Миф о несметных диких ордах монгольских завоевателей, вооруженных только луками и защищенных только шкурами и кожами, господствовал в умах европейских (в т. ч. российских-советских-российских) ученых и литераторов столь долго и укоренился столь крепко, что его пережитки можно встретить до сих пор, правда, в основном у неспециалистов и совсем уж невежественных любителей — основных обитателей Интернета. Большинству же специалистов, однако, приходится учитывать тот объективный факт, что в (феноменальных победах монголов высокий уровень вооруженности, в том числе защитным доспехом, сыграл роль никак не менее важную, чем, скажем, всеми отмечаемые дисциплинированность, разведка и полководческое мастерство в монгольских вооруженных силах XIII в. И уж, конечно, более важную, нежели численное превосходство, которое в большинстве случаев было относительным и достигалось стратегико-оперативным мастерством полководцев, а на Востоке — в странах Восточной и Юго-Восточной Азии, в странах мусульманского Востока оно было, как правило, на стороне противников монголов. Хотелось бы коснуться истории той ситуации в изучении монгольской латной конницы, какая сложилась на сегодняшний день.
Ещё в середине 60-х гг. прошлого века, когда вся отечественная наука пребывала в уверенности о тотальном преобладании в монгольском войске XIII–XIV вв. легкой конницы, автор, зная ситуацию с военным делом у средневековых народов Евразии (т. е. Европы, Азии и Северной Африки), поставил перед собой вопрос: почему у большинства народов на полях сражений господствовала — решала исход боя — конница тяжеловооруженных воинов, а монголы были ею обделены? Тем более, что у всех их соседей и предшественников в течение тысячи лет, предшествовавших Чингиз-хановым подвигам, ядром войска были не просто панцирники на конях, как в Европе, но полноценная латная конница, где броней были покрыты не только люди, но зачастую и лошади. Кстати, то же место имело в Византии и на мусульманском Востоке. Хозяйственно-культурный тип монголов ничего не объяснял — в латной коннице, скажем, авар или древних тюрок никто не сомневался — она была описана византийскими и китайскими авторами, встречались изображения и находки остатков доспехов. С монголами же получалась какая-то мистика: только они (видимо, в силу своей, как полагали многие авторы, сугубой отсталости) не имели доспехов и сколько-нибудь серьезного — и массового — оружия ближнего боя (в связи с чем военные историки приписывали монголам нестойкость в бою и отмеченное письменными источниками уклонение от тесной схватки), и они же — при часто меньшем числе воинов, нежели у прекрасно вооруженного и опытного противника, — одерживали постоянные победы.
Но два источника перечеркивали безрадостную картину монгольского безоружья, и особенно бездоспешья. Первый источник был письменный: в отчете монаха-минорита, посланника священного престола к монголам Иоанна дель Пиано (Плано) Карпини оружие и доспехи были подробно описаны, а уж панцири так подробно, что указывалось даже число отверстий в пластинках. Трудность была только в том, что переводчик не представлял себе описываемого автором предмета. Но эта трудность была преодолена, когда, занимаясь иранской миниатюрой, я обнаружил, что именно то, что описывал Карпини, во множестве изображено на обильных миниатюрах в рукописях «Джами ат-таварих» великого историка Ильханов Рашид ад-Дина, созданных в Тебризе в нач. XIV в., и на миниатюрах рукописи «Шах-намэ» Фирдавси из бывшего Собрания Демотта, которые я датировал — по аналогиям предметов вооружения в армянских миниатюрах, точно датированных — 30-ми гг. XIV в. [9, с. 76–77]. Мало того, что на них было полно и точно отражено разнообразие и развитие монгольского оружия в 1-й трети XIV в., художники всех воинов нарядили в доспехи. Тогда же я познакомился с шедевром оружиеведения — бессмертным трудом Б.Тордемана «Доспех битвы при Висбю 1361 г.» 1939 г., где впервые и в максимальной полноте была показана предыстория всех типов панцирей из твердых материалов (кроме заимствованной кольчуги), использовавшихся монголами, и их поздние этнографические аналогии, особенно тибетские и из С.-В. Сибири. Он первый сопоставил текст Плано Карпини и миниатюры «Джами ат-таварих» [29, с. 253], и то, и другое — с панцирями Тибета, народа наси, чукчей, коряков и эскимосов. Также он ввел и терминологию брони: ламеллярная (из мелких пластинок, связанных между собой), ламинарная (из полос, связанных между собой) и coat of plates (из пластин, закрепленных на мягкой основе, обычно изнутри ее) (я предложил термин «пластинчато-нашивной» как русский эквивалент последнего термина). После получения столь мощной поддержки из 30-летнего прошлого работать стало гораздо легче. Как А.Ф.Медведев, открывший древнерусский пластинчатый доспех, проанализировав изобразительный материал, сопоставил его с археологическими находками, быстро стал пополнять репертуар многочисленными и до того не интересными археологам железными «пластинками неизвестного назначения» [22], так и идея монгольского доспеха после сопоставления изобразительных и вещественных памятников стала наполняться обильным содержаниям, т. к. в источниках самого разного характера стало возможным опознать монгольские доспехи и их детали [15; 8; 14; 4; 6; 7; 10]. Именно изобразительные источники позволили мне на раннем этапе работы над историей монгольского доспеха типологизировать панцири по их материалу, структуре бронирования и покрою. Что полностью подтвердилось археологическими находками, пусть и редкими, целых монгольских панцирей. Кстати, абсолютно аналогичная история получилась у меня при изучении раннего монгольского костюма в 70 — нач. 80 гг. прошлого века [10]. Тогда, сопоставив иранские миниатюры с китайской живописью и графикой и монгольской каменной скульптурой, и все вместе — с текстом Плано Карпини, я сделал — впервые — подробное описание и анализ монгольского костюма XIII–XIV вв. И все находки археологических костюмов от Монголии и Китая до Поволжья полностью подтвердили протокольную точность столь разностильных памятников искусства. Отобранные (ввиду ограниченности места) из множества письменные источники эпохи Чингизидов и более поздние материалы по монголо-ойратам позволили увидеть широкую и разнообразную материальную базу массового производства монгольского оружия [14]: это и собственное производство его (особенно стрелкового оружия, древкового оружия и доспехов) самими монголами в кочевьях и при ставках знати обычными кочевниками и профессиональными мастерами; это и эксплуатация огромных масс пленных и подневольных мастеров, собранных в фабрики-корханэ и производивших под присмотром монгольских мастеров оружие монгольского образца; это, наконец, продукция вольных мастеров разных подвластных народов, работающих на рынок и платящих подать продукцией своего ремесла, при условии, что все оружие и снаряжение должно быть монгольского образца. Последнее требование, вероятнее всего (судя по изобразительным источникам), предъявлялось и к одежде, которую мастера-швейники должны были сдавать в ханские хранилища для последующей выдачи потребителям. Очень важным фактом, позволившим судить о «эксплуатационных возможностях» ламеллярного панциря, явилось личное ознакомление и экспериментирование с подлинным тибетским доспехом XVII–XIX вв., хранящемся в МАЭ и подробно опубликованным (после публикаций его фото Г.Ц.Цибиковым и Б.Тордеманом) А.М.Решетовым [24, с. 130–131, рис. 16]. В моей статье, анализирующей доспех Ближнего и Среднего Востока VIII–XV вв. по данным изобразительных источников, был предложен следующий вывод: развитие доспеха Ближнего, Среднего Востока и севера Индостана в XV–XVII вв. проходило зачастую в русле традиций монгольского доспеха, конкретно — его кроя (вывод этот был утерян в сокращенном, по сравнению с русским оригиналом, английском ее тексте, вышедшем в Англии в 1979 г. [25]; позже эта тенденция была отмечена в моей статье о монгольском оружии и костюме как явлении монгольской имперской культуры [10][1]. Зато в значительно более позднем исследовании о монгольских щитах и их дериватах идея монгольского наследия получила максимально яркое отражение [17].
В отечественной науке всегда утверждалось, что ни Монгольская империя в целом, ни такая, близкая нам, ее часть, как Золотая Орда, не создали сколько-нибудь единой культуры — опять-таки в силу особой культурной ущербности монголов, а тот культурный комплекс, что имел место, был «лоскутным», «мозаичным», «конгломератом слабо соединенных осколков различных, чуждых монголам и друг другу культур». Я предложил отказаться от подобных взглядов, предложив идею Монгольской имперской культуры, выраженной, прежде всего, в комплексе «репрезентативной культуры» — комплексе предметов, определяющих внешний облик человека (костюм, прическа, украшения, аксессуары, оружие), его коня (поскольку верхушкой империи были кочевники) (седло, узда, сбруя, «прическа»), издали позволявших определить принадлежность человека — вне зависимости от его этнического происхождения — к империи, к точно зафиксированному месту, положению в ней. Впервые это было сделано в докладе в ЛО ИВ АН СССР в 1986 г. (там же я предложил отказаться от термина «кочевая империя», заменив его термином «империя, созданная кочевниками»). Доклад был сделан совместно с нашими выдающимися тюркологами С.Г.Кляшторным и Д.Д.Васильевым (они написали древнетюркский раздел, мой же был посвящен скифам, хазарам и монголам). Общий текст доклада был опубликован только в 1993 г. в Казани [2, с. 17–32], моя часть доклада — также в Казани, но уже в 2007 г. [7, с. 195–201]. К той же идее Монгольской имперской культуры пришел крупнейший специалист по искусству Евразии эпохи Чингизидов М.Г.Крамаровский из ГЭ. В 1988 г. я предложил В.Н.Басилову, куратору выставки «Кочевники Евразии», готовившейся к проведению в США, впервые включить в состав экспозиции предметы 4 (монгольского) периода — по археологической периодизации, за которыми обратиться именно к М.Г.Крамаровскому. С тех пор красота и роскошь монгольской имперской культуры покорили мир, и мировые выставки — «Чингизиады» проходят практически каждые 2–3 года, не надоедая публике. А в каталоге этой американской выставки мы с М.Г.Крамаровским впервые опубликовали наши взгляды на монгольскую имперскую культуру и ее основные характеристики [26, p.76, 86].
Таким образом, к началу нынешнего столетия можно утверждать, что в XIII — 1-й пол. XIV в. монголы, как и все народы Центральной и Восточной Азии и мусульманского Востока, обладали необходимыми по количеству контингентами латной конницы. И вооружение ее было прямым продолжением вооружения латной конницы Центральной и Восточной Азии — с некоторой, не принципиальной, собственной спецификой (рис. 1, 2, 3). Этот комплекс монголы принесли в ходе своих завоеваний на Запад. Народы, вошедшие напрямую под власть монгольской администрации, в военную систему империи Чингизидов, вынуждены были вооружаться «по-уставному», то есть по-монгольски. Единство имперской монгольской культуры в XIII–XIV вв. обеспечило не только аналогичность форм и близость отделки наградных поясов и чаш, одежд и украшений от Даду (Пекина) до Сараев: находки специфической разновидности пластинчато-нашивного панциря с коваными оплечьями из Тувы, Тибета, Осетии и изображение его на табризских миниатюрах 70-х гг. XIV в. [8, с. 256, табл. IV. V; 5, с. 136–140] (рис. 4) говорят о том же самом и в отношении доспеха еще в середине XIV в. Народы, сохранившие свою администрацию и культурную автономию, перенимали оружие победителей в меру высоты его оценки. В Европе, кроме панциря пластинчато-нашивного типа (coat of plates), от монголов был воспринят сам принцип тяжелого бронирования бойца и его коня: с середины XIII в. мы наблюдаем смену сплошь кольчужного доспеха (с редкими пластинчатыми элементами на руках и ногах) и матерчатой конской попоны на многослойную всадническую броню и бронирование боевого коня. На Руси получили признание роскошные шлемы чингизидской знати — с золоченым яйцеобразным, с острым навершием, куполом и скульптурной полумаской «бровинос» [4]. Но забрала-личины в виде маски с обликом алтайского героя остались в степи, так как на Руси изготовляли забрала-личины по византийской иконографии ангельских ликов. Но и монголы, освоившись в Европе и в исламском мире, быстро и широко освоили применение популярной в этих регионах кольчуги, которая, значительно уступая по надежности всем типам традиционной монгольской брони из твердых материалов, превосходит любую броню по удобству. К сожалению, археологические памятники вооружения, в частности чингизидского, в абсолютном большинстве происходят из степного пояса от Подунавья до Средней Азии. Монголия же — как Республика Монголия, так и провинция Внутренняя Монголия в КНР практически не раскопана, Ближний и Средний Восток подарили лишь единицы предметов, хотя туда входят случайно найденный в Израиле роскошный комплекс кожаных ламинарноламеллярных лакированных панцирей мусульманской работы середины XIII в. [27, p. 204–206, ill. 20], и прекрасная, также случайно найденная сабля из Ирана, совершенно аналогичная раскопанным в южнорусских степях [28, Fig.7, cat no.136]. Мы уже можем выделить круг предметов защитного вооружения, в основном богато оформленных и принадлежавших чингизидской военной эдите, где монгольская форма несет чисто мусульманские, или более или менее органично соединенные элементы ближне-средневосточного (мусульманского) и восточноазиатского декора. К первым относятся упомянутые панцири из Израиля, расписанные цветными лаками и несущие арабские надписи, ко вторым — два роскошных шлема. Первый — из Венгерского Национального музея, был найден на Дунае. По форме это — классический монгольский шлем с невысоким сфероконическим куполом и объемным козырьком, выкованным из одного куска с тульей. Его гравированный узор несет сельджукидский растительный узор, вписанный в форму монгольских трехлопастных пальметт, уже сильно «исламизированных», эпиграфический сельджукидский узор на макушке и совершенно китайских фениксов на тулье [19, с. 218, рис. 4]; по декору шлем можно датировать 2 пол. XIII в. Второй шлем, неизвестного происхождения, ныне хранится в музее Royal Armouries (Королевский Арсенал) в Лидсе, Англия (цветная публикация — [23, с. 163]), который был исследован мной в Лондонском Тауэре в 1993 г. Его анализу был посвящен наш доклад 2006 г. [7]. Этот шлем имеет низкую полушаровидную тулью, прямо восходящую к чжурчжэньским прототипам, типично монгольские объемное граненое навершие и объемный козырек, выкованный из одного с тульей кучка металла. Поверхность его сплошь покрыта насеченным серебряным декором, сочетающим ляоско-цзиньские растительные мотивы, окружающие четыре человеческие фигуры, фланкированные драконами. Эти фигуры имеют точную аналогию в гравированном декоре серебряной оковки передней луки седла XIII в. из Афганистана, хранящейся в собр. Давид в Копенгагене ([30, илл. 563]; в тексте моего доклада неверно названо собрание — Фурусиййа). Сама форма луки имеет аналогии в археологических памятниках чингизидской эпохи от Южнорусских степей до Тянь Шаня, но стилистика изображения ведет нас в круг Газнийской торевтики XII–XIII вв., а иконография персонажа говорит, что перед нами Зоххак, царь-змей, герой иранского эпоса «Шах-намэ», восходящий к мифическому царю-дракону страны Забулистан в нынешнем Афганистане. Так что роскошный гвардейский или командирский шлем мог быть изготовлен в столице империи Юань — Даду — чжурчжэньским и иранским мастерами в середине — 2 пол. XIII в. Такую же сложную картину мы наблюдаем и на редких находках орнаментированных шлемов, раскопанных на европейских территориях Золотой Орды. Все три имеют монгольскую форму, шлемы из Таганчи в Поросье и из Гороховца на Волге украшены гравированным орнаментом в мусульманском стиле, включающим эпиграфические мотивы, а шлем из кургана Хургишца в нынешней восточной Румынии — таушировкой золотом в византийском стиле, с изображениями святых: он мог быть сделан и в мастерских Даниила Галицкого, перевооружившего свою дружину к 1250 г. в «оружье татарское» [4, с. 25–26, 77, рис. 1, 6, 10], или позднее, в мастерских Ногая, владевшего и этими местами, и имевшего в распоряжении византийских мастеров, полученных вместе с византийской принцессой, и при иных контактах с Ромейской империей. Находки богатых престижных предметов вооружения империи Чингизидов крайне ярки и информативны, но столь же крайне редки. А ведь их было великое множество. Это ясно следует из следующего пассажа «Сокровенного сказания» (параграф 279), когда каган Угэдэй, воссев на трон, отдавал приказания по устройству империи, и среди прочего указал: «Далее, при каждом созыве сейма князей (курултае, проводившемся не менее 4-х раз в году. — М.Г.) надлежит раздавать подарки. Для этой цели мы учредим охраняемые городища с магазинами, наполненными тканями, серебряными слитками, сайдаками, луками, латами и прочим оружием. Для несения охраны выделим городничих-балагачинов и интендантских смотрителей-амучинов». Ситуация с парадным оружием совершенно аналогична положению с парадными чингизидскими тканями (упомянутыми в указе Угэдэя), которых дошло намного больше, несмотря на их меньшую, по сравнению с оружием, прочность. В их декоре то же, что и в рассмотренных шлемах, соединение китайских и мусульманских мотивов, включая арабографические. А сами «имперские» халаты, предназначавшиеся для монгольской знати и одарения знатных подданных — с полосами арабской графики и сельджукидского звериного года вдоль плеч и рукавов в виде целых эксклюзивных купонов, ткались в Восточном Туркестане, скорее всего, как это было принято в чингизидских государствах, на казенных мануфактурах. Симбиоз монгольских и сельджукских элементов в доспехе отражен в миниатюрах рукописи поэмы Аййуки «Варка и Гульшах» [25, ill.38, Fig. 58, 62, 63]. А контраст между комплексами полного — включая конский — доспеха сельджукского и монгольского конного латников ярко показан на гравировке серебряного блюда из Орхея. Как мы видим, имперская культура империи Чингизидов, частью которой являлось вооружение, действительно была соединением элементов разных культур, но не эклектичным простым сложением, но почти всегда органичным, не расслаиваемым сплавом всех своих составляющих. А поскольку и отбор этих составляющих, и результат их соединения контролировались, да во многом и выполнялись монголами, мы можем уверенно называть имперский чингизидский «большой стиль» — монгольским. И поэтому не случайно круг престижных объектов, составляющих чингизидскую имперскую культуру, охватывал такие сферы, как война=охота, и пир=курултай (сравни высокопрестижные формы жизни свободного воина — азата, дихгана — иранского мира: разм о базм — битва и пиршество.
Рис. 1. Конный латник правого крыла Улуса Джучи (Кок Орда) кон. XIII — нач. XIV вв. в ламеллярной железной броне, клепаном шлеме с пластинчатым околышем, с клепаным железным щитом, и его конь в ламинарной кожаной броне. Реконструкция М. В. Горелика по материалам раскопок Одиночного кург. мог. Лебедевка II (шлем, панцирь, боевой нож, бляхи узды), Бештам-калы (щит), кург. 15, мог. Уркач 1 (пояс), мог. Лебедевка (стремя) и Новый Кумак (наконечник копья), Царевского городища (булава), хулагуидской миниатюры 10-30-х гг.
XIV в. (конский доспех). Рисунок М.В.Горелика, 2006 г.
Рис. 2. Монгольский конный латник XIII — нач. XIV вв. в стальном клепанном шлеме с глухой ламеллярной бармицей, в ламеллярно-ламинарном панцире, с прутяным щитом-калканом с железными оковками, и его конь в железном наголовье и в ламеллярноламинарной броне.
Реконструкция М.В.Горелика по археологическим находкам и изобразительным источникам. Рисунок М.В.Горелика, 2003 г.
Рис. 3. Монгольский латник 1-ой трети XIV в. в пластинчато-нашивном (coat of plates) панцире и железном клепанном шлеме с пластинчатым околышем. Реконструкция М.В.Горелика по изображениям на хулагуидских миниатюрах 10-30-х гг. XIV в. и археологическим материалам. Рисунок М.В.Горелика, 2005 г.
Рис. 4. Главнокомандующий Улуса Джучи последней трети XIV в. в пластинчатонашивном панцире с коваными наплечниками, створчатыми наручами, кольчатопластинчатыми створчатыми наголенниками, с яйцевидным шлемом с подвижным наносником, «бровями» и глухой кольчужной бармицей, и его конь в стальном наголовье и парадном панцире из кожи и ткани, обшитом золотыми пластинами.
Реконструкция М.В.Горелика по материалам музейных собраний, археологическим и изобразительным (иранская миниатюра 2-ой пол. XIV в.) источникам.
Рисунок М.В.Горелика, 2003 г.
Рис. 5. Конный латник западных регионов Золотой Орды 1-ой пол. XIV в. в шлеме с забралом-личиной, кольчато-пластинчатой броне (панцирь и поножи) и створчатых наручах, с щитом-калканом с железными оковками, и его конь в кольчужной броне и железном наголовье.
Реконструкция М.В.Горелика по археологическим материалам. Рисунок М.В.Горелика, 2003 г.
Рис. 6. Главнокомандующий Узбекского и Казахского ханств 2-ой пол.
XV- нач. XV вв. в кольчатопластинчатой броне, с восточноанатолийским или западно-иранским шлемом с забралом-личиной, и его конь в стальном наголовье и кольчужном или стеганом панцире, крытом тигриной шкурой.
Реконструкция М.В.Горелика по материалам музейных собраний и иранских миниатюр. Рисунок М.В.Горелика, 2005 г.
Рис. 7. Ойратско-калмыцкий главнокомандующий XVII — нач. XVIII вв. в тибетско-монгольском шлеме, кольчуге, тибетско-монгольском железном ламеллярном панцире и стальных наручах. Реконструкция М.В.Горелика по материалам музейных собраний и китайской живописи.
Рисунок М.В.Горелика, 2006 г.
Рис. 8. Маньчжурский «знаменный» конный латник кон. XVII–XIX вв. в клепанном шлеме и пластинчатонашивной броне — «татарском доспехе». Реконструкция М.В.Горелика по материалам музейных собраний и китайской живописи.
Рисунок М.В.Горелика, 2005 г.
Рис. 9. Индийский «могольский» конный латник XVII–XVIII вв. в стальном шлеме, кожаном, крытом бархатом и снабженных мелкими бляшками и крупными стальными пластинами панцире «чихилта хазар маша» и таких же поножах, стальных створчатых наручах и со стальным щитом, и его конь в кожаном доспехе. Реконструкция М.В.Горелика по материалам музейных собраний.
Рисунок М.В.Горелика, 2011 г.
Рис. 10. Казахский батыр XVIII в. в цельнокованом шлеме с приклепанным козырьком (иранско-калмыцкого типа) и в кольчуге. Реконструкция М.В.Горелика по материалам музейных собраний и рисункам европейских художников-путешественников. Рисунок М.В.Горелика.
На основе принесенных центральноазиатских форм доспеха, выразившихся ярче всего шлемах и конструкции и декоре прутяно-нитяных щитов «халха-калкан» с европейским по происхождению бронированием, и традиционной для Европы и Средней Азии кольчуги на территории степей и гор правого крыла Улуса Джучи складывался в течение XIV в. доспешный комплекс, который, по старинной русской традиции, можно бы назвать «татарским». В нем кольчуга дополнялась и замещалась пластинчато-нашивным панцирем, принесенными монголами из Средней и Центральной Азии наручами типа «базубанд» (рис. 4). Важнейшим изобретением золотоордынских оружейников 1-й трети XIV в. следует признать пластинчато-кольчужную броню (Дмитриевский 2 мог., Праздничное в Прикубанье, Ново-Кумак в Башкирии) (рис. 4). Похоже, это изобретение могло принадлежать черкесским мастерам, опиравшимся на очень мощную и широкую базу оружейного производства, судя по беспрецедентному числу находок самого дорогого оружия — сабель и доспехов, причем выработанных на базе монгольских перспективных местных вариантов [18, с. 160–189]. Несомненно, благодаря наличию блестящей латной конницы черкесов почти всегда первыми называли мусульманские авторы, перечисляя этнический состав Джучидского воинства. Кстати, за черкесами в перечислениях идут русские. Что касается половцев (упоминаемых под наименованием кыпчаков, что неверно), то после трагедий 1-й пол. XIII в. мы наблюдаем подлинный расцвет их воинской культуры и самосознания во 2-й пол. XIII — 1-й трети XIV вв., выразившийся в наличии тяжеловооруженной знати, погребенной в европейских кольчугах, монгольских шлемах, с монгольскими саблями и саадаками, но в половецких костюмах и половецких отличиях знатного воина — «боевых бюстгальтерах» и гривнах [20; 11]. Судя по всему, именно половцы внесли существенный вклад в формирование кроя самого торжественного «имперского» наряда монголов [10, с. 167]. Правда, именно половцы после середины XIV в. полностью утеряли свою этноидентичность, восприняв, вместе с имперской культурой, и названия монгольских племен. В то же время ясы, игравшие, судя по текстам, весьма значительную роль в джучидском и юаньском войсках, археологически и изобразительно почти никак не представлены в воинской ипостаси. Отдельным регионом оружейного производства можно считать Волжскую Булгарию, с ее мощной, еще домонгольской производственной базой сходного с русским оружейного комплекса, особенно защитного вооружения [21]. Вероятно, именно оседлых городских жителей Булгарии, как и других городов Улуса Джучи, мы можем полагать теми, кто в русских текстах назван бесерменами, есть мусульманами. Они не входят в военную систему государства, но, обладая воинской подготовкой и вооружением, выставляют, в случае нужды, ополчение. Наконец, монголы — и те десятки тысяч, пришедших из Центральной Азии, те сотни тысяч разноплеменных тюрок, принявших названия монгольских племен [10], должны были более других придерживаться монгольской традиции в вооружении. Воинство Центрального Улуса, ставшего империей Юань, сохранило все монгольские традиции изготовления оружия, хотя монгольские генералы не отказывали себе в роскошных китайских командирских доспехах.
В XV в. изобретенный в Золотой Орде кольчато-пластинчатый доспех получил бурное развитие в странах мусульманского Востока от Магриба до Средней Азии: кочевая элита Средней Азии и Казахстана (рис. 6) пользовалась изделиями мавераннахрских и хорасанских мастеров, крымской знати были доступны османские доспехи, а ногайская знать получала доспехи и из Ирана, и из Бухарии, и от Османов, и из Руси, причем составляющие кольчужно-пластинчатого защитного комплекса в XV–XVI вв. во всех перечисленных регионах отличались лишь малозаметными деталями декора.
Еще в 1986 г. я предложил периодизацию развития военного дела кочевников Евразии [13, с. 22–23]. В ней V период назван «монгольским» и характеризуется преобладанием и консолидацией на огромных пространствах единой военной системы с оружием центрально-восточноазиатских форм. Добавим, что система эта была открытой и развивалась, изменяясь. Следующий — и последний — VI период характеризуется распадом единства, которое попытались — ненадолго и неудачно — восстановить ойраты-калмыки в XVII–XVIII вв. Сейчас я назвал бы эти два противоположных оружейных комплекса кочевников, сложившихся к XVII–XVIII вв., условно, западным, «татарским», и восточным, «монгольским». «Татарский» характеризуется абсолютным преобладанием легкой конницы, то есть практически отсутствием доспехов из твердых материалов у основных масс воинов (при изобилии импортных доспехов у военной элиты). «Монгольский» же комплекс полностью, если не еще более увеличив, сохранил контингенты латной конницы. Этот контраст связан, как мне думается, с разницей в исторической ситуации на западе и востоке степной зоны. Дело в том, что в Улусе Джучи, возродившем старые и создавшем многочисленные новые городские центры, производство доспехов было перенесено из степи в эти городские центры. Но с захватом (Казань, Астрахань) и разорением (Сарайчик) их в XVI в. Московским государством рядовые кочевники, сконцентрированные в основном в Ногайской Орде, разом лишились собственной производственной базы (татарская военная элита на московской службе, разумеется, получала московские, турецкие, персидские, черкесские брони). Только оседлые народы Кавказа — черкесы и дагестанцы снабжали ногайцев и крымцев кольчугами и шлемами (кроме дорогих импортных доспехов), но они нужны были самим черкесам и дагестанцам, при всем множестве северокавказских оружейников, и было мало для кочевого мира южнорусских степей. Зато монголы и ойраты полностью сохранили степное производство доспехов, которыми были полностью обеспечены воинские контингенты [15, с. 9699] (мои наметки 1978 г. получили широчайшее и подробное развитие в монументальном труде Л.А.Боброва и Ю.С.Худякова 2008 г. [1]. Тем более, что к XVI в. в степи стал самым популярным пластинчато-нашивной доспех, несравненно более простой в изготовлении, нежели ламеллярный, а тем более кольчуга. Кроме того, власть над оседлыми мусульманскими центрами Восточного Туркестана и Средней Азии добавила в ойратскую паноплию большую толику мусульманского доспеха, основанного на кольчужном и кольчато-пластинчатом бронировании. Контраст ярко проявился во время джунгарского нашествия, докатившегося до Прикубанья-Подонья к началу XVII в. Тогда латная конница джунгар-калмыков (рис. 8) с легкостью громила бездоспешые массы ногайцев. Зато латная конница черкесов смогла успешно отстоять свои земли, обеспечив равноправное положение черкесских и калмыцких владетелей. Характерно, что строевой панцирный — «куячный» — доспех маньчжурских и монгольских «знаменных» соединений латной конницы XVII–XIX вв. (рис. 8) назывался в Китае «татарским». Монгольская традиция полностью сохранилась в таком колоритном доспехе монгольской Индии XVI–XIX вв., как «чихилта хазар маша» — «40 тысяч бляшек». Его покрой — «халат» с листовидными вырезными оплечьями, и материал — средней толщины плотнаяи кожа, оклеенная слоями ткани, верхняя из которых — очень нарядная — принесены практически без изменений джагатайско-джучидскими монголами — Тимуридами из Средней Азии в Индию. Индийским добавлением был бархан в качестве верхней ткани, да те самые «40 тысяч» латунных или золоченых крошечных бляшек, узорно закрепленных на органической основе и являвшиеся роскошной декорацией доспеха (рис. 9). И только тибетцы до начала XX в. сохранили в боевом употреблении ламеллярные панцири, шлемы, плетеные щиты и конский доспех, прямо восходящие к монгольской паноплии. Так что на востоке монгольская традиция латной конницы благополучно дожила чуть ли не до начала XX в. В западных же степях немногие тюркские батыры (рис. 10) «воссоздали» половецко-кыпчакский защитный комплекс — кольчугу, шлем, кожаный или импортный железный щит.
1. Бобров Л.А., Худяков Ю.С. Вооружение и тактика кочевников Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху позднего средневековья и раннего Нового времени (XV — первая половина XVIII в.). — СПб., 2008.
2. Васильев Д.Д., Горелик М.В., Кляшторный С.Г. Формирование имперских культур в государствах, созданных кочевниками Евразии // Из истории Золотой Орды. — Казань, 1993.
3. Горелик М.В. Аланский воинский комплекс золотоордынского времени // Отражение цивилизационных процессов в археологических культурах Северного Кавказа и сопредельных территорий (юбилейные XV «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа). — Владикавказ, 2008.
4. Горелик М.В. Армии монголо-татар X–XIV вв. Воинское искусство, оружие, снаряжение. — М., 2002.
5. Горелик М.В. Золотоордынские латники Прикубанья // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа (МИАСК). Вып. 9. — Армавир, 2008.
6. Горелик М.В. Искусство ислама и оружие империи Чингизидов // Международная юбилейная научная конференция, посвященная 200-летию музеев Московского Кремля. Тезисы докладов. — М., 2005.
7. Горелик М.В. Культура империй, созданных кочевниками (скифы, хазары, монголы) // История и культура Улуса Джучи 2006. — Казань, 2007.
8. Горелик М.В. Монголо-татарское оборонительное вооружение второй половины XIV — начала XV в. // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. — М., 1983.
9. Горелик М.В. Монгольский доспех по материалам иранских миниатюр XIV в. // Третья Всесоюзная конференция историков оружия. Тезисы докладов и сообщений. — Ленинград, 1971.
10. Горелик М.В. Монгольский костюм и оружие в XIII–XIV вв. Традиции имперской культуры // Золотоордынское наследие. Вып. 1. — Казань, 2009.
11. Горелик М.В. Монголо-татарские шлемы с маскаронами // Военное дело в Азиатско-Тихоокеанском регионе с древнейших времен до начала ХХ в. Вып. 1. — Владивосток, 2010.
12. Горелик М.В. О средневековых восточных шлемах с масками и одной центральноазиатской изобразительной традиции // Международная ассоциация по изучению Центральной Азии ЮНЕСКО. Информационный бюллетень. Вып. 7. — М., 1984.
13. Горелик М,В, Основные этапы развития военного дела кочевников Евразии в древности и средневековье // Тезисы и доклады XXIX сессии постоянной международной алтаистической конференции (PIAC). — М., 1986.
14. Горелик М,В, Ранний монгольский доспех (IX — первая половина XIV в.) // Археология, этнография и антропология Монголии. — Новосибирск, 1987.
15. Горелик М,В, Средневековый монгольский доспех // Третий международный конгресс монголоведов. Т. 1. — Улан-Батор, 1978.
16. Горелик М,В, Степной бой // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. — Новосибирск, 1990.
17. Горелик М.В. Халха-калкан (монгольский щит и его дериваты) // Восток-Запад: диалог культур Евразии. Вып. 4. — Казань, 2004.
18. Горелик М.В, Черкесские воины Золотой Орды (по археологическим данным) // Вестник Института гуманитарных исследований правительства КБР и КБНЦ РАН. Вып. 15. — Нальчик, 2008.
19. Горелик М.В, Шлемы и фальшьоны: два аспекта взаимовлияния монгольского и европейского оружейного дела // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 3. Половецко-золотоордынское время. — Донецк, 2003.
20. Горелик М.В, Шлемы золотоордынских воинов Северного Кавказа из частных собраний // Степи Евразии в эпоху средневековья. Т. 8. Золотоордынское время. — Донецк, 2010.
21. Измайлов И,Л, Вооружение и военное дело населения Волжской Булгарии Х — начала XIII вв. — Казань; Магадан, 1997.
22. Медведев А, Ф, К истории пластинчатого доспеха на Руси // СА. 1959. № 2.
23. Пирс К, Воины Китая. Под знаменем небесного дракона. 1500 год до н. э. — 1840 г. до н. э. — М., 2008.
24. Решетов А,Р, Тибетская коллекция МАЭ (материальная культура) // Культура народов Зарубежной Азии и Океании. Сборник МАЭ. Вып. 25. — Л., 1969.
25. Gorelik M.V. Oriental armour of the Near and Middle East from the eight to the fifteenth centuries as shown in works of art // Islamic Arms and Armour. - London, 1979.
26. GorelikM.V, Kramarovskii M.G, The Mongol-Tatar States of the Thirteenth and Fourteenth Centuries // Nomads of Eurasia. Catalogue of the Exhibition. - Los Angeles, 1979.
27. Nicolle L, Jawshan, Cuirie and Coat-of-Plates: the Alternative Line of Development for Hardened Leather Armour // A companion to medieval Arms and Armour. - Woolbridge, 2002.
28. The Legacy of Genghis Khan. Courtly Art and Culture in Western Asia, 1256–1353. - New York, 2003.
29. Thordemann B. Armour from the Battle of Visby 1361. - Stockholm, 1939.
30. Von Volsach K. Art from the World of Islam in the David Collection. - Copenhagen, 2002.
