Глеб Петров
Довлатов
Выражаю благодарность Ремизовой Марии за помощь в оформлении
Семь бед — один переворот.
За кедом кед,
За годом год,
И только глупый не поймет,
Что все наоборот.
Милиционер, миллионер,
За торой бор,
За хором хер.
Премного разных трав и вер.
Бутылка, например.
Катюшин муж объелся груш.
За горем Гор,
За Бушем Буш.
Гомер, твой список мертвых душ
На середине уж.
За приговором приговор,
За морем мур,
За муром вор,
За каламбуром договор.
Гламур, кумар, amor.
Виктор Пелевин «Элегия»
«Да, пид@р этот твой Довлатов. Алкаш. Вот про что он?»
«Про что?»
«Это не литература!» — говорил мне в половину четвертого утра какой-то невнятный чел. Ну, как чел? Мужик лет 40.
Он взял промасленную гренку, обмакнул ее в чесночный мазик и сказал:
«Зощенко, Стругацкие, да тот же Бродский. Корешок твоего Довлатова. Солженицын — всё по делу».
Кто это был? Какой-то чинуша средней руки. Или адвокат. Я так и не понял. Мы сидели в баре, расположенном в центре города. Его я нашел случайно. Знакомый пацан порекомендовал — друг его дядьки. Вроде как шарит за литературный бизнес. И, вообще, полезно иметь в загашнике таких челиков. Да и у меня все просто. Написал книгу, вроде неплохую, а дальше что? Хотел издать её, чтоб было как положено: зарегистрировать, издать, обложка, там, цифра, офсет. Поставить возрастной ценз. Лучше вообще, чтоб бесплатно. Долго вынашивал эту мысль. Мне его и посоветовали. Сначала встретились днём, сели в какой-то пиццерии, заказали суши. Чайничек какого-то улуна с лимоном или жасмином. Какая разница? Чай — как алкоголь — после третьего шота в общем-то разницы нет. Его все устраивало. Платил- то я. Потом он предложил по пиву. Отказываться было глупо.
После первого бокала он вспомнил про мою рукопись. Которую я распечатал на работе. В обед, чтоб без палева. Засунул ее в глубокий нагрудный карман тренча и пошел на встречу. Он сразу врубил бумажного. Пиджачок, лакированные Оксфорды, широкий галстук, идиотский темно-синий костюм.
«Здравствуйте, Глеб, меня зовут Александр. Давайте просто попьем чаю, пообщаемся».
«Давайте».
Он внимательно слушал меня. Спросил, кто мой любимый писатель. Какая музыка мне нравится. И что я вообще за чел. Хорошая работа, стабильный доход и тут неожиданно литература. Художник же должен быть голодным, должна же быть причина. Причина начать писать, делать умозаключения. Доносить до беспросветно тупых людей какую-то мораль. Идти сквозь время, так сказать. Хотя, взвесив всё глобально, я понимал, что ничего нового миру я подарить не смогу. Да, наверное, уже никто не сможет. Но писал, потому что, не знал и не понимал, как можно жить без этого. Как не говорить о том, что происходит здесь и сейчас? Как не делиться наблюдениями? Писать прозу же давно не в тренде. Кому это нужно? В мире масс-медиа работает правило 10 секунд. Зацепил — дочитают. Нет? Ну, пробуй что-то другое. И не понятно, что сложнее: написать книгу или снять смешной Reels. Во втором случае — слава неизбежно быстрее, но мы же все особенные и интеллектуальные. Сейчас слава нужна только идиотам. Главное признание.
Параллельно с диалогом мы пили. Много пили. Счет стаканам давно пропал.
«И что по итогу?» — думал я.
«Зачем мне читать это говно?»
«Почему говно-то?»
«Да потому что. Все эти твои Довлатовы, «Секторы Газа», кто там?»
«Кто?»
«Ну, эти все — Есенины».
«Ну? Что они?»
«Они разлагают».
«Кого?»
«Не кого, а что. Ценности. Культурные. Михаилы эти Круги. Массовое отупение. Потому что упрощение. Зачем эта простота? Где глубина? И так все тупые вокруг».
«А Пушкин?»
«А что Пушкин?»
«Тоже разлагает?»
«Почему?»
«У него слог современный. Доступный».
«Ну, ты даешь. Ты хочешь сказать, что Пушкин и вот это говно — он потеребил мою рукопись и швырнул на стол — одно и тоже?»
Я не удержался и слету зарядил ему в лицо: «Поменяй у Пушкина слово «губерния» на «область». А «бунт» на «революция», «кибитка» на «тэху». Убери всю эту петушню французскую. Разницы не будет».
Он смотрел на меня и молчал. В такие моменты обычно начинаешь загонятся, мол, сейчас что-то будет. Но, как ни странно, удар получился смазанным и скорее он почувствовал лёгкое неприятное прикосновение. Как в детстве, когда, играя в футбол, неожиданно прилетает мячом. Синяков вроде нет, крови тоже, но супер обидно. Он, конечно, подофигел, но прислонил руку к лицу, зачем-то провел по лицу. Сделал большой глоток пива и сказал:
«Справедливо».
Я сидел напротив и думал, как вообще поступают в такие моменты? А он смотрел на меня пронизывающим взглядом и как ни в чем не бывало продолжал:
«У меня есть депутатская неприкосновенность. И если бы я захотел, то сам должен понять, что с тобой бы было. Но, — он снова сделал глоток пива. — Что я? Пи*** какой-то? У меня родители руководят филармонией. Ты был в филармонии?»
«Не был».
«Ну, вот по тебе и видно. Скудность мышления. Отсутствие желания развиваться. Посмотри, кто ты и кто я? Ты мне не нужен. Я нужен тебе, — он полистал рукопись. — Ну вот, сплошная графомания».
«В тот момент она мне напоминала шлюху. Которая ждала ответа на вопрос — что я получу взамен? А я стоял и понимал, что кроме трехминутной любви дать-то мне особо нечего. Хотя, стоп. Скорее двухминутной! — прочитал он вслух. — Ты скачешь от темы «любви» — высочайшего чувства — к низменным истокам древней профессии. Судя по твоей логике, все женщины — шлюхи».
«Нет, не все!»
«А мне кажется, что все».
«Только одна».
«Кто?»
«Ну, та, про которую я писал».
«Дала в итоге?»
«Кому? Герою?»
«Тебе!»
«Как она мне может дать, если я её выдумал».
«Хочешь сказать, что это не про тебя?» — засмеялся он.
«Нет».
«Вот-вот, лицемерие. Понимаешь? Ты даже здесь нечестен, а что говорить про книгу?! Поехали дальше», — он начал читать, вырывая истории прямо из контекста.
«Что такое любовь? А ответа нет. Мне она напоминает игру в дартс. Кто лучше сказал, у того и больше очков. И всё бы хорошо, но вот в центр никто попасть никогда не может.
А, может быть, центра вовсе нет? В него столько раз попали, что там образовалась дыра. И в этой дыре уживается все они: хорошие и плохие, скудные и богатые, тупые и умные. Любовь принимает все. Поэтому в ней столько грязи, эмоций и контраста!»
«И что?»
«Что?»
«Любовь — это полное слияние умов, мыслей, душ, интересов, а не одних только тел. Любовь — громадное, великое чувство, могучее, как мир, а вовсе не валянье в постели!
1»
«Это что?»
«Не что, а кто! Это Куприн. Чувствуешь глубину?»
Да, разговор плавно заходил в тупик. Мой духовный мир медленно растворялся в этом небольшом баре в центре города.
«Я не говорю, что плохо. Но это всё… Слишком просто что ли. «У меня иногда спрашивают, кто был у меня первой любовью. И лично я, х** знает, что ответить. Переключаюсь сразу на себя, типа, окей, а у кого я был? А если ни у кого? Максимум второй или третий! Или вообще не был! Грустно даже стало!» Ты пишешь для дураков. У тебя же в текстах много бухла. Как у Довлатова».
«Все, оте***сь».
Нравился ли мне Довлатов? Конечно, нравился. Я даже был на его могиле в Queens. Не надо читать миллионы этих никому не интересных томов, чтоб понять какие — то глобальные вещи. В современной литературе, как и в сексе: чем быстрее, тем лучше. Любовь, чувства — кому это нужно? Потрахался и норм. Может быть, мой собственный внутренний мир был скудным и мало кому интересным — начал сомневаться я. Ведь чем беднее человек, тем скуднее у него мышление. Почему? Он вынужден каждый день решать земные задачи, на более высокие материи силенок уже не хватает. Нужно что-то кушать, а, например, не перечитывать Грибоедова, чтобы понять сакральный смысл русской души. Такие темы часто можно встретить в «Магните» или «Пятере». Никто не говорит, что это хорошо или плохо. Просто такова реальность.
«Важно, что ты даришь миру как писатель. Но подарки — то у тебя так себе. Ты пишешь про людей, которые живут здесь и сейчас. Хотя тебя, в большей степени, от них ничего не отличает. Писатель должен говорить о вечном. То, о чем обычный человек даже и не думает. Кто помнит всех этих гусляров, трубадуров, вагантов и прочую шалупень? Никто. Потому что не было задачи ориентироваться на что-то высокопарное. Помнят гениев и идиотов. Но ты, увы, не то и не другое. Поэтому…»
«Что?»
«Пива возьмешь еще?»
Я встал из-за стола. И пошел по направлению к барной стойке. Заказал 4 пива. Где-то в глубине души, осознавая, что вся эта идея с литературой была неправильная. Я поставил пиво на стол. Он сделал глоток и сказал:
«А если что-то патриотическое?»
«В плане?»
«Хороший патриотичный роман. Про страну, про человека, который делает свою страну лучше. Вот сейчас сложное время, да? Но человек, маленький человек настолько ей верен, что идет вместе с ней, проходит сквозь сложности, скрипя зубами. И, может быть, даже страна не замечает его. Но наступает момент, когда он, например, умирает. Может быть, кстати, и на войне. А у него куча нерешенных вопросов, какая-то личная неустроенность. Родина это чувствует. Пытается все вернуть назад. Но уже поздно. И вот, например, его хоронят, солдаты стреляют в небо, а рядом такая старушка, как символ Родины-матери, чуть всхлипывая, смотрит в сторону солдат. Ей жалко, что так происходит, но ничего не сделать. И вот она трагедия. Они отомстят за него, а она будет ждать. Понимаешь? Ждать и верить. Как тебе?»
Я сидел, смотрел на него и молчал. Потому что слов не было. Я сделал глоток пива и посмотрел на него. А Александр, явно довольный собой, сказал:
«Готов стать соавтором. С тебя текст, с меня остальное. Ты подумай, а я отойду ненадолго».
Он встал и пошел в сторону барной стойки. Там стояла девушка и игриво улыбалась. В темноте я ее плохо рассмотрел. Мне стало одиноко. Дело-то было не в этой книге, особых ставок на нее я не делал. Написал и написал. Конечно, куда мне до Довлатова? Там каждая строчка как бы пропитана болью. Неустроенностью, ощущением своей ненужности. И как написано? Просто, остроумно и легко. Но я-то внутри ощущал, с каким трудом далась когда-то эта легкость. И пошло к черту, на самом деле, это искусство, думал я, попивая пивко.
«Скучаешь?» — ко мне за стол подсел странноватый парень.
«Не, нормал. Чего хочешь?»
«Да ничего. Просто пообщаться хотел».
«Ну, общайся».
«Так, может быть, не здесь?»
«А где?»
«Поехали ко мне!»
Я в миг протрезвел. Осмотрелся по сторонам. Закрытые окна, размеренная музыка, куча парней, похожих на п***ов. До меня стало доходить, что мы сидим в гей-баре. Прошли кучу мест, и нас нигде не пускали, потому что я был в спортах. И в моменте я даже не понимал, почему нас здесь пустили без проблем. Александра на горизонте не было. Черт, надо бы его предупредить.
«Пошел вон отсюда!» — сказал я заднеприводному пацану.
«Что?»
«Если не уйдешь через секунду, я тебе в***у!»
Парень ушел. Я остался один. И первая мысль была на самом деле немного пи***я. Просто встать и уйти. Кинуть этого Александра и забыть про все.
Через какое-то время на горизонте появился мой оппонент. Он сел за стол. Вырвал чуть не из моих рук последний бокал пива и сказал:
«Глеб?»
«Что?»
«Мне нужно кое-что тебе сказать. Меня, походу, отъебали!»
Мы замолчали. Бледный Александр сидел напротив и смотрел на меня. Я посмотрел на него. И вот ничего умнее я не придумал. Перебирал десятки фраз в голове, но вот на ум пришло одно.
«Жестко?»
«Ну, так», — немного опешил от вопроса он.
«Вот, видишь! — сказал я. — Ты весь вечер затирал про любовь, вечные темы, а тебя взяли и отодрали в гей — баре. Просто же? Так зачем все усложнять?»
«Ладно, давай почитаю!» — он допил пиво и посмотрел на меня.
Выйдя из бара, я закурил, сел в тэху и подумал: «Ну, и где эта хваленая депутатская неприкосновенность?»
Примечания
1
А. И. Куприн «Яма». — СПб.: Азбука, 2022. — С. 13.
(обратно)
Оглавление
*** Примечания ***
