говорят здешние дамы, то нам естественно может прийти в голову предположить, что он неравнодушен к ней, а отсюда, как прямой логический вывод — что он собирается стать ее женихом. Сердиться на такой взгляд нет никакого основания, и если кто компрометирует барышню, то, во всяком случае, не мы.
— А кто же? Я, по-вашему? Ладно, пусть будет так, не будем спорить, а то, чего доброго, незаметно для себя поссоримся, я же вовсе не намерен ссориться, особенно теперь, на прощанье.
— Как на прощанье? Что это значит? Разве вы куда-нибудь собираетесь ехать?
— Да, собираюсь, и очень скоро, дня через два, через три. Я получил письмо, — от кого, это никого интересовать не может, но письмо такого сорта, что я должен немедленно ехать в Петербург.
— Вот оно что! — воскликнул Колосов. — Ну, теперь мне отчасти понятно, почему вы с такой презрительностью относитесь к нашему скромному балу. Через какой-нибудь месяц-полтора вы будете блаженствовать на столичных балах, в кругу светских красавиц и сановников.
— Блаженствовать? Ну, это еще как Бог даст, — загадочно усмехнулся Петр Андреевич.
Колосов с некоторым недоумением посмотрел в глаза Спиридову.
— Час от часу не легче! Я вас, Петр Андреевич, не узнаю сегодня. Какими-то загадками говорите… Скажите, что с вами, вы чем-то не то расстроены, не то озабочены. Неприятность, что ли, у вас какая?
Спиридов отвечал не сразу.
— Как вам сказать… — заговорил он, помолчав, и в голосе его Ивану Макаровичу почудились какие-то незнакомые нотки. — Вы не ошиблись, я действительно озабочен. В моей жизни произошло нечто такое, что выбило меня из моей колеи, взбудоражило и перевернуло все вверх дном, и я, говоря по совести, не знаю, радоваться ли мне тому или огорчаться.
— Но что именно, скажите, ради Бога, если это не секрет.
— Я же вам уже сказал. Я получил письмо и должен немедленно ехать, на радость или на горе, я того не знаю. Скорее на горе.
— Но разве так необходимо ехать? — с искренним участием спросил Колосов, подсаживаясь на кровать к Спиридову и заглядывая ему в лицо.
— Необходимо, — кивнул тот головой, — даже больше чем необходимо… Впрочем, бросим этот разговор, он вас только задерживает. Я думаю, бал уже в полном разгаре; идите скорей, а то на вашу долю не останется ни одной неразобранной мазурки, меня же оставьте с моими мыслями, мне еще многое надо обдумать.
— Значит, вы серьезно не идете? — еще раз переспросил Колосов. — Но что же мне сказать, если меня будут спрашивать, почему вас нет?
— А что хотите, — уже не скрывая своего раздражения, возразил Спиридов, — скажите, что у меня колики приключились, родимчик, зубная боль, ну, словом, что-нибудь в этом роде.
— Не поверят.
— Для меня это безразлично. Поверят — хорошо, не поверят — тоже хорошо. Во всяком случае, я не намерен ради кого бы там ни было ломать себя и идти на бал, когда мне необходимо остаться одному.
Последние слова Спиридов сказал с особым ударением, смысл которого не трудно было угадать.
— Ну, я вижу, с вами сегодня пива не сваришь. Если уже вам так необходимо и так хочется лежать тут одному — лежите, Бог с вами, а я пойду, действительно поздно. До свиданья. Возвращаясь с бала, я на обратном пути забегу к вам сообщить о том эффекте, который возбудит ваше отсутствие. Хотите?
— Я, наверно, буду в то время спать. Впрочем, заходите, порасскажете мне о вашем бале. Этот бал ведь исключительный, к нему готовились чуть ли не за полгода и набрали гостей со всех волостей. Еще бы, сегодня мадемуазель Панкратьевой минуло восемнадцать лет, и из девочки она превращается в заправскую барышню-невесту, женихов здесь непочатый угол, хоть пруд пруди.
— Анна Павловна о женихах не думает, — с едва уловимой досадой в голосе отвечал Колосов.
— Она, пожалуй. Впрочем, и то Бог весть. По моему мнению, на свете нет ни одной барышни, которая не думала бы о женихах; но уже ее папахен наверно только о том и мечтает, чтобы своей дочке-баловнице подцепить женишка получше. Для этой-то цели главным образом и бал сегодняшний затеял, а вы, вместо того чтобы быть там, на поле сражения, теряете драгоценное время в болтовне с таким малоинтересным собеседником, как я.
— Смейтесь, смейтесь. Небось про других любите покумить, а когда про вас — сердитесь.
— Между мной и "другими" большая разница, я про женитьбу не думаю, ну а "другие"-то, кажется, наоборот, хоть сейчас под венец, а? Как скажете?
Спиридов многозначительно усмехнулся, напирая на слово "другие". Колосов слегка покраснел.
— Ну что ж, — заговорил он несколько торопливо, — я и отпираться не буду. Конечно, если бы Анна Павловна согласилась, я почел бы себя самым счастливым человеком на земле, но, увы, она обо мне думать не хочет. Я это ясно вижу.
В тоне, которым были сказаны последние слова, Спиридову послышалась искренняя печаль. Ему стало жалко своего друга, и он, чтобы ободрить его, укоризненно воскликнул:
— Ну, это совсем уже стыдно, надо больше куражу. Помните, что
