать и с их помощью.

Показателем того, что позднее средневековье было эпохой кризиса можно считать факт почти непрерывных эпидемий, имевших катастрофические демографические последствия для культурного ландшафта Европы. Стремительное распространение чумы в 1347 г. и многочисленные эпидемии XV в., быстро охватывавшие целые регионы, сами по себе были уже свидетельством наступления новой эпохи — эпохи интернационализации. Мобильность, дальние поездки, восприятие чужестранного опыта — все это имело место на протяжении всего средневековья, но с сер. XIV в. стало становиться массовым явлением. Многочисленные торговцы и ремесленники надолго или навсегда оседали в регионах, далеко отстоявших от мест их рождения. Формировались более или менее единые экономически замкнутые области со своими системами товарно-денежного обращения. Южногерманская экономика развивалась на базе торговли с Италией, доставляя оттуда на немецкие рынки продукцию Ближнего Востока и Индии. Кёльн и Франкфурт-на-Майне превратились в перевалочные пункты торговли между Англией, Фландрией, Северной Германией и Италией. Любек стал центром Ганзейского союза, охватившего экономическое пространство от Англии и Фландрии до северо-восточной Европы. Стали обыденным явлением безналичные денежные взаиморасчеты между крупными торговыми компаниями Брюгге и Флоренции, Аугсбурга и Рима.

Интенсивное расширение международного торгового обмена сопровождалось изменениями политических структур в Германии. Определенно иными стали основы императорской власти. В то время как западноевропейские королевства с кон. XII в. превратились в чисто наследственные монархии, в империи после угасания династии Штауфенов утвердился принцип свободного избрания короля вне зависимости от степени его родства с предыдущим государем. При этом группа наиболее крупных немецких князей сумела монополизировать право выбора в своих руках, превратившись в курфюрстов, т. е. князей-выборщиков, отстранивших прочие группы феодального класса от участия в выборах короля.

Интересы империи в целом и более узкие, династические («домашние») интересы для германских императоров позднего средневековья не являлись идентичными. Более того, собственные интересы отдельной династии, зачастую противоречили интересам империи в целом. В то время как центральная власть становилась все более призрачной и номинальной, усиливалась территориальная власть князей, поддерживавших императора за уступки в их пользу с его стороны. Во 2-й пол. XV в. из-за нарастания военной угрозы со стороны турок и постоянных конфликтов с Бургундией и Францией усилилось стремление к созданию центральных имперских институтов, более или менее независимых от королевской власти. Хотя та все еще цепко держалась за свои властные полномочия, создание в 1495 г. решением Вормсского рейхстага неподвластной императору высшей судебной инстанции — Имперской судебной палаты — означало дальнейший шаг в сторону федерализма. Позднее средневековье, таким образом, было в истории Германии эпохой не столько кризисной, сколько переходной, в которую начинают формироваться общественные структуры, в целом сохранившиеся и в XVII–XVIII вв., а частично перешедшие и в следующий, XIX век.

Позднее средневековье

С Рудольфом I (1273–1291) на трон впервые взошел представитель Габсбургов. Материальной основой императорской власти теперь уже были не утраченные имперские, а «родовые» владения соответствующей династии. Политика царствующего дома в своих владениях стала главным делом каждого императора. Золотая Булла, утвержденная Карлом IV в 1356 г., своего рода основной закон империи, узаконила за семью избранными князьями, курфюрстами исключительное право (фактически задолго до этого самовольно уже присвоенное ими себе), избирать короля, предоставив им и иные привилегии.

С 1438 г. корона — несмотря на то, что империя оставалась выборной монархией, — передавалась в династии Габсбургов практически по наследству. Этот род имел к тому времени самую сильную территориальную власть. В XV в. все чаще выдвигаются требования о проведении реформы империи. Ее безуспешно пытался провести Максимилиан I (1493–1519), который первым принял титул императора без коронования папой римским. Созданные или реорганизованные Максимилианом представительные учреждения — рейхстаг, имперские округа, Высший имперский суд — хотя и сохранились до конца существования империи (1806), не сумели сдержать ее дальнейшего раздробления. Сложился дуализм «императора и империи»: главе империи противостояли имперские сословия — курфюрсты, князья и города. Власть императоров ограничивалась и все больше выхолащивалась «капитуляциями», которые они заключали с курфюрстами при выборах. Князья, особенно великие, значительно расширили свои права за счет императорской власти. И все же империя не распадалась: слава императорской короны еще не померкла, она защищала мелкие и средние территории от нападений могущественных соседей^[21].

В то время как значение мелкопоместных графов, владетельных князей и рыцарей постепенно падало, расширялось влияние городов. Они становились центрами экономической власти. Этому способствовал прежде всего заметный расцвет торговли. Объединение торговых городов в союзы еще более укрепило их положение. Один из важнейших таких союзов, Ганза, стал ведущей силой в балтийском регионе. В текстильной промышленности и горном деле появились такие формы хозяйствования, которые выходили за рамки средневековой цеховой организации труда ремесленников и наряду с расширением географии торговли принесли с собой элементы раннего капитализма. Одновременно происходили изменения в духовной сфере, отмеченные печатью Ренессанса и гуманизма. Пробуждение критического мировоззрения было направлено прежде всего против повсеместного засилья церкви.

Смутное время

Гибель династии Штауфенов означала тяжелый удар по имперской идее, но не катастрофу в немецкой истории. Тем не менее окончательно провалились как концепция имперского универсализма, так и идея установления сильной королевской власти в самой Германии, где складывается уникальная форма государственного устройства. Первым и непосредственным следствием конца Штауфенов стало ослабление связей между Германией и Италией, куда более полувека, с 1254 по 1313 г., не ступала нога ни одного германского короля.

Второе следствие коснулось внутренней структуры немецкого государства и общества. Ни одной из трех правивших германских династий не удалось юридически закрепить право семейного наследования трона. Наоборот, имперские притязания приводили к постоянным уступкам и расширению прерогатив светских и духовных правителей. В итоге Германия стала похожей на пестрый ковер государств и владений самой различной величины. В XIII в. многие прежние вассалы императора или герцогов превратились в суверенных правителей, и никто не мог точно сказать, сколько же их было всего и каким весом они обладали. Лишь с течением времени стали вырисовываться более или менее устойчивые контуры в этом зыбком и постоянно меняющемся процессе территориализации Германии и в ее политическом облике.

После эпохи Штауфенов появилось большое число ставших свободными людьми министериалов, прежде управлявших королевскими землями. Оказавшись теперь без хозяина, эти земли были быстро захвачены крупными князьями. Но значительная их часть осталась в руках бывших министериалов, превративших их в свои наследственные владения. Правители различных территорий получили теперь прежние права короля — им принадлежала здесь высшая судебная власть, они стали господами городов и церкви, в их ведении находились горное дело, финансы и пошлины. Все они стремились окончательно освободиться от любой зависимости от королевской власти. Лишь князья церкви еще были заинтересованы в сохранении прочной королевской власти, способной хоть как-то защитить их земли от посягательств жадных соседей.

Период междуцарствия в 1254–1273 гг., строго говоря, можно назвать исторической фикцией, потому что в Германии, пусть и на бумаге, всегда имелся избранный король, а то и сразу два. После смерти Конрада IV единственным обладателем королевского титула остался Вильгельм Голландский, но его власть не выходила за пределы северо-западной Германии. К тому же в 1256 г. он погиб при подавлении крестьянского восстания во Фрисландии. После этого в Германии вновь были избраны два короля-иностранца, о которых речь шла в первой главе. Но этот вакуум политической власти имел неоднозначные последствия. Коль скоро во главе социальной пирамиды не было общепризнанного монарха, на всех ступенях феодальной лестницы постоянно и неизбежно вспыхивали междоусобные конфликты, приводившие к совершенно хаотической ситуации.

Габсбурги и борьба за власть

В 1273 г. устроившим всех кандидатом оказался граф Рудольф Габсбург, владевший небольшой территорией в юго-западной Германии. Он не принадлежал к числу сильных и богатых правителей, но как раз это было по душе курфюрстам, которые желали иметь короля, но слабого и безвредного для их интересов. Однако с избранием Рудольфа они крупно просчитались.

Новый король прежде был одним из самых активных сторонников Штауфенов, крестником Фридриха II, и даже сопровождал Конрадина во время его драматического похода в Италию. Осторожный и умный политик, он превосходно использовал популярность императорской идеи и широкое стремление к возрождению блеска эпохи Штауфенов. Не случайно постоянно появлявшиеся в стране «лжефридрихи» всегда находили себе много сторонников.

Главной опорой Рудольфа стали города, переживавшие экономический подъем и заинтересованные в сильной центральной власти, способной обеспечить их независимость от притязаний местных правителей. Именно города стали для короля основным источником солдат и денег. К тому же ему улыбнулась фортуна: угас род Бабенбергов, владевший одной из самых крупных территорий империи от Дуная до Адриатики, где находились богатые месторождения железной и серебряной руды. Эти земли уже объявил своей собственностью богемский король Оттокар, но Рудольф потребовалвернуть их назад, что привело к войне. Оттокар погиб в одном из сражений, а наследство угасшей династии было разделено между сыновьями Рудольфа. Тем самым Габсбурги стали владельцами обширной и богатой территории и 600 лет сохраняли ее за собой. Кроме того, гибель богемского короля предотвратила попытку осуществления им тайного плана выхода Богемии из империи и создания нового мощного государства из Австрии, Богемии и Польши^[22].

Однако резкое усиление дома Габсбургов вызвало опасения других немецких князей. Они отказались признать королевские права за старшим сыном Рудольфа Альбрехтом и выбрали королем снова не слишком знатного и богатого графа Адольфа Нассау, который не смог устоять против поднявшего мятеж Альбрехта, завладевшего в 1298 г. вожделенным троном. Второй Габсбург был энергичным, но слишком надменным человеком, хотя, может быть, как раз эти качества помогли ему восстановить авторитет королевской власти. Однако в 1308 г. Альбрехт погиб от руки собственного племянника Иоганна.

Курфюрсты вновь использовали возможность не допустить складывания наследственной династии и в очередной раз избрали короля со стороны — графа Генриха Люксембургского, за которого энергично выступал его брат — архиепископ Трира. В лице Генриха на немецком троне впервые оказался человек, родным языком которого был французский и который всей своей жизнью был связан с Францией, становившейся политическим центром Европы. Генрих также не хотел ограничиваться только Германией и по традиции обратил свои взоры на Италию, которую по-прежнему раздирала анархия.

В это время у христианского мира было два папы, один — в Риме, второй — в провансальском Авиньоне. Римляне обратились за помощью к Генриху, который, перевалив через Альпы, с триумфом был встречен в Италии и сразу же оказался предан. Хотя Генрих по крови не был немцем, судьба распорядилась так, что его не миновала участь многих германских королей — в 1313 г. смерть настигла его на итальянской земле. Однако до этого он успел женить сына на наследнице богемской короны и основал новую династию на востоке империи, куда постепенно перемещался ее политический центр, а Вена и Прага на несколько веков стали по сути двумя столицами Германии.

Недолгая люксембургская интермедия в 1314 г. закончилась новым двойным избранием. На этот раз королями оказались Фридрих Австрийский и Людвиг, герцог Баварский, между которыми немедленно вспыхнула война, втянувшая в себя князей, среднее дворянство и города. Победу одержал Людвиг, живое воплощение силы и рыцарского духа. Ему было уготовано долгое правление (1314–1347), за время которого воинственный король прибрал к рукам Бранденбург, Голландию и Тироль, нажив себе из-за этого множество врагов. Безмерные притязания Людвига обеспокоили князей, которые никак не могли смириться с тем, чтобы в Германии появился такой король, который начнет возвращать себе потерянные ранее права^[23].

Однако Людвиг не довел до конца борьбу с княжеской оппозицией, даже имея неплохие шансы для победы. Его политический курс скоро сместился в более опасную, но традиционную для германских королей плоскость — противостояние с папством. Королевский двор в Мюнхене стал прибежищем для всех идейных противников папы, прежде всего для францисканских монахов, рьяно выступавших против вмешательства церкви в мирские дела. Позиция Людвига, который еще в 1324 г. был отлучен авиньонским папой Иоанном XXII, навлекла на него сильнейшую ненависть римской курии. Чтобы возбудить в народе недовольство королем, папа Иоанн запретил отправлять церковную службу во многих городах Германии, поддерживавших короля. Однако немецкие князья были раздражены вмешательством папы во внутренние дела государства и вынесли решение, по которому королю, избранному коллегией курфюрстов, не требуется никакого папского благословения. Германию наводнил поток антипапских памфлетов, воздействие которых подогревалось резкими проповедями францисканцев. Это был первый зародыш движения, вылившегося два века спустя в Реформацию.

Но и на этот раз папе и его покровителю — французскому королю, вступившему в знаменитую Столетнюю войну с союзной Людвигу Англией, удалось выставить против германского короля опасного соперника — короля Богемии Карла Люксембурга. Это был воспитанный при французском дворе, искушенный в политике и образованный человек, в отличие от грубоватого и малограмотного Людвига. Новую войну предотвратила только внезапная смерть Людвига во время охоты. После этого Карла единогласно избрали германским королем и императором Священной Римской империи.

С эпохи Каролингов процедура избрания королей в Германии медленно, но неуклонно менялась. Полностью проследить этот процесс невозможно, так как сам ритуал письменно был зафиксирован гораздо позднее. У германских племен в принципе каждый свободный мужчина мог принимать участие в выборах. На деле уже тогда дело обстояло иначе, право голоса имели только владельцы ленов или должностей. В X–XII вв. голоса не подсчитывали, побеждал тот, чьи сторонники оказывались самыми крикливыми. Избрание являлось, в сущности, религиозным ритуалом, королевский титул считался действительным лишь после того, как майнцский архиепископ совершал обряд торжественного помазания в ахенской капелле Карла Великого.

Постепенно из слоя всех феодалов выделилась небольшая группа имперских князей, а из них — коллегия выборщиков-курфюрстов. Этими князьями были архиепископы Майнца, Кёльна и Трира, пфальцграф Рейнский, маркграф Бранденбурга, герцог саксонский и богемский король. Впервые коллегия собралась в 1257 г. Окончательно процедура избрания короля была определена, как указывалось выше, в 1356 г. Золотой буллой Карла IV, названной так из-за золотой печати королевской канцелярии. Она урегулировала права курфюрстов, включив в их число и королей Богемии. Булла ввела принцип подчинения большинству голосов, что должно было исключить возможность двойного избрания. В ней также провозглашалось, что владения курфюрстов неделимы и передаются только старшему наследнику мужского пола.

Курфюрсты получили особые привилегии, превращавшие их в суверенных правителей своих владений. Феодальный характер буллы проявился в том, что она запрещала всякие политические объединения внутри городов и союзы между городами. Суть Золотой буллы, этой первой «конституции» в Германии, которая действовала пять веков, заключалась в отстранении папы от участия в избрании короля, которое превратилось отныне в чисто внутригерманское дело. Принятие Золотой буллы навело определенный порядок и установило четкие правила избрания короля, но вместе с тем это означало, что в Германии сложился иной тип власти, чем в Англии, Испании и Франции.

Города и торговля

Еще с эпохи Каролингов короли собирали знатных мужчин на собрания — рейхстаги, когда речь шла о принятии важного закона, выступлении в поход, введении новых налогов. Постепенно рейхстаги превратились в представительство светских и духовных правителей, образующих имперские сословия. В XIV в. рейхстаг становится постоянным политическим институтом империи. Он заседал довольно часто, однако не регулярно, а его согласие было необходимо для решений и действий императора. Прежде всего это касалось посылки местных отрядов в имперскую армию и налоговых вопросов. Таким образом, к кон. XIV в. оформилась трехступенчатая система — император, коллегия курфюрстов, рейхстаг. Она была малоэффективной, неповоротливой и враждебной по отношению к новой силе общества — городам.

Со времен Генриха IV богатство, население и влияние городов неуклонно возрастали. Они настойчиво стремились освободиться от любых форм зависимости от местных светских или духовных правителей. Такую свободу им могла предоставить императорская грамота. Для самих кайзеров города стали важным противовесом власти князей. Хотя последние в 1231–1232 гг. сумели добиться от Фридриха II некоторого ограничения прав городов, сдержать рост их влияния они не могли.

К кон. XIV в. в Германии насчитывалось около сотни свободных городов, получивших от императора привилегии и собственное городское право. Они все решительнее требовали особого статуса в политической структуре империи — представительства в рейхстаге наряду с князьями и духовенством. В кон. XV в. города были объединены в самостоятельное имперское сословие и их представители стали полноправными членами рейхстага. Такие города, как Аугсбург, Нюрнберг, Ульм, по значению и силе не уступали большинству княжеских территорий.

Чтобы усилить свое политическое влияние и защитить торговые интересы, города стремились заключать между собой союзы. В 1254 г. на закате эпохи Штауфенов возник Рейнский союз, куда вошли и местные правители, чтобы упрочить свое положение в те неспокойные времена. На юго-западе Германии в течение трех столетий просуществовал мощный военно-политический Швабский союз. Самым известным из вошедших в историю союзов городов стала Ганза. Первоначально это было обыкновенное купеческое объединение с центром в Любеке. В 1365 г. собрался первый съезд северогерманских торговцев, создавший Ганзу городов, эмблемой которой стал герб Любека — имперский орел. Ганза представляла собой объединение одновременно и хрупкое, и прочное. Хрупкость определялась нестабильностью союза, в который входило неопределенное количество городов, в разное время колебавшееся от 70 до 170, а иногда и до 300. Города ревниво относились к своим прерогативам, при случае соперничали и даже конфликтовали друг с другом. Прочность же Ганзы проистекала из общности экономических интересов, рождающих сплоченность и солидарность.

В период своего расцвета Ганза держала под контролем не только пространства Северного и Балтийского морей от Брюгге до Риги, но и торговые центры в глубине материка от Кёльна до Кракова. Однако важнейшими звеньями этой торговой сети оставались портовые города — Брюгге и Гент, Гамбург и Любек, Росток и Висмар, Данциг и Рига^[24]. Из Восточной и Северной Европы ганзейцы в трюмах своих прочных судов-коггов везли на Запад лес, воск, ворвань, пушнину, сельдь, рожь и пшеницу, а обратно — соль, сукна, вина, оружие, посуду. Старая ганзейская поговорка гласила: «Мы покупаем в Англии лису за грош, а потом продаем англичанам лисий хвост за талер». Ганза являлась то союзником, то противником Немецкого ордена, но чаще всего вместе с ним боролась с датскими королями, пытавшимися установить свое господство на Балтике. Опорными пунктами дальней торговли Ганзы были ее общие для всех купцов укрепленные конторы с правами экстерриториальности, крупнейшие из которых находились в Новгороде на Руси, в Висбю на острове Готланд, в Бергене в Норвегии и в Лондоне. В XIV столетии Ганза монополизировала морскую торговлю между Западом и Востоком Европы, Скандинавией и Средиземноморьем, Англией и континентом. Однако по сравнению с прибылями средиземноморской торговли доходы на Севере от тяжеловесных, объемистых и относительно дешевых грузов оставались довольно скромными. Как правило, норма прибыли колебалась в пределах 5%, тогда как затраты и риск всегда были значительными.

С нач. XV в. происходит постепенный упадок Ганзы. Свою роль сыграл в этом ряд факторов: соперничество между отдельными городами, усилившееся из-за того, что в это время цены на зерновые и меха стали снижаться, а цены на промышленные товары — расти. Усилились немецкие территориальные княжества, прибиравшие торговлю к своим рукам, а также Дания, Польша, Русь, теснившие ганзейские города, внутри которых обострились противоречия между патрициатом и ремесленниками. Наконец, Ганза так и не смогла стать подлинно крепким союзом настолько, чтобы успешно сопротивляться постепенному ограничению своих прежних привилегий в северных государствах; за Ганзой не стояло сильной государственной власти. К концу средневековья этому оригинальному торговому объединению, в целом так и застрявшему на стадии простого обмена, не было больше места в системе национальных централизованных государств.

Крестьянство

На всем протяжении средних веков абсолютное большинство, от 90 до 95% населения, составляли крестьяне, если учесть, что и значительная часть горожан, кроме ремесла и торговли, занималась еще и обработкой принадлежавших им участков земли. История крестьян не слишком ярка и разнообразна, ее персонажи анонимны. Их жизнь протекала в повседневных заботах, у которых нет блеска и славы героических деяний. Более того, на протяжении веков историография практически игнорировала жизнь народа в целом и ограничивалась изучением определенных его категорий, слоев, привилегированных групп. Однако история народа — это не столько показ исторических событий, сколько история форм жизни. Причем события, которые обычно представляются эпохальными, обретают иной вид, если посмотреть на них с точки зрения их воздействия на народную жизнь. Конечно, события — это точки опоры истории, но их понимание и значение чаще всего скрыты от их участников и жертв.

С X до сер. XIV в. население Германии постоянно росло. Если во времена Оттонов там проживало не более 5 млн. чел., то в 1-й пол. XIV в. по различным оценкам численность населения колебалось в пределах 14–18 млн. Столь значительный разброс в цифрах вызван отсутствием точных данных и разной методикой исчисления. Бесспорно, однако, что заметный прирост населения был обусловлен в первую очередь улучшением климата. Повышение среднегодовых температур позволило обрабатывать и те земли, которые прежде были слишком сырыми или долго лежали под снежным покровом. Таким образом, земля могла теперь прокормить больше людей, чем ранее. Площадь лесов постоянно сокращалась, их место занимали пашни и пастбища. Продуктивность земледелия повысилась благодаря распространению плуга с железным лемехом и применению ярма, в которое запрягали тягловый скот. Однако в целом урожайность оставалась низкой, и населению постоянно угрожала опасность голода в случае неурожая зерновых, хотя эта опасность и уменьшалась с разведением новых культур, особенно различных сортов свеклы, не столь подверженной капризам погоды.

С ростом городов сельские районы также медленно втягивались в торговые отношения. Крестьянин уже производил не только исключительно для собственного потребления, но и для продажи на рынках, тем более что «почти во всей Германии крестьянин даже из отдаленных селений мог в один день добраться до городского рынка, а к вечеру возвратиться домой»^[25].

Если глава крестьянской семьи преимущественно возделывал землю, то остальные ее члены все чаще занимались домашними промыслами также для продажи своих изделий на рынке. Деньги были нужны и крестьянину. Не только для того, чтобы купить орудия труда или совершенно необходимые товары вроде соли, но и чтобы уплатить оброк. Деньги, однако, постоянно обесценивались. Землевладельцы, которых это также затрагивало, всеми способами стремились компенсировать ущерб, часто требуя платежей натурой, которые, казалось, уже ушли в прошлое. Феодалы, разумеется, были сильнее крестьян втянуты в товарно-денежные отношения, особенно с эпохи Крестовых походов, ожививших связи Европы с Востоком.

Еще во времена Каролингов начался процесс лишения крестьян личной свободы, а к XIV в. небольшое количество свободных крестьян сохранилось лишь в отдаленных и труднодоступных районах, в альпийских долинах, в Тироле, на побережье Северного моря и во Фрисландии. Существование таких островков крестьянской свободы являлось для мелких и крупных феодалов бельмом на глазу. Они всеми силами старались включить их в отношения зависимости, особенно там, где крестьяне для сохранения исконных свобод объединялись в союзы, признававшие над собой только королевско-императорскую власть. Так, в XIII в. бременский архиепископ с разрешения папы даже объявил крестовый поход против свободных и непокорных крестьянских общин в низовьях Везера. Несколько раз австрийские герцоги безуспешно пытались подчинить себе крестьян в будущих швейцарских кантонах Ури и Швиц, но в конце концов признали их независимость.

В целом же практически во всей Германии крестьяне находились в различной степени зависимости, причем нередко сразу от нескольких феодалов — собственников земли либо исполнителей судебной власти. Кроме того, крестьяне везде платили церковную десятину и отрабатывали барщину на монастырских или епископских землях. Немецкий крестьянин был опутан сетями зависимости, повинностей и платежей. Некоторым облегчением от этого гнета стала восточная колонизация, в которой особенно охотно участвовала крестьянская молодежь, лишняя на родительском дворе.

Привести положение немецких крестьян эпохи средневековья к общему знаменателю очень трудно, в различных регионах оно было различным. При этом недостаточно описать правовой статус крестьянина, надо учесть и его жизненный мир. В какой-то мере зависимое положение крестьян сглаживала деревенская или соседская община, во главе которой стояли избираемые старосты — шульцы. Община распоряжалась своей землей — альмендой, устанавливала обязательный севооборот, организовывала совместную заготовку в общинном лесу дров на зиму. Часто община обладала и судебной властью, кроме тех случаев, которые подпадали под юрисдикцию феодала, а то и самого короля^[26].

Средневековый крестьянин не был индивидом в современном смысле, он являлся частицей общины, которая поддерживала и защищала его. В истории средневековой Германии было немало крестьянских волнений, но крупные крестьянские выступления начались лишь тогда, когда княжеское государство перешло к политике подчинения своей власти всех сфер жизни, когда оно в лице своего административного аппарата и своих налоговых законов вторглось в основанные на старогерманском праве структуры крестьянской общины и вызвало ее возмущение.

Культура

Долгое время крестьяне оставались для историков немыми, так как у них не было письменно зафиксированной культуры. В средневековой Германии, как и в других христианских странах, существовало как бы две литературы, латинская и немецкая. Но кроме них имелась и третья литература, оставшаяся тайной для многих последующих поколений. Анонимная литература, распространявшаяся устно, представляет неисчерпаемый источник, о котором, к сожалению, существуют только обрывочные сведения. Ее темы, герои, сказания давали богатейший материал литературе писаной.

У средневекового народа была феноменальная память, столетиями сохранявшая сведения о тех событиях и людях, о которых заново узнала историческая наука только в XIX в. благодаря научному методу исследования и систематическому сравнению источников. Литературе XII–XIII вв. почти ничего не было известно о великой эпохе переселения народов, происходившем за восемь — девять веков до этого. Но в устных героических сказаниях и легендах говорилось о гуннах и их жестоком короле Аттиле, об остготах и Теодорихе (Дитрихе Бернском), об ушедших с берегов Рейна на юг бургундах, о вандалах, растаявших в дымке африканского побережья. Песни, сказания, легенды передавались из поколения в поколение, становясь все более красочными и обрастая новыми выдуманными подробностями. Лишь в эпоху позднего средневековья этот фольклор стали записывать и даже печатать.

С середины XIX столетия наступает первая классическая эпоха немецкой литературы, источником которой послужили Крестовые походы и славное время Штауфенов. Она открыла новые духовные горизонты, ожили жанры эпоса, романа, придворной поэзии, путевых впечатлений и исторических сочинений. Неизвестный автор «Песни о Нибелунгах» превратил древние языческие легенды в героический эпос. В монастырских библиотеках обнаружили античные произведения об Александре Великом. Из Франции пришла легенда о короле Артуре и рыцарях Круглого стола и весь кельтский цикл о святом Граале.

Богатейшим диапазоном чувств и тем блистало творчество Вальтера фон дер Фогельвейде (1170–1230), который на протяжении 40 лет отражал в своих произведениях ход политических событий, став как бы летописцем своего времени. Он был большим мастером лирики и религиозной поэзии, певцом любви и борцом против имперских притязаний папского престола. В его шпрухах — стихотворных изречениях — папа уподобляется волку в овечьей шкуре, новому Иуде, предающему христианство.

«Черная смерть»

С самого начала человечество на его пути сопровождали болезни и эпидемии. История эпидемий таинственным образом превратилась в часть человеческой истории. Самой ужасной из болезней, поражавших людей в то время, была бубонная чума. «Черная смерть», как ее называли, повергала людей в ужас стремительностью своего распространения и тем, что заболевший умирал в страшных мучениях. Кожа зараженного быстро покрывалась черными пятнами, которые вздувались гнойными волдырями и лопались, буквально вырывая куски человеческого тела.

В первый раз чума свирепствовала в Европе в VII в., но о той эпидемии известно мало. Некоторые ученые полагают, что именно она способствовала окончательному крушению античной цивилизации. Вторично чума вернулась через семь веков и была описана значительно подробнее. На итальянских кораблях она в 1347 г. достигла Лигурии и Сицилии, а спустя два года добралась уже до Шотландии, Скандинавии, Руси. Ее разносчиками были прежде всего войска, торговцы, паломники и бродяги, а также, разумеется, крысы. За несколько дней и даже часов ее жертвами становились целые деревни и города. Некоторые районы обезлюдели почти полностью, другие же, будто по мановению волшебной палочки, чума обошла стороной. В Германии чума опустошила долину Рейна, Швабию, Баварию, Франконию, Саксонию и восточные области на границе с Польшей, в то время как северо-запад страны оказался незатронутым. Это была одна из величайших катастроф в истории немецкого народа, унесшая свыше трети населения (многие историки полагают, что умерло около половины), или примерно 3–4 миллиона жизней. Это было тем более ужасно, что произошло всего за один — два года.

Многие деревни, расположенные на бедных почвах, в предгорьях и на местах выкорчеванных лесов, теперь исчезли, так как их уцелевшие жители перебирались в более плодородные местности. Почти полностью прекратилась восточная колонизация. За немногими исключениями, такими как переселение немецких горняков в Богемию и Словакию, теперь началась усиленная внутренняя германизация славянского населения в Бранденбурге, Мекленбурге, Померании, Силезии, Пруссии. Ослабленные чумой Немецкий орден и Ганза перешли к обороне от находящихся на подъеме Польши, Чехии, Венгрии, Литвы и даже Руси. В 1410 г. орден потерпел первое сокрушительное поражение под Танненбергом (Грюнвальдом) от объединенного польско-литовского войска, в которое входили и русские полки. Почти в это же время в Чехии разразились Гуситские войны, которые были и реакцией на немецкую колонизацию.

«Черная смерть» сеяла в людях страх и ужас. Потрясения вели одних к сомнению в милости провидения, других — к поискам причин этой божьей кары за людские грехи. Во всей Европе, но особенно в Германии, обыденным зрелищем стали процессии дико вопящих флагеллантов, самозабвенно бичующих себя и своих спутников, надеясь вымолить этим бичеванием и самоистязанием милость Всевышнего. Людям присуще, однако, винить во всех бедах и напастях, тем более непонятных им, не столько себя, сколько других. А ведь враги Бога и человечества жили рядом, они должны были пасть жертвами того отчаяния и той жажды мести, которые овладевали людьми, тем более что эти жертвы не могли защитить себя. Евреи — вот кто был виновником, эти чужаки, даже непохожие на других иностранцев. Многим они казались нечистой силой, от которой можно было ожидать чего угодно. Чума вызвала волну еврейских погромов с убийствами, грабежами и изгнаниями. (Это был второй всплеск погромов — первые происходили при первых Крестовых походах.)

Повсюду ходили слухи, будто евреи отравляют колодцы, чтобы вызвать повальный мор. Поэтому будет справедливо, если они заплатят за это злодейство своим добром и даже жизнями. На этот раз евреи к тому же не могли надеяться на заступничество императора или епископов, как это происходило в эпоху Крестовых походов, когда жизни многих ни в чем не повинных людей были спасены. Евреи Нюрнберга за большие деньги приобрели императорскую охранную грамоту. Но магистрат города за еще большую сумму купил у Карла IV право отменить выданную им же самим грамоту. Когда после этого по Нюрнбергу прокатилась вакханалия кровавых расправ и поджогов, император нагло потребовал и получил свою долю имущества, награбленного у несчастных жертв. Во многих других немецких городах происходило то же самое. Чудом уцелевшие бежали на Восток, в Польшу и Литву, как уже делали это их предки в кон. XI в. Тамошние власти резонно полагали, что поток сравнительно образованных и умелых торговцев, лекарей, ремесленников принесет только пользу. Опустошенная эпидемией Германия оказалась вдобавок и почти «очищенной от евреев», если употребить тот оборот речи, который шесть веков спустя прочно вошел в нацистский лексикон.

Чума пожирала людей, но не природу. Опустели деревни, спрос на продукцию которых резко упал, заросли сорняками заброшенные пашни. С другой стороны, начался процесс укрупнения земельных площадей, оставшихся без умерших владельцев. Наследники, соседи, господа присоединяли эти земли к своим хозяйствам. Рабочих рук стало гораздо меньше, и они подорожали. Заработки в сельском хозяйстве резко возросли, а цены на продукты заметно упали. Чтобы удержать на селе крестьян и арендаторов, землевладельцы либо соглашались на послабления, либо пытались насильно воспрепятствовать их уходу. Поэтому после эпидемии в некоторых областях положение крестьян даже улучшилось, барщина и платежи были уменьшены, в других же, наоборот, чума привела к усилению закрепощения. К тому же с кон. XIII в. климат в Европе вновь ухудшился, на побережье Северного моря бушевали шторма, а вода покрывала все новые и новые участки суши.

Города, замкнутые в своих стенах со скученным населением, пострадали от чумы еще больше деревень. И в городском хозяйстве происходили схожие процессы — число рабочих рук уменьшилось, упали цены на ремесленную продукцию. Но выжившие горожане оказались владельцами выморочного имущества, орудий труда, сырья, готовых изделий, благородных металлов. Чума стала, таким образом, источником многих крупных бюргерских состояний. Начавшийся в XV–XVI вв. подъем ранних форм капитализма в ремесле, торговле, финансах, горном деле был заметно облегчен такой концентрацией богатств в руках немногих владельцев.

Религия и мистика

Еще до чумного нашествия религиозные и мистические темы занимали в немецкой литературе большое место, что было особенно заметно на фоне угасания придворной культуры после эпохи Штауфенов.

Размышления о смысле человеческого бытия, об отношении человека к божественной воле, поиски путей спасения души — все это и прежде интересовало людей. Страшное испытание еще более усилило тягу к метафизическим раздумьям о жизни и смерти. К тому же «черная смерть» не исчезла так же внезапно, как появилась, она возвращалась несколько раз, хотя и не столь свирепая. Людей охватывал страх, они чувствовали, что их жизни угрожала постоянная опасность, а спасение, как они верили, могло прийти только свыше.

Такой же страх вызывало еще одно — угроза с Востока. Турки, которые лишь недавно пришли из степей Азии, большими силами упорно продвигались вперед. Византийская империя, вернее ее остатки, прижатые к берегам Босфора и Мраморного моря, была обречена. Турки переправились через Дарданеллы, высадились на землю Европы и со всех сторон окружили Константинополь. Захватив Балканы, они угрожали уже и Центральной Европе. В 1396 г. под Никополем на Дунае турки наголову разгромили большое европейское рыцарское войско венгерского короля и будущего императора Сигизмунда, младшего сына Карла IV.

Чума и турки казались христианам двумя карами, ниспосланными Богом. В это время получает распространение францисканское учение о чистоте, отрешенности от земной суеты и отказе от материальных богатств, явно противоречившее корыстолюбию папства и его стремлению к участию в светских делах. «Немецкая мистика» доминиканских монахов и страстных проповедников Иоганна Таул ера и Генриха Сузо расходилась по всей Германии. Они были учениками выдающегося, самого глубокого и радикального представителя немецкой мистики Мейстера Экхарта (1260–1328). В основе его богословской системы лежало учение о сущности, которую он отождествлял с Богом. Он считал, что первым проявлением божественной сущности является природа, а в человеке различал чувственное начало и «искру» божественного огня, зажженного в душе. Эта искра заставляет человека стремиться к добру и бороться со злом. Но отдельные добрые поступки не делают человека святым. Наоборот, святость заставляет человека творить добрые дела. Человек, открывший в себе божественную искру, перестает быть обособленным существом, а созерцает непосредственно самого Бога в его первооснове и сущности, а не в раздробленности в отдельных творениях. По убеждению Экхарта, такое постижение в принципе доступно каждому человеку, если он освободится от грехов, отрешится от внешнего мира и углубится в самого себя. Учение Экхарта подрывало безраздельно господствовавшие до него чисто схоластические построения, и поколебало прежний идеал религиозной жизни — святые дела под руководством и наблюдением церкви.

Повсеместно возникали полусветские-полумонашеские братства, целью которых являлись нравственное самосовершенствование и воспитание народа. Особенно популярными были братства бегардов, бегинок, а прежде все братство «Братья и сестры общей жизни», которое занималось устройством школ, переписыванием и распространением книг. В этом обществе возникло оригинальное религиозное учение «новая набожность», где еще довольно гуманно проступала идея свободы человека в вопросах веры и его самостоятельности даже перед Богом. В противовес католицизму, все эти сектанты утверждали, что, совершая добрые дела и ведя аскетическую жизнь, человек может сам познать божественное откровение и не нуждается в посредничестве церкви.

Для представителей торгово-ремесленных бюргерских слоев была характерна глубокая внутренняя набожность. Духовные запросы органично сочетались с ростом знания и сноровки в торговле и финансовых делах, которые требовали хотя бы небольших навыков чтения, письма, счета. Задолго до Лютера по Германии ходили сотни экземпляров Библии, неизвестно когда, где и кем переведенной на немецкий язык, но очень посредственно и с многочисленными ошибками. Можно с основанием утверждать, что «новая набожность» и рост знаний, связанных с делами торговли, легли в основу позднейшего гуманизма и значительно способствовали росту силы и богатства городов в Швабии и Франконии на Верхнем Рейне во 2-й пол. XV в.

В 1400 г. «черная смерть» снова возвратилась в Германию и унесла множество жизней. Адский оскал смерти затмил светлый образ Мадонны, а люди стремились поскорее вкусить все мыслимые радости от столь хрупкой жизни. В бюргерской культуре на первый план начинает выдвигаться личность, отдельный человек, в то время как крестьянский образ жизни покоился на общине, на принципе коллективизма. Стремясь выжить и успеть насладиться жизнью, люди все чаще преступали запреты официально господствующей средневековой морали, которые никогда не пользовались особым уважением, но которые никто не осмеливался нарушать открыто. Мятущийся дух предренессансной эпохи, порыв к свободе и радостям жизни отразил Джованни Боккаччо в книге новелл «Декамерон», первый перевод которой появился в Германии в 1471 г.

Власть и церковь

Превративший Прагу в столицу империи Карл IV, отец которого был французом, а мать чешкой, стал одним из самых значительных немецких правителей, но уже иного склада, чем прежние короли уходящего средневековья. Он обладал большой дипломатической изворотливостью, умел прекрасно организовывать дела и предпочитал решать спорные вопросы не войной, а заключением династических браков^[27]. Во многом именно ему Богемия и Прага обязаны своим мощным экономическим и культурным расцветом, самым показательным примером которого, возможно, является основание в Праге в 1348 г. первого немецкого университета, который и поныне называется Карлов университет.

За время своего правления Карл сумел значительно увеличить собственные владения, прибрав к рукам Силезское герцогство, отделившееся от Польши, и Бранденбургскую марку. Теперь дом Люксембургов получил два курфюршеских голоса, к которым добавился и третий — королевского родственника, трирского архиепископа Балдуина. Сам Карл, амбиции которого долгое время простирались и на польскую корону, женил младшего сына Сигизмунда на наследнице венгерского трона. Но пока Карл был занят восточными проблемами, его влияние заметно упало как в Италии, так и в Германии, где его восточная политика не вызывала никакого интереса.

Карл был избран королем в противовес Людвигу Баварскому при поддержке папы, но за время его долгого тридцатилетнего правления церковная система погрузилась в хаос. Папы сидели в Авиньоне, будучи то ли гостями, то ли пленниками французского дома Валуа, а Италия, где столкнулись интересы нескольких государств, все громче требовала возвращения папства в Рим, которое и состоялось по настойчивому приглашению авантюриста и фактического хозяина Рима Кола ди Риенцы, бурную жизнь которого много веков спустя блестяще изобразил Рихард Вагнер в своей опере. Но первое возвращение папства в Вечный город стало только эпизодом, послужившим прелюдией к еще более драматичному периоду в средневековой церковной истории — великой западной схизме, когда одновременно имелись два папы, осыпавшие друг друга проклятиями и угрозами.

Верующие, которых больше интересовало только спасение собственной души, с растущим негодованием наблюдали за этим одновременно красочным и смешным спектаклем. Короли, князья и городские республики использовали схизму, чтобы избавиться от назойливых и надоевших папских притязаний. Господами своей национальной церкви стали монархи Франции и Англии, Кастилии и Арагона, Сицилии и Неаполя. В Германии политические силы раскололись на две партии, каждая из которых поддерживала своего папу. Прежде, в IX–X вв., император в таких случаях либо выбирал одного из двух пап-соперников, либо называл имя третьего по своему усмотрению. Но эти времена давно миновали, а продолжавшаяся свара двух пап вела к упадку авторитета церкви в глазах паствы, которая громко роптала и требовала наведения порядка. Возмущалась она и императором, который не был в состоянии совладать с этим фарсом. Зачем в таком случае вообще нужны папа и император? Такие еретические вопросы раздавались все чаще. И разве мог подумать император, засевший в своем замке Карлштейн, где хранились имперские регалии и редкостные коллекции, что в недалеком будущем именно народ его любимой Чехии поднимет бунт против церкви и власти?

Преемник Карла Венцель, вступивший на престол в 1378 г., совсем не покидал пределов Богемии и ни разу не ступил ногой в Германию, бывшую для него абсолютно чужой. Ленивый и вялый Венцель в конце концов вызвал крайнее негодование князей, которые не стремились иметь сильного короля, но и не хотели остаться вообще без сюзерена, являвшегося все же гарантом закона и права. К тому же они опасались, что к хаосу в церкви прибавится и неразбериха в самой империи.

Поэтому в 1400 г. терпение курфюрстов лопнуло и они, объявив Венцеля низложенным за его полное бездействие, избрали королем рейнского пфальцграфа Рупрехта, который, впрочем, тоже не оставил в истории заметного следа. Но это было связано не с его личностью, а с уже установившимся правилом избирать такого короля, у которого нет достаточной силы и богатства. Так что Рупрехт и не мог иметь большого веса, чтобы усилить королевскую власть и положить конец двоепапству, а вернее — троепапству, так как в 1409 г. Пизанский собор низложил как авиньонского папу Бенедикта XIII, так и римского папу Григория XII, избрав папой миланского архиепископа Александра. Теперь отлучения и проклятья исполнялись уже не дуэтом, а трио.

Если Рупрехт и собирался навести в церкви порядок, то этому помешала его смерть в 1410 г. Вновь встал вопрос о наследнике трона, но не было и речи о возвращении в принципе законного монарха Венцеля, полностью погрязшего к этому времени в пьянстве и чревоугодии. После некоторых колебаний курфюрсты предложили корону его младшему брату, венгерскому королю Сигизмунду, истинному рыцарю — он отличался неимоверной вспыльчивостью и всегда пустым кошельком. Едва усевшись на троне, он начал разбираться с религиозной смутой, которая была только внешним проявлением глубокого общего кризиса церкви.

Сигизмунд мог опереться на широкие круги священников и теологов, призывающих вернуться к евангелическим заповедям и восстановить нравственность церкви. Для этого требовалось созвать Вселенский собор, который стоял выше власти папы. Такой собор всегда созывался папой, но сейчас поднаторевшие юристы объявили, что, поскольку истинным главой христианского мира является император, он имеет полное право сам созвать собор. Монарх объявил о созыве собора в 1415 г. в Констанце, на южном берегу Бодензее. Собору удалось, наконец, прекратить продолжительную схизму и избрать нового папу, Мартина V. Однако это избрание было объявлено недействительным из-за нарушения процедуры. Мартин начал усиленно добиваться поддержки королей Англии и Франции, обещая им право назначения епископов и часть церковных богатств. Не стоит и говорить, что монархи охотно пошли на соглашение, к которому папа пригласил присоединиться и немецких князей.

В Германии, где надежды на оздоровление церкви были особенно сильными, такое неапостольское поведение папы вызвало возмущение и горькое разочарование. Но в Германии не было еще тогда такого социального слоя, который был бы действительно заинтересован в глубоком реформировании церкви. Констанцский собор восстановил единство церкви, но не очистил ее. Но если не было тогда класса, способного стать носителем реформ, то нашелся народ, взявший на себя эту миссию. Император, обещавший помилование Гусу и, тем не менее, давший согласие на его сожжение, и собор, который объявил учение Гуса ересью, а самого Гуса приговорил к сожжению, дали толчок к гуситской революции в Чехии.

Гуситские войны

Ян Гус, магистр теологии и профессор Пражского университета, пользовался огромной популярностью. Он великолепно читал лекции на сложные теологические темы и произносил страстные проповеди, понятные каждому и доходившие до сердец его слушателей. Гус поднял свой голос за право народа на справедливость, за его желание иметь простых, небогатых и честных пастырей. Он утверждал, что каждый сам должен изучать слово Божье, не нуждаясь в посредниках. Из книг английских теологов и философов Уильяма Оккама и Джона Уиклифа (останки которого как еретика были выкопаны и сожжены после его смерти) Гус перенял мысль о том, что Бог, непостижимый для человеческого разума, сделал разум господином всего сущего, и законы последнего можно познать. Еще более важной была мысль о суверенности христианского народа, которому не нужен институт церкви, даже не упоминаемый в Священном Писании. Рационализм, демократическое избрание священников самими прихожанами, отклонение всех небиблейских традиций — вот основные идеи учения Гуса, который не отрекся от своих убеждений, даже когда был схвачен и осужден на казнь. Ян Гус был сожжен 6 июля 1415 г. Когда в 1419 г. умер богемский король Венцель и престол должен был занять его единственный наследник — брат Сигизмунд, чехи взялись за оружие, не желая видеть на престоле убийцу их национального героя.

На первых порах главным лозунгом гуситского движения стало требование причастия для всех прихожан хлебом и вином — так тогда причащались только высшее духовенство и в особых случаях короли, — а не только хлебом. По сути это был протест против права церкви устанавливать обряды по своему усмотрению. Те, кто последовательно придерживался указанного требования, назывались «чашниками», или утраквитами, и представляли умеренное крыло гуситского движения, включавшее главным образом мелких дворян, бюргерство и среднее духовенство.

Сигизмунд отклонил требования гуситов и попытался силой принудить их к повиновению, но императорская армия в 1420 г. потерпела под Прагой поражение. Восставшие, во главе которых стояли мелкие рыцари под предводительством Яна Жижки, сражались за свою свободу 20 лет, совершая походы в Австрию, Словакию и Германию, доходя до Тюрингии и Швабии.

Гуситское восстание стало первой крупной религиозной войной в Европе (после Крестового похода на альбигойцев Прованса). Но эта война была еще и социальной, и за долгие годы, что она длилась, ее цели приобретали все более радикальный характер, обнаруживая революционные тенденции от требований установления религиозной свободы к требованиям имущественного равенства, отмены всех налогов и арендной платы. Радикальное крыло гуситов представляли «табориты» (по названию их опорного города Табора). Раскол между чашниками и таборитами перерос в открытую ожесточенную войну, в которой гашники стали на сторону властей, предав гуситское движение. Последнее являлось не только религиозным и социальным, но и национальным восстанием: оно имело антинемецкую направленность (что воспрепятствовало его распространению на Германию). Это была великая страница в истории маленького народа, живущего в постоянном страхе перед опасностью порабощения более сильными соседями^[28].

Двадцать лет почти непрерывной и напряженной кровавой борьбы утомили людей. Непобежденные внешними врагами, гуситы пали жертвой внутреннего конфликта. Чашники,которых тайно поддерживал Сигизмунд, не просто отошли от таборитов, но и начали против них войну. В решающей битве 30 мая 1434 г. под Липанами армия таборитов была разгромлена. Но многие цели движения осуществились: Чехия получила религиозную свободу и особое управление, а император смог, наконец, торжественно вступить в город своего отца. Немецкая колонизация Богемии и Моравии была приостановлена, чешский язык признавался вторым официальным наряду с немецким. Гуситская революция закончилась, как и все революции, реставрацией, но такой, которая во многом отвечала задачам борьбы, ведь Ян Гус и табориты призывали к возврату назад, к первоистокам церкви.

Может показаться, что восстание гуситов не имеет прямого отношения к немецкой истории, но это не так. Оно было одним из ее центральных событий, показало слабость власти императора и уязвимость римской курии и послужило одной из ступеней к будущей немецкой Реформации.

Нарастание анархии

Со смертью Сигизмунда закончилось правление династии Люксембургов. Его единственная дочь Елизавета была женой Альбрехта Австрийского, главы старшей линии дома Габсбургов, короля Богемии и Венгрии. Теперь он стал и германским королем. Внешне власть Альбрехта выглядела более внушительной, чем была на самом деле. Богемия была опустошена за время гуситских войн, Венгрию раздирали конфликты между различными дворянскими партиями, к тому же на ее границах уже маячили османские полчища. Обе эти страны доставляли больше хлопот, чем спокойствия.

Итак, после векового с четвертью перерыва на немецком троне вновь уселись Габсбурги. На этот раз — не считая короткого правления баварских Виттельсбахов в 1740–1745 гг. — они властвовали над империей до самого ее краха в 1806 г.^[29].

По отзывам современников, Альбрехт был одаренным человеком, но раскрыть свои таланты ему не посчастливилось. В 1439 г., после всего двух лет правления, он скончался, оставив беременную королеву. Родившийся через несколько месяцев сын, Ладислав Посмертный, наследовал троны Богемии и Венгрии, но для Германии коллегия курфюрстов предпочла избрать королем не ребенка, а главу младшей габсбургской линии, штирийского герцога Фридриха. После Барбароссы это был второй король, которому судьба подарила долгое царствование (1439–1494), но только этим он и остался заметен в истории. Вялый и нерешительный Фридрих III быстро вызвал разочарование у народов, связывавших с молодым монархом упования на облегчение своего положения. Значительные исторические события эпохи происходили без участия императора, почти не покидавшего свои австрийские владения. Он уступил давлению папства и отказался от попыток реформирования церкви, несмотря на то что на этом настаивали многие теологи и юристы и что это, собственно, отвечало бы и интересам самой императорской власти.

В 1453 г. турки ворвались в Константинополь, которому объятая ужасом христианская Европа не оказала никакой помощи. Фридрих даже и не заикнулся о каком-нибудь Крестовом походе против турок. А они, упоенные своими победами, тем временем появились уже на южных границах Венгрии и соседних габсбургских территорий. После смерти семнадцатилетнего Ладислава королем Венгрии стал его бывший регент Матиас Корвин, который захватил Вену и надолго в ней осел. На западе империи бургундский герцог Карл Смелый вторгся в Лотарингию, чтобы соединить свои владения с Нидерландами и провозгласить новое королевство. Однако против самозваного нового господина поднялись города и крестьяне Лотарингии, а также (прежде всего) Эльзаса, население которого чувствовало себя немцами и подданными империи и не желало иметь государем «француза» Карла, хотя его отношения с династией Валуа были весьма напряженными.

Со своей стороны, Фридрих, не проявлявший к Эльзасу никакого интереса, нашел другое решение проблемы и попросил руки единственной наследницы Карла Марии для своего также единственного сына Максимилиана. Матримониальный план блестяще удался и принес Габсбургам кроме Лотарингии еще и Артуа, Нидерланды и часть Фландрии, притормозив, таким образом, продвижение Франции. С этого эпизода и берет свое начало известная поговорка (парафраз стиха Овидия) о политике Габсбургов: «Bella gerant alii, tu felix Austria, nube!» («Пускай воюют другие, ты же, счастливая Австрия, заключай браки!»).

Вялость и бездействие Фридриха, последнего императора, короновавшегося в Риме, привели к тому, что в Северной Италии его влияние окончательно упало, там надолго установилась гегемония Франции. То же самое произошло и в Прибалтике, где Немецкий орден, который так и не оправился после грюнвальдского разгрома, потерпел новые поражения от польско-литовских войск в ряде сражений 1454–1466 гг., уступив победителям значительные территории в нижнем течении Вислы, на что бездарный император взирал с олимпийским спокойствием.

Неудивительно, что Фридрих играл совершенно незначительную роль и внутри империи, где безраздельно господствовали крупнейшие князья. Наступила бесконечная череда конфликтов, захватов соседских владений и угона людей. Особенно хорошим «аппетитом» отличались архиепископ Кёльна, пфальцский курфюрст и маркграф Бранденбурга. Впрочем, более мелкие правители изо всех сил старались не отстать от старших собратьев.

С приснопамятных времен междуцарствия 1254–1273 гг. анархия в Германии не достигала таких масштабов. Население городов и деревень страдало от произвола и разбоя, которые любой рыцарь с десятком подручных учинял на торговых путях и в окрестных поселениях, оставаясь безнаказанным, по крайней мере до тех пор, пока не затрагивал интересы более крупного грабителя. В рейхстаге князья единодушно отвергли предложения об учреждении имперского Высшего суда и пресекли все попытки императора ввести новые налоги — ему нужны были средства для борьбы против анархии и турок. Фридриху не оставалось ничего другого, кроме как интриговать, подстрекать одних местных правителей против других и клянчить деньги у собственных подданных.

Хотя большинство князей и устраивала слабость императора, многие из них возмущались его бездеятельностью и даже требовали его отречения. Однако единственное, пожалуй, в чем Фридрих проявлял завидное упорство, так это в стремлении любой ценой удержать власть, пусть даже и номинальную. Он пережил своих главных соперников, но оставил после себя империю фактически в развалинах. Германия того времени превратилась в основной источник доходов для папской курии, которой не противостояла здесь, как в Англии, Франции и даже Испании, сильная централизованная власть. Духовные князья в Германии ничем не отличались от светских правителей и так же стремились к могуществу и роскошной жизни.

Между тем, всевозрастающая в городском бюргерстве, среди ремесленников и крестьян тяга к социальной справедливости и к истинной вере в духе благочестивой и бедной церкви первых зпостолов находила выражение в вольнодумстве, распространению которого необычайно способствовало изобретение книгопечатания Гуттенбергом в 1446 г. В сочинениях гуманистов представала величественная картина славного германского прошлого. Римская же курия, безжалостно обиравшая немецкое население непомерными поборами, выглядела чужой, итальянской; она воплощала ненавистную «вельфскую» культуру и римское право, с помощью которого князья стремились установить над подданными абсолютную власть и выкорчевать остатки старого германского права, защищавшего традиционные устои общества.

На наиболее развитом и богатом юго-западе Германии уже к кон. XV в. ощущалось огромное подспудное напряжение. Проповедники и пророки всякого рода имели грандиозный успех, раз за разом вспыхивали местные крестьянские волнения, повсюду возникали религиозные общины, нападавшие не официальное вероучение католицизма. Народ с восторгом слушал антипапские тирады Ханса Бёма (Бехайма), «маленького свистуна» из Никласхаузена, пока в 1476 г. вюрцбургский епископ не отправил этого отважного еретика на костер. Во всей Германии жадно читали и пересказывали друг другу нравоучительно-мистическую «Немецкую теологию», которая требовала освобождения христианства от гнета погрязшего в грехах папства. Среди крестьян Эльзаса, Швабии и Шварцвальда создавались тайные организации для борьбы за восстановление исконно германского права. Такое стремление к обращению вспять было вообще характерно для революционных идей вплоть до Французской революции. Целью крестьянских выступлений являлась реставрация, возвращение к прошлому, к старому доброму времени, а не построение какого-то нового общества. Может быть, самым крупным достижением европейского духа стало открытие будущего как цели человеческих устремлений, но произошло это только на исходе XVIII столетия.

Города и экономика

Во 2-й пол. XV в. в Германии заметно возросли сила и роль городов. Хотя девять из десяти немцев проживали в деревне, а из немецких городов ни один не представлял собой центра, подобного Парижу во Франции, все же, как центры ремесла, торговли и финансов, города являлись двигателями хозяйства. В городе и деревне происходили тогда обратные процессы. Горожане выигрывали от падения цен на продукты питания. А в опустевшей (из-за чумы) деревне рабочие руки стали гораздо дороже. Уже с XIII в. — неофициально — начали возникать союзы городов, но только в кон. XV в. свободные имперские города^[30], которых насчитывалось около 100, получили право образовать свое равноправное с князьями имперское сословие в рейхстаге. Среди них были и такие крупные многолюдные центры, как Кёльн, Нюрнберг, Аугсбург, и более мелкие городки. В то же время ряд значительных городов, ставших новыми резиденциями правителей, объявлялись «территориальными». Такими резиденциями были Мюнхен, Штутгарт, Гейдельберг, Берлин, Дрезден, Лейпциг и, конечно, обе столицы империи — Вена и Прага. Они не имели прав и привилегий имперских городов и до XVIII в. по своей экономической роли уступали последним, где ремесло, торговля, культура в целом развивались в атмосфере большей свободы, чем в резиденциях с их бюрократической регламентацией. Имперские города делали немецкую панораму более разнообразной и многокрасочной^[31].

В городах Германии на протяжении XV в. постепенно складываются формы раннего капитализма. Он пришел из Северной Италии, города которой — Венеция, Генуя, Милан, Флоренция — поддерживали тесные торговые отношения с южногерманскими городами. В последних быстро укоренились такие новшества, как двойная (итальянская) бухгалтерия, векселя, кредитные операции. Только на их базе стало возможным ведение дел больших торговых компаний и извлечение крупных доходов из торговли и промыслов, а не из землевладения. Впрочем, многие разбогатевшие бюргеры вкладывали деньги в покупку земли и пополняли ряды землевладельцев феодального типа.

Выгодное географическое положение немецких городов на путях из Италии во Фландрию и Англию, из Западной Европы на Русь и в Скандинавию превратило их в крупные торгово-перевалочные центры. Изменился и характер ремесла. Прежде оно работало на местное потребление и по заказу окрестных аббатств и бургов, теперь же — и на дальние рынки. Это стало важным шагом в направлении упорядочения денежного хозяйства — ведь в денежном обращении после отмены императорской монополии на чеканку монет царил явный хаос. С другой стороны, хождение различных монет было выгодно крупным торговым домам, которые часто являлись и банками, и меняльными конторами, и получали прибыль от обменных и кредитных операций. А нужда в звонкой наличной монете была велика. Она требовалась императору, папе, князьям, чтобы выплачивать жалованье солдатам, чиновникам и судьям, приобретать драгоценности и предметы роскоши. За наличные деньги покупались также владения, титулы, должности. Все это вело к падению значимости натуральных платежей и подрывало старую ленно-вассальную систему.

Неизвестно, с какими трудностями столкнулась бы немецкая экономика, если бы в XIV–XV вв. не произошло мощного подъема горного дела. Тогда в Тироле, Гарце, Рудных горах возникли многочисленные серебряные рудники, а кое-где в предгорьях — золотые прииски. Князья поощряли это производство. Лучшие в Европе немецкие рудознатцы и горные мастера стали самыми желанными поселенцами в Чехии, Венгрии, Польше. Их потомки до сер. XX в. проживали компактными городами и селами в Судетах и словацких Карпатах.

В империи сложились и первые семейные династии ранних капиталистов, богатейшими из которых являлись семьи Фуггеров и Вельзеров в Аугсбурге. Они финансировали войны и выборы императоров, королей и пап, а, владея рудниками, сами отчасти производили то золото и серебро, которые ссужали затем сильным мира сего. Фуггеры, ставшие затем графами и имперскими князьями, вели родословную от скромной семьи ткачей близ Аугсбурга. Разбогатевшая на торговле сукном семья перешла к дальней торговле и денежным операциям. Подобные примеры показывают, что в городах на исходе средневековья наряду с ремесленными мастерскими, где работал цеховой мастер с несколькими подмастерьями и учениками, возникали и предприятия раннекапиталистического типа — мануфактуры, финансируемые обычно крупными торгово-банковскими домами. Мануфактурные работники не были защищены цеховыми правилами. Они жили и трудились вне сферы каких-то общественных гарантий, как и странствующие рабочие или ремесленники, не состоявшие в цехах.

В конце средневековья в немецких городах возникает особый слой «люмпен-пролетариата», людей без постоянной работы и жилья. Этот довольно многочисленный городской слой, которому терять было нечего, перебивался чаще всего нищенством и воровством, быстро приходил в возбуждение, не боялся кровавых беспорядков и легко шел за крикунами и демагогами, преследовавшими собственные цели, обычно далекие от интересов черни. Именно этот городской плебс станет в XVI в. опорой группы «левых экстремистов в Реформации». В XV в. люмпены были главной ударной силой внутриполитической борьбы, которая происходила в имперских городах между высшим слоем торгового патрициата, в целом уже отходившего от активной экономической деятельности и превратившегося в своеобразный слой тогдашних рантье, и гильдиями, стремившимися к участию в городской власти. Их верхушка, впрочем, тоже стремительно превращалась в наследственную элиту. Обе стороны охотно призывали на помощь массу бедного населения, натравливая ее на соперников и обещая всяческие блага; этих временных союзников можно было использовать для достижения победы, а потом загнать назад, в стойло.

Правление Максимилиана и реформа империи

В отличие от крайне непопулярного, ленивого и нерешительного, но хитрого и всегда осторожного Фридриха III его преемник Максимилиан I пользовался большими симпатиями подданных. Позднее историки называли этого высокого, прекрасно сложенного мужчину с длинными белокурыми локонами и проницательными глазами «последним рыцарем», что было не так уж далеко от истины. Непременный участник рыцарских турниров, храбрый солдат и неутомимый охотник, он был еще и ценителем искусства и имел несомненное литературное дарование. В определенном смысле в глазах немецких гуманистов Максимилиан воплощал идеал государя, и они связывали с ним надежды на восстановление великой империи. Ученые, деятели искусства и литераторы того времени любили Максимилиана и увеличивали его славу. Он принимал их при своем дворе, обильно одаривал и назначал пенсии. При его дворе многие годы проживали Альбрехт Дюрер, официальный императорский придворный художник, Альбрехт Альтдорфер, чудесный пейзажист и баталист, Лукас Кранах-старший, Ханс Шеффеляйн из Аугсбурга, скульпторы Петер Фишер, Файт Штосс, Адам Крафт из Нюрнберга, композитор Генрих Исаак. Страстно любивший музыку Максимилиан однажды признался, что без нее «был бы бешеным или унылым глупцом». В Вене император основал знаменитый хор мальчиков. С гуманистами его объединяло увлечение славным наследием германской древности. Для составления «Книги героя», которую он подготовил в замке Амбрас около Инсбрука, где предпочитал проводить свои последние годы, император исследовал рукописи старых поэтических текстов. Потомки обязаны Максимилиану сохранением единственного текста «Песни Гудрун», одного из классических героических эпосов германской древности. В Инсбруке император собрал также самых крупных скульпторов и литейщиков и приказал воздвигнуть для себя великолепный бронзовый надгробный памятник, который был окружен статуями его императорских предшественников в натуральную величину.

Жизнь Максимилиана во многом определила его женитьба в 1475 г. на дочери и наследнице бургундского герцога Марии. Этот брак был заключен по политическим соображениям, но оказался счастливым и гармоничным, хотя и недолгим. Через четыре года после свадьбы страстная наездница Мария, упав с лошади, разбилась насмерть. Переживший свою любимую жену на 37 лет Максимилиан завещал, чтобы его сердце положили в гроб Марии в городе Брюгге.

Бургундское наследство доставило Максимилиану много проблем. Французский король Людовик XI, который сам хотел, чтобы Мария сочеталась браком с его несовершеннолетним сыном, престолонаследником Карлом, потребовал вернуть назад из Бургундии те области, которые подчинялись ленной власти французской короны, т. е. собственно герцогство Бургундию, а также графства Артуа и Фландрию. В результате, подстрекаемый Людовиком, Максимилиан должен был в течение 15 лет вести войну с Францией и восставшими Нидерландами, пока по миру 1493 г. он, как регент молодого Филиппа, сына Марии, не получил, за исключением самого герцогства, все бургундское наследство. Таким образом, Габсбургам достались Фландрия, богатая и экономически самая развитая страна к северу от Альп, Артуа, Брабант, Геннегау, Люксембург, Голландия и Зеландия, герцогства Лимбург и Гельдерн, протекторат над епископствами Утрехт, Льеж и Намюр. Это значительно увеличило власть императора. В 1496 и 1497 гг. Максимилиан устроил браки своего сына Филиппа, который унаследовал красоту родителей, и своей дочери Маргарет с детьми другой известной королевской пары, Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. Смерть инфанта Дона Мигеля сделала Филиппа через несколько месяцев претендентом на испанскую корону. Но в 1506 г. Филипп внезапно умер, оставив двух сыновей — Карла (будущего Карла V) и Фердинанда (который также стал императором).

Ни при каком другом властителе со дней императоров династии Штауфенов не объединялось так много обширных владений в руках единственной династии: Испания и королевство Неаполь, свободное графство Бургундия, Эльзас и Нидерланды, большая часть Швабии, Тироль, Штирия и Каринтия, Триест и Крайна, австрийские герцогства, герцогство Милан, Богемия и Моравия, Силезия, Венгрия и Трансильвания, а также американские колонии Испании. Действительно, в империи Максимилиана никогда не заходило солнце.

Однако для создания государственности западноевропейского типа необходима была имперская реформа. Максимилиану удалось создать в целом хорошо организованную систему. На рейхстаге в Вормсе в 1495 г. император пошел на компромисс с князьями, которые стремились сохранить свой суверенитет. Империя была разделена на десять округов, кроме того, создавалась имперская судебная палата (работа которой была, однако, организована крайне плохо). Одну ее половину составляли юристы, другую — представители сословий, а ее председателя назначал рейхстаг. Таким образом, палата символизировала единство правового поля империи, в которой был провозглашен «вечный мир». Но попытка ввести обязательный имперский налог — Общий пфенниг — для нужд обороны страны фактически провалилась. Хотя реформа так и не решила основных проблем, связанных с отсутствием суверенной власти императора, она в какой-то мере обеспечила дееспособность старого государства и помогла ему пережить ужасные кризисы Реформации и Тридцатилетней войны.

Реформа имела далеко идущие исторические последствия: решения Вормсского рейхстага стали для населения Швейцарской Конфедерации поводом отказаться от них, ссылаясь на стародавние традиции. Швейцарцы показали себя в военном отношении как сильнейшие в Европе. Они разгромили армию бургундского герцога Карла Смелого, отняли у императора Фридриха III последние габсбургские владения к югу от Боденского озера (Аргау и Тургау), и теперь вмешивались в дела Северной Италии и Эльзаса. Швейцарцы отказались признать имперскую судебную палату, включиться в разделение на имперские округа и платить Общий пфенниг. Они больше не появлялись на рейхстаге и считали себя отныне независимым политическим образованием, хотя официально их отделение произошло только в 1648 г. по условиям Вестфальского мира. Последний поход против швейцарцев, который предпринял Максимилиан в 1499 г., закончился, как и все предшествовавшие войны Габсбургов против швейцарской крестьянской армии, полной неудачей императора.

Своему внуку и наследнику, молодому Карлу, правителю Нидерландов и королю Испании, французу по языку и культуре, Максимилиан, который при жизни так и не получил согласия курфюрстов на избрание внука императором, оставил не только австрийские владения дома Габсбургов, но и все нерешенные проблемы: дуализм между императорской центральной властью и имперскими сословиями, конфликт между германскими землями и римской церковью.

Часть вторая. Начало Нового времени

Глава третья. Конфессиональная эпоха (1500–1648)

Облик эпохи

Вероятно, ни в один из периодов своей истории Германия не изменялась столь кардинально, как в эпоху от начала Реформации до Вестфальского мира 1648 г. В 1500 г. Священная Римская империя германской нации составляла сердцевину политической карты Европы, и существование этой огромной империи казалось естественным и непоколебимым. Но в 1648 г. Германия превратилась в разменную монету в политической игре других европейских держав.

В 1500 г. на юге и юго-западе страны процветал экономически ведущий регион Европы с густой сетью городов и богатым бюргерским торгово-промышленным сословием. После Тридцатилетней войны (1618–1648) Германия превратилась в пепелище, по которому бродили обезумевшие от горя люди, потерявшие кров и жалкие пожитки. Место городских государств позднего средневековья заняли территориальные княжества, аграрные по своему характеру. Перед Реформацией повсеместно проявлялось духовное стремление преобразовать всю церковную, культурную и политическую сферу. Оно питалось соками средневековой набожности и ожиданием конца света и прежде всего было нацелено на изменение положения дел в католической церкви, на то, чтобы вдохнуть новую жизнь в религиозную веру. После Реформации единство этой церкви было утрачено окончательно. В немецких землях образовалось несколько конфессий, полностью определявших повседневную жизнь местного населения.

В 1500 г. в Германии еще чувствовалось влияние итальянского Ренессанса и гуманизма, особенно в среде южнонемецкого бюргерства, в основном достаточно веротерпимого. Полтора века спустя, после жесточайших религиозных конфликтов, произошло резкое размежевание конфессий, их отграничение друг от друга. Просвещенной гуманности, взаимному уважению и терпимости больше не было места, страну охватило общее и для католиков, и для протестантов «ведовское безумие». К нему приложили руку не только мракобесы в сутанах или экзальтированное и невежественное сельское население, но и ученые университетские юристы, готовившие экспертные заключения для процессов над ведьмами.

И все же следует признать, что в конечном итоге под знаменем Реформации религия и церковь в Германии получили источник новой силы. Динамичность протестантизма была позднее подхвачена и католицизмом, так что обе конфессии одинаково участвовали в изменении условий жизни и принципов поведения людей, внеся каждая свою лепту в процесс модернизации. Государственная раздробленность, окончательно взявшая верх после краха универсалистских имперских претензий Карла V, таила, однако, в себе шансы политического и культурного подъема в будущем. На немецкой земле возник целый ряд культурных и политических центров. Великолепие светских и духовных княжеских резиденций в стиле барокко на католическом юге и юго-западе соседствовало с более скромными протестантскими территориями Средней и Северной Германии, где власть была более нацелена на внутреннюю перестройку церкви и системы образования. На северо-востоке обозначились контуры будущей державы бранденбургских курфюрстов, значительно увеличивших в 1-й пол. XVII в. свои владения. На севере к мощному рывку вперед готовились почти не пострадавшие от войны ганзейские города Гамбург и Бремен.

Копившееся подспудно недовольство церковью выплеснулось в 1517 г. после выступления Мартина Лютера в движение Реформации, которое быстро получило широкое распространение. Его последствия проявились не только в религиозной сфере, но и во всех социальных структурах. В 1522–1523 гг. началось восстание имперского рыцарства, в 1525 г. — Крестьянская война. Это были первые крупные революционные движения в германской истории, в которых слились религиозные и социальные устремления. Оба восстания потерпели неудачу и были жестоко подавлены. Выгоду от этого получили только территориальные князья. После борьбы, которая велась с переменным успехом, по Аугсбургскому религиозному миру 1555 г., они получили право определять религию своих подданных. Протестантское вероисповедание получило равные права с католическим. Тем самым был закреплен религиозный раскол Германии. На императорском престоле в период Реформации восседал Карл V (1519–1556), который по наследству стал властителем крупнейшей в мире империи со времен Карла Великого. Он был слишком увлечен мировой политикой и потому не смог удержаться в Германии у власти. После его отречения от престола произошел раздел мировой империи. На основе германских территориальных и западноевропейских национальных государств сложилась новая система европейских государств.

В период Аугсбургского религиозного мира Германия на четыре пятых была протестантской. Но религиозная борьба еще не закончилась. В последующие десятилетия католическая церковь вновь сумела отвоевать многие области (Контрреформация). Обострилась непримиримость верований. Были созданы религиозные партии — протестантская уния (1608) и католическая лига (1609). Локальный конфликт в Богемии послужил в 1618 г. поводом для начала Тридцатилетней войны, со временем переросшей в общеевропейскую, в которой сталкивались и политические, и конфессиональные противоречия. За время войны обширные германские территории были опустошены и обезлюдели. По Вестфальскому миру 1648 г., Франция и Швеция отторгли от Германии ряд территорий. Условия мира подтвердили выход Швейцарии и Голландии из имперского союза. Имперским сословиям предоставлялись все основные суверенные права в духовных и мирских делах, им позволялось заключать союзы с иностранными партнерами.

На рубеже веков

К началу XVI в. Священная Римская империя была огромной и сравнительно густонаселенной территорией Европы. Здесь проживало почти 16 млн. человек, примерно столько же, сколько во Франции. На западе и юге страны уже чувствовался сравнительный избыток людей, север и восток оставались территориями с более редким населением. Последствия «черной смерти» и долгий период стагнации были преодолены к сер. XVI в., когда по численности населения был достигнут уровень 1340 г. Этот первый значительный прирост населения, продолжавшийся до Тридцатилетней войны, был не слишком бурным, но достаточным для того, чтобы произвести на современников впечатление динамики нового типа. Большинство людей проживало в мелких и мельчайших поселениях, чаще всего насчитывавших не более 2 тыс. человек, хотя многие из них гордо именовались городами. По-настоящему крупные процветавшие города (Аннаберг, Лейпциг, Цвиккау, Аугсбург, Нюрнберг, Регенсбург, Страсбург) располагались прежде всего в средней и юго-западной Германии. На севере значение имели только ганзейские города, среди которых Любек начал утрачивать свое ведущее положение, которое постепенно переходило к Гамбургу. Крупнейшим городом в нач. XVI в. все еще оставался Кёльн с его 30-тысячным населением. Но он уже не входил в число наиболее динамично растущих городов.

Экономически процветающее городское бюргерство, занимавшееся торговлей и ремеслом, достигло определенного благосостояния и уважения. Однако ведущая роль в этот период постепенно начала переходить от вольных городов к территориальным княжеским государствам. Только через два-три века ведущее экономическое положение в Германии вновь стало возвращаться к бюргерству, как это было раньше на рубеже XV–XVI вв. в Средней и Южной Германии. Аугсбург, город, где не случайно на протяжении XVI в. постоянно собирались рейхстаги, вместе с Нюрнбергом наиболее ярко воплощали этот расцвет раннего капитализма и городской культуры на юге страны. Налоговые ведомости Аугсбурга того времени показывают значительное социальное расслоение горожан. Из 30 тыс. его жителей 8,5% относились к высшему патрициату, а 86,5% — к бедным низшим слоям. Между этими полярными группами находился средний слой, который из-за своей малочисленности не мог играть заметной роли в жизни города.

Если для бюргерства 1500 г. столетие подъема торговли и ремесла осталось позади, то с крестьянами дело обстояло иначе. Для них закончился период неблагоприятной экономической ситуации, когда из-за резкого уменьшения населения продукты питания долго не имели достаточного спроса, а потому земли обрабатывались только плодородные и расположенные недалеко от рынков. Прочие были полузаброшены, а находившиеся там деревни хирели и влачили жалкое существование. Многие сельские жители в поисках лучшей доли отправлялись в растущие города. В отличие от горожан, крестьяне большинства немецких государств оставались значительно ограниченными в их личной и экономической свободе. Во время падения спроса на аграрную продукцию феодальные права землевладельцев особой роли не играли. Но на рубеже XV–XVI вв. спрос стал возрастать, производить и продавать продукты становилось прибыльным делом, и между господами и их вассальными крестьянами, а точнее общинами, начались ожесточенные конфликты за право использования пашен, пастбищ, лугов и лесов.

На вершине сословной пирамиды находились князья, которые обладали верховной властью на своих территориях. Ниже стояли графы и маркграфы, подчинявшиеся непосредственно только императорской власти. За ними следовало мелкопоместное рыцарство, вассальное по отношению к императору или князьям. В нач. XVI в. институт рыцарства переживал кризис, потому что его служебная функция становилась все более ненужной. Владеющие крошечными территориями, но снедаемые старой родовой гордостью, рыцари должны были либо отказаться от независимости и пойти в услужение к князьям, либо превратиться в рыцарей-разбойников, подстерегающих на дорогах торговые обозы. Хорошо владевшие оружием и обычно сколачивавшие вокруг себя банды профессиональных солдат, рыцари творили бесчинства и доставляли властям много хлопот^[32].

Наряду с упомянутыми высшими сословиями в немецком обществе существовали сельские и городские низшие слои, составлявшие его подавляющее большинство. Кроме них имелись также группы, находившиеся на краю или вообще за пределами сословной системы — «бесчестные» люди, евреи и цыгане. Хотя «доброе» сословное общество третировало их как бы по привычке, согласно традиции, и не проявляло по отношению к ним особой агрессивности, это были маргиналы — парии и изгои. Многие евреи находили выход в переселении на Восток, в земли Польско-Литовского княжества, где их по экономическим соображениям принимали некоторое время вполне благосклонно.

Гуманизм

Предреформационная критика состояния церкви и ее институтов распространялась все шире благодаря началу книгопечатания. Хотя абсолютное большинство населения Германии было тогда неграмотным, духовное оживление было заметно повсюду. О церкви и империи и о необходимых относительно них реформах ожесточенно спорили не только в ученых кругах и административных учреждениях, но и в домах «подлых простолюдинов» и просто на улицах. При этом, несмотря на стремление освободиться от засилья церкви, в основе всех споров лежало, тем не менее, стремление к повышению набожности, которая как раз в это время переживала всплеск. Об этом свидетельствовали участившиеся паломничества, усиление культа церковных реликвий, успех кампаний по продаже индульгенций, возникновение многочисленных религиозных организаций благотворительного характера. Набожность быстро перерастала в страстную критику церкви по мере того, как последняя утрачивала ореол святости и строгой нравственности.

Критика церкви с позиций рационализма осуществлялась со стороны небольшого образованного слоя гуманистов. Представители возникших в Италии во 2-й пол. XIV в. движений гуманизма и Возрождения обратились к античному наследию и выступили против догматичной церковной схоластики. Эти идеи нашли широкий отклик в Германии, где на первый план выступил гуманизм, примечательной чертой которого здесь стало не просто обращение к греко-римскому культурному наследию, но подчеркнуто «национальная» позиция — немецкие гуманисты превыше всего ставили ценности собственного прошлого. Именно в это время была заново открыта и получила широкую популярность «Германия» Тацита.

Яркой страницей немецкого гуманизма явилась критика омирщвления папства и духовенства в целом, корыстолюбия курии и примитивизма схоластики. Высшей точки критика схоластики достигла в творчестве тюбингенского правоведа Иоганна Рейхлина (1455–1522), автора знаменитого памфлета «Глазное зеркало» (1511), основателя немецкой классической филологии и гебраистики, которая привела к новому осмыслению Ветхого Завета. Выступивший против начавшегося уничтожения всех религиозных древнееврейских сочинений Рейхлин был обвинен кёльнскими обскурантистами-доминиканцами в ереси, и ему угрожали судебным разбирательством.

Немецкие гуманисты сразу поняли опасность возникшей ситуации, ведь осуждение Рейхлина могло стать прецедентом и в дальнейшем любого сторонника новых идей можно было бы обвинить в ереси. Они выступили с протестами, опубликованными в сборнике «Письма знаменитых людей» (1514), и сумели воспрепятствовать привлечению Рейхлина к суду. В 1515–1517 гг. появился знаменитый сатирический памфлет «Письма темных людей», анонимными авторами которого были известные гуманисты Ульрих фон Гуттен, Герман фон Буш и Кротус Рубеан. Их острейшая сатира, специально написанная на более понятной простым людям варварской «кухонной» латыни, клеймила лицемерие и притворную добродетель монахов, показывая их как безнравственных, темных и невежественных людей.

Одним из наиболее известных гуманистов был венский поэт-лирик Конрад Цельтис (1459–1508), основатель «Рейнского литературного общества» (в Гейдельберге) и «Дунайского литературного общества» (в Вене), автор многих пьес и од в духе Горация. В любопытнейшей «Книжечке о происхождении, расположении, нравах и обычаях Нюрнберга» (1502) он живо описал разнообразные формы и красочные детали народной жизни. Главной темой его творчества было прославление настоящего и прошлого Германии.

Гуманизм, бесспорно, прокладывал путь Реформации. Но в собственно теологической сфере гуманисты, как правило, оставались на почве старой церкви. Самый выдающийся представитель не только немецкого, но и европейского гуманизма Эразм Роттердамский (1466–1536), издатель почти всех известных тогда античных трудов и сочинений отцов церкви, автор великолепной сатиры «Похвальное слово глупости» (1509), всегда выступал за обновление христианства. Однако он отклонял радикализм лютеровского учения. Христос для Эразма был не столько искупителем грехов человечества, сколько наставником мудрости, святости и прилежания^[33].

В Германии гуманизм расцвел прежде всего благодаря заметному улучшению образования (чему он тоже, со своей стороны, всячески способствовал). Это оказалось возможным с развитием с сер. XV в. «немецкого искусства» — книгопечатания. С последней трети этого столетия в городах Германии заметно возросла тяга к образованию. Это касалось как его низшей ступени — городских школ чтения и письма, так и высшей — ученых школ и университетов. По осторожным оценкам, на рубеже XV–XVI вв. в Германии активными читателями были около 400 тыс. чел., или почти 4% всего населения, в основном на более развитом юго-западе страны^[34]. Разумеется, на селе, особенно восточнее Эльбы, где городов почти не было, царила почти поголовная неграмотность.

Религия и церковь

Историю Германии, да и всей Европы XVI в., нельзя понять, не принимая в расчет всеобъемлющего влияния церкви во всех сферах жизни, в том числе и в политической. В центральном звене сословной системы — коллегии курфюрстов — три места из семи (позднее — восьми) занимали архиепископы Майнца, Трира и Кёльна. В княжеской курии духовенство занимало больше половины мест, так как все имперские епископы относились по рангу к князьям, а кроме того, в отличие от графов, рыцарей и простого духовенства, обладали еще и решающим, а не совещательным правом голоса.

Однако католическая церковь до Реформации в любой стране являлась организацией, подчиненной Риму. И немецкое духовенство, какие бы места ни занимали его представители в политической империи, оставался лояльным к римской курии и руководствовался ее интересами, даже в том случае, если они противоречили национальным задачам и целям. Но Рим означал папство! А этот высший институт западного христианства с его — вполне в духе Ренессанса — весьма жизнелюбивыми и охочими до плотских утех папами приближался к апогею того процесса, который наметился еще в средние века, в период борьбы с Оттонами, — процесса омирщвления. Папство представляло собой скорее светскую политическую силу, чем духовный религиозный институт. Оно имело собственное государство, администрацию, отлаженный финансовый механизм и армию искушенных дипломатов — нунциев и легатов, с помощью которых поддерживало политические отношения со всеми государствами западного католического мира. При этом в любом государстве папство имело мощную внутреннюю поддержку в лице послушного Риму национального духовенства.

Особенно отчетливо мирские устремления папства выступали, когда дело касалось получения доходов. В этом случае курия была непреклонной и не шла ни на какие компромиссы или уступки. При звоне монеты она моментально забывала обо всех христианских заповедях.

По мере того как сильная королевская власть в Англии и Франции все успешнее отражала чрезмерные притязания Рима на государственную казну, папство все более алчно вцеплялось в раздробленную Германию, ставшую главным источником его доходов. Распущенность нравов в Риме достигла предела. Церковные должности любого ранга, возможность безнаказанно нарушать христианские предписания, освобождение даже от строжайших церковных запретов, спасение души и возможность избежать геенны огненной за самое ужасное преступление — все можно было купить у римского католицизма. И это откровенное бесстыдство принимало характер неслыханного скандала по мере того, как частные явления становились нормой. Это не прошло бесследно для немецкой национальной церкви. Каждый немецкий епископ, каждый аббат, монастырь и мелкий деревенский священник обязаны были быть усердными агентами папской фискальной паутины. Нет ничего удивительного в том, что мораль немецкого духовенства оставляла желать много лучшего. При этом его духовные и светские права и обязанности переплелись настолько тесно, что было уже непонятно, где заканчиваются одни и начинаются другие.

Мартин Лютер и Реформация

Эпоха, о которой идет речь, принадлежит к самым значительным в немецкой истории. Мартин Лютер, давший толчок Реформации и в значительной мере воплотивший ее, относится к числу тех немцев, которые оставили в истории наиболее глубокий след. 1-я пол. XVI в. стала временем, когда в полной мере выявились долго накапливавшиеся противоречия, которые неумолимо требовали разрешения. В это время происходит первое и по сути последнее мощное выступление народных масс, протест которых вылился в невиданную ни до этого, ни после Крестьянскую войну. Не менее жестоким стало и подавление этой войны. Но в первую очередь это была эпоха августинского монаха Лютера, по сути не только открывшего, по словам Л. Ранке, «истинную религию»^[35], но и разжегшего в Германии революцию, которая не ограничилась религиозно-моральными вопросами, а переросла в революцию политическую, которая вышла далеко за пределы Германии.

Лютеровская Реформация до сего времени уже в течение 500 лет вызывает полемику среди историков и мыслителей. Она часто становится яблоком раздора среди теологов, хотя жар споров с течением времени, конечно, заметно остыл. Во многом дискуссии вызваны тем, что Реформация не стала радикальным разрывом истории. Она имела Янусово лицо, обращенное и в прошлое, и в будущее. По замечанию немецкого теолога Хейко Обермана, она «противостояла не только средневековью, но и Новому времени»^[36].

Нет сомнения, что Реформация разразилась, когда в Германии начался глубокий общественный кризис. Но нет сомнения и в том, что в тогдашних условиях разрешение его могло происходить только в религиозной форме, потому что религиозно окрашенным был весь духовный мир. Иными словами, «религиозно-церковные вопросы были само собой и вопросами государственного устройства»^[37].

Зададимся вопросом: развивались бы события именно так, как этослучилось в истории, если бы на месте Лютера оказался другой человек? Очевидно, никто не может утверждать этого с полной уверенностью. Исторический деятель, разумеется, не творит историю по своему усмотрению. Однако он придает ей ту индивидуальность, благодаря которой она перестает быть анонимным и безличным «творчеством масс», хотя в истории есть и то, и другое: и неповторимая деятельность конкретной выдающейся личности, и деятельность масс, которые, однако, также состоят из личностей со своими интересами, мотивами, устремлениями.

* * *

Мартин Лютер родился 10 ноября 1483 г. в семье горняка Ханса Лютера. Отец происходил из крестьян, а за счет труда, упорства и бережливости выбился в сравнительно состоятельного горного мастера, ставшего одним из уважаемых горожан Мансфельда, центра меднорудной добычи. Мартин изучал право в Эрфуртском университете, который окончил в 1505 г., и готовился стать юристом. Но потрясение, пережитое им во время страшной грозы, когда его чуть не убила молния, пробудила в юноше желание уйти в августинский Черный монастырь. Там он, по его позднейшему признанию, провел первый год в полной святости и «не убивал никого, кроме самого себя».

Выдающиеся способности Лютера и обширные познания в теологии, философии, литературе, истории облегчили его продвижение наверх. В октябре 1512 г., после службы настоятелем Виттенбергского собора церкви и работы в Виттенбергском университете, он, защитив диссертацию, становится доктором богословия и начинает читать в университете лекции по теологии. Лютер в совершенстве владел латинским языком, неплохо знал древнегреческий и древнееврейский. Однако его неутомимые занятия дают странный результат. Им овладевают мысли о всемогуществе Бога и невозможности для греховного человека заслужить милость Божью. Бог для Лютера — это всеобъемлющая реальность, перед которой ничто другое не имеет значения.

Еще ранее, в 1510 г., большие сомнения внесла в душу Мартина поездка в Рим. В Вечном городе его глубоко поразил контраст между его собственным трагическим ощущением религии и чуть ли не языческой развеселой жизнью папского духовенства. Лютер начал внимательно изучать критические трактаты, направленные в адрес церкви как организации, особенно сочинения францисканца Уильяма Оккама, который отстаивал неограниченные возможности человеческого разума, хотя вместе с тем утверждал, что Бога нельзя постичь рационально.

Лютера посещает озарение, ему раскрывается смысл слов апостола Павла в Послании к римлянам: спасение души можно заслужить одной только верой. Для Лютера это означало, что человек ничего не может достигнуть своими мирскими делами, которые, тем не менее, надо исполнять со всем возможным прилежанием, о какой бы работе ни шла речь. Но если верующий имеет возможность непосредственно общаться с Богом, ему не нужны никакие посредники и церковь, таким образом, становится излишней.

* * *

Непосредственным поводом к выступлению Лютера со своими идеями послужила широко распространившаяся торговля индульгенциями. Она в корне противоречила принципам христианской морали, ибо таким образом спасение мог получить даже самый отъявленный грешник и злодей, стоило ему только приобрести свидетельство об отпущении грехов. Торговля индульгенциями стала важным средством обогащения духовенства. Папство во время понтификатов Юлия II и Льва X в 1-й четверти XVI в. постоянно нуждалось в деньгах для роскошной жизни, строительства величественных зданий, войн в Италии, подготовки Крестового похода против турок. Не отставали от пап и епископы с аббатами.

В Германии особую коммерческую сноровку в продаже индульгенций проявлял монах Иоганн Тецель, агент майнцского архиепископа Альбрехта. Тот по уши завяз в долгах, чтобы заполучить архиепископство, делавшее его курфюрстом и канцлером империи. Тетцель принадлежал к ордену доминиканцев, заклятых врагов августинского ордена, в котором состоял Лютер.

Есть основание считать, что Лютер не предполагал и не мог предвидеть, какую бурю поднимет в Германии и Европе его выступление, которое сам он, видимо, рассматривал как чисто внутри церковное дело. Во всяком случае, вначале Лютер надеялся, что его протест произведет впечатление на папу и тот призовет духовенство возвратиться к чистым истокам христианства. Но когда в 1517 г. появились его знаменитые 95 тезисов, по легенде, прибитые 31 октября к дверям Виттенбергской церкви, то сам Лютер был потрясен тем, какой отклик они получили в Германии. Опубликованные на латинском языке тезисы сначала были известны только в церковных и университетских кругах. Но удивительно быстро весть о поступке Лютера, расцвеченная фантастическими подробностями, облетела всю империю. А тезисы, отпечатанные тысячами экземпляров уже на немецком языке, читали и обсуждали во всех уголках Германии. В них было выражено общенациональное стремление к очищению церкви, к реформации. Нюрнбергский поэт и сапожник Ханс Сакс назвал автора «виттенбергским соловьем», чья трель возвестила новое утро мировой истории. В то же время монах Тецель, шумная торгово-религиозная деятельность которого и послужила толчком к выступлению Лютера, прочитав тезисы, заявил, что добьется того, «чтобы через три недели этот еретик взошел бы на костер и в урне проследовал к небу».

Чтобы разъяснить смысл своих тезисов, Лютер в начале 1518 г. выпустил популярное сочинение «Разговор об отпущениях и милости». Это была первая его работа, написанная на немецком языке, и она стала первым бестселлером эпохи Реформации. За два года было продано свыше 60 тыс. экземпляров. Самым радикальным сочинением Лютера стал его полемический трактат «К христианскому дворянству немецкой нации» (1520), где он выдвинул идею правомерности применения светскими правителями силы в отношении папских священников, поскольку те являются слугами не Бога, но Антихриста.

С другой стороны, Лютер был глубоко убежден в том, что божий народ состоит из бедных и слабых, а путем к спасению является христианское смирение. Он высказал мысль о «двух царствах», божьем и дьявольском. В первом, божьем, уже на Земле живут те, кто честно и усердно трудится в рамках своего сословия и своей профессии, кто исполняет предначертанный ему от рождения долг. Если человек богат или обладает властью, значит, к этому была воля Бога, но бедный и слабый не должен стремиться стать богатым и сильным.

Идея божьего предначертания, высказанная Лютером, подкрепляла существовавший сословно-иерархический порядок, служила обоснованием покорности и смирения перед властью. Абсолютную легитимность Лютер признавал лишь за светской властью. Церковная власть, по его мнению, являлась порождением дьявола, поселившегося в блудном Риме, этом новом Вавилоне, пленницей которого стала вся церковь. Но с властью может бороться только власть, поэтому бунт или мятеж — это тоже сатанинские орудия. Немецкий мирянин должен бороться против папской власти, но лишь как «добрый подданный» императора или князя, объявившего войну римским преступникам.

Однако если поставить под сомнение правомерность какой-либо власти, в данном случае власти церкви, то в принципе можно поставить под сомнение правомерность любой власти вообще. То же самое рассуждение напрашивается в отношении богатства. Ведь церковь в Германии накопила несметные ценности и владела почти третью земель в стране, но требование отобрать эти неправедные богатства могло легко перерасти в требование отобрать богатство у всех богатых вообще. Бросая камень в Рим, Лютер представить себе не мог, что за этим последует, иначе он, возможно, не посмел бы этого сделать. Но ни один великий революционер в истории не ведал, что он сотворил и к чему это приведет.

Фронт противников Лютера сформировался удивительно быстро, хотя вначале в Риме не придали особого значения выступлениям Виттенберге ко го смутьяна. Теологи-еретики тогда не были в диковинку, но римская курия еще не знала о неукротимости Лютера и о крайне взрывоопасной социально-духовной ситуации в Германии, иначе не проявила бы поначалу такого благодушия. Процесс против Лютера мог бы стать заурядным осуждением обычного еретика, если бы не мощная реакция на его идеи в Германии и Европе.

Важное значение имел тот факт, что Лютера взял под защиту курфюрст Фридрих Мудрый, набожный, хитрый и осторожный человек, не случайно прозванный «Саксонским Лисом». После 1519 г., когда скончался император Максимилиан, голос каждого курфюрста ценился буквально на вес золота. Ведь его преемнику и внуку Карлу V избрание императором обошлось в 850 тыс. дукатов, одолженных из бездонной кассы Якоба Фуггера. Разумеется, Фридриха не слишком интересовали теологические премудрости, содержавшиеся в выступлениях Лютера. Но этот человек был его подданным, и курфюрст не желал, чтобы кто-то, помимо его самого, решал бы судьбу виттенбергского профессора. Тем более что этот «доктор Мартинус» высказывал вполне здравые, с точки зрения курфюрста, мысли и утверждал, что Рим не имеет права вмешиваться в германские дела.

При избрании императором Карл был вынужден подписать с курфюрстами соглашение, по которому в числе прочего обязался заключать любые союзы только с их согласия, назначать на все имперские должности только немцев и не допускать, чтобы какой бы то ни было иностранный суд выносил приговор его подданным до того, как их допросит немецкий судья. Этот пункт был напрямую связан с делом Лютера. Карл не питал к реформатору ни малейших симпатий, да и не понимал толком сути проблемы. К тому же он по уши увяз в борьбе с мятежной Испанией и своим главным соперником в Европе — французским королем Франциском, которого поддерживало папство.

Сам Карл до этого никогда не вступал на землю Германии и даже не знал немецкого языка. Но это избрание давало ему возможность войти в историю в качестве второго Карла Великого. Как Габсбург и внук Максимилиана, он наследовал семейные австрийские владения, которые передал в 1521–1522 гг. младшему брату Фердинанду, который был женат на Анне Ягеллонке и мог претендовать на Богемию и Венгрию. Как внук Марии Бургундской, Карл получил в наследство Нидерланды и Бургундское графство. Наконец, как внук Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, он унаследовал Испанию с ее заокеанскими колониями. Эти огромные владения делали Карла сильнейшим европейским монархом, что вызывало беспокойство Франции и папы.

После коронации ни сам Карл, ни папа, который хотел бы видеть на императорском троне более надежного союзника — короля Франции, уже не нуждались в поддержке покровителя Лютера Фридриха Саксонского. Процесс против Лютера стал неизбежным. Но в Германии не восприняли папскую буллу об отлучении Лютера, а сам реформатор ее демонстративно сжег, что было равносильно объявлению войны папе. Дерзкий поступок Лютера всколыхнул всю страну. Повсюду толпы людей врывались в монастыри, громили их, требовали церковной службы на родном языке, сжигали иконы и грабили церковные сокровища. В эти дни всеобщего ликования главными чувствами людей были чувства обретения свободы и причастности к рождению новой эпохи. Однако это оказалось всего лишь иллюзией. Мечта о царстве Божьем на земле быстро угасла под ледяным душем разнузданности темной народной массы и жестоких репрессий со стороны сил старого порядка.

«На этом стою, и не могу иначе»

Встревоженный событиями император Карл V распорядился, чтобы делом Лютера занялся рейхстаг. Лютера вызвали на заседание рейхстага в Вормсе, куда он и прибыл 16 апреля 1521 г., но не один, а в сопровождении охраны из вооруженных рыцарей. На заседании Лютеру был задан коварный вопрос — готов ли он отречься от своих сочинений, если убедится в ошибочности собственных идей? Ответить утвердительно и начать оправдываться означало бы согласиться с правомерностью обвинения в ереси. Лютер стоял не перед папской «антихристовой командой», а перед собранием императора, князей и дворян, которое он признавал неоспоримой юридической инстанцией и отвечать которому стремился по совести, как перед Богом. Лютер был искренне убежден в своей правоте, но в то же время не считал себя носителем божественной истины. И вот, попросив день на размышление, 18 апреля он заявил, что убедить его в ошибочности собственных взглядов могут только «свидетельства Писания и ясные доводы разума», а не мнения папы и соборов, которые тоже могут быть неверными. Его совесть чиста, и пока ему не докажут, что он заблуждается, он не может и не хочет ни от чего отрекаться. «На этом я стою, и не могу иначе», — заявил Лютер. Это была первая протестантская декларация терпимости, но ее глубину не могли понять ни император, ни князья, ни церковники. Карл, ожидавший ученого теологического диспута, воспринял отказ Лютера от участия в спектакле, как заносчивый и хитрый отказ от отречения. В соответствии с охранной грамотой Лютер был выпущен из Вормса, но рейхстаг принял эдикт, объявивший его учение ересью, а сам он подлежал аресту.

На обратном пути в Виттенберг повозку Лютера настигла группа рыцарей, которые схватили его и, осыпая ругательствами, куда-то увезли. Но это было лжепохищение, организованное Фридрихом Мудрым, намекнувшим своим людям, что Лютера следует где-нибудь спрятать, но где именно сам Саксонский Лис знать не пожелал, — для того, чтобы он мог, если бы его об этом спросили, «честно» заявить, что ему неизвестно, где находится его преступный подданный.

Лютера доставили в старый замок Вартбург в Тюрингии, где он скрывался под именем послушника Йорга. Там Лютер перевел на немецкий язык Новый Завет. В отличие от посредственных прежних переводов, его перевод, выполненный на саксонско-майсенском диалекте, стал образцовой нормой немецкого литературного языка. Перевод Лютера сделал Библию доступной для народа.

Тем временем, 8 мая 1521 г., Карл выпустил Вормсский эдикт, ставивший Лютера вне закона, и каждому подданному вменялось в обязанность схватить еретика и выдать его императору. Сочинения Лютера подлежали публичному сожжению. Политическая значимость эдикта была невелика. Практически он действовал лишь во владениях самого Карла и его брата Фердинанда, т. е. в коронных землях Габсбургов, где книги Лютера и других реформаторов были строжайше запрещены. О слабости эдикта свидетельствует тот факт, что на его основе состоялся всего один судебный процесс, причем оба обвиняемых были оправданы. Города в большинстве своем просто игнорировали эдикт. Вообще лютеранство настолько импонировало городскому революционному движению, что британский историк Артур Диккенс определил Реформацию в Германии как «городское событие»^[38].

В начале 1522 г. Лютер узнал, что в Виттенберге начались волнения под влиянием проповедей анабаптистов. Они призывали к созданию общества, в котором не будет ни государства, ни частной собственности. Особенную активность проявляли пришельцы из Цвиккау — ремесленник Никлас Шторх, недоучившийся богослов Марк Штюбнер и суконщик Томас Дрексель. Встревоженный обстановкой в Виттенберге Лютер, к восторгу своих сторонников, 8 марта 1522 г. возвратился в город. Уже на следующий день он начал серию из восьми проповедей против плебейского реформаторского движения. Лютер настаивал на том, что истина Откровения представлена только в текстах Писания; если же в качестве таковой выдается услышанный кем-то «божий голос», то результатом становятся фанатизм и идейный разброд. Выступления Лютера имели огромный успех, лидеры анабаптистов быстро покинули Виттенберг. Уже в середине марта советник Иероним Шурф доносил саксонскому курфюрсту, что в городе восстановлен «долгожданный покой и притом без кровопролития».

Рыцарская файда

На Вормсском рейхстаге Лютера активно поддержало имперское рыцарство. Особенно заметными его фигурами были Франц фон Зиккинген (1481–1523), предложивший Лютеру в случае опасности укрыться в его владениях, и главный идеолог рыцарства, выдающийся гуманист Ульрих фон Гуттен (1488–1523). Союз этих двух виднейших имперских рыцарей казался императору и его окружению настолько опасным, что им была предложена выгодная военная служба в обмен за отказ от поддержки Лютера. Таким образом, в центре событий неожиданно оказалась социальная группа, развязавшая спустя три года после Вормсского рейхстага вооруженный конфликт — рыцарскую файлу (частную войну).

Рыцарство в этот период представляло собой мелкое дворянство, не игравшее заметной роли в империи прежде всего потому, что стало утрачивать свою прежнюю воинскую функцию. Место не слишком боеспособных вассальных дружин заняли наемные солдаты, профессиональные военные, поднаторевшие в умении обращаться с новым, огнестрельным, оружием. Рыцарство же, привыкшее к благородной рукопашной схватке, психологически никак не могло приноровиться к тому, что любой мужлан может издалека уложить противника метким выстрелом. Однако рыцари всеми средствами пытались сохранить свою независимость как сословие и для защиты своих общих интересов создавали собственные региональные объединения.

В разных территориальных государствах положение рыцарства было различным. В Баварии правители в 1488–1494 гг. подчинили себе рыцарский союз. Во Франконии, где за власть боролись между собой епископы Вюрцбурга, Бамберга и Эйхштетта, а также ансбахский маркграф, рыцарству удалось отстоять свою независимость. Рейнское рыцарство шло двумя путями: либо становилось придворным дворянством, клиентелой крупных правителей, либо превращалось в рыцарей-разбойников, предводителей вооруженных отрядов, нападавших на всех, кто попадался им по дороге.

В нач. XVI в. положение рыцарства ухудшилось. Крестьяне платили им за пользование землей деньгами, и из-за обесценивания монеты эти платежи неуклонно уменьшались, поскольку с самого начала были зафиксированы в определенной сумме. Развитие раннекапиталистических отношений еще более обострило положение рыцарей, которые все чаще оказывались должниками денежных тузов Аугсбурга или Нюрнберга. В рыцарской жалобе, поданной в 1523 г. императору Карлу V, говорилось, что все имущие сословия стремятся подчинить себе рыцарство, которое, в отличие от этих богатеющих слоев, беднеет и зачастую влачит нищенское существование. Поэтому вначале часть рыцарства приветствовала Крестьянскую войну, направленную против духовенства. Лишь позднее они осознали, что эта война угрожает и им самим. Поначалу же крестьяне и рыцари видели общего врага в крепнувшем территориальном государстве, которое наступало на традиционные свободы мелкого дворянства и сельских общин.

В 20-е гг. рыцарство предпринимало отчаянные попытки сохранить свое прежнее значение как имперское сословие. Дело дошло до рыцарской войны, которую возглавил Франц фон Зиккинген из Пфальца. Он имел сравнительно большие владения и мог бы сделать карьеру при дворе. Но, не поладив с курфюрстом Людвигом V, Зиккинген в 1517 г. перешел на службу к Габсбургам. Там он сблизился с Ульрихом фон Гуттеном и воспринял его идеи низвержения власти папства и поддержки Лютера, а его замки стали убежищем для многих преследуемых реформаторов. В 1522 г. Зиккинген был избран капитаном рейнского рыцарства и создал «Братское объединение» для похода против трирского архиепископа, зарившегося на рыцарские владения. Целью похода было уничтожение трирского духовного княжества и раздел его земель между членами рыцарского союза. Трудно сказать определенно, чему отвечал этот поход более — личным интересам Зиккингена или же интересам всего рыцарского сословия. Во всяком случае, он вполне укладывался в общее русло Реформации, а на знаменах войска Зиккингена был вышит лозунг: «Боже, да исполнится воля Твоя!»

Зиккинген собрал около 10 тыс. человек и выступил против трирского князя-архиепископа, который был заклятым врагом рыцарей-разбойников. Совершенно неожиданно князь проявил себя как очень способный организатор обороны города, когда в конце августа 1522 г. отряды рыцарей появились под стенами Трира. Немецкие князья быстро сообразили, что на этот раз речь идет не об отдельном походе, а о возможной большой войне. На помощь Триру двинулись княжеские войска из Гессена и Пфальца. Рыцарям же не удалось штурмом взять Трир. В конце сентября Зиккинген отступил в свои владения. 10 октября он указом императора был объявлен вне закона. В апреле 1523 г. княжеские войска осадили его родовой замок Ландштуль. При обстреле замка Зиккинген был смертельно ранен. При разгроме мятежников только в Швабии было разрушено и сожжено более 50 рыцарских замков. Ульрих фон Гуттен еще раньше бежал в Швейцарию, где больной и одинокий, в возрасте всего 35 лет, умер в конце августа или начале сентября того же года на берегах Цюрихского озера.

Крестьянская война

Видный американский историк Баррингтон Мур характеризовал Крестьянскую войну как «действительно поворотный пункт немецкой истории» или, во всяком случае, как фундаментальное событие немецкой истории^[39]. Предвестниками крестьянского бунта стали восстания 1493–1517 гг., поднятые Союзом башмака. Так что Крестьянская война вспыхнула не внезапно и не неожиданно. И она не была единым движением, а состояла из ряда различных локальных выступлений. Едиными по сути и содержанию были жалобы крестьян и выдвигаемые ими требования.

Крестьянская война началась в июне 1524 г. восстанием в графстве Штюллинг на юго-западе Германии и, как степной пожар, распространилась на север до Гарца, на восток до Тироля и Зальцбурга, на северо-восток до Франконии и Тюрингии. Основными районами активных повстанческих действий были Швабия, Франкония и Тюрингия.

Для лютеровской Реформации это было совершенно чужеродное явление, поскольку учение Лютера ни в коей мере не призывало к улучшению мирской жизни насильственным путем. Сам Лютер отнесся к восставшим крестьянам крайне отрицательно и даже призывал к их истреблению.

Еще в 1520 г. в статье «О свободе христианина» Лютер пытался провести резкое размежевание «прав духа» и «прав плоти». Разум и веру, утверждал он, никто не должен стеснять, и духовному диктатору народ вправе ответить сопротивлением. Однако к «угнетению плоти», т. е. к тяготам материальным христиане обязаны относиться со смирением, как бы оплачивая этим свободу совести и веры.

Для крестьян важна была прежде всего точная фиксация по Писанию их прав и обязанностей по отношению к светским и духовным господам. Там, где Библия, казалось бы, подкрепляла требования крестьян, они ссылались на нее, а тем самым на божественное право, как оно определялось Лютером. В этом отношении Крестьянская война отличалась от многочисленных крестьянских волнений позднего средневековья, участники которых желали только восстановления «старого доброго права».

Повстанческие петиции — иногда решительные, иногда умеренные — поначалу носили местный характер. Однако в начале марта 1525 г. в Меммингене на съезде руководителей шести швабских отрядов был принят документ, который быстро распространился по всей Германии. В программе, известной под названием «Двенадцати статей», крестьянские вожди, во-первых, обобщили локальные повстанческие требования, а во-вторых, попытались обосновать их авторитетом Священного Писания. «Двенадцать статей» были документом умеренным и сдержанным. В его преамбуле говорилось, что составители хотели бы снять с крестьян обвинение в бунтарстве и бесчинствах. Повстанцы рады были бы, если бы господа пошли им навстречу, и все было бы решено мирными средствами.

Всего за два месяца документ разошелся в количестве 25 тыс. экземпляров. В «Статьях» восставшие представляли себя верными последователями Священного Писания, которых нельзя поэтому осуждать как бунтарей. Как и в ряде аналогичных документов из других регионов, речь шла о непомерности и несправедливости различных поборов, о высоких налогах, о посягательствах господ на общинные права на пользование лесом и лугом и на занятие охотой и рыболовством, о праве крестьян избирать себе священника. Анализ «Статей» показывает, что, за исключением статьи об избрании священников и церковной десятине, все они касались аграрных проблем: требований относительно крепостной системы, вопросов охоты, рыболовства, использования лесов и альменды (общинное земельное владение), личных повинностей, судебной системы^[40]. Это показывает, что в «Статьях» выражены интересы крестьян-собственников, а не малоземельных или совсем безземельных сельских слоев. Легитимную основу для отпора посягательствам на старые права крестьян они нашли в учении Лютера о божественном праве, сотворившем равными всех людей.

Обращает на себя внимание характер региона, охваченного Крестьянской войной. Это были территории с многочисленными городами и высокоразвитым ремеслом. В них существовало право единонаследия крестьянских наделов. Экономически это были самые процветающие области империи, где наиболее сильно сказывались относительное перенаселение, социальные последствия раннего капитализма, конфликт между сельским и промысловым хозяйствами. Поэтому и встает вопрос о причинах Крестьянской войны. Гюнтер Франц, автор монографии, посвященной этому событию, вышедшей еще в 1933 г., многократно переизданной и наиболее богатой в фактическом отношении, отвергал постановку вопроса об экономических причинах, считая, что на него вообще невозможно ответить. Он полагал, что это был конфликт между крестьянским стремлением к автономии и нарождающимся территориальным государством нового типа. В подтверждение Франц приводил многочисленные данные из источников, свидетельствующие о довольно зажиточном состоянии крестьянства на юго-западе Германии^[41]. Эту интерпретацию во многом опровергла недавняя работа Петера Бликле, показавшая, что при внешней раздробленности крестьянская война была единым историческим явлением^[42].

Уже к осени 1524 г. крестьянские отряды представляли собой внушительную военную силу. В Швабии они превосходили войска противостоящего им княжеского союза и численностью, и инициативой. Стихийного натиска повстанческих отрядов было достаточно для того, чтобы одержать несколько побед. Южногерманские дворяне спасались бегством или сдавались в плен. Их замки не выдерживали крестьянской осады. Многим людям казалось, что не сегодня — завтра по всей Германии учредится «мужицкое царство». Крестьянская война стала массовым движением. Только в Бадене и Вюртемберге число бунтовщиков достигало 100–115 тыс. чел., или от 60 до 70% мужского населения, способного владеть оружием.

По мере развертывания военных действий все более очевидными, однако, становились роковые недостатки революционного движения. Немецкий простолюдин издавна привык почтительно относиться к клятвенным заверениям, жалованным грамотам, третейским судебным решениям. Добившись от князей согласия на рассмотрение своих петиций, крестьянские отряды обычно прекращали активные действия, а после того как господа торжественно заверяли, что признают правомерность соответствующих требований, вообще расходились по деревням. Это легковерие дворяне использовали очень расчетливо. Лицемерные обещания позволяли им сбить огонь мятежа и выиграть время, необходимое для стягивания феодально-княжеского войска.

У восставших не было сколько-нибудь продуманной стратегии и общего плана кампании. Уже собравшись в отряд, развернув знамя и одержав первые победы над врагом, крестьяне в растерянности останавливались. На сходках царила разноголосица. Из отряда в отряд слали гонцов, которые должны были узнать, что же делать дальше. Было принято, что, отслужив в отряде четыре месяца, повстанец возвращается к полевым работам. Отряды представляли только свои местности и были разными по численности. Огнестрельным оружием — особенно пушками — крестьяне практически не владели. Общей кассы почти нигде не существовало; ополченцу не выплачивалось никакого регулярного содержания, и каждый должен был сам добывать себе пропитание.

Крестьяне-повстанцы зачастую апокалипсически переживали происходящее. Они считали, что являются орудием начавшегося «божьего суда над злом» и что их дело исчерпывается ниспровержением существующего греховного порядка. Какой строй утвердится после переворота — об этом повстанец не должен заботиться. Едва мир очистится от скверны, наступит совсем иное время: Христос сойдет на землю и все устроит к общему благу. Ожидание близкого светопреставления ослабляло заботу о будущем. Крестьяне уничтожали водохранилища, жгли награбленные землевладельцами запасы продовольствия, спускали воду из прудов, чтобы выловить рыбу (ничтожная ее часть употреблялась в пищу, остальная пропадала). Весной 1525 г. многие повстанцы, заслужившие отпуск, отказались возвращаться домой пахать землю. Победа народа близка, говорили они, а уж после нее Христос сумеет прокормить борцов за правое дело.

Рядом с апокалипсическим переживанием революционных перемен стояло восприятие их как мистерии. Средневековому народному мышлению была свойственна тяга к карнавалу, к шутовскому переиначиванию существующего порядка. Захватывая города и замки, повстанцы, движимые ненавистью к угнетателям, заставляли их играть в «перемену ролей». Дворян обряжали в рвань, которую носила крестьянская беднота, и заставляли снимать шапки и кланяться при встрече с ней. Священникам приводили ослов и требовали, чтобы они научили их читать требник. Маркитанток одевали знатными госпожами, а графини и баронессы должны были оказывать им придворные почести.

Потерпевшие дворяне, бежавшие из Швабии и Франконии в еще не охваченные восстанием немецкие земли, рассказывали об этих «представлениях», как о настоящих Содоме и Гоморре, а повстанческие отряды называли не иначе как «шайками» или «дикими ордами». Ненависть дворян росла и подкреплялась надеждой на «справедливое, богоугодное возмездие». Оправившись от первой паники, феодальная реакция щедро жертвовала деньги на набор ландскнехтов — наемных пехотинцев из разорившегося дворянства, ремесленников, крестьян и горожан. Под Ульмом формировалось войско трухзеса (стольника) Георга фон Вальдбурга, под Лейпцигом — отряды рейтар, всадников тяжелой кавалерии, которые возглавил давний противник виттенбергского реформатора герцог Георг Саксонский.

Сразу после начала восстания католики громогласно заявили, что оно плод лютеровской реформации. Да и сами крестьянские вожди называли Лютера «своим». Ведь он отказался подчиниться императору и рейхстагу, укрывшись в Вартбурге от объявленной ему опалы. Крестьяне на самом деле ожидали, что не сегодня-завтра «немецкий Геркулес» встанет во главе народного воинства. Они называли реформатора первым в ряду угодных им третейских судей.

Когда сообщения о немецкой крестьянской войне достигли Испании, император Карл V, который сквозь пальцы смотрел на возвращение Лютера в Виттенберг, сразу же послал курфюрсту Фридриху распоряжение о выдаче «еретика Мартинуса». Княжеский двор просил Лютера поскорее выступить с осуждением крестьян и отвести от курфюрста и университета подозрение в сочувствии мятежу. Реформатору указывали на расторопность его католических противников, самый известный из которых, видный теолог Иоганн Экк, уже проклял крестьян-бунтарей и требовал суровой расправы над ними.

22 августа 1524 г. Лютер произнес проповедь против «мятежных сект», которые сеют в народе «дух неповиновения и убийств». Однако вопроса о крестьянском восстании он не касался. Не было крестьянской темы и в его сочинении «О небесных пророках», опубликованном в начале 1525 г. и направленном против радикальных анабаптистов. Прошли февраль и март, а доктор Мартинус все еще воздерживался от осуждения крестьян, хотя еще два года назад твердо обещал занять сторону тех, кто выступает за порядок и спокойствие.

Лютер с самого начала не принял крестьянского восстания, но роль княжеского прислужника его совершенно не прельщала. С другой стороны, он понимал, что выживание его Реформации в Германии могут гарантировать только князья в своих территориальных владениях. Он надеялся, что бедствия мятежа заставят опомниться и крестьян, и их жестокосердных угнетателей. В апреле 1525 г. крестьянская декларация «Двенадцать статей» достигла Виттенберга. В середине месяца Лютер взялся за перо. Он постарался занять позицию судьи, возвышающегося над обеими враждующими партиями, и горькими обвинениями склонить их к гражданскому согласию.

Новое сочинение реформатора называлось «Призыв к миру по поводу Двенадцати статей». Оно начиналось резким и гневным обличением господской алчности, насилия и произвола. С развитием торговли, замечал Лютер, господа совсем обезумели и «в каждом зернышке и соломинке видят гульдены… Начальство отнимает все больше и больше и разбазаривает отобранное добро на наряды, обжорство, пьянство и застройку так, словно это мякина». Вторая часть «Призыва к миру…» написана как суровое увещевание, обращенное к восставшим. С князьями Лютер говорил на языке государственно-политической целесообразности, соответствующем их роли правителей. К крестьянам он обращается на языке, который их руководители сами выбрали при составлении «Двенадцати статей», — на языке христианских заповедей. Это позволяет ему усилить мотив смирения и ненасилия, прозвучавший в преамбуле документа. Сочинение завершается увещеванием, обращенным к обеим сторонам — к властям и крестьянам. Если они и дальше будут столь строптивы в отстаивании своих плотских нужд и прихотей, Бог сурово покарает и тех и других. Его возмездие уже началось, и пора бы образумиться. Лютер советует выбрать наиболее честных людей из числа дворян и горожан, чтобы они решили дело третейским судом.

Лютер не только поспешил отпечатать «Призыв к миру…», но 20 апреля отправился в восставшие районы Тюрингии, чтобы лично обратиться с ним к горожанам и крестьянам. Сначала он проповедовал в Штольберге, а затем в Нордхаузене, Орламюнде и Йене с обычной страстью и энергией. Он говорил, что верит в миролюбие немецкого простолюдина, и умолял своих слушателей не давать «кровожадным пророкам» будить в крестьянине беса. Однако его теперь плохо слушали и прерывали насмешливыми выкриками. Другой «немецкий пророк» властвовал теперь над умами простых людей. Они верили Мюнцеру из Мюльхаузена, и веру эту Лютер встречал всюду, где ему приходилось подниматься на амвон.

* * *

Томас Мюнцер родился в 1488 или 1489 г. в Штольберге в семье чеканщика^[43]. О его детстве и юношестве почти ничего не известно. В 1507 г. он поступил в Лейпцигский университет, где поначалу занимался медициной, а затем философией и теологией. Позднейшие сочинения Мюнцера обнаруживают его знакомство с гуманистической литературой и сочинениями римских моралистов. По окончании университета Мюнцер выбрал должность священника, которая в то время давала наибольшие возможности для общения с простыми людьми. В 1518 г. Мюнцер слушал в Виттенбергском университете богословские лекции Лютера и воспринимал их с одобрением. Однако он не был учеником Лютера и лишь некоторое время находился под его сильным влиянием.

С самого начала своей пасторской деятельности Мюнцер сочетал легальную церковную проповедь с тайной работой среди беднейших прихожан. В 1512 г. он был изгнан из Галле по обвинению в заговоре; в 1519–1521 гг. подвергался преследованиям в Ютербоге, Орламюнде и Цвиккау за мятежную агитацию среди подмастерьев, поденщиков и бедняков.

* * *

В феврале 1524 г. в маленьком городке Альштедте, находящемся вблизи рудников Гарца и мансфельдского графства, Мюнцер организовал «Союз избранных». Поначалу он насчитывал не более 30 членов, но к осени превратился в разветвленную тайную организацию, охватывавшую свыше 500 приверженцев и имеющую ячейки во многих районах Тюрингии. Союз ставил своей целью организацию антифеодальной борьбы и подготовку насильственного ниспровержения княжеской власти. Первым среди немецких реформаторов Мюнцер изгнал из церкви латинский язык: и проповедь, и литургическое песнопение звучали теперь по-немецки. Кроме того, он постановляет, чтобы проповеди читались по тексту не только Нового завета (таково было прежде незыблемое церковное правило), но и всех священных книг. С самими священными текстами Мюнцер обращался весьма произвольно. Он по-своему перекраивал речения пророков, а порой вкладывал в их уста такие слова, каких они вообще не произносили. Мюнцер был искренне убежден, что новый пророк, каковым он себя ощущал, вправе поправлять и дополнять пророков древних.

В августе 1524 г. он покинул Альштадт и осенью был уже во Франконии, в районе повстанческого движения. В это время из-под его пера (или из-под пера кого-то из его сподвижников) вышло так называемое «Статейное письмо». В нем объявлялась анафема феодально-княжеской власти, а конфискация помещичьего имущества трактовалась как реализация права угнетенного народа; автор «Письма» требовал, чтобы любые переговоры с господами шли под неослабевающим крестьянским давлением.

«Статейное письмо» оказало заметное воздействие на тактику наиболее революционных повстанческих отрядов Франконии, но широкого признания в крестьянской массе не получило. В письмах Мюнцера, относящихся к началу 1525 г., все чаще звучит горькое сожаление по поводу забитости и невежества простых людей, которые не желают понять своих собственных интересов, или, как он выражается, «внушений сердца, несомненно, исполненного святого духа».

Во время своего пребывания в Тюрингии Мюнцер интересовался повседневными заботами крестьян — позднее они вспоминали о нем как об «отце Томасе, верном советчике бедных». Лютер разговаривал с тюрингенскими крестьянами как пастор-резонер; он был раздражен их «несговорчивостью и самодовольством». Раздражение это еще более усилилось в Эйслебене, куда он прибыл после своей неудавшейся проповеднической поездки и прощания с курфюрстом Фридрихом, умиравшим в Веймаре. Некто Рюель, советник графа Альбрехта Мансфельдского и свояк Лютера, ознакомил его с сообщениями, поступавшими из Верхней Германии. Составленные верноподданными осведомителями графа, сообщения эти рисовали мрачную картину «крестьянских бесчинств и оргий». Лютер, поверивший им, быстро написал памфлет, где крестьянскому восстанию объявлялась анафема.

Новый памфлет назывался «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян». Реформатор объявил крестьян трижды виновными: во-первых, в нарушении клятвы верности и преданности, некогда данной светским господам; во-вторых, в совершении преступлений — кровопролитных и грабительских действий; в-третьих, — в том, что эти тягчайшие грехи они пытаются прикрыть словами Священного Писания. Эта троякая вина делает восставших достойными смерти; дьявол вселился в крестьян, и обходиться с ними следует как со стаей бесов: «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку».

Ненависть к восставшему народу вспыхнула в Лютере оттого, что он видел перед собой только одну задачу — борьбу с папством. Отвращение к Риму суживало его политическое мышление и мешало трезво смотреть на события. В мае 1525 г. реформатор все еще мечтал об антиримском единстве немецких сословий и считал его принципиально возможным. До конца дней Лютер был искренне убежден в том, что Реформация одержала бы полную победу над папством, если бы все дело не испортил Мюнцер с его восстанием.

За свой памфлет Лютер заплатил утратой национального авторитета. Тем более отталкивающее впечатление произвело его третье антикрестьянское сочинение — «Послание о жестокой книжице против крестьян», написанное в июле 1525 г., в период, когда начались казни восставших. Это была попытка самооправдания; «Послание…» явно свидетельствовало о больной совести Лютера и вместе с тем о стремлении снять с себя вину. Реформатор видел себя виновным в крови казненных повстанцев, но объявлял, что действовал по жестокому божественному внушению. «Послание…» знаменовало резкий перелом в самом темпераменте религиозного бюргерского идеолога. С лета 1525 г. Лютер делается мнительным, населяет мир враждебными демоническими силами, опасается заговоров и интриг, торопится первым нанести удар тем, кого подозревает. Началась тяжелая депрессия, которая продлится целых два года.

Расширение территории Крестьянской войны было блокировано войсками Швабского союза. Этот созданный еще в кон. XV в. союз городов совершил во время Крестьянской войны свою последнюю крупную политическую акцию. Войско союза повело против крестьян жестокую войну и в большинстве областей к началу лета 1525 г. разгромило их. Жертвы были огромны. Если взять только район Верхнего Рейна, то в битве при Леннхайме погибло свыше тысячи повстанцев, под Бёблингеном — две тысячи, столько же — под Кёнигсхофеном, около пятисот пало в районе Гризена. В мае 1525 г. Крестьянская война вступила в свою трагическую фазу. Особенно мрачными были события в Тюрингии.

Мюнцер стремился к тому, чтобы превратить в мощную силу крестьянские отряды под Мюльхаузеном и двинуть их на помощь восставшему Франкенхаузену, в район восставших горняков. Его замысел не получил поддержки. Предводители отрядов поддались агитации Генриха Пфейффера, в недавнем прошлом вожака мюльхаузенского плебса. Он ссылался на свои вещие сны и призывал к походу в богатый монастырями Эйхсфельд. Опасаясь полного разрыва с повстанческой массой, Мюнцер уступил и оказался в положении одного из руководителей не одобряемого им грабительского похода. Дисциплина в отрядах падала. Пфейффер был уличен в казнокрадстве. В конце апреля в Мюльхаузен возвратилось немногим более половины крестьянского войска. Остальные разошлись по домам. Лишь несколько крупных отрядов поддались мюнцеровским увещеваниям.

Между тем на соединение под Франкенхаузеном уже шли войска герцога Георга Саксонского и ландграфа Филиппа Гессенского, к которому по пути присоединились брауншвайгские отряды. 13 мая под Франкенхаузеном против восьми тысяч повстанцев, плохо вооруженных и не имевших военного опыта, выступило 2500 рейтар и пять тысяч солдат регулярной наемной пехоты, ландскнехтов. 14 мая крестьяне еще выстояли против конницыландграфа, но на следующий день были наголову разгромлены. Почти пять тысяч крестьян, плебеев и франкенхаузенских бюргеров остались лежать на поле сражения, лишь 600 чел. было взято в плен, и среди них Мюнцер.

Наступил час расправы. 27 мая на эшафот, построенный среди бивака, скатилась голова Томаса Мюнцера. В Мюльхаузене лобное место не успевало просыхать от крови: на плаху волокли по любому подозрению. В нач. XVI в. участников «Союза Башмака» наказывали отсечением пальцев: уродовали правую руку, которую крестьянин поднимал вверх, когда давал повстанческую присягу. В 1525–1526 гг. применили иное средство — выкалывание глаз, чтобы крестьянину впредь неповадно было читать лютеровскую Библию и искать в ней свое «божье право».

По различным подсчетам современных историков, в ходе Крестьянской войны погибло от 70 до 75 тыс. чел.^[44]. Побежденные крестьяне были обязаны заплатить денежную контрибуцию, в среднем по шесть флоринов с человека. К 1528 г. это принесло Швабскому союзу 230 тыс. флоринов, что превысило все его расходы и выплаты солдатам за отказ от узаконенного за ними обычая грабить захваченный город или деревню. Однако высокая в целом аграрная конъюнктура XVI в. способствовала тому, что в экономическом плане крестьянские хозяйства не были слишком ослаблены войной. Важным политическим следствием войны было то, что отныне в правовые границы были введены противоречия между крестьянами и сельским дворянством, споры которых подлежали теперь рассмотрению в придворном княжеском суде, а в наиболее сложных случаях — в имперском суде.

Проблема монополий

20-е гг. XVI в. были отмечены кризисными явлениями в различных сферах жизни немецкого общества. Особое значение имело при этом развитие раннего капитализма, поскольку он обострил противоречия между интересами различных сословий и вызвал новые многочисленные конфликты в городах и на селе. В кон. 20-х гг. разгорелся так называемый спор о монополиях. Речь шла о правомерности существования крупных банкирских компаний, которые занимались ростовщическими операциями.

Радикальный лютеранский проповедник Якоб Штраус заявил, что деньги не могут приносить никакой выгоды, что 20 гульденов всегда ими и остаются, сколько бы времени ни миновало. Тем самым, он выразил враждебность реформаторов к рождавшемуся капитализму. Еще ранее, в диалоге «Разбойники» Ульрих фон Гуттен писал, что наиболее зловредными являются самые богатые купцы и банкиры, а среди них — обладатели монополии на денежные операции — Фуггеры.

Резко осуждал ростовщичество и Лютер. По его утверждению, ссудный процент и кредит в торговле противоречат библейским заповедям, требующим любить ближнего как самого себя. Лютер стремился возвратить торговлю к исторически уже пройденному этапу. Поэтому Макс Вебер имел все основания писать, что «у Лютера в его многочисленных высказываниях против ростовщичества и против любого взимания процентов… совершенно недвусмысленно проявляется отсталость его представлений с капиталистической точки зрения) о сущности капиталистического приобретательства»^[45]. Лютер считал недопустимым, чтобы человек становился настолько богатым, что мог подкупать даже монархов.

Выпады Лютера против раннего капитализма, осуждавшие его с моральной позиции, были вызваны не только широко распространенной враждой к капитализму. Они были и его откликом на неоднократное обсуждение этой проблемы на рейхстагах с 1512 г., когда впервые было принято постановление, осуждавшее монополии. Оно не повлекло за собой практически никаких последствий, потому что само понятие «монополия» было весьма туманным и в целом обозначало все проявления раннего капитализма, которые трактовались исключительно негативно. Даже избранный на деньги Фуггеров Карл V был вынужден накануне пообещать, что он предпримет все меры против крупных торговых компаний, в том числе и Фуггеров.

На рейхстагах 1521 г. в Вормсе и 1522–1524 гг. в Нюрнберге состоялись бурные дискуссии об экономической политике в империи, чтобы либо силой воспрепятствовать дальнейшему развитию капитализма, либо силой оттеснить его на второй план в интересах получателей феодальной ренты. Рейхстаги не приняли никакого определенного решения, а поручили разбираться в этой проблеме комитету экспертов, который принял антимонопольное решение. Защитники крупных компаний, среди которых выделялся юрист Конрад Пейнингер, имели прочное положение не только в Аугсбурге, где всем заправляли Фуггеры. Они утверждали, что антимонопольное заключение экспертов — следствие недоброжелательности и зависти светских князей. А император издал два указа, направленных против торговых домов Аугсбурга и Нюрнберга.

В аргументации противников монополий явно отражается сложное экономическое положение Германии. Требуя роспуска крупных торговых компаний, их противники пытались вернуться назад, когда деятельность купеческих обществ регламентировалась предписаниями властей и церкви. Поскольку требования традиционалистов основывались скорее на эмоциях, а не на разумных доводах, то защитникам крупного капитала не составило большого труда отразить натиск антимонопольного движения. Они доказывали, что стремление торговцев к прибыли полезно не только для них самих, но и для всего общества, получающего больше товаров. Такие взгляды можно не без основания считать «прорывом новой экономической мысли» той эпохи^[46]. Позднее эти взгляды получат дальнейшее развитие в концепции знаменитого шотландского экономиста Адама Смита. Они были пропитаны либеральными принципами, по которым общественная гармония устанавливается не только предписаниями, но и автоматически в процессе достижения частных интересов, так как собственная выгода полезна и для выгоды всего общества.

Император Карл, который постоянно нуждался в деньгах, смягчил антимонопольное имперское законодательство, а в 1526 г. подписал охранные грамоты для Вельзеров и Фуггеров. Но конечную победу одержали мелкие бюргерские товаропроизводители. Они вступили в союз с князьями против тех социальных групп, которые ратовали за свободную конкуренцию, общегерманский рынок и единое централизованное государство. Такой исход негативно сказался на всем дальнейшем развитии Германии и крайне затруднил формирование в ней сильной и дееспособной буржуазии.

Возникновение протестантизма

Карл V, который стремился к установлению своей абсолютной власти, требовал введения единых для всей империи вероисповедания и церкви. Он представлял это единство как компромисс между католической церковью и реформационным движением. Но добиться этого не удалось. Не желало идти на уступки папство, князья все шире проводили секуляризацию, захватывая церковные земли и богатства.

Религиозные планы императора по существу являлись политическими, а потому и вызвали столь упорное сопротивление противников усиления центральной власти. Но прямое столкновение было отсрочено турецким нашествием. В 1529 г. огромная армия турок осадила Вену, небольшой гарнизон которой при поддержке всего населения сумел отстоять город. Это значительно повысило авторитет императора. Воодушевленный успехом Карл издал указ, по которому католическая вера стала неприкосновенной в тех местах, где она господствовала. В других районах запрещались всякие религиозные новшества. Большинство участников Шпейерского рейхстага, собравшегося в том же году, подчинилось императорскому указу.

Однако часть самых ревностных приверженцев новой веры заявила, что религиозные вопросы не могут решаться простым большинством голосов, ибо это дело только личной совести каждого. «Протестацию» подписали герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский, ландграф Гессенский, ряд более мелких правителей и 19 городов. С этим документом и связано возникновение понятия «протестанты», обозначавшее тех, кто по религиозным мотивам не подчиняется власти императора.

В 1529 г. Карл одержал решительную победу в Италии над французскими войсками и 24 февраля 1530 г. был коронован папой Клементом VII уже как полновластный император. Это развязало ему руки не только на внешнеполитической арене, но и внутри империи, где он перешел к более жесткому курсу. Здесь окончательно сложились две враждующие религиозные партии и стремившаяся к компромиссу центристская группа. На нее и опирался император, который на Аугсбургском рейхстаге 1530 г. занял позицию третейского судьи, чтобы восстановить единство церкви в империи.

Однако папская курия была решительно против основанного на взаимном прощении компромисса. Ее давление на Карла оказалось настолько сильным, что в своих предложениях рейхстагу он фактически заявил о недопустимости отпадения от католицизма. Умеренные протестанты, особенно саксонцы во главе со сподвижником Лютера Филиппом Меланхтоном (1497–1560), были готовы к соглашению, хотя не совсем ясно, до каких пределов они были готовы уступать. 25 июня протестанты обнародовали документ с изложением своей позиции — «Аугсбургское исповедание». Поскольку католики не представили аналогичного документа, Карл поручил католическим теологам написать «Опровержение» лютеранства и приказал зачитать его на рейхстаге от своего имени, но не раздавать текст участникам, чтобы не допустить нового богословского диспута, который мог затянуться до бесконечности.

Таким образом, компромисса достигнуть не удалось. Карлу оставалось только попытаться жесткими средствами провести в жизнь положения Вормсского эдикта, ставившего лютеранство вне закона. Однако война против еретиков оказалась невозможной. Предварительные переговоры показали, что большинство католических князей уклоняется от участия в военной акции, опасаясь, что в случае победы непомерно возрастут амбиции императора. И на этот раз политические расчеты оказались весомее религиозных убеждений.

К нач. 1531 г. в империи резко обозначилось противостояние конфессий. В декабре 1530 г. в тюрингском городе Шмалькальдене протестантские князья договорились о совместных действиях, а в марте следующего года был образован Шмалькальденский военный союз князей и городов. Следует отметить, что консолидацию протестантов ускорило избрание 5 января 1531 г. — еще при жизни Карла V, который остался императором, — римским королем младшего брата Карла, Фердинанда. Создание союза протестантов побудило к сплочению и католическую партию. В 1538 г. возник Нюрнбергский союз, в который наряду с императором Карлом V и римским королем Фердинандом вошли герцоги Баварии, Брауншвайга и Саксонии, архиепископы Майнца и Зальцбурга.

Шмалькальденские смутьяны

В начале 40-х годов большинство немецких государств стали протестантскими. Приверженность новой вере и переход в лютеранство все новых правителей объясняются прежде всего секуляризацией земель католической церкви в пользу князей и их стремлением господствовать над церковью в своих владениях.

Карл V прекрасно понимал, что протестантизм стал средством укрепления мелкодержавного суверенитета немецких князей. Однако император не хотел междоусобной конфессиональной войны, к которой его настойчиво подталкивала римская курия. Восстановление прежнего господства римско-католической церкви в планы Карла не входило. Он намеревался учредить независимую от Рима общегерманскую национальную церковь по французскому образцу. Но для этого необходим был межконфессиональный компромисс, которого пока достичь не удалось.

Император возлагал надежды на Вселенский собор. Но тон на нем задавал папа Павел III, который неожиданно прервал работу собора, чтобы сорвать желательное для Карла V соглашение. Поощряемый папой французский король Франциск I вновь выдвинул притязания на Милан и обещал немецким протестантским князьям поддержать их в борьбе с императором.

Война становилась неизбежной, но Карл не хотел превращать ее в Крестовый поход против еретиков, чего добивался папа. Готовясь к схватке, император путем уступок привлек на свою сторону двух бранденбургских маркграфов и добился благожелательного нейтралитета баварского герцога. Но самым важным союзником Карла стал опытный полководец, герцог Мориц Саксонский, владения которого занимали очень выгодное стратегическое положение для военных действий против его родственников, входивших в Шмалькальденский союз.

Поводом для войны послужили события в Брауншвейг-Вольфенбюттеле осенью 1545 г., когда изгнанный своими подданными как католик герцог Хайнц попытался вновь захватить власть. Против него выступили курфюрст Саксонии Иоганн Фридрих и ландграф Филипп Гессенский. Воспользовавшись этим, Карл V объявил им войну, придав ей таким образом характер частного похода против нарушителей порядка в империи.

Шмалькальденцы поначалу имели численный перевес, но «нейтральная» Бавария не позволила им переправиться через Дунай и нанести фланговый удар по императорской армии. А войско герцога Морица в ноябре 1546 г. вторглось в Саксонское курфюршество и почти полностью заняло его. Мятежникам пришлось отступить в Среднюю Германию. Это позволило императору занять ряд южногерманских городов и разгромить герцога Ульриха Вюртембергского.

Весной 1547 г. началась решающая фаза войны. Из-за стратегической ошибки саксонского курфюрста Карл V в сражении при Мюльберге на Эльбе 24 апреля наголову разгромил его войско. Сам Иоганн попал в плен и был вынужден уступить титул курфюрста и все владения герцогу Морицу, который, правда, вернул часть земель сыновьям Иоганна, поскольку император опасался чрезмерного усиления нового саксонского правителя. В мае в плен был взят и ландграф Гессенский. Победа вознесла императора на вершину могущества. Этот коротышка с вечно полуоткрытым ртом был переполнен высокомерия и гордости. Желая унизить герцога Вюртембергского, он заставил его покорно просить снисхождения, стоя на коленях.

Но именно в этот момент резко ухудшились отношения между императором и папой, который, даже не предупредив Карла, перенес Вселенский собор из Тренто на территории империи в принадлежавшую папе Болонью. Это делало невозможным участие в заседаниях собора протестантов, твердо обещанное им Карлом. Теперь и для протестантов, и для католиков политика императора выглядела непоследовательной и уклончивой. На Аугсбургском рейхстаге осенью 1547 г. его облаченные в полное военное снаряжение участники, отчего рейхстаг и был назван «панцирным», отвергли все предложения императора по реформе политического устройства с целью укрепления центральной власти.

Тогда Карл решил самостоятельно осуществить политические перемены и в 1548 г. опубликовал интерним (временное положение), делавший протестантам некоторые уступки в религиозных вопросах. Но одновременно провозглашалось единство общеимперской церкви, на которое протестантские князья согласиться не могли.

Успешное сопротивление интерниму со стороны протестантских территорий и городов (Бремен, Магдебург) на севере страны сплотило оппозицию, и влияние Карла сохранилось лишь в некоторых южногерманских городах. Во главе оппозиции встал Мориц Саксонский, которого поддерживал король Франции Генрих II в обмен за обещание уступить ему пограничные имперские крепости Мец, Туль и Верден. Со своей стороны, Генрих обязался выдавать германским протестантским князьям ежегодную субсидию в 60 тыс. талеров, чтобы те могли отстоять «немецкую свободу».

Лозунгом оппозиции стало восстановление прежних княжеских «свобод и вольностей» и изгнание «испанских прислужников» императора, что привело бы к ликвидации габсбургского владычества в Европе. Однако, хотя в мае 1552 г. войска протестантов разгромили армию императора, который едва не попал в плен и был вынужден бежать из Инсбрука, всеобщего восстания против Карла, на которое надеялся Мориц Саксонский, не произошло. В июле 1552 г. в Пассау было подписано перемирие, провозглашавшее скорое наступление «вечного мира» в империи.

Однако заключение мирного договора затянулось. Недовольный условиями перемирия Карл все еще надеялся осуществить свои честолюбивые планы, тем более что осенью 1552 г. его войска разгромили французов при Меце. Но в самой империи перелома не произошло. Обстановка явно складывалась в пользу немецких территориальных правителей. Перед Карлом замаячила перспектива одновременной войны с сильным протестантским союзом и с турками, которых подстрекали не только Франция, но и папа Павел IV. По его наущению турки совершили кровавый набег на владения императора в Южной Италии^[47]. У Карла оставался один выход — политическая капитуляция, в 1556 г. — впервые в немецкой истории — состоялось отречение Карла от императорского престола в пользу брата Фердинанда. Формальная передача власти состоялась лишь в 1558 г., после получения согласия всех курфюрстов. Отречение Карла означало конец габсбургского мирового господства. А укрепившие свои позиции немецкие князья были отныне заинтересованы в сохранении мира между религиозными партиями в рамках конфедеративного устройства Священной Римской империи.

«Чья власть — того и вера»

К 1555 г. в Германии сложились условия, позволявшие в основном урегулировать спорные религиозные проблемы. К такому решению немецких князей подтолкнуло и то, что подбадриваемый императором бранденбургский маркграф, вояка и авантюрист Альбрехт попытался сорвать наметившийся компромисс. Вновь возникла опасность союза между строптивым дворянством, недовольными крестьянами и мятежными князьями. Однако 9 июля 1553 г. близ нижнесаксонского городка Зиверсхаузен войско Альбрехта было разбито Морицем Саксонским, погибшим в этом сражении. Эта короткая война показала, что в империи необходимо создать какой-то механизм для предотвращения в будущем внутренних конфликтов.

Такая непростая задача стояла перед открывшимся в Аугсбурге в феврале 1555 г. рейхстагом, который до этого откладывался, по крайней мере, пять раз. Итогом его работы стало постановление о религиозном мире в империи по принципу (сформулированному гораздо позднее, в нач. XVII в.) «Чья власть — того и вера». Этот принцип означал, что любой правитель, от курфюрста до имперского рыцаря или городского магистрата, сам устанавливает обязательное для местного населения вероисповедание, более того — получает право силой насаждать свою личную веру. При этом имелись в виду только католицизм и лютеранство, все прочие вероисповедания исключались, что превращало принцип «чья власть — того и вера» в карикатуру на принцип свободы совести, выдвинутый Реформацией^[48].

Из основного принципа было сделано два примечательных исключения. Католические духовные правители в случае их перехода в лютеранство обязаны были отказаться и от своих владений, оставляя их церкви. Второе исключение касалось имперских городов. Оно было продиктовано стремлением католической партии обеспечить гарантии существования католиков в тех городах, которые были преимущественно протестантскими. Таким образом, за имперскими городами признавалась возможность сосуществования различных конфессий. Для той эпохи это была заслуживающая внимания попытка урегулировать проблему совместной жизни разных вероисповеданий.

Аугсбургский религиозный мир провозгласил право на эмиграцию для тех людей, которые не хотели принимать предписанное властью вероисповедание. Однако католические князья и церковь всегда были склонны рассматривать право на эмиграцию как собственное право изгонять со своих территорий тех лиц иного вероисповедания, которые отказывались его менять. Протестанты же, напротив, трактовали этот принцип именно как право на выезд в государство своей конфессии.

Внешне Аугсбургский религиозный мир казался первым крупным шагом на пути к религиозной толерантности. Но в политическом аспекте стремление императора Карла V силой сломить сопротивление протестантских князей привело к заметному усилению тенденции к политической раздробленности и экономической разобщенности страны, что превратило Реформацию в орудие территориализации империи. В своей централизаторской политике Карл не нашел внутри Германии никакой значительной социальной опоры. В то же время усиливавшиеся партикуляристские стремления князей получали мощную поддержку извне, в первую очередь из Франции. В итоге Германия вступила в полосу трехвекового застоя.

Контрреформация

Во 2-й пол. XVI в. в лоне католицизма началось движение, которое чаще всего называют «Контрреформацией», поскольку оно было направлено против Реформации и имело целью восстановление и укрепление позиций католической церкви и папства. Отныне и речи не могло быть о каких-то уступках протестантизму. Реформация, победившая во многих европейских странах, нанесла римско-католической церкви сокрушительный удар и грозила уничтожить ее власть практически. Часть католического духовенства, особенно низшего, тайно сочувствовала протестантам и даже допускала их к причастию. На этой почве разгорелись многочисленные конфликты клира с епископами, преследовавшими собственные интересы и действовавшими согласно инструкциям из Рима. Инстинкт самосохранения вынуждал папскую церковь принять энергичные контрмеры. Поскольку старые и проверенные временем методы борьбы против ересей более не действовали, некоторые идеологи католической церкви ратовали за обновление всех ее институтов.

Специально для борьбы с еретиками, к которым причислялись и протестанты, в 1534 г. в Париже было создано «Общество Иисуса» (лат. «Societas Jesu»), члены которого получили название иезуитов — полумонашеский-полувоенный орден, ставший самым активным проводником Контрреформации. Его первым «генералом» стал его основатель, испанский дворянин Игнатий Лойола (1491? — 1556). Идеолог Контрреформации, Игнатий Лойола создал учение, которое должно было, по его мнению, стать духовным средством для подавления всех аффектов, мешающих направить силы верующего на благо церкви. Католицизм и мистика были соединены в этом учении в единое целое, а само оно стало основой системы иезуитского воспитания. Орден формировал тип людей, который мог противостоять особой боевитости кальвинизма и обещал большие успехи в возвращении утраченных папством территорий. Иезуиты не были обязаны замыкаться в тесных стенах монастырей и носить рясу. Они могли одеваться в любую светскую одежду, принимать любые обличил и действовать согласно своему девизу «цель оправдывает средства». Глава ордена — генерал — обладал неограниченными полномочиями, а члены ордена были обязаны беспрекословно повиноваться старшему по чину, на которого следовало смотреть как на самого Христа. Лойола учил: «Входите в мир кроткими овцами, действуйте там, как свирепые волки, и, когда вас будут гнать, как собак, умейте подползать, как змеи». Папа Павел III в 1540 г. буллой «Regiminis militantis eccelesiae» утвердил иезуитский орден с перечнем его первых десяти членов-основателей, хотя ряд кардиналов возражали, ссылаясь на то, что орденов имеется уже достаточно, а устройство новых запрещено курией. Через три года было снято ограничение с численности ордена в 60 чел., а затем он получил от папы и ряд новых привилегий.

Иезуиты восстанавливали католицизм как методами убеждения, так и кровавым насилием. В нач. XVII в., когда Контрреформация достигла своего апогея, иезуиты на ре катализированных территориях приступили к самым беспощадным антипротестантским мерам в области культуры. Из университетов и школ Австрии, Баварии, Богемии и других стран были изгнаны протестантские преподаватели и студенты. В широких масштабах проводились конфискация и сожжение еретической литературы, свирепствовала цензура. По отношению к папе иезуиты долгое время занимали независимую позицию сознающей свою силу армии, в которой нуждаются и которую побаиваются. Формально они подчинялись папе, но фактически жестко проводили собственную политику — политику ордена и тех правителей, во владениях которых они действовали. Во 2-й пол. XVIII в. орден был запрещен во Франции и ряде других стран, после чего он был распущен папой. Но в 1814 г. орден иезуитов был восстановлен и существует и поныне.

Для поддержания пошатнувшегося авторитета римско-католической церкви папа Павел III решил созвать Вселенский собор. Время для этого назрело. В Германии усилилось протестантское движение, и император Карл V для борьбы с ним был крайне заинтересован в поддержке папства. Французский король Франциск I также обязался оказать императору помощь и принять участие в соборе. Кроме того, на восточной границе империи появились турки, борьба с которыми требовала людей и денег. Папа предложил для борьбы с протестантами «за чистоту католической религии» 200 тыс. дукатов и 12 500 человек отборного войска. Одновременно он, опираясь на орден иезуитов и новый инквизиционный трибунал, начал наступательную политику в Италии, чтобы усилить могущество Папской области.

Собор, имевший целью упрочить авторитет католицизма «на вечные времена», был созван в 1545 г. в южнотирольском городе Тренто; от лат. Tridentum или нем. Trient этот собор получил название Тридентского или Триентского. На нем выступили две партии: непримиримая папская и компромиссная императорская. Первая требовала немедленно заняться догматическими вопросами и осудить все еретические протестантские учения. Вторая настаивала на том, что собор должен в первую очередь рассмотреть причины распространения еретических учений и деморализации и вырождения духовенства и вообще всей католической церкви. Императорская партия высказывалась за переговоры с протестантами, папская была категорически против этого и заявляла, что папский авторитет стоит выше соборов. При слабости императорской партии Павлу III без труда удалось навязать собору свою программу. Но поскольку Карл V нанес протестантам ряд поражений, он заговорил на соборе языком властелина. Напуганный этим папа отозвал свои войска и в 1547 г. перенес собор из Тренто во вторую столицу Папской области — Болонью. Не желая и опасаясь усиления императора, папа даже убеждал французского короля оказать помощь немецким протестантам. Это доказывает, что политические вопросы стояли для папы выше религиозных. Однако немецкое духовенство не последовало в Болонью. Теперь короткое время существовали два враждующих друг с другом собора. Фактически Тридентский собор не функционировал, а Болонский был распущен в сентябре 1549 г., незадолго до смерти Павла III. Новый папа Юлий III буллой «Cum ad tollenda» 1 мая 1551 г. вновь созвал в Тренто собор, быстро (в 1552 г.) приостановившей свою бесплодную деятельность на целых десять лет — до 1562 г.

После открытия и завоевания Америки и перехода престола к династии Габсбургов Испания «католических королей» стала центром универсалистской мировой империи, наиболее заинтересованной в сохранении и расширении католической веры, ее основ и идеологических принципов. Но папство беспокоило чрезмерное усиление испано-габсбургской монархии, и оно стремилось нанести ей тайный удар. Пока попытки оттеснить Испанию оказывались неудачными, и папство сосредоточилось на борьбе с «внутренними врагами» в Италии. Страна покрылась густой сетью инквизиционных трибуналов, которые особенно свирепствовали в Венеции, Неаполе и Риме. Следующий папа, Павел IV, в 1559 г. опубликовал первый «Индекс запрещенных книг», который был значительно расширен в 1562 г. на вновь созванном Тридентском соборе (издавался Ватиканом до 1966 г.).

Большую роль на соборе 1562–1563 гг. играли иезуиты, требовавшие усиления борьбы с протестантизмом и гонений на евреев, которым буллой 1559 г. предписывалось носить на одежде особый отличительный знак, проживать в особом городском квартале и немедленно распродать все недвижимое имущество. Под влиянием иезуитов Тридентский собор провозгласил принцип всемогущества папской власти и отказался от идеи реформировать церковь. Все духовные лица и университетские профессора должны были приносить присягу на верность католицизму. Против непокорных действовал суровый меч инквизиции, не только каравший «преступников», но и предупреждавший «преступления». Чтобы обеспечить деятельность папской цензуры, в 1571 г. была создана специальная конгрегация «Индекса запрещенных книг», в своем первоначальном виде просуществовавшая до 1917 г., а затем передавшая полномочия конгрегации святой инквизиции. Индекс все время пополнялся, в нем значились произведения Декарта и Спинозы, Гоббса и Локка, Юма и Гольбаха, Вольтера и Руссо, Ренана и Тэна, Золя и Флобера, Стендаля и Гюго, Лессинга и Мицкевича, Франса и Метерлинка и десятков других выдающихся писателей и мыслителей. Было введено и обязательное доносительство на «вредные и опасные книги», подлежавшие конфискации и сожжению.

Освятив старые церковные догматы, вырвав из своего лона соглашательские элементы, признав высшим авторитетом папу и возродив все прежние традиции, католицизм почувствовал себя готовым к новой борьбе «за веру». Он переменил тактику и, отказавшись от претензий на политическое господство, сосредоточился на завоевании власти духовной. Папа Григорий XIII демонстративно поздравил французского короля Карла IX с истреблением в Варфоломеевскую ночь 5 тыс. гугенотов и обещал свое благословение тому, кто убьет английскую королеву Елизавету I. Потрясающих успехов добилась Контрреформация в Польше при короле Стефане Батории, начавшем поход на Россию, чтобы установить власть католицизма во всей Восточной Европе. В 1578 г. Баторий основал в Вильно иезуитскую коллегию, которая должна была стать оплотом наступления Контрреформации и быстро создала целую сеть учебно-воспитательных заведений. В испанских Нидерландах жертвами Контрреформации пало до 100 тыс. протестантов, но вытравить «лютеранскую заразу» не удалось, поскольку северная часть страны провозгласила под именем Соединенных Нидерландских Штатов свою независимость. В германских государствах принципы Контрреформации активно пропагандировали иезуитские университеты в Ингольштадте, Граце, Вюрцбурге, Диллингене, причем в последнем все преподаватели были испанцами.

Ведовские процессы

Своеобразным и во многом загадочным феноменом германской истории 2-й пол. XVI — нач. XVII в. явилась «ведьмомания», имевшая характер массовой истерии. Прежде историческая наука рассматривала это явление как заблуждение человеческого духа. Теперь оно все чаще интерпретируется как оборотная сторона рационализма, перехода от средневековья к раннему Новому времени.

Церковь и раньше нередко выдвигала против еретиков или инакомыслящих обвинения в связи с дьяволом. К кон. XV в. оформились основные положения демонологии. Они были систематизированы двумя доминиканскими инквизиторами Генрихом Инсистором Кремером (ок. 1430–1505) и Якобом Шпренгером (ок. 1436–1495), деятельность которых по искоренению ересей была одобрена папой Иннокентием VIII в специальной энциклике. Воодушевленные папской похвалой, эти «псы господни» в 1487 г. опубликовали зловещую книгу «Молот ведьм». В 1669 г. она вышла уже 21 изданием и служила инструкцией для судилищ инквизиции.

Правда, «Молот ведьм» не был первым сочинением такого рода. Подобные трактаты появлялись и прежде. Но эта книга получила наибольшую известность и распространение. Не следует также считать, будто «Молот ведьм» послужил катализатором ведьмомании. Напротив, количество ведовских процессов к кон. XV в. сократилось, а в 1-й пол. XVI столетия известны только отдельные случаи преследования ведьм. Это было, вероятно, связано с тем, что в Германии бушевала Реформация, в вихре которой у властей и церкви были задачи поважнее, чем гонения на несчастных колдуний. Количество ведовских процессов стало возрастать лишь с сер. XVI в. и достигло первого пика около 1590 г.

Кого же понимали люди той эпохи под ведьмами и колдунами? Крупнейший исследователь истории ведовских процессов в Германии Йозеф Ханзен писал, что это были «скверные люди, и притом по преимуществу представительницы женского пола, которые заключили договор с дьяволом, чтобы с его помощью применяя разнообразные колдовские средства, причинять всяческий вред жизни, здоровью, имуществу, домашнему скоту, посевам и садам других людей; люди, участвовавшие в ночных шабашах, проходивших под председательством дьявола, который являлся им во плоти и которому они оказывали почитание; Иисуса Христа, церковь и таинства они дерзко отрицали и поносили; люди, которые на свои шабаши и к местам своей вредительской деятельности отправлялись с помощью дьявола по воздуху с большой быстротой, творили меж собой и с дьяволом половое распутство разнуздннейшего толка и образовывали большую еретическую секту; наконец, это люди, которые легко могли превращаться в животных, таких как кошка, волк или мышь, и в таковом обличье являться людям»^[49].

Волны охоты на ведьм обычно поднимались в связи с кризисными явлениями — неурожаями и голодом, эпидемиями, ростом цен. Стихийные бедствия и неурожаи традиционно считались результатом злого колдовства. Резко возраставшая в такие времена смертность тоже приписывалась деятельности ведьм, насылавшим на людей порчу.

После первой волны ведьмомании последовали еще две — в нач. 30-х гг. и в сер. XVII в., причем вторая волна была хотя и самой короткой, но и самой жестокой, кроме того, в целом по Германии она прокатилась в течение значительного временного периода. Так, в Баварии пик ведовских процессов приходится на 1590–1591 гг., а затем их количество резко снизилось. В то же время в имперском городе Аугсбурге большинство казней приходится на 80-е гг. XVII в.

Об общем количестве жертв охоты за ведьмами до сих пор идут жаркие дискуссии, хотя понятно, что точные данные собрать невозможно. Во всяком случае, когда в популярной литературе называется миллион, а то и 2–3 миллиона казненных, то это явное преувеличение, которое основано на некорректном обобщении цифр, относящихся к местам самых свирепых преследований. Если в небольших Вюрцбургском и Бамбергском епископствах за 20 лет было сожжено более 2 тыс. человек, то это не означает, что подобное происходило и во всей Германии. По данным новейших исследований, количество казненных по обвинению в ведовстве составило в Германии около 20 тыс. чел.^[50].

Но в отдельных местностях охота за ведьмами приобретала чудовищный характер. Так, в Брауншвайге в последнее десятилетие XVI в. ежедневно на костер поднимались 10–12 человек, а из-за множества столбов, к которым привязывали ведьм, площадь казней походила на лес. В 1589 г. в саксонском городке Кведдинбург, где проживало 12 тыс. чел., за один день было сожжено 133 ведьмы. В крохотном швабском княжестве Эльванген в 1612 г. казнили 167 ведьм. В княжестве Нейсе в 1640–1651 гг. к смерти было приговорено свыше тысячи ведьм; их не сжигали на костре, а бросали в специально выстроенную для этого огромную печь. В 1586 г. в десятке деревень вокруг Трира в живых остались всего две женщины, остальные были казнены. Чиновники докладывали властям, что «скоро здесь некого будет любить, некому будет рожать, ибо все женщины сожжены». Рвению инквизиторов порой изумлялись даже римские папы. В 1657 г. любитель вина и развлечений папа Александр VII, который в дружеских беседах с кардиналами отпускал ядовитые шутки об основных догмах католицизма и язвительно высмеивал «непорочное зачатие» Христа, читая отчеты о ведовских процессах в Падерборнском епископстве, был крайне поражен тем, что в них не было ни малейших доказательств вины осужденных.

Процессы над ведьмами носили весьма изощренный характер. Очень часто на следствии обвиняемых бросали в воду. Если женщина тонула, это считалось несомненным подтверждением того, что она виновна в колдовстве. Если же она не тонула, это означало, что она ведьма, которой помогает сам князь тьмы. На территории сегодняшней земли Баден-Вюртемберг с 1561 по 1670 г. было казнено 3224 ведьмы, из них более двух третей — в католических районах. В Баварии же, где в 1400–1800 гг. состоялось более тысячи ведовских процессов, в 81,5% случаев обвиняемые были оправданы или отделались мягкими наказаниями^[51]. Постепенно затухавшая охота на ведьм, тем не менее, продолжалась даже в сер. XVIII в. В 1756 г. в баварском Ландсхуте была сожжена 14-летняя девочка за «сожительство с дьяволом». А последнее известное нам публичное сожжение ведьмы произошло в южнобаварском городке Кемптен в 1775 г.

Рассматривая ведовские процессы, можно отметить еще несколько моментов. Эпицентром охоты на ведьм в Германии была ее политически самая раздробленная часть на Юго-Западе, район Рейна — Мозеля, отдельные местности Гессена и Вестфалии, Франкония и саксонские герцогства. Напротив, в крупных территориальных государствах — Бранденбурге, Баварии, Саксонии — это мрачное явление широкого распространения не имело^[52]. Можно говорить и о некоторых конфессиональных различиях гонений на ведьм, однако пытаться ставить вопрос о степени жестокости, проявленной в данном случае со стороны того или иного вероисповедания, по справедливому суждению немецкого историка Герда Шверхоффа, «совершенно непродуктивно»^[53]. В целом в католических землях преследования были более суровыми. И однако в католической Баварии, скажем, они носили более мягкий характер, по сравнению со свирепой охотой и массовыми сожжениями в протестантском графстве Липпе, настоящем оплоте ведьмомании: уничтожая ведьм как носителей всякого рода суеверий, многие местные реформаторы надеялись таким образом преодолеть кризис церкви и добиться ее нравственного очищения^[54]. В кальвинистской Женеве только в 1542 г. было сожжено около 500 ведьм. Впрочем, сам «женевский папа» Кальвин предпочитал, чтобы их не сжигали, а замуровывали живьем или топили в озере.

Очевидным является тот факт, что гонения обрушились прежде всего и главным образом на женщин. Церковь и невежественная масса верующих мужчин всегда считали женщину существом низшим, греховным и опасным. Это было прямым наследием древнееврейского учения о первородном грехе и проклятии Евы. Авторы «Молота ведьм» настойчиво твердили, что женщины далеко превосходят мужчин в суеверии, мстительности, тщеславии, лживости и ненасытной чувственности. Из-за внутреннего своего ничтожества женщина всегда слабее в вере, нежели мужчина, и отрекается от нее гораздо легче. Наконец, утверждали эти мракобесы, как-никак дьявол — это существо мужского пола, творить с которым распутство для женщины — дело вполне естественное.

Тезис о гендерном конфликте в целом достаточно убедителен, поскольку женщины составили более 80% всех жертв судебных процессов. Верно в общем и то, что преследование ведьм — это преследование женщин^[55]. Но это только констатация факта, которая сама по себе является лишь исходным пунктом для изучения и объяснения конкретных мотивов и функций ведовских процессов.

Можно попытаться нарисовать портрет типичной ведьмы, как сделала это Ева Лябуви. Обычно это «женщина за пятьдесят, незамужняя или вдовая, но не обязательно живущая замкнуто или уединенно. Она вполне могла быть интегрирована в семейное или деревенское сообщество». Для таких женщин чаще всего характерно нонконформистское поведение, а из-за своей сварливости они концентрировали на себе «повышенный конфликтный потенциал»^[56]. К тому же им были присущи действия, которые легко можно было истолковать как ведовство — проклятия, угрозы, плевки.

В целом, ведовские процессы в Германии, да и во всей Европе, дают настолько сложную и разнообразную панораму, что ее невозможно привести к общему знаменателю и объяснить какой-то одной причиной. Свою роль сыграли и социально-экономическая ситуация, и духовный климат, и не только социальная, но и индивидуальная человеческая психология.

Тридцатилетний потоп

К началу XVII в. Священная Римская империя вновь оказалась в трудном положении. Аугсбургский религиозный мир, который в течение полувека поддерживал в ней определенный порядок, в значительной степени расшатался. Он сменился враждебным противостоянием двух конфессиональных группировок — Протестантской (Евангелической) Унии 1608 г. и созданной в 1609 г. Католической Лиги. Полностью утратила свою работоспособность Имперская судебная палата, в 1608 г. была сорвана работа рейхстага, стала очевидной полная недееспособность императора Маттиаса. Перед Габсбургами отчетливо и грозно встала перспектива потери императорской короны вследствие кризиса империи. В августе 1618 г. в Богемии вспыхнуло восстание протестантского дворянства, а через год римским королем и императором был избран Фердинанд II, видевший свою главную цель в защите интересов католической церкви. Он был твердо намерен средствами Контрреформации превратить свои владения в зону сплошного католицизма, что встретило упорное сопротивление протестантов. Однако чешское дворянство категорически отказалось признать его богемским королем и призвало на престол Фридриха Пфальцского. В мятежной Венгрии трон занял убежденный кальвинист, трансильванский князь Габор Бетлен. Эти события стали прологом Тридцатилетней войны — общеевропейского конфликта, главным полем действия которого явилась Германия.

Тридцатилетнюю войну обычно делят на четыре этапа — чешско-пфальцский (1618–1623), датско-нижнесаксонский (1624–1629), шведский (1630–1635) и франко-шведский (1635–1648). Уже отсюда видно, что это был не внутригерманский, а европейский конфликт. Суть его состояла в борьбе за гегемонию на континенте, и в этой борьбе совпали три компонента — конфессиональная конфронтация между католиками и протестантами, борьба за власть внутри германской империи и конфликт между главными европейскими державами. Населению Германии война нанесла страшный урон, в разных местностях оно сократилось на 30–50%, а кое-где потери доходили до трех четвертей жителей. Конечно, это еще не означает, что все они погибли. Часть уцелевших покидала родные места и уходила в более спокойные районы. Но в целом население Германии сократилось примерно с 16 млн.чел. в 1620 г. до 10 млн. в 1650 г.^[57]. Хотя видный немецкий историк Х.-У. Велер полагает, что это явное преувеличение и в 1650 г. в Германии проживали те же 15–16 млн. человек, поскольку рождаемость в те годы была очень высокой^[58].

Избрание богемским королем вождя Протестантской Унии и зятя английского короля Якова I Фридриха Пфальцского означало открытый вызов Католической Лиге. Богемия являлась крупнейшей и процветавшей территорией империи; установление в ней власти протестантского короля означало бы такой удар по католицизму, от которого тот, вероятно, не смог бы оправиться.

Лига собрала армию под командованием опытного полководца Иоганна Тилли (1559–1632), религиозного фанатика и человека беспредельной жестокости. Маленький и тощий, с огромными торчащими усами и острым подбородком, Тилли всем своим обликом и неизменным испанским камзолом напоминал усмирителя Фландрии герцога Альбу и ничуть не уступал ему в свирепости. Его армия летом 1620 г. вошла в Австрию и первым же ударом привела к повиновению бунтующее протестантское дворянство. Затем она вторглась в Чехию и двинулась на Прагу. У Белой горы путь ей преградило протестантское войско во главе с князем Анхальтским. Туманным утром 8 ноября 1620 г. колонны Тилли двинулись на позиции протестантов, быстро смяли их и обратили в беспорядочное бегство. Поражение совершенно деморализовало протестантов. Павший духом король Фридрих бежал в Брауншвайг, не получив поддержки протестантских князей Германии. Дело в том, что Фридрих был кальвинистом, а представителей этого вероисповедания лютеране — каковыми являлось абсолютное большинство протестантских правителей в Германии — ненавидели едва ли не больше, чем католиков. Лютеране зачастую утверждали, что «лучше паписты, чем кальвинисты». Злосчастный богемский король был лишен всех владений и звания курфюрста, которое император передал вождю Католической Лиги Максимилиану Баварскому. Теперь в избирательной коллегии империи было пять католиков и только два протестанта — курфюрсты Бранденбурга и Саксонии.

Для Чехии разгром при Белой горе означал страшную национальную катастрофу. Руководители восстания были казнены, конфискации подверглось большинство владений протестантского чешско-моравского дворянства, которое как социальный слой было почти полностью уничтожено. По указанию императора вернувшиеся в страну иезуиты развернули широкую насильственную рекатолизацию чешского народа, национальная культура которого была задушена на два столетия.

После этого театр войны переместился на север, где армия Тилли одержала ряд новых побед над протестантскими князьями. Казалось, что война заканчивается триумфом Габсбургов. Но это встревожило протестантские страны — Нидерланды, Англию, Данию и Швецию, тем более что на берегах Рейна появилась 25-тысячная испанская армия генерала Спинолы.

Первым из иностранных монархов в войну весной 1625 г. вступил честолюбивый щеголь, датский король Христиан IV, под верховной властью которого находился ряд северных немецких территорий между Эльбой и Рейном. Император оказался в трудном положении. Помощь войск Лиги стоила дорого, ее вожди не проявляли заинтересованности в укреплении императорской власти, а Максимилиан Баварский уже получил все, чего добивался. Фердинанду не оставалось ничего другого, кроме создания армии, подчиненной только ему. Задачу взял на себя чешский дворянин, блестящий полководец и организатор Альбрехт Валленштейн (1583–1634), перешедший в католичество и разбогатевший за счет конфискации земель у мятежников. Он быстро навербовал наемную армию и перевел ее на своеобразное самоснабжение путем конфискаций и грабежей. Валленштейн представлял собой яркий тип авантюриста, не слишком обремененного нормами морали и религии. Если верить Фридриху Шиллеру, Валленштейн за семь лет поборами и грабежами выкачал из Германии 60 млрд. талеров. Но, может быть, для чеха Вальдштейна (такова была его настоящая фамилия) немецкие земли были чужими и ненавистными?

30-тысячная армия Валленштейна сразу (25 апреля 1626 г.) нанесла протестантским войскам крупное поражение близ Дессау на Эльбе и предотвратила их соединение с мятежным князем Габором Бетленом, запросившим после этого мира. Тем временем Тилли остановил продвижение датчан в Тюрингию и 27 августа 1626 г. нанес им сокрушительное поражение в битве при Люттере. Датчане потеряли более 4 тыс. убитыми, 60 знамен и всю артиллерию. Вынужденный просить мира Христиан обязался не оказывать немецким протестантам никакой поддержки и отказался от всех территориальных притязаний в Германии.

Воодушевленный успехами император по наущению иезуитов в 1629 г. издал указ о реституции, по которому все католические владения, захваченные протестантами после договора 1552 г. в Пассау, возвращались католической церкви. Предстояло вернуть два архиепископства, 12 епископств и множество аббатств. Это затрагивало интересы почти всех протестантских правителей, наносило им сокрушительный удар и толкало на ожесточенное сопротивление. Валленштейн и даже Тилли, понимая это, возражали против реституции и считали ее совершенно несвоевременной^[59].

Победы Валленштейна вызвали опасения некоторых католических князей, считавших его усиление чрезмерным. Они убедили императора, слабохарактерного во всем, кроме религиозных вопросов, распустить основную часть армии и отправить своего полководца в отставку, утверждая, что теперь достаточно и одного Тилли. В случае отказа они угрожали не признать сына Фердинанда наследником императорской короны и заключить союз с Францией, которая уже выделяла им субсидии, не желая излишнего усиления австро-испанского дома Габсбургов.

Франция подстрекала к вмешательству в войну еще одного защитника протестантской веры — шведского короля Густава II Адольфа (1594–1632), которого настойчиво призывали на помощь и немецкие протестантские князья. Этот незаурядный человек был высокообразован, знал шесть языков и обладал замечательной храбростью, подавая в этом пример своим солдатам, разделяя к тому же с ними все тяготы походов. Шведская армия состояла из свободных крестьянских парней и отличалась совершенно необычной для того времени дисциплиной. В ней не было ни прислуги для офицеров, ни сопровождавших армию — как тогда было принято — женщин легкого поведения, а за порядком следили военные капелланы. Свою задачу Густав Адольф видел в том, чтобы укрепиться на южном и восточном побережье Балтийского моря и превратить его во внутреннее шведское озеро.

Эти расчеты, подкрепленные французским золотом, привели к тому, что 4 июля 1630 г. шведы высадились в Померании, захватили Штеттин и Франкфурт-на-Одере. 17 сентября 1631 г. шведская армия, усиленная немецкими отрядами, нанесла имперским войскам Тилли страшное поражение севернее Лейпцига, у деревни Брайтенфельде. На поле битвы пало более 5 тыс. имперских солдат, 7 тыс. оказалось в плену, сам Тилли получил три ранения и спасся только чудом. Императорская власть в Северной Германии была сокрушена, а шведы двинулись на Баварию.

Густав Адольф, который уже видел себя германским императором, вел себя соответствующим образом — принимал присягу на верность от городов и правителей, требовал от населения продовольствия и солдат, раздавал земли своим сторонникам. Разгромив 15 апреля 1632 г. имперско-баварскую армию на реке Лех (в этом сражении был смертельно ранен Тилли), шведы 16 мая 1632 г. заняли Мюнхен. Уже опасаясь столь мощного соседа, руководитель французской политики кардинал Ришелье приказал занимать немецкие крепости на левобережье Рейна, чтобы предотвратить их захват шведами. Император Фердинанд в панике вернул Валленштейна, который вытребовал себе полную свободу действий, право вести любые переговоры и по своему усмотрению конфисковывать владения и имущество на завоеванных территориях. Его новая армия двинулась в Саксонию, чтобы отрезать шведов от морского побережья. 16 ноября 1632 г. произошло решающее сражение близ городка Лютцен. Оно закончилось неопределенным результатом, но шведская армия потеряла своего короля, убитого в самом начале боя. Лишь после сражения его тело, истоптанное копытами лошадей, было найдено возле огромного валуна, называемого и поныне Шведским камнем.

Но для Швеции еще не все было потеряно, так как именно в это время обострились отношения Валленштейна с императором, начавшим подозревать его в стремлении стать королем Богемии. В январе 1634 г. армия Валленштейна была распущена, а сам он 25 февраля в чешской крепости Эгер (нынешний город Хеб) был убит перешедшими на сторону императора собственными офицерами. Честолюбие вознесло этого человека на вершину славы, честолюбие его же и погубило. Возглавивший теперь имперские войска наследный принц Фердинанд развернул широкое наступление и в сентябре 1634 г. соединился с испанцами под Нёрдлингеном, прикрывавшим главную базу и житницу шведского воинства — Швабию. 6 сентября здесь разыгралось решающее сражение, в котором против 25 тыс. шведов выступило 40 тыс. имперцев и испанцев. Шведская армия, уже четыре года оторванная от родины и уставшая, потерпела сокрушительное поражение, потеряв только убитыми 10 тыс. человек, 5 тыс. попало в плен.

Казалось, чаша весов окончательно склоняется на сторону Габсбургов, но теперь пробил час Франции, перед которой замаячил призрак австро-испанского окружения. В мае 1635 г. французские армий двинулись в Нидерланды, на Рейн и в Южную Германию. По всей немецкой земле опять заполыхал пожар войны. Шведы сражались с имперцами в Баварии, Силезии и Моравии, а попутно отобрали у единоверной Дании часть Шлезвига. Французы громили испанцев в Эльзасе и Нидерландах, хотя огрызавшиеся солдаты дона Хуана Австрийского временами наносили им ощутимые ответные удары, почти полностью уничтожив фландрскую армию.

На четвертом этапе войны разорение Германии достигло предельных размеров. По всей стране бесконечно маршировали военные отряды и бродили банды дезертиров и мародеров, отнимавшие у жителей последние жалкие остатки имущества. С горечью писал об этом в драме «Валленштейн» Шиллер:

Одичавшие люди прятались в землянках и норах, ели мышей и крыс, корни и траву, было множество случаев людоедства. В разрушенной стране уже не оставалось ресурсов для содержания армий, на глазах таявших от голода, болезней и дезертирства. Давно испарились первоначальный религиозный фанатизм и идеология «священной войны», а на первый план уверенно выступили политические вопросы гегемонии на европейском континенте^[61].

Истощенные войной стороны приступили к поискам мира. В декабре 1644 г. в вестфальском городе Мюнстер начались переговоры между империей и Францией, первоначально вялые и бесплодные, а на следующий год в Оснабрюке встретились представители императора и Швеции.

Вестфальский мир

После долгих и трудных переговоров 24 октября 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке были подписаны мирные соглашения. После общеевропейской войны этот мир также носил общеевропейский характер. Для всех территорий Священной Римской империи, кроме личных владений императора и баварского курфюрста, восстанавливалось положение на 1624 г., т. е. подданные могли исповедовать любую религию независимо от веры своего правителя. Но в самой Австрии, Богемии и Баварии фактически была узаконена рекатолизация населения.

Швеция получила важные территории в Северной Германии — Переднюю Померанию, остров Рюген на Балтике, порты Висмар и Штеттин, бременское епископство. Это делало шведских монархов теперь и имперскими князьями. Официальную полную независимость получили практически уже давно отделившиеся от империи Нидерланды и Швейцария. Почти весь Эльзас и часть Лотарингии отошли к Франции, вышедшей таким образом на берега Рейна. Территориальные изменения произошли и внутри империи. Саксония получила область Лаузица, входившую прежде в Богемию, бранденбургский курфюрст — Нижнюю Померанию, а Бавария — Верхний Пфальц. Наибольшие потери понесла имперская католическая церковь, владения которой уменьшились почти вдвое.

Ослабление империи и власти кайзеров было давней целью Франции. Теперь она добилась своего: император, признав полную суверенность всех немецких территориальных правителей, согласился тем самым и с их правом заключать по своему усмотрению любые союзы, хотя и оговаривалось, что они не должны направляться против императора. Отныне он не мог принимать важных решений без согласия рейхстага. Но любопытно, что в качестве правителя Австрии император мог проводить любую политику. Закрепленная Вестфальским миром политическая раздробленность Германии нашла символическое выражение в статье, согласно которой никакие религиозные вопросы не могли решаться в рейхстаге простым большинством голосов. Если они возникали, то католики и протестанты вначале обсуждали их отдельно, а то или иное решение относительно них вступало в силу только при условии, что оно было одинаковым и у тех и у других. Кальвинизм был признан третьим официальным вероисповеданием, прочие, а также секты таковыми не считались. Гарантами мира становились Франция и Швеция, к которым могли обращаться имперские сословия и правители, если полагали, что какие-то их права нарушены. Все это означало, что Священная Римская империя превращалась из субъекта в объект европейской политики, а само это государство — в призрачный фантом на карте Центральной Европы. В исторической памяти народов, переживших Тридцатилетнюю войну, она осталась самым кошмарным бедствием, апокалипсисом, который только может представить себе воображение человека.

Глава четвертая. Век абсолютизма (1648–1789)

Облик эпохи

Разложение старосословных структур в эпоху Реформации предопределило общую для всей Европы потребность в восстановлении государства как органа порядка, а это связывалось прежде всего с личностью монархов. Начинается формирование абсолютистской формы правления. В своем классическом виде она сложилась во Франции при Людовике XIV (1638–1715, король с 1643 г.), которому приписывают знаменитое изречение «Государство — это я», лапидарно и четко определившее сущность абсолютизма, при котором отождествляются государство и его правитель.

Само понятие абсолютизма возникло из формулы римского права, по которой государь отделен от закона и стоит выше его, ибо его власть имеет божественное происхождение. Он может отменять старые законы и вводить новые, поскольку его власть не ограничена никакими иными инстанциями, хотя государь обязан все же соблюдать правовые нормы и не допускать произвола и самодурства. Теоретическую основу под абсолютизм XVI в. подвели французские ученые-государствоведы, введя в государственно-правовую сферу понятие суверенитета, или верховной власти, как неделимой, абсолютной, ничем не ограниченной государственной власти монарха.

Определяющей чертой абсолютистского правления стала «кабинетная система»: монарх опирался на советников, образующих кабинет, независимый от других центральных государственных органов. С его помощью государь проводил самостоятельную внешнюю политику, вмешивался в сферу права, издавал имевшие силу закона «кабинетные ордонансы», объявлял войну и заключал мир. Чтобы иметь возможность в любое время вести свои «кабинетные войны», монархам была необходима постоянная армия, а для управления страной — зависимая от них бюрократия. Все большее число различных сфер жизни становились непосредственно управляемыми государством. На его службе находилась и значительная часть экономики.

Процесс огосударствления с его явно негативными последствиями (мелочная опека подданных, преувеличение функций власти) развертывался параллельно с постепенным размыванием средневековой общественной структуры, основанной на сословном делении. Сословия утрачивают политическое влияние, хотя сословный порядок еще сохраняется. Как и прежде, привилегированными слоями оставались дворянство и духовенство, в то время как зарождавшаяся и экономически крепнувшая буржуазия не имела соответствующего политического ранга. Возникающее из-за этого напряжение абсолютизм, особенно в его просвещенном виде, старался сгладить реформами, направленными на благо государства и общества. Но, разделяя некоторые принципы Просвещения, абсолютизм категорически не мог принять идеи народного суверенитета и общественного договора.

В Германии абсолютизм сформировался на уровне территориальных государств, и потому — в совершенно различной степени зрелости. Его складывание во многом определялось необходимостью преодолеть последствия Тридцатилетней войны. Это было возможно только при усилении государственного управления и его организаторской функции. Императорская власть с 1648 г. ограничивалась чисто формальным верховенством и отдельными правами, зачастую тоже формальными, а не реальными. После Тридцатилетней войны Франция стала сильнейшей европейской державой, а для германских государств — образцом для их внутреннего устройства как в политическом, так и в культурном отношении.

Положение империи на международной арене определялось необходимостью противостоять постоянным угрозам турецкого нашествия с Востока и экспансионистским притязаниям Франции с Запада. Более того, Людовик XIV постоянно стремился путем союзных договоров и денежных субсидий сколотить в Германии оппозицию против императора. Ему удалось привлечь на свою сторону династию Виттельсбахов, правившую в Баварии, Пфальце и Кёльне, а также бранденбургских курфюрстов. Император Леопольд I не смог воспрепятствовать присоединению к Франции Эльзаса со Страсбургом. Однако он добился успеха в отражении турецкого натиска в 1683–1699 гг., а это укрепило Австрию как державу европейского ранга.

Наряду с Габсбургами еще три германские династии приобрели европейскую значимость. Первая из них — Вельфы, с 1235 г. владевшие герцогством Брауншвейг-Люнебург и добившиеся в 1692 г. превращения Люнебурга в курфюршество Ганновер. С 1714 г. эта династия воцарилась в Англии после королевы Анны, последней представительницы дома Стюартов. Второй значительной династией стали Веттингеры, правившие в Саксонии. В 1697 г. курфюрст Фридрих Август I при поддержке императора был избран королем Польши, оказавшейся в личной унии с Саксонией. Особым путем шло возвышение третьей династии, Гогенцоллернов, в Бранденбурге — Пруссии. Основой его явилось прежде всего внутреннее развитие, милитаризация социальной и политической жизни, превратившая это государство в сильнейшее в Северной Германии. При Фридрихе II Великом Пруссия стала державой европейского ранга.

С этого времени начинается австро-прусский дуализм, оттеснивший после Семилетней войны старые габсбургско-бурбонские противоречия на второй план. Австрии и Франции в этой войне противостояли Англия и Пруссия. Пятая держава — Россия — участвовала в конфликте на франко-австрийской стороне. Так сложилась сохранившаяся в целом до Первой мировой войны европейская пентархия, система пяти ведущих держав. Она являлась системой определенного равновесия сил, которая хотя и не гарантировала мир в Европе, но восстанавливала после войн и конфликтов определенный баланс и поддерживала его на протяжении полутора веков.

Почти суверенные территориальные государства по примеру Франции переняли абсолютизм как форму правления. Он давал правителю неограниченную власть и обеспечивал создание жесткого административного управления, ведение упорядоченного финансового хозяйства и формирование регулярной армии. Многие князья были столь честолюбивы, что превратили свои резиденции в центры культуры. Некоторые из них представители «просвещенного абсолютизма» развивали науку и критическое мышление, разумеется, в рамках своих властных интересов. Политика меркантилизма способствовала экономическому укреплению государств с абсолютистской формой правления. Такие государства, как Бавария, Бранденбург (позднее Пруссия), Саксония и Ганновер превратились в самостоятельные центры власти. Австрия, которая отбила нападения турок и завоевала Венгрию, а также часть турецких владений на Балканах, стала великой державой. В XVIII в. у нее появился соперник в лице Пруссии, которая при Фридрихе Великом (1740–1786) превратилась в ведущую военную державу.

Немецкий реформаторский абсолютизм представлял собой разновидность абсолютистского режима вообще, и в основе его лежали некоторые общие принципы правления и теории власти. Чтобы утвердиться на международной арене, немецким абсолютистским режимам было необходимо преодолеть внутреннюю отсталость. Понимая это, немецкие правители и бюрократия стремились не только копировать оправдавшие себя западные новации, но и использовать новые тенденции, наметившиеся в их собственных владениях. Однако в данном случае было бы преувеличением говорить о какой-то единой и целенаправленной внутренней политике. Речь скорее идет о ее первых шагах, при которых решения нащупывались эмпирически и часто повторялись одни и те же ошибки. Тем не менее общие целевые установки имелись.

Так, во всех германских землях активно проводилась демографическая политика, в рамках которой правители поощряли переселение к ним людей из других местностей, заселение пустовавших районов, вербовку за рубежом квалифицированных мастеров — все это делалось с целью увеличить у себя в земле количество работоспособного населения. Аграрная политика была нацелена на расширение домениальных земель. Это позволяло как увеличить фискальные доходы, так и применить новшества в культуре землепользования. К таким мерам относились распашка целины, обвалование морского побережья, осушение болот и речных пойм, планомерная вырубка лесов, которой придавалось особое значение, т. к. древесина была главным источником энергии^[62].

В промысловой политике князья стремились ограничить традиционные права цехов и гильдий на автономию и расширить свою власть.

С 1730-х гг. участились попытки регулировать промышленный сектор. Чтобы поддержать собственные государственные мануфактуры, им давались субсидии, льготы на ввоз сырья, зачастую запрещался импорт некоторых товаров, снимались многие цеховые ограничения. Государство часто использовало на своих мануфактурах дешевый труд арестантов и обитателей работных домов и сиротских приютов. Все это означало прямое, хотя обычно и не слишком успешное, стимулирование промышленного развития.

Такую политику особенно активно и настойчиво проводили крупные территориальные немецкие государства, и дело здесь не только в честолюбии князей и высших чиновников или во влиянии камералистских теорий. Такие меры диктовались объективной необходимостью и выражали стремление к возможно более быстрому преодолению или, по крайней мере, уменьшению исторически сложившегося отставания Центральной Европы от Западной, становившегося уже опасным. Не случайно степень государственного вмешательства в экономику на более развитом западе в Германии была значительно больше, чем на отсталом востоке. В то время как рейнские области почти не нуждались в помощи властей, восточнопрусские провинции просто взывали о мощной поддержке государства.

Динамика населения

В 1-й пол. XVIII в. население Германии возросло с 15 до 17 млн. человек. Этот довольно медленный рост часто прерывался голодными неурожайными годами и эпидемиями. Причины медленного роста населения имели различный характер. Средняя продолжительность жизни при высокой смертности была невысокой и составляла чуть более 30 лет. Если, несмотря на большое число мертворожденных младенцев и значительное количество одиноких мужчин и женщин, в сельской местности все же происходил небольшой, но неуклонный прирост населения, то это объясняется относительно высокой рождаемостью. После войны она достигла 30 рождений на тысячу населения. В 1662 г. один итальянский путешественник заметил, что «в этой стране бесчисленное количество детей, но мало мужчин, способных носить оружие»^[63]. Проблемой было не рождение, а сохранение детей. Если женщина выходила замуж в возрасте 23–25 лет, то обычно она рожала четырех — шестерых детей, а выживали только двое — трое.

Во многих немецких государствах, как уже говорилось, власти всячески поощряли переселение на свои земли людей из других мест, особенно квалифицированных мастеров своего дела. В нач. XVIII в. в Вюртемберг из Франции перебралось несколько тысяч вальденсов, приверженцев еще средневековой ереси. Во Франконии осело около 150 тыс. лютеран из Австрии, Баварии и Пфальца. В 1725 г. 20% населения Бранденбурга — Пруссии составляли переселенцы.

Но одновременно возросла и эмиграция из самой Германии на юго-восток Европы, в Россию и Северную Америку. Тяжелые условия жизни и религиозные гонения вызвали массовую эмиграцию из Пфальца через Англию в Америку. Только в 1709 г. оттуда выехало более 13 тыс. чел., а к середине века ежегодно выезжало в среднем по 2 тыс. А в американских колониях к этому времени проживало уже более 100 тыс. немцев.

К сер. XVIII в. темпы прироста населения Германии и его географическая мобильность значительно возросли. В 1748 г. в Бранденбург-Пруссии проживало 3,5 млн. чел., в 1770 — уже 4,2 млн., причем прирост, хотя и неравномерный, происходил во всех провинциях. В некоторых сельских местностях Бадена, Вюртемберга и Пфальца появилось даже избыточное население, устремившееся в Восточную Пруссию. Из Швабии поток переселенцев потянулся на Дунай, в Венгрию и Трансильванию, а также в российское Причерноморье, составив соответственно около 100 и 25 тыс. человек.

В немецких городах XVIII в. прирост населения при низкой рождаемости происходил в основном за счет сельских переселенцев, приезд которых как новых налогоплательщиков и строителей различных сооружений поощряли власти. Но крупных городов в Германии почти не было. На рубеже XVII–XVIII вв. лишь Вена насчитывала более 100 тыс. жителей. В Гамбурге и Берлине проживало около 60 тыс., в Страсбурге, Данциге и Бреслау — около 40. Лишь столетие спустя население Берлина перевалило за 150 тыс. чел., а Гамбурга — за 100. В то же время крупнейший немецкий город XV в. — Кёльн — насчитывал в 1800 г. всего 40 тыс. жителей.

Сельское хозяйство

В XVIII в. Германия по-прежнему оставалась страной сельского хозяйства. Даже в экономически развитой Саксонии в 1750 г. свыше 60% населения проживало в деревне и занималось земледелием. Аграрный в целом характер имели и маленькие городки, жители которых занимались не только ремеслом или торговлей, но и сельским хозяйством на небольших наделах земли и огородных участках. Правовое и экономическое положение крестьянства в отдельных регионах Германии значительно различалось. В системе крупной земельной собственности крестьяне как ее составная часть занимали различное положение.

Западнее Эльбы преобладало разнообразие форм наследственного арендаторства, при котором крестьяне фактически являлись владельцами земли, но не ее собственниками. В Баварии на исходе XVIII в. 56% всех земельных площадей находилось в руках духовенства, а 34% принадлежало светскому дворянству. Более 90% этих сельскохозяйственных площадей было передано в пользование крестьянам, которые вносили за них арендную плату и несли барщину на той земле, которая оставалась в руках ее непосредственного собственника. Крестьянам была обеспечена и определенная правовая защита, их нельзя было беспричинно сгонять с наследственно арендуемых участков.

В восточных районах Германии положение крестьянства было значительно хуже. Там сложилось крупное поместное хозяйство ост-эльбского юнкерства, ориентированное на экспорт зерновых в Западную и Северную Европу. Незначительная часть крестьян на тех или иных условиях имела участки земли для собственного пользования. Большинство же крестьянства оставалось практически безземельным и работало батраками в дворянских латифундиях.

Поэтому в течение всего XVIII в. крестьянские волнения вспыхивали почти исключительно на востоке — в Саксонии, Пруссии и особенно в Силезии, где положение крестьянства было особенно тяжелым, поскольку социальный гнет усугублялся здесь национальным: основную часть сельских жителей составляли поляки. Однако нигде в Германии не сложилось мощного революционного крестьянского движения — не в последнюю очередь потому, что права и обязанности крестьян и землевладельцев были довольно четко зафиксированы юридически, а возникающие споры и разногласия подлежали судебному разбирательству. Этого права не были лишены даже лично зависимые крестьяне, превращенные в «наследственных подданных» своего местного землевладельца. Поэтому не следует это крепостное состояние путать с российским крепостничеством, при котором крестьяне были бесправной и бессловесной собственностью помещиков, имевших право продавать и покупать их как вещи.

В отдельных регионах Германии аграрное устройство при одинаковой в целом его структуре имело различный характер. Восточнее Эльбы господствовала система крупного поместного землевладения или барщинное хозяйство. Здесь еще в 1-й пол. XV в. была ограничена свобода передвижения крестьян. Благодаря этому, а также притоку переселенцев крупные землевладельцы получили в свое распоряжение необходимую рабочую силу. Здесь возникли огромные латифундии, ориентированные на экспорт зерна, в котором остро нуждались государства северо-западной Европы. С XVI в. все шире применялась практика сгона крестьян с земли и присоединения их участков к господским владениям. Но согнанные с наделов крестьяне не имели права покидать поместье, поскольку считались наследственными подданными своего господина, обязанными трудиться на его земле.

В восточногерманских поместьях, крестьянских дворах и домениальных (государственных) имениях преобладало земледелие. Животноводство играло сравнительно незначительную роль, только на плохих землях, вроде песчаников Мекленбурга, паслись большие отары овец. Крестьяне были опутаны сетью многочисленных платежей и повинностей, это были сезонные барщинные работы, натуральный оброк, денежные платежи и государственные налоги. В целом на все уходило около трети валового дохода крестьянина. Самые большие платежи, значительно превышавшие арендную плату за королевские земли, выпали на долю поместного крестьянства в Восточной Пруссии^[64].

Восточногерманское крестьянство не являлось совершенно однородным. В частности, в нем выделялся слой «кульмцев» в Пруссии. Еще со времен Немецкого ордена они были наделены самыми прочными и широкими правами на землю, которая передавалась по наследству и облагалась небольшим налогом в палату королевских доменов. Кульмцы подлежали юрисдикции местных землевладельцев, но не имели никакого отношения к господскому хозяйству и не входили в число поместных крестьян.

В западной Германии, где дворянские землевладельцы обычно не вели собственного хозяйства, а сдавали землю в наследственную аренду и жили за счет ренты и различных сборов, положение крестьян являлось более благоприятным. На северо-западе, где применялось так называемое мейерское право, с кон. XVI в. запрещалось повышение крестьянских оброков и платежей и выселение арендаторов. В XVII в. была введена неделимость арендуемой земли. Это обеспечивало сохранение определенного количества крестьянских хозяйств, но те из крестьянских сыновей, что не имели права на наследство, становились батраками, сезонными рабочими, сельскими кустарями или уходили в поисках счастья в города. Однако социальная стабильность северо-западной Германии не была прочной. После Тридцатилетней войны оброк заметно снизился, но возросло бремя государственных налогов. Крестьянские доходы от продажи продуктов заметно упали, а количество различных натуральных платежей и повинностей увеличилось.

Своими особенностями отличались друг от друга аграрные отношения в западной, юго-западной и Средней Германии, а также в Баварии, где повинности крестьян были наибольшими. Но их объединяло практически наследственное крестьянское землепользование. Хотя платежи и повинности ложились на крестьянство тяжелым бременем, они были точно зафиксированы, и произвольно повышать их запрещалось.

Положение крестьян в значительной степени зависело, разумеется, от размеров их участков, плодородия почвы и умения ее обрабатывать. В большинстве регионов Германии все еще господствовало трехпольное хозяйство, но в XVIII в. продукция сельского хозяйства стала более разнообразной. Вблизи городов стали выращивать больше овощей, бобовых и масличных культур. Во 2-й пол. XVIII в. значительно увеличилось выращивание свеклы и картофеля. Выросло потребление спиртных напитков. В Баварии и восточных землях предпочитали пиво, на севере — крепкий шнапс, на юго-западе — мозельское и рейнское вино. В отдельных местах получила распространение многопольная система, в других — при повышенной удобряемости земли — однопольная, кое-где доминировало луговодство.

Наиболее интенсивно развивалось сельское хозяйство в районе Рейн — Майн, на нижнем Рейне, в отдельных местностях с плодородной почвой в Тюрингии, Саксонии и Силезии. Животноводство оставалось на сравнительно низком уровне, только на хороших пастбищах и вблизи больших городов оно развивалось более успешно. Маленькие же города, как правило, имели свое собственное поголовье скота.

К важнейшим мерам улучшения сельского хозяйства в XVIII в. относилось увеличение используемой земли путем мелиорации, обвалования земли и осушения болот. Самыми значительными были мелиоративные работы в междуречье Одера — Хафеля в Бранденбурге и в придунайских болотах в Баварии. Лучшему использованию земли способствовал также раздел общинных угодий на отдельные участки, причем инициаторами раздела обычно являлись не правители, а сами крестьяне.

Немецкие князья стремились планомерно заселять колонистами пустующие земли, поскольку это увеличивало количество сельских налогоплательщиков. На востоке в XVIII в. увеличились размеры крупных латифундий, в которых повинности постепенно заменялись денежными платежами, и все шире использовался более рентабельный труд поденщиков. Залежные земли все чаще засевались клевером, который значительно улучшал качество корма скота; особенно много стали разводить овец, шерсть которых была необходима для текстильной промышленности.

Площадь обрабатываемых земель возросла с 1648 по 1800 г. на 60%, урожайность — на 20% за счет лучшего возделывания почвы. Однако проблема питания людей оставалась нерешенной, так как рост производства продуктов не поспевал за ростом населения, а цены росли гораздо быстрее заработка. К кон. XVIII в. становилось все яснее, что аграрное общество может развиваться далее только на основе общего улучшения сельского хозяйства, модернизации аграрной системы, повышения материального и культурного уровня жизни деревенского населения. Но пока продолжала существовать феодальная система, смягченная, но неликвидированная реформаторской политикой абсолютизма, существенные перемены были невозможны.

Ремесло и торговля

К 1700 г. обозначился медленный подъем разоренных в годы войны ремесел и торговли. Этому способствовала политика территориальных правителей, заинтересованных в повышении доходов, а значит — в увеличении рабочих рук, расширении производства и возрастании экспорта продукции. При этом главным образом поощрялось не старое цеховое ремесло, а новые промыслы, производившие продукцию для армии, двора и на экспорт. Государство оказывало помощь в создании новых предприятий, освобождало их в первые годы от налогов и предоставляло привилегии при сбыте товаров.

В раннее Новое время промысловое производство в Германии было сконцентрировано в городах, а ремесло организовано в принудительные цехи. Они регулировали весь процесс производства от закупки сырья до количества и качества изготовляемой продукции и цен на нее, определяли число учеников и подмастерьев у каждого цехового мастера, обычно монополизировали и определенные районы сбыта своих изделий. Цель цеховой политики состояла в том, чтобы обеспечить своим членам определенный социальный статус и приличный жизненный уровень и ограничить, если не уничтожить вообще, конкуренцию на локальном рынке. К нач. XVIII в. традиционные городские цехи находились в состоянии стагнации и пытались воспрепятствовать увеличению числа мастеров, помешать рыночной конкуренции и различным техническим новшествам. Место мастера фактически стало наследственным, а цехи окончательно превратились в закрытые корпорации. Волнения среди недовольных таким положением подмастерьев в 1731 г. привели к принятию имперского закона, который запрещал им бастовать, создавать собственные союзы и требовать повышения заработной платы.

Окостенение старых цехов вело к постепенному перемещению центров промыслового производства в сельскую местность и новые княжеские резиденции. Но, с другой стороны, абсолютистские правители рассматривали цехи как полезный инструмент административного надзора и иногда организовывали по цеховому принципу и сельские промыслы. При ограниченных экономических возможностях того времени ликвидировать цехи и перейти к свободной рыночной конкуренции было невозможно. Тем не менее цеховая организация являлась препятствием меркантилистской экономической политике государства, нацеленной на повышение количества продукции и активный внешнеторговый баланс. Поэтому в интересах территориальных правителей в 1731 г. был принят имперский регламент, в первый раз значительно урезавший традиционные права цехов.

XVIII век принес с собой и новые формы промышленного производства — мануфактуры рассеянного и централизованного типа. В них процесс производства, в отличие от цехового ремесла, основывался на разделении труда. От современной фабрики мануфактура отличалась преобладанием ручного труда над механизированными операциями, если таковые вообще имелись.

Другим новшеством стало широкое перемещение ремесла, прежде всего ткачества, в сельскую местность и превращение прежних самостоятельных сельских ремесленников в рабочих-надомников в рамках так называемой системы ферлага (надомничества), несколько схожей с рассеянной мануфактурой, но все же отличной от нее. Главной фигурой этой системы был не предприниматель, а монопольный торговец-скупщик, который обеспечивал надомников необходимым сырьем, иногда — орудиями труда, и скупал произведенные изделия по заранее определенной и, как правило, минимальной цене^[65]. В зародышевой форме ферлаг уже представлял собой отношения капиталистического типа.

Существовало три формы, или стадии надомничества, которые различались по степени зависимости работников от работодателя. На первой стадии работники были обязаны продавать скупщику свои изделия, но сами закупали сырье и имели собственные орудия труда. На второй стадии они получали сырье уже от скупщика. На третьей скупщик предоставлял им как сырье, так и инструменты, либо кредитовал покупку того и другого, оговаривал количество и качество продукции, а также цену, по которой ее в результате приобретет. Центрами ткачества, прежде всего полотняного, стали силезский Бергланд, Гессен, нижний Рейн и Швабия. В Билефельде и Оснабрюке, а затем и в Силезии к концу века было введено обязательное правило выставления изделий напоказ для определения их соответствия стандартам качества. Надомничество стало широко распространяться также в хлопчатобумажном и шелковом ткачестве. Центр первого в XVIII в. переместился из Швабии в Саксонию. Сырье для него доставлялось издалека, с Балкан, стран Леванта и Вест-Индии. В Вестфалии и Средней Германии ткачество шелка и шерсти было сосредоточено преимущественно в городах, на Рейне — в сельской местности.

Из-за частых неурожаев в последней трети XVIII в. значительно выросли цены на аграрную продукцию. Это привело к ухудшению ситуации в промышленном секторе, особенно для поденщиков и подмастерьев, чей заработок значительно отставал от роста цен на продукты питания. Поэтому происходит резкий всплеск городских волнений, а подмастерья начинают создавать организации для защиты своих интересов. Уже во время Французской революции волнения иногда приобретали угрожающий характер. Забастовку портных в Бреслау в 1793 г. пришлось подавлять военной силой, погибло 27 человек.

Подмастерья боролись за повышение заработной платы, за сохранение некоторых традиционных привилегий, а также за облегчение экзамена на звание мастера, сдать который было чрезвычайно сложно из-за нежелания старых мастеров иметь соперников. Цехи все больше превращались в защитника интересов их маленькой верхушки, которой противостояло постоянно возрастающее число подмастерьев и учеников. Таким образом, уже в доиндустриальную эпоху возникает значительный слой фактически наемных рабочих, для которых переход в следующем, XIX в., к индустриальному способу производства уже не представлялся столь сложной задачей, как для самостоятельных ремесленников и кустарей.

В сер. XVIII в. начинается заметный подъем сельского ремесла. В 1780 г. около трети деревенских дворов юго-западной Германии занимались уже преимущественно ремеслами^[66]. В регионах с избыточным населением и плохой землей свободные от цеховых пут и работающие на рынок сельские промыслы развивались довольно быстро.

В кон. XVIII в. надомники производили 43,1% всей производственной продукции, уступая лишь немного ремеслу (46,9%). Однако надомники были заняты в основном в текстильном производстве. В металлообработке, бумажном и деревообрабатывающем производстве ферлаг играл незначительную роль. Доля мануфактур в общем промышленном производстве составляла всего 7%. Количество мануфактур, которые с сер. XVII в.стали спорадически появляться в Германии, в следующем столетии заметно возросло

Если давать мануфактуре определение, то таковой считается централизованное, нацеленное на массовую продукцию сравнительно крупное предприятие, в котором преобладает ручной труд при его незначительной механизации и более или менее развитом разделении. Мануфактуры возникли прежде всего в новых видах производства и в таких, где происходило изготовление массовой продукции, например сукна для армии, или предметов роскоши — ковров, фарфора, шелковых тканей.

На первом этапе развития процесса разделения труда вспомогательные операции производили неквалифицированные рабочие, женщины и дети. Нередко на мануфактурах трудились обитатели сиротских приютов, работных домов и тюрем, пойманные бродяги и нищие. Это была дешевая, но очень плохая рабочая сила. Поэтому зачастую мануфактурная продукция имела низкое качество. Первые мануфактуры были недолговечными (большинство из них существовало не более 5–10 лет), поскольку их владельцы не умели подчас верно оценить возможности сбыта, им не хватало капиталов и технических знаний; немало было среди предпринимателей и мошенников и аферистов.

Надежных и полных данных о числе немецких мануфактур в кон. XVIII в. нет. По приблизительным расчетам, централизованных и отделенных от надомничества мануфактур в Бранденбурге — Пруссии было 220, в Саксонии — 170, в Баварии — 150, во Франконии — 40, в Силезии — 30, в Рейнланде и Вестфалии — 30. В 1800 г. существовало примерно 1000 предприятий, треть которых приходится на текстильные. За ними с большим отрывом следовали мануфактуры, производящие фарфор и фаянс, стекло, кожу, оружие, табак, бумагу, проволоку, мебель, обои, ковры, часы, коляски и т. д. Наиболее стабильными были гончарные мануфактуры.

Трудно определить и рентабельность мануфактур. Были среди них процветающие, как, например, мануфактура аугсбургского «хлопкового короля» Иоганна Шюле или франкфуртская табачная мануфактура семьи Болонгаро, принесшая в 1734–1779 гг. 2 млн. талеров чистого дохода. Но большинство мануфактур постоянно балансировало на грани банкротства.

В XVIII в. постепенно ожила внешняя торговля, практически прерванная в годы войны. Ее развитие сдерживала и меркантилистская государственная политика с ее тенденцией к автаркии. Однако потребность в сырье диктовала необходимость выхода на мировой рынок, на котором немецкий текстиль из-за его дешевизны имел неплохую конкурентоспособность. В торговле с Восточной Европой большую роль играл Лейпциг, в заморской — Гамбург, связанный через Эльбу и систему каналов с Одером. Важным центром немецкого экспорта и импорта был Бремен, через который вывозили зерно и полотно, а ввозили табак, сахар, кофе. Через фрисландский порт Эмден велась торговля с Азией. Любек так и не достиг своего былого значения, но через него велась торговля с прибалтийскими странами.

Морской торговлей занимались в основном купеческие компании, оборот которых по сравнению с голландскими оставался низким. Попытка бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма основать заокеанские фактории осталась эпизодом. Созданная в 1682 г. в Пиллау Бранденбургско-Африканская торговая компания построила на западноафриканском побережье форт Гросфридрихсбург, но уже в 1720 г. была вынуждена продать его голландцам. Потерпели крах и попытки основать фактории в устье Ганга, в Мадрасе и Кантоне. Без сильного военного флота германские государства не могли рассчитывать на колониальные захваты и остались экономически континентальными.

Для внутренней торговли большое значение имели транспорт и пути сообщения, самыми дешевыми из которых были речные. На рубеже веков началось усиленное строительство каналов в Бранденбурге, связавших между собой Эльбу, Одер и Вислу и открывших путь из Богемии и Силезии к Балтике. Но строительству мощеных дорог внимания почти не уделялось. Плохое состояние дорожной сети препятствовало складыванию единого внутреннего рынка. Его формирование затрудняли также хождение различных монет и многочисленные таможенные границы. На Рейне от Страсбурга до голландской границы располагалось свыше 30 таможенных застав, и торговые суда были вынуждены чуть ли не ежечасно приставать к берегу.

Важнейшими торговыми партнерами Германии являлись итальянские государства, Франция и Нидерланды. Империя вывозила в основном сырье — зерно, древесину, пряжу, а импортировала готовые изделия. Из Франции доставляли парчу, ювелирные украшения, шелковые ленты, туалетную воду, гобелены, мебель, посуду, из Нидерландов — колониальные товары, ткани, оружие, металлоизделия. В XVIII в. немецкая торговля развивалась довольно интенсивно. Ее внешнеторговый оборот к 1800 г. достиг 809 млн. марок, или 34 марки на душу населения, хотя многие специалисты по экономической истории считают эти данные заниженными^[67]. С другой стороны, немецкая внешняя торговля по-прежнему сохраняла пассивный характер.

Меркантилизм

В экономическом развитии Германии 2-й пол. XVII–XVIII вв. большую роль играла политика правителей. В фискальных интересах власть устанавливала правила и осуществляла контроль в хозяйственной сфере. В связи с этим возникает вопрос — затрудняло ли вмешательство государства развитие частной инициативы? Ответ следует искать в самих фактах. Во всяком случае, заметный слой предпринимателей раньше сложился в тех районах, где меркантилистская политика почти не проводилась — в герцогстве Берг, отчасти в Саксонии, а прежде всего — в крупных торговых и портовых городах с их фактическим самоуправлением.

Меркантилизм был не только практической политикой, но и учением о способах накопления богатств в стране. Его главным принципом было продавать за границу больше и дороже, а покупать оттуда меньше и дешевле. Но в рамках раздробленной империи было невозможно проводить единую экономическую политику. Попытка рейхстага устранить внутригерманские таможенные барьеры и ограничить ввоз товаров, прежде всего из Франции, успеха не имели. Меркантилистская политика была возможна только в рамках отдельных территориальных государств.

Что касается учения меркантилизма, то его немецкий вариант развивался в рамках камералистики. Последняя возникла еще в средневековых университетах и представляла собой комплекс административных и экономических дисциплин с упором на теорию и практику управления государством и государственным (камеральным) имуществом. В 1727 г. прусский король Фридрих Вильгельм I приказал учредить в университетах Галле и Франкфурта-на-Одере первые в Германии кафедры камералистики для подготовки высших государственных чиновников.

Самым крупным представителем камералистики являлся Иоганн Генрих Юсти (1720–1771). Этот сын тюрингского пастора прошел довольно извилистый жизненный путь. С 1750 г. он преподавал риторику и камералистику в венской рыцарской академии «Терезианум», с 1755 г. — политэкономию в Гёттингенском университете. Затем Юсти несколько лет работал колониальным инспектором в Копенгагене, а в 1762 г. был приглашен в Пруссию на должность главного смотрителя горнорудной промышленности. В его произведениях дано систематическое изложение принципов общего внутригосударственного управления.

Во взглядах Юсти соединялись лютеранские и просветительские представления. Он считал, что целью государства является всеобщее благоденствие, во имя достижения которого должны трудиться как государи, так и все их подданные. Государственная администрация путем проведения активной хозяйственной политики должна стремиться к установлению гармонии между благосостоянием отдельного человека и всего общества. Необходимо всячески поощрять рост населения и создание мануфактур, однако торговля по мере возможности должна оставаться вне сферы государственного контроля. В 1761 г. Юсти опубликовал получившее широкую известность сочинение «О крепостничестве и барщине», где ратовал за отмену того и другого в интересах успешного развития сельского хозяйства.

Немецкая камералистика в гораздо большей степени, чем западноевропейский меркантилизм, придавала значение увеличению населения. Это являлось следствием осмысления факта ужасающих людских потерь в Тридцатилетней войне, а также выражением фискальной ориентации экономического учения, в соответствии с которой рост благосостояния признается возможным лишь на основе усердного труда отдельных людей и расширения деятельности государства, в то время как значение внешней торговли отходит на второй план.

Поскольку немецкие государства оставались аграрными, основной интерес камералистов вызывало сельское хозяйство и положение крестьянства. Но как раз в этом вопросе их предложения не выходили за пределы государственных доменов. Более существенных результатов достигли камералисты в отношении промыслового сектора. Так, в некоторых регионах были отменены цеховые ограничения на количество производимой продукции, расширилась система надомничества, создавались новые мануфактуры. В своем политическом завещании 1722 г. прусский король Фридрих Вильгельм I, обращаясь к «любимому преемнику», писал, что «мануфактуры приносят стране благосостояние и процветание», а без них государство будет «мертвой и нищей страной»^[68]. Поэтому следует беречь и умножать мануфактуры, а населению дозволять носить одежду только из тканей отечественного производства.

Цели и успехи, издержки и достижения меркантилистской политики зачастую вступали в острое противоречие друг с другом. Единого всеобъемлющего государственного хозяйства не существовало ни в одном немецком государстве. Но эта политика явилась одним из импульсов к модернизации экономики. Наибольшего размаха меркантилистская политика достигла в Бранденбург-Пруссии, где экономический подъем способствовал не только усилению государственной машины, подготовке к войне и социальному дисциплинированию масс, но и созданию предпосылок для перехода к индустриализации XIX в.

Общество и сословия

Немецкое дворянство эпохи абсолютизма, оставаясь все еще феодальным сословием, организованным в ленный союз, не было однородным. Правовые отношения в обществе были довольно сложными: так, например, курфюрст Бранденбурга был ленником императора, а как герцог и позднее — король Пруссии являлся суверенным правителем, поскольку Пруссия не входила в состав империи. Правовые различия между дворянами не зависели от их богатства или силы. Имперское рыцарство чаще всего было беднее, чем многие дворянские роды — ленники территориальных князей. Оно оставалось замкнутой корпорацией, приверженной особому духу своей независимости, обусловленной благородным происхождением.

В самом общем плане немецкое дворянство делилось на старое и новое, и это был вопрос не только престижа, но и привилегий. К рыцарству, имевшему право заседать в ландтагах, мог принадлежать только тот, кто имел занесенное в особый реестр ландтага владение и мог доказать наличие не менее восьми поколений благородных предков. Свежеиспеченные владельцы рыцарских имений такого права не имели. Но вопреки сопротивлению старого дворянства случаи пожалования в дворянство чиновников, офицеров, торговцев, придворных поставщиков, предпринимателей и ученых в XVIII в. стали довольно обычным явлением.

Обладание особыми привилегиями и местной судебной властью обязывало дворян вести особый образ жизни, зачастую разорительный для небогатых из них. Для улучшения образования и воспитания своих детей дворяне стали приглашать домашних учителей и гувернеров, для дворянских сыновей создавались рыцарские академии, католические семьи посылали их в иезуитские гимназии. Дворянские отпрыски все чаще посещали университеты, хотя обычно очень недолго. Постепенно стал формироваться новый тип сравнительно образованного и энергичного дворянина, рачительного сельского хозяина и хорошего государственного чиновника. Поэтому о немецком дворянстве XVIII в. нельзя говорить как о приходящей в упадок паразитической касте. Экономическая необходимость и социальные интересы пробудили в нем значительную энергию, что и стало одной из причин его прочной и долговременной ведущей политической роли во всех германских государствах.

Важную роль в обществе традиционно играло духовное сословие. Социальный облик католического и протестантского духовенства во многом был различным из-за специфики положения и функций в обществе. Католические священники в силу предписанного им целибата (безбрачия) в какой-то мере стояли вне общества. Они владели обширной церковной собственностью, не подлежавшей продаже или наследованию. Протестантское же духовенство, как правило, семейное и небогатое, напротив, было прочно включено в социальную жизнь общества. Католический высший клир почти без исключений происходил из дворянства и далеко отстоял от низшего духовенства, чаще всего крестьянского по происхождению, бедного и необразованного. В протестантском духовенстве не было таких резких различий, но, разумеется, положение деревенского пастора разительно отличалось от положения придворного проповедника или главного пастора крупной городской церкви. Важным было и то обстоятельство, что протестантское духовенство являлось как бы самовоспроизводящимся слоем, должность пастора становилась семейной традицией. На селе пасторы, являясь обычно единственными образованными людьми, исполняли кроме церковных и различные административные обязанности, что приближало их к положению государственных чиновников. Высшие евангелические священники обычно женились на дворянках. Но пожалование им самим дворянского звания не было принято. Протестантское духовенство с правом можно считать профессиональным слоем, причем социально весьма динамичным. Примечательно, что почти все крупные немецкие философы, писатели, ученые и юристы XVIII в. происходили из пасторских семей.

Подавляющую часть (75–80%) населения Германии и в XVIII в. составляло крестьянство. После Тридцатилетней войны его социальное положение заметно ухудшилось. Например, свободные крестьяне Восточной Пруссии потеряли право заседать в ландтаге, а введение наследственного подданства поместных и домениальных крестьян фактически превратило их в крепостных. Напротив, в это же время в Вюртемберге крестьянские общины расширили свое участие при выборах в ландтаг. Почти во всех германских государствах сохранилось деревенское самоуправление.

Немецкое крестьянство XVIII в. в целом делилось на три основные группы. К первой принадлежали зажиточные крестьяне, хозяйство которых оценивалось в сумму более 10 тыс. талеров. Вторую группу составляли крестьяне с такими доходами, которые позволяли им вести собственное хозяйство и обеспечивали сносное существование. Крестьяне третьей группы не могли прожить за счет только сельского труда и были вынуждены заниматься побочными промыслами. В общей массе третья группа составляла примерно три четверти всего крестьянства.

Кроме собственно крестьян в немецкой деревне имелись и многочисленные безземельные слои, называемые по-разному в различных районах страны (косситы, бринки, инсты, бобыли, лачужники, огородники и т. д.). Эти группы, численность которых неуклонно росла, не принадлежали к сельской общине, поэтому статистика не включала их в категорию крестьян. Между тем в прусской Силезии в 1767 г. только 24,2% сельского населения составляли крестьяне, 47,8% являлись огородниками, а 28% — лачужниками. Примерно таким же было соотношение и в старогерманских землях. Таким образом, в XVIII в. социальная структура немецкой деревни значительно изменилась. Владельцы дворов и земельных наделов повсеместно стали меньшинством сельского населения, но именно они составляли верхушку крестьянской общины и задавали в ней тон.

Социальная структура немецких городов XVIII в. отличалась большой дифференциацией, на которую указывают подробные налоговые классификации жителей. Так, в 1731 г. во Франкфурте-на-Майне все население было поделено на пять категорий, которые обязаны были даже носить различную одежду. В столичных резиденциях социальный облик определяли двор, бюрократия и военные. Они не входили в городскую общину и не могли быть членами магистратов, но их присутствие ощутимо сказывалось на экономической жизни городов. Так, в Брауншвейге в 1758 г., кроме низших слоев (36% всего населения), из оставшихся 28% были военными, 17% были заняты при дворе, в администрации, церкви и культуре, 49% были ремесленниками, а 6% торговцами.

Мелкое городское бюргерство состояло преимущественно из цеховых мастеров и их семей. Не только мастера различались по степени благосостояния, но и сами цехи имели различный престиж и соответственное влияние. К мелкому бюргерству принадлежали и розничные торговцы, также обычно организованные по цеховому принципу. Трудно провести отчетливую границу между этими слоями. К ним в XVIII в. принадлежали и обедневшие ремесленники, и разбогатевшие «фабриканты», полуграмотные торговцы и образованные учителя. Характерной чертой мелкого бюргерства была набожность, а цеховые обычаи определяли нормы поведения. Большое значение придавалось предписанным по рангу одежде и обращению, воспитанию детского послушания и подчеркнутому отмежеванию от неимущих слоев.

В социальной структуре немецких государств имелись и различные особые и маргинальные группы. Но это не означает, что их члены были непременно бедны и социально унижены. Напротив, в некоторых случаях такие группы обладали даже привилегированным статусом. К ним принадлежали переселившиеся в Германию гугеноты, «богемские братья» из Чехии. Безусловно, неинтегрированными оставались евреи, несмотря на их заметную роль в обществе. В крупных городах они селились в особых кварталах — гетто, в других местах их проживание в строго ограниченном количестве разрешалось княжеской охранной грамотой. Они не могли владеть землей, входить в цехи и местные общины. При таких ограничениях им оставались только торговля и ссудные операции. С другой стороны, их особый статус вызывал у окружающих антипатию или откровенную враждебность. Социальная изоляция и ограниченность сферы деятельности формировали у евреев своеобразный тип мыслей и поведения.

Наиболее благоприятным было положение верхнего богатого еврейского слоя. Так, торговля Гамбурга с Испанией и Португалией полностью находилась в руках сефардов, евреев — выходцев с Пиренейского полуострова. Но, тем не менее, даже для членов богатой и влиятельной еврейской общины Франкфурта-на-Майне только в 1728 г. было отменено предписание носить на верхней одежде особый отличительный знак. До 1762 г. евреям было запрещено проживать в Мюнхене, в Саксонии они могли селиться только в Дрездене и Лейпциге. В Пруссии Фридриха Великого по «Общей привилегии» 1750 г. евреям запрещалось владеть землей, но они могли вести торговлю, владеть мануфактурами и «фабриками», хотя число таких лиц было строго ограничено.

В 1743 г. еврейская колония Берлина насчитывала почти 2 тыс. человек. К 1777 г. она возросла до 4245 человек и составляла 5% городского населения. Ее верхушка умело использовала возможности, которые предоставляла активная экономическая политика Фридриха, и заводила различные торговые и промышленные предприятия. Почти все берлинские миллионеры сер. XVIII в. были евреями^[69]. В то время как подавляющее большинство евреев занималось мелкой торговлей и ростовщичеством, богатые семейства возводили роскошные особняки, на их приемах можно было увидеть высших чиновников и прусских аристократов. А на самом дне располагались нищие еврейские бродяги, которые отличались от своих христианских собратьев по суме только тем, что были еще более презираемы и беззащитны.

Особую социальную группу немецкого общества составляли представители искусства — актеры, музыканты, певцы. Их социальный статуе был низким. Верхний слой этой группы был представлен придворными и городскими капельмейстерами, скульпторами, архитекторами и художниками, которым иногда даже жаловалось дворянство.

На низшей ступени общества находились не входившие в цехи представители «грязных» профессий — скотобойцы, пастухи, лудильщики, коробейники. Их не всегда можно было отличить от бродяг, но это не были нищие попрошайки. Численность этих маргиналов постоянно колебалась, резко возрастая после войн и в неурожайные годы. Особенно большое число нищих находилось в католических регионах, поскольку милостыня считалась там богоугодным делом. По некоторым данным, в духовных владениях на тысячу жителей приходилось 200 нищих. В протестантских государствах, где праздность рассматривалась как первый шаг к греховности, власти пытались бороться с нищенством полицейскими мерами, которые обычно цели не достигали.

Княжеский абсолютизм в Германии

Как указывалось выше, с XVI в. в развитых европейских государствах наметилась тенденция к усилению автократической власти государей, получившей название абсолютной монархии, или абсолютизма. В Германии Габсбурги не раз пытались продвинуться к установлению императорской власти такого типа, но эти планы окончательно похоронил Вестфальский мир. Однако абсолютистская форма правления утвердилась на уровне отдельных территориальных государств.

Княжеский абсолютизм в Германии традиционной историографией чаще всего оценивается негативно: если абсолютизм является не национальным, а региональным, то он-де мешает прогрессивному развитию. Но другого варианта политического развития германских земель не существовало. В сложившихся условиях носителями централизации на региональном уровне неизбежно становились территориальные князья.

Важным фактором княжеского абсолютизма в Германии явились значительный рост армий и увеличение расходов на военные нужды. Если одни княжества были территориально целостными, то другие, например, Гессен-Кассель, Гессен-Дармштадт, Брауншвейг-Вольфенбюттель, Брауншвейг-Келле и Брауншвейг-Калленберг, многочисленные саксонские княжества, были дробными. Преобладающими тенденциями внутриполитического развития являлись укрепление княжеского суверенитета по отношению к сословно-представительным учреждениям и создание бюрократического государственного аппарата, протекавшее в обстановке сопротивления со стороны дворянства и патрициата, особенно в герцогстве Прусском, где ощущалось влияние Пруссии, известной дворянскими вольностями^[70].

Давление государства направлялось не против дворянских привилегий в целом, а лишь против тех, которые мешали укреплению абсолютизма. Экономическое положение и политическая власть дворянства как класса при этом вовсе не ослаблялись. Права сословно-представительных учреждений были сильно ограничены или практически полностью уничтожены, как, например, в Бранденбург-Пруссии при курфюрсте Фридрихе Вильгельме I (1640–1688), в Австрии с 1665 г. Вместе с тем в некоторых княжествах сохранялись старые государственные формы, что не мешало этим княжествам становиться абсолютистскими. Укрепление абсолютизма способствовало усилению власти князей над бюргерством: стала достаточно отчетливо проявляться тенденция принуждать богатое бюргерство обеспечивать кредитами княжескую власть^[71].

Быстрое развитие зернового хозяйства, ориентированного на экспорт, способствовало укреплению Бранденбургско-Прусского государства во 2-й пол. XVII и в нач. XVIII в. С самого начала абсолютизм в Пруссии стал приобретать милитаристский характер. Используя военное преимущество и упадок Польши, прусское дворянство намеревалось объединить Пруссию с Бранденбургом за счет польских земель. Бранденбургско-прусские правители успешно сопротивлялись попыткам Габсбургов распространить действие имперских порядков на Пруссию. Одновременно курфюрсты стремились усилить свою власть над местными дворянами, уничтожая многие их замки. Территориальные интересы Пруссии выходили за пределы Остэльбии, поскольку она участвовала в борьбе за господство на Балтийском море и стремилась укрепить свои позиции на Нижнем Рейне, в Клеве и других местах.

Родоначальником этой воинственной политики был курфюрст Фридрих Вильгельм, использовавший все предоставлявшиеся ему возможности для расширения границ своего государства. Во внутренней политике он был вынужден считаться с привилегиями дворянства, предпочитавшего перекладывать налоговое бремя на плечи других сословий. При этом же курфюрсте были созданы новые, более соответствовавшие абсолютистским порядкам, органы управления. Но власть прусских королей преследовала преимущественно династические цели, не стремясь в это время создать национальное государство. В XVIII в. резко расширился королевский домен, составлявший в 1740 г. четверть всех земель королевства. Благодаря этому обеспечивалась армия, ставшая при короле Фридрихе II Великом одной из самых многочисленных и боеспособных в Европе. Милитаризация находилась в постоянном противоречии с потребностями экономического и социального развития Прусского государства. Но милитаризм здесь вполне сочетался с «просвещенным абсолютизмом».

Своеобразным был саксонский абсолютизм. Поскольку Саксония еще на рубеже XV–XVI вв. была одной из самых развитых в экономическом отношении областей Германии, Саксонско-Тюрингский район при других, более благоприятных обстоятельствах мог бы стать центром внутригерманского рынка и объединения Германии. На основании экономических изменений на рубеже XV–XVI вв. в Саксонии произошли существенные перемены в классовой структуре, прежде всего в плане формирования буржуазии. Но вследствие усиления власти князей и централизации территориальных государств эксплуатация первыми горных промыслов, где сильнее всего в экономике Германии проявились раннекапиталистические отношения, привела к ослаблению и упадку добычи серебра к сер. XVI в. Усиление власти князей способствовало также укреплению феодальных отношений в сельском хозяйстве. Все же в Саксонии и Тюрингии большинство арендаторских хозяйств смогли в XVI в. закрепиться и в дальнейшем эволюционировать в капиталистические хозяйства. С сер. XVI в. и до Тридцатилетней войны в Саксонии бюргерство послушно шло за князьями, видя в них своих защитников от крестьянства и плебейства. Относительное спокойствие достигалось также с помощью веротерпимости и уравнения в правах лютеран, кальвинистов и католиков.

Формирование государственного аппарата Саксонии началось еще во времена курфюрста Фридриха Мудрого. Подчинялся он имперским властям, по существу, формально. Именно при нем ландтаг стал вотировать налоги. Внешний фактор больше всего проявился при Морице Саксонском (1541–1553), который стремился к объединению всех саксонских земель и своей политикой заложил основу саксонского государства раньше, чем это произошло в Пруссии или Австрии. Здесь же, в Саксонии, завершенная теория княжеского абсолютизма была отражена в трактате Людвига фон Зеккендорфа «Немецкое княжеское государство» (1656). Автор полагал, что все немецкие княжества (более 300) являются самостоятельными национальными образованиями. То, что курфюрст Август Сильный в 1697 г. стал польским королем, существенно укрепило княжеский абсолютизм в Саксонии, а также усилило его позиции не только в Саксонии, но и в целом в Германии. Во время Северной войны (1700–1721) он пытался стать независимым от ландтага, хотя впоследствии, когда курфюрст вышел из войны, такая политика перестала быть необходимой. В эти же годы был создан кабинет министров, и Тайный совет отошел на второй план. Семилетняя война привела к новым реформам в области управления, несколько ослабившим власть курфюрста и позиции абсолютизма^[72]. Здесь сказалось влияние достаточно прочного положения саксонской буржуазии в сер. XVIII в.

Во многих малых немецких государствах (Вюртемберге, Бадене, Мекленбурге и др.) углубилось разделение власти между княжеским двором и местным дворянским управлением. Между князьями и сословно-представительными учреждениями постоянно происходили столкновения, заканчивавшиеся с переменным успехом. В Пфальце к кон. XVI — нач. XVII в. Высший совет уже проводил политику курфюрстов. Начавшаяся Тридцатилетняя война прервала развитие центральных органов, но после нее происходит их новый рост. При этом, с одной стороны, усиливалась раздробленность Германии, а с другой, — ряд территориальных княжеств (Пруссия, Австрия, Саксония) настолько укрепились в XVIII в, что они могли уже играть важную роль на европейской арене. Федерация под эгидой империи в целом противоречила объективному ходу исторического развития Германии того времени. Поэтому вопрос не в том, был ли княжеский абсолютизм явлением прогрессивным или регрессивным, — это был единственный из возможных вариантов германского государственного развития в сложившихся условиях, который содействовал сохранению государственности в Германии.

Установление абсолютизма в государствах Священной Римской империи протекало особенно сложно и противоречиво. Далеко не везде князьям удалось ликвидировать право участия в управлении земельных сословий, выраженное ландтагами. В них входили представители дворянства, церкви, кое-где — городов и даже деревень. Особенно упорно ландтаги отстаивали свое право участия в бюджетно-налоговой политике, потому что именно оно позволяло оказывать влияние на деятельность правителя. После войны это право стало главным барьером для создания князьями постоянной армии, требующей больших расходов. По традиции, после окончания войны армия распускалась, и страна избавлялась от бремени ее содержания. Теперь же из соображений безопасности и престижа большинство князей стремились оставить некоторое количество солдат и в мирное время. Это и явилось источником основных конфликтов между правителями и сословиями. Однако в 1654 г. князьям удалось провести в рейхстаге закон, по которому земельные ландтаги были обязаны утверждать необходимые расходы на строительство крепостей и содержание их гарнизонов. Закон означал решительный шаг на пути создания постоянной армии, комплектуемой на наемной основе. Князья стремились обладать постоянной армией так упорно потому, что она становилась главным и наиболее действенным инструментом их власти. Имея армию, правители могли игнорировать решения ландтагов по всем вопросам. В повседневной практике управления князья опирались теперь не на традиционные Тайные советы из представителей наиболее знатных родов, а на кабинеты, состоявшие из секретарей различных департаментов. Секретари, которых в определенном смысле можно уже называть министрами, образовывали правительство, все нити которого находились в руках только одного лица — абсолютного монарха.

Тенденция к установлению абсолютизма была, однако, только одной стороной этого явления. С другой стороны, оттеснение сословий на второй план и кабинетная система правления позволяли проводить целенаправленную политику реформ, которая была невозможна там, где по-прежнему доминировали сословия с их различными и зачастую противоположными интересами. Сословия защищали прежде всего свои традиционные права и привилегии и были рассадником партикуляризма.

Успешнее и дальше других немецких государств по пути ограничения сословного влияния и реформ продвинулся Бранденбург-Пруссия. Но даже там государству не удалось окончательно сломить власть сословий во всех сферах. Если в Бранденбурге правящая династия Гогенцоллернов осуществила это довольно легко, то в герцогстве Пруссия и западных владениях — графствах Клеве и Марк этот процесс протекал гораздо медленнее и встретил ожесточенное сопротивление юнкерства. Законченного абсолютистского правления в целом не существовало ни в одном германском государстве, а Мекленбург вообще представлял собой своеобразную дворянскую республику, где власть избираемых герцогов оставалась по существу номинальной.

Придворное общество

С эпохой абсолютизма неразрывно связан расцвет придворного общества. Его составляли привлеченные государем ко двору ранее независимые дворяне, превращенные в служителей государства, воплощенного в фигуре монарха^[73]. Придворное общество было общеевропейским феноменом. Оно существовало в светских и духовных, католических и протестантских государствах. Образцом для подражания, формирующим стиль и вкусы, архитектонику и структуру такого общества, являлся двор Людовика XIV, хотя у многих немецких правителей были и собственные традиции и особый церемониал. Иногда встречалось и подчеркнутое неприятие французской модели, что было присуще прежде всего венскому императорскому двору. Некоторые правители, как, например, прусский король Фридрих Вильгельм I, вообще не желали тратиться на содержание придворного общества и запрещали всяческие церемониалы.

Характерным элементом нового придворного общества стали княжеские резиденции. Многие князья покидали ставшие для них тесными городские замки и возводили по образцу Версаля пышные дворцовые ансамбли в стиле барокко за пределами городов. Особенно выделялись резиденции в Мангейме, Карлсруэ, Людвигсбурге. Определяющей чертой городов-резиденций являлась их строгая геометрическая планировка, подчеркивающая единовластие монарха языком пространственной символики. Во дворцах и парках доминировал центр всей композиции, от которого внутри зданий лучами расходились коридоры и анфилады, а в парках — аллеи и павильоны. В украшении дворцов и парков фонтанами, скульптурами и картинами большую роль играла аллегорическая символика, прославляющая деяния и добродетели монархов. Лучше всего для этой цели подходили герои греко-римской мифологии.

Разумеется, функция дворов состояла не только в эстетическом возвышении власти. После Тридцатилетней войны дворы превратились в центры политической жизни и стали к тому же значительным экономическим фактором. В резиденциях постоянно возрастало число не только придворных кавалеров и дам, но и обслуживающих их лиц. В нач. XVIII в. крупнейшие дворы Вены и Мюнхена насчитывали каждый до 2 тыс. человек, дрезденский двор — около 500. От светских правителей не отставали и духовные, дворы которых состояли из 200–300 человек. Придворное общество было не только крупнейшим потребителем многих видов продукции, особенно предметов роскоши и художественных промыслов. Оно являлось и ненасытным пожирателем государственных доходов. В кон. XVII в. в Мюнхене на содержание двора уходило более 50% баварского бюджета. В других государствах расходы были скромнее, но все равно колебались в пределах не менее 20–30% бюджета^[74]. Это способствовало процветанию торгово-ремесленного населения резиденций.

Наконец, дворы и находящиеся при них центральные государственные органы стали своего рода стартовой площадкой для способных и образованных людей недворянского происхождения, особенно юристов, быстро поднимавшихся по социальной лестнице. В то время как подавляющее большинство дворянства прожигало жизнь в калейдоскопе балов, охоты, застолий, амурных приключений, княжеские кабинеты становились все более профессиональными, а должности в них занимало все больше людей бюргерского происхождения.

Политические структуры

Вестфальский мирный договор торжественно гласил, что в империи устанавливается «общий и вечный христианский мир». Это следовало закрепить новой внутриполитической системой, чтобы в будущем избежать новых конфессиональных конфликтов. Суть нового порядка состояла в усилении власти территориальных князей и ослаблении власти императора, что было закреплено в 8-й статье Оснабрюкского договора. Впрочем, только действительно крупным имперским князьям удалось полностью сохранить свой реальный, а не номинальный суверенитет. Более мелкие правители оказались на деле зависимыми от более сильных соседей или иностранных держав, что вело к упрочению мелкодержавной раздробленности.

Империя после войны превратилась в образование, которое было весьма трудно определить в государственно-правовом смысле. Видный немецкий юрист и историк Самуэль Пуфендорф образно назвал империю «диковинным организмом, подобным монстру». В нем смешивались монархические, аристократические и демократические (в случае имперских городов) элементы.

Постоянный имперский рейхстаг в Регенсбурге нельзя считать предшественником современного парламента. Это было собрание курфюрстов, князей и остальных имперских сословий (графы, бароны, позднее — имперское рыцарство, города), которых представляли их посланники. Удручающе малозначащей оставалась законодательная деятельность рейхстага: ведь законы должны были получить единодушное одобрение всех трех курий и императора, а этого почти никогда не достигалось. Однако рейхстаг более или менее успешно выступал в роли миротворца при улаживании постоянно вспыхивающих мелких конфликтов.

Известное влияние имели центральные имперские инстанции, выполнявшие судебно-правовые функции. Заседавший в гессенском Вецларе Высший имперский суд разбирал не только дела о нарушении мира, но и особо сложные налоговые тяжбы и жалобы на персон, которые подлежали не местной, а непосредственно имперской юрисдикции. Суд был создан еще в 1495 г. как противовес сословному Высшему суду. Но функции этих учреждений не были четко разграничены, что порождало путаницу и неразбериху. Незаинтересованные в существовании Имперского суда местные правители стремились всячески уклониться от финансирования его работы или выделяли столь жалкие суммы, что они напоминали не взносы, а подачки. Поэтому суд не мог увеличить свой персонал, а значит — сократить долгую бюрократическую волокиту судебных разбирательств, так что к сер. XVIII в. в его подвалах скопилось до 60 тыс. так и не рассмотренных дел. Было трудно заставить подчиниться решениям суда. Как верно писал Пуфендорф, «кто может положиться на свою силу, тому плевать на решения в Вецларе».

Проведение имперских решений и законов в жизнь входило в обязанности инстанций среднего звена — имперских окружных собраний, которые занимались местными финансами, борьбой с преступностью, военной организацией. Более эффективно они действовали на юге Германии, где имелось множество мелких территорий и крохотных рыцарских владений. Так, Швабский округ состоял из 40 духовных и 68 светских владений, а также из 40 имперских городов. Поскольку в таких регионах не имелось сильной центральной власти, то окружные собрания выполняли здесь функции государственных органов.

Имперская церковь, города и рыцарство

Священная Римская империя практически не могла существовать без непосредственно подчиненных императорам церкви, городов и рыцарства. Церковные князья, соединявшие в одном лице главных духовных пастырей и светских правителей, не имели наследственных династий. Однако церковные капитулы во многих случаях постоянно избирали членов одного и того же семейства, имевшего не менее 8, 16, а то и 32 поколений дворянских предков. Некоторые капитулы избирали только лиц, принадлежавших к сословиям имперских князей, графов или рыцарей. Так постепенно формировались фактически семейные династии епископов из родов Дальбергов, Сайнсхаймов, Эртелей, Фюренбергов и им подобных.

Соборные капитулы стремились также получить от кандидата письменное обещание сохранить все их права и привилегии. Но в 1695 г. папа в согласии с императором запретил эту процедуру, хотя фактически она продолжала существовать и в XVIII в. Князья-епископы не остались в стороне от веяний времени и стремились всячески усилить свою власть. Так, в Бамберге и Вюрцбурге по сути сложилась абсолютистская форма правления. А воинственный мюнстерский епископ Бернхард фон Гален содержал даже постоянную армию, правда, только за счет субсидий других немецких государств.

После Тридцатилетней войны и до нач. XIX в. не было случая секуляризации духовных владений. Но в годы Семилетней войны Пруссия и Ганновер вынашивали оставшиеся нереализованными планы ликвидации епископств на северо-западе Германии. Когда в кон. XVIII в. оживленно дискутировалась проблема устройства и будущности духовных владений, никто не осмелился предложить упразднить их вообще.

К имперским городам в XVIII в. относились некоторые очень богатые и влиятельные старинные города — Франкфурт, Нюрнберг, Аугсбург, хотя уже и не столь блестящие, какими они были в XVI столетии. С ними успешно соперничали территориальные центры — Берлин, Вена, Лейпциг, Гамбург (только в 1770 г. получивший место в коллегии городов). Иногда имперский статус даже сдерживал развитие города, когда окружавшие его территории экономически зажимали его, а традиционные структуры внутреннего управления закрепляли социально-политическую стагнацию, как это случилось с Кёльном. Впрочем, многие территориальные города также сохраняли подобную олигархическую систему власти. В одних городах тон задавал старый патрициат, в других, что было чаще, власть принадлежала цехам, точнее — их старинным влиятельным семействам.

Имперские города платили прямые государственные налоги, доля которых в имперской казне была весьма значительной. Не все их жители имели полные права. Так, в Аугсбурге из 30 тыс. жителей полноправными горожанами было только 6 тыс. человек. Эти права можно было купить, чем широко пользовались магистраты, пополнявшие таким способом городские финансы. Общие собрания горожан потеряли былое значение, их функции перешли к комитетам, по поводу распределения мест в которых вспыхивали ожесточенные споры. В некоторых южногерманских городах значительная часть старого торгового патрициата была пожалована в дворянство и потеряла статус горожан. В Ульме такие семьи даже выехали из города, чтобы вести образ жизни сельского дворянства.

В тех городах, где, как в Кёльне или Ахене, власть принадлежала цехам, царила враждебность по отношению к реформам и предпринимательской деятельности. Из городской общины по-прежнему были исключены конфессиональные меньшинства. В таких городах как Аугсбург или Биберих, где было примерноеравенство католиков и протестантов, все городские должности также делились поровну.

В целом имперские города сохраняли хотя бы остатки старого духа бюргерской независимости, а выборы в магистраты напоминали о прежних временах истинного самоуправления. Однако теперь значение города определялось уже не его внутренним устройством, а экономическими факторами его расцвета или угасания.

Весьма специфической корпорацией оставалось имперское рыцарство, которое подчинялось только кайзеру, до кон. XVI в. не имело своего представительства в рейхстаге и не платило налогов. Впрочем, оно отчисляло императору деньги из общей кассы, но делало это от случая к случаю, чтобы подчеркнуть добровольный характер платежа. Сами себе хозяева, рыцари и не пытались превратиться в отдельное имперское сословие, которое заседало бы в рейхстаге. Поделенное по округам и кантонам рыцарство возглавлялось генеральной директорией, функции которой поочередно передавались какому-либо округу. Но ее власть оставалась чисто номинальной, в отличие от кантонов, которые непосредственно защищали рыцарские права и следили за выполнением ими своих обязательств.

Князья постоянно стремились превратить рыцарей в поместное дворянство. Но к рыцарству принадлежал только тот, кто владел землей, как уже говорилось выше, занесенной в особый реестр. Поэтому в случаях, когда рыцарский род вымирал, земля отходила к князю. Если же рыцарь получал титул рейхсграфа или продавал имение не рыцарю, то новый владелец уже не имел права входить в рыцарскую корпорацию. На практике продажа рыцарского владения была весьма затруднена, поскольку его хозяин был обязан вначале сообщить о своем намерении в директорию, затем — предложить купить землю только рыцарям или всей корпорации, которые могли обдумывать предложение в течение трех лет.

Какое же значение имело рыцарство, этот курьезный для XVIII в. пережиток средневековья? Население рыцарских владений было в Германии одним из самых бедных, да и их хозяева редко могли похвастаться звонкой монетой. Как правило, они вели хозяйство по старинке, либо вообще не занимались своими имениями и их нищими обитателями, а поступали на службу к духовным правителям или к императору, образуя костяк военного и административного аппарата империи. В этом и заключалось значение рыцарства.

Империя в европейских конфликтах

Тридцатилетняя война являлась европейской войной, а Вестфальский мир должен был стать основой «вечного» европейского мира. Однако мир сохранялся только короткое время. В этот период то и дело вспыхивали новые войны, чаще всего из-за наследства. Европейские правящие дома были тесно связаны между собой родственными узами, и как только умирал тот или иной правитель, не имевший прямых наследников, появлялись вполне равноправные и соперничавшие друг с другом претенденты на освободившийся трон.

Гарантами Вестфальского мира, призванного установить спокойствие и порядок в Священной Римской империи, являлись Франция и Швеция. Но именно они стали первыми его нарушителями. К тому же, вновь возросла угроза со стороны Османской империи. Сложились три очага назревающих конфликтов: Франция, стремившаяся к гегемонии в Европе, Швеция, претендующая на господство на Балтике, и Турция, нацелившаяся на захват земель Габсбургов^[75].

В 1661 г. началась экспансионистская фаза французской внешней политики. Ее целью являлось территориальное расширение Франции до Рейна, укрепление ее восточной границы и утверждение собственной гегемонии на европейском континенте. Немецкие правители оказались беспомощными перед лицом французской дипломатии, которая виртуозно использовала все возможные юридические ухищрения для обоснования своих территориальных претензий и серьезным аргументом которой были превосходящие силы французской армии. Более того, в 1658 г. многие немецкие князья сблизились с Парижем и объединились в Рейнский союз, чтобы отстоять свой суверенитет в противовес властным устремлениям Габсбургов.

Французской гегемонистской политике во многом способствовала женитьба Людовика XIV на Марии Терезии, дочери испанского короля. Сын короля Филиппа IV Карл II был очень больным человеком, и дело шло к угасанию династии испанских Габсбургов по мужской линии. Людовик считал, что он имеет права на испанский престол, но у него были два конкурента — император Леопольд I, также женатый на дочери Филиппа, Маргарите, и малолетний баварский принц Иосиф Фердинанд, правнук Филиппа и внук Леопольда. Карл назвал в своем завещании преемником именно Иосифа, чтобы избежать столкновения династий Габсбургов и Бурбонов и не допустить раздела испанских владений. Но баварский принц неожиданно скончался в 1699 г., и Карл II назначил своим преемником (под влиянием французской партии) Филиппа Анжуйского (1700–1746) — своего племянника и внука Людовика XIV.

После смерти Карла II в 1700 г. предметом притязаний со стороны Людовика XIV и Леопольда I стало Габсбургское испанское наследство. О праве своей жены на испанские Нидерланды Людовик XIV заявил еще в 1665 г. В ответ на протест испанской стороны французские войска заняли эту территорию, что, разумеется, шло вразрез с интересами Священной империи. Австрийская дипломатия настойчиво предупреждала немецких правителей о реальной опасности широкой французской экспансии на восток, и призывала к совместному отпору всех германских государств.

Тем не менее в 1670 г. армия Людовика вторглась в Лотарингию и захватила ее, не встретив серьезного сопротивления. Но когда через два года Франция начала войну против своего главного торгового соперника — Голландии, и ее войска вошли на территорию империи, кайзер и большинство немецких князей поддержали Голландию, выдвинув против Франции объединенную армию. Однако наступление немецких армий закончилось неудачей. На мирных переговорах в Нимвегене парижским дипломатам удалось расколоть антифранцузский блок и получить территорию Франш-Конте.

В ходе дальнейшей борьбы против французского продвижения в Эльзас единение германских государств окрепло. Об этом свидетельствовали результаты Пфальцской, или Орлеанской, войны (1688–1697). Когда после смерти (в 1685 г.) Карла, курфюрста Пфальца, пресеклась мужская линия правящей в Эльзасе династии, Людовик потребовал, чтобы личную собственность этой династии унаследовала его невестка (жена его брата) Лизелотта Пфальцская, герцогиня Орлеанская. После отказа Имперского суда удовлетворить это требование французский король в 1688 г. захватил Пфальц. Рейхстаг объявил в ответ общеимперскую войну и призвал европейские государства к союзу против Франции. Французские войска начали отступать, но при этом подвергли немецкие земли страшному опустошению. Дотла были разорены и разграблены Гейдельберг, Мангейм, Шпейер, Вормс. По Рисвикскому миру 1697 г. Франция вернулась к границам, установленным Вестфальским миром, но сохранила за собой Эльзас. В это же время с Востока империя остановила, наконец, и еще более опасного врага, подстрекаемого из Парижа, — турок.

Экспансия Османской империи в Юго-Восточную Европу достигла своего пика во время правления султана Сулеймана (1520–1566). Но в 1571 г. соединенный испано-венецианский флот сокрушил турецкое морское господство в Средиземном море в знаменитой битве при Лепанто. Новая война, которую в 1593 г. начала Турция против Австрии за обладание Трансильванией, закончилась безрезультатно для обеих сторон. Временному спокойствию в имперско-турецких отношениях положил конец султан Мехмет IV. Вновь вспыхнул конфликт из-за Трансильвании. В 1663 г. турецкие полчища вторглись в Венгрию. Когда австрийская армия стала отступать под их натиском, император и папа призвали к Крестовому походу против турок. На следующий год объединенные армии империи и Франции нанесли туркам крупное поражение.

Новая турецкая война разразилась в 1683 г. В июле огромная турецкая армия появилась под стенами Вены. Австрийская столица держалась из последних сил, в городе были съедены все кошки и собаки. В последний момент к Вене подоспели имперские войска под командованием Карла Лотарингского и польские гусары короля Яна Собеского и 12 сентября наголову разгромили турок при Калленберге. Теперь война протекала успешно для империи. Один из самых талантливых полководцев того времени, принц Евгений Савойский, в 1697 г. нанес туркам сокрушительное поражение на реке Тиса, и султан был вынужден просить мира. По Карловацкому договору Габсбурги установили свою власть над Венгрией, кроме Баната, Трансильванией и значительными территориями в Словении и Хорватии. С этого мира Османская империя перестала быть серьезной угрозой для Центральной Европы.

С 1701 г. начинается война из испанское наследство: против Франции (в лице Людовика XIV) выступили Англия, Голландия и Австрия (в лице императора Леопольда I); в дальнейшем к ним присоединились Дания, курфюрст бранденбургский, большая часть князей Германской империи, Португалия и Савойя. Императорские войска возглавлял великий полководец XVIII в. Евгений Савойский. Это была война между Габсбургами и Бурбонами. Особенно интенсивной она стала после смерти Леопольда I и вступления на престол его старшего сына Иосифа I (1705–1711). После его смерти ему наследовал его брат эрцгерцог Карл, при котором война продолжалась до 1714 г. Она закончилась победой Германии и поражением Франции, и результаты ее были закреплены в двух договорах — Утрехтском (1713) и Раштадском (1714).

Бранденбургско-Прусское государство

После Тридцатилетней войны все большее значение среди германских государств стало приобретать Бранденбургско-Прусское государство. Бранденбургская марка, ставшая его основой, возникла как военная колония. Уже в сер. XIV в. правители Бранденбурга входили в число семи наиболее значительных князей-курфюрстов, участвовавших в избрании императора.

Франконская линия Гогенцоллернов, которой суждено было править в государстве Бранденбург — Пруссия, выделилась в 1227 г. Владея бургграфством Нюрнберг, она приобрела позднее Байройт и Ансбах. В 1415 г. бургграф Нюрнбергский Фридрих VI получил от кайзера Сигизмунда марку Бранденбург, став курфюрстом Фридрихом I (1417–1440). Воспользовавшись внутренними противоречиями, его преемник Фридрих II (1440–1470) в 1442 г. подчинил себе Берлин (основан в 1240 г.), лишив его городской автономии.

Когда Гогенцоллерны появились в Бранденбурге, на побережье Балтийского моря уже существовало государство Немецкого ордена, покорившего или истребившего литовское племя пруссов. Еще в 1455 г. Фридрих II приобрел у ордена Неймарк. В 1466 г. Пруссия раскололась, причем ее западная часть была присоединена к Польше, а у великого магистра ордена осталась восточная часть, называвшаяся «герцогской Пруссией».

Избранный в 1511 г. великим магистром Немецкого ордена Альбрехт фон Ансбах из рода Гогенцоллернов подписал в 1525 г. в Кракове мирный договор с Польшей, в соответствии с которым становился ее вассалом уже в качестве светского герцога Пруссии. Перейдя из католицизма в протестантизм, он произвел секуляризацию владений ордена.

Напротив, курфюрст Бранденбургский Иоахим I (1499–1535), будучи убежденным противником Реформации, с такой яростью выступал против протестантизма, что его жена Елизавета, не выдержав фанатизма супруга, в 1528 г. бежала в Саксонию. Его старший сын Иоахим II, став курфюрстом (1535–1571), наследовал две трети территории Бранденбурга. В 1539 г., вопреки завещанию отца, Иоахим II перешел в протестантизм. Это не помешало ему в 1550 г. вместе с императором и некоторыми другими владетельными князьями принять участие в осаде Магдебурга, являвшегося оплотом протестантизма. Его расточительство разрушило государственные финансы.

Сын Иоахима II Иоганн Георг (1571–1598) был ревностно предан евангельскому учению. Его постоянным стремлением было держаться поближе к «достославному австрийскому дому». Слабохарактерный Иоганн Георг оставил завещание, по которому все его владения подлежали разделу между его многочисленными потомками от трех браков. Однако его преемник, курфюрст Иоахим Фридрих (1598–1608), отказался от выполнения завещания, восстановив закон о престолонаследии Бранденбургского курфюрста Альбрехта, умершего в 1486 г. Иоахиму Фридриху удалось добиться значительного улучшения системы государственного управления.

Объединение Бранденбурга и Пруссии произошло, когда наследница герцога Альбрехта Фридриха Прусского (1553–1618) Анна в 1594 г. вышла замуж за будущего (с 1609 г.) курфюрста Бранденбургского Иоганна Сигизмунда (1572–1619). Замужество Анны, не очень счастливое для нее лично, оказалось выгодным для династии. По существовавшему соглашению, в случае прекращения прусской линии Гогенцоллернов территория герцогства переходила к бранденбургской линии. В 1618 г., после смерти последнего прусского Гогенцоллерна, герцога Альбрехта Фридриха, Восточная Пруссия была объединена с Бранденбургом. Иоганн Сигизмунд принес польскому королю клятву верности и стал герцогом Прусским, оставаясь при этом вассалом Польши. Тевтонские рыцари превратились в крупных феодалов, родоначальников прусского юнкерства.

Сын курфюрста Георга Вильгельма, правившего в 1619–1640 гг., Фридрих Вильгельм, вошел в историю как «великий курфюрст». Опираясь на дворянское землевладение и крепостное право, он урезал политические права сословий и создал централизованную государственную систему с сильной бюрократией и постоянной армией. Когда Фридрих Вильгельм в 1640 г. стал курфюрстом, его земли были опустошены Тридцатилетней войной либо заняты иностранными войсками. Значительного успеха он достиг при заключении Вестфальского мира в 1648 г. Используя свою восьмитысячную армию в качестве средства давления, он приобрел епископства Минден и Хальберштадт и право на присоединение Магдебурга после смерти его архиепископа. Он завоевал также Нижнюю Померанию, в то время как Передняя Померания осталась у шведов.

В 1653 г. Фридрих Вильгельм подтвердил права бранденбургских юнкеров на крепостных и объявил, что крестьянин, который не сможет доказать обоснованность своей жалобы на господина, подлежит строгому наказанию. Обнищание крестьянства и упадок городов усиливали экономическую, социальную и политическую власть юнкерства. Однажды курфюрст заявил, что «на мече и науке должно быть основано значение этого государства без прошлого, с одним будущим», и приступил к реализации своих замыслов.

Хитроумный политик, Фридрих Вильгельм всегда следовал своему жизненному кредо, согласно которому, «никакой союз не должен сохраняться, если он достиг своей цели, и никакой договор не обязательно соблюдать вечно»^[76]. Когда в 1655 г. началась война между Швецией и Польшей, курфюрст сначала выступил на стороне Швеции. Действия союзных войск привели к серьезному успеху — падению Варшавы. В соответствии с мирным договором 1657 г. курфюрст был освобожден от ленной зависимости в отношении Польши и признан сувереном в Восточной Пруссии. Однако когда Фридрих Вильгельм перешел на сторону своего недавнего противника, надеясь завладеть Передней Померанией, ни Польша, ни империя не поддержали его притязаний. Оливский мирный договор 1660 г., завершивший Северную войну (1655–1660), закрепил права бранденбургского курфюрста в Восточной Пруссии. В 70-е гг. он не раз менял союзников в войне между Францией и Голландией. Славу и звание «великого курфюрста» Фридриху Вильгельму принесла победа над шведами 28 июня 1675 г. в сражении при Фербеллине, где его небольшая армия нанесла противнику сокрушительное поражение.

Именно «великий курфюрст» заложил основы прусского милитаризма. В конце его правления 38-тысячная армия, составлявшая 3% населения, поглощала половину всех расходов государства. Полки комплектовались из солдат, завербованных в разных провинциях, что нанесло сильный удар по «регионализму». В армии была произведена унификации. Этому содействовало создание учреждения, выполнявшего функции генерального штаба, и назначение генерального военного комиссара, ведавшего интендантскими делами. Открытие офицерских школ и введение строгой регламентации службы содействовали превращению армии в профессиональную. Как постоянная армия, так и созданный курфюрстом небольшой флот оплачивались в значительной степени за счет средств, поступавших из доменов. Постоянная армия не только усилила позиции Бранденбурга — Пруссии в Европе, но и сыграла роль объединяющего фактора для далеко отстоявших друг от друга земель.

Создание из слабо связанных и разрозненных территорий достаточно сплоченного государства с четко работающим административным аппаратом стало главным достижением «великого курфюрста». Чтобы обойти сопротивление сословий, особенно в Пруссии, курфюрст ввел систему косвенных налогов, или акцизов, и даже казнил главу кёнигсбергской оппозиции, но добился своего. Именно при нем наметились все основные будущие линии политики династии Гогенцоллернов и сложилась абсолютистская система правления. Возникли предпосылки для формирования служилого дворянства, которое должно было стать опорой власти абсолютного монарха.

Фридрих Вильгельм проявлял большую веротерпимость и всяческими мерами привлекал в страну иммигрантов — гугенотов, лютеран, кальвинистов и евреев. Создававшиеся ими многочисленные мануфактуры находились под его личной опекой, так как курфюрст здраво полагал, что «промышленность и торговля суть главные опоры государства».

Согласно завещанию Фридриха Вильгельма наследником престола признавался его сын от первого брака (с Луизой Генриеттой Нассау-Оранской) Фридрих, а его братьям — сыновьям от второго брака (с Доротеей Гольштейн-Глюксбургской) предполагалось раздать бранденбургские земли. Это завещание, однако, не было исполнено: в 1688 г. ставший преемником великого курфюрста его сын Фридрих отменил завещание отца. Владения империи простирались от Балтики до Рейна, международные конфликты, как на Востоке, так и на Западе, были почти постоянным явлением. Отношения со Швецией осложнялись спором из-за Передней Померании, с Польшей и Россией — из-за Западной Пруссии, а владения на Рейне находились под угрозой экспансионистских устремлений Франции. Имея сильную армию, Фридрих мог быть для соседей как ценным союзником, так и опасным противником. Его целью было добиться королевского титула, но император Леопольд I упорно не давал на это согласия, поскольку считал, что Вена ничего от этого не выиграет. Только пообещав императору поддержку в его притязаниях на испанский трон и предоставив в его распоряжение восьмитысячную армию, Фридрих добился своего. 18 января 1701 г. он был торжественно коронован в Кёнигсберге как «король Пруссии». Но официально государство Пруссия стало королевством только в 1772 г., когда при первом разделе Польши к нему была присоединена Западная Пруссия. Фридрих I не был воинственным человеком, но не жалел средств на 40-тысячную армию; это, а также невероятная роскошь королевского двора привели государственные финансы в полное расстройство. Фридрих проявлял заботу о науке, искусстве и образовании. По его замыслу были созданы университет в Галле и Академия наук в Берлине. В Берлине при его правлении появилось много архитектурных шедевров.

Его преемник, Фридрих Вильгельм I, был полной противоположностью отцу. В 1720 г. по секретному соглашению с царем Петром I он присоединил к Пруссии часть Западной Померании с важным балтийским портом Штеттин. Поскольку территория Пруссии лежала вне пределов империи, то ее короли не считались ленниками императора и были юридически суверенными европейскими монархами. Благодаря присоединению этих территорий Пруссия превратилась в сильнейшее протестантское государство в Северной Германии. Но у нее и не было иного выхода. Только жесткая организация могла позволить этому молодому и хищному, но малонаселенному и бедному природными ресурсами государству уцелеть. В 1740 г. Пруссия по территории занимала десятое, а по численности населения — тринадцатое место. Но по военной мощи и численности своей армии она стояла на третьем — четвертом месте в Европе. Не случайно будущий видный деятель Французской революции, граф Мирабо, ядовито заметил, что «другие государства имеют армию, а Пруссия — это армия, которая имеет государство»^[77]. В итоге в ней сложилась хорошо отлаженная государственная бюрократическая организация, способная быстро и в полной мере мобилизовать все силы страны. Этот дух строгости и напряжения сделал Пруссию, а позднее и всю Германию, столь нелюбимой в Европе. Но он же создал основу для выживания Пруссии.

Фридрих Вильгельм I принял решительные меры по укреплению государственного механизма абсолютной монархии. Сам честный и усердный администратор, он сделал для всех обязательным усердное служение государству. Безжалостность Фридриха Вильгельма в обращении с относительно независимой провинциальной знатью диктовалась только одной целью: он хотел заставить ее честно служить короне.

Фридриху Вильгельму I приписывалось изречение, что Пруссия может быть или слишком большой, или слишком маленькой. Он явно считал, что она не должна быть «слишком маленькой», и прилагал все усилия к расширению своих владений всеми возможными средствами, прибегая к взяткам, покупке территорий, мошенничеству и вероломным договорам. Так, едва став королем, Фридрих Вильгельм договорился со шведами о том, что до конца Северной войны Штеттин будет занят прусскими войсками, так как сами шведы уже не могли противостоять русской армии. Однако под видом дружеской услуги Фридрих Вильгельм I фактически присоединил эти земли к своим владениям и был полон решимости завладеть еще большей частью Передней Померании, в случае необходимости даже с помощью оружия. 13 июня 1714 г. Фридрих Вильгельм I подписал секретный договор с русским царем Петром, в соответствии с которым в его собственность передавалась отобранная у шведов Передняя Померания. В 1720 г. под давлением Англии Пруссия, нарушив свои прежние обязательства, заключила договор со Швецией и разорвала союз с Россией. От Швеции к Бранденбург-Пруссии перешла часть так называемой Старой Передней Померании.

В отличие от отца, Фридрих Вильгельм был экономным до скупости, ненавидел пышность и мотовство, процветавшие при дворе, считая, что они ведут к разрушению государства. Прозванный «солдатским королем» или «фельдфебелем на троне», он с презрением относился к ученым, поэтам и писателям. По его мнению, «настоящий немец» не нуждается в образовании; он любил повторять, что все ученые — дураки, и неоднократно угрожал закрыть Берлинскую академию наук, поскольку сам смысл ее деятельности в корне противоречил его любимому изречению — «не рассуждать» (Nicht räsonieren). Великого философа Готфрида Вильгельма Лейбница он считал совершенно бесполезным человеком, непригодным даже для того, чтобы «стоять на часах». Философ-просветитель Христиан Вольф, профессор университета в Галле, был в 1723 г. выслан из страны под угрозой виселицы, так как группа теологов и пиетистов донесла на него королю как на «спинозиста», подрывающего устои государства. На защиту Вольфа встали прогрессивные профессора и почти все студенчество. Он получил поддержку части дворянства и даже некоторых князей. В конце концов, и сам прусский король переменил свое мнение и счел учение Вольфа даже полезным. В 1740 г. философ с триумфом возвратился в Галле.

Фридрих Вильгельм I был страстным охотником, но особенно любил все, что было связано с армией. Не случайно в стране происходило заметное развитие лишь тех отраслей промышленности, которые были связаны с военными поставками: производством оружия и сукна для обмундирования. Став командиром пехотного полка, король все свободное время муштровал солдат. И в дальнейшем армия оставалась в центре его забот. Именно в его правление была введена кантональная система набора, при которой каждый полк имел свой район набора рекрутов. Но в армию призывалось лишь около половины зарегистрированных как годные к службе парней. После начальной подготовки кантонисты служили два месяца в году, а затем отправлялись домой. Было важно сохранить необходимое количество молодых здоровых мужчин для обработки земли. При кантональной системе солдаты получали психологическую поддержку от ощущения единой семьи с местным населением. От офицерского корпуса, превратившегося тогда в закрытую касту, «солдатский король» требовал абсолютного подчинения и личной преданности. Позже Фридрих II метко заметил, что если при Фридрихе I Берлин стал Афинами Севера, то при Фридрихе Вильгельме I — Спартой. К концу его правления прусская армия насчитывала почти 90 тыс. человек (при населении 2,5 млн.) и занимала по своей численности четвертое место в Европе. Для выжимания из подданных средств, шедших в основном на военные нужды, Фридрих Вильгельм создал Высшее управление финансов, военных дел и доменов. Это в какой-то мере превращало феодальную аграрную Пруссию в более современное централизованное государство.

Эпоха «старого Фрица»

Став королем, Фридрих II получил в наследство сильную армию и безотказно функционирующий бюрократический государственный аппарат. Он немедленно принял меры по дальнейшему усилению армии. (Вольтеру он писал, что «увеличил силу государства на 16 батальонов, 5 эскадронов гусар и 1 гвардейский эскадрон».) Этому же должны были служить созданные им департамент торговли и мануфактуры. («Наибольшие хлопоты, — сообщал он Вольтеру, — я имею от закладки новых складов во всех провинциях, которые должны быть столь значительны, чтобы содержать для всей страны зерно на полтора года вперед».)

Еще будучи кронпринцем, Фридрих в труде «Антимакиавелли» изложил свои взгляды на различные виды войн, всецело оправдывая развязывание превентивных войн. Он считал, что когда монарх видит приближение военной угрозы, но не может один предотвратить ее, то должен «объединиться со всеми, чьи интересы оказались в столь же угрожающем положении… Таким образом, будет лучше, если правитель, пока он еще располагает возможностью выбирать между оливковой ветвью и лавровым венком, решится предпринять наступательную войну, чем, если бы он дождался того безнадежного времени, когда объявление войны может отсрочить лишь на несколько мгновений его рабство и гибель. Лучше опередить самому, чем позволить опередить себя»^[78]. В соответствии с этими словами Фридрих II, едва вступив на трон, в декабре 1740 г. вторгся в австрийскую Силезию; этот «дерзкий поступок стал европейской сенсацией»^[79]. Стала реальностью война, которая маячила на европейском политическом горизонте после смерти императора Карла VI в октябре 1740 г. У него не было сыновей, и он несколько лет пытался добиться согласия других держав с Прагматической санкцией, по которой австрийский престол наследовала бы его дочь Мария Терезия. После кончины Карла монархи Франции, Испании, Баварии и Саксонии начали вынашивать планы раздела австрийского наследства. Но их всех опередил прусский король, который даже не утруждал себя юридическими доводами, хотя Гогенцоллерны имели права на некоторые силезские районы.

Фридрих великолепно использовал момент внезапности и созданную его отцом отлично вымуштрованную армию. При попустительстве других европейских держав он в итоге двух Силезских войн (1740–1742 и 1744–1745) захватил основную часть Силезии, откуда Австрия получала 18% своих доходов. Пруссия же сразу более чем на треть увеличила свои территорию и население. Но Австрия, разумеется, не желала примириться с потерей столь богатой и развитой провинции. Поэтому спустя 14 лет прусским королем была развязана новая, Семилетняя, война. Именно в этой войне Фридрих получил звание Великого. Начало ей положило вторжение прусских войск в Саксонию в августе 1756 г. В этой войне столкнулись две коалиции, окончательно сложившиеся уже в ходе военных действий. Союзницей Фридриха II выступила Англия; правда, она ограничивалась предоставлением ему субсидий (основные военные действия между Англией и Францией велись в Северной Америке). Противостоявшая Фридриху коалиция Кауница (по имени австрийского канцлера) объединяла Австрию, Францию, Россию, Польшу, а позднее и Швецию. В конфликт было вовлечено большинство немецких государств.

В ноябре 1757 г. пруссаки нанесли французским войскам тяжелое поражение у Россбаха, а в декабре того же года одержали победу над австрийцами под Лейтеном. Однако еще в июне 1757 г. они проиграли австрийцам сражение при Колине, что заставило их уйти из Богемии. Почти одновременно русская армия под командованием фельдмаршала С.Ф. Апраксина вступила в Восточную Пруссию, нанеся противнику поражение при Гросс-Егерсдорфе. В августе 1758 г. произошло сражение между прусской и русской армиями под Цорндорфом. Потери прусских войск составили 12 тыс., русских — 19 тыс. убитыми, но решающего успеха ни одна из сторон не добилась. Самое крупное поражение прусские войска потерпели от русских и австрийских войск при Кунерсдорфе 12 августа 1759 г. Из 48-тысячной армии Фридриха II уцелело, по существу, лишь около 3 тыс. кавалеристов, он потерял почти всю артиллерию и был близок к самоубийству. Осенью 1760 г. русские войска вступили в Берлин, но оставались там недолго. Фридриха спасла смерть императрицы Елизаветы 5 января 1762 г. и воцарение на российском престоле Петра III, прекратившего войну против своего кумира.

В международном масштабе война Пруссии оставалась второстепенной на фоне столкновения Англии и Франции за господство на морях и колониальные владения в Азии и Америке. В этом смысле Пруссия являлась британской «континентальной шпагой», которая сковывала французские силы в Европе. Семилетняя война завершилась в 1763 г. подписанием мира между Англией и Францией в Париже и 15 февраля в замке Губертусбург (под Лейпцигом) — между Австрией и Пруссией. Этот мир, заключенный после общего истощения воюющих стран, окончательно закрепил Силезию за Пруссией. Теперь в Северной Германии появился мощный протестантский соперник католической Австрии в борьбе за гегемонию в Германии. Равновесие сил между ними привело к складыванию австро-прусского дуализма, во многом определявшего дальнейшую германскую историю. Противоречия между обеими странами отступили на второй план, когда в 1772 г. они совместно с Россией произвели первый раздел Польши. Увязнув в очередной войне с Турцией, Россия была вынуждена уступить настойчивым притязаниям Фридриха II. Пруссия завладела землями в нижнем течении Вислы, что привело к соединению Восточной Пруссии с остальной территорией государства. За Польшей сохранились Гданьск и Торунь.

Фридрих II был на голову выше других европейских монархов в интеллектуальном отношении. Он получил прекрасное образование, увлекался философией и искусством, поощрял науку, написал ряд книг, в частности «О немецкой литературе» и «Историю Семилетней войны», прекрасно играл на флейте. При нем в Пруссии были запрещены пытки и процессы ведьм, подтверждена свобода вероисповедания и сложилась система реформаторского просвещенного абсолютизма. Реформы Фридриха ограничивались в основном сферами финансов и судопроизводства, а также культуры. Король упразднил внутренние таможни, несколько ограничил монопольные права цехов, всячески поощрял создание новых мануфактур. Было существенно реорганизовано государственное управление. Департаменты Генеральной директории выделились в самостоятельные структурные подразделения и были освобождены от функций местного управления. Появились новые департаменты — строительный, по духовным делам, по образованию, юстиции. В 1781 г. был введен первый в Пруссии уголовно-процессуальный кодекс. Но к концу правления Фридрих все больше опирался не на неповоротливую Генеральную директорию, а на состоявший из 16 доверенных лиц королевский кабинет. При Фридрихе формируется слой профессионально вышколенного и четко действующего прусского чиновничества, в котором уже довольно заметное место заняли представители буржуазии. С 1770 г. стала действовать Государственная проверочная комиссия, занимавшаяся аттестацией чиновников. Фридриху удалось превратить свою страну в великую европейскую державу.

Предпринимавшиеся в Пруссии шаги к милитаризации общественной жизни вели к дальнейшему укреплению господствующих позиций юнкерства. Прусские короли предпочитали также использовать офицеров и в качестве высших государственных служащих, перенося военный образ мышления и действий в сферу гражданской администрации. Осуществляя политику просвещенного абсолютизма, Фридрих II перенял из буржуазных государственно-правовых теорий некоторые важные идеи, используя их для идеологического обоснования своего господства и для идеологической защиты от возраставшей со стороны буржуазии угрозы безраздельному господству феодального по сути юнкерства.

Так как почти все государственные средства уходили на содержание армии и ведение войн, на школы денег в Пруссии никогда не хватало, хотя Фридрих ввел обязательное начальное обучение для всех детей. В королевском школьном регламенте 1763 г. говорилось, что «из-за неопытности большинства церковных служащих и учителей молодые люди в деревнях растут в невежестве и глупости»^[80]. Зачастую школьными учителями были отставные солдаты, которые не слишком знали грамоту, но ловко владели палкой и розгами.

Общество в переменах

XVIII век стал временем глубоких перемен, обусловивших к его концу кризис духовной, социальной и политической системы староевропейского общества. Но зародыши этого кризиса проявились уже столетием раньше, а с сер. XVIII в. стали ощутимыми и в германских государствах, где началось изменение системы понятий, норм и ценностей, самого образа жизни и поведения. Можно охарактеризовать этот век как время посева того, что взошло в начале следующего, XIX, столетия, как начало прорыва в современность.

В основе человеческой ориентации в мире лежат представления о времени и пространстве. Они не оставались постоянными, а изменялись с ходом истории и развитием культуры. Историко-культурная относительность времени была вполне осознана на исходе XVIII в. и стала основополагающей для современных представлений о мире. До этого трактовка времени и его членение в христианской мысли Европы носили сакральный характер.

Со времен средневековья история понималась как последовательное чередование четырех мировых империй: Ассиро-Вавилонской, Мидо-Персидской, Греко-Македонской и Римской, которая завершала историю. Атак как «Священная Римская империя» рассматривалась как ее непосредственное продолжение, то с гибелью ее, считалось, придет и конец света. Разрушения Тридцатилетней войны, грозившие похоронить империю под своими обломками, с этой точки зрения приобретали характер апокалипсических, многие люди ожидали «конца света» уже в самом ближайшем будущем.

На исходе XVII в. началось, по крайней мере среди образованных людей, постепенное изменение религиозного подхода к истории. Сакральное представление об империи уступает место светскому ее пониманию. Позиции императора оказались подорванными с ростом суверенности князей. Сохранение мира уже не являлось его задачей как представителя Бога на Земле, оно стало общим мирским делом крупных держав, сохраняющих между собой известное равновесие. Концепция мировых империй уступила место трехчленному делению истории на древнюю, среднюю и новую, которое впервые выдвинул в 1685 г. ученый-гуманист из Галле Христоф Целларий (1638–1707) в своей «Всемирной истории».

Исчезновение апокалипсической перспективы означало превращение истории в открытый процесс и было связано с новым представлением об историческом развитии. Оно объяснялось теперь не божьим провидением, а через свою собственную внутреннюю логику и динамику: в кон. XVIII в. возникли идея и понятие прогресса, которые свидетельствовали об изменении восприятия не только истории, но и времени вообще. Это проявилось в различных областях трактовки действительности и отношения к ней. Так, в биологии возникло учение о развитии и эволюции живых организмов, подрывавшее христианскую идею божественного сотворения мира. В экономической теории ученые пришли к идее производительности — т. е. количества продукта, созданного в какой-то отрезок времени, — которую можно и нужно повышать. Новое проявилось даже в спорте: если прежде в традиционных состязаниях определяли просто победителей, то с 20-х гг. XVIII в. их достижения стали точно измерять в граммах, сантиметрах, минутах.

Все большее значение приобретает понятие движения, что определялось усовершенствованием средств связи и транспорта. Значительные суммы вкладывались в строительство мощеных дорог и почтовых станций. Газеты выходили все чаще, иногда их печатали даже несколько раз в день, чтобы познакомить читателей с самыми последними новостями. В большинстве сфер повседневной жизни старые представления о статичном и привязанном к пространству порядке уступали место идеям процесса, динамики, скорости и прогресса. Жизнь потекла гораздо быстрее.

Новое восприятие времени было тесно связано и с новым представлением о пространстве. В XVII и 1-й четверти XVIII в. в науке и искусстве в качестве главного утверждается принцип измерения и расчленения пространства, а царицей наук становится геометрия. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть с высоты птичьего полета на дворцово-парковые ансамбли эпохи барокко.

Научное изучение пространства в XVII в. было нацелено прежде всего на Универсум (Вселенную). В 1609 г. Иоганн Кеплер (1571–1630) опубликовал «Новую астрономию», а в 1623 г. Галилео Галилей (1564–1642) выпустил «Диалоги», где на базе открытий Кеплера доказывал правоту учения Коперника (1473–1543). С помощью более точных астрономических приборов началось тщательное измерение космоса, этого божественного порядка, подчиненного геометрическим законам. Иначе говоря, стал наглядно видимым «строительный проект» Бога.

Наряду с астрономией резко возрос интерес к географии и измерению самой Земли. По распоряжению короля во Франции с 1683 г. под руководством астронома и математика Джованни Кассини началось систематическое измерение всех провинций страны. В Германии также приступили к этой работе, а также к созданию разномасштабных карт, что было связано с фискальными интересами и с потребностью установления точных границ отдельных территориальных княжеств.

Очарованность геометрическим пространством ярче всего нашла свое художественное и политическое выражение в архитектуре стиля барокко. Декоративная пышность, напряженность композиции, контрастность и динамичность, строгая симметричность и стремление к величию являлись наиболее характерными чертами ансамблей Карлсруэ и Мангейма, Дрездена и Вены, Берлина и Вюрцбурга, Нимфенбурга и Потсдама. Барокко выражало мир, иерархически структурированный самим Богом. Большое значение в архитектуре этого стиля играл оптический элемент. Пропорции и перспективы, сочетания света и красок создавали иллюзию пространства, уходящего в бесконечность.

От барокко к Просвещению

С кон. XVII в. в недрах эпохи барокко зарождается новое течение, определившее политику и культуру всего XVIII столетия — Просвещение. Под этим понятием, которое появляется в немецком языке только в середине века, подразумевается довольно гетерогенное идейнообщественное направление, которое пережило не только различные этапы развития — раннее, развитое и позднее Просвещение, — но и нашло специфическое выражение в различных социальных слоях и конфессиональных группах общества. Поэтому есть веские основания говорить о протестантском, католическом, еврейском Просвещении, а также — о его дворянской и буржуазной разновидности.

И все же, с другой стороны, можно рассматривать Просвещение как единое движение, охватившее период с 80-х гг. XVII столетия до первых десятилетий XIX в. Целостность Просвещения проистекала из общего для всех его представителей убеждения в могуществе и приоритете разума. Печать этого убеждения лежит на всем, что происходит в данную эпоху, суть которой составляли борьба против предрассудков во всех областях знания и во всех сферах жизни общества; нацеленность мысли на исследование человека и окружающего его мира; обоснование идеи о том, что этот мир можно изменить и улучшить воздействием разума и логики; нацеленность человека на самопонимание и на освобождение (по словам Иммануила Канта) «от несовершенства, в котором виноват он сам».

Просвещение было не только философией образованной элиты, как иногда полагают. Оно являлось духовным и культурным феноменом, охватившим все сферы общественной жизни. Просвещение давало людям уверенность в том, что они могут сами осчастливить себя собственными силами, опираясь на законы природы и разума. Отныне человеческое благо и счастье надо было искать не на небе, а на земле.

Важная черта Просвещения состояла в критическом отношении к Библии, религии и церкви. Несогласованность и противоречивость библейских текстов стали осознаваться уже к исходу XVII в., что побудило ряд мыслителей подвергнуть их историко-критическому анализу. Представление о Боге, религиозную и церковную практику необходимо было привести в соответствие с «законами разума». «Бог — это разум!», — так лапидарно сформулировал эту идею в сер. XVIII в. религиозно-философский мыслитель Иоганн Христиан Эдельман (1698–1767), перешедший от пиетизма к радикальной критике церкви и на позиции «естественной религии». Ожесточенная борьба различных конфессий, по его мнению, столь же мало отвечала этой разумной религии, как и все еще распространенная вера в чудеса, в неведомые добрые и злые силы.

Если такая тенденция в критике религии отчетливо отделяла Просвещение от мировоззрения эпохи барокко, то, с другой стороны, нельзя не видеть того, что раннее Просвещение в своих основных чертах еще оставалось тесно связанным с прошлым. Оно было пронизано тем же самым геометрическим духом, что и наука, архитектура, живопись эпохи барокко. Стоит только прочитать сочинения раннего просветителя, профессора университета в Галле Христиана Вольфа (1679–1754), как сразу станет очевидно, что они наполненыаргументацией в «духе геометрии», которую он считал вместе с алгеброй самыми совершенными и прекрасными науками.

В социальном отношении философы раннего немецкого Просвещения недвусмысленно признавали существовавшее иерархическое строение общества как порядок, отвечающий требованиям разума. Они защищали монархический и даже абсолютистский государственный строй, считая, что он положил конец господскому произволу и нацелен на повышение благосостояния всех подданных. По их убеждению, абсолютная монархия может выродиться в тиранию не только потому, что за ней нет никакого общественного контроля. Как писал Вольф в книге «Разумные размышления об общественной жизни людей» (1721), власть монархов становится тиранией лишь тогда, когда «правящая персона действует вопреки общему благу и принимает в расчет только свои собственные интересы»^[81].

В отличие от более радикального французского, раннее немецкое Просвещение было тесно связано с княжеским государством и выражало принципы патриархального абсолютизма. Но к кон. XVIII в. в вопросах политического устройства Просвещение здесь явно разделяется на два лагеря. Основная часть просветителей осталась на прежних позициях и все надежды на прогресс связывала с реформаторским курсом просвещенного абсолютизма. Суть его состояла в представлении о том, что монарх, как заявил Фридрих Великий, должен быть «первым слугой своего государства, не покладающим рук ради блага подданных». Его власть носит легитимный характер не столько в силу милости божьей, сколько из-за его экономического и политического успеха, разумного и справедливого управления страной. Наиболее ярким выражением принципов и политики просвещенного абсолютизма стало принятое в 1794 г. прусское Общее земельное уложение, которое кодифицировало все главные правовые основы государства.

С другой стороны, просветительская мысль развивалась по своей внутренней динамике и в политическом аспекте вступила в конфликт с государственной властью. Постулат универсальности разума означал право политического соучастия в управлении, которое не может быть ограничено сословными рамками, а должно принадлежать любому человеку независимо от его происхождения и социального положения. В основе этого тезиса лежала кантовская идея самоосвобождения, согласно которой, если народу предоставить право свободного выражения мнений, то его самопросвещение станет «почти неизбежным». Преградами на этом пути являются мешающие свету разума практика тайной политики абсолютистских кабинетов и цензура прессы. Поэтому радикальное крыло Просвещения считало одной из своих главных задач достижение свободы слова и печати и эмансипацию граждан от жесткой и мелочной опеки со стороны государства и его органов.

В 30-х годах на фоне просветительского движения в Германии начинают возникать масонские ложи. Первая учреждена была на исходе 1737 г. в Гамбурге. А в 1776 г. профессор права Адам Вейсхаупт (1748–1830) организовал в Ингольштадте (Бавария) орден иллюминатов, который стал центром наиболее радикальных элементов немецкого Просвещения и в 1785 г. был запрещен властями.

Все течения в Просвещении ориентировались на практическую деятельность и нуждались в различных обществах и средствах информации, чтобы распространять свои идеи и программы и добиваться их осуществления. Просветители в большинстве своем были представителями образованной части буржуазии и дворянства. Поэтому центрами их деятельности стали университеты, научные общества и академии. Среди них наиболее известным и авторитетным стал университет в Галле, основанный в 1694 г., где работали виднейшие ранние просветители Христиан Томазий (1655–1728) и Христиан Вольф, а в 1727 г. была открыта первая в Германии кафедра камералистики. Позднее роль ведущего просветительского центра перешла к основанному в 1737 г. Гёттингенскому университету.

Более, чем университеты, ориентировались на организацию непосредственных практических исследований научные общества и академии. Выдающуюся роль в их организации сыграл философ и ученый-энциклопедист Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), основавший в 1700 г. Берлинское научное общество. Во 2-й пол. XVIII в. появились другие значительные научные академии — в Гёттингене (1751) и Мангейме (1757), а в 1759 г. была создана знаменитая Баварская академия наук в Мюнхене.

Но более значительную роль в распространении просветительских идей играли читательские общества. Первоначально они возникали как места коллективного чтения и обсуждения газет и журналов. Зачастую таким местом служили пивные. Затем на этой основе стали создаваться публичные библиотеки и книжные гильдии, члены которых приобретали литературу со значительной скидкой. В отличие от университетов и академий, читательские общества были более открытыми и социально доступными. В Бремене, например, в кон. XVIII в. было 36 таких обществ, которые постепенно превращались в своеобразные политические клубы, явившиеся, можно сказать, предтечами будущих политических организаций и партий. Но так как большинство их членов составляли чиновники и верхний слой городского бюргерства, то, в отличие от Франции, немецкие общества не стали центрами антиабсолютистской оппозиции. Во 2-й пол. XVIII в. в Германии имелось более 600 читательских обществ и множество клубов, которые тогда чаще именовались «музеями». Появились просветительские союзы гимназистов и студентов, первые профессиональные организации учителей, врачей, аптекарей, натуралистов. Этот процесс возникновения широкой сети союзов различного рода «являлся одним из наиболее зримых и существенных результатов немецкого Просвещения»^[82].

Распространение читательских обществ указывало на заметно возросшую грамотность населения и позволяет сегодня говорить о так называемой читательской революции 2-й пол. XVIII в. В это время в Германии резко увеличиваются число изданий и тиражи книг, журналов и газет. В стране выходило тогда около 200–250 газет со средним тиражом в 1000–1500 экземпляров. Самой популярной и авторитетной среди них являлась, пожалуй, газета «Гамбургский корреспондент», тираж которой колебался от 25 до 50 тыс. экземпляров. Количество потенциальных читателей, т. е. грамотных людей, в последней трети века возросло о 15 до 25% населения старше шести лет, конечно, при очень значительном региональном разбросе^[83].

Растущей грамотности населения соответствовало и структурное изменение издательского дела. Число произведений, напечатанных на латинском языке, снизилось в 1740–1800 гг. с 27 до 4% общей книжной продукции, в которой центр тяжести сместился от естественно-научных и теологических сочинений к философской, экономической, педагогической литературе и к беллетристике. Таким образом, динамика книжного рынка определялась не только ростом числа читателей, но и изменением их запросов. Если до XVIII в. люди читали и перечитывали только Библию, либо какую-то другую религиозную книгу или один и тот же роман, то теперь публика требовала все новых и новых сочинений самых известных авторов.

Большая популярность такого произведения как «Необходимое пособие для крестьян» Рудольфа Захариаса Беккера (1752–1822), которое появилось в двух томах в 1778 и 1780 гг., а в 1810 г. достигло уже миллионного тиража, свидетельствует еще об одном важном явлении позднего Просвещения — о начале просвещения народа. Значимость, однако, подобных сочинений не стоит преувеличивать: свою главную задачу авторы усматривали в воспитании у простых людей нравственных добродетелей, трудолюбия и дисциплины. Именно такие черты стремилась развивать тогдашняя реформаторская педагогика. Поэтому дети в начальных школах, где царила суровая дисциплина, чаще не столько учились грамоте, сколько занимались ткачеством или иной работой. Такая форма воспитания, по мысли педагогов-реформаторов, должна была помочь решению обострившейся к кон. XVIII в. проблемы нищеты, преодолеть распространенную среди бедняков безынициативность, развить у молодежи предприимчивость, бережливость, расчетливость, чтобы они смогли стать настоящими гражданами просвещенного буржуазного общества. В целом процесс создания системы начального обучения и введения обязательного школьного образования продолжался в Германии с сер. XVI до сер. XIX столетия.

Религия и церковь

Вестфальский договор можно с основанием назвать и договором о религиозном мире, поскольку он восстановил в империи положения Аугсбургского религиозного мира. Но от двух главных принципов 1555 г. Вестфальские статьи явно отошли. Тогда равноправными и легитимными были признаны два вероисповедания — католическое и лютеранское. Теперь, несмотря на сопротивление части наиболее ортодоксальных лютеран, к ним, как равное, добавилось третье — кальвинизм. Прочие религиозные направления никаких прав так и не получили. Второе новшество состояло в том, что отныне правители не могли навязывать подданным свою собственную веру, которую сами они к тому же довольно часто меняли, руководствуясь сиюминутными политическими расчетами.

В целом и после 1648 г. территориальные государства оставались преимущественно моноконфессиональными, хотя под одной властью могли находиться и районы разных вероисповеданий. Так, бранденбургские курфюрсты, а позднее прусские короли владели католическими, лютеранскими и реформаторскими (кальвинистскими) территориями. Но сосуществование различных конфессий на местах обычно ограничивалось паритетными имперскими городами, за которыми еще в 1555 г. было закреплено биконфессиональное право. Кроме тою, религиозная терпимость гарантировалась и в некоторых городах-резиденциях для поощрения иммиграционной политики. В маленьком Нойвиде близ Бонна, центре кальвинистского графства, в XVIII в. имелось семь различных религиозных общин. В Бранденбурге, где абсолютное большинство населения составляли лютеране, а сами курфюрсты были кальвинистами, после массового переселения гугенотов утвердилась, хотя и не без сопротивления на местах, как равноправная, кальвинистская церковь.

Церковь и после Тридцатилетней войны оставалась важнейшим инструментом власти в руках князей. В протестантских владениях государь был и официальным главой церкви, в католических церковь оставалась послушной служанкой монархии больше, чем римского престола Святого Петра. Важным моментом в сотрудничестве властей и церкви стал после войны усиленный надзор за поведением и моралью населения, который оправдывался как средство социального дисциплинирования^[84]. В этом случае воедино смешивались религиозные мотивы борьбы с греховностью и фискальные интересы государства с его стремлением сделать общество лояльным по отношению к власти. Многие верующие были недовольны столь тесным переплетением государства и церкви. Кроме того, для церкви вновь возникла опасность погрязнуть в мирских делах: ее пышный фасад в духе барокко уже начал затмевать внутреннюю набожность. Поэтому уже с нач. XVIII в. внутри церкви снова оживляются различные реформаторские движения. В католичестве таким движением стал янсенизм, ведущий свое происхождение от учения ипрского епископа Корнелиуса Янсена (1585–1638). Его суждения вызвали острый теологический конфликт с иезуитами, активнейшими вдохновителями и проводниками курса Контрреформации, нацеленной на восстановление светского могущества католической церкви.

Развивая некоторые идеи Августина, янсенисты были отчасти близки и кальвинизму: Бог по собственному усмотрению выбирает людей, предназначенных к спасению, сам же человек способствовать этому своими делами, сколь бы добрыми они ни были, не может, ибо полностью зависит от милости Бога. Поэтому янсенисты отвергали внешнюю обрядность и практику исповедей, поскольку покаяние не может ничего изменить в предназначенной человеку судьбе. В Германии янсенизм был менее популярен, чем во Франции, где он чуть было не привел к расколу католицизма. Но в собственно габсбургских владениях он получил сравнительно широкое распространение среди дворянства. Его сторонником был принц Евгений Савойский, да и сама Мария Терезия склонялась к янсенизму, который повлиял на углубление внутренней набожности в католической Германии и способствовал формированию религиозного плюрализма.

Еще сильнее в этом плане было воздействие пиетизма. Это религиозное обновленческое движение в протестантизме переживало в 1-й пол. XVIII в. период бурного расцвета. Возникло оно еще в 70-е гг. предыдущего столетия в кругу лютеранского теолога Филиппа Якоба Шпенера (1635–1705) во Франкфурте-на-Майне, который стал тогда главным центром пиетизма. Цель последнего состояла в достижении внутреннего «сердечного» благочестия и преодолении таким путем теологических разногласий в самом протестантизме. Другой задачей было воспитание у людей трудолюбия и благочестия, что весьма напоминало этику кальвинистов и пуритан. В дальнейшем пиетизм стал обнаруживать антипросветительские тенденции. Он создал дух новой нетерпимости, фанатизма и экзальтированного аскетизма. Но в свое лучшее время пиетизм выполнял прогрессивную миссию. Пиетисты занимались большой благотворительной и воспитательной деятельностью, создавая приюты и сиротские дома, среди которых широкую известность получил знаменитый «сиротский дом» в Галле, основанный в 1695 г. евангелическим теологом Августом Германом Франке (1663–1727), имевшим тесные связи с прусскими властями. Сам король Фридрих Вильгельм являлся патроном и попечителем этих сиротских домов.

В некоторых немецких государствах, например в Вюртемберге, пиетисты зачастую не ладили с правителями и католическим духовенством, тем более что самые радикальные из них вообще отвергали церковь, за что и подвергались гонениям, прекратившимся только на исходе XVIII в.

Новая роль семьи

Многие аспекты общего процесса развития в XVIII в. сплетались в центральном социальном институте общества раннего Нового времени — в семье. Понимание семьи покоилось на нормативном представлении о так называемом «всем доме», т. е. цельном домашнем хозяйстве, в котором существует теснейшая связь между семьей и экономическим предприятием, когда прислуга, подмастерья, ученики включаются в «семью» отца и хозяина дома. Такая совместная работа, а также общее проживание и питание не предполагали обособления частной сферы семьи в собственном смысле этого слова, т. е. круга близких родственников. Другой характерной чертой «всего дома» было включение семьи в сословную структуру общества. Власть хозяина распространялась на всех, кто проживал в его доме, включая право на воспитание и наказание домочадцев, помощников и прислуги. В определенном смысле домохозяин на своей ступеньке социальной иерархической лестницы осуществлял ту же власть, что и монарх на вершине общества.

Впрочем, концепция «всего дома» выражала скорее нормативный идеал, нежели реальное положение вещей. Ближе всего такому идеалу в XVII–XVIII вв. отвечали сельские семьи, состоявшие из нескольких поколений домочадцев и работников-батраков, где общая жизнь сохранялась и в нач. XX столетия. В городах такая форма начала угасать уже в XVII в. Так, в Зальцбурге в 60-е гг. XVIII в. совместно с работниками проживали более половины семей, к концу столетия их число понизилось до одной трети, притом что доля наемной прислуги и подмастерьев в составе населения города не уменьшилась, а возросла. В городах ускорился процесс консолидации кровной семьи, особенно в растущем слое буржуазии, а в наибольшей мере — в семьях чиновников и интеллигенции, где экономическая функция семьи как ячейки производства и без того практически отсутствовала, так как ее глава работал вне дома. С другой стороны, в буржуазных семьях возрастало значение семейного воспитания и обучения детей, поскольку это способствовало сохранению фамильного социального статуса и престижа.

Такая ситуация влекла за собой многообразные последствия для внутрисемейных отношений. В системе «всего дома» муж и жена были и носителями определенных экономических функций, а потому — частью общего социального и религиозного порядка, место в котором определяло их отношения больше, чем эмоционально-чувственная связь. Поэтому и браки в подавляющем большинстве случаев заключались чаще всего по материальным соображениям. С разложением прежней системы супружеские отношения стали более личностными. Как в обществе, так и в семье признавалось право человека на счастье, что и нашло отражение в новой трактовке брака, по крайней мере, с просвещенной точки зрения, как соединения любящих сердец. Не случайно прусское Земельное уложение позволяло теперь расторгать бездетный брак по обоюдному согласию, о чем прежде не могло быть и речи.

Значительные изменения внутрисемейных отношений в первую очередь коснулись роли полов. Если женщина в системе «всего дома» имела значительный круг «производственных» обязанностей, то в буржуазных и отчасти рабочих семьях XVIII в. уже существует четкое разграничение между работой мужа — в конторе, университете, на мануфактуре, на рынке — и трудом домохозяйки. Возникает новая картина брака и семьи, в которой главная обязанность женщины — забота о муже и детях, что становится нормативом семейной жизни и в других социальных слоях и в целом сохраняется до наших дней.

Наконец, в буржуазной среде изменилось отношение к детству и юности. Подобно тому как от семьи отделилась прислуга, так и дети отделяются от мира родителей. Это нашло выражение даже в новой планировке жилья. Если во времена средневековья, по сути, не было отдельных изолированных помещений и вся жизнь человека протекала на виду у других, да он и сам, кажется, не испытывал особой потребности в уединении, то теперь в домах появились изолированные спальни и детские комнаты. Появляется и литература, специально созданная для детей и юношества.

За детьми было как бы признано право на их особый мир, отделенный от мира взрослых, обязанность которых в свою очередь состояла в том, чтобы обучать и морально готовить детей к вхождению в большой человеческий мир, к органичному врастанию в него.

Культура

В XVII в. в Германии возникла литературная жизнь в полном смысле этого слова. Характерным для нее было обращение авторов к истокам национальной культуры. Многочисленные писатели и поэты, философы и лирики проявляли огромный интерес к народному немецкому языку, стремясь освободить его от засилья латинских, французских и итальянских слов и выражений. В литературе явственно звучат патриотические мотивы, тоска по прошлому Германии, бывшей когда-то, в эпоху Штауфенов, центром Европы.

Важным литературным достижением было также обращение к внутреннему миру отдельной личности. От выразителя иерархически-сословных придворных идеалов и галантной любовной лирики Христиана фон Хофмансвальдау (1617–1679) до певцов гуманизма и бюргерства Андреаса Грифиуса (1616–1664) и Ганса Якоба Гриммельсгаузена (1621/22—1676), от критика церковной ортодоксии и «искателя истинного христианства» Ангелуса Силезиуса (1624–1667) до поэта-иезуита и борца против ведовских процессов Фридриха Шпее (1591–1635), — у всех видных литераторов в центре повествования человек и вопросы о смысле его бытия и его отношении к Богу и миру.

Бедствия Тридцатилетней войны привели к утрате ренессансного оптимизма, к увлечению темами отчаяния и мимолетности всего земного. В стихотворении «Все бренно…» Грифиус писал:

В немецкой культуре, которая в XVIII в. развивалась прежде всего при княжеских дворах и в таких крупных городах как Гамбург, Вена, Франкфурт-на-Майне, появляются отчетливо выраженные буржуазные черты, которые уже чувствовались в эпоху Альбрехта Дюрера, Эразма Роттердамского и Мартина Лютера. Возникает целый ряд регулярно выходящих литературно-публицистических журналов, широкую известность среди которых имели лейпцигский «Немецкий театр», берлинская «Всеобщая немецкая библиотека», веймарский «Немецкий Меркурий», лейпцигский «Немецкий Музей». Они информировали читателя о книжных новинках, критиковали католическую и лютеранскую ортодоксию, суеверия и религиозный фанатизм.

Помимо придворных театров появились крупные постоянные театры в Лейпциге, Гамбурге, Берлине, Вене. В них ставились уже не только пьесы Шекспира и Расина, но и произведения немецких драматургов. Лейпцигский профессор, писатель не слишком яркого дарования Иоганн Готшед (1700–1766), кроме переводов многих зарубежных драм сам написал несколько морализаторских исторических трагедий, среди которых шумный успех имела пьеса «Умирающий Катон».

Пропагандой литературного немецкого языка Готшед оказал влияние на выдающегося писателя Готхольда Эфраима Лессинга (1729–1781), в драматургических, эстетических и философских произведениях которого немецкий язык был освобожден от тяжеловесного и вычурного стиля эпохи барокко. Благодаря именно Лессингу гуманистические и просветительские идеалы пустили глубокие корни на немецкой почве. Близкий друг философа и писателя Мозеса Мендельсона (1729–1786), первого видного еврейского автора Нового времени в Германии, Лессинг страстно выступал за веротерпимость, раскрепощение человека и освобождение немецкого национального духа от засилья конформистского франкофильства.

В духовной жизни Германии практически одновременно оформились и сосуществовали три движения — «Буря и натиск» (Sturm und Drang), классика и романтизм. Это были три кита, на которых покоилась культура эпохи. При этом они существовали не изолированно, а перекрещивались и обогащали друг друга. Достаточно заметить, что Гёте был душой «Бури и натиска», но одновременно он был и великим представителем классики. «Буря и натиск» была нравственным и эстетическим бунтом молодежи против серости, филистерства, конформизма бюргеров, высшим счастьем для которых было стать придворными поставщиками. Страсть, чувства, патриотизм пронизывают все произведения штюрмеров.

Выдающийся мыслитель и непосредственный предшественник романтизма Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) подчеркивал своеобразие и жизненную силу народов, растущих в культурном отношении так же естественно, как деревья в природе. И как не похоже ни одно дерево на другое, так и народы уникальны, неповторимы и имеют каждый свой собственный, только ему присущий дух. Из этого, конечно, могли вытекать и националистические выводы, но сам Гердер был скорее космополитом, открывшим славянским и балтийским народам богатый фольклор и исторические традиции немцев.

Любопытно, что немецкая мысль и немецкая литература были почти исключительно порождением протестантских кругов. Католицизм же особенно преуспел в музыке. Весь мир знает великие имена Георга Фридриха Генделя, Йозефа Гайдна, Вольфганга Амадея Моцарта. Если на севере Германии царили мысль и слово, то на юге — чувственность и эмоции. Северные поэты и философы если и любили музыку, то все же не считали ее занятием, первым по важности.

Архитектура и декоративное искусство тоже пышнее всего расцвели на католическом Юге. Бавария, Франкония, Швабия были густо усеяны великолепными и величественными дворцами и храмами в стиле барокко. Изумителен бенедиктинский монастырь Вессебрунн. Многие здания Мюнхена и поныне украшают очаровательные фрески Маттиаса Гюнтера.

Метрополией империи была красавица Вена, чудесные здания которой создавали выдающиеся мастера Фишер фон Эрлах и Лукас Хильдебрандт. В Мюнхене с ними соперничал Йозеф Эффнер, а в более скромном Берлине — Андреас Шлютер. Раздробленность Германии способствовала тому, что в ней существовало множество культурных центров по всей ее территории.

То, что во 2-й пол. XVIII в. в немецкой культуре внезапно выступила столь мощная когорта талантливых и даже гениальных литераторов, музыкантов и художников, конечно, можно, попытаться объяснить совокупностью политических и социально-экономических причин: подъемом буржуазии, созданием новых школ и университетов, сохранением долгого мира в германских государствах. И все же исходя только из этого нельзя понять, почему ни до, ни после этого времени в Германии никогда больше не было такого удивительного феномена.

Глава пятая. Конец старой империи (1789–1815)

Облик эпохи

Четверть века, которые охватывала эта эпоха, характеризуется глубокими изменениями в германских государствах, вызванными главным образом внешним воздействием со стороны революционной, а затем — и особенно — наполеоновской Франции. Не случайно крупный мюнхенский историк Томас Ниппердей начал свое фундаментальное произведение об этой эпохе переиначенной библейской фразой — «В начале был Наполеон»^[85].

В Германии не произошло переворота такого же размаха, так как там для него не было достаточных предпосылок. Тем не менее войны с Францией привели к краху Священной Римской империи. Совершенно иной стала территориально-политическая карта Германии. В 1801 г. Франция аннексировала левобережье Рейна. По решению особой имперской депутации, в 1803 г. были секуляризованы все духовные княжества и ликвидированы мелкие светские владения. Увеличившие свои территории и население, средние германские государства образовали так называемую Третью Германию, объединившуюся в 1806 г. под протекторатом Наполеона в Рейнский союз, который объявил о выходе из Священной империи. Последняя, таким образом, стала полной фикцией. Император Франц 6 августа 1806 г. объявил об упразднении империи и принял титул императора Австрии.

Войны с Наполеоном привели в 1806 г. к разгрому Пруссии, а в следующем — и Австрии. Условия Тильзитского (1807) и Шёнбруннского (1809, Шёнбруннский дворец в Вене) мирных договоров низвели эти государства до уровня второстепенных европейских стран. Вместе с тем стало очевидным, что германские государства нуждаются в обновлении архаичных политических, социальных и военных структур, а также в ускоренной оборонительной модернизации. Рейнским государствам это было необходимо для сохранения своего призрачного суверенитета, а Пруссии — для того, чтобы освободиться от французской оккупации.

Начался период реформ, образцом которых служила Франция, особенно для государств Рейнского союза: были отменены или ограничены сословные привилегии, началось освобождение крестьян от феодальной зависимости, вводились свобода промыслов и выбора рода занятий, провозглашалась политическая эмансипация евреев. Органы государственного управления были реорганизованы в духе буржуазного устройства. Но если в странах Рейнского союза главной задачей в этом отношении являлась централизация управления с целью интеграции новых территорий, то в Пруссии, где было введено новое деление на провинции, наоборот, происходил процесс децентрализации, а также создания местного и городского самоуправления. Была реорганизована система государственных финансов на основе единого и более равномерного подоходного налога. Армия стала комплектоваться на принципе всеобщей воинской обязанности, а это придавало ей национальный характер, хотя вначале такая повинность существовала скорее на бумаге. Освобождение ремесленников от принудительного объединения в цехах открывало перспективы ускорения индустриализации.

Модернизация была делом рук небольшой группы высших чиновников, которые лично не были в ней особо заинтересованы. Но их заслугой стало понимание того, что национальное возрождение невозможно без реформ, подготовивших переход к конституционному промышленному государству в XIX в.

Реформаторы делали только первые шаги в выполнении своих задач, когда зимой 1813 г. началась освободительная война против потерпевшего в России сокрушительное поражение Наполеона. По условиям Парижского мирного договора и решениям Венского конгресса Пруссия, получившая Рейнско-Вестфальскую область, значительно усилила свои позиции в Германском союзе. Что же касается Австрии, то центр ее интересов все более смещался на Балканы, на Юго-Восток Европы.

Свежие ветры Сены

В последней трети XVIII в. политическая атмосфера в Европе становилась все более напряженной. Повсеместные сельские и городские волнения быстро подавлялись властями, но нагнетали атмосферу тревоги и беспокойства. Волнения прошлых лет были вызваны прежде всего неурожаями и ростом цен на продовольствие. Однако само устройство государства и общества под сомнение не ставилось. Теперь положение изменилось. Под влиянием Просвещения утратили свой былой авторитет божественная милость и «старое доброе право». У людей росла уверенность в том, что они сами могут устроить свое счастье не на небесах, а на земле, опираясь на законы разума и природы. Завораживающим для Европы стал пример Америки, где колонисты поднялись на борьбу против тирании Британской короны. А в июне 1789 г. из Парижа пришло ошеломляющее известие: третье сословие Генеральных штатов объявило себя единственным представителем французского народа и начало разработку конституции на основе принципа народного суверенитета и прав каждого человека^[86].

Просвещенными представителями немецкого общества Французская революция была воспринята первоначально как «духовная революция», «революция идей». Первые известия о ней вызвали широкий отклик в немецком обществе. Ее бурно приветствовали прогрессивная интеллигенция и передовая молодежь. Историк И. Мюллер назвал день взятия Бастилии «прекраснейшим днем, какой только видело человечество». Великий философ И. Кант отозвался о революции как о торжестве разума, И. Г. Фихте написал брошюру, где защищал идею революции и доказывал правомерность коренного преобразования политических форм государства на основе «общественного договора» в духе Руссо.

Наиболее известные поэты и философы — Клопшток, Шиллер, Кант, Фихте, Гегель рассматривали Французскую революцию как начало эпохи, в которой человечество окончательно победит бесправие, тиранию и угнетение. С прекрасным восходом солнца сравнивал ее Гегель, с праздником для «всех существ, наделенных разумом». Наибольшее влияние революции испытали германские земли по левому берегу Рейна. Здесь возник такой феномен, как немецкий якобинизм, оставшийся, однако, маргинальным явлением.

Однако, поскольку революция во Франции приобретала характер безудержного террора и кровавой гражданской войны, многие представители немецкой интеллигенции изменили отношение к ней. Гердер, который страстно защищал Французскую революции в 1789 г., спустя три года писал, что он не знает ничего более отвратительного, чем «безумный народ с его безумной властью», и что единственным результатом революции во Франции является «ужасающий беспорядок». Шиллер после казни Людовика XVI назвал Францию страной, где правит «закон гильотины», а французских революционеров — «жалкими живодерами». Только горстка радикально настроенной интеллигенции — немецкие якобинцы — проявляла определенное понимание необходимости террора. Но и среди них не было никого, кто связывал бы будущее Германии с революцией по французскому образцу. Даже лидер немецких якобинцев, руководитель «Общества друзей свободы и равенства» в Майнце Георг Форстер (1754–1794), который входил в состав сформированного французами в 1792 г. временного правительства Майнцской республики, считал, что в Германии на повестке дня стоит не революция, а по-немецки медленные и последовательные преобразования.

Революции в Германии не произошло. Не было «немецкой» реакции на Французскую революцию. Имело, правда, место множество отдельных выступлений различных социальных групп^[87]. Пример Франции укрепил представление о том, что политические перемены в немецких государствах лучше осуществлять посредством тщательно продуманных реформ, что предоставлению прав и свобод должен предшествовать общий процесс воспитания граждан. Как тонко заметил в июле 1793 г. Шиллер: «Следует начать с того, чтобы подготовить граждан к конституции, прежде чем давать им конституцию»^[88].

Тем не менее был этап, когда буржуазно-демократическое движение в Западной Германии переживало заметный подъем. В августе 1789 г. в пограничных с Францией Бадене и Вюртемберге начались крестьянские выступления. Крестьяне Нассау и Гессен Касселя потребовали сократить подати и барщину. Осенью 1789 г. в Кёльне, Майнце, Трире и других рейнских городах прошла волна демонстраций и волнений. В августе 1790 г. в Саксонии вспыхнуло стихийное крестьянское восстание, подавленное с большим трудом. В 1782–1793 гг. почти вся Силезия была охвачена пламенем восстания крестьян и ткачей. Лишь стянув в Силезию крупные воинские силы, правительство Пруссии смогло разгромить повстанцев.

Подъем народного движения и активность оппозиционных кругов встревожили правителей немецких государств. Была усилена почтовая цензура для выявления революционных настроений и запрещен ввоз печатных изданий из Франции. Еще большую ненависть немецких феодалов вызвали декреты французского Учредительного собрания, отменившие феодальные привилегии во Франции, в том числе и во владениях немецких князей в Бургундии, Лотарингии и Эльзасе. Революционная Франция становилась грозной опасностью для немецкого феодализма.

Кровавый якобинский террор 1793–1794 гг., первые в современной истории массовые убийства во имя свободы и справедливости, в Германии был воспринят как катастрофа разума. Среди немецкой интеллигенции преобладает настроение бегства от политики в мир душевных переживаний, в романтические грезы о прекрасном идеале; а Европа тем временем стремительно падала в пропасть войн и революций.

Майнцская коммуна

Обеспокоенные развитием событий во Франции прусский король Фридрих Вильгельм II и император Леопольд II в августе 1791 г. встретились в замке Пильниц под Дрезденом и опубликовали обращенную к странам Европы декларацию о подготовке в случае необходимости вторжения во Францию. В апреле 1792 г. началась война революционной Франции против коалиции европейских государств. Жирондисты в Париже были уверены в слабости Габсбургов и не верили в возможность союза Австрии и Пруссии, который, тем не менее, состоялся. Руководители коалиции, напротив, считали свои армии непобедимыми и рассчитывали одним ударом покончить с восставшим парижским сбродом. В августе вторгнувшиеся во Францию австро-прусские армии развернули наступление на Париж. Однако 20 сентября в сражении при Вальми французская армия после оглушительной канонады нанесла уверенным в успехе интервентам поражение, а затем вступила в пределы Германии.

Это вызвало новый всплеск народного движения на немецкой земле. 21 октября 1792 г. французы заняли Майнц — один центров промышленно развитой Рейнской области. Радикально-демократическое крыло буржуазной интеллигенции образовало клуб «Общество друзей свободы и равенства» и созвало Немецко-рейнское Национальное собрание. Оно издало декрет о низложении светских и духовных правителей и провозгласило Майнц с прилегающими к нему территориями республикой. Ее руководителями стали известные демократы, немецкие якобинцы А. Гофман и Г. Форстер. Народные массы Майнца с энтузиазмом встретили декрет парижского Конвента о ликвидации на всех занятых французами территориях крепостной зависимости, феодальных повинностей, сословных привилегий. Однако вскоре немецкие крестьяне стали проявлять недовольство реквизициями продуктов и фуража для французской армии, превратившейся в их глазах из освободителя в оккупанта. В такой ситуации рейнские якобинцы, не верившие в успех революции внутри Германии, по предложению Форстера выступили за полное присоединение к Франции. Летом 1793 г. прусские войска перешли в наступление и взяли Майнц. Республика пала, ее руководители были захвачены в плен и казнены. Форстеру, незадолго до этого выехавшему в Париж для вручения Конвенту декрета о присоединении Майнцской коммуны к Франции, удалось спастись. В Майнце были восстановлены старые порядки. Однако в октябре французская армия вторично вступила в Майнц и присоединила область к Французской республике.

Военные неудачи, усиливавшееся брожение внутри страны и явное обострение отношений с Австрией, отстраненной от участия во втором разделе Польши (1793), привели к выходу Пруссии из антифранцузской коалиции. В Базеле 5 апреля 1795 г. она заключила сепаратный мир, признав право Франции на присоединение левобережья Рейна. Австрия с другими немецкими государствами продолжила войну. Но в 1796 г. французские войска заняли юго-запад Германии, а на следующий год в Кампо-Формио заключила мир и разбитая Австрия.

Германия и Наполеон

В 1798 г. в состав второй антифранцузской коалиции кроме Англии, России, Турции, Швеции и Неаполитанского королевства вошла Австрия. Территория Германии вновь стала ареной военных действий. Первоначальные успехи коалиции вскоре сменились неудачами после того, как к власти во Франции пришел Наполеон. Военные планы Наполеона состояли в том, чтобы стремительным походом в Италию вывести Австрию из состава коалиции. Россия к этому времени уже покинула ее в результате изменения политики Павлом I. В сражениях у Маренго 14 июня 1800 г. на севере Италии и у Гогенлиндена 2–3 декабря 1800 г. в Баварии австрийские войска потерпели поражение. В 1801 г. Австрия заключила с Францией мирный договор. По Люневильскому миру она теряла Бельгию и Люксембург и признавала все изменения в Европе, в том числе французскую аннексию левого берега Рейна. Договор предусматривал территориальные компенсации тем германским правителям, чьи земли были аннексированы. Возмещение территориальных потерь, по замыслу Наполеона, должно было осуществляться за счет мелких и мельчайших владений на правом берегу. Таким образом, мирный договор создавал правовую основу для будущих территориальных изменений в Священной Римской империи германской нации.

Высокий боевой дух и патриотизм французской армии, ее новая тактика за несколько лет привели к полной гегемонии Франции на европейском континенте, где возникли новые «дочерние» государства: Батавская, Гельветская, Цизальпинская, Лигурийская республики. С европейской карты после второго и третьего разделов в 1793 и 1795 гг. исчезла Польша. Война шла не только в Европе. Она охватила половину земного шара, от Индии до обеих Америк бушевала морская война за колонии и пути к ним. Впервые в истории речь шла о борьбе за мировое господство и полное уничтожение врага, и пока главные противники — Англия, Франция или Россия — не были окончательно повержены, войне не предвиделось конца.

Правда, Пруссия, геополитически зажатая между Францией и Россией, по сепаратному Базельскому миру 1795 г., вышла из коалиции и признала левобережье Рейна за Францией. Под защитой прусского оружия в Северной и Восточной Германии на десять лет воцарился мир. Но в остальной Европе война продолжалась и привела к значительным изменениям политической карты. Испания и Португалия вышли из войны совершенно истощенными, Австрия терпела одно поражение за другим, Англия оказывалась во все большей изоляции, а Россия при Павле I в 1801 г. даже заключила союз с Францией, которая шла от триумфа к триумфу. Она аннексировала Бельгию и Рейнскую область, превратила Нидерланды и Швейцарию в свои протектораты, раздробила Италию на дочерние республики. Наполеон далеко превзошел самые дерзкие мечты Людовика XIV.

Апогей классики и немецкая романтика

Когда взошло солнце XIX в., Фридрих Шиллер (1759–1805) и Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) достигли вершины своего творческого величия. Гёте, вопреки его юным идеалам, был еще в начале своего творчества втянут в сферу великого духовного переворота эпохи Гердером, который выступил против французского классицизма, этого высшего идеала просветителей. Вскоре Гёте стал самым смелым и безбоязненным титаном-новатором. Но поездка в Италию положила конец его внутреннему брожению и указала ему на красоту античной Греции как на путеводную звезду художественного творчества. Более того, античный мир вполне отвечал его аполлоновой натуре. Почти одновременно пылкий гений Шиллера, усвоившего эстетические воззрения Канта (1724–1804) и глубоко изучавшего историю, проникается классическим совершенством античного мира. В 1796 г. случай дал им возможность поговорить друг с другом после одного из заседаний иенского общества естествоиспытателей. С этих пор, связанные тесной дружбой, оба гиганта начали борьбу, направленную против посредственности и плоскости просветительского движения. Заметим, что в 1796 г. они отнюдь еще не были признаны первыми и единственными в своем роде людьми и вовсе не обладали в глазах современников тем недосягаемым обаянием, которое все признали за ними позднее. Для обоих поэтов период 1787–1803 гг., от появления «Ифигении» Гёте до «Мессинской невесты» Шиллера, является периодом классицизма. Рядом с ними в качестве самого тонкого посредника между языкознанием и поэзией стоял выдающийся лингвист Карл Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835). На примере труда Гёте «Герман и Доротея» он развил свои эстетические воззрения, первоначально почерпнутые в области античного греческого мира. Гумбольдт находил идеал эстетической культуры в древнем греке.

Классицизм с поистине религиозным пылом воспринимал все, относящееся к греческому античному миру, это был почти религиозный культ. Ярким примером в этом отношении является несчастный швабский поэт Фридрих Гёльдерлин, страсть которого ко всему греческому дала такие чистые и пышные цветы: из-за душевной тоски по недосягаемой Элладе разбилась его лира с ее слишком тонкими струнами, и в конце концов он впал в безнадежное сумасшествие. В той или иной степени эллиномании, увлечением всем эллинским, были подвержены все классицисты. Даже наиболее трезвый из них, Гумбольдт, заявлял, что чувствует себя как настоящий грек, т. е. ни по христиански, ни поантихристиански. И Гёте не случайно именовался «старым язычником». Шиллер в «Ксениях» иронизировал над этой страстью своих современников, призывая их к разумной умеренности.

В отличие от романтики, классицизм не имел прямого политического значения. Его наиболее яркий представитель, Гёте, осознавал опасность, скрывающуюся в романтизме, и осуждал его склонность к экстатической реакции и к отвержению «предметности». Романтическому культу смерти Гёте противопоставлял свою «мысль жить». Его отталкивало то, что романтика играла политическими понятиями, не обременяя себя внутренним чувством ответственности. Романтика связывала неясный космополитизм с таким же неясным и совершенно невразумительным чувством национальной миссии, которая вначале определялась как некое духовное призвание немецкого народа, а в конце концов все свелось к утверждению, что только немцы спасут мир. Гёте находил, что такое сознание особой миссии немцев, исходящее из аполитичной картины мира, опасно влияет на образованные слои общества. Его собственный моральный и политический дух не дал ему увлечься беспочвенным преувеличением достоинств или недостатков одной нации в ущерб другой^[89].

В широком движении немецкой романтики нашла свое продолжение авторитарная немецкая традиция. Наивысшая пора расцвета немецкой политической романтики приходится на последнюю четверть XVIII — первую четверть XIX в. В духовном плане немецкая романтика была реакцией на рационализм, вульгарный материализм и механистическое мышление европейского Просвещения. Позднее немецкий романтизм выразился в антимодернизме и культурном пессимизме. Крупный историк, теолог и философ Эрнст Трёльч считал, что романтика больше повлияла на немцев, чем классицизм. По его словам, она «представляет собой действительно переворот, революцию против буржуазного духа, против общей уравнительной этики, но особенно против научного, механистического, математического духа Запада, против естественного права и против всеобщего уравнения человечества»^[90].

Основные черты романтики — возвышенность, мечтательность, преувеличенное мнение о достоинствах национальной старины — можно наблюдать в Германии с XVIII до середины XX в. Специфику немецкой романтики определял тот факт, что в ней находил выражение конфликт между немецкой государственностью и политической реальностью. Поэтому в Германии романтика в политической истории сыграла более значительную роль, чем в западных странах или России, где она была лишь литературным или художественным стилем. На начальной стадии, в конце XVIII в., немецкая романтика успешно противостояла механицизму и философии Просвещения, которое было не в состоянии оценить всю полноту и многообразие реальности и часто прибегало к упрощениям. Немецкая романтика была чрезвычайно плодотворной. В Германии на основе романтики возникла влиятельная историческая школа права, авторитетная во всей Европе историография Леопольда Ранке и его школы, учение об органическом строении государства, великая идеалистическая философия. В политической сфере романтика вначале была носительницей демократического, республиканского принципа единой и независимой Германии.

Устремления немецкой романтики вступали в резкое противоречие с действительностью. Политическая романтика, как писал крупнейший юрист Германии XX в. Карл Шмитт (1888–1985), ставит возможность выше действительности, абстрактные формы выше конкретного содержания^[91]. Именно это понимание лежит в основе идеализации романтиками сословного государства. Ранние романтики — Адам Мюллер, Карл Людвиг Галлер, Новалис, Генрих фон Клейст, Ахим фон Арним — делали упор на естественный, без вмешательства извне, рост государства и сословную систему. Мюллер в книге «Элементы государственного искусства» (1809) писал, что государство возникло на основе природного чувства общности, постепенно проходя через семью, род, племя, племенные объединения. Государство росло постепенно и органично, оно не было кем-либо учреждено с определенными целями, а с самого начала развивалось как часть природы. Государство — это не сумма индивидуальностей, а совершенно новый организм, который живет по собственным внутренним законам. Различные сословия имеют различные отношения к государству, их нельзя механически уравнивать. Сословия государства целесообразно объединить в корпорации и таким образом интегрировать в государство. По Мюллеру, ошибкой Французской революции была нивелировка сословий, централизация и унификация; он полагал, что сословия представляют собой самостоятельное явление, которому суждена великая будущность и значительная роль в спасении государства. Немецкой романтике вообще было свойственно чрезвычайно восторженное отношение к государству.

Ведущими романтическими теоретиками были Новалис (псевдоним Ф. Гарденберга), Ф. Шлегель, И.Г. Фихте, Э.М. Арндт, Ф.Л. Ян. Последние трое стояли у истоков немецкого романтического национализма. То, о чем Арндт говорил в патриотической лирике, а Фихте — в академических речах, Фридрих Людвиг Ян переводил на язык народа. Ян был преподавателем гимназии в Берлине. Под его руководством дети занимались играми, различными упражнениями, гимнастикой с типично немецкой основательностью. Сочинение Яна «Немецкий народ», которое вышло во время французской оккупации в 1810 г., как и речи Фихте, стали библией молодежного национального движения.

Центральной фигурой политической романтики был Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814). Он провозглашал универсализм принципа нации так же радикально, как якобинцы провозглашали универсализм принципа революции. В своих «Речах к немецкой нации» Фихте трактовал сущность немецкого «пранарода» как чистую, первоначальную человечность, носителями которой являются современные немцы. Он первым начал романтическое превознесение всего немецкого, национального, обладающего единственной в мире оригинальностью, самобытностью, глубиной. Фихте приписывал немцам то, что Достоевский приписывал русским. Он указывал на первостепенную важность служения государству: только в этом служении каждый гражданин обретает самоутверждение. Фихте был борцом за государственный социализм в сфере культуры и воспитания, ибо народная общность, на его взгляд, требовала культурной и воспитательной монополии государства.

В основе романтического мировоззрения и искусства лежало осознание мучительного разлада между идеалом и реальной действительностью. Недовольство этой действительностью выливалось в романтический уход от нее в мир фантазии, созданный музыкальным и поэтическим воображением. Там воздвигались воздушные замки, карались бездушные тираны, низвергались царства. Романтики культивировали ощущения неприкаянности, ненужности, одиночества. Они тосковали по прошлому, которого больше не было, и силой грез создавали нечто такое, что казалось более реальным, чем сама действительность. Романтизм во многом способствовал возрождению мистического чувства и религиозности, иногда индивидуалистической, иногда церковно-христианской.

На характер немецкой романтики сильно повлиял факт изучения самими романтиками немецких народных песен, сказок, устного народного творчества. Перед исследователями открылся новый, неведомый ранее мир, в котором наиболее важным элементом художественного гения были не ум и техника, а творческое воображение и эмоции. Особые заслуги в изучении народного творчества принадлежат братьям Якобу и Вильгельму Гримм и Йозефу Гёрресу, нашедшему самобытные «народные книги». В их исследованиях все, что относится к народу, обретало поэтическое звучание, они искренне восхищались богатством свежей, естественной народной жизни. Братья Гримм понимали народный дух как сакральное, неизменное начало, свидетельством чего, на их взгляд, являлась немецкая народная мифология. Они создали культ немецкого народного творчества, наделив его многими превосходными эпитетами, они всячески восхищались традициями, звучанием, строением немецкого языка. Заслуга романтиков состояла именно в том, что они убедительно показали уникальность культурноисторических эпох, каждая из которых обладает самостоятельной духовной ценностью и принципиально не может быть превзойдена.

Поэтическое и философское миросозерцание романтизма пронизывала ирония, для которой относительна всякая действительность, кроме жизни и мира в целом. По выражению Ф. Шлегеля, в ней была какая-то трансцендентальная насмешка, такое настроение, которое помогает поэту стать бесконечно выше всего условного и позволяет ему с высоты идеала смотреть на мир как на игру. Так обосновывалась в романтизме полная свобода поэта, его субъективизм. Последний выдвигался романтизмом на первый план и в области религии и нравственности, где самым видным представителем идей нового направления был Фридрих Шлейермахер. В противоположность философии Просвещения и учению Канта, религия, по мнению Шлейермахера, заключается не в теоретических построениях, не в догматах, не в добродетели, не в знании и действии, а исключительно в созерцании и чувстве. Каждый человек, благодаря религии, становится средоточием универсальности, и всякое явление окружающей природы есть откровение божества. Однако при всей расплывчатости своих религиозных и моральных воззрений Шлейермахер все-таки не сделал того шага, на который отважились другие романтики, искавшие в религии прежде всего эстетические элементы. В протестантизме красота почти совсем отсутствует, а потому естественно было искать ее в средневековом католицизме или даже на Востоке, где, по язвительному замечанию Гейне, братья Шлегели нашли свои средние века^[92].

К раннему кругу романтиков тяготели люди разных занятий и призваний. Братья Шлегели, старший Август и младший Фридрих, — ученые-филологи, литературные критики, искусствоведы, публицисты, Фридрих Вильгельм Шеллинг — главный идеолог новых направлений в философии, создатель философии природы, Фридрих Шлейермахер — философ и теолог, Генрих Стеффене — геолог и философ, Иоганн Риттер — физик, Фридрих Гюльзен — физик. Собственно поэтом в этом объединении был только Людвиг Тик, равнодушный к философии, редко отступавший в сторону филологии и критики. Он писал драмы, стихотворения, сказки, новеллы. Новалис, по своему призванию поэт, отдавал должное и философской мысли, позволяя себе здесь всяческую прихоть, философская мысль присутствовала и в его художественных произведениях. Оба Шлегеля притязали на художественное творчество, бывшее не слишком обязательной добавкой к их критическим и теоретическим трудам. Вершина Августа Шлегеля как поэта — переводы. Он впервые дал немцам настоящего Шекспира после не очень удачных опытов Виланда.

Романтики искали изящества, а через него — точности и вседоступности. Более других в этом преуспел Август Шлегель, самая ясная голова среди романтиков. Именно за ясность слова и мысли позднейшие историки литературы, считавшие, что запутанность и есть дар свыше, позволяли себе его третировать. Без его лекций по литературе Европа так и не постигла бы, что такое немецкий романтизм. Фридрих Шлегель, автор многих романтических идей, открыватель целых романтических миров, по натуре своей был вождем. Он писал тяжеловесно, но подчас очень дерзко и остроумно. Вначале Фридриха Шлегеля воодушевляли античность и немецкая философская мысль, в литературе он был близок к идеям Французской революции. Позднее, в годы проживания в Париже, он стал изучать персидский язык и санскрит. Гомер, Аристотель, Гёте, Фихте, Форстер, Кондорсе, Древняя Индия — таков диапазон увлечений этого литератора. В нем жили разные личности: крупный ученый, революционный агитатор и пропагандист, бескорыстный философ и журналист, ищущий сенсаций и скандалов.

В иенском кружке были заметны женщины — Каролина Михаэлис, жена Августа Шлегеля, за которым она последовала в Иену, ставшая потом женой Шеллинга, и дочь Мендельсона Доротея Фейт, верная жена Фридриха Шлегеля. В кружке всегда держался культ Каролины, хотя она не писала ни стихов, ни прозы, если не считать литературных опытов, брошенных в самом начале. Она не создала собственных философских систем и не толковала чужих. Зато романтики относились к ней как к замечательному феномену жизни и культуры, требующему разгадки. Она была чародейкой бесед и писем, кратких замечаний, трех-четырех заключительных фраз, которыми произведению или человеку, как считали романтики, выносится окончательный приговор. Больше, чем другие, она развенчала Шиллера, который своей незавидной репутацией среди романтиков более всего обязан именно ей — «Люциферу в юбке», как он ее прозвал. Она порицала Шиллера как вычурного поэта, подменяющего живую жизнь и живые личности комментариями к ним^[93]. По мысли романтиков, творя, вы состязаетесь с природой, комментируя, вы сразу же оказываетесь позади нее.

Доротея Фейт также играла большую роль в деятельности романтического кружка. Женщины вносили в него атмосферу непосредственности, то, чего так нехватало их ученым друзьям-мужчинам. Женщины боролись с педантством, которого немало было и у романтиков — антипедантов по своим программным принципам. Романтика была пронизана идеей синтеза всех искусств друг с другом. На долю женщин выпадал самый ответственный синтез: культуры с жизнью как таковой. Романтики ушли бы еще далее от мира, в котором остались все прочие люди, без этого женского участия. Великим талантом в области личного общения обладала женщина более молодого поколения — Беттина, сестра Брентано, жена Арнима, позднее издавшая серию замечательных книг.

«Территориальная революция»

С начала века Германия пережила три волны реформ, вызванных Французской революцией и Наполеоном. Первая волна привела к политической модернизации, которая началась с созыва имперской депутации в 1803 г. В последующие три года она продолжилась на основе статей Пресбургского мира 1805 г. и акта о создании Рейнского союза в 1806 г., а летом того же года привела к тому, что из почти 1800 государственных единиц осталось всего три десятка, образованных на развалинах Священной Римской империи.

В Германии Наполеон преследовал цель усилить Пруссию в противовес Австрии и создать небольшое число зависимых средних по размерам государств, достаточно сильных, чтобы быть ценными союзниками, но слишком слабых, чтобы проводить независимую от Франции политику. Основным средством достижения этой цели стала «территориальная революция», осуществляемая путем секуляризации и медиатизации (от лат. medius — средний). Секуляризация предполагала ликвидацию духовных владений; медиатизация лишала мелких светских правителей политической власти без отчуждения их личной собственности.

В 1803–1806 гг. было упразднено более 300 небольших государств и несколько сот владений имперских рыцарей. Эти территории были распределены между более крупными германскими государствами. Первоначально предполагалось, что порядок осуществления компенсаций должны выработать сами германские князья во главе с императором. С этой целью была создана особая имперская депутация рейхстага. Но неоднократные попытки принять приемлемое для всех, в том числе и для Наполеона, решение закончились безрезультатно. В феврале 1803 г. был принят русско-французский план компенсаций. Таким образом были ликвидированы одно светское и два духовных курфюршества, 19 имперских епископств, 44 аббатства и 45 из 51 имперского города. Своих правителей сменили целых 10 тыс. кв. км духовных владений с 3,2 млн. жителей, что составляло седьмую часть населения империи. Из духовных княжеств уцелело перебравшееся в Регенсбург курфюршество Майнцского архиепископа и эрцканцлера империи. Кроме того, секуляризации не подверглись древнейший духовно-рыцарский орден иоаннитов, или Мальтийский, и Немецкий орден. От множества имперских городов эпохи барокко остались лишь Гамбург, Бремен, Любек и Франкфурт-на-Майне, некоторое время также Аугсбург и Нюрнберг. Правители, экспроприированные в правобережной рейнской Германии, сохранили свои личные и сословные права, а некоторые получили постоянную ренту или новое владение. Понесшие урон монархи Баварии, Гессен-Касселя, Бадена и Вюртемберга нашли способ недорого и даже с выигрышем одолеть бедствие. В обмен за уступку французам Рейнской области они получили соразмерное возмещение за счет тех, кто не имел ни силы, ни защитников — мелких князей и графов, собственников духовных, городских и рыцарских владений^[94].

С этого времени ужасающая территориальная раздробленность Германии ушла в прошлое. Число имперских территорий и городов сократилось с 314 до 30, не считая 300 уцелевших рыцарских владений, которые состояли из одних границ и, по едкому выражению известного историка Бартольда Нибура, «валялись повсюду, словно мумии». Вюртемберг же вдвое увеличил число подданных, а Бавария даже в три раза. Средние германские государства, увеличившие с помощью Франции свои владения, видели свое будущее только в тесном союзе с Наполеоном, который осенью 1804 г. совершил поездку по Рейнской области и был встречен населением с неописуемым ликованием.

В то время как начались эти мероприятия, выравнивание немецкого политического ландшафта получило новый толчок благодаря итогам Пресбургского мира 26 декабря 1805 г., которым Наполеон победоносно завершил войну Франции против третьей коалиции. Вслед за первым последовал и второй этап государственного переустройства Германии. После того как Наполеону удалось привлечь — несмотря на их обязательства по отношению к империи — крупные южногерманские государства в качестве союзников к походу 1805 г., они были вознаграждены дальнейшими приобретениями. Бавария и Вюртемберг стали суверенными королевствами. Бавария тотчас присоединила Аугсбург и Нюрнберг.

«Территориальная революция» покончила с раздробленным миром германских государств. Вместе с имперским рыцарством, имперскими городами и князьями-епископами исчезли те силы, которые видели в империи и императоре гарантию собственному существованию. Секуляризация и экспроприация церковных владений как имперского, так и местного характера совершались по примеру конфискации церковных владений во Франции и во всех германских государствах без исключения, причем католические Австрия и Бавария действовали не менее решительно, чем протестантские государства. А принятый в ноябре 1810 г. прусский эдикт о секуляризации гласил, что все духовные владения, независимо от конфессии, становятся «государственным имуществом», как это уже произошло «во всех соседних государствах».

Секуляризация и медиатизация, в целом прогрессивные акты: они способствовали уменьшению раздробленности Германии — осуществлялись, однако, в первую очередь в интересах Франции. Поэтому округление владений средних государств, их территориальный рост, одновременно сопровождалось усилением зависимости от Франции. В результате, в Священной Римской империи произошел раскол: появилась группа союзных Франции государств — Бавария, Баден, Вюртемберг. Их профранцузская позиция объяснялась не только растущей зависимостью от могущественного западного соседа, но и желанием добиться полного суверенитета от империи.

Наполеон достиг вершины могущества в Германии. Все германские государства в большей или меньшей степени контролировались Францией. Существовала даже группа чисто вассальных германских государств, власть в которых перешла к родственникам Наполеона. В Вестфальском королевстве престол был передан брату Наполеона — Жерому, в герцогстве Берг — зятю Наполеона Мюрату. Евгений Богарне, пасынок Наполеона, управлял Великим герцогством Франкфурт. Степень контроля Наполеона над политикой этих государств была наиболее высокой. Во вторую группу входили зависимые от Наполеона государства Рейнского союза, сохранившие свои династии и определенную свободу в решении внутриполитических вопросов. Границы Рейнского союза постоянно расширялись. В конечном счете, за его пределами остались только Австрия и Пруссия. Эти два государства образовывали последнюю группу. Формально они были суверенными, но превратились в вынужденных союзников Франции, принимавших все продиктованные ею условия.

Рейнский союз и конец старой империи

12 июля 1806 г. Священной Римской империи был нанесен смертельный удар. Представители 16 южных и юго-западных германских государств подписали акт о создании под протекторатом Наполеона Рейнского союза, вышедшего из состава империи. Она стала чистейшей фикцией, и 6 августа Франц И сложил с себя корону римского императора^[95]. Правда, по нормам имперского права не в его компетенции было самостоятельно осуществить роспуск империи, которая конституировалась как вечная федерация ее членов; согласия же рейхстага, который в качестве представительного органа всех имперских сословий был единственно правомочен объявить об аннулировании империи, никто не испрашивал. Поэтому строго юридически акция Франца была недействительной. На бумаге империя продолжала существовать. Но общее молчаливое согласие с фактом низложения императора и отсутствие каких-либо политических попыток спасения империи бесповоротно закрепили ее роспуск.

В своей германской политике Наполеон добился главного: сплотив «третью Германию» в Рейнский союз, он создал противовес Австрии и Пруссии и одновременно — буферную зону между ними и Францией. Ядром Рейнского союза стали три южногерманских государства: Бавария, Вюртемберг и Баден. Союз по своему характеру являлся наступательно-оборонительным альянсом.

Так бесславно и даже позорно закончилась тысячелетняя история Священной Римской империи германской нации. Только один имперский князь, правитель Передней Померании, шведский король Густав IV Адольф с должным почтением и грустью известил своих подданных о решении императора и добавил, что «теперь разорваны священнейшие узы, но никогда не будет уничтожена немецкая нация и по милости Всевышнего Германия когда-нибудь объединится заново, снова восстановит силу и авторитет»^[96].

Крах Пруссии

В то время как юг и запад Германии жестоко страдали от войны, Северная и Центральная Германия, расположенные за созданной в 1795 г. демаркационной линией, наслаждались миром и относительно безмятежным внутренним спокойствием. Пруссия, страстно жаждущая ожидаемого вскоре третьего раздела Польши, чтобы обезопасить свой тыл, вышла из коалиции, заключив в 1795 г. в Базеле сепаратный мир с Францией. Она согласилась с передачей Рейнского левобережья Франции, в перспективе имея шансы получить соответствующую компенсацию в правобережной рейнской Германии. Своей явно эгоистичной политикой Пруссия на короткое время достигла наибольшего территориального расширения на Востоке вплоть до Варшавы. Но она более чем на десять лет обеспечила мир Северной и Средней Германии. Гёте вспоминал: «Хотя мир полыхал во всех краях и уголках, Европа приобретала иной облик, на суше и на море рушились города и гибли эскадры, Средняя и Северная Германия пока еще наслаждалась довольно беспокойным миром, в котором мы предавались чувству сомнительной безопасности». Однако этот мир не был использован для своевременного проведения реформ. Хотя министр Карл Густав фон Струнзее в 1799 г. уверял французского посла, будто «целительная революция, совершенная Вами снизу вверх, в Пруссии постепенно осуществляется сверху вниз»^[97], превентивная политика «революции сверху» продвигалась черепашьими темпами. Кроме освобождения домениальных крестьян в 1799–1805 гг., Старая Пруссия до 1807 г. больше не осуществила ничего, заслуживающего упоминания.

Усиление позиций Франции в Германии, с одной стороны, и англороссийское дипломатическое давление — с другой, привели Пруссию к вступлению в антифранцузскую коалицию. Именно она стала главным действующим лицом четвертой коалиции 1806 г. В Берлине царила уверенность, что прусская армия, созданная Фридрихом Великим, в состоянии превзойти все, что породила «лишенная солдатского духа французская революция». К началу военных действий прусская армия по численности почти равнялась французской (180 тыс. против 195 тыс. у Наполеона).

Однако война для Пруссии оказалась короткой и бесславной. 8 октября 1806 г. французские войска перешли прусскую границу, а 14 октября обе прусские армии были одновременно наголову разгромлены под Йеной самим Наполеоном и под Ауэрштедтом — его маршалом Луи Даву. Затем последовала позорная сдача без сопротивления крепостей и капитуляция остатков армии на всей территории государства. Лишь небольшие части под командованием генералов Блюхера и Гнейзенау оказали упорное сопротивление. Через месяц после начала войны армия Пруссии, оказавшаяся пригодной только для мародерства при польских разделах, была уничтожена. Наполеон торжественно въехал в Берлин. Прусский король Фридрих Вильгельм III, его семья и небольшой двор укрылись в Кёнигсберге, на восточной окраине государства.

Дальнейшая судьба Пруссии зависела от исхода борьбы Франции с Россией. Русские войска потерпели тяжелые поражения при Эйлау 8 февраля 1807 г. и Фридлянде 14 июня 1807 г., но Россия по-прежнему оставалась грозной военной силой. Наполеон не решился перейти Неман, но и Александр I, лишившийся союзников на континенте, считал рискованным продолжать борьбу. Начались русско-французские переговоры, завершившиеся подписанием мирного договора в Тильзите в июле 1807 г.

По условиям Тильзитского мира, дополненного затем Парижской конвенцией в сентябре 1808 г., Пруссия лишалась половины своей территории, обязывалась сократить армию до 42 тыс. человек и выплатить контрибуцию в размере 120 млн. франков. До полной выплаты контрибуции на территорию Пруссии вводилась французская армия численностью в 157 тыс. человек. На восточных территориях, отнятых у Пруссии, создавалось Великое герцогство Варшавское. Из западных прусских земель, а также Брауншвайга и части Ганновера было создано королевство Вестфалия.

Тильзитский договор содержал унизительную для Пруссии формулировку о том, что Наполеон лишь из уважения к российскому императору соглашается вернуть прусскому королю часть завоеванных территорий. Фридриху Вильгельму III были возвращены Бранденбург, собственно Пруссия и Силезия.

Германия и континентальная блокада

Противостояние Франции и Англии на море обострилось с 1793 г., когда Англия начала осуществлять блокаду французских судов. Британская морская блокада в относительно короткое время и ощутимо подорвала французскую заморскую торговлю, наконец, почти полностью парализовав ее. Некоторое время суда нейтральных стран осуществляли французские экспортно-импортные операции, пока (с 1807–1808 гг.) сеть блокады не стала такой плотной, что не только Франция, но и вся Западная и Центральная Европа оказались отрезанными от своих важнейших внешних рынков. В 1805 г. морское сражение при Трафальгаре закрепило морское превосходство Великобритании. Одновременно это означало фатальное падение французского судоходства и ликвидацию опасности французского вторжения на острова. На подчиненных Наполеону территориях во многих сферах зависимого от экспорта хозяйства обострился уже нараставший несколько лет кризис, а в конце наполеоновского похода в Пруссию выяснилось, что отныне и основная часть зернового экспорта из северо-восточной Европы понесла сильнейшие убытки. С 1808 г. крупные балтийские морские порты оказались в значительной мере парализованными, тем более что в декабре 1807 г. начало действовать американское торговое эмбарго. Как писал американский консул, от Балтийского до Эгейского морей во всех прибрежных городах царит нищета, а некогда оживленные улицы зарастают травой. А потрясениям в важных секторах экономики внутри страны, казалось, не было конца.

В ноябре 1806 г., находясь в Берлине, Наполеон издал антианглийский декрет о континентальной блокаде, соблюдение которого было обязательным для всех союзников Франции. Наполеоновская континентальная блокада ставила целью принудить Великобританию к капитуляции, так как всем английским судам запрещалось входить в гавани, находившиеся в зоне французского влияния. Все импортированные в нарушение этого товары подлежали немедленной конфискации, а те, кто продолжал торговать английскими товарами, объявлялись сообщниками Лондона. Однако, хотя блокада в конечном итоге охватывала почти весь континент, контроль за огромным побережьем с бесчисленными бухтами никогда не был полным. Контрабанда переживала подлинные золотые дни. Континентальная блокада как экономическая война против недосягаемого военным путем соперника, не достигла своей цели. Благодаря превосходящему флоту, материальным и банковским резервам, мощной промышленности и мировой торговой сети Англия, экспорт которой в Европу в 1806 г. пусть и составлял только 33% от ее общего вывоза, не могла получить смертельного удара таким образом. Благодаря недостаточно строгой охране и без того открытых скандинавских и русских портов официально зарегистрированный экспорт в Европу к 1809 г. возрос до 47% общего английского вывоза, не говоря уже о контрабанде. Повышение импортных пошлин на желанные британские колониальные товары с 10 до 50% их стоимости и тотальный запрет ввоза хлопка и готовых изделий также не могли поставить на колени господствующую на морях Англию. Наполеон ошибся в своей оценке потенциала Британии и ее стойкости. Выводы, которые он из этого сделал, вошли в число мотивов, толкнувших его к русскому зимнему походу.

Положительная сторона континентальной блокады для Европы состояла в том, что для многих отраслей она стала «экстремальной системой заградительных пошлин», что пошло на пользу тем секторам, которым слишком угрожала английская конкуренция. Так, хлопчатобумажная промышленность переживала настоящий взлет машинного прядения, особенно в Эльзасе, Швейцарии, Саксонии, Богемии и на нижнем Рейне. Правда, превосходство Англии в этой сфере оставалось очевидным: в 1814 г. на континенте было всего 1,5 млн. веретен против 5 млн. в Англии.

Континентальную блокаду Наполеон постарался усилить «континентальной системой»: с конца 1806 г. в тексты всех мирных договоров, подписанных Наполеоном с побежденными государствами, включалось обязательство последних присоединиться к континентальной блокаде. Нужную ему экономическую политику император заставил, таким образом, проводить и своих союзников, и нейтральные страны. С его стороны не было проявлено даже видимости уважения к их самостоятельности, он использовал их как марионеток. В то время как внутренний французский рынок был защищен непреодолимыми таможенными стенами, Париж настаивал на беспрепятственном экспорте, принудительных платежах и бесплатном содержании крупных войсковых соединений. Вместо того чтобы создавать под французским руководством общеевропейский рынок, Наполеон, помимо политической, в той же мере укреплял и экономическую гегемонию Франции без оглядки на интересы всех ее соседей. И государства Рейнского союза должны были установить запретительные пошлины на британские товары и сырье, хотя и пострадали от тотчас же последовавших горьких результатов. В 1809 г. от Рейса на Рейне до Бремена возник новый французский таможенный вал против процветавшей контрабанды. В следующем году для поддержания континентальной блокады и расширения континентальной системы были даже непосредственно аннексированы вся Голландия и северо-западная Германия. Простираясь от Тибра и подножья Пиренеев до Фрисландии и Любека, империя достигла теперь своего наибольшего территориального расширения, но практически так и не догнала державу по ту сторону Ла-Манша, не говоря уже о том, чтобы перегнать и победить ее.

Для Германии все вышесказанное имело неоднозначное значение^[98]. Она потеряла английский рынок сбыта аграрной продукции, оптовые цены на которую резко упали. В Восточной Пруссии в 1806–1810 гг. они снизились на 60–80%; в порту Мемеля гнили огромные деревянные балки, предназначенные для Англии. Соответственно страдало пароходство балтийских портов: судоходство Кёнигсберга упало на 60%. Зато рывок вперед совершило свеклосахарное производство, поскольку в условиях блокады свекла стала основным красителем. Пострадала льняная промышленность, утратившая традиционный южноамериканский рынок сбыта. Зато хлопчатобумажное производство, освобожденное от британского конкурента, напротив, расцвело, особенно в Саксонии. По этой же причине переживала подъем металлообработка в Берге и Рурской области, так как беспрерывная война требовала все больше железа. На рейнском левобережье быстро развивались торговля и ремесло. Эти территории, включенные в экономическое пространство Франции, были защищены протекционистской политикой Наполеона.

В целом континентальная блокада своей цели не достигла. Было невозможно оградить все побережье Европы от наплыва переживавшей золотые дни контрабанды английскими и колониальными товарами. Поэтому, когда в 1810 г. Наполеон разрешил торговлю с Англией за очень дорогие лицензии, то именно эти лицензии и доходы от конфискаций контрабанды позволили Пруссии дополнительно получить 12 млн. талеров и помочь ей выплатить огромную контрибуцию.

Оборонительная модернизация

Преемственность старопрусского реформаторского абсолютизма нив коем случае не прервалась. В 1807 г. катастрофический разгром государства вынудил ускоренными темпами приступить к реформам. Домениальные крестьяне в старых провинциях благодаря французскому перевороту практически уже стали экономически свободными собственниками, хотя в финансовом смысле с ними обошлись отнюдь не великодушно. Обсуждался и вопрос о постепенной ликвидации наследственного подданства крестьян в дворянских имениях, но, не получив одобрения, он так и не был решен. Власти терпели, но не поощряли отдельные случаи отмены феодальных крестьянских повинностей. Хотя дворянские привилегии уже давно были подорваны, они вовсе не были ликвидированы. В состоянии застоя находилась и перестройка армии. Проекты реформ налогов и внутренних таможен, промыслов и городского самоуправления кочевали по ящикам столов тайных советников.

Лишь сокрушительное военное поражение под Иеной и Ауэрштедтом в октябре 1806 г., ставшее расплатой за бестолковую дипломатию последних месяцев, за унизительный коллапс воинского духа, тотальный крах парадного фридриховского фасада, за которым с 1786 г. скрывались прусские анахронизмы, распахнули двери для решительных реформ. Тильзитский мир подвел беспощадный итог этого поражения, официально разрушив Прусское королевство старого порядка. Оно потеряло половину своей территории и почти половину населения. В сущности, оно возвратилось к состоянию 1740 г. перед силезскими войнами Фридриха и было низведено до размеров хилого Вестфальского королевства. Ко всему прочему, в Парижском договоре, 8 октября 1808 г. Наполеон потребовал фантастической контрибуции в 140 млн. франков. Эта сумма спустя месяц была снижена до 120 млн., но к этому добавлялись и столь же обременительные текущие расходы на содержание оккупационной армии. В диаметральной противоположности к членам Рейнского союза, которым по договорам предыдущих четырех лет достался ослепительный выигрыш, на долю прежней европейской державы Пруссии выпала участь жалкого маленького восточногерманского государства.

Но фундаментальный кризис Пруссии, в котором все ее политическое будущее оказалось поставленным на карту, высвободил теперь импульсы к проведению модернизации. Из рядов реформаторов в 1806–1820 гг. выдвинулись две ведущие фигуры — барон Карл Генрих фон унд цум Штейн (1757–1831)^[99] и имперский граф, а позднее — князь Карл Август фон Гарденберг (1750–1822)^[100], оба чужестранцы для государства, в котором действовали.

Значение Штейна и доныне безмерно преувеличивается. Его почитатели почему-то не обращают внимания на факт непродолжительности его пребывания на ответственном посту и на путаность и реакционность его воззрений как во время, так и после революционной эпохи. Бесспорно, на протяжении 20 лет Штейн был администратором весьма высокого уровня, проявив компетентность особенно в экономических вопросах. Потому он и стал, как обер-президент всех рейнско-вестфальских палат, своего рода «министром западных провинций», прежде чем в 1804 г. занял пост министра торговли, фабрик и таможен. На протяжении года, с октября 1807 по ноябрь 1808 г., он был фактическим руководителем Пруссии, пока Наполеон не потребовал его отставки.

Штейн разделял идеологию постфридриховской бюрократии, продуктом которой, если можно так выразиться, он и сам являлся, воплощая с 1790-х годов ее притязания на власть, а точнее, воплощая идеологию, которая отождествляла политику с администрированием. Он добился победы бюрократических принципов над кабинетным правительством абсолютного монарха, но никогда принципиально не ставил под сомнение монархическое бюрократическое государственное руководство. Он питал недоверие к бюрократической мелочной опеке, но, в конечном счете, в своей политической практике так и остался административным чиновником. Из проектов аграрной реформы Штейн выбрал тот, который был намного жестче для крестьян, чем другие, более радикальные, предложения. С наибольшим успехом ему далась, вероятно, городская реформа, не потому что она непосредственно изменила городскую политику, а потому, что полвека спустя она стала основой широкого либерального развития. Однако как первый министр кабинета Штейн потерпел политическое поражение. Прежде всего, он сам во многом способствовал уничтожению базиса своей власти. Безо всякого расчета он разом атаковал по всему фронту, не имея тонкого политического представления о силе противников и недооценив способность прусского дворянства и короны к сопротивлению. Из-за резкости характера и вулканического темперамента, из-за своего не подлежащего обсуждению поведения он так быстро и надолго сузил сферу своего влияния, что после осени 1808 г. ему больше не удалось возвратиться к власти.

Напротив, Гарденберга, во время первого министерства которого с апреля по июнь 1807 г. бюрократический абсолютизм впервые в Пруссии действовал полным ходом и который затем более десяти лет, с августа 1810 до 1822 г., занимал пост государственного канцлера, современные историки часто критикуют как скользкого оппортуниста и даже как вечно опутанного долгами бонвивана, несмотря на впечатляющие успехи его деятельности, осуществлявшейся в духе прагматического рационализма и на основе реального понимания требований эпохи. Именно при Гарденберге появились все основные реформаторские эдикты, хотя, разумеется, и смягченные вследствие необходимости компромиссов. Ему и его сотрудникам, а не Штейну, принадлежит честь проведения «королевско-прусской, истинной революции».

В отличие от Штейна, Гарденберг воплощал тип не только успешного комбинатора, хорошо знакомого со всякими хитрыми уловками, но и дальновидного и целеустремленного политика. Подобно баварскому реформатору Максимилиану Монжела, Гарденберг уже во время своей деятельности в прусском Ансбах-Байройте в 1790-е г. разработал концепцию широкой модернизации всего государства. Он упорно придерживался ее просветительско-раннелиберальных и консервативно-реформаторских основных положений и дальних целей, которые и пытался осуществить, начиная с 1807–1810 гг. Если для южногерманских государств на первом месте стояла необходимость внутреннего укрепления, интеграция множества гетерогенных территорий, то в Пруссии наиболее актуальными были другие задачи. Здесь речь шла прежде всего о сохранении и утверждении государства после полного военного разгрома, территориальных и финансовых потерь. Крупнейшие чиновники осознали, что есть только одна альтернатива — либо провести реформы по западноевропейскому типу, либо наступит крах Пруссии, и в лучшем случае она превратится в маленькое государство, которое и из-за своих устаревших внутренних отношений не сможет рассчитывать на то, чтобы его принимали всерьез. В результате, появилось несколько конкретных проектов модернизации, с помощью которых быстро должны были быть устранены наиболее вопиющие недостатки.

Важнейшие принципы гарденберговской политики реформ отразились в рижской памятной записке канцлера, написанной им в 1807 г., в которой дан классический анализ тогдашней политической ситуации. В документе подчеркивалось, что революция французов дала Пруссии мощный импульс извне, с 1806 г. «потоком захлестнувший» ее, и оставляет единственную сулящую успех перспективу — осуществление политики глубоких реформ. Гарденберг указывал, что «иллюзия, будто бы революцию надежнее всего можно предотвратить сохранением старого», как раз и ведет к ней. Из этого делался вывод, что Пруссия, если она хочет предотвратить диктат Наполеона или потрясения революции снизу, должна «признать руководящим принципом революцию в хорошем смысле, внутреннюю революцию сверху», проводимую реформами. Революционные идеи были признаны правильными, система правления Наполеона — образцовой, а традиции реформаторского абсолютизма должны были навести мосты в современность.

Это был уже образ мысли не дореволюционного реформаторского абсолютизма, а постулат оборонительной модернизации, разработанный под впечатлением революции и ее успехов. Эти представления разделяли и готовые к реформам чиновники. Но значительное их количество сохраняло свою стойкую консервативную ментальность. Поэтому оказалось чрезвычайно важным то, что Гарденберг, который, в отличие от Штейна, разбирался в людях и знал, кому можно поручать сложные задачи, сумел собрать в свое «бюро государственного канцлера» небольшой, но компетентный и абсолютно лояльный «мозговой трест» отличных специалистов — это была группа современно мысливших чиновников.

Как и Южная Германия, Пруссия должна была решать некоторые общиезадачи, стоявшие перед государственным руководством, независимо оттого, шла ли речь о достижении ближних или дальних целей. Первоочередными из этих задачи являлись: преодоление политического шока, погашение военных долгов, содержание оккупационной армии, предотвращение дальнейших французских репрессий, а прежде всего — выплата Франции огромной контрибуции, при том что резко упали как государственные доходы, так и возможности получения кредитов внутри страны и за рубежом. Гарденберг в 1808 г. заявил, что если не будут выполнены «наши долговые обязательства», то не будет и «единственного фундамента», на котором «мы могли бы строить». При попытке постепенно решить эту проблему реформаторы оказались перед необходимостью либерализации экономики и общества, т. е. создания общества равноправных капиталистических частных собственников. Казалось, что лишь таким способом можно освободить действительный потенциал Пруссии, все ее производительные силы и человеческую энергию и дать импульс росту национального дохода, увеличению налоговых поступлений и платежеспособности государства.

Реформа должна была обеспечить Пруссии достижение уровня Франции. Не случайно прусские чиновники часто перенимали вестфальское и французское законодательство. С помощью реформ Пруссия надеялась также стабилизировать власть в стране (благо, особо ценимое бюрократическим абсолютизмом). Кроме того, реформированная Пруссия надеялась вернуть себе конкурентоспособность на мировой арене и опять обратиться к экспансии, как своему жизненному принципу. Наконец, политика реформ не в последнюю очередь понималась и как средство укрепления подмоченной репутации старого режима. Для достижения этого предполагалось введение — в ограниченной степени — участия граждан в политических делах. Но из-за слишком далеко заходивших в данном случае требований соответствующие реформы были блокированы самими властями.

* * *

Штейн был лидером группы, в которую входили руководители военной реформы Шарнхорст, Гнейзенау, Клаузевиц, Бойен и Грольман. В этом крепком, приземистом уроженце Нассау было, по свидетельствам современников, что-то «демоническое». Но даже такая сильная личность, как Штейн, оказалась не в состоянии сломить сопротивление крупных землевладельцев и их придворной клики.

Еще в молодые годы в сознании Штейна возникли идеи, которые в будущем определили его деятельность реформатора. Побывав в 1778 г. в Англии, он уяснил себе организацию самоуправления в английских графствах, а как горный советник в Веттере-на-Руре и руководитель вестфальского горного ведомства познакомился с организацией труда в этой единственной ключевой отрасли промышленности, развивавшейся в Пруссии.

Реформы Штейна были огромным шагом вперед на пути ограничения власти юнкеров, к голосу которых всегда прислушивался король. Каждый шаг Штейна как министра вызывал у них ярость. Проведенная им реформа правительственной верхушки прусского государства была воспринята ими как революционный акт. Влиянию придворной юнкерской клики на короля и его недоверию к реформам Штейна содействовала и королева Луиза. (В 1807 г. только ее прекрасные голубые глаза, очаровавшие как Наполеона, так и Александра, спасли Пруссию от полного уничтожения, как утверждала прусская историография.)

9 октября 1807 г. Штейн издал указ об отмене личной зависимости и крепостного состояния крестьян, ставший известным под названием «Октябрьского эдикта». Этот указ предусматривал, что ко дню св. Мартина, 11 ноября 1810 г., в Пруссии должны были остаться только лично свободные крестьяне. Правда, указ еще не предусматривал полного освобождения крестьян от феодальных повинностей, но даже и в таком виде он вызвал возмущение у юнкеров, что нашло выражение в их знаменитом лозунге «Лучше три поражения при Иене, чем один Октябрьский эдикт». Позднее, при Гарденберге, «Октябрьский эдикт» был расширен в пользу крестьян Указом «О регулировании взаимоотношений между помещиками и крестьянами» от 14 сентября 1811 г.

Следующим шагом Штейна был изданный в ноябре 1808 г. закон о введении в городах самоуправления. Он предоставлял выборным городским советам право свободно решать важнейшие вопросы городского бюджета. Городскому управлению от имени государства передавалось руководство полицией. Хотя сословная и цеховая системы ликвидировались, закон еще не устанавливал полного равноправия горожан, ибо предоставление гражданских прав связывалось либо с владением недвижимой или земельной собственностью, либо с занятием определенным ремеслом. Общинные представительства горожан должны были подчиняться провинциальным представительствам, а те — всеобщему прусскому парламенту.

Реформы армии и образования

Антинаполеоновское движение приобретало различные формы: распространение патриотической литературы, создание тайных обществ и даже партизанская борьба. Ее вели отряды майора Фердинанда фон Шилля в Пруссии и полковника Вильгельма фон Дёрнберга в Гессен-Касселе. А «черный герцог» Брауншвейгский и его отряд с боями пробился через всю Германию от Саксонии до побережья Северного моря и переплыл в Англию, где герцог создал Королевский Немецкий легион, сражавшийся вместе с Польским легионом в Испании. Центром патриотического движения стала Пруссия. Здесь под руководством «отца гимнастики» Яна зародилось широкое спортивное движение, которое имело политическое значение. Гимнастические союзы готовили молодежь к освободительной борьбе, к участию в «великом общенациональном ополчении».

В 1808 г. в Кёнигсберге возникла тайная организация Тугендбунд («Союз добродетели»). В нее входили генералы и чиновники, а целью было возрождение родины путем постепенных и осторожных реформ. Скромная роль этой организации до сего времени безмерно преувеличивается.

Часть патриотически настроенного прусского общества, особенно офицерства, полагала, что возрождение Пруссии и Германии следует начинать с восстановления прусской военной мощи. Вместе со Штейном в комиссии по реформе армии действовали самый крупный военный реформатор Герхард Иоганн Давид Шарнхорст (1756–1813), сын крестьянина из Нижней Саксонии, и его помощник, граф Август Вильгельм Нейтхардт Гнейзенау (1760–1831), возможно самый великий полководец начала XIX в. Целью работы комиссии было создание в Пруссии народного войска вместо наемной армии. Введение всеобщей воинской повинности означало привлечение к выполнению патриотического долга также и дворянства. Но прежде всего надо было отменить сохранившиеся в армии еще со времен Великого курфюрста телесные наказания. Гнейзенау обратился к общественности. 1 июля 1808 г. он опубликовал в Кёнигсберге статью, в которой содержались занесенные из Франции свободолюбивые идеи и выдвигалось требование «свободы для спин». Месяц спустя телесные наказания в прусской армии были отменены законом.

Шарнхорст как военный министр и начальник генерального штаба завоевал некоторую симпатию у короля, понимавшего, что военная реформа необходима для борьбы против Наполеона. Но Гнейзенау, проявивший себя позже как выдающийся полководец, был таким же бунтовщиком, как и Штейн, и при этом не обладал упрямым терпением Шарнхорста. В результате, Гнейзенау был столь же нелюбим королем, как и Штейн.

Реформа армии предусматривала демократизацию офицерского корпуса. Только так, по мнению военных реформаторов, войну можно было сделать делом всей нации. По указу Фридриха Вильгельма III, основаниями для получения чина офицера в мирное время должны были быть только знания и образование, в военное время — способности и личное мужество. Прусская армия должна была превратиться в армию граждан по французскому образцу, служба в которой стала бы патриотической обязанностью. Запрещалась вербовка наемников, изменялось отношение к солдату. Новый дисциплинарный устав отменял телесные наказания и штрафы. Улучшалось качество военной подготовки, поощрялась инициатива снизу. Постепенно реформаторы двигались к кульминационному пункту реформ — введению всеобщей воинской повинности. Парижская конвенция с ее ограничением численности прусских войск вынудила на время отложить решение вопроса. Однако удалось создать систему ускоренного военного обучения, так называемую крюмпер-систему. Она означала, что после краткой подготовки призванных на сборы военнообязанных их отправляли домой и заменяли новобранцами. В результате, к 1811 г. Пруссия имела около 130 тыс. вполне боеспособных солдат (крюмперов). К организации армии Шарнхорст вернулся после разгрома Наполеона в России. В 1813 г. им было принято несколько важных решений: создан корпус добровольцев, к кадровой армии был приравнен ландвер (ополчение), был создан ландштурм (ополчение второй очереди). И главное, вводилась всеобщая воинская обязанность для мужчин с 24 лет.

В одном ряду с военной реформой стояла реформа образования. Как и первая, реформа образования разрушала традиционное социальное устройство и была направлена на сплочение нации. Нужно было воспитать и развить в немецком обществе чувство солидарности и такие качества, как инициативность и самостоятельность. Не случайно реформу образования поддерживали военные реформаторы. Эти две реформы дали толчок новому этапу модернизации общества в Пруссии и способствовали усилению государства.

Непосредственным осуществлением реформы образования в 1808–1810 гг. занимался министр Вильгельм Гумбольдт, руководствовавшийся гуманистическими идеалами всеобщего образования. Школы, полагал он, должны заботиться не об отдельном сословии, а обо всей нации и давать не узкоспециальные знания, а гармоничное всестороннее образование. Согласно закону, создавалась единая государственная школа из трех ступеней: народной школы, гимназии и университета, — которая заменила существовавшее до этого многообразие в виде церковных, частных, городских, корпоративных и государственных образовательных учреждений. Обязательность образования, введенная еще в 1717 г., только теперь стала строго исполняться. Появилось большое количество новых школ. В 1810 г. был открыт Берлинский университет, первым избранным ректором которого стал Фихте. Впоследствии Берлинский университет был назван именем младшего брата В. Гумбольдта — Александра Гумбольдта (1769–1859), знаменитого естествоиспытателя, путешественника, основателя таких научных дисциплин, как климатология, физическая география и ряда других.

Политическая эмансипация евреев

В эпоху наполеоновских завоеваний в различных германских странах происходила частичная политическая эмансипация евреев^[101]. Там, где это не было прямо предписано французскими оккупационными властями, как, например, в Рейнской области, эмансипация происходила под французским влиянием или по французскому примеру, что вызывало недовольство многих патриотично настроенных немцев, воспринимавших это как акт, навязанный «иностранной тиранией». Вплоть до наступления нацистской эры этот аргумент останется основным для немецкого антисемитизма.

Самым активным среди поборников еврейской эмансипации был банкир Исраэль Якобсон, которого Гёте, противник эмансипации, называл «еврейским мессией». После создания в 1807 г. королевства Вестфалия Якобсон стал близким другом короля Жерома, и его возможности возросли. Новое королевство было организовано по французской модели, и не возникло трудностей для введения там режима для евреев по образцу, установленному в Париже: с одной стороны, эмансипация, с другой — система консисторий, т. е. организация еврейской религиозной жизни по христианской модели. Став председателем консистории, Якобсон управлял единоверцами в авторитарной манере, обновляя по своему усмотрению их религиозные обряды и обычаи. Якобсон мирно скончался в Берлине, увенчанный почестями и среди огромных богатств. Но все его потомки приняли христианство.

С другой стороны, само собой разумеется, что эмансипация евреев была в природе вещей, поскольку пришло время краха старых феодальных порядков. Отмена крепостного права, упразднение прежнего деления на сословия, равные права и обязанности всех граждан королевства делали невозможным сохранение особого режима для евреев и их статуса как особой касты неприкасаемых: они должны были или исчезнуть, или стать гражданами государства, как и все остальные.

Три крупнейшие еврейские общины Берлина, Кёнигсберга и Бреслау постоянно подталкивали этот процесс с помощью бесчисленных обращений, бомбардируя прошениями министров и самого короля. Летом 1808 г. Фридрих Вильгельм III поручил министру фон Шреттеру, правой руке Штейна, представить ему проект реформы. Разработанный проект имел целью постепенную эмансипацию и предусматривал по основным пунктам (запрет на государственную службу, строгое ограничение числа коммерсантов-евреев и т. п.) режим исключений. Но даже в этом виде проект подвергли критике за излишнюю либеральность большинство министров, которым он был представлен на рассмотрение. Только старые просветители в Министерстве народного образования выступили за немедленную и полную эмансипацию. Они подвергли критике и высмеяли массовые предрассудки против евреев и недостойный христиан страх перед еврейским господством. Вильгельм фон Гумбольдт, который был к тому же министром, счел полезным выступить с утверждением, что в судьбе евреев нет никакой тайны.

Подлинным творцом еврейской эмансипации стал Гарденберг. Он много путешествовал, и, вероятно, причиной его благожелательного отношения к евреям было космополитическое воспитание. Придя к власти, Гарденберг постоянно добивался осуществления полной эмансипации евреев в соответствии с принципом «равных прав, равных свобод, равных обязанностей», а также с принципами, заимствованными у Адама Смита, в области реорганизации в Пруссии коммерции и финансов. Он смог преодолеть резкие возражения администрации и даже самого короля. В конце концов, эдикт об эмансипации, изданный 11 марта 1812 г., содержал лишь одно ограничение для евреев: их не разрешалось принимать на государственную службу.

Идеология эмансипации была направлена на то, чтобы, кроме религиозных вопросов, сделать евреев во всем остальном подобными христианам. Напротив, согласно концепции «христианского государства», евреи должны были максимально отличаться от остальных граждан. Эта концепция продолжала оставаться преобладающей. Эдикт Гарденберга не был приведен в исполнение, ограничительные законы о евреях продолжали действовать. К 1815 г. стало казаться, что дело эмансипации в германских странах в целом проиграно, а в правление Фридриха-Вильгельма IV (1840–1861) даже возник вопрос о восстановлении гетто. Стремясь к спасению завоеванных позиций, крупные еврейские финансисты осадили дипломатов, собравшихся на Венском конгрессе. Со своей стороны, представители свободных городов, выступавших против эмансипации, также проявляли активность, так что «звонкие» аргументы, бывшие нормой в ту эпоху, широко использовались обеими сторонами. В конце концов, баланс склонился в пользу евреев, в поддержку которых выступили великие державы: в результате, Европа вступила в эру Ротшильдов, в эпоху сотрудничества правителей и крупных банков.

Рождение германского национализма

Эпоха Французской революции и Наполеоновских войн стала и временем рождения германского национализма, хотя самой «Германии» еще не было ни в политическом, ни в географическом смысле^[102].

В нач. XIX в. многие немцы ощутили то, что сегодня называют кризисом интеграции, т. е. адаптации к новым условиям. Эпоха революций и войн, почти полностью уничтожив старую идентичность, привела к возникновению своего рода социально-психологического вакуума или, говоря словами Зигмунда Фрейда, глубокого «психоневроза».

В этой ситуации национализм как бы занял место церкви, придавая жизни новый смысл на фоне отмирания прежних церковных и территориальных исторических традиций, и стал основой для новой идентичности.

Первыми носителями национализма стали интеллектуалы, остро ощущавшие потребность в новой идентичности, особенно после краха Священной империи. При этом немецкий, как и любой другой, национализм формировался на основе двух миров: с одной стороны, мифа о грандиозном национальном прошлом, с другой — мифа о национальном возрождении и об уготованном немецкой нации блестящем будущем. «Немецкая нация» и «немецкий народ» стали потенциально могучими историческими силами, хотя еще на рубеже XVIII–XIX вв. они существовали только в политических фантазиях узкого круга интеллигенции. Совсем не случайно, что этот круг образовывали прежде всего протестантские теологи, историки, писатели, чиновники, учителя. Они были более свободными от стеснительных церковных догм, и то, что в центре их внимания была идея нации, в конце концов привело к тому, что национализм приобрел черты «политической религии».

Ранний немецкий национализм являлся либеральным и оппозиционным по отношению к «старому порядку» воззрением^[103]. Его идеологи отстаивали необходимость подчинения власти монархов в отдельных германских государствах интересам нации, ликвидирования дворянских привилегий, устранения сословного неравенства. Понятие «подданный» националисты вслед за видным писателем Кристофом Виландом (1733–1813) презрительно называли «дурно звучащим и неприличным» и считали, что его место должно занять понятие активного гражданина государства. Он должен обладать либо собственностью, либо образованием, на основе которых мог бы содействовать делу нации.

У представителей раннего немецкого национализма к требованию единства нации с самого начала примешивалось хотя еще смутно выраженное, но тем не менее весьма сильное сознание особого предназначения немцев. Они полагали, что объединенная Германия, развив свои неисчислимые силы, сможет стать ангелом-хранителем всего человечества. Тогдашняя немецкая реальность представляла собой жалкое зрелище, и немецкие националисты вдохновлялись не ею, а фантазией. Чарующая утопия об охватывающем весь мир восхищении национальным призванием немцев являлась своеобразной компенсацией за удручающую современность. Так, один из ранних немецких романтиков и националистов, мыслитель и литератор Фридрих Шлегель спустя 11 лет после Французской революции писал:

Он был первым немецким писателем, призвавшим к священной войне против французов, к «абсолютной войне на уничтожение насквозь прогнившей нации». Поскольку французы, по его мнению, использовали свое превосходство для уничтожения немецкого народа, то временно побежденные вправе «полностью истребить» своих врагов. Столь же радикальным был Клейст, который требовал, чтобы немцы оказались достойными своих предков, разгромивших Рим, и также беспощадно уничтожали бы французского врага:

Поборники национализма усматривали в создании немецкого национального государства, в единении всей германской народности основу для преодоления всех стоявших перед Германией трудностей. Этому же служила имперская мифология и призыв к возрождению империи. Присущее национализму мессианское сознание и вера в избранность, превращение национализма в религию, ядовитая ксенофобия и упования на «немецкого Наполеона», который железной рукой сотворит единое национальное государство, соединились во взрывоопасную идеологическую смесь. Прозорливо писал в 1848 г. консервативный австрийский писатель Франц Грильпарцер, что «путь современного человечества начинается с гуманизма, проходит через национализм и заканчивается зверством».

Однако немецкий национализм оказывался перед лицом неразрешимого противоречия: с одной стороны, у немцев, объединенных в единую нацию и государство, более высокое призвание, чем у остальных народов; с другой, — они не могут замыкаться в рамках своего национального эгоизма, а должны отдать все свои дарования на благо человечества. Не случайно «первый политический проповедник большого масштаба», берлинский теолог и философ Фридрих Шлейермахер выдвинул требование единства национализма и космополитизма, подкрепив его ветхозаветным «Так хочет Бог».

Берлинский историк Фридрих Рюс, германофильство которого соединялась не только с антисемитизмом, но и с франкофобией, старался внушить молодежи убеждение в «дьявольской порочности» французов. Вместе с филологом Фридрихом Якобсом из Веймара он принадлежал к тем профессорам, которые и с кафедры, и в печати беспрестанно обрушивались на «исконного врага». Видный публицист Йозеф Гёррес (1776–1848), который прежде восхвалял Французскую революцию, теперь в своем «Рейнском Меркурии» (издавался в 1814–1816 гг.) с не меньшим энтузиазмом осуждал «адскую шайку» французов как «воплощение абсолютного зла». Война против этого воплощения «всего презренного и дурного», по его словам, дала бы немецкому народу «радость отсутствующего единства». Педагог, основатель немецкого патриотического спортивного движения Фридрих Людвиг Ян (1778–1852) возглашал: «Германии на свой страх и риск нужна война, нужна кровная вражда к французишкам, чтобы расцвести во всей полноте своей народности…» Так была сформулирована программа юного немецкого национализма, получившая настоящее признание, однако, только позднее, в 1840–1870 гг.

Но Гёрреса и Яна превзошел Арндт со своей прямо-таки патологической одержимостью местью французам. Он постоянно призывал к «истреблению вредных французских паразитов», «всякого француза как изверга». Предупреждая возможные возражения, он восклицал: «Будьте прокляты гуманизм и космополитизм и тот вселенский еврейский дух, который их восхваляет!». Всякой космополитической терпимости Арндт противопоставлял свой националистический катехизис: «Я ненавижу всех французов без исключения во имя Бога и моего народа».

После успешных походов 1813–1815 гг. и двух поражений Наполеона, когда пол века спустя после великих сражений Фридриха II впервые были одержаны победы, прорвалось чувство триумфа, в котором открыто зазвучали шовинистические мотивы. Этим чувством был переполнен «Рейнский Меркурий» Гёрреса. Прусский ландвер маршировал назад на родину с песней:

Весна свободы

В 1812 г. Штейн развернул в России политическую деятельность как советник царя в борьбе против Наполеона. Свою позицию он характеризовал таким образом: «Я заявил уполномоченному царя, что мои намерения состоят отнюдь не в переходе на русскую службу, а лишь в стремлении полезным для моего отечества образом принимать участие в решении германских дел, которые возникли бы в ходе военных событий. Этим заявлением я сохранил за собой свободу действий в соответствии с моими убеждениями…»

Те немцы, которые в эти годы были полны свободолюбивых чувств, сражались против Наполеона на чужбине, в рядах армий других стран. Только Шарнхорст, подвергнутый опале, а затем призванный вновь, твердо держался на своем посту. И еще один человек прогрессивного духа — Вильгельм фон Гумбольдт — стал прусским министром.

Когда Наполеон в 1812 г. начал свой поход против России, в рядах его «Великой армии», насчитывавшей 600 тыс. человек, было 180 тыс. немцев из государств Рейнского союза, а также вспомогательный корпус, который Пруссия выставила согласно договору. В Санкт-Петербурге под руководством Штейна тотчас сформировался Немецкий комитет. Он выпускал обращения к немцам, служившим в наполеоновской армии, а также вел пропаганду среди немецких военнопленных, находившихся в русских лагерях. Час Штейна пробил в 1813 г. Жалкие остатки разбитой армии Наполеона покатились с ледяного поля битвы в России назад через Германию. Весь европейский континент содрогался под воздействием грандиозных событий, в ходе которых так бесславно померкло ослепительное сияние непобедимости французского императора. То был неповторимый исторический момент. Все зависело от того, сумеет ли Пруссия использовать слабость Наполеона и подготовиться к освободительной войне, прежде чем тот восполнит свои потери в людях и вооружении новыми рекрутскими наборами во Франции и государствах Рейнского союза. Уже был сделан первый шаг: генерал Йорк, командир прусского вспомогательного корпуса, входившего в состав французской армии, под нажимом Штейна и молодого Карла фон Клаузевица 30 декабря 1812 г. заключил Таурогенскую конвенцию с русским генералом Дибичем. В ней было записано, что корпус Йорка займет «нейтральные позиции» и будет ожидать дальнейшего решения прусского короля^[104].

В январе 1813 г. Штейн поспешил в Кёнигсберг: Йорк должен был отказаться от нейтралитета и перейти к открытому выступлению. Штейн потребовал от генерала немедленных действий против Наполеона, независимо оттого, какова будет воля прусского короля. Штейну удалось преодолеть внутреннюю раздвоенность Йорка, который в действиях на свой страх и риск видел попрание всех понятий о долге повиновения прусского офицера своему королю. Штейн увлек за собой колеблющегося Йорка. Йорк призвал народ Восточной Пруссии к оружию. В духе взглядов Шарнхорста в соответствии с планами Клаузевица был сформирован восточнопрусский ландвер. Неповиновение Йорка не помешало, однако, тому, что вскоре он начал воевать против Наполеона уже с согласия короля, а позднее был возвеличен прусской историографией как истинный герой 1813 г. и назван более выдающимся деятелем, чем Штейн. После победы в битве при Вартенбурге Йорк получил в качестве добавления к своей фамилии название этого города.

После выступления Йорка пламя восстания стало перекидываться из Восточной Пруссии в Силезию и Бранденбург. 28 февраля 1813 г. в Калише Пруссия заключила союзный договор с Россией. Российско-прусский союзный договор заложил основы шестой антифранцузской коалиции. Через месяц, 16 марта, прусский король объявил Франции войну. На следующий день он обратился к населению Пруссии с воззванием «К моему народу!», в котором призвал подданных к восстанию против Наполеона. Оно вызвало массовое воодушевление, подогреваемое потоком изданий антифранцузской и националистической литературы. Участвовать в этом не гнушался ни один из немецких мыслителей или писателей. Исключением являлся космополит Гёте, который демонстративно продолжал носить полученный от Наполеона орден.

Освободительная война против Франции стала поистине национальной войной. Правда, в пропрусской историографии долгое время жил миф о том, что «король призвал, и все, все пришли». На самом деле Фридрих Вильгельм III с его нерешительным и боязливым характером колебался так долго, что прусские генералы стали подумывать о необходимости его отречения. Так что на войну пришли уже почти все, прежде чем появился сам король. Немецкое национальное восстание охватывало в основном территорию Пруссии. В государствах Рейнского союза население сохраняло лояльность по отношению к Наполеону. Локальные волнения вспыхнули в Берге и Вестфалии, но они были быстро подавлены.

Правда, Штейну не удалось добиться включения в обнародованный в Калише русским царем и прусским королем манифест о войне против Наполеона пункта о том, что государи Рейнского союза лишатся трона, если в течение шести недель не повернут армии против французского императора. Однако Калишский манифест обещал населению Пруссии и всем немцам свободу и независимость в новой Германской империи. Во всей Восточной Пруссии добровольцы спешили выступить против Наполеона, и самым мощным стимулом для них было именно это обещание свободы. Наблюдатели того времени усматривали в этом восстании народа Пруссии против Наполеона взрыв «испанского духа».

Число участников шестой коалиции росло. К России и Пруссии присоединились Англия и Швеция. Скорость разгрома Наполеона во многом зависела от позиции Австрии. После некоторых колебаний, в августе 1813 г. она присоединилась к коалиции. 16–19 октября 1813 г. под Лейпцигом произошло самое крупное и кровавое сражение той эпохи — «Битва народов», которая закончилась победой коалиции. Остатки «великой армии» отступили к Рейну. Наполеон лишился власти над многими частями своей империи. Развалился Рейнский союз. Германские государства одно за другим присоединялись к коалиции. Последней это сделала Саксония. Власть Наполеона над Германией была окончательно им потеряна.

В конце 1813 г. союзные армии подошли к Рейну. В очередной раз Наполеону предложили мир, от которого он вновь отказался. Французский император еще надеялся, что ему удастся переломить ход войны и добиться максимальных уступок. Союзники начали войну на территории Франции. Чтобы укрепить коалицию и наметить контуры будущего мирного договора, 1 марта 1814 г. в Шомоне (небольшой город во Франции) был заключен общий союзный договор. Его подписали представители четырех государств — Англии, Австрии, Пруссии и России. Союзники договорились продолжить борьбу с Францией до окончательной победы. Англичане брали на себя обязательство по финансированию армий коалиции, а остальные державы обязывались выставить против Франции армии по 150 тыс. человек. Шомонский трактат явился смертным приговором наполеоновской империи. Отдельные статьи трактата определяли принципы послевоенного устройства Европы и намечали решение конкретных вопросов. Договоренности, достигнутые в Шомоне, были подтверждены на Венском конгрессе.

Следует подчеркнуть особую прусскую линию в этот период. Пруссия как была, так и осталась родиной национального движения, и 1813 год стал годом рождения современной германской (прусской) армии, а Освободительная война 1813 г., проходившая при ведущем участии Пруссии, — событием, послужившим начальным шагом к созданию первого немецкого национального государства. Учрежденный в 1813 г. орден «Железный крест» стал высшей военной наградой Германского рейха.

Антинаполеоновские освободительные войны стали ключевым событием немецкой национальной истории. Для определения сути их национального характера нужно отметить три аспекта:

1. Антинаполеоновские освободительные войны дали мощный импульс к образованию немецкой нации. Образованные слои, уже выработавшие к тому времени свое национальное самосознание, искали и находили в них возможность утвердиться как политическая сила, и новые слои народа присоединились к национальной общности. Немцы впервые почувствовали, что выступают единым народом. Однако не было объединяющей политической программы, не было выдвинуто требование суверенитета народа, и немецкое национальное государство в лучшем случае оставалось далекой мечтой.

2. Земельный патриотизм и впредь продолжал играть решающую роль в деле образования немецкой нации. В своих политических ожиданиях немцы ограничивались стремлением к установлению конституционного устройства и обретению современных гражданских прав в рамках отдельных немецких государств, и важно понять, что это представляло собой часть процесса становления немецкой нации.

3. Французская революция и владычество Наполеона представляли для Германии в национальном отношении особый вызов. Не только в том, что касалось национального движения, но и в отношении ранних форм национализма между обеими нациями происходило значительное взаимодействие.

Германия в 1815 году

Французская революция и эра Наполеона повлекли за собой крупные перемены не только для Западной, но и для немецкоязычной Центральной Европы. Уже многие современники сознавали, что в 1815 г. был преодолен эпохальный рубеж.

Начало новой эпохи на немецкой земле можно определить довольно точно — 1800 г., когда в ответ на военную экспансию Франции немецкие государства приступили — чтобы не погибнуть — к оборонительной модернизации и осуществили ряд важных политических реформ. В 1809 г. Карл фон Клаузевиц отмечал, что Европа не могла миновать большой революции, кто бы там ни вышел победителем, и что только короли «с их правительствами», которые «могут действовать в духе этой великой Реформации и сумеют сами подталкивать ее, удержатся у власти!». Это и был основной принцип «революции высшего чиновничества», которое как в Рейнском союзе, так и в Пруссии провело множество законодательных реформ сверху, чтобы не только избежать участи французской монархии, но и лишить власти «автократический абсолютизм» в собственной стране. Полностью осознавая свою «воспитательную диктатуру», высшие берлинские чиновники, например, полагали, что с конца XVIII в. прусская бюрократия осуществила те действия, «которые в других странах приписываются народным представителям». Еще в 1819 г. Карл Фридрих фон Бойме, бывший канцлер, а потом министр законодательных реформ, констатировал, что «в Пруссии власть сама устранила реформами те недостатки системы и управления, которые в других местах приводили к революциям».

Политическая стратегия «оборонительной модернизации» являлась в первую очередь продуктивным ответом на чудовищное давление, оказывавшееся на германские государства со стороны революционной и наполеоновской Франции. Германия стремилась к «ограниченному изменению системы, чтобы предотвратить далеко идущий переворот в политических, социальных и экономических структурах власти». Она могла питать надежду на выживание только в случае решительной реформы традиционного жизненного мира и преодоления относительного отставания от Запада. Эрнст Мориц Арндт, тогда реформатор по увлечению и франкофоб по призванию, еще в 1814 г. сделал такое признание: «Я был бы очень неблагодарным человеком, а к тому же и обманщиком, если бы не признал открыто, что мы бесконечно многим обязаны этой дикой и безумной Революции, она извергла богатейший взрыв духа, она донесла до голов и сердец идеи, оказавшиеся самыми нужными для будущего и, постигая которые, еще 20–30 лет назад большинство людей содрогалось от ужаса. Она ускорила тот процесс духовного брожения, через которое мы должны были пройти как через наше чистилище, если мы хотели дойти до небесных врат нового мира. В будущем мы сами окажемся виноватыми, если не сумеем удержаться на золотом среднем пути, который может провести нас через политические опасности между бесконечной теорией и ограниченной практикой».

Южногерманской «революции сверху» удалось врасти в процесс модернизации, а благодаря этому сохранить монархию и значительную часть традиционных общественных структур. На базе этой консервации они существовали и весь XIX век. Поэтому было бы ошибочно рассматривать новаторские законы модернизации как деяния буржуазных администраторов. Напротив, среди реформаторов было много дворян, а на ключевых постах чаще всего находились просвещенные и образованные аристократы, которые, понимая неотвратимость преобразований, сами проводили их, хотя в некоторых случаях и тормозили или же делали значительные уступки своим консервативным собратьям по дворянскому сословию.

Несмотря на успехи, не следует преувеличивать масштаб непосредственно произошедших изменений. Стойкое сопротивление старых институтов и отдельных общественных групп ослабляло реформы, препятствовало их проведению, иногда даже пресекало их в зародыше. К тому же, реформы не только наталкивались на имевшиеся и трудно преодолеваемые барьеры, но и само их проведение, как любая политика, влекло за собой сложные и непредвиденные проблемы. Ввиду широких замыслов, связанных с поставленными задачами, руководящие реформаторы считали необходимым жесткую централизацию.

Неизбежным следствием централизма и этатизма оказался многократно хулимый бюрократизм. Но кто иной, кроме хорошо организованной и всемогущей администрации, мог обеспечить политически действенную эффективность государства? Централизм, этатизм и бюрократизм взаимодействовали в деле уничтожения многочисленных традиционных, хорошо известных и проверенных структур; они мелочно опекали подданного на его пути к лучшему будущему; бесчисленными предписаниями они душили и без того робкую инициативу отдельного человека или групп людей, администрация игнорировала даже скромные пожелания, если они могли помешать ее решениям.

В целом 1807–1821 гг. — весьма успешный период осуществления в Пруссии политики реформ по преобразованию аграрного общества и аграрной экономики. Однако нельзя не заметить, что компромиссы и малодушие прусских чиновников часто серьезно умаляли результаты реформ. Были и откровенные провалы. Пропасть, лежавшая между реформаторскими замыслами и стойкими устаревшими традициями, поглотила немало умно и смело задуманных проектов. Но в реформах, бесспорно, было намечено множество направлений в будущее, даже если эти реформы застревали на полпути или проваливались. Их целевые установки становились критерием для оценки дальнейших дел.

Германская оппозиция Французской революции

На рубеже веков оказалось, что, несмотря на географическую близость Германии к Франции, демонстрировавшиеся последней столь яркие революционные успехи ни в одном из германских государств не привели к революции снизу. Из опасения переворотов власти во многих местах проводили усиленную превентивную политику. Немецкий Старый порядок чувствовал себя в состоянии конфронтации с Французской революцией. Земельная реформа во Франции поставила под вопрос традиционное аграрное устройство восточнее Рейна. Антисословное французское законодательство подрывало социальную иерархию в Германии. Под влиянием революционных идей идеологической атаке подверглись церковные вероучения, а абсолютистскому, бюрократическому, военному аппарату в Германии были противопоставлены идеи свободы и равенства, принципы конституции и новый политический порядок. Идеал политически гомогенной и суверенной нации был явно более привлекательным, чем действительность многонациональной империи с ее феодально-сословным плюрализмом. И все же искра Французской революции не разожгла пламени революции немецкой. В Старой империи ситуация так и не достигла того напряжения, при котором мог бы реализоваться революционный потенциал.

Немецкое дворянство слишком прочно было связано с управлением, армией, дипломатией — короче, с государственной службой и придворной жизнью. К тому же в сфере местного господства положению дворянства обеспечивалась такая надежность, что у него не было повода поддерживать враждебные монархии силы. Городское бюргерство в большинстве своем было архиконсервативным, жители в городах Восточной Германии привыкли к зависимости. С 1789 г. в разных городах — в Боппарде, Трире, Кобленце, Кёльне и Ахене — вспыхивали волнения, но сотни и сотни городов оставались спокойными. Мелкая буржуазия играла в политике минимальную роль. Немногочисленные западногерманские «капиталисты» представляли собой все что угодно, кроме политически опасных личностей.

Что касается немецких якобинцев (намного лучше большинству из них подошло бы название «республиканцы»), то так называли представителей разных левых движений — от умеренных сторонников конституционной монархии до поборников республиканизма. Это были крохотные гетерогенные группы. Всех их связывало недовольство старым порядком. Некоторые горячие головы призывали к революции, но они образовывали ничтожную часть внутри и без того немногочисленного меньшинства.

Вероятно, Париж не смог бы завершить исторический разрыв с феодализмом без охвативших всю Францию восстаний крестьянства, как и большевикам без крестьянской революции едва ли так быстро удалось бы свержение царизма. Локальные крестьянские волнения после 1790 г. вспыхивали и в ряде германских земель. От Рейнланда до Мекленбурга, от Саксонии до Силезии бунтовало сельское население, вдохновляемое на борьбу за «доброе старое право» известиями о французских событиях. Широкого распространения эти движения не получили, но местами складывалась весьма напряженная ситуация. Так было, например, в Саксонии, где войска кроваво подавили восстание примерно 10 тыс. крестьян, и в Силезии. В правовом отношении западноэльбские и южногерманские крестьяне находились в лучшем положении, чем французские: 90% из них являлись владельцами дворов, во Франции таковыми были всего лишь 35%. Существенным фактором была и многовековая, религиозно закрепленная верноподданическая немецкая ментальность, ставшая преградой для проявления открытого неповиновения. Наконец, низшие городские слои в Германии были еще далеки от желания политических конфликтов. Мелкий, пусть и бедный, бюргер в большинстве немецких городов — а это были маленькие городки — чувствовал себя пока вполне уверенно.

Таким образом, в конце 80-х гг. XVIII в. в империи существовал довольно слабый революционный потенциал по сравнению с Францией. В крупных немецких государствах с попытками революционных выступлений властям удалось справиться. Не смотря на потерю доверия к монархии и ее политический кризис, в германских государствах структуры управления, церкви, армии, университетов и сама старая идеология устояли и после 1789 г.

Часть третья. Бурный XIX век

Глава шестая. Германия разводит пары (1815–1849)

Облик эпохи

Эпоха немецкой истории от Венского конгресса до создания новой Германской империи состоит из трех периодов — реставрации, революции, реакции. Это была эпоха противоречий и конфликтов, переворотов во многих сферах общественной жизни. Это было время идиллий и репрессий, открытого противоборства и компромиссов, уютного бюргерского бидермейера и баррикад на улицах немецких городов, почтовых карет и дымящих паровозов, тянувших Германию в царство машинного Молоха.

Начало эпохи проходило под определяющим влиянием Священного союза, зорко охранявшего реставрированный европейский порядок от любых революционныхвыступлений. Не сбылись надежды многих немцев на создание свободного, единого национального государства. Вместо него был создан рыхлый и аморфный Германский союз, ведущую роль в котором играла Австрия и который был послушным орудием Священного союза. Свою главную задачу германские правители усматривали в подавлении любых устремлений к свободе. Пресса и публицистика подвергались жесточайшей цензуре, университеты находились под контролем, политическая деятельность была почти невозможной. При этом среди возвращавшихся домой солдат, воевавших с Наполеоном, быстро распространялись настроения горечи и разочарования; бурлили новыми идеями студенческие аудитории, повсеместно создавались земляческие корпорации студентов, выступавших против реакционной политики Германского союза.

В эти же годы был создан Германский таможенный союз и тем самым — единый внутренний рынок. В 1835 г. был введен в эксплуатацию первый участок германской железной дороги. Начался процесс индустриализации. Вместе с фабриками появился новый класс фабричных рабочих. Вначале в промышленности они могли зарабатывать больше, чем в сельском хозяйстве и ремесленных мастерских, но быстрый рост населения привел вскоре к избытку рабочей силы и соответственно к снижению ее стоимости. Из-за отсутствия какого-либо социального законодательства массы фабричных рабочих жили в большой нужде. Их выступления, как было показано в предыдущей главе, безжалостно подавлялись.

Представители национально-либерального движения настойчиво добивались принятия конституции, гарантировавшей права человека и соучастие народа в политической власти. Национальное движение охватило тогда не только Германию. Его пламя полыхало на всем европейском континенте, в Польше и Греции, Италии и Венгрии, Чехии и Хорватии.

Искры Февральской революции 1848 г., происшедшей во Франции, разожгли пожар и в Германии. Во всех немецких государствах в марте у власти на волне стихийных народных выступлений оказались либеральные министерства. Члены Германского союза приняли решение созвать во Франкфурте-на-Майне общегерманский парламент. Торжественное открытие народного представительства в церкви Святого Павла сопровождалось фейерверком и звоном колоколов. Казалось, что для Германии наступает новая эра.

Но пока депутаты парламента вели долгие дискуссии о форме будущего единого государства, монархи германских земель заявили, что не намерены уступать свою власть Национальному собранию и имперскому правительству. Быстро оправившись от мартовского шока, Австрия и Пруссия вступили на путь конфронтации с Франкфуртским парламентом, игнорируя его решения. Прусский король отверг предложенную ему парламентом корону «императора немцев», это означало бесславный конец Национального собрания. Опасаясь радикализации революции и помня об ужасах кровавого якобинского террора, национально-консервативные и либеральные круги предпочли повернуть к союзу с монархиями.

Демократы пытались довести революцию до конца. Но революционная борьба за имперскую конституцию в Бадене, Пфальце, Саксонии закончилась разгромом повстанцев войсками (прежде всего прусскими). Хотя революция закончилась неудачей, к прежнему положению дел возврата быть уже не могло. В большинстве немецких государств были приняты конституции, правда, умеренные и без подлинного народного представительства.

Тем не менее новое неуклонно пробивало себе дорогу. Бурный ход промышленной революции выдвинул на первый план социальные проблемы. Наряду с либерализмом и национализмом, определявшими общественное развитие в домартовской Германии, теперь выдвинулся и социализм, громко заявивший о своих исторических притязаниях. Раздавшийся накануне революции боевой клич «Коммунистического Манифеста» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — не смолкал потом на протяжении полутора веков и не раз приводил в трепет власть имущих.

«Трон и алтарь»

В то время как участники освободительной войны возвращались домой, ожидая исполнения своих надежд на создание единой и свободной Германии, в Вене собрался конгресс европейских монархов, для которых не было ничего страшнее, чем справедливое национально-государственное устройство Европы, казавшееся им революционным и опасным. Венский конгресс проходил под лозунгом реставрации, возвращения к дореволюционной системе государств и прежнему социально-политическому порядку^[105]. Для победителей Наполеона в основном было восстановлено положение, существовавшее в 1792 г. Только Пруссия получила значительную часть Саксонии и расширила свои рейнские владения. Напротив, Австрия потеряла Бельгию и область Верхнего Рейна. Этим закончилась многовековая прямая конфронтация Австрии и Франции, которая началась еще в XVI в. войнами императора Карла V с королем Франциском I за Италию и бургундское наследство. Теперь вместо Габсбургов немецким соседом и потенциально главным противником Франции на Рейне стала Пруссия, простиравшаяся отныне от Ахена до Тильзита.

Крупнейший политический деятель той эпохи князь Клеменс Венцель Меттерних (1773–1859), который происходил из Рейнской провинции, но являлся австрийским канцлером, отнюдь не желал, чтобы Австрия снова стала ведущим государством Германской империи, ибо вообще не хотел единой Германии. В ее объединении Меттерних видел опасность для Габсбургской империи, которая, будучи оттеснена Пруссией, имела своим экономическим и политическим фундаментом негерманские народы Юго-Восточной Европы. С помощью наследственной бюрократии Меттерних превратил Австрию, которая благодаря реформам, проведенным при Марии Терезии и особенно при Иосифе II, некоторое время была либеральной противоположностью реакционной Пруссии, в настоящую тюрьму народов. По мнению Меттерниха, существование пребывающей в состоянии внутренних распрей и бессильной раздробленности Германии должно было обеспечить государственную самостоятельность Австрии.

Южногерманские государства Меттерних считал орудиями своей политики, пользуясь ими для того, чтобы не допустить усиления Пруссии. Он проводил эту политику уже во время войны против Наполеона, гарантировав в 1813 г. государям Рейнского союза (за исключением Вестфалии) сохранение их власти в качестве вознаграждения за переход в лагерь союзников. Тем самым Меттерних заблаговременно перечеркнул план Штейна, предусматривавший низложение «королевской мелюзги»^[106].

Германия, как и прежде, осталась раздробленной. Венский конгресс даже не стал рассматривать предложенный Штейном план объединения страны. О восстановлении Священной Римской империи не было и речи, но ее преемником стал Германский союз. Он состоял из 37 (позднее — 34) суверенных государств и четырех вольных городов — Гамбурга, Бремена, Любека и Франкфурта-на-Майне. Во главе его находился постоянно заседавший во Франкфурте-на-Майне Союзный совет, или бундестаг, — единственное общегерманское учреждение, — не выборный парламент, а конгресс посланников, работой которого руководил австрийский император. Австрия и Пруссия входили в Германский союз только теми территориями, которые прежде относились к империи. С другой стороны, к участию в делах Союза привлекались иностранные монархи: король Дании как правитель Шлезвига, английский король, владевший Ганновером, и король Нидерландов, которому принадлежал Люксембург Такое устройство Германии было решительным отрицанием национального принципа и последней попыткой сохранить раздробленность страны для поддержания баланса интересов великих держав.

Территория Пруссии состояла из двух отдельно расположенных частей — шести старопрусских провинций на востоке и двух на западе — Рейнской и Вестфалии. Последние продолжали значительно опережать в экономическом отношении более отсталый восток Пруссии: здесь успешно шло капиталистическое развитие, крепла богатая и влиятельная буржуазия. В немалой мере этому способствовали антифеодальные преобразования, проведенные во время Французской революции и в наполеоновский период. На востоке по-прежнему господствовало юнкерство и преобладало его крупное землевладение. Юнкеры не замедлили воспользоваться изменившимся положением: в целях нового захвата крестьянских земель они добились от короля декларации 29 мая 1816 г., чтобы обойти Октябрьский эдикт Штейна и закон 1811 г. о «регулировании». Все крестьянские хозяйства, не имевшие полной упряжки рабочего скота, а также не внесенные в списки провинциальных налоговых ведомств, самовольно присваивались юнкерами, а их владельцы превращались в безземельных поденщиков. В результате, в восточных провинциях Пруссии осталась всего одна четверть свободных крестьянских дворов. Юнкеры, весьма недовольные законом 1811 г. и не желавшие видеть своими соседями независимых собственников-крестьян, теперь снова почувствовали себя господами положения.

Различия между западными и восточными провинциями Пруссии усиливались из-за неупорядоченной таможенной системы. На востоке в 1815 г. насчитывалось 67 различных таможенных тарифов, зачастую противоречивших друг другу. На западе частично еще сохранялись тарифы времен Тридцатилетней войны и пошлины периода французской оккупации. Решение таможенной проблемы стало ближайшим требованием прусской буржуазии, нуждавшейся в защите от иностранной конкуренции. В 1818 г. рейнские буржуа подали королю прошение о необходимости создания единого таможенного союза во всей Германии. Но из-за противодействия Австрии, опасавшейся усиления Пруссии, покровительственный единый таможенный тариф был тогда введен лишь на территории Пруссии. Это свидетельствовало об усилении политического влияния прусской буржуазии в жизни государства, хотя победа над Францией лишь упрочила абсолютистский режим Фридриха Вильгельма III. После войны он забыл свои обещания ввести конституцию. Вместо этого в провинциях были учреждены сословные представительства — ландтаги, обладавшие только совещательными правами.

В большинстве других германских государств также преобладали абсолютистские режимы. В Ганновере и Саксонии были восстановлены почти все феодальные повинности крестьян, а также сословные ландтаги, закрепившие политическое господство дворянства. Иное положение сложилось на юго-западе. В Баварии, Бадене, Вюртемберге и Гессен-Дармштадте, где влияние буржуазной Франции оставило неизгладимый след, в 1817–1820 гг. была подтверждена отмена зависимого положения крестьян и введены умеренные конституции, отразившие повышение роли буржуазии. Двухпалатная система с высоким имущественным цензом, сохранившая привилегии дворянства, все же означала постепенное приближение этих государств к монархии нового, буржуазного типа.

Внутриполитическое устройство германских государств по решениям Венского конгресса до поры до времени оставалось неопределенным: были возможны как либеральные конституции, так и старые сословные представительства. Но общественность Германского союза, взбудораженная войной против Франции, громко требовала введения обещанных свобод и конституций, на что в годы бедствий легко соглашались перепуганные князья.

Система Меттерниха

С Венского конгресса началась эра реставрации и реакции. Ее дух лучше всего раскрывается в системе австрийского государственного канцлера Меттерниха. Основу этой системы составляло положение о том, что все государства Европы имеют общие первоочередные задачи, поскольку одинаково заинтересованы в соблюдении мира, права и порядка, нуждаются во внутренней и внешней стабильности и безопасности и в сохранении принципа монархической солидарности. Направление объединенных усилий на решение общих проблем должно было обеспечить, по мысли Меттерниха, создание такой системы равновесия в Европе, которая бы гарантировала независимость европейских государств и защищала маленькие государства от давления больших. Идея свободы не играла здесь никакой роли. Главную цель своей политической жизни и деятельности Меттерних видел в борьбе против революции. Он презирал идеи народного суверенитета и представительной системы и создал в Германии политическую полицию и свирепую цензуру печати. По его мнению, общая задача борьбы против революции обязывала европейские государства к интервенции при революционных движениях в соседних странах.

Система Меттерниха была надежной системой обороны против сил политического и социального прогресса. Меттерних знал, что история включает в себя постоянное изменение существующего, и поэтому был готов прагматично приспосабливать свою политику к «власти вещей». Но к конструктивному творческому действию он был неспособен.

В развалинах старых замков

В первые годы Реставрации в авангарде оппозиционного движения шло студенчество. В октябре 1817 г. по случаю трехсотлетнего юбилея Реформации около 500 студентов из 11 протестантских университетов собрались в Вартбурге, где Лютер некогда переводил Библию, под черно-красно-золотыми флагами. Это были цвета формы солдат добровольческого корпуса барона Адольфа фон Лютцова времен освободительной войны, состоявшего в основном из студентов и ремесленников, носивших черные мундиры с красными обшлагами и золотыми пуговицами. Теперь эти цвета стали символом национального движения и единства родины. Ораторы, выступавшие в Вартбурге, решительно требовали создания единой и свободной Германии. Часть наиболее радикальных студентов в знак протеста сожгла те книги, которые являлись, по их мнению, «реакционными и антигерманскими», а также солдатскую косичку и капральскую палку. Но вместе с книгами идеологов Реставрации в огонь полетел и Кодекс Наполеона, а это уже было проявлением тевтонского шовинизма и национализма.

Спустя два года студент Карл Занд совершил убийство приверженца Священного союза и агента русского царя, плодовитого немецкого писателя и драматурга Августа Коцебу, который едко высмеивал идеалы национального движения. Убийство Коцебу дало Меттерниху желанный повод разгромить оппозиционное движение. В августе 1819 г. первые министры германских государств приняли Карлсбадские постановления, направленные на жестокое подавление революционных настроений. Повсюду начались полицейские преследования «демагогов». Австрия и Пруссия фактически вернулись к абсолютистским порядкам, оппозиционные силы ушли в подполье. Казалось, что удалось воздвигнуть прочную плотину против революционных перемен. Но циник Меттерних понимал, что в прошлое вернуться невозможно. В своем дневнике он тогда записал: «Старая Европа находится в начале своего конца».

Германия же вступила в период, который позднее в искусстве назовут «бидермейером» — по вымышленной фамилии персонажа (стоявшей в заглавии сборника произведений немецкого писателя и поэта-юмориста Л. Эйхродта — Bidermeiers Liederlust, 2-я пол. XIX в.), олицетворявшего собой простодушие и мещанство. В Европе на два десятилетия воцарился покой, острые политические дебаты временно затихли. Но эта идиллия оказалась обманчивой. Новый подъем оппозиционного движения начался в 30-е гг. под влиянием Июльской революции во Франции, восстания в Польше и провозглашения независимости Бельгии.

Почти одновременно в августе-сентябре 1830 г. в различных государствах Германии вспыхнули массовые волнения. В Саксонии, где столкновения с полицией начались еще в июне, центром недовольства стал промышленный Лейпциг. В нем, а также в столице Саксонии, Дрездене, впервые в Германии была организована буржуазная гражданская гвардия. Король Саксонии, как и правитель Ганновера, был вынужден согласиться на введение конституционных порядков. Реакционные монархи отреклись от престола в Брауншвайге и Гессен-Касселе, и здесь в 1831–1832 гг. также были введены конституции. На юго-западе страны, в Баварии, Бадене и Вюртемберге, где и прежде имелись конституции, буржуазия добилась свободы прессы и развернула в печати кампанию за единство Германии.

Через два года немецкая оппозиция вновь показала свою живучесть. В мае 1832 г. около замка Гамбах в Пфальце собралось свыше 30 тыс. студентов, либеральных бюргеров, демократически настроенных ремесленников и рабочих, польских эмигрантов и французских демократов из Страсбурга. Снова во весь голос зазвучали требования о создании единой и свободной Германии и даже низвержении княжеских тронов. Один из главных ораторов, депутат баварского ландтага Филипп Якоб Зибенпфайфер заявил, что «настанет день, когда величественная Германия встанет на бронзовый пьедестал свободы и справедливости, держа в одной руке факел просвещения, который пошлет луч цивилизации в отдаленные уголки земли, а в другой — третейские весы». Меттерних ответил на гамбахскую демонстрацию новыми репрессиями. Была полностью ликвидирована свобода прессы, союзов и собраний, некоторые из инициаторов праздника подверглись аресту, другие бежали за границу^[107]. Гамбахская демонстрация, проходившая под лозунгами объединения страны и введения конституционных свобод, показала, что в Германии зреют предпосылки для широкого революционного движения. Встревоженная этими событиями реакция перешла в наступление. По настоянию Австрии и Пруссии Союзный бундестаг в июне 1834 г. ужесточил законы, ограничивавшие права ландтагов и свободу печати и запрещавшие политические организации, народные демонстрации и ношение черно-красно-золотых общенациональных эмблем. В Гессене полиция разгромила тайное «Общество прав человека» во главе с ветераном студенческого движения пастором Фридрихом Вейдигом и студентом Георгом Бюхнером — одаренным поэтом, автором известной революционной драмы «Смерть Дантона». Общество стремилось подготовить в Германии демократическую революцию и развернуло с этой целью широкую агитацию. Пропаганда велась не только в городах, но и среди крестьян, для которых Бюхнер написал листовку «Гессенский сельский вестник» с призывом: «Мир хижинам — война дворцам!».

Одной из главных причин обострения ситуации в стране явился бурный прирост населения, приведший к нехватке продуктов питания. На селе, прежде всего в Остэльбии, возникло настоящее перенаселение, быстрее всего росло число безземельных людей. Не находя дома работы, они уходили в города, пополняя там многочисленные слои нищих. От этой массовой пауперизации страдали и ремесленники. Прусские и рейнские реформы ликвидировали регулирующие механизмы цехов, что вело к тому, что все большее число подмастерьев и учеников оставалось без работы. Никто не знал, каким образом можно справиться со столь массовым обнищанием.

В Германском союзе не только возросло социальное напряжение, но и вновь усилились волнения, связанные с внешнеполитическим и экономическим кризисами. После 1830 г. власти сохранили за собой общественно-политический контроль, но поскольку в большинстве немецких государств теперь существовали ландтаги, либеральные члены которых, имея депутатскую неприкосновенность, могли произносить дерзкие речи и публиковать критические статьи, то оппозиция значительно упрочилась. Все большую популярность завоевывала идея национального единства, особенно после Рейнского кризиса 1840 г., когда Франция снова обнаружила стремление установить свою границу по Рейну^[108]. Это привело к всплеску стихийного массового национального движения в Германии, направленного не только против Франции, но и против вялой реакции Германского союза на домогательства Парижа.

В 1840-х годах произошло новое оживление немецкого национализма и его организаций. Всю страну охватило спортивно-патриотическое движение. Важным компонентом национального движения стали также певческие союзы. Они организовывали общегерманские фестивали, подогревавшие национальные эмоции. Тогда же начали проводиться общегерманские научные конгрессы, и на них постоянно подчеркивалось единство науки и национальной идеи. Эти годы стали также временем интенсивного создания национальных памятников — Кёльнского собора, монумента германскому вождю — победителю римлян Арминию в Детмольде, Валгаллы — храма-дворца^[109] близ Регенсбурга, павильона освобождения в Кельхайме.

Социально-политическим волнениям не хватало только экономического кризиса, чтобы сложилась непосредственная революционная ситуация. Но это произошло в 1846 г. Кризис 1846–1847 гг. был последним европейским кризисом старого типа, который разразился из-за неурожая и вызванного им голода. За ним в 1847–1848 гг. последовал первый современный экономический кризис, причиной которого стал обвал конъюнктуры потребительских товаров из-за перепроизводства.

В Германии повсеместно вспыхнули стихийные голодные бунты, переросшие в Берлине в «картофельную войну». Эти бунты были подавлены военной силой. Заявил о себе и конституционный либерализм. 10 октября 1847 г. в гессенском городе Гёппенгейм собрались ведущие деятели этого направления, чтобы потребовать создания немецкого федеративного государства с сильным и ответственным перед парламентом правительством. А месяцем ранее в баденском Оффенбурге устроили съезд радикальные демократы, провозгласившие своей целью создание единой германской республики. Оживились также социально-революционные и социалистические круги, во главе которых стояли Фридрих Геккер, Вильгельм Вейтлинг, Мозес Гесс, а также радикальные союзы немецких подмастерьев, созданные эмигрантами в Швейцарии, Париже и Лондоне. Волна протеста и недовольства, которую не могли остановить власти, настраивала общество на близкие революционные потрясения.

Экономический национализм Фридриха Листа

Политическая экономия в Германии в 20–40-х гг. XIX в. развивалась как служанка прусской монархии и других князей. Ученые, вышедшие из школы камералистики, писали учебники, которые представляли собой скверное переложение англо-французских образцов на верноподданнически-немецкий лад и содержали лишь сумму знаний, необходимых для экзамена на должность чиновника.

Будущий автор оригинальной теории протекционизма, оказавший непосредственное влияние на развитие германского таможенного союза, Фридрих Лист родился в 1789 г. в вюртембергском городе Рейтлинген. Отец его был состоятельный ремесленник-кожевник. Школьное образование Листа закончилось в 15 лет, после чего он два года помогал отцу в мастерской. Среди подмастерьев он скоро приобрел репутацию лентяя и фантазера. Тогда семейный совет решил отдать его в учение к писцу. Здесь молодой Лист достиг большего успеха и начал восхождение по лестнице служебных должностей Вюртембергского королевства. За десять лет службы Лист занимал множество разных постов, изучал право в Тюбингенском университете и закончил служебную карьеру в чине счетного советника в Штутгарте. В 1817 г. он был назначен профессором «государственного управления» в Тюбингенском университете.

Лист обладал большим талантом литератора и оратора. Политическая страстность, смелость и четкость мысли, образность речи, язвительная ирония — все, чем отличаются его зрелые сочинения, появляется уже в его первых статьях. По натуре это был увлекающийся, экспансивный, необычайно энергичный человек. В 1819 г. он основал Торгово-промышленный союз, главной задачей которого стала борьба за экономическое единство Германии. Но в том же году над головой Листа начали сгущаться тучи. Профессора университета плели против него интриги и писали властям доносы, обвиняя Листа в распространении опасных политических идей. Листу поставили в вину его деятельность в Торгово-промышленном союзе: как государственный служащий, он должен был предварительно испросить санкцию начальства. Лист ответил гордым и полным достоинства заявлением об отставке из университета. Между тем горожане Рейтлингена избрали Листа в новый вюртембергский парламент — палату сословий. Правительство добилось того, что выборы были признаны недействительными, под тем предлогом, что Листу в то время еще не исполнилось 30 лет. В соответствии с требованием конституции Лист был избран через полгода.

Парламентская деятельность Листа была недолгой, но бурной. Вскоре после избрания он представил в палату написанную им самим петицию граждан Рейтлингена, где выдвигалась широкая программа демократических реформ. Этот документ, написанный резким бунтарским языком, навлек на Листа гонения правительства. По обвинению в «подстрекательстве против государственной власти» он был отдан под суд, лишен депутатского мандата и приговорен к десяти месяцам тюрьмы. Не дожидаясь ареста, Лист бежал за границу, где провел в скитаниях по соседним странам более двух лет.

Когда он вернулся в Вюртемберг, то был схвачен и заключен в крепость. Правительство решило избавиться от беспокойного арестанта и политического противника, имевшего уже общегерманскую известность. В обмен на согласие эмигрировать в Америку Лист был досрочно выпущен на свободу. В июне 1825 г. с женой и детьми он сошел с корабля в Нью-Йорке. Сначала Лист занялся фермерством, потом редактировал газету на немецком языке, стал предпринимателем, и наконец обратился к политической деятельности. Лист разрабатывал для США экономическую программу, в основе которой лежал протекционизм. Он считал, что в США, как и в Германии, промышленному развитию препятствует английская конкуренция.

В 1832 г. Лист приехал в Европу как американский гражданин и стал консулом США в Лейпциге. Это было время лихорадки железнодорожного строительства, охватившей всю Западную Европу. Лист давно увлекался этим новым делом, в котором видел не только важнейшее средство экономического прогресса, но и гарантию против войн. Эту странную иллюзию вместе с ним разделяли, впрочем, такие личности, как Генрих Гейне и Людвиг Бёрне, бывшие его друзьями. Лист организовал акционерное общество для строительства железной дороги Лейпциг — Дрезден, одной из первых в Германии. Втянутый в политические интриги и финансовые аферы, он разочаровался в грюндерстве и в 1837 г. уехал в Париж.

В Париже, в своей последней эмиграции, Лист прожил три года. Со страстью и энергией отдался он изучению политической экономии и изложению своих взглядов. Итогом его трудов была сначала обширная рукопись под заглавием «Естественная система политической экономии», опубликованная лишь в XX в., а затем — его главная работа, — «Национальная система политической экономии», изданная в Аугсбурге в 1841 г.

Свою книгу Лист мыслил как первый том большого труда, который должен был охватить все проблемы политической экономии. Поэтому книга имела подзаголовок: «Международная торговля, торговая политика и германский таможенный союз». Но замысел Листа остался неосуществленным. «Национальная система» имела немалый успех. Она сыграла важную роль в дискуссиях вокруг проблем экономического развития и торговой политики Германии и оказала серьезное влияние на немецкую экономическую мысль.

Главная идея Листа состояла в том, что процветание и объединение Германии может быть обеспечено только ростом ее промышленности, а последняя нуждается в защите от иностранной конкуренции с помощью высоких пошлин и других средств торговой политики. Больше всего эта идея импонировала промышленной буржуазии запада и юга Германии. Книга Листа нашла отклик и среди демократической интеллигенции. Безошибочно нашла она и своих врагов: идеи Л иста затрагивали интересы прусских юнкеров, которые вывозили хлеб в Англию и охотно готовы были согласиться на беспошлинный ввоз английских промышленных товаров в Германию в обмен на свободу импорта германского хлеба в Англию. В свободе торговли была заинтересована также старая каста торговой буржуазии северогерманских городов. В последние годы жизни Листа эти круги развернули против него кампанию клеветы, оскорблений, анонимных угроз. К тому же Лист нажил себе немало врагов своей деятельностью по строительству железных дорог и едкими публицистическими выступлениями, в которых задевал и аграриев, и университетскую профессуру, и церковь, а порой и представителей власти.

Между тем всегда крепкое здоровье Листа заметно пошатнулось. Сил его уже не хватало для постоянной борьбы и бурной деятельности, к которым он привык, не мог добиться он и материальной обеспеченности для своей семьи. Осенью 1846 г. Лист покончил жизнь самоубийством.

Лист был трагической личностью, полной романтических предрассудков и склонной к преувеличениям. Но его теория содержала зерно истины: стимулирование определенных отраслей промышленности в конкретных исторических условиях может вести за собой рост производственного потенциала в целом — и была попыткой ответить на вопрос о том, каким путем в рамках капитализма может быть ликвидирована экономическая отсталость стран, оказавшихся в силу особенностей их истории и хозяйства в задних рядах мирового сообщества.

Германский таможенный союз

Государства Германского союза вступили в эру реставрации в трудной финансовой ситуации. Военные затраты, выплаты контрибуции, издержки политики реформ привели к резкому росту государственного долга. Так, в Пруссии он возрос от 5,5 до 19,9 талеров на душу населения. Государственное банкротство было предотвращено только большими ссудами дома Ротшильдов. Ненамного лучше было положение в Австрии. Баден после 1815 г. должен был тратить 20%, Бавария — даже 30% государственных доходов на уплату долгов.

Немецкое сельское хозяйство с 1815 г. вошло в фазу непрерывного подъема. В 1815–1865 гг. сельскохозяйственное производство удвоилось, в то время как население Германского союза в тот же самый период возросло только на 50%, с 30 до 45 млн. человек. Случившиеся несколько хороших урожаев в 20-е гг. XIX столетия вызвали сельскохозяйственное перепроизводство и аграрный кризис.

Разумеется, немецкая индустрия росла бы быстрее, если бы Германский союз стал единым экономическим пространством, защищенным высокими таможенными барьерами. Именно этого требовал основанный в апреле 1819 г. «Союз немецких коммерсантов и фабрикантов», который представлял прежде всего интересы южнонемецкого и средненемецкого хозяйства. По инициативе Бадена бундестаг уже в 1819 и в 1820 гг. занимался проблемой немецкого таможенного объединения. Бездеятельность Германского союза в таможенной и торговой политике давала Пруссии необходимую свободу действий для создания Немецкого таможенного союза.

В мае 1818 г. Пруссия издала таможенный закон, который поднимал все таможенные барьеры в пределах Прусского государства и вводил умеренные заградительные пошлины. Импорт некоторых видов сырья и пищевых продуктов был беспошлинный, промышленные изделия могли облагаться налогом в размере, самое большее, 10%-ной стоимости товаров, колониальные товары и предметы роскоши — до 30% и больше^[110].

Прусский таможенный закон вызвал в Германском союзе общее возмущение, прежде всего в смежных государствах. Экономическая политика Пруссии вынудила немецкие средние государства на ответные действия. Уже в 1820 г. вюртембергское правительство выступило с планом объединить всю неавстрийскую и непрусскую «Третью Германию» в общую таможенную зону. Но после длительных переговоров этот проект потерпел неудачу из-за непреодолимых противоречий между государствами, ориентированными на свободу торговли, и государствами, ориентированными на протекционизм.

В январе 1828 г. Бавария и Вюртемберг создали Таможенный союз, который в мае 1829 г. заключил торговый договор с прусской таможенной зоной. Ганновер, Саксония, Гессен и другие средненемецкие государства основали Торговый союз в сентябре 1828 г. при австрийском содействии и благосклонном участии Англии и Франции. Члены союза обязались не присоединяться к прусской таможенной зоне и поощрять взаимную торговлю. Однако они не образовали единого таможенного союза.

Первым государством, которое в феврале 1828 г. присоединилось к прусской таможенной зоне, было великое герцогство Гессен-Дармштадт. Это облегчило для него экспорт вина в Пруссию и примирило с определенными убытками в сфере собственной промышленности. Когда и Гессен в начале 1832 г. вышел из малоэффективного Средненемецкого торгового союза, был открыт путь к основанию крупного Немецкого таможенного союза. 1 января 1834 г. на границах 18 немецких государств с населением в 23 млн. человек были сломаны таможенные шлагбаумы. Уже в следующем году к Таможенному союзу присоединились также Баден и Нассау. Теперь вне союза помимо Австрии оставались лишь Ганновер, несколько мелких северогерманских государств и ганзейских городов.

С созданием Таможенного союза самая крупная часть Германии стала единой торговой областью, хотя в ней еще сохранялись различия в чеканке монет, в системе мер и весов, в торговом праве и, прежде всего, в правилах обложения налогом.

По уровню экономического развития Германия все еще отставала от Англии и даже Франции. К 1840 г. население Германии было приблизительно равно населению Англии (около 27 млн. чел.), но Германия добывала в 14 раз меньше угля, выплавляла в 8 раз меньше чугуна, перерабатывала в 16 раз меньше хлопка, чем Англия. Тем не менее промышленный рост Германии шел довольно быстро, особенно после того, как был заключен Таможенный союз.

Предмартовское общество

В 1-й пол. XIX в. Германия была все еще аграрной страной. Три четверти населения проживало в деревне и занималось сельским хозяйством, а также домашним ремеслом. Личной зависимости крестьян уже не существовало, но они были опутаны сетью различных платежей, повинностей и долгов. В Пруссии юнкерство только выиграло от аграрной реформы начала века, сохранившей множество феодальных пережитков. По условиям реформы крестьянство, чтобы освободиться от барщины, к 1821 г. вынуждено было уступить юнкерству в Бранденбурге и Восточной Пруссии четвертую часть своих земельных наделов, в Померании и Силезии — почти 40%. Согласно установленному в 1821 г. новому порядку, выкуп феодальных повинностей разрешался только крестьянам, владевшим полной упряжкой рабочего скота и способным единовременно внести дворянам-землевладельцам выкуп в размере 25 годовых платежей. При таких условиях к середине века в Пруссии освободиться от повинностей смогла лишь четверть всего крестьянства, исключительно зажиточного.

Реформа дала юнкерству возможность начать перестройку хозяйства на капиталистической основе при беспощадной эксплуатации труда безземельных батраков и малоземельных крестьян, вынужденных продавать свою рабочую силу. Процесс капиталистического преобразования крупного землевладения сопровождался его техническим перевооружением и улучшением агротехники. В руках юнкерства сосредоточилась основная доля сельскохозяйственного производства. Осуществление аграрных реформ сопровождалось пополнением рядов землевладельцев представителями буржуазии. Это создавало основу для сближения социальных позиций дворянства и буржуазии и открывало возможность для политического компромисса между ними.

На западе Германии, где преобладало мелкое крестьянское хозяйство и феодальные пережитки не были так сильны, расслоение крестьянства шло уже быстрыми темпами, особенно на Рейне. Там выделилась сельская буржуазия («гроссбауэры»), использовавшая труд основной массы крестьян как наемной рабочей силы.

Немецкая промышленность в первые десятилетия XIX в. состояла главным образом из мануфактур и ремесленных мастерских. Переход к фабричному производству наметился лишь в хлопчатобумажной промышленности Саксонии, в Рейнско-Вестфальском районе и Силезии.

Богатеющая немецкая буржуазия все настойчивее добивалась своего участия в управлении страной и осуждала засилье дворянства, видя в нем источник ее раздробленности и отсталости. Однако степень политической зрелости буржуазии в разных немецких государствах была различна, общенационального буржуазного движения не существовало. Страх и перед монархией, и перед народными массами заставлял либералов искать мирного соглашения с дворянством и в основном ограничиваться робкими петициями о даровании конституций сверху, одновременно осуждавшими революции как «противозаконное и вредное» явление.

Наиболее известную петицию такого рода от имени рейнской буржуазии представил прусскому королю в 1831 г. влиятельный ахенский фабрикант Давид Ганземан. В ней предлагалось учредить общепрусский ландтаг и изменить избирательную систему, чтобы ликвидировать сословные привилегии дворянства и допустить буржуазию к политической власти. Настроенная монархически либеральная буржуазия не помышляла о решительной борьбе с абсолютистскими режимами. Наоборот, она пыталась убедить короля, что важнейшую опору монархии должен представлять союз буржуазии и юнкерства. Без такого союза, по мнению либералов, возрастала угроза восстания «черни», одинаково угрожающей обоим этим классам. Неоднократные предупреждения о грозной опасности со стороны пролетариата и социализма повторял в своих сочинениях видный буржуазный социолог Лоренц Штейн, ссылавшийся на опыт Франции.

Надежды прусских либералов на то, что вступивший на престол в 1840 г. король Фридрих Вильгельм IV осуществит реформы, не сбылись. Новый монарх сразу заявил о невозможности изменений в абсолютистской системе Пруссии. Это усилило оппозиционные настроения буржуазии, выразителями которых стали кёльнская «Рейнская газета» и «Кёнигсбергская газета». В многочисленных статьях либеральная пресса начала широкую кампанию за реформы. В Бадене в 1844 г. ученые и публицисты Карл фон Роттек и Карл Теодор Велькер завершили издание многотомного «Государственного словаря», ставшего библией немецкого либерализма. Словарь пропагандировал сословно-цензовую конституционную монархию с двухпалатной системой в качестве идеального государственного строя. Именно Роттек выдвинул ставший знаменитым среди либералов лозунг: «Лучше свобода без единства, чем единство без свободы».

Гораздо решительнее либеральной крупной буржуазии были настроены мелкобуржуазные слои Германии, которые испытывали гнет не только старых порядков, но и нового капиталистического строя. Такие условия вели их к решительному протесту и порождали республиканско-демократические идеи, сформулированные, однако, еще в неопределенной форме. Из-за полицейских репрессий на родине большинство мелкобуржуазных демократов действовало в эмиграции. В Швейцарии и Франции было создано несколько организаций ремесленников и подмастерьев, выпускавших прокламации с призывами к широкой народной борьбе за свободную немецкую республику. В художественной форме эти же идеи развивало радикально-демократическое литературное течение «Молодая Германия» во главе с Гейне и Бёрне, центром которого был Париж.

Значительную роль в демократическом движении играла мелкобуржуазная интеллигенция. Она выступала за политическое равенство и демократические свободы, не признавая равенства социального. Демократы высоко ставили роль «критически мыслящей личности» и выдвигали требование ее неограниченной свободы, проявляя даже склонность к анархизму. Представители одного из направлений радикализма — «истинные социалисты» — считали капитализм злом и полагали, что Германия может его избежать. На первый план они выдвигали идею прямого перехода германских государств к социализму. Достижение этой цели, по их убеждению, было возможно путем духовно-морального совершенствования немецкого общества, а не путем борьбы между классами.

Немецкие рабочие в 1-й пол. XIX в. находились в крайне тяжелых условиях. Владельцы мануфактур и фабрик, стремясь к увеличению прибыли в условиях острой конкуренции с иностранными изделиями, снижали расценки и увеличивали продолжительность рабочего дня, достигавшего 15–16 часов. Росла интенсивность эксплуатации пролетариата. В текстильной промышленности, где были заняты в основном женщины и дети, она достигла таких размеров, что прусское правительство с тревогой обнаружило нехватку здоровых новобранцев для армии и было вынуждено в 1839 г. ограничить рабочий день подростков десятью часами и запретить детский труд. Но этот закон не соблюдали не только фабриканты, но и сами рабочие семьи, желавшие увеличить свой нищенский бюджет.

Рассеянные большей частью по мелким предприятиям и мастерским, рабочие не имели ни организаций, способных защитить их интересы, ни ясного осознания своих целей. Еще в 40-е гг. в Германии продолжались выступления разрушителей машин, характерные для раннего этапа становления пролетариата. Многие более активные и сознательные рабочие и ремесленники эмигрировали за границу, чаще всего в Париж. Там в 1833 г. возник «Немецкий народный союз», он выпускал листовки, призывавшие к свержению абсолютистских правителей и к объединению Германии. Запрещенный французскими властями союз ушел в подполье, а в 1835 г. на его основе был создан демократически-республиканский «Союз отверженных». Он объединял от 100 до 200 рабочих и ремесленников, выпускал журнал «Отверженный» под девизом «Свобода, равенство, братство!». На следующий год левое крыло организации создало свой «Союз справедливых». Его программа ставила целью достижение равенства на основе общности имущества. В 1839 г. члены Союза приняли участие в парижском восстании бланкистов, с которыми тесно сотрудничали, и после его поражения бежали в Англию или Швейцарию. Центром восстановленного Союза стал теперь Лондон.

Главным теоретиком «Союза справедливых» был портняжный подмастерье из Магдебурга Вильгельм Вейтлинг (1808–1871), один из крупных деятелей раннего немецкого рабочего движения. Литературный талант и организационные способности выдвинули его в число лидеров Союза. В 1838 г. Вейтлингу поручили составить манифест организации, и он написал его как книгу «Человечество, как оно есть и каким оно должно быть». После поражения восстания бланкистов он уехал в Швейцарию, где в 1842 г. опубликовал свое главное произведение — «Гарантии гармонии и свободы».

Вейтлинг страстно осуждал капитализм и был убежден в возможности немедленного осуществления социального переворота. Для этого, по его мнению, нужен был только могучийтолчок, суть которого, однако, он представлял себе нечетко: на первый план Вейтлинг выдвигал то нравственное просветление трудящихся, то революционный стихийный бунт. Но в обоих случаях, в отличие от утопических социалистов, он рассчитывал только на неимущие слои. Наивных упований на богатых филантропов и благодетелей народа он никогда не разделял и не верил в способность буржуазии морально переустроить общество. Переоценивая стихийность революционного переворота, Вейтлинг считал его главной силой изгоев общества — озлобленных своим положением люмпен-пролетариев и даже уголовных преступников.

В июне 1844 г. вспыхнуло восстание ткачей Силезии. Их положение в начале 40-х гг. резко ухудшилось. Предприниматели, борясь с иностранной конкуренцией, постоянно снижали заработную плату или увольняли часть ткачей, работавших главным образом на дому и живших на грани голода.

Восстание началось 4 июня 1844 г. в селении Петерсвальдау, когда полиция арестовала молодого ткача, распевавшего под окнами особенно ненавистного и жестокого фабриканта Цванцигера песню «Кровавый суд». За арестованного вступились другие ткачи, потребовавшие к тому же и повышения заработной платы. В ответ на отказ фабриканта возмущенные рабочие разгромили и сожгли его дом, контору и склады товара. На другой день волнения перекинулись в соседний городок Лангенбилау. Туда прибыли войска, расстрелявшие толпу, 11 человек были убиты, 20 тяжело ранены. Но разъяренные ткачи сами перешли в атаку и обратили солдат в бегство. Только новый сильный отряд с артиллерией принудил их прекратить сопротивление. Около 150 участников восстания были приговорены к тюремному заключению и порке кнутом. Газетам запрещалось писать о силезских событиях, но весть о них быстро распространилась по всей стране и вызвала волнения среди рабочих Бреслау, Берлина, Мюнхена, Праги.

К середине 40-х гг. напряженность в Германии возросла. Особенно заметно усилилось оппозиционное движение в Пруссии. В 1845 г. почти все провинциальные ландтаги прямо высказались за введение конституции. Как и прежде, оппозицию возглавляла рейнская буржуазия, выдвинувшая вождей прусского либерализма — банкира Лудольфа Кампгаузена и фабриканта Давида Ганземана. Прусские либералы приняли участие в состоявшемся в 1847 г. в Бадене съезде либералов Южной Германии, что указывало на сближение оппозиционно-буржуазных кругов юга и севера страны. Съезд выдвинул проект создания при Союзном бундестаге Таможенного парламента из делегатов ландтагов отдельных государств, который должен был решать лишь чисто экономические вопросы. Такая программа либералов привела к разрыву их с левым крылом оппозиции, выступившим на своем съезде за введение демократических свобод, создание на основе всеобщего избирательного права общегерманского народного представительства, уничтожение всех дворянских привилегий и принятие прогрессивно-подоходного налога. Еще более решительно были настроены радикально-демократические круги, один из представителей которых, поэт Георг Гервег, прямо призывал немецкий народ к революционной борьбе и созданию единой демократической республики.

Неурожаи 1845–1847 гг. и торгово-промышленный кризис 1847 г. резко обострили ситуацию в Германии. Железнодорожное строительство сократилось на 75%, выплавка чугуна упала на 13%, добыча угля — на 8%. На 15% снизилась продукция машиностроения, на 40% — хлопчатобумажной отрасли^[111]. На треть по сравнению с 1844 г. снизилась реальная заработная плата рабочих. Возросла безработица, только в одном Берлине без средств к существованию остались около 20 тыс. ткачей.

Доведенные до отчаяния народные массы устраивали голодные бунты. В апреле 1847 г. в Берлине разразилась трехдневная «картофельная война»; народ громил лавки торговцев, взвинтивших цены. Волнения распространились и на другие города Пруссии. В мае кровавые стычки с войсками вспыхнули в Вюртемберге, где на улицах городов появились первые баррикады.

Прусское правительство, казна которого была почти пуста, безуспешно испрашивало новые займы у банкиров; те отказывались предоставить их без гарантий «народного представительства». Король был вынужден созвать в апреле 1847 г. в Берлине Соединенный ландтаг с правом вотировать займы и налоги. Но придать ему законодательные функции он категорически отказался, что привело в июне к роспуску отказавшегося утвердить новые займы строптивого ландтага.

Грозные признаки близкой бури появились и в других германских государствах. Волнения охватили юго-запад страны, где широко начали распространяться революционные листовки, призывавшие к народному восстанию.

Мартовские баррикады

Германская революция 1848 г. прошла четыре этапа. Первый длился с февраля до июня 1848 г. и характеризовался эйфорией и радужными надеждами. Второй длился до осени 1848 г., это был период создания местных парламентов, появления многочисленных союзов, бурного подъема оппозиционной прессы. Так, в Пруссии число газет выросло на 50%, а в Австрии даже на 160%. Третий этап характеризовался расколом между буржуазией и низшими слоями и закончился в марте 1849 г. Четвертый — с конца марта до конца июля 1849 г., — стал этапом наступления реакции^[112].

Когда во Франции в феврале 1848 г. разразилась новая революция, свергнувшая буржуазного короля Луи Филиппа, почти во всех немецких столицах начались уличные демонстрации и столкновения с полицией; собрания граждан подавали монархам свои петиции. Уже в марте в Гессене, Нассау, Вюртемберге, Саксонии, Гамбурге, Бремене правительства после слабого сопротивления уступили народным требованиям. За мартовскими требованиями последовало создание «мартовских министерств» из либералов, которые начали осуществлять эти требования.

В Бадене великий герцог Леопольд скомпрометировал себя поддержкой реакционного министра Блиггерсдорфа, и, хотя политика нового министра, Бекка, была более умеренной, общественное мнение оставалось настроенным против правительства. В округах, расположенных поблизости от французской и швейцарской границ, насчитывалось очень много радикалов. Армия не отличалась особенными достоинствами и притом была ненадежна, а администрация совсем потеряла голову. Поэтому герцог призвал к власти вождей левой партии и объявил, что готов удовлетворить народные желания.

В Гессен-Дармштадте Людвиг II назначил главой совета министров Генриха Гагерна, которого конституционалисты признавали своим лидером. В Баварии, где не улеглось еще волнение, вызванное падением католического министерства и ненавистной королевской фаворитки Лолы Монтес, Людвиг I также пытался исправить положение, призвав к власти вождей оппозиции. 19 марта он отрекся от престола в пользу сына Максимилиана.

За несколько дней власть повсюду перешла в руки вождей левой оппозиции. Царило всеобщее национальное воодушевление. Новое баварское правительство поэтически называли «министерством утренней зари», а черно-красно-золотые знамена национального движения развевались над всей Германией. Победители понимали, что в интересах обеспечения достигнутых ими завоеваний необходимо взаимное сближение и объединение Германии.

5 марта представители либеральных кругов собрались в Гейдельберге и поручили комиссии из семи человек созвать во Франкфурте Предпарламент. Среди многочисленных политических требований, выдвигавшихся оппозицией уже с 1848 г., одно — требование созыва обще германского парламента — носило всеобщий характер и было тесно связано с основным вопросом надвигавшейся революции — вопросом национального воссоединения. Громадный успех имело предложение, внесенное мангеймским либеральным депутатом Фридрихом Вассерманом еще 12 февраля во второй баденской палате, — принять постановление о том, чтобы «с помощью представительства сословных палат при Союзном бундестаге было создано надежное средство для распространения единого законодательства и общих национальных учреждений». Уже вечером 26 февраля лидеры оппозиционного движения в Мангейме приступили к выработке текста массовой политической петиции. В этой петиции, прочитанной на другой день Густавом Струве с трибуны палаты, были сформулированы те четыре основные политические требования, которые затем под названием «мартовских» в несколько дней стали известны всем городам Юго-Западной Германии: вооружение народа с правом избрания офицеров; безусловная свобода печати; суд присяжных; немедленный созыв германского парламента.

Растерявшееся правительство пошло на уступки и объявило о намерении издать новый закон о печати и ввести суд присяжных. В столице герцогства Карлсруэ было, однако, неспокойно. В ночь на 2 марта здесь запылали подожженные с трех концов здания министерства иностранных дел. Из Оденвальда и Шварцвальда в то же время начали приходить тревожные сведения о начавшихся крестьянских выступлениях.

Подъём массового движения способствовал усилению республиканской пропаганды. Геккер, Струве, Фиклер и другие вожди баденских демократов призывали к созданию германской федеративной республики. При этом они, наряду с требованием «свободы, равенства и братства», настаивали также на установлении «благосостояния для всех», придавая новый социальный смысл своим политическим требованиям.

В условиях растущей активности народных масс республиканская пропаганда неизбежно должна была разрушить существовавшее в первые дни революции единение в рядах антиправительственной оппозиции. Особенно большое волнение в кругах либеральной буржуазии вызвали резолюции, принятые 19 марта на организованном республиканцами массовом народном собрании в Оффенбурге. Собрание носило явно республиканский характер и преследовало цель подготовить почву для установления республики не в одном только Бадене, но и во всей Германии. В его резолюциях говорилось, что народ не доверяет новому, пополненному либералами правительству, а также большинству палаты, что он требует слияния постоянной армии с народной милицией, уничтожения всех привилегий, введения прогрессивного подоходного налога.

В других государствах Западной Германии народные массы с первых же дней марта также втягивались в революционное движение. И повсеместно, спасая свои шатающиеся троны, государи должны были идти на уступки. Таким образом, уже в первые дни марта либеральной буржуазии Юго-Западной и Западной Германии без труда удалось использовать в своих интересах подъем, охвативший массы немецкого народа. Рабочие и ремесленники, составлявшие основную силу движения, шли за левым крылом буржуазной демократии, горячо приветствуя те туманные пожелания благосостояния для всех, которые звучали в речах Геккера, Струве и других республиканцев.

Только в редких случаях рабочие выдвигали собственные требования. Лишь позднее, к концу марта, обострение противоречий стало толкать пролетариев больших немецких городов, а также беднейших ремесленников к попыткам перенесения в Германию программы социальной реформы и организации труда.

Незрелость рабочего движения и отсутствие пролетарских организаций, однако, не мешали немецким бюргерам видеть именно в рабочих главную угрозу своему господству. И хотя о коммунистической пропаганде в первые недели Мартовской революции нигде в Германии ничего не было слышно, именно страх перед «красным призраком» загонял немецких собственников в объятия старых властей.

Крестьянские выступления вспыхнули на западе Германии вскоре же после начала первых волнений в городах. Выступления крестьян начались уже 4 марта в северных округах Бадена — Крайхгау и Оденвальде. Отсюда движение быстро распространилось дальше и скоро охватило весь край, лежащий между реками Майном, Таубером и Неккаром, где не осталось ни одного замка, не подвергшегося нападению. Почти одновременно с волнениями в северной части Бадена аграрные беспорядки вспыхнули на юге герцогства — в озерном крае Шварцвальда, а также в соседних с Баденом округах Вюртемберга, Гессен-Дармштадта и Баварии. Всюду крестьянское движение принимало почти одни и те же формы. Вооруженные крестьяне окружали замки и устраивали огромные костры из феодальных документов. Затем они требовали от господ или их управляющих подписания специальной грамоты с отказом от всех феодальных прав и привилегий.

Хотя крестьяне Бадена только жгли отдельные замки и уничтожали феодальные документы, не выдвигая, за редким исключением, требований земельного передела, их волнения в сознании испуганных бюргеров неизменно связывались с выступлением городских пролетариев. Правительство в Бадене сразу же поняло опасность крестьянских выступлений. Оно бросило в северные округа все воинские силы. В то же время к границам Бадена спешно стягивались баварские и вюртембергские войска. Однако до открытых столкновений дело не дошло. Правительство поспешно провело через палату закон о полной отмене феодальных повинностей за выкуп, и это привело к успокоению баденской деревни. Таким образом, ко времени Оффенбургского собрания республиканцев 19 марта крестьянское движение в Бадене стало затихать, и крестьяне начали возвращаться к своим очагам, ожидая обещанных облегчений.

Республиканцы-демократы не сумели поддержать восставшую деревню. Все их резолюции обходили важнейший вопрос о судьбе феодального землевладения и не шли навстречу бедноте, страдавшей от страшного малоземелья.

В это время верховный орган Германского союза, заседавший во Франкфурте бундестаг, совершенно растерялся. Стремясь вернуть себе давно утраченное доверие народа, он с большим запозданием возвестил

0 намеченных реформах внутреннего строя Союза и пошел на разные уступки. Чтобы вырвать инициативу из рук либеральной буржуазии,

1 марта бундестаг обратился к германским правительствам и народу, призывая их к сотрудничеству. Он отменил цензуру, признал революционное трехцветное знамя национальным знаменем Германии, а старого имперского орла — гербом Германского союза. 10 марта он предложил немецким правительствам направить во Франкфурт для участия в работе по пересмотру союзной конституции лиц, пользующихся доверием общества.

«К моим любимым берлинцам»

В Берлине первые признаки бури стали заметны 6 марта. Вечером этого дня было созвано собрание молодёжи столицы. Оно приняло решение разработать для представления королю особый адрес молодёжи Берлина. На следующий день текст этого адреса был обсуждён на ещё более многолюдном собрании. Несколько сотен студентов, ремесленников, художников приняли текст адреса и избрали депутацию для передачи его королю. Адрес был составлен теперь не от имени молодёжи, а от имени всех берлинцев. Народ требовал политических свобод, амнистии, равенства всех перед законом, народного представительства и созыва Соединённого ландтага.

Рост оппозиционных настроений буржуазии и повышение активности народных низов увеличили растерянность, царившую в правительстве. Вынужденный 6 марта пойти на уступки, Фридрих Вильгельм IV беспомощно метался между политикой кнута и пряника, склоняясь к отказу от дальнейших уступок и к применению насилия по отношению к непокорному народу.

Настроения высших военных кругов, во главе которых стоял наследник престола, принц Вильгельм, были более решительными. Здесь с негодованием встречали известия об уступках либеральной оппозиции и активно готовились к борьбе. С 7 марта части берлинского гарнизона держались в казармах под ружьём. Охрана королевского дворца была усилена и солдатам розданы боевые патроны.

Правительство было дезорганизовано внутренними раздорами: министр Эрнст Бодельшвинг настаивал на необходимости реформ. Король колебался между ненавистью к революции и желанием привлечь к себе симпатии подданных. Только 18 марта он решился созвать ландтаг и ввести конституционный режим, объявив о намерении взять в свои руки реформу союзного устройства. Собравшаяся перед замком толпа встретила чтение королевской прокламации шумными приветствиями; но к дворцу начали подходить враждебно настроенные новые манифестанты. Во время этой сумятицы из солдатских рядов раздались два выстрела. Толпа рассеялась по соседним улицам, разграбила оружейные лавки и воздвигла баррикады. Начался кровопролитный бой.

Население Берлина насчитывало в 1848 г. около 400 тысяч человек. Число сражавшихся, однако, не поддаётся сколько-нибудь точному подсчёту. Помогали баррикадным бойцам почти все граждане города, но непосредственное участие в борьбе принимало только несколько тысяч человек. Тем не менее королевским войскам не удалось к ночи сломить сопротивление берлинцев. Во дворце царило страшное смятение, а впечатлительный король находился в состоянии полного отчаяния. Со слезами на глазах выходил он навстречу отдельным представителям берлинского городского управления, пытавшимся убедить его пойти на примирение с буржуазией и народом.

К утру выяснилось, что правительство не может рассчитывать на победу. Король должен был пойти на уступки народу. В обнародованном утром 19 марта воззвании «К моим любимым берлинцам» Фридрих Вильгельм IV давал обещание немедленно вывести войска и просил о разборке баррикад. По приказу короля были выведены гвардейские части, а 20 марта поспешил покинуть Берлин и ненавистный народу принц Прусский. Переодевшись в штатское платье, он перебрался в Англию.

Таким образом, Берлин очутился во власти революции. Победители не помышляли о свержении монархии; они удовлетворились ее унижением. Тела убитых принесли во двор замка, затем толпа яростными криками стала вызывать короля. Бледный, больной, осунувшийся, он вышел на балкон под руку с королевой Элизабет и поклонился мертвым бойцам.

29 марта Фридрих Вильгельм IV призвал к власти лидеров рейнского либерализма — Кампгаузена и Ганземана. Первый стал премьером нового прусского правительства, второй возглавил министерство финансов. Однако с созданием этого министерства ничто не изменилось, кроме личности министров. Несмотря на протесты демократов, требовавших созыва Учредительного собрания, Кампгаузен 2 апреля открыл заседание Соединённого ландтага, который одобрил кредиты правительству, подтвердил уже завоёванные свободы и принял закон о проведении всеобщих двухстепенных выборов. Представительному собранию предстояло по соглашению с королем выработать новую прусскую конституцию.

Политику либералов показала деятельность Учредительного собрания, созванного 22 мая 1848 г. в Берлине. Имевшие большинство либералы приняли проект конституции, предусматривавшей создание прусской конституционной монархии с двухпалатным парламентом и избирательной системой с высоким имущественным цензом. Они начали бесплодную дискуссию по отдельным статьям, склоняясь к соглашению с короной. Это вызвало негодование рабочих Берлина. 14 июня начались их стихийные столкновения на улицах с полицией и бюргерской гвардией. Вечером рабочие подошли к арсеналу, где были обстреляны. Тем не менее ночью они сломили сопротивление полиции и бюргеров, ворвались в арсенал и стали вооружаться. Но прибывшие вскоре к арсеналу королевские войска разоружили и разогнали рабочих.

Штурм арсенала ускорил падение министерства Кампгаузена, которое 20 июня ушло в отставку. Его сменило правительство Ганземана.

Баденское республиканское восстание

Испуганное ростом республиканской пропаганды, баденское правительство 28 марта приняло закон об увеличении армии и одновременно просило бундестаг об ускорении мобилизации союзной армии.

Народные массы Бадена ответили на это волной собраний и протестов. Они требовали прекращения продвижения войск, а также отставки правительства. Только теперь лидеры республиканцев Геккер и Струве приступили к разработке плана вооружённого восстания. Решено было немедленно призвать население Озёрного края к оружию и четырьмя колоннами двинуться в сторону столицы Бадена — Карлсруэ.

Но сразу сказались ошибки, допущенные при подготовке выступления. Только ничтожное число жителей Констанца, около 60 человек, приняло участие в походе, и это не предвещало ничего хорошего. Многие ремесленники еще не утратили веры в предстоящее Национальное собрание, и это удерживало их от присоединения к республиканцам. Крестьяне, на которых надеялись республиканцы, не спешили примкнуть к ним. Даже погода не благоприятствовала повстанцам: тёплые мартовские дни неожиданно сменились в апреле холодными ветрами, дождём и снегом.

15 апреля отряд Геккера соединился с повстанцами, собранными Струве. Но сюда уже подходил отряд вюртембергской армии, перешедший баденскую границу и отрезавший повстанцам путь в сторону Оффенбурга. Не располагая достаточными силами, чтобы прорваться, Геккер и Струве двинулись теперь не в северном, а в западном направлении, в сторону Фрейбурга, по трудным горным дорогам,

Утром 20 апреля отряд Геккера был настигнут правительственными войсками, которые состояли из трёх батальонов баденской и гессенской пехоты, эскадрона кавалерии и артиллерийской батареи. Плохо обученные повстанцы не выдержали атаки пехотинцев. В коротком бою погиб генерал Фридрих фон Гагерн, но повстанцам пришлось начать отступление к швейцарской границе. Отряд Геккера распался, а сам он вместе с товарищами после долгого блуждания по лесам наутро перешёл границу.

Драматической оказалась и судьба немецкого эмигрантского легиона, во главе которого стоял Георг Гервег. Созданный в Париже легион должен был ускорить в Германии революционный взрыв. План носил явно авантюристический характер, но, тем не менее, был осуществлён. В ночь на 24 апреля около 700 республиканцев переправились на баденскую территорию, но, узнав о разгроме восстания Геккера легион начал отступление назад к Рейну, где 25 апреля натолкнулся на большой отряд вюртембержцев. Республиканцы были вынуждены отступить, оставив много раненых и убитых.

С разгромом немецкого легиона, по сути, закончилось восстание республиканцев. Оно не распространилось дальше южных округов Бадена и нашло лишь слабый отклик вне Озёрного края и Шварцвальда.

Предпарламент

Мартовские события в Австрии и Пруссии, приведшие к образованию в двух главных государствах Германского союза либеральных министерств, способствовали углублению революции в Юго-Западной и Западной Германии, а также широкому распространению республиканской пропаганды.

Заседания созванного по инициативе Гейдельбергского совещания Предпарламента были открыты 31 марта в торжественной обстановке во франкфуртском соборе св. Павла. Колокольный звон, свисающие с окон и балконов трёхцветные чёрно-красно-золотые флаги, потоки приветственных речей встречали съезжавшихся со всей Германии делегатов. Во Франкфурте их собралось больше 500 человек, и в большинстве своем они принадлежали к либеральной оппозиции южногерманских государств. Республиканцы-демократы в Предпарламенте оказались в меньшинстве.

Вечером накануне открытия Предпарламента состоялась первая встреча делегатов. Геккер и Струве выдвинули вопрос о провозглашении республики и отвергли мысль о соглашении со старым бундестагом. Их поддерживали многие саксонские делегаты, среди которых особенно выделялся популярный журналист Роберт Блюм. Но большинство делегатов оказало яростное сопротивление попытке провозглашения республики и одержало верх. Уже на этом первом заседании началось обсуждение политической программы, предусматривавшей создание в Германии центральной исполнительной власти и ответственного министерства. В то же время программа не требовала уничтожения старого бундестага — этого пережитка прежней эпохи. Наоборот, в ней предлагалось даже согласовать с бундестагом вопрос о созыве Учредительного собрания.

Струве от имени республиканцев потребовал немедленного уничтожения наследственной монархической власти и замены ее свободно избранными парламентами, объединёнными по типу США союзной конституцией. Кроме установления федеративной республики программа Струве предполагала уничтожение постоянной армии, ликвидацию всех привилегий, установление равенства всех перед законом, политические свободы. Помимо этого, в ней выдвигался также ряд социальных требований, правда, весьма расплывчатых и неопределённых. Для уничтожения бедственного положения трудящихся и средних классов, а также для сглаживания противоречий между трудом и капиталом предлагалось создать министерство труда, которое должно было защитить трудящихся, предоставляя им долю в прибылях предприятий.

Выдвинутые республиканцами предложения вначале внесли замешательство в ряды либералов. Но они, перейдя в наступление, обрушили на своих противников целый поток речей, в которых брали под защиту монархическую программу. Боясь потерять популярность в массах, либералы предпочли отказаться от обсуждения в Предпарламенте вопроса о будущем государственном строе Германии.

Делегаты Предпарламента заседали во Франкфурте-на-Майне четыре дня, приняв решение созвать через месяц избранное всем народом Национальное собрание для выработки конституции и избрания временного центрального правительства. Для проведения выборов во Франкфуртский парламент, так стали называть Учредительное собрание, они избрали комиссию, в которую не вошел ни один республиканец.

В церкви Святого Павла

Избранное на основе двухстепенной избирательной системы общегерманское Национальное собрание открыло свои заседания в соборе св. Павла во Франкфурте-на-Майне 18 мая 1848 г. Собор был украшен трёхцветными национальными флагами, гирляндами и лозунгами. Над трибуной президиума, высоко над головами депутатов, висел лозунг: «Величие Родины — счастье Родины». Собрание должно было провозгласить суверенитет народа, выработать общегерманскую конституцию, создать новую исполнительную власть.

Среди депутатов правого крыла выделялись австриец Антон фон Шмерлинг — председатель бундестага до революции, а также сторонники прусской гегемонии — личный друг Фридриха Вильгельма IV генерал Йозеф фон Радовиц и молодой надменный аристократ из Силезии князь Феликс фон Лихновский, участник карлистской войны в Испании, особенно нагло нападавший на представителей демократии.

Среди представителей либерально-буржуазного большинства парламента можно было увидеть почти всех столпов домартовской оппозиции — профессоров Фридриха Дальмана и Карла Велькера, фабриканта Фридриха Вассермана, банкира Густава фон Мевиссена, чиновника Генриха фон Гагерна.

Группа депутатов, возглавляемых Генрихом Симоном и Францем Раво из Кёльна, связывала центр с умеренными депутатами левого крыла собрания. Среди этих последних наиболее значительной фигурой был Роберт Блюм, а лидерами являлись профессор Карл Фогт из Гессена и баденский адвокат Лоренц Брентано.

Наконец, на левых скамьях сидели возглавляемые Арнольдом Руге и майнцским адвокатом Францем Цицем крайние демократы. Большинство собрания состояло из либералов и умеренных демократов, способных лишь на высокопарные речи. В числе 812 депутатов были только три крестьянина, четыре ремесленника и ни одного рабочего. Подавляющее большинство депутатов составляли буржуа и буржуазные интеллигенты. В собрании заседали 144 профессора, учителя и журналиста, 115 высших чиновников и ландратов, 216 юристов, 72 торговца и средних чиновников, 53 крупных землевладельца^[113].

Сразу после открытия Франкфуртский парламент объявил себя Учредительным и приступил к организации Временного правительства, призванного заменить бундестаг. Затянувшиеся до 28 июня дебаты завершились избранием временного имперского правителя — австрийского принца Иоганна, слывшего либералом, который не был ответствен перед Национальным собранием. Но под маской добродушной откровенности в нем скрывались хитрость и расчет, и из того положения, в которое его неожиданно поставила капризная судьба, принц постарался извлечь для себя и для своего дома все возможные выгоды. Найдя прекрасного помощника в Шмерлинге — представителе Австрии во франкфуртском бундестаге — он главным образом вел борьбу против прусского влияния.

По вопросу о путях объединения Германии в парламенте выдвигались разные мнения. Депутаты демократической группы внесли предложение о создании в Германии федеративной республики по образцу Швейцарии. Буржуазия и часть дворянства были сторонниками объединения Германии сверху под главенством Австрии или Пруссии. Возможный путь объединения под гегемонией Австрии стали называть «великогерманским», а под гегемонией Пруссии, но без включения Австрии — «малогерманским».

Хотя главой Германии был назначен австрийский эрцгерцог, большинство Франкфуртского парламента тяготело к конституционно-монархическому объединению Германии сверху, отдавая предпочтение Пруссии. Главное заключалось в том, что ни в одном германском государстве к началу революции промышленность не достигла такого уровня развития, как в Пруссии. И чем больше расширялся Таможенный союз, втягивая мелкие государства во внутренний рынок, тем больше поднимавшаяся буржуазия этих государств привыкала смотреть на Пруссию как на свой экономический, а в будущем и политический форпост.

Деятельность Франкфуртского парламента проходила в обстановке нараставшей контрреволюции. Парламент создавал одну за другой комиссии по вопросам отмены феодальных повинностей в деревне, уничтожения сковывавших внутреннюю торговлю таможенных пошлин и других препятствий экономическому развитию страны. Шло бесконечное обсуждение этих вопросов, но реальные решения не принимались. Рабочих волновал вопрос о признании за ними права на труд, но такой закон принят не был.

Явно реакционной была позиция Франкфуртского парламента по отношению к национальным движениям. Он санкционировал отказ прусского правительства от предоставления познанским полякам национальной автономии; более того, парламент объявил Познань составной частью Германии, а также одобрил подавление австрийскими войсками в июне 1848 г. демократического восстания в Праге.

С первых же дней деятельность Франкфуртского парламента развёртывалась на фоне крестьянских волнений. Повсеместно в Германии крестьянство настойчиво требовало немедленной отмены всех феодальных платежей и повинностей. Демократическая партия поддерживала эти требования. Созданная парламентом особая комиссия по народному хозяйству бесконечно обсуждала вопрос об уничтожении феодальных повинностей, но ни к каким конкретным решениям так и не пришла. Только в октябре парламент принял, наконец, общее постановление об отмене в деревне остатков феодальной зависимости, но при этом не дал никаких определённых указаний относительно сроков и способов этой ликвидации. Предложение раздробить крупные поместья, уничтожив старинное право первородства (майората), т. е. права перехода земельных владений к старшему сыну, было отвергнуто парламентом, взявшим под защиту крупных землевладельцев и боявшимся задеть святое для буржуазии право частной собственности.

Такую же несостоятельность обнаружил Франкфуртский парламент и при попытках ликвидации различных препятствий в торговле и промышленности. Несмотря на бесконечные обсуждения и попытки найти компромисс, даже назревший вопрос о создании таможенного единства был решен в самой неопределённой форме. Только к ноябрю 1848 г. было принято постановление о включении в Таможенный союз всех германских государств, а также Австрии с ее славянскими землями. Поскольку Австрия не выражала желания войти в новый Таможенный союз и настаивала на сохранении полной хозяйственной независимости своей империи, то и это постановление было обречено на то, чтобы остаться ещё одним благим пожеланием парламентариев.

Ещё большую слабость проявил Франкфуртский парламент при попытках улучшения положения немецких рабочих. Когда в ходе обсуждения проекта имперской конституции выдвигались предложения, связанные с улучшением положения рабочего класса, они наталкивались на сопротивление большинства и либо отвергались им, либо передавались на рассмотрение народнохозяйственной комиссии и, следовательно, также не получали утверждения. Даже многие демократы являлись противниками вмешательства государства в отношения между трудом и капиталом и не шли дальше туманных пожеланий уничтожения столкновений между ними при помощи союзов предпринимателей и рабочих.

После избрания имперского наместника и создания Временного центрального правительства Франкфуртский парламент должен был добиться выполнения своих решений всеми немецкими государями. Но для этого парламент должен был располагать определённой силой, которой он не имел. Поэтому все его попытки добиться осуществления национального единства были обречены на неудачу.

Нерешительность парламента обнаружилась при первом же столкновении интересов новой Германии с интересами соседних великих держав. С самого начала революции немецкий народ волновал вопрос о судьбе двух герцогств — Шлезвига и Гольштейна, населённых преимущественно немцами, но находившихся во власти датского короля. В обоих герцогствах под влиянием Мартовской революции вспыхнуло народное восстание. На помощь им поспешили многочисленные немецкие добровольческие отряды. Пруссия также двинула туда свои войска, вскоре одержавшие победу над датчанами и вторгшиеся в Ютландию. Но в момент, когда немецкий народ готов был приветствовать присоединение герцогств к Германии, вдело вмешались Англия и Россия.

Николай I, стремившийся воспрепятствовать объединению Германии, грозил Пруссии войной в случае продолжения военных действий в Ютландии. В Северном море угрожающе замаячил британский флот.

Прусский король, боявшийся войны, отозвал войска с Ютландского полуострова и пошел на переговоры с датчанами. 26 августа 1848 г. в шведском городе Мальмё был подписан договор о перемирии, предусматривавший ликвидацию созданного в Шлезвиге и Гольштейне Временного правительства и вывод из герцогств прусских войск до полного урегулирования конфликта.

В сентябре вопрос об утверждении условий перемирия был поставлен на обсуждение во Франкфуртском собрании. Но парламент и на этот раз проявил нерешительность. 14 сентября он одобрил перемирие и тем самым вынес себе смертный приговор. Решение об утверждении перемирия вызвало волну возмущения в Германии. В предместье Франкфурта состоялось огромное народное собрание. Выступавшие на нем депутаты левого крыла парламента призывали к роспуску парламента и предлагали приступить к созыву нового национального собрания.

Центральное правительство со своей стороны принимало меры: во Франкфурт были спешно вызваны прусские и австрийские войска. Выступая в день народного собрания перед министрами, Шмерлинг прямо заявил: «Имейте в виду, господа, что либо восставшие перевешают нас, либо мы перевешаем их, выбирайте одно из двух!».

Утром 18 сентября огромные массы народа двинулись к собору св. Павла, угрожая разогнать парламент в случае отказа разорвать перемирие. Прусские солдаты начали оттеснять от собора собравшуюся толпу. Грубость солдат, угрожавших своими штыками, вызвала гнев народа. Раздались призывы к оружию, и началась постройка баррикад на улицах, непосредственно прилегавших к собору.

На помощь франкфуртцам пришли жители соседнего города Ханау. Начали подходить из окрестных деревень и крестьяне, вооружённые чем попало. В течение всего дня шла баррикадная борьба, в результате которой плохо вооруженные народные массы, не имевшие руководства, потерпели поражение. К ночи баррикады были сметены артиллерийским огнем, и Франкфуртское собрание могло вынести, наконец, благодарность войскам и правительству за то, что они защитили его от народной революции.

После получения известий из Франкфурта Струве с небольшой группой своих единомышленников вновь перешёл 21 сентября швейцарскую границу и провозгласил республику в пограничном немецком городке Лёррахе. Оттуда республиканцы двинулись на Фрейбург, но были рассеяны подошедшими баденскими войсками.

Государственный переворот в Пруссии

Учредительное собрание, открывшееся в мае в Пруссии, в большинстве состояло из умеренных либералов. В нем было 160 чиновников, 51 священник, 27 крупных аграриев, 46 крестьян, 18 ремесленников^[114]. Оно выбрало в президенты лидеров левого крыла, Ханса фон Унру и Бенедикта Вальдека. Но король находил надежную опору в старопрусской небольшой, но сильной партии, которой руководил генерал Герлах и которую энергично поддерживала королева Элизабет.

В июле были сделаны первые шаги для образования консервативной партии и начала выходить «Новая прусская газета», скоро получившая название «Крестовой» из-за железного креста в её заголовке. В газете принимали участие все члены дворцовой камарильи: братья Герлахи, Бисмарк, Раух, а также учёные — последователи философов реставрации Адама Мюллера и Карла Людвига Галлера — историк Генрих Лео и юрист Фридрих Юлиус Шталь.

В провинции в то же время стали создаваться различные «Союзы для борьбы за короля и отечество» и «Союзы для охраны интересов крупного землевладения», враждебные Мартовской революции и Учредительному собранию. В августе в Берлине состоялся съезд этих союзов, получивший название «юнкерский парламент». Одной из задач съезда являлась ликвидация Учредительного собрания, а вместе с ним и всех завоеваний Мартовской революции. Вся страна покрылась прусскими кружками, которые сделались центрами реакции. Главным теоретиком партии стал Фридрих Юлиус Шталь (1802–1861). Она опиралась на ортодоксальное лютеранство и была готова примириться с конституционными учреждениями, но лишь при условии, чтобы дворянству принадлежала ведущая роль.

Надменные, цеплявшиеся за свои права и привилегии, прусские юнкера с тревогой следили за деятельностью Учредительного собрания, обсуждавшего летом 1848 г. проект новой судебной реформы. Согласно этому проекту, предусматривалось не только введение в Пруссии суда присяжных, но и полное уничтожение сословных дворянских привилегий, а также вотчинной юстиции. Предложенная Ганземаном, как министром финансов, реформа податного обложения также вызывала их негодование.

К осени 1848 г. даже Фридрих Вильгельм IV обрёл уверенность. Время, когда он сам и окружающие его дворяне, по его собственным словам, «лежали на животе» в страхе перед революцией, прошло. Они ждали теперь только удобного момента для перехода в наступление и мечтали отомстить за свои мартовские унижения. Такой момент настал осенью 1848 г., когда большинством Учредительного собрания в середине октября было принято решение об отмене дворянского звания и всех связанных с ним сословных привилегий. В ответ на это король 1 ноября дал отставку кабинету Пфуля и на следующий день главой нового кабинета назначил генерала графа Бранденбурга — одного из самых заклятых врагов демократии. Отто фон Мантейфель — видный чиновник-бюрократ, близкий к кругам дворцовой камарильи, получил портфель министра внутренних дел. Мантейфель был типичным представителем бюрократической традиции. Он не был склонен к применению насилия и сумел подавить революцию без пролития крови. Палата протестовала против назначения нового министерства. Тогда министерство отсрочило ее заседания, а затем созвало ее 27 ноября в городке Бранденбурге. Большинство палаты отказалось подчиниться этому распоряжению, но не посмело пойти до конца и призвать к восстанию. Генерал Фридрих Врангель, вновь вступивший в Берлин со своими войсками, обезоружил гражданскую гвардию^[115].

9 ноября был обнародован королевский указ о переносе заседаний Учредительного собрания из столицы в маленький провинциальный городок Бранденбург. «Бранденбург в Берлине, а Собрание в Бранденбурге», с горечью острили тогда в прусской столице. В ответ на указ о переносе заседаний в Бранденбург Собрание сделало попытку оказать сопротивление. Оно отказалось повиноваться незаконному приказу, но в ответ на это генерал Врангель двинул 10 ноября к театру, где заседало Собрание, гвардейские части.

15 ноября возмущенное Собрание обратилось, наконец, к населению Пруссии с воззванием. Но вместо того, чтобы призвать народные массы к вооруженному восстанию против нагло нарушившего все свои обещания короля, Собрание призвало народ к оказанию лишь пассивного сопротивления. На следующий день 226 непокорных депутатов собрались в берлинской гостинице и, наконец, решились призвать народ к отказу от уплаты налогов. Небольшого воинского отряда оказалось достаточным для того, чтобы изгнать буржуазных депутатов и из этого убежища. Подчиняясь силе, депутаты вынуждены были перенести свои заседания в провинциальный городок. Но дни Собрания были уже сочтены. До 4 декабря оно не могло из-за отсутствия кворума приступить к работе, а на следующий день, 5 декабря, было распущено новым королевским указом.

Прусская конституция и трёхклассный избирательный закон

Насильственный разгон Учредительного собрания сопровождался созданием новой конституции, получившей затем в народе название «Мантейфелевской», поскольку именно Мантейфель был её главным автором.

В основе конституции лежал разработанный Собранием проект, подвергшийся, однако, существенным изменениям в министерских канцеляриях. В результате, конституция сохраняла еще некоторые завоёванные в мартовские дни народом гражданские свободы, а также всеобщее избирательное право, но одновременно сохраняла и сословные привилегии прусского дворянства. За королем признавалось право отменять любое решение двух создаваемых на основании новой конституции палат. К тому же особая 105-я статья позволяла правительству «в случае неотложной необходимости» не только издавать в промежутке между сессиями палат новые законы, но и пересматривать отдельные статьи самой конституции.

Поскольку конституция 6 декабря 1848 г. сохранила ещё демократические выборы, реакционеры не получилибольшинства в новой нижней, или второй, палате: в избранной в январе 1849 г. второй палате снова получили преобладание оппозиционные элементы, и вследствие этого она была скоро распущена королем. Вскоре Фридрих Вильгельм IV решился в корне изменить избирательные порядки и издать 30 мая 1849 г. «трехклассный избирательный закон».

Радикалы национального собрания пытались возобновить в Бранденбурге свою игру в обструкции, но они успели уже надоесть решительно всем. И когда Мантейфель 6 декабря издал декрет о роспуске собрания, то этот акт никого не удивил и не возмутил. Правительство обнародовало либеральную конституцию, издало ряд законов, отменявших феодальный режим и вводивших суд присяжных. Дворянство считало себя обманутым, да и сам король долго не решался подписать хартию. Но Мантейфель успокоил их соображением, что это только временное положение. И действительно, когда новая палата обнаружила стремление к независимому положению, она была 27 апреля 1849 г. распущена, и был опубликован новый избирательный закон, вводивший трехклассную систему. Согласно этому закону, все прусские граждане, достигшие 30-летнего возраста, делились натри класса в зависимости от суммы уплачиваемых ими налогов. К первому классу отнесено было 153 тыс. наиболее состоятельных избирателей, ко второму — 409 тыс. менее состоятельных, наконец, к третьему — 2651 тыс. граждан, платящих незначительные налоги или вовсе от них освобождённых. Первый класс, таким образом, составлял всего 4,7% населения, второй — 12,6, а третий — 82,6%^[116]. Каждый класс должен был избирать по одинаковому числу выборщиков, избиравших в свою очередь путем открытого голосования депутатов ландтага. Голос состоятельного избирателя, следовательно, значил в несколько раз больше, чем голос менее состоятельного, а тем более неимущего.

Еще через восемь месяцев, 31 января 1850 г., этот закон вошел составной частью в новую, принятую после длительных обсуждений обеими палатами, конституцию, уничтожавшую в Пруссии последние остатки демократических свобод и открыто возвращавшую всю полноту власти королю и ответственным лишь перед ним одним министрам.

По этой конституции, заменившей конституцию 6 декабря 1848 г., в Пруссии должны были существовать впредь две палаты, обладающие равными правами. Членами верхней палаты, получившей позднее название «палаты господ», кроме 120 выборных являлись все принцы царствующего дома, представители главных дворянских родов, обер-бургомистры городов и представители университетов. Члены нижней палаты, ландтага, избирались на основании трехклассного закона. За обеими палатами сохранялось право вотирования законов, а также утверждения бюджета и новых налогов.

Так в течение 1849 г. были снова укреплены устои пошатнувшегося дворянско-помещичьего государства Гогенцоллернов. В результате неудавшейся, незавершенной революции прусские юнкера не только не были лишены своих политических и социальных привилегий, но сохранили на долгие годы в своих руках власть. Согласно закону 2 марта 1850 г., проведённому Мантейфелем, были уничтожены многие мелкие крестьянские повинности. В результате же проведённой выкупной операции крестьяне Пруссии уплатили своим бывшим господам 18-кратную стоимость своих основных феодальных рент. В руки юнкеров перешли огромные суммы денег — и это был главный результат уничтожения крепостной зависимости с помощью реформы, проведённой сверху. Хотя юнкера и сохранили за собой право вотчинной юрисдикции, реформа Мантейфеля делала новый большой шаг в сторону внедрения капитализма в прусское сельское хозяйство. Но это внедрение капиталистических отношений и после революции 1848 г. продолжало идти по тяжёлому для большинства прусских крестьян пути.

Имперская конституция

Принятая 28 марта 1849 г. Франкфуртским парламентом имперская конституция могла быть только компромиссом между демократической партией и буржуазно-монархическим центром, стремившимся к восстановлению императорской власти, и потому имела неопределённый и противоречивый характер.

По конституции, исполнительная власть принадлежала правительству во главе с императором. Последний избирался парламентом, рейхстагом, из числа правящих в Германии монархов, а затем передавал свою власть по наследству. Императору принадлежало руководство иностранными делами и право объявления войны и заключения мира. Он командовал армией, осуществлял верховный надзор за водными путями, железными дорогами, таможнями, почтой и телеграфом. Его распоряжением чеканилась монета и назначались имперские должностные лица. Наконец, он имел право отсрочивающего вето по отношению к постановлениям, которые принимал рейхстаг.

Рейхстаг должен был состоять из двух палат — палаты государств и палаты народных представителей. Первая составлялась из депутатов, посылаемых поровну ландтагами и правительствами отдельных, входящих в империю государств. Она должна была состоять из 192 членов, большинство которых посылалось наиболее крупными государствами и обновлялось наполовину каждые три года. Палата народных представителей избиралась на три года на основании всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права по одному депутату на каждые 100 тыс. человек. Правом избирать и быть избранными обладали все немцы мужского пола, достигшие 25-летнего возраста.

Палаты были равноправны. Каждый законопроект нуждался в их обоюдном утверждении. Обе палаты обладали правом законодательной инициативы и могли делать запросы министрам. Император не был ответствен перед палатами рейхстага, но назначенные им министры были ответственны перед ними.

Особое место в конституции занял раздел «Основные права германского народа». В нем подробно перечислялись такие права граждан и демократические свободы, как неприкосновенность личности, свобода слова, печати и собраний, совести и вероисповедания, свобода науки, право подачи жалоб и петиций и т. д., а кроме того, устанавливалось полное равенство всех немцев перед законом. Тем самым уничтожались все сословные привилегии и титулы. Навсегда отменялись также и «отношения крепостничества и подданства», в том числе связанные с этим личные платежи и повинности; однако все платежи и повинности, связанные с землёй, в частности десятина, подлежали выкупу.

Императорскую корону парламент, в котором к весне 1849 г. возобладала малогерманская ориентация, постановил большинством в 290 голосов при 248 воздержавшихся передать прусскому королю. Но Фридрих Вильгельм IV, к которому в Берлин была отправлена из Франкфурта особая депутация, наотрез отказался принять императорскую корону из рук созданного в результате революции Собрания. Более того, прусский король не признал новой имперской конституции. 28 апреля прусское правительство объявило ее «в высшей степени анархистским и революционным документом». Одновременно отказались признать решения Франкфуртского парламента и все крупные германские государства — Бавария, Ганновер, Вюртемберг и Саксония. Австрийское правительство ещё раньше отозвало из Франкфурта своих представителей.

Только правители более мелких немецких государств выразили готовность признать новую конституцию. При этом многие члены монархического крыла покинули Собрание, и руководящая роль в нем постепенно переходила к более левым, демократическим элементам. 12 апреля собрание создало особую комиссию для проведения конституции в жизнь и 4 мая вынесло решение о проведении выборов и созыве всегерманского рейхстага 15 августа того же года. Но, приняв все эти решения, франкфуртские парламентарии не позаботились об организации отпора силам контрреволюции. Они сами, как и раньше, боялись развязать в Германии народную революцию.

Если бы левое крыло Франкфуртского парламента проявило решимость, оно, по всей видимости, привлекло бы на свою сторону значительную часть германских государств, кроме Пруссии и Австрии. Вюртембергский король Вильгельм I уже был готов признать конституцию. В Мюнхене, Нюрнберге, Вюрцбурге, Мангейме, Гейдельберге, Майнце, Дармштадте началось брожение. В самой Пруссии демократы внушали правительству очень серьезное беспокойство. Однако парламентские республиканцы колебались и теряли дорогое время. Они перенесли свои заседания в Штутгарт и дали себя обмануть министру Рёмеру, который 18 июня 1849 г. разогнал остатки парламента.

Последние вспышки

Восстания в защиту имперской конституции вспыхнули вначале в Саксонии и отдельных районах Пруссии — в Силезии и Рейнской провинции, затем, чуть позднее, в Баварском Пфальце и в Бадене.

К начавшемуся движению примкнуло большое число рабочих и ремесленников, но руководство восстанием принадлежало мелкобуржуазным демократам. Раньше всего поднялись на борьбу народные массы столицы Саксонского королевства — Дрездена. Восстание началось здесь 4 мая и сразу же привело к кровопролитным уличным схваткам. Восставшие возвели на улицах Дрездена многочисленные баррикады и в первый день боёв оттеснили правительственные войска. Король и министры бежали из города, где образовалось временное правительство под председательством республиканца Гейбнера. Во главе восставших стояли также лидер «Рабочего братства» Стефан Борн, прибывший в Саксонию из Берлина, и русский революционер — эмигрант Михаил Бакунин.

Восстание в Дрездене продолжалось четыре дня. На помощь саксонскому правительству прибыли прусские войска, которые с помощью артиллерии сломили 8 мая сопротивление повстанцев. В борьбе участвовали почти исключительно рабочие. Не только буржуазия, но и мелкие буржуа Дрездена почти не принимали участия в борьбе. На помощь восставшим поспешили прийти жители окрестных городов и селений, однако с опозданием: к утру 9 мая войска полностью овладели Дрезденом.

Возвратившееся правительство объявило Дрезден на осадном положении. Началась расправа над побеждёнными. Гейбнер был арестован и осужден впоследствии на десять лет каторжных работ. С. Борну удалось бежать в Швейцарию, Бакунин же был схвачен полицией и приговорён к смертной казни. Позднее он был передан австрийскому правительству, также приговорившему его за участие в пражском восстании к смертной казни, но затем выдавшему его по требованию Николая I царской России.

Почти одновременно с дрезденским восстанием начались народные волнения и в Пруссии. В главном городе Силезии Бреслау 6 мая прошла массовая демонстрация в защиту имперской конституции, а затем состоялось огромное народное собрание. Оно закончилось возведением баррикад, а на следующий день начались столкновения с войсками.

На Рейне движение уже к 10–11 мая охватило ряд промышленных центров: Эльберфельд, Дюссельдорф, Изерлон и Золинген. Хотя к движению и здесь примкнула масса рабочих, руководящую роль в борьбе за имперскую конституцию захватили местные мелкобуржуазные демократы. В Эльберфельде они организовали Комитет безопасности и попытались объединить начавшееся на правом берегу Рейна движение. Но созданный ими Комитет не обнаружил решительности и всеми силами стремился оставаться на почве законности. Он ввёл в свой состав пять членов местного городского совета и не спешил с принятием мер для обороны города.

Прусские генералы тем временем не проявляли никакой боязливости. Рейнская провинция была опоясана семью прусскими крепостями. Поскольку они оставались в руках правительства и ничего не было сделано для того, чтобы привлечь прусских солдат на сторону народа, движение было быстро подавлено и дело ограничилось только отдельными небольшими стычками.

Восстание в Пфальце началось в первых числах мая почти одновременно с восстанием в Дрездене. Классовые противоречия здесь ощущались слабее, но в области, лежащей на левом берегу Рейна, по соседству с французским Эльзасом, и присоединённой к Баварии в 1815 г., остро чувствовался гнёт со стороны баварской аристократии, и это в начале мая и предопределило революционный взрыв. Движение началось вскоре после отказа баварского короля Максимилиана признать имперскую конституцию. Уже 1–2 мая в главном городе Пфальца Кайзерслаутерне после многолюдного народного собрания был создан Комитет защиты области, во главе которого встали умеренные демократы. 3 мая Комитет призвал население к отказу от уплаты налогов и пригрозил отложением Пфальца в том случае, если баварское правительство откажется признать имперскую конституцию. Но последнее не пошло навстречу народу, а направило в Пфальц войска, к которым присоединились отряды имперских войск из крепости Ландау и прусской пехоты.

В ответ на эти шаги реакции в Пфальце взялось за оружие всё население. 17 мая создано было Временное правительство, которое провозгласило отделение Пфальца от Баварии и призвало под чёрно-красно-золотые знамёна всё мужское население области. Однако, несмотря на все эти мероприятия, руководство движением и в Пфальце с самого начала проявляло колебания. Оно боялось сойти с почвы законности и не принимало достаточных мер для того, чтобы отразить готовящуюся интервенцию. В результате, движение в Пфальце, вероятно, было бы подавлено одновременно с разгромом движения в Саксонии и Рейнской Пруссии, если бы не события в соседнем Бадене.

В течение 1848 г. недовольство в Бадене продолжало нарастать, а к весне 1849 г. вылилось в сильное республиканско-демократическое движение. Во главе его шли местные демократические организации — так называемые «народные ферейны», создавшие свой Областной комитет. Руководящую роль в нём играл адвокат Лоренц Брентано — видный член Франкфуртского парламента. Демократы, опираясь на сочувствие широких народных масс, требовали немедленного роспуска местного ландтага, созыва баденского Учредительного собрания и политической амнистии. Все эти требования соединялись с требованием немедленного признания Баденским правительством имперской конституции.

Под напором масс правительство в начале мая удовлетворило это требование и объявило о признании им имперской конституции, но по-прежнему не шло ни на какие уступки внутри самого Бадена. На состоявшемся 13 мая в Оффенбурге массовом народном собрании были приняты революционные резолюции и создан Исполнительный комитет с Лоренцом Брентано во главе. Одновременно начались и волнения в баденской армии, сильно проникнутой революционным духом. Первые волнения произошли ещё 9–10 мая в крепости Раштадт. 12 мая весь город был уже в руках восставшего гарнизона. Во Фрейбурге, Брухзале и других баденских городах также произошли солдатские восстания, и скоро вся баденская армия перешла на сторону восставшего народа. Сидевшие в тюрьмах были выпущены, и 13 мая народ овладел Карлсруэ. Сам герцог и министры бежали из города. Власть в Бадене перешла в руки демократического Исполнительного комитета.

Однако этот комитет сразу же обнаружил свою полную несостоятельность. В своих воззваниях он даже избегал слова «республика» и всячески подчёркивал стремление «обеспечить свободу личности и охрану собственности» в Бадене. Об отмене феодальных повинностей в воззваниях комитета не было и речи. Все старые чиновники сохранили свои места, а в армии господствовали всё те же офицеры.

Лишённые настоящего руководства, повстанцы, тем не менее, начали организовывать оборону Бадена и готовиться к отражению уже подступавших к Пфальцу прусских войск. Восставшие, среди которых особенно выделялись своим революционным пылом рабочие и беднейшие ремесленники, образовали революционные дружины. Во главе повстанческих отрядов стоял бывший офицер, демократ Август Виллих, которому помогал прибывший в Баден польский революционер Людвик Мерославский, руководитель восстания в Познани весной 1848 г.

Прусские войска уже в первые дни июня начали сосредоточиваться на границах баварского Пфальца. 14 июня они, перейдя в наступление, заняли Кайзерслаутерн, а затем, переправившись с левого берега Рейна на правый, вторглись в северный Баден. 21 июня произошло первое столкновение, закончившееся неудачно для повстанцев. Под напором пруссаков они были вынуждены отступить на юг, оставив Карлсруэ в руках неприятеля. Заняв столицу Бадена, пруссаки двинулись дальше к Фрейбургу и скоро прижали отряды Виллиха и Мерославского к швейцарской границе. Только восставший гарнизон Раштадта продолжал ещё в течение нескольких недель держаться против пруссаков.

Подавление восстаний в Пфальце и Бадене сопровождалось террором, проводившимся с обычной для пруссаков холодной жестокостью. «Картечный принц» — так стали называть теперь прусского наследника — не знал пощады.

Прусская уния

Победы, одержанные прусской армией, значительно упрочили положение Фридриха Вильгельма IV. Он сыграл роль спасителя общества и имел право рассчитывать на признательность немецких государей, избавленных им от верной гибели. 28 апреля он пригласил их на конференцию для обсуждения тех изменений, которые следовало внести в союзную конституцию. Совещание, на котором присутствовали только представители Австрии, Баварии, Ганновера и Саксонии, открылось в Берлине 17 мая. На первом же заседании австрийский делегат заявил, что Австрии нечего делать в том союзе, который предлагает Пруссия, и удалился. Баварский делегат протестовал против назначения одного главы союза. Саксония и Ганновер без энтузиазма отнеслись к предложениям Фридриха Вильгельма, но так как они не могли действовать с полной свободой, то скрыли свои чувства и старались подготовить себе удобную лазейку для отступления. 26 мая они заключили с Пруссией союз на один год и пригласили других немецких государей примкнуть к новой федерации, созданной на следующих условиях: председательство и руководство дипломатическими и военными делами должно принадлежать исключительно Пруссии; ей будет помогать коллегия, состоящая из шести государей; предложения правительства поступают на обсуждение двух палат: палаты государств, составленной из 160 делегатов от правительств, и палаты депутатов; глава союзного государства может налагать вето на все постановления парламента; до вступления в действие конституции руководство общими делами поручалось административному совету, председательство в котором принадлежало Пруссии.

Австрия не желала признавать союза, отдающего Германию в руки Пруссии. Только война могла принудить ее отказаться от своих традиционных притязаний, но Фридрих Вильгельм с ужасом отступал перед этой перспективой — не по трусости, а потому, что такую войну считал братоубийственной. Король ждал какого-то чуда, которое заставит его соперников раскаяться и подчиниться его желаниям. Но австрийский канцлер Феликс фон Шварценберг (1800–1852) не был так сентиментален и мягок, как франкфуртские либералы, и Пруссия мало-помалу заходила в тупик, выбраться из которого можно было только или решившись на страшную войну, или унизительно отступив.

Инертность и колебания короля привели к полному упадку его влияния. Общество согласилось примириться с прусским планом не потому, что он вызывал в нем энтузиазм, а потому, что из двух зол приходилось выбирать меньшее. Но поведение короля разочаровало самых пылких оптимистов. Теперь у государей руки были развязаны, и все те, кто примкнул к союзу только из страха перед радикалами или перед Пруссией, увидели, что до сих пор они дрожали просто перед призраками, а убедившись в этом, они решили сбросить свои цепи.

Фридрих Вильгельм, казалось, сам приглашал их сделать этот шаг. Он был женат на сестре эрцгерцогини Софии, матери Франца-Иосифа. Эти семейные отношения всегда имели сильное влияние на чувствительную душу короля. Во время свидания в Пильнице в сентябре 1849 г. его легко убедили подписать соглашение, по которому Пруссия и Австрия брали на себя руководство общими делами Германии до 1 мая 1850 г. Он видел в этом соглашении удобный путь для спокойной подготовки союзной реформы. Австрия же, наоборот, делала этим актом первый шаг к восстановлению старого франкфуртского бундестага.

В результате, в немецких государствах усилились партикуляристские тенденции. Когда совет Прусской унии предложил избрать депутатов в давно обещанный парламент, то бурно запротестовали Ганновер и Саксония, а так как совет не обратил на это никакого внимания, то оба короля отозвали своих послов. 27 февраля 1850 г. Саксония подписала с Баварией и Вюртембергом договор. Ганновер не примкнул к этому союзу, но истинные его намерения были ясны. По этому договору Германский союз должен был управляться директорией из семи членов (Пруссия, Австрия, четыре королевства и оба Гессена), при которой должен был быть парламент из 300 депутатов, поровну избираемых Австрией, Пруссией и остальной Германией. Австрия приняла предложение Баварии и Саксонии, но потребовала, чтобы в состав реорганизованной Германии входили все австрийские провинции. Это было окончательным крушением прусских надежд. Отданная во власть коалиции своих противников, Пруссия в известном смысле перестала бы существовать в качестве независимой державы.

В это время в государствах, объединенных под гегемонией Пруссии, состоялись, наконец, давно ожидаемые выборы. Парламент собрался в Эрфурте 20 марта. Его депутатам было предложено внести в конституцию некоторые изменения, обусловленные выходом из союза Саксонии и Ганновера. Слово «конфедерация» было заменено словом «союз»; коллегия государей была сокращена с семи человек до пяти.

Революция: успехи и поражения

Прокатившаяся штормовым валом с Запада на Восток революция достигла главных государств Германского союза — Австрии и Пруссии. В Вене умеренно-либеральное движение за считанные дни было буквально захлестнуто радикально-демократическим потоком. Меттерних бежал в Англию, императорский двор укрылся в Инсбруке, а во всех частях империи вспыхнули национальные революции. В Пруссии вначале казалось, что Фридриху Вильгельму IV удастся обуздать стихию революции и самому встать во главе объединительного движения. Но король-романтик колебался слишком долго, его уступки явно запоздали. 18 марта в Берлине началось народное восстание и баррикадные бои на улицах прусской столицы. Испуганный король был вынужден вывести войска из города, согласиться на создание либерального правительства и объявить в воззвании «К моим любимым берлинцам» о предстоящем созыве прусского Национального собрания для выработки конституции.

Но какой должна была стать новая Германия? По этому вопросу никогда не было единодушия. Раскололся и Франкфуртский парламент, где определились две позиции. Сторонники великогерманской платформы предлагали объединение всех немецких земель под скипетром Габсбургов. Им противостояли приверженцы «малогерманского» решения проблемы: объединение Германии под эгидой Пруссии и без многонациональной Австрийской монархии. Разгорелись многомесячные дискуссии о сути и границах будущего единого государства. А тем временем разочарованные нерешительностью либералов революционные демократы подняли в Бадене республиканское восстание, плохо подготовленное, несвоевременное, которое было жестоко подавлено войсками Германского союза, главным образом пруссаками. Можно сказать, что «прусские игольчатые ружья уничтожили миф национальных баррикад». При этом прусские солдаты не думали о том, что они стреляют в своих немецких соотечественников. Нет, они стреляли в баденцев, саксонцев, баварцев, гессенцев. Это и показало слабость чувства общегерманского братства и национального единения.

Наконец, после долгих споров, Франкфуртский парламент принял конституцию, по которой единая Германия должна была стать конституционной парламентарной монархией с гарантированными основными правами и свободами граждан. Но на деле конституция так и осталась клочком бумаги, а правительство не имело ни силы, ни авторитета, ни реальной власти.

Франкфуртский парламент часто называли «непрактичным профессорским» парламентом. Но в тех условиях он сделал все, что было в его силах. Другое дело, что судьба революции решалась не во Франкфурте или, во всяком случае, не только там. Бессилие Франкфуртского парламента со всей очевидностью проявилось во время шлезвиггольштейнского кризиса. Германские притязания на земли, принадлежавшие тогда датской короне, подтвердили опасения других держав, что создание единого немецкого государства в центре континента взорвет европейское равновесие сил.

Но Франкфуртский парламент потерпел фиаско не только из-за внешнеполитической ситуации, но и из-за собственного страха перед радикализацией революции. Буржуазно-либеральные круги, которые мечтали о конституционной монархии наподобие британской, теперь опасались возможности второй, социальной, революции с кровавыми ужасами якобинского террора. Они предпочли пойти на компромисс с окрепшими силами контрреволюции в Берлине и Вене, стремясь сохранить то, что уже было достигнуто. Так, в Пруссии было достаточно даровать умеренную конституцию, чтобы в ноябре 1848 г. революция там фактически закончилась. Национальное собрание, стремясь решить вопрос о верховной власти, предложило германский трон прусскому королю, но эта попытка провалилась. Фридрих Вильгельм IV охотно принял бы на себя управление Германией, но только если бы власть была передана ему из рук остальных немецких монархов, а не парламентом. Когда делегация из Франкфурта предложила ему императорскую корону, то в письме к гессенскому герцогу король назвал ее «свинским обручем из грязи и дерьма», от которого несет «тлетворным запахом революции»^[117]. К тому же он не без оснований опасался интервенции других европейских держав, в том числе и Австрии. Для этого миролюбивого и панически боявшегося конфликтов человека новая внутригерманская война была немыслима.

В исторической литературе о революции чаще подчеркиваются ошибки и слабости революционного движения, но недостаточно принимается во внимание сила контрреволюции.

Конечно, структурные слабости германской революции совершенно очевидны. Быстрый и легкий успех мартовских революций вызвал обратный эффект. Революционный лагерь явно переоценил свои силы, успехи и возможности. Вместо реалистичной оценки положения возобладало самодовольство от быстрой победы, а также фатальная недооценка силы консервативного сопротивления.

К этому добавилась и быстрая поляризация сил внутри самого революционного движения. Либералы были вполне удовлетворены мартовским результатом и считали революцию законченной. Напротив, демократы и республиканцы стремились развить успехи дальше. В итоге внутри революционного движения возникли почти непреодолимые противоречия. Страх перед крестьянской революцией заставил и либеральные правительства, и консервативную бюрократию как можно скорее завершить аграрную реформу. Спешно принятые законы успокоили крестьянские массы. Столь быстрый успех социальноаграрных преобразований лишил оппозиционное движение мощной опоры.

В силу давней традиции проведения реформ сверху либералы считали дальнейшее углубление революции не только излишним, но и просто вредным, предпочитая путь постепенных реформ в направлении парламентской системы правления. Либералам казался опасным радикальный разрыв с существующими социально-политическими структурами. С их точки зрения, наибольший успех обещала стратегия соглашения с монархиями и бюрократией. Поскольку большинство населения не поддерживало демократически-республиканские лозунги, либералы расценивали это как «молчаливый плебисцит» в свою пользу. Кроме того, они принципиально полагались на силу убеждения вместо революционного насилия и потому оказались не в состоянии принимать быстрые решения в трудных ситуациях и балансировать между революционными массами и консервативными элитами, чтобы взаимно их нейтрализовать. Не нашлось среди них и поистине харизматического лидера. Слишком глубоким оказался и страх перед плебсом, пролетариатом, коммунизмом, перед туманным будущим в демократической республике. Этот страх не имел под собой реальных оснований, но подталкивал к соглашению с монархиями. Либеральный идеал социальной гармонии был несовместим ни с эгалитарными устремлениями демократов, ни с идеями возрождения демократического античного полиса, вынашиваемых радикалами, ни с социально-реставрационными устремлениями ремесленников, ни с социалистическими лозунгами некоторых рабочих организаций.

Свою негативную роль сыграли немецкий полицентризм и региональная обособленность. У революции не было единого центра, наподобие Парижа во Франции. К тому же существовали огромные разногласия между Франкфуртским парламентом и Национальными собраниями в Берлине и Вене, между городом и деревней, между более развитым западом Германии и отстающим аграрным востоком. Неслучайно генерал Леопольд фон Герлах утверждал, что революция — это болезненная черта Рейнланда, а контрреволюция — здоровая реакция старопрусских провинций против тлетворного влияния Запада.

В 1848–1849 гг. на первый план одновременно выдвинулось слишком много задач по модернизации государства, которые требовали быстрого решения, а разнородное революционное движение оказалось к этому неготовым.

При поверхностном взгляде кажется, что германская революция потерпела полное поражение. На деле же конфликт между старыми и новыми силами закончился компромиссом. Во всех германских государствах вводились конституции, а монархи были вынуждены отныне делить свою законодательную власть с ландтагами. С другой стороны, очевидно, что мечта мартовского движения о создании единого национального государства на основе принципов народного суверенитета и прав человека рухнула как из-за сопротивления европейских держав, так и из-за распыленности самих революционных сил.

Конец феодальной эпохи

Германская революция имела важные последствия, которые непосредственно с ней не связаны. Речь идет скорее о долговременных эволюционных процессах, которые ускорились благодаря опыту революции. Она способствовала быстрому формированию социальных классов. Предпринимательская буржуазия поняла, что ее интересы и цели будут осуществлены гораздо быстрее в союзе с авторитарным государством, чем на базе либерализма.

Опыт революции усилил раскол между бюрократией, верно служившей консервативному государству, образованными кругами и средними слоями. Возросло классовое самосознание рабочих, на себе испытавших военно-полицейские репрессии и осознавших важность создания своих собственных рабочих организаций.

Значительные последствия имела революция для так называемого сельского дворянства, которое в ходе завершения аграрной реформы превратилось в слой аграрных предпринимателей, сохранивший сильные элементы сословного господства. Революция усилила противоречия как внутри имущих аграрных слоев, так и между крестьянами и сельским пролетариатом.

Революция привела к политизации различных слоев и классов. Рабочие поняли, что от буржуазии нельзя ожидать ни широкой социальной реформы, ни политического равноправия. Поэтому проявившийся в 1860-х гг. разрыв между буржуазным либерализмом и пролетариатом также стал следствием опыта революционного времени. А буржуазия сделала для себя самый главный вывод: важнейших экономических и политических целей можно добиться без революционных потрясений, сопровождаемых высокими социальными издержками, без союза с демократами и республиканцами.

Определились две различные реакции на революцию. Значительная часть либералов быстро преодолела чувство разочарования и прониклась убеждением, что общественные перемены неизбежны и рано или поздно повлекут за собой возрастание роли и веса либеральных слоев. Подтверждение этого она видела в успехах южногерманского либерализма и в значительном оживлении этого движения в Пруссии спустя десять лет после революции.

С другой стороны, провал попытки создания единого национального государства породил у либералов пессимистическое настроение и скептицизм в отношении собственных политических возможностей, тем более что старая консервативная элита после революции даже усилилась: возросло ее влияние в правительстве и бюрократии, в сельских округах и в армии. Но и она столкнулась с серьезными проблемами. Революция похоронила принцип божественного происхождения власти. В условиях конституционного государства были неизбежны политические новации, что осознавали наиболее дальновидные представители старой элиты. Больше уже нельзя было игнорировать «народ» как политический фактор. Государство могло укрепить свою власть и доказать свою жизнеспособность только путем проведения «революции сверху» и возглавляя народные массы.

Можно сказать, что в общевропейском революционном контексте некоторые из особых условий немецкого пути модернизации скорее усилились, чем ослабли. Прежде всего это касалось привилегированного положения старых элит. Практически ничего не изменилось ни в господстве бюрократии, ни в сельской жизни восточной Эльбы. В армии еще более возросло осознание себя как главного государствообразующего фактора. Наконец, благодаря консервативным публицистам и историкам в исторической памяти немцев глубоко укоренилось чувство горечи от постигших их неудач в «безумном и диком» 1848 году Море чернил было потрачено для доказательства политического бесплодия и доктринерства либералов и демократов. Вывод состоял в том, что власть — удел опытной элиты, только она способна проводить «реальную политику». Если вспомнить слова Генриха Гейне о том, что «революция — это несчастье, но еще большим несчастьем является неудачная революция», то бедой в данном случае стало то, что в общественном сознании успехи революции были сведены на нет, а единственной политической силой предстала старая консервативная власть.

И все же в ходе последующего развития ясно обозначились два фундаментальных изменения. Во-первых, после революции политическая жизнь в Германии протекала в рамках конституционных государств, имевших довольно дееспособные парламенты и скромные, но гарантированные конституционные права. То, что Пруссия превратилась в конституционную монархию и оставалась таковой, было несомненным следствием революции. А это в дальнейшем открывало путь к созданию малогерманского национального государства под эгидой Пруссии. Во-вторых, и еще более важным, оказалось то, что после революции не осталось барьеров на пути немецкой промышленной революции. Ее первый циклический подъем с 1845 г. был прерван кризисом 1847 г., бурными революционными событиями и краткой депрессией. Но после этого, в 1850-е годы, наступает период стремительного развития немецкого промышленного капитализма, время его подлинного триумфа. Начинается новая индустриальная эпоха.

Наступление машинного Молоха

Эпохальным явлением и переворотом для Германии XIX в. стала промышленная революция, создавшая мир машин, фабрик, рынка и экономического роста. Место прежнего универсального природного сырья — дерева — заняли железо и уголь. Паровая машина заменила естественные источники энергии — человека и лошадь, воду и ветер. Человек становился господином природы, а не ее слугой. Экономика приобретала рациональный, расчетливый и безличный характер. Производитель работал теперь не на определенное лицо, а на анонимного рыночного покупателя. Прежняя цеховая или региональная солидарность сменилась конкуренцией, которая представляет собой основу современного рынка и его механизмов.

В условиях капитализма, рынка и конкуренции, с одной стороны, и механизации — с другой, постоянные новации и изобретения, ведшие к удешевлению продукции, стали новым решающим критерием производства. Определяющим сектором постепенно становится промышленность, оттесняющая сельское хозяйство на второй план. Но в первой половине XIX в. Германия все еще оставалась аграрной страной.

Важнейшими предпосылками промышленного переворота в Германии послужили наличие запасов угля и железной руды и относительно квалифицированной рабочей силы, воспитанной в духе протестантизма и потому обладающей трудолюбием и социальной дисциплиной. Уже в 1800 г. германские государства по общему объему промышленного производства стояли на третьем месте в Европе, после Англии и Франции, чему немало способствовала меркантилистская и реформаторская политика просвещенного абсолютизма, особенно в Пруссии и Саксонии.

Но имелись и значительные барьеры на пути индустриализации. В Германии не было достаточных запасов сырья и природных богатств; доминирующими в сфере производства все еще оставались кустарные промыслы и ремесло. Политически раздробленная и слабая Германия ютилась на задворках мировой торговли и не имела значительного торгового и военного флота. Внутри страны сохранялись многочисленные таможенные границы, немецким предпринимателям не хватало начального капитала, да и по своей ментальности они в большинстве своем ориентировались на сохранение традиций, а не на извлечение прибыли, на безопасность, а не на риск. Сбережения, а не инвестиции все еще оставались излюбленным способом помещения средств. Отношение к конкуренции было скорее негативным. Многочисленные пережитки прошлого в виде феодальных платежей и повинностей резко сужали покупательский спрос. Получался своего рода заколдованный круг: бедное население — низкий спрос — отсутствие стимула к развитию промышленности. Прусское юнкерство охотно покупало дешевые английские изделия и также не раз выступало против образования Таможенного союза. Оно опасалось, что в ответ на его создание другие государства поднимут пошлины на вывозимые юнкерством продукты сельского хозяйства. Буржуазия же, напротив, требовала дальнейшего ужесточения протекционизма для защиты от иностранной конкуренции.

Промышленный переворот и технический прогресс в первую очередь сказались на развитии транспорта. Пароходы появились на Рейне с 1822 г., в 1835 г. открылась первая железная дорога Нюрнберг — Фюрт, за которой последовали линии Берлин — Потсдам и Лейпциг — Дрезден. С начала 40-х годов развернулось строительство нескольких крупных линий по всей стране. К 1848 г. протяженность железных дорог в Германии была вдвое больше, чем во Франции, и составляла свыше 5 тыс. км, из которых 2,3 тыс. приходилось на Пруссию. К железнодорожным линиям прибавилась и развитая сеть шоссейных дорог (12 тыс. км в 1848 г.), которые строились в основном по инициативе и на средства Пруссии.

Сооружение железных дорог не только стимулировало торговлю, но и требовало большого количества угля и металла, что, в свою очередь, ускоряло рост тяжелой промышленности. Особенно быстро развивалась Рейнская область с ее большими запасами угля и железной руды в долине Рура. Там возникли центры горной и металлургической промышленности — Бохум и Эссен. Увеличилось число паровых машин: в Пруссии в 1830 г. их насчитывалось 245, а в 1849 г. — 1264. Возникло машиностроение. Крупнейшим центром его стал Берлин, где производились паровые машины и локомотивы. Берлинский машиностроительный завод Борзига, на котором в 1841 г. был построен первый локомотив, превратился в главного производителя паровозов в Германии.

В Саксонии ускоренными темпами развивалась текстильная промышленность. Ручное прядение вытеснялось механическими веретенами, их число перевалило к середине века за полмиллиона по сравнению с 283 тыс. в 1814 г. Центр саксонской текстильной промышленности Хемниц современники называли «немецким Манчестером»^[118].

Производство обрабатывающей промышленности Германии возросло в 30–40-е гг. на 75%, темпы его роста были выше, чем во Франции, однако по общему уровню промышленного развития Германия продолжала отставать от нее, а тем более от Англии. Текстильная промышленность оставалась царством рассеянной мануфактуры; еще в 1846 г. только 4,5% прядильных станков находились на фабриках, остальные — у рабочих-надомников. Из-за недостатка капиталов преобладала устаревшая технология. Доменные печи в Германии работали на древесном угле, а производительность каждой из них в десять раз уступала работавшим на коксе английским и бельгийским доменным печам. Первая использовавшая кокс домна появилась в Рурском бассейне только в 1847 г. Хотя выплавка чугуна с 1831 по 1842 г. возросла с 62 до 98 тыс. т, металлургическая промышленность не могла удовлетворить потребности страны.

40-е годы отмечены также растущим ввозом в Германию полуфабрикатов и машинного оборудования. Однако развитию внешней торговли мешали слабость торгового флота и неспособность раздробленной Германии защищать интересы ее торговцев на мировых рынках.

Промышленный переворот в Германии способствовал формированию промышленного пролетариата. Общее число лиц наемного труда возросло с 450 тыс. в 1832 г. до почти 1 млн. в 1846 г., но их основную часть еще составляли ремесленные подмастерья и рабочие на дому. В наиболее развитой Пруссии в 1846 г. насчитывалось 750 тыс. горняков, железнодорожных и мануфактурных рабочих, 100 тыс. из которых составляли женщины и дети, а на долю фабрично-заводского пролетариата приходилось всего 96 тыс. К середине XIX в. в Германии ремесло и мануфактурная промышленность еще преобладали над крупным машинным производством.

Революции, тем более успешные, — редкий гость немецкой истории. Но в успехе промышленной революции сомневаться не приходится. Даже современники, усматривавшие в индустриализации тупик человеческой эволюции и осуждавшие ее, признавали ее революционную динамику, полный переворот в экономических отношениях.

Уже в первой половине XIX в. некоторые области Рейнской провинции и Вестфалии, Саксонии и Силезии по своему экономическому развитию были вполне сопоставимы с ведущими экономическими регионами Англии. Элементы индустриализации были заметны в Германии уже с конца XVIII в. Лишь чуть позднее, чем в Британии, в 1784 г. в Ратингене, близ Дюссельдорфа, возникла механизированная ткацкая фабрика. В 1792 г. была задута первая коксовая домна в Верхней Силезии, а на рубеже веков немецкие инженеры уже строили первые паровые машины по образцу английских.

Но отношение кбританскому примеру промышленного развития было неоднозначным. С одной стороны, его старались копировать, с другой, — ужасающая картина социальных последствий индустриализации настораживала и пугала. Иными словами, немецкая промышленная революция шла в фарватере британской и имела при этом свое лицо и свою специфику. Из общих же моментов, свойственных любой промышленной революции, в Германии имелись налицо сильная буржуазия, оказывавшая решающее влияние на финансово-экономическую политику и активно участвовавшая в политической власти; первоначальное накопление капитала — основа для дальнейших инвестиций; рынок свободного наемного труда; запасы сырья и источники энергии; развитая транспортная система и др.

В Пруссии зачатки промышленной революции обозначились на рубеже XVIII–XIX вв. Но этот процесс шел крайне медленно и инициировался главным образом сверху, развиваясь под опекой государства и его бюрократического аппарата. Предпосылки промышленного переворота в Пруссии были созданы в ходе реформ Штейна и Гарденберга 1807–1820 гг. Прежде всего — благодаря освобождению крестьян от личной крепостной зависимости, затянувшемуся, однако, до середины века. Оно устранило препятствия на пути повышения производительности сельского хозяйства, послужило одним из главных источников первоначального накопления капитала и появления свободной рабочей силы на рынке промышленного труда. Введение затем свободы промысловых занятий усилило позиции буржуазии и гарантировало ей свободу действий в экономической сфере. Финансовая и налоговая реформы в свою очередь способствовали росту инвестиций в экономику как со стороны получившей ряд льгот буржуазии, так и со стороны государства, также выигравшего от реформ в финансовом плане. Наконец, создание Таможенного союза привело к постепенному формированию единого и крупного внутреннего рынка, охватившего почти всю страну.

Хотя эта «революция сверху» все же не создала буржуазного гражданского общества, княжеский абсолютизм, тем не менее, трансформировался в господство бюрократии, которая исполняла многие модернизаторские функции, присущие английской буржуазии, и закладывала основы для осуществления промышленной революции в стране.

Процесс индустриализации в Германии отличался от британского образца и своими социальными последствиями. Консервативные и марксистские критики промышленного переворота единодушно утверждали, что именно индустриализация послужила причиной массового пауперизма, охватившего к середине 1840-х гг. 50–60% населения Германии^[119]. Но все же это было следствием не индустриализации как таковой, а скорее — промышленной отсталости и превосходящей конкуренции иностранных товаров.

После создания в 1834 г. Таможенного союза под руководством Пруссии стало ясно, что фактического единства этого нового экономического пространства нельзя достигнуть без развитой транспортной системы. Благодаря усилиям Фридриха Листа и нескольких рейнских фабрикантов, вопреки сопротивлению консерваторов, враждебно относившихся к технике, 7 декабря 1835 г. была открыта первая немецкая железнодорожная линия Нюрнберг — Фюрт протяженностью всего 6 км. Для сравнения: в Бельгии в это время имелось уже 20, во Франции — 141, в Англии — 544 км железных дорог. Но железнодорожная сеть росла в Германии стремительными темпами и накануне революции насчитывала около 500 км, вдвое превышая французскую.

Только железные дороги сделали возможным формирование в Таможенном союзе общего рынка с едиными предложением, спросом, ценами и равной конкуренцией. Кроме того, строительство железных дорог, как и выпуск локомотивов, вагонов, рельс, — все это дало необычайный стимул развитию металлообрабатывающей промышленности.

Таким образом, к 1848 г. были заложены основы для дальнейшей индустриализации. Поскольку после революции не приходилось опасаться новых политических потрясений, становились выгодными долговременные вложения капиталов, объем которых значительно возрос. Перевороту в экономике способствовало еще одно обстоятельство — дешевизна рабочей силы. Новым фабрикам требовалось все больше людей. Обнищавшие массы были рады получить хоть какую-нибудь работу с постоянным заработком. Разумеется, условия жизни и труда первого поколения фабричного пролетариата были ужасны. Но следует иметь в виду, что по сравнению с массовой нищетой доиндустриальной эпохи теперешний средний рабочий жил все-таки лучше. Плохие урожаи 1852 и 1855 гг. вновь привели к повышению цен на продукты, однако голода на этот раз в Германии не было. Пауперизм, эта социальная болезнь первой половины XIX в., ушел в прошлое, а последующие поколения уже не знали этого явления. Индустриализация Германии привела к возникновению нового общества. Старый мир был опрокинут не политической революцией, а переворотом в экономике и производственных отношениях, тесно связанным с революцией в средствах коммуникации, от железной дороги до телеграфа.

Резкое увеличение численности населения и ухудшение условий жизни на селе заставляли многих людей уезжать в города или эмигрировать за пределы страны. Поток переселенцев устремился в наиболее развитые индустриальные области — Саксонию, Силезию, Берлин, Рурский бассейн, Вестфалию. Формирующийся фабричный пролетариат пополняли главным образом две группы: необученные сельские переселенцы и городские ремесленники, которые не могли больше существовать за счет своего труда, поскольку спрос на дешевые и массовые фабричные товары привел к резкому падению спроса на более дорогие, штучные ремесленные изделия. Только когда в 1880-х гг. в широких масштабах стал использоваться электромотор, который можно было установить в любой мастерской, ремесленные предприятия стали более конкурентоспособными и смогли сохраниться и в индустриальную эпоху.

Глава седьмая. Торжество «Крестовой газеты» (1850–1871)

Облик эпохи

Период после революции 1848–1849 гг. чаще всего называют «эпохой реакции», или «второй реставрацией». Действительно, на первый взгляд казалось, что была восстановлена прежняя дореволюционная Германия, либерально-демократические силы потерпели поражение, национального объединения не произошло. Тем не менее такое впечатление обманчиво. Даже в Пруссии, которая была бастионом контрреволюции, в последующие годы сохранялись конституционный порядок и парламент, хотя ни ее политический строй, ни реакционная трехклассная избирательная система никоим образом не отвечали демократическим представлениям.

В 1858 г. Пруссией стал править принц Вильгельм. С его приходом либералы ожидали наступления «новой эры», поскольку тот обязался уважать и оберегать конституцию. Регент, действительно, создал либеральное министерство, но этим все и закончилось. Уже в 1862 г. между монархией и либеральным большинством прусского ландтага вспыхнул конституционный конфликт по поводу намеченной военной реформы и необходимых для этого бюджетных средств. В ходе этого конфликта главой правительства был назначен Отто фон Бисмарк.

В 50-е годы он являлся прусским посланником в Германском союзе. Тогда Бисмарк пришел к убеждению, что давнее соперничество Австрии и Пруссии может быть разрешено только силой и вытеснением многонациональной Габсбургской империи из Германии, объединенной под эгидой Пруссии.

Австро-прусские отношения резко обострились, когда в 1859 г. Вена начала войну против Пьемонт-Сардинии и союзной им Франции. Война за сохранение власти Габсбургов в Северной Италии не отвечала немецким национальным интересам. Но многие германские государства выражали готовность оказать Австрии военную поддержку. Однако, хотя австрийская армия 4 и 24 июня 1859 г. потерпела два сокрушительных поражения при Мадженте и Сольферино, Германский союз на ее стороне так и не выступил. Произошло это из-за отрицательной позиции Пруссии, опасавшейся превращения этого локального конфликта в общеевропейскую войну.

Объединение Италии после победоносной войны стало мощным толчком для оживления немецкого национального движения. В Пруссии либералы все громче заявляли о необходимости расширения прав ландтага и введения подлинно конституционной системы. В центре развернувшегося между короной и парламентом противоборства оказался Бисмарк, заявивший, что готов управлять страной без строптивого депутатского корпуса. Это было началом «эпохи Бисмарка».

Определение целой эпохи по имени этого великого человека вполне обосновано. Бисмарк не только по праву может именоваться создателем Германской империи, он оказал огромное влияние на всю ее социально-экономическую и политическую структуру. Его политика объединения Германии сверху привела к расколу немецкого либерализма, а созданная в 1867 г. Национал-либеральная партия на несколько лет стала главной внутриполитической опорой канцлера, хотя империя была весьма далека от либерального кредо свободного правового государства.

Германская империя была создана в итоге трех династических войн против Дании, Австрии и Франции. В итоге второй войны Австрия была изгнана из Германии и был образован предшественник империи — Северогерманский союз. Завершающим аккордом стала франко-германская война 1870–1871 гг., закончившаяся торжественной коронацией короля Вильгельма Прусского как германского императора 18 января 1871 г. в Зеркальном зале Версальского дворца.

В эти годы политических репрессий в стране происходит решающий индустриальный прорыв. Жесткий политический авторитаризм и экономический либерализм, как оказалось, совсем не являются несовместимыми друг с другом. 50–60-е годы — период, когда впервые можно говорить об устойчивом экономическом росте Германии и когда она вступила в стадию складывания основ современной экономической системы. По оценке известного историка Рейнхарда Рюрупа, «в общественном и экономическом аспекте 50 и 60-е годы относятся к важнейшим переломным периодам немецкой истории»^[120].

Ольмюцкое соглашение

В апреле 1850 г. Австрия в противовес Пруссии созвала во Франкфурте-на-Майне представителей немецких государств с целью реорганизации бундестага, в котором впредь должны были поочередно председательствовать Австрия и Пруссия. Это, однако, не удовлетворило Пруссию, которая решила отстаивать свою роль объединителя Германии, причем вооруженным путем. В сентябре 1850 г. прусский король объявил мобилизацию. Австрия и Пруссия оказались перед угрозой войны. Последовало предупреждение Николая I, решительно поддержавшего Австрию.

Неожиданная кончина Бранденбурга в ноябре 1850 г. произвела впечатление на короля, который вернулся к воинственным проектам. Никогда разрыв не казался более вероятным, чем в тот момент. Тем не менее в том же месяце стороны пришли к соглашению относительно большей части разногласий. Глава австрийского правительства Шварценберг неохотно согласился на компромисс, который сохранял прежнее положение и давал Пруссии возможность вернуться к своим планам при первом удобном случае. Впрочем, он был уверен, что в решительный момент Фридрих Вильгельм отступит, и поэтому не церемонился с ним. Ноты Шварценберга составлялись во все более высокомерных выражениях и подкреплялись передвижением военных сил.

Ввиду вооружения Австрии и враждебности Баварии и Саксонии, Отто Теодор Мантейфель, временно заведовавший тогда министерством иностранных дел и впоследствии ставший главой прусского кабинета и министром иностранных дел, отдал приказ о мобилизации прусской армии, продолжая заявлять, что не преследует враждебных намерений. Король же обратился к прусскому ландтагу с воинственным посланием. Мантейфель по его приказу отправился в Ольмюц. Здесь он встретился со Шварценбергом, который поехал в Ольмюц против своей воли, по желанию Франца-Иосифа. Посол Фридриха Вильгельма находился в крайне невыгодном положении, и продиктованные ему условия нельзя было назвать достойными. Пруссия должна была оставить на произвол судьбы немецкий Гольштейн и отвести свою армию. В награду за эти уступки ей было обещано созвать в Дрездене конференцию, которая займется обсуждением союзной реформы.

Ольмюцкое соглашение вызвало в Пруссии взрыв яростного негодования. Повсюду говорили о новой Иене (т. е. напоминали о позорном поражении прусской армии от французов в октябре 1806 г.). Однако юнкерство быстро примирилось с этой неудачей, закреплявшей поражение революции. «Прусская армия, — отвечал Бисмарк ораторам, нападавшим на Ольмюцкий договор, — не нуждается в том, чтобы представить новые доказательства своего мужества. Честь Пруссии, я глубоко в этом убежден, вовсе не требует, чтобы она сыграла в Германии роль Дон-Кихота»^[121]. Что же касается короля, то он был чрезвычайно доволен возобновлением дружественных отношений с венским двором. Пруссия, вынужденная отказаться от своих планов, избежала катастрофы и осталась достаточно могущественной для того, чтобы внушать уважение своим врагам. Мелкие государи, настроенные против Шварценберга, которого они упрекали в том, что он помешал им удовлетворить жажду мести, вернулись к своей прежней политике золотой середины и стремились главным образом к установлению обеспечивавшего их независимость равновесия между обеими державами.

На Дрезденской конференции 23 декабря 1850 г. они сгруппировались вокруг прусского делегата, генерала Густава Альвенслебена, который требовал возвращения к условиям прежнего союза. Шварценберг предлагал создать исполнительную директорию с широкими полномочиями, в которой Австрия уверенно рассчитывала на большинство. Он хотел, чтобы в союз были допущены все провинции австрийской монархии. Таким образом, в случае нападения со стороны какой-нибудь иностранной державы, Австрия была бы поддержана Германией. Мантейфель отнесся с недоверием к этим предложениям. По его словам, Пруссия была готова согласиться на такую реформу лишь в том случае, если ей будет предоставлено равноправное с Австрией президентство в бундестаге. Шварценберг должен был признать, что ему не удается убедить большинство, и с грустью закрыл конференцию. Все попытки объединения разбились о невозможность примирения соперничающих честолюбивых стремлений, а также о партикуляристские тенденции государей.

Австрия старалась взять реванш в другой области. Срок Таможенного союза истекал 1 января 1854 г., и венский кабинет хотел помешать его возобновлению. В ожидании внутренних преобразований, которые впоследствии должны были позволить Австрии вступить в Таможенный союз, австрийское правительство выразило желание заключить с ним торговый договор, сводившийся к тому, что впредь тарифные ставки могли изменяться только по соглашению обеих сторон. Это было равносильно лишению Пруссии той гегемонии, которой она до тех пор обладала в союзе, причем в этом вопросе Шварценберг имел на своей стороне второстепенные немецкие государства. Но Пруссия искусно расстроила план Шварценберга. Она заключила договор о налоговом союзе с Ганновером, Ольденбургом и Шаумбург-Липпе, который обеспечивал свободное сообщение между обеими частями прусского королевства. Южногерманские государства метали громы и молнии, созывали одну конференцию задругой и угрожали соединиться с Австрией, которая предлагала им заключить таможенный союз.

Пруссия хладнокровно отнеслась к этой буре. Роспуск Таможенного союза грозил подорвать бюджеты всех мелких государей. Они требовали от Австрии гарантии тех доходов, которые рисковали потерять, а так как для Австрии эта гарантия могла обойтись в 50 млн. франков, то она отступила перед перспективой такого расхода. Пруссия, благодаря договору с Ганновером, держала в своих руках устья больших германских рек и северные и северо-восточные торговые пути, так что государства Центральной Германии целиком находились в ее власти.

Вся ловкость и энергия Шварценберга ничего не могли поделать с этими соображениями. После его скоропостижной смерти 5 апреля 1852 г. его преемник на посту министра иностранных дел граф Карл Буоль-Шауэнштейн счел благоразумным прекратить этот спор, в котором он не мог рассчитывать на победу, а 8 апреля 1853 г. Таможенный союз был возобновлен на 12 лет. Унижение, которое пришлось испытать Пруссии, не погасило ее веры в свое будущее, а оставило только жгучее желание реванша. Вместе с тем выяснилась необходимость военной реформы, которая должна была подготовить страну к решительной войне. Со своей стороны либеральные сторонники национального единства убедились, что без союза с Пруссией они бессильны, а для заключения этого союза они готовы были согласиться на какие угодно условия.

Восстановленный бундестаг немедленно с жаром принялся за истребление всех следов революции. 23 августа 1851 г. он отменил «основные права» немцев и пригласил «правительства безотлагательно принять необходимые меры для устранения из действующего законодательства тех постановлений, которые не согласны с союзными законами или противоречат цели союза»^[122]. Повсюду были отменены новые конституции, введена цензура прессы, крайне ограничено право на создание союзов, а правительственное давление повсеместно обеспечило избрание послушного парламентского большинства. Для борьбы с духом времени правительства обратились к содействию церкви, заключили конкордаты с Римской курией, в пользу которой отказывались от всех прав светского государства, и начали поддерживать нетерпимую ортодоксию. Эти репрессивные меры показали, какой страх охватил монархические правительства.

Хозяйство и общество

В 50–60-е годы в германских государствах в полную силу развернулся промышленный переворот. Объем промышленной продукции за 50-е гг. увеличился более чем вдвое. При этом производство средств производства обгоняло производство средств потребления. За десятилетие после революции Германия превратилась из сельскохозяйственной в промышленную страну, хотя сельское население все еще значительно преобладало. Не только в Пруссии, но и во всех государствах Германского союза торговцы и промышленники активно использовали благоприятную хозяйственную конъюнктуру, возникшую после окончания экономического кризиса 1847–1848 гг. Повсюду строились и вступали в действие новые предприятия, увеличивалось число рабочих. В нач. 60-х гг. в Германии уже насчитывалось более миллиона рабочих. Рейнская область, Саксония, Силезия, Берлин стали подлинными индустриальными центрами. Берлин превратился в шумный центр германского машиностроения. Ландшафты Рейнской Пруссии и Вестфалии напоминали британские графства Ланкашир и Йоркшир. Быстро расширялась добыча угля, руды, увеличивалась выплавка металлов, росло число машин и двигателей. В 1861 г. в Германии действовало почти в шесть раз больше паровых двигателей, чем в 1846 г. В 1850 г. их мощность равнялась 0,26 млн. л. с., а в 1870 г. — уже 2,48 млн. л. с., что далеко опережало соответствующие показатели Франции^[123].

С ростом производства железа, стали, машиностроения более чем в 2,5 раза возросло число рабочих, занятых в этих отраслях промышленности. На металлургических заводах Круппа их число выросло со 122 тыс. в 1845 г. до 16 тыс. в 1870 г. С 1850 по 1870 г. протяженность железных дорог только в одной Пруссии увеличилась почти втрое — с 3869 до 11 523 км. Значительно расширилась внутренняя и внешняя торговля.

Экономический подъем, выдвинувший Германию в ряд развитых капиталистических стран, объяснялся многими причинами. Уже до революции 1848 г., используя плоды завершавшегося промышленного переворота в Англии, Германия наряду с применением машин в легкой промышленности развивала машиностроение, что само по себе создавало условия для сокращения сроков промышленного переворота.

Развитию промышленности способствовал также окрепший после революции Таможенный союз. К кон. 60-х гг. решающим фактором в экономическом развитии явился процесс политического объединения Германии. Кроме того, в Германии благодаря обязательному начальному школьному обучению имелось более миллиона людей, обладавших элементарными знаниями, что благоприятствовало развитию техники.

Важным условием превращения Германии в страну быстро растущей индустрии была большая, чем в других странах, эксплуатация рабочих, особенно в сельской домашней промышленности, что было связано с особым, «прусским» путем развития капитализма в сельском хозяйстве. Еще до революции 1848 г. в условиях ускоренного развития товарного хозяйства наметился переход от феодального хозяйства с эксплуатацией барщинного крестьянского труда к капиталистическому хозяйству. Эта тенденция усилилась после революции. Барщинная форма крестьянского труда экономически себя изжила. Потребовалось приспособление сельскохозяйственного производства к развивавшемуся капитализму. 2 марта 1850 г. в Пруссии был принят закон о регулировании отношений между землевладельцами и крестьянами. По этому закону незначительные повинности были отменены, основные же подлежали выкупу, равному восемнадцатикратной величине ежегодных платежей. Для посредничества при платеже капитализированной суммы были учреждены рентные банки, которые посредством амортизационных операций должны были выплатить землевладельцу ренту в двадцатикратном размере. Крестьянин же освобождался от всех обязательств лишь в результате внесения амортизационных платежей в течение 56 лет. Этот закон не распространялся на левый берег Рейна, где аграрные отношения под влиянием Французской революции давно развивались по капиталистическому пути.

Реализация закона привела к тому, что за несколько лет были произведены выкупы 12 706 крупных крестьянских хозяйств и 1 014 341 мелких хозяйств, за что крестьянами было уплачено дворянству и казне не менее 300 млн. талеров.

В результате принятия закона 1850 г. увеличились размеры дворянских хозяйств, медленно приспосабливавшихся к требованиям капитализма. За освобождение крестьян от повинностей прусское дворянство отобрало у них треть земли, ранее находившейся в крестьянских хозяйствах. За шесть лет, с 1852 по 1858 г., площадь крестьянских хозяйств, включая крупные, значительно сократилась в пользу дворян, которым в 1858 г. принадлежало уже 50,31% земельной площади. Это ускорило расслоение деревни и превращение юнкеров в капиталистических предпринимателей, земли которых обрабатывались многочисленными безземельными крестьянами, точнее, батраками с наделами.

Мелкие и средние хозяйства, насильственно лишенные старинных общинных угодий и выгонов, без которых у крестьянина не было возможности держать скот, все более оскудевали. Росла их задолженность, крестьяне должны были заниматься домашним промыслом, чтобы удержаться на своем клочке земли.

Таким образом, аграрные реформы в Германии, начиная с реформ первого десятилетия XIX в., включая закон 1850 г. о выкупе повинностей, по своему содержанию были буржуазными. Их цель состояла не столько в изменении к лучшему участи крестьян, как стремились представить дело реформаторы, сколько в приспособлении аграрных отношений к требованиям капиталистического производства и рынка, которые не могли удовлетворяться старой системой землепользования и сельского труда. Такой путь развития капитализма в земледелии был характерен не только для Пруссии. Он происходил и в нижнесаксонских землях, простиравшихся от Шлезвиг-Гольштейна через Ганновер, Вестфалию, Ольденбург до Брауншвейга, где было (особенно в Шлезвиг-Гольштейне) много зажиточных крестьян. В Баварии, где преобладали средние хозяйства, и в юго-западной части Германии земельные отношения приближались по типу к французским.

Вторая реставрация

Господствующей тенденцией в обществе послереволюционного времени стал заметный отрыв от традиционной почвы. Рвались прежние семейные узы, слабели религиозные связи, исчезала традиционная местная лояльность. Индустриальная среда, фабрика, шахта не предлагали никакой замены этому. В немецком обществе стало превалировать чувство подчинения анонимным силам и социальной атомизации. Религия и прежние общественные нормы и ценности во многом утратили свое влияние, их место заняло новое плюралистическое толкование смысла жизни.

С одной стороны, это были либеральные принципы свободы, счастья и как политического, так и экономического самоопределения отдельного человека. Они были направлены против господствующих абсолютистско-аристократических структур и связаны с идеей единства нации, в которой должна воплотиться общая воля свободных граждан.

Чтобы оправиться от оцепенения, либералам понадобилось несколько лет. В период 1851–1859 гг. реакция торжествовала победу, а монархи, соединившиеся с дворянством и духовенством для борьбы с революционными идеями, решили обезопасить себя от новых сюрпризов путем копирования политики французской Второй империи. Все граждане, так или иначе замешанные в революции, были взяты под надзор и подверглись преследованиям; тысячи либералов вынуждены были покинуть страну, а другие, впав в отчаяние, устранились от всяких общественных дел.

Еще острее ощущалась в Германии религиозная реакция. Принявший христианство еврей Фридрих Юлиус Шталь, который до самой смерти оставался теоретиком «партии Крестовой газеты», осуждал терпимость и утверждал, что свобода совести «виновна в том процессе разрушения и разложения, который характеризует современное состояние умов и грозит спокойствию Европы». Суровая ортодоксия пыталась подавить дух свободного исследования. В литературе повеяло ветром пиетизма и реакции: Оскар фон Редвиц воспевал в слащавых и напыщенных поэмах ханжеский мистицизм, Виктор Штраус в своих «Письмах о политике» (1853) выставлял как идеал человечества Мекленбург, где во всей своей чистоте сохранились феодальные учреждения.

В Пруссии реакция отличалась такой же жестокостью, как и в остальных государствах. Фридрих Вильгельм IV, отчасти по соображениям порядочности, отчасти из опасения окончательно восстановить против себя либералов, наконец, и по желанию консерваторов, которые видели в конституции гарантию против превратностей судьбы и капризов монарха, не отменил хартии. Но он так ее переделал, что она оставляла ему полную свободу осуществления своей власти.

Палата депутатов, не имевшая даже права вотировать налоги, являлась просто совещательным собранием, состоявшим из людей, которых руководившие сельскими округами ландраты рекомендовали в качестве кандидатов запуганным избирателям. Власть принадлежала юнкерам и клике Крестовой газеты, которая сумела вернуть дворянству все привилегии, поколебленные конституцией.

Президент совета старался лавировать между враждующими сторонами; это был как бы робкий опыт той политики, которую впоследствии с таким блеском практиковал Бисмарк. Стараясь одинаково угодить и восточным и западным соседям, Мантейфель маневрировал так, чтобы заслужить признательность России, которая представлялась ему не столь грозной и более надежной, и в то же время не отнимать окончательно надежды у Франции и Англии.

Наряду с либерализмом сложилась вторая оппозиционная идеология XIX в. — социализм как классовый миф, как призыв к солидарности трудящихся масс в борьбе против власти и эгоизма частных собственников, благосостояние которых было создано рабочими.

Старый мир, рупором которого выступала «Крестовая газета», мобилизовал защитные силы, которые со своей стороны также опирались на влиятельную идеологию. Ею стал консерватизм, направленный как против восстания черни, так и против взлета либерального капитализма. Наконец, сформировался политический католицизм, представлявший собой реакцию мало затронутого новациями и сохранившего давние традиции населения в Силезии, на Рейне и в Южной Германии на натиск агрессивного прусско-протестантского либерализма и национализма.

Так возникли различные учения, которые пропагандировались политическими журналами и парламентскими фракциями, постепенно приобретавшими черты политических партий. Это стало очевидным, когда в конце 1850-х годов произошел экономический обвал, повлиявший на внутриполитическую жизнь. Появились первые устойчивые самостоятельные рабочие организации. Вновь оживился и парламентский либерализм. С 1858 г. в Пруссии в качестве регента стал править Вильгельм, принц Прусский, младший брат Фридриха Вильгельма IV, который в связи с психическим расстройством отошел от государственных дел. К всеобщему изумлению, слывший прежде ярым реакционером регент смягчил цензуру и назначил либеральное правительство. Однако, став королем, Вильгельм быстро оказался в конфликте с либеральным большинством ландтага, когда против воли депутатов начал военную реформу, по которой увеличивались численность армии и срок службы. К тому же Вильгельм намеревался практически ликвидировать ландвер, этот противовес регулярной армии, в котором числились вышедшие в запас военные после армейской службы. Возбуждение и негодование либералов в связи с этим достигли предела, их противоречия с правящим союзом короны, армии и аграрного дворянства переросли в острый конституционный конфликт.

К оживлению политической жизни вело еще одно обстоятельство. Племянник великого корсиканца, император Наполеон III попытался возродить давнее французское влияние в Италии и в 1859 г. заключил с королевством Пьемонт-Сардиния союз против Австрии, владевшей североитальянскими территориями. В начавшейся войне союзники одержали победу, Италия стала единой.

Воодушевленную итальянским объединением немецкую общественность впервые после революции 1848 г. вновь захлестнула волна национального энтузиазма. Выпускались тысячи листовок, памфлетов, газетных статей с громкими требованиями скорейшего создания единого и мощного немецкого государства. Своего апогея национальный подъем достиг в ноябре 1859 г., во время празднования всей Германией столетнего юбилея Шиллера. Но вместе с тем стало ясно, что те различные национальные движения, которые оформились в дни революции, продолжают существовать и даже окрепли в организационном отношении. Возникший в 1859 г. в Кобурге малогерманский «Национальный союз» в организационном, финансовом и пропагандистском плане значительно превосходил велико германское католическое движение. Созданный этим движением в 1862 г. «Союз реформы» явился на свет с опозданием и так и остался слабым и плохо организованным. Мощный национальный рык малогерманцев совершенно заглушил жалкое тявканье католических идеологов.

Монархи заволновались, Центральный комитет Национального союза был изгнан из Франкфурта, а в Саксонии, Мекленбурге, Ганновере и обоих Гессенах он был запрещен. На юге национальный союз насчитывал очень мало сторонников, и ему пришлось убедиться, что он будет не в состоянии собственными силами сломить сопротивление правительств и вековых традиций. Тем не менее ошибочно думать, что его деятельность не имела никакого значения. После двухлетней пропаганды он насчитывал более 30 тыс. членов, из них около 8 тыс. в Пруссии, но все они принадлежали к правящим классам и пользовались большим влиянием. На организуемые ими празднества собирались огромные толпы, бурно приветствовавшие идею германского единства^[124].

В этот период всякое соглашение между прусским правительством и либералами других немецких государств казалось невозможным ввиду того внутреннего конституционного конфликта, который был вызван прусской военной реформой.

Конституционный конфликт в Пруссии

Став в 1858 г. регентом, принц Вильгельм начал борьбу с королевой и ее окружением, пытаясь опереться на буржуазно-либеральные круги. В 1858 г. принц-регент дал отставку министерству Мантейфеля и призвал к власти умеренных либералов. Желая приобрести их поддержку, он пообещал реформы. Начался период заигрывания регента с либералами, названный последними «новой эрой». Сменивший Мантейфеля новый глава прусского правительства граф Шверин провозгласил необходимость доверия между троном и обществом. На выборах 1858 г. либералы получили большинство в ландтаге. Политический сдвиг в Пруссии оказал определенное влияние на другие германские государства. Так, в Баварии ультрареакционное министерство ушло в отставку.

Вильгельм и его окружение видели главную опору юнкерского господства в увеличении регулярной армии. Кадровые вышколенные линейные полки старого типа были малочисленны, а солдаты ландвера, призывавшиеся лишь во время войн, как показала революция, были ненадежны, отказывались выступать против повстанцев. Увеличения армии требовал и взятый Пруссией курс на установление ее гегемонии в общегерманском масштабе.

В 1860 г. военный министр Альбрехт фон Роон внес в прусский ландтаг проект реорганизации армии: увеличение вдвое состава армии и срока обязательной военной службы с двух до трех лет, а это требовало увеличения военного бюджета. Либеральное большинство палаты отвергло проект, но утвердило испрашиваемые правительством дополнительные ассигнования на усиление боевой готовности армии. Однако конфликт палаты с короной был налицо.

На состоявшихся в декабре 1861 г. выборах в ландтаг созданная буржуазией Прогрессистская партия добилась значительного успеха. Разногласия между правительством и палатой еще более обострились, что показало обсуждение бюджета на 1862 г. Большинством голосов палата депутатов потребовала у правительства «большей специализации бюджета», что фактически означало отклонение представленного правительством проекта бюджета. И марта 1862 г. последовал указ о роспуске парламента.

В новом ландтаге, где прогрессисты опять оказались в большинстве, законопроект о военной реформе был отвергнут вторично. Конституционный конфликт обострился до крайности. Монархия Гогенцоллернов оказалась в глубоком кризисе. Вильгельм I стал даже поговаривать об отречении от престола. В крупных городах и промышленных центрах страны проходили антиправительственные митинги и собрания с выражением одобрения позиции депутатов.

Действующий закон 1814 г., дополненный и измененный указом 1820 г., установил всеобщую воинскую повинность: после трех лет действительной службы солдаты на два года зачислялись в запас, затем переходили в ландвер, который делился на два срока и где они состояли до достижения сорокалетнего возраста. Однако, хотя с 1814 г. население Пруссии возросло с 11 до 18 млн. человек, ежегодно призывалось по-прежнему только 40 тыс. новобранцев, так что примерно 25 тыс. молодых людей ускользали ежегодно от рекрутского набора. Контингент прусской армии был настолько незначителен, что, когда обстоятельства требовали перевода армии на военное положение, приходилось призывать под знамена ландвера людей, достигших довольно солидного возраста, успевших в большинстве случаев обзавестись семьей и отрывавшихся от своих обычных занятий, что вредило экономической жизни страны. Атак как ландвер и кадровые части были тесно связаны между собой (каждая бригада состояла из одного линейного полка и одного полка ландвера), то недостатки организации ландвера отражались на всей армии.

По новому порядку на службу должны были призываться все рекруты, так что всеобщая воинская повинность была восстановлена на деле. Время пребывания в запасе было увеличено с двух до четырех лет. Таким образом, численность действующей армии увеличивалась на 220 тыс. солдат с трехлетним сроком службы. Это давало возможность не прибегать сразу к призыву ландвера, который был сохранен в качестве армии второй линии, но в ландвер запасные теперь зачислялись только до 32 лет. После мобилизации 1859 г., снова раскрывшей прежние недостатки, регент приступил к выполнению своего плана; он сохранил кадры ландвера, причислил туда новых рекрутов и потребовал от ландтага, чтобы они отпустили ему 9,5 млн. талеров на эту реформу^[125].

Сумма эта показалась ландтагу чрезмерной, и он поставил на обсуждение вопрос об уменьшении расходов за счет сокращения срока действительной службы с трех лет до двух, тем более что большую часть вновь созданных офицерских постов правительство предполагало отдать дворянам, и буржуазия не имела охоты взваливать на свои плечи новое бремя только для того, чтобы увеличить влияние ненавистной касты. Наконец, парламентское большинство было недовольно министерством, не желавшим пойти ему навстречу по двум наиболее дорогим для него вопросам: радикальному преобразованию палаты господ, в которой засели юнкера, отвергавшие все принимаемые проекты, и чистке реакционной администрации.

В 1860 г. палата депутатов отпустила временные кредиты на новые полки. Это была уловка, так как было ясно, что правительство не откажется от начатого дела. Временно сформированные полки были зачислены в действующую армию.

Палата потребовала их роспуска, принц был возмущен этим требованием, на которое он смотрел как на узурпацию своей власти. В 1861 г. кредиты были вотированы только после бурных прений; оппозиция усиливалась, а дебаты принимали все более резкий характер. Жена регента, Августа, его сын, его невестка — дочь английской королевы — умоляли его не ссориться с ландтагом, но это не поколебало его.

Военный министр Альбрехт фон Роон, напротив, старался убедить регента в законности его поведения. Роон был выдающимся офицером и отличным администратором. Он подготовил сильный офицерский корпус, проникнутый кастовым духом. Во главе главного штаба с 1858 г. был поставлен Хельмут фон Мольтке (1800–1891), который разработал планы мобилизации, изучил военное значение железных дорог и создал современную тактику ведения войны. Вильгельм видел, как на его глазах растет орудие прусского могущества, и со все большим нетерпением выслушивал критические замечания дилетантов и профанов. Теперь он не хотел уже и слышать ни о каком компромиссе.

Фридрих Вильгельм IV скончался в начале 1861 г.; брат его, принимая корону, как бы проникся мистическим духом, который владел его предшественником. Прусская конституция отличалась неясностью. Либералы стремились расширить ее и хотели добиться права вотировать налоги и превратить конституционную монархию в парламентарный режим. В 1861 г. Вильгельм уже целиком разделял взгляды Роона. Убежденный в том, что военная сила обеспечивает власть государей и что те монархи, которые недостаточно о ней заботятся, становятся жертвой революции, он всегда помнил об участи Карла I Стюарта. Однако он с большим опасением вступил на путь борьбы с парламентом, и его колебания могли повлечь за собой самые серьезные последствия, так как ему приходилось иметь дело с противниками, раздражение и требовательность которых возрастали по мере того, как борьба затягивалась.

Прогрессистская партия выдвинула программу реформ, которые должны были обеспечить торжество буржуазии и парламентского режима. Выборы 1861 г. показали упадок консервативной партии, которая потерпела полное поражение. Ландтаг проявил несговорчивость в военном вопросе, и палата была распущена. Однако выборы 1862 г. носили еще более радикальный характер: теперь 253 либералам противостояло всего 16 консерваторов.

Прогулка в Бабельсбергском парке

24 сентября 1862 г. Вильгельм I, который в поисках выхода из ситуации уже подумывал об отречении, сделал решительный шаг и назначил премьер-министром ультраконсервативного, имевшего славу рьяного реакционера и репутацию «сильного человека», Отто фон Бисмарка (1815–1898), бывшего тогда прусским послом в Париже.

В 1862 г., в трудное для прусской короны время, Бисмарк был призван дать решительный бой либералам. Назначение произошло после прогулки и долгого разговора в Бабельсбергском парке вокруг королевской резиденции в Потсдаме. В ходе беседы Бисмарк твердо заверил короля в том, что сумеет стабилизировать положение и так прижмет либеральное большинство ландтага, что оно прикусит язык^[126]. Для немецкой общественности Бисмарк воплощал собой не только антилиберальные, но и антинациональные устремления, поскольку тогда либерализм и национализм были неотделимы друг от друга. Однако Бисмарк вынашивал более грандиозные планы. Он стремился к мощи и консолидации Пруссии на европейской сцене, что было осуществимо, по убеждению Бисмарка, только после установления прусской гегемонии в Германии и вытеснения оттуда Австрии. Бисмарк понимал, что достичь этого можно лишь с согласия других европейских держав на изменение политической карты Европы.

Бисмарк пошел напролом, выступив против политического курса буржуазии. Он явился в ландтаг с проектом военной реформы и потребовал его утверждения. Депутатам, упрекавшим его в нарушении конституции, Бисмарк отвечал, что конституция не предусматривает того случая, когда палата отказывает монарху в необходимых средствах, что вся жизнь соткана из компромиссов и что если одна из сторон отказывается от сделки, то конфликт неизбежен, а тогда побеждает сильнейший. Граф Шверин придал этой мысли резкую формулировку в известной фразе: «Сила господствует над правом».

Однако строптивая палата вновь отказалась удовлетворить требования правительства. Тогда, невзирая на отказ, Бисмарк явочным порядком провел военную реформу, израсходовав большие средства на реорганизацию армии и ее вооружение. Конфликт между правом и силой закончился победой последней, ибо в руках Бисмарка были армия и полиция. Но главное заключалось в том, что Бисмарк имел перед собой слабого противника, каким являлась либеральная буржуазия. Бисмарк выполнял план формирования сильной кадровой армии, чтобы, опираясь на ее мощь, не останавливаясь ни перед чем, осуществить «железом и кровью» создание единого германского государства. Но этим самым он осуществлял и национальные требования буржуазии.

Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк родился в Шёнхаузене, в старой Бранденбургской марке, 1 апреля 1815 г. После бурно проведенной молодости он проживал в своем поместье, когда в 1847 г. был избран депутатом в соединенный ландтаг Пруссии. Саркастическая наглость, с которой он выступал против новых стремлений, егопренебрежительное отношение к общественному мнению, презрение к популярным фразам и крупным деятелям эпохи вызывали скандалы. Но даже его противники признавали его смелость и талант. Он не владел даром речи и запинался, но умел в нужный момент найти меткое слово и образ, врезывающийся в память. Бисмарк отличался всеми типичными чертами юнкерской касты, набожностью, ненавистью к демократии и к городам, невозмутимым хладнокровием и мужеством, ясными и определенными мыслями и абсолютной верой в собственное предназначение^[127].

В дни революции он отвергал не идею германского единства, а те условия, которые Франкфуртский парламент хотел навязать Пруссии. Бисмарк еще верил в возможность сближения с Австрией, но его иллюзии скоро были развеяны. Будучи представителем Пруссии при союзном бундестаге, он вступил в открытую борьбу с австрийскими делегатами. Впечатления, вынесенные им из этой борьбы, он выразил в знаменитом изречении: «В наших союзных отношениях я усматриваю ненормальность, которую раньше или позже придется лечить мечом и огнем».

Из этой мысли о неизбежности разрыва с Австрией вытекала вся его политика. Не было человека, более проникнутого реализмом и менее подчиненного предрассудкам, чем Бисмарк. Недостаток воображения и предприимчивости компенсировались в Бисмарке огромной хитростью, осторожностью и здравым смыслом. На договоры он смотрел как на временные комбинации и считал их истекшими, как только из них оказывалась извлеченной вся возможная выгода.

Очутившись у власти, он открыто заявил австрийскому посланнику: «Отношения между Пруссией и Австрией должны измениться к лучшему или к худшему; мы желаем первого решения вопроса, но должны готовиться и ко второму».

Австрийский император 17 августа 1863 г. созвал германских государей на конгресс во Франкфурте, чтобы утвердить план реформирования Германского союза и создать исполнительную директорию из монархов шести крупнейших немецких государств. Собрание было блестящим. Франц Иосиф неожиданно обнаружил настоящий талант председателя. Ему удачно ассистировал саксонский король, руководивший большинством прочих правителей. Настойчиво приглашаемый во Франкфурт прусский король колебался, рыдал, но, по настоянию Бисмарка, все-таки не поехал на конгресс, а его отсутствие лишало резолюции франкфуртского съезда всякого значения^[128].

Бисмарк отнесся к этой затее совершенно хладнокровно, а пока его противники гнались за призраками, он старался обеспечить себе поддержку России. В начале 1863 г. в русской Польше вспыхнуло восстание и Петербург нуждался в прусской поддержке. Для осуществления своих планов Бисмарк, со своей стороны, также нуждался в благожелательном отношении парижского и петербургского кабинетов. Но дипломатическое сближение этих дворов способно было парализовать его проекты. Союзные Франция и Россия не нуждались бы в Пруссии и не имели бы оснований допустить ее усиление. В то время как Наполеон III дал себя увлечь в переговоры с Австрией и Англией, которые встревожили Петербург, Бисмарк пошел навстречу желаниям царя и предложил ему помощь, за что Александр II был чрезвычайно признателен.

Таким образом, к концу 1863 г. политическое положение в Европе благоприятствовало курсу Бисмарка. Австрия, обескураженная неудачей Франкфуртского конгресса, была напугана пропольскими декларациями парижского кабинета. Франция восстановила против себя Россию, а сама негодовала на Англию за ее уклончивое поведение. Пруссия завоевала симпатии царя, тогда как в лагере ее противников был разброд. Смерть датского короля Фридриха VII в 1863 г. дала Пруссии удобный предлог для начала действий.

Датская война

Когда в ноябре 1863 г. датский король Христиан IX официально включил в состав своего государства Шлезвиг, Германия ответила всплеском патриотизма. Общественность и ландтаги шумно потребовали начать национальную войну против Дании. Но они совершенно не принимали в расчет международную обстановку, обнаружив поразительную политическую близорукость. Напротив, Бисмарк учитывал все обстоятельства и соотношение сил весьма тщательно.

История богата парадоксами. Именно либеральное национальное движение, преисполненное ненавистью к политике Бисмарка, способствовало ее успеху. Ничто не помешало бы планам Бисмарка больше, чем союз с немецким национальным движением, которого опасались во всех европейских столицах. Бисмарку был необходим такой конфликт, чтобы за его кулисами скрыть свои истинные намерения и дождаться удобного момента для начала активных действий. Чуждый всяким национальным эмоциям, он открыто признал легитимность прав датского короля на Шлезвиг-Гольштейн, что успокоило Лондон, Париж и Петербург. В то же самое время Бисмарк уже готовил нападение на Данию, поскольку полное включение Шлезвига в Датское королевство нарушало давнюю и общепризнанную автономию этого герцогства.

Строго говоря, различия между требованиями национального движения и обеими германскими державами, которые, к общему удивлению, совместно начали войну против Дании, носили в основном формально-правовой характер. Но либералы не без основания опасались того, что произошло.

В январе 1864 г. австро-прусские войска вошли в Ютландию, прорвали 18 апреля сильные дюппельские укрепления и одержали победу еще в нескольких кровопролитных сражениях. В октябре побежденная Дания запросила мира. По Венскому договору 30 октября 1864 г., она уступила победителям оба герцогства и маленькое герцогство Лауэнбург между Гольштейном и Мекленбургом. Но Шлезвиг и Гольштейн не стали новыми членами Германского союза, чего ожидали либералы, а без лишних церемоний были, по сути, аннексированы победителями при формальной видимости временного совместного управления этими территориями.

Теперь и многие деятели либерализма осознали, что казавшаяся консервативной и даже беспринципной политика Бисмарка явно добилась успеха, в отличие от постоянных неудач национально-либерального лагеря. Справедливыми оказались слова Бисмарка, сказанные им еще в сентябре 1862 г. в речи перед оторопевшими депутатами ландтага: «Великие вопросы времени решаются не речами и постановлениями большинства — это было ошибкой 1848 и 1849 гг., а железом и кровью».

Первый шаг Бисмарком был сделан. Либеральное движение оказалось крикливым, но практически бессильным. Теперь пришло время, которого давно ожидал Бисмарк, — время окончательного установления прусской гегемонии в Германии и вытеснения из нее Австрии. Это было исполнением того курса прусской политики, который начался еще в 1740 г. вторжением Фридриха Великого в Силезию. Установившееся после революции неустойчивое равновесие между Австрией и Пруссией не могло скрыть их постоянного соперничества. Между ними находились средние и мелкие государства «третьей Германии», которые надеялись сохранить свою суверенность и укрепить федеративный союз политикой лавирования между Берлином и Веной.

Датская война изменила положение в центре Европы. Ни одна из великих держав не заявила протеста. Впрочем, это определила не только умелая тактика Бисмарка, но, пожалуй, еще больше — Крымская война, которая уничтожила прежний европейский порядок. Россия и Англия вступили в период глубокой вражды, и их совместные действия были невозможны. История на несколько лет приоткрыла для Германии дверь, в которую очертя голову ринулся Бисмарк.

Отношения между Берлином и Веной после заключения Венского договора нельзя было назвать хорошими. Бисмарк, который ни за что не хотел отказаться от герцогств, ожидал сопротивления со стороны Австрии и, не отвергая мысли о соглашении, в глубине души не желал примирения.

Король следовал за своими советниками не без некоторого опасения. Бисмарк сближался с Францией и заигрывал с Италией. Эти союзы казались прусскому государю подозрительными и не нравились ему. Ставка была слишком серьезная, результат игры казался сомнительным, а шлезвигская кампания не предвещала особых успехов в будущем. Во время датской войны австрийские войска проявили себя очень хорошо, а прусские генералы совершили ряд ошибок, чуть было не сорвавших разработанные Мольтке планы. Со своей стороны, Бисмарк далеко не был уверен в Наполеоне III.

Поэтому когда Австрия, внимание которой было тогда целиком поглощено внутренними преобразованиями и которая прежде, чем разрешить свой спор с Пруссией, хотела примириться с венграми и предложила Пруссии компромиссное соглашение, та охотно приняла это предложение. Гаштейнская конвенция 14 августа 1865 г., по словам прусского короля, была «победой, не стоившей ни одной капли крови». По этому договору Пруссия и Австрия, сохраняя право общего владения, поделили между собой управление герцогствами. Лауэнбург был передан Пруссии в полное владение при условии уплаты 272 млн. талеров. Этот прецедент имел самое серьезное значение, особенно для Австрии, которая, скомпрометировав себя этим двусмысленным торгом, вызвала недовольство остальных немецких государей.

Гаштейнская конвенция ничуть не уладила прежних недоразумений. Бисмарк отправился в Биарриц, чтобы окончательно выяснить намерения Наполеона III. Но французский император отказался взять на себя какие-либо обязательства, он хотел оставить за собой свободу действий для того, чтобы извлечь из положения максимум взаимных выгод, но очень желал конфликта между Пруссией и Австрией. Австрия, которой опасность грозила с двух сторон, встревожилась и мобилизовала несколько полков. Тогда Пруссия подняла громкий крик, быстро закончила свои военные приготовления и 8 апреля 1866 г. подписала с Италией договор, по которому Италия обязалась напасть на Австрию, если в трехмесячный срок Пруссия начнет военные действия. Бисмарк пообещал ей помочь присоединению Венеции в ходе войны с Австрией.

Конец дуализма

После датской войны Вене и Берлину стало ясно, что дело постепенно, но неуклонно идет к их вооруженному столкновению. Нужен был только повод, который дал бы возможность объявить противника агрессором. Такой повод был найден, когда только что объединившаяся Италия стала открыто поддерживать Пруссию. Мечтавший о реванше за поражение 1859 г. венский кабинет в марте 1866 г. объявил о начале мобилизации австрийской армии.

11 июня 1866 г. пруссаки заняли Гольштейн. Австрия потребовала от бундестага мобилизации союзной армии, которая была одобрена представителями четырех королевств, обоих Гессенов и Нассау. Пруссии приходилось иметь дело с тремя группами противников: Гессен-Кассель и Ганновер на западе, южногерманские государства за Майном и, наконец, Австрия, авангардом которой была Саксония. Однако Пруссия имела перед своими противниками преимущества в организации и вооружении.

Несколько быстрых маневров решили участь гессенского курфюрста и ганноверского короля. Ганноверская армия, пытавшаяся отступить для соединения с войсками южногерманских государств, двигалась очень медленно и 29 июня после сражения при Лангензальце была вынуждена капитулировать. Пруссаки заняли Франкфурт и наложили на него контрибуцию в 25 млн. талеров. Мантейфель быстро гнал перед собой баденские и гессенские войска. Нюрнберг открыл перед победителями свои ворота, и пруссаки собирались вторгнуться в Старую Баварию, когда прибыло известие о заключении перемирия.

В Богемии австрийский командующий, венгерский дворянин Людвиг Бенедек мог выставить 250 тыс. человек против 300 тыс. солдат, которыми командовали прусский наследный принц и принц Фридрих-Карл. Австрийцы располагали лучшей артиллерией, чем пруссаки, и превосходной кавалерией. Но зато более дальнобойная и скорострельная игольчатая винтовка Дрейзе, заряжаемая с казенной части, давала прусской пехоте огромное преимущество. Во всех боях австрийские потери были втрое выше, чем потери их противников. После итальянской кампании австрийский главный штаб усвоил тактику атаки сомкнутыми рядами. Пруссаки, сражавшиеся стрелковыми цепями, приученные к обходным движениям и фланговым атакам, останавливали неприятельские колонны своим метким огнем, а когда заколебавшийся противник начинал отступать, вносили в его ряды страшное опустошение.

Бенедек, который прославился своими успехами в Италии и назначение которого на пост главнокомандующего состоялось только под давлением общественного мнения, был прекрасным корпусным генералом, но совершенно не имел качеств командира целой армии.

Медлительность Бенедека дала возможность пруссакам занять всю Саксонию без единого выстрела, но они боялись вторгнуться вглубь Силезии и сконцентрировали там большую армию. Затем, стараясь отыскать австрийцев в Богемии, они двинулись туда тремя удаленными друг от друга корпусами. Бенедек занимал очень выгодную позицию, которой он не сумел как следует воспользоваться. Фридрих-Карл, которому пришлось иметь дело со слабейшими силами противника, переправился через Изар и 26–29 июня отбросил расстроенное левое крыло австрийской армии к Кёниггрецу (Садовой). Тем временем подошла и силезская армия кронпринца. Обе прусские армии соединились, и король прибыл в главную квартиру вместе с Мольтке, Рооном и Бисмарком.

Австрийская армия занимала к северу от Кёниггреца, на берегу Эльбы, сильную позицию, хорошо защищенную окопами. 3 июля армия наследного принца быстро дошла до стратегически важной деревни Хлум, этого ключа австрийских позиций. Австрийская колонна, состоявшая из 18 тыс. чел., пошла в яростную атаку, для того чтобы взять обратно Хлум, но потеряла при этом треть своего состава. Войска заколебались под неудержимым напором трех прусских клиньев, и Бенедек отдал приказ об отступлении. Оно прикрывалось артиллерией, которая вела себя просто героически. Утомленные пруссаки, не успевшие даже отдать себе отчет в значении одержанной ими победы, в продолжение двух дней не преследовали австрийцев, которых это спасло от полного разгрома. Они потеряли 18 тыс. убитыми и 24 тыс. пленными; у пруссаков выбыло из строя 9 тыс. человек.

Война показала огромное превосходство Пруссии над ее противниками, а вера прусских генералов в победу не имела границ. Блестящую победу Пруссии обеспечили ее военно-техническое превосходство, отлично подготовленная армия и стратегический талант жесткого начальника генерального штаба фон Мольтке, который впервые в истории войн в полной мере использовал железную дорогу и телеграф для координации действий всех прусских армий, всегда находившихся там, где им надлежало быть. Вильгельм I, который скрепя сердце согласился на эту братоубийственную войну, теперь был воодушевлен победой настолько, что непременно захотел въехать на белом коне в поверженную Вену. С огромным трудом Бисмарку удалось отговорить короля от этого намерения. Бисмарк не желал чрезмерного унижения Австрии, рассчитывая в будущем иметь ее в качестве нейтральной стороны, а не противницы в предполагаемом столкновении с Францией.

Еще до начала «немецкой войны» Пруссия объявила недействительным Венский акт 1815 г. о создании Германского союза, в то время как Австрия действовала именно как глава этого союза. Так что это была война, скорее, не между Пруссией и Австрией, а между Пруссией и Германским союзом. Поддержавшие Австрию саксонские и южногерманские войска носили черно-красно-золотые нарукавные повязки, сражаясь против воюющей под черно-белыми знаменами прусской армии.

Казалось, Пруссия уже преодолела главные трудности на пути к своей гегемонии в Германии. Однако ей пришлось приложить немало дипломатических усилий, чтобы урегулировать свои дела с великими европейскими державами. В результате трудных переговоров Бисмарк убедил царя Александра II отказаться от вмешательства в германские дела для защиты нарушенных Пруссией священных легитимных прав германских монархов, тем более что Англия и Франция не поддержали предложение России о восстановлении монарших прав нескольких германских государей, земли которых были присоединены к Пруссии. Столь же удачно Бисмарк справился и с аппетитами Наполеона III. Бисмарк понимал, что завершить объединение Германии можно будет только в случае устранения французской угрозы. За соблюдение Наполеоном III нейтралитета Бисмарк обещал ему Саар, и своей близорукой политикой Наполеон способствовал осуществлению того самого немецкого объединения, которому хотел помешать. Когда в 1866 г. Франция оказалась ни с чем, Бисмарк сразу отклонил ее требования о компенсации за нейтралитет, и страну охватило чувство уязвленной гордости, требующее выхода. Наполеон требовал передачи Франции Саара, Пфальца с крепостью Шпейер и рейнской части Гессен-Дармштадта с крепостью Майнц. Бисмарк пригрозил Франции войной, но одновременно предложил свое содействие в передаче ей Люксембурга и Бельгии, на что Наполеон согласился. Расчет Бисмарка был прост. Он не сомневался в том, что Англия не допустит включения Люксембурга и Бельгии в состав Франции.

Пражский мир

Бенедек отступил к Ольмюцу, преследуемый армией наследного принца, тогда как Фридрих-Карл шел на Вену. Теперь Францу-Иосифу оставалось только надеяться на вмешательство Европы. Эрцгерцог Альбрехт 24 июня разбил итальянцев при Кустоцце. Хотя бы с этой стороны военная честь была спасена. Император официально уступил Венецию Наполеону III и просил его посредничества. Французская дипломатия, все расчеты которой были построены на продолжительной и изнурительной войне, способной истощить силы враждующих сторон, совершенно растерялась. Самым разумным выходом для Вены было бы обратиться к Европе и согласиться на предложение российского министра А.М. Горчакова о созыве конгресса для решения конфликта. Вместо этого австрийское правительство начало бесплодные переговоры, а Пруссия тем временем продолжила наступление.

14 июля была занята вся Моравия, кроме Ольмюца, а прусские аванпосты оказались в 15 километрах от Вены. Бенедек был отрезан от Дуная, до которого он мог теперь добраться только длинным обходным путем к востоку, а главная прусская квартира была перенесена в Никольсбург, в окрестности австрийской столицы. Надежды, которые Франц-Иосиф возлагал на Францию, быстро рассеялись. Париж советовал ему принять условия Бисмарка, потому что продолжение борьбы привело бы к гибели монархии, а Наполеон твердо решил не втягивать Францию в войну.

Основные условия мирного договора были выработаны в Париже прусским посланником Гольцем и Наполеоном. Австрия вышла из Германского союза, Северогерманский союз в военном отношении подчинялся руководству Пруссии, которая получала герцогства Шлезвиг и Гольштейн, южногерманские государства должны были создать отдельный союз. Прусский король был страшно возмущен, так как он требовал уступки ему части Силезии, Саксонии, Ансбаха и Байройта. Гольц добился все-таки от Франции обещания, что она не станет противиться присоединению к Пруссии территорий с 3-мя или 4-мя млн. населения.

Переговоры, начавшиеся 22 июля в Никольсбурге, едва не сорвались из-за вопроса о Саксонии. Бисмарк требовал, чтобы ее король вступил в Северогерманский союз. В это время австрийское правительство еще не оставило мысли о возобновлении военных действий, и решилось бы на продолжение войны, если бы могло уверенно рассчитывать на поддержку Франции. Мольтке упорно утверждал, что Пруссия, имевшая в тот момент 600 тыс. солдат под ружьем, готова ко всяким случайностям; но Бисмарк вовсе не был так уверен в прусских силах. Эрцгерцог Альбрехт защищал Дунай с армией в 250 тыс. чел. В Южной Германии насчитывалось 100 тыс. баварских, вюртембергских и баденских солдат, которые с присоединением французского корпуса могли бы составить грозную силу; вдобавок ряды прусской армии косила свирепая холера. Кроме того, Бисмарк сомневался в том, что Россия останется бесстрастной зрительницей войны или не пожелает, по крайней мере, дорого продать свой нейтралитет. Несомненно, Бисмарк руководствовался весьма здравыми соображениями, когда старался не доводить дела до крайности и склонил короля на уступки, которые ничуть не ослабляли его торжества. Но они дали Австрии возможность легче примириться со своим поражением. 26 июля в Никольсбурге были подписаны предварительные условия мира, а 23 августа в Праге был заключен окончательный договор.

Хотя в последний момент и возник целый ряд недоразумений, но было слишком очевидно, что Австрия решится снова попытать счастья лишь после реорганизации своей армии. Франция, ущемленная в своем престиже, скомпрометированная нерешительностью своей политики, оказалась в изолированном положении. Когда французский посол Винсент Бенедетти попросил Бисмарка дать Франции какую-нибудь компенсацию, то последний отнесся к этому предложению с крайним высокомерием и отказался даже от малейшего исправления границ. Он восстановил прежние сердечные отношения с Россией, и теперь приходилось оставить всякую надежду на возможность вовлечения его в невыгодную сделку.

Французское правительство, которое могло обвинять только самого себя в постигших его неудачах, затаило злобу на Пруссию за свою собственную недальновидность. С другой стороны, прусский король не мог простить Наполеону того, что он остановил его победоносные войска у ворот Вены. Немецкое национальное чувство, отличающееся легкой возбудимостью, возмущали притязания французского кабинета, а Бисмарк с величайшей ловкостью старался обратить прусское честолюбие против французов.

Северогерманский союз

Трехнедельной кампании оказалось достаточно для того, чтобы изменить всю политическую ситуацию в Европе и на место французской гегемонии поставить гегемонию Пруссии. Было подсчитано, что денежная контрибуция, наложенная на побежденных, составляла около 40 млн. талеров. Некий прусский полковник Борбштедт заметил по этому поводу, что «что хорошая армия не всегда отличается непроизводительностью, как утверждают профессора политической экономии». Но что еще важнее, благодаря новым договорам Пруссия аннексировала Ганновер, Гессен-Кассель, Нассау и Франкфурт, а ее население возросло на 4,5 млн. жителей.

Бавария уступила ей две небольшие территории в Шпессарте и Каульсдорфский клин; Гессен-Дармштадт отдал ей Гессен-Хомбург и некоторые районы Верхнего Гессена, а также предоставил ей исключительное право держать гарнизон в Майнце. 24 декабря, после того как герцог Ольденбургский за значительное денежное вознаграждение согласился отказаться от своих прав, парламент утвердил присоединение бывших датских герцогств. В этот момент в Пруссии насчитывалось 24 млн. жителей.

Перед прусским правительством, желавшим достигнуть объединения Германии, стояла в то время тройная задача: растворить в монархии новых подданных, установить власть над северогерманскими государствами, не подвергшимися завоеванию, и подготовить южногерманские государства, независимость которых была обеспечена договорами, к признанию прусского сюзеренитета. При осуществлении этой программы Бисмарк обнаружил поразительное искусство, которое несколько затемнено было его дипломатическими успехами, но которое навсегда останется одним из основных доказательств его прав на славу.

Еще до подписания Пражского мира с Австрией Бисмарк приступил к образованию нового Северогерманского союза под руководством Пруссии. 4 августа 1866 г. он обратился к государствам Германии с соответствующим предложением, которое приняли восемь государств и три вольных города — Гамбург, Бремен и Любек. В состав Союза были включены земли, лежавшие севернее реки Майн. Вне этого Союза оставались лишь Бавария, Баден, Вюртемберг и часть Гессен-Дармштадта, которые, однако, уже состояли в военном блоке с Пруссией и были тесно связаны с ней экономически. Так в ходе острой борьбы был упразднен и похоронен старый Германский союз, и Австрия навсегда была отстранена от участия в общегерманских делах.

Собравшийся в начале 1867 г. северогерманский рейхстаг утвердил конституцию Союза, по которой вся полнота власти в государстве сосредоточивалась в руках наследного президента — прусского короля, он же был и главнокомандующим союзной армии. Заместителем президента являлся назначаемый им союзный канцлер, постоянно председательствовавший в верхней палате рейхстага — Союзном совете. Совет не избирался, а формировался из представителей союзных государств, причем 17 из 43 членов Совета представляли Пруссию. Нижняя палата рейхстага, состоявшая из 297 депутатов, избиралась мужским населением всеобщей подачей голосов.

Союзная конституция изъяла важные в экономическом отношении отрасли законодательства из компетенции отдельных государств и передала их в ведение Союза. Это были: единое гражданство на всей территории Союза и свобода передвижения по ней, законодательство в области промышленности, торговли, таможенных пошлин, судоходства, монетного дела, мер и весов, железных дорог, водных путей сообщения, почты и телеграфа, патентов, банков, внешней политики, охраны торговли за границей, уголовного права, судопроизводства^[129].

Успешное объединение Северной Германии сверху привело к примирению буржуазных либералов с политикой прусского правительства. Более того, с первыми победами прусского оружия еще недавно фрондировавшие вожди либералов открыто перешли к поддержке Бисмарка. В октябре 1866 г. лидеры прогрессистов Ханс фон Унру, Эдуард Ласкер и другие покинули свою партию и образовали новую, Национал-либеральную, партию. В то же время из состава старой консервативной партии выделилась группа так называемых имперских консерваторов, безоговорочно одобрявших политику Бисмарка. Национал-либералы и имперские консерваторы стали главной опорой Бисмарка.

Бисмарк конфисковал громадные капиталы, предназначенные на вознаграждение государей, лишившихся своих владений, и воспользовался этими суммами главным образом для обработки общественного мнения, создавая или подкупая газеты. Но враждебные чувства были понемногу ослаблены не столько мерами строгости и развращения, сколько бережным отношением и уважением к местным традициям. Признавая, что только часть населения высказалась за необходимость присоединения к Пруссии, Бисмарк выразил надежду, что в недалеком будущем присоединенные провинции теснее сольются с новым отечеством и начнут принимать близкое участие в его жизни. В целом, эти ожидания не были обмануты. К бессильным протестам семи вельфских депутатов от Ганновера присоединились только датские депутаты и фракция 13 познанских поляков.

Освободившись, таким образом, от серьезных внутренних забот, Пруссия могла начать всей своей тяжестью давить на мелких немецких монархов, которых она сгруппировала вокруг себя. 4 августа 1866 г. она предложила государствам Северной Германии заключить с ней союз на год, в течение которого будут выработаны основы Северогерманского союза, предусмотренного постановлениями Пражского мира. Великие герцогства Ольденбургское и Веймарское, оба Мекленбурга, герцогства Брауншвейг, Анхальт, Кобург-Гота и Альтенбург, княжества Вальдек, Детмольд, Шаумбург-Липпе, Рейс младшей линии, Рудольштадт и Зондерсхаузен, а также вольные города Гамбург, Бремен и Любек без возражений согласились на предложение Пруссии. А когда регентша княжества Рейс старшей линии, Каролина, не обнаружила особого энтузиазма, то княжество было занято прусскими войсками. Герцог Мейнингенский, Бернхард, известный своим австрофильством, должен был отречься от престола в пользу своего сына. Саксонский король Иоганн отнесся к своему несчастью с меланхолическим достоинством, и ему оказаны были некоторые милости; Гессен-Дармштадт вошел в Союз своей частью, расположенной к северу от Майна.

Бисмарк старался сохранить внешние приличия и уверял, что требует от государей «таких минимальных уступок, без которых существование целого решительно невозможно». Он утверждал, что намерен основать новый союз на доверии, а не на насилии. «Посадим Германию в седло, — отвечал он консерваторам, удивлявшимся его сдержанности, — а поехать она сумеет сама», и он настолько верил в гений своего народа, что не сомневался, что «на этом пути он сумеет найти надлежащую дорогу, ведущую к цели».

Эта умеренность Бисмарку ничего не стоила. Проект, выработанный берлинской конференцией 13 декабря 1866 г. — 9 января 1867 г., в конечном итоге, утвердил гегемонию Пруссии. Во главе Союза стоял, в качестве президента и главнокомандующего, прусский король, союзным знаменем (бело-черно-красное) было признано прусское знамя. Компетенция Союза распространялась на все военные, политические и торговые дела; союзным властям были подведомственны таможни, косвенные налоги, железные дороги, почтово-телеграфные учреждения, монетное дело, весы и меры, санитарные организации, торговое и морское законодательство, уголовное законодательство. Союзный бюджет покрывался таможенными сборами, почтовыми доходами и различными косвенными налогами, а если этих доходов не хватало для покрытия всех расходов, то дефицит пополнялся взносами отдельных государств, пропорциональными количеству их населения.

Президент представлял Союз перед иностранными государствами, обладал правом объявлять войну и заключать мир. Ему принадлежало высшее командование над всеми вооруженными силами Союза с правом производить смотры армии, назначать всех военных командиров и принимать от солдат присягу в верности. Почти все мелкие государства заключили с Пруссией специальные военные соглашения, по которым их войска были просто зачислены в состав прусской армии; а все без исключения государства должны были преобразовать свои военные учреждения по прусскому образцу. Президенту же было предоставлено право публиковать законы, созывать и закрывать представительные союзные собрания, назначать и увольнять должностных лиц. Представителем президента являлся союзный канцлер, облеченный самыми широкими полномочиями. Отдельные государства были признаны автономными и сохранили за собой вопросы культа, народного образования, общественных работ, судоустройства, но они были мало защищены от посягательств центральной власти.

Чтобы удовлетворить общественное мнение и обезопасить себя от возможных проявлений партикуляризма, Бисмарк наряду с президентом Союза учредил рейхстаг, выбираемый на основе всеобщего мужского избирательного права, но, тем не менее, весьма остроумными комбинациями сумел обеспечить монархической власти безусловно преобладающее влияние. Союзный парламент, или рейхстаг, несмотря на предоставленное ему право интерпелляций и инициативы, оказывал на общественные дела самое слабое влияние. В финансовой области его контроль ограничивался только новыми налогами, о которых его просило правительство. А утвержденные им законы получали силу лишь в том случае, если были одобрены президентом Союза и Союзным советом.

Союзный совет представлял собой довольно своеобразное учреждение, в котором соединялись воедино черты государственного совета, кабинета министров и верхней палаты. Пруссия располагала в нем 17-ю голосами из 43-х. Она председательствовала во всех постоянных комиссиях, на которые делился Совет (военная, морская, таможенная, торговая, железнодорожная, почтово-телеграфная, судебная, счетная). Этот сложный механизм, несмотря на свою кажущуюся бессистемность, был построен с тонким расчетом; отдельные силы в нем были уравновешены, так что в результате существовала только одна реальная власть, а именно, власть короля и его представителя — канцлера, для которого, казалось, и была составлена конституция, подобно тому как рейхстаг был, казалось, создан только для того, чтобы замаскировать честолюбивые стремления Пруссии.

Даже самые умеренные либералы стали жаловаться, что никакой ответственности канцлера, облеченного столь широкими и разносторонними полномочиями, на самом деле не существует, и начали требовать установления парламентского режима. Бисмарк отказался удовлетворить это требование не столько потому, что он не желал расширять прерогатив народного представительства, сколько потому, что ему совершенно не хотелось иметь рядом с собой в министерстве коллег, с мнением которых ему пришлось бы считаться. Он смотрел на власть с чисто плебисцитарной точки зрения и не предусмотрел возникновения новых, непосредственно вышедших из народа, партий, с которыми впоследствии ему не так-то легко удавалось справляться.

В налоговом вопросе оппозиция заупрямилась. Тогда Бисмарк прибегнул к крайним средствам, заговорил о своем выходе в отставку и объявил доктринеров ответственными за возможную неудачу Союза. Железный канцлер не любил пускаться в декламацию; либералы смирились и приняли компромиссную резолюцию, которая в туманных выражениях сохраняла в полной неприкосновенности военные и финансовые прерогативы монарха.

17 апреля 1867 г. предварительным рейхстагом была принята конституция, предложенная на обсуждение ландтагов отдельных государств. В прусской палате прогрессисты сделали последнюю попытку подправить ее в более парламентском духе, но большинство и слушать их не хотело. Поправки лидера прогрессистов Рудольфа Вирхова были отвергнуты 226 голосами против 91.

1 июля 1867 г. союзная конституция была, наконец, обнародована. Ставший союзным канцлером Бисмарк назначил руководителем своего ведомства Рудольфа фон Дельбрюка, одно имя которого было уже целой программой. Он считался либералом и обладал значительными познаниями в области финансовых и торговых вопросов. Первый союзный рейхстаг из 297 депутатов, выбранных на основе новой конституции, открылся осенью 1867 г. Консервативные партии располагали в нем 98-ью местами. Правые и левые либералы имели 126 мандатов. Католики, которые в лице Людвига Виндхорста вскоре получили своего выдающегося парламентского лидера, еще не были организованы и получили всего 18 кресел. Больше внимания привлекали к себе социалисты.

Коммунисты сыграли известную роль в революции 1848 г., но наступившая реакция остановила их пропаганду, газеты их были закрыты, а союзы распущены. О них не слышно было вплоть до того момента, когда к ним на помощь пришел энергичный и деятельный Фердинанд Лассаль (1825–1864), обладавший цветистым и бурным красноречием. Сын богатого еврейского торговца из Бреслау, зажигательный оратор и блестящий публицист Лассаль, к которому Маркс всегда испытывал жгучую политическую ревность, в мае 1863 г. создал в Лейпциге «Всеобщий германский рабочий союз». Этот честолюбивый человек, отличавшийся тонким вкусом и аристократическими манерами, дал рабочей партии лозунг — железный закон заработной платы, программу — создание производительных товариществ с помощью государства — и указал ей основу для деятельности — рабочие союзы. Рабочие, увлеченные не столько учением Лассаля, сколько его личностью, довольно скоро отвергли его сравнительно умеренную теорию и примкнули к коммунистическому учению Карла Маркса, который сформулировал свою систему в знаменитом сочинении «Капитал» и нашел убежденных и талантливых последователей. В августе 1869 г. в Эйзенахе токарь Август Бебель (1840–1913) и журналист Вильгельм Либкнехт (1826–1900) основали Социал-демократическую рабочую партию. Ее программа требовала прогрессивного налога на доходы и наследства, установления нормального рабочего дня, а конечной своей целью она объявила уничтожение частной собственности на средства производства. Социал-демократы приобрели много сторонников в Силезии, Рейнских провинциях и Саксонии. Видя их успехи, правительство встревожилось, но в 1867–1871 гг. они имели в рейхстаге всего несколько депутатов, а их политическая деятельность была совершенно ничтожной.

Прогрессистов тоже насчитывалось не более двух десятков, Таким образом, национал-либералы, обыкновенно действовавшие вместе со свободными консерваторами, располагали громадным большинством, и Бисмарк охотно начал опираться именно на них. Парламентские сессии 1867–1870 гг. были чрезвычайно плодотворными. Принятие всеми государствами прусских военных порядков, организация консульств, учреждение Высшего коммерческого суда, введение Торгового устава и Уголовного уложения знаменовали решительный шаг в сторону полного слияния.

Сами монархи, входившие в состав Северогерманского союза, были обеспокоены постоянными посягательствами Пруссии на их самостоятельность, но их жалобы ничего не значили. С другой стороны, негодование консерваторов против экономических реформ было столь же бесплодным. Пруссия покровительственно относилась к крупным землевладельцам, но позволила либералам вымести весь исторический сор: всевозможные монополии, запрещения, ограничительные регламенты, цеховые организации, корпорации, стеснявшие торговлю и промышленность. Рейхстаг законодательно ввел свободу промышленности, свободу брака, свободу передвижения, отмену максимальных процентов, свободу союзов, и таким образом вознаградил себя за свое политическое порабощение торжеством своих экономических доктрин.

Эти реформы задевали различные интересы и создавали много недовольных людей. На новый режим со всех сторон раздавались жалобы: население роптало на крайнюю обременительность воинской повинности, на тяжесть налогов, на грубость и придирчивость новых чиновников. Бисмарк предвидел неизбежность этих трений, и именно потому так легко согласился на требование Наполеона III, желавшего ограничить прусское господство линией Майна. Но несмотря ни на что, идея единства постепенно проникала в общественное сознание, и канцлер, считая свое дело достаточно упроченным, задумал довести его до конца. Рано или поздно южногерманские государства должны были войти в Северогерманский союз, но без промахов со стороны Франции их присоединение могло бы осуществиться не так скоро.

Статья 2-я Пражского договора постановила, что немецкие государства, расположенные к югу от Майна, образуют «союз, национальная связь которого с Северогерманским союзом составит предмет особого соглашения». Французское правительство придавало важное значение сохранению этого раздельного существования и полагало, что это раздробление Германии на три обломка — Северогерманский союз, Южногерманский союз, Австрия — является достаточной компенсацией за территориальное расширение Пруссии. С самого начала весь вопрос заключался в том, поймут ли 6 млн. южных германцев выгоды рекомендуемого им объединения.

В великом герцогстве Гессенском из общего числа 800 тыс. жителей 150 тыс. вошли в состав Северогерманского союза, управление почтой было передано Пруссии, а армия, реорганизованная по прусскому образцу, была включена в союзную армию. Великий герцог Баденский Фридрих вступил в брак с дочерью прусского короля, которая пользовалась огромным влиянием на мужа,

Бисмарк имел сторонников даже в Баварии и Вюртемберге. Господствовавшие в этих государствах сильные партикуляристские тенденции смягчались общим чувством германского патриотизма, которым Пруссия сумела искусно воспользоваться. При выработке предварительных условий мира в Никольсбурге она старалась проявить великодушие и отказалась от некоторых территорий, уступки которых она раньше требовала. Трудно уверенно сказать, кто первый заговорил о союзе, Бисмарк или вюртембергский министр Фридрих фон Варнбюлер. Южногерманские государства были слишком слабы для того, чтобы остаться в изолированном положении. Австрия была разбита, Франция дискредитирована, и они заключили с Пруссией наступательный и оборонительный союз, по которому обе стороны взаимно гарантировали друг другу неприкосновенность своих владений и обязались объединять свои силы в случае войны.

Существование этих договоров стало известно Европе, и это разоблачение произвело повсюду сильнейшее впечатление. Хотя текст договоров допускал различное толкование, не подлежало сомнению, что Бавария и Вюртемберг поставили свою политику в зависимость от политики Пруссии. Они преобразовали свои армии по прусскому образцу, а этим устранялось одно из самых действенных препятствий к грядущему объединению.

Но Бисмарк воздействовал на Южную Германию не только в военной области, он связал ее с Пруссией узами экономических интересов. В силу конвенции 4 июня 1867 г., преобразовавшей устройство Таможенного союза, законы обо всех таможенных вопросах, о налогах на сахар, соль и табак, о мерах, необходимых для охраны общих таможенных границ, вырабатывались общим органом договаривающихся государств и общим народным представительством. Роль этого общего органа и общего парламента сыграли союзный совет и союзный рейхстаг, к которым для обсуждения торговых вопросов присоединились депутаты южногерманских государств. Новые договоры означали решительный шаг по пути к экономическому объединению и свидетельствовали о новом успехе прусской политики. Отныне решения принимались большинством голосов, а попытки Баварии отстоять свое право вето оказались тщетными. Взаимоконтроль отдельных правительств уступил место власти президента, т. е. прусского короля, которому вместе с тем было предоставлено исключительное право заключать почтовые и торговые договоры.

Дипломаты, открывшие южногерманским депутатам доступ в союзный парламент, рассчитывали, что это сближение вызовет взрыв патриотического энтузиазма, который восторжествует над последним сопротивлением государей и поможет оправдать в глазах Европы присоединение новых членов к Союзу. Но их надежды не оправдались. Временно ошеломленные успехами Пруссии, ее противники успели несколько оправиться. Бейст ввел в Вене парламентское правление, благоприятно встреченное немецкими либеральными кругами, а Франц Иосиф начал сближаться с Наполеоном и в августе 1867 г. встретился с ним в Зальцбурге для обсуждения и выработки общего политического курса.

Баварский король Людвиг II, всецело поглощенный своими эстетическими развлечениями и музыкой Вагнера, не проявлял в политических делах ни особенной последовательности, ни энергии. Однако он очень дорожил своими королевскими правами и с недоверием относился к Пруссии. Основная масса баварского населения была недовольна военными законами, налагавшими на него тяжелое бремя, а сельские жители, находившиеся под влияниемкатолического духовенства, враждебно относились к протестантам Севера. Во время выборов в таможенный парламент партикуляристы одержали полную победу, а вскоре получили большинство в баварском ландтаге. В Вюртемберге либералы были всемогущи, а министр Варнбюлер, не отличавшийся постоянством, совершенно не был намерен затевать опасную борьбу с собственным парламентом из-за одного только удовольствия оказаться в зависимости от прусского короля. Демократическая пропаганда успешно велась также и в Бадене, так что в 1870 г. объединение Германии казалось не более близким, чем в 1866 г. Но неосторожность французского правительства дала Бисмарку возможность осуществить свой план.

В Зеркальном зале Версаля

В начале 1870 г. испанские кортесы предложили вакантный после сентябрьской революции 1868 г. и свержения королевы Изабеллы трон принцу Леопольду из боковой католической ветви дома Гогенцоллернов. Во Франции ожил давний страх перед немецким окружением, и Наполеон заявил резкий протест. Возможно, Бисмарк отказался бы от своих намерений, если бы не знал, что Франция находится в изоляции и не может рассчитывать на поддержку Англии, Австрии или России. Он не хотел активно способствовать развязыванию войны, но и не стремился избежать ее. Вильгельм же был готов удовлетворить французские пожелания и предложить испанский престол негерманскому принцу.

Взволнованная французская общественность на этом не успокоилась. Посол Парижа Винсент Бенедетти отправился на курорт Эмс, где отдыхал прусский король, чтобы передать ему требование гарантий того, что никогда ни один гогенцоллерновский принц не станет претендовать на испанский трон. Вильгельм справедливо воспринял это как дипломатическую пощечину и отклонил требование, на что и рассчитывал Наполеон. Король отправил в Берлин Бисмарку депешу о ходе и результатах переговоров, вполне сдержанную и объективную. Но Бисмарк так отредактировал текст, что он приобрел унизительный для Франции смысл, и в таком виде в тот же день, 13 июля 1870 г., передал его в берлинские газеты. Он справедливо полагал, что французское правительство по внутриполитическим причинам не потерпит этого дипломатического поражения. Ошибкой французского правительства было превращение чисто кабинетного вопроса в вопрос национальной важности^[130]. Бисмарк отлично знал и авантюризм Наполеона III, который, не задумываясь, опрометчиво и без всякой внешнеполитической подстраховки 19 июля объявил войну. В тот же день баварский король Людвиг предоставил свои войска в распоряжение Вильгельма на все время войны; часть ультрамонтанов высказалась в пользу Пруссии и обеспечила министерству большинство. Против войны высказалось только два голоса в Вюртемберге, в остальных же немецких государствах она была одобрена единогласно.

Франко-германская война 1870–1871 гг. стала уже войной современной техники и массовых армий. На первом этапе решающую роль сыграли техническое оснащение и стратегическое превосходство прусской армии и ее генерального штаба под руководством Мольтке. Немецкая сторона лучше провела мобилизацию и осуществила развертывание сил на широком фронте. Исход войны решили точно спланированные Мольтке крупные сражения под крепостями Мец и Седан. Действуя строго по предписаниям генштаба, немецкие войска, понеся минимальные потери, принудили французов к капитуляции. Под Седаном в плен попал и сам Наполеон. На втором этапе войны армия новорожденной Французской республики попыталась переломить ход войны в свою пользу и добилась некоторых успехов. Тем не менее конечная победа была одержана немцами. 28 января 1871 г. было заключено перемирие, за которым в феврале последовал прелиминарный мир. Окончательную точку поставил заключенный 10 мая Франкфуртский мир, по которому Франция теряла Эльзас и Восточную Лотарингию и должна была выплатить контрибуцию в 5 млрд. золотых франков.

Общественность Германии единодушно требовала возвращения «исконно немецких» Эльзаса и Лотарингии. Прусский генштаб из стратегических соображений настаивал на аннексии Вогезских гор с их многочисленными проходами и крепости Мец. Бисмарк не мог противостоять этим требованиям, хотя знал, что такие условия ставят под угрозу его цель — надолго устранить военную опасность на западной границе, поскольку Франция непременно будет стремиться к реваншу.

В ходе войны завершилось и политическое объединение всех немецких государств. Национальное движение и общественное мнение оказали такое сильное давление на южногерманских правителей, что для них оставался только один путь — вступление в Северогерманский союз. Переговоры об этом с Пруссией сопровождались довольно значительными трениями. Бавария выставила требования, которые показались чрезмерными. Наследный принц, выросший под впечатлением событий 1848 г., хотел, чтобы одновременно с окончательным объединением Германии была переделана также конституция в смысле предоставления народу большего влияния на политические дела, но Бисмарку легко удалось расстроить его проекты.

Союз был расширен, но прежний характер его не был изменен. По договорам 23 и 25 ноября, Бавария и Вюртемберг, которых в этом отношении опередили Баден и Гессен, просто вступили в число членов Союза, подчиненного Пруссии, причем Бавария выговорила себе только военную автономию в мирное время и самостоятельное управление своими почтово-телеграфными учреждениями, а вюртембергская армия по-прежнему должна была составлять отдельный корпус. Бавария получила в союзном совете шесть мест, Вюртемберг — четыре, а Баден и Гессен — потри. Южногерманские государства начали посылать в союзный рейхстаг 85 депутатов.

Объединение Германии нельзя считать только объединением «сверху». Это было и объединение «снизу», которое стало возможным благодаря буржуазно-либеральному национальному движению. В Зеркальном зале Версаля, где 18 января 1871 г. была провозглашена Германская империя, находились не только князья, генералы и дипломаты. Там присутствовала и делегация Северогерманского рейхстага во главе с его президентом Эдуардом фон Симонсом, который еще в 1849 г. возглавлял франкфуртских парламентариев, предлагавших Фридриху Вильгельму IV императорскую корону. Таким образом, Германская империя получала двойную легитимацию. С одной стороны, она опиралась на согласие немецких монархов, с другой, — была узаконена парламентом.

Во главе нового государства стоял император. Король Вильгельм долго не хотел принять этот титул, но наследный принц и Бисмарк убедили его принести эту жертву. «Не сумею тебе описать, в каком настроении я провел эти последние дни, — писал он 18 января 1871 г. жене, — отчасти ввиду тяжкой ответственности, которую мне приходится на себя взять, а отчасти и, прежде всего, ввиду того горя, которое я испытываю при мысли о том, что мой титул прусского короля отодвигается на задний план». Бисмарк подготовил все необходимое. Он попросил Людвига II взять па себя инициативу восстановления империи и послал ему из Версаля черновой набросок письма, которое из Мюнхена было сообщено всем немецким государям.

«Пожелаем успеха этому с таким трудом возведенному хаосу!» — сказал о провозглашенной Германской империи наследный принц Фридрих. Действительно, эта империя представляла собой весьма оригинальное творение. Этот «бунд», Bund (союз), получивший отныне название «рейх», Reich (империя), объединил государей, обладавших весьма различными правами и неодинаковым влиянием, которые сохранили свою самостоятельность, но она гарантировалась только конституцией и могла быть изменена простым законом.

Были ли альтернативы?

После создания империи казался излишним вопрос: может ли возникнуть единое немецкое государство, а если да, то в той ли форме, в какой оно появилось? Современникам этого события и двум последующим поколениям государство Бисмарка казалось исторической необходимостью, которому не было иных альтернатив. Но имеет ли смысл задавать вопрос об альтернативах после того, как события уже произошли?

Однако только реконструкция ушедших в прошлое возможностей и шансов может освободить нас от исторического фатализма и понять, почему развитие пошло именно так, а не иначе. В этом смысле то, что случилось на деле, было лишь одной из возможностей, и даже не самой вероятной.

Рассматривая эту проблему, современный немецкий историк Хаген Шульце полагает, что имелось несколько вариантов решения национального вопроса^[131]. Одним из них было сохранение Германского союза в более либеральном виде, и об этом свидетельствуют многие важные факты. Сохранялись остатки старой имперской традиции и уважение к власти давних династий. Акт о создании союза реально придавал особый вес двум крупнейшим государствам — Австрии и Пруссии, но не давал им возможности поглощать другие немецкие территории. Не последнюю роль играла также заинтересованность европейских держав в сохранении равновесия сил, которое могло нарушить объединение Германии. Однако Германский союз не мог быть долговечным. Патовая ситуация, сложившаяся между Австрией и Пруссией, все равно требовала какого-то разрешения, без которого не могло быть и речи о модернизации Союза и централизации власти.

Второе возможное решение было опробовано в 1848–1849 гг.: создание современного централизованного национального государства на основе народного суверенитета и прав личности. Но эта модель оказалась нежизнеспособной из-за социальной неоднородности и идеологической противоречивости взглядов ее либеральных и демократических сторонников, а также из-за сопротивления европейских держав, опасавшихся распространения немецкого либерального национализма за пределы Германского союза. Однако никакой немецкий парламент не мог надеяться на поддержку населения, если бы он отказался от «освобождения» Эльзаса и Шлезвиг-Гольштейна.

Существовали и прочие возможности, которые горячо обсуждались представителями оживившегося в кон. 1850-х — нач. 1860-х гг. национального движения. Великогерманское решение — объединение вокруг Австрии с ее ненемецкими владениями, казалось, открывало неплохие перспективы, а поскольку оно как бы возрождало славное имперское прошлое, то его эмоциональное воздействие было наиболее значительным. Но уже в нач. 1860-х гг. такой проект стал иллюзорным. Дело даже не в претензиях Пруссии на гегемонию в Германии. За нее выступала высшая прусская бюрократия, а сам король и консервативное дворянство относились к габсбургским прерогативам с должным уважением. Но великогерманский вариант противоречил здравому экономическому смыслу. Дунайская монархия с ее допотопным меркантилизмом значительно отставала от далеко продвинувшейся хозяйственной интеграции Таможенного союза. Кроме того, интересы уже значительно отдалившейся от остальных германских государств Австрии переместились в Северную Италию и на Балканы. Наконец, включение многонациональной монархии Габсбургов в единое немецкое государство породило бы массу трудноразрешимых проблем.

Возможным решением могла бы стать дуалистическая гегемония Австрии и Пруссии в Германском союзе. Такой позиции некоторое время придерживалась Пруссия, предлагавшая провести реформу Союза, разделявшую Германию по реке Майн. Севернее располагался бы прусско-северогерманский союз, южнее — дунайская федерация во главе с Веной. Еще в 1864 г. Бисмарк исходил как раз из такого варианта, который мог бы положить конец давнему австро-прусскому конфликту. Это была достаточно реальная альтернатива, провалившаяся по той причине, что Австрия не без оснований не доверяла прусским предложениям и опасалась, что Берлин будет затем выдвигать все новые условия и требования.

Наконец, существовала концепция триады, выдвинутая средними немецкими государствами, которые боялись как прусской гегемонии, так и совместного австро-прусского господства. Поэтому напрашивалась идея о слиянии малых, чисто немецких территорий в одно национальное государство. Что касалось Австрии и Пруссии, то они могли идти собственным путем как европейские державы. Они явно переросли старый союз и имели значительные негерманские владения. Создание «третьей Германии» казалось защитой от гегемонистских устремлений Вены и Берлина и средством сохранения традиционных местных свобод и традиций.

С 1859 г. «третья Германия» явно оживилась и предложила реформировать устройство Германского союза, чтобы расширить его федеративные основы и усилить его воздействие на членов этого объединения. Однако сразу выяснилось, что реформаторские планы Баварии, Саксонии и Бадена настолько различны, что делают невозможными их общую политику, не говоря уже о совместных действиях.

Таким образом, малогерманское решение проблемы было только одним из нескольких вариантов. Если ему благоприятствовали существование Таможенного союза, слабость Австрии и временные симпатии либералов, то это еще не означало, что такой вариант был запрограммирован изначально.

Сам Бисмарк в 1868 г. уже после войны с Австрией говорил, что «если Германия достигнет своей национальной цели еще в XIX в., то это будет чем-то великим, а если это случится через десять или даже через пять лет, то будет чем-то необычайным, неожиданным даром Бога».

Конечно, в период объединения сложилась исключительно благоприятная международная обстановка, которой на редкость умело воспользовался Бисмарк. Однако если бы во главе Пруссии стоял другой человек, если бы Франция вмешалась в «немецкую войну», а Россия или Австрия — в войну 1870 г., то немецкая история могла бы пойти по совершенно другому пути.

Создание империи утолило жажду немцев собрать нацию в едином государстве. Но многие люди представляли его иначе. Оно должно было быть крупнее — если бы Австрия входила в империю; конфессионально более сбалансированным — без Австрии протестантизм получил явный перевес, а католики оказались даже под подозрением в недостаточной национальной лояльности; более федеративным — ибо в империи сложилось абсолютное преобладание Пруссии, а «третья Германия», которая играла роль буфера и посредника между Австрией и Пруссией, практически перестала существовать; наконец, более демократическим и парламентарным — а не авторитарно-милитаристским во главе с харизматическим канцлером, подмявшим под себя даже императора.

Глава восьмая. Под десницей «железного канцлера» (1871–1890)

Облик эпохи

Создание Германской империи, произошедшее в начале рассматриваемого периода, отвечало чаяниям немцев о едином национальном государстве. Миру же явилась авторитарно-милитаристская империя. Конституция ее была продумана таким образом, чтобы лишить парламент, рейхстаг, возможности реально участвовать в управлении государством. Такова была цена, которую немецкая нация уплатила победоносной Пруссии. Это наложило тяжелый отпечаток на последующее развитие Германии. Тем не менее некоторым казалось, что прусская «революция сверху» являет мечту, которую не удалось воплотить революционерам 1848 г. Бисмарк даже отважился ликвидировать три монархии — Ганновер, Гессен и Нассау, присоединив их к Пруссии. Консерваторы были потрясены, а один из их лидеров, Людвиг фон Герлах, назвал это «безбожным и преступным деянием»^[132].

Как имперский канцлер Бисмарк правил почти 20 лет. Последовательно проводя мирную и союзническую внешнюю политику, он стремился укрепить положение империи в Европе хитроумной и сложной системой коалиций. Но его внутренняя политика не была столь же тонкой. Стремительное превращение Германии в современную индустриальную державу вывело на ведущие экономические позиции в стране буржуазию. Однако тон в обществе и политике продолжали задавать дворянство и состоявший главным образом из него офицерский корпус. Канцлер не понимал демократических тенденций эпохи и считал любую политическую оппозицию враждебной и «антигосударственной». Он вел жесткую и, в конечном счете, бесперспективную борьбу против левого либерализма, политического католицизма и особенно против организованного рабочего движения, издав «исключительный закон против социалистов» (он действовал в течение 12 лет). В конце концов, Бисмарк пал жертвой собственной политики, потерпел ряд неудач и в 1890 г. был отправлен в отставку молодым кайзером Вильгельмом II.

Государство и нация

В январе 1871 г. в Версале произошло крупнейшее событие немецкой истории: была торжественно провозглашена Германская империя. Но совершенное под эгидой Пруссии объединение страны еще не было окончательным оформлением единого национального государства. Были созданы лишь политические и конституционно-правовые условия, на основе которых и должна была происходить дальнейшая, более тесная интеграция немецких земель.

Империя являлась союзным государством, в которое входили 25 самостоятельных политических единиц (четыре королевства, шесть великих герцогств, четыре герцогства, восемь княжеств и три вольных города — Гамбург, Бремен и Любек, возглавляемые сенатами) и особая имперская провинция Эльзас-Лотарингия. Коллективным носителем суверенитета считались 22 немецких государя и сенаты трех городов, но не народ или император (кайзер). Представительные земельные органы (ландтаги) также не обладали всей полнотой власти.

Принятая в марте 1871 г. конституция обеспечивала гегемонию Пруссии, население и территория которой составляли две трети Германии. Императором мог быть только прусский король, который распоряжался вооруженными силами и представлял Германию на международной арене. Лишь армия Баварии в мирное время подчинялась только своему королю, но в случае войны переходила под командование кайзера.

Императору принадлежало право утверждать или отклонять законопроекты, созывать и распускать имперский парламент — рейхстаг. Единственный общегерманский министр — рейхсканцлер, пост которого занял Отто фон Бисмарк, одновременно являлся министром-президентом Пруссии и отвечал за свою деятельность только перед императором. Отдельные ведомства возглавляли статс-секретари, бывшие по своему служебному положению лишь помощниками канцлера. С 1878 г. основные общегерманские ведомства были закреплены за соответствующими прусскими министрами. Хотя в Союзном совете (бундесрате), в который входили представители всех немецких государств и который исполнял высшую законодательную функцию, Пруссии принадлежало всего 17 мест из 58, она имела право вето по наиболее важным конституционным и военным вопросам. В итоге ключевое положение в империи заняла высшая прусская бюрократия.

Рейхстаг, напротив, являлся уже вполне демократическим политическим институтом, так как избирался на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права. Но оно распространялось только на мужчин старше 25 лет (за исключением военных), женщины права голоса не имели. Кроме того, деление Германии на избирательные округа уже не соответствовало ее территориальному делению. В результате, слабозаселенный сельский округ приравнивался к гораздо большему по числу людей городскому району, что ставило различные политические организации и партии в неравное положение. Так, избирательный округ Берлин-VI насчитывал почти 700 тыс. жителей, а округ Шаумбург-Липпе — лишь 43 тыс. Но каждый из них посылал в рейхстаг по одному депутату.

Совместно с Союзным советом рейхстаг осуществлял законодательную власть, утверждал бюджет и имел право законодательной инициативы. Но подлинным органом парламентской демократии рейхстаг стать не мог, так как не имел права ни назначать, ни отзывать канцлера. Поэтому в Германской империи исполнительная власть получала явный перевес над властью представительной; в итоге мощная и передовая экономическая база и соответствовавшая ей социальная структура общества управлялись архаичной доиндустриальной политической системой авторитарно-корпоративного типа.

Характерной чертой системы правления Бисмарка было постоянное балансирование между отдельными государствами в Союзном совете и политическими партиями в парламенте, противоречия и конфликты между которыми канцлер использовал в интересах своего единоличного правления. Не без основания считая себя творцом великого дела — объединения Германии, Бисмарк после 1871 г. направил все свои усилия на сохранение и укрепление созданной им системы государственно-политических структур. Бывший «белый революционер» превратился в консерватора.

Наследием предыдущего состояния немецкого общества явилась весьма дробная партийно-политическая система. Еще не получив преимуществ парламентской демократии, Германия уже обзавелась всеми ее недостатками, главным из которых было преобладание эгоистических частных партийных интересов над интересами всего общества. Центральной была национал-либеральная партия, главная в 70-е гг. опора Бисмарка в рейхстаге, где она имела большинство мест. Эта партия, возникшая после раскола либеральной оппозиции в 1867 г., опиралась на широкие круги торговой и промышленной буржуазии и интеллигенции, прежде всего в протестантских регионах Германии. Сама партия была неоднородной, с сер. 70-х гг. в ней образовались левое крыло, во главе которого стоял Эдуард Ласкер, и праволиберальное большинство, возглавляемое Рудольфом Беннигсеном, лидером партийной фракции в рейхстаге.

Принципы левого либерализма отстаивала враждебная Бисмарку Германская прогрессистская партия, выступавшая за политику свободной торговли, создание правового государства и парламентаризацию империи. Одним из наиболее видных деятелей этой партии являлся Ойген Рихтер. По большинству вопросов прогрессистов поддерживала региональная буржуазно-демократическая Немецкая народная партия, деятельность которой ограничивалась в основном Юго-Западом страны.

На правом фланге общественно-политической жизни в империи располагались также две партии: Свободная консервативная (позднее — Имперская), выражавшая интересы крупных аграриев Пруссии и магнатов тяжелой промышленности Рейнско-Вестфальской области и безоговорочно поддерживавшая политику Бисмарка, и Немецкая консервативная партия, созданная в 1876 г. ультраправыми прусскими юнкерами, которые выступали за экономический курс государства, выражающий и защищающий их специфические интересы, и требовали сохранения своих привилегированных политических позиций в империи. Консерваторы опирались на крупное и среднее крестьянство, частично — на воспринявшие юнкерскую социальную демагогию популистского толка средние слои в городах Восточной Пруссии и Померании.

Особое положение среди крупных политических партий Германии занимали созданная в 1875 г. Социалистическая рабочая партия Германии (с 1890 г. — Социал-демократическая партия Германии), отстаивавшая интересы немецкого пролетариата, и образованная в начале 1871 г. католическая партия Центра. Она выражала не столько католические, сколько антипрусские настроения, широко распространенные среди населения на юге и западе Германии, особенно в Баварии. Партия Центра имела внушительную социальную базу в лице мелкой и средней буржуазии, крестьян и рабочих католического вероисповедания, а руководящее положение в ней занимали аристократы-католики, духовные лица и некоторые представители крупной буржуазии. Лидером партии Центра на протяжении ряда лет являлся адвокат и бывший министр юстиции Ганновера Людвиг Виндхорст.

Империя в золотом угаре

Настоящий подъем грюндеры пережили в «золотые» 70-е годы. Прежде столь трезвые бюргеры Пруссии и других германских государств после победы Бисмарка над французами впали в состояние упоения. Громадные денежные суммы, которые страна получила от поверженного противника, дали толчок немецкой золотой лихорадке. После того как 28 января 1871 г. Париж окончательно капитулировал, Бисмарк направил из Берлина в Версальский дворец на переговоры с главой французского правительства Адольфом Тьером двух самых ловких немецких денежных тузов: банкира Герсона Блейхрёдера и верхнесилезского магната Гвидо Хенкеля фон Доннесмарка. Посредники-миллионеры, вто время наряду с Альфредом Круппом самые богатые люди Германии, в конечном счете установили размеры французских репарационных платежей в 5 млрд. золотых франков. Эта сумма, реальную значимость которой трудно себе представить, должна была почти удвоить национальный доход Пруссии. Выплачивать ее надлежало наличными, т. е. золотом, причем в течение трех лет.

Золотая лавина, в запломбированных вагонах «покатившая» с Запада и переполнившая сейфы берлинских банков, кажется, чрезвычайно сильно поразила воображение прусской финансовой бюрократии, которая начала излишне торопливо и неумело пускать французское золото в денежный оборот. Вместо того чтобы финансировать долгосрочные проекты, например железнодорожное или жилищное строительство, чиновники — как истинные немцы — сначала принялись оплачивать свои долги. Последствия оказались роковыми: капиталы, которые немецкие бюргеры вложили в государственные или военные займы, неожиданно высвободились и наводнили биржевые залы.

Победа над Францией принесла Германии не только золотой дождь пятимиллиардной контрибуции, но дала немецкой тяжелой промышленности столь желанную для ее развития железорудную базу Лотарингии, которая стала главным поставщиком сырья для рейнско-рурской металлургии. С 1871 г. в стране продолжился быстрый и мощный экономический рост, начавшийся после экономического кризиса 1866 г. и лишь ненадолго приторможенный франко-германской войной. В империи был установлен упрощенный заявительный порядок образования акционерных обществ, создан единый эмиссионный Имперский банк, введена единая валюта — марка, обеспечивавшаяся с 1873 г. золотым стандартом вместо прежнего серебряного, что облегчало немецкой торговле выход на мировые рынки.

К моменту создания Германской империи промышленный переворот вступил в завершающую стадию. В 70-е гг. свободная конкуренция достигла своего апогея, а в течение следующего десятилетия в германской экономике все отчетливее проявляются тенденции к концентрации и монополизации производства и капитала, на авансцену выдвигаются картельные объединения. С 1870 по 1872 г. промышленное производство в Германии возросло на одну треть, выплавка чугуна — на 40%, а стали — на 80, почти на треть увеличилась добыча каменного угля. Быстрыми темпами развивались машиностроение и текстильная промышленность, где заметное место заняло хлопчатобумажное производство Верхнего Эльзаса. Однако более половины всех занятых в текстильной промышленности рабочих все еще составляли надомники. С развитием текстильного производства стремительно росло значение химической промышленности, поставлявшей ему три важнейших необходимых компонента — серную кислоту, соду и хлор.

Индустриализация Германии шла быстрыми темпами потому, что Германия имела возможность широко заимствовать опыт и технологию развитых капиталистических стран и строить новое производство на базе самой современной тогда техники. Большое число рабочих вышло из ремесла и обладало высокой квалификацией. Сыграл свою роль и уровень германской науки — в 1-й пол. XIX в. в Германии было сделано больше открытий, чем в Англии и Франции вместе взятых.

Специфической чертой экономического подъема в Германии в 1871–1873 гг. стало грюндерство — лихорадочное учреждение множества акционерных обществ, безудержные биржевые спекуляции и темные финансовые махинации, в которых оказались замешанными тысячи людей. За два года в империи было создано 726 акционерных обществ с капиталом в 2 млрд. марок^[133]. Их акции приобретались широкими слоями населения, начиная от родовитых аристократов и кончая разносчиками газет. В связи с этим резко возросла роль банков — только в одной Пруссии в 1872 г. появились 49 новых банков и кредитных обществ. Крупнейшими банками империи стала «большая Д-четверка»: «Дойче банк», «Дисконтогезелльшафт», Дрезденский и Дармштадтский банки.

Крупные и мелкие капиталисты тогдашней Германии пребывали в прекрасном настроении. Война выиграна, экономика процветает, дела на бирже идут бойко с того момента, как 27 июня 1870 г. прусское правительство опубликовало новый закон об акционерных обществах. Если раньше для учреждения акционерного общества требовалось получение государственной лицензии, то отныне любой человек мог продавать на бирже акции своего предприятия. Более того, хозяева предприятий теперь могли распоряжаться ими по своему усмотрению, не опасаясь официального надзора. Многие немецкие капиталисты широко воспользовались предоставленной им свободой.

Впервые теперь отчетливо проявилась роковая мания величия немцев. В избытке чувств, вызванных победой над Францией, они поверили в то, что навсегда завладели удачей. Каждый хотел получить долю в новом богатстве, блеск французских миллиардов ослепил юнкеров и пенсионеров, банкиров и бедняков, высшее общество и прислугу. Спекуляция превратилась в излюбленное занятие общества тех дней, а биржевой бюллетень стал настольной книгой буржуазии.

Никто не хотел оставаться в стороне, когда газеты каждый день писали о том, как легко разбогатеть на бирже. Население охватила страсть приобретательства ценных бумаг, и банкиры и биржевики выпускали все новые и новые акции. Многие семейные предприятия трансформировались в акционерные общества. Там, где начинала дымиться заводская труба, тотчас появлялось несколько «грюндеров», которые предлагали озадаченному владельцу заманчивые планы.

Образцы для создания подобного рода учредительств оставались неизменными: учредительный комитет покупал предприятие у прежнего владельца по вздутым ценам, дополнительно предоставлял солидную сумму комиссионных и наличные деньги на различные издержки. Затем комитет выпускал такое количество акций, при котором акционерный капитал в два или три раза превышал реальную стоимость предприятия.

Интерес публики к таким липовым ценным бумагам подогревался выпуском проспектов, отпечатанных на роскошной бумаге, и сенсационными газетными сообщениями (продажные издатели и журналисты появились задолго до изобретения системы спекуляций). Широкая публика нарасхват раскупала акции «вновь основанного» — в действительности же только изменившего свою правовую форму — предприятия. Слухи о будущих сказочных прибылях облетали Германию, и все новые и новые акционеры спешили отрезать как можно больший кусок от золотого тельца. Приток новых акций был необъятен и бесконечен. Если в 1790–1870 гг. к биржевым сделкам в королевстве Пруссия было допущено всего около 300 акционерных обществ, то только в 1871–1872 гг. их возникло там уже более 780. В течение этих двух лет в берлинском биржевом бюллетене каждый день появлялась новая акция.

Берлин был центром грюндерского бума, хотя его биржа уступала своим венским конкурентам. В столице Австрии в 1870 г. уже насчитывалось 20 частных акционерных банков. В Берлине же существовал единственный банк, Кассенферайн, акционерный капитал которого составлял 1 млн. талеров. В сравнении с Венским кредитным банком, капитал которого превышал 40 млн. талеров, он выглядел довольно жалко. Но Берлин быстро наверстывал упущенное. Наиболее известным частным банком того времени становится «Дойче банк». Он получил концессию 10 марта 1870 г., за несколько недель до того, как вступил в силу новый закон об акционерных компаниях. Вначале предполагалось, что «Дойче банк» будет финансировать только экспортные операции. Тем, что этот банк стал чем-то большим, он обязан своему первому генеральному директору Георгу Сименсу,

К значительным явлениям того же рода следует отнести создание химико-фармацевтической фирмы «Шеринг АГ», пивоваренного завода «Шультхайсбрауэрай АГ» и машиностроительных предприятий Франца Эгелльса и Фридриха Вёлерта в Берлине. Крупнейший предприниматель столицы, «паровозный король» Альберт Борзиг никак не желал бросать созданную отцом фирму на съедение финансовым и биржевым акулам, хотя ему давали за нее более 12 млн. талеров.

Крах грюндерства

Грюндерская горячка в конце концов стала совершенно неуправляемой и вышла из-под контроля властей. Она не могла не окончиться крахом, который не замедлил разразиться в 1873 г. Германская экономика, образно говоря, захлебнулась в водопаде французских миллиардов. Безумный биржевой бум, закончившийся банкротством крупнейшего австрийского Венского кредитного банка в мае 1873 г. и положивший начало самому продолжительному и тяжелому экономическому кризису XIX в., привел к тяжелейшим последствиям. Началось резкое падение биржевых курсов, сотни тысяч немцев потеряли свои сбережения, многие спекулянты, мечтавшие о богатстве, остались без крыши над головой и без гроша в кармане; по Берлину прокатилась волна самоубийств.

Осенью 1873 г. еще ряд банков объявил о прекращении платежей и о своем банкротстве. Вслед за этим стал стремительно падать курс ценных бумаг на всех немецких биржах. Начавшись в форме биржевого краха, процесс перешел в сильнейший кризис перепроизводства, проявившийся не столько в свертывании производства, сколько в резком падении цен. Если объем промышленного производства в Германии в 1873–1874 гг. снизился на 5%, то совокупная стоимость его продукции упала на 15%. Промышленный кризис дополнился в 1875 г. кризисом аграрным, который был вызван притоком в Европу более дешевого, чем прусское, американского и канадского зерна, а также хлеба из России и Австралии.

Вслед за кризисом наступила длительная депрессия. В поисках выхода из создавшейся ситуации крупные промышленники и финансисты развернули яростную критику экономической политики государства. По их убеждению, кризисное состояние немецкой экономики усугублялось свободным ввозом товаров из-за рубежа. Так, в 1873 г. в Германии пошлины на изделия из железа были едва ли не самыми низкими в мире, а ввозные пошлины на чугун были отменены полностью. До краха 1873 г. политика свободной торговли, на которой настаивал экономический либерализм, приносила, как казалось, блестящие результаты. Теперь доверие к фритредерским идеям не только резко снизилось, но они даже стали представляться первопричиной всех бед. В немецкое общество все настойчивее внедрялась мысль о том, что именно либералы несут главную вину за возникновение экономического кризиса и что они не в состоянии найти способ оздоровления хозяйственной ситуации.

Летом 1875 г. один из ведущих силезских промышленников и лидер свободных консерваторов Вильгельм Кардорф опубликовал брошюру «Против течения», где подверг жесткой критике идеи либерализма и потребовал введения покровительственных пошлин. В 1876 г. он создал наиболее мощную организацию представителей тяжелой промышленности — Центральный союз немецких промышленников, к которому присоединились и хлопчатобумажные фабриканты. Союз требовал отказа от политики свободной торговли и перехода к протекционизму как к главному средству спасения национальной экономики. Он развернул широкую агитацию по всей стране и организовал в рейхстаге специальную фракцию — Свободное народнохозяйственное объединение — для давления на канцлера под лозунгом «защиты национального труда».

К сер. 70-х годов изменились и экономические воззрения прусских аграриев. С 1865 г. ввоз зерновых в Германию был беспошлинным, в соответствии с чем и сбыт немецкого хлеба на английском рынке происходил на льготных условиях. Но с наступлением аграрного кризиса 1875 г. британский рынок оказался для прусских аграриев практически недоступным, а на внутреннем рынке резко возросла конкуренция более дешевого американского хлеба. Сторонники протекционистских пошлин среди прусского юнкерства в 1876 г. создали свою организацию, которая выступила единым фронтом с Союзом промышленников. Однако пока большинство мест в рейхстаге принадлежало национал-либералам и прогрессистам, провести через него протекционистские законы было невозможно.

Кризис 1873 г. стал столь важной вехой в истории Германии потому, что послужил толчком к принципиальной переориентации всего экономического и политического курса империи.

«Евреи — наше несчастье»

Впервые понятие «антисемитизм» стало достоянием публики в Германии в 1879 г. Считается, что его изобрел журналист и фанатик расовой теории Вильгельм Марр. Это понятие имеет в виду только евреев, хотя они являются самым малочисленным семитским народом. В рассматриваемый период антисемитизм в Германии превратился в мощное движение, сторонниками которого были представители самых различных слоев населения. «Пролетариев в белых воротничках», мелких служащих и чиновников деловитость евреев пугала не меньше, чем многочисленных ремесленников и лавочников. И у этого страха были веские причины. В 1885 г. евреи составляли 10% прусского студенчества, что в семь раз превышало пропорции между численностью граждан данной национальности и общей численностью населения страны. В Берлине евреи составляли всего 3% населения, но каждый второй предприниматель столицы был иудейского вероисповедания.

Разжиганию антиеврейских настроений во многом способствовали крупные аграрии, число которых не превышало 25 тыс. человек, но которые представляли в политическом отношении чрезвычайно мощную группу. Их консервативный Союз сельских хозяев обрушил свою критику на «безнравственность контролируемого спекулянтами-евреями мобильного капитала». Враждебное отношение к евреям росло и в среде интеллигенции. Причем, ее антисемитизм имел черты эстетизма и мистицизма и был рассчитан на посвященных. Антисемитизму были привержены такие столпы германской культуры, как композитор Рихард Вагнер, авторитетный историк последней трети XIX в. Генрих фон Трейчке, писатель Пауль де Лагард и др.

Если Трейчке — который писал, что «отовсюду раздается клич: "Евреи наше несчастье!"» — ввел антисемитизм в салоны светского общества, то выразителем мнения юдофобов-обывателей тогдашней Германии стал Адольф Штёккер (1835–1909) — берлинский придворный проповедник-евангелист и основатель Христианско-социальной рабочей партии. Первоначальным его намерением было возвратить рабочих в лоно церкви и монархии. С этой программой он принял участие в выборах в рейхстаг в 1878 г. Однако за него был подан всего 1% голосов. Штёккер не сдался, а начал агитацию среди среднего сословия, пополнив свою программу борьбой «против господства евреев». У обывателей его сочинение «Требования, предъявляемые к современному еврейству» нашло большой отклик^[134]. Исключительно красноречивый проповедник быстро поднаторел в искусстве наживать политический капитал, играя на опасениях своей паствы. Когда в 1893 г. был избран новый состав рейхстага, из 397 депутатов 16 публично объявили себя сторонниками антисемитизма. Перед необходимостью высказать свое мнение был поставлен, наконец, новый император Вильгельм II. В конце ноября было опубликовано официальное сообщение: «Император не одобряет действий придворного проповедника Штёккера. Он полагает, что история понемногу забудется, но считает это представление полезным, ибо оно должно сделать евреев более скромными».

Период великой депрессии длился до 1896 г. Одним из тяжелых его последствий стал антисемитизм. Как нередко случалось в германской истории, евреи и в эти тяжелые для страны годы стали настоящими козлами отпущения. Еще со времен раннего средневековья в Германии в периоды тяжелого экономического положения наблюдались вспышки ненависти к евреям. Так случилось и на этот раз. Поводом послужили значительные успехи, достигнутые гражданами еврейского происхождения в годы грюндерства.

С повышением конъюнктуры начался активный приток евреев из Восточной Европы в Германию, и многие из них осели в центрах экономической жизни страны. После грюндерского краха в Германской империи насчитывалось около 700 тыс. евреев, причем 500 тыс. проживало в одной только Пруссии. В то же время в гораздо большей по площади австрийской монархии их было всего 200 тыс. Во Франции тогда проживало всего 80 тыс. евреев, в Великобритании — 50 тыс., в Италии — 40 тыс., в Дании — 5 тыс., в Швеции — 1 тыс. В 1876 г. только в Берлине насчитывалось около 50 тыс. евреев, т. е. столько же, сколько во всей Великобритании^[135]. Но немцев пугали не столько рост численности евреев, сколько их сноровка в обращении с деньгами и капиталами. Берлинские газеты сообщали, что почти 90% грюндеров были евреями. И действительно, в биржевых проспектах акционерных обществ было множество еврейских фамилий, а бизнесмены-«арийцы» на берлинской бирже представляли скорее исключение. Самые роскошные виллы в Берлине принадлежали евреям, самые известные фамилии финансовой элиты звучали по-еврейски, большинство газет издавалось евреями, а о богатстве таких магнатов, как Ротшильды, Герсон Блейхрёдер, Людвиг Бамбергер или Абраам Оппенгейм, ходили легенды.

Нет ничего удивительного в том, что многие немцы, потерявшие после биржевого краха свои состояния, были готовы спихнуть всю ответственность за это на темные семитские силы. Многочисленная группа людей, поверившая щедрым посулам грюндеров, теперь считала себя жертвой неслыханного заговора, за кулисами которого стояли курчавые и горбоносые банкиры еврейского происхождения. Лжедоказательства верности таких теорий, рождавшихся за столами завсегдатаев в пивных, не уставали предъявлять продувные журналисты Отто Глагау, Фердинанд Перро, Георг Хирт, Рудольф Майер, которые в своих статьях, разоблачавших закулисные махинации, недвусмысленно намекали на еврейских зачинщиков^[136]. Вместе с ненавистью к евреям возникло глубокое недоверие к современному капитализму. Немцы, которые еще недавно полагали, что акции могут оказаться билетом в райскую страну, теперь даже слышать не желали о деньгах или о бирже. Их чувства выразил Константин Франц, публицист и философ, сын лютеранского пастора: «Поистине, весь мир — сплошной обман».

Консерваторы, формирующиеобщественное мнение, обрушивались на экономический либерализм Бисмарка, на «англосаксонский» прагматизм мышления немецких предпринимателей, на «измену христианству и возврат к новому язычеству». Критики Бисмарка ядовито рекомендовали печатать на банкнотах не изображение императора, а портреты еврейских банкиров Блейхрёдера или Ротшильда: «Тогда каждому станет ясно, кто правит современным обществом». Блейхрёдера антисемиты считали душой заговора евреев, которые втянули рейхсканцлера в свои сети и превратили его в послушное орудие осуществления своих коварных намерений.

«В Каноссу мы не пойдем»

Духовная жизнь Германии периода грюндерства отмечена также явлением под названием «культуркампф» (букв, культурная борьба). Такое имя получила борьба, развернувшаяся между Бисмарком и могущественной Национал-либеральной партией, с одной стороны, и католической церковью, а также находившейся под ее влиянием партией Центра — с другой. Под видом борьбы за культурное единство нации и секуляризацию жизни общества Бисмарк по сути — уже в который раз в истории развития западноевропейских стран — выступил против могущества Рима.

Опубликованные в 1864 г. папой Пием IX энциклика «Quanta сига» и приложение к ней «Syllabus errorum» были направлены против принципов политического, культурного и хозяйственного либерализма. В «Силлабусе» (букв, перечень) были перечислены и осуждены, как противоречащие учению католической церкви, ряд общественно-политических и религиозных движений и научных теорий. Шесть лет спустя, 18 июля 1870 г., Ватиканский собор постановил считать безошибочными провозглашенные в этих энцикликах решения папы по вопросам теологии и этики. В протестантской Пруссии тех лет это вызвало неслыханные волнения. Либералы видели здесь вызов тенденциям исторического развития, достижениям науки и свободной духовной культуре, выражение обскурантистского и агрессивного характера католицизма.

Бисмарк к этой проблеме подходил с иной точки зрения. Дело в том, что в Германии целый ряд профессоров теологии, учителей религии и военных капелланов выступил против догмата о непогрешимости папы. Пий IX пригрозил им отлучением от церкви, однако, поскольку они являлись не только служителями церкви, но и государственными служащими, Бисмарк и прусское правительство резонно усматривали в этом посягательство на прерогативы государства.

Государственные деятели и либералы, задававшие тон в хозяйственной жизни, считали церковь и христианскую религию несовместимой с тем опытом, который был накоплен современными естественными науками. Даже в рядах немецких католиков давало о себе знать сопротивление реакционным решениям Рима. Противники этих решений, во главе которых стоял Игнацфон Дёллингер, специалист в области истории церкви, стали именовать себя старокатоликами. Церковь отреагировала на это очень резко. Она лишила мятежных священников права на преподавание, в некоторых случаях грозила отлучением от церкви и требовала их увольнения с государственных должностей.

Первоначально чисто внутрицерковный конфликт послужил Бисмарку желанным поводом по-новому оформить взаимоотношения церкви и государства. К этому его побуждало и то обстоятельство, что в католических польских провинциях и в Эльзас-Лотарингии антипрусская национальная пропаганда велась чаще всего под прикрытием религиозных лозунгов. В качестве первого шага Бисмарк в июле 1871 г. упразднил католический отдел в прусском министерстве культов. Чуть позднее был издан закон о государственном надзоре за школьным образованием, по которому все коммунальные и частные школы ставились исключительно под государственный контроль. Затем последовал «параграф о церковной кафедре» (§ 130а Уголовного кодекса), запрещавший священникам с церковной кафедры обсуждать государственные вопросы «в той форме, которая нарушит общественное спокойствие».

Следующая фаза культуркампфа была связана с активизацией прокатолически настроенной и федералистской по своему характеру партии Центра, деятельность которой, по мнению Бисмарка, угрожала целостности империи. В Германии была запрещена деятельность иезуитского ордена, а его наиболее видные деятели были высланы из страны. По прусским майским законам 1873 г., церковь ставилась под контроль государства, лица, претендующие на должность священника, должны были закончить немецкий университет и сдать экзамен по философии, истории и немецкой литературе. Кроме того, они были обязаны приносить присягу на верность государству, которое в свою очередь имело право вмешиваться во внутрицерковные конфликты. В 1874 г. в Германии были введены гражданский брак и гражданская регистрация рождения и смерти. Священнослужители, нарушавшие эти законы, подвергались либо ограничению в свободе передвижения, либо высылке за границу. Наконец, в 1875 г. католическая церковь лишилась государственных финансовых дотаций, в Пруссии была запрещена деятельность всех монашеских орденов, в 1876 г. многие католические епископы были арестованы или высланы^[137].

Но все это не дало результатов. Напротив, католическая церковь представала в глазах населения мученицей за веру и лишь усиливала свое духовное влияние. Около четверти католических приходов в Пруссии пустовали, так как население бойкотировало объявленные властями выборы «государственных священников». Именно в период культуркампфа партия Центра удвоила число своих депутатов в прусском ландтаге и рейхстаге, получив там почти четверть мест. Она опиралась на многочисленные католические организации и мощную прессу. Католики становились тем крепче, чем больше они ощущали себя в опасности. Когда Бисмарк увидел, что церковь нельзя победить, он пошел на уступки и в 80-х гг. заключил с духовенством мир. Ведь и канцлеру для проведения в жизнь своей политики протекционизма нужны были голоса депутатов католического Центра.

Таким образом, политика культуркампфа потерпела полный провал, с 1876 г. она практически закончилась. Бисмарк был вынужден примириться с существованием в империи десятков миллионов людей, духовным светочем для которых оставался Рим, но не Берлин. После переговоров Бисмарка с папскими нунциями в Мюнхене и Вене большинство антиклерикальных законов были в 1882–1883 гг. отменены, несмотря на протесты либералов. Однако культуркампф оставил глубокий психологический след в обществе. В течение десятилетий значительная часть немецких протестантов рассматривала католиков как немцев второго сорта.

Либерализм выставлен за дверь

Крах грюндерства привел часть немцев к сознанию необходимости перехода в экономической политике от свободной торговли к протекционизму. Чем дольше продолжался кризис, тем труднее было приверженцам свободного курса противостоять требованиям заинтересованных групп установить таможенные границы и закрыть доступ в страну иностранных товаров.

Канцлер, который считал, что созданием Германской империи он достиг цели своих политических планов и отныне имеет возможность править, не сталкиваясь с излишне сложными проблемами, оказался захваченным врасплох. Никогда не разбиравшийся в экономике Бисмарк не знал, что делать в условиях наступившего длительного экономического кризиса. А когда он не знал, что ему следует предпринять, его охватывал физический недуг. Он страдал ревматизмом и опоясывающим лишаем. В мае 1875 г. Бисмарк вполне серьезно просил императора освободить его от должности. Вильгельм I эту просьбу отклонил, и «великан из Заксенвальде» вынужден был продолжать исполнять свои обязанности.

Политические деятели Отто Кампгаузен и Рудольф фон Дельбрюк, принадлежавшие к либеральному крылу правительства, энергично выступали за сохранение прежнего политического курса. Они опирались на большинство Национал-либеральной партии и доказывали, что основная причина депрессии — перепроизводство в промышленности и что данная проблема сама собой решится с течением времени. Бисмарк же склонен был занять сторону протекционистов, тем более что национал-либералы вступили с ним в конфликт по вопросу социальной политики: они требовали продолжения «культуркампфа», уже бесперспективного в глазах канцлера.

Самые серьезные противники национал-либерализма находились в рядах магнатов тяжелой промышленности, которые хорошо нажились в период грюндерского бума, а теперь были вынуждены сокращать производство. Все больше и больше опасений внушала ситуация в Рурской области, где ряд крупнейших предприятий находились на грани краха. На повестке дня стояли массовые увольнения и сокращение заработной платы. Промышленники энергично требовали проведения «национальной» экономической политики, что означало защиту от импорта иностранных товаров. Архиконсервативные крупные аграрии, многие из которых во время грюндерского краха потеряли часть своего громадного имущества, вложенного в спекулятивные операции, и несли материальные потери от быстрого падения цен на скот и зерно, в один голос поддержали требования протекционистов. Батракам за их труд они могли платить теперь лишь жалкие гроши, и те массами уходили с их земель. Сельскохозяйственной продукции с гектара угодий производилось все меньше и все труднее было противостоять усиливающейся на национальном рынке конкуренции зарубежных производителей.

Для отстаивания своих требований предприниматели начали объединяться в крупные союзы. Первыми пример подали сталепромышленники, за ними последовали текстильщики, и наконец в 1876 г. был создан Центральный союз немецких промышленников, предшественник теперешнего Федерального союза германской промышленности. Президентом этого объединения стал аграрий Вильгельм фон Кардорф, Свободно-консервативная партия которого увеличивала число своих сторонников. Во время грюндерского бума Кардорф был участником всякого рода сомнительных сделок и с началом биржевого краха оказался под гигантским бременем долгов. В 1877 г. ему пришлось продать свою конюшню скаковых лошадей, а в 1886 — даже имение Вабнитц, где постоянно проживала его семья. В 1877 г. на своем первом генеральном собрании промышленный союз продемонстрировал свою экономическую мощь. Из всей Германии для участия в нем прибыло 500 предпринимателей, чтобы подчеркнуть важность требований относительно установления протекционистских пошлин.

Переход канцлера от левого курса к правому совершился в 1878–1879 гг. Закон против социалистов, как и переход к заградительным пошлинам, канцлер использовал для того, чтобы свести на нет прежний вес либерализма и укрепить позиции консервативных кругов. Он испробовал все, чтобы расколоть Национал-либеральную партию и создать новое большинство из правых национал-либералов и обеих консервативных партий. Однако политическое изменение курса в 1878–1879 гг. было возможно только при условии изменения экономических факторов.

После кризиса 1873 г. возникла идея преодоления экономической неустойчивости путем усиления эффективности руководства и контроля со стороны государства. В связи с этим Германия оказалась перед выбором — либо сохранение авторитарной системы, либо создание системы парламентарно-массовой демократии. Бисмарк выбрал первый вариант, либералы настаивали на втором. Канцлер решился на переориентацию своего прежнего курса и на перегруппировку сил в рейхстаге. Из правительства были удалены либеральные сторонники фритредерства, сам канцлер стал открыто поддерживать агитацию протекционистов.

На разрыв с либералами Бисмарка толкало еще одно обстоятельство — его конфликт с наследником престола. Кронпринц Фридрих и его жена, английская принцесса Виктория, были противниками внутренней политики канцлера и еще с 60-х гг. имели тесные связи с лидерами левого национал-либерализма. В случае смерти Вильгельма I, которому было уже за 80 лет, оппозиционное Бисмарку левое крыло национал-либералов получило бы мощную поддержку нового монарха и постаралось бы ограничить всевластие канцлера.

Благодаря усилиям Бисмарка в рейхстаге образовался блок сторонников протекционизма из консерваторов, большинства депутатов Центра и группы правых национал-либералов. В нем впервые объединились консерваторы и либералы, аграрии и промышленники. На очередной сессии рейхстага в феврале 1879 г. с тронной речью выступил сам император, открыто осудивший фритредерскую политику и призвавший вернуться к испытанным протекционистским принципам Таможенного союза первой половины XIX в.

После ожесточенной полемики в прессе и бурных дебатов в парламенте сторонники протекционизма одержали победу. Были введены покровительственные пошлины на ввоз железа, леса, зерна, скота. Это должно было повысить цены на иностранную продукцию и улучшить шансы отечественных промышленников и аграриев на сбыт своей продукции. От введения новых пошлин на колониальные товары (табак, чай, кофе) и протекционистского таможенного тарифа выигрывало и государство, доходы которого значительно возросли.

Переход к политике протекционизма привел к повышению стоимости жизни и ухудшению положения широких слоев населения. Благодаря введению ввозных пошлин на зерно крупные прусские аграрии могли по-прежнему не проводить модернизации хозяйства, сохранять рутинные порядки, укреплять свое привилегированное положение в политической системе империи. Но множество мелких крестьян, покупавших зерно, и большинство среднего крестьянства животноводческих районов пострадало от вздорожания кормов.

Бисмарковский протекционизм стал защитой крупных промышленников и аграриев, которые стремились с помощью государства полностью захватить внутренний рынок и искусственно ограничить конкуренцию иностранных товаропроизводителей. В целом введение протекционистских пошлин не принесло германской экономике и народу того великого процветания, которое предсказывали их сторонники. Но и того вреда, о котором много писали либеральные экономисты и политики, покровительственные пошлины также не причинили.

Более значительные последствия повлекли за собой события 1878–1879 гг. в социально-политическом отношении. Если провозглашение Германской империи было в значительной мере формальносимволическим актом, то подлинная сущность нового государства определилась именно в эти годы. Из политически активной части общества, которая могла серьезно влиять на политику государства, законом против социалистов был исключен рабочий класс, а вслед за ним в итоге борьбы вокруг протекционизма — либеральная буржуазия.

До этого времени Германия имела шанс встать на путь парламентарнодемократического развития, теперь этот шанс был утрачен. Германская империя окончательно определилась как государство авторитарного типа, в котором господствующее положение занял союз аграрно-аристократической элиты и магнатов тяжелой промышленности. Либерально-демократические силы были оттеснены на задний план, на роль оппозиционного меньшинства. Поэтому в литературе высказывается даже мнение, что истинное создание Германской империи произошло не в 1871, а в 1879 г.^[138]

Растущее негодование против либерализма, который широкие круги делали ответственным за экономический кризис, были самой существенной предпосылкой для поворота Бисмарка вправо. Национализм консервативных аграриев был с самого начала пропитан антилиберализмом и антисемитизмом. «Крестовая газета» ясно излагала в августе 1878 г. своим читателям: «Объевреивание идет полным ходом, и либерализм содействует ему. Наш народ все больше и больше оказывается в зависимости от богачей, и это, к сожалению, в большинстве случаев евреи».

Призыв к национальным и консервативным идеям был успешным. Национал-либералы, которые потеряли 29 мест из прежних 127, были готовы ввиду их ослабления согласиться принять особый закон против социал-демократии. На их крайнем правом фланге звучали даже голоса за неограниченный срок действия этого закона.

Кризис поздних семидесятых годов заключался не только в спаде экономической активности. Одновременно он был тем, что политологи называют «кризисом участия», кризисом политической системы, вызванным притязанием на власть нового социального класса, промышленного пролетариата. В либерально-демократической системе это требование шаг за шагом было бы удовлетворено, рабочий класс был бы интегрирован политическими реформами в существующее общественное устройство. В авторитарном немецком государстве были применены другие средства: подавление рабочего движения государственным аппаратом власти. Однако в другом отношении государство проводило самую современную социальную политику и, не в последнюю очередь, предпринимало попытку интеграции пролетариата путем форсированного национализма.

Кнутом и пряником

Кроме партии Центра «врагом империи» в глазах Бисмарка являлось социалистическое движение. С сер. 70-х гг. оно выдвигается на первый план среди прочих факторов, подрывавших, по мнению канцлера, основы государства. Это и послужило одной из причин прекращения антикатолического курса.

Социалистическое движение в Германии в 1-й пол. 70-х гг. оставалось расколотым на две партии — Социал-демократическую рабочую партию (СДРП, или эйзенахцы), стоявшую на марксистских позициях, и Всеобщий Германский рабочий союз (ВГРС, или лассальянцы), идеологом которого был его основатель, блестящий оратор и публицист Фердинанд Лассаль.

После создания империи ушло в небытие одно из главных разногласий между пропрусской позицией руководителей ВГРС и платформой лидеров СДРП, выступавших за создание единого, но федеративного немецкого государства, включая Австрию. Примирению обеих партий способствовали не только совместная деятельность их рядовых членов и многих местных организаций (например, в Вюртемберге), но и уход с поста руководителя Союза Иоганна Швейцера, который был упорным противником К. Маркса, Ф. Энгельса и лидера СДРП А. Бебеля. Наконец, гонения властей также вели к их обоюдному сближению.

В мае 1875 г. на съезде в Готе состоялось объединение двух партий и была создана новая Социалистическая рабочая партия Германии. Принятая на съезде программа была в определенной мере противоречивой, поскольку явилась плодом компромисса. Теоретическая ее часть включала ряд ортодоксальных марксистских принципов, конкретные разделы носили отпечаток лассальянства. Программа требовала обобществления средств производства и подчеркивала, что по отношению к рабочему классу все прочие классы представляют собой реакционную массу; это явно отдавало сектантством. Из программы следовало, что партия выступает за уничтожение существующего государственно-общественного строя и за создание «свободного народного государства», суть которого оставалась, однако, не очень ясной.

С другой стороны, в программе указывалось, что поставленных целей партия намерена добиваться «всеми средствами в рамках законов». Это означало фактический отказ от идеи насильственной социалистической революции, что вызвало (в числе прочего) сильнейшее недовольство Маркса и Энгельса. В письме к руководителям эйзенахцев — впоследствии опубликованном под названием «Критика Готской программы» — Маркс подверг программу сокрушительному разгрому.

Лидерами объединенной партии стали ведущие эйзенахцы Август Бебель и Вильгельм Либкнехт. Бебель, несмотря на молодость, был тогда едва ли не лучшим знатоком марксистского учения и человеком, который среди прочих социал-демократических руководителей мыслил наиболее трезво и практично. Печатным органом партии стала выходившая с 1876 г. в Лейпциге газета «Форвертс» («Вперед!»).

Готское объединение послужило исходным пунктом для нового и мощного подъема социалистического движения в Германии. В то время как на выборах в рейхстаг в 1871 г. социалисты, получив 124 тыс. голосов, провели двух депутатов, а на выборах 1874 г. — девять депутатов, за которых проголосовали 352 тыс. чел., после объединения на выборах 1877 г. они получили поддержку почти полумиллиона избирателей и заняли в рейхстаге 12 мест. Оплотом их стала Саксония, давшая социалистам семь мандатов. Выборы 1877 г. наглядно показали неправильность деления избирательных округов. Так, если по числу поданных за них голосов социал-демократы заняли четвертое место, то по количеству депутатов — последнее, восьмое место в рейхстаге. В то же время консервативная Имперская партия, получившая даже чуть меньшее количество голосов, провела в парламент 38 своих депутатов, поскольку победила в большинстве мелких сельских избирательных округов.

Социалистическая партия с ее интернационалистским характером казалась Бисмарку наиболее опасным противником молодого национального германского государства. Страх перед революцией давно стал одним из главных мотивов его политического поведения, уже с 60-х гг. его все чаще преследовал «кошмар революций», резко усилившийся после Парижской Коммуны и выступления Бебеля в рейхстаге с речью в ее поддержку. Заметим, что канцлер считал одинаково опасными для государства наряду с социалистами и анархистов. Тогда это было широко распространенным мнением, тем более понятным, что некоторые видные немецкие социалисты (И. Мост, Й. Хассельман) действительно были близки к анархизму. Из страха перед возможностью революции Бисмарк настаивал на введении закона о запрете деятельности социалистической партии. Но сразу он не смог этого добиться. Его первые попытки закрыть «антигосударственную» прессу в 1874 г. и ввести в Уголовный кодекс статью о наказании за «разжигание классовой ненависти» в 1875 г. встретили сопротивление либерального большинства в рейхстаге. Лишь покушения на кайзера позволили Бисмарку настоять на принятии особого закона против социал-демократии.

В мае 1878 г. неудачное покушение на Вильгельма I совершил ремесленный подмастерье Макс Хедель, бывший член лейпцигской организации социалистов. Наспех подготовленный проект закона о запрещении социалистической партии не получил тогда поддержки подавляющего большинства рейхстага. Разумеется, либералы, так же, как и Бисмарк, консерваторы и Центр, были противниками социализма, но они стремились оставаться на почве законности и уважения политических прав личности. Однако через неделю произошло второе покушение, при котором кайзер был тяжело ранен выстрелами из дробовика. Никакой связи покушавшегося — доктора Карла Нобилинга, психически неуравновешенного человека, — с социалистами установить не удалось, но официозные и консервативные газеты на все лады расписывали ужасы надвигавшегося «красного террора».

Бисмарк немедленно распустил рейхстаг, рассчитывая в новом парламенте получить желаемую поддержку. По итогам выборов, у обеих консервативных партий оказалось 115 мест вместо прежних 78, обе либеральные партии потеряли 42 мандата. Уже в ходе предвыборной кампании стало ясно, что национал-либералам придется согласиться с предложением канцлера.

В октябре 1878 г. рейхстаг голосами консерваторов, национал-либералов и некоторых независимых депутатов (всего 221) против Центра, прогрессистов, социалистов и польской фракции (всего 149) принял «Закон против общественно опасных устремлений социал-демократии», получивший название «исключительного закона»^[139].

В нем в ряду прочих содержались и следующие положения:

«§ 1. Запрещаются объединения, которые своими социал-демократическими, социалистическими или коммунистическими устремлениями ставят перед собой цель изменить существующий государственный и общественный строй. Сказанное распространяется и на объединения, в которых социал-демократические, социалистические или коммунистические устремления, направленные на изменение существующего государственного и общественного строя, провозглашаются в форме, которая наносит ущерб общественному спокойствию, особенно согласию между различными классами населения. К объединениям приравниваются организации любого рода».

«§ 9. Распускаются собрания, на которых провозглашаются социал-демократические, социалистические или коммунистические устремления, направленные на изменение существующего государственного и общественного строя.

Запрещаются собрания, которые фактами подтверждают справедливость предположения о том, что они поощряют формирование устремлений, перечисленных в предшествующем абзаце. К собраниям приравниваются публичные торжества и шествия».

«§ 10. Запрещение и роспуск относятся к компетенции полицейского управления. Жалобы подаются только в органы надзора».

«§ 11. Запрещаются печатные издания, в которых социал-демократические, социалистические или коммунистические устремления, направленные на изменение существующего государственного или общественного строя, провозглашаются в форме, которая наносит ущерб общественному спокойствию, особенно согласию между различными классами населения.

В периодических изданиях запрет может распространяться и на дальнейший выход его в свет, если на основе этого закона запрещается выход отдельного номера».

«§ 17. Лицо, являющееся членом запрещенного объединения или осуществляющее деятельность в его интересах, подвергается денежному штрафу в размере до 500 марок или тюремному заключению сроком на 3 месяца. Этому же наказанию подвергается также лицо, которое принимает участие в запрещенном собрании или которое незамедлительно не удалится после роспуска собрания полицией.

Лица, которые принимают участие в работе объединения или собрания в качестве руководителя, распорядителя, агента, выступающего с речью, или кассира, или лица, которые призывают к проведению собрания, подвергаются тюремному заключению на срок от 1 месяца до 1 года».

«§ 19. Лицо, которое распространяет, продолжает распространять или печатает вновь запрещенное печатное издание или издание, подлежащее временному запрету, подвергается денежному штрафу в размере до 1000 марок или тюремному заключению на срок до 6 месяцев».

«§ 30. Настоящий закон вступает в силу с момента его обнародования и действует до 31 марта 1881 г.»^[140].

Действие «Закона о социалистах», принятие которого означало, что рабочее движение фактически запрещается, продлевалось четыре раза. Он сохранял свою силу до 30 сентября 1890 г.

«Исключительный закон» рикошетом ударил и по национал-либералам. В обществе пошатнулась вера в их искреннюю приверженность принципам правового государства, обострились противоречия внутри самой партии, из которой в 1880 г. вышло левое крыло во главе с Людвигом Бамбергером, объединившееся затем с прогрессистами.

Конечно, «исключительный закон» — не то же самое, что кровавое подавление восстания парижских рабочих в июне 1848 г. или Парижской Коммуны в мае 1871 г. Тем не менее для либерального XIX века с его верой в приоритет права «исключительный закон» представлял собой чрезвычайно реакционное явление: ведь он запрещал политическую деятельность целой партии не за совершенные преступления, а за идейные позиции.

Однако подавить социалистическое движение не удалось. Социалисты по-прежнему избирались в рейхстаг, только в качестве независимых депутатов от рабочих. Запрещенные партийные организации зачастую действовали под вывеской рабочих спортивных и певческих союзов и касс взаимопомощи. Социал-демократические издания печатались в Швейцарии и нелегально доставлялись в Германию через разветвленную сеть «красной полевой почты». В 1880 г. на съезде СРПГ в Швейцарии в Готскую программу было внесено важное изменение, согласно которому партия должна добиваться своих целей «всеми средствами», в том числе и революционными.

После небольшого замешательства и растерянности социал-демократия Германии вновь начала активную политическую деятельность и на выборах в рейхстаг в 1884 г., опираясь на поддержку 500 тыс. человек, провела 24 депутата. На выборах 1887 г. социалисты добились дальнейших успехов, за них проголосовали 763 тыс. избирателей. Как в культуркампфе, так и в попытке подавить социалистическое движение Бисмарк потерпел полное поражение.

Проводя по отношению к рабочему движению политику «кнута и пряника», Бисмарк попытался разъединить пролетариат и социал-демократию. По указанию и при непосредственном участии канцлера была разработана серия законов о социальном страховании: закон о страховании на случай болезни (май 1883 г.), от несчастных случаев на производстве (июнь 1884 г.), закон о страховании в связи с инвалидностью и старостью (май 1889 г.). Система страхования охватывала лишь часть рабочего класса, кроме того, значительная доля расходов на социальное обеспечение возлагалась на самих рабочих. Но для того времени это были прогрессивные акты и весьма тщательно разработанные.

Проводить социальные реформы Бисмарку пришлось, преодолевая сопротивление как буржуазных партий, так и социал-демократов. Либералы возражали против создания имперского страхового ведомства и государственного субсидирования фонда социального страхования, а также против государственного вмешательства в сферу социальных отношений вообще. По их убеждению, это ограничивало свободу личности и делало ее зависимой от власти. С их точки зрения, законопроекты канцлера представляли собой «государственный социализм». Сам Бисмарк, не возражая против этого термина, предпочитал, однако, говорить о «практическом христианстве», которое поможет вырвать бедняков из-под вредного влияния «красноречивых честолюбцев, стоящих во главе рабочего движения»^[141].

Стараниями партии Центра, а также либералов и социалистов, усматривавших в тактике Бисмарка уловку с целью вырвать рабочих из-под их влияния, первая попытка канцлера в 1881 г. ввести социальное законодательство провалилась, но, проявив настойчивость, он в конце концов добился его принятия. Рабочим предоставлялось право создавать легальные профсоюзы, кассы взаимопомощи, выпускать рабочие газеты с условием не пропагандировать социалистические идеи. Законы о страховании носили в целом патриархально-патерналистский характер. Они не могли удовлетворить рабочих, т. к. оставляли их в положении париев общества, не давали им статуса равноправных граждан Германской империи, особенно Пруссии, где продолжал действовать трехклассный избирательный закон. Но для своего времени это социальное законодательство было значительным шагом вперед и выделяло Германию среди других стран.

Паутина коалиций

Создание Германской империи сразу изменило расстановку сил на европейской арене. Вокруг Пруссии возникло самое мощное и экономически, и в военном отношении государство. Бисмарк понимал, что побежденная Франция будет стремиться к реваншу и искать для этого союзников. Поэтому главной его заботой стало налаживание дружеских отношений с Россией, а в дальнейшем заключение союза трех держав — Германии, России и Австро-Венгрии. Этому способствовало соперничество на Балканах России и Австро-Венгрии, каждая из которых старалась привлечь Германию на свою сторону. Бисмарк блестяще разыграл эту карту и добился в 1873 г. устного Соглашения трех императоров, в котором Германии отводилась роль арбитра. Однако существовавшие между его участниками противоречия проявились в 1875 г., когда Бисмарк спровоцировал обострение напряженности в отношениях с Францией и Россия при поддержке из Лондона дала понять, что не допустит нового разгрома Франции.

Еще большие осложнения вызвал Восточный кризис 1875–1878 гг., в ходе которого вновь столкнулись интересы России и Австро-Венгрии. Бисмарк после некоторых колебаний высказался в поддержку дунайской монархии. После поражения Турции в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и нового обострения англо-австро-русских отношений Бисмарк получил прекрасную возможность вновь сыграть роль арбитра на Берлинском конгрессе, где Россию вынудили отказаться от идеи создания крупного болгарского государства. Это привело к охлаждению русско-германских отношений и сближению Берлина с Веной. После недолгого сопротивления Вильгельма I, не желавшего обострения отношений с Россией, был заключен тайный союз Германии и Австро-Венгрии, направленный против России.

После этого главной проблемой для Бисмарка стали отношения с Россией и Англией. При зондировании почвы выяснилось, что в случае русско-германской войны Англия останется нейтральной, и это крайне разочаровало канцлера. Поэтому он согласился в 1881 г. на предложение России о возобновления теперь уже письменно зафиксированного Союза трех императоров. Почти одновременно с этим Румыния, опасавшаяся, что Россия и Болгария попытаются захватить часть ее территории для установления общей границы, выразила желание присоединиться к австро-германскому союзу, что и произошло в 1883 г.

После захвата Францией Туниса, который Италия рассматривала как сферу своих интересов, тем более что в 1880 г. там проживало свыше 10 тыс. итальянских колонистов, произошла переориентация внешней политики Рима. В 1882 г. был заключен Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. Он был направлен против Франции: в случае войны с каким-либо иным противником стороны обязывались сохранять дружественный нейтралитет, не оказывая этому противнику военной поддержки. Бисмарк очень невысоко оценивал военную мощь Италии и видел пользу Тройственного союза только в том, что он обеспечивал еще большую изоляцию Франции, а также давал возможность для Австро-Венгрии в случае конфликта с Россией не опасаться итальянского нападения с тыла. Таким образом, хотя, по признанию Бисмарка, его постоянно преследовал «кошмар коалиций», направленных против Германии, сам он неустанно и целеустремленно сколачивал собственные внешнеполитические коалиции.

Рывок в Африку

На протяжении ряда лет сфера интересов Бисмарка как руководителя империи ограничивалась пределами Европы и континентальной политикой. Он полагал, что колониальная политика не для Германии, колонии интересовали его только в той мере, в какой способствовали сохранению европейского равновесия, осложнению отношений Англии и Франции и отвлечению последней от идеи реванша.

До начала 80-х годов к колониальным захватам равнодушно относилось и большинство правящих кругов Германии, особенно юнкерство.

Весной 1880 г. рейхстаг провалил законопроект о кредитовании колониальных приобретений. Но уже в 1882 г. был создан Германский колониальный союз, куда вошли крупные представители торгово-промышленных кругов и некоторые аграрии, экспортеры спирта и водки. Активную роль в Союзе играл историк Генрих Трейчке, который неустанно повторял, что, если Германия хочет стать державой первого ранга, она просто обязана иметь колониальную империю, как другие страны.

Перелом в колониальной политике наступил в 1884 г. и был связан с покупкой бременским торговцем Альфредом Людерицем земель на юго-западе Африки в районе бухты Ангра. Людериц обратился к правительству с просьбой санкционировать его приобретение. После некоторых колебаний Бисмарк объявил о том, что империя берет под свою защиту эти территории. Им руководили прежде всего два мотива. Во-первых, Бисмарк рассматривал колонии как опорные пункты немецкой торговли в конкурентной борьбе с другими странами. Но, не желая обременять государственный бюджет, он предпочитал управление колониями предоставить частным компаниям. Вторым мотивом канцлера было стремление достичь единства немецкого общества, поставив перед ним, как и в период объединения, общую цель — на этот раз захват колоний.

Момент для начала колониальной политики был выбран весьма удачно, в период обострения англо-русских и англо-французских отношений. Поэтому сопротивление Британии немецким колониальным захватам продолжалось недолго, после переговоров английский премьер-министр Гладстон публично признал право Германии на приобретение колоний.

После захвата Юго-Западной Африки Германия в июле 1884 г. объявила об установлении верховной власти рейха над Того и Камеруном. В 1885 г. она приобрела Восточную Африку, где значительная часть территории уже принадлежала Обществу немецкой колонизации во главе с авантюристом Карлом Петерсом, и северную часть Новой Гвинеи, где до этого закрепилась Новогвинейская компания, созданная банком «Дисконтогезельшафт». К 1914 г. германская колониальная империя занимала площадь 2,9 млн. кв. км с населением более 12 млн. человек.

В сер. 80-х гг. из-за осложнений в Европе колониальная активность Бисмарка затихла и осталась в его политике лишь эпизодом. Он полагал, что геополитическое положение Германии не позволяет ей проводить широкую мировую экспансию. Так, в декабре 1888 г. в беседе с исследователем Африки Ойгеном Вольфом он заявил: «Ваша карта Африки прекрасна, но моя карта Африки в Европе. Вот Россия, а вот Франция, мы же находимся в середине — такова моя карта Африки».

Стагнация или новации?

В результате прекращения культуркампфа, введения протекционизма и социального законодательства в 80-е гг. изменились позиции ряда партий и их взаимоотношения. Партия Центра, имевшая в рейхстаге сильнейшую фракцию, отказалась от принципиальной оппозиции Бисмарку и в отдельных случаях при принятии законов — о социальном страховании или о повышении в 1885 г. пошлин на ввоз сельскохозяйственных продуктов — поддерживала правительство вместе с обеими консервативными партиями.

Протекционизм и социальные законы углубили расхождения между либеральными партиями. В 1883 г. во главе национал-либералов встал Иоганнес Микель, при котором партия повернула вправо, налаживая прочные связи с консерваторами и отмежевываясь от левого либерализма. Последний с 1884 г. был представлен Немецкой свободомыслящей партией. Эта партия выступала против государственной социальной политики и покровительственных таможенных тарифов, но обычно поддерживала увеличение военных расходов. Признанным лидером партии после объединения левых национал-либералов с прогрессистами стал Ойген Рихтер. В создании новой партии Бисмарк не без оснований усматривал подготовку к возможной смене монарха, поскольку кронпринц Фридрих имел с ней тесные связи. Наряду с социал-демократами левый либерализм стал в 80-е гг. основным объектом нападок Бисмарка в его парламентских выступлениях. Канцлер утверждал даже, что левые либералы стремятся к установлению парламентской республики; по его мнению, это было более реальной угрозой, чем социалистическая революция.

Либеральным тенденциям Бисмарк противопоставил консервативный курс, тон которому задавал министр внутренних дел Роберт Путкамер, как и Бисмарк считавший главной опорой режима консервативную прусскую бюрократию. Защищаясь от обвинений в диктаторстве, Бисмарк для демонстрации решающей роли монарха подготовил в начале 1882 г. послание Вильгельма I прусскому правительству. В нем подчеркивалось верховенство короля по отношению к министрам как исполнителям его воли. Всем чиновникам, поскольку они принесли присягу на верность, предписывалось защищать политику правительства во время выборов и не высказывать критику в его адрес. Это было явным покушением на свободу волеизъявления и прямым указанием чиновникам поддерживать кандидатов консервативных партий. В практику вводилась проверка экономических и политических взглядов кандидатов на высокие административные должности.

В 1887 г., используя жупел шовинистически-реваншистского буланжистского движения во Франции, правительство потребовало увеличения военного бюджета и численности армии на 40 тыс. человек. Протесты партии Центра и «свободомыслящих» повлекли за собой роспуск рейхстага и новые выборы, на которых консерваторы и национал-либералы заключили союз — картель. Картельные партии одержали победу, получив больше половины мест (220 мандатов). За социалистов проголосовало на 200 тыс. избирателей больше, чем на предыдущих выборах, но из-за распределения округов и блоковой политики картеля они потеряли 13 мандатов и получили только 11 мест. Наибольший урон понесли левые либералы, против которых велась основная правительственная агитация. Они более чем наполовину сократили свое представительство, получив всего 32 места, тогда как до этого имели 77 депутатских кресел. Послушный канцлеру новый рейхстаг утвердил военный бюджет и одобрил увеличение армии. Была реорганизована служба в запасе, что позволяло в случае войны выставить армию в 700 тыс. человек.

В марте 1888 г. скончался император Вильгельм I. Его преемник, Фридрих III, вступил на престол уже будучи смертельно больным (весной 1887 г. было установлено, что у него рак гортани) и правил всего 99 дней. Фридриху было 56 лет. После запоздалой операции он мог дышать, но лишился голоса и был обречен на мучительные физические страдания. Через четыре недели после операции он получил известие о том, что скончался его отец, и вынужден был принять бразды правления. Однако в начале июня состояние его резко ухудшилось и 15 июня 1888 г. немого императора не стало. С его смертью немецкий либерализм, возлагавший на этого англофила и либерала большие надежды, окончательно потерял шансы занять ведущие позиции в империи^[142].

Низвержение Юпитера

С вступлением на трон в июне 1888 г. сына Фридриха, 29-летнего Вильгельма II, положение Бисмарка пошатнулось. Представления Вильгельма о роли монарха не укладывались в рамки даже скромного немецкого конституционализма и, безусловно, противоречили бисмарковскому стремлению к единовластию. Не признававший никаких ограничений для своей воли кайзер неизбежно должен был вступить в конфликт с всемогущим канцлером. К тому же Бисмарк не мог тогда продемонстрировать императору никаких значительных успехов во внешней и внутренней политике. Напротив, в начале 1889 г. Бисмарк потерпел неудачу при попытке заключить союз с Англией, отклонившей его предложение. Не случайно газета партии Центра «Германия» писала в апреле 1889 г., что канцлеру «больше ничего не удается».

Нормальные отношения между новым императором и всесильной династией Бисмарков не могли сохраняться долго. Новый начальник генерального штаба граф Альфред фон Вальдерзее сам хотел статьканцлером и вместе со своей благочестивой женой-американкой плел интриги против старого государственного деятеля. Под влиянием Вальдерзее Вильгельм поддержал антисемитское христианско-социальное движение Штёккера, в результате чего возник серьезный конфликт с Бисмарком.

Наряду с Вальдерзее сильное влияние на Вильгельма оказывал граф Бото Эйленбург, близкий друг монарха; в то время он действовал в основном в интересах и по поручению «серого кардинала» из министерства иностранных дел Фридриха фон Гольштейна. Вальдерзее и Гольштейн были убеждены, что Бисмарк не допустит самодержавного правления Вильгельма и что он спровоцирует хаос во внешней и внутренней политике, на годы сделавшись благодаря этому незаменимым главой правительства. Более того, они опасались, что старик сумеет навязать императору своего сына Герберта в качестве нового канцлера и будет прочно держать императора в своих руках.

Однако скоро дела в стране сложились так, что канцлер не смог овладеть ситуацией: в 1889 и в нач. 1890 г. произошло рекордное количество забастовок (более тысячи) и таким образом окончательно выявилась несостоятельность «исключительного закона». В мае 1889 г. почти 150 тыс. шахтеров Рура прекратили работу, требуя введения 8-часового рабочего дня, повышения зарплаты, отмены сверхурочного труда. Во время этой забастовки проявились первые расхождения между императором и канцлером в подходе к рабочему вопросу.

Пруссия представлялась Вильгельму как «социальное королевство», а монарх — как «отец народа». Свою популярность он полагал повысить отказом от системы репрессивных мер и проведением реформы в области трудовых отношений. Поэтому он потребовал от предпринимателей покончить с рурской забастовкой путем соглашения с рабочими и частичных уступок. Крайне раздраженный этим Бисмарк предложил бессрочное продление закона против социалистов. Но при обсуждении вопроса в рейхстаге национал-либералы высказались против параграфа о высылке социал-демократов из страны и стояли на своем до конца. Законопроект в январе 1890 г. был отклонен. В феврале император подписал указы о разработке мероприятий по охране труда, ограничению рабочего дня, введению воскресного отдыха, особых условиях труда женщин и детей, созданию учреждений по урегулированию трудовых конфликтов. Бисмарк отказался скрепить их своей подписью, но упорно не подавал в отставку.

Последний удар нанесли ему результаты выборов в рейхстаг в феврале 1890 г. Правые партии потерпели поражение, потеряв почти половину мест. Сильнейшей фракцией стала партия Центра, левые либералы удвоили свое представительство. Но главной сенсацией стал успех социалистов, за которых проголосовало больше всего избирателей (почти 1,5 млн. чел.) и которые получили 35 мест.

Радикальное ухудшение парламентской ситуации привело Бисмарка к мысли о государственном перевороте, провоцировании социально-политических конфликтов, которые могли бы послужить поводом для роспуска рейхстага и отмены всеобщего избирательного права. Он был даже готов похоронить собственное детище — империю — путем отказа немецких государей от договора о ее создании, а прусского короля — от императорской короны, чтобы позднее воссоздать ее в чисто авторитарном виде.

Однако император после колебаний отказался принять план Бисмарка, не желая начинать свое правление с конфликта с непредсказуемыми последствиями^[143]. Провалом окончилась и попытка канцлера заполучить поддержку партии Центра. Она была готова при определенных уступках перейти на сторону Бисмарка в союзе с консерваторами, но последние на этот союз категорически не соглашались. 15 марта императору доложили о не согласованной с ним встрече Бисмарка с лидером партии Центра Виндхорстом, которую организовал Блейхредер. Терпению Вильгельма пришел конец, и после бурного объяснения он потребовал от 75-летнего канцлера прошения об отставке. Герберт фон Бисмарк также ушел в оппозицию вместе с отцом. Император назначил Лео фон Каприви имперским канцлером и премьер-министром Пруссии, а место статс-секретаря министерства иностранных дел занял барон Адольф Маршалл фон Биберштайн, не имевший совершенно никакого опыта во внешней политике. Эра Бисмарка закончилась. В истории Германии началась новая глава.

Глава девятая. Колосс на глиняных ногах (1890–1914)

Облик эпохи

Вильгельм II хотел править самовластно и быть собственным канцлером. Но для этого ему не хватало ни знаний, ни опыта, ни дальновидности. Своими громогласными и воинственными речами, но не действиями он производил впечатление непредсказуемого правителя, представляющего угрозу для остального мира. Блеск гвардейских полков и армейских парадов, торжественный спуск со стапелей самых современных военных кораблей и грохот крупповских орудий придавали империи ореол мирового величия. Психологию немецкого общества все больше определял дух высокомерия и рессентимента (скрытого чувства обиды и зависти).

По промышленной мощи Германия вышла на второе место в мире после США. Казалось, еще немного усилий, и она станет первой и сможет диктовать свою волю всему миру. Яд милитаризма все более отравлял общественную атмосферу внутри страны. В самых захолустных городках, в домах и квартирах простых немцев на почетном месте висели портрет кайзера и фотография главы семейства времен его военной службы. Впрочем, в рабочих кварталах висел еще и портрет лидера социал-демократии Августа Бебеля. Любой немец, будь он чиновником или адвокатом, аптекарем или лавочником, учителем или ремесленником, считался приличным человеком только при условии, что он отслужил в армии и вернулся в штатскую жизнь солдатом или офицером запаса.

Отставку Бисмарка британская газета «Панч» прокомментировала ставшей знаменитой карикатурой с многозначительной подписью «Лоцман покидает корабль». Действительно, провозглашенный кайзером переход к мировой политике вел к растущей изоляции Германии. Во внутренней политике император, после того как его попытки привлечь рабочих к поддержке «социального государства» окончились неудачей, начал проводить реакционный курс. Его канцлеры опирались в рейхстаге на непрочные коалиции аграрно-консервативных и праволиберальных партий. СДПГ, хотя и самая сильная партия с миллионами избирателей, по-прежнему оставалась изгоем и, по словам кайзера, «безродной чернью». При внешней мощи Германская империя внутренне оставалась непрочным и нестабильным государством, «колоссом на глиняных ногах».

Последний Гогенцоллерн

Вступивший на трон в июне 1888 г. кайзер Вильгельм II был незаурядной личностью. Его отличали живость ума, любознательность и интерес ко всему новому. Но его способности слишком часто сводились на нет неуравновешенным характером, огромным самомнением и отсутствием человеческого и политического такта. Эксцентричная манера поведения императора заставляла многих даже сомневаться в его психической нормальности. Однако в действительности он страдал комплексом неполноценности из-за поврежденной при рождении и полупарализованной левой руки.

Его гордая мать, вдова Вильгельма I, императрица Августа, очень переживала из-за того, что ее первенец, которому предстояло стать королем и императором, «вторым Фридрихом Великим», обладал физическим увечьем и что ему недоставало глубины интеллекта. К тому же она знала о таких недостатках его характера, как верхоглядство и лень в учебе, душевная холодность и высокомерие. Эта умная женщина не могла смириться с тем, что возможности ее сына не отвечают поставленной ею цели. Юный принц, видя разочарование матери, пытался утвердить собственное достоинство через отказ от выражения нормальных сыновних чувств и бунт. «Он от природы ужасный бездельник и тунеядец, он ничего не читает, разве что идиотские истории… у него нет жажды знаний, — писала она. — Я боюсь, что его сердце совсем невоспитанно». По ее словам, у Вильгельма не было «скромности, доброты, доброжелательности, уважения к другим людям, способности забывать о себе; смирения», и она желала «сломить его эгоизм и его душевную холодность»^[144].

Когда Вильгельму исполнилось 18 лет, он все же выдержал экзамены на аттестат зрелости с оценкой «хорошо». Через четыре года, преодолев упорное сопротивление старого императора, который с трудом дал себя убедить в сословном соответствии невесты, императрице удалось настоять на женитьбе сына на Августе Виктории, принцессе Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Августенбургской, которая была немного старше Вильгельма. Мать надеялась, что под влиянием жены у сына прибавится серьезности и сердечности, однако строго религиозная и интеллектуально весьма ограниченная будущая императрица не обладала ни способностями, ни желанием, необходимыми для такой миссии. Брак, заключенный 27 февраля 1881 г., не был счастливым, хотя в нем родились шесть сыновей и одна дочь.

Самолюбование Вильгельма граничило с манией величия. Едва успев взойти на престол, он заявил: «Горе тем, кому я буду приказывать!». В Золотую книгу Мюнхена Вильгельм вписал: «Suprema lex regis voluntas» (Воля царя — высший закон). Даже к прусскому военному министру и шефу военного кабинета он обращался «Эй вы, старые ослы!». На совещании адмиралов он орал: «Вы все ни черта не знаете! Что-то знаю только я и решаю здесь тоже только я!»^[145].

Многих шокировала ненависть, с которой император говорил о евреях в Германии: «Самый низкий, самый подлый позор, который только можно совершить над народом, немцы сами совершили над собой», — писал он о революции, изгнавшей его с трона. Однако немцев, продолжал он, «натравило и совратило проклятое племя Иуды, которое пользовалось их гостеприимством! Такова была их благодарность! Ни один немец никогда им этого не простит и не успокоится до тех пор, пока эти паразиты не будут истреблены и стерты с лица немецкой земли! Это ядовитый грибок, разъедающий немецкий дуб!». Вильгельм II написал это 2 декабря 1919 г.

Агрессивности сопутствовало комедиантство, в котором зловеще сочетались жестокое и смешное. Князь Гогенлоэ вспоминал, что Вильгельм любил поворачивать кольца на своих пальцах камнями внутрь, причиняя при рукопожатии такую боль, что у его посетителей из глаз брызгали слезы. Болгарский царь публично получил от него увесистый пинок в зад. Русского великого князя он ударил маршальским жезлом по спине^[146]. Современники злословили, что Вильгельм стремится повсюду быть первым: на всяких крестинах — отцом, на каждой свадьбе — женихом, на любых похоронах — покойником.

Вильгельм стремился перенять роль «железного канцлера» и единолично определять внешнюю и внутреннюю политику Германии. Но из-за непостоянства характера и некомпетентности во многих вопросах личное правление кайзера наделе чаще всего выражалось в неожиданном, бесцеремонном и даже неуклюжем вторжении в сферу деятельности отдельных министров. К тому же, под влиянием своего окружения он был склонен принимать спонтанные решения, не запрашивая предварительно специалистов или дипломатов об их мнении. Это делало немецкую политику непредсказуемой и даже опасной для других европейских держав. Великий немецкий ученый Макс Вебер справедливо расценивал стиль правления кайзера как «буланжистски-бонапартистский, проводимый в манере гвардейского лейтенанта, стремящегося прослыть оригиналом», и резко осуждал «династическое тщеславие и личные амбиции» Вильгельма^[147].

Как сторонник мировой экспансии и создания мощного военно-морского флота, император встречал поддержку буржуазии, а его вера во всемогущество силовой политики импонировала прусскому юнкерству. В то же время интерес, проявляемый Вильгельмом к новациям в промышленности и торговле, и его тесные связи с крупнейшими предпринимателями Германии Круппом и Штуммом показывали его как монарха, идущего в ногу со временем, опирающегося на передовую немецкую индустрию и технологию.

Будучи проникнут архаично-романтическими представлениями о роли монарха, Вильгельм II всегда оставался сторонником сохранения приоритета монаршей власти над парламентской системой^[148]. Это соответствовало убеждениям дворянства и встречало согласие крупной буржуазии, прежде всего магнатов тяжелой и военной промышленности. Страсть кайзера к парадам и маневрам укрепляла мнение о Германской империи как об оплоте милитаризма, чему способствовали также громогласные и воинственные речи Вильгельма, хотя в глубине души он был нерешительным и миролюбивым человеком.

Вильгельм II не только последний германский император, но и самая спорная фигура среди германских императоров, а закат его жизни совпал с самой мрачной эпохой в истории Германии.

Общество и хозяйство

В нач. XX в. экономика Германии продолжала развиваться быстрыми темпами, к 1900 г. ее доля в мировом промышленном производстве возросла до 16%, а к 1910 г. империя вышла на второе место в мире после США. В целом объем промышленной продукции в 1893–1914 гг. увеличился почти в полтора раза. Германия вышла и на второе после Англии место в мировом товарообороте, где на ее долю приходилось 13%^[149].

В немецкой промышленности начались глубокие структурные изменения. Если доля мелких предприятий (1–5 работников) неуклонно снижалась, хотя в 1907 г. они все еще составляли 89,8% всех предприятий и охватывали 31,2% рабочих, то численность крупных (свыше 50 работников) в нач. XX в. возросла более чем в три раза по сравнению с нач. 80-х гг. Хотя в общем числе промышленных предприятий они составляли всего 1,3%, на них было занято более половины всех рабочих, свыше 5 млн. из почти 12-миллионного немецкого пролетариата. По отдельным секторам 15,7% было занято в машиностроении, 7,4% — в горном деле, 3,7% — в металлургии, 2,3% — в химической промышленности. При этом число предприятий, насчитывавших более тысячи занятых, увеличилось со 127 в 1882 г. до 506 в 1910 г. Продолжалась массовая миграция населения из восточных сельскохозяйственных областей в индустриальные районы Центральной и Западной Германии. В 1900 г. лишь 60% немцев проживало в местах своего рождения. Численность городского населения (39 млн., или 60%) превысила численность сельского (26 млн., или 40%)^[150].

Растущая концентрация производства вела к ускоренному образованию картелей, число которых возросло с 210 в 1890 г. до 600 в 1911 г. Некоторые из них достигли огромных размеров и стали монополистами в своих отраслях. Так, Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат контролировал почти 98% добычи угля в этом районе и половину в остальной Германии. Все сталелитейные заводы объединились в гигантский Стальной трест. В электротехнической промышленности господствовали два общества: «Сименс — Хальске» и Всеобщая электрическая компания (АЭГ), в наиболее передовой химической — Байер, Агфа и БАСФ. На них приходилось две трети всего мирового производства анилиновых красителей.

Аналогичный процесс шел и в банковском деле, где в 1909 г. девять берлинских банков контролировали 83% всего банковского капитала, обладая громадной суммой в 11,2 млрд. марок. Начали возникать мощные банковские группы с разветвленной сетью провинциальных филиалов, устанавливавшие тесные связи с крупнейшими промышленными объединениями. В 1910 г. директора шести ведущих банков Берлина являлись членами руководства почти 800 промышленных обществ, а 51 крупный предприниматель входил в наблюдательные советы этих банков.

С возникновением и развитием финансового капитала значительную роль стали играть заграничные инвестиции, прежде всего в Юго-Восточную Европу, Австро-Венгрию, Турцию и Южную Америку. По размерам вывезенного капитала (35 млрд. марок) Германия сравнялась с Францией и уступала только Англии.

Однако, превратившись в промышленную державу первого ранга, в политическом отношении Германия оставалась государством авторитарного типа. Ведущие политические позиции сохраняло доиндустриальное прусское дворянство. Оно доминировало в высшем административном аппарате империи, в офицерском корпусе, в сфере дипломатии. Юнкера опирались на значительную материальную базу. Хотя число их латифундий (более 100 га) составляло всего 0,4% из общего количества сельских хозяйств, они охватывали почти четверть (22,2%) всей обрабатываемой земли, в Пруссии — около 45%, в Мекленбурге — даже 55% земли. В то же время 4 млн. мелких крестьян имели всего 15% обрабатываемой земли. Участки менее 2 га имело 58,9% всех крестьянских хозяйств, от 2 до 5 га — 17,6%^[151].

Экономические интересы юнкерства и буржуазии все более смыкались, но это не исключало резкого подчас расхождения их позиций по политическим вопросам. В рамках Свободной консервативной партии, правда, существовали тесные связи между силезскими земельными магнатами и рейнско-вестфальскими хозяевами тяжелой промышленности. Но в целом притязания буржуазии на политическую власть всякий раз натыкались на решительное противодействие юнкерства. Однако история многому научила германскую аристократию, которая предоставила буржуазии экономическую свободу, а тем самым спасла и даже укрепила свое политическое господство.

Становление индустриального общества

Немецкое общество нач. XX в. значительно отличалось от того, каким оно было в период образования империи. Население увеличилось с 41 млн. в 1871 г. до 67 млн. в 1913 г. Быстрее всего росли индустриальные центры — Берлин и Гамбург, Бремен и Любек, Рейнско-Вестфальский район и Силезия. Росту населения способствовало улучшение здравоохранения и гигиены, питания и условий труда. Увеличилось число крупных городов, в 1910 г. их было 48 с населением свыше 100 тыс. человек.

Социальная структура городского населения претерпела значительные изменения. Вместе с индустрией росла и промышленная буржуазия, во главе которой стояли крупные предприниматели, банкиры и торговцы. Средняя и мелкая буржуазия подразделялась на «старые» и «новые» слои. Первые состояли из ремесленников и мелких торговцев, значительная часть которых с трудом сохраняла свою самостоятельность и часто влачила жалкое материальное существование. Но они изо всех сил старались удержаться от падения в ряды наемных рабочих. «Новые» средние слои, как и «старые», также были весьма гетерогенными. Их представляли служащие, число которых заметно возросло, особенно на тех местах, которые не требовали высокой квалификации. Часть служащих материально жила не хуже чиновников среднего ранга, положение других немногим отличалось от положения квалифицированных рабочих с высокой заработной платой. Мелкие и средние служащие особенно стремились к утверждению своего социального статуса, ориентировались на образ жизни буржуазии и старались дать своим детям образование. Немецкая буржуазия, от крупной до мелкой, была тесно связана с государством, тем более что ее значительную часть составляли чиновники. Государство регламентировало доступ ко многим, даже свободным, профессиям, укрепляло социальную иерархию раздачей чинов и орденов, поддерживало стремление служащих отгородиться от низших слоев, прежде всего от рабочих.

В этот период немецкий рабочий класс заметно помолодел, более половины его мужской части в 1907 г. еще не достигла 30 лет. С ростом производительности труда сокращалась продолжительность рабочего времени, к 1914 г. оно составляло в среднем 55 час. в неделю, но интенсивность труда неуклонно повышалась и все более жестко контролировалась. Правда, росла и заработная плата, хотя в весьма различной степени в зависимости от отрасли и региона, возраста, пола и квалификации. Но и рост заработной платы не обеспечивал прочного материального положения. Как и прежде, рабочим угрожало обнищание в случае болезни или несчастного случая^[152]. В нач. XX в. изменился облик не только городского, но и сельского общества. При этом дистанция между городом и деревней увеличилась.

На вершине социальной пирамиды, как и раньше, находилось дворянство. При этом дискуссионным остается вопрос, сохраняло ли оно свое прочное положение или это положение уже поколебалось. Бесспорно, что в немецком обществе дворянство все еще сохраняло свой высокий социальный статус, исключительность и отгороженность от прочих социальных групп, даже от крупной буржуазии и сравнительно небольшой группы свежеиспеченных дворян. Но экономический базис дворянства — крупное землевладение — в процессе индустриализации утрачивал свое прежнее значение. Политический вес дворянства определяла не его собственность, а то, что оно прочно удерживало в своих руках ключевые должности при императорском дворе и в органах государственного управления, в дипломатии и офицерском корпусе. Почти все немецкие послы, генералы, статс-секретари и министры были людьми дворянского происхождения.

В целом положение дворянства в нач. XX в. было неоднозначным. С одной стороны, оно отгораживалось от нового, формирующегося индустриального общества, отставало от него и либо демонстрировало в отношении к нему разочарование и пессимизм, либо выступало с агрессивной защитой архаичных отношений. С другой стороны, дворянству на удивление хорошо удалось сохранить свое социальное положение, материальное благополучие и политические позиции.

В начале века возросла дифференциация крестьянства, поскольку к старым различиям добавились новые, определяемые близостью или удаленностью от индустриальных центров. Те, кто не мог существовать только за счет своего хозяйства, могли также работать в промышленном городе, не оставляя сельской жизни. В случае отдаленности от города оставалась возможность традиционного наемного труда в зажиточных сельских хозяйствах, дворянских имениях, надомничество либо миграция. Число сельских рабочих в этот период сократилось, так как из-за улучшения агротехники и зарождавшейся механизации теперь требовалось меньше рабочих рук. Однако работников в хозяйстве оставалось еще довольно много. Сюда входили дворовая челядь, большей частью бессемейная, поденщики, которые работали либо за натуральную плату, либо за деньги, получая иногда небольшой участок земли для собственных нужд, наконец, свободные сельские рабочие, нанимавшиеся без трудового соглашения, среди которых постоянно увеличивалась доля иностранных сезонных рабочих, главным образом из русской Польши. Условия труда и быта последних были гораздо хуже, чем даже у неквалифицированных рабочих в городах. За свой тяжелый труд они получали нищенскую заработную плату.

Тогдашнюю численность отдельных слоев и классов можно определить лишь приблизительно. По подсчетам ученых того времени, 12 млн. немецких домашних хозяйств делились следующим образом. Имелось 250 тыс. «аристократических и богатых» семей (крупные аграрии и предприниматели, высшие чиновники, врачи, некоторые лица свободных профессий, рантье). Далее шли 2,75 млн. семей «верхнего среднего слоя» (средние землевладельцы и промышленники, большинство чиновников, основная часть людей свободных профессий), 3,75 млн. семей «низшего среднего слоя» (средние крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы и служащие среднего ранга, мастера, высококвалифицированные и высокооплачиваемые рабочие). Наконец, следовали 5,25 млн. семей из низших слоев (большинство наемных рабочих, основная часть мелких служащих, обедневшие ремесленники и мелкие торговцы, малоземельные крестьяне. В этом обществе социальная мобильность имела место главным образом по горизонтали и гораздо реже по вертикали — за пределы своего слоя. В этом отношении всевозрастающую роль играло образование: получив хорошее образование, дети служащих, мелких чиновников, учителей могли из низшего среднего слоя подняться до уровня высшего. Еще чаще дети из низших слоев переходили в низший средний слой, становясь обычно служащими среднего ранга.

Массовая политизация

В начале XX в. все больше людей втягивалось в политику и общественную жизнь. Возникли массовые организации — профсоюзы и «союзы интересов». Усилилось противоречие между избираемым демократически рейхстагом и прусским ландтагом, в котором из-за архаичного трехклассного избирательного права доминировали консерваторы.

Заметное место в немецком обществе заняли профсоюзы. Уже в 80-е гг. они объединяли около 100 тыс. рабочих, входящих примерно поровну в социалистические и либеральные профсоюзы. В 1890 г. социалистические профсоюзы сплотились под эгидой Генеральной комиссии свободных профсоюзов Германии, руководителем которой стал Карл Легин (1861–1920). Руководство СДП Г в течение ряда лет не желало признавать самостоятельность профсоюзов, опасаясь, что их сугубо экономическая направленность приведет к усилению реформистских тенденций. Только на Мангеймском съезде социал-демократии в 1906 г. была наконец принята резолюция о независимости профсоюзов от партии. В 1900 г. свободные профсоюзы насчитывали почти 700 тыс. членов, в 1910 г. их число превысило 2 млн. чел., а к 1914 г. возросло еще на полмиллиона.

Кроме социалистических в Германии действовали гирш-дункеровские профсоюзы, названные так по имени их создателей — Макса Гирша и Макса Дункера и находившиеся под влиянием левого либерализма. Эти профсоюзы были сравнительно немногочисленны и объединяли лишь около 120 тыс. рабочих. С 1894 г. начало действовать христианское профсоюзное движение под эгидой партии Центра, которое к 1910 г. насчитывало более 300 тыс. рабочих католического вероисповедания и имело свою главную базу в Рейнско-Вестфальском районе.

Не только рабочие, но и другие социальные группы создавали свои организации экономической направленности. Большое влияние на политику правительства оказывали союзы предпринимателей, крупнейшими из которых являлись образованные еще в 1876 г. Центральный союз немецких промышленников, политически близкий свободным консерваторам, и Союз промышленников, возникший в 1895 г. Он объединял представителей легкой и экспортной промышленности и поддерживал национал-либеральную партию.

Если предпринимательские союзы выражали экономические интересы промышленников, то в области социальной политики аналогичную роль выполняли союзы работодателей, объединившиеся после крупнейшей забастовки текстильщиков в саксонском городе Криммичау в 1904 г.

Городские ремесленники по прусскому закону 1997 г. получили право большинством голосов создавать закрытые гильдии, что противоречило закону и принципу свободы промыслов. К 1914 г. около 40% всех ремесленных организаций имели принудительный характер и ограничивали свободную рыночную конкуренцию. Таким образом, в нач. XX в. сформировались многочисленные союзы интересов, которые оказывали воздействие на политические партии, превратившиеся из элитарных групп мировоззренческой ориентации в организации, выражавшие политические и экономические интересы различных социальных слоев. Так, Немецкая консервативная партия стала в рейхстаге рупором Союза сельских хозяев.

В 1907 г. в промышленности, ремесле и торговле имелось свыше 500 союзов, объединявших почти 5 тыс. мелких организаций. Возросло количество их членов, только Союз сельских хозяев насчитывал более 300 тыс. членов. Такие массовые организации нуждались в бюрократических структурах и профессиональных функционерах.

Степень политической мобилизации масс отражали выборы в рейхстаг. Число голосующих избирателей постоянно росло. Если в первых выборах 1871 г. участвовал 51% имеющего право голоса населения, то в выборах 1912 г. — уже 84,9%. Изменился и сам характер выборов. Место прежних регионально или локально известных личностей заняли кандидаты от политических партий, избирательные схватки переросли в организованные и планомерные избирательные кампании, требующие значительных финансовых средств. Чем больше дифференцировалось общество, тем гетерогеннее становились партии. Возросла конкуренция кандидатов в депутаты и внутри самих партий.

СДПГ превратилась в самую массовую партию рабочих и мелкой буржуазии и насчитывала более 1 млн. членов, а количество избирателей, голосующих за социал-демократов, в 1912 г. составило 4,25 млн. человек (34,8% всех голосов).

Прочные позиции сохраняла партия Центра. Число ее избирателей возросло с 1,34 млн. человек в 1890 г. до 2,18 млн. в 1907. Центр по-прежнему опирался на католическую церковь и профсоюзы, крестьянские союзы и массовый Народный союз за католическую Германию.

Сложнее было положение либералов. Хотя количество их избирателей несколько возросло — с 2,48 млн. в 1890 г. до 3,16 млн. в 1912 г., но число мандатов сократилось из-за распыленности либеральных избирателей по всей Германии и их малой концентрации в отдельных избирательных округах.

Большие проблемы встали перед консерваторами. Количество их избирателей возросло лишь незначительно, с 1,38 млн. чел. в 1890 г. до 1,49 млн. в 1912, но относительная доля голосов и число мест в рейхстаге сократились. Хотя консерваторы небезуспешно пытались завоевать голоса городских избирателей, они все же так и остались аграрной партией остэльбских провинций Пруссии. Поскольку они не имели прочных партийных организаций, то опирались главным образом на Союз сельских хозяев.

В этот период заметно возросло влияние прессы, в которой наряду с партийно-политическими изданиями утвердилась массовая и недорогая коммерческая пресса, имевшая большие тиражи благодаря доходам от рекламных объявлений, в изобилии помещаемых на страницах газет и журналов такого рода.

Среди идеологий, нацеленных на политическую мобилизацию масс, важную роль играл антисемитизм, который приобрел новое содержание и формы. Отождествляя евреев с современным капитализмом, антисемитизм выражал протест против натиска индустриального мира и взял на вооружение расовые теории. Как уже говорилось выше, антисемитское движение возникло еще в кон. 70-х гг. XIX в. в качестве идеологии протестантско-консервативной Христианско-социальной партии, созданной придворным проповедником Адольфом Штёккером. Следом за ней возникли более радикальные антисемитские партии в Берлине, Саксонии и Гессене, Бранденбурге и Померании, которые умело использовали страх сельского и мелкобуржуазного городского населения перед крупной промышленностью и латифундиями юнкерства. Антисемитизм давал этим слоям возможность политически высказать свой протест. Антисемитские лозунги находили широкий отклик среди гимназических и школьных учителей, в студенческих корпорациях, ремесленных и торговых гильдиях, в Союзе сельских хозяев. Государство проводило в этом вопросе противоречивый курс. С одной стороны, оно провозгласило принцип гражданского равенства, с другой, — отлучало евреев от ряда административно-государственных должностей, прежде всего дипломатических и офицерских. Кроме того, в обществе бытовал повседневный антисемитизм в явной или скрытой форме, проявлению которого государство никак не препятствовало и который легко активизировался в кризисных ситуациях, когда требовался козел отпущения^[153].

Антисемитизм распространялся в Германии на почве культивируемого национализма. Националистические организации, играющие на патриотических чувствах и стремлении к величию отечества, имели массовый характер. Так, Кифхойзербунд объединял 2,8 млн. чел., а Немецкий Флотский союз — 1,1 млн.

Пропаганду милитаризма, национализма, широкой внешней экспансии вели многочисленные союзы и общества. Ведущим среди них являлся Пангерманский союз, созданный в Берлине в 1891 г. Появление этой организации в период завершения раздела мира между великими державами и начала борьбы за его передел было вполне закономерным явлением, отражавшим нарастание межимпериалистических противоречий. Союз не был массовой организацией и насчитывал от 30 до 40 тыс. членов. Но влияние его было гораздо более широким, чем можно предположить исходя из его скромной численности. В Пангерманский союз входило множество чиновников, благодаря которым он имел прочные связи с государственными учреждениями, журналистов, формирующих общественное мнение, университетских профессоров и школьных учителей, внушавших пангерманские идеи немецкой молодежи. Союз представлял интересы некоторых групп промышленно-финансового капитала, прежде всего в тяжелой и военной индустрии. Однако проследить эту связь очень трудно, из крупных предпринимателей открыто участвовал в деятельности союза только рурский промышленник Эмиль Кирдорф.

Пангерманский союз выполнял в Германии роль «национальной оппозиции» и резко критиковал справа правительство и даже кайзера за излишнюю, по мнению пангерманцев, уступчивость в международных делах и недостаточно энергичную защиту «жизненных интересов рейха». Большинство его членов составляли представители средней и мелкой буржуазии и интеллигенции. Почти все университеты имели в руководящих органах Пангерманского союза своих представителей, а в его главном комитете в 1904 г. состояло 19 профессоров. Среди них были широко известные в научном мире лица — экономист, первый председатель союза в 1893–1908 гг. Э. Хассе, основатель немецкой геополитики, крупнейший географ Ф. Ратцель, знаменитый биолог Э. Геккель. Это были очень уважаемые и авторитетные ученые, имевшие влияние не только на студенчество, но и на общественные круги империи. После Хассе в течение ряда лет руководителем союза являлся крайний реакционер, лейпцигский адвокат и плодовитый публицист Генрих Класс (1868–1953). В 1909 г. он под псевдонимом Эйнхарт опубликовал популярную немецкую историю, в которой обосновывал притязания Германии «на место под солнцем». До войны книга вышла пятью изданиями огромным для того времени тиражом в 50 тыс. экземпляров. Автор объявил германцев «наиболее благородным народом» среди белых наций и «носителем культуры для прочих менее ценных рас». В работе с многозначительным заглавием «Если бы я был кайзером», опубликованной в 1912 г. под псевдонимом Д. Фриман, Клас обнаружил еще более правые воззрения. Автор требовал установить в Германии авторитарную систему правления, отменить всеобщее избирательное право, принять жесткий закон против социалистов, выслать за пределы страны всех руководителей и депутатов рейхстага от социал-демократической партии. Проникнутая ненавистью к другим народам книга пропагандировала широкие аннексии в Европе и создание обширной колониальной империи; по сути, это была программа Пангерманского союза накануне мировой войны. Активную роль в союзе играли также крупные немецкие историки Дитрих Шефер, Георг фон Белов, Отто Хётч, Мартин Шпан, Эрих Маркс и даже либерал во внутриполитических вопросах Карл Лампрехт.

Истоки пангерманской идеологии с ее основополагающим тезисом о превосходстве германской расы лежали еще в средневековой немецкой истории с ее девизом «Drang nach Osten» (натиск на Восток). Идеи пангерманизма впервые были высказаны в нач. XIX в., в 1802 г., в сочинении известного поэта и публициста Эрнста Морица Арндта «Германия и Европа», в котором был провозглашен идеал «единства народа и государства». Арндт считал, что естественной границей государства является море, а народа — язык. Мысли его получили известное распространение, но подлинное национальное воодушевление вызвали речи и сочинения знаменитого философа Иоганна Готлиба Фихте, посвященные идее немецкого национального государства. После Фихте эта идея нашла мощное продолжение в романтической литературе и философии.

Появлению пангерманской идеологии во многом способствовало историческое развитие Германии в 1-й пол. XIX в. Уже в 1840-х гг. стали усиленно пропагандироваться идеи о включении в состав будущей единой Германии немецких земель Чехии, Тироля, Эльзаса, Лотарингии, немецких провинций Нидерландов и Швейцарии. До 1871 г. не было Германии как единого национального государства. Политическая раздробленность усиливала мечты немецкого общества о национальном объединении и создании сильного единого государства. Идеологи немецкой буржуазии и дворянства стремились найти обоснование будущего величия Германии в ее прошлом, в традициях Священной Римской империи и принципе имперского универсализма. Поскольку в реальности никакой Великой Германии не было, то возникла идея о превосходстве немецкого духа и немецкой нации над всеми остальными народами.

Важную роль в формировании пангерманизма сыграли два основных фактора — объединение Германии «железом и кровью» под эгидой Пруссии и рост национально-освободительного движения среди народов Габсбургской империи и в польских провинциях Пруссии. В этих условиях и возник австро-немецкий пангерманизм. В 1870–1871 гг. в Вене состоялись два съезда австрийских немцев, выступающих за воссоединение с кайзеровской Германией. Немецкому народу настойчиво внушалась мысль, что он является «народом господ», а германская (тевтонская) раса — самая чистая арийская раса, одаренная наиболее глубоким нравственным чувством и интеллектом. В пангерманской литературе рисовались радужные перспективы германских завоеваний и присоединения к рейху Прибалтики, Польши, Западной Украины, Крыма и даже Приволжья, населенного немцами. Начало разработки собственно пангерманских планов создания «Срединной Европы» ознаменовалось появлением книги анонимного автора «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году» (1895). Автор включил в состав Срединной Европы под эгидой Германии всю континентальную Европу, кроме Италии, Испании, Португалии и Скандинавии. Когда в нач. XX в. Германия по договору с Турцией приступила к строительству железной дороги «трех Б» (Берлин — Багдад — Басра), то наиболее агрессивные пангерманцы расшифровывали это как Берлин — Баку — Бомбей. Они пропагандировали концепцию, согласно которой немцы являются «народом без жизненного пространства», окруженным со всех сторон врагами, война с которыми является неизбежной и к которой необходимо энергично готовиться. Во внешнеполитической доктрине пангерманизма ключевой являлась позиция по отношению к России, которой, по мнению пангерманцев, были присущи метафизическая агрессивность и враждебность по отношению к немцам и немецкой культуре. Пангерманцы подчеркивали, что русскому духу глубоко чуждо чувство уважения к законам и праву, у него нет традиций истинного христианства, усиление русско-татарского варварства грозит гибелью всей цивилизованной Европе.

Пангерманскому союзу вторили и другие, примкнувшие к нему экспансионистские организации — Немецкий военный союз, Немецкое колониальное общество, Флотский союз, Немецкий союз Шиллера, Союз Восточной марки, Союз молота, Союз Северной марки, многочисленные студенческие, стрелковые, певческие, гимнастические и патриотические военизированные союзы.

Пангерманский союз по распоряжению Генриха Гиммлера был распущен в марте 1939 г. Причиной этого роспуска явилось то, что союз упорно придерживался старых монархических воззрений, а это никоим образом не гармонировало с идеями национал-социализма. Еще в нач. XX в. великий немецкий ученый Макс Вебер, который сам в 90-е годы XIX столетия некоторое время входил в союз, назвал его членов «взбесившимися пангерманскими антисемитами» и решительно осудил их «чисто зоологический национализм». К этой характеристике трудно что-либо добавить.

Широкую агитацию в пользу активной экспансионистской внешней политики и создания мощного военно-морского флота развернул созданный в 1889 г. Флотский союз. Это была массовая организация с многочисленными региональными отделениями по всей Германии, с большой и влиятельной прессой; в 1988 г. она насчитывала более миллиона человек, в основном за счет коллективного членства в союзе многих экстремистских организаций.

Агрессивные союзы покрыли сетью своих филиалов всю территорию империи. Они выпускали огромными тиражами различную популярную пропагандистскую литературу, газеты, листовки, в которых на все лады перепевалась главная тема — исконное превосходство немцев над другими нациями и вытекающая отсюда необходимость установления германской гегемонии во всем мире.

Женщины и молодежь

Становление индустриального общества влекло за собой изменения в сфере семьи, в положении женщин и молодежи.

Отчетливо выделялись три типа семьи — крестьянская, рабочая и буржуазная. Для первой было характерно единство сельского труда и домашнего хозяйства. Она охватывала как самих крестьян с их детьми, так и челядь, батраков и поденщиков. Браки в этой среде заключались довольно поздно, поскольку крестьянин обзаводился семьей обычно после получения отцовского двора. Это была патриархальная семья, во главе ее стоял муж и отец, для которого дети были скорее работниками и наследниками, чем личностями.

Рабочие семьи уже не имели характера производственной единицы, но по своей сути также являлись патриархальными. Обычно рабочие женились в возрасте 25–30 лет. В начале века в семьях квалифицированных рабочих заметной стала тенденция планирования семьи — чтобы обеспечить детям, число которых уменьшилось, лучшие жизненные шансы, дав им приличное образование. Неквалифицированные рабочие, как правило, женились раньше и заводили больше детей, продолжая традиции низших слоев доиндустриальной эпохи.

В буржуазной семье обычно работал один муж, а жена вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. Мужчины большей частью женились к 30 годам, поскольку лишь к этому времени они завершали образование и утверждались в профессиональном плане. Хотя увеличился и средний возраст выходящих замуж женщин, разница между возрастом мужа и жены оставалась довольно большой и обычно составляла примерно семь лет. Детям в буржуазной семье уделяли гораздо больше внимания, чем в крестьянской или рабочей.

В нач. XX в. в немецком обществе все еще сохранялась правовая и политическая дискриминация женщин, но их положение все же изменилось. Женщины стали создавать собственные организации, перед ними с 1908 г. распахнулись двери высших школ и университетов. Накануне войны из 60 тыс. немецких студентов 4 тыс. составляли девушки.

Возросло число работающих женщин — с 8,2 млн. в 1895 г. до 9,8 млн. в 1907. Большинство женщин былотрадиционно занято сельским трудом, но быстро росло число работниц в текстильной и кожевенной промышленности, точной механике и электротехнике. Заметно увеличилась доля женщин в педагогике и здравоохранении, торговле и банковском деле. При этом большинство работающих женщин составляли незамужние, разведенные или овдовевшие. Замужние, как правило, после рождения ребенка оставляли работу или переходили к надомному труду^[154].

Важнейшей целью начавшегося в кон. XIX в. женского движения было поощрение профессионального труда женщин как фактора, способствующего их эмансипации и самоутверждению. Значительная часть возникших местных и региональных женских союзов в 1894 г. объединилась в Союз немецких женских организаций. При том, что одни женские организации были близки к либералам, а другие тяготели к социал-демократии, их главным общим требованием было установление юридического и политического равноправия с мужчинами. Помимо буржуазных и социал-демократических женских организаций существовали также евангелические, католические и еврейские женские союзы. Особое место занимали «отечественные» женские организации националистического толка, которые шумно выступали против эмансипации.

В нач. XX в. в Германской империи появился ранее совершенно неизвестный феномен — молодежное движение. Националистическое молодежное движение «бюндиш» резко выступало против новых общественных явлений, современного авангардистского искусства и посягательств на общественную мораль в кино, театре, литературе, против модных танцев, алкоголизма и курения. Значительное внимание члены новых молодежных организаций уделяли сохранению и популяризации народных обычаев, танцев, песен, игр и ремесел. Они были проникнуты аграрной романтикой, ставя превыше всего труд на земле, в их умах царили мифы прошлого национального величия. Не случайны некоторые названия организаций: «Союз башмака» (по аналогии с крестьянскими союзами нач. XVI в.), «Молодежь Шилля» (по имени героя борьбы против Наполеона), «Молодежь Кифхойзера» (по названию тюрингской горы, в недрах которой, по преданию, спит Фридрих Барбаросса), «Великогерманская молодежь» и др.

Еще в 1896 г. в берлинской гимназии Штиглица учитель Карл Фишер создал организацию «Вандерфогель» («Перелетные птицы») — так назывались кочующие школяры средневековья. Распространившееся на всю Германию это движение пропагандировало дух новой национальной общности и сплоченности, принципы дисциплины рыцарских орденов и идею фюрерства, приоритет национальных ценностей и миф о создании нового человека в стиле ницшеанского Заратустры. Общим для всех молодежных движений был отказ от принятия нового стиля жизни с его формальными требованиями в поведении, одежде и воспитании, а также протест против расчетливого рационализма. Новые молодежные организации презирали идолов вильгельмовской эпохи, бездуховность и помпезность, пышность и монументализм официального искусства, суету больших городов, лихорадочную погоню за барышами. Ожидание чего-то совершенно нового и романтического стало основой того воодушевления, с которым подавляющее большинство немецкой молодежи встретило август 1914 г.: пришел долгожданный апокалипсис, несущий гибель старому миру меркантильности, лжи и лицемерия.

«Полный вперед!»

Поворот во внешней политике Германии после отставки Бисмарка нагляднее всего выразился в отказе от континентальной политики «железного канцлера». Разумеется, его преемники также видели опасность сближения России и Франции и возникновения войны на два фронта, но считали эту проблему разрешимой с военно-технической точки зрения, рассчитывая разгромить противников поодиночке. Руководители немецкой внешней политики и сам кайзер до самого заключения англофранцузского соглашения полагали, что противоречия между Великобританией, с одной стороны, и Россией и Францией — с другой, гораздо глубже, чем противоречия Германии с Францией, а тем более с Россией.

Наделе оказалось, что углубившиеся противоречия между Англией и Германией стали уже перевешивать их общее стремление воспрепятствовать русской экспансии в Азии и на Балканах. Немецкие товары успешно вытесняли английские с рынков России, Австро-Венгрии, Дании, Швеции, Румынии, Турции и других стран. Металлоизделия из Германии продавались в самой Великобритании по более низким ценам, чем отечественные. Началась ожесточенная конкуренция английских и немецких банков за захват сферы вложения капиталов в Латинской Америке и на Дальнем Востоке.

Проникновение Германии на Ближний Восток было связано прежде всего с получением в 1899 г. концессии на строительство Багдадской железной дороги, которое не являлось чисто экономическим мероприятием, а должно было послужить мощным средством включения Османской империи в сферу немецкого влияния и подрыва позиций Великобритании в этом регионе.

Еще в кон. XIX в. Германия захватила важные в стратегическом отношении острова в Тихом океане — часть Самоа, Каролинские, Маршалловы и Марианские. Она прочно утвердилась на Шаньдунском полуострове в Китае, навязав ему неравноправный договор. Но до тех пор пока Британия оставалась «владычицей морей», Германия не могла рассчитывать на мировую гегемонию. Нужно было создать собственный мощный военно-морской флот. Его строительство превратилось в стержневой элемент немецкой внешней политики. Инициатором и руководителем первой крупной флотской программы стал адмирал Альфред фон Тирпиц (1849–1930), назначенный в 1897 г. статс-секретарем военно-морского ведомства. Его энергичная деятельность привела к тому, что в 1898 г. рейхстаг утвердил программу строительства 19 линкоров, 8 броненосцев береговой обороны, 12 тяжелых и 30 легких крейсеров. В 1900 г. была принята новая программа, удвоившая эти показатели^[155]. Прусское юнкерство, для которого главным было укрепление сухопутной армии, вначале противилось флотским программам, усматривая в них уступку интересам промышленной и торговой буржуазии. Согласилось оно на их осуществление только тогда, когда была принята и программа значительного увеличения сухопутных войск.

В 1897 г. статс-секретарем по иностранным делам был назначен Бернхард фон Бюлов (1849–1929), известный сторонник и проводник наступательной и экспансионистской внешней политики. Уже его первое выступление в рейхстаге в этой должности стало сенсацией. Бюлов откровенно заявил, что «прошли те времена, когда немец уступал одному из своих соседей землю, другому — море, а себе оставлял небо, где господствует чистейшая теория. Мы никого не хотим отодвигать в тень, но требуем и себе места под солнцем»^[156].

Речи Бюлова и выполняемые им с подлинно немецкой аккуратностью флотские программы вызывали озабоченность и беспокойство ведущих британских политиков. Некоторые из них уже поговаривали о необходимости превентивного нападения на пока еще слабый германский флот, чтобы уничтожить его в самом начале его становления. В Германском обществе, где эти планы получили известность, поднялась новая волна антианглийских настроений.

В 1906 г., когда в Англии со стапелей сошел первый сверхмощный линейный корабль «Дредноут» («Неустрашимый»), по имени которого и весь класс судов этого типа стал называться дредноутами, начался новый этап гонки военно-морских вооружений. В Британии полагали, что ее рывок обескуражит немцев, но расчет не оправдался: вскоре в Германии был спущен на воду первый дредноут «Нассау». В 1908 г. английский флот имел 12 дредноутов, а немецкий уже 9. К тому же, меньший по численности немецкий военно-морской флот не был, в отличие от британского, разбросан по всему миру. Учитывая это, Лондон принял решение строить такое количество сверхмощных военных кораблей, чтобы всегда иметь их на 60% больше, чем Германия. К 1913 г. Германия из пятой превратилась во вторую морскую державу мира, хотя мощь ее военно-морского флота все еще значительно уступала британскому.

Канцлерство Бюлова

В 1900 г. на пост рейхсканцлера был назначен Бюлов, который до этого ведал иностранными делами. Он не был достаточно сведущ в проблемах внутренней политики и социальных отношений, поэтому предоставил свободу действий статс-секретарю по внутренним делам, графу Артуру Посадовскому, а сам сконцентрировался на внешней политике.

Посадовский быстро убедился в том, что репрессивные меры против социал-демократии и профсоюзов не получат одобрения рейхстага, и вернулся к политике социальных реформ, поставив целью постепенно интегрировать рабочий класс в авторитарно-монархическое государство. В этом статс-секретаря поддержала крупнейшая в рейхстаге фракция партии Центра.

Требования парламентского большинства нашли отражение в трех законах. В 1899 г. была разрешена свобода коалиций между различными организациями. В 1904 г. рейхстаг отменил закон, разрешавший правительствам отдельных германских государств высылать из страны членов иезуитского ордена. Наконец, в 1906 г. для депутатов рейхстага было введено денежное довольствие. В свое время Бисмарк категорически воспротивился этому, чтобы затруднить участие социал-демократов в сессиях парламента. Но это приводило к тому, что многие депутаты крайне нерегулярно посещали заседания, и зачастую рейхстаг не имел необходимого кворума.

Посадовский провел ряд новых социальных реформ: расширился круг лиц, застрахованных от несчастных случаев, во всех общинах с численностью свыше 20 тыс. чел. вводились третейские арбитражные суды, увеличивался оплачиваемый отпуск в случае болезни, запрещался детский труд, в том числе и в надомном производстве, объявлялась имперская программа жилищного строительства для рабочих с ежегодным финансированием ее на сумму в 4–5 млн. марок^[157]. Но попытка Посадовского улучшить правовой статус профсоюзов и урегулировать систему тарифных договоров закончилась провалом.

В 1903–1904 гг. истекал срок действия торговых договоров, заключенных еще канцлером Лео Каприви с Россией, Австро-Венгрией, Италией, Румынией, Бельгией. Союз сельских хозяев и консерваторы заблаговременно развернули широкую агитационную кампанию за двойное повышение тарифов на импорт зерновых культур. Поскольку парламентское большинство было настроено не так радикально, то в конечном счете тарифы было повышены, но только до уровня тарифов 1892 г.

Осуществление флотских программ и политика социальных реформ, участие в подавлении боксерского восстания в Китае, увеличение армии до 633 тыс. чел. потребовали больших финансовых расходов. В результате, государственный долг возрос в 1904 г. до 3 млрд. марок. Новых затрат потребовало вспыхнувшее в 1904 г. в Юго-Западной Африке восстание племен гереро и готтентотов против немецкого господства. Посланный туда 17-тысячный корпус жестоко подавил основные очаги восстания, но партизанская война продолжалась там еще три года. Когда правительство потребовало дополнительных кредитов на колониальные нужды, оно встретило сопротивление партии Центра, которая настаивала на участии католических миссий в назначении колониальной администрации и с христианской точки зрения осуждала суровое обращение с местным населением. Статс-секретарь только что созданного Имперского колониального ведомства Бернхард Дёрнбург отверг притязания партии Центра, на что та вместе с социал-демократами провалила колониальные кредиты. В ответ строптивый рейхстаг был распущен и назначались новые выборы.

Выборы 1907 г. проходили под знаком жесткой борьбы проправительственных партий против Центра и СДПГ. Проведенные в обстановке всплеска националистических эмоций, они принесли победу союзу консервативных и либеральных партий, образовавших «бюловский», или «готтентотский», блок. Партия Центра все же удержала свои позиции и осталась крупнейшей фракцией рейхстага, но социал-демократы потеряли почти половину мандатов. Однако победа консервативно-либерального блока была обусловлена прежде всего устаревшим и несправедливым делением избирательных округов и не отвечала истинному соотношению сил. По числу депутатов блок имел большинство, но по количеству избирателей перевес был на стороне оппозиции (5,4 на 4,9 млн. голосов). Социал-демократы потеряли 38 мест, но за них проголосовало на четверть миллиона больше избирателей, чем на предыдущих выборах. Поражение СДПГ привело к усилению реформистских настроений в партии и прекращению — в интересах сохранения ее единства — полемики против ревизионистов.

«Бюловский блок» не являлся сплоченным и стабильным. Либералы стремились к расширению прав рейхстага и введению в Пруссии всеобщего и равного избирательного права. Консерваторы же настаивали на сохранении существовавшего трехклассного избирательного права. Объединяла их лишь общая позиция по внешнеполитическим проблемам.

В 1908 г. рейхстаг принял либеральный по духу закон о Союзах и собраниях, единый для всей Германии. Были сужены прежде широкие права полиции по надзору за собраниями и митингами, право вступать в различные организации получили женщины. Ранее закон предписывал, чтобы на массовых собраниях ораторы пользовались только немецким языком, теперь полякам, датчанам и населению Эльзас-Лотарингии было разрешено говорить на родном языке. Однако одновременно с этим либеральным законом в Пруссии был принят закон об отчуждении, по которому особая имперская комиссия получила широкие права по скупке польских земельных владений, даже по отчуждению их и продаже только немецким колонистам. Это делалось с целью усиления германизации восточных прусских провинций. Хотя из-за внутренних сложностей и упорного сопротивления польского населения закон практически почти не применялся, само его наличие способствовало складыванию соответствующей политической атмосферы в Пруссии.

В кон. 1908 г. канцлер Бюлов оказался в сложной ситуации. В октябре лондонская газета «Дейли телеграф» опубликовала интервью с Вильгельмом II, где он утверждал, что является большим другом Англии, но вынужден считаться с господствующими в немецком обществе антибританскими настроениями. Далее кайзер заявил, что в англо-бурской войне 1899–1900 гг. буры были разгромлены по разработанному им плану, который он якобы послал королеве Виктории, и что он лично воспрепятствовал тогда созданию антианглийской «Континентальной лиги». Наконец, он утверждал, что Германия строит свой флот не против Британии, а для действий на Дальнем Востоке и на Тихом океане, т. е. явно имел в виду Японию.

В Англии первая часть интервью была воспринята как доказательство глубокой вражды немцев к Британии, а вторая — как свидетельство надменности и высокомерия германского императора. Россия и Франция заявили официальный протест и выразили возмущение попыткой кайзера спровоцировать ухудшение их отношений с Англией. В Германии все политические партии, даже консерваторы, потребовали, чтобы впредь Вильгельм был более осмотрительным и воздерживался от необдуманных заявлений. Крайние экспансионисты тоже выразили сожаление, но по причине чрезмерного, на их взгляд, дружелюбия кайзера к коварному Альбиону.

Нельзя, однако, сказать, что император в данном случае действовал совсем уж необдуманно. Он отправил текст интервью канцлеру, чтобы тот посмотрел, нет ли каких-нибудь возражений против ею опубликования. Занятый массой дел Бюлов то ли специально «подставил» кайзера, то ли на самом деле не читал интервью, перепоручив это чиновникам иностранного ведомства, которые, естественно, не отважились на правку высочайшего текста, возвратив его назад с пустяковыми замечаниями.

При обсуждении в рейхстаге этого скандала Бюлов под огнем критики всех партий не решился взять ответственность на себя и защищать кайзера. Свалив всю вину на Вильгельма, канцлер заявил, что не в состоянии отвечать за политику империи, если и впредь кайзер не будет проявлять сдержанности и благоразумия. Император заверял, что действовал строго в соответствии с конституцией, перед публикацией согласовав текст с канцлером, но содержание интервью было столь оскорбительно для нации и недовольство «режимом личной власти» Вильгельма II было настолько сильно, что подобные тонкости никого уже не интересовали. Рейхстаг единогласно осудил «импульсивные выражения субъективизма монарха, излияния эмоций и случайные ассоциации». Вильгельм удалился в Донауэшинген, улегся в постель, ни с кем не разговаривал и впал в депрессию. Шеф военного кабинета Хюльзен-Хезелер попытался развеселить императора исполнением танцев в костюме балерины, но во время исполнения балета с генералом случился инфаркт, и он скончался на глазах у императора.

В уклончивой и трусливой позиции Бюлова император не без оснований усмотрел предательство и сделал вывод о необходимости замены канцлера при первом удобном случае, хотя поначалу и не принял прошения канцлера об отставке. А в рейхстаге, который почувствовал свое значение, левые либералы, партия Центра и социал-демократы потребовали, чтобы кабинет нес ответственность перед парламентом за свои действия.

Консервативно-либеральный блок развалился в 1909 г. из-за разногласий по финансовой реформе. Для покрытия государственного долга, перевалившего за 4 млрд. марок, и бюджетного дефицита требовалось 500 млн. марок ежегодно. Реформа предусматривала введение налога для прямых наследников недвижимости и повышение косвенных налогов на потребительские товары. Против новых налогов в рейхстаге выступили левые либералы и социал-демократы, а консерваторы и Центр протестовали против налога на наследство, усматривая в этом посягательство на полное и свободное право земельной собственности.

Произошла перегруппировка сил в парламенте, где оформился новый «черно-голубой» блок Центра и консерваторов (название происходит от черной одежды духовенства и «голубой крови» аристократии), нашедший свой выход из финансовых затруднений: вместо налога на наследство рейхстаг принял закон о налоге на операции с ценными бумагами и биржевые сделки, так что аграрии еще раз одержали победу над капиталистами.

Лишившись опоры в рейхстаге, Бюлов в июле 1909 г. подал в отставку. Необычность этой ситуации состояла в том, что впервые в авторитарной Германской империи канцлер ушел со своего поста после парламентского поражения. Новым канцлером стал Теобальд Бетман-Гольвег (1856–1921), образованный и трудолюбивый прусский чиновник. В отличие от энергичного и изворотливого циника Бюлова, Бетман-Гольвег не обладал сильным характером, с трудом принимал решения, предпочитая политику компромиссов, и обычно подчинялся своему неуравновешенному монарху, впрочем, ценившему нового канцлера как раз за это.

Политика Бетман-Гольвега

Канцлерство Бетман-Гольвега началось в обстановке кризисной внутриполитической ситуации. Исход борьбы вокруг финансовой реформы показал возрастание значения рейхстага, в котором, однако, резко ухудшились отношения либералов и консерваторов, ведущих между собой острую полемику. В 1910 г. произошло объединение всех леволиберальных групп в Прогрессивную народную партию, которая стремилась установить сотрудничество с социал-демократической фракцией и путем проведения постепенных реформ осуществить парламентаризацию государственного устройства.

В первую очередь речь шла о реформе избирательной системы в Пруссии, которую в умеренном варианте пытался осуществить еще Бюлов. Но когда Бетман-Гольвег предложил свой, также весьма скромный проект некоторых либеральных изменений в трехклассном избирательном праве Пруссии, консерваторы и Центр сразу его отвергли. Проблема осталась нерешенной.

Обострился в это время и эльзас-лотарингский вопрос. Эта имперская провинция по-прежнему не имела своих представительных органов власти и управлялась штатгальтером (наместником кайзера). Такая дискриминация усиливала профранцузские настроения местного населения. Поэтому канцлер выступил с предложением учредить в Эльзас-Лотарингии парламент из двух палат, избираемых по системе, почти аналогичной прусской. Однако рейхстаг высказался за избирание нижней палаты на основе всеобщего и равного избирательного права, с чем после бурных дебатов был вынужден согласиться и канцлер. Тем не менее обстановка, сложившаяся в Эльзас-Лотарингии, не улучшилась. Наоборот, в 1913 г. там произошел Цабернский инцидент. Причиной его явился арест командиром прусского гарнизона, размещенного в городке Цаберн, участников массовой антипрусской демонстрации (арестовано было 28 чел.). Это было грубым нарушением права, поскольку арест входил в компетенцию полиции, но не армии. Когда военный трибунал, перед которым все же предстал нарушитель закона, признал его действия правомерными, это вызвало бурю негодования. По всему Эльзасу прокатилась волна митингов и демонстраций протеста. Поведение прусского офицерства и проявленная в связи с этим скандалом нерешительность канцлера были осуждены значительным большинством рейхстага.

Рейхстаг 1913 г. во многом отличался от предыдущего. На выборах 1912 г. социал-демократы далеко опередили другие партии по числу избирателей (4,2 млн. чел.) и стали сильнейшей фракцией парламента, без которой уже было невозможно принимать какие-либо законы и постановления. Такой большой успех был обеспечен не только растущим влиянием партии в массах, но и сотрудничеством с левыми либералами в предвыборной кампании. Сближение облегчалось тем, что в руководстве СДПГ появилась группа социалистов нового поколения (Густав Носке, Фридрих Эберт, Вольфганг Гейне), которая считала, что социализма можно достичь реформистской парламентарно-демократической политикой, а не насильственной социальной революцией.

Положение канцлера осложнялось вставшей перед ним дилеммой. В проведении дальнейших социальных реформ и либерализации режима он должен был опираться в рейхстаге на левые фракции, которые настойчиво требовали установления парламентарной системы в империи. Такой курс означал конфликт с консерваторами, опиравшимися на сочувствие и поддержку высшей бюрократии и офицерского корпуса. Отказ же от проведения дальнейших реформ мог привести только к росту противоречий и социальной напряженности в обществе, чего кабинет в преддверии надвигавшейся войны всеми силами стремился избежать.

Консерваторы обвиняли Бетман-Гольвега в слабости, их не устраивала осторожность позиции канцлера, они считали его политику гибельной для страны, а выдвигаемые им задачи — достойными торговцев, миссионеров или ученых, но не великого народа.

Леволиберальная и социал-демократическая оппозиция критиковали кабинет главным образом по вопросам внутренней политики. Так же, как и консерваторы, оппозиция слева осуждала нерешительность Бетман-Гольвега, но с противоположных позиций. Она считала, что политика канцлера недостаточно отвечает демократическим веяниям времени и слишком часто уступает давлению правых партий.

Однако компромиссность линии Бетман-Гольвега выражала не только его колебания, но и определенный политический курс, направленный на то, чтобы, не слишком задевая интересы консервативно-монархических кругов, приблизить к правительству либеральную буржуазию и усилить позиции реформистов в социал-демократической партии.

Империя на пороге войны

В нач. XX в. Германия оказалась в ситуации почти непрерывно ею же провоцируемых международных кризисов, каждый из которых все ближе подталкивал Европу к большой войне.

В последнее пятилетие перед войной положение и внутри страны, и на международной арене неуклонно ухудшалось. Крупномасштабная финансовая реформа империи провалилась, на выборах 1912 г. правые партии потерпели сокрушительное поражение и социал-демократы стали сильнейшей фракцией в рейхстаге. Затеяв авантюру с «прыжком Пантеры» в Агадир, министерство иностранных дел, возглавляемое Альфредом Кидерлен-Вехтером, добилось лишь сплочения рядов Антанты против центральных держав, в результате чего позиция третьего партнера, Италии, становилась все более сомнительной. Однако еще более зловещими были неудержимо развивавшиеся события на Балканах, угрожавшие существованию Габсбургской империи. То, что эти события не вызвали даже намека на какие-либо реформы во внутренней или внешней политике Германии, означало, что война как способ разрешения политических проблем стала рассматриваться как нечто само собой разумеющееся.

В последние предвоенные годы правительственная машина Германии уподобилась почти неуправляемой повозке, неудержимо катящейся в пропасть. Уже не было никакого коллективного органа, никакого штаба, который мог бы реалистично оценить степень и характер опасности. Образно говоря, «повозка немецкого государства сломя голову мчится сквозь бурю, справа и слева воют волки, готовые напасть на лошадей, а на козлах сидят два беззаботных городских франта, имеющие столь же мало понятия о том, как обращаться с лошадьми, как и о местности, по которой они едут. Внутри же сидят господа, в руках которых находятся сильнейшая армия и второй по силе военно-морской флот мира, и эти господа настолько уверены в совершенстве своих стратегических планов, что даже не дают себе труда выглянуть в окно и убедиться в том, что повозка катится все еще по правильной дороге. Поэтому никто не смотрит на предупредительные знаки и не слышит тревожных криков соседей. В повозке находится также верховный главнокомандующий. На нем великолепный мундир, вид у него очень воинственный, но он не уверен в себе, смущен, растерян, и все же его постоянно тянет на грубые, агрессивные действия, которыми он пытается прикрыть свой страх и подтвердить свое мужество и авторитет. Агрессивность приобретает параноидальный характер лишь тогда, когда высочайшее лицо чувствует себя обиженным, когда оно ощущает угрозу ущемления своего неустойчивого самолюбия»^[158].

Весной 1912 г. британское правительство направило в Берлин министра обороны лорда Ричарда Холдейна с предложением замедлить гонку военно-морских вооружений. Вильгельм II запретил и канцлеру, и государственному секретарю министерства иностранных дел встречаться с лондонским парламентером. Император и адмирал Тирпиц в грубой форме отвергли предложение о переговорах, а в заключение император заявил: «Мое терпение и терпение немецкого народа иссякли». Полгода спустя возникло впечатление, что Австрия и Германия готовы использовать Балканскую войну как повод для нападения на Францию и Россию. Тот же Холдейн заверил посла Германии в Лондоне, что Англия не потерпит немецкой гегемонии в Европе и выступит на стороне Франции. Вильгельм II воспринял это заявление как «воинственный вызов». Дни напролет он бушевал от ярости. Наследнику австрийского престола кайзер написал, что заявление Холдейна было «истинно английским», т. е. «исполненным яда, ненависти и зависти», направленным против хороших отношений между Австрией и Германией. Принцип «balance of power» (равновесия сил) является «чепухой», которая превратит Англию «в нашего вечного врага». Вот что дословно написал император на полях одного из документов: «Лишь потому, что Англия слишком труслива для того, чтобы открыто бросить Францию и Россию на произвол судьбы, слишком нам завидует и ненавидит нас, другие державы лишаются права защищать мечом свои интересы».

В таком возбужденном состоянии кайзер 8 декабря 1912 г. созвал своих «верных сподвижников из армии и флота» на военный совет для того, чтобы по всей форме обсудить с ними наилучшее время и наилучший метод развязывания войны против мировых держав — Англии, Франции и России. Лично он выступал за немедленное начало войны: по его мнению, Австрии нужно было «как следует» нажать на Сербию. За этим последовало бы объявление войны со стороны России, что позволило бы Германии «со всей яростью вести войну против Франции». Подводная война и минная война на Темзе должны были удержать англичан от вмешательства в события на материке. Начальник генерального штаба фон Мольтке был согласен, что большая война неизбежна, и чем раньше она начнется, тем лучше, но полагал, что до ее начала в немецкой прессе «следует лучше обеспечить народный характер войны против России».

В 1909–1912 гг. Германия несколько раз предпринимала неудачные попытки обеспечить британский нейтралитет, соглашаясь взамен на уменьшение своих флотских программ. Такая политика «маятника», попеременной ориентации то на Россию, то на Англию, свидетельствовала о том, что германская внешняя политика оказалась в тупике. Марокканские кризисы 1905 и 1911 гг., вызванные немецким стремлением утвердиться в Северной Африке, показали растущую изоляцию Германии, которая определенно могла рассчитывать только на поддержку стремительно слабевшей Австро-Венгрии. Италия, отношения которой с Габсбургской империей явно ухудшились из-за противоречий на Балканах, формально оставаясь членом Тройственного союза, все более переориентировалась на Францию.

Чувствительный удар по германским планам утверждения на Ближнем и Среднем Востоке нанесли две Балканские войны 1912 и 1913 гг. В итоге первой из них Турция, находившаяся из-за своей экономической зависимости под сильным немецким влиянием, потеряла почти все свои территории в Европе. Вторая Балканская война закончилась поражением Болгарии, которая к этому времени сблизилась с австрогерманским блоком.

Предвидя неизбежность военного конфликта, германское руководство вело энергичную подготовку, в ходе которой численность армии возросла почти на треть (с 612 до 748 тыс. чел.), было сформировано два новых корпуса и несколько полков тяжелой артиллерии, полевая артиллерия была придана непосредственно пехотным дивизиям, чтобы повысить ее маневренность. Германия опережала остальные европейские державы по общим военным расходам, увеличившимся с 1910 по 1914 г. почти в два раза. Но подоле национального дохода, истраченного на вооруженные силы в 1914 г., ее опережали Россия, Франция и Австро-Венгрия.

В сфере внешней политики Германия вряд ли смогла бы добиться большего, чем сделала ее дипломатия, допустившая ряд крупных просчетов, но объективно поставленная в такие условия, когда было невозможно разрешить противоречия между Германией и ее противниками путем переговоров. Однако если консервативно-пангерманские группировки и генералитет рвались в бой, уверенные в скорой победе, то либералы и сам канцлер все же скорее опасались войны, не будучи уверенными в ее благоприятном исходе.

Когда полтора года спустя в Сараеве прозвучали выстрелы сербского студента, оборвавшие жизнь наследника австрийского престола, терпению германского императора пришел конец. «С сербами надо покончить, и как можно скорее», — прокомментировал он доклад, поступивший из Вены^[159]. Действуя под лозунгом «Теперь или никогда!», Вильгельм дал соответствующие указания военным, министерству иностранных дел и австрийскому руководству. Армии в полной боевой готовности сосредоточились на границах Франции, Бельгии и Люксембурга, но перед тем, как отдать последний приказ, Вильгельм в очередной раз занервничал. В этот момент дело взяла в свои руки императрица: «Теперь нам ничего не осталось кроме войны, — заявила она, — и мой муж, и шестеро моих сыновей пойдут на поле брани». Нерешительности императора был положен конец. 30 июля после ужина в Новом дворце шеф гражданского кабинета отметил в своем дневнике «очень воинственное настроение» всей высочайшей семьи.

В целом, в Германии с 1913 г. резко возросла опасность общего социально-политического кризиса. Окончательно потерпел крах курс на стабилизацию империи политикой внешней экспансии и ограниченной внутренней модернизации. Кайзеровская Германия оказалась нереформируемой. Это и стало одной из главных причин, побудивших руководство страны летом 1914 г. поддержать союзную Австро-Венгрию и решиться на риск большой войны.

Часть четвертая. Эпоха мировых войн

Глава десятая. Под грохот «Большой Берты» (1914–1918)

Облик эпохи

Почти полувековой мир в Европе был взорван летом 1914 г.

Механизм и процесс сползания в Первую мировую войну до сих пор остаются полностью не выясненными. Свою роль сыграло множество факторов, и невозможно выделить какой-либо один из них в качестве определяющего. Сознательно развязать большую войну не хотел никто. Но все соперничавшие державы были готовы пойти на определенный риск, не задумываясь о том, что ход событий всегда приобретает собственную логику, не совпадающую с целями и намерениями людей.

С самого начала война пошла не по планам германского генерального штаба. Не удалось добиться быстрого разгрома поодиночке сначала Франции, а затем России. Маневренная война перешла в позиционную, которая сопровождалась кровавыми сражениями с огромными людскими и материальными потерями с обеих сторон. В Германии роль кайзера все больше отходила на второй план, а его слабые канцлеры все больше ощущали давление Верховного командования. Наконец, в августе 1916 г. была установлена фактическая военная диктатура командующего Пауля фон Гинденбурга и действительного руководителя армии Эриха Людендорфа.

Вступление в 1917 г. в войну США с их огромным потенциалом окончательно предрешило уже давно намечавшийся исход. Его не могли изменить ни революции в России, ни Брестский мир на Востоке. Военный крах сопровождался политическим переворотом. В ноябре 1918 г. император и монархи всех германских государств без сопротивления отреклись от тронов. Германия стала республикой, которой в дальнейшем пришлось дорого заплатить за то, что она родилась в горниле военного поражения, а не под звуки бравурных фанфар победы.

План Шлифена

Еще в 1905–1906 гг. начальник генерального штаба граф Альфред фон Шлифен (1833–1913) тщательно разработал план стратегического ведения войны, которую он считал неотвратимой. Шлифен исходил из того, что Германии придется вести войну на два фронта. Учитывая, что России для полной мобилизации и начала активных действий потребуется не менее шести недель, Шлифен предлагал сосредоточить практически все силы против Франции, чтобы за это время разгромить ее, а затем повернуть на Восток.

Сконцентрированные на правом фланге (линия Мец — голландская граница) главные силы должны были в ходе охватывающей операции продвинуться через Люксембург, Бельгию, Южную Голландию и Северную Францию до побережья Ла-Манша, окружить с запада Париж, прижать французскую армию к франко-германской границе и устроить ей Канны XX века.

Более слабое левое крыло германской армии (линия Мец — швейцарская граница) должно было сковать наибольшее число французских частей. Война должна была проходить молниеносно — поэтому план Шлифена являлся первой в истории концепцией «блицкрига». Стратегической внезапности автор намеревался достигнуть нападением на нейтральные Бельгию и Люксембург. Ни его, ни кайзера, ни политических руководителей империи не смущало такое откровенное нарушение международного права. Что же касалось Англии, то Шлифен полагал, что она может выслать только экспедиционный корпус, который не будет иметь большого военного значения.

К 1914 г. новый начальник генерального штаба Гельмут фон Мольтке (1848–1916), учитывая изменение мировой ситуации, модифицировал план своего предшественника. Теперь предполагалось сразу бросить одну армию против России и усилить левое крыло немецких войск на Западе, поскольку Мольтке опасался быстрого наступления французских частей в Лотарингии.

Кроме того, новый план сохранял нейтралитет Голландии, чтобы использовать ее как коридор для военно-продовольственного снабжения. Был разработан также план внезапного захвата сильной бельгийской крепости Льеж.

Июльский кризис

Прямым поводом для начала международного кризиса явились события в Сараево, боснийской столице, 28 июня 1914 г. В этот день сербские националисты убили наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену. В Вене и Берлине это покушение спешили использовать как повод для нанесения удара. Начальник генерального штаба Австро-Венгрии Конрад фон Гетцендррф потребовал немедленного начала войны против Сербии. Но венское правительство ставило выступление в зависимость прежде всего от позиции Германии, поскольку за спиной Сербии стояла Россия. В тогдашней политической ситуации война против Сербии не могла остаться локальной, а неизбежно должна была перерасти в большую европейскую.

Таким образом, решение вопроса быть или не быть войне находилось в руках Берлина. А кайзер Вильгельм еще 30 июня заявил: «Теперь или никогда! С сербами надо разделаться, и притом быстро». Опубликованные документы показывают, что в те решающие недели 1914 г. кайзером, генералитетом, правительством и дипломатами владела одна мысль: для Германии наступил исключительно подходящий момент для начала войны. Поэтому Берлин заверил Вену в своей полной и безоговорочной поддержке ее выступления против Сербии.

Окончательное решение о начале войны было принято 5 и 6 июля 1914 г. в Потсдаме, где кайзер и канцлер Бетман-Гольвег, встретившиеся с австро-венгерскими представителями, подтвердили свое заявление о решительной поддержке Вены, даже если война против Сербии повлечет за собой вооруженное столкновение Германии с Россией. Впрочем, Вильгельм считал, что Россия к войне пока не готова и, возможно, останется в стороне. В те дни в Потсдаме проходили почти непрерывные совещания о мерах в случае войны. Военный министр Эрих фон Фалькенхайн заверил, что армия готова к войне как никогда. Новый мобилизационный план и план стратегического развертывания вступили в силу еще 1 апреля, а в военном министерстве даже лежал заранее подписанный кайзером приказ о мобилизации.

Россия первоначально стремилась к тому, чтобы по возможности избежать конфликта, поскольку действительно не была готова к войне. Ее программа вооружений должна была завершиться только к 1917 г. Лишь во время визита французского президента Раймона Пуанкаре в Петербург 20 июля было решено, что в случае войны Россия выступит на стороне Сербии и получит полную поддержку Парижа. Во всех этих событиях решающее значение имела позиция Англии. Если бы она ясно определила свои намерения, Германия была бы осторожнее. Но британское правительство дистанцировалось от вспыхнувшего конфликта и заняло очень туманную и уклончивую позицию, что привело Вильгельма к убеждению, что Англия не ввяжется в войну.

23 июля Австрия предъявила сербскому правительству ультиматум, составленный в нарочито оскорбительных тонах. Принятие австрийских требований означало бы фактический отказ Сербии от политической самостоятельности. Однако сербские дипломаты, по настоянию Петербурга, где все же опасались войны, сумели дать удовлетворительный ответ на все требования, кроме допущения австрийской полиции к расследованиям на территории Сербии антиавстрийской деятельности. Даже Вильгельм посчитал, что повода для войны больше не существует. В Вене полагали иначе, и 25 июля австрийский посол выехал из Белграда, заявив о разрыве дипломатических отношений. Это было началом прямого конфликта.

28 июля Австро-Венгрия объявила Сербии войну, а на следующий день через Дунай началась бомбардировка Белграда. Россия, которая не желала терять своего влияния на Балканах, объявила частичную мобилизацию. В Берлине все еще надеялись на нейтралитет Англии. Но уже 29 июля английский министр иностранных дел Эдуард Грей заявил немецкому послу, что если в конфликт будут втянуты Германия и Франция, Англия выступит на стороне Парижа. До этого момента германская дипломатия энергично провоцировала войну, но теперь она попыталась уговорить австрийцев пойти на компромисс. Однако такой шаг Бетман-Гольвега был просто пресечен военными. Начальник генерального штаба Мольтке твердо заявил о необходимости начать скорейшие военные действия, пока у Германии сохраняется преимущество. В самой империи уже более недели осуществлялась скрытая мобилизация. При этом надо иметь в виду, что Германия находилась на такой стадии высокотехнического развития, когда сформировавшиеся военно-технические структуры — транспортная система, связь, аппарат мобилизации, развертывания и снабжения армии и т. д. — в случае приведения их в действие остановить было уже почти невозможно. Они начинали развиваться по своей собственной логике и выходили из-под человеческого контроля.

29 июля Германия заявила, что если Петербург не отменит мобилизацию, то ее объявит и кайзеровская империя. Царь уже был готов отступить, но теперь свое слово сказали и русские генералы. 30 июля Россия объявила всеобщую мобилизацию, а Германия предъявила ей ультиматум с требованием прекратить военные приготовления. Получив отказ, Германия 1 августа объявила России войну. При этом кайзер Вилли и царь Никки буквально бомбардировали друг друга телеграммами с просьбами не начинать войну.

Хотя Франция не предпринимала никаких активных действий и даже отвела от границы свои войска, Германия 3 августа объявила войну и ей. В этот же день передовые части немецкой армии вторглись в нейтральные Бельгию и Люксембург. В ответ Англия заявила протест и потребовала вывести все вошедшие войска. После отказа Германии сделать это 4 августа Британия объявила ей войну. Поскольку в состоянии войны оказалась и вся Британская империя, это означало, что война приняла мировой характер.

Германия в начале войны

В жаркие августовские дни 1914 г. Германию охватил невиданный патриотический подъем. Впрочем, такие же страсти бушевали в Лондоне и Париже, Вене и Петербурге. Если еще в июле в Берлине, Кёльне, Гамбурге, Мангейме и других индустриальных центрах Германии проходили многотысячные антивоенные демонстрации, то с момента начала войны она предстала в глазах почти всего населения как война национальная и оборонительная, как война за само существование государства и нации. Сказались плоды многолетней националистической пропаганды. Выступая в рейхстаге 4 августа,Вильгельм II заявил: «Я не знаю больше никаких партий, я знаю только немцев». Этими словами кайзер провозгласил политику согласия и установление «гражданского мира».

Первыми среди левых сил этот призыв поддержали лидеры профсоюзов, постановившие прекратить все трудовые конфликты и отказаться от стачек и забастовок. 4 августа социал-демократическая фракция рейхстага единогласно (хотя на предварительном обсуждении фракции Карл Либкнехт решительно возражал) проголосовала за выделение военных кредитов и призвала рабочих отдать все силы укреплению обороны родины. Установлением «гражданского мира» правительство Бетман-Гольвега стремилось упрочить тыл и добиться необходимого единства всех слоев немецкого общества. Тем не менее в кон. 1914 — нач. 1915 г. в Германии произошло более 160 стачек.

В правящих кругах также не было полного единства. Их не устраивала осторожность Бетман-Гольвега. Неуверенность канцлера в успешном исходе войны заставляла его воздерживаться от откровенно экспансионистских и агрессивных выступлений, которых ждали от него аннексионисты и пангерманцы. Канцлер возражал также и против применения особенно жестоких методов и средств ведения войны, опасаясь, что это увеличит число противников Германии и настроит против нее мировое общественное мнение. Негодование реакционных сил вызывала, кроме того, подчеркнутая предупредительность канцлера по отношению к лидерам социал-демократии, в которых он — с полным основанием — видел лучших проводников правительственного влияния на рабочий класс.

После того как выяснилось, что война приобретает затяжной характер, основной задачей стал перевод всей экономики на военные рельсы. Рассчитывая, по плану Шлифена, на молниеносный разгром сперва Франции, а затем России, немецкое правительство не позаботилось о создании в стране крупных запасов стратегического дефицитного сырья и товаров, не разработало подробных планов мобилизации промышленности и распределения рабочей силы. Все это пришлось делать уже в условиях военных действий.

С другой стороны, сама структура экономики Германии во многом облегчала ее приспособление к потребностям войны, несмотря на недостаточность специальной и заблаговременной хозяйственной подготовки. Благоприятственными факторами являлись высокая степень концентрации, которая давала возможность быстрой мобилизации промышленности, новейшая техника, позволявшая осваивать новые виды производства, высокая квалификация и дисциплинированность рабочих. Государственный аппарат империи имел хорошие навыки управления хозяйством. Пруссия давно обладала значительной государственной собственностью в виде железных дорог, каменноугольных шахт и копей селитры. Такие особенности Германии давали ей возможность выдерживать длительную войну в условиях фактической блокады и недостатка собственных ресурсов значительно дольше, чем можно было рассчитывать.

Ахиллесовой пятой немецкого хозяйства были отсутствие сырья и нехватка собственного продовольствия. В таких условиях важнейшее значение приобретала торговля с нейтральными странами, от которых Антанте так и не удалось полностью отрезать Германию. Из Швеции она получала железную руду, медь и лес, из Норвегии — никель, из Швейцарии — алюминий, из Дании и Голландии — продовольствие. В целом Германия практически до конца войны удержала на довольно высоком уровне импорт важнейшего сырья и отчасти продовольствия. Широкое распространение получила система эрзац-продуктов (заменителей). Был разработан способ получения искусственного каучука, извлечения азота из воздуха, хлопок заменила особо обработанная целлюлоза, технические масла стали изготавливать из касторки и рыбьего жира. Конечно, это снижало качество продукции, но все вместе взятое — строгая экономия сырья, импорт и система эрзацев — позволило Германии вести войну на протяжении четырех лет, а не запланированных трех — четырех месяцев.

Война на Западе и Востоке

Война определяла жизнь Германии более четырех лет. Она началась по плану Шлифена, немецкое правое крыло продвигалось вперед, охватывая левый фланг французской армии. 21 августа у Шарлеруа были разбиты 5-я французская армия и английский экспедиционный корпус. После этого немецкое командование посчитало, что кампания уже выиграна, и начало нарушать предписания плана Шлифена. Часть войск была оставлена в Бельгии, два пехотных корпуса и кавалерийская дивизия отправились в Восточную Пруссию.

При этом немецкие войска продвигались вперед, проходя в день по 40–50 км, солдаты от усталости валились с ног, и французы нередко брали в плен немецких солдат, спящих мертвым сном. В начале сентября германские части вышли на берега Марны и оказались в 70 км от Парижа, но не западнее его, как предполагал план Шлифена, а севернее. Уже готовился обстрел французской столицы из сверхтяжелых крупповских орудий, в том числе гигантского 98-тонного монстра — «Большой Берты», каждый снаряд которой весил тонну, но в четырехдневной битве, с 6 по 9 сентября, немецкое наступление было остановлено. Когда между двумя немецкими армиями возник опасный разрыв в 50 км, встревоженный Мольтке приказал отвести все армии правого крыла на 80 км назад. Париж был спасен, французы назвали это «чудом на Марне». Это поражение немцев не только предрешило исход войны, но и похоронило надежду немецкой аграрно-консервативной элиты воспрепятствовать промышленной и общественной модернизации внутри своей страны.

Теперь начался «бег к морю», когда обе стороны продвигались на север, пытаясь охватить противника с фланга. Во время этого продвижения родился и знаменитый миф Лангемарка. В этом месте Нормандии 24 октября 1914 г. немецкие части, состоявшие преимущественно из малообученных военному делу студентов и гимназистов, с пением национального гимна в полный рост цепями двинулись на вражеские позиции. Но перед этой героической атакой не было никакой артиллерийской подготовки, и она превратилась в бойню — погибло 11 тыс. молодых людей.

Война на Западе превратилась в позиционную. Фронт, который протянулся от побережья Северного моря до швейцарской границы и оставался таким до конца войны, зарылся в систему траншей и окопов и ощетинился рядами колючей проволоки. Начавшееся по просьбе Франции ранее запланированного и плохо подготовленное русское наступление в Восточной Пруссии было отражено. Два русских корпуса потерпели поражение в битве при Танненберге в конце августа. Командовал Восточным фронтом отставной генерал Пауль фон Гинденбург (1847–1934), но фактическим организатором победы был начальник его штаба, энергичный и талантливый генерал Эрих Людендорф (1865–1937). В плен попало свыше 137 тыс. русских солдат. Однако поражение за поражением терпела и австро-венгерская армия, что вынуждало немецкое Верховное командование постоянно выделять войска в поддержку союзника. В таких условиях вести большие операции одновременно на всех фронтах было невозможно.

В 1915 г. главным стал Восточный фронт, поскольку было необходимо обеспечить безопасность промышленной Силезии, спасти от поражения Австро-Венгрию и сохранить — через Балканы — прямую связь с союзной Турцией. Эти цели были достигнуты в ходе наступлений австро-германских войск весной и летом 1915 г. Они прорвали фронт в Галиции, а русские части были оттеснены далеко назад и потеряли 743 тыс. чел. убитыми и ранеными. В плену оказалось 895 тыс. солдат и офицеров. Австрийские и германские войска заняли всю Галицию и Польшу, а 1 августа — и Курляндию. Румыния осталась нейтральной, а Болгария выступила на стороне Германии. Таким образом, 1915 год оказался самым успешным за всю войну, но общие перспективы оставались зыбкими, тем более что в мае в войну на стороне Антанты вступила Италия и образовался третий, Южный фронт.

В 1916 г. центр событий вновь переместился на Запад. После того как попытки союзников прорвать немецкий фронт в Артуа, Фландрии и Шампани не удались, немецкое Верховное командование решило нанести контрудар и обескровить французскую армию. В феврале

1916 г. немцы начали наступление на Верден, опорную крепость всего французского фронта. Самое кровопролитное за всю войну сражение продолжалось с февраля по декабрь, никому не принеся победы. «Верденская мясорубка», ставшая символом всех ужасов и бессмысленности войны, стоила французам от 317 до 364 тыс. убитых и раненых, немцы потеряли от 282 до 338 тыс. человек.

В июне 1916 г. началось англо-французское наступление на реке Сомма с целью прорвать немецкий фронт. Бои, в которых англичане впервые в больших масштабах применили танки, продолжались до ноября; в результате, союзники продвинулись вглубь на отдельных участках фронта всего на 10 км. Сражение на Сомме, в котором англичане и французы потеряли более 600–700 тыс., а немцы — около 450–500 тыс. чел., показало, что о военной победе ни одна из сторон еще и не может мечтать. Однако в том же июне знаменитый «брусиловский прорыв» русской армии фактически уничтожил австро-венгерские войска в Галиции, которые потеряли более 600 тыс. солдат. Воодушевленная этим Румыния, торопясь получить свою долю пирога от победы, вступила в войну на стороне Антанты, хотя против этого возражало русское командование, справедливо полагая, что вскоре ему придется спасать новоявленного союзника от разгрома, что и случилось.

Становилось все яснее, что положение медленно, но неуклонно меняется в пользу Антанты. Ставший козлом отпущения за неудачу под Верденом Фалькенхайн покинул свой пост. Новое, уже третье Верховное командование возглавили популярные победители при Танненберге Гинденбург и Людендорф; единственным средством добиться победы оно считало радикализацию методов ведения войны. С февраля 1915 г. Германия начала неограниченную подводную войну, чтобы блокировать Англию и добиться ее выхода из войны.

Подводная война вызвала резкие протесты нейтральных государств, чьи суда могли быть потоплены по ошибке. Когда 7 мая 1915 г. немецкая подводная лодка торпедировала британский океанский лайнер «Лузитанию» и погибло более 1200 человек, среди которых было много американцев, США пригрозили объявить Германии войну. Немцы были вынуждены отступить, но в январе 1917 г. вопреки возражениям Бетман-Гольвега подводная война возобновилась. Это было уже шагом отчаяния. В апреле в войну вступили Соединенные Штаты, огромный потенциал которых окончательно склонил чашу весов на сторону антигерманского блока.

В конце 1916 г. впервые встал вопрос о заключении мира. Германский канцлер в середине декабря заявил о согласии начать переговоры, а президент США Вудро Вильсон выразил готовность выступить посредником. Но ни одна из воюющих сторон не думала о заключении мира на самом деле. Когда летом 1917 г. рейхстаг принял резолюцию о заключении мира по согласию, она так и осталась на бумаге. Война унесла столько жертв, что о восстановлении статус-кво не могло быть и речи. Каждая из воюющих стран в принципе соглашалась на заключение мира, но только на своих условиях.

Мобилизация экономики

Война потребовала крайнего напряжения всех сил империи и усиления государственного руководства экономикой. Регулирование и распределение военных заказов осуществляло Центральное управление военным хозяйством, в которое входили крупнейшие представители финансово-промышленных кругов, государственных органов и армии. Специальное управление военно-стратегического сырья получило право изымать сырье у мелких и средних предпринимателей и передавать его в отрасли военной промышленности.

В 1915 г. военное производство составляло 38% всей промышленной продукции, в 1917 г. — три четверти. Резко, от 50 до 800%, возросли прибыли крупных предприятий, занятых этим производством. Прибыли концерна Круппа подскочили с 31,6 млн. марок в 1913–1914 гг. до 77,9 млрд. в 1916–1917 гг., фирмы Рейнметалл — с 1,4 до 15,3 млн. марок^[160].

Война потребовала и огромных финансовых затрат. Ежедневные расходы на нее составляли до марта 1915 г. 36 млн. марок, до марта 1916 г. — 67 млн., а затем — около 100 млн. марок. К тому же в стране началась инфляция. Государственный долг вырос с 5,2 млрд. марок в 1914 г. до 156,4 млрд. в 1918 г. Были значительно урезаны все социальные расходы, а косвенные налоги возросли почти вдвое. Однако нехватка сырья и квалифицированной рабочей силы и снижение производительности труда (ушедших на фронт мужчин на производстве заменяли истощенные женщины и подростки) вели к неуклонному снижению объема промышленной продукции. Добыча угля упала с 190 млн. т в 1913 г. до 159 млн. т в 1916 г., выплавка стали — с 16,9 млн. т до 13 млн. т, чугуна — с 16,7 млн. т до 11,3 млн. т. Постоянно сокращался национальный доход, в 1914 г. он составлял 84% от уровня 1913 г., в 1917 г. — 67%. Заработная плата за годы войны в среднем возросла в 2,5 раза. Больше всего она увеличилась для мужчин, работавших в электротехнической промышленности (на 198%) и работниц — в металлообрабатывающей (224%). Но в пищевой промышленности она возросла только на 50%^[161].

Тяжелое положение сложилось в сельском хозяйстве, продукция которого в 1915–1916 гг. сократилась более чем на треть, а к концу войны наполовину. Это катастрофически сказывалось на снабжении не только гражданского населения, но и армии. Поэтому здесь требовались особенно решительные меры со стороны государства. Уже осенью 1914 г. была введена единая система максимальных цен на хлеб, картофель, сахар и жиры, а в начале следующего года — хлебная монополия, вызвавшая негодование и протесты крупных аграриев. Все запасы зерна поступали в распоряжение Военного общества зерновых продуктов. Постепенно государственное регулирование охватило все важнейшие продовольственные продукты и контролировалось Военно-продовольственным управлением, подчиненным непосредственно канцлеру.

Для наведения порядка в распределении продуктов правительство было вынуждено ввести в 1915 г. карточную систему на хлеб, к кон. 1916 г. — на все основные продукты питания (картофель, мясо, молоко, сахар, жиры). Широкое распространение получили суррогаты: брюква вместо картофеля, маргарин или окрашенный творог вместо масла, сахарин вместо сахара, а зерна ячменя или ржи вместо кофе. Все это вело к ухудшению питания. Если до войны немец в среднем употреблял вдень 3500 кал., то в 1916–1917 гг. — не больше 1500–1600. В стране процветал черный рынок. За годы войны он поглотил треть произведенного масла, молока и сыра, половину мяса, яиц и фруктов. Из-за спекулятивных цен три четверти населения Германии не могли покупать продукты на этом рынке и голодали. За годы войны от голода и недоедания в Германии умерло около 750–760 тыс. чел. Детская смертность возросла на 300%.

Некоторые мероприятия не были продуманы и вели к трагикомическим результатам. Так, в начале 1915 г. правительство, обеспокоенное резким сокращением запасов картофеля, распорядилось провести массовый убой свиней и разрешило ландратам — главам сельских округов — даже отбирать их у хозяев, отказывавшихся выполнять это распоряжение. С чисто немецкой обстоятельностью была проведена широкая пропагандистская кампания, в ходе которой экономисты и журналисты объявили свинью «внутренним врагом» империи, поедающим нужное людям продовольствие, а потому ослабляющим силу «сопротивления» немецкого народа. В результате весной было забито около 9 млн. свиней, и к концу года возник явный недостаток мяса и особенно жиров.

Война привела к резкому ухудшению демографической ситуации. В августе 1914 г. немецкая армия насчитывала около 2 млн. человек, в начале 1915 г. под ружьем стояло уже 4,4 млн. К 1916 г. в армию было мобилизовано свыше 7 млн. человек. А к декабрю этого года только на Западном фронте было убито, ранено, пропало без вести или попало в плен почти 2,5 млн. солдат и офицеров^[162].

Всего же за 1914–1918 гг. через горнило войны прошло 13 млн. немцев, или 20% всего населения. Из них погибло 2 млн., почти миллион пропал без вести, 4,8 млн. было ранено или искалечено.

Общество и война

После успешного 1915 г. военная кампания 1916 г. оказалась неудачной. На Западе немецкая армия фактически проиграла битву за Верден, на Востоке пришлось срочно спасать австро-венгерского союзника от русского наступления в Галиции и Буковине. Не удалось и прорвать морскую блокаду в ходе безрезультатного Ютландского сражения с британским флотом в мае 1916 г.

Вера руководящих деятелей империи и всего населения в возможность добиться военной победы намного снизилась. Правительство Бетман-Гольвега, еще имевшее в 1916 г. шансы закончить войну путем переговоров, старалось заключить сепаратный мир с Россией, которая колебалась и не давала никакого определенного ответа.

В этих условиях назначение нового командования в лице Гинденбурга и Людендорфа было воспринято в обществе с воодушевлением. Газеты и журналы прославляли их, прежде всего Гинденбурга, поскольку Людендорф предпочитал держаться в тени, как спасителей отечества. Правда, ставший к этому времени начальником штаба Восточного фронта, злоязычный генерал Макс Гофман, показывая гостям поля Танненберга, всякий раз говорил: «Вот здесь фельдмаршал спал перед сражением, здесь он спал после сражения, а вот здесь во время сражения»^[163]. Но и Гофман не мог поколебать сложившийся миф о Гинденбурге. Фактически новое Верховное командование установило в Германии диктатуру.

Гинденбург немедленно представил военному министру, генералу Герману фон Штейну свою программу и потребовал за полгода удвоить производство легкого вооружения и боеприпасов и утроить производство орудий, пулеметов и самолетов. Все предприятия, не связанные с производством вооружений, лишались запасов сырья и топлива, а квалифицированных рабочих следовало принудительно перевести с этих предприятий в военную промышленность.

В кон. 1916 г. был принят Закон «О вспомогательной патриотической службе», по которому в военном производстве трудовая повинность стала обязательной для всех мужчин от 16 до 60 лет. Запрещалось менять место работы по своему желанию. Война со стороны Германии стала приобретать тотальный характер. Окончательно сложилась система государственного капитализма, которую видный деятель СДПГ, депутат рейхстага и главный редактор «Лейпцигской народной газеты» Пауль Ленш характеризовал как «военно-национальный социализм»^[164]. Лидер национал-либеральной фракции в рейхстаге Густав Штреземан имел все основания констатировать, что «вся Германия превращается в единую военную фабрику»^[165].

Однако программа Гинденбурга, которая потребовала страшного напряжения всех сил, только ускорила истощение Германии и ее экономики. Выполнение программы неизбежно должно было повлечь за собой обострение противоречий и нарастание социальной напряженности. Понимая это, Бетман-Гольвег возражал против исключительно жестких мер. Позиция канцлера привела к резкому ухудшению его отношений с Верховным командованием, которое стало требовать его отставки.

Опасения Бетман-Гольвега быстро подтвердились. В течение всего 1916 г. в Германии нарастала волна антивоенных митингов и демонстраций, происходили массовые выступления рабочих в Берлине, Бремене, Штутгарте. В этой ситуации для успокоения общества канцлер предложил провести умеренную реформу избирательной системы, но консервативно-милитаристское окружение кайзера решительно выступило против его проекта.

Более успешным было другое мероприятие правительства, объявившего в ноябре 1916 г. о создании самостоятельного польского государства из тех земель, которые входили в состав России, а теперь были заняты немецкими войсками. Это должно было поднять морально-политический престиж рейха. Однако создание, пока на словах, независимой Польши вызвало большую тревогу в Вене и негодование царского правительства. Эта мера фактически сорвала переговоры о мире с Россией, которые велись с лета 1916 г.

Силы Германии были уже на исходе, она испытывала острейший недостаток сырья и продовольствия. Неурожай картофеля в 1916 г. повлек за собой страшную «брюквенную зиму», смертность по сравнению с 1913 г. возросла на 32,3%. Тем не менее Германия все еще продолжала наращивать производство оружия и боеприпасов. Так, производство взрывчатых веществ возросло с 8 тыс. т в месяц в 1916 г. до 14 тыс. т в 1917 г.

Консерваторы и Верховное командование продолжали категорически отклонять все требования проведения внутриполитических реформ, выдвигаемые левыми либералами, социал-демократами и Центром. Отношения левых и правых политических сил перешли в стадию открытой и непримиримой конфронтации. Бетман-Гольвег, пытавшийся сгладить расхождения и примирить тех и других, потерпел неудачу и по требованию Верховного командования в июле 1917 г. был отправлен в отставку.

Вначале предполагалось назначить канцлером либо Бюлова, либо адмирала Тирпица. Но кайзеру, его окружению и Верховному командованию они казались слишком самостоятельными политическими фигурами. Поэтому канцлером стал совершенно бесцветный прусский чиновник Георг Михаэлис (1857–1936), удобная марионетка для Верховного командования, одобрившего это назначение. Военных активно поддерживала созданная пангерманцами в Кёнигсберге осенью 1917 г. крайне агрессивная аннексионистская Немецкая Отечественная партия, оплот всех реакционных политических сил.

В противовес пангерманцам левое крыло партии Центра, либералы и умеренные социал-демократы образовали Народный союз за свободу и отечество. В него вошли представители свободных и католических профсоюзов, видные либеральные деятели, ряд известных университетских профессоров. Союз требовал заключения компромиссного мира, социально-политических реформ и тесного сотрудничества с руководством СДПГ. Ближайшей же целью Союза было проведение избирательной реформы в Пруссии.

Михаэлис не сумел наладить никакого сотрудничества с парламентским большинством из либералов, Центра и социал-демократов. Уже в октябре он был заменен 75-летним графом Георгом фон Гертлингом (1883–1919), являвшимся до этого премьер-министром Баварии. Новый канцлер долгие годы играл активную роль в правом крыле партии Центра, имел большой политический опыт. Были основания полагать, что он сумеет наладить отношения с либералами и умеренными социал-демократами, от которых к этому времени откололось левое крыло, создавшее весной 1917 г. Независимую социал-демократическую партию Германии (НСДПГ) во главе с Карлом Каутским и Георгом Ледебуром. В нее на правах автономии вошла и наиболее левая революционная группа «Спартак», возникшая в начале 1916 г. Раскол социал-демократии отражал растущее недовольство немецких рабочих, требующих немедленного окончания войны. Выступления под такими лозунгами прошли весной и летом 1917 г. почти по всем промышленным городам Германии. Волнения не могло успокоить и пасхальное послание кайзера, пообещавшего после окончания войны ввести в Пруссии всеобщее и равное избирательное право. Антивоенные настроения начали проявляться в армии и особенно на флоте, неподвижно застывшем после Ютландского сражения в северогерманских гаванях.

Агония империи

Октябрьский переворот в Петрограде и выход России из войны заметно усилили антивоенные и революционные настроения в Германии. В январе 1918 г. всеобщая политическая стачка охватила основные индустриальные центры страны — Берлин, Гамбург, Бремен, Рейнско-Вестфальский район, Среднюю Германию. Свыше миллиона ее участников требовали заключения мира с Россией, амнистии политическим заключенным, отмены военной диктатуры, улучшения продовольственного снабжения. Лишь введя осадное положение, власти через посредничество правых лидеров СДПГ Эберта и Шейдемана добились прекращения стачки. После подписания Брестского мира возросли надежды на скорую победу и на Западе. Усилились аннексионистские амбиции пангерманцев, рьяно требовавших германизировать Крым и Прибалтику.

Весной и летом 1918 г. германская армия предприняла четыре отчаянных мощных наступления, чтобы разгромить англо-французские войска до прибытия в Европу главных американских сил. В ходе третьего наступления немецкие части вновь достигли берегов Марны и прошли дальше того рубежа, на котором они были остановлены в сентябре 1914 г. В Париже, на который стали падать снаряды «Больших Берт», началась паника. Но измотанные, истратившие последние резервы и обескровленные германские дивизии не могли выдержать контрудара англофранцузских армий. 8 августа союзники прорвали немецкий фронт под Амьеном, а в сентябре начали методичное наступление по всему фронту, медленно оттесняя истощенные немецкие войска, которые, несмотря на предельную усталость после пяти месяцев непрерывных боев, отходили в полном порядке, разрушая за собой мосты и дороги.

Провал наступлений вызвал сильнейшее брожение в стране. Экономика Германии трещала по всем швам, население окончательно утратило веру в кайзера и генералитет, происходили почти непрерывные забастовки, началось разложение армии и флота. В Германии назревал еще невиданный в ее истории социальный взрыв. 29 сентября на совете в Спа, где располагалась ставка, Гинденбург и Людендорф заявили, что армия начинает выходить из повиновения и что единственное средство спасения — в быстром заключении перемирия, поскольку Западный фронт может в любой момент окончательно развалиться.

Поскольку в ответ на просьбу о перемирии немцам дали понять, что дальнейшие переговоры будут вестись только с парламентским правительством, то 3 октября кайзер поручил принцу Максу Баденскому (1867–1929), имевшему репутацию либерала и сторонника широких реформ, создание нового кабинета. В его правительство впервые вошли социал-демократы — Бауэр и Шейдеман. В ночь с 3 на 4 октября германское правительство направило Вильсону телеграмму с просьбой о посредничестве в заключении перемирия. Поражение Германской империи свершилось.

Одновременно началась лихорадочная работа по парламентаризации и демократизации политической системы. Но все эти меры слишком запоздали. 3 ноября, после недели волнений вспыхнуло вооруженное восстание матросов в Киле. За неделю революция охватила всю Германию. Попытка императора и командования подавить революционные выступления фронтовыми частями выявили полную ненадежность последних. Тем не менее кайзер упорно отказывался отречься от престола, передать власть социал-демократам и назначить выборы в Национальное собрание, на чем настаивал Макс Баденский. Действуя на свой страх и риск, канцлер решился опубликовать прокламацию; в ней говорилось, что император отрекся от власти и назначил новым канцлером лидера СДПГ Фридриха Эберта. Узнав об этом, Вильгельм II немедленно выехал в Голландию, где и прожил до самой смерти 4 июня 1941 г. 10 ноября власть в Берлине перешла в руки социал-демократического Совета народных уполномоченных. Германской империи более не существовало.

11 ноября в силу вступило Компьенское перемирие с крайне жесткими условиями. Германия в течение месяца должна была очистить Эльзас, Лотарингию, Бельгию, Люксембург, левобережье Рейна. Она была обязана выдать победителям 5 тыс. орудий, 25 тыс. пулеметов, 3 тыс. минометов, 1700 самолетов и все дирижабли, весь подводный флот, 5 тыс. паровозов, 500 тыс. вагонов, 5 тыс. автомобилей, всю броневую технику и химическое оружие^[166]. Германский флот должен был идти сдаваться в указанные союзниками порты. Это были только условия перемирия, но они говорили о том, какой же мир будет продиктован разоруженной и обескровленной стране.

Глава одиннадцатая. Сила и бессилие Веймара (1918–1929)

Облик эпохи

Веймарская республика стала первой в немецкой истории удавшейся попыткой создать демократическое государство. Власть перешла в руки социал-демократии, большинство лидеров которой уже отошло от революционных устремлений прежних лет и считало главной задачей обеспечение плавного эволюционного перехода от старой государственной системы к новой, социалистической. Осталась нетронутой частная собственность в промышленности и сельском хозяйстве. Сохранили свои посты чиновники и юристы, в большинстве настроенные антиреспубликански. В армии командную власть удержал старый офицерский корпус. Попытки левых сил повернуть революцию на радикально большевистский путь пресекались военным путем.

В избранном в 1919 г. Национальном собрании, которое приняло новую и тогда самую демократическую в мире конституцию, большинство принадлежало трем республиканским партиям — СДПГ, леволиберальной Демократической партии и партии Центра. Но в 20-е гг. в обществе и рейхстаге возобладали силы, относившиеся к демократической республике если не открыто враждебно, то с более или менее глубоким недоверием. Растущее недовольство подпитывалось прежде всего тяготами послевоенного времени и унизительными условиями Версальского мирного договора. Итогом стала растущая внутриполитическая нестабильность и социальное напряжение. Период существования Веймарской республики — это период то явной, то скрытой гражданской войны; нагнетания раскола и поляризации общества.

Недолгая история Веймарской республики отмечена знаком трагизма. Это история рождения демократии из военного поражения и революционного хаоса; история бесконечных унижений великой нации зарубежным диктатом, баснословными репарациями, международной дискриминацией; история хронически больной экономики на фоне страшнейшей инфляции и мирового экономического кризиса; история «республики без республиканцев», против которой яростно выступали противники и которую весьма нерешительно защищали сторонники; история демократии, которая не смогла и не сумела постоять за себя. Демократические свободы предполагали и необходимую политическую ответственность, которой не оказалось у неприученного к ней немецкого народа.

В 1923 г. кризис достиг апогея. Об этом свидетельствовали невиданная инфляция, франко-бельгийская оккупация Рура, попытка коммунистического переворота, мюнхенский путч нацистов. Затем в основном усилиями Густава Штреземана установилось хрупкое политическое равновесие. Но после неожиданной смерти первого президента, социал-демократа Эберта, главой государства в 1925 г. был избран кандидат правых сил, бывший кайзеровский фельдмаршал Гинденбург. Он стоял на почве конституции, но внутренне так и не принял республику, надеясь на реставрацию монархии Гогенцоллернов легитимным путем.

Предпосылки революции

Октябрьские реформы 1918 г., провозгласившие в Германии систему парламентарной монархии, внешне дали массам то, чего они требовали. Но простые рабочие и солдаты не видели никаких практических перемен. Конституционная реформа в основном осталась декларативной. Со своей стороны президент США Вильсон настаивал на отречении кайзера и заявил о готовности вести переговоры только с настоящим парламентским правительством.

Начавшаяся фактически 28 октября с мятежа матросов в Киле, отказавшихся выполнить приказ о самоубийственном выходе в море для решающего сражения с британским флотом, революция быстро распространилась по всей стране. Она не была делом рук леворадикальных агитаторов, но началась стихийно под воздействием объективных причин.

«Гражданский мир», провозглашенный в августе 1914 г., мог сохраняться только до тех пор, пока существовали надежды на скорую победу. Но она улетучивалась в той мере, в которой осложнялась ситуация на фронте и ухудшалось положение масс в стране. Особенно сильное недовольство, несмотря на относительно высокую заработную плату, выказывали рабочие военной промышленности. Дело в том, что большинство из них прежде было занято в других отраслях промышленности, а в военной оказалось не по собственному желанию. Недовольство охватило и средние слои, проявлявшие все меньше лояльности к авторитарному режиму Германии. В ходе войны все большее число служащих и чиновников приближалось по своему положению к пролетариату и начинало чувствовать общность своих и его материальных интересов.

У ремесленников и мелких торговцев высокие цены, нехватка или даже конфискация запасов сырья, административное давление со стороны государства вызывали растущее чувство раздражения. Они все громче требовали скорейшего окончания войны и заключения мира, безразлично на каких условиях.

Крестьяне, которые меньше других общественных групп страдали от голода, выражали недовольство в связи с тем, что труд их стал совершенно непосильным, рабочей силы не хватало, закупочные цены были низкими, а спекуляция продуктами обрела характер разгула. В глазах большинства немцев старый режим настолько утратил привлекательность, что его больше не стоило защищать. Все большую популярность получало требование отречения кайзера, особенно после ноты Вильсона 23 октября 1918 г.

Заключение мира казалось невозможным без полного устранения прусского милитаризма, ответственного в глазах многих за затягивание бессмысленной войны. Стремление к заключению мира отвечало и растущему желанию масс добиться в стране полного торжества демократии. Конкретно это выражалось в требовании созыва Национального собрания, которое могло бы заключить мир на более мягких для Германии условиях. Средние слои и значительная часть рабочих не требовали большего, чем мира и буржуазной демократии. В индустриальной Германии, где было хорошо развито разделение труда, а большинство населения было связано с государством, рабочим было что терять помимо собственных своих цепей, и потому среди них преобладал враждебный революции «рефлекс антихаоса». В стране, где уже имелось всеобщее избирательное право, речь шла в первую очередь о дальнейшем расширении демократии, а диктатура пролетариата означала бы ее свертывание^[167].

Что касается социалистических требований, то рабочие, прежде всего горняки, выдвинули их только во второй половине декабря. В октябре и ноябре более насущными были другие заботы.

Фазы революции

Германская революция прошла три основных этапа. Первый начался 3 ноября 1918 г. вооруженным восстанием матросов в Киле, и закончился через неделю, 10 ноября, созданием нового правительства — Совета Народных уполномоченных. Второй период завершился январскими боями 1919 г. в Берлине. Но некоторые историки считают, что он закончился с разгромом Баварской Советской республики в апреле — мае 1919 г. В марксистской историографии этот разгром считается концом третьего этапа. Наконец, существует мнение, что заключительным аккордом революции можно считать восстание в Руре в марте 1920 г. Его подавление стало концом революции.

Германская революция была стихийным выступлением уставших от войны масс. Ее знаменем стало красное знамя, символ социализма, потому что оно воплощало мир и оппозицию против правящего режима. Социал-демократы, расколовшиеся на умеренную СДПГ большинства и более радикальную Независимую СДПГ (НСДПГ), действовали под давлением событий, не имея четкого политического курса. В ночь с 7 на 8 ноября независимец Курт Эйснер провозгласил социалистическую республику в Мюнхене, а берлинские социал-демократы потребовали немедленного отречения кайзера. Утром 9 ноября прекратили работу почти все промышленные предприятия Берлина. Демонстранты, заполнившие улицы столицы, стекались в центр города. Последний имперский канцлер, принц Макс Баденский, на свой страх и риск объявил об отречении Вильгельма и передал власть лидеру СДПГ Фридриху Эберту, который надеялся сохранить монархию, чтобы предотвратить хаос и угрозу гражданской войны (по его собственным словам, он ненавидел революцию как «смертный грех»^[168]). Но из-за напора масс это уже было невозможно. После полудня другой лидер СДПГ, Филипп Шейдеман, провозгласил перед зданием рейхстага республику, а руководитель крайне левой группы независимых социал-демократов «Спартак» Карл Либкнехт с балкона Берлинского замка объявил о создании социалистической республики.

Поскольку все социалистические группировки выступали под лозунгом предотвращения братоубийственной гражданской войны, Эберт предложил независимцам сформировать общее правительство, в которое предложил войти и Либкнехту. Но тот, придерживаясь крайне левых позиций, отказался, так же, как и лидер радикального крыла НСДПГ Георг Ледебур.

10 ноября был создан Совет Народных Уполномоченных, СНУ, из трех представителей умеренной социал-демократии (Эберт, Шейдеман, Отто Ландсберг) и трех независимцев (Гуго Гаазе, Вильгельм Дитман, Эмиль Барт), который опирался на поддержку берлинских рабочих и солдатских Советов. 29 декабря в Берлине состоялась общая конференция спартаковцев и леворадикалов. 30 декабря на ней была создана компартия Германии, КПГ. На этом учредительном съезде царил дух фанатичного утопизма, откровенно ориентированного на российский большевизм. СНУ, которому принадлежала вся полнота власти, оказался перед лицом реально угрожавшей Германии опасности голода, хаоса и даже распада. Новый начальник штаба действующей на Западе армии генерал Вильгельм Грёнер уже в ноябре позвонил из ставки Эберту и предложил помощь армии в наведении в стране порядка. Эберт с готовностью принял это предложение. Пакт Эберта — Грёнера фактически предотвратил в Германии кровавую гражданскую войну, какая уже бушевала в России.

СНУ в первые же дни своей работы провозгласил все преобразования, которых жаждал народ. Был введен 8-часовой рабочий день, учреждены пособия по безработице, гарантировано обязательное восстановление на работе демобилизованных фронтовиков, провозглашались всеобщее и равное избирательное право для мужчин и женщин с 20-летнего возраста, а также все политические права и свободы. Была даже создана комиссия — во главе с известными марксистскими теоретиками Карлом Каутским и Рудольфом Гильфердингом — по социализации ряда отраслей промышленности. В итоге, даже не успев начаться, революция лишилась целей — бороться было не за что.

Лидеры СДПГ рассматривали СНУ как чисто временный орган власти на период революционных потрясений. Вопрос о власти и государственной форме должно было, по их мнению, решить демократически избранное Национальное учредительное собрание. Так считало и руководство большинства рабочих и солдатских Советов, рассматривавшее Советы тоже как временные организации. Лозунг спартаковцев «Вся власть Советам!» не получил широкой поддержки. Это показал состоявшийся 16–20 декабря в Берлине всегерманский съезд Советов, на котором из 489 делегатов всего десять высказались за передачу власти Советам и который принял резолюцию о выборах в Национальное собрание в январе 1919 г.

Но всего через несколько дней после создания СНУ коалиция двух социал-демократических партий развалилась. В знак протеста против акции Эберта — он призвал регулярные фронтовые части усмирять взбунтовавшихся из-за невыплаты жалования матросов Народной морской дивизии — главной опоры левых, независимцы в ночь с 29 на 30 декабря вышли из СНУ. Их заменили правые социал-демократы Рудольф Виссель и Густав Носке. Теперь эйфорическое настроение ноябрьских дней сменила конфронтация внутри социалистического рабочего движения.

Когда левые независимцы вышли из СНУ, их сторонников стали повсеместно смещать с административных постов. Но глава берлинской полиции, левый независимец Эмиль Эйхгорн заявил, что не уйдет со своего поста и что он подчиняется не правительству, а берлинскому Исполкому Советов. Тем не менее 4 января он был смещен. Возмущенные этим левые независимцы, революционные берлинские старосты предприятий и коммунисты создали Ревком, который призвал к свержению правительства Эберта и объявил, что берет власть в свои руки.

Эберт обратился за помощью к Верховному командованию. Оно не имело достаточного числа надежных соединений, однако еще в декабре по призыву Грёнера демобилизованные офицеры начали формирование фрейкора — добровольческих корпусов из бывших фронтовиков, не нашедших места в мирной жизни, политически активных студентов, авантюристов и бродяг разного рода. Фрейкор и стал главной опорой правительства, которое предложило Носке возглавить военные операции. Тот сразу же согласился, заявив, что не боится ответственности, а кто-то все равно «должен стать кровавой собакой»^[169].

10 января в Берлине началось «спартаковское восстание». На следующий день в столицу вступила трехтысячная колонна фрейкоровцев, во главе которой шагал сам Носке. Совершенно не подготовленное восстание было разгромлено. Погибло свыше 100 повстанцев, в то время как фрейкор потерял всего 13 человек убитыми и 20 — ранеными.

Лидеры КПГ, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, были зверски убиты. Вначале их доставили в штаб гвардейской кавалерийской стрелковой дивизии в отеле «Эден». После короткого допроса было приказано поодиночке доставить их в тюрьму Моабит. При выходе из отеля они были жестоко избиты. По дороге в тюрьму Либкнехта высадили из машины и предложили продолжить путь пешком якобы из-за поломки мотора. Через несколько шагов капитан Пфлюг-Гартунг выстрелил Либкнехту в затылок, труп его был доставлен в морг как «неизвестный». Роза Люксембург была застрелена прямо в автомобиле лейтенантом Фогелем. Ее тело, завернутое в одеяло и опутанное проволокой, было брошено в Ландверканал и найдено только в конце мая. Эта кровавая расправа обезглавила КПГ и отвратила многих рабочих от правительства, молчаливо принявшего убийство.

Вслед за Берлином в феврале — марте были подавлены рабочие восстания в Бремене, Вильгельмсхафене, Мюльхайме, Дюссельдорфе и Галле. Но 3 марта в Берлине началась новая всеобщая забастовка, через два дня переросшая в ожесточенные уличные бои. Носке, по приказу которого в столицу вновь вошел 42-тысячный фрейкор, распорядился расстреливать на месте каждого, задержанного с оружием в руках. Погибло от 1200 до 1500 рабочих, фрейкоровцы потеряли 75 человек. В апреле — мае правительственные войска навели «порядок» в Брауншвайге, Магдебурге, Дрездене иЛейпциге, а Советская республика в Мюнхене пала под ударом 20-тысячной армии, посланной из Пруссии.

В том же апреле мощное стачечное движение, в котором участвовало более 400 тыс. рабочих, охватило весь Рур. Правительство ответило введением осадного положения и тактическим маневром. Собравшийся в это время второй Всегерманский съезд Советов, которым дирижировали реформисты, рекомендовал установить в Германии «советскую систему». Наделе она представляла собой слегка модифицированный вариант заключенного еще в первые дни революции, 15 ноября 1918 г., соглашения между крупнейшими промышленниками и лидерами профсоюзов о «Трудовом сотрудничестве», по которому за профсоюзами признавалось право представительства интересов рабочих, вводилась система коллективных договоров, арбитражное разбирательство спорных вопросов, на предприятиях создавались фабрично-заводские комитеты.

Январское восстание в Берлине ознаменовало решительный поворот событий. Жестокое подавление восстания привело не только к резкой радикализации части рабочих, но и к недовольству курсом правительства даже среди его сторонников. С январского восстания берет свое начало усиление правого и левого экстремизма и ослабление социал-демократической линии на мирное социально-демократическое переустройство общества.

Создание СНУ немецкие рабочие рассматривали как свой приход к государственной власти. Однако в государственном аппарате, в армии и хозяйстве не произошло практически никаких изменений. Новое государство базировалось на старом фундаменте. Везде сидели те же люди, что и при кайзере. Так, спустя полгода после 9 ноября из 470 управлявших сельскими округами прусских ландратов только один был социал-демократом, остальные сидели на своих постах еще со времен империи. Отсутствие реальных перемен вызывало рост недовольства. Начались волнения и забастовки в Рурской области и Верхней Силезии, Саксонии и Тюрингии, в Берлине, Бремене и Брауншвайге. Они проходили под лозунгами как повышения заработной платы и улучшения продовольственного снабжения, так и социализации предприятий, сохранения рабочих Советов и даже ликвидации капиталистической системы.

Армия и революция

Вследствие произошедшей революции встал вопрос о демобилизации бывшей кайзеровской армии и формировании новой армии. Эту задачу осуществило офицерство, стремившееся в первую очередь защитить свои интересы. Верховное командование германской армии и заключившие с ним союз лидеры социал-демократии преследовали следующие цели: освободиться от революционных и ненадежных элементов; ликвидировать солдатские Советы; сохранить офицерские кадры; отобрать среди унтер-офицеров и сверхсрочников кадры, пригодные для использования их в контрреволюционных целях. Вместе с тем социал-демократическому правительству и руководству профсоюзов, промышленникам и верховному командованию приходилось заботиться о том, чтобы демобилизация армии не привела к массовой безработице и к дальнейшему обострению политической ситуации в стране.

К моменту окончания войны в Германии под ружьем было более 8 млн. чел., в том числе в самой Германии — 2,7 млн., 1,9 млн. — на оккупированных немцами территориях на востоке и юго-востоке Европы, 3,4 млн. — на Западном фронте и 0,2 млн. чел. — на остальных театрах военных действий^[170]. Отвод войск с запада в пределы германских границ был закончен к 9 ноября. В тот же день Гинденбург опубликовал обращение к армии, в котором была обещана самая быстрая демобилизация всех призванных в армию возрастов, кроме солдат 1896–1899 гг. рождения.

В начальных распоряжениях о демобилизации, подписанных в Военном министерстве 15 и 16 ноября 1918 г., было сказано, что в первую очередь демобилизации подлежат лишь военнослужащие рождения до 1879 г. включительно, т. е. лица старше 40 лет, но уже через четыре дня было объявлено, что демобилизация распространяется и на военнослужащих по 1895 г. рождения. Однако солдаты кайзеровской армии, не дожидаясь наступления обещанных сроков демобилизации, зачастую разбегались по домам, чему офицеры не могли, да во многих случаях и не старались, помешать. Они рассчитывали таким образом быстро и безболезненно освободиться от беспокойных революционных элементов. «Для того чтобы справиться с положением, — писал в своих воспоминаниях г. Носке о первых днях революции в Киле, — власти предоставляли отпуска всем, кто захочет»^[171]. 16 ноября 1918 г. Военное министерство опубликовало указание отпускникам следить за газетами, с тем чтобы быть в курсе всех предстоящих распоряжений насчет оформления демобилизации. 14 декабря 1918 г. последовало подписанное комендантом Берлина Отто Вельсом распоряжение, по которому оформление стихийно происходившей демобилизации производилось по месту нахождения соответствующих запасных воинских частей. Фактически Военному министерству приходилось лишь оформлять под видом демобилизации стихийный распад армии. Начальник штаба Восточного фронта генерал Макс Гофман писал в своем дневнике 12 ноября 1918 г.: «Я не могу больше удержать здесь своих людей. Все хотят домой».

Генерал Людендорф утверждал, что германские армии Западного фронта, отступив в относительном порядке за Рейн, «затем, вследствие поспешной демобилизации и непосредственного соприкосновения с революционными толпами родины, также поддались разложению». Такие части кайзеровской армии были непригодны для борьбы с революцией. Однако до конца декабря 1918 г. Верховное командование не оставляло надежд справиться с последней путем военного подавления, о чем свидетельствует создание воинской группы под командованием генерала Арнольда Леки для разгрома Советов в Берлине. Провал попытки совершить в Берлине 24 декабря 1918 г. переворот, а также разложение армий Восточного фронта вынудили Верховное командование и социал-демократическое правительство издать 31 декабря 1918 г. «Закон о демобилизации», устанавливавший срок окончания демобилизации всех возрастов, кроме солдат 1896–1899 гг. рождения, 10 января 1919 г. Таким образом, демобилизация всей армии должна была осуществиться в течение всего лишь десяти дней.

Согласно первым приказам о демобилизации, всем военнослужащим, затруднявшимся найти себе гражданскую службу, предоставлялась возможность — во избежание роста безработицы — оставаться пока в армии. Однако 4 января 1919 г. право задерживаться на военной службе было отменено, а демобилизация была ускорена, чтобы ненадежные солдатские элементы не оставались больше организованными в воинские формирования. При этом в целях предотвращения резкого роста безработицы был издан декрет, обязывающий хозяев предприятий с числом рабочих не менее 20 принимать на работу в течение двухнедельного срока после демобилизации всех тех, кто до своего призыва работал на данном предприятии. Второй параграф этого декрета запрещал одновременное увольнение других рабочих. Однако пятый параграф содержал оговорку, допускавшую такое увольнение в том случае, если ведение дел с прежним числом рабочих является невозможным. В наиболее неблагоприятном положении оказывалась молодежь, не работавшая до призыва в армию.

Отсутствие массовой безработицы и гибкая политика «Демобилизационного управления», возглавляемого генералом Йозефом Кэтом, способствовали тому, что демобилизация армии не привела к обострению ситуации в стране в 1918–1919 гг. Более того, в законе о демобилизации был ряд оговорок, позволявших военным властям под предлогом выполнения специальных работ, несения караульной службы, охраны пленных, охраны границ и др. задерживать на военной службе тех, кто был необходим в деле создания новой армии. Из этих же соображений зачисление на сверхурочную службу было прекращено только 30 ноября 1918 г., а демобилизации сверхсрочников чинились всяческие препятствия.

Солдатские Советы не смогли взять в свои руки демобилизационный процесс. В результате, по мере осуществления демобилизации, все успешнее развертывалось контрнаступление офицерства на Советы. Они были окончательно ликвидированы к июню 1919 г.

13 сентября 1919 г. был принят специальный «Закон о возмещении» офицерам, демобилизованным из армии в результате ее сокращения, по условиям мирного договора. По этому закону офицеры с 10-летним сроком службы получали пенсию, полагающуюся им по выслуге лет, и, кроме того, в течение 2–5 лет — вознаграждение, размер которого вместе с пенсией достигал 75% жалованья, получаемого на действительной военной службе. Офицеры, прослужившие менее десяти лет, получали соответственно меньше. Такой же закон был принят в отношении сверхсрочников.

В 1-й пол. 1919 г. офицеры, демобилизовавшиеся из действующей армии, в значительной части нашли себе применение в различных военных учреждениях, штаты которых разбухли в несколько раз, и главным образом в демобилизационном аппарате. Всего в Германии в мае 1919 г. было 2206 военных учреждений, в которых было занято 116 тыс. чел., и число офицеров среди них было очень высоко^[172]. В дальнейшем офицеры привлекались также на работу в государственных учреждениях, в промышленности, в банках, в различных общественных организациях и в высших учебных заведениях, где они являлись проводниками милитаризма.

Тем не менее переход на гражданскую службу для многих офицеров был вынужденным и тяжелым шагом и означал крушение надежд, связанных с карьерой, и ухудшение материального положения. Для сплочения офицерства как социальной группы военными властями еще в период революции были созданы офицерские союзы, которые способствовали укреплению пошатнувшегося положения офицерства в армии и тому, чтобы оно стало главной военной и важной политической силой германской контрреволюции.

Значение офицерства в Германии как политического фактора особенно возросло после свержения монархии в связи с тем, что прежние политические партии переживали кризис и временно вышли из игры: хотя они энергично перестраивались и меняли свои названия, было неясно, насколько эффективной окажется их деятельность в новой обстановке. Из возникших офицерских союзов наиболее крупным был «Германский офицерский союз», основанный 28 ноября 1918 г. Его председателем в январе 1919 г. был избран бывший военный министр генерал Генрих Шойх. В начале апреля 1919 г. ГОС насчитывал уже свыше 80 тыс. членов и 200 местных организаций. Только в Большом Берлине было десять районных групп ГОС.

«Германский офицерский союз» добивался присоединения к нему всех остальных офицерских союзов. В итоге, к нему примкнули «Союз германских санитарных офицеров», «Союз германских ветеринаров», «Союз офицеров флота», «Саксонский союз офицеров», часть баварских офицеров, объединившихся в «Германской офицерский союз — баварское отделение». Руководители ГОС делали предложения о присоединении даже «Австрийскому офицерскому союзу».

Соперником «Германского офицерского союза» пытался выступить «Национальный союз германских офицеров» (НСГО). Руководство последнего обвиняло ГОС в аполитичности: по его мнению, председатель ГОС, генерал Шойх, был повинен в государственной измене, поскольку, будучи военным министром, не применил 8 и 9 ноября 1918 г. оружие против народа. НСГО требовал также ареста бывшего канцлера Макса Баденского за преждевременное опубликование отречения кайзера. НСГО отказывался примириться со свержением монархии и занимал самую непримиримую позицию в вопросе о подписании Версальского мирного договора.

Однако НСГО, несмотря на свою большую политическую активность, не был массовой организацией; он насчитывал всего несколько сот человек. Успеху же «Германского офицерского союза» способствовало его внимание к экономическим нуждам офицеров. Союз создавал всевозможные кооперативные организации, переселенческие общества, курсы по переквалификации и бюро по подысканию работы демобилизованным офицерам, сотрудничал в этой области с ведущим свое начало еще с 1884 г. «Офицерским кооперативным обществом» и возникшим во время войны «Немецким союзом помощи раненым офицерам».

С весны 1919 г. офицерские союзы развернули активную деятельность по возрождению «Союзов воинов», т. е. союзов бывших военнослужащих, которые создавались в нач. 70-х годов XIX в. с целью культивирования военных традиций. «Германский союз воинов», объединявший перед войной 21 884 местных организаций с 1,9 млн. членов, к нач. 1919 г. насчитывал 22 250 местных организаций с 1,7 млн. членов.

Фрейкор

В обстановке политической нестабильности в стране старшие офицеры германской армии, именовавшейся теперь рейхсвером, активно вели подстрекательскую антиправительственную деятельность и тайно снабжали оружием группы бывших солдат, придерживавшихся правых убеждений. Сами эти солдаты, именовавшиеся фрейкоровцами, обычно группировались вокруг своих бывших офицеров, которых знали еще с фронта и которым доверяли, отряды фрейкоровцев, как правило, получали свое название по имени командовавшего ими офицера. Членов отряда сплачивало чувство фронтового товарищества, а служба в отряде становилась для бойцов главным смыслом существования, поскольку они не могли найти работу и хоть как-то устроиться в мирной жизни. Многие будущие видные нацисты в эти бурные времена состояли в рядах фрейкора, возникавших в Германии повсеместно. Хорошо дисциплинированные, фрейкоровцы были беззаветно преданны командирам своих подразделений. Многие отряды фрейкора достигали в численном отношении размера бригад и были отлично вооружены — в дополнение к стрелковому оружию во многих случаях они имели тяжелые пулеметы, минометы, артиллерийские орудия, броневики, а иногда даже танки.

Первую боевую часть фрейкора сформировал генерал Георг Меркер 14 декабря 1918 г. в Вестфалии. К лету 1919 г. численность подразделений фрейкора, растущих, как грибы после дождя, достигла 422 тыс. человек^[173]. По боевой подготовке, а также по уровню организованности и вооружений они уже могли соперничать с самим рейхсвером. При этом если верность фрейкоровцев к командирам своих подразделений была непоколебимой, то верность последних рейхсверу или правительству уже серьезно пошатнулась. Некоторые из командиров исключительно из меркантильных соображений служили правительству, которое покупало их лояльность.

Большинство фрейкоровцев по-прежнему носили армейскую форму, в которой демобилизовались; те, у кого формы не было, обычно носили куртки военного образца. Так или иначе, на форме красовались фрейкоровские эмблемы: значки со свастикой и изображения «мертвой головы» — черепа с костями (за несколько лет до того, как свастику приняли в качестве своего главного символа нацисты, а «мертвую голову» — эсэсовцы). Последняя в немецкой военной геральдике являлась традиционной эмблемой элитных гусарских частей в императорской армии, а также штурмовых частей огнеметчиков в годы Первой мировой войны. Многим немцам фрейкоровские отряды казались олицетворением хоть какого-то подобия порядка в том хаосе, который царил в Германии первых послевоенных лет.

Особое замечание следует сделать относительно военных моряков. Они находились под влиянием главным образом левых политических сил. В то же время отряды моряков-фрейкоровцев относились к числу наиболее жестоких сторонников правых радикалов.

В дни январского восстания 1919 г. правительство было повергнуто в шок зверствами фрейкоровцев. Прошедшие суровую школу войны, они были накоротке со смертью и не ведали пощады, которой не ждали и от противника. Санкционировав использование фрейкора, правительство тем самым открыло ящик Пандоры. Получив свободу действий, фрейкор стал сам для себя законом и уже почти не поддавался контролю. Добровольческие отряды свирепствовали по всей Германии. Так, в Бремене отряд фрейкора «Герстенберг», взявшийся устранять только что созданную здесь Советскую республику, в течение нескольких дней жестоко расправлялся со всеми левыми, которые только попадались в его руки. Вся Германия пребывала в смятении.

Новая националистическая, реваншистская идеология, как и старая антисемитская и пангерманская, нашли в добровольческих корпусах самую благоприятную почву. После путча Каппа они, по требованию союзников, были распущены, но спустя некоторое время стали восстанавливаться под новыми названиями. Участники морской бригады Эрхардта, которые уже во время путча Каппа носили на своих шлемах свастику, вновь объединились в ряде военизированных союзов (например, в «Союзе викинга») и в тайной организации «Консул». Старший лейтенант Артур Мараун в марте 1920 г. преобразовал свой добровольческий корпус в «Младонемецкий орден». Добровольческий корпус «Оберланд» в 1921 г. сменил название на «Союз Оберланд».

Политическая сцена Веймара

Веймарская республика была многопартийным государством, а партии веймарской Германии проявили мало склонности к компромиссам и готовности к взаимному сотрудничеству. Кроме того, у веймарских партий не было — за исключением Густава Штреземана (1878–1929), лидера национал-либеральной партии, а с конца 1918 созданной на ее основе немецкой народной партии — сильных и дальновидных лидеров, способных поставить интересы нации выше интересов отдельных социальных слоев и классов. В конечном счете это привело к деградации и параличу партийно-парламентской системы

Узость политического кругозора была присуща как партиям, стоявшим на республиканских позициях, так и их антидемократическим соперникам. СДПГ, например, так и не смогла окончательно освободиться от догм прошлого и безоговорочно принять ту государственную форму, в создании которой сама сыграла главную роль. Принятая в 1925 г. Гейдельбергская программа показала, что СДПГ превратилась в реформистскую партию, которая стремилась к достижению социализма эволюционным путем. Руководство партии представляло собой группу бесцветных функционеров, неотличимых друг от друга и старательно избегавших решительных и рискованных действий (в 1930 г. только 10% членов партии были моложе 25 лет, а ее лидеров называли «старыми бонзами»).

В 20-е гг. СДПГ, которая являлась как главной опорой демократической республики, так и козлом отпущения за все ее прегрешения, исполняла роль лояльной оппозиции и настолько привыкла к такому положению, что стала считать его желательным и всячески избегала ситуаций, которые вынудили бы ее взять на себя государственную ответственность. Роковой ошибкой СДПГ были ее самодовольство и твердолобость. Вместо того чтобы превратить партию в привлекательную для всех слоев политическую силу, ее лидеры неутомимо твердили, что партия выражает интересы исключительно рабочего класса. На практике это сводилось к тому, чтобы не делать никаких шагов, способных вызвать недовольство профсоюзов. Что же касается НСДПГ, то эта массовая партия, численность которой превышала 900 тыс. человек, пыталась совместить несовместимое — сочетать Советы с парламентаризмом. В итоге, в конце 1920 г. левое крыло независимцев объединилось с КПГ, а оставшаяся половина партии в 1922 г. вошла в состав СДПГ; незначительные остаточные организации НСДПГ влачили маргинальное существование до 1931 г.

Созданная 20 ноября 1918 г. бывшими прогрессистами и левыми национал-либералами Немецкая Демократическая партия (НДП) страдала расплывчатостью целей, что приводило к постоянным внутрипартийным трениям и частой смене руководства. В 1919 г. НДП была третьей по силе партией республики, но всего за год она потеряла половину своих первоначальных избирателей. Причиной этого явилась главным образом неистребимая склонность либералов больше интересоваться абстрактными понятиями, а не волнующими массы проблемами. Поэтому для избирателей НДП все чаще выглядела партией непрактичных интеллектуалов. Кроме того, состав президиума партии и ее активная поддержка авторитетной газетой «Берлинер Тагеблатт», шеф которой Теодор Вольф был одним из основателей партии, все более придавали ей в глазах избирателей имидж еврейской партии.

Третья партия первоначальной веймарской коалиции — Центр — была более стабильной, чем НДП. Она придерживалась гибкого парламентского курса и выступала за сотрудничество с социал-демократией. Массовый базис партии был гетерогенным и охватывал самые различные социальные слои. Так, фракция Центра в рейхстаге состояла из профсоюзных функционеров и членов производственных Советов (20%), учителей и литераторов (11,5%), духовенства (5,7%), а также из промышленников, коммерсантов, трактирщиков и крестьян. Политика Центра была более прагматичной, чем политика СДПГ, и популярнее, нежели политика либералов. Партия Центра более других отличалась склонностью к компромиссам. Как выразился один из ее лидеров, Йозеф Йоос, партия придерживалась не девиза «Или — или», а лозунга «Почему бы не то и другое?», что делало возможным ее сотрудничество как с левыми, так и с правыми политическими силами^[174].

Уже с 1925 г. стало очевидно, что без участия Центра невозможно никакое правительство парламентского большинства. Возросшее по этой причине самомнение партии стало представлять потенциальную опасность для демократии. Пока во главе партии Центра стояли такие люди как Йозеф Вирт (1879–1956) или Вильгельм Маркс (1863–1946), опасность антиреспубликанского эксперимента была маловероятной. Но когда в 1928 г. руководителем партии стал католический теолог Людвиг Каас (1881–1952) более чем его предшественники нетерпимый к недостаткам и неустойчивости парламентаризма и готовый искать радикальные решения для преодоления трудностей, партия явно начала менять курс в правом направлении.

Довольно сильная антидемократическая тенденция была присуща созданной Штреземаном из правого крыла национал-либералов Немецкой Народной партии (ННП), которая негативно относилась к республике, хотя и не вела против нее активной борьбы. Партия выражала интересы крупного капитала под лозунгом «Что хорошо для промышленности, то хорошо и для нации». Не случайно членами парламентской фракции ННП были крупнейшие немецкие предприниматели Гуго Стиннес и Альберт Фёглер, а в 1930 г. десять депутатов от ННП занимали в различных предприятиях 77 директорских постов.

После смерти в 1929 г. Штреземана, по мере сил стремившегося ослабить прямое влияние промышленных кругов на партию, его преемники — сперва председатель парламентской фракции Эрнст Шольц, а затем адвокат Эдуард Дингерлей — проводили все более антидемократический курс, сближаясь с открытым противником Веймарской республики — Немецкой Национальной Народной партией (НННП).

Эта партия, созданная из бывших консервативных партий кайзеровской Германии 24 ноября 1918 г., выражала интересы представителей рейнско-вестфальской тяжелой промышленности, восточнопрусского юнкерства, высшей бюрократии и офицерского корпуса. Она стала оплотом всех антиреспубликанских, националистических и монархических политических сил, крикливо настаивая на ревизии Версальского договора и реставрации династии Гогенцоллернов. Когда в 1928 г. во главе партии встал бывший член дирекции крупповского концерна, владелец огромной газетной империи и крупнейшей немецкой киностудии «УФА» Альфред Гугенберг, человек огромного самомнения и невиданного упрямства, она окончательно перешла на экстремистские, праворадикальные позиции, напрочь отвергая Веймарскую республику. Логично, что политические интриги НННП завершились ее союзом с национал-социалистами.

По большинству вопросов националистов поддерживала созданная 12 ноября 1918 г. региональная Баварская Народная партия (БНП), которая формально считалась самостоятельным отделением партии Центра, но фактически стояла гораздо правее.

Новым явлением в партийной системе Веймарской республики стала созданная в Мюнхене в январе 1919 г. Немецкая рабочая партия. Свое окончательное название — Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП) — эта партия нового фашистского типа получила в феврале 1920 г. после принятия официальной программы «25 пунктов». В 1921 г. единоличным лидером партии стал неудавшийся художник австрийского происхождения, участник войны, человек с явно харизматическими данными и огромной интуицией Адольф Гитлер (1889–1945).

Программа^[175] требовала отмены Версальского и Сен-Жерменского (с Австрией) мирных договоров, объединения всех немцев в единую Великую Германию, изгнания из нее всех инородцев, прежде всего евреев. Эти положения программы были созвучны настроениям народных масс, как и многие другие, более частные — запрет нетрудовых доходов, национализация крупных трестов, отмена земельной ренты, сдача крупных универмагов в аренду мелким торговцам и пр. Лозунг партии «Общее благо выше личной выгоды» звучал совершенно по-социалистически. Но основными принципами партийной идеологии являлись ненависть к демократии и либерализму, антисемитизм и антимарксизм и основывалась эта идеология не на рациональной логике, а на слепой вере в непререкаемые догмы.

Партийно-политическая раздробленность Веймарской республики привела к тому, что с 1919 по 1928 г. в ней сменилось 15 кабинетов, ни один из которых не продержался более 18 месяцев. Эта чехарда объяснялась тем, что в рейхстаге было представлено слишком много партий, так что любое правительство могло быть только коалиционным, а значит — внутренне непрочным. К тому же социал-демократы и националисты наотрез отказывались сотрудничать между собой. В реальности жизнеспособными коалициями могли быть только две: правительство большой коалиции с участием СДПГ и других крупных партий левее националистов или буржуазный кабинет без СДПГ, но с участием НННП и партий правее социал-демократии. Но и эти потенциально возможные коалиции полностью зависели от благосклонности высших партийных функционеров, державших своих министров на коротком поводке и постоянно оказывавших на них давление, шла ли речь о внепарламентских интересах партий или о приступах идеологической горячки, которая время от времени внезапно охватывала партийных лидеров. В таких условиях партийнопарламентарная система Веймарской республики все более приобретала облик бесконечной цепи правительственных кризисов, которые приводили в раздражение и озлобляли массу избирателей, и без того не испытывавших особой любви к демократической системе, навязанной, по их убеждению, Германии западными странами.

Национальное собрание и конституция

Выборы в Национальное собрание состоялись 19 января 1919 г. По сравнению с последними довоенными выборами 1912 г., когда право голоса имели 14,4 млн. чел. (22,2% населения рейха), теперь число избирателей возросло до 36,8 млн. (63,1% населения). Такой скачок объяснялся тем, что впервые в немецкой истории к избирательным урнам были допущены женщины, а возрастной ценз был снижен с 25 до 20 лет. Среди 423 избранных депутатов была 41 женщина, т. е. 9,6%^[176]. Столь высоких показателей не достигали затем не только ни один рейхстаг Веймарской республики, но и ни один бундестаг ФРГ до кон. XX в.

СДПГ получила 11,5 млн. голосов и 165 мандатов, став самой крупной фракцией. Напротив, независимцы провели в собрание всего 22 депутата, получив 2,31 млн. голосов. КПГ, оставшаяся верной сектантскому лозунгу «Вся власть Советам!», в выборах не участвовала.

Среди буржуазных партий наибольший успех выпал на долю Центра, который вместе с БНП получил 5,98 млн. голосов и провел в собрание 91 депутата. Вплотную за ним следовала Демократическая партия, набравшая 5,64 млн. голосов и получившая 75 депутатских мест. Националисты вынуждены были довольствоваться 44 местами, получив 3,12 млн. голосов избирателей. Аутсайдером стала Народная партия, за которую проголосовало 1,34 млн. человек, что принесло ей 19 мандатов. Остальные семь кресел заняли кандидаты от мелких партий и организаций.

Вопреки ожиданиям и расчетам лидеров СДПГ, их партия не достигла абсолютного большинства, на которое рассчитывала. Вместе с независимцами она получила 45,5% голосов избирателей. Буржуазные партии набрали в общей сложности 54,5% голосов. Следовательно, будущее правительство могло быть только коалиционным. В итоге переговоров была создана веймарская коалиция из СДПГ, НДП и Центра.

Спустя месяц после выборов первый демократически избранный немецкий парламент открыл свои заседания в тихом Веймаре подальше от беспокойного Берлина. Первым президентом республики И февраля был избран Эберт, а через два дня рейхстаг поручил Шейдеману сформировать первое легитимное правительство, в которое вошли шесть министров от СДПГ и шесть — от НДП и Центра. Министерство иностранных дел возглавил беспартийный Ульрих фон Брокдорф-Ранцау.

Важнейшими задачами правительства и парламента являлись заключение мирного договора и принятие конституции. После шестимесячного обсуждения в различных инстанциях Национальное собрание 31 июля 1919 г. голосами депутатов от партий веймарской коалиции утвердило конституцию, против принятия которой высказались националисты, независимцы, ННП и БНП. После подписания ее президентом конституция вступила в силу 14 августа 1919 г.

Отцы Веймарской конституции, главную роль среди которых играл статс-секретарь внутренних дел, профессор государственного права, член НДП и убежденный демократ Гуго Пройс (1860–1925), не вняли мудрому совету выдающегося французского дипломата наполеоновской эпохи Талейрана, утверждавшего, что конституции должны быть короткими и туманными^[177]. Вместо этого с чисто немецким педантизмом была создана состоявшая из 181-й статьи конституция, рассчитанная на все случаи и времена и не оставлявшая без внимания ни одной сферы государства и общества. Парадоксально, но конституция была слишком идеальной для того, чтобы практически ее можно было соблюдать полностью.

Основополагающий принцип гласил, что «государственная власть исходит от народа», который может выражать свою волю путем прямого референдума. Конституция декларировала основные демократические права и свободы в той мере, в какой слова могут вообще что-либо гарантировать. Она провозглашала принципы «защиты труда» и «обеспечения достойного человека существования». Сохранив незыблемость частной собственности, конституция одновременно объявила, что «собственность обязывает», а пользование ею должно быть и «служением общему благу», что в случае необходимости отдельные предприятия и отрасли промышленности могут быть социализированы.

Главным законодательным органом республики объявлялся избираемый всеобщим голосованием сроком на четыре года парламент, рейхстаг, который большинством голосов утверждал канцлера и правительство, ответственное перед парламентом. Однако принятая в целях предотвращения необоснованной потери голосов система пропорционального представительства и голосования списком повлекла за собой плачевные результаты. Она способствовала появлению многочисленных мелких партий, что ослабляло прочность правительства. Так, в выборах 1930 г. участвовало 28 политических партий.

Пройсу не удалось провести свое предложение о превращении Германии в унитарное государство и о преобразовании земель в провинции. По настоянию партии Центра и правительств отдельных земель Германия осталась федерацией. Поэтому была учреждена и вторая палата — рейхсрат, союзный совет, состоявший из представителей земель, в котором 26 из 66 мест принадлежало Пруссии. Права рейхсрата были скорее номинальными. Хотя он исполнял контрольные функции и обладал правом вето, последнее утрачивало силу, если рейхстаг вторично подтверждал свое решение.

Главой государства являлся президент, избираемый на семь лет всеобщим голосованием и обладавший чрезвычайно широкими полномочиями. Он назначал и увольнял главу правительства — канцлера и министров, имел право досрочно распускать рейхстаг и назначать новые выборы, а также референдумы. Президент являлся главнокомандующим армией и представлял государство на международной арене. В одном отношении президент имел больше власти, чем даже кайзер. Согласно 48-й статье, в случае возникновения чрезвычайной ситуации он получал право издавать декреты без согласия рейхстага, применять для наведения порядка вооруженные силы, приостанавливать действие статей о правах и свободах граждан и даже экспроприировать частную собственность.

Правда, по конституции, в случае несогласия рейхстага с чрезвычайными мерами президента они теряли силу. Зачастую в литературе ошибочно утверждается, будто президент был полностью независим от рейхстага: 43-я статья конституции гласила, что двумя третями голосов рейхстаг имел право вынести на референдум вопрос о досрочном прекращении президентских полномочий. Если референдум отклонял это предложение рейхстага, то последний подлежал роспуску. Статья о диктаторских полномочиях президента была задумана как возможное средство стабилизации положения в условиях революционных потрясений. На деле она оказалась оружием антиреспубликанской реакции.

С другой стороны, нельзя отрицать того, что Веймарская конституция была самой демократической конституцией того времени. Казалось, что в мире нет людей более свободных, чем немцы, нет правительства более демократичного и либерального, чем немецкое. По крайней мере, именно так выглядело это на бумаге.

Версальский диктат

Чтобы официально закончить Первую мировую войну, 18 января 1919 г. в Париже открылась мирная конференция 27 союзных и присоединившихся государств, на которую Германию не пригласили. Ее будущую судьбу победители решали без ее участия. Немцев позвали только в конце — для вручения текста договора, который Германия могла или принять, или отклонить. До этого веймарское правительство, поскольку страна стала демократической республикой, рассчитывало на мягкий мир с некоторыми территориальными потерями и сносной контрибуцией. Иллюзии развеялись, когда 7 мая победители объявили о своих условиях. Немцы были готовы к худшему, но такого не ожидал никто. Требуемые территориальные уступки превышали самые пессимистические предположения. Германия теряла все колониальные владения: Эльзас-Лотарингия возвращались Франции, Северный Шлезвиг — Дании (после плебисцита). Бельгия получила округа Эйпен и Мальмеди и область Морене, на 80% населенные немцами. Новорожденное польское государство получило основную часть провинции Познань и Западной Пруссии, а также небольшие территории в Померании, Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Чтобы дать Польше выход к морю, в районе устья Вислы был создан коридор, отделивший Восточную Пруссию от остальной Германии, а чисто немецкий Данциг был объявлен вольным городом под верховным управлением Лиги Наций, как и Саарская область, угольные шахты которой были переданы Франции. Левобережье Рейна оккупировалась войсками Антанты, а на правом берегу создавалась демилитаризованная зона шириной в 50 км. В целом Германия теряла 73.5 тыс. кв. км территории (13,5%) с населением в 7,3 млн. чел., 3.5 млн. которого составляли немцы. Эти потери лишали Германию 10% ее производственных мощностей, 20% добычи каменного угля, 75% добычи железной руды и 26% выплавки чугуна. Рейн, Эльба и Одер объявлялись интернационализированными, т. е. свободными для прохода иностранных судов. Германия была обязана передать победителям почти весь военный и торговый морской флот, 800 паровозов и 232 тыс. вагонов. Впрочем, немецкие моряки 17 июня 1919 г. сами потопили свой военный флот, интернированный в британской гавани Скапа-Флоу. Общий размер репараций должна была позднее определить специальная комиссия, а пока Германия должна была уплатить странам Антанты 20 млрд. золотых марок в основном в виде угля, красителей и другой продукции химико-фармацевтической промышленности, скота (в том числе 140 тыс. молочных коров). Позднее Уинстон Черчилль едко заметил, что «экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными»^[178]. Их направленность выразил французский премьер Жорж Клемансо. Когда он получил телеграмму о капитуляции Германии, то радостно воскликнул: «Наконец-то! Он пришел, тот день, которого я дожидаюсь полвека. Он пришел, день реванша! Мы отберем у них Эльзас и Лотарингию, мы восстановим Польшу. Мы заставим бошей заплатить нам десять, двадцать, пятьдесят миллиардов. Этого довольно? Нет! Мы им навяжем республику»^[179].

Версальский договор практически разоружал Германию. Ее армия не должна была превышать 100 тыс. добровольцев, зачисляемых на долгосрочную службу, а флота — 15 тыс. Германии запрещалось иметь на вооружении самолеты, дирижабли, танки, подводные лодки и суда водоизмещением более 10 тыс. т. Ее флот ограничивался шестью легкими броненосцами, шестью легкими крейсерами, 12-ю эсминцев и 12-ю торпедными катерами. Такие условия превращали немецкую армию в силу, пригодную только для полицейских акций, но не для обороны страны. Кроме того, немцам был вручен список 895 офицеров, имевших несчастье проиграть войну и объявленных военными преступниками. Впрочем, союзники не особенно настаивали на выполнении этого требования, отлично сознавая его нереальность, поскольку в истории еще не было такого прецедента.

Наконец, статья 231 Версальского договора возлагала на Германию и ее союзников полную и единоличную ответственность за развязывание войны.

Немецкая сторона единодушно отвергла эти жесткие условия. Шейдеман официально заявил об отказе от подписания договора, если в него не будут внесены существенные изменения. Но союзники настаивали на безоговорочном выполнении своих требований. Заявив, что «пусть отсохнет рука, подписавшая такой договор», Шейдеман подал в отставку. Кабинет покинули и министры от Демократической партии. Новое правительство сформировал социал-демократ Густав Бауэр (1870–1944), занимавший до этого пост министра труда.

Под давлением продолжающейся блокады страны и угрозы со стороны победителей возобновить военные действия большинство Национального собрания согласилось на подписание предложенных условий. 28 июня в Версале появились два полномочных представителя Германии — министр иностранных дел Герман Мюллер (СДПГ) и министр транспорта Иоганнес Белль (Центр). Церемония подписания договора, этого тяжелейшего для немцев последствия проигранной войны, проходила в том самом Зеркальном зале Версальского дворца, где почти за пол века до этого была провозглашена Германская империя. Как тогда, так и теперь это стало символом триумфа победителя и унижением побежденного, который должен был не только платить, но и пресмыкаться. Крупный ученый, философ и историк Эрнст Трёльч в связи с этим писал, что «Версальский договор — это воплощение садистски-ядовитой ненависти французов, фарисейски-капиталистического духа англичан и глубокого равнодушия американцев»^[180].

Однако не сама по себе тяжесть экономических последствий Версальского договора, а возобладавшие в результате этою в Германии чувства унижения и бессилия перед несправедливым актом определили дальнейшую судьбу Веймарской республики, став питательной почвой для расцвета национализма и реваншизма. Еще в Версале британский премьер Дэвид Ллойд Джордж пророчески заявил, имея в виду договор, что его «главная опасность в том, что мы толкаем массы в объятия экстремистов».

Среди победителей имелись различные мнения относительно будущего Германии. Франция, прежде всего ее генералитет, требовала вновь раздробить ее на множество мелких государств. Американцы склонялись к тому, чтобы безо всяких оговорок принять демократическую Веймарскую республику в круг западных стран. Но был избран третий, разрушительный, путь. По Версальскому договору, Германия осталась единым государством, но в военном отношении беспомощным, экономически разоренным, политически униженным. Авторы договора не отличались дальновидностью: для уничтожения Германии договор был не слишком категоричным, для наказания ее он был слишком унизительным.

9 июля 1919 г. Национальное собрание ратифицировало Версальский договор (208 голосов «за», 115 — «против»), а 10 января 1920 г. он вступил в силу. С немецкой точки зрения, «Версальский диктат» был полным произволом. Демократия была поэтому воспринята немцами как чужеземный порядок, навязанный победителями, а борьба против Версаля означала для немцев и борьбу против демократии. Политических деятелей, которые призывали к сдержанности и компромиссу с Западом, как правило, обвиняли в позорной слабости, а то и предательстве. Это и была та почва, на которой в итоге вырос тоталитарный и агрессивный нацистский режим.

Во 2-й пол. 1919 г. казалось, что республика упрочила свое положение. Спала волна революционных выступлений, начался некоторый экономический подъем, снизилось число безработных, голод уменьшился благодаря поставкам американского продовольствия. Но республике угрожала теперь опасность не слева, а справа. Унизительное бремя Версаля, нерешенные экономические проблемы, удручающе безрадостная повседневность вели к изменению в настроении людей, которые все внимательнее прислушивались к агитации националистов.

Требуемое союзниками сокращение вооруженных сил прежде всего касалось фрейкоровцев, которые упорно сражались в Силезии — против поляков, и в Прибалтике — против Красной армии (отстояв Ригу; в 1976 г. выдающийся западногерманский режиссер Фолькер Шлендорф снял об этом замечательный по своему драматизму фильм «Выстрел из милосердия»), и теперь (не без основания) считали, что республиканское правительство, и без того ими презираемое, просто предало их, распорядившись расформировать фрейкор.

В ответ фрейкор начал готовить военный переворот, который возглавил крупный восточнопрусский чиновник и аграрий Вольфганг Капп, игравший в свое время видную роль в аннексионистской Отечественной партии. Среди руководителей заговора были также командующий берлинским гарнизоном генерал Вальтер фон Лютвиц, бывший кайзеровский полицай-президент Берлина Трауготт фон Ягов и организатор убийства Либкнехта и Люксембург, капитан Вальдемар Пабст. Тесную связь с ними поддерживал видный генералпериода войны, а теперь вдохновитель и организатор немецкого фашизма Эрих Людендорф (1865–1937), который, однако, предпочитал оставаться в тени. За спиной капповцев стояли также капитаны рейнско-вестфальской тяжелой промышленности и крупные банки.

10 марта 1920 г. Лютвиц вручил президенту Эберту фактический ультиматум, требовавший роспуска Национального собрания, перевыборов президента, отказа от сокращения армии и от передачи вооружений победителям. Лютвиц мотивировал требования тем, что армия и фрейкор необходимы для борьбы против большевизма. Эберт отверг ультиматум и предложил Лютвицу добровольно подать в отставку. Но когда через три дня правительство решилось на арест заговорщиков, оказалось, что в его распоряжении нет сил для выполнения такого приказа. Хотя командующий рейхсвером — ограниченными по Версальскому договору вооруженными силами Германии — генерал Вальтер Рейнхардт стоял на стороне правительства, войска подчинялись не его приказам, а распоряжениям начальника общевойскового управления, фактически начальника штаба рейхсвера, генерала Ханса фон Секта, имевшего большой авторитет. Сект открыто заявил президенту, что «солдаты в солдат стрелять не будут», а правительство должно поискать себе других защитников. Президенту и кабинету не оставалось ничего другого, кроме бегства на автомобилях в Дрезден, а оттуда на поезде в Штутгарт.

Сумрачным ранним утром, 13 марта 1920 г. в Берлин по Деберицкому шоссе вошла главная ударная сила путчистов — морская бригада капитана 2-го ранга Германа Эрхарда, на касках солдат красовалась свастика. Не встретив никакого сопротивления, они расположились лагерем у Бранденбургских ворот в центре столицы. Здесь Эрхарда приветствовали Капп, Лютвиц и Людендорф, в 6 час. утра вышедший-де «подышать свежим воздухом». Путчисты объявили о роспуске Национального собрания и создании нового правительства во главе с Каппом, ввели осадное положение и закрыли все оппозиционные газеты.

Президент и правительство Бауэра вместе с профсоюзами призвали население к защите республики и всеобщей забастовке. После некоторых колебаний к ним присоединилась и КПГ. Забастовка, в которой участвовало более 12 млн. чел., полностью парализовала всю страну. Не работали транспорт, промышленные предприятия, электростанции, коммунальные службы, закрылись все учебные заведения и большинство магазинов, перестали выходить газеты, берлинское чиновничество тихо саботировало распоряжения руководителей путча, которые к тому же просто не знали, что делать дальше.

Когда до Каппа дошли сведения о том, что в ряде частей берлинского гарнизона назревает недовольство мятежом, он, потеряв всякое мужество, 17 марта бросил своих соратников на произвол судьбы и бежал в Швецию, Генерал Лютвиц спешно выехал в Венгрию, где скрывался в течение пяти лет. Путч потерпел полный крах.

Но он повлек за собой одно значительное последствие. Всеобщая забастовка приобрела такой размах, что пробудила у КПГ надежду на новую революцию. Созданная в Руре Красная армия, которая насчитывала от 50 до 80 тыс. вооруженных рабочих, разбив путчистов, взяла под свой контроль всю область восточнее Дюссельдорфа. Перед лицом этого мощного натиска слева Эберт, чтобы овладеть положением, был вынужден призвать на помощь именно тех людей, которые неделей раньше отказали ему в защите. Генерал Сект, ставший командующим армией, получил диктаторские полномочия и задание навести порядок в Руре. Он ввел туда участвовавшие в капповской авантюре части фрейкора. Теперь им было на ком выместить свое озлобление. В начале апреля восстание было подавлено.

Еще до окончания боев в Руре Эберт заменил скомпрометировавшее себя бездействием правительство Бауэра и 27 марта назначил канцлером Германа Мюллера. Не сумевший удержать Лютвица под своим контролем Носке покинул правительство. Новым военным министром стал представитель правого крыла Демократической партии Отто Гесслер (1875–1955), сохранивший этот пост до 1928 г.

Казалось, перед республикой открываются прекрасные шансы для консолидации. Но выборы в рейхстаг 6 июня 1920 г. стали для нее катастрофой. Все три ведущие партии веймарской коалиции понесли сокрушительные потери. Наибольший урон претерпела НДП, болтовня лидеров которой не прошла для партии даром. Теперь за нее проголосовало 2,33 млн. избирателей, а число мест сократилось с 75 до 36. Центр, число сторонников которого составило 3,84 млн. чел., имел в рейхстаге 64 мандата вместо прежних 91. Почти половину избирателей потеряла СДПГ, которой отдали голоса 6,1 млн. чел. и которая получила теперь 102 места. Ее прежние сторонники перешли в ряды избирателей НСДПГ, увеличившей число депутатов с 22 до 84. Чуть более 500 тыс. чел. отдали свои голоса КПГ, которая получила четыре мандата.

Общий крен вправо отразил успех БНП, Народной партии и националистов. Баварцы, получив более миллиона голосов, имели фракцию из 21 депутата. Число избирателей Народной партии, имевшей теперь 65 мест вместо прежних 19, возросло до 3,9 млн. чел. Националисты, на миллион увеличившие число избирателей, провели в парламент 71 депутата и стали сильнейшей буржуазной фракцией.

В ситуации, когда веймарская коалиция получила 205 мест из 452, СДПГ перешла в оппозицию, уступив дорогу первому чисто буржуазному правительству во главе с лидером партии Центра Константином Ференбахом (1852–1926), в которое вошли также министры от Народной и Национальной партий.

После выборов 1920 г. республиканским партиям ни разу не удалось получить большинство мест в рейхстаге. У них оставалось две возможности — либо вступать в коалицию с антидемократическими партиями, либо создавать кабинеты меньшинства, участь которых зависела от терпения и согласия их противников в рейхстаге.

Репарации и политика «выполнения»

После долгих расчетов и тягучих переговоров была, наконец, в принципе решена проблема репараций. Баснословный первоначальный счет в 265 млрд. золотых марок, выставленный Германии победителями, постепенно снизился до 200 млрд.

1 марта 1921 г. в Лондоне министр иностранных дел Германии Вальтер Симонс потребовал установить общую сумму репараций в 30 млрд. марок. Германская сторона заявила, что страна уже выплатила 21 млрд. в виде имущества, переданного союзникам. Но репарационная комиссия, тон в которой задавала Франция, оценивала это имущество всего в 8 млрд. марок. Берлин соглашался выплатить 30 млрд. в течение 30 лет при условии предоставления международного займа в 8 млрд. марок, прекращения завышенного обложения немецкого экспорта и возвращения Германии Верхней Силезии, занятой в это время французскими войсками.

Резко отклонив предложения Симонса, союзники предъявили Германии ультиматум с требованием принять до 7 марта их решения. Поскольку немецкое правительство не ответило на ультиматум в установленный срок, 8 марта войска Антанты заняли Дуйсбург, Дюссельдорф и речной порт Рурорт, а также установили на Рейне свои таможенные посты, обложив германский экспорт налогом в 50% его стоимости.

Закулисные переговоры об урегулировании конфликта завершились тем, что 5 мая вторая Лондонская конференция установила окончательную сумму репараций в 132 млрд. золотых марок, которую Германия должна была выплатить в течение 37 лет. В ближайшие же 25 дней она была обязана внести 1 млрд. марок, иначе союзники пригрозили оккупировать всю Рурскую область, а Франция тут же объявила частичную мобилизацию. Немецкое правительство погасило эту сумму, выбросив на мировые валютные биржи огромное число (50 млрд.) свеженапечатанных бумажных банкнот, что привело к резкому падению курса марки.

Еще накануне вручения ультиматума, 4 мая 1921 г., кабинет Ференбаха, который покинули министры от Народной партии, ушел в отставку. Тяжелая задача выполнения западных требований легла на плечи нового правительства, во главе которого стояли, пожалуй, самые одаренные политики веймарского периода — ставший канцлером лидер левого крыла партии Центра Йозеф Вирт и президент крупнейшего электротехнического концерна АЭГ, член руководства НДП Вальтер Ратенау (1867–1922), который через некоторое время занял пост министра иностранных дел. В кабинет вошли и четыре социал-демократа, включая вице-канцлера Бауэра.

Вирт и Ратенау отлично сознавали, что нет никакой альтернативы выполнению ультиматума союзников, в решимости которых у них не было ни малейших сомнений, тем более что премьер-министром Франции в начале 1922 г. стал Пуанкаре, отличавшийся жесткостью и ярой враждебностью к Германии. Он немедленно обвинил немецкое правительство в том, что оно сознательно обесценивает марку, и потребовал установления за Германией строгого финансового контроля.

Зная твердолобость Пуанкаре, Ратенау сделал решительный шаг. Когда в апреле 1922 г. в Генуе открылась международная экономическая конференция, то Ратенау принял после согласования с Виртом предложение советского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина заключить мирный договор с Советской Россией с установлением нормальных дипломатических и торговых отношений и отказом от взаимных претензий. Заключение 16 апреля в Рапалло, курортном городке близ Генуи, этого договора между изгоями переполошило западных политиков, которых обошли с фланга. Рапалльский договор вывел из международной изоляции Советскую Россию и Германию, которых свели вместе их слабость и бойкот со стороны остальных европейских государств.

Политика выполнения версальских обязательств и примирения с прежними врагами, проводимая Виртом и Ратенау, вызывала ярость правых экстремистов, перешедших к открытому террору. 26 августа 1921 г. два бывших морских офицера, ставших членами террористической организации «Консул», убили в Грисбахе (Шварцвальд) подписавшего 11 ноября 1918 г. Компьенское перемирие М. Эрцбергера, выпустив в него 12 пуль. А когда Ратенау стал министром иностранных дел, одна из правых газет негодовала по поводу того, что отстаивать интересы Германии на мировой арене поручено еврею, назначение которого является «абсолютно неслыханной провокацией».

Утром 24 июня 1922 г., когда Ратенау ехал на работу в открытом лимузине, его нагнала машина с тремя террористами, один из которых швырнул гранату, а другой несколько раз выстрелил в министра, скончавшегося через несколько часов. Убийство Ратенау потрясло страну. Во всех крупных городах прошли массовые демонстрации с требованием активной борьбы против террора. 25 июня канцлер Вирт произнес в рейхстаге знаменитую речь, которая заканчивалась получившими широкий резонанс словами: «Враг стоит справа!»^[181]. 18 июля после долгих и ожесточенных дебатов рейхстаг принял закон о защите республики, который вводил смертную казнь за политические убийства.

Смерть Ратенау лишила кабинет Вирта жизненной энергии. Канцлер пытался спасти положение, предложив создать широкую коалицию всех крупных партий. Но его план провалился из-за нежелания социал-демократов и националистов сотрудничать между собой. В атмосфере вражды и взаимных обвинений Вирт 14 ноября подал в отставку. Ситуация требовала нового руководства и новых идей, но устраивающего всех кандидата в канцлеры не было. Потребовалось вмешательство Эберта, который 22 ноября поручил формирование кабинета директору судоходной компании ГАПАГ, беспартийному Вильгельму Куно (1876–1933), административные способности и энергия которого были широко известны. Выбор Эберта показал, что у него появился скепсис в отношении дееспособности парламентской системы.

Куно рассчитывал на поддержку промышленников и банкиров, но те не желали поступаться даже малейшими своими интересами и требовали ликвидации всех социальных завоеваний рабочих в дни революции 1918 г. Новый канцлер оказался не слишком компетентным политиком, когда стало очевидно, что под предлогом задержки Германией поставок леса и угля в счет репараций Франция готовится оккупировать Рур. Куно не нашел лучшего решения, чем обратиться к союзникам с требованием пятилетнего моратория на репарационные платежи. Канцлер заявил, что Германия готова уплатить 20 млрд. марок, если ей будет предоставлен международный заём, а Франция выведет свои войска с территорий, занятых ею в марте 1921 г.

Но было уже поздно. Еще 26 декабря репарационная комиссия под нажимом Парижа вынесла решение, что Германия не выполняет своих обязательств. 9 января с этим согласились правительства Франции, Италии и Бельгии, а через два дня девять французских и бельгийских дивизий вступили в Рурскую область.

Рурский кризис

Оккупация Рура лишила Германию 7% ее территории с населением в 3 млн. человек. Она потеряла 70% добычи каменного угля, 54% выплавки чугуна и 53% выплавки стали^[182]. В Руре была сконцентрирована почти четверть индустриальных рабочих Германии, сердце промышленности которой было парализовано.

Немецкое правительство не приняло на этот случай никаких мер предосторожности, поскольку Куно до последней минуты был убежден в том, что какое-нибудь обстоятельство остановит Пуанкаре. Когда же оккупация началась, кабинет, в заседании которого приняли участие президент Эберт, командующий рейхсвером Сект и бессменный социал-демократический министр-президент Пруссии Отто Браун, принял решение об организации пассивного сопротивления. 13 января, выступая в рейхстаге, канцлер заявил, что Германия прекращает репарационные платежи Франции и Бельгии. Он призвал население Рура к бойкоту всех распоряжений оккупационных властей и к отказу от уплаты налогов. Были прекращены поставки угля и леса во Францию и Бельгию, которым так и не удалось наладить производство в Руре. Фактически на оккупацию Франция потратила средств больше, чем в результате получила, поскольку добыча угля в Руре упала до минимума. В 1922 г. Германия поставила в счет репараций 11,46 млн. т угля и кокса, а в 1923 г., даже под угрозой репрессий, из Германии было вывезено всего 2,37 млн. т. Курс пассивного сопротивления встретил широкую поддержку партий и профсоюзов. Что же касается КПГ, ставшей после объединения с левыми независимцами массовой партией, то, действуя в духе коминтерновской «теории наступления», она выдвинула авантюрный лозунг «Бейте Пуанкаре и Куно в Руре и на Шпрее!», который только раскалывал общий фронт сопротивления оккупантам.

Французские оккупационные войска, на треть состоявшие из негров, что должно было еще сильнее унизить немцев, ответили на рост саботажа и забастовочного движения усилением репрессий. 31 марта французские солдаты заняли крупповский завод в Эссене. В ответ на требование рабочих покинуть территорию завода был открыт огонь. Погибло 13 и было ранено около 40 рабочих. Но оккупационные власти наказали не французских офицеров, устроивших это побоище, а руководителей и служащих завода. Сам Крупп в мае был приговорен к 100 млн. марок штрафа и 15 годам тюрьмы, из которых он, впрочем, отсидел всего семь месяцев. Сопротивление немецких железнодорожников французы попытались сломить другим путем. С января по июнь 1923 г. более 5 тыс. рабочих и служащих вместе с семьями были выселены из их жилищ, свыше 4 тыс. человек оккупанты насильно выслали из Рура.

Свирепость оккупационных властей дала праворадикальным силам толчок к переходу от пассивного сопротивления к активному противодействию, В марте и апреле особая команда, в которую входил бывший лейтенант балтийского фрейкора Альберт Лео Шлагетер, устроила ряд взрывов на рурских железных дорогах. 2 апреля Шлагетера арестовали. По приговору французского военного суда в Дюссельдорфе 26 мая он был расстрелян. Это вызвало волну возмущения во всей Германии, причем самые резкие протесты заявили коммунисты, а член ЦК ВКП (б) и Исполкома Коминтерна Карл Радек, главный кремлевский эксперт по Германии, назвал Шлагетера «мужественным солдатом контрреволюции», который «заслуживает всяческого уважения»^[183].

С июня 1923 г. правительство Куно практически уже не контролировало положение в стране. Политика пассивного сопротивления не оправдала надежд канцлера на прекращение оккупации, а ее продолжение грозило развалить государство. При прямой поддержке Франции в Ахене и Кобленце была провозглашена «Рейнская республика», в Шпейере — «Пфальцская республика». Осенью между оккупированной территорией и остальной Германией была создана таможенная граница.

Внутреннее положение становилось все более неустойчивым. Летом по Германии прокатилась волна забастовок. В июле прекратили работу 100 тыс. берлинских металлистов, в июле и августе крупные волнения вспыхнули среди сельских рабочих. Появилась реальная угроза повторения событий 1918 г. Видя, что канцлер не в силах овладеть ситуацией, 11 августа фракция СДПГ в рейхстаге отказала ему в доверии. Это было неожиданностью для Эберта, но президент не стал защищать человека, которому всего девять месяцев назад доверил пост канцлера. Впрочем, и сам Куно с облегчением предпочел вернуться в более простой и спокойный мир компании ГАПАГ.

Человеку, пришедшему ему на смену, было суждено стать главным политиком Германии на протяжении последующих пяти лет и последним из тех, кто олицетворял для многих немцев надежду на выживание республики. Строго говоря, Густав Штреземан казался не очень подходящей для этого фигурой. В кайзеровские времена он поддерживал экспансионистский курс Бюлова, в годы войны принадлежал к числу шумных аннексионистов и безоговорочно одобрял действия Верховного командования. Оставаясь монархистом, он сочувствовал капповскому путчу, хотя позорный крах этой акции убедил Штреземана в бесперспективности правого переворота. Его настолько потрясли убийства Эрцбергера и Ратенау, что он перешел на республиканские позиции.

Став 13 августа главой кабинета большой коалиции из Народной, Демократической, Национальной, Социал-демократической партий и партии Центра, Штреземан нашел в себе мужество объявить 26 сентября, на следующий день после введения президентом осадного положения в Германии, о прекращении пассивного сопротивления в Руре, возобновлении репарационных платежей и потребовал предоставления правительству чрезвычайных полномочий, которые были утверждены рейхстагом 13 октября. Иного пути выхода из кризиса просто не существовало.

Инфляция

Тяжелейшие экономические последствия войны яснее всего проявились в ужасающих размерах обвала немецкой валюты. Эта тенденция обнаружилась уже в годы войны, когда ее общая стоимость — 164 млрд. марок — погашалась главным образом не прямыми и косвенными налогами, а военными займами (93 млрд.), ценными бумагами казначейства (29 млрд.) и увеличением выпуска бумажных денег на сумму в 42 млрд. марок.

После войны этот курс был сохранен. Вместо того чтобы повысить налоги на тех, кто был в состоянии их платить, правительство в 1921 г. фактически существенно сократило их налогообложение. В результате, дефицит бюджета возрос в 1923 г. до 5,6 млн. марок. Растущие расходы на репарации, пособия по безработице, устройство демобилизованных фронтовиков, поддержку населения оккупированного Рура власть стала компенсировать с помощью печатного станка. Уже в октябре 1918 г. денежная масса в пять раз превышала довоенную и составляла 27,7 млрд. марок, а к концу 1919 г. она возросла до 50,1 млрд. марок. Государственный долг увеличился с 5 млрд. марок в 1913 г. до 153 млрд. в 1919 г. Инфляция превратилась из ползучей в галопирующую и стала неуправляемой. Марка стремительно падала в бездонную пропасть. Если в июле 1914 г. курс доллара по отношению к марке составлял 1:4,20, то в январе 1919 — 1:8,90, в январе 1920 — 1:64,80, в январе 1922 — 1:191,80, в августе 1923 — 1:4 620 455,00. Абсолютный рекорд был установлен в ноябре 1923 г., когда за один доллар давали 4,2 трлн. марок. Свыше 300 бумажных фабрик изготавливали бумагу для денег. День и ночь в 133 типографиях 1783 пресса выбрасывали отпечатанные (обычно только на одной стороне) триллионы денежных знаков, которые военные развозили затем в огромных коробах по местам выплат^[184].

Если один килограмм хлеба в декабре 1922 г. стоил 163 марки, то через год за него платили уже 339 млрд. марок, которые падали в цене едва ли не каждый час. Посетители ресторанов расплачивались за обед заранее, потому что к его концу обед мог подорожать в два-три раза. Даже отапливать помещение банкнотами было дешевле, чем углем. На предприятиях и в учреждениях зарплату выдавали дважды в день, отпуская после этого персонал на полчаса, чтобы он успел что-нибудь купить. Это был призрачный мир, в котором почтовая марка по номиналу была равна стоимости фешенебельной виллы довоенного времени.

Но, с другой стороны, инфляция была выгодна владельцам материальных ценностей. Они брали банковские кредиты, вкладывали их в промышленные предприятия, недвижимость или другое материальное имущество. Инвестиции приносили надежную прибыль, а кредит возвращался обесцененными деньгами. Таким способом сколачивались огромные состояния. Самый богатый капиталист того времени Гуго Стиннес создал гигантскую империю из 1340 предприятий, шахт, рудников, банков, железнодорожных и судоходных компаний в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии, на которых насчитывалось более 600 тыс. рабочих^[185].

Свой маленький бизнес делали в период инфляции тысячи мелких спекулянтов, жуликов и нуворишей, которые за бесценок покупали у отчаявшихся людей ценные вещи, картины, драгоценности, чтобы выгодно сбыть их в Голландии или Бельгии за твердую валюту. Они орудовали на черном рынке, скупая скудные запасы продуктов, а затем втридорога продавая их. Все это вело к падению общественной морали, росту преступности и цинизму, бурным потоком лившемуся на обывателя из песенок, с театральных подмостков, в карикатурах. Невиданных размеров достигла женская и мужская проституция. Будущее казалось безысходным, и тот, у кого были для этого средства, спешил насладиться настоящим.

Инфляция привела к страшному обнищанию средней и мелкой буржуазии, богатство которой составляли не материальные ценности, а денежные сбережения, превратившиеся в труху. По сравнению с 1913 г. число лиц, получающих жалкое социальное пособие, возросло в три раза. В большинстве своем это были старики и вдовы, которые в нормальных условиях могли бы спокойно жить на свои пенсии и сбережения.

Мелким торговцам, коммерсантам и ремесленникам, в отличие от Стиннеса, было не так-то легко получить кредит в банке. Они полностью зависели от узкого местного рынка, были вынуждены закупать товары, сырье и орудия труда по заоблачным ценам. А поскольку в июле 1923 г. был введен государственный контроль за розничными ценами, они потеряли возможность компенсировать затраты повышением цен на свои изделия. Кроме того, именно на средние слои ложилось основное бремя налогов. Инфляция подкосила их сильнее, чем война.

Рабочие страдали от инфляции меньше, поскольку на ее первой стадии безработица была еще сравнительно небольшой, а заработная плата благодаря действиям профсоюзов увеличивалась. Но их положение резко ухудшилось, когда с конца апреля 1923 г. марка стала бурно рушиться; разрыв между заработной платой и стоимостью жизни стал расти на глазах. В конце 1923 г. лишь 29,3% немецких рабочих были заняты полный рабочий день. Среди организованных в профсоюзы рабочих 23,4% были безработными, а 47,3% заняты неполный рабочий день с соответственным уменьшением зарплаты. Сами профсоюзы, лишившиеся своих денежных накоплений, были бессильны помешать тому, чтобы заключенное в 1918 г соглашение «О трудовом сотрудничестве» кануло в небытие. Фактически был отменен 8-часовой рабочий день, на большинстве предприятий его продолжительность составляла десять часов. Рабочие массами покидали профсоюзы, численность которых в 1923 г. сократилась с 7 до 4 млн. членов.

Но самыми беззащитными перед инфляцией оказались больные и дети. Взметнувшиеся вверх больничные цены и гонорары врачам сделали медицинское обслуживание недоступным для миллионов людей. И это как раз в то время, когда постоянное недоедание ослабляло организм и приводило к болезням и эпидемиям, напоминавшим страшные времена «брюквенной зимы» 1917 г. Доля смертности в больших городах выросла в 1921–1922 гг. с 12,6 до 13,4 на тысячу человек и продолжала увеличиваться.

Что касается детей и подростков, то в 1923 г. в Берлине в народных школах 22% мальчиков и 25% девочек имели рост и вес гораздо ниже нормального для их возраста. Стремительно росло число детей, больных туберкулезом. В берлинском районе Нойкёльн их доля в 1914 г. составляла 0,5, а в 1922 г. — 3,2%. В школах района Берлин — Шёнеберг количество больных рахитом увеличилось с 0,8 в 1913 г. до 8,2% в 1922 г. Нации начинало угрожать вымирание. Потерявшие все надежды люди во всем обвиняли республику. Но эти проблемы были прежде всего следствием проигранной войны, Версальского договора и безответственной и эгоистичной позиции крупных промышленников и аграриев, встававших на дыбы при любой попытке увеличить на них налоги.

К общему изумлению, Штреземану удалось жесткими мерами прекратить рост инфляции, не прибегая при этом к иностранным кредитам. 15 ноября 1923 г. была введена новая рентная марка, приравненная к одному триллиону бумажных денежных знаков. Поскольку государство не имело достаточного золотого запаса, то стабильность новой марки обеспечивалась всей продукцией промышленности и сельского хозяйства. Землевладение, торговля, банки и промышленность были обязаны внести 3,2 млрд. рентных марок. Для этого рентный банк выпустил в обращение 2,4 млрд. новых банкнот, которыми кредитовалась экономика. Эксперимент удался, но помимо инфляции в 1923 г. республика столкнулась и с другими проблемами и трудностями.

Кризисные очаги республики

В 1923 г. Веймарская республика находилась на грани не только экономического краха, но и политического переворота, грозившего ей как слева, так и справа. Сначала правительство едва избежало нового издания капповского путча. Еще в феврале 1923 г. было принято решение перед лицом французской угрозы создать тайную резервную армию — «черный рейхсвер», официально именуемый «трудовыми командами», которые проходили военную подготовку в различных гарнизонах регулярной армии. К сентябрю численность этих команд приближалась к 80 тыс. человек. Четыре команды располагались в Кюстрине недалеко от Берлина. Они подчинялись майору Бруно Бухрукеру, у которого было больше энергии, чем здравого рассудка, и которому не терпелось пустить свои команды в дело.

Бравый майор внушил себе, что если он совершит марш на Берлин и разгонит правительство, то рейхсвер во главе с Сектом окажет ему поддержку, поскольку из окружения шефа армии к Бухрукеру поступали туманные сведения о сочувственном отношении генерала к заговору. Однако когда в ночь на 1 октября части Бухрукера захватили три форта восточнее Берлина, Сект отдал приказ силам регулярной армии окружить путчистов, которые сдались после двухдневного сопротивления.

Осенью 1922 г. на выборах в ландтаги Саксонии и Тюрингии КПГ добилась значительного успеха, который привел к усилению ее воинственного настроя. Ультралевые руководители берлинской организации КПГ Рут Фишер и Аркадий Маслов начали яростную атаку на осторожную позицию лидера партии Генриха Брандлера (1881–1967). Их поддержало руководство Коминтерна, заявившего, что Германия созрела для социалистической революции. События в Саксонии и Тюрингии, казалось бы, подтверждали это. В мае 1923 г. социал-демократическое правительство Тюрингии утратило доверие ландтага. Канцлер возложил ответственность за поддержание общественного порядка на командующего военным округом генерала Вальтера Рейнхардта. Но его неуклюжие попытки взять под контроль политическое положение привели к обратному результату — сближению социал-демократов и коммунистов.

В Саксонии положение было еще напряженнее. Там СДПГ, также потерпев парламентское поражение, заключила союз с КПГ и согласилась ввести рабочий контроль на предприятиях, осуществить коммунальную реформу и начать формирование вооруженных пролетарских сотен. 21 мая премьером стал левый социал-демократ Эрих Цейгнер. Еще более усилился дрейф влево после падения кабинета Куно. 9 сентября в Дрездене состоялся парад пролетарских сотен, выступая перед которыми ораторы предсказывали скорое начало борьбы за установление в Германии диктатуры пролетариата. Головной болью Штреземана было и положение в Баварии, которая с 1919 г. стала постоянным источником сепаратизма и нестабильности. Когда в стране было введено чрезвычайное положение, а Сект практически стал диктатором, Бавария не признала этого решения, а ее кабинет министров объявил свое собственное чрезвычайное положение и назначил правого монархиста Густава фон Кара (1862–1934) генеральным комиссаром земли, наделив его неограниченными полномочиями. Кар немедленно установил тесные связи с командующим рейхсвером в Баварии генералом Отто фон Лоссовом и начальником полиции полковником Хансом фон Зайссером.

Еще со времен Древнего Рима история не раз показывала, что триумвираты весьма склонны к авантюрам. Не стала исключением в этом плане и лихая баварская тройка, которая отказалась выполнять любые приказы из Берлина. Раздраженный Сект 24 октября отстранил Лоссова от командования, но Кар объявил, что генерал останется на своем посту и потребовал, в нарушение конституции, чтобы военнослужащие принесли специальную присягу на верность баварскому правительству. Это был уже не только политический акт, но и военный мятеж, в ответ на который Сект пригрозил силой подавить любое выступление. Но Штреземан вовсе не был уверен в готовности рейхсвера выступить против правой оппозиции. Поэтому канцлер уклонился от прямого баварского вызова и предпочел выжидательную тактику. Более неотложной задачей он считал овладение ситуацией в Саксонии и Тюрингии.

Для такого решения у Штреземана были веские основания: вся обстановка свидетельствовала, что выступление коммунистов не за горами. Саксонский премьер Цейгнер ввел коммунистов в свой кабинет и объявил о создании рабочего правительства единого фронта. Это отвечало планам КПГ, руководство которой поспешило из Берлина в Дрезден. Но оно могло бы не затруднять себя этой поездкой. 13 октября командование саксонским военным округом приказало немедленно распустить пролетарские сотни. Генерал Мюллер подчинил себе саксонскую полицию и ввел войска в Дрезден. Его действия опередили планы КПГ.

21 октября в Хемнице собралась конференция представителей фабзавкомов и других рабочих организаций Саксонии, на которой выяснилось, что у большинства нет никакого желания начинать активные действия. Страстный призыв Брандлера к всеобщей забастовке был встречен гробовым молчанием. Он имел только то практическое последствие, что кабинет Штреземана использовал его как повод к окончательному решению проблемы Саксонии. Канцлер потребовал от Цейгнера удалить коммунистов из правительства. Когда воинственный премьер отказался сделать это, Штреземан по соглашению с президентом в соответствии с 48-й статьей конституции сместил его с поста. По такому же сценарию развивались события и в Тюрингии.

Твердые действия канцлера повергли руководство КПГ в растерянность, чем, очевидно, объясняется тот факт, что решение об отмене восстания не успело вовремя дойти до Гамбурга, где 23 октября около 400 боевиков из ударных групп во главе с Эрнстом Тельманом (1886–1944) и сотни две их плохо вооруженных помощников попытались совершить переворот. Опоздание курьера в качестве причины кажется маловероятным, ведь существовали также телефонная и телеграфная связь. Восстание даже не успело выйти за пределы рабочего района Бармбек, где оно началось. Местная полиция с помощью морских частей и социал-демократической милиции в течение трех суток подавила эту бурю в стакане воды. Впрочем, для самой КПГ восстание имело далеко идущие последствия. Провал «немецкого Октября» повлек за собой отстранение Бранддера от руководства. После недолгой интермедии, когда во главе партии стояла Рут Фишер, в сентябре 1925 г. председателем КПГ стал Тельман, который без сомнений и возражений следовал изменчивым директивам Москвы.

После ликвидации опасности слева и одновременного затухания рейнского сепаратизма у Штреземана оставалась нерешенной еще одна проблема — Бавария. СДПГ, недовольная смещением Цейгнера, требовала от канцлера такого же решительного курса и в отношении Баварии. Она не хотела и слышать доводы Штреземана, что вступление рейхсвера в Баварию может привести к гражданской войне. Когда канцлер дал понять, что и впредь будет проводить осторожную политику, министры от СДПГ 2 ноября вышли из правительства.

Этот шаг не повлек за собой немедленной отставки Штреземана, так как Эберт продлил парламентские каникулы. Но такое положение не могло длиться бесконечно. К тому же энергия Штреземана, на которого нападали и социал-демократы, и правое крыло его собственной партии во главе со Стиннесом, настойчиво требовавшее союза с националистами, была истощена. Число влиятельных политиков, готовых не только свалить Штреземана, но и покончить с конституционно-демократической системой, было столь велико, что успешная революция справа в Баварии могла бы получить мощную поддержку в Берлине.

Однако события пошли по другому пути. Баварский триумвират после устранения коммунистической опасности в Саксонии и разлада между канцлером и СДПГ смягчил свою политику конфронтации. Некоторое ослабление напряженности побудило Гитлера и его жаждущих действий приверженцев к известному «пивному путчу» 8–9 ноября 1923 г., к участию в котором он привлек и вездесущего Людендорфа. Но триумвират не поддержал объявленную Гитлером «национальную революцию» и предоставил ему свободу идти своим собственным путем. Ранним утром 9 ноября Гитлер привел колонну нацистов на мюнхенскую Одеонплац, где нелюбезный залп полицейской цепи положил досрочный конец походу на Берлин и дал нацистскому движению 16 его первых мучеников. Остальные моментально разбежались.

Так закончился последний из политических кризисов, которые в 1923 г. несколько раз подводили республику к краю пропасти. После провала гитлеровского путча положение в Баварии заметно стабилизировалось. Кар, хотя и остался влиятельной политической фигурой, отказался от своих далеко идущих планов. Новое мюнхенское правительство Генриха Хельда не обнаруживало никакой склонности к сепаратистским выступлениям. В конечном счете штреземановская тактика проволочек оправдала себя. Но СДПГ не могла смириться с этим.

Когда 20 ноября рейхстаг возобновил работу, она немедленно начала нападки на канцлера за его политику в отношении Саксонии. В тот же день объединенными голосами социал-демократов и националистов рейхстаг выразил канцлеру недоверие. Эберт пришел в ярость от такого решений его партии и во всеуслышание заявил, что «последствия этой глупости будут сказываться еще 10 лет»^[186].

30 ноября новым канцлером стал лидер партии Центра Вильгельм Маркс. Штреземан сохранил за собой пост министра иностранных дел. Он выполнил свою задачу прекратить инфляцию и стабилизировать политическое положение в Германии. Закончились пять лет балансирования на грани гражданской войны, хаоса, невиданной в истории инфляции, левых и правых путчей. Поистине, у колыбели Веймарской республики не стояли добрые феи.

Партии и кабинеты

На первый взгляд кажется, что последующие пять лет были временем внутриполитического затишья. Но такое впечатление возникает только по сравнению с бурным предшествующим периодом. В действительности и в 1924–1929 гг. было предостаточно как малых, так и крупных кризисов, но ни политические, ни экономические проблемы решены не были. Именно в годы стабилизации накапливался тот потенциал, который в 1930–1933 гг. взорвал республику.

Состоявшиеся 4 мая 1924 г. выборы в рейхстаг принесли успех радикальным партиям. Националисты вместе с реакционным аграрным Ландбундом, получив более 6 млн. голосов, имели 105 депутатов. Центр, располагая фракцией в 65 человек, сохранил свои позиции. Существенные потери понесла либеральная Народная партия, от которой отвернулись 1,5 млн. избирателей, число ее мандатов сократилось с 65 до 45. Демократическая партия уменьшила свое представительство в рейхстаге с 39 до 28 депутатов. СДПГ осталась на прежних позициях, ее фракция потеряла всего два места и состояла из 100 депутатов. Однако, учитывая то, что к моменту выборов независимцы уже сошли со сцены, расколовшись между СДПГ и КПГ, фракция социалистов уменьшилась в рейхстаге на 84 депутата.

За счет избирателей, прежде голосовавших за НСДПГ, коммунисты добились значительного успеха. Им отдали голоса уже не 500 тыс., а 3,69 млн. человек. Фракция КПГ возросла с четырех до 62 депутатов. Но в рейхстаг прорвались также получившие почти 2 млн. голосов впервые участвующие в выборах правые экстремисты. Объединившись вокруг нацистской партии, они получили в парламенте 32 места.

Поскольку коалиционное правительство Вильгельма Маркса могло опереться всего на треть депутатов, то канцлер, рассчитывая получить большинство, настоял перед президентом Эбертом на досрочном роспуске рейхстага и проведении в декабре новых выборов. Избирательная кампания велась под знаком борьбы вокруг репарационного плана, разработанного под руководством американского банкира Чарлза Дауэса. Опубликованный в апреле 1924 г. план исходил из того, что общая сумма платежей в 132 млрд. марок превышает возможности Германии. По плану Дауэса, утвержденному Лондонской конференцией летом 1924 г., окончательный размер и срок выплаты репараций не устанавливался. В 1924–1925 гг. Германия должна была уплатить 1 млрд. марок, затем взносы повышались и в 1928–1929 гг. составляли уже 2,5 млрд. Источниками репарационных платежей должны были стать таможенные пошлины и налоги на товары массового потребления, а также отчисления от облигаций промышленных предприятий на сумму 5 млрд. марок. 11 млрд. правительство рассчитывало получить от облигаций железных дорог, превратившихся из государственных в акционерные. Бюджет, Рейхсбанк и железные дороги подлежали контролю генерального репарационного агента, американца Патрика Джильберта, ставшего одним из самых влиятельных людей в стране. Для стабилизации валюты Германии был предоставлен заём в 800 млн. марок, а всего за 1924–1929 гг. она получила 10 млрд. марок долгосрочных и 6 млрд. марок краткосрочных кредитов, главным образом американских, выплатив за это же время по репарациям около 9 млрд. марок. Внушительные кредиты объяснялись не в последнюю очередь высокими процентными ставками в Германии. Они достигали почти 8% и значительно превышали ставки на рынках стран-кредиторов.

Националисты и коммунисты с разных позиций развернули шумную агитацию против плана Дауэса, называя его «новым Версалем» и «дальнейшим закабалением» Германии. Для утверждения этого плана рейхстагом требовалось большинство в две трети голосов, которого не имел кабинет Маркса. Оно могло быть обеспечено только согласием с планом фракции НННП, руководство которой устроило небольшой спектакль. Чтобы не терять своего имиджа патриотов, лидеры националистов сориентировали фракцию таким образом, что 52 депутата проголосовали против принятия плана Дауэса, а 48 (сколько и требовалось) высказалось в его поддержку. Внешне же это выглядело так, будто депутаты голосуют согласно своим личным убеждениям.

Новые выборы в рейхстаг 7 декабря 1924 г., проходившие в условиях постепенной стабилизации, показали явное ослабление политического радикализма. Правые партии и КПГ потеряли по миллиону избирателей. В рейхстаге было теперь 14 нацистов и 45 коммунистов. СДПГ завоевала почти 2 млн. новых избирателей и увеличила свою фракцию до 131-го места. Либералы несколько улучшили свои показатели, как и националисты, получившие еще восемь мест. После выборов новый кабинет сформировал беспартийный Ханс Лютер (1879–1862), занимавший в правительствах Штреземана и Маркса пост министра финансов. В его кабинет вошли министры только от буржуазных партий, а СДПГ перешла на скамьи оппозиции.

Общая ситуация этого периода показывает, что партийно-политический спектр неизменно состоял из трех главных сил — близкие к правительству центристские партии, правые и левые радикалы. При этом постоянно усиливались тенденции и нарастали проблемы, которые существенно ослабляли жизнеспособность веймарского парламентаризма и самой республики, хотя единственный раз в ее истории рейхстаг в 1924–1928 гг. отработал свой полный срок.

Республиканские партии, даже испытывая постоянное давление более радикальных партий справа и слева, до 1930 г. все время имели возможность сформировать компромиссное правительство, но так и не сделали этого.

Леворадикальная КПГ являлась достаточно сильной для того, чтобы ослабить СДПГ, но была слишком слабой для того, чтобы придать весомость собственной партийной революционной стратегии.

СДПГ и партия Центра, без участия которой невозможно было образовать ни одного устойчивого кабинета, на протяжении всего периода республики словно пребывали в каком-то оцепенении. СДПГ никак не могла сделать окончательный выбор между курсом на участие в коалиционных правительствах и линией социалистической оппозиционности. Центр же постоянно колебался между союзом с правыми или с социал-демократами.

Обе либеральные партии, Демократическая и Народная, неуклонно терявшие свое влияние, стремились дать действенный отпор националистическим фантазиям и марксистским утопиям, но так и не смогли договориться между собой даже в отношении простого единства политического курса, и когда в 1925 г. создали «Либеральное объединение», оно почти сразу оказалось мертворожденным.

Главным недостатком всех политических партий Веймарской республики было практическое отсутствие четких концепций и нежелание взваливать на себя государственную ответственность.

Больная экономика

С началом стабилизации появилась надежда, что наконец-то найден путь к быстрому экономическому оздоровлению и подъему на базе широкой рационализации производства. При этом профсоюзы и социал-демократия считали, что рационализация станет мотором социального улучшения в положениимасс. Рост производительности труда должен был повлечь за собой повышение заработной платы и сокращение продолжительности рабочего дня. А предприниматели рассматривали рационализацию как средство восстановления утраченных в годы войны и революции позиций и внутри страны, и на мировой арене. Такой подход был характерен прежде всего для магнатов тяжелой промышленности. Представители же наиболее современных отраслей химической и электротехнической промышленности видели в рационализации наилучшее средство интеграции рабочих в капиталистическую систему.

Применение новейших методов организации производства (конвейерная система, тейлоровская научная организация трудовых операций) позволило к 1929 г. поднять производительность труда на 40%. Одновременно резко усилился процесс монополизации промышленности. В 1925 г. был создан самый мощный в Европе химический концерн «ИГ Фарбениндустри», который производил 80% синтетического азота и почти 100% красителей и синтетического бензина. В 1926 г. появился другой промышленный гигант — «Стальной трест», включивший в себя свыше 300 предприятий с 200 тыс. рабочих. Тресту принадлежало более 40% производства железа, чугуна и стали. Росла и роль государства. Если в довоенное время его доля в валовом национальном продукте составляла 17,7%, то к 1929 г. она поднялась до 30,6%^[187].

С другой стороны, рационализация влекла за собой неуклонное сокращение рабочих мест. В 1922 г. число рурских горняков составляло 544,9 тыс. чел, а в 1929 г. только 352,9 тыс., т. е. четверть шахтеров потеряло работу^[188]. В социальном плане появление устойчивой структурной безработицы влекло за собой нарастание напряженности в отношениях между постоянно занятыми квалифицированными рабочими и массой плохо обученных людей, которые первыми пополняли ряды безработных, становившихся приверженцами радикальных партий. Но положение занятых рабочих заметно улучшилось. Их заработная плата с 1924 по 1927 г. увеличилась на 37%. Правда, если учесть, что точкой отсчета служил чрезвычайно низкий заработок в годы инфляции, то этот показатель выглядит не столь впечатляющим.

На первый взгляд немецкая экономика казалась вполне благополучной. Объем промышленной продукции, составлявший — с учетом изменившихся границ — в 1925 г. 47% уровня 1913 г., возрос в 1925 г. до 85%, а в 1928 г. довоенный уровень был превзойден на скромные 3%. Доля Германии в мировом промышленном производстве в 1926–1929 гг. составляла 11,6%, но не превысила показатели 1913 г. (14,3%). Она далеко отставала от США (42,2% промышленного производства в мире), но опередила Великобританию (9,4%) и Францию (6,6%). Германия не достигла и довоенного уровня экспорта, доля которого в национальном доходе в 1913 г. составляла 20,2%, а в 1928 г. — 17%. Торговый баланс, кроме 1926 и 1929 гг., оставался пассивным, а задолженность иностранным государствам постоянно возрастала.

Подъем германской экономики покоился на непрочном фундаменте. Массовая безработица, которая к 1929 г. возросла до 1,9 млн. человек, и слабый экономический рост были очевидными симптомами ее нездоровья. Уже с 1927 г. замедлились темпы роста производства и сократился товарооборот. В 1930 г. объем промышленного производства вновь упал ниже довоенного, составив 91% от уровня 1913 г.

Версальский договор наложил на Германию, традиционно тесно связанную с мировым рынком, ряд тяжелых ограничений. Ее заграничное имущество и почти весь торговый флот были конфискованы. Утрату внешних рынков Германия не могла компенсировать за счет внутреннего рынка, который оставался весьма узким из-за низкой покупательной способности населения; достаточно сказать, что в 1927–1928 гг. производство предметов потребления в Германии ежегодно падало на 3%.

В аграрном секторе господствовала депрессия. Остэльбское юнкерство с падением династии Гогенцоллернов потеряло своего традиционного защитника и благодетеля, а война и блокада лишили крупных землевладельцев традиционных рынков экспорта своей продукции. Чтобы стать конкурентноспособными, они должны были модернизировать свои хозяйства. Но их нерентабельность отпугивала инвестиции капитала и вела к неуклонному росту задолженности. Несмотря на значительную помощь веймарских правительств, юнкерство так и не смогло выпутаться из заколдованного круга получения новых кредитов и необходимости выплаты долгов и процентов.

Эрзац-кайзер во главе республики

В сер. 1925 г. истекал срок полномочий действующего президента. Предстоящие выборы обещали стать простой формальностью, ибо никто не сомневался в переизбрании Эберта. Он не был яркой политической личностью, но, волею судьбы оказавшись во главе государства, сумел защитить интересы нации и уберег страну от хаоса и распада.

Однако случилось неожиданное: 25 февраля 1925 г. после неудачной операции запущенного аппендицита Эберт скончался. Досрочные выборы нового президента были назначены на 29 марта. Каждая из семи партий выдвинула своего кандидата. Лишь националисты и Народная партия договорились о единой кандидатуре — беспартийного дуйсбургского обербургомистра и бывшего министра внутренних дел в правительстве Карла Ярреса, близкого к правому крылу ННП. Центр снова выдвинул Вильгельма Маркса, СДПГ — прусского премьера Брауна, а КПГ — Тельмана. От правых радикалов баллотировался Людендорф.

Разумеется, никто из кандидатов не набрал абсолютного большинства голосов. 26 апреля предстоял второй тур, в котором было достаточно набрать простое большинство, хотя бы в один голос. В итоге трудных переговоров СДПГ, Центр и демократы создали «Народный блок» и договорились выставить своим общим кандидатом Вильгельма Маркса, который мог рассчитывать на поддержку большинства избирателей, поскольку правые вряд ли могли получить значительный прирост голосов по сравнению с первым туром. Для этого им было необходимо выдвинуть вместо малоизвестного Ярреса более популярную фигуру. И они нашли выход.

Националисты в союзе с ННП, баварцами и региональной Ганноверской партией после закулисных переговоров выставили кандидатуру героя мифа о Танненберге — сражения периода Первой мировой войны (1914), в котором потерпели поражение два корпуса 2-й русской армии под командованием генерала А.В. Самсонова — 78-летнего фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга. Впрочем, сам старый господин не имел ни малейшего желания становиться президентом демократической республики. Уговорить его дать свое согласие удалось только адмиралу Тирпицу.

Расчет правых полностью оправдался. Как иронично заметил Штреземан, немецкий народ жаждал президента не в цилиндре, а в военном мундире с множеством орденов. Даже Баварская Народная партия предпочла поддержать протестантского пруссака Гинденбурга, а не кандидата Центра, католика Маркса. КПГ вновь выставила Тельмана, хотя из Москвы, где более здраво оценивали ситуацию, ей настойчиво рекомендовали поддержать Маркса. Однако если бы даже обе рабочие партии договорились о поддержке единого кандидата, у него уже не было реальных шансов быть избранным.

Во втором туре участвовало на 2,66 млн. избирателей больше, чем в первом, и почти все они отдали голоса бывшему кайзеровскому полководцу, который получил 14,7 млн. голосов. За Маркса высказались 13,75 млн. чел., Тельман остался при своих 1,9 млн. сторонников. Правые и монархические круги бурно ликовали.

Сразу после выборов новый президент принялся изучать веймарскую конституцию, на верность которой ему предстояло присягнуть через несколько дней, и, к своему удивлению, обнаружил, что она, «собственно говоря, вполне прилична». Особенно Гинденбургу импонировало то, что президент являлся главнокомандующим и обладал почти всеми правами прежнего кайзера. К великому разочарованию своего окружения Гинденбург и не думал о том, чтобы восстановить монархию. Вместо этого он решил лояльно служить нелюбимой республике.

Первая речь Гинденбурга в рейхстаге была вполне достойна президента демократического государства. Он обратился к депутатам с просьбой помочь ему в трудной задаче консолидации нации и заметил, что партии в спорах между собой должны заботиться не об утверждении собственных интересов, а о том, чтобы доказывать, «кто из них всего вернее и успешнее служит нашему угнетенному народу»^[189]. Но веймарские партии не проявили к этому никакой склонности. Их эгоистичная политика постепенно истощила терпение Гинденбурга, солдатской душе которого претила их недостаточная лояльность, угрожавшая, по его убеждению, национальной безопасности.

Правые круги, со своей стороны, недооценили серьезности отношения Гинденбурга к присяге. Будучи прусским офицером, он, присягнув на верность республиканской конституции, считал долгом чести относиться к ней с таким же уважением, как и к прусскому полевому уставу. Но при всех добрых намерениях, Гинденбург плохо разбирался в политике, ему были необходимы советники. В зависимость от помощников ставил его и весьма солидный возраст. Однако окружение Гинденбурга — старые боевые камрады из прусской армии и сливки остэльбского юнкерства, которым ненависть к республике и демократии застилала и без того узкий политический горизонт, — отнюдь не было таким, каким оно должно было бы быть у главы демократической республики. Чаще всего президент прислушивался к мнению своего сына Оскара, политической пустышки, но человека крайне тщеславного, самоуверенного и тупого. Оскар Гинденбург твердо верил в то, что призван вершить историю в качестве «не предусмотренного конституцией» президентского сына. Сам он в свою очередь послушно следовал советам жены, необычайно честолюбивой баронессы Маргарет фон Маренхольц, которая, неожиданно став хозяйкой первого политического салона Германии, неизменно предупреждала его посетителей, что в президентском дворце не могут приниматься никакие решения, идущие вразрез с «духом семьи».

Само по себе избрание Гинденбурга президентом еще не означало смертного приговора Веймарской республике. Но исход выборов обнаружил слабость германской демократии и показал, что в широких кругах населения распространена ностальгия по «старым добрым временам».

Курс Густава Штреземана

Внешняя политика, проводимая бессменным с 1923 по 1929 г. министром иностранных дел Штреземаном, находила поддержку в умеренно левых и центристских партиях, но беспрерывно подвергалась ожесточенным нападкам со стороны националистов, нацистов, коммунистов и правого крыла его собственной Народной партии.

Основой политики Штреземана являлось стремление вернуть Германии полный суверенитет и возродить ее в ранге великой державы, которая не зависела бы от благосклонности других государств и могла бы сама защитить себя от внешнего врага. Но это было возможно только после реализации ближайших целей — добиться уменьшения, а затем и отмены репарационных платежей, вывода всех оккупационных войск с немецкой земли, разрешения на достижение военного равенства с другими державами, ревизии восточных границ, объединения или заключения тесного союза с Австрией (категорически запрещенного особой статьей Версальского договора).

Правым партиям и большинству населения внешняя политика Штреземана была по душе. Однако обуреваемые нетерпением правые круги не хотели понять, что реальное положение в Европе требует от немецкого внешнеполитического курса осторожности, двусмысленности и терпеливого ожидания благоприятного момента. Штреземан твердо придерживался высказанного им постулата: «Такова жизнь, и было бы глупо проводить внешнюю политику с позиций идеологии. Мы должны принимать людей, народы и обстоятельства, такими, какими они являются». Для правых ультрапатриотов это выглядело не очень героически, и ураганный огонь их критики не стихал ни на минуту. Они могли бы сковать действия Штреземана, если бы его курс не поддерживали СДПГ и Центр, хотя он и не мог твердо рассчитывать на их лояльность в каждом отдельном случае. Трезвый реализм Штреземана — который подчас отличала от беспринципности весьма зыбкая грань — мог иногда возмутить политические души не только националистов, но и умеренных политиков.

Несмотря на постоянные помехи со стороны партий, Штреземану в течение пяти лет удалось осуществить значительную часть намеченных целей. Со времен Бисмарка ни один немецкий государственный деятель не обладал таким умением вести переговоры и добиваться желаемых результатов.

Когда Штреземан положил конец пассивному сопротивлению в Руре, это вбило первый клин между Англией и Францией и привело к плану Дауэса. Открылся путь к осуществлению главного замысла Штреземана — созыву конференции по европейской безопасности. Первый шаг к этому немецкий министр сделал в начале сентября 1924 г., направив в Совет Лиги наций меморандум о готовности Германии вступить в Лигу. В начале 1925 г. в Лондон и Париж поступили официальные немецкие предложения о заключении гарантийного пакта и признании сложившегося положения на Рейне. Успеху переговоров способствовал вывод в августе французских войск из Рура, Дуйсбурга и Дюссельдорфа.

5 октября 1925 г. в швейцарском курортном городке Локарно открылась конференция министров иностранных дел Англии, Франции, Италии, Германии, Бельгии, Польши и Чехословакии. После трудных переговоров был заключен Рейнский пакт, гарантировавший существующие границы между Германией, Францией и Бельгией, которые обязались не применять силу друг против друга и решать все спорные вопросы мирным путем. Англия и Италия становились гарантами пакта. Но с Польшей и Чехословакией были заключены лишь арбитражные договора, в которых Германия обязалась не изменять силой нынешние границы, что отнюдь не означало ее отказа от стремления к ревизии этих границ. Официальное подписание Локарнских соглашений состоялось в Лондона 1 декабря 1925 г. Главное, что их определяло, была направленность против Советской России.

В Германии и правая, и коммунистическая пресса начали ожесточенную кампанию против ратификации пакта и обвинила Штреземана в национальной измене. 26 октября министры от Национальной партии демонстративно покинули кабинет Лютера, а председатель КПГ Тельман выступил в рейхстаге с резкой речью, назвав Локарнские соглашения «пактом войны» против СССР.

Проблема восточных границ носила более сложный характер, чем кажется на первый взгляд. Польша, имея армию, которая в три раза превышала численность рейхсвера, главным противником считала не Германию с ее «реваншизмом», а Советскую Россию. А Чехословакия расценила Локарнскую систему как значительное улучшение своего международного положения, переориентировав свои военные планы на оборону против Венгрии.

8 сентября 1926 г. Германия была принята в Лигу наций и стала постоянным членом ее Совета. В Германии этот триумф западной политики Штреземана вызвал ликование либералов и пацифистов. Со своей стороны, националисты, коммунисты и нацисты начали новую беспардонную атаку на министра, которая весной и летом 1927 г. перешла в открытую травлю. Отчаянные попытки Штреземана преодолеть непонимание его политики в Германии и кризис доверия в отношениях с Парижем почти не имели успеха. Франция явно затягивала освобождение Рейнской области, обострилась проблема репараций, вопрос о разоружении зашел в тупик.

Много сил отняли у полубольного Штреземана последние в его жизни выборы в рейхстаг 20 мая 1928 г., на которых его Народная партия потеряла полмиллиона избирателей и провела в парламент всего 35 депутатов вместо прежних 51-го. А совершенно обнаглевший свежеиспеченный депутат от нацистов, доктор философии Йозеф Геббельс (1897–1945), во всеуслышание заявил, что теперь-то он сможет официально спросить Штреземана — действительно ли министр «является масоном и женат на еврейке?»^[190]. 27 августа 1928 г., едва оправившись от микроинсульта, Штреземан участвовал в Париже в подписании пакта Бриана — Келлога, провозгласившего отказ от войны как инструмента внешней политики. Кончина Штреземана 3 октября 1929 г. означала фактический конец политики, нацеленной на достижение взаимопонимания и примирение с другими странами. Некоторые немецкие и зарубежные политики и публицисты считали позднее смерть Штреземана чуть ли не главной причиной крушения Веймарской республики. Хоть это и преувеличение, но такое, в котором содержится изрядная доля истины.

Нелегитимная республика

Многочисленные политические конфликты середины 20-х годов между республиканцами и правыми силами не привели к победе ни одной из сторон, которые по большей части находились в отношении друг друга в состоянии неустойчивого равновесия.

Это ясно продемонстрировал конфликт, возникший в мае 1926 г., в связи с указом правительства о приравнивании имперского черно-бело-красного флага торгового немецкого флота к флагу республики и о том, что оба флага должны висеть рядом во всех торговых и консульских учреждениях Германии за рубежом. Указ привел не только к бурной общественной полемике, но и к тому, что рейхстаг голосами демократов и левых выразил канцлеру недоверие. Гинденбург назначил нового канцлера — лидера Центра, Маркса. Но тот не только сохранил весь лютеровский кабинет, но и не отменил провокационное решение об имперском флаге.

В том же 1926 г. в Германии состоялся всколыхнувший всю страну референдум по поводу княжеских имуществ, которые были конфискованы после революции. Вначале прусское правительство согласилось с требованием Гогенцоллернов выплатить им компенсацию в 500 млн. марок. Затем и все правившие до 1918 г. династии выставили свои претензии, общая сумма которых достигла 3 млрд. марок золотом. Их активно поддержали правые партии, отвергавшие требование безвозмездной конфискации имуществ, законопроект о которой внесла в рейхстаг фракция КПГ. Подхватив возникшую среди рабочих идею всенародного референдума, коммунисты и социал-демократы призвали к его проведению.

В референдуме, который прошел 20 июля, приняло участие 14,4 млн. чел. (36,4% имеющих право голоса). Хотя референдум провалился, т. к. для принятия положительного решения требовалось 20 млн. голосов, он показал значительный потенциал обеих рабочих партий в случае их совместных действий. Но установить между ними прочное сотрудничество не удалось.

Согласно выдающемуся ученому Максу Веберу, легитимация власти осуществляется в одной из трех идеально-типических форм — традиционной, рациональной или харизматической. Признание законности власти Веймарской республики противоречило традиционным, прежде всего монархическим установлениям. Попытки демократов мобилизовать традиции национализма для осуществления идеи «общенародной интеграции» закончились самым плачевным образом. Направленный первоначально против Версальского диктата немецкий национализм обернулся против республики.

Не возникло и рациональной легитимации, хотя для нее имелись предпосылки в виде закрепленных конституцией идеалов свободного правового государства и основных социально-политических прав граждан. Для их реализации так и не удалось создать экономической базы.

Что касается харизматической формы утверждения власти, то ни один из видных политиков веймарского периода не обладал притягательной для масс силой, даже Штреземан. В 20-х гг. в Германии появился, однако, харизматический лидер в полном смысле этого слова. Звали его Адольф Гитлер.

К кон. 20-х гг. во всех партиях ощущалась тоска по сильной личности, по вождю, способному мобилизовать и сплотить вокруг себя массы. Общее недовольство издержками парламентской демократии и чехардой кабинетов вело к сползанию буржуазных партий вправо. Особенно это было заметно на примере Национальной партии, которую в 1928 г. после ухода умеренного крыла возглавил Гугенберг, начавший внимательно присматриваться к нацистам как к возможным союзникам.

К концу периода стабилизации все политические силы Веймарской республики пережили опыт крушения. Социалистическая модель потерпела поражение уже в 1919–1920 гг. Коммунисты были травмированы провалом октябрьского выступления 1923 г. СДПГ и либералы после катастрофы на выборах 1920 г. постоянно занимали только оборонительные позиции. Партия Центра замкнулась в своей политике компромисса то с правыми, то с левыми.

За неполные 12 лет в Веймарской республике был испробован весь спектр политических действий и во всех направлениях результатом была неудача. Социально-политическое многообразие и яркая динамика событий, которые так отличают веймарский период от других эпох немецкой истории, одновременно привели и к невиданной дискредитации политики. Следствием стало неприятие в обществе демократической модели и усиление тяги к сильной авторитарной власти.

Кризис парламентаризма

20 мая 1928 г. состоялись выборы в четвертый рейхстаг. Они принесли рабочим партиям значительный прирост голосов, а правым и умеренным — заметные потери. За СДПГ, которая, получив 153 места, далеко опередила остальные партии, проголосовало почти на 1,3 млн. избирателей больше, чем в 1924 г. КПГ привлекла на свою сторону полмиллиона новых сторонников и получила 54 мандата вместо прежних 45. Националисты потеряли почти 1,9 млн. голосов, а их представительство сократилось со 103 до 73 мест. Неудачными оказались выборы для Центра, Народной и Демократической партий, которые лишились от 400 до 500 тыс. сторонников. Центр и НДП потеряли по семь мест, а НДП — даже 16 кресел.

Исход выборов означал возможность воссоздания веймарской, или большой, коалиции с участием на этот раз и ННП. Скрепя сердце, Гинденбург назначил главой правительства председателя СДПГ Германа Мюллера. Но президент был приятно поражен, увидя перед собой во время первой аудиенции, данной им новому канцлеру, дюжего мужчину с военной выправкой, который держался с подобающим респектом.

Однако кабинет Мюллера с самого начала стали раздирать противоречия. Народная партия в это время пыталась прорваться к власти в Пруссии, но ее планы сорвал Центр, опасавшийся возможного конкордата Пруссии с Ватиканом. Партия Центра, добиваясь увеличения для себя министерских постов, буквально шантажировала партнеров, отозвав на три месяца из кабинета одного из двух своих представителей. СДПГ же склонялась к тому, чтобы все вопросы экономической политики решать в интересах профсоюзов. Поэтому правительство Мюллера трудно назвать коалиционным в полном смысле этого слова. Его члены отстаивали прежде всего интересы своих партий.

Не успели новые министры прочно устроиться в своих креслах, как разразился политический конфликт. Еще правительство Вильгельма Маркса приняло одобренное прежним рейхстагом решение о строительстве четырех тяжелых крейсеров, разрешенных Германии Версальским договором. СДПГ же вела избирательную кампанию под лозунгом «Никаких броненосцев — за хлеб для наших детей!». Когда канцлером стал Мюллер, казалось, что эта программа будет заморожена или отменена совсем, тем более что против нее высказывались НДП и часть политиков партии Центра. Однако 10 августа кабинет единогласно высказался за строительство первого крейсера. Но СДПГ не желала отказываться от своей позиции. 15 августа были приняты две взаимоисключающие резолюции. Правление партии осудило своих министров, а фракция СДПГ в рейхстаге высказалась за непременное их дальнейшее участие в правительстве «в интересах всех рабочих». При этом она внесла в парламент законопроект об остановке строительства и обязала всех членов партии, включая министров, поддержать его. Все это уже походило на политический фарс. Однако новому министру рейхсвера Грёнеру без особых проблем удалось провести через рейхстаг решение о строительстве всех крейсеров.

В это же время к великому разочарованию Штреземана основанная им Народная партия превратилась в откровенный рупор крупных промышленников и все больше сближалась с национальной оппозицией Гугенберга. Последним успехом Штреземана стали новые переговоры по репарациям. С февраля по июнь 1929 г. в Париже работала международная комиссия под руководством американского банкира Оуэна Янга, результаты которой — план Янга — были утверждены в августе на Гаагской конференции. План устанавливал окончательную сумму немецких репараций в 113,9 млрд. марок, поделенную на 50 ежегодных платежей. Иностранный контроль над германской экономикой отменялся, а Франция обязывалась полностью вывести свои войска из Рейнланда к середине 1930 г.

Правые круги и коммунисты встретили план Янга в штыки. В сентябре группа известных в Германии лиц — лидер НННП Гугенберг, руководитель Пангерманского союза Класс, Франц Зельдте от «Стального шлема», Фриц Тиссен как представитель Имперского союза немецкой промышленности и приглашенный лично Гугенбергом Гитлер — выступила с проектом нового закона, по которому правительство должно было официально отклонить 231-ю статью Версальского договора о единоличной ответственности Германии за войну и потребовать немедленного вывода всех оккупационных войск. Под этим крайне опасным и безответственным документом было собрано 4,135 млн. подписей, которых вполне хватало для проведения референдума. Но рейхстаг отклонил предложенный правыми закон. Провалился и состоявшийся 22 декабря референдум, в котором приняло участие только 6,2 млн. чел. из 42 млн. немцев, имеющих право голоса. За предложение правых лидеров проголосовало 5,8 млн. человек.

Политическое и социально-экономическое положение в стране все отчетливее складывались таким образом, что падение кабинета Мюллера делалось только вопросом времени. Решающим фактором явилась экономическая рецессия, которую не смогли остановить меры государства. Уже в нач. 1929 г. число зарегистрированных и получавших пособие безработных выросло до 1,5 млн. чел. На самом деле их было гораздо больше, поскольку еще не работавшие молодые люди регистрации не подлежали. Правительство было вынуждено запросить в парламенте дополнительно 400 млн. марок для выплаты пособия. В ответ правые силы потребовали существенного сокращения пособий. Это вызвало столь резкий протест профсоюзов, что какие-либо разумные дискуссии на эту тему стали совершенно невозможными.

В сентябре социал-демократические министры финансов и труда — Рудольф Гильфердинг и Рудольф Виссель, поддержанные прусским правительством, предложили план, по которому повышались взносы предпринимателей и рабочих в страховой фонд. Предприниматели обрушили на этот план шквал критики и потребовали, наоборот, сокращения социальных расходов и снижения налогов. Рейхстаг, хотя и с трудом, принял-таки план кабинета, но это не снизило напряжения. Проблемы страны только начинались.

В конце 1929 г. президент Рейхсбанка Ялмар Шахт (1877–1970), способнейший финансист, но необычайно высокомерный и честолюбивый человек, начал атаку на правительство, отказавшись выделить кредиты на пособия по безработице. Разразился крупный скандал, а Шахт демонстративно покинул свой пост, обвинив правительство в безответственности и некомпетентности. Канцлер не мог справиться с создавшейся ситуацией. (Отчасти это объясняется и тем, что в это время у него обнаружилось тяжелое заболевание печени, от которого в марте 1931 г. Мюллер умер.) Поскольку ни министры от разных партий, ни профсоюзы, ни объединения предпринимателей не могли достичь компромисса, то 27 марта 1930 г. Мюллер вручил президенту прошение об отставке кабинета. Это был конец последнего парламентского правительства Веймарской республики, в истории которой началась заключительная глава — период президиальных кабинетов.

Глава двенадцатая. Коллапс демократии (1929–1933)

Облик эпохи

Начало последней фазы Веймарской республики совпало с началом мирового экономического кризиса, разразившегося в конце октября 1929 г. На волне невиданной безработицы и массового обнищания резко активизировались правые и левые экстремисты. На улицах немецких городов постоянно возникали вооруженные стычки политических противников. Только за один день, 10 июля 1932 г., в них погибло 17 человек, а 10 было смертельно ранено. Страна неудержимо катилась к гражданской войне. В обществе царили настроения растерянности, страха и озлобленности. Коммунисты — слева и национал-социалисты — справа раскачивали утлую лодку Веймарской системы, стремясь опрокинуть ее на голову своего политического противника и отправить на дно его, а заодно и ненавистную парламентскую республику. В рейхстаге уже не могло сложиться большинства, способного управлять страной. Кабинеты держались только волею президента, имевшего по конституции огромные полномочия.

Страна ждала спасителя, но к несчастью для немцев мессию звали Адольф Гитлер. Поначалу незначительное возглавляемое им национал-социалистическое движение, сочетавшее радикальные антидемократические лозунги и злобный антисемитизм с ультрареволюционной демагогией, с 1930 г. росло как на дрожжах. В 1932 г. НСДАП стала крупнейшей партией Германии. 30 января 1933 г. Гитлер был назначен рейхсканцлером, и парламентская система Веймара, показав свою несостоятельность, быстро деградировала. Демократические свободы предполагают и политическую ответственность. У населения Веймарской Германии ее не оказалось. Гитлер же хладнокровно и расчетливо использовал представившийся ему шанс совершить собственную «национальную революцию» под лозунгом восстановления порядка и сильной государственной власти.

«Черная пятница»

В четверг (в Европе уже наступила пятница) 25 октября 1929 г. произошел внезапный и грандиозный обвал акций на нью-йоркской бирже и начался самый страшный в истории капитализма экономический кризис, охвативший практически весь мир. В Германии, положение которой в целом и без того было удручающим, это привело к роковым последствиям: казавшийся вначале обычным, временным спад конъюнктуры перерос в невиданную доселе катастрофу и явился катализатором краха той демократической системы, которая уже утратила свою привлекательность. Иными словами, экономическая катастрофа ускорила катастрофу политическую.

Спад производства в немецком хозяйстве достиг тогда таких размеров, что многие политики, ученые и простые люди ожидали полного краха экономической системы капитализма. Уже накануне кризиса, к сер. 1929 г., рост промышленного производства совершенно прекратился, а затем он стал резко падать и в 1930 г. снизился по сравнению с 1928 г. на 19%, а в 1932 г. даже на 54%, т. е. сократился более чем на половину. Если в 1929 г. добыча каменного угля составила 163,4 млн., то в 1930 г. — 142,7 млн. т. Производство чугуна упало на 21,3%, а выплавка стали даже на 24%. Необычайно возросла недогрузка предприятий. В нач. 1931 г. она составляла 56,2%, а это означало, что свыше половины производственных мощностей германской индустрии не использовалось^[191].

За падением покупательного спроса со стороны нищавшего населения последовало падение цен на потребительские товары. Если точкой отсчета взять 1928 год, то в 1929 г. цены снизились на 2%, в 1931 — на 20%, а в 1932 они составляли 67% от уровня цен докризисного периода. Одновременно снижалась заработная плата по тарифным договорам. Впрочем, для многих рабочих и служащих — тех, что были заняты неполный рабочий день, либо безработных — тарифы уже не имели значения. Со времени кризиса 1926 г. безработица в Германии сохранялась на высоком уровне и неуклонно росла. В 1927–1928 гг. без работы оставалось в среднем 1,39 млн. чел. (6,3%), в 1929 г. — 1,9 млн. (14%), в 1930 — 4,5 млн. рабочих и служащих (27,1%). 1932 г. стал пиком безработицы, которая охватила 5,6 млн. чел., а в феврале превысила даже 6 млн. Но к этому надо прибавить еще около миллиона незарегистрированных безработных.

Больнее всего кризис ударил по рабочим и служащим в строительной, тяжелой и горнодобывающей промышленности, чуть лучше обстояли дела в более современных отраслях — электротехнической и химической. Выше среднего уровня безработица была среди молодежи в возрасте от 18 до 30 лет. Кроме того юноши и девушки, которые проживали еще в родительских семьях, не имели права на получение пособия и лишались всяких средств к существованию.

Безработица стала тяжелой социально-психологической проблемой. Люди, потерявшие работу, чувствовали себя бесполезными и просто не знали, как провести очередной день, не суливший ничего утешительного. Видимость выхода они находили в деятельности в группах людей, объединяемых общей горькой судьбой — в военизированных формированиях при отдельных партиях. Дисциплина организации заменила прежнюю дисциплину труда, а боевые отряды давали отчаявшимся людям иллюзию смысла жизни и надежду на лучшее будущее. К 1932 г. КПГ превратилась фактически в партию безработных, а национал-социалисты сумели привлечь на свою сторону миллионы людей из средних слоев, крестьян и сельских рабочих, а также молодежь, доля которой составила в НСДАП 42,2%.

Таким образом, вследствие экономического кризиса «внизу» быстро радикализировалась масса тех людей, которые потеряли все перспективы, «наверху» политики правого толка и старые элиты пытались использовать казавшийся им благоприятным момент для нанесения смертельного удара по демократии, от которой стали панически шарахаться миллионы немцев и немок.

Кабинет Брюнинга

В этих условиях на политическую сцену выступили военные, стремившиеся положить конец растущей поляризации общества на враждебные друг другу силы. В нач. 1930 г. военный министр Грёнер и статс-секретарь его министерства, генерал Курт фон Шлейхер, человек невиданной изворотливости и беззастенчивый интриган, пришли к убеждению, что следует создать новое правительство из людей, не связанных никакими обязательствами перед партиями и лояльных по отношению к президенту.

Генералы сошлись на кандидатуре лидера фракции Центра в рейхстаге Генриха Брюнинга (1885–1970), который пользовался в партии большим авторитетом, имел консервативные социально-экономические воззрения, а в парламенте всегда поддерживал предложения армейского руководства. Брюнинг разделял враждебное отношение Шлейхера к социал-демократии, а как убежденный католик, был готов на авторитарное решение трудных общественных проблем.

Именно Шлейхер сумел убедить Гинденбурга в необходимости назначить канцлером Брюнинга, к католицизму которого президент питал недоверие. Козырным тузом Шлейхера стало солдатское прошлое Брюнинга — то, что тот в чине лейтенанта в годы войны командовал пулеметной ротой и за храбрость был награжден Железным крестом первой степени. Это возымело успех. 30 марта Брюнинг стал канцлером коалиционного правительства.

Возможно, он не вполне отдавал себе отчет в том, что оказался ставленником армии. Человек безупречной репутации, скромный и честный, даже аскетичный, Брюнинг надеялся укрепить государство и вывести его из кризиса с помощью курса жесткой экономии. Такой курс был возможен только при условии получения от президента чрезвычайных полномочий. Гинденбург не слишком охотно согласился, но добавил, что будущие предполагаемые меры не должны противоречить конституции.

Внешне новый кабинет не слишком отличался от предыдущего, из 11 его членов семь были министрами и в правительстве Мюллера. Но у него было две особенности — непривычно молодой для Германии средний возраст министров и участие в кабинете шести бывших фронтовиков.

Канцлер понимал, что время не ждет. Уже в апреле он сумел провести через рейхстаг законы о повышении косвенных налогов на 448 млн. марок и пошлин на импорт важнейших продуктов питания. В июне правительство представило вторую часть плана экономии. Значительно сокращались пособия по безработице: право на них теряли лица моложе 17 и старше 65 лет — вводились налоги на холостяков и поголовный налог. Программа вызвала озлобление многих депутатов рейхстага, особенно из правых фракций, и парламент отклонил ее. По просьбе Брюнинга президент утвердил ее чрезвычайным декретом. Рейхстаг потребовал отменить декрет, который, действительно, был весьма сомнителен с конституционно-правовой точки зрения, ибо статья 48 могла применяться лишь в случае возникновения угрозы общественной безопасности и порядку, о чем тогда не было и речи.

В поисках выхода из тупика канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить новые выборы на последний предусмотренный конституцией срок — 14 сентября. И по сей день неизвестно, каким образом Брюнинг надеялся получить поддержку большинства нового рейхстага. Но зато давно известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Сам того не желая, канцлер пробил первую крупную брешь в веймарской конституции и указал путь отъявленным демагогам и злейшим врагам республики. Брюнинг удивительно неверно оценивал ситуацию и общественное настроение, которое все отчетливее склонялось на сторону экстремистских партий. Было очевидно, что новый рейхстаг окажется практически неработоспособным и неконтролируемым, но канцлер, искренне убежденный в правильности своего курса, наивно надеялся на рассудительность и благоразумие избирателей, которые в большинстве своем находились уже под воздействием демагогии Гитлера. Тот обещал вновь сделать Германию могучей, разорвать постыдный Версальский договор и отказаться от уплаты репараций, железной рукой искоренить коррупцию и дать по рукам денежным тузам, особенно если они евреи, обеспечить каждого немца куском хлеба и работой. Что могло быть привлекательнее для миллионов обездоленных людей?

Шансы Гитлера на успех были велики, но он и сам удивился исходу выборов. Рассчитывая получить примерно 50 мест, нацисты получили 107 мандатов, сразу став второй после СДПГ фракцией. Им отдали голоса 6,4 млн. людей, т. е. на 5,5 млн. больше, чем два года назад.

Вперед продвинулись и коммунисты, за которых высказалось на 1,8 млн. людей больше, нежели на предыдущих выборах, а фракция КПГ увеличилась с 54 до 77 депутатов.

Поскольку националисты потеряли почти 2 млн. голосов, было очевидно, что их прежние сторонники перебежали к Гитлеру. Миллиона избирателей лишилась Народная партия, фракция которой сократилась с 35 до 30 человек. Пять мест потеряли и демократы. Среди умеренных партий лишь Центр немного улучшил свои позиции. Число его сторонников выросло на полмиллиона, а количество мандатов с 62 до 68.

Результат выборов означал, что правительство никоим образом не может рассчитывать в рейхстаге на необходимое для принятия важных законов большинство в две трети парламентариев. Фракции нацистов и коммунистов, враждебные друг другу, но в унисон и с порога заявлявшие «нет» любым предложениям буржуазного правительства, фактически блокировали работу парламента. Конституционный эксперимент Брюнинга потерпел полное крушение.

Национал-социализм и его динамика

Ошеломляющий успех нацистской партии на выборах лишь отчасти можно объяснить тем, что вследствие тяжелой экономической ситуации массы глубоко разочаровались в партийной системе Веймара. То обстоятельство, что именно НСДАП совершила головокружительный рывок вперед, в основном следует отнести на счет личности и политических способностей ее лидера, а также притягательности нацистских лозунгов.

Действительно, многие немцы не разделяли принципов национал-социализма, но считали, что он принес в серую и холодную повседневность «механически-рационального порядка» Веймара накал драматизма и страсти и казался эмоциональным романтическим протестом против бездушной действительности. Выборы 1930 г. проходили в условиях, еще сравнимых с теми, что были в 1926 г., когда спад производства был преодолен сравнительно быстро. Сам прорыв нацистов в большую политику случился не в период наибольшей степени кризиса, а на стадии его стабилизации.

После освобождения в 1925 г. из заключения в крепости Ландсберг (за неудавшийся путч 1923 г.) Гитлер невероятно быстро воссоздал и реорганизовал фактически развалившуюся партию, определив для нее новую тактику: «не перестрелять ноябрьских преступников, а переголосовать их». Примечательной чертой нацизма была его безудержная активность. В идеологическом отношении НСДАП представляла собой конгломерат самых различных идей — антисемитизма, антилиберализма, антимарксизма и антикапитализма, а также иррационального мифологизма и социального протеста «молодого поколения» против старого окостеневшего мира. Второй после Гитлера человек в партии, Грегор Штрассер (1892–1934), провозгласил: «Эй, старичье, уступите дорогу!».

Многие свои аргументы национал-социалисты заимствовали у консервативных критиков процесса модернизации и его последствий. Однако их идея будущего «народного сообщества» уже выходила за пределы консервативно-реставрационных воззрений. Старые элиты, со своей стороны, питали иллюзорную надежду на приручение нацистского движения и использование его в своих интересах. Им казалось, что нацизм был просто более радикальным изданием консервативных врагов республики и демократии. Они не поняли, что это была совершенно новая, еще невиданная разрушительная сила. Нацистская партия «следовала не делу, а человеку, верила не в принципы, а в вождя»^[192].

НСДАП была, в сущности, первой «народной партией», о чем свидетельствует ее социальный состав. В 1930 г. в партии было больше всего служащих (25,6%). За ними шли сельские хозяева (14,1%), ремесленники и кустари (9,1%), торговцы (8,2%), лица свободных профессий (3,0%), учителя (1,7%) и прочие (6,6%). Что же касается рабочих, то они составляли 28,1%, в то время как доля рабочих среди всех занятых в Германии составляла 45%. В это время за нацистов голосовало около 2 млн. рабочих, а в штурмовых отрядах (СА) их насчитывалось более 200 тыс. — в основном это были те, кто потерял работу^[193]. В отличие от других партий, НСДАП сумела создать наиболее разветвленную сеть местных организаций (хотя и не могла прочно утвердиться на католическом юго-западе).

В целом социальный облик партии оказывался неопределенным вследствие неопределенности профессий ее членов: за «торговцем» мог скрываться как владелец солидного магазина, так и бродячий разносчик, а «рабочего» моглипредставлять и высококвалифицированные мастера, и сельские батраки. Что касается возрастного состава НСДАП, то в 1930 г. более трети ее членов было моложе 30 лет, доля вступавших в партию молодых людей в 1930–1933 гг. превышала 40%, а 27% членов не достигло 40 лет^[194]. По сравнению с другими партиями, кроме КПГ, нацистская партия действительно была движением молодежи. А это в свою очередь усиливало впечатление динамики, мобильности и нацеленности в будущее, поскольку молодые нацисты, как и коммунисты, уже не ожидали ничего хорошего от слабой и беспомощной республики.

Но почему же среди развитых цивилизованных стран одна Германия бросилась в объятия тоталитаризма, при том что кризис экономики и либеральной демократии охватил все европейские страны, в которых также происходила вызванная модернизацией ломка традиций и массовая дезориентация? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно, поскольку в нач. 30-х годов ситуацию в Германии определяло совпадение нескольких особенных факторов ее развития.

Экономический кризис ударил по Германии больнее, чем по большинству других государств, и при этом немцы утратили веру в возможность самоизлечения существующей системы и повернули в сторону ее обновления на тоталитарной основе. Процесс модернизации на рубеже XIX–XX вв. проходил в Германии гораздо стремительнее, чем в других европейских странах. Однако потрясения войны и последовавший за нею кризис привели к разочарованию и негативному отношению к модернизации, и хвастливое имперское мышление столкнулось со страхом перед непредсказуемыми последствиями социально-экономических перемен. Выходом казалась радикальная ломка всей прежней политической и социально-экономической структуры. Фантом «народного сообщества» приобретал все большую популярность по мере нарастания кризиса. Аналогичные процессы шли и в других странах, но не в такой степени, как в Германии, где произошло фатальное совпадение всех кризисных факторов.

Война, революция, жесточайшая инфляция, национальное унижение привели к разрушению прежних социально-моральных норм и ценностей. Ни монархический режим накануне войны, ни республика так и не добились общественного признания. Все больше людей начинало верить в обещания коммунистов и национал-социалистов. Вопрос был лишь в том, кто сулил более радужные перспективы?

Падение Брюнинга

Сознавая, что его кабинет оказался самым непопулярным за все время республики, Брюнинг, тем не менее, упорно продолжал свой курс жесткой экономии, за что получил прозвище «канцлер Голод». Вновь была снижена заработная плата рабочих и государственных служащих, притом что одновременно их взносы в фонд страхования по безработице были повышены до 6,5% от заработка, дотации же государства в этот фонд значительно уменьшались. Однако в экономической сфере по-прежнему не было ни малейших признаков оживления.

В поисках выхода канцлер решил прибегнуть к рецепту Бисмарка — уладить внутренние проблемы, достигнув внешнеполитических дипломатических успехов. Он намеревался добиться отмены репараций, мораторий на которые объявил американский президент Герберт Гувер в июне 1931 г., а также договориться на предстоящей конференции по разоружению о военном паритете Германии с другими европейскими державами в том случае, если они откажутся снизить свои вооружения до уровня Германии.

В марте 1931 г. в прессе появились сообщения о предстоящем заключении австро-германского Таможенного союза. Примечательно, что теоретически такой проект выглядел вполне реальным, но, в отличие от тактики Штреземана, об этом плане было объявлено без всякого предварительного дипломатического зондирования. Это являлось чистой импровизацией, непродуманным броском вперед в стиле Вильгельма II. Такой союз означал возможное в дальнейшем объединение двух стран. Это обстоятельство не устраивало Францию и Чехословакию, которые заявили категорический протест. Более того, Франция, чтобы заставить Берлин отказаться от проектируемого союза, потребовала немедленного возврата всех краткосрочных кредитов. За этим дипломатическим поражением последовал явный рост недоверия западных держав к политике Германии. В итоге авторитет Брюнинга заметно снизился, хотя козлом отпущения стал министр иностранных дел Юлиус Курциус, вынужденный уйти в отставку.

Убежденный сторонник восстановления монархии Брюнинг разработал план отмены с согласия рейхстага и рейхсрата предстоящих в 1932 г. президентских выборов, что означало автоматическое продление полномочий Гинденбурга. Канцлер полагал, что после этого он сможет получить согласие рейхстага на провозглашение монархом одного из сыновей наследного принца, а роль регента, по его мнению, следовало отвести престарелому президенту. Таким образом Брюнинг хотел выбить почву из-под ног нацистов. Но Гинденбург не желал слышать ни о каком другом императоре, кроме самого экс-кайзера, и объявил в конце концов, что будет бороться за свое переизбрание. План восстановления монархии обсуждался и с Гитлером, для чего с ним встретились сначала канцлер, а затем и президент. Гитлер разумеется, наотрез отказался поддержать эту идею и был страшно раздражен. На седовласого Гинденбурга он произвел такое жуткое впечатление, что тот заявил Шлейхеру, что этот «богемский ефрейтор» годится только в министры почты, чтобы лизать марки с портретом главы государства.

И октября Гитлер принял участие в проходившем в брауншвайгском городке Бад-Гарцбург съезде «национальной оппозиции», представленной главным образом старыми консервативными силами — Национальной партией Гугенберга, правым крылом «Стального шлема», пангерманцами, Ландбундом, выражавшим интересы крупных аграриев. На съезде можно было увидеть вездесущего Шахта и директора «Дойче банк» Эмиля Штауса, генерального директора Стального треста Альберта Фёглера и председателя Союза горнозаводчиков Эрнста Бранди, экс-канцлера Куно и принца Фридриха Прусского, генералов Гольца, Секта и Лютвица^[195].

Созданный на съезде «Гарцбургский фронт» объявил канцлеру войну. Однако Гитлер презирал этих «последышей старого режима», и его не устраивала предназначенная ему роль второй скрипки. Со своей стороны, Брюнинг еще раз попытался достичь соглашения с лидером НСДАП, пообещав ему, по некоторым сведениям, что уйдет в отставку сразу после отмены репараций и установления военного паритета, а на свое место предложит кандидатуру Гитлера. Это также не устраивало фюрера, который решил сам баллотироваться в президенты, и прежде всего добился от нацистского министра внутренних дел в Брауншвейге требуемое для этого немецкое гражданство.

Предвыборная кампания носила крикливый и сумбурный характер, который усугубился вступлением в нее еще двух кандидатов, не рассчитывавших на победу, но способных отобрать у главных соперников несколько миллионов голосов: Теодора Дюстерберга, выдвинутого националистами, заурядного политика, одного из лидеров «Стального шлема» (нацисты, к их неописуемой радости, вскоре уличили его в еврейском происхождении), и Тельмана, выдвинутого коммунистами. На прошедших 13 марта 1932 г. выборах Гинденбург получил 18,65 млн. голосов (49,6%), Гитлер — 11,34 млн. (30,1%), Тельман — 4,9 млн. (13,2%) и Дюстерберг — 2,5 млн. (6,8%). Во втором туре 10 апреля победил Гинденбург, за которого отдали голоса 13,35 млн. чел. (53%), Гитлер получил 13,4 млн. (36,8%), а Тельман — 3,7 млн. (10,2%).

Еще накануне первого тура выборов гессенская полиция обнаружила в городе Боксхайм в штаб-квартире НСДАП документы, которые доказывали, что СА намерены совершить государственный переворот после избрания Гитлера президентом и ликвидировать демократическую республику. После своей победы Гинденбург по настоянию Брюнинга и Грёнера, на которых давили встревоженные ситуацией правительства Пруссии и Баварии, 13 апреля подписал декрет о роспуске штурмовых отрядов. Но по наущению Шлейхера президент одновременно потребовал от Грёнера, который теперь исполнял и обязанности министра внутренних дел, объяснений, почему вместе с СА не были запрещены и военизированные отряды социал-демократического Рейхсбаннера.

Гинденбург резко охладел и к Брюнингу, которого еще совсем недавно называл «лучшим канцлером после Бисмарка». Старый аристократ не мог простить канцлеру того, что тот не сумел добиться отмены выборов, на которых фельдмаршалу пришлось соперничать с коммунистом и с ефрейтором, который был настолько бездарным, что за все годы «великой войны» так и не сумел выбиться хотя бы в фельдфебели. Неприязнь Гинденбурга к Брюнингу резко усилилась, когда канцлер предложил национализировать за солидную компенсацию несколько дышавших на ладан юнкерских поместий и передать их безземельным крестьянам. Юнкерство немедленно завалило президента жалобами на «аграрный большевизм» Брюнинга, которого следует немедленно сместить с поста канцлера. В воскресенье, 29 мая, Г инденбург в резкой форме предложил Брюнингу уйти в отставку, но остаться в новом кабинете министром иностранных дел. Оскорбленный Брюнинг, который, по его словам, «находился в ста метрах от цели», ответил отказом и немедленно подал прошение об отставке. Возможно, в этот момент он вспомнил пророческое предупреждение генерала Грёнера: «Единственное, на что вы всегда можете твердо рассчитывать, — это измена старого господина».

Падение Брюнинга знаменовало начало предсмертной агонии Веймарской республики, длившейся еще восемь месяцев. А на политическую авансцену выступила нелепая фигура из театра абсурда, навязанная дряхлому президенту все тем же Шлейхером.

«Кабинет баронов»

Новым канцлером 1 июня 1932 г. был назначен Франц фон Папен (1879–1969), выходец из обедневшего вестфальского дворянского рода, незадачливый политик католического Центра, вероломный, тщеславный и хитрый человек, умевший, однако, пустить пыль в глаза и прекрасно ездивший на лошади. Выбор президента вызвал всеобщее недоумение, но ему понравились обходительность и превосходные манеры этого бывшего гвардейского офицера. Папен не имел никакого политического веса, не был даже депутатом рейхстага, а всего лишь занимал место в прусском ландтаге, где отсиживался на задней скамье, не проявляя никакой инициативы. Согласие Папена занять пост канцлера после грубого отстранения Брюнинга вызвало такое возмущение партии Центра, что его немедленно из нее исключили.

Правительство Папена получило название «кабинет баронов»: из его десяти министров шесть человек были дворянами, а двое — директорами промышленных корпораций. Деятельность кабинета представляла собой, по ядовитому замечанию известного немецкого дипломата и писателя Гарри Кесслера, «комбинацию глупости и реакционности». Министром обороны стал Шлейхер, выведенный на этот раз президентом из-за политических кулис. Первым шагом нового канцлера стало выполнение условий сделки Шлейхера с Гитлером. 4 июня он распустил рейхстаг и назначил новые выборы на 31 июля, 15 июня он отменил запрет штурмовых отрядов. На улицах немецких городов немедленно завязались стычки между штурмовиками и ротфронтовцами. Только в Пруссии с 1 по 20 июня произошла 461 схватка, в которых погибло 82 человека, а 400 были тяжело ранены. То же самое продолжалось и в июле. Все партии, кроме НСДАП и КПГ, настойчиво требовали от кабинета восстановления элементарного порядка.

Реакция Папена была двоякой. Он запретил за две недели до выборов все политические демонстрации, а 20 июля сместил прусское правительство и объявил себя рейхскомиссаром этой крупнейшей германской земли. Предлогом для совершенного им государственного переворота послужило побоище в Гамбурге, в котором погибло 19 и было ранено почти 300 человек. Это было расценено как неспособность прусского правительства контролировать ситуацию, что, в общем, соответствовало действительности. Кабинет социал-демократа Отто Брауна не оказал никакого сопротивления Папену. В распоряжении СДПГ имелась хорошо вооруженная полиция Пруссии, превышавшая по численности местные части рейхсвера, но социал-демократы заявили, что остаются на почве законности и не станут использовать антиконституционные средства защиты. Кабинет Брауна отверг как слишком опасную идею всеобщей забастовки, которая в 1920 г. спасла республику от капповского путча. В гроб Веймарской системы был вбит еще одни гвоздь.

Выборы 31 июля принесли нацистам оглушительный успех. За них проголосовало 13,74 млн. чел., а их фракция в рейхстаге в 230 депутатов стала самой большой, опередив идущую на втором месте СДПГ, которая получила 7,95 млн. голосов и провела в парламент 133 депутата. Третье место заняли коммунисты, фракция которых насчитывала теперь 89 человек. Из других партий только Центр несколько улучшил свои позиции и увеличил свое представительство с 68 до 75 депутатов. Прочие партии откатились назад. Националисты получили 37 мест, потеряв четыре мандата, а от обеих либеральных партий в рейхстаг попало всего 11 человек.

Но Гитлер был не слишком доволен тем, что его партия, за которую проголосовало 37% избирателей (столько же, сколько и на выборах президента), не смогла получить абсолютное большинство в рейхстаге, где насчитывалось 608 членов. Было очевидно, что большинство немцев было по-прежнему настроено против национал-социализма. Однако при встрече 5 августа со Шлейхером фюрер потребовал для себя пост канцлера, а для партии — министерства внутренних дел, юстиции, экономики, а также кресло премьер-министра Пруссии. Одновременно Гитлер заявил, что потребует от рейхстага предоставления ему чрезвычайных полномочий для наведения порядка. Шлейхер вел себя уклончиво, но Гитлер поспешно уверовал в его согласие. Однако 13-го августа Папен и Шлейхер взяли назад все свои обещания, предложив Гитлеру только пост вице-канцлера и неопределенно намекнув, что через некоторое время Папен конституционно уступит ему свое место. В тот же день Гитлера принял Гинденбург, заявивший, что не может рисковать передачей власти такой партии, которая не располагает абсолютным большинством и является чрезвычайно нетерпимой, крикливой и разнузданной.

Новый рейхстаг, в котором Папена практически никто не поддерживал, еще не приступил к работе, а канцлер уже заручился президентским декретом на право его роспуска. Однако зачитать декрет в начале заседания легкомысленный канцлер не смог, так как забыл его дома. Ухмылявшийся председатель рейхстага Герман Геринг (1893–1946) упорно не замечал просившего слова канцлера и предложил немедленно голосовать за предложенный коммунистами вотум недоверия правительству. За это высказались 513 депутатов, против — всего 32 человека. Чуть позже рейхстаг все-таки принял декрет о роспуске, и новые выборы были назначены на 6 ноября. За несколько дней до них коммунисты и нацисты совместно организовали всеобщую пятидневную забастовку транспортников Берлина, которая парализовала столицу; деловые круги начали опасаться единой красно-коричневой коалиции.

На выборах нацисты потеряли 2 млн. голосов и 34 места в рейхстаге. Эти голоса отошли в основном к националистам, увеличившим свою фракцию с 37 до 52 человек. КПГ, за которую на этот раз проголосовало на 700 тыс. человек больше, получила 100 мест. Ее новые избиратели перешли из электората СДПГ, фракция которой сократилась со 133 до 121 депутата. Прочие партии в целом сохранили свои позиции. Важнейшим итогом выборов стало доказательство того, что НСДАП практически исчерпала свои возможности и вряд ли сможет добиться большего.

Встревоженные такой ситуацией крупнейшие представители тяжелой промышленности, банков, аграрных кругов по инициативе Шахта 19 ноября направили президенту любезное по форме послание, в котором недвусмысленно говорилось, что для избежания дальнейших «экономических, политических и духовных потрясений» не следует в который раз распускать рейхстаг и проводить новые выборы, а необходимо назначить канцлером «лидера крупнейшей национальной группы» (имя Гитлера прямо не называлось), чтобы «подкрепить кабинет наибольшей народной силой»^[196].

Тем временем заранее информированный о письме Папен затеял за спиной Шлейхера собственную игру, еще раз попытавшись договориться с Гитлером о вхождении его в правительство. Это угрожало планам военного министра, который стремился ограничить свободу действий Гитлера, заключив соглашение с левым крылом нацистской партии во главе с Грегором Штрассером и с лидерами реформистских профсоюзов. Когда полгода назад Шлейхера спросили о мотивах, по которым он выдвинул Папена в канцлеры, генерал полушутя ответил, что ему нужна не голова, а шляпа. Теперь же шляпа решила поискать себе другую голову. Но переговоры Папена, а затем и Гинденбурга с Гитлером снова закончились неудачей. Фюрер продолжал категорически настаивать на передаче ему власти безо всяких оговорок, хотя его ближайшее окружение уже было согласно немедленно войти в кабинет.

После этого канцлер совместно с министром внутренних дел, бароном Вильгельмом фон Гайлом выработал удивительный по политической наивности план изменения конституции президентским указом. Суть его сводилась к тому, чтобы превратить демократическую республику в авторитарно-сословное государство, в котором небольшая элита консерваторов будет управлять лишенными всех прав массами. Сознавая, что этот план нарушает конституцию, Папен все же надеялся убедить Гинденбурга принять его как единственный выход из политического лабиринта. Но против этого неожиданно для канцлера выступил Шлейхер, который не без оснований опасался того, что против такого фактического переворота совместно выступят экстремистские партии, которые имели миллион вооруженных приверженцев и за которыми шли 18 млн. избирателей страны.

А это уже грозило гражданской войной и всеобщим хаосом. Недалекий Папен предложил президенту тотчас отправить Шлейхера в отставку, но старый господин не согласился, заявив, что не желает на склоне лет нарушать присягу на верность конституции и брать на себя ответственность за возможную гражданскую войну и что пускай теперь счастья попытает Шлейхер. 2 декабря впервые после сменившего Бисмарка в 1890 г. Лео фон Каприви германским канцлером вновь стал поднаторевший в политике генерал, которому вообще никто не доверял. Берлин погряз в интригах и заговорах настолько, что к началу 1933 г. уже совершенно невозможно было разобрать, кто с кем блокируется и кто кого предает.

Крах планов Шлейхера

Многосложные интриги возвели, наконец, Шлейхера на высшую государственную должность как раз в тот момент, когда экономический спад достиг наивысшей точки, когда рушилась Веймарская республика, которой он причинил так много вреда, когда никто ему уже не верил, даже президент, которым он так долго манипулировал. Дни его пребывания на вершине власти были сочтены — это знали почти все, кроме него. И нацисты в этом не сомневались. В дневнике Геббельса за 2 декабря имеется запись: «Шлейхера назначили канцлером. Долго он не протянет».

Так же думал и Папен. Он страдал от уязвленного самолюбия и жаждал отомстить «другу и преемнику», как он именует его в своих мемуарах. Чтобы убрать Папена с дороги, Шлейхер предложил ему должность посла в Париже, но тот отказался. Президент, как указывает Папен, хотел, чтобы он оставался в Берлине «в пределах досягаемости». Берлин был самым удобным местом для плетения интриг. Энергичный Папен сразу взялся задело. Кроме интриг Папена и Шлейхера друг против друга не затихала возня и в президентском дворце вокруг президента, активную роль в которой играли сын Гинденбурга Оскар и статс-секретарь Мейснер. Кишел заговорами и отель «Кайзерхоф», где Гитлер и его окружение не только замышляли захват власти, но и строили взаимные козни.

«Я находился у власти всего пятьдесят семь дней, — сказал Шлейхер в беседе с французским послом, — и не проходило дня без того, чтобы меня кто-нибудь не предавал. Так что не толкуйте вы мне о "немецкой порядочности"!». Лучшим подтверждением его слов были собственная карьера Шлейхера и его практические дела.

Свою деятельность в качестве канцлера Шлейхер начал с того, что, не сумев заполучить в свой кабинет Гитлера, предложил посты вице-канцлера и министра-президента Пруссии Грегору Штрассеру, надеясь тем самым внести раскол в ряды нацистов. Имелось основание полагать, что расчет его оправдается. Штрассер возглавлял политическую организацию партии и являлся в партии вторым человеком, в ее левом крыле, искренне верившим в национал-социализм, он пользовался даже большим влиянием, чем Гитлер. В качестве политического руководителя он был непосредственно связан со всеми нацистскими лидерами в землях и городах и мог, казалось, рассчитывать на их преданность. К этому времени он укрепился в мысли, что Гитлер завел движение в тупик. Сторонники более радикальной политики стали переходить на сторону коммунистов. Опустела партийная касса. Фрицу Тиссену было строго рекомендовано прекратить выдачу субсидий движению. Не было даже денег на выплату жалованья тысячам партийных функционеров и на содержание отрядов СА (одни эти отряды обходились партии в 2,5 млн. марок в неделю). Типографии, печатавшие обширную нацистскую прессу, грозились остановить машины, если им не заплатят по просроченным счетам.

11 ноября Геббельс записал в дневнике: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Ничего, кроме долгов и обязательств». А в феврале он пожаловался, что придется сократить жалованье партийным функционерам. В довершение всего земельные выборы в Тюрингии, состоявшиеся 3 декабря, в тот день, когда Шлейхер вызвал к себе Штрассера, показали, что нацисты потеряли 40% голосов. Стало очевидно, по крайней мере Штрассеру, что посредством голосования нацистам прийти к власти не удастся. Поэтому он настаивал, чтобы Гитлер отказался от девиза «Все или ничего» и брал то, что дают, т. е. вошел бы в коалиционное правительство Шлейхера. В противном случае, предостерегал он, партия развалится. Эту мысль он высказывал на протяжении нескольких месяцев, и дневниковые записи Геббельса за период с середины лета до декабря полны горьких сетований на нелояльность Штрассера по отношению к Гитлеру.

5 декабря на совещании нацистской верхушки в «Кайзерхофе» произошло открытое столкновение. Штрассер потребовал, чтобы нацисты терпимо отнеслись к правительству Шлейхера. Геринг и Геббельс резко выступили против Штрассера и склонили на свою сторону Гитлера. 7 декабря Гитлер и Штрассер снова встретились в «Кайзерхофе» для откровенного разговора. Встреча закончилась громким скандалом. Гитлер обвинил своего главного сподвижника в том, что тот пытается нанести ему удар в спину, отстранить от руководства партией и расколоть нацистское движение. Штрассер гневно отверг все обвинения, уверяя, что никогда не занимался двурушничеством, и в свою очередь обвинил Гитлера в том, что тот ведет партию к гибели. Видимо, тогда он высказал Гитлеру не все, что у него накипело на душе после событий 1925 г. Вернувшись в отель «Эксельсиор», где он остановился, Штрассер изложил все это в письме к Гитлеру, закончив просьбой освободить его от всех занимаемых в партии постов.

Письмо, доставленное Гитлеру 8 декабря, было для него жестоким ударом, какого Гитлер не испытывал на себе с 1925 г., с тех пор как реорганизовал партию. Именно сейчас, когда он стоял у дверей власти, его главный соратник бежит от него, грозя уничтожить все то, что он создал за последние семь лет. По словам Геббельса, несколько часов кряду фюрер метался по гостиничному номеру. Наконец, он остановился и сказал: «Если партия распадется, то один лишь выстрел — и через три минуты все кончено».

Но партия не распалась, и Гитлер не застрелился. Возможно, Штрассер и достиг бы своей цели, что коренным образом изменило бы ход истории, однако в решающий момент он сдал позиции. Ему надоела вся эта история, и он, сев в поезд, отправился отдыхать в солнечную Италию. Гитлер же, оказывавшийся на высоте всякий раз, когда обнаруживал слабое место у своих противников, действовал быстро и решительно. Политическую организацию партии — детище Штрассера — он возглавил лично, а начальником штаба назначил Роберта Лея, гаулейтера Кёльна. Люди Штрассера были изгнаны, а все лидеры партии приглашены в Берлин подписать декларацию верности Гитлеру, что они и сделали.

И снова фюрер вывернулся из положения, которое могло стать для него роковым. Штрассер же, которого многие считали фигурой значительнее Гитлера, быстро сошел со сцены. В дневниковой записи Геббельса за 9 декабря он значился «мертвецом». Два года спустя, когда Гитлер начал сводить старые счеты, он стал мертвецом уже не в переносном, а в буквальном смысле.

10 декабря, через неделю после того, как Шлейхер дал ему подножку, Папен затеял собственную интригу. Вечером того дня он выступил в закрытом клубе, объединявшем представителей аристократических и крупных финансовых кругов, после чего имел беседу с бароном Куртом фон Шредером — кёльнским банкиром, оказывавшим финансовую помощь нацистам. В этой беседе он попросил банкира устроить ему тайную встречу с Гитлером. В своих мемуарах Папен утверждал, что Шредер сам подсказал ему мысль о такой встрече, а он только согласился. По странному совпадению мысль о встрече высказал ему от имени нацистского лидера и Вильгельм Кепплер, экономический советник Гитлера и один из посредников между ним и деловыми кругами. И вот два человека, бывшие всего неделю назад во враждебных отношениях, приехали утром 4 января в Кёльн, в дом Шредера, чтобы побеседовать, как они думали, в обстановке полной секретности. К удивлению Папена, у входа его встретил какой-то человек и сфотографировал, однако он тотчас забыл о нем. Гитлер провел два часа наедине с Папеном и хозяином дома. Вначале беседа не клеилась, так как Гитлер начал упрекать Папена за плохое отношение к нацистам в бытность его канцлером, но скоро переключилась на то главное, что определило потом судьбу их обоих и страны в целом.

Момент для лидера НСДАП был решающий. После бегства Штрассера он лишь ценой нечеловеческих усилий сохранил единство партии. Но настроение у нацистов по-прежнему было подавленное, а финансовое положение партии было бедственное. Многие предрекали ей скорый конец. В дневниковых записях Геббельса, сделанных в этот период, читаем: «1932 год принес нам сплошные несчастья… Прошлое было трудным, будущее выглядит мрачным и унылым; не видно перспективы, пропала надежда».

Таким образом, положение Гитлера было далеко не таким выгодным, чтобы торговаться, однако не лучше обстояли дела и у Папена, потерявшего пост канцлера. Содержание их беседы является предметом споров. Папен утверждал на Нюрнбергском процессе и в мемуарах, что не стремился действовать против Шлейхера, а лишь рекомендовал Гитлеру войти в состав кабинета, формируемого генералом. Но, зная, как часто Папен делал лживые заявления, более достоверной кажется картина, нарисованная на процессе Шредером. Банкир заявил, что в действительности Папен предлагал заменить кабинет Шлейхера кабинетом Гитлера — Папена.

Переговоры, разумеется, велись в обстановке строжайшей секретности. Однако 5 января, к ужасу Папена и Гитлера, утренние берлинские газеты вышли с громадными заголовками, сообщавшими о встрече в Кёльне, с резко критическими редакционными статьями в адрес Папена за его предательство в отношении Шлейхера. Хитрый генерал, будучи человеком догадливым, послал в Кёльн своих людей. В их числе, как потом понял Папен, был и тот самый фотограф, который снимал его возле дома Шредера^[197].

Тем временем канцлер Шлейхер, не теряя близорукого оптимизма, продолжал попытки создать жизнеспособное правительство. 15 декабря он выступил по радио с неофициальным обращением к нации, призывая забыть, что он генерал, и уверяя слушателей, что он не поддерживает «ни капитализм, ни социализм» и что его не приводят в ужас «такие понятия, как частная и плановая экономика». Свою основную задачу Шлейхер, по его словам, видел в том, чтобы дать работу безработным и вернуть устойчивость экономике государства. Налоги повышаться не будут, зарплата понижаться тоже не будет. Он даже идет на то, чтобы отменить последнее решение Папена о сокращении зарплаты и пособий. Кроме того, он отменяет квоты сельскохозяйственного производства, введенные в угоду крупным землевладельцам, и приступает к осуществлению планов, предусматривающих отчуждение у разорившихся юнкеров восточной части страны около 200 тыс. гектаров земли и раздачу ее 25 тыс. крестьянских семей. Цены на такие предметы первой необходимости, как уголь и мясо, будут подлежать строгому контролю.

Это была попытка заручиться поддержкой тех самых масс, которым он до этого противопоставлял себя и интересы которых игнорировал. За выступлением по радио последовали беседы Шлейхера с лидерами профсоюзов, у которых создалось впечатление, что в организованных рабочих и в армии он видит две главные будущие опоры нации. Однако рабочие профсоюзы не захотели сотрудничать с человеком, к которому не питали никакого доверия. Что касается промышленников и крупных землевладельцев, то они ополчились на нового канцлера за его программу, которую называли не иначе как большевистской, а дружеские жесты Шлейхера в адрес профсоюзов привели их в смятение. Владельцы крупных поместий негодовали по поводу его решения уменьшить государственные субсидии помещикам и приступить к экспроприации разорившихся поместий в Восточной Германии. 12 января «Ландбунд», объединение крупных помещиков, выступил с яростными нападками на правительство, а его руководство, в состав которого входили двое нацистов, заявило протест президенту. Гинденбург, сам ставший юнкером-землевладельцем, призвал канцлера к ответу. Тогда Шлейхер пригрозил опубликовать секретный доклад рейхстага об афере «Восточная помощь». В этом скандальном деле, о котором все знали, были замешаны сотни юнкерских семейств, разжиревших на безвозмездных государственных «займах», а также косвенно сам президент, поскольку восточно-прусское поместье, подаренное ему, было незаконно зарегистрировано на имя его сына, что освобождало последнего от налога на наследство.

4 января, в тот день, когда Папен и Гитлер совещались в Кёльне, канцлер устроил Штрассеру, возвратившемуся к тому времени из Италии, встречу с Гинденбургом. В беседе с президентом, состоявшейся два дня спустя, Штрассер дал согласие войти в кабинет Шлейхера. Этот шаг внес смятение в штаб нацистов, размещавшийся в тот момент на маленькой земле Липпе, где Гитлер и его главные подручные отчаянно бились за успех на местных выборах, чтобы укрепить позиции фюрера в дальнейших переговорах с Папеном. Лидеры НСДАП опасались, что если Штрассер действительно примет предложение канцлера, то партия окажется в весьма затруднительном положении. Так думал и Шлейхер. В беседе с австрийским министром юстиции Куртом фон Шушнигом, он безапелляционно заявил, что «герр Гитлер уже не проблема, его движение больше не представляет политической угрозы, судьба его решена, он канул в прошлое».

Но Штрассер не вошел в кабинет; не вошел в него и Гугенберг, лидер националистической партии. Оба решили вернуться к Гитлеру. Штрассера без обиняков отвергли, к Гугенбергу же отнеслись радушнее. 15 января, в тот самый день, когда Шлейхер доказывал Шушнигу, что с Гитлером покончено, нацисты добились успеха на местных выборах в Липпе. Успех, правда, был не столь уж значителен. Из 90 тыс. избирателей за нацистов проголосовало 38 тыс., или 39%, на 17% больше, чем на прошлых выборах. Но Геббельс поднял такой шум вокруг этой победы, что произвел впечатление на консерваторов, и прежде всего на статс-секретаря Мейснера и сына президента Оскара.

Вечером 22 января они отправились в пригородный дом малоизвестного нациста Иоахима Риббентропа, являвшегося другом Папена (во время войны они вместе служили на Турецком фронте). Там их встретили Папен, Гитлер, Геринг и Фрик. По словам Мейснера, до этого рокового вечера Оскар фон Гинденбург был против каких-либо контактов с нацистами. Возможно, Гитлер об этом знал и предложил Оскару поговорить с глазу на глаз. Они уединились в соседней комнате и провели там около часа. О том, что сказал Гитлер сыну президента, не отличавшемуся ни блестящим интеллектом, ни твердостью характера, осталось тайной. В кругу нацистов ходили слухи, будто фюрер обещал и угрожал одновременно. Угрожал, в частности, обнародовать сведения о причастности Оскара к афере «Восточная помощь» и о том, каким образом ему удалось избежать уплаты налогов на поместье отца. Что касается обещаний, то о них можно судить по тому факту, что спустя несколько месяцев семья Гинденбургов присоединила к своим владениям еще более одного гектара необлагаемой налогом земли, а Оскару, до этого полковнику, в августе 1934 г. присвоили звание генерал-майора.

Нет сомнения в том, что Гитлер произвел на сына президента сильное впечатление. На процессе в Нюрнберге Мейснер показал, что «всю дорогу, пока мы ехали обратно, Оскар фон Гинденбург молчал. Сказал лишь, что делать нечего, надо пускать нацистов в правительство. Мне показалось, что Гитлеру удалось подчинить его своему обаянию».

Гитлеру оставалось расположить к себе отца. Сделать это, по общему признанию, было трудно: как ни ослаблены были умственные способности старого фельдмаршала, годы не смягчили его крутого нрава. Однако деятельный и обходительный Папен не переставал уговаривать старика. И становилось все очевиднее, что Шлейхер, несмотря на свою изворотливость, теряет почву под ногами. Не удалось ему ни привлечь нацистов на свою сторону, ни расколоть их. Не сумел он и заручиться поддержкой националистов, партии «Центр» и социал-демократов.

Гибель республики

23 января Шлейхер посетил президента. Он признал, что не может получить поддержки большинства в рейхстаге и потребовал распустить рейхстаг, чтобы править страной с помощью президентских декретов, как это предусмотрено 48-й статьей конституции. Канцлер просил, кроме того, временно распустить рейхстаг и откровенно признался, что вынужден будет установить военную диктатуру. Таким образом, Шлейхер оказался в том же положении, в каком находился в начале декабря Папен, но теперь они поменялись ролями. Прежде Папен требовал предоставления ему чрезвычайных полномочий, а Шлейхер возражал, заявляя, что мог бы, став канцлером, обеспечить поддерживаемое нацистами парламентское большинство. Теперь сам Шлейхер настаивал на установлении диктаторского режима, в то время как Папен заверял президента, что сможет склонить Гитлера на сторону правительства, которое получит поддержку рейхстага.

Гинденбург напомнил Шлейхеру, почему он 2 декабря сместил Папена, и сказал, что с тех пор ничего нового не произошло. Поэтому он просит генерала и дальше добиваться поддержки парламента. Шлейхер понял, что партия проиграна. Поняли это и те, кто был посвящен в его тайну. Геббельс, один из этих посвященных, на следующий день записал: «Шлейхера свалят в любой момент так же, как он свалил многих других».

Официальный конец карьеры генерала наступил 29 января, когда он подал президенту прошение об отставке своего кабинета. «Я уже одной ногой в могиле, — заявил Гинденбург обозленному Шлейхеру, — и надеюсь, что мне не придется потом, на небесах, сожалеть о своем решении». «После такой несправедливости, господин президент, я не уверен, что вы действительно попадете на небеса», — парировал Шлейхер и удалился с исторической сцены Германии.

В полдень того же дня президент поручил Папену выяснить возможность формирования нового кабинета во главе с Гитлером на «конституционных основах». Хитрый интриган Папен лелеял надежду вновь стать канцлером и обмануть фюрера, который уже знал о намерении президента поручить ему формирование нового кабинета. Папену удалось привлечь на свою сторону Гугенберга, которому было обещано два места в правительстве. Затем, после новых переговоров с Гитлером было достигнуто соглашение о том, что нацисты кроме должности канцлера получат министерство внутренних дел, а для Геринга будет создано министерство авиации. Но Гитлер внезапно потребовал еще имперский комиссариат по делам Пруссии и прусское МВД, которое дало бы ему контроль над сильной прусской полицией. В довершение всего он заявил о необходимости проведения новых выборов в рейхстаг.

Но, услышав о новых условиях фюрера, Гинденбург опять заколебался и успокоился лишь после того, как его заверили от имени Гитлера, что это будут последние выборы. Принятию решения способствовали распространившиеся к вечеру 29 января слухи о том, будто Шлейхер вместе с начальником войскового управления рейхсвера, генерал-полковником Куртом фон Хаммерштейном, поднимает по тревоге потсдамский гарнизон, чтобы арестовать президента и совершить военный переворот. Гитлер немедленно распорядился держать в полной боевой готовности всех берлинских штурмовиков.

Но лучше всех использовал этот слух, так и неизвестно кем пущенный, завзятый интриган Папен. Он сразу уговорил президента вызвать из Женевы генерала Вернера фон Бломберга (1878–1946), который ранним утром 30 января был приведен к присяге еще до создания нового кабинета в качестве министра рейхсвера и получил указание президента пресекать любые попытки военного путча и оказать всемерную поддержку новому правительству, которое будет создано через несколько часов.

Оставалось последнее препятствие — Гугенберг, который упорно не соглашался с проведением новых выборов, опасаясь вполне возможного поражения своей партии. Его сопротивление было сломлено только в кабинете Мейснера, когда члены намечаемого правительства ожидали их приема президентом, который уже выражал недовольство непонятной задержкой. Лишь когда статс-секретарь с часами в руках объявил, что через пять минут Гинденбург отправится завтракать, дружными усилиями удалось уговорить Гугенберга дать согласие на проведение новых выборов, тем более что Гитлер пообещал не делать никаких персональных изменений в кабинете независимо от результатов выборов. Приведя к присяге этот «кабинет национальной концентрации», Гинденбург распрощался с ним напутственными словами: «А теперь, господа, с Богом за работу!»^[198]. Так холодным январским утром закончилась четырнадцатилетняя драма Веймарской республики, хотя тогда вряд ли кто мог предположить, к чему приведет Германию диктатура национал-социализма.

Место Веймара в германской истории

Приход Гитлера к власти означал не только крушение первой немецкой республики. Германия перестала быть конституционно-правовым государством, которым она являлась уже до 1918 г. На вопрос «можно ли было предотвратить катастрофу?» есть много ответов. Так, одной из главных причин победы Гитлера часто называют раскол рабочего движения. Республика покоилась на классовом компромиссе между большинством умеренно настроенных рабочих и буржуазией. Социал-демократы до войны категорически его отвергали. Между ними и коммунистами существовали принципиальные разногласия. КПГ выступала за насильственный радикальный переворот, который мог бы повлечь за собой гражданскую войну. Это пробуждало в буржуазии и средних слоях страх, которым никто не сумел воспользоваться лучше Гитлера.

Нацизм не пришел бы к власти, если бы не кризис демократии и не настроение отчаяния в немецком народе. И здесь сыграли свою роль несколько факторов. Прежде всего дело было не только в том, что немцы проиграли войну и не желали примириться с этим. Решающую роль сыграл Версальский договор, поставивший Германию в предельно жесткие условия. Но поистине роковой оказалась 231-я статья, взвалившая всю вину за развязывание войны исключительно на одну Германию. Впервые в истории морально была осуждена целая нация, фактически ставшая изгоем Европы.

Второй важный момент состоял в том, что после войны большинство немецкого народа внутренне не приняло демократию. Этот режим выглядел как навязанный стране извне победителями, что когда-то уже было проделано Наполеоном. К тому же Германия оказалась под давлением не только Запада, но и Востока, откуда исходила угроза распространения большевистской революции. Кровавая гражданская война в России смертельно напугала немецкое бюргерство, перед которым замаячила страшная участь не только социального, но и физического уничтожения.

Наконец, экономический кризис привел к появлению в Германии шести миллионов безработных, опустившихся до нищеты и вынужденных (да и то не все) кормить семью на жалкое пособие в 17 марок в неделю.

На фоне этой отчаянной ситуации немцы видели, как через каждые несколько месяцев меняются правительства, распускается рейхстаг и исчезает парламентское большинство, способное и желающее проводить демократическую политику. Результатом стали утрата внутреннего равновесия и дезориентация, дошедшие до такой степени, что большинство населения жаждало только одного — восстановления порядка, которое наиболее убедительно обещал Гитлер. Единственной альтернативой его диктатуре могло быть установление военной диктатуры. К такому печальному итогу пришла Веймарская республика.

В тот роковой день, 30 января, одна обыкновенная гамбургская учительница сделала в своем дневнике следующую запись: «Гитлер стал рейхсканцлером! Ах, что за кабинет! О таком в июле мы не могли и мечтать. Гитлер, Гугенберг, Зельдте, Папен!!! К каждому относится большая часть моей немецкой надежды. Национал-социалистический порыв, немецко-национальный разум, аполитичный «Стальной шлем» и незабываемый всеми нами Папен. Это так невыразимо прекрасно…»^[199]. Но это прекрасное видение закончилось катастрофой. Весной 1945 г. этот дневник был найден в руинах разбомбленного союзниками дома рядом с останками его хозяйки. Такой ужасный конец тоже был по-своему символическим.

Гибель Веймарской республики не была неизбежной и запрограммированной изначально. Но национал-социализм наиболее адекватно выразил общий дух неудовлетворенности и смятения германского общества. Его восхождение и приход к власти не могут быть поняты — при всей важности экономических, политических и социальных факторов — без учетатого, что осталось тайной за семью печатями для прежних политических партий и движений и что превосходно уловил Гитлер, — фактора морально-психологической дезориентации человека в атомизированном обществе, человека, помещенного в бурный поток стремительных перемен. Национал-социализм успешно сыграл роль альтернативы обанкротившимся либерализму и демократии, которые воплощали старую цивилизацию и культуру XIX в., уничтоженную в огне Первой мировой войны. Это была иррациональная реакция на разрушение традиционных экономических, социальных, политических и духовных структур.

Глава тринадцатая. Годы дикие — годы золотые (1923–1933)

Феномен массовой культуры

В Германии веймарского периода изменилась не только политическая система. Другим стал сам образ жизни, определяемый новым явлением — массовой культурой, которое знаменовало собой переход мира в эру технизации. Деятели культуры и искусства, относившиеся до этого к последней с демонстративным безразличием, теперь уже больше не могли ее игнорировать. Невиданное ускорение темпов жизни и диктатура машинного Молоха неумолимо требовали новых форм творческого отношения к окружающему миру.

В литературе необычайно популярным стал жанр репортажа, документальной зарисовки событий. Причем одинаковым успехом пользовались произведения и партийно-политического «неистового репортера» Эгона Эрвина Киша, и скептически-отстраненного наблюдателя Эрика Регера, и тонкого эссеиста Зигфрида Кракауэра. Последний писал в 1929 г., что репортаж является «контрударом по идеализму, но не более того», что «сотни отчетов о фабрике не складываются в ее реальность, ибо она всегда является конструкцией»^[200]. Иными словами, согласно Кракауэру, массовая культура с ее стандартизированной продукцией предлагала либо банальное, наподобие фотографии, отображение реальности, либо критическую реконструкцию последней. Зачастую и в том и в другом случае искусство было далеко от создания действительно художественных образов нового человека, новой техники и нового общества. Характерным явлением культурной жизни стали многочисленные варьете и кабаре, а также массовые театрализованные уличные представления агитационного характера, рассчитанные на самого широкого зрителя.

В авангарде массовой культуры, несомненно, шагали радио и особенно кинематограф, который с самого начала являлся своего рода плебейским театром. Новые масс-медиа стали доступными для тех групп населения, которые прежде были вообще отстранены от культуры. Большие кинотеатры, появившиеся в нач. XX в., были для населения тем же, чем в XIX в. для аристократии и буржуазии были опера и театр. При этом кино очень скоро заставило заговорить о себе как о виде искусства. Так, в немецком кино появились выдающиеся экспрессионистские фильмы «Метрополис», «Кабинет доктора Калигари», «Доктор Мабузе», «Девочки в униформе», благодаря которым оно получило мировое признание. Любопытное наблюдение в связи с этим сделала известная исследовательница немецкого кино Лотта Эйснер: «Немцы — чудаковатые люди. Для них несчастье, если дела идут слишком хорошо. Чем больше осложняется политическая ситуация, тем больше они отдаются в объятия творческой музы. Немецкие художники должны жить в условиях отчаяния и даже экзальтации, чтобы создавать значительные произведения. Как во время наполеоновского гнета расцвела великая немецкая поэзия от Гёте до Шиллера! И позднее, в 20-е годы, когда политическая и экономическая жизнь стала просто невыносимой, родилась великая кинематографическая культура: Ланг, Мурнау, Пабст, Бергер…»^[201]. Немецкое кино уже тогда начало испытывать сильнейшую конкуренцию Голливуда, который успешно завоевывал вкусы зрителей своей сентиментальной или развлекательной продукцией. С появлением звукового кино в 1928–1929 гг. начался звездный час музыкальных фильмов.

Радио приступило в Германии к регулярным передачам только с 1923 г. Но уже в 1926 г. в стране было зарегистрировано свыше 1 млн. радиослушателей, в 1928 — 2 млн., к 1932 г. — более 4 млн. На 100 семей приходилось тогда 24 радиоприемника, а в кон. 20-х гг. в быт прочно вошли уличные громкоговорители. Немецкое радио было в первую очередь использовано политической властью в своих идеологических целях. Фактически оно было правительственным. Формально все девять радиовещательных корпораций являлись акционерными обществами, но в каждой из них государству принадлежал контрольный пакет акций, все передачи строго контролировала государственная цензура, имевшая право запретить любую программу, и все они носили в основном познавательный и развлекательный характер. Однако по радио нередко выступали и видные деятели культуры, в том числе и левых, а то и радикальных взглядов.

Новым явлением в Веймарской республике стало возникновение концернов всех видов средств массовой информации. Среди концернов прессы ведущее место занимала империя Гугенберга, поставлявшая готовые газетные полосы формально независимым провинциальным изданиям. Со своей стороны, представитель левого политического фланга, энергичный член руководства КПГ Вилли Мюнценберг создал своеобразный альтернативный концерн прессы, издательств и кинопроката со значительным штатом рабочих, корреспондентов и фотографов.

Новый образ жизни утверждался в Германии с ростом числа приобретаемых населением современных технических товаров широкого потребления. В 1932 г. на тысячу жителей в Германии приходилось 66 радиоприемников, 52 телефона, восемь легковых автомобилей, что превышало средние европейские показатели (соответственно 35, 20 и 7), но значительно отставало от показателей США (131, 165 и 183)^[202].

Дух модернизма

Веймарскую Германию часто изображают как образец модернизма. В целом это соответствует действительности, только не следует забывать, что почти все имеющиеся при этом в виду явления — экспрессионизм в живописи и литературе, конструктивизм в архитектуре, теория относительности и квантовая теория в физике, психоанализ и социология знания — возникли еще в нач. XX в., в предвоенные годы, но что их влияние на человека в его отношении к самому себе, обществу и окружающему миру в полной мере начало сказываться только в 20-е годы^[203].

Создатели и поклонники веймарской культуры чувствовали, что живут в новом мире, отделенном от прошлого потрясениями войны. Увлечение модой и модерном охватывало в себе многое — от идей коммунизма до африканского джаза, от восточной мистики до оккультизма. Но в лучшем смысле стиль 20-х гг. определял эксперимент с новыми идеями и новыми формами, и дух модернизма особенно ярко проявился в архитектуре, театре, музыкальном искусстве. Разрыв с прежними традициями был особенно заметен в творчестве молодых литераторов, смело ломавших прошлые общепризнанные нормы. Так, нашумевшее произведение Альфреда Дёблина «Берлин, Александерплац» взрывало все классические каноны романа и своим построением и языком походило на мастерски смонтированный фильм. Не случайно в 1930 г. по книге был поставлен радиоспектакль, а на следующий год ее экранизировали. Таким же путем шел и Бертольт Брехт (1898–1956), «Трехгрошовая опера» которого являлась одновременно романом, театральной пьесой, мюзиклом и готовым киносценарием.

Когда-то великий драматург Фридрих Шиллер заметил, что театральная сцена является «общественным каналом, по которому свет мудрости изливается на лучшую, мыслящую часть народа и мягкими лучами расходится по всему государству». Эту задачу стремился выполнять и театр веймарской эпохи, один из ведущих в Европе. В спектаклях, поставленных Максом Рейнхардтом и Эрвином Пискатором, органично сочетались литература, музыка, скульптура, пантомима, на сцену проецировали кадры из игрового и документального кино, коллажи из газет и журналов. Экспрессионистские авторы и режиссеры увлекались абстрактными и символическими образами. Так, в их произведениях персонажи назывались не по имени, а по профессии — рабочий, крестьянин, торговец, спекулянт и пр., а в их речи наряду с восторженно-высокопарными тирадами присутствовали и полупристойные шутки и вызывающие танцы. Широкий успех у публики имели направленные против войны, национализма, социального неравенства и угнетения, фальшивых ценностей и убивающих душу религиозных учений пьесы Райнхарда Геринга, Эрнста Толлера, Георга Кайзера, Эрнста Барлаха, Бертольта Брехта. Эти драматурги вывели на театральную сцену отверженные и презираемые низы общества — бродяг, нищих, воров, проституток.

В 1919 г. возникло наиболее влиятельное из всех художественных течений — Баухауз. Это была новая школа искусства, архитектуры и технического дизайна во главе с архитектором Вальтером Гропиусом (1883–1969), ставшая задачей устранить разделение между художником и ремесленником, сплавить воедино искусство и технику в новых доселе невиданных зданиях, полных света и прозрачности. В аудиториях Баухауза сначала в Веймаре, а затем в Дессау со студентами проводили занятия виднейшие мастера искусства — художники Пауль Клее, Василий Кандинский, Йозеф Альберс, график Герберт Байер, скульптор Герхард Маркс, архитектор Марсель Бройер. Первая выставка Баухауза летом 1923 г., которую посетило свыше 15 тыс. человек, знаменовала собой новый этап в развитии современного искусства. После прихода нацистов к власти почти все лидеры школы эмигрировали в США, где были встречены с распростертыми объятиями. Можно понять радость американцев. Мастера Баухауза наглядно показали, что повседневные предметы быта — мебель, посуда, столовые приборы, светильники — могут отлично сочетать простоту, строгость, функциональность и изящество форм.

В музыке достижения веймарского периода были, пожалуй, скромнее. Потускнели оригинальность и яркая образность произведений крупнейшего композитора-новатора кайзеровской Германии Рихарда Штрауса (1864–1949). Из новых композиторов наиболее значительными были Пауль Хиндемит (1895–1963), создавший в духе неоклассицизма известные оперы «Кардильяк» и «Художник Матис», и Арнольд Шёнберг (1874–1951), основатель атональной музыки. Среди широкой публики большой популярностью пользовалась музыка Курта Вайля (1900–1950), создателя первых мюзиклов. Музыкальной столицей Германии являлся Берлин с его тремя оперными театрами, десятками симфонических оркестров, струнных квартетов и хоров. От него не отставали Дрезден и Штутгарт, Мюнхен и Франкфурт, Гамбург и небольшой Дармштадт.

«Новая» женщина»

В Веймарской Германии доля работающих женщин составляла около трети всего женского населения страны. В 1925 г. занятых мужчин насчитывалось 20,5 млн., а женщин —11,5 млн., т. е. соотношение здесь было примерно 2:1. Возраст работающих женщин колебался от 18 до 60 лет, а две трети среди них составляли незамужние или овдовевшие. Почти половина женщин трудилась в сельском хозяйстве, в промышленности они были заняты в основном в текстильном и картонажном производстве. При этом в 1907–1925 гг. сократилась доля служанок и горничных (с 16 до 11,4%), а также сельских работниц (с 14,5 до 9,2%). Группы промышленных работниц и служащих, напротив, возросли (соответственно с 18,3 до 28% и с 6,5 до 12,6%). Самую значительную группу составляли женщины, помогавшие в домашних или семейных промыслах (36%)^[204].

Сами по себе такие изменения еще не могут объяснить, почему в Веймарской республике так горячо дискутировалась проблема женской занятости. А причина лежала в том, что изменилось само представление об общественном положении женщин, которые заняли заметное место в наиболее современных секторах электротехнической, оптической, химической промышленности, в торговле, на государственной и коммунальной службе. Появились новые массовые и типично «женские» профессии — машинистки, стенографистки, конвейерные работницы, продавщицы, учительницы, служащие социальной сферы. Сложился образ «новой» женщины, молодой и еще незамужней. Но работающие замужние женщины нередко подвергались критике, бытовало мнение, что «двойные заработки» в одной семье способствуют росту мужской безработицы и даже разрушительно действуют на семью, которой занятая жена и мать не может уделять достаточного внимания. В целом же в немецком обществе 20-х гг. доминировало традиционное представление о женщине как в первую очередь о жене и матери. Это отражалось и на зарплате женщин. В сельском хозяйстве даже при равном труде женщины получали в среднем 40% заработка мужчин, в текстильной промышленности — около 70%.

В 1932 г., в период кризиса был принят закон, по которому все замужние женщины, занятые в органах государственной службы, подлежали немедленному увольнению. Больнее всего этот закон ударил по молодым женщинам с высшим образованием. В это время в Германии было около 20 тыс. студенток (16% всего студенчества) и более 12 тыс. женщин, закончивших высшую школу.

Однако по сравнению с кайзеровской Германией в Веймарской республике роль организованного женского движения снизилась, поскольку требования равенства полов формально были выполнены. В женском движении выделились два направления. Одно пропагандировало тип современной, аполитичной и сориентированной на потребление и развлечения молодой работающей женщины. В другом доминировало стремление к идеалу матери и добропорядочной супруги в гармоничном семейном кругу.

Проблема молодежи

Изменение стиля жизни в урбанизированном индустриальном обществе выдвинуло на повестку дня молодежную проблему. Она возникла уже в кайзеровской Германии на рубеже XIX–XX вв. и рассматривалась прежде всего как проблема контроля. В годы войны целое поколение выросло практически без отцов. А это вело к снижению роли родительского авторитета и к разрыву с традиционными нормами социальной морали. Особенно сказывалось это в средних слоях, материальный и социальный статус которых значительно снизился. По конституции вопросы воспитания из прежнего ведения отдельных земель были переданы центральной власти. Поэтому появилась благоприятная возможность укрупнения и реформирования раздробленных до этого институтов воспитания и самих молодежных организаций. В 1926 г. из 9 млн. молодых людей 4,8 млн. состояли в каких-нибудь организациях. Но 1,6 млн. из этого числа были членами спортивных союзов, а 1,2 млн. — церковных организаций. В рабочих молодежных объединениях насчитывалось почти 400 тыс. чел., а в буржуазном движении «бюндиш» (прилагательное от нем. Bund — союз) — чуть более 50 тыс. (тем не менее, в сравнении с другими, этому молодежному движению, основанному на принципах дисциплины, солидарности, вождизма и сохранения национальных духовных ценностей, в исторической литературе уделяется гораздо больше внимания). Организации молодежи имели преимущественно мужской характер, хотя в спортивных союзах и молодежном движении насчитывалось уже значительное число девушек. По-прежнему, согласно правилам хорошего тона, требовалось чтобы девушки появлялись в общественном месте непременно в мужском сопровождении — отца, брата или друга.

Молодежь быстрее взрослых адаптировалась к новым ценностям урбанизированной и массовой культуры, образцом которой чаще всего выступал «американизм». Появились новые виды досуга, грампластинки, кинотеатры, танцплощадки, ярмарочные аттракционы, прочно вошли в молодежный быт. Но части молодежи было присуще критическое неприятие заокеанской культуры как тлетворной и негерманской, причем такая позиция никак не зависела от социальной принадлежности, а определялась скорее личными пристрастиями молодых людей, в условиях послевоенной дезориентации искавших собственный жизненный путь.

Массовая безработица послевоенного времени охватывала в первую очередь молодых рабочих и выпускников высшей школы. Высокая рождаемость довоенного десятилетия привела теперь к избыточному количеству молодежи, вступившей в самостоятельную жизнь, но оказавшейся лишней и ненужной. Не случайно в 20-е гг. начались горячие дискуссии об элитарности небольшого числа людей в противовес массе «неполноценных». Объективная неспособность веймарской социальной системы обеспечить работой дипломированных специалистов вызывала враждебность ко всей «республике старцев». Все чаще звучали гневные высказывания о «народе без жизненного пространства», о «процентном капиталистическом рабстве» и о позорном Версальском диктате. Такие настроения вели молодежь в ряды радикальных партий — НСДАП и КПГ. Она жаждала перемен и революции — все равно социалистической или национал-социалистической. Горькое чувство бессилия выплескивалось в уличные столкновения.

Поскольку большинство студентов являлось выходцами из высших и средних классов, среди них преобладали антиреспубликанские настроения. Корпорации и землячества разного рода объединяли примерно 56% студентов мужского пола. В кон. 1929 г. большинство студенческих корпораций примкнуло к «Стальному шлему», т. е. к нацистам, и активно требовало проведения референдума по плану Янга, чтобы отклонить его. Созданный в 1926 г. Национал-социалистический немецкий союз студентов стал сильнейшей политической силой в университетах, за которой шло 55–60% всех учащихся. Большую роль сыграла в этом нацистская агитация, призывавшая студентов спасти Германию и сокрушить ее врагов кулаками, дубинками или ножами. Обыденностью университетских аудиторий стали дикие кошачьи концерты студентов, срывавших таким способом лекции либеральных или демократических профессоров. Проблема молодежи в годы Веймарской республики выглядела противоречиво. С одной стороны, молодому поколению уделялось повышенное внимание. С другой, — резко возросла угроза маргинализации юношества.

Жизнь и нравы

Духовную атмосферу веймарской Германии определяли повсеместно распространившееся ощущение нестабильности и тревожное ожидание грядущих перемен. Над республикой тяжелым бременем легли материальные и нравственные последствия военного поражения, голод и нищета рождали состояние безысходности. Люди стремились отгородиться от реальности, уйти в свой внутренний мир. Не случайно одним из самых читаемых писателей стал тогда для немцев певец страдания и терпения Ф.М. Достоевский, а наиболее популярным философом — Освальд Шпенглер (1880–1936), в книге которого «Закат Европы» предсказывалась гибель Западного мира. Единственной опорой оставалось далекое историческое прошлое — в нем еще можно было черпать силы для противостояния гнетущей современности и безрадостному будущему.

Традиционным средством бегства от действительности была погоня за удовольствиями. Если кайзеровский Берлин бряцал оружием, выставляя напоказ агрессивную динамику молодого и мощного государства, то Берлин первых послевоенных лет демонстрировал апокалипсис нравов побежденной, но великой нации. Германская столица отчаянно возвещала всему миру, что она превратилась в новый Вавилон. Ужасающих размеров достигли наркомания и проституция. Каждый вечер по берлинской Тауентцинштрассе и прочим улицам вблизи ее шло шествие уличных женщин. Среди них были и совсем девочки, зябнущие в потертых пальтишках, и гордые кокотки в меховых шубах, и свирепые матроны в высоких сапогах из красной или зеленой кожи с непременным хлыстом в руках. Многие из этих женщин вовсе не были профессиональными жрицами любви. Их, потерявших под Верденом или на Сомме отцов или мужей, погнали на панель голод и нищета. Повсюду были кокаин и морфий, голые танцовщицы, американские сигареты и французское шампанское. Удовольствия и жестокая нужда шагали рядом. В оккупированных победителями рейнских областях обыденным явлением стали иностранные «друзья», чаще всего чернокожие солдаты французских колониальных частей, оставившие после себя множество «шоколадных» детей, обычным уделом которых становились воспитательные дома.

Страны Антанты, высокомерно третировавшие демократическую веймарскую Германию, лили воду на мельницу ее внутренних врагов. На ущемленном национальном самолюбии немцев удачнее всего сыграли реваншисты и нацисты, кричавшие о том, что только они способны порвать унизительный Версальский договор и возродить могучий фатерланд. Как справедливо заметил лидер партии Центра Людвиг Каас, Гитлер родился не в крохотном австрийском городке Браунау, а в Версале.

С приходом зыбкой стабилизации начались короткие германские «золотые двадцатые годы». Промышленное производство превысило довоенный уровень, росли торговля и заработная плата, строились многоэтажные жилые дома из кирпича и бетона, общественные здания, фабрики и заводы. Появились огромные универмаги и роскошные рестораны, заполненные клиентами. По вечерам улицы крупных городов заливали сполохи световой рекламы. Германия оживала и прихорашивалась.

Во 2-й пол. 20-х гг. Веймарская республика добилась значительных успехов в самых различных сферах жизни. Летом 1928 г. в Германии состоялся ряд общенациональных и международных выставок — «Питание» в Берлине, «Человек» в Штутгарте, «Техника современного города» в Дрездене, «Печать» в Кёльне, «Техника и домоводство» в Мюнхене. Они наглядно демонстрировали высокий уровень и огромный потенциал немецкой науки и техники. В апреле 1928 г. летчики Герман Кёль и барон Гюнтер фон Хюнефельд на самолете «Бремен» совершили первый трансатлантический перелет, за который президент США Калвин Кулидж лично вручил им американские летные медали.

Веймарская республика была, вероятно, самой читающей страной. Она занимала первое место в мире по количеству издаваемых газет и второе, после США, по числу журналов. На двух жителей Германии, включая детей, приходилась одна газета, которую можно было выписать, купить в киоске или у разносчиков, оглашавших улицу громкими выкриками сенсационных новостей. Обычно экономные немцы предпочитали выписывать местные издания, сообщавшие о важнейших событиях в городе или округе, особенно интересовавших их читателей. В 1929 г. издательский концерн Ульштейнов впервые начал принимать фотоснимки по телеграфу, что делало публикации более злободневными.

Широкое распространение в веймарской Германии получили физкультура и спорт. Государство и местные власти выделяли на это значительные средства. Часто в роли меценатов выступали предприниматели, заинтересованные в здоровых рабочих, к тому же гоняющих мяч, а не устраивавших уличные демонстрации. Звезды спорта пользовались популярностью, не уступавшей популярности киноактеров. По опросу, проведенному среди старшеклассников, их кумиром, опередив президента Гинденбурга, оказался чемпион мира, боксер в тяжелом весе Макс Шмелинг, радиорепортажи о поединках которого немцы были готовы слушать даже и глубокой ночью. Не меньшим авторитетом пользовался среди молодежи и знаменитый автогонщик Манфред фон Браухич.

В нач. 30-х гг. в Германии насчитывалось 7,5 млн. любителей спорта, из них 900 тыс. женщин. Самыми распространенными видами спорта являлись гимнастика и футбол, третье место занимала легкая атлетика. Популярностью пользовалось и плавание, причем здесь имел место модный бум, начавшийся уже в 20-е гг.: на смену вызывавшим теперь смех женским бабушкиным купальным костюмам из цветного ситца с оборками, а то и чулками, пришли купальники из эластичных материалов, подчеркивавшие фигуру. Мужчины вместо трусов до колен стали пользоваться треугольными плавками из шерсти.

По выходным городские жители независимо от возраста, пола и социального положения устремлялись за город. Весьма распространенным был ближний туризм — пешеходный, велосипедный, автобусный и железнодорожный. Вокзалы и автостанции осаждались людьми с рюкзаками и палатками. Бывало, в воскресенье, более миллиона берлинцев (четверть его населения) брали штурмом поезда. Учащиеся и студенты во время каникул небольшими организованными группами бродили по Гарцу, Шварцвальду, лесистой Тюрингии, отправлялись на мекленбургские озера, в заросшую вереском Люнебургскую пустошь или даже в соседние Австрию, Данию, Чехословакию.

Особое место в повседневной жизни немцев играли пивные, расположенные почти на каждом углу. В них можно было перекусить, выпить пива, почитать свежую газету, поиграть в настольную игру, пообщаться с приятелями и даже провести собрание какой-нибудь организации. Пивные были и центрами местной политической жизни, о направленности которой было нетрудно догадаться, увидя на стенах портреты кайзера Вильгельма, Гинденбурга или Бебеля. Хозяева охотно предоставляли свои заведения для политических собраний, поскольку это увеличивало их доход, а то и вступали в партии только затем, чтобы привлечь новых посетителей. В свое время сам Фридрих Эберт имел в Бремене пивную с модной новинкой — бильярдом. Владельцем берлинской пивной был и отец Густава Штреземана.

Заметим, что, поскольку пивные являлись центрами местной партийной жизни, это затрудняло привлечение в партии женщин, которые заглядывали в пивные крайне редко, да и то обычно в сопровождении мужчин.

Интеллектуалы и республика

В Германии противники парламентаризма выступали как с левых, так и с правых позиций, внешне диаметрально противоположных, но внутреннее глубоко родственных. Разумеется, поддерживали Веймарскую республику коммунистические интеллектуалы, которые жили в ожидании новой настоящей революции и рассматривали данную республику как завуалированную форму фашизма, предрекая ей смерть в тот час, когда пролетариат раскусит ее подлинную сущность. Как кратковременный эпизод немецкой истории рассматривали республику и правые идеологи.

Весьма влиятельной в обществе была также группа университетских профессоров, которые, за немногим исключением, также были убежденными противниками новой системы, поскольку та не раз (хотя и безуспешно) пыталась ограничить их привилегии и несла, по их мнению, ответственность за инфляцию, в результате которой уменьшилось их жалованье.

Трагедией Веймарской республики можно считать то обстоятельство, что именно в тот момент, когда экономическая и политическая стабилизация открывала перед ней благоприятные шансы на будущее, большинство интеллектуалов повернулось к ней спиной. Одни писатели, такие как Людвиг Рубинер, Бертольт Брехт, Иоганнес Бехер, повернули к коммунизму. Другие, такие как Арнольд Броннен или Ханс Йост, были очарованы идеями национал-социализма. Третьи, как Франц Верфель и Вальтер Хазенклевер, взамен своего прежнего революционного воодушевления погрузились в религиозные, оккультномистические и экзистенциалистские переживания. Открытые выступления ученых или писателей в защиту республики были редкостью. Когда в 1922 г. Томас Манн призвал профессоров и студентов Берлинского университета поддержать Веймарское демократическое государство, это был глас вопиющего в пустыне, а слушатели устроили оратору настоящую обструкцию.

Помимо Томаса Манна новорожденную демократию принял и другой выдающийся немецкий писатель — живший в Швейцарии Герман Гессе. Но примечательно, что и они не верили в ее прочность и долгую жизнь. Оба были убеждены в неотвратимом закате общества западного типа и предрекали неизбежность ожесточенной борьбы между анархическим и авторитарным путями развития. Глубоким скептицизмом был проникнут философский роман Манна «Волшебная гора» (1924), в котором отчетливо звучало сомнение в том, что в состоянии охватившего Европу кризиса может восторжествовать гуманный разум. Ощущение нарастающего безумия человечества с необычайной выразительностью передал Гессе в романе «Степной волк» (1927). Из других авторов следует назвать Эриха Кёстнера, в романе которого «Фабиан» (1931), посвященном годам экономического кризиса, изображалось мрачное и безысходное состояние немецкого общества. Никакого проблеска надежды, только чувство общей виновности и повальное духовное сумасшествие. Широко распространившееся тогда убеждение в том, что общество морально полностью разложилось, приводит к тому, что в литературе и театре на первый план выдвигается фигура авантюриста и мошенника без принципов и морали. Героизация криминального элемента означала молчаливое признание того, что система, в которой процветают такие личности, не заслуживает ничего лучшего, кроме гибели.

Представители литературно-художественного модернистского течения «Новая вещественность», чьи взгляды по общественно-политическим вопросам колебались от либерально-демократических до леворадикальных, откровенно негативно относились к капитализму, милитаризму, прусскому юнкерству, консерватизму церкви, буржуазным нормам и ценностям. Но в политическом аспекте они являлись маргиналами, не принимая никакой партийной дисциплины. Сознавая свою изолированность от широкого политического движения, они пытались компенсировать ее громкими и безответственными тирадами и радикальными заявлениями.

Показательной в этом отношении была фигура самого крупного после Гейне немецкого сатирика и крайне циничного по природе человека Курта Тухольского (1890–1935), плодовитого журналиста, писавшего сразу под четырьмя псевдонимами. Неутомимый борец против антидемократических тенденций и беспощадный критик немецкой буржуазии Тухольский отличался необузданностью пера и политическим радикализмом, хотя это скорее играло на руку его политическим противникам справа, которые успешно использовали его знаменитое и совершенно неуместное для давних традиций Германии выражение «Солдаты — это убийцы!». Язвительные нападки Тухольского на «ноябрьских преступников», в том смысле что они не довели революцию до полной победы, внешне ничем не отличались от лозунгов правого экстремизма. Он презирал Эберта еще больше, чем ненавидел Секта. В то время когда демократические политики Веймарской республики нуждались в талантливых публицистах для противодействия Гитлеру и Гутенбергу, Тухольский осыпал демократов несправедливыми и презрительными насмешками, утверждая, что самой большой опасностью для Германии и Европы является не «стальной шлем» немецкого солдата, а «шелковый цилиндр» Штреземана^[205]. Это была широко распространенная среди левых интеллектуалов позиция. Хотели они того или нет, но объективно их нападки на республику слева способствовали ее гибели так же, как и антидемократические наскоки справа.

Идеология «консервативной революции»

Своеобразным и необычным явлением в общественно-политической жизни Германии 20-х гг. была группа идеологов «консервативной революции», каким бы парадоксальным ни казалось такое сочетание внешне совершенно несовместимых друг с другом понятий. «Консервативная революция» представляла собой антизападное, антилиберальное, антидемократическое, романтическое и отчасти антисемитское движение^[206]. Впервые словосочетание «консервативная революция» использовал в Германии Томас Манн в предисловии к антологии произведений русских писателей (1921). Но широкую известность оно получило после речи известного австрийского писателя Гуго фон Гофмансталя «Литература как духовное пространство нации» (1927). Он характеризовал духовные поиски молодого послевоенного поколения как «консервативную революцию невиданного в европейской истории размаха».

Это движение объединяло группу весьма различных, но едва ли не самых блестящих и ярких немецких мыслителей веймарского периода. Его целью являлось возрождение самых главных национальных мифов на основе жесткой критики явлений современной цивилизации и принципа «культурного пессимизма». Перед его ведущими представителями маячил апокалипсис новой истинной революции, которая уничтожит все прежние системы, перевернет в духе Фридриха Ницше все традиционные ценности и создаст новый рейх невиданной мощи. Эти идеологи отказывали политике в праве на рациональные мотивы и цели и идеализировали насилие как ценность саму по себе. На фоне цинично-оскорбительной язвительности левых интеллектуалов патриотизм и идеализм революционных консерваторов звучал выигрышно и привлекательно. Самый знаменитый из них и наиболее яркий философ того времени, создатель книги «Закат Европы» Освальд Шпенглер (1880–1936), задал самые значительные ориентиры для концепции «немецкого социализма». Крупнейший консервативный публицист и теоретик Артур Мёллер ван ден Брук (1876–1925) возродил националистический миф об имперском величии Германии. Самый известный немецкий правовед и оригинальный мыслитель Карл Шмитт (1888–1985) создал теоретически безупречную концепцию неизбежности установления тоталитарного государства. Создатель консервативной философии истории, публицист Эдгар Юлиус Юнг (1894–1934) сформулировал основополагающие принципы критики либерализма и демократии. Писатель и фронтовик, получивший в окопах 14 ранений и высшую военную награду кайзеровской Германии — орден «За отвагу», Эрнст Юнгер (1895–1998) воспел войну как «повышающий ценность человека порядок». Менее известный среди остальных — журналист Ханс Церер (1899–1966) разработал концепцию создания новой интеллектуальной элиты как наставника общества. Деятельность революционных консерваторов была нацелена на расшатывание демократических устоев Веймарской республики. Их иррационализм и нигилизм расчищал нацизму путь к власти.

В своем наиболее известном политическом сочинении — памфлете «Пруссачество и социализм» (1919) Шпенглер усматривал будущее возрождение Германии в органичном соединении «старопрусского духа и социалистических взглядов». Поскольку нет и не может быть никакого иного социализма, кроме немецкого, то Шпенглер требовал прежде всего освободить социализм от Маркса. Он выдвинул против марксистской теории прусско-социалистическое представление о солидарности, по которому «труд является не товаром, а долгом». В основе прусской системы лежит, по мнению Шпенглера, идея государства, принцип подчинения личных интересов каждого человека общему государственному интересу. В Германии нет капиталистов и рабочих, так как всякий истинный немец — рабочий, который служит общенациональному делу. Шпенглер противопоставлял друг другу две враждебные системы: английский капитализм и прусский социализм, силу денег — силе права: в итоге «меч победит деньги». Он считал, что немцам уже не суждено в будущем дойти до Гёте, но они могут дойти до Цезаря, ибо наступает эпоха цезаризма. Ее главным содержанием является уже не внутренняя работа духа, а лихорадочная внешняя активность, экспансия, создание мировых империй.

Шпенглер крайне негативно оценивал германскую революцию, считая, что она прошла две фазы — «глупости и низости», а совершил ее «сброд во главе с отбросами литературы». Он полагал, что революционный дух не имеет ничего общего ни с национальной психологией немцев, ни с трезвой прагматичностью англосаксов. Этот дух обрел свою подлинную родину только во Франции, ибо кошмарные ужасы якобинского террора, потоки крови под гильотиной и оргии беснующейся толпы, таскающей по парижским улицам отрубленные головы, как нельзя лучше соответствуют «садистскому духу этой расы». Памфлет Шпенглера получил большую популярность — в обескровленной и поверженной Германии он пробуждал чувство национальной гордости и вселял надежду: коль скоро новая революция с целью установления настоящего немецкого социализма непременно должна была произойти, для Германии открывался путь в будущее, к достижению ранга мировой державы. Не случайно другой идеолог консерватизма, Эрнст Юнгер, посылая философу в 1932 г. свою книгу «Рабочий», написал: «Освальду Шпенглеру, выковавшему после разоружения Германии первое новое оружие».

В своей книге «Третий рейх» (1923) Мёллер ван ден Брук также обрушивался на марксизм и германскую революцию. Он заявил, что «во всех произведениях Карла Маркса не отыщешь ни единого слова любви к человеку, в них содержится только темная страсть ненависти и возмездия». Призывая к новой национальной революции, Мёллер настаивал на том, что революция 1918 г. не была немецкой, а строилась на чуждых Германии западных принципах либерализма и демократии. Пропагандируя немецкий социализм, он считал либерализм атрибутом вырождения, декаданса, упадка, а демократию рассматривал как либерального перекрасившегося хамелеона — «молоха, пожирающего массы, классы, сословия и все различия человечества». Противостоять этому может только национальная идея, способная объединить и сплотить всех немцев под флагом третьей партии между правыми радикалами и левыми экстремистами. Мёллер проводил границу между Западом и Востоком по Рейну и относил немцев к молодым динамичным восточным народам, которым предназначено сокрушить Францию — этот источник мирового разложения. Расовые идеи ван ден Брука заметно отличались от примитивно биологических идей нацистских теоретиков. На первом месте для него стояла не расовая чистота, а расовое единство, которое вызревает в постоянной борьбе различных духовных 440

Для того чтобы уничтожить воплотившую либерализм ненавистную республику, Мёллер призывал ликвидировать все политические партии и установить истинный консерватизм на базе антикапитализма и антилиберализма. В начале 1922 г. в Берлине ван ден Брук имел беседу с Гитлером, от которой тот пришел в полное восхищение и заявил, что его собеседник «выковал духовное оружие, для обновления Германии» и что им необходимо сотрудничать. Напротив, Мёллер был весьма разочарован и после встречи сказал о Гитлере, что «этот парень ничего не понимает и никогда не поймет». Он и его коллеги по консервативному политическому «Июньскому клубу» воротили нос от «плебея» Гитлера и своры его уличных погромщиков. Крайне подавленный наступившей после 1924 г. стабилизацией и укреплением республики ван ден Брук впал в душевный кризис и 30 мая 1925 г. покончил с собой.

Из всех правых мыслителей Веймарской республики Карла Шмитта выделяли широчайшая эрудиция и необычайно тонкая аргументация, с которой можно было не соглашаться, но против которой было невозможно возразить что-либо в формальном смысле. В своих книгах, принесших ему славу, «Политическая романтика» (1919), «Диктатура» (1921), «Политическая теология (1922), «Понятие политического» (1927) и многих других, Шмитт утверждал, что современные институты государства стали насквозь коррумпированными и идут к неотвратимой гибели. Государство, превратившееся в арену борьбы отдельных политических групп, больше не имеет определенной и общепризнанной цели. Парламентарии из свободных представителей народа деградировали в агентов различных политических партий, а вся парламентская работа превратилась в пустой и ничтожный формализм.

Шмитта чрезвычайно интересовала проблема децизионизма, т. е. процесса принятия решений, точнее не того, как принимаются политические решения, а того, что они вообще должны приниматься. Теория децизионизма в условиях паралича власти в веймарский период направлялась против неэффективности парламентаризма и обосновывала требование установления сильной диктатуры, которая не боится принимать ответственность за свои решения. Участники же бесконечных парламентских дебатов стремятся как раз уклониться от принятия решений. В этом отношении теория Шмитта являлась первым шагом к утверждению принципа фюрерства. В центре ее был вопрос о мощи и суверенитете государства и в конечном итоге — об оправдании государства тоталитарного типа, поскольку, согласно Шмитту, только такое государство, в отличие от государства, построенного на принципе общественного плюрализма, способно обеспечить в эпоху массовой демократии политическое единство нации, в котором особенно нуждалась Германия.

Эдгар Юлиус Юнг (1894–1934) во время войны был боевым летчиком, после войны в 1919 г. принимал в рядах фрейкора участие в подавлении Баварской советской республики. После демобилизации Юнг заинтересовался корпоративистской теорией Отмара Шпанна, слушал в Лозанне лекции Вильфредо Парето. По окончании учебы он работал адвокатом в Мюнхене. На его воззрения оказали сильное влияние пессимизм Шпенглера, утопическая вера Мёллера ван ден Брука и политические воззрения Гуго фон Гофмансталя. Во время стабилизации, после 1924 г., Юнг оставался политически активным, в отличие от Юнгера, Шпенглера, Мёллера и Шмитта. В 1924 г. на выборах в рейхстаг он выдвинул свою кандидатуру от Немецкой народной партии, но не прошел, что не охладило его политических амбиций. В 1930–1931 гг. Юнг активно работал в «Народном консервативном объединении», стремясь создать партию левее Немецкой национальной народной партии после того, как в ней к руководству пришел Гугенберг, что означало резкий поворот вправо единственной крупной консервативной партии Германии. После неудачных попыток организации новой партии Юнг в 1931 г. поддержал «национальную оппозицию» в ее борьбе против «системы». С начала 1933 г. Юнг стал неофициальным секретарем вице-канцлера Папена и писал для него речи, когда тот в 1933–1934 гг. был членом кабинета.

Среди его публикаций выделяется вышедшая в 1927 г. книга «Господство неполноценных, его развал и замена новым рейхом». Это произведение можно назвать программным для «консервативной революции», ее библией, особенно для младо-консервативного течения. В книге победа революции определялась Юнгом как победа неполноценных, а либеральная политическая система Веймарской республики — как господство неполноценных. По убеждению Юнга, различные интересы побеждают в буржуазном обществе не в открытой борьбе, а на основе закона большинства, т. е. предпочтение отдается не тому, что оптимально, органично, истинно, а тому, чего желает большинство. Политические деятели должны подлаживаться под посредственность или сами быть такими — отсюда и господство неполноценных. Юнг был уверен, что европейская история, европейские народы окончательно зашли в тупик, им необходимо обновление. «Мы стоим, — писал Юнг, — на пороге нового мира. В грядущем тысячелетии от немецкого народа будет зависеть, станет ли он творцом новой европейской империи». Немцы у Юнга — это единственный народ Запада, который имеет душу. Столь же широкую и многозначную душу, считал он, имеетРоссия, но ей не хватает стремления к порядку и воли к завершению, а именно это делает Германию самой европейской страной.

Дух рассуждений Юнга после 1933 г. совершенно расходился с духом нацистского режима. Давление нацистов на общественное мнение, беспорядки, учиняемые штурмовиками, дезорганизация общественной жизни сделали его отношения с нацистскими лидерами крайне напряженными. Прямым обвинением нацистского режима была написанная Юнгом речь для Папена, произнесенная тем 17 июня 1934 г. в Марбургском университете. Эта речь была настоящим вызовом нацистам. Юнг писал, что за «немецкой революцией» скрываются эгоизм, бесхарактерность, ложь, нечестность. Что ее чертами стали анонимная слежка, унифицированная нацистами пресса, подавление критики, всесилие бюрократии. Он резко отрицательно высказывался о преследованиях евреев, о расовом учении, об увольнении профессоров по политическим мотивам. Юнг с его смелой критикой режима был очень популярен, копии его речи для Папена во множестве ходили по рукам. Он до конца сохранил верность своим идеалам и был убит в «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г.

Поклонник опасностей и приключений, Эрнст Юнгер всю жизнь ненавидел мещанский уют и порядок. В своих книгах «В стальных грозах» (1920), «Полная мобилизация» (1931), «Рабочий. Господство и облик» (1932) он в героическом ключе идеализировал войну, фронтовое братство и утверждал, что война является наиболее естественным проявлением полнокровной человеческой жизни и что без нее наступают застой и вырождение. Только очищающие душу грозы войны в состоянии обновить народ и придать ему динамику нового развития. Убежденный нонконформист и противник веймарской системы Юнгер все же уклонялся от участия в какой-либо партии, хотя его популярность была настолько велика, что Карл Радек заметил однажды, что для коммунистов привлечение Юнгера на свою сторону было бы более важным завоеванием, чем завоевание большинства в рейхстаге. Юнгер испытывал сильное влияние Ницше и Шпенглера и вслед за ними предрекал вступление мира в стадию конфликтов и жестокого насилия, которая закончится победой самоотверженного труженика, безразлично — стоит ли он у станка, сидит за письменным столом или лежит в грязном окопе. Воспевание техники и промышленной модернизации свидетельствовало о преклонении Юнгера перед новой рабочей аристократией. Он убежденно провозглашал конец буржуазной эпохи и грядущее появление нового национально-социального имперского государства, в котором трудовой план будет важнее всяких конституций. Трудный и противоречивый характер писателя сказался в его призыве к существованию в одиночестве, в его отстраненности от своего времени, в проповеди аристократического индивидуализма в стиле Ницше. Романтизм и стремление придать новый и высший смысл серой и будничной жизни, а немецкой культуре — динамику, волю и целеустремленность привели Юнгера в объятия «консервативной революции».

Разумеется, овеянный романтикой славного фронтового прошлого Юнгер стал кумиром значительной части немецкой молодежи. Но с ним пытался соперничать и политический публицист, руководитель журнала «Tat» («Действие») Ханс Церер, который впоследствии, уже в ФРГ стал духовным наставником крупнейшего консервативно-националистического издательского концерна Акселя Шпрингера. Церера весьма занимала проблема конфликта поколений, очень острая в веймарской Германии, поскольку университеты выпускали специалистов, число которых вдвое превышало потребности государства и общества. Позицию Церера лучше всего иллюстрировала опубликованная в 1929 г. его статья под программным заголовком «Внимание, фронт молодых! Всем стоять в стороне!». Он предостерегал молодежь от погружения в грязное болото политики и утверждал, что наступила полная инфляция гражданского доверия к государству. Церер настоятельно советовал не защищать и не поддерживать веймарское государство, трактуя его предстоящую гибель как своего рода грандиозную переплавку. Он предсказывал контуры нового, грядущего германского рейха и понимал историю как мистический процесс величайшего самоочищения. Во всяком случае, Цереру с его туманными пассажами удалось поднять тираж своего журнала с одной до 30 тыс. экземпляров. Факт, который весьма красноречиво характеризовал состояние умов молодой немецкой интеллигенции, упоенной кризисом и саморазложением прежних государственных форм. В художественном отношении позицию Церера можно назвать экзальтированным морализаторством, но в политическом смысле она обнаруживала опасную близость к национал-социализму, который поставил романтику на службу отнюдь не романтическим замыслам.

Идеологи «консервативной революции» удивительным образом сочетали иррациональный эстетизм с политической прозорливостью. Нацистский Третий рейх, который уже стучался в двери Веймарской республики, не стал, однако, тем государством, о котором они мечтали и в котором надеялись стать духовной элитой. Наоборот, после 1938 г. почти все они испытали чувства горького разочарования и несбывшихся надежд. Этот печальный итог консервативно-национального движения точно сформулировал Шпенглер: «Мы хотели покончить со всеми партиями. Осталась же самая отвратительная».

В консервативной революции участвовало множество правых организаций, группировок и движений. С известной долей условности их можно разделить на такие основные течения, между которыми имелись довольно существенные различия, но которые объединял общий «антизападный аффект». К этим течениям принадлежали наиболее динамичные и плодотворные младо консерваторы, которые выступали за корпоративную организацию общества и авторитарную политическую систему, но скептически относились к идее национального социализма. Вторым движением было реформационное расово-биологическое движение «фёлькиш», которое рассматривало человеческую душу как воплощение свойств именно своего народа, а душа, в свою очередь, отражалась в крови, в которой она сосуществует с телом. Это движение было особенно склонно к антисемитизму и антиславянизму. Его почвенно-народническая концепция исходила из того, что все люди одной крови являются большой единой семьей, члены которой обязаны защищать и поддерживать друг друга.

Национал-революционное крыло консервативной революции отличалось от других своим подчеркиванием необходимости проведения революционных преобразований либеральной веймарской демократии и довольно необычной среди правых ориентацией на советский опыт. Оно создало в немецкой политической культуре особую и несвойственную ей атмосферу радикализма. Это пестрое движение объявило важнейшей целью создание тоталитарного национального государства, введение плановой экономики и тесное сотрудничество с СССР. Лидер национал-большевистской группировки внутри этого крыла Эрнст Никит утверждал, что сталинский тоталитарный режим является истинным осуществлением прусской идеи.

Глава четырнадцатая. Пучина Третьего рейха (1933–1939)

Облик эпохи

Основанный на расовой теории и безудержном антисемитизме германский национал-социализм был прежде всего идеологическим явлением, тоталитарной системой, для полного завершения которой недоставало лишь абсолютного огосударствления экономики. В этом отношении он внутренне был гораздо ближе к коммунистической диктатуре в СССР, чем к фашистскому режиму в Италии, который лишь в отдаленной мере походил на тоталитарные режимы Москвы и Берлина.

30 января 1933 г. Гитлер легальным путем стал рейхсканцлером и главой коалиционного правительства. Однако он быстро освободился от своих консервативно-националистических союзников. Благодаря закону о предоставлении кабинету чрезвычайных полномочий, принятому с одобрения всех буржуазных политических партий, Гитлер получил практически неограниченную власть и летом 1933 г. запретил все партии, кроме своей собственной. Гражданские права, по сути, были отменены, профсоюзы разогнаны. Против политических противников и просто неугодных режиму лиц развернулся безжалостный террор. Тысячи людей без суда и следствия оказались за колючей проволокой концлагерей. Парламентские органы на всех уровнях были ликвидированы или лишены реальной власти, из федеративного Германия превратилась в унитарное государство. После смерти в 1934 г. президента Гинденбурга Гитлер объединил в своем лице посты канцлера и президента, получив тем самым власть и над армией.

Стабильность нового режима укрепилась благодаря крупным внешнеполитическим успехам. В 1935 г. Германии после плебисцита был возвращен Саар и было восстановлено ее право на создание крупной регулярной армии. В 1936 г. немецкие войска заняли демилитаризованную рейнскую зону. В марте 1938 г. Третий рейх поглотил Австрию, а осенью с согласия западных держав аннексировал Судетскую область. Германия вновь стала державой мирового ранга.

Истоки национал-социализма

Национал-социалистическая идеология была создана не Гитлером. В его ранних выступлениях и статьях не имелось почти никаких оригинальных мыслей. Все они уже получили довольно широкую известность, но Гитлер радикализировал их в своем толковании и превратил в политическую веру. При этом, с самого начала он сознательно придавал этим идеям расплывчатый и двусмысленный характер, чтобы привлечь к нацистскому движению как можно большее число людей, — каждый мог отыскать в этой идейной мешанине то, что отвечало его интересам и склонностям.

Но все-таки в основе этого конгломерата лежали три главных компонента, которые возникли еще в XIX — нач. XX в. Это были социальный дарвинизм с его принципом борьбы за существование, в ходе которой сильный подчиняет или уничтожает слабого; идея о необходимости завоевания «жизненного пространства» для германского народа, прежде всего на востоке Европы; и расовая теория, ядром которой стал антисемитизм, объявивший евреев козлами отпущения за все земные мерзости и неурядицы.

При первом поверхностном взгляде на авторов XIX в., которые пропагандировали социал-дарвинистские, расовые и антисемитские лозунги, может показаться, что это были эксцентричные одиночки, которых всерьез можно не принимать. Однако круг сторонников и почитателей их идей был весьма велик, а многие из созданных ими химер в годы нацистской диктатуры стали частью официальной политической доктрины. Речь не идет о таких обскурантистах и ариософах, как Йорг Ланц фон Либенфельс, основавший «Орден новых тамплиеров», или мюнхенский мистик Альфред Шулер, который носился с бредовой идеей излечить от безумия Фридриха Ницше, исполнив перед ним корибантский ритуальный танец (затея провалилась за неимением необходимых для танца медных лат). Речь идет о весьма уважаемых в свое время людях, которые пользовались влиянием не только в Германии, но и в Европе.

Сам Чарлз Дарвин не может нести никакой ответственности за искаженное толкование его учения и идеологизацию принципа «борьбы за существование». Он писал о биологическом понятии расы в совершенно нейтральном и безоценочном смысле. Что касается врача Вильгельма Шалльмейера, который в Германии считается основателем расовой гигиены, то здесь уже дело обстоит сложнее. Шалльмейер не утверждал о существовании качественного различия между расами. Для него единственной мерой суждения о человеке служила социальная полезность последнего. Чтобы обеспечить появление как можно большего числа полезных людей, необходимо поощрять и регулировать продолжение рода. У женщины нет более высокого призвания, чем быть женой и матерью. Чем больше детей у нее будет, тем лучше. А чтобы это были здоровые дети, следует ввести анкеты расово-гигиенического контроля. Поэтому Шалльмейер требовал стерилизации «физически или душевно неполноценных» людей и высылки из страны всех инвалидов. А это уже, конечно, довольно сомнительные методы с точки зрения гуманизма.

Еще радикальнее были настроены современники Шалльмейера, врач Альфред Плётц и землевладелец Александр Тилле, которые подчеркивали в первую очередь особую ценность германской расы. В книге «Основы расовой гигиены» (1895) Плётц настаивал на необходимости «выпалывания» больных и слабых людей. Он даже предлагал предписывать супружеским парам, до какого возраста они могут зачинать детей, и требовал убивать каждого ребенка, появившегося позднее установленного срока. Тилле, анонимно выпустивший опус «Народная служба» (1893), писал, что следует беспощадно выбраковывать детей с дурной наследственностью, которых «общество терпит только из сострадания и которые все равно погибнут». Они не имеют права не только на «продолжение рода, но и даже на существование»^[207]. Так что нацисты — задолго до возникновения современной — создали собственную программу эвтаназии, т. е. умерщвления неизлечимо больных и душевнобольных людей. Тилле громогласно требовал «жизненного пространства для немцев» и обосновывал право более сильной расы уничтожать слабейшую: «Если та не имеет способности сопротивляться, то не имеет и права на существование».

Уже в кон. XIX в. можно встретить и элементы будущей гиммлеровской программы выведения идеальной расовой породы людей — «Лебенсборн». Так, пражский профессор философии Христиан фон Эренфельс предлагал ввести с этой целью практику искусственного оплодотворения и узаконить для расово безупречных мужчин полигамию (многоженство).

Идеей превосходства германской расы над остальными были пропитаны необычайно популярные на рубеже веков исторические романы Феликса Дана, иррационалиста и пангерманца чистейшей воды, и ярого бисмаркианца Густава Фрейтага. Ее усердно насаждали известные расовые теоретики Пауль де Лагард (1827–1891), написавший «Германские сочинения», и автор нашумевшей книги «Рембрандт как воспитатель» Юлиус Лангбен (1851–1907). Но если мысли Лагарда трудно назвать расистскими, то у Лангбена отчетливо выступал расово окрашенный антисемитизм.

Лагард утверждал, что только немцы обладают душой, в отличие от прочих народов, которые являются всего лишь «человеческим сырьем». Он протестовал против эмиграции людей из рейха, утверждая, что на чужбине они теряют свою германскую сущность, и требовал восточной колонизации, поскольку «не индустрия, а только земледелие, животноводство и торговля могут сделать Германию богатой и процветающей»^[208]. Такие аграрно-романтические представления были широко распространены в различных кругах немецкого общества и легли затем в основу концепции «кровь и почва» нацистского аграрного теоретика Вальтера Дарре.

Лангбен мечтал о «пангерманской федерации» и искал корни арийской расы не в Индии, а на берегах Северного моря, откуда она будет повелевать остальным миром. Такого же мнения придерживался и женатый на дочери великого композитора Рихарда Вагнера (1813–1883) Еве, натурализовавшийся в Германии сын британского адмирала Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855–1927). Его огромный полумистический труд «Основы XIX века» (1899), наполненный множеством сведений из биологии, ботаники, искусства, музыки, философии, истории, привел в неописуемый восторг кайзера Вильгельма II, который не хуже любого литературного агента усердно рекомендовал эту книгу объемом в 1200 стр. своему окружению. Труд Чемберлена послужил и образцом для главного теоретика национал-социализма Альфреда Розенберга, считавшего автора «истинным художником, формирующим историю». Чемберлен полагал, что человеческие расы наделены неодинаковыми способностями, а «германцы принадлежат к той группе особо одаренных рас, которую называют арийцами». Они «физически и духовно превосходят всех прочих людей», поэтому призваны стать «владыками мира»^[209].

К началу XX столетия широкое распространение получили концепции о вековой расовой борьбе между германцами и славянами. Согласно этой теории, именно германцы принесли культуру в Восточную Европу, прежде всего в Польшу и Прибалтику. Следовало поэтому вернуть эти области в состав Германской империи. А Лагард предлагал, кроме того, выселить оттуда, а заодно и из Германии и Австрии всех евреев в Палестину. В своем сочинении «Евреи и индогерманцы» (1887) он обвинял евреев в расовом высокомерии и сравнивал их с вредными паразитами, которых «нельзя перевоспитать, а следует уничтожить как можно быстрее и основательнее». Такое сравнение стало позднее излюбленной метафорой радикального антисемитизма.

Лангбен, со своей стороны, различал благородных и неблагородных евреев и утверждал, что в Германии в основном проживают, к сожалению, вторые: «… за каждый народ бог и дьявол ведут борьбу между собой. Сегодняшние евреи попали преимущественно под власть дьявола». Поэтому любой «честный и мужественный немец» обязан бороться против них.

Последовательным антисемитом был и Рихард Вагнер, который в своем знаменитом трактате «Иудаизм в музыке» (1850) провозгласил, что «иудаизм — это нечистая совесть современной цивилизации», уже всё «взявшей под свой контроль». В другой работе, «Познай самого себя», Вагнер приписывал евреям абсолютное превосходство во зле и характеризовал их как «пластичных демонов упадка человечества», из-за которых суждено погибнуть немцам. Откровенным антисемитом был и широко известный экономист и социалист Ойген Дюринг (1833–1921), который в целом отклонял расовые учения, но требовал «беспощадного искоренения евреев», которые угрожают самому существованию арийской расы.

Фанатичным антисемитом был также Герман Альвардт, который в своей книге «Отчаянная борьба арийских народов против еврейства» (1890) одним из первых заговорил о еврейском заговоре с целью установления господства над миром и в своей речи в рейхстаге, депутатом которого он являлся, открыто потребовал «искоренения» евреев. Альвардт был учителем. Именно в школах и гимназиях антисемитизм расцвел наиболее пышно. Его усердно вдалбливали в головы учеников их наставники, как правило, большие поклонники Лагарда, Лангбена и Трейчке. В 1890 г. журналист Карл Пааш писал в данцигском журнале «Зеркало антисемитов», что самым простым решением проблемы было бы, конечно, поголовное истребление евреев. Но поскольку для культурной Германии это невозможно, то всех их следует депортировать на колониальный остров Новая Гвинея — какое буквальное предвосхищение плана нацистов о выселении евреев из Европы (правда, на другой остров — Мадагаскар)!

Таким образом, основные мифы и лозунги будущего национал-социализма были готовы уже к нач. XX в. А спустя десятилетие появился еще один опус, в котором была изложена и систематизирована вся программа немецкого национализма, экспансионизма и расизма. В 1912 г. лидер Пангерманского союза Генрих Класс выпустил под псевдонимом книгу «Если бы я был кайзером». Опасаясь постоянно растущего влияния СДПГ, которая на выборах 1912 г. получила более трети голосов избирателей, 110 депутатских мест и стала сильнейшей фракцией рейхстага, он потребовал более жесткого внутриполитического курса. Класс обвинил правительство и даже самого кайзера в слабости и нерешительности и предложил отменить всеобщее избирательное право, введя высокий имущественный и образовательный ценз, выслать из Германии всех социалистических агитаторов и разрешить только истинно немецкую прессу, которая писала бы исключительно для немцев. Касаясь евреев, влияние которых в Германий достигло, по мнению автора, немыслимых пределов, он требовал лишить их, как иностранцев, политических и гражданских прав, не допускать их к участию в общественной жизни, к воинской службе, к профессиям юристов, учителей, директоров театров и банков. А в качестве возмещения за ту защиту, которую имеют эти «чужеродные элементы», Класс предлагал обложить их двойными налогами.

Чтобы притормозить дальнейшую эмиграцию немцев, он выступал за широкие социальные реформы и активную крестьянскую политику, за присоединение к империи восточноевропейских территорий. Класс считал, что, хотя война против России является не слишком заманчивой, бояться ее не следует, ибо она непременно завершится победой Германии.

Наконец, лидер Пангерманского союза возлагал все надежды на сильного вождя нации. Он писал, что было бы счастьем, если бы таким вождем мог стать сам кайзер. Но Класс глубоко сомневался в этом и был, безусловно, прав в своем скептицизме относительно Вильгельма II. В его концепции впервые в основных чертах была изложена концепция тоталитарного государства XX в., почти дословно воспроизведенная потом Гитлером. При первой встрече с Классом в 1920 г. фюрер почтительно заметил, что в его программном проекте содержится все самое важное и необходимое для возрождения немецкого народа и самой Германии.

Установление диктатуры

Большинство нового кабинета, созданного 30 января, состояло из консерваторов и националистов, получивших в нем десять постов. У нацистов, кроме самого канцлера Гитлера, должность министра внутренних дел получил Вильгельм Фрик, а Геринг стал министром без портфеля. Таким образом, чисто арифметически это было совсем не нацистское правительство. Тем не менее вечером 30 января никто не сомневался в том, что демократической Веймарской республике пришел конец, но относительно будущего царила полная неясность. Чтобы понять сдержанное спокойствие общества, надо иметь в виду, что у подавляющего большинства немцев не было никакого представления о подлинном зловещем характере национал-социализма, который казался только одним из прочих праворадикальных движений. Те немногие люди, которые прочитали программную книгу Гитлера «Майн Кампф», не принимали ее всерьез, полагая, что идеологические формулировки — это одно, а практические политические действия — совсем другое. К тому же, сам поворот к открыто авторитарному режиму не стал чем-то необычайным. Уже с 1930 г. не было никакого парламентского контроля за деятельностью кабинетов. Наконец, схожие процессы происходили в большинстве европейских государств, где к власти пришли диктаторские режимы. Господствовало убеждение, что в период тяжелого экономического кризиса демократия обнаружила свою несостоятельность, что пришло время сильных личностей. У всех перед глазами стоял пример Бенито Муссолини (1883–1945), которым «открыто восхищались такие люди как видный либеральный деятель, издатель Теодор Вольф или социалист Курт Хиллер»^[210].

Парламентские фракции и не помышляли о том, чтобы сплотиться для отражения коричневой опасности. Руководство СДПГ сравнивало приход Гитлера к власти с бисмарковским «исключительным законом» против социалистов и полагало, что хуже все равно быть не может. Коммунисты вообще не верили в жизнеспособность и прочность нацистского режима. Когда лидер парламентской фракции КПГ, Эрнст Торглер (1893–1963), предложил руководителю партии, Тельману, объявить 29-го января состояние особой готовности партии, тот ответил, что Торглер сошел с ума, что буржуазия «даже близко не подпустит Гитлера к власти», и предложил поехать поиграть в кегли в столичный район Лихтенберг^[211]. Среди консерваторов царили просто радужные настроения. Неисправимый позёр Папен, оптимизм которого граничил с глупостью, хвастливо уверял всех друзей, что он пользуется абсолютным доверием президента, а консервативное большинство кабинета «через два месяца загонит Гитлера в угол и прижмет так, что он запищит»^[212]. Увы, через полтора года жалобно пискнуть и притихнуть придется самому вице-канцлеру Папену.

Сначала правительство Гитлера действовало как прежние президиальные кабинеты. 1 февраля канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить на 5 марта новые выборы. Избирательная кампания стала первым этапом на пути к диктатуре и подготовлялась мощной пропагандистской машиной нацистской партии и разнузданным уличным террором штурмовиков и эсэсовцев. Ее целью было достижение абсолютного большинства в рейхстаге и практическое удаление с политической арены обеих левых партий — СДПГ и КПГ. Для этого 4 февраля 1933 г. был выпущен президентский указ о защите немецкого народа. Указ предусматривал возможность запрета любых политических собраний и митингов под открытым небом в том случае, если может возникнуть «непосредственная угроза общественной безопасности». Аналогичным образом могли запрещаться предвыборные листовки и газеты. Примечательной чертой указа была расплывчатость и неопределенность формулировок, дающая большой простор для произвольных интерпретаций, затруднявших деятельность рабочих партий, а также партии Центра. Хотя указ предусматривал возможность обжалования запрета в имперском суде, но поскольку такое обжалование могло последовать (естественно) только после уже совершенного запрета, то практическая польза обращения в суд становилась проблематичной. Решающим оказывалось то обстоятельство, что и имперское, и прусское МВД находились в руках нацистов Геринга и Фрика. Геринг сполна использовал все возможности, чтобы превратить Пруссию в главную сцену установления полной власти НСДАП.

Уже в феврале борьба против «марксизма» пошла полным ходом. Курс Гитлера был совершенно ясен: террор против оппозиционных партий. В речи перед промышленниками 20 февраля канцлер четко заявил, что должен иметь всю полноту власти для сокрушения противников режима. Непредвиденный случай позволил резко ускорить этот процесс. В ночь с 27 на 28 февраля запылало здание рейхстага. Трудно сказать, был ли поджог запланированной провокацией нацистов или делом рук схваченного в горящем здании бывшего коммуниста, психически неуравновешенного молодого голландца Маринуса ван дер Люббе, в декабре 1933 г. приговоренного Имперским судом в Лейпциге к смертной казни. Однако доказать на суде причастность коммунистов к поджогу не удалось даже Герингу. Уже после войны свидетель на Нюрнбергском процессе, бывший ординарец Рема Ханс Крузе заявил, что поджог совершили 23 штурмовика по приказу Рема и с одобрения Геринга. Все они как нежелательные свидетели были расстреляны в «ночь длинных ножей».

Пожар немедленно объявили коммунистическим сигналом к государственному перевороту. Уже через несколько часов почти все руководители компартии и ее депутаты рейхстага были арестованы, коммунистическая пресса и некоторые издания социал-демократической партии запрещались. 28 февраля появился президентский Указ «О защите народа и государства», временно отменявший основные конституционные права и свободы. Полиция получила право проводить аресты без предъявления мотивов и доказательств. Отменялись неприкосновенность жилища и собственности, тайна переписки и телефонных разговоров, свобода слова, собраний и прессы. Вместо статьи о пожизненном заключении за государственные преступления вводилась смертная казнь. Вслед за коммунистами пришла очередь и социал-демократов, которых Геринг уже 28 февраля попытался обвинить в соучастии в поджоге. Этот документ, узаконивший беззаконие, продлевался еще дважды и действовал до самого краха Третьего рейха, поддерживая в Германии перманентное состояние чрезвычайной ситуации. С принятием указа предвыборная кампания перешла в стадию откровенного террора. В уличных схватках с обеих сторон погибло 69 человек, несколько сотен получили тяжелые ранения. К середине марта только в Пруссии в тюрьмах и импровизированных концлагерях оказалось 100 тыс. политических противников нацистского режима.

Выборы 5 марта принесли правительству абсолютное большинство. Нацисты, националисты и «Стальной шлем», образовавшие «Черно-красно-белый боевой фронт», получили 53% голосов. Террор оказался чрезвычайно действенным средством, но, тем не менее, КПГ получила 12,3%, а СДПГ собрала 18,3% голосов. Даже в обстановке террора за рабочие партии не побоялось проголосовать 12 млн. чел. Нацисты, правда, получили больше всех — 17,27 млн. голосов. Но это составило 44% избирателей, так что большинство немцев по-прежнему было настроено против Гитлера. Католические партии Центра и БНП, получив 13,9% голосов, даже немного улучшили свои прежние показатели.

Однако и в новом рейхстаге правительство не имело большинства в две трети мест, необходимого для принятия закона о предоставлении кабинету чрезвычайных полномочий, а фактически — для установления личной диктатуры фюрера. Лишь путем угроз и уговоров Гитлеру удалось добиться согласия остальных буржуазных партий. Против закона голосовала только уже изрядно поредевшая фракция СДПГ, депутаты-коммунисты уже были в концлагерях или эмиграции. Принятый 23 марта «Закон о преодолении бедственного положения народа и государства» давал кабинету право издавать любые законы без утверждения рейхстага. Веймарская конституция практически была отменена (хотя формально она продолжала действовать до 1 апреля 1937 г.). Теперь диктатура Гитлера получила юридическое обоснование, что делало канцлера независимым не только от парламента, но и от президента. Консервативные партнеры Гитлера потеряли свои позиции, хотя и пытались апеллировать к Гинденбургу. Кроме того, — и это было главным следствием только что упомянутого закона — отныне никакое легальное сопротивление новому тоталитарному государству было невозможно. Итог подвела официальная нацистская газета «Фёлькишер Беобахтер»: «На четыре года Гитлер получил все, что необходимо для спасения Германии. В негативном смысле — для искоренения разлагающего народ марксизма, в позитивном — для создания нового народного сообщества»^[213].

Унификация

Унификация, под которой понимается процесс создания тоталитарной однопартийной системы, проходила стремительными темпами. За пять месяцев Гитлер добился того, на что итальянскому фашизму потребовалось пять лет. Правда, Гугенберг, не желавший уступать Гитлеру всю полноту власти, настаивал сохранить за президентом право участвовать в выработке законов. Но старый господин настолько устал от бремени власти, что счел за благо практически отойти от государственных дел. Это вполне отвечало нежеланию Гитлера ставить себя в какую-нибудь зависимость от непредсказуемости и строптивости Гинденбурга.

Первым шагом к унификации явилась ликвидация самостоятельности германских земель, которые на протяжении веков упорно отстаивали свою автономию. Метод был очень прост. Нацисты в ультимативной форме потребовали своего участия в земельных правительствах, прежде всего — контроля над полицией и юстицией. Если местные власти сопротивлялись, в игру вступал министр внутренних дел Фрик, который издавал постановление о немедленном смещении земельных кабинетов и замене их назначенными Берлином рейхскомиссарами. Чистка началась уже в день выборов 5 марта с Гамбурга, за которым на следующий день последовали Бремен и Любек, затем Гессен, Саксония, Баден, Вюртемберг. Вечером 9 марта последним было разогнано баварское правительство.

31 марта Гитлер и Фрик, впервые использовав чрезвычайные полномочия, издали декрет о роспуске и переформировании всех земельных ландтагов, кроме прусского, который полностью контролировался Герингом. 7 апреля был издан второй декрет об учреждении в землях нового поста — райхсштатгальтера (имперского наместника), имевшего право формировать и смещать местные правительства, распускать ландтаги, назначать и увольнять чиновников и судей. В Пруссии наместника назначал сам канцлер, не спрашивая согласия президента, любимец которого Папен был заменен самим фюрером, сразу сделавшим главой прусского кабинета Геринга. Тот немедленно заявил в ландтаге, что является «в первую очередь вернейшим паладином своего фюрера Адольфа Гитлера»^[214]. Так была уничтожена исконная федеральная структура Германии. В январе 1934 г. ландтаги были упразднены окончательно, а прежние права земель переданы центральной имперской власти.

После этого начался второй этап — унификация партий, профсоюзов и прочих организаций. Первой жертвой пала КПГ, все парламентские мандаты которой были объявлены недействительными. 26 марта было конфисковано все имущество компартии, которая практически оказалась ликвидированной, хотя формального ее запрета так и не произошло.

С социал-демократической партией, которая в Веймарской республике политически не была столь изолирована, как коммунисты, приходилось действовать осторожнее. Первый удар нацисты нанесли по ее союзникам — военизированному «Рейхсбаннеру», повсеместно запрещенному к концу марта, и профсоюзам, бесславно капитулировавшим. Это было тем более удивительно, что социал-демократические «свободные профсоюзы» насчитывали 4,5 млн. чел., но не сделали ни малейшей попытки оказать Гитлеру сопротивление. Более того, 9 апреля их лидеры заверили канцлера в готовности к лояльному сотрудничеству с новой властью и даже предложили ему назначить в профсоюзы особого рейхскомиссара. Капитулировали также католические (1 млн. членов) и либеральные (500 тыс.) профсоюзы.

Разумеется, позиции профсоюзов были весьма ослаблены невиданной безработицей, а нацисты, со своей стороны, громогласно обещали проводить политику создания новых рабочих мест. В результате, уже летом 1932 г. наметилась тенденция сближения профсоюзов и национал-социалистов. Показательно в этом смысле то, что в апреле 1933 г. правительство провозгласило 1 мая официальным «праздником национального труда», выполнив тем самым давнее требование рабочего движения, которое не осуществили даже социал-демократы в правительствах Веймарской республики. Но 2 мая, на следующий день после праздника, во всей Германии профсоюзные здания были заняты штурмовиками. Все средства профсоюзов были конфискованы, а их руководители арестованы. Через три недели фюрер издал декрет об отмене практики заключения коллективных договоров: эта обязанность возлагалась теперь на «доверенных уполномоченных по труду», назначаемых самим канцлером. Фактически это означало объявление забастовок противозаконными. «Хозяевами дома» вновь стали предприниматели. Впрочем, правительство старалось не перегибать палку, оставив большинство профсоюзных функционеров на прежних местах. 6 мая вместо прежних профсоюзов был создан общенациональный Германский трудовой фронт (ГТФ) во главе с Робертом Леем (1890–1945), законченным алкоголиком, обладателем редкого для нацистской верхушки университетского диплома и жены, слывшей первой красавицей Берлина.

10 мая было конфисковано имущество СДПГ, почти все руководство которой уже перебралось к этому времени в Прагу. Нацисты немедленно использовали это обстоятельство, чтобы объявить партию «враждебной народу и государству». 24 июля все социал-демократические чиновники и государственные служащие были уволены без права получения государственной пенсии. Если они не хотели ее лишаться, то в течение трех дней были обязаны официально заявить в письменной форме о полном разрыве с партией и ее местными организациями.

В июне — июле все буржуазные партии были вынуждены заявить о своем самороспуске. Это означало ликвидацию всякой демократии, к уничтожению которой они также приложили руку. Сложнее всего в этом отношении было с роспуском католических партий, ибо за ними стояла мощь церкви, которую нацисты пока не решались затрагивать. Поэтому 23 марта 1933 г. Гитлер заявил, что новый режим будет уважать права церквей и все их прежние соглашения с правительственными органами. Католическая церковь отреагировала моментально. Уже 28 марта в поддержку канцлера высказалась конференция епископов в Фульде. Стало очевидно, что католическая церковь готова отказаться от политической деятельности, если будет заключен конкордат с Римом, что и произошло 8 июля, через три дня после решения партии Центра объявить о своем самороспуске.

27 апреля о переходе «Стального шлема» в нацистскую партию объявил его руководитель Зельдте. В марте 1934 г. «Стальной шлем» был переименован в «Национал-социалистический союз немецких фронтовиков». Наконец, 7 июля из кабинета вышел непредсказуемый лидер националистов Гугенберг, высказавший на Лондонской конференции по проблемам мировой экономики политически неуместные и бестактные требования относительно возвращения Германии потерянных ею в итоге Первой мировой войны колоний и права Германии на восточную экспансию. Гитлер, не желавший по тактическим соображениям пока раскрывать свои истинные намерения, немедленно дезавуировал Гугенберга. 28 июня Национальная Народная партия первой объявила о своем самороспуске. За ней с политической сцены безропотно сошли либеральные и католические партии. После этого Гитлер подвел итоги, заявив 6 июля на заседании кабинета, что с устранением прочих партий тоталитарное государство близко к завершению. А 14 июля вышел декрет, объявивший нацистскую партию единственной разрешенной в Германии. Попытки создания других политических партий объявлялись уголовно наказуемыми преступлениями. Так, спустя четыре месяца после того, как рейхстаг отрекся от своих демократических прав и обязанностей, оформилось однопартийное тоталитарное государство, не встретившее практически никакого сопротивления.

Партия и государство

Следующим шагом в укреплении тоталитарной системы стало сращивание национал-социалистической партии с государством, которое она превратила если не в свою частную собственность, то, во всяком случае, в свое монопольное владение. 1 декабря 1933 г. появился специальный Закон «Об обеспечении единства партии и государства», в котором говорилось, что «НСДАП является носительницей германской государственности и неразрывно связана с государством». В результате, государство стало партийным, а партия — государственной. Ее лидеры одновременно являлись и руководителями государства. Так, Гитлер по линии партии — вождь нации, а по государственной — рейхсканцлер; Геринг в государстве — министр авиации, министр-президент Пруссии и руководитель четырехлетнего экономического плана по подготовке к войне, а в партии — рейхсфюрер СА и СС; Геббельс в государстве — министр пропаганды, за которую он отвечает и внутри партии, являясь одновременно куратором всей немецкой культуры и гауляйтером Берлина. В партии Гиммлер — рейхсфюрер СС, в государстве — член Имперского совета обороны, а позднее и министр внутренних дел. Министерские посты или кресла членов Имперского совета обороны занимали и прочие высшие руководители партии — Гесс, Розенберг, Риббентроп, Дарре, Лей, Франк, Фрик.

К концу 1933 г. почти все руководящие должности в имперских, областных и местных органах власти заняли члены партии. Кандидатов на эти посты могли выдвигать только местные организации НСДАП. Жесткая централизация практически ликвидировала всякое местное самоуправление. Ни один чиновник не мог оставаться вне рядов нацистской партии. Под строгий контроль были поставлены и суды, члены которых могли комплектоваться только из обладателей партийных билетов.

Таким образом, все государственные органы оказались под всеобъемлющим оком национал-социалистов. Более того, в Третьем рейхе не мог быть принят ни один закон, если руководство партии предварительно его не рассмотрело и не одобрило. Принятие законов рейхстагом свелось к простой формальности, поскольку абсолютное его большинство составляли нацисты, а сам парламент был неотличим от партийного съезда, так же единодушно голосуя за все законы, уже завизированные в партийной канцелярии.

На съезде в Нюрнберге в 1935 г. Гитлер откровенно определил место нацистской партии в Германии: «Не государство дает нам приказы, а мы даем приказы государству». Если государство получило политическое благословение партии, то и она оказались под юридической защитой государства. Преступления против партии, подрыв ее престижа критическими высказываниями или даже политическими анекдотами наказывались тюремным заключением или отправкой в концлагерь, а то и смертной казнью. Срастание партийного аппарата с государственными органами было настолько тесным, что практически нельзя было различить, где начинается партия и кончается государство. Его учреждения стали насквозь партийными и политизированными, а партийные органы превратились в государственно-бюрократические организации. Национал-социалистическая партия утратила облик политической партии в обычном смысле этого слова и превратилась в государственно-принудительную организацию. В сущности, законы государства не имели силы для партии и ее членов, которые не могли привлекаться к обычной уголовной или гражданской ответственности. Совершивший преступление партиец вначале должен был быть исключен партийным судом из партии, а лишь затем как обычный гражданин Германии предавался гражданскому суду. Но большей частью партийные суды находили, что преступниками «двигали истинно национал-социалистические побуждения, а не какие-либо низкие намерения».

Обычной практикой стали и характерные для тоталитарной системы телефонные указания партийных бонз судьям о соответствующем приговоре. А поскольку все судьи были обязаны состоять в партии, то такие указания становились для них обязательными. Единство партии и государства распространялось и на идеологию. Как партийное знамя легко превратилось в государственный флаг, так и нацистская партийная идеология стала государственной. Как монопольно правящей стала партия, так монопольно господствующей оказалась и ее идеология. По словам Гитлера, если «национал-социализм как идеология не хочет сам себя уничтожить, он должен быть нетерпимым, т. е. при всех обстоятельствах отстаивать и проводить правоту своих взглядов и директив». Вторя фюреру, Геббельс заявил, что тот, кто не является национал-социалистом, априори не может оказаться правым.

Террор и пропаганда

Важнейшими инструментами упрочения нацистского режима являлись террор и пропаганда. Основным методом первого стало лишение свободы в различных вариантах. Особенно широко применялись превентивные аресты без судебного решения сроком от нескольких дней до многих месяцев. Поводом к такому аресту могло стать простое подозрение в принадлежности или симпатиях к КПГ или в «связях с марксистами». Арестованныйполицией, пока что соблюдавшей юридические процедуры, человек мог считать, что ему еще повезло. Куда хуже приходилось тем, кого хватали штурмовики, устроившие к весне 1933 г. только в Берлине более 50 пыточных бункеров и подвалов.

Поток арестованных непрерывно возрастал. В марте 1933 г. по приказу Гиммлера в Дахау близ Мюнхена в бараках бывшей пороховой фабрики был создан первый крупный концлагерь. К концу года в нем насчитывалось почти 5 тыс. заключенных, в основном (на 80–90%) коммунистов. За ними следовали социал-демократы и прочие «политические враги государства», составлявшие три четверти всех узников. Дахау стал моделью для других концлагерей, заменивших тюрьму и каторгу. Печальную славу образцового организатора этого вида террора стяжал второй комендант лагеря Теодор Эйке, а охрану составляли особые части СС «Мертвая голова».

Keep. 1933 г. концлагеря появились по всей немецкой земле. Однако прежняя веймарская регулярная полиция не очень подходила на роль инструмента беспощадного террора. Поэтому уже в апреле по инициативе Геринга вначале в Пруссии, а затем и в других землях была создана тайная государственная полиция — гестапо, задачей которой было расследование всех «опасных для государства политических устремлений». С ноября 1933 г. политическая полиция постепенно начала переходить под контроль Гиммлера, бывшего тогда шефом баварской полиции, хотя номинально она оставалась под надзором Геринга. Настоящим организатором тайной полиции явился группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих (1904–1942), бывший морской офицер, интеллектуально намного превосходивший своего шефа Гиммлера.

Ведомства СС имели три основные задачи — слежка и надзор за всем населением, выявление и преследование противников режима, и последующее их наказание. Первую задачу выполняла служба безопасности — СД во главе с Гейдрихом. Поскольку всякое общественное мнение было загнано в подполье, то СД располагала обширной сетью шпиков и доносчиков, строчивших пухлые «отчеты о настроениях».

Если СД была «глазами и ушами» нацистского режима, то гестапо и полиция, выполнявшие вторую задачу, были его «рукой». В июне 1936 г. все органы полиции и СС оказались под контролем «рейхсфюрера СС и шефа немецкой полиции» Гиммлера. Политическая и криминальная полиция подчинялись Гейдриху. Полицией порядка — охранной, местной и жандармерией — командовал генерал Курт Далюге. Существенным фактором усиления и эффективности террора стало объединение под эгидой СС политической и криминальной полиции.

Концлагеря — этот краеугольный камень репрессий — выполняли третью задачу: наказание или уничтожение противников нацистского режима. Назначенный «инспектором концлагерей и фюрером охранных отрядов СС» Эйке к 1937 г. организовал еще два крупных лагеря — Заксенхаузен под Берлином и Бухенвальд близ Веймара. К этому времени охранные части СС «Мертвая голова» насчитывали 3500 человек.

Столь же важным инструментом режима, как и террор, стала пропаганда. Ее задача состояла в привлечении на сторону нацизма тех 56% избирателей, которые в марте 1933 г. отдали свои голоса не нацистской партии. Значение пропаганды для стабильности режима и для успешного ведения современной войны никто не понимал лучше самого Гитлера. Посвященная этой проблеме глава в «Майн Кампф» была не только одной из лучших, но и невероятно циничной. Нацисты, как ни одна другая партия, использовали пропаганду в качестве оружия политической борьбы. В ход пошло все — пресса, радио, кино, грампластинки, плакаты. В избирательной кампании 1933 г. все предвыборные речи Гитлера транслировались по радио и доходили до каждого потенциального избирателя.

Имперское министерство народного просвещения и пропаганды под руководством Геббельса было создано 13 марта 1933 г. Благодаря заблаговременной подготовке его организация заняла всего несколько недель. Новый министр сразу прибрал к рукам функции других правительственных органов. МИД уступило ему заграничное вещание, МВД отдало Геббельсу вопросы культуры, министерство экономики — рекламу, выставки и ярмарки, министерство транспорта и связи — радио и телеграф. Это было логично, но в дальнейшем приводило к бесчисленным спорам о компетенции по тем или иным вопросам. Как и террор, пропаганда носила тотальный характер и была направлена на все население и на все сферы жизни. Геббельс выработал золотое правило пропаганды — простота, размах и концентрация. Днем и ночью, на улице и на работе, дома и в магазинах, в ресторанах и кинотеатрах на людей обрушивался поток печатной и радиопропаганды. Несомненно, Геббельс был самым блестящим мастером пропаганды в Европе. Не случайно американский историк Р. Герцштейн назвал свою книгу о нацистской пропаганде «Война, которую выиграл Гитлер».

Пропагандист, по Геббельсу, должен быть «лучшим знатоком человеческих душ… Он должен знать не только душу народа вообще, но и улавливать все ее тайные колебания. Он должен обращаться к народу в целом и к отдельным его слоям, он должен говорить с рабочим, крестьянином, бюргером, с жителем Южной Германии и с жителем Северной Германии, он должен уметь говорить с людьми различных профессий и верований. Он должен всегда говорить на языке, понятном для народа». В одном из выступлений Геббельс подробно изложил намерения нацистов перестроить различные виды пропаганды с целью подчинения их задачам фашистского режима.

Сам Геббельс занимал три поста — главного партийного пропагандиста, министра пропаганды и руководителя Имперской палаты культуры. Однако он не был единственным на этой ниве властелином, особенно в руководстве печатью. Здесь у него было два серьезных конкурента — «старые бойцы» партии, «рейхсляйтер по делам прессы» Макс Аман и начальник отдела прессы в кабинете Отто Дитрих. Аман уже в 1921 г. руководил центральным издательством партии в Мюнхене, а к началу войны контролировал 80% газетных издательств Германии. От него зависело, кто может или не может издавать газеты в Третьем рейхе. Дитрих оказывал большое влияние на содержание пропаганды, поскольку получал личные указания фюрера, отнюдь не всегда координировавшего свои выступления с Геббельсом. В сферу деятельности министра пропаганды постоянно вторгался также официальный идеолог партии Розенберг, откровенно считавший малютку-доктора «аморальным типом». Но острый на язык Геббельс не оставался в долгу и публично именовал Розенберга «сумасшедшим обитателем психушки» и «шумным дурачком». Дебютом министра Геббельса стал «день Потсдама», 21 марта 1933 г. Это был прекрасно поставленный спектакль о примирении и союзе молодого нацистского движения и доброй старой Пруссии. Сценой служила гарнизонная церковь в Потсдаме, где на свое первое заседание собрался новый состав рейхстага. Под звон колоколов, оглушительный салют и аплодисменты вставших зрителей канцлер в мешковато сидевшем черном пальто и президент в полной униформе кайзеровского фельдмаршала после коротких речей обменялись символическим рукопожатием над саркофагом их общего кумира Фридриха Великого. Все выглядело так, как и задумывал Геббельс — Третий рейх становился единственным законным наследником и продолжателем кайзеровской империи.

Создание министерства пропаганды, несомненно, означало новую ступень в укреплении нацистского режима. Это был переход к невиданным еще ранее в истории Германии тотальным действиям и формам идеологической обработки широких масс немецкого народа.

«Коричневая революция»

Когда Гитлер подчинил себе Германию, перед ним встал ряд еще нерешенных проблем, главной среди которых была проблема предотвращения второй революции. Первым о необходимости такой революции заговорил шеф СА Эрнст Рем (1887–1934), призвавший нацистов приступить к ее осуществлению. Так же думал и Геббельс, заявивший, что «революцию надо продолжать повсеместно». Нацисты уничтожили левых противников. Но, по убеждению рядовых партийцев, остались правые: крупный капитал, аристократия, юнкерство, прусские генералы, прочно державшие армию в своих руках. Их-то и хотели ликвидировать радикальные члены НСДАП. Рем, под командованием которого находилось более 2 млн. отлично вооруженных штурмовиков, прямо заявил о необходимости ликвидировать «реакционеров, не имеющих никакого понятия о революционном духе»^[215].

Но Гитлер рассуждал иначе, рассматривая социалистические лозунги только как тактическое средство завоевания масс. В речи перед руководителями СА и СС он подчеркнул, что будет «беспощадно пресекать всякие разговоры о второй революции, которая привела бы только к хаосу». Фюрер быстро запретил «Боевую лигу коммерсантов среднего сословия», которая устраивала погромы в крупных универмагах или просто захватывала их, и назначил министром экономики прожженного дельца, директора крупнейшей в Германии страховой компании Карла Шмидта. Разочарование рядовых нацистов было велико. Эти обедневшие и недовольные люди видели, что рушатся их надежды поживиться добычей и получить хорошие места в коммерции или органах управления. Экономический эксперт партии Готфрид Федер настаивал на национализации крупного капитала, отмене рентных доходов и «процентного рабства». Новый министр сельского хозяйства Вальтер Дарре пригрозил перепуганным банкирам сокращением крестьянских долгов, просто списав их основную часть.

Положение обострилось и из-за старых разногласий Гитлера с Ремом, который требовал превратить СА в костяк будущей народной армии, избавиться от «этих старых болванов», как он именовал прусских генералов, и заменить их крепкими парнями из штурмовиков. Но Гитлер понимал, что от армейского командования зависит его судьба, особенно теперь, когда Гинденбург совершенно одряхлел.

В феврале 1934 г. Рем представил правительству меморандум, предложив начать формирование народной армии на базе штурмовых отрядов. На офицерский корпус меморандум подействовал, как красная тряпка на быка. Командование не могло допустить, чтобы перевооружение, обещанное Гитлером, и вся армия попали под контроль «казнокрадов, хулиганов, пьяниц и гомосексуалистов», как выразился будущий главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер Браухич. Впрочем, штурмовиками уже тяготился и сам Гитлер. Он здраво полагал, что только поддержка военных поможет ему сохранить власть после смерти Гинденбурга, что в качестве инструмента власти кадровая армия гораздо полезнее, чем буйная орава штурмовиков… Его всерьез начали беспокоить трескучие тирады Рема о второй революции, в ходе которой «серый остров» рейхсвера будет поглощен «коричневым половодьем» СА.

К лету стало очевидным серьезное беспокойство консервативных элит, а напряженность между СА и армией настолько обострилась, что под угрозой оказалась позиция самого канцлера. Судьба лидеров СА была решена, когда в руководстве партии Геринг и Гиммлер договорились действовать совместно с целью сместить их общего и опасного конкурента Рема, используя для этого части СС, вооруженные из арсеналов рейхсвера. В ночь «длинных ножей», 30 июня 1934 г. почти все руководители СА были арестованы и немедленно расстреляны. В ходе кровавой чистки погибли также некоторые давние недруги фюрера — его прежний соперник по партии Грегор Штрассер, личный секретарь Папена Эдгар Юнг, руководитель берлинской организации «Католическое действие» Эрих Клаузенер, давно отошедший от политики Густав Кар, которому Гитлер так и не простил поведения во время «пивного путча». Были также убиты бывший канцлер Шлейхер и его ближайший сотрудник, генерал-майор Фердинанд фон Бредов, на что командование рейхсвера отреагировало с олимпийским спокойствием. Гинденбург выразил благодарность Гитлеру как «спасителю немецкой нации» и ворчливо заметил, что давно надо было покончить с этой «бандой гомосексуалистов»^[216].

О количестве жертв существуют самые противоречивые сведения. Гитлер в рейхстаге заявил, что погибло 77 человек. В «Белой книге», изданной в Париже немецкими эмигрантами, называется 401 убитый, но приводятся имена всего 116 человек. Фигурирует и цифра в тысячу человек или чуть более. Кровавая расправа Гитлера с беспокойной частью своего движения стала решительным шагом и критическим моментом в консолидации его власти. Была ликвидирована сила, которая потенциально могла стать серьезной оппозицией. После «ночи длинных ножей» СА под руководством их нового шефа, обергруппенфюрера Виктора Лутце, были реформированы и в военном отношении уступили первенство вышедшей на сцену новой мощной силе — СС, преторианской гвардии фюрера, которая заметно усилила его позиции. 20 июля Гитлер объявил СС «самостоятельной организацией внутри НСДАП» и разрешил Гиммлеру начать формирование воинских частей СС, явно не желая оказаться в полной зависимости от армии, все еще настроенной скорее прусско-консервативно, чем национал-социалистически.

Утром 2 августа 1934 г. на 87-м году жизни скончался президент Гинденбург. Гитлер провозгласил себя фюрером и рейхсканцлером, упразднив пост президента и взяв на себя его функции. Тем самым он давал понять, что его авторитет зиждется на более высокой легитимности, чем у его предшественников. Президентов в Германии было уже два, но фюрер оставался единственным, первым и последним. По инициативе Бломберга все солдаты принесли торжественную присягу на верность не конституции, а лично Гитлеру. Учитывая жесткий этический кодекс немецких вооруженных сил, трудно переоценить значение такого изменения. Чуть позднее присягу на верность лично фюреру принесли и все государственные гражданские служащие. А 19 августа на референдуме более 38 млн. немцев одобрили решение Гитлера взять на себя все функции президента. Лишь 4,25 млн. чел. имели мужество голосовать против этого нововведения.

Экономика Третьего рейха

Сразу после прихода к власти нацистский режим начал устанавливать свой контроль над экономикой. Заключалось это в ограничении конкуренции и рыночных отношений, введении административных методов управления и планирования, а затем — монополии государства на распределение важнейших экономических ресурсов Германии. В феврале 1934 г. был издан Закон «О подготовке органического построения германской экономики». В промышленности создавалось 13 главных групп, состоявших из множества отраслевых. Ими руководили «фюреры промышленности», функции которых перекрещивались с полномочиями министра экономики. На практике это вело к постоянной неразберихе и злобным склокам. Поэтому, по настоянию Шахта, была образована Организация промыслового хозяйства, делившаяся на имперские группы: промышленности, торговли, ремесла, банков, страхового дела и энергетики. Ниже располагалась целая паутина более мелких групп. Членство в этой Организации было обязательным, в результате, она контролировала все немецкое хозяйство.

Эта невероятно сложная система с бесчисленными палатами и отделами, бесконечными правилами, инструкциями и законами вела к неимоверному размаху коррупции и взяточничества. С другой стороны, действительно казалось, что Германия экономически возрождалась. Безработица сократилась с 6 млн. в 1933 г. до 0,4 млн. чел. в 1938 г. Но произошло это за счет осуществления лихорадочной подготовки к войне, усиленного перевооружения страны, широкого развертывания общественных работ по строительству автобанов, каналов и дамб. В 1933–1937 гг. промышленное производство возросло на 102%, а национальный доход — в два раза. Третий рейх стал походить на гигантский пчелиный улей, в котором каждый трудился, не покладая рук.

Однако, хотя в стране появились миллионы новых рабочих мест, доля немецких рабочих в национальном доходе упала с 56,9% в кризисном 1932 г. до 55,6% в 1938 г., когда происходил экономический бум. Одновременно доля прибыли с капитала возросла с 17,4 до 26,6%, Пропаганда трубила о солидарности и общей ответственности предпринимателей и рабочих, но от нацистской политики больше всего выигрывали капиталисты. Так, если в 1934 г. концерн Круппа получил 6,65 млн. марок прибыли, то в 1938 г. — уже 21,11 млн. Колоссальной была прибыль немецких банков — она поднялась с 36,3 млн. марок в 1934 г. до 1342,1 млн. в 1939 г.

Что же касается рабочих, то они фактически были отданы во власть хозяев, официально ставших фюрерами своих предприятий. Их заработная плата снизилась, а различные отчисления, взносы и налоги составляли от 15 до 35% заработка. Введя в феврале 1935 г. обязательные трудовые книжки, без которых никто не мог устроиться на работу и которые хранились у администрации, нацистский режим, по сути, восстановил внеэкономическое принуждение. В июне 1938 г. было принято постановление, обязывающее каждого немца отрабатывать трудовую повинность там, куда его направило государство. Уклонение наказывалось штрафом и тюремным заключением. Правда, отбывавший трудовую повинность человек не мог быть уволен предпринимателем без согласия властей, так что он имел определенную гарантию сохранения работы. Чтобы отвлечь рабочих от их трудного существования, руководитель ГТФ Лей, разъяснявший, что «гораздо важнее утолить духовный голод людей, чем заполнить их желудки», предложил создать организацию по обеспечению отдыха и досуга «Сила через радость» (Kraft durch Freude). Она действительно облегчала жизнь простых немцев, создавая многочисленные союзы и клубы, начиная от шахматных или футбольных обществ и кончая кружками любителей канареек или роз. «Сила через радость» организовывала для членов ГТФ невероятно дешевые туристские поездки и морские круизы. Так, если среднемесячный заработок в промышленности составлял 130–140 марок, то круиз вокруг Италии стоил примерно 155 марок, недельная поездка на Северное море — 35 марок, а неделя отдыха на морском курорте на острове Рюген обходилась всего в 20 марок. До войны в Италии смогла побывать треть немецких рабочих^[217]. Организация распространяла дешевые, ценой всего в одну марку, а чаще и вовсе бесплатные, билеты в театры, оперу, на концерты^[218].

Вскоре после прихода к власти Гитлер заявил, что каждый немец или по крайней мере каждый рабочий должен иметь свой народный автомобиль — Фольксваген ценой в 990 марок. Организация Лея рьяно взялась за строительство близ Брауншвейга огромного завода с ежегодной производительностью в 1,5 млн. машин. Трудовой фронт вложил в строительство 50 млн. марок, но основную долю финансирования несли сами рабочие, обязанные отчислять в неделю от 5 до 15 марок в зависимости от заработка. Когда сумма взносов достигала 750 марок, будущий покупатель получал номерной сертификат, позволявший получить автомобиль, как только тот сойдет с конвейера. План был превосходным и весьма современным. Беда только в том, что, кроме опытной партии, ни одного автомобиля-жучка, обтекаемую форму которого придумал сам фюрер, так и не было изготовлено. Выплатив около 100 млн. марок, немецкие рабочие не получили назад ни пфеннига. К началу войны завод перешел на выпуск более необходимых грузовиков и санитарных автобусов.

Успешное перевооружение Германии было бы немыслимо без финансового таланта Шахта. Его виртуозное умение проявилось в том, что в 1936 г. рейхсмарка имела одновременно 237 курсов, с финансово-экономической точки зрения факт из области фантастики. Созданная Шахтом система кредита в Германии, у которой было мало легкореализуемого капитала и почти не было валютных запасов, стала уникальной. Примером тому являлись гарантированные государством мефовекселя, которые выдавал Рейхсбанк. Ими расплачивались с компаниями по производству вооружений. Мефовекселя не фигурировали в государственном бюджете, но выпущенные на сумму в 12 млрд. марок, они обеспечили финансирование перевооружения Германии. Гитлеру, который был полным невеждой в экономике и на которого она нагоняла тоску, никак не мог понять, в чем состоит хитрость Шахта, и министр финансов Иоганн Шверин фон Крозиг, помявшись, объяснил ему, что это всего лишь один из способов печатания денег^[219]. Тяжелая промышленность, которой не мешал даже закон об ограничении прибыли шестью процентами, также не осталась в накладе. В 1938 г. общие накопления предприятий в облигациях составили 2 млрд. марок, а невыплаченные прибыли — 5 млрд. Поистине, нацистская Германия стала золотоносным Клондайком для крупного промышленно-финансового капитала.

Четырехлетний план

В августе 1936 г. Гитлер составил секретный меморандум о необходимости скорейшего перевооружения Германии. Он настолько откровенно изложил свои замыслы, что доверил его содержание лишь Герингу и Бломбергу. Утверждая, что величайшую опасность для Европы представляет большевизм, Гитлер писал, что если Германия в несколько лет не превратит свою армию в сильнейшую в мире, то рейх погибнет. Поэтому, подчеркнул фюрер, главнейшая задача, которой следует подчинить все остальные, состоит в том, чтобы через четыре года сделать немецкую армию готовой к крупномасштабным боевым действиям, а немецкое хозяйство — готовым к большой войне. Так родился четырехлетний план. Для его реализации создавался Генеральный совет во главе с рейхсминистром авиации Германом Герингом. Канцлер поставил своей целью осуществить не только военную, но и экономическую мобилизацию страны — создать запасы сырья и продовольствия, обеспечив успех в скоротечной войне, а затем за счет побежденных стран решить все остальные проблемы. Назначение «толстого Германа» фактическим руководителем немецкой экономики означало резкое изменение условий альянса между нацистским режимом и старой промышленно-финансовой элитой в пользу первого.

По декрету 18 октября Герингу как уполномоченному фюрера и партии давалось право издавать любые приказы и инструкции всем государственным и партийным инстанциям. Свое назначение импульсивный и честолюбивый нацист № 2 принял с нескрываемым самодовольством. Но его склонность недооценивать проблемы и избегать кропотливой будничной работы привели к тому, что сначала он направил свою энергию на борьбу с конкурирующими ведомствами, всячески напирая на то, что является «хозяином германских денег», а потому требует абсолютного повиновения.

Четырехлетний план явно отдавал авантюризмом. До минимума был сокращен импорт товаров, вводился жесткий контроль над ценами и зарплатой, дивиденды по акциям ограничивались 6-ю%. Возникли огромные заводы по производству синтетического бензина и каучука, тканей и другой продукции из отечественного сырья. Поскольку рурские концерны предпочитали более богатую и рентабельную в переработке скандинавскую руду, то «комиссар по железу» в администрации четырехлетнего плана Пауль Плейгер летом 1937 г. настоял на создании акционерного общества «Рейхсверке Герман Геринг» по добыче и переработке низкокачественной отечественной руды в Зальцгиттере, а затем и в Австрии. Нацистская партия заняла командные высоты в экономике, а частные промышленники, которым Геринг обоснованно сулил золотые горы прибылей от гонки вооружений, превратились в винтики военно-промышленной государственной машины.

Пока министром экономики оставался Шахт, люто ненавидевший хвастуна и экономического невежду Геринга, он резко протестовал против дилетантских и поспешных шагов и настаивал на праве предпринимателей самим принимать решения с точки зрения их интересов. Сменивший в августе 1937 г. непокладистого Шахта старый «борец партии» Вальтер Функ с изумлением и даже ужасом обнаружил, что деятельность промышленников скована такой колоссальной отчетностью и столь жесткими ограничениями, что они заняты не столько делом, сколько составлением отчетов и изучением указаний — что, сколько и по какой цене производить.

Нет достаточного статистического материала, чтобы обоснованно судить о реальном значении четырехлетнего плана в экономическом развитии рейха в 1936–1939 гг. Но совершенно очевидно, что поставленные в меморандуме Гитлера цели полностью достигнуты не были. К 1939 г. не было осуществлено намеченное самообеспечение Германии сырьем, валютой и продовольствием. Производство горючесмазочных материалов далеко отставало от запланированного, а их синтетические заменители оставались низкокачественными. Ощущалась также острая нехватка необходимой для зарубежных закупок валюты. Однако начавшееся в 1937 г. оживление мировой торговли способствовало значительному увеличению немецкого экспорта, прежде всего изделий машиностроительной и электротехнической промышленности. Он возрос на 23% и обеспечил Германию валютой на сумму в 150 млн. рейхсмарок. Аншлюс Австрии в 1938 г. принес Третьему рейху еще 295 млн. золотом и валютой. Но и государственный дол г в 1938 г. достиг астрономической цифры в 42 млрд. марок и увеличился по сравнению с 1932 г. в три раза.

С другой стороны, принятая по четырехлетнему плану программа привела к ускоренному развитию новых отраслей и технологий, в первую очередь в производстве целлюлозы, пластмасс, вискозы, кожзаменителей. Другим структурным изменением немецкой экономики стало перемещение центра тяжести промышленности с запада на юг Центральной Германии. Отчасти по стратегическим соображениям, отчасти вследствие географического расположения крупнейших запасов бурого угля появились огромные химические предприятия в Мерзебурге и Шконау. Алюминиевая промышленность, в которой Германия вышла на первое место в мире, сконцентрировалась в Биттерфельде, заводы по производству синтетического бензина и мазута — в Магдебурге, Цайце и Белене. По сравнению с этим, крайне мало внимания уделялось производству товаров массового спроса. Если в 1933 г. их доля составляла 44,5% в общем валовом продукте, то в 1939 г. она упала до 18,9%. Соответственно, до 81,1% выросла доля производства средств производства, прежде всего в военной отрасли.

Осуществление четырехлетнего плана привело не только к установлению полного контроля нацистской партии над экономикой, но и к усилению уже ранее наметившейся тенденции к концентрации производства в руках крупнейших концернов. Показателен в этом отношении взлет химического концерна ИГ Фарбениндустри, когда Геринг назначил одного из его директоров, Карла Крауха, своим генеральным комиссаром в химической промышленности. В августе 1938 г. он передал Крауху весь контроль над производством нефтепродуктов, резиновых изделий, взрывчатых веществ и легких металлов, чтобы ослабить в этой сфере влияние военных ведомств по экономическому планированию. Краух блестяще справился с порученной ему задачей, собрав для своего шефа богатый материал о непродуктивности и некомпетентности военно-промышленного управления, что и позволило Герингу добиться значительного сужения полномочий военных. В результате, ИГ Фарбениндустри стал химическим монстром и образцом сотрудничества нацистского режима и крупного капитала в подготовке войны, которое и привело после 1945 г. директоров концерна и некоторых других капитанов немецкой индустрии на скамью подсудимых.

Хотя в 30-е гг. тенденция к усилению государственного вмешательства в экономику проявилась во всех развитых странах, в Германии этот поворот обозначился раньше и принял наиболее радикальные формы. Сохранив частную собственность, нацистский режим осуществил одновременно жесткую централизацию в экономике, управляя ею командно-административными методами. При этом примечательно, что накануне краха Гитлер высказывал горькое сожаление, что не экспроприировал в свое время всю промышленность.

Национал-социализм и крестьянство

Когда Гитлер пришел к власти, немецкое сельское хозяйство переживало тяжелые времена. Доходы от него в 1932/33 финансовом году упали на 1 млрд. марок по сравнению с 1924/25 годом. За это время общие долги земледельцев достигли баснословной суммы в 12 млрд. марок. Столь трудное положение дел взывало к решительным действиям, и Гитлер заявил, что главным приоритетом для нового правительства является «устранение бедственного положения в сельском хозяйстве», в противном случае «крах немецкого крестьянства станет крахом немецкого народа». Еще в программе 1928 г. НСДАП пообещала крестьянам земельную реформу, издание закона о безвозмездной конфискации земли, отмену поземельной ренты и запрет всякой спекуляции землей. Но после прихода к власти нацисты забыли все обещания. В 1938 г. 2,5 млн. мелких хозяйств имели земли меньше, чем горстка юнкерства, составлявшего 0,1% населения Германии. Нацистская диктатура даже не покусилась на огромные остэльбские латифундии, порядки в которых напоминали феодальное средневековье.

Тем не менее нацисты громогласно провозгласили новую аграрную программу, в которой на все лады подчеркивалось, что крестьянство — это соль земли и опора Третьего рейха. Летом 1933 г. был произведен общий перерасчет долгов, и они были снижены наполовину — с более чем 1 млрд. марок до 650 млн. Одновременно для аграрной продукции был существенно снижен налог с оборота, примерно на 50%. В итоге доходы от ее продажи выросли с 6,7 млрд. марок в 1933 г. до 10,7 млрд. в 1938 г., т. е. на 60%. В целом за первые два года нацистского режима оптовые цены на сельхозпродукцию поднялись в среднем на 20%, хотя одновременно выросли цены и на необходимые крестьянству машины и удобрения. Во всяком случае, сельским хозяевам жилось лучше, чем рабочим и тем мелким предпринимателям, которые не сумели подобрать ни крошки от жирного пирога военных заказов.

Но перевооружение страны сказалось негативно и на сельском хозяйстве. Сельские рабочие уходили в военную промышленность, а это ставило в трудное положение мелкие хозяйства, часто разорявшиеся. Если в 1933 г. в сельском хозяйстве было занято 28,9% самодеятельного населения, то в 1939 г. — 25,9%. С другой стороны, за эти годы в три раза увеличилось количество сельскохозяйственной техники. Ускоренная механизация и более широкое применение удобрений привели к росту общего объема аграрной продукции на 20%. Однако самообеспечения страны сельскохозяйственными продуктами нацисты так и не добились. К 1939 г. Германия могла обеспечить себя продовольствием только на 93%^[220].

Бесспорные (хотя и скромные) успехи нацистской аграрной политики, и прежде всего структурная реорганизация сельского хозяйства, были заслугой созданного в 1930 г. аграрного отдела партии. Его возглавлял Рихард Вальтер Дарре, в отличие от прочих нацистских бонз прекрасно знавший свое дело, поскольку был специалистом-аграрником с университетским дипломом. Он был также автором книги «Крестьянство как источник жизни нордической расы», на которую обратил внимание сам Гитлер.

Гитлер и Гиммлер довольно долго находились под влиянием аграрной романтики, антиурбанизма и антимодернизма Дарре. Тот занимался формированием аппарата аграрного отдела партии, не обладая, однако, необходимыми для этого организаторскими способностями. Аграрная романтика Дарре простиралась довольно далеко: он стремился оставить крестьянина крестьянином, а всю аграрную сферу в целом извлечь из-под влияния естественного рыночного механизма, искусственно оградив его от кризисов, сопровождающих процесс развития экономики. Первоначально Дарре смог последовательно осуществлять принцип приоритета идеологии над экономикой. Несмотря на огромные финансовые проблемы Третьего рейха, налоги на крестьян систематически снижались. В июне 1933 г. Дарре стал министром сельского хозяйства и продовольствия. Перед ним была поставлена задача преобразовать все сельское население от крупного землевладельца до нищего батрака, от хозяина булочной до владельца сахарного завода в единое унифицированное имперское продовольственное сословие. В сентябре 1933 г. был введен порядок регулирования производства, переработки и сбыта сельскохозяйственных продуктов по заранее установленным ценам. Руководил сельским хозяйством огромный бюрократический аппарат в 20 тыс. чел.

Самым нашумевшим аграрным законом нацистского режима стал вышедший 29 сентября 1933 г. закон о наследственных дворах, по которому крестьянские хозяйства от 7,5 до 125 га — а они составляли 55% сельскохозяйственных площадей Германии — были объявлены «наследственными дворами», не подлежащими разделу или дроблению в процессе наследования, отчуждению за долги или продаже без судебного разрешения; после смерти хозяина они переходили лишь к одному наследнику по старшинству. Этот закон отвечал задаче предотвращения распыления крестьянской собственности и сохранения крестьянского двора как единицы эффективной хозяйственной системы. Наследство передавалось только по мужской линии, бездетная вдова крестьянина имела право лишь на незначительную компенсацию, без учета доли ее приданого, даже в виде земли, и вложенного в хозяйство труда совместно с мужем. Стремление нацистов отстранить женщин от права собственности на землю на практике не удалось довести до конца — слишком нелепым оно было: в 1933–1939 гг. 11% единоличных владельцев сельскохозяйственных угодий были женщины^[221]. Крестьяне были недовольны законом, запрещающим самостоятельно распоряжаться своей землей, передавать ее дочерям, если не было сыновей, или зятю. На практике, впрочем, крестьяне могли добиться нужного им решения наследственного иска, поскольку местные крестьянские функционеры более важными считали интересы производства, а не идеологические мотивы своих руководителей. Владеть наследственным двором могли только немцы, доказавшие чистоту своей арийской крови с 1800 г. Они удостаивались почетного звания «крестьянин». Владельцы земельных участков, не подпадавших под «наследственные дворы», оставались просто «сельскими хозяевами». В законе отчетливо выразилась установка на сохранение «крестьянства как чистокровного источника немецкого народа». Крестьянство должно было стать главным героем будущей восточной колонизации. Всего на статус «наследственных дворов» было переведено почти 690 тыс., или 21,6% крестьянских хозяйств, которым принадлежало 38% всей сельскохозяйственной площади.

Женщина в нацистской Германии

В 1932–1934 гг. национал-социалистический режим приступил к мерам по ликвидации доставшегося им в наследство тяжелого экономического положения страны, развернув в том числе кампанию по увольнению с работы замужних женщин, чтобы освободить их места для безработных мужчин.

Германский национал-социализм перенял антифеминизм итальянского фашизма, но проводил эту политику более жестко и последовательно. В глазах его идеологов прогресс, которого добилась Веймарская республика в освобождении женщин от оков кайзеровской эпохи, являлся непозволительной дерзостью. Образ эмансипированной берлинки 20-х гг. они воспринимали как угрозу и общественной морали, и доминированию мужчин, и даже будущему арийской расы. Правда, во время выборов президента в 1932 г., когда Гитлеру были крайне необходимы голоса избирателей, НСДАП провозгласила, что «мужчина и женщина — товарищи в жизни и работе», а семья — это «наименьший, но самый ценный элемент всей государственной системы», но это был не более чем предвыборный лозунг.

После прихода нацистов к власти стремление женщин к профессиональной, политической или академической карьере сразу стало рассматриваться ими как противоестественное явление. Высшим счастьем женщины объявлялось ее пребывание у семейного очага рядом с мужем. Как однажды прямо высказался Гитлер: «Наша женская программа сводится к одному слову — дети»^[222]. Не случайно еще в 1921 г. в НСДАП было принято решение не допускать женщин до высоких партийных постов. В сентябре 1932 г. среди 108 коричневых депутатов рейхстага, в отличие от других партийных фракций, не было ни единой женщины.

Уже с весны 1933 г. началось планомерное очищение государственного аппарата от занятых в нем женщин, и не только государственного аппарата — беспощадно увольнялись замужние представительницы прекрасного пола, работавшие врачами, ибо нацисты объявили здоровье нации такой ответственной задачей, которую нельзя доверить женщине. В 1936 г. из органов юстиции были удалены замужние женщины, работавшие судьями или адвокатами. Резко сократилось количество учительниц, а в женских школах основными предметами стали домоводство и рукоделие. Уже в 1934 г. в немецких университетах из прежних 10 тыс. студенток осталось всего 1,5 тыс. Примечательна и судьба женской половины последнего веймарского рейхстага. Четыре депутатки покончили с собой, десять попали в концлагерь, 30 некоторое время находились под арестом, а 40 были вынуждены эмигрировать в другие страны^[223]. Более дифференцированную политику проводил режим в отношении женщин, занятых на производстве и в сфере услуг. Нацисты не тронули ни те 4 млн. женщин, которые по налоговой статистике проходили как «домашние помощницы», ни многочисленный слой продавщиц — зато их рабочий день оплачивался неполностью. Напротив, эти занятия были объявлены «типично женскими». Всячески поощрялась трудовая повинность девушек. С января 1939 г. она стала обязательной для всех незамужних женщин моложе 25 лет. Направлялись они главным образом в деревню или служанками к многодетным матерям.

Нацистский режим был весьма заинтересован в увеличении населения. Если трудящаяся женщина вступала в брак и добровольно оставляла работу, ей выдавалась беспроцентная ссуда в 600 марок. Ссуда в 1000 марок предоставлялась, если за шесть месяцев до брака невеста уходила с работы. Результат был поразителен. К 1935 г. было выплачено 378 тыс. ссуд на сумму 206 млн. марок, уже в 1933 г. было заключено на 200 тыс. браков больше, чем в 1932 г., — наглядное свидетельство эффективности демографической политики нацистов^[224]. Государственные брачные ссуды были поддержаны выплатами частных компаний. Так, гамбургская табачная компания Реемстма премировала своих работниц 600 марками, если они увольнялись после вступления в брак.

С 1934 г. началось активное поощрение рождаемости, вводились детские и семейные пособия, соответствующая медицинская помощь оказывалась по льготным расценкам. Была создана широкая сеть специальных школ, где беременных женщин готовили к будущему материнству. Пропаганда не уставала превозносить достоинство и честь матери, а те женщины, которые имели восемь детей, награждались Золотым материнским крестом. Нацистская Германия стала единственной развитой европейской страной, в которой постоянно росла рождаемость. В 1934 г. родилось более 1 млн. детей, а в 1939 г. — уже 1 млн. 410 тыс. Если в 1933 г. на тысячу женщин приходилось 58,9 случаев рождения детей, то в 1939 г. — уже 84,8^[225].

К началу войны число женщин — членов партии возросло по сравнению с 1935 г. в три раза и составляло 16,5%. Если они стремились к участию в общественно-политической жизни, то им предлагалась идеологическая работа по воспитанию других женщин в национал-социалистическом духе. Различные нацистские женские организации насчитывали более 7 млн. членов. Они выпускали многочисленные женские журналы, устраивали разнообразные культурные и образовательные мероприятия, вечера отдыха и танцев, благотворительные концерты, выставки цветов.

Немецкая пресса всячески подчеркивала, что выдающиеся успехи великолепной актрисы и режиссера Лени Рифеншталь или знаменитой спортсменки, летчицы Ханны Рейч, проведшей в 1937 г. первое испытание вертолета, якобы органично связаны с их глубокой верой в принципы национал-социализма. Образцами для подражания объявлялись также бывшая актриса, «первая дама» Третьего рейха Эмми Геринг и руководившая с 1933 г. Немецким бюро моды, мать шестерых детей Магда Геббельс, умопомрачительные туалеты которой наглядно показывали немкам, что истинной национал-социалистке нет никакой надобности облачаться в скромную униформу Союза немецких девушек. Образцом немецкой жены и матери могла являться и руководительница всех женских нацистских организаций, мать 11 детей Гертруда Шольц-Клинк — всегда в белой блузке с галстуком и темном жакете, с короной уложенных кольцом светловолосых кос.

Немецкие женщины спокойно и в целом безропотно воспринимали проводимую по отношению к ним политику. Они были довольны уже тем, что муж имеет работу и регулярно приносит домой небольшую зарплату, что можно пойти в магазин, не опасаясь оказаться в столпотворении уличного побоища, что в мире начинают считаться с их любимой Германией. Когда на партийном съезде 1934 г. Гитлер в беседе с активистками женских организаций заявил, что существует противоположность между большим и жестоким миром мужчин, борющихся «за государство и общество», и «маленьким миром» женщины, который «ограничивается ее мужем, ее семьей, детьми и домом», то его слова встретили больше согласия, чем возражений, в первую очередь у представительниц евангелических организаций. А на съезде партии в 1937 г. Гитлер произнес большую речь перед 20 тыс. немок, собравшихся со всех концов страны. Перед ним были молодые девушки и почтенные старушки, помнившие еще великого Бисмарка, красавицы и дурнушки, озлобленные фурии и романтичные мечтательницы, женщины с высокими моральными устоями и дамы не слишком строгого поведения. Гитлер не слишком глубоко разбирался в женской душе. Но он интуитивно нашел слова, вызвавшие подлинный экстаз: «Что дал вам я? Что дала вам национал-социалистическая партия? Мы дали вам Мужчину!». В ответ на пламенного оратора обрушивается шквал аплодисментов и восторженных истерических воплей.

Лояльному отношению немок к новому режиму способствовало и улучшение к 1936 г. материального благосостояния населения. Из-за нехватки рабочих рук были смягчены ограничения для занятости женщин на производстве. Возможно, это выглядит парадоксально, но режим, отношение которого к роли женщин в обществе воплощало антифеминизм, немало способствовал улучшению их реального положения. Поэтому неудивительно — мы это видим, глядя на кадры кинохроники, — что подавляющее большинство женщин Германии боготворили своего обожаемого фюрера. Им глубоко импонировало утверждение Розенберга, что «обязанность женщины — поддержать лирический аспект жизни».

Во время войны из-за нехватки рабочей силы представители вермахта, правительства и партийные бонзы разработали закон об обязательной женской трудовойповинности. В июне 1940 г. закон был согласован со всеми инстанциями, но неожиданно его отказался подписать Геринг, который до этого полностью поддерживал министра труда Франца Зельдте в этом вопросе. Теперь же Геринг посчитал принуждение женщин работать сомнительным по социальным причинам, а нехватку рабочих на военных предприятиях он собирался восполнить военнопленными и людьми, угоняемыми с оккупированных территорий.

Хотя технократы, военные и промышленники настаивали на введении обязательной женской трудовой повинности, партийные лидеры воспрепятствовали этому по политическим и идеологическим соображениям. Капитанам индустрии оставалось только призывать женщин добровольно помочь родине в час испытаний. Однако широкая пропагандистская кампания особых результатов не дала. К 1941 г. из 3 млн. женщин в возрасте от 17 до 45 лет работой было охвачено лишь 900 тыс.^[226].

Молодежная политика

Прекрасно понимая, что молодежь — это завтрашний день страны, нацисты уже в 1922 г. создали в Мюнхене Молодежный союз НСДАП, ставший прообразом «Гитлерюгенда». Сама организация «Гитлерюгенд» была создана в 1926 г., ее первым руководителем был Курт Грубер. В 1933 г. «Гитлерюгенд» был объявлен единственной молодежной организацией в Германии. Ее руководителем стал молодой, приятной внешности потомок старинного дворянского рода с примесью американской крови Бальдур фон Ширах (1907–1974). После того как в 1940 г. он был назначен гауляйтером Вены, «Гитлерюгенд» возглавил его заместитель и председатель Комитета молодых юристов Артур Аксман. Масштабы этой организации были так велики, что многие наблюдатели в Германии и за границей вообще воспринимали национал-социализм почти исключительно как молодежное движение, призванное спасти Германию от хаоса демократии и от беззакония.

Национал-социализмом с самого начала была использована сила, присущая молодежи во всех революциях. Более того, нацисты понимали: если молодежь окажется в плену их мировоззрения, их будущее обеспечено. Они извлекали политический капитал из неудовлетворенности молодежи, из ее стремления к бунту против родителей и школы. В кон. XIX в. большая часть буржуазной молодежи проявила желание отделиться от «респектабельного» общества, к которому принадлежала по рождению. Гитлер показал им путь, и многие молодые люди, и не только не из числа безработных, устремились в ряды партии, привлеченные активностью нацистов, их приверженностью героическим поступкам и их четко обозначенными целями. Молодые люди могли критиковать буржуазию, подразумевая собственных родителей и придерживаясь в то же время глубоко сидевших предрассудков. Многие из них, ослепленные идеалами движения и возможностями приключений, вначале не осознавали, что было правильно и что неправильно в стоявших перед ними задачах.

Для привлечения молодежи нацисты использовали и склонность молодых людей к романтике обновления и возвышенной утопии. Молодежи нравилось, что нацисты насмехались над стремлением бюргеров к безопасности, к гарантированности существования, над их мещанством, посредственностью и банальностью. Потребности бюргеров в безопасности нацисты противопоставляли идею динамичного жизненного порыва. В стремлении к утверждению молодой энергии, силы и готовности к испытаниям нацистское молодежное движение было сходно с итальянским: в первые годы власти Мусолини в Италии на каждом углу висел лозунг с его словами: «vivere pericilosamente» (жить рискуя). Нацисты и сами стремились воплотить все качества юности — силу, риск, решительность, романтизм, жертвенность. Нацистские лидеры были сравнительно молоды: Гитлеру в 1929 г. было 40 лет, Герингу — 36, Розенбергу — 36, Гессу — 35, Геббельсу — 32, Гиммлеру — 29. Средний возраст нацистского правительства составлял 40 лет (американского — 56 лет, английского — 53 года)^[227]. В этом смысле приход нацистов к власти был сменой поколений и общественных элит. Молодежь привлекала возможность реализовать юношеский идеализм, готовность к жертвенности, спонтанное стремление к действию и к активности любого рода.

Нацистский лозунг не случайно гласил: «Будущее принадлежит тому, кто привлечет на свою сторону молодежь». Молодые люди едва ли не с пеленок попадали в щупальца нацистского спрута. Девушки с десяти до 14 лет состояли в организации «Юнгмедель», а от 14 до 18 лет — в Союзе немецких девушек. Мальчики от шести до десяти лет проходили курс ученичества в организации «Пимпф», затем переходили в «Юнгфольк». С 14 до 18 лет они пребывали в «Гитлерюгенде», а затем направлялись в трудовые лагеря, через которые к 1939 г. прошло 2,5 млн. юношей. Они строили мосты и автобаны, рыли каналы и воздвигали пограничные укрепления, после чего их ожидала двухгодичная армейская служба. Численность «Гитлерюгенда» достигла в 1939 г. 7,73 млн. человек.

В организациях «Гитлерюгенда» юноши получали систематизированную подготовку — готовились к жизни в полевых условиях, занимались спортом, изучали азы нацистской идеологии, совершали длительные переходы. Военизированный характер подчеркивался одинаковой униформой. Юноши носили коричневые рубашки с черным галстуком и шорты, девушки — белые блузки, длинную синюю юбку и совсем не женские, тяжелые ботинки военного образца. Они также совершали продолжительные походы с тяжелыми рюкзаками, но в их воспитании упор делался на их основное предназначение — стать здоровой матерью крепких детей.

Руководство «Гитлерюгенда» состояло в основном из представителей средних слоев — учителей, студентов, торговцев, каждый пятый являлся рабочим. При этом, если в 1933 г. менее 10% руководителей имели высшее образование или учились в вузах, то через шесть лет это число увеличилось до 24%. «Гитлерюгенд» была самой большой в мире молодежной организацией, в которой молодые руководили молодыми, но сами молодежные фюреры во многом были только винтиками огромной машины тоталитарного государства.

Поскольку к весне 1939 г. около 4 млн. юношей и девушек все еще оставалось вне нацистских молодежных организаций, в марте был издан закон об обязательности такого членства. Родителям, которые противились такому принуждению, пригрозили, что если их дети не вступят в «Гитлерюгенд», то будут направлены в воспитательные или сиротские дома. Но со стороны казалось, что юноши и девушки полны энтузиазма, верили в светлое будущее их отечества и в самих себя, в товарищество, не знавшее ни социальных, ни материальных различий.

Третий рейх готовил свою молодежь к будущей жизни очень серьезно. И он преуспел в этом, воспитав сильное и безжалостное поколение, перед которым содрогнулся весь мир.

Глава пятнадцатая. Культура по-арийски (1933–1939)

Нацизм и культура

Теория национал-социализма гласила, что в век индустриализации и социальных конфликтов человек должен быть един со своим народом, при этом его личное «я» и чувство отчужденности трансформируются в чувство сопричастности. В нацистской Германии не было ни одной группы, свободной от влияния партии и государства, ни одной организации, не связанной с «новой Германией». Нацисты взялись за дело сразу же после назначения Гитлера канцлером, развернув бурную деятельность по навязыванию массам своего понимания культуры. «Мощная пропаганда, призывы и обращения, проведение частых массовых митингов лишали народ воли. Эти мероприятия сопровождались сожжением книг в городах и поселках, навязыванием единообразия во взглядах на культурные и социальные идеалы, демонстрацией псевдореволюционных зрелищ. К лету 1933 г. люди стали уже уставать от массовых митингов, речей и парадов, которые занимали все свободное время»^[228]. К концу этого года уже немногие люди придерживались прежних взглядов. Большинство восприняло нацистскую культуру, пропитанную расизмом и духом арийского мифа. Вместе с тем не следует думать, что эта культура была навязана большинству правящим меньшинством. Она вызревала в обществе в течение многих предшествующих лет, когда формировался своеобразный немецкий менталитет, находившийся в оппозиции ко всему современному миру. Более того, нацистская культура постоянно апеллировала к народным вкусам. При этом Гитлер неустанно подчеркивал исключительную важность для культуры идеологического фактора. Основу новой Германии должны были составить «новые люди» — продукт «правильного» мировоззрения. Мировоззрение и идеология были реальными инструментами культурных нововведений.

Гитлер действительно верил в возможность внедрения в сознание немцев такого мировоззрения, которое представляло бы собой сплав расизма, народности и духовности, и четко представлял себе, каким образом этого можно добиться. «Любое мировоззрение, — указывал он, — будь оно правильным и тысячу раз доказавшим свою пригодность, не будет иметь никакого значения для жизни народа, пока его основные лозунги не будут написаны на знаменах воинствующего движения». Поэтому исключительно большое значение придавалось пропаганде, хотя само слово «пропаганда» могло и не произноситься: Гитлер никогда не считал, что идеи национал-социализма можно рекламировать как мыло или сигареты, — для этого требовались более тонкие методы. Из концепции французского психолога и философа Гюстава Лебона он воспринял идею, что для установления контроля над толпой необходима магическая сила, а у французского правого философа и публициста Жоржа Сореля — мысль о том, что все крупные движения сопряжены с мифами: миф внушает людям уверенность в своей правоте, поэтому его последователи считают себя армией, ведущей борьбу за правое дело против армии зла. Основные положения нацизма Гитлер почерпнул из германских традиций прежних времен, создав на их основе своеобразное вероучение, которое стало самой настоящей массовой религией.

Совершенно необходимыми Гитлер считал массовые митинги^[229], так как они позволяют человеку выйти из его мастерской или цеха, где он чувствует себя одиноким, и стать частью массы, состоящей из многих тысяч людей, исповедующих те же убеждения. В результате, человек подвергается воздействию этой массы. Проведение массовых митингов стало, пожалуй, наиболее важным техническим приемом нацистского движения, в особенности в годы его прихода к власти, когда митинги проводились чуть ли не ежедневно в различных областях Германии. Наряду с этим массовое воздействие на людей осуществлялось во всех областях культуры — в литературе и образовании, живописи и скульптуре, театре и кино. Огромное значение придавалось радио, поскольку Гитлер очень рассчитывал на эффективность радиотрансляций произносимых им на митингах и фестивалях речей.

Приход нацистов к власти Гитлер назвал «величайшей расовой революцией в мировой истории, революцией духа». С другой стороны, «это была культурная революция, поскольку она не предусматривала никаких экономических преобразований»^[230]. Фюрер апеллировал к старым пристрастиям и предрассудкам и обращался главным образом к квалифицированным рабочим, лавочникам и мелким предпринимателям. Это была их революция, так как нацистская идеология давала им новый статус, устранявший изоляцию от индустриального общества, и цель в жизни и при этом не угрожала их насущным материальным интересам.

Задачи культуры нацизм видел в пропаганде и насаждении собственного мировоззрения, в создании условий для его восторженного восприятия. Это делалось с учетом популярных вкусов и наклонностей людей и бытовавших среди них предрассудков. Народные массы большей частью не любят проблемного искусства и не понимают творческих исканий художников. Массам нравятся простые и понятные картины и изображения, а в литературе их привлекают интрига и занимательность. Героями для нацистов были не интеллектуалы, не образованные люди, а личности, сумевшие проявить силу воли и превратить свой здоровый инстинкт в борьбу за правое, с их точки зрения, дело. Иными словами, их мировоззрение получало иррациональное обоснование и стояло в оппозиции к интеллектуализму.

Популярные в массах вкусы искусно использовались нацистами для внушения представления об органичном единении народа. Упор делался на достоинства доиндустриального общества. Типичной в этом плане была грандиозная выставка германского искусства 1937 г., на которой главную роль играли деревенские и семейные мотивы. Рабочему, который утратил свои корни, противопоставлялся крестьянин, сидевший на земле и укорененный в ней. Именно земледелец представлялся прототипом нового человека.

Национал-социализм стал своего рода религией, тотальным мировоззрением, исключавшим все другие. Традиционное христианство превратилось в соперника. На первых порах Гитлер выступал против него очень осторожно, желая заручиться поддержкой со стороны официальной церкви, да и трудно было поддерживать идею священства семейных уз и традиционную мораль при одновременном поношении религии. Но со временем стало очевидным, что целью нацистского руководства было поглощение религии идеологией. Не случайно в нацистской Германии не допускалось деления на общественную и частную жизнь и в отношении жизни всех людей устанавливалась строгая регламентация.

Что касается общественной иерархии, то аристократию нацисты ненавидели, а буржуазию считали насквозь прогнившей. Независимо от происхождения, лидерство в стране, по их мнению, должно было принадлежать сильной и волевой личности, способной верой и правдой служить народному государству. По мнению Гитлера, прогресс человечества зависел не от активности большинства, а от деятельности отдельной конкретной личности, от ее гениальности и воли. Нацистские бонзы и были такими лидерами, имеющими право на руководство государством, поскольку именно они привели партию к победе. Гитлер считал, что управление государством должна осуществлять иерархия вождей, начиная от местных и вплоть до него, фюрера всей нации. В действительности же Третий рейх представлял собой арену борьбы соперничавших друг с другом лидеров, каждый из которых имел собственных приспешников и покровителей. Такое их соперничество вполне устраивало Гитлера, так как в результате он имел возможность контролировать всю структуру, одиноко возвышаясь над ней.

Интеллектуалы и национал-социализм

Гитлер превосходно знал, насколько важна дли власти поддержка интеллигенции. Одной из главных причин падения Веймарской республики являлось как раз отсутствие такой поддержки. Новый режим изо всех сил старался привлечь интеллектуальную элиту Германии на свою сторону, и во многом ему это удалось. Хотя целый ряд крупнейших представителей немецкой культуры покинули страну — писатели Томас и Генрих Манны, Стефан Цвейг, Франц Верфель, художники Макс Бекман и Оскар Кокошка, архитекторы Мис ван дер Роэ и Марсель Бройер, режиссеры Йозеф фон Штернберг и Фриц Ланг, — большое число интеллектуалов с ликованием встретило победу национал-социализма и оказало ему полную поддержку. На сторону нацизма перешли такие выдающиеся люди, как крупнейший лирик-экспрессионист Готфрид Бенн (1886–1956), лауреат Нобелевской премии, писатель и драматург Герхард Гауптман (1862–1946), знаменитый философ Мартин Хайдеггер (1889–1976), самый видный немецкий юрист XX в. Карл Шмитт (1888–1985). Во многом это объясняется политической наивностью далеких от реальной жизни мастеров культуры, их влечением к иррационализму, неприятием бездуховности буржуазной цивилизации, преклонением перед героическим и трагическим как наивысшими ценностями. Среди них распространилось убеждение, что в период республики немецкая культура стала чересчур космополитичной и пришло время возродить ее исконные национальные ценности. Этому убеждению казались созвучными речи фюрера, призывавшего к восстановлению живительной связи между народом и культурой. К тому же интеллектуалы были захвачены динамизмом и брутальностью молодого нацистского движения. Даже великий гуманист и пацифист Стефан Цвейг в сентябре 1930 г. приветствовал триумф партии Гитлера на выборах в рейхстаг как достойный восхищения «бунт молодежи»^[231]. Многие поддержали нацистский режим из элементарного чувства страха и самосохранения. Примечательно, что все вышеупомянутые деятели культуры быстро оказывались не ко двору, как только позволяли себе суждения, не устраивавшие нацистов. Так, Бенн, который вначале видел в нацистском движении «поток наследственной жизнеутверждающей энергии», но потом стал говорить, что нацистская революция не принесла ничего нового, а героизм заменила жертвенностью, был исключен (в марте 1938 г.) из Имперской палаты литературы, а его произведения перестали печатать.

Политика в области культуры, осуществлявшаяся нацистским режимом, имела целью организовать и поставить под контроль всю духовную жизнь нации. Для решения этой задачи в сентябре 1933 г. была создана Имперская палата культуры, ведавшая «сферой производства культурной продукции», в которую входили литература, театр, музыка, кинематограф, изобразительные искусства, радио и пресса. Каждой из этих семи отраслей руководила соответствующая палата, членство в которой было обязательным для всех занимающихся той или иной творческой деятельностью. Поскольку число палат было ограничено, а необходимо было поставить под контроль все сферы культуры, то в отраслевые палаты включались представители всех родственных профессий. Так, в палату литературы входили не только писатели и поэты, но и книгоиздатели, библиотекари, книготорговцы, владельцы типографий. Это были массовые организации. В 1937 г. в палате прессы состояло 33 тыс. членов, в палате театра — 37,5 тыс., музыки — 96 тыс., кино — 5 тыс. В целом палаты культуры охватывали более 400 тыс. чел.^[232]. Система их функционирования носила ярко выраженный политический характер, поскольку создавались они не для защиты интересов своих членов от бюрократического государственного управления, а, наоборот, чтобы помочь власти держать интеллигенцию на коротком поводке. Эти «творческие» союзы становились в итоге средством уничтожения подлинной свободы творчества, орудием насаждения партийных идеалов в литературе и искусстве. Согласно этим идеалам, искусство должно было быть связанным с народом, а значит, быть героическим, реалистическим, идеологическим, ясным и понятным, жизнерадостным и оптимистическим, а не безыдейным, пессимистическим, нигилистическим, модернистским или анархистским.

Основополагающий принцип новой организации культуры четко выразил сам Гитлер, заявивший, что «показателем высокого уровня культуры является отнюдь не личная свобода, а ограничение личной свободы организацией, которая охватывает как можно больше индивидуумов, принадлежащих к одной расе»^[233]. Президенты палат получили широчайшие полномочия, их распоряжения обрели силу государственных законов, они могли исключить из палаты и лишить тем самым возможности работать по специальности любого, если находились факты, свидетельствовавшие о его «недостаточной благонадежности или квалификации». Разумеется, при необходимости таких фактов набиралось более чем достаточно.

Вечером 10 мая 1933 г. перед Берлинским университетом под восторженное улюлюканье собравшихся студентов было устроено поистине средневековое зрелище: сожжено более 20 тыс. «негерманских книг». В огонь полетели произведения Маркса, братьев Манн, Фейхтвангера, Ремарка, Фрейда, Золя, Пруста и десятков других авторов — книги, которые, как говорилось в студенческой листовке, «подрывают наше будущее или наносят удар по основам немецкой мысли, немецкой семьи и движущим силам нашего народа». Геббельс назвал этот варварский спектакль «грандиозной и символической акцией», показавшей всему миру, что уничтожены духовные основы революции 1918 г. 20 мая по распоряжению Геббельса только в Берлине в магазинах и библиотеках было конфисковано 500 тонн «вредной и опасной» книжной продукции. По Закону «Об изъятии продуктов дегенеративного искусства» из немецких музеев было удалено более 6,5 тыс. полотен таких художников, как Брак, Сезанн, Ван Гог, Матисс, Мунк, Гоген, Пикассо, Шагал и многих других. В марте 1939 г. более 4 тыс. работ художников было сожжено. 13 тыс. из конфискованных полотен (которые не успел прибрать к рукам любитель прекрасного Геринг) были проданы в 1939–1941 гг. на аукционе Фишера в Люцерне за столь необходимую рейху валюту.

В своем руководстве культурой нацисты подчас терпели фиаско. Так случилось с Геббельсом, когда в июле 1937 г. он распорядился открыть в Мюнхене выставку «Выродившееся искусство», на которой были выставлены полотна современных модернистов, импрессионистов и абстракционистов. Выставка замышлялась с целью отвратить публику от «развращающего декаданса», но вызвала подлинный ажиотаж, и после того как число ее посетителей стало приближаться к 3 млн., негодующий Геббельс приказал ее закрыть. Модернизм был объявлен крайней степенью «культурного разложения» прежде всего потому, что на него никоим образом нельзя было возложить политическую миссию по воспитанию немецкого народа в духе официальной нацистской идеологии. Для этого он был слишком своеобразен, далеко не всем понятен, поскольку не имел однозначной, четкой трактовки, которую требовал национал-социализм. Гитлер и заявил, что «произведения искусства, которые невозможно понять и которые требуют целого ряда пояснений, чтобы доказать свое право на существование и найти свой путь к неврастеникам, воспринимающим такую наглую и глупую чушь, отныне не будут находиться в открытом доступе».

Официальное искусство

Нацистская партия рассматривала литературу и искусство как свою вотчину и требовала, чтобы они художественными средствами пропагандировали ее нравственные и эстетические идеалы. Полуофициально был очерчен круг вопросов и проблем, которыми следовало заниматься немецким мастерам культуры. Так, писателям рекомендовалось заниматься прежде всего фронтовыми, патриотическими и расовыми сюжетами и руководствоваться концепцией «крови и почвы», т. е. представляя германскую землю как хранительницу вечных германских ценностей. Поэтому в тогдашней литературе сельская жизнь изображалась как идиллия, поскольку крестьяне живут соответственно ритму земли и всегда слышат ее зов. Писатели обращались к доиндустриальным мифам и символам, и это отвечало поставленной перед литературой задаче: отвлечь массы от действительных проблем, лишить отдельного человека его индивидуальности, оглушить его как личность. Человек из личности превращался в крохотную частицу катящейся каменной скалы.

Такие же задачи ставились и перед художниками. Самыми распространенными стали картины с изображением рабочих, крестьян и солдат. С одного полотна на другое кочевали усердные, мускулистые и потные горняки или сталевары. Изображениям крестьян были присущи умиротворенность и покой, вызванные близостью к земле-кормилице. А картина посредственного живописца Сена Хильца «Сельская Венера» представляла очарованному зрителю крестьянку грандиозных форм, предел мечтаний и снов худосочного горожанина.

В архитектуре и скульптуре однозначно доминировали помпезная монументальность и лжеклассицизм, которые лучше всего воплощали претензии тоталитарного государства на величие. Но даже в комментариях прессы к «Большой немецкой выставке» нового искусства 1937 г. проскальзывал скрытый и ядовитый подвох. Так, «Кёльнская газета» писала, что огромные деревянные скульптуры, сотворенные обласканной нацистскими властями Маргарет Хануш, вызвали сочувствие большинства посетителей своими «совершенно безумными размерами». Новые государственные и партийные здания напоминали феодальные замки. В таком стиле были выстроены высшая партийная школа в Хемизее, новая рейхсканцелярия в Берлине, Дом немецкого искусства в Мюнхене. Толстые каменные стены, сравнительно небольшие окна с коваными решетками, огромные арочные проемы, ряды бесконечных колонн символизировали мощь и несгибаемую волю нацистской партии и государства.

Особым расположением палаты изобразительных искусств пользовались художники-декораторы, т. к. считалось, что своим искусством они «вносят большой вклад в приближение счастливой и культурной жизни». Очевидно, в виду имелось проектирование особых кроватей для молодоженов, что, пусть и косвенно, должно было способствовать повышению рождаемости, а значит — процветанию страны. Поддерживалось садово-парковое искусство, призванное «вносить красоту в повседневную жизнь немецкого народа».

Важнейшей функцией официального искусства было насаждение культа фюрера, которому приписывались все добродетели, какие только можно вообразить. Особенно велика была в этом роль прессы, кинематографа и поэзии. В необозримом море стихов о Гитлере он одновременно и велик, ибо «указывает путь к звездам», и скромен, «как ты и я». Образ фюрера навечно запечатлен в сердцах народа, который он ведет вперед, «к свободе и хлебу». Некий поэт Луцки Игенау в 1933 г. писал:

Культ вождя выработал и особый ритуал. Во всех учреждениях и учебных заведениях обязательно должен был висеть его портрет, перед которым всегда можно было лицезреть свежие букеты цветов как символ неугасающей народной любви. Ритуалу был вынужден подчиняться даже сам Гитлер. Как выходец из народа, он постоянно носил скромную коричневую форму рядового члена партии, а после прихода к власти — полувоенный китель, украшенный лишь полученным в годы войны Железным крестом. Но культ вождя имел и обратную сторону. Превращение народа в фанатичную толпу оборачивается тем, что и сам вождь начинает подчиняться инстинктам этой толпы. Он сам начинает верить в то, что приписывает ему обезумевшая масса, сливаясь с нею в едином порыве слепого фанатизма. Как точно подметил еще Фридрих Ницше: «Вождь должен иметь все качества толпы; тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен»^[234].

Кино и театр

Большое значение придавалось воздействию на население кино, которое в то время было уже довольно широко распространено в Германии, где ежедневно 1 млн. зрителей смотрел фильмы в 3 тыс. кинотеатров. Еще до создания министерства пропаганды началась перестройка в нацистском духе киножурналов, а затем и кинофильмов. В них обычно, хотя бы исподволь, возвеличивалась арийская доблесть, унижались другие народы, воспевались военные походы, подчинение авторитету власти и силе, прививались самые разнузданные инстинкты. Для поощрения создания фильмов такого рода уже в 1933 г. были введены кинонедели и учреждены национальные премии, которые было решено выдавать в день труда — 1-го мая.

Всего за годы существования Третьего рейха на экран было выпущено 1097 художественных фильмов. При этом только каждый десятый содержал откровенную политическую пропаганду, остальные были развлекательными, историческими и приключенческими. Но и в них скрытно — через людей, семью, любовь — преподносились мировоззренческие установки.

К 1937 г. четыре крупнейшие кинокомпании — УФА, Терра, Тобис и Бавария — находились в руках государства, и Геббельс полностью держал под контролем все киноискусство. Интересно, что в этой сфере он проявлял заметную сдержанность. Он прекрасно знал, что для большинства людей фильмы являются формой побега от действительности, и понимал их значение для воспитания определенных чувств и мыслей. Понимал Геббельс и то, что слишком большая или чересчур прямолинейная пропаганда с экрана способна вызвать противоположные эмоции и чувство протеста. Поэтому он требовал от фильмов таких высоких художественных достоинств, благодаря которым содержавшиеся в них пропагандистские идеи проникали бы в подсознание зрителей.

Весьма успешным в этом смысле стал фильм «Квекс из Гитлерюгенда» (1933), в котором рассказывалась история романтичного подростка из рабочей семьи. Он состоит в коммунистической молодежной организации, но мечтает о «Гитлерюгенде». Когда его желание наконец-то сбывается, подросток погибает при раздаче нацистских листовок от ножа коммунистического боевика. Превосходная операторская работа и впечатляющая музыка принесли киноленте большую популярность. В фильме «Фридрих Шиллер, триумф гения» (1940) содержалась некая двойственность. Молодой поэт борется против деспотичного герцога, отстаивая свободу художественного творчества, что не укладывалось в цензурные рамки Третьего рейха. С другой стороны, главная тема литературного гения, боровшегося против реакционного правительства за свободу в Германии вполне могла вызвать аналогию с политическим гением, боровшимся против Веймарской республики. Популярным стал в Германии и злобный антисемитский фильм «Вечный жид» (1940), дублированные копии которого нацистские власти показывали во всех завоеванных ими европейских странах. В фильме в подчеркнуто документальной манере евреи изображались похожими на крыс, грязными и помешавшимися на деньгах существами. Кошмарные сцены ритуальных убийств животных должны были вызывать у истинно арийских зрителей омерзение к садизму еврейской религии. Специфической чертой фильмов военного времени «Я обвиняю», «Ритуал самопожертвования», «Кольберг» являлась проходящая через них идея смерти. Близившийся крах Третьего рейха подводил к прославлению спасения души через искупительную смерть и небесного благословения за нерушимость своей веры.

Столь же быстро, как и кино, нацисты прибрали к рукам театр. Уже 23 марта 1933 г. был создан нацистский союз «Немецкая сцена», который 11 апреля приказом Гесса был объявлен «единственной признанной театральной организацией НСДАП», а точнее, всей Германии. Специальные уполномоченные наблюдали, чтобы данные Геббельсом 8 мая директивы руководителям немецких театров неуклонно проводились в жизнь и осуществлялась нацистская перестройка театральных программ. Результатом явились упадок театрального искусства и катастрофическое снижение сборов. На заседании кабинета министров 22 марта 1934 г. Геббельс попросил о финансовой поддержке театров, чтобы, по его выражению, «не допустить здесь полного развала». Геббельс рассчитывал на не менее чем 17 млн. марок. По предложению Гитлера, было решено субсидировать театры в сумме 12 млн. марок.

Прежний экспрессионист, драматург Ханс Йост, ставший директором берлинского Государственного театра обосновал теорию «радикально новой драмы». Если «театр прошлого столетия, начиная с Лессинга, был построен на плоской основе рационализма», то новая драма, которая ликвидирует «буржуазное наслаждение искусством», должна потребовать от зрителей не «одобрения», а «активного участия». Она должна воздействовать на публику «подобно элексиру»^[235].

Но воплощать национал-социалистические идеалы в театре оказалось делом сложным. Когда в сезон 1934–1935 гг. в берлинских театрах состоялись три премьеры спектаклей на крестьянские темы — «Лягушки Бюшенбюля», «Новосёлы» и «Святая земля», все они с треском провалились. Привыкшая к тон кому театральному искусству времен Веймара публика не принимала откровенной политико-идеологической направленности нацистской драматургии. Поэтому театры повернули к классике — Гёте, Шиллеру, Шекспиру. Ставились также пьесы Бернарда Шоу, в которых высмеивались нравы англичан и их демократия.

Пресса и радио

В октябре 1933 г. был издан имперский закон о прессе, который провозгласил журналистику общественной профессией. Следовательно, издатели, редакторы и корреспонденты должны были иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с лицами еврейской национальности. Закон предписывал не публиковать того, что каким-то образом может повлечь за собой «ослабление мощи немецкого рейха изнутри или извне, подрыв воли немецкого народа, обороны Германии, ее культуры и экономики», а также не допускать публикаций, «оскорбляющих честь и достоинство Германии».

Имперская палата прессы жестко контролировала все немецкие периодические издания. Поскольку она обладала правом регулировать конкуренцию, то президент палаты Макс Аман не упускал случая расправиться под этим предлогом с неугодными изданиями или независимыми газетами и журналами, резонно полагая, что чем меньше их будет, тем лучше. Всего за первый год деятельности он умудрился отобрать лицензии у 1473 человек, а к 1936 г. было закрыто 80% всех немецких издательств. Если в 1932 г. в Германии выходило 4703 газеты, то в 1944 г. — только 977 (хотя при этом надо учитывать и возникшие сложности военного времени).

В целом в течение 1933 г. число ежедневных газет в Германии сократилось с 2703 до 1128; 1248 газет было закрыто, 327 прекратили издание сами. Число еженедельных журналов сократилось на 40%, двухнедельных — на 50, ежемесячных — на 45%. Месячный тираж печатных изданий упал с 1 млрд. в 1932 г. до 300 млн., т. е. на 70%^[236].

В апреле 1934 г., после 230 лет непрерывного существования, закрылась ведущая либеральная немецкая газета «Фоссише Цайтунг», которой владело еврейское по происхождению семейство Ульштейнов. Расстались со своими прежними издателями и редакторами и две другие известные либеральные газеты — «Берлинер Тагеблатт» и «Франкфуртер Цайтунг», которую Гитлер всегда именовал не иначе как «еврейская шлюха». Впрочем, они продолжали выходить, поскольку министерство иностранных дел, зная их популярность в мире, хотело сохранить их как витрину нацистской Германии. Строгая регламентация прессы привела к ее удручающему однообразию и падению тиражей.

Под контролем министерства пропаганды находилась Ассоциация германской прессы, которая вела официальный регистрационный список всех издателей и журналистов и в 1937 г. насчитывала 15 360 членов и 18 региональных отделений. Для воспитания нового национал-социалистического поколения журналистов была создана Государственная школа прессы, выпускники которой принимались на работу в первую очередь.

Существовала при палате прессы и особая организация по делам религиозных периодических изданий с отделами евангелической и католической прессы. Они держали церковные издания под строгим контролем, не разрешая им обсуждать злободневные политические или местные события, выходящие за рамки религиозных вопросов. На учете находились также все продавцы газет, вплоть до уличных торговцев, и библиотекари.

Решающее значение в укреплении новой власти нацисты придавали радио. Геббельс называл радио «восьмой великой державой» и заявлял, что «без радио и самолетов завоевание и упрочение власти в нынешних условиях просто немыслимо»^[237]. В сжатые сроки нацисты полностью реорганизовали всю радиослужбу: заменили кадры, перестроили программы. На первом съезде работников радио, 21 мая 1933 г., Геббельс выдвинул перед ними задачу достижения единства как в радиопрограммах, так и в усердии на службе национал-социалистскому государству. Программы были унифицированы, упрощены и поставлены под самый строгий контроль. Они строились тематически — «Слово предоставляется партии», «Веселые минуты на работе и дома», «Крестьянство и страна», «Час молодежи нации» и т. п.

Радио уже в то время предоставляло нацистскому руководству большие возможности воздействия на население. При общем числе жителей Германии 66 млн. человек, в 1933 г. не менее 26 млн. слушали радио. К радиосети в 1938 г. было подключено 54% немецких семей. Нацисты имели в своем распоряжении одну из наиболее технически оснащенных в мире сеть радиостанций: десять основных передатчиков и 15 менее мощных, вспомогательных. Любому государственному или чисто пропагандистскому мероприятию предпосылались рекламные передачи по радио, его проведение сопровождалось подобными массированными передачами, продолжавшимися еще и некоторое время после его окончания.

Образование

Образованием и наукой руководил в Третьем рейхе бывший провинциальный учитель гимназии и фанатичный нацист, считавший школу «пристанищем интеллектуальной акробатики», Бернхард Руст (1883–1945). Политика в области образования определялась убеждением так и не окончившего школу Гитлера, что «все осуществляемое государством образование должно быть нацелено прежде всего на то, чтобы формировать здоровое тело, а не забивать головы учащихся знаниями».

Нацификация немецких учебных заведений протекала стремительными темпами. Каждый работник сферы образования — от воспитательницы в детском саду до убеленного сединами университетского профессора — был обязан состоять в Лиге национал-социалистских учителей и быть готовым в любое время «беззаветно защищать национал-социалистское государство». Поскольку работники образования считались государственными служащими, то на них распространялось действие расового закона, запрещавшего допуск евреев в ряды преподавателей и обязывавшего последних приносить присягу «на верность и повиновение Адольфу Гитлеру». Кандидаты на должность преподавателей вначале должны были провести шестинедельные сборы в летних лагерях, где нацистские наставники изучали их взгляды, характер и наклонности, а затем представляли свое мнение о них в министерство образования.

До 1933 г. немецкие школы находились в ведении местных властей, а университеты — земельных. Теперь университеты были переданы под непосредственное управление Руста, назначавшего ректоров, деканов, руководителей Союза национал-социалистических студентов и Союза преподавателей университетов. Таким образом была ликвидирована традиционная автономия университетов, а те преподаватели, которые не смогли разглядеть в «Майн Кампф» «педагогическую путеводную звезду», подлежали увольнению. Правда, оно происходило большей частью по расовым, а не по политическим причинам. Всего к сер. 1933 г. было уволено более 1600 профессоров и преподавателей, или 16% в университетах и 11% в высших технических школах. Страну были вынуждены покинуть такие выдающиеся ученые, как Альберт Эйнштейн, Макс Борн, Джеймс Франк, Лео Силард, Эмиль Ледерер, Карл Манхейм, Ханс Кельзен и сотни других. Всего к 1938 г. в эмиграции находилось по меньшей мере 2120 университетских преподавателей. Немецкая наука оказалась обескровленной. Молодые и напористые карьеристы, размахивая флажком со свастикой и цитируя фюрера, рвались на места солидных профессоров, обвиняя их в недостаточной приверженности принципам национал-социализма. В результате за пять лет 45% штатных университетских должностей оказались занятыми новыми людьми. Нацистский идеолог, крупный философ Альфред Боймлер стал руководителем созданного специально для него Института политической педагогики при Берлинском университете. Ректором Франкфуртского университета был назначен заслуженный нацист, педагог Эрнст Крик, а ректором Берлинского — специалист по расовой антропологии Ойген Фишер, который немедленно ввел 25 новых обязательных курсов по расоведению. Тюбингенский профессор ботаники Эрнст Леман выдвинул броский лозунг «Биологию — на службу национал-социализму!»^[238]. А всемирно известный физик Филипп Ленард из Гейдельбергского университета заявил, будто всякая «наука является расовой, как и любое другое творение человека, что обусловлено текущей в его жилах кровью».

Нацификация образования привела к тому, что к 1939 г. число студентов в университетах упало со 128 до 58 тыс. чел. Еще больше сократилось количество студентов в технических вузах — с 20,5 до 9,5 тыс. Катастрофически снизилось качество подготовки выпускников школ и университетов. По сводкам службы безопасности, около 40% студентов проваливается на выпускных экзаменах, а около половины не умеет проводить лабораторные работы. Впрочем, кто знает, если бы новый режим не развалил образование и не изгнал из страны цвет мировой науки, не получила ли бы нацистская Германия в свои руки атомную бомбу?

Крест и свастика

В программе 1920 г. нацистская партия заявила, что «выступает за позитивное христианство» и «свободу для всех религиозных верований» в той мере, в какой они «не угрожают национальным чувствам немецкой расы». В марте 1933 г., выступая в рейхстаге, Гитлер пообещал уважать права христианских церквей и укрепить «дружеские отношения со святейшим престолом».

20 июля 1933 г. нацистское правительство подписало с Ватиканом конкордат, который гарантировал свободу католической веры и право церкви самостоятельно «регулировать свои внутренние дела», не вмешиваясь при этом в политические процессы и воздерживаясь от проповедей политического содержания. Со стороны Германии конкордат подписал вице-канцлер Папен, со стороны Ватикана — государственный секретарь Эудженио Пачелли, будущий папа Пий XII. Соглашение, с одной стороны, защитило права католической церкви, с другой, — способствовало укреплению престижа кабинета Гитлера, в котором очень нуждался новый германский канцлер.

Однако иллюзии католической церкви быстро развеялись. Через несколько дней после заключения конкордата фактически была распущена Лига католической молодежи, а к 1939 г. нацистам удалось справиться и с остальными католическими организациями. Немецкие католики оказывали отчаянное сопротивление. Епископат единодушно заявил, что будет осуждать национал-социалистическую доктрину до тех пор, пока она «проповедует культурно-политические воззрения, которые не согласуются с католическим учением». Церковь запрещала католикам вступать в НСДАП, а Гитлер, со своей стороны, в 1937 г. объявил, что все члены партии обязаны выйти из католической церкви, которая превратилась в настоящего «врага немецкого народа». Это привело кпоявлению 14 марта папской энциклики «Со жгучей тревогой», в которой был выражен протест против преследования нацистами церкви и подчеркивалась принципиальная несовместимость христианских канонов с учением, основными понятиями которого являются «раса, кровь, народ, государство». Гонения на католическую церковь вызвали раздражение даже у Муссолини, назвавшего их «совершенно бесполезным идиотизмом».

Сложно складывались отношения нацизма и с протестантской церковью, издавна более тесно связанной с государством. Большинство пасторов негативно относилось к Веймарской республике помимо прочего и потому, что она опиралась на социалистов и католическую партию Центра. Они достаточно открыто поддерживали националистов и нацистов. В 1932 г. радикально настроенные протестантско-пронацистские группы организовали «Движение немецких христиан», получившее в народе меткое прозвище «штурмовые отряды Христа». Во главе движения встал неистовый и фанатичный военный капеллан Людвиг Мюллер, который познакомил Гитлера с тогдашним командующим восточнопрусским военным округом Бломбергом. «Немецкие христиане» активно пропагандировали нацистские идеи расового превосходства арийцев и пытались объединить всех протестантов в единую конгрегацию под лозунгом «один рейх — один фюрер — одна церковь». В 1933 г. 3 тыс. пасторов из 17 тыс. входили в «Движение немецких христиан».

Их противником выступала другая группа — «Исповедальная церковь» во главе с пастором Мартином Нимёллером (1892–1984), служившим в годы Первой мировой войны командиром подводной лодки. В мае 1934 г. на Барменском синоде «Исповедальная церковь» резко выступила против национал-социалистического мировоззрения и принципа фюрерства в церковных делах. Распространение «Барменской декларации» было запрещено, за непокорными пасторами установили слежку, их сочинения конфисковывались.

Стремясь унифицировать церковь, Гитлер в июле 1935 г. назначил нацистского юриста Ханса Керрля министром по делам церкви и поручил ему объединить все протестантские группы. Вначале новому министру, слывшему человеком умеренных взглядов, удалось заручиться поддержкой консервативного духовенства и создать комитет церквей для выработки общей платформы. Но группа Нимёллера, хотя и сотрудничала с комитетом, продолжала настаивать на своем единственно законном праве представлять немецкую протестантскую церковь. В мае 1936 г. она подала канцлеру вежливый по тону, но решительный по содержанию меморандум с протестом против антихристианской политики нацизма, осуждением антисемитизма и требованием, чтобы государство не вмешивалось в дела церкви. В ответ последовали репрессии и арест почти 800 протестантских прусских пасторов, которых, правда, через некоторое время освободили. В июле 1937 г. был арестован Нимёллер, на восемь лет брошенный в концлагерь. Но в целом жертвами репрессий чаще становилось католическое духовенство. Так, в 1944 г. в концлагере Дахау находилось более 300 католических священников из Германии и Австрии и только десять протестантских пасторов.

Разъясняя курс властей по отношению к церкви, Керрль заявил, что «партия стоит на платформе позитивного христианства, а позитивное христианство есть национал-социализм… Истинным олицетворением христианства является партия, а партия, и в первую очередь фюрер, призывает немецкий народ поддерживать истинное христианство». К лету 1938 г. сопротивление «Исповедальной церкви» в основном было сломлено. Большинство пасторов были вынуждены дать личную клятву верности фюреру, обязавшись тем самым выполнять приказы диктатора.

В преследовании нацистами церкви была своя логика. С их точки зрения, нельзя было допустить в стране никаких взглядов, отличных от национал-социалистических. Притязания священников на духовное руководство народом было посягательством на идеологическую монополию партии, а монополия эта сомнению не подлежала. Как писал шеф партийной канцелярии Мартин Борман, «нельзя более никогда уступать влияние на народ и руководство им церкви. Влияние это следует уничтожить полностью и навсегда. Лишь правительство рейха и, по его указанию, партия имеют право руководить народом»^[239]. Иными словами, враждебное отношение нацистов к церкви и христианству диктовалось не атеизмом, а стремлением сделать религией идеологию национал-социализма.

Глава шестнадцатая. Европейская стратегия Гитлера (1933–1939)

Под маской миролюбия

После прихода к власти Гитлер сосредоточился в первую очередь на внутренних политических и экономических проблемах. Он резонно полагал, что вначале следует укрепить режим, консолидировать страну, а уж затем приступить к активному внешнеполитическому курсу, чтобы вернуть Германии ранг мировой державы. Тем не менее канцлер сразу же начал шаг за шагом исподволь менять внешнюю политику своего кабинета. Поскольку Германия была опутана сетью различных военных ограничений, то перевооружение ее армии не могло долгое время оставаться тайной, и подобные планы были связаны со значительным риском. Было ясно, что Франция и ее восточноевропейские союзники их не потерпят. К тому же, разгул внутриполитического террора усиливал сомнения в соседних странах относительно умеренности и благоразумия нацистского режима.

В этих условиях удачным ходом фюрера стало решение оставить на посту министра иностранных дел барона Константина фон Нейрата (1873–1956) — опытного и обходительного дипломата старой школы. С 1927 г. он попеременно был послом в Лондоне и Риме, имея хорошие связи как раз с теми державами, которые без энтузиазма относились к стремлению Парижа установить свою гегемонию на европейском континенте. Сам канцлер до поры до времени также предпочитал осторожность и 17 мая 1933 г. выступил в рейхстаге с речью, которую немедленно окрестили «речью мира». Он заявил, что новое правительство будет строго соблюдать все заключенные ранее договоры и соглашения, воздержится от ломки версальских условий, которые надеется изменить мирными переговорами и поисками компромиссов. В речи, обращаясь к высшим партийным бонзам, он подчеркнул, что Германия должна «искать соглашения со всеми, с кем можно договориться, поскольку у нее еще нет никакой иной возможности».

Действительно, немецкое правительство хваталось тогда за любую соломинку. Яснее всего проявилось это в отношениях с СССР. В середине февраля Гитлер выразил готовность продолжить германо-советское сотрудничество во всех областях и предоставить Москве кредит в 140 млн. марок. 4 апреля был продлен Берлинский договор 1926 г. о дружбе и ненападении между Германией и Советским Союзом.

Более сложно складывались отношения с Польшей, поскольку здесь требовалось не продолжение, а определенное изменение курса. Весной 1933 г. обстановка между обеими странами значительно обострились из-за проблемы Данцига. Польская сторона начала концентрацию войск и открыто угрожала превентивной войной против Германии. Но она не нашла поддержки ни в Париже, ни в Праге. Встревоженный Гитлер со своей стороны заявил о готовности урегулировать все проблемы мирным путем. Конфликт постепенно был улажен.

Но первостепенное внимание Берлин уделял отношениям с западными державами — гарантами Локарнских соглашений. По предложению Муссолини 15 июля 1933 г. в Риме был подписан пакт между Великобританией, Францией, Италией и Германией о поддержке ими системы коллективной безопасности в Европе и отказе от применения силы. В немецком руководстве появилось большое сомнение в целесообразности подписания этого пакта, связывающего Германии руки. Но Гитлер настоял на проведении сдержанной политики, тем более что дуче показал явную готовность к широкому сотрудничеству с рейхом, если тот откажется от мысли присоединить Австрию, на что Гитлер немедленно ответил согласием. Однако поскольку во второй статье пакта четырех предусматривалась принципиальная возможность ревизии европейских границ, это вызвало большую нервозность в Варшаве и Праге, хотя этот договор так и не был ратифицирован.

Гитлер продолжал требовать равноправия Германии в военном отношении, но одновременно заявил в «речи мира», что готов на полное и всеобщее разоружение при согласии на то остальных великих держав и их союзников. Фюрер прекрасно знал, что западные страны не пойдут на это, и оказался совершенно прав. Министр рейхсвера Бломберг подлил масла в огонь, открыто потребовав от правительства, чтобы оно добивалось прежде всего не общего разоружения, а обеспечения безопасности Германии. Поэтому Гитлер с октября перешел к более жесткому курсу. Поводом стало предложение Англии установить строгую систему контроля над вооружениями отдельных стран, что ставило под угрозу тайную деятельность Германии по перевооружению.

Гитлер незамедлительно интерпретировал это предложение как попытку сохранить и увековечить неравноправное положение Германии и заявил, что согласиться на такой контроль невозможно. За этим последовал отъезд немецкой делегации с Женевской конференции по разоружению и объявление о выходе Германии из Лиги Наций, которую Освальд Шпенглер однажды презрительно назвал «толпой дачников, тунеядствующих на Женевском озере»^[240]. Это было весьма рискованное решение, но Гитлер имел основания рассчитывать на поддержку Италии и даже заранее известил дуче об этом шаге. 14 октября 1933 г. Германия официально заявила о намерении выйти из Лиги Наций и о проведении 12 ноября — одновременно с выборами в рейхстаг — плебисцита по этому вопросу. Кроме того, фюрер предложил французскому правительству провести прямые переговоры по спорным вопросам и заявил, что у Германии нет никаких территориальных претензий на Западе. Через два дня канцлер в интервью британской газете «Дейли Мейл» выразил надежду на установление прочной дружбы «между двумя родственными нациями», подчеркнув, что Германия является европейским бастионом против «опасности большевизма»^[241]. 16 ноября Германия и Польша подписали коммюнике об обоюдном отказе от применения силы в отношениях друг с другом. За этим, вновь по инициативе Берлина, в большой спешке был подготовлен и 26 января 1934 г. подписан германо-польский пакт о ненападении, оставлявший, однако, возможность мирной ревизии границ в будущем. Польских лидеров толкнуло на этот опрометчивый шаг убеждение в дружеских намерениях «австрийца», им казалось, что внешнеполитический успех был необходим Гитлеру, чтобы нейтрализовать сопротивление настроенных яро антипольски прусского юнкерства и немецкого генералитета. К тому же русско-германские отношения не испортились еще до такой степени, чтобы можно было исключить их сближение на общей антипольской платформе. Это и надеялся предотвратить варшавский диктатор Юзеф Пилсудский, который после пакта четырех сомневался в готовности Франции оказать Речи Посполитой военную помощь.

Таким образом, первый год пребывания у власти принес Гитлеру несомненные внешнеполитические успехи. Выход из Лиги Наций освободил Германию от контроля за ее перевооружением и показал немецкому народу, 95,1% которого одобрило на плебисците этот шаг, что новый режим не зависит более от капризов версальских держав и начинает проводить свою самостоятельную внешнюю политику. Впрочем, в 1934 г. нацистскому диктатору пришлось столкнуться с большими осложнениями как внутри страны, так и на международной арене.

Путч в Вене

В марте 1933 г. правительство австрийского канцлера Энгельберта Дольфуса (1892–1934) лишилось парламентского большинства и в условиях жесточайшего экономического кризиса перешло к авторитарным методам правления. Поворот к диктатуре клерикальнофашистского типа был вызван и резкой активизацией австрийской национал-социалистической партии, требующей вхождения страны в состав Германии и развернувшей настоящий террор, чтобы дестабилизировать обстановку. Поэтому 19 июня Дольфус был вынужден запретить нацистскую партию, и обратился за поддержкой к Муссолини, который рассматривал Австрию как сферу своих интересов, тем более что венский режим по своей сословно-корпоративной структуре весьма походил на итальянский фашизм. Гитлер еще предпочитал словесные уступки, но из Берлина и Мюнхена австрийские нацисты получали полную поддержку деньгами и оружием. Через австро-баварскую границу следовал бесконечный поток эмиссаров из Мюнхена, разжигавших в стране страсти. Лидер австрийских нацистов Альфред Фрауенфельд (1898–1977), обосновавшийся в баварской столице, каждую ночь произносил по радио истерические речи с призывами к убийству Дольфуса.

В январе 1934 г. Дольфус заявил Берлину резкий протест, но получил ответ, что австрийский конфликт не подпадает под нормы международного права, а является выражением «противоречия между австрийским правительством и историческим движением всего немецкого народа»^[242]. Тогда венский канцлер обратился за поддержкой к западным державам, которые 17 февраля заявили о необходимости сохранения независимости и целостности альпийской республики. Через месяц были подписаны «Римские протоколы», в которых Австрия, Италия и Венгрия договорились о тесном сотрудничестве. Это поставило Берлин в трудное положение, что сразу уловил Гитлер, приказавший своей партии утихомирить великогерманский пыл. Но он не мог или не хотел, что вернее, приструнить австрийских нацистов. Положение в стране обострил и жестокий разгром восстания австрийских рабочих и социалистов в феврале 1934 г.

Вечером 25 июля 1934 г. 154 путчиста, переодетые в австрийскую военную форму, ворвались в федеральную канцелярию и тяжело ранили Дольфуса, умершего через несколько часов. Однако путч быстро провалился. Правительственные силы под энергичным руководством министра юстиции Курта фон Шушнига к полуночи полностью овладели ситуацией. Муссолини, который незадолго до этого первый раз лично встречался с фюрером, счел инспирированный из Германии путч личным оскорблением и приказал выдвинуть войска на альпийский Бреннерский перевал, откуда открывался путь в Австрию. Не желая обострять обстановку, Гитлер, услышавший о событиях в Вене на вагнеровском фестивале в Байройте, где слушал оперу «Золото Рейна», моментально отрекся от своих австрийских приверженцев, арестованных при переходе австро-германской границы. Немецкий посол в Вене Курт Рит, скомпрометированный своим беззастенчивым вмешательством во внутренние австрийские дела, был заменен Папеном, всего за месяц до этого чудом избежавшим расправы в «ночь длинных ножей». Выигравшей стороной оказалась Франция, которая сблизилась с Италией и вместе с ней гарантировала нерушимость австрийских границ. Особую активность развил при этом французский министр иностранных дел Луи Барту, убежденный сторонник дипломатического противодействия вызывающему курсу нацистской Германии. По его предложению в феврале 1934 г. был заключен Балканский пакт между Турцией, Румынией, Грецией и Югославией, усиливший политическое влияние Франции в этом регионе. Одновременно Барту попытался создать из Польши и Чехословакии «восточное Локарно» с возможным участием и Советской России.

Во 2-й пол. 1934 г. французской дипломатии удалось значительно улучшить отношения с Кремлем. 18 сентября СССР вступил в Лигу Наций, а 2 мая 1935 г. был подписан франко-советский договор о взаимной помощи. 16 мая такой же договор Советский Союз заключил с Чехословакией, но с оговоркой, что окажет ей помощь, если это сделает и Франция. Конструкция была довольно хрупкой, поскольку у СССР и Чехословакии не было общей границы. И не могла ли советская помощь Праге обернуться данайским даром? Франция также не могла оказать восточноевропейским союзникам значительной помощи, поскольку ей необходимо было сдерживать на Рейне натиск стремительно усиливавшейся Германии. К тому же обнаружились серьезные противоречия между экспансионистскими устремлениями фашистской Италии на Балканах и Средиземноморье и заинтересованностью Франции в сохранении статус-кво в этом регионе. Не только в Риме, но и в Лондоне франко-советское сближение было встречено с почти неприкрытым раздражением. Да и в самой Франции далеко не все политические круги поддерживали курс Барту. После его убийства вместе с югославским королем Александром I хорватскими усташами^[243] 9 октября 1934 г. в Марселе новый глава французской дипломатии Пьер Лаваль хотя и продолжил переговоры с Москвой, но делал все, чтобы они остались безрезультатными. Провал венского путча привел к политической изоляции Германии, но коалиции против нее так и не удалось создать. Слишком различными были интересы окружавших ее стран.

Саарский плебисцит и создание вермахта

По условиям Версальского договора, население Саара через 15 лет должно было решить, вернется ли область в состав Германии, останется ли под управлением Лиги Наций или станет частью Франции, с которой с 1920 г. была связана экономической унией. До прихода нацистов к власти никто не сомневался в том, что саарцы выскажутся за возвращение в Германию. Но после января 1933 г. предположительные итоги плебисцита уже не казались столь однозначными. Тем не менее голос крови победил приверженность к демократии. По результатам состоявшегося 13 января 1935 г. плебисцита, 90,8% его участников высказались за возвращение в рейх, 8,8% — за сохранение статус-кво и только 0,4% — за присоединение к Франции. 1 марта Саар вновь стал частью Германского государства. Это была огромная победа Гитлера, восстановившего свой потрепанный венским путчем престиж.

Фюрер немедленно использовал этот успех, чтобы обнародовать меры, которых уже давно требовали военные. 9 марта он объявил о том, что уже стало секретом Полишинеля — Германия располагает собственными военно-воздушными силами. А 15 марта последовало официальное немецкое заявление о введении в стране всеобщей воинской повинности и комплектовании на этой основе полумиллионной армии из 36 дивизий вместо прежних 21-й. Теперь германские вооруженные силы сменили и название, вместо рейхсвера появился вермахт. В законе говорилось, что «вермахт является носителем оружия и школой солдатского воспитания немецкого народа»^[244]. К этому времени армия насчитывала уже 280 тыс. чел., но ее материальная оснащенность оставляла желать много лучшего. Поэтому шеф военного ведомства полковник Людвиг Бек заявил о настоятельной необходимости резкого ускорения темпов перевооружения. Так же думал и канцлер, утверждавший, что немецкая гонка вооружений является всего лишь ответом на вооружение Франции и СССР.

Реакция стран Запада была различной. Первым, 18 марта, заявил протест — однако довольно вялый — британский кабинет. Через два дня более резко выступил Париж, решительно осудивший столь грубое нарушение международных соглашений. Итальянская нота протеста имела столь вымученный характер, что каждому было ясно, что Муссолини стремится лишь не отстать от Англии и Франции.

После того как 11 апреля представители трех западных держав на конференции в итальянском городе Стреза осудили действия Германии и вновь гарантировали независимость Австрии, Гитлер решил прощупать их позиции и 21 мая произнес в рейхстаге одну из наиболее сильных своих речей. Канцлер выглядел необычайно умиротворенным и даже расслабленным, не потрясая, как обычно, кулаками. Он осудил войну как ужасное и бессмысленное деяние и уверял, что Германия хочет только справедливого для всех мира, что она искренне жаждет столь нужного ей покоя. Фюрер торжественно объявил, что Германия признает нерушимость европейских границ, отказывается от всяких притязаний на Эльзас и Лотарингию, этого извечного повода франко-германского раздора, и сразу вернется в Лигу Наций, когда та отменит позорный Версальский договор, унижающий немцев. Слова германского лидера произвели такое впечатление, что влиятельнейшая лондонская «Таймс» назвала его речь «мудрой, откровенной и всеобъемлющей». Газета с восторгом цитировала слова Гитлера: «Если кто-нибудь зажжет в Европе огонь войны, значит, он хочет хаоса. Мы, тем не менее, живем с твердой уверенностью в том, что наше время будет ознаменовано возрождением Запада, а не его упадком. Германия могла бы внести в это дело бессмертный вклад, она на это надеется и непоколебимо в это верит». В унисон с флагманом британской прессы лондонское правительство с готовностью проглотило наживку Гитлера о согласии ограничить немецкий военный флот 35% от числа английского.

Морской договор с Британией

Правительство Великобритании уже с начала марта 1935 г. проявляло очевидную готовность к двустороннему соглашению с Германией. Поскольку его беспокоила возможность создания за короткий срок немецкой военной авиации, способной нанести мощный удар по Британским островам, в Англии уже в июле 1934 г. стартовала собственная программа строительства сильного воздушного флота. Германское правительство, желая уменьшить внешнеполитическую изоляцию страны, согласилось вести переговоры об ограничении военно-воздушных сил, но одновременно дало понять, что еще более оно заинтересовано в соглашении о морских вооружениях. Гитлер был готов пойти на уступки, понимая, что для создания флота, равного по мощи британскому, потребуются годы, и хотел добиться если не союза с Англией в осуществлении его планов восточной экспансии, то хотя бы ее дружественного нейтралитета. Таким образом, планы обеих сторон нашли немало точек соприкосновения, тем более что англичан не слишком беспокоило увеличение немецкой сухопутной армии.

Для ведения переговоров 25 марта 1935 г. в Берлин прибыли британский министр иностранных дел Джон Саймон и лорд-хранитель печати Энтони Иден. Гитлер, умевший в случае необходимости очаровывать собеседников, избрал весьма хитроумную тактику. Он показал гостям карту колониальных владений европейских стран и заявил, что у Германии настолько мало жизненного пространства, что такое положение совершенно нетерпимо. Шаг Гитлера можно было понять как предложение о союзе, поскольку он вновь многословно говорил о необходимости защиты Европы от варварского большевизма. Реакция англичан показала, что они вполне поняли ход мыслей канцлера, желавшего установить с Великобританией более тесные отношения, чем с Францией. Саймон в ответ заявил, что его страна заинтересована в дружбе как с Берлином, так и с Парижем.

Во всяком случае, Гитлер подчеркнул, что морское соглашение является не только прелюдией к воздушному, но и может определить направление будущего немецкого продвижения — на Восток или в заморские дали. При этом фюрер определенно сказал, что «Германия не имеет ни необходимости, ни желания, ни способности и средств, чтобы снова соперничать на море». В ходе продолжившихся 4 июня в Лондоне переговоров, которые с немецкой стороны вел самодовольный и наглый Риббентроп, было быстро достигнуто соглашение о том, что немецкий флот будет составлять 35% от числа британского, а по подводным лодкам — даже 60% при доведении в исключительных обстоятельствах этого числа до 100%.

По условиям соглашения Германии разрешалось построить пять линкоров, два авианосца, 21 крейсер и 64 эсминца, что могло загрузить немецкие верфи работой на десять лет. К началу войны они построили меньше — ни одного авианосца, два линкора, 11 крейсеров и 25 эсминцев. Преуспели они только в строительстве подводных лодок, спустив на воду 57. В проектировании новых линкоров у немцев было то преимущество, что они не были связаны ограничениями в 35 тыс. т по условиям Вашингтонского морского соглашения. Они немедленно воспользовались этим и заложили два самых мощных в мире линкора водоизмещением в 45 тыс. т — «Бисмарк» и «Тирпиц». Правда, суперлинкор «Бисмарк» практически не принимал участия в войне. 27 мая 1941 г. он был потоплен британским флотом, унеся с собой на дно холодной Атлантики почти 2 тыс. немецких моряков.

Новый британский министр иностранных дел Самюэл Хор, защищаясь от обвинений в двуличной политике, в послании правительствам США, Франции, Италии и Японии настойчиво подчеркивал, что англо-германское соглашение кладет конец неконтролируемой гонке морских вооружений и обеспечит превосходство английского и французского флотов над немецким, если уж нельзя совсем воспрепятствовать перевооружению Германии. Гитлер же был весьма доволен тем, что удалось пробить первую брешь в Версальском договоре и добиться согласия одного из победителей в Первой мировой войне на восстановление военной машины рейха. Циничная и эгоистичная позиция Великобритании позволила впоследствии германскому флоту стать хозяином Балтики и поощрила Муссолини, возмущенного «коварством Альбиона», напасть на древнее африканское королевство Абиссинию. Все эти события практически развалили созданный в Стрезе единый фронт против нацистской Германии. Гитлеру же оставалось решить еще одну проблему — демилитаризованной Рейнской зоны.

Переход через Рейн

Планируя вступление немецких войск в демилитаризованную по Версальскому договору Рейнскую зону, Гитлер использовал в качестве предлога франко-советское соглашение о взаимопомощи, утверждая, что оно внесло элемент дестабилизации в Локарнский договор и сняло с Германии обязанность соблюдать его условия. Уже 2 мая 1935 г. немецкое командование в обстановке строжайшей секретности начало разрабатывать план «Шулюнг» о введении войск в Рейнскую зону. Но Гитлер выжидал до весны 1936 г. Когда же выяснилось, что Муссолини увяз в Абиссинии, а принятые против него санкции Лиги Наций обнаружили ее полную беспомощность, фюрер решил, что пришла пора действовать, заручившись предварительно согласием дуче на фактический разрыв Локарнских договоренностей.

27 февраля французская палата депутатов ратифицировала договор с Москвой. Воспользовавшись удобным предлогом, Гитлер публично заявил, что это означает смертельный приговор Локарнскому соглашению, которым Германия более не связана. На рассвете 7 марта три немецких батальона перешли через Рейн в направлении Ахена, Трира и Саарбрюккена. Они имели строгое указание немедленно отступить, если натолкнутся на французское сопротивление. Но такового не последовало. Начальник французского генштаба, генерал Морис Гамелей заявил, что даже малые военные действия повлекут за собой непредсказуемые последствия и предложил сконцентрировать на оборонительной линии Мажино 13 дивизий, чтобы ожидать дальнейшего развития событий. Если бы Франция проявила решимость, то история могла бы пойти по совершенно иному пути, т. к. отступление Германии означало бы крах нацистской диктатуры. Положение спасли железные нервы Гитлера, категорически запретившего командованию, уже охваченному паникой, даже и думать об отзыве войск назад. Но Франция колебалась, а из Лондона ей ответили, что «Германия, в конце концов, просто вышла в свой собственный палисадник».

Со своей стороны Гитлер для закрепления своей авантюры в который раз выступил с широковещательными мирными инициативами. В полдень 7 марта в речи перед рейхстагом он предложил подписать пакт о ненападении сроком на 25 лет с Бельгией и Францией, заключить такие же соглашения с восточными соседями Германии, провести демилитаризацию франко-германской границы, что на деле лишило бы Францию ее главной защиты — укрепленной линии Мажино, и, наконец, без всяких предварительных условий вернуться в Лигу Наций. В заключение Гитлер торжественно объявил, что Германия отказывается от любых территориальных претензий в Европе.

Когда Германия заняла Рейнскую зону и спешно принялась возводить на границе с Францией и Бельгией мощный Западный вал, новый австрийский канцлер Шушниг понял, что пришло время для улучшения отношений с Берлином, тем более что 21 марта Гитлер заявил, что «Германия не имеет намерений вмешиваться во внутренние дела Австрии, аннексировать Австрию или присоединять ее». 11 июля 1936 г. было подписано австро-германское соглашение, по которому Германия еще раз подтвердила обещание не вмешиваться во внутренние дела Австрии, которая со своей стороны обязалась проводить внешнюю политику с учетом того, что она является «немецким государством».

Но суть договора содержалась в секретных пунктах. Шушниг согласился тайно амнистировать осужденных участников венского путча и предоставить нацистам некоторые политически ответственные посты. К концу года из тюрем было освобождено 18 тыс. 684 нациста, которые сразу развили такую бурную деятельность, что Папен попросил фюрера предписать австрийским нацистам «держаться тихо и ждать». Формально равноправное соглашение на деле стало первым шагом к лишению Австрии независимости.

«Ось Берлин — Рим»

После занятия Рейнской зоны главной задачей внешней политики Германии стали расширение дипломатическими средствами зоны свободы действий и поиски союзников. С точки зрения Гитлера, уже нацелившегося на Австрию и Чехословакию, наилучшим союзником была бы Великобритания, поскольку это парализовало бы действия Франции и ее союзников. Назначенный в апреле 1936 г. послом в Лондон Риббентроп получил задание всеми силами добиваться заключения англо-германского союза. Впрочем, сам Гитлер не питал особых иллюзий о возможности разрыва между Англией и Францией. Поэтому он обратил свои взоры на Италию и Японию, поскольку вместе с Германией эти морские державы могли бы установить блокаду Британии на Средиземном море, Атлантическом и Тихом океанах.

К подобному выводу пришел и Муссолини. Абиссинская авантюра, хотя и закончилась победой, показала военную слабость Италии и ее неспособность самостоятельно утвердиться в Северной Африке и на Средиземном море. Но это казалось возможным в союзе с нацистской Германией, которая неумолимо приближалась к конфликту с западными державами. Как Гитлер, так и Муссолини рассматривали территориальную экспансию как биологическую необходимость для расцвета нации.

С лета 1936 г. стали вырисовываться контуры итало-германского сближения. Знаковым в этом смысле явилось назначение 10 июня зятя дуче Галеаццо Чиано (1903–1944) министром иностранных дел, поскольку он был убежденным сторонником союза с Германией. Сближение обеих стран резко ускорили два события: образование во Франции правительства Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом и вспыхнувшая 17 июля гражданская война в Испании.

Италия, стремясь усилить свое влияние в Западном Средиземноморье, сразу встала на сторону мятежного генерала Франсиско Франко (1892–1975). Но до сего времени не совсем ясно, какие именно причины побудили Гитлера сделать то же самое, поскольку Испания не входила в сферу его интересов. Конечно, определенное значение имело испанское сырье, особенно хромовая руда, необходимая для производства брони, а также богатые месторождения вольфрама. К тому же вмешательство в испанскую войну давало отличную возможность опробовать в боевых условиях немецкую военную технику, особенно авиацию, шефу которой, Герингу, не терпелось пустить ее вдело.

Но Гитлер мыслил иными категориями. Его воспаленному воображению мерещилась ужасная картина окружения Германии еврейско-марксистскими силами, воплощенными в российском большевизме и правительствах Народного фронта в Испании и Франции. В случае успеха ненавистная Франция получала бы нового врага за Пиренеями. Но поддержать Франко Гитлер намеревался только в союзе с дуче, поскольку их совместная акция прочно бы привязала Италию к Берлину. 23 октября Чиано встретился с Гитлером, который заявил о необходимости заключить прочный союз и попытаться привлечь к нему другие страны под лозунгом борьбы против большевизма. Стороны договорились о том, что итальянской сферой интересов является Средиземноморье, немецкой — Балтика и восток Европы. Само выражение «ось Берлин — Рим» впервые употребил Муссолини в миланской речи 1 ноября 1936 г.^[245].

Еще 23 октября, когда Чиано и Нейрат подписывали итало-германский договор, в берлинском здании МИД на Вильгельмштрассе, в нескольких минутах ходьбы от них Риббентроп и японский посол составляли документ о направленном «против подрывной деятельности Коммунистического Интернационала» японо-германском союзе. 25 ноября этот «Антикоминтерновский пакт», к которому год спустя присоединилась Италия, был подписан официально. Но в дополнение к официальному тексту был составлен и секретный протокол, направленный против советской России. Партнеры договорились провести в случае неспровоцированного нападения СССР на одного из них консультации для выработки мер по «защите общих интересов». Значимость этого пакта практически была невелика. Германия продолжала свое традиционное военно-экономическое сотрудничество с Китаем. Сам Гитлер по расовым причинам пренебрежительно относился к азиатским народам и считал, что как Китай, так и Япония имеют значение только в качестве антисоветских карт, которыми можно сыграть в нужный момент. Впрочем, и главный партийный пропагандист Геббельс в частных разговорах именовал японских союзников не иначе как «желтомордыми макаками».

Демонстрацией итало-германской дружбы стал первый визит Муссолини в Германию в сентябре 1937 г. Дуче, красовавшегося в сшитой специально для этого парадной униформе, принимали как героя-завоевателя Африки. В его честь были проведены парады, армейские маневры в Мекленбурге, ему показали гигантские военные заводы Рура. Ослепленный мощью Германии Муссолини на миллионном митинге в Берлине назвал фюрера «одним из тех редких людей, на которых не проверяется история, но которые сами творят историю». Неудивительно, что теперь дуче утратил интерес к независимости Австрии, дав Гитлеру сигнал, которого тот так ждал.

Аншлюс Австрии

Вечером 5 ноября 1937 г. в рейхсканцелярию пришли за инструкциями фюрера пять высокопоставленных персон — военный министр и главнокомандующий Бломберг, главнокомандующий сухопутными войсками, генерал-полковник Вернер фон Фрич, глава ВМС, адмирал Эрих Редер, главнокомандующий ВВС генерал-полковник Геринг, министр иностранных дел Нейрат. Вел протокол военный адъютант Гитлера, полковник Фридрих Хоссбах, записи которого («протокол Хоссбаха») и сохранили для истории этот сверхсекретный документ.

Гитлер говорил более трех часов, объяснив, что все сказанное им является плодом долгих размышлений. Поскольку Германия может решить свои жизненные проблемы только силой, то, по его словам, остается ответить на вопросы: когда и где? Гитлер подробно рассмотрел четыре возможных варианта. Первым была война Германии против «дышащих к ней ненавистью» Англии и Франции. В этом случае вначале следует захватить Австрию и Чехословакию, чтобы «обезопасить себя от угрозы с фланга» и получить дополнительные продовольственные и людские резервы. Второй вариант исходил из возможной войны западных держав против Италии, что позволит под грохот этой войны аннексировать без особого риска Австрию и Чехословакию. В третьем варианте Гитлер исходил из вероятности крупного внутриполитического кризиса во Франции, который деморализует ее армию, а тогда «настанет время действовать против чехов». Наконец, Гитлер полагал, что Англия наверняка, а Франция возможно уже списали Чехословакию со своих счетов и примирятся с тем, что однажды Германия решит этот вопрос по своему усмотрению.

Но из всех вариантов вытекало одно — нацистский диктатор объявил о своем окончательном решении встать на тропу войны не позднее 1948 г. Это решение ошеломило участников совещания. Не то чтобы они были противниками войны. Их волновали более практические моменты. Нейрат, Фрич и даже верный Бломберг сомневались в готовности Германии к большой войне, а поражение означало бы катастрофу. 4 февраля 1938 г. все трое колеблющихся лишились своих постов. Место Нейрата занял услужливый Риббентроп. Новым главнокомандующим сухопутными войсками стал генерал Вальтер фон Браухич, а верховное командование взял на себя сам фюрер, создав вместо военного министерства Верховное командование вермахта (ОКВ) и назначив его шефом генерала Вильгельма Кейтеля, заслуженно получившего за свое пресмыкательство перед Гитлером прозвище «Лакейтель». За этим последовала перетряска кадров в армии и дипломатическом корпусе. Суть происшедшего точно выразила газета «Фёлькишер беобахтер», вышедшая 5 февраля под огромным заголовком: «Концентрация всей полноты власти в руках фюрера!» Теперь Гитлер завершил свою нацистскую революцию и сосредоточил в своих руках всю политическую, экономическую и военную власть.

Но и теперь, в отличие от нетерпеливого Геринга, он предпочитал не форсировать австрийскую проблему, а готовить для нее солидную базу. Однако события в марте 1938 г. развернулись совсем не по сценарию Гитлера. А произошло следующее. На рубеже 1937–1938 гг. Австрия попала в тяжелую ситуацию. Ни одна европейская страна не выражала желания встать на защиту ее независимости. Шушнигу не оставалось ничего другого, кроме как принять приглашение Гитлера и 12 февраля приехать к нему в баварскую резиденцию — Берхтесгаден. Встреча ошеломила австрийского канцлера. Гитлер бушевал два часа, обвиняя Вену в предательстве общенемецких интересов и угрожая немедленно отдать войскам приказ войти в Австрию. Затем фюрер внезапно успокоился, а после довольно дружеского обеда Риббентроп вручил Шушнигу проект соглашения, добавив, что это окончательные требования фюрера, который даже не намерен их обсуждать.

Фактически это был ультиматум. От Шушнига требовали снять запрет на австрийскую нацистскую партию, назначить министром внутренних дел пронацистского венского адвоката Артура Зейс-Инкварта (1892–1946) с передачей в его ведение полиции и службы безопасности, а другого нациста, директора Военно-исторического архива Эдмунда Глайзе-Хорстенау, — военным министром. Предлагалось также отправить в отставку противника нацистов, начальника генштаба, фельдмаршала Альфреда Янзу, ввести обмен офицерами обеих армий и подготовить включение Австрии в экономическую систему Германии. Выполнение этих условий превращало Австрию в сателлита нацистского рейха. В этот решающий момент австрийский канцлер дрогнул и согласился подписать документ, правда, напомнив при этом, что по конституции такое право имеет только президент Вильгельм Миклас.

Началась четырехнедельная агония Австрии. В стране воцарился хаос. На улицах бушевали толпы нацистов, срывавших государственные красно-бело-красные флаги. Клиенты банков спешно забирали свои вклады, а иностранные туристы штурмовали билетные кассы. Шушниг решился на отчаянный шаг и назначил на 13 марта плебисцит по вопросу о независимости Австрии. Пришедший в ярость Гитлер отдал распоряжение днем раньше оккупировать Австрию и послать в Вену требование об отмене плебисцита. Шушниг капитулировал, но Берлин потребовал, чтобы он уступил пост канцлера Зейс-Инкварту.

Утром 12 марта немецкие войска перешли австро-германскую границу. Они имели приказ не применять насилия, но беспощадно подавлять всякое сопротивление. Однако никакого сопротивления не было. Австрийская армия сидела в казармах, а на дорогах немецких солдат встречало ликующее население. Фюрер вначале намеревался создать конфедерацию двух немецких государств. Но когда после полудня 12 марта он прибыл в родной Линц, то был настолько поражен восторженным приемом жителей, что приказал немедленно подготовить закон об аншлюсе (присоединении) Австрии. Разумеется, на референдуме 10 апреля за аншлюс высказалось более 99% населения Австрии и Германии. Первая агрессия Гитлера закончилась его триумфом. На очереди была Чехословакия.

Мюнхенское соглашение

Через 11 дней после австрийского плебисцита, 21 апреля, Гитлер вызвал к себе Кейтеля, чтобы обсудить с ним операцию «Грюн» — план внезапного нападения на Чехословакию. После Первой мировой войны чешско-германские отношения отравляла проблема Судетской области, которую населяло 3,25 млн. немцев, требовавших если не присоединения к исторической родине, то большей автономии. После прихода Гитлера к власти в Судетской области образовалась пронацистская Судето-немецкая партия под руководством учителя физкультуры Конрада Генлейна (1898–1945), которой МИД Германии ежемесячно выделял 15 тыс. марок. Эта партия так красочно живописала зверства, которые якобы чинят чехи над бедными немцами, что лидеры Англии и Франции стали оказывать нажим на президента Эдуарда Бенеша, требуя от него максимальных уступок судетским немцам. Гитлер же был убежден, что удар по Чехословакии через неукрепленную границу с прежней Австрией будет таким молниеносным, что в Лондоне и Париже не успеют и не решатся на ее защиту.

Первый кризис разразился в мае, когда британская и чешская разведки получили данные о концентрации немецких войск в Саксонии. В Судетах начались вооруженные стычки, а правительство Бенеша объявило частичную мобилизацию, не собираясь сдаваться без боя и располагая хорошей армией. Прагу поддержали западные державы и Советский Союз. В таких условиях агрессия была невозможна, и Гитлер отступил, приказав сообщить чешскому послу, что Германия не имеет никаких намерений против его страны. Кризис был улажен, а фюреру преподали урок. Но тот лишь укрепился в намерении рассчитаться с Чехословакией. Он распорядился закончить все военные приготовления до 1 ноября 1938 г.

В начале сентября кабинет Бенеша выполнил все требования лидеров судетских немцев, но как раз это не устраивало Гитлера. По его указанию Генлейн заявил о прекращении всяких переговоров, сославшись на им же самим спровоцированные столкновения с полицией в Моравска-Остраве. А 12 сентября на партийном съезде в Нюрнберге Гитлер громогласно потребовал «справедливого отношения» к судетским немцам и пригрозил добиться этого даже военными средствами. Речь канцлера дала толчок настоящему восстанию немцев в Судетской области, подавленному после двухдневных ожесточенных столкновений.

В поисках выхода британский лидер Невилл Чемберлен, поддержанный французским премьером Эдуардом Даладье, предложил Гитлеру немедленновстретиться для попытки найти мирное решение проблемы. Никогда прежде не садившийся в самолет Чемберлен был готов лететь теперь семь часов, чтобы встретиться с немецким диктатором в Берхтесгадене. В итоге переговоров Чемберлен заявил, что согласен с присоединением Судетской области к Германии, но должен проконсультироваться с Францией и собственным кабинетом.

Пока Чемберлен склонял своих министров и Даладье к уступкам Гитлеру, тот не терял времени. Был издан приказ о приведении пяти армий в боевую готовность. Под нажимом Берлина 21 сентября польское правительство потребовало плебисцита в области Тешин, где проживала большая польская колония. На следующий день с аналогичным требованием выступила Венгрия, а «Судетский добровольческий корпус» при поддержке немецких частей СС захватил пограничные чешские города Аш и Хеб. Европа вновь оказалась на грани войны.

22 сентября Чемберлен второй раз встретился с Гитлером в Годесберге и сообщил ему о согласии передать Судетскую область Германии даже безо всякого плебисцита. Британский джентльмен ожидал признательности Гитлера, но тот сразу же ужесточил свою позицию и потребовал немедленного ввода немецких войск в Судеты, одним ударом разрушив «карточный домик» мира, с таким трудом воздвигнутый Чемберленом за счет Чехословакии. Хотя Гитлеру удалось уломать Чемберлена, согласившись подождать до 1 октября (который уже давно был запланирован как день нападения), на уступки не пошли ни Франция, ни Чехословакия, объявившие мобилизацию. Был отдан приказ о мобилизации британского флота.

Но Чемберлену, который всеми силами и непомерными уступками старался избежать войны, удалось уговорить Муссолини стать посредником в созыве конференции для решения судетского вопроса. В полдень 28 сентября за два часа до окончания срока предъявленного чехам ультиматума Гитлер получил срочное послание дуче, просившего повременить с мобилизацией. Фюрер с явным облегчением ответил, что принимает это предложение. После продолжительных телефонных переговоров с Римом он предложил руководителям Англии, Франции и Италии на следующий день встретиться с ним в Мюнхене. Не пригласили СССР, одного из гарантов целостности Чехословакии, смертный приговор которой был вынесен, таким образом, в отсутствие СССР и ее самой.

Переговоры четырех лидеров проходили в обстановке подчеркнутой идиллии и походили на формальную передачу Гитлеру всего, чего тот добивался. Уже после войны выяснилось, что компромиссные предложения, с которыми выступил игравший роль миротворца Муссолини, еще накануне были составлены в Берлине. Не самом деле это был чуть подновленный Годесбергский ультиматум, чего не заметили британский и французский премьеры, жаждавшие умиротворения любой ценой. Впрочем, они вяло предложили, дабы соблюсти приличия, все же пригласить представителей Чехословакии, но Гитлер ответил категорическим отказом. Однако Чемберлену в конце концов удалось выторговать уступку — представители главной жертвы будут находиться «в соседней комнате». Там они и просидели восемь часов в томительном ожидании, пока советник британского премьера Горацио Вильсон не ознакомил их с основным содержанием четырехстороннего соглашения.

Во втором часу ночи уже 30 сентября роковой документ поочередно подписали Гитлер, Чемберлен, Муссолини и, последним, Даладье. Сохранилась выразительная фотография, на которой торжествующий Риббентроп повелительно тычет пальцем, чуть ли не в нос сникшему Даладье, торопя его закончить дело и расписаться. Радостные лидеры Запада отбыли домой. Чемберлен, размахивая в палате общин заявлением, которое он подписал с Гитлером, заявил: «Друзья мои, я привез вам мир!». Один лишь Черчилль, слова которого вызвали бурю протеста парламентариев, сказал: «Мы потерпели полное и сокрушительное поражение».

Чехословакия потеряла одну из самых индустриальных своих областей, на которой находилось 66% запасов каменного и 80% бурого угля, производилось 80% цемента и продукции текстильной промышленности, 72% электроэнергии. Она оказалась беззащитной в военном отношении, лишившись прежней линии укреплений, самой мощной в Европе после линии Мажино. Процветающая страна, остававшаяся последней демократией в Восточной Европе, была разорена за одну ночь. Правда, все участники мюнхенского соглашения гарантировали ее новые границы, но только после урегулирования вопроса с Польшей и Венгрией. А это оказалось очень трудным. Польша получила область Тешина и поддержала Венгрию в ее притязаниях на Словакию и Закарпатскую Украину. Однако у Гитлера были иные планы. Венгрия вызвала его недовольство тем, что не оказала в дни кризиса решительной поддержки, поэтому и получила всего лишь небольшие территории в Словакии. Гитлер был даже недоволен Мюнхенским соглашением, поскольку стремился к захвату всей Чехословакии. Но в 1938 г. он не рискнул развязать большую войну, исход которой был совершенно неясен.

Мюнхен стал еще одним триумфом фюрера и катастрофой для Франции, военное значение которой в Европе было сведено почти к нулю. Окончательно судьба Чехословакии была решена в марте 1939 г. после инспирированного из Берлина провозглашения независимости Словакии. Утром 15 марта немецкие войска вошли на чешскую территорию, а вечером в Злату Прагу торжественно прибыл Гитлер, объявивший о создании протектората Богемия и Моравия, во главе которого был поставлен Нейрат. Только тогда Чемберлен понял, как нагло обманул его германский канцлер, следующей жертвой которого явится Польша, что было ясно при первом взгляде на карту. С мая Германия приступила к полномасштабной подготовке к намеченной на конец лета войне. Гитлер сжег за собой корабли и назначил дату нападения — 26 августа. Но для войны против Польши, которая получила гарантии Англии и Франции, ему было необходимо предварительно договориться со Сталиным.

Пакт двух диктаторов

В мае 1939 г. встревоженные непредсказуемостью Гитлера западные державы предложили Советскому Союзу заключить пакт о взаимной помощи, который они прежде отвергали. 8 июня в Москву прибыл специальный британский посланник Уильям Стрэнг, чтобы начать переговоры. Договор давал Англии и Франции огромный выигрыш, поскольку только Советский Союз мог оказать прямую помощь соседним Польше и Румынии. Запад рассчитывал, что в любом случае вермахт застрянет в бескрайних просторах России до того времени, пока Англия и Франция не подготовятся как следует к тяжелой войне.

Сталин знал о таком расчете и еще 10 марта 1939 г. в речи на партийном съезде дал понять, что Россия не собирается таскать каштаны из огня для других держав и одновременно — что она заинтересована в улучшении отношений с Германией. Поэтому на переговорах со Стрэнгом Москва потребовала, чтобы Красная армия получила право свободного прохода через Польшу и Румынию и введения своих войск в Прибалтику не только в случае прямого немецкого нападения, но и в случае «косвенной агрессии» и фашизации этих государств, что давало бы Советскому Союзу повод для вторжения.

Сложность состояла в том, что СССР не был такой же европейской державой, как прочие. На Западе опасались, что с помощью Красной Армии в восточноевропейских странах вспыхнут большевистские революции, которых особенно страшились в Варшаве и Бухаресте. Поэтому Польша категорически отказалась разрешить советским войскам проход через ее территорию. Для Великобритании сложилась парадоксальная ситуация — отдать СССР то, что она намеревалась защитить от Германии с помощью той же Москвы. Это парализовало дальнейшие переговоры летом 1939 г., тянущиеся вяло и бесплодно. Создавалось впечатление, что Запад использует эти переговоры только как средство давления на Берлин. В конце июля переговоры вообще зашли в тупик, поскольку стороны не смогли договориться о единой трактовке термина «косвенная агрессия». Кроме того, СССР настаивал на одновременном заключении политического и военного договоров, а Запад предлагал, чтобы военные переговоры начались после подписания пакта о взаимопомощи.

Гитлер быстро сообразил, какие возможности откроются перед Германией, если он на 180° повернет руль своей восточной политики, понимая при этом, что в случае провала такой шаг приведет к катастрофе. Но тут из Москвы поступил обнадеживающий сигнал: 3 мая наркоминдел М.М. Литвинов, слывший сторонником сближения с Западом, был заменен верным сталинистом В.М. Молотовым. В Берлине расценили смещение еврея Литвинова как готовность искать соглашения с рейхом. 20 мая Молотов заявил германскому послу Фридриху фон дер Шуленбургу (1875–1944), что СССР готов возобновить прерванные зимой экономические переговоры только в том случае, если для них будет создана «необходимая политическая основа». Риббентроп отреагировал на это сдержанно, опасаясь ухудшения отношений с Японией.

Но пауза длилась недолго. Сам фюрер дал указание поддерживать с русскими постоянные контакты. 28 июня Шуленбург сообщил Молотову, что немецкая сторона рассматривает договор 1926 г. как действующий. 28 июля появилось официальное заявление о возобновлении экономических переговоров. Когда в начале августа в Москву для ведения переговоров с Россией прибыли английская и французская военные миссии, состоящие из второстепенных лиц без широких полномочий, германо-советский флирт был в полном разгаре.

Понимая, что время работает на нее, советская сторона не торопилась, а в Берлине росла нервозность, ибо 26 августа должно было начаться наступление на Польшу. 14 августа Шуленбург получил указание предложить Москве широкое обсуждение всего комплекса взаимоотношений, в том числе и вопроса о разграничении сфер интересов обеих сторон, для чего Риббентроп готов был прибыть в Москву. Советский нарком в принципе выразил согласие, но добавил, что СССР ожидает от Берлина готовности заключить пакт о ненападении и большое экономическое соглашение, а также выступить посредником в советско-японском конфликте на монгольской реке Халкингол.

В этот момент Гитлер был готов на любые условия. В Москву послали сообщение, что в течение ближайших трех дней Риббентроп в любое время готов прилететь, имея полномочия канцлера обсудить все германо-советские проблемы и «в случае необходимости подписать соответствующие договора». 17 августа советское правительство ответило, что предлагает заключить, кроме пакта о ненападении и экономического соглашения, секретный договор о разграничении сфер интересов, и ожидает Риббентропа 26–27 августа. Но немцы так торопились, что Гитлер отправил Сталину личное послание с просьбой принять Риббентропа не позднее 23 августа.

В этот день в Москве был подписан и в тот же день вступил в силу советско-германский пакт о ненападении, ставший полной неожиданностью для мировой общественности и интересный прежде всего своим секретным дополнительным протоколом, существование которого полвека объявлялось в СССР «грязной западной фальсификацией». В советскую зону интересов входили Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Бессарабия, а немецкая сторона внесла в протокол туманный пункт о своей «полной политической незаинтересованности» в Юго-Восточной Европе. Относительно Польши, судьба которой была уже предрешена, стороны определили границу своих зон по рекам Нарев, Висла и Сан, которая делила Польшу приблизительно пополам.

Оба диктатора считали, что перехитрили друг друга. Гитлеру пакт давал зеленый свет для нападения на Польшу и вселял надежду, что Англия и Франция и на этот раз останутся в стороне и не решатся начать войну. Фюрер уже намеревался после разгрома Польши повернуть войска на Запад, имея за спиной дружественную Россию. Он приподнято заявил командующим всеми родами войск, что «нет никаких оснований бояться блокады. Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец, цинк»^[246]. Для Сталина же, озабоченного безопасностью страны и усматривавшего в политике западных держав лишь стремление столкнуть между собой СССР и Германию, пакт означал возможность отодвинуть войну, чтобы лучше к ней подготовиться, и расширить зону своего влияния. Само же тайное разграничение сфер интересов только еще раз продемонстрировало старую, как мир, истину: сильные и большие державы в собственных интересах всегда договариваются между собой за счет слабых и малых соседей.

Пакт стал для Гитлера пропуском в войну. Когда он получил послание Чемберлена о том, что заключение советско-германского пакта «ничего не изменит в обязанности Великобритании по отношению к Польше», нападение на которую приведет к новой мировой войне, то ответил письмом, полным возмущения зверствами поляков над немецким населением: он-де не может бросить это население на произвол судьбы, а индульгенцию на упомянутые зверства выдала полякам своими гарантиями именно Англия.

Гитлер уже отдал приказ о начале операции ранним утром 26 августа, когда получил письмо Муссолини, в котором тот сообщал, что Италия настолько слаба, что может вступить в войну не ранее 1942 г. Чтобы подсластить пилюлю, дуче заверял, что вступит в войну немедленно, если получит необходимое сырье и вооружение. Беглого взгляда на приложенный перечень необходимого было достаточно, чтобы понять, что речь идет о поставках, осуществление которых требует долгого времени.

Фюрер был настолько разочарован нейтральной позицией Италии, которая в любом случае могла бы оттянуть на себя значительную часть англо-французских сил, что отдал приказ остановить войска. В довершение всего Браухич доложил, что армия не готова к завтрашнему наступлению ни на Востоке, ни на Западе. Наступление пришлось перенести на 1 сентября, но это ничего не меняло в решимости Гитлера развязать войну. Он прекрасно знал, что более благоприятного момента может больше и не представиться. Ни Данциг, ни Польский коридор, отделявший Восточную Пруссию от рейха, ни Верхняя Силезия не были целью Гитлера. Целью было полное уничтожение Польского государства, а затем установление немецкого господства на европейском континенте.

Глава семнадцатая. Апокалипсис XX века (1939–1945)

Облик эпохи

В лихорадочном и агрессивном динамизме национал-социализма проявилось стремление к развязыванию новой войны для установления германского господства в Европе и гегемонии во всем мире, и уже в самом начале войны германский вермахт захватил почти всю Европу, одержав победы над Польшей, Данией, Норвегией, Голландией, Бельгией, Францией, Югославией, Грецией.

Гитлер рассматривал войну как органическое сочетание вооруженной, экономической и психологической борьбы. К этому Гитлер добавил главное — расовую войну на уничтожение. Именно она стала основой достижения желаемой цели: создать здоровое ядро арийских «людей-господ» и предоставить им жизненное пространство на захваченных европейских территориях, превратив местное население в рабов.

После нападения на Советский Союз Германия вначале, казалось, была близка к успеху, когда вермахт вплотную подошел к Москве, а в Северной Африке — к Суэцкому каналу. Однако разгром под Москвой означал, что немецкая стратегия блицкрига потерпела крах. С 1942 г. Германия и ее союзники терпели неудачи на всех фронтах. Несмотря на отчаянное сопротивление и отдельные победы, немецкая армия медленно отступала к границам рейха. В небе над Германией господствовала англо-американская авиация, сотни ее городов превратились в руины.

С высадкой союзников в Нормандии в июне 1944 г. начался завершающий этап войны. В самой Германии агонизирующий режим усиливал террор и репрессии особенно после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. Но несмотря на всю бессмысленность продолжения войны и невосполнимые потери, Гитлер не прекращал ее до тех пор, пока союзники не заняли почти всю территорию Германии. 30 апреля 1945 г. фюрер покончил с собой. Война в Европе закончилась капитуляцией Германии 7–8 мая 1945 г. Вторичный ее рывок к мировому господству потерпел, как и первый, полное крушение.

Подготовка к большой войне

Выступая в рейхстаге 1 сентября 1939 г., Гитлер заявил, что Германия имеет самую лучшую и современную в мире армию, на вооружение которой ушла гигантская сумма в 90 млрд. марок, что было скорее всего преувеличением. Некоторые современные историки считают, что потрачено было около 40 млрд. марок^[247]. Во всяком случае, в 1939 г. немецкое военное производство в 3,5 раза превышало британское. Армия первого эшелона насчитывала 2,758 млн. чел., но флот не достиг такого уровня, чтобы соперничать с английским. Только в авиации Германия имела неоспоримое преимущество.

Однако в отличие от 1914 г., нацистская Германия не имела достаточных запасов сырья и валюты, а также резерва рабочей силы. Поэтому упор делался на молниеносную войну и будущую эксплуатацию захваченных территорий, выкачивание оттуда сырьевых ресурсов, продовольствия и рабочих. Это была весьма рискованная стратегическая концепция. Чем больше солдат мог выставить Третий рейх, тем меньше рабочих могло стоять у станка. Чем моторизованнее становилась армия, тем острее ощущалась нехватка технических специалистов, как для вермахта, так и для индустрии. Лихорадочное строительство вермахта повлекло за собой в целом более низкий по сравнению с кайзеровской армией уровень подготовки молодых офицеров и солдат, которые не имели фронтового опыта.

Население Германии не хотело и боялось войны. Оно приветствовало и поддерживало достигнутые без применения силы внешнеполитические успехи Гитлера. Его постоянные заверения в миролюбии породили у многих немцев иллюзию, что нацистское правительство действительно стремится только к восстановлению попранной в Версале справедливости, и они не собирались рисковать уже реально достигнутыми результатами ради призрачного великого будущего. Однако всякое открытое сопротивление войне, которой в 1939 г. избежать не удалось, было невозможно. В результате массированной пропаганды об угрозе со стороны мировой плутократии, еврейства и восточного большевизма в умах немецкого населения воцарились смятение и страх. Настроение немцев было далеко от энтузиазма августа 1914 г., когда они приветствовали войну криками «ура!». В 1939 г. они отнеслись к ней негативно-лояльно, но послушно последовали за диктатором.

Определенную сложность для Германии представляла проблема продовольственного снабжения. Жизненный уровень населения отставал от уровня западных противников. Ниже было и потребление продуктов питания, структура которого перед началом войны также изменилась в худшую сторону. В 1927–1937 гг. в рабочих семьях потребление ржаного хлеба выросло на 20%, а картофеля на 4%. В то же время сократилось потребление мяса на 18%, жиров — на 37, белого хлеба — на 44%^[248]. Помня печальный опыт Первой мировой войны, нацистские лидеры всеми средствами стремились избежать голода и недовольства. С самого начала войны было введено рационирование основных продуктов и товаров. Разумеется, лучше всего снабжался вермахт, но и для гражданского населения устанавливались сравнительно высокие нормы потребления, приблизительно равные английским. К началу войны Германии удалось создать запасы зерна в 6,5 млн. т.

Ввиду угрозы инфляции из-за нехватки товаров правительство должно было принимать меры по снижению покупательной способности населения. Решающее значение здесь имел контроль над триадой — заработная плата, доходы и налоги. Принятое 4 сентября постановление о военном хозяйстве отменяло все доплаты за сверхурочные часы, ночные смены и работу в выходные дни. Практически отменялись отпуска, вводился 10-часовой рабочий день и трудовая повинность.

Жесткие меры сразу вызвали критику с двух сторон. Против них выступили некоторые гауляйтеры, руководитель ГТФ Лей, заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс (1894–1987). Недовольство проявили также промышленники и военно-экономические управления, опасавшиеся падения производительности труда. Гесс и Лей считали политической глупостью «в критический момент из-за более или менее теоретических обоснований поставить на карту» с трудом завоеванное за 20 лет «доверие рабочих к фюреру и партии». Когда недовольных поддержал и Геринг, самые жесткие меры были постепенно отменены, и к лету 1940 г. оказались практически восстановлены довоенные условия и нормы. Руководство НСДАП и впредь тщательно следило за настроениями народа, стремясь не допустить нарастания недовольства. Так, солдатские жены и матери получали пособие в размере 85% прежнего заработка мужа или сына — хотя с экономической точки зрения это было неразумно, поскольку позволяло многим женщинам сидеть дома, зато поддерживало дух армии.

Налоговая политика с самого начала имела более осторожный характер. Вводился дополнительный военный сбор в размере 5% подоходного налога. Годовой доход до 2400 марок сбором не облагался, поэтому 60% налогоплательщиков избежали этого сбора. Чтобы не допустить несправедливости, всем трудящимся гарантировался минимум годового дохода в 2400 марок. Повысились акцизы на пиво, табак, водку и шампанское, т. е. на те продукты, которые не относились к «жизненно важным». В итоге доходы от налогов и пошлин возросли с 18,2 млрд. марок в 1938/39 финансовом году до 24,2 млрд. в 1939–1940 и до 27,6 млрд. марок в 1940/41 г. Вместе с другими поступлениями они обеспечили финансирование войны более чем на 50%. Остальную часть составили банковские кредиты, т. к. из-за нехватки товаров люди несли деньги в банки и сберкассы и в них скопились излишки наличности^[249].

Огромное значение для войны имела мобилизация рабочей силы, резерва которой в Германии не было уже с 1937 г. Рост вермахта, насчитывавшего к сентябрю 1939 г. 4,5 млн. военнослужащих, привел к тому, что только летом этого года промышленность потеряла 2,5 млн. рабочих, в том числе и в военных отраслях производства. Возможностей компенсировать эти потери было немного — привлечение женщин, перевод на военные производства людей с других закрываемых предприятий, использование иностранной рабочей силы. Число работающих женщин в 1933–1939 гг. увеличилось с 11,6 до 14,6 млн. чел. Но оставалось еще около 6 млн. незанятых, но трудоспособных женщин. По крайней мере, как считало министерство труда, 2,6 млн. из них можно было бы привлечь к работе^[250]. Много рабочих рук появилось в результате ликвидации мелких предприятий и ремесленных мастерских, число которых с 1936 по 1939 г. сократилось на 180 тыс. (с 1,65 до 1,4 млн. чел.), причем больше половины из них закрылось за один 1938 год. Особенно резким было уменьшение числа портных, сапожников, столяров, парикмахеров, пекарей и мясников. В торговле положение было немного лучше. Здесь количество занятых с мая 1939 по май 1940 г. снизилось на 425 тыс. (15%) чел. В целом к апрелю 1940 г. в военные отрасли промышленности было переведено 743 тыс. рабочих-мужчин^[251]. Этот процесс продолжался бы и дальше, если бы не растущее использование иностранных рабочих и военнопленных. Уже до войны в Третьем рейхе работало около 400 тыс. иностранцев. К маю 1941 г. число рабочих-иностранцев возросло до 1,75 млн. чел., из которых 1,32 млн. составляли военнопленные. Работали они главным образом в сельском хозяйстве и на военных заводах.

К началу войны было ужесточено уголовное законодательство и расширены полномочия полиции и СС. В меморандуме министерства юстиции в январе 1940 г. говорилось, что «задачей органов юстиции в годы войны является выявление и изоляция подстрекательских и преступно настроенных элементов, которые в критическое время могли бы попытаться нанести фронту удар ножом в спину». Появилась квалификация новых типов преступной деятельности — «подрыв оборонной мощи», «экономический саботаж», «вредительство народу», которые могли наказываться даже смертной казнью, как, впрочем, и прослушивание запрещенных иностранных радиопередач.

Четвертый раздел Польши

Вторая мировая война началась с нацистской провокации. Вечером 31 августа отряд эсэсовцев, переодетых в польскую военную форму, под командованием штурмбанфюрера Альфреда Науйокса захватил в пограничном немецком городе Гляйвиц местную радиостанцию и передал в эфир подстрекательское сообщение о начале войны, полное злобных антинемецких выпадов. На рассвете 1 сентября вермахт вступил в Польшу, проникнув через польскую границу с трех сторон — из Восточной Пруссии, Померании и района Бреслау.

По земле вперед рвались 55 немецких дивизий и 2,5 тыс. танков и бронемашин, в небе надсадно ревели моторы почти 2 тыс. самолетов. Что могла противопоставить этому натиску Польша? 80 дивизий первой линии обороны, 300 танков и 420 самолетов, почти полностью уничтоженных на своих аэродромах, с которых они так и не успели взлететь.

Польская армия оказывала отчаянное сопротивление, но была раздавлена бронированным катком вермахта. Ярким примером в этом отношении стало сражение под Кутно на реке Бзура, где польская кавалерийская бригада с пиками наперевес контратаковала немецкие танки и полностью погибла. 6 сентября пал Краков. В полдень 8 сентября первые немецкие танки подошли к Варшаве, но, не имея поддержки отставшей пехоты, были остановлены. 12 сентября части вермахта приблизились к Львову. Огромные клещи, внутри которых сражалась и гибла польская армия, сомкнулись 13 сентября. Через четыре дня польское правительство, ранее уже бежавшее в Люблин, покинуло страну и выехало в Румынию.

Англия и Франция объявили Германии войну 3 сентября. Но на самом деле на Западном фронте никаких военных действий не велось; 35 немецких дивизий, состоявших в основном из резервистов, и 65 французских кадровых дивизий отсиживались в своих укрепленных линиях Зигфрида и Мажино. Со своей стороны Гитлер, желая закончить польский поход раньше предполагаемого наступления союзников на Западе, торопил Москву со вступлением в войну. Сталин колебался, но неожиданно быстрый успех вермахта и появление немецких частей на согласованной демаркационной линии, которую они уже начали переходить, заставляли действовать.

17 сентября советское правительство объявило, что Польского государства больше не существует и СССР должен взять «под свою защиту» белорусское и украинское население в Восточной Польше. Утром этого дня советские войска перешли границу и, почти не встречая сопротивления, начали продвигаться по территории уже поверженной Польши. Польскому послу в Москве при этом лицемерно было заявлено, что СССР будет строго придерживаться нейтралитета в польско-германском конфликте. В общем советско-германском коммюнике, составленным Сталиным, утверждалось, что общей целью обеих держав является «восстановление мира и порядка в Польше, которые были подорваны развалом польского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни». Еще героически сражалась истекавшая кровью Варшава, павшая только 27 сентября, а победители уже делили добычу. 25 сентября Сталин предложил Германии территорию от Буга до Варшавы в обмен на ее отказ от Литвы, что отдавало под власть Гитлера всю Польшу.

28 сентября в Москве, куда вновь прибыл Риббентроп, был заключен новый «Советско-германский договор о дружбе и границе». Он также сопровождался секретным протоколом, по которому Литва переходила в зону советских интересов, а Варшавское и Люблинское воеводства — немецких. Одновременно была опубликована крайне трескучая совместная Декларация мира, в которой говорилось, что исчезли все причины для войны, а ответственность за ее продолжение будут нести Англия и Франция.

Полигон генерал-губернаторства

То, что осталось от Польши после того, как победители получили свои доли, стало именоваться Польским генерал-губернаторством. Его главой был назначен холодный и безжалостный Ханс Франк, заявивший, что «поляки будут рабами германского рейха». Генерал-губернаторство было превращено в полигон, на котором нацисты опробовали методы, которыми они намеревались управлять всеми захваченными восточными территориями. Польша должна была стать для Германии только источником бесплатной рабочей силы, и изначально планировалось поголовное истребление здесь не только евреев, но и польской интеллигенции, духовенства и дворянства, — всех, кто способен был возглавить национальное сопротивление.

7 октября фюрер назначил Гиммлера «рейхскомиссаром по утверждению германской расы», в задачу которого входило германизирование подходящих для этого территорий, предварительно очищенных от чужеродных элементов. Гиммлер немедленно отдал распоряжение о переселении евреев и непригодных к ассимиляции поляков на земли генерал-губернаторства к востоку от Вислы. За год туда было перемещено 1,2 млн. поляков и 800 тыс. евреев. В условиях необычайно холодной зимы 1939/40 г. на пути к месту переселения погибло множество людей.

На место выселенных прибыло около полумиллиона немцев и фольксдойче (лиц немецкого происхождения из Прибалтики и различных районов Польши). Однако число новых поселенцев и издавна живших на западных польских территориях немцев составляло не более 1–1,2 млн. чел., и они все равно оставались меньшинством по отношению ко все еще живущим здесь 8,5 млн. поляков. Одной переселенческой политикой нельзя было решить проблему германизации. Поэтому было принято решение начать также политику онемечивания местного населения. С этой целью последнее было поделено на четыре категории с различными правами, социальным статусом и уровнем жизни. Высшую группу «имперских граждан» составляли 1,724 млн. чел. из немцев и поляков с примесью немецкой крови, это были «полноправные граждане». За ними следовала приблизительно такая же по численности группа «граждан государства», отличавшаяся от первой некоторой ограниченностью в правах. Они не могли быть чиновниками, должны были получать особое разрешение на заключение брака и находились под постоянным контролем полиции. Считалось, что вначале их надо было приобщить к «немецкой жизни и культуре». Для них устанавливался испытательный срок в десять лет, но он мог быть сокращен за особые заслуги, например за мужество на фронте. Третья группа, всего 83 тыс. чел., состояла из тех, кто проходил испытательный срок для включения во вторую категорию. К 1944 г. «имперскими гражданами» было объявлено 3,485 млн. чел. Остальные 6 млн. считались «подзащитными поляками», т. е. людьми второго сорта^[252].

Захваченная Польша подверглась жестокому ограблению. В 1942–1943 гг. из нее было вывезено 630 тыс. т зерна, 520 тыс. т картофеля, 28,6 тыс. т сахара, 55 тыс. т мяса и 7,5 тыс. т жиров. При этом за эксплуатацию страны отвечали, как это было заведено в нацистской системе, несколько ведомств: кроме военно-экономического управления вермахта и администрации Франка этим занимался и уполномоченный от Геринга — руководителя четырехлетнего плана.

Польша, как уже говорилось, имела для Германии огромное значение как источник рабочей силы. Франк получил задание в течение 1940 г. отправить в Германию миллион польских рабочих в основном в сельское хозяйство рейха. Вербовка была «добровольной»: людей принуждали к ней, резкое ухудшая условия их жизни. Тем не менее завербовалось только 81,4 тыс. чел., в том числе 24,7 тыс. женщин. После провала «добровольной» вербовки начался открыто насильственный угон населения, в результате которого к 1945 г. в Германии находилось около миллиона поляков.

Война на Западе

После разгрома Польши Гитлер, по своему обыкновению, 6 октября предложил западным державам признать новую ситуацию и сесть за стол переговоров. Но еще 27 сентября он сообщил командованию вермахта о предстоящем в ближайшее время наступлении на Западе, а 9 октября, не дожидаясь ответа из Лондона и Парижа, приказал армии готовиться к удару по Франции. Фюрер намеревался вначале выступить 12 ноября, но Браухич, ссылаясь на плохие погодные условия и необходимость ремонта потрепанной в Польше техники, убедил его отложить наступление. В течение осени — зимы Гитлер 14 раз переносил сроки удара, доводя своих генералов до нервного перенапряжения. Западные противники не сумели воспользоваться этой передышкой. Напротив, когда вспыхнула советско-финская война, в Лондоне и Париже стали разрабатывать план отправки экспедиционного корпуса через Скандинавию в Финляндию, хотя та не просила о помощи. Этот план предусматривал захват норвежского порта Нарвик, через который Германия получала зимой шведскую железную руду. Но план отпал, когда в марте 1940 г. Финляндия запросила перемирия.

Адмирал Редер уже с осени 1939 г. убеждал Гитлера оккупировать Норвегию, пока там не высадились англичане. Фюрер вначале противился, считая это распылением сил. Но затем и он пришел к выводу, что с севера может возникнуть серьезная опасность правому флангу немецких войск. Утром 9 апреля немецкие части перешли датскую границу, а с моря был высажен десант в Копенгаген, жители которого, отправляясь на работу, с изумлением обнаружили на собственных улицах солдат в иностранной форме.

В отличие от маленькой и беззащитной Дании, Норвегия оказала сопротивление. Во второй половине дня ее основные города и порты уже были захвачены немецкими морскими десантами. Однако путь на Осло им преградила старинная крепость Оскарсборг, крупповские орудия которой потопили тяжелый крейсер «Блюхер», унесший на дно фиорда 1600 человек, в том числе всю будущую оккупационную администрацию. Норвежская столица была занята на следующий день небольшим воздушным десантом. Ярый сторонник нацизма, майор Видкун Квислинг (1887–1945), имя которого стало синонимом коллаборациониста, т. е. лица, сотрудничающего с фашистскими захватчиками, был назначен новым премьер-министром, хотя фактическая власть принадлежала немецкому рейхскомиссару Йозефу Тербовену (1898–1945), молодому, энергичному и крайне беспощадному человеку.

Операция «Везерюбунг» закончилась блестящим успехом, но немецкий флот понес значительные потери. Кроме «Блюхера» были потоплены еще два легких крейсера и 17 более мелких судов, а другие получили серьезные повреждения. В итоге, у Германии в полной готовности остались всего один тяжелый и два легких крейсера.

10 мая, в тот день, когда новым британским премьером стал Черчилль, немецкие армии, нарушив нейтралитет Бельгии и Нидерландов, начали западный блицкриг, оказавшийся еще более эффективным, чем польская кампания. Главный удар, в отличие от 1914 г., наносился теперь южнее, через считавшиеся труднопроходимыми лесистые Арденнские горы. Впервые эту идею высказал начальник штаба группы армий «А», генерал Эрих фон Манштейн. Он сумел изложить ее Гитлеру, которому весьма импонировали дерзкие решения и нестандартные шаги. В случае успеха этого плана под названием «Гельб» англо-французские войска, устремившись к бельгийской границе, оказались бы в западне. При этом варианте не было необходимости в оккупации Нидерландов, но на ней настояло военно-воздушное командование, которому были нужны голландские аэродромы.

В численном отношении силы сторон были равны — 136 немецких дивизий против 135 союзных, но германский план был продуман превосходно. Хорошо скоординированные действия воздушных десантов и танковых колонн, варварская бомбардировка центра Роттердама, разделившего участь Варшавы, привели к капитуляции Голландии через пять дней после начала немецкого наступления. Через две недели, 27 мая прекратила сопротивление Бельгия. Английский экспедиционный корпус был отброшен к морю и прижат к побережью близ Дюнкерка. Ему грозил полный разгром, но вечером 24 мая пришел неожиданный приказ остановить танковые колонны. Причина такого приказа и имя его инициатора до сих пор являются предметом дискуссий. Скорее всего, быстрый и неожиданный успех породил у Гитлера, не имевшего военного образования, чувство беспокойства. Он не мог поверить, что война фактически уже выиграна. Поэтому, стремясь сохранить танковые силы для дальнейших операций во Франции и поверив заверениям Геринга, что его асы полностью уничтожат зажатого в котле противника, фюрер сам отдал этот приказ. Но свою роль, вероятно, сыграли и политические расчеты: Гитлер все еще надеялся на мир с Англией. Когда же немецкое наступление возобновилось, то 850 самых различных судов — от крейсеров до парусных шлюпок — начали полным ходом вывозить солдат в Англию. Всего удалось эвакуировать 338 тыс. чел., хотя сами британцы считали, что спасется не более 50 тыс.^[253]. Да, английская армия потеряла там все тяжелое вооружение, но спасены были войска, уже испытанные в сражениях.

После падения Дюнкерка немецкие танки устремились вглубь Франции, прорвали фронт на Сомме и начали широкое наступление от Рейна до Абвиля. Французы, потерявшие лучшие соединения и бронетанковые силы в Бельгии, могли противопоставить 143-м окрыленным успехом немецким дивизиям только 65, да и то второсортных. Тем не менее отдельные части сражались с большим мужеством, но силы были слишком неравны. 14 июня немецкие войска без боя вошли в Париж и гордо водрузили на Эйфелевой башне флаг со свастикой. Бежавшее в Бордо французское правительство, во главе которого стоял теперь герой Первой мировой войны, маршал Анри Петен, 17 июня запросило перемирия. Гитлер ответил, что сначала должен посоветоваться с Муссолини, ибо 10 июня, когда исход был уже ясен, дуче вступил в войну, чтобы, подобно шакалу, успеть ухватить кусок добычи. Но даже и теперь более 30 итальянских дивизий ничего не смогли поделать с шестью французскими, тылам которых к тому же уже угрожали спускавшиеся по долине Роны немецкие танки.

Вечером 24 июня в Компьенском лесу под Парижем, в том самом вагоне, в котором 11 ноября 1918 г. германские представители подписали перемирие, произошло второе издание этого исторического события, только поменялись местами действующие стороны. По условиям теперешнего перемирия оставшаяся неоккупированной Южная и Юго-Западная Франция с центром в курортном городке Виши оставалась под номинальной властью французского правительства. Этот коварный расчет делил Францию и затруднял формирование французского правительства в изгнании, откуда оно могло продолжать борьбу. Так Франция превратилась в вассала Германии, а Гитлер исполнил вековые мечты многих немецких поколений. Оставалось уничтожить британскую «опоясанную морем скалу».

Но фюрер пребывал в некотором смятении. Высадка в Англии была сопряжена с огромными трудностями и риском. На мир с Черчиллем рассчитывать не приходилось. Повернуть на Восток, имея за спиной непокоренную Британию, было крайне опасно. Может быть, впервые Гитлер не знал, что следует предпринять. Немецкое командование также считало высадку в Англии слишком трудной задачей. Редер предлагал перерезать все линии снабжения Британских островов, захватив Гибралтар, Мальту и Суэц и установив полную блокаду в Северной Атлантике. Геринг, которому всегда изменяло чувство меры, хвастливо заверял, что его авиация способна поставить Англию на колени. Но этому противоречили расчеты, произведенные в 1939 г. в его собственном министерстве.

Битва за Англию или операция «Адлер» началась с крупнейшего к тому времени воздушного сражения 15 августа 1940 г. По различным данным, немцы потеряли в этот день около 75 самолетов, англичане — 34.

Впрочем, обе стороны всегда преувеличивали потери противника, но преуменьшали собственные. Воздушные налеты и сражения продолжались до мая 1941 г. Британская территория подвергалась беспрестанным налетам и варварским бомбардировкам. Промышленный город Ковентри был практически уничтожен, а Геббельс по радио угрожал, что будут «ковентрированы» и другие индустриальные центры страны. Тем не менее попытка покорить Великобританию с воздуха в конечном счете не удалась, что привело к свертыванию уже в октябре запланированного вторжения — операции «Морской лев», а затем и к его отмене.

Для Гитлера на первый план все более выдвигалась иная перспектива — завоевание России, чтобы, как заявил он своему окружению, выбить из рук Британии «континентальную шпагу» и принудить ее к заключению мира. Тем более что в марте 1941 г. конгресс США законом о лендлизе предоставил президенту Франклину Рузвельту неограниченные полномочия по оказанию поставками оружия, продовольствия и стратегических материалов помощи тем странам, которые сражаются против диктаторских режимов, и стало ясно, что США безусловно поддерживают Великобританию.

Но прежде чем обратиться на Восток, Гитлеру пришлось заняться балканской проблемой. В конце октября 1940 г. итальянские войска вторглись в Грецию. Плохо подготовленное наступление быстро захлебнулось, греческая армия, меньшая по численности и хуже вооруженная, не только отразила агрессию, но и погнала итальянцев назад в Албанию. Муссолини затеял греческую авантюру во многом потому, что к осени 1940 г. Гитлеру удалось тесно привязать к своей политике стоявшего у власти в Румынии генерала Иону Антонеску. Румыния входила в сферу интересов Италии, но ее нефтяные месторождения имели и для Германии немаловажное значение, и немцы действовали за спиной союзника. Муссолини усмотрел в этом намерение рейха ущемить его интересы и решил вознаградить себя захватом Греции, также не предупредив Гитлера. Действительно, узнав об этом, фюрер рассвирепел. Он обоснованно считал, что в балканских странах поднимется волна солидарности с Грецией, а Англия получит прекрасный повод создать себе там опорную базу. Опасения Гитлера сразу подтвердились. Британцы не упустили случая и заминировали греческие проливы, устроив базу на Крите. 4 марта в Греции высадились английские войска. Германия попыталась уладить итало-греческий конфликт, но одновременно готовила удар по Греции из Болгарии, только что присоединившейся к Германии в качестве союзника.

Большое значение на Балканах для Германии имела также Югославия, вначале державшаяся в стороне от конфликта. Но она претендовала на греческие Салоники, а Берлин был готов оказать Югославии поддержку, если бы та заключила с ней и Италией пакт о ненападении. Это произошло 25 марта, но через два дня в Белграде офицеры прозападной ориентации во главе с генералом Душаном Симовичем совершил переворот. Они обратились за поддержкой кСССР, и 4 апреля между этими двумя странами был заключен пакт о ненападении. Однако спасти Югославию это уже не могло.

6 апреля началось итало-германское вторжение в Грецию и Югославию. Хотя Белград был объявлен открытым городом, немецкая авиация подвергла его сокрушительной бомбардировке, а через неукрепленную югославо-венгерскую границу в страну ворвались танковые колонны вермахта. 17 апреля югославская армия капитулировала, а победители — Германия, Италия, Венгрия и Болгария — поделили территорию страны. Формально независимой стала Хорватия, следовавшая в фарватере Третьего рейха. А в Сербии, которую особенно ненавидел Гитлер, считая ее виновницей Первой мировой войны, закончившейся крахом Германии, сразу же развернулось сильное партизанское движение, которое немцам не удалось подавить до самого конца войны.

Стратегическое положение Греции было намного лучше. В нее можно было вторгнуться только с севера через труднопроходимые горы. К тому же, там уже находился 65-тысячный британский экспедиционный корпус, успевший изрядно потрепать итальянцев в Северной Африке, а на море господствовал английский флот. Но греческая армия уже понесла значительные потери в боях с итальянскими войсками, она не имела ни танков, ни самолетов.

Решающее значение получило то обстоятельство, что вермахт теперь мог начать наступление с захваченной территории Южной Югославии и обойти греческую укрепленную линию Метаксаса, окружив ее защитников, капитулировавших после падения 9 апреля Салоников. Британскому корпусу, который прикрывали греческие войска, удалось эвакуироваться на Крит. Однако 1 июня после неудачных попыток высадиться на остров с моря немцы выбросили мощный воздушный десант, он овладел всей территорией, понеся при этом, правда, большие потери. Германия не стала наращивать свой успех в Восточном Средиземноморье. Ее армии предстояло главное дело — удар по России.

Поход на Восток

Когда Гитлер 31 июля 1940 г. впервые обсуждал со своими генералами войну против СССР, он четко заявил, что ее целью должно быть «уничтожение жизненной силы России». В марте 1941 г. фюрер объяснил начальнику оперативного штаба ОКВ генералу Альфреду Йодлю (1890–1946), что война на Востоке — не обычный военный поход, а «борьба двух мировоззрений», в которой недостаточно разгромить армию противника, а необходимо уничтожить его «еврейско-большевистское руководство».

Поход на Восток начался без объявления войны на рассвете 22 июня 1941 г. В нем участвовало 3 млн. (75%) солдат, 153 дивизии, из которых 19 являлись танковыми, а 15 — моторизованными. Союзники — Румыния, Финляндия, Венгрия и Словакия — выставили 600 тыс. чел., к которым позднее присоединились три итальянские дивизии и испанская «Голубая дивизия». Немецкая армия имела 3648 танков и самоходных орудий, 2510 самолетов и 7146 орудий. В момент нападения на СССР в западных советских войсках находилось 2,9 млн. солдат. На их вооружении было 12,6 тыс. танков и самоходок, 5,74 тыс. самолетов, 32,5 тыс. орудий и минометов^[254]. Но значительная часть советской военной техники была устаревшего образца.

Нападение застало советские войска врасплох, поскольку Сталин не верил, что Германия решится напасть, имея в тылу непокоренную Англию. Красная армия находилась в стадии реорганизации после горького опыта войны с маленькой Финляндией. В присоединенных Прибалтике, Бесарабии, Западных Украине и Белоруссии еще не было построено значительных укреплений. Но у советской стороны был большой потенциал. Она смогла выставить на фронт после мобилизации 9 млн. солдат. Быстро росла военная промышленность. Только за первую половину 1941 г. она выпустила 1800 танков, 3950 самолетов, 15 600 орудий и минометов.

Первый удар принес вермахту огромный успех. Прямо на аэродромах было уничтожено 2 тыс. советских самолетов, даже не успевших взлететь. В плен за первую неделю войны попало полмиллиона красноармейцев. К исходу второй недели группа армий «Север» захватила Ригу и двигалась на Ленинград. Группа армий «Центр» оставила позади Минск и приближалась к Смоленску. Группа армий «Юг» неотвратимо шла на Киев. Первоначальный успех настолько укрепил уверенность командования и самого Гитлера в близкой победе, что немецкая военная промышленность переключилась на производство вооружений для флота, чтобы подготовиться к грядущей схватке с англо-американцами. Но осенью немецкое наступление на Востоке захлебнулось. В начале декабря под Москвой, которую немцы уже могли видеть в бинокль, советские войска совершили мощный контрудар. Замерзающие без теплого обмундирования и выдохшиеся от пятимесячных непрерывных боев солдаты вермахта перешли к обороне по всему Восточному фронту. Немецкий стратегический план «Барбаросса» был перечеркнут.

11 декабря 1941 г., через несколько дней после внезапного нападения японцев на главную военно-морскую базу США — Пёрл-Харбор на Гавайских островах, Гитлер объявил США войну, в чем еще не было никакой необходимости. Но этим шагом фюрер рассчитывал прочнее привязать к себе Японию и не допустить ее перемирия с американцами. Тем более что в первой половине 1942 г. возросли надежды на близкую победу. Немецкие армии на Украине неотвратимо приближались к Дону и Волге, а японцы взяли позорно капитулировавший Сингапур — главный опорный пункт Великобритании. Летом вермахт достиг предгорий Кавказа и берегов Волги, а безостановочно гнавший англичан Африканский корпус знаменитого «лиса пустыни», талантливого фельдмаршала Эрвина Роммеля, приближался к Александрии, угрожая перерезать Суэцкий канал. В Атлантическом океане сотни англо-американских судов шли ко дну, пораженные торпедами немецких подводных лодок. Третий рейх достиг вершины своего могущества.

Но в октябре британские войска под командованием энергичного генерала Бернарда Монтгомери остановили корпус Роммеля и погнали его на запад. А на Волге немецкие войска постигла катастрофа. 19–20 ноября севернее и южнее Сталинграда советское контрнаступление, нанеся первый удар на флангах по слабым румынским дивизиям, привело к окружению одной из лучших в вермахте 6-й армии генерала Фридриха фон Паулюса. По бессмысленному приказу Гитлера она сражалась до февраля 1943 г., а затем ее остатки сдались в плен. Красная армия освободила Ростов, Курск и Харьков. В мае в Тунисе капитулировал корпус Роммеля, а союзники готовились к высадке в Италии, которая началась 10 июля. Через две недели в Италии произошел переворот, и власть Муссолини пала. Одновременно провалилась последняя попытка Германии взять на Восточном фронте стратегическую инициативу в свои руки. В грандиозных танковых сражениях под Курском 5–13 июля были перемолоты отборные немецкие части.

К этому времени союзники уже господствовали в небе над Германией. За неделю беспрерывных налетов 25 июля — 3 августа англо-американские бомбардировщики почти полностью разрушили Гамбург с его портом и верфями. Погибло 40 тыс. жителей, миллион человек в панике бежали из пылающего города.

Роковым для нацистской Германии стал июнь 1944 г. 6 июня в Нормандии высадились союзные войска. 30 июля их танковые соединения прорвали немецкий фронт и устремились на Париж, освобожденный 25 августа. Начатое 22 июня генеральное наступление советских армий привело к освобождению всей Белоруссии; советские войска вышли к границам Восточной Пруссии. Война возвращалась туда, откуда она началась. Разгромив 50 дивизий, Красная армия освободила и польские земли восточнее Вислы.

23 августа из войны вышла Румыния, новое правительство которой объявило Германии войну. За ней последовали Финляндия и Болгария. В октябре диктатор Венгрии Миклош Хорти попытался заключить перемирие с СССР. Но части СС заняли центр Будапешта и арестовали последнего союзника Гитлера, решившего выйти из войны. Новым премьером Венгрии стал лидер венгерской фашистской партии «Скрещенные стрелы» Ференц Салаши, и страна продолжила уже бессмысленное сопротивление советским войскам.

Последнюю попытку переломить ход войны Германия предприняла в декабре 1944 г., нанеся 16 декабря в Арденнах неожиданный контрудар силами трех армий. Первый удар был поразительно успешным, немцы прорвали фронт на протяжении 100 км и продвинулись вперед на 110 км. Это поставило англо-американцев в такое тяжелое положение, что Черчилль 6 января попросил Сталина о скорейшем наступлении на Берлин. Немецкое командование было вынуждено перебросить на Восток главную ударную группу арденнского наступления — шестую танковую армию СС. В этих боях Германия израсходовала последние резервы, а Красная армия в последний день января вышла на Одер и оказалась в 60 км от Берлина.

«Новый порядок» в Европе

Система, созданная нацистами в захваченных ими странах, получила название «новый порядок». Это была управляемая Германией Европа, ресурсы которой ставились на службу рейху и народы которой были порабощены «арийской расой господ», а нежелательные элементы, прежде всего евреи и славяне, подлежали уничтожению или выселению. Оккупированная Европа подверглась страшному грабежу. Иностранные государства выплатили Германии в виде контрибуций 104 млрд. марок, из них безжалостно выкачивались ресурсы и продукция. Только из Франции в течение оккупации было вывезено 75% урожая риса, 74% производства стали, 80% нефти. Гораздо труднее было «доить» разоренные войной советские территории. Но и оттуда в 1943 г. в Германию было доставлено 9 млн. т зерна, 3 млн. т картофеля, 662 тыс. т мяса, 12 млн. свиней, 13 млн. овец. Общая стоимость награбленного в России, по подсчетам самих немцев, составила 4 млрд. марок. Отсюда понятно, почему население Германии вплоть до 1945 г. не испытывало таких лишений, как в годы Первой мировом войны.

Когда Германия захватила почти весь европейский континент, еще оставалось неясным, как будет устроена нацистская империя. Ее крайние границы оставались пока расплывчатыми, центр же составлял сам Германский рейх, куда непосредственно включались Австрия, Богемия и Моравия, Эльзас-Лотарингия, Люксембург, населенная фламандцами часть Бельгии, «возвращенные» польские земли, включая всю Силезию. Из протектората Богемия и Моравия предполагалось выселить на Урал половину чехов, другая половина была признана годной для онемечивания. Норвегия, Дания, Нидерланды и оставшаяся часть Бельгии, населенная валлонами, должны были раствориться в Великогерманском рейхе, причем оставалось неясным, сделаются ли они имперскими областями (гау) или сохранят остатки былой государственной независимости. Францию, к населению которой Гитлер питал большое недоверие, судя по всему, предполагалось превратить в колонию Германии. К Балканам фюрер не испытывал особого интереса, но в его будущую империю должен был под названием Готенланд войти Крым, заселенный выходцами из Южного Тироля. К будущей «коричневой империи» должны были быть присоединены также, по определению фюрера, «вшивая страна» Швеция и «государство-фурункул» Швейцария, которые не имели права на независимое существование. Картину будущей Европы дополняли государства — союзники и сателлиты Третьего рейха, находившиеся от него в разной степени зависимости, начиная от партнера по оси — Италии с ее собственной империей и заканчивая чисто марионеточными Словакией или Хорватией.

Жизнь людей под железной пятой нацистов в оккупированной Европе была тяжелой, но она не шла ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю жителей славянских стран — Польши, Югославии, Советского Союза. На Востоке действовал генеральный план «Ост», возникший, вероятно, на рубеже 1941–1942 гг. Это был план колонизации Восточной Европы, где проживало 45 млн. чел. Примерно 31 млн. чел., объявленных «нежелательными по расовым показателям», подлежал переселению в Западную Сибирь. Предусматривалось переселение 80–85% из Польши, 75% — из Белоруссии, 64% — из Западной Украины. Проект должен был быть реализован в течение 25–30 лет. Территория будущих немецких поселений должна была охватить 700 тыс. кв. км, в то время как в 1938 г. вся площадь рейха составляла 583 тыс. кв. км. Главными направлениями колонизации считались северное: Восточная Пруссия — Прибалтика и южное: Краков — Львов — Причерноморье^[255].

Сопротивление

История немецкого движения Сопротивления — это история обреченных на крах попыток положить конец нацистскому безумию и спасти Германию от полной катастрофы. В Германии оно считалось государственной изменой, предательством Отечества. Тот, кто пытался сопротивляться популярнейшему в массах диктатору, ставил себя вне нации^[256]. Немецкое Сопротивление при всем разнообразии его социального состава и форм борьбы оставалось Сопротивлением без народа, но его участники доказали, что человеческое достоинство можно сохранить даже в пучине варварской бесчеловечности.

Самыми решительными противниками нацистского режима являлись члены запрещенных рабочих партий и организаций. Их жестоко преследовали, и успехи рабочего Сопротивления были незначительными. Его организации оставались разобщенными — в условиях системы всеобъемлющих контроля, слежки и доносов создать разветвленную и единую подпольную сеть было практически невозможно.

КПГ и после ее запрета пыталась сначала сохранить жестко централизованную структуру. До 1935 г. продавались (разумеется, нелегально) даже марки членских взносов. В этот период тактика коммунистов проистекала из уверенности в недолговечности нацистской диктатуры. Изменение тактики произошло только в 1935 г. на VII конгрессе Коминтерна, отказавшегося также от оценки социал-демократии как «социал-фашизма» и взявшего курс на сотрудничество с ней. Но к этому времени уже не было почти никакой связи между эмигрировавшим руководством компартии и нелегальными группами внутри рейха, которые действовали на свой страх и риск. Тяжелым ударом по немецким коммунистам явилось неожиданное заключение советско-германского пакта, после чего более 500 эмигрантов были выданы Германии. После сталинских лагерей им — как, например, Маргарет Бубер-Нойман, вдове безвестно сгинувшего в ГУЛАГЕ одного из бывших лидеров КПГ Хейнца Ноймана — довелось испытать и ужас нацистских концлагерей. Лишь со 2-й пол. 1941 г. деятельность коммунистического Сопротивления в Германии заметно оживилась. Активно действовали группы Вильгельма Кнёхеля в Руре, Георга Шумана в Лейпциге, Антона Зефкова в Берлине. Но к 1944 г. гестапо разгромило почти все эти организации, а их члены были казнены.

Руководство СДПГ слишком долго питало иллюзии, что сможет сохранить партию, проводя одержанную и осторожную политику лояльной оппозиции. Эта фатальная ошибка привела фактически к расколу партии. В Праге была создана новая организация, которая 18 июня 1933 г., т. е. еще до запрета СДПГ, обратилась к немецким рабочим с призывом к борьбе против нацизма и за «преобразование капиталистической экономики в социалистическую». Загнанные в подполье социал-демократы, в отличие от коммунистов, быстро поняли, что сохранение массовой организации приведет к ее разгрому. Поэтому они избрали выжидательную тактику, чтобы сохранить людей для будущего возрождения Германии после краха нацистского режима. Но были и активные социал-демократические группы Сопротивления, насчитывавшие в 1935 г. около тысячи членов — «Социалистический фронт» в Ганновере, «Красная штурмовая группа» в Берлине и др. Однако почти все они к 1944 г. были разгромлены гестапо, причем в основном еще в 1935–1938 гг. В этих организациях принимали участие также и коммунисты.

Позднее всего возникло Сопротивление в консервативно-аристократических кругах и офицерском корпусе. Оппозиционно настроенные, проникнутые консервативной этикой и христианской моралью видные чиновники и военные сплотились вокруг бывшего лейпцигского обер-бургомистра Карла Гёрделера, дипломата Ульриха фон Хасселя и бывшего командующего сухопутными войсками Людвига Бека, который готовил военный переворот еще в 1938 г. на случай войны с Чехословакией. К этой группе примыкали и участники христианско-социального кружка «Крейзау» во главе с представителями старых аристократических родов Хельмутом фон Мольтке и Петером Йорком фон Вартенбургом. Они в основном ориентировались на традиции бисмарковского государства, а не Веймарской республики. Поэтому для западных держав они были не очень подходящими партнерами. Но, отказав консервативным оппозиционерам в поддержке, союзники совершили ошибку, ибо это была единственная в Германии группа, которая могла попытаться реально совершить переворот. К тому же в тех конкретных условиях решающее значение имела не политическая программа, а готовность выступить против режима, пускай даже по моральным, а не политическим мотивам.

Покушение на Гитлера, совершенное 20 июля 1944 г., не удалось: по случайному стечению обстоятельств фюрер отделался легкими ранениями, когда в его восточнопрусской ставке «Вольфшанце» взорвалась бомба, подложенная полковником Клаусом фон Штауффенбергом. В Берлине нерешительные заговорщики не успели захватить ключевые позиции в аппарате власти до того как в столицу пришло известие о том, что Гитлер остался жив. Заговор был раскрыт, а последовавшая расправа над его участниками была крайне жестокой. Были казнены не только 158 заговорщиков, но и многие их родственники, не имевшие к этому никакого отношения и ничего не ведавшие. Прусские консерваторы в свое время помогли Гитлеру достичь власти. Теперь они составили ядро заговорщиков, попытавшись исправить роковую ошибку своих собратьев, сделанную в 1933 г.

В Германии существовали и молодежные группы Сопротивления, наиболее известной из которых являлась «Белая роза» в Мюнхене и Гамбурге. Моральное возмущение ее участников преступлениями режима переросло в политическое сопротивление, о чем убедительно говорит последняя листовка группы в феврале 1943 г. При распространении этой листовки были схвачены мюнхенские студенты, брат и сестра Ханс и София Шолль. Вся группа позднее была казнена.

В условиях тоталитарной диктатуры немецкое Сопротивление не имело шансов на успех. Но оно показало, что даже в самое мрачное время немецкой истории была и другая, лучшая, Германия.

Общество в тотальной войне

Чтобы преодолеть упадок духа населения после катастрофы вермахта на Волге, Геббельс в речи 18 февраля 1944 г. попытался подогреть фанатизм и стойкость немцев. Именно там прозвучал его темпераментный и полуистерический призыв к тотальной войне, встреченный собравшимися бурной овацией.

Но и следующий год не улучшил положения. Восточный фронт неумолимо приближался к границам рейха, росли потери вермахта. Резко усилились бомбардировки немецких городов. К маю 1944 г. в восточные и южные районы страны было эвакуировано 15 млн. жителей, а почти 1,2 млн. квартир было полностью разрушено. В большинстве городов не работали водоснабжение и канализация, постоянно прерывались подачи газа и электричества. Многие семьи разделились: работавшие остались на старых местах, а члены их семей были эвакуированы в более безопасные районы. С 1944 г. значительно возрос приток этнических немцев из восточноевропейских стран, число беженцев приближалось к миллиону. Среди населения росли негативные настроения и страх. Тотальная война требовала тотальной мобилизации. Ее возглавил Геббельс, назначенный 25 июля 1944 г. генеральным уполномоченным по тотальной войне. Он получил неограниченное право привлекать людей и средства для вермахта и нужд военной промышленности. Энергично приступив к делу, Геббельс немедленно закрыл все театры, кабаре, варьете, 18 из 25 цирков, музыкальные и художественные учебные заведения, большинство издательств. Из 2200 кинотеатров осталось только 630. В городах, кроме Берлина и Мюнхена, разрешалось издавать лишь одну тощую газету в четыре страницы. Резко сокращался аппарат органов управления. К ноябрю 1944 г. из него в военное производство и на фронт было направлено 33 тыс. чел.^[257]. Закрылось множество магазинов, мелких предприятий, мастерских. Кафе, рестораны, пивные сократили часы работы. В широких масштабах стали привлекать женщин не только в военную промышленность, но и в вермахт. 300 тыс. молодых женщин заняли вместо мужчин места в военно-медицинских и штабных учреждениях, в подразделениях связи и прожекторных частях авиации. К январю 1945 г. еще 150 тыс. девушек были направлены в войска ПВО.

Но людей по-прежнему не хватало. С сентября по октябрь 1944 г. вермахт в общей сложности потерял 1189 тыс. чел., а прибыло на фронт всего 289 тыс. Актом отчаяния стало формирование с сентября фольксштурма (народного ополчения), в который набирались все способные носить оружие мужчины от 16 до 60 лет. На восточных рубежах все мужское население от подростков до стариков направлялось на строительство Восточного вала и работало по 12–16 часов в день.

По всем швам начала трещать экономика рейха, особенно после потери Силезии. К началу 1945 г. на производивших горючее заводах «Лейна» бомбардировки разрушили 1000 из 1300 сооружений. На многих участках фронта танки и самолеты застыли в ожидании топлива. Повсюду были сильно повреждены железнодорожные пути и станции. Но Германия, создав значительные запасы сырья и полуфабрикатов, еще сохраняла на высоком уровне выпуск вооружений, в июле 1944 г. был достигнут его наивысший уровень, однако с января 1945 г. началось резкое сокращение.

Впервые с начала войны стало не хватать продовольствия, а в марте нормы выдачи продуктов по карточкам опустились ниже прожиточного минимума. На черном рынке цены на продовольствие подскочили в сотни раз. В конце марта служба безопасности докладывала, что «недоверие к руководству в эти дни растет лавинообразно, а народ чувствует себя обманутым»^[258].

Занавес опускается

Гитлер продолжал войну, невзирая на то, что она может привести к полному уничтожению Германии, По его безумной логике, если немецкий народ оказался не в состоянии одержать победу, то он является настолько слабым, что заслуживает только гибели. В то время как на Западе ракеты Фау-1 и Фау-2 все еще обрушивались на английские и бельгийские города и сеяли победные иллюзии, в то время когда на Востоке Красная армия перемалывала обескровленные немецкие дивизии и стояла на Одере, Гитлер и его окружение, усиливая репрессии, начали войну против собственного народа под лозунгом: «Мы оставим американцам, англичанам и русским только пустыню».

19 марта Гитлер издал драконовский приказ «Нерон», предписывающий до основания «разрушать все военные объекты, вывести из строя системы транспорта, связи и бытового обслуживания, а также уничтожить все материальные ценности на территории рейха». Это был смертный приговор немецкому народу. Министру вооружений Альберту Шпееру (1905–1981) с трудом удалось отговорить ряд гауляйтеров, городских бургомистров и некоторых генералов вермахта от выполнения этого приказа.

Повсюду свирепствовали военно-полевые суды со специальными командами, немедленно приводившими в исполнение смертные приговоры, в тюрьмах спешно производились массовые расстрелы, на дорогах валялись тысячи трупов узников концлагерей, угоняемых охранниками в последний «марш смерти».

Нацистские бонзы пытались спасти собственную жизнь. В апреле Гиммлер начал тайные переговоры с союзниками, выражая готовность немедленно капитулировать на Западном фронте и продолжить сопротивление на Восточном. Когда об этом стало известно пришедшему в бешенство фюреру, он объявил «верного Генриха» исключенным из партии и лишенным всех постов и приказал найти его и арестовать. Еще раньше подобный приказ был отдан и в отношении сбежавшего из Берлина Геринга^[259].

Превратившегося в развалину Гитлера, который укрылся в бункере под рейхсканцелярией, уже не интересовала судьба Германии и ее народа. Он требовал от подчиненных одного — сражаться до последнего патрона. 28 апреля фюрер приказал открыть шлюзы, отделявшие тоннели берлинского метро от канала Ландвер, чтобы не дать пройти по ним советским солдатам. В неожиданно хлынувшем в тоннели потоке воды погибли тысячи раненых, детей, женщин и стариков, укрывшихся там от бомб и снарядов.

Театрально-зловещим был последний поступок Гитлера, заключившего в ночь на 29 апреля брак со своей подругой Евой Браун. Через 36 часов новобрачные покончили с собой. За своим фюрером последовал вместе с женой и шестью маленькими детьми Геббельс. Гибель Третьего рейха происходила как финал грандиозной вагнеровской оперы «Гибель богов» — в грохоте взрывов и огненном зареве пожарищ.

2 мая капитулировал ожесточенно сражавшийся берлинский гарнизон. 7 мая в главной американской штаб-квартире во французском городе Реймсе была подписана общая капитуляция Германии. В ночь с 8 на 9 мая по желанию Сталина в берлинском районе Карлсхорст состоялась повторная процедура полной и безоговорочной капитуляции. Вторая мировая война в Европе, унесшая жизни по меньшей мере 70 млн. людей, закончилась.

Глава восемнадцатая. Холокост (1933–1945)

Нацизм и антисемитизм

В то время как Германия в кон. XIX в. превратилась во вторую индустриальную державу мира, в ее идеологии восторжествовали архаичные представления, присущие сознанию немецкого крестьянства. Чуждым и враждебным этому сознанию представал либеральный Запад, дух которого наиболее полно, как считали многие немцы, выражали евреи. Они олицетворяли ненавистные перемены и объявлялись исконными противниками германского крестьянства, тысячу лет назад подорвавшими истинно немецкий образ жизни. В евреях видели источник зла, заложенного в них от рождения. В 90-е гг. эти идеи пропагандировал неутомимый агитатор — патриарх германского антисемитизма Теодор Фрич, который в 1920 г. опубликовал в Германии печально известные «Протоколы сионских мудрецов». Непосредственно изданием руководил Людвиг Мюллер, лидер созданной в 1912 г. «Ассоциации против презумпции невиновности евреев» и редактор газеты «Ауф Форпостен». За год «Протоколы» вышли пятью изданиями тиражом в 120 тыс. экземпляров.

Антисемитизм завоевал особенно широкую популярность среди тех представителей средних слоев и той части интеллигентов, которые с трудом адаптировались в новом мире огромных картелей и крупных универмагов и нуждались в козле отпущения.

Гитлер воспринял религиозно-мистическую версию, согласно которой мир управляется добрыми и злыми силами. Силы добра олицетворяли, естественно, арийцы, а силы зла — евреи, масоны, марксисты и церковь. Два этих противоположных мира находятся в состоянии вечной борьбы. Вторая мировая война — это окончательная битва между ними. Ее исходом, по заявлению Гитлера, «будет не большевизация земного шара и победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе». Одержимость и поистине религиозный фанатизм были присущи Гитлеру от начала его политической карьеры до самоубийства в бункере под имперской канцелярией. Еще в 1914 г. он утверждал, что «еврейскую заразу» можно выкорчевать лишь «беспощадными действиями прирожденных вождей с национальным мировоззрением и внутренним чувством ответственности». В 1924 г. уже посмертно вышла небольшая книга одного из создателей партии и духовного наставника фюрера Дитриха Эккарта «Большевизм от Моисея до Ленина. Мои беседы с Адольфом Гитлером». Очевидно, автору можно верить. Ведь он был одним из немногих близких друзей Гитлера и вряд ли бы исказил его высказывания. Тем более что в нацистской Германии эта книга замалчивалась из-за слишком откровенного ее характера. По убеждению Гитлера, человечество как часть природы развивается по таким же законам. Но в природе господствует неравенство, иерархия, подчинение низшего высшему, слабого сильному. В человеческой же истории происходят постоянные мятежи против этого естественного порядка — потому что ему противодействуют некие темные силы, воплотившиеся в «изначально существующем еврейском духе». Дух этот сеял семена бунтов еще в Древнем Египте до тех пор, пока возмущенные египтяне не изгнали злобных подстрекателей из страны. Вот в чем состоял подлинный смысл исхода из Египта. Моисей был первым большевиком, далеким предшественником Ленина. Частью еврейского заговора являлось и христианство, которое создал вовсе не ариец Христос, а еврей Павел. Он и его ученики подорвали проповедями пацифизма и братской любви Римскую империю и погубили ее. С тех пор эта история постоянно повторяется.

Все это кажется эксцентричным бредом безумца. Но ведь Гитлер был диктатором, покорившим почти всю Европу, и во имя его чудовищной идеи население захваченных стран подвергалось истязаниям и хладнокровному террору. Уничтожение евреев и обманутых ими низших существ рассматривалось как необходимая прелюдия к построению немецкого Тысячелетнего рейха. Любое государство, любая нация, если они сопротивлялись притязаниям Германии, оказывались тем самым для Гитлера орудием «сионских мудрецов». Всякий иностранный политик, выступавший против планов Гитлера, объявлялся евреем, человеком еврейского происхождения или, по крайней мере, подкаблучником жены-еврейки.

Главным официальным идеологом нацистской партии был патологический антисемит Альфред Розенберг. Он являлся руководителем внешнеполитического ведомства НСДАП, рейхсминистром по делам оккупированных восточных территорий, рейхсляйтером, уполномоченным фюрера по сохранению национал-социалистической философии. Розенберг руководил Союзом борьбы за германскую культуру, с 1923 г. являлся редактором официальной партийной газеты «Фёлькишер беобахтер» («Völkischer Beobachter») и с 1930 — центрального партийного журнала по политическим и культурным вопросам «Национал-социалистическией ежемесячник» («Nationalsozialistische Monatshefte»). По профессии Розенберг был архитектором, окончившим Рижский политехнический институт. Из-за своего интеллектуализма или притязаний на таковой Розенберг не имел авторитета в плебейской нацистской партии, в которой даже большинство верхушки составляли необразованные люди с кругозором мелкого лавочника. Наибольшее культурное и политическое воздействие на формирование его взглядов оказали идеи совершенно неверно истолкованного им Ф. Ницше, плохо понятого Х.С. Чемберлена и одного из создателей расовой теории — Ж.А. де Гобино. Впрочем, это был обычный круг чтения для молодого прибалтийского немца.

В 1920–1923 гг. Розенберг написал несколько пользовавшихся популярностью политических памфлетов — «Безнравственность Талмуда» (1920), «След евреев в веках» (1920), «Преступления масонства» (1921), «Антигосударственный сионизм» (1921), «Могильщики России» (1921), «Чума в России» (1922), «Суть, принципы и цели НСДАП» (1923), объемистый том комментариев к «Протоколам сионских мудрецов» (1923) и бесчисленное множество статей. Розенберг свободно владел русским языком и считал себя экспертом по большевизму, хотя почти не знал марксистской литературы и истории российского революционного движения. Ему было достаточно сообщить своим читателям, что А.Ф. Керенский на самом деле — еврей по фамилии Кирбис, Л.Д. Троцкий — Бронштейн, Л.Б. Каменев — Розенфельд, Г.Е. Зиновьев — Радомысльский, Е.М. Ярославский — Губельман, Ю.О. Мартов — Цедербаум, а В.И. Ленин — совершенно жуткая смесь «жидо-калмыко-татарина». Большевистскую революцию Розенберг считал делом рук евреев, латышей и почему-то «китайских торговцев шелком». Памфлеты Розенберга свидетельствуют о его огромной эрудиции. При том, что он довольно ловко соединяет в единый конгломерат идеи и взгляды различных авторов, его нельзя назвать плагиатором, но он являлся весьма умелым компилятором. Так, в посвященных России политических памфлетах можно без труда обнаружить значительные заимствования из книги российского эмигранта, полковника царской армии Ф.В. Винберга «Крестный путь», опубликованной в Мюнхене в 1922 г. Красной нитью через все памфлеты проходила идея о всемирном еврейском заговоре с целью установления мирового господства. Причиной всех бедствий послевоенной Германии объявлялись происки «еврейско-большевистского марксизма» и влияние еврейского материализма на христианскую церковь, которую Розенберг считал жалким пережитком прошлого, мешающим свободному росту германской расы.

В 1930 г. было опубликовано главное и получившее скандальную известность из-за своей антицерковной и антикатолической заостренности произведение Розенберга — «Миф XX века», в котором излагалась квинтэссенция нацистской идеологии, хранителем чаши Грааля которой Розенберг себя считал. Ejo крайне раздражало соперничество в сфере идеологии со стороны Й. Геббельса, которого он называл «аморальным типом», и Р. Лея, которого он именовал не иначе как «неотесанный грубиян». К 1939 г. было продано свыше миллиона экземпляров книги, которую, однако, вряд ли кто-нибудь прочел полностью из-за тяжеловесного, типично немецкого ученого («гелертеровского», от слова «Gelehrte» — «ученый») языка. Гитлер, прочитав лишь несколько страниц, посчитал книгу компиляцией, причем мрачной и недостаточно отвечающей нацистскому мировоззрению. На Нюрнбергском процессе Бальдуру фон Шираху был задан вопрос, что он думает о «Мифе XX века»? Под смех зала тот ответил, что так и не смог осилить сей трактат. Позднее американский психолог Гюстав Джильберт выяснил у подсудимых, что никто из них не читал труда Розенберга. Только злобный юдофоб Юлиус Штрейхер, пожалев главного идеолога партии, отозвался о «Мифе XX века» как о настолько глубокой работе, что лично для него она оказалась совершенно недоступной.

В этой книге Розенберг блеснул эрудицией. Он обильно цитировал древнекитайских философов Конфуция и Лао-Цзы, Гомера, Сократа, Платона, Шопенгауэра, Ницше, Достоевского, Гёте, Вагнера, Мейстера Экхарта, древние скандинавские веды и древнегерманские мифы. Лейтмотивом «Мифа XX века» являлась мысль о том, что история — это борьба рас, в которой единственно полноценная арийская, или нордическая, раса должна одержать победу над всеми прочими. Ставя целью создать из нового жизненного мифа новый тип человека, Розенберг рисовал по-своему логичную картину. Он утверждал, что расцвет любого общества зависит от чистоты расы. Именно такая чистота обусловила подъем Вавилона, Египта, Греции, Рима. Но затем в основном путем смешанных браков в эти общества хлынул поток нечистой крови — евреи, сирийцы, этруски, африканцы, финикийцы. В результате, начинается вырождение и разложение общества и культуры. Утверждая, что древний великий Рим создала первая нордическая волна, Розенберг искал в истории следы арийского типа голубоглазых блондинов. И находил их среди рыжеволосых (судя по мумиям) фараонов, голубоглазых ангелов на древних иконах, белокурых эллинов из поэм Гомера.

Розенберг в своей книге изобразил целый ряд выдающихся арийцев — Данте, Гомера, Эсхила, Платона, Канта, Рафаэля, Рембрандта, Гёте, Баха, Бетховена, Диккенса, Ньютона и, само собой, «сверхарийца» Вагнера. Этим блистательным героям истории, титанам духа и мысли он противопоставлял неарийцев. В их числе оказались «интернационалист и социал-демократ» Древней Греции Сократ, Вольтер, Руссо, Гейне, Лев Толстой, разумеется, Маркс. Немного сложнее обстояло дело с Энгельсом. Его вроде бы не было оснований отлучать от арийцев. Но Розенберг сразу находит выход из затруднения: арийца Энгельса совратил и испортил еврей Маркс. А как раз это и доказывает особую опасность и коварство неарийского рода.

Утверждая, что человечество достигло опасной черты, за которой начинается вырождение, что арийская раса, чтобы не погибнуть, должна очиститься от чуждой крови, что Германия окружена сонмом врагов, Розенберг призывал к созданию новой расовой морали (заключение браков только между арийцами), новой элиты (целенаправленный отбор нордических элементов), новому эстетическому идеалу красоты. Он заявлял, что началом и концом нацистского мышления является идея чести, которая не терпит рядом с собой «ни христианской любви, ни франкмасонской гуманности, ни римской философии». По мнению Розенберга, закон чести является судьбой германской души, а истина не доказывается логикой, а исповедуется и утверждается национальным духом.

Расовая теория стала и основой литературно-эстетической концепции Розенберга. Исследуя всеобщую значимость суждений вкуса, он присоединялся к кантовской «целесообразности без цели» и в качестве «реальной основы» дополнял ее «расовым народным идеалом красоты». Формула Розенберга гласила, что любая настоящая эстетика Европы должна иметь три предпосылки: «…нордический расовый идеал, внутренняя динамика европейского искусства… и признание эстетической воли». Именно волю Розенберг считал основой эстетики. Теория воли позволяет ему найти у Канта романтическую теорию «полярности субъекта и объекта», а через эту теорию он приходит к Шопенгауэру. При этом Розенберг подправил Шопенгауэра, различая волю и влечение. Воля — это нечто идеалистически сверхчувственное, влечение — это нечто чисто чувственное. И человек — полярное единство этих двух принципов.

Эстетика Розенберга возвеличивала сверхчувственную волю как основу «героического реализма», жертвенной преданности «народной общности». С другой стороны, он усматривал сущность германского искусства в чувстве одиночества и бесконечности и не раз восторженно отзывался о персонажах романов Ф.М. Достоевского. Необычайно высоко он оценивал также учение средневекового немецкого мистика Мейстера Экхарта и его мысль о том, что человек является хозяином всех своих ценностей. Другим кумиром Розенберга являлся Рихард Вагнер, музыку которого он считал выражением самого существенного в нордическом характере.

В годы войны Розенберг активно разрабатывал концепцию создания единой Европы, а фактически — великогерманского объединения нордических народов, в котором не оставалось места для небольших европейских стран. Не случайно, именно он явился крестным отцом операции «Везерюбунг» по захвату Дании и Норвегии.

Очевидно, Розенберг действительно верил в необходимость борьбы в интересах мистической нордической расы, лучшими представителями которой являются германцы. Этот расовый миф пронизывал все его мышление. Даже на Нюрнбергском процессе он продолжал утверждать, что национал-социализм явился ответом европейцев на проблемы XX столетия, «самой благородной идеей, которой народ Германии мог отдать все свои силы», и заявил, что до конца жизни останется верным национал-социализму, которому преданно служил.

Антисемитизм выдумали не нацисты. Но из бытового явления, идущего из мрака средневековья, они превратили его сначала в идеологическую категорию, а затем — в государственную доктрину. Без антисемитизма рухнуло бы все здание национал-социалистического мировоззрения, которому учение о расовом враге было так же необходимо, как марксизму — теория врага классового. Целенаправленная антисемитская пропаганда в Третьем рейхе была основана на официальном признании наличия всемирного еврейского заговора, отрицать его могли только враги режима, подлежащие вследствие этого изоляции или уничтожению.

Апрельские и Нюрнбергские законы

На следующий день после выборов в рейхстаг 6 марта 1933 г. сначала в Берлине, а затем в Бреслау, Хемнице, Гёрлице и других восточно-германских городах начались бесчинства против еврейских торговцев, врачей, адвокатов. Штурмовики грабили магазины, врывались в юридические конторы и врачебные кабинеты и громили их. Союз национал-социалистических немецких юристов во главе с Хансом Франком 14 марта потребовал удаления евреев из системы правосудия. Но одними требованиями дело не ограничилось: рейхскомиссары юстиции в Баварии, Гессене и Вюртемберге удалили с постов всех судей еврейского происхождения. То же самое произошло и с государственными врачами: 18 марта берлинский государственный комиссар Юлиус Липперт дал указание окружным врачам разорвать отношения с еврейскими больничными кассами, в Мюнхене врачам-евреям было разрешено лечить только своих соплеменников.

Этот первый антисемитский натиск был в основном вызван тем, что рядовые члены НСДАП требовали улучшения своего положения за счет еврейского населения и выполнения антисемитских пунктов партийной программы 1920 г. Обычно штурмовиками являлись безработные молодые крепкие парни мелкобуржуазного происхождения, которые боялись своей пролетаризации и привыкли видеть в евреях виновников своего трудного положения. Теперь они ожидали от своего канцлера только сигнала, чтобы силой взять то, в чем им отказывала до сих пор судьба.

Но для Гитлера разгул антисемитизма в партийной массе оказался совершенно некстати. Облик нового режима с его повседневным предвыборным террором и без того выглядел, особенно для заграницы, не слишком привлекательно. Антисемитские выходки могли вызвать недоверие промышленников и финансистов к нацистскому правительству. Гитлер встревоженно отреагировал на эксцессы и попытался вначале утихомирить местных руководителей СА и партийных организаций. 12 марта он обратился к штурмовикам с призывом прекратить все акции, чтобы «дать всему народу и хозяйству чувство полной безопасности». Обращение фюрера не подействовало. Тогда, чтобы совсем не потерять контроль над ситуацией, фюрер решил парализовать действия антисемитских хулиганов. 26 марта он обсудил с Геббельсом возможные контрмеры и дал указание министру внутренних дел Вильгельму Фрику подготовить ряд законов. Руководство партии распорядилось провести 1–3 апреля общенациональный бойкот «еврейских магазинов, товаров, врачей и адвокатов». Для этого был создан комитет под руководством необузданного и патологического юдофоба, гауляйтера Франконии Юлиуса Штрейхера (1885–1946). Практически не поддержанная населением акция свелась к тому, что посты штурмовиков и эсэсовцев не пропускали немецких клиентов в магазины, адвокатские конторы и врачебные кабинеты евреев.

Кроме того, чтобы придать стихийному разгулу неуправляемых штурмовиков видимость легитимности, был принят ряд законов, дающих антисемитизму правовую основу. 7 апреля вышел закон о профессиональном чиновничестве, содержащий«арийский параграф», по которому все чиновники отныне должны были иметь чисто арийское происхождение. По закону 11 апреля, евреям запрещалось занимать посты судей, прокуроров и адвокатов, а 22 апреля лечение у врачей «неарийского происхождения» переставало оплачиваться больничными кассами. Вышедший 25 апреля еще одни, четвертый, закон устанавливал квоту еврейских учеников и студентов: по всей Германии она не должна была превышать 1,5%.

«Арийский параграф» во всех апрельских законах имел исключения, вызванные вмешательством Гинденбурга, к которому обратился «Центральный союз евреев Германии». 4 апреля президент в письме к Гитлеру выразил недовольство тем, что антисемитские меры затрагивают фронтовиков: «Если они были достойны сражаться и проливать кровь за Германию, то должны быть достойны служить отечеству в своих профессиях»^[260]. Ответ Гитлера был сформулирован необычайно искусно. Он соглашался с Гинденбургом по существу дела, но оправдывал свою политику ссылкой на прусскую государственную службу, которая достигла совершенства не в последнюю очередь потому, что к ней не допускались евреи. Их сверхпропорциональное представительство в отдельных профессиях ведет к тому, что многие образованные арийские специалисты, в том числе и фронтовики, не могут найти себе работу. Но вмешательство президента все же возымело свое действие. На своих местах остались 60% адвокатов и 50% судей и прокуроров еврейского происхождения, а также 75% врачей, оказавшихся ветеранами войны. Впрочем, и сами статьи законов были сформулированы наспех и требовали постоянной доработки. Первое уточнение к закону о чиновничестве последовало уже через четыре дня после его принятия и касалось понятия «неарийское происхождение»: «Неарийцем является тот, кто происходит от неарийских, в особенности от еврейских, родителей или бабушек и дедушек. Достаточно, чтобы кто-нибудь из них являлся неарийцем. Особенно следует принимать это во внимание в тех случаях, если кто-либо из них исповедует иудейскую религию»^[261].

Кандидаты в чиновники должны были предъявлять доказательства арийского происхождения до дедушек и бабушек включительно. Крестьяне, владеющие наследственными дворами, должны были доказывать чистоту своей родословной с 1800 г., а желающие поступить в СС — даже с 1758 г.

Апрельские законы пока что не затрагивали экономику, но позиции евреев неуклонно ослаблялись в одной сфере деятельности задругой. За апрельскими законами последовали аналогичные ограничения для налоговых советников, стоматологов, зубных техников, фармацевтов, редакторов и журналистов. С июля 1935 г. еврейские граждане лишались права служить в армии.

С 10 по 16 сентября 1935 г. в Нюрнберге проходил VII съезд НСДАП, кульминацией которого стало заседание приглашенного туда рейхстага, утвердившего новый имперский флаг со свастикой и печально известные Нюрнбергские законы, принятые при ставшем уже привычным единодушном одобрении. Закон о гражданстве вводил различия между «имперскими гражданами» и «подданными государства». К первым относились чистокровные немцы или люди родственной крови, доказавшие «желание и готовность верно служить немецкому народу и рейху». Только они обладали полными правами. Подданные же находились «под защитой Германского рейха». Закон был сформулирован очень кратко, в нем не было термина «евреи», но было ясно, что они не могут быть имперскими гражданами. Примечательной чертой закона был сознательный отказ от принципа равенства, поскольку он базировался «на естественном неравенстве и разнообразии людей». Евреи рассматривались как люди «чуждой крови», а это распространялось уже и на бывших фронтовиков. Второй закон — «О защите немецкой крови и чести» запрещал браки и «внебрачные отношения» между арийцами и евреями. Немкам моложе 45 лет не разрешалось служить в домах еврейских семей. Нарушение закона квалифицировалось как «осквернение крови» и наказывалось сначала только тюремным заключением, а позднее — каторжными работами или превентивным арестом и отправкой в концлагерь. Всего к 1940 г. за «осквернение крови» было осуждено 1911 человек^[262].

В своей речи на съезде Гитлер подчеркивал, что новые законы регулируют на правовой основе отношения между арийцами и неарийцами, что должно исключить спонтанные антисемитские эксцессы. Первые шаги к Нюрнбергским законам были сделаны еще до их принятия. Так, в мае 1935 г. было введено запрещение для военнослужащих вступать в брак с неарийками, его нарушение влекло за собой разжалование. Тогда же Шахт обратился прямо к Гитлеру с предложением принять особое законодательство в отношении евреев, чтобы положить конец неконтролируемым антисемитским выходкам, которые влекли за собой экономический бойкот Германии со стороны западных государств, но фюрер сперва не хотел и слышать об этом.

«Хрустальная ночь»

Нацистская политика в отношении евреев, облекавшаяся в множество указов, распоряжений, законов, сделала в конечном счете невозможным для них нормальное проживание в Германии. С января 1933 г. по сентябрь 1939 г. в рейхе было проведено 1448 антисемитских мероприятий. Но до 1937 г. нацисты, заинтересованные в скорейшем подъеме экономики, стремились избегать антисемитских эксцессов в этой сфере. Тем не менее уже с 1933 г. евреи были удалены из наблюдательных советов многих крупных фирм, их принуждали к продаже своих предприятий, зачастую по бросовым ценам. Экономика постепенно разделялась на арийскую и еврейскую. Затем началась ее «ариизация», т. е. вытеснение из нее евреев. Этому способствовали структурные изменения самого хозяйства, которое все больше оказывалось во власти многочисленных государственно-бюрократических инстанций, распределявших валюту, сырье, заказы, рабочую силу и энергию. Понятно, что еврейские предприниматели не могли рассчитывать на благосклонность властей.

В нач. 1933 г. в Германии насчитывалось около 100 тыс. предприятий, принадлежавших евреям, к кон. 1938 г. 60% из них перестали существовать или были проданы новым арийским хозяевам. К этому времени в рейхе осталось 350–360 тыс. евреев из прежних почти 500 тыс. Иначе говоря, эмигрировала треть евреев. Этот факт коснулся и занятости населения. В 1938 г. 60 тыс. евреев были безработными, в то время как среди немцев безработицы практически не было. Наоборот, с 1937 г. в стране стала ощущаться нехватка рабочей силы.

Катастрофическим было положение евреев, занимавшихся мелкой торговлей. Из 50 тыс. их магазинов летом 1938 г. осталось 9 тыс., причем 3637 приходилось на один Берлин, в котором проживала самая крупная еврейская община.

Солидные фирмы и банки, имевшие прочные заграничные связи, имели больше возможностей для выживания. Их ликвидация грозила общим ухудшением экономического положения, а их ариизация требовала значительных средств. Кроме того, возможные немецкие покупатели зачастую предпочитали выжидать, пока (в условиях дискриминации и притеснений) цены на эти предприятия и фирмы не упадут.

С осени 1937 г. тенденция к вытеснению евреев из экономики явно усилилась. У Гитлера вызрела идея создать «еврейский гарантийный союз», т. е. ввести принцип коллективной ответственности еврейских банкиров и предпринимателей, и обложить евреев особыми налогами. Но от принятия соответствующего закона фюрера отговорил Геринг, опасавшийся, что это нанесет ущерб сырьевому и валютному положению страны. Но в 1938 г. Гитлер возвратился к этой мысли. Он был убежден, что Германия не сможет подготовиться к планируемой большой войне, пока евреи будут иметь сильные экономические позиции. Не случайно, в сентябре 1937 г. он заявил, что «еврейский вопрос» является «мировым вопросом, который так или иначе придется решать».

Вытеснение евреев из экономики резко усилилось после аншлюса Австрии. Геринг настаивал на том, что ариизацию следует целиком передать в руки государства. С апреля по июнь 1938 г. у евреев было конфисковано 120 предприятий. Затем процесс значительно ускорился: 60 предприятий в июле, 75 — в августе, 235 — в сентябре, 230 — в октябре.

7 ноября 1938 г. в Париже 17-летний выходец из Польши Гершель Гриншпан смертельно ранил третьего секретаря немецкого посольства Эрнста фон Рата, по иронии судьбы не одобрявшего антисемитскую политику и находившегося под колпаком у гестапо. Покушение стало желанным поводом для крупнейшего со времен средневековья погрома, получившего название «хрустальной ночи» из-за миллионов витринных осколков стекла, усеявших улицы немецких городов. В ночь с 9 на 10 ноября почти одновременно запылали многие синагоги, дома и магазины евреев. Гейдрих и шеф гестапо Генрих Мюллер, руководившие этими якобы стихийными выступлениями, приказали полиции вмешиваться только в том случае, если возникнет опасность жизни и имуществу немцев, не препятствовать антисемитским демонстрациям и арестовать столько евреев, сколько их поместится в местных тюрьмах для быстрейшей отправки в ближайший концлагерь.

В итоге страшной ночи было полностью или частично сожжено 186 синагог, разгромлено и разграблено 7500 магазинов, ущерб только от одних разбитых магазинных витрин составил почти 6 млн. марок. Точно неизвестно, сколько евреев погибло во время погрома. По донесениям полиции — 36 человек, по другим свидетельствам — более 100. Несколько сот человек получили различные ранения. В концлагеря было отправлено около 30 тыс. человек. Откровенным цинизмом было то, что евреям пришлось самим платить за отобранную у них собственность. Выплаченные им страховыми компаниями суммы государство конфисковало, а, сверх того, на евреев, спровоцировавших-де народ на беспорядки, был наложен штраф в 1 млрд. марок.

«Хрустальная ночь» стала переломной: если прежние антисемитские погромы казались несанкционированными действиями завистливых или одержимых садизмом бандитов в коричневых рубашках, то теперь Третий рейх официально ступил на страшный путь преступления против человечности.

На совещании у Геринга, которое приняло решение изгнать евреев из экономики и отобрать у них всю собственность, Гейдрих резюмировал, что теперь «нашей основной задачей остается вышибить их из Германии вообще».

Изгнание евреев из рейха

По статистическим данным, с 30 января 1933 г. по 1 сентября 1939 г. Германию покинуло около 240 тыс. евреев иудейского вероисповедания. Однако неизвестно число тех, кто не принадлежал к этой вере, но по Нюрнбергским законам считался евреем. К концу октября 1941 г., когда выезд евреев был полностью запрещен, в Германии их еще оставалось чуть более 163 тыс. К этому времени — с учетом австрийских и чешских евреев — эмигрировать сумело 455 тыс. человек. 155 тыс. отправилось в США, 70 тыс. — в Палестину, 130 тыс. — в другие страны. Кроме того, еще 100 тыс. евреев эмигрировало в те государства, которые вскоре были захвачены нацистской Германией^[263].

Изгнанием евреев занималось созданное в январе 1939 г. в Берлине по венскому образцу «Имперское ведомство по еврейскому переселению» под руководством Гейдриха. С октября 1939 г. непосредственную работу ведомства возглавил оберштурмбанфюрер СС Адольф Эйхман — после войны он сумел скрыться, но был похищен в Аргентине израильскими спецслужбами и в 1962 г. казнен в Иерусалиме.

Чтобы вынудить евреев добровольно покидать Германию, в июле 1939 г. было создано «Имперское объединение евреев в Германии», которое должно было в обязательном порядке зарегистрировать всех евреев независимо от их вероисповедания. Объединение находилось под полным контролем СС, иными словами — поскольку СС не была государственной организацией, т. е. не была и связана никакими государственными постановлениями, — его сотрудники действовали по усмотрению шефа СС Гиммлера.

То, что осуществление политики в отношении евреев оказалось в ведении СС, было результатом специально проведенной в сентябре 1939 г. реорганизации нацистского аппарата террора и преследований. 27 сентября было образовано Главное имперское управление безопасности, объединившее под одной крышей криминальную полицию, гестапо и службу безопасности. Это дало возможность координировать всю антисемитскую политику, вывести ее из сферы компетенции министерства внутренних дел, ускорить и радикализировать ее проведение. После захвата Польши проблема евреев перешла в иное качество. Там проживало 3,5 млн. евреев, больше, чем в любой другой европейской стране, за исключением СССР. С самого начала было ясно, что созданный нацистами «еврейский вопрос» невозможно решить прежней политикой переселения. Но теперь она оказалась связанной с ходом войны к прошла в своем развитии три этапа.

Первый охватывал период от нападения на Польшу до капитуляции Франции. Теперь для изгнания евреев имелась подходящая территория генерал-губернаторства. Террор зондеркоманд СД, следовавших за частями вермахта, заставил 60 тыс. евреев в страхе бежать на Восток. Зачастую их насильно высылали за демаркационную линию с СССР. К июню 1941 г. около 300 тыс. польских евреев покинули занятые немцами территории. С точки зрения нацистов, это было самым рациональным, поскольку не приходилось тратиться даже на транспортные расходы. Более дорогим способом освобождения территорий от евреев стали депортации, которые начались в декабре 1939 г. и временно прекратились в апреле 1940 г., когда против них стал бурно протестовать губернатор Франк: депортированные размещались в особых гетто, разбросанных по всей территории Польши без всякой системы.

Второй этап длился от момента капитуляции Франции до лета 1941 г. В это время Эйхман разработал план переселения 4 млн. евреев на Мадагаскар, который побежденная Франция уступила рейху. Идея приглянулась самому фюреру, но особенно доволен был Франк. Для подготовки переселения началось укрупнение гетто, в которых возникла огромная скученность. В варшавском гетто 445 тыс. чел. ютилось на площади 3,36 кв. км в 61 295 помещениях. Из-за скудного питания и эпидемий за короткий срок в лодзинском гетто умерла четверть его обитателей, в варшавском — 18%^[264]. От мадагаскарского проекта отказались, поскольку перевезти туда миллионы людей в ситуации войны с Британией было невозможно. Но было невозможно и содержать такую массу людей в нечеловеческих условиях. В поисках решения проблемы «гуманные» эсэсовские специалисты стали высказывать идею умерщвления евреев прежде, чем они начнут погибать от голода. Поразительно, что геноцид целого народа прикрывался рассуждениями о гуманной смерти.

Оставалась, правда, еще одна территория, куда можно было выселить европейских евреев, — Россия. С нападением на СССР началась третья фаза. Поскольку войну предполагалось победно завершить через три месяца, пока можно было отложить решение «еврейского вопроса». Но война на Востоке затягивалась, а ожидаемая победа превращалась в мираж. С тем большим ожесточением действовали эйнзатцгруппы (нацистские каратели), уничтожившие к началу 1942 г. полмиллиона людей, 90% которых составляли евреи. Одной из страниц этой драмы была и массовая гибель советских военнопленных. Из попавших в 1941 г. в плен 3,35 млн. советских солдат 2 млн. умерло до 1 февраля 1942 г.

Ванзейская конференция

30 января 1939 г., за несколько месяцев до начала военных действий, Гитлер лично объявил всему миру о той участи, которую он уготовил всем европейским евреям:

«Сегодня наступил день, который, возможно, останется в памяти не только немцев, и я хотел бы добавить следующее: в моей жизни, во время моей борьбы за власть я часто оказывался пророком, но меня всегда высмеивали, прежде всего еврейский народ. Я думаю, что этот смех немецких евреев теперь застрянет у них в горле. Сегодня я снова буду пророком. Если международное еврейство сумеет в Европе или в других местах ввергнуть народы в мировую войну, то ее результатом будет отнюдь не большевизация Европы и победа иудаизма, но уничтожение еврейской расы в Европе»^[265]. Так было публично объявлено о намечавшемся холокосте — тотальном истреблении евреев, стирании этой расы с лица Земли.

Семь месяцев спустя, непосредственно в день объявления войны, Гитлер распорядился о начале первого геноцида — речь шла об улучшении высшей, немецкой, расы, о «лишении жизни тех, кто ее недостоин», т. е. неизлечимо больных, слабоумных и сумасшедших немцев. Для этих целей в Германии были организованы шесть учреждений для эвтаназии, в которые направлялись после общего обследования эти больные люди, являвшиеся в то же время лишними ртами. После нескольких проб приняли процедуру удушения окисью углерода. С осени 1939 г. до августа 1941 г. более 100 тыс. душевнобольных были отправлены на смерть, так что они сыграли роль жертв на испытательном полигоне для евреев.

Программу эвтаназии окружили тайной, насколько это было возможно: семьям посылали краткие извещения, в которых сообщалось о сердечных приступах или о каких-то других формах внезапной естественной смерти. Но смерти такого рода в психиатрических лечебницах были слишком частыми, и правда стала известной. Происходили инциденты во время эвакуации больных; стали собираться толпы, и священники не замедлили открыто выступить против подобной практики. В сложившейся ситуации, учитывая чувства народа, Гитлер решил приостановить программу эвтаназии на время войны. Оказавшийся незанятым персонал был направлен в Польшу, чтобы организовать там огромные лагеря смерти, предназначенные для евреев.

31 июля 1941 г. Геринг по указанию фюрера поручил Гейдриху подготовить план «окончательного решения еврейского вопроса». 20 января 1942 г. Гейдрих изложил свой план на конференции статс-секретарей тех министерств и ведомств, которые так или иначе должны были участвовать в этой акции. Совещание проходило на уютной вилле, расположенной на берегу берлинского озера Ванзее, и получило название Ванзейской конференции, под которым и вошла в историю холокоста. Протокол вел главный эксперт СС по еврейскому вопросу Эйхман.

Гейдрих подчеркнул, что желание рейхсмаршала Геринга иметь проект организационных мероприятий, касающихся окончательного решения еврейского вопроса в Европе, и материального обеспечения их выполнения, требует предварительного совместного обсуждения этого проекта всеми центральными инстанциями, непосредственно участвующими в решении этих вопросов, во избежание возникновения параллелизма в проведении общей линии. Руководство окончательным решением еврейского вопроса независимо от географических границ возлагалось на рейхсфюрера СС и начальника германской полиции, т. е. Гиммлера.

Затем Гейдрих сделал краткий обзор уже предпринятых мер борьбы с этим противником. Наиболее существенными из них являлись вытеснение евреев из отдельных сфер жизни немецкого народа и вытеснение евреев из жизненного пространства немецкого народа. Иными словами, речь шла об осуществлении ускоренного переселения евреев с территории империи.

По распоряжению рейхсмаршала в январе 1939 г. был создан имперский центр по переселению евреев, руководство которым было поручено начальнику полиции и службы безопасности. Задачами центра были:

1) проведение всех мероприятий по подготовке усиленного переселения евреев;

2) направление потока переселяемых евреев;

3) в отдельных случаях ускорение переселения.

Цель состояла в том, чтобы легальным образом очистить от евреев жизненное пространство немцев.

Хотя, заявил Гейдрих, форсирование переселения повлекло за собой известные всем убытки, ввиду отсутствия других возможностей с этим пришлось мириться. Несмотря на трудности, с момента прихода к власти до 31 октября 1941 г. всего было переселено 537 тыс. евреев. Из них: с 30 января 1933 г. из Старой Германии — в среднем 360 тыс., с 15 марта 1938 г. из восточных областей — 147 тыс., с 15 марта 1939 г. из протектората Богемия и Моравия — 30 тыс. Для окончательного решения еврейского вопроса в Европе надо было иметь в виду, что всего в ней проживало 11 млн. евреев. В процессе окончательного практического разрешения вопроса Европу предполагалось прочесывать с Запада на Восток. Эвакуированных евреев постепенно доставлять в так называемые транзитные лагеря с тем, чтобы оттуда направлять их на Восток. Начало отдельных более крупных операций по эвакуации в значительной мере зависело от развития военных операций.

Несмотря на тогдашние неудачи вермахта в России, нацистские лидеры считали, что война почти выиграна и что Германия вскоре станет владычицей всей Европы, включая Англию и Ирландию. Из сказанного Гейдрихом со всей очевидностью следовало, что все 11 млн. евреев должны быть уничтожены. Затем он разъяснил, как надлежит выполнить эту масштабную задачу.

Дальнейшая речь Гейдриха и последовавшая за ней дискуссия были посвящены проблеме «метисов»: какой должна быть доля «арийской крови», иначе говоря, число христианских предков, чтобы эти полукровки могли быть оставлены в живых? Как к ним относиться? Это были трудные вопросы. Еще задолго до того, как Бисмарк рекомендовал выдавать замуж «еврейских кобыл за христианских жеребцов», обещая хорошие результаты от этого скрещивания, именно прусская знать начала породняться через брачные связи с богатыми еврейскими семьями, так что немалое количество офицеров и первых лиц государства имели больше, чем одну бабушку или прабабушку сомнительного происхождения. Статс-секретарь Вильгельм Штукарт, представлявший министерство внутренних дел, предложил сохранять жизнь даже метисам, но стерилизовать их. Группенфюрер СС Гофман считал, что надо шире пользоваться стерилизацией. Статс-секретарь доктор Штукарт предложил перейти к принудительной стерилизации. Статс-секретарь доктор Бюлер просил, чтобы в первую очередь внимание было обращено на польскую территорию по причине количества и плотности населения здесь еврейских гетто, «этих очагов заразы», и отметил, что в данном случае проблема транспортировки не представляет трудностей. В заключение обсуждались разного рода возможности решения этого вопроса, причем как гаулейтер доктор Мейер, так и статс-секретарь Бюлер придерживались той точки зрения, что некоторые предварительные работы надо провести в самих областях, причем надо стараться избегать волнений среди населения. Совещание закончилось просьбой начальника полиции и службы безопасности Гейдриха к участникам совещания оказывать ему соответствующую поддержку при выполнении работ по решению вопроса. Затем был предложен легкий завтрак, и совещание было закрыто.

Гейдрих, выразивший в начале заседания надежду на лояльное сотрудничество всех ведомств, мог быть доволен. Ванзейская конференция создала организационно-технические предпосылки для самого массового в истории и хладнокровно спланированного уничтожения людей.

Механизм депортаций

С приходом Гитлера к власти в министерстве внутренних дел было образовано бюро по еврейским делам одновременно с печально знаменитым гестапо. В 1935 г. Адольф Эйхман был назначен руководителем этого бюро, известного как «бюро IV В 4». Со временем его функции расширялись: в 1938 г. они распространились на Австрию и Чехословакию; в 1940–1941 гг. значительная часть европейского континента превратилась в полигон для акций СС. Как только завершалась военная оккупация какой-либо страны, эмиссары Эйхмана, наделенные обширными полномочиями, организовывали там отделение бюро IV В 4; прежде всего они приступали к проведению переписи евреев с помощью всех немецких местных органов власти. Во многих странах, начиная с самой Германии, это не составляло проблемы, потому что там в удостоверениях личности или в каких-либо регистрационных книгах указывалась религиозная принадлежность, так что расовая принадлежность, семитская или арийская, устанавливалась просто. Но в такой стране как Франция, полностью ставшей при Третьей республике светским государством, это создавало определенные проблемы.

По сути дела, распоряжения оккупационных властей в зоне оккупации, равно как и законодательные положения в свободной зоне, требовали, чтобы евреи сами заявляли о своем «неарийском» происхождении. Однако наиболее дальновидные из них, особенно если у них было преимущество в виде нетипичной фамилии, воздерживались от подобных заявлений. Но этой простой предосторожности следовало лишь незначительное меньшинство, и не только потому, что она была практически невозможна для людей с фамилиями Леви, Кац или Блок, но главным образом потому, что для здравого смысла простых смертных ужасные последствия переписи были совершенно невообразимыми. Во Франции положение зарегистрированных евреев постоянно ухудшалось вследствие ряда мер, принимаемых, с одной стороны, властями Виши, а с другой, — людьми Эйхмана. Прежде всего, речь идет, особенно во время первого года оккупации, об антисемитской пропаганде, увольнениях, отставках и конфискациях, так что возникла, особенно в Париже, особая порода жуликов и мошенников на почве этого антисемитизма.

Интернирование не заставило себя ждать. Под контролем бюро IV В 4 префектура полиции составила подробную картотеку. В мае 1941 г. около 3600 бывших польских и чешских евреев были арестованы и отправлены в два лагеря, организованных французской жандармерией в департаменте Луаре. Аналогичная операция была проведена в августе, и с этого времени возникло специфическое напряжение между администрацией Виши, не хотевшей интернировать и выдавать французских евреев, и людьми из IV В 4, в принципе враждебных к подобным нюансам и всегда действовавших в оккупированной зоне по собственному усмотрению.

Характерно, что парижский отдел IV В 4 не поставил в известность Виши, когда в декабре 1941 г. была арестована тысяча видных французских евреев, которые были отправлены в лагерь медленной смерти в Руалье около Компьена. В том же месяце евреев, содержавшихся в департаменте Луаре, перевели в лагерь Драней в предместье Парижа. Все тот же декабрь был отмечен вводом в действие в Польше вблизи Хелмно первого лагеря смерти. Однако в случае западных стран механизм депортации наталкивался на проблемы с транспортом, поскольку германский военный кризис, вызванный тяжелыми боями во время зимней кампании под Москвой и в других местах, вызвал и кризис снабжения и материально-технического обеспечения. Благодаря этому евреи Франции, а также Бельгии, Нидерландов и самой Германии получили многомесячную отсрочку. Более того, проблема транспорта стала постоянной, так что часто отдел IV В 4 не мог обеспечить отправку эшелонов согласно плану. Иногда же случалось, что эшелоны уходили не полностью загруженными из-за отсутствия жертв. В одном из подобных случаев в эшелоне, сформированном в Бордо, насчитывалось лишь 180 евреев.

В июле 1942 г. префектуре парижской полиции было поручено организовать массовые облавы для депортации иностранных евреев. Однако благодаря предупреждениям некоторых чиновников, сотрудничавших с Сопротивлением или просто гуманно настроенных, почти половина из намеченных 25 тыс. жертв смогла ускользнуть. В том же июле власти Виши со своей стороны передали немцам около 9 тыс. иностранных евреев, но в дальнейшем масштабы подобных операций сильно сократились. После протестов французской католической церкви летом 1942 г. и тем более после поражения под Сталинградом весной 1943 г. двойная игра политиков и чиновников на всех уровнях привела к тому, что люди Эйхмана не могли рассчитывать на содействие администрации и французской полиции, в том числе и в оккупированной зоне. Именно по этой причине, по крайней мере частично, общее число французских евреев, погибших в газовых камерах, не превышает 100 тыс. человек.

За исключением некоторых специфических особенностей, по той же модели, что и во Франции, развернулась охота на людей в Бельгии и Нидерландах. Однако в Нидерландах преследование евреев вызвало бурный протест. Голландский народ, имеющий славные традиции борьбы за свободу, оказал, пожалуй, самое сильное сопротивление холокосту: первые облавы привели в феврале 1941 г. к всеобщей забастовке докеров — факт, не имевший аналогов в странах, оказавшихся под немецким сапогом. Тем не менее нацистами было уничтожено более трех четвертей голландских евреев, тогда как во Франции эти потери составили около 30%. Прежде всего это объясняется географическим фактором: маленькие Нидерланды само свое название получили благодаря плоскому низменному рельефу. Во Франции же десятки тысяч евреев смогли найти укрытие в больших горных массивах, весьма удобных для партизанского движения. Следует также отметить, что — какова бы ни была моральная оценка французского соглашательства 1940–1944 гг. — сравнительная автономия Франции, увертывания Лаваля и всевозможные варианты двойной игры в целом также в значительной степени способствовали выживанию здесь евреев.

Аналогичная ситуация сложилась и в Дании: поскольку здесь не было оказано сопротивления немецким захватчикам и была сохранена прежняя власть, люди Эйхмана не могли действовать по своему усмотрению, так что более 90% датских евреев оказались спасены.

Еще более парадоксальное положение дел сложилось в фашистской Италии. В 1934 и даже в 1936 г. Муссолини иронизировал над расизмом Гитлера. После подписания «Стального пакта» в 1938 г. он был вынужден идти по следам фюрера, в том числе и в еврейском вопросе, и ввел антисемитское законодательство. Однако пока дуче оставался у власти, не могло быть и речи о депортациях. Престиж нации или диктатора часто являлся главным фактором спасения евреев. Более того, итальянское военное командование предприняло в 1941–1942 гг. на иностранных территориях, оказавшихся под его контролем (Южная Греция, Хорватия, Юго-Восточная Франция), меры по спасению евреев, не только запретив доступ на эти территории Эйхману и его подручным, но даже доходя до того, чтобы вырывать «неарийцев» из рук французских жандармов и хорватских усташей. Этому парадоксу был положен внезапный конец осенью 1943 г. после падения дуче и капитуляции Италии. Наступило время реванша: на территории марионеточной «Итальянской социальной республики» бюро IV В 4 смогло развернуться по своему усмотрению, вплоть до организации облав. Были арестованы более тысячи римских евреев прямо под окнами папы Пия XII, который в этот трагический день воздержался от публичного протеста.

На Балканах часть югославских евреев была уничтожена в первый же момент оккупации. В Болгарии царь Борис и его правительство ввели антиеврейские законы. Более того, было подписано общее соглашение с представителем бюро IV В 4, по которому для начала надлежало депортировать 20 тыс. евреев (из общего числа 50 тыс.). Но этот договор был выполнен лишь частично из-за спонтанных протестов населения, выразителем настроения которого был болгарский правящий класс и особенно духовенство.

В Греции, побежденной после героического сопротивления, основная часть ее 77 тыс. граждан-евреев, почти все из которых были древнего испанского происхождения (что достаточно характерно для всех балканских стран), жила в Салониках. Как и в других местах, здешним евреям сообщалось, что они будут направлены на «автономную территорию», созданную для них в Польше. Им рисовали такую радужную картину будущей жизни, что некоторые добровольно регистрировались для скорейшего отъезда. Причем их заставляли обменивать свои деньги на специальные дорожные чеки, предназначенные для покупки земли.

Судьба оказалась более милосердной к 700 тыс. румынских евреев. Румыния была, вероятно, единственной балканской страной, где существовала собственная антисемитская традиция, и, возможно, поэтому румынские фашисты сочли нужным самостоятельно распорядиться судьбой «своих» евреев. Здесь проводилось различие между 300 тыс. евреев в аннексированных в 1918 г. провинциях Бессарабии и Буковине, — они были перемещены самими румынами на советские территории, оккупированные их армией («Транснистрия»), и большинство из них умерло от голода, болезней и солдатских погромов, и евреями старого королевства, которые, вопреки германскому давлению на «кондуктора» Антонеску и вмешательству местных властей, были избавлены от посягательств бюро IV В 4.

Весной 1944 г. Эйхман сумел добиться большого успеха в Венгрии. Эта страна, которая с 1919 г. находилась под властью адмирала Хорти (носившего титул «регента»), также придерживалась определенной антисемитской политики, а в 1938 г., по примеру Германии, там были введены более жесткие законы. Но старый регент также не хотел допускать иностранного вмешательства, так что Эйхман смог приступить к своим операциям в Венгрии, лишь когда немецкая армия оккупировала страну, чтобы отстранить Хорти от власти. Эйхман, обычно руководивший деятельностью местных отделов из Берлина, прибыл в Будапешт, чтобы лично возглавить операцию. По словам его адъютанта, гауптштурмфюрера СС Дитера Вислицени, «единственной целью нового венгерского кабинета министров было решение еврейского вопроса». Исключительные усилия потребовались от министерства транспорта, чтобы отправлять в Освенцим по четыре эшелона в день. Венгрия была разделена на пять зон: север, восток, юг, запад и Будапешт. Евреи четырех первых зон общей численностью примерно в 450 тыс. чел. были арестованы в ходе облав в апреле и депортированы за шесть недель, с 15 мая по 30 июня. Евреев столицы, которых насчитывалось более 200 тыс., должны были депортировать в июле.

Но к этому времени англо-американцы уже твердо закрепились в Нормандии, и даже в высших нацистских сферах стали задавать себе тревожные вопросы о будущем. Так, Гиммлер якобы был увлечен фантастическим проектом, разработанном в Будапеште, об обмене еще уцелевших евреев на американские поставки, грузовики или медикаменты. Этот проект натолкнулся на отказ союзников, но Гиммлер так им заинтересовался, что без ведома Гитлера за это время успел отдать приказ о приостановке депортаций. Таким образом, оставленные про запас в качестве разменной монеты евреи Будапешта смогли избежать гибельной депортации.

С момента вступления Эйхмана в должность на него была также возложена задача расового очищения Германии. Как только он получил зеленый свет для организации депортаций, он сосредоточил основное внимание на евреях, проживающих на великогерманской территории. В данном случае организация арестов не представляла никого труда, потому что все эти евреи были уже тщательно зарегистрированы и находились под контролем. Около 70 тыс. из них были депортированы на восток в октябре и ноябре 1941 г., но затем возникли проблемы с транспортом, о которых уже упоминалось выше.

Конец варшавского гетто

Далеко не все евреи соглашались покорно подвергнуться истреблению. Весной 1943 г. около 60 тыс. евреев забаррикадировались в варшавском гетто и поднялись на борьбу против нацистских мучителей. Пожалуй, никто не смог бы составить более подробного отчета о восстании в варшавском гетто, чем надменный бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции Юрген Штроп. Его официальный доклад, в кожаном переплете, обильно иллюстрированный и отпечатанный на превосходной бумаге, уцелел. Он озаглавлен «Конец варшавского гетто».

В конце лета 1940 г., год спустя после захвата нацистами Польши, эсэсовцы арестовали почти 400 тыс. евреев и поместили их в гетто за высокой стеной, отделявшей этот район от остальной Варшавы. Обычно там проживало 160 тыс. чел., теперь же образовалось огромное скопище людей. Генерал-губернатор Франк отказался выделить продовольствие, необходимое для того, чтобы не дать умереть с голода хотя бы половине из 400 тыс. чел., находившихся на грани жизни и смерти. Выходить за пределы гетто запрещалось. Работать евреям было негде, за исключением нескольких предприятий по производству оружия, принадлежавших вермахту или немецким предпринимателям, которые умели извлекать крупные барыши из эксплуатации подневольного труда. По меньшей мере 100 тыс. евреев пытались выжить, имея миску супа в день, зачастую приготовленного из соломы. Это была безнадежная борьба за жизнь. Но население гетто не вымирало настолько быстро от голода и болезней, как хотелось Гиммлеру. В июле 1942 г. он приказал переселять всех евреев из варшавского гетто в другое место. За период до 3 октября, по данным Штропа, были переселены 310 тыс. 322 еврея. Точнее, они были перевезены в лагеря истребления, главным образом в Треблинку, где их направляли в газовые камеры.

И все же Гиммлер не был доволен. Когда он приехал в Варшаву в январе 1943 г. и обнаружил, что 60 тыс. евреев все еще живут в гетто, он приказал завершить переселение к 15 февраля. Но это оказалось трудной задачей. Суровая зима и потребности армии, которая потерпела поражение под Сталинградом и отступление которой на юге России требовали обеспечения транспортными средствами в первую очередь, помешали СС получить нужный транспорт для выполнения «окончательного решения». Кроме того, евреи сопротивлялись полному истреблению всеми возможными средствами. До весны нечего было и рассчитывать, что приказ Гиммлера будет выполнен. Было принято решение расчистить гетто в ходе специальной акции в течение трех дней. На деле для этого потребовалось четыре недели.

Депортация свыше 300 тыс. евреев позволила немцам уменьшить территорию огороженного стеной гетто. И после того как 19 апреля 1943 г. Штроп бросил на них танки, артиллерию, огнеметы и взводы подрывников, размеры гетто составили уже 900 на 270 метров. Все постройки были изрешечены пулями, однако отчаянно сопротивлявшиеся евреи превратили в укрепленные пункты сточные колодцы, подвалы и погреба. У них было совсем мало оружия — несколько десятков пистолетов и винтовок, около 20 пулеметов, украденных у немцев, и самодельные гранаты. Но в то апрельское утро они были полны решимости применить их в первый и последний раз в истории Третьего рейха против нацистских палачей.

В распоряжении Штропа было 2090 человек, половину из которых составляли части регулярной армии и эсэсовские войска, остальные представляли собой отряды полиции СС, усиленной литовской милицией численностью 335 человек, а также немногочисленными польскими полицейскими и пожарными. С первого дня они натолкнулись на упорное сопротивление, которое продолжалось в течение нескольких дней. Плохо вооруженные защитники отступали только под огнем танков, артиллерии и огнеметов, продолжая оказывать сопротивление. Генерал Штроп не мог понять, почему «это отребье и человеческие отбросы», как он называл осажденных евреев, не сдавались.

«Через несколько дней, — докладывал он, — стало ясно, что евреи не имеют ни малейшего намерения переселяться добровольно, а полны решимости сопротивляться эвакуации и далее… Если в первые дни еще можно было захватить значительное число евреев, которые трусливы по натуре, то в ходе второй половины операции захватывать живьем бандитов и евреев становилось все труднее. Снова и снова создавали они боевые группы, насчитывавшие 20–30 еврейских мужчин, сопровождаемых таким же числом женщин, и упорная борьба вспыхивала вновь». Некоторые женщины, отмечал Штроп, имели привычку «стрелять из пистолета, держа его обеими руками», а также прятать ручные гранаты в шароварах.

На пятый день сражения рассвирепевший от нетерпения Гиммлер приказал Штропу прочесать гетто «с максимальной жестокостью и неумолимой настойчивостью». «Поэтому, — отмечает Штроп в своем итоговом отчете, — я решил уничтожить район еврейского гетто, сжигая каждый дом». На следующий день Штроп информировал начальство: «1330 евреев были выведены из подвалов и немедленно уничтожены; 362 еврея убиты в ходе боев». Лишь 30 захваченных в плен были «эвакуированы». К концу восстания защитники гетто заняли оборону в канализационных сооружениях. Штроп пытался выгнать их оттуда, затопив основные сточные трубы, но евреям удалось перекрыть доступ воде.

В исходе сражения сомневаться не приходилось. В течение месяца загнанные в ловушку евреи сражались с отчаянной храбростью, хотя Штроп в одном из своих донесений жаловался на «коварные методы ведения боя и уловки, широко практиковавшиеся евреями и бандитами». К 26 апреля он доложил, что многие из осажденных «сходят с ума вследствие жары, дыма и взрывов». Наступил последний день — 16 мая. К вечеру Штроп отправил последнее боевое донесение: «Уничтожено 180 евреев, бандитов и ублюдков. Бывший еврейский квартал в Варшаве более не существует. Эта крупная операция завершилась в 20 часов 15 минут подрывом еврейской синагоги… Общее число евреев, подвергшихся акции, составило 56 065, включая как пойманных евреев, так и евреев, уничтожение которых может быть доказано».

Потери немцев, по отчетам Штропа, составили 16 убитых и 90 раненых. Возможно, истинные потери были значительно больше, если принять во внимание ожесточенный характер уличных боев, когда приходилось штурмом овладевать каждым домом, что сам генерал описал с такими страшными подробностями. Потери же были приуменьшены, дабы не задеть тонкую чувствительность Гиммлера.

Безумные нацистские замыслы

В какой-то мере участь, отведенная руководителями Третьего рейха евреям и цыганам, лишь предвосхищала судьбу, которая была предназначена народам всех стран Европы в случае победы Германии, поскольку страны Восточной Европы были обречены на уничтожение, тогда как остальные должны были навсегда превратиться в вассалов Третьего рейха. Можно сказать, что одних ждал биологический геноцид, а других культурный. Речь идет не только об общих соображениях — экспертами при верховном военном командовании, при министерстве оккупированных территорий на Востоке, при управлении по делам расы и колонизации СС были разработаны конкретные проекты. К воплощению в жизнь некоторых из этих проектов успели приступить. Так, весной 1944 г., когда немецкие армии уже были изгнаны за Днепр, верховное командование приказало депортировать в Германию тысячи украинских и белорусских детей.

Главный эксперт министерства оккупированных территорий доктор Альфред Ветцель разработал в ноябре 1939 г., сразу после завоевания Польши, долгосрочную программу: «В отношении обращения с населением, следует всегда исходить из принципа, что все административные и законодательные меры имеют целью только германизацию ненемецкого населения всемиспособами и как можно скорее. По этой причине в Польше должна быть абсолютно исключена самостоятельная культурная народная жизнь. Польские корпорации, общества и клубы должны быть закрыты. Польские рестораны и кафе, являющиеся центрами национальной польской жизни, должны быть закрыты. Полякам будет разрешено посещать только немецкие театры и кинотеатры; что касается польских театров и кинотеатров, то они будут закрыты. Не будет никакой польской прессы, не выйдет в свет ни одна польская книга, ни один журнал. По той же причине полякам будет запрещено иметь радио или патефоны».

Что касается населения Советского Союза, то в августе 1942 г. доктор Ветцель рекомендовал еще более радикальные меры: «Делом первостепенной важности является сохранение на русских землях лишь населения, состоящего по большей части из массы, относящейся к примитивному европеоидному типу. Оно не сможет оказать заметного сопротивления немецкому населению. Эта тупая и инертная масса нуждается в энергичном руководстве, как это хорошо видно из многовековой истории этого региона. Если правящим немецким слоям удастся в будущем сохранить необходимую дистанцию по отношению к этому населению, если через посредство незаконных рождений немецкая кровь не проникнет в него, можно будет поддерживать немецкое господство в указанном регионе в течение длительного времени, разумеется, при условии ограничения биологических сил, которые постоянно ведут к численному росту этой примитивной массы».

Другие эксперты и видные деятели, в частности, министр юстиции Отто Тирак, предусматривали простое и полное уничтожение поляков и русских, за исключением людей с «выраженным германским типом». Эта задача, с учетом необходимости предварительной антропологической селекции, должна была стать основной целью «Управления расы и колонизации СС».

Не только одни славяне должны были стать жертвами нацистского геноцида. В отношении англичан планы СС предусматривали депортацию на континент после завоевания Британии всего мужского населения в возрасте от 17 до 45 лет. Весной 1941 г. непримиримость голландского народа заставила Гитлера рассмотреть вопрос о его высылке на Восток, и, возможно, что лишь трудности в России зимой 1941–1942 гт. вынудили его отказаться от этого плана. Что касается Франции, авторы нацистских планов предусматривали создание двух протекторатов — Бургундии и Бретани, с тем чтобы свести древний «шестиугольник» (Франция в ее европейских границах) к «Галлии» — широкой полосе, стиснутой со всех сторон. В интимном кругу Гитлер говорил о «границах XV века».

Тщательно разработанные планы со всеми необходимыми статистическими выкладками предусматривали мельчайшие детали. Именно они поражают при чтении, как доказательство того, что авторы этих планов были готовы к выполнению самых бредовых своих идей.

Лагеря смерти

В октябре 1941 г., вскоре после приостановки в Германии программы эвтаназии, в Польшу были направлены сотрудники, чтобы «помочь в создании необходимых помещений и газового оборудования».

В декабре первый лагерь смерти в Хелмно, близ Лодзи, вступил в строй. Здесь по инициативе гауляйтера Вартегау Артура Грейзера, рьяно стремившегося полностью очистить свой район от евреев, впервые была применена газовая камера. Грейзер получил от Гиммлера разрешение подвергнуть 100 тыс. чел. «особому обращению», что на жаргоне нацистских палачей означало уничтожение людей^[266]. Три других лагеря, в Бельзеке, Собиборе и Треблинке, оснащенные все лучше и лучше, были соответственно пущены в марте, мае и июле 1942 г. Эти лагеря находились под высшим руководством генерала СС Одило Глобочника, бывшего гауляйтера Вены, и, таким образом, не подпадали под начало Эйхмана. Собственно уничтожение в этих лагерях осуществлялось эсэсовцами Глобочника при поддержке вспомогательной гвардии, в основном состоявшей из украинцев. Команда из нескольких сот евреев занималась вывозом трупов и другими работами. Во время прибытия эшелонов сотрудники действовали с большими предосторожностями, чтобы обмануть евреев, насколько это было возможно, и тем самым избежать отчаянных предсмертных выступлений.

Поскольку депортированные якобы направлялись в трудовой лагерь на «автономной еврейской территории», при входе, замаскированном под обычный вокзал, а также на зданиях были размещены фальшивые надписи: «Вход на автономную территорию», «Синагога», «Душевая» и т. п. Дополнительная задача состояла в сборе личных вещей, принадлежащих жертвам, прежде всего одежды, предназначенной для неимущих немцев.

Система нацистских концлагерей насчитывала 22 крупных лагеря (помимо вышеупомянутых назовем также Майданек и Освенцим (Аушвиц-Биркенау)), имеющих 165 прилегающих рабочих лагерей. К концу войны в них находилось более 700 тыс. заключенных, примерно 5–10% которых составляли немцы. Всего же через эту страшную машину смерти прошло 7,2 млн. чел., из которых в живых осталось полмиллиона.

Хелмно. Этот лагерь располагался в 60 км от Лодзи и предназначался для уничтожения евреев из западной части Польши, включенной в «Великую Германию». Он действовал с декабря 1941 по лето 1943 г. Газовая камера здесь располагалась в фургоне грузовика. После каждого газового сеанса, который обеспечивал четыре десятка убитых, грузовик отвозил трупы к длинной траншее или общей яме, выкопанной в соседнем лесу. В среднем каждый день происходила дюжина сеансов. Летом 1944 г. лагерь был использован последний раз, чтобы ликвидировать последних из оставшихся в живых его обитателей, которым до того времени сохраняли жизнь как полезным работникам. Из постоянной еврейской команды выжили лишь два человека. Общее число жертв лагеря оценивается Польской комиссией по военным преступлениям в 250 тыс. чел., а на судебном процессе в Бонне в 1963 г. была названа цифра в 150 тыс. — при дюжине эсэсовских палачей.

Бельзек (Бельжец). Этот лагерь, где были уничтожены более 600 тыс. евреев из восточной части польского генерал-губернаторства, а также несколько тысяч чешских и немецких евреев, в отличие от допотопного Хелмно, располагал шестью стационарными газовыми камерами, способными ликвидировать до 5 тыс. людей в день. Газовые сеансы происходили там до конца 1942 г.; весной 1943 г. все установки были разрушены самими немцами. Бельзек стал образцом для других лагерей смерти.

Собибор. Расположенный поблизости от зоны, аннексированной в 1939 г. Советским Союзом, Собибор имел те же общие характеристики, что и Бельзек, и был специально предназначен для евреев этой зоны, часть которых не смогла эвакуироваться в июне-июле 1941 г. во внутренние районы России. Но между июлем и октябрем 1942 г. сюда также были направлены несколько эшелонов из Нидерландов и Бельгии и один французский эшелон. Это был период самых массовых уничтожений. В дальнейшем эти операции стали более редкими, без сомнения, потому, что основная часть работы, особенно в том, что касалось польских евреев, уже была сделана. В Собиборе в октябре 1943 г. постоянная еврейская команда, насчитывавшая около 300 человек, сумела раздобыть какое-то оружие и перебить многих охранников. Эта попытка восстания позволила выжить трем десяткам евреев и вызвала закрытие и ликвидацию этого лагеря в октябре 1943 г. Общее число жертв здесь, включая неопределенное количество русских военнопленных, оценивается в 250 тыс. человек.

Треблинка. Этот самый большой по площади польский лагерь, намного превосходивший все остальные, был организован в сотне километров от Варшавы и специально предназначался для быстрого уничтожения примерно 400 тыс. евреев из огромного гетто польской столицы. Лагерь располагал десятком газовых камер, каждая площадью 50 кв. м. Там было 30 эсэсовцев и несколько сотен украинцев во вспомогательных частях, а также еврейская команда численностью в тысячу человек, занятых постоянно. В 1943 г. после знаменитого восстания последних рабов гетто Варшавы, еврейская команда Треблинки, вдохновленная этим примером, также решила «умереть стоя». Против всех ожиданий восстание имело успех, поскольку число выживших составило около 50. Некоторые из них участвовали в основании в 1949 г. израильского киббуца «воины гетто» («Лохамей Гагетаот»). Общее число евреев, уничтоженных в лагере Треблинка, превышает 700 тыс. человек.

Майданек. Это был лагерь совсем иного рода. По применяемым методам — сочетание немедленного уничтожения с медленной смертью от истощения — он представлял собой уменьшенный (по своим масштабам) вариант огромной фабрики смерти в Освенциме. Организованный летом 1941 г., первоначально это был трудовой лагерь, рассчитанный на 15 тыс. заключенных из разных мест. Осенью 1941 г. в нем от голода и ужасных условий погибли 5 тыс. советских военнопленных. Летом 1942 г. в лагере были установлены две газовые камеры, предназначенные для евреев. В них использовался «циклон Б», а не окись углерода, что также составляло параллель Освенциму. В Майданеке общее чисто погибших евреев, часть которых происходила из Нидерландов и Греции, оценивается в 360 тыс. челеловек.

Освенцим (Аушвиц). Этот самый крупный лагерь, настоящая фабрика смерти, был создан летом 1940 г. в Силезии. Место имело то преимущество, что было пустынным, а поблизости находился крупный перекресток железных дорог. В лагерь, раскинувшийся на площади в 40 кв. км, свозили людей из 23 стран Европы. Наличие большой и бесплатной рабочей силы заинтересовало немецких промышленников. ИГ Фарбениндустри построила близ Освенцима завод по производству синтетического каучука, затем рядом появились заводы Круппа и концерна «Герман Геринг».

Начальником лагеря был бывший комендант концлагеря Заксенхаузен, штурмбанфюрер СС Рудольф Фердинанд Гёсс, безупречный служака, хороший администратор и, как выяснилось в дальнейшем на суде, свидетель, не знающий себе равных по точности показаний. В июне 1941 г. Гиммлер вызвал Гёсса в Берлин, чтобы сообщить ему, что он получил приказ фюрера приступить к «решению еврейского вопроса в Европе». Гиммлер считал, что Освенцим особенно хорошо подходит для данной цели.

Гёссу пришла в голову мысль использовать дезинфицирующий газ, применяемый в армии, — «циклон Б». Первые эксперименты были проведены осенью 1941 г. на советских военнопленных. Эшелоны смерти стали прибывать в Освенцим со всех уголков Европы с весны 1942 г.: все евреи из Франции (с точностью до одного эшелона), все из Венгрии, часть польских евреев, а также цыгане и многие другие были отравлены здесь газом. Гёсс предложил также сжигать тела жертв сразу после удушения и построить для этой цели гигантские крематории. Несмотря на их общую пропускную способность в 12 тыс. трупов в день, излишки иногда приходилось сжигать под открытым небом.

Однако в Освенциме примерно четверть заключенных из еврейских эшелонов — мужчин и женщин, которых оценивали как пригодных к работе, временно оставляли в живых. «Селекция» происходила лишь после их прибытия в «Освенцим II» (Аушвиц-Биркенау).

Некоторые из заключенных, прежде всего благодаря собственной ловкости и интуиции, ухитрялись подняться на должности, дававшие большую власть. Это были чаще всего старые немецкие заключенные, переведенные из лагерей первых лет Третьего рейха. Они становились винтиками эсэсовской машины и обыкновенно приобретали типичные для СС черты: жестокость, лексику, общую манеру поведения и даже стиль одежды, прежде всего сапоги. Напротив, евреи относились к самой низшей категории, хотя некоторые из них, в частности, врачи, химики и художники, а также музыканты, которым удавалось понравиться эсэсовцам, избегали благодаря своим талантам изнурительных принудительных работ на открытом воздухе.

Освенцим, огромный лагерь с сотней тысяч узников, охраняло 3 тыс. эсэсовцев. День и ночь туда с весны 1942 г. тянулись эшелоны смерти со всех уголков Европы, день и ночь дымились трубы гигантских крематориев. Никто из узников, прибывавших в лагерь, не подозревал, что ждет их впереди. Газовые камеры выглядели как обычные здания, окруженные газонами и цветочными клумбами. Люди направлялись на смерть под веселые мелодии из венских оперетт, которые наигрывал оркестр, также состоявший из заключенных, молодых и симпатичных девушек в белых кофточках и синих юбках.

Конвейер смерти действовал бесперебойно и эффективно. Так, в июле 1943 г. всего за один день в газовых камерах было задушено, а затем сожжено 4 тыс. чел. Всего в Освенциме нашли свою смерть от 3 до 4 млн. чел. При этом надо учитывать, что тысячи и тысячи женщин, детей, стариков, больных после прибытия сразу направлялись в газовые камеры и не заносились в регистрационные списки.

Невозможно точно назвать и общее количество жертв холокоста. Обычно называется фигурирующая в материалах Нюрнбергского процесса цифра в 6 млн. чел. В литературе количество истребленных евреев оценивается в 5–6 млн. человек, из которых 4,5 млн. приходится на Польшу и оккупированные территории Советского Союза. По подсчетам американского историка Джекоба Робинсона, приведенным в 1970 г. в «Еврейской энциклопедии», холокост принес гибель 5,82 млн. евреев^[267]. Очевидно, что при невозможности установить точные статистические данные, цифра в 6 млн. является наиболее вероятной, хотя ее отдельные составляющие могут вызывать иногда определенные сомнения. Но преступление не перестает быть преступлением в зависимости от количества жертв. Для страданий, издевательств, пыток и смерти нет количественных оценок. Невозможно утверждать, что одно массовое убийство более ужасно, чем другое. Но холокост делают единственным в своем роде геноцидом не жестокость и садизм палачей, а то, что впервые в истории человечества людей обрекали на смерть только потому, что сам факт рождения от определенных родителей уже был объявлен преступлением, которое каралось смертью. Такого раньше не бывало, никогда и нигде. Мотивации всех известных в истории случаев геноцида проистекали из конкретных конфликтов. Мотивацией холокоста явился абсолютно вымышленный «всемирный заговор» евреев. Это был особый и глобальный геноцид, основанный исключительно на идеологии.

Часть пятая. Два государства — одна нация

Глава девятнадцатая. Путь к расколу (1945–1949)

Облик эпохи

Побеждена — оккупирована — разделена». Почти полвека эта краткая формула исчерпывала содержание немецкой истории после 1945 г. Но этот год стал ключевым также в истории Европы и всего мира. Погибла не только прежняя Германия, погибла и старая Европа, политический путь которой определяли теперь две новые сверхдержавы — СССР и США.

Безоговорочная капитуляция вермахта 8 мая 1945 г. и оккупация территории всей Германии войсками союзников означали не только освобождение страны от нацистской диктатуры, но и повлекли за собой спустя четыре года раскол Германии. Союзники — СССР, США, Великобритания и Франция — объявили себя верховной властью в поверженной Германии и разделили ее на четыре оккупационные зоны. Берлин был также поделен на четыре сектора и получил особый статус. Восточные области Германии до берегов Одера — Нейсе были переданы под управление Польши, часть Восточной Пруссии с Кёнигсбергом отошла к СССР.

Крах германского государства часто называют «нулевым часом». Идеология и практика национал-социализма оказались преступными и привели страну к тотальной катастрофе. Они разрушили старые традиции и прежние ценностные представления. Нация, авторитет, усердие, порядок — все эти понятия оказались скомпрометированными, ибо нацизм использовал их в своих целях. На первый план выдвинулась простая цель выживания. Но крах нацизма пробуждал и надежды на новое будущее.

На Потсдамской конференции союзники приняли решение о совместной политике в отношении Германии (программа «четырех Д»), но в основные понятия этой политики, особенно в понятие демократизации, союзники вкладывали разное содержание.

Решение сохранить Германию как единый экономический организм было почти сразу нарушено. Учредив к качестве высшей инстанции Союзный Контрольный совет, победители условились о принципе единогласия во всех его решениях. Но в своих оккупационных зонах каждый из верховных комиссаров действовал по собственному усмотрению. Положение осложнялось и тем, что репарации с Германии каждая страна взимала из своей зоны, а значит, экономический курс был в этих зонах различным.

Политическая жизнь в Германии стала возрождаться уже летом 1945 г. Чтобы решить неотложные задачи обеспечения населения, союзники начали формировать немецкие органы управления, состоявшие из лиц, непричастных к преступлениям нацизма. Были разрешены политические партии, которые в целом восходили к партийно-политической структуре Веймарской республики. Большинство лидеров новых партий являлись активными политиками еще донацистской эпохи. Исключением в этом смысле являлся Христианско-демократический союз (ХДС) с его баварским ответвлением — Христианско-социальным союзом (ХСС). Это были межконфессиональные партии и включали также протестантов, которые в веймарские времена состояли в рядах националистов или либералов. Новый же ХДС/ХСС создавался как большая народная правоцентристская партия. Образование Свободной Демократической партии (СвДП) означало преодоление прежнего раскола между правыми и левыми либералами.

Разделение страны на оккупационные зоны затрудняло воссоздание общегерманских партий. Показательной в этом отношении была СДПГ, берлинский ЦК которой, находившийся под давлением советской администрации, выступил с призывом к «организованному единству германского рабочего класса» и недвусмысленно высказал претензии на руководство партией во всех зонах. Лидер социал-демократии в западных зонах Курт Шумахер резко отклонил эти претензии.

КПГ, которая вначале не принимала идею объединения с социал-демократами, убедившись в том, что у нее мало шансов занять руководящее положение, с октября 1945 г. изменила тактику и с помощью советской администрации форсировала процесс слияния рабочих партий. Жесткое политическое давление привело в апреле 1946 г. к объединению СДПГ и КПГ в Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ).

Союз победителей распался уже в первые послевоенные годы. Противоречия между Западом и Москвой приводили к постоянным трениям и даже конфликтам, но обе стороны всячески стремились избежать открытого столкновения. Зато обороты набирала «холодная война», главным полем которой стала Германия. Ее стратегическое положение в центре Европы определяло нежелание ни одной из сторон добровольно уйти из своей зоны.

Холодная война определяла и политические дискуссии о будущем Германии. Относительно общественно-экономического устройства в первые годы была широко распространена тенденция к социализации основных секторов промышленности и соучастию рабочих в управлении частными предприятиями. Эти положения содержались почти во всех земельных конституциях или законах. Но их реализации в западных зонах воспротивились США, заявив, что экономическая система является прерогативой только будущего единого немецкого государства.

Раскол Германии стал вопросом только времени. Вехами на этом пути явились создание в январе 1947 г. экономического объединения американской и британской зон — Бизонии, включение западных зон в план Маршалла, проведение в них в июне 1948 г. сепаратной денежной реформы, берлинская блокада в июне 1948 — мае 1949 г., резко усилившая антикоммунистические настроения населения западных зон. Итогом всего процесса стало конституирование ФРГ 23 мая 1949 г. и провозглашение ГДР 7 октября 1949 г. Так завершился раскол страны, да и всей Европы.

Нулевой час

Полный крах нацистского Тысячелетнего рейха означал одновременно и освобождение самого немецкого народа от террористической диктатуры, хотя большинство немцев считали тогда совершенно иначе. Были разрушены не только власть и государство, была разрушена страна — транспорт, мосты, коммуникации. Большинство немецких городов лежало в руинах. В Кёльне две трети домов было разрушено, в Дортмунде, Дуйсбурге и Касселе — 60%, в Киле — 58, в Гамбурге — 55%^[268]. Всего за два налета, 14 и 15 февраля 1945 г., был стерт с лица земли почти весь Дрезден, где погибло около 35 тыс. чел. Люди ютились в бараках, подвалах и развалинах, страну охватил голод, потребление продуктов составляло от одной до двух третей необходимого минимума. Это приводило как к вспышкам эпидемий, так и к всплеску преступности, т. к. в обстановке хаоса и почти животного стремления выжить почти стерлась граница между дозволенным и запрещенным.

Хозяйственная разруха дополнялась морально-политической дезориентацией. Миллионы немцев находились в глубоком психологическом шоке. Внутренняя опустошенность, апатия, озлобление, страх перед неизвестным будущим охватили большинство населения. По разбитым немецким дорогам тянулось два бесконечных потока людей. На свою родину возвращалось 7 млн. иностранных рабочих, угнанных в Германию, которые нередко вымещали злобу за свои унижения на немецком населении. С востока в Германию брели беженцы, боявшиеся прихода Красной армии, возвращались в родные города эвакуированные из-за бомбежек жители.

В разрушенной стране процветал черный рынок, население возвратилось в давно миновавшую эпоху примитивного натурального обмена. Главной валютой стали американские сигареты, которые продавали чаще всего поштучно за 6 марок (при ежемесячной средней зарплате в 200 марок). Стихийно и быстро установился курс различных товаров. Полкило мяса стоило 15 сигарет, три пары дамских чулок обменивались на литр растительного масла, за 100 кг картофеля можно было получить прекрасный персидский ковер, за килограмм кофе в зернах надо было выложить 1500 марок.

Новая послевоенная ситуация привела к заметному изменению традиционных ролей мужей, жен и детей. После капитуляции вермахта в плену оказалось около 8 млн. военнослужащих немецкой армии. Возвращаясь домой, они обнаруживали, что потеряли в семье былой авторитет. Жена и подросшие без отцов дети привыкли полагаться на собственные силы. О неустойчивости семей свидетельствовал резкий всплеск количества разводов. Знамением времени стало возрастание роли церкви, которая после горького опыта нацистской диктатуры заметно сблизилась с обществом. Во многом сгладилась и былая конфронтация евангелической и католической церквей. Они заняли единый «христианский фронт» в борьбе против марксизма и ратовали за создание межконфессиональной политической партии на основе христианско-социальных учений.

Оккупационная политика

После капитуляции рейха непосредственную верховную власть в Германии приняли на себя главнокомандующие войсками держав-победителей. Еще на конференциях 1943 г. в Тегеране и 1945 г. в Ялте «большая тройка» — Сталин, Рузвельт и Черчилль — договорились, что Германия будет разделена на оккупационные зоны. В Ялте, по предложению Черчилля, на которого оказывал давление французский лидер, генерал Шарль де Голль, было решено удовлетворить притязания Парижа на собственную оккупационную зону, выделенную из англо-американской.

В каждой из оккупационных зон политика военных администраций имела свои особенности. Американскую отличали известные колебания. С одной стороны, в США полагали, что немцев следует сурово наказать, с другой, — возлагали надежды на быструю демократизацию немецкого общества. Поэтому США отказались от разработанного в годы войны плана министра финансов Генри Моргентау о полной деиндустриализации Германии и превращении ее в чисто аграрную страну. Самые активные поборники демократических преобразований, американцы раньше всех передали немецким политическим органам автономные права.

Англичане придерживались мнения Черчилля, что в войне надо проявлять решительность, при победе — великодушие, после нее — добрую волю. Их оккупационная политика пыталась сочетать твердость с мягкостью. Никаких решительных изменений Англия не проводила.

Франция, получив собственную оккупационную зону, действовала в ней довольно самовластно, почти не обращая внимания на позицию других держав. Она, по традиции, вынашивала планы установления своего влияния на Рейне и сразу включила Саар в свою экономическую систему. Не допущенная на Потсдамскую конференцию Франция в отместку отказалась признать ее решения и заложила тем самым первую мину под совместную политику четырех держав.

Больше всех пострадавший от нацизма Советский Союз стремился возместить свои потери и не допустить возрождения мощной независимой Германии. Сталин подумывал о расчленении Германии, но быстро отказался от этой идеи. В Москве рассматривали свою зону как источник репараций и настаивали на участии в эксплуатации Рура — промышленного сердца Германии.

Для совместного управления Германией в июне 1945 г. был создан действующий по принципу единогласия Союзный Контрольный совет (СКК) с местопребыванием в Берлине. В него вошли четыре командующих союзными армиями, одновременно ставшие военными губернаторами своих зон. Однако не были созданы центральные немецкие административные органы, которые должны были помочь работе СКК. Этому воспротивилась Франция, предлагавшая раздробление рейха на рыхлый союз отдельных государств.

Контрольный совет занимался прежде всего отменой нацистских законов и восстановлением более или менее нормальных условий жизни немецкого населения. Директивы совета проводили в жизнь военные губернаторы. С самого начала работу совета затрудняла проблема экономического единства Германии, которого так и не удалось добиться из-за различного подхода СССР и западных держав к этому вопросу.

Потсдамская конференция

С 17 июля по 2 августа в Потсдаме проходила последняя встреча лидеров стран антигитлеровской коалиции — Сталина, нового президента США Гарри Трумэна и Черчилля, которого в середине конференции сменил победивший на парламентских выборах глава лейбористов Клемент Эттли.

Для СССР главной целью было обеспечение своей безопасности и контроля за Германией. Сталин сразу поставил западных партнеров перед свершившимся фактом, уступив просоветскому польскому правительству прежние восточные немецкие земли до рек Одера и Нейсе в качестве возмещения за потерянные Польшей территории Западных Украины и Белоруссии. После ожесточенных споров западные державы согласились с тем, что до подписания мирного договора с Германией эти земли де-факто будут находиться под польским управлением. Одновременно они признали правомерным уже идущее полным ходом выселение немцев из земель восточнее Одера, из самой Польши, Венгрии и Чехословакии.

В отношении репараций, сумма которых в Ялте была определена в 20 млрд. долларов в ценах 1938 г., Москва настаивала на получении их 50%. Они должны были состоять из демонтажа предприятий, поставок произведенной продукции и использования немецкой рабочей силы. Несмотря на быстро обнаружившиеся на конференции расхождения между СССР и западными странами, они были едины в том, что «должны быть искоренены немецкий милитаризм и нацизм», чтобы «Германия больше никогда не могла стать угрозой для своих соседей и сохранения мира». Были сформулированы единые цели — программа «четырех Д»: демилитаризация, денацификация, демократизация и декартелизация. Более конкретно, это означало ликвидацию военной промышленности, запрещение всех военизированных объединений, роспуск нацистской партии, удаление национал-социалистов из органов управления и с общественных постов, наказание военных преступников, восстановление местного самоуправления, демократизация образования и судебной системы, разрешение деятельности всех демократических партий. Потсдамские решения предусматривали сохранение хозяйственного единства Германии. Но практически оно было труднодостижимым, поскольку каждая держава получала из своей зоны репарации. Только СССР должен был получить дополнительно 40% демонтированного в западных зонах промышленного оборудования.

Денацификация

Денацификация задумывалась как средство очищения немецкой общественно-политической жизни от активных национал-социалистов. В разных зонах она проходила по-разному. Наиболее основательно в формальном смысле она была организована в американской и британской зонах, где все взрослые немцы и немки должны были заполнить огромную анкету из 131 вопроса. В американской зоне анкету получило 13, а в британской 12 млн. чел. Комиссии по денацификации состояли из самих немцев. Наказания имели широкий диапазон в зависимости от степени виновности, установленной комиссией, — отправка в рабочие лагеря сроком до десяти лет, увольнение с ответственных постов, запрещение занимать некоторые ответственные должности, лишение пенсии, различные денежные штрафы. При этом заваленные ворохом анкет комиссии рассматривали в первую очередь простые и легкие случаи, оставляя более сложные на будущее. В результате, вышел парадокс: были наказаны мелкие нацисты, а более крупные, с прошлой деятельностью которых приходилось разбираться основательно, благополучно дождались марта 1948 г., когда денацификация была прекращена. В целом, в 1945 г. было уволено 53 тыс. государственных чиновников. Но к 1950 г. 90% из них были восстановлены на прежней службе^[269].

В советской зоне военная администрация подошла к чистке со всей серьезностью. К 1947 г. из органов государственной службы было уволено свыше полумиллиона бывших членов НСДАП, причем освободившиеся места, особенно в полиции и юстиции, замещались обычно коммунистами. Для осужденных было организовано десять спецлагерей, где находилось 150 тыс. заключенных^[270]. Самая радикальная чистка была проведена в органах юстиции.

Нюрнбергский процесс

Сразу после окончания военных действий американские особые группы с «черными списками» на руках приступили к розыску преступников, выявлению свидетелей и сбору доказательств, которые всего через несколько месяцев составили 18 пухлых томов.

Международный трибунал приступил к работе 20 ноября 1945 г. К суду было привлечено 24 человека, но Бормана, бесследно исчезнувшего, судили заочно, Лей повесился в камере еще до начала процесса, а Густав Крупп был тяжело болен. Основные виновники чумы XX в. — Гитлер, Геббельс и Гиммлер — избежали земного суда, добровольно уйдя в мир иной. А на скамье подсудимых находились: сильно похудевший и лишенный отобранного у него при аресте чемодана с наркотиками Герман Геринг; изнуренный и вначале симулирующий потерю памяти Рудольф Гесс; сгорбившийся и утративший всю прежнюю наглость Иоахим Риббентроп; продолжавший верить в благородные цели национал-социализма Альфред Розенберг; одряхлевший и злобно сверливший взором судей, убеждая себя, что все они евреи, Юлиус Штрейхер; главный работорговец Третьего рейха Фриц Заукель, в маленьких глазках которого застыл глубокий страх; кровавый преемник убитого чехами в мае 1942 г. Гейдриха Эрнст Кальтенбруннер; похожий на исключенного за неуспеваемость студента Бальдур фон Ширах; совершенно бесцветные Вильгельм Фрик и Вальтер Функ; австрийский квислинг Артур Зейс-Инкварт; потерявший весь прежний аристократизм Константин фон Нейрат; нацистский палач Польши Ханс Франк; руководители ОКВ Вильгельм Кейтель и Альфред Йодль, гросс-адмиралы Карл Дёниц, назначенный фюрером своим преемником, и Эрих Редер, командующий подводными пиратами; честно признавший преступный характер нацизма и свою ответственность Альберт Шпеер; напоминающий попавшую в капкан лису, постаревший и сморщенный Франц фон Папен; перекочевавший на скамью подсудимых из концлагеря, в котором он очутился из-за причастности к заговору 20 июля Ялмар Шахт, пылавший по этому поводу праведным гневом; наконец, там находился один из сотрудников Геббельса, радиокомментатор Ханс Фриче, настолько мелкая сошка, что никто из подсудимых, включая его самого, не мог понять, почему он затесался среди них.

Трибунал, вопреки протесту советской стороны, оправдал последнего, а также, Шахта и Папена. Функ, Редер и Гесс были приговорены к пожизненному заключению, которое отбыл только Гесс, загадочно покончивший с собой в тюрьме в 1987 г. Ширах и Шпеер были осуждены на 20 лет, Нейрат — на 15, Дёниц — на 10. Остальных приговорили к смерти, и в ночь на 16 октября 1946 г. в нюрнбергской тюрьме сержант американской армии Джон Вуд привел приговор в исполнение. Но Геринг избежал виселицы, проглотив за два часа до казни капсулу с цианистым калием, неизвестно как попавшую к нему в камеру. Трибунал объявил преступными организациями нацистскую партию, СС, СД и гестапо, но не посчитал таковыми СА, имперское правительство, ОКВ и генеральный штаб.

После главного суда американцы провели в Нюрнберге еще 12 процессов по делам нацистских юристов и генералов, промышленников, охранников концлагерей, врачей, ставивших на людях чудовищные медицинские эксперименты. Из 199 подсудимых 38 было оправдано, 36 приговорено к смертной казни (18 приговоров было приведено в исполнение), 23 — к пожизненному заключению, 102 — к меньшим срокам заключения.

Возрождение партий

Неожиданно для западных держав 10 июня 1945 г. образованная накануне Советская военная администрация в Германии (СВАГ) разрешила создание политических партий. Одной из причин такой поспешности было стремление СССР взять под свой контроль партии, создаваемые в немецкой столице ранее намеченного на июль вступления в Берлин западных подразделений и претендующие на общегерманское представительство. Первой уже 11 июня конституировалась КПГ, лидеры которой во главе с Вальтером Ульбрихтом (1893–1973) 20 апреля прилетели из Москвы. 15 июня руководство СДПГ выступило в Берлине с призывом к КПГ объединить обе рабочие партии в целях «морального исправления политических ошибок прошлого». Однако восстановленная в Ганновере еще до окончания войны местная организация СДПГ — под руководством потерявшего в боях Первой мировой войны правую руку и проведшего десять лет в нацистских концлагерях Курта Шумахера (1895–1952), считавшего руководство КПГ фактическим соучастником прихода нацистов к власти, — категорически отказалась не только от объединения, но и от сотрудничества с коммунистами.

На базе бывших либеральных партий Веймарской республики образовалась, вначале только в Бадене и Вюртемберге, а затем во всех западных зонах единая Свободная Демократическая партия (СвДП), официально созданная 11 декабря 1948 г. на съезде в Гёппенгейме. Председателем партии был избран будущий первый президент ФРГ Теодор Хейс (1884–1963).

Совершенно новой партией явился межконфессиональный Христианско-демократический союз (ХДС). Во главе ХДС советской зоны стоял Якоб Кайзер (1888–1961), программа «христианского социализма» которого нашла отклик и в западных зонах. Западные региональные организации христианских демократов 14–16 декабря 1945 г. на съезде в Бад-Годесберге объединились в единый ХДС, к которому в качестве самостоятельной партии примкнул созданный в октябре в Баварии Христианско-социальный союз (ХСС), более консервативный и федералистский, нежели ХДС, опорной базой которого стала рейнско-вестфальская организация во главе с Конрадом Аденауэром (1876–1967), бывшим в веймарский период обер-бургомистром Кёльна, опытным политиком с сильной волей, трезвым рассудком и рейнской хитростью. В принятой ХДС 3 февраля 1947 г. Аленской программе содержались антикапиталистические требования, а ее общая социально-реформистская направленность через год оформилась в виде частнокапиталистической концепции «социального рыночного хозяйства»^[271].

В советской зоне рост КПГ шел гораздо медленнее, чем рост СДПГ и даже буржуазно-демократических партий. Поэтому на руководителей социал-демократов во главе с Отто Гротеволем (1894–1964) стало оказываться давление со стороны СВАГ с целью вынудить их к объединению с КПГ. Многие противники объединения были арестованы. Предварительное голосование социал-демократов по этому вопросу было запрещено. Оно состоялось лишь в западных секторах Берлина и показало, что 82% членов партии не хотят объединяться с КПГ. Но руководство давления не выдержало. V съезд партии, состоявший из надежных делегатов, проголосовал за создание единой рабочей партии. 21–22 апреля 1946 г. на объединительном съезде было провозглашено создание Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), сопредседателями которой стали Вильгельм Пик (1876–1960) и Отто Гротеволь. С сер. 1948 г., после разрыва Сталина с югославскими коммунистами, СЕПГ превратилась в «партию нового типа», построенную по советскому образцу. Первоначальный тезис об особом немецком пути к социализму был отброшен, а руководство партии с 1949 г. объявило беспощадную борьбу против «социал-демократизма».

Военнопленные и изгнанники

Капитуляция вермахта поставила перед победителями труднейшую проблему размещения и содержания более 8 млн. немецких солдат. 70% из них находилось на Западе, 30% — в советском плену. В первые послевоенные недели в лагерях не было никаких элементарных удобств. Не хватало ни питания, ни медикаментов, пленные спали в землянках или на голой земле. К тому же они считались не военнопленными, имеющими минимальные права, а «разоруженными вражескими силами», на которых не распространялись условия Женевской конвенции. Многие страны требовали пленных как рабочих для восстановления своего разрушенного войной хозяйства. 765 тыс. немецких солдат было отправлено во Францию, 64 тыс. — в Бельгию, 12 тыс. — в Нидерланды и Люксембург. Советский Союз передал 75 тыс. пленных Польше и 25 тыс. — Чехословакии.

США закончили освобождение своих пленных к июню 1946 г., Англия и Франция — к декабрю 1948 г. В Советском Союзе десятки тысяч солдат, обвиненных в военных преступлениях, были приговорены к 25 годам принудительных работ и освобождению не подлежали. Последние из них возвратились на родину к лету 1956 г. А всего из восточного и западного плена не вернулось домой 700 тыс. человек.

Предусмотренное Потсдамскими соглашениями организованное переселение немецкого населения из Польши, Венгрии и Чехословакии стихийно шло уже полным ходом. Ненависть людей, исстрадавшихся под нацистским сапогом, выплеснулась в погромы и принудительные выселения местного немецкого населения, которое, как стадо скота, под конвоем гнали к границе. Выселение из Чехословакии закончилось в основном к концу 1946 г., с польских и советских территорий — в 1948 г. Всего было выселено от 12 до 14 млн. чел., в основном женщин, стариков и детей; не менее 2 млн. из них умерло от тягот этого «исхода»^[272]. Поток беженцев, которым разрешалось брать с собой груза только по 25 кг на человека, двинулся в Германию, где и без того не хватало ни жилья, ни питания. Только в Мекленбург прибыло более 900 тыс. беженцев, или 43,3% его населения. Почти 2 млн. беженцев приняла Бавария, чуть меньше — Нижняя Саксония^[273].

Еще не отойдя от первого шока — из-за потери родины, изгнанники вынуждены были переживать второй — из-за трудностей проживания на новых местах, население которых не испытывало радости от притока беженцев. Большинство прибывших первоначально осело в сельских районах англо-американской зоны, и без того перенаселенных городскими беженцами, и не могло найти никакой работы. Значительная внутренняя миграция продолжалась вплоть до 1965 г.

От Потсдама к Бонну

Формально во всех четырех зонах были созданы единые политические структуры. На выборах 1946–1947 гг. в земельные ландтаги в западных зонах ХДС/ХСС получил 36,7% голосов, СДПГ — 35, либералы — 9,3 и КПГ — 9%. В советской зоне картина была несколько иной. Там на выборах осенью 1946 г. СЕПГ получила 47,5% голосов, ХДС — 24,5 и Либерально-демократическая партия (ЛДПР) — 24,6%. Но паралич Контрольного совета в Берлине привел к тому, что развитие земель в западных и восточной зонах пошло разными путями. Потсдамские решения в каждой из зон трактовались по-своему. В советской зоне началось решительное изменение прежней общественной структуры. В сентябре 1945 г. там провели земельную реформу, по которой были безвозмездно экспроприированы все владения боле 100 га и поделены между мало- или безземельными крестьянами. В октябре было конфисковано имущество рейха, Пруссии, нацистской партии и ее видных членов, а затем приступили к передаче крупных промышленных предприятий в «народную собственность».

Западные державы, иначе подходившие к проблеме частной собственности, отменили решения местных ландтагов об огосударствлении основных секторов промышленности. Острая нехватка топлива и необычайно суровая зима 1946–1947 гг. привели к резкому обострению экономической ситуации. Для ее оздоровления США предложили экономически объединить три (Франция еще раньше отвергла эту идею) зоны под общим хозяйственным управлением. СССР отказался от этого предложения, но англичане после некоторых колебаний согласились. Этот поворот нашел отражение в речи американского госсекретаря Джеймса Бирнса 6 сентября 1946 г. в Штутгарте, где он заявил, что сильная немецкая экономика является предпосылкой экономического возрождения Европы, и впервые упомянул о возможности создания особого западногерманского государства.

1 января 1947 г. была создана объединенная англо-американская Бизония. Ее высшим органом явился Экономический совет, в который вошли 104 представителя немецких земельных ландтагов. Экономический совет возглавлялся Советом земель, который состоял из 16 делегатов — по два от каждого из восьми земельных правительств. Было создано также шесть управлений, директоров которых избирал Экономический совет.

В хозяйственном отношении британская и американская зоны прекрасно дополняли друг друга. В первой располагался индустриальный Рур, во второй — развитая перерабатывающая промышленность. Франция присоединилась к Бизонии только 8 апреля 1949 г.

Судьба Германии определялась США и СССР, отношения междукоторыми приняли характер «холодной войны». В Москве рассматривали американский план экономического единства Германии как происки «американского экономического империализма», в Вашингтоне считали, что советское требование участия в контроле над Руром, резко отвергаемое Англией, означает стремление взять под свой контроль всю Германию. Сталин, скорее всего, хотел тогда создания не социалистической, а буржуазно-демократической, дружественной и нейтральной Германии. Но Трумэн усматривал только одну альтернативу — либо уступить всю Германию Сталину, либо сохранить под своим влиянием ее западную часть.

Со своей стороны, немецкие политики стремились воспрепятствовать назревающему расколу страны. 6 июня 1947 г. в Мюнхене собрались премьеры отдельных земель, решившие, пока не создан общегерманский орган власти, взять на себя коллективную роль «опекунов немецкого народа». С самого начала было неясно, приедут ли руководители земель советской зоны. Когда они с опозданием все же появились поздно вечером 5 июня, то повестка заседания была уже определена. Их предложение обсудить также проблему создания единого государства было отклонено, поскольку предполагалось обсудить только экономические вопросы, в результате, они покинули конференцию до начала ее работы.

Общегерманская конференция в Мюнхене показала, что процессы развития в отдельных зонах, определяемые оккупационными властями, идут в расходящихся направлениях и что раскол страны близок. В ноябре 1947 г. это подтвердилось и Лондонской конференцией по германскому вопросу министров иностранных дел четырех держав. Ее единственным результатом стало согласие Франции на создание отдельного западногерманского государства. В марте 1948 г. прошла Лондонская конференция шести западных стран, на которой было принято решение о создании западногерманского государства. Глава СВАТ, маршал В.Д. Соколовский, в знак протеста против этого решения, демонстративно покинул заседание Союзного контрольного совета.

«Золотой ключик» Людвига Эрхарда

Американское правительство опасалось, что хозяйственная разруха послевоенной Европы, нужда и лишения толкнут ее население в объятия коммунизма. 5 июня 1947 г. новый госсекретарь США Джордж Маршалл выступил с программой широкой экономической помощи странам Европы сырьем, продовольствием, кредитами на общую сумму в 80 млрд. долл., чтобы спасти их «от экономического, социального и политического краха». Советский Союз, а вслед за ним и находившиеся под его контролем страны, тотчас резко отвергли этот план, усмотрев в нем стремление «американского империализма закабалить Европу». Западные зоны, а затем и ФРГ, к 1952 г. получили в общей сложности приблизительно 1,7 млрд. долл, на восстановление хозяйства и продовольственных пакетов на 500 млн. долл.^[274]. О фактическом значении этого вклада США в быстрый подъем Западной Германии до сих пор нет единого мнения. Но полученные средства дали возможность создать инвестиционные фонды, раскрутившие собственную экономическую активность Германии.

Предварительным и обязательным условием получения помощи являлось оздоровление немецкой денежной системы, в которой сложилось катастрофическое положение. Марка к этому времени фактически перестала исполнять роль платежного средства, витрины и прилавки магазинов зияли пустотой, товары и продукты распределялись по талонам, а на процветающем черном рынке шел бойкий натуральный обмен.

В воскресенье 20 июня 1948 г. население западных зон в изумлении протирало глаза перед невероятной картиной — витрины магазинов ломились от изобилия уже полузабытых товаров. В кармане каждого немца уже похрустывало 40 новеньких немецких марок (еще 20 — в августе), полученных за 60 обесцененных прежних рейхсмарок, изъятых из оборота на гигантскую сумму в 37 млрд.

Тайна внезапного изобилия объяснялась далеким от христианского сострадания поведением фабрикантов и торговцев, прятавших на складах огромное количество сырья, готовых изделий и продуктов, хлынувших теперь на рынок.

Хозяева получали по 60 новых марок на каждого работающего у них. Зарплаты, пенсии, пособия, процентные ставки сохраняли свои номинальные размеры. Капиталы, вложенные в материальные ценности, совсем не пострадали. Но реформа болезненно ударила по мелким вкладчикам, сбережения которых обменивались по курсу 6,5 новых за 100 старых марок. Реформа выбила почву из-под ног черного рынка, поскольку меновая торговля потеряла всякий смысл, а деньги опять стали редкой ценностью, которую стоило зарабатывать.

На следующий день директор бизонального Экономического совета, профессор Людвиг Эрхард (1897–1977), импозантный толстяк с неизменной сигарой в зубах, на свой страх и риск объявил по радио об отмене административного распределения товаров и контроля за ценами. Когда возмущенный таким самоуправством американский военный губернатор Люциус Клей потребовал от Эрхарда объяснений, как он осмелился изменить распоряжение союзников, тот ответил, что он «не изменял распоряжений, а отменил их».

Вместе с реформой начала свое победное шествие концепция «социального рыночного хозяйства», рьяным сторонником которой был Эрхард. Само это понятие ввел мюнстерский экономист Альфред Мюллер-Армак. Концепция базировалась на принципах поощрения частной собственности, свободной и честной конкуренции, рыночного ценообразования, отказа от планового хозяйства, независимого контроля за монополиями, централизованного надзора над финансами, широкой системы социальных гарантий.

Но денежная реформа подтвердила один печальный факт: раздел Германии стал не только политической, но, наконец, и экономической реальностью. 23 июня в советской зоне были введены отпечатанные на московской фабрике Гознака немецкие восточные марки, предназначенные и для Западного Берлина. Когда же союзники объявили о введении в своих зонах Берлина западной марки, Москва ответила берлинской блокадой.

Блокада Берлина

24 июня все железные и автомобильные дороги, а затем и водные пути между Берлином и западными зонами были перекрыты. Были прекращены подача электроэнергии и подвоз продуктов из восточной части города. Этой мерой советское руководство надеялось вынудить три западные оккупационные державы покинуть свои сектора, бросив западноберлинцев на произвол судьбы.

Но, сознательно идя на резкое обострение ситуации, обе стороны не хотели крупного вооруженного конфликта. Поэтому Клей предложил установить с Западным Берлином воздушный мост, осуществив немыслимое, на первый взгляд, снабжение огромного города самолетами. Замысел блестяще удался. За 11 месяцев блокады было совершено 195 тыс. рейсов, а в западные сектора доставили 1,5 млн. т продовольствия, угля, стройматериалов и других товаров^[275]. Каждые две-три минуты на одном из трех западноберлинских аэродромов приземлялся транспортный самолет, следовавший по одному из трех воздушных коридоров шириной в 30 км. Попытки обеих конфликтующих сторон найти компромиссное решение успехом не увенчались. Причина этого лежала в том, что советское руководство неверно оценивало намерения и возможности западных держав, надеясь, что блокада заставит их отказаться от идеи создания западногерманского государства, а наступление зимы обрушит воздушный мост. Между тем, британский министр иностранных дел Эрнест Бевин заявил, что «сдача Берлина означала бы потерю Западной Европы», а население западных секторов проявило исключительную стойкость и волю к сопротивлению грубому нажиму. Успешное функционирование воздушного моста и зимой означало, что блокада не достигла своих целей. Фактически она привела к обратному результату: процесс создания отдельного западногерманского государства пошел вперед семимильными шагами. В феврале 1949 г. в Нью-Йорке по инициативе американской стороны начались переговоры об урегулировании берлинского вопроса. Их итогом стало соглашение об отмене всех ограничений по связи, транспорту и торговле и снятию провалившейся блокады, закончившейся 12 мая.

Во время блокады завершился и административно-политический раскол немецкой столицы. Прежний свободно избранный берлинский магистрат во главе с социал-демократом Эрнстом Рейтером был изгнан коммунистами из городской Красной ратуши и перебрался в западную часть города. В Восточном Берлине советская администрация учредила собственный магистрат под руководством сына первого веймарского президента, тоже Фридриха, Эберта-младшего.

Политическая и человеческая драма берлинской блокады на время отвлекла внимание общественности оттого факта, что к финишу стремительно приближался окончательный раскол всей Германии.

Кто расколол Германию?

Рекомендации Лондонской конференции, в которой кроме трех западных оккупационных держав участвовали и страны Бенилюкса, как соседи Германии, легли в основу «Франкфуртских документов», которые военные губернаторы вручили премьер-министрам западногерманских земель 1 июля 1948 г. Немецким политикам было предложено не позднее 1 сентября созвать Учредительное Национальное собрание. Кроме того, был оглашен Оккупационный статут, регулирующий отношения между будущим немецким правительством и оккупационными державами.

Обсуждавшие эти документы в Кобленце 8–10 июля премьеры германских земель сомневались, следует ли им самим способствовать расколу страны. Перелом в настроение внесло темпераментное выступление западноберлинского бургомистра Рейтера, который заклинал своих западных коллег отважиться на создание своего демократического государства, поскольку только это сохранит надежду на присоединение к нему в будущем и восточной зоны. Это сепаратное государство рассматривалось как временное явление. Поэтому по предложению гамбургского бургомистра Макса Брауэра, было решено обсуждать и принимать не конституцию, а Основной закон и не Учредительным собранием, а Парламентским советом, 65 членов которого избирались земельными ландтагами. Чтобы еще более подчеркнуть временный характер нового государства, премьеры отвергли рекомендацию «Франкфуртских документов» утвердить конституцию на всенародном референдуме, ее должны были ратифицировать земельные парламенты. Западные державы были несколько разочарованы отсутствием у немецких политиков должного энтузиазма, но согласились с их предложениями, не преминув заметить, что следует принять пусть и временную, но добротную и полноценную конституцию, как бы она там ни именовалась.

Работавшая в августе в южнобаварском городке Херренхимзее конституционная комиссия выработала проект конституции и представила его Парламентскому совету. Он собрался 1 сентября 1948 г. в зале боннского зоологического музея^[276]. Совет состоял из представителей всех ландтагов. ХДС/ХСС и СДПГ имели в нем по 27 мест, СвДП — пять, а КПГ, партия Центра и Немецкая партия — по два места. В стороне скромно сидели пять делегатов от Берлина, имевших право только совещательного голоса. Председателем единодушно избрали Аденауэра, за которого высказались и социал-демократы, протащив в руководители рабочего комитета блестящего тюбингенского юриста, обаятельного человека и умелого переговорщика Карла Шмида (1896–1979). Предполагалось, что 72-летний Аденауэр, которого в СДПГ называли «старой перечницей», будет мирно подремывать в председательском кресле и не мешать работе собрания. Однако пока в комитете велись конфиденциальные дискуссии, Аденауэр активно встречался с военными губернаторами зон и журналистами, и, в результате, его стали воспринимать как главного представителя еще не родившегося государства.

После долгих дебатов, шедших в основном вокруг разграничения полномочий между землями и центром, особенно в том что касалось финансов, 8 мая 1949 г. Основной закон был принят. За него высказались 53 делегата, против — шесть представителей КПГ, Центра и Немецкой партии, а также шесть из восьми делегатов баварского ХСС. Земельные ландтаги быстро ратифицировали Основной закон. Бавария отвергла его как чересчур нейтралистский, однако обязалась уважать и соблюдать. После утверждения Основного закона военными губернаторами он был обнародован Парламентским советом 23 мая, а на следующий день вступил в силу. Так родилась парламентарно-демократическая Федеративная Республика Германия (а не «Германии», как неверно писалось и до сих пор иногда пишется в отечественной литературе, дабы подчеркнуть существование двух германских государств послевоенного периода).

Аналогичный процесс развернулся и в советской зоне. 6 декабря 1947 г. в Берлине собрался Немецкий народный конгресс из делегатов от всех политических партий и массовых организаций советской зоны. Он потребовал подготовки мирного договора и общегерманского правительства «из представителей всех демократических партий» и избрал Немецкий народный совет из 400 человек, среди которых 100 были из западных зон, почти все коммунисты. Конституционный комитет Совета под руководством Гротеволя выработал проект «конституции Германской Демократической Республики», действующей для всей страны. Третий Народный конгресс, делегаты которого были избраны населением 15 и 16 мая 1949 г. по единому списку, гарантировавшему СЕПГ контроль над конгрессом, хотя 3,5% голосов были поданы против, а 6,7% были объявлены недействительными, принял конституцию ГДР и избрал второй Народный совет. Совет 7 октября конституировался как временная Народная палата ГДР и поручил Отто Гротеволю сформировать правительство.

Завершился раскол Германии, ставший неизбежным из-за противоположности намерений западных держав и СССР. Обе стороны представляли себе единую Германию только в виде варианта своей собственной социально-политической системы. Что же касается ведущих западногерманских политиков, то у них не было настоящего выбора. Если они стремились обезопасить себя и народ от сталинизма и коммунизма и одновременно получить хотя бы минимум суверенитета, то им оставалась только одна возможность — сделать это под эгидой западных держав. Третьего дано не было.

Глава двадцатая. Время Конрада Аденауэра (1949–1963)

Облик эпохи

Создание ФРГ произошло главным образом по инициативе западных держав, прежде всего США, и не отвечало устремлениям немецких политиков в западных зонах. Когда Лондонская конференция шести стран Запада в 1948 г. приняла по настоянию США и Великобритании решение о слиянии трех западногерманских зон в единое государство «с правительственной ответственностью», то премьер-министры западных земель высказались против этого.

Первый период исторического развития ФРГ связан с правлением блока ХДС/ХСС во главе с Конрадом Аденауэром, который много лет определял внутреннюю и внешнюю политику страны. В ходе этого периода в экономике ФРГ происходило заметное оживление. В результате военных действий Западная Германия лишилась почти 12% своей промышленной мощи. В то же время в ходе войны ее производственные мощности выросли не менее чем на 15%. Даже если считать, что ущерб составил полные 12%, то окажется, что действительный уровень западногерманской индустрии к концу войны был все же выше довоенного. Хорошо осведомленная швейцарская газета «Журналь де Женев» в июле 1946 г. писала, что западногерманская индустрия имеет возможность в течение нескольких месяцев достичь промышленного уровня 1938 г., стоит только предоставить ей необходимую рабочую силу и сырье в нужном количестве. В рабочей силе недостатка не было, так как в экономическую жизнь включились миллионы переселенцев и беженцев. Роль стартовой помощи сыграли американские поставки по плану Маршалла и кредиты. К 1955 г. их общая сумма составила 3,9 млрд. долл. Если к этому добавить приостановку демонтажа немецких предприятий, то экономический взлет ФРГ становится вполне объяснимым.

В области внешней политики руководство ФРГ избрало курс на сближение с США и на западноевропейскую интеграцию. Откровенно прозападная ориентация Аденауэра (нарицательным для него стало прозвище «канцлер союзников») помогла ему уже через два месяца после вступления в силу Оккупационного статута добиться его ревизии в правовом отношении.

В 1954 г. был полностью отменен Оккупационный статут, на смену которого пришел Германский договор. В мае 1955 г. последовало вступление ФРГ в НАТО, а в сентябре состоялся первый визит Аденауэра в СССР, результатом которого стало установление дипломатических отношений между двумя странами и возвращение на родину последних немецких военнопленных.

Внутриэкономические и внешнеполитические успехи страны наряду с выдвижением руководством ХДС/ХСС крайне эффективных предвыборных лозунгов «Никаких экспериментов!» и «Благосостояние для всех!» фактически предопределили победу христианских демократов на парламентских выборах 1957 г. Получив 50,2% голосов (ХСС — 10,5%), христианские демократы впервые завоевали абсолютное большинство в бундестаге (правительственную коалицию, однако, сформировали с Немецкой партией).

В 1961 г., вступив в предвыборную борьбу под лозунгом «Аденауэр, Эрхард и команда», блок ХДС/ХСС вновь выиграл выборы, хотя и потерял почти 5% голосов избирателей. Сенсационным стал результат Свободной демократической партии, которая во главе со своим председателем Эрихом Менде получила 12,8% голосов.

Лидер СвДП еще в ходе предвыборной борьбы высказался за союз с блоком ХДС/ХСС, но не с Аденауэром, а с Эрхардом в качестве федерального канцлера. Поэтому Аденауэр, чей авторитет после строительства Берлинской стены заметно упал, вынужден был заранее согласиться с условием ограниченного по времени пребывания на посту руководителя государства.

Ввиду кризиса руководства и роста числа несогласных внутри ХДС с политикой бессменного председателя партии и канцлера 15 октября 1963 г. Аденауэр подал в отставку. На следующий день бундестаг избрал новым федеральным канцлером профессора экономики Людвига Эрхарда, до этого министра экономики и вице-канцлера.

Политическая система ФРГ

Основной закон ФРГ, состоявший из преамбулы, 11 разделов и переходных и заключительных положений, базировался на принципах республиканского и демократического устройства государства и его федеративного характера. На первое место в нем были поставлены классические права и свободы граждан, гарантированные государством.

Главой государства объявлялся федеральный президент, избираемый на пять лет специально собираемым для этого федеральным собранием. Учитывая горький опыт Веймарской республики, президенту были отведены представительские функции и роль посредника и третейского судьи, стоящего над повседневной политической борьбой отдельных партий.

Органом представительной и законодательной власти признавался бундестаг, избираемый сроком на четыре года всеобщим голосованием. Бундестаг выбирает федерального канцлера абсолютным большинством голосов, а канцлер по своему усмотрению формирует правительство и является его единственным членом, подотчетным парламенту. Бундестаг может вынести канцлеру конструктивный вотум недоверия, т. е. не просто свергнуть правительство, но обязательно выдвинуть канцлера, опирающегося на большинство депутатов и имеющего альтернативную программу. Это обеспечивает устойчивость кабинетов.

В политическую систему вошли также бундесрат — представительство отдельных земель, который защищает интересы земель и координирует их политику, и созданный в сентябре 1951 г. Федеральный конституционный суд, решения которого обязательны для всех других государственных органов, включая бундестаг. Суд следит за соблюдением законов, дает толкование новым законам и принимает решения по конституционным жалобам и деятельности политических партий, имея право запретить их за противозаконную деятельность.

Выборы в первый бундестаг ФРГ прошли 14 августа 1949 г. Победу на них одержал блок ХДС/ХСС, собравший 31,0% голосов и получивший 139 мест. Его главный соперник — СДПГ — набрала 29,2% голосов (131 мандат). Далее следовали СвДП (11,9% и 52 места) и КПГ (5,7%, 15 мест). По 17 депутатов провели в бундестаг Баварская и Немецкая партии, остальные места распределились между мелкими партиями.

Избирательная борьба шла вокруг экономического курса. СДПГ клеймила концепцию рыночного хозяйства Эрхарда, называя ее объявленной сверху классовой борьбой, и выступала за плановую экономику и социализацию основных отраслей тяжелой промышленности. Выступая на центральном предвыборном собрании ХДС в Гейдельберге, Аденауэр заявил, что речь идет о том, кем будет управляться Германия — христианами или социалистами, которые не смогут противостоять наступлению коммунизма. К тому же антиклерикальные выпады лидера СДПГ Шумахера отталкивали от партии католических рабочих в Северном Рейн-Вестфалии, а их голоса были решающими для исхода выборов.

После выборов Аденауэр договорился с либералами и Немецкой партией о создании коалиции. Пойти на союз с СДПГ он не захотел, поскольку избиратели отдали явное предпочтение социально-рыночному, а не плановому хозяйству. 12 сентября лидер СвДП Хейс был избран президентом ФРГ и предложил на пост канцлера Аденауэра. При выборах в бундестаге он получил 202 голоса из 402 и прошел с минимальным большинством в свой собственный голос. Впрочем, было бы странно, если бы Аденауэр не голосовал за себя.

Для западных держав пришел час уступить власть новому кабинету и ввести в действие Оккупационный статут, сохранявший за ними контроль за политикой ФРГ прежде всего на мировой арене (в кабинете первого канцлера не было даже поста министра иностранных дел), а также по главным экономическим вопросам — демонтаж, репарации, контроль над Руром.

Аденауэр же с самого начала стремился добиться большей самостоятельности для ФРГ. Символическим в этом отношении стала сама передача текста Оккупационного статута. Верховные комиссары принимали канцлера и некоторых его министров в своей резиденции в Петерсберге, стоя на красном ковре, чтобы подчеркнуть дистанцию, поскольку немцы не должны были на него ступать. Прекрасно зная это, Аденауэр, тем не менее, непринужденно встал на ковер и зачитал приветственное слово, выслушанное опешившими комиссарами с кисло-сладким выражением на лицах. В общем замешательстве текст самого статута вручить забыли и второпях сунули помощнику канцлера Герберту Бланкенхорну уже в гардеробе^[277]. Своим бесцеремонным поступком Аденауэр сразу дал понять, что ФРГ является не мальчиком на побегушках, а равноправным партнером Запада, на что и была направлена вся его внешняя политика.

«Экономическое чудо»

50-е гг. вошли в историю ФРГ как период «экономического чуда», отцом которого по праву считали Людвига Эрхарда, ставшего своеобразным «избирательным локомотивом» для ХДС под девизом «Благосостояние для всех!».

В ноябре 1949 г. промышленное производство достигло уровня 1936 г., а через год увеличилось еще на одну треть. По Петерсбергским соглашениям, 22 ноября 1949 г. был прекращен демонтаж предприятий. ФРГ получила доступ к управлению Руром, разрешение на строительство океанского торгового флота и включение в европейское сообщество. С 1 марта 1950 г. была окончательно отменена распределительная система. Но оставались и значительные проблемы. Число безработных в 1949 г. увеличилось вдвое и продолжало расти в 1950 г., достигнув 1869 млн. чел. (11% лиц наемного труда). Низкой оставалась зарплата, она редко превышала одну марку в час, а служащие были рады принести домой в конце месяца 300–400 марок. Положение во многом спасала дисциплинированность профсоюзов, не требующих резкого увеличения заработной платы, выросшей, тем не менее, к сер. 50-х гг. на 119%.

Вполне возможно, что рыночный эксперимент Эрхарда мог закончиться провалом, если бы не начавшаяся в 1950 г. Корейская война. Она породила поток заказов на машины, станки и оборудование тяжелой промышленности, которые не могла удовлетворить работавшая на войну американская индустрия. Но это могла сделать и сделала ФРГ с ее высокими производственными мощностями и огромным резервом дешевой и квалифицированной рабочей силы, значительную часть которой составляли беженцы и изгнанники. В 1950 г. производство выросло на 20%. К осени 1951 г. стабилизировались цены, вдвое увеличился экспорт, был достигнут позитивный торговый баланс. После тяжелых лет войны и разрухи население охватила жажда потребительства и «волна обжорства». Разве не было доказательством этого «экономического чуда» то, что в 1952 г. в дюссельдорфском ландтаге пришлось заменить поставленные там шесть лет назад кресла, ибо депутаты перестали в них вмещаться?

Все стремились внести свою лепту в экономический подъем, но не все получали за это равное вознаграждение. Да, в 50-е гг. удвоилась зарплата, но доходы самостоятельных хозяев выросли в три раза. Бедные, хотя далеко не все, стали богаче, но не настолько, как уже богатые до этого люди. Растущему уровню жизни не слишком отвечало ее качество. Жажда потребительства задавила духовные интересы. Кричащий американский образ жизни, над которым хорошо было иронизировать на пустой желудок, победно шествовал по Западной Германии. За 15 лет после окончания войны ФРГ совершила головокружительный рывок от «общества голода» к «обществу пресыщения» — поразительное достижение для страны, в которой, как предполагалось в 1945 г., разборка городских развалин должна была закончиться только к 1978 г.

Социальная политика

Катастрофические последствия войны заставляли уделять в 50-е гг. первостепенное внимание социальному аспекту рыночного хозяйства. Самой неотложной задачей из-за разрушений и наплыва переселенцев являлось решение жилищной проблемы. К 1952 г. в западных зонах было построено 470 тыс. квартир, но не хватало еще 4,8 млн. жилищ. В 50-е гг. в среднем ежегодно строилось около полумиллиона квартир, 70% которых составляло муниципальное жилье^[278]. Постепенно снимался контроль за ценами — на уголь в апреле 1954 г., на газ и воду — в январе 1959 г., хотя коммунальные власти отчаянно, руками и ногами отбивались от вхождения в рынок и требовали государственного регулирования этого сектора.

Особое внимание в социальной политике уделялось пострадавшим от войны людям — инвалидам, потерявшим кров изгнанникам и беженцам. На эти цели в 1948–1953 гг. было выделено 24 млрд. марок, а к 1981 г. общие затраты составили 104 млрд. марок. В августе 1952 г. был принят специальный закон о возмещении ущерба.

В 1951 г. социальные расходы составили 36,5% государственного бюджета, через четыре года они возросли до 42%: с 4,8 млрд. марок до 29,6 млрд. В 1955 г. примерно 20% населения получало социальные выплаты, поскольку около миллиона домашних хозяйств находились ниже официального порога бедности, имея доход в 130 марок в месяц. Это показывало, что социальная система ФРГ требовала реформирования, и одержавший вторую победу на парламентских выборах 1953 г. Аденауэр объявил о подготовке назревшей реформы.

При ее разработке выявились две концепции. СДПГ и Объединение немецких профсоюзов (ОНП) выступали за введение единой системы страхования для всех профессиональных групп, а экономические союзы предпринимателей настаивали на сохранении прежнего раздельного страхования в отдельных группах лиц наемного труда. Но до 1955 г. так и не появилось никакого конкретного проекта реформы. Со своей стороны, канцлер в преддверии выборов 1957 г. торопил с проведением реформы, хотя было уже ясно, что до выборов ее реализовать не удастся. Поэтому было принято решение ограничиться частичной пенсионной реформой, требующей безотлагательного решения. Ее суть состояла в так называемом договоре поколений, когда работающие вносили часть своей номинальной зарплаты в пенсионный фонд. Из этих платежей, размера среднего ежегодного заработка и взносов предпринимателей рассчитывался затем размер пенсии, названной динамичной, поскольку она зависела от заработка и стажа работы. Реформа начала действовать с мая 1957 г. Для рабочих пенсия увеличилась в среднем на 65%, для служащих — на 72%. Реформа существенно способствовала победе ХДС/ХСС на выборах в бундестаг в 1957 г., когда консерваторы, получив 50,2% голосов и 270 мест, впервые добились абсолютного большинства и далеко опередили СДПГ с ее 169 мандатами и 31,8% голосов избирателей. Была сформирована коалиция консерваторов и Немецкой партии, но в 1960 г. оба ее министра перешли в ХДС, а сама партия сошла с политической сцены.

Путь на Запад

Ревностный сторонник западной ориентации ФРГ Аденауэр воскресил кредо идеолога южногерманского либерализма 1-й пол. XIX в. Карла фон Роттека (1775–1840): «Лучше свобода без единства, чем единство без свободы». По Петерсбергским соглашениям Аденауэр признал международное управление Руром, рассматривая это как основу будущей западноевропейской интеграции. Такой шаг вызвал резкие нападки лидера оппозиционной СДПГ Шумахера, назвавшего Аденауэра «канцлером не немцев, а союзников». Желчный человек с ядовитым языком, Шумахер своими нападками на оккупационные власти и категорическими требованиями предоставить Германии самостоятельность вызвал негодование Запада, а его лидеры отвернулись от этого «надменного и слишком социалистического немца».

Аденаузр же принял разработанный в 1950 г. план французского министра иностранных дел Робера Шумана о создании западноевропейского Объединения угля и стали, более известного как Монтанунион. Канцлер был убежден, что союз преобразит не только экономические связи на европейском континенте, «но и весь образ мышления и политического чутья европейцев». Вторым важным шагом на пути к новому европейскому порядку он считал создание Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), фактическим инициатором которого был Черчилль, призвавший в августе 1950 г. к созданию единой европейской армии под общим командованием. Помимо прочего, этот план проистекал из стремления Запада держать под контролем будущую западногерманскую армию в рамках межнациональной военной организации. Но 30 августа 1954 г. французское Национальное собрание отказалось ратифицировать договор о создании ЕОС. Для канцлера это стало чувствительным ударом. Но Корейская война привела США к убеждению, что без немецкой армии невозможно защитить Западную Европу от экспансии коммунизма. Американцы усилили нажим на Францию. К этому времени, 26 мая 1952 г., был подписан Германский, или Боннский, договор, отменивший Оккупационный статут и предоставивший ФРГ государственный суверенитет.

Пытаясь предотвратить союз ФРГ с Западом, СССР в марте 1952 г. выступил со знаменитой «нотой Сталина», предлагавшей создание единого и нейтрального германского государства путем проведения свободных выборов под наблюдением четырех держав. Западные страны сразу отвергли советское предложение как уловку, имеющую целью помешать вхождению ФРГ в их военно-политическую структуру. Правительство Аденауэра безоговорочно последовало за ними, поскольку канцлер был убежден, что интеграция с Западом гораздо важнее, чем создание слабой единой Германии, нейтральный статус которой сделает ее беззащитной перед возможным вторжением с Востока. К тому же у Аденауэра, собственно говоря, не было выбора. Даже если бы он согласился с советской нотой, реализовать этот план не дали бы западные державы. Впрочем, дискуссии о возможности воссоединения Германии на основе предложений СССР не утихают до сих пор, поскольку действительные намерения Сталина и сегодня остаются не совсем ясными. Но были основания рассматривать ноту Кремля как тактический ход и стремление в последний момент воспрепятствовать интеграции ФРГ в систему западноевропейской безопасности, а затем — действовать по обстоятельствам.

5 мая 1955 г. вступили в силу Парижские соглашения, важнейшим из которых была договоренность о вхождении ФРГ в НАТО. Однако суверенитет ФРГ был все еще неполным. Иностранные войска продолжали оставаться на ее территории, и она не имела права обладать рядом видов стратегического оружия, включая ядерное. Хотя Франция высказывала опасения по этому поводу, Вашингтон настоял на своем, мотивируя это тем, что членство ФРГ в НАТО позволит держать ее под контролем, не страшась былой непредсказуемости немецкой политики. Опыт Версальского договора как раз показал, какой роковой ошибкой было отлучение Германии от западного сообщества.

Когда Черчилль в цюрихской речи 16 декабря 1946 г. ратовал за создание Соединенных Штатов Европы, которые должны основываться на партнерстве Франции и Германии, это казалось немыслимым. Но времена менялись. Вслед за Объединением угля и стали его участники в марте 1957 г. создали Европейское экономическое сообщество (ЕОС) и Евратом. Сближение стран Европы нашло символическое выражение, когда после заключения франко-германского договора о дружбе и сотрудничестве 22 января 1963 г. Аденауэр и президент Франции де Голль на полях Шампани, обильно политых кровью немецких и французских солдат, принимали совместный парад воинских частей своих стран.

В ответ на Парижские соглашения Москва и ее союзники, включая ГДР, создали свое военно-политическое объединение — Варшавский пакт. В июле 1955 г. на Женевской конференции четырех держав новый британский лидер Энтони Иден предложил план объединения Германии после проведения всеобщих свободных выборов. Но советский премьер Н.А. Булганин ответил, что после вступления ФРГ в НАТО не может быть и речи о «механическом объединении» двух германских государств и предложил строить отношения исходя из признания этого факта. В обеих Германиях это вызвало чувство глубокого разочарования.

Новые надежды связывались с первым и единственным визитом Аденауэра в Москву в сентябре того же года. Переговоры проходили очень напряженно. Был даже момент, когда Хрущёв и Аденауэр замахивались кулаками друг на друга.

СССР предложил установить между обеими странами нормальные дипломатические отношения. Хотя по «доктрине Халынтейна» ФРГ претендовала на единоличное представительство всех немцев и не поддерживала дипломатических отношений со странами, признающими ГДР, канцлер, учитывая общую ситуацию и настроения его соотечественников, ответил согласием. Взамен он потребовал возвращения еще остававшихся в СССР немецких военнопленных. Когда к лету 1956 г. последние из 10 тыс. уже потерявших надежду солдат возвратились на родину, это значительно подняло популярность Аденауэра.

Берлинский кризис

Во 2-й пол. 50-х гг. руководство ГДР настойчиво уговаривало советского лидера Н.С. Хрущёва предпринять перед западными державами демарш относительно статуса Западного Берлина, словно заноза торчавшего в центре восточногерманского государства. В ноябре 1958 г. германский вопрос и ситуация с Берлином вновь оказались в центре мировой политики.

27 ноября появилась советская нота с предложением в течение шести месяцев пересмотреть все прежние соглашения четырех держав относительно немецкой столицы и превратить Берлин, наподобие межвоенного Данцига, в «самостоятельную политическую единицу» со статусом «демилитаризованного вольного города». Во второй ноте Кремль предложил заключить мирный договор с двумя немецкими государствами, запрещавший им обладание ядерным оружием.

Одновременно полиция ГДР начала чинить препятствия западным транспортным средствам на их пути в Берлин. Первоначальная реакция Англии и США, утративших после запуска советского спутника Земли свою неуязвимость и военное превосходство, была сдержанно осторожной. Они выражали только неопределенную готовность к переговорам. В этой ситуации Аденауэр обратился за поддержкой к де Голлю, который вынашивал планы превращения Франции в самостоятельную ядерную державу и нуждался для этого в экономической помощи ФРГ. Это строительство своеобразной оси Бонн — Париж определило последнюю фазу аденауэровской внешней политики в 1958–1963 гг.

Отклонение странами НАТО советского ультиматума и возможность столкновения между двумя блоками привели к росту тревоги населения ГДР. В ноябре — декабре каждый день в Западный Берлин перебиралось более тысячи восточных немцев. В противовес советским нотам, грозившим новой берлинской блокадой, в ФРГ появились два плана, не исключавших априори возможности признания ГДР. Первый был выдвинут одиозным (из-за своего активного нацистского прошлого) статс-секретарем ведомства федерального канцлера Хансом Глобке (1898–1973). По плану Глобке, решительно отклонявшему демилитаризацию ФРГ, для Берлина такая возможность не исключалась. После переходного периода во всей Германии должны были состояться свободные выборы единого парламента как первого шага к объединению. Второй план, выдвинутый СДПГ, предусматривал создание в Центральной Европе зоны, свободной от ядерного оружия, и постепенное оформление конфедерации двух германских государств. Но политика западных держав, внушавшая Аденауэру опасения, что они за спиной и за счет Бонна смогут заключить сделку с СССР, направлялась на то, чтобы склонить Хрущёва к переговорам. В мае 1959 г. советская сторона дала согласие на созыв конференции министров иностранных дел, а это означало, что она может отказаться от своего жесткого ультиматума. Состоявшаяся летом в Женеве конференция четырех держав, на которой в качестве наблюдателей присутствовали и две немецкие делегации, закончилось фактическим признанием сложившегося положения и была прервана на неопределенное время.

СДПГ в оппозиции

После кончины 20 августа 1952 г. страстного лидера СДПГ Курта Шумахера, важной заслугой которого многие исследователи считают спасение западной части страны от тоталитарного коммунизма, в социал-демократической партии стало расти влияние более прагматичных политиков нового поколения. Уже на съезде партии в сентябре 1952 г. она смягчила свою социально-экономическую программу, признав не только возможность, но и желательность «настоящей конкуренции во всех подходящих для этого секторах экономики» и поощрения «мелкой и средней частной собственности». Фактически это означало отказ от прежнего курса «непримиримой оппозиции», говорившей «нет» любому предложению правительства.

Ускорить переориентацию партию заставило ее крупное поражение на выборах 1957 г. На съезде в Штутгарте в 1958 г. на треть было обновлено руководство, в котором появились такие лидеры, как Вилли Брандт (1913–1992), Гельмут Шмидт (1918 г. р.), Герберт Венер (1906–1990) и др. Поскольку СДПГ стремилась оказывать большее влияние на социально-экономический курс правительства, то от нее требовались значительная гибкость и готовность к компромиссам. В связи с этим в СДПГ развернулась дискуссия о новой программе, способной привлечь к себе не только рабочих, но и широкие слои населения. Новая программа, сменившая архаичную Гейдельбергскую программу 1925 г., была принята в ноябре 1959 г. на чрезвычайном съезде в Бад-Годесберге. Активнейшую роль сыграл при этом Венер, выразивший с трибуны бундестага принципиальное согласие социал-демократов с внешней политикой Аденауэра.

Годесбергская программа^[279] отказалась от основных положений марксизма, заменив их принципами свободы, справедливости и солидарности как новых целей партии. Вместо достижения социализма и замены капиталистических отношений плановой экономикой была провозглашена иная политическая задача — установление общественного контроля за экономической деятельностью. Решающим моментом для формирования позитивного отношения западногерманской общественности к программе стал отказ от принципа социализации. Было преодолено давнее противоречие немецкой социал-демократии между революционно-марксистскими целями и социал-реформистской практикой. СДПГ отказывалась от своего негативного отношения к церкви и признавала необходимость защиты своего отечества. Такой подход привлекал на сторону партии, в которой значительную часть составляли образованные слои, широкие круги общества, тем самым партия утрачивала свой классовый характер. Из партии рабочих она становилась партией народа. Принятие Годесбергской программы имело еще одно важное значение — СДПГ стала партией, способной к компромиссам и к созданию коалиций с другими политическими силами.

Проблемы авторитарного канцлерства

Триумф Аденауэра на выборах 1957 г. стал высшей точкой его политической карьеры. Но произошло это в момент, когда были выполнены задачи восстановления и надо было ставить новые цели. Однако канцлер, основное внимание которого занимали внешнеполитические проблемы, не выдвигал никаких новых внутренних ориентиров. В руководстве ХДС стали осторожно поговаривать, что 80-летнему Аденауэру пора уступить место более молодому политику. Но его длительное пребывание у власти создавало, с другой стороны, ощущение стабильности и преемственности. Возник своего рода парадокс. Все больше политиков ХДС стали проявлять недовольство авторитарным стилем правления канцлера, его мелочными и ядовитыми нападками на оппонентов, безразличием к сомнительному политическому прошлому многих его сотрудников, в частности Глобке. Тем не менее в эпоху Аденауэра немцы приучились к демократии и был принят Основной закон, запрещавший призывы к насильственному изменению демократического строя, а значит, и деятельность партий, нарушавших этот закон.

Летом 1959 г. Аденауэр начал подбирать себе преемника, но столько раз менял свои решения, что это стало вызывать раздражение в ХДС. Поколебавшись, он отверг кандидатуру популярного Эрхарда и даже пытался всячески опорочить его в глазах ведущих функционеров ХДС. Правда, Аденауэр не без оснований сомневался в том, что превосходный экономист окажется столь же умелым политиком. Да и внешняя силовая политика Аденауэра после Суэцкого и венгерского кризисов 1956 г. обнаружила, что ее жесткость стала бесперспективной.

В преддверии выборов 1961 г. новый лидер СвДП Эрих Менде выдвинул условием участия его партии в коалиции с ХДС,если лидером ее будет не Аденауэр. Это условие показало фактическую роль либеральной партии, зачастую балансирующей на роковой грани в 5%. В ситуации, когда ни одна из ведущих партий не могла получить абсолютного большинства, роль СвДП именно как партнера по коалиции становилась особенно весомой и либералы могли выдвигать свои условия. Это положение метко отобразила карикатура в гамбургском журнале «Шпигель», самом авторитетном общественно-политическом журнале ФРГ. Карикатура изображала двух грустных львов, символизирующих ХДС/ХСС и СДПГ, которые сидят в запертых клетках. Между клетками бойко приплясывает шустрая обезьянка с надписью «СвДП» на животе и приговаривает, размахивая ключами: «Кому захочу, тому и открою».

На выборах 17 сентября блок ХДС/ХСС получил голоса 14,4 млн. избирателей (45,4% голосов), СДПГ — 11,3 млн. (36,2%), СвДП — 4 млн. (12,8%). Репутации Аденауэра повредил тот факт, что, когда в разгар избирательной кампании 13 августа 1961 г. появилась Берлинская стена, он не поехал в Западный Берлин, — в отличие от кандидата СДПГ Вилли Брандта, сразу же туда помчавшегося, чтобы подбодрить и воодушевить жителей, бургомистром которых он был прежде. Но теперь пришло время выполнять коалиционное соглашение с либералами, по которому Аденауэр пообещал уйти в середине срока, чтобы дать своему преемнику время для подготовки к выборам 1965 г.

Но политическая кончина Аденауэра пришла раньше. В ночь с 26 на 27 октября 1962 г. полиция заняла редакцию «Шпигеля», якобы разгласившего в статье о маневрах НАТО государственные секреты, касающиеся плохой подготовки бундесвера^[280]. Канцлер по этому поводу заявил в бундестаге, что «в нашей стране бездна государственной измены», и взял под защиту министра обороны Франца Йозефа Штрауса (1915–1988), бывшего одновременно и лидером баварского ХСС, замешанного в этой неблаговидной акции. Хотя Штраус был вынужден все-таки уйти в отставку, общественное доверие к государственной власти оказалось весьма поколебленным. По всей стране прошли многочисленные стихийные демонстрации с протестом против подавления свободы прессы. Следствием явился правительственный кризис, улаженный только после возвращения министров от СвДП в кабинет. На этой минорной ноте заканчивалась эра Аденауэра, покинувшего свой пост 15 октября 1963 г. С его уходом по сути завершилась и первая послевоенная эпоха истории ФРГ.

Глава двадцать первая. «Лучшее государство в немецкой истории» (1963–1989)

Облик эпохи

На съезде ХДС в марте 1965 г. Л. Эрхард заявил, что ФРГ близко в своем движении к «сформированному обществу», которое «не должно состоять из борющихся групп и классов, добивающихся своих целей в ущерб друг другу». Картина, которую он рисовал, представляла собой кальку с американской модели «общества всеобщего благоденствия». Эта умелая социальная риторика, а также личность самого Эрхарда позволили христианским демократам несколько улучшить свои позиции на парламентских выборах 1965 г. (47,6%) и вновь сформировать правительство в коалиции со СвДП.

В 1966–1967 гг. в ФРГ разразился первый после войны экономический кризис, охвативший почти все отрасли промышленности. С июля по декабрь 1966 г. безработица в стране выросла более чем в три раза, достигнув 400 тыс. чел. Кризис развеял иллюзии о «сформированном обществе» как о результате «экономического чуда» и повлек за собой кризис политический. Чтобы размежеваться с политикой ХДС/ХСС, министры от СвДП ушли осенью 1966 г. в отставку. В ноябре блок ХДС/ХСС выдвинул нового кандидата на пост канцлера — Курта Георга Кизингера. 1 декабря 1966 г. он сформировал новое правительство. Это была «большая коалиция» — коалиция с СДПГ. Практически все ключевые посты в новом коалиционном правительстве оказались в руках социал-демократов. Христианские демократы ушли в оппозицию. В сентябре 1969 г. к власти пришел блок СДПГ— СвДП, а 21 октября канцлером ФРГ впервые стал социал-демократ Вилли Брандт.

В 1973–1974 гг. вследствие резкого подорожания мировых цен на нефть ФРГ вступила в полосу экономического и энергетического кризиса. Падение производства охватило все отрасли промышленности. Число безработных превысило 500 тыс. чел., а в последующие годы не снижалось ниже отметки в 1 млн. чел. Выросло количество лиц, несогласных с политикой правительства. Более того, весной 1974 г. личный референт В. Брандта Гюнтер Гийом был разоблачен как агент разведки ГДР. В этих условиях канцлер ФРГ вынужден был подать в отставку.

16 мая 1974 г. бундестаг избрал Гельмута Шмидта новым канцлером ФРГ. При кабинетах Шмидта продолжился рост международного авторитета ФРГ и наращивание ее экономической мощи. Энергичный и прагматичный, а порой и жесткий, Г. Шмидт представлял центристское крыло СДПГ. При нем широкое распространение получил лозунг «Модель — Германия», который должен был служить поднятию престижа ФРГ как внутри страны, так и за рубежом. Выйдя из экономического кризиса без больших потерь, Федеративная Республика начала быстро наращивать темпы экономической и политической экспансии в другие регионы мира. Именно в этот период Федеративная Республика становится полноправным участником «семерки», а также мотором западноевропейской интеграции.

Поражение блока ХДС/ХСС на досрочных парламентских выборах вынудило оппозицию серьезно пересмотреть свою стратегию и тактику, но прежде всего обновить руководство, которое не справилось с новой ролью партии в оппозиции. В июне 1973 г. Р. Барцель был вынужден передать пост председателя ХДС премьер-министру земли Рейнланд-Пфальц Гельмуту Колю. Генеральным секретарем партии стал бывший высокопоставленный менеджер концерна «Хенкель», профессор Курт Биденкопф. Они приступили к разработке новой долгосрочной стратегии. Число членов ХДС удвоилось, достигнув 600 тыс. чел. Усилила свою деятельность в поддержку демохристиан и церковь.

В связи с разногласиями в правительстве по вопросу о преодолении экономических трудностей и борьбе с безработицей в сентябре 1982 г. СвДП разорвала коалицию с социал-демократами, и 1 октября в результате вынесения Гельмуту Шмидту конструктивного вотума недоверия канцлером ФРГ был избран Гельмут Коль, который сформировал коалиционное правительство ХДС/ХСС — СвДП.

Правящая христианско-либеральная коалиция во главе с канцлером Г. Колем, который провозгласил себя «политическим наследником Аденауэра», во внутренней политике выдвинула на передний план идею сильного государства. Определяющее значение получила идеология неоконсерватизма. Недовольство людей условиями жизни и их ностальгия по прошлому побудили неоконсерваторов взять на вооружение стиль «ретро», и они не без успеха доказывали преимущество старых испытанных форм и методов управления для решения современных актуальных проблем.

В период деятельности правительства христианско-либеральной коалиции в стране удалось стабилизировать внутриэкономическую ситуацию и за счет поощрения деятельности мелких и средних предприятий вывести ФРГ на первые позиции в мире по важнейшим экономическим показателям.

В предвыборную борьбу 1987 г. христианские демократы вступили с лозунгом «Так держать, Германия!». Выбор этого лозунга, выдвинутого на съезде ХДС 7–8 октября 1986 г. в Майнце, был не случаен. Реальные доходы населения в 1986 г. выросли на 5%. Страна вышла в конце года на первое место в мире по экспорту. Все это ставилось в заслугу стратегии партии. Блок ХДС/ХСС победил, но позиции его ослабли.

События в ГДР лета — осени 1989 г. объективно и вместе с тем внезапно поставили в повестку дня вопрос о необходимости решения германского вопроса.

От Аденауэра к Эрхарду

Разразившийся в октябре 1962 г. Карибский кризис, поставивший мир на грань термоядерной катастрофы, завершился компромиссом, ознаменовавшим начало постепенного перехода от «холодной войны» к политике разрядки. Это застигло врасплох политиков ФРГ. Казалось, теперь никто на Западе не интересовался больше германскими проблемами. Если ФРГ хотела придерживаться прежнего курса конфронтации, то рисковала очутиться в изоляции.

В 1963–1964 гг. в Польше, Румынии, Венгрии и Болгарии появились торговые миссии ФРГ. Хотя с этим шагом не связывалось установление дипломатических отношений, он означал эрозию «доктрины Хальштейна». По мнению министра иностранных дел ФРГ Герхарда Шрёдера (1910–1989), улучшение отношений с восточноевропейскими странами должно было послужить средством давления на ГДР, но эти расчеты не оправдались. Впрочем, внешняя политика отнюдь не являлась коньком канцлера Эрхарда. Его популярность определялась успехами экономического развития ФРГ. В 1965 г. он выиграл парламентские выборы, получив даже больше голосов, чем Аденауэр на предыдущих выборах. В этом году объем промышленного производства ФРГ увеличился на 5,5%, а безработица сократилась до 0,7%. Но, с другой стороны, на 3,1% возросла и стоимость жизни.

Во время своего канцлерства Эрхард выдвинул недооцененную в то время концепцию «сформированного общества», которое основано «на сотрудничестве всех групп и интересов» и в котором выше всего ставится «благосостояние для всех». Сформированное общество базируется на добровольном и осознанном сотрудничестве, а в его основе лежат демократические принципы. Однако с сер. 60-х гг. темпы экономического роста снизились. С одной стороны, в этом не было ничего удивительного. Никакой бурный подъем не может продолжаться бесконечно. Эрхарду не повезло в другом. Это был первый ощутимый спад производства в истории ФРГ. В 1967 г. не было никакого экономического прироста, а безработица достигла скандального тогда уровня — 2,1% занятых, или около полумиллиона человек. К тому же, конкуренция со стороны тогда весьма дешевой нефти вызвала первый серьезный кризис в угольной промышленности. В довершение всего на выборах в Гессене в ландтаг прошла праворадикальная Национал — демократическая партия, собравшая 7,9% голосов избирателей этой земли, всегда считавшейся «розовой». Встревоженная общественность заговорила о крахе второй немецкой демократии по аналогии с Веймарской республикой. Впрочем, у западногерманских неонацистов на этот раз не было такого лидера как Гитлер.

Замедление темпов роста было вызвано прежде всего сокращением темпов прироста внутреннего промышленного потребления. Да и правительство проводило политику, приводящую к снижению инвестиционной конъюнктуры. Но уровень жизни оставался очень высоким. Положение на рынке труда, несмотря на снизившиеся темпы роста, даже улучшалось. Устойчиво развивалось также сельское хозяйство.

Во внешней политике Эрхарду достался груз нерешенных проблем, главными из которых были взаимоотношения с США и Францией, позиция относительно ЕЭС и НАТО, «восточный вопрос» (включавший в себя проблемы отношений с Советским Союзом и воссоединения Германии). Эрхард считал возможным и необходимым не только экономическое, но и политическое объединение Европы. В 1964 г. правительство ФРГ выступило с новой инициативой в области политической интеграции и представило своим партнерам по «Общему рынку» проект поэтапного создания политического союза, который предусматривал уже на предварительном этапе широкую координацию внешней и военной политики стран ЕЭС. Эрхард приветствовал подписание в 1963 г. договора о прекращении ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой. Но в целом политика нового кабинета по-прежнему базировалась на принципе атлантической солидарности. Камнем преткновения в отношениях с Советским Союзом оставались признание ГДР и проблема Западного Берлина.

В условиях кризиса обострились разногласия по поводу бюджета на 1967 г., сверстанного с дефицитом в 4 млрд. марок. В конце октября министры от СвДП вышли из кабинета. Ведущие либеральные политики стали прощупывать почву для коалиции с СДПГ. А еще раньше, в июле 1966 г., ХДС проиграл выборы в самой населенной западногерманской земле — Северной Рейн-Вестфалии. Простодушный и неискушенный в интригах Эрхард апатично наблюдал за подготовкой своего свержения. 10 ноября фракция ХДС/ХСС в бундестаге выдвинула кандидатом в канцлеры премьера земли Баден-Вюртемберг Курта Георга Кизингера (1904–1988), с которым уже наладили контакты и социал-демократы. Эрхарду не оставалось ничего другого, кроме как подать в отставку.

«Большая коалиция»

Возможность создания коалиции демохристиан и социал-демократов имелась уже в ноябре 1962 г. во время скандала со «Шпигелем», когда либералы покинули кабинет. Тогда этому категорически воспротивился Аденауэр. Но спустя четыре года возможность создания «большой коалиции» воплотилась в реальность. 1 декабря 1966 г. бундестаг избрал канцлером Кизингера, единственного в истории ФРГ главы правительства, за которым тянулась тень былого членства в НСДАЛ. Но это не доказывало его приверженности нацистским убеждениям: будучи с 1940 г. руководителем отдела радиопропаганды в МИДе, он был обязан состоять в партии, за что и провел 18 месяцев в лагере после капитуляции рейха.

В правительство «большой коалиции» вошли десять министров от ХДС/ХСС и девять от СДПГ. Пост вице-канцлера и министра иностранных дел занял Вилли Брандт. Между министрами от разных партий, естественно, возникали трения, но «король красноречия» Кизингер прекрасно выполнял роль буфера. К тому же министр экономики Карл Шиллер (СДПГ) и министр финансов Штраус (ХСС), прозванные «тонкий и толстый», настолько поладили между собой, что составили необычайно эффективный тандем. Оппозиция, имевшая в бундестаге всего 50 мест, не могла противостоять правительственному большинству в 446 депутатов.

Главной задачей коалиции являлось преодоление экономического спада, бюджетного дефицита и возросшей безработицы. Ее экономическую стратегию выразил Шиллер: «Конкуренция — насколько возможно, планирование — насколько необходимо»^[281]. Он же изложил и концепцию «глобального регулирования» экономики государством, которая базировалась на рецепте британского экономиста Джона Кейнса (1883–1946) оживления экономики прежде всего финансовыми рычагами. В принятом 8 июня 1967 г. законе о стабилизации была изложена концепция программирования экономики. Закон базировался на принципах стабильности цен, высокого уровня занятости и уравновешенного платежного баланса. Для обеспечения этих принципов была введена «концертированная (согласованная) акция», по которой представители государства, профсоюзов и предпринимателей договаривались в ходе дискуссии о размере зарплаты. Речь шла о достижении «социальной симметрии» — еще одно словесное изобретение богатого воображения Шиллера. Фактически же профсоюзы должны были сдерживать рост зарплаты, чтобы способствовать повышению прибыли предпринимателей, а значит — и их инвестиционной активности.

В результате антикризисных мер правительства наиболее пострадавшие отрасли — металлургия, строительство, электротехническая промышленность — получили государственные субсидии. Истратив на оживление экономики 12,5 млрд. марок, правительство пожинало плоды: с 1968 г. начался хозяйственный подъем, а безработица снизилась до 323 тыс. чел. (1,5%).

Были приняты также программы развития образования и науки, либерализовано уголовное законодательство. Во внешней политике особых сдвигов не произошло. Правда, были установлены дипломатические отношения с Румынией и Югославией, а сам канцлер начал отвечать на беспрестанные послания главы правительства ГДР Вилли Штофа, а не выбрасывать их в мусорную корзину, хотя упорно именовал ГДР «феноменом». Кизингер уделял также большое внимание развитию культуры, стремясь сделать небольшие города маленькими центрами культуры.

«Большая коалиция» могла и должна была быть правительством только на переходный период. Уже во время подготовки к выборам 1969 г. потенциал сотрудничества обеих правящих партий практически оказался исчерпанным. Когда 5 мая 1969 г. федеральным президентом был избран социал-демократ, министр юстиции Густав Хайнеман (1899–1976), то вместе с СДПГ за него голосовали и либералы, показавшие тем самым готовность к сотрудничеству. На политическом горизонте ФРГ стала вырисовываться новая ситуация.

Проблема чрезвычайного законодательства

В Основном законе ФРГ не было специальных положений на случай возникновения в стране чрезвычайной ситуации, поскольку после веймарского опыта имелись обоснованные опасения, что государство может злоупотребить властью. Но после отмены Оккупационного статута, предоставлявшего в случае необходимости чрезвычайные полномочия западным союзникам, возникла необходимость принятия собственного немецкого закона, чтобы в любом случае сохранить дееспособность демократической системы, а значит — ограничить некоторые конституционные права. Против этого резко выступили многие интеллектуалы, профсоюзы, а прежде всего — школьники и студенты. Для многих из них стало шоком принятие в мае 1968 г. бундестагом закона о чрезвычайном положении. В условиях, когда в бундестаге не было значительной оппозиции, протест выплеснулся за его стены и получил форму внепарламентской оппозиции (АПО). Началась она со студенческих протестов против «профессорских университетов» и с лозунга «Под мантиями — тысячелетняя затхлость». Протест против диктатур всякого рода выразился во время визита иранского шаха в Берлин 2 июня 1967 г. В уличных стычках от пули полицейского случайно погиб студент Бенно Онезорг. Это вызвало волну студенческих беспорядков во всех университетских городах ФРГ. Второй вал пришелся на весну 1968 г., когда 11 апреля в Западном Берлине молодой рабочий несколькими выстрелами тяжело ранил студенческого вожака Руди Дучке. Вооруженные бутылками с зажигательной смесью и камнями студенты попытались разгромить дом издательства короля бульварной прессы Акселя Шпрингера. В итоге два человека погибли, более 400 получили ранения. 11 мая тридцатитысячная демонстрация блокировала здание бундестага. Демонстранты требовали сломать «заскорузлые структуры» и сокрушить либеральную демократию как «повседневный фашизм». Но из этих искр возмущения не вспыхнуло большого пожара. Рабочие отнеслись к студенческим волнениям как к выходкам избалованных и аморальных юнцов. АПО быстро раздробилась на мелкие группы, часть из которых примкнула затем к альтернативным движениям, а часть ушла в террористическое подполье. Но результатом стало общее изменение политического климата ФРГ.

Социал-либеральная коалиция

В 1968 г. либеральную СвДП возглавил новый лидер — Вальтер Шеель. Под его руководством партия полевела и приобрела более социальный и прогрессивный имидж, а ее консервативное крыло заметно попритихло. На выборах 28 сентября 1969 г. ХДС/ХСС получил 46,1% голосов (242 депутата), СДПГ — 42,7 (224 места), либералы — 5,8% (30 мест). 21 октября Брандт был избран четвертым канцлером ФРГ, Шеель стал вице-канцлером и министром иностранных дел. Впервые с 1930 г. главой кабинета вновь стал социал-демократ.

Новая коалиция пришла к власти под лозунгом «Отважиться на расширение демократии!». Новые формы участия граждан в общественно-политической жизни, обновление законодательства и государственных институтов должны были повысить доверие к демократии, особенно у критически настроенной молодежи. А это значило — проведение реформ во всех сферах жизни общества. Был принят новый закон о предприятиях, расширивший права трудящихся. Производственные советы появились на всех фирмах, где работало более пяти человек. В их состав вводился и представитель молодых рабочих. С 1 июля 1976 г. на тех 500 предприятиях, на которых было занято более 2 тыс. чел., представители рабочих в производственном совете, создаваемом на паритетной основе, могли участвовать в принятии решений любого рода. При патовой ситуации нейтральный председатель совета имел два голоса.

В 1970 г. был принят закон о «перераспределении собственности», по которому отчисляемая в фонд накопления инвестиционная зарплата увеличивалась вдвое — до 624 марок. Рабочие получали именные сертификаты на постепенно растущую сумму, блокированную на срок не менее пяти лет. За короткое время эти фонды охватили 16 млн. чел.

Самым большим проектом социал-либеральной эры стала реформа образования. Вводились система стипендий и бесплатного посещения занятий в вузах. В результате, в 1969–1970 гг. число студентов из рабочих семей выросло с 7 до 14%. Однако многие программы так и остались нереализованными, поскольку в некоторых землях по традиции встречали в штыки любую «реформу сверху» и ревниво оберегали свои прерогативы от покушений из Бонна. Кроме того, против реформ активно выступали консерваторы.

Восточная политика

В первом правительственном заявлении социал-либеральной коалиции содержалось необычайное упоминание о «двух германских государствах». Вряд ли можно было отчетливее сформулировать отход от аденауэровской «политики силы» и непризнания ГДР, хотя в словах Брандта не было намека на международно-правовое признание ГДР. Кроме того, если в Германии и существуют два немецких государства, то это еще не значит, что они являются заграницей друг для друга. Канцлер подчеркнул, что стоит испробовать все средства, чтобы два германских государства, вместо того чтобы «жить друг около друга», попробовали «жить друг с другом».

Первые осторожные шаги к сближению начались еще во время «большой коалиции», теперь они были продолжены. К этому времени стало ясно, что границу по Одеру — Нейсе можно признавать или отклонять, но она стала реальностью, которую вряд ли можно изменить, тем более в обстановке международной разрядки. Тем не менее со стороны Брандта и Шееля это был мужественный шаг. Но он мог получить признание, только если бы и другая сторона признала реальность того, что сложилось в Центральной Европе. Западный Берлин все еще оставался на карте Европы горячей точкой. Любое западногерманское мероприятие на его территории немедленно вызывало протесты ГДР и усиление мелочных придирок на трассах между ФРГ и Берлином. Не было и никакого урегулированного порядка поездок частных лиц.

В январе 1970 г. начались советско-западногерманские переговоры о заключении договора о добрососедских отношениях. Выявились различные подходы к проблеме послевоенных границ. Москва стремилась окончательно закрепить сложившееся положение, Бонн пытался оставить возможность их будущего изменения, разумеется, мирным путем. После сложных и подчас грозивших провалом переговоров 12 августа Брандт и Шеель подписали в Москве договор о признании нерушимости послевоенных границ и отказе от применения силы. Через 15 лет после трудной московской миссии Аденауэра вновь в центре внимания коммунистического мира оказался германский канцлер. Но на этот раз речь шла не только о примирении, но и о сотрудничестве, в том числе и в экономической сфере, особенно интересующей немецких промышленников. Отказываясь от насильственного изменения границ, ФРГ, тем не менее, не отказывалась от принципиальной возможности их мирной ревизии и от тезиса единой немецкой нации, которая рано или поздно «свободным волеизъявлением восстановит свое единство».

7 декабря 1970 г. аналогичный по смыслу договор был подписан в Варшаве. В нем также содержалась формула о «неприкосновенности», но не об «окончательности» границы по Одеру — Нейсе, и отказ от территориальных претензий. В Варшаве переговоры проходили еще труднее, чем в Москве. В частности, только в 1975 г. после предоставления Польше миллиардного кредита удалось добиться положительного сдвига в переселении оттуда желающих выехать этнических немцев.

Завершением восточных соглашений явилось подписание договора с Чехословакией 11 декабря 1973 г. Здесь камнем преткновения стало Мюнхенское соглашение 1938 г. Прага требовала признать его «недействительным с самого начала». Западногерманская сторона указывала, что такая формула вызовет поток материальных исков в немецкие суды и что соглашение было подписано также западными державами, которые, следовательно, должны участвовать и в его аннулировании. Но после отказа Чехословакии от возмещения материального ущерба от потери Судет Пражский договор был подписан.

3 сентября 1971 г. четыре державы подписали между собой соглашение по Берлину, которого требовал Шеель накануне заключения Московского договора. По этому соглашению, СССР впервые признал особые отношения Западного Берлина с ФРГ, поскольку в противном случае бундестаг скорее всего отказался бы от ратификации восточных договоров.

Во время заключения договора с Польшей произошло удивительное событие. Не чуждый театральным эффектам Вилли Брандт, который как эмигрант не мог иметь ничего общего с нацизмом, опустился в Варшаве на колени перед памятником погибшим повстанцам варшавского гетто. В октябре 1971 г. Брандту была присуждена Нобелевская премия мира.

Параллельно с подготовкой восточных договоров начались переговоры между ФРГ и ГДР. 19 марта и 21 мая 1970 г. Брандт и Штоф встречались в Эрфурте и Касселе для обсуждения нормализации отношений. Примечательной была сама атмосфера этих встреч, первых после 1947 г. Если эрфуртцы, опрокинув даже полицейские заслоны, горячо приветствовали боннского канцлера, то в Касселе правые экстремисты попытались сорвать встречу, размахивая оскорбительными плакатами. В целом обе встречи не принесли особых результатов. Но изложенные Брандтом в Касселе 20 пунктов постепенной нормализации отношений легли в основу подписанного 21 декабря 1972 г. «Договора об основах отношений». В нем была зафиксирована формула о двух германских государствах, отношения между которыми должны строиться на основе равноправия и отказа от применения силы. Было достигнуто также соглашение об обмене постоянными представительствами в Бонне и Восточном Берлине, хотя ГДР вначале настаивала на обмене настоящими посольствами. Как и в Москве, правительство ФРГ приложило к договору письмо о сохранении единства немецкой нации и ее права на свободное самоопределение. Бавария подала на договор жалобу, считая его неконституционным, но 31 июля 1973 г. Федеральный конституционный суд в Карлсруэ отклонил ее, не усмотрев в договоре никаких нарушений Конституции ФРГ. Но суд указал также на то, что до заключения мирного договора ответственность за Германию как целое лежит на четырех державах.

Оппозиция консерваторов

После 20-ти лет пребывания у власти блок ХДС/ХСС оказался совершенно не готов к роли оппозиции. Свои надежды ХДС связывал с новым председателем, интеллигентным и острым на язык Райнером Барцелем, которому можно было смело поручить самые деликатные миссии. ХДС рассчитывал также на перебежчиков из правого крыла СвДП, которые были в состоянии взорвать хилое правительственное большинство в 12 голосов. Но операция смещения Брандта могла бы выглядеть законной процедурой только при соответствующем настроении общественности. Такую возможность предоставили восточные договора. Разумеется, оппозиция не возражала против них как таковых, как и против политики разрядки. Но она твердила, что, если бы переговоры вело правительство ХДС/ХСС, оно добилось бы гораздо большего и не согласилось бы с фактическим признанием окончательности восточных границ, поскольку СССР и Польша вкладывают в них именно такой смысл. Часть консервативных политиков была настроена более решительно и рассматривала закрепление статус-кво как капитуляцию перед коммунистическим монстром, с которым вообще невозможно вступать в переговоры.

Осенью 1970 г. фракцию СвДП покинули ее бывший председатель Менде с двумя своими сторонниками — X. Штарке и 3. Цогльманом. В начале 1972 г. у кабинета Брандта — Шееля осталось большинство всего в четыре голоса. 23 апреля ХДС одержал полную победу (52,9% голосов) на выборах в ландтаг Баден-Вюртемберга, а через несколько дней из СДПГ вышли два депутата и правительственное большинство растаяло до двух призрачных голосов. Барцель же сообщил, что заручился поддержкой еще нескольких свободных демократов и смело может рассчитывать на кресло канцлера. 27 апреля фракция ХДС/ХСС внесла вотум о недоверии правительству. Сияющий Барцель уже готовился принимать поздравления, как вдруг поползли слухи, что Брандт удержался. Официальные результаты показали, что за Барцеля проголосовало 247 депутатов, а значит, ему не хватило двух голосов. Почти все депутаты от социал-либеральной коалиции бойкотировали голосование, чтобы затруднить «ренегатам» путь к урнам. Следовательно, по крайней мере два депутата из собственной фракции Барцеля высказались против него. В начале 1973 г. бывший депутат от ХДС Юлиус Штейнер признался, что получил 50 тыс. марок от ближайшего сотрудника, Венера Карла Винанда, за свой голос против Барцеля. Самое пикантное во всей этой до конца не выясненной истории состояло в том, что Винанд был агентом органов госбезопасности ГДР, снабдившей его деньгами для подкупа, чтобы спасти Брандта и ратифицировать восточные договора^[282]. Но бундестаг остался недееспособным, и были назначены внеочередные выборы на 19 ноября 1972 г.

Предвыборная кампания носила ожесточенный характер. Правительству весьма помогло опубликование 8 ноября текста договора с ГДР, который многие посчитали первым шагом к объединению. В результате СДПГ добилась наилучшего результата, получив 45,8% голосов (230 мест). Продвинулись вперед и либералы (8,4%, 41 мандат). ХДС/ХСС потерпел поражение (44,9% голосов и 225 мест) и вновь уселся на скамью оппозиции. Несчастливого Барцеля на посту лидера ХДС в июне 1973 г. сменил премьер Рейнланд-Пфальца 43-летний Гельмут Коль, новая надежда демохристиан.

Но Вилли Брандт после блестящей победы истощил свои моральные и физические силы. Любитель хорошего вина и хорошеньких женщин устал от бремени власти и потерял контроль и над кабинетом, и над самим собой. Поэтому, когда в апреле 1974 г. один из его ближайших сотрудников Гюнтер Гийом был разоблачен как агент Штази, а оппозиция потребовала самого тщательного расследования, то Брандт взял ответственность на себя и 6 мая подал президенту прошение об отставке. 16 мая новым канцлером был избран эрудированный интеллигент и опытный прагматичный экономист Гельмут Шмидт (1918 г. р.), человек долга, не терпевший никакой «идеологической болтовни».

Нефтяной кризис

В конце 1973 г. в ФРГ можно было наблюдать странную картину. Пустые автобаны, выключенное отопление в квартирах, погасшая реклама. Это стало следствием нефтяного кризиса в одночасье поразившего и парализовавшего западные страны. В дни четвертой арабо-израильской войны в октябре 1973 г. арабские импортеры нефти впервые использовали нефть как политическое оружие. В результате, в индустриально развитых странах разразился кризис, напоминавший зловещий 1929 г.

Подскочившая в три раза цена на нефть повлекла за собой и общее подорожание. Рост производства в 1974 г. застыл на уровне 0,4%, а в 1975 г. снизился на 3,4%. Достигшая 7% инфляция установила послевоенный рекорд. Число безработных перевалило за миллион, или за 5%. Требующая денег политика реформ проделала в бюджете огромные дыры. Это в свою очередь повлекло рост государственного долга, подскочившего с 45 млрд. марок в 1969 г. до 300 млрд. в 1982 г. Угрожающе раздвигались ножницы между государственным долгом и ростом производства.

Хотя кризис уже был в полном разгаре, профсоюзы потребовали повышения заработной платы на 11% и добились своего, а это стало личным поражением Брандта. Пришедший ему на смену Шмидт, жесткий стиль руководства которого вызывал недовольство многих людей^[283], уже знал, что обнародованные в 1969 г. реформаторские программы превышают возможности государства и являются социальной утопией. А в 1972 г. он навлек на себя бурю критики, заявив, что 5% инфляции лучше, чем 5% безработицы. В своем правительственном заявлении Шмидт объявил о коррекции курса кабинета, прежде всего в области уже непомерных социальных расходов. Благодаря этому в бюджете 1976 г. удалось сэкономить 13 млрд. марок, а в бюджете 1977 г. — уже 33 млрд. Но расплачиваться за эту экономию в основном приходилось трудящимся.

В июле 1974 г. Вальтер Шеель был избран президентом ФРГ. Его преемником по партии и министерству иностранных дел стал 47-летний Ханс-Дитрих Геншер.

Всплеск терроризма

История терроризма в ФРГ берет свое начало с апрельской ночи 1968 г., когда в центре Франкфурта запылали два огромных универмага. Поджигатели, среди которых находились студентка Гудрун Энслин со своим другом Андреасом Баадером, выражали этим свой протест против «потребительского террора» и войны во Вьетнаме.

Возникшая на базе студенческого движения группа террористов стала называть себя «Фракция Красной Армии» (РАФ). Активность террористов вначале проходила под социально-революционными лозунгами, затем — под лозунгом освобождения осужденных членов организации и, наконец, выродилась в насилие ради насилия. Находясь в подполье, террористы сумели создать широкую сеть опорных точек, а нападения на банки дали им значительные средства. Фальшивые документы они добывали налетами на паспортные учреждения.

В 1972 г. полиция арестовала почти всех лидеров РАФ. Но и в тюрьме они не прекращали борьбы против общества, призывая к новым актам террора и объявляя голодовки. Когда один из заключенных умер от голодовки, на следующий день, 10 ноября 1974 г., в Берлине был убит президент судебной палаты Гюнтер фон Дренкман. Когда в феврале 1975 г. террористы захватили в заложники председателя берлинского ХДС Петера Лоренца и потребовали освободить и отправить в Южный Йемен пятерых своих товарищей, Шмидт и его кризисный штаб, чтобы спасти заложнику жизнь, пошли на то, чтобы удовлетворить требование террористов. Но правительство решило впредь больше не допускать подобного унижения государства.

В 1977 г. волна терроризма достигла своего апогея. В апреле на улице в Карлсруэ был застрелен Генеральный прокурор ФРГ Зигфрид Бубак, в июле убит президент Дрезденского банка Юрген Понто, в сентябре террористы похитили президента Союза промышленников Ханса-Мартина Шлейера и потребовали освобождения 11 заключенных. На этот раз правительство решило потянуть время. 13 октября палестинские террористы захватили немецкий самолет с 91 пассажиром и угнали его в сомалийский город Могадишо. Они потребовали немедленного освобождения 11 немецких и двух турецких террористов, что ясно показывало международный характер терроризма. 18 октября Спецгруппа пограничной службы ФРГ — команда–9 — штурмом захватила самолет и освободила всех заложников. Через несколько часов в штутгартской тюрьме застрелились лидеры РАФ — Баадер, Энслин и Ян Распе. Но так и осталось неизвестным, каким образом в их камерах оказались пистолеты. На следующий день в Эльзасе было найдено тело убитого Шлейера.

Многочисленные аресты так и не смогли полностью устранить угрозу терроризма. И в 1986 г. РАФ совершила ряд убийств крупных чиновников, промышленников, финансистов. После краха ГДР полностью подтвердилось давнее подозрение, что террористы получали помощь спецслужб ГДР, укрывались в ней и проходили там боевую подготовку. В 1990 г. многие из членов РАФ были арестованы и приговорены к различным наказаниям^[284].

Рост проблем

Шок от первого нефтяного кризиса прошел довольно быстро. Но в сознание людей вошли и остались проблемы, связанные с границами экономического роста и его опасными последствиями. Появились многочисленные экологические движения, на базе которых в 1980 г. возникла партия «зеленых», спустя три года вошедшая в бундестаг и смутившая почтенных депутатов своими джинсами и кроссовками. Партия «зеленых» строилась на принципах «базовой демократии», т. е. автономности и самоуправляемости местных организаций. Часть партии выступила за сотрудничество с СДПГ, другая была принципиально против любых коалиций.

В 1978 г. в ФРГ было сосредоточено 23% населения ЕЭС, 31% валового национального продукта и 35% промышленного производства. Ее промышленный потенциал составлял 84% французского и английского, вместе взятых. Она экспортировала примерно столько, сколько обе эти страны, а ее валютные резервы превысили общие резервы Англии и Франции. Удвоив военные расходы в 70-е гг., правительство СДПГ— СвДП превратило бундесвер в самую мощную сухопутную армию НАТО в Западной Европе. При этом к кон. 70-х гг. в ФРГ было отмечено оживление экономической конъюнктуры и падение безработицы до 880 тыс. человек.

С сер. 70-х гг., уже после успешного проведения Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в Хельсинки, во внешней политике правительства социал-либеральной коалиции появились первые признаки перехода к более прагматичному, а порой и жесткому курсу. Это было связано с общим обострением международной обстановки и началом дискуссии о размещении в Западной Европе, прежде всего в ФРГ, американских ядерных ракет средней дальности. Именно социал-демократ Г. Шмидт стал в 1977 г. инициатором дискуссии о необходимости адекватного ответа НАТО на ракетную политику СССР. Фактически к нач. 80-х гг. во внешней политике Бонна явственно обозначается поворот вправо — во многом как реакция на внешнеполитическую деятельность СССР (модернизация ракетно-ядерного потенциала средней дальности, ввод войск в Афганистан, обострение внутриполитической ситуации в Польше и введение там военного положения).

После нефтяного кризиса правительство Шмидта стало уделять первостепенное внимание развитию высоких технологий. Но, с другой стороны, выяснилось, что постоянная безработица приобрела не конъюнктурный, а структурный характер, поскольку технический прогресс вел к исчезновению целых профессий, в которых люди заменяются автоматами и роботами. Так, развитие полиграфии и внедрение фотонабора практически ликвидировали профессию наборщика.

Рост государственного долга и безработицы обострили проблему социального характера государства. С 1970 по 1981 г. национальный доход возрос с 533 до 1188 млрд. марок, а социальные расходы — с 174 до 484 млрд. и превышали темпы роста дохода. Росло и число нуждающихся в социальной помощи. В 1974 г. их насчитывалось 5,7 млн. чел. Социально-экономические проблемы вели к обострению отношений между партнерами по коалиции. Либералы как партия средних слоев требовали «больше свободы и меньше государственного вмешательства».

Выборы 1980 г. сохранили коалицию во многом потому, что СвДП не решилась пойти на союз с кандидатом от ХДС/ХСС Штраусом, опасаясь, что весьма неоднозначная личность этого человека отпугнет многих избирателей, а партия может оказаться вообще вне стен бундестага. Шмидт казался гораздо надежнее, но его правительственное заявление 24 ноября носило вялый, расплывчатый и бесцветный характер. Пресса писала, что «еще никогда после правительственного заявления не царила атмосфера такой духовной опустошенности»^[285]. В августе 1981 г. Геншер в письме к руководству партии и местным функционерам высказался за изменение курса и ориентацию на рыночную экономику, а также за сокращение социальных расходов, на что не могла согласиться СДПГ. Но и в ней зрели разногласия.

Многие партийные работники высказывались в том духе, что если из-за противодействия либералов невозможен поворот к более левому курсу, то не лучше ли уйти в оппозицию. На мюнхенском съезде СДПГ многие делегаты выдвигали нереальные требования проведения широких программ занятости, сокращения льгот предпринимателям, увеличения государственных инвестиций, не указывая их источников, поскольку их просто не было. Таким образом, канцлер был лишен свободы маневра. Шмидт не совершил крупных ошибок, но и не принимал судьбоносных решений.

К осени положение в коалиции обострилось. В сентябре гессенская организация СвДП открыто высказалась за коалицию с ХДС. Еще до этого министр экономики от СвДП Отто фон Ламбсдорф потребовал резкого сокращения в бюджете на 1983 г. всех социальных статей на сумму в 35–40 млрд. марок. Фактически это был ультиматум, и Шмидт правильно расценил программу Ламбсдорфа как намерение разорвать коалицию. Он потребовал от министра представить ему свои пояснения в письменном виде и через восемь дней получил это «свидетельство о разводе»^[286]. Канцлер намеревался 17 сентября выступить в бундестаге с речью, возлагающей ответственность за развал коалиции на либералов. Но еще утром четыре министра от СвДП заявили о своей отставке. 1 октября бундестаг вынес Шмидту вотум недоверия и избрал Коля, за которого проголосовало 256 депутатов из 493, шестым федеральным канцлером. Начался новый этап в истории ФРГ.

Курс Гельмута Коля

С самого начала своего канцлерства Колю пришлось столкнуться со своенравным Штраусом, который однажды сказал о Коле, что «этот политический увалень никогда не будет канцлером, ибо абсолютно неспособен занимать этот пост»^[287]. Когда же это произошло, разочарованный Штраус в который раз поднял вопрос о превращении ХСС в четвертую федеральную партию. Но Коль пригрозил, что совершит во главе ХДС «поход на Мюнхен», и баварцу пришлось прикусить язык. Не обладая ни внешним лоском, ни элегантными манерами, этот почти двухметровый «провинциальный рейнландец», как называли Коля, показал настоящий профессионализм в политике.

Внеочередные выборы в бундестаг 6 марта 1983 г. принесли ХДС значительный успех. Союз получил вместе с ХСС 48,8% голосов и 244 места. СвДП, измена которой не прошла партии даром, понесла потери, число ее мандатов сократилось с 53 до 34. СДПГ потеряла 25 мест.

Колю благоприятствовало то, что он пришел к власти в период оживления мировой конъюнктуры. Ему удалось притормозить рост государственной задолженности, стабилизировать цены, снизить налоги. Если в 1982 г. превышение доходов над расходами составляло 12,4 млрд. марок, то в 1988 г. — уже 82,5 млрд. Резко вырос экспорт ФРГ: с 427,7 млрд. марок в 1982 г. до 567,8 млрд. в 1988 г. Выросли и социальные расходы — с 525 млрд. марок в 1982 г. до 660 млрд. в бюджете 1988 г. В 1982 г.безработные могли получать пособие в течение 12 месяцев, в 1988 г. — в течение 32-х месяцев^[288]. Но безработица оставалась острой проблемой и не опускалась в 80-е гг. ниже 2 млн. С другой стороны, во второй половине 80-х гг. рост производительности труда привел к увеличению заработной платы и потребительского спроса. В прессе заговорили о создании «общества двух третей», т. е. такого общества, в котором две трети населения преуспевают, а одна неизбежно влачит жалкое существование.

К нач. 1989 г. ФРГ была мировым лидером по валютным запасам. Она продолжала удерживать второе место после США по запасам золота, которого у нее насчитывалось в 1989 г. 2960 т (США — 8145 т). Еще больший вес и влияние Федеративная Республика имела в Западной Европе. Западноевропейская интеграция принесла ей огромные выгоды в области вывоза капиталов и товаров. На рубеже 90-х гг. Бонн направлял в страны — члены ЕС 53% своего совокупного общественного продукта. Если сюда прибавить экспорт в страны Европейской ассоциации свободной торговли (а в нее в тот период входили Норвегия, Финляндия, Исландия, Швеция, Швейцария и Австрия), то эта цифра составила целых 69%. Почти у всех европейских партнеров было налицо пассивное сальдо внешнеторгового баланса в их торговле с ФРГ, которая продолжала оставаться главным субсидитором Сообщества. Ее чистый вклад в бюджет ЕС составлял около 8 млрд. марок в год. И несмотря на эти огромные затраты, она была и ведущим кредитором в мире. В кон. 1987 г. Федеративная Республика вышла в лидеры в мировом экспорте товаров (ее доля составила 12%) и продолжала удерживать это лидерство и после объединения с ГДР. Причем выход ФРГ в лидеры был обеспечен в первую очередь за счет производства наукоемкой продукции, на долю которой приходилось 54% экспорта страны. Более того, Федеративная Республика впервые за минувшее десятилетие сумела превзойти по вывозу наукоемких товаров такого гиганта НТР, как Японию, обеспечив за собой 20,6% мировой торговли этой продукцией (Япония — 19,9%). Ведущее место принадлежало ФРГ в 1989 г. и в производстве продукции наивысшей технологической сложности. По этому показателю на ФРГ приходилось 22,6% мировой торговли (на Японию — 22,1%).

Во внутриполитическом отношении 80-е гг. характеризовались крупными скандалами, заставившими говорить о кризисе партийной демократии. В 1984 г. разразился скандал, связанный с подкупом концерном Флика высокопоставленных лиц, способствовавших освобождению его от значительной части налогов. В результате свои посты покинули лидер парламентской фракции ХДС Барцель и министр экономики Ламбсдорф. Это вновь оживило давнюю дискуссию о влиянии узких экономических интересов отдельных концернов на принятие государственной властью политических решений, а также о допустимости финансирования политических партий из касс крупных монополий. В 1987 г. произошел наиболее взрывоопасный политический скандал. Премьер-министр земли Шлезвиг-Гольштейн Уве Бартель поручил своему пресс-атташе собрать сведения о частной жизни видного социал-демократического политика Бьёрна Энгхольма. Вначале Баршель отвергал все обвинения, давая даже честное слово в своей искренности, но когда выдвинутые против него обвинения подтвердились, подал в отставку. Это случилось 2 октября, а 11 октября 1987 г. репортер журнала «Штерн» обнаружил тело Баршеля в номере женевской гостиницы. Обстоятельства его смерти так и остались невыясненными и породили массу слухов^[289].

В отличие от бурного и нестабильного предыдущего десятилетия, 80-е гг. явились для ФРГ своеобразной передышкой, периодом общей консолидации на фоне господства легкого консервативного уклона. Во внешней политике Коль стремился не отдавать предпочтения ни Западу, ни Востоку, но при нем ФРГ стала более приспосабливаться к своему ведущему партнеру — США. Во внутригерманской политике канцлер стремился сохранить достигнутые результаты, но постоянно подчеркивал, что «немцы никогда не смирятся с разделом их родины». Во всяком случае, преемственность внешней политики олицетворял Геншер, оставшийся на посту министра иностранных дел.

Впрочем, опросы общественного мнения в начале 1989 г. показывали, что в ФРГ назревает возможность смены власти, поскольку в СДПГ все чаще заговаривали о возможности коалиции с «зелеными», которые на выборах 1987 г. почти догнали либералов, грозя потеснить их с традиционного третьего места. Но бурные события второй половины 1989 г. отодвинули все прежние политические расчеты и предположения на второй план.

Глава двадцать вторая. Фазы истории ГДР (1949–1989)

Облик эпохи

Схематичное разделение истории ГДР на эру Ульбрихта и на эру Хонеккера, на период внедрения и построения социалистической системы по советскому образцу и на период попытки приспособления ее к задачам индустриального общества, не совсем учитывает исторические вехи, определившие 40-летнюю историю этого государства.

Важнейшими вехами в истории ГДР были:

1. Народное восстание 17 июня 1953 г.

2. Возведение берлинской стены 13 августа 1961 г.

3. Заключение договора об основах отношений между ФРГ и ГДР 21 декабря 1972 г.

Вехи партийной истории СЕПГ в начале новых этапов исторического развития составляют ее съезды и конференции. Это III съезд в июле 1950 г., прошедший под знаком превращения СЕПГ в «партию нового типа» по сталинскому образцу. Затем II партконференция в июле 1952 г., принявшая решение о планомерном строительстве социализма в ГДР. Далее, VI съезд в 1963 г., ознаменовавшийся введением новой экономической системы и, наконец, VIII съезд в 1971 г., на котором под руководством пришедшего к власти Эриха Хонеккера была принята определяющая дальнейшее развитие ГДР новая экономическая и социально-политическая программа партии.

Народное восстание 17 июня 1953 г., которое позже отмечалось в ФРГ как «День национального единства», было реакцией возмущения части рабочих на насильственное внедрение социализма и его норм жизни, которую удалось подавить лишь с помощью советских танков. Восстание показало, что воцарившаяся в ГДР система господства над народом, которому она якобы была призвана служить, смогла утвердиться лишь при поддержке советского оружия.

Возведение стены в Берлине 13 августа 1961 г. было отчаянной, но вместе с тем и хладнокровно рассчитанной мерой руководства СЕПГ закрыть границу с Западом, чтобы остановить начавший угрожать экономическому развитию и международному престижу ГДР поток беженцев через Западный Берлин. Сделать это было можно только осуществив полную изоляцию ГДР от Запада. Постройка стены лишила жителей ГДР последней возможности бегства от жизни в социалистическом государстве и способствовало консолидации господствующей в ГДР системы: отныне гражданам приходилось мириться и сотрудничать с ней. Правда, обещания ее руководства превзойти западную систему по экономической мощи и жизненному уровню так никогда и не были выполнены — в системе планового хозяйства сохранялся явный и неустранимый дефицит всего необходимого.

В период консолидации системы ГДР в 1968 г. была принята новая конституция, сменившая уже давно выхолощенную псевдодемократическую конституцию 1949 г. Новая конституция именовала ГДР «социалистическим государством немецкой нации» и подводила правовую базу под претензии СЕПГ на руководящую роль в этом государстве. Консолидация государства прогрессировала при Ульбрихте в 60-е гг. так быстро, что глава партии и он же Председатель Государственного совета ГДР решился даже поставить под вопрос руководящую роль СССР и образцовый характер его системы. Он предпринял осторожную попытку несколько высвободить ГДР из-под абсолютного советского господства.

Руководителям в Кремле эти усилия Ульбрихта пришлись не по вкусу. В условиях смягчения отношений между Западом и Востоком, начало которому было положено восточной политикой канцлера Брандта с 1970 г., стала очевидной необходимость смены руководства ГДР. К тому же, Ульбрихт мог добиться лишь немногого для осуществления разрядки внутри Германии. 3 мая 1971 г. он заявил о своей отставке (якобы по состоянию здоровья) и предложил в качестве своего преемника Эриха Хонеккера. Тот же был готов полностью вновь приспособиться к желаниям Москвы.

На VIII съезде СЕПГ в июне 1971 г. Хонеккер провозгласил новое направление деятельности партии, определив его как единство экономической и социальной политики. Действительного изменения политической структуры власти при Хонеккере не произошло. Напротив, партийный аппарат и система государственной безопасности даже расширились. Однако в первые годы его пребывания у руля государства осуществилось (желаемое еще Ульбрихтом) повышение международного авторитета ГДР: по договору в 1972 г. об основах отношений между двумя германскими государствами, Федеративная республика признала ГДР в качестве субъекта международного права, а тем самым и ее правительство — как законного партнера по переговорам. Однако, со своей стороны, ФРГ настаивала на праве немцев осуществить национальное самоопределение. Взаимное признание друг друга открыло затем путь для принятия обоих германских государств в ООН (сентябрь 1973 г.).

В среде писателей и особенно молодежи ГДР в 80-е гг. возросло стремление к преодолению властного авторитаризма. В жизни ГДР на первый план стали выдвигаться — вслед за новыми социальными движениями в Федеративной республике — такие темы, как охрана окружающей среды, обеспечение мира и личные судьбы граждан. Однако подобное выражение стремлений к изменению и улучшению качества жизни не могло поколебать тоталитарной системы, пока Советский Союз был полон решимости защищать свою власть над социалистическими странами силой оружия. Так было в 1953 г. в Восточной Германии, в 1956 г. — в Венгрии, а в 1968 г. — в Чехословакии. Но все стало быстро меняться, когда М.С. Горбачёв предпринял попытку посредством новой политики открытости и обновления (гласность и перестройка) изменить закосневшую систему власти в Советском Союзе. В результате, исчезла готовность Москвы в случае внутренних конфликтов в социалистических странах оказывать им военную помощь, и последние были предоставлены их собственной судьбе.

Летом 1989 г. участились случаи бегства граждан ГДР на Запад. В сентябре того же года поток беженцев через Венгрию начал прорывать «железный занавес». События приняли драматический характер. Старое руководство СЕПГ упорствовало в своем нежелании вступить, подобно СССР, на путь внутренних реформ. Оно старалось оставить все по-старому, хотя волнения в стране нарастали с каждым днем.

Вызов системе был, наконец, брошен 7 октября 1989 г., в день 40-летия образования ГДР. В то самое время, когда Эрих Хонеккер в который раз торжественно повторял избитые коммунистические лозунги, полиция уже едва удерживала ставший строптивым народ подальше от Дворца республики. С этого дня начались беспокойные месяцы народных выступлений, приведших к краху ГДР. Ее граждане, дотоле преимущественно пассивные, вышли на улицы по всей стране. Поначалу они требовали другого, подлинно демократического, социализма, а потом стали открыто призывать к воссоединению Германии. Главной движущей силой этих демонстраций были многочисленные мелкие группы различных движений за гражданские права, которые вырвались наконец из своей изоляции и публично выступили на первый план как оппозиция режиму СЕПГ.

В середине октября 1989 г. несколько членов Политбюро ЦК СЕПГ, учитывая личность не желавшего ничему учиться упрямого Хонеккера, пришли к пониманию того, что должны что-то сделать, дабы все-таки спасти режим. Они полагали, что создали предпосылку для нового курса, сместив 17 октября 1989 г. Хонеккера с поста Генерального секретаря СЕПГ.

Но его преемник Эгон Кренц стал лишь душеприказчиком обанкротившейся системы, которая потеряла всякое доверие населения ГДР. Крупная берлинская демонстрация 4 ноября 1989 г., хотя она еще раз выразила приверженность идее другого, более человечного, социализма, явилась вместе с тем решительным протестом против политической системы, которая в течение 40 лет господствовала в стране и привела ее на грань экономического и экологического краха.

Когда же 9 ноября 1989 г. в стене между Западным и Восточным Берлином под напором толпы вдруг неожиданно открылся проход через один из блокпостов, с социалистической ГДР было практически покончено. Началась ликвидация системы, сохранения которой не желал больше почти никто. Воссоединение Германии, в которое до осени 1989 г. едва ли кто всерьез верил, теперь встало на повестку дня истории.

Становление государства

В 1994 г. эссенский историк Вильфрид Лот выдвинул на основе новых источников интересную, но не совсем убедительную и встретившую шквал критики^[290] концепцию, по которой к созданию сепаратного социалистического государства на немецкой земле стремился совсем не Сталин, а руководство СЕПГ во главе с Вальтером Ульбрихтом^[291]. Не случайно после краха ГДР возник вопрос о том, не был ли этот крах запрограммирован изначально. ГДР всегда оставалась частью Германии. Восприняв сталинистскую систему, возникшую на российской почве, ГДР оказалась в имманентном противоречии между господством политической деспотии и не соответствующим ей — более высоким — уровнем социально-экономического развития.

При создании ГДР ее первый и единственный президент Вильгельм Пик утверждал, что правительство Восточного Берлина «имеет право говорить от имени всего немецкого народа». Но практически с самого начала стало ясно, что без проведения свободных выборов оно не имеет мандата даже от собственного населения. Основание ГДР было результатом стремительно совершившемуся ряду событий. Распалась антигитлеровская коалиция, и каждая из сторон торопилась включить занятую ею часть Германии в сферу своего влияния и поддерживала тех немецких политиков, которые действовали в соответствии с этими целями.

Первая конституция ГДР в принципе была обычной конституцией парламентарно-демократического государства. Высшим органом государства являлся парламент — Народная палата, все фракции которой должны были быть представлены в правительстве. 15 мая 1950 г. правительство СССР сделало ГДР подарок: оно наполовину снизило репарации и распределило поставки из текущей продукции на 15 лет. К концу 1958 г. сумма выплаченных репараций составила 3658 млн. долл., оставалось выплатить еще 3171 млн. Первым внешнеполитическим шагом ГДР стало признание 6 июля 1950 г. границы по Одеру — Нейсе. Западные державы и ФРГ протестовали против этого шага, но, разумеется, безуспешно. 29 сентября 1950 г. ГДР стала членом Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). Одновременно руководство ГДР проявило активность в германском вопросе. 30 ноября председатель ее правительства Гротеволь предложил Аденауэру создать на паритетных началах «Общегерманский конституционный совет», который должен был подготовить образование общегерманского правительства. Западногерманский канцлер ответил отказом.

В экономическом отношении ГДР вступила на путь планового хозяйства. Первый пятилетний план (1951–1955) ставил задачу увеличения объема промышленного производства на 90%. Первостепенное внимание уделялось развитию энергетической, тяжелой и химической промышленности, а также машиностроению. В план включались и еще сохранившиеся частные предприятия. Легкой промышленности и производству товаров народного потребления уделялось гораздо меньше внимания. В целом план был выполнен, производительность труда возросла на 55%.

На III съезде СЕПГ в июле 1950 г. было провозглашено создание «партии нового типа» по советскому образцу. При обмене членских билетов из партии было исключено около 100 тыс. чел., в том числе старые коммунисты, проведшие эмиграцию в западных странах, а потому подозрительные. Первые выборы в Народную палату 15 октября 1950 г. проходили по единому списку кандидатов. За них высказалось 99,1% избирателей. Поскольку многие кандидаты от массовых общественных организаций являлись членами СЕПГ, партия получила в Народной палате абсолютное большинство.

В первые годы существования ГДР в политике ее руководства наблюдалась некая двойственность. Оно стремилось к созданию социалистического государства, но одновременно хотело и заручиться для этого поддержкой населения, настроенного в основном антисоциалистически. Оно хотело создать собственное государство, интегрированное в коммунистическую систему, но одновременно желало восстановить единство Германии.

В своем первом правительственном заявлении Гротеволь опроверг слухи о готовившейся коллективизации сельского хозяйства, хотя создание «Объединений крестьянской взаимопомощи» фактически уже было первым шагом к этому.

Пиком сталинизации ГДР стала II партийная конференция СЕПГ в мае 1952 г. Она провозгласила курс на строительство социалистического общества и объявила первым шагом к этому создание сельскохозяйственных кооперативов. Были ликвидированы исторически сложившиеся немецкие земли. Вместо Саксонии, Тюрингии, Бранденбурга, Мекленбурга и Саксонии-Анхальта было образовано 14 округов, подчиненных центральной власти и лишенных всякой автономии. 8 мая 1952 г., вдень седьмой годовщины немецкой капитуляции, министр иностранных дел ГДР Георг Дертингер объявил о создании собственных вооруженных сил в виде народной полиции на казарменном положении.

ГДР при Вальтере Ульбрихте

Ко времени образования ГДР 7 октября 1949 г. политическое господство коммунистов в советской зоне уже было закреплено столь прочно, что никто не мог оспаривать у них это господство, да к тому же они выступали в союзе с советскими оккупационными властями. За всю 40-летнюю историю ГДР в этом отношении ничего не изменилось. ГДР была государством СЕПГ. Прочие партии, правда, не были устранены с политической арены, поскольку следовало сохранить демократическую видимость многопартийной системы. Но они были обязаны раболепно признавать руководящую политическую роль СЕПГ и влачить существование в качестве так называемых блоковых партий. СЕПГ хотя и предоставила им некоторые второстепенные функции и мандаты, однако до самого конца не опасалась никакой оппозиции с их стороны. Партии блока были фактически унифицированы.

Ключевой фигурой в проведении этого политического курса являлся Вальтер Ульбрихт. Не обладая ни красноречием Шумахера и Рейтера, ни умом Аденауэра, Ульбрихт, тем не менее, имел специфический талант, требовавшийся в обстоятельствах, при которых он делал свою карьеру. Харизматические качества и талант народного трибуна не входили в число отличительных особенностей, гарантировавших успех в государстве-сателлите под пятой сталинской России. Чтобы выжить, нужно было стать своим в этой организации, и Ульбрихт всегда был прежде всего партийным аппаратчиком.

Сын портного, всю жизнь состоявшего членом СДПГ, Ульбрихт был воспитан социалистом левого толка и всегда сохранял старомодную ортодоксальность, типичную для периода до Первой мировой войны. Товарищи юных лет характеризовали его как скрытного, недружелюбного и недалекого человека. Однако он свято верил в идею и отличался трудолюбием, и, когда в 1919 г. стал коммунистом, эти качества ему пригодились. Он ни разу не принимал участия в идеологических спорах, лихорадивших Германскую коммунистическую партию в 1920-х гг.; его марксизм был слишком примитивен для доктринерских изысков, и во всяком случае Ульбрихта больше интересовали конкретные задачи, чем теоретизирование. Уже в 1923 г. он был выбран в центральную партийную организацию Берлина. В 1924 г. он отправился в Москву и пять лет проработал в Коминтерне. В 1928 г. его делегировали от КПГ в рейхстаг, а с 1929 по 1933 г. он был партийным лидером в Берлине.

Ульбрихт ловко улавливал любое изменение московской партийной линии (он был одним из самых горячих сторонников советско-германского пакта 1939 г. и позднее находил ему самые изощренные объяснения), и после 1945 г. его изворотливость и лояльность расположили к нему советские оккупационные власти. Вильгельм Пик и Отто Гротеволь номинально стояли выше его по рангу, но реальной властью обладал Ульбрихт. Именно он вел переговоры с советским военным командованием; он разрабатывал сельскохозяйственную реформу и контролировал первый двухлетний план. Он помогал в преобразовании СЕПГ в партию нового типа и стал ее генеральным секретарем в 1950 г. и первым секретарем в 1953 г., а после смерти Пика в 1960 г. он к тому же занял пост главы Государственного совета.

В памяти преобладающей части населения ГДР эра Ульбрихта осталась гораздо более жесткой, грубой и тяжелой, чем эра Хонеккера. Это было, однако, связано не столько с различием в характере обеих личностей, сколько с ходом исторического развития. Вальтер Ульбрихт, твердо опираясь на Сталина, предпринял преобразование ГДР в государство коммунистической системы по советскому образцу. Эрих Хонеккер встал во главе руководства СЕПГ в тот момент, когда эра холодной войны сменилась периодом относительной разрядки в отношениях между великими державами и, кроме того, жизнь людей в условиях реального социализма в ГДР несколько улучшилась по сравнению с тяжелыми первыми годами после войны. Ульбрихт вел ГДР по суровому сталинскому пути, и ему даже удалось после смерти Сталина в 1953 г. ловким приспособленчеством к новым условиям перехитрить начинавшуюся оттепель и удержаться на своем посту. При Ульбрихте в 1952 г. было принято решение о планомерном строительстве социализма, и оно осуществлялось всеми средствами государственного насилия. Социалистическая система, учрежденная Ульбрихтом, превратилась в особенно успешно развивавшееся государство и в самого надежного партнера СССР. Именно Вальтер Ульбрихт заложил и силой закрепил те экономические и социальные основы ГДР, на которых базировался и продолжал действовать дальше его преемник Эрих Хонеккер.

Разница между обоими правителями в истории ГДР состоит, по сути, в том, что первый должен был построить и укрепить здесь коммунистическую систему, а второй смог на этой основе и в этом духе действовать дальше и превратить ГДР в — как казалось — успешно осуществляющее свои цели коммунистическое государство.

Для обоих периодов характерно сохранение такой структуры власти, при которой осуществлялись неограниченное господство СЕПГ и контроль органами государственной безопасности над всей общественной жизнью. Можно сказать, что Вальтеру Ульбрихту удалось проделать в известном смысле грязную работу построения и насильственного внедрения нового строя, тогда как Эрих Хонеккер смог на основе уже укрепившейся власти этого строя пожинать посеянные Ульбрихтом плоды, насколько их вообще было возможно взрастить на почве социалистической системы.

17 июня

После кончины 5 марта 1953 г. Сталина обострилась внутриполитическая ситуация в ГДР. Ходили упорные слухи, что доктринерское и сталинистское руководство во главе с Ульбрихтом будет смещено, если не проявит, согласно пожеланиям из Москвы, большей гибкости. Но стремясь форсировать строительство социализма, правительство ГДР в конце мая объявило о повышении норм выработки в промышленности и строительстве на 10% при сохранении прежней заработной платы. К этому добавилось и заметное ухудшение снабжения населения самыми необходимыми товарами.

Уже 15 апреля Советское руководство предостерегало лидеров ГДР от чрезмерно жесткой политики и повторило свои предупреждения еще раз 3 июня. Но эти рекомендации запоздали. Правда, 9 июня СЕПГ провозгласила новый экономический курс и пообещала отмену повышения цен и улучшение снабжения. Руководство ГДР пообещало прекратить преследование евангелической церкви, молодежные организации которой прежде были объявлены «врагами социалистического строительства», возвратить тем беженцам, которые вернутся в ГДР, их собственность, приостановить коллективизацию сельского хозяйства, освободить политических заключенных. Однако никто не верил этим обещаниям, тем более что и не было отменено повышение норм выработки, хотя именно это было легче всего сделать,

16 июня началась забастовка строительных рабочих, возводивших дома на самой престижной восточноберлинской улице — Сталин-аллее. На следующий день забастовки начались на десятках предприятий и охватили 350 городов и населенных пунктов ГДР. Сначала рабочие выдвигали только социально-экономические требования, которые, однако, быстро переросли в политические — отставка правительства, смещение Ульбрихта, проведение свободных выборов, разрешение на деятельность в ГДР западногерманских политических партий, снятие контроля на зональной границе, ликвидация министерства госбезопасности (Штази).

Застигнутое врасплох руководство партии потеряло контроль над ситуацией. Забастовки, в которых участвовало уже свыше 500 тыс. чел., переросли в настоящее народное восстание и охватили более 400 населенных пунктов. В Йене, Биттерфельде, Лейпциге, Магдебурге, Гёрлице штурмом были захвачены здания партийных комитетов и местных органов госбезопасности, из тюрем освобождены заключенные. В восстании приняло участие около 10% восточногерманских рабочих. Поскольку подразделения народной полиции или отказывались покинуть казармы для разгона демонстраций, или сами принимали в них участие, оставалось надеяться только на вмешательство советских войск. Утром 17 июня в Берлин вошли 600 советских танков «Т-34», которые, впрочем, чаще угрожающе демонстрировали силу, чем ее применяли. К вечеру беспорядки в городе прекратились.

По разным подсчетам, в событиях 17 июня погибло или было потом приговорено к смертной казни от 125 до 300 человек, более 1600 участников волнений были приговорены к различным срокам тюремного заключения. Известно также, что было расстреляно несколько советских солдат, отказавшихся открыть огонь по демонстрантам^[292].

Позднее в заявлениях советских и восточногерманских официальных лиц и в марксистской, претендующей на научную объективность литературе много говорилось о том, что многочисленные забастовки и демонстрации 16–17 июня были организованы и проведены западно-берлинскими провокаторами. Но в докладах работников советского МВД, находившихся в то время в Берлине, об этом не говорится ни слова. Поэтому вряд ли стоит ссылаться на газетные публикации советского корреспондента газеты «Правда» П. Наумова, живописующего безобразия, творимые «молодчиками из западных секторов Берлина».

Волнения 17 июня наглядно показали партийной диктатуре важность и значение материального снабжения населения для сохранения устойчивости режима. Но всему миру стало ясно, что в тот момент коммунистическое господство в ГДР удержалось только при помощи советских танков. Эти события разоблачили легенду о СЕПГ «как партии рабочего класса»^[293].

21 июня были отменены все повышенные нормы выработки. Воспрянувшее духом руководство занялось поисками виновных, и нашло их. Помимо западных «подстрекателей» ими были объявлены и многие партийные функционеры самого различного ранга. В СЕПГ прокатилась волна чисток, из ЦК была исключена треть его членов, в округах и районах свои посты потеряло от 50 до 60% первых секретарей СЕПГ. Значительную помощь в стабилизации режима оказал Советский Союз, увеличивший свои поставки и предоставивший большой кредит. С 1 января 1954 г. было прекращено взимание репараций, а ГДР было безвозмездно передано 38 советских акционерных обществ, находившихся на ее территории.

Оппозиция

Еще до июньских событий 1953 г. в партии возникла серьезная оппозиция Ульбрихту и его методам руководства страной. После восстания один из ее представителей, министр юстиции Макс Фехнер, протестовавший против жестких репрессий, был смещен с поста и до 1956 г. находился в тюрьме. Во 2-й пол. 50-х гг., когда после XX съезда КПСС начался процесс десталинизации, в ГДР оживилась критика бюрократической экономической политики, показавшей свою полную неэффективность. Руководство СЕПГ энергично обрушилось на эти «ревизионистские течения». Репрессиям подверглись философы Вольфганг Харих, получивший десять лет тюремного заключения за требования интеллектуальной свободы и более гибкой формы социализма, знаменитый на весь мир Эрнст Блох, а также известный ученый Роберт Хавеман. Группа Хариха требовала обновления партии и пропагандировала «особый немецкий путь к социализму», а Хавеман выступал за «демократический социализм». Гонениям подверглись также экономисты Фриц Беренс и Арне Бенари, которые настаивали на предоставлении предприятиям большей самостоятельности по югославскому образцу. Из Политбюро были удалены и лишены затем всех партийных должностей Карл Ширдеван и Эрнст Вольвебер, выступавшие за подлинную десталинизацию СЕПГ.

В октябре 1957 г. Штази представила Пленуму ЦК СЕПГ досье на семь «враждебных партии и государству группировок» в университетах и некоторых вузах ГДР, участники которых вели дискуссии «антигосударственного характера», выступали за свободу творчества и слушали «враждебные радиопередачи для получения подрывной информации». Штази сообщала, что в 1957 г. было арестовано 87 студентов, преподавателей и журналистов.

Еще в ноябре 1956 г., под влиянием венгерских событий, Политбюро приняло решение о «мерах для подавления контрреволюционных акций». Эти меры предусматривали три этапа. На первом действовали полиция, работники госбезопасности и члены боевых групп, на втором вдело вступали части созданной в 1956 г. Национальной народной армии, на третьем «по просьбе правительства ГДР» на помощь приходили советские войска. Для оперативного руководства создавалась комиссия из первого секретаря партии, главы правительства и силовых министров, в компетенцию которой входило разрешение применения оружия для подавления беспорядков.

В течение 12 лет после основания ГДР не переставала происходить постоянная «утечка мозгов», бегство на Запад интеллигентов, ученых и врачей, специалистов в технологиях и инженерии. Причины тому были вполне очевидны. Нескончаемая охота на инакомыслящих и суровые наказания за предполагаемые преступления против государства, в особенности во время длительного пребывания на посту министра юстиции жестокой до садизма «Красной Хильды» Беньямин, полный контроль за образом мышления и бесконечные придирки партийных сторожевых псов — все это делало жизнь в ГДР невыносимой для одухотворенной и талантливой личности. Даже многие идеологически преданные делу коммунизма люди, как историк и литературный критик Альфред Канторович и философ Эрнст Блох, были вынуждены оставить страну из-за нападок Ульбрихта на тех, кого он считал опасными оппонентами.

Операция «Китайская стена»

Неоновые огни Западного Берлина просто завораживали население ГДР, бегство из которой принимало характер массового исхода. В 1953 г. из страны выбралось более 180 тыс. чел. Побег не составлял в 50-е гг. особого труда. Надо было только приехать в Берлин, купить за 50 пфеннигов билет на городскую электричку и выйти на любой западноберлинской станции, откуда можно было затем перебраться в ФРГ. Таким путем к 1961 г. проследовало 2686 тыс. чел., более половины которых составляла молодежь до 25 лет. Но настоящим бедствием для ГДР было то, что ее покидали квалифицированные специалисты — врачи, инженеры, ученые, деятели культуры. Так, в течение одного только 1958 г. юридический факультет Лейпцигского университета почти в полном составе оказался на Западе.

Ульбрихт пришел к выводу, что остановить обезлюдение ГДР можно только закрытием границы между обеими частями Большого Берлина. Но в конце марта 1961 г. на совещании руководителей стран Варшавского пакта он не получил согласия на операцию «Китайская стена». По мнению Хрущёва, это была слишком крутая мера. Ульбрихт добился своего только на следующем совещании 3–5 августа.

Однако еще 15 июня, отвечая на вопрос западногерманской журналистки о слухах вокруг закрытия границы, Ульбрихт заявил, что ему неизвестно ни о каких намерениях построить стену между западной и восточной частями города, а появление в Восточном Берлине большого количества строительных рабочих вызвано расширением программы возведения остро недостающего жилья. Население ГДР правильно истолковало слова главы государства. Если в июне на Запад бежало 19 198 человек, то в июле — уже 30 415, а в первой половине августа — 47 433.

В ночь на 13 августа 1961 г. солдаты и полиция ГДР начали протягивать заграждения из колючей проволоки и выставлять блокпосты по всему периметру территории Западного Берлина. В течение следующей недели была воздвигнута стена из бетонных плит с вышками, на которых стояли часовые, получившие приказ стрелять в каждого, кто попытается перебраться через стену. Берлинская стена стала уродливым и зримым воплощением «железного занавеса». За годы ее существования погибло 77 человек, попытавшихся попасть в западную часть города. Газеты всех западных стран поместили жуткую фотографию 18-летнего каменщика Петера Фехнера, который 17 августа 1962 г. при попытке бежать в Западный Берлин был тяжело ранен и несколько часов, истекая кровью, висел на колючей проволоке на глазах у безразлично наблюдавших за этим пограничников ГДР, пока они не получили приказ снять его тело.

Стена положила конец «голосованию ногами», грозившему полным крахом «рабоче-крестьянскому» государству. Разочарование и уныние, вначале охватившие восточных немцев, постепенно сменились конформизмом и стремлением приспособиться к новым условиям жизни. Но одновременно стена стала символом банкротства коммунистической системы, насильно удерживающей людей в своих щупальцах. Ее возведение внесло ясность в проблему Берлина, теперь окончательно разделенного на две части.

Стабилизация

Результатом полного разделения Германии после возведения стены стала определенная стабилизация общественной системы ГДР. Руководство страны попыталось привлечь население на свою сторону повышением его материального благосостояния. Основная ставка была сделана на молодежь, не знавшую, в отличие от родителей, иной жизни. Целый ряд законов о молодежи гарантировал ей различные льготы в получении образования, профессии, жилья, организации досуга. В результате, все большее число молодых людей начинало идентифицировать себя со своим государством.

В июне 1968 г. руководство ГДР провозгласило «Новую экономическую систему планирования и руководства народным хозяйством». Она предоставляла предприятиям больше самостоятельности, вводила принцип материальной заинтересованности в повышении производительности труда. В сущности, экономическая реформа преследовала давно известные, и даже банальные цели — в развитие экономики вводились элементы конкуренции и получения прибыли. Но политэкономия социализма оказалась настолько изуродованной прессом идеологии, что азбучные истины хозяйствования преподносились как революционные новации.

Новая экономическая политика, несомненно, имела успех, который, впрочем, объяснялся и прекращением утечки кадров. ГДР становилась примером для других стран Восточной Европы и вторым индустриальным государством в СЭВ. Но вскоре и Москва захотела принять участие в этом успехе. По долговременному экономическому и торговому соглашению, ГДР получала сырье и поставляла в СССР товары народного потребления, совсем не лишние для ее собственного населения. В декабре 1965 г. советские аппетиты разгорелись настолько, что ГДР оказалась не в состоянии выполнять требуемые поставки. Председатель Госплана ГДР Эрих Апель покончил с собой, испугавшись, по некоторым сведениям, возможных обвинений в саботаже^[294].

Любопытным было новшество Ульбрихта в области культуры. Понимая важность поддержки власти интеллигенцией, правительство всячески поощряло ее деятельность, оплачиваемую относительно высоко. Ближайшей целью провозглашалось преодоление оторванности культуры от жизни. В апреле 1959 г. во Дворце культуры электрохимического комбината в Битгерфельде был провозглашен лозунг «Берись за перо, рабочий, национальная социалистическая культура нуждается в тебе!». А через пять лет по существу стало обязательным правилом, чтобы писатели и художники некоторое время работали на том предприятии, которое они намеревались отобразить в своих произведениях.

Возросшие претензии руководства ГДР на полную государственность нашли отражение в принятом в феврале 1967 г. законе о гражданстве ГДР. В апреле 1968 г. на всенародный референдум была вынесена новая «социалистическая конституция ГДР». Разумеется, ее одобрили 94,49% участников референдума, что, впрочем, отставало от результатов выборов в Народную палату с их обычными 99% голосов «за».

Новая конституция юридически закрепляла руководящую роль СЕПГ. В отличие от первой, из нее были изъяты некоторые важные права: на запрет цензуры, на сопротивление, забастовки, эмиграцию, свободный выбор профессии, право на частную собственность на землю. Но был расширен перечень социальных прав — на труд, образование, жилье, отдых. Не допускалось существование политической оппозиции, а задачей других политических партий, продолжавших существовать в ГДР, объявлялось их содействие в строительстве социализма. После кончины первого президента ГДР Вильгельма Пика в 1960 г. пост президента был упразднен, а его функции перешли к Государственному совету, указы и решения которого вступали в силу сразу после их опубликования.

В новой конституции ГДР определялась как «социалистическое государство немецкой нации», что означало сохранение перспективы будущего объединения Германии на социалистической основе.

Курс Эриха Хонеккера

3 мая 1971 г. в ГДР произошла смена эпох — Вальтера Ульбрихта сменил на посту руководителя партии более прагматичный и молодой Эрих Хонеккер (1912–1994). Хонеккер родился 25 августа 1912 г. в семье шахтера-коммуниста, в одном из городков земли Саар на западе Германии. Район Саара, наряду с Руром и Гамбургом, был одним из центров профсоюзного и левого движения, где сильные позиции имели социал-демократы и коммунисты. Хонеккер вел работу среди молодежи, в 17 лет вступил в КПГ, в 1930 г. был направлен на годичную учебу в Москву.

В 1935 г. он был арестован гестапо и провел десять лет в тюрьме. После освобождения Германии от нацизма Хонеккер был избран секретарем ЦК КПГ по работе с молодежью, а в 1946 г. возглавил Союз свободной немецкой молодежи. На объединительном съезде КПГ и СДПГ в 1946 г. его избрали в состав Правления СЕПГ. В 1955–1956 гг. он вновь находился на учебе в Москве, после чего постоянно входил в состав руководства партии. В 1976 г. на IX съезде СЕПГ Хонеккер стал Генеральным секретарем, а чуть ранее занял важнейшие государственные посты — Председателя Государственного совета и Председателя Совета обороны ГДР.

Сразу после своего прихода к власти новый лидер провозгласил «единство экономической и социальной политики», которое должно было означать поворот к нуждам и чаяниям простых людей. В июне была принята большая программа строительства жилья. В 1-й пол. 70-х гг. были повышены минимальные пенсии и зарплаты, на одну треть увеличились реальные доходы населения, к 1988 г. было построено или отремонтировано 3 млн. квартир. Хотя, по сравнению с ФРГ, средний доход на душу населения оставался низким и не превышал тысячи восточных марок, широкая сеть дошкольных учреждений, бесплатное и довольно качественное медицинское обслуживание, дотированные государством низкие цены на продукты, почти символическая (одна марка за квадратный метр) квартплата позволяли говорить о том, что население ГДР фактически получает не одну, а две зарплаты.

После заключения договора об основах отношений с ФРГ руководство ГДР взяло подчеркнутый курс на отмежевание. В 1974 г. в конституцию было введено новое понятие «социалистическая немецкая нация», что должно было подчеркнуть ее коренное отличие от «капиталистической нации ФРГ».

Чтобы преодолеть продолжающуюся нехватку товаров, с 1973 г. гражданам ГДР было разрешено покупать западные товары в магазинах («интершопах»), торгующих за валюту. В результате немецкая марка стала второй валютой ГДР, а тот, кто ее имел, обладал и высоким социальным престижем. Не оставалось в стороне и руководство страны, не гнушавшееся тем, что на дипломатическом языке именовалось «особыми усилиями в гуманитарной области». Под этим подразумевался выкуп западногерманской стороной заключенных из тюрем ГДР. В 1971–1986 гг. правительство ФРГ заплатило за 2676 заключенных около 3 млрд. марок.

С сер. 70-х гг. экономическая ситуация в ГДР значительно ухудшилась. Резко выросшие после нефтяных кризисов мировые цены на сырье, нефть и металлы поставили не имевшую значительных валютных резервов республику в трудное положение. Быстро росла государственная задолженность, поскольку активная социальная политика, от которой не могли отказаться партия и правительство, требовала все увеличивавшихся вложений. Первый заместитель Вилли Штофа Вернер Кроликовски вспоминал, что когда в октябре 1979 г. на 30-летний юбилей ГДР прибыл советский руководитель Л.И. Брежнев и узнал, что ГДР задолжала Западу 30 млрд. валютных марок, то перед всем Политбюро стукнул кулаком по столу и очень серьезно упрекнул Хонеккера в том, что он своей политикой приведет ГДР к банкротству. Так и произошло.

Надо ли «менять обои»?

К началу 80-х гг. в ГДР был достигнут пик экстенсивного развития, чему способствовало создание комбинатов, которые иногда объединяли целые отрасли промышленности, но и это позволило сохранить сравнительно устойчивую ситуацию только на три-четыре года. В 1985 г. экономика ГДР вступила в предкризисное состояние. Быстро старело оборудование, средняя степень износа которого составляла 55%. Если в 1981–1985 гг. тысяча марок инвестиций давала прирост национального дохода в размере 202 марок в год, то в 1986–1989 гг. — только 150 марок. А задолженность Западу в 1989 достигла 21,6 млрд. долл.

Кризис конца 80-хгг. в ГДР стал логическим продолжением кризисных ситуаций предыдущих 40 лет существования страны. Наиболее отчетливо кризисность развития проявилась в 1953 г. (экономический и политический кризисы), 1961 г. (в основном — политический), в кон. 60-х гг. (экономика и политика). События этих лет расшатывали устои тоталитарного общества, и их взаимосвязь с событиями 1989–1990 гг. несомненна.

Несоблюдение объективных закономерностей развития экономики привело к нарушению процесса воспроизводства основных фондов. Перераспределение все больших средств в пользу потребления привело к снижению доли направляемого на накопление национального дохода, при этом доля инвестиций в общем объеме использовавшегося внутри страны национального дохода снизилась с 16,1% в 1970 г. до  8,1% в 1985 г.^[295].

Ухудшению ситуации в экономике способствовала и ошибочная структурная политика, не учитывавшая возможностей страны. Ведущими отраслями экономики ГДР оставались традиционные отрасли международной специализации — химия, судостроение, вагоностроение, точная механика и оптика. Наряду с ними создавались новые виды производства — микроэлектроника и робототехника. На их развитие тратились огромные средства, изымаемые из других отраслей. Развитие промышленности шло по методу прорывов в одних областях за счет всех остальных. Только в машиностроении страны выпускалось до 50% мировой номенклатуры изделий (в ФРГ — 17%).

Уровень жизни населения падал, хотя до 40% стоимость продуктов и товаров обеспечивалась государственными дотациями. Страна начала жить не по средствам, потребляемый национальный доход превышал производимый. Но руководство упрямо придерживалось прежнего курса и крайне негативно воспринимало начавшуюся в СССР перестройку. В интервью журналу «Штерн» идеолог партии Курт Хагер заявил: «Если сосед переклеивает обои, то это не означает, что нам надо делать то же самое»^[296]. В 1987 г. в ГДР был запрещен советский журнал «Спутник», а также ряд кинофильмов, затрагивающих острые проблемы прошлого и современности. В 1988 г. прекратились приглашения советских специалистов для чтения лекций в восточногерманских аудиториях. На следующий год студентов ГДР перестали направлять на учебу в советские вузы для изучения общественных дисциплин.

Рост недовольства населения проявился во время ежегодной демонстрации в память Карла Либкнехта и Розы Люксембург в январе 1988 г. Рядом с официальной демонстрацией в Берлине прошла и контрдемонстрация, участники которой несли плакат со словами «Красной Розы»: «Свобода — это всегда свобода инакомыслия». Власти расценили это как неслыханную провокацию и отреагировали необычайно резко. Около 120 демонстрантов было арестовано и приговорено к годичному заключению, 54 человека было выслано из ГДР.

На пленуме ЦК СЕПГ в декабре этого же года повеяло затхлым духом прошлого: всплыл тезис «об усилении классовой борьбы». В принципе руководство ГДР, в отличие от нового советского лидера и глашатая перестройки М.С. Горбачёва, прекрасно понимало, что из социалистического храма нельзя вынуть ни одного камня, иначе рухнет все здание. Если социализм невозможно реформировать, то не следует затевать никаких реформ вообще. При этом надо учитывать и специфику положения ГДР. Если Венгрия или Польша оставались самими собой и никуда не могли исчезнуть, какой бы строй в них ни существовал, то ГДР после краха коммунизма была приговорена к смерти. Ребенок «холодной войны» должен был исчезнуть вместе с ней.

7 мая 1989 г. в ГДР прошли коммунальные выборы. Как обычно, по официальным сообщениям, за кандидатов проголосовало 98,89% избирателей. Но на этот раз за выборами наблюдали общественные контролеры от оппозиционных сил. По их подсчетам, на некоторых участках «против» голосовало от 15 до 20% избирателей. В органы власти посыпались многочисленные протесты против фальсификации, но они были бесцеремонно отклонены. Возмущение против этого двойного издевательства было так велико, что политическая атмосфера начала стремительно накаляться.

Глава двадцать третья. Культура западнее и восточнее Эльбы (1945–1989)

Трудное начало

9 мая 1945 г., подписав Акт о безоговорочной капитуляции, Германия признала свое полное и сокрушительное поражение во Второй мировой войне. Начался новый этап в истории немецкого народа, немецкой культуры, литературы и искусства. В ФРГ наличие емкого внутреннего рынка и достаточных резервов квалифицированной и относительно дешевой рабочей силы обеспечивало благоприятные условия для развития экономики в 1949–1957 гг. Для нее это был период необычайно бурного роста производительности труда во всех промышленных областях. За послевоенные годы производство промышленной продукции увеличилось в ФРГ в три раза и страна превратилась во вторую по экономической мощи державу капиталистического мира. Не менее интенсивно шел и процесс культурного возрождения страны. В первые послевоенные месяцы духовный голод был так же силен, как и голод физический. Но кто мог утолить его? Лежала в руинах студия УФА. Ее ведущие сотрудники либо находились в эмиграции, либо скомпрометировали себя сотрудничеством с гитлеровским режимом. Возвращавшиеся с фронта и из эмиграции писатели лишь обдумывали свои послевоенные произведения. И только деятели театра были готовы немедленно откликнуться на страстное стремление своих соотечественников к общению с искусством. Первый фильм в ФРГ был поставлен в 1947 г. Это была лента Гельмута Койтнера «В те дни». В этом же году увидел здесь свет первый послевоенный роман — «Город за рекой» Германа Казака. А первое театральное представление состоялось 16 мая 1945 г., т. е. спустя неделю после окончания войны!

В первые послевоенные месяцы по всей Германии возникло около 2 тыс. небольших театриков и кабаре. Они размещались в подвалах полуразрушенных зданий, в холлах гостиниц, в больницах и школах, на брошенных виллах нацистских бонз. Их называли «комнатными» за микроскопические размеры помещений, в которых с большим трудом удавалось разместить 40–50 человек. Актеры рекрутировались из страстных поклонников искусства, которые имели порой лишь самые общие представления об основах актерского мастерства. Но энтузиазмом и творческим порывом компенсировались все огрехи профессионального исполнения.

Возрождение немецкой литературы

Однако роль зеркала, отражавшего насущные и злободневные проблемы 40–50-х гг., принадлежала в ту пору не театру, а литературе. Можно назвать немало писателей, которые в кон. 40-х гг. взяли на себя трудную миссию создания прогрессивной литературы. Это Гюнтер Вайзенборн, первым запечатлевший в пьесе «Подпольщики» все сложности борьбы против нацизма; Ханс Вернер Рихтер, отразивший в романе «Побежденные» свои воспоминания о военных годах в Италии и американском плену; Манфред Грегор, рассказавший в романе «Мост» о трагедии немецкой молодежи, гибнущей в войне, развязанной нацизмом; Вольфганг Кёппен, подведший в романе «Голуби в траве» некоторые далеко не оптимистические итоги первого послевоенного пятилетия немецкой истории; и, наконец, лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль, чьи повести «Поезд пришел вовремя» и «Путник, когда придешь в Спа…» окончательно сформулировали тематику антифашистской литературы, придав ей четкие очертания.

Именно в литературе вскрывались общественно-политические корни нацизма, выносился моральный приговор поспешно оправданным нацистским палачам, анализировались процессы ремилитаризации ФРГ. Эти произведения обращались к страшным, кровавым событиям, однако были исполнены надежд на очищение общества, на широкие демократические преобразования. Характерными чертами «новой» немецкой литературы стали повышенное внимание к социально-политическим проблемам и прямота суждений по самым актуальным вопросам.

Успехи литературы в ГДР были менее впечатляющими. Под сковывающим идеологическим надзором даже Б. Брехт не создал ничего значительного. Начало возрождения немецкой литературы здесь отнести можно к 1947 г., когда двое бывших военнопленных, Ханс Вернер Рихтер и Альфред Андерш, создали «Группу 47», объединившую таких известных литераторов, как Гюнтер Грасс, Зигфрид Ленц, Ханс Магнус Энценсбергер. Они были преисполнены решимости освободить творчество от всякого принуждения. Для художника, по их мнению, должна была быть важна только внутренняя потребность помочь обществу в разрешении его проблем. В своих произведениях члены «Группы 47» раскрывали истинный смысл того, что происходило в годы нацизма^[297].

В романе «Галера» Берндт Вернер описывал варварское разрушение Дрездена англо-американской авиацией и ужасы, сопровождавшие крах нацистской утопии. Блестящий стилист Грасс в трилогии «Жестяной барабан», «Кошка и мышь» и «Собачьи годы», беспощадно срывая с нацизма маску таинственной мифологии, показал всю преступность фашистского режима.

Девиз нового поколения писателей сформулировал драматург и участник немецкого Сопротивления Гюнтер Вайзенборн: «Время безмолвия, шепота и секретов — в прошлом. Мы можем говорить. Мы должны говорить». Генрих Бёлль в романах «Бильярд в половине десятого» и «Глазами клоуна» показал, как в условиях «экономического чуда» среди руководителей нового демократического государства оказываются бывшие нацисты. В романе «Групповой портрет с дамой» он критиковал католическую церковь с ее ханжеской моралью. Когда правая пресса заклеймила Бёлля как духовного отца и пособника терроризма, он ответил на это великолепной новеллой «Поруганная честь Катарины Блюм».

В 70-е гг. в литературе ФРГ произошел поворот к описанию личной жизни человека, его внутреннего мира. Помимо социальных литераторов стали привлекать иные темы. Сформировалась «женская» литература, представленная произведениями Карин Штрук и Бригитты Швайгер. Огромными тиражами стали выходить остросюжетные детективно-шпионские романы Йоханнеса Марио Зиммеля и Хейнца Конзалика.

Писатели ГДР были ориентированы на социалистический реализм советского образца. Однако Лион Фейхтвангер продолжал писать исторические романы, в их числе — превосходные произведения «Гойя» (1952) и «Мудрость чудака» (1952, о Ж.-Ж. Руссо). Появилась масса произведений о заводах и фабриках, сельских кооперативах. Они отличались примитивными сюжетами и художественной невыразительностью. Люди «добрые», прежде всего партийные функционеры, вступали в борьбу с людьми «злыми», «затаившимися агентами Запада». Конечно, победитель был известен заранее. Таковы романы «Решение» (1959) и «Доверие» (1968) классика восточногерманской литературы Анны Зегерс.

В 60-е гг., когда многие авторы еще верили в возможность улучшения социалистической системы, появился ряд критических произведений. Большой общественный резонанс получили романы «Лжец Якоб» Юрека Беккера, «Актовый зал» Германа Канта. Скрытое неприятие режима выразила в своих книгах Криста Вольф, сделавшая своим девизом «субъективную аутентичность». Открытого критика системы, поэта и певца Вольфа Бирмана сначала лишили права на публичные выступления, а затем и гражданства. В 70-е гг. страну были вынуждены покинуть многие известные литераторы: Гюнтер Кунерт, Сара Кирш, Райнер Кунце. Опера Брехта «Осуждение Лукулла» подвергалась резкой критике в партийной прессе. Автора обвиняли в пессимизме, неуважении к немецкой народной культуре. К чести Брехта, он ни разу не поступился своими творческими принципами, хотя вынужден был публично декларировать свою преданность режиму (например, после подавления восстания 17 июня 1953 г.).

С падением Берлинской стены в новую стадию своего развития вместе со всем немецким обществом вступает и немецкая литература.

Цвет и краски

После 1945 г. связь немецкой живописи с мировым искусством была восстановлена удивительно быстро. Еще были живы и творили объявленные нацистами «дегенератами» и «вырожденцами» Оскар Кокошка и Макс Бекман, вернувшие, казалось бы, канувший в историю модернизм. В 1947 г. в баварском Аугсбурге была открыта художественная выставка «Экстремизм в живописи». Однако она не пользовалась большой популярностью у публики, непривычной к абстрактному искусству.

В начале 60-х гг. о новом этапе в развитии немецкого изобразительного искусства возвестила группа «Зеро» из Дюссельдорфа. Она ориентировалась на искусство «поп-арта», уходившего своими корнями в знаменитый Баухауз веймарского периода. Представители этой группы Отто Пине, Хейнц Мак, Гюнтер Уеккер обратились к феноменам природы: свету, движению, пространству.

Поп-арт с его основной идеей представить банальную реальность как предмет искусства не получил в Германии широкого распространения. Зато окрепло направление «неформалов», использующих новые и необычные материалы. Так, Ансельм Кифер создает огромные произведения из свинца (например, самолет в натуральную величину). Для своих творений в качестве декоративных материалов он использует пыль, пепел, цветочные лепестки, корни деревьев. Представитель оккультного направления Зигмар Польке создает картины, которые постоянно изменяют свой цвет с помощью введенных в краски химикатов.

К концу XX в. широкое распространение получают голографические картины, создаваемые с помощью компьютера.

Музыка камня

После 1945 г. прежде всего было необходимо восстановить разрушенные немецкие города и построить для миллионов людей недорогое жилье, а потому собственно архитектура отходила на второй план. На окраинах городов строились крупные жилые массивы из однообразных панельных домов преимущественно унылого серого цвета. Но в 70-е гг. политический и социальный приоритет получила тенденция сохранения и реставрации старинного архитектурного фонда. Так, в Дрездене — где даже во 2-й пол. 70-х гг. в историческом центре можно было увидеть многочисленные развалины, оставшиеся после войны, — была превосходно отреставрирована знаменитая Земпер-опера.

В современной Германии встречается все больше образцов современной новаторской архитектуры, восходящей к традициям Баухауза. Настоящим шедевром является построенное в стиле постмодерна здание Новой государственной галереи в Штутгарте. К сооружениям, получившим всемирное признание, можно отнести знаменитое трехплоскостное высотное здание в Дюссельдорфе (Тиссенхауз) или гигантский цилиндр автомобильного концерна БМВ в Мюнхене. Великолепно смотрятся зрительские ряды в Берлинской филармонии, напоминающие террасы виноградников. Новое здание городской библиотеки Мюнстера представляет собой сдвоенное сложное сооружение, одна часть которого похожа на парусный корабль.

В 80-е гг. во Франкфурте-на-Майне появились большой музейный комплекс, объединяющий Германский музей архитектуры, Музей кино, Музей художественных ремесел, Музей древнейшей и древней истории, Еврейский музей, Германский музей почты.

Уже в течение ряда лет центром градостроительных новаций является Рурская область с ее парками науки в Гельзенкирхене и Хертене, экологическими и инновационными центрами в Хамме и Херне. В гигантскую строительную площадку превратился объединенный Берлин, где на берегу Шпрее выстроен квартал современнейших зданий ведомства федерального канцлера, бундестага и различных министерств.

Чарующие звуки

Любовь к музыке является неотъемлемой чертой немецкого национального характера. В 1952 г. в ФРГ было продано 12,5 млн. грампластинок, в 1960 г. — более 61 млн., 80% которых составляли модные шлягеры^[298]. Музыкальный мир Германии всегда отличался склонностью к экспериментам. В стране существует 121 музыкальный театр и 140 профессиональных оркестров. Особо необходимо отметить оркестры Берлина, Мюнхена и Бамберга, а также Дрезденскую государственную капеллу. Всемирную известность получили немецкие певцы Дитрих Фишер-Дискау и Рене Коло, Хильдегард Беренс и Вальтрауд Майер. Международный статус имеют бетховенский фестиваль в Бонне и вагнеровский в Байрейте.

Самой любимой оперой у немецкой публики является «Волшебная флейта» В. Моцарта, а опереттой — «Летучая мышь» И. Штрауса. В последние годы с ними успешно соперничают мюзиклы. Уже много лет в Гамбурге с неизменным аншлагом идут знаменитые «Кошки» Эндрю Уэббера.

Современный немецкий балет представляют новаторские спектакли Пины Бауш в вуппертальском Театре танца и прима-балерины Марсии Хайди в Штутгартском государственном балете.

Современные немецкие композиторы все чаще пишут музыку к масштабным музыкальным представлениям, использующим технические эффекты. Отойдя от привычной гармонии, Ариберт Райман написал музыку из 30 и более тонов к поставленной в Мюнхене трагедии «Король Лир», и публика пришла в восторг от этой зловещей психологической драмы. Немецкую музыку 80-х гг. представляет «новая немецкая волна» в джазе, рок- и поп-музыке. Неистовая панк-леди Нина Хаген и Удо Линденберг с его «Паникоркестром» собирают огромные аудитории.

К концу 90-х гг. в Германии насчитывалось более тысячи государственных музыкальных школ, около 40 тыс. хоров, 25 тыс. любительских оркестров и бесчисленное количество музыкальных ансамблей. Каждый четвертый немец поет в хоре или играет на каком-нибудь музыкальном инструменте.

Сцена и экран

В первые послевоенные годы деятельность театров в ФРГ, в том числе и самых маленьких, находилась под контролем администрации союзников, строго следивших за выполнением закона о денацификации Германии, который оказал свое влияние и на репертуарную политику театров, и на подбор артистов. Разрешая к постановке антифашистские пьесы Г. Вайзенборна, Б. Брехта, Вольфганга Борхерта, Карла Цукмайера и других, руководство западных зон оккупации настоятельно рекомендовало к постановке драматургию собственных стран. Однако национальная драматургия была представлена слабо, ибо наиболее значительные произведения западногерманских драматургов, посвященные антифашистской теме — прежде всего пьесы Мартина Вальзера и Петера Вайса, — появились значительно позднее, в нач. 60-х гг. Театральную жизнь в Германии определяют около 160 государственных и около 200 частных театров. Для немецкого драматического театра характерен синтез музыкального и драматического представлений. Наибольшей популярностью по традиции пользуются такие спектакли, как «Фауст» И. Гёте, «Ромео и Джульетта», В. Шекспира, «Трехгрошовая опера» Б. Брехта, «Вестсайдская история» Леонарда Бернстайна. Пьесам современных драматургов трудно соперничать с ними. Но такие пьесы Рольфа Хоххута, как «Юристы» и «Заместитель», привлекли к себе всеобщее внимание и вызвали ожесточенные дискуссии. Спектакли по пьесе А.П. Чехова «Три сестры», поставленные Петером Штайном, прошли в Москве с большим успехом.

Совсем не таким — малоперспективным и малоплодотворным — было развитие кинематографа, хотя начало было вполне обнадеживающим. В 1947 г. на экраны вышли сразу четыре ленты, посвященные проблемам военного и послевоенного времени: «В те дни» Г. Койтнера, «Над нами небо» Й. фон Баки, «Когда-нибудь встретимся снова» X. Мюллера, «Между вчера и сегодня» X. Брауна. Все эти картины создавались в условиях яростного сопротивления американцев развитию кинопроизводства в Германии. Не театр, не литература, а именно кинематограф оказался ареной столкновения противоположных экономических интересов. Вражда американских и немецких предпринимателей имела длинную предысторию, в 40–50-е гг. начался ее новый этап. Однако теперь западногерманской киноиндустрии была отведена роль жертвы, лишенной реальной возможности к сопротивлению.

«Имеется достаточно иностранных картин, которые с лихвой удовлетворяют потребность немецких кинотеатров», — таков был официальный ответ американской военной администрации. Действительно, в те дни Берлин представлял собой настоящую кинематографическую Мекку. На экранах 170 его кинотеатров можно было посмотреть фильмы всех стран и народов. На протяжении всех 50-х гг. в прокате ФРГ находилось от 350 до 380 иностранных лент. А это отнюдь не способствовало развитию национальной кинематографии.

Другой не менее существенный фактор — раздробленность кинопроизводства. В нач. 1946 г. американская военная администрация приняла первую поправку к Закону № 56 «О запрещении монополистических отношений в немецком кинопроизводстве». Направленный против возрождения концерна УФА, в недалеком прошлом опорной базы нацистского кинопроизводства, этот закон самым печальным образом сказался на судьбах всех кинематографистов западной зоны оккупации, поскольку фактически запрещал образование любых производственных союзов и объединений. В результате, появилось огромное количество маломощных фирм, владельцы которых в первую очередь были озабочены рентабельностью своих предприятий. Наиболее прочные позиции на кинематографической арене ФРГ и Западного Берлина 40–50-х гг. имели фирмы «Централь-синема компани», «Реаль-фильм», «Риальто-фильм Пребен Филипсен», «Беролина-фильмпродукцион», «Дивина-фильм», «Карлтон-фильмкунст», наводнившие кинорынок страны второстепенными комедиями, любовными драмами и приключенческими лентами.

В 1950 г. американская военная администрация ослабила контроль за деятельностью западногерманской кинопромышленности, и тотчас в кинематограф возвратилась большая группа режиссеров во главе с такими столпами нацистского кино, как Вольфганг Либенайнер, создавший политические пропагандистские картины «Бисмарк» (1940), «Отставка» (1942), «Я обвиняю» (1941), и Файт Харлан, прославившийся при нацизме картинами «Властелин» (1936), «Великий король» (1937), «Еврей Зюсс» (1940). В 1951 г. знаменитая Лени Рифеншталь получила возможность завершить фильм «Долина», начатый в самом конце войны.

Западная Германия конца 40-х — начала 50-х гг. переживала один из самых важных периодов своей истории — расчета с прошлым, с тем страшным временем нацизма, которое оказало такое трагическое воздействие на судьбы миллионов людей во всем мире. Но эта жизнь с ее реальными конфликтами и проблемами шла где-то вдали от кинопавильонов УФА, в которых выпускались фильмы из жизни богемы и высших слоев общества. Говорить о прошлом, да еще в критических тонах, считалось дурным тоном. За первое десятилетие существования кино ФРГ было создано около 800 фильмов, и лишь некоторые из них обращались к событиям нацистского прошлого Германии. Однако и эти ленты не были нацелены на критический анализ истоков трагедии немецкого народа. Режиссеры предпочитали рассматривать прошлое с чисто психологических позиций. Исследователь западногерманского кино Джо Хембус писал: «Дюжина режиссеров, которые ставили фильмы о событиях Второй мировой войны и жизни "Третьего рейха", утверждали, что их интересует чисто человеческий подход к проблеме. Этот девиз вызвал большое одобрение общественности и прессы. Однако за ним скрывалась полнейшая неспособность изобразить человека в его взаимосвязях с обществом, государством, политикой, войной. Чисто человеческое оказалось хорошим прикрытием для режиссеров, которые не хотели ясно и недвусмысленно показать свое отношение к времени и обществу»^[299].

С середины 50-х гг. западногерманское кино утрачивает свою безмятежную интонацию: все отчетливее в продукции главных кинофирм ФРГ начинают звучать мотивы реваншизма и милитаризма. В 1954 г. на экраны ФРГ вышли два милитаристских фильма: «Предательство Германии» Файта Харлана и «Канарис» Альфреда Вайденмана. Число военных лент в прокате ФРГ непрерывно увеличивалось. Зрителям настойчиво внушалась мысль, что высшие чины вермахта находились в оппозиции к Гитлеру. Начало этой серии положил «Канарис» (1954) А. Вайденмана. В качестве заклятого врага фюрера здесь выступал сам начальник абвера адмирал Канарис, наделенный всеми возможными добродетелями.

И все же небольшой группой режиссеров создавались прогрессивные произведения. Следует назвать, прежде всего, имена Вольфганга Штаудте, Гельмута Койтнера, Курта Хофмана. Каждый из этих художников создал огромное количество кино- и телефильмов, однако ценность их творческого наследия измеряется теми картинами, что были поставлены в кон. 50-х — нач. 60-х гг. Видной фигурой в кино ФРГ этого периода был и Бернхард Викки. Те немногие ленты, которые ему удалось создать в 50-е — 60-е гг., свидетельствуют о том, что это был художник большого творческого дарования. Благодаря усилиям этих четырех режиссеров и были созданы реалистические фильмы, обнажающие лицемерие и бездушие имущих классов, срывающие маски с буржуазной респектабельности, разоблачающие немецкую военщину, национализм и агрессивность.

В 60-е — 70-е гг. больших успехов добился «молодой немецкий фильм», режиссеры которого сделали своим девизом слова «Папино кино кончилось». Впечатляющая панорама жизни немецкого общества представлена в фильмах Райнера Вернера Фассбиндера «Эффи Брист», «Замужество Марии Браун», «Берлин, Александерплац», «Тоска Вероники Фосс». Сам Фассбиндер писал, что его мечта — «создать такой западногерманский фильм, который был бы также увлекателен, как голливудские картины, и в то же время был бы социально-критическим произведением»^[300]. Ленты этого выдающегося режиссера, сделавшие звездой мирового класса актрису Ханну Шигуллу, строились на трех элементах: драматургия, актеры, предметная среда. Предметы, окружающие героя, всегда выступали в картинах Фассбиндера в качестве персонифицированных носителей переживаний человека. Обыгрывание декораций и цветовых плоскостей помогало выпукло передать и обрисовать переживания героев, придать фильму характер ритуального действа. Фассбиндер — единственный немецкий режиссер послевоенного времени, фильмы которого вошли в золотой фонд мировой кинематографии. Фильмы другого выдающегося немецкого режиссера Вима Вендерса «Париж, Техас» (1984) и «Небо над Берлином» (1988) получили «Золотую пальмовую ветвь» престижного Каннского кинофестиваля за лучшую режиссуру.

Для творческой манеры Фолькера Шлёндорфа характерны тонкая стилизация и виртуозное умение связывать в неразрывное целое историю и современность. Его экранизация бестселлера Г. Грасса «Жестяной барабан» получила «Золотую пальмовую ветвь» в Канне и «Оскара» в США как лучший иностранный фильм 1980 г., а фильм «Поруганная честь Катарины Блюм» (экранизация повести Г. Бёлля) стал самым кассовым фильмом сер. 70-х гг. На протяжении многих лет Шлёндорф защищает высокие художественные традиции и культурное наследие европейского кино от вторжения обезличенной продукции голливудской «фабрики грез», рассчитанной на восприятие усредненного массового зрителя.

В 90-е гг. появился еще ряд интересных фильмов. В картине «Сталинград» Йозеф Фильсмайер показал жестокие реалии войны, проблемам объединения «двух Германий» посвящены фильмы Кристофа Шлингезифа «Цепная пила» и «Террор 2000». В кон. XX в. молодые немецкие кинорежиссеры пробуют себя в труднейшем жанре комедии. Наибольшей известности добилась Дорис Дерри с ее игриво-комедийными фильмами «Мужчины», «Я и он», «Никто меня не любит».

Но кинематограф по-прежнему испытывает сильнейшую конкуренцию со стороны телевидения. Если в 50-е гг. в кино ходило свыше 800 млн. человек, то в 90-е гг. их число сократилось до 100–105 млн. В поисках выхода из этой ситуации в крупнейших городах ФРГ появились суперкинотеатры с 15–20-ю кинозалами.

Глава двадцать четвертая. «И обрушилась стена до своего основания» (1989–1990)

Конец эры Хонеккера

Московские реформаторы все больше рассматривали тесно связанный с СССР восточноевропейский блок как политическую и экономическую обузу. Предоставляя им свободу, Горбачёв надеялся, что эти страны последуют по его реформаторским стопам. Но, кроме Венгрии и Польши, перемен нигде не происходило. Политбюро СЕПГ не стало исключением в своем негативном отношении к реформам.

Далее других по пути преобразований продвинулась Венгрия. Уже в феврале 1989 г. там была отменена монополия на власть правящей партии. В мае Венгрия начала демонтаж заграждений на границе с Австрией, чтобы показать Западу свою открытость. Венгрия с ее красивейшим Будапештом, озером Балатон, жгучим гуляшом и страстными цыганскими танцами и хорами была излюбленной страной отдыха для жителей ГДР. Тысячи восточных немцев находились там, когда граница оказалась открытой. Правда, внешне на ней по-прежнему царил строгий контроль, но во всех соседних странах давно знали о неравнодушии венгерских пограничников к долларам и немецким маркам. Поэтому туда сразу же потек небольшой, но не иссякающий ручей беженцев из ГДР. Как только об этом стало известно, в Венгрию хлынул настоящий поток, настолько захлестнувший посольство ФРГ, что его пришлось закрыть для посетителей, которых стали направлять в специальные лагеря. В начале сентября в них скопилось уже 6500 человек. В этих условиях венгерское правительство решилось на смелый шаг, аннулировало соглашение 1969 г. с ГДР, обязывающее ее выдавать назад беженцев, а 11 сентября разрешило всем свободный выезд в Австрию. К концу месяца в ФРГ прибыло уже 25 тыс. восточных немцев, безо всяких проволочек становящихся гражданами Федеративной республики.

Большое количество жителей ГДР осело в посольствах ФРГ в Праге и Варшаве. 30 сентября правительство ГДР по настоянию Москвы сдалось: 6 тыс. чел. получили право в специальных поездах выехать через территорию ГДР на Запад. Но западногерманские посольства немедленно заполнялись все новыми и новыми беженцами. 4 октября их также отправили специальным поездом, в который в Дрездене пыталось пробиться столько людей, что их пришлось разгонять силами полиции. В этот же день ГДР отменила безвизовые поездки в Чехословакию.

В ГДР царило лихорадочное возбуждение, люди внезапно потеряли страх. 19 сентября оппозиционная группа интеллектуалов «Новый форум» потребовала в МВД своей регистрации, а получив высокомерный отказ, стала с неслыханной дерзостью настаивать на юридической экспертизе правомерности отказа. Центром оппозиционного движения стал Лейпциг. Каждый понедельник там стали проходить многотысячные демонстрации с требованием свободы слова и выезда. Хотя полиция и люди из госбезопасности разгоняли и арестовывали демонстрантов, их количество постоянно росло. 25 сентября на улицы вышли 5 тыс. людей, через неделю — уже 20 тыс. Но за эту неделю произошел знаменательный поворот. В первый раз демонстранты скандировали: «Мы хотим выехать!», во второй — «Мы остаемся здесь!». Это означало требование изменений в самой ГДР. Появились новые оппозиционные группы — «Демократический прорыв» и «Демократию немедленно!». Осмелели и прежде послушные руководители марионеточных партий. Лидер ЛДПГ Манфред Герлах публично потребовал реформ по советскому примеру. Даже функционеры СЕПГ стали поговаривать о необходимости перемен. Но Политбюро ничего не хотело об этом слышать.

В такой обстановке ГДР встречала свою 40-ю годовщину. Прибывший на юбилей Горбачёв после парада и демонстрации, участники которой вместо дежурных здравиц громко кричали: «Горби, помоги нам!», — попытался на следующий день еще раз убедить Хонеккера и Политбюро приступить к реформам и предупредил, что жизнь наказывает опоздавших. Хонеккер, с каменным лицом выслушавший любителя поговорить Горбачёва, молча встал и вышел из комнаты. Советский лидер не добился никаких результатов^[301].

Вечером 7 октября в Берлине, Лейпциге, Потсдаме, Дрездене, Магдебурге и других городах начались стихийные демонстрации, жестоко разогнанные полицией. Режим вступал в стадию своей агонии.

«Дворцовый» переворот

Полицейская акция 7 октября вызвала взрыв возмущения как в ГДР, так и во многих странах. Когда через два дня в Лейпциге состоялась традиционная демонстрация, в которой участвовало более 70 тыс. чел., уже стоявшая наизготовку полиция вмешиваться не стала. До сего дня так и неизвестно, кто отменил приказ о разгоне демонстрации, проходившей теперь под лозунгом «Мы — народ!»

В самом Политбюро отвечавший за оборону и безопасность Эгон Кренц и берлинский окружной секретарь Гюнтер Шабовски заговорили о том, что так дальше продолжаться не может. На заседании Политбюро 10 октября, когда Хонеккер вновь категорически отказался от проведения перемен, заговорщики добились только того, что Политбюро впервые выступило с самокритичным заявлением о допущенных ошибках, которое, впрочем, затерялось в ворохе оптимистических фраз. Хонеккер проголосовал вместе со всеми, но упорно твердил о происках классового врага и западногерманского империализма. А Кренц и Шабовски целеустремленно готовили его свержение. На следующем заседании, 17 октября, слова попросил премьер Вилли Штоф и внес, словно бы речь шла о самом рутинном деле, предложение освободить Хонеккера и некоторых его ближайших сподвижников от их обязанностей. По очереди выступили все члены Политбюро, и никто не вступился за поверженного вождя. Насколько обязательным стал заведенный партийный ритуал сплоченного единодушия, показало голосование, при котором все отлученные проголосовали за собственные отставки.

На следующий день ЦК также единогласно удовлетворил просьбу Хонеккера об отставке «по состоянию здоровья» и избрал на все его посты Эгона Кренца, тут же получившего в народе прозвище «кренц-принца». Новое руководство продержалось всего семь недель.

Волшебная ночь

Кренц и его окружение не имели никакого авторитета и не смогли овладеть ситуацией. Они плелись в хвосте событий и санкционировали то, что уже нельзя было остановить. У них не было никакой программы выхода из кризиса. Кренц мог произносить только расплывчатые речи о политике «преемственности и обновления» и обещать большей открытости. Но новый генеральный секретарь продолжал настаивать на монополии СЕПГ на власть. В ответ состоялись 300-тысячная демонстрация в Лейпциге 23 октября и грандиозная манифестация в Берлине 4 ноября, когда на Александерплац собрались почти 1 млн. человек. Собравшиеся требовали ухода Кренца и проведения свободных выборов.

Сразу после своего избрания Кренц потребовал тщательного анализа экономической ситуации. Результат был удручающим: ГДР стояла на пороге банкротства. С 1970 г. задолженность по западным кредитам возросла в 25 раз, не было средств на текущие платежи и проценты. Рост задолженности можно было приостановить только снижением на треть уровня жизни населения. Такие шокирующие факты огласить не решились, и даже оппозиция еще долго считала положение дел лучшим, чем оно было на самом деле.

Пленум ЦК проходил 8–10 ноября. 11 сторонников Хонеккера были удалены из Политбюро. Появились новые люди, самым приметным из которых был секретарь дрезденского окружкома СЕПГ Ханс Модров, слывший вольнодумцем и реформатором. Его рекомендовали на пост главы правительства. Пленум принял также решение о проведении свободных выборов, введении коммунального самоуправления, некоторой свободы прессы и широкой экономической реформы.

Но истинная сенсация родилась в другом месте. Вечером 9 ноября по телевидению транслировалась пресс-конференция Гюнтера Шабовски. После того как он нагнал на зрителей и журналистов тоску рассуждениями о достижениях и социальных завоеваниях социализма, один из журналистов спросил, когда граждане ГДР получат право свободно путешествовать. Почему Шабовски дал столь неосторожный ответ, остается загадкой. Но он ответил именно так: «Они могут ехать, когда хотят, и никто не станет их задерживать»^[302].

Граждане Восточного Берлина давно отвыкли верить обещаниям своего руководства, а потому их первая реакция оказалась довольно вялой. Однако часам к десяти вечера около контрольных пунктов начали собираться люди. Некоторые восточноберлинцы просовывали между прутьев стальных ворот свои синие паспорта и просили дежурных пограничников пропустить их на другую сторону. Первое время пограничники хранили каменные лица. Служба приучила этих людей подчиняться приказам, они тоже смотрели сегодня телевизор, однако не получили еще никаких официальных инструкций. Но толпа быстро прибывала, вскоре по обеим сторонам стены собрались сотни тысяч людей, они дружно скандировали: «Открыть ворота!». С западной стороны некий отчаянный парень вскарабкался на испещренную рисунками и надписями стену, его примеру последовали десятки, а затем и сотни других. Они кричали и размахивали флагами. Восточные пограничники окончательно растерялись, им нужно было как-то реагировать на действия нарушителей границы, но как именно? Инструкций сверху все еще не поступало. И тут ситуация окончательно вышла из-под контроля. Один из полицейских открыл боковые ворота, чтобы урезонить бушевавшую на западной стороне толпу. Его тут же оттолкнули в сторону, и первый десяток смельчаков прорвался на Запад. Люди осадили узкий проход и потекли сквозь него нескончаемым, неудержимым потоком. Неожиданный поворот событий застал восточногерманских пограничников врасплох, толпа их буквально смела. Как только в стене образовалась первая брешь, охранники с соседних сторожевых вышек увидели поток людей, текущий на Запад, и сообщили об этом на другие контрольно-пропускные пункты. Судя по всему, полицейские решили, что пришел давно ожидаемый приказ сверху, во всяком случае, проходы стали открываться по всей стене.

Улицу, ведущую к КПП на Инвалиденштрассе, заполнили тысячи «трабантов», пластмассовых «чудо-автомобилей» восточногерманского производства. Их водители плакали, смеялись и пели.

Американский телерепортер взобрался с помощью своего ассистента на стену и принялся, захлебываясь, вещать далеким зрителям про «запах свободы». Ассистент снимал его на фоне толпы, отламывающей от стены куски бетона.

Это была волшебная ночь из сказок Шехерезады. Потоком лились слезы радости, повсюду хлопали пробки шампанского. В последующие дни началось великое путешествие с Востока на Запад. За три дня было выдано 4,3 млн. виз для поездки в ФРГ. На пограничных пунктах выстроились километровые очереди автомобилей. Чтобы увеличить число переходных пунктов в Берлинской стене спешно пробивали новые проходы. Стало ясно, что фактически объединение уже совершилось, что ГДР уже исчезает, и пути назад нет. Стена «была не просто стеной, а монументальным символом тирании. Падение всех подобных монументов неизменно сопровождается шумом и треском. На этот раз грохнуло с такой силой, что было слышно в самых дальних уголках Земного шара»^[303].

Планы Гельмута Коля и Ханса Модрова

После открытия внутригерманской границы демонстрации в ГДР стали проходить под лозунгом «Мы — один народ!», это был призыв к скорейшему объединению. Десятки тысяч людей возвращались из поездок в ФРГ убежденными, что нужна не реформа ГДР, а ее ликвидация. События разворачивались с необыкновенной стремительностью. 1 декабря из Конституции ГДР исчезла статья о руководящей роли СЕПГ, а 7 декабря начал работу «круглый стол» правительства и оппозиционных движений, чтобы выработать основы будущего государственного устройства ГДР.

Выступая в бундестаге 8 ноября, канцлер Коль пообещал ГДР обширную экономическую помощь, если до этого «будет проведена принципиальная реформа политических и экономических отношений». Первостепенными пунктами этой реформы являлись отказ СЕПГ от монополии на власть, разрешение деятельности независимых партий и проведение свободных выборов.

Но 28 ноября неожиданно для боннских партий и для мировой общественности Коль изложил перед бундестагом разработанный в его ведомстве план из десяти пунктов по «преодолению раскола Германии и Европы»^[304]. Основная идея плана состояла в постепенном создании конфедерации двух германских государств, а затем их федерации. Коль ничего не говорил о сроках объединения, но было ясно, что речь идет о сравнительно долгом процессе.

Вместе с тем Коль ясно подчеркнул, что процесс объединения двух германских государств непременно должен увязываться с общеевропейским процессом объединения. Это уточнение канцлера было сделано для того, чтобы успокоить общественное мнение европейских стран, заговорившее о призраке «Четвертого рейха». Оппозиция в бундестаге в принципе одобрила план Коля, но выразила недовольство единоличностью его шага. Она также критиковала канцлера за то, что он ничего не сказал о гарантиях западной польской границы. А депутат от «зеленых» Ютта Эстерле-Шверин заявила, что она испытывает страх перед объединением и «нет ни малейшего разумного основания, которое говорило бы в пользу объединения».

Партии в ГДР тоже весьма сдержанно отнеслись к плану Коля. Новый министр-президент Модров представил Народной палате свое «правительство мира и социализма» и пообещал провести решительные реформы политической системы, экономики, образования и управления. Модров заявил, что оба немецких государства должны проводить политику «добрососедства и сосуществования для создания договорного сообщества».

Понимая озабоченность Советского Союза и западных держав стремительными изменениями в немецко-немецких отношениях, Коль и Модров 19 декабря провели в Дрездене первую официальную встречу. Несмотря на усилившиеся со стороны жителей обеих Германий требования немедленного объединения, они пришли к соглашению о создании в начале 1998 г. договорного сообщества двух государств. Но когда 13 февраля 1990 г. Модров с 17-ью министрами (восемь из которых представляли оппозиционные группы) своего второго «правительства национальной ответственности» прибыл с ответным визитом в Бонн, политическая ситуация в корне изменилась. Выборы в ГДР были перенесены с 6 мая на 18 марта, а правительству Модрова оставалось всего четыре недели до его предсказуемого провала. Просьба Модрова о немедленном кредите в 18 млрд. марок была отклонена, но зато было решено создать комиссию, которая займется подготовкойвалютно-экономического союза. Таким образом, в Бонне уже не рассматривали правительство Модрова как равноценного партнера и ожидали создания первого демократически избранного правительства ГДР.

Между тем, лидеры других стран тоже высказывали опасение по поводу скорого германского объединения. Больше всех беспокоилась Москва. Горбачёв не раз заверял Кренца и Модрова, что СССР твердо стоит на стороне ГДР, видя в ней важного гаранта мира и стабильности в Европе. Советский Союз демонстративно напомнил о своих правах победителя и добился того, что впервые за 18 лет послы четырех держав собрались на конференцию в берлинском здании Контрольного совета. Впрочем, Горбачёв повторял также, что будущее Европы, в конечном счете, «решит история». К тому же, как выяснилось позднее, в советском МИДе еще в 1987 г. обсуждался вопрос о том, сколь долго еще будет сохраняться раскол Германии.

Однозначно позитивной была позиция США. Президент Джордж Буш уже в октябре заявил, что не разделяет опасений некоторых европейских стран по поводу объединения Германии. Немного позднее американское правительство официально высказалось за право немецкого народа на самоопределение и воссоединение. Но оно выдвинуло два условия: объединенная Германия должна оставаться членом НАТО и признать линию Одер — Нейсе как окончательную германо-польскую границу. Из-за позиции СССР первое условие казалось тогда трудновыполнимым.

Франция и Великобритания весьма прохладно отнеслись к возможности немецкого единства. Они опасались гегемонии Германии в Европе. Президент Франции Франсуа Миттеран не оспаривал право немцев на самоопределение, но считал эту проблему «неактуальной».

Вскоре после падения стены он встречался в Киеве с Горбачёвым, чтобы обсудить новую ситуацию, а в конце декабря посетил ГДР.

Еще решительнее была настроена «железная леди» Маргарет Тэтчер. В конце февраля 1990 г. она заявила, что объединение Германии может произойти только с согласия всех 35 стран, подписавших в 1975 г. Хельсинкское соглашение. А в конце марта она пригласила нескольких именитых британских историков, чтобы получить консультацию по вопросу о том, какие опасности могут исходить от объединенной Германии, учитывая национальный немецкий характер.

В начале 1990 г. изменилась позиция Москвы. Когда 30 января Модров посетил советского лидера, то услышал от него, что «никто и никогда принципиально не ставил под сомнение объединение немцев», но теперь все участники должны «действовать с полной ответственностью». Вернувшись в Берлин, премьер ГДР объявил, что принимает план Коля, поскольку «объединение обоих германских государств уже стоит на повестке дня». Правда, он заметил, что объединенная Германия должна быть нейтральной. Когда же Коль и Геншер 10 февраля прибыли в Москву, то услышали от Горбачёва, что сроки и пути объединения — дело только самих немцев. Хотя вопрос о военном статусе Германии оставался открытым, было ясно, что путь к объединению свободен.

Мартовские выборы

К весне неутихающие демонстрации в ГДР проходили еще под одним лозунгом: «Придет немецкая марка, мы останемся; не придет она, мы пойдем к ней!». Немецкая марка уже давно была в ГДР валютой первого класса, а марку ГДР презрительно называли «алюминиевым чипом». Под знаком валютного объединения и проходила значительная часть предвыборной борьбы. Всего за несколько недель под сильным западногерманским влиянием сформировалась совершенно новая партийная система. Поскольку СДПГ как таковой в ГДР после объединения с коммунистами не существовало, то теперь она появилась заново. Четыре блоковые партии — Христианско-демократический союз, Либерально-демократическая партия, Национально-демократическая партия Германии и Демократическая крестьянская партия Германии — освободились от своего скомпрометированного поддержкой СЕПГ руководства и установили тесные связи с западно-германскими ХДС и СвДП. Появилась братская партия и у баварского ХСС — консервативный Немецкий социальный союз. ХДС, НСС и движение «Демократический прорыв» образовали избирательный блок «Альянс за Германию». Либеральные группы создали «Союз свободных демократов». Еще несколько движений объединились в «Союз 90». Особняком стояла почти развалившаяся СЕПГ, которая приняла теперь новое имя — Партия демократического социализма (ПДС). Всего в кампанию вступило 24 партии, движения и объединения.

Важнейшей темой избирательной кампании были сроки и темпы объединения, против которого выступали теперь только мелкие левые группы. ПДС выдвигала лозунг постепенного объединения в симметрии с объединением Европы. Альянс требовал скорейшего объединения, а точнее, вхождения ГДР в Федеративную республику на базе статьи 23 Основного закона ФРГ, что не требовало изменения конституции. СДПГ колебалась и склонялась к объединению по статье 146-й, что означало разработку новой общегерманской конституции; но она не исключала и более короткого пути к объединению. В экономических вопросах все партии поддерживали идею социального рыночного хозяйства, но с различными акцентами. Альянс требовал немедленного введения немецкой марки, СДПГ высказывала некоторые опасения, различные гражданские движения требовали сохранения социальных гарантий, прежде всего права на труд, а ПДС выступала за «народную собственность».

По прогнозам специалистов, наилучшие шансы на победу имела СДПГ, поскольку Саксония и Тюрингия всегда были «красными бастионами», а рабочие составляли большинство избирателей. Тем неожиданнее стала триумфальная победа Альянса — 48,1% голосов, причем один ХДС набрал 40,8%. СДПГ получила только 21,9%, а не третье место вышла ПДС — 16,4%.

Причины такого итога понять нетрудно: избиратели проголосовали за немедленное объединение без всяких условий. Символом этой политики являлся канцлер Коль, от которого веяло надежностью и уверенностью. Конечно, его обещания за короткий срок превратить бывшую ГДР в «процветающую землю» были не очень продуманными, но лидер СДПГ Оскар Лафонтен выказывал слишком много пессимизма, и избиратели стали побаиваться его мрачных прогнозов.

Новая Народная палата начала работу 5 апреля. Ее президентом была избрана врач Сабина Бергман-Поль (ХДС). Парламент внес два изменения в конституцию: из преамбулы было убрано определение, что «ГДР является социалистическим государством рабочих и крестьян», и был упразднен Государственный совет. Главой государства теперь являлся президент, как и в первые годы ГДР.

Тотчас после выборов начались переговоры между партиями о формировании правительства. Переговоры проходили трудно, поскольку СДПГ вначале отказывалась войти в кабинет. Наконец было сформировано правительство из представителей Альянса, либералов и социал-демократов. Его главой стал лидер ХДС, юрист Лотар де Мезьер, бывший заместитель Модрова. Он определил целью кабинета скорейшее объединение.

При присяге кабинета произошел казус. Де Мезьер категорически отказался присягать на еще действующей социалистической конституции, за что подвергся нападкам со стороны ПДС, объявившей себя опорой правового государства. После ожесточенных споров был найден компромисс: правительство «присягает на праве и законах ГДР».

Объединение

Инициатива объединения исходила главным образом от восточных немцев, которые и определяли его темпы. Но в отношении того, что касалось его конкретных форм, решение в конечном итоге принимала западногерманская сторона. Министр внутренних дел ФРГ Вольфганг Шойбле так позднее определил свою позицию за столом переговоров: «Дорогие мои, речь идет о вхождении ГДР в Федеративную республику, а не наоборот. Мы все делаем для вас, и вы будете сердечно приняты… Но это не объединение двух равных государств».

На повестке дня стоял прежде всего валютный союз, хотя западно-германский бундесбанк относился к этому весьма скептически, предпочитая, чтобы сначала было осуществлено постепенное слияние двух систем экономики. Но решающими оказались политические соображения федерального правительства и громкие требования населения ГДР дать, и немедленно, ему немецкую марку. В начале апреля бундесбанк предложил проводить обмен по курсу 2:1, и пересчитать в таком же соответствии заработную плату и пенсии. Только сберегательные вклады до 2 тыс. марок должны были меняться 1:1. Ответом из ГДР был вопль возмущения, поскольку это означало сокращение в два раза и без того невысокого дохода граждан. В итоге было принято решение зарплаты, пенсии и квартплату пересчитывать по курсу 1:1, сбережения до 2 тыс., 4 тыс. и 6 тыс. марок — в зависимости от возраста вкладчика по такому же курсу, все остальное — по курсу 2:1. Договор был подписан 18 мая и вступил в силу с 1 июля.

Население восторженно приняло «твердую марку». Перед обменными пунктами выстраивались огромные очереди, которые автор, находившийся тогда в Берлине, видел собственными глазами, как и тот восторг, с которым люди рассматривали новенькие западные купюры. Им казалось, что с введением немецкой марки все пойдет прекрасно и они заживут припеваючи. О возможных негативных последствиях тогда никто не думал, хотя раздавались и предостерегающие голоса о «шоковой терапии» и жестких условиях рыночной экономики. Но ведь сам канцлер клялся, что не допустит повышения налогов.

Затем начались переговоры об объединительном договоре. С западной стороны их вел Шойбле, с восточной — статс-секретарь Гюнтер Краузе. По условиям договора происходило вхождение пяти новых земель на территории ГДР в Федеративную республику. Шойбле считал, что важные правовые вопросы следует решить сейчас, а остальные могут пока оставаться под юрисдикцией права ГДР. Но он оказался бессилен против чиновничьей бюрократии, которая считала, что все немедленно следует поставить под общее право ФРГ. Таким образом, договор стал шедевром юридической казуистики и составил 244 страницы большого формата, где были расписаны тысячи деталей. Немецкая бюрократия еще раз доказала, что является лучшей в мире. Так, в договоре был даже пункт о том, что учреждениям в бывшей ГДР до конца 1992 г. разрешаются некоторые отклонения от общих правил содержания птиц, в частности от правил содержания попугаев и волнистых попугайчиков.

Земли ФРГ принимали самое активное участие в подготовке договора, ибо каждая из них стремилась потратить как можно меньше на финансирование объединения и взвалить побольше на соседей. Четыре большие земли — Северный Рейн-Вестфалия, Бавария, Баден-Вюртемберг и Нижняя Саксония тут же выбили себе еще по одному месту в бундесрате.

В ГДР непосредственной подготовкой к вхождению стало восстановление 22 июля пяти земель, ликвидированных в 1952 г., — Бранденбурга, Мекленбург-Передней Померании, Саксонии, Саксонии-Анхальта и Тюрингии. Последние шаги к объединению проходили в лихорадочной суете. Из правительства, чтобы не нести никакой ответственности сбежали либералы и социал-демократы. После жарких споров Народная палата определила датой вхождения 3 октября. За это проголосовало 294 депутата, против — 62 и семь воздержались. 31 августа договор был подписан, а через три недели ратифицирован.

Объединение Германии было не только внутринемецким, но и международным явлением, доставлявшим другим странам определенную озабоченность. На мировой сцене оно выражалось краткой формулой «два + четыре» (ФРГ, ГДР, США, СССР, Великобритания, Франция). На первый план выступили два вопроса — о западной границе Польши и о военно-политическом статусе единой Германии. Правительство Коля придерживалось той точки зрения, что вопрос о границе может решать только общегерманское правительство и общегерманский парламент. Польша, напротив, и без того с недоверием относившаяся к единству Германии, требовала, чтобы этот вопрос был решен еще до официального объединения. Но был найден компромисс. Бундестаг и Народная палата приняли одинаковые заявления об окончательности границы по Одеру — Нейсе, а сам договор предполагалось заключить сразу после объединения. Большая заслуга в успокоении соседних государств принадлежала министру Геншеру, который в эти месяцы, кажется, вообще не ночевал дома. Он неутомимо втолковывал всем партнерам, что единая Германия охватит ФРГ, ГДР и весь Берлин, «не меньше, но и не больше».

Будущее международное положение Германии стало предметом бесчисленных дипломатических переговоров, в которых было, наконец, подготовлено приемлемое для всех решение. СССР предложил даже, чтобы права союзных держав в отношении Германии действовали еще пять лет после ее объединения. Но внутриполитические позиции Горбачёва укрепились после июльского съезда КПСС, на котором его консервативные противники потерпели поражение. 15 и 16 июля Коль в сопровождении многочисленной делегации побывал в Советском Союзе. Решающая встреча состоялась в поселке Архыз на Северном Кавказе. Горбачёв наконец согласился, что единая Германия получит не только полный суверенитет, но и право вступать в любые союзы. Советская позиция до этого фактически противоречила первому принципу Заключительного акта Хельсинки, по которому любая страна могла вступать в любые союзы. Кроме того, совершенно неуместным было требование о соблюдении Потсдамских соглашений, поскольку прекращение прав четырех держав в отношении Германии зачеркивало и Потсдамские решения.

На этой основе 12 сентября в Москве министры иностранных дел четырех победивших держав и двух германских государств подписали Договор об окончательном урегулировании вопроса об объединении Германии, который, по сути, подвел черту под Второй мировой войной. Все права союзных держав прекращались, существующие границы признавались окончательными. Германия обязалась в течение трех-четырех лет сократить вооруженные силы до 370 тыс. человек, СССР обязался вывести свои войска к концу 1994 г., а Германия выделяла на их содержание и финансирование строительства жилья на родине 12 млрд. марок, основная часть которых, правда, так бесследно и пропала.

Огромной заслугой канцлера Коля было то, что объединение Германии произошло мирным путем и с согласия всех соседей. Выдающуюся роль канцлера признавала даже оппозиция. Он правильно оценил ситуацию и использовал благоприятный момент. Быстрое объединение произошло, конечно, под знаком примата политики, но второй раз такого случая могло и не представиться^[305]. Когда в августе 1991 г. казалось, что в Москве побеждает антидемократический путч, то даже известный в ГДР писатель Стефан Гейм, у которого до этого не находилось ни единого доброго слова о канцлере, заявил, что один-единственный раз в жизни Коль во время объединения действовал правильно и решительно.

2 октября 1990 г., в полночь, перед зданием рейхстага в Берлине взвился черно-красно-золотой флаг. В небо взлетали ракеты и воздушные шары, гремел салют — люди праздновали воссоединение. 3 октября стало праздничным Днем германского единства. Националистических амбиций на этом празднике не было. Когда в июле этого года сборная Германии выиграла чемпионат мира по футболу, страстей было куда больше. Сразу после праздников началась подготовка к первым общегерманским парламентским выборам.

Глава двадцать пятая. Другая страна в другом мире (1990–2000)

Облик эпохи

90-е годы XX столетия стали своего рода переходным периодом для Германии, которой предстояло решить целый комплекс проблем, для того чтобы формальное объединение стало реальным единством государства и нации. Перед правительством Г. Коля стояло три важнейшие задачи: провести полную смену социально-экономического и политического строя в бывшей ГДР и, добившись экономического подъема новых германских земель, обеспечить процесс внутреннего срастания двух частей Германии; добиться решающего сдвига в объединении Европы в рамках Европейского союза; определить место Германии в новом мире. В целом более или менее удачно справляясь с трудностями, кабинет Коля не смог преодолеть их окончательно. В стране нарастало недовольство, правительству ставили в вину утрату политического динамизма, догматическую приверженность однажды выбранным принципам, а главное — неспособность вывести страну из экономических трудностей.

К выборам в бундестаг в сентябре 1998 г. сложилась новая общественно-политическая ситуация. Основные конкуренты — ХДС/ХСС и СДПГ — стремились найти новые пути решения актуальных проблем и выработать модели обновления германского общества в XXI в. В предвыборной кампании блок ХДС/ХСС подчеркивал успехи, достигнутые в период его правления в 1982–1998 гг.: объединение Германии, стабильное развитие «социального рыночного хозяйства», высокое качество жизни граждан страны. Но при выдвижении своей кандидатуры в очередной раз на пост канцлера Коль не встретил безоговорочной поддержки в ХДС.

После поражения СДПГ на выборах в бундестаг 1994 г. в ней развернулась дискуссия об обновлении программных установок. Перед новыми выборами партия обещала увеличить финансирование науки и образования, развивать современные технологии, содействовать укреплению мелкого и среднего бизнеса и преодолению безработицы. Итоги выборов в бундестаг в сентябре 1998 г. кардинально изменили расстановку общественно-политических сил ФРГ. После 16 лет пребывания в оппозиции победу одержали социал-демократы.

Поражение правящей коалиции не стало сенсацией. Христианские демократы на восемь лет продлили свое пребывание у власти за счет умелого подключения к процессу объединения страны и руководства им. Но длительная несменяемость власти, которая многими воспринималась сначала как признак стабильности, в итоге обернулась своей обратной стороной.

Ситуация осложнялась тем, что на Востоке страны не были решены поставленные задачи. Вместо процветания, обещанного Колем, восточные регионы страны оказались в глубоком социально-экономическом кризисе и там наблюдалось явление «остальгии» (тоски по Востоку) — тоски по прошлым социальным достижениям ГДР. Сплочения нации мешало сохранявшееся отчуждение между двумя частями германского общества.

Первые общегерманские выборы

Первые общегерманские выборы в бундестаг состоялись 2 декабря 1990 г. Еще до этого, 14 октября, состоялись выборы в ландтаги пяти «новых» восточных земель, хотя некоторые из них имели куда более давнюю историю, чем отдельные «старые» земли на Западе. В четырех землях победил ХДС, только в Бранденбурге сильнейшей партией стала СДПГ. На третье место везде вышла ПДС, набравшая от 10 до 15% голосов. Во всех правительственных и земельных учреждениях с самого начала заметное место заняли политики и чиновники с Запада. Но среди премьер-министров только один приехал оттуда — глава Саксонии Курт Биденкопф, бывший в 70-е гг. генеральным секретарем ХДС. Затем на высших земельных постах появились еще два западных политика — Бернхард Фогель в Тюрингии и Вернер Мюнх в Саксонии-Анхальт.

Первой среди восточных земель — 26 мая 1992 г. — приняла свою конституцию Саксония, последней — Тюрингия, 25 октября 1993 г., в замке Вартбург, где некогда глава Реформации Мартин Лютер переводил на немецкий язык Ветхий Завет. В конституции «новых» земель, в отличие от конституции «старых» земель, содержались некоторые дополнительные статьи, в частности о проведении народных референдумов и плебисцитов, а также о расширении прав граждан на труд, жилище и образование.

Воссоединенная Германия превратилась в третье после Испании и Франции по территории и первое по численности населения европейское государство. Его столицей вновь стал Берлин, хотя по этому поводу велись острые дискуссии. При обсуждении этой проблемы в бундестаге многие депутаты подчеркивали, что Бонн стал символом новой демократической и миролюбивой Германии и получил высокий авторитет в мире. С Берлином же связаны самые мрачные страницы немецкой истории. В итоге многочасовых дебатов вечером 20 июня 1991 г. 338 депутатов высказались за Берлин, 320 отдали предпочтение Бонну. Переезд президента, правительства и бундестага в Берлин завершился летом 1999 г., но шесть министерств остались на Рейне.

К моменту первых выборов большинство партий уже имели свои общегерманские структуры, и это свидетельствовало о том, что объединение Германии как политический акт свершилось. Поэтому в предвыборной кампании основными стали экономические вопросы, связанные с задачей хозяйственной интеграции обеих частей страны.

Партии правящей коалиции — ХДС/ХСС и СвДП — праздновали объединение как свой успех и заверяли, что мощный экономический локомотив старой ФРГ без усилия потащит за собой и пять новых земельных вагонов. Но это не отвечало настроениям западных избирателей. 80% их приветствовали объединение, но столько же не желало приносить для этого личные жертвы. Сотни тысяч сограждан, тянувшихся к ним из-за Эльбы, угрожали благополучию почтенных бундес-бюргеров (жителей ФРГ) уже потому, что соглашались работать за меньшую зарплату. А лидер СДПГ Лафонтен, подобно Кассандре, предрекал крах экономики и возникновение массовой безработицы в бывшей ГДР. В этом он оказался совершенно прав.

ХДС/ХСС в своей программе сделал упор на необходимость создания жизнеспособных рыночных структур в Восточной Германии и социальных гарантий для ее населения. В обстановке еще царившей эйфории национального единства блок получил 43,8% голосов, что, однако, лишь слегка превысило его обычные показатели. СДПГ, которой многие прочили победу, потерпела поражение, получив 33,5% голосов; это был ее наихудший результат со времен 30-х гг. Воссоединение явно усилило позиции либеральной СвДП, которой отдали голоса 11% избирателей. Но это скорее объяснялось личной популярностью ее лидера Геншера. Сюрпризом стало то, что в бундестаг не прошла партия «зеленых». Зато там оказались две партии, действующие только на территории новых восточных земель, где голоса подсчитывались отдельно и пока не было введено пятипроцентного барьера — Союз-90, получивший 6% голосов, и ПДС. Если на Западе она получила всего 0,3%, то в новых землях — 11,1%, а в восточной части Берлина — почти треть голосов.

Хотя канцлер намеревался быстро сформировать кабинет, это происходило мучительно долго. Только 18 января новое правительство было приведено к присяге. В нем оказалось всего три политика из восточных земель, и из них лишь Гюнтер Краузе получил важный портфель — министра транспорта и связи. Создавалось впечатление, что бури объединения утихли, в Бонне рассматривали проблемы воссоединения как решенные, и все пошло своим чередом.

После формирования коалиционного правительства ХДС/ХСС — СвДП канцлер объединенной Германии выступил 31 января 1991 г. с правительственным заявлением, в котором изложил основные направления деятельности нового кабинета министров на предстоящие четыре года. В качестве главной задачи внутренней политики правительства объединенной Германии Коль назвал выравнивание уровня жизни населения восточных и западных земель. Он призвал деловые круги, а также земельные и коммунальные власти увеличить объем инвестиций на территории бывшей ГДР. Канцлер особо подчеркнул необходимость модернизации транспортных магистралей, развития почтовой и телекоммуникационной связи.

В области внешней политики ФРГ в Европе он выделил задачу создания европейского политического союза, предусматривающего введение до 1992 г. единого внутреннего рынка, открытие европейских границ, расширение полномочий Европарламента, проведение согласованной внешней политики и политики безопасности, а также учреждение европейского экономического и валютного союза.

Канцлер подчеркнул, что важнейшим аспектом внешней политики ФРГ остаются дружба и партнерство с США и НАТО, а ее главной целью — достижение мира с наименьшим количеством вооружений. Коль высказался за развитие конструктивных отношений со странами Восточной Европы. В заявлении было подчеркнуто, что правительство Германии и впредь намерено поддерживать Советский Союз при осуществлении им реформ, особенно по укреплению демократии, обеспечению прав человека и созданию правового государства, а также при переходе к рыночной экономике.

Экономическая интеграция

Развитие ситуации после выборов показало, что процесс выравнивания условий на Востоке Германии с западными стандартами становился все более трудным и медленным, а главное — дорогостоящим. В 1990 г. производство на территории ГДР упало на 50%, а число безработных увеличилось в три раза и достигло 642 тыс. чел. В 1991 г. из 9,9 млн. чел. самодеятельного населения в бывшей ГДР работу имели 6,5 млн., в 1993 г. — 5,3 млн. чел. Чтобы смягчить положение, для новых земель был введен порядок досрочного выхода на пенсию в 55 лет. С 1990 г. особенно после крупной забастовки металлистов Бранденбурга и Саксонии в мае 1993 г., зарплата возросла вдвое, а пенсии для мужчин составили уже 90% западных, а для женщин, учитывая, что почти все они в ГДР работали, даже 130%. Однако все это отнюдь не привело к выравниванию уровня жизни. Главная негативная причина этого заключалась в дезориентации восточногерманского населения, разом потерявшего прежний минимум социальных гарантий со стороны государства, дотировавшего цены на продукты, квартплату, датские сады, бесплатные поликлиники, и выброшенного в океан жестких рыночных отношений. Весной 1991 г. на курсах по переобучению в восточных землях пустовало 80% учебных мест, хотя было очевидно, что множество предприятий будут либо закрыты, либо резко сократят число занятых.

Медленнее, чем ожидалось, шла приватизация в промышленности. Весной 1991 г. из 8 тыс. прежних народных предприятий было приватизировано лишь 260 головных предприятий и около 400 их филиалов. В глубоком кризисе еще накануне объединения оказалось сельское хозяйство. Население предпочитало покупать продукты западного производства, даже те, которые по качеству не были лучше восточных. В 1990 г. из-за невозможности сбыть молочную продукцию в восточных землях было забито 400 тыс. коров^[306].

Все эти проблемы многие политики и экономисты предсказывали еще летом 1990 г. Но только после воссоединения выяснилось, что экономика ГДР находилась в еще более плачевном состоянии, чем предполагалось ранее. Многие предприятия оказались настолько запущенными и имели такое изношенное и устаревшее оборудование, что не было никакого смысла даже пытаться их модернизировать. Около трети площади прежней ГДР находилось в ужасающем экологическом состоянии. Это касалось прежде всего района урановых рудников в Тюрингии и огромной промышленной агломерации между городами Дессау, Галле, Магдебург и Биттерфельд, которую немедленно окрестили «центром европейской экологической катастрофы». Население, которое надеялось получить от объединения немедленное благосостояние, и не готовое ни морально, ни психологически к свалившимся на него трудностям, стало выражать все больше недовольства жесткой политикой правительства.

Но все же перестройка восточногерманской экономической структуры медленно продвигалась вперед, деиндустриализация почти незаметно стала перерастать в реиндустриализацию. В 1991 г. на осуществление социальных, экономических и экологических программ было выделено более 150 млрд. марок государственных средств, не считая капиталовложений частных фирм. Из них 58 млрд. направлялось в инфраструктуру и создание новых фирм, 95 млрд. — в социальную сферу. Доля западных инвестиций составила 47% восточногерманского валового национального продукта. В этих землях возникло свыше полумиллиона новых предприятий, в то время как на Западе — всего около 100 тыс. В феврале 1991 г. в Айзенахе, где выпускали автомобиль «Вартбург», началась сборка «Опелей». В Дрездене с июня 1994 г. приступили к строительству завода по производству полупроводников знаменитого концерна «Сименс», на которое было выделено 2,7 млрд. марок. В сер. 90-х гг. восточногерманские земли превратились в самый динамичный экономический регион Европы.

Благодаря программе «Региональное развитие экономики» с общим объемом инвестиций в 14,5 млрд. марок к 1992 г. появилось 112 тыс. новых рабочих мест. Развернулась реконструкция жилого фонда, около четверти которого к 1993 г. было модернизировано, на что потребовалось 150 млрд. марок в год. Но быстро росла и квартплата. В октябре 1991 г. она увеличилась сразу в пять раз, достигая иногда размеров средней пенсии. Более 3 млн. восточных немцев были вынуждены обратиться за жилищными субсидиями.

Произошли сдвиги и в сельском хозяйстве. В основном завершилась перестройка бывших кооперативов. В 1995 г. насчитывалось более 20 тыс. аграрных предприятий, 12 тыс. из которых были частными. Но множество людей не смогли выдержать конкуренцию и оказались лишними. В Мекленбурге прежде было 189 тыс. крестьян, к 1992 г. 160 тыс. покинули свои хозяйства. В целом количество занятых сократилось с 820–850-ти тыс. чел. в 1989 г. до 250 тыс. в 1994 г. Наполовину уменьшилась и площадь сельскохозяйственных угодий.

Опекунское ведомство

В переустройстве восточногерманской экономики ключевое положение занимало созданное сразу после объединения Опекунское ведомство. Перед ним стояла грандиозная задача «стремительно приватизировать, решительно санировать и бережно ликвидировать то, что санации не поддается», — как сформулировал ее руководитель Ведомства Детлеф Роведдер. Провести эти мероприятия планировалось к 1995 г.

Ведомство приняло под свое крыло 8,5 тыс. предприятий, на которых числилось 4 млн. работников. К сер. 1993 г. оно продало почти 2,5 тыс. мелких и средних предприятий, которые в основном выкупались их менеджерами или коллективами работников. Лидировала в этом отношении Саксония, где было проведено 630 сделок такого рода. В восточных землях начал быстро расти самостоятельный средний бизнес. Всего Опекунское ведомство продало 14,5 тыс. предприятий, т. е. больше принятых под свое управление. Объяснялось это тем, что многие крупные предприятия пришлось разделить на ряд средних и мелких. 850 предприятий купили иностранные фирмы. Приблизительно 3,7 тыс. предприятий было вообще ликвидировано^[307].

Вначале предполагалось, что продажа государственного имущества ГДР принесет в казну солидную прибыль. Увы, это оказалось полной иллюзией. Вследствие плачевного состояния производства ведомство израсходовало невероятную сумму — 343 млрд. марок, чтобы довести многие предприятия до предпродажного состояния и хоть как-то их сбыть^[308]. Огромные средства ушли на выплату отступных сотням тысяч рабочих и служащих, досрочно отправленных на пенсию. Многие предприятия продавались по символической цене в одну — три марки, если их новые владельцы гарантировали их дальнейшее существование и сохранение всех рабочих мест.

В итоге, после окончания в декабре 1994 г. работы Опекунского ведомства дефицит составил 270–275 млрд. марок. Закончившая эту работу Биргит Бройэль (Детлеф Роведдер был убит террористами 1 апреля 1991 г.) и ее ведомство лавровых венков не стяжали. Итоги были оценены как «быстрые и дорогие». Гора долгов и 3 млн. ликвидированных рабочих мест остались тяжелым бременем для федерального бюджета, при том, что все виды социальных расходов сохранялись на прежнем уровне.

Реконструкция восточногерманской экономики непосредственно затронула и население западных земель. Суть проблемы выразил президент ФРГ Рихард фон Вейцзеккер в речи при подписании объединительного договора: «Объединиться — это значит научиться делиться». А многие как раз этого и не хотели. К 1995 г. в старых землях доля налогов и различных сборов в валовом национальном продукте впервые перевалила за 50%, а государственный долг увеличился вдвое и достиг астрономической величины в 2 трлн. марок. К 1996 г. воссоединение обошлось налогоплательщикам в 1 трлн. марок в виде трансфертов на Восток. Сумма поразительная, но даже она к тому времени еще не привела к созданию обещанной эры процветания в восточных землях и к достижению политической цели — созданию единства немецкого общества.

«Стена в головах»

Опрос 1992 г. показал, что Германия находилась дальше от внутреннего единства, чем в год объединения. В 1990 г. 66% населения ГДР чувствовало себя скорее немцами, чем жителями ГДР. В кон. 1992 г. уже 54% населения восточных земель ощущало себя скорее гражданами бывшей ГДР, а 45% — немцами. Почти половина находила, что общее положение за это время ухудшилось, хотя при этом только 13% считало плохим свое собственное положение.

Социально-психологическая интеграция оказалась труднее экономической, что, впрочем, неудивительно. За 40 лет раздельного существования в двух германских государствах сформировались разные по ментальности и даже противоположные по ценностным ориентациям типы личности. В обиходном языке прочно закрепились такие новые понятия, как «осей» (восточники) и «весси» (западники). Между ними сложились далеко не безоблачные отношения. Западные немцы смотрели на восточных свысока как на людей вялых, малоинициативных и вечно недовольных. Восточные же считали западных чересчур самодовольными, высокомерными и забюрократизированными. В новых, а отчасти и в старых землях распространилось мнение, что в 1990 г. произошло не объединение, а колонизация ГДР Западной Германией. Заговорили даже об аншлюсе. Но это понятие в данном случае совершенно неуместно, хотя бы потому, что к объединению стремилось в первую очередь население самой ГДР.

В мае 1999 г. на берлинской научной конференции «Исторический форум — разделенное прошлое, общая история» много говорилось о том, что и спустя десять лет после падения стены «запад Германии посматривает на восток с оттенком отчуждения и пренебрежения». Возникшее чувство унижения, второсортности и затаенной обиды с самого начала требовало выхода. Не случайно в 1991–1992 гг. в новых федеральных землях произошла вспышка насилия. Не видящая перед собой никаких перспектив молодежь стала нападать на иностранных рабочих, поджигать и громить их жилища. Значительная часть населения отнеслась к этим эксцессам с молчаливым одобрением. В августе 1991 г. погромы произошли в саксонском городе Хойерсверде, а в августе 1992 г. в Ростоке. Волна насилия перекинулась на запад, где в ноябре 1992 г. в Мёльне под Любеком и в мае 1993 г. в Золингене в огне пожара погибло несколько турецких женщин и детей. Это всколыхнуло всю страну. Во многих городах прошли мощные демонстрации протеста против ксенофобии и в знак солидарности с иностранными согражданами. В них участвовало более 3 млн. чел.

Но следует признать, что правый радикализм в Германии существует и время от времени заставляет о себе говорить. В марте 1996 г. праворадикальная Республиканская партия во главе с Рольфом Шлирером, насчитывающая около 16 тыс. членов, на земельных выборах в Баден-Вюртемберге получила 9,1% голосов и провела в ландтаг 14 депутатов. На выборах в апреле 1998 г. в Саксонии-Анхальт 12,9% избирателей проголосовало за правоэкстремистский Германский народный союз Герхарда Фрая, насчитывающий до 20 тыс. членов. В 1999 г. союз преодолел пятипроцентную планку (5,2%) в Бранденбурге и получил в ландтаге пять мест. В Германии сохранились активно действующие праворадикальные и неонацистские организации. В нач. 90-х гг. было зарегистрировано 76 таких организаций, которые насчитывают 42 тыс. членов и около 6 тыс. активных боевиков. В праворадикальном лагере самой известной является созданная в 1983 г. Республиканская партия (РП), которая наиболее влиятельна в Баден-Вюртемберге и Баварии. Число ее членов насчитывает 15,5 тыс. чел. Среди них преобладают мужчины до 30 лет с невысоким образовательным уровнем, выходцы из крестьян, рабочих, мелких предпринимателей и государственных служащих — они составляют треть членов партии. Партия имеет сплоченное, идейно убежденное ядро. Лидеры РП, бывший офицер СС Франц Шёнхубер и сменивший его Рольф Шлирер официально отмежевались от преступлений нацистов и подчеркивают приверженность Основному закону ФРГ, уважение к правам человека, нацеленность на решение социальных и экологических задач. В Аугсбургской программе 1993 г. республиканцы выступили в защиту этнической целостности немцев, против «европеизации», «американизации», «исламизации», «мультикультуры». Партия пропагандирует ненависть к переселенцам, требует поставить заслон их массовому притоку в ФРГ. Республиканцы обвиняют иностранцев в росте преступности, безработицы, истощении социальной системы и призывают к их изгнанию. Во внешнеполитическом разделе программы РП ставится под сомнение граница по Одеру — Нейсе, вновь высказываются претензии на восстановление Германии в границах 1937 г. Партия признает необходимость интеграции Европы, но выступает против договора о создании Европейского союза 1992 г., утверждая, что он наносит ущерб национальному суверенитету.

Противоречивым является развитие созданной в 1964 г. неонацистской Национал-демократической партии Германии (НДП). После подъема в 1966–1968 гг. в 90-е гг. ее представительство в ландтагах резко сократилось, в 1999 г. ее численность упала до 5,2 тыс., хотя партия насчитывает до 20 тыс. сторонников. НДП сохранила свой костяк и пытается использовать недовольство населения безработицей, экономическими трудностями, кризисом социальной системы, притоком иностранцев в ФРГ. Особо активную работу неонацисты развернули в Восточной Германии в период нарастания там экономического кризиса, роста безработицы среди местного населения и усиления экстремистских настроений. Особое внимание они уделяют безработным, утратившим свой статус, молодежи новых земель и переселенцам из стран СНГ, испытывающим трудности в адаптации к жизни в ФРГ.

Опросы 2000 г. выявили у 58% восточногерманского населения недовольство существующей в ФРГ демократией. Распространение праворадикальных и националистических настроений у части жителей восточных земель ФРГ связано также с крахом социализма, принципов коллективизма и их традиционных представлений о цивилизации Запада. Лидеры неонацистов создают образ «нового врага», которого они видят в переселенцах негерманского происхождения, и утверждают, что иностранцы наряду с властью повинны в большинстве проблем этнических немцев. Часть жителей «новых» земель разделяет суждение правых о том, что правительство сначала должно решить их проблемы, а не тратить средства на иностранцев. В 90-е гг. численность неонацистов в Восточной Германии выросла в два раза. В 1990–1993 гг. было зарегистрировано около 3 тыс. случаев насилия с их стороны. И в последующие годы уровень насилия держался на стабильно высоком уровне. В 1990–2000 гг. в столкновениях с правыми экстремистами погибло 138 человек.

Кризис социального государства

С начала 90-х гг. усложнились политические, экономические и финансовые условия сохранения и дальнейшего развития Германии как социального государства. Из-за финансирования экономической реконструкции восточных земель не стало хватать средств на социальные статьи бюджета. К тому же неблагоприятно складывалась демографическая ситуация — нация быстро старела. На 100 человек работоспособного населения стало приходиться 20 пенсионеров. Социальные расходы в 90-е гг. превысили треть ВНП, и государство начало жить в долг.

В стране развернулась дискуссия о социальном переустройстве. Предприниматели утверждали, что сложившуюся систему социального обеспечения — образцовую для всего мира — уже невозможно финансировать. Правительство пыталось ввести в системе некоторые ограничения. Но против таких мер решительно выступили профсоюзы и, разумеется, оппозиционные партии, заявившие, что сокращение социальных расходов приведет к росту социальной напряженности и политической нестабильности.

Ситуация осложнялась и кризисом производства. Мы уже говорили об экономических трудностях в «новых» землях, но и в «старых» землях в 90-е гг. исчез почти 1 млн. рабочих мест в промышленности. Для ведущей в немецкой экономике автомобильной промышленности особенно трудным стал 1993 год, когда производство снизилось на четверть. Крупнейший в отрасли концерн «Фольксваген» оказался перед необходимостью сократить число рабочих мест на 30 тыс. Представлявший интересы рабочих профсоюз «ИГ Металл» предложил сократить вместо этого рабочую неделю до четырех дней и ввести гибкий график работы. После трудных переговоров, на которых камнем преткновения стало требование дирекции соответственно уменьшить и заработную плату на 20%, удалось добиться компромисса. С января 1994 г. продолжительность рабочей недели устанавливалась в 28,8 часа, а зарплата снижалась на 10%, или в среднем на 6 тыс. марок в год, но увольнения отменялись. Случаи аналогичных решений в других секторах экономики были редкостью, но они позволяли поддерживать относительно высокий уровень занятости.

Год «супервыборов»

Так назвали 1994 год, в котором проходили выборы депутатов Европарламента, бундестага и ландтагов ровно половины земель (8 из 16). Кроме того, избирался и президент ФРГ. В мае им стал кандидат от ХДС/ХСС Роман Херцог, бывший до этого руководителем Конституционного суда.

К этому времени для Коля сложилась неблагоприятная ситуация. Эйфория объединения сменилась раздражением. В «новых» землях росло недовольство безработицей и материальным уровнем жизни, в «старых» негодовали по поводу намерения правительства ввести с 1 января 1995 г. дополнительную «надбавку солидарности» в размере 7,5% к налогу на заработную плату, подоходному налогу и налогу на доходы юридических лиц. 45% избирателей отказались от участия в земельных выборах в Бранденбурге, Саксонии и Саксонии-Анхальт. Учитывая, что в этих землях 10–12% получила ПДС, такая ситуация означала, что более половины восточных немцев выразили отрицательное отношение к власти. А немцы западной части обвиняли кабинет Коля в том, что получили на свою шею восточногерманских нахлебников, живущих за их счет.

Действительно, положение оставалось сложным. Безработица охватила 3 млн. чел. и продолжала расти. На уже состоявшихся в пяти землях выборах партнер ХДХ/ХСС по коалиции — СвободнаяДемократическая партия нигде не смогла набрать 5% голосов и не прошла в ландтаги. Опросы общественного мнения единодушно показывали, что новый социал-демократический кандидат в канцлеры, премьер Рейнланд-Пфальца Рудольф Шарпинг, импозантная бородка которого вызывала симпатии прекрасной половины электората, значительно опережал Коля. Но к лету 1994 г. федеральный канцлер и его партия начали быстро набирать очки. В итоге, на состоявшихся 16 октября выборах ХДС/ХСС и СвДП только на 0,3% опередили оппозиционные партии — СДПГ, Союз-90/»зеленые» и ПДС. В бундестаге правительственное большинство составило всего десять депутатов.

Трудную победу консервативно-либеральной коалиции аналитики записали прежде всего в актив самого Коля, массивная фигура которого излучала оптимизм и энергию. Его популярность возросла и в связи с тем, что 31 августа 1994 г. немецкую землю покинуло последнее соединение российской армии. Но выборы отчетливо высветили и трудную для канцлера проблему. По существу, союзница демохристиан СвДП потерпела поражение, скатившись с 11 до 6,9% избирателей и потеряв в бундестаге 32 места. Да и прошла она в бундестаг лишь потому, что за либералов из коалиционных соображений проголосовало много сторонников ХДС/ХСС. Сам же христианский блок, получив 41,5% голосов, показал наихудший результат за все выборы с 1949 г. Хроническая слабость либерального партнера делала положение ХДС/ХСС совершенно неустойчивым. Место же СвДП как третьей политической силы постепенно переходило к «зеленым», которые на этот раз прошли в парламент и на 0,4% опередили свободных демократов.

Выборы 1994 г. отразили устойчивость политической системы Германии. Предвыборная кампания выявила значительное совпадение предвыборных платформ главных политических партий — ХДС/ХСС, СДПГ, СвДП, «зеленых» и даже ПДС. В них ставились задачи укрепления демократического государства, реформы системы социального обеспечения, ускорения темпов экономического роста, повышения конкурентоспособности германской экономики, охраны окружающей среды. Выборы показали различие между симпатиями избирателей в Западной и Восточной Германии. В «старых» землях по-прежнему преобладали ХДС/ХСС, СДПГ, СвДП, «зеленые». В «новых» землях более популярными оказались ХДС/ХСС, СДПГ, ПДС. Основой политической системы ФРГ по-прежнему остались ХДС/ХСС и СДПГ, которые собирали на выборах любого уровня 70–80% голосов избирателей. Выборы 1994 г. показали, что «зеленые» и в «новых» землях потеснили СвДП, но все-таки их позиции оставались там еще слабыми.

«Красно-зеленая» коалиция

Начиная с 1983 г. доля голосов, подаваемых за ХДС/ХСС, медленно, но неуклонно снижалась на каждых выборах. После того как социал-демократы проиграли выборы 1994 г. и получили 36,4% голосов, в партии начали искать козла отпущения и вести дебаты о необходимости нового лидера и новых идей. В такой ситуации на съезде в Мангейме в ноябре 1995 г. без предварительного согласования с руководством и в нарушение партийной субординации саарский премьер Оскар Лафонтен произнес блестящую речь (сказалось галльское красноречие) и неожиданно выдвинул самого себя на пост председателя партии. И получил большинство голосов.

Но Лафонтен был слишком левым для большинства партийных функционеров, которых к тому же раздражала его благообразная внешность. Вскоре у него появился серьезный соперник — глава правительства Нижней Саксонии Герхард Шрёдер, заключивший там союз с «зелеными». Опросы 1997 г. показали, что у него больше шансов победить Коля на следующих выборах, чем у председателя партии Лафонтена. В этой ситуации решающими становились выборы в ландтаг Нижней Саксонии 1 марта 1998 г. В случае проигрыша Шрёдер выпадал из игры. Но они принесли крупный успех социал-демократам — 47,9% голосов. ХДС отстал на целых 12%, а СвДП вообще оказалась на улице. Стало ясно, что если кто и сможет одолеть Коля, так это Шрёдер.

Впрочем, позиции Коля ухудшились. Нарастали экономические трудности, выросли налоги и цены, число безработных перевалило за 4 млн. Пресса писала, что «черный великан», который находился у власти уже 15 лет, т. е. дольше любого германского канцлера, кроме Бисмарка, исчерпал все свои возможности и просто устал, как и его партия, от бремени власти. Коля не без основания упрекали и в том, что Германия с его подачи вкладывает слишком много средств в ненадежную и непредсказуемую Россию, где в 1998 г. 40% всех зарубежных инвестиций были немецкими. В такой ситуации дефолт в России 17 августа 1998 г. больно ударил по Колю и стал козырем для его критиков.

Уход Коля сопровождался большим скандалом. Нежелание отдать власть, свойственное многим государственным деятелям, обрекло его на участь политика, покидающего политическую сцену побежденным, утратившим поддержку даже в собственной партии. Осенью 1999 г. выявилось, что ХДС использовал полученные от анонимных лиц средства, с которых не платил налоги, а Колю были предъявлены обвинения в коррупции и незаконном финансировании партии. Он был вынужден покинуть пост председателя ХДС и даже дать показания следствию, которое завершилось безрезультатно. «Политический внук» Аденауэра вошел в историю ФРГ как канцлер германского единства. Он обладал способностью к выработке верной стратегии и тактики в различных ситуациях, умело организовывал предвыборные сражения, мужественно боролся с политическими конкурентами, имел большой авторитет среди своих иностранных коллег.

Из-за расследования в связи с незаконным финансированием партии в феврале 2000 г. преемник Коля на посту председателя ХДС Вольфганг Шойбле ушел с этой должности. Новым лидером партии была избрана ее генеральный секретарь Ангела Меркель, женщина с весьма претенциозным характером, занимавшая в кабинете Коля посты министров по делам женщин и молодежи, а затем — по охране окружающей среды, защиты природы и безопасности ядерных реакторов. В самый разгар парламентского расследования о финансировании судьба нанесла Колю еще один удар — 5 июля 2001 покончила с собой его жена Ханнелоре, страдавшая редким заболеванием, аллергией на яркий свет. Впрочем, журнал «Штерн» утверждал, что причиной самоубийства стала не столько болезнь, сколько увлечение Коля своей секретаршей Джулианной Вебер.

27 сентября 1998 г. состоялись выборы, на которых впервые за 16 лет победили социал-демократы, получившие 40,9% голосов и 298 мест в бундестаге. За ХДС/ХСС высказалось 35,1% избирателей (245 мест), за «зеленых» — 6,7% (47 мест), за СвДП — 6,2% (44 места). Оставаясь партией восточных земель за счет голосов их населения, в парламент попала и ПДС, получившая 5,1% (35 мест). У Шрёдера были возможности заключить коалицию с любой партией. Он предпочел «зеленых», в блоке с которыми с 1990 г. с успехом управлял Нижней Саксонией. Их лидер Йошка (Йозеф) Фишер стал министром иностранных дел и, естественно, вице-канцлером. «Зеленые» получили также посты министров здравоохранения и по охране окружающей среды. К этому времени партия, из которой ушла левая группа радикал-экологистов, в значительной мере сместилась к политическому центру.

Новый канцлер ФРГ Герхард Фриц Курт Шрёдер родился в 1944 г. в рабочей семье. В 1966–1971 гг. он изучал право в Гёттингене, в 1978 г. стал председателем организации «Молодые социалисты». В 1980–1986 гг. был депутатом бундестага от СДПГ, с 1986 г. — членом правления партии. С 1990 г. — премьер-министр земли Нижняя Саксония. Новый канцлер, образцом для которого являлся Шмидт, также прослыл прагматичным политиком, который ориентируется на «новую середину»^[309]. Под этим понимается такое общество, в котором большинство его членов по своему образу жизни, характеру труда, ценностям и привычкам сдвигается в общий центр либерально-демократической направленности.

Такая ориентация Шрёдера имела под собой вполне объективную основу. В немецком обществе рубежа XX–XXI вв. самостоятельные хозяева составили 10% самодеятельного населения, рабочие — 34,8, чиновники и служащие — более 54%. К кон. XX в. социальная структура в Германии значительно изменилась. Если число занятых в первичном (сельское и лесное хозяйство, рыболовство) секторе еще в 1970 г. составляло 8,5% самодеятельного населения, то в 1997 г. — всего 3%. Это означает, что в экономической структуре страны первичный сектор отошел далеко на задний план и очутился в положении маргинала.

Число занятых во вторичном (добывающая и перерабатывающая промышленность) секторе еще в 1950–1970 гг. росло (с 42,3 до 49%), но затем стало быстро снижаться, и в 1997 г. составило только 34,3%. Но все большее значение приобретает третичный сектор (торговля, транспорт, сфера услуг и информации, маркетинг). В 1970 г. число занятых в нем людей составляло 43%, в 1997 г. — уже 63% и продолжает расти^[310]. В соответствии с этими процессами правительство Шрёдера заявило о поощрении развития средних и мелких предприятий. Именно они обеспечивают Германии 80% рабочих мест. При этом если на крупных предприятиях каждое новое рабочее место обходится в 250 тыс. марок, то на мелких и средних — только в 6,5 тыс.^[311].

Шрёдер предпочел выступить в роли не политика определенной партийно-политической ориентации, а общенационального лидера. Канцлер выдвинул идею «новой середины», которая предполагает сплочение трудящихся и средних слоев на основе политико-культурных идей, олицетворяющих Берлинскую республику. Базовыми являются идеи демократии, толерантности, федерализма, европейской интеграции, отказа от агрессии и авторитаризма. В целом эта платформа отмечена склонностью к идеям неолиберализма. Новый подход обозначился и в решении насущных проблем немецкого общества. В значительной степени он нашел реализацию в «Коалиционном соглашении», заключенном 20 октября 1998 г. междуСДПГ и партией Союз 90/ «зеленые».

Правительственная программа оказалась достаточно сбалансированной и не вызвала критики ни у радикальных групп в самих партиях, ни в лагере оппозиции. В ней ставились задачи обеспечения устойчивого экономического роста, создания новых рабочих мест, решение социальных проблем, модернизации системы образования, охраны окружающей среды.

После прихода к власти СДПГ пережила кризис. В марте 1999 г. с поста председателя партии и министра финансов неожиданно ушел Лафонтен. Причиной отставки было его несогласие с канцлером в вопросах социальной политики. По мнению Лафонтена, СДПГ недостаточно последовательно защищает интересы лиц наемного труда, безработных, пенсионеров. Резкую критику Лафонтена вызвало участие ФРГ в военных действиях в Югославии в 1999 г. Он заявил, что ФРГ в этой ситуации не должна была следовать за США и игнорировать ООН, а также мириться с тем, что к решению Косовского конфликта сразу не была привлечена Россия. После ухода Лафонтена на пост председателя СДПГ был избран Шрёдер. Разрыв тандема Лафонтен-Шрёдер, олицетворяющего сотрудничество в партии «традиционалистов» и «обновленцев», ослабил ее положение на политической арене. СДПГ потеряла значительное число голосов на земельных и коммунальных выборах 1999–2000 гг., хотя 23 мая 1999 г. — в день 50-летнего юбилея ФРГ ее президентом был избран член СДПГ Йоханнес Рау.

Падение авторитета партии привело к сокращению ее численности. За 1990-е гг. число членов СДПГ снизилось почти на четверть — до 750 тыс., в основном за счет традиционных приверженцев — рабочих. СДПГ упрекают за недостаточно четко обозначенный политический «профиль», что затрудняет выбор рядовым избирателям, за склонность к идеям неолиберализма. На съезде социал-демократов в декабре 1999 г. ряд делегатов потребовали начать разработку новой программы партии и включить в нее «духовно-политические идеи, обладающие наступательной силой». Однако Шрёдер в официальных выступлениях дал понять, что в ближайшее время в партии невозможна дискуссия по программным вопросам.

Перед выборами в бундестаг 22 сентября 2002 г. была проведена реформа избирательных округов, в результате которой число депутатов сократилось до 603-х. Правящая коалиция, вопреки всем ожиданиям, сохранила власть. Одним из факторов ее победы явилось заявление правительства г. Шрёдера об отказе ФРГ участвовать в готовящейся войне против Ирака. СДПГ и ХДС/ХСС набрали равное количество голосов — по 38,5%. Но благодаря увеличению числа избирателей, проголосовавших за «зеленых» (8,6%), правящая коалиция обеспечила себе 306 мест в бундестаге. Столь незначительное преимущество вынуждает ее стремиться к широкому консенсусу сил в бундестаге, добиваться одобрения своих решений и со стороны блока ХДС/ХСС.

СвДП получила всего 7,4% голосов, так как не сумела выдвинуть притягательные для избирателей идеи. В прессе было высказано предположение, что германский либерализм вступил в финальную стадию кризиса, в котором он оказался в начальный период Берлинской республики. ПДС не смогла преодолеть пятипроцентный барьер, и в парламенте ее представляли две женщины, завоевавшие «прямые мандаты». Всего в бундестаге 15-го созыва число женщин-депутаток составляет 196 (32,5%). За СДПГ отдали свои голоса 41,5% женщин, за ХДС/ХСС — 38,7. Стремясь закрепить благосклонность избирательниц на будущее, Г. Шрёдер с известной долей риска пошел на эксперимент: из 15 членов его кабинета семь — женщины.

«Красно-зеленому» правительству предстояло завершить решение ряда сложных задач, поставленных еще в 1998 г. При этом у него из-за сильной оппозиции весьма ограничилась свобода маневра. В 2003 г. была принята правительственная программа «Аренда 2010» — пакет из 30 реформ в сфере рынка, бюджета, труда, экономики и социального обеспечения. Кабинет Шрёдера был намерен к 2006 г. добиться оздоровления государственного бюджета. Он продолжил начатую в 2001 г. налоговую реформу, в ходе которой максимальная ставка подоходного налога должна снизиться до 35%. В случае ее реализации налоговое бремя на предпринимателей сократится, что повысит их инвестиционный потенциал. Содействие экономическому росту чрезвычайно важно, так как ныне он едва достигает 2% в год.

Для продолжения процесса интеграции восточных земель правительство разработало Пакт солидарности-II, который предусматривает создание к 2019 г. на Востоке ФРГ инновационных регионов и новых конкурентоспособных предприятий. Пакт нацелен на вовлечение новых земель в межрегиональное и международное разделение труда.

Правительство Шрёдера стремилось к радикальной перестройке устаревшей системы трудоустройства. Его концепция предусматривала ограничение социальной помощи безработным, которые не желают занимать вакантные рабочие места, претендуя только на занятость, равноценную утраченной. Реформа содействует подготовке кадров для высокотехнологичных производств, а также лиц, начинающих собственное дело.

«Красно-зеленая» коалиция еще в 1998 г. взяла курс, сочетающий технический прогресс и экологическую модернизацию. Наряду с традиционными природоохранительными мероприятиями важное место в ней занимает программа поэтапного отказа от атомной энергетики. Реструктуризация энергоснабжения ФРГ предполагает развитие восполняемых видов электроэнергии, прежде всего энергии воды и ветра (доля которых ныне составляет около 2%).

Международные исследования выявили некоторое отставание Германии в сфере образования от других западных стран, поэтому в 2002 г. началась его реформа. Она включала задачу обеспечения экономики высококвалифицированными специалистами и создания условий, препятствующих их оттоку в США. Несмотря на то что правительство взяло курс на экономию, оно гарантировало рост расходов на науку и образование до 2006 г. и наметило ежегодно выделять 1 млрд. евро на создание 10 тыс. пока малоизвестных в ФРГ школ продленного дня с повышенным качеством преподавания и на особые программы обучения для детей иммигрантов.

Несмотря на стремление «красно-зеленой» коалиции решить злободневные проблемы объединенной Германии, тревожным знаком для ее главной силы — СДПГ — явились выборы в Европарламент 13 июня 2004 г. На них социал-демократы потерпели сокрушительное поражение, уступив правоконсервативному блоку ХДС/ХСС более чем с двукратным разрывом (21% против почти 45% голосов). Это была реакция избирателей на неудачный маневр Шрёдера, покинувшего в полном противоречии с традициями парламентской республики пост председателя СДПГ. Они восприняли это как попытку канцлера отказаться от лидерства в партии, выдвинувшей его на пост главы правительства и снять с себя ответственность за ее действия. Часть избирателей проголосовала против СДПГ из-за попыток правительства (хотя и осторожных) ослабить систему социальных льгот и гарантий, являющуюся гордостью послевоенной Германии. Ослабление позиций СДПГ показало и то, что новым президентом Германии в мае 2004 г. был избран кандидат от ХДС/ХСС Хорст Кёлер (род. 1943), до этого занимавший должность директора-распорядителя Международного валютного фонда.

Германия на мировой арене

После объединения Германии в Европе сложилась новая геополитическая ситуация. В центре континента возник 82-миллионный экономический и политический гигант. Он стал активно заполнять тот вакуум в Восточной и Юго-Восточной Европе, который возник там после ухода из региона Советского Союза. Резко возросла роль Германии как стратегического партнера США по блоку НАТО. Она стала одним из главных инициаторов расширения НАТО на Восток, т. к. это равнозначно расширению зоны германского влияния.

Опираясь на свою экономическую мощь как третьей индустриальной державы мира, Германия стала «локомотивом и ядром интеграции Европы». Правительство Шрёдера с правом отводит ей в этом процессе и ведущую политическую роль. В своем первом правительственном заявлении канцлер заявил, что «речь идет о самосознании повзрослевшей нации, которая не должна ощущать неполноценность по отношению к другим нациям, которая не отказывается от своей ответственности, смотря при этом вперед. Наши соседи также знают, что они могут доверять нам тем больше, чем больше мы, немцы, верим в собственные силы».

В 1990 г. ФРГ была полностью поглощена процессом национального объединения. Но вспыхнувшая на следующий год война в Персидском заливе поставила новую Германию скорее, чем этого можно было ожидать, перед вопросом, как она понимает свою позицию в мире? От прямого участия в войне, несмотря на предложение США, Германия отказалась, но выделила на ее финансирование 17 млрд. марок. В связи с войной канцлер Коль заявил, что ФРГ не может больше занимать отстраненную позицию, а должна взять на себя свою долю ответственности за поддержание международной стабильности. Но для этого ей необходимо стать постоянным членом Совета Безопасности ООН. На сессии ООН 2003 г. президент Франции Жак Ширак высказался за включение Германии и Японии в число постоянных членов Совета безопасности. Сейчас Германия является третьим после США и Японии государством-донором ООН, доля которого составляет почти 10%. Она третий раз подряд избирается непостоянным членом СБ: для того чтобы она стала постоянным членом, необходима структурная реорганизация ООН, что является делом близкого будущего.

Пришедший к власти Шрёдер еще до своей победы на выборах нанес в мае 1998 г. визит в США и заверил президента Билла Клинтона, что в случае прихода СДПГ к власти внешнеполитический курс Германии останется прежним, а ее интересы и ценности — общими с американскими.

Приоритетными целями для Германии стали сохранение и развитие германо-французской дружбы, германо-американского партнерства и германо-российской кооперации, поскольку, как подчеркнул Шрёдер, «без России не может быть общеевропейской стабильности». С другой стороны, правительство Шрёдера отошло от прежнего курса простого оказания финансовой помощи России, поскольку выделяемые кредиты бесследно исчезали. Оно перешло к выделению кредитов на конкретные проекты при контроле за их выполнением с немецкой стороны, что, впрочем, тоже не является полной гарантией их правильного использования.

В отличие от европеиста Коля, Шрёдер больше подчеркивал важность национальных интересов. Если Коль в сентябре 1990 г. на Первом международном конгрессе партнерских инициатив в Вольфсбурге заявил: «Мы, немцы, поставим на карту свое будущее, если ограничимся национально-государственными интересами», — то Шрёдер сразу после выборов сказал журналистам, что пришел на пост канцлера, «чтобы представлять интересы Германии». Такой же позиции Шрёдер придерживался и в отношении экономической стороны объединения Европы. Он неустанно подчеркивал, что «ушло то время, когда Европа процветала за счет Германии», что Германия готова выступать «мотором» Европейского союза, но отказывается «оплачивать чью-то нерадивость».

Хотя усиление ФРГ по-прежнему вызывает опасения даже некоторых ее нынешних союзников, объективно она обладает достаточным потенциалом, чтобы создать в рамках ЕС твердое немецко-европейское ядро и держать под своим контролем западноевропейский регион. Не случайно, в ноябре 2000 г. Черногория ввела в качестве своей второй валюты именно немецкую марку, хотя на горизонте уже обозначился призрак общеевропейского евро.

После объединения ФРГ ряд европейских стран, в том числе ее союзники по НАТО Великобритания и Франция, высказывали опасения, что в ближайшем будущем она может поставить перед собой цель создания «Четвертого рейха». Поэтому правительство Коля сразу провозгласило преемственность с внешнеполитическим курсом Боннской республики и заявило, что внешняя политика ФРГ является составной частью политики безопасности Европейского союза и стран Запада в целом. В подтверждение отказа от установки на милитаризацию Германия начала сокращение бундесвера, численность которого к концу 1990-х гг. была доведена до 330 тыс. человек. ФРГ является единственной страной в НАТО, подчинившей свои вооруженные силы командным структурам альянса.

В 1991–1992 гг. в ФРГ развернулась общественно-политическая дискуссия по ее новой внешнеполитической доктрине. В ходе дискуссии были сформированы понятия «национальных интересов», «возросшей ответственности» Германии и была поставлена задача ее более активного содействия политике поддержания стабильности в мире. Центральным пунктом обсуждения стал вопрос о возможности участия частей бундесвера в военных операциях, проводимых НАТО за пределами стран альянса. Блок ХДС/ХСС был готов дать согласие на такие акции, но против такого шага выступили социал-демократы и либералы. Они подали жалобу в Конституционный суд, который после длительных дебатов в июле 1994 г. принял решение по этому вопросу: использование бундесвера за пределами территории ФРГ и стран НАТО правомерно, если на акцию имеется мандат ООН и за нее в каждом отдельном случае проголосует простое большинство депутатов бундестага. В случае отсутствия мандата ООН для одобрения такой акции необходимо получение квалифицированного большинства бундестага в ⅔ голосов. В результате, из оборонных сил страны были выделены «силы быстрого реагирования» численностью в 54 тыс. человек.

Единая Германия вместе с Францией остается «локомотивом» процесса Европейской интеграции по всем направлениям. В феврале 1992 г. вместе с другими 12-ю государствами ФРГ подписала Маастрихтский договор о создании Европейского союза (ЕС). Он предусматривал упрочение политического и закрепление экономического и валютного союза.

В 1996 г. Париж и Бонн выступили с совместной инициативой по уточнению и расширению ряда интеграционных программ, содержащихся в Маастрихтском договоре. При активном участии Германии в октябре 1997 г. был выработан Амстердамский договор. Он расширил компетенции ЕС в области социальной, внутренней политики, в сфере экологии. За Европарламентом было закреплено больше полномочий в формировании законодательства Европейского сообщества. Амстердамский договор более подробно разработал содержание совместной внешней политики и политики безопасности стран ЕС, а также положения относительно соблюдения прав человека и демократии. Он закрепил готовность Германии вместе с другими членами ЕС участвовать в международных акциях по борьбе с терроризмом, контрабандой, расизмом, организованной преступностью. Этот договор определил стратегию ЕС на XXI век. Германия способствовала принятию решения об упразднении национальной валюты и о введении с января 2002 г. евро как единственного средства расчетов между государствами. Лидирующая роль ФРГ в ЕС определяется также тем, что она производит четверть его внутреннего национального продукта. Несмотря на финансовые трудности, связанные с расходами на объединение страны, в нач. 2000-х гг. взносы ФРГ в ЕС достигли четверти его бюджета.

ФРГ активно выступила за принятие стран Восточной и Юго-Восточной Европы в ЕС, считая, что Союз станет «катализатором» их политического и социально-экономического обновления. Правительство Шрёдера активно способствовало принятию «Агенде-2000» — пакета реформ, предусматривающих финансовую помощь ЕС (значительную часть которой взяла на себя ФРГ) до 2006 г. странам, готовящимся к вступлению в сообщество.

После распада СССР и Организации Варшавского договора ФРГ выступила также за расширение НАТО на Восток. Благодаря поддержке ФРГ страны Балтии, Венгрия, Польша, Румыния, Словакия и Чехия с 1 мая 2004 г. стали членами Европейского союза. Имея исторически сложившиеся тесные связи со странами Восточной и Юго-Восточной Европы, Германия является их ведущим торговым партнером и самым крупным кредитором среди западных стран. В кон. 1990-х гг. на Германию приходилось 37% западной помощи в этом регионе (на США –11%, на Японию — 5%). ФРГ надеется избежать обвинений в попытках «германизации» этого региона, так как «германской политике в нем будут приданы европейские рамки».

Правительство ФРГ во главе с Колем успешно разрешило финансовые и экономические проблемы, возникшие в связи с выводом из Германии российских войск. Совместное заявление Коля и Ельцина, подписанное в декабре 1992 г. в Москве, закрепило так называемое «нулевое решение» по взаимным претензиям: Россия отказалась от получения компенсации за недвижимое имущество западной группы российских войск, а Германия — от своих претензий на возмещение ущерба природной среде в местах расположения советских войск. Досрочный вывод российских войск, завершенный в августе 1994 г., был дополнительно профинансирован Германией на сумму 550 млн. марок для обустройства военнослужащих РФ. В 1995 г. было подписано германо-российское соглашение, в результате которого большая часть российского экспорта получила режим наибольшего благоприятствования и неограниченный в количественном плане доступ к рынку ЕС. «Воротами в ЕС» для большей части российского экспорта является Германия.

Германо-российские отношения стимулировал начатый в апреле 2001 г. канцлером ФРГ Шрёдером и президентом России В. Путиным «Петербургский диалог». Его цель — содействовать широкому обмену опытом в сфере политики, экономики, укреплению партнерства, созданию гражданского общества в России. В Берлине действует Германо-российский форум — общественная организация, способствующая развитию отношений с Россией. В рамках германо-российских связей развивается партнерство между городами. В настоящее время в нем официально и неофициально участвуют около 130 городов. Важным стимулом для успешного развития академических и научных связей между вузами Германии и России стала межправительственная программа имени А. Герцена, действовавшая в 1998–2003 гг.

Лидеры ФРГ подчеркивают, что ее главным внешнеполитическим союзником остаются США. Прочность американо-германских связей определяется тем, что Германия является крупнейшим партнером США в сфере экономики, космонавтики, в области охраны окружающей среды, в борьбе с организованной преступностью и пр. В ФРГ размещено самое крупное подразделение вооруженных сил США в Европе — 72 тыс. человек.

Но в период правления «красно-зеленой» коалиции начался отход ФРГ от «подчиненно-восторженной» позиции по отношению к США. Он обусловлен возросшей ролью ФРГ на международной арене, усилившейся критикой политики США в Европе и в ФРГ со стороны не только германских радикалов, но и консерваторов, «зеленых» и самой СДПГ. Зыбкость позиций правящей коалиции вынуждает ее считаться с распространением умеренно антиамериканских настроений в обществе.

После победы на выборах 2002 г. Шрёдер подчеркнул, что стратегическими направлениями внешней политики ФРГ для правящей коалиции являются предотвращение и урегулирование конфликтов мирными средствами, борьба против международного терроризма, нераспространение оружия массового уничтожения и укрепление структуры ООН.

Новые горизонты перед ФРГ открывает вступивший в завершающую стадию процесс интеграции Европы. Летом 2003 г. специальный конвент ЕС представил проект конституции ЕС, который был выработан по инициативе Германии и Франции. Он предусматривал превращение Евросоюза из международной организации в государство федеративного типа, которое будут возглавлять единый европейский парламент (Евросовет), и правительство единой Европы. Предполагалось введение поста президента и министра иностранных дел ЕС. Эти органы должны были ограничить национальный суверенитет стран-участниц Евросоюза в области экономики, обороны, внешней политики. Имеется и альтернативная модель объединения будущего континента — «Европа двух скоростей». Она предусматривает слияние наиболее развитых стран Евросоюза (Германии, Франции, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга). Но поскольку в мае 2004 г. проект конституции ЕС не был принят, Германия и Франция обсуждают проект об образовании конфедерации с совместным бюджетом, с общей внутри- и внешнеполитической программой, общим военным командованием.

Успехи и проблемы

Особые успехи были достигнуты в модернизации инфраструктуры Восточной Германии. В «новых» землях возникла мощная телекоммуникационная структура. Число телефонных подключений за 1990-е гг. выросло с 2 до 7,5 млн. Местное телевидение функционирует на базе оптоволоконных линий, широкое распространение получило кабельное телевидение. Телекоммуникационная структура, созданная на Востоке по новейшим технологиям XXI в., обогнала по ряду показателей систему, действующую на Западе страны. В «новых» землях вся телефонная техника работает на новых электронных системах, в «старых» — 75%. На Востоке Германии возникла современная транспортная система. Здесь было отремонтировано 5,2 тыс. км железнодорожных путей, 11 тыс. км автострад.

Несмотря на значительные достижения, в процессе интеграции «новых» земель ФРГ остается ряд проблем. Главной из них является обеспечение самоподдерживающегося роста, возможности решения макроэкономических задач собственными силами. Это позволило бы резко сократить финансовые трансферты из западной части ФРГ, повысить производительность труда, создать новые рабочие места.

По уровню экономического развития ФРГ входит в страны «большой семерки». По общему объему валового внутреннего продукта она занимает первое место в Западной Европе и четвертое в мире после США, Японии, Китая. На развитие экономики Германии все большее влияние оказывает быстро развивающийся в 1990-е гг. процесс глобализации. Он побуждает германских товаропроизводителей и правительство во все большей мере ориентироваться на мировые рынки, развитие новых технологий, стимулировать процесс концентрации производства и банков, создания транснациональных корпораций, наращивать импорт и экспорт капитала, перемещать рабочую силу.

Германия в 2004 г. вышла на первое место в мире, обогнав США по объему экспорта (731 млрд. евро). Превышение экспорта над импортом составило 155 млрд. евро. В 2004 г. важнейшими экспортными рынками вне Европы были США, Китай, Россия и Япония. Но главными внешнеторговыми партнерами Германии остаются страны ЕС (51,5%), а из них — Франция, Нидерланды, Великобритания. В последнее десятилетие компании ФРГ успешно проникают на рынки стран Юго-Восточной Азии, Латинской Америки, Юга Африки, Восточной и Центральной Европы. Ключевые позиции в экспорте Германии занимает продукция химической, электротехнической промышленности, автомобилестроения, машиностроения, точной механика и оптики. Большую часть продукции мирового уровня качества в Германии производят такие крупные концерны, как Байер и БАСФ — в химии и фармацевтике, Сименс и Бош — в электротехнике и электронике. Лидерами в тяжелом машиностроении по-прежнему являются Крупп, Тиссен, Маннесманн, в автомобилестроении — Даймлер и Фольксваген, в оптике и точной механике — Цейс. Мировую известность приобрел фармацевтический бизнес ФРГ, сумма экспорта которого в 2001 г. составила 19 млрд. евро. В структуре экспорта ФРГ свыше 90% занимает готовая продукция.

Конкурентоспособность германских товаров обусловлена их высоким качеством, широким ассортиментом, который включает изделия как изготовленные по международным стандартам, так и отмеченные уникальностью. Ввозит ФРГ подъемно-транспортные средства, автомобили, текстиль, одежду. Из-за отсутствия собственных источников энергоносителей она импортирует 98% нефти, 80% природного газа, цветной прокат, минеральное сырье.

Германия занимает третье место в мире по объему инвестиций за рубежом. В настоящее время более 70% германских капиталовложений приходится на страны ЕС, 9% — на США. В 2000 г. 28,4% прямых инвестиций ФРГ были размещены в Великобритании, странах Бенилюкса, Франции, Италии, 38% — в США. Иностранных инвесторов привлекает в ФРГ устойчивая финансово-валютная система, емкий внутренний рынок, наличие передовых технологий, развитая сеть коммуникаций и транспорта, высококачественный электроток, необходимый для современных производств, высококвалифицированная рабочая сила, правовая защита бизнеса. Иностранный капитал контролирует треть из 30-ти крупнейших компаний ФРГ, в том числе «Опель», «Юнилевер», «Дойче Шелл», «Ай-Би-Эм Дойчланд» и др.

ФРГ увеличила инвестиции в экономику стран Восточной Европы. Наибольший поток капиталов идет в Венгрию, Чехию, Польшу. На экономические связи Германии с Россией негативное воздействие оказали распад СССР и затяжной кризис российской экономики, а также трансформационные процессы в бывшей ГДР, которая была крупнейшим торговым партнером СССР. Многие торговые и производственные связи оказались разорванными, и в результате в 1995 г. Россия уступила первое место среди восточноевропейских партнеров ФРГ Польше. Тем не менее в торговле с Россией с начала 90-х гг. среди развитых стран Запада ФРГ занимает первое место. Ее доля во внешнеторговом обороте РФ составляет около 10%. Более половины германского экспорта в Россию составляют машины, оборудование, транспортные средства. Германские поставки включают также готовые изделия, легковые автомобили, продовольственные товары. Из России ФРГ получает нефть, нефтепродукты, природный газ, цветные металлы, лесоматериалы, химические удобрения и полуфабрикаты (90% импорта). Германия инвестировала около 20 млрд. марок в сооружение системы газопроводов «Ямал — Европа». Она участвует в создании комплекса установок по производству металлизированных брикетов на Лебединском горнообогатительном комбинате, прокатного стана на Оскольском электрометаллургическом комбинате, строительстве Северно-Западной ТЭЦ в Санкт-Петербурге. Крупнейшим совместным проектом стал договор о строительстве Североевропейского газопровода.

Положительный сдвиг во внешнеэкономических связях Германии и России произошел в 2000 г., в течение которого товарооборот между партнерами вырос на 60%, а в 2001–2002 гг. он увеличился еще на 80%. Стоимость товарооборота в 2001 г. составила 22 млрд. долл. Эксперты дают оптимистические прогнозы на будущее. По их данным, в ближайшие годы он может достичь 40 млрд. долл. Благодаря соглашению, заключенному между Германией и Россией в июле 2000 г., были списаны долги РФ на 8 млрд. марок и урегулированы ее долговые обязательства. На основании этого соглашения Россия получила кредит в 1 млрд. марок для развития германского экспорта. В 2003 г. в России работало 350 совместных российско-германских предприятий и 800 фирм, действующих на базе только немецкого капитала.

Во 2-й пол. 1990-х гг. ряд факторов глобализации повлиял на снижение темпов экономического роста ФРГ и конкурентоспособности германских товаров. Возникший к концу канцлерства Коля дефицит государственного бюджета ограничил возможность правительства оказывать своевременную инвестиционную поддержку производителям. Поднялся уровень налогового бремени на предпринимателей и работающих по найму. Налог на прибыль в 1998 г. достигал 45%, подоходный — 53%. На конкурентоспособности германских товаров и снижении объемов иностранных инвестиций сказывался самый высокий в мире уровень издержек на оплату труда. Так, в 1995 г. почасовая оплата в ФРГ составляла 45,5 марок в час, в США — 32,6 марки, в Великобритании — 27 марок.

Эксперты отмечали негативное воздействие на экономический рост ФРГ таких субъективных факторов, как склонность производителей к перестраховке, стремление сохранить статус-кво, недостаточная способность к риску и утрата «предпринимательского духа». «Красно-зеленая» коалиция, победившая на выборах в сентябре 2002 г., предложила проведение пенсионной, налоговой реформ, сокращение государственных расходов в области пенсионного обеспечения и здравоохранения, содержания государственного аппарата и др. Предполагалось, что все это сделает рынок труда более гибким, увеличит занятость.

1 января 2005 г. минимальная ставка подоходного налога (доходы от 7665 евро в год) снизилась до 15%, а максимальная (доходы от 52 152 евро) — до 42%. Низкие (по германским меркам) доходы — до 7664 евро в год, освобождены от налогов. Налог на прибыль предприятий еще в 2001 г. был снижен до 25%. Федеральное ведомство статистики в 2000 г. из каждых 100 занятых отнесло к рабочим 34,6, к служащим и чиновникам — 54,4, к самостоятельным лицам — 10,0, и к помогающим членам семей — 0,9. Таким образом, к началу XXI в. социальная структура ФРГ представляла собой классический вариант «общества ⅔».

В современной Германии каким-либо видом страхования охвачено 90% населения. В 1998 г. максимальный размер платежей составлял 20,3% от общей суммы заработка, но он гарантировал почти бесплатное лечение, пенсию в 70%, а пособие по безработице в 60–67% среднего чистого заработка. Особую перегрузку система пенсионного обеспечения испытала после объединения страны, так как потребовались дополнительные средства на выдачу более высоких, чем в ГДР, пенсий и на медицинскую реабилитацию жителей новых земель, не плативших взносы в страховые фонды ФРГ. Самой острой социальной проблемой в единой Германии является массовая безработица. Если в нач. 1990-х гг. в ФРГ насчитывалось 3 млн. безработных, в 2003 г. — 4,7 млн., то в январе 2005 г. их количество достигло рекордного показателя и превысило 5 млн. человек, или 12%. Большие расходы требуются на поддержание системы здравоохранения, которое отличается в Германии высоким качеством. В 1997 г. совокупная стоимость социальных услуг составила 34,4% валового национального продукта. К 2000 г. дефицит государственного бюджета приобрел хронический характер и достиг 2200 млрд. марок.

Важной социальной проблемой ФРГ остается дискриминация женщин, особенно восточногерманских, несмотря на декларированное Конституцией равноправие. Они получают меньшую (на 20–30%) зарплату, чем мужчины. В «новых» землях доля безработных женщин в два раза выше, чем мужчин. Женщины с детьми откровенно рассматриваются предпринимателями как «фактор риска» и увольняются в первую очередь. Статистика свидетельствует, что женщины поднимаются по карьерной лестнице в 2–3 раза медленнее, чем мужчины, и их отставание нарастает на высших уровнях руководства государством, экономикой, наукой, СМИ. В семье многие женщины подвергаются насилию и унижениям. Женское движение ФРГ выступает за реальную эмансипацию женщин, за их право самостоятельно выбирать отвечающее их интересам сочетание семейных и трудовых отношений. Интересы женского населения в ФРГ представляет головной Совет женщин, объединяющий союзы, в которых состоят 11 млн. членов. В 1990-е гг. они добились создания по стране 300 убежищ для женщин, где в случае ухода от мужа они могут вместе с детьми получить приют, защиту, правовую помощь.

В 1990-е гг. были приняты меры по стимулированию рождаемости. Семьи, имеющие детей, могут выбирать между детскими пособиями и налоговыми льготами. Пособия на детей составляли в 1990-е гг. 220–350 марок в месяц, но семьи с низкими доходами получали помощь в размере 600 марок до исполнения ребенку 2 лет. На время трехгодичного отпуска по уходу за ребенком действует запрет на увольнение.

Возраст выхода на пенсию установлен в 65 лет для мужчин и 62 года для женщин. Средний размер пенсии в 2004 г. составлял около 48% от средней зарплаты. Кабинет Шрёдера наметил основы пенсионной реформы, рассчитанной до 2030 г. Государство поощряет создание фондов предприятий, из которых они выплачивают пенсии своим сотрудникам. В 2001 г. наряду с обязательными фондами были учреждены индивидуальные накопительные. Но к 2006 г. их доля составит всего 4%. В будущем предполагается поэтапное сокращение доли пенсии из страхового фонда в пользу накопительного. Таким образом, в ФРГ постепенно ограничивается диапазон задач, которые решало социальное государство.

Культура

После объединения Германии правительство поставило задачу достижения не только государственного, но и культурного единства всех немцев, а также проживающих в Германии иностранцев и сохранения исторически сложившегося комплекса немецкой культуры.

Культура, которая сформировалась в 90-х годах в «новых» землях, в целом идентична западногерманской — и ту и другую отличают типичное для постмодернистского общества распространение неверия в идею прогресса и неприятие такого экономического развития, которое ориентировано на постоянный рост и пагубно для экологии. Доминантой повседневной культуры большинства жителей как «старых», так и «новых» земель является потребление. Естественно, что вкусы в отношении форм досуга, музыкальных пристрастий, спора, моды, диеты и пр. особенно похожи у молодых немцев.

Официальная политика «преодоления раскола» в области культурыоснована на Договоре об объединении Германии. В нем ставится рассчитанная на длительное время задача формирования единой национальной культуры. В 1990–1991 гг. было реорганизовано управление культурой в «новых» землях. Оно было передано в компетенцию отдельных земель. Деятели культуры с энтузиазмом встретили здесь отмену цензуры, свободу слова, информации, творчества.

В течение переходного периода 1991–1994 гг. федеральное правительство продолжало оказывать финансовую поддержку ряду культурных учреждений и проектов в «новых» землях. Оно поставило целью реконструировать здесь наиболее известные объекты и памятники культуры в соответствии со стандартами, принятыми на Западе. Культурная инфраструктура, полученная в наследие от ГДР, была довольно развитой. Она включала около 300 театров и оркестров, около тысячи музеев, свыше 7 тыс. библиотек и музыкальных школ, полторы тысячи домов культуры и клубов, исторические центры в сотнях городов и сел. Однако по оценке западногерманских экспертов, большинство экспозиций, фондов, репертуаров устарело, оформление памятников нуждалось в модернизации. В ряде случаев всё еще не были устранены следы военных разрушений. На культурную реконструкцию федеральное правительство выделило «новым» землям в 1991–1994 гг. 3,3 млрд. марок. Часть средств направлялась на реставрационные работы, т. к. было выявлено, что около 20 тыс. так называемых «малых памятников» находятся в критическом состоянии. Под охрану государства были взяты около 350 исторических центров городов и сел, церквей, поместий, расположенных на востоке Германии. Культурными памятниками были объявлены Веймар, Дрезден и Кведлинбург. Сейчас в Германии 27 объектов, отнесенных ЮНЕСКО к всемирному культурному наследию, десять из них находятся в «новых» землях.

С 1995 г. федеральное правительство сосредоточилось на поддержании культурных объектов национального значения. Совместно федерацией и землями был учрежден Фонд Прусского культурного наследия. При его поддержке были объединены коллекции, собрания и отдельные предметы, связанные с вкладом Пруссии в германскую историю. К 50-летнему юбилею ФРГ они были выставлены в Берлинском культурном форуме.

В 1999 г. Веймар был избран культурной столицей Европы. К этому событию в городе были отреставрированы Германский национальный музей, Музей Гёте, дом Шиллера. В 1999 г. было проведено около тысячи мероприятий с участием 5 тыс. деятелей культуры из 100 стран. В бывшем концлагере Бухенвальд, находящемся в 10 км от Веймара, была организована выставка рисунков Гёте. Ее целью явилось показать взлеты и падения в истории Германии.

Для многих жителей «новых» земель перестройка культуры, ее коммерциализация, внедрение западных ценностей и американизация оказалась болезненным процессом. Выяснилось, что на востоке и западе Германии существуют различные представления о том, что следует понимать под культурой, что следует в ней развивать, поддерживать и какими средствами. В «новых» землях преобладает убеждение в том, что государство должно участвовать в сохранении культурного достояния нации и способствовать приобщению к нему населения. В «старых» землях больше ценится творческая свобода художника, существует общепринятое разделение на высокую и повседневную культуру. Большинство деятелей культуры восточных земель испытывают явные трудности в приспособлении к рынку и находятся в нестабильном материальном положении.

* * *

На рубеже веков перед Германией встал ряд сложных проблем. Происходит болезненное, но необходимое сокращение непомерных социальных и государственных расходов, на которые страна уже не имеет достаточных средств, т. к. социальная политика обходится ей в 1 трлн. марок ежегодно. С другой стороны, экономическая ситуация относительно устойчива, в 90-е гг. прирост валового национального продукта составлял 2–2,3% в год, а по прогнозам на первые годы XXI в., будет составлять примерно 2,5%. Однако учитывая, что и безработица колеблется вокруг постоянной величины в 4,5 млн. чел. (около 10% самодеятельного населения), такой прирост, по мнению экономистов, не является достаточным для поддержания социальной сферы на прежнем высоком уровне.

По-прежнему острой остается проблема иностранцев, которых в Германии более 7 млн. человек. В 90-е гг. в страну, где уже не хватает около миллиона квартир (по немецким стандартам, разумеется), ежегодно прибывало 300–400 тыс. переселенцев и беженцев. Таким образом, Германия с ее слишком либеральным законодательством принимает больше людей, чем все остальные государства Европейского союза. Отношение к иностранцам значительно ухудшилось после того, как весной 1999 г. по многим немецким городам прокатилась волна беспорядков, устроенных курдами в знак протеста против ареста в Турции их лидера, и столкновений между ними и турками, которых проживает в Германии более 2 млн. Неудивительно, что 15–17% молодежи в возрасте от 15 до 25 лет придерживаются праворадикальных идей или с симпатией к ним относятся. Хотя волна насилия против иностранцев с сер. 90-х гг. начала спадать, но и в 2000 г. в Германии произошло более тысячи нападений на иностранцев, при которых было убито шесть человек. В 2001 г. в Германии было зарегистрировано около 14 тыс. правоэкстремистских эксцессов разного рода. С другой стороны, без притока иностранцев возникнет проблема старения немецкого общества, в котором коэффициент рождаемости один из самых низких в Европе: 10,5 детей на тысячу жителей в год. При сохранении такой тенденции к середине века один работающий должен будет кормить трех-четырех пенсионеров, что вряд ли возможно.

Сохраняется и даже увеличивается разрыв между бедными и богатыми. В начале нового века 10% населения имеют в своих руках почти половину собственности, а 50% — располагают всего 5-ю% собственности. На 1,5 млн. миллионеров приходится 3 млн. людей, живущих за счет социальной помощи, позволяющей поддерживать достаточный уровень существования, но не жизни, и проблема тут не столько материальная, сколько психологическая: человек живет, но для окружающих он выброшен на обочину жизни.

Хотя «красно-зеленая» коалиция не совершила больших прорывов, она не допустила и больших провалов. На выборах в бундестаг 22 сентября 2002 г. она победила вторично и завоевала 305 мест. Блок ХДС/ХСС во главе со Штойбером набрал 38,5% голосов и провел 294 депутата. Свободные демократы, лидер которых Гвидо Вестервелле оптимистично заявлял, что партия получит не менее 15% голосов, удовольствовались 7,5%. После выборов дальнейший курс определил Герхард Шрёдер: «Мужественно и решительно мы и дальше пойдем по пути консолидации и модернизации».

Но второе канцлерство Шрёдера закончилось для него неудачно. Рост безработицы и экономические трудности заставили его пойти на досрочные выборы в бундестаг 18 сентября 2005 г. Предвыборная борьба носила острый характер. Шрёдер сумел ликвидировать десяти-процентное отставание от блока ХДС/ХСС. В итоге сложилась патовая ситуация. ХДС/ХСС получил 35,2% голосов (226 мест), СДПГ — 34,2% (222 места), СвДП — 9,8% (61 место), «зеленые», или экологисты, — 8,1% (51 место), «Новые левые» — 8,7% (54 места). В сложившейся ситуации наиболее вероятным казалось формирование «Большой коалиции», что и случилось. Впервые в немецкой истории канцлером стала женщина — председатель ХДС Ангела Меркель. Но в ее кабинет вошли восемь социал-демократов и шесть членов ХДС/ХСС, что делает положение нового канцлера весьма неустойчивым. После выборов Шрёдер и Фишер объявили о своем уходе из политики.

Ангела Доротея Меркель, в девичестве Каснер, родом из восточных земель. Она, правда, родилась на западе Германии, в Гамбурге, и была третьим ребенком в семье лютеранского священника и учительницы. Но в 1954 г. ее отец перевез семью в ГДР, в маленький провинциальный городок Темплин. Это дало повод немецким журналистам искать связи Хорста Каснера с органами государственной безопасности. Никаких письменных свидетельств этому не найдено, а сама Ангела Меркель о своем детстве до сих пор говорит крайне скупо, и никаких предположений не комментирует.

В школе Меркель была первой ученицей, получила отличный аттестат и поступила на физический факультет Лейпцигского университета. Здесь она тоже была первой. Причем не только в профильных предметах. Как сообщает журнал «Коммерсант-Власть», она приняла участие в общенациональной олимпиаде по русскому языку (по ее словам, русский она начала учить еще в школе, по утрам ожидая автобуса) и, победив, получила в награду поездку в СССР. Так что по-русски Меркель говорит очень хорошо.

Разумеется, она состояла в Союзе свободной немецкой молодежи, ходила на собрания и принимала участие в субботниках. Но в партию не вступила. Отказалась она и сотрудничать со «штази». «Я объяснила им, что совершенно не справлюсь с работой, потому что по характеру ужасная болтушка», — рассказывала позже Ангела Меркель.

Блестяще окончив Лейпцигский университет, она тут же получила место в Центральном институте физической химии АН ГДР, где проработала вплоть до 1990 г. В 1986 г. защитила докторскую диссертацию.

Судя по биографии, Меркель до 1990 г., т. е. до исчезновения ГДР, не была борцом с режимом — политикой не занималась, общественной, диссидентской деятельностью тоже. Работая в Институте физической химии, она пребывала какое-то время на должности секретаря комитета Союза свободной немецкой молодежи. При этом в архивах тайной полиции «Штази», рассекреченных после крушения коммунизма, зафиксированы высказывания Меркель с критикой социалистического строя и выражением симпатий в адрес польской «Солидарности».

В политику Меркель пришла в кон. 80-х гг. прошлого века. В 1990 г. она стала пресс-секретарем первого и единственного некоммунистического правительства ГДР под руководством Лотара де Мезьера. Превращение ученого-физика в активиста-демократа произошло в 1989 г. после падения Берлинской стены. Стена рухнула, и часто мелькающее на пресс-конференциях лицо Ангелы Меркель стало хорошо известно и восточным, и западным немцам, а самое главное было замечено Гельмутом Колем. Колю нужны были в правительстве представители новых федеральных земель, нужны были женщины и нужны были новые, еще не успевшие надоесть избирателям политики. Доктор Ангела Меркель отвечала всем этим требованиям.

В декабре 1990 г. она хорошо проявила себя на первых парламентских выборах в объединенной Германии. Агитируя на Балтийском побережье, она встречалась с местными рыбаками прямо в. пивных. «Она все время обещала, обещала и обещала, — рассказывали потом рыбаки, — и мы за нее голосовали. Обещания остались невыполненными. Но мы ей верили. Уже никому нельзя было верить, но она хоть умела слушать».

Ради правящей в ФРГ партии «Христианско-демократический союз» Меркель покинула «Демократическое пробуждение» и после объединения Германии стала депутатом бундестага от ХДС. Гельмут Коль стал первым политическим лидером Германии, серьезно отнесшимся к Меркель. «Ты поведешь за собой женщин», — приказал ей канцлер, пригласив в свое правительство на перспективную должность министра по делам женщин и молодежи. Он называл ее «девочкой» и сделал заместителем председателя правящей партии ХДС. Вскоре она уже была секретарем ХДС. Журналисты так и называли Меркель — «девочка Коля».

В 1998 г. Меркель была избрана генеральным секретарем партии. И, кстати, вышла замуж во второй раз за профессора химии. На предыдущих выборах три года назад Ангела Меркель проиграла гонку кандидату от ХСС Эдмунду Штойберу. А Штойбер в свою очередь проиграл Герхарду Шрёдеру, кандидату от Социал-демократической партии Германии (СДПГ).

В собственной партии Меркель не очень любят старые функционеры ХДС. Ей ставили в укор все — от предательства Коля до внешнего вида, который совершенно не соответствовал представлениям о том, как должна выглядеть удачливая женщина-политик, лидер одной из ведущих партий и претендент на пост главы правительства Германии. «Железная фрау» совсем недавно начала обращать внимание на то, как она выглядит.

Экономический кризис последних лет вынес Ангелу Меркель на самый верх. Аналитики прогнозировали, что после победы Ангелы Меркель в отношениях России и Германии наступит похолодание. Она не испытывала симпатии к Советскому Союзу, что автоматически проецируется на современную Россию. Однако, вероятнее всего, снова победит прагматизм.

Высказывания и многочисленные интервью будущего канцлера практически невозможно трактовать однозначно. Например, она говорит, что будет выстраивать тесные отношения с Россией и одновременно что не будет работать с Москвой «через голову» восточноевропейских стран, в первую очередь Польши. Меркель высказывается за «особые отношения» и новый альянс с Францией и в то же время говорит о приоритете трансатлантических отношений.

Из первых заявлений Меркель очевидно, что она выступает против самостоятельной роли Германии в глобальной политике и намерена идти в фарватере политики США. Более критично, чем Шрёдер, относится новый канцлер к состоянию демократических прав и свобод в России. Вероятно, у Кремля в Европе прибавится еще один весьма сложный партнер.

Эпилог Прошлое и настоящее

После объединения Германии прошло более 15 лет. Для немецких политических и научных кругов одной из наиболее важных и актуальных задач остается определение новой роли и места Германии на мировой арене исходя из ее реального политического и экономического веса. За блестящим фасадом Европейского союза (ЕС) все отчетливее начинают вырисовываться новые франко-германские противоречия. Причиной их являются опасения Парижа, что при неизбежном расширении ЕС на Восток Франция будет оттеснена на периферию и потеряет часть своего нынешнего влияния. Германия же, по мнению французов, укрепит свои позиции и окажется в самом большом выигрыше.

Объективно расширение ЕС ведет к ослаблению внутренних связей между его членами и к возможности появления в организации отдельных группировок. Понятно в связи с этим, что в Берлине растет искушение в полной мере использовать геополитическое положение Германии. Скорее всего, Германия будет проводить свою внешнюю политику достаточно эгоцентрично, с учетом прежде всего национальных интересов, что не раз и подчеркивал канцлер Г. Шрёдер. Такая достаточно жесткая и прагматичная политика является совершенно логичной и наиболее рациональной. Хотя возможен и такой вариант, при котором Германия не захочет нести бремя супердержавы. Не случайно, в 2003 г. она отказалась поддержать англо-американское вторжение в Ирак, хотя это резко ухудшило ее отношения с США. Как сложится путь Германии при канцлере Ангеле Меркель, покажет будущее, а делать прогнозы — задача не историка, а фантаста, футуролога иди оракула от политической науки.

Во внутренней жизни Германии в основном закончился период адаптации восточных немцев к западным стандартам и условиям. Но экономические различия между восточными и западными землями все еще остаются значительными, так же как и различия духовно-ценностные. В связи с этим вновь необычайно актуальным становится вопрос национальной идентичности. Еще в 1886 г. Ф. Ницше иронично писал, что «немцы являются по натуре более непостижимыми, более широкими, более противоречивыми, менее известными, труднее поддающимися оценке, более поражающими, даже более ужасными, нежели другие народы в своих собственных глазах, — они ускользают от определения и уже одним этим приводят в отчаяние французов. Характеристичен для немцев тот факт, что их вечно занимает вопрос: что такое немецкое?».

Причина немецкой непостижимости лежит, безусловно, в драматичных изломах немецкой истории. Германия, эта «опоздавшая нация», сформировалась в единое национальное государство, стала индустриальным обществом и затем республикой позже, чем многие другие европейские нации. Но стремление добиться аналогичных успехов в XIX–XX вв. дало немцам заряд колоссальной энергии, как творческой, так и разрушительной.

Германия неустанно боролась за ключевое положение и в Европе, и в мире. Это являлось константой немецкой внешней политики кайзеровской империи, а в период нацизма германские фашисты практически попытались покорить вначале Европу, а затем и весь мир. Последствия хорошо известны. В поисках национальной идентичности немцам (как, впрочем, и любому другому народу) пришлось отказаться от следования легендам, противопоставляющим Германию остальной Европе как якобы воплощающую истинные ценности мира. Объединенная Германия выдержала экзамен на демократическое национальное государство, доказав тем самым, что она усвоила страшные уроки XX века.

Послесловие

Эта книга стала лебединой песней Александра Ивановича Патрушева (1946–2006), он уже не сможет подержать в руках свое самое объемистое и, судя по огромному количеству вариантов, сохранившихся в его архиве, любимое детище. Разбирая бумаги этого архива, понимаешь, как немилосердна смерть — она не ждет, пока человек реализует свои лучшие идеи и сокровенные мечты. Гнетущее чувство беспомощности и бессилия — как будто ты держишь на руках чужих детей, в которых уже никто и ничто не сможет вдохнуть тепло жизни…

На письменном столе А.И. Патрушева осталось огромное количество набросков, рукописей, находившихся на полпути к завершению. Среди них — работа, озаглавленная «Идеологи консервативной революции». Чего стоит одно только перечисление имен, которым посвящены отдельные главы книги — Освальд Шпенглер, Эрнст Юнгер, Артур Мёллер ван ден Брук, Эдгар Юлиус Юнг, Карл Шмитт. Автор предполагал дать широкую картину германского консерватизма как одного из духовных явлений, предшествующих нацизму, и в то же время подчеркнуть отличие этого явления от «наихудшей из партий», которая воспользовалась его идейным багажом.

Неоспорим вклад А.И. Патрушева в анализ ключевых тенденций развития современной западной исторической науки, который нашел свое отражение в классическом учебнике по историографии новой и новейшей истории, увидевшем свет в 2000 г. На 90-е гг. прошлого века пришлось не только переосмысление устаревших подходов и засушенных схем, но и борьба за выживание исторической науки в новых условиях, когда она потеряла и мантию «учительницы жизни», и корыстное покровительство власти. Таким ученым, как А.И. Патрушев, всегда находившимся вне идеологической конъюнктуры, пройти через это горнило было проще — и сложнее.

Проще потому, что они прекрасно представляли себе реальное положение дел в западной исторической науке и еще в советские годы стремились к диалогу с ее корифеями. С начала 70-х гг. дружеские узы связывали Патрушева с профессором Гейдельбергского университета (ФРГ), лидером «новой социальной истории» Вернером Конце. Всеми правдами и неправдами доставал он новинки западной исторической мысли, чтобы быть в курсе событий на передовой научного поиска, рассказывать студентам не о вчерашнем, а о сегодняшнем дне мировой историографии.

Увы, открытие «спецхранов» не стало синонимом торжества объективности и прогресса. Российские историки, да и ученые вообще оказались невостребованными новой властью, на них сыпались упреки в косности и прислужничестве. И слава тем, кто в этих условиях продолжал работать. В 1992 г. появилась работа А.И. Патрушева «Расколдованный мир Макса Вебера». Только теперь кажется понятным смысл, вложенный автором в столь громкое название. Мы слишком быстро и самонадеянно объявили «расколдованным» собственный мир, так и не поняв, что же с нами произошло на самом деле. Ученых, предупреждавших о ловушках нового, «постсоветского» общества, просто не принимали в расчет и те, кто занимался первоначальным накоплением, и те, кто ограничивался тривиальным выживанием.

Ответом была глубокая депрессия и неприятие настоящего, уход от материальной суеты в глубины далекой истории и высоты интеллектуальной мысли. Тот, кто видел А.И. Патрушева в последние годы его жизни, чувствовал, как нелегко давалось ему «встраивание» в новые реалии, каким острым душевным кризисом оно сопровождалось. И все же он продолжал работать. Еще одна книга, которая не увидит свет, — очерки исторической мысли Запада от Возрождения до XXI века, если воспользоваться рабочим названием самого автора — «От гуманизма до постмодернизма».

При подготовке книги А.И. Патрушев опирался на многолетний опыт чтения курса историографии на историческом факультете МГУ, который с благодарностью вспоминает не одно поколение выпускников. Нас подкупала отточенность формулировок, невероятная эрудиция, тонкая ирония лектора и в то же время его пиетет по отношению к своим героям. Судя по конспектам и первоначальным вариантам отдельных глав, автор искал особый стиль изложения материала, отличный и от учебника, и от научно-популярного очерка. Скорее всего, он рассчитывал на диалоге заинтересованным читателем, который по тем или иным причинам не смог ознакомиться с ключевыми историческими трудами в первоисточнике. Увы, этот новаторский замысел также остался нереализованным.

В архиве ученого остались наброски к биографиям Ницше и Зомбарта, Шпенглера и Гитлера, блестящий перевод первого тома книги Х.-У. Велера «История германского общества», которая так и не добралась до российского читателя. Остались и оттиски статей с благодарственными надписями коллег, тщательно выверенные отзывы на кандидатские и докторские диссертации, подборки иллюстраций для будущих книг. Уже после смерти А.И. Патрушева вышла в свет энциклопедия по культурологии, для которой он подготовил немало статей по различным сюжетам интеллектуальной истории Европы. К самой широкой аудитории обращена научно-популярная книга «Канцлеры Германии», где собраны воедино биографии политических лидеров страны от Отто фон Бисмарка до Ангелы Меркель. Символично, что эта книга вышла в издательстве МГУ им. М.В. Ломоносова — университета, в котором прошла вся научная жизнь Александра Ивановича.

И наконец, эта книга, последние страницы которой только что перевернул читатель, получивший живое представление о двух тысячелетиях германской истории. Поистине энциклопедический труд, даже не верится, что он вышел из-под пера одного человека. Какой бы избитой не показалась фраза о том, что авторы продолжают жить в своих книгах, верно и обратное — авторы отдают книгам лучшую часть своей жизни, жертвуя ради них и семейным комфортом, и душевным равновесием. А.И. Патрушев не писал — он пестовал свои книги, рассматривая их как мостик между мастерской историка и окружающим его миром. И он был благодарен каждому, кто прошел по нему, вкусив от святых тайн, разгаданных загадок и вечных вопросов человеческого прошлого. Он был…

Александр Ватлин,

в 1981–1984 гг. ученик,

в 1997–2006 гг. —

коллега А.И. Патрушева

Литература

Аденауэр К. Воспоминания: В 2 т. М., 1966–1968.

Балакин В.Д. Творцы Священной Римской империи. М., 2004.

Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. СПб., 2001.

Биск И.Я. История повседневной жизни населения в Веймарской республике. Иваново, 1990.

Бисмарк О. Мысли и воспоминания: В 3 т. М., 1940–1941.

Брандт В. Воспоминания. М., 1991.

Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть: Сравнительное жизнеописание: В 2 т. Смоленск, 1998.

Бюлов Б. Воспоминания. М.; Л., 1935.

Ватлин А.Ю. Германия в XX веке. М., 2002.

Вебер М. Политические работы. 1895–1919. М., 2003.

Вторая мировая война. Дискуссии. Основные тенденции. Результаты исследований / Под ред. В. Михалки. М., 1997.

Галкин А.Л. Германский фашизм. М., 1989.

Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск, 1996.

Гизевиус Г.Б. До горького конца. Записки заговорщика. Смоленск, 2002.

Гобри И. Лютер. М., 2000.

Горлов С.А. Совершенно секретно: Москва-Берлин, 1920–1933. Военнополитические отношения между СССР и Германией. М., 1999.

Данн О. Нации и национализм в Германии. 1770–1990. М., 2004.

Деларю Ж. История гестапо. Смоленск, 1993.

Дзелепи Э. Конрад Аденауэр: Легенда и действительность. М., 1960.

Драбкин Я.С. Становление Веймарской республики. М., 1978.

Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР: Красная армия и рейхсвер. Тайное сотрудничество (1922–1933). М., 1992.

Зарицкий Б.Е. Людвиг Эрхард. Секреты «экономического чуда». М., 1997.

Зарицкий Б.Е. Экономика Германии: путь по лестнице, ведущей вниз. М., 2003.

Зонтхаймер К. Федеративная Республика Германия сегодня: Основные черты политической системы. М., 1996.

Имангалиев Р.Н. Становление политического консерватизма в Пруссии в конце XVIII — середине XIX веков. Казань, 2001.

Истягин Л.Г. Политический портрет Г. Коля. М., 1995.

Кёлер Дж. Секреты Штази: История знаменитой спецслужбы ГДР. Смоленск, 2000.

Кершоу Я. Гитлер. Ростов-на-Дону, 1997.

Кох-Хиллебрехт М. Homo Гитлер: психограмма диктатора. Минск, 2003.

Краузе-Бургер С. Гельмут Шмидт. Каким он видится вблизи. М., 1981.

Крейг Г. Немцы. М., 1999.

Кузьмин И.Н. Крушение ГДР: История. Последствия. М., 1996.

Лакер У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон, 1991.

Людвиг Э. Последний Гогенцоллерн. Вильгельм II. М., 1991.

Мазер Г. Адольф Гитлер: Легенда, миф, реальность. Ростов-на-Дону, 1998.

Мазер В. Гельмут Коль: Биография. М., 1993.

Макарова Л.М. Идеология нацизма. Сыктывкар, 2005.

Машке Э. Немецкий Орден. М., 2003.

Мертес М. Немецкие вопросы — европейские ответы. М., 2001.

Моссе Дж. Нацизм и культура. Идеология и культура национал-социализма. М., 2003.

Мусихин Г.И. Россия в немецком зеркале (сравнительный анализ германского и российского консерватизма). СПб., 2002.

Нольте Э. Фашизм в его эпохе. Новосибирск, 2003.

Объединенная Германия в Европе и мире. М., 1994.

Оггер Г. Магнаты: Начало биографии. М., 1985.

Павлов Н.В. Германия на пути в третье тысячелетие. М., 2001.

Пако М. Фридрих Барбаросса. Ростов-на-Дону, 1998.

Палмер А. Бисмарк. Смоленск, 1997.

Патрушев А.И. Германская история. М., 2003.

Патрушев А.И. Германия в XX веке. М., 2004.

Петелин Б.В. Германская политика канцлера Гельмута Коля 1982–1990 г. Вологда, 2004.

Платошкин Н.Н. Жаркое лето 1953 г. в Германии. М., 2004.

Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии. Немецкая политическая традиция и нацизм. СПб., 1997.

Поляков Л. Арийский миф. Исследование истоков расизма. СПб., 1996.

Прокопьев А.Ю. Германия в эпоху религиозного раскола, 1555–1648. СПб., 2002.

Раушер В. Гинденбург. Фельдмаршал и президент. М., 2003.

Раушнинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. М., 1993.

Рормозер Г. Кризис либерализма. М., 1996.

Салкелд О. Лени Рифеншталь. Триумф и воля. М., 2003.

Семиряга М.И. Как мы управляли Германией. М., 1995.

Соловьев Э.Ю. Непобежденный еретик: Мартин Лютер и его время. М., 1984.

Современная Германия. М., 2002.

Такман Б. Августовские пушки. М., 1972.

Толанд Дж. Адольф Гитлер: В 2 т. М., 1993.

Уильямс Ч. Аденауэр, отец новой Германии. М., 2002.

Фалин В.М. Без скидок на обстоятельства: Политические воспоминания. М., 1999.

Федоров В.П. ФРГ в 80-е годы: Очерки общественных нравов. М., 1988.

Ференбах О. Крах и возрождение Германии. Взгляд на европейскую историю XX века. М.,2001.

Фест И. Гитлер: Биография: В 3 т. Пермь, 1993.

Фляйшхауэр И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938–1939. М., 1990.

Фрейзер Д. Фридрих Великий. М., 2003.

Френкин А.А. Западногерманские консерваторы. Кто они? М., 1990.

Хальгартен Г. Империализм до 1914 г.: Социологическое исследование германской внешней политики до Первой мировой войны. М., 1961.

Хаффнер С. Революция в Германии. М., 1983.

Хорьков М.Л. Майстер Экхарт. Введение в философию великого рейнского мистика. М., 2003.

Чубинский В.В. Бисмарк. Политическая биография. СПб., 1997.

Шёльген Г. Страх перед силой. Немцы и их внешняя политика. М., 1994.

Шиндлинг А., Циглер В. Кайзеры. Ростов-на-Дону, 1997.

Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха: В 2 т. М., 1991.

Шмидт Г. На благо Германии. Пути выхода из кризиса. М., 1995.

Шпеер А. Воспоминания. Смоленск, 1997.

Шпенглер О. Пруссачество и социализм. М., 2002.

Штраус Ф.Й. Воспоминания. М., 1991.

Эпштейн А.Д. История Германии от позднего средневековья до революции 1848 г. М., 1961.

Эрхард Л. Благосостояние для всех. М., 1991.

Benz Wolfgang. Geschichte des Dritten Reiches. München, 2000.

Fulbert Georg. Berlin — Bonn — Berlin. Deutsche Geschichte seit 1945. Köln, 1999.

Görtemaker Manfred. Geschichte der Bundesrepublik Deutschland. Von der Gründung bis zur Gegenwart. München, 1999.

Loth W. Stalins ungeliebtes Kind. Warum Moskau die DDR nicht wollte. München, 1996.

Studt Ch. (Hg.) Die Deutschen im 20. Jahrhundert. München, 1999.

Weber H. Die DDR 1945–1990. München, 2000.

Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 1: 1700–1815; Bd. 2: 1815–1848/49; Bd. 3: 1849–1914; Bd. 4: 1914 — 1949. München, 1995–2003.

Winkler H.A. Weimar 1918–1933. Die Geschichte der ersten deutschen Demokratie. München, 1993.

Winkler H.A. Der lange Weg nach Westen. 2 Bde. München, 2000.

Примечания

1

Lund А. Die ersten Germanen. Heidelberg, 1998.

(обратно)

2

Jobert M. Vandales. Paris, 1990.

(обратно)

3

Wolfram H. Die Germanen. München, 1997.

(обратно)

4

Angenendt A. Das Frühmittelalter. Das abendländische Christenheit von 400 bis 900. Stuttgart, 1990.

(обратно)

5

Fried J. Die Formierung Europas, 840–1046. München, 1991.

(обратно)

6

Hägermann D., Schneider H. Landbau und Handwerk. 750 v. Chr. bis 1000 n. Chr. Berlin, 1991.

(обратно)

7

Bertau K. Deutsche Literatur im europäischen Mittelalter. Bd. I: 800—1197. München, 1972. S. 54–58.

(обратно)

8

Prinz F. Grundlagen und Anfänge. Deutschland bis 1056. München, 1985. S. 113–117.

(обратно)

9

Brühl C. Deutschland — Frankreich. Die Geburt zweier Völker. Köln; Wien, 1990.

(обратно)

10

Weinfurter S. Herrschaft und Reich der Salier. Grundlinien einer Umbruchszeit. Sigmaringen, 1990.

(обратно)

11

Engels O. Die Staufer. Stuttgart, 1992.

(обратно)

12

Zwahr H. Die Sorben, 1545/48–1871 // Paradigmen deutscher Geschichts-Wissenschaft. Hg. von J.-S. Kowalczuk. Berlin, 1994. S. 81–105.

(обратно)

13

Kellenbenz H. Deutsche Wirtschaftsgeschichte. Bd. I. München, 1977. S. 82–83.

(обратно)

14

Oppl F. Friedrich Barbarossa. Darmstadt, 1990.

(обратно)

15

Rovan J. Histoire de l'Allemagne. Paris, 1994. P. 128.

(обратно)

16

Csendes P. Heinrich VI. Darmstadt, 1993.

(обратно)

17

Hücker B.U. Kaiser Otto IV. Darmstadt, 1990.

(обратно)

18

Kantoromcz E. Kaiser Friedrich der Zweite. 2 Bde. Berlin, 1927–1931. См. также: Эксле О.Г. Немцы не в ладу с современностью // Одиссей: человек в истории, 1996. М., 1996. С. 213–235.

(обратно)

19

Abulaßa D. Herrscher zwischen der Kulturen. Friedrich II. von Hohenstaufen. Berlin, 1991.

(обратно)

20

Машке Э. Немецкий орден. M., 2003.

(обратно)

21

Кrieger К.-F. Die Lehnshoheit der deutschen Könige im Spätmittelalter. Aalen, 1979.

(обратно)

22

Thomas H. Deutsche Geschichte des Spätmittelalters, 1250 bis 1500. Stuttgart, 1983.

(обратно)

23

Thomas H. Ludwig der Bayer (1282–1347). Kaiser und Ketzer. Regensburg, 1993.

(обратно)

24

Dollinger Ph. Die Hanse. Stuttgart, 1989.

(обратно)

25

Bücher K. Die Entstehung der Volkswirtschaft. Tübingen, 1920. S.60.

(обратно)

26

Wunder H. Die bäuerliche Gemeinde in Deutschland. Göttingen, 1986.

(обратно)

27

Seibt F. Karl IV. Ein Kaiserin Europa 1346–1378. München, 1985.

(обратно)

28

Klassen J.M. The nobility and the making of the Hussite Revolution. N.Y., 1978.

(обратно)

29

Krieger K.-F. Habsburger im Mittelalter. Von Rudolf I. bis Friedrich III. Stuttgart, 1994.

(обратно)

30

Города, подчиненные непосредственно императору, фактически самостоятельные городские республики. (Прим. ред.)

(обратно)

31

Isemann Е. Die deutsche Stadt im Spätmittelalter, 1250–1500. Stuttgart, 1988.

(обратно)

32

Elton G.R. Reformation Europe, 1517–1559. London; Glasgow, 1963. P. 20–21.

(обратно)

33

Rabe H. Deutsche Geschichte, 1500–1600. Das Jahrhundert der Glaubensspaltung. München, 1991.

(обратно)

34

Kleine deutsche Geschichte. Stuttgart, 1995. S. 118.

(обратно)

35

Ranke L. Die Römischen Päpste. Bd. 1. Berlin, 1939. S. 83.

(обратно)

36

Oberman H.A. Die Reformation. Von Wittenberg nach Genf. Göttingen, 1986. S. 12.

(обратно)

37

Schilling H. Die Reformation in Deutschland // Scheidewege der deutschen Geschichte. Von der Reformation bis zur Wende, 1517–1989. Hg. von H.-U. Wehler. München, 1995. S. 19.

(обратно)

38

Dickens A. The German Nation and Martin Luther. Glasgow, 1976. P. 182.

(обратно)

39

Moore B. Reflections on the cause of human misery and upon certain proposals to eliminate them. London, 1972. P. 30.

(обратно)

40

Schulze J.K. Deutsche Geschichte im 16. Jahrhundert, 1500–1618. Frankfurt am Main, 1987. S. 42.

(обратно)

41

Frantz G. Der deutsche Bauernkrieg. Darmstadt, 1984.

(обратно)

42

Blickle P. Die Revolution von 1525. München, 1993.

(обратно)

43

О Мюнцере см.: Eiliger W. Thomas Müntzer. Göttingen, 1975.

(обратно)

44

Германская история в новое и новейшее время. Т. 1. М., 1970. С. 56; Соловьев Э.Ю. Непобежденный еретик: Мартин Лютер и его время. М., 1984. С. 220; История Европы. Том 3: От средневековья к новому времени. М., 1993. С. 364.

(обратно)

45

Weber М. Die protestantische Ethik. Hg. von J. Winckelmann. München, 1968. S. 72–73.

(обратно)

46

Bauer C. Conrad Peutinger und der Durchbruch des neuen ökonomischen Denkens in der Wende der Neuzeit // Gesammelte Aufsätze zur Wirtschafts- und Sozialgeschichte. Freiburg, 1965. S. 116.

(обратно)

47

Rassow P. Karl V — der letzte Kaiser des Mittelalters. Göttingen, 1957. S. 73.

(обратно)

48

Erlanger Ph. Charles Quint. Paris, 1980. P. 360.

(обратно)

49

Hansen J. Zauberwahn, Inquisition und Hexenprozeß im Mittelalter und die Entstehung der großen Hexenverfolgung. München, 1900. S. 7–8.

(обратно)

50

Hexenwelten, Magie und Imagination. Frankfurt am Main, 1987. S. 165.

(обратно)

51

Schulze W. Op. cit. S. 274.

(обратно)

52

Schormann G. Der Krieg gegen die Hexen. Göttingen, 1991. S. 106–107.

(обратно)

53

Шверхофф Г. От повседневных подозрений к массовым гонениям // Одиссей. Человек в истории 1996. М., 1996. С. 312.

(обратно)

54

Blauert А. Frühe Hexenverfolgungen. Hamburg, 1989. S. 120.

(обратно)

55

Hexenverfolgung und Frauengeschichte. Bielefeld, 1993.

(обратно)

56

Labouvie E. Zauberei und Hexenwerk. Frankfurt am Main, 1991. S. 82.

(обратно)

57

Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus (1648–1763). Göttingen, 1984. S. 15.

(обратно)

58

Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 1: 1700–1815. München, 1987. S. 54.

(обратно)

59

Urban H. Das Restitutionsedikt. München. 1966.

(обратно)

60

Здесь и далее переводы стихов принадлежат автору, А. Патрушеву (Прим. ред.).

(обратно)

61

Burkhardt J. Der Dreißigjährige Krieg. Frankfurt am Main, 1992. S. 128–178.

(обратно)

62

Allmann J. Der Wald in der frühen Neuzeit. Berlin, 1990.

(обратно)

63

Dipper Ch. Deutsche Geschichte, 1648–1789. Frafnkfurt am Main, 1991. S. 46.

(обратно)

64

Trossbach W. Bauern, 1648–1806. München, 1993.

(обратно)

65

Schultz H. Landhandwerk und ländliche Sozialstruktur um 1800 // Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte. 1981. Bd. 2. S. 13.

(обратно)

66

Mager W. Protoindustrialisierung und Protoindustrie // Geschichte und Gesellschaft. 1988. Bd. 14. S. 275–303.

(обратно)

67

Kellenbenz H. Deutsche Wirtschaftsgeschichte. Bd. 7. München, 1977. S. 376.

(обратно)

68

Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus (1648–1763). Göttingen, 1984. S. 48.

(обратно)

69

Поляков Л. История антисемитизма. Эпоха знаний. М., 1998; Иерусалим, 5758. С. 75.

(обратно)

70

Deutsche Geschichte in 12. Bd. Bd. 3. Berlin, 1983. S. 337.

(обратно)

71

Ibid. S. 219.

(обратно)

72

Ibid. S. 468.

(обратно)

73

Bauer V. Die höfische Gesellschaft in Deutschland von der Mitte des 17. bis zum Ausgang des 18. Jahrhunderts. Tübingen, 1993.

(обратно)

74

Kruedener J. Die Rolle des Hofes im Absolutismus. Stuttgart, 1973.

(обратно)

75

Duchhardt H. Altes Reich und europäische Staatenwelt 1648–1806. München, 1994.

(обратно)

76

Muir D.E. Prussian Eagle. London, 1940. P. 13.

(обратно)

77

Dönhoff M. Deutschland, deine Kanzler. München, 1991. S. 24.

(обратно)

78

Цит. по: Туполев Б.М. Династия Гогенцоллернов // Новая и новейшая история. 1991. № 6. С. 154.

(обратно)

79

Schulze Н. Kleine deutsche Geschichte. München, 1998. S. 58.

(обратно)

80

Käthe H. Die Hohenzollemlegende. Berlin, 1978. S. 17.

(обратно)

81

Wolff Ch. Vernünftige Gedanken vom gesellschaftlichen Leben der Menschen und inbesonderheit dem gemeinen Wesen. Frankfurt am Main, 1971. S. 170.

(обратно)

82

Dülmen van R. Die Aufklärungsgesellschaft in Deutschland als Forschungsproblem // Gesellschaft der Frühen Neuzeit. Wien; Köln; Weimar, 1993. S. 332.

(обратно)

83

Gestrich A. Absolutismus und Öffentlichkeit. Göttingen, 1994.

(обратно)

84

Ordnung, Fleiß und Sparsamkeit. Hg. von P. Münch. München, 1984.

(обратно)

85

Nipperdey Th. Deutsche Geschichte, 1800–1866. Bürgerwelt und starkes Staat. München, 1985. S. 11.

(обратно)

86

Schulze H. Kleine deutsche Geschichte. München, 1998. S. 66.

(обратно)

87

Nolte P. Republikanismus, Revolten und Reformen // Scheidewege der deutschen Geschichte. Von der Reformation bis zur Wende. 1517–1987. Hg. von H.-U. Wehler. München, 1995. S. 15.

(обратно)

88

Schillers Briefe. Hg. von F. Jonas. Bd. 3. Stuttgart, 1982. S. 336.

(обратно)

89

Mommsen W. Große und Versagen des deutschen Bürgertums. München, 1964. S. 23.

(обратно)

90

Troehsch E. Gesamelte Schriften. Bd. 1. Tübingen, 1922. S. 285.

(обратно)

91

Schmitt C. Politische Romantik. Berlin, 1919. S. 36.

(обратно)

92

Гейне Г. Собр. соч. Т. 4. М., 1982. С. 366.

(обратно)

93

Caroline. Briefe aus der Frühromantik. Bd. 3. Leipzig, 1913. S. 121.

(обратно)

94

Botzenhart M. Reform, Restauration, Krise. Deutschland 1789–1847. Frankfurt am Main, 1985. S. 27–28.

(обратно)

95

Bitterauf Th. Die Gründung des Rheinbundes und der Untergang des alten Reiches. Bd.l. München, 1905.

(обратно)

96

Schulze H. Op. cit. S. 76.

(обратно)

97

Preußen und Frankreich von 1795 bis 1807. Osnabrück, 1965. S. 505.

(обратно)

98

Gebhardt B. Handbuch der deutschen Geschichte. Bd. 3: Von der Französischen Revolution bis zum ersten Weltkrieg. Stuttgart, 1960. S. 315–318.

(обратно)

99

Ritter G. Stein. Eine politische Biographie. Stuttgart, 1958.

(обратно)

100

Haußherr H. Hardenberg. Eine politische Biographie. Köln, 1965.

(обратно)

101

Freund I. Die Emanzipation der Juden in Preußen. Berlin, 1912.

(обратно)

102

Данн О. Нации и национализм в Германии. 1770–1990. СПб., 2003. С. 52–78.

(обратно)

103

Wehler H.-U. Nationalismus // Die Gegenwart als Geschichte. München, 1995. S. 127–185.

(обратно)

104

Mehring F. Zur Geschichte Preußens. Berlin, 1984. S. 115–126.

(обратно)

105

Botzenhart М. Reform, Restauration, Krise. Deutschland 1789–1847. Frankfurt am Main, 1985. S. 79–80.

(обратно)

106

Srbik H.R. von. Metternich. Bd. 1. München, 1925. S. 350.

(обратно)

107

Hambach 1832. Hg. von A. Gerlich. Wiesbaden, 1984.

(обратно)

108

Veit-Brause I. Diedeutsch-französische Krise von 1840. Köln, 1967.

(обратно)

109

Валгалла — в северной мифологии дворец убитых героев и умерших королей (Прим. ред.).

(обратно)

110

Hahn H.-W. Geschichte des deutschen Zollvereins. Göttingen, 1984. S. 23.

(обратно)

111

Botzenhart M. Op. cit. S. 155.

(обратно)

112

Hettling M. 1848 — Illusion einer Revolution // Scheidewege der deutschen Geschichte. Von der Reformation bis zur Wende. 1517–1987. Hg. von H.-U. Wehler. München, 1995. S. 29–36.

(обратно)

113

Siemann W. Die deutsche Revolution von 1848/49. Frankfurt am Main, 1985. S. 126.

(обратно)

114

Ibid. S. 140.

(обратно)

115

Simon M. Handwerk in Krise und Umbruch. Köln, 1983. S. 101–102.

(обратно)

116

Deutsche Geschichte in Schlaglichtern. Mannheim; Leipzig; Wien, 1996. S. 164.

(обратно)

117

Aus dem Briefwechsel Friedrich Wilhelm IV. Leipzig, 1873. S. 272.

(обратно)

118

Forberger R. Die industrielle Revolution in Sachsen, 1800–1861. Bd. 1. Berlin, 1982. S. 237.

(обратно)

119

Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 2: 1815–1848/49. München, 1989. S. 281–290.

(обратно)

120

Rürup R. Deutschland im 19. Jahrhundert 1815–1871. Göttingen, 1984. S. 199.

(обратно)

121

Siemann W. Gesellschaft im Ausbruch. Deutschland, 1849–1871. Frankfurt am Main, 1990. S. 36.

(обратно)

122

Dokumente zur deutschen Verfassungsgeschichte. Bd. 2. Stuttgart, 1986. S. 1–2.

(обратно)

123

Mottek H. Wirtschaftsgeschichte Deutschlands. Bd. II. Berlin, 1964. S. 171–185.

(обратно)

124

Naaman S. Der Deutsche Nationalverein. Düsseldorf, 1987.

(обратно)

125

Siemann W. Op. cit. S. 208.

(обратно)

126

Pflanze О. Bismarck. Bd. 1: Der Reichsgründer. München, 2001.

(обратно)

127

О Бисмарке см.: Палмер А. Бисмарк. Смоленск, 1997.

(обратно)

128

Dokumente zur deutschen Verfassungsgeschichte. S. 424.

(обратно)

129

Pollmann K.E. Parlamentarismus im Norddeutschen Bund 1867–1870. Düsseldorf, 1985.

(обратно)

130

Die Emser Depesche. Bern, 1972.

(обратно)

131

Schulze H. Kleine deutsche Geschichte. München, 1998. S. 102–106.

(обратно)

132

Langemesche D. «Revolution von oben?» // Revolution und Krieg. Hg. von D. Langewiesche. Paderborn, 1989. S. 124.

(обратно)

133

Craig G.A. Deutsche Geschichte 1866–1945: vom Norddeutschen Bund bis zum Ende des Dritten Reiches. München, 1993. S. 82.

(обратно)

134

Frank W. Hofprediger Adolf Stoecker und die christlichsoziale Bewegung. Hamburg, 1935.

(обратно)

135

Оггер Г. Магнаты… Начало биографии. М., 1985. С. 194.

(обратно)

136

Mosse G.L. Germans and Jews. New York, 1970. P. 61–76.

(обратно)

137

Schmidt-Volkmar E. Der Kulturkampf. Frankfurt am Main, 1962; Loth W. Katholiken im Kaiserreich. Düsseldorf, 1984.

(обратно)

138

Böhme H. Deutschlands Weg zur Großmacht. Köln, 1972.

(обратно)

139

Pack W. Die parlamentarische Ringen um das Sozialistengesetz Bismarcks, 1878–1890. Düsseldorf, 1961. S. 33–37.

(обратно)

140

Lipinski R. Dokumente zum Sozialistengesetz. Berlin, 1928.

(обратно)

141

Griewank K. Das Problem des christlichen Staatsmannes bei Bismarck. Berlin, 1953.

(обратно)

142

Herre F. Kaiser Friedrich III. München, 1987.

(обратно)

143

Zechlin E. Staatsstreichpläne Bismarcks und Wilhems II., 1890–1894. Stuttgart, 1929. S. 72–78.

(обратно)

144

Рёль Д.К.Г. Вильгельм II. Германский император (1888–1918) // Шиндлинг А., Циглер В. Кайзеры. Ростов-на-Дону, 1997. С. 515.

(обратно)

145

Там же. С. 516.

(обратно)

146

Там же. С. 517.

(обратно)

147

Weber М. Gesammelte Politische Schriften. Tübingen, 1958. S. 117, 233.

(обратно)

148

Röhl J.G. Kaiser, Hof und Staat. München, 1988. S. 19–25.

(обратно)

149

Ullmann H.-P. Das Deutsche Kaiserreich, 1871–1918. Frankfurt am Main, 1995. S. 96–97.

(обратно)

150

Ibid. S. 99–100.

(обратно)

151

Moeller R. German Peasants and Agrarien Politics. Chapel Hill, 1986.

(обратно)

152

Ullmann H.-P. Op. cit. S. 112–113.

(обратно)

153

Levy R.S. The Downfall of the Anti-Semitic Political Parties in Imperial Germany. New Haven, 1975.

(обратно)

154

Geschlechtshierarchie und Arbeitsteilung. Hg. von К. Hausen. Göttingen, 1993.

(обратно)

155

Berghahn V.R. Der Tirpitz-Plan. Düsseldorf, 1971. S. 90–91.

(обратно)

156

Stenographische Berichte über die Verhandlungen des Deutschen Reichstages, 6.XII.1897. S. 60.

(обратно)

157

Born K.E. Wirtschafts- und Sozialgeschichte des Deutschen Kaiserreiches (1867/71–1914). Stuttgart, 1985. S. 166–168.

(обратно)

158

Шиндлинг А., Циглер В. Указ. соч. С. 533.

(обратно)

159

Juli 1914. Die europäische Krise und der Ausbruch des Ersten Weltkrieges. Hg.von I. Geiss. München, 1965. S. 39–40.

(обратно)

160

Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Band 4: 1914–1949. München, 2003. S. 53.

(обратно)

161

Ibid. S. 81.

(обратно)

162

Bessel R. Germany after the First World War. Oxford, 1993. P. 4–6.

(обратно)

163

Такман Б. Августовские пушки. M., 1972. С. 366.

(обратно)

164

Lensch Р. Drei Jahre Weltrevolution. Berlin, 1917.

(обратно)

165

Stresemann G. Industrie und Krieg // Veröffentlichungen des Bundes der Industriellen. Heft 9a. Berlin, 1916. S. 6.

(обратно)

166

Deutsche Geschichte in Daten. Berlin, 1967. S. 619.

(обратно)

167

Winkler Н.А. Von der Revolution zur Stabilisierung. Arbeiter und Arbeiterbewegung in der Weimarer Republik 1918 bis 1924. Berlin; Bonn, 1985. S. 25–26.

(обратно)

168

Prinz Max von Baden. Erinnerungen und Dokumente. Berlin; Leipzig, 1927. S. 599.

(обратно)

169

Noske G. Von Kiel bis Kapp. Berlin, 1920. S. 69.

(обратно)

170

Vollkmann E. Der Große Krieg. Berlin, 1924. S. 300.

(обратно)

171

Noske G. Op. cit. S.13.

(обратно)

172

Fried E. The guilt of German army. New York, 1943. P. 109.

(обратно)

173

Macht und Ohnmacht der Weimarer Republik. Berlin, 1990. S. 27.

(обратно)

174

Neumann S. Die Parteien der Weimarer Republik. Stuttgart, 1965. S. 40.

(обратно)

175

Ursachen und Folgen. Vom deutschen Zusammenbruch 1918 und 1945 bis zur staatlichen Neuordnung Deutschlands in der Gegenwart. Bd. 3: Der Weg in die Weimarer Republik. Berlin, 1960. S. 214–216.

(обратно)

176

Macht und Ohnmacht… S. 35.

(обратно)

177

Orieux J. Talleyrand ou le sphinx incompris. Paris, 1970. P. 388.

(обратно)

178

Черчилль У. Вторая мировая война. Кн. 1. М., 1991. С. 22.

(обратно)

179

Бюлов Б. Воспоминания. М.; Л., 1935. С. 525.

(обратно)

180

Troeltsch E. Spectator — Briefe. Tübingen, 1924. S. 77.

(обратно)

181

Verhandlungen des Reichstages. Bd. 356. Berlin, 1922. S. 8058.

(обратно)

182

Macht und Ohnmacht. S. 84.

(обратно)

183

Schlageter. Ein Auseinandersetzung. Berlin, 1923. S. 7.

(обратно)

184

Macht und Ohnmacht… S. 85.

(обратно)

185

Wulf P. Hugo Stinnes. Wirtschaft und Politik 1918–1924. Stuttgart, 1979.

(обратно)

186

Craig G. Deutsche Geschichte, 1866–1945. München, 1993. S. 408.

(обратно)

187

Materialen zur Statistik des Deutschen Reiches 1914–1945. Hg.von D.Petzina. München, 1978. S. 150.

(обратно)

188

Peukert D.J.K. Die Weimarer Republik. Krisenjahre der klassischen Moderne. Frankfurt am Main, 1987. S. 120.

(обратно)

189

Dorpalen A. Hindenburg and the Weimarer Republic. Princeton, 1964. P. 88.

(обратно)

190

Goebbels J. Der Angriff. Aufsätze aus der Kampfzeit. München, 1935. S. 81.

(обратно)

191

Peukert D.J.K. Die Weimarer Republik. Krisenjahre der Klassishen Moderne. Frankfurt am Main, 1987. S. 245–246.

(обратно)

192

Heuss Th. Hitlers Weg. Tübingen, 1968. S. 168.

(обратно)

193

Kater M. The Nazy Party. A social profile of members and leaders. 1919–1945. Oxford, 1983. P. 240–245.

(обратно)

194

Peukert D.J.K. Op. cit. S. 233–234.

(обратно)

195

Macht und Ohnmacht der Weimarer Republik. Berlin, 1990. S. 169–170.

(обратно)

196

Czichon E. Wer verhalf Hitler zur Macht? Köln, 1967. S. 69–70.

(обратно)

197

Ширер У. Взлет и падение Третьего Рейха. Т. 1. М., 1991. С. 214.

(обратно)

198

Dorpalen A. Hundenburgand the Weimarer Republic. Princeton, 1964. P. 415–417.

(обратно)

199

Wendepunkte deutscher Geschichte. Hg. von C. Stern, H.A. Winkler. Frankfurt am Main, 1991. S. 136.

(обратно)

200

Kracauer S. Die Angestellten. Frankfurt am Main, 1971. S. 15–16.

(обратно)

201

Cinemasessanta. 1981. Nr. 137. P. 36.

(обратно)

202

Lerg W. Rundfunkpolitik in der Weimarer Republik. München, 1980. S. 526.

(обратно)

203

Gay P. Weimar culture. The outsider as insider. New York, 1968.

(обратно)

204

Peukert D.J.K. Die Weimarer Republik. Krisenjahre der klassishen Moderne. Frankfurt am Main, 1984. S. 101.

(обратно)

205

Tucholsky K. Gesammelte Werke. Bd. 2. Hamburg, 1962. S. 789–790.

(обратно)

206

Mohler A. Die Konservative Revolution in Deutschland 1918–1932. Stuttgart, 1950.

(обратно)

207

Conrad-Martius Н. Utopien der Menschenzüchtung. München, 1955. S. 238.

(обратно)

208

De Lagarde P. Deutsche Schriften. Göttingen, 1892. S. 28.

(обратно)

209

Chamberlain S.Ch. Die Grundlagen des 19. Jahrhunderts. Bd. I. München, 1932. S. 350–355.

(обратно)

210

Schulze H. Kleine deutsche Geschichte. München, 1998. S. 165.

(обратно)

211

Лакер У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон, 1991. С. 283.

(обратно)

212

Schwerin von Krosigk L. Es geschah in Deutschland. Tübingen, 1951. S. 147.

(обратно)

213

Völkischer Beobachter. 25.03.1933. Nr. 84.

(обратно)

214

Sitzungsberichte des preußischen Landtags. Bd. 765. S. 18.

(обратно)

215

Раушнинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. М., 1993. С. 123–125.

(обратно)

216

Dorpalen A. Hindenburg and the Weimarer Republic. Princeton, 1964. P. 452.

(обратно)

217

Das Goebbels-Experiment. Propagande und Politik. Hg. von L. Nachmeister, M. Kloft. München, 2005. S. 57.

(обратно)

218

Schumann H.G. Nationalsozialismus und Gewerkschaftsbewegung. Hannover, 1958. S. 140.

(обратно)

219

Schwerin von Krosigk L. Op. cit. S. 188.

(обратно)

220

Herbst L. Das nationalsozialistische Deutschland, 1933–1945. Frankfurt am Main, 1996. S. 244.

(обратно)

221

Münkel D. «Du, deutsche Landfrau bist veranwortlich!» // Archiv für Sozialgeschichte. 1998. Bd. 38. S. 154.

(обратно)

222

Hitler. Rede und Proklamationen. Hg. von. M. Domarus. Bd. 1. Würzburg, 1962. S. 452.

(обратно)

223

Крейг Г. Немцы. M., 1999. С. 175.

(обратно)

224

Thamer H.-U. Verführung und Gewalt. Berlin, 1986. S. 476.

(обратно)

225

Mason T. Women in Germany, 1925–1940 // History Workshop, 1976. P. 102.

(обратно)

226

Thamer H.-U. Op. cit. S. 518.

(обратно)

227

Bracher K.-D. Die deutsche Diktatur. Entstehung, Struktur, Folgen. Köln, 1970. S. 299.

(обратно)

228

Моссе Дж. Нацизм и культура. Идеология и культура национал-социализма. М., 2003. С. 9.

(обратно)

229

Гитлер А. Моя борьба. М., 1992. С. 150–155.

(обратно)

230

Моссе Дж. Указ. соч. С. 14.

(обратно)

231

Манн К. На повороте. М., 1991. С. 268.

(обратно)

232

Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск, 1996. С. 163.

(обратно)

233

Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1993. С. 197. 

(обратно)

234

Ницше Ф. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 439.

(обратно)

235

Johst Н. Vom neuen Drama // Des deutschen Dichters Sendung in der Gegenwart. Leipzig, 1933. S. 206–212.

(обратно)

236

Bramsted E. Goebbels and National Socialist Propaganda 1925–1945. Michigan, 1965. P. 100–123.

(обратно)

237

Goebbels J. Signale der neuen Zeit. München, 1934. S. 197.

(обратно)

238

Lehmann E. Biologie im Leben der Gegenwart. München, 1933. S. 213.

(обратно)

239

Нюрнбергский процесс. T. 7. M., 1961. С. 320.

(обратно)

240

Spengler О. Jahre der Entscheidung. München, 1933. S. 34.

(обратно)

241

Ursachen und Folgen. Bd. X. S. 43–44.

(обратно)

242

Ibid. S. 237.

(обратно)

243

Члены хорватской террористической, крайне националистической фашистской организации (Прим. ред.).

(обратно)

244

Reichsgesetzblatt. 1935. Bd. 1. S. 375.

(обратно)

245

Petersen J. Hitler — Mussolini. Die Entstehung der Achse Berlin — Rom, 1933–1936. Tübingen, 1973. S. 492.

(обратно)

246

Herbst L. Das nationalsozialistische Deutschland, 1933–1945. Frankfurt am Main, 1996. S. 231.

(обратно)

247

Maser W. Der Wortbruch: Hitler, Stalin und der Zweite Weltkrieg. München, 1994. S. 130.

(обратно)

248

Overy R. «Blitzkriegswirtschaft»? // Vierteljahresschrift für Zeitgeschichte. 1988, Hf. 36. S. 384–385.

(обратно)

249

Boelcke W.A. Die Kosten von Hitlers Krieg. Kriegsfinanzierung und finanzielles Kriegserbe in Deutschland 1933–1948. Paderborn, 1985.

(обратно)

250

Herbst L. Das nationalsozialistische Deutschland, 1933–1945. Frankfurt am Main, 1996. S. 263.

(обратно)

251

Herbst L. Der Totale Krieg und die Ordnung der Wirtschaft. Stuttgart, 1982. S. 120.

(обратно)

252

Ibid. S. 287.

(обратно)

253

Мазер приводит другие данные. Всего эвакуировано 211 870 чел. Среди них 19 тыс. поляков, 144 171 британец, 18 246 французов, затем — еще 24 352 поляка, 4938 чехов и 163 бельгийца. См.: Maser W. Op. cit. S. 207.

(обратно)

254

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. Stuttgart, 1983. S. 38–39. В работе «Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование» (М., 2001) приводятся немного иные данные по Красной армии: 170 дивизий; 2,9 млн. солдат; 32,9 тыс. орудий и минометов; 14,2 тыс. танков; чуть более 9 тыс. самолетов.

(обратно)

255

Vom Generalplan Ost zum Generalsiedlungsplan. München, 1994.

(обратно)

256

Widerstand und Exil, 1933–1945. Bonn, 1989.

(обратно)

257

Mammach K. Der Volkssturm: Bestandteiel des totalen Kriegseinsatzes der deutschen Bevölkerung 1944/45. Berlin, 1981. S. 15–19.

(обратно)

258

Steinert M. Hitlerskrieg und die Deutschen. Düsseldorf; Wien, 1970. S. 575.

(обратно)

259

Boldt G. Die letzten Tage der Reichskanzlei. Hamburg, 1977. S. 7.

(обратно)

260

Ursachen und Folgen. Bd. IX. S. 393–395.

(обратно)

261

Reichsgesetzblatt. 1933. Bd. 1. S.195.

(обратно)

262

Gruchmann L. «Blutschutzgesetz» und Justiz // Vierteljahreshefte für Zeitgeschichte. 1983. Hf. 31. S. 434.

(обратно)

263

Adler H.G. Der verwaltete Mensch. Tübingen, 1974. S. 276.

(обратно)

264

Herbst L. Der Totale Krieg und die Ordnung der Wirtschaft. Stuttgart, 1982. S. 372.

(обратно)

265

Hitler. Reden und Proklamationen 1932–1945. Bd. 2. München, 1962. S. 1057–1058.

(обратно)

266

Die braune Elite. Hg. von R. Smelser. Bd. II. Darmstadt, 1993. S. 116.

(обратно)

267

Encyclopaedia Judaica. Vol. VIII. P. 890.

(обратно)

268

Stoltenberg G. Wendepunkte. Stationen deutscher Politik, 1947–1990. Berlin, 1997. S. 45.

(обратно)

269

Die Bundesrepublik Deutschland: Entstehung, Entwicklung, Struktur. Königstein, 1979. S. 51.

(обратно)

270

Deutschland unter allierter Besatzung, 1945–1949/55. Ein Handbuch. Berlin, 1999. S. 368.

(обратно)

271

Kleinmann H.O. Geschichte der CDU. Stuttgart, 1993. S. 79–83.

(обратно)

272

Schmidt U. Gebietsverluste, Flucht und Vertreibung // Послевоенная история Германии: российско-немецкий опыт и перспективы. М., 2007. С. 10.

(обратно)

273

Там же. С. 125.

(обратно)

274

Stoltenberg G. Op. cit. S. 13.

(обратно)

275

Deutsche Geschichte in Schlaglichtern. Mannheim; Leipzig; Wien, 1996. S. 324.

(обратно)

276

Schulze H. Kleine deutsche Geschichte. München, 1998. S. 199.

(обратно)

277

Stoltenberg G. Wendepunkte. Stationen deutscher Politik, 1947–1990. Berlin, 1997. S. 30.

(обратно)

278

Ibid. S. 46.

(обратно)

279

Miller S., Potthoff H. Kleine Geschichte der SPD. Bonn, 1991. S. 407–420.

(обратно)

280

Kleßmann Ch. Zwei Staaten, eine Nation. Deutsche Geschichte, 1955–1970. Bonn, 1988. S. 162–166.

(обратно)

281

Wirtschaftspolitik — Wissenschaft und politische Aufgabe. Hg. von H. Körner u. a. Berlin; Stuttgart, 1976. S. 87–90.

(обратно)

282

Bracher K.D., Jäger W., Link W. Republik im Wandel, 1969–1974. Stuttgart, 1986. S. 112–113.

(обратно)

283

Carr J. Helmut Schmidt. Düsseldorf, 1985.

(обратно)

284

Кёлер Д. Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР. Смоленск, 2000. С. 559–576.

(обратно)

285

Eppler E. Wege aus der Gefahr. Reinbek, 1981. S. 12.

(обратно)

286

Stoltenberg G. Wendepunkte, Stationen deutscher Politik, 1947–1990. Berlin, 1997. S. 272–273.

(обратно)

287

Ференбах О. Крах и возрождение Германии. М., 2001. С. 223.

(обратно)

288

Мазер В. Гельмут Коль. Биография. М., 1993. С. 213, 217–218.

(обратно)

289

Pötzl N.F. Der Fall Barschei. Reinbeck, 1988.

(обратно)

290

Winkler Н.А. Im Zickzackkurs zum Sozialismus // Die Zeit. 1994. 17.06; Zolling P. Mut ist oft sehr dumm // Der Spiegel. 1994. 20.06.

(обратно)

291

Loth W. Stalins ungeliebte Kind. Warum Moskau die DDR nicht wollte. München, 1994.

(обратно)

292

Spiegel. 2003. Nr. 24. См. также: Берия С.Л. Мой отец — Лаврентий Берия. М., 1994. С. 360. (Там говорится о 40 расстрелянных солдатах.)

(обратно)

293

Mitter A., Wolle S. Untergang auf Raten. Unbekannte Kapitel der DDR-Geschichte. München, 1993. S. 27–30.

(обратно)

294

Kleßmann Ch. Zwei Staaten, eine Nation. Deutsche Geschichte 1955–1970. Bonn, 1988. S. 437.

(обратно)

295

Neues Deutschland. 1988. 18.XI.

(обратно)

296

Stem. 1987. № 16. S. 47.

(обратно)

297

Thränhardt D. Geschichte der Bundesrepublik Deutschland 1949–1990. Frankfurt am Main, 1996. S. 141–142.

(обратно)

298

Schwarz H.P. Epochenwechsel 1957–1963. Stuttgart, 1983. S. 90.

(обратно)

299

Hembus J. Der deutsche Film kann gar nicht besser sein. München, 1981. S. 135.

(обратно)

300

Rainer Werner Faßbinder. München, 1974. S. 65.

(обратно)

301

Staritz D. Geschichte der DDR, 1949–1990. Frankfurt am Main, 1996. S. 364.

(обратно)

302

Дуршмид Э. Победы, которых могло не быть. М., 2000. С. 476.

(обратно)

303

Там же. С. 483–484.

(обратно)

304

Мертес М. Немецкие вопросы — европейские ответы. М., 2001. С. 102–121.

(обратно)

305

Kaiser К. Deutschlands Vereinigung. Die internationalen Aspekte. Bergisch Gladbach, 1991. S. 16.

(обратно)

306

Rovan  J. Geschichte der Deutschen. München, 1998. S. 797.

(обратно)

307

Deutsche Geschichte in Schlaglichtern. Mannheim; Leipzig; Wien, 1996. S. 459.

(обратно)

308

Guten Tag. 1994. № 6. C. 8.

(обратно)

309

Köpf P. Der Neue Gerhard Schröder — Deutschlands HofTnungsträger. München, 1998. S. 10.

(обратно)

310

50 Jahre Bundesrepublik Deutschland. Daten und Diskussionen. Stuttgart, 1999. S. 398.

(обратно)

311

Ibid. S. 66.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Эпоха рыцарей и святых

  Глава первая. Заря германской истории (I–XIII века)

    Облик эпохи

    Германцы

    Под сенью Вотана

    Германцы и Рим

    Великий исход народов

    Меровинги и Каролинги

    Каролингская Германия и церковь

    Вассальная система

    Торговля

    Раздел империи

    Становление «королевства тевтонов»

    Саксонская династия

    Салическая династия

    Спор об инвеституре

    Вормсский конкордат

    В земли полабских славян

    Германия в середине XII века

    Фридрих Барбаросса

    Кризис империи

    Император-еретик

    Последние Штауфены

    Государство Немецкого ордена

  Глава вторая. На закате средневековья (XIII–XV века)

    Облик эпохи

    Позднее средневековье

    Смутное время

    Габсбурги и борьба за власть

    Города и торговля

    Крестьянство

    Культура

    «Черная смерть»

    Религия и мистика

    Власть и церковь

    Гуситские войны

    Нарастание анархии

    Города и экономика

    Правление Максимилиана и реформа империи

Часть вторая. Начало Нового времени

  Глава третья. Конфессиональная эпоха (1500–1648)

    Облик эпохи

    На рубеже веков

    Гуманизм

    Религия и церковь

    Мартин Лютер и Реформация

    «На этом стою, и не могу иначе»

    Рыцарская файда

    Крестьянская война

    Проблема монополий

    Возникновение протестантизма

    Шмалькальденские смутьяны

    «Чья власть — того и вера»

    Контрреформация

    Ведовские процессы

    Тридцатилетний потоп

    Вестфальский мир

  Глава четвертая. Век абсолютизма (1648–1789)

    Облик эпохи

    Динамика населения

    Сельское хозяйство

    Ремесло и торговля

    Меркантилизм

    Общество и сословия

    Княжеский абсолютизм в Германии

    Придворное общество

    Политические структуры

    Имперская церковь, города и рыцарство

    Империя в европейских конфликтах

    Бранденбургско-Прусское государство

    Эпоха «старого Фрица»

    Общество в переменах

    От барокко к Просвещению

    Религия и церковь

    Новая роль семьи

    Культура

  Глава пятая. Конец старой империи (1789–1815)

    Облик эпохи

    Свежие ветры Сены

    Майнцская коммуна

    Германия и Наполеон

    Апогей классики и немецкая романтика

    «Территориальная революция»

    Рейнский союз и конец старой империи

    Крах Пруссии

    Германия и континентальная блокада

    Оборонительная модернизация

    Реформы армии и образования

    Политическая эмансипация евреев

    Рождение германского национализма

    Весна свободы

    Германия в 1815 году

    Германская оппозиция Французской революции

Часть третья. Бурный XIX век

  Глава шестая. Германия разводит пары (1815–1849)

    Облик эпохи

    «Трон и алтарь»

    Система Меттерниха

    В развалинах старых замков

    Экономический национализм Фридриха Листа

    Германский таможенный союз

    Предмартовское общество

    Мартовские баррикады

    «К моим любимым берлинцам»

    Баденское республиканское восстание

    Предпарламент

    В церкви Святого Павла

    Государственный переворот в Пруссии

    Прусская конституция и трёхклассный избирательный закон

    Имперская конституция

    Последние вспышки

    Прусская уния

    Революция: успехи и поражения

    Конец феодальной эпохи

    Наступление машинного Молоха

  Глава седьмая. Торжество «Крестовой газеты» (1850–1871)

    Облик эпохи

    Ольмюцкое соглашение

    Хозяйство и общество

    Вторая реставрация

    Конституционный конфликт в Пруссии

    Прогулка в Бабельсбергском парке

    Датская война

    Конец дуализма

    Пражский мир

    Северогерманский союз

    В Зеркальном зале Версаля

    Были ли альтернативы?

  Глава восьмая. Под десницей «железного канцлера» (1871–1890)

    Облик эпохи

    Государство и нация

    Империя в золотом угаре

    Крах грюндерства

    «Евреи — наше несчастье»

    «В Каноссу мы не пойдем»

    Либерализм выставлен за дверь

    Кнутом и пряником

    Паутина коалиций

    Рывок в Африку

    Стагнация или новации?

    Низвержение Юпитера

  Глава девятая. Колосс на глиняных ногах (1890–1914)

    Облик эпохи

    Последний Гогенцоллерн

    Общество и хозяйство

    Становление индустриального общества

    Массовая политизация

    Женщины и молодежь

    «Полный вперед!»

    Канцлерство Бюлова

    Политика Бетман-Гольвега

    Империя на пороге войны

Часть четвертая. Эпоха мировых войн

  Глава десятая. Под грохот «Большой Берты» (1914–1918)

    Облик эпохи

    План Шлифена

    Июльский кризис

    Германия в начале войны

    Война на Западе и Востоке

    Мобилизация экономики

    Общество и война

    Агония империи

  Глава одиннадцатая. Сила и бессилие Веймара (1918–1929)

    Облик эпохи

    Предпосылки революции

    Фазы революции

    Армия и революция

    Фрейкор

    Политическая сцена Веймара

    Национальное собрание и конституция

    Версальский диктат

    Репарации и политика «выполнения»

    Рурский кризис

    Инфляция

    Кризисные очаги республики

    Партии и кабинеты

    Больная экономика

    Эрзац-кайзер во главе республики

    Курс Густава Штреземана

    Нелегитимная республика

    Кризис парламентаризма

  Глава двенадцатая. Коллапс демократии (1929–1933)

    Облик эпохи

    «Черная пятница»

    Кабинет Брюнинга

    Национал-социализм и его динамика

    Падение Брюнинга

    «Кабинет баронов»

    Крах планов Шлейхера

    Гибель республики

    Место Веймара в германской истории

  Глава тринадцатая. Годы дикие — годы золотые (1923–1933)

    Феномен массовой культуры

    Дух модернизма

    «Новая» женщина»

    Проблема молодежи

    Жизнь и нравы

    Интеллектуалы и республика

    Идеология «консервативной революции»

  Глава четырнадцатая. Пучина Третьего рейха (1933–1939)

    Облик эпохи

    Истоки национал-социализма

    Установление диктатуры

    Унификация

    Партия и государство

    Террор и пропаганда

    «Коричневая революция»

    Экономика Третьего рейха

    Четырехлетний план

    Национал-социализм и крестьянство

    Женщина в нацистской Германии

    Молодежная политика

  Глава пятнадцатая. Культура по-арийски (1933–1939)

    Нацизм и культура

    Интеллектуалы и национал-социализм

    Официальное искусство

    Кино и театр

    Пресса и радио

    Образование

    Крест и свастика

  Глава шестнадцатая. Европейская стратегия Гитлера (1933–1939)

    Под маской миролюбия

    Путч в Вене

    Саарский плебисцит и создание вермахта

    Морской договор с Британией

    Переход через Рейн

    «Ось Берлин — Рим»

    Аншлюс Австрии

    Мюнхенское соглашение

    Пакт двух диктаторов

  Глава семнадцатая. Апокалипсис XX века (1939–1945)

    Облик эпохи

    Подготовка к большой войне

    Четвертый раздел Польши

    Полигон генерал-губернаторства

    Война на Западе

    Поход на Восток

    «Новый порядок» в Европе

    Сопротивление

    Общество в тотальной войне

    Занавес опускается

  Глава восемнадцатая. Холокост (1933–1945)

    Нацизм и антисемитизм

    Апрельские и Нюрнбергские законы

    «Хрустальная ночь»

    Изгнание евреев из рейха

    Ванзейская конференция

    Механизм депортаций

    Конец варшавского гетто

    Безумные нацистские замыслы

    Лагеря смерти

Часть пятая. Два государства — одна нация

  Глава девятнадцатая. Путь к расколу (1945–1949)

    Облик эпохи

    Нулевой час

    Оккупационная политика

    Потсдамская конференция

    Денацификация

    Нюрнбергский процесс

    Возрождение партий

    Военнопленные и изгнанники

    От Потсдама к Бонну

    «Золотой ключик» Людвига Эрхарда

    Блокада Берлина

    Кто расколол Германию?

  Глава двадцатая. Время Конрада Аденауэра (1949–1963)

    Облик эпохи

    Политическая система ФРГ

    «Экономическое чудо»

    Социальная политика

    Путь на Запад

    Берлинский кризис

    СДПГ в оппозиции

    Проблемы авторитарного канцлерства

  Глава двадцать первая. «Лучшее государство в немецкой истории» (1963–1989)

    Облик эпохи

    От Аденауэра к Эрхарду

    «Большая коалиция»

    Проблема чрезвычайного законодательства

    Социал-либеральная коалиция

    Восточная политика

    Оппозиция консерваторов

    Нефтяной кризис

    Всплеск терроризма

    Рост проблем

    Курс Гельмута Коля

  Глава двадцать вторая. Фазы истории ГДР (1949–1989)

    Облик эпохи

    Становление государства

    ГДР при Вальтере Ульбрихте

    17 июня

    Оппозиция

    Операция «Китайская стена»

    Стабилизация

    Курс Эриха Хонеккера

    Надо ли «менять обои»?

  Глава двадцать третья. Культура западнее и восточнее Эльбы (1945–1989)

    Трудное начало

    Возрождение немецкой литературы

    Цвет и краски

    Музыка камня

    Чарующие звуки

    Сцена и экран

  Глава двадцать четвертая. «И обрушилась стена до своего основания» (1989–1990)

    Конец эры Хонеккера

    «Дворцовый» переворот

    Волшебная ночь

    Планы Гельмута Коля и Ханса Модрова

    Мартовские выборы

    Объединение

  Глава двадцать пятая. Другая страна в другом мире (1990–2000)

    Облик эпохи

    Первые общегерманские выборы

    Экономическая интеграция

    Опекунское ведомство

    «Стена в головах»

    Кризис социального государства

    Год «супервыборов»

    «Красно-зеленая» коалиция

    Германия на мировой арене

    Успехи и проблемы

    Культура

Эпилог Прошлое и настоящее

Послесловие

Литература

*** Примечания ***