Драматургия ГДР [Петер Хакс] (fb2) читать онлайн

Драматургия ГДР

Фридрих Вольф БУРГОМИСТР АННА Комедия в шести картинах

У каждого своя дорога в жизни…

Картина шестая

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Анна Древс, бургомистр, 23 года.

Тетка Древс, ее мать, малоземельная крестьянка, 45 лет.

Грета, ее сестра, 20 лет.

Юпп Уккер, жених Анны, бывший военнопленный, 25 лет.

Старик Уккер, его отец, малоземельный крестьянин, 55 лет.

Тетка Уккер, его мать, 50 лет.

Урсула, его сестра, секретарша сельского правления, 22 года.

Дядя Виллем, плотник, 65 лет.

Ганс Рапп, переселенец, тракторист, 20 лет.

Тетка Рапп, его мать, 45 лет.

Рези, его младшая сестра, 19 лет.

Хаверкорн, малоземельный крестьянин, 55 лет.

Тетка Хаверкорн, его жена, 50 лет.

Кнорпель, малоземельный крестьянин, 50 лет.

Лемкуль, бывший бургомистр, кулак, 55 лет.

Маттиас, по прозвищу Заика, его сын, 22 года.

Ландрат, 35 лет.

Лесничий, 60 лет.

Крестьяне.

Место действия — деревня в Германии.

Время действия — 1946 год.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Сельское правление. У задней стены — большой стол бургомистра; справа маленький столик, за которым сидит секретарша  У р с у л а, разбирая бумаги; слева выход. Стоя беседуют три пожилые крестьянки: т е т к а  У к к е р — коренастая, бойкая, т е т к а  Д р е в с — преждевременно увядшая от работы женщина и  т е т к а  Р а п п — солидная и спокойная; все они в возрасте от 45 до 50 лет.

Т е т к а  Д р е в с. Где же нам до зимы справиться?

Т е т к а  У к к е р. А ты уж и руки опустила!

Т е т к а  Д р е в с. Мужики вон с молотьбой торопят.

Т е т к а  У к к е р (ворчливо). «Мужики»!.. Мы и без них с хозяйством управлялись, пока они там на войне куролесили. Пусть еще спасибо скажут, что мы в правлении сидим!

Т е т к а  Д р е в с. Как бы нам не надорваться с этой школой.

Т е т к а  Р а п п. Мужиков подсоблять заставим! В ребятах-то небось их пай тоже есть!

Т е т к а  У к к е р. Какой там их пай? Всего пая на ноготь не хватит! Мужику какая забота? Сделал и пошел! А мы себе потом голову ломай, где малому одежду да обувку раздобыть, когда в школу пойдет. Босиком-то такого клопа не пустишь по снегу в чужую деревню.

Т е т к а  Д р е в с. Не нами это заведено, Мария, не нами и кончится. Хвосту головой не бывать!

Т е т к а  У к к е р (сердито). Кто тут хвост, кто голова? Ты уж, словно мышь, рада хвост поджать, чуть этот жирный кот Лемкуль глазом моргнет! Решили в своей деревне школу построить, — значит, построим! Петуха нестись заставим, как твоя Анка говорит, а построим!

Т е т к а  Р а п п (Урсуле). Где она пропадает?

У р с у л а. К дяде Виллему насчет крыши пошла.

Т е т к а  У к к е р. Вот уж тоже старый хрен! Седина в бороду, а бес в ребро! Седьмой десяток пошел, а как увидит девку гладкую — из кожи вон лезет!

Т е т к а  Д р е в с (обиженно). Что ж я, виновата, если она у меня такая удалась? Сами вы ее в бургомистры выбирали.

Т е т к а  Р а п п. Да кто твою Анку трогает?

Т е т к а  Д р е в с (больше про себя). Отчаянная она — это верно, всегда напролом норовит…

Т е т к а  Р а п п. Да будет тебе, Эмма, нам тут такую и надо, по крайней мере никому спуску не даст.

Слева быстро входят  А н н а — двадцатитрехлетняя, крепкая, решительная девушка в шапке и тужурке — и  д я д я  В и л л е м, плотник, еще бодрый старик с седоватыми усами, одетый в спецовку.

А н н а (оживленно). Ну, бабы, хлеб убрали, а картошку копать будем через три недели, как раз школу крышей и покроем. Управимся, дядя Виллем?

Д я д я  В и л л е м. Это мы — раз-два и в дамки! Не кто-нибудь — сам бургомистр велел!

А н н а. Доски нарезали?

Д я д я  В и л л е м. Нарезали. Да кто их возить будет — так его по шляпке?

Т е т к а  У к к е р. Кто — Лемкуль! Правление постановило.

Д я д я  В и л л е м. Правление постановило, а ландрат отстановил: велел дрова лесничему возить.

У р с у л а. Только что бумагу принесли. (Подает ее Анне.)

Т е т к а  У к к е р. Само собой, рыбак рыбака видит издалека: кулак, лесничий да ландрат опять спелись, а что нас народ выбрал — это им тьфу!

А н н а (Урсуле). В каком дворе свободные упряжки еще есть?

У р с у л а. Все лес возят.

А н н а. А ваша где, тетушка Уккер?

Т е т к а  У к к е р (несколько неуверенно). Ты же знаешь, мы у Лемкуля в долгу, он нам свою вторую ригу сдал, так мы ему и отрабатывай, и вози, и еще восемь центнеров ржи отдай. Мой старик мне и так глаза колет: «А еще, мол, в правлении сидишь!»

А н н а. Тогда заберем у Лемкуля трактор!

У р с у л а. Трактор-то, говорят, искрит, его, говорят, в ремонт надо: на той неделе Лемкуль молотил, так будто двадцать центнеров ржи от искры у него сгорело.

Д я д я  В и л л е м. Искрит, когда ему это надо.

А н н а. Ты о чем?

Д я д я  В и л л е м. Да ну, лучше не связываться!

А н н а (взглянула на него: продолжает, как бы пропустив его слова мимо ушей). Бабы, мы школу начали строить, мы и достроим, пусть у некоторых тут хоть из глаз искры сыплются. А кое у кого перед Лемкулем поджилки трясутся!

Д я д я  В и л л е м (задетый в своем мужском достоинстве). У кого это поджилки трясутся перед этим кулем надутым?

А н н а. Значит, бабы, правление постановило: всей деревней на новостройку выходить и упряжки всем, у кого есть, выставлять. Всем — и мужикам и бабам!

Т е т к а  Д р е в с. Опять тебе напролом надо?

А н н а. Напролом ли, нет ли, большое дело делаем, мама, ни минуты терять нельзя.

Т е т к а  Р а п п. Айда, утрем нос мужикам!

Т е т к а  У к к е р. А если Лемкуль трактора не даст?

А н н а. Даст, если я скажу.

Д я д я  В и л л е м. Небось заигрывать с ним станешь?

А н н а (улыбаясь). Может, и стану.

Т е т к а  Д р е в с (укоризненно). Дочка!

А н н а. Иди, мама! Идите все на стройку! Я сейчас приду. (Берет папку и начинает просматривать дела.)

Ж е н щ и н ы  выходят. Дядя Виллем задерживается в дверях, копаясь в своей записной книжке.

У р с у л а. А что ты будешь делать, если…

А н н а (вскипев). «Если»?! Если вы тоже сдрейфите?

У р с у л а. Да я не то хотела сказать, Анна. Мы-то, молодежь, не подведем. А вот наряда на стройматериалы все нет.

А н н а. Потому и нет, что в округе кто-то на нашей заявке штаны просиживает. Ждет, видно, пока у наших детишек бороды отрастут. А ты что, того же тут дожидаешься?

У р с у л а. Иду, иду. (Уходит.)

Анна садится за свой стол и углубляется в бумаги.

Д я д я  В и л л е м (рассуждает вслух). «Может, и стану»… Так-то всякая может.

А н н а (не поднимая головы). В чем дело?

Д я д я  В и л л е м. Плотник тут один кривую балку поставил, да чем бы ее, кривую-то, сразу выбросить, он давай ее тесать да подтесывать, пока она не…

А н н а (подняла глаза). Ну, ну?

Д я д я  В и л л е м (возбужденно). Если ты с этим бугаем Лемкулем из-за трактора заигрывать станешь, смотри, от него дешево не отделаешься. Дай ему палец — всю руку утянет… А там и всю бабу на забаву!

А н н а (наблюдая за ним). Нужда заставит, черт перекрестится… С голодухи корова забор глодает.

Д я д я  В и л л е м (подошел к ней). Ты себя к корове не равняй, Анна! Когда гляну я на тебя… Эх, кабы мне опять двадцать лет! Ты бы на меня не пожаловалась, так его по шляпке! На-ка, пощупай-ка. (Кладет ее руку на свои мускулы.) На кисель не похоже, верно? А эта бочка пивная, Лемкуль этот, пиявка проклятая, он у нас у всех вот где сидит…

А н н а (с хитрецой). Ты уж слишком-то его не черни!

Д я д я  В и л л е м. Выходит, он и тебя оплел? То-то они все и молчат, какое у него от трактора зерно сгорело! В зерне-то в том — хлеба ни зерна!

А н н а. Похоже на то, дядя Виллем, ты сам сегодня с бочкой беседовал?

Д я д я  В и л л е м (с жаром). Ты дяде Виллему не веришь? Спроси Карла Уккера! Лемкуль на той неделе ночью рожь прямо в поле обмолотил, солому всю пожег, а зерно прибрал. А потом и говорит, что рожь от искры сгорела, вот, мол, он и не может поставку сдать!

А н н а. Что же ты до сих пор ни гугу об этом?

Д я д я  В и л л е м. Да я сам об этом только краем уха слышал.

А н н а. А народ что молчит?

Д я д я  В и л л е м. Да ведь они все у этого мироеда в долгу, он их в кулак зажал (понизив голос), ты бы заглянула к нему в ригу, там, говорят, второй трактор стоит, незарегистрированный, его солдаты бросили, а он (с выразительным жестом) и заприходовал.

А н н а. «Говорят», «говорят»! И ни у кого духу не хватило об этом прямо в глаза сказать! Герои! Пьют у него на даровщинку, а потом никак не рассчитаются!

Д я д я  В и л л е м. Это у кого духу не хватает? Да я его самого — так его по шляпке — вместо вола в этот трактор запрягу: пускай из риги выволакивает! (Рассвирепев, кидается к выходу.)

А н н а. Постой! Пока шуму не подымай! Нам первым делом крышу на школу надо. Все силы на это! На тебя-то хоть можно надеяться, дядя Виллем?

Д я д я  В и л л е м. Для тебя, Анка, хоть палец себе отрублю!

А н н а (смеясь). Ты его побереги!

Быстро входит  Г а н с  Р а п п, двадцатилетний тракторист — юнец, полный неподдельного энтузиазма.

Г а н с. Трактор в полном порядке, я там свечу сменил, теперь на нем хоть на Северный полюс поезжай!

А н н а. Золотой ты парень, Ганс!

Г а н с. Что возить — доски или черепицу?

Д я д я  В и л л е м. Постой, а Лемкуль знает?

Г а н с. Я ему и не говорю, а то он меня опять за дровами пошлет.

Д я д я  В и л л е м. Ты ведь как будто к нему нанимался?

Г а н с (с воодушевлением). Разве в этом сейчас дело, куда нанимался? Мы не для кого-то строим, а для всей деревни. «Это нам маяк будет», как Анна говорит. Да что ты, старый хрыч, в этом понимаешь?

Д я д я  В и л л е м. У иного старого хрыча в голове начинки побольше, чем у такого сопляка!

Входит бывший бургомистр кулак  Л е м к у л ь, пятидесятилетний астматический толстяк. Манера прикидываться невозмутимым.

Л е м к у л ь. Ага, слетелись мухи на мед? (Гансу.) Тебе что, Анна трактор тут налаживает?

Г а н с. Трактор в исправности.

Л е м к у л ь. Только искры от него, как от паровоза!

Г а н с. При мне ни разу не искрил.

Л е м к у л ь. Заткнись! Заржавел он весь до самого выхлопа! Я-то думал, тракторист из тебя путный выйдет! В армии служил, а с машиной обращаться не умеешь!

Г а н с. Я всего год и был на действительной, да и то в пехоте.

Л е м к у л ь. Оно и видно! Да, братцы, в мое время не так нам доставалось! Три года в кавалерии, и чтобы конь и сбруя всегда блестели, а то (показывая) хлесть-хлесть ремнем, да еще с пряжкой!

А н н а (деловито). Да ведь трактор опять пошел.

Л е м к у л ь. А я говорю, в ремонт его надо! (Гансу.) А ты все еще тут околачиваешься? Марш в мастерскую! Пятьдесят центнеров ржи у меня в трубу вылетело — до того ты машину загадил. Не знаю, чем поставку сдавать буду, тебя по-настоящему выгнать к дьяволу надо…

Г а н с (красный от гнева). Может, и мне словечко сказать?

Л е м к у л ь. Сейчас по морде получишь!

А н н а (спокойно). Только не здесь, Лемкуль!

Л е м к у л ь. Прямо срам с этой сволочью наезжей! Переселенцы!

Г а н с (подступая к нему). Кто это тут сволочь?

А н н а (становится между ними). Ступай к машине, Ганс, тебе скажут, что делать.

Г а н с  выходит обозленный.

Ты в правление пришел, Лемкуль, — таким тоном дома разговаривай.

Л е м к у л ь. Ого! Этот сопляк мне рожь спалил, а я его еще… целовать должен?

Д я д я  В и л л е м. Ты себя при бургомистре прилично вести должен.

Л е м к у л ь. Скажи пожалуйста! Не ты ли меня учить будешь?

Д я д я  В и л л е м (наступая на Лемкуля). Очень может быть!

А н н а (удерживая его). Дядя Виллем, иди на стройку, а то как бы бабы там чего не напутали.

Д я д я  В и л л е м (уходя, Лемкулю). Ты, кстати, подумай, рожь у тебя сгорела или одна солома?

Л е м к у л ь (краснеет). Слыхал я однажды, что у одного старого осла в башке солома загорелась — до того он на бабу распалился!

Д я д я  В и л л е м. А я видал однажды, как борова холощеного — так его по шляпке — самого опалили!

А н н а (выпроваживая его). Доски пилить, слышал?

Д я д я  В и л л е м  уходит. Недолгое молчание.

Я бы на твоем месте, Лемкуль, не стала так горячиться; это тебе не на пользу.

Л е м к у л ь. Ты о чем это?

А н н а. Понимаешь, шеф-то мой бывший, там, в городе, тоже был мужчина плотный, вроде тебя, и у него точь-в-точь такие жилки на висках были…

Л е м к у л ь (отходит налево к зеркалу). Жилки на висках?

А н н а. И вот в один прекрасный день он тоже чего-то расстроился и вдруг как брякнется — и все!

Л е м к у л ь (испуганно). Помер?!

Анна кивает.

Удар? (Снова подходит к зеркалу, тише.) Жилки… Знаю я, в лечебнике написано: не пить, не курить, с бабами не играть… Того нельзя, этого… Нельзя да нельзя, сразу в гроб ложись…

А н н а. Да ты уж не преувеличивай.

Л е м к у л ь. Чего уж, видно, так оно и есть… Ну, ничего, я и к этому приготовился, можешь не сомневаться. (Жалобно.) Все на бедную мою головушку! Надеялся я, что сынок помощником выйдет — пшик вышел! (Смотрит на Анну; неожиданно.) Мне бы в дом такую головку, как у тебя, ты любую стену проломишь…

А н н а. Не перехваливай.

Л е м к у л ь. Уж не скромничай! Я всегда говорю: у Анны у этой мозгов — на двоих мужиков хватит! Для моего хозяйства она бы клад была.

А н н а. Полегче, полегче, тебе, может, и клад не помог бы.

Л е м к у л ь. Как так?

А н н а. К примеру, с пожаром-то с этим.

Л е м к у л ь. А! Это верно! Полсотни центнеров ржи — псу под хвост! Тебе их с моей поставки списать придется… Вот напасть!

А н н а. Да, напасть! Кто еще при этом был?

Л е м к у л ь. Старик Уккер и мой сын, Маттиас.

А н н а. Пусть и они твое заявление подпишут.

Л е м к у л ь (с деланной веселостью). Ого! Уж учишь бывшего бургомистра?

А н н а. А солома тоже сгорела?

Л е м к у л ь. При чем тут солома? Это что, Виллем тут сплетни разносит? Ты мне веришь или этому старому ослу? Вишь ты! Писанины-то у тебя с этими поставками! И помочь некому! А ты еще с постройкой связалась.

А н н а. По-моему, не я одна, мы все с ней связались.

Л е м к у л ь. Знаю, знаю. (Пытаясь иронизировать.) Так наш верховный бабий парламент решил, а что решено, то решено! Но ты сама посуди: что же, мы и отцы наши дураками, что ли, вышли оттого, что зимой, бывало, иной раз в школу не сходишь?

А н н а. Что бывало, то прошло! Теперь нужно, чтобы в нашей деревне своя школа была.

Л е м к у л ь. В деревне, по-моему, одно нужно — чтобы у мужика своя рига была.

А н н а. И рига нужна и школа нужна — и то и другое!

Л е м к у л ь (снисходительно улыбаясь). Ишь ты какая скорая, а сама говорила — не горячись.

А н н а. А ты говоришь — «мужику своя рига нужна»… Сам же с Уккера восемь центнеров зерна требуешь за то, что он в твою ригу сено свалил? У тебя небось две большие риги стоят, а у него ни одной.

Л е м к у л ь. Ну и что?

А н н а. Дело законное?

Л е м к у л ь. Уж и это незаконно? Ну и ну! Не моя это рига, что ли? Не на свои собственные деньги я ее строил, может? Все на новый лад переделывать хотите? Молоды вы еще меня учить!

А н н а (глядя ему в глаза). Это я так спросила.

Л е м к у л ь (задетый за живое). Ты и моим трактором распоряжаться не прочь, словно он ваш, а не мой собственный! Думаете, зарегистрировать заставили — он уже и казенный? Я зарегистрировал — порядок должен быть! Замечательно! Теперь трактору капут! А все из-за горячки! И молоти и строй! Пляши сразу на двух свадьбах! А потом выпутывайся как знаешь!

А н н а. А может, ты меня надоумишь?

Л е м к у л ь. Я?

А н н а. У тебя ведь опыт богатый.

Л е м к у л ь (польщенный). А в чем дело?

А н н а. Нет ли где второго трактора?

Л е м к у л ь. Господи боже, еще чего захотела! Второго трактора!.. Послушай-ка, Анна! Заварила ты кашу с этой школой и сама не расхлебаешь, а главное — все зря!

А н н а (показывая на виски). Спокойней, спокойней, Лемкуль! Жилки!

Л е м к у л ь. Пусть они хоть лопнут! (Вдруг снова жалобно и тихо.) Вон чего лесничий прислал! (Достает бумажку.) Тоже на меня навалили: дрова еще из лесу возить. А ты, Анна, школу пока что в засол пусти, а то пропадешь ты с ней… Жаль хорошую девку…

А н н а. Спасибо тебе за такую заботу.

Л е м к у л ь (подвигается к ней). Такая девушка… у тебя от этих забот морщины пойдут, руки в мозолях будут, как у мужика…

А н н а. Что поделаешь, раз от мужиков ничего не добьешься.

Л е м к у л ь. За мной дело не станет! (Грубо обнимает ее.)

А н н а (высвобождаясь). Ты что это вздумал?

Л е м к у л ь (совсем разошелся). Может, во мне лоску того нет, что у городских, в конторе твоей строительной, но погоди, устроит старик Лемкуль в воскресенье праздничек — стены закачаются! И красавицу нашу — бургомистершу — милости просим, со всем бабьим эскадроном! Уж ничего не пожалею!

Снаружи слышатся голоса. Дверь распахивается, входят  У р с у л а, т е т к а  У к к е р и ее сын  Ю п п, двадцати пяти лет, бывший военнопленный. Он одет в старый, выцветший мундир. На мгновение все ошеломлены.

Т е т к а  У к к е р (еще не отдышавшись). Это… работаем мы, значит, на стройке… господи, думаю, видение мне какое явилось…

Ю п п (быстро идет к Анне, но вдруг останавливается). Анка!

А н н а (оторопев). Юпп… (Протягивает ему руки.)

Ю п п. Он самый! (Обнимает ее.)

Л е м к у л ь. А она говорит — настоящих мужчин тут нет!

Т е т к а  У к к е р. А он сразу: где Анна?

У р с у л а. И прямо сюда — и домой не зашел!

Т е т к а  У к к е р. Все мужчины такие!

Ю п п (смеясь). Ладно уж, мать!

Л е м к у л ь. А ты как по заказу явился, Юпп! Хлеб убрали — вот мы заодно и отпразднуем. Сегодня же начнем, хоть всему свету конец! Вечером ты у Лемкуля!

Т е т к а  У к к е р (загораживает Юппа). «У Лемкуля!» — это не пойдет! Навоевался, накуролесил — будет! К своим пора — к отцу с матерью, под родную крышу!

Ю п п (не сводя глаз с Анны). Точно, мать.

А н н а. Да ты хоть сядь, Юпп.

Все садятся.

Т е т к а  У к к е р (лаская сына). Отощал ты на казенных харчах, отхаживать тебя придется.

Ю п п. Погоди, мать. Кончено с солдатчиной проклятой… Теперь только жить начну! (Потягивается.) Эх, до чего хорошо дома! (Все еще не сводя глаз с Анны.) А главное, что вы все на месте, а?

У р с у л а (прильнув к нему). И ты с нами!

Ю п п (усаживает ее к себе на колени). Ну и выросла ты, сестренка, здоровая да крепкая какая, барышня уже… Сколько же лет я дома не был? Три года, четыре или шесть? (Смеется.) А, чего там, на войне все вдвое считается, день за два считай, коли жив остался. Товарищ рядом упал — тебе за двоих достается! Да, «на войне — все вдвойне» — вот как у нас говорили!

Т е т к а  У к к е р (укоризненно). И даже отпуска не взял?

Ю п п. Меня только малость поцарапало, мамаша: да и машину не хотелось бросать; стоящий водитель свою машину, как невесту, любит, другому не даст — верно говорю?

Л е м к у л ь. Вот это по-нашему! Будешь теперь мой трактор водить!

Т е т к а  У к к е р. Тут не ты один распоряжаешься!

Л е м к у л ь (с насмешкой взглянув на Анну). Батюшки, я и забыл! Ведь надо, чтобы бургомистерша резолюцию наложили!

Ю п п. Бургомистр? Это кто же?

А н н а (среди общего молчания, улыбаясь). А ты подумай — кто?

Т е т к а  У к к е р (тихо). Да я же тебе говорила.

Ю п п. Что?

Т е т к а  У к к е р. Мы Анку в бургомистры выбрали.

Ю п п. В бургомистры? (Так как все смущенно молчат, он, поглядев на Анну, подмигивает.) Мое почтение! Далеко ты пошла! Унтер-офицера Юппа Уккера, бывшего пленного, намного обскакала! (Вскакивает, становится навытяжку.) Что прикажете, господин бургомистр?

А н н а (смеясь). Можете сесть, господин унтер-офицер!

Ю п п (развеселившись). Ну, братцы, чего мне только за эти годы в голову не приходило, но что вы меня так разыграете… (Берет Анну за плечи, смотрит ей в глаза; она спокойно выдерживает его взгляд.) Эх, черт возьми, Анка, девка ты стала хоть куда, но до бургомистра… (Качает головой.)

Л е м к у л ь. Ты еще ее узнаешь, Юпп! (С иронией.) Она и бургомистр хоть куда! Командует нами, старыми хозяевами, как хочет: «Чтоб в этом месяце школа была!», «Все на стройплощадку становись!» Ты и здесь от муштры не уйдешь, Юпп.

А н н а. Не так уж это все страшно, Юпп. Может, кое-кому из стариков за нами и не поспеть. А все-таки новую жизнь нам всем строить надо!

Ю п п. Вот это да, Анка! Пожить мне хочется!.. За шесть лет наверстывать надо. Тут я времени терять не стану! (Берет ее под руку.) Пойдем к нам, Анка!

А н н а. Вечером, Юпп, сейчас не могу.

Л е м к у л ь. Ай да Анна, молодец! Делу время, потехе час! А тебе, Юпп, пора бы знать: у бургомистра дела государственные!

Ю п п (резко). Опять «бургомистр»? Что она — из другого теста? Девка ведь! А я шесть лет воевал — так я пешка, что ли? Пошли, Анка!

А н н а (тихо). Ну пойми же, Юпп.

Т е т к а  У к к е р. Да уж, Юпп, Анка наша — кремень!

Ю п п. Не таких обламывали. Ладно, не будем себе настроение портить. Лемкуль нам небось поставит?

Л е м к у л ь. Еще бы! Сегодня дюжину-другую раздавим! (Уводит всех, кроме Урсулы и Анны.)

Короткая пауза.

У р с у л а. Ты пойми его, Анка.

Анна молчит, борясь с собой.

Можно же денек-другой попраздновать.

А н н а. Денек-то не беда, Урсель, а вот если он к Лемкулю в лапы попадет…

У р с у л а. Вот и плохо, что ты с ним не пошла!

А н н а (взволнованно). Пьянствовать да безобразничать там с ними, когда нам каждая минута дорога? Ведь стройка — это нам всем экзамен, дисциплина для нас — все! А вы все сразу как с цепи сорвались! (Тихо.) Сколько лет я с ним не виделась, так хотелось поговорить…

У р с у л а (быстро). Я его позову!

А н н а (удерживая ее). Не надо!

У р с у л а (вырывается). Он еще не ушел! (Убегает.)

А н н а (хочет бежать за ней, но останавливается, откидывает рукой со лба волосы). «Не таких обламывали»…

Быстро входит  Ю п п. Подходит к Анне.

Ю п п. Ну что, Анна, одумалась?

А н н а. Присядь, Юпп!

Ю п п. Нас там все ждут.

А н н а. «Все»… А обо мне ты совсем забыл?

Ю п п (вскакивает, обнимает ее). Анка!

А н н а (прильнула к нему). Как долго тебя не было!

Ю п п. Зато теперь я тут, никуда не денусь! Ах, Анка, как я, бывало, по ночам ворочаюсь с бока на бок, все представляется что ты снова со мной, близко, близко…

А н н а. Правда?

Ю п п. А ты — как ледышка! Как ты меня встретила? Эх ты! (Смотрит ей в глаза.) Бургомистр! Чепуха какая!

А н н а. Хватит об этом, Юпп.

Ю п п (не поняв). Верно, хватит. Ведь ты все та же. Милая ты моя девочка, как я мечтал о тебе, когда кругом пули свистели!

А н н а. А ты правда мечтал обо мне?

Ю п п. Еще как!

А н н а. О такой, какой я была?

Ю п п. В точности!

А н н а. А вдруг я стала другой?

Ю п п. С другим гуляла?

А н н а (улыбаясь). Разве ничего другого на свете нет? Юпп… Слушай, милый, за эти шесть лет много воды утекло. У вас как было: шагай да шагай, стреляй, падай, раны, кровь… Снова в поход… Но ведь думать о том, как жить — о хлебе, о жилье, о работе, — вам не приходилось. А для нас с этого все и начиналось.

Ю п п. Что?

А н н а. Все то, что нас так изменило. Контору нашу разбомбило ночью… Я на улице осталась в чем мать родила… все потеряла… Поступила на кожевенную фабрику, на побегушках там была; месяца не прошло — и от этой фабрики ничего не осталось… Так оно и шло без конца. Куда ни придешь работу искать — всюду очереди, такие же девчата стоят, ожесточились все, надо было силой пробиваться… Под конец я на каменщика учиться стала.

Ю п п. Здорово! Посмотрел бы я, как ты кирпичи кладешь!

А н н а. Далеко ходить не надо. А как война кончилась, и это бросить пришлось… Кое-как добралась до нашей деревни и у бургомистра стала работать…

Ю п п. У Лемкуля?

А н н а. Ведь я конторскую работу знаю, может, лучше него… А когда стали нового бургомистра выбирать, меня и выбрали.

Ю п п. Понятно, в аварийном порядке. Ну, побаловались, и хватит.

А н н а. Ты о чем это?

Ю п п. Как поженимся, ты ж эту должность бросишь!

А н н а. Вон ты как! А кто ж тут работать за меня будет?

Ю п п. Работать кто? Да кто угодно. (Вдруг.) Ведь это ж ни на что не похоже.

А н н а. Почему?

Ю п п. Не бабьего это ума дело.

А н н а. Пока справлялась.

Ю п п. Это ты говоришь, а Лемкуль говорит — ты с этой стройкой мужиков прямо загоняла.

А н н а. Никого я не загоняла… Но только жизнь у нас, конечно, другая стала.

Ю п п (резко). Со мной этот номер не пройдет! Над унтер-офицером Уккером никому больше не командовать, а уж юбке — и подавно!

А н н а (спокойно). Сам увидишь, что у нас хорошо, что — плохо!

Ю п п. Хорошо то, чего душа просит! (Обнимает ее.)

А н н а (с силой отводит его руки). Если это… по душе.

Ю п п. Для того мы шесть лет воевали, чтобы бабы тут стали каменные?

А н н а. Какие мы ни есть — с первого дня не узнаешь.

Ю п п. И тут, стало быть, воли никакой — руки-то как клещами зажала! Ладно, повоюем!

А н н а. А ты домой что — мародерствовать пришел?

Ю п п. Что же, мужику не взять того, что ему положено?

А н н а. А вдруг руки коротки?

Ю п п (гневно). Не то брали, бургомистр! Посмотрим, кто тут хозяин! (Выбегает, хлопнув дверью.)

А н н а (глядя ему вслед). Посмотрим.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Комната в доме Уккеров. Вечер. На столе хлеб, колбаса, начатая половина окорока, огурцы, водочные бутылки и рюмки, за столом сидят  У к к е р ы, Р а п п ы, Х а в е р к о р н ы, К н о р п е л ь  и другие  к р е с т ь я н е. На почетном месте, рядом с  Ю п п о м, царит  Л е м к у л ь; видно, что ветчинку и водку принес он; по бокам сидят его сын  З а и к а  и  д я д я  В и л л е м.

Ю п п. Так вот, соседи, не будем сегодня друг у друга сучок в глазу искать! Я так скажу: да здравствует душа общества — наша скатерть-самобранка, наш кум и благодетель Лемкуль! Да здравствует! Салют, туш, хох!

Л е м к у л ь (чокаясь со всеми). А я скажу: да здравствует наш бывалый воин, наш Юпп! С его приездом на наших квелых мужичков свежим ветерком потянуло!

Г а н с. Кто там себя квелым считает — это его личное дело. (Обнимает Урсулу.) Что, Урсель, мы себя как будто не плохо чувствуем?

Л е м к у л ь. Заткнись, ты, рожа!

У р с у л а. Смотри, как бы Ганс тебе по роже не съездил!

Л е м к у л ь. Что это там коза мекает?

Т е т к а  Р а п п. Если боров хрюкает, чего ж козе не мекать?

З а и к а. Тебе, пе-пе-туху залетному, н-надо бы зоб за-за-ткнуть!

Г а н с (вскакивая). А ты еще не вылупился, а туда же, кудахтать? Тебе бы…

Ю п п. Руки прочь, а то я тебя успокою!

Л е м к у л ь. Не плохо бы, Юпп, кабы молодежь в чувство привел, а то совсем от рук отбились.

Ю п п. Это не велика штука. Не таких вояк уламывали!

Т е т к а  Р а п п. Я думала, мы тут навек отвоевались.

У р с у л а. Оставьте вы Юппа! Пусть он расскажет что-нибудь.

Д я д я  В и л л е м. Валяй, Юпп. Ты ведь, говорят, в Африке побывал?

Ю п п. Как будто случалось. (Усаживается и принимает позу.) Да, дети, кое-что пришлось там повидать, в пустыне, у самого экватора… Жара такая, что чертям тошно: положишь яйцо в песок — через пять минут готово!

Т е т к а  Р а п п. Откуда же это яйцо, в пустыне-то?

Д я д я  В и л л е м. А они птицу-страуса гоняли: страус видит — ему податься некуда, ну, он и скинет яйцо, чтоб легче бежать было, верно, Юпп?

Ю п п (не теряясь). Верно! Мы им еще, бывало, брюхо пощекочем, чтобы скорее яйца клали!

Смех.

Самая там чертовская штука — это жара, в тени до шестидесяти градусов доходит…

Д я д я  В и л л е м. Вот-вот, и я слыхал — говорят, у вас там трое солдат однажды на поверку не явились; кинулись искать — а от них только мундир да кожа остались, остальное все испарилось начисто!

Ю п п. Точно, дядя Виллем! А вот если бы ты там с нами был, здорово бы ты у нас там ахнул!

Д я д я  В и л л е м. Ахнул? Уж только не я бы ахал!

Ю п п. Как раз ты! Только что потом уж ни мундира, ни кожи бы не нашли, ничего, брат: ты бы от тамошней жары просто-таки взорвался — в нутре-то ведь спиртное!

К н о р п е л ь (среди общего смеха). Просто-таки взорвался… Здорово, Юпп!

Д я д я  В и л л е м (смеясь вместе со всеми). Всё лучше, чем засохнуть! Бывай здоров, Юпп!

У р с у л а (полная гордости за брата). Расскажи еще, Юпп!

Ю п п. Что же вам еще рассказать? Разве что про желтую собаку?

Х а в е р к о р н. Только чтобы про Африку!

Ю п п. Это дело было в разведке. Заехали мы в такой, значит, оазис, где пальмы финиковые растут. Ребята в тени и задремали, а я сижу консервы наворачиваю. Глядь, откуда ни возьмись здоровый желтый пес, уселся рядышком и на меня поглядывает. Я думаю: «Надо и песику что-нибудь дать», кинул ему кость, он — ам! И проглотил.

Г а н с. Откуда ж там этот пес взялся?

Ю п п. Пес, значит, встал и уходить собрался… Тут я скорее за свой фотоаппарат, щелкнул его, а когда потом стал пленку проявлять…

Л е м к у л ь (громогласно). Сейчас он сказанет! Там небось целый гарем оказался с черными бабами!

К н о р п е л ь. Ничего там не оказалось, потому как все начисто испарилось!

Ю п п. Мимо, Кнорпель! Там, брат, оказалась здоровенная львица, потому как этот самый желтый пес…

Во время этого разговора входят  т е т к а  Д р е в с  с  А н н о й  и  Г р е т о й; Ганс первым замечает их.

Г а н с. Слыхала, Анка? Юпп в Африке львицу консервами кормил!

А н н а (с деланной серьезностью). Раз Юпп так говорит, значит, так оно и есть!

К н о р п е л ь. Твое здоровье, Юпп! Это был номер!

Д я д я  В и л л е м. Анна, к нам! Мы тебя заждались!

Л е м к у л ь. Стоп! Тишина! Внимание, внимание! Начальству — почет! Честь и место! (С преувеличенной почтительностью освобождает свое место для Анны.)

А н н а (садится рядом с дядей Виллемом). Тут тоже неплохо.

Т е т к а  Р а п п. Молодец девка! От своих строителей — никуда!

Ю п п. Минутку! Сегодня как будто и я тут голос имею. Сто лет человек дома не был, теперь вернулся на родину — бургомистру положено его приветствовать, по старому обычаю!

А н н а. Юпп совершенно прав. (Подходит к середине стола, останавливается рядом с Юппом.) Уж простите, соседи, что я так поздно пришла, раньше никак нельзя было.

Л е м к у л ь. Еще бы, у бургомистра всегда дела.

А н н а (не слушая его). Зато теперь я уж тут и могу сказать, что думаю. Все мы рады, что Юпп наконец-то опять с нами и с нами останется! Надеюсь, ему у нас понравится.

Л е м к у л ь. Если бургомистерша захочет, ему будет не житье — а масленица.

А н н а. Ему и без того житье: он у нас сегодня вроде именинника.

С т а р и к  У к к е р (встает, сильно пошатываясь). Именины — так именины! Давай, Юпп, лезь на стол и требуй, чего желаешь, сынок!

У р с у л а (Гансу). А ты чего бы пожелал, Ганс? Ты ведь тоже недавно вернулся.

Л е м к у л ь (в то время как Юпп, в центре общего внимания, нерешительно поглядывает на Анну). Валяй, Юпп! Не робей, старый вояка! Сегодня твой день! Чего хочешь желай, все твое будет! Верно ведь, бургомистерша? По мне — хоть гармошку, хоть корову, хоть невесту!

С т а р и к  У к к е р. Невесту… Невеста — она, вон она!

Т е т к а  У к к е р (пытаясь его остановить). Уже нализался!

С т а р и к  У к к е р (высвобождаясь). Пусти, мать… сегодня гуляем… До самой Африки… Теперь он Анку за себя взять может…

Ю п п (насильно усаживает его). Сиди спокойно, отец! Твое здоровье!

С т а р и к  У к к е р. Будь здоров, мальчик! А Юпп — парень хоть куда, Анка… я тебе говорю — первый сорт!

Ю п п (не слушая его). Пью за Анну!

Л е м к у л ь (наливая Анне полный стакан водки). За бургомистра!

Ю п п. А я говорю — за Анну! Хох!

А н н а. Твое здоровье, Юпп! (Чокается с ним, немного отпивает.)

Ю п п. Ты не допила.

А н н а. Ведь тут целый стакан.

Ю п п. Пей до дна, а то, значит, не от чистого сердца.

А н н а. Не переношу я эту штуку, Юпп.

Т е т к а  Д р е в с (тихо). Анна, уважь его.

Г р е т а (тянется к нему с рюмкой). За твое счастье, Юпп!

Ю п п (обнимает ее одной рукой, глядя на Анну). Спасибо, Грета! Хорошая ты девчонка! (Пьет, привлекает ее к себе.) Молодец у тебя сестра, бургомистерша! Садись сюда, Грета!

Л е м к у л ь (втискивает стакан в руку Анне). Пей, солдатская невеста!

А н н а (со стуком ставит стакан на стол). Солдатская невеста?

Ю п п (задетый). А что ж тут худого? Мы головы своей не жалели, а теперь, выходит, хуже собаки всякой?

А н н а (снова спокойно). Никто тебя собакой не называл, Юпп, никому бы и не посоветовала.

К н о р п е л ь. Не бойся, Юпп, невеста тебе тут найдется.

Л е м к у л ь. Без бургомистерши все же не обойтись.

А н н а (глядя на Юппа и Грету; с деланной шутливостью). Мне кажется, Юпп и сам неплохо обходится.

Ю п п. Нам с тобой никого не нужно, верно. Грета?

Г р е т а (тихо). Не надо при Анне так, Юпп.

Ю п п (взрываясь). Все Анна да Анна! Свет перевернулся, что ли? Бабы брюки надели, а мужиков в юбки нарядили?

Л е м к у л ь (пытаясь иронизировать). Тихо, Юпп, ты в этом ничего не смыслишь! Ты давно тут не был, тебе и невдомек, что у нас тут новое времечко настало! Теперь бабы верх взяли! Нынче все по-другому пойдет: каждому мужику трактор преподнесут, а рабочему — хлеб бесплатный! Нынче рай на земле настанет!

А н н а (спокойно). О рае, к сожалению, и говорить не приходится. Но уж если Лемкуль так о райской жизни размечтался, он, наверно, не откажется своим ближним помочь. Я уверена — он с радостью переселенцам и беднякам лошадьми подсобит, соседям одну ригу уступит.

Т е т к а  Д р е в с. Помолчи, Анна.

С т а р и к  У к к е р. Вот это да, Анна! (Своей жене.) Слыхала, мать? Он нам должен ригу уступить и зерно с нас не возьмет!

Л е м к у л ь (яростно). Ригу тебе подавай, восемь центнеров зерна и, может, еще мой трактор в придачу, а, грабитель?

Т е т к а  У к к е р (вскочив). Кто это — грабитель?

Ю п п. Успокойся, мамаша, никто тебя грабителем не называл.

А н н а. Погодите, соседи. Тут недоразумение вышло! Лемкуль вас грабителями не называл, и мы его грабителем не называем. Разве грабитель мог бы свой трактор деревне предоставить?

Л е м к у л ь (с пеной у рта). Кто его предоставил, змея ты подколодная?

А н н а (показывая на висок). Жилки, Лемкуль, жилки!

Л е м к у л ь. Не твоя это забота! (Юппу.) Реквизируют его, если я его не зарегистрирую в округе для работы, реквизируют, понимаешь? Ну и времечко настало: и твое не твое!

А н н а. Да что ты, Лемкуль, теперь все твое (с иронией) — вся деревня твоя… и наша.

Т е т к а  Р а п п (тетке Древс). Ай да, здорово она его!

С т а р и к  У к к е р (с пьяной храбростью). А у кого две риги — одну должен предо-став-вить! Бесплатно! Штыки примкнуть!

З а и к а. Отец, идемте д-домой, т-тут жарко становится!

Т е т к а  Р а п п (хватает его через стол). Тебе мы сейчас дадим жару, свиненок!

Л е м к у л ь (отталкивая ее). Сгинь, ведьма! (Юппу.) Видишь, Юпп, до чего тут дошло? Бабы правят!

А н н а (любезно). Что вы, что вы, хозяева! Мы вас разве обижаем? Пожалуйста, милости просим в правление! Давайте свои предложения, как с молотьбой, как с озимыми управиться, как доски и черепицу подвезти…

Л е м к у л ь. Ах, какие вы добрые! Это для школы-то подвезти?

Т е т к а  Р а п п. Ясно, для школы! А школу построим, хоть ты лопни тут!

Л е м к у л ь (с издевкой). Ну, желаю успеха, строители!

Д я д я  В и л л е м. А ты свой трактор готовь.

Г а н с. Трактор в полной готовности.

Л е м к у л ь (бьет его по лицу). Чей трактор? Мой или твой?

Г а н с (замахивается скамейкой). Я тебе отвечу!

Ю п п (хватает его). Пока я тут хозяин!

Д я д я  В и л л е м. Ребята, раз-два — и в дамки!

А н н а (бросается разнимать). Будет вам, хозяева! Шабаш!

Во время общей суматохи сзади открывается дверь и входит  л е с н и ч и й — шестидесятилетний, седобородый мужчина в ведомственном мундире. Вначале его не замечают.

Л е с н и ч и й. Добрый вечер, господа! Надеюсь, я не помешал?

Все смущенно оборачиваются к нему. Тишина.

Я уже слышал… Праздник в честь нашего возвратившегося воина. (Подает Юппу руку.)

Ю п п. Присаживайтесь к нам, господин лесничий!

Л е с н и ч и й. Благодарю, благодарю! Проезжая по деревне по дороге домой, услыхал тут веселые голоса…

Л е м к у л ь. Молодость, молодость, господин лесничий, — у́держу не знают! Стакан господину лесничему! Прошу без церемоний! Как говорится, жизнь идет, жизнь катится — кто не пьет, не поет — тот спохватится!.. Теперь и наш бургомистр компанию поддержит! А ну-ка, Анна!

Л е с н и ч и й. Ах, как кстати!

Л е м к у л ь. Вы только не пугайтесь, господин лесничий, она у нас не всегда кусается… Лошадка, правда, с норовом, зато породистая, словом — на любителя!.. Выпьем! За нашу новую школу!

А н н а. Это тут ни при чем!

Л е м к у л ь. Вот так так! А только что она говорила — построим школу, хоть бы все лопнуло!

Д я д я  В и л л е м. Правильно! Через две недели — раз-два — и в дамки — крышей накроем!

Л е с н и ч и й. Позвольте, позвольте! Если вы уж так ставите вопрос, то не мешает узнать мнение инстанций! Поскольку мы оба здесь… (В наступившей напряженной тишине достает из своего портфеля несколько бумаг, Анне.) Вы ведь получили протест лесного ведомства?

А н н а. И считаем его несвоевременным.

Л е с н и ч и й. «Несвоевременным»… Люблю это слово. Особенно приятно звучит оно в юных устах, непривычных к тонкостям юридической терминологии. Но, кажется, никакие «своевременные» новшества не меняют правовых отношений, если не ошибаюсь? Участок, на котором вы ныне беззаконным образом возводите школьное здание…

А н н а. Беззаконным образом?

Л е с н и ч и й. …названный участок, о приобретении коего община в январе тысяча девятьсот сорок пятого года ходатайствовала перед лесничеством…

А н н а. Мы его купили за тридцать тысяч марок!

Д я д я  В и л л е м. И оплатили сполна!

Л е с н и ч и й. Это не занесено в поземельную книгу!..

Д я д я  В и л л е м. Потому что наш бывший бургомистр, Лемкуль, в ту пору, как нацистской империи конец пришел, забился, ровно боров, в свой хлев и на все на свете нахрюкал!

Л е с н и ч и й. Боров там или не боров — поскольку в кадастре записи не значится, покупка не имеет законной силы.

А н н а. А как проведена у вас сумма, уплаченная лесничеству?

Л е с н и ч и й (свысока). Данную сумму можете списать в убыток.

Д я д я  В и л л е м (наступает на него, делая вид, что прочищает себе ухо мизинцем). «В убыток»? А ну-ка повтори! (Угрожающе.) Как бы вам тут в убытке не остаться, господин хороший!

А н н а. Спокойно, друзья! Господин лесничий, где мы живем — на земле или в царстве святого Бюрократия?

Л е с н и ч и й (с трясущейся бородой). Смею вас заверить, почтеннейшая, «царство святого Бюрократия» скоро исчезнет из нашего лексикона, когда вы получите предписание округа немедленно прекратить строительство!

А н н а (страстно). Этого никогда не будет!

Д я д я  В и л л е м (наступая на лесничего). И передайте вы этим канцелярским крысам: дядя Виллем, если нужно, им гайки подвернет, не то… ребята, раз-два — и в дамки! (С устрашающей вежливостью.) Разрешите проводить вас к выходу, господин хороший?

Л е с н и ч и й (оробев). Я один дойду.

Л е м к у л ь. Куда вы, господин лесничий? Не обращайте внимания на этого пьянчужку!

Д я д я  В и л л е м (кидается к нему). Это я пьянчужка?

А н н а (тянет его к двери). Пойдем, дядя Виллем!

Л е м к у л ь (побагровев). Да, давай, давай бургомистерша, отчаливай со своим ухажером!

Т е т к а  Р а п п. Уж ты бы об ухажерах помалкивал…

Г а н с. Сам-то каждую ночь в своей риге…

Л е м к у л ь (хватая его). Вы, голодранцы, у меня еще наплачетесь!

Г а н с (схватив со стола нож). Тронь!

Ю п п (отшвырнул Ганса в сторону). Щенок!

Т е т к а  У к к е р. Вон отсюда! Все вон! Тут вам не кабак!

Общая потасовка и суматоха. Л е м к у л ь  и  л е с н и ч и й  незаметно испаряются; т е т к а  У к к е р  выгоняет  о с т а л ь н ы х. Анна, пытаясь удержать Юппа от участия в драке, загораживает ему выход.

А н н а. Юпп, на два слова!

Ю п п. С тобой?

А н н а (идет с ним к столу). Юпп, я пришла сюда, потому что не хотела тебя обидеть, а ведь я знала, чем дело кончится, раз тут будет Лемкуль.

Ю п п. Все Лемкуль да Лемкуль! А ты небось голубок невинный?

А н н а (спокойно). Может, мне и не надо было ему отвечать, да ведь я и не ему отвечала, а тебе.

Ю п п. Мне?

А н н а (понизив голос). Юпп, тебя очень долго здесь не было, может, слишком долго.

Ю п п (смотрит ей в глаза). Ты правда это чувствуешь? Правда? Или только вид делаешь? Не беда, теперь все наверстаем! (Обнимает ее.)

А н н а (удерживает его руки). Нет, Юпп. Ты пойми, здесь все совсем не так, как было… Все изменилось…

Ю п п. А я как раз радуюсь, что здесь все по-старому… Мать, может, немножко поседела, отец сдал немного, а в общем все те же мои старики. Да ведь и ты (берет ее за плечи) все та же Анна — веселая, здоровая, прямо кровь с молоком! И все та же сорвиголова, так ведь?

А н н а (улыбается). Так, Юпп!.. Лицо, волосы, руки — те же; только… (Медлит.)

Ю п п. Только — что?

А н н а. Другое…

Ю п п. Что другое?

А н н а. Я, по правде, не хотела об этом сегодня говорить, Юпп; но сам видишь — тут Лемкуль язвит, да еще лесничего нелегкая принесла, драку затеяли…

Ю п п (смеясь). Такая драка только на пользу, можно плечи поразмять!

А н н а. Ты бы мог в другом месте плечи размять, Юпп.

Ю п п (с раздражением). Ах, это настройке? Нет — не пойдет!

А н н а. Выслушай меня, Юпп! Мы ведь прежде всегда понимали друг друга, хоть, бывало, мы с тобой — как огонь с водой!

Ю п п. Смотри, как бы огонь воду не высушил!

А н н а (задорно). Как бы вода огонь не залила! (Снова спокойно.) Глупости все это, Юпп; нам с тобой теперь заодно действовать надо.

Ю п п. Перестань ты об этом!

А н н а. Я-то могу перестать. Да ты сам на каждом шагу с этим сталкиваться будешь, потому что новая жизнь везде и всюду, как молодые всходы, из земли подымается! С неодолимой силой! Попробуй обойди ее — споткнешься, нос разобьешь! Для нее, для новой жизни, и ребят мы учить должны, чтоб не были они больше «серым мужичьем», чтоб голова у них на плечах была!

Ю п п (обиженно). А мы что — безголовые?

А н н а. С головой-то мы с головой, вот и попали с этой своей головой в хорошую кашу. Тоже умные головы ее заварили, а нам расхлебывать приходится. (Страстно.) Нет, Юпп, нам теперь другая голова нужна. Такая голова, чтобы нам никогда больше этой каши расхлебывать не приходилось, ни нам, ни детям нашим! Для того-то ребятам нашим и школа нужна, для того и учиться они должны не как-нибудь, не когда погода позволит, а засучив рукава, как сено перед грозой сгребают.

Ю п п. Большое спасибо, мне такой грозы не надо. Я к Лемкулю в трактористы пойду, буду спокойненько свой хлеб зарабатывать.

А н н а. Нет нынче этой спокойной жизни, о какой ты думаешь, Юпп! Всем засучить рукава нужно, всей деревне! Никто в стороне не останется, даже Лемкуль!

Ю п п. Меня тебе долго ждать придется.

А н н а (смотрит ему в глаза; неожиданно). Берегись Лемкуля, Юпп, и его «спокойной жизни»! (Быстро выходит.)

Ю п п (некоторое время озадаченно глядит ей вслед, потом наливает себе водки и пьет). Будь здоров, Лемкуль! (В раздумье.) Говорить-то она умеет!

Входят  т е т к а  У к к е р, с т а р и к  У к к е р  и  Л е м к у л ь.

Т е т к а  У к к е р (Юппу). Это Анна тут была?

С т а р и к  У к к е р. Куда она ни придет, там сразу заварушка. Вот когда я в солдатах был, Юпп, девочки были — что твой сахар…

Т е т к а  У к к е р. Помолчал бы ты, трещотка! (Юппу.) Если бы твой отец в свое время столько вокруг меня ходил, сколько ты вокруг Анны, я бы его из дому поганой метлой выгнала.

Л е м к у л ь (усаживаясь). Хватит бабьей болтовни! Я хочу с Юппом еще по одной выпить.

С т а р и к  У к к е р. Я тоже, разрази меня на этом месте!

Л е м к у л ь (стучит по столу). Ты меня понял, зубочистка старая?

С т а р и к  У к к е р. Какая такая зубочистка?

Т е т к а  У к к е р. Иди уж! (Уводит его из комнаты вправо.)

Л е м к у л ь (наливая себе и Юппу). Ну как, весело у нас тут?

Ю п п. Что ж, сами вы до этого допустили.

Л е м к у л ь (наблюдая за ним). Новое время.

Ю п п (вскипев). Не дело это, чтобы такая девчонка старыми солдатами командовала, которые, может, по всему свету промаршировали!

Л е м к у л ь. Ты, Юпп, не волнуйся; завтра ты у нас опять замаршируешь — на стройку.

Ю п п. Только не я!

Л е м к у л ь. А ты, я вижу, и впрямь парень стоящий, Юпп. С тобой в деревне словно свежим ветром потянуло. (Понизив голос.) Тебе надо бы с мужиками поговорить, чтобы завтра никто не выходил!

Ю п п. Это раз плюнуть! Завтра бастуем! Только уговор — я у тебя трактористом.

Л е м к у л ь (с деланной грустью). Да, если б только трактор мой был!

Ю п п. Так он же твой!

Л е м к у л ь. И да и нет, брат… И мой он и не мой.

Ю п п. Это как?

Л е м к у л ь. Да видишь, Юпп, это-то она и есть, новая мода. Раньше ты, бывало, разъезжаешь на тракторе куда душе угодно и денежки зарабатываешь, а теперь его «регистрируют», чтобы он для деревни работал, не за ломаный грош.

Ю п п. А ты его не давай!

Л е м к у л ь. Оштрафуют! Лучше всего его бы в щепки разбить.

Ю п п (поспешно). Такую хорошую машину! Ты что, спятил?

Л е м к у л ь (выжидательно). Если бы его можно было на время из строя вывести…

Ю п п. Он у тебя на бензине ходит?

Л е м к у л ь. Да.

Ю п п. Негодный карбюратор поставить, а потом новый-то ищи-свищи!

Л е м к у л ь. Ну и голова у тебя! (Обнимает его.)

Ю п п (в раздумье). Только, знаешь, уж очень мне хочется опять баранку в руки взять.

Л е м к у л ь. Возьмешь, возьмешь, Юпп: мы ведь его только на время…

Ю п п. Все-таки жалко.

Л е м к у л ь. Ну, уж теперь давай не кисни, Юпп! Такой парень! (Берет его под руку и идет с ним к выходу.) И чтоб никто из мужиков завтра не вышел на стройку, слышишь? Никто!

Оба уходят.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Строительная площадка. Виден только левый внешний угол строящейся школы. На площадке доски, необожженные самодельные кирпичи, бочки с цементом, решетка для просеивания песка, лопаты, деревянные молотки, мастерки и прочий инвентарь.

От центра вправо — временная контора, открытая спереди; рядом, под навесом из гофрированного железа, стоит низкая каменная печь с двумя большими суповыми котлами.

На площадке кипит работа. Работают одни  ж е н щ и н ы  и  д е в у ш к и; из мужчин только  д я д я  В и л л е м  и  Г а н с. Часть женщин готовит в корытах цементный раствор, другие режут ножницами толстую проволоку и делают из нее гвозди, третьи подают дяде Виллему на верстак доски. А н н а, одетая, как и многие другие, в синие брюки и свитер, помогает дяде Виллему.

Д я д я  В и л л е м (перестал строгать, в раздумье). Черт возьми, кабы знал я, где эти бревна достать!

А н н а. Брось, дядя Виллем, достанем мы бревна!

Д я д я  В и л л е м. Э нет! Не так-то это просто, Анна. Сейчас словно как бомбу бросили, и кругом пыль столбом стоит. Ничего-то сквозь нее не видать.

А н н а. Поначалу на стройке всегда пыль. Если мы, молодежь, по-настоящему за дело не возьмемся и свою инициативу не проявим, никогда нам сквозь эту пыль света не увидать!

Д я д я  В и л л е м (все еще в раздумье). Ну где же мне эти бревна для стропил достать? (Анне.) Получила ты бумажку?

А н н а. Бумажку?

Д я д я  В и л л е м. Ну, наряд на материалы из округа?

А н н а (несколько неуверенно). Наверно, скоро придет.

Д я д я  В и л л е м. Там определенно этот черт лесной впутался, у него зимой снегу не выпросишь! Подай мне рубанок, Анка!

А н н а (подает рубанок). А ну-ка, представь себе, что это перед тобой не доска, а сам лесничий!

Г а н с. Я с ним сам справлюсь! Пусть только попробует тебе слово сказать!

Д я д я  В и л л е м (ревниво). Да ты тут при чем, птенец? Мы с Анной без тебя обойдемся!

А н н а (смеясь). Оба вы — герои что надо!

В другой группе  т е т к а  Д р е в с, которой помогают  Г р е т а  и  Р е з и, делает из толстой проволоки гвозди.

Т е т к а  Д р е в с. Даже гвозди самим делать приходится.

Д я д я  В и л л е м. Как раз подходяще для нашей школы, у нас все свое, верно, Анна?

А н н а. Если мы будем дожидаться, пока сверху пришлют…

Р е з и. А в городе должны теперь опять гвозди быть; взять бы да съездить.

Г р е т а. Юпп говорил, он сегодня едет.

Г а н с. На чем, верхом на палочке, что ли?

Г р е т а. Он мотоцикл раздобыл.

Р е з и. Да, чего он захочет, добьется!

Г а н с (взглянул на Анну). Нечего сказать, «добился»!

Г р е т а. Правильно он поступает!

А н н а. Что это значит, Грета?

Грета молчит.

Д я д я  В и л л е м. Слышь-ка, Ганс, а трактор правда поломан был?

Г а н с (продолжая работать). Вчера не был, а сегодня утром карбюратор к черту пошел… Прямо как будто его подменили.

А н н а. Как это так?

Г а н с. Не знаю я.

Справа появляется  т е т к а  У к к е р  с лопатой.

Т е т к а  У к к е р (Анне). Мужиков-то все нет как нет!

А н н а (не глядя). Урсель тоже нет.

Т е т к а  У к к е р. Она в правлении, пишет что-то.

Г р е т а. Юппу карточки выписывает.

Т е т к а  У к к е р. А по-твоему, как, дуреха, не нужно ему, что ли? Шесть лет парень на войне был — может, как ни как, две недельки попрохлаждаться.

Г а н с (с насмешкой). Вот-вот, и я так считаю… У Лемкуля за выпивкой!

А н н а (быстро). Ты что — поменяться с ним хочешь?

Г а н с. Нет, спасибо.

Т е т к а  У к к е р (Гансу). До чего же народ завистливый!

А н н а. Да нет, я тоже считаю: один человек — это не беда.

Подошла  т е т к а  Р а п п.

Т е т к а  Р а п п. А что, если ни один мужик не придет, тогда как?

Д я д я  В и л л е м (стругает с ожесточением). Волк меня заешь, мы, стало быть, и не мужики?

А н н а (дяде Виллему). Вы — настоящие мужчины, и ты и Ганс, а вот остальные — просто мошкара! Посмотрим, что они запищат, когда увидят, что в доме пусто.

Т е т к а  У к к е р. Хотела бы я поглядеть, как мой сам себе готовить станет!

Слева входит  У р с у л а  в выходном костюме.

Так долго в правлении сидела?

У р с у л а. Делопроизводство тоже не бросишь.

Г р е т а. Сегодня разве у нас воскресенье, Урсель?

У р с у л а. Господи, какая же ты любопытная!

Т е т к а  У к к е р. Нечего трепать хорошую жакетку, Урсель! А ну-ка, сними!

У р с у л а. Что-то холодно сегодня.

А н н а. Какие новости?

У р с у л а. Округ запрашивает, почему до сих пор отстаем с отчетом о поставках. Ландрат предупредил, что сегодня сам будет.

Д я д я  В и л л е м. Вот этот как раз вовремя надумал! Мы у него спросим — так его по шляпке, — до каких пор эти канцелярские крысы будут нас с материалами мариновать!

А н н а (Урсуле). Это все?

У р с у л а. Копш и Хаверкорн заявили, что они сегодня должны лесничеству дрова возить.

Т е т к а  Р а п п (возбужденно). «Должны»? Кому это они «должны»? Как это надо понимать, Анка? Бывало, всегда десять мужиков на стройке работают! А сегодня, когда все повестки получили, — ни одного нет.

Д я д я  В и л л е м. Подавиться мне, если это не Лемкуль их настропалил!

Т е т к а  Р а п п. Если мы это так оставим, бабы, грош цена всему правлению!

У р с у л а. Пожалуй, ландрату надо доложить?

Т е т к а  У к к е р. Что ж ты, на отца родного и на Юппа доносить пойдешь? Уж лучше я за них ночь отработаю!

Слева входит  т е т к а  Х а в е р к о р н  с несколькими женщинами.

Т е т к а  Х а в е р к о р н. А главное, они еще над нами издеваются, а Лемкулев Заика прямо при всех там повестку порвал и говорит: «Мужиков на работу можете до турецкой пасхи ждать»… (Анне.) С этим делом придется к ландрату!

М н о г и е  ж е н щ и н ы. Обязательно! А то нам всем просто позор!

А н н а. Погодите, бабы! Нам позор? Почему это? Позор нам будет, если мы сами с мужиками не справимся! Сумели же мы школу построить. Мы сами, одни женщины… понятно, с дядей Виллемом и Гансом, у которых в голове мозгов побольше, чем у десятка прочих мужиков.

Г а н с (толкнув дядю Виллема локтем). Слыхал? «Побольше, чем у десятка прочих»!

Д я д я  В и л л е м. Да ты тут при чем?

А н н а. Чего же мы к ландрату жаловаться пойдем? Он ведь тоже мужчина! А ворон ворону глаза не выклюет, дело известное!

Т е т к а  У к к е р. Верно! Как бы он еще к чему-нибудь не придрался.

А н н а. А у нас, бабы, для них и так хорошее средство есть: мы ведь решили с нынешнего дня прямо на площадке все вместе обед варить! Голод-то не тетка, посмотрим, кто кого переупрямит!

Т е т к а  Р а п п. А кто на работу не выйдет — табаку не выдавать! Так правлением и постановим!

Д я д я  В и л л е м. Подходяще, мне бы как раз добавка к пайку не помешала!

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Я назло своему старику сама на старости лет закурю!

Т е т к а  Д р е в с. Как бы тут до смертоубийства не дошло?!

А н н а. Ну, до этого не дойдет, мама; я думаю, всего лучше на них внимания не обращать, пускай бастуют! Докажем, что и без них со строительством справимся!

Т е т к а  У к к е р. Анна — девка гордая!

Т е т к а  Р а п п. Анна правильно говорит! Дожидались мы досок и камней? Нет, сами старую ригу разобрали! Дожидались мы гвоздей да кирпичей? Нет! Сами наготовили! А дожидайся мы — тут бы и сейчас пустырь был!

А н н а (быстро). За дело!

Женщины снова берутся за работу.

У р с у л а (отводит Анну в сторону; тихо). А если ландрат придет, а ведомости не в ажуре?

А н н а. Я отвечаю. Скоро обед: смотри, чтобы вовремя людей накормить!

Урсула идет к печке и начинает готовить.

Д я д я  В и л л е м (подходит к Анне). Слышь-ка, Анна, ну и задам я сегодня ландрату жару.

А н н а. Ты о чем?

Д я д я  В и л л е м. А о том, что материалов не шлют, а главное — лесу!

А н н а (взволнованно). Дядя Виллем, об этом и не заикайся!

Д я д я  В и л л е м. Почему это?

А н н а (отводит его дальше в сторону). Потому что выйдет страшный скандал!

Д я д я  В и л л е м. А как же тут без скандала — так его по шляпке, — когда лес нам положен, а его чуть не год не шлют!

А н н а (понизив голос). В этом-то и беда, что нет, Виллем! Окончательного решения на строительство еще нет, потому что материалов на этот год выделить не могли.

Д я д я  В и л л е м (как громом пораженный). Ну, тогда мы влопались! Анка, как же ты могла такую штуку устроить, ведь на правлении говорила…

А н н а (взволнованно). Потому что постройка на будущий год запланирована, а ландрат мне, можно считать, сам дал согласие…

Д я д я  В и л л е м. «Можно считать»… Он написал резолюцию или нет?

А н н а. Нет. Все равно я на это для ребят пошла, чтоб у них была своя школа!

Д я д я  В и л л е м. Что теперь делать будем?

А н н а. Дальше строить! Дядя Виллем, мне одной отвечать, я ведь бургомистр! Самое большее, меня снимут, а ведь школу все равно разбирать не станут, только бы нам успеть ее крышей накрыть! Виллем, я только на тебя надеюсь! Ты должен лес достать!

Слева, покуривая, появляются  Ю п п  и  З а и к а.

З а и к а. Т-т-тут и есть б-ба-бабья школа, Юпп! Т-т-тут б-б-бабы в портках ходят!

Т е т к а  Р а п п. А тебе, сопляку, нужно бы по-по-по-портки спустить да всыпать!

Ю п п (подходит к Урсуле и достает из кармана бумажку). Гляди-ка, Урсель, здесь печать не поставлена!

У р с у л а (берет бумажку). Ой, я и позабыла.

Ю п п. В порядочном учреждении о таких вещах не забывают.

У р с у л а. Да-а, Анна печать-то заперла.

Ю п п (с деланной безобидностью). А разве бургомистр не при исполнении обязанностей?

А н н а (подошла). Доброе утро, Юпп; тебе на нас поглядеть захотелось?

Ю п п (Урсуле). А когда можно надеяться застать бургомистра на месте?

З а и к а. Ты про ка-ка-каменщицу?

Т е т к а  У к к е р (с мастерком). Придержи язык, суслик, а то мы тебя головой в бочку с цементом сунем!

Ю п п. Мамаша, отец уже два раза насчет обеда свистел.

А н н а. Мы как раз варим для всех тут на стройке, ты, наверно, не прочь с нами пообедать, Юпп?

Г а н с. После прогулки особенно аппетит разыгрывается!

Ю п п. Тебе, что, сосунок, материнского молочка уже захотелось? (Грете.) Эй, Грета! Значит, завтра я в город еду, — ты как — надумала?

Г р е т а (тихо). Тише!

А н н а (она наблюдала за Юппом, не отрываясь от работы). А почему тебе не съездить, Грета? Завтра у тебя работы нет. В городе много перемен, Юппу там трудно будет разобраться, что где. Надо же помочь приезжему!

Г р е т а (радостно). Значит, можно, Анна?

А н н а (глядя на Юппа). Конечно.

Слева появляется  г р у п п а  м у ж ч и н  во главе со  с т а р и к о м  У к к е р о м, Х а в е р к о р н о м  и  маленьким  К а р л о м  К н о р п е л е м, все они заметно навеселе — очевидно, выпили для храбрости.

С т а р и к  У к к е р (свистит в два пальца; тетке Уккер). Пора обедать! Ты что, оглохла?

Т е т к а  У к к е р (продолжая мешать цемент). Я думала, ты собаке свистишь.

С т а р и к  У к к е р. С каких это пор собака обед варит?

Т е т к а  У к к е р. С каких это пор жене свистят?

С т а р и к  У к к е р. Вот так дьявол! В первый раз это, что ли?

Т е т к а  У к к е р. Ну, значит, в последний!

С т а р и к  У к к е р. Что?!

Х а в е р к о р н. Не трать слов, кум! С бабами надо иначе разговаривать! (Идет на площадку и хватает свою жену за руку.) Кончай тут, Минна! Пошли домой!

Т е т к а  Х а в е р к о р н (замахнувшись большими ножницами для резки проволоки). Я тебе мозги вправлю, чучело!

Х а в е р к о р н. Ты еще ворчать, когда тебя муж зовет? (Пытается отнять у нее ножницы.)

Д я д я  В и л л е м (разнимая). Оставь свою жену в покое, Хаверкорн!

К н о р п е л ь. Ты тут что, гарем завел, старый развратник?

Д я д я  В и л л е м (толкает его так, что Кнорпель летит кубарем). Получил?

А н н а. Виллем, будет! Отойди, Кнорпель! У нас сейчас обед, наварили мы вдоволь… (С легкой насмешкой.) Я думаю, на одного-другого гостя хватит, как считаете, бабы?

Т е т к а  Р а п п (тоже с насмешкой). Еще бы, парочку слабосильных мужичков можем подкормить.

К н о р п е л ь. Тебе сразу пару мужиков надо? Может, ты сперва с одним попробуешь?

Т е т к а  Р а п п (засучив рукава). А ну, выходи!

С т а р и к  У к к е р. «Выходи»? (Сбрасывает куртку.) Когда мы в четырнадцатом Маас форсировали, наш капитан сказал: «Ребята, говорит…»

Т е т к а  У к к е р (с полной лопатой цемента). Убирайся домой, старый, а то я тебя сейчас угощу!

К н о р п е л ь (старику Уккеру). И ты это стерпишь?

З а и к а (с тоненькой дощечкой). На, дай ей по ба-ба-башке!

Т е т к а  У к к е р. Это кому, мне? Ах ты сопляк. (Выхватывает у Заики из рук дощечку, ломает ее, хватает Заику, перекидывает через ногу и шлепает по задней части.) Кто следующий?

Т е т к а  Р а п п (схватив Кнорпеля). Ты как будто хотел попробовать?

К н о р п е л ь (кричит). Караул!

С т а р и к  У к к е р (свистит в два пальца). Ребята! В атаку марш, марш!

А н н а (разнимая). Назад!

Ю п п (та же игра). Уйди, отец!

Г а н с (наступая на Юппа). Кто тут не работает, проваливай!

Ю п п (хватает его). Ты что тут из себя воображаешь, козий орех?

А н н а (Юппу, глядя ему прямо в глаза). Вот ты и пришел на стройку, Юпп! Хочешь с нами остаться?

Ю п п (в бешенстве). Ничего я не хочу! (Уходит.)

Т е т к а  Х а в е р к о р н (с лопатой). Кому тут делать нечего…

Х а в е р к о р н. Мне, по-твоему, тут делать нечего, швабра?

О с т а л ь н ы е  м у ж ч и н ы (наступая). Подавайте нам наших жен!

Ж е н щ и н ы (наступая с лопатами, молотками и кусачками). Получайте!

М у ж ч и н ы, поняв, что женщины не шутят и силой тут ничего не добиться, отступают перед сплоченной, наступающей армией женщин и покидают стройплощадку.

Х а в е р к о р н (ласковым голосом). Пойдем же, Минна! Мы ведь с тобой всегда душа в душу жили.

Т е т к а  Х а в е р к о р н (продолжая просеивать песок). Душа в душу, когда ты из меня душу вытряхивал!

Х а в е р к о р н. Не позорь хоть семейство!

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Школу строить — ничего позорного нет!

Х а в е р к о р н. Старая кочерга! (В бешенстве уходит.)

Т е т к а  Р а п п. Ага, наутек, герои?!

Т е т к а  Д р е в с. А ведь нам без них не обойтись: возить-то кто будет?

Г а н с. Эх, кабы трактор был в порядке!..

Т е т к а  У к к е р. И верно, как же мы черепицу и бревна подвезем?

А н н а. Как подвезем? Опять вы сомневаетесь? (Страстно.) Бабы, больше полдела уже сделано! Все доделаем, хоть бы мне самой в телегу запрячься пришлось!

Г а н с. И я с тобой впрягусь!

У р с у л а. И я! Можешь на меня рассчитывать!

Г р е т а. Раз так, никуда я завтра не поеду!

А н н а (обнимает девушек за плечи). Еще как доедет наша тележка.

Справа появляется задумавшийся  д я д я  В и л л е м  с плотницким топором.

(Задорно.) Права я, дядя Виллем?

Д я д я  В и л л е м. По мне, ты всегда права, Анка!.. Вот только бревна… Бревна? — Тетка Уккер, у вас за сараем ведь целый штабель лежит.

Т е т к а  У к к е р. Об этом надо тебе с мужиками потолковать.

Д я д я  В и л л е м (чешет затылок). Стало быть, — так его по шляпке — с мужиками.

Слева появляется  Л е м к у л ь  с  л е с н и ч и м  и  л а н д р а т о м — энергичным мужчиной лет тридцати пяти. За ними, продолжая держаться на заднем плане, показываются недавно отступившие  м у ж ч и н ы.

Л а н д р а т (перешагивая через камни и бревна). Значит, тут и есть поле сражения?

Л е м к у л ь (ухмыляясь). Строительная площадка новой школы, господин ландрат!

Л е с н и ч и й. Участок, согласно поземельной книге, принадлежащий лесничеству!

Л а н д р а т (осматриваясь). Полный хаос!

Л е с н и ч и й. Более чем хаос!

Л а н д р а т. Идемте в правление, к бургомистру!

Л е м к у л ь (показывая на Анну). Бургомистр тут!

Л а н д р а т. А, верно! (Пристально смотрит на Анну, которая подходит к нему в своем синем, забрызганном известкой, рабочем костюме.) Фрейлейн Древс?

А н н а. Господин ландрат?

Л а н д р а т (очень сердито). При исполнении каких служебных обязанностей имею удовольствие вас застать?

А н н а. За строительством нашей новой школы, господин ландрат.

Л а н д р а т. Попрошу вас предъявить разрешение на строительство…

А н н а (поспешно). Попрошу вас, господин ландрат, зайти в помещение.

А н н а  пропускает  л а н д р а т а  и  л е с н и ч е г о  в контору и закрывает за собой дверь; женщины остаются на площадке; Лемкуль пытается проскользнуть в дверь, но дядя Виллем загораживает ему дорогу.

Д я д я  В и л л е м (с наигранным пафосом). Служебная тайна!

Л е м к у л ь. Не валяй дурака, Виллем, бутылка за мной!

Д я д я  В и л л е м (упираясь ему доской в живот). Ни за какие коврижки!

В сторожке  А н н а  усаживает гостей на табуретки, сама она не садится.

Л а н д р а т (Анне). Значит, вы строите без разрешения?

А н н а. Да.

Л а н д р а т. Вы знаете, что это означает?

А н н а. Да.

Л е с н и ч и й. Более чем хаос.

Л а н д р а т (полный священного негодования). Это означает, фрейлейн бургомистр, что если каждый пожелает так поступать, то все наше планирование пойдет насмарку! Это означает, что вы, как должностное лицо, нарушила самые элементарные нормы! (Повысив голос.) Это означает, что вы действуете как анархистка!

А н н а. Господин ландрат…

Л а н д р а т. Прошу меня не прерывать!.. Вы, очевидно, не представляете себе, с каким трудом и старанием на десятках заседаний вырабатывали мы план очередности строительства, учитывая каждый гвоздь, каждую доску…

А н н а. Простите, господин ландрат, я вас перебью. А вы себе представляете наших малышей, которых ждут грипп, ангина, воспаление легких, когда они будут в снег и дождь ходить за четыре километра в школу, если мы до зимы не закончим стройку? И осталось-то нам только крышу покрыть…

Л а н д р а т. Что поделаешь, переходный период!

А н н а. Неужели вы хотите отделаться словами? Господин ландрат! Я не знаю, болели у вас когда-нибудь дети гриппом или ангиной…

Л е с н и ч и й. Прямо неслыханно! Кого интересуют эти ваши гриппы и ангины? Может быть, вы случайно слыхали, что не так давно была война, где наши солдаты и не то переносили?

А н н а. По-моему, господин лесничий, наши дети, к счастью, не солдаты, а с последствиями войны нам нужно как можно скорее кончать!

Л е с н и ч и й (дрожа от злости). Не сверяясь с поземельной книгой? На территории, принадлежащей лесничеству?

А н н а. В том числе и на территории, принадлежащей лесничеству, господин лесничий!

Л е с н и ч и й (вне себя, ландрату). Вот, пожалуйста!

Л а н д р а т (отводит его несколько в сторону). Как демократы мы можем все же признать здесь доброе намерение действовать в интересах общего блага.

Л е с н и ч и й. Странная точка зрения.

Л а н д р а т (снова Анне). Перейдем к делу! Все ваши человеколюбивые доводы, фрейлейн Древс, не могут затушевать того факта, что вы грубо погрешили против указания властей.

А н н а (страстно). Против буквы, может быть, но не против духа нашего культурного строительства! Может быть, вам неизвестно, господин ландрат, что уже больше девяти месяцев назад мы направили срочную заявку с настоятельной просьбой разрешить строительство и до нынешнего дня не получили никакого ответа?

Л а н д р а т. А вам, может быть, известно, что у нас таких заявок больше трех десятков? Что каждая из них должна быть изучена культурными и техническими инстанциями в округе и выше.

А н н а. Все это так. А мы, чтобы не терять времени, стали действовать. Камни для фундамента взяли от старой риги, сами кирпичей наделали, сами гвоздей из проволоки наготовили, досок сами раздобыли — словом, как говорится, проявили инициативу.

Л е с н и ч и й. Инициатива, нечего сказать!

А н н а. Разве это преступление?

Л а н д р а т. А, собственно говоря, зачем тогда мы существуем, как вы полагаете, дикая вы козочка? Если все, чьи заявки нельзя сразу удовлетворить, начнут проявлять такую инициативу.

Л е с н и ч и й. Зачем существует закон и поземельная книга? Я настаиваю, чтобы требования закона были удовлетворены и чтобы данная стройка была аннулирована!

А н н а (в лицо ему). А ну, попробуйте!

Л е с н и ч и й (задыхаясь). Вы осмеливаетесь…

Л а н д р а т. Господин лесничий, подобными методами мы ничего не добьемся.

Л е с н и ч и й. Вся надежда на наши, демократические, в стиле «а ну, попробуйте!». (Выбегает.)

Дядя Виллем, Лемкуль и другие глядят ему вслед.

Л е м к у л ь. Ну, видно, была гроза! У этого вы больше лесу не получите!

Д я д я  В и л л е м. Не беспокойся, получим!

В конторе ландрат нервно ходит взад и вперед, выходит. Анна расстроена. Ландрат снова заходит в контору и что-то записывает.

Л а н д р а т (останавливаясь перед Анной). Вы приостановите строительство!

А н н а. Господин ландрат…

Л а н д р а т. Вы меня поняли?

А н н а (взволнованно). Может быть, вы тоже, как лесничий, хотите, чтобы мы разобрали здание?

Л а н д р а т. Это, конечно, вздор. Но зачем же мы тогда сидим и планируем и камни, и бревна, и кирпичи, и гвозди, если вы все наши планы срываете?

А н н а. Наоборот, господин ландрат, мы хотим не сорвать план, а перевыполнить его по своей инициативе!

Л а н д р а т (с недоверием). По своей инициативе?

А н н а (страстно). План и инициатива не противоречат, а дополняют друг друга. Именно благодаря нашей инициативе, инициативе молодежи и женщин.

Л а н д р а т. …женщин, которые бросили своих мужей и все хозяйство и чуть ли не гражданскую войну тут с мужчинами начали…

А н н а. Война уже окончена, господин ландрат. Вы видите, мы и тут сами себе помогли.

Л а н д р а т (недовольно). Я вижу, что вы — бургомистр — здесь в роли простого строительного рабочего, но я не вижу вас в правлении. Я не вижу в окружном правлении ваших ведомостей о поставках зерна, молока, мяса, яиц. Так вы выполняете свои обязанности перед обществом и государством?

А н н а. Дети…

Л а н д р а т (теряет терпение). К черту ваших детей! Перестаньте вы наконец бить на чувства! Стройка приостановлена до тех пор, пока не будет получено разрешение правительства! Вы меня поняли? (Смотрит на часы.) Господи, как я тут задержался! Через час мне надо делать доклад в правительстве — теперь наверняка опоздаю!

А н н а (осененная внезапно идеей). Через час? Может быть, вы еще поспеете, господин ландрат, если поедете не по шоссе, а напрямик, через Кирхгайм.

Л а н д р а т. Правильно, так гораздо ближе. (Выходит с ней на улицу, подставляет ладонь под дождь.) Только вот опять дождь начинается. Проеду ли я по той дороге?

А н н а (пристально глядя на него). Там наши ребята всегда в школу ходят, господин ландрат. Если бы мне можно было с вами, мы бы как раз заодно в правительстве выяснили, где там наша заявка застряла.

Л а н д р а т (отвечая ей пристальным взглядом). Упрямы вы, одно могу сказать. Но только… головой о стену биться — можно голову прошибить.

А н н а. Или стену, господин ландрат.

Л а н д р а т. Неисправима! Значит, едем!

А н н а. Я только за пальто сбегаю, господин ландрат. (Быстро уходит влево.)

Л е м к у л ь (стоя в левом углу, обращается к Кнорпелю). Вон она пошла и нос повесила. (Подходит к ландрату.) Разрешите спросить, господин ландрат, должны мы еще для строительства упряжки выставлять или как?

Л а н д р а т. Пока что обождать.

Л е м к у л ь. Спасибо, господин ландрат! (Обращаясь к остальным.) Что я вам говорил? Идите по домам, соседи!

Ландрат снова заходит в контору и что-то записывает.

К н о р п е л ь (в одной из групп мужчин). Анна отыгралась.

С т а р и к  У к к е р. Как опять станешь бургомистром, Лемкуль, ты мне с аренды за ригу скинешь?

Л е м к у л ь (важничая). Тут, брат, не только этим пахнет! Тогда вам не житье будет, а малина!

Ю п п (подойдя). Вы что — Анну уже хороните?

Л е м к у л ь. Теперь скоро на мой трактор сядешь, Юпп!

Ю п п. Сам на него садись! (Отходит в сторону.)

Д я д я  В и л л е м (Юппу, который хочет пройти мимо). Юпп, хочу спросить кой-что.

Ю п п. Наверно, тоже в бургомистры захотел?

Д я д я  В и л л е м. Это я-то?.. Не-е, брось. Слышь-ка, Юпп, нам бы бревен несколько нужно для стропил.

Ю п п (притворяясь, что не понимает). У тебя ведь стропила в порядке как будто.

Д я д я  В и л л е м. Для школы, ясное дело! Ведь у вас на дворе — так его по шляпке — целый штабель лежит. Отдадут тебе, не бойся!

Ю п п (смотрит на него). Кто тебя послал?

Д я д я  В и л л е м. Меня посылать никому не нужно.

Ю п п (делая вид, что обдумывает предложение). Взаймы, говоришь?

Д я д я  В и л л е м (с живостью). Взаймы, понятно. По рукам?

Ю п п (внезапно). Ничего не выйдет! И передай ей, если она чего от меня хочет, пускай сама придет! (Уходит.)

Д я д я  В и л л е м. Чтобы Анна к тебе ходила кланяться да умасливать? Да лучше дядя Виллем чертову бабушку из ада притащит и из нее бревен наделает! (Снова начинает строгать доску.)

Справа входит  А н н а, подходит к конторе. Она в костюме и дождевике.

А н н а. Мы можем ехать, господин ландрат?

Л а н д р а т (выходя из конторы, озабоченно глядит на небо). А мы там проедем?

А н н а. Не сомневаюсь, проедем.

Мимо проходит  Ю п п.

Постой, Юпп.

Юпп останавливается.

Господин ландрат, может быть, захватим с собой на всякий случай Юппа Уккера? Он первоклассный автомеханик.

Ю п п. Спасибо. В таком деле я не могу дать гарантии.

А н н а (быстро). Тогда я даю гарантию, господин ландрат, все пойдет как по маслу. (Уходит с ландратом влево.)

Слышно, как заводят мотор и машина отъезжает. Юпп с чувством страстного автомобилиста, готового с радостью ехать куда угодно, провожает машину взглядом.

Г р е т а (подойдя к нему). Юпп, завтра поедем?

Ю п п. Может, я вообще уеду. (Уходит.)

Г р е т а (хочет бежать за ним). Что это значит, Юпп?

Р е з и (удерживая ее). Что ж ты, еще бегать за ним станешь?

Г р е т а (берется за лопату). Ну и пусть едет! (С жаром принимается просеивать песок.)

ИНТЕРМЕДИЯ

Просцениум изображает проселочную дорогу. Слева входят  л а н д р а т  и  А н н а. Льет дождь. Справа слышится рев мотора завязшей в грязи машины. Звук этот то усиливается, то ослабевает, превращаясь то в беспомощный стон, то в сердитое фырканье, и вновь глохнет. Ландрат, с трудом вытаскивая из вязкой грязи ноги, закатывает насквозь пропитанные грязью брюки и пытается вытереть свои грязные руки платком. Он не слишком радужно настроен.

Л а н д р а т (кричит шоферу). Этого еще не хватало! Что там слышно с машиной?

Г о л о с  В и л л и. Пока что ничего хорошего, господин ландрат.

Л а н д р а т (прислушиваясь к глохнущему мотору, яростно). Это почему?

Г о л о с  В и л л и. Потому что не тянет мотор, господин ландрат… дорога-то плоховата!

Л а н д р а т (в бешенстве кидается к машине, но останавливается, увязнув в грязи). Вы еще издеваться? «Дорога!» Какая это, к дьяволу, дорога? Это болото какое-то, похлебка из резинового клея! (Анне.) Это трясина! Вы не отрицаете?

А н н а (очень спокойно). Нет, господин ландрат!

Л а н д р а т. Вы это знали?

А н н а. Я могла себе это представить.

Л а н д р а т. И вы обещали, что дело пойдет как по маслу?

А н н а (улыбаясь). А разве не идет дело?

Л а н д р а т. Что?

А н н а. Господин ландрат, мы всего только два километра проехали, и вам только пару минут по этой грязи пришлось прошлепать…

Л а н д р а т (с возмущением). И у вас это называется «как по маслу»? У меня уж ботинки насквозь промокли, ноги коченеют…

А н н а. И вот представьте себе, господин ландрат, дети тут и ходят в школу в Кирхгайм, туда и обратно…

Л а н д р а т (рассвирепев). А ну-ка, скажите еще раз «наши деточки»!

А н н а (глядя ему в глаза). Я ведь уже молчу.

Л а н д р а т (мрачно). Что и требовалось доказать?

А н н а (тихо). Да.

Л а н д р а т (так же). Значит, первый раунд в вашу пользу: один — ноль.

А н н а. Спасибо.

Короткая пауза.

Л а н д р а т. Что же теперь будет? Мы тут прилипли, как мухи. (С некоторым злорадством.) А как же насчет вашей заявки в правительстве?

А н н а. Для меня в первую голову важно было выяснить ваше мнение, господин ландрат!

Л а н д р а т (возмущенно). Это вы такими методами «выясняете»? Человек может на тот свет отправиться!

А н н а. Если вы боитесь простуды, господин ландрат, давайте я вам разотру ноги.

Л а н д р а т. Бросьте вы это! Ну, ладно. Второй раунд — тоже в вашу пользу: два — ноль. (Ворчливо.) Конечно, в такую погоду детям ходить нельзя. Но какого черта вы мне это раньше не обрисовали?

А н н а. Во всех своих заявках я это обрисовывала.

Л а н д р а т. Нагляднее надо было это сделать, фрейлейн бургомистр, нагляднее!

А н н а. Чтобы стало наглядно, господин ландрат, нужен подходящий случай; вот, пока мы до Кирхгайма доберемся, станет еще нагляднее!

Л а н д р а т (испуганно). Еще нагляднее? Вы с ума сошли! (Кричит шоферу, повернувшись вправо, откуда снова доносится звук мотора.) Можем мы хоть назад повернуть, Вилли?

Г о л о с  В и л л и. Назад можно, господин ландрат!

А н н а. Господин ландрат, могут ли дети и община надеяться…

Л а н д р а т. Загнали человека в трясину, на верную погибель, и теперь еще вымогать собираетесь?

А н н а (улыбаясь). Просто спросить, господин ландрат.

Л а н д р а т. Три — ноль в пользу вашей школы! (Подает ей руку.) Вилли, мы идем! (Шлепает с Анной по грязи вправо к машине.)

Слышится натужный рев мотора отъезжающего автомобиля.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Сельское правление. Ю п п  разговаривает по телефону. У р с у л а  сидит за своим столом и что-то пишет, внимательно прислушиваясь к тому, что говорит Юпп; в то же время  с т а р и к  У к к е р  что-то ей внушает.

С т а р и к  У к к е р. Да ты — так-перетак — сообщила или нет?!

У р с у л а. Еще утром. Ты уж не больно-то, отец.

С т а р и к  У к к е р (рассвирепев, замахивается на нее). Я те дам «не больно»! Семь кубометров, это тебе что — баран начихал?

Ю п п (в трубку). Что-что, что вы говорите?.. Точно, украли! Точно, бревна… Даю по буквам — Берта, Рихард, Елена… Винтовка, Начальство, Амуниция. Бревна… А?.. Да-да, из дерева, а не из козьих орехов… Да-да, за ригой лежали, оттуда и украли. Это тоже по буквам?.. Приняли? Наконец-то! (Кладет трубку.)

У р с у л а. Что же, надо было сразу на весь свет раззвонить?

С т а р и к  У к к е р (вне себя). А что ж, прикажете утереться и спасибо сказать? А, квочка? А назавтра они еще простыню из-под меня стащат?

Снаружи шум. Входит  А н н а, за ней  н е с к о л ь к о  к р е с т ь я н. Анна быстро идет к своему столу и садится.

А н н а. Только, граждане, давайте по одному, а то так голова закружится.

Х а в е р к о р н. Вот квитанция за сдачу овса, вот за молоко по третьему кварталу. (Бросает бумажки на стол.)

К н о р п е л ь (делает то же). А вот мои — за рожь, молоко и яйца.

Т р е т и й  к р е с т ь я н и н. На-ка мои!

Ч е т в е р т ы й  к р е с т ь я н и н. Тут за пшеницу и масличные.

А н н а. Тише, по очереди, по очереди! Что это вы сегодня все сразу?

Х а в е р к о р н. Да ведь тебя тут никак не застанешь…

К н о р п е л ь. Ты же все время на строительстве…

К р е с т ь я н и н. Что это у вас стряслось сегодня?

С т а р и к  У к к е р (с жаром). Такое тут стряслось, люди добрые! (Подойдя к Анне.) Ты у меня теперь из правления не уйдешь, пока я не узнаю, куда мои бревна делись! Грабеж, люди добрые, в нашем селе пошел, средь бела дня раздевают!

А н н а. Да успокойтесь вы, дедушка Уккер! Мы уж и в полицию сообщили!

С т а р и к  У к к е р. «В полицию сообщили»… Толку-то что? Тут правительство поднять на ноги надо! Правительство!

Ю п п (пытаясь увести его). Да будет тебе, отец!

С т а р и к  У к к е р (не унимаясь). Колея свежая к лесу идет, а оттуда к шоссе, а там, ясное дело, в город, к спекулянтам… Пока полиция раскачается, бревна — поминай как звали! Тут правительство надо на ноги поднять!

Х а в е р к о р н (Анне). Получу я справку в конце концов?

К н о р п е л ь (наступая на Анну). У меня тоже время не краденое.

У р с у л а. Останьтесь двое, остальные подождите снаружи!

В то время как она выпроваживает  ч а с т ь  м у ж и к о в, шумно входят  Л е м к у л ь, д я д я  В и л л е м  и  т е т к а  У к к е р.

Л е м к у л ь. Где бургомистерша? Подать ее сюда!

Т е т к а  У к к е р. Да тише ты, дело не ахти какое!

Л е м к у л ь (отстраняя остальных, подходит к Анне). Показать вам вора?

Д я д я  В и л л е м (с трубкой во рту, выступает вперед). Мне лакея не надобно, чтоб обо мне докладывать. (Анне.) Вот он!

А н н а (оторопев). Что это значит, Виллем?

С т а р и к  У к к е р (ошеломленно). Что? Ты — бревна…

Ю п п (подскочив к нему). Украл?

Д я д я  В и л л е м (попыхивая трубкой). Взаймы взял, Юпп, взаймы, вам ведь отдадут, ручаюсь; только сейчас вот нам срочно надо было для крыши.

Ю п п. Для школы?

Д я д я  В и л л е м (кивает). Для нее, Юпп!

Ю п п. Зачем же ты ночью полез?

Д я д я  В и л л е м. Да ведь ты днем не давал!

Л е м к у л ь. Ну, что скажешь, бургомистерша?

А н н а. Я должна сперва с каждого в отдельности показания снять. Первый — дядя Виллем.

Л е м к у л ь. Ага, хитришь, стало быть? Своих выручаешь?

А н н а (пристально посмотрев на него). Как ты тут поступал, когда бургомистром был, я не знаю. А сейчас прошу тебя покинуть помещение!

Л е м к у л ь (остальным). Э-э-э, соседи, они тут концы хотят схоронить!

Д я д я  В и л л е м (наступая на него). Если ты отсюда моментом не выкатишься, я тебя самого схороню! По первому разряду!

Х а в е р к о р н (Анне). Нам же справки надо получить!

К н о р п е л ь. Насчет поставок.

С т а р и к  У к к е р (с прежним жаром). Арестуйте вора!

Т е т к а  У к к е р (хватая его). Вон отсюда, раз бургомистр велел!

Х а в е р к о р н. А мы хотим тут быть, когда тут…

Д я д я  В и л л е м (хватает стул, вертит его над головой, с наигранным бешенством). До воровства меня довели, не доводите до смертоубийства!

Все с ужасом пятятся от него к дверям: А н н а  бежит за  д я д е й  В и л л е м о м, пытаясь удержать его. Лемкуль, который спрятался за дверью, останавливает выходящего Юппа и тащит его в комнату.

Л е м к у л ь (закрывая дверь). На этом она себе шею свернет. Она с Виллемом заодно, об заклад побьюсь!

Ю п п. Ты же сам слыхал — это для школы.

Л е м к у л ь. «Школа», «школа»! (Хватает его.) Воровство!

Ю п п (отталкивая его). А хоть бы и так. Осточертело мне это все; я в город подамся! Я — автомеханик, я хочу по специальности работать, скучаю я без машины… Машины — вот чего мне не хватает!

Л е м к у л ь. Тебе совсем другого не хватает, Юпп.

Ю п п. Интересно, чего это?

Л е м к у л ь. Бабы тебе не хватает, Юпп, не для женитьбы… женить такого парня жалко… (Вынимает из бумажника кредитку.) На, Юпп, катай-ка в город, повеселись там денек-другой и приезжай обратно!

Ю п п (засовывает деньги в карман Лемкулю, лезет в свой карман, достает карбюратор). Это тоже твое, карбюратор от трактора.

Снаружи слышатся голоса.

Л е м к у л ь (испуганно). С ума сошел! Спрячь! Оба в тюрьму попадем!

Юпп снова засовывает карбюратор в карман.

Пойду посмотрю, как бы они чего там не натворили.

Л е м к у л ь  выходит, входят  А н н а  и  У р с у л а. Анна смотрит вслед Лемкулю, потом глядит на Юппа, который отходит к окну.

А н н а (Урсуле). Дядя Виллем с твоим отцом пусть там подождут!

Урсула поняла намек, выходит.

(Собирает квитанции, брошенные крестьянами, и кладет их под пресс-папье, пытаясь собраться с мыслями, затем садится.) Присядь, Юпп!

Юпп подходит к столу, останавливается.

Вот до чего мы дошли…

Ю п п. Знаешь, Анна, меня все это теперь не интересует.

А н н а. Интересует или не интересует, а заявление о покраже написано и подано.

Ю п п (ему, очевидно, не по себе). Дядя Виллем ведь сам признается, что бревна украл.

А н н а (глядя ему в глаза). Это я его подговорила.

Ю п п. Что?

А н н а. Да.

Ю п п (немного подумав). Я возьму свое заявление назад.

А н н а. Оно уже ушло к ландрату, да и Лемкуль постарается повсюду об этом деле растрезвонить.

Ю п п (беспомощно). Анка, да как же так? Не хотел я этого… Мне и в голову не приходило… Это просто бред какой-то! Мы ж с тобой пара… Или нет? Вот видишь, все это школа дурацкая, она во всем виновата… И глупость эта, что ты в бургомистры запряглась!

А н н а. Что и говорить, запряглась!

Ю п п (его вдруг осенило, и он сам этим потрясен). Послушай-ка, Анка, если бы ты была моей женой, ты б тогда и бургомистром не была, и школа эта проклятая на тебе не висела бы, и покражи бы не было!..

А н н а. И Анны такой бы не было…

Ю п п (взволнованно). Анка, брось ты всюэту ерунду!

А н н а. Плохо ты меня знаешь, Юпп! Нет, Юпп, как раз теперь я это дело бросить не могу.

Ю п п (резко). Дело, дело!

А н н а. И дядя Виллем не бросит. А если он в тюрьму за кражу попадет, то и я с ним пойду.

Ю п п (ревниво). Понятно, с ним-то ты пойдешь!

А н н а. Он-то ведь со мной пошел.

Ю п п. Конечно! Потакает он всем твоим фокусам со школой этой… Вертишь ты им как хочешь… Но от меня ты этого никогда не дождешься!

А н н а (улыбаясь). Это я знаю, Юпп; у тебя ведь воля железная, ты — мужчина с характером.

Ю п п (неуверенно). Не в этом сейчас дело.

А н н а (роясь в бумагах). А так как ты заявление о покраже подал… (Роясь в бумагах, сбросила на пол квитанции.) Ах ты господи, сегодня все из рук валится, а я еще с квартальным отчетом так задержалась. Всю ночь сегодня сидеть придется.

Ю п п (помогая ей собирать бумаги). Пустяки. Я, когда диспетчером был, мигом такие отчеты составлял. Если будешь хорошей девочкой, я тебе помогу.

А н н а. Хорошо… если только меня до этого не арестуют.

Ю п п (сердито). Брось, Анна! Это Виллем сделал, и все тут.

А н н а. Нет-нет уж, Юпп: я кашу заварила, мне, бургомистру, ее и расхлебывать.

Ю п п. «Бургомистру!» Ты все свое! А я тебе должен ночью помогать, чтобы ты назавтра опять на постройке торчала?

А н н а. Ты ничего не должен, Юпп.

Ю п п. А я и не буду! Хватит с меня этого бабьего царства! Я в город подамся, там работать буду автомехаником. Завтра уеду. Пиши мне выписку!

А н н а (ошеломленная). Ты хочешь уехать?

Ю п п. Да.

А н н а (в отчаянии, пытаясь найти выход). Разве тебе здесь не найдется работы? Нам так нужен хороший механик для нашего трактора… а может, еще и второй трактор будет… Конечно, Юпп, ты бы на нем лес возил в лесничество. Тогда бы тебе никакого дела не было ни до бургомистра, ни до бабьего царства, ну вот нистолечко!

Ю п п (ворчливо). Ах, так! А ты тогда с Гансом останешься?

А н н а. Он с Урсель гуляет.

Ю п п. Или с Виллемом, бабником старым?

А н н а. Да Виллем не такой уж и старый; у него еще пороху хватит.

Ю п п. «Пороху хватит»!.. Поздравляю!

А н н а (невинно). Юпп, у нас же много хороших девчат… И бургомистров среди них больше нет!

Ю п п (резко). Ни за какие деньги бургомистра не возьму, уж поверь ты мне. Мне таких важных птиц не надо. Тогда уж лучше вашу Грету!

А н н а. Верно, Юпп! Я тебе давно еще хотела сказать. Грета как раз в твоем вкусе! Чудесная девушка, работящая, а главное — смирная! Она-то мужа слушаться будет!

Ю п п. Нужна мне такая гусыня! Что ей ни скажи, только и знает: «да-да-да», «га-га-га»!

А н н а. Выходит, тебе и смирная не нужна?

Ю п п. На это ты меня не купишь.

А н н а. Чего же ты, собственно, хочешь, Юпп?

Ю п п (он загнан в тупик). Уехать отсюда я хочу! Уехать — и все! Давай мне мою выписку!

А н н а (сдерживаясь, деловито). Да, тут уж ничего не поделаешь. Сию же минуту выписать, Юпп?

Ю п п. Да, завтра еду.

А н н а (роется в ящике стола). Куда это бланки провалились и печать? Юпп, позови, пожалуйста, Урсулу, куда она их дела?

Ю п п. Ничего себе порядочек тут у вас! (Уходит.)

Анна быстро подходит и столу Урсулы, вынимает из ящика печать и поспешно сует ее в карман. Снаружи голоса. Анна снова садится к своему столу, за бумаги. Входят  л а н д р а т, Л е м к у л ь  и  с т а р и к  У к к е р.

Л е м к у л ь (с пафосом). Доверьте мне, господин ландрат, жители возмущены! Среди бела дня тут грабят! Того гляди, резать начнут!

С т а р и к  У к к е р. Так точно, того гляди, зарежут, последнее отберут, господин ландрат! На ходу подметки режут! Двадцать бревен со двора — как корова языком слизнула, господин ландрат…

Л а н д р а т (раздраженно). Господа, я еще раз прошу вас пока подождать за дверью!

Л е м к у л ь  и  с т а р и к  У к к е р  шумно выходят. Анна встает и идет навстречу ландрату, на полпути она останавливается.

(Перед Анной.) Ну — опять «дело как по маслу идет»?

Анна смотрит на него.

А я-то как раз вчера в правительстве добился выделения участка для строительства школы, добился, несмотря на все попытки бюрократов из лесного ведомства.

А н н а. Спасибо вам, господин ландрат.

Л а н д р а т. Вам спасибо, фрейлейн бургомистр, что вы этим делом с кражей опять меня подвели и одновременно парализовали дальнейшее строительство школы.

А н н а (взволнованно). Нет!

Л а н д р а т. Да!

А н н а. Неужели дети за это должны расплачиваться?

Л а н д р а т. Дети могли бы именно вас спросить, почему вы не могли подождать, а опять стали очертя голову действовать? Но теперь вам действительно крыша на голову свалилась, то есть не вам, а тому старому плотнику.

А н н а. Что же сделают с дядей Виллемом?

Л а н д р а т. С дядей Виллемом? Ах, это с вором? Под суд пойдет; ведь вы сами дали ход заявлению о краже.

А н н а. Да, это так. (Поколебавшись.) Но я кое-что позабыла сообщить, господин ландрат.

Л а н д р а т. Что?

А н н а. Что дядя Виллем, по сути дела, не виноват. Он только выполнял мои указания.

Л а н д р а т. Указания — украсть бревна?

А н н а. Да.

Л а н д р а т. Ну, уж дальше ехать некуда! Знаете ли вы, уважаемая, что это означает? Я обязан немедленно снять вас с работы.

А н н а. А тогда дядя Виллем не попадет под суд?

Л а н д р а т (поняв, неодобрительно качает головой). Ай-ай, девчонка, козочка вы упрямая! Все вам напролом хочется! Сколько же крыш вам должно на голову свалиться, пока вы ума-разума наберетесь?

А н н а. Если бы я такая разумная была, стройка бы еще долго не началась.

Л а н д р а т. Теперь с ней все покончено.

А н н а. Покончено? (Страстно.) Школа будет построена!

Л а н д р а т (сердито). Это мы еще посмотрим!

А н н а (спокойно). В этом же году она будет закончена, при мне или без меня.

Л а н д р а т. Во всяком случае — без вас. Прежде всего вам придется немедленно сложить с себя обязанности бургомистра. Вы меня поняли?

А н н а. Да, господин ландрат.

Л а н д р а т. Сдайте мне ключи от стола и печать.

А н н а (запирает стол, передает ландрату ключи). Пожалуйста! (Вынимает из кармана печать и собирается подать ее ландрату.)

В этот момент с шумом вваливаются  д я д я  В и л л е м  и  Ю п п. Анна быстро прячет печать снова в карман.

Д я д я  В и л л е м (вне себя). Этот боров ревет на всю деревню, будто Анну сняли с должности! Правда это, господин ландрат?

Л а н д р а т (ошеломленно). Кто это говорил?

Ю п п. Лемкуль!

Д я д я  В и л л е м. Пиявка проклятая! Орет, будто он опять бургомистром станет! Уж всех к себе в подвал пьянствовать зазывает…

Л а н д р а т. Это же…

Д я д я  В и л л е м. Забирайте меня, господин ландрат, так мне, старой перечнице, и надо… Взял я бревна для школы, точно, и — так его по шляпке — будет дядя Виллем за это отдуваться, но Анну вы не троньте, Анна…

А н н а (быстро). Анна, дядя Виллем, дала тебе указание.

Д я д я  В и л л е м. Ты? (Прочищает себе уши.) Что? Вот те и в дамки! Ты дала указание? Ты и знать не знала, откуда эти бревна взялись.

Л а н д р а т. Вот оно как?

Ю п п. Так точно, господин ландрат, сама на себя наговаривает, лишь бы с этим стариканом вместе в тюрьму попасть.

Д я д я  В и л л е м. Насчет старикана — это мы потом поговорим! Анну в тюрьму запрятать… Ишь, чего захотели!.. Как перед истинным богом, господин ландрат, клянусь: кроме меня, к этому делу никто не причастен.

Ю п п (в сердцах). Будет тебе тут распинаться! Слышать об этом не хочу! Дарю их вам — эти бревна!

А н н а. Не надо нам подарков!

Л а н д р а т. Стоп! Если налицо законная дарственная…

Д я д я  В и л л е м (рассвирепев). Никаких дарственных! Ничего нам задаром не надо. Заложу свое хозяйство и заплачу за эти щепки паршивые.

Ю п п (оскорбленно). Щепки?

А н н а. Бревна эти, Юпп, хорошие, и заплатят за них как следует.

Ю п п. Не хочу я денег за эту дрянь. Дарю их вам, сказано!

Л а н д р а т (ничего не может понять в этой сумятице). Минутку, минутку, господа… Значит, пострадавший берет свою жалобу обратно, а плотник хочет оплатить бревна, но пострадавший в свою очередь отказывается от оплаты и настаивает на дарственной… Но при всем том жалоба уже в окружном правлении и Лемкуль трезвонит об этом деле на всех перекрестках…

Ю п п. Лемкуль лучше бы помалкивал.

Л а н д р а т. Что вы имеете в виду?

Ю п п (вытаскивает из кармана карбюратор) Вот!

Л а н д р а т. Какая-то деталь?

Д я д я  В и л л е м. Это от трактора?

Ю п п. Карбюратор.

А н н а. Это от лемкулевского трактора, который должен был работать на перевозках для общины?

Ю п п. Мне Лемкуль его снять велел, а вместо него поставить дефектный…

Д я д я  В и л л е м. Вон во что этот боров тебя втравил!

Л а н д р а т. Черт знает что такое!

Ю п п. Вот мы теперь и квиты. (Анне и дяде Виллему.) Принимайте меня в компанию.

Л а н д р а т. Хорошо, что вы сами об этом заявили.

А н н а. Первым делом, Юпп, я тебя попрошу поставить исправный карбюратор на трактор и подогнать машину сюда.

Л а н д р а т. Нет. Попрошу вас всех сохранять это дело в строжайшем секрете.

Д я д я  В и л л е м. Еще один вопросик, господин ландрат: Анна останется бургомистром?

Л а н д р а т. До выяснения дела — да. (Анне.) Бургомистр, возьмите и спрячьте карбюратор под замок!

А н н а (деловито). Разрешите ключ, господин ландрат?

Л а н д р а т (посмотрев на нее, возвращает ей ключ от письменного стола). Пожалуйста!.. О дальнейшем вы узнаете завтра.

Л а н д р а т  уходит, остальные растерянно смотрят друг на друга.

Д я д я  В и л л е м. Вот так история! Ну и ну!

Ю п п. Я сейчас же сбегаю к своему старику, чтобы он заявление обратно взял.

А н н а. Погоди-ка. (Берет обоих за руки.) А теперь подайте друг другу руки, вы, правонарушители!

Ю п п. А тебе лишь бы командовать!

А н н а. И теперь, если уж отвечать придется, то всем вместе! Тут мы все трое маленько маху дали!

Д я д я  В и л л е м. Лишь бы теперь маху не дать! (Выбегает.)

Юпп бежит вслед за ним.

А н н а. Юпп, ты ведь позабыл.

Ю п п (уже у двери). Что?

А н н а (помедлив). Выписку.

Ю п п. Да-да… верно. (Смотрит на нее.) Главное, чтобы бургомистр об этом не забыл.

Входит взволнованная  У р с у л а.

У р с у л а. Он тебя снял, Анна?

Ю п п. Не трепи языком!

У р с у л а. Лемкуль говорит, он сам слыхал! Он к себе на вечер всех мужиков назвал. Ты пойдешь, Юпп?

Ю п п. Скажи лучше, где печать?

У р с у л а. Ах, да! (Идет к своему столу, роется в ящике.) Еще утром тут была… (Анне.) Тебе она сейчас нужна?

А н н а. Да Юппу, видишь ли, выписка понадобилась.

У р с у л а. Выписка?

А н н а. Он хочет в город, механиком собрался там устроиться. Понимаешь? Сделай ему выписку!

У р с у л а (села за стол и вынула из ящика бланки, начинает писать, но останавливается и обращается к Юппу). А мать что скажет?

Ю п п. Пиши знай! Только без печати этот бланк недействителен. Это же липа. Сперва надо печать найти!

А н н а. Успокойся, Юпп, найдется.

Ю п п. Завтра еду, будь что будет! (Уходит.)

У р с у л а (растерянно). Господи, неужели нельзя из двух дураков хоть одного умного сделать?

КАРТИНА ПЯТАЯ

Подвал у Лемкуля. Низкий, грубо побеленный свод, освещенный электрической лампой. Вход слева. Всюду бочки, автомобильные шины, канистры для бензина, ящики и инструменты. Задний план закрыт брезентовым полотнищем, свисающим с потолка. На переднем плане большой сундук, на нем расставлены бутылки с водкой и стаканы. Вокруг на ящиках и канистрах сидят  с т а р и к  У к к е р, Х а в е р к о р н, К н о р п е л ь  и  д р у г и е  к р е с т ь я н е; сам  Л е м к у л ь  восседает в центре.

Пьянка в самом разгаре.

Х а в е р к о р н. А я побожусь, соседи, Лемкуль так всегда говорил: «С бургомистершей добром не кончится»… Хоть коронную присягу приму!

С т а р и к  У к к е р. Что значит коронная присяга?

К н о р п е л ь. Потому как он у Лемкуля выпас арендовал, дурья ты голова, и в долгу как в шелку, а главное, пьяница он присяжный! Раскумекал, старый гусак?

С т а р и к  У к к е р (упрямо). Врешь, балаболка! Это еще не коронная присяга!

Х а в е р к о р н (стучит бутылкой по столу). Тихо, я так скажу: да здравствует Лемкуль, наш бывший и будущий бургомистр!

К н о р п е л ь. Хох!

В с е. Хох! Хох! Хох!

Все чокаются с Лемкулем, который чувствует себя героем дня.

Л е м к у л ь. Спасибо, хозяева, на добром слове! (Он уже входит в роль бургомистра, произносящего речь по случаю своего избрания.) Я принимаю ваш тост как знак нашего единодушия и вашего доверия, благодарю, друзья! Хаверкорн тут сейчас сказал: «С бургомистершей дело худо кончится…» Кто это вам говорил с самого начала, помните?

Х а в е р к о р н. Ты говорил, что верно!

Л е м к у л ь. А почему я это говорил, хозяева? Почему? Потому как бабья власть — это самый корень зла, что в доме, то и в деревне… Потому как это против заповеди господней! Потому как господь, когда свет сотворил, он Еве сразу сказал: жена да убоится мужа!

С т а р и к  У к к е р. Во-во, так он и говорил!

Л е м к у л ь. А чего же наши бабы захотели? А? Захотели свет вверх ногами поставить! Девка еще коровы от быка отличить не может, а захотела целой деревней заправлять! Школы строить! Пыль в глаза пускать! Трах! Одна пыль и осталась!

К н о р п е л ь. Теперь этой стройке конец!

Х а в е р к о р н. Как Лемкуль бургомистром станет, крест на ней.

Л е м к у л ь. Можешь быть уверен! Эта школа — от гордыни все! Просто бабы хотят показать, что им, мол, и книги в руки! Эта школа, хозяева, — башня вавилонская! Гордыня это новомодная! От нее наши денежки плачут!

К н о р п е л ь. Потому как бабьи умы разоряют домы…

Х а в е р к о р н. Им бы только мотать…

С т а р и к  У к к е р. Руки им отшибить надо…

Х а в е р к о р н. Горе то, что они в правление залезли!

Л е м к у л ь. До каких же это пор, хозяева? Кто ж тут мужики — вы или ваши бабы?

О д и н  и з  к р е с т ь я н. Тебе хорошо говорить, Лемкуль, ты свою схоронил.

К н о р п е л ь. Все едино! Надо баб — вон! Долой юбки!

С т а р и к  У к к е р. Как это «долой юбки»?

Х а в е р к о р н (опрокинув одну за другой две рюмки водки). Как? Я ночью возьму да у своей юбку в ларь запрячу, пускай идет в правление, без юбки-то!

К н о р п е л ь (тоже выпивает для храбрости). А я утром, когда она на строительство соберется, ворота запру!

Л е м к у л ь. Ты лучше ее угости чем ворота запирают!

К н о р п е л ь. Попробуй, отец родной, попробуй! Честь и место! Она, брат, здорова, как лошадь.

Л е м к у л ь (потеряв терпение). Трусы вы несчастные! Слюнтяи! Мы, мужики, за что боремся? За свое право! Для такого дела ни живота, ни добра своего жалеть нельзя, а вы уже в штаны напустили.

Х а в е р к о р н (обиженно). Кто это в штаны напустил?

Л е м к у л ь (войдя в раж). А то как же? Один — «здорова, как лошадь»! Другой — «ворота запру»! И все такое прочее! И это когда нам так подфартило, что мы эту школьную стройку сразу прикрыть можем! Бургомистр злоупотреблениями занимается! Мы сейчас перевыборов можем требовать! Мы, мужики, должны как один человек стоять!

С т а р и к  У к к е р (встает пошатываясь). Стоять как один человек — вот это по-нашему!

Х а в е р к о р н. Хох! Все как один!

Л е м к у л ь (величественно). А кто с бабой своей справиться не может — выкладывай, родной, Лемкуль выручит! Еще у тебя что болит — говори, Лемкуль мигом пособит!

С т а р и к  У к к е р (растроганно обнимает его). Лемкуль, родной ты наш, я ж так и знал! Как же теперь с ригой-то?

Л е м к у л ь. С ригой?

С т а р и к  У к к е р. Аренду ты мне простишь, браток?

Х а в е р к о р н (почуяв, куда ветер дует). Вот еще с выпасом, Лемкуль, куманек, благодетель ты наш, неужто не скинешь? Двадцать-то центнеров — куда их?

Л е м к у л ь. Вот шакалы!

К н о р п е л ь. Вот и мне бы ты упряжку твою на недельку ссудил, а, голубок?

Л е м к у л ь (в бешенстве). Стало быть, и благодетель Лемкуль и брат родной! Один я здесь остался хозяин старого закала, а вы, как воронье, кружитесь надо мной! От живого наследство делить задумали, живое тело на куски рвать! (Впадает в слезливый тон.) Ну что ж, нате ешьте, хороните своего бургомистра, пока он еще на пост не вступил! Знаю я вас!

Х а в е р к о р н. Да что ты, разве мы чего худое!

Л е м к у л ь. Толкуй мне! Я вас насквозь вижу, вижу, как вы с бургомистершей за моей спиной сговариваетесь!

К н о р п е л ь. С бургомистершей?

Л е м к у л ь (вскакивая). Она мне тоже приговаривает: «Берегись, Лемкуль, жилка лопнет!» Чего вы на меня уставились? (Достает карманное зеркальце.) Вот она, жилка-то, на виске на самом. Дни твои сочтены, говорит! Хватит тебе хлеб на водку перегонять, как по-твоему? (Вне себя.) А вы чего ухмыляетесь? Думаете, водка мне в голову ударила? (Сталкивает Кнорпеля с места, срывает попону, на которой тот сидел.)

Открывается большой, черный, полированный гроб с металлическими пальмовыми листьями на крышке. Поднимает крышку гроба. На внутренней ее стороне приклеен пестрый плакат с изображением сильно декольтированной танцовщицы.

Вы думали, меня безносая врасплох застанет? Нет, друзья дорогие! Хороший хозяин обо всем подумает! (Становится в гроб.) Вот! А теперь Лемкуль пошел в постельку!

К н о р п е л ь (оробев). Ведь это же гроб!

Л е м к у л ь. Постелька моя это, други милые, райская постелька, куриные твои мозги! Так и быть, братья! Хороните своего Лемкуля. (Хочет улечься в гроб.)

Х а в е р к о р н (удерживает его). Брось ты это, сердешный!

К н о р п е л ь (Хаверкорну). Он уже не впервой так дурит!

Л е м к у л ь. «Дурит»? Хочу, чтобы меня схоронили! (Со слезами в голосе.) Примите последнее целование! Я готов!

С т а р и к  У к к е р (робко подходит). Богатый гроб, хоть бы и барону впору!

О д и н  и з  к р е с т ь я н (щупая гроб). Мореный дуб.

Л е м к у л ь. Что же мне, в сосновый ящик ложиться? Червям на поживу? А если жилка лопнет, удар… В случае чего, если меня живого захоронят… (Достает из гроба две бутылки водки, копченый окорок и большой нож.) Не так-то просто Лемкуля на тот свет спровадить!

К н о р п е л ь (подойдя поближе к плакату с танцовщицей). И бабу свою он тоже на тот свет прихватывает!

Л е м к у л ь. Чтоб мне там не скучать, друг милый! Мне и на том свете нехудо будет!

К н о р п е л ь (подавленный такой предусмотрительностью). Ведь ни о чем не забыл, ей-богу!

Л е м к у л ь (торжественно). А теперь простимся, родимые! (Ложится в гроб, но, приподнявшись на локтях, следит за всем происходящим.) Схороните меня… для пробы. (Прочувствованно.) И спойте мне мою песню, любимую, как я в завещании велел: «Темный лес, лес густой, сердце бедное, не ной!»

Х а в е р к о р н (смущенно). Не стоит лучше.

Л е м к у л ь (оживленно). Стоит, братцы, стоит! Споем Лемкулю отходную! (Протягивает им бутылку.)

Бутылка идет вкруговую; все основательно прикладываются, и начинается песня.

Х о р.

С т а р и к  У к к е р (переходит на песню «Утренняя заря», за ним и остальные).

Л е м к у л ь (вскочив, швыряет бутылкой в старика Уккера). «В темный гроб», стервятник? Рига тебе не достанется, коршун!

С т а р и к  У к к е р (отступая, хватается за брезентовую перегородку и срывает ее; становится видно, что было за ней спрятано — трактор и самогонный аппарат). Батюшки-светы!

Х а в е р к о р н (подбежав). Что это тут?

К н о р п е л ь (подбежав). Тут трактор стоит!

О д и н  и з  к р е с т ь я н. Самогонный аппарат…

С т а р и к  У к к е р. Вот откуда водка-то…

Л е м к у л ь. А ты Лемкуля в темный гроб законопатить захотел, дармоед? Вы что, думаете, гробик мой с неба свалился? (Хвастливо.) В пятьдесят литров водки он мне обошелся… Зато лучший столяр в городе делал!.. Пятьдесят литров, все собственного производства!

О д и н  и з  к р е с т ь я н. Вот на что зерно идет. (Направляется к выходу.)

Л е м к у л ь (хватает его). Стой, Иуда! Ты что — на своего брата доносить собрался?

К р е с т ь я н и н (отталкивая его). Тоже «брат» нашелся!

С т а р и к  У к к е р (у самогонного аппарата). Хлеб переводит… а я не знаю, как до урожая дотянуть. (Хочет уйти.)

Л е м к у л ь (загораживает ему дорогу). Что, к бургомистерше своей собрался, зубочистка старая? (Набрасывает на гроб крышку.) Валяйте, пусть она вами и дальше командует! (Поднимает бутылку, пьет из горлышка.) Да здравствует школа и бургомистерша!

К н о р п е л ь (выхватывает у него бутылку). Брось чепуху болтать, Лемкуль, так никто не говорил! (Пьет.)

Входит  Ю п п. Некоторое время он молча оглядывает пьяную компанию.

Л е м к у л ь. А-а, друг желанный! Лучше поздно, чем никогда! Сюда, Юпп! Я тебя заждался, Юпп!

Ю п п (старику Уккеру). Пойдем домой, отец!

К н о р п е л ь. Ты что, нянька ему, Юпп?

С т а р и к  У к к е р (вырываясь). Мне нянек не надо, черт меня задави!

Л е м к у л ь (со стаканом в руке). Выпьем, Юпп!

Ю п п (пристально смотрит на него, пьет). На пару слов, Лемкуль!

Л е м к у л ь. С тобой — хоть на двадцать!

Ю п п. Завтра я в город уезжаю.

Л е м к у л ь (важно). Это теперь ни к чему, Юпп. С завтрашнего дня ты тут будешь начальником транспорта… инспектором… техническим директором!

Ю п п. Ты пьян, вот что.

Л е м к у л ь. Ха-ха-ха-ха, это я — пьян? А, соседи? Кто я такой?

Х а в е р к о р н. Лемкуль опять нашим бургомистром будет.

К н о р п е л ь. Бургомистерша-то теперь отчирикала…

Х а в е р к о р н. И полетела!..

Ю п п. Кто это вам наболтал? Анна полетела?

С т а р и к  У к к е р. За бревна!

Ю п п. За которые мне дядя Виллем уже заплатил?

Л е м к у л ь. Украл, а потом заплатил? Здорово!

Ю п п (невозмутимо). Наличными заплатил, чистоганом, как подобает! (Подходит к самогонному аппарату.) Ага, вот оно что! Самогон тут гонишь? Собственное производство?

Л е м к у л ь (с деланным дружелюбием). Понятно, господину начальнику транспорта, как положено, отсюда каждый день бутылочка пойдет.

Ю п п (подойдя к трактору). Начальника транспорта больше всего интересует, что тут форменный гараж!.. Еще один трактор! Надо думать, зарегистрированный?

Л е м к у л ь. Шутник у нас Юпп! Твое здоровье, Юпп!

О д и н  и з  к р е с т ь я н. Без шуток, Юпп, Лемкуль его завтра хочет зарегистрировать, чтобы мы все от него пользу видели.

Л е м к у л ь (злобно). Заткнись, дубина!

Ю п п. Замечательный трактор… (Поглаживает его.) И он тут ржавеет.

Л е м к у л ь (поспешно). Теперь уж не долго, Юпп…

Х а в е р к о р н. Потому, раз Лемкуль теперь бургомистром станет…

Ю п п (вновь выходит вперед). Вот вы про что? И уж нового бургомистра обмываете? (Внезапно.) Ни хрена с этим не выйдет, вот что я вам скажу! Анна останется!

Л е м к у л ь (яростно). Эге, опять под ее дудку, как мартышка, пляшешь? Соседи, мне ландрат сам сказал…

Ю п п. Он сказал, что Анна остается.

К н о р п е л ь. Не оттого ли, что она за дрова заплатила?

Л е м к у л ь (наступая на Юппа). Или оттого, что она опять тебя к своей юбке пришила?

Ю п п (с трудом сдерживаясь). Нет, оттого, что она человек порядочный, а ты свинья!

Л е м к у л ь (бросаясь на него). Это ты — мне?..

Х а в е р к о р н (удерживая его). Значит, Юпп, пойдешь к девчонке под команду?

Ю п п. Девчонка не девчонка, я хочу работать по своей специальности, затем и в город еду. А если бы Анна в городе была, хоть бы начальником мастерской, такая вот, как она тут, — чего ж… я бы, конечно, к ней работать пошел, понятно! Анна, она знает, чего хочет. А хочет она не худого! За свое дело она хоть в огонь, не хуже иного солдата.

К н о р п е л ь (Хаверкорну). Здорово это она его обломала, прямо на свою голову приделала.

Ю п п (все больше горячась). А ей незачем кому-то свою голову приделывать, ей голова самой нужна, для общества… У нее она, слава богу, хорошо работает, получше, чем у нас с тобой!

К н о р п е л ь. Что ж ты эту голову в город не берешь? Захватил бы с собой.

Ю п п. Не беру? Ну, знаешь… Она же тут остается, хочет школу достроить, и достроит, будь покоен.

Л е м к у л ь (в бешенстве). Школу! Может, ты ей еще помогать будешь?

Ю п п (задетый). Все может быть.

Л е м к у л ь (с издевкой). Слыхали? Он уж к ней в помощники записался, чего лучше! Ну а вы что на это скажете, соседи?

К н о р п е л ь. Что ж тут скажешь!

О д и н  и з  к р е с т ь я н. Раз она бургомистром остается…

Х а в е р к о р н. Раз ее не сняли…

Входят  У р с у л а  и  Г а н с.

Л е м к у л ь. Ага, вот еще помощники явились.

У р с у л а. Кому помочь?

Л е м к у л ь. Школьной стройке.

Г а н с (насмешливо). С твоего разрешения. А пока мы Анне с отчетом помогаем.

У р с у л а (к остальным). Завтра можете получить квитанции. (Юппу.) И справка о выписке тоже готова: у Анны она.

Ю п п (стоит как громом пораженный). Выписка? (Смотрит на Урсулу и выбегает.)

Л е м к у л ь (ухмыляясь). Э-э-э, зря старался, выходит, птенчик мой! Она тебя уж списала!

У р с у л а (старику Уккеру). Пойдем домой, отец, мать ждет.

У р с у л а  берет под руку  с т а р и к а  У к к е р а, Г а н с  уходит за ними.

Х а в е р к о р н (встает). Мне тоже пора.

Л е м к у л ь (пытаясь его удержать). Старухи своей испугался, что ли?

Х а в е р к о р н. Тебе хорошо говорить. (Высвобождается и идет к выходу.)

К н о р п е л ь (так же). У меня башка трещит, завтра работы много.

Л е м к у л ь. «Работы много»… На стройке, что ли? Не будь дурнем, Кнорпель, оставайся!

К н о р п е л ь. Не, не, будет с меня, Лемкуль; спасибо за хлеб-соль.

К н о р п е л ь  выходит, о с т а л ь н ы е  следуют за ним. Лемкуль остается один. Некоторое время он стоит без движения, затем хватает бутылку, наливает стакан водки, опорожняет его одним глотком и швыряет стакан в трактор.

Л е м к у л ь. «Спасибо за хлеб-соль»… Сволочи! Коршунье! Голодранцы проклятые! Пили мою водку, как бочки бездонные. «Хох новому бургомистру!» А только этот кобель про свою бургомистершу набрехал, вся шатия и лапки кверху… Что белое было, стало черное… (Изо всех сил пинает попавшийся под ноги ящик, так, что тот летит через весь погреб.) И все из-за нее, с ее школой!.. Стой теперь тут Лемкуль, как чучело… как пес побитый… (С лихорадочной поспешностью выпивает еще две рюмки водки.) Она останется и школу достроит — так этот болван сказал… Школу достроит… Попросту сказать: верхом она на нас сядет… Ее верх, новая мода настанет! Новое время, хох! Отдавай концы, Лемкуль! Так, что ли? Стоп! Лемкуль пока что тут еще… (Размышляя.) У него тоже голова на плечах есть (ухмыляется), да еще с жилкой! Посмотрим, чья крепче! (Поспешно ковыляет к бензиновым канистрам.) Не все вам водкой греться… Есть кое-что получше, с огоньком… (Тихо, весь захваченный своим планом.) Огоньку в твою честь, бургомистерша!.. (Берет две канистры.) Две кружки за твое здоровье, бургомистерша… (Хихикая, выходит с канистрами на улицу.)

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Помещение сельского правления в ту же ночь. А н н а  сидит за своим столом, на котором навалена кипа ведомостей и квитанций. У р с у л а  и  Г а н с  сидят за столом секретаря; они регистрируют и подшивают квитанции. Анна работает над отчетом о поставках. Все переутомлены.

А н н а (подняв глаза). Ребята, идите домой. Скоро рассвет.

У р с у л а. Еще пару квитанций, Анка, — тогда можно все к ландрату.

Г а н с (поднимает пачку листов). Солидная штука! Ландрату ворчать не придется!

У р с у л а. А он не так уж и ворчит, когда с ним Анна разговаривает!

А н н а. Кроме ландрата еще кое-кто есть на свете, Урсель.

Г а н с. Точно!

Все продолжают молча работать. Анна в полном изнеможении подпирает голову руками и закрывает глаза. Урсула подталкивает Ганса; он сочувственно кивает в знак того, что понял; оба продолжают работать, разговаривая вполголоса. Анна задремала.

У р с у л а. Что слишком — то уж слишком!

Г а н с. «Слишком» — это дело растяжимое, Урсель: что одному «слишком», то другому — в самый раз.

У р с у л а. Она себя так заморит.

Г а н с. Школа, знаешь, — это дело большое!

У р с у л а. А жизнь — не большое дело, Ганс?

Г а н с (глядит на нее, целует). Спрашиваешь!

У р с у л а (высвобождаясь). Юпп домой пришел прямо сам не свой, сразу на меня налетает: «Где выписка?» — и скорей вещи свои в чемодан пихать начал. А выписка-то до сих пор у нее.

Г а н с (улыбаясь). Значит, он сюда за ней прийти должен?

У р с у л а. Ничего тут смешного! Человек — это тебе не бумажка! А Юпп, в конце концов, может требовать…

Г а н с. …чтобы она бургомистром не была? Он ведь вот что требует! Только так не бывает, чтобы ручей в гору потек!

У р с у л а (строптиво). С каких это пор бургомистр — гора, а человек — ручей? Человек — это человек, с душой и телом, и с сердцем живым…

Г а н с. …и с головой…

У р с у л а. Тогда, значит, Анна права и Юппу надо уезжать?

Г а н с. Не будем спорить, Урсель: нам-то что до этого?

Снаружи хлопает дверь. В сенях слышны поспешные шаги. Анна вздрагивает и начинает протирать глаза. Входит взволнованная  т е т к а  Х а в е р к о р н.

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Моего старика тут не было?

У р с у л а. Он у Лемкуля был, тетенька Хаверкорн.

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Там темно уже. Хотела бы я знать, куда эти пьяницы девались?

Г а н с (смеясь). Может, они на стройке решили ночь отработать?

Т е т к а  Х а в е р к о р н (гневно). Ты бы помолчал, желторотый! Как эта стройка началась, со стариком невесть что делается.

А н н а. Я с ним завтра поговорю, тетушка Хаверкорн.

Т е т к а  Х а в е р к о р н (сердито). Вот как раз ты его в покое оставь! От этой стройки одни свары в деревне, да еще неизвестно, будет ли какой толк от нее!

А н н а (резко повернувшись к ней). Что? Ты, может, тоже у Лемкуля была?

Т е т к а  Х а в е р к о р н. При чем тут Лемкуль? Я своего мужа ищу! Конечно, школу строим… знаю, слыхала! Только на что мне эта школа, если в семье разлад? (Выбегает.)

Короткая пауза.

Г а н с. Не придавай значения, Анна; мы, молодежь, за тебя.

А н н а. Я знаю, Ганс, только сейчас по домам!

Г а н с. Ну, тогда спокойной ночи, Анна! (Уходит с Урсулой.)

Анна подходит к письменному столу: в это время  У р с у л а  снова возвращается.

У р с у л а. Для Юппа у тебя больше ничего нет?

А н н а. Выписка тут.

У р с у л а. Это все?

Анна подает ей бумагу.

(Читает.) Печати-то нет.

А н н а. Зато на обороте кое-что есть.

У р с у л а (перевертывает бумажку, читает). «Ну разве можно быть таким глупым?» Это ты написала? (Возвращает ей справку.) Больше ничего?

А н н а. Ничего.

Урсула направляется к выходу.

Минутку, Урсель! Скажи Юппу, я жду, что тот, кто снял карбюратор с трактора, поставит его на место.

У р с у л а. Карбюратор?

А н н а. Скажи ему!

У р с у л а  пускается догонять Ганса.

(Вновь села за стол; смотрит в пространство.) «На что мне эта школа, если в семье разлад?..» И ты, значит, духом упала, тетушка Хаверкорн? А вот у Ганса с Урсель никакого разлада нет… Правда, она ведь и не бургомистерша, Урсель наша… Глупости, Анна, всего сразу не получишь! Либо одно, либо другое! (Прислушивается.)

В сенях слышны шаги. Слегка пошатываясь, входит  Х а в е р к о р н.

Х а в е р к о р н. Доброго утречка, бургомистерша… Можно тут на бивак устроиться?

А н н а. Только что твоя жена тут была, Хаверкорн.

Х а в е р к о р н. Какая там жена, бургомистерша! (Упрямо.) Хочу тут на бивак устроиться… У Кнорпеля в риге холодновато, роса, понимаешь… А главное, кузнечики меня заели…

А н н а (пытаясь выпроводить его). Иди домой, Хаверкорн!

Х а в е р к о р н. Не трожь, лапочка!.. Чем я тебе хуже Юппа?.. Он ведь тоже там со мной был… у Лемкуля…

А н н а. У Лемкуля?

Х а в е р к о р н. У него, у благодетеля нашего, у кормильца…

А н н а (подтаскивает его к двери). А ну-ка, двигай!

Х а в е р к о р н. Двину, бургомистерша, расчудесно…

В то время как он, пошатываясь, выходит, входит  Ю п п; он глядит вслед  Х а в е р к о р н у, а потом поворачивается к Анне, которая снова подошла к столу.

Ю п п (несколько натянуто). Так рано у тебя прием начинается?

А н н а. Случается, когда ночью люди гуляют.

Ю п п (с деланной веселостью). Надо же погулять на прощание! Все готово, осталось мне только выписку получить.

А н н а (достает бумажку). Вот она.

Ю п п. С печатью?

А н н а (достает из ящика печать, секунду колеблется, потом дышит на нее и с силой прикладывает к справке). С печатью!

Ю п п (берет бумажку). Ну, значит, Анна, всего наилучшего!

А н н а. Тебе того же, Юпп! (Протягивает ему руку, но вдруг опускается на стул и закрывает лицо руками.)

Ю п п (подбежав). Анка!

А н н а (вновь овладев собой). Усталость дурацкая! Мне еще ведомости пришлось заполнять для ландрата.

Ю п п. Может, я мог бы помочь?

А н н а. Ганс и Урсель уже помогли.

Ю п п. Я ведь тоже хотел.

А н н а. И на том спасибо. Ты хоть хорошо повеселился?

Ю п п. Еще бы!

А н н а. Понятно. Ты ведь сам себе хозяин. (Смотрит ему в глаза.) А там, у Лемкуля, бургомистерше, наверно, досталось на орехи?

Ю п п (принимая вызов). Ясное дело.

А н н а. А ты?

Ю п п (несколько смешавшись). Я…

А н н а. Тоже ей косточки перемывал?

Ю п п (смущенно). Что ж, по правде тебе сказать…

А н н а. Я так и думала.

Ю п п (берет ее за руку). Анка, послушай…

А н н а (вырвав руку). Пусти! (Теряя самообладание.) Все, все прахом идет! На дядю Виллема вы донесли, мужиков Лемкуль всех к рукам прибрал, и тебя тоже, Юпп, даже тебя! А тут еще бабы из-за своих мужей бесятся! Что же я, одна должна школу строить?

Ю п п (подошел вплотную к ней). Эй, Анка, если бы ты только не такая упрямая была! Ну, сама посуди, пропадаешь ты тут ночи напролет, пишешь, считаешь, царапаешь чего-то — ведь у тебя уже глаза не глядят!.. На пользу это молодой женщине, как ты думаешь?

А н н а (соглашаясь). Не легко это.

Ю п п. Вот видишь! А мужу может это понравиться?

А н н а (вновь готовая к отпору). Правильно, значит, бургомистерше подходящего мужа не найти. Выходит, мы с тобой вполне согласны.

Ю п п (обиженно). Ну и чудно! (Берет шляпу.) Значит, еще раз, Анна, желаю тебе.

А н н а (поспешно). И раз уж мы впервые сумели как следует договориться и ты теперь уезжаешь, я тебе могу сказать… По правде говоря, жалко, Юпп… (Достает из ящика карбюратор и бессознательно поглаживает его.) Но вот эту штуку я тебя попрошу все же поставить на трактор. А то ведь тут, кроме тебя, никто этого как следует сделать не сумеет.

Ю п п (берет карбюратор). Пожалуй, что так.

А н н а. А мы еще собирались для общины второй трактор купить.

Ю п п (с живостью). Зачем покупать? У Лемкуля под брезентом стоит второй и ржавеет! А регистрировать он его и не думал, пари держу.

А н н а. У Лемкуля? Второй? Ты его видел?

Ю п п. Только что… во время «нежного прощания».

А н н а. Трактор? Видишь, какие тут дела?

Ю п п (с ударением). Вижу. (С жаром.) Что ж я — дубина?

А н н а. Ты о чем?

Ю п п. Человек же я, Анка! (Привлекает ее к себе.) Вот мы теперь расстаемся, ладно! Пускай так! А знаешь, укладываю я вещи, а сам думаю: если бы Анна с проклятой школой разделалась, ведь тогда бы у нее и для мужа своего время нашлось…

А н н а (улыбаясь). У бургомистерши?

Ю п п. Хоть бы и так.

А н н а (испытующе). А ведь на этой должности в наше время столько работы, что я порой ночами в правлении сижу, а приду домой — валюсь как камень!

Ю п п. Как камень?

А н н а. Да.

Ю п п. О том-то я как раз и говорю: либо надо быть женщиной, женой, либо бургомистершей… камнем!

А н н а. Почему же это так сразу «или — или», Юпп? «К черту бургомистершу!», «ну ее, каменную!» Ведь у каждого своя дорога в жизни, Юпп, а если нет этого — тогда и жить не стоит!

Ю п п (выпустив ее, с сердцем). Ладно, пойдем каждый своей дорогой — я своей, а ты — своей! Строй свою школу, бургомистерша! Только будут ли у тебя дети, кому в ней учиться, — это еще вопрос!

А н н а. Как знать! (Машинально второй раз ставит печать на справку.)

Ю п п. Ты ведь уж поставила печать.

А н н а. Теперь и на обороте есть, крепче будет. Проверь-ка, все ли там в порядке.

Ю п п (не глядя, сует справку в карман). Все в порядке будет. (Вновь подходит к ней, собираясь пожать ей руку.)

В это время снаружи доносятся крики: «Пожар! Горим!». Слышится набат. Юпп подбегает к окну, распахивает ставни. На небе огненное зарево.

Школа!

А н н а (подбежав). Горит? Юпп, скорей!

Оба выбегают. Несколько секунд комната остается пустой. Затем вбегают  Г а н с  и  д я д я  В и л л е м, за ними  т е т к а  У к к е р  и  У р с у л а.

Д я д я  В и л л е м. Давай ключ от пожарного сарая!

У р с у л а (достает ключ из стенного шкафчика). Вот!

Г а н с. Звони в округ, Урсель! Пожарную команду чтобы слали!

Д я д я  В и л л е м. Какая сволочь это могла сделать? (Выбегает с Гансом.)

Т е т к а  У к к е р (пока Урсель добивается соединения). Где Юпп?

Т е т к а  Х а в е р к о р н  волочит за собой  Х а в е р к о р н а.

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Где насос? Окатите его, а потом к школе!

Х а в е р к о р н (жалобно). Да не надо меня, мать, я так дойду!

Т е т к а  Х а в е р к о р н (у окна). Вот он! (Засучивает рукава.) А ну, все качать! (Выходит с Хаверкорном.)

Тотчас же появляется  К н о р п е л ь. Он робко осматривается и, увидев женщин, устремляется к выходу.

Т е т к а  У к к е р (хватает его). Стой, заячья душа! Хватит водкой накачиваться — давай воду качать!

К н о р п е л ь (величественно). В первый раз, что ли, тетка Уккер? Где Кнорпель — там победа! Вперед!

Т е т к а  У к к е р  и  К н о р п е л ь  уходят.

У р с у л а (у телефона). Да, да, новая школа!.. Велик ли пожар? Не знаю… Что?.. Обязательно шлите пожарную машину! Как? Ландрат уже выехал?.. Хорошо, сообщу! (Вешает трубку и подходит к окну.)

Зарево пропадает. Входит  с т а р и к  У к к е р  в ночной рубашке, кое-как заправленной в брюки. Он еще не совсем протрезвился.

С т а р и к  У к к е р. Где брандмейстер?.. Пожарный отряд где?.. Так разве тушат? Так детишек крестят!

У р с у л а (накидывает на него свое пальто). Не простудился бы ты, отец!

С т а р и к  У к к е р (у окна). Штурмовую лестницу вынести! Трубач, вперед! (Урсуле.) Вот когда у нас в казарме на чердаке загорелось, капитан дал команду: «Первый пожарный отряд, бегом! Лестницу раз-вер-нуть! Сапер Уккер, к насосу!» Вот он как сказал! А тут?.. (Оглядываясь.) Где пожарный обоз?

Вбегает  Р е з и.

Р е з и (запыхавшись). Поймали!

У р с у л а. Кого?

Р е з и. Лемкуля, это он поджег!

У р с у л а. Лемкуль?

С т а р и к  У к к е р (хватает ее). Что? Не ври!

Р е з и. Юпп его сам поймал, а он Юппу бензиновой канистрой голову разбил.

У р с у л а. Где Юпп?

Р е з и. Там, возле школы, они ему перевязку делают, а пожар уже потушили.

Входят  т е т к а  Х а в е р к о р н  с  Х а в е р к о р н о м, К н о р п е л ь  и  н е с к о л ь к о  ж е н щ и н.

Т е т к а  Х а в е р к о р н (совершенно растерзанному Хаверкорну). И с такой свиньей ты пьянствовал? С таким бандитом?

Х а в е р к о р н (растерянно). Кто же мог знать, мать?

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Кто мог знать? А кто вас на законных жен науськивал? Не Лемкуль? Кто против школы агитировал? Не он? Вся постройка сгореть могла!

К н о р п е л ь (с пафосом). Вся деревня!

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Скажи на милость, и ты тут оказался!

К н о р п е л ь. Как это оказался? Я первый тревогу поднял, первый и на месте был!

Снаружи шум. Д я д я  В и л л е м, Г а н с, т е т к а  У к к е р  и  н е с к о л ь к о  ж е н щ и н  вводят  Л е м к у л я. За ним входят  А н н а  и  Ю п п, его голова перевязана носовыми платками.

Д я д я  В и л л е м. Вот он, «благодетель»!

Т е т к а  У к к е р. Поджигатель! Паразит!

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Зря вы его на месте не повесили!

У р с у л а (подойдя к Юппу). Что у тебя с головой, Юпп?

Ю п п. Маленький подарочек от милого соседушки! Канистрой он махал…

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Надо было тебе его задницей на огонь посадить!

Д я д я  В и л л е м. Это, милая, еще тогда надо было, как он солому спалил, а сказал, что рожь!

Г а н с (Лемкулю). Эй ты, сегодня-то небось опять от трактора загорелось?

А н н а (подойдя к Лемкулю). Зачем ты это сделал?

Л е м к у л ь (как затравленный зверь). Зачем?.. Кабы я сам знал… Где ж тут знать? (Неожиданно.) Спьяну! Спроси хоть Кнорпеля, Хаверкорна…

Х а в е р к о р н (испуганно). Меня? Чего тебе от меня надо?

К н о р п е л ь. Он нас всех погубить хочет.

Л е м к у л ь (судорожно пытаясь найти выход). Вот-вот, водка проклятая, она меня погубила… Вы-то разве со мной не пили? Скажете — нет?.. И я, конечное дело, с вами… признаться, переложил немного… Тут уж человек сам себя не помнит, где уж тут знать…

Д я д я  В и л л е м. Ясно, чистый ягненок… так его по шляпке! Где ж ему знать!

Ю п п. Все забыл, сам себя не помнит… Забыл, наверно, как школу всю ночь проклинал?

Л е м к у л ь. Школу? Постой… Ну да (остальным), а вы-то разве не против школы этой были, соседи? Нынче ведь каждыйможет свое мнение иметь… Свобода!

А н н а. Что скажете, соседи, про такое мнение? С огнем и с бензином по стройке разгуливать! Ничего себе, мнение, а? Как по-вашему?

Х а в е р к о р н. Боже упаси, Анна, мы не поджигатели!

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Тряпки вы, а невесть чего о себе воображаете!

Т е т к а  У к к е р. Пьяницы проклятые!

Л е м к у л ь (хватается за соломинку). Верно тетка Уккер говорит, пьяницы мы проклятые, что верно, то верно! Все этот спирт, шнапс треклятый!

Входит  л а н д р а т. Он вне себя от гнева. Быстро подходит к Лемкулю.

Л а н д р а т. Вот, значит, как! Это правда?

Л е м к у л ь (пытаясь вновь овладеть положением). Прошу прощения, господин ландрат, я как раз соседям своим говорю: до чего только водка проклятая не доводит… Первый и последний раз это — говорю… ведь у нас тут проводы были… Юппа Уккера провожали и, конечное дело, шнапс… больше, чем нужно, шнапсу-то… я, по совести сказать, не в себе был, господин ландрат…

А н н а. Настолько не в себе, господин ландрат, что он Юппа канистрой по голове ударил, когда тот его задержать хотел.

Л а н д р а т. На месте поджога?

Ю п п. Когда он с другого конца поджечь хотел.

Л е м к у л ь. Господин ландрат, кабы вы знали…

Л а н д р а т. Знаю, знаю, вы были пьяны и думали, что дома печку растапливаете или на елке свечи зажигаете.

Л е м к у л ь (притворяясь обиженным). Господин ландрат, тут не до шуток, дело очень печальное. Неужто вам никогда не случалось под мухой быть?.. А наш брат, простой мужик, как выпьет — так безобразничать начинает. Верно ведь, соседи? Один орет как чумовой, посуду бьет, другой жену колотит…

Т е т к а  Х а в е р к о р н. Дальше ехать некуда! Ты меня колотишь, Хаверкорн?

Х а в е р к о р н (испуганно). Я — тебя?

Л е м к у л ь (войдя в роль). И другие прочие глупости делают, а все из-за шнапсу… добро свое раздают… ведь обещал я тебе ночью свою ригу, папаша Уккер?

С т а р и к  У к к е р (приложив к уху ладонь козырьком). Ригу? Мне?

К н о р п е л ь. Шиш он ему обещал, а не ригу!

С т а р и к  У к к е р. Понятно, шиш… а не ригу!

Л е м к у л ь (снисходительно). Вот до чего шнапс доводит, господин ландрат. (Победоносно.) Я ему ее подарил, вот оно как, а он и не помнит! Все шнапс! Ну, конечное дело, и у меня в голове туман стоял, от шнапса-то (с деланной игривостью), а то нешто стал бы Лемкуль свою ригу дарить? То-то и оно! А ты, Хаверкорн, небось тоже позабыл, что я тебе аренду за выпас простил? (Подмигивает ему.) При свидетелях повторяю… простил!

Х а в е р к о р н (с хитрецой). Ну, раз при свидетелях…

Л е м к у л ь (окончательно распоясавшись). Стало быть, и ты как след не помнишь? То-то и есть — все шнапс!.. Память-то — ровно решето!

Ю п п. Но хоть про подвал свой ты не забыл, что там есть?

Л е м к у л ь. Что?

Ю п п. Что у тебя там второй трактор стоит?..

Л е м к у л ь (перебивая). Это тут при чем?

Ю п п. Да так, насчет памяти и шнапсу. (Упрямо.) Может, припомнишь, зарегистрирован он в округе или так у тебя там ржавеет?

Л а н д р а т (насторожившись). Второй трактор?

Л е м к у л ь (в бешенстве, Юппу). Все равно тебе им не владеть, стервятник! (Забываясь.) Лучше я туда еще три канистры вылью, все к черту сожгу!

Л а н д р а т. Пожалуй, Лемкуль, вам больше случая не представится, поедете со мной в город, куда следует.

Л е м к у л ь (наступая на ландрата). Вы за это ответите!

Л а н д р а т. Слышал я эту песенку! (Анне.) Выделите двух мужчин покрепче для сопровождения.

Д я д я  В и л л е м. Раз, два — и в дамки! (Хватает Лемкуля.) Пошли, пташечка!

Г а н с (подходит к Лемкулю с другой стороны). Мне тоже найдется, о чем там рассказать… Как трактор «искрил», как рожь он припрятал…

Л е м к у л ь (в то время как Ганс и дядя Виллем берут его за руки). Голодранцы проклятые! На вас и гроба жалко!

Д я д я  В и л л е м  и  Г а н с  выводят его; о с т а л ь н ы е  следуют за ними. В комнате остаются только ландрат, Юпп и Анна.

Л а н д р а т (распахивает окно настежь. На дворе уже совсем рассвело). Еще одна ночь без сна — и все из-за вашей школы. Когда это наконец прекратится, фрейлейн Древс?

А н н а. Как только школу закончим, господин ландрат.

Л а н д р а т. Нда. На этот раз вам еще повезло.

А н н а. Не просто повезло, господин ландрат. Вся деревня помогала тушить. А больше всех вот — Юпп Уккер.

Л а н д р а т (подойдя к Юппу и показывая на повязку). Надеюсь, не очень сильно?

Ю п п. Пустяковина, господин ландрат!

Л а н д р а т. Смотрите! Маленькие раны тоже бывают опасны. (Анне.) Вы, фрейлейн бургомистр, во всяком случае, позаботьтесь, чтобы за больным был соответствующий уход.

А н н а. Будет сделано, господин ландрат.

Л а н д р а т. И еще прошу позаботиться, чтобы ваша знаменитая школа была поскорее достроена, а то у вас тут не прекратится осадное положение! Кстати, разрешение на строительство вы получите при открытии школы. (Протягивает ей руку.) По рукам?

А н н а. По рукам, господин ландрат!

Л а н д р а т  уходит; Анна, проводив его до двери, возвращается и подходит к столу.

Ю п п. Тебя, значит, можно поздравить?

А н н а. С чем?

Ю п п. Со школой!

А н н а. А-а, да.

Ю п п. Ну, и как бургомистра — ведь главному твоему врагу, Лемкулю, теперь крышка!

А н н а. Это все так, да ведь всегда что-нибудь новое найдется.

Ю п п. Например?

А н н а. Например… Вот ландрат дал задание обеспечить соответствующий уход за пострадавшим на пожаре…

Ю п п. Ну, это дело небольшое… Ведь у больного уже выписка в кармане.

А н н а (слегка поколебавшись). Да ведь больной еще не поглядел, все ли там в порядке!

Ю п п (достает выписку). Как так? Выписка из… число, подпись, печать.

А н н а. А на обороте?

Ю п п (перевернув листок, читает). «Ну разве… можно быть… таким глупым!» Это — ты?..

Анна смотрит ему в глаза.

Ю п п (подбежав к ней). Анна, неужели я правда такой дурак?

Анна, улыбаясь, отбирает у него и рвет бумажку.

(Обнимает ее.) Анка, милая, бургомистр. Неужели так бывает?

А н н а. Так будет, милый!

Ю п п. Знаешь, я хочу сегодня же на трактор сесть… Помочь тебе на стройке.

А н н а (поправляя ему повязку). Разве ты мне уже не помог?

З а н а в е с.

Перевод В. Володина, Вс. Розанова.

Хайнер Мюллер РВАЧ

При участии Инге Мюллер

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Балке.

Каррас.

Биттнер.

Крюгер.

Колбе.

Гешке.

Штеттинер.

Цемке.

Лерка.

Очкарик.

Телячья ножка.

Тракенер, инженер.

Кант, инженер.

Директор.

Шорн, секретарь парторганизации.

Шурек, председатель заводского профкомитета.

Бухгалтер.

Фрейлейн Матц.

Продавщица.

Жена Балке.

Жена Крюгера.

Сын Крюгера, студент.

Репортер.

Врач.

Хозяин пивной.

Тайный советник.

Рабочие, прохожие.

Действие пьесы происходит в 1948—1949 годах в Германской Демократической Республике. События подлинные. Герои и их поступки вымышленные.

1

Пивная. Улица в развалинах. Вечер. Х о з я и н  стоит за стойкой и пьет пиво. Г е ш к е  и  Ш т е т т и н е р  пьют, прислонившись к стойке. За столиком сидит  т а й н ы й  с о в е т н и к. Улица пуста.

Г е ш к е (он пьян). Я все помню: как ставили печати после первой войны, мирный договор и нацистов с их барабанами и фанфарами, а после всего этого кабака новую жизнь с ее ударным трудом. Но пиво, которым нас угощает рабочее государство, для меня в новинку.

Штеттинер смеется.

Х о з я и н  п и в н о й. Рабочее государство — рабочее пиво.

Тайный советник хихикает.

Г е ш к е (хозяину). Кто это пугало?

Х о з я и н  п и в н о й. Тайный советник. (Приносит пиво.)

Г е ш к е (поднимая стакан). Выпьем, тайный советник.

Тайный советник отодвигает пиво и меряет взглядом Гешке.

Тайный советник — человек благородный. Рабочего пива он не пьет. (Пауза. Штеттинеру.) Знаешь, этот Балке, новичок, который, рта не открывает, схватил премию за предложение, повышающее производительность. Предложение верное — выработка увеличилась.

Ш т е т т и н е р Спрашивается, для кого.

Г е ш к е (выпивая). Мы должны выбраться из этой неразберихи. Что значит — для кого? Выставишь еще по одной?

Ш т е т т и н е р Неужели ты веришь тому, что написано на заводских воротах: «Общенародное предприятие»? Ха? Ты же не так глуп, Гешке. Ты же тоже рабочий.

Г е ш к е. Во всяком случае, хозяин исчез.

Ш т е т т и н е р А тебе от этого какая польза? Еще пивка?

Г е ш к е (бросает на стойку деньги, козыряет и неуверенной походкой идет к выходу). Еще вопрос, кто из нас двоих глупее.

Ш т е т т и н е р Счет! (Подходит к двери.) Сигарету, Гешке?

Гешке, который уже перешел наискосок улицу, оборачивается.

(Протягивая сигарету.) Иди сюда.

Г е ш к е. Из-за одной сигареты возвращаться? Нет.

Штеттинер, ухмыляясь, закуривает другую сигарету.

На середине. Согласен?

Штеттинер ухмыляется, Гешке делает в его сторону три шага и останавливается. Штеттинер курит.

Уступлю тебе еще два шага. (Делает два шага. Пауза.) Не будь скотиной, Штеттинер.

Ш т е т т и н е р Две сигареты.

Г е ш к е. Я сказал. На середине.

Ш т е т т и н е р Две сигареты.

Пауза. Ш т е т т и н е р  кидает Гешке сигарету и уходит. Г е ш к е  поднимает сигарету, закуривает, уходит. Хозяин пивной, наблюдавший эту сцену, смеясь, снова занимает свое место за стойкой.

На улице появляется  р а с к л е й щ и к  а ф и ш  и наклеивает на уцелевшую среди развалин стену плакат: «СЕПГ — Партия восстановления». Как только он уходит, появляется  м о л о д о й  ч е л о в е к, останавливается перед плакатом, оглядывается по сторонам, срывает плакат и, насвистывая, идет дальше. Т р о е  р а б о ч и х, усталых, с портфелями под мышкой, проходят по улице, наступая на лежащий на земле плакат.

2

Столовая. Обеденный перерыв. В задней стене окошечко, через которое подают еду в жестяных мисках. Налево продуктовый киоск, на нем картонный лозунг: «Вперед, к новым успехам!» Р а б о ч и е  сидят на ящиках, стульях или стоят около киоска. Все едят. П р о д а в щ и ц а  выставляет товар, прикрепляет ценники: «Масло — 60 марок кило» и т. д.

Ш т е т т и н е р Здесь есть всё — покупай, Гешке.

Г е ш к е (выскабливая миску). Государственная торговля не сможет разменять мои купюры.

М о л о д о й  р а б о ч и й. А масло продается на граммы, фрейлейн?

П р о д а в щ и ц а. Если ты захочешь поднять меня, мой мальчик, то надорвешься.

Очкарик близоруко изучает цены, продолжая при этом есть.

Ш т е т т и н е р Пожалуйте сюда, уважаемые господа, здесь с вас сдерут кожу.

С т а р ы й  р а б о ч и й. Закрой пасть, Штеттинер! Ты достаточно громко орал «хайль», вот теперь и расхлебывай эту кашу вместе со всеми.

Ш т е т т и н е р (ухмыляясь). Гитлер, что ли, установил эти цены?

С т а р ы й  р а б о ч и й. Вот именно.

Ш т е т т и н е р А то, что на западе все дешевле? Это тоже он сделал?

С т а р ы й  р а б о ч и й. Там видно будет — кто.

П р о д а в щ и ц а (так как никто не покупает, насмешливо). Не толпитесь. До каждого дойдет очередь.

К а р р а с. А чего вы все ждете? (Хватает бутылку водки, открывает ее и пьет. К Балке.) Твое здоровье, активист!

Балке молчит. Каррас передает бутылку Цемке, тот — Гешке и так далее.

П р о д а в щ и ц а (Каррасу, громко). С вас сорок одна марка, коллега.

К а р р а с (хватает бутылку). Как вы сказали?

Г е ш к е (вытирая рот). Это же народное достояние. Вы что, не читаете газеты, мадам?

Ц е м к е. Видно, вы слишком долго состояли в нацистском женском союзе?

П р о д а в щ и ц а. Вы еще не заплатили, сударь.

К а р р а с (опустошая бутылку до дна). Я возвращаю бутылку. Порядок?

П р о д а в щ и ц а (громко). Где рабочий контроль?

К а р р а с (к собутыльникам). Сложимся?

Молчание. О ч к а р и к  выходит из столовой.

Р а б о ч и й. Почему ты лакаешь водку, Каррас?

К а р р а с. Потому что мне жрать нечего.

Р а б о ч и й. Купи себе еду.

К а р р а с. А кто заплатит за водку? (Платит.) Счет!

П р о д а в щ и ц а. Какой счет?

К а р р а с. На память о сорока одной марке.

П р о д а в щ и ц а. У меня нет кассовых чеков.

К а р р а с (отрывает кусок картона от лозунга). Вот!

П р о д а в щ и ц а (пишет расписку на куске картона). Пожалуйста.

Каррас прячет картонку и садится в сторонке на ящик.

О ч е н ь  с т а р ы й  р а б о ч и й (смотря на ценники). Нацисты сломали себе шею. Я думал, теперь наконец-то начнется новая жизнь, та самая, за которую мы костьми ложились, и для нас, рабочих, настанет рай.

Д р у г о й. Советский рай.

О ч е н ь  с т а р ы й  р а б о ч и й (Шуреку). Вот я и говорю: кто может покупать масло по шестьдесят марок?

Б а л к е (подходя к прилавку). Один фунт масла. (Платит.)

Продавщица дает ему масло.

Ш т е т т и н е р. Такие деньги не каждый имеет.

Г е ш к е. Но и премию не каждый получает.

Ц е м к е. Вымойте руки, фрейлейн, эти деньги воняют.

Ш т е т т и н е р. Бывали случаи, что кое-кто обжигался на этих премиях.

Ш у р е к (заученно). Если мы хотим жить лучше, мы должны производить больше — это же ясно, коллеги.

Р а б о ч и й. Теперь поскачем к ветеринару, сказал скототорговец. Кобыла сломала ногу.

Ш т е т т и н е р. Ничего не меняется. Рабочий остается в дураках.

Б а л к е. Не ломайте себе голову, лучше пошевелите мозгами.

Ц е м к е (провоцируя). Уверен, если мы разнесем вдрызг эту лавочку, они нам завтра поставят новую!

Б а л к е. Мы должны сделать масло дешевле.

Ц е м к е. Поглядите на этого активиста!

К а р р а с. А как он это сделает, умник дерьмовый?

Б а л к е (живо). Надо лучше работать.

Громовой хохот. Входит инженер  К а н т. Он подходит к Биттнеру, который еще сидит и ест.

К а н т. В четвертой печи сорвало три крышки, Биттнер. Они должны быть в три дня восстановлены, иначе мы все сядем в калошу.

Б и т т н е р (жуя). Знаю. Но у меня на два каменщика меньше, чем неделю назад, и стройматериал не улучшился.

Б а л к е. Нас шестеро. По два человека на крышку.

Б и т т н е р. Мы делаем кладку втроем, как всегда. Нам нужно три дня на каждую крышку. Это норма.

Б а л к е. Ладно, я возьмусь за вторую крышку и установлю новую норму.

Пауза.

Л е р к а. Если нам оплатят перевыполнение нормы, я сделаю третью.

К а н т. Порядок!

Б а л к е. Но нам нужны будут подсобные.

Г е ш к е. А что получит подсобник?

Ц е м к е. Осиновый крест.

Б а л к е (к Гешке). Берешься?

Г е ш к е. Но не задаром.

Б а л к е. Мы тоже работаем за деньги. Кто будет подсобным у Лерки?

О ч к а р и к, который вернулся, запихивает в рот кусок хлеба, выходит вперед и поднимает палец.

Л е р к а. Согласен.

Г е ш к е. Сколько получит подсобник?

Б и т т н е р. Мы делаем кладку крепко, на старый манер, как привыкли. Ты считаешь себя умнее всех, Балке. Ты меня еще вспомнишь, когда у тебя крышка сорвется.

3

Цех. Д и р е к т о р  ведет собрание. Р а б о ч и е  сидят и стоят. Одни завтракают, другие играют в скат.

Д и р е к т о р. Коллеги, перейдем к выборам руководства профсоюзного комитета…

Р а б о ч и й, и г р а ю щ и й  в  с к а т. Мне он не нужен.

Р а б о ч и й, к о т о р ы й  е с т. А куда девалось старое руководство? Где Коон?

Д р у г о й. И где партийный секретарь?

К а р р а с. На западе. Коон получил там в наследство огород, а секретарь поехал помогать ему окапывать.

Смех.

Д и р е к т о р. Выдвигается кандидатура Шурека. Вы, конечно, можете вносить другие предложения. Вы сами знаете, кому хотите подарить свои голоса.

Р а б о ч и й. Подарить. Хорошо сказано!

В т о р о й  р а б о ч и й. Подарок есть подарок.

Смех.

Ш у р е к. Коллеги, мы все знаем, о чем идет речь. Открытая душа, сердце, отданное товарищам, а верность — рабочему правительству…

Каррас смеется.

Д и р е к т о р. Ты возьмешься за это дело, Шурек?

Шурек скромно кивает в знак согласия.

Таким образом я предлагаю коллегу Шурека, вы знаете его, а он знает дело. Есть другие предложения?

Ц е м к е. Шурек — известный подлиза. (Уходит.)

Д и р е к т о р. У тебя есть другое предложение, коллега?

Г е ш к е (Штеттинеру). Выбирайте Шурека и потом пеняйте на себя.

Ш т е т т и н е р. Может, ты сам хочешь на его место?

Гешке молчит.

Мы никогда не добьемся своих прав. В этой стране никогда. Значит, все равно, кто будет бонзой.

Д р у г о й. Мы же ничего не изменим.

Д и р е к т о р. Итак, кто за Шурека, подымите руку.

Все рабочие, и те, кто ест, и те, кто играет в скат, и Гешке, поднимают руки, некоторые с куском хлеба, другие с картами. Некоторые воздерживаются, среди них Каррас.

К а р р а с (громко). Я не могу поднять руку, она у меня в кармане.

Директор считает голоса.

4

Цех. Круглые печи. Б а л к е  и  Л е р к а  заняты кладкой. Г е ш к е — подсобник Балке и  О ч к а р и к — подсобник Лерки тащат кирпичи. Балке и Гешке построили из чурбаков и досок помост вокруг печей, на нем кирпичи, раствор и четыре ящика с известью, по одному на каждом углу. Лерка уже давно начал кладку, работает очень быстро, весь в поту. Носилки с кирпичами стоят перед ним на полу, так что Лерке приходится наклоняться за каждым кирпичом.

Б а л к е. Так ты скоро загнешься! Возьми четыре ящика и поставь на помост.

Л е р к а. Так сказать, в долгий ящик.

Б а л к е. Так быстрее.

Л е р к а. Каждая минута стоит мне копейку.

Б а л к е. Ты загнешься.

Л е р к а (кряхтя). Проживу на год меньше, да лучше.

Балке работает спокойно, Лерка — надрывается. Возвращаются  Г е ш к е  и  О ч к а р и к  с пустыми носилками.

Давай кирпич!

О ч к а р и к. Кирпич кончился.

Г е ш к е (к Балке). Остался только сырой.

Л е р к а (Очкарику). Неси, что есть.

О ч к а р и к. А если потом сорвет крышку?

Л е р к а. Неси кирпич.

О ч к а р и к уходит.

Б а л к е (к Гешке). Узнай у инженера, где взять сухой кирпич.

Г е ш к е  уходит. Пауза.

Лерка, представляешь, что ты натворишь, если будешь класть сырой кирпич?

О ч к а р и к  приносит сырой кирпич, Лерка работает.

Л е р к а. Темп или качество. Одно из двух. Все сразу им получить не удастся.

Б а л к е. Минута стоит грош, Лерка. Но печь стоит дороже.

Л е р к а (нервничая). А кто мне что скажет? Здешняя лавочка принадлежит народу, правильно? А я и есть народ, понял?

Балке молчит.

5

Бухгалтерия. Кабинет директора. Между ними узкий проход. Д и р е к т о р  в пальто входит в кабинет. Снимает пальто, садится за письменный стол. Б у х г а л т е р  проходит через коридор в кабинет. Ф р е й л е й н  М а т ц, оставшись одна в бухгалтерии, откладывает в сторону ведомости заработной платы, начинает подпиливать ногти.

Б у х г а л т е р. Я только хотел вам сказать, господин директор, что так больше продолжаться не может. Планирование на основе постоянной загрузки печей абсолютно безответственно, принимая во внимание состояние этих печей. Одна авария — и мы окажемся на мели.

Д и р е к т о р (рассматривая в осколке зеркала свою отросшую щетину, рассеянно). Мы и так на мели. Мы восстанавливаем разрушенную страну. Это означает: производить, любой ценой производить.

Б у х г а л т е р. Возможно, что производство того требует. Я хотел только предупредить вас. Я умываю руки. (Идет в бухгалтерию.)

Фрейлейн Матц красит губы.

Вы снова красите губы, фрейлейн Матц.

Ф р е й л е й н  М а т ц. Разве я виновата, что губная помада никуда не годится?

Пауза. Директор снимает пиджак, вынимает бритвенные принадлежности.

Б у х г а л т е р. Раньше люди знали, что такое сроки, и все шло своим чередом. Поступали деньги. Заграница была в нас заинтересована, и рабочий был сыт. Это называлось эксплуатацией. Теперь нас от нее освободили.

Ф р е й л е й н  М а т ц. Очень смешно.

Б у х г а л т е р (резко). Ведомости зарплаты готовы, фрейлейн Матц?

Фрейлейн Матц молчит, стремительно принимается за работу. Директор начинает намыливать щеки. Мыло не пенится. В коридоре появляется  Ш у р е к, следом за ним  Г е ш к е.

Г е ш к е. Послушай, Шурек, они мне нужны. Босиком мне работать, что ли? (Показывает на рваные ботинки.)

Ш у р е к. Все талоны уже выданы.

Г е ш к е. Опять меня при этом не было.

Ш у р е к. Как известно, мы изготовляем огнеупорный кирпич для промышленности и так далее. Обувь мы не производим. Талоны на промтовары мы тоже не изготовляем. Я не могу из-за тебя нарушать очередность. Мы должны приносить жертвы во имя социализма.

Г е ш к е. Значит, я должен босиком бежать в социализм, так, что ли? Ты мне очень нравишься, Шурек.

Шурек оставляет Гешке и входит в кабинет. Гешке смотрит на свои ботинки. Входит молодой человек — Р е п о р т е р, проходит в кабинет. Г е ш к е  уходит.

Д и р е к т о р (все еще намыливая щеки, к репортеру, которого он ждал). Вы журналист?

Р е п о р т е р. Мне нужно что-нибудь о производственных успехах для воскресного приложения.

Д и р е к т о р. Это довольно сложно.

Р е п о р т е р. Как обстоит дело с соревнованием?

Д и р е к т о р. Сапоги без человека не ходят.

Р е п о р т е р. Как это понимать?

Д и р е к т о р. Кто-то должен их натянуть на ноги.

Р е п о р т е р (записывает). Ага! Понятно!

Д и р е к т о р (в бешенстве). Вы мешаете производству, молодой человек!

Р е п о р т е р (ухмыляясь). Производству мыльной пены, а?

Д и р е к т о р. Хотел бы я иметь хоть половину той пены, которую ежедневно взбивают газетчики.

Ш у р е к (репортеру). У меня есть кое-что для вас, коллега. Соцсоревнование. Обождите, я позову инженера. (Уходит.)

Тишина в бухгалтерии и кабинете. Директор бреется. Возвращается  Ш у р е к  с инженером  К а н т о м.

К а н т (репортеру). Кант.

Р е п о р т е р. Потомок великого философа, а? (Смеется.)

К а н т. Не совсем!

Р е п о р т е р. Вы работаете по новым советским методам, практикуете социалистическое соревнование?

К а н т. Вы знаете, что такое кольцевые печи?

Р е п о р т е р (заученно). Печь с отделениями для обжига, расположенными в форме кольца, одно за другим. Первая камера, сушильня, камера для обжига и охлаждающая камера служат для обжига цемента, извести, кирпича и т. д. Процесс идет беспрерывно. Размеры камеры восемь кубиков, крышка и стены из огнеупорного кирпича. Горячая работа.

Д и р е к т о р. Интересно, он весь технический словарь выучил наизусть?

К а н т. У нас после бомбежек не хватает печей. Если хоть одну остановить, можно, как говорится, укладывать чемоданы. Материал тоже не многого стоит. Недавно в одной из печей сорвало три крышки, а неделю назад мы потеряли двух каменщиков; один уехал в санаторий, другой на запад. Для восстановления у нас было только три дня.

Р е п о р т е р. Саботаж, а?

К а н т. Я уже говорил: материал никуда не годится.

Ш у р е к. Вы сказали: не многого стоит.

Р е п о р т е р. Понятно. Объективные трудности.

К а н т. Бригадир, старый квалифицированный рабочий, сказал, что в три дня восстановить печь невозможно. Он сказал правду. По нормам на одну крышку полагается три дня.

Р е п о р т е р.

Мое собственное изречение.

К а н т. Двое не очень опытных каменщиков установили новые нормы. Вот и все.

Р е п о р т е р. Грандиозно!

Входит  Л е р к а, на лице ссадина. Он останавливается в дверях.

Л е р к а (Канту). Крышку сорвало.

Пауза.

Ш у р е к. Ты же ее сам клал, Лерка.

К а н т. Вы клали сырые кирпичи? Да?

Л е р к а. Не совсем так, господин инженер, я всегда был хорошим работником. Но когда надо работать быстрее, чем это возможно. Десять часов работы, а на завтрак сухой хлеб, и четверо детей и больная жена.

К а н т. Вы понимаете, что вы наделали, Лерка?

Л е р к а. Вы станете вычитать из моей зарплаты? Премия накрылась, это я понимаю.

Ш у р е к. Это саботаж. Это тебе будет дорого стоить.

Д и р е к т о р. Кто-нибудь ранен?

Л е р к а. Нет.

К а н т. У вас на лице кровь.

Л е р к а (вытирая тыльной стороной руки кровь с лица). Царапина!

К а н т  уходит, за ним — Р е п о р т е р. Лерка хочет уйти следом, но Директор его останавливает.

Д и р е к т о р. Я не знаю, почему ты это сделал, Лерка. Но я не могу делать вид, что ты не виноват. Я сижу здесь не для собственного удовольствия.

Л е р к а. Вы не можете мне оторвать голову из-за одной ошибки. Вы думаете, я хотел, чтобы крышку сорвало?

Ш у р е к. Ты сам во всем виноват. Теперь не жалуйся.

Пауза.

Л е р к а. Ах так, значит. Тебе дают под зад коленкой за то, что ты вкалывал тридцать лет, жрал как собака, надрывался как ломовая лошадь. Да еще называют саботажником! Вот, значит, каково ваше рабочее государство! Вы ничуть не лучше нацистов.

Д и р е к т о р (глухо). Повтори, что ты сказал?

Л е р к а. Я сказал, вы не лучше нацистов.

Директор бьет Лерку по лицу. Пауза.

Это тебе будет стоить твоего места, директор. Теперь другие времена, чем при Гитлере. (Уходит.)

Пауза. Директор идет в бухгалтерию.

Д и р е к т о р. Ведомости на зарплату готовы?

Ф р е й л е й н  М а т ц. Да.

6 а

Бухгалтерия и кабинет. Д и р е к т о р  с озабоченным видом сидит за письменным столом и читает. Перед ним кипа бухгалтерских книг.

Б у х г а л т е р  выдает зарплату  Г е ш к е, О ч к а р и к у  и  Б а л к е.

Б у х г а л т е р (к Балке). Вам я должен выплатить четыреста процентов. Вы, наверно, получите и за господина Лерку?

Б а л к е. Да. Четыреста. По старым нормам. Как положено. Иначе мы никогда не добьемся новых норм. Как говорят: помоги себе сам.

Гешке и Очкарик наблюдают за тем, как Балке прячет деньги и уходит, потом идут в кабинет директора.

Г е ш к е. Активист получает премию, а кирпичи мы таскали.

Очкарик кивает.

Д и р е к т о р. Вы делали то, что может каждый.

Г е ш к е. Но больше я этого делать не буду. (Уходит с Очкариком.)

Ш у р е к  входит в кабинет, размахивая газетой.

Д и р е к т о р (нервничая). А тебе что надо?

Ш у р е к (берет книгу и читает название). «Двойная бухгалтерия». Что, бухгалтера увольняют?

Д и р е к т о р. Нет, проверяют. Что тебе надо?

Ш у р е к (развертывая газету, в которой помещен портрет Балке). Вот. Наша лучшая лошадка. Пойдет в стенную газету. (Отрывает лист с портретом, вынимает из кармана канцелярские кнопки, прикрепляет лист к стене, отходит и смотрит, как это выглядит.)

Д и р е к т о р. Здесь не конюшня. (Снова погружается в чтение.)

Ш у р е к  уходит. Газетный лист остается на стене. Директор вынимает из письменного стола бутылку и рюмку. Наливает, пьет. Входит  Ш о р н, новый парторг. Директор после неудачной попытки спрятать бутылку и рюмку вынимает вторую рюмку и ставит ее перед Шорном.

Ш о р н (отодвигая рюмку). Спасибо.

Д и р е к т о р (наполняет свою рюмку). У нас здесь земля под ногами горит. Тебе нелегко придется в роли партийного секретаря. Ты у нас третий по счету. (Пьет.) Первого сгубила водка. Он начал закладывать из-за саботажа. Второй был зеленый юнец, только что со школьной скамьи, книжный червь. Он теперь на западе. У рабочего нет доверия к партии. Фашизм у него в крови. Гранаты они крутили не переводя дыхания! А теперь как бешеные орут: «Сдельщина — это убийство». Если хочешь знать: я ни одному из них не доверяю. (Пьет.)

Ш о р н (указывая на фотографию в газете). А это кто?

Д и р е к т о р. Балке, наш лучший рабочий, выработка четыреста процентов. Наша лучшая лошадка.

Ш о р н. Дай мне водки.

Д и р е к т о р (наливая ему). В ней только сорок градусов.

6 б

Столовая. Обеденный перерыв. На продуктовом киоске надпись: «Закрыто на переучет». Лозунг снят. Столы накрыты скатертями. На задней стене деревянный стенд. На нем написано «Стенная газета». Стенд пуст.

Г е ш к е (ест суп). В прежние времена я своим эксплуататорам такое дерьмо выплеснул бы прямо в лицо.

К о л б е. Гешке, ты герой!

Д р у г о й  р а б о ч и й. В нем есть мясо.

К а р р а с. Он сказал — мясо! Он бредит. Это от голода.

Т е л я ч ь я  н о ж к а. В сочельник у нас всегда были телячьи ножки, до сорок четвертого. (Каррасу). А ты знаешь, что такое телячьи ножки? Если их потушить в масле, они просто тают во рту.

К а р р а с. А кто платил за эту телятину?

Т е л я ч ь я  н о ж к а (хихикая). Государство. Я был служащим.

Д р у г о й  р а б о ч и й. А кто оплачивал государству?

Ц е м к е (Телячьей ножке). Ты был нацистом?

Т е л я ч ь я  н о ж к а. У меня было шестеро детей, коллеги.

К а р р а с. Это оттого, что ты жрал мясо.

Входит  ф р е й л е й н  М а т ц. Она вешает на стенд газетный лист с портретом Балке. Каррас смотрит на нее. Доска висит слишком высоко.

Я думаю, что в супе действительно было мясо.

Общий смех. Ф р е й л е й н  М а т ц  поспешно уходит. Входит  Б а л к е.

Ш т е т т и н е р. Вот активист.

Ц е м к е (громко). Явился собственной персоной, карман на заднице лопается от наших денег. (Срывает со стены портрет Балке.)

Ш т е т т и н е р. (отойдя в сторону). Рвач! Предатель рабочего класса!

Г е ш к е. А сколько получает твой подручный, Балке?

Балке приносит еду и садится. Каррас и Цемке демонстративно встают из-за стола, за ними остальные. Колбе и Крюгер продолжают сидеть.

К р ю г е р. Я лично ничего против тебя не имею, Балке, а Штеттинер был в С. А. и вообще он дерьмо. Но ты, действительно напал на нас со спины.

Б а л к е. Я не делал из этого тайны.

Ш т е т т и н е р Это позор, это черт знает что.

Б а л к е. Каждый может сделать то же самое.

К а р р а с. Может.

Б а л к е. Вчера на собрании вы все драли глотки, что нет обуви. Если бы рабочие на обувных фабриках выпускали побольше обуви, у нас было бы больше обуви.

Р а б о ч и й. Попробуй сделать ребенка, если тебя кастрировали.

Ш у р е к. Только от нас самих зависит, добьемся мы лучшей жизни или нет.

К а р р а с. Это я могу прочесть в газете, на которую подписана моя задница.

Б а л к е. С такой умной задницей ты должен сидеть в кабинете.

Смех.

К р ю г е р. Ты говоришь, все от нас самих зависит. Хорошо, за нами дело не станет. Но кто снимет сливки? Ты видел этого профсоюзного проповедника вчера на собрании?

К о л б е. Если он тебе не нравится, почему ты терпишь?

Г е ш к е. Вот именно, почему?

К о л б е. В директорском кабинете за письменным столом сидит рабочий. Ты тоже рабочий, можешь с ним поговорить на эту тему.

К а р р а с. А кто приписал Лерке саботаж за тот несчастный случай? «Рабочий за письменным столом». Он снял с себя звание рабочего вместе с рабочим комбинезоном.

Б а л к е. Никакой это не несчастный случай. Вы все знаете это так же хорошо, как и я. (Пауза.) Вы ничего не хотите знать о новых нормах, — кто же тогда рвач, вы или я?

К о л б е. Вы рубите сук, на котором сидите. Как работаем, так и живем.

К р ю г е р. Протяни им палец, они откусят всю руку.

Ц е м к е (к Балке). Будешь продолжать в этом духе — мы из тебя калеку сделаем.

7 а

Улица. Вечер.

Ш о р н. Мы ведь вместе с тобой работали на военном заводе, Балке… Меня они посадили в сорок четвертом за саботаж. Тебя же они не тронули. Ты был доносчиком.

Б а л к е. Что значит доносчиком? Я работал на контроле. Меня хотели подловить и поставили между двумя соглядатаями. В ручных гранатах, которые шли из вашего цеха, запалы были слишком короткими. Я пропускал их или браковал, в зависимости от того, где в тот момент находились шпионы. Долго это не могло продолжаться. Я тоже был за то, чтобы война поскорее кончилась, но они расправились бы со мной, если бы сами, без меня, обнаружили саботаж.

Ш о р н (холодно). Возможно. (Пауза.) А что за спор был сегодня днем в столовой?

Б а л к е. Меня обвиняли. Рвач, предатель рабочего класса и тому подобное.

Пауза.

Ш о р н. Скажешь мне, если они будут мешать тебе работать.

Пауза.

Б а л к е. Ты можешь похоронить то, что тогда было?

Ш о р н. Нет.

7 б

Комната Балке с трещинами на стенах. Тусклый свет. В комнате  Б а л к е  и его  ж е н а. Балке за столом. Он что-то перечеркивает и пересчитывает. Жена лежит в постели.

Ж е н а. В стенах такие трещины, что ветер свободно гуляет по комнате. Ты же каменщик. Говорил, что заработаешь лучшую квартиру. Хочешь, видно, дождаться, что мы очутимся на улице?

Б а л к е. На заводе прорвало печь. Нельзя, чтобы она простаивала. Я хочу рассчитать, как это можно сделать.

Ж е н а. Уголь тоже кончился. (Пауза.) Помочь тебе?

Б а л к е. Да.

Жена встает, надевает жакет, садится к столу. Затемнение. Когда сцена снова освещается, оба все еще сидят за столом.

Я встретил Шорна.

Ж е н а. Шорна?

Б а л к е. Мы вместе работали на военном заводе до сорок четвертого года. Я стоял на контроле, когда его арестовали. Теперь он партийный секретарь. Я надеюсь, что они все-таки дадут мне исправить печь.

7 в

Квартира директора завода. Беспорядок. Повсюду немытая посуда. Входят  д и р е к т о р  и  Ш о р н.

Д и р е к т о р (освобождая стул для Шорна). Содом и Гоморра. И все из-за того, что моя жена взяла расчет. Я должен освоиться с этим. Нешуточное дело.

Ш о р н. Где твоя жена?

Д и р е к т о р. Ушла. Сбежала. Дезертировала. Мы были женаты одиннадцать лет.

Ш о р н. Почему она ушла?

Д и р е к т о р. Почему? Потому что работа меня сжирает. Я прихожу, валюсь на кровать и поворачиваюсь к ней спиной. Получается не совсем то, чего женщина ждет от своего мужа.

Ш о р н. А зачем ты ее запер на кухне?

Д и р е к т о р. Женщина советчик? Этого только не хватало. (Оглядывая окружающий его хаос.) Обойдусь без нее. Нужно только войти в курс дела. У тебя вот нет жены, а ты же обходишься.

Ш о р н (садится). Моя жена умерла.

Д и р е к т о р. Я этого не знал. (Пауза.) Отчего она умерла?

Ш о р н. От моего смертного приговора. Ее брату отрубили голову. Она не хотела дожидаться второго цинкового гроба. (Пауза.) Цинковый гроб не пришел. Пришла Красная Армия. Если бы она могла это предвидеть. (Пауза.)

Д и р е к т о р. Я напишу жене. Завтра.

Ш о р н. Напиши сейчас.

Д и р е к т о р. Сначала решим, что делать с печью.

8 а

Техническое бюро. Инженеры  К а н т  и  Т р а к е н е р, д и р е к т о р, Ш о р н, Б а л к е, Б и т т н е р.

Д и р е к т о р. Четвертая печь треснула. Вам не нужно объяснять, что это значит. Разрушенные бомбежкой печи до сих пор не восстановлены. Материала не хватает. Если печь станет, весь наш план останется на бумаге.

Т р а к е н е р. План горит независимо от четвертой печи.

Д и р е к т о р. Ну, это еще вопрос. Вы осмотрели печь? Ясно одно, ее нужно полностью перестроить, заплатками не обойтись. Это означает, что печь выходит из строя на четыре месяца, пока ее переложат.

Стук в дверь. Входит  ф р е й л е й н  М а т ц.

Ф р е й л е й н  М а т ц. Прошу прощения. Пришел репортер. Он просит его принять. Ему необходимы производственные новости для воскресного приложения.

Д и р е к т о р. Передайте ему, пусть пишет о майских жуках. Это всегда интересует людей в декабре месяце. Я не могу его принять. Тем более сейчас.

Ф р е й л е й н  М а т ц (хихикнув). Но… (встретившись со взглядом директора) хорошо. Я передам. Майские жуки… (Уходит.)

Д и р е к т о р. На время ремонта принято останавливать печь. Так всегда делали. (Пауза. Вытирает пот со лба.)

Т р а к е н е р. Я не вижу другой возможности.

Б и т т н е р. Правильно. Всегда так делали.

Кант молчит.

Д и р е к т о р. Если мы остановим печь, то все полетит к черту. Над нами висят сроки сдачи продукции.

Т р а к е н е р. Но ведь были случаи, когда сроки переносили.

Д и р е к т о р. Были. Но в данном случае из-за четвертой печи проваливается весь производственный план. Остановка печи — невозможна.

Т р а к е н е р. Понятно, но и работать на ней невозможно.

Д и р е к т о р. Именно об этом я хотел спросить.

К а н т. Вы хотите отремонтировать печь, не гася ее?

Д и р е к т о р. Конечно, ту камеру, в которой производится работа, будем выключать.

Т р а к е н е р. Безобразие.

Б и т т н е р. Если бы это было возможно, предприниматели давно бы так делали.

Т р а к е н е р. Вопрос в том, кто раньше свалится: каменщики или печь?

К а н т. При ста градусах жары работать можно. Спрашивается только, можно ли хорошо работать? Я сомневаюсь в этом.

Ш о р н. Это вопрос не только техники и материала.

Т р а к е н е р. А прежде всего вопрос сознательности. Я не осмеливаюсь вам возражать, в конечном счете, вам за это платят. Но ведь речь идет только о конкретных фактах.

Ш о р н. Рабочий класс сам создает новые факты.

Т р а к е н е р. Шляпу долой перед рабочим классом. Но эксплуатация далеко не новый факт.

Д и р е к т о р. Каменщик Балке изъявил желание произвести ремонт, не останавливая печь. Я за то, чтобы обсудить его предложение.

Т р а к е н е р. Балке путаник.

Ш о р н. Балке каменщик.

Т р а к е н е р. Понятно. Если Балке починит печь, он станет героем. Если печь прорвет, мы окажемся саботажниками.

Шорн улыбается.

Б и т т н е р. Печь треснет.

Б а л к е. Она уже треснула.

Б и т т н е р. Ты считаешь, что ты хитрее всех?

Т р а к е н е р. Я снимаю с себя всякую ответственность.

Б а л к е. Я требую, чтобы мне разрешили починить печь.

Пауза. Тракенер закуривает сигару.

Д и р е к т о р. Все полетит к черту.

Т р а к е н е р. Думайте обо мне что хотите. Но я всегда выполнял свой долг.

Д и р е к т о р. И даже больше.

Т р а к е н е р. Так точно. Даже больше. Но чтобы я поставил на карту свою репутацию специалиста — это уж слишком. Этого от меня никто не может требовать. (Пауза.) Этот план можно бросить в мусорную корзину, сплошная утопия.

Б а л к е (директору). Я могу перестроить печь и без инженера.

Т р а к е н е р. Пожалуйста. (Встает.) Я везде заработаю себе кусок хлеба. Строить ваш социализм — не большое удовольствие. (Гасит сигару.) Даже сигары не доставляют удовольствия.

Ш о р н. Вы правы.

Т р а к е н е р. Что?

Ш о р н. Я сказал, вы правы. Но Балке не может исправить четвертую печь без помощи инженера.

Пауза. Тракенер садится и снова закуривает сигару.

К а н т (к Балке). Вы сделали расчеты?

Б а л к е (протягивая ему бумагу). Я попытался их сделать.

Молчание. Кант просматривает расчеты.

8 б

Цех. Р а б о ч и е, д и р е к т о р, Б а л к е, Ш у р е к.

Д и р е к т о р. Нам предстоит большое дело. Оно послужит примером для всего завода. Этим мы докажем, на что способен рабочий класс. Для всех вас большая честь принимать участие в таком деле.

Пауза.

Ш у р е к. Обыкновенная работа. Только ее делают впервые.

Р а б о ч и й. Водка остается водкой, сказал хозяин пивной и разлил скипидар.

К р ю г е р. Это эксплуатация.

Б а л к е. Речь идет о плане, коллеги.

Г о л о с (из задних рядов). Плевали мы на план.

Б а л к е. А без плана нам и плевать будет нечем.

Очкарик хихикнул и умолк оттого, что никто его не поддержал.

Один я не смогу исправить печь, а она нам необходима.

Молчание.

Д и р е к т о р. Вот ты, Крюгер, говорил об эксплуатации. Тебя всю жизнь эксплуатировали. А теперь твой сын учится в университете.

К р ю г е р. Я, что ли, послал его в университет? Я был против.

Пауза.

Б а л к е. Придется нелегко, в печи высокая температура. Двойная оплата, тройная работа.

Р а б о ч и й. Плюс восемь лет, если пойдет наперекосяк, как у Лерки.

Б и т т н е р. Все это бред собачий.

Б а л к е. Я знаю, что делаю.

Пауза.

К о л б е. Я сидел в танке до сорок пятого. Тоже не холодильник. Я пойду с тобой.

К р ю г е р (выходит вперед). Ладно, и я, раз нужно.

8 в

Двор. Ш т е т т и н е р, Г е ш к е, позже  О ч к а р и к  и  К о л б е.

Ш т е т т и н е р. Тебе нужен сухой кирпич, Гешке? Около четвертой печи большой запас.

Г е ш к е. Они нужны Балке.

Ш т е т т и н е р. Вот именно.

О ч к а р и к  выходит из столовой, останавливается.

Парень, если им удастся исправить печь, вся наша выработка полетит к свиньям до тысяча девятьсот восьмидесятого года.

К о л б е  выходит из столовой, несет еду для Балке.

(Громко.) Посмотрите-ка, он уже тащит еду прямо в печь этому господину бригадиру. Он страхуется.

К о л б е. Если я узнаю, кто стащил у Балке куртку, чтобы он прямо из печи через двор в столовую бегал, — будь спокоен, я знаю, что с ним сделаю.

Ш т е т т и н е р. Люди злы.

К о л б е  уходит.

Г е ш к е. Ты взял куртку?

Ш т е т т и н е р. Если тебе нужна куртка, я дешево продам, Гешке.

Г е ш к е  уходит.

О ч к а р и к. Хороший материал?

Ш т е т т и н е р. Чистая шерсть. Почти совсем новая.

8 г

Около печи. Б а л к е  и  К р ю г е р. Оба измучены. Подходит  К о л б е  с пивом и едой.

К о л б е (пьет). По сравнению с печью мой танк был просто холодильником.

Б а л к е (ест). Печь — это тебе не нацистский танк. В любой момент можно вылезти.

К р ю г е р (к Колбе). У тебя есть газета?

К о л б е (вынимает из кармана газету). Вот: «Прорыв на народном предприятии «Красный Октябрь». Рабочие народного предприятия «Красный Октябрь» добиваются ликвидации прорыва. Активист Балке разработал план перестройки треснувшей печи без остановки производства, что до сих пор в этой области промышленности считалось совершенно невозможным. Поддержанный председателем профсоюзного комитета Шуреком…»

К р ю г е р. Вот именно Шуреком.

К о л б е. «…этот план был восторженно принят общественностью, несколько он принесет экономию в сумме четырехсот тысяч марок и обеспечит выполнение плана. Мы нашли бригаду смелых новаторов на их рабочем месте, где царит энергичная деятельность, и смогли заглянуть в печь. Работа этих людей является примером социалистического темпа…» Трепач! Без такого темпа сожжешь себе лапы! (Читает дальше.) «Они работают в рукавицах, потому что кирпичи раскалены, а у нас в основе всего стоит забота о человеке. Выключая по очереди камеры, треснувшие кирпичи снимают и заменяют новыми. А тут же рядом за тонкой стеной продолжает гореть пламя. Случается, что обувь рабочих загорается. Поразительное достижение, которое неспециалист, даже не может себе представить. С полуобнаженных тел струится пот, но лица рабочих говорят о твердой решимости и уверенности в успехе. Коллеги гордятся ими».

Б а л к е. Так гордятся, что даже воруют у нас сухой кирпич, который нам необходим.

К о л б е. Если этот писака снова сюда заявится, он у нас пройдет выучку в печи при ста градусах.

К р ю г е р. Но тебя он очень здорово разукрасил, Балке.

9

Печь. Б а л к е, К р ю г е р  и  К о л б е за работой. О ч к а р и к, проходя мимо, бросает кирпич и попадает прямо в Балке.

К р ю г е р. Ну уж это слишком.

К о л б е (поднимая кирпич). Мы его сохраним. Это вещественное доказательство.

Б а л к е (потирая ушибленное место). Он сухой?

К о л б е. Да.

Б а л к е (ухмыляясь). Вещественное доказательство будет вмазано в стенку.

Колбе протягивает ему кирпич.

10

Пивная. Улица. Вечер. Хозяин пивной моет стаканы. На полуразрушенной стене примитивный рисунок голой женщины. Рядом стоит  д е в у ш к а.

М о л о д о й  ч е л о в е к (прогуливающийся взад и вперед мимо девушки). Вы позировали для этого рисунка, девушка?

Д е в у ш к а  быстро уходит. Крики детей, играющих в войну. М о л о д о й  ч е л о в е к  стучит пальцем по груди нарисованной женщины и, насвистывая, уходит следом за девушкой. Д в о е  м а л ь ч и ш е к  в заржавленных шлемах и противогазах, с разломанными автоматами в руках. Т р е т и й, самый маленький, изо всех сил барабанит по горшку.

П е р в ы й  м а л ь ч и ш к а («стреляет» и орет). Убит!

В т о р о й  м а л ь ч и ш к а. Не считается.

П е р в ы й  м а л ь ч и ш к а (бросается на него и валит его на землю). Отдавай оружие. Ну! Пошел!

Дерутся за оружие.

В т о р о й  м а л ь ч и ш к а. Я американец, американцы всегда побеждают, сказал отец. («Стреляет».)

П е р в ы й  м а л ь ч и ш к а. Всю игру испортил.

В т о р о й  м а л ь ч и ш к а. А ты трус.

Д в о е  м а л ь ч и ш е к, продолжая драться, уходят. Т р е т и й  следует за ними, барабаня изо всех сил.

Д в а  г о с п о д и н а  с портфелями.

П е р в ы й  г о с п о д и н (на ходу). Насколько я понимаю положение, мы идем к войне. Америка этого никогда не потерпит. Знаете, что я слышал? (Оглядывается и шепчет.)

В т о р о й  г о с п о д и н. И они еще говорят, что война не является неизбежной. (Подняв палец.) Не является!

Смеясь уходят.

Д в о е  с т р о и т е л ь н ы х  р а б о ч и х входят в пивную. Хозяин подает им пиво.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Еще восемь дней. А потом будем напиваться чистой водой.

В т о р о й  р а б о ч и й. Мой холодильник в помойном ведре, давно уже без работы. Еще восемь кружек.

Х о з я и н. Господа оттуда?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну и что?

Х о з я и н (высоко подняв стакан с водой). Вы видите, что я пью? Воду. Вы думаете, хозяин пивной может пить пиво. Здесь нет. В восточной зоне это невозможно. Здесь среднее сословие подыхает с голоду.

П е р в ы й  р а б о ч и й (похлопывая хозяина по животу). Это тоже от воды?

Х о з я и н. Рабочему человеку не до смеха. Лучше безработица, но свобода.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Согласен. Мы принимаем у тебя пивную. (Второму рабочему.) Пусть он покажет тебе приходно-расходные книги, Ханке! (Хозяину.) Закладные тоже есть?

Х о з я и н. Ваше счастье, что вы не на моем месте.

Р а б о ч и й. Зажал пиво? Это тебе дорого обойдется.

Х о з я и н (струсив). Так и быть. Для вас найдется по кружке.

Рабочие выпивают пиво и уходят.

В пивную входят  К а р р а с  и  Ц е м к е. Хозяин приносит пиво и водку.

Ц е м к е. У тебя есть сигарета? Спасибо.

К а р р а с. Балке вое еще не сдается, бешеный пес.

Ц е м к е. Его надо проучить, оставить зарубку на память.

Каррас молчит.

Он сегодня опять задержался на работе. Домой поедет на велосипеде один, должен проехать мимо.

К а р р а с. Балке упрямая скотина.

Ц е м к е. Подлец он. Я в этом хорошо разбираюсь. Я был самым красным из всех. Кулаками защищал мировую революцию. Они меня били по голове и пинали в задницу. Полиция и рейхсвер. А я думал: порядок, все это ради мировой революции. Потом я заметил, что наше руководство не на высоте. Как только я это заметил…

К а р р а с. Ты пошел в С. А.

Ц е м к е. Как?

К а р р а с. Разве ты не был в С. А.?

Ц е м к е. А тебе какое дело? (Пауза.) Партия есть партия. Все одинаковы. Пустые обещания и касса, полная рабочих грошей. Мировую революцию мы сами должны совершить, Каррас. От этого нас никто не освободит.

К а р р а с. Балке подложил нам свинью с нормами. За это он получит восемь марок в час, а от меня такую памятку, что не сможет больше залезть в печь. А свою мировую революцию можешь делать один, Цемке.

Ц е м к е. Выстрелишь?

К а р р а с. Нет.

Ц е м к е. Если захочу, буду получать двадцать марок в час. Но водить меня за нос больше не позволю.

Пауза.

К а р р а с. Мы его предупреждали. (Идет к дверям, выглядывает на улицу.) Вот и он.

Они выходят на улицу навстречу  Б а л к е.

Слезай, Балке.

Б а л к е (останавливает велосипед и слезает). Что вам надо? Да вы же пьяны в стельку.

К а р р а с. Мы тебя предупреждали, Балке.

Б а л к е. Что вам нужно?

Цемке бьет его. Велосипед падает.

(Прислонившись к разрушенной стене.) Вы же сами себя бьете.

Цемке и Каррас избивают его.

11

Кабинет. Ш о р н, д и р е к т о р.

Ш о р н. Если Балке отпадает, кто займется печью?

Д и р е к т о р (нерешительно). Ведь печь ремонтируется на ходу впервые.

Ш о р н. Иначе говоря: без Балке не обойтись?

Д и р е к т о р. Пока нет.

Ш о р н. От него многое зависит. Слишком многое. (Пауза.) Я работал вместе с ним на военном заводе, мы делали ручные гранаты. Его гранаты были всегда в полном порядке. Он был хорошим рабочим. Тогда он не саботировал. Я все время спрашиваю себя: будет он саботировать при социалистическом строе или нет?

Входит  Ш т е т т и н е р.

Д и р е к т о р. Что тебе надо?

Ш т е т т и н е р. Я хотел узнать, вы уже проверили мое рацпредложение? Мне премия не нужна.

Д и р е к т о р. Почему же?

Ш т е т т и н е р. У нас ведь рабочее правительство. Я рабочий.

Д и р е к т о р. Мы работаем не для правительства. Тебе сообщат, когда твое предложение будет проверено.

Ш т е т т и н е р (продолжая стоять). Я был в СА, это верно. Гитлер меня обманул. А теперь у нас рабочее правительство.

Д и р е к т о р (резко). Чего ты хочешь?

Ш т е т т и н е р Я хочу вступить в партию.

Директор молчит. Пауза.

Ш о р н. Вот анкета. Заполни.

Ш т е т т и н е р  уходит.

Д и р е к т о р. За три минуты два раза сказал «рабочее правительство». (Смотрит на часы.) Многовато.

Ш о р н. А три новых члена в год — маловато.

Д и р е к т о р. Лучше меньше, да лучше.

12 а

У печи. Б а л к е, лицо в синяках, К о л б е  и  в р а ч  стоят вокруг бледного  К р ю г е р а, сидящего на кирпичах. В некотором отдалении  Б и т т н е р, К а р р а с, Ц е м к е  и  д р у г и е. Крюгер тяжело дышит.

В р а ч. Я же говорил, работа в таких условиях — самоубийство. Но вы слушаетесь врача, только лежа в гробу. (Крюгеру.) Слушай, парень, оставь эту печь в покое, второй раз мне не удастся поставить тебя на ноги. А вы, Балке, тоже должны лежать в больнице, а не лезть в печь.

Б а л к е. Боюсь, вы не совсем понимаете, о чем идет речь, господин доктор.

В р а ч. О прекрасном будущем, построенном на костях рабочих, так?

К р ю г е р (с трудом). Это вы должны были сказать нацистам, доктор.

В р а ч. Я запрещаю вам говорить, Крюгер, у вас начнется кровотечение.

К р ю г е р. Вы же говорили, что оно уже началось.

В р а ч. Еще одно слово, и оно начнется. Что с вашей головой, Балке? Вы снова хотели пробить ею стону? И стена оказалась крепче, так?

Б а л к е. На этот раз стеной оказался я.

К а р р а с  уходит. Д в о е  р а б о ч и х  вносят носилки. Кладут на них  К р ю г е р а  и уносят, за ними следуют  в р а ч  и  К о л б е. З р и т е л и  расходятся. Остается Биттнер и молодой рабочий. Балке садится на кирпичи.

М о л о д о й  р а б о ч и й. Как ты думаешь, Биттнер, они осилят?

Биттнер пожимает плечами.

Побьемся об заклад. Я говорю: осилят.

Б и т т н е р. Я не держу пари.

М о л о д о й  р а б о ч и й  уходит. Биттнер подходит к Балке. Протягивает ему сигарету. Балке вынимает из кармана полную пачку.

Балке, ты уже нашел замену Крюгеру?

Балке молчит.

Я хочу работать с тобой, будь что будет.

Балке молчит.

Дело вот в чем. Я ведь уже тридцать лет кладу печи, и все о них знаю, и никто меня в этом деле не обставит.

Б а л к е. А если ты снова ошибешься?

Б и т т н е р. Хочешь один делать печь, Балке?

Б а л к е (вставая). Я этого не говорил. Я ничего не имею против, чтобы ты работал.

Б и т т н е р. Пошли вместе?

Уходят. Ш т е т т и н е р  и  О ч к а р и к  проходят мимо.

Ш т е т т и н е р Если кому-нибудь придет мысль набросать кирпичей в газопровод, несдобровать Балке и его печке.

12 б

Комната в доме Крюгера. К р ю г е р, его  ж е н а  и  с ы н. Крюгер читает газету. Сын что-то пишет в тетради, а мать в это время оттирает грязное пятно с его рубашки.

Ж е н а. Просто не могу себе представить, что ты скоро станешь настоящим врачом. Сколько, ты говорил, надо еще ждать?

С ы н. Мне еще два года учиться.

К р ю г е р. Надеюсь, господин доктор не забудет, что его отец был рабочим.

С ы н. Во всяком случае, он не позволит эксплуатировать себя, как его отец. Это я точно знаю.

К р ю г е р. Ах так, ты это точно знаешь. Интересно, чему это вас учат в университете? Да вы без единой книжки останетесь, если мы не будем работать как каторжные.

С ы н. Все это я уже слышал: лучшая жизнь и так далее. Какая вам от этого польза, если вы все равно не слезаете со стремянок. Живешь только один раз.

Ж е н а. Вы обязательно должны ссориться?

К р ю г е р. Я тебя не для того послал в университет, чтобы ты разучился видеть, где перед и где зад. Твоя мать не для того тебя растила, чтобы ты валялся на мостовой или за колючей проволокой, как твой брат.

С ы н. Ты меня не посылал. Ты был против.

К р ю г е р. Да. Я думал, что ты разучишься понимать… А теперь я требую, чтобы ты учился.

13

У печи. Б а л к е, Ш о р н.

Б а л к е. Кирпичи в газопроводе. Это значит, три дня задержки. План летит. (Пауза.) Мне интересно, как долго еще простоит печь? Я прекращу работу, иначе они ее взорвут. Они издевались над дураком активистом. Кидали мне вслед камни. Избили меня на улице. Я им тоже кое-что устрою.

Ш о р н. Кому?

Молчание.

Разве ты знаешь, кто набросал кирпичи в газопровод?

Молчание.

Б а л к е. А что будет, если я назову имена?

Ш о р н. Ты должен сам решить, что тебе делать, Балке.

Б а л к е. Я не доносчик.

Ш о р н. Ты должен знать, чего хочешь. Нам принадлежат фабрики, заводы и государственная власть. И мы потеряем ее, если не будем ею пользоваться.

Молчание.

Б а л к е. Это сделал Очкарик.

14

Столовая. Р а б о ч и е. П р о д а в щ и ц а.

Ц е м к е. Сначала забрали Лерку, а теперь Очкарика. Это уж слишком.

Ш т е т т и н е р. Называется рабочая власть. (Уходит.)

Г е ш к е. Мы этого не потерпим.

Р а б о ч и й. А что мы можем сделать?

М о л о д о й  р а б о ч и й. Объявим забастовку.

П о ж и л о й  р а б о ч и й. Всадим нож в собственное горло.

Ц е м к е. Я знаю одного типа из министерства. При Гитлере он был такой. (Показывает спичку.) А теперь у него лишний вес, каждую неделю покупает новый костюм. Это то самое горло, которое надо перерезать. Тот, кто начнет работать, — предатель.

Сирена. П о ж и л о й  р а б о ч и й  уходит.

С т а р ы й  р а б о ч и й. Бьюсь об заклад, он натравит на нас полицию.

Н е с к о л ь к о  р а б о ч и х  уходят.

Р а б о ч и й (старику). Тебе это на руку. Твой старший сын служит в полиции.

С т а р и к. Да, он уже лейтенант. (Встает и медленно уходит.)

За ним уходят еще  д в о е.

Ц е м к е. Кто начнет работать, тот — предатель. (Пауза. Подходит к прилавку.) Пиво!

П р о д а в щ и ц а  выходит и закрывает буфет.

Что это значит?

П р о д а в щ и ц а (сухо). Забастовка. (Уходит.)

Р а б о ч и й. Слишком далеко зашло.

Д р у г о й  р а б о ч и й  встает и уходит. Входит  Б а л к е.

Ц е м к е. Вот и доносчик явился.

Б а л к е (Биттнеру и к Колбе). Вы не хотите работать?

Ц е м к е (становясь перед Балке). С доносчиком мы работать не будем.

Биттнер и Колбе молчат. Б а л к е  уходит. Цемке сплевывает.

Пауза.

Р а б о ч и й. Я хочу спокойно делать свое дело, вот и все. Долой сдельщину!

Цемке ломает торговый киоск, вытаскивает из него ящик с пивом. При этом он наступает ногой на масло.

К а р р а с. Сойди с масла, Цемке.

Ц е м к е. Плевать на масло.

Рабочие, кроме Карраса, Биттнера и Телячьей ножки, наливают себе пива.

Что с тобой, Телячья ножка?

Т е л я ч ь я  н о ж к а. У меня нет денег.

Ц е м к е. Это бесплатное пиво, идиот.

Телячья ножка берет пиво. Входят  Б а л к е, Ш о р н, д и р е к т о р  и  н е с к о л ь к о  р а б о ч и х.

Ш о р н. Поставьте пиво на место.

Цемке пьет большими глотками, глядя на Шорна. Другие рабочие пьют нерешительно. Колбе держит бутылку в руках, но не пьет.

Чего вы добиваетесь?

Ц е м к е (пьет вторую бутылку). Справедливости.

О с т а л ь н ы е  в м е с т е. Где Очкастый? Где Лерка? Нормы надо уничтожить! Долой сдельщину!

Ш о р н (указывая на растоптанное масло). А масло тоже уничтожить?

Р а б о ч и й. При чем здесь масло?

Ш о р н. Без норм не будет масла.

Р а б о ч и й. Без масла не будет нормы.

Ш о р н. Кто назначает расценки?

Ц е м к е. Не морочь нам голову.

Ш о р н. Вы сами этим занимаетесь.

Д и р е к т о р. Приступайте к работе.

Ц е м к е. Без Очкастого не пойдем.

Д и р е к т о р. Саботаж обошелся нам в двадцать тысяч.

Ш о р н. Это наши деньги. А вы требуете свободы тому, кто это сделал.

Ц е м к е. Дрожите за свои места, вот и говорите красивые слова. А кто работает, тот предатель.

Б а л к е. А тебе что нужно, горлопан?

Ш о р н. Ты можешь уйти, Цемке.

Ц е м к е. Уйду, когда захочу. (Запихивает бутылку в карман, идет к выходу.)

Ш о р н. За пиво надо платить.

Цемке возвращается, швыряет деньги на прилавок и уходит.

Пауза.

Д и р е к т о р. Идите работать.

Н е с к о л ь к о  р а б о ч и х  кладут деньги на прилавок и уходят.

Г е ш к е (Шорну). Ты на политике собаку съел, секретарь. В Америке нет социализма, но рабочие разъезжают в собственных машинах. А при социализме обувь выдают по талонам. Объясни мне это.

Ш о р н. Пока все действительно так. Машины принадлежат рабочим. Ну, а рабочие кому принадлежат? Обувь мы выдаем по талонам, но зато автомобильные заводы принадлежат нам.

С т а р ы й  р а б о ч и й. Говорить-то ты умеешь. А кто нам докажет, что это так?

Входит  Ш у р е к, вывешивает лозунг: «Трудящиеся требуют повышения норм».

Ш о р н. Если вы этого сами не поймете, мы все погибнем.

К а р р а с. Гешке спросил насчет обуви. (Поднимает ногу Гешке и показывает на его дырявый ботинок.) Смотрите. На улице десять градусов мороза. А ты хочешь заткнуть ему глотку автомобильными заводами. Мы жалуемся на то, что вы завышаете нормы через нашу голову. А вы суете нам под нос лозунги: «Трудящиеся требуют повышения норм». При чем здесь социализм?

Ш у р е к. Повышая нормы, мы заботимся о ваших интересах.

К а р р а с. Каменщик в спешке калечит печь, а вы называете его саботажником. Долой брак. А вы объяснили ему, почему активист-ударник получает четыреста процентов, а он гроши, только на карманные расходы. Почему Шурек так разжирел с тех пор, как он охраняет наши интересы?

Ш о р н. А кто выбирал Шурека?

Р а б о ч и й. Выбрали-то не навсегда.

Ш у р е к  исчезает.

Ш о р н (ухмыляясь). Изберите комиссию, которая расследует, почему Шурек разжирел с тех пор, как представляет ваши интересы.

Д и р е к т о р. Не забудьте расплатиться за пиво.

Г е ш к е. А что же будет с нормами?

Ш о р н (указывая на лозунг). Хотите снова иметь хозяев-предпринимателей, — сорвите лозунг.

Рабочие кладут деньги на прилавок.

Где продавщица?

Р а б о ч и й. Она услышала, что мы объявили забастовку.

Д р у г о й  р а б о ч и й. Закрыла лавочку и испарилась.

Т е л я ч ь я  н о ж к а. Никакой дисциплины. Надо этим заняться.

Г е ш к е. Кто заплатит за масло, которое ты стибрил, советник юстиции?

Т е л я ч ь я  н о ж к а (вытаскивая деньги из кармана). Я только инспектировал.

Р а б о ч и е  уходят. Остаются Биттнер, Колбе. Каррас берет бутылку пива, платит деньги, садится и пьет.

Д и р е к т о р (к Балке, Биттнеру и Колбе). Сколько вам потребуется времени, чтобы устранить повреждения?

Б а л к е. Три дня.

Д и р е к т о р. А справитесь?

Б а л к е. Если будем работать быстро — сделаем.

Биттнер кивает.

К о л б е. Я не имею ничего общего с саботажниками, но и с доносчиками работать не желаю.

Пауза.

Б а л к е. Тогда нам потребуется пять дней и мы не уложимся в срок.

К о л б е. Работа на четвертой печи — добровольная. (Задерживается в дверях.)

Д и р е к т о р. Каррас, что с тобой? Ты же печник, мастер.

К а р р а с (смотря на Балке, который отворачивается). Балке заварил эту кашу, пусть сам и расхлебывает.

Ш о р н. Балке не для себя полез в печь.

Пауза.

К а р р а с. Когда начинать?

К о л б е  уходит.

Б а л к е. Вы себе глотки сорвали, говоря, что я рвач, а не потрудились понять, что поставлено на карту. Вы кидали в меня кирпичами, а я вмазывал их в печь. Вы меня били смертным боем, ты и Цемке, когда я шел с работы. Так вот, я лучше буду зубами грызть кирпичи, чем с тобой работать.

Молчание.

К а р р а с. А может быть, он ради себя самого полез в печь. (Уходит.)

Молчание.

Ш о р н. Тебе не придется грызть кирпич зубами, Балке.

Б а л к е. С Каррасом я не могу работать.

Ш о р н. А меня разве спрашивали, могу я работать с тобой или нет?

15

Заводские ворота. Утро. Идет  К а р р а с, за ним  Б а л к е.

Б а л к е. Ты мне нужен, Каррас. Я не по дружбе тебя прошу. Ты должен мне помочь.

К а р р а с (останавливается). А я думал, ты хочешь в одиночку построить социализм. Когда начнем работу?

Б а л к е. Сейчас. У нас не так много времени.

Проходят в заводские ворота. За ними идет  К о л б е.

К о н е ц

Перевод Е. Якушкиной.

Петер Хакс МЕЛЬНИК ИЗ САН-СУСИ Буржуазная комедия

ПРОЛОГ

Д и р е к т о р  т е а т р а  т е н е й.

1

Сан-Суси. Спальня. Ф р и д р и х  и  Г е н р и х.

Ф р и д р и х. Война — зло, но зло неизбежное. Она непреходяща, как чувство собственности, которое ее порождает.

Генрих хватается за сердце, вздыхает.

Вы вздыхаете? Это недостойно философа.

Г е н р и х. То, чем вы занимаетесь, отнюдь не философия. Вы просто хотите меня уморить. Мои силы тают с каждым днем. Состояние моего здоровья таково, что о военной кампании нечего и думать. Император Иосиф держится весьма любезно. Он, как всякий разумный человек, понимает, что в наши дни спорные вопросы следует решать путем переговоров.

Ф р и д р и х. Этот разумный человек — мошенник. Я поставил у себя в библиотеке его бюст, чтобы не забывать о его существовании и о том, что он — мошенник.

Г е н р и х. Не кричите так, у меня начнется приступ.

Ф р и д р и х (тихо). Сколько он платит вам в год жалованья?

Г е н р и х. Ах, у меня начинается приступ, даже когда вы говорите тихо.

Ф р и д р и х. Кто выдал вам, что я готовлю войну?

Г е н р и х. Ваши действия, сир. Мобилизация и стягивание войск.

Ф р и д р и х. Маневры.

Г е н р и х. В апреле? Сир, никто не верит, что, когда эти маневры кончатся, вы распустите войска по домам.

Ф р и д р и х. Мой родной брат должен был бы мне верить. Разумеется, я хочу их припугнуть — в интересах моей коалиционной политики.

Г е н р и х. Да вы всех восстановили против себя. Вы замышляете свои войны как Фридрих Единственный и ведете их как Фридрих Единый.

Ф р и д р и х. Не советую вам шутить, юмор — не ваша стихия. Кого я восстановил против себя?

Г е н р и х. Прочтите же, наконец, донесения. Мне дал их министр Херцберг. Он просил меня ознакомить вас с ними.

Ф р и д р и х (скучающим тоном). Донесения.

Г е н р и х (читает). «Речь князя Кауница в имперском конвенте в Регенсбурге двадцать седьмого мая. (Мягко.) Король Пруссии, — заявил Кауниц, — высказываясь по баварскому вопросу, употребляет столь сильные выражения, что они не могут оставить равнодушными тех, кому дорого спокойствие Германской империи. Предоставим это, говорит Кауниц, его совести. Но мы еще не настолько пали, чтобы считать деспота…»

Ф р и д р и х. Деспота?

Г е н р и х. Говорит Кауниц.

Ф р и д р и х. Ну, дальше.

Генрих, «…чтобы считать деспота оплотом вестфальского мира и верховным судьей. Каковы его истинные побуждения? В какой степени опасным окажется со временем его личное возвышение — вероятно, не столь уж далекое — для всех сословий, стремящихся избавиться от страха перед его деспотизмом? Австрийское правительство считает своим высшим долгом, долгом человеколюбия открыть на это глаза всей империи».

Ф р и д р и х. Это ваше личное мнение?

Г е н р и х. Это мнение князя Кауница, сир.

Ф р и д р и х. Вы слишком хорошо читаете.

Г е н р и х. Сир, достоинство и величие нашего века в том, что ныне даже политики научились отдавать должное возвышенным требованиям гуманности.

Хлопают крылья мельницы.

Ф р и д р и х. Гуманность. Что это за шум?

Г е н р и х. Гуманность, сир?

Ф р и д р и х. Тихо. Что там хлопает? Вы не слышите?

Г е н р и х. Мельница.

Ф р и д р и х. Нет там никакой мельницы.

Г е н р и х. Может быть, ветер?

Крылья мельницы перестают хлопать.

Ф р и д р и х. При чем здесь ветер, если там нет никакой мельницы? Тоже мне логика. Эти бедные имперские князья — дураки, все до единого. Не имеют о ней ни малейшего понятия. Сами боятся как огня прусской армии, а кричат о деспотизме. Ну, дальше?

Г е н р и х. Донесение генерала Вольферсдорфа из Хамма в графстве Марк: «Рабочие горных заводов Альтены отказываются служить в армии. Они не пропустили на заводы команду вербовщиков генерала. Держа перед собой раскаленные металлические прутья, они перегородили путь через ложбину, а их жены сверху обливали кипятком лояльных солдат. При этом рабочие выкрикивали: «Хлеба и работы, не станем служить деспоту!»

Ф р и д р и х (в бешенстве). Хватит!

Г е н р и х. Сир.

Ф р и д р и х. У меня много забот. Но я не вижу, чтобы вы стремились мне помочь.

Мельница хлопает.

(Зажимает уши.) Опять.

Г е н р и х (продолжает). Прошу извинить меня, сир, но, будучи вашим братом и больным человеком, я еще раз осмелюсь указать вам на большой риск войны. Наша дипломатия оказалась в сомнительном положении. Войска тоже ненадежны. То обстоятельство, что ваше величество называют… считают деспотом, вряд ли будет способствовать успешному ведению войны.

Ф р и д р и х (бросается к двери, рычит). Пусть советник Торнов позаботится о том, чтобы эта мельница перестала хлопать. (Генриху.) Сегодня, принц Генрих, вы будете поставлены в известность о том, начнется ли война за баварское наследство. Ступайте.

2

Двор мельницы. Старая мельница с покосившимися крыльями. Мешки. Расколотый жернов. Справа на переднем плане несколько кустов, сюда ведет дорога из Сан-Суси.

Т о р н о в  стучит в ворота. Н и к е л ь  спит, развалившись на мешках. Торнов входит, стучит в дверь.

Н и к е л ь. Войдите.

Т о р н о в (видя, что дверь на засове). Здесь закрыто.

Н и к е л ь. Значит, служанка в церкви.

Т о р н о в (обнаруживает его, поднимает, ставит перед собой). Ты кто?

Н и к е л ь. Работник.

Т о р н о в. Чей?

Н и к е л ь. Ах, господин советник! Вы ведь знаете, каковы люди. У всех языки длинные, того и гляди помрешь со страху.

Т о р н о в. Где мельник?

Н и к е л ь. Ушел спасать.

Т о р н о в. Что спасать?

Н и к е л ь. Что не сгорело.

Т о р н о в. А, так вы с той мельницы, что сгорела в четверг. И вы перебрались сюда? Когда мельник вернется?

Н и к е л ь. Скоро.

Т о р н о в (утирает пот). Я приду через полчаса. Я здесь по поручению короля. (Приходя в ярость из-за того, что Никель не слушает.) Ты понял? Меня король послал!

Н и к е л ь. Да, того и гляди помрешь со страху.

Т о р н о в. Ты почему не в солдатах?

Н и к е л ь (изображая крайнюю слабость, цепляя нога за ногу, ковыляет по направлению к Торнову). Где мне, господин советник. Я весь больной, шагу не могу ступить, никуда не гожусь — еле ноги таскаю. Вот, например, зуб у меня. (Открывает рот.) Хотите пощупать, как шатается?

Т о р н о в. Как же ты работаешь у мельника?

Н и к е л ь. Мельник сам удивляется.

Т о р н о в. Ну, от меня тебе не улизнуть. (Уходит.)

Никель опять засыпает.

Входит  М е л ь н и к, держа в руках обуглившуюся книгу заказов, кладет ее на прибитую к двери мельницы специальную подставку.

М е л ь н и к (листая книгу). Крестьянин Ширмайстер отдал смолоть десять мешков овса. Крестьянка Дебельн отдала смолоть мешок пшеницы. Ничего я не спас, кроме этой книги, где записаны мои обязательства перед заказчиками. Значит, я спас только свои долги. Но это хорошо. Ибо наше имущество бренно, оно подобно мякине и полове, а долги суть нечто прочное, они зиждутся на честности и других составных частях нашей бессмертной души. (Зовет.) Никель!

Н и к е л ь. Да?

М е л ь н и к. Ты собираешься работать? День-то уже кончается.

Н и к е л ь. У меня перерыв.

М е л ь н и к. Унеси отсюда мешки.

Н и к е л ь. А я что, не работал? Да я себе все лицо разбил на этой вашей допотопной мельнице, у меня вон даже зуб шатается. Таскаешь мешки вверх на собственном горбу, подъемник не работает, а на лестнице темно — ни зги не видать.

М е л ь н и к. Мы бедны и должны трудиться в поте лица своего.

Н и к е л ь. Подъемник-то сломан, вот и потеешь. (Встает и уносит мешки за мельницу.)

М е л ь н и к. Ты понятия не имеешь о возвышенных человеческих устремлениях. Предаешься животной страсти к безделью. То сиднем сидишь, то нос от работы воротишь, то баклуши бьешь… Крадешь у хозяина время. Нет чтобы поспать, восстановить свои силы, только и знаешь, что греховодничаешь со служанкой, словно двужильный.

Никель останавливается и слушает.

Работай, когда я тебя браню.

Никель несет мешок дальше.

А в свободное время дурака валяешь. Благодаря самодисциплине и полному самоотречению мы восстановим дело. Сначала самопожертвование, потом капитал. Я ведь начинаю не на пустом месте. У меня есть мельница с четырьмя крыльями. Ну-ка, старуха, пошевели костями, пусть они загремят, твои крылья.

Никель ставит мешок на землю.

Ты что?

Н и к е л ь. Советник приходил.

М е л ь н и к. И что сказал?

Н и к е л ь. Что еще придет. Сказал, что его послал король.

М е л ь н и к. Ты представился калекой?

Н и к е л ь. А как же.

М е л ь н и к. Ну так работай. Я пошлю фельдшеру еще один подарок. Такой человек, как я, и должен бороться за ничтожного ленивого бродягу вроде тебя — а все потому, что из-за победоносных войн людей совсем не стало. Во всем Бранденбурге нельзя найти работника, даже мальчика на побегушках. Собственно говоря, с этим сбродом просто наказанье господне, когда его не хватает. Хотел бы я знать, что вообще означает эта мобилизация? И эти маневры в самое неподходящее время? Все от них стоном стонут. Ты старайся, а то я тебя отдам в солдаты. Мне стоит только пальцем пошевелить.

Н и к е л ь. А кто работать будет?

М е л ь н и к. Что?

Н и к е л ь (на ходу). Вы меня можете отдать в солдаты, а я могу сам уйти от вас в армию, так ведь?

М е л ь н и к. Отдыхай, Никель. (Берет у него мешок.) Ты ведь парень честный. Ты ведь не пойдешь в солдаты, глупости какие. (Целует его.)

Н и к е л ь (разваливается на мешках и поет).

М е л ь н и к. Ах ты, скотина. (Гоняется за ним с палкой, но из-за своей хромоты не может догнать.)

Н и к е л ь  убегает на мельницу. Мельник с палкой наготове подстерегает его. Из-за угла появляется  В е в е р к а.

Ах, господин Веверка, вот сюрприз. (Прячет палку.)

В е в е р к а. Дорогой друг, пожар принес вам немалые убытки. Как пекарь и ваш постоянный заказчик приношу вам свои соболезнования. Ну да ничего: кто силен, тот справится.

Рукопожатие.

Так это ваша новая мельница? (Окидывает ее оценивающим взглядом.) А дорогая покойница не была застрахована?

М е л ь н и к (снова становясь в засаду). Вы понимаете, господин Веверка, я не вас подстерегал.

Из-за угла выходит  Д е б е л ь н, крестьянка. Одета в черное.

В е в е р к а. А ее.

Мельник стоит в замешательстве, не выпуская из рук палки.

Д е б е л ь н (со страхом, Веверке). Он сжег на своей мельнице мой мешок пшеницы, бог тому свидетель, и озверел с горя. А я-то собралась с утра пораньше, встала с петухами, думаю, вышибу-ка из него деньги, пока другие кредиторы не явились.

Появляется Мельник с палкой.

Но раз такое дело, не надо мне ничего, ни зернышка. Я свой христианский долг знаю. (Пожимает руку Мельнику.) Господь с вами, господин мельник. Господь с вами. (Веверке.) Я принесла ему в утешение песни Фрейлингхаузена.

М е л ь н и к. Вы отдали смолоть мешок пшеницы, мадам Дебельн. Так записано в книге. Я спас ее сегодня из пепелища, рискуя погибнуть под обгоревшими балками. Значит, я должен вам мешок пшеницы.

Д е б е л ь н. А я думала, что вы должны мне полмешка.

М е л ь н и к. Я сказал: мешок.

В е в е р к а. Зря поторопились. Можете отказаться от своих слов.

М е л ь н и к. Дуб можно срубить, но, пока он стоит, господин Веверка, он остается дубом. (К Дебельн.) Вы получите ваш мешок пшеницы — целиком и полностью. Ибо так записано в книге.

Д е б е л ь н. Прекрасный, мужественный поступок, господин мельник. Позвольте вручить вам в знак особой признательности эту книгу псалмов. Я отрываю ее от сердца. Фрейлингхаузен мой лучший друг после господа бога.

М е л ь н и к (рассеянно берет книгу и снова прячется в засаду). Я не был застрахован. Страхование — недостойное и безбожное дело, ибо суть религии, на мой взгляд, в чувстве неуверенности. Они хотели, чтобы я заплатил им за страховку мельницы в три раза дороже, чем она обошлась мне. Они говорили, что мельницы особо подвержены пожарам. Эти католики страшные лгуны. Ну вот она и сгорела. (Прислушивается.) Вот я тебя! (Замахивается книгой.) Сколько забот с этим лентяем и бездельником, с тех пор как советник… Ах, чтоб тебя… советник. А я, идиот, чуть было… (Кланяется.) К вашим услугам, господин советник.

Появляется Н и к е л ь.

Ну погоди у меня! (Бежит за Никелем, который легко от него ускользает. Не может его догнать, возвращается.) Не тут-то было. Кишка у меня тонка. Разве мне его догнать на хромой-то ноге? С двадцать шестого года хромаю, ранило меня под Буркенсдорфом. И это — благодарность отечества, господин Веверка? Нет, что ни говорите, прусский милитаризм — корень всех зол.

В е в е р к а. И источник всех возвышенных чувств.

М е л ь н и к. Из возвышенных чувств шубы не сошьешь. Тринадцать сражений — а работника во всем Бранденбурге не найти.

Л о в и з а  входит во двор и исчезает на мельнице.

Вот служанка. Каждое утро ходит в церковь.

В е в е р к а. Она так набожна?

М е л ь н и к. Как увидит пару штанов — сразу хочет в рай.

Д е б е л ь н (ловит мух и, положив их на жернов, рассекает ножом на мелкие части, приговаривая). Цвик.

В е в е р к а. Зачем вы рубите мух?

Д е б е л ь н. А вы никогда не задумывались о том, что мухи — это и есть сатана, господин Веверка?

В е в е р к а (отводит Мельника в сторону). У меня к вам небольшое дельце.

М е л ь н и к. Чем могу служить? (Показывает книгу.) Ваш заказ выполнен.

В е в е р к а. Я не стал бы беспокоить вас в вашем положении из-за таких пустяков.

М е л ь н и к. Заказ выполнен. И все другие заказы мы тоже выполним.

В е в е р к а (оборачивается, опирается на перекладину мельничного крыла). Неужели все?

Перекладина ломается.

М е л ь н и к. Я не лентяй. (Указывает на Никеля.) Я из него все соки выжму, он у меня попотеет.

В е в е р к а. Мельница никуда не годная, но все же — это мельница. Вы, значит, более или менее будете молоть муку. Трудность состоит в том, что «менее» меня не устроит. Об этом я и хотел вам сообщить. Я должен полностью полагаться на своих поставщиков. Я продаю свой хлеб раньше, чем развожу огонь в печи.

М е л ь н и к. Раньше?

В е в е р к а. Даше раньше, чем получаю муку, господин мельник. Поэтому я вынужден связать свои интересы с эффективной мельницей, иначе мне грозит разорение. Я с вами совершенно искренен, дорогой сосед, и я должен сказать вам, — деловая жизнь не знает пощады.

М е л ь н и к. Вы отказываетесь покупать у меня муку? Но кто же тогда купит, ведь у вас монополия на поставки для армии. Не могу же я съесть все один.

В е в е р к а. А почему вы соглашаетесь, чтобы местные жители платили вам натурой. Мука — не деньги. Не всегда деньги. Требуйте денег за ваш труд, как все. Как говорится, деньги на бочку.

М е л ь н и к. А крестьяне не соглашаются, они платят четверик за четверик — и баста. Если я потребую денег, они погрузят свои мешки на тачки и отправятся за десять верст на другую мельницу. Вы понимаете, что я в затруднительном положении?

В е в е р к а. Да. И я, как вы можете судить исходя из вышесказанного, не какое-нибудь чудовище. Если вы обещаете смолоть мне столько же, сколько в прошлом году, я буду вашим заказчиком.

М е л ь н и к. Даю вам слово.

В е в е р к а. Я захватил с собой договор, который дает гарантии нам обоим. Он обеспечивает вам сбыт, а мне поставки. В нем есть пункт, согласно которому за каждый недоставленный мне четверик вы платите полталера неустойки.

М е л ь н и к. Ведь я же вам обещал.

В е в е р к а. Как поставщик нашей доблестной армии я несу большую ответственность перед родиной.

М е л ь н и к (берет договор). Я простой глупый мельник, господин Веверка, и не очень-то во всем этом разбираюсь. Я так полагаю: кто дает, тот получает, а кто получает, должен дать. Кто трудится в поте лица своего, тому воздастся. Я терпеть не могу договоров.

В е в е р к а (обижен). Мне очень жаль, ведь это вы находитесь в затруднительном положении. Ну, что ж.

М е л ь н и к (читает). Тут не все правильно.

В е в е р к а. Что именно?

М е л ь н и к. Да с этим пунктом. Случись что с урожаем — град побьет или червь поточит, — мне нечего будет молоть, и я не смогу выполнить ваших заказов, вот это-то и неправильно.

В е в е р к а. Для того и существует пункт в договоре.

М е л ь н и к (с трудом соображает). Очень хорошо.

В е в е р к а. Договор — дело верное. В нем все предусмотрено, все «если бы» да «кабы». С человеком всякое может случиться. Когда дело верное, тогда и заключают договор. Вы со мной согласны?

М е л ь н и к. Вполне. Никель, подай мне Столетний календарь.

Н и к е л ь (не двигаясь с места). Ловиза, «Столетний»!

В е в е р к а. Вы, может быть, суеверны?

М е л ь н и к. Ничего подобного, господин Веверка. Кто теперь верит в такие вещи? Но, само собой, человек не властен заглянуть в будущее; оно покрыто мраком неизвестности. Знал я одного мельника, вздорный был человек, но из деловых соображений ни с кем не ссорился. Вот поехал он как-то по делам, а дело было в двенадцати днях езды от его родной деревни, зашел в кабак, ввязался в драку и разбил голову одному типу, а тот оказался зятем ихней попадьи, и с тех пор все перестали у него молоть. А другой услыхал от одного пастуха, что лето будет дождливое, да и скупил весной все зерно на корню, заплатил втридорога, а когда зима пришла, князь начал распродавать свои запасы, а мельник так и остался на бобах, разорился дочиста. Осторожность не помешает, это все равно что в темноте поморгать на всякий случай. Можно и в «Столетний» заглянуть.

Л о в и з а  приносит календарь.

Вымети-ка мельницу, а то в сусеках полно грязи. Приготовь мне постель да пересчитай белье, которое удалось спасти. (К Дебельн.) Мне удалось спасти немного белья.

Л о в и з а. Да, господин мельник. (Дает ему календарь.)

М е л ь н и к. Ну, чего ждешь?

Л о в и з а. Все уже сделано.

М е л ь н и к. Она ленива, но к ней не придерешься. (Листает календарь.) В тихом омуте… Она себе на уме… пробы негде ставить. По ночам развлекается с Никелем на мешках с мукой в чем мать родила. Я ничего не вижу, ничего не слышу, но меня не проведешь, я знаю. А потом отправляется в церковь, отдыхать от трудов праведных.

Д е б е л ь н (скрежещет зубами). Ах. (Поймав муху.) Ах ты, маленькое исчадие ада. Щекочет меня. (Старательно рассекает ее на жернове.) Цвик.

М е л ь н и к (находит день в календаре). У нас вчера было новолуние?

Л о в и з а. Нет, полнолуние.

М е л ь н и к. Вот как она спит по ночам. Полнолуние, говоришь. Тогда, значит, луна ошибается. (Читает.) Четвертое апреля, второй день новолуния, благоприятен для родов, травли мышей и приема слабительного.

В е в е р к а. А о договорах там ничего нет?

М е л ь н и к. Есть, дальше. Ни при каких обстоятельствах не следует покупать, давать поручительства, ставить подпись.

В е в е р к а. Это не к добру.

М е л ь н и к. Но ведь это все чепуха, наверно. (Захлопывает календарь, идет к мельнице.) Если я гарантирую вам поставки, вы гарантируете мне сбыт?

В е в е р к а. Как всегда.

М е л ь н и к. Заходите. Мадам Дебельн, оставьте на время ваших мух. Я выдам вам квитанцию на один мешок, ведь у вас на руках нет никакой бумаги.

Д е б е л ь н  бросает нож вслед Ловизе и вместе с  м е л ь н и к о м  и  В е в е р к о й  поднимается на мельницу.

Л о в и з а. Мы ведь хотели пожениться.

Н и к е л ь. Жениться? Это дело не пойдет. Признаюсь, у меня есть физический недостаток, препятствующий браку. Я, знаешь ли, индивидуалист. Терпеть не могу спать вдвоем. Ночью я ворочаюсь во сне, а это делает семейную жизнь невыносимой. Ловиза, я не люблю, когда ты заводишь речь о женитьбе. Мы любим друг друга, мы свободны, какое нам дело до целого света. А если месяц заглянет на мельницу, он не увидит ни колыбели, ни мокрых пеленок, ничего, что напоминало бы о нашей нищете. И ты, когда сидишь намешке с мукой, не хуже какой-нибудь важной дамы, если на ней ничего нет, а зад у тебя напудрен, вроде как у леди Оглторп.

Л о в и з а. Если б за это не надо было расплачиваться, Никель.

Н и к е л ь. Значит, у тебя будет ребенок. Если так, на меня не рассчитывай.

Л о в и з а. А на кого?

Н и к е л ь. У меня ведь нет почти никаких средств.

Л о в и з а. И ты не хочешь ничем жертвовать? Да?

Н и к е л ь. Я и так из-за тебя пострадал. Сегодня ночью, например, я стукнулся об жернов, и у меня чуть зуб не вылетел, а все от нежных чувств. Ой-ой-ой. Если меня заберут в армию, я не сделаюсь богаче.

Л о в и з а. Мой брат, Симон, иногда присылает мне из армии гостинцы.

Н и к е л ь. Вот и хорошо, что присылает.

Л о в и з а. Но ведь он ребенку не отец.

Н и к е л ь. Заставь старика содержать ребенка.

Л о в и з а. Какого старика?

Н и к е л ь. Мельника.

Л о в и з а. Этого старого хрыча?

Н и к е л ь. Вот именно.

Л о в и з а. Да ведь он не отец.

Н и к е л ь. Но может им стать. Ты меня слушай, я человек опытный, а золотой совет дороже чистого серебра. Пусть мельник тебя обрюхатит, желательно при свидетелях, а потом ты от него уйдешь и заставишь его давать на ребенка.

Л о в и з а. Ах ты скотина. Свинья. Грязная свинья. (Дает ему пощечину и убегает.)

Н и к е л ь (хнычет). Вот он и вылетел. (Вынимает зуб, громко вопит, глядя на него.) Ой-ой-ойойой.

Л о в и з а (возвращается). Подари мне зуб.

Н и к е л ь. Зачем?

Л о в и з а (отбирает у него зуб). Подлая свинья. (Смотрит на зуб, сует его в рот, уходит.)

Пауза.

Н и к е л ь. А я завербуюсь в солдаты. Немедленно.

М е л ь н и к, В е в е р к а, Д е б е л ь н  выходят из мельницы.

М е л ь н и к. Гарантированное будущее, господин Веверка? Откуда вы получите такой товар — из райского сада? (Веверке.) Я подпишу договор и принесу его вам завтра утром. Нет худа без добра — сейчас я очень занят: ожидаю господина советника. (Никелю.) Ну, что стоишь. Работай.

Н и к е л ь  уходит.

В е в е р к а. Я подожду до завтра.

М е л ь н и к. Премного обязан.

Н и к е л ь  приносит большой мешок, уходит.

Черт возьми, какой здоровый детина. В наше время лучше быть хромым, и косым, и от горшка два вершка. Нынче у коротеньких жизнь длинная. А здоровые никуда не годятся. Склонность к героизму — самая дурная болезнь. Теперь матери горько плачут, даже качая дитя в колыбели, если сердце подсказывает им, что сын вырастет героем. А каково хозяину, коли бог наказал его работником, из которого может выйти герой.

Н и к е л ь  несет второй мешок.

Ты что — спятил? А если советник увидит, что ты таскаешь такие огромные мешки? (Нежно.) Отдохни, Никель. Сядь посиди.

Н и к е л ь (в бешенстве). Работай, Никель — отдохни, Никель; работай, Никель — отдохни, Никель. Вы что, банщик? К чему эти то горячие — то холодные припарки?

Мельник грозится прибить его, Н и к е л ь  убегает за мельницу.

М е л ь н и к (становится с палкой в засаде, но неожиданно отпрыгивает в сторону). Ох!

Д е б е л ь н. Что с вами, господин мельник?

М е л ь н и к. Я представил, что мне на голову упадет балка с крыши.

Д е б е л ь н. А почему она упадет?

М е л ь н и к. А почему нет?

Н и к е л ь (из-за мельницы). Господин мельник.

М е л ь н и к. Тсс…

Т о р н о в  входит, за ним  Н и к е л ь  с мешком.

(Бьет Торнова.) К вашим услугам, господин советник. Надеюсь, вы не подумаете, что я в своем ничтожестве посягнул на вашу особу. Рок преследует меня. Я хотел поколотить этого бездельника Никеля, моего работника. Чтобы он себя щадил, не надрывался. Я его кормлю из милости, он не зарабатывает даже себе на пропитание. Его мучают угрызения совести, и он выбивается из сил. (Отбирает у Никеля мешок.) Я ему объясняю, что он должен себя щадить.

Н и к е л ь (кладет палец в рот, вынимает его изо рта, смотрит на него, хнычет). Ай-ай-ай!

М е л ь н и к. Он уже харкает кровью. Иди в свой угол, дорогой Никель, и отдохни.

Н и к е л ь  уходит.

Какая честь для меня, ваша милость. Всеподданнейше добро пожаловать.

Н и к е л ь  возвращается.

Ну, что? Ты что здесь забыл?

Н и к е л ь. Мешки. (Легко поднимает оба мешка и уносит на мельницу.)

Т о р н о в. Его, значит, зовут Никель? (Записывает.) Мобилизован.

М е л ь н и к. Мобилизован?.

Т о р н о в. Да.

М е л ь н и к. Боже правый, мобилизован. Господин советник, если уж счастливый случай привел вас ко мне, я хотел бы изложить вам один план. Он касается урожая. Я хотел бы предоставить в ваше распоряжение свои скромные силы и возможности. (Ероша волосы.) Из любезности, господин советник. Из симпатии к вам.

Т о р н о в (заинтересованно). Ты о чем, любезный?

М е л ь н и к. Я только хотел сказать: у вас зерно, у меня мельница.

Т о р н о в. Да ведь у тебя нет мельницы. Наконец ты напомнил мне о цели моего здесь присутствия. Ну так внимай. Его величество желает, чтобы хлопанье прекратилось. Эта мельница закрыта — согласно желанию его величества.

Д е б е л ь н  и  В е в е р к а  прячутся за мельницу.

М е л ь н и к. Это для меня неожиданность.

Т о р н о в. Еще бы. А потому, любезный, избавь меня от твоих никому не нужных услуг и взяток. Есть вопросы?

М е л ь н и к. В общем-то есть, господин советник. Разве король делает ветер в нашей стране? Разве по приказу короля растет овес? Нет? Так за что тогда король наказывает мельника? Моя мельница — законная, благоприобретенная собственность, и, пока я человек честный, она не может быть закрыта.

Т о р н о в. Она никогда не открывалась. Эта новая мельница не зарегистрирована в соответствующем административном учреждении.

М е л ь н и к. Я получил концессию на строительство этой мельницы.

Т о р н о в. Когда?

М е л ь н и к. В тридцать четвертом.

Т о р н о в. Да, тогда дворец Сан-Суси еще не был построен.

М е л ь н и к. Значит, ваша концессия на строительство дворца Сан-Суси не имеет законной силы.

Т о р н о в. Ах ты поганец. Я с тобой не собираюсь пререкаться. Я выполняю приказ короля.

М е л ь н и к. Господин фон Торнов. Ваш долг — исполнять закон.

Т о р н о в. Его королевское величество в Пруссии — выше закона. (Хочет уйти.)

М е л ь н и к (вопит). Это произвол и тирания.

Торнов останавливается.

Вы может быть, не ожидали таких слов от простого человека. Но существует достоинство гражданина и предпринимателя. Чувство уважения к себе, господин советник, которое зиждется на сплоченности ремесленного сословия. (Бегает взад-вперед, вытаскивает из-за мельницы Дебельн и Веверку.) Мы тоже не лыком шиты. (Отводит советника в сторону и говорит тихо.) Вы не станете забирать у меня Никеля, если я сохраню мельницу? И смолочу вам весь урожай? Бесплатно. (Громко.) Я протестую. Сегодня вечером я отправляюсь к королю. Я, честный человек, иду к королю, который ничего не смеет запретить мне, пока я действую по закону.

3

Сан-Суси. Музыкальная комната. Четыре музыканта: скрипка, виолончель, бас, фортепиано. Ф р и д р и х, К а т т. К а с т р а т  поет арию в стиле итальянской оперы барокко.

К а с т р а т.

Ф р и д р и х (слушает, обливаясь слезами). Прекрасно.

Кастрат кланяется. Фридрих ласково треплет его по щеке.

К а с т р а т  уходит.

Да, господин Катт, я пла́чу. Патетические чувства, выраженные этим кастратом, не оставили мое сердце равнодушным, тем более что мое положение так похоже на положение короля Набополассара. «Лучше быть рабом последним, чем жестоким королем…». Как это верно! Как благородно! Меня глубоко волнуют столь чувствительные мысли. Но разве такие движения души свойственны деспоту? Рассматривайте мой вопрос не как выражение праздного любопытства. Скажите, деспот ли я? Каково ваше искреннее мнение? (Утирает слезы.) Приходилось ли вам слышать, что некоторые из князей империи придерживаются мнения, будто я душитель свободы, которого следует опасаться? Полагаете ли вы возможным, чтобы мои собственные солдаты не считали меня отцом родным? Так искажаются и опошляются побуждения великих мира сего. Я хотел бы доказать этому ничтожному, завистливому жалкому свету, сколь мало я заслуживаю имя деспота. Чтобы привести такого рода доказательство, я буду действовать следующим образом: прикажу разрешить какой-нибудь спор между мною и кем-нибудь из моих подданных в пользу этого подданного. Например, проиграю процесс, разумеется, при условии, что буду не прав. Это будет процесс, так сказать, простонародного характера, я прикажу напечатать об этом в бюллетене или — еще лучше — распространить листовки. Но я не знаю ни одной такой тяжбы. Я выигрываю процессы, поскольку у меня есть на это более веские основания, чем у моих противников. В конце концов равенство всех перед законом для меня дороже всего. Я автор «Кодекса Фридерикануса» и основатель судебной палаты. Это известно как всей Германии, так и моим подданным. Мой милый, поскольку я не веду несправедливых тяжб, они думают, что я не могу проиграть несправедливой тяжбы. Мне пришлось бы стать деспотом, чтобы доказать, что я таковым не являюсь. Жизнь создает иногда своеобразные ситуации. (Листает бумаги.) Ничего подходящего. Какие-то недоразумения с нашими фискалами. Несколько земельных дел, без резонанса. Ни единой жалобы на меня. Вот какой я деспот.

Мельница хлопает.

Ох, каналья, как это меня терзает. Каждый раз, когда меняется ветер, начинается треск. Кажется, это мельник. Попляшет он у меня в тюрьме Шпандау. (Захлопывает папку.) Вы сами видите, я никому не причинил обид.

Мельница хлопает.

Готов ли доклад советника Торнова?

С е к р е т а р ь  приносит доклад, уходит.

Ну-ка, посмотрим. (Читает.) «Указанный мельник произносил злонамеренные речи, облекая свои собственнические интересы в форму так называемого гражданского достоинства». Что такое? (Читает.) «Таким образом он не желает исполнить волю вашего величества и собирается посетить упомянутое величество сегодня вечером…» Посетить? Да он что, спятил? (Читает.) «…чтобы верноподданнейше изложить вашему величеству эту возмутительную точку зрения. (Еле переводя дух.) С покорнейшей просьбой о дальнейших приказах — Торнов». Приказы? Он их получит. Он этого наглеца… Он его будет беречь как зеницу ока. Каждый может прийти к своему королю. Если он прав, право его охраняет. Есть нечто трогательное в этом непоколебимом доверии простого народа к своему монарху. Поверьте мне, только посредники, эти слепые инструменты, вроде Торнова, представляют все в ложном свете. Но что поделаешь? Я и так управляю страной изо всех сил. Я приму этого честного мятежника и выслушаю его резоны. Позаботьтесь, чтобы его впустили. Я ожидаю мельника из Сан-Суси.

Катт кланяется, собираясь уйти.

А теперь сообщите мне о новейшей литературе в нашем отечестве. Я тут получил какую-то абракадабру — загляните-ка в нее, Катт. Журнал «Немецкий Меркурий». (Отдает его Катту.) Вам известно, что я думаю об этой литературе, и я полагаю, нет ничего непатриотического в том, что я называю ее дурацкой, коли она дурацкая. Вы только прочтите заголовок! (Берет журнал у Катта.) Послушайте, что пишет этот поэт Виланд. (Читает.) «Можно ли быть лицемером, и самому не знать об этом?» (Катту.) Вот вам мои сумасшедшие немцы.

4

Сан-Суси. Зала. Г е н р и х  в кресле с высокой спинкой. Вечер.

Г е н р и х (ждет. Смотрит на часы. Прячет их. Торопливо вынимает снова). Не думаю, что война начнется. Просвещение умов и совершенствование стиля жизни в Европе являются надежной защитой против подобного способа обогащения, характерного для невежественных рыцарей-разбойников. Разумеется, и у королей возникает потребность увеличивать свои владения, а тем самым и доходы. Но это не значит, что необходимо жечь и убивать. Один увеличивает свои владения так, другой — этак, монархии становятся все более обширными и могущественными, все происходит в определенном порядке, в конце концов вечный мир — это реальность будущего, а война — не более чем страшная история варварских доисторических времен.

Звеня шпорами и обмениваясь приветствиями, входит  г р у п п а  г е н е р а л о в. Они проходят налево.

Скорее бы кончились эти маневры. (Вынимает часы.)

Входит  Ф р и д р и х  в прекрасном настроении. С ним  К а т т.

Ф р и д р и х. Еще немного, и Цитен сел бы нам на шею. Помните, что я ему написал, Катт? Его заслуги столь велики, он так часто рисковал жизнью ради отечества, что я не хочу, не считаю возможным подвергать его новым опасностям. А он мне ответил, что он не из тех, кто уходит в отставку, что его долг — отправиться на войну со всеми.

Г е н р и х (который во время всего разговора укоризненно поглядывал на часы). Все-таки на войну.

Ф р и д р и х. А я ему на это возразил, что в его преклонном возрасте — в девяносто семь! — после стольких лишений вряд ли он будет в состоянии подвергать себя превратностям войны. Что скажете, Катт? Нет, это просто великолепно: я от него отделался. Откровенно говоря, я Цитена не выношу. Он всегда говорит одно и то же. Сначала вспоминает битву при Торгау, которую он мне проиграл, потом описывает захват Липицких высот и наконец начинает ржать, как лошадь.

Г е н р и х. Превратности какой войны, сир? (Показывает на часы.) Я с шести часов жду вашего ответа.

Ф р и д р и х (смотрит на часы Генриха). Верно. Какой срок я вам назначил?

Г е н р и х. Вы сказали, что я сегодня узнаю, начнется ли война.

Ф р и д р и х. Верно. (Собирается уходить.)

Генрих оскорблен.

Л а к е й (входит). Письмо от генерала Цитена.

Ф р и д р и х. Эти старые дураки неисправимы. (Вскрывает письмо, читает.) «Нельзя надрываться выше сил, когда-нибудь пора и на покой». Великолепно, наконец-то он понял. Что? Мое собственное письмо? Вернулось обратно! Мое письмо, неслыханный афронт. На нем что-то написано. (Читает.) «Там, где будет Фридрих, там буду и я. Цитен». (Хохочет.) Дамис, мой ночной стул.

Л а к е й. Слушаю, ваше величество. (Уходит.)

Ф р и д р и х. «Там, где будет Фридрих, буду и я». Сказал как отрубил. (Складывает письмо.) Цитен никогда не мог разработать план наступления, если не знал местности.

Л а к е й  входит с ночным стулом и поднимает крышку.

(Кладет туда письмо и снова опускает крышку.) Дамис, я потребую удобный стул. Принесешь этот.

Л а к е й  уходит.

(В сопровождении Катта идет направо.) Вы не последуете за нами, Генрих?

Г е н р и х. Я узнал, что провоцируется война.

Ф р и д р и х (испуганно). Где?

Г е н р и х. Здесь, сегодня вечером.

Ф р и д р и х. Чепуха, Генрих. Сегодня вечером генералы планируют здесь большие маневры.

Г е н р и х. Как?

Ф р и д р и х. Вы изложите им диспозицию маневров, принц.

Г е н р и х (обрадованно). В самом деле? (Хватается за сердце.) Эта минута прибавит мне десять лет жизни. (Уходит вслед за ними.)

Слева входят  Ш т у т т е р х е й м  и  Т р е ш о.

Ш т у т т е р х е й м. Как ваши застарелые болезни, генерал?

Т р е ш о. Я все не пойму, что это: западение селезенки или усыхание почек.

Ш т у т т е р х е й м. Это почки. Я распознаю болезни с одного взгляда.

Появляется  п р у с с к и й  г е н е р а л и т е т, в том числе  П о д г у р с к и й. Все не моложе семидесяти. Выстраиваются в ряд. Штуттерхейм и Трешо на разных концах.

(К Трешо.) Помню, под Колином у лейтенанта Таддена начался страшный катар. Послушали бы вы, как он хрипел. Я ему тогда сказал: смотри в оба, Тадден, а то пропадешь. К вечеру он был мертв. Тяжелая артиллерия.

Т р е ш о. А?

Ш т у т т е р х е й м. Он слишком выдвинулся вперед. Я сам, как говорит доктор Бельман, страдаю весьма интересным маразмом.

Ф р и д р и х  входит в сопровождении  К а т т а, за ними  Г е н р и х.

Ф р и д р и х. Добрый вечер, господа.

Г е н е р а л ы. Ав-ав.

Ф р и д р и х. Вольно, господа. Без этикета. Старый солдат — это старый солдат, а не танцмейстер. (Сморкается, громко и радостно пыхтит. Одному из генералов.) Сегодня получилось очень средне, Миллендорф. Вам надо бы подобрать офицеров получше. Если генерал бездарен, ему особенно необходимы толковые офицеры. Берите пример с Беллинга — у него такие дельные подчиненные, что почти ничего не заметно. (Садится, продолжает.) Господа! В течение ближайших двух часов вы будете свидетелями двух достопамятных событий. Мой брат, принц Генрих, доведет до вашего сведения план больших маневров. Кроме того, перед вами предстанет необычный гость, этот — как его? — честный человек.

Л а к е й. Генерал фон Цитен.

Ф р и д р и х. Не этот.

Входит  Ц и т е н.

Папаша Цитен! Вот радость-то! Вот уж не ожидал — ни сном, ни духом. Позвольте вашу шляпу, добрый старый Цитен.

Ц и т е н. Не такой старый, ваше величество. Не такой уж старый, хе-хе.

Ф р и д р и х. Ах, никто не остается вечно юным. Вот и вы стали похожи на старый серый мышиный хвост. (Обнимает его.) Я рад, старый Цитен, что вы поспешили мне на помощь.

Ц и т е н. Да, как в битве при Торгау. Помните взятие Липицких высот, которое решило судьбу сраженья? И я летел вперед во главе моих бравых гусар — а в сердце моем — что было в моем сердце? Господь простит мне это прегрешение — там был только наш герой король. Он один. И гаубицы грохотали: рум-рум-рум, и сабли звенели: вжик, вжик, и кони ржали. (Ржет.) Прости мне, господи, это прегрешение. Только Фридрих был в моем сердце.

Ф р и д р и х. Но вам не следует так долго стоять, ведь вы на ладан дышите. Победитель под Торгау может сидеть в присутствии короля. (Кричит.) Удобный стул генералу Цитену.

Ц и т е н. Не надо мне стула. Пока не надо. Пусть ваше величество не делает исключений.

Ф р и д р и х. Человек должен помнить, что его бедная старая машина, столь долго бывшая в употреблении, в конце концов изнашивается. Когда-нибудь всех нас отправят на свалку.

Л а к е й  входит с ночным стулом.

Поставь туда, Дамис. Обопритесь на мою руку, старый Цитен. (Берет Цитена под руку и медленно ведет его к стулу.)

Ц и т е н. Никаких исключений. Я как все. Эта сабля еще не зазубрилась. Стоять я вполне еще могу, только ноги не слушаются. (Садится на стул.)

Ф р и д р и х. Вам удобно?

Ц и т е н. Я сижу там, куда посадил меня великий Фридрих. (Приподнимается.) Виват. (Снова падает на сиденье.)

Ф р и д р и х. Господа генералы.

Ц и т е н. Благодарю вас за этот стул, ваше величество.

Ф р и д р и х (начинает сначала). Господа генералы!

Ц и т е н. Я благодарю вас за этот стул почета, ваше величество. Незабываемый день.

Ш т у т т е р х е й м. Ужасно, когда человек не замечает, что его время прошло.

Ф р и д р и х. Прошу вашего сугубого внимания. (Принцу Генриху.) Изложите диспозицию, принц.

Г е н р и х. Да ведь у меня ее еще нет.

Ф р и д р и х. Правда? Ну так я ее дам. (Дает.) Прошу вас, не вникайте слишком глубоко. Читайте.

Г е н р и х. Господа генералы. План маневров, разработанный его королевским величеством, в своих основных моментах выглядит следующим образом: «Должны быть образованы две армии, одна под командованием его королевского высочества принца Генриха, другая — под моим (следовательно, под командованием его королевского величества). Первая армия возьмет направление через Саксонию на Богемию… (Ошеломленно.) Причем подразделение в пятнадцать тысяч человек останется под Циттау для защиты от вражеских нападений Лаузица и, в конечном счете, города Берлина». (Хватается за сердце.) Я так полагаю, все это, конечно, теоретически. (Бормочет.) «Вторая армия выдвигается в Силезию через Гульчин на Вайскирхен и Прерау».

Ф р и д р и х. Принц, обычно вы читаете лучше.

Г е н р и х. Я позволю себе… (Хватается за сердце, громко.) Разумеется, все это только теоретически. «Армия, которая встретится с основной военной силой Австрии, должна некоторое время держать оборону, в то время как другая сможет действовать свободно, имея в качестве основной цели крепость Прагу…» (Вскакивает и кричит возбужденно.) Но это означает войну.

Г е н е р а л ы (испуганно). Война?

Г е н р и х. Сир. Во имя разума и гуманности… (Снова хватается за сердце.) Ах, у меня опять начинается приступ.

Ф р и д р и х. Господа. Я получил сведения о том, что мать моего светлейшего противника императрица Мария Терезия в этом году на пасху исповедовалась вдвое дольше, чем обычно. Мария Терезия — женщина набожная. В чем же ей пришлось исповедоваться столь долго? Я скажу вам: она перечисляла свои долги. Господа, мы выиграем эту войну.

Ш т у т т е р х е й м (выходя вперед). Ваше величество, если дело столь серьезно, позвольте несколько слов вашему верному Штуттерхейму. Повышение в должность генерал-майора обещано мне примерно восемь лет назад.

Ф р и д р и х. А!

Т р е ш о. Ваше величество, я прошу об увеличении разрешенного генералам багажа. Я не в состоянии обойтись тремя багажными колясками и двенадцатью ослами.

Ф р и д р и х (в бешенстве). Еще пожелания?

П о д г у р с к и й (с польским акцентом). Мое единственное желание, ваше величество, хорошо подраться.

Ф р и д р и х. И это говорят прусские генералы. (Подгурскому, которого он уже не слушал.) Стыдитесь, мсье.

П о д г у р с к и й. Я хотел выразиться, но у меня не вышло. Я сказал: я хочу умереть.

Ф р и д р и х. Ну так застрелитесь.

Подгурский, серьезно глядя на Фридриха, вынимает пистолет. Затем решительным шагом подходит к рампе и приставляет пистолет к виску. Через некоторое время он начинает чистить пистолет.

Ц и т е н. Да здравствует наш добрый, наш любимый, наш великий король! Мы все готовы пожертвовать ради него жизнью!

Ф р и д р и х. Не шумите так, генерал Цитен. Вас сюда не приглашали и вообще не звали.

Ц и т е н. Вы не получили моего письма?

Ф р и д р и х. Письма? Где письмо? Почему у меня нет письма генерала Цитена? Катт.

Катт беспомощно пожимает плечами.

(Сидя, Цитену.) О, прошу прощения, дорогой Цитен. Ваше письмо здесь, и де Катт говорит мне, что вы на нем сидите.

Ц и т е н (оглядывается, с трудом встает, снимает крышку и с торжествующим видом извлекает письмо). Вот оно. (Снова заглядывает в ночной горшок, соображает, в чем дело.) Очень удобно, какштуль. Хе-хе, посадили старого Цитена на какштуль. В этом много ума, много юмора. Но есть ли в этом бог? Шутка, а? (Засыпает.)

Фридрих и генералы смеются.

Ф р и д р и х (яростно). Канальи.

Тишина. Входит  М е л ь н и к  в черном праздничном платье: чулки с красивыми красными кожаными подвязками у колен, тонкая палка с резным набалдашником. Снимает шляпу. Зажимает шляпу между коленями, вешает палку за кожаную петлю на пуговицу сюртука, останавливается посредине зала.

Ты кто?

М е л ь н и к. Я мельник.

Ф р и д р и х. Ты честный человек?

М е л ь н и к (неуверенно). Я немец.

Ф р и д р и х. Ты — прямой человек?

Мельник выпрямляется.

Значит, не гнешься? (Генералам.) Кто любит своего короля, пусть решится выступить против него. (Мельнику.) Ну раз не гнешься, выкладывай, что там у тебя.

Мельник кланяется и шаркает ногой. При этом его шляпа падает. Он ловит шляпу, но падает сам, споткнувшись о палку.

Ф р и д р и х (генералам). Отправляйтесь в библиотеку и изучайте план кампании.

Все, кроме спящего Цитена, уходят, последним — П о д г у р с к и й, с пистолетом в руке. Он проходит мимо Фридриха, не отводя от него преданного взгляда.

Ты что делаешь?

М е л ь н и к (с трудом поднимается, зажимая шляпу между коленями). Я мельник.

Ф р и д р и х. А чего ты хочешь от меня?

М е л ь н и к. Милосердия. Господин советник Торнов закрыл мою собственную новую мельницу. Он сказал, что ваше величество ему велели.

Ф р и д р и х. Велел.

М е л ь н и к. Значит, у него приказ. (Хочет уйти.)

Ф р и д р и х. Хочешь протестовать?

М е л ь н и к. Как ваше величество прикажет.

Ф р и д р и х. Прикажу, вот забавно. Ну, протестуй.

Мельник наклоняется, пытаясь поймать шляпу, которая начинает выскальзывать.

Ну, протестуй, я приказываю.

Мельник готов упасть.

Да стой же.

М е л ь н и к. Я стою, ваше величество.

Ф р и д р и х. Слава богу, ты по крайней мере стоишь.

М е л ь н и к. Я, ваше величество, стою на платформе лояльной оппозиции.

Ф р и д р и х. Я очень рад, господин мельник. Ведь некоторые придерживаются того мнения, что я деспот.

М е л ь н и к. Совершенно верно.

Ф р и д р и х. Ага.

М е л ь н и к. Есть такие.

Ф р и д р и х. Они ставят мне в упрек, что я стал деспотом, но кто, как не они, превратили меня в деспота? У меня нет народа, а только подданные. Думаешь, я в этом виноват? Думаешь, один деспот может сделать подданными шесть миллионов человек? Однако шесть миллионов подданных вполне могут превратить одного человека в деспота. Эта двуногая бескрылая раса, которую почему-то принято называть разумной, произвела особенно жалкую породу в королевстве Пруссия. Нация, которую можно терпеть, только если глубоко ее презирать. Милейший! Дайте мне хоть одного римлянина, и я умру за республику. Если ты поймешь это, ты будешь знать, как вести себя в данном случае. Между мной и моим подданным возник конфликт, в котором правда либо на моей стороне…

М е л ь н и к. Так точно, ваше величество.

Ф р и д р и х. …либо нет. Ну так говори. Говори все, что вертится на языке, выкладывай все как на духу.

Мельник молчит.

Ну, так я скажу. У тебя есть мельница?

М е л ь н и к. Как вашему величеству будет благоугодно.

Ф р и д р и х. Что?

М е л ь н и к. Покорнейше прошу прощения, один бы сказал вам да, а другой — нет, мое же непредвзятое и неавторитетное мнение состоит в том, что при всей скромности суждения эта пущенная в эксплуатацию мельница, с милостивого разрешения вашего величества, принадлежит мне.

Ф р и д р и х. Значит, это ты хлопаешь? Верно?

М е л ь н и к. Когда ветер.

Ф р и д р и х. И не желаешь прекратить это дело?

М е л ь н и к. По возможности нет.

Ф р и д р и х. Очень остроумно, очень честно. Я хочу предложить тебе одну сделку. Но ты должен выражаться точно. Ты считаешь, что имеешь право на хлопанье?

М е л ь н и к. Да.

Ф р и д р и х. И согласен на сделку?

М е л ь н и к (хитро). Вы сразу смекнули, в чем дело, ваше величество.

Ф р и д р и х. Еще бы. Но я хочу, чтобы тебе стала ясна вся безмерность твоей наглости. Я занят внешнеполитическими вопросами величайшей государственной важности. Я добиваюсь аннексии Лаузица, что позволит мне выдоить из него почти миллион годовой ренты. Для этого мне нужно унаследовать франкские графства Ансбах и Байрейт. На эти графства я смогу выменять Лаузиц у короля Саксонии: их обменная стоимость примерно одинакова. Против такого обмена возражает император Иосиф. Но он пойдет на уступки, если я позволю ему обменять Баварию на Нидерланды. Все это очень запутанно. И от этой-то работы ты смеешь отвлекать меня своей дурацкой мельницей. Держу пари, ты сейчас опять упадешь у меня в обморок.

М е л ь н и к. Нет, не упаду. У вас Лаузиц, а у меня мельница. Вы скажете — как можно их сравнивать. А я вам говорю: ваш Лаузиц по сравнению с моей мельницей — просто дешевка. Моя мельница не новая. Она очень старая. Ее почерневшие от времени балки были свидетелями того, как честно трудился мой отец и отец моего отца, мой дед. С каждым годом, пролетавшим над страной, моя мельница становилась дороже. Речь идет, конечно, не о том, что вы назвали обменной стоимостью, но о действительной цене, о которой вы с холодной высоты вашего трона, может, и не слыхали: росла, так сказать, ее духовная ценность. Моя мельница становилась все дороже моему сердцу — много дороже, чем вам ваш Лаузиц. Прошу учесть при назначении продажной цены.

Ф р и д р и х. Продажной цены — чего?

М е л ь н и к. Мельницы.

Ф р и д р и х. Я говорил не о покупке.

М е л ь н и к. Не о покупке! Но вы же говорили о сделке?

Ф р и д р и х. На что мне твоя мельница? Да оставь ее себе и мели что хочешь. Хоть собственного дедушку.

М е л ь н и к. Покорнейше благодарю, ваше величество.

Ф р и д р и х. Ты только меня правильно пойми. Я запрещаю тебе хлопать.

М е л ь н и к. Ваше величество, но без хлопанья нельзя молоть.

Ф р и д р и х (радостно). Значит, нельзя?

М е л ь н и к. Ваше величество может запретить мне молоть, но как же не хлопать? Ведь хлопает — воздух, неужто же можно из-за него пускать по миру честного человека?

Вбегают  Г е н р и х  и  К а т т.

Г е н р и х (вне себя). Генерал Подгурский застрелился.

Ф р и д р и х (Катту, указывая на Мельника). Это была ваша идея, дурак вы этакий. (Генриху.) Он мертв?

Г е н р и х. Нет, промахнулся.

П о д г у р с к и й (входит, преданно глядит на Фридриха, приставляет пистолет к виску и стреляет. Разочарованно). Пся крев. Снова промазал.

Ц и т е н (проснувшись от выстрела). В поход, в поход.

5

Мельница. Утро. Чулан, где живет Мельник. Мешки с зерном, мучной ларь. М е л ь н и к  спит на мешках в парадном платье, положив одну ногу на ларь и беспокойно ворочаясь во сне.

Соломенная подстилка за занавеской, место для Ловизы. В дверь стучат. Мельник вздрагивает, просыпается, выглядывает из окна.

М е л ь н и к. Это конец. (С трудом задвигает тяжелым ларем крышку люка.) Все в мире бренно. Куда ни кинь, все клин. Как только я уступил королю, я лишился мельницы. Но, не уступи я королю, я бы уж давно лишился головы.

Катт снизу стучит в люк.

Я и так был слишком смел.

Стук.

(Дрожа, встает в позу.) Арестуйте меня, злодеи. Я жертва деспотизма. (Отодвигает ларь.)

К а т т (заглядывает в отверстие люка). Де Катт.

М е л ь н и к. Я люблю короля.

Катт влезает наверх и произносит речь, обнаруживая недюжинные ораторские способности.

К а т т. Вы любите короля, господин мельник. Вы любите его сверх всякой меры и в нашу великую эпоху являете собой удручающее зрелище слабой, покорной натуры. Зачем вы позволили королю так запугать себя? Как вы смели позволить королю так запугать себя? Я вас спрашиваю. Вы должны были показать ему зубы. Ваше дело правое. Мир ожидал от вас смелого слова. Сказали бы: мельница не может не хлопать или: есть еще судьи в Бер… (Обрывает себя на полуслове.) Разве вам неизвестно, что король должен подчиняться закону — как вы, как я. Позвольте мне высказаться до конца. Прошу вас иметь в виду, что король не должен знать о моем визите. Я пришел к вам из сугубо личных побуждений, как друг всех мельников. Я прочту вам некоторые статьи закона. (Читает.) «Статья четырнадцатая. Нашим судьям мы передаем всю полноту права вершить, невзирая на лица, справедливый суд над всеми людьми — великими и малыми, богатыми и бедными, и пусть ответят они за это перед престолом божьим, дабы слезы вдов и сирот, и других притесняемых, не пали проклятьем на их головы и на их потомство». Вы это слышали — о великих и малых?

М е л ь н и к. Но о короле там ничего нет.

К а т т. Не перебивайте. «Статья пятнадцатая. Судьи не должны подчиняться никаким предписаниям, нарушающим строгое осуществление правосудия, даже если они исходят от короля».

М е л ь н и к. И где это написано?

К а т т. В «Codex Fridericanus». Что вы на это скажете?

М е л ь н и к. Скажу, что этот кодекс оскорбляет королевское достоинство.

К а т т. О, как вы наивны! Его написал сам король.

М е л ь н и к. Это в высшей степени непостижимо.

К а т т. Любезный, король не был бы королем без этого закона. Он может править лишь там, где царят мир и порядок, иными словами, где царит закон. Страна должна иметь закон. Поскольку закон по самой своей природе распространяется на всех, закон выше короля. Ясно?

М е л ь н и к. Нет. Страна принадлежит королю.

К а т т. Страна принадлежит государству.

М е л ь н и к. Пусть так, сударь. А кому принадлежит государство? Я вас сразу раскусил. Вы подстрекаете меня к неосмотрительным поступкам в отношении моего короля. Вам мало, что я буду томиться в заключении, вы хотите отправить меня на виселицу. Или вам и виселицы мало, и вы хотите, чтобы меня колесовали? Но вы заблуждаетесь. От меня вы услышите только одно: я люблю короля. Можете арестовать меня на месте.

К а т т. Господин мельник, вы вынуждаете меня раскрыть карты.

М е л ь н и к. Вот видите.

К а т т. Король…

М е л ь н и к. Ага, все ясно без лишних слов. Вы позволите мне захватить мою зубную щетку?

К а т т. Господин мельник, король имеет в виду уступить вам в спорном деле и не преследует никаких иных целей. Он отменит свое запрещение на определенных условиях. Вы получите право хлопать сколько душе угодно. Так-то. Я нахожусь здесь, чтобы сообщить о столь благоприятном для вас исходе дела. Однако решение вопроса несколько затягивается из-за ваших постоянных столь неуместных выходок.

М е л ь н и к (бьется головой об стену и кричит в глубочайшем отчаянии). Ох, горе, горе!

К а т т. Почему вы так убиваетесь — ведь вам повезло?

М е л ь н и к. Это слишком неожиданно. Я ненавижу сюрпризы, даже приятные. Как я могу радоваться случаю, если он сразу же напоминает мне о нищете и слабости человеческого духа? Я думал, вы хотите меня колесовать, сударь.

К а т т (смеется). Нет, разумеется.

М е л ь н и к (смеется, потом становится серьезным). Что — разумеется?

К а т т. Я вам сейчас объясню. Королю был нужен смелый и честный человек. Все считали вас таковым. Смелый и честный человек был нужен королю для того, чтобы опровергнуть несправедливое мнение некоторых особ о внутренней обстановке в королевстве. Должна была быть доказана законность данной формы власти. Поймите же, в чем заключалась идея. Вы должны были выступить защитником свободы, явить собой образец гражданского мужества. Вам была гарантирована высокая милость короля.

Мельник вздыхает.

Ну, зачем же вы упали?

М е л ь н и к. А он посмотрел на меня своими большими, нечеловечески блестящими глазами. Разве вам незнаком этот взгляд?

К а т т. Верно, он на старости лет разыгрывает Нерона.

М е л ь н и к. И вы говорите так о своем начальстве?

К а т т. А как прикажете? Заметили, как он потом взъелся на меня? «Это была ваша идея, дурак вы этакий». Буквально — дурак.

М е л ь н и к. А это была ваша идея?

К а т т. Ни в малейшей степени.

М е л ь н и к. А почему вы не возражали?

К а т т. Мне не положено по штату. Король сказал, что план был хорош, но в нем допущена ошибка. В предлагаемых обстоятельствах мельник не мог быть смелым и честным человеком.

М е л ь н и к. Почему?

К а т т. Таков был смысл и моего молчаливого вопроса. Почему бы ему не быть смелым и честным?

М е л ь н и к. И что ответил король?

К а т т. Король ответил: «Он ведь не знал, что я этого хочу».

М е л ь н и к. Верно.

К а т т. Что?

М е л ь н и к. Я не знал, что король этого хочет, вот и сел в лужу. И никакой я не защитник свободы. Я только и думаю, как бы выпутаться из этой истории.

К а т т. Тяжелый вы человек, с вами не договоришься. Я доставляю вам ценную информацию и делаю предложение величайшей важности, а вы начинаете разглагольствовать. Итак, я продолжу, с вашего разрешения. Король решил попробовать еще раз — при более благоприятных обстоятельствах, которые нам надлежит создать. Ибо теперь вы в курсе дела, не так ли? Короче. Сегодня после богослужения король отправится на площадь принимать присягу у новобранцев. Он вызовет вас с мельницы и запретит вам хлопать. В ответ вас просят произнести нижеследующую наивную фразу в народном духе: «Есть еще судьи в Берлине!»

М е л ь н и к. Ну и дела!

К а т т. Проявите стойкость, и вы войдете в историю!

М е л ь н и к. Королю угодно, чтобы я победил? Мое хлопанье ласкает его слух? Сударь, я начинаю совершенно иначе думать о короле, я его люблю. (Кричит.) Ловиза! Никель! (Катту.) Сударь, благодарю вас, какой сегодня прекрасный день! Мне еще надо отдать заказчику одну бумагу, контракт.

Входит  Л о в и з а, она работала.

Где Никель?

Она не знает.

Оденься получше, я жду кое-кого в гости. А именно короля. Король собирается заглянуть ко мне в гости. (Выносит из чулана контракт и подписывает.) Пятого апреля тысяча семьсот восемьдесят седьмого года Брут Фюрхтеготт Блейх. (Катту.) Прошу вас, сударь.

Оба уходят. Вслед за ними хочет уйти и Ловиза. В это время открывается крышка ларя. Из него вылезает  С и м о н, весь в муке. На рукаве его мундира — черная повязка.

С и м о н. Тсс…

Л о в и з а (узнает его). Симон. Что ты тут делаешь?

С и м о н. Жду тебя.

Л о в и з а. Со вчерашнего вечера, как начало смеркаться?

С и м о н. Я слышал, ты перебралась сюда. Ну, прокрался я на мельницу и стал тебя искать. В час ночи вваливается этот чертов мельник и прется на чердак, пришлось мне залезть в ларь и ждать, пока он заснет. Но этот старый осел прохрапел одиннадцать часов кряду прямо у меня на крышке. (Руками разгибает ногу.) Поверишь, нога совсем не желает двигаться, не слушается, и все.

Л о в и з а (стряхивает с него муку). Ты похож на мертвеца.

С и м о н. Сестрица, я убит.

Л о в и з а. То есть как, Симон?

С и м о н. Я участвовал в маневрах и получил приказ переправиться через реку у Сакрова. На той стороне стоял неприятель, то есть там было и несколько наших, но им было сказано, что они должны быть неприятелем, и они в нас стреляли. Мы таскали в реку понтоны для этого… как его Tête de Ponte, то бишь моста. Тут капрал и говорит мне и еще некоторым ребятам, что были со мной: «Шаг вперед, вы убиты». И повязывает черную ленту, вот с тех пор я и убит. Я вылез из камыша, а Хавель холодный и вода до пояса. Вот, думаю, где ты лежишь, Симон. Иду я по лесу, а солнце светит сквозь зеленую листву, и в голову лезут разные мысли. Никогда, думаю, не видать мне больше солнца. И тут меня укусила муха, я поймал ее и подумал: а кто, собственно, кого поймал? И мне вдруг стало страшно, Ловиза. Вот, думаю, каково человеку, когда он убит. Всякие у меня мысли в голове появились, я и не заметил, как отошел от расположения полка и очутился здесь.

Л о в и з а (срывает повязку). Убери ее.

С и м о н. Ее можно снять только вместе с мундиром. Ловиза, я хочу за границу.

Л о в и з а. Это очень далеко?

С и м о н. Бантамские и Молуккские острова, Ловиза.

Л о в и з а. И ты не сможешь больше присылать денег?

С и м о н. Это очень далеко, но, честно говоря, раз я убит, то для меня это райские кущи.

Л о в и з а. Тогда уезжай, Симон. У меня ведь есть Никель.

Н и к е л ь (снизу). Ловиза.

С и м о н. Кто-то идет.

Л о в и з а. Это Никель.

С и м о н. Я такого страху натерпелся, что стал осторожен.

Л о в и з а. Его ты не бойся. Это Никель — мой муж, за которого я теперь выйду замуж, потому что ты уезжаешь. И еще потому, что на мне уже не сходится передник. (Закрывает крышку ларя.) Да и ребенок-то будет от него.

Входит  Н и к е л ь  в мундире гренадера.

Н и к е л ь. Как я тебе нравлюсь?

Л о в и з а. Но ведь ты должен был остаться? Потому что мельник с королем теперь…

Н и к е л ь. Сейчас объясню, в чем дело. Приходит вчера мельник к королю и говорит: господин король, оставь мне Никеля. А король ему на это: Никеля я тебе не оставлю, он один стоит целой армии. Сегодня советник пришел ко мне и говорит: Никель, сбор в пять часов на площади перед ратушей. А завтра, дорогая Ловиза, я, может быть, взгляну в лицо большой пушке. Думаешь, у меня духу не хватит? (Грубо обнимает ее.) Поцелуете меня, барышня?

Л о в и з а. А ты не можешь убежать? На Молуккские острова или еще куда-нибудь?

Н и к е л ь. И не собираюсь. На кой черт мне это надо?

Л о в и з а. Но ведь это опасно — служить в солдатах.

Н и к е л ь. Одна баба сварила колбасный суп и поставила кастрюлю в постель, чтоб он не остыл. А ее муж залез в постель, да и ошпарил себе всю задницу. Значит, и в постель ложиться — тоже опасно.

Л о в и з а. Но не настолько.

Н и к е л ь. Теперь я свободный человек и отделался от мельника, и от мельницы, и от всего прочего.

Л о в и з а. А обо мне ты забыл?

Н и к е л ь. Я тебя никогда не забуду. А сейчас мне пора. Судьбе так было угодно, и я должен выполнить свой священный долг перед родиной, ведь я пруссак и мужчина. А ты не плачь, не растравляй себе сердце. (Плачет.) Может, мне дадут отпуск, и я приду и утешу тебя, моя девочка, на мешках с мукой в белом свете луны. (Он плачет и пытается ее обнять. Она не дается.) Что ж, дальние проводы — лишние слезы. Бой барабана призывает меня исполнить мой священный долг. Таких, как я, на свете много, согласись. (Уходит.)

С и м о н (вылезает из ларя и разминает ноги). Мне нужен штатский костюм.

Л о в и з а (приносит одежду). На.

Симон переодевается.

Ты не спрашиваешь, где я это взяла?

С и м о н. Где?

Л о в и з а. Осталось от Никеля.

С и м о н. Мне впору. Сожги мундир.

Ловиза прячет мундир.

У тебя есть деньги?

Л о в и з а. Конечно, Симон, ты же мне присылал. Я ведь все сберегла, ничего не истратила.

С и м о н. А то меня примут за какого-нибудь беглого, прежде чем я перейду границу. Я ведь так просто спросил, потому что у меня паспорта нет. У кого нет паспорта, тому надо глядеть в оба, а лучший документ в таких случаях — билет на дилижанс, да подороже.

Л о в и з а. Правда? Вот мои талеры. (Вынимает кошель из-под своей подстилки и вытряхивает содержимое на стол, зажимая в кошельке три талера.) Это все.

С и м о н (считает, обнаруживает зуб). За зуб я ничего не получу.

Ловиза засовывает зуб в рот, обнимает Симона.

(Кончив считатьденьги, прячет их.) Когда пойдешь в церковь, помолись за меня.

Л о в и з а. Я теперь не хожу в церковь, нет у меня охоты к таким вещам.

С и м о н (обнимает ее). Будь счастлива, Ловиза. (Уходит.)

Л о в и з а (вытряхивает талеры из кошелька). Этого хватит на первое время. Но нужно кое-что сюда добавить. (Выглядывает в окно.) Мельник. (Кричит в люк.) Осторожно, Симон, мельник. (Прячет деньги под солому и снова подходит к окну.)

М е л ь н и к (входит запыхавшись, он счастлив). Час пробил. (Роется в вещах, находит парик, начинает его расчесывать, для чего сначала распрямляет локоны свечкой и куском сала, а потом снова закручивает их и пудрит мукой из ларя.) Сегодня самый великий день в моей жизни. У меня словно крылья выросли, почем снег — я покупаю. Никель! Король Пруссии собирается ко мне, он нуждается во мне, он хочет обратиться ко мне с просьбой. И что же? Я откажу ему. Бедный король. Он вернется на свою площадь, одинокий, огорченный, разочарованный во мне. Но pereat justitia, есть еще судьи в Берлине! Я ему не бедный Иаков, я мельник. Ловиза, достань шляпу, поставь ее в духовку и подогрей. Куда девался Никель? Он должен подать мне одеться.

Л о в и з а. Я вам помогу. (Отходит от окна. Снимает с мельника сюртук и гладит его по спине.) Надеюсь, я вас не задела?

М е л ь н и к (заглядывает в вырез ее платья). А ты баба ничего, в теле. Как взгляну на тебя сверху да увижу, сколько в тебе мяса, так сразу и подумаю — не слишком ли много я тебе плачу́. Пища, потребляемая сверх меры, возбуждает чувственность! Но я на тебя не клюну, не надейся. Меня тебе не заполучить. Ибо я существо нравственно-разумного мира. А ты — горсть чувственного праха, и более ничего.

Л о в и з а. Что с вами?

М е л ь н и к. Здесь обретается дьявол. (Оттягивает завязку штанов на поясе и показывает внутрь.)

Л о в и з а. Разве это дьявол?

М е л ь н и к. Во плоти. Позыв, который возникает, велит овладеть тобой. Но я укрощу дьявола посредством принципов неумолимого напряжения воли. Воистину дьявол иногда берет верх, особенно в марте. В таких случаях я оказываю ему снисхождение и еду в Берлин, в бордель.

Л о в и з а (проявляет интерес). А!

М е л ь н и к. Это очень красивый дом, вертеп разврата, причем все там устроено весьма благопристойно, со статуями и всякой такой мраморной штукой. Приходишь, обуреваемый заботами: раз-два-три — и забот как не бывало.

Л о в и з а. А у тамошних девушек зад напудрен?

М е л ь н и к. Нет.

Л о в и з а. А у меня напудрен, когда я сижу на мешках с мукой, как леди Оглторп. (Идет в свой угол и устанавливает ширму.) Пойду надену хорошее платье.

М е л ь н и к. Серое?

Серое платье висит на виду, на гвозде.

(Садится и начинает платком полировать свою палку.) Эти девушки, курочки, тоже в значительной степени разоблачаются. Но самое главное, понимаешь, никакого риска, никаких последствий. Дьявол добивается своего, но он ничего не может подцепить в связи с использованием предохранителя. (Прислушивается к шороху за ширмой.) А рубаху ты тоже сменишь?

Л о в и з а. Как прикажете.

М е л ь н и к. Я знаю, ты ловко прикидываешься тихоней, а сама следишь за мной через ширму, держу пари, ты такая же бешеная, как пасторская дочка. (Ему приходит в голову какая-то мысль, находит среди разбросанных вещей клетчатую рубаху.) Хочешь надеть рубашку в клетку?

Л о в и з а. Да.

Мельник пытается заглянуть в щель. Потом, словно нечаянно, опрокидывает ногой ширму, в ужасе отворачивается и завязывает себе глаза рубашкой. Ловиза, грустная, по-прежнему одетая сидит на мешке с мукой.

М е л ь н и к. Я не нарочно, я не смотрю. (Смотрит.) А почему ты не раздеваешься?

Л о в и з а. Так, задумалась.

М е л ь н и к. Знаю, знаю. Ты думаешь, почему у тебя колени дрожат. (Грубо хватает ее.) Ха, меня прямо на части рвет. (Целует ее.) Что ты там все жуешь?

Л о в и з а. Зуб.

М е л ь н и к. Хе-хе-хе, зуб. (Бежит вслед за Ловизой и захлопывает дверь.)

Пауза. Входят  В е в е р к а  и  Д е б е л ь н  при полном параде.

В е в е р к а. Странно, весьма. Сунул мне в руку контракт и удрал.

Д е б е л ь н (оглядывается, с отвращением). Вот эти мешки. Ах, господин Веверка, как, в сущности, порочен человек. Я сама со времен Евы обременена грехом и должна все время думать об этом.

В е в е р к а. Странно, однако. Ведь Никеля взяли в солдаты. Мне сообщил об этом сам советник, который забрил парня, узнав, что мельник согласился закрыть мельницу. А эта подпись означает, что он должен мне сто пятьдесят талеров. Человек, у которого долги, как говорится, беднее покойника, потому что у него денег меньше, чем совсем нет. Пойдем же, Дебельн, спросим у него, как он собирается вернуть вам вашу муку, а мне мои деньги, если у него нет работника.

Они открывают дверь и входят в чулан. Дебельн вскрикивает и падает без чувств.

6

Двор мельницы. К а т т, Т о р н о в  и  с в и т а  Фридриха стоят около кустов. Во двор вступает  Ф р и д р и х.

Ф р и д р и х. Где мой несчастный народ, Катт?

Т о р н о в. Подданные вашего величества еще в церкви. В связи с патриотическим подъемом служба несколько затягивается и задерживает подданных вашего величества.

Ф р и д р и х. Значит, я явился слишком рано, так, что ли? Эти скоты опаздывают.

Т о р н о в. Без сомнения.

Ф р и д р и х (мрачно расхаживает взад и вперед). А я денно и нощно гну спину ради таких подонков. (В бешенстве.) А то что еще меня так согнуло? (Репетирует тезисы речи.) Во-первых. Народное горе, заставляющее меня проливать горячие слезы. Во-вторых. Заботы о благе народном, в которых я провожу бессонные ночи. Ведь я первый слуга государства, а? (Катту.) Вот вам последствия вашей бездарной интриги: мне не удастся втереть очки этой публике, совсем не считаясь с нею. С этого все и начинается. Дурачить народ — это уже наполовину парламентаризм. Вам бы надо думать не о моих подданных, а обо мне. Этот идиот со своей мельницей превратит мою жизнь в сущий ад, если будет вовсю хлопать у меня над ухом своими четырьмя досками. Мне этого не выдержать. Я полагаю, что имею такие же права, как мельник. Пусть ему разрешат хлопать. Но лучше пусть он не хлопает. А это что за каланча?

М е л ь н и к (высовывается из куста). Мой работник, ваше величество.

Ф р и д р и х. Что?

М е л ь н и к. Мой работник, некий Никель, сегодня утром забрит в солдаты советником Торновом. Я прошу освободить вышеуказанного работника от воинской повинности.

Ф р и д р и х. Чепуха. Зачем тебе работник?

М е л ь н и к. Ваше величество, мельница без работника — это холодный дом, неодушевленный предмет. Только при наличии работника она может приносить доход. Вы не можете отделить работника от мельницы, это не просто бессмыслица, это бессмыслица высшего порядка. Это не в вашей власти.

Ф р и д р и х (сердечно). Без работника ты не сможешь хлопать, ты это хочешь сказать?

М е л ь н и к. Да. Я ведь хромаю, но дело не только в этом.

Ф р и д р и х. Значит, ты получишь его обратно.

М е л ь н и к. Скажите об этом, пожалуйста, господину советнику.

Ф р и д р и х. Скажу.

М е л ь н и к. Прямо сейчас.

Ф р и д р и х. Да.

М е л ь н и к (страдальчески). Я хотел бы видеть, как вы это сделаете.

Ф р и д р и х. Смотри же, как я желаю тебе добра. (Подходит к Торнову, говорит ему тихо.) Ты забрил парня с мельницы?

Т о р н о в (трусливо). Как будто, ваше величество.

Ф р и д р и х. Если тебе дорого твое место, Торнов, ты его мне оставишь.

М е л ь н и к (Торнову). Делайте, что вам сказал король, ирод вы этакий. (Знаком подзывает к себе Фридриха и говорит ему.) Даете мне слово, что Никель навсегда останется у меня?

Ф р и д р и х (поражен). Я — тебе мое слово?

Сзади появляются  п а с т о р  и  н е с к о л ь к о  к р е с т ь я н. Проходят мимо мельницы, во двор В е в е р к а, Д е б е л ь н, Д е б е л ь.

Даю.

М е л ь н и к. Вы найдете во мне человека высокого мужества. Защитника свободы. (С хитрым видом.) Как велено. (Скрывается за кустами.)

Р а з н о с ч и к  н о в о с т е й (проходит сзади, мешая людям повернуть влево). Новые зверства, совершенные в Австрии над двумя прусскими дезертирами, изложенные в разумных стихах одним другом истины. С точным изображением повешенных, предварительно четвертованных дезертиров.

Никто не изъявляет желания купить его товар.

В е в е р к а. Дайте мне.

Р а з н о с ч и к  н о в о с т е й. Прошу, сударь. Рисунок, текст и зверство всего за один крейцер. (Кричит.) Неопровержимое доказательство права Пруссии претендовать на баварское наследство, издано министром имперских дел, с гравюрой, изображающей курфюрста Максимилиана Йозефа на смертном одре. Йозеф оставляет Баварию Карлу Теодору Пфальцскому. Справа и слева два гения справедливости, на заднем плане Женская башня в Мюнхене; курфюрст сверху донизу весь покрыт оспой.

Никто не покупает.

В е в е р к а. Дайте мне и это.

Р а з н о с ч и к  н о в о с т е й. Вы большой патриот, сударь.

В е в е р к а. Чей хлеб пеку…

Р а з н о с ч и к  н о в о с т е й. Изображение женщины с тремя грудями из округа Хойфсферд.

Все покупают женщину с тремя грудями.

Д е б е л ь (маленький, очень уродливый человек). Я тоже хочу купить такую красивую картинку.

Д е б е л ь н. Дебель, ты женат.

Д е б е л ь. Но меня интересует женщина с тремя грудями.

Д е б е л ь н (с безграничным презрением). Тебя? (Решительно.) Незачем выбрасывать деньги на такие греховные вещи.

Д е б е л ь (упрямо). А чьи это деньги?

Д е б е л ь н. Божьи, а потом мои.

Входит  Ф р и д р и х  со  с в и т о й.

В е в е р к а. Да здравствует его светлейшее величество, король Фридрих.

Т о р н о в. Это армейский пекарь, Веверка. Хороший подданный.

Ф р и д р и х (Веверке). Сдается мне, ты страшный мошенник.

В е в е р к а. Так точно, ваше величество. Я благодарю ваше величество за благосклонное ко мне обращение.

Ф р и д р и х. Соотечественники, для вашего короля настали тяжелые времена. Я вынужден призвать солдат к оружию, к борьбе с притязаниями этого деспота — императора, на защиту идеалов справедливой государственности и народного королевства Гогенцоллернов. Что бы я ни делал, я думаю о вас. Верьте мне, я разделяю все ваши заботы, они не дают мне спать по ночам, они заставляют меня проливать горькие слезы. Ради вас я денно и нощно гну спину. (С чувством.) А то что еще меня так согнуло? Ради кого я отправляюсь на войну? Ради отечества, которому я принес присягу, как сегодня это сделают ваши сыновья. Ради отечества, которое взывает к нам: вперед! Наступим врагу на пятки!

В е в е р к а. Вперед! Ура!

Ф р и д р и х (хмурясь). Это и есть та самая мельница, Катт?

Т о р н о в. Она принадлежит местному мельнику.

Ф р и д р и х. Та мельница, которая хлопает вот уже два дня?

Т о р н о в. Так точно. Она самая. (Убегает во двор мельницы.)

Фридрих в великом гневе расхаживает взад и вперед.

(Появляется вместе с Мельником.) Мельник Блейх, ваше величество.

Ф р и д р и х. А, господин мельник, рад вас видеть.

М е л ь н и к. Король Пруссии, если не ошибаюсь?

Ф р и д р и х. Кажется.

Мельник слегка касается рукой шляпы.

Я позвал вас, дабы лично кое-что сообщить вам. Вы давно пустили в ход эту мельницу?

М е л ь н и к. На условиях концессии.

Ф р и д р и х. А вам никогда не приходило в голову, что за́мок Сан-Суси находится в непосредственной близости от этой мельницы?

М е л ь н и к (любезно). Очень приятно.

Ф р и д р и х. Боюсь, вам скоро будет неприятно. Ибо я собираюсь издать приказ о закрытии мельницы.

М е л ь н и к (изображая на физиономии отчаяние). Но почему?

Ф р и д р и х. Потому что я так хочу.

М е л ь н и к. Такой ответ подошел бы господу богу, господин король.

Ф р и д р и х. Хорошо. Тогда я скажу так: ваше хлопанье мешает мне править.

М е л ь н и к. Но это лучше, чем если бы ваше правление помешало мне хлопать.

Ф р и д р и х. Ты что о себе мнишь? Я собираюсь начать войну, — если ты понимаешь, что это такое.

М е л ь н и к. Господин король, этот кусок металла на моей груди свидетельствует, что мне известно, что значит воевать. Я пруссак, господин король. Я получил эти шрамы во время великой войны. Я участвовал в тринадцати ваших сражениях. Я воевал под гром смертоносных ядер, а не под мирное хлопанье мельницы.

Ф р и д р и х (кивает ему одобрительно). Ваши речи очень заносчивы, господин мельник.

М е л ь н и к. Я говорю, как мне сердце подсказывает. Пусть я позволю себе некоторую вольность, но мне надо облегчить душу, высказать, что накипело. Я простой человек из народа. Создатель не поставил меня на то высокое место, которое занимаете вы. Но и мне создатель указал место и приказал: занимайся своим делом, мельник, мели мой урожай и хлопай, ибо таково твое ремесло. И на этом различии покоится наше равенство. Конечно, это не французское равенство, но это немецкое равенство и мое святое право. А право дал мне господь бог, а, как говорится, его мельницы мелют медленно, но верно.

Ф р и д р и х. Но они не хлопают, а?

М е л ь н и к. Вот я — весь перед вами, я не враг власти, но я защищаю справедливость. Горе анархии — здесь (указывает вниз) или там. (Указывает вверх.) Фридрих, мы любим и почитаем тебя. Докажи нам, что ты не деспот.

В с е. Ах!

Ф р и д р и х. Черт возьми, вы меня и в самом деле разгневали.

М е л ь н и к. Вы это серьезно?

Ф р и д р и х (делая одобрительные знаки). Это мятеж. Говорить мне в лицо такие вещи.

М е л ь н и к. Вы подмигнули или мне только показалось? Надеюсь, это не повлияет на некую сделку. (Смотрит умоляюще на Катта.) Все так неопределенно. (Снимает шляпу, не знает, куда ее деть, хочет зажать между коленями.)

Ф р и д р и х. Я приказываю вам надеть шляпу.

М е л ь н и к (надевает шляпу). Как ваше величество прикажет. В отношении шляпы или прочего: то есть, если я должен хлопать, буду хлопать, а если нет, то нет.

Ф р и д р и х (очень мягко). Дорогой господин мельник, в последний раз говорю вам со всею ясностью: я запрещаю вам хлопать. (Шипит.) Ну же, бунтуй.

М е л ь н и к (печально). Нет, нет. Как-то вдруг не могу. (Падает на брюхо и целует Фридриху сапоги.) Смилуйтесь.

Ф р и д р и х (колотит его своей палкой). Да стой же ты прямо, болван. Стой.

Мельник поднимается.

(Продолжает его колотить.) Ты что должен отвечать на мое запрещение, что? Есть еще…

М е л ь н и к. Есть еще…

Ф р и д р и х (колотит его). Что есть? Стой прямо.

М е л ь н и к. Есть еще судьи… Смилуйтесь.

Ф р и д р и х (колотит). Какие судьи? Что за судьи?

М е л ь н и к. Есть еще судьи… в… Берлине.

Ф р и д р и х (чрезвычайно растроганный). Зачем вы напоминаете мне об этом? Я построил судебную палату и основал свободное независимое судейское сословие. Я горячо стремился к тому, чтобы в моем государстве царил дух разума и справедливости. Я свершил все это, но под тяжестью моих ежедневных трудов несколько запамятовал. Вы показали мне, господин мельник, что мой народ достоин этих философических мероприятий. Именно на таких людей, как вы, опирается моя власть. Ваше имя так же, как мое, не останется безвестным. Я благодарю вас за урок и напоминание. Право на вашей стороне. А Фридрих всегда на стороне права. Возвращайтесь же к себе на мельницу и хлопайте под счастливым ветром и со всемилостивейшего королевского соизволения.

В е в е р к а. Да здравствует король Фридрих!

В с е (восторженно). Да здравствует!

Ф р и д р и х. Право же, Катт, только среди таких людей я смог стать тем, что я есть. (Уходит со свитой.)

Торнов остается.

Р а з н о с ч и к  н о в о с т е й. Листовка о мельнике из Сан-Суси. Листовка о мельнике из Сан-Суси. Фридрих Великий и мельник у исторической мельницы. У мельника разинут рот, он только что сказал: ваше величество, есть еще судьи в Берлине. Представлено, как король склоняется перед законом.

Все покупают листовки.

Д е б е л ь н (подталкивает Дебеля к мельнику). Поцелуй руку мельнику, Дебель. На него снизошла благодать.

В е в е р к а. Он с нами рассчитается. (Мельнику.) Вы представляете, во сколько бы вам обошлось закрытие мельницы? Долги по старой мельнице да сто пятьдесят талеров мне. По правде говоря, я уж думал, что неустойка у меня в кармане. Сейчас во всей округе не найти помощника пекаря, вот вам бы и пришлось отрабатывать у меня. (Жмет ему руку.) Вы отстояли свое гнездо.

М е л ь н и к (разносчику новостей). Я беру две дюжины. (Платит и поднимается по деревянным ступеням, ведущим к двери мельницы.)

Л о в и з а (выходит из двери с узлом). Итак, я ухожу, как говорила. Если мне что от вас понадобится, я напишу. (Уходит.)

М е л ь н и к (ко всем). Благодаря справедливости нашего монарха я теперь выше вас. Я — привилегированный мельник. Но я не стану задаваться. Друзья, я всегда с вами.

В с е. Браво.

М е л ь н и к. Если бы этот мерзавец, мой работник, не шлялся где-то целое воскресенье, я бы хлопнул разок крыльями ради вас.

Военная музыка. Мельник начинает дирижировать. За сценой с песней проходят  н о в о б р а н ц ы. Мельник подтягивает.

М е л ь н и к  и  р е к р у т ы.

Все, кроме Торнова, маршируют вслед за рекрутами.

М е л ь н и к  уходит на мельницу.

Н и к е л ь (в мундире, с цветами в руках входит, посылая в публику воздушные поцелуи).

Т о р н о в. А ты что шляешься без дела, парень?

Н и к е л ь. У меня тут кое-какие дела, я должен поплакать под кустом, я едва держусь на ногах. Если бы вы знали, как мне грустно, как тяжело расставаться.

Т о р н о в. Ты почему не в своей роте?

Н и к е л ь. Ах, господин советник, вы повторяетесь, не так ли?

Т о р н о в. Да. Восемь дней строгой гауптвахты.

Н и к е л ь (кричит). Ой-ой-ой.

М е л ь н и к (выбегает из дома, тянет Никеля к себе). Он мой.

Т о р н о в (дергает Никеля к себе). Нет, мой, господин мельник.

М е л ь н и к (дергает Никеля к себе). Долой мундир.

Т о р н о в (дергает Никеля к себе). Приведи себя в порядок.

М е л ь н и к (дергает Никеля к себе). Ах ты, проклятый негодяй, креста на тебе нет.

Т о р н о в (дергает Никеля к себе). Марш в строй, мерзавец.

Н и к е л ь (бросается на землю, орет). Ай-ай-ай!

Торнов хватает его за руку, мельник за ногу, тянут в разные стороны.

О б а. Вставай. (Колотят его.)

Никель вырывается, прячется за висящий на вешалке сюртук мельника. Мельник и Торнов стоят друг против друга, подняв палки. Сзади появляется  С т а р ы й  Ф р и ц.

М е л ь н и к. Говорю вам, он мой.

Т о р н о в. Он принадлежит его величеству королю. И больше никому.

М е л ь н и к (хитро). Королю?

Т о р н о в. Что, понял наконец?

М е л ь н и к. Король отдал его мне. Король оставил его мне, и вам это прекрасно известно.

Т о р н о в. Что — известно?

М е л ь н и к (гордо). Король дал мне слово. Да.

Т о р н о в. Ты лжешь мне в глаза.

Ф р и д р и х (сзади). Нет, Торнов. Он не лжет. Я дал ему слово. Ему нужен его работник. Что ж, пожалуйста. Я отдаю ему работника.

Торнов кланяется. Мельник торжествует.

Но, Торнов, быть может, вы завербовали парня по закону?

Т о р н о в. Так точно, по закону, ваше величество.

Ф р и д р и х. Что ж, господин мельник, в таком случае… (Уходит.)

Т о р н о в  идет за королем, уводя за собой  Н и к е л я.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Автор просит прощения у снисходительных критиков за то, что не может удержаться от объяснений собственного произведения.

2. При обработке литературного сюжета автор был совершенно свободен, так как сюжет неисторичен: мельника из Сан-Суси никогда не было. Характер Фридриха претендует на достоверность. Характер мельника также.

3. Идея Фридриха доказать законность правопорядка в Пруссии, разыграв комедию с мельником, Принадлежит, разумеется, не Фридриху. Она принадлежит Брехту. Так или иначе, преемники Фридриха использовали анекдот именно для этой цели.

4. О праве мы кричим налево и направо. Но если ты не прав, оплеван ты по праву.

5. В пьесе нет положительных поступков, автор ожидает их от зрителей. Испокон века для зрителей истинное удовольствие заключается в том, чтобы знать больше, чем действующие лица. Автор льстит себя надеждой, что доставит своей публике не меньшее удовольствие, сочтя ее умнее действующих лиц. Таким образом, формальное превосходство становится материальным. Исключительное применение в данной пьесе этой техники — техника как всякая другая — является результатом полного отрицания предмета.

6. Предметом является ничтожество человека. Причина этого ничтожества — скептицизм, а скептицизм — в свою очередь — объясняется определенной экономической ситуацией.

7. Убожество абсолютистской Германии — порочная система товарного хозяйства — накладывается на пережитки насквозь прогнившего феодализма. Пруссия в этом смысле как нельзя более показательна. Фридрих — прусский просветитель, мельник — прусский бунтовщик, Никель — прусский Гансвурст.

8. Указания на время дня сделаны для режиссера и читателя, а не для осветителя.

Перевод Э. Венгеровой.

Хельмут Байерль ФРАУ ФЛИНЦ Комедия

Эту пьесу я написал с Манфредом Веквертом и коллективом театра Берлинер ансамбль.

Автор

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Марта Флинц.

Готлиб }

Йозеф }

Франтишек }

Карл }

Антон } — ее сыновья.

Фридрих Вайлер.

Отто Калуза.

Нойман, фабрикант.

Анна, его жена.

Хинтерлехнер.

Гампе.

Элерт.

Эдуард Ладентин, экспедитор.

Еккель, инженер.

Господин Швертфегер.

Полицейский.

Учитель }

Экснер }

Толстый гость } — посетители кафе «Огненный шар».

Рихард Эльстерман, обербургомистр.

Кете Раупах.

Лозе-Эсперанто.

Онаш, бедняк.

Бетти Липперт, дочь кулака.

Бойе.

Вестфаль, образцовый крестьянин.

Трактористка.

Киномеханик.

Бинкау, бедняк.

Вагнер.

Его жена.

Бархе.

Вайкерт.

Крестьяне.

Переселенцы.

ПРОЛОГ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Фрау Флинц и антифашистско-демократический строй

(1945 — апрель 1946)

1. В ДОМЕ ОТЦА МОЕГО ОБИТЕЛЕЙ МНОГО

Немецкий городок. Улица перед домом мебельного фабриканта Ноймана. Поздняя осень 1945 года. Г р у п п ы  п е р е с е л е н ц е в  ищут пристанища. Одна из них останавливается перед домом. Сопровождающий переселенцев  р а б о ч и й  подходит к двери и звонит. В доме гаснет свет. Рабочий звонит еще раз. На окнах падают жалюзи. Рабочий звонит в третий раз. Звонок выключен. Рабочий обращается к публике.

Р а б о ч и й (под музыку). Ну и дела. Не поверишь, что у нас сорок пятый год. Фабрикант баррикадирует двери, а я — Фриц Вайлер, слесарь, в партии с двадцатого года, красный спортсмен, при нацистах в штрафном батальоне, под Москвой перешел на сторону Красной Армии, был в плену три года — я стою у его дверей, словно нищий. И мне, рабочему, приходится смотреть, как люди остаются на улице. С утра на ногах, на дворе ночь, а скольких я разместил? Троих — всего-навсего. Выходит, не справляюсь. Но я же рабочий, а не бюрократ — я так и сказал вчера в комитете, когда приехал из Новосибирска. Хочу, говорю, заняться своим делом. А что они ответили, не успел я поставить чемодан? Фриц, говорят, хорошо, что ты приехал. Иди на товарную станцию: прибыли эшелоны с переселенцами, беженцами, власти не управляются с расселением. Твоя профессия от тебя не убежит, а вот люди не знают, куда им податься. Тут без рабочих не обойтись, они-то знают, что такое нужда. Еще бы не знать. И кто виноват — знаю. Эти. (Жест в сторону дома.) Хотят пересидеть революцию в своих теплых квартирах. Мол, отсиделись в восемнадцатом, отсидимся и в сорок пятом. Дудки. Теперь наша власть. За нами Красная Армия. А что это значит? Это значит, что надо ставить классовый вопрос. (Задумывается. Пауза.) Вот мы его сейчас и поставим. (Решительно подходит к дверям и пытается их взломать.) Выходи, живодер! Думаешь спрятаться от революции? Фашист. В восемнадцатом мы вас пощадили, но в сорок пятом пора свести счеты. Никуда от нас не денетесь.

За его спиной раздается властный окрик: «Стоп!» На велосипеде быстро въезжает  п о л и ц е й с к и й.

П о л и ц е й с к и й. Что здесь происходит?

В а й л е р. Дружище, Красный Отто!

П о л и ц е й с к и й. Вайлер, Фриц!

В а й л е р. Я думал, нацистские бандиты тогда схватили тебя.

П о л и ц е й с к и й. А я думал, тебя.

В а й л е р. Сколько мы не виделись?

П о л и ц е й с к и й. Целых двенадцать лет.

В а й л е р. И теперь ты — полиция. А я заделался бюрократом по жилищным вопросам. И вдвоем мы возьмем за жабры этого господина Ноймана. Давай, Отто, я не шучу. (Наваливается на дверь.)

П о л и ц е й с к и й. Товарищ Вайлер, нам позвонили, что представитель власти нарушает закон. Черт подери, Фриц!

В а й л е р. Подменили тебя, что ли? Кулак Красного Отто вошел в поговорку. Помогай, что стоишь? (Снова наваливается на дверь.)

П о л и ц е й с к и й. Брось, право слово. Я здесь не Красный Отто. Я здесь прежде всего — советник гражданской полиции советской оккупационной зоны Германии. А раз партия доверила мне такой пост, я обязан разобраться, что тут за скандал, и наказать виновных, кто бы они ни были. Фриц, брось дурить. Аргументировать кулаком умеет всякий, а ты попробуй Потсдамскими соглашениями. У нас антифашистско-демократический строй, пора к этому привыкать. (Собирается уйти, затем оборачивается.) И все-таки — рот фронт, Фриц! (Уезжает.)

Вайлер разглядывает дом.

В а й л е р (кричит). Жилищная комиссия по расквартированию! Тут люди без крова! Откройте! Пожалуйста!

Дом по-прежнему темен и тих. Пауза. Слышен шум ветра да гул работающей фабрики.

В а й л е р (решительно направляется к фабричным воротам, складывает рупором ладони у рта и кричит). Кончай работу!

С фабрики доносятся крики: «Кончай работу!», «Как, уже?», «Не иначе как напился!» Фабричный гул смолкает. Наверху распахивается окно и выглядывает багрово-красное лицо владельца, господина  Н о й м а н а.

Н о й м а н. Продолжать работу! Сейчас всего шестнадцать часов тридцать две минуты. Что за идиот велел кончать работу?

Р а б о ч и е  уходят с фабрики.

Стоп! А кто мне возместит убытки? (Закрывает окно и, задыхаясь, выбегает из дверей. Затем бросается навстречу выходящим толпой рабочим.) Кто сделает еще шаг, может забирать документы. Я из кожи вон лезу из-за лишней пары досок, чтобы вы не подохли с голода. И вот благодарность. Вы что, захотели на улицу, к этим нищим? Доиграетесь. Марш, на работу.

Р а б о ч и е  возвращаются на фабрику. В а й л е р  проходит с ними.

(Запирает ворота. Потом обнаруживает у своих дверей переселенцев. Оглядывается и направляется к ним.) А где же ваш господин квартирмейстер? Исчез. Ага. Да, головой стены не пробьешь. Попытайтесь-ка сами, на свой страх и риск. Вам сюда, прямо по улице. Плохо дело. Власти неспособны обеспечить людям крыши над головой.

Наверху раскрывается окно, из него выглядывает  Ф р и ц  В а й л е р.

В а й л е р. Жилищная комиссия по расквартированию. Вам придется приютить беженцев.

Н о й м а н (у дверей). Анна, позвони в полицию. Скажи, что он ворвался в дом. (Вайлеру.) Можете преспокойно оставаться наверху. Мы подождем советника полиции Калузу.

В а й л е р. Добро! Подождем товарища Калузу. У нас антифашистско-демократический строй, пора к этому привыкать.

Пауза.

Н о й м а н (уверенно). Вы ждете совершенно напрасно. Эта комната действительно не зарегистрирована, поскольку я и не обязан ее регистрировать. При антифашистско-демократическом строе на первом плане — экономика. А в этой комнате я намерен производить эксперименты по производству древесного эрзац-волокна. Распоряжение три дробь семь. Известно ли вам его содержание?

В а й л е р. Да. Чти отца своего и мать свою.

Слышен звонок велосипеда. Появляется товарищ  К а л у з а. Ставит велосипед и, заметив Вайлера в окне, направляется к Нойману.

К а л у з а. Здравствуйте.

Н о й м а н. Добрый вечер.

В а й л е р. Рот фронт!

К а л у з а. Слушаю вас.

Н о й м а н. Господин советник полиции, он вломился ко мне в дом.

В а й л е р. Ну, это уже смешно.

К а л у з а. Ничего смешного. Спустись вниз.

В а й л е р. Отто, он же утаил комнату.

К а л у з а. Я не спрашиваю, утаил ли он комнату. Я сказал, чтобы ты спустился вниз. Причем немедленно.

Н о й м а н. Вы что, не слышите, что сказал господин советник полиции?

В а й л е р. А с вами мне вообще не о чем разговаривать, квартирный спекулянт.

К а л у з а. Не шуми, право слово. Спускайся, или я вызову патруль.

Вайлер закрывает окно.

Н о й м а н. Премного обязан, господин советник полиции.

В а й л е р  появляется внизу. Н о й м а н  поднимается наверх.

В а й л е р. Ну, знаешь! Подставлять ножку своему же, партийцу!

К а л у з а. Только по закону, Фриц, право слово. Подожди, я научу тебя, как надо поступать. (Подходит к двери и звонит.)

Сверху выглядывает  Н о й м а н.

Н о й м а н. Что-нибудь еще, господин советник полиции?

К а л у з а (мрачно). Да. Так как же с комнатой?

Н о й м а н (испуганно). Ах, с комнатой…

К а л у з а. Да, с комнатой. Причем с незарегистрированной.

В а й л е р (обрадованно). Ну наконец-то, Отто. (Нойману.) Признавайтесь в преступлении.

Н о й м а н. А с вами мне вообще не о чем разговаривать. Вы не внушаете доверия.

В а й л е р. Еще бы! Ведь я поймал вас с поличным.

Н о й м а н. Люди вроде вас вообще не могут занимать никакой официальной должности.

В а й л е р. Вы так полагаете? Бери его, Отто.

Н о й м а н. Вы здесь не в пивной. Вам ваши грубости даром не пройдут, я все запомнил.

В а й л е р. Не все, дерьмо ты этакое.

К а л у з а. А теперь чтоб у меня было тихо. Право слово.

В а й л е р. Нет, до чего наглые эти фабриканты! О каких-то распоряжениях болтает. Свое дурацкое три дробь семь можете повесить у себя в сортире.

К а л у з а (взглянув наверх). Три дробь семь?

В а й л е р. Представляешь?!

К а л у з а (достает затрепанную книжечку.) Помещение для хозяйственных нужд.

Н о й м а н. Именно так я и сказал этому господину. Распоряжение три дробь семь, приказ триста двадцать ПП СБЦ.

К а л у з а. Но это в случае, если ББ К два восемьдесят восемь.

Н о й м а н. Разумеется. Я же не сказал три дробь шесть.

К а л у з а. А как обстоит дело с ААЦ ФЦУ?

Н о й м а н. Я выполняю Т сорок.

К а л у з а. А в случае, если восемьдесят семь?

Н о й м а н. Т два дробь семь.

К а л у з а. Т два дробь семь. А Т два дробь восемь?

Н о й м а н. Будет выполнено.

К а л у з а. Каким образом?

Н о й м а н. По распоряжению один от одиннадцатого пятого сорок пятого, принимая во внимание инструкцию три дробь тысяча четыреста пятнадцать, арабскими цифрами.

К а л у з а. Порядок.

Н о й м а н. Премного благодарен, господин советник полиции. Спокойной ночи. (Захлопывает окно.)

В а й л е р. Ничего не понимаю. По какому праву этот тип закрывает окно?

К а л у з а. Распоряжение три дробь семь, Фриц.

В а й л е р. Плевал я на три дробь семь!

К а л у з а. Не нарушай закона, право слово.

В а й л е р. Закон, закон!.. Вот мой закон, Отто: людям нужен кров на ночь. А вся эта болтовня про помещение для хозяйственных нужд — чистая мура!

К а л у з а. Распоряжение три дробь семь, Фриц. (Протягивает ему книжечку.) При наличии помещения или площади, пригодной для хозяйственных целей и могущей быть использованной в течение двадцати четырех часов, вселение квартирантов не допускается, за исключением семейств с детьми, которым в случае бедственного положения жилье предоставляется в обязательном порядке. (Прячет книжечку.) Сказано ясно и понятно, помещение охраняется законом. Всего! (Садится на велосипед.)

В а й л е р. Но ведь это бюрократизм!

К а л у з а. Знаешь, у нас и без того хватает дел, чтобы еще препираться с товарищами. (Останавливается.) Попытайся-ка еще разок в Остеркётене. (Уезжает.)

Вайлер снова один. Разглядывает дом. Он освещен, как в начале сцены. Д в а  г о с п о д и н а  входят с разных сторон и звонят условленным образом. Господин Нойман сходит вниз и впускает их в дом. Двери запираются. Вайлер подходит к переселенцам.

В а й л е р. Значит, так. Будем вселяться, пользуясь бедственным положением. Распоряжение три дробь семь. Каждый будет говорить, что у него дети. А если кто захочет узнать, где они, скажете, что на товарной станции. Или еще что-нибудь в этом роде. И придут позже. Понятно? Пошли. (Выстраивает переселенцев в очередь у дверей Ноймана. Затем звонит условленным образом, а сам с удостоверениями и печатью усаживается на ступеньке перед дверью.)

Н о й м а н  открывает двери.

Вам все же придется приютить беженцев. Бедственное положение. Распоряжение три дробь семь. Исключительный случай: семьи с детьми. Имя?

С т а р ы й  п е р е с е л е н е ц. Хинтерлехнер. Эдуард. Двое детишек. Они на товарной станции и придут потом.

В а й л е р (ставит печать и протягивает удостоверение Нойману. Переселенцу). Порядок. Входите. Следующий.

П е р е с е л е н е ц  входит в дом.

В т о р о й  п е р е с е л е н е ц. Гампе, Франц и Эрна. Двое детей. На товарной станции. Входи, Эрна. (Входят в дом.)

Один из переселенцев протискивается без очереди.

Т р е т и й  п е р е с е л е н е ц. Пропустите. У меня астма.

В а й л е р. А дети?

Т р е т и й  п е р е с е л е н е ц. Конечно. Четверо. Они с супругой на товарной станции и могут подойти в любой момент. (Нойману.) Разрешите представиться: Элерт. (Входит в дом.)

Н о й м а н. Уж не думаете ли вы, что я поверю в эту чушь? Немедленно предъявите мне удостоверения личности этих людей.

В а й л е р (протягивает Нойману направление на вселение). Предъявлю. Завтра. Они все потеряли. Следующий.

Подходит очередь тщедушной женщины.

Ж е н щ и н а. Марта Августа Вильгельмина Флинц, урожденная Блаха, из Богемской Лайпы. Пятеро сыновей. Они на товарной станции и придут потом.

Н о й м а н (быстро). У вас пятеро?

Ж е н щ и н а. Да.

Н о й м а н. Сыновей.

Ж е н щ и н а. Да.

Н о й м а н. А может быть, четверо?

Ж е н щ и н а. Нет, пятеро.

Н о й м а н. Пятеро сыновей на товарной станции и придут потом?

Ж е н щ и н а. Да.

Н о й м а н (отходя от двери). В таком случае, господин Вайлер, ни о каком вселении не может быть и речи. Или вы хотите, чтобы полиция проверила такое обилие детей?

В а й л е р (после паузы). Выходите. Все.

П е р е с е л е н ц ы  медленно выходят из дома. Нойман идет к дверям.

Н о й м а н (Вайлеру). Видите ли, господин Вайлер, я вас понимаю. Все ради дела. На вашем месте я, вероятно, поступил бы так же. Раньше мы называли это духом предпринимательства. (Запирает двери.)

В а й л е р (очень громко). Малахольная пустомеля. Допрыгались… Ночуйте теперь на улице. Ну и тупица. А ему только того и надо.

Э л е р т (женщине). В другой раз шевели мозгами. Вот и поймешь, что тише едешь, дальше будешь.

В а й л е р. Хорошенькая революция. (Тяжело опускается на ступеньку и закуривает окурок.)

Переселенцы стоят в нерешительности. Одна женщина собирается уходить. Останавливается возле Вайлера. Это та, что утверждала, будто у нее пятеро сыновей.

Ж е н щ и н а. Пускай я малахольная. Но не настолько, чтобы ломиться в чужой дом и так орать, что людям пришлось звать полицию. Самим-то лень мозгами пошевелить, а то догадались бы: фабрики-то стоят пустые, раз делать в них нечего. (Группе переселенцев.) У товарной станции пустой фабричный цех. Стена пробита снарядом. Крыша течет. Вот в нем я и поселюсь, хоть я и малахольная. (Уходит.)

П е р е с е л е н ц ы  следуют за ней.

В а й л е р (поднимаясь). Подождите, я с вами. У меня тоже нет жилья. (Уходит вместе с ними.)

Наверху раскрывается окно. Выглядывают  Н о й м а н  и  д о р о д н а я  ж е н щ и н а.

Н о й м а н (служанке в доме). Брунгильда, верните женщину с зеленым узлом. Анна, я понял. Они хотят подбить простых людей на ложь. Вам нужна крыша над головой? Так наврите с три короба. Скажите, что у вас дети. А эта тихая женщина, что она сказала? Пятеро сыновей. Понимаешь? Пятеро — и все сыновья. Тут я и понял. Это уж не хитрость, а ограниченность.

С л у ж а н к а  выходит из дома.

Да, Анна, эту женщину я пущу. В конце концов, место у меня есть. Все равно рано или поздно нас заставят. А так я хоть знаю, кого беру.

Возвращается  с л у ж а н к а  с  ж е н щ и н о й.

Моя милая, позвольте вам представить мою жену. Мы решили приютить вас. Не благодарите. Вы не умеете лгать, и это мне понравилось.

Ж е н щ и н а  низко кланяется и входит в дом.

2. И ДЕТИ МОИ ВОКРУГ МЕНЯ

Квартира Ноймана. Н о й м а н  закрывает окно.

Н о й м а н. Так-то спокойнее. Кажется, я немного привык к антифашистско-демократическому строю. Эта комната господская. Значит, для кого она? Для господ. (Кричит в раскрытую дверь.) Господин Еккель! Эдуард, старина, поднимайся сюда! С сегодняшнего дня будем заседать здесь.

Появляются  д в а  г о с п о д и н а.

Да будет свет! Анна, что ты там бормочешь, вверни лампочки.

Анна ввертывает лампочку.

Нет, не одну. Все! Да, пусть соседи заглядывают. Что они увидят? Опытных коммерсантов за работой. Да, за работой. Нет, это не безумная смелость, а верный расчет. Сними чехлы с кресел.

Анна снимает чехлы.

Что значит, чужая в доме? Беженку мы поселим на чердаке. Какие еще ведра с песком? Теперь они ни к чему. Перестань бормотать! Если мы наконец не возьмемся за ум, то в один прекрасный день все пойдет прахом. (Кричит.) Нет, не лучше, когда прахом! Мне надоело обделывать свои дела в бомбоубежище лишь потому, что моя жена якобы способна видеть на три аршина сквозь землю! Да кто я, наконец? А теперь позаботься о беженке, как там ее. Дай ей поесть, что-нибудь горячее. Нет, не Брунгильда позаботится, а ты. На то есть свой резон.

А н н а  выходит.

(К гостям.) У нее навязчивая идея — будто нам обязательно вселят какую-нибудь семью. Она прожужжала мне все уши, просто сил нет. Это у нее от матери, та была точно такая же. В четырнадцатом году она добормоталась до того, что действительно началась война. Ужас!

Все осматривают комнату.

Э д у а р д. Великолепно! Но я не знаю, зачем мы стараемся? Грозит девальвация: один к двадцати.

Е к к е л ь. Об этом болтают в общественных сортирах.

Э д у а р д. Это мое любимое место. Они еще опомнятся. Еще скажут спасибо, если им позволят хотя бы сортиры чистить.

Е к к е л ь. Когда придет господин Швертфегер, вы этот тон лучше бросьте. Для него главное — приличие. Говорят, однажды он отказался от сделки только из-за того, что его партнер за обедом поднес к губам нож.

Э д у а р д (с горечью). Хорош гусь! У человека десятки тысяч.

Н о й м а н. Господину Швертфегеру пора бы появиться.

Звонок.

Господин Швертфегер! (Выбегает.)

Оба господина встают. В комнате появляется  д о р о д н ы й  г о с п о д и н, сопровождаемый  Н о й м а н о м.

(Представляет.) Господин Ладентин, первый наш экспедитор. Господин инженер Еккель, подземное и наземное строительство. Господин Швертфегер. С минуты на минуту должен появиться Боббе — добрый дух из экономического управления.

Ш в е р т ф е г е р (после паузы). Это хорошо, я тороплюсь.

Н о й м а н. Договоры ожидают вашей подписи.

Ш в е р т ф е г е р (усаживаясь). Уютное местечко.

Н о й м а н. Здесь сиживал еще мой дед.

Все садятся. Швертфегер достает очки и бумаги.

Ш в е р т ф е г е р. К делу. Вы — экспедитор? Гарантируетели вы бесперебойную работу транспорта?

Э д у а р д. Нет.

Н о й м а н. Полагаю, счастливое завершение сделки даст нам основание надеяться на лучшее. Позвольте, господин Швертфегер, по этому поводу стаканчик довоенного?

Ш в е р т ф е г е р. Благодарю. Но я не пью, ни капли. Принципиально. Не выношу спиртного.

Н о й м а н. Тогда поздравим друг друга просто так.

Э д у а р д. Вам что! Вы сидите дома и в ус не дуете. А мои грузовики ездят по дорогам. Завтра я без официальных документов ни одной машины не выпущу.

Н о й м а н. Эдуард, я же сказал: придет Боббе. Больше мне добавить нечего.

Пауза. Господин Швертфегер снимает очки.

Ну, право же, у господина Швертфегера может сложиться впечатление, будто мы не в состоянии гарантировать спокойное и нормальное ведение дела.

Э д у а р д. Но они же — не идиоты. Уже четыре недели я твержу представителям городского управления, что мои грузовики в ремонте. А чего ради? Еще неизвестно, кто больше заплатил бы. И я снова мог бы спать спокойно. (Громко.) А ты лезешь ко мне с твоими дурацкими советами.

Ш в е р т ф е г е р (приподнимаясь). Я привык, чтобы мои партнеры хотя бы элементарно соблюдали приличия.

Н о й м а н. Господин Швертфегер, это его больное место. Он сам малюет на стене черта и сам же его пугается.

Е к к е л ь. Вот именно.

Н о й м а н. Пусть господин Швертфегер скажет, как он расценивает политическое положение в Халле.

Ш в е р т ф е г е р. Реалистически.

Н о й м а н. Ну вот. Долго все это не продержится.

Е к к е л ь. Нам нужен добровольческий корпус.

Ш в е р т ф е г е р. Нам нужно сохранять достоинство. Вы читали Дамашке? Мироощущение немца социально. Таков принцип. Но натура немца восстает против уравниловки в любой форме. В результате: высокая поглощающая способность рынка, обусловленная разрухой, с одной стороны, и здоровый дефицит во всех сферах — особенно на товары широкого потребления и стройматериалы, — с другой.

Е к к е л ь. Простите, а русские?

Ш в е р т ф е г е р. Знаете, что погубило Христа? Библия. Он придерживался догмы.

Н о й м а н. Русские тоже придерживаются, не так ли, Эдуард?

Ш в е р т ф е г е р. Вот вам пример. Они против нацистов. Я тоже. С маляром я дел не имел. Этот тип слишком громко орал.

Е к к е л ь. Что с него было взять? Ефрейтор.

Ш в е р т ф е г е р. Но нельзя же из-за этого выставлять за дверь всех чиновников городского управления. Не все ли равно, как он относится к нордической расе, лишь бы умел рассчитать налог. Но именно в этом и проявляется догма: диктат пролетариев. Ну кто же против рабочих? Однако управлению государством обучаются не у верстака, а в университете. Право же, вам следовало бы почитать Дамашке.

Н о й м а н. Кстати. Эдуард, новый бургомистр — железнодорожный рабочий.

Ш в е р т ф е г е р. Они совсем запутались, чему доказательством является вся их так называемая политика. Эти красные приходят к нам, нехорошим буржуям, и просят о сотрудничестве с ними. Мы им говорим: ну что ж, подождите год-другой, а сами пытаемся установить контакты с американцами. Way of life, вы меня поняли?.. Надо действовать втихую…

Смех.

Э д у а р д. Вам смешно. А мне? Когда позавчера появилась налоговая инспекция, я от страха подписался на «Теглихе рундшау», — видите, она торчит из кармана моего пальто. Если же теперь опять все перевернется, я окажусь в соучастниках и преспокойно могу сдавать свои семь грузовиков в утиль. Твой Боббе все не идет.

Н о й м а н. Эдуард, я не узнаю тебя. Ты же штурмовал высоту под Верденом.

Э д у а р д. Да, но тогда у меня не было машин.

Н о й м а н. Боббе придет, Эдуард.

Звонок.

Э д у а р д. Значит, придет.

Смех. Эдуард смеется тоже. Гости углубляются в изучение бумаг.

Ш в е р т ф е г е р. К делу. Завтра утром, в шесть, ваши грузовики должны быть на Ханзеринг. Там подсядет мой доверенный. Он проводит вас к моему складу леса в Флеминге. Нойман нарежет пятьсот кубометров по двадцать пять и сорок. Послезавтра материал будет на строительной площадке. Ясно?

Е к к е л ь. Логично.

Ш в е р т ф е г е р. Вот разрешение на выдачу. Сюда — печать экономического управления, и тогда всё о’кэй.

Н о й м а н (с удовлетворением). А печать уже тут как тут.

Входит  В а й л е р.

В а й л е р. Добрый вечер.

Все заняты бумагами. Слышатся приветствия: «Добрый вечер, Боббе». Вайлер шагами измеряет комнату. Швертфегер с удивлением наблюдает за «Боббе».

Ш в е р т ф е г е р. Что это Боббе делает?

Гости уставились на Вайлера.

Н о й м а н. Это некий господин Вайлер. С час тому назад он был столь любезен, что предложил отобрать у меня комнату. Кажется, мой дом притягивает его как магнит.

Ш в е р т ф е г е р. Это не Боббе?

Н о й м а н. Господин Вайлер именует себя уполномоченным жилищного управления. А обучали его на рабочего.

В а й л е р. Да, на слесаря.

Н о й м а н. А теперь вам лучше уйти! С минуты на минуту мы ожидаем господина городского советника Боббе. Мне хотелось бы предотвратить тягостную для вас встречу.

В а й л е р (подает ему письмо). Вам это знакомо?

Н о й м а н (читает). «Боббе, старина, сегодня вечером, ровно в восемнадцать, крайне важно…» и т. д. и т. д. Это мое письмо Боббе.

Е к к е л ь (читает на обороте). «Товарищ Вайлер, как тебе известно, Боббе в среду посажен».

Н о й м а н (переворачивая письмо). «Ты — новый начальник экономического управления. Пойди посмотри, что там происходит… Маллинк, рабочий контроль».

Э д у а р д. Странно… Кажется, у меня начинается желчная колика. (Собирается уходить.)

Н о й м а н. Эдуард, вспомни Верден.

Е к к е л ь (в дверях, Вайлеру, стоящему с отсутствующим видом). Разрешите выйти?

Н о й м а н (кружа по комнате). Однако, господин Еккель, об этом совершенно незачем спрашивать господина Вайлера. Постойте, господин Еккель, туалет — сюда. А это выход на улицу.

Е к к е л ь  выходит.

В а й л е р. Я пришел по поводу помещения для хозяйственных нужд, распоряжение три дробь семь. Завтра, к семи утра, оно должно быть освобождено.

Слышен стук двери. Это ушел  Е к к е л ь.

Н о й м а н. Господин Еккель…

Ш в е р т ф е г е р (встает). Мое пальто.

Н о й м а н. Господин Швертфегер, для беспокойства нет никаких оснований.

Э д у а р д. Ой, мой живот…

В а й л е р. Сюда поставьте пресс. Нам необходимы плиты из твердой древесины. Причем как можно скорее.

Н о й м а н (кружа по комнате). У меня нет пресса.

В а й л е р. Завтра утром получите. Для железа. Его можно переоборудовать.

Н о й м а н. Не выйдет. Чисто технически.

В а й л е р. Выйдет. Я работал на таких штуках. Слесарем.

Ш в е р т ф е г е р. Мне пора в Халле. Пальто.

Э д у а р д. Могу принести.

Н о й м а н. Я сам. Ты останешься.

Э д у а р д. Я подписчик «Теглихе рундшау». (Уходит.)

Н о й м а н. Иуда.

В а й л е р. Стену прорубим. Вот здесь. Для полиспаста. Пресс весит добрых две тонны. (Швертфегеру.) Вы из Халле?

Ш в е р т ф е г е р (побледнев). Нельзя ли водки?

Нойман приносит водку. Швертфегер пьет и садится.

Н о й м а н (Вайлеру). Есть у вас документы?

В а й л е р. Вот гарантийное письмо экономического управления.

Н о й м а н. Гарантийное письмо экономического управления… Минуточку. (Кричит.) Фрау Финце! (Вайлеру.) Тут у меня три разрешения жилищного управления на вселение квартирантов. (Показывает их.) Подписаны они уполномоченным Вайлером. Но именно он, менее часа тому назад, использовал служебное положение, доверенное ему нашим новым руководством, для изощренного злоупотребления своими правами. (Садится, наливает себе и Швертфегеру.)

В а й л е р. Это уже неправда.

Дверь раскрывается. Появляется  ф р а у  Ф л и н ц.

Ф р а у  Ф л и н ц. Бог в помощь.

Н о й м а н (представляя ее Швертфегеру). Фрау Финце.

Ф р а у  Ф л и н ц. Флинц.

Н о й м а н. Верно. У Фрау Финце пятеро сыновей. Во всяком случае, так полагает господин Вайлер.

Вайлер молчит.

(Направляется к телефону.) Теперь я подойду к телефону, наберу двадцать пять — двадцать пять — это Дом принцессы, ныне помещение нашей полиции — и скажу: пожалуйста, пришлите чиновника. А также поставьте в известность советского коменданта города. (Снимает трубку.) И если я этого все же не сделаю, то только из-за слишком большого уважения к нашему новому строю. (Кладет трубку.) Но поймите, чего это мне стоит. Ведь вам должно быть совершенно очевидно, если сейчас придет кто-нибудь из властей и спросит, как дела с помещением, мне придется сказать, что оно отдано матери с пятью сыновьями. (К фрау Флинц.) Итак, отныне вы будете говорить каждому кто придет, что у вас пятеро сыновей.

Ф р а у  Ф л и н ц. Да.

Н о й м а н. А если кто-нибудь спросит, где они?

Ф р а у  Ф л и н ц. На улице.

Н о й м а н. Нет, лгать она не умеет. От нее и так требуют слишком многого. Действительно, ставить женщину в такое положение — отвратительно. Фрау Финце, если вы ответите так, то ведь любой человек может задать вам вопрос прямо в глаза: «На улице? Так приведите всех пятерых. Пожалуйста, вот дверь». И что вы станете делать?

Фрау Флинц идет к двери, открывает ее. Входит длиннющий  п а р е н ь.

Ф р а у  Ф л и н ц. Это Антон, самый младший.

А н т о н. Бог в помощь.

Н о й м а н. Кто это?

Ф р а у  Ф л и н ц. Мы все зовем его Верзилой. Он уже ребенком лихо выворачивал стволы. Его любимое занятие — резать по дереву. Может целые сутки просидеть за работой.

Н о й м а н. Минутку. Господин по прозвищу Верзила любит резать по дереву. Что дальше?

Входит низенький мрачноватый  ч е л о в е к.

Ф р а у  Ф л и н ц. Его прозвали Верзилой, потому что Готлиб такой маленький, хотя он самый старший и им вместо отца. (Готлибу.) Что говорят, когда входят в комнату?

Г о т л и б. Здорово.

Ф р а у  Ф л и н ц. Это господин Нойман. А рядом с ним — здешний хозяин.

Г о т л и б. Ага.

Ф р а у  Ф л и н ц. Нельзя все время говорить «ага».

Н о й м а н. Минутку. (К фрау Флинц.) Подойдите-ка сюда. (Парню.) Закройте дверь. Итак, вы утверждаете, будто являетесь сыном этой женщины? Вы утверждаете это?

Готлиб молчит.

Ах, вы в этом не уверены!

Ф р а у  Ф л и н ц. Он стесняется.

В а й л е р. Но он похож на нее. Это вы должны признать.

Ф р а у  Ф л и н ц. Он стесняется, привык цепляться за материнскую юбку. Настоящий домосед, как говаривал мой покойный муж. Стоит ему дорваться до книги, ему уже ни до чего дела нет. Вы только послушайте, что этот парень вбил себе в голову! Вздумал стать актером, все равно-де ничему не учился. А что тебе сказала мать?

Г о т л и б (почти плача). С такой профессией помрешь с голоду.

Ф р а у  Ф л и н ц. Да, я это сказала. Нам дармоедов не надо. Это он зарубил себе на носу. Что же теперь тебе нравится больше всего?

Г о т л и б (мрачно). Считать.

Ф р а у  Ф л и н ц. Он в уме лихо считает. Вашей конторе он бы подошел. Готлиб, скажи, пожалуйста, господам, сколько будет шестнадцать на двенадцать?

Г о т л и б. Сто девяносто два.

Ш в е р т ф е г е р (который все это время потихоньку прикладывался к «довоенному товару», встает, опрокидывая кресло). Славный малый. А теперь посчитаем. (Направляется к Вайлеру, наливает рюмку.) Твое здоровье. (Готлибу.) Готлиб, сколько стоят пятьсот кубических метров хорошего леса (Вайлеру) — другим я вообще не занимаюсь — (Готлибу), если законная цена одного метра сто марок?

Н о й м а н. Господин Швертфегер!

Г о т л и б. Пятьдесят тысяч.

Ш в е р т ф е г е р (кивает головой). Неверно. Пятьсот кубических метров по сто марок будет не пятьдесят тысяч, как по Адаму Ризе^[2], а двадцать раз по пятьдесят тысяч. Таков сегодня устный счет в лесном деле. Верно, Нойман?

Н о й м а н (направляясь к нему). Господин Швертфегер, не проводить ли вас до машины?

Ш в е р т ф е г е р. Зачем? (Жест в сторону Вайлера.) Мы только что познакомились. А теперь кое-что посчитаем.

Н о й м а н. Господин Швертфегер, пора…

Ш в е р т ф е г е р. В каталажку? Только после тебя.

Н о й м а н. Вы пьяны, черт бы вас взял!

Ш в е р т ф е г е р. Да, потому что с тобой можно иметь дело только в таком состоянии. (Вайлеру.) Представь себе, он спекулянт.

Н о й м а н. Это клевета!

Ш в е р т ф е г е р. А я докажу. Давай сюда свою главную книгу. Готлиб, будешь подсчитывать. Вслух.

Н о й м а н (хватает Швертфегера за шиворот). Вон! И чтоб вашей ноги здесь не было!.. Я прекращаю с вами всякие деловые контакты. Пьяный шут. (Открывает двери и выталкивает Швертфегера. Вайлеру.) Безупречный коммерсант. Но не умеет пить.

Входят  т р о е  п а р н е й.

П е р в ы й (подавая Нойману руку). Йозеф Флинц, год рождения двадцать девятый, рост — метр семьдесят два. Работал помощником конюха у господина Вальдека. Специальность — правая рука Марты Августы Вильгельмины Флинц, когда ей надо провернуть очередное дельце. Ни в каких военных организациях, а также в нацистской партии не состоял, только иногда в Юнгфольке. Это благодаря Марте Августе Вильгельмине Флинц, обращавшей в бегство всех правительственных и военных вербовщиков. Мать сказала, здесь нужны крепкие руки. Вот они. (Показывает на себя и братьев.)

Н о й м а н. Я ничего не понимаю. В мою квартиру вваливаются какие-то люди и утверждают, что они чьи-то там сыновья. Требуют, чтоб я устроил их на работу. Да это же какое-то нашествие бродяг.

Вперед выталкивают большого, добродушного парня.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот Франтишек — он совсем другой. Можно сказать, полная противоположность. Парень рта не раскроет. В отца. Франтишек, скажи, пожалуйста, господину Нойману, кем ты хочешь стать? Господину Нойману интересно.

П а р е н ь. Моряком.

Ф р а у  Ф л и н ц. Столяром. Франтишек, сейчас же повтори кем ты хочешь стать.

Ф р а н т и ш е к. Моряком.

Ф р а у  Ф л и н ц. Франтишек!.. Что за упрямец. А ведь он целыми днями режет по дереву.

Н о й м а н. Увольте меня от этого сброда! Вон! Или я за себя не ручаюсь.

В а й л е р. Стоп! Ведите себя прилично в чужой комнате.

Н о й м а н (лишившись дара речи). Что? Что вы посмели сказать о моей квартире? Вы назвали ее чужой комнатой?

В а й л е р. Да, это комната фрау Флинц. И ее пятерых сыновей.

Н о й м а н. Разыграно как по нотам. Стоит только появиться кому-нибудь с грязным воротничком, как вы уже готовы на все!

В а й л е р. Может, у них и грязные воротнички, зато есть удостоверения личности.

Готлиб показывает господину Нойману свое удостоверение и подзывает братьев.

Н о й м а н (читает). Флинц, Флинц, Флинц, Флинц, Флинц.

В а й л е р. Куда вынести кресла?

Н о й м а н (сдаваясь). В прихожую… (Направляется к двери.)

Ф р а у  Ф л и н ц. А это Карли, наш лучший.

Один из парней выступает вперед и кланяется.

П а р е н ь. Я хотел бы стать столяром.

В а й л е р. Прекрасная профессия.

Н о й м а н (уставясь на фрау Флинц). Сперва дайте мне вторую фабрику. (Направляется к двери.)

Фрау Флинц и парни идут к двери и кланяются.

Ф р а у  Ф л и н ц. Какая прекрасная комната. Мы этого никогда не забудем, господин Нойман.

П а р н и. Большое спасибо.

Н о й м а н  ушел. Вся семья осматривает комнату. Флинцы с почтением взирают ни окружающее их великолепие. Вайлер берется за кресло.

В а й л е р. В Зимнем дворце начиналось так же.

Ф р а у  Ф л и н ц. Помогите господину чиновнику.

Йозеф берется за кресло вместе с Вайлером.

Й о з е ф. Ты чиновник?

Ф р а у  Ф л и н ц. Йозеф, нужно говорить «вы».

В а й л е р. Я слесарь.

Й о з е ф. А здесь что вы делаете?

Они уходят, вынося кресла. Одно из кресел падает.

Ф р а у  Ф л и н ц. Осторожно! Не повредите хорошей вещи.

Г о т л и б. Мать сказала «осторожно».

Парни выносят мебель. Карл вносит пожитки.

Й о з е ф. Вот это дядька — первый сорт!

Ф р а у  Ф л и н ц. Да. Но эту красивую комнату нам дал господин Нойман. Мы должны быть всю жизнь благодарны ему.

В а й л е р (возвращаясь.) Большим семьям — большие комнаты. С этим все согласны. И вы и мы. То есть коммунисты.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ничего я не знаю и знать не хочу. У меня пятеро ребят, хватит с меня. Если бы я стала заниматься политикой, как их отец, то мы все померли бы с голоду. Они забастовали в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, и хозяин вышвырнул нас на улицу. Антону было всего семь, а ему уже пришлось подрабатывать. Отец только и делал, что пил. Так и спился. А когда во Франции погиб мой Иоганн, я поклялась, что остальных ребят им не заполучить. Две повестки я сожгла. Франтишека превратила в глухонемого. Пусть себе кричат «зиг хайль» или «рот фронт»: за своих ребят я любому глотку перегрызу. Пусть нас оставят в покое. О нас и так некому позаботиться.

В а й л е р (закуривая). А мы о ком думаем, по-вашему? Почему мы вляпались в такое дерьмо? Потому что люди слишком мало думали о себе. Тот, кто думает о себе, не станет же выбирать Гитлера. Я пережил это на собственном опыте. Они торчали в окопах в России, куда их никто не звал, война им осточертела — и что, они опомнились? Взбунтовались? Нет, они позволяли себя убивать. Пушки вместо масла. Да разве это люди? Вот я и говорю: люди, подумайте о себе сами, — научитесь наконец думать. Ну, чего вы хотите? Значит, политика вас не интересует?

Ф р а у  Ф л и н ц. Нет.

В а й л е р. А комната господина Ноймана?

Ф р а у  Ф л и н ц. Ну, это другое дело.

В а й л е р. Допустим. Но комната — это только начало. У кого нет ничего, тому много надо. Скромность мы оставим богатым, те могут ее себе позволить. Видите ли, коммунизм такой скромности не признает. (Направляется к двери, оборачивается.) Я хотел достать помещение для работы, а раздобыл комнату всего для одной семьи. Зато в ней пять сыновей. (Оглушительно смеется.)

Фрау Флинц смеется тоже.

3. Я ПОКАЖУ ВАМ СТРАНУ ОБЕТОВАННУЮ

Зима. Кафе «Огненный шар». На круглой танцевальной площадке под звуки аккордеона движутся пары. За столиками  н е с к о л ь к о  п о с е т и т е л е й. О ф и ц и а н т. Появляется  с е м ь я  Ф л и н ц. Они несут корзину с деревянными фигурками. Фрау Флинц сует официанту сигарету.

Ф р а у  Ф л и н ц. Кафе битком набито, вот где дела идут. Йозеф и Карл, займитесь-ка парочками. Не торопитесь. Франтишек, раскрой наконец рот. Рассказывай всем, до чего хорош такой щелкунчик, особенно к празднику. Антон, возьмешь на себя того старика, но не вздумай клянчить. Готлиб, станешь у туалета и подождешь, пока кому-нибудь из господ приспичит. Я останусь здесь, с корзиной.

Г о т л и б. Есть хочется.

Ф р а у  Ф л и н ц. Понятно. Если сплавим здесь товар, купим еды.

Г о т л и б. Ага.

Ф р а у  Ф л и н ц. На твоем «ага» далеко не уедешь. Придется пораскинуть мозгами. Верно, Йозеф?

Й о з е ф. Можно ущипнуть пожилую даму пониже спины и вкрадчиво прошептать: «Мадам, вам необходимо иметь своего щелкунчика».

Ф р а у  Ф л и н ц. Йозеф! У кого ты этому научился?

Й о з е ф. У Марты Августы Вильгельмины Флинц, урожденной Блахи, из Богемской Лайпы. Смеются.

Г о т л и б. Пошли.

Ребята протискиваются в сутолоку танцующих.

Йозеф и Карл танцуют. Дама Йозефа неожиданно вскрикивает.

Й о з е ф. Мадам. Вам необходимо иметь своего щелкунчика. (Продает фигурку.)

К а р л (показывая своей даме щелкунчика). Не нужен ли вам щелкунчик?

Дама пятится от Карла.

К Готлибу, стоящему у дверей с надписью «Для мужчин», подходит мужчина.

Г о т л и б. Я с утра ничего не ел. Возьмите щелкунчика, а то я упаду.

М у ж ч и н а. Я тебе не кто-нибудь, а господин учитель. И был бы им до самой смерти, если б не новые учебники.

А н т о н (становясь за спиной пожилого господина). Можно постоять около вас и дождаться чинарика?

Йозеф подходит к матери. За ним идет ничего не понимающая  д а м а.

Й о з е ф. Порядок, мать, дело идет на лад. Дай еще щелкунчика. (Бросается в сутолоку.) Дама остается.

А н т о н. Можно, я допью из вашей кружки? Тут еще осталось. Можно?

Франтишек все время размахивает своим щелкунчиком перед носом толстого гостя.

Т о л с т ы й  г о с т ь. Объясните наконец, к чему мне щелкунчик? Солить его, что ли?

А н т о н (своему подопечному). Пиво — это жидкий хлеб. Видите ли, я ничего не ел.

Г о л о с  т а н ц у ю щ е й  д а м ы. А орехов вы достать можете?

Г о л о с  К а р л а. Нет, не могу.

А н т о н. А этот маленький кусочек сахару, он вам еще нужен? Сахар — это питание для мозгов.

У ч и т е л ь (Готлибу). Фридриха Великого я называю великим, великим, а не вторым.

Т о л с т ы й  г о с т ь. Господин официант, еще кружку. И уберите это бесплатное приложение к меню. Он мне мешает подносить пищу ко рту.

Г о т л и б (около матери). Мать, господин учитель хочет еще одного щелкунчика.

Й о з е ф (толкает одного из танцующих и роняет щелкунчика на пол). Идиот! Из-за тебя произведение искусства упало в грязь!

Т а н ц у ю щ и й. Простите.

Й о з е ф. «Простите»! Это подарок даме на память.

Т а н ц у ю щ и й. Если вы настаиваете, я готов возместить убытки.

Й о з е ф. Десять марок. (Получает деньги.) Можете оставить его себе.

К а р л (останавливает свою даму). Значит, по-вашему, это всякая дрянь? Тогда сейчас же верните его мне.

У ч и т е л ь (получая от Готлиба второго щелкунчика). Знаешь, что-такое колесо истории? Вот я стал помощником проповедника в Баасдорфе. И на кой мне Иисус?

А н т о н (своему подопечному). Ну, вы, я думаю, уже накурились?

Г о с т ь. А больше вам ничего не нужно?

А н т о н (доставая щелкунчика). Нужно. Не хотите ли щелкунчика?

Г о с т ь. А ну, убирайтесь! Вы, щелкунчик!

Аккордеонист делает предостерегающий жест, затем спокойно продолжает играть, но танцплощадка пустеет. Н е с к о л ь к о  м у ж ч и н  исчезают в туалете, парни собираются вокруг фрау Флинц. Слышно, как подъехал большой грузовик. В ресторанчике появляется товарищ  К а л у з а  в сопровождении другого  п о л и ц е й с к о г о.

К а л у з а. Значит, так. Через несколько минут начнем проверку трудовых книжек. Никакой паники, право слово. Все по закону. Прошу соблюдать порядок. (Отнимает газету у первого гостя, закрывшего ею лицо.) Ваша трудовая книжка, прошу.

Сквозь занавеску в дверях показывается голова  м у ж ч и н ы.

М у ж ч и н а. Облава!

К а л у з а (добродушно рассматривая его). Вы поедете с нами.

П о л и ц е й с к и й. Пошли! (Уводит мужчину.)

П р е д ы д у щ и й  г о с т ь. А куда собираются отправлять?

К а л у з а. В Лойну.

Г о с т ь. Я требую работы в городе. У меня здесь семья.

К а л у з а. Вам хорошо известно, что многие предприятия разрушены. Сначала надо расчистить развалины, потом работать. И прежде всего в Лойне, там главное. Поедете со мной. Расплатились?

Гость швыряет деньги на стол.

Нужно сказать «большое спасибо». (Полицейскому.) Повышенные ставки, рабочие карточки, ордера, талоны на спиртные напитки. (Следующему.) Вашу трудовую книжку.

Мужчина показывает документ.

(Полицейскому.) Вот трудовая книжка. Всегда проверяйте отметку в левом углу. Вот она. (Мужчине.) Можете танцевать дальше. Развлекаться необходимо, право слово. Танцы разрешены Советской военной администрацией. Администрация поощряет танцевальные вечера. (Следующему.) Вашу трудовую книжку. Получает от толстого гостя бумагу и рассматривает ее.) А, господин Экснер с Шульштрассе!

Т о л с т ы й  г о с т ь. Выбирайте выражения. Я денацифицирован.

К а л у з а. Это я и делаю. (Полицейскому.) Вот врачебное заключение. Оно действительно до определенного срока. Это, например, до сорок четвертого года. (Гостю.) Вы последуете за мной.

Т о л с т ы й  г о с т ь. Это слишком! Забирать больных людей!

К а л у з а (полицейскому.) В сомнительных случаях состояние здоровья определяет врач. Этого человека надлежит доставить в управление здравоохранения.

Т о л с т ы й  г о с т ь. Господин официант, еще кружку. (К Калузе.) Чего вы ждете, господин Калуза? Почему вы меня не ударите? Ведь вы были знамениты этим на весь город. (Смеется.)

Калуза долго смотрит на него.

К а л у з а (к публике, под музыку). Да, я был знаменит на весь город. До тридцать третьего меня называли Красным Отто. Сперва только враги. Потом все. Да, мы дрались со штурмовиками за наших товарищей. Тогда это называлось «обороняться». А сегодня, в тысяча девятьсот сорок шестом году, наша власть, а это значит: «Рукам воли не давать!» Наш новый строй сильнее всякого кулака. Вот что я твержу себе все время. А когда мне попадаются знакомые морды из тех, что потакали штурмовикам, я стискиваю зубы. Труднее всего научиться выдержке. (Уходит с авансцены.)

Т о л с т ы й  г о с т ь (смеясь). Красный Отто.

Калуза ударяет его кулаком наотмашь.

П о л и ц е й с к и й. Так его.

К а л у з а. Ошибка вышла. Убери его.

Т о л с т о г о  г о с т я  уносят. Калуза садится. К нему подходит фрау Флинц.

Ф р а у  Ф л и н ц. Господин полицейский, этот человек получил по заслугам.

К а л у з а. Но бить все равно нельзя.

Ф р а у  Ф л и н ц. Со всяким случается.

Калуза кивает.

Знаете, моим ребятам никакая работа не страшна. Вы бы с ними враз столковались.

Парни встают.

К а л у з а (полицейскому). Продолжайте проверку.

Полицейский уходит в глубь сцены.

(К фрау Флинц.) Как, эти пятеро — все ваши? Вот это да!

Издалека доносится энергичный голос полицейского: «Вашу трудовую книжку, пожалуйста».

Если бы все были такие сознательные, полиции нечего было бы делать!

Ф р а у  Ф л и н ц. Что верно, то верно, но все же полиция — дело хорошее.

К а л у з а. Почему?

Ф р а у  Ф л и н ц. Сами посудите. У меня пятеро парней. И всем им охота сбежать от матери, а тут еще они слышат, что в Лойне настоящая работа, рабочие карточки, хорошо платят, ордера, водка и все такое. А главное — мать далеко, никакого надзора. Вы ведь понимаете, к чему их сразу потянет?

К а л у з а (улыбается). Тут уж ясно, право слово. Одет, сыт, проглотил стаканчик, ну и потянет.

Ф р а у  Ф л и н ц (хмыкнув). Вот я и говорю. Народ они молодой, не понимают еще, что всякую работу нужно делать на совесть, хоть она вроде и незаметная. На то и полиция, чтобы приказать: сиди и не рыпайся, делу время — потехе час. Верно?

К а л у з а. Ничего подобного, милая. Мое дело обеспечить рабочую силу для расчистки развалин. И точка.

Г о л о с  п о л и ц е й с к о г о. Вашу трудовую книжку.

М у ж с к о й  г о л о с. Какое вы имеет право?

К а л у з а. Но-но… С вами по-хорошему, и будьте любезны соблюдать, право слово. (Парням.) Ну, давайте ваши трудовые книжки.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот я и говорю. Толстяк ни в какую не хотел ехать в Лойну. Тут уж без всякой трудовой книжки видно, что человек работать не хочет.

К а л у з а (садится). Что я ему и доказал — яснее ясного. Только вот ударил зря.

Полицейский добрался до туалета.

Г о л о с  п о л и ц е й с к о г о. А ну, выходи!

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот я и говорю. Человек хочет в Лойну, О чем это говорит? Это говорит, что он хочет работать, а то зачем бы ему туда ехать. И если у кого такой наметанный глаз, как ваш, то к чему ему спрашивать трудовую книжку, раз человек действительно желает трудиться. Моим ребятам в Лойне делать нечего.

П о л и ц е й с к и й  долго не показывался из туалета. Наконец выходит оттуда с  м у ж ч и н а м и.

О д и н  и з  м у ж ч и н (беспрерывно твердит). Я — артист.

П о л и ц е й с к и й. Да-да.

Слышатся негромкие восклицания: «Безобразие! Где свобода?»

К а л у з а (с сомнением, к фрау Флинц). То есть как это. Человек хочет трудиться, а ему нечего делать в Лойне? Тут что-то не так, право слово.

Ф р а у  Ф л и н ц. Что ж тут непонятного. По своей охоте человек не поедет в Лойну, там ведь работать надо. А если ему охота работать, то в Лойне ему делать нечего.

П о л и ц е й с к и й (подходит). Господин советник полиции, разделались со всеми.

Ф р а у  Ф л и н ц. Так им и надо. Вот, смотрите. Это — щелкунчик. Вот я и говорю, охота вам изо дня в день торчать в душной комнате и делать щелкунчиков? Мои парни только и ждут, что кто-нибудь придет и скажет: а ну, выходи из душной комнаты и отправляйся на расчистку развалин, там вам повезет. Что вы на это скажете?

К а л у з а. Черт возьми, верно.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот я и говорю. Видите, как трудно моим парням сказать вам, что они не поедут в Лойну.

К а л у з а. Да этого от них никто и не требует. Кто их принуждает?

Ф р а у  Ф л и н ц. Полиция. Она заботится о том, чтобы никто не потрафлял своим прихотям, а работал.

К а л у з а. Вы, значит, стоите на том, что я должен удерживать людей от расчистки развалин?

Ф р а у  Ф л и н ц. Только потому, что вы — полиция. А расчищать, конечно, надо.

К а л у з а. Знаешь что? Иди ты к чертовой матери со своей брехней! (Ставит щелкунчика на стол и отходит.)

Семья Флинц, смеясь, садится за стол. Вновь начинает играть музыка.

К а р л (смеясь). Первый класс, мать. Теперь если он тебя увидит, то даст такого крюку…

Все смеются.

А н т о н. А мне охота потрудиться по возможности над краюшкой хлеба.

Ф р а у  Ф л и н ц. Теперь мы позволим себе и по кружке пива.

Г о т л и б. Ага.

Й о з е ф (серьезно). Мама, я еду в Лойну.

Оглушительный смех.

Мне не до смеха.

Ф р а у  Ф л и н ц. Йозеф!

Й о з е ф. Ты права, мама. Сижу я изо дня в день в душной комнате. И что делаю? Щелкунчиков. И просижу так до конца дней своих. Да, мне хочется живой работы. Я за то, чтобы каждый сам становился человеком. Вот так-то. Ну, будьте здоровы. Не печалься, мать. Это ведь ты меня вразумила. Увидите Йозефа либо в лимузине «покобелло», либо в раю. (Выбегает.)

Доносится его крик: «Подождите!» Затем звук отъезжающего грузовика. Вся семья оцепенела. Музыка как в начале картины.

4. ИБО НЕ ВЕДАЮТ, ЧТО ТВОРЯТ

Сборочный цех у товарной станции. Он отремонтирован. Здесь устроено общежитие. Его  о б и т а т е л и, в том числе несколько переселенцев, сидят на импровизированных стульях и скамьях. Среди них  Ф р и ц  В а й л е р  с огромным радиоприемником.

В а й л е р. Вечер, посвященный открытию первого общежития переселенцев, объявляю открытым. Повестка дня. Пункт первый: художественное вступление — Чайковский, увертюра «1812 год». Моя собственная, привез из СССР. Пункт второй: вступительное слово. Пункт третий: провозглашение начала строительства социализма. Слово будет предоставлено нашему обербургомистру, члену Социал-демократической партии Германии.

П о ж и л о й  м у ж ч и н а (вскакивая). Что?

Переселенцы аплодируют. Вайлер ставит пластинку. Под сводами цеха звучит увертюра Чайковского «1812 год».

П о ж и л о й  м у ж ч и н а (подзывает Вайлера). Товарищ Вайлер, я выступать не стану, этому я не обучался. Это вы отстроили цех для жилья, вам и выступать. Только не мне, я не умею. Ну, ладно там, Первое мая, день рождения Бебеля — я согласен, тут любому известно, что говорить, ничего не надо придумывать. Но в такой день, на открытии… Не знаешь как начать: «Товарищи» — это не всем подходит, а сказать «граждане» у меня язык не повернется.

В а й л е р. Тогда ты не имеешь права называться бургомистром.

П о ж и л о й  м у ж ч и н а. Я обербургомистр.

В а й л е р. Тем более. Но согласись — именно как обербургомистр ты должен уметь в нужный момент произнести речь.

Э л ь с т е р м а н (вытаскивая из кармана бумажку). Вот пригласительный билет. Что в нем значится? «Гость». О выступлении ни слова.

В а й л е р. Но на открытиях принято произносить речи. Это же ясно, как божий день.

Э л ь с т е р м а н. Тогда выступай ты. Ты — КПГ.

В а й л е р. А ты — глава города. И за тебя голосовали СДПГ, КПГ, ХДС и ЛНП.

Э л ь с т е р м а н. Единогласно.

В а й л е р (достает сигарету). Закури фабричную. Вчера обменял на чемодан. А главное — скажи об этой женщине.

Э л ь с т е р м а н. О какой еще женщине?

В а й л е р. Она живет не здесь, я ее пригласил. В сорок пятом, когда буржуазия забаррикадировала двери, эта женщина заявила: они не хотят нас пускать? Ладно, позаботимся о себе сами. Мы отправились сюда и отстроили жилье. Во всяком деле важна инициатива. А инициатива исходила от нее.

Э л ь с т е р м а н. Инициатива?

В а й л е р. Она из деревни. Муж с политическим прошлым. Пятеро сорванцов на шее. Пассионария. Конечно, она этого о себе не думает. Но я ее впряг в нашу телегу, а за ней потянутся и другие. Завтра утром, ровно в восемь я являюсь к Паулю Бартлингу и объявляю, что мы развернули социалистическое строительство. А я снова могу идти в слесаря. Так-то. А ты собираешься подложить мне свинью, отказываешься выступать: «Я этому не обучался!»

Э л ь с т е р м а н (к публике, под музыку). Выходит, что я, Рихард Эльстерман, по профессии токарь, должен уметь произносить речи. А откуда мне уметь? Этому я не обучался. В концлагере меня научили не с речами выступать, а помалкивать, чего бы это ни стоило. И вдруг мне говорят, что с сегодняшнего дня я не токарь, а обербургомистр и должен восстанавливать предприятия. Откуда мне знать, как это делается? Во время забастовок я учился останавливать фабрики, а не восстанавливать их. Но мы взялись за дело и восстановили. Мы знали, что многое недоделано и некоторые начнут придираться, но ведь пришлось начинать все сначала и делать в тысячу раз лучше прежнего. Над этим стоит поразмыслить. (Взбирается на груду металлического лома.)

Переселенцы аплодируют.

Эльстерман, Рихард, обербугомистр. (Большая пауза.) Граждане жильцы! Там, где вы сейчас живете, когда-то было полно станков. На них делали бомбардировщики. Каждое движение руки несло смерть. Станков нет. Разбомбили. Теперь здесь живут люди. И это прогресс. Цех войны вы превратили в цех мира. Сами, своими руками. Что важнее всего для человека сегодня? Многие этого не знают. Самое важное — это…

Ф р а у  Ф л и н ц (соседу, тихо). Трудовая книжка.

Пораженный Эльстерман умолкает.

Г а м п е. Тихо. Потом поговорите.

Э л ь с т е р м а н (продолжает). …это инициатива. Инициатива. И та, от кого она исходила…

Х и н т е р л е х н е р (сидящий рядом с фрау Флинц). Марта, а почему трудовая книжка? У меня ее нет.

Ф р а у  Ф л и н ц. Тихо, Эд, ты портишь весь праздник.

Х и н т е р л е х н е р. Но ведь я работал здесь, на стройке общежития.

Г а м п е. Тихо!

Э л ь с т е р м а н. Что-нибудь непонятно?

Х и н т е р л е х н е р. У меня нет трудовой книжки.

Ф р а у  Ф л и н ц. Да тише ты, Эд. Ведь господин обербургомистр разъяснил, что это фабрика. А если на фабрике люди не работают, а живут — это прогресс.

Э л ь с т е р м а н (возмущенно). Что я сказал?

Ф р а у  Ф л и н ц. Что на земле будет мир, если все фабрики постепенно перестроить под общежития. Эта — только начало.

Э л ь с т е р м а н. Женщина, побойся бога. На фабриках надо работать.

Ф р а у  Ф л и н ц. Пока не выкинут все станки. А потом жить. (Эду.) А для жилья трудовой книжки не надо.

Г а м п е (резко). Кончай дурацкую болтовню. Сама не строила, а людей с толку сбиваешь. Ты ее не слушай, Эд. Мы работали, а теперь хотим это отпраздновать.

Ф р а у  Ф л и н ц (Хинтерлехнеру). Вот оно как.

Наступает тишина.

Э л ь с т е р м а н. Вот поэтому я и говорю. (К фрау Флинц.) Гражданочка, вы не должны из моих высказываний делать вывод, будто фабрики надо превратить в общежития. Это же не так.

Ф р а у  Ф л и н ц. Господин обербургомистр, вы только что произнесли прекрасную речь. И порадовались, что у нас теперь наступил полный покой.

Смех.

Э л ь с т е р м а н. Я сказал, что у нас теперь цех мира.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ну да. Вроде как «почивайте с миром», дорогие граждане.

Смех.

В а й л е р. Спасибо нашему обербургомистру за торжественную речь.

Аплодисменты. Особенно рьяно аплодирует фрау Флинц. Эльстерман аплодирует вместе со всеми.

Переходим к третьему пункту.

Э л ь с т е р м а н. Минуточку, сперва нужно уточнить. Гражданочка, я говорил о бомбардировщиках. Это было военное предприятие. Вот почему его не нужно восстанавливать, чтобы не было больше бомбардировщиков. С этим покончено.

Ф р а у  Ф л и н ц. Верно. Поэтому теперь в цеху не работают, а живут. Да еще боятся, как бы кто ненароком работать не начал.

Э л ь с т е р м а н. Да, мы начеку. Есть еще господа, желающие нажиться на войне.

Ф р а у  Ф л и н ц. Что-то незаметно.

Э л ь с т е р м а н. В том-то и опасность.

В а й л е р. Товарищ Эльстерман!

Ф р а у  Ф л и н ц. А особенно такие, как господин Нойман…

Э л ь с т е р м а н. …мебель и обработка древесины…

Ф р а у  Ф л и н ц. Да. Я уж точно знаю, предложи ему, он сразу займет этот цех.

Э л ь с т е р м а н. Могу себе представить.

Ф р а у  Ф л и н ц. Даст всем заработок и хлеб. И скажет, что в цеху будут делать столы и стулья.

Э л ь с т е р м а н. Но нам-то известно, что из этого получится.

Ф р а у  Ф л и н ц. Маленькие деревянные бомбардировщики.

Э л ь с т е р м а н. Что?

Ф р а у  Ф л и н ц. Картонные. Дерева все равно нет.

Э л ь с т е р м а н. Гражданочка, вам бы взять пример с той труженицы, по предложению которой был построен этот цех мира.

После секундной тишины раздается оглушительный смех. Эльстерман застывает от изумления.

В а й л е р. Товарищ Эльстерман не в курсе. Это же она и есть. Ну, посмеялись, и будет. Мы ведь все заодно. В праздник можно и пошутить. Главное, мы не сидим сложа руки. Всем нам хочется одного — выбраться из нужды. И сообща мы этого добьемся. Есть такое простое слово: социализм. Фрау Флинц, однажды вы уже проявили инициативу. И мы отстроили общежитие. Теперь мы будем строить социализм. Вы — с нами?

Ф р а у  Ф л и н ц. На социализм у меня нет времени. Надо думать, где найти работу. (Уходит.)

Переселенцы и оба выступавших на трибуне смотрят вслед фрау Флинц.

Г а м п е. Правильно, давайте работу. Причем немедленно. Я краснодеревщик. Мне нужен не социализм, а работа.

Э л ь с т е р м а н. Сперва надо разобрать развалины.

Э л е р т. Ну и поехали на развалины. В Лойну.

Г о л о с. Куда? В Лойну?

Э л е р т. Флинц говорит, что туда надо всем, кто без трудовых книжек.

Г о л о с. Мы на фабрике живем, а ведь другие на фабриках работают. И нам так надо.

Д р у г о й  г о л о с. Я не поеду в Лойну.

Е щ е  о д и н  г о л о с. Они нарочно не дают нам работы.

Е щ е  г о л о с. И я так считаю.

Г а м п е. Глупости.

Г о л о с. Это же фабрика. Флинц то же самое говорила. Цех — не место для жилья. Мы сами лишили себя рабочих мест.

Е щ е  г о л о с. И я так считаю.

Э л е р т. А работы здесь не найти.

Г о л о с. Поэтому и придется ехать в Лойну.

Г а м п е. Не позволяйте Флинц морочить вам голову. У нее одни ее сорванцы на уме.

Э л ь с т е р м а н. Люди!

Г о л о с. Я не поеду в Лойну.

Э л ь с т е р м а н. К чему горячиться. У нас демократия. Сами решайте, что делать с цехом. Жить в нем или нет.

В а й л е р (ожесточенно). Нет, здесь решаем мы. А кто поддакивает этой подкупленной особе, тому придется объяснить, у кого власть. У нас! Мы знаем, что хорошо, а что плохо. Мы хотим счастья для всех людей. А кто этого не понимает, того мы научим уму-разуму. Вот так. Если мы считаем правильным, чтобы люди здесь жили, — значит, они будут жить. Если мы считаем правильным разбирать развалины, — значит, будем разбирать. Даже на Северном полюсе.

Э л ь с т е р м а н (спокойно). Так не пойдет. Каждый имеет право сказать, как поступить с цехом.

В а й л е р. Валяйте. Говорите. Мы в поте лица отремонтировали цех, а теперь появляется эта особа, живущая у господина Ноймана, и начинает науськивать: отдайте цех господину Нойману.

Г а м п е. Неправда.

В а й л е р. Она именно так и заявила. Мы тут не глухие.

Шум.

(Встает на стул.) Все вы холопские души — лижете задницу своему эксплуататору: пожалуйста, будьте любезны, возьмите нас, сами мы чересчур глупы. Но мы, рабочие, не спасуем перед парой дураков. А я вам говорю, что еще до наступления ночи эта особа окажется за решеткой.

Наступает томительная тишина.

А теперь можете выступать. (Садится.)

Э л ь с т е р м а н. Я лишаю тебя слова. У нас демократия. Каждый может смело говорить что захочет. Прошу поднимать руки. Будем обсуждать.

В а й л е р. Ага, «обсуждать»!.. Как накануне тридцать третьего. Тогда вы тоже все обсуждали. Ты и твои социалисты. Пока не стало слишком поздно.

Э л ь с т е р м а н. А вы? Вы в каждом человеке видели фашиста.

В а й л е р. А вы? Вы заявили, что Гитлер сам на себе петлю затянет. Ха-ха! Мы-то знали, к чему все идет.

Э л ь с т е р м а н. Но не предотвратили.

В а й л е р. Не смогли, потому что вы были против единого фронта.

Э л ь с т е р м а н. Но вы ни разу даже не прочитали наши условия.

В а й л е р. Было только одно условие.

Э л ь с т е р м а н. Какое? Какое?

В а й л е р (забирает пластинку и собирается уходить). Валяй, объединяйся с этими мелкими буржуями. Вот тогда вы получите такое государство, какое заслуживаете. Трепачи вы, а не социал-демократы.

Г а м п е. У них самих нет единства. Паны дерутся, а у холопов чубы летят.

Э л е р т. Слыхали, валят друг на друга.Выходит, все не так.

Г о л о с. А нам зажимают рты. Мы для них слишком глупы.

Д р у г о й  г о л о с. Специалистов бы сюда. Флинц права. Господин Нойман взял ее на работу. Возьмет и нас.

Е щ е  о д и н  г о л о с. Я переучусь.

Э л е р т. Цех надо передать господину Нойману. Тогда и у нас будет работа. Жить будем в городе. Господин Нойман пойдет на это, он нам поможет.

Снова шум. Все столпились перед обербургомистром.

Э л ь с т е р м а н. Граждане жильцы, давайте голосовать. Прошу поднимать руки.

Г о л о с а. Ах, скажите, голосовать…

— Ломайте перегородки! Тогда им придется переселить нас отсюда. Ведь это же фабрика. И дать нам в городе квартиры. А рабочие места освободятся.

Переселенцы молча разбегаются по цеху, ломают перегородки и другие пристройки.

Э л ь с т е р м а н. Люди, давайте голосовать! Каждый может свободно высказать свое мнение. У нас демократия!

5. ТОВАРИЩИ

Квартира Рихарда Эльстермана. Ночь после событий в сборочном цехе. Э л ь с т е р м а н  сидит на кухне, курит. Снаружи доносится голос: «Рихард!» Эльстерман подходит к окну, поднимает гардину и открывает окно.

Г о л о с  В а й л е р а. Рихард, не спишь? Я проходил мимо. Хотел сказать, что машина на Дессау пойдет в восемь.

Э л ь с т е р м а н. Знаю.

Г о л о с  В а й л е р а. Рихард.

Э л ь с т е р м а н. Да.

Г о л о с  В а й л е р а. Не нужно ли чего?

Э л ь с т е р м а н. Вроде нет.

Г о л о с  В а й л е р а. Рихард, я только хотел пожелать тебе доброй ночи.

Э л ь с т е р м а н. Спокойной ночи, Фриц. Смотри не простудись. Ночь сырая.

Г о л о с  В а й л е р а. А все же хорошо, что у нас общее дело.

Э л ь с т е р м а н. Да, Фриц.

Шаги удаляются. Э л ь с т е р м а н  закрывает окно, гасит свет и уходит в соседнюю комнату.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Фрау Флинц и революционно-демократический строй

Апрель 1946—1948

6. ПАРТИЯ

Комната в «Доме единства». В а й л е р, Э л ь с т е р м а н  и молодой член партии  К е т е  Р а у п а х.

Р а у п а х. Товарищи, вчера вы проголосовали за решение о бывшем сборочном цехе. В комитете считают, что вы слишком поторопились. Нам бы хотелось услышать, что вы обо всем этом думаете. Мне поручили побеседовать с вами. Давайте ознакомимся с мнением округа. (Читает.) «Окружное правление Социалистической единой партии Германии постановляет: 1. Восстановленный сборочный цех близ товарной станции передать для эксплуатации фабриканту Нойману. 2. Попытка в нынешних условиях провозгласить социализм может привести к серьезному подрыву доверия народа к партии. Для социализма сейчас, в 1946 году, отсутствуют необходимые предпосылки. 3. В связи с требованием одной из переселенок предоставить ей работу, возникла острая ситуация. Товарищи Вайлер и Эльстерман, не придав должного значения инциденту, потеряли чувство реальности, а своим препирательством повредили престижу нового строя». (Складывает бумагу.) Вот решение, товарищи. Побеседуем о нем.

Оба молчат.

(То сворачивает, то разворачивает бумагу, посматривая на часы.) Может быть, уже поздно? Мы так долго заседаем. Не перенести ли разговор?

Товарищи молчат по-прежнему. Раупах садится напротив Эльстермана. Вайлер курит.

Э л ь с т е р м а н. Что же мне сказать, девочка? Что я уже ничего не понимаю, что я слишком стар? Я сказал Паулю Бартлингу, что это моя вина, не проявил твердости. В дискуссии с этой женщиной меня положили на обе лопатки, я не умею аргументировать, голова у меня уже не варит. Это я понял. Возьмите обербургомистром человека помоложе, я слишком стар. И не думайте, что я ломаюсь. Вы же знаете, работал я с охотой. То же самое я говорил и в округе. Но они не пошли мне навстречу. Что ж. Больше мне сказать нечего.

В а й л е р (встает и гасит сигарету). Я все время слышу слово «вина». Кого-то нужно осудить за ошибки, повредившие партии. Согласен. Так кто же виноват? Товарищ Эльстерман говорит, что он. Допустим. Кто попался на удочку этой сомнительной особы? Кто ликвидировал производственную площадь, когда ее не хватает? Разве Эльстерман? Значит… (Садится, снова закуривает.) Раупах записывает. Откладывает листок в сторону.

Р а у п а х. Хорошо. Вы еще раз выслушали решение, но ничего нового мне не сказали. Значит, разговор окончен. (Собирает бумаги.)

Эльстерман и Вайлер сидят в нерешительности.

Кстати, товарищ Вайлер, а эта женщина арестована?

В а й л е р (удивленно). Почему? Нет.

Р а у п а х. Но ведь ты угрожал ей арестом.

В а й л е р. Верно. Это был мой единственный правильный поступок.

Р а у п а х. Так. Тогда, значит, виновата во всем эта женщина.

В а й л е р. Да. Она тоже. Если бы все не полетело вверх тормашками, я не наделал бы столько ошибок.

Раупах смотрит на Вайлера.

(Гасит сигарету.) Социализма с такими личностями не построить. Что, не так?

Раупах смотрит на Вайлера.

Считаешь, что и это моя ошибка? Верно. Саботажников надо сажать за решетку.

Р а у п а х. Чему же она повредила?

В а й л е р. Строительству общежития.

Р а у п а х (показывает Вайлеру свои записи). «Кто ликвидировал производственную площадь, когда ее не хватает?» Ведь это твои слова.

В а й л е р. Вот в этом и ошибка.

Р а у п а х. Но ведь та женщина сказала то же самое.

В а й л е р. Женщина? Да, сказала. Но потом. А сначала она сама предлагала отстроить общежитие. А это было вылазкой врага.

Р а у п а х. Тогда, значит, и решение партии о перестройке цеха под общежитие — тоже вражеская вылазка?

В а й л е р. Не передергивай. Сперва общежитие, потом производственная площадь… Вроде как стой здесь, беги туда, — так получается? Если партия так ставит вопрос, то как же это понимать?

Р а у п а х. Я бы сказала, диалектически. Но мне хотелось бы, чтобы меня правильно поняли. Товарищ Вайлер, теперь ты за использование производственной площади?

В а й л е р. Да. Но без господина Ноймана.

Р а у п а х. Вынесем пока господина Ноймана за скобки. Итак, ты — за это. Но сперва ты был за общежитие. Или ты сделал это только из-за той, как ты выражаешься, «особы»?

В а й л е р. Разве я когда-нибудь что-нибудь делал в интересах врага?

Р а у п а х. Следовательно, ты считал это правильным, а теперь думаешь по-другому?

В а й л е р. Ну, бывает.

Р а у п а х. Но ведь эту мысль подала тебе все та же «особа»?

В а й л е р. Она науськивала.

Р а у п а х. А ты орал. Итак, еще раз: почему ты угрожал ей арестом?

В а й л е р. Потому что осознал, что то, что я считал верным, на самом деле неправильно. И потому, что не хочу, чтобы из-за меня партии пришлось бы публично признать, что эта особа права.

Р а у п а х. Я тебя верно поняла? По-твоему, партия должна сказать: раз однажды решили — значит, это навсегда?

В а й л е р. Если уж я что сказал, то не отступлюсь. Сказал, что я состою в партии, — значит, так оно и будет, что бы ни случилось.

Э л ь с т е р м а н (встает). Пойдем, Фриц. Половина двенадцатого.

В а й л е р. Та женщина просто не может быть правой. Она не с нами.

Р а у п а х. Допустим. Но значит ли это, что она против нас? Ей хочется работы для своих сыновей. Зачем же ей быть против, если она увидит, что и мы хотим того же? Я могу тебе сказать, когда она выступит против. Если сегодня, в одна тысяча девятьсот сорок шестом году, кто-нибудь начнет орать: даешь социализм!

В а й л е р. Валяйте, отдавайте цех капиталисту. Может, вы и раскопаете в своих книжках, будто нам нужна мебель, а не социализм. Но не требуйте, чтобы это понял рабочий. Для меня капиталисты — это враги. Наверно, я слишком долго с ними боролся, слишком долго ждал социализма, чтобы сейчас еще дожидаться, пока он наконец понравится мелкому бурящую. Хватит, натерпелся! Баста. Они говорят о работе. Я тоже. Они говорят о жратве. Я тоже. Сидят в уютных квартирках и вопят о мире. Я тоже. Я своей семьи шесть лет не видел. И до сих пор не знаю, что с ней сделали фашисты. Но если кто хочет жить за наш счет, дудки! Мой счет — самый первый. Послезавтра начинаю работать у Полизиуса, в Дессау. Слесарем. (Проходит мимо Эльстермана. Захлопывает дверь.)

Э л ь с т е р м а н. Нет, с Фрицем так не годится. Его это дело совсем доконало.

Р а у п а х. А он должен соблюдать партийную дисциплину.

Э л ь с т е р м а н. Он это и делает на тридцать лет дольше, чем ты. (Выходит.)

Р а у п а х (к публике, под музыку). Двое товарищей, тридцать лет участвовавших в классовых боях, узнают от члена партии со стажем всего в полгода, что их опыта уже не хватает. Я, Кете Раупах, на целое поколение моложе их. А мне приходится им говорить: вы боролись еще до моего рождения, но сегодня, чтобы продолжать борьбу, нужно учиться. И я могу сказать это только потому, что они завоевали для нас возможность учиться. И мы учились. А у них не было времени. А теперь мы выходим на трибуны перед ними, когда-то своею грудью заслонявшими нас от классового врага, и объясняем им, что такое классовый враг. Им — своим потом и кровью преобразовавшим мир — теперь приходится узнавать от нас, что это значит — переделать мир. Мне куда больше хотелось бы им сказать: расскажите о себе, как оно было, и не будем говорить об ошибках. Вы имеете право оставаться такими, как есть. Но тогда это означало бы, что я плохо училась у вас, позабыла о борьбе, о том, что наш мирный труд — тоже борьба, что мы объединились для поисков верного пути. А с ошибками бороться необходимо. По-моему, самая главная ваша заслуга в том, что мы, трое товарищей, вместе боремся за общее дело. Как вы нас этому учили. (Отходит назад.)

Входят  В а й л е р  и  Э л ь с т е р м а н.

В а й л е р. Входи, входи! Видите ли, он собрался рассылать циркуляры. Капиталист получает цех — это же совершенно новая ситуация, а он хочет отделаться циркулярными письмами. На циркулярах далеко не уедешь. Тут надо придумать что-нибудь поновее. А ему и невдомек. А еще именует себя бургомистром.

Э л ь с т е р м а н. Обербургомистром.

В а й л е р (к Раупах). Объясни, что надо делать. Да ты сама не знаешь. Нужно перетащить на нашу сторону производственный совет и захватить в нем руководство. Тогда можно будет управлять производством. Вот так.

Р а у п а х (обрадованно). Значит, ты не сдаешься?

В а й л е р. Я? Нет, я умываю руки.

Р а у п а х. А как же твое предложение?

В а й л е р. Это я предоставляю вам. Фабрикант будет посмеиваться, а я — смотреть на это? Ну нет.

Р а у п а х. Фриц, а если фабрикант вовсе не станет посмеиваться?

В а й л е р. Много ты понимаешь в фабрикантах.

Р а у п а х. Представь себе, что ему вовсе не захочется расширять производство, что он откажется от цеха.

В а й л е р. Твоими устами да мед пить!

Р а у п а х. Нет, это создаст трудности. Что будет с нашим решением, если он откажется?

В а й л е р. Тогда дайте партийное поручение той пустомеле. По-моему, она — за нас.

Р а у п а х. Ты совершенно прав. «Трудящиеся передают для производства восстановленный ими цех фабрике Ноймана». Уже сегодня ночью это пойдет во все газеты.

В а й л е р. Вы что, с ума сошли?!

Э л ь с т е р м а н. Не-е, Фриц. Она права. Фабрикант — не идиот. Собираясь расширять производство, он сперва от страха кладет в штаны — вроде того гуся, которого откармливают к празднику. Что он при этом думает? Не иначе как меня собираются зажарить.

Р а у п а х. Товарищ Эльстерман, мы не ведем в политике двойной игры. Но в одном ты прав. В нынешних условиях капиталист расширяет свое производство вовсе не так охотно. (Продолжает записывать.)

В а й л е р. Рихард, это же чепуха! Он что, против прибыли? Уж ты-то должен это знать. Ведь ты достаточно заседал в производственных советах. Чем они занимались? Расширялись, расширялись и еще раз расширялись. Вспомни, как оно было, даже в семнадцатом?

Э л ь с т е р м а н. Семнадцатый — это семнадцатый. А сегодня апрель сорок шестого. Это скачок. Диалектика. Представь, на газу греется вода. И вот наступает момент. (Жест.) Пар. И вот уже кипит…

В а й л е р. И ты туда же.

Э л ь с т е р м а н. Не-е, Фриц. У любой вещи две стороны. Вот — капиталист. А вот — его фабрика. А тут — мы. Постой, это уже третья сторона. (Пауза.) Кете, как это? Не одолжишь ли ты книгу об этом… с диалектикой? Мне она до зарезу нужна.

Кете не отвечает. Она уснула.

В а й л е р (тихо). Заснула.

Э л ь с т е р м а н. Пусть спит. Нам-то что, а она еще молодая.

Выключают свет и закрывают за собой дверь.

Г о л о с  Э л ь с т е р м а н а (громко). Вот — пар, а вот — вода. И вот уже кипит…

7. ВЕРНЫЙ РАСЧЕТ

Комната семьи Флинц. В дверях появляется господин  Н о й м а н. В руках у него газеты. Он молчит. Ф л и н ц ы  окружают его, вид у них жалкий. Господин Нойман протягивает фрау Флинц одну газету за другой. Фрау Флинц читает.

Ф р а у  Ф л и н ц (сияя). Так прославиться — и буквально за одну ночь! Мы решили сделать вам маленький сюрприз. Помните, как вы сказали: «Сперва дайте мне вторую фабрику!» Мы никогда этого не забывали.

Н о й м а н. Скажите еще раз, что я такое сказал — и я вам скажу такое… (С подъемом.) Мы жили тихо и мирно. Никакой политики, ни-ни, упаси бог. Красные нас даже не замечали. Они считали, что Нойман — это мелкая сошка. Он слишком глуп, он так и останется при своих девяноста девяти рабочих. После сорок пятого мне только того и надо было. (Садится. С отчаянием.) А что сегодня говорит весь город? Этот Нойман — настоящий коммерсант. Нойман знает толк в своем деле. Нойман — это голова. Нойман расширяет производство. Еще бы, двести рабочих. Вот так, ты ни сном, ни духом, а тебя уж записали в Рокфеллеры.

Появляется готовая к отъезду  г о с п о ж а  Н о й м а н. Она подает мужу пальто и шляпу.

А н н а  Н о й м а н (громко и с вызовом). Что ж, вы добились своего. Знаете, что в этом портфеле? Все то, что осталось от дела его жизни. И он забирает это с собой, в Ганновер. Наконец-то он послушался своей жены, которая ему постоянно твердила: не оставайся в этом аду, поедем к дяде. Послушайся он меня раньше, все было бы в порядке. Пойдем, Фридрих Вильгельм, пора.

Н о й м а н (пристально глядя на жену). И не подумаю. Не поеду я в Ганновер. Дело моей жизни — здесь. Здесь начинал еще мой дед. Он бы меня одобрил. И перестань ныть. Я остаюсь. Брысь на кухню, чертова баба! Или я за себя не ручаюсь! (Передает жене вещи.)

А н н а  Н о й м а н  уходит что-то бормоча.

(К фрау Флинц.) Ну-с. Вы поставили меня в дурацкое положение. В другой раз вам это не удастся. Если я откажусь принять цех, что в моем положении было бы единственно разумным шагом, на меня набросится весь город. Ладно, я возьму цех. Безумие! Один бог знает, во что мне это обойдется! Но я полагаюсь на ваших сыновей. Они в сто раз умней своей мамаши, которая только зря языком треплет. Подойдите-ка сюда. Садитесь. (Оделяет всех сигарами.) Ну и кашу заварила ваша мать, а расхлебывать придется нам. Вы все будете при деле. Вам я доверяю. Мы откроем не просто один цех, а мебельную фабрику номер два. Вы получите оклады и карточки старших рабочих. У каждого будет своя бригада. Понятно? Так. А теперь самое главное. Чтобы эти новые сто рабочих не сбили вас с панталыку, мы сами станем делать политику. Вы для вида позаботитесь о том, чтобы политическая жизнь била ключом. Руководящую роль должна играть СЕПГ, это в духе времени. Значит, ты и ты — завтра утром пойдете в «Дом единства» и запишетесь в партию. Вступительный взнос уплачу, конечно, я. Они вас примут, несмотря на такую мать, как ваша, потому что вы пролетарского происхождения, а значит, хочешь не хочешь — красные. (Смеется.) Ну и слава богу, пусть так думают. (Антону.) Ты заявишься в молодежную организацию и скажешь, что хочешь расшевелить здешнюю публику. (Готлибу.) Ты — тяжел на подъем, сгодишься для профсоюза. Кто старший?

Г о т л и б. Я.

Н о й м а н. Все будете рассказывать ему о том, что болтают на фабрике, а ты после работы будешь являться ко мне с докладом. Зато работать будешь в бухгалтерии. (К фрау Флинц.) А вы держитесь в тени. Одно резкое слово против господ товарищей — и ваши сыновья окажутся на улице. Минутку. (Быстро выходит.)

Парни воспряли духом.

К а р л (громко). Что нужно человеку для жизни?

В с е. Трудовая книжка.

Ф р а у  Ф л и н ц. Тише. Господин Нойман может услышать.

К а р л. Ну и пусть. Теперь начнем зарабатывать. У нас нет даже керосинки, уж я не говорю про приемник, без него разве жизнь.

Входит господин  Н о й м а н. Семейство чинно усаживается.

Н о й м а н. Сел за стол с чертом — готовь большую ложку. (Достает книгу.) Начнем, пожалуй. Мой дед отобрал это у рабочих еще при Бисмарке. «Коммунистический манифест».

Ф р а у  Ф л и н ц. Господи, спаси и помилуй.

Н о й м а н. Ваша забота, чтобы парни поскорее выдолбили ее наизусть. А потом начнем выступать. Сегодня, чтобы не бросаться в глаза, надо речи произносить. (Передает, книгу фрау Флинц.)

Та ее не берет.

Вы же хотите, чтобы ваши сыновья получили работу? И чтобы их не сбили с толку?

Фрау Флинц кивает.

Тогда, пожалуйста.

Фрау Флинц крестится и берет «Коммунистический манифест».

а

Ф р а у  Ф л и н ц  накрывает на стол, за которым сидит  Г о т л и б  и нетерпеливо вертит в руках вилку. На его указательном пальце толстая повязка. Он читает книгу.

Г о т л и б. Есть хочется.

Ф р а у  Ф л и н ц. От работы отлынивать да обжираться — это по-нашему. То ему в боку колет, то спину тянет, то палец нарывает. А младшие братья корми его. Мы же книжонки почитываем. Вилку он держать может, а ручку с пером нет. Да еще требует самую большую порцию, потому что он старший и вместо отца. Видел бы это покойник.

Г о т л и б. В пивной у Бахмайера.

Ф р а у  Ф л и н ц. Постыдился бы говорить так о покойном отце. Он был больной человек.

Г о т л и б. Я тоже. (Поднимает палец, жалобно.) Ой, опять стреляет!

Фрау Флинц приносит горячую картофелину.

Сразу полегчало. (Очищая картошку.) Старшему положено.

Стол накрыт. На лестнице слышны шаги. Дверь распахивается настежь, появляются  т р о е  с ы н о в е й, укутанные в ватники, стряхнув снег, бросаются к столу.

Вам здесь не свинарник! Вон таз, умойтесь. С грязными лапами — за стол! Что мать подумает?

Братья, не споря, умываются. Затем садятся к столу. Фрау Флинц раскладывает картошку. Готлиб получает самую большую порцию, Антон самую маленькую. Готлиб начинает преувеличенно громко и демонстративно молиться.

Отче наш, иже еси на небесех…

А н т о н (быстро). Дай, господи, жратвы для всех…

Ф р а у  Ф л и н ц. Антон! (Готлибу.) А ты позволяешь.

Г о т л и б. Эй, Верзила, я церемониться не стану. (Продолжая молиться.) …Хлеб наш насущный даждь нам днесь.

Антон хватает картошку.

(Бьет его по пальцам.) Подождешь, пока я не скажу «аминь». (Выжидает.)

Братья застыли.

Аминь.

А н т о н (жуя). Картошка и соленые огурцы… Как только доберусь до них, чувствую, что еда — мое второе любимое занятие.

Ф р а н т и ш е к (жуя). А какое первое?

Антон говорит Франтишеку что-то на ухо. Оба смеются.

Г о т л и б. Ведете себя за столом как свиньи. Берите пример с Карли.

К а р л (с набитым ртом). Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет.

Г о т л и б (жуя). Не разговаривай с набитым ртом. Будете продолжать в том же духе, окажетесь в бараках, вроде нашего Йозефа: он тоже не хотел слушаться старших. Вот мать может подтвердить. Знаете, где его письмо? В печке.

Ф р а у  Ф л и н ц (вынимает из сумки «Коммунистический манифест»). Ну, кто уже поел?

А н т о н. Я, как всегда. Всего-то было на один зуб.

Ф р а у  Ф л и н ц. Другой бы на твоем месте радовался: самый младший, а столько получаешь.

Г о т л и б. Верзила, начинай. Старшему не пристало есть как на пожаре, успею заняться образованием.

Ф р а у  Ф л и н ц. На этой странице господин Нойман еще что-то подчеркнул. Значит, нужно выучить наизусть. (Медленно читает.) «Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц… Условием существования капитала является наемный труд».

А н т о н. И это все? (Повторяет, мать суфлирует.) «Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц…»

Стук, раскрывается дверь. Появляется господин  Н о й м а н  в меховой шапке и толстых перчатках. Он кивает и наблюдает, не перебивая.

(Продолжая.) «…образование и увеличение капитала. Условием существования капитала является наемный труд».

Н о й м а н. Хорошо. Только тон пока еще неуверенный. В конце фразы ты должен понижать голос и переходить почти на пение, как будто читаешь по-русски. Вот так. (Показывая.) «Условием существования капитала является наемный труд».

Ф р а у  Ф л и н ц (предлагая Нойману стул и тарелку с картошкой). Чем богаты.

Н о й м а н (садится). Только одну, попробовать. На будущей неделе я вскрою мешки с картофелем, тогда и вы набьете себе брюхо.

Г о т л и б. Ага!

Н о й м а н. Ну, что они там болтают о классовой борьбе? Лет сто назад так оно все и было. В Англии. А теперь каждый мало-мальски образованный человек — сам себе Маркс. Я хочу, чтобы мои люди были всем довольны. Я хочу, чтоб никто не совал нос к соседу, вот и не будет никакой классовой борьбы, она только мешает работе. Того же хочет и Маркс. Разве кто-нибудь из образованных людей станет возражать против уничтожения эксплуатации? На днях я сказал господину Барнику, этому старому ослу Фрицу, что он эксплуататор, зря орет на своих людей. Слово Человек я пишу с большой буквы. Пусть каждый делает свое дело, вот и не будет никаких классов. Ибо у меня пять пальцев на руке. И у вас пять пальцев на руке. Этим сказано все. (Франтишеку, расхаживая.) На второй мебельной фабрике слишком большой обеденный перерыв. До первого числа я должен уложить паркет в четырех квартирах. Сейчас же отправишься к господину Билеру — он полулевой ориентации — и как председатель производственного совета скажешь ему, что красивые полы особенно свидетельствуют о подъеме жизненного уровня в нашей зоне.

Ф р а н т и ш е к  засовывает в рот последнюю картошку и уходит.

А теперь, фрау Флинц, разрешите откланяться. Не стану вам мешать. (Уходит.)

Ф р а у  Ф л и н ц (продолжая читать вслух). «Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом». Ну-ка, Карли, еще раз.

К а р л. Я еще ем. Все это скверное дело. Мне оно не по нутру. Нельзя обманывать людей только потому, что так хочет шеф.

Ф р а у  Ф л и н ц. Карл, они отняли у тебя брата. Антон, повтори.

А н т о н. Ну, так и быть. «Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом». А теперь пусть и другие что-нибудь повторят. А то, раз я быстрее ем, меня и учить заставляют больше всех. А как начнешь долбить, снова есть хочется.

Г о т л и б (жуя). Верзила, ты еще ребенок. Ты будешь делать, что тебе скажут взрослые.

А н т о н. А как вкалывать и кормить вас — так я взрослый. (Матери.) Дай-ка книгу. Может, в ней написано, что каждому положена еда.

Ф р а у  Ф л и н ц. Этого в книге нет.

А н т о н (перелистывая книгу). А это что? (Читает вслух.) «…Минимум заработной платы, то есть сумма жизненных средств, необходимых для сохранения жизни рабочего как рабочего». Здесь ничего не сказано о детских порциях. Я работаю, как все, и жрать хочу, как все. Поэтому — подавай минимум!

Ф р а у  Ф л и н ц. Ты — дурак. Господин Нойман заставляет учить это, чтобы вы не попались на их удочку. То, что здесь написано, — не для порядочных людей.

Готлиб смеется.

А н т о н. Небось думаете — раз вы старше, значит, можете из меня веревки вить? Даже хорошо, что я всегда получаю меньше всех: я зато быстрее управляюсь с едой и теперь знаю все назубок. (Повторяет.) «Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения». Может быть, господин Нойман прав, а я — идиот, но я понимаю это так… (Встает, отбирает у Готлиба картофелину и съедает.)

Готлиб дает ему затрещину, в ответ получает куда более сильную и летит в угол.

(Усаживается за его тарелку.) «Призрак бродит по Европе». Отдавайте картошку, мне тоже положено.

Ф р а у  Ф л и н ц. Иисус-Мария, он поднял руку на старшего брата! Господь тебя покарает, и она отнимется. Перестань сейчас же! Ты разве не слыхал, что сказал господин Нойман?

А н т о н (закашлявшись). Он буржуй. (Продолжает есть.)

Ф р а у  Ф л и н ц. Ты говоришь уже как красный. Замолчи. Будешь делать, что мать скажет. (Сердито начинает читать вслух.) «Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность… Да, мы действительно хотим это сделать». Повтори!

б

В комнате появились кой-какие вещи. Посредине большой стол, на котором К а р л  мастерит немыслимый радиоприемник. Ф р а н т и ш е к  помогает ему. Г о т л и б  лежит на кровати и читает. Н е с к о л ь к о  з н а к о м ы х  Флинц сидят в углу. Ф р а у  Ф л и н ц  разливает кофе. Воскресенье.

К а р л. Мать, я уже что-то слышу.

Из приемника слышится страшный треск.

Г о т л и б. Это всегда так будет трещать?

Ф р а у  Ф л и н ц. Уж Карли разберется. Год назад парень и понятия не имел о радио, а теперь мастерит сам. (Карлу.) Карли, хочешь кусок пирога?

К а р л (выключив радио). Лампа барахлит, поэтому шум. (Франтишеку.) Дай другую.

Ф р а у  Ф л и н ц. Беда с ним. Ничего не ест. Вот из таких и выходят академики.

К а р л (Франтишеку). Паяльник!

Ж е н щ и н а. Тебе можно позавидовать, Марта. Я вижу, твои ребята о тебе заботятся. Новый стол, керосинка, теперь радио. А я — одна-одинешенька на свете. И как это тебе удается, чтобы постоянно везло в жизни?

Э л е р т. Вы еще спрашиваете? Фрау Флинц ничего знать не хочет, кроме своих парней. И держит их подальше от политики.

Из приемника слышен свист и обрывки музыки.

Г о т л и б. Этак можно испоганить все воскресенье.

К а р л. Мать, у нас есть радио. (Удовлетворенный отходит от стола.)

Слышны позывные.

Э л е р т. Это РИАС^[3].

Все придвигаются поближе к столу.

Д и к т о р. Говорит РИАС, Берлин. Начинаем передачу для лишенных родины в русской зоне. Для людей, вынужденных ютиться в подвалах, для людей, которым власти запрещают быть людьми, мы передаем «Песню о родине». Этим мы удовлетворяем просьбу мясника Бёнке из Бреслау. Исполняет каминское хоровое общество, ныне находящееся в Люнене, Вестфалия.

Э л е р т. Знаю я их.

Звучит песня:

Дверь распахивается. В комнату входит  А н т о н с  г р у п п о й  м о л о д е ж и. Они поют:

Одна из девушек подходит к фрау Флинц.

Д е в у ш к а. Дорогая фрау Флинц, нам, товарищам Антона, захотелось поздравить вас лично. Мы горды, что Антон так успешно сдал экзамены на рабоче-крестьянский факультет. На следующей неделе он с первой группой молодых рабочих поедет в Берлин. (Протягивает фрау Флинц букет красных гвоздик.)

Фрау Флинц его не принимает.

А н т о н. Возьми цветы, мать. Ты их заслужила. Тебе я обязан всем. (Вынимает из ее сумки «Коммунистический манифест».) «Коммунистический манифест». Она с ним не расстается. Мы зубрили его каждую свободную минуту. Сперва и не знали зачем, но теперь-то я понимаю. Я получил возможность учиться. Бесплатно.

Э л е р т (встает). Я думаю, нам пора. Мне через все поле.

Гости демонстративно уходят.

А н т о н (девушке). Семья Флинц благодарит Свободную Немецкую Молодежь. Дружба! (Прощается с друзьями и закрывает за ними дверь.)

Пауза.

К а р л. Убирайся!

А н т о н (не понимая). Ты что, рехнулся?

К а р л. Я говорю, вон отсюда!

А н т о н. Завидуешь?

К а р л (молча подходит к приемнику и ковыряется в нем). Я? (Продолжая что-то мастерить.) Не возьму я у красных ни копейки. По мне, так лучше камни ворочать. По крайней мере я не подставляю ножку родной матери и не отнимаю последнего, что у нее осталось в жизни.

Антон подходит к кровати и начинает упаковывать чемодан.

А н т о н (спокойно). Кто, что и у кого здесь отнимает? Тебе что, нравится с утра до вечера гнуть спину на господина Ноймана? Ведь ты только по воскресеньям можешь заниматься любимым делом. А ты, моряк? Где собираешься плавать? В тазу? А он? Ладно, хватит об этом. Как вы живете? Вы поглядите, что вокруг делается. Уйду отсюда. Мне дышать легче станет, когда я вырвусь отсюда. (Уходит.)

Карл уставился на свой приемник. Затем сбрасывает его на пол. Фрау Флинц подходит к Карлу.

Ф р а у  Ф л и н ц. Не надо, Карл. Накопим денег. Ты будешь учиться.

в

Ф р а у  Ф л и н ц  гладит белье, рядом гора белых рубашек. Входит  Г о т л и б, таща за шиворот  Ф р а н т и ш е к а. За ними появляется  Н о й м а н.

Г о т л и б. И этот туда же. (Франтишеку.) Что нужно твоему Вайлеру на второй мебельной фабрике?

Франтишек молчит.

Ведь что-то ему нужно было. Что?

Франтишек молчит.

Кто тебе позволил таскать его по всей фабрике? Без спросу. О чем вы говорили? Ну-ка расскажи.

Франтишек молчит.

То рта не раскроет, а то — нате вам…

Н о й м а н. А я-то ему доверял, этому тихоне. (Орет.) Над чем он смеялся?

Франтишек молчит.

Вот твоя мать. Ты ее любишь? Тогда становись на колени и проси прощения. Потому что ты ее по миру пустил. Забирайте документы. Все.

Ф р а у  Ф л и н ц (продолжая гладить). Не надо на колени. Что я тебе могу сказать? Не стану я тебя просить рассказать матери, что там такое стряслось, хотя имею на то полное право. Мне страшно услышать от моего Франтишека: мать, я пойду с ними, а ты мне стала в тягость.

Ф р а н т и ш е к. Вечером, после гудка, на второй мебельной фабрике будет профсоюзное собрание по вопросу об охране труда. Без предпринимателя.

Тишина. Нойман повернулся к Франтишеку. Фрау Флинц тоже.

Н о й м а н. Отправляйтесь работать.

Парни выходят.

(Садится.) Итак, мамаша Флинц, через каких-нибудь (смотрит на часы) пятнадцать минут на второй фабрике раскроются двери и появятся красные. Ну, что мне на это сказать? Добро пожаловать. Деваться некуда. А они как ни в чем не бывало станут говорить об охране труда. Что где-то гвоздь торчит, что нет предохранительного щитка и тому подобное. И мои люди станут им поддакивать и даже не заметят, как их втянут в политику. Им начнут втирать очки. Дескать, злой капиталист, отнимает у вас последний кусок. Их обведут вокруг пальца — любой сопляк сможет их надуть. Но пусть они поостерегутся. Нет, я ничего предпринимать не стану. Я даже туда не пойду. Зачем? Мамаша Флинц, я вам однажды сказал: не горячитесь, ни одного резкого слова против господ товарищей. Лучше бы мне никогда не произносить этих слов. (Уходит.)

Ф р а у  Ф л и н ц  надевает пальто, берет сумку и выходит.

8. НАРОДНЫЙ КОНТРОЛЬ

Бывший сборочный цех, ныне мебельная фабрика номер два. За сценой слышен гудок. Шум работы замирает. Ф р а н т и ш е к  раздает листовки.

Ф р а н т и ш е к. Сейчас будет профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. Сейчас пора домой. (Уходит.)

Ф р а н т и ш е к (другому рабочему). Профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. В семнадцать ноль-ноль уходит мой поезд. (Уходит.)

Ф р а н т и ш е к (другим рабочим). Профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. Великолепно. (Садится на поленницу.)

Ф р а н т и ш е к. Профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. Это какие-то новые порядки. (Уходит.)

Часть рабочих осталась. В цех входят  Г а м п е, В а й л е р  и  К е т е  Р а у п а х. Рабочие либо стоят, либо сидят на корточках.

Г а м п е. Давайте поближе, Вальтер, Альфред!

Рабочие пододвигаются.

Хорошо, что вы остались. Это — Фриц Вайлер из окружного правления нашего профсоюза. А это — Кете Раупах, из окружного правления СЕПГ. Тема нашего собрания…

Ф р а у  Ф л и н ц (появляясь в дверях). Бог в помощь.

Рабочие оборачиваются в ее сторону.

В а й л е р. Фрау Флинц, сюда нельзя. Это профсоюзное собрание.

Ф р а у  Ф л и н ц. Я только хотела посмотреть, где это пропадает мой Франтишек после работы.

Г а м п е. Он придет, как только кончится собрание.

Фрау Флинц не собирается уходить.

Р а у п а х. Если фрау Флинц хочет остаться, она не помешает. Наоборот. Она — мать. И ей, конечно, тоже не хочется, чтобы ее сыновья остались без руки из-за циркулярной пилы. (К фрау Флинц.) Тема нашего собрания — охрана труда.

Г а м п е. Кто хочет взять слово?

Рабочие молчат.

Обычно вы не такие тихони. Эрих, Отто…

Молчание.

Эти товарищи приехали к нам специально, когда узнали, что произошло. С их помощью мы сможем создать комиссию по охране труда. Вот она-то и выступит сплоченно против шефа.

Рабочие молчат.

В а й л е р. Конечно, можно было бы сразу поговорить с шефом. Фабрикант, помогающий нам восстанавливать хозяйство, — не враг. Но сперва мы, представители рабочих, хотим поговорить с вами, с рабочими.

О д и н  и з  р а б о ч и х (встает). Всего хорошего. (Уходит.)

Ф р а у  Ф л и н ц. До свидания.

Р а у п а х. На вашем предприятии до сих пор не было ни одного собрания. Зато были несчастные случаи. Почему же вы не собирались? Разве у вас нет власти? Нет, она есть, но вы пока не знаете, как ею пользоваться. Только там, где вы применяете власть, настоящая демократия. Настоящая демократия — это господство большинства. А большинство — вы.

Р а б о ч и й. А шефу это известно?

Пауза.

В а й л е р. Вот у циркулярной пилы не установлен предохранительный щиток. А где вентиляция? Ведь пыль попадает в легкие. И это лишь то немногое, что сразу бросается в глаза. Кто же должен изменить все, если не вы? Это просто вопрос солидарности.

Р а б о ч и й. Если мы расколемся, то нас выставят отсюда.

Г а м п е. Если есть солидарность, никто вас не выставит.

Р а б о ч и й. А если ее нет?

Д р у г о й  р а б о ч и й. Если у вас власть, тогда издайте закон, что каждый может требовать работы, но никого нельзя выставить за здорово живешь.

Р а у п а х. Ты имеешь в виду право на труд? Да, это одно из основных требований СЕПГ. Но осуществить его мы сможем только вместе с вами. Выступайте — вот лучшая борьба за такой закон.

Р а б о ч и й. Сперва закон, потом выступления.

В а й л е р. Сперва ребенок, потом свадьба.

Кое-кто смеется.

Г а м п е. Подумайте о своей безопасности.

Р а б о ч и й. Опаснее всего — остаться без работы.

Кто-то поднимает руку. Это мужчина в рабочей блузе. Сдержанный смех.

Р а у п а х. Наконец-то, хоть один. Лед тронулся.

Мужчина выходит вперед.

М у ж ч и н а. Лозе. Заведую инструментом. Человечество нуждается во взаимопонимании и еще раз во взаимопонимании. Что может быть естественнее единого языка для всего мира? Единый язык, который понятен всем и доходит до всех сердец. Это язык разума — эсперанто. Если мы его изучим, война окончательно отойдет в проклятое прошлое. Я занимаюсь этим уже двадцать шесть лет. Вот открытка из Токио. Я каждый день получаю такие открытки и письма. Эта — от одного японского часовщика, страстного приверженца движения эсперанто. Он пишет: ла зомеро эстес пли варма оль ла винтро. Что это значит? Ну, тут можно догадаться, настолько прост эсперанто. Ла зомеро эстес пли варма оль ла винтро. Ла зомеро — лето. Эстес пли варма — теплее. Оль ла винтро — чем зима. Все существительные оканчиваются на «о», склонение простое: винтро, де ла винтро, а ла винтро, винтрон!!! А множественное число…

В а й л е р. А как будет «народный контроль»?

М у ж ч и н а (обрадованно). Народный контроль? На эсперанто? Прямо не перевести. Но можно так. Контроль — контроле. Народа — де ла пополо. Контроло де ла пополо. Контроло де ла пополо. Ах, да, «пополо» — это не просто «народ», а, скорее «все население». Простой народ — симпла пополо. Но симпла — не в смысле «ограниченный». Контроло де ла симпло пололо. Но чтобы не получилось, будто контролировать станут только работяг, я прибавляю: эн ла политика сенко де ла фабриканта. Только у «фабриканте» опять два значения, фабрикант и производитель. Поэтому: де ла мальбоне фабриканте, плохой фабрикант, верно? Итак, народный контроль — контроло де ла симпло эн ла политика сенко де ла мальбоне фабриканто.

Никто не аплодирует. Мужчина садится, будто он и не выступал. Слова просит фрау Флинц. Общее удивление.

Г а м п е (недовольно). Ну?

Ф р а у  Ф л и н ц. Марта Августа Вильгельмина Флинц. Я говорю по-немецки.

Смех. Громче всех смеется Раупах.

Р а у п а х. Выходите вперед, фрау Флинц.

Ф р а у  Ф л и н ц (выходя вперед, к Раупах). Здравствуй, Франтишек. Я уж думала, что у моего Франтишека свидание, а у него собрание. Трудно вам с ним. Он ведь молчун. Весь в отца. А вы, партийные, значит, специально для него сюда пришли и теряете на него время, да еще после работы.

Р а у п а х. Фрау Флинц, важно даже самое маленькое дело, если оно касается рабочих. Поэтому мы заботимся об охране труда.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот и хорошо. (Доверчиво.) Но раньше, когда мы работали на помещика, о том, чтобы не напороться на вилы, мы заботились сами.

Смех.

Р а у п а х. Не стоит смеяться над фрау Флинц. Пожалуйста, продолжайте.

Ф р а у  Ф л и н ц. У меня все.

Смех.

Р а у п а х. Я думала, что вы еще не начинали, поскольку ничего не сказали по существу.

Ф р а у  Ф л и н ц. Я только хотела посмотреть, где мой Франтишек.

Смех.

Р а у п а х. Ах, так… Товарищи рабочие, вы тратите свое свободное время, — а для чего? Чтобы поговорить об эсперанто и семейных пустяках.

Ф р а у  Ф л и н ц. Простите. Стало быть, нельзя говорить, что мой Франтишек должен сам заботиться об охране труда. (Собирается уйти.)

Р а у п а х. Да не убегайте же! Ведь мы как раз для того и собрались.

Ф р а у  Ф л и н ц. А я думала, что это семейные пустяки.

Р а у п а х. Нет. Охрана труда — это дело партии. Об этом мы и говорим.

Ф р а у  Ф л и н ц. Но и я говорила о том же.

Р а у п а х. Нет. Хотя да… Но эклектично.

Ф р а у  Ф л и н ц. Как, простите?

Смех.

Р а у п а х. Эмпирично.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ага.

Смех.

Р а у п а х. Вперемешку.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ах, так!

Смех. Рабочие встают.

Г о л о с а  р а б о ч и х. Чего там разговаривать? Женщина совершенно права: может, еще мое пищеварение контролировать станут? С этим я уж наверняка справлюсь сам.

— Ясное дело: рабочим лучше знать насчет техники безопасности.

— Верно, но она это сказала по-простому.

— А я что говорю? Учите эсперанто.

— Чепуха! Во всяком случае, она-то выступила.

— А зачем выступать? Они все равно затыкают рот.

В а й л е р. Да не разбегайтесь же! Продолжим прения! Товарищ Раупах еще молода, почему она должна говорить одни правильные вещи?

Р а у п а х. Мои слова не просто правильные, но и исторически обоснованные.

В а й л е р (яростно). Да, но не к месту.

Наступает тишина. Рабочие останавливаются.

Франтишек, вот тебе мое место. Послушайся матери. Веди собрание.

Ф р а у  Ф л и н ц. Что это вам взбрело в голову?

В а й л е р. Как, — что? Вы же сказали, что охрана труда — это его дело. Пусть он сам и ведет собрание.

Ф р а у  Ф л и н ц. Только попробуй…

В а й л е р. А может, вы сами поведете собрание? (Громко.) Председательствовать будет фрау Флинц! (Аплодирует.)

Рабочие ухмыляются.

Р а б о ч и й. Ну-ну, давай!

Фрау Флинц стоит неподвижно.

Ф р а у  Ф л и н ц (тихо). Вы, наверно, не успокоитесь, пока всех не совратите.

Г а м п е. Нет, только послушайте! Мы совращаем людей, потому что беспокоимся за их безопасность на производстве. А ну, давай отсюда, знаем мы тебя!

В а й л е р. Тихо. Тебе слова не дано. Фрау Флинц будет говорить о том, как мы совращаем людей. Пожалуйста, фрау Флинц.

Пауза. Потом фрау Флинц вынимает из сумки книгу. Это «Коммунистический манифест».

Ф р а у  Ф л и н ц. Это написал господин Маркс, верно? А здесь сказано, что господин Нойман — классовый враг! Так это или нет?

В а й л е р. Так.

Ф р а у  Ф л и н ц. А почему вы об этом молчите?

В а й л е р. Потому что он работает с нами.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ну, а я вот встану и скажу (очень громко) господин Нойман — классовый враг!

Г а м п е. Да тише ты… Не то услышат.

Ф р а у  Ф л и н ц (еще громче). Господин Нойман — эксплуататор и живодер. Он ничего не производит, кроме прибавочной стоимости. А все, что у него есть, он наворовал.

Г а м п е. Да тише вы! На нас набросится весь округ.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот вам. Тоже мне, коммунисты. По вас заметно. А ещеназываетесь СЕПГ и рассуждаете об охране труда. Вроде бы это вполне разумно, а люди про себя думают: глянь-ка, они и сами понимают, что их коммунизм у нас не пройдет. Тут-то человек и попадается. Не успеешь оглянуться, как сам начинаешь кричать: господин Нойман классовый враг, у него нужно все отобрать.

Р а б о ч и й. Ну-ну-ну…

В а й л е р. Если мы говорим об охране труда, то имеем в виду именно ее. Зачем нам что-то там отбирать, хотя бы и у фабриканта.

Ф р а у  Ф л и н ц. Потому что так записано здесь. И вообще скромность мы оставим богатым, коммунизм такой скромности не признает. Вы же сами говорили это в сорок пятом, когда мы только сюда приехали.

В а й л е р. Но совсем в другой связи.

Ф р а у  Ф л и н ц. Да, тогда вы меня еще назвали малахольной пустомелей.

В а й л е р. Слава богу!

Ф р а у  Ф л и н ц. И представьте, малахольная хочет знать, почему господин Нойман — классовый враг?

В а й л е р. Вы еще скажите: «Наш добрый господин Нойман. Он дал мне комнату. По доброй воле. Моих сыновей он назначил старшими рабочими. Тоже по доброй воле. И вообще он — великолепный человек». Ну же, я прямо жду не дождусь.

Ф р а у  Ф л и н ц. И не подумаю. Я верю господину Марксу. Я хочу наконец видеть классового врага.

В а й л е р (после очень долгой паузы). Хотите навязать нам свою политику. Не выйдет.

Ф р а у  Ф л и н ц. Мне это ни к чему. Я свою политику делаю сама. Зря, что ли, к моим сыновьям такое доверие у всех на фабрике? Завтра же, ровно в семь, я их пришлю сюда. Каждый из них возьмет карандаш и бумагу и обойдет всю фабрику. Сначала первую, потом вторую, филиал, склад. Всех подряд будет спрашивать, что они думают про господина Ноймана — классовый он враг или нет? Он желает знать. Причем точно. Все будет записано и потом вывешено. Здесь, на стене. А когда в десять часов господин Нойман появится в конторе, всем будет ясно, что он за человек. (Уходит, рабочие за ней.)

В а й л е р. Малахольная пустомеля.

Г а м п е. Этого нельзя допустить. Она и впрямь устроит этот опрос. Что тогда скажет партия?

Р а у п а х (подходя). Народный контроль.

Р а б о ч и й. А если господин Нойман действительно таков, как она говорит?

В а й л е р. Для партии было бы тяжелым ударом, если господин Маркс ошибся.

9. ИСТИНА КОНКРЕТНА

Перед домом Ноймана. Г а м п е  дописывает последние буквы на вывеске: «Народное предприятие».

Г а м п е (кричит по направлению окон комнаты Флинц). Флинц!

Ф р а у  Ф л и н ц  выглядывает из окна.

Это твоих рук дело! Знаешь, кто будет директором? Вайлер.

Ф р а у  Ф л и н ц  захлопывает окно и опускает жалюзи.

Нойман уже в Ганновере. Анну-плаксу он забрал с собой — это единственное, чем он не спекулировал. Слушай, о тебе написано в газетах. С портретом.

На всех окнах опускаются жалюзи. Гампе отставляет лестницу.

Открывается дверь, выходит  ф р а у  Ф л и н ц  с  с ы н о в ь я м и. Они впрягаются в повозку, нагруженную вещами. Семейство готово отправиться в путь.

Ф р а н т и ш е к. Мать, я останусь.

Фрау Флинц молча смотрит на него, потом снимает с повозки чемодан и ставит его у ног Франтишека. Ф р а н т и ш е к  уходит на фабрику. Повозка трогается с места.

Г а м п е (ошеломлен). Что вы делаете? Куда собрались?

Ф р а у  Ф л и н ц. Туда, где вы оставите меня в покое с вашей политикой.

Повозка продолжает свой путь. С фабрики доносится песня:

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Фрау Флинц и Германская Демократическая Республика

1948—1952

10. МАЛЕНЬКОЕ, ДА МОЕ

Картофельное поле. На одном из участков работает  ф р а у  Ф л и н ц  с  К а р л о м  и  Г о т л и б о м. На другом — м у ж ч и н а  примерно одних лет с фрау Флинц. Сбор картофеля. Фрау Флинц великолепно выглядит.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вот и осень. Судя по нашей картошке, самое трудное позади. Первый год был трудным, ну а нынче у нас будут излишки и мы продадим их в городе. Готлиб, отнеси корзину, она полна. Сами видите, как хорошо слушаться матери.

Из деревни доносится колокольный звон.

К а р л. Мать, уже семь. Сегодня я получу от Альберта Фриче запальную катушку. Наконец-то дострою машину. Можно кончить работу? Хоть разок пораньше.

Ф р а у  Ф л и н ц. Карли, еще светло. У нас полно работы. Так не годится.

Быстро работают. Мужчина на соседнем участке трудится в поте лица. Поскольку Флинцы уходят вперед, то переговариваются возгласами.

М у ж ч и н а. Три пары крепких рук — вот что нужно такому участку земли. А я все ковыряюсь один. Мать стара, да и ей приходится заботиться о доме и скотине. Кто знает, сколько она еще протянет. Когда мы переселялись, все казалось куда проще. У матери была лавочка: предметы хозяйственного обихода. А когда к нам обратились с призывом перебраться в деревню, мы первыми из нашего местечка переехали сюда. Как пойдет дальше, один бог ведает.

Молчание. Продолжают работать. Мешки Флинцев быстро наполняются.

Ф р а у  Ф л и н ц. Готлиб, перестань читать! (Мужчине.) Разрешите спросить, а где ваша супруга?

М у ж ч и н а. Мы из-под Косвича. Я холостяк. Два года в солдатах, четыре года в плену. Когда жениться-то? А я против случайных знакомств.

Работают. Готлиб подошел ближе и прислушивается.

Ф р а у  Ф л и н ц. Готлиб! (Мужчине.) Вы, наверно, сторонитесь людей?

М у ж ч и н а. Работа может доконать человека. Да я и не первой молодости.

Ф р а у  Ф л и н ц. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Вы в партии?

М у ж ч и н а. Я в эти дела не лезу.

Ф р а у  Ф л и н ц. Как и мы. Мы тоже взяли у них землю. Красные не дураки. Они знают, что маленький человек взрастит любой росток: маленькое, да мое.

М у ж ч и н а. Я смотрю, как вы тихо и спокойно работаете со своими ребятами, ни с кем не связываетесь. Это мне нравится. Знаете, я ведь все время отстаю от вас недели на две. Меня зовут Онаш.

Ф р а у  Ф л и н ц. Очень приятно. Марта Флинц. Это Готлиб, а это Карли, наш любимец. Я ему толкую: женись. Бетти из семьи богатеев Липпертов совсем в него втюрилась. Но у него только мотоцикл на уме. А ему уже двадцать один.

К а р л. Мать!

Ф р а у  Ф л и н ц. Не кайся, рано вставши да молодо женившись, — верно, господин Онаш?

О н а ш. Если б знать, кому ты по душе.

Работают.

Ф р а у  Ф л и н ц. Кто вас заполучит, ту можно считать счастливой. Такой тихий, скромный человек. Мой-то, покойник, выпить любил. Ну ладно, иди уж, Карли. Пока его примус не будет готов, он не даст покоя.

К а р л. Мать, тут уж до конца недалеко.

Ф р а у  Ф л и н ц. Иди, пока не передумала. Готлиб, приведешь корову.

П а р н и  уходят. Фрау Флинц садится на плуг. Онаш опоражнивает корзины. Проходя мимо фрау Флинц, останавливается.

О н а ш. Я не курю, не пью. Терпеть этого не могу. (Снова принимается за работу.)

Фрау Флинц приподнимается.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вы не рассердитесь, если я немножко помогу? (Начинает работать.)

О н а ш. Но этого я ни за что не могу вам разрешить.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вполне можете.

Работают.

О н а ш. Все могло быть так прекрасно.

Работают.

Ф р а у  Ф л и н ц. У нас в воскресенье будет копченое мясо, овощи и клецки. По-богемски. Вы любите богемскую кухню?

О н а ш. Слышал о ней много хорошего. Теперь попробую.

Продолжают работать, улыбаясь. Постепенно темнеет.

11. СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ

Проселочная дорога. Приближается мотоцикл. На нем  К а р л  Ф л и н ц  с  д е в у ш к о й. Мотор глохнет, мотоцикл останавливается. Это довольно странное сооружение.

К а р л (смеясь). Так и знал: свеча. Просто сработалась. Вот, Бетти, смотри: я вставляю ключ и поворачиваю вправо. Очень осторожно, чтобы не повредить медное покрытие. При плохом покрытии мотор не обеспечивает полного сжатия, и смесь не зажигается. Вот свеча. Видишь? Она никуда не годится. А что это означает? Нужно ее менять.

Б е т т и. Ну и меняй скорее! А то в «Белом коне» займут все столики.

К а р л (работая). Мы будем первыми.

Б е т т и. Если нас не обгонят пешеходы.

К а р л. С такой-то свечой! Сейчас увидишь, что значит новая свеча! (Нажимает на педаль.)

Мотор молчит.

Свечи в порядке. Горючее поступает. Ага, карбюратор! (Моментально вновь оказывается на земле. Снимает автомобильные очки, надевает перчатки. Быстро снимает карбюратор, по ходу дела давая пояснения.) Это Солекс, тридцать второго года, значит, довольно новый. В нем горючее распыляется с помощью системы сопел. (Подносит карбюратор к Бетти.) Дунь-ка сильнее! Жиклер — это тончайшее отверстие. Достаточно соринки, и все пропало. Застрянешь на несколько часов. Если ты в этом не разбираешься. (Уже управился с ремонтом, садится.) Техника чем хороша? В технике — все можно предвидеть. (Снова нажимает на педаль.)

Машина не трогается с места. Девушка начинает громко плакать.

Что за чертовщина? Где здесь собака зарыта? (Принимается яростно крутить гайки.)

Бетти смотрит назад. Карл дает ей подержать какую-то деталь.

Б е т т и. Быстрей! Они уже переходят через мост!

К а р л. Тихо! Мне нужно послушать, не барахлит ли…

Б е т т и (плача). Мы хотели быть первыми.

К а р л. Да тихо ты!

Б е т т и. Бойе купил мотоцикл самой последней марки. А ты не можешь заработать лишнего пфеннига. Постыдился бы.

К а р л (приподнимается). А ну, давай, договаривай до конца!

Б е т т и. Вы приехали сюда нищими.

К а р л. Верно.

Б е т т и. А землю украли у господина барона.

К а р л. Дальше.

Б е т т и. Отец сразу сказал, что ты меня не любишь, а только на быков заришься.

К а р л. Еще что?

Б е т т и. А твоя мать с мужиком спуталась.

К а р л (резко). Ты мою мать не тронь!

Бетти отпрянула от него. На ее платье расплывается пятно.

Б е т т и. Новое платье, триста марок. Как я в таком виде пойду на танцы?!

К а р л. Это масло. Его можно бензином вывести. (Окунает платок в бачок и трет пятно. Оно разрастается до гигантских размеров.) Ни черта не получается. Перестань реветь! Терпеть не могу плакс. Будь у меня шестигранный торцовый ключ, а не такая дрянь… (Бросает ключ на землю.) А все оттого, что нашему брату настоящий инструмент не по карману.

Появляется  Б о й е  с  д в у м я  д е в у ш к а м и  под руку. Замедляют шаг.

Б о й е. Флинц, в следующий раз я подброшу тебя на моем АВО. Как дела, Бетти? Учти, ты в моем вкусе. (Посвистывая, проходит мимо и подмигивает Бетти.)

Б е т т и. Больше к нам не приходи! Никогда! (Убегает.)

С другой стороны появляются  т р а к т о р и с т ы. Они несут ящики с инструментами. Один из трактористов останавливается и рассматривает мотоцикл.

К а р л. Это не свеча. И не карбюратор.

Тракторист выбирает нужный инструмент и принимается за работу. Карл завороженно смотрит на ящик с инструментами.

Целый ящик инструментов. Полный набор ключей. Торцовый ключ. Раздвижной ключ. Комбинированные клещи. Прямо настоящая мастерская! У меня ушло несколько месяцев, чтобы стронуть с места эту штуковину. Цилиндр я уплотнил. Промасленным картоном. Ножницами вырезал. После работы. Выклянчивал каждый винтик. От всего отказывался. Мать этого не понимает. Она все на кобылу надеется, в машины не верит. Поэтому и договора не заключает с машинно-прокатной станцией. Она говорит, где машины — там недалеко и Вайлеры. А вообще-то мать у меня — мировая! Одно плохо — женщина! С бабами мне не везет. Вообще-то они за мной бегают. Их у меня хоть пруд пруди. Вот только что сплавил одну. Ни черта не смыслит в технике… Это, наверно, от природы. Может, тут дело в величине мозга?

Тракторист окончил работу.

(Нажимает на педаль, машина заводится.) Фантастика! (Склоняется над мотоциклом.)

Тракторист снимает шапку. Ветер развевает девичьи волосы. Девушка легонько треплет Карла по плечу. Тот, оторопев, уставился на нее.

Д е в у ш к а. Все дело в величине мозга. (Смеется и собирает инструменты.)

К а р л (приходя в себя). Вот так машинно-прокатная станция: трактористы — бабы. Между прочим, когда же вы хозяйством занимаетесь?

Д е в у ш к а (смеется еще громче). У нас столовая есть. А я техник.

К а р л. Значит, вы по воскресеньям вкалываете? Вам еще хуже, чем последнему рабочему в городе. Что у вас на станции?

Д е в у ш к а (смеясь). Двадцать пять тракторов. Молотилка. А в следующем месяце получаем три гусеничных трактора. Это вам не кобылы. (Смеется.)

Карл в ярости разворачивает мотоцикл.

К а р л. А что, собственно, вы потеряли в деревне? Мы вот сами себе господа на своем клочке земли. Катитесь в город, откуда пришли. Вы… вы, обозники!

Девушка от смеха не может поднять ящик с инструментами. Карл слезает с мотоцикла и одним махом вскидывает ящик. Девушка сразу затихает.

Техник, тоже мне! (Садится на мотоцикл.)

Девушка садится позади Карла. Слышно как уносится мотоцикл.

12. МЕЖДУ ФРОНТАМИ

Зима. Деревенская улица. Помост для молочных бидонов. На другой стороне улицы автобусная остановка. Около нее  Б о й е  и  Б е т т и. Ф р а у  Ф л и н ц, Г о т л и б  и  О н а ш  волокут бидоны с молоком. В рюкзаках у них инструменты для заготовки дров. Появляется  м у ж ч и н а  на велосипеде в грубошерстной куртке.

М у ж ч и н а. Да возьмитесь вы за ум! Как вы станете хозяйничать дальше? Карл ушел на машинно-прокатную станцию. Он не вернется. У тебя и Онаша вместе — тридцать два моргена земли. А вас всего трое. Вам не остается ничего другого, как подписать договоры с МПС. В последний раз говорю вам — подпишите. (Кладет договоры на помост.)

Ф р а у  Ф л и н ц. Не хочу.

М у ж ч и н а. А ты, Онаш?

О н а ш (смотрит на фрау Флинц). Нет.

Идут дальше.

Г о т л и б. А меня даже не спрашивают.

Ф р а у  Ф л и н ц. Заткнись!

Г о т л и б. Заткнись. Заткнись. Сколько лет слышу одно и то же. Даже Карл удрал на МПС. И что? Да ничего. Ничего она не поняла. Упряма как коза. Ничего не хочет сделать, чтоб стало хоть чуть полегче. Я всегда тебя слушался, мать. Другие делали что хотели. А мне нельзя даже вечером книгу почитать. Вестфаль, она подпишет договор. Я ее заставлю.

Фрау Флинц разрывает бланки договоров, оставленные Вестфалем.

Ах, ты так! (Снимает рюкзак и кладет его к ногам матери.) Тогда я ухожу. В Лейпциге учат на библиотекарей. Там-то меня никто не станет пилить каждый день: Готлиб, перестань читать. (Уходит.)

В е с т ф а л ь. Парень совершенно прав. Ты неисправима. (Уезжает.)

Бойе, наблюдавший за всей этой сценой, подходит ближе.

Б о й е. Фрау Флинц, чем мы можем вам помочь? Мы с удовольствием. Верно, Бетти? Я знаю своего тестя, он возьмет вас хоть сию минуту. У вас будет своя комнатка, жить будете на всем готовом, ну а к работе вы привычны. Вот тогда вы и скажете господину передовику со всей его МПС: плевала я на ваши паршивые моргены.

Б е т т и. Онашу тоже дело найдется.

Ф р а у  Ф л и н ц. Вы ищете дешевую рабочую силу. Фричи уже попались на вашу удочку. Слишком долго я гнула спину на вас, живодеров. Пойдем, Онаш, нам еще за дровами.

Собираются уходить.

Б е т т и. Это у них от Карла с его социалисткой.

Бойе подходит к помосту и сбрасывает бидон. Фрау Флинц оборачивается и поднимает бидон, затем подходит к Бойе и угрожающе замахивается топором. Б о й е  и  Б е т т и  убегают.

Г о л о с  Б о й е. Красные канальи!

Фрау Флинц возвращается к бидону. Онаш помогает ей водрузить бидон на место.

О н а ш. Марта, зря ты так. Кто нам теперь поможет? Нас всего двое.

Фрау Флинц прислоняется к помосту.

Марта, наших отношений это не касается. Но я так больше не могу. Ты должна извиниться перед Бойе.

Ф р а у  Ф л и н ц  отбирает у Онаша рюкзак, отдает ему пилу, потом все взваливает на себя и одна направляется в лес. Онаш смотрит ей вслед.

Господин Бойе! (Направляется в ту сторону, куда убежал Бойе.)

13. ИСПОВЕДЬ

Комната Флинц. Окна закрыты жалюзи. Ф л и н ц  лежит в постели на высоко взбитых подушках. Перед ней  К а р л. За сценой слышится урчание трактора.

К а р л. Мать, давай позабудем, что было. Тебе нужно в больницу. Одну я тебя не оставлю. Слышишь, там мой трактор. Поедем со мной.

Фрау Флинц молчит.

Тогда хоть врача позови. Я привезу его из Грёбцига. Хороший врач. Я привезу его, мать.

Фрау Флинц молчит.

Так дальше не пойдет. Ты отгородилась ото всех. Ничего не ешь. Хоть скажи что-нибудь. Что мне сделать? Пастора позвать, что ли? Хочешь исповедаться?

Фрау Флинц молчит.

Мать, я позвонил господину Вайлеру. Представь себе, он теперь в окружном совете. Я сказал ему, что ты слегла. Он сразу же попросил разрешения навестить тебя. (Присаживается на постели.) Послушай, у Йозефа теперь автомобиль Ф-9, «комби». Он знатный бригадир в Ауэ. Его уже показывали в «Новостях дня». А Верзила — так тот вообще надел очки. И подписывается «студ. мед.» Он всегда был воображалой. И Франтишек добился своего, вот упрямый. На фабрике постановили, чтобы он сдал испытания на мастера-мебельщика. Ты бы послушала, как он тут разошелся. Отказался наотрез и заявил: у нас каждый может стать кем захочет. «Я буду моряком», говорит. Сейчас он уже в Ростоке. А знаешь, что недавно сказал Готлиб? «Я ленив, но это от культуры». Теперь он только и делает, что роется в книгах. Уже получил за это премию. А ты тут спряталась в свою раковину, как улитка, и делаешь вид, будто все это тебя не интересует. Конечно, нехорошо, что они ушли. И что я ушел. Но признайся: мы были правы. Ведь дома мы бы просто отупели. Разве не так? Брось ты свое упрямство! Ты выздоровеешь. А все остальное — наша забота. Ну, а теперь я просто заберу тебя…

Фрау Флинц отворачивается.

Мать, я тебя не понимаю. (Ждет. Потом нерешительно направляется к дверям. Оборачивается еще раз.) Мать, тебя и правда не понять. (Уходит.)

Доносится рокот уезжающего трактора. Фрау Флинц остается одна. Стук. Дверь отворяется. Из города прибыл  В а й л е р. Он в шляпе и пальто.

В а й л е р. Добрый день, фрау Флинц, я подумал, не заглянуть ли мимоходом? Сколько же мы не виделись? С тех пор как вы уехали из города. Холодно сегодня. (Пауза.)

Присаживается у постели и достает пакетик.

Членам профсоюза продавали перлоновые чулки. Я взял. Подумал, может пригодятся кому. Да и вы не слишком богаты. (Аккуратно кладет пакетик на постель фрау Флинц.) Как снимете вечером, их нужно отмочить в холодной воде, тогда нитка будет держаться годами.

Вновь возникает пауза.

Ну, мне скоро пора. Что поделывают ваши парни? Да-да, знаю. Взрослые дети изо всех сил стараются делать как раз не то, что хотелось бы матери, верно? И мой такой же был. Собирался стать машинистом. А я его все уговаривал: становись печатником, читать пристрастишься. Что делать. Ему и четырех не было. Получил извещение. Вся семья погибла при бомбежке. В Баварии. Да, фрау Флинц, нам бы, старикам, радоваться, когда дети сердят нас. Тогда по крайней мере понимаешь, что они есть. (Встает и направляется к двери. У двери оборачивается.) Фрау Флинц, сегодня мы видимся в последний раз. Меня отпускают. Возвращаюсь к старой профессии. На Одере строится большой металлургический комбинат. Вот туда и поеду. Надоело мне заниматься всеми этими делами. Каждую минуту — новая работа. Теперь вот стал членом окружного совета. По вопросам права. Какое я имею к этому отношение? А мне говорят: товарищ Вайлер, твои станки от тебя не убегут, а у нас не хватает кадров, имей это в виду. И вот принимаешься за работу, о которой не имеешь никакого понятия. (Вынимает из портфеля кипу брошюр, читает.) «Как выглядит мичуринское поле?», «Промышленные расчеты», «Гигиена и поликлиника», «Цели движения активистов в ГДР», «Эмансипация женщины сегодня», «Традиции городского строительства», «Нужен ли нам новый закон о браке?», «Формализм и реализм»… А ведь это лишь то, что нужно иметь под рукой. Но уж если я собираюсь работать так, как привык, на полную катушку, то обязан все это изучить. А когда — один бог знает. Каждый день в полседьмого выхожу из дома. В двенадцать, в час ночи прихожу домой. Комната не топлена. Совсем обалдел от заседаний. Хрипну от речей. Мерзну в командировках. Ем кое-как. По вечерам проглатываю что-нибудь наспех. И читаю-читаю… На кого я похож! Брюки… На коленях пузыри. Совсем недавно один архитектор мне сказал: «Ну и дураки вы. Лезете вон из кожи, работаете на государство и ничего не зарабатываете, а я плевать хотел на политику, но государство заключает со мной договоры и выдает карточку работника интеллектуального труда». (Пауза.) И зачем мне все это нужно? Для чего выматываюсь? Я уже спрашивал об этом Отто Мефферта. А он отвечает: «Оставь меня в покое. Я прикидываю, как мне выполнить задание по свиньям, а ты лезешь с такими вопросами. Спроси профессора». Спросил профессора Прюфера, и он объяснил теоретически: «Руководство должен возглавить рабочий класс». Это мне известно с двадцатого года. Но тогда я представлял себе это по-другому. (Достает пожелтевшую фотографию.) Тысяча девятьсот двадцатый год. Это наш забастовочный комитет. Я — в последнем ряду, видите, крестиком отмечено. За какой-то час мы стали хозяевами положения. В пятнадцать часов ворота закрылись. Бастовало пять тысяч рабочих. Спросите, как мы этого добились? Единственным лозунгом: «Против Каппа — за социализм!»^[4] А какие лозунги я провозглашаю сегодня? «Вперед, к введению промежуточных культур!», «Даешь двойную бухгалтерию!», «Все для первого подразделения — тяжелой промышленности!» Я — слесарь. Я люблю свою профессию. Ну, скажите, зачем же я все это делаю?

Фрау Флинц молчит.

(Продолжает.) Только не говорите: ты, мол, любишь свою профессию, вот и вспоминай почаще, что ты — рабочий, а значит, это твоя забота, чтобы рабочая власть крепко держалась и никому не вздумалось поворотить историю. Ведь за это ты боролся. Да, тридцать два года. А теперь я кручусь как белка в колесе лишь потому, что господин передовик сельского хозяйства вместо ячменя хочет сажать табак. Сегодня пять часов спорили. Мне приходится все время повторять себе: поднажми, еще годок — и наступит социализм, а чтоб было скорее — это зависит от тебя. Я жду не дождусь, когда смогу сказать: вот оно! Теперь можно пожить. А мне тоже хотелось бы беззаботной жизни. Неужели я заслужил ее меньше других? Да отвечайте же наконец!

Фрау Флинц молчит.

Ну конечно, вы скажете — беззаботен не тот, у кого забот нет, а тот, кто ни о чем не заботится. И ты жалуешься, что на тебя свалилась огромная забота, забота о человеке. Что наконец-то тебе представилась возможность по-настоящему, без полицейской дубинки позаботиться о своем классе. (Пауза.) Ладно. Вы мне все это скажете. Да скажете еще, что у вас-то забот хватает. А я скажу вам прямо в лицо: вы дошли до ручки, потому что вам не о ком стало заботиться. Сыновья от вас ушли, вы остались в одиночестве. Только не говорите, будто не знаете, куда вам податься. Чудачка, сколько вам пришлось изворачиваться, чтобы ваших пятеро ребят не померли с голоду. Какое потребовалось мужество, чтобы не дать им превратиться в убойный скот. То было войной за себя. А сейчас вы не хотите взяться за ум и понять: если ты беден, то остается одно — разбогатеть. Изо дня в день вы готовы смиренно смотреть, как тридцать бедолаг надрываются в поте лица, тридцать раз бороздят поле из конца в конец. А ведь один трактор с машинами сразу захватывает всю полосу. Да ровненько, как по линеечке. Вам умные люди говорят: надо всем миром за дело взяться, а вы им даете от ворот поворот. Вот мне и говорят: товарищ Вайлер, ни слова о коллективизации. Крестьянам этого не понять. Эгоизм коренится еще слишком глубоко. (Достает брошюру.) Написавший ее был величайшим человеком всех времен. Он требует для людей вообще всех земных благ. Человека этого зовут Ленин. И он говорит: богатейте в товариществе. Прочтите, если не верите. Там написано, как разбогатеть. (Дает книгу фрау Флинц и направляется к двери. Неожиданно начинает смеяться.) Слышали бы сейчас наши, комитетские, что я пропагандирую. Коллективное хозяйство. Мираж. (Оглушительно смеется.) Вы не поверите, фрау Флинц, но сегодня я впервые снова могу смеяться по-настоящему. Вероятно, революция — слишком серьезное дело, чтобы ее можно было делать без юмора. Чего только не случается с человеком. (Еще раз возвращается к постели.) Я вот собирался бросить все и уехать на комбинат, слесарем. Нет, я поеду в Халле. И займусь вопросами права. (Идет к двери.) Да, совсем забыл: к вам хотел заглянуть доктор Хайнице из поликлиники. Вы сделаете все, что он скажет. (Выходит.)

Фрау Флинц хватается за брошюру Ленина.

14. ПЛАН КООПЕРАТИВНОГО ТОВАРИЩЕСТВА

Киносеанс в деревенском кабачке. Демонстрируется австрийский фильм «Дитя Дуная», вызывающий единодушный интерес зрителей.

Ж е н с к и й  г о л о с. Господин киномеханик, кто-то храпит.

Действительно, слышится легкий храп.

Г о л о с. Это Бинкау, он всегда храпит.

Г о л о с. Он храпит даже в церкви.

Ж е н с к и й  г о л о с. Но в кино это мешает.

Г о л о с  Б о й е. Тихо там, впереди!

Г о л о с. Да тише вы!

Г о л о с. Это кино или дискуссия?

Г о л о с  Б о й е. Тихо!

Г о л о с. Шшш…

Г о л о с. Что значит «шшш»? Я просто сказал, что Бинкау всегда храпит.

Г о л о с  Б о й е (кричит). Тихо, черт возьми!

Г о л о с  В е с т ф а л я. Вы так орете «тихо», господин Бойе, что мешаете больше всех.

Г о л о с (громко). Бинкау! Ты храпишь!

Г о л о с  Б и н к а у (громко). Нет, не храплю, а то я бы слышал.

Д р у г о й  г о л о с. Сам себя никогда не слышишь. Потому что спишь.

Г о л о с  Б и н к а у. Еще что? Я не сплю.

Д р у г о й  г о л о с. Тогда бы ты не храпел.

Г о л о с  Б и н к а у. А я и не храплю.

Г о л о с  Б о й е. Прекратят, наконец разговоры в первых рядах?

Г о л о с  Б и н к а у. Если не спишь, то и не храпишь. (Засыпает, снова храпит.)

Слышится «Песня о Дунае».

Ж е н с к и й  г о л о с. Он опять храпит.

Г о л о с. Да перестаньте вы, бога ради!

Ж е н с к и й  г о л о с. Не перестану. Мне это мешает.

Г о л о с  Б о й е. Я требую прекратить болтовню. Да толкните же мужика!

Г о л о с. Не имеет смысла, господин Бойе, он же будет спорить.

Е щ е  о д и н  г о л о с. Пусть поспит. Он до смерти устал.

Ж е н с к и й  г о л о с. Тогда нужно не пускать в кино крестьян, у которых меньше пяти гектаров. Так считает господин Бойе.

Звучит «Песня о Дунае».

Г о л о с. Персональное кино для господина Бойе!

Г о л о с. Нет, это невозможно!

Г о л о с. Тихо, я хочу смотреть фильм.

Г о л о с. Мало мы надрываемся, так еще приходится выслушивать насмешки от богатея.

Г о л о с. Где эта жирная рожа фон Бойе?

Г о л о с. Сядьте, пригните головы.

Ж е н с к и й  г о л о с. Разумеется, в ложе.

Г о л о с  Б е т т и. Сядьте.

Г о л о с. Мы ведь, кажется, пришли в кино? Я хочу смотреть фильм.

Г о л о с  к и н о м е х а н и к а. Выйдите из оптической оси.

Г о л о с. Нет. Пусть господин Бойе узнает, каков мой рабочий кулак.

Г о л о с. Послушай, не порти себе жизнь.

Г о л о с  Б е т т и. Не трогайте Бойе.

Г о л о с. А теперь и вовсе ничего не видно.

Зажигается свет. Несколько крестьян протиснулись к Бойе. В середине спокойно сидит  ф р а у  Ф л и н ц. Она хорошо одета и выглядит лет на десять моложе.

Б о й е. Флинц!..

Крестьяне оборачиваются и удивленно смотрят на Флинц.

К у л а к. Я думал, она умрет.

В а й к е р т. Сорняк не глохнет.

Ж е н а  к у л а к а (тихо). Как она одета!

Ф р а у  Ф л и н ц. Это из магазина. Плуг продала.

К р е с т ь я н и н. Да разве нашему брату можно без плуга? Это же черт знает что.

Б о й е. Это ее рук дело, ясно. Я тут ни при чем. Будто я против бедняков.

Б е т т и. Она воспользовалась темнотой. Она без билета.

В е с т ф а л ь. Вышла из больницы, и первым делом не на свое, скажем, запущенное поле, нет, — в кино. Да еще мешает.

Ж е н щ и н а. Расфуфырена, будто городская.

В е с т ф а л ь. Все к одному.

Б о й е (подходит к Вестфалю). Люди, которые много работают, не позволяют себе ничего подобного.

Б е т т и. Вестфаль прав, пусть она убирается отсюда.

К р е с т ь я н и н. Верно, Вестфаль, лучше выпроводи эту женщину.

Д р у г о й  к р е с т ь я н и н. Пусть убирается.

К и н о м е х а н и к. Люди, имейте же совесть. У меня тоже есть план. Прокрутить четырнадцать раз в неделю цветной фильм «Дитя Дуная» — эту радостную песнь о любви и народном искусстве — я могу только с вашей помощью. Садитесь. Если женщина уплатила, никто не имеет права ее выставить. Хватит, не мешайте, фильм и без того длинный.

Фрау Флинц показывает билет. Крестьяне смотрят на Вестфаля.

В е с т ф а л ь. Тогда хоть Бинкау разбудите. А то она опять пристанет.

К р е с т ь я н и н (расталкивая Бинкау). Бинкау, ты спишь.

Б и н к а у. Валяйте, набрасывайтесь на меня! Да, у меня сил не хватает, не справляюсь. Я не машина. Забирайте мой надел. Чем скорее, тем лучше.

В е с т ф а л ь. Образумься, Бинкау. Ты — объективная трудность.

К и н о м е х а н и к. Так. Теперь усядемся. Сейчас будет самое интересное место.

Крестьяне усаживаются. Киномеханик выключает свет и включает киноаппарат. Поет Марика Рокк.

Г о л о с (громко). Нет, это невозможно.

Г о л о с (после паузы). Это невозможно.

Г о л о с  Б о й е. Что такое, Вагнер?

Г о л о с  В а г н е р а. Она подпевает.

Действительно, слышно, как подпевает фрау Флинц.

К и н о м е х а н и к. Это знаменитая «Песня о Дунае». Текст в приложении к программе. Десять пфеннигов.

Г о л о с  ф р а у  В а г н е р. Сидит в дерьме, да еще чирикает.

Г о л о с  В а г н е р а. Вот это меня и злит. Почему мне вот не до песен?

Г о л о с  Ф л и н ц. И правда, почему? Ведь ты же — не объективная трудность.

Г о л о с. Тут Марика Рокк, а они со своими трудностями.

Г о л о с  В а г н е р а. Если ты, Бархе, со спокойной совестью можешь смотреть на Марику Рокк, значит, ты незаконно заколол приличное число свиней.

Г о л о с  Б а р х е. Незаконно? За последние два года я не заколол ни одной свиньи весом свыше полутора центнеров. Зато я не сожрал посевной картофель, как ты.

Г о л о с  В а г н е р а. А что мне, крестьянину, угольным дымом торговать, что ли?

Г о л о с  Б а р х е. Никакой ты не крестьянин. Ты городской.

Г о л о с  В а г н е р а. Да, я лудильщик, член профсоюза.

Г о л о с. Тихо. Кого это интересует?

Г о л о с  В а г н е р а. У нас уже был восьмичасовой рабочий день, а вы еще на деревьях сидели.

Г о л о с. Ну-ну-ну!

Фрау Флинц продолжает подпевать.

Г о л о с  В а г н е р а. Кончай петь, а то у меня от этой музыки пропадает охота к сельскому хозяйству.

Г о л о с  Ф л и н ц. Браво, Вагнер! У меня тоже с этого началось. (Поет.)

Вагнер подтягивает.

Г о л о с  В а г н е р а. Брошу я все это!

Г о л о с  е г о  ж е н ы. Опять ты за свое.

Вагнер встает. Кто-то пробирается вперед.

Г о л о с  В е с т ф а л я. Вагнер, ты — член партии.

Вестфаль становится перед экраном. Вагнер садится. Общая суматоха.

К и н о м е х а н и к. Выйдите из потока света!

Г о л о с  Б и н к а у. Отойди, Вестфаль. Я хочу хоть что-нибудь увидеть за свои деньги.

Г о л о с. Не ломай комедию, Вестфаль.

Г о л о с. А ну, прочь!

Г о л о с. Ты не стеклянный.

Г о л о с. Отойди от экрана.

Г о л о с. А ну, садись. Сейчас начнут целоваться.

Г о л о с. Да прекратите вы, бога ради!

Г о л о с  Б о й е. Вы превышаете полномочия, господин передовик сельского хозяйства.

Зажигается свет. Тишина. Киномеханик выходит вперед.

К и н о м е х а н и к. Отойдите от экрана.

В е с т ф а л ь. Я — председатель объединения крестьянской взаимопомощи.

К и н о м е х а н и к. Это не основание, чтобы загораживать экран.

В е с т ф а л ь. Здесь занимаются провокацией.

Ф р а у  Ф л и н ц. Господин киномеханик, я просто подпевала. Разве это запрещено?

К и н о м е х а н и к. Нет. Это естественное выражение восторга.

В е с т ф а л ь. Но не в ее положении. Это и есть провокация. Сперва Бинкау. Теперь Вагнер собирается смыться. Если она станет продолжать петь, вся деревня разбежится.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ладно. Тогда я заткнусь.

Смех.

В е с т ф а л ь. Это еще не все.

Б а р х е. Уже второй раз прерывают.

В е с т ф а л ь (к фрау Флинц). Ну-ка расскажи всем, как ты представляешь свою дальнейшую жизнь в деревне.

В а г н е р. Интересно, интересно.

В е с т ф а л ь. Иначе фильм демонстрироваться не будет.

К и н о м е х а н и к. Это нарушение правил!

В е с т ф а л ь. А ну, говори.

Ф р а у  Ф л и н ц. Во-первых, меньше работать, это самое главное. Самое большее восемь часов. И на той работе, которая нравится. А потом как можно быстрее разбогатеть.

Смех.

В е с т ф а л ь. Это брехня. (Киномеханику.) Продолжайте фильм. В конце концов, вы же на работе.

К и н о м е х а н и к. Сказал бы я вам сейчас пару слов…

Б и н к а у (смеется). Работать самое большее восемь часов и как можно быстрее разбогатеть. Это я расскажу другим. А другие анекдоты знаешь, Флинц?

Ф р а у  Ф л и н ц. Не для кино.

Б и н к а у. Все равно это не кино, а халтура.

К и н о м е х а н и к. Простите, фильм имеет успех у зрителей.

Б и н к а у. Ну кого интересует, выйдет ли дитя Дуная замуж за писателя или нет? Вот я — скотник. А чем я занимаюсь? Работаю в поле. Да разве это работа! А вот Рюмплер вырос на поле. А чем он занимается? Мучается со скотом. Нет, здесь что-то не так.

Б а р х е (встает). Идешь в кино, а попадаешь на собрание.

В а г н е р. Тогда дуй домой, как всегда.

Б а р х е  с треском захлопывает за собой дверь. Крестьяне смеются.

К и н о м е х а н и к. Коллеги!..

К р е с т ь я н и н (киномеханику). Пойди купи себе пива. (Дает ему монету.)

К и н о м е х а н и к. А как же с планом?

К р е с т ь я н и н. Мы свое время отсидим. Вот тебе и план.

К и н о м е х а н и к. И все время эти дискуссии. А фильм вовсе не политический. (Уходит.)

Ф р а у  В а г н е р. Когда мой был кузнецом, он каждый квартал приносил премию.

В а г н е р (смеясь). Да, кузнецом. На заводах разделение труда. Каждый делает то, чему его учили. А в деревне — все что придется.

Ф р а у  Ф л и н ц. Только не Бойе.

В а г н е р. Бойе… У него-то — восемьдесят гектаров! А сколько у тебя? Целых четыре с половиной!

Ф р а у  Ф л и н ц. Десять. С твоими. Ты же от своих отказался. И Бинкау захочет кончать работу пораньше. Будет пятнадцать. Мельцер уже оплатил пиво киномеханика. Значит, он свою долю вложил.

В а й к е р т (смеясь). Всего двадцать гектаров.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ты будешь нашим бухгалтером.

Б о й е (спокойно). Знаете, что вы делаете? Колхоз.

Наступает тишина. Д в о е  к р е с т ь я н  уходят. Бинкау поднимается.

Б и н к а у. Колхоз? Это политика. А я и не заметил.

Ф р а у  Ф л и н ц. Ерунда, Бинкау. Колхозов мы не хотим, А если мы делаем что хотим, значит, это не колхоз.

Б и н к а у (садится). Мне тоже так кажется.

Б о й е. Берегись, Бинкау, она тебя агитирует. Ясно, что ее подослали. Вестфаль с товарищами.

В е с т ф а л ь. Ну, хватит, господин Бойе. Я за то, чтобы шутки кончились.

Б е т т и. Пойдем, Бойе, не вмешивайся. Следующий сеанс мы закупим целиком, тогда будем среди своих. (Уходят.)

Б и н к а у. Жирная харя!

В е с т ф а л ь. Послушайте, зачем же все объединять? Посмотрите на меня. Разве у меня больше земли, чем у вас? Нет. Разве она лучше? Тоже нет. Но я рационализировал, механизировал. А это может каждый.

Ф р а у  Ф л и н ц. Конечно. Он разъезжает по разным своим съездам, а тем временем старуха мать сидит у электрических доильных аппаратов, обслуживать которые может только он сам, и доит коров, как в допотопные времена, большим и указательным пальцем.

В е с т ф а л ь. Да, я сделал такие аппараты, которых не найти во всем округе. С их помощью можно одновременно доить двадцать пять коров.

Б и н к а у. Но у тебя их всего три.

Смех.

В е с т ф а л ь (крайне взволнованный). Потому что земли не хватает.

Ф р а у  Ф л и н ц. Отдай свою нам, тогда у нас будет тридцать. Другие прилепятся, и будут все восемьдесят, как у Бойе. С кузнецом, скотником, бухгалтером и механиком.

В е с т ф а л ь. Партия говорит, никаких товариществ. Это наша линия. Подходит она всем или нет.

Ф р а у  Ф л и н ц. Мне она не подходит.

В е с т ф а л ь. Да не говори ты об этом так громко.

Ф р а у  Ф л и н ц (еще громче). Мне она не подходит.

В е с т ф а л ь. Не мути воду. Наша деревня политически на хорошем счету.

Ф р а у  Ф л и н ц. Это мое государство. Так написано в газетах. И я говорю, мне это не подходит.

В е с т ф а л ь. Значит, ты против нашего государства.

Ф р а у  Ф л и н ц. Да. Если оно такое, как в нашей деревне!

В е с т ф а л ь. Тебе вообще надо помалкивать. Мы проводим верную линию.

К и н о м е х а н и к (входя). Время истекло.

Ф р а у  Ф л и н ц. Я тоже так думаю. (Выходит.)

Б и н к а у. Флинц, ты куда?

Ф р а у  Ф л и н ц (сердито). Туда, где определяют линию. (Уходит.)

Все смотрят ей вслед.

Б и н к а у. Вестфаль, а кто, собственно, определяет линию?

ЭПИЛОГ

Вторая конференция СЕПГ. Фойе в Вернер-Зееленбиндер-халле. Один из делегатов выходит, закуривает сигарету. Это  В а й л е р.

В а й л е р (человеку в форме). Ба, Красный Отто!

К а л у з а. Вайлер, Фриц!

В а й л е р. Сколько мы не видались?

К а л у з а. Целых пять лет.

В а й л е р. Ты стал полковником.

Смеются.

А я на четыре года застрял в министерстве. После Халле я было собрался вернуться к своей профессии.

К а л у з а. Слесарить.

В а й л е р. Конечно. А что сказали в ЦК? Фриц, сказали они, ты — слесарь, это великолепно. Мы немедленно направляем тебя в министерство, они там зашиваются с машиностроением. Ну, что ты на это скажешь?

К а л у з а. Я снова лезу в драку.

Курят.

В а й л е р. «В Германской Демократической Республике будет планомерно строиться социализм». Как только Ульбрихт сказал это, я чуть со стула не свалился. В сорок шестом мы получали за это по шее и от тебя. И я должен был задушить в себе социализм. Два часа тому назад это кончилось. Дожить бы до этих дней Эльстерману.

К а л у з а. Тогдашнему бургомистру?

В а й л е р. Обербургомистру. Умер он. Прямо на работе.

Молча курят.

К а л у з а. Ближайшие годы будут не легче.

В а й л е р. Но яснее.

Г о л о с  п о  р а д и о. Вторая партийная конференция продолжает работу. Следующей выступает председатель одного из первых сельскохозяйственных производственных товариществ, гость конференции, Марта Флинц.

К а л у з а. Флинц?.. (Припоминает.) Флинц? Неужели она?

В а й л е р. Она.

З а н а в е с.

Перевод В. Клюева и А. Вишняк.

Клаус Хаммель РОВНО В ДЕВЯТЬ У «РУССКИХ ГОР» Пьеса в семи картинах

Дети — материнскому сердцу,

Чтобы росли и мужали.

Бертольт Брехт

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Сабина.

Ганна.

Лило.

Мориц.

Боб.

Шнулле.

Вилли Краузе.

Клара Краузе.

Майер.

Мезевинкель.

Эльза Зегебрехт.

Тони Шнайдер.

Шмидт.

Гертруда.

Рудольф Шнайдер.

Д-р Дингельдей.

Михаэль.

Сергиус.

Буба.

Эдип, кретин.

Действие происходит в начале шестидесятых годов в Берлине, Ганновере, Вике-на-Фере и снова в Берлине.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Берлин. День Республики. Ярмарочная площадь.

1

С а б и н а, Г а н н а, Л и л о.

С а б и н а. Как собираетесь провести время сегодня?

Г а н н а. У меня свидание.

Л и л о. У меня тоже.

С а б и н а. С Бобом?

Г а н н а. С Бобом.

С а б и н а. Со Шнулле?

Л и л о. Со Шнулле.

С а б и н а. Очень мило с вашей стороны, что прихватили моих старых кавалеров.

Г а н н а. А ты чем думаешь заняться?

С а б и н а. Пока не знаю.

Л и л о. Теперь небось жалеешь, что бросила мальчиков.

С а б и н а. Стоит захотеть, будут еще.

Г а н н а. Нам не нравится, как ты с ними обращаешься.

С а б и н а. А вам-то что? Или они уже не функционируют?

Л и л о. Встречаются с нами, а нравишься им ты.

С а б и н а. Мы подруги. Я вам палок в колеса не ставлю.

Г а н н а. Забери их обратно. У нас с ними все равно ничего же выйдет.

С а б и н а. А мне-то они зачем?

Л и л о. Я бы охотно попридержала Шнулле. Если б только он не сходил с ума по тебе.

Г а н н а. Я бы тоже осталась с Бобом. Но когда мы целуемся — что бывает не часто — он говорит: «Сабина целуется лучше»… Теперь я и одеваться стала, как ты.

Л и л о. А я сделала такую же прическу.

Г а н н а. Мы пользуемся такой же губной помадой, как ты.

Л и л о. Но все равно — нет нам счастья.

Г а н н а. И все из-за тебя.

С а б и н а. Не можете приручить ребят, а я виновата. Что же делать, если они бегают за мной?

Л и л о. На фабрике тебя уже осуждают. Считают твое поведение аморальным.

Г а н н а.Мы тебя защищаем, конечно, но, думаешь, легко быть твоей подругой?

Л и л о. Тебе-то они боятся сказать. Потому и науськивают нас.

С а б и н а. Кто науськивает?

Г а н н а. Эльза Зегебрехт, например, из передовиков.

С а б и н а. У нее климакс.

Л и л о. Мезевинкель.

С а б и н а. Ревнует… И все?.. Больше никто?

Л и л о. Мориц.

Г а н н а. Ну, этот по долгу службы, я думаю. Как партийный секретарь.

С а б и н а. А что говорит Мориц?

Г а н н а. Что ты слишком крутишь с мужчинами.

С а б и н а. Так и сказал — «с мужчинами»?

Л и л о. Ну конечно. Разве наши мальчики не мужчины?

С а б и н а. Ой… Насмешили.

Г а н н а. Ну и нахалка ты.

Л и л о. С нами ты тоже обращаешься как с девчонками.

С а б и н а. Дорогая Ганна!.. Драгоценная Лило!

Г а н н а. Что это ты?

С а б и н а. Ничего. Привет и наилучшие пожелания. Хочу освободить вас от своей дружбы.

Л и л о. Нет-нет… Ни за что!

Г а н н а. С тобой всегда так интересно.

Л и л о. И по крайней мере не скучно.

Г а н н а. И всегда мальчики!

Л и л о. Давайте не будем ссориться, а?

С а б и н а. Хорошо. Ссориться не будем. Сегодня ведь праздник — День Республики. И мы отметим его достойно: вечером вы увидите настоящего партийного секретаря — в роли моего любовника… Идет?

Л и л о. Сабина!

Г а н н а. Ну, будь хоть из Союза молодежи! Это еще куда ни шло. Но партийный секретарь…

С а б и н а. Значит, он сказал, что я слишком кручу с мужчинами?.. А он что сам-то — не мужчина разве?

Л и л о. Слушай… Подумай все-таки…

С а б и н а. Все продумано. Ровно в девять у «русских гор». Увидите, каким он у меня станет ручным. А когда он войдет во вкус, пошлю его ко всем чертям!

2

М о р и ц, Б о б, Ш н у л л е.

М о р и ц. Вы ведь знаете эту Сабину Краузе?

Б о б. Если интересуешься, как к ней подладиться, так этого как раз мы и не знаем.

Ш н у л л е. Тут уж у каждого должен быть свой подход, секретарь.

М о р и ц. Работает она хорошо. Добросовестно.

Б о б. Для вас это ведь главное — или нет?

М о р и ц. Не только, Боб. Все прочее тоже должно соответствовать. Ну, в человеческом плане.

Ш н у л л е. Личные дела нас не касаются.

М о р и ц. Значит, вам нечего мне сказать?

Б о б. Не-е…

М о р и ц. Или просто не хотите?

Ш н у л л е. Сам видишь все не хуже нас. Ты классный парень, но со своими секретарскими делами лучше не приставай.

М о р и ц. Я беспокоюсь о нашем товарище. Кое-кому не нравится это ее — ну, как бы сказать, — непостоянство.

Б о б. Нам оно тоже не по вкусу.

М о р и ц. Она, кажется, немного ветрена, а?

Ш н у л л е. Ну чего ты привязался, секретарь?.. Это что — допрос?

М о р и ц. Я хочу, чтобы на фабрике была здоровая атмосфера, больше ничего, и думал, что вы мне поможете.

Ш н у л л е. А говорят, партия сплетням не верит.

М о р и ц. Вот именно, Шнулле. Не верит. Но и спокойно смотреть, как девушка катится по наклонной, тоже нельзя. Сдается мне, что настоящей любовью здесь и не пахнет. Или вы решили ей мстить за то, что она оставила вас с носом?

Б о б. Да что тебя, собственно, беспокоит?.. Что она хорошенькая? Что все по ней так и сохнут — да и как не сохнуть?

М о р и ц. А сама она ни при чем?.. Пальцем не пошевелит, да?

Ш н у л л е. Ох и светлая ты голова, секретарь. Думаешь, с тобой такого быть не может?

М о р и ц. Ты тоже умник. Если держать себя в руках — я не зарекаюсь, конечно, — то не может.

Ш н у л л е. Спорим, что может?

М о р и ц. Спорим.

Б о б. На что?

Ш н у л л е. Предлагаю: если секретарь не устоит перед Сабиной, пусть тогда на ней женится.

М о р и ц. А если устою?

Ш н у л л е. Тогда мы тебе выложим все, что о ней знаем.

Б о б. В пределах дозволенного, разумеется.

М о р и ц. И это все, что вы можете поставить на́ кон?

Б о б. Не так уж мало — раскрыть перед партией наши секреты.

М о р и ц. Так что же, значит, вы не будете бороться за свою даму сердца?

Б о б. Мы благородные люди и будем пока «держать себя в руках».

Ш н у л л е. Даем партии шанс.

М о р и ц. Партия нижайше благодарит вас за это.

Ш н у л л е. И принимает пари?

М о р и ц. И принимает пари.

Б о б. По рукам!

М о р и ц. По рукам!

Б о б. Это же не противоречит социалистической морали.

3

М а й е р.

М а й е р. Силуэты, господа! Силуэтные портреты! Черный профиль! Вековая привилегия дворянства — теперь для каждого трудящегося. Даже под солнцем социализма каждый отбрасывает свою тень, которую можно увидеть и запечатлеть. Заходите, поглядите, закажите силуэт! Майер быстро, очень быстро изготовит ваш портрет! Силуэты работы Майера! Лучшие отзывы со всего света! С гарантией — безболезненно! Только ваша тень и мои ножницы! Всего за две марки! Силуэтные портреты Майера укрепляют Республику! Силуэты Майера — залог прочного мира! Силуэты Майера — профиль нового времени.

4

Он же и  М е з е в и н к е л ь.

М е з е в и н к е л ь. Послушайте-ка… вы не видели случайно — тут не проходили три юные дамы? И особенно… одна такая, знаете ли…

М а й е р. Так сколько же все-таки — три или одна? Мне надо было бы знать поточнее, поскольку с утра их тут прошло несколько тысяч.

М е з е в и н к е л ь. Три. Но одна такая, знаете, — среднего роста, блондинка, стройная.

М а й е р. Ага. Ваша дочка, что ли? Или вы ее дедушка?

М е з е в и н к е л ь. Я попросил бы!..

М а й е р. Спросить-то, я полагаю, можно… Не хотите ли заказать силуэтный портрет для вашей уважаемой супруги?

М е з е в и н к е л ь. Я вдовец.

М а й е р. Гм… жаль. В вас есть что-то от Цезаря.

М е з е в и н к е л ь. Чепуха! С чего это вы взяли?

М а й е р. Это не я взял, а вы. У Кай Юлия Цезаря. У меня глаз наметанный, поверьте…

М е з е в и н к е л ь. Да? Не утруждайтесь. Значит, вы не видели этих трех дам?

М а й е р. Что-то не приметил… Стойте!.. Если вглядеться повнимательнее, то в вашем лице есть даже что-то наполеоновское!

М е з е в и н к е л ь. Вы что, смеетесь? Я буду жаловаться! Потребую, чтобы у вас отобрали патент!

М а й е р. Искусство — вечно. Робеспьер!

М е з е в и н к е л ь. Как вы сказали?

М а й е р. Неподкупный. Если б я верил в переселение душ, мне стало бы просто страшно: вы были когда-то… великим человеком.

М е з е в и н к е л ь. Я бухгалтер. Пока, милостивый государь.

5

Т е  ж е  и  Э л ь з а  З е г е б р е х т.

Э л ь з а. О! Добрый вечер, коллега Мезевинкель!

М е з е в и н к е л ь. Добрый вечер, коллега Зегебрехт.

Э л ь з а. Какой замечательный праздник, не правда ли? Полгорода на ногах. И мы тоже.

М е з е в и н к е л ь. Я уже иду домой.

Э л ь з а. Как можно?.. Фейерверк только в половине десятого.

М е з е в и н к е л ь. Фейерверк! У меня и так уже искры в глазах от моего ревматизма. Когда холодает…

Э л ь з а. У такого мужчины, как вы?!. А мне тепло, как весной!

М а й е р. Молодость можно сохранить, сделав вовремя силуэтный портрет.

Э л ь з а. Великолепная идея! Может, подарите мне свой портрет, коллега Мезевинкель?

М е з е в и н к е л ь. Глупости… Я уже не в том возрасте.

Э л ь з а. Ах, не портите мне настроение. (Майеру.) Вырежьте мой профиль, пожалуйста.

М а й е р. Сию секунду. Сядьте сюда, пожалуйста. Вот так… Спасибо… Через три минуты будет готово.

М е з е в и н к е л ь. Тогда разрешите откланяться.

Э л ь з а. Но подождите же!

М е з е в и н к е л ь. С меня хватит. Сначала дело, а уж потом — гулянки.

Э л ь з а. Между прочим, я только что видела эту Краузе.

М е з е в и н к е л ь. Краузе?

Э л ь з а. Да, Сабину Краузе. Наверняка она снова затевает что-то непотребное.

М е з е в и н к е л ь. Прямо скандал с ней… Где вы ее видели?

Э л ь з а. У «русских гор». Определенно опять что-то с мужчинами. Как обычно.

М е з е в и н к е л ь. Сумасбродная девчонка. За ней нужен глаз да глаз. Ее родители, судя по всему, не заботятся об этом.

М а й е р. Легкомысленная пошла молодежь. В пожилом возрасте поневоле становишься морально устойчивым.

Э л ь з а. Что вы хотите этим сказать?

М а й е р. Н-ну… не тот пыл.

М е з е в и н к е л ь. Гм… Ну, я пошел. Счастливо повеселиться.

Э л ь з а. Вы, кажется, собирались домой?.. Разве вам в эту сторону?

М е з е в и н к е л ь. Ах, да… Действительно!

Э л ь з а. Не мое дело, конечно, но, по-моему, вас потянуло к «русским горам».

М е з е в и н к е л ь. К «русским горам»?

Э л ь з а. Я думала… Просто понаблюдать.

М е з е в и н к е л ь. Да, разумеется.

Э л ь з а. Мы могли бы вместе… понаблюдать.

М е з е в и н к е л ь. Тактически глупо. Лучше поодиночке.

М а й е р. Готово.

Э л ь з а. Покажите. О-о! Это я?

М е з е в и н к е л ь. Очень мило.

Э л ь з а. Боже!.. Вот вы и перестали хандрить!

М а й е р. Две монеты.

Э л ь з а. Подарить вам этот портрет?

М е з е в и н к е л ь. Уберите. Вон идет Краузе.

Э л ь з а. Тогда вам уже незачем спешить к «русским горам».

6

Т е  ж е  и  С а б и н а, Г а н н а, Л и л о.

С а б и н а. Привет! Так поздно гуляете?

Э л ь з а. Это вас надо спросить. Завтра опять будете весь день зевать.

С а б и н а. У нас тут еще кое-какие дела.

М е з е в и н к е л ь. Не раздавить ли нам сообща бутылочку вина?

Э л ь з а. А как же ваш ревматизм?

М е з е в и н к е л ь. Кто говорит о ревматизме? Фейерверк ведь только в половине десятого.

Э л ь з а. Девушкам пора спать. Я за них отвечаю.

Г а н н а. Мы тоже не прочь выпить.

Л и л о. Я плачу за одну бутылку.

Г а н н а. Я за другую. Давай, Сабина!..

С а б и н а. Стоп! Повернитесь-ка в профиль! Вот так, да… Черт возьми, кого же вы мне напоминаете?

М а й е р. Может быть, Цезаря?

С а б и н а. У Цезаря не было усов. Но на кого-то из великих он, во всяком случае, похож. Вспомнила: на О.-В. Фишера! Какое сходство! Просто с ума сойти.

Э л ь з а. Что же вы молчите?.. Она вас разыгрывает, а вы как воды в рот набрали.

С а б и н а. Ну, скажите сами, только по совести, разве он не похож на О.-В. Фишера?

Э л ь з а. Какая наглость!

М е з е в и н к е л ь. А почему, собственно, фрейлейн Зегебрехт, мне не быть похожим на О.-В. Фишера? Разные бывают лица: у одних обыкновенные, у других… гм… более интересные. Я, конечно, ничего не хочу этим сказать, но почему же я должен возмущаться?

Г а н н а. Ну, хватит вам! Давайте выпьем.

Л и л о. Действительно. Эту тему можно продолжить и за бутылкой.

С а б и н а. Окажите мне одну любезность, коллега Мезевинкель.

М е з е в и н к е л ь. С величайшим удовольствием. Какую?

С а б и н а. Подарите мне ваш силуэт.

М е з е в и н к е л ь. А почему бы нет?.. Вы готовы, маэстро?

М а й е р. К вашим услугам, господин Мезевинкель!

М е з е в и н к е л ь. Что ж, давайте… Приступайте!

С а б и н а. Ну, вылитый кинорежиссер Фишер! Не хватает только темных очков.

М а й е р. Повернитесь в профиль, пожалуйста. Не шевелитесь.

Э л ь з а. Это вам так не пройдет, коллега Краузе. Я сейчас приведу сюда товарища Морица.

Г а н н а. Ради бога!.. Не делайте этого!

Л и л о. Не нужно звать Морица!

С а б и н а. Вы знаете, где он?

Э л ь з а. Только что видела возле тира. Уж я его найду, будьте уверены.

С а б и н а. Поторопитесь…

Г а н н а. Не делайте этого!.. Это же совершенно безобидно!

Л и л о. Ну, кажется, быть беде!..

7

Т е  ж е, кроме  Э л ь з ы, Г а н н ы  и  Л и л о.

М е з е в и н к е л ь. Истеричная бабенка.

С а б и н а. Не говорите так об Эльзе Зегебрехт. Она — бедняжка. У вас, надо полагать, не было жениха, который погиб на войне.

М е з е в и н к е л ь. Как будто это дает ей право портить жизнь оставшимся в живых. Вы верно еще не знаете, какие мерзости она про вас распространяет?

С а б и н а. А вы не распространяете?

М е з е в и н к е л ь. Я?

С а б и н а. Разве вы не осуждаете мое поведение?

М е з е в и н к е л ь. Н-нет. Не прямо.

С а б и н а. Прямо или не прямо, но вы ведь говорили, что я слишком увлекаюсь мужчинами?

М е з е в и н к е л ь. Я же забочусь о вас, фрейлейн Сабина.

С а б и н а. Очень тронута. И абсолютно самоотверженно, не так ли?

М е з е в и н к е л ь. Разумеется. Если хотите послушать совета опытного коллеги…

С а б и н а. Вы меня любите?

М е з е в и н к е л ь. Простите… Не понимаю.

С а б и н а. Я интересую вас как женщина?

М е з е в и н к е л ь. Фрейлейн Сабина…

М а й е р. Ну и повезло же вам, что бумага у меня черная, а не красная. Иначе — ваша голова была бы сейчас очень похожа на помидор.

С а б и н а. Ни на кого нельзя положиться.

М е з е в и н к е л ь. Я взял бы вас под свою защиту, если б вы мне доверились…

С а б и н а. Тогда — ровно в девять у «русских гор».

8

Т е  ж е  и  Э л ь з а, М о р и ц, Г а н н а, Б о б, Л и л о, Ш н у л л е.

Э л ь з а. Вот, можете полюбоваться!.. Судите сами.

М о р и ц. Добрый вечер. Сабина, можно тебя на минуточку?

С а б и н а. Если очень нужно… Так, Мезевинкельчик, значит, договорились: в девять у «русских гор». Не забудьте. Ну, Мориц? Что там у тебя? Выкладывай.

М а й е р. Готово.

М е з е в и н к е л ь. Сделайте еще копии. Три штуки. Добрый вечер, коллега.

М о р и ц. Добрый вечер. Коллега Зегебрехт сказала мне…

М е з е в и н к е л ь. Коллега Зегебрехт чересчур прыткая. Здесь ничего плохого не произошло.

М о р и ц. Охотно верю.

Э л ь з а. Вы же сами слышали, как они договаривались.

М е з е в и н к е л ь. А это уж мое дело. И вас не касается.

Э л ь з а. Ну как можно? Как вы можете такое допускать?

М о р и ц. Друзья! Сегодня праздник, не надо ссориться. Сабина пошутила.

С а б и н а. Я никогда не шучу.

Э л ь з а. Мы поймали тебя с поличным!

М о р и ц. Ну-ну, зачем же так?.. Не принимайте все всерьез. Такой хороший вечер…

С а б и н а. Я имею обыкновение — приходить, если обещаю.

М о р и ц. Ну ладно, ладно. Не надо ссориться.

М е з е в и н к е л ь. Я не желаю больше выслушивать нравоучений от фрейлейн Зегебрехт, да и от вас тоже… К тому же публично. Значит, как договорились, фрейлейн Сабина: ровно в девять у «русских гор»?.. Привет.

М а й е р. Пять марок, если позволите. Премного благодарен.

9

Т е  ж е, без  М е з е в и н к е л я.

Э л ь з а. Она дискредитирует весь наш коллектив.

М о р и ц. Коллега Зегебрехт, не следует преувеличивать. Мне достаточно неприятно уже то, что мы с вами пришли сюда.

Э л ь з а. Я полагаюсь на вас. До свидания!

10

Т е  ж е, без  Э л ь з ы.

С а б и н а. Душа человек… Теперь, даже если снесут «русские горы», она все равно примчится туда. Чтобы я не совратила Мезевинкеля. Он заботится обо мне, она — о нем… Придется идти.

Г а н н а. Я говорю вам: нельзя ее оставлять с ним одну!

Б о б. Чего ты волнуешься? Не съест же она его.

М о р и ц. А если я тебя попрошу не делать этого? И постараюсь объяснить?

С а б и н а. Попытайся.

Л и л о. Если они пойдут, мы пойдем с ними.

М о р и ц. Пройдемся немножко?

С а б и н а. Что ж… пожалуй.

Г а н н а. Подожди, Сабина, пойдемте вместе. (Морицу.) Вам не удастся нас с ней разлучить!

Ш н у л л е. Они хотят побыть вдвоем…

С а б и н а. Останьтесь, девочки. Вы же видите, у меня сейчас политзанятия.

Л и л о. Так быстро от нас не отделаешься.

С а б и н а (Бобу и Шнулле). Займитесь девушками, иначе между нами все кончено.

Б о б. Будет сделано, Пчелка.

С а б и н а. Спасибо, Бобби.

Г а н н а. Мы тебя предостерегли…

Ш н у л л е. …сказал папаша и отдал своей дочке ключи от дома.

С а б и н а. Ну вот, а теперь начинай меня убеждать, секретарь.

11

Б о б  и  Г а н н а.

Б о б. Ты что-то притихла, толстенькая.

Г а н н а. Нельзя иметь подруг, если у тебя есть друг.

Б о б. Или наоборот. И вообще отстань ты, ради бога, со своей Сабиной!

Г а н н а. Бобби…

12

Ш н у л л е  и  Л и л о.

Ш н у л л е. Что, собственно, с тобой происходит? Что я тебе сделал?

Л и л о. Не говори со мной таким тоном.

Ш н у л л е. Прямо надоело. Ты играешь на моих чувствах.

Л и л о. Шнулле…

Ш н у л л е. К черту Шнулле! Не смей меня больше так называть. Для вас я пока еще Курт Эгон Рихтер, фрейлейн Шульце!

13

М о р и ц  и  С а б и н а.

М о р и ц. Ты эгоистичная и тщеславная девчонка. Мордашка у тебя ничего, — но что это стоит, если за яркой витриной пустые полки?

С а б и н а. Партийный секретарь с рентгеновским взглядом. Видит насквозь. Партия слышит все, видит все и знает все.

М о р и ц. Партия служит народу.

С а б и н а. А я и есть народ. Ты мне служишь?.. Ах, слушай, послужи мне немножечко, а?

М о р и ц. Ты не народ, а я — не партия.

С а б и н а. Нет, ты — Мориц. Знаменитый маленький Мориц, представитель партии. А я, значит, если я не сплетничаю с нашими кумушками, не лезу в молодые таланты, не заседаю в фабкоме или в комиссиях, а хожу на танцы, и лучше почитаю «Войну и мир», чем буду слушать лекции о том, как нужно культурно жить, и лучше сама себе сошью платье, чем стану носить старушечьи хламиды, которые выпускает наша фабрика, — я, значит, эгоистка и тщеславная. До чего же все просто.

М о р и ц. Ты эгоистична и тщеславна потому, что думаешь только о себе.

С а б и н а. Приходится, да… Ты, что ли, думаешь обо мне?

М о р и ц. Да, я думаю и о тебе.

С а б и н а. То-то я последние ночи стала спать плохо… Ты хоть когда-нибудь целовался с девушкой?

М о р и ц. Было и это.

С а б и н а. Не верится.

М о р и ц. Будто это так важно.

С а б и н а. Значит, партия считает, что целоваться — это не важно.

М о р и ц. Я полагаю, что перед партией стоят несколько более важные проблемы. Сначала нужно построить социализм.

С а б и н а. А когда нам станет по шестьдесят, можно будет и целоваться?.. Вот, черт возьми, весело будет.

М о р и ц. Это могло бы произойти и раньше.

С а б и н а. Когда — раньше?

М о р и ц. Когда ты изменишься.

С а б и н а. Выходит, все зависит от меня?

М о р и ц. Сейчас — да.

С а б и н а. А от тебя ничего не зависит?

М о р и ц. Поскольку я тебя еще не убедил…

С а б и н а. А сам-то ты точно знаешь, когда он будет построен — социализм?

М о р и ц. Партия знает.

С а б и н а. Я заметила, между прочим, секретарь, что, как только речь заходит о чем-либо конкретном, ты тут же прячешься за спину партии. А ты сам мне скажи — что такое социализм? Неужели не нашли слова покрасивее? Расскажи мне о нем. Он хороший?

М о р и ц. Конечно, хороший… А главное — правильный.

С а б и н а. А будут тогда такие, как Мезевинкель?.. Или как Эльза Зегебрехт?

М о р и ц. Возможно. Но уже не много.

С а б и н а. А их не будут убивать?

М о р и ц. Глупости.

С а б и н а. Может, их вывезете в Америку?

М о р и ц. Чепуху говоришь.

С а б и н а. А лгуны, воры, пасторы, полицейские — эти тоже останутся? А партийные секретари?

М о р и ц. Партия уже сейчас работает над тем, чтобы… Чего ты смеешься? Ты же не дала мне договорить.

С а б и н а. А ты не ответил ни на один мой вопрос.

М о р и ц. Да, ты права. Но что я могу ответить, если ты спрашиваешь, хорош ли социализм? И покрасивее слова для него тоже не знаю. Может, «будущее»? Или «завтра»? Или то, о чем ты мечтаешь? Но я не знаю, о чем ты мечтаешь. Я знаю только законы развития общества. Это я учил. Но ты не об этом спрашиваешь, тебе хочется знать, насколько они красивы. Я нахожу, например, что в них есть своя прелесть. Во всяком случае, они справедливы, а то, что справедливо, значит, и красиво. Так по крайней мере я думаю. В мире очень много красивого. Разум, например. Честность. Мужество. Красивы цветы, чистая улица, дети. Добрые слова, интересные книги. Утро, когда спешишь на любимую работу, отсутствие страха, но страх за кого-нибудь, добрые дела для счастья других. Думать. Дружить. Жить с открытой душой. Спрашивать и отвечать. Спорить, но не ссориться. Иметь свое мнение, но и уважать мнения других. Беседы, дискуссии. Ну, что еще?.. Друзья и соседи, да и вообще люди, на которых можно положиться. Учеба. Знания. Взаимопомощь. Все это может быть красиво. Но это не сваливается с неба. И в одиночку добиться этого нелегко. А всем вместе… Ты вообще-то слушаешь меня?

С а б и н а. Да, секретарь.

М о р и ц. Ну так что же, я ответил тебе?

14

Г а н н а, Л и л о.

Г а н н а. Не вышло у нее.

Л и л о. Ей стало стыдно.

Г а н н а. Все ни к чему.

Л и л о. И мальчики от нас ушли.

Г а н н а. Ужасный день.

Л и л о. Да. Паршивый.

Г а н н а. Может, твои часы вперед?

Л и л о. Половина десятого. Пожалуйста — вот и фейерверк.

Г а н н а. И фейерверк какой-то дрянной.

15

Т е  же, Б о б  и  Ш н у л л е.

Б о б. Алло, толстенькая! Порадуйся — мы выиграли! Ура!

Ш н у л л е. Наш секретарь втрескался! Чересчур долго ходил в холостяках! Сабина его окрутила!

Б о б. Втюрился по уши! Пошли танцевать!

16

М е з е в и н к е л ь, М а й е р, Э л ь з а.

М е з е в и н к е л ь. Хорошо, что я вас еще застал. Возьмите обратно ваши портреты.

М а й е р. Какие портреты?

М е з е в и н к е л ь. Силуэтные. Которые вы мне делали.

М а й е р. Что-то не припомню.

М е з е в и н к е л ь. Позвольте! Я — Мезевинкель. Вы же меня знаете.

М а й е р. Первый раз слышу.

М е з е в и н к е л ь. Ну, этот — Цезарь…

М а й е р. Как вы сказали?.. Мезевинкель?

М е з е в и н к е л ь. Да Наполеон же… Ну?

М а й е р. Спокойнее, дедушка. Только без волнений.

М е з е в и н к е л ь. Робеспьер! О.-В. Фишер!

М а й е р. Да-да. Хорошо. Я сейчас позвоню, куда следует.

17

М е з е в и н к е л ь, Э л ь з а.

Э л ь з а. Вы были правы. Действительно, что-то прохладно…

КАРТИНА ВТОРАЯ

Берлин. Примерно в то же время или чуть позже. Квартира и улица.

1

В и л л и, К л а р а, Т о н и  Ш н а й д е р.

Т о н и. Да, я вас понимаю, фрау Краузе. Но войдите и вы в мое положение.

К л а р а. Вы не имеете права…

Т о н и. Об этом поговорим в районном совете. Конечно же, я претендую на своего ребенка.

К л а р а. Она уже не ребенок.

Т о н и. Но я ее мать.

К л а р а. Вспомнили через восемнадцать лет. Она носит нашу фамилию.

Т о н и. Вы, бесспорно, были ей хорошими родителями.

К л а р а. Других она не знает.

Т о н и. Вы сами отнесли лоскут с ее именем в полицию.

К л а р а. Да. В сорок пятом. Но почему же вы ее не искали? Через Красный Крест? Через Службу розыска, по радио?

Т о н и. Я искала… У нее есть уже… кто-нибудь?.. Кто ее подруги?

К л а р а. У нее есть все, что нужно девушке в ее возрасте.

Т о н и. Смешно!.. Взрослая дочь, да еще швея.

К л а р а. У вас нет взрослой дочери.

Т о н и. Фрау Краузе, будьте благоразумны. Если вы ее любите, то должны радоваться, что она переедет к нам.

К л а р а. Ей и здесь всего хватает.

Т о н и. Но не больше. А у нас, в нашем доме… Новые впечатления…

К л а р а. Ее дом — здесь.

Т о н и. Господин Краузе, скажите, вы тоже такого мнения? Ах, постойте, куда я девала сигареты… Минутку.

В и л л и. Принеси мой табак, Клара!

2

Т е  ж е, кроме  К л а р ы.

Т о н и. Проклятая война тому виною. Вы бывали в Гумбиннене? У нас там был домик. Мой муж погиб. Мы были всегда честными людьми. И все-таки бог наказал нас. Представляете, что значит — встав из-за стола, схватить чемодан и бежать из дому, не закрыв за собой дверь, потому что все равно — ведь уходишь навсегда? В вагоне для скота довезли нас до Данцига. А на хвосте — русские. И страх, что можешь не попасть на пароход. Да еще холод. На пароход я тогда попала, но потеряла чемодан. В Штеттине высадилась нищей, без гроша. Пришлось начинать все с нуля. Работала официанткой. Поначалу — у американцев. А ведь в Гумбиннене мы были заметными людьми. Мы имели транспортную контору. Девять служащих, восемь лошадей, три грузовика с прицепом. И, конечно, легковую машину. Зимой регулярно ездили в Кенигсберг. За покупками и в театр. Вы должны убедить вашу супругу, господин Краузе. Девочка — моя. Мой ребенок, мое дитя. Единственное. Скажите вашей жене, чтобы она не препятствовала.

3

Т е  ж е, и К л а р а.

К л а р а. Я не нашла твой табак, Вилли.

Т о н и. Закурите же сигарету, господин Краузе. Если б я знала, что вы курите трубку…

4

Т е  ж е, кроме  В и л л и.

К л а р а. Он сказал, что отдаст девочку?

Т о н и. Каждый вам подтвердит, что я вправе претендовать.

К л а р а. Он сказал, что отдаст девочку?

Т о н и. Я понимаю ваши чувства, фрау Краузе. Представляю, каково это, когда нет своих детей. Девочка заменила вам собственного ребенка. Я понимаю это.

К л а р а. Мой сын остался под Сталинградом.

Т о н и. Простите.

К л а р а. Мой муж сказал, что отдаст вам девочку?

Т о н и. Дорогая фрау Краузе, вы потеряли сына. Я потеряла дочь. Что вы стали бы делать, если б узнали, что ваш сын жив, только живет у других людей, которые его нашли, усыновили и воспитали?

К л а р а. Мой сын погиб.

Т о н и. Разве он перестал бы быть вашим сыном? А вы — его матерью?

К л а р а. Мой сын погиб.

Т о н и. Фрау Краузе…

5

Т е  ж е, В и л л и  и  М а й е р.

М а й е р. Надеюсь, не помешаю?.. Глоточек телевизионной скуки на ночь… Поскольку и Вилли сегодня дома.

В и л л и. Наш сосед — господин Майер. Фрау Шнайдер из Ганновера.

М а й е р. Очень приятно. Весьма рад.

В и л л и. Чашечку кофе?

М а й е р. Не откажусь, если уж так положено. Но лучше бы рюмашечку водки…

В и л л и. Принеси нам бутылку, Клара.

6

Т е  ж е, кроме  К л а р ы.

М а й е р. Не угодно ли сигаретку, фрау Шнайдер?.. «Каро». Мой сосед их терпеть не может. Он всегда говорит, что по сравнению с их дымом даже в топке его паровоза воздух чище. Но вам-то он, пожалуй, разрешит затянуться разок-другой. Как, Вилли?

Т о н и. Не хотите ли закурить мою?

М а й е р. «Астор»? Смотри-ка, Вилли, — «Астор»! Твои любимые. До того как построили берлинскую стену, он всегда их доставал… Мы их покуривали.

7

Т е  ж е  и  К л а р а.

К л а р а. Водка.

М а й е р. Вы, наверно, впервые празднуете День Республики, фрау Шнайдер?

Т о н и. Да.

М а й е р. Обычно я тоже не праздную. Но сегодня дела у меня шли блестяще. Я делаю силуэтные портреты, знаете ли… Силуэты граждан нашего государства. А сегодня дочь господ Краузе обеспечила мне роскошную клиентуру. Вы знаете Сабину?

Т о н и. Только ребенком.

8

С а б и н а, М о р и ц.

С а б и н а. Вот здесь я и живу.

М о р и ц. Да… Ну, тогда — до свидания.

С а б и н а. Очень мило с твоей стороны, что проводил меня.

М о р и ц. Спокойной ночи, Сабина.

С а б и н а. Подожди же немножко. Сейчас только одиннадцать. А впрочем, как хочешь. Партийный монах.

М о р и ц. Ну, и со многими ты тут стояла?

С а б и н а. Стояла мало с кем.

М о р и ц. А с остальными?

С а б и н а. Обычно сразу — ко мне в квартиру. Не веришь?

М о р и ц. Мне-то, собственно, все равно.

С а б и н а. Почему ж тогда спрашиваешь?

М о р и ц. Так просто.

С а б и н а. Красивый был фейерверк, правда?

М о р и ц. Я не люблю фейерверков. Напоминает бомбежку.

С а б и н а. Откуда тебе знать? Ты же не настолько старше меня. Сколько тебе лет?

М о р и ц. Миллион.

С а б и н а. Заметно.

М о р и ц. Странный вы народ — девушки.

С а б и н а. Ха! Мориц — специалист по девушкам.

М о р и ц. Неужели у тебя совсем нет идеалов?

С а б и н а. Триста шестьдесят пять в году.

М о р и ц. Жаль.

С а б и н а. Что-то скучно становится, партийный монах.

М о р и ц. Графиня желают удалиться?

С а б и н а. О, да ты умеешь острить, Мориц? Разве партийным это разрешается.

М о р и ц. Конечно, нет. Если ты донесешь, меня арестуют.

С а б и н а. Спящие не доносят.

М о р и ц. Так еще только одиннадцать.

С а б и н а. Десять минут двенадцатого.

М о р и ц. Твои родители строги с тобой?

С а б и н а. Еще бы. Мать всегда сердится, что мои мужчины слишком шумят по утрам, когда бреются в ванной. И всегда поют шлягеры, а не что-нибудь серьезное. Ты тоже поешь?

М о р и ц. Только «Интернационал».

С а б и н а. В ритме твиста, надеюсь?

М о р и ц. Где-то я читал: когда девушки хотят кого-то охмурить, они делают вид, будто ужасно интересуются тем, что интересует мужчину.

С а б и н а. А я разве хочу тебя охмурить?

М о р и ц. А то нет?

С а б и н а. Больно ты о себе много мнишь, — задавака.

М о р и ц. Ну вот, еще и оскорбляешь.

С а б и н а. Ах, пожалуйста, товарищ секретарь, спойте мне «Интернационал», умоляю, у меня к нему жгучий интерес.

М о р и ц. Есть вещи, над которыми не шутят.

С а б и н а. А над девушками?.. Спокойной ночи!

М о р и ц. Сабина…

С а б и н а. Что вам угодно?

М о р и ц. Как меня зовут?

С а б и н а. Мориц… Ты чего?

М о р и ц. Хотелось еще раз услышать, как ты это говоришь.

С а б и н а. Мориц… Мориц… Мориц… Бе-е-е!

9

В и л л и, К л а р а, Т о н и, М а й е р.

М а й е р. Она хорошая девушка. Мать может гордиться ею, — вы что-то сказали, фрау Краузе? — и особенно отец. Он в ней души не чает, в своей Сабине. Я ведь их знал еще в те времена, когда мы ютились в бараках. Мы жили, знаете ли, визави. Боже мой, чего только не натерпелся наш Краузе с этой малышкой!.. Ужас просто. Чего они, бедные, только не делали в те тяжкие дни, чтобы накормить девочку. А однажды, когда Сабиночка заболела — что тогда с ней было, фрау Краузе? — ну да, что-то такое с высокой температурой, — так тут уж наш Краузе совсем дошел. Натаскал с железной дороги угля, отнес его на черный рынок и выменял там на пенициллин — сами знаете, как его было достать в то время. Чуть было не посадили…

В и л л и. Хватит об этом, Майер. Ей и влетало от меня достаточно.

М а й е р. Еще бы, — когда ей вдруг пришла фантазия нацепить себе голубую тряпку на шею. Юные пионеры — знаете, что это такое, сударыня?

Т о н и. Юные пионеры… Значит, теперь она, видимо, в Союзе немецкой молодежи?

М а й е р. Сабиночка везде поспеет.

Т о н и. Удивляюсь, как вы легко об этом говорите… Как вам живется здесь?

М а й е р. Слава богу, сударыня, живу. Там у вас тоже задаром ничего не дают. Марка есть марка — ее везде нужно заработать, не так ли? А когда снесли наши бараки, мне дали новенькую квартиру. Поскольку у меня, знаете ли, жена нездорова. Последствия детского паралича. И теперь мне больше не нужно таскать дрова и уголь, и горячая вода сама льется, только кран поверни. И все это довольно-таки дешево — квартплата невысокая, скажу вам. Правда, и пенсия тоже не больно велика. Но на рюмочку все же всегда хватает… Ваше здоровье!.. Ну, а как там у вас, в Ганновере?

Т о н и. Можно спросить вас совсем о другом, господин Майер?

М а й е р. Спрашивайте, сударыня, спрашивайте, — сколько угодно. А водочка — высший класс, фрау Краузе.

Т о н и. Вы так хорошо говорите о Сабине. Я приехала сюда тоже из-за ребенка. По просьбе подруги. Дело в том, что эта несчастная женщина потеряла свою дочку в дороге, во время эвакуации.

10

С а б и н а, М о р и ц.

С а б и н а. Это правда, что ты пишешь стихи?

М о р и ц. Кто тебе сказал?

С а б и н а. Я спрашиваю тебя.

М о р и ц. Может, и пишу.

С а б и н а. Я однажды читала: «Ребята, если вы хотите понравиться девушке, делайте вид будто вы способны на что-то в тысячу раз большее, чем все другие».

М о р и ц. И, конечно, на большее, чем они способны в самом деле.

С а б и н а. Естественно. Знаешь, почему ты мне нравишься?

М о р и ц. Разве я тебе нравлюсь?

С а б и н а. Нет, сейчас уже снова нет. Абсолютно.

М о р и ц. Ты хотела мне сказать, почему я тебе нравился раньше.

С а б и н а. Потому что хоть ты и партийный, но есть в тебе что-то от нормального человека.

М о р и ц. Партия и состоит из нормальных людей.

С а б и н а. Если бы так. Я знаю многих, которые лгут, лицемерят, обманывают своих жен, плохо работают, смотрят свысока на всех, кто не в партии, добиваются привилегий и пользуются ими, и главное, болтают, болтают, а сами делают то, что другим запрещают. Конечно, если, по-твоему, это нормально, то, значит, и они — нормальные люди! Я только не пойму, почему в одной партии могут быть и они и… такие, как ты. На твоем месте я подождала бы, пока они эту лавочку не приведут в порядок и все сделают так, как пишется в лозунгах.

М о р и ц. Кто это они?

С а б и н а. Ну, эти — хорошие. О которых ты говоришь.

М о р и ц. Кто же, по-твоему, хорошие?

С а б и н а. Хочешь меня запутать?

М о р и ц. Ты сама завела этот разговор…

С а б и н а. Если то, что ты рассказываешь о социализме, верно, то тогда и партия должна бы быть лучше, чем сейчас. В такую прекрасную партию, пожалуйста, — и я бы тоже вступила.

М о р и ц.

С а б и н а. Звучит несколько напыщенно.

М о р и ц. Это притча для тех, кто собирается вступить в партию, когда социализм уже будет построен.

С а б и н а. Ты сочинил?

11

В и л л и, К л а р а, Т о н и, М а й е р.

М а й е р. Если в сорок пятом году ребенку было три месяца, то сейчас ему уже восемнадцать, девятнадцать. Он познакомится со своей матерью примерно так же, как я сегодня познакомился с вами… Заново, так сказать.

Т о н и. В таком возрасте человек открыт для всего нового.

М а й е р. И даже для новой матери?

Т о н и. А если мать живет на Западе?

М а й е р. Ну и дела в нашем отечестве!.. Если мать рассчитывает только на то, что она живет на Западе, то шансы ее, прямо скажем, невелики. Соотношение примерно такое же, как три месяца к девятнадцати годам.

Т о н и. Для матери решают не три месяца, когда ребенок был с ней, а девятнадцать лет тоски, когда его с ней не было.

М а й е р. А как же быть с той матерью, которая девятнадцать лет воспитывала этого ребенка? Куда денем ее тоску?

Т о н и. Дети, вырастая, все равно покидают родительский дом.

М а й е р. Вот именно. Так, значит, та ваша подруга, которая хочет вернуть своего ребенка, делает это для себя или для него?

Т о н и. Для ребенка, разумеется.

М а й е р. Но лишить человека, в данном случае юную девушку, родины, это…

Т о н и. Ее родина там, где живет ее настоящая мать.

М а й е р. А кто же, спрашивается, настоящая мать после всех этих девятнадцати лет? Та, которая родила и потеряла и понятия не имела, какой из ребенка получается человек, или та, что, еле-еле сводя концы с концами, вырастила ребенка, сделала его человеком? А разве сам факт, что человек получился хороший, не свидетельствует о том, что это возможно и без родной матери? Неизвестно ведь, что стало бы с этой девочкой, если бы она не потерялась. Так что тут не в годах дело, а в отношении… Твое здоровье, Вилли! Прозит, фрау Краузе!.. Поверьте мне, сударыня: первый портрет, который я вырезаю из бумаги, — всегда самый лучший. Клиент одобрит его и скажет: «Точно! Это я!» Закажи он еще один, — а второй никогда не бывает точной копией первого, — и сразу же начинаются неприятности, клянусь вам, он всегда в обоих найдет недостатки.

Т о н и. Неудачное сравнение.

М а й е р. Как и будущее, которое ожидает бедняжку… Ну, мне уже, кажется, пора. С телевизором, видно, ничего не выйдет… Спокойной ночи всем… А что касается Сабины, я посоветовал бы спросить у нее самой. У нас «в зоне» человек восемнадцати лет — уже совершеннолетний.

12

С а б и н а, М о р и ц.

М о р и ц. Да не могу я и не хочу!.. Что толку в ваших танцульках?

С а б и н а. Ты не умеешь, потому и не хочешь. А я обожаю танцевать. Любой уведет меня от тебя, если не научишься.

М о р и ц. Мы просто не будем ходить на танцульки.

С а б и н а. Веселенькая будет жизнь, когда ты меня по музеям начнешь таскать?! Ну нет, дорогой, Сабина любит повеселиться. На что мне партийный секретарь, если с ним нельзя показаться на люди?.. Да и кто мне после этого поверит, что ты мой? Нет, дружочек, я тебя научу танцевать… Прямо сейчас!.. Становись!

М о р и ц. Какая глупость…

С а б и н а. Ну, отвешивай!

М о р и ц. Что… отвешивать?

С а б и н а. О боже мой, да поклон же!.. Как молодой человек девушку приглашает?.. Кланяйся!.. Неужели не понимаешь? Да не так! Неуклюжий медведь. Элегантнее, элегантнее. Я же не классовый враг. Передо мной можешь немного и согнуть спину. Еще раз. Ну вот, это уже лучше. Теперь обними меня. Правой рукой за талию, в левую — мою руку. Сожми покрепче. Вот так…

М о р и ц. Слушай, увидит же кто-нибудь…

С а б и н а. Ну и что?

М о р и ц. Сабина!

С а б и н а. Обыватель несчастный!… Чего ты скис? Ну давай!.. Пошли. Та-та-та, та-та-та… Правой, левой… Правой, левой. Та-та-та, та-та-та… Вправо, влево, прямо… Вправо, влево, прямо… Та-та-та, та-та-та… Давай, давай! Не спи! Та-та-та, та-та-та… Влево, вправо, прямо… И все это чуть быстрее… О боже! Ну чего ты прикидываешься несчастненьким? Будто так уж неприятно меня обнимать!.. Раз, два, три… Раз, два, три… Быстрее! Та-та-та… та-та-та… Вправо, влево, прямо… Шевелись!

М о р и ц. Что за радость? Раз, два, три… Раз, два, три… Та-та-та, та-та-та… Вправо, влево… Вправо, влево… Вправо, влево… Та-та-та, та-та-та… Абсолютно беспринципно. А вправо — даже реакционно.

С а б и н а. Отставить разговоры!.. Болтуны сбиваются с ритма. Вправо, влево, прямо… Раз, два, три… Та-та-та… Перерыв.

М о р и ц. Этому я никогда не научусь.

С а б и н а. Только без волнений… Сделай глубокий вдох. Так… Выдох. Во время перерыва, между прочим, даму можно и не обнимать.

М о р и ц. Во всех случаях?

С а б и н а. Во всех.

М о р и ц. И… после этого?

С а б и н а. И после этого. Целоваться, впрочем, ты тоже не умеешь. Придется учить. Трудная пошла молодежь!.. Да, так уже лучше… Теперь уже почти получается.

М о р и ц. Сабина…

С а б и н а. Теперь ты расчувствовался?

М о р и ц. Ты сошла с ума!

С а б и н а. Сам сошел… Мориц…

М о р и ц. Теперь ты расчувствовалась?

С а б и н а. Немножко.

М о р и ц. Ну, ну…

С а б и н а. Довольно. Мне нужно идти.

М о р и ц. Кивни мне хоть из окошка, когда поднимешься.

С а б и н а. Дай мне тот букетик, что ты выиграл в тире.

М о р и ц. Это же бумажные фиалки.

С а б и н а. Не важно. Для меня они пахнут, будь даже из камня.

М о р и ц. Ну вот, опять сантименты.

С а б и н а. Это только сегодня. Разочек… Сумасшедший.

М о р и ц. Спокойной ночи, Сабина.

С а б и н а. Спокойной ночи, Мориц.

М о р и ц. Не забудь кивнуть мне. А то простою до утра.

С а б и н а. Это ужасно. Вдруг тебя кто-нибудь увидит…

М о р и ц. Обывательница!

С а б и н а. Поджигатель войны!

М о р и ц. А когда мы встретимся на фабрике…

С а б и н а. Я скажу: раз, два, три…

М о р и ц. А я: та-та-та…

С а б и н а. Смотри, секретарь, это уже что-то вроде фракционной деятельности.

13

В и л л и, К л а р а, Т о н и.

Т о н и. Я могла бы просто сказать — встретимся завтра утром в суде, но обстоятельства заставляют меня подождать Сабину. Если я вас не обременяю, конечно.

К л а р а. Пожалуйста. Только приготовлю мужу поесть. Завтра ему в утреннюю смену. Извините.

14

Т е  ж е  и  С а б и н а.

С а б и н а. Добрый вечер, милые предки! Прожигаете жизнь?

К л а р а. Что ты там делаешь, у окна? У нас гостья, Сабина.

С а б и н а. Минуточку… Так… Кто, ты говоришь, у нас?

Т о н и. Здравствуй, Сабина.

С а б и н а. Здравствуйте.

К л а р а. Пошли, отец.

В и л л и. Я останусь.

15

Т е  ж е, кроме  К л а р ы.

С а б и н а. Почему ушла мама?.. Почему вы молчите?.. Папа, кто эта дама?.. Кто вы?.. Что ж, пожалуйста… Меня это устраивает. Давайте помолчим втроем.

Т о н и. Сабина…

С а б и н а. Да?

Т о н и. Это все так ужасно…

С а б и н а. Что ужасно?.. Кто-нибудь умер?.. Я — тут, мой отец тут, моя мама тут.

Т о н и. Где твоя мама?

С а б и н а. На кухне.

Т о н и. Твоя мать не на кухне. Твоя мать перед тобой. Я хочу забрать тебя к себе. Мы живем в Ганновере. О боже…

С а б и н а. Это правда, папа?

В и л л и. Да.

С а б и н а. Но ведь ты — мой отец?

В и л л и. Нет.

С а б и н а. Мама, иди сюда!

16

Т е  ж е, и  К л а р а.

С а б и н а. Это все правда?

К л а р а. Да, моя детка.

С а б и н а. Если вы моя мать, то почему вы сначала называете свой адрес, а не объясняете, каким образом все это получилось.

Т о н и. Я тебе все объясню потом. Не будем сейчас мучить друг друга.

С а б и н а. Вы меня отдали? Значит, я подкидыш? Внебрачный ребенок? Я вам мешала жить?

Т о н и. Я твоя мать. Право на моей стороне.

С а б и н а. Какое еще право?.. Может быть, объясните мне по крайней мере?

К л а р а. В сорок пятом папа нашел тебя в обломках эшелона с беженцами. На одеяльце был пришит лоскуток с твоим именем и бывшим адресом твоей матери. Этот лоскуток мы сдали в полицию, они его направили в Красный Крест. Но никто туда не обращался, никто не искал. Через пять лет нам разрешили удочерить тебя. А теперь фрау Шнайдер узнала, что ты жива. Вот и все.

С а б и н а. Вот и все. А я не могу сказать вам «ты».

Т о н и. Это нужно доверить времени. Когда будем жить вместе…

С а б и н а. С чего вы взяли, что мы будем жить вместе? Я отсюда не уйду.

Т о н и. Подождем до завтра. Я не требую от тебя каких-либо решений сегодня. А завтра подробно поговорим обо всем. Самое главное ты уже знаешь.

С а б и н а. Самое главное? А что, собственно, я знаю?

К л а р а. Мывсе сказали. Для нас ты остаешься нашим ребенком. Ничего от этого не изменилось.

С а б и н а. Перевернулось все вверх дном! Кто тут кто? И что мне еще надо понять?

К л а р а. Ты должна остаться у нас. Никто не может тебя заставить…

Т о н и. Вы забываете о суде, фрау Краузе.

К л а р а. Я обращусь к партии, если понадобится.

С а б и н а. Обратишься к партии?.. А если партия скажет, что я должна подчиниться?..

К л а р а. Не может партия тебя отослать на Запад.

С а б и н а. Я тоже так думаю… И что ж тогда?

Т о н и. Тогда мы подадим жалобу.

С а б и н а. Я совершеннолетняя.

Т о н и. Ты… ты… совершенно… бесчувственная…

С а б и н а. Чего же вы от меня ждали? Слез? Вы мне чужая.

Т о н и. Я твоя мать.

С а б и н а. Но я не ваша дочь. Мои родители могли показать вам любую другую девушку, и вы сказали бы: «Я твоя мать». Где доказательства, что я настоящая? А может быть, где-нибудь есть роковая родинка?.. Как в душещипательных романах!

Т о н и. Нет. Никакой родинки нет. Мы можем только твердо верить в то, что это так, как оно есть… Я понимаю, тебе трудно сразу постичь. Но со временем все уладится.

С а б и н а. Никогда не уладится, потому что я никогда отсюда не уйду.

В и л л и. И все-таки, дочка… Придется, видимо.

С а б и н а. Это говоришь ты, папа?

В и л л и. Все зависит от тебя. Эта женщина говорит, что она твоя мать. Следовательно, ты ее дитя. По сравнению с бедами, которые принесла нам война, ее горе — то, что она тебя потеряла, — конечно, маленькое. Но горе есть горе, и для нее оно было большим.

Т о н и. Это было ужасно…

В и л л и. Будем надеяться, что оно было большим. Сколько бед и несчастий непоправимы. А эту беду можно поправить. Она невелика, в принципе. Но для твоей матери это… кое-что.

Т о н и. Это для меня все, господин Краузе.

В и л л и. Хотелось бы верить, что так оно и будет. Хотя она говорила и о потерянном чемодане, и о домике в Гумбиннене, и о прислуге, автомобилях и лошадях, и даже о том, что приехала в Штеттин без гроша, — не без тебя, а без гроша, дочка, — все-таки придется тебе пойти с ней. Пока мы не знали о ее существовании, все было хорошо. Но теперь-то мы знаем. И это застрянет в наших головах. И настанет когда-нибудь день, когда мы упрекнем себя, что не отпустили тебя с ней. И ты упрекнешь себя, что не пошла со своей родной матерью. Но будет уже поздно, и мы станем отводить глаза и делать вид, будто ничего не произошло. Но кое-что произошло. И начнем ненавидеть себя. Поэтому иди, дочка. Мы не станем упрекать тебя в неблагодарности. Ты тут ни при чем. Нам не хотелось бы отдавать тебя этой женщине, но ты уж найдешь свой путь… Ну, я пошел спать, завтра в первую смену… Клара!

17

Т е  ж е, кроме  В и л л и  и  К л а р ы.

Т о н и. Сейчас я ничего не могу тебе предложить, кроме дружбы, и ни о чем не прошу, кроме дружбы. Все, что здесь говорилось, — вздор. И вообще все — вздор! Но что же тогда правильно? Можешь не отвечать мне взаимностью, не проявлять чувств, которых у тебя еще нет. Я только прошу не замыкаться, прошу просто понять и подумать без предубеждения. Люди в Ганновере не хуже, чем здесь. Мой первый муж, твой отец, погиб, и я вышла замуж снова. У нас такая же транспортная контора, как была там, в Восточной Пруссии, где ты родилась. Мой теперешний муж очень много работает, он хороший, душевный, отзывчивый человек. Я ему многим обязана. А на каникулы мы с тобой…

С а б и н а. Вы все это расписываете, как в рекламном проспекте для туристов. Только цены не проставлены.

Т о н и. Ну а что же мне делать, скажи на милость?

С а б и н а. Если уж я вам так нужна, то почему бы вам не остаться со мной?

Т о н и. С тобой? Здесь?.. Наш дом и все наше состояние там.

С а б и н а. Мой дом и мое состояние — здесь.

Т о н и. Так мы далеко не уедем. Подумай до утра, прошу тебя. А на сегодня хватит…

С а б и н а. Спокойной ночи.

18

С а б и н а.

С а б и н а. Раз, два, три… Та-та-та… Влево, вправо, прямо… О, Мориц! О, мама! Господи, господи, что же это такое?..

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Там же, на следующий день. Фабрика.

1

М о р и ц  и  К л а р а.

К л а р а. Вы не можете этого допустить, господин секретарь.

М о р и ц. Не ломитесь в открытую дверь, фрау Краузе. Если ваша дочь не захочет уехать, никто ее насильно не заставит.

К л а р а. А если она захочет?.. Она ведь такая неуравновешенная. Вчера весь вечер и полночи ревела, я ни слова не смогла из нее выжать. А сегодня утром, за завтраком, была такая странная, что я просто уж не знаю, что делать. Я спрашиваю, что же теперь будет, а она только смеется и говорит: «От меня это не зависит».

М о р и ц. Так. От нее это не зависит…

К л а р а. Кто-то другой будто бы должен решить. Так и сказала. Как он скажет, так она и поступит.

М о р и ц. Ну, тогда все в порядке.

К л а р а. Как же так?.. Почему?

М о р и ц. Друг. Ее друг ведь не станет советовать ей уехать в Ганновер. Тогда он лишится ее.

К л а р а. Ах, что вы такое говорите, право!.. Нет у нее никакого «друга». Еще новость! Мальчишки ее совершенно не интересуют. Она их только позлить любит. Сколько раз я ей говорила: «Пригласи же кого-нибудь домой, в воскресенье, например. Выпить кофе или посмотреть телевизор». Ну что тут особенного, правда? Сейчас это нормальное дело. И в наше время молодые люди — я хочу сказать, что моя мать, конечно, такого не разрешила бы. Но у нее, между прочим, и телевизора не было. А вы посмотрели бы нашу квартиру! Три комнаты, кухня, ванна. Ведь это все от партии. Вот я и подумала, — партия могла бы позаботиться и о том, чтобы Сабина осталась у нас. Мы, правда, не в партии, но мой муж был когда-то социал-демократом. Этого ведь достаточно, правда?

М о р и ц. Партию давайте оставим в покое, фрау Краузе. Поговорим лучше о дочке.

К л а р а. Ну, раз вам это интереснее… Сабина хорошая девушка. Вам надо было бы с ней познакомиться. Такая прелесть встречается не часто.

М о р и ц. Я знаю Сабину.

К л а р а. Да? Тогда вы и сами обо всем знаете.

М о р и ц. Да, знаю… Ну, а пить кофе или смотреть телевизор — к вам никто так и не приходил?

К л а р а. В том-то и дело, господин секретарь!.. «Мальчишки — это самые ненужные существа на свете» — так она всегда говорит. И еще: «Не родился еще такой, чтобы пить наш кофе». Должно быть, хочет чего-то особенного. Знаете ведь, как это бывает у некоторых… Хотя, может быть, этот кто-то особенный уже и появился, неправда ли?..

М о р и ц. Поскольку она так странно себя ведет…

К л а р а. Точно!.. Вы меня понимаете, господин секретарь. Да, но я отнимаю у вас ценное время. Это только ради ребенка, правда ведь?.. Мы так привязаны к нашей Сабине. И раз уж партия тоже против Запада…

М о р и ц. Да-да, не беспокойтесь, фрау Краузе. Все будет в порядке. Мы же ведь с вами знаем Сабину.

К л а р а. Я-то ее знаю чуть дольше, чем вы. Потому и явилась сюда. До свидания.

2

С а б и н а, Г а н н а, Л и л о, Б о б  и  Ш н у л л е.

Б о б. «Глядите-ка! Сабиночка прислала посылочку из Ганновера».

Ш н у л л е. «Добрая Сабина! Дулю для Шнулле…»

Л и л о. Перестаньте болтать!

Б о б. «И для милого Боба пополнение гардероба».

Ш н у л л е. «Чулочки для Лило, а Ганне — мыло!»

Г а н н а. Дураки вы несчастные, вот и все.

Б о б. Нежный привет в иностранной валюте!

Ш н у л л е. Толстенный пакет, ей это — раз плюнуть.

Г а н н а. Да прекратите же наконец!.. Сабина, конечно, останется здесь.

С а б и н а. Ты уверена в этом?.. У меня теперь две матери, со вчерашнего дня.

Г а н н а. Я вижу, сюда надо пригласить партийного секретаря, он с тобой лучше подискутирует.

Б о б. А это тоже можно представить в лицах. «Сабиночка, дорогая, неужели ты меня покинешь?»

Ш н у л л е. «Ах, я не знаю, возлюбленный мой… Что ты мне можешь предложить?».

Б о б. «Ну, например, предложу тебе нашу замечательную Германскую Демократическую Республику, возьмешь, дорогая?»

Ш н у л л е. «А что еще?»

Б о б. «Н-ну… А еще нашего замечательного, прекрасного Боба, не правда ли?»

С а б и н а. Какой соблазн!

Б о б. Позвольте!

Ш н у л л е. «Или еще более милого Шнулле…».

С а б и н а. Не устою.

Г а н н а. А как насчет Морица?

Б о б. «Сабиночка, ты, конечно, останешься!.. Мы же любим друг друга».

Ш н у л л е. «Я так люблю тебя. Всем сердцем я люблю тебя».

С а б и н а. Много вы понимаете в этом.

Г а н н а. Ну еще бы!.. Ты только не хочешь признаться, что сама стала ручной, а не он!

Л и л о. И в ногах он что-то тоже не валяется… Как обещала.

Г а н н а. Ровно в девять у «русских гор».

Л и л о. Да-да, признайся!.. Признайся хоть раз, что и у тебя не все получается так, как ты хочешь.

С а б и н а. Ничего я не собираюсь признавать!.. Если он любит меня по-настоящему — так пусть докажет. Хотя бы тем, что хорошо попросит меня остаться.

Л и л о. Брось ты наконец свои фокусы!..

С а б и н а. О господи, ему же не придется для этого становиться на голову! Пусть только скажет, что он против того, чтобы Сабина Краузе уезжала на Запад. Тогда каждый увидит, что он мой… партийный секретарь. А я в долгу не останусь. И вообще имею я право проверить чувства своего жениха?.. А если он этого не сделает, то… прощай, Мориц! Главное — быть последовательной… Да нет, он сделает это. Поспорим?.. Он же горит синим огнем, — говорю вам.

Б о б. «Ах, если так, то милейший Мориц хочет получить от Сабиночки поцелуй».

Ш н у л л е. Только Морицем, чур, буду я!

Л и л о. Шнулле!

Б о б. Так полагается… По сценарию.

С а б и н а. Верно, ребята. Так полагается… Идите сюда.

3

Т е  ж е  и  М о р и ц.

М о р и ц. Чем это вы тут занимаетесь?

Ш н у л л е. «Входит Отелло. Последний акт».

Б о б. «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»

Б о б  и  Ш н у л л е. Привет!.. Ха-ха!

С а б и н а. Раз-два-три!.. Раз-два-три!..

М о р и ц. Гм… Та-та… В чем дело, Сабина? Почему кто-то должен за тебя принимать решения?

С а б и н а. Но я же не знаю, могу я сама или не могу.

М о р и ц. Разумеется, можешь.

С а б и н а. Да, но разве я знаю, можно мне в Ганновер или нет.

М о р и ц. Ты хочешь в Ганновер?

С а б и н а. Не знаю. А может, и вправду там очень хорошо… Надо бы посмотреть… Не знаю.

М о р и ц. Не пытайся меня разыгрывать. Ты уже взрослый человек, хорошо знаешь, чего хочешь. Мы с тобой об этом вчера подробно говорили. Очень подробно.

С а б и н а. Но та женщина — моя родная мать, секретарь.

М о р и ц. А твоя мать, что живет здесь?

С а б и н а. Не знаю… Не знаю, как быть.

М о р и ц. Но… слушай, Сабина. Это же не так сложно решить. После вчерашнего.

С а б и н а. Ну, а если бы ты меня освободил от этого решения?.. Я что-то не уверена, что решу правильно, — после вчерашнего.

Г а н н а. Ну, ты и… заноза!

М о р и ц. Вчера ты мне задавала вопросы и я отвечал. Сегодня я хочу кое о чем спросить тебя.

С а б и н а. Не знаю, что делать. Скажи мне, как поступить, я так и сделаю. Скажи мне правду. Скажи мне, не пропаду я на Западе? Пропаду я там?

М о р и ц. Да.

С а б и н а. И ты после этого не предлагаешь, не просишь меня остаться?

М о р и ц. Если ты знаешь, что можешь пропасть, и тем не менее еще раздумываешь…

С а б и н а. А ты знаешь, что это действительно так, и тем не менее делаешь не все, чтобы я осталась… Или, может быть, это не так?

М о р и ц. Сабина, я никогда не сомневался, что ты останешься, и думаю, мы можем даже потребовать от тебя этого.

С а б и н а. Потребовать?.. И кто это — «мы»?

М о р и ц. Н-ну… Твои родители, твои товарищи, твое государство.

С а б и н а. И больше никто?

М о р и ц. Я уже сказал, что не сомневаюсь в твоем решении.

С а б и н а. Ты очень самонадеян, Мориц. Что ты, собственно, знаешь обо мне?.. А то, что теперь у меня есть еще одна мама, — это тебя нисколько не беспокоит?.. Ты слишком легко решаешь, и это мне не нравится.

Г а н н а. Вот дурочка, а!

Л и л о. И все из-за этого идиотского пари!

М о р и ц. Какого пари?

С а б и н а. Ах, ерунда… Бросьте болтать!

М о р и ц. Какого пари, Сабина?

С а б и н а. Да ну — чепуха! При чем здесь пари?.. При чем здесь пари?..

М о р и ц. Может быть, ты меня вчера… просто дурачила?

С а б и н а. Может быть, мы вчера оба друг друга дурачили?.. Могло бы ведь так быть, да? А тогда лучше пусть все идет, как идет. Будь что будет. Может, мне понравится в Ганновере. Может, я смогу там жить. Я не виновата, что все так получается.

Г а н н а. Ты что, рехнулась?

Л и л о. Я уже ничего, ничего не понимаю.

М о р и ц. Я тоже, Сабина. Дело слишком серьезное, чтобы можно было с этим шутить. И на колени тут никто перед тобой не повалится, умоляя остаться.

С а б и н а. Никто?

М о р и ц. Да, никто!..

С а б и н а. Что ж… пусть так… там, на Западе, тоже люди живут!

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Ганновер. Праздник вознесения. Гостиная и кабинет в доме Рудольфа Шнайдера.

1

Т о н и, С а б и н а  и  Г е р т р у д а.

Т о н и. Ну, как развлекались?

С а б и н а. Отлично!.. Мы считали пьяных.

Т о н и. Веселое занятие.

С а б и н а. Наша колесница еще не вернулась?

Т о н и. Буба уехал час назад, чтобы привезти их.

С а б и н а. А папа?

Т о н и. Целый день пролежал в саду. Сейчас он наверху, в своем кабинете. У тебя есть предложение, как рассадить гостей?

С а б и н а. Сначала дай посмотреть, с кем ты меня уже посадила. Рядом с Сергиусом, конечно. Ты же знаешь, что я его терпеть не могу. Сводня.

Т о н и. Он тебя обожает.

С а б и н а. И к тому же при деньгах.

Т о н и. Этого я как раз не думаю.

С а б и н а. Ваш опаснейший конкурент. Я же не слепая.

Т о н и. Он — так называемая хорошая партия.

С а б и н а. Ну и бог с ним. Дай мне Михаэля.

Т о н и. Я так и знала… Чтоб ты опять болтала с ним об анатомии, вскрытии трупов и других вещах, портящих всем аппетит?

С а б и н а. На этот раз я расспрошу об абортах и предупреждении беременности. Это интересует всех.

Т о н и. Сабина!

С а б и н а. Ага! Доктора Дингельдея ты забронировала себе.

Т о н и. Есть возражения?

С а б и н а. Вегшайдер, Гезелиум, Доппельпетер. Кто такой Вессельс?

Т о н и. Новый суперинтендант наших церквей.

С а б и н а. И именно его ты сажаешь рядом с Ахтербергом?

Т о н и. Диспуты об электровозах мне надоели. Особенно когда их ведут духовные лица…

С а б и н а. О!.. У нас, значит, сегодня широкий ассортимент представителей высшего общества!

Т о н и. Срежьте еще свежих цветов, Гертруда.

Г е р т р у д а. Сию минуту, сударыня.

2

Т е  ж е, кроме  Г е р т р у д ы.

Т о н и. Веди себя все-таки чуть приличней при ней.

С а б и н а. Я здесь уже полгода — пора бы ко мне привыкнуть!

Т о н и. Не могу же я допустить, чтоб она села мне на шею. Тогда придется ее уволить. А где найти новую? Ты же не будешь вместо нее работать.

С а б и н а. С превеликим удовольствием. Я уже совсем заплесневела от безделья.

Т о н и. Об этом не может быть и речи. Моя дочь не должна работать.

С а б и н а. Твоей дочери это пошло бы только на пользу. Единственное, чего мне сейчас не достает, так это работы.

Т о н и. Ты можешь сама себе чистить туфли.

С а б и н а. Как раз это мне и ни к чему. Но, может быть, пойти работать на «Телефункен»? Ученицей?

Т о н и. Ты не в своем уме.

С а б и н а. Я зачахну тут, никем не понятая.

Т о н и. Ну, хватит. Иди, переоденься. Только не вздумай опять приколоть свои нелепые бумажные фиалки, — слышишь?

3

Т о н и, потом  Г е р т р у д а.

Т о н и. Скажите, Гертруда, вам нравится моя дочь? Сабина часто ходит с вами за покупками. О чем вы с ней говорите?

Г е р т р у д а. Сначала она меня все время спрашивала.

Т о н и. О чем?

Г е р т р у д а. О моих родителях. Сколько получает мой отец. Сколько я.

Т о н и. Она задавала и политические вопросы?

Г е р т р у д а. Не-е.

Т о н и. А о себе что-нибудь рассказывала?

Г е р т р у д а. Только то, что она работала. На швейной фабрике.

Т о н и. Больше ничего?.. А о приемных родителях? Или о своем друге?

Г е р т р у д а. Не-е. По-моему, нет.

Т о н и. Как это все бывает, когда вы куда-нибудь идете? Я имею в виду — догадываются ли люди, откуда она?

Г е р т р у д а. Ну что вы… Не-е.

Т о н и. «Не-е…»

Г е р т р у д а. Нет.

Т о н и. Как она себя ведет? В магазинах, например?

Г е р т р у д а. А как она должна себя вести, сударыня?

Т о н и. Я вас спрашиваю. А не вы меня.

Г е р т р у д а. Не понимаю вопроса. Извините, сударыня.

Т о н и. Н-ну, например, как она разговаривает с продавцами, хотела бы я знать.

Г е р т р у д а. О, сначала она всегда была очень вежлива. Но потом увидела, что толку от этого мало.

Т о н и. Теперь я что-то не понимаю.

Г е р т р у д а. Да вот, например, зашли мы однажды в магазин и хотели купить чего-то совсем немного, а продавец осклабился и сказал, что если у фрейлейн мало денег, то, может быть, подождать, пока она поднакопит для более солидной покупки. Тут она ему выдала!

Т о н и. «Выдала»?.. Что это значит?

Г е р т р у д а. Ну, я не могу этого пересказать. Только теперь она перестала быть вежливой с продавцами. Я с удовольствием хожу с ней в магазины. Всегда бывает так весело. Недавно, например, мы купили пять фунтов апельсинов поштучно… В тринадцати магазинах… Посмотрели бы вы на лица продавцов. И теперь, когда мы появляемся в каком-нибудь магазине, сам хозяин выходит нам навстречу.

Т о н и. Очень интересно. А для себя… для себя покупает она что-нибудь?

Г е р т р у д а. Только виски… Так, иногда… В плоских бутылочках… Они ей очень нравятся.

Т о н и. Она покупает виски?

Г е р т р у д а. Я думала, вы это знаете. Не говорите ей, пожалуйста, что я вам сказала.

Т о н и. Не беспокойтесь. Но мне кажется, будет лучше, если вы снова станете ходить за покупками одна. И главным образом в те магазины, где мы всегда были постоянными покупателями.

Г е р т р у д а. Слушаюсь, сударыня.

Т о н и. И пойдите переоденьтесь. Скоро начнут съезжаться гости.

Г е р т р у д а. Слушаю, сударыня.

4

Р у д о л ь ф  Ш н а й д е р, потом  С а б и н а.

С а б и н а. Можно?

Р у д о л ь ф. Подойди-ка поближе, девочка. Добрый вечер.

С а б и н а. Добрый вечер, папа. Тебе уже лучше?

Р у д о л ь ф. Я чувствую себя великолепно.

С а б и н а. Что-то не похоже.

Р у д о л ь ф. Целый день был на свежем воздухе, стало лучше.

С а б и н а. Я еще не поздравила тебя с праздником. Сегодня ведь отцовский день. Хочешь, поцелую?

Р у д о л ь ф. Как всегда. Тем более, что я ведь теперь отец…

С а б и н а. Не жалеешь, что не поехал с Дингельдеем и его братией?

Р у д о л ь ф. Нет, мне это не по вкусу.

С а б и н а. Угостишь меня рюмочкой виски?

Р у д о л ь ф. Охотно… Сигарету?

С а б и н а. Спасибо. А ты?

Р у д о л ь ф. Не сейчас. Сегодня и так придется много пить.

С а б и н а. И тебе нельзя будет увильнуть?

Р у д о л ь ф. Никак.

С а б и н а. Потому что нельзя показать другим, что ты болен?

Р у д о л ь ф. Что-то в этом роде.

С а б и н а. А по мне, лучше покури сейчас, чем потом. И рюмочку виски ты со мной все же выпьешь.

Р у д о л ь ф. Ты так мило меня тиранишь… Мне же врач запретил.

С а б и н а. Наплевать нам на всех других. Что ж, ты уже не имеешь права и заболеть?

Р у д о л ь ф. Под твою ответственность.

С а б и н а. Под мою ответственность — чудесно! Можно, я всегда буду нести за тебя ответственность? Я буду шикарно за тобой ухаживать.

Р у д о л ь ф. Ну, раз так, тогда просто стоит заболеть… (Звонок телефона.) Минуточку!.. Да?.. Шнайдер. Добрый вечер. Да. Нет. Да. Мне тоже очень жаль. Желаю скорее поправиться. Всего наилучшего. Спасибо. До свидания.

С а б и н а. Отказ?

Р у д о л ь ф. Вессельсы не придут.

С а б и н а. Вот видишь. Другие-то могут болеть? Ты же ведь — личность. Свободная личность! Воспользуйся же свободой, ляг в постель и лечи свое сердце. Странно, что мама давно этого не потребовала.

Р у д о л ь ф. Она знает, почему я не могу себе этого позволить. Но ты все же права. Сейчас это уже не столь важно.

С а б и н а. Очень разумно! За твое здоровье, старик!

Р у д о л ь ф. За твое, старуха! И одну сигареточку я все же выкурю. Так и быть.

С а б и н а. Ты меня любишь, правда?

Р у д о л ь ф. Люблю.

С а б и н а. Я тебя тоже. Ты мне нравишься больше всех.

Р у д о л ь ф. Прекрасный комплимент! Надеюсь, никогда тебя не разочарую. Ну, а ты насколько надежна?

С а б и н а. На все сто.

Р у д о л ь ф. И ты никогда ничего не сделаешь такого — ну, как бы это сказать, — что мне было бы неприятно?

С а б и н а. О боже! Как торжественно.

Р у д о л ь ф. Таковы уж мужчины, когда они говорят всерьез. У женщин в этом отношении все иначе. Твое здоровье, женщина!

С а б и н а. Твое здоровье, мужчина! Если бы я не боялась, что ты начнешь слишком задаваться, то сказала б, что ты в моем вкусе.

Р у д о л ь ф. Может, мне развестись с твоей мамой?

С а б и н а. Не болтай вздор. Тебе дают возможность заглянуть в душу тонко чувствующей женщины, а ты болтаешь…

Р у д о л ь ф. Прошу прощения.

С а б и н а. Выдано. Откровенно говоря, не люблю пустословов. Я думала, ты тоже один из этих — насчет свободы, немецкого трудолюбия и демократии. Поскольку ты не такой, я и сказала, что ты в моем вкусе. И только поэтому чувствую себя в твоем доме так хорошо. Вот!

Р у д о л ь ф. Чтобы у тебя не создалось ложного представления обо мне, детка, я должен тебе сказать, что верю в эти три понятия… и еще кое во что…

С а б и н а. Но ты же не болтаешь о них без умолку, как некоторые, и увиливаешь от разговоров на эти темы. Хотя и не трус.

Р у д о л ь ф. Бывают ситуации, когда человеку, даже не трусу, приходится, как ты говоришь, увиливать.

С а б и н а. У меня когда-то был знакомый, который прекрасно понимал, что если он увильнет, то потеряет меня. И увильнул. Потому, что у него было кое-что поважнее меня.

Р у д о л ь ф. Почему ты решила сказать мне об этом? И именно сейчас?

С а б и н а. Так просто. И потому что сейчас ты должен знать, как я горжусь тобой. Вот так. Ну, а теперь хватит разводить сантименты.

Р у д о л ь ф. По случаю нашего «маленького романа» я хотел бы выпить, если позволишь, за то, чтобы он развивался и крепнул.

С а б и н а. Позволяю.

5

Т е  ж е  и  Т о н и.

Т о н и. Ты куришь? Вы еще и пили? Что ж теперь будет?

С а б и н а. Это я его совратила.

Р у д о л ь ф. Мы немножко побеседовали.

Т о н и. Вы оба ужасно легкомысленны.

Р у д о л ь ф. Вот видишь, Сабинхен, что я тебе говорил? Не предложить ли ей рюмочку? Для примирения?

Т о н и. Отстаньте от меня!

С а б и н а. Может, апельсин?

Т о н и. Насчет виски и апельсинов мы еще поговорим, моя дорогая. Ну-ка, покажись… Так, ничего. Повернись еще раз… Все в порядке. И когда будешь разговаривать с Сергиусом, не обрывай его каждый раз на полуслове, слышишь?

С а б и н а. Папа, она непременно хочет сосватать меня за Сергиуса. Неужели ты не можешь запретить ей это?

Р у д о л ь ф. Тони, я запрещаю тебе спаривать мою дочь Сабину с твоим любимчиком Сергиусом. Достаточно?

С а б и н а. Спасибо.

Т о н и. Твоя дочь! Мой любимчик! Дай-ка сюда бутылку. Так. Ключ не ищите: он у меня. Вынь сигарету. Ты тоже, Сабина!.. Звонят… Надень пиджак, Рудольф.

6

Г е р т р у д а, Д и н г е л ь д е й, М и х а э л ь, С е р г и у с  и  Б у б а.

Д и н г е л ь д е й. Кто-нибудь уже приехал?

Г е р т р у д а. Вы первые, господин доктор.

Д и н г е л ь д е й. У вас, знаете ли, великолепные ножки. Лучшие во всем Ганновере.

Г е р т р у д а. Что в этом проку, господин доктор.

Д и н г е л ь д е й. Она еще не знает!.. Михаэль, объясните ей это как медик.

М и х а э л ь. С медицинской точки зрения ее нижние конечности никакого интереса не представляют.

Д и н г е л ь д е й. Ну что вы, Михаэль!.. Когда я был студентом, мы говорили, что это… гм… так сказать, скобки, в которых…

М и х а э л ь. Предрассудок. С примесью пошлости.

Б у б а. Помогите мне, фрейлейн, внести коробки со жратвой.

Г е р т р у д а. Сейчас.

Б у б а. Бутылки уже все пустые. Но никто ничего не ел.

7

Т е  ж е, кроме  Б у б ы  и  Г е р т р у д ы.

Д и н г е л ь д е й. Оригинал этот Буба. Я предложил ему перейти работать ко мне… И знаете, что он мне ответил? «Я работаю, говорит, только на порядочных людей». Как вам это нравится, господа?

С е р г и у с. Уже восемь часов, а, кроме нас, никого нет. Как вам это нравится, господа?

8

Т е  ж е, Р у д о л ь ф  и  С а б и н а.

Д и н г е л ь д е й. Внимание! Нашу песню! Три, четыре! (Песня)

М и х а э л ь. Ура!

С е р г и у с. Ура!

С а б и н а. Браво, Сергиус! С таким роскошным голосом вы не пропадете. Даже если вдруг обанкротитесь.

С е р г и у с. Весьма признателен, милая фрейлейн. Очаровательны, как всегда.

Т о н и. Не сердитесь на нее, Сергиус. Вас это не должно удивлять… Добрый вечер, доктор… Дорогой Михаэль…

Д и н г е л ь д е й. Сударыня… Милая барышня… Дорогой Шнайдер.

Р у д о л ь ф. Констатирую, что прогулка удалась вам на славу.

М и х а э л ь. Если вы намекаете на некие бутылки…

Д и н г е л ь д е й. Но я все же заранее радуюсь славному ужину.

Т о н и. Я же давала Бубе с собой еду…

Д и н г е л ь д е й. Когда собираются мужчины, они всегда пьют, милостивая государыня. Еда — это особая фамильная традиция, которой мы сейчас самым старательным образом отдадим должное.

С а б и н а. У Сергиуса даже цвет лица появился.

С е р г и у с. Я рад, что это привлекло ваше внимание.

С а б и н а. Попросите Михаэля, пусть он вам порекомендует какой-нибудь хороший крем. Чтобы кожа не облезла.

С е р г и у с. Ваша забота о моей скромной особе делает меня счастливым.

С а б и н а. Не ухмыляйтесь так, Михаэль. Насчет вас мне пока еще ничего не пришло в голову. А то и вам было бы не до смеха.

Д и н г е л ь д е й. А насчет меня?

С а б и н а. Вас я оставляю маме.

Д и н г е л ь д е й. Прелестно.

Т о н и. Не поддерживайте ее в этих дерзостях, доктор. Ты сегодня невыносима, Сабина.

Р у д о л ь ф. Пора к столу, господа. А то доктор Дингельдей может скончаться от истощения.

Д и н г е л ь д е й. Ну, дело обстоит еще не так плохо. Я охотно подожду, пока соберутся все остальные.

С е р г и у с. Но уже девятый час.

Т о н и. Тогда, может быть, нам действительно начать? На вознесение не обязательно так строго соблюдать этикет.

Д и н г е л ь д е й. Совершенно согласен.

С а б и н а. Вы опять ухмыляетесь, Михаэль? Рано радуетесь. Вам придется сидеть рядом со мной.

Т о н и. Не обращайте на нее внимания. Прошу к столу, господа.

Д и н г е л ь д е й. Ваш шофер, Шнайдер, бедовый парень. Я хотел переманить его, но он сказал, что я недостаточно для него порядочный.

С а б и н а. Он же из Шпандау^[5]. А это самые берлинские берлинцы. С ним лучше не связывайтесь.

М и х а э л ь. А вы где выросли?

Т о н и. Выросла — нечего сказать.

С а б и н а. Я жила за Восточным вокзалом.

Д и н г е л ь д е й. За Силезским вокзалом, вы хотели сказать, милая девушка.

С а б и н а. Повторите еще раз, почему Буба не захотел ездить с вами?

Р у д о л ь ф. Тебе действительно пора прикрыть рот, Сабина.

С а б и н а. Папа…

Д и н г е л ь д е й. Ха-ха… Прелестный клювик, вы хотели сказать.

М и х а э л ь. Вы совершенно правы, Сабина.

С е р г и у с. Не бросайтесь так сразу в атаку, дружок.

Т о н и. Благослови, господи, пищу нашу.

В с е. Благослови, господи, пищу нашу.

С а б и н а. Как в церкви.

Т о н и. Кушайте, доктор, кушайте. И вы, Сергиус… Пожалуйста, Михаэль…

С а б и н а. По-моему, вкусно. Почему никто не ест?

Т о н и. Да, почему мы не едим? Доктор, у вас нет аппетита?

Д и н г е л ь д е й. Э-э… Это довольно странно, не правда ли?

М и х а э л ь. Может, у нас часы испортились?

Д и н г е л ь д е й. Ага, звонят… Значит, еще кто-то пришел.

Т о н и. Я выйду. Сиди, Рудольф.

9

Т е  ж е, без  Т о н и.

С а б и н а. Меня удивляет, зачем вам еще кто-то? Мы и без того плохо понимаем друг друга. Что же будет, если придут другие?

Д и н г е л ь д е й. Я не хочу вас обидеть, моя маленькая фрейлейн, но до сих пор здесь, собственно, не было никого, кого бы я плохо понимал. Пока никого.

С а б и н а. Если не возражаете, мой великий доктор, я приму эти слова как очень милый комплимент.

10

Т е  ж е  и  Т о н и.

Т о н и. Сабина, поди сюда.

Д и н г е л ь д е й. Так таинственно?

Т о н и. Не обращайте внимания, господа. И мужа моего вам придется отпустить на минуточку.

Р у д о л ь ф. Садись за стол, Тони. Это, наверно, опять кто-то сунул газету в почтовый ящик.

Т о н и. Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Р у д о л ь ф. Иди, сядь с нами… Это очень простая история. Сегодня утром я раскрыл газету и узнал, что я своего рода филантроп или ангел мира. Вы, видимо, слышали о шести парнях, арестованных нашей полицией? Думаю, тут дело связано с приглашениями на берлинский слет молодежи в троицын день. Так вот, в газете говорится, что среди выступивших с протестом против их ареста есть и мое имя. Я же до сегодняшнего утра абсолютно ничего не знал об этом. А моя дорогая супруга и вы, господа, ничего не знали, и до сего момента. Никто ничего не знал, пока какой-то незнакомец не сунул в почтовый ящик газету, где красным карандашом обведено соответствующее место и вдобавок приписано несколько нелюбезных слов. В качестве комментария. Вот так. Ну-с, что вы на это скажете?

Д и н г е л ь д е й. Вы хотите сказать, что вы выступили с протестом? С общественным протестом?

С а б и н а. Это я подписалась. Мой отец к этому никакого отношения не имеет.

Р у д о л ь ф. Да, но о чем Сабинхен не подозревает, так это о том, что сборщик подписей, наверно, опьянел от удачи. И действительно: подпись из такого… гм… не совсем неизвестного дома кое-чего стоит. Наша Сабинхен не представляет, как этот человек носится теперь по всему городу, показывает ее подпись и, конечно, побуждает этим других присоединиться к протесту. А газеты, разумеется, подхватили. Соседи. Друзья. И вот уже знает весь город. А здесь, за столом, несколько стульев пустуют. И виною этому одна только подпись. Безобидная, маленькая подпись.

Д и н г е л ь д е й. Ничего себе! И вы рассказываете об этом так спокойно?

С а б и н а. А что тут особенного? Там, у себя, мы это делали каждую неделю. Я давно уже забыла о том, что подписалась.

Р у д о л ь ф. Как ты относишься к своей или, лучше сказать, к нашей подписи, Сабина?

С а б и н а. Что значит «относишься»? Я подписала, и все.

Т о н и. «Подписала, и все»!

Р у д о л ь ф. Ты меня разочаровываешь, Сабина. Теперь увиливаешь ты. Подпись — это нечто обязывающее, дело чести, твое поручительство. Я, как деловой человек, верю в символическую силу подписи. Во все, что это за собой влечет. За моей подписью стою я. Со всеми своими потрохами. Не знаю, как мне к тебе относиться, если ты это сделала «просто так».

Т о н и. Ты выступишь с опровержением!

Д и н г е л ь д е й. Правильно. Выступите с опровержением, и все быстро уладится. Сабина по нашим законам еще не считается совершеннолетней. Мы составим заявление, и уже завтра утром ваше доброе имя в Ганновере будет восстановлено.

Р у д о л ь ф. Нет.

Т о н и. Но… ты разоришь нас!

М и х а э л ь. Великолепно! Просто великолепно! Она смелая девушка! Молодец, Сабина!

Д и н г е л ь д е й. Попридержите язык, молодой человек!

М и х а э л ь. Вот вы и показали себя, вы, демократы! А она ловит вас на слове! Великолепно!

Д и н г е л ь д е й. Замешательство в городе, дорогой Шнайдер…

Р у д о л ь ф. Я сам расхваливал Сабине нашу демократию. С опровержением выступать не буду.

Т о н и. Если ты объяснишь, как это получилось, тебе…

Р у д о л ь ф. К подписи Сабины я отношусь как к моей собственной.

Т о н и. Тогда я тоже знаю, что мне делать.

Д и н г е л ь д е й. Я горячо вас поддерживаю, сударыня. Но ваш супруг, надеюсь, еще одумается.

С а б и н а. Я этого не хотела!

Р у д о л ь ф. Чего ты не хотела?

С а б и н а. Не хотела тебя разорить… Я сама пойду в газету, если они себя так ведут. Какое событие, господи!.. Мировая катастрофа из-за какой-то жалкой подписи! Знаете что? Вы чертовски стараетесь быть такими, какими вас изображают там.

Р у д о л ь ф. Ты хочешь увильнуть? Ты, Сабина?.. А то, о чем мы с тобой договорились?

С а б и н а. Вздор! Все вздор!

Р у д о л ь ф. Но… смотри, девочка, я теперь покажу тебе, что для меня важнее. Для меня важно ты и все то, что важно тебе.

С а б и н а. Но все это было не так уж важно для меня.

Р у д о л ь ф. Тогда это становится еще важнее для меня, Сабина.

М и х а э л ь. Черт возьми, Сабина, — не вздумайте только теперь отказаться от того, что вы устроили этим всегерманским трепачам. Вы не имеете права этого делать. Ведь это так здорово! Я не знаю красных, которых они арестовали, но ведь теперь будет по меньшей мере скандал, а это главное. Можете рассчитывать на меня! Я тоже подпишусь, если нужно.

Т о н и. Не вмешивайтесь в это дело… Господин Сергиус, прошу вас…

С е р г и у с. Вы оказали своему уважаемому папаше ценнейшую услугу, Сабина. Такая реклама была бы ему не по карману… Весьма удачное мероприятие, господин Шнайдер. Примите мои поздравления. Лопаюсь от зависти. Такой дочерью можно только гордиться. Где у вас шампанское, сударыня?.. По этому случаю стоит выпить.

Р у д о л ь ф. Но… Я не хотел бы, чтобы осталась неясность относительно моих мотивов…

С е р г и у с. Не разочаровывайте нас, Шнайдер. Не портите игру. Подпись — это нечто обязывающее, это дело чести, поручительство. Мы, люди делового мира, верим в безусловную, даже чреватую последствиями символическую силу подписи. Вот с этими последствиями мы хотели бы вас поздравить. Вы привлекли к себе всеобщее внимание. Обидев — ненадолго — некоторых тугодумов, вы зато снискали себе особые симпатии тех, кто не каждому дарит свое доверие. А транспорт — дело, требующее доверия. Теперь оно вам обеспечено, и заказы ганноверских фирм на перевозки поплывут к вам рекой.

Р у д о л ь ф. Я хотел бы еще раз здесь решительно заявить, что отношусь к подписи дочери так же, как если б это была моя собственная. Заявляю это в присутствии свидетелей и прошу господина доктора Дингельдея в случае необходимости заверить мое заявление нотариально.

Д и н г е л ь д е й. Дорогой Шнайдер…

С е р г и у с. Только без излишеств. Привлекать к этому делу нотариуса — это уже чересчур, лишь причинит вред вашей гениальной находке… Прикажите принести шампанского, сударыня. Такое событие нужно отметить.

Р у д о л ь ф. Не пытайтесь, пожалуйста, превратить все в шутку.

С е р г и у с. Напротив. Мы хотим вас всерьез чествовать. Не так ли, господа?

Д и н г е л ь д е й. Если вы считаете, что этот факт можно повернуть как…

С е р г и у с. Да, я так считаю.

М и х а э л ь. А я нет. Да и вы, Сергиус, — а еще меньше доктор Дингельдей, — не думаете так. Этот факт нельзя никак повернуть, потому что подпись из этого дома на таком документе не будет расценена общественностью как рекламный ход. Никто из вас не сможет уберечь нашего друга от последствий, которые автоматически повлечет за собой это событие, и позвольте мне усомниться, что вы этого вообще хотите. Я, например, этого не хочу, так как не могу помочь. Это реальность, с которой господину Шнайдеру придется иметь дело одному. Но я с уважением отношусь к его позиции и поздравляю его. Да, черт возьми, поздравляю!

Р у д о л ь ф. Оставьте нас с дочерью одних.

Т о н и. Нет, мы не уйдем.

Р у д о л ь ф. Я прошу оставить меня с Сабиной.

Д и н г е л ь д е й. Мы в глупом положении, поскольку хозяйка дома нас просит остаться.

С е р г и у с. Дело ведь пока ясное. Не запутывайте его, уговаривая Сабину, будто она подписалась всерьез.

Р у д о л ь ф. Я прошу вас…

С е р г и у с. Не забывайте о семье, Шнайдер, и о друзьях. Мы остаемся.

Т о н и. У тебя же есть обязанности перед нами, Рудольф. Сейчас принесу шампанского.

Р у д о л ь ф. Я… в своем… еще… доме… или?..

С а б и н а. Папа!

М и х а э л ь. Сейчас же выйдите все из комнаты! У господина Шнайдера сердечный приступ!

Т о н и. Но я…

М и х а э л ь. Уходите!.. Сабина, позовите шофера. Вашего отца нужно срочно отправить в клинику.

Д и н г е л ь д е й. Однако фрау Шнайдер должна же быть с мужем, когда…

М и х а э л ь. Делайте, что я сказал!

11

М и х а э л ь  и  Р у д о л ь ф.

М и х а э л ь. Лежите спокойно. Вы слишком на себя понадеялись. Не разговаривайте.

Р у д о л ь ф. Прошу тебя, позаботься о Сабине, мой мальчик, если это затянется надолго.

М и х а э л ь. Вам надо лежать тихо.

Р у д о л ь ф. Она ведь еще ребенок. Мне не хотелось бы ее потерять. Нужно еще так много привести в порядок.

М и х а э л ь. Я ни за что не ручаюсь, если вы будете разговаривать.

12

Т е  ж е  и  С а б и н а.

С а б и н а. Машина сейчас подъедет… Папа, я не знала…

М и х а э л ь. Не волнуйте сейчас вашего отца.

С а б и н а. Папа, я действительно не думала, что так получится… Но если ты хочешь…

Р у д о л ь ф. Нам нужно еще о многом поговорить, моя маленькая. Как только выздоровлю, сразу же возьму отпуск.

М и х а э л ь. Господин Шнайдер…

Р у д о л ь ф. Я думаю, мне тут не хватает воздуха. Мне нужно убраться отсюда. Здесь душно, господа, душно…

13

Т е  ж е  и  Б у б а.

Б у б а. Можно ехать, шеф.

Р у д о л ь ф. Ну и шеф у тебя, Буба.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Вик-на-Фере. Начало осени. Морской пляж.

1

М и х а э л ь  и  С а б и н а.

М и х а э л ь. О чем ты думаешь?

С а б и н а. Ни о чем.

М и х а э л ь. Человек всегда о чем-нибудь думает.

С а б и н а. Я девушка, а не человек. Девушки — существа бездумные. Иначе они не связывались бы с вами. А о чем думаешь ты?

М и х а э л ь. Тоже ни о чем.

С а б и н а. Человек всегда о чем-нибудь думает. Ну, скажи что-нибудь.

М и х а э л ь. Лень.

С а б и н а. Ладно. И мне лень. Но ты хоть помнишь, что мы сегодня собирались устроить помолвку?

М и х а э л ь. Мы собирались, да?

С а б и н а. Я так и знала, что забудешь.

М и х а э л ь. Закрой клювик. Я хочу немного поспать. Ночью это не удается.

С а б и н а. А еще мы хотели поискать ракушки и морские звезды. И красивые камни. А почему у морских ежей нет иголок?.. Может быть, это и не очень важно, господин Михаэль, но я люблю тебя. Сейчас осень, и я сижу с тобой у моря и люблю тебя. Если мы когда-нибудь совершим путешествие — в Америку, например, — то не полетим на самолете. Мы поплывем с тобой на корабле. Долго будем плыть. И вокруг ничего. Только корабль и море. И, конечно, небо, будто колпак для сыра, а ночью — звезды. Но даже чаек не будет, ни одной. И нам, конечно, покажется, что мы никогда не доплывем. Но потом однажды увидим вдруг землю. И небоскребы, и гангстеров. И статую Свободы. И какого-нибудь противного таможенного чиновника, который не будет верить, что мы муж и жена.

М и х а э л ь. Дальше.

С а б и н а. Я хотела только сказать, что мы поплывем морем и пристанем к какому-нибудь берегу.

М и х а э л ь. Ты, значит, хочешь поехать со мной в Америку?

С а б и н а. Не обязательно. Лишь бы куда-нибудь приехать.

М и х а э л ь. Не много надо, чтобы сделать тебя счастливой.

С а б и н а. О!.. Но это и не мало. Моей матери, например, это так и не удалось. Как она ни старалась. А ведь папа — такой хороший человек. Я почти вытащила его из этой трясины, и он даже не сопротивлялся. Только из любви ко мне. Но они ему этого не позволили. Он так хотел бы посидеть сейчас здесь со мной, а лежит в больнице. Бедняга…

М и х а э л ь. По своей вине.

С а б и н а. Нет, по моей. Только по моей. Или — также и по моей.

М и х а э л ь. Глубокомыслие не идет тебе. Ты мне нравишься потому, что веселая и всех нас водишь за нос.

С а б и н а. Я жила здесь, как в зале ожидания. Они хотели за мной приехать, и приехали, но мы не узнали друг друга. Мы сидели напротив, и я им сказала, что меня должны встретить, а они мне сказали, что хотели кого-то встретить, но мы и не заметили, что говорим друг о друге.

М и х а э л ь. Разве я тебя не встретил?

С а б и н а. Ты — да. А моя мать нет, и мой отец — тоже нет. Отец почувствовал это и был даже готов на жертвы — вопреки своим убеждениям. Он зашел очень далеко, чтобы найти точки соприкосновения. Но это не помогло нам, если честно признаться.

М и х а э л ь. Он слишком слаб. Я слабых не уважаю. Все эти фаустовские натуры никуда не годятся. Они еще хуже, чем однозначные. От тех хоть знаешь, чего ожидать.

С а б и н а. Но ведь у тебя у самого фаустовская натура. Ты тоже витаешь в туманных далях.

М и х а э л ь. Не иронизируй, пожалуйста. Это тебе не идет.

С а б и н а. Мимоза.

М и х а э л ь. Сама ты мимоза.

С а б и н а. Позволь-ка… Ты, оказывается, склочник.

М и х а э л ь. Когда-то это тебе нравилось.

С а б и н а. Мне и сейчас нравится. Но только когда это не против меня. Анархист.

М и х а э л ь. Для меня это не ругательство.

С а б и н а. Поэтому я так и сказала. Я же знаю, что тебе нравится. Анархисты — правильные люди. Они разрушают все вокруг и чувствуют себя хорошо, когда в живых остается только один. Но этим одним должны быть, разумеется, они сами.

М и х а э л ь. Ну вот, опять ты иронизируешь?

С а б и н а. Ты, наверно, очень медленно рос.

М и х а э л ь. Хочешь сказать, что я для тебя недостаточно вырос.

С а б и н а. Нет, не совсем. Но чуточку, совсем чуточку еще недорос.

М и х а э л ь. Мне противно, как мы здесь живем. Все прячут свое истинное лицо. Все лицемерят. И я с ними. Вот, например, разве я хотел быть врачом? Этого хотел мой отец. Он меня не принуждал, нет. Он у меня роскошный папочка. Он только сказал, что его сокровенное желание — увидеть меня врачом. А чего не сделаешь в пятнадцать лет!.. Но когда я однажды пришел к нему и спросил, как произошло, что он и моя любимая мама вдруг однажды вскинули правую руку на уровень глаз и взвыли: «Хайль Гитлер!», и как могло случиться, что господин доктор вдруг выгнал больного с приема, потому что этот больной оказался евреем, а не арийцем, — знаешь, что мнеответил отец? «Тебе, говорит, этого не понять, лечи людей и помалкивай».

С а б и н а. Так и сказал?

М и х а э л ь. И еще он сказал, что я должен лечить людей, чтобы искупить его прегрешения. Этого требует этика, и бог-де отпустит ему все грехи… И зачем только у людей бывают родители?

С а б и н а. Что тебе сказать? У меня их целых два комплекта, на выбор. Но сейчас у меня есть ты. И этого, пожалуй, достаточно. Почему ты не скажешь, что у тебя есть я?

М и х а э л ь. Я, кажется, начинаю понимать, что человек может сам испортить себе жизнь.

С а б и н а. Я уж позабочусь, чтобы ты ее себе не испортил.

М и х а э л ь. А потом бросишь меня, и все наши прекрасные принципы полетят в помойку.

С а б и н а. Не брошу. Я так рада, что встретила тебя наконец. И ты ведь мне тоже нужен.

М и х а э л ь. Клянись семь раз.

С а б и н а. Клянусь семь раз.

М и х а э л ь. Хорошо с тобой.

С а б и н а. Да?

М и х а э л ь. И если ты будешь всегда со мной, я, может быть, выстою. Не такой ведь я сильный, каким представляюсь.

С а б и н а. Нет, почему…

М и х а э л ь. Ты крепче.

С а б и н а. Вообще-то верно, что человек сам может испортить себе жизнь.

М и х а э л ь. Мы будем ею наслаждаться. И пусть все на нас ишачат. Мои родители, твои родители… Мы молоды, а это самая ценная валюта.

С а б и н а. Кстати о валюте. На сколько нам еще хватит денег?

М и х а э л ь. На неделю, я думаю. Но если ты захочешь пробыть здесь дольше, мой добрый предок подбросит монет телеграфом. Поживем здесь подольше?.. Слушай, ты спишь, что ли? Почему ты не отвечаешь?

С а б и н а. С ума сойти!.. Только что ты говорил, что твой отец — дрянь, а теперь вдруг — «мой добрый предок». Две недели мы тут говорили, что он дерьмо. И если захотим называть его так еще неделю, он должен прислать нам для этого новый чек. Сейчас он платит за нас, а потом предъявит нам счет.

М и х а э л ь. Ты какая-то странная все-таки… Не пора ли уж отказаться от теорий, привезенных оттуда? Они такие же фальшивые, как и все здесь. Существует третья сила. И это — мы, молодежь. Об этом забывают старые папаши. Но мы их еще удивим.

С а б и н а. Как бы нам самим не удивиться. Если недоглядим… Что ты знаешь о жизни, о мире? Ну, скажи, что ты знаешь об этом мире?

М и х а э л ь. Больше, чем ты. Я уже побывал в Америке. Был в Италии, в Испании, во Франции… Даже в Югославии.

С а б и н а. Я — в Германии. Раньше была там, теперь — здесь. Сейчас это куда больше, чем все твои впечатления.

М и х а э л ь. Ты, может быть, хочешь уехать?

С а б и н а. Ах, Михаэль! Если бы я знала, чего я хочу! В том-то и вся беда, что не знаю. А здесь все-таки так хорошо. Ты, море, мы и небо, будто колпак от сыра, и мы, мы, мы…

М и х а э л ь. Ну, значит, мы остаемся?

С а б и н а. Да. Но эти последние дни мы не будем жить только мечтами. Мы подумаем, как нам жить, когда кончатся твои каникулы. Договорились?

М и х а э л ь. Договорились. Когда вам угодно начать это, уважаемая фрейлейн? Сегодня? Сейчас?

С а б и н а. Пожалуй, уж завтра. Попутно мне хотелось бы оживить в твоей памяти то, что уже сказано: я тебя люблю. До сих пор не получено подтверждения, что эта информация до тебя дошла.

М и х а э л ь. Ну-ну-ну… Как будто я каждую ночь не подтверждаю этого.

С а б и н а. Ночью это легко. А вот днем…

М и х а э л ь. Если ты настаиваешь, пожалуйста: я тебя люблю.

С а б и н а. Сердечнее.

М и х а э л ь. Я тебя люблю.

С а б и н а. Еще сердечнее.

М и х а э л ь. Ты играешь на моих чувствах.

С а б и н а. Самые лучшие игрушки, о каких только можно мечтать. Богатый выбор. И запасные части всегда на складе.

М и х а э л ь. Ехидна. Что будем делать зимой?

С а б и н а. Об этом начнем говорить с завтрашнего дня. Впрочем, подожди… Зимой мы могли бы поехать в Берлин, я показала бы тебе, где жила. Сходили бы к моим родителям. И ящик с песком, где когда-то играла, когда не могла еще играть твоими чувствами, и школу, и фабрику, где работала… Встретились бы с моими подругами.

М и х а э л ь. И с твоим другом.

С а б и н а. У меня нет друга.

М и х а э л ь. Жаль. Интересно было бы знать, какой тип мужчин был в твоем вкусе.

2

Т е  ж е  и  Э д и п.

Э д и п. Добрый день! Отличная погода! Прелестное море! Цветочки для дам!.. О… фрейлейн!.. Вас-то я и ищу.

С а б и н а. Цветы?

М и х а э л ь. Флёрон^[6]. Посылка из Берлина.

Э д и п. Фиалки. Красивые фиалки. Маленькие фиалки. Хорошая погода…

С а б и н а. Да, я уже слышала. Заплати, Михаэль… Спасибо, Эдип.

Э д и п. А вот еще и бумажка!.. Бумажка!

М и х а э л ь. Что это?.. Телеграмма из Ганновера… Проваливай.

Э д и п. Прекрасный день! Хорошее море! Цветы!

М и х а э л ь. Как хорошо здесь работает почта… Ради бога, что случилось, Сабина?

С а б и н а. Папа умер.

Э д и п. Прекрасный день!.. Отличная погода!.. Вода…

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Ганновер. Три дня спустя. Кладбище.

1

Д и н г е л ь д е й, С е р г и у с.

Д и н г е л ь д е й. Он выглядит таким умиротворенным.

С е р г и у с. Избавился от земных забот.

Д и н г е л ь д е й. Да, теперь у него все позади. У вас такое же ощущение? Каждый усопший напоминает мне всегда о бренности нашей жизни.

С е р г и у с. Меткое наблюдение.

Д и н г е л ь д е й. Мир мертвых…

С е р г и у с. …это не мир живых.

Д и н г е л ь д е й. И вдруг начинаешь думать о вечности. Где он сейчас — перед богом или?..

С е р г и у с. Не решаетесь произнести?

Д и н г е л ь д е й. Все земное — суетно.

С е р г и у с. И все же я хотел бы знать, долго ли все это продлится?

Д и н г е л ь д е й. Долго. Господин суперинтендант готовился к речи три дня, да и я хотел бы сказать несколько слов.

С е р г и у с. Тогда все пропало! Поездка сорвется.

Д и н г е л ь д е й. Вы хотели куда-то ехать?

С е р г и у с. Лететь. В Берлин. Через полтора часа уходит самолет.

Д и н г е л ь д е й. Тогда вам, конечно, не успеть.

С е р г и у с. Пропадает билет.

Д и н г е л ь д е й. Это будет жертва покойному.

С е р г и у с. Назовем это так.

2

М и х а э л ь, С а б и н а.

С а б и н а. Там трудно дышать. Я не выдержу этого.

М и х а э л ь. Ты вроде бы не была такой чувствительной.

С а б и н а. Это правда, что ты хочешь завтра вернуться в Геттинген? Ведь если б мы остались в Вике, ты не поехал бы.

М и х а э л ь. Я уже собрался. В Вике все было как-то со стороны. Через несколько недель экзамены. Я чертовски много запустил. Да и ты сейчас в трауре.

С а б и н а. Неужели это произойдет уже завтра? Побудь со мной хоть несколько дней. Правда, иногда я буду плакать. Или ты больше не любишь меня?

М и х а э л ь. Конечно, нет.

С а б и н а. Мне сейчас как раз очень важно услышать, что ты меня любишь. Именно сейчас, Михаэль.

М и х а э л ь. Потому что умер отец?

С а б и н а. Не только поэтому.

М и х а э л ь. А что же еще?

С а б и н а. Обычное, что бывает, когда очень любят друг друга.

М и х а э л ь. Ах… нет… Ты уверена?

С а б и н а. Я хотела сказать тебе еще там, в Вике.

М и х а э л ь. Как давно?

С а б и н а. Полтора месяца. Разве это сейчас самое важное?

М и х а э л ь. Да. Нужно как можно быстрее принять меры.

С а б и н а. Ты с ума сошел?

М и х а э л ь. Пока еще не поздно. Из-за этого я, конечно, останусь.

С а б и н а. Михаэль…

М и х а э л ь. Болтать, конечно, никому не нужно. И стоить это тоже ничего не будет.

С а б и н а. О чем ты говоришь, Михаэль?

М и х а э л ь. Слушай, только не будь дурочкой. Оставим на время шуточки, и все будет в порядке.

С а б и н а. Нет.

М и х а э л ь. Что — нет?

С а б и н а. Мы не оставим «шуточки», и все будет в порядке.

М и х а э л ь. Мы же хотели наслаждаться жизнью, Сабина. А это нам все испортит. Я хотел спокойно закончить учебу. А заводить ребенка в такой ситуации, по-моему, было бы преступлением. Просто безответственностью.

С а б и н а. Об этом нам следовало думать раньше.

М и х а э л ь. Я думал. Все можно сделать у моего предка в клинике. Там это не проблема. Завтра, хорошо? А когда мы поедем на каникулы — можно и в Берлин, не возражаю, — это все уже будет давно забыто. Будем снова любить друг друга, сколько захочется. У тебя, конечно, есть время подумать. Не станем ничего делать очертя голову. Но помни, что ты можешь меня потерять. Я ведь люблю тебя. И мне не хотелось бы тебя потерять. Ты мне нужна. Нельзя быть эгоистичной, Сабина.

3

Т е  ж е, Д и н г е л ь д е й  и  С е р г и у с.

Д и н г е л ь д е й. Погода неподходящая для похорон, не правда ли? Я нахожу противоречия в нашем существовании все более привлекательными. Да и на вашем примере это отчетливо видно, милая Сабина. Покойный будет предан земле, а вы оба наглядно иллюстрируете гениальную мысль Гёте о единстве жизни и смерти. Материал для поэтов. Если бы только все они не занимались политикой. Но, кажется, закрывают гроб. Ну вот и все… Дорогой Михаэль, не могли бы вы уделить мне минуточку. Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Надеюсь, господа меня простят? Господин Сергиус пока побудет с Сабиной… Проявите инициативу со своей стороны, дорогой друг, потом, немного погодя, скажите обо мне что-нибудь хорошее… Я был бы вам очень признателен.

4

С а б и н а, С е р г и у с.

С е р г и у с. Дингельдей, кажется, видит в нем своего будущего зятя.

С а б и н а. Возможно.

С е р г и у с. Хотелось бы знать, насколько эта догадка основательна.

С а б и н а. Но это, видимо, зависит от того, выйдет ли моя мать замуж за Дингельдея.

С е р г и у с. А также и от того, поженитесь ли вы с Михаэлем.

С а б и н а. До этого еще далеко.

С е р г и у с. Я слышу это не без удовлетворения.

С а б и н а. Вы очень упрямы, Сергиус. Да и момент неудачно выбран. Отца еще не опустили в землю.

С е р г и у с. Извините. Я очень высоко его ценил.

С а б и н а. Охотно верю.

С е р г и у с. Он был немножко фантастом. Впрочем, до смерти честным. Я ценил в нем эти качества, которыми сам, к сожалению, не обладаю.

С а б и н а. Сейчас вы, однако, честны. Хотя и не до смерти.

С е р г и у с. Я предлагаю вам весьма и весьма обеспеченное существование. В той мере, в какой сейчас можно вообще говорить об обеспеченности. Вы будете во всем свободны. В той мере, в какой сейчас существуют свободы. Я буду исполнять все ваши желания. В той мере, насколько это не будет противоречить моим интересам.

С а б и н а. А говорили, что вы не честны.

С е р г и у с. Моя честность в том, что я не питаю иллюзий. В первую очередь я честен с собой. И был бы таким же с вами.

С а б и н а. Значит, контора моего отца вас не интересует?

С е р г и у с. Для этого она была недостаточно прибыльна. Меня интересуете только вы. Подумайте над этим. Я могу подождать. Не стану вас больше обременять… И пока не буду искать повода посетить вас дома. Позвоните мне. Я дам вам номер моего телефона — вдруг у вас возникнет желание поговорить со мной. Запишу его на этом авиабилете. У вас всегда будет дата дня, когда я просил вашей руки, и вы ее никогда не забудете.

С а б и н а. Если я этот билет не выброшу.

С е р г и у с. Сохраните его. Еще неизвестно, на что он может когда-нибудь пригодиться…

5

С а б и н а, затем  Т о н и.

Т о н и. Теперь нам нужно твердо держаться друг друга.

С а б и н а. Да, мама.

Т о н и. Может, теперь к нам придет то, чего не было раньше…

С а б и н а. Да, мама.

Т о н и. Ты так быстро вышла оттуда… Что с тобой? Тебе стало плохо?

С а б и н а. Голова закружилась.

Т о н и. Надо лечь сегодня пораньше. Через несколько дней самое страшное будет уже позади.

С а б и н а. Думаю, нет… Месяцев восемь еще не будет. Ты мне стала теперь очень нужна, мама.

Т о н и. О господи!.. Михаэль?..

С а б и н а. Кто же еще?

Т о н и. Что он говорит?

С а б и н а. Он хочет, чтобы я избавилась от ребенка.

Т о н и. Это исключено.

С а б и н а. Правда, мама. Ты… Я теперь знаю: мы поймем друг друга. Спасибо тебе, мама. Большое, большое спасибо. О господи, я так счастлива. Мы вдвоем… Мы втроем… Я ужасно счастлива.

Т о н и. Он на тебе женится?

С а б и н а. Он ставит это в зависимость от того, соглашусь ли я на аборт.

Т о н и. Михаэль!

С а б и н а. Что ты, мама?.. Зачем!

6

Т е  ж е  и  М и х а э л ь.

М и х а э л ь. Сударыня?

Т о н и. Я хочу дать вам свое согласие и благословение. Я рада, что вы оба нашли друг друга. Когда вы женитесь?

М и х а э л ь. Ты сказала, что мы хотим пожениться, Сабина?

С а б и н а. Я хочу выйти за тебя, Михаэль.

М и х а э л ь. Видишь ли… Но я не хотел бы, чтобы это было по обязанности… Я предложил Сабине решение, которое бы все устроило.

Т о н и. Аборт?

М и х а э л ь. Суровое слово. Но это лучший путь, чтобы Сабина не стала несчастной.

Т о н и. Кто вам сказал, что это несчастье? Несчастными женщины становятся, если с ними случается то, что вы предлагаете.

М и х а э л ь. Но… я себе не представляю, как все эти заботы и хлопоты могут способствовать счастью. Моему, во всяком случае, нет.

Т о н и. Значит, вы не женитесь на Сабине?

М и х а э л ь. Нет. Но помочь бы ей я, само собою разумеется… Сабина…

С а б и н а. Уйди, пожалуйста.

7

Т о н и, С а б и н а.

Т о н и. Проблема этим не снимается. Как ты относишься к Сергиусу?

С а б и н а. Мама!

Т о н и. Не разыгрывай из себя дурочку. Сердце, душа, чувства, любовь — все это замечательно. Этика — чудесно! Но только нужно иметь возможность все это себе позволить. Нужно решительно за себя бороться. И прежде всего нужны деньги и порядок. Сначала для матери, а потом для ребенка.

С а б и н а. Но мы ведь живем не в прошлом веке! Мы же современные люди!.. Вокруг земли летают космические корабли!

Т о н и. Вокруг. А мы пока находимся на ней. И хотим стоять на ней твердо. Каждый хочет выстоять. Никому не охота быть сброшенным. Ни мне, ни тебе, никому. А для этого нужны жертвы. Огромные жертвы.

С а б и н а. Я готова пойти на жертвы. Но они должны иметь смысл.

Т о н и. Что ты знаешь о жертвах! Сколько я их принесла! Ради себя? О том, что ты жива, я узнала не полгода назад. Я знала это с сорок седьмого года. Каждый месяц Бюро розыска передавало твое имя по радио. Такое не пропустишь мимо ушей. Каждый месяц я слышала твое имя. В течение долгих лет. Мне было тошно, я не могла его больше слышать… Сначала у меня был плохонький приемничек в подвале разрушенного дома в Гамбурге, потом — серый железный ящик за стойкой в солдатском казино английской армии, неподалеку от Ульцена. Приемники, из которых слышалось твое имя, становились все лучше и роскошнее. Я преуспевала. После солдат были офицеры. Я должна была преуспевать. После офицеров — гражданские. После иностранцев — свои, немцы. Мне нужно было продвигаться, нужно было идти вперед, к тебе. Сколько раз лежало у меня в кармане уже написанное письмо. Мне было достаточно только бросить его в почтовый ящик, и ты была бы со мной. Но я не имела на это права. Что бы я стала с тобой делать? Тащить тебя через всю эту грязь? Мне нужно было стать свободной. Ты тянула бы нас обеих назад, и в конце концов мы подохли бы где-нибудь в сточной канаве. Сначала ты, а потом я. Я кричала, звала тебя по ночам, когда случалось бывать одной. Думала, не выдержу, лопну от боли… Но человек способен вынести многое. Вынесла и я. И вот теперь ты со мной.

С а б и н а. Мне нечего тут сказать. Мне нечего сейчас… Нет.

Т о н и. Тебе нужно сделать аборт. У тебя все впереди. Иди к Михаэлю.

С а б и н а. И ты не защитишь меня?

Т о н и. Бо́льшую часть своего пути тебе придется пройти одной. Все начинается с этого. Каждый начинает свой путь в одиночку… Суперинтендант пришел.

С а б и н а. Отпусти меня домой. Я едва держусь на ногах… Может быть, вечером все будет по-другому.

Т о н и. Ты хочешь оставить меня одну?

С а б и н а. Я больше не могу. Скажи Бубе, пусть отвезет меня домой.

Т о н и. Хорошо.

8

Т е  ж е  и  Б у б а.

Т о н и. Буба, отвезите мою дочь домой и сразу же возвращайтесь сюда.

Б у б а. Будет исполнено, сударыня.

Т о н и. Поезжай, Сабина! Может быть, дома тебе, действительно, станет лучше. Пока…

С а б и н а. Прощай, мама.

9

С а б и н а, Б у б а.

С а б и н а. Который час?

Б у б а. Два часа, барышня.

С а б и н а. Скажите моей маме, чтобы до пяти меня не будили. Поехали. Домой.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Берлин. День спустя. Квартира и улица.

1

К л а р а  и  М и х а э л ь.

К л а р а. Зачем вы приехали? Откуда вам вообще известно, что она здесь?

М и х а э л ь. Фрау Шнайдер получила телеграмму. Сабина ей сообщает, что она отправилась на несколько дней в Берлин. А так как у меня здесь, в Берлине, тоже дела, я решил посетить ее.

К л а р а. А не фрау Шнайдер вас сюда послала?

М и х а э л ь. Нет, фрау Шнайдер меня не посылала.

К л а р а. Сабина с утра в городе. Ей давно бы пора уже вернуться. Если с ней ничего не случилось.

М и х а э л ь. А что с ней может случиться? Вы же знаете ее.

К л а р а. Что случилось в Ганновере?

М и х а э л ь. Что вы имеете в виду?

К л а р а. Я спрашиваю, что случилось в Ганновере? Почему девочка уехала из Ганновера?

М и х а э л ь. Я думал, Сабина вам рассказала…

К л а р а. Она ничего там не натворила?

М и х а э л ь. Но… н-нет…

К л а р а. Может быть, ее выгнали?

М и х а э л ь. Почему ее должны были выгнать? Не понимаю…

К л а р а. Это я ничего не понимаю. Ничего не знаю. Извините меня, пожалуйста. Это были такие страшные минуты!.. Вдруг звонок. Открываю и вижу, передо мной стоит моя девочка, говорит «добрый вечер», бежит в свою прежнюю комнату, запирается и не выходит. Мы стучим, спрашиваем, просим, умоляем… И только слышим, как она плачет, и плачет, и плачет… А утром сегодня вышла на кухню, и мы вместе позавтракали. И снова ничего не сказала — только то, что соскучилась очень по дому и что мне не следует удивляться. А потом убежала в город, и я сижу здесь, муж на работе, и никто мне не объясняет, что происходит. Заглянула в ее чемодан — раньше я никогда бы этого не сделала, но на этот раз ничего лучшего не придумала, — и… не нашла ничего. Немного белья, туфли, пуловер — вот и все. Да еще мешочек с ракушками и белыми камешками. Вот они, эти камешки… со звездами в точечку.

2

М о р и ц, С а б и н а.

М о р и ц. Когда ты уезжаешь?

С а б и н а. На следующей неделе, наверно. Или раньше. Не знаю.

М о р и ц. Мы еще встретимся до отъезда?

С а б и н а. Как хочешь…

М о р и ц. А ты… ты не хочешь? Мы говорили обо всем на свете и только о нас с тобой не сказали ни слова.

С а б и н а. Да.

М о р и ц. Неужели ты не хочешь поговорить о нас? Мы одни здесь, нас никто не слышит, мы можем быть совершенно откровенны друг с другом… Я иногда проходил здесь.

С а б и н а. Да?

М о р и ц. Ты по-прежнему думаешь, что это я тебя прогнал?

С а б и н а. Нет.

М о р и ц. Почему же ты уехала? Если тебе стыдно, можешь не говорить. Но только скажи, что я сделал не так?

С а б и н а. Все правильно. Ты всегда был абсолютно правильный. Как и положено.

М о р и ц. Ты так говоришь… С такой злобой и горечью…

С а б и н а. Вовсе нет. Разве ты не такой, каким должен быть? Рассудительный, прямой, несгибаемый. А я взбалмошная, незрелая, заносчивая. Ты — мужчина, я — дурочка.

М о р и ц. До свиданья, Сабина.

С а б и н а. Разве мы не хотели поговорить о нас?

М о р и ц. Но не так.

С а б и н а. Как же?

М о р и ц. Почему ты уехала?

С а б и н а. Это ты знаешь. Ты был при этом.

М о р и ц. И ни разу не пожалела?

С а б и н а. Нет. Нет. Нет.

М о р и ц. Ты счастлива?

С а б и н а. Да. Да. Да.

М о р и ц. Почему же приехала?

С а б и н а. Разве нельзя навестить родителей?

М о р и ц. Да. Конечно.

С а б и н а. Вот видишь. Навестила родителей. И решила тебя навестить.

М о р и ц. Почему?

С а б и н а. «Почему? Почему?» Ты что, полицейский?

М о р и ц. Сабина.

С а б и н а. «Сабина»! Большое спасибо, что проводил. Спокойной ночи.

М о р и ц. Стой! Подожди, пожалуйста. Не убегай же опять. Гордость, упрямство — все это ерунда. Оставь это. Иди, я тебя обниму, и тебе не нужно будет смотреть мне в глаза, и тогда ты мне скажешь, почему вдруг прикатила домой, чего никто не делает, если чего-нибудь не боится. Можешь отвернуться и прошептать что-нибудь уличному фонарю. На выбор. Ну скажи же наконец! Обнять тебя, или отвернешься?

С а б и н а. Обнять.

М о р и ц. Деревянная лошадка. Такая маленькая, старая, глупая деревянная лошадка — а строит из себя чуть ли не циркового коня.

3

К л а р а, М и х а э л ь.

К л а р а. Что господин Шнайдер умер, я не знала. Она писала не часто.

М и х а э л ь. Не прошло и недели, как он умер.

К л а р а. Вы не думаете, что Сабина может здесь остаться?

М и х а э л ь. В телеграмме говорится другое… А вы разве хотели бы, чтобы она осталась?

К л а р а. Хотели бы?.. Все, что произошло, не имеет значения. С детьми бывает всякое. Сегодня даже приходила полиция. Из-за регистрации. У нее ведь пропуск только на один день. Срок скоро истекает, и если она сейчас пошла в полицию, ее могут там задержать.

М и х а э л ь. У вас здесь такие порядки?

К л а р а. Могло же так быть, не правда ли?

М и х а э л ь. Возможно, она у какой-нибудь подруги?

К л а р а. Возможно. Одна уже вышла замуж. Время бежит.

М и х а э л ь. Конечно же, она там.

К л а р а. Тогда она могла бы мне об этом сказать… Не хотите что-нибудь выпить?

М и х а э л ь. Спасибо.

К л а р а. Если она у Ганны, то у них есть о чем поговорить. Та вышла замуж, а это, во всяком случае, лучше, чем быть с ребенком одной. Внебрачные дети есть внебрачные дети, тут ты хоть тысячи законов издай, а одного отца не заменишь. Девушка с ребенком имеет меньше шансов, как бы тут у нас ни рассуждали. Рассуждать-то легко, и официально все получается первый класс, а в конце-то концов это маленькое существо все равно будет в обиде.

М и х а э л ь. В этом вы абсолютно правы.

К л а р а. И когда такого ребенка спросят в школе «Кто твой отец?» — а ему сказать нечего, и другие ребята уставятся на него, даже учитель скривит физиономию. Тут ничего не поделаешь. Так уж устроен мир… Я сама к этому отношусь не лучше. Но где же она все-таки?.. Право, я кажется, больше не выдержу.

М и х а э л ь. Фрау Краузе, если это то, что я думаю, то, пожалуй, могу вам сказать, почему Сабина приехала.

4

М о р и ц, С а б и н а.

М о р и ц. Безусловно, это ужасно, то, как она жила. Но она ведь сказала тебе обо всем. А могла бы и не сказать. Как нередко бывает.

С а б и н а. Но я не могу больше у нее жить. Значит, все было напрасно. С отцом… с ним бы еще могла. Тот был что надо.

М о р и ц. Останься здесь.

С а б и н а. Остаться? Никогда! Чтобы она подумала, что я струсила?

М о р и ц. Когда ты смылась туда, тебя ведь не мучил вопрос, что она о тебе подумает. Ты просто поехала, вроде бы домой… Но дом-то оказался не там, где стоит твоя новая кровать.

С а б и н а. Не там…

М о р и ц. Оставайся здесь. Или есть что-то еще, что тянет тебя обратно?..

С а б и н а. Нет.

М о р и ц. Ну, так в чем же дело?

С а б и н а. И все-таки я должна вернуться. Хоть однажды я должна показать, что у меня есть воля и что я могу жить как хочу, — даже там. Чтобы не стыдно было смотреться в зеркало. Каждый раз сматываться, когда что-нибудь не ладится: оттуда сюда, отсюда туда. Нет, так нельзя. Не думай только, пожалуйста, что я раскаиваюсь в чем-либо. Настолько-то ты меня знаешь, — я не стала бы приносить жертвы, которые не нужны. Я действительно хочу найти точку, с которой можно начать.

М о р и ц. Начинай здесь. Дома. Для человека не все равно, где начинать.

С а б и н а. Опять агитируешь, секретарь?

М о р и ц. Жаль, если ты так восприняла. Тогда, значит, встреча с тобой прошла для меня даром. А я с тех пор всегда старался говорить с людьми, как с тобой. Как человек с человеком. Это как раз то, чему я научился в тот вечер. И чертовски был рад. И всегда потом, когда объяснял что-нибудь людям, представлял себе, будто говорю с тобой. И, как правило, всегда получалось. В большинстве случаев.

С а б и н а. Это правда? Я тебе что-то дала? Я? Тебе?

М о р и ц. Да. И кое-что пригодилось другим.

С а б и н а. И даже тогда, когда меня здесь не было?

М о р и ц. Да. Так.

С а б и н а. Странно.

М о р и ц. Может быть, не знаю…

С а б и н а. Нет, это, правда, странно, секретарь. Веришь или нет, у меня сейчас даже мурашки пробежали по спине. Значит, я способна на что-то такое, что может тебе пригодиться? Первый раз слышу. Я тебе что-то дала! Слушай, или это… твои пропагандистские сети, которыми ты меня хочешь опутать?

М о р и ц. При желании можно во всем усмотреть пропаганду. Тот, кто не хочет слышать, может оставаться глухим. Как мне говорить с тобой, чтобы ты меня услышала? Сабина…

С а б и н а. Никак, черт возьми! Ничего ты мне не должен говорить! Я пьянею, когда слушаю тебя. А я не хочу пьянеть! Никогда! Никогда! Никогда! Я хочу уехать, потому что ты добрый дядя! Я не хочу, чтобы ты был прав! Ты благодаришь меня, а я не хочу твоей благодарности! И сама не хочу благодарить! Мне не нужны твои подарки! Я хочу брать, что мне нужно! Или покупать!

М о р и ц. Вот тут ты лжешь! В первый раз лжешь!

С а б и н а. А что правда?.. Что правда?

М о р и ц. Я тебе уже говорил.

С а б и н а. Все получалось и когда меня тут не было.

М о р и ц. Но теперь уже не будет, если ты, вернувшись, снова уедешь. Тогда я не смог бы больше тебя ждать.

С а б и н а. Не смог бы, Мориц?

М о р и ц. Нет, Сабина… Не плачь. Все это зверски сложно, но ты не плачь. Ну не плачь же, пожалуйста. Конечно, я буду поздно приходить домой, и буду очень уставать. Не будет воскресений, когда можно подольше поспать, а если и будут — то редко. Потому что есть кроме нас с тобой и еще люди. И потому, что мы сумасшедшие, которые вбили в голову, что в мире может быть еще кое-что кроме проклятого равнодушия, не желающего ничего знать. Наши отпуска будут недолгими, и я не смогу показать тебе мир. Но, может быть, я сумею тебе объяснить его. Мы должны будем многому научить друг друга, чтобы делать меньше ошибок и не быть несправедливыми. И ты не должна будешь забывать, что ты женщина и имеешь право на счастье. Я тебе обещаю, мы будем трудиться не только для того, чтобы какие-то там внуки жили лучше, чем мы, — они будут жить лучше, — но ведь мы тоже чьи-то внуки, внуки тех, кто трудился, чтобы нам было лучше, и мы не станем их разочаровывать. Я предлагаю тебе много лишений, много работы и немного счастливых часов, за которые нам не придется стыдиться.

С а б и н а. Так вот, Мориц! Я жду ребенка. Ага, видишь, ты уже притих. Его отец меня бросил. Вернее, он хотел, чтобы я сделала аборт. И моя мать — тоже. Это было немного слишком для меня. Поначалу я растерялась. Теперь потихоньку прихожу в себя. Мир от этого не рухнет. За последние тысячелетия такое уже случалось кое с кем и могло бы прекрасно случиться со мной и здесь. Может быть, и не от тебя, но могло бы. Поэтому не надо делать политических выводов. Плохие люди есть везде. Хорошие тоже. И, ради бога, не говори мне теперь, что ребенок для тебя не помеха. Это было бы ложью. Я же вижу, ты сейчас подыскиваешь аргументы, чтобы как-нибудь приукрасить твое государство, а может быть, и самого себя. Не делай этого. Не надо.

М о р и ц. Я ничего не подыскиваю. Я только вижу, что ты нажила ребенка и потеряла голову. Я только вижу, что ты мучаешься и не знаешь, к какому берегу пристать. И ты права: это могло бы случиться с тобой и здесь. Именно с тобой. Чего ты уставилась? Не нравится, что я говорю? Ты осталась такой же маленькой, какой была тогда, когда уезжала в Ганновер… Сохранишь ли ты ребенка или освободишься от него…

С а б и н а. Нет!

М о р и ц. Что — нет?!

С а б и н а. Нет!.. Почему ты не скажешь, чтобы я осталась?

М о р и ц. Я это сказал.

С а б и н а. Почему ты теперь это не говоришь?

М о р и ц. Ты не хочешь.

С а б и н а. Но-не-де-лай-же-то-го-что-я-хо-чу!!

М о р и ц. Бедная ты моя малышка. Сейчас, в этот момент, ты ведь совсем одна. Я могу взять тебя за руки, могу обнять, как только что обнимал, и все же ты будешь одна. Для человечества она ничего не значит, эта минута в твоей жизни, но для тебя она важна, потому что никто, никто за тебя ничего не решит. И может быть, позже, через много лет ты посмеешься, вспоминая об этом. Но сейчас постарайся, чтобы это была хорошая улыбка, а не кривая усмешка. То, что у тебя есть, это твое, — никто, кроме тебя, этого не имеет… Никто, кроме тебя и твоего ребенка. Спокойной ночи. Сабина…

С а б и н а. Спокойной ночи, Мориц.

5

К л а р а, М и х а э л ь.

К л а р а. Да вы шутите! Просить у меня руки моей дочери! А не поздновато ли? На сколько вы опоздали?

М и х а э л ь. Месяца на два, я думаю…

К л а р а. Два месяца!.. Да, пусть-ка придет эта штучка домой!.. Я с ней поговорю.

М и х а э л ь. Но вы ведь… Надеюсь, не станете нам на пути?

К л а р а. А почему?.. Потому что я вам рассказала о Ганне?

М и х а э л ь. И поэтому.

К л а р а. Я вижу, вы хитрый малый… Мне нужно чего-нибудь выпить. Вы ничего не получите.

М и х а э л ь. Я бы, во всяком случае…

К л а р а. То, что вы видите во мне ее мать, это правильно. Но только не обольщайтесь. По головке я вас обоих за это не поглажу. Сколько вам лет?

М и х а э л ь. Двадцать три.

К л а р а. И учитесь на медицинском факультете?

М и х а э л ь. Да.

К л а р а. Значит, вы только начинаете?

6

Т е  ж е  и  С а б и н а.

С а б и н а. Михаэль!… Михель!.. Михель!..

К л а р а. Очень мило, что ты все-таки снова появилась здесь.

М и х а э л ь. Я все рассказал твоей матери.

С а б и н а. Все?

М и х а э л ь. Все.

К л а р а. И что теперь будет?

М и х а э л ь. Я приехал, чтобы увезти тебя обратно. Как жену. Если ты меня еще любишь. И делаю это не ради порядочности, а потому, что я тебя… Очень трудно, фрау Краузе… втроем…

К л а р а. Понимаю… Хотите меня выпроводить?

М и х а э л ь. У нашего ребенка должен быть отец, Сабина. Ты, конечно, не будешь жить больше у своей матери… Мой отец… Впрочем, я расскажу тебе все потом. Сейчас половина двенадцатого, и мой пропуск кончается. Скажи только «да» и что ты больше не сердишься на меня. Я хочу заслужить, чтобы ты снова была со мной. Если мы станем говорить об этом сейчас, получится как в кино. Это не нужно ни тебе, ни мне.

С а б и н а. Мама…

К л а р а. Пожалуйста, я ухожу. Твой чемодан еще не распакован, и ты можешь делать что хочешь. Как и тогда. Теперь-то ты сама уж, должно быть, знаешь, где твое счастье. Я ничего не скажу. И если ты снова решишь уехать, никто тебя упрекать не станет. Но… зачем так метаться? Там ты не можешь жить, здесь не хочешь. В девятнадцать лет всегда кажется, что жизнь очень длинна. Это правда, что не я тебя родила, но мы всегда ладили с тобой. Почему же нельзя быть счастливой там, где тебе хорошо? Человек учится многому и многое забывает. И этот вот, отец, что вовсе не так важно, как часто считают. Ребенок, в конце концов, для тебя важнее, чем отец. И ближе. А то, что станут говорить люди… Боже мой, если б я всегда их слушала…

М и х а э л ь. Вы только что говорили совсем другое.

К л а р а. Ну, тогда я не знала, что снова услышу, как она это говорит — «мама»…

7

Т е  ж е, кроме  К л а р ы.

М и х а э л ь. Что будем делать? Тебе нельзя оставаться одной.

С а б и н а. Должен же быть когда-то конец.

М и х а э л ь. Завтра я за тобой заеду. Или послезавтра.

С а б и н а. Да.

М и х а э л ь. Здесь это все — тоже не для тебя.

С а б и н а. Да.

М и х а э л ь. Может быть, перед тем как уйти, я удостоюсь все-таки поцелуя?

С а б и н а. Да.

М и х а э л ь. Это было довольно-таки бесстрастно, дорогая невеста…

С а б и н а. Ты можешь мне сказать, о чем мы будем говорить, когда станем жить вместе?

М и х а э л ь. Отложим этот разговор до завтра. Сейчас меня это не интересует. Все сложится само собой.

С а б и н а. Тогда скажи, о чем мы будем говорить завтра?

М и х а э л ь. Завтра мы купим твоим родителям что-нибудь интересное, чтобы скрасить им расставание с тобой, затем несколько дней побудем в Берлине, сходим в театр или еще куда-нибудь, куда ты захочешь… Уж что-нибудь нам придет в голову.

С а б и н а. А потом?

М и х а э л ь. Потом поженимся наконец. А потом я буду снова учиться. Очень много работать. Должен же я кормить свою жену.

С а б и н а. А потом?

М и х а э л ь. Потом ты родишь нашего бэби, и мы будем придумывать ему имя. Потом будем его крестить.

С а б и н а. А потом?..

М и х а э л ь. Неужели я должен теперь все выкладывать, что бывает потом с супругами? Бывают и разные неожиданности. Всего я не знаю. Ни разу еще не женился. По утрам солнце восходит, а вечерами заходит. А мне нужно скорее бежать, чтобы попасть еще на последний поезд. Привет, мимоза.

С а б и н а. Привет, Михаэль.

М и х а э л ь. И не ломай голову над тем, что будет. Лучше радуйся тому, что есть. Ведь могло бы случиться и так, что я не приехал бы.

С а б и н а. Но ты же меня любишь.

М и х а э л ь. Очень. Сейчас же, как вернусь туда, обязательно выпью…

С а б и н а. За то, что ты настоящий парень?

М и х а э л ь. За то, что ты будешь благоразумной. И за нашего бэби. До завтра.

С а б и н а. Я провожу тебя.

М и х а э л ь. Не надо. Я и сам доберусь.

8

С а б и н а, К л а р а.

С а б и н а. Это правда — то, что я слышала утром? Вы хотите сдать мою комнату?

К л а р а. Да.

С а б и н а. А если бы я осталась?..

З а н а в е с.

Перевод Ю. Клеманова.

Хайнц Калау КУВШИН С МАСЛИНАМИ Пьеса-притча по мотивам восточной сказки

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ахмед, 14 лет, плетельщик корзин на рынке.

Хассан, 17 лет, носильщик.

Калаф бен Юссуф.

Астра, его кормилица.

Судане, его жена.

Бедуин.

Байг, хозяин ткацкой мастерской.

Иллада, его дочь.

Абу аль Кассим.

Дардана, его жена.

Сторож в доме Абу.

Ибен эль Заман, перекупщик в Кувейте.

Ментолус, греческий купец.

Али бен Бадави, бродячий торговец коврами.

Прохожий.

Носильщик.

Калиф Аггад Багдадский.

Первый солдат.

Второй солдат.

Первый стражник.

Второй стражник.

Писец.

Сыщик.

Адвокат Абу.

Адвокат Калафа.

Первый торговец маслинами.

Второй торговец маслинами.

Богатая женщина.

Господин.

Народ на базаре в Кувейте и в торговых рядах в Багдаде; слуги, флейтистки, рабыни, стража, солдаты.

ПРОЛОГ

Перед занавесом появляются  А х м е д  и  Х а с с а н, они поют песню о волчьей дружбе.

З а н а в е с  о т к р ы в а е т с я.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Д в о е  с л у г  одевают  К а л а ф а  б е н  Ю с с у ф а  в дорожные одежды. В глубине сцены громоздится его багаж. Д в а  вооруженных  б е д у и н а  выносят поклажу. На диване сидит  ф л е й т и с т к а  и наигрывает грустную мелодию.

Перед Калафом стоит старуха  к о р м и л и ц а, в руках у нее поднос с кофейным прибором.

К а л а ф (отпивая глоток кофе). Охраняй мой дом, как собственную жизнь, Астра. Дорога, на которую я вступаю, будет долгой. (Ставит чашку на поднос и оборачивается к слуге, который наматывает на него пояс.) Я велел наматывать туго, ты, шакал!

С л у г а. Прости меня, господин.

К а л а ф. Без радости вскочу я на своего коня, Астра. Что говорил о Кувейте мой мудрый отец?

А с т р а. Калаф бен Юссуф, твой отец, украсит аллах его небесную тропу, говорил: «Кувейт подобен грязному потоку, полному крокодилов и золота. Крокодилы охраняют золото».

К а л а ф. Не вздумайте положить кувшин или встряхнуть его, привяжите его между двумя ослами.

Б е д у и н ы  берутся за ручки огромного глиняного кувшина, низко кланяются и осторожно выносят его из комнаты.

Крокодилов побеждают играючи хорошие охотники и быстрые пловцы, вооруженные острыми ножами. Я с юности охочусь на крокодилов, тебе это известно, Астра, — Кувейт для меня не опасен.

А с т р а. Ты еще благоухал молоком твоей кормилицы, господин, а мне уже приходилось разыскивать тебя среди охотников на крокодилов. (Достает кожаный мешочек и подает его Калафу.) Вот амулет твоего отца, Калаф, господин мой. Я должна была передать его тебе, когда печаль омрачит твой взор. Девять лет я хранила его, ибо взгляд твой оставался светлым. А теперь расставание омрачило его. Носи амулет на своем теле, он охранит тебя и сделает непобедимым.

К а л а ф. Я и так непобедим. Ну ладно, дай сюда. Шпоры хорошо укреплены? Если шпоры не крепко сидят…

С л у г а. Они крепко сидят, господин, клянусь жизнью!

Снаружи доносится топот и шум драки. Калаф отталкивает слугу и хватается за свой кривой меч. Б е д у и н ы  тащат седобородого  с т а р и к а  и  д е в у ш к у. Пленные одеты как зажиточные люди, но платья их разорваны и помяты. Бедуины вталкивают обоих в комнату, они падают на пол и лежат у ног Калафа.

Б е д у и н. Они проникли в дом тайком, пока сторожа помогали нам с укладкой. Прости нас, господин, но кувшин оказался таким тяжелым.

К а л а ф (обходит вокруг пленных. Он их узнал. Усмехаясь). Встань, Байг. Подымись вместе с твоей дочерью Илладой! Почему же вы не приказали доложить о себе, великий Байг! Не моя вина, если мои люди обошлись с вами, как с попрошайками. Для вас я всегда дома, если вы приходите ко мне как честный человек.

Старик и девушка подымаются с полу. Слуга по знаку Калафа приносит пуф, на который садится старый Байг. Иллада остается стоять.

Б а й г. Мне больше ничего не оставалось, Калаф бен Юссуф. Целый месяц я не мог проникнуть к вам. По три раза в неделю умолял я, как бездомный, вашего привратника. А теперь я узнал, что вы отправляетесь в длительное путешествие. Вы должны нас выслушать, Калаф бен Юссуф! Заклинаю вечным спасением ваших предков!

К а л а ф. Точнее сказать, спасением ваших детей, Байг. Я не знал, что должен был вас выслушать. Может быть, я должен был снова выслушать, что вы все еще не можете мне заплатить?

Б а й г. Для того чтобы платить, мы должны ткать. Соткали — продали. Но вы не только отняли у меня ткацкие мастерские, вы забрали у меня и шерсть и ткачей. Иллада единственная ткачиха, которая со мной осталась. Как же мы можем заплатить вам наши долги, если вы отобрали у меня все, чем я раньше владел. Или вы требуете, чтобы почтенный человек и его дети стали нищими, потому что аллах покарал его за собственную глупость?

К а л а ф. Я ничего не требую, кроме своей собственности. Разве из того, что вы мне должны, я чем-нибудь завладел нечестно? Это известно самому аллаху и каждому человеку в Багдаде. Ни один правоверный не станет отрицать, что я был великодушен со сроками платежей — но вы все равно не заплатили! Может быть, мне вас продать, как рабов, чтобы вернуть свои деньги? Я требую только то, что мне принадлежит по закону.

Б а й г. От мертвеца вы ничего не сможете потребовать! Я убью себя! (Выхватывает кинжал и хочет ударить себя в грудь.)

И л л а д а. Отец! Отец, ты не должен… узор!..

Старик роняет кинжал и зажимает ей рот.

К а л а ф. Так, значит, узор…

Б а й г. Молчи, Иллада!

И л л а д а. Нет, я не буду молчать, ведь я никогда больше не смогу ткать.

К а л а ф. Замолчи, Иллада! Астра, оставь нас одних, убирайтесь все вон.

А с т р а, ф л е й т и с т к а, с л у г и  и  б е д у и н ы  уходят. Астра закрывает двери.

Значит, у вас еще есть узоры, а мне вы клялись, что отдали мне все ваши образцы. Вы, конечно, решили, что, утаив от меня парочку редкостных узоров, вы сможете снова начать ткать, продавать и соперничать со мной? Значит, вот что вы задумали. Что это за узоры?

И л л а д а. Я поверила отцу, что ему удастся вас смягчить. Но я знала, что, кроме унижения, мы ничего не добьемся. Да, у нас есть еще образцы узоров. Они принадлежат нам, и только я одна умею их ткать. Вы можете уморить нас голодом, вы можете нас умертвить, но узоры, Калаф бен Юссуф, которые находятся здесь, в моей голове, вам придется купить, когда я их вытку. И только за ту цену, которую я назначу. Их вы не сможете описать за долги, как всегда описывали все, что вам нравилось!

К а л а ф. Перестань кричать, Иллада. Я же разрешаю тебе говорить со мной, назови свою цену…

Б а й г. Молчи, Иллада, ты потеряла разум. Нет у нее никаких узоров, бен Юссуф, она только хочет спасти своего старого отца. Это правда, клянусь аллахом, все наши узоры я вам уже давно продал.

К а л а ф. Старая лиса, ты меня не обманешь. Иллада хочет продать мне свои узоры, и я их покупаю. Скажи, Иллада, скажи свою цену.

И л л а д а. У меня пять узоров, они никогда не были вытканы, их еще никто не видел. Пятьсот золотых динаров.

Б а й г. Тысячу, Иллада!

К а л а ф. Пятьсот? (Недоверчиво смеется.) За пять узоров, которых я не видел, о которых я ничего не знаю, не знаю даже, какова их действительная цена? Кто мне поручится, что ты не обманываешь меня?

Б а й г. Пойдем, Иллада, я знаю одного человека, по имени Абу аль Кассим…

К а л а ф. Я не сказал, что я их не куплю. Только Иллада должна остаться в моем доме и выткать пять ковров с новыми узорами. Она будет получать все, что захочет, и если вы поклянетесь быть немыми, как камни, — я заплачу вам пятьсот золотых и прощу все долги!!

Б а й г. Ваше предложение мне не очень нравится, Калаф бен Юссуф! Пойдем, Иллада!

К а л а ф (вынимает из шкатулки кошелек с деньгами, открывает и подходит к Илладе). Вот, смотри, триста я даю тебе сразу. Ты будешь жить здесь до моего возвращения и ткать ковры. У тебя будет все, что твоя душа пожелает, пока не покинешь этот дом. Если же попытаешься бежать, тебя убьют мои слуги.

Б а й г. Сосчитай! (Отбирает у Иллады кошелек и дрожащими от жадности рукамисчитает деньги.)

К а л а ф. Триста. Остальные и прощение твоих долгов после моего возвращения. Твоя дочь будет работать здесь. Если узоры окажутся годными и вы все сохраните в тайне, не пожалеете. (Илладе.) Верни ему кинжал. Ты согласен, Байг?

Б а й г (берет кинжал, смотрит на дочь, которая утирает слезы, и прячет деньги). Своего смертельного врага не благодарят. Но я согласен, Калаф бен Юссуф, и желаю тебе счастливого пути. (Поворачивается и уходит.)

К а л а ф (смеется, глядя ему вслед). На твоем месте я стыдился бы такого отца, Иллада! (Кричит.) Астра!

А с т р а  входит.

К а л а ф. Астра укажет тебе твою комнату и даст все, что нужно для работы. Ты будешь получать пищу, которая подобает дочери некогда могущественного человека. Моя флейтистка будет развлекать тебя во время работы, если ты этого пожелаешь. Только не забывай о нашем уговоре. Желаю тебе долгой жизни, Иллада!

И л л а д а. Бедность портит человека, а отец стал бедняком. Счастливого пути!

К а л а ф. Благодарю тебя. Астра, вот ключи. (К обеим.) Я сумею вознаградить за верность.

Входят  б е д у и н ы. Он делает им знак. Они уносят последнюю поклажу. К а л а ф  следует за ними.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Двор богатого дома в Багдаде. Хозяин дома  А б у  а л ь  К а с с и м  возлежит под балдахином и отдыхает. Черный  с л у г а  обмахивает его опахалом. Из дома доносятся приглушенные звуки флейты. Д а р д а н а, хозяйка дома, неподвижно лежит в тени каменной стены и не отрываясь глядит в смотровую щель, на улицу. Молоденькая  с л у ж а н к а  вносит узкий кувшин и наливает обоим кофе в крошечные чашечки, затем так же бесшумно исчезает. На сцене царит атмосфера богатства и покоя.

Д а р д а н а (тихо, не оборачиваясь). Я вижу твоего друга, он идет сюда.

А б у. Какого друга?

Д а р д а н а. Твоего единственного друга.

А б у. Калафа бен Юссуфа? Что привело его в мой дом в столь неподходящий час? Калафа, великого знатока и хранителя наших обычаев? Ведь он, как никто иной, знает все правила приличия, и это вызывает у меня даже чувство зависти. Неужели он забыл, что именно за это я его люблю и восхищаюсь им? Разве он не знает, что его невозмутимость, равная невозмутимости луны, уважаема всеми в нашей стране? Что так изменило его? Я крайне обеспокоен, Дардана! Я не хочу его видеть — меня нет дома. Поболтай с ним и узнай, что с ним стряслось. А может быть, он со мной заранее договорился, и я забыл об этом?

Д а р д а н а. Абу, я знаю, он не извещал тебя о своем приходе.

А б у. Я так и предполагал. Он спешит?

Д а р д а н а. Да, очень спешит.

А б у. Он один?

Д а р д а н а. Нет, я вижу целый караван ослов и две колонны верблюдов.

А б у (приподнимаясь). Посмотри-ка, может быть, он собрался в дорогу?

Д а р д а н а (все еще равнодушно). Похоже, что он собрался в долгое путешествие.

Абу аль Кассим вскакивает и хлопает в ладоши, со всех сторон появляются  с л у г и  и  с л у ж а н к и.

А б у. Я ожидаю моего гостя Калафа бен Юссуфа. Быстро! Его любимое вино, его любимые кушанья, ложе для отдыха, балдахин, танцовщицу Сулейву и цимбалы. Я сказал — цимбалы! И тихую музыку. (Подбегает к смотровой щели и глядит на улицу.)

В это время на сцене слуги поспешно вносят и устанавливают все, что он приказал. Тишины как не бывало.

(Недовольно глядя на свою жену.) Дардана! Поторопись! Отъезд моего друга Калафа может стать для нас величайшим счастьем, если он уедет достаточно далеко.

Д а р д а н а. Прекрасно. Но почему ты так волнуешься?

А б у. Быстро переоденься! Нарядись так, как будто мы идем к самому калифу! Дардана!

Она недовольно подчиняется и спешит в дом. Между тем все уже готово к приему гостя вплоть до напитков и кушаний. Танцовщица  С у л е й в а  появляется и ложится на диван. Флейты замолкают. Аль Кассим оценивающе осматривает все вокруг, собственноручно поправляет подушку и снова укладывается на свое ложе, как будто бы он никогда и не поднимался с него. Наступает тишина еще более глубокая, чем раньше. Появляется  п р и в р а т н и к.

П р и в р а т н и к (докладывает). Калаф бен Юссуф желает посетить моего господина.

А б у. Мой единственный друг! Ты умрешь, собачий сын, если заставишь его ждать хоть минуту! (Кричит, чтобы гость услышал его, и вскакивает с места. Спешит навстречу гостю, вошедшему во двор.)

Они падают друг другу в объятия, вскрикивая при этом пылко и громко.

А б у. Свет очей моих, единственный и лучший из друзей, брат мой. Да будет мой дом — твоим домом. О, как я ждал тебя!

К а л а ф. Абу, мои мысли — твои мысли, единственный брат мой!

Абу сопровождает Калафа к его ложу, пристально смотрит на него.

А б у. Зависть зеленью покрыла мое лицо — как прекрасно ты выглядишь.

К а л а ф. Это счастье новой встречи с тобой так оживило меня, Абу. (Опускается на ложе.)

Абу садится напротив него. Хлопает в ладоши. Вносят кальян, они курят молча, улыбаясь друг другу.

(Оглядываясь.) Ты ждал меня?

А б у. Мой дом всегда к твоим услугам, ибо ты его господин, ты ведь это знаешь, Калаф!

К а л а ф. Ты отдыхал, я обеспокоил тебя своим нетерпением. Я безутешен.

А б у. Меня измучило одиночество — но ты пришел — как ты себя чувствуешь, Калаф, — какое великое счастье, что у меня есть ты. Дардана! К нам пришел Калаф! Наконец-то. Со вчерашнего дня, когда мы расстались, я все время размышлял о твоих мудрых словах; так прекрасно отходить ко сну, обдумывая их.

Появляется  Д а р д а н а  в пышных и дорогих одеждах и приветствует гостя по восточному обычаю, почти как возлюбленного.

Д а р д а н а. О Калаф! Как одинок был наш дом без тебя! Каким он снова наполнен весельем!

К а л а ф. Абу, ты ослепил меня прекрасной Дарданой! Как я мог осмелиться проникнуть в твою сокровищницу. Я удаляюсь со стыдом. (Поднимается, собираясь удалиться.)

Абу вскакивает и снова усаживает его в подушки.

А б у. Цимбалисты, пусть поют птицы.

Раздается щебетание птиц.

Калаф, какое преступление я совершил, что недостоин сделать тебя счастливым — прости мое недомыслие!

К а л а ф. До того, как вступить в твой дом, я считал себя счастливым, потому что предпринимаю большое путешествие, потому что богатство мое растет, потому что мои рабы любят меня. Да простит мне аллах мое тщеславие, только здесь у вас я познал, что такое истинное счастье!

Дардана хлопает в ладоши, с л у г и  вносят блюда.

Кагар с фигами — мое любимое кушанье. А что это так благоухает? Мое любимое вино! Абу, ты волшебник. Как ты смог с твоего ложа заглянуть в самые тайные уголки моего сердца и узнать все мои желания.

А б у. Отведай сначала! Если ты найдешь какой-нибудь недостаток, я прикажу повесить повара и утопить виночерпия.

К а л а ф (пробует еду). Воистину это пища богов. Я похищу у тебя твоего повара и твоего виночерпия! Теперь я знаю, что такое счастье!

Все трое молча едят.

А б у (небрежно). Путешествие надолго разлучит нас с тобой?

К а л а ф. Смертный не может уехать далеко. Путь недолгий, но тяжелый. Пустыня, море, разбойники бедуины. Да еще песчаные бури, бури на море. А в Кувейте на рынке убийцы, воры, обманщики. Я не хотел уезжать, не запечатлев еще раз ваши лица в глубине моего сердца и не испросив вашего благословения. А еще мне нужен твой совет, единственный друг мой.

А б у. В Кувейт на рынок ковров? Это очень большой путь, драгоценный брат мой, тобой движет великий дух предприимчивости! А что будет с твоими ткацкими мастерскими, с твоими складами? Аллах да охранит твой путь, но даже если он даст тебе крылья, раньше будущего лета Багдад не увидит тебя в своих стенах. Ты ничего не пьешь, я прикажу утопить виночерпия, этого черного таракана!

К а л а ф (выпивает залпом стакан вина). Твой виночерпий заслуживает небесного блаженства. Мои заботы невелики, брат. Только разлука с вами исторгает у меня слезы. Все остальное я оставляю в наилучшем порядке. В моем доме остались верные слуги, хоть они не могут сравниться с твоими, мои склады охраняют преданные сторожа, которые за меня готовы на смерть. Моих неподкупных управителей даже я сам не смог бы подкупить. А вчера вечером я выгодно купил склад шерсти этого старого негодяя — Байга. Шерсти теперь надолго хватит — до моего счастливого возвращения.

А б у. Клянусь Сезамом! Вот что называется настоящее дело! Счастливчик! Вот что называется подготовиться к путешествию! Дардана, он устыдил меня. Я унижен в твоих глазах.

Д а р д а н а. Отныне в Багдаде для каждого, кто захочет купить ковер, существуют только два имени — Кассим и Юссуф. Даже Байг не мог с вами сравниться.

А б у. Потому что мы друзья, моя голубка, единственные в мире настоящие друзья! За два года, действуя сообща, мы получили девять ткацких мастерских — это придает уверенность и вызывает аппетит! И каждый из пяти прежних владельцев еще год назад был сильнее, чем мы оба вместе взятые! Несчастье их заключалось в том, что мы целиком можем положиться друг на друга!

К а л а ф. Аллах наградил нас этой дружбой! Аллах также поймет, что нам теперь необходим еще больший рынок! Вот почему я уезжаю в Кувейт. Мой друг Абу будет оберегать мое имущество, пока я буду на чужбине. Я прошу тебя об этом, Абу, чтобы я мог уехать с миром.

А б у. Твое имущество станет моим имуществом. Любая рука, посягнувшая на него, будет отрублена. Твоя просьба, брат мой, для меня приказ, от которого меня не может освободить даже смерть.

Калаф поднимается, и оба целуются, заключив друг друга в объятия.

К а л а ф. Благодарю тебя, Абу, я чувствую, как твоя кровь струится в моих жилах.

А б у. Дардана, не хочешь ли ты подняться на крышу в твой сад и сорвать самую красивую лилию для нашего друга? Прошу тебя, сорви для него пурпурную лилию, хотя она цветет только один раз в десять лет.

Д а р д а н а. Твое великодушие служит мне укором. (Искоса взглянув на мужа, уходит.)

А б у. Есть ли у тебя еще какое-нибудь желание, брат мой?

К а л а ф (кричит). Сулейман!

Появляются  б е д у и н ы  и ставят перед ним глиняный кувшин.

Еще одна скромная просьба, вот этот простой глиняный кувшин с маслинами, подарок моего чудака прадеда. Маслины собраны в грозу и обрызнуты молоком львицы. Я хочу, чтобы они сохранялись в надежном месте.

А б у (кивает). Следуй за мной в мой самый глубокий подвал, поставь кувшин между сокровищами моих предков, и ты найдешь его нетронутым, даже если за это время солнце превратится в луну.

Оба берутся за ручки кувшина и выносят его из комнаты. Д а р д а н а  появляется из-за ковра, держа в руке лилию, и садится. Она очень раздражена.

Д а р д а н а. Из-за какого-то кувшина с маслинами он выпроваживает меня из комнаты. Это оскорбительно.

Д р у з ь я  возвращаются. Абу садится. Калаф остается стоять.

К а л а ф. Полуденный жар прошел. Человек не может быть зачат без отца, не может родиться без матери. Но что такое человек, если у него нет друга? Мое сердце переполнено радостью. С ней я отправляюсь в путь. Прежде чем зайдет солнце, город останется у меня за спиной.

А б у. Однако, Калаф! В кувшине еще осталось вино!

Д а р д а н а. Не задерживай его, мой повелитель. Только тот, у кого спокойно на душе, быстро отправляется в путь. Он знает цену верности Абу аль Кассима!

А б у. Боль нашей разлуки хотела задержать тебя. О друг мой, прими от меня белую ослицу.

Д а р д а н а. Белую ослицу?

А б у. Пусть она будет моим благословением, Калаф!

К а л а ф. Ах, Абу, я растерян. У меня кружится голова от твоей великодушной щедрости. Почему ты смеешься над уезжающим другом? Я не могу принять твою белую ослицу.

А б у. У меня уже нет белой ослицы. Спеши, мой друг, — аллах да осыплет тебя своими благословениями!

К а л а ф. Какая жестокость. Ты отсылаешь меня, лишая возможности отблагодарить тебя, брат мой.

А б у. Благодарностью для меня будет твое успешное возвращение! Салам алейкум! Пусть мои глаза сгниют и их сожрут мухи, если они станут веселыми, прежде чем снова увидят тебя. Мой Калаф!

Обнимаются. Надолго замирают в объятии. Оба плачут. Дардана тоже плачет, прощаясь с Калафом. К а л а ф  быстро уходит, не оборачиваясь. Абу и его жена смотрят друг на друга, затем залезают на площадку на стене.

Д а р д а н а. Разве было так необходимо отдавать ослицу?

А б у (не отвечает. Еще выше поднимается на стену, машет рукой. Громко). Все сокровища мира тускнеют в блеске настоящей дружбы!

Д а р д а н а. Ты чрезмерно переутомляешься, мой повелитель!

А б у (делает знак). Прикажи принести кувшин с маслинами! (Берет у нее платок, машет им, кричит.) Салам ил аллах! Аллах да пребудет с тобой!

Д а р д а н а  спускается с площадки и уходит в дом. Абу аль Кассим возвращается на свое ложе. Все остатки пиршества уже исчезли. Входит  Д а р д а н а  и садится около своего супруга; перед ней стоит глиняный кувшин. Она погружает в него руку, вынимает горсть золотых монет и сквозь пальцы пропускает их снова в кувшин. Тишина. Ее нарушают лишь легкие звуки флейты и звон золота.

Д а р д а н а. Чудесные прекрасные маслины — чудесная прекрасная дружба!

А б у. Я думаю, здесь их больше тысячи.

Д а р д а н а. Все равно это не основание, чтобы приносить ему в жертву нашу ослицу.

А б у. Очень красивое и дорогое животное. Но, к сожалению, она жеребая. Он не решится убить ее, когда она принесет осленка и задержит его караван. Он пропустит корабль и потеряет драгоценное время. Корабль уходит только раз в месяц.

Д а р д а н а. А я должна лишиться ослицы.

А б у. Дай мне подумать.

Д а р д а н а. Ты возьмешь деньги?

А б у. К сожалению. А чем же я буду подкупать его неподкупных управителей и верных сторожей? А так у меня прямой и верный путь к его имуществу. Его собственное золото приведет меня к цели.

Д а р д а н а. А если он скоро вернется? Может быть, ты прикажешь задушить его в первом же оазисе?

Абу, Это было бы бесчеловечно. Он мой единственный друг.

Д а р д а н а. Но ты же знаешь, какой он умный и хитрый.

А б у. Хитрость и ум ничего не стоят, если они принадлежат побежденному, разве что могут спасти ему жизнь. Конечно, он станет кричать и требовать у калифа справедливости. Но что он сможет предпринять против меня, когда, завладев его состоянием, я стану самым могущественным человеком.

Д а р д а н а. Он еще не успел покинуть город, но уже потерял друга.

А б у. Долгое время я сам собирался в путешествие, но тогда бы он остался в городе. Он умен, а я недоверчив. Недоверие — лучшая предосторожность.

Д а р д а н а. Не хвались — я-то хорошо знаю, насколько ты ему доверял.

А б у. Только до тех пор пока его выгода была моей выгодой. Важно, кому это идет на пользу. Разве это называется дружбой?

Д а р д а н а. Ты мог бы хоть два раза объехать вокруг света, мой повелитель. Во мне ты имеешь жену, на которую можно положиться. Я охраняла бы твое имущество как зеницу ока. Калаф же до сих пор не женат потому, что боится обмана. А ведь родство — единственное, на что можно положиться.

А б у. Дай мне кувшин. Мне надо поехать в город по неотложным делам.

Д а р д а н а. Ты все чаще и чаще забываешь, что я молода. Я надеялась, что сегодня вечером мы поужинаем вместе.

А б у. Пригласи к ужину своих братьев. И запомни мое предупреждение! Если ты хочешь жить, живи со мной, живи для меня. Будь здорова. (Целует ее, приказывает вынести кувшин и уходит.)

Д а р д а н а (ложится на свое ложе. Тихо, как бы про себя).

(Прислушивается, затем вынимает из складок одежды золотые монеты, разглядывает их и снова прячет.)

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Базар в Кувейте. Перед кофейной за столиком два посетителя пьют кофе. Это перекупщики Калафа бен Юссуфа. И б е н  а л ь  З а м а н, высоко подняв свою чашку, смотрит, как слуга наливает ему кофе из большого медного кофейника. М е н т о л у с, афинский перекупщик, беседует со своим приятелем из Кувейта.

М е н т о л у с. Так ты говоришь — краски?

З а м а н. Ах, что я говорю — здесь на базаре чудовищные образцы. Глаза лезут на лоб, просто ужасные, ах, что я говорю… да, конечно, ужасные.

М е н т о л у с. Так ты говоришь — он меня выслушает?

З а м а н. Ах, что я говорю, Абу аль Кассим не только выслушает тебя, но и поговорит с тобой. В серебряной беседке среди жасмина.

М е н т о л у с. Ты меня уговорил, Ибен. Хорошо, пусть будет так. Я не стану дожидаться бен Юссуфа, я поеду в Багдад сам.

З а м а н. Зачем? В этом нет никакой необходимости, Ментолус! Ах, что я говорю, настоящее самоубийство ехать в это время года через пустыню! Только потому, что бен Юссуфа нет в Кувейте, ты хочешь ехать в Багдад? Новые ковры можно купить и здесь, о, мудрый грек!

М е н т о л у с. Так ты говоришь, дорогой Ибен, если вернется Калаф… Клянусь богами, я тебя не понимаю.

З а м а н. Нет! На этот счет ты можешь быть спокоен. Он сейчас в Хайфе. Ах, что я говорю, наверно, уже в каком-нибудь другом городе. Не успеет он приехать на новое место, как спешит дальше, так как думает, что в следующем городе заключит еще более выгодную сделку, — и, сказать по справедливости, зря. Ведь уже много лет самые выгодные дела делаются здесь. Ну как, Ментолус, старая ковровая моль, ты до сих пор меня еще не понял?

М е н т о л у с. Так ты говоришь, краски…

В это время появляется  К а л а ф  б е н  Ю с с у ф  с  с у п р у г о й. С л у г а  ведет за ними осла. Калаф прогуливается по рынку. Закутанная в чадру Судане следует за ним на некотором расстоянии. Весь ее облик полностью соответствует вековым традициям. Большего ей не дозволено. Калаф замечает сидящих в кофейне.

К а л а ф. Ментолус! Судане, наконец-то ты видишь моего друга Ментолуса собственной персоной.

Направляется к Ментолусу, который идет ему навстречу. Они приветствуют друг друга.

М е н т о л у с. Калаф бен Юссуф. Клянусь богами моих отцов, вы снова в Кувейте. А я слышал о Хайфе.

Судане останавливается на почтительном расстоянии, протянув руку в знак приветствия. Калаф подводит к ней Ментолуса.

К а л а ф. Перед тобой моя супруга, Судане, дочь Маргата с Львиной горы. Ментолус, благодаря какому чуду я вновь вижу тебя! Все ли благополучно в Афинах? Ибен эль Заман, я рад, что и тебя я снова вижу.

Приветствует Замана, который поспешно и смущенно подходит к ним.

З а м а н. Ваше путешествие было столь успешным, Калаф бен Юссуф, что вы так быстро вернулись обратно!?

М е н т о л у с. Твои ковры совершили чудо, Калаф. Все Афины жаждут ковров из Багдада! Они побьют меня каменьями, если я не привезу им ковры Калафа бен Юссуфа.

К а л а ф. Не забудь, что это также ковры Абу аль Кассима. Тебе повезло, как раз вчера прибыл караван из Багдада.

З а м а н. Кто говорит ковер — говорит Абу аль Кассим и Калаф бен Юссуф.

М е н т о л у с. Разве мог я забыть вашу вошедшую в поговорку дружбу и твое бескорыстие, Калаф!

К а л а ф. Прекрасно, когда можно целиком положиться на настоящего друга. Да, моя поездка в Хайфу — я также заезжал в Каир и Алеппо — была весьма успешной. Я получил известия от Абу, что и в Багдаде все идет отлично!

З а м а н. Вы получили известия из Багдада?

К а л а ф. Пришел караван. Что нового здесь в Кувейте, Заман? Дела идут?

З а м а н. Дела идут, ах, что я говорю, они бегут!

М е н т о л у с. Калаф, ты счастливчик, любимец ваших богов. Я вижу перед собой потомка твоей ослицы, единственного в своем роде животного!

К а л а ф. Это ее жеребенок. Ты должен сегодня вечером отужинать с нами, Ментолус. Ты придешь?

М е н т о л у с. Я приду, Калаф! Для меня счастье тебя видеть. Я слышал — цены изменились?

К а л а ф. Не говори о ценах, мой драгоценный друг! Ты можешь выбирать любые образцы. Я рад буду встретиться с тобой сегодня вечером.

М е н т о л у с. Калаф, да благословит тебя твой бог! (Прощается и уходит.)

Заман, который все это время нервничал, хочет последовать за ним, но Калаф его останавливает.

К а л а ф. Ибен эль Заман, пойдем, развлекись с нами, моя супруга делает покупки. А Кумар уже уплатил?

Торговец тканями предлагает Калафу ткани. Калаф показывает их своей жене, кивает, расплачивается.

З а м а н. Он все больше наглеет.

К а л а ф. Я беру всю штуку. (Передает рулон ткани слуге, ведущему осла.) До сих пор я всегда получал долги. Этот человек забыл, что я хорошо знаю Кувейт. Новый лекарь уже ответил тебе?

Заман проявляет все большее беспокойство. Калаф, стоя перед торговцем драгоценностями, выбирает для жены золотые ожерелья. Примеряет их жене, затем снимает с нее. Когда она наконец пытается оставить одно из них, он снова снимает его с жены, отдает торговцу, берет другое, расплачивается и надевает на жену.

З а м а н. Я немедленно об этом позабочусь, Калаф! Разрешите мне удалиться?

К а л а ф. Не будем больше говорить о делах, Заман. Сегодня у меня особенно хорошее настроение. (Подходят к палатке с кувшинами.) Какой бы кувшин ты выбрал?

З а м а н. Вот этот с птицей Феникс — хорош. Но, может быть, мне уже пора…

К а л а ф. Ты говоришь Феникс — что за прекрасный, поучительный образ! Он каждый раз заново возникает из пепла. Странная и редкая птица. Недурно изображена. Его мы и возьмем, он пробуждает во мне высокие чувства.

Они идут дальше. Заман полон тревоги. Он явно хочет увести Калафа в другую сторону.

З а м а н (берет Калафа под руку). Я видел там еще два кольца — вы должны взглянуть на них. (Снова идет к торговцу с драгоценностями.)

Калаф следует за ним. Заман протягивает ему кольца. Калаф примеряет их жене.

К а л а ф. Они мне не нравятся, Заман. Во время моего отсутствия вы, видимо, болели? Вы очень нервны. Или что-нибудь другое случилось?

З а м а н. Действительно я был не совсем здоров, желчный пузырь… Ах, что я говорю, это же была нога. Врачи разошлись во мнениях. Они даже перессорились друг с другом!

К а л а ф. Ну ты-то должен знать, была это печень или нога. А ты прав, в самом деле красивые кольца.

Прислушивается к доносящимся издалека громким крикам. Покупает кольца и переходит к меднику, который сразу начинает показывать ему свои товары. Вдруг Калаф замечает кричащего бродячего торговца коврами. Заман, подбежав к торговцу, делает за спиной Калафа заклинающие жесты. Торговец ничего не замечает и продолжает выкрикивать. З а м а н  мгновенно исчезает. Калаф, прислушиваясь к тому, что кричит Али бен Бадави, не обращает внимания на его исчезновение.

А л и. Покупатели Кувейта! Кто из вас найдет хоть малейший недостаток в одном из моих ковров, тот получит этот ковер бесплатно! Пусть тот, кто знает толк в коврах, подойдет и убедится! Клянусь именем аллаха, что мое слово истинно! Каждый ковер из Багдада, каждый без брака, и каждый стоит так дешево, как будто он сплошной брак! Покупайте у Али бен Бадави ковры, безупречные, сказочные грезы Багдада.

Калаф внимательно выслушал слова Али.

К а л а ф (тщательно разглядывая медный кофейник, к Судане). Мне кажется, он кричит слишком громко. Конечно, я мог бы найти недостатки в его коврах. Хочешь новый ковер? Он клянется аллахом, что он из Багдада! Этот бродячий торговец коврами — из Багдада!

С у д а н е. Я знаю, мой повелитель, что ты стремишься в Багдад, как к возлюбленной, — слезы моего отца не остановят меня и не помещают мне следовать за тобой!

Калаф не слышит ее. Он приближается к коврам и, неожиданно уронив кофейник, отталкивает продавца в сторону. Хватает край одного из ковров, пораженный смотрит на него. Ментолус, насторожившись, отступает за полки с горшками и оттуда очень внимательно наблюдает за Калафом.

К а л а ф (вне себя кричит). Это же знак Иллады! Она выткала этот рисунок. Она предала меня!

Али, ничего не понимая, принимает поведение Калафа за проявление интереса.

А л и. Господин не найдет ни одного недостатка, даже если он окажется самим великим Абу аль Кассимом из Багдада.

К а л а ф. Абу аль Кассим и эта персидская шерсть?! Признавайся, откуда у тебя эти ковры, бандит!

А л и. Все мои ковры честно приобретены, господин, они прямо из Багдада.

К а л а ф. Так-так, значит, из Багдада. Очень, очень хорошо. (Говорит бессознательно, как бы про себя. Опускается на кучу ковров и начинает рыться в них. Вдруг застывает, смотрит на ковры, а затем, подняв руки к небу, кричит, как раненый.) О аллах! Я отдал охранять волку свою беспомощную овечку! Аллах, о аллах, зачем ты поразил меня слепотой! (Как безумный бьется головой о землю.)

Ментолус подходит и вместе с остальными прохожими смотрит на Калафа. Судане бросается к Калафу, откидывает чадру и, опустившись на колени, хватает его за плечи.

С у д а н е. Калаф, возлюбленный мой повелитель, что с тобой случилось? Это, конечно, очень красивый ковер, Калаф! Он болен! Помогите же мне, помогите!

М е н т о л у с. Может быть, его коснулось крыло смерти?

Судане смотрит на него, затем, опомнившись, закрывает лицо чадрой.

А л и (кричит). Люди, смотрите — от ковров Али бен Бадави человек бледнеет.

Калаф вскакивает и начинает трясти его. Судане бежит назад к слуге.

К а л а ф. Если тебе дорога твоя кровь, негодяй, тогда скажи, когда и где ты видел аль Кассима? Клянись твоей никчемной жизнью — знаешь ли ты его самого?

А л и (пытается освободиться, вертится. Умоляет). Клянусь аллахом, он задушит меня. На помощь! Полиция! Грабят!

Калаф отпускает Али.

Каждый из этих ковров я лично выбирал у Абу аль Кассима. В его серебряной беседке, стоящей в гуще цветущего жасмина, на мостике через ручей. В его серебряной беседке.

К а л а ф (слушает, низко опустив голову. Беззвучно). В моей серебряной беседке.

С у д а н е. Калаф, пойдем домой, ты болен, мой единственный!

К а л а ф. Этот ковер сделан моей лучшей ткачихой, из моей шерсти, окрашен моими красками! В моей серебряной беседке он был продан — среди моего цветущего жасмина, его соткали по моему тайному образцу. Вот здесь знак Иллады! Я должен ехать в Багдад. Он превратил меня в нищего, он украл мое имущество, ему удалось это потому, что он был моим единственным другом. В Багдад!

С у д а н е. Но мы не можем ехать через пустыню летом, мой повелитель. Подумай о твоих беспомощных детях! О твоих делах в Кувейте! О моем беспомощном отце!

К а л а ф (кричит). Осла, быстро! (К Судане.) Наймешь другого осла. Пока я не вернусь, дела в Кувейте будешь вести сама. Доходов хватит на жизнь тебе и детям. Конечно, не будет такой роскоши, как до сих пор, сам знаю. Но ты должна ограничить себя, жить скромно!… Не жалуйся!.. Я должен ехать немедленно. (Прыгает на осла, делает знак слуге, срывает с его спины мешок, бросает на руки жене и уезжает.)

С у д а н е (стоит с тюком, который слишком тяжел для нее, кричит вслед). Калаф! (Опускает руки и рыдает.)

Из толпы выходит  н о с и л ь щ и к.

Н о с и л ь щ и к (подняв ношу). Я знаю дорогу — можно идти?

С у д а н е  кивает и следует за ним.

А л и (сморкается и начинает кричать). Покупатели Кувейта! Только что один господин полюбовался на мои ковры и потерял рассудок. Так прекрасны мои ковры. Покупайте у Али бен Бадави! Кто увидит красоту его ковров, тот потеряет разум!

М е н т о л у с. А они действительно из Багдада? Меня интересуют эти ковры.

Оба уходят за один из развешанных ковров. И б е н  э л ь  З а м а н  быстро идет за ними.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Встреча друзей.

А б у  а л ь  К а с с и м  и его жена  Д а р д а н а  сидят, как и в первой картине, во дворе. Дардана замерла, прильнув к смотровому отверстию в стене. С л у г а  умащает благовониями грудь и спину Абу.

А б у (задумчиво, иногда постанывая от удовольствия). Новые рисунки ковров имеют успех. Добрый Калаф был хитрым человеком.

Д а р д а н а. Если бы он был хитер, то тебя бы давно черти побрали!

А б у (смеясь). Не забывай, он был моим лучшим другом.

Д а р д а н а. Как я могу забыть об этом. Ты истратил так много денег на его прославление. Я так часто слышала эти песни, что запомнила их наизусть. (Поет вполголоса.)

А б у. Прекрати! Сколько раз я должен тебе повторять, что ты отвратительно поешь. Умение петь есть божественный дар, а ты лишена его. (Начинает петь так же фальшиво.)

Прекрасная, истинно прекрасная песня… Очень трогательная!

Д а р д а н а. А ты мне однажды сказал, что моя душа и тело — единственное в мире песнопение.

А б у. Но неблагозвучное…

Д а р д а н а. Я не желаю терпеть грубости, даже от тебя.

А б у. Возвращайся-ка ты лучше обратно к своей матери, ты…

Д а р д а н а. Уйду, конечно, но только тогда, когда сама захочу.

А б у. Ну, еще что скажешь…

Д а р д а н а. Я с тобой больше не разговариваю. (Ложится, молчит.) Вот как тебя изменило богатство, Абу. А теперь прикажи своим неряхам певичкам снова спеть хвалебный гимн в честь твоего друга. Он через минуту постучит в наши ворота. Сегодня ты можешь воспеть его бороду. У него очень красивая борода.

А б у. Твои шутки всегда отвратительны.

Д а р д а н а. Истина еще более отвратительна, мой милый. На, посмотри сам, если ты, конечно, не ослеп. Но я не вижу ни единого вьючного животного, и он так спешит…

А б у (встает и с недоверием подходит к смотровому отверстию. Заглядывает в него, испуганно смотрит на жену и шипит). Коварная змея, это ты его сюда заманила своим колдовством. (Снова смотрит на улицу и трет глаза.) Маслины в кувшине?

Д а р д а н а (громко). Конечно, нет! Их давно съели. За семь лет они заплесневели бы.

А б у (слуге). Быстрее, собака, одень меня! (Дардане, пока его одевают.) Ты разоряешь меня своей скупостью. Разве мы не самые богатые люди в этом городе? Но ты все равно должна была украсть маслины моего друга. Я прикажу отравить всех твоих кошек, если ты немедленно не вернешь мне маслины! Положи в кувшин маслины и приведи в порядок печать! Ты должна сама проводить его в подвал. Слышишь, ты?! Он должен найти свой кувшин на том же самом месте, куда он его собственноручно поставил. Доверие. Это минимум того, что имеет право требовать друг! Скажи ему, что я уже неделя как уехал в горы. Ты не знаешь, по какой дороге я поехал. Будь с ним любезна. Прикажи танцевать и петь для него. Мой дом все еще остается его домом. Когда он откроет кувшин, сохраняй спокойствие. Ты ничего не знаешь! И помни, я могу отравить не только твоих кошек… Прикажи приготовить его любимые блюда… Маслинами я лучше займусь сам. (С этими словами он исчезает.)

Д а р д а н а (со злостью). Проклятый трус! Снова я должна расхлебывать за него эту кашу. Если я не ошибаюсь — кагар с фигами был любимым кушаньем нашего единственного друга?

В эту минуту раздается торопливый стук в ворота. Дардана шепотом отдает служанкам приказания и снова ложится на свое место.

П р и в р а т н и к (докладывает). Путешественник желает видеть господина, он говорит, его имя Калаф бен Юссуф.

Д а р д а н а (громко). Калаф — друг моего повелителя? Беги, не заставляй его ждать, если это он, а не его дух. (Продолжает спокойно лежать на своем ложе.)

Привратник возвращается обратно с  К а л а ф о м. Он недоверчиво оглядывается по сторонам и проходит на середину двора. Замечает Дардану.

Чужестранец, докажи мне, что ты не дух, подними эту подушку и дай ее мне. Прошу тебя, чужеземец, сделай это, ведь ты принял облик единственного друга нашего дома.

К а л а ф. Я еще из крови и плоти, Дардана. Пожалуйста, вот твоя подушка. (Протягивает ей подушку.)

Д а р д а н а (берет ее, затем осторожно прикасается к Калафу и обнимает его). Калаф, вернулся ли дух умершего в твое тело или же аллах наконец одарил нас встречей с другом, за жизнь которого мы так долго беспокоились?

К а л а ф (небрежно обнимая ее). Я пришел, чтобы повидать Абу аль Кассима.

Д а р д а н а (делая знак служанке). Быстро приготовь ложе для отдыха и благовонную ванну для друга, вернувшегося из дальних странствий.

К а л а ф. Я вряд ли буду купаться, если не увижу Кассима.

Д а р д а н а. Его дом по-прежнему остается твоим домом. Абу, мой добрый господин, пребывает в настоящее время в горах, только через несколько дней я ожидаю его обратно. Он будет неутешен, когда узнает, что не присутствовал при твоем возвращении. К сожалению, я не знаю, куда послать ему весточку.

За это время появилось ложе с балдахином. Калаф присаживается на край его. Дардана тоже садится и смотрит на улицу.

(Удивленно.) Перед нашим домом стоит твой слуга и белый осел.

К а л а ф. Ты не можешь или не хочешь мне сказать, где я могу найти Абу аль Кассима? Когда он вернется?

Д а р д а н а. Я в отчаянии — я пошлю за ним бедуина, он возьмет самого быстрого коня! Вы же будьте моим гостем, до тех пор пока господин этого дома не поспешит заключить вас в свои объятия. Вы запылились, устали и голодны — и должны принять ванну. (Хлопает в ладоши.)

Появляются слуги.

Приготовьте все для приема гостя!

К а л а ф (отмахиваясь). Ваша горячность напоминает мне о том, что Багдад моя родина и всегда был для меня гостеприимным городом. И я могу назвать один дом в этом городе своим, и в нем есть верные слуги и служанки. Но не там я оставил кувшин…

Д а р д а н а. Вас еще ожидает печальное известие, мой друг.

К а л а ф. Я уже подготовлен к печальным известиям…

Д а р д а н а. Ваша кормилица Астра, она ведь была в преклонных годах, верная душа…

К а л а ф. Когда это случилось?

Д а р д а н а. Прошлой весной — все мы станем прахом.

К а л а ф. Я говорил о кувшине…

Д а р д а н а. Каждый раз, когда мой повелитель отправлялся в путешествие, он говорил мне: «В подвале стоит кувшин с маслинами — оберегай его, как свою добродетель, и только тот, кто назовет его своей собственностью, может прикоснуться к нему. У чужого человека пусть отсохнет рука, если он дотронется до него, клянусь аллахом и нашей чистой дружбой с Калафом!!!» Ты имеешь в виду тот самый кувшин?

К а л а ф. А ты видела этот кувшин, Дардана?

Д а р д а н а. Самые глубокие подвалы я посещаю только в день Нового года вместе с моим повелителем. Но я никогда не видела там кувшина, который бы мне бросился в глаза — правда, там много кувшинов с сокровищами дома Кассима.

К а л а ф. Я должен ждать, пока Кассим вернется домой? А я хочу увидеть мой кувшин немедленно!

Д а р д а н а. Дело идет о моей чести, господин этого дома будет удивлен, не застав вас после столь долгого отсутствия…

К а л а ф. Я требую, чтобы мне показали мой кувшин, Дардана. Если Кассим остался моим другом, он это поймет. Где ваши подвалы?.. Я не помню туда дорогу, но я ее найду — пойдем, веди меня к моему достоянию.

Д а р д а н а (неохотно встает, пожимая плечами). Обычаи чужеземцев изменили тебя, Калаф. Если бы ты не стоял передо мной, я бы усомнилась, ты ли это. Прости меня, но я сохранила в своей памяти воспоминания о любезном человеке!

К а л а ф. Я таким и остался, — но пойдем.

Уходят. Мгновение двор остается пустым, затем из-за ковра появляется  А б у  и подзывает к себе вооруженного  б е д у и н а.

А б у. Останьтесь здесь, — если будет нужно, как будто случайно покажитесь ему, чтобы он немножко сдержался. А сейчас спрячьтесь!

Вооруженный бедуин дает указания своим людям, и они снова скрываются за ковром.

(Про себя.) Его недоверчивость просто оскорбительна, кажется, он о чем-то догадывается… (Скрывается за ковром.)

В этот момент возвращаются  К а л а ф  и  Д а р д а н а.

К а л а ф. И кроме этого Кассим ничего не велел мне сказать, ничего передать?

Дардана удивленно качает головой.

Сколько торговцев коврами имеется сейчас в Багдаде?

Д а р д а н а. Один Абу аль Кассим… Но теперь вернулись вы.

К а л а ф. И больше ни одного нового торговца здесь не появилось и нет ни одной новой ткацкой мастерской? (Осматривает висящие вокруг ковры. У одного задерживается и внимательно его рассматривает.)

Дардана настороженно следит за каждым его движением.

Калаф откидывает один из ковров и видит за ним ноги  в о о р у ж е н н о г о  с т р а ж н и к а. Закусывает губу и опускает ковер. С л у г и  приносят кувшин. Он весь сверху донизу покрыт пылью и паутиной. Калаф обмывает его в бассейне, находящемся в центре двора, и садится, поставив кувшин между коленями.

Да, это тот самый кувшин, который я оставлял здесь.

Д а р д а н а. И он простоял семь лет нетронутым. Неужели ты в этом сомневался. Я прямо поражена, Калаф!

К а л а ф. Я вижу нетронутую печать и имел бы все основания сожалеть о своей подозрительности, если бы на базаре в Кувейте я не видел ковров… (Взглянув на Дардану.)

Она не отрываясь смотрит ему прямо в глаза. Калаф хочет открыть кувшин, но в это время появляется  А б у.

А б у. Друг мой! Не сон ли это? Ты? Почему меня не позвали?

Калаф открывает кувшин и, глубоко запустив в него руку, вынимает пригоршню маслин, видит вокруг себя вооруженных людей и ссыпает маслины в кувшин.

Ты все нашел в целости и сохранности? Это те самые маслины твоего двоюродного дедушки, маслины, обрызганные молоком львицы?

К а л а ф. Я высоко ценю вашу верность и никогда ее не забуду.

К а л а ф  выбегает, наталкиваясь на служанку с подносом.

Поднос с грохотом падает на пол.

А б у. Борода ему не идет. Он постарел и очень похудел. (Прислушивается.)

С улицы доносятся проклятия Калафа и крик осла.

Д а р д а н а (возмущенно). Он бьет своего осла.

А б у. Чужеземные нравы! Этого я от него не ожидал… (Слугам.) Несите следом за ним этот кувшин!

КАРТИНА ПЯТАЯ

Зал суда во дворце багдадского калифа перед началом судебного разбирательства. К а л а ф  сидит на скамье истцов. На скамье ответчиков — а д в о к а т  А б у. С у д е б н ы й  п и с е ц  и  с о л д а т ы  на своих местах. Два солдата, стоящих у входа, тихо переговариваются между собой.

П е р в ы й  с о л д а т. Послушай, его дворняжка сожрала мою курицу. Тогда я заколол копьем его собаку. Как бы ты рассудил этот случай? Кого бы наказал?

В т о р о й  с о л д а т. Твое копье!

П е р в ы й  с о л д а т. Я не шучу, баранья ты голова! А почему копье?

В т о р о й  с о л д а т. Курица была твоя, собака — его. Пока все ясно. Ну, а кому принадлежит копье?

П е р в ы й  с о л д а т. Калифу!

В т о р о й  с о л д а т. А чьим приказам подчиняется твое копье?

П е р в ы й  с о л д а т. Конечно, калифа! Или командира.

В т о р о й  с о л д а т. А калиф приказывал твоему копью укокошить дворняжку?

П е р в ы й  с о л д а т. Станет калиф беспокоиться о моей курице. Он даже не знает, кто я такой. Чепуха.

В т о р о й  с о л д а т. Вот теперь все ясно. Твое копье действовало без приказа калифа, да и ты тоже. Как это называется? Мятеж, бунт! Что за это полагается? Голову с плеч долой! Случай ясный!

П е р в ы й  с о л д а т. Ты думаешь, что он подаст на меня в суд за дворнягу?

В т о р о й  с о л д а т. Откуда я знаю. Я знаю только, что такое закон. И еще — что из тебя никогда не выйдет хорошего солдата. У тебя только одна голова на плечах. Я могу тебе посочувствовать и сказать: береги свою голову! Только не думай, что я признаюсь в своих словах, если ты повсюду начнешь рассказывать эту историю! (Переходит на другую сторону сцены.)

Навстречу ему идет  А б у  а л ь  К а с с а м. Солдат отдает ему честь. Абу не обращает на него никакого внимания, подходит к своему адвокату, о чем-то шепчется с ним, а затем громко и дружески приветствует Калафа.

А б у. Ответчик приветствует господина истца и желает ему доброго дня. Да позволит аллах сделать этот день — днем справедливости.

К а л а ф. Я плюю на твои пожелания. К счастью, наш калиф — справедливый калиф. Это известно самому аллаху!

Звучат фанфары.

С о л д а т ы (хором). Величайший и справедливейший калиф из калифов, калиф Аггад из Багдада!

Все присутствующие опускаются на колени. К а л и ф  в сопровождении  п а л а ч а  входит в зал. За ними следует красивая нарядная  д е в у ш к а. Она усаживается у ног калифа, занявшего судейское кресло. Калиф благосклонно склоняется к девушке, которая кладет ему в рот кусок шоколада. Калиф облизывает ее пальцы и хлопает в ладоши. Вторично звучат фанфары. Писец поднимается со своего места и ударяет железным прутом по колоколу.

П и с е ц (подождав, пока затихнет звон). Итак, мы открываем семьсот двадцать восьмое судебное заседание калифа Багдадского, Аггада из Багдада. Этому суду предпослано изречение из корана: «Вырывая траву — ты уничтожаешь луг». Прослушайте вначале толкование изречения, чтобы полностью постигнуть его мудрость. Говорит справедливейший и мудрейший из всех калифов, Аггад из Багдада.

К а л и ф. Смысл этого изречения ясен. Кто хочет сохранить целое, должен сберечь часть. (Снова наклоняется к девушке и ест шоколад из ее рук.)

В третий раз звучат фанфары.

П и с е ц. Истец, Калаф бен Юссуф, где ваш адвокат?

К а л а ф. Высокий суд, я настолько уверен в собственной правоте, что хотел сам изложить обстоятельства моего дела.

П и с е ц. Это противоречит правилам, истец. На высшем суде калифа АггадаБагдадского каждая сторона должна появляться в сопровождении адвоката. В противном случае данная сторона не допускается к судопроизводству. В случае же, если одна из сторон к началу судопроизводства в связи с непредвиденными обстоятельствами, как-то: болезнь, смерть, арест или другие препятствия, лишается заранее приглашенного адвоката, который не является в суд, и тем самым подвергает риску возможность проведения судебного разбирательства, вышеуказанной стороне дается право пригласить адвоката в присутствии верховного суда.

К а л а ф. Прошу разрешить мне задать вопрос: почему это положение относится также к истцу? Если это касается ответчика, тогда понятно…

К а л и ф. Берет он защитника или не берет?

П и с е ц. От присутствия необходимого в данном случае адвоката зависит не только слушанье дела, но и законность приговора. Право обжалования теряет силу, если у стороны нет защитника, что полностью исключает апелляцию. Калаф бен Юссуф, в последний раз спрашиваю: где ваш защитник?

К а л и ф. Разве истец не уроженец Багдада?

К а л а ф. Я родился в Багдаде, величайший из калифов, и я хочу выбрать себе защитника из членов высокого суда. Прошу прощения за то, что мне было ранее неизвестно это правило.

П и с е ц. Адвоката для истца! Адвокат стоит сотню золотых! Плата вносится незамедлительно!

К а л а ф. Я должен заплатить сто? Золотом?

П и с е ц. Истец, вашими вопросами вы задерживаете высокий суд! Возможно, вы спутали суд с базаром?

Калаф вынимает деньги из кошелька и отдает писцу, который их прячет. Появляется  а д в о к а т. Абу нагло ухмыляется. Калаф кипит от бешенства, но сдерживается.

К а л а ф. Я благодарю высокий суд за поучение.

Адвокат пожимает ему руку и садится около него.

П и с е ц. После того как было выполнено постановление суда, я зачитаю протокол предварительного следствия. Калаф бен Юссуф, выступающий в качестве истца, утверждает, что Абу аль Кассим, который является ответчиком, украл у него тысячу золотых из кувшина с маслинами, данного ему на сохранение истцом семь лет тому назад. Ответчик не отрицает, что кувшин был дан ему на сохранение. Несколько дней тому назад этот самый кувшин был возвращен истцу по его требованию. Но ответчик решительно отрицает, что он когда-либо открывал кувшин, или что он каким-либо другим образом входил в соприкосновение с содержимым оного. Он расценивает обвинение, предъявленное ему истцом, некогда попросившим его о дружеской услуге, как чистую клевету. И просит суд принять от него это заявление.

К а л и ф. Кувшин здесь?

Д в а  с о л д а т а  вносят кувшин и ставят его перед калифом.

(Разглядывает кувшин и ударяет по нему тростью.) Маслины?

П и с е ц. Открыть!

Солдаты открывают кувшин и вытряхивают из него маслины.

К а л и ф (ворошит тростью маслины, съедает кусок шоколада и качает головой). Я не вижу никакого золота. Собрать!

Солдаты ссыпают маслины в кувшин.

(Указывая на Калафа.) Это его кувшин?

К а л а ф. Кувшин моя собственность, величайший из калифов.

К а л и ф. Рассказывай!

К а л а ф. Семь лет тому назад я поставил этот кувшин в его подвал.

К а л и ф. Пустой?

К а л а ф. В нем была тысяча золотых, а сверху я насыпал немного маслин.

К а л и ф. Почему ты именно маслины насыпал поверх золота? Разве золото от этого лучше сохраняется?

К а л а ф. Я сказал ему, что это кувшин с маслинами, великий калиф. Он должен был сохранить его до моего возвращения.

К а л и ф. А почему именно он?

К а л а ф. Он был моим единственным и лучшим другом!

К а л и ф. А ты сам золото украл?

П и с е ц. Семь лет тому назад Калаф бен Юссуф был самым богатым владельцем ткацких мастерских в Багдаде, великий калиф.

К а л и ф. А кто теперь самый богатый?

П и с е ц. Абу аль Кассим — ответчик, великий калиф.

К а л и ф. А почему ты скрыл от него свое золото и умолчал о нем, если он был твоим лучшим другом?

К а л а ф. Я хотел охранить его от искушения, великий калиф!

К а л и ф. И ты охранил его от искушения?

К а л а ф. Нет, великий калиф. Он не только украл мое золото, он меня разорил. Он довел меня до банкротства, а мои мастерские и склады он захватил себе, за семь лет он сумел сделать так, что мне больше ничего не принадлежит! А я был его другом!

К а л и ф. Значит, он тебя ограбил?

К а л а ф. Этого я не могу утверждать, великий калиф. Я только говорю, что он злоупотребил моей дружбой и моим доверием, для того чтобы разорить меня! Доказательством служит то, что он не остановился даже перед кражей моего золота!

К а л и ф. Истец! Я до сих пор проявлял терпение, но ты зашел слишком далеко! Ты бросаешь этому человеку упрек в том, что он украл у тебя золото. Это одно. Но ты обвиняешь его еще и в том, что он следовал установленному богом порядку, согласно которому ты сам некогда нажил все свое состояние, а это уже кощунство. Куда это нас приведет, если мы будем сомневаться в том, имеет ли овца право есть траву, или имеет ли волк право съесть овцу, или же имеет ли охотник право убить волка, или имеет ли аллах право убить охотника… Я приговариваю тебя к штрафу в пятьдесят золотых за кощунство! Ответчик, что можешь ты сказать в свое оправдание? Этот человек дал тебе кувшин с маслинами или кувшин с золотом?

А б у. Кувшин с маслинами, великий калиф. И я вернул ему его кувшин. В целости и сохранности.

К а л и ф. У тебя есть тому свидетели?

А б у. Он отдал мне его с глазу на глаз. Но моя супруга вернула ему кувшин из рук в руки.

К а л и ф. А у тебя, истец, есть свидетели?

К а л а ф. Нет, великий калиф!

А д в о к а т  А б у. Высокий суд, справедливейший и величайший калиф! Мой клиент никогда не говорил ни единого дурного слова против истца! Наоборот, он даже заказывал поэтам песни, воспевающие их дружбу.

К а л и ф. А песни красивые?

А д в о к а т  А б у. Настоящие произведения искусства!

К а л и ф. А кто поет эти песни?

А б у. Народ, великий калиф!

К а л и ф. Это мне правится, я хотел бы прослушать одну из них.

Пауза. Затем выходит  п е р в ы й  с о л д а т.

П е р в ы й  с о л д а т. Я знаю одну. Можно мне спеть?

Калиф кивает.

(Становится в центре и поет.)

К а л и ф. Многовато жасмина, не так ли? Но народ поет — вот и доказательство, истец! И ты еще смеешь утверждать, что это не доказательство дружбы?

К а л а ф. О песне я ничего худого не могу сказать, я ее первый раз слышу. Я могу только сказать, что он украл у меня тысячу золотых.

К а л и ф. Довольно. Ты отдал своему другу кувшин с маслинами, он хранил его семь лет и даже не потребовал у тебя за это платы. Он отдал тебе обратно кувшин в полной сохранности. Он заказал песни в честь вашей дружбы, песни, которые даже поет весь мой народ. Ты же назвал этого благородного человека плохим другом, обманщиком, лжецом. Ты потащил его в суд, ты появился здесь без адвоката, ты обманул суд и совершил кощунство! Но суд этого не потерпит. Пока я, калиф Аггад Багдадский, правлю в этом городе, субъекты, которые обливают грязью добродетельных и достопочтенных граждан и клевещут на них, понесут достойную их кару. Калаф бен Юссуф, я приговариваю тебя к штрафу в пятьсот золотых за клевету и ложные обвинения. Кроме того, ты должен оплатить все судебные издержки. Чтобы ты понял, что такое приличие и честность! Жалоба против Абу аль Кассима, таким образом, отклоняется.

Звучат фанфары.

С о л д а т ы. Величайший и справедливейший калиф из всех калифов, калиф Аггад из Багдада.

К а л и ф  удаляется в сопровождении свиты. А б у  с торжествующим видом покидает свое место. Солдаты ведут Калафа к писцу.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

На базаре в Багдаде. Торговые ряды  п р о д а в ц о в  м а с л и н. Здесь же пристроился подросток  А х м е д. Он плетет из камыша маленькие корзиночки, в которых продают маслины. Около Ахмеда сидит его друг  Х а с с а н, огромный, сильный грузчик. Он курит и подает Ахмеду нужный материал. При этом Хассан пытается сам плести, но у него ничего не получается — слишком толстые пальцы.

А х м е д (не глядя, быстро плетет корзину.) Самое главное — донышко, Хассан. Когда оно крепко сплетено, остальное идет само собой. Не падай духом!

Х а с с а н. С моими-то пальцами, Ахмед. Не хватает только, чтобы и ты смеялся надо мной. Скажи мне: пощекочи носорога — сразу сделаю, но вот этот проклятый узел у меня никак не получается.

Ахмед показывает ему, как надо плести узел.

А х м е д. Учти, научиться этому можно даже с такими пальцами, как у тебя. Камыш всегда под рукой, а корзины всем нужны.

Х а с с а н (бросая работу и явно сдаваясь). Носильщики тоже всегда нужны! Лучше спой что-нибудь, а то я совсем затоскую от этой дикой жары.

Продавцы маслин дремлют за своими прилавками.

А х м е д (поет).

Движение среди торговцев маслинами, они поднимаются и начинают сметать пыль со своих маслин. Появляется  А б у  а л ь  К а с с и м, ч е т в е р о  н о с и л ь щ и к о в  несут его в носилках под балдахином. Абу спит. Все смотрят ему вслед.

Х а с с а н. Кто это?

А х м е д. Багдадский волк, Абу аль Кассим.

Х а с с а н. Он пожирает людей?

А х м е д. Он пожирает ткацкие мастерские и ковры. Если бы он захотел, то мог бы запросто пожирать и людей, он уже многих превратил в своих рабов. Кассим мог бы скупить весь этот рынок, расплатившись за него из своего самого маленького кошелька.

Х а с с а н. Ты когда-нибудь видел вблизи такого богатого человека?

А х м е д. Ну как же! А ты знаешь, почему тебя никогда не пускают дальше ворот?..

Х а с с а н. Потому что от меня пахнет рабочим по́том.

А х м е д. Нет, Хассан, потому что у нас слишком голодные глаза, богачи не выносят нашего взгляда.

Х а с с а н. И поэтому мы должны всегда глядеть себе под ноги, когда они с нами разговаривают?

На рынке появляется  б о г а т а я  ж е н щ и н а, за которой следует  ч е л о в е к  с белым ослом. Мужчина очень неловко пытается удержать тюк, который все время сваливается с осла.

Ж е н щ и н а (раздраженно поворачиваясь к погонщику). Растяпа, — несчастье мне с тобой, да и только! Наняла одного осла, а оказывается, теперь у меня их два! Ты же уронишь все мои вещи в грязь! Осел! (Зонтиком, ударяет погонщика.)

Погонщик зло смотрит на нее и при этом забывает о поклаже. Хассан бросается вперед, подхватывает тюк и вскидывает его себе на спину.

Х а с с а н (обернувшись к женщине). Вот теперь все будет в порядке!

Ж е н щ и н а. Ладно, пошли, иначе этот растяпа разорит меня дотла. Такие красивые ткани! (Уходит.)

Х а с с а н  следует за ней.

П о г о н щ и к (возмущенно). Преступник! Собачий сын! Украсть у человека работу.

А х м е д. Эй, погонщик, не кричи и не ругайся! Разве можно класть на осла такой тюк, да еще сверху всей поклажи, и вообще откуда у тебя такой красивый осел?

П о г о н щ и к. Какое твое собачье дело?

А х м е д. Тогда немедленно сматывайся отсюда, если не хочешь, чтобы Хассан избил тебя, когда вернется. Здесь его участок.

П о г о н щ и к. А это мы еще посмотрим. Я имею право работать где хочу. Я еще сам себе господин!

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Господин, а дурак, не знаешь даже, как грузить поклажу на осла. Держу пари, что ты этого осла украл.

П о г о н щ и к. Осел моя собственность, а тебя я запомню, ты еще узнаешь, кто я такой.

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Вы только послушайте! Ах ты, паршивый шакал, да я тебе все кости переломаю. Считаешь себя лучше других? Думаешь, что можешь здесь на базаре орать во всю глотку и брать нахрапом? (Выходит из-за своего прилавка и пинком сваливает погонщика на землю. Затем возвращается на место и кидает ему в лицо горсть маслин.) Убирайся, мерзавец!

Погонщик хватает с земли маслины и с жадностью начинает их есть. Торговцы хохочут. Ахмед подходит к нему и помогает подняться.

А х м е д. Допустим даже, что он вообще ничего не знает и не умеет, но жить-то все-таки ему надо. Иди, садись ко мне. Только сначала извинись перед ним!

Погонщик хмуро молчит и вытирает лицо.

Может быть, ты шпион, и поэтому такой гордый? Ты же совершенно не умеешь работать — сознайся уж.

П о г о н щ и к. Да. Да. Конечно, простите меня, господин торговец маслинами, я не хотел ничего дурного сказать, я только разозлился, потеряв работу. А я так долго, целых два дня ждал, пока меня наймут, но я не шпион, я только неопытный. Простите меня…

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Ты сам не из Багдада, а?

П о г о н щ и к. Да, господин. Я из Хайфы — мой хозяин выгнал меня, хотя я был у него управляющим. Двадцать лет прослужил я у него, а он расплатился со мной ослом и выбросил на улицу за то, что у меня на подбородке выросла бородавка. На последние деньги я сделал операцию, вырезал бородавку, а он уже нанял нового, и вот теперь я здесь. Со вчерашнего дня ничего не ел. В чужом городе.

А х м е д. Вот тебе дыня. И разреши тебя научить тому, что знает каждый ребенок. Осла надо загружать с двух сторон, равномерно. Лучше всего заказать корзины или плетеные сумки, которые ты сможешь крепко привязать с двух сторон, закрепив под брюхом осла. Если ты мне заплатишь, я тебе их сделаю. У тебя была легкая жизнь, когда ты был управляющим, не так ли? Теперь тебе, конечно, тяжело приходится, надо самому работать. Ты должен мне все рассказать, я себе даже представить не могу такую жизнь. А Хассана не бойся.

П о г о н щ и к. Он вернется назад и изобьет меня.

А х м е д. Он мой друг и, когда он увидит, что я говорю с тобой, он тебя не тронет.

П о г о н щ и к. На друзей нельзя полагаться. Дыня была очень вкусной, но мне нечем за нее заплатить.

А х м е д. Зачем, я же тебе ее просто так дал, потому что ты был голоден. А в следующий раз ты мне поможешь. Или в Хайфе не в обычае помогать друг другу? А то, что ты сказал о дружбе, — просто ерунда. Я могу положиться на Хассана, как на собственные глаза. И он может на меня положиться, потому что мы друзья. Человек вообще не может жить без друзей! Смотри-ка, вот клиент для тебя.

У одного из лотков с маслинами стоит  г о с п о д и н  и покупает маслины. Ему насыпают их в корзины. Он расплачивается. Ахмед делает знак Погонщику.

П о г о н щ и к (подходит к покупателю). Господин, не нужен ли вам случаем осел, корзины такие тяжелые.

Г о с п о д и н. Ладно, нагружай!

Ахмед подходит и помогает Погонщику привязать корзины. Для этого он берет свою собственную веревку. Господин смотрит на них.

Но мне нужен только один человек.

А х м е д. Я только помог моему другу, господин. (Отходит.)

П о г о н щ и к  и  п о к у п а т е л ь  уходят.

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Ахмед, я не понимаю, почему ты в это вмешиваешься. Хассан рассердится.

А х м е д. Нет, не рассердится. Этот управляющий тоже должен есть. (Усаживается среди корзин, плетет.)

Возвращается  Х а с с а н  и садится рядом с ним.

Х а с с а н. Ох уж этот парень с ослом! Старуха всю дорогу его проклинала. Должно быть, он левша на обе руки.

А х м е д. Он когда-то был управляющим. Я ему показал, как надо привязывать поклажу. Он нашел клиента. Тебя же все равно здесь не было.

Х а с с а н. Я думаю, мне придется его отколошматить, чтобы он здесь больше не показывался.

А х м е д. Он для тебя совсем не опасен. Он счастлив, когда его не трогают.

Х а с с а н. Ты хочешь сказать, что я не волк, как Абу аль Кассим. Я слышал про него и его друга Юссуфа песню и целую историю.

А х м е д. А что это была за овца?

Х а с с а н. Кувшин с маслинами. Говорят, Кассим выкрал из этого кувшина золотые.

А х м е д. Потому что Юссуф тоже говорил, что там маслины, и умолчал о золоте.

Х а с с а н. Откуда ты опять все знаешь? Тебя действительно очень трудно удивить новостью.

А х м е д. Это же ясно, как небо над нашими головами. Я очень быстро соображаю. Как долго он отсутствовал?

Х а с с а н. Семь лет, и на суде он не смог доказать, что тот, другой, его обокрал. У него не было свидетелей.

А х м е д. Как? Маслины пролежали семь лет в кувшине или не пролежали?

Х а с с а н. Кассим утверждал, что к кувшину никто не прикасался!

Ахмед смеется, качая головой.

(Сердится.) Ты опять смеешься надо мной?

А х м е д. Я скажу тебе, над кем смеюсь. Над калифом я смеюсь…

Х а с с а н. А почему над ним?

А х м е д. Он сам был судьей или нет? Ты хорошо знаешь всю эту историю, будешь изображать подсудимого, Хассан.

Х а с с а н. Да-а, ты снова меня обведешь вокруг пальца!

А х м е д. Хассан, ну не будь таким упрямым. Это же просто шутка. Начнем! В виде исключения будь сегодня остроумным.

Х а с с а н. Из этого все равно ничего не выйдет. Кто будет представлять жалобщика, потому что, насколько я тебя знаю, ты будешь калифом!

А х м е д. Жалобщика?

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Я его изображу. Я уж вас взгрею как следует за то, что вы не смогли доказать, что маслины…

А х м е д. Анекдот нельзя рассказывать с конца, тогда лучше уж не начинать. Вы слишком много понимаете в маслинах. Истца должен играть тот, кто любит маслины, но, кроме этого, не имеет о них никакого представления. Вон идет управляющий, он самый подходящий для этого человек.

П о г о н щ и к  возвращается обратно вместе с ослом и подходит к беседующим.

Ахмед подводит его к перевернутой корзине.

Садись сюда, мы как раз разыгрываем сцену под названием: «Суд калифа». Ты будешь истцом, потому что ты единственный из всех нас можешь изобразить господина. Будешь играть с нами? Согласен?

П о г о н щ и к. Как я могу быть истцом, если я не знаю, кому, на что и почему я должен жаловаться, а главное, на кого?

А х м е д. Это ты сейчас поймешь. Я играю калифа. Разговор о маслинах.

П о г о н щ и к. В маслинах я ничего не понимаю. Терпеть их не могу.

Х а с с а н. Эй, новичок! Ты хорошо простака сыграешь. Что ты задаешься? Я же, в конце концов, согласился играть ответчика.

П о г о н щ и к. Ну, раз вам так уж хочется… Только если придет клиент, я уйду. Мне нужно работать.

Х а с с а н. Не беспокойся, в такое время даже золотарь не решится выйти на солнце.

А х м е д. Начинаем! Бим, бим, бим!

Х а с с а н. Говори: «Я величайший и справедливейший из всех калифов, калиф Аггад из Багдада».

А х м е д. Я калиф из Багдада и вершу сегодня правосудие. Истец, значит, вы утверждаете, что обвиняемый украл у вас тысячу золотых из этого кувшина. Поставьте кувшин сюда, в середину.

Хассан ставит кувшин в центре и снова садится на свою корзину. Погонщик широко открывает глаза, он удивлен.

П о г о н щ и к. Это правда, великий калиф. Тысячу золотых украл он у меня. Но откуда…

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Ого, как он здорово играет, настоящий благородный господин.

А х м е д. Обвиняемый, что вы можете об этом сказать?

Х а с с а н. Ну, дал он мне кувшин с маслинами на сохранение, и я ему вернул его назад. О золоте не было и речи. Какое он имеет право называть меня обманщиком!

П о г о н щ и к. Ты сам проклятый обманщик! Я верил в твою дружбу, ты мне обещал, что кувшин будет у тебя в полной сохранности, а вместо этого что сделал? Лишил меня всего моего состояния! Я правильно поступил, не сказав тебе о золоте, ты вор!

А х м е д. Ты не должен так говорить. Ты горячишься, как будто речь идет о твоем собственном золоте, как будто ты на самом деле — бен Юссуф.

Х а с с а н. Оставь его в покое, он меня разозлил. Я ему хорошо отвечу. Так, значит, я вор, и это мне говорит низкий подлый обманщик. Весь подвал провонял его дерьмовыми маслинами, и вместо благодарности он уверяет, что это было золото. Золото воняет иначе, мой милый, это я хорошо знаю. Потому что я сам Абу аль Кассим, волк из Багдада, хорошо знаю, чем пахнет золото! Оно-то как раз совсем не пахнет!

А х м е д. Ответчик! Прошу быть осторожней в выражениях. Вы изъясняетесь, как грузчик. Если это еще раз повторится, суд вынужден будет оштрафовать вас за непристойные выражения: Черт возьми, если вы хотите ругаться, так будьте любезны ругайтесь, как благородный господин! Истец, отвечайте, в кувшине было только золото или еще и маслины?

П о г о н щ и к. Конечно, и маслины, но, во имя Аллаха, скажите, откуда вам все это известно, ведь суд калифа состоялся только вчера.

Х а с с а н. Мы все знаем, потому что у нас есть глаза и уши, ну а ты, проныра, откуда это знаешь?

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Красиво получается! Хассан начал ругать его по-настоящему!

П о г о н щ и к. Откуда я знаю? Знаю, и все! И могу снова повторить, великий калиф, что в кувшине была тысяча золотых, клянусь собственной жизнью.

Х а с с а н. Хи-хи-хи, собственной жизнью, как будто его жизнь такая драгоценность, что ею можно клясться. Ты лучше поклянись навозом твоего осла, он гораздо ценней! Ты же никак не можешь доказать эту историю с золотыми!

А х м е д. Хассан, ответчик. Я должен тебя оштрафовать, здесь не пивная. Десять подзатыльников за неподобающее поведение на суде. (Дает Хассану десять подзатыльников.) Готово! Так — значит, вы оба не можете доказать истину. Может быть, случайно здесь присутствует какой-нибудь торговец маслинами?

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Да, великий калиф!

А х м е д. Отлично! Наконец-то торговец маслинами нам скажет, каков возраст маслин в кувшине. Поскольку я величайший и справедливейший из калифов, я знаю, что по виду маслин можно установить, кто из вас двоих лжет! Торговец маслинами, погляди, каков возраст этих маслин?

Торговец маслинами подходит к кувшину. Погонщик кидается за ним, позабыв про игру. Он уставился на торговца, который вынимает несколько маслин, надкусывает их, затем швыряет обратно в кувшин.

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Каждому знатоку маслин известно, что маслины после трех лет хранения, как бы тщательно их ни сохраняли, теряют свой вкус и меняют цвет. Самое позднее через четыре года они плесневеют. Великий калиф, эти маслины ни в коем случае не могут быть семилетней давности.

П о г о н щ и к (хватает маслину, надкусывает ее, давится и кричит). Что ты сказал?

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Даже слепому ясно, что они не могли храниться семь лет!

П о г о н щ и к. О аллах, что за идиотом я был. И этот слабоумный калиф, воображающий, что все знает, а сам не имеет ни малейшего представления о маслинах! Дерьмо, вот что он такое, господин Аггад из Багдада! Дерьмо! Обвинять невинных! Вытягивать у них из кармана последние деньги, вот что умеет этот великий калиф. Поддакивать этому разбойнику, это он умеет! Ах я несчастный идиот, как я сам не додумался!

А х м е д. Эй, погонщик осла, управляющий! Ты что, сдурел? Ты не имеешь права так ругать калифа, это будет стоить тебе и головы и шеи, это же все просто игра. Какое нам дело до настоящих господ. Они сами найдут справедливость…

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Но зато он хорошо их отделал. Этот управляющий смелый парень!

П о г о н щ и к. При чем здесь смелость, когда вся наша юстиция одно сплошное свинство, вместе со справедливейшим из всех калифов!

Из-за прилавка с маслинами выскакивают  д в а  с т р а ж н и к а  к а л и ф а  и кидаются на  П о г о н щ и к а. Один из них хватает за руку Ахмеда.

П е р в ы й  с т р а ж н и к. Именем калифа! Вы арестованы за подстрекательство и оскорбление высшей власти! Все назад! А вы пошли! Вперед!

Все отступают. Ахмеда и Погонщика уводят. Хассан хочет броситься на стражника, который уводит Ахмеда.

А х м е д. Не надо, Хассан. Нам это не поможет. Позаботься лучше о моих корзинах и осле.

Х а с с а н. Я не оставлю тебя в беде, Ахмед. Я вытащу тебя оттуда!

Стражник оборачивается. Х а с с а н  убегает.

П е р в ы й  с т р а ж н и к. Всех остальных предупреждаю, будьте готовы к тому, что я назову вас в качестве свидетелей.

С т р а ж н и к и  уводят  а р е с т о в а н н ы х. Х а с с а н  возвращается и грузит корзины Ахмеда на осла.

Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и. Тоже мне управляющий! Не знает даже, как осла навьючить. Но зато кричать горазд! А Ахмед его еще пожалел. Вот и получил за это.

Х а с с а н. Нельзя думать только о своей выгоде. Ахмед настоящий человек, именно поэтому я его друг! (Уходит, ведя на поводу осла.)

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

В зале суда.

На скамью истцов садятся  с т р а ж н и к и. На скамью подсудимых — А х м е д  и  П о г о н щ и к — К а л а ф. Х а с с а н  и  Т о р г о в е ц  м а с л и н а м и на местах свидетелей. У входа в зал суда стоят  д в а  с о л д а т а.

П е р в ы й  с о л д а т. Послушай-ка, ты ведь можешь свидетельствовать, что я сам лично пел для самого калифа, ты же был при этом.

В т о р о й  с о л д а т. Зачем?

П е р в ы й  с о л д а т. Потому что они хотят перевести меня к верблюдам.

В т о р о й  с о л д а т. Но ты же всегда был при лошадях, кроме тех дней, когда стоял на часах, во дворце.

П е р в ы й  с о л д а т. Ты-то прав, а они утверждают, что я пугаю лошадей, когда пою в конюшне. Где же я еще должен петь?

В т о р о й  с о л д а т. Ну это же просто глупость! В конюшне никто еще никогда не запрещал петь. Кто говорит такую ерунду?

П е р в ы й  с о л д а т. Казначей! Но ты же можешь засвидетельствовать, что я пел перед калифом.

В т о р о й  с о л д а т. Ах, казначей! Конечно, ты пел перед калифом, но я должен буду добавить, что это было совершенно ужасно.

П е р в ы й  с о л д а т. Ладно, я тебе это припомню, когда пойдем в увольнение! Ты враг искусства! (Рассерженный, переходит на другую сторону.)

Раздаются фанфары, возвещающие о начале суда.

С о л д а т ы. Величайший и справедливейший из всех калифов, калиф Аггад из Багдада!

Появляется  к а л и ф, так же как и в первой сцене суда. Все опускаются на колени. Калиф усаживается и ест поданный ему шоколад. Фанфары звучат второй раз. П и с е ц  ударяет в колокол и поднимается с места.

П и с е ц. Итак, открывается семьсот двадцать девятое заседание суда калифа Багдада, Аггада из Багдада. В Коране сказано: «Тот, кто сеет ветер, пожнет бурю». Выслушайте сначала толкование этого изречения, чтобы полностью постигнуть истину. Справедливейший и мудрейший из всех калифов, Аггад из Багдада.

К а л и ф. Изречение это весьма мудрое, но и очень трудное для пояснения. Оно означает, что каждый, кто осмеливается что-либо произнести против божественного порядка нашего государства, должен быть страшным образом наказан. (Снова ест шоколад.)

Фанфары звучат в третий раз.

П и с е ц. Погонщик осла Калаф бен Юссуф и несовершеннолетний плетельщик корзин Ахмед обвиняются в том, что они оскорбляли самым грубым образом нашего возлюбленного калифа и нашу государственную власть. Обвинителем выступает стражник из охраны калифа, заслуга которого заключается в том, что он задержал злоумышленников. Обвиняемый Калаф бен Юссуф выразился буквально следующим образом: «Вся наша юстиция сплошное свинство вместе со справедливейшим из всех калифов!»

К а л а ф. Великий калиф, я не имел в виду вас, величайшего из калифов, а только этого Ахмеда, потому что он осмелился позорить вашу персону, изображая вас! Я говорил только о нем. Это была игра!

П е р в ы й  с т р а ж н и к. Великий калиф, обвиняемый лжет. Он сказал: «Этот слабоумный калиф не имеет никакого представления о маслинах». Но тем не менее — правда, что другой обвиняемый изображал калифа Багдадского.

К а л и ф. Значит, ты, озорник, меня ругал?

А х м е д. Пусть язык вывалится из моего рта, если я осмелюсь когда-либо выругать справедливейшего из всех калифов.

К а л а ф. Он утверждал, что ваш приговор по моему делу против Абу аль Кассима был неправильным, и — обратите внимание на его развращенность — даже сумел это доказать! Я был втянут в эту игру, хотя даже не знал, во что они играют!

А х м е д. Ах, оказывается, ты Калаф бен Юссуф?! Это он от меня скрыл, великий калиф! Он сказал, что он бывший управляющий господина из Хайфы!

К а л и ф. Подвергал ты сомнению мой приговор или нет?

А х м е д. Да, великий калиф, я сказал: если бы вы приказали проверить возраст маслин, можно было бы сразу доказать, кто из этих двоих лжет. Хоть это вы можете засвидетельствовать, Калаф бел Юссуф?!

К а л и ф. Ты можешь это засвидетельствовать, подсудимый?

К а л а ф. Великий калиф, я вообще ничего не понял, во что они там играли, я ничего не слышал, клянусь аллахом!

К а л и ф. Значит, ты не подтверждаешь того, что сказал этот мальчик?

Х а с с а н. Я могу подтвердить, великий калиф, я играл ответчика. Этот знатный господин точно знал, что речь шла о его процессе…

К а л и ф. Так. Ты играл роль ответчика, значит, ты ее снова сыграешь — на скамье подсудимых вместе с ними.

Два солдата переводят Хассана на скамью подсудимых.

П и с е ц. Обвинитель, вы признаете в этом человеке соучастника?

В т о р о й  с т р а ж н и к. Это грузчик Хассан. Он изображал подсудимого Абу аль Кассима.

К а л и ф. Скажи-ка ты, игравший калифа, ты знал, что твоя дерзость может стоить тебе головы? Ты знал это?

А х м е д. Да! Справедливейший из всех калифов, но мог ли я допустить, чтобы вам не указали на такое маленькое упущение? Все знают об этом, но никто, ни один из ваших советников не сказал вам правды. А ведь они все едят маслины!

К а л и ф. И ты считаешь, что мой приговор был несправедливым и ошибочным?

А х м е д. Несправедливым? Нет, не то чтобы несправедливым, но, возможно, он был ошибочным, великий калиф! Потому что вы не сделали проверку маслин. Это была ошибка, а наша ошибка была в том, что мы не знали, что настоящий истец играет истца. Он от нас это скрыл.

К а л а ф. Я ничего не знал, великий калиф, ничего не знал. Они меня не спрашивали о моем имени!

К а л и ф. Принесите сюда кувшин и доставьте сюда ответчика, срочно, он мне нужен!

П и с е ц. Великий калиф, кувшин будет немедленно доставлен, но Абу аль Кассим был оправдан высочайшим судом.

К а л и ф. Тогда приведите его как свидетеля. А ты, грузчик, скажи, — почему вы играли в этот судебный процесс?

Х а с с а н. Потому что мой друг Ахмед очень любит играть в судью, когда он свободен, а я услышал об этом процессе по дороге, около бани, и ему рассказал. Я был очень удивлен вашим приговором.

К а л и ф. Значит, это ты удивлялся, а не он?

А х м е д. Великий калиф, мы всегда удивляемся вместе. Нет никакой разницы, — может быть, только что я удивляюсь первым, на одну минуту раньше, чем он. Но мы никого не хотели оскорбить.

К а л и ф. Вы друзья?

А х м е д. Да.

К а л а ф. Великий калиф, я могу позволить себе заметить, что я не имею никакого отношения к этой дружбе.

К а л и ф. Ахмед, что ты будешь делать, если я прикажу тебе вести это дело о кувшине с маслинами?

А х м е д. Проведу его, великий калиф. Я, конечно, не изучал права, но за то я хорошо знаю, что неправильно и несправедливо.

П и с е ц. Ты говоришь со справедливейшим из всех калифов.

К а л и ф. Моя справедливость вошла в поговорку. Ты должен познакомиться с нею. Если ты докажешь, что мой приговор был ошибочным, — вы все будете освобождены. А если не докажешь, то вы оба будете отправлены на галеры, ибо тогда вы оба ответите по закону за оскорбление государственной власти. Справедливо это будет или нет?

А х м е д. Великий калиф, у нас нет выбора. Для чего грузчику или плетельщику корзин оскорблять государство? Государство на это не обращает внимания. Я попытаюсь доказать судебную ошибку. Как ты считаешь, Хассан?

Х а с с а н. Правильно.

Вносят кувшин и ставят его в центре сцены. Калаф, который за это время отодвинулся от друзей на другой конец скамьи, встает с места. Он снова охвачен надеждой. Ответчик  А б у  а л ь  К а с с и м  входит в сопровождении своего  а д в о к а т а.

А б у. Великий калиф, вы звали меня?

К а л и ф. Вот этот мальчик вызвал тебя. Он назначен судьей и поведет дело о кувшине с маслинами, чтобы доказать этим свою собственную невиновность.

А д в о к а т. Великий калиф, разрешите мне от имени моего клиента заметить, что этот метод весьма необычен и не соответствует традициям процессуального порядка! Я сомневаюсь, что мой клиент в таких обстоятельствах согласится…

К а л а ф. Ага, он уже испугался!

К а л и ф. Молчать! Здесь я один решаю, кто должен мне помогать в моем трудном деле — вершить правосудие в этой стране, и как это должно происходить. Начинай!

А х м е д. Высокий суд, уважаемый Калаф бен Юссуф, уважаемый Абу аль Кассим! Каждый торговец маслинами может с первого взгляда установить, пролежали ли эти маслины семь лет в кувшине или нет. И если эти маслины лежали семь лет, значит, ответчик не дотрагивался до кувшина и он сказал правду. Среди свидетелей находятся два продавца маслин. Я вызываю их в качестве экспертов и прошу их открыть кувшин. Они должны проверить эти маслины на свежесть и сообщить нам результаты. Можно начинать осмотр!

Торговцы маслинами открывают кувшин, вытряхивают содержимое на землю и основательно разглядывают и пробуют маслины.

П е р в ы й  т о р г о в е ц. Каждый торговец маслинами знает, что маслины через три года — как бы тщательно их ни сохраняли — меняют вкус и теряют свой цвет. Самое позднее через четыре года они покрываются плесенью. Клянусь аллахом, это маслины последнего урожая!

Калаф злобно смеется. Шум. Абу садится.

К а л и ф. Вы оба можете поклясться в этом?

Т о р г о в ц ы. Именем аллаха!

К а л и ф. Дело об оскорблении калифа закончено. Вместо него возобновляется процесс против Абу аль Кассима. Продолжай!

А х м е д. Я не знаю точно всех обстоятельств этого дела, великий калиф!

К а л и ф. Это процесс твоего калифа, и ты должен его вести. Покажи себя достойным! Начинай!

П и с е ц. Стража, Абу аль Кассима на скамью подсудимых! Калаф бен Юссуф, займите место на скамье истцов! Фанфары!

Звучат фанфары. Солдаты переводят ответчиков. Появляется  а д в о к а т  и с т ц а.

Экспертиза маслин засчитывается в судебные издержки судопроизводства. Открываем вторичное слушание дела семьсот двадцать восьмого заседания суда калифа Багдадского, Аггада из Багдада.

Звучат фанфары.

А х м е д. Ответчик, что вы можете сказать в свое оправдание?

А б у (шепчется со своим адвокатом, явно очень растерян). Великий калиф, я не могу понять, каким образом были подменены маслины. Это произошло без моего ведома.

А х м е д. У кого хранятся ключи от ваших подвалов и погребов?

А б у. У меня, но их могли выкрасть ночью, во время моего сна.

А х м е д. Если у ответчика были украдены ключи от подвалов хотя бы на один час, если кто-нибудь проник в кладовую с сокровищами…

К а л и ф. Писец, прошу тебя эти мои мудрые слова записать дословно. Разве я не велик! Истинно велик!

А х м е д. Это означает, что он не открывал кувшина, не вынимал маслины, не крал золото и не наполнял кувшин свежими маслинами. Он просто унес сокровища истца и больше не думал об этом кувшине, который, кстати, один человек может только опрокинуть, но ни в коем случае не поднять.

К а л и ф. Сознайся наконец, что ты вор, Абу аль Кассим!

А б у. Великий Калиф, кувшин стоял семь лет в подвале, за семь лет все могло случиться!

А х м е д. Но маслины оказались последнего урожая, который снят только месяц тому назад. Эксперты, скажите, так ли это?

Т о р г о в ц ы. Да, это так! Последний сбор урожая маслин начался месяц тому назад.

А б у. Эта женщина — настоящая скряга!

А х м е д. Ответчик, о ком вы говорите?

А б у. Я зевнул, господин судья, я просто зевнул!

К а л а ф. Господин судья, великий калиф, я расслышал, что он сказал: «Эта женщина — скряга!»

К а л и ф. Кому еще было известно об этой краже, Абу аль Кассим?

А б у. Я не помню, великий калиф.

К а л а ф. Но зато я помню, что жена Кассима весьма скупая особа. Она, наверно, использовала эти маслины, а в день моего приезда заменила новыми, потому что мне пришлось очень долго ждать, пока принесли кувшин.

А х м е д. Ответчик, доказано, что этот кувшин был открыт в последние четыре недели. Доказано также, что ключ от подвалов хранился у вас. Может быть, вы наконец сознаетесь, что взяли золото из кувшина?

К а л и ф. Запиши! Это мудрость, мудрость величайшего и справедливейшего калифа из всех калифов, Аггада из Багдада.

А б у. Я ни в чем не признаюсь.

А х м е д. Великий калиф, доказательств вполне достаточно. Даже без признания ответчика его вина доказана.

А д в о к а т  А б у. Я протестую. Мой клиент благородный человек. За последние годы его дела шли чрезвычайно успешно. Смешно предполагать, что он мог польститься на эту жалкую тысячу золотых!

К а л и ф. В связи с тем, что невозможно добиться признания обвиняемого, я предлагаю подвергнуть его пытке. Ты совершил преступление против закона.

А б у. Великий калиф! Не подвергай меня пыткам. Прошу пощады! Я за все заплачу!

А х м е д. Этим самым ответчик признал свою вину!

К а л и ф. Теперь доказано, что на галеры должен отправиться другой преступник. Я справедливый судья, это знает весь мой народ, и весь мой народ должен знать, что я выслушиваю советы, — вы оба свободны. А теперь об этом воре и обманщике. Писец, что предусматривает закон в подобном случае?

П и с е ц. Возвращение украденного имущества и наказание виновного пятью годами галер или же штрафом в две тысячи золотых. Кроме того, он должен оплатить все судебные издержки.

К а л и ф. Оглашаю приговор суда: истец по первому процессу оправдан по обвинению в клевете. Понесенные им убытки должны быть возмещены Абу аль Кассимом, признанным виновным. Кроме того, он должен вернуть обратно украденное золото и уплатить судебные издержки этого процесса и процесса об оскорблении государственной власти, так как оба этих дела взаимосвязаны. Кроме того, он приговаривается к пяти годам галер. Несмотря на то, что ты, Абу аль Кассим, стал владельцем всего имущества истца, которым ты, впрочем, завладел вполне законным путем, ты еще украл у этого бедного человека тысячу золотых. Пять лет галер!

А б у. Пощади, великий калиф! Разреши мне заплатить две тысячи золотых штрафа! Мое здоровье полностью расстроено!

К а л и ф. Просьба удовлетворяется. Но ты останешься под стражей до тех пор, пока не заплатишь все полностью! Суд закончен! (Ахмеду.) Мантию можешь сохранить на память о твоем справедливом калифе!

Фанфары.

С о л д а т ы. Величайший и справедливейший калиф из всех калифов калиф Аггад из Багдада.

К а л и ф  удаляется в сопровождении свиты.

Солдаты окружают Абу.

А б у (адвокату). Принеси золото, беги стремглав, если хочешь увидеть хоть один грош твоего вознаграждения.

А д в о к а т  А б у  стремглав убегает. Калаф подходит к Ахмеду. Хассан обнимает Ахмеда. Калаф протягивает Ахмеду руку ладонью кверху. На ней лежат деньги. Ахмед их не замечает. Хассан берет деньги.

Х а с с а н. Осел стоит у ворот, он напоен и накормлен. Пошли, Ахмед!

Оба уходят.

К а л а ф. А вы, продавцы маслин, хотите купить маслины? По оптовой цене!

Т о р г о в ц ы  м а с л и н. Мы согласны, господин! Здесь двести унций. По два гроша за унцию!

К а л а ф. Освободите кувшин, он мне нужен.

Продавцы высыпают маслины в свои плащи и расплачиваются с Калафом. Калаф злобно смотрит на Абу, который под охраной солдат сидит на ступеньках судейского помоста.

Долго мне еще ждать моих золотых, ты, обманщик!

А б у. Он обозвал меня обманщиком, это недопустимо, ведь я уже осужден!

П и с е ц. Я прошу, Калаф бен Юссуф, не произносить подобные слова в присутствии суда! Вот ваше золото, уплаченное вами за издержки первого судопроизводства.

К а л а ф. Нижайшая благодарность суду! Да здравствует великий и справедливый калиф! (Берет деньги и вместе с деньгами торговцев опускает в кувшин.)

Возвращается  а д в о к а т  Абу аль Кассима с золотом. Писец берет у него деньги и дает Калафу часть золотых, которые он также ссыпает в кувшин. Калаф стоит перед своим кувшином, затем берет его в руки.

Вот это я называю величием и справедливостью одновременно!

Входят  Х а с с а н  и  А х м е д. Они ведут осла, на которого Ахмед накинул судейскую мантию, подводят осла к Калафу. Срывают мантию.

А х м е д (ослу). Будь здоров, братец ослик. Краткие дни твоей свободы миновали. Твой господин снова стал господином.

Уходят.

К а л а ф. Сброд! Сволочь! Это золото послужит начальным капиталом для оптовой торговли маслинами! Вскоре каждый, кто ест маслины в Багдаде, узнает, кто такой Калаф бен Юссуф. Правосудие и частная собственность — вот что дает человеку возможность встать на ноги и продвигаться вперед!

Абу уплачивает штраф писцу. Солдаты освобождают его.

П и с е ц. Абу аль Кассим, объявляю, вы внесли штраф и освобождены из-под стражи.

Абу подходит вплотную к Калафу.

А б у. Помнишь ли ты те прекрасные времена, когда мы сидели вдвоем среди цветущего жасмина? Если ты по-прежнему умен, Калаф, то вспомнишь цену дружбы и не забудешь о том, что у меня много вьючных животных. Они необходимы для того, чтобы преуспеть в торговлемаслинами. Товар надо перевозить из дальних селений и деревень на рынок. Для этого нужны хорошие вьючные животные, Калаф! У меня хорошие вьючные животные и большое сердце!

К а л а ф. Я так сегодня хорошо настроен, что могу тебя выслушать. Я даже слышу, что должен забыть, кто был моим врагом.

А б у. Но ты не должен забывать, кто был твоим другом. И что этот друг кое-что понимает в делах. Да пребудет с тобой аллах!

А б у  уходит вместе с  а д в о к а т о м.

К а л а ф (одному из солдат). Солдат калифа, может быть, ты знаешь, где достать второго осла, чтобы я мог увезти отсюда все свое имущество?

П е р в ы й  с о л д а т. У моего брата есть осел, господин, я позову его!

Калаф дает солдату монету. П е р в ы й  с о л д а т  уходит. Второй солдат остается на посту.

К а л а ф (садится на свой кувшин). О аллах, дай мне силы для торговли маслинами! Придется мне взять его вьючных животных, чтобы снова стать сильным и отобрать у него мои ткацкие мастерские. (Поет.) «В твоей беседке из жасмина, брат…» (Напевает умиротворенно.)

Солдат подпевает ему, но фальшивит. Калаф негодующе смотрит на него. Солдат замолкает. На другой стороне авансцены появляются  Х а с с а н  и  А х м е д. Они едят и, пока медленно закрывается занавес, поют.

Перевод Е. Якушкиной.

Альфред Матуше ПЕСНЯ МОЕГО ПУТИ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Фред.

Герта.

Эрнст.

Мария Дерфлер.

Курт Бир.

Грета, его дочь.

Женщина.

Ханнелора, ее дочь.

Другая женщина.

Кунерт.

Бруно.

Монахиня.

Рабочие, штурмовики, дети.

30 ЯНВАРЯ 1933 ГОДА. ПОЛДЕНЬ.

Солнечный зимний день. Двор углового дома. Подъезд. Отдельный вход с вывеской «Курт Бир. Изготовление гробов». Окна из кухонь и кладовых. Арка ворот ведет со двора на улицу. Напротив через площадь расположен католический госпиталь. Во дворе играют  д е т и.

Д е т и.

Из подъезда выходит  ж е н щ и н а  с половиком. Д р у г а я  ж е н щ и н а  открывает кухонное окно. Слышна громкая музыка из радиоприемника. Д е т и  убегают, остается одна  Х а н н е л о р а.

Х а н н е л о р а (женщине с половиком). А когда обед? Скоро?

Ж е н щ и н а. До двенадцати еще далеко.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Но одиннадцать уже пробило.

Ж е н щ и н а (выбивая половик). Вы что-то сказали?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Да.

Ж е н щ и н а. Я сама знаю, который час.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Мало ли что. После одиннадцати во дворе нельзя шуметь. (Девочке.) Хочешь апельсин? Подожди. (Отходит от окна.)

Ж е н щ и н а. Не вздумай брать у нее!

Х а н н е л о р а. Апельсин. Разве нельзя?

Ж е н щ и н а. У нее нельзя.

Х а н н е л о р а. А у нас разве есть?

Ж е н щ и н а. Безработные не едят апельсинов. Иди играй, Ханнелора! Я позову тебя обедать.

Огорченная  Х а н н е л о р а  уходит.

Ж е н щ и н а (не решаясь продолжать выбивать половик). После одиннадцати запрещено. Ах, да что там. Ей-то можно открывать окно, когда радио орет вовсю. (Выбивает половик.) Проклятая ворона, вечно торчит у окна, только и ждет, когда гроб понесут.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (снова показывается в окне). Где же ваша малышка?

Ж е н щ и н а. Вы опять что-то сказали?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Да.

Ж е н щ и н а. Радио так вопит, что ни слова не слышно. Разве это разрешается?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Включать радио?

Ж е н щ и н а. На весь двор.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. В правилах для жильцов об этом ничего не сказано. Запрещается шуметь только на лестницах и лестничных клетках. (Пауза.) И выколачивать вещи во дворе.

Ж е н щ и н а (складывает половик). Стоит ли связываться. Из-за всякого дерьма. (Идет к подъезду.)

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Незачем так волноваться. Во дворе еще и не то увидишь и услышишь.

Ж е н щ и н а. А вы смотрите на улицу.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Там сейчас нет солнца.

Ж е н щ и н а. Устроилась на подоконнике, что твоя кошка. Погоди, я тебя шугану. (Уходит в подъезд.)

Д р у г а я  ж е н щ и н а (после паузы). Да и на солнце скучно, если никого нет.

Ж е н щ и н а (высовывается из окна своей кухни). А где наша кладбищенская ворона?

Д р у г а я  ж е н щ и н а (тотчас же снова появляется в окне). Ах ты, коммунистическая оборванка. Сама живешь тут с одним типом, а ведь не расписана.

Ж е н щ и н а. А ты, тварь нацистская, живешь — да не с одним.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Так надежнее. Чем больше народу, тем прибыльней.

Ж е н щ и н а. Вот как? Небось со всех берешь апельсинами?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. А как же. Уже целая корзина набралась. А ваш Тельман со своей кепкой ничего не наберет. В Москве теперь слишком холодно. Зато в Италии жарко. Если Гитлер и Муссолини договорятся, апельсинов будет столько, что их и есть не захочешь.

Х а н н е л о р а  возвращается.

Ж е н щ и н а. Чего тебе опять?

Х а н н е л о р а. А на солнце все равно холодно.

Ж е н щ и н а. На то и зима.

Х а н н е л о р а. И есть хочется.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Теперь ты возьмешь апельсин, дитя мое?

Ж е н щ и н а (кричит). Не трогай моего ребенка!

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Настанет такой день, когда каждый ребенок получит по апельсину.

Ж е н щ и н а. Не от тебя ли?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Настанет такой день.

Ж е н щ и н а. Никогда! Ни сегодня и ни завтра, никогда! (Девочке.) Иди наверх или играть. (Захлопывает окно.)

Д р у г а я  ж е н щ и н а (Ханнелоре). Ну?

Х а н н е л о р а. Нет! (Убегает.)

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Я подожду, я умею ждать. Скоро все изменится. Разве обязательно знать точно, когда? Даже солнце не знает, что делается в его тени. (Отходит от окна.)

С улицы во двор входит  Ф р е д.

Ф р е д (останавливается в нерешительности). Идти наверх? К чему? Разве только забрать вещи. (Глядя на вывеску гробовщика.) Курт Бир, гробовщик и домовладелец, я задолжал ему квартирную плату за месяц. Следовательно, он имеет право вышвырнуть меня и отдать мою комнату своей дочери. Со вчерашнего вечера у меня началась полоса невезения. И еще эта история с Марией Дерфлер. Зашел в кафе, чтобы согреться, а остался на ночь. А где мне было ночевать?

Из мастерской, оглядываясь, выходит  Г р е т а.

Г р е т а. Фред, с кем ты разговариваешь?

Ф р е д. Не с тобой. Отобрала у меня комнату.

Г е р т а  выходит из подъезда, останавливается.

Г р е т а. Кто отобрал у тебя комнату?

Ф р е д. Ты, твой отец. Ты же послушная дочка, вот сразу и заняла ее.

Г р е т а (смеется). Я? Послушная? Вот здорово, слышал бы это мой отец. Все наоборот. Потому-то я и жила в твоей комнате все время, пока тебя не было. Я не виновата. Я не хотела. Спроси у Герты.

Ф р е д (Герте). Что все это значит? Моя комната еще моя или уже ее?

Г е р т а. Зачем ты шумишь на весь двор?

Ф р е д. Я тебе отдал ключ перед отъездом, чтобы мне провели свет. У кого ключ?

Г е р т а. Я отдала его Грете. Эрнст возвращался с ночного дежурства и видел, как она спала на лестнице. Вот я и пустила ее в твою комнату. (Грете.) Отдай ему ключ. Мы подыщем другое место, даже если тебе придется переночевать у меня, а мне спуститься к Эрнсту.

Г р е т а. Ключ под половиком, как договорились.

Г е р т а. Это если меня не будет. Но я еще не ушла. Когда ты успела положить ключ на место?

Г р е т а. Вчера вечером, как только увидела, что он переходит площадь.

Г е р т а (Фреду). Ты приехал вчера? (Грете.) А ты где была?

Г р е т а. Не спрашивай меня! (Уходит в мастерскую.)

Г е р т а (Фреду). А ты? Почему тебе только теперь понадобился ключ? Ничего не понимаю.

М а р и я  Д е р ф л е р  появляется в подъезде с мусорным ведром. Слова Герты ее забавляют.

М а р и я  Д е р ф л е р (направляясь к бачку с помоями). А что здесь понимать? (Опоражнивает ведро.) У нас один Дон Жуан на всех. Одна убегает, другая не пускает, а третья тут как тут.

Г е р т а (смеясь). Ты себя имеешь в виду, Мария?

М а р и я  Д е р ф л е р (отставляя ведро). С тех пор как я научилась гадать, мне на Новый год всегда выходит валет.

Г е р т а. Валет? (Фреду.) Фред, ты слышал?

Ф р е д (смущенно). Чепуха эти карты.

М а р и я  Д е р ф л е р (бесцеремонно). Но все сходится. Ты и есть валет. Вот ты мне и достался.

Герта хотела что-то сказать, но промолчала.

Ну скажи, скажи, что думаешь. Конечно, он меня моложе, а я и не собираюсь содержать его до богадельни. (Фреду.) Твой завтрак еще на столе. Больно быстро ты убежал.

Ф р е д (не очень обрадованный ее откровенностью). Я на биржу труда.

М а р и я  Д е р ф л е р. Ну и есть там места для безработных слесарей?

Ф р е д. Нет, но я могу опять вернуться в свою комнату. (Марии.) И вчера вечером мог.

М а р и я  Д е р ф л е р. И смех и грех, право.

Г е р т а (Марии Дерфлер). Понимаю. Когда он пришел, это ты ему сказала, что комнату заняла Грета.

М а р и я  Д е р ф л е р. Я не говорила, что она ее заняла навсегда, этого я не говорила.

Г е р т а (Фреду). А ты поверил?

Ф р е д. Я задолжал за месяц.

Г е р т а (Марии Дерфлер). А ты, значит, воспользовалась его положением.

М а р и я  Д е р ф л е р. Если хочешь поймать птичку, не давай ей пролетать мимо.

Г е р т а. Ну и сравнения у тебя: то валет, то птичка.

М а р и я  Д е р ф л е р. А твое какое дело, хватит с тебя твоего полицейского. (Фреду.) Так как же насчет чашки мясного бульона? У тебя ведь даже зимнего пальто нет.

Ф р е д (Герте). А свет провели?

Г е р т а. Еще нет.

Ф р е д. Значит, опять с керосином сидеть. (Входит в подъезд с Марией Дерфлер.)

Герта смотрит им вслед, потом поворачивается к арке. С улицы входит  Э р н с т, полицейский.

Г е р т а. Эрнст.

Э р н с т. Герта, что ты делаешь во дворе?

Г е р т а. Я шла на почту. Меня задержали Фред и Грета. И Мария Дерфлер. (Подходит к Эрнсту, шепчет ему что-то на ухо.) Что ты на это скажешь?

Э р н с т (смеется). Тоже мне, удовольствие.

Г е р т а. Она его на десять лет старше.

Э р н с т. Я тоже тебя на десять лет старше.

Г е р т а. Это другое дело, ты мужчина.

Э р н с т (смотрит на нее). Значит, тебя смущает только разница в возрасте?

Г е р т а (неохотно). Не наше это дело.

Э р н с т. Разумеется. Ты на почту? Я тебе тут принес кое-что. Дай-ка глянуть, кому ты пишешь? Твоим родным? Насчет того, что приедем к ним устраивать помолвку?

Г е р т а (односложно). Да.

Э р н с т. Похоже, ты не очень этому рада.

Г е р т а (делает несколько шагов, поворачивается к нему). Нечему мне радоваться.

Э р н с т. Последнее время ты ведешь себя как-то странно.

Г е р т а. С тех пор как я уступила. (Прямо.) Стать твоей женой значит примириться с тем, что ты полицейский и им останешься.

Э р н с т. Ты знала это с самого начала.

Г е р т а. Знала? Знать — одно, понимать — другое.

Э р н с т. Мы опять начинаем все сначала. Ты — коммунистка, я — социалист! Моя служба в полиции — только предлог, левее социалистов в полиции теперь никого нет.

Г е р т а. Да мне от этого не легче.

Э р н с т. Но сколько же может так продолжаться? Ты наверху в своей мансарде, я внизу в чужой квартире. Только и можем, что иногда зайти друг к другу в гости. Скажи же что-нибудь.

Она молчит.

У нас разные взгляды, но разве мы живем в разных мирах? Для нас, для всех, кто любит, существует только один мир. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Мы поженимся и уедем к морю, у нас будет свой дом.

Г е р т а. И я буду ждать тебя у калитки.

Э р н с т. Вот видишь, ты сама мечтаешь об этом.

Г е р т а. А кругом кусты и зелень.

Э р н с т. В марте мы получим дом. Вот разрешение.

Г е р т а. И ты хотел мне его показать?

Э р н с т. Да. Этому чертову мундиру мы обязаны не только домом. Без него я был бы таким же безработным, как и ты. И мы не чувствовали бы себя в безопасности. Будь что будет. Только странно это все.

Г е р т а. Что опять случилось?

Э р н с т. Собственно, ровно ничего. Душно. Полное затишье, даже на участке. Мы должны держаться подальше и не вмешиваться.

Г е р т а. Во что?

Э р н с т. Этого-то никто и не знает.

Г е р т а. Я пошла.

Э р н с т. Надеюсь, ты не побежишь сразу же в свой партийный комитет?

Г е р т а. Знаешь, сколько раненых лежит уже неделю в католическом госпитале? Все из-за того, что мы не можем договориться.

Э р н с т (взрываясь). Да! И еще раз — да! Ваш единый фронт не существует. Мы должны идти на попятный, а вы — нет?

Г е р т а. У тебя есть резиновая дубинка, хоть ты пока и держишься в стороне. (Хочет уйти.)

Э р н с т. Не убегай. Может быть, просто в Германии снова будет рейхсканцлер. У нас с тобой есть дела поважнее. Ты говорила с Гретой? Куда она денется теперь, когда вернулся Фред?

Г е р т а. Не знаю. Этой ночью она куда-то уходила.

Э р н с т. Я попросил одну монахиню из католического госпиталя заняться ею.

Г е р т а. Я сказала Грете, пусть ночует у меня.

Э р н с т. А ты придешь ко мне?

Г е р т а. Нет. (Выходит через ворота на улицу.)

Э р н с т (глядя ей вслед). Вот и попробуй тут не волноваться. Но она еще образумится. Что мне в ней нравится, так это ее непосредственность.

Д р у г а я  ж е н щ и н а  снова показывается в кухонном окне.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Эй, господин полицейский! Что там опять?

Э р н с т. В чем дело?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Будто не понимаете. Кто хочет захапать себе всю улицу? Коммунисты. Но вас это не касается, не так ли? (Отходит от окна.)

Э р н с т. Надо бы ту девчушку отвести домой. Как бы она опять не заблудилась.

Из подъезда выходит  Ф р е д.

Ф р е д. Давным-давно, когда ты еще не служил в полиции, меня часто приводили в участок. Я удирал из дому, захватив с собой скамеечку для ног. Отправлялся к бабушке. Она жила в сорока пяти минутах ходьбы от нас на Карелленштрассе, и надо было много раз переходить улицу.

Э р н с т. Сколько тебе было?

Ф р е д. Два или три года. Я еще носил халатик, в какие тогда наряжали мальчиков.

Э р н с т. А зачем скамеечка?

Ф р е д. Чтобы отдыхать по дороге. Тут-то меня и ловили.

Э р н с т. А ты опять удирал?

Ф р е д. Бабушкины бутерброды были вкусней домашних. В участке все были ко мне очень добры. А сегодня я узнал, какова на вкус ваша резиновая дубинка. На площади была демонстрация, и мне тоже перепало. Нет, от вашего брата надо держаться подальше.

Э р н с т. И от меня?

Ф р е д. Ты что, не видишь, кто перед тобой?

Э р н с т. Но ты же как-то перебиваешься на пособие?

Ф р е д. Сегодня я опоздал на биржу поставить штамп. Я даже не могу доехать до своей хижины, нет денег на билет. У меня полоса невезения. Вчера вечером хотел пойти прямо к себе, промок, зашел в кафе к Марии обсушиться и узнал, что не могу даже вернуться в свою комнату.

Э р н с т. Комната еще твоя.

Ф р е д. Вчера я этого не знал. Остался у Марии. Кажется, она завела будильник, но я все равно проспал, ведь она встает позже. Час от часу не легче. У меня опять есть комната, зато нет пособия и нечем топить. Мария продержит меня с неделю, пока я опять не получу денег.

Э р н с т. А она ничего, эта Мария Дерфлер. Приехала из провинции, выбилась здесь в люди. Ее кафе прямо маленький оазис. Из него через заднюю дверь можно сразу попасть в дом, на лестницу.

Ф р е д. Ничего не имею против ее кафе. Но ведь любовь — не дело случая. Хоть ты женщина, хоть девушка. Она, конечно, в любви разбирается.

Э р н с т (смотрит на него). Вот как?

Ф р е д. Уехал бы я отсюда — было бы где приклонить голову. Ужасно, когда первый раз — и сразу такое.

Э р н с т. А девушки из нашего дома? Грета? Герта?

М о н а х и н я  входит во двор и поднимается в подъезд к Биру.

Ф р е д. Тебе-то что? Герта с тобой ходит.

Э р н с т. Она очень тепло о тебе отзывается.

Ф р е д. Когда мы видимся, мы только и делаем, что цапаемся.

Э р н с т. Вы ведь ездили вместе за город в твою хижину?

Ф р е д. Тебя тогда еще здесь не было.

Э р н с т. Ну и?

Ф р е д. Что — ну и? Была прекрасная погода, может быть, даже слишком. Иди ты со своей ревностью. Ничего не было.

Э р н с т. Я дам тебе, сколько надо, до следующей выплаты.

Ф р е д. Тогда я пошел к себе наверх, а к ней я больше не пойду.

Э р н с т. Бери свое ведро для угля и — ко мне. Сходим в подвал, мне тоже нечем топить.

Ф р е д. Не забыть бы про керосин, а то вечером нельзя будет писать.

Э р н с т. А что ты пишешь?

Ф р е д (уклончиво). Так просто. Ты прочел книжки, которые я тебе дал?

Э р н с т. Некоторые. Стихи мне не нравятся и пьесы тоже. Я читал рассказы.

Ф р е д. Толстого? «Хозяин и работник»?

Э р н с т. Да. И еще один про девушку на скамейке.

Ф р е д. Достоевский «Белые ночи». А Якобсона — «Могены»? «Было лето, жаркий полдень, мы с ней стояли у цветущей изгороди…». Сразу все оживает, а?

Э р н с т. Много же у тебя времени, если ты все это выучил наизусть.

Ф р е д. Нет у меня времени, хоть я и безработный. У меня слишком неспокойно на душе.

Э р н с т. Эх ты, одиночка. Организуйся.

Ф р е д. Поступить в СПГ, чтобы обрести душевное равновесие? Да здравствует Первое мая! Вперед — на штурм сосисочных! А безработные пусть питаются запахом. Лучше уж я полежу на травке и поголодаю, вдыхая аромат цветов. Но и там я долго не выдержу — полчаса при самой лучшей погоде. Пусть буря наломает веток для моего одинокого костра. А потом — у меня дела. Мне нужно прочесть всю мировую литературу. Жизнь ведь не бывает как по линейке.

Э р н с т. Ты предпочитаешь блуждать в одиночестве? Партийная дисциплина тебе претит?

Ф р е д. Вступить в партию — другое дело. Но это значит отказаться от жизни. А я хочу чувствовать жизнь как процесс. Мне не нужно, чтобы меня учили. Я хочу ощущать мир. Никогда еще никакая мораль не задержала, не остановила, не изменила истории. Самая возможность единомыслия как действия ежечасно потрясает меня, и это совсем не то, что выпить чашку мясного бульона или спросить себя — что есть любовь? или — как мне выбиться в люди? (Глядя перед собой.) «Изготовление гробов. Курт Бир». Грета вошла туда. Все эти дни она была у меня в комнате. Что с ней случилось?

Э р н с т. Не столько с ней, сколько с ее папашей. А сейчас — молчок.

Гробовщик  Б и р  выходит из подъезда с молодой  м о н а х и н е й. Бир открывает перед ней дверь в мастерскую.

Б и р. Прошу. (Входит вслед за монахиней.)

Э р н с т (Фреду). Ты говоришь, Грета там?

Ф р е д. Если она не ушла, пока я завтракал у Марии.

Э р н с т. Я все время был во дворе.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (снова появилась в окне). Да, все это время. Раз у вас столько свободного времени, будьте добры, окажите любезность. Послушайте, пожалуйста. (Включает радио на полную громкость.)

Э р н с т. Что она, взбесилась?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Хорошо, а так? Будьте добры, объясните мне, какая громкость разрешена. На случай если поступят жалобы.

Ф р е д (направляясь к подъезду). Объясни ей. Я пошел за углем. (Уходит.)

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Монахиня! Молодая и красивая. Она пришла заказывать гроб.

Э р н с т. Может быть, и нет.

Г р е т а  выбегает из мастерской, прижимается к стене.

Г р е т а (Биру, стоящему в дверях). Я не католичка! Я не хочу в католический госпиталь!

Б и р. Здесь я решаю.

Г р е т а. Мне скоро восемнадцать.

Б и р. Мы еще с тобой поговорим. (Уходит.)

Г р е т а. Где? Дай мне ключ от квартиры, чтобы я смогла войти. Ты просто хочешь от меня отделаться.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Ну и молодежь. Так кричать на родного отца.

Э р н с т. Такая громкость не разрешена. Закройте окно.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Вы имеете право запрещать. Я подчиняюсь. (Тщательно закрывает окно.)

Э р н с т (подходя к Грете). Иди в госпиталь, для тебя это самое лучшее. Это я говорил с монахиней и просил помочь тебе.

Г р е т а. А если я никогда не выйду оттуда? Ведь мне тоже хочется пожить. (Прислоняется к стене.) Ох!

Э р н с т. Вот видишь. Тебе нехорошо.

Г р е т а. Подумаешь, я давно привыкла.

Э р н с т. Иди в госпиталь. Сколько раз я видел, как ты спала на лестнице перед закрытой дверью. Ты что, грубила отцу?

Г р е т а. Не ему.

Э р н с т. А кому же?

Г р е т а. У него каждый раз новая. Слишком часто они меняются.

Э р н с т. Твоя мать умерла. У отца нет жены.

Г р е т а. И поэтому я должна терпеть всех этих баб?

Э р н с т. Где ты сегодня ночевала?

Г р е т а (пожимая плечами). Где?

Э р н с т. И так видно. В волосах стружки, и на спине тоже.

Г р е т а (чувствуя, что попалась). Наверно, брезент сбился.

Э р н с т. Ты, значит, спала в стружках, на складе гробов?

Г р е т а. Я подстелила брезент.

Э р н с т. Но там цементный пол. А ночью было восемнадцать градусов.

Г р е т а. Да, холодно было. (Глядя на него снизу вверх.) Стряхните с меня, пожалуйста, стружки.

Э р н с т (стряхивает с нее стружки). Иди наверх к Герте, если уж ничего лучше не придумали. А Герта пусть спустится ко мне. Правда, ее сейчас нет дома.

Из мастерской выходит  м о н а х и н я.

М о н а х и н я  (глядя на Грету). Придешь вечером на обследование, договорились? (Удаляется.)

Вбегает  Х а н н е л о р а.

Х а н н е л о р а. Гробы, одни гробы! Целый грузовик!

Б и р (у двери мастерской). Сегодня? Их должны были привезти на следующей неделе. Надо освободить место. (Грете.) Сбегай наверх к Кунерту, скажи, чтоб пришел немедленно. Черт возьми!

Г р е т а. Я только для этого и нужна. (Уходит в подъезд.)

Х а н н е л о р а (стоя около Бира, заглядывает в ворота). Гробы не покрашены, не то что в лавке на витрине.

Б и р. Занимайся своими делами. Не мешай.

М а р и я  Д е р ф л е р  появляется в дверях подъезда со старым маленьким чемоданом.

М а р и я  Д е р ф л е р. Эрнст, сделай мне одолжение.

Э р н с т. Я иду наверх. Меня Фред ждет.

М а р и я  Д е р ф л е р. Захвати его чемодан. Нечего ему стоять у меня, если сам он не приходит.

Ф р е д (из подъезда). Я здесь, но мне некогда. Поставь чемодан, никто его не украдет. (Эрнсту.) Не нужны мне твои деньги.

Э р н с т. Что с тобой?

Ф р е д. Сейчас узнаешь. (Уходит через ворота.)

Э р н с т (глядя ему вслед). Ничего не понимаю. (Марии Дерфлер.) Твое кафе уже открыто?

М а р и я  Д е р ф л е р. Сейчас откроется. Ты зайдешь?

Э р н с т. Вот только приберу у себя. И если Герта не вернется к тому времени. Мне нужно развеяться.

М а р и я  Д е р ф л е р  уходит. Д в о е  р а б о ч и х - г р у з ч и к о в  приносят и ставят на землю грубый гроб.

П е р в ы й (глядя на небо). Что-то темно становится.

В т о р о й. Снег пойдет.

Из ворот выходят  Б и р  и  Б р у н о.

Б и р (рабочим). Во дворе не ставьте. Занесите под арку. (К Бруно.) Привезли без предупреждения.

Б р у н о (он в белом рабочем халате). Бывает, хозяин.

Г р е т а  появляется из подъезда.

Б и р. Ну?

Г р е т а. Кунерта нет.

Б и р. Покарауль у ворот. Мне нужно освободить место.

Б р у н о. Я помогу вам, хозяин.

Оба уходят в мастерскую. С улицы появляется  Х а н н е л о р а, останавливается у некрашеного гроба.

Х а н н е л о р а. Грета.

Г р е т а. Да.

Х а н н е л о р а. Сейчас там внутри никого нет? А потом — на кладбище?

Г р е т а. Да, на кладбище.

Х а н н е л о р а. А потом на небо?

Г р е т а. Там места много.

Х а н н е л о р а. Среди всяких звезд? А что там?

Г р е т а. Ничего.

Х а н н е л о р а. Ничего?

Г р е т а. Поэтому и места много.

Х а н н е л о р а. И ничего не видно?

Г р е т а. А ты видела когда-нибудь счастье? Где оно живет?

В дверях подъезда появляется  М а р и я  Д е р ф л е р.

Х а н н е л о р а. На площади. Помнишь, мы ходили туда с бумажными фонариками? И ты шла впереди всех детей. А сейчас холодно.

Г р е т а. Да, тогда было тепло.

М а р и я  Д е р ф л е р. Ты замерзла, Грета. Может, выпьешь чашку горячего бульона?

Г р е т а. Мне нельзя уходить.

С улицы входит  К у н е р т.

К у н е р т (обнимая Ханнелору). Что на обед? Опять картофельный суп?

Х а н н е л о р а. Да.

К у н е р т. И больше ничего?

Х а н н е л о р а. Петрушка.

К у н е р т. Эх, сосисок бы! Вот было бы чудесно.

Б и р (у двери мастерской). Кунерт, вот вы где. Быстро, надо поставить гробы на место.

К у н е р т. Деньги сразу?

Б и р. Если вы настаиваете.

К у н е р т. Мне до зарезу нужно. Минуточку. (Свистит.)

Ж е н щ и н а (мать Ханнелоры, появляется в окне). Что случилось?

К у н е р т. Сходи к мяснику! (Берет у Бира деньги и передает Ханнелоре.) Отдашь матери. И хорошо бы пару сигарет. (Уходит в мастерскую вслед за Биром.)

Г р е т а (быстро, Марии Дерфлер). Теперь мне можно к вам.

В подъезде появляется  ж е н щ и н а, мать Ханнелоры.

М а р и я  Д е р ф л е р (женщине). Приятного аппетита!

Ж е н щ и н а (глядя на деньги, переданные Ханнелорой). Не густо.

Х а н н е л о р а. И еще сигареты.

Ж е н щ и н а. Да, еще сигареты.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (снова у окна.) Опять жалуешься?

Ж е н щ и н а (ей, наверх). А ты опять торчишь в окне, ворона кладбищенская?

М а р и я  Д е р ф л е р (смеясь). Как ты ее величаешь? Кладбищенской вороной? (Смотрит наверх.) Очень похожа.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (теряя дар речи). Вы, вы тоже заодно с этим сбродом?

М а р и я  Д е р ф л е р. Твои-то друзья ко мне не ходят. (Грете.) Пойдем, проглотишь чего-нибудь теплого.

Обе уходят в дом.

Х а н н е л о р а (прыгая около матери, кричит из арки ворот). Ворона! Ворона! Кладбищенская ворона!

Выходят  Б и р  и  К у н е р т.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Господин Бир, какие вещи приходится выслушивать.

Б и р. Я занят. Потом.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. И вы против меня? (Закрывает окно.)

Б и р. Бабье. Посреди белого дня. (Пересчитывает половинки гробов, стоящие в арке, сверяясь по накладной.) Сходится.

К у н е р т (подходя к гробу, поставленному во дворе). Сначала этот?

Б и р. Минуточку. (Разворачивает накладную.) Сегодня у нас какое?

К у н е р т. Число? Тридцатое.

Б и р. Января?

К у н е р т. Уже месяц работаем. Вам бы положено это знать, вы же деловой человек.

Б и р. Знать это одно, но как на это полагаться? Даже часы на углу улицы не пожелали признать этого в новогоднюю ночь.

К у н е р т. И поэтому их отдали в починку.

Б и р. Выхожу я, как обычно, тридцать первого декабря на площадь, встретить Новый год. Часы на углу показывают без пяти двенадцать. А из всех домов вокруг раздается хлопанье пробок. Смотрю вверх. А на часах все еще без пяти двенадцать. Я возмутился.

Оба смеются.

Не желают, видите ли, начинать год тридцать третий.

К у н е р т. Вы суеверны?

Б и р. А как же, я ведь гробовщик. Иначе как бы я вел дело? (Делает пометку в накладной.) Так. Возьмите гроб.

Кунерт собирается внести гроб в мастерскую, оттуда выходит  Б р у н о.

Б р у н о. Бир! Смотрите, что я нашел в самом дальнем углу вашего склада гробов. (Показывает ему стальную каску.) Вся в пыли. Но настоящая и в полной сохранности. (Стучит по ней костяшками пальцев.)

Б и р. А то я бы здесь с вами не стоял.

Б р у н о. А где? Где бы вы погибли?

Б и р. Лежал бы под Верденом.

Б р у н о. Верден! Как вы об этом запросто говорите. А мы можем увидеть такие вещи только в кино.

Б и р. У меня в комоде лежит Железный крест.

Б р у н о. В комоде! Германия почивает на лаврах, но исправно платит свои военные долги.

Б и р. Не так уж почивает. Я не только храню свою старую каску. Я состою в союзе «Стальной шлем».

Б р у н о (делая небрежный жест). Всего лишь дань традиции, хоть и патриотической. Пыль и ржавчина на старом оружии. Вы за Гинденбурга? За имперского канцлера этой вшивой республики? Ему бы скалку в руки.

Б и р. А кто же выше его?

Б р у н о. Тот, кого провидение избрало вождем.

Б и р. Да вы еще суевернее, чем я.

Б р у н о. Германия, пробудись!

Б и р. Не у меня во дворе.

Б р у н о. Ваш двор. Тоже мне, великое дело. Пара гробов поступает раньше срока, и вы уже теряете всякое представление о масштабах. Сколько их было под Верденом?

Б и р. Мертвых? По четыреста тысяч с каждой стороны.

Б р у н о. Вот это совсем другое дело. (Протягивает ему каску.) Сдуйте с нее пыль и наденьте.

Б и р (оглядываясь). Если во дворе никого нет. (Надевает каску.)

Б р у н о. Мы могли бы шагать в одной шеренге. Может быть, скоро наступит такой день.

В подъезде появляется  Э р н с т  в свитере.

Э р н с т (направляется с мусорным ведром к бачку, Биру). Вы что, генерала хороните. Бир? Или у вас репетиция похорон Гинденбурга?

Б и р (рывком, снимая каску). Упаси бог!

Э р н с т (опорожняет ведро, глядя на Бруно). Этого типа я знаю, он из штурмовиков.

Б и р. А мне какое дело. (К Бруно.) Ну-с, покончим с накладной. Теперь места достаточно?

К у н е р т (кричит). Еще бы.

Б р у н о  и  Б и р  уходят в мастерскую. Эрнст направляется к подъезду. Входит  Г е р т а, держа пакет. Она ставит пакет рядом с чемоданом Фреда.

Э р н с т (подходит к Герте). Ты все-таки ходила туда.

Г е р т а. Я не так легко отказываюсь от своих намерений.

Ф р е д  входит в арку.

Ф р е д. Пожалуйста! (Дает Герте и Эрнсту по экземпляру газеты.) Каждому по штуке, одну я сохраню для себя.

Э р н с т. Зачем мне газета?

Ф р е д. А ты открой третью страницу.

Э р н с т. Стихи. И притом твои.

Г е р т а (не замечая Бруно, выходящего из мастерской). Теперь листовки важнее всех стихов.

Э р н с т. Ты сперва прочти. (Читает.) «Дрозды трещат». (Фреду.) Ты имеешь в виду нашего дрозда, что сидит весной на этом дереве?

Г е р т а. «Дрозды трещат, дрозды трещат так беззаботно в марте…» Это хорошо. Очень, очень хорошо.

Из распахнутого настежь окна кухни раздается пронзительный скрежет радио.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (появляясь в окне). Слушайте, слушайте же, о чем вам вещают! (Торжествующе.) Двенадцатый удар.

Из подъезда выходят  Г р е т а, М а р и я  Д е р ф л е р, Б и р, К у н е р т; из мастерской — Б р у н о. Ж е н щ и н а  и  Х а н н е л о р а  входят в арку ворот.

Г о л о с  п о  р а д и о (раздельно и четко). И вот, испытывая трепет восторга, на могиле великого прусского короля стоят двое, седой фельдмаршал и простой солдат. Свершилось! Их руки скрепляет рукопожатие. Слова не нужны. Германия, бессмертная Германия! В этот день, в этот час она снова пробудилась. Германская нация более не бессильна. Адольф Гитлер стал рейхсканцлером.

Все неподвижны.

Б р у н о (словно в забытьи выступает вперед). Неужели, неужели, не может быть. Ведь я только что говорил об этом. О Гинденбурге и о вожде. (Пауза.) Как во сне.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. О, как все изменится!

Во двор вбегают дети.

Что бы такое сделать? Сейчас, немедленно! (Быстро отходит от окна и возвращается, держа в руках корзину.) Берите, берите мои апельсины. (Высыпает их из корзины.)

З а н а в е с.

ПЕРЕД ЗАНАВЕСОМ

Д е т и (танцуют и поют).

ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ

Лестничная площадка, лестница ведет наверх. Г е р т а  закрывает дверь своей квартиры, кладет ключ под половик.

Э р н с т (поднимается снизу). А Грета не у тебя?

Г е р т а. Нет.

Э р н с т. Что-то с ней случилось, раз она не пошла в госпиталь.

Г е р т а. Пусть придет ко мне.

Э р н с т. А ты ко мне?

Г е р т а. У тебя же дежурство.

Э р н с т. Именно поэтому.

Г е р т а. Эрнст. Ведь ты будешь стоять на углу и встретишь нас дубинкой.

Э р н с т. Не тебя.

Г е р т а. Сделаешь для меня исключение? Чтобы любить меня, когда вернешься домой.

Э р н с т. Зачем ты так.

Г е р т а. Но ведь это правда.

Э р н с т. Значит, мы должны рассориться из-за политики? Знаешь, меня уже знобит.

Г е р т а. Мне нужно к нашим.

Э р н с т. Ну, иди.

По лестнице поднимается  К у н е р т.

К у н е р т. Поздно, Герта. Перед входом в комитет стоят штурмовики и никого не пускают. А на другой стороне улицы стоят полицейские и наблюдают.

Э р н с т. Гитлер стал рейхсканцлером законным путем.

Г е р т а. Поговори еще о демократии, о серьезных проблемах, о неопровержимых аргументах. Гитлер вам объяснит, что к чему, когда дорвется до власти.

К у н е р т. Некоторые думают, что у него ничего не выгорит.

Г е р т а. Если бы рабочие вышли на улицу, мы бы еще сегодня покончили с этим выродком.

К у н е р т. На улице полно народу, только нас нет.

Вверх по лестнице поднимается  Ф р е д, держа в руках несколько небольших пакетов.

Ф р е д. Пропустите меня.

Г е р т а. Наш индивидуалист обладает завидным душевным равновесием. Разгуливает себе преспокойно, словно ничего не случилось.

Ф р е д. В конце концов, должен же я что-то есть. А вы что делаете на лестнице? Теперь, наверно, каждый будет обязан отчитаться в своих поступках.

Г е р т а. И торговать идеалами вразнос, от двери к двери, и при этом шепотом жаловаться, что мир непостижим. «Человеку дано лишь мечтать о своем предназначении».

Ф р е д. Что-то знакомое.

Г е р т а. Я прочла это на клочке бумаги, который выудила из твоей мусорной корзины.

Ф р е д. Да, из этого у меня ничего не вышло.

Г е р т а (смеясь). Сам теперь видишь!

Ф р е д. Не заводи меня! Я сыт по горло. Еще слово, и меня стошнит всеми высокими фразами, которые я проглотил. «Германия, пробудись!» Как наш Бир в своей лавке с гробами. Германия — разве это не Фауст? Не Гельдерлин? «Скрипят на ветру немые холодные флаги!» Пока они в бессилии не поникнут над окровавленными человеческими останками. Перед входом в партийный комитет стоят штурмовики с кинжалами. И с пистолетами в карманах.

К у н е р т. Я пробрался во двор, но сделать ничего нельзя, все закрыто, кроме окна клозета.

Э р н с т. Думаешь, кто-нибудь через него проберется? Штурмовики только того и ждут.

К у н е р т. Герта, там списки наших. (Пауза.) Листовки нужно вынести и уничтожить.

Г е р т а. Нет, спрятать.

Ф р е д. Если оборотная сторона у них чистая, отдайте мне. Мне бумага пригодится. (Герте.) Не кипятись, это я так. У меня они будут в сохранности. В крайнем случае — я их в чемодан и в хижину.

Г е р т а. Ты это сделаешь?

Ф р е д. Перестань причитать. Давай сюда листовки, а я возьму чемодан.

Оба уходят.

Э р н с т (смотрит на часы). Ничего не поделаешь, нужно идти. У меня дежурство.

К у н е р т. Скоро вечер. Может, они наконец угомонятся?

Э р н с т. Будем надеяться. Ты видел Грету?

К у н е р т. Она была во дворе.

Э р н с т. Опять. Она должна была пойти к Герте. Но, может быть, все не так уж плохо.

К у н е р т. Если бы еще успеть организовать единый фронт…

Э р н с т. Разве нам не по пути, пусть даже и вниз по лестнице?

Оба уходят.

Ф р е д  и  Г е р т а  одновременно выходят из своих комнат.

Ф р е д (берет пакет). Так, сюда.

Г е р т а (пока он закрывает чемодан). Что для тебя всего важнее? Но, чур, не валять дурака.

Ф р е д. О таких вещах не говорят вслух, получается слишком высокопарно. Давай уж лучше валять дурака.

Г е р т а. Нет, скажи.

Ф р е д. Всего важнее для меня — встретить человека, не в книге, а в жизни. Для начала с меня достаточно.

Г е р т а. Но один человек — ничто.

Ф р е д. Я ведь тоже имею в виду не безвоздушное пространство. Встретить человека — это уже кое-что. И понять, что ты его теряешь, даже если об этом не сказано ни слова.

Г е р т а. Так с нами и было. В последнее время мы едва здоровались. А помнишь, как мы ездили в твою хижину? Нам было хорошо тогда — кругом луга, овраги, поросшие лесом, лунный свет. И это должно было случиться тогда, а мы испугались. А потом это случилось, но не с нами.

Ф р е д. Глупо, правда? Видеть перед собой зеленые ветви и ждать, пока их не засыплет снегом. Красота тоже виновата: когда мы хотим поймать ее, она уходит от нас.

Г е р т а. Не надо! (Отворачивается.) Я сейчас. (Уходит в свою комнату, возвращается с веткой сирени.)

Ф р е д. Зачем?

Г е р т а. Ты тоже должен радоваться, что пишешь такие стихи. Не только я.

Ф р е д. Белая сирень посреди зимы. Наверно, дорого.

Г е р т а. Последние деньги до выплаты пособия. Ну и пусть. За красоту не жалко отдать последнее. Когда любишь — не задаешь вопросов, не знаешь сомнений. (Раскинув руки.) А я люблю! (Идет по лестнице.) Мне нужно глотнуть зимнего воздуха. (Сбегает вниз по лестнице.)

Ф р е д (поднимая чемодан). Чего только не было со мной сегодня.

По лестнице поднимается  Г р е т а.

Г р е т а. Мне нужно к Герте, в ее комнату, она разрешила.

Ф р е д. Ну иди. Дверь открыта.

Г р е т а. Я могу и здесь постоять.

Ф р е д. Как хочешь.

Г р е т а (тихо). Ты не мог бы быть со мной чуть-чуть повежливей? (Садится на ступени.)

Ф р е д. Да, я знаю. Мне Эрнст сказал. Тебе больно?

Г р е т а. Болит, потом перестает, а потом опять болит.

Ф р е д. Я когда-нибудь изуродую этого типа.

Г р е т а. Моего отца? Это его не изменит. Но все-таки спасибо тебе. (Смотрит прямо перед собой.) Убежать бы. Снег идет. Словно тянет куда-то. И даже когда идешь одна в темноте и плачешь, все равно — это счастье.

Ф р е д. Счастье?

Г р е т а. Снег падает густыми хлопьями, и вкусный.

Ф р е д (смотрит на нее). А они говорят, что ты иногда бываешь нахальная.

Г р е т а. Иногда. Ты так никогда не говоришь. Я читала твои стихи. А вот у меня только два слова. Одно я говорю совсем тихо — печаль, а другое быстро-быстро: радость. И закрываю глаза. Вот так. И вижу это слово. Как будто птица вылетела из куста.

Ф р е д (встает). Тебе кто-нибудь уже говорил, какие у тебя длинные густые ресницы?

Г р е т а. Нет.

Ф р е д (смотрит на чемодан). Ты живи в моей комнате, я вечером уеду в свою хижину. Буду раз в неделю приезжать отмечаться на бирже и в тот же день уезжать обратно.

Г р е т а. Там сейчас красиво, все в снегу. Только холодно, наверно, особенно по ночам?

Ф р е д. Но так будет лучше.

Б и р  поднимается вверх по лестнице.

Б и р. Это что такое? (Грете.) Ишь расселась, красотка. Нет чтобы отправиться в госпиталь. (Фреду.) Ну и кавалер. У него своя комната, а он принимает даму на лестнице.

Ф р е д. Что вам угодно? Я могу заплатить за квартиру.

Б и р. Успеется. А может, так и договоримся: она остается у тебя, зато ты не платишь за квартиру?

Г р е т а. Я не такая, как твои бабы! Я люблю его.

Б и р. Не валяй дурака. Видел я, где он был вчера вечером. А ты где шлялась всю ночь? Что молчишь?

Ф р е д. Она спала на стружках у вас в мастерской.

Б р у н о  бодро поднимается вверх по лестнице, на нем форма штурмовика. Он щелкает каблуками, вытягивает руку в фашистском приветствии.

Б р у н о. Вас ждут, господин капитан!

Б и р. Ну, до капитана я не дослужился. А кто вам сказал, что я здесь, наверху?

Б р у н о. Дама, открывшая мне дверь в вашей квартире, сказала, что я найду вас здесь. Она просила передать, чтобы вы немедленно спустились вниз. Но из этого ничего не выйдет. Бир, вы должны явиться на площадь для участия в факельном шествии. Форма одежды — парадная, мундир союза «Стальной шлем». (Смотрит на Грету и Фреда.) Ваша дочь… и этот молодой человек. Что у них общего?

Б и р. Я как раз собирался навести порядок в своем доме.

Б р у н о. Кто живет наверху?

Б и р. Он и эта… Герта.

Б р у н о. Та, которую я днем видел во дворе? С чемоданом и пакетом?

Ф р е д (быстро). Чемодан мой.

Б р у н о. А куда вы отправляетесь?

Ф р е д (унося чемодан в комнату и захлопывая дверь). Кататься на лыжах. Не сейчас, а через час.

По лестнице, едва переводя дыхание, поднимается  Х а н н е л о р а. За ней идет  м о н а х и н я. Ханнелора держит в руках светящийся бумажный факел.

Х а н н е л о р а (Грете). Грета, пошли с нами, посмотри, что у меня. Это факел! А у взрослых другие, настоящие. Мы построимся на площади. Ты поведешь нас, как тогда, летом?

М о н а х и н я (подходя к Ханнелоре). Смотри как бы он у тебя не погас. Дай-ка мне, я его подержу.

Х а н н е л о р а (неохотно отдавая ей факел). Ну, я пойду вниз. (Спускается по лестнице.)

М о н а х и н я (Грете). Почему ты не пришла к нам? Мы ждали тебя. (Поднимает факел.) Ну, ты идешь?

Г р е т а. Да, теперь можно. Но ты пойдешь впереди. Только не в госпиталь, ты сама знаешь куда.

М о н а х и н я. Куда жеты хочешь идти со мной?

Г р е т а. Что у тебя на плечах? Ты надела это для дальней дороги?

М о н а х и н я. Это снег, снег.

Г р е т а. Тем легче будет путь. А снег не растает от факела?

Б р у н о. Что значит эта чушь?

М о н а х и н я. Ей очень худо.

Б р у н о. Вся нация поднимается в дорогу. И дети в том числе. Вот зачем факелы. Отдайте ей. (Берет у монахини факел.)

Г р е т а (в ужасе). Это факел смерти. (Бросается к монахине. Та обнимает ее, словно стараясь защитить.)

М о н а х и н я. Идем.

Уходят.

Ф р е д (он все это время держал в руке ветку сирени, подаренную Гертой). Постой! Эта сирень Герты, возьми ее! (Бросается вслед за ними.)

М а р и я  Д е р ф л е р (на нижней площадке). Наш Дон Жуан с цветами, белой сиренью, ну и ну. Выходит в люди. (Обращаясь к остальным.) Мне одной, что ли, отправляться на площадь? Из других домов народ так и прет. Я только что видела учителя Хюбнера.

Б и р. Тогда и я пойду.

Снизу слышен звон разбитого стекла.

Что это, что это было?

Б р у н о. Витрина.

Б и р. Моя?

М а р и я  Д е р ф л е р. К чему похоронное бюро, когда кругом все ликуют?

Фред идет вверх по лестнице.

Б и р. Это он!

Ф р е д. Следующий гроб — для вашей дочери.

Б и р. Ты мне заплатишь за витрину.

Ф р е д. Сначала докажите, что это — я. Даже если на улице полно осколков. Понятно? Ваша дочь умерла.

Б р у н о (Биру). Вы остаетесь или идете со мной?

Б и р. В штатском.

Б р у н о. Пора.

Снизу доносится песня в ритме марша:

(Поднимает факел.) Вперед, чтобы пыль столбом. Салют! Все города — наши!

И ПРИШЛА НОЧЬ

Улица, ведущая к заснеженной площади, освещенной факелами. Сбоку — арка двора, на углу — ступени у входа в кафе Марии Дерфлер. С другой стороны — силуэт католического госпиталя. Перед площадью — поперечная улица. М о н а х и н я  стоит на той стороне, где госпиталь, Б р у н о  и  Б и р — недалеко от арки. Х а н н е л о р а  и ее  м а т ь — между аркой и кафе. М а р и я  Д е р ф л е р  спускается по ступенькам кафе, одновременно из дома выходит  д р у г а я  ж е н щ и н а.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (в экстазе). Какая красота!

М а р и я  Д е р ф л е р. Хорошая у меня иллюминация, не правда ли?

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Я имею в виду не ваши окна.

М а р и я  Д е р ф л е р. Я извела два пакета свечей и не позволю, чтобы обо мне шептались за моей спиной.

Д р у г а я  ж е н щ и н а. Я говорю о площади, о площади! Как все ликуют! (Уходит, шурша платьем.)

Х а н н е л о р а (матери). Как она вырядилась, эта кладбищенская ворона.

Ж е н щ и н а (испуганно). Тише, теперь нельзя так говорить.

Б р у н о (глядя вверх, на дом). В некоторых окнах вообще не поставлены свечи. Надо людям малость подсобить.

М о н а х и н я. Каждое окно — как черный крест в красном свете факелов.

Ж е н щ и н а (Ханнелоре). Иди наверх, дочка.

Х а н н е л о р а. У меня теперь есть фонарик, с ним не так страшно. Я пойду с монахиней. (Бежит к монахине.)

Ж е н щ и н а (глядя на площадь). Может быть, все не так уж плохо, раз там дети? (Уходит в дом.)

Б р у н о (Биру). Ну вы, друг мертвецов, хватит вам думать об этих осколках.

Б и р. Как же я получу возмещение убытков от безработного?

Б р у н о. Не беспокойтесь, мы ему найдем работу. Факельное шествие сейчас начнется, ступайте туда. А я пройду стороной через кусты.

Б и р. Меня втравили, а сами — ни при чем?

Б р у н о. Мне надо к своим. Шествие пройдет мимо нас.

Б и р. А потом мы увидимся в «Гамбринусе»?

Б р у н о. После того как выполним задание. (Уходит.)

М о н а х и н я (задерживая Бира). Когда вы принесете гроб для вашей дочери?

Б и р. Успеется. (Уходит на площадь.)

Движется процессия, доносится песня:

Н е с к о л ь к о  п о д р о с т к о в  возвращаются с площади.

П е р в ы й  п о д р о с т о к. Видал, все учителя там были!

В т о р о й  п о д р о с т о к. Пели так, что себя не помнили, будто без них бы не обошлось.

Т р е т и й  п о д р о с т о к. Прямо как одержимые.

П е р в ы й  п о д р о с т о к. И ноги задирали.

В т о р о й  п о д р о с т о к. Наш-то, пузатый, как будто у него в жирном брюхе шар перекатывается.

Т р е т и й  п о д р о с т о к. А впереди всех учитель рисования пыхтел.

П е р в ы й  п о д р о с т о к. У него рост — метр девяносто, ему там наверху дышать нечем было.

Н е с к о л ь к о  м а л е н ь к и х  д е в о ч е к  с фонариками окружают мальчишек.

О д н а  и з  д е в о ч е к. Мы хотели позвать Грету. Пусть идет с нами.

П е р в ы й  п о д р о с т о к. Ну валяйте!

М а л ь ч и ш к и  и  д е в о ч к и (хором). Грета! Грета!

С о в с е м  м а л е н ь к а я  д е в о ч к а (тихо). Гретель.

М о н а х и н я  выходит к детям, с ней  Х а н н е л о р а.

М о н а х и н я. Не зовите Грету.

Х а н н е л о р а. Она умерла.

Дети, пораженные, замолкают. Совсем маленькая девочка зарывается лицом в платье монахини.

М о н а х и н я. Да ты дрожишь. (Берет девочку на руки, укачивает ее, стараясь успокоить.) Смерть это прощание. Но не она, а любовь заставляет нас плакать. (Поет.)

(Детям.) Пойдемте вместе? Что мы будем петь?

Д е т и. Песню о фонарике.

М о н а х и н я (ставит девочку на землю). Да. Это ты тоже можешь петь.

Д е т и (строясь).

М о н а х и н я (детям). Пойте громче, тогда будет веселее. (Идет впереди детей, поет.)

Площадь становится пустой и безжизненной.

М а р и я  Д е р ф л е р (на ступенях своего кафе). А посетителей нет, ни единого. К чему тогда вся эта иллюминация? Германия просыпается, а они не могут не поспать хотя бы одну ночь, какая наглость. Надо открыть заднюю дверь, может быть, из дома кто-нибудь зайдет. Хотя бы мальчуган, если он образумился. (Уходит в кафе.)

Из-за угла появляется  Б р у н о, с ним  д в о е  ш т у р м о в и к о в.

Б р у н о (штурмовикам). Этого типа, который разорялся около ихнего комитета, зовут Кунерт. Он днем здесь таскал гробы. Его мы прихватим с собой, иначе нас взгреют за то, что мы прошляпили их списки. Ведь мы даже не знаем, когда они пропали. Стойте на углу, я вам дам знак.

Вбегает  Х а н н е л о р а.

Эй, постой-ка.

Х а н н е л о р а. Мне нужно скорей домой.

Б р у н о. Скажи-ка, где живет Кунерт? Ты его знаешь?

Х а н н е л о р а. Это папу так зовут.

В арке показывается  К у н е р т. Ханнелора бросается к нему.

Вот он!

К у н е р т. Тебя-то мне и надо.

Б р у н о. А мне вас. (По его знаку из-за угла появляются два штурмовика.) Взять его.

Х а н н е л о р а. Папочка! (С криком бежит в арку.) Мама, мама!

К у н е р т. Не имеете права меня трогать.

Б р у н о. Наша власть, наше право.

К у н е р т. Не ваша!

Б р у н о (штурмовикам). Успокойте его, да не слишком, нам кое-что узнать у него надо.

К у н е р т а  силой утаскивают за угол.

(Смотрит на кафе, размышляет.) Ишь какая иллюминация, здесь, наверно, можно навести справки. (Входят в кафе.)

Ж е н щ и н а  выбегает из дома.

Ж е н щ и н а (тихо вскрикивает). Пауль? Ты?

Через площадь идет  Г е р т а.

Г е р т а (взглянув вверх). У меня темно, света нет. Где же Грета?

Ж е н щ и н а. Она там, у монахинь, ей уже ничего не страшно.

Г е р т а. Умерла?

Ж е н щ и н а. Можно и так сказать. Где ты была, что не знаешь об этом?

Г е р т а. Везде. Ничего не происходит.

Ж е н щ и н а. Но все изменилось. (Прислоняется к стене.)

Г е р т а. Что с тобой? Тебе нехорошо?

Ж е н щ и н а. Они забрали Пауля, Кунерта. Мы не были женаты, просто жили вместе; девочка, Ханнелора, не его, но только бы он вернулся.

Д р у г а я  ж е н щ и н а  победно шествует через площадь.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (поднимаясь на ступеньки подъезда). Наступают счастливые времена! (Останавливается, узнает соседку.) Можешь мне поверить, даже от безработных очистят улицы. (Приблизившись к ней вплотную.) Что, не веришь? (Еще ближе.) Сказала бы я тебе словечко… Молчать!

Г е р т а (вступаясь). Перестаньте!

Д р у г а я  ж е н щ и н а (не знает, как реагировать). Ты что, можешь мне запретить? (Обнимает ее, доверительно.) Значит, с полицейским — дело верное? (Проходя в дом.) Тогда — детишки, детишки. Апельсины — за мной.

Ж е н щ и н а. Что ты собираешься делать, Герта?

Г е р т а. Закрыть мою комнату.

Ж е н щ и н а. Идем.

Обе уходят в дом. Из кафе выходит  Б р у н о, зажигает сигарету.

М а р и я  Д е р ф л е р (следуя за ним). Вы нашли мои сведения неудовлетворительными?

Б р у н о. Слишком общими.

М а р и я  Д е р ф л е р. Я не могу дать вам более подробных. Вас-то сразу видно, а насчет других — мало ли, кто носит штаны и куртку, разве все они коммунисты? Я не настолько разбираюсь в людях.

Б р у н о. Когда содержишь кафе, всякое слышишь и все мотаешь на ус.

М а р и я  Д е р ф л е р. Да, что касается счетов.

Б р у н о. Эта Герта?

М а р и я  Д е р ф л е р. Герта? Помилуйте, ей всего двадцать. Да разве я знаю, о чем думает эта девчонка?

Б р у н о (глядя перед собой, Марии Дерфлер). Поговорим в другой раз. (Идет за угол.)

М а р и я  Д е р ф л е р. Один клиент, да и тот хочет распугать всех остальных. Нет, мой милый, слишком твой счет маленький. На сегодня все, закрываю. (Уходит в кафе.)

Появляется  Э р н с т, останавливается на углу католического госпиталя.

Э р н с т. Что этому типу было нужно в кафе у Марии?

М о н а х и н я  пересекает площадь, останавливается в нерешительности.

Сестра, могу я вам помочь?

М о н а х и н я. Мне так неспокойно. (Поясняя.) Эти грузовики в безмолвных переулках.

Э р н с т. Штурмовики.

М о н а х и н я. И Грета тоже умерла.

Э р н с т. Тоже?

М о н а х и н я. Не знаю, почему я так сказала.

Э р н с т (глядя наверх). Значит, Герта одна там, наверху. Я буду поблизости. (Монахине.) Почему мы всегда ожидаем от судьбы чего-то плохого?

М о н а х и н я. Никто не знает своего часа.

Через площадь идет  Б и р. Он пьян.

Б и р (останавливаясь). Какого часа? И знать нельзя. (Смотрит на уличные часы.) Время — это просто картонный круг. На нем написано: «не работает». И в такой день. День-то знаешь, только часа не ведаешь. Сейчас вроде ночь. (Смотрит на монахиню и Эрнста.) А?

М о н а х и н я (с особой интонацией). Ваша дочь умерла.

Б и р (с глупым видом). Что вы говорите? Да, верно. Но я уже знаю об этом.

М о н а х и н я, не скрывая своего отвращения, уходит в госпиталь.

Что она ко мне пристает! Пришла бы, как все, завтра утром в лавку и рассказала, что потеряла родственницу. В таких случаях я реагирую немедленно.

Э р н с т. Это ваша собственная дочь.

Б и р. Знаю. Могу подобрать гроб. (Смотрит на Эрнста.) Униформа. Они тоже все в униформах. Это я так, к слову. В «Гамбринусе» некоторые господа весьма одобрительно отзывались. Пусть даже мне это встало в копеечку. Да, поднимается народ, вот подходящее слово для сегодняшнего дня. Такое не забывается. А вы? По-прежнему страж порядка?

Э р н с т. Вы же видите, я при исполнении служебных обязанностей. (Пересекает улицу, направляясь к площади.)

Б и р (глядя ему вслед). А станут ли тебя дальше держать на службе, ежели ты не переменишься? (Задумывается.) А мое дело тоже придется перестраивать? (Оглядываясь.) Надо потише. Смерть — компаньон тихий, хотя от него все зависит. Смерть, она всех удовлетворяет. Взять хотя бы Грету. (Весь подобравшись.) В наше время захват власти — это вопрос жизни и смерти. Посмотрим.

Из арки выходит  Г е р т а.

(Идя ей навстречу.) Ну-с, а с тобой что будет? (Приближаясь.) Ты делай вид, что это ошибка молодости. Хоть ты и переспала с парнем, да он оказался не по тебе. Сама теперь видишь, какие дела.

Герта отшатывается от него.

Со мной сегодня больше ничего не случится. Ну и денек! (Уходит в дом.).

Г е р т а (одна). Вот и ночь. Еще только ночь. Как тихо. (Останавливается.) Куда мне? Туда, где безопаснее? Жена полицейского в ожидании супруга. Тихое пристанище. Вот и ночь, зимняя ночь, и не будет этой пустоты, только тишина.

Ф р е д  с чемоданом идет через площадь.

Фред! Куда ты так летишь?

Ф р е д (останавливаясь). Ну, что?

Г е р т а. Ты какой-то другой, безразличный.

Ф р е д. Если я кажусь таким, тем лучше.

Г е р т а. Что за комедия. Да еще с чемоданом.

Ф р е д (с иронией). Сегодня целый день разыгрывается комедия. Но не я ее герой. (Смотрит на Герту.) Мы прячемся в своем безразличии, но вдруг появляется некто с застывшим лицом, в котором только что была жизнь, держит нас мертвой хваткой. Это любовь?

Г е р т а. Ты говоришь о Грете?

Ф р е д. Я не могу с этим справиться, а разве кто-нибудь может? С любовью и смертью сразу?

Г е р т а. И поэтому ты бегаешь по улицам, позабыв обо всем?

Фред смотрит на нее вопросительно, с легким упреком.

Ведь ты рискуешь листовками.

Ф р е д. В чемодане их нет. Они в шкафу, в моей комнате. Для вас главное чемодан. Для тебя и для Кунерта.

Г е р т а. Они взяли Кунерта.

Ф р е д. То есть как? У них же нет улик.

Г е р т а. Конечно, улик у них нет.

Ф р е д. Улики здесь, в чемодане.

Г е р т а (быстро становится на колени и открывает чемодан. Поднимается, с трудом находя слова). Ты был там? (Помолчав.) А штурмовики?

Ф р е д. Я же сказал, я не знаю, как справиться со смертью.

Г е р т а. Ты сказал: «И с любовью».

Ф р е д. Еще не хватало подвергать опасности тебя.

Г е р т а. О, Фред. (Помолчав.) А штурмовики?

Ф р е д. Они там во время факельного шествия строили всех в шеренги. Я переждал.

Г е р т а. Они могли задержать тебя в любую минуту.

Ф р е д. Риск был. Я вспомнил, что окно клозета открыто, мне Кунерт говорил. Я влез со двора. Страшнее всего было внутри. Я никак не мог найти всех ключей от ящиков и секретеров. И этот дрожащий свет факелов на стенах и потолке. Все-таки я нашел их в картонке на одном из письменных столов. (Облегченно.) И вот я здесь. И даже как будто спокоен.

Г е р т а (приближаясь к нему). Тебе надо отдохнуть, хоть ты и не рвешься в герои. (Кладет голову ему на плечо.) Нет, это я не рвусь. Никогда еще я так не радовалась жизни. Я люблю тебя.

Ф р е д. За сегодняшний день ты — третья говоришь мне это.

Г е р т а (улыбаясь). Ты все-таки Дон Жуан. Ну и пусть. (Целует его.)

От угла со стороны кафе к ним медленно подходит  Б р у н о.

Б р у н о. Вам, видно, холод не помеха?

Г е р т а (оборачиваясь). А вам какое дело?

Б р у н о. Собственно, никакого. (Берет чемодан.) Мне нужно только вот что.

Ф р е д. Отдайте мой чемодан.

Б р у н о. Ты его получишь, но без содержимого. (Герте.) Кто говорил сегодня днем во дворе, что листовки важнее всего? Что ж, поглядим.

Г е р т а (понимая, что членские списки в опасности, и одновременно вспомнив свои неосторожные слова о листовках). Вы ищете листовки? Они у меня наверху. (Стремительно бросается к дому.) Вы сами можете убедиться!

Б р у н о (помедлив). Ну погоди, если врешь! (Ставит чемодан, идет за ней.)

Ф р е д. Она отвлекла его. (Хватает чемодан.) Куда теперь? Чемодан нужно убрать, да, а мне смыться, пока он не вернулся. (Бежит к кафе, дергает дверь.) Что, уже закрыто?

М а р и я  Д е р ф л е р (открывает дверь). Ты? Передумал?

Ф р е д. Не спрашивай. Мне нужно к тебе.

Э р н с т (появляясь из-за угла дома). Куда девался этот тип? (Марии Дерфлер.) Снова в кафе?

Ф р е д (Эрнсту). Идите наверх, к Герте, он пошел за ней.

Э р н с т (на ступеньках кафе). Задняя дверь открыта? (Вбегает в кафе.)

М а р и я  Д е р ф л е р. Что там с Гертой? Ведь я ему ничего не сказала, когда он спрашивал о ней.

Слышится звук выстрела.

Что это? И где-то совсем рядом. (Спускается по ступенькам, доходит до угла, вскрикивает.) Господи. Там, там лежит Герта!

Ф р е д  бросается за ней. Из кафе появляется  Б р у н о, он тяжело дышит.

Б р у н о (прислоняясь к стене). Ага, вот я где. Хорошо, что задняя дверь была открыта. (Видит чемодан.) Чемодан? (Прислушивается.) Он меня только задержит. (Бежит к площади.)

В дверях кафе появляется  Э р н с т, он несколько раз стреляет вслед Бруно.

Э р н с т. Он свое получил. (Спускается по ступенькам.)

М а р и я  Д е р ф л е р. Да. (Вдруг, растерявшись.) И он тоже? Сначала Герта. Четыре пролета вниз, какая подлость. И все перед моим кафе. Когда это кончится? Ты же не сможешь доложить, что застрелил его.

Э р н с т (возвращается). Я положу его так, чтобы нельзя было определить, что стреляли отсюда.

Б и р (полуодетый, выходит из дома). Здесь была перестрелка?

Э р н с т. Я не нуждаюсь в ваших показаниях. Идите наверх.

Б и р. Что ж, если вы здесь, тогда спокойной ночи. (Возвращается в дом.)

М а р и я  Д е р ф л е р. Я не смогу промолчать, если меня будут спрашивать.

Э р н с т. Не сможешь?

М а р и я  Д е р ф л е р. Потому что тебе так надо? А каково будет мне, если узнают.

Э р н с т. Например, о том, что в городке, где ты жила, у вас с мужем была всего лишь мелочная лавка. Ты ни в чем отказу не знала.

М а р и я  Д е р ф л е р (уклончиво). Когда это было.

Э р н с т. Как раз тогда, когда твой муж застрелился в сарае за домом.

М а р и я  Д е р ф л е р. Ты знаешь?

Э р н с т. И давно.

М а р и я  Д е р ф л е р. Ну ладно. Что я должна делать?

Э р н с т. Пойдешь в католический госпиталь и попросишь носилки.

М а р и я  Д е р ф л е р  уходит в госпиталь.

Э р н с т  идет по направлению к площади. Появляется потрясенный  Ф р е д.

Ф р е д. У меня больше нет времени считать часы. Я понял, что я и зачем я. Я ухожу. В этом воздухе — только обломки, только желтый отблеск осколков. Еще утром я требовал от жизни потрясения, великого открытия тайны. И вот я потрясен смертью, и наступила ночь. Но тишина перестала быть тишиной. И надежду, чье одеяние — зелень лугов, ныне скрывает от меня не только снег. Трижды за сегодняшний день меня согревало теплое дыхание. Дважды оно застывало навсегда. Юность бросает жизнь к ногам смерти. (Глядя на Герту.) Впрочем, о чем это я. Она не знала вопросов. Секунда — и она бросилась в бездну. Но от нее останется — эта тишина. Жизнь и смерть, связанные воедино сопротивлением, как льющийся раскаленный металл, в котором запечатлевается подвиг.

Э р н с т  возвращается с площади. Они молча смотрят друг на друга.

Э р н с т (Фреду). Как это случилось? Этот тип попался мне навстречу на лестнице. Ее комната была пуста, окно открыто.

Ф р е д. В этом чемодане членские списки. Там не только ее имя. Вот почему она это сделала.

Э р н с т. Оставь чемодан мне. Я пойду к тем, кого она защищала.

Фред отдает ему чемодан.

А ты?

Ф р е д. Я с тобой.

Э р н с т  идет через площадь. Появляется  м о н а х и н я, за ней  д в о е  л ю д е й  с носилками и  М а р и я  Д е р ф л е р.

М о н а х и н я. Где?

Фред делает ей знак.

(Замечает труп Герты, подходит, становится на колени, осеняет себя крестом.) Боже милостивый, боже всемогущий.

Ф р е д. Я должен спрятать сокровище.

З а н а в е с.

Перевод Э. Венгеровой.

Гюнтер Рюккер ГОСПОДИН ШМИДТ Немецкое представление с полицией и музыкой

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Штибер.

Мария.

Король Фридрих Вильгельм IV.

Хинкельдей, полицай-президент.

Офицер для поручений.

Зеккендорф, обер-прокурор.

Камердинер.

Грейф, лейтенант.

Гольдхейм, асессор.

Гирш.

Флери.

Майне, шеф полиции.

Переводчик.

Петер Нотъюнг.

Девушка.

Рабочий.

Его сын.

Судья.

Защитник.

Агенты, свидетели, присяжные.

Действие происходит в 1850—1852 годах в Берлине, Лондоне, Париже и Кёльне.

ПРОЛОГ

Появляется  О ф и ц е р  д л я  п о р у ч е н и й (женская роль).

Музыка.

О ф и ц е р  д л я  п о р у ч е н и й. Начнем. Эй там, на галерке — не шуметь! А то потом никто не поймет, что происходит на сцене. Уж не думаете ли вы, что знаете немецкую историю? То-то же. Идя навстречу интересам публики, дирекция нашего учреждения распространила печатные материалы, которые вы смогли приобрести при входе.

Музыка.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Замок в Берлине.

К о р о л ь. Господи всемогущий, повелитель небесного воинства, эта война должна быть последней. Клянусь Фридрихом Великим, клянусь памятью моей покойной матушки Луизы, царствие ей небесное, все мои помыслы — о Пруссии. (Поднимается с колен.) Значит, мир. Как угодно. Мир так мир. Странное дело. Когда смотришь отсюда, сверху, не устаешь удивляться, сколько же еще народу осталось после войны. Подмастерья, землевладельцы, посыльные, часовщики, плотники, профессора. Берлин ими кишмя кишит. Пялятся на меня, думают, я не знаю, что у них на уме. Я вас, голубчики, насквозь вижу. Мечтают, видите ли, о народовластии. А те, кто почище, только того и ждут, что я попрошу у них заем взамен за парочку уступок. Раз мир, значит, королю понадобятся деньги. Что ж, поживем — увидим. Устроимся как-нибудь. Уступки уступками — но до известного предела. Взять хотя бы железную дорогу. С этим покончим, господа, о ней не может быть и речи. У вас просто не хватает воображения, чтобы представить себе, что это значит: железная дорога в Мекленбурге. Да ведь по ней через несколько лет какой-нибудь подпасок поедет с такой же скоростью, что и господин фон Бётцов или даже мой личный адъютант. И вы думаете, это сойдет вам с рук? В Германии полным-полно таких субъектов, которые спят и видят, как бы всех уравнять. Они тотчас учуют, откуда ветер дует. Если чернь посягает на наше время, она посягнет и на наше имущество. А ведь этого вы не хотите. Чуть что, орете: «Караул, на помощь!» И мы уже спешим вам на подмогу с картечью. Как вас спасать — так я хорош. Я навожу в стране порядок — и я же оказываюсь злодеем, а вы — милые либеральные господа — не желаете иметь с этим ничего общего. Хорошо, если подбросите мне пару талеров. Но теперь вам так просто от меня не отделаться. Мне потребуется кое-что побольше. В наши дни, чтобы справиться с чернью с помощью картечи, нужны законы. А вы об этом и слушать не желаете, черт вас побери. Да, законы на случай чрезвычайного международного положения, и я их от вас получу. А как быть с законами о чрезвычайном внутреннем положении? Боитесь, что они могут обернуться против вас? А как же прикажете управлять страной, если вы больше боитесь чрезвычайного положения, чем заговоров и революций? Мало вы боитесь красной республики, вот в чем все дело: но я на вас нагоню страху. Хинкельдей!

Входит  Х и н к е л ь д е й.

Х и н к е л ь д е й. Ваше величество.

К о р о л ь. Заговор, Хинкельдей.

Х и н к е л ь д е й. Ваше величество, это исключено.

К о р о л ь. Мне нужен заговор против меня, заговор европейского масштаба. Немедленно!

Х и н к е л ь д е й. Ваше величество изволит приказать — где?

К о р о л ь. Этот вопрос — для полицейских мозгов, а не для короля.

Хинкельдей выглядит несчастным.

Неужели в Пруссии нельзя обнаружить заговор?

Х и н к е л ь д е й. Разумеется, ваше величество.

К о р о л ь. Послушайте, Хинкельдей, помнится, был тут один субъект. Немедленно вызовите его и поручите вести дело. Самая подходящая личность. Это он в сорок четвертом году раскрыл заговор силезских ткачей, а в марте сорок восьмого отличился в Берлине.

Х и н к е л ь д е й. Это когда ваше величество показались народу с трехцветной кокардой на шляпе…

К о р о л ь. Сейчас не время об этом. Ну, тот, что руководил отделом по борьбе с проституцией, как его, Хинкельдей? Да, Штибер!

Х и н к е л ь д е й. Ваше величество имеет в виду бывшего комиссара уголовной полиции Штибера?

К о р о л ь. Именно его. И не медлите с его вызовом!

Х и н к е л ь д е й. Ваше величество, я поражен.

К о р о л ь. У меня нет времени.

Х и н к е л ь д е й. Увольнение доктора Штибера со службы наделало много шума.

К о р о л ь. Это уж по вашей части.

Х и н к е л ь д е й. Он был уволен за неблаговидные поступки.

К о р о л ь. Но для этого дела вам никого лучше не найти, поверьте своему королю.

Х и н к е л ь д е й  уходит. Звучит музыка.

Только в искусстве властитель может обрести успокоение и утешение.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Перед кабинетом Хинкельдея.

Ш т и б е р. Это письмо, доставленное рано утром, вырвало меня из объятий моей молодой супруги. В нем содержалось приказание прибыть сюда, в полицейское управление. И вот я здесь. Меня обступили воспоминания. О, где те прекрасные дни, когда я получал регулярное жалованье, пока зависть и недоброжелательство не изгнали меня отсюда. Как я завидую простым людям. Простой человек остается в памяти потомства, даже если начальство предаст его забвению. Но сколь ужасна судьба того, чья профессия оставаться неизвестным, если о нем забывает начальство. Сколь несчастен тогда тайный полицейский! Какие обвинения можно мне предъявить? Признаюсь только в том, чему есть письменные доказательства. Ни слова больше. Меня заставляют ждать. Это дурной признак.

В кабинете Хинкельдея.

Х и н к е л ь д е й (просматривая бумаги). Вильгельм Иоганн Карл Эдуард Штибер, доктор права.

Ш т и б е р. К вашим услугам, ваше превосходительство.

Х и н к е л ь д е й. Полгода назад вы подали прошение о восстановлении на службе. Оно было отклонено. Вам известно, почему?

Ш т и б е р. Абсолютно неизвестно, ваше превосходительство.

Х и н к е л ь д е й. Злоупотребление служебным положением. Вы ведь были начальником отдела по борьбе с проституцией. Инциденты при арестах.

Ш т и б е р. Могу заверить ваше превосходительство, что подобные утверждения не имеют…

Х и н к е л ь д е й. Рукоприкладство. Порубщику леса на допросе передние зубы выбили.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, можно ли верить…

Х и н к е л ь д е й. Превышение власти, незаконные аресты.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, при более обстоятельной проверке…

Х и н к е л ь д е й. Никак не могу понять, почему из всего этого наделали столько шума. Вы же большое дело провернули. Раскрыли заговор силезских ткачей. Скажите, это вы тогда были в Хиршбергской долине? Под видом пейзажиста Шмидта? Недурственно! С мольбертом и в бархатном берете.

Ш т и б е р. Интересы обычной и тайной полиции, ваше превосходительство, требуют от каждого служащего…

Х и н к е л ь д е й. Черт возьми, вы им устроили шестьдесят три года тюрьмы, подумать только!

Ш т и б е р. Не забудьте смертный приговор, ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Так чем же вы причинили ущерб репутации полиции? Ах, да. Фабриканта без ордера на арест полгода под следствием в тюрьме продержали.

Ш т и б е р. Меня оклеветали те люди, которые несколько лет спустя присоединились к демократам.

Х и н к е л ь д е й. А доктор Штибер никогда не имел ничего общего с этими мерзавцами?

Ш т и б е р. Если это и имело место, то приверженность и почтение к его королевскому величеству были залогом незыблемости моих внутренних убеждений.

Х и н к е л ь д е й. А в суде защищали левых демократов!

Ш т и б е р. Но судили же вообще одних демократов!

Х и н к е л ь д е й. Вы защищали левых. Не отпирайтесь!

Ш т и б е р (с внутренним волнением). Воспитанный на римской и греческой классике, в республиканском духе, пронизывающем и прозу и поэзию, глубоко разочарованный правительством, которое за мои заслуги в деле силезских ткачей отплатило черной неблагодарностью, проживая к тому же в Берлине, где демократические убеждения свойственны каждому, от нищего до министра, как мог я, ваше превосходительство, не испытать на себе воздействия известных теорий?

Х и н к е л ь д е й. Ага! И эти теории надоумили вас всучить королю черно-красно-золотое знамя во время постыдного спектакля — верховой прогулки по революционному Берлину!

Ш т и б е р. Эта сплетня, будто я ехал рядом с королем, держится и по сей день. Я имел счастливую возможность представить заверенный нотариусом документ, из которого следует, что я совершенно не умею ездить верхом. В тот день моим единственным намерением было обеспечение надлежащей дистанции между его величеством и толпой.

Х и н к е л ь д е й. А если бы толпа бросилась на его величество?

Ш т и б е р. Только через мой труп!

Х и н к е л ь д е й. А если бы началась стрельба?

Ш т и б е р. Я погиб бы первым.

Х и н к е л ь д е й. А если бы заговорщики вознамерились захватить его величество в плен?

Ш т и б е р. Сперва им пришлось бы меня разорвать на куски.

Х и н к е л ь д е й. Сейчас об этом легко говорить.

Ш т и б е р. Я всегда готов отдать жизнь за короля!

Х и н к е л ь д е й. Сию минуту?

Ш т и б е р. Ваше превосходительство?

Х и н к е л ь д е й. А что, если заговорщики, замышлявшие переворот и убийство монарха, все еще орудуют за пределами Пруссии?

Ш т и б е р. Раздавить, где бы они ни объявились!

Х и н к е л ь д е й. Не то! С помощью веских доказательств мы вынудим правительства иностранных государств выдать нам членов партии переворота — всех оптом. А если не всех, то хотя бы главарей, имеющих прусское подданство, или — если не их самих — то хотя бы их бумаги, документы и тайную переписку. Выдать Пруссии или куда-нибудь еще. Уж оттуда мы их заполучим. И они предстанут перед прусским судом. О приговоре узнает весь мир. Широкая панорама красного заговора против монархии, церкви и собственности. Постигаете?

Ш т и б е р. Жду указаний вашего превосходительства.

Х и н к е л ь д е й. Некоторая предварительная работа уже проделана. Вы получите в свое распоряжение специальную группу сотрудников. Абсолютная секретность, срок четыре месяца. Время не терпит. Это все. Чин асессора, жалованье обычное. От вашей работы зависит, сможем ли мы закрыть глаза на ваше демократическое прошлое.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, я… Ваше превосходительство, я… Асессор. Я как во сне.

Музыка.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Квартира Штибера. М а р и я  и  Ш т и б е р.

М а р и я. Асессор! Это шестьсот талеров в год.

Ш т и б е р. Чистоганом!

М а р и я. У меня сердце вот-вот выскочит из груди. Такой успех! Рассказывай!

Ш т и б е р. Он меня не терпит, но он вернул меня на службу. Вопрос, кто его заставил? Унижал меня. Что делать! Но унижал меня больше, чем того требовала его должность. Кто же унизил его?

М а р и я. Начальник? Министр!

Ш т и б е р. Выше, выше!

М а р и я. Мне дурно. Неужели король?

Ш т и б е р. Я вновь на службе.

М а р и я (замечает слезы на глазах Штибера). Милый!

Ш т и б е р. Слез не стыжусь. И полицейскому дано испытать чувство блаженства.

М а р и я. Выследить, поймать и наказать преступника!

Ш т и б е р. Милое дитя, как мало ты еще знаешь мою жизнь. Что ты знаешь о настоящем счастье полицейского. Взять хотя бы перлюстрацию писем. Сломана печать, вскрыт конверт, лист расправлен… Первый взгляд на почерк. Так покоритель гор, судорожно цепляясь окровавленными пальцами за нависающие камни, обливаясь потом, минуя пропасти, поднимается к вершине, чтобы потом бросить гордый взгляд на мир с места, где, как ему кажется, не был еще ни один человек. Он не знает, что некто уже быстро сбегает в долину, под сень кустов и деревьев. И когда потом, в окружении рукоплещущей толпы, он будет разглагольствовать о своих подвигах, скромный предшественник вместе с толпой вознаградит его речь аплодисментами, в то время как иные божества будут нашептывать ему на ухо о том, кто более достоин славы. Так и получивший письмо будет радоваться заключенным в нем секретам, а полицейский, еще раньше проникший в тайну запечатанного письма, а затем вновь заклеивший и незаметно подсунувший это письмо в почту получателя, скромно отступит на задний план, исчезнет.

М а р и я. Великолепно!

Ш т и б е р. Снять печать и вновь вернуть ее на место, Марихен… Это подобно тому, как приподнять косынку на груди женщины и вновь незаметно опустить. Женщина стыдится, краснеет, а ты хотя и знаешь, в чем тут дело, но продолжаешь эту игру в стыдливость, проявляешь любопытство там, где все давно известно, и не спешишь с последним шагом.

М а р и я. Искуситель!

Ш т и б е р. Представь только, сколько в эту минуту писем, написанных руками — горячими как пламень, холодными как лед, молодыми, спокойными, дрожащими, потными, мягкими, нежными, тяжелыми и легкими — путешествуют по свету в каретах, по железной дороге, по морю и даже у голубей под крылом? Их ждут или боятся, прячут или сжигают, комкают или целуют. Мария, ведь это целая вселенная! А в письмах столько всего понаписано!

М а р и я. Погоди, я теряю рассудок.

Ш т и б е р. Как будто крадешь право первой ночи у феодала.

М а р и я. Девушки взамен получают свадебные наряды. А что получит жена асессора?

Ш т и б е р. Назови цену!

М а р и я. Шестьсот в год — это по два талера за каждый рабочий день.

Ш т и б е р. Значит, один талер за ночь. (Засовывает талер ей в вырез платья.)

М а р и я. Иди скорее! (Убегает в соседнюю комнату, на ходу расстегивая фартук.)

Ш т и б е р. Счастливый день! Шесть сотен в год и четыре месяца сроку! (Считает.) Ну что же, это…

М а р и я (выбрасывает из соседней комнаты различные детали туалета). Где же ты?

Ш т и б е р. Это двести талеров за целый заговор!

М а р и я. Не заставляй себя ждать.

Ш т и б е р. Он положил меня на обе лопатки!

М а р и я  появляется в дверях. Она в нижнем белье.

Сейчас!

Начинает раздеваться.

Двести талеров! У Хинкельдея на меня нашло какое-то затмение. Ну да ладно! Отныне борьба не на жизнь, а на смерть, господин Хинкельдей! Мария, иди сюда!

Музыка.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Кабинет Штибера. С л у г а, Ш т и б е р.

Ш т и б е р. Скверна проникает нынче в Пруссию двумя путями. Сифилис — из Парижа, плохая погода — из Лондона. А семена бунта и из Парижа и из Лондона. Первые шаги удались. Связные, наблюдатели, курьеры взяли в кольцо бунтовщиков. Моими руками открываются двери в лондонском Бишофсгейте, мои глаза в тайных парижских клубах, мои уши слышат шепот заговорщиков, мои собачки чуют добычу, мои пчелки летают по всему свету.

С л у г а. Господин асессор, вас ждут!

Входит  К а м е р д и н е р.

Ш т и б е р. Камердинер наследного принца! Да еще в ливрее! У меня в кабинете! Разве я вам не запретил здесь появляться?

К а м е р д и н е р. Так точно, запретили. Но дело срочное. Два письма, господин советник.

С л у г а. Господа Грейф и Гольдхейм явились для доклада.

Ш т и б е р (камердинеру). В шкаф! (Открывает один из шкафов и вталкивает туда камердинера.)

К а м е р д и н е р. Задыхаюсь!

Ш т и б е р. Голову поднимите повыше, вверху открыто. (Запирает шкаф и кладет в карман ключ.)

Входят  Г о л ь д х е й м  и  Г р е й ф.

Г о л ь д х е й м (выступает вперед). Асессор Гольдхейм. Прибыл из Парижа.

Г р е й ф (выступает вперед). Лейтенант Грейф. Прибыл из Лондона. Положение без изменений. Разговоры только о великой промышленной выставке. Ее откроет королева. Из Пруссии в выставке участвуют Борзиг, Ханиель, Крупп, Сименс, Майссен, Мансфельд, Стиннес, Брокхауз и другие.

Ш т и б е р. Как насчет покушений, Грейф?

Г р е й ф. Подобные настроения имеются только в среде европейских эмигрантов-демократов.

Ш т и б е р. А наши прусские коммунисты?

Г р е й ф. Маркс поссорился с Шаппером и Виллихом.

Ш т и б е р. Маркс всегда ссорится.

Г р е й ф. Радикальный коммунист Виллих опубликовал свое сочинение. (Кладет брошюру на стол.) «Пролетарий перед грядущей революцией» (Читает.) «Повсюду поднимаются изнуренные тяжелым трудом и обремененные невзгодами люди, вечное пламя человеческого равенства просветило их дух, согрело их сердца, укрепило их силу; страшный суд близок, час настал. Грешники освещены испепеляющим светом». Маркс считает, что это театральный гром.

Ш т и б е р. Можно лишь надеяться, что эти лондонские пустобрехи не очень-то слушаются Маркса. А как в Париже?

Г о л ь д х е й м. Господин префект парижской полиции передает привет и интересуется, не могли бы мы подсунуть ему парочку красных радикалов, чтобы он их арестовал. Положение во Франции обостряется. Господин Карлейль, разумеется, в долгу не останется.

Ш т и б е р. Ах, Париж! Ваш Лондон по части заговоров ни к черту не годится. Гольдхейм, это все?

Г о л ь д х е й м. Есть еще один специалист по подделыванию чужих подписей. Его фамилия Гирш.

Ш т и б е р. Умен?

Г о л ь д х е й м. Эксперты считают, что таких подделок они еще не видели.

Ш т и б е р. Покажите его мне. За работу. Пишите отчеты. Вы видите, мне некогда. Меня ждет важнейшая информация, запертая на ключ.

Г р е й ф  и  Г о л ь д х е й м  уходят.

Штибер открывает шкаф, камердинер падает на него.

Письмо!

К а м е р д и н е р. Письмо из Лондона его величеству. Я выучил наизусть. Тридцать талеров.

Ш т и б е р. Быстрее и короче.

К а м е р д и н е р. Тридцать талеров.

Ш т и б е р. Слушаю.

К а м е р д и н е р (закрыв глаза, читает текст на память). Его величеству Фридриху Вильгельму, королю Пруссии.

Ш т и б е р. От кого?

К а м е р д и н е р. От супруга английской королевы. «My dear Fritz», далее восемь строк по-английски. «Обещаю, что жизнь наследного принца и его супруги во время выставки в Лондоне будет охраняться столь же тщательно, как жизнь Виктории и моя».

Ш т и б е р. Наследный принц собирается в Лондон?

К а м е р д и н е р. Позвольте читать дальше. Мои нервы не выдерживают. Я больше ничего не вижу.

Ш т и б е р. Вспоминайте!

К а м е р д и н е р. Я не вспоминаю, я вижу. А чего я не вижу, того прочесть не могу. Мне нужно видеть текст. Этот ужасный недостаток заставил меня уйти со сцены и пойти в камердинеры.

Ш т и б е р. Как же вы читали на сцене?

К а м е р д и н е р. Точно так же. С листа.

Ш т и б е р. И получалось?

К а м е р д и н е р. Со стихами не было никаких трудностей. В стихах строчки короткие, и если печать хорошая, то текст весь перед мысленным взором. Накладок не случалось. Только для перелистывания требуется некоторый навык. Переворачиваем страницу, делаем паузу, концентрируем внимание, начинаем новую страницу с верхнего левого угла.

Заметили? Паузы в неожиданных местах придают словам особый смысл. Я знавал актеров, которые только и держались на таких паузах, в этом заключалась вся их индивидуальность. Казалось, они на каждом придаточном предложении переворачивают новую страницу. Мне пришлось уйти со сцены из-за пауз. Ох, эти длинные строки. Мысленно переворачивая страницы, я иногда пропускал по целому действию. (Продолжает читать письмо.) «…Как жизнь Виктории и моя».

Ш т и б е р. «Виктории и моя».

К а м е р д и н е р. «Которых тоже внесли в этот черный список».

Ш т и б е р. Черный список? Черный?

К а м е р д и н е р. Да.

Ш т и б е р. Не в какой-то? В черный?

К а м е р д и н е р. В черный список. Письмо стоит тридцать пять талеров.

Ш т и б е р. Двадцать.

К а м е р д и н е р. Тридцать! Вот копия. Тридцать пять. (Передает копию.)

Ш т и б е р (читает). «Поскольку перед всемирной выставкой Англия не сможет избавить себя от европейских отбросов, мы настояли на принятии особых мер для безопасности наших дорогих гостей. Английские полицейские власти пригласят в Лондон прусских и иных европейских полицейских агентов. Оплата будет достаточно высокой, чтобы смогли приехать самые умные из них». Какой неожиданный поворот. Наследный принц и полицейский асессор Штибер отправляются в Лондон.

К а м е р д и н е р. Тридцать пять. (Глаза его блестят по меньшей мере на сорок талеров.)

Ш т и б е р. Десять. Вон!

К а м е р д и н е р  уходит.

В Лондон, в этот центр всех европейских революционеров и изгнанников! Какой риск! И я — его защита! Мария, видела бы ты меня сейчас! (Звонит.)

Входит  Г р е й ф.

По Лондону ходит черный список. Напечатан на… Допустим, на продолговатом листе бумаги. Включите всех важных особ. Принца-консорта, наследного принца, королеву, принца Уэльского и так далее.

Г р е й ф. Разве не долг наш перед Пруссией, господин асессор, почтить кронпринца Пруссии особым письмом с угрозой убийства? В протокольных вопросах его высочество очень щепетилен.

Ш т и б е р. Тогда сдобрите текст зажигательными лозунгами. Воспользуйтесь выражениями господина Виллиха. (Читает.) «Насилие против насилия, праведный гнев народа испепелит грешников. Выше факел борьбы!» Прямо как по заказу. «Сыновья тевтонов! Истребляйте королевское семя!»

Г р е й ф. Какой шрифт прикажете?

Ш т и б е р. Жирный цицеро.

Г о л ь д х е й м (появляясь). Гирш доставлен.

Ш т и б е р. Давайте Гирша.

Входит  Г и р ш.

Г и р ш. Почему меня привели в политический отдел?

Ш т и б е р. Утверждают, что, начиная свои махинации, вы публично заявили: «У одних слишком много, у других слишком мало, но праведный гнев народа испепелит грешников».

Г и р ш. Сударь, я подвизаюсь на бирже.

Ш т и б е р. Есть свидетель, готовый показать это под присягой.

Г и р ш. Он врет.

Ш т и б е р. Есть два свидетеля, готовые показать это под присягой. Подделайте мою подпись. А теперь подпись господина лейтенанта. И вот эту. Черт возьми. Вам не следовало бы употреблять свой талант против полиции.

Г и р ш. Я охотно предоставлю мой талант в распоряжение закона, если закон этого потребует, indeed^[9].

Ш т и б е р. Я вижу, вы очень хорошо владеете английским.

Г и р ш. Не то чтобы очень, но для биржи достаточно, I hope^[10].

Ш т и б е р. Нам нужны люди, владеющие английским, к примеру, в Лондоне. Люди расторопные и с головой на плечах.

Г и р ш. Позвольте узнать, нет ли здесь чего-нибудь противозаконного?

Г о л ь д х е й м. А позвольте узнать, вы предпочитаете оказаться на судне, плывущем в Англию, или за решеткой?

Г и р ш. To be or not to be — that is the question^[11]. Гирш приносит свои извинения, он предпочитает корабль, идущий в Лондон.

По команде Гольдхейма  Г и р ш  и  Г р е й ф  уходят.

Ш т и б е р. И такого парня вы хотели упрятать в тюрьму? Сколько лет вы работаете в политическом отделе?

КАРТИНА ПЯТАЯ

Окраина небольшого немецкого городка. Появляется  Н о т ъ ю н г, портной, тридцати лет. В руках тяжелая дорожная сумка. Слышно, как поют дети. Нотъюнг останавливается, слушает. За ним наблюдает  Д е в о ч к а.

Д е в о ч к а. Ты издалека?

Н о т ъ ю н г. Да.

Д е в о ч к а. Ты здешний?

Н о т ъ ю н г. Нет.

Д е в о ч к а. Тебе еще далеко идти?

Н о т ъ ю н г. До ближайшего постоялого двора.

Д е в о ч к а. Показать тебе дорогу?

Н о т ъ ю н г. На, возьми марципан. А дорогу я сам найду, спасибо. Беги, играй с детишками. Германия! Как ты близка мне на чужбине и как чужда вблизи! Германия! Страна вчерашнего дня, страна князей и холопов. А твой сын, портной Петер Нотъюнг, эмигрировавший в Англию, теперь тайком пересекает твои границы, чтобы разыскать товарищей и друзей. И кого находит? Одни запутаны и опустошены, погрязли в делах и тешат себя трусливой надеждой забыться в пустом, беззаботном существовании. Забыт сорок седьмой год с его голодом и похоронами, забыты пушки на рыночных площадях, генералы, бросавшие наших сыновей в огонь, как мякину; забыты и те, кого убивали в их собственных домах, и те, кого расстреливали по ночам на улицах. Другие уповают на тайные союзы, бунты и адские машины. С каким восторгом вы повторяли за Виллихом его тирады: «Поднимитесь, изнуренные тяжелым трудом и обремененные невзгодами. Да осветит ваш путь вечное пламя человеческого равенства, пусть оно согреет ваши сердца, укрепит ваши руки. Страшный суд близок, пора настала, под знаменами, обагренными кровью мучеников, — вперед, к всемирной социальной республике!» И как пугают вас слова Маркса, которые я несу вам из Лондона: «Вам придется пережить десять, двадцать, пятьдесят лет гражданских войн и международных столкновений не только для того, чтобы изменить существующие условия, но и для того, чтобы измениться самим и сделать себя способными к политическому господству». О, как вы любите тирады и как боитесь правды. Но разве можно вашу любовь, величие борьбы во имя грандиознейшего дела опошлить бредовыми заговорами, нелепыми фантазиями и криками о революциях и переворотах? Что нам оставалось еще делать, как не порвать с Виллихом и Шаппером, хотя когда-то они были верными товарищами. Нам трудно. Враги объединяются, а мы разобщены. Ваши вопросы как нож в сердце. Но иного пути нет.

Д е в о ч к а. Послушай, можно понести твою сумку?

Н о т ъ ю н г. Возьми еще марципан. А сумку я сам донесу. Иди к детишкам. (Уходит.)

Д е в о ч к а. Постоялый двор направо. А он пошел прямо.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Кабинет Хинкельдея.

Х и н к е л ь д е й. Хорошо, Штибер! Очень хорошо! Только вчера я сообщил вам о предстоящей поездке наследного принца в Лондон на всемирную выставку, а у вас в руках уже воззвание, подстрекающее к его убийству. Великолепно! Хотя я несколько удивлен.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство?

Х и н к е л ь д е й. Удивительно примитивно. Вы не находите?

Ш т и б е р. Ваше превосходительство?

Х и н к е л ь д е й (читает). «Немецкие патриоты! Прусский принц, который в настоящее время…» и так далее… «Вспомните его картечь… смерть за смерть, жизнь за жизнь… вперед, сыны тевтонов» и т. д. Зажигательно, но примитивно. На что автор надеется? За убийство полагается каторга, галера или даже петля, а за драку — всего шесть недель тюрьмы. Человек с воображением призвал бы задать его королевскому высочеству небольшую взбучку.

Ш т и б е р. Насколько мне известно, наши агенты обнаружили еще одну листовку с призывом к физическому насилию над наследным принцем.

Х и н к е л ь д е й. Слишком поздно. А теперь о вашем задании.

Входит  ф о н  З е к к е н д о р ф.

Доктор Штибер, господин обер-прокурор фон Зеккендорф.

З е к к е н д о р ф. Несколько дней назад на главном вокзале в Лейпциге мы задержали некоего Нотъюнга, портного. У него не было документов. Он имел при себе письма доктора Маркса из Лондона и инструкции для кёльнской коммунистической группы. В Кёльне немедленно были произведены аресты. Речь идет ни более и ни менее как о государственном перевороте в Пруссии, свержении Гогенцоллернов, о революции и тому подобных вещах. Правда, не в ближайшее время. Маркс говорит, что до этого дело дойдет примерно лет через пятьдесят или еще позже. Это могло бы несколько затянуть сроки возможного предъявления ему обвинения, поскольку фактический состав преступления, а именно планируемого государственного переворота, в той его части, которая касается убедительности улик, мог бы, то есть должен был бы, а выражаясь точнее, должен быть подтвержден наличием дополнительного материала, ибо обнаруженные письма вряд ли или в очень незначительной степени, короче, вообще не могут послужить обвинению. Таким образом, государственная прокуратура имеет десяток арестованных, от полиции, мы ожидали вещественных доказательств их вины. Надеюсь, вы меня поняли. Правосудию нужны доказательства. Европа довольно холодно относится к нашему предприятию.

Х и н к е л ь д е й. Но за его ходом благосклонно наблюдает его величество.

З е к к е н д о р ф. Как и всевышний, чье благословение да пребудет надо мною, если я на старости лет останусь верным слугою закона. Надеюсь, в этом меня тоже поймут. Благодарю вас, ваше превосходительство, за представленную мне возможность изложить существо дела. Господин президент! (Уходит.)

Х и н к е л ь д е й. Вы поняли, в чем состоит ваше задание? Раздобыть в Лондоне у Маркса доказательства, которых не оказалось в сумке Нотъюнга. На период выставки мы официально направим вас в распоряжение английской полиции. Выявить преступников, прибывших из Пруссии, и следить за подозрительными лицами. По силам ли вам такое поручение?

Ш т и б е р. Позвольте быть совершенно откровенным…

Х и н к е л ь д е й. Мне пора обедать.

Ш т и б е р. У меня есть сомнения, ваше превосходительство.

Х и н к е л ь д е й. У меня тоже.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, мои права… Опасаюсь, что старшие по стажу службы асессоры мои приказы…

Х и н к е л ь д е й. Верно, я запамятовал. В Лондон отправитесь советником полиции. Назначение уже в дирекции. Еще?

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, я, я…

Х и н к е л ь д е й. Пора обедать, приятного аппетита.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Да, вот еще что. Поедете под фамилией Шмидт. Все? (Уходит.)

Ш т и б е р. Слушаюсь, ваше превосходительство, под фамилией Шмидт.

Входят  Г р е й ф  и  Г о л ь д х е й м.

Г о л ь д х е й м. Это правда? Господин советник?! (Протягивает Штиберу руку.)

Г р е й ф. Едем в Лондон, господин советник?

Штибер пожимает руку и Грейфу.

Ш т и б е р. В Лондон. Задача: добиться выдачи группы Маркса оптом. Если нет, то главарей, если нет, добыть секретные письма, важнейшие, актуальнейшие, раздобыть веские улики. Псевдоним — Шмидт. Отправление — немедленно, девиз известен. На всемирную выставку! Вперед, на штурм Альбиона!

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

О ф и ц е р  д л я  п о р у ч е н и й перед открытием промышленной выставки в Лондоне.

О ф и ц е р  д л я  п о р у ч е н и й.

Появляется  Ш т и б е р.

Ш т и б е р. Господа, чтобы в таком огромном городе, как Лондон, напасть на след немецких коммунистов, мы сделаем ставку на три основных элемента немецкой сущности: пиво, образование, табак. (Распределяет поручения.) Вы отправляетесь в марксистский кружок, в кофейню Дж.-У. Мастерса на Фаррингтон-стрит, Гольдхейм — в пивную Баркли и табачную лавку эмигранта Кесслера. Грейф, ваш ориентир — немецкая тоска по родине, вы идете на промышленную выставку, к Сименсу и Гальске, Гешу, Круппу, Стиннесу и Ханиэлю. Немецкие рабочие паломничают туда, как католики в Трир. Стоит им увидеть хороший станок, и даже самые красные сердца начинают биться сильнее.

Г р е й ф  уходит.

Флери!

Ф л е р и. Господин советник.

Ш т и б е р (протягивает руку). Рад видеть вас в добром здравии, Флери!

Ф л е р и. Я рад, что мне удалось подсадить своего человека к коммунистическому архивариусу Дицу. Он имеет доступ к переписке коммунистов.

Ш т и б е р. Великолепно, Флери. Пусть немедленно берется за дело. Мне нужны интересные письменные инструкции революционного характера, особенно от Маркса, — Нотъюнгу и тем, кого мы посадили в Кёльне. Нечто существенное. Надеюсь, вы меня поняли. (Передает ему визитную карточку.) Вы найдете меня по этому адресу.

Ф л е р и (берет карточку и передает счета). Мои накладные расходы. Нужно было обставить квартиру для агента, купить ему кое-какой гардероб, расходы на питание — ему необходима диета.

Ш т и б е р (платит с явной неохотой). Вы уже давно здесь, не так ли?

Ф л е р и. Ваш предшественник прислал меня в Лондон восемь лет назад.

Появляются шеф полиции  М а й н е, п е р е в о д ч и к.

Ш т и б е р. Кто такие?

Ф л е р и (отвернувшись). Роберт Майне, шеф полиции Лондона. (Поспешно уходит.)

Ш т и б е р. Какой счастливый случай, да еще в самом начале моей деятельности. К вашим услугам, ваше превосходительство! Министерства юстиции его величества короля Пруссии советник полиции доктор Вильгельм Карл Эдуард Штибер.

М а й н е. Майне. (Пытается пройти.)

Ш т и б е р. Ваше превосходительство!

П е р е в о д ч и к. Господин Майне спешит на богослужение. Архиепископ Кентерберийский вместе с королевскими комиссарами молится о ниспослании удачи в нашей великой цивилизаторской миссии.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство! Осмелюсь задержать вас и сделать заявление чрезвычайной важности. Я только что прибыл в Лондон, и благодаря дерзко организованной операции случайно получил прокламацию, содержащую призыв к физическому насилию над нашим наследным принцем. (Передает Майне конверт.)

М а й н е. Сэр!

Переводчик берет конверт, и они проходят. Штибер ошеломлен. Майне что-то говорит переводчику. Тот возвращается.

П е р е в о д ч и к. Вы понесли расходы?

Ш т и б е р. Что вы имеете в виду?

П е р е в о д ч и к. Всего наилучшего!

Ш т и б е р. Сэр! (Смотрит вслед Майне и переводчику.)

Быстро входит  Г и р ш.

Г и р ш. Хэлло, господин Шмидт!

Ш т и б е р. Вы заставляете себя ждать.

Г и р ш. Очень неудобное место, господин Шмидт.

Ш т и б е р. Когда будет новый материал о Марксе?

Г и р ш. На будущей неделе.

Ш т и б е р. Не раньше?

Г и р ш. Нет.

Ш т и б е р. Почему?

Г и р ш. Если бы не лето, и если бы Маркс не заложил сюртук в ломбарде, он бы мог надеть полосатые брюки вместо черных, а вместо сюртука пальто, так как у него двое брюк и только один сюртук, и мы бы могли завтра увидеться в Британском музее. А он заложил сюртук. Видно, речь идет о значительной сумме, вероятно, плате за квартиру. Следующий гонорар пойдет булочнику, а поскольку Маркс еще никогда не получал два гонорара на одной неделе, на улицу он сможет выйти лишь на следующей неделе.

Ш т и б е р. А вдруг придется платить мяснику?

Г и р ш. Маркс и мясник?! Господин Шмидт, вы изволите шутить. До завтра. Нельзя, чтобы нас видели вместе. (Уходит.)

Ш т и б е р. Что ж, начало весьма неплохое. Они еще узнают Штибера. (Уходит.)

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Г р е й ф. Р а б о ч и й  с  с ы н о м  одиннадцати лет.

Р а б о ч и й. Что тебе больше всего понравилось на выставке?

С ы н. У Круппа стальной слиток — сорок две тонны. Никто в мире не мог сделать ничего подобного.

Р а б о ч и й. Да.

Он все время наблюдает за Грейфом, а Грейф за ним.

Чем это воняет? Чуешь? Прусские шпионы.

С ы н. Пойдем в пивную Баркли?

Р а б о ч и й. Нет.

С ы н. Почему ты туда не ходишь, отец? Немцы поют там теперь целыми днями. Наверно, весело.

Р а б о ч и й. Я это знаю, сынок. Напьются вина или пива, и нет больших весельчаков, чем они. Носят белые рубашки, распевают песни и гордятся, что употребляют столько мыла. Ты был еще совсем маленьким, когда мы с ними порвали.

С ы н. Тоскуешь о Германии?

Р а б о ч и й. Не тоскую, но радоваться нечему. Наши отношения ясны. Там был дан приказ о моем аресте, и я им этого не забуду.

С ы н. Ты часто думаешь о Германии?

Р а б о ч и й. Германия, о которой я думаю, — иная.

С ы н. Разве теперь они не такие, как были раньше?

Р а б о ч и й. Наверно, это мы стали другими. Когда они поют, мы стискиваем зубы, когда они беззаботны, мы становимся бдительными, когда они благоговеют, мы негодуем; мы стыдимся того, чем они гордятся; они предаются сладким грезам, а мы не спим ночей.

С ы н. Ты говоришь о Германии, словно поднимаешь тяжелый груз.

Р а б о ч и й. Ешь, ешь. Набирайся сил, чтобы ты смог снести эту ношу, когда вырастешь. Ведь от нее, сынок, тебе не избавиться никогда. (Глядя на Грейфа.) Чуть что случись — немцы всегда тут как тут. Немцы задушили революцию во Франции, немцы задавили республику в Голландии, в Греции немецкие войска поддерживали самое гнусное из всех правительств. Немецкие полицейские орудуют по всей Европе вплоть до Португалии, с помощью немецких солдат была разорена Польша, вырезано население Кракова, разграблены Венеция и Ломбардия. А у этих слезы наворачиваются на глаза, едва только речь заходит о немцах. Хотя они своими глазами видели, как была сожжена Силезия, опустошена Богемия, повержена Австрия.

С ы н. Но разве они этого хотели? Ты ведь сам учил меня различать угнетателей и угнетенных.

Р а б о ч и й. Конечно, мой мальчик, ими правит семейство капралов и шутов. Но будь у нашего народа немного меньше высокомерия, мы бы сберегли наше доброе имя и от многого избавили бы наших соседей. Кажется, я понял, чем тут воняет: берлинской помадой для волос. Ну и врежу я ему сейчас, сын мой!

Грейф убегает.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Квартира Штибера в Лондоне. Нечто среднее между чиновничьим кабинетом и гостиной с претензией на дешевую элегантность. А г е н т ы. Г о л ь д х е й м  сидит за столиком, читает и пишет.

Ш т и б е р (ест). И какой только жратвы нет на свете! Спагетти, кнедлики, квас, гуляш, бифштекс.

Грейф завершил рассказ об изгнании с выставки.

Они все еще следят за нами?

Грейф молча начинает чистить куртку и шляпу.

(Ест.) Живем здесь как на острове. Как прокаженные. Что слышно о наследном принце?

Грейф отрицательно качает головой. Один из присутствующих наливает пиво, Штибер пробует и морщится.

Этим людям нечего делать в Европе.

Входит  Г и р ш.

Г и р ш. Хэлло, господин Шмидт!

Ш т и б е р. Чертовски поздно, Гирш!

Г и р ш. Работа на вас меня гробит. Посмотрите на меня! Круги под глазами, руки дрожат, бессонница. (Демонстрирует содержание карманов — блокноты, записки, книги и тому подобное.) И всего за неделю занятий в учебной группе у Маркса. Да еще в перспективе экзамены у Либкнехта или у Вольфа, у кого найдется время. Есть кое-что и для вас! «Радикалист»! Красный катехизис. (Передает Штиберу брошюру в красном переплете.)

Ш т и б е р (продолжая есть). Жратва от этого лучше не станет.

Г и р ш. Англия. Двести сект и лишь один соус.

Ш т и б е р (показывая на брошюру). Маркса?

Г и р ш. Анонимная. Поговаривают, что Гесса.

Ш т и б е р. Идеи Маркса?

Г и р ш. Отчасти. Маркс его однажды назвал ослом.

Ш т и б е р. Выражение, достойное Шекспира.

Г и р ш. Если вам это пригодится, могу сообщить, что Европейский революционный комитет он назвал целой кликой социальных ослов, горлопанов, болтунов, писак, клоповником в обезъяннике, известного философа Руге обзывает клоуном, циркачом и беспринципным обывателем от литературы.

Входит  Ф л е р и.

Ф л е р и. Хэлло! (Передает Штиберу письма.)

Ш т и б е р. Когда же я наконец получу подлинное письмо Маркса?

Ф л е р и. Господин советник! Диц архивариус в группе Шаппера — Виллиха. Маркс сейчас в ссоре с этой группой, так что от него писем ждать не приходится.

Г и р ш. Маркс обозвал Дица тараканом и ловкачом, отиравшимся возле трех революций.

Ш т и б е р. Чем же Маркс, собственно, занимается в свободное от ссор время?

Ф л е р и. Читает.

Г и р ш (показывает). Его библиотечный абонемент.

Ш т и б е р. А когда не читает?

Г и р ш. Пишет.

Ш т и б е р. Если он читает и пишет книги, то когда же он собирается устраивать революцию?

Г и р ш. Что касается революции, то здесь существует дилемма. Маркс знает, как делают революцию, но говорит, что сейчас для революции время еще не пришло. Шаппер и Виллих твердят, что революция ждет у дверей, но не знают, как впустить ее в дом. Сразу и не разберешься, кто прав.

Штибер читает письма.

Я понимаю ваше глубокое разочарование в лондонской партии переворота. Но почему это так, господин Шмидт? Возьмем двух прусских бунтарей. Один едет в Париж, другой — в Лондон. В Париже, господин Шмидт, жизнь кипит. Елисейские поля, Монмартр, дешевые устрицы, социализм, политика и француженки. В этом все дело! Парижанки любят, чтобы мужчины их завоевывали. А где мужчина выглядит наиболее эффектно, как не на баррикадах, в пороховом дыму, перед лицом опасности? Это возбуждает, господин Шмидт, награда сладка, плоть слаба. Любовь и бунт — не зря Францию рисуют в виде женщины с обнаженной грудью среди сражающихся на баррикаде. Allons enfants! Вперед, детки!

Ш т и б е р. Потише, потише. (Передает письма Гольдхейму, тот внимательно их читает).

Г и р ш. А теперь обратимся к бунтарю, подавшемуся в Лондон. Здесь, господин Шмидт, здесь нравственность, до венца — ничего, кроме поцелуев. И наш молодой, холостой, но вполне здоровый бунтарь женится. И пошло. Когда же тут ходить по два раза в неделю в клуб, учиться революции? Милый, kiss me to night, а потом oh see, the little children!^[12] Приходится зарабатывать деньги, а с деньгами в дом приходит собственность. Собственность — тормоз революции. Чему примером — домовладельцы, которых не очень-то раскачаешь на революцию.

Ш т и б е р. Господин Гирш, когда Маркс приехал сюда, он был женат и имел долги. Для него революция была бы даром божьим. У него же появляется ребенок за ребенком, а он читает и пишет. Вот вам!

Г и р ш. Тут дело в немецкой философии. Забавная игра в антитезисы задевает человека за живое. По себе замечаю. На что уж я был отчаянный, а с тех пор, как начал изучать Гегеля, меня словно подменили.

Ш т и б е р. Что такое?

Г и р ш. Его антитезисы такой ералаш в голове устраивают, что если ты не женился до немецкой философии, потом уже и пытаться не стоит.

Ш т и б е р. Вы изучаете Гегеля?

Г и р ш. До глубокой ночи сижу за книгами, ни о чем другом и думать не хочется, господин Шмидт! Такие занятия в гроб загонят.

Ш т и б е р. Один Гегеля изучает, другой дерьмовые письма таскает. Ни одного покушения. Гогенцоллернов ругают, но умеренно. А где же нечто ощутимое, жизненное, активный бунт?

Ф л е р и. Приношу, что есть.

Ш т и б е р. Тогда принесите письма, которых нет.

Ф л е р и. Научите, как это сделать, господин Шмидт.

Ш т и б е р. И научу. Слушайте. Во-первых: вы, Флери, немедленно поезжайте в Париж. Гольдхейм, садитесь за сочинение писем, подстрекающих к убийствам и мятежу. Надежный человек отвезет эти письма в Париж к Флери. Вам, Флери, я укажу один адрес. Там письма перепишут, и вы отправите их под видом красной революционной почты в Лондон Дицу. Диц положит их в архив, а наш человек их оттуда изымет. И мы получим то, что нам надо. Самый простой и короткий путь.

Ф л е р и  уходит.

Г о л ь д х е й м. В подстрекательских письмах всегда содержатся весьма опасные флюиды бунта, от которых я бы советовал держаться подальше.

Ш т и б е р. Как это они пели в Силезии? Мошенники, дьявольское семя и что-то о петле. Убивайте сильных мира сего!

Г р е й ф. Кому нужны сильные мира сего? Вот если убить священника, публика это поймет. Или если изнасиловать свою двоюродную бабушку.

Ш т и б е р. Слышите, Гольдхейм? Учитесь у Грейфа.

Г р е й ф. В литературе тоже всегда можно найти нечто пикантное. «И с дьявольским грохотом ворваться в кельи монахинь, ха-ха-ха, а бедные дурочки лихорадочно ищут в темноте свои юбки, жалобно причитают, вопят и стенают, и вот наконец эта старая…»

Все с удивлением взирают на Грейфа.

Шиллер.

Ш т и б е р. Непостижимо. Однако, Гольдхейм, это «ха-ха-ха» было великолепно, обязательно воспользуйтесь.

Входит  А г е н т.

А г е н т. Господин советник, камердинер наследного принца сообщает, что его высочество завтра посетит выставку. Художественную.

Ш т и б е р. Художественную? Английская полиция сообщала нам что-либо о художественной выставке?

А г е н т. Никак нет, господин советник.

Ш т и б е р (Агенту). А ведь знают, что за люди болтаются на художественных выставках! Доложите обо мне полицейскому префекту Лондона. И понастойчивее. Я настаиваю на встрече.

А г е н т  уходит.

А вы, Гирш, впредь все ваши мысли включайте в донесения. Изготовьте тетрадь протоколов группы Маркса. Имена, подписи, материал. Ясно? Нечто существенное.

Г и р ш. Все понятно, господин Шмидт! У Маркса есть масса весьма интересных вещей, на которые никто не обращает внимания.

Все присутствующие, кроме Гирша, начинают расходиться. К кому бы Гирш ни обратился, его никто не хочет слушать.

Откуда, например, у Маркса столько боевого пыла. (Гольдхейму.) Честное слово, у него мозоли на заднице. Мы с вами наслаждаемся, нежимся на лоне природы, а он сидит в Британском музее, читает экономические книжки и насиживает мозоли.

Г о л ь д х е й м  уходит.

(К другому агенту.) Дилетант удивится, а я называю это современным взглядом на вещи. Человека можно понять только через его психику.

А г е н т  уходит.

(Не замечая, что его не слушают.) Нельзя, к примеру, забывать о национальных особенностях. Маркс — немец, ученый человек, настоящий ученый, но понимает, что ему никогда не стать профессором. И этого вполне достаточно, чтобы повести немецкого интеллигента на баррикады. Я вам раскрою этого Маркса страница за страницей. (Увидел, что все ушли, ищет слушателя, не найдя, обращается к публике.) А слышали, как Маркс узнал о том, что Виллих находится в связи с квартирной хозяйкой? Потрясающая история… Началось с того, что… (Смотрит на часы.) Однако уже половина. Пора на занятия. Сегодня «Гегель о государстве». Заболтался я с вами.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Перед занавесом.

Г р е й ф. Господин Гольдхейм, я в некотором недоумении. Как прусскому полицейскому подобает вести себя на художественной выставке?

Г о л ь д х е й м. Мой милый, любая акция, связанная с искусством, при ближайшем рассмотрении оказывается не такой уж страшной. Войдя на выставку, прусский полицейский должен осмотреться. Установить пути подхода к картинам, затем пути отхода. Его задача состоит из двух частей: видеть и слышать, причем вторая часть может оказаться более важной, поскольку опытный полицейский чиновник из высказываний по поводу произведений искусства может сделать вывод об отношении говорящего к его величеству. Значит, для прусского полицейского чиновника главное — не выделяться из толпы знатоков искусства.

Поэтому: походите на знатоков и критиков, насколько это возможно. Для начала рекомендую выражение задумчивости. (Показывает.) Оно особенно подходит для раздела натюрмортов. Более глубокое проникновение в существо предмета требует выражения благоговейной сосредоточенности. (Показывает.) Это для картин серьезного содержания и жанровых сцен. Или выражение жизненной силы (показывает) — для пейзажей, особенно горных, для героических сюжетов. В разделе портретов можно еще выглядеть так (показывает), в особенности в присутствии высоких особ или их портретов. Подобное выражение всегда замечается с удовольствием. Но лучше всего сделать какое-либо удачное замечание. Вроде: достоин внимания этот жизнеутверждающий портрет полковника. Сложные украшения на мундире, равно как и ордена, выполнены с большим вкусом и творческим подъемом.

Г р е й ф. Блестяще.

Г о л ь д х е й м. Замечания по поводу портретов всегда наиболее полезны, ибо портретной живописи сейчас отдается предпочтение перед всеми другими жанрами. И это легко понять. По словам одного ученого, эта живопись является сильнейшим средством воспитания уважения и любви к изображаемым особам, что благотворно воздействует на умы.

Г р е й ф. Подумать только, что можно сказать об одном портрете.

Г о л ь д х е й м. Почитайте критиков! Но нам пора.

Г р е й ф. Ради бога, подождите! Представим себе, что я просто стою, ничего не подозреваю — и вдруг меня спрашивают: что вы думаете об этой картине? Или, еще хуже, что вы думаете об этой картине?

Г о л ь д х е й м. Черт возьми! Постарайтесь вначале побывать в разделе исторической живописи. На исторических картинах всегда что-нибудь происходит, да и названия говорят сами за себя.

Г р е й ф. Как свободно вы разбираетесь в живописи!

Г о л ь д х е й м. У прусского полицейского, смотрящего на скульптуру, произведение архитектуры или живописи, обязательно возникнут какие-нибудь ассоциации. Дело лишь в том, как выразить эти мысли. Здесь, скажем, обнаруживается талант к изображению крупных форм, но с сожалением, однако, следует отметить неприятный охряный тон и чрезмерное увлечение цветом в изображении групп деревьев. К примеру.

Г р е й ф. Как вы сказали о деревьях?

Г о л ь д х е й м. Чрезмерное увлечение цветом или формой. Эти слова критики употребляют очень часто и всегда с отвращением, поскольку за увлечением цветом и формой скрывается нечто предосудительное. Такой любитель формы и цвета легко отходит от цвета и форм, существующих в природе. Нам, криминалистам, хорошо известно, что в дурном никто не знает меры. Поэтому легко может случиться, что подобному художнику однажды без всякого зазрения совести вздумается окрасить небо в зеленый цвет, дерево в голубой, а лошадь — в красный.

Г р е й ф (громко и искренне смеется). Голубые деревья и красные лошади! Это нужно немедленно записать.

Г о л ь д х е й м. Нет-нет. Умный полицейский в таких делах старается сохранять нейтралитет. Предоставим это специалистам, школам, академиям.

Г р е й ф. Теперь я чувствую себя намного увереннее. О зеленом небе всегда можно будет ввернуть словечко. Пошли!

Г о л ь д х е й м. А если вам возразят?

Г р е й ф. Скажу, что имел в виду соседнюю картину.

Г о л ь д х е й м. А если вам скажут, что тоже имели в виду соседнюю картину?

Г р е й ф. Тогда скажу, что выразился в ироническом смысле.

Г о л ь д х е й м. С этим осторожнее. Ну, а если покажут вон на ту картину?

Г р е й ф. На ту? Скажу, что ее плохо повесили.

Г о л ь д х е й м. Вы мне нравитесь.

Г р е й ф. Или скажу, что картина много проигрывает из-за рамы, или цена у нее подходящая…

Г о л ь д х е й м. Блестяще.

Г р е й ф. А у той неподходящая. Или: слишком много желтого. Если начнут приставать, спрошу фамилию. Знаете, господин асессор, эти людишки с их красными лошадьми мне голову не заморочат.

Оба уходят.

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

Кабинет Майне. Ш е ф  п о л и ц и и  и  п е р е в о д ч и к  читают газету. В приемной  Г р е й ф  и  Ш т и б е р.

Ш т и б е р. Вот видите, Грейф, стоило мне стукнуть кулаком по столу, как Сезам открылся, и у господина Майне нашлось для меня время.

Г р е й ф. Господин советник хочет добиться своего не мытьем так катаньем?

Ш т и б е р. Если с людьми взять правильный тон, прикрикнуть на них посильней по-прусски, всякий поймет, что от него требуется. Этот господин услышит сейчас от меня такое, чего ему, полагаю, еще не приходилось слышать.

Г р е й ф. С точки зрения жалованья наша командировка себя оправдывает. Нам очень прилично платят.

Ш т и б е р. Шесть миллионов посетителей. Эта выставка — доходное дело.

Г р е й ф. Ходят слухи, что всю чистую выручку подарят какому-то обществу поощрения наук.

Ш т и б е р. Уже по одному этому можно судить, как низко пала эта страна.

Г р е й ф. Господин советник, я не могу сказать, что полностью разделяю вашу озабоченность касательно естественных наук. Взять, например, электрический телеграф: полиции его следует всячески приветствовать.

Ш т и б е р. Допустим, объявления о розыске приходят быстрее. Но зато преступник может воспользоваться железной дорогой. Нет, Грейф, я не вижу здесь перспективы. Вся крамола от этих естественных наук.

Входит  Г о л ь д х е й м, передает Штиберу письма.

Г о л ь д х е й м. Из архива Дица.

Ш т и б е р. Уже шестьдесят. (Просматривая письмо, Грейфу.) Поверьте мне, Грейф, если уж эти естественные науки что-нибудь начнут, они не скоро остановятся; своими методами они отравят все вокруг. Шестьдесят тайных документов, письма, бумаги, сговорчивому прокурору этого достаточно.

П е р е в о д ч и к. Господин Майне просит вас.

Ш т и б е р. Даром он у меня ничего не получит.

М а й н е. Сэр!

Ш т и б е р. Сэр! Благодарю за возможность побеседовать с вашим превосходительством. Как начальник прусской полицейской группы заявляю решительный протест в связи с тем, что, во-первых, меня не информируют о передвижениях его королевского высочества наследного принца и что, во-вторых, переданными мною прокламациями с угрозами физической расправы и убийства английские власти не занимались, а если и занимались, то весьма поверхностно. (В зал.) Тон для него, кажется, нов.

Переводчик говорит в таком стиле, как говорили английские актеры в первых звуковых кинофильмах. Говорит без остановок. Майне внимательно слушает.

(Обеспокоен, видя, как его заряд картечи превращается в манную крупу. Собравшись с силами, продолжает.) Поэтому я вынужден выехать в Берлин, во-первых, для доклада об этих происшествиях, во-вторых, представить новый убедительный материал против путчистов.

Переводчик переводит в той же манере, что и прежде.

(В сторону.) Любопытно, что он ответит.

М а й н е (поднимаясь, с достоинством). Fare well^[13].

Слуга подает Майне шляпу, трость, пальто.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, правильно ли я вас понял?

П е р е в о д ч и к (читает текст, переданный ему Майне). Префект полиции Лондона имеет честь поблагодарить господина советника полиции доктора Штибера за его самоотверженную работу. Поскольку всемирная выставка проходит весьма успешно, спокойствие не нарушено, торговля всячески поощряется и от экспонентов, в том числе и от прусских, не поступило никаких жалоб, полицейский префект счастлив, что у него нет более причин задерживать столь большое число иностранных полицейских чиновников. (Передает бумагу Штиберу.)

М а й н е. Сэр!

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, а как же преступники?

П е р е в о д ч и к. Их оказалось меньше, чем мы ожидали.

Майне собирается уходить.

Сейчас начинается богослужение. Дирекция возблагодарит всевышнего за его чуткое внимание к нашим молитвам о ниспослании успеха. Пойдемте, господин советник.

М а й н е  и  п е р е в о д ч и к  уходят. Ш т и б е р а  деликатно выпроваживают.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, я только что получил новые доказательства!

Слышен звон колоколов.

М а й н е. The Lord calls!^[14]

Ш т и б е р (держа в руках документ о своем увольнении и письмо Маркса, снова присоединяется к Грейфу и Гольдхейму). Ваше превосходительство! (Кричит вслед уходящим Майну и переводчику.) Вы дождетесь, что красные взорвут вам собор святого Павла, а английских священников обоих вероисповеданий повесят на одной веревке! Впрочем, что вам беспокоиться, раз прусская полицейская команда оберегает благополучие Англии. А поблагодарит ли нас за это Альбион — нам нужды нет. Что нам ваша признательность? Но мы вам это попомним! Вместо того, чтобы выдать нам красных, они высылают нас. Уж за одно это Пруссия будет вечно ненавидеть Англию. (Топает ногой.)

Звонят колокола, прусские полицейские отступают на задний план. В последнюю секунду вбегает  Г и р ш. Под глазом синяк, он производит жалкое впечатление.

Г и р ш. Господин Шмидт, все пропало! Они меня видели с вами и вышвырнули из кружка. Как же я напишу книгу протоколов?!

Ш т и б е р. С помощью фантазии, Гирш! Мне эта книга понадобится.

Г и р ш. Не могу же я высосать протокол из пальца.

Ш т и б е р. А голова на что?!

Г и р ш (приподнимает шляпу). Вот как меня отделали в кружке!

Прусские полицейские отодвигаются все дальше.

Войдите в мое положение! Господин Шмидт! Не бросайте меня одного. (К публике.) А я так блестяще подготовился отвечать по Гегелю!

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кабинет Хинкельдея. На маленьком столе лежат небогатые лондонские трофеи Штибера.

Х и н к е л ь д е й. Господин советник.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Это ваша лондонская добыча?!

Ш т и б е р. Шестьдесят важных секретных документов.

Х и н к е л ь д е й. Не хотите ли, чтобы я доложил о них как о результате всей вашей поездки?

Ш т и б е р. Шестьдесят важнейших документов секретного характера…

Х и н к е л ь д е й. …группы Шаппера — Виллиха! А в кёльнской городской тюрьме сидят люди группы Маркса.

Ш т и б е р. К примеру, где речь идет об уничтожении духовенства обоих вероисповеданий.

Х и н к е л ь д е й. Об этом наши люди пишут из Парижа Шапперу, а не Марксу.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, мои лондонские агенты заполучили важнейший материал: все высказывания группы Маркса, протоколы, книгу протоколов, подлинную книгу протоколов, полную призывов к революции, секретные связи с Пруссией, предложения по составу будущих революционных правительств, доказательства прямых действий против династии Гогенцоллернов. Ваше превосходительство, полиция старается получить наиболее полный материал против Маркса.

Х и н к е л ь д е й. Вам придется начать все сначала, Штибер, и я желаю вам больших успехов. Мне нужен приемлемый материал. (Зеккендорфу.) А вас попрошу впредь не быть столь уж щепетильным.

З е к к е н д о р ф. Исполняя закон, я служу моему королю. Я поседел на этой службе. И если, уступая чьему-либо желанию, пусть даже желанию самого короля, я хоть в чем-то поступился бы интересами закона, моя честь была бы запятнана, ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Вот дерьмо. Либеральный прокурор. И что в нем находит его величество? «Моя честь…» А по мне, так черт с ней, с твоей честью. (Штиберу.) Но вы можете лишиться еще кое-чего. (Уходит.)

Ш т и б е р (выходит на авансцену). Милостивый король, твое поручение запечатлено в моем сердце: выдача бунтовщиков Пруссии — всех оптом, если не всех, то главарей, если не их самих, то их писем, секретных документов, бумаг. (Показывает бумаги. Кричит.) Господи, да чего же лучше можно найти для процесса против кёльнских коммунистов? Что? Мама, почему я тебя не послушался, почему не стал священником? Мама, как спокойно мы могли бы жить. Папа, почему святой розгой ты не вышиб из глупого мальчишки все мечты о полиции? Сидели бы мы за круглым столом, снегирь бы попискивал, матушка бы шила, а я бы читал Евангелие. В начале было слово… все вещи через него, и ничего нет без него, что есть… мы все вкусили его, и слово стало плотью и жило меж нами… стало плотью, жило меж нами. Какое странное совпадение! Воспоминания, куда вы меня уносите? Отец, неужели это ты шлешь мне спасение из могилы, что в Мерзебурге на Заале? Слово на бумаге, беззащитное, хрупкое и ломкое, должно стать плотью, свидетельствовать против Маркса. Грейф, Гольдхейм! Гирш — главный свидетель обвинения против Маркса. Ну-с, господа, ваши предложения!

Г о л ь д х е й м. Это наш человек. Постучим к нему в дверь и скажем: Гирш! Вы, рейнско-прусский специалист по подделке векселей, мы освободили вас из тюрьмы, за это вы письменно обязались всегда и везде следовать нашим инструкциям, поэтому немедленно возвращайтесь в Кёльн и выступайте в суде с такими-то и такими-то показаниями.

Грейф и Штибер обмениваются взглядами.

Г р е й ф. Любезный Гольдхейм, у Гирша маловато совести, но ума достаточно. В Кёльн он приедет только связанным, в полицейской карете, или если воды Рейна прибьют его мертвого к берегу. Мертвый он нам не нужен, вопрос в том, как заманить Гирша в полицейскую карету. Англия нам его не выдаст.

Г о л ь д х е й м. А Франция выдаст. Заманим его в Париж, к господину Калье, установим его рейнско-прусское подданство, предъявим объявление о розыске, свидетельство о подделке векселей, и парижская полиция сама привезет его в Кёльн в полицейской карете.

Г р е й ф. Дорогой Гольдхейм, чтобы полицейский префект арестовал Гирша, нужно, чтобы тот совершил преступление. А он не хочет, чтобы его арестовали, значит, и совершать преступление по собственной воле не будет.

Ш т и б е р. Дорогой Грейф, это мне не представляется таким уж сложным. Но мне нужен не бывший мошенник Гирш, случайно схваченный в Париже. Перед судом в Кёльне в наручниках должно появиться доверенное лицо Маркса, его союзник по борьбе, близкий к нему человек! Следовательно, в Париже он должен быть арестован во время акции, тонкость которой состоит в том, чтобы, с одной стороны, все увидели, что он опасная личность, но, с другой стороны, чтобы сам-то он этой опасности для себя не понял бы.

Г о л ь д х е й м. Чертовски тонко!

Ш т и б е р. Верно. Поэтому-то здесь и возникает комбинация, недоступная для понимания мелких умов. Но лишь она одна гарантирует успех политической полиции в деле Маркса. Планы грандиозные и требуют смелости. Грейф ближайшим пароходом выезжает в Лондон. (Грейфу.) Скажете Гиршу, что документы, которые доставляет нам Флери, ни к черту не годятся. Гиршу надлежит немедленно прибыть в Париж. В Париже он назовется… Грейф, вы окончили реальное училище, как будет Гирш^[15] по-французски?

Г р е й ф. Бык — le bœuf, корова — la vache, лошадь —le cheval.

Ш т и б е р. В Париже Гирш назовется Шервалем^[16]. Как только наш Шерваль прибудет в Париж, я вызову его к себе. Флери его уговорит, будет проведена еще некоторая подготовка, и через три дня он окажется в Кёльне, и я готов наизусть выучить вашу теорию земельной ренты, господин Маркс, если показаний моего Гирша-Шерваля, у вас изучавшего Гегеля, а у нас — полицейский устав, не будет достаточно, чтобы потом от вас не шарахались как черт от ладана. Вашими именами будут путать непослушных европейских деток и загонять их в кроватки.

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ

Квартира Штибера в Париже. Кровать, умывальник, дверь в соседнюю комнату.

М а р и я  еще в постели. Ш т и б е р  одевается.

Ш т и б е р. Марихен, ты спишь? Солнце решающего дня уже всходит.

М а р и я. Ты и сегодня должен гоняться за этими людьми?

Ш т и б е р. Мы здесь на службе.

М а р и я. Кажется, меня кольнуло. Выше. Еще выше. Здесь.

Ш т и б е р. Ничего не вижу. Пора на службу.

М а р и я. Эти люди и в самом деле такие гадкие?

Ш т и б е р. Ты даже не представляешь себе, как бы выглядел мир, если бы он был устроен по-ихнему.

М а р и я. Кажется, тогда ты говорил о трех-четырех месяцах? А прошел уже почти год. И сколько еще протянется?..

Ш т и б е р. Чтобы уничтожить коммунизм в Германии, нужно… Сейчас сентябрь… пожалуй, к маю-июню. А теперь: подъем! Одевайся!

М а р и я. А как бы выглядел мир по-ихнему?

Ш т и б е р. Они переворачивают мир с ног на голову. Например, ты звонишь горничной: Минна, где варенье? Сударыня, мы обнаружили, что в Средней Азии несколько миллионов человек уже пятьсот лет голодают, среднеевропейское варенье отправили в Среднюю Азию. Или ты хочешь купить пару туфель. Простите, в Южной Америке двадцать пять миллионов, а может быть, и сорок пять ходят босиком, так что последнюю партию отправили в Южную Америку.

М а р и я. Мои туфли?

Ш т и б е р. Твои прелестные туфли. Но это не все. В Средней Азии привыкнут жрать варенье, в Южной Америке будут требовать туфли, однажды им понадобятся костюмы, как у нас, а потом они захотят жить в домах, похожих на наши, потребуют носовые платки и гуталин, обед и ужин, короче, все, что нужно человеку. И все это придется распределять по-новому. На сто миллионов человек. А господина Маркса и его красненьких это совсем не пугает, можешь мне верить.

М а р и я. И женщин распределят по-новому?

Ш т и б е р. Записано черным по белому. Это у них получится очень просто. Вместо того чтобы отправиться в публичный дом и заплатить, как это подобает приличному человеку, к жене фабриканта Борзига ворвется ее кучер и марш в кровать, а к жене фон Бётцова — батрак, живо на солому. Все преграды рушатся. В пивных только возбуждающие танцы. Особенно вальс. А книги! Похоть, фривольные сценки, ничего для души, ни побед, ни героев, никаких идиллий! В театрах пьесы только о крестьянах и политике, вроде как о Вильгельме Телле и Эгмонте. А что касается моды, так об этом и вообще говорить не хочу. Срам прикроют, и хорошо! Подъем, одеваться.

М а р и я. Всегда только служба и служба!

Ш т и б е р. Мне кажется, ты командировку за службу не считаешь. К сожалению, немцы забывают, что такое значительное стихотворение, как «Горные вершины спят во тьме ночной», было написано тюрингским министерским чиновником в командировке, хотя должен заметить, что мы из нашей поездки ничего подобного домой не привезем.

М а р и я. Но, может быть, одну из атласных сумочек, какие мы вчера видели?

Раздается стук. Штибер открывает.

Входит  Ф л е р и.

Ш т и б е р. Флери, я рад, все идет, как задумано. Мария, это Флери. В мое отсутствие он о тебе позаботится.

Ф л е р и. Мадам!

М а р и я. Очень приятно!

Ш т и б е р. Люди на своих местах?

Флери свистит. На мгновение показываются спрятавшиеся  п о л и ц е й с к и е.

Ф л е р и. Гирш будет здесь через несколько минут.

Ш т и б е р. Как только все закончится, уезжайте в Лондон.

Ф л е р и (держав руке шляпу). Мне придется нанять карету. Скорую. Сегодня воскресенье, двойной тариф.

Штибер дает ему деньги.

Мадам, пока.

М а р и я. Очень рада.

Ф л е р и. И я. (Уходит.)

Ш т и б е р. Доверься ему. Это наш лучший работник, отлично говорит по-французски и по-английски, даже немного по-ирландски. Светская особа.

М а р и я. Опасный парень?

Ш т и б е р. Еще бы.

М а р и я. Но ты им командуешь.

Ш т и б е р. Как и всеми.

М а р и я. Я бы тебя ужас как боялась!

Ш т и б е р. Мой взгляд действует на всех. Когда я направляю на тебя весь мой мужской темперамент, это, как в зеркале, отражается в глазах. Взгляд свободен и силен. Мой взгляд наступает, поражает и побеждает.

М а р и я. Мой хищник!

Стучат. Штибер открывает. Входит  Г и р ш.

Ш т и б е р. Доброе утро, любезный. (Запирает дверь, ключ кладет в карман.) Господин Гирш.

М а р и я. Очень приятно.

Г и р ш. Привез кое-что для вас. Подлинная книга протоколов.

Ш т и б е р. Гирш! Мы знаем, чем мы вам обязаны. Но и вам известно, чем вы нам обязаны. Мы нуждаемся в ваших услугах.

Г и р ш. С удовольствием.

Ш т и б е р. Не в Париже.

Г и р ш. Путешествия — моя страсть.

Ш т и б е р. Нам это известно. Поэтому мы считаем, что после долгого отсутствия вас вновь потянет в Пруссию. В Кёльне через несколько дней начнется процесс. Ваши личные показания на этом процессе избавят нас от излишней работы. После процесса вы сможете уехать из Пруссии куда пожелаете.

Гирш смеется, как будто его щекочут.

Чтобы в нашей беседе не было неясностей, потрудитесь, господин Гирш, ознакомиться со списком прусских граждан, подделывавших, как и вы, векселя. Французские власти выдали их Пруссии. Поскольку виновные в подделке векселей подлежат выдаче. Мы приглашаем вас в Кёльн.

Г и р ш. Предположим, я приму ваше предложение. Но что это даст? Да каждый воробей в Кёльне чирикает с крыши, что Гирш, он же Шерваль, человек Штибера.

Ш т и б е р. И мы так подумали. А поэтому решили — чисто формально — просить французскую полицию арестовать вас как красного революционера и выдать нам. Что вы на это скажете?

Гирш смеется и гладит Штибера по голове. Затем встает и идет к двери.

(Следит за ним, достает ключ из кармана, открывает дверь.) Как угодно. Что у меня в руке? (Показывает книгу протоколов, кричит в коридор.) Кто вы такой? Вам не уйти!

Г и р ш. Штибер, что это значит?

Ш т и б е р (снимает с руки часы). На помощь, грабят! (Бросает часы в коридор.)

Г и р ш. Вот как! Убью!

Завязывается борьба.

Ш т и б е р. Полиция! Воры!

Появляются  п о л и ц е й с к и е. Музыка.

На помощь Штиберу бежит  М а р и я.

Гирш кусает ее в грудь. На него наваливаются полицейские.

(В публику, с видом важного политического деятеля.) Это событие вновь выставляет главарей мирового коммунизма в неприглядном свете. Нарушение общественного спокойствия, угроза убийства, насилие среди бела дня. Перед возмущенной общественностью развертывается ужасная панорама красного заговора против собственности, права и закона. Сегодня у нас в руках такие материалы против красной партии, каких мы никогда не имели. Спасибо за внимание.

Г и р ш. Сударыня, это самая феноменальная комедия, какую я когда-либо видел.

Ш т и б е р. Отношение ко мне всегда было весьма пристрастным. Но эту операцию я считаю предельно ясной. (Уходит.)

Мария долго машет ему рукой.

М а р и я. Провожаю мужа на столь опасные дела, и страх леденит душу. Я не боялась бы так сильно, если бы мой супруг подарил мне сына, и я могла бы его нежить, целовать. Хоть взгляд у него пронзительный, но в цель он, видно, никак попасть не может.

Ф л е р и (стучит снаружи). Это я, Флери!

Мария открывает.

(Входя.) Вижу следы побоища.

М а р и я. Это все Гирш! Порвал на мне платье и укусил. Вот сюда.

Ф л е р и. Мадам! А ваш супруг?

М а р и я. Повел сумасшедшего в тюрьму.

Ф л е р и. И в самом деле следы укуса. (Закрывает дверь.)

М а р и я. Вы замечательно говорите и по-немецки.

Ф л е р и. Я из-под Дрездена. Он так бушевал?

М а р и я. И кричал бессовестный! Орал: «Убью!»

Ф л е р и. Но ваш супруг вступился за вас?

М а р и я. Еще как! О боже! Сердце! Я падаю в обморок.

Ф л е р и. Падайте, мадам, падайте. (Подхватывает ее.)

Объятия.

З а н а в е с.

ИНТЕРМЕДИЯ

Музыка.

Н о т ъ ю н г (в кандалах).

(Показывает свои кандалы.)

(Уходит.)

КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кабинет Хинкельдея. Стучит аппарат Морзе.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Господин советник.

Ш т и б е р. После проведенной в пути ночи спешу сообщить вашему превосходительству, что через три дня в руках прусской полиции окажется некий Шерваль, он же Гирш, главный свидетель обвинения против Маркса и его единомышленников. Префект парижской полиции Калье ожидает лишь требования о выдаче. У меня все.

Х и н к е л ь д е й. Электрический телеграф передал спешное сообщение о том, что Шерваль, он же Гирш, прошлой ночью бежал из Парижа в Лондон и обосновался там в качестве агента самого Калье. У меня все.

Гольдхейм и Грейф подхватывают Штибера, чтобы он не упал.

З е к к е н д о р ф. Господин президент, хорошо бы арестовать еще кого-нибудь. Или заполучить другой материал, или другого советника уголовной полиции. Но лучше всего, если вы раздобудете себе другого обер-прокурора. (Собирается с достоинством уйти.)

ИНТЕРМЕДИЯ

Высвечивается центр сцены.

Трон, на нем  к о р о л ь.

З е к к е н д о р ф. Пока не исчезла земля и небо, не исчезнет ни единая буква, ни единая запятая закона.

К о р о л ь. Подойдите-ка сюда, ближе, еще ближе.

З е к к е н д о р ф (следует королевскому приказанию). Пусть погибнут земля и небо, но право, ваше величество, право да пребудет вечно.

К о р о л ь. Приблизьтесь ко мне. Поднимитесь выше.

З е к к е н д о р ф. Я признаю только две вещи, которыми руководствуюсь в своих поступках: нравственный закон во мне и звездное небо надо мною.

К о р о л ь. А как насчет короля?

З е к к е н д о р ф. Надо мною звездное небо, во мне — нравственный закон.

К о р о л ь. Это твое последнее слово, непреклонный Зеккендорф?

З е к к е н д о р ф. Последнее, ваше величество.

К о р о л ь. Adieu, Зеккендорф. Adieu надежда!

Зеккендорф спускается вниз со ступеней трона.

З е к к е н д о р ф. Победа права есть прекраснейшая награда за мужество гражданина перед лицом короля. (Возвращается на то место, где стоял, пока его не позвал король.)

К о р о л ь. Зеккендорф, что ты там видишь?

З е к к е н д о р ф. Где?

К о р о л ь. Там.

З е к к е н д о р ф. А это, кажется, мой дорогой коллега, верховный судья Борнкессель из Дюссельдорфа.

К о р о л ь. Непреклонный человек, как ты, упрямый и, как ты, противник всяких компромиссов.

З е к к е н д о р ф. Ваше величество, более честного человека вы не сыщете во всем Дюссельдорфе.

К о р о л ь. А разве суд состоится в Дюссельдорфе?

З е к к е н д о р ф. Кажется, нет.

К о р о л ь. А может быть, где-то далеко в Померании? В Гумбиннене или даже в Мазурах? Вот видишь, а он забыл, что как раз там-то мне и нужны честные, бескомпромиссные и непреклонные судьи. Именно там. Будь здоров, Зеккендорф!

З е к к е н д о р ф (поворачиваясь к трону). Ваше величество!

Свет гаснет. Конец интермедии.

Разве вы не слышали? Мне нужна подлинная книга протоколов и письма, поторопите ваших людей в Лондоне и Париже! Сколько еще прусская публика будет мучиться в ожидании процесса? (Уходит.)

Х и н к е л ь д е й. Валяйте, господин советник! (Уходит.)

Ш т и б е р. Так точно, ваше превосходительство. (Грейфу и Гольдхейму.) Что вы стоите? Валяйте!

Г р е й ф  и  Г о л ь д х е й м. Так точно, есть — валять! (Уходят.)

При открытом занавесе сцена превращается в комнату свидетелей Кёльнского суда.

Ш т и б е р  репетирует выступление перед судом.

Ш т и б е р. Клянусь богом всемогущим говорить правду, только правду и ничего, кроме правды… Господин свидетель, поднимите правую руку и повторяйте вслед за мной… ничего не прибавлять… ничего не утаивать… да поможет мне бог… Клянусь богом всемогущим… спасибо, господин свидетель. Высокий суд!

Входят  с в и д е т е л и.

Свидетели. Материал так себе. Кто кому чего сказал, кто что слышал, кто кого с кем видел. Ничего существенного, но так просто от них не отделаться.

П е р в ы й. Я поражен, господин свидетель. Неужели и вы были связаны с коммунизмом?

В т о р о й. Господи, некогда все мы были молоды, и в наших сердцах горел Прометеев огонь!

Т р е т и й. Но нельзя забывать, конечно, и известных разочарований, которые нам довелось испытать благодаря коммунистам.

Ч е т в е р т ы й. Ведь этот Маркс с научной точки зрения был неоднократно опровергнут.

П е р в ы й. В сороковых годах Маркс не мог знать, как будет выглядеть мир в пятидесятых.

Ч е т в е р т ы й. Разумеется, мир не таков, каким он должен быть. Разумеется, кое-что требуется изменить, но не так, как это представляют себе радикалы. Чего они хотят добиться своей политикой? Как раз обратного тому, к чему стремятся. Именно их, левых радикалов, приходится благодарить за усиление реакции. Нет, так дело не пойдет! Действие рождает противодействие, господа! Так всегда было в Германии и так будет впредь.

В т о р о й. Вот вы говорите «радикалы». А что такое радикалы, радикально? Слово. Все мы говорим одно и то же слово, но всем ли нам одно и то же слово говорит одно и то же? Вот где собака зарыта. Ведь этот Маркс всякими новыми словами ужасно запутал дело. Например, класс, классовая борьба. Это звучит выразительно, это привлекает. Теперь возьмите вместо класса слово слой. Смысл тот же. Но слоевая борьба? Это чушь! Слово вскрывает ошибку. И с этого момента вопрос о Марксе решается сам собой.

Т р е т и й. Все социальные вопросы решаются сами собой. Возьмем детский труд. С кем ни поговоришь, все в один голос — «детский труд», «детский труд». И вдруг выходит закон, что на подземных работах в шахтах разрешается работать детям только от девяти лет и не более десяти часов. Приняли закон, и вопрос решился сам собой.

П о л и ц е й с к и й. Свидетелей просят в зал.

С в и д е т е л и  строем уходят.

Ш т и б е р. Все они ничтожество, закон — это я. В моих руках шестьдесят документов и книга протоколов группы Маркса, туда Флери еще в Лондоне вписал парочку пикантных подробностей. Двумя этими бомбами я уничтожу Маркса и его кёльнских товарищей. (Продолжает репетировать.) Господа, во время лондонской промышленной выставки я помогал английской полиции в поддержании порядка. Высокий суд! Да, так звучит эффектнее. После того как у этого Нотъюнга были найдены документы, свидетельствовавшие о наличии широко разветвленного политического заговора самого опасного свойства, я перешел к практическим действиям. Господин свидетель, когда вы получили эти многочисленные документы? Пятого августа из Лондона с королевской прусской, а именно секретной почтой, а именно в запечатанном пакете, а именно обернутом прочной клеенкой. Высокий суд, одного взгляда достаточно, чтобы понять характер переписки Маркса и его окружения. (Читает по бумажке.) «Беспощадно истребляй имущих и духовенство обоих вероисповеданий, представь себе, как мы поведем этих жалких животных на эшафот, связав их одной веревкой и упиваясь их криками о помощи и сострадании, ха-ха-ха!»

Входит  М а р и я  с кофейником и чашкой.

А г е н т ы  выносят стулья.

Мария, подумай о ребенке!

М а р и я. Милый! (Наливает ему кофе.)

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер! Вы приглашаетесь в зал суда!

Ш т и б е р  уходит.

Музыка.

Входит  Г о л ь д х е й м, прислушивается у двери.

Г о л ь д х е й м. Ваш супруг потрясающий оратор! Как ваше дражайшее здоровье? Как маленький?

М а р и я. Уже шевелится.

Г о л ь д х е й м. Прекраснейший сувенир из Англии.

Входит  Ш т и б е р.

Господин советник, я уже сказал вашей супруге, что вы потрясающий оратор!

Ш т и б е р. А не могли бы вы сказать, каким это образом в почте от пятого августа смогли оказаться письма, написанные двадцатого августа? Пришлось присягнуть.

Г р е й ф (входя). Лейтенант полиции явился из Лондона. Книга протоколов совсем свежая, еще чернила не высохли, а также привет от Флери. И госпоже супруге.

М а р и я. Как он поживает?

Г р е й ф. Спасибо, хорошо. Подвижен, как всегда. Невозможно представить себе нашу организацию без Флери.

М а р и я. Я знаю.

Ш т и б е р (листая книгу протоколов). Самые секретные сведения о группе Маркса. Переплетена в красную кожу и подписана. Все нужные нам имена. Маркс, Вольф, Энгельс, Либкнехт, кёльнские обвиняемые, подробности. Четверг. Маркс открывает заседание. Оскорбления в адрес наследного принца. Угрозы, Великолепно. Говорят о покушениях. Открывает Либкнехт. Открывает Вольф. Оскорбления в адрес присяжных, какой точный удар! Посты обвиняемых в будущем революционном правительстве. Гирш был великий талант. Он дал мне нечто капитальное. Но увы! Мертвый капитал. Мир захочет узнать, откуда и от кого эта книга, и почему она оказалась именно у меня. Нужно что-то придумать.

Входит  З е к к е н д о р ф.

З е к к е н д о р ф. Господин советник (показывает газету), демократические газеты охрипли от крика. Вы распорядились арестовать этого Котеса. Почтенный человек. Коммерсант. Получил письмо от Маркса. И прекрасно. Но его арест — публичное признание, что мы вскрывали всю почту из Лондона в Кёльн. Я в идиотском положении. Потрудитесь загладить скандал. Придумайте что-нибудь.

Ш т и б е р. Его арест должен послужить примером. Котес получил от Маркса инструкции, как построить защиту. (В одной руке у него книга протоколов, в другой — газета.) Это совпадение навело меня на блестящую мысль. Перед судом дело будет выглядеть следующим образом. (Развивает дальнейший план действий.) Мои тайные агенты давно уже сообщали о наличии секретной переписки с Кёльном. Но мы никак не могли напасть на след. И вот в прошлое воскресенье специальный курьер привез мне из Лондона сообщение о том, что обнаружил секретный адрес, через который Маркс переписывался с обвиняемыми. Это коммерсант Котес. Мы усомнились в достоверности сообщения, ведь адрес мы получили от полицейского агента. Тот же курьер привез нам и книгу протоколов, полученную этим же агентом от одного из членов группы Маркса. Были приняты необходимые меры, и через два дня с вечерней почтой из Лондона пришло письмо на конспиративный адрес Котеса. Все прояснилось. Донесение агента подтвердилось. Письмо было обнаружено, Котес арестован.

З е к к е н д о р ф. И вы, Штибер, готовы присягнуть в этом?

Ш т и б е р. Господин обер-прокурор! Здесь налицо классическая цепь доказательств. Подлинность книги протоколов подтверждается адресом, подлинность адреса — письмом, надежность и правдивость моих агентов подтверждается адресом и письмом, а подлинность книги протоколов в свою очередь подтверждается надежностью и правдивостью моих агентов.

З е к к е н д о р ф. Я, разумеется, закрываю глаза на мелочи. Но нельзя упускать из виду закон. (Уходит.)

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер! Вы приглашаетесь на допрос.

Ш т и б е р  уходит.

Музыка.

Г о л ь д х е й м. Грейф, быстро в зал суда. Мне пришла в голову ужасная мысль.

Г р е й ф  уходит.

(Что-то подсчитывает в блокноте.) Если он получил книгу протоколов в прошлое воскресенье, тогда радоваться нечему. (Марии.) Сегодня суббота, двадцать третье. В прошлое воскресенье было семнадцатое. В этот день, как утверждает ваш супруг, прибыл курьер с адресом Котеса. Два дня спустя, то есть девятнадцатого, пришло письмо Котесу. Но Котеса арестовали восемнадцатого! Значит, письмо Котесу пришло за два дня до курьера с его адресом, то есть Котеса арестовали восемнадцатого за письмо, полученное им только девятнадцатого.

М а р и я. Здесь какая-то неясность, вам не кажется?

Ш т и б е р  возвращается из зала суда. Продолжительное молчание.

Г о л ь д х е й м. Я хотел обратить внимание господина советника… Остается возможность сказать, что, говоря о прошлом воскресенье, мы имели в виду не семнадцатое, а десятое.

Ш т и б е р. И письмо пришло не через два дня после прибытия курьера, а через неделю, как это и высчитала защита.

Г р е й ф. Господи!

Ш т и б е р. Пришлось присягнуть. Но как вы объясните, что в нашей книге значится К. Вольф, а красного редактора зовут Вильгельм Вольф?

П е р в ы й  а г е н т (входя). Сообщение из Лондона. Маркс заверил у лондонского бургомистра подписи Либкнехта, Вольфа и свою.

Ш т и б е р. Когда письма с подписями могут быть в Кёльне?

П е р в ы й  а г е н т. Через три дня.

Ш т и б е р. С завтрашнего дня вскрывайте все письма из Лондона.

В т о р о й  а г е н т (входя). Господин советник!

Ш т и б е р. Что еще?

В т о р о й  а г е н т. Подпись Вильгельма Вольфа уже в Кёльне.

Ш т и б е р. Исключено.

В т о р о й  а г е н т (показывает бумагу). Смотрите. Вильгельм Вольф.

Ш т и б е р. Откуда она у вас?

В т о р о й  а г е н т. Один из защитников разыскал в старых революционных протоколах.

Ш т и б е р. Что такое? Они вели протокол во время революции?

Г р е й ф. Но это же была прусская революция. И прусские коммунисты.

Т р е т и й  а г е н т (входя). Господин советник! Существуют два редактора по фамилии Вольф.

Ш т и б е р. Мне бы это пришло в голову и без вашей помощи.

Т р е т и й  а г е н т. Читайте, в самом деле в Лондоне два редактора Вольф.

Ш т и б е р. Повторите.

Т р е т и й  а г е н т. В Лондоне два редактора по фамилии Вольф.

Г о л ь д х е й м. Какая радость, господин советник!

Ч е т в е р т ы й  а г е н т (входя). Подлинная подпись Либкнехта.

Ш т и б е р. Почта из Лондона идет три дня. Откуда это к вам попало?

Ч е т в е р т ы й  а г е н т. Из шестидесяти документов Дица.

Ш т и б е р. Как так?

Ч е т в е р т ы й  а г е н т. Либкнехт вместе с Марксом подписали заявление о выходе из группы Шаппера и Виллиха.

Ш т и б е р (рассматривает документы). Этот Либкнехт подписывается совсем не так, как в наших протоколах. У нас он значится Х. Либкнехт, а здесь?..

Ч е т в е р т ы й  а г е н т. Вильгельм Либкнехт.

Г р е й ф. Суд не должен признавать подпись.

Ш т и б е р. Но письмо с подписью единственное подлинное письмо от Маркса, которое у нас есть! Я присягнул в подлинности шестидесяти писем, а не пятидесяти девяти.

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер. Вы приглашаетесь на допрос.

Ш т и б е р. Нас спасет одно: если в Лондоне два Вольфа, почему бы там не быть двум Либкнехтам.

Музыка.

Ш т и б е р  молча возвращается из зала суда.

М а р и я. Вилли, возьми себя в руки.

Ш т и б е р. В Лондоне и в самом деле два красных Вольфа. Но второго Вольфа зовут Фердинанд, а в нашей книге протоколов значится К. Вольф. Может быть, его зовут Кердинанд. Я договорился с прокурором, что в Лондоне четыре Вольфа. Присягнул. Кому пришло в голову подписывать протоколы именами? Не Гиршу же. В Париже еще не было в книге ни одной подписи. Гирш это знал. Кто же подложил мне эту свинью с подписями?

Г р е й ф. Флери считал, что протокол без подписи столь же неубедителен, как объяснения кастрата в любви.

Ш т и б е р. Грейф, немедленно в Лондон! Как хотите, но доставьте этого убедительного Флери в Кёльн. Пусть он перед судом объявит себя Х. Либкнехтом. И пусть подготовится, словно прибыл прямо с марксистского четверга на Фаррингтон-стрит.

Г о л ь д х е й м. Господин советник, не пройдет и шести дней, как все выплывет наружу.

Ш т и б е р. На шесть дней ближе к концу процесса. Пока же я буду присягать. Поторапливайтесь.

М а р и я. Лейтенант! Ради бога, подождите. Флери здесь будет в опасности. Вильгельм, не делай этого!

Ш т и б е р. А мы не в опасности?

М а р и я. Милый, прошу тебя.

Ш т и б е р. Грейф, в Лондон. И если он не явится, я назову его имя, скажу, что именно этот агент прислал нам книгу протоколов, я буду все, до последней подписи, валить на него. Больше не на кого.

Грейф уходит.

М а р и я. Ты засадишь Флери в тюрьму.

Ш т и б е р. Краузе это не в новинку.

М а р и я. Какому Краузе?

Ш т и б е р. Августу Краузе.

М а р и я. При чем тут Краузе? Вильгельм, я говорю о Флери!

Ш т и б е р. Флери и есть Краузе. Сын сапожника Фридриха Августа Краузе.

М а р и я. Этот образованный джентльмен?

Ш т и б е р. Выпускник дрезденской тюремной школы.

М а р и я. Боже мой, он и в самом деле говорил о Дрездене.

Г о л ь д х е й м. Когда сняли его отца, он еще ходил в школу.

М а р и я. Откуда сняли?

Г о л ь д х е й м. С виселицы.

М а р и я. Вильгельм!

Г о л ь д х е й м. Из-за денег убил графиню вместе с ее служанкой. Двойное убийство. Яблоко от яблони недалеко падает.

М а р и я. Вильгельм!

Ш т и б е р. Такое наследуется до четвертого колена.

М а р и я. Кажется, я падаю в обморок.

Ш т и б е р. Мария, подумай о ребенке.

М а р и я. А! (Падает в обморок.)

Штибер ее подхватывает.

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер вызывается на допрос!

Ш т и б е р  уходит. Мария на руках у Гольдхейма.

Музыка.

Расстроенный  Ш т и б е р  возвращается из зала.

Ш т и б е р. Расстрелять мерзавца!

Г о л ь д х е й м. Кого?

Ш т и б е р. Гирша. Утопить в чернилах! Где Маркс проводил собрания?

Г о л ь д х е й м. На Фаррингтон-стрит.

Ш т и б е р. У Дж.-У. Мастерса?

Г о л ь д х е й м. Верно.

Ш т и б е р. После того как Маркс вышвырнул Гирша, заседания он перенес в Сохо, на Кроун-стрит, в таверну «Роза и корона». И с четверга на среду.

Г о л ь д х е й м. Брехня!

Ш т и б е р. Хозяин таверны «Роза и корона» это подтвердил.

Г о л ь д х е й м. Что значат показания сочувствующего левым элементам владельца задрипанной лондонской пивной по сравнению с показаниями советника прусской полиции?

Ш т и б е р. Он присягнул в магистрате на Марлборо-стрит. Принесите кофе! Пришлось присягать дважды. Что же, господин Маркс, вы приняли вызов. Но берегитесь. В Лондоне вы что-то значите, а здесь вы ничто. Философ, щелкопер, нищий безбожник! Стоит мне пальцем пошевельнуть… Жрет книги вместо колбасы, носового платка не имеет, а туда же — мир исправлять, Пруссия ему не нравится! Знаете, Гольдхейм, если Флери не привезет ничего существенного, больше одной-двух присяг в день я приносить не смогу.

Входит  Г р е й ф.

Грейф! Он с вами? Почему вы его прячете? Где вы его прячете? Почему вы молчите? Флери, вы достаточно меня морочили. Выходите! Дорогой Флери, умоляю вас! Я повысил ваши командировочные. Грейф! Где Флери?

Грейф разводит руками.

С каким материалом приходится работать прусской полиции! Сто Флери за одного перебежчика от Маркса! Ренегата бы! На такого можно положиться. Любое задание выполнял бы на совесть. И не привередничал бы. А какая у подобных личностей сила воображения! Допустим, недостатки и у них бывают. Каждый мнит себя примадонной, слишком много болтает, не всегда осмотрительно действует, порой излишне горячится. А сколько у них гонора! Вечно они обижены. Вечно недовольны, что их мало ценят. Направо и налево объясняют, почему сбежали. А их никто слушать не хочет. Но что значат эти мелкие недостатки по сравнению с потрясающей готовностью взяться за любое дело! Меня, например, никакая присяга не испугает. Ренегата бы! Нам остается только одно. Грейф, вам придется выступить свидетелем. Скажете, что по моему поручению вы ездили к полицейскому агенту Флери, район Кенсингтон, Лондон, Виктория-Роуд, семнадцать, который передал вам книгу протоколов. Флери сознался, что купил книгу у одного из членов партии Маркса по имени Х. Либкнехта. Имеется расписка. Вы эту расписку видели, как чиновник прусской королевской полиции ознакомились с ней позавчера, около четырех часов пополудни. Содержащиеся в книге протоколы, несмотря на некоторые неточности, являются достоверными. Но сама она не является подлинной книгой протоколов, это, скорее, записная книжка о событиях, происходящих в кружке Маркса. Присягнете. Поймите, Грейф, мне не остается ничего другого. Наше положение самое незавидное. И никакого спасения. Нам, полицейским, приходится защищать суды от демократии. А кто защитит от суда нас? (Плачет.)

Входит  Х и н к е л ь д е й.

Х и н к е л ь д е й (кладет руку Штиберу на плечо как господь бог). Послушайте, Штибер. Сейчас здесь появятся присяжные. Уже появились. Подайте мне руку.

Хинкельдей и Штибер обмениваются рукопожатиями. Лица присяжных, проходящих мимо Штибера и Хинкельдея, выражают удовлетворение. Штибер использует благоприятный момент.

Ш т и б е р. Каким только нападкам, унижениям и оскорблениям не подвергался я в этом суде! Лжесвидетельство, заведомо ложные обвинения, подделка протоколов. Мое прошлое было облито грязью, как будто я не представляю здесь государство и корону.

Х и н к е л ь д е й. Хорошо, Штибер, продолжайте в том же духе. (Уходит.)

Ш т и б е р. И в чем только не сомневались? Даже мое имя обливали грязью. Я назвался Шмидтом? Да, я называл себя Шмидтом и горжусь, что под этим старым немецким именем я воздвигал преграды на пути коммунистов в Пруссии, во всей Германии, в Европе. И я знаю, что господа присяжные заседатели готовы и вправе по достоинству оценить мои действия и обвинить этих людей, которые (читает по бумажке) «хохочут во все горло, когда священников обоих вероисповеданий, связанных одной веревкой, ведут на эшафот, как жалких животных, и упиваются их криками о помощи и сострадании». О, как я рад, что борюсь против этих недостойных людей!

КАРТИНА ПЯТНАДЦАТАЯ

Комната свидетелей.

Ч е т в е р т ы й  п р и с я ж н ы й. Прошу сформулировать обвинение.

П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Признаются виновными в том, что вместе со многими другими лицами задумали и подготовили акцию, цель которой состояла в следующем: во-первых, насильственное изменение государственной конституции; во-вторых, подстрекательство граждан к вооруженной борьбе с королевской властью и друг с другом вплоть до гражданской войны.

Л и б е р а л. Как человек либеральных убеждений, должен заметить, что к обвиняемым применялись самые постыдные, сомнительные и безнравственные средства воздействия.

В т о р о й  п р и с я ж н ы й. На меня большое впечатление произвела поддержка, которую полицай-президент оказывал доктору Штиберу.

Л и б е р а л Из-за какой-то крошечной партии правительство рискует своим европейским престижем.

Т р е т и й  п р и с я ж н ы й. Вы не обращаете внимания на некоторые очень серьезные обстоятельства.

Ч е т в е р т ы й  п р и с я ж н ы й. Ставим на голосование вопрос о виновности!

П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Считаете ли вы обвиняемого Нотъюнга виновным в том, что он в сговоре с многими другими лицами и т. д. и т. п.?

Присяжные поднимают руки. Либерал медлит.

В т о р о й  п р и с я ж н ы й. Оправдав коммунистов, мы обвиним правительство. Это первый шаг к революции.

Л и б е р а л. Разумеется, крайних левых следует сдерживать. Мы, либералы, этого не отрицаем.

Ч е т в е р т ы й  п р и с я ж н ы й. После процесса левее вас никого не останется. Неужели вы этого еще не поняли?

П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Считаете ли обвиняемого Нотъюнга виновным в том, что он в сговоре со многими другими лицами и т. д. и т. п.?

Л и б е р а л. Будем надеяться, что правительство в той же мере пойдет навстречу нашим либеральным желаниям, как мы идем навстречу желаниям правительства. (Неуверенно поднимает руку.)

Ч е т в е р т ы й  п р и с я ж н ы й. То есть мы вам, вы нам?

Либерал тянет руку вместе со всеми.

П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Виновен!

КАРТИНА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Снизу поднимается зеленое деревцо с надписью «Эпилог». С помощью кустов и деревьев комната свидетелей превращается в прусский пейзаж. Ш т и б е р, Г р е й ф, ф о н  З е к к е н д о р ф, о ф и ц е р  д л я  п о р у ч е н и й  и  д р у г и е  о с о б ы  с  д а м а м и. Оркестр играет нежную мелодию, слышно чириканье птиц. На заднем плане играют в жмурки, гоняются друг за другом, бегают и исчезают. Входит  Ш т и б е р. Одной рукой он поддерживает  М а р и ю, за другую держится  м а л ь ч и к  трех лет.

Ш т и б е р. Сынок, куда ни посмотри — Пруссия. Потерпи еще пару лет, и я куплю тебе поместье в Мазурах, а следующее будет уже на той стороне. Папа постарается. Леса и озера Мекленбурга. Повсюду тишина и покой, птички поют в лесу. Слышишь?

М а р и я. Вильгельм, посмотри, вон наше маленькое поместье.

Ш т и б е р. Мария, ты довольна нашим малышом? (Целует ребенка и жену.)

М а р и я. Любимый, слезы? Ты снова подумал о нашем добром короле? Правда, что он теперь играет только оловянными солдатиками?

Ш т и б е р. Счастлива страна, где великие люди воюют, даже тронувшись рассудком.

М а р и я. А вдруг он совсем сойдет с ума?

Ш т и б е р. Будем за него молиться.

ИНТЕРМЕДИЯ

К о р о л ь  на троне.

К о р о л ь. Штибер! Подойдите-ка сюда. Ближе. Еще ближе. В последнее время у меня часто болит голова. Так что я хотел сказать? Вы тогда кое-что раздобыли, но не бог весть что. Мои бюргеры фыркают мне в лицо. Что ж, поживем — увидим. Если им, не дай бог, когда-нибудь придется вести процессы против коммунистов, они тоже ничего другого не придумают. Разве самую малость. Только не терять рассудка, Шмидт. Очень голова болит последнее время. Ну ступайте.

Конец интермедии.

Штибер в той же позе, что и перед интермедией. На груди орден. Появляются  у ч а с т н и к и  пикника. Одна из дам завязывает платком глаза Штиберу. Играют в жмурки. Входит возбужденный  Г о л ь д х е й м. В руках у него — книга.

Г о л ь д х е й м. Господин советник, прочтите.

Штибер снимает повязку.

Написано Гиршем. Целая книга. Все как было. Ничего не пропущено. Здесь про вас, господин советник. Здесь о Грейфе, здесь обо мне, кража со взломом у Дица, книга протоколов, арест Шерваля, Флери, пробы почерков, полное признание.

Ш т и б е р. Ну и что?

Г о л ь д х е й м. Попало в иностранные газеты, первые экземпляры уже в Пруссии.

Ш т и б е р. Ну и что?

Г о л ь д х е й м. Вся Германия набросится на эту книгу.

Ш т и б е р. Германия? Взгляните на нашу милую Германию. Как прекрасно ей живется! Как никогда раньше. Банки процветают, фабрики растут, купец торгует, и даже ремесленнику удается сбывать свои изделия. Кому интересна судьба кучки бунтовщиков? (Возвращает книгу Гольдхейму.)

Г о л ь д х е й м. А если красные обратятся в суд?

Ш т и б е р. Сначала им нужно обзавестись судами и научиться устраивать процессы. Но это означало бы, что Пруссия больше не Пруссия, а место, где мы с вами находимся, красная республика, устроенная по их идеям. Смеетесь? Страшновато? А почему? Сомневаетесь в незыблемости всего, что нас окружает. А откуда сомнения? До вас пока не дошло, что Маркс конченный человек. От моего удара этому переделывателю мира никогда не оправиться. От него самого и его теорий только то и останется, что записано в судебных документах в Кёльне. А этого не так уж много, поверьте. Не бойтесь, Гольдхейм. Закон остается законом, пока мы его охраняем. И так будет — пока стоит мир. Сыграем! Это поможет вернуть вам хорошее настроение.

Компания возвращается. Шествие под музыку. Штиберу завязывают глаза. Он водящий. Игра продолжается.

З а н а в е с.

Перевод В. Милютина.

Пауль Грациг ОКОЛЬНЫМИ ПУТЯМИ Сцены из жизни молодого автомеханика Михаэля Рунны

Благодарю всех, кто помог мне своими критическими замечаниями. И прежде всего актеров и руководство Государственного драматического театра в Дрездене.

Автор

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Михаэль Рунна, главное действующее лицо.

Сабина, его сестра.

Босс }

Петух }

Шпилька }

Леший } — его дружки.

Хельга Ладевская, его воспитательница.

Марина }

Крис } — две фифочки.

Шеф, начальник исправительно-трудовой колонии.

Лахнер, начальник отделения колонии.

Рихард Либер, рабочий в колонии.

Лина, работница колонии.

Хирхе, мастер с металлургического завода.

Господин Клеч, пожарник в Хабихтсхаине.

Парикмахер.

Клиент.

Кроме названных персонажей: дочка фрау Ладевской, полицейские, воспитанники колонии.

Место действия — Хабихтсхаин. События и имена вымышленные.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

М и х а э л ь  Р у н н а  укладывает вещи в дорожную сумку.

М и х а э л ь. Видеть эту физиономию и оставаться спокойным, слышать этот голос и не огрызаться, изо дня в день дышать с ним одним воздухом! Нет, уж лучше тюрьма! Смеет знакомить меня с этой шлюхой! Его солнышко! Ха! Если эта образина солнышко, кто же тогда мама? И этот тип еще называет себя отцом! Как только земля его носит. Нет, лучше как-нибудь перебьюсь на ученическую зарплату, но ему не дамся. Кому охота, пусть остается! Смеет еще делать нам замечания, что мы купались в чем мать родила. Ну и что? Да, голышом купались, босиком по самую шею! Подумаешь, дело какое! Мы отродясь так купались, и ничего! Я уже взрослый, а он, видите ли, вздумал меня теперь воспитывать! На себя бы посмотрел. Пусть только поговорит еще! А мама, бедняга, сидит и слова сказать боится. Позволяет оскорблять себя. Ползает на коленях и всю грязь за ним убирает. Вместо того чтобы послушать своего Михаэля и выгнать его вон из нашего логова, а не быть рабой этого… Любовью тут и не пахнет! Нет, это не жизнь. Никогда ему не забуду — хотел, чтобы я подал руку этой бабе. «Мой Михаэль!» Ха!

Входит  С а б и н а.

Видела его, этого Геслинга?^[17]

С а б и н а. Кого?

М и х а э л ь. Того, кто величает себя нашим папашей.

С а б и н а. Сегодня он в настроении. Вот — двадцать марок.

М и х а э л ь. Других песен ты не знаешь?

С а б и н а. А ты? Опять даешь деру? Насовсем? Из-за чего на этот раз? Из-за его новой крали?

М и х а э л ь. Я не удираю, я бегу без оглядки. И не только из-за этой бабы. Какое ему дело, когда я ложусь спать? Буду я ему отчет давать. Ни в грош его не ставлю. (Пауза.) Не могу я больше. Осточертело мне все. Сил моих больше нет. Тебе понятно? Ты что, девочка?

С а б и н а. Оставайся!

М и х а э л ь. Нет!

С а б и н а. Мне так страшно.

М и х а э л ь. Ну давай, выкладывай. Времени у меня в обрез.

С а б и н а. А что выкладывать? Нечего!

М и х а э л ь. Думаешь, я такой дурак?

С а б и н а. А если у меня будет ребенок?

М и х а э л ь. Босс?

С а б и н а. Нет.

М и х а э л ь. Кто же?

С а б и н а. Никто. Я наврала.

М и х а э л ь. Факт?

С а б и н а. Да.

М и х а э л ь. Почему же тогда ревешь?

С а б и н а. Он обещал прийти и не пришел.

М и х а э л ь. А сама его никогда не обманывала?

С а б и н а. Да не в этом дело.

М и х а э л ь. Послушай! Сегодня ночью мы все собираемся. Придешь туда. Это письмо передай матери. Не вздумайте меня разыскивать. На этот раз не надейтесь. Михаэль для вас потерян. (Уходит, хлопнув дверью.)

Сабина вертит ручки радиоприемника, находит модную песенку, приплясывает в такт.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Ночь. М и х а э л ь  и  Л е ш и й.

Л е ш и й. Не могу больше! На волю хочу! На волю!

М и х а э л ь. Куда?

Л е ш и й. Все равно куда! Лишь бы воля, не ходить с ярмом на шее. Жить так, как хочется.

М и х а э л ь. И шарить по карманам стариков, взламывать ларьки, очищать автоматы.

Л е ш и й. А если какой-нибудь старик или старушенция ворон ловят? Они ведь так и суют тебе в руки свое добро.

М и х а э л ь. А я тебе говорю: надо что-то придумать. Давай создадим Союз справедливых! А потом отправимся странствовать. Подадимся — ну хотя бы в Сибирь, как когда-то комсомольцы. Валить деревья, лесные великаны! Поднимать в тайге целину, распахивать землю, засевать поля, огромные как вся Америка. Деньги зарабатывать. Что мы такое? Шпана! Пятерка главарей, которые грызутся между собой, да и остальные не лучше. То и дело кто-нибудь попадает за решетку. Разве это жизнь?

Л е ш и й. Нам отсюда не вырваться. Придется кончать профучилище, какой бы ты ни был дубина… Ложиться спать с петухами, петь благонравные песенки. Ха!

М и х а э л ь. Неси сюда винтовку!

Леший уходит и возвращается со старым карабином. Михаэль расчесывает и приглаживает свои длинные волосы, затем оба принимаются чистить сломанное оружие.

Сегодня ночью в двадцать четыре ноль ноль встреча на высшем уровне. Совещание пятерки. Ум хорошо, а пять — лучше. Хиршфенгер, подонок, получил год. Вместо него в пятерку войдет Шпилька.

Л е ш и й. Мы пойдем своей дорогой.

М и х а э л ь. И будем как прежде — один за всех — все за одного.

Л е ш и й. Босс воду мутит.

М и х а э л ь. Это в его стиле. Ну как там с пистолетом?

Л е ш и й. Дед сдрейфил. Решил не сносить сарай. У старого дурня душа в пятки ушла, когда увидел у себя под ногами пистолет. Он его опять в тайник сунул. Я отметил это место белым крестиком.

М и х а э л ь. Молодец, Леший. Теперь очередь за мной. Пушку я притащу до прихода остальных.

Л е ш и й. Вот глаза все вытаращат!

М и х а э л ь. Никто не вытаращит. Понятно?

Л е ш и й. Понятно, шеф.

М и х а э л ь. Кто станет спрашивать, есть ли у нас патроны к этой бутафории? Сможешь ты доказать, что собираешься стрелять в лесу зайцев, тигров или еще каких хищников покрупнее? Любой вещи, даже самой мирной с виду, можно приписать все, что угодно. Ведь нас никто за людей не считает. Стоит отпустить волосы на сантиметр подлиннее, и они уже поднимают шум. Ты, мол, тоже из этих! Сдается мне, Леший, что те, кто больше всех нас поносит, сами чистейшие мелкобуржуазные элементы, короче, мещане.

Л е ш и й. Валяй трепись, а я послушаю. Вот несколько сигар, бери. Ты чего?

М и х а э л ь. Кури сам свой краденый товар. Курево отравляет легкие. Ленин не курил. И этот, как его, Одиссей тоже. Все великие люди не растрачивали себя. Я разговаривал с таким человеком. Он меня убедил, что нельзя разрушать здоровье, что надо воспитывать силу воли. У него была правильная программа. Но после того, как он наладил дела у нас на заводе, я его больше не видел. Его перевели на другой завод, где тоже надо было расшевелить людей, и он отправился туда, даже бровью не повел, хотя был не прочь навсегда остаться у нас. Вот это человек. Наверно, забыл меня. Когда войду в силу, явлюсь к нему на своей машине и скажу: садись, друг, поедем, подышим свежим воздухом.

Л е ш и й. Ну что, отваливаем?

М и х а э л ь. Подождем, пока приволоку пушку. (Уходит.)

Тотчас же с другой стороны появляется  Б о с с.

Б о с с. Привет, Леший!

Л е ш и й. Привет, Босс!

Б о с с. Куда он поперся с ружьишком? Выкладывай!

Л е ш и й. Я молчу, Босс!

Б о с с. И надолго он убрался?

Л е ш и й. В двадцать четыре ноль ноль вернется. Пятерка собирается. Вместо Хиршфенгера ты должен привести Шпильку.

Б о с с. Шпильку? Ну что ж! Гляди-ка, что у меня!

Л е ш и й. Хорошая штука.

Б о с с. У меня еще есть.

Л е ш и й. И все-таки меня тебе не купить.

Б о с с. Ты со страху готов дать себе руки связать. Друг я тебе или нет? Правда, последнее время мне было не до тебя. Но я тебе точно говорю: Миша человек ненадежный. Он трепач.

Л е ш и й. Это-то верно!

Б о с с. У меня есть бутылочка от виски с двумя собаками на этикетке. Одна белая, другая черная.

Л е ш и й. Шотландское.

Б о с с. Да, шотландское. Мать вчера вернулась из Америки.

Л е ш и й. Прошлой зимой была в Италии, а нынче — прямо из Америки. Не обижайся, но меня смех берет.

Б о с с. А это что?

Л е ш и й. «Лайф»^[18].

Б о с с. Совершенно верно, «Лайф». Вот действительно жизнь!

Л е ш и й. А это кто?

Б о с с. Ее советский коллега.

Л е ш и й. А здесь?

Б о с с. Американский коллега.

Л е ш и й. А лысый?

Б о с с. Просто директор ее института. Они как будто говорят о своих делах. Но это все чистая комедия для прессы. Мать записывает какой-то кулинарный рецепт. Ну?

Л е ш и й. Что?

Б о с с. Думаю, раз она в центре, а они все вокруг, это что-нибудь да значит.

Л е ш и й. Не знаю, может, им просто лестно, что такая клевая рядом с ними. Ты ставишь на Сабину?

Б о с с. У нее слишком тонкие ноги.

Л е ш и й. Только честно!

Б о с с. Отец утром доконал эту бутылку. Она твоя, если прочирикаешь, что́ Миша химичит.

Л е ш и й. Организует пистолет.

Б о с с. Факт?

Л е ш и й. Если удастся, да.

Б о с с. Пока, Леший!

Л е ш и й. Пока, Босс!

Появляется  П е т у х  с гитарой в руках. Он пытался подслушивать. Б о с с  быстро уходит.

Эй ты, брось свою музыку, все равно ничего путного не выколотишь.

П е т у х. Пахнет жареным. Встретил Босса с Сабиной. Девчонка плакала. Думаю, Мише небезынтересно было бы узнать, почему ревет его сестрица.

Л е ш и й. Босс не ставит на Сабину. Все ты выдумал.

П е т у х. Выдумал, как же! Ну, конечно, я ворон считал и не слышал, как они шептались про то, что у нее будет ребенок.

Л е ш и й. Ха!

П е т у х. Ребенок у нее будет, ребенок!

Л е ш и й. Это жирная утка, только и всего. Девчонка никого не подпускает к себе, я пытался. Слегка потискать — это еще можно, но на том и точка. Сигару хочешь?

П е т у х. Твои ворованные сигары мне не по вкусу. Делаешь из фактов утки, а из уток факты. Тебе главное — чтобы по заднице не попало.

Входят  Б о с с  и  Ш п и л ь к а.

Что-то душа у меня сегодня не на месте. Спою-ка я вам сейчас. Такая вот гитара выдает не только романтику. (Поет и аккомпанирует себе на гитаре.)

Б о с с. Петух, что ты там накукарекал?

Ш п и л ь к а. Я поступаю в кооператив водителем. Восемьсот монет и сверхурочные. Мне обещали рекомендацию!

Б о с с. Что за чувствительная песенка!!

П е т у х. Тычь лопатой в уголь, уголь сыпь в вагон, Шпилька. Шофером тебе век не бывать. Чернорабочим — выше не прыгнешь.

Б о с с. У тебя что, уши заложило?

Ш п и л ь к а. Сам увидишь, когда я ракетой пронесусь по городу!

Б о с с. Я спрашиваю, о чем ты там чирикал?

Л е ш и й. Классная песенка, Босс!

П е т у х. В ней есть одна ошибка.

Б о с с. Выкладывай!

П е т у х. Думаю, на самом деле всё гораздо хуже.

Б о с с. Ну, давай!

Пауза.

Повтори!

Входит  С а б и н а.

Разговор идет о нас с тобой, Сабина.

П е т у х. С нее хватит. Ты ей порядочно насолил.

Б о с с. Сабина, одного твоего слова достаточно.

С а б и н а. Вам-то какое дело?

Б о с с. Слышали?

Л е ш и й. У тебя от него лялька будет?

Сабина плачет навзрыд.

Ш п и л ь к а. Ты зарвался, Босс!

Л е ш и й. И о чем ты только думал? Эй ты, язык отсох, что ли? Отвечай!

П е т у х. Не реви! Надо было раньше раскусить этого джентльмена. Теперь никакие слезы не помогут.

Б о с с. Не суй свой нос в семейные дела.

П е т у х. Ну скажи, кто ты после этого?

Б о с с. Сабина, эта свора хочет нас поссорить. Но предупреждаю: со мной этот номер не пройдет. Я не поддамся. Все идет своим чередом. Она немножко распечатана, признаю. Думаете, для меня это все равно что комариный укус? Вот Шпилька тут человек нейтральный, пусть скажет.

Ш п и л ь к а. Мое дело сторона. Я поступаю в кооператив водителем, и это главное. Сегодня я с вами в последний раз. Здесь толку все равно никакого не будет.

Б о с с. Скотина! Леший, скажи что-нибудь дельное.

Л е ш и й. Человек — не сигарный окурок. Его не выплюнешь за здорово живешь.

С а б и н а. Я пойду.

Б о с с. Подожди минутку.

С а б и н а. Хочу ноги унести, пока брата нет.

Б о с с. Поговорим и все уладим.

Л е ш и й. Начинай, мы слушаем!

Пауза.

П е т у х. Что ж, Босс, валяй! Пауза.

Ш п и л ь к а. Что, труса празднуем? Меня даже любопытство разбирает.

П е т у х. Значит, ребята, куча мала!

Л е ш и й. Согласен!

П е т у х. Шпилька, ты как?

Ш п и л ь к а. Заметано!

П е т у х. Босс, иди сюда!

Б о с с. Не дождетесь!

Общая мгновенная свалка. Петух зажал голову Босса между коленями.

С а б и н а. Пустите его!

Л е ш и й. Отойди!

С а б и н а. Михаэлю расскажу.

Ш п и л ь к а. Сделай одолжение!

Л е ш и й. Проваливай!

П е т у х. Уберите ее!

Леший пытается оттащить Сабину.

С а б и н а. Не тронь меня, слышишь?

П е т у х. Шпилька, привяжите ее.

Леший и Шпилька привязывают Сабину к дереву.

С а б и н а. Помогите!

П е т у х. Суньте ей кляп в рот.

Б о с с. Свиньи!

Леший сует Сабине в рот носовой платок.

П е т у х. Шпилька, давай, ты первый.

Шпилька снимает ботинок и ударяет им Босса по заду.

А теперь ты, Леший. Только не так нежно.

Леший элегантным жестом наносит сильный удар.

Твоя очередь, Шпилька, но держи железно.

Опять общая короткая свалка.

Б о с с. Шпилька, скотина, клянусь, ты опять вылетишь из пятерки.

Ш п и л ь к а. После тебя, Босс.

П е т у х. Босс, если не замолчишь, мы тебе бойкот объявим, ясно? Потому что ты паскуда. (Удар.) Потому что думаешь только о себе. (Удар.) Потому что девчонок ни во что не ставишь. (Удар.)

Входит  М и х а э л ь. Все оцепенели.

М и х а э л ь. Что происходит?

Молчание.

Развяжите ее.

Сабину развязывают.

Босс, выкладывай!

Б о с с. У нее будет ребенок. Эти шакалы корчат из себя рыцарей.

М и х а э л ь. Дальше!

Б о с с. Почему обязательно покупать корову, если хочешь только стакан молока?

М и х а э л ь (выхватывает пистолет). Застрелю!

Б о с с. Не забудь зарядить!

Михаэль пытается взвести курок.

П е т у х. Не марай рук. Мы и так это дело не оставим.

С а б и н а. Полиция!

Ш п и л ь к а. Что я говорил?!

Входят  п о л и ц е й с к и е.

Б о с с. В Сибирь! Лес валить! Бред собачий. Да разве вы работать хотите, лодыри несчастные.

М и х а э л ь (дает Боссу пощечину). Вот тебе!

П о л и ц е й с к и й. Арестовать! Всех!

Б о с с. Послушай, Миша! Верь мне, как только все это кончится, я на ней женюсь.

М и х а э л ь. Как будто только в женитьбе дело! Эх вы! Эх!

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Исправительно-трудовая колония для несовершеннолетних. Фрау  Л а д е в с к а я  и  Л а х н е р. Лахнер двумя пальцами стучит на пишущей машинке.

Л а д е в с к а я. Как мне ни жаль, но я выхожу из игры. Обещали нам поменять обувь, я иду туда с ребятами, мы снимаем зимние ботинки, но Лина знать ничего не хочет. Решительно ничего. Снег под солнцем тает как ненормальный, на дорогах все течет, а ей сколько ни говори, все без толку, как об стенку горох! Как с глухими говоришь! А дело всего в нескольких парах паршивых башмаков. Воспитание начинается с рваных башмаков, сказал шеф, когда я начинала здесь работать, и только поэтому я подписала с вами договор. Ты вот сидишь и ухмыляешься. А у меня сердце переворачивается, стоит вспомнить, как нынче по весне, и без того поздней, мы карабкались на горы в этих свинцовых гирях на ногах. Всё ладно да ладно, мол, эти дурачки воспитатели справятся! Пусть вспомнят, как в сорок пятом получали каких-то триста марок и купить нечего было. Теперь денег у них вдвое больше!

Л а х н е р. Ты выговорилась наконец?

Л а д е в с к а я. Прекрасно знаешь, что дело не только в обуви. Что у нас вообще есть? А ведь мы живем в двадцатом веке! Макаренко со своими питомцами весь Советский Союз объездил. Лиц^[20] со своими буржуйскими сынками до самой Африки добрался, а у нас в Хабихтсхаине нет даже двух десятков паршивых велосипедов!

Л а х н е р. Они у нас были.

Л а д е в с к а я. Только это и слышу в ответ. От любого критического замечания ты отмахиваешься, как от назойливой мухи. А когда я пытаюсь найти корень зла, ты говоришь, что я будоражу коллектив. Никто же не требует вертолета для занятий по географии, даже несчастного автобуса и того не просим.

Л а х н е р. Очень великодушно с твоей стороны. Может, станешь их пирожными кормить? У нас не санаторий. Они здесь самое большее — на два года. Мы должны обучить их какой-нибудь профессии и порядку. Порядку и еще раз порядку! Вытащите из сарая поломанные велосипеды! Соберите из этого старья новые машины. Если соберете хотя бы одну, то к ней получите вторую новую. Результаты нам нужны, результаты! А что касается обуви, так это ваша вина.

Л а д е в с к а я. Да, конечно, и обувь у нас была. Всех сортов, всех размеров!

Л а х н е р. И мы на тачках отвезли ее и сожгли в топке, попросту сожгли, и только потому, что вы не ухаживали за ней, только потому, что вы не жалеете народное добро. Смрад стоял по всей долине, когда мы жгли эти башмаки.

Л а д е в с к а я. И все это, заметь, под твоим руководством!

Л а х н е р. Ты паришь в облаках. Все новички этим отличаются. В университетах вам внушают всякие иллюзии. На практике все выглядит иначе.

Л а д е в с к а я. И вы этих университетских новичков обламываете на свой лад, или они от вас уходят! Так?

Л а х н е р. Чай или кофе?

Л а д е в с к а я. Чай.

Л а х н е р (по телефону). Лина, принеси большой чайник чаю. Парни, вымылись? Нет? Рунна не желает идти под душ? Ну-ну, не волнуйся. Отпусти по два спортивных костюма. Один для постоянного ношения, другой для тренировок. Такого у нас еще не бывало? Отныне заводим новый порядок. Парни не будут ходить такими драными. Новые футбольные бутсы у тебя есть? Выдай каждому по паре. Да-да. Я в своем уме. Хельга настаивает. Ну вот видишь! Понятно? С лыжными башмаками придется подождать. На будущей неделе мы закупим их на фабрике. С крохоборчеством нужно кончать. Значит, тащи чай. И оставь этого Рунну. Я сам за него возьмусь. Это же курам на смех!

Л а д е в с к а я. Стало быть, пять новичков!

Л а х н е р. Знаешь, порой терпение лопается. Одно спасение — юмор.

Л а д е в с к а я. И все пятеро из одной банды?

Л а х н е р. Главари. Сообщники. Шайка. Нарушение общественной безопасности, хулиганство. Почти все начисто отрицают свою вину. Министерство государственной безопасности и на этот раз вскрыло гнойник. Мильке на этом деле собаку съел.

Л и н а  вносит чай.

Л и н а. Нынче ночью я проснулась в половине первого. Глянула в окно. Вижу, перед твоим домом, Хельга, стоит белая машина. Тебя можно поздравить?

Л а д е в с к а я. С чем?

Л и н а. Чуть погодя со стороны деревни к твоему окну проскользнула какая-то тень, но у тебя уже было темно, и белая машина потихоньку отъехала.

Л а х н е р. Ты, видно, плохо спишь, Лина?

Л и н а. Иной раз в воздухе носится что-то такое… Я, когда ложусь спать, всегда чувствую это. И ручей как-то сильнее шумит. Тогда я уже знаю, опять что-то случилось.

Л а д е в с к а я. Ты видела какую-то тень под моим окном?

Л и н а. Да, видела, даже без очков.

Л а х н е р. Не воздух виноват, Лина, что ты плохо спишь, а твое любопытство.

Л и н а. Вы так побледнели…

Л а х н е р. Побледнеешь тут! Хоть кого изведут вечные сплетни в этом Хабихтсхаине.

Л а д е в с к а я. Спасибо, Лина, за чай. Ну что, вымылся Михаэль Руина?

Л и н а. Он хотел один пойти в душевую. Чтобы я вышла! В этом вое дело. О господи, как я смеялась! Такой молоденький стесняется старухи.

Л и н а  уходит.

Л а д е в с к а я. Ты шпионишь?

Л а х н е р. Мне больше невмоготу, Хельга. Извини! Я просто голову потерял…

Л а д е в с к а я. Оставим этот разговор.

Л а х н е р. Я жду.

Л а д е в с к а я. Сколько лет Михаэлю?

Л а х н е р. По документам семнадцать.

Л а д е в с к а я. А что он натворил?

Л а х н е р. Имел при себе оружие. Главарь банды.

Л а д е в с к а я. Небось старье, найденное в лесу.

Л а х н е р. Верно, но, кроме того, добыл пистолет из какого-то полуснесенного сарая. Хотел застрелить своего приятеля по кличке Босс.

Л а д е в с к а я. Сестры, братья?

Л а х н е р. Сестра, пятнадцати лет. Забеременела от этого самого парня, и Михаэль хотел его застрелить.

Л а д е в с к а я. Сильный характер, значит.

Л а х н е р. Убежал из колонии в Айзенахе, куда он попал в первый раз, и увлек за собой еще двадцать пять ребят.

Л а д е в с к а я. Стало быть, хороший организатор.

Л а х н е р. Забрались в квартиру начальника колонии, утащили оставленные на домашние расходы деньги. Какое-то время жили на них. Угнали грузовик. Хотели на нем отправиться в Сибирь, на целину, обрабатывать землю.

Л а д е в с к а я. Значит, вдобавок еще и мечтатель. Хоть я этого Рунну не видела, но уже представляю себе его. Волосы длинные, до плеч, глаза мечтателя!

Л а х н е р. Волосы сразу же долой!

Л а д е в с к а я. Ну, разумеется, нам решать, как ему стричься. Наголо! А лучше всего заодно и голову бы с плеч.

Л а х н е р. Не зарывайся!

Л а д е в с к а я. Ты кричишь? Почему ты кричишь?

Л а х н е р. Без экспериментов, слышишь?

Л а д е в с к а я. Итак, назад к природе! Карабкайтесь на деревья, обезьяны вы этакие!

Л а х н е р. Будь осторожна для начала.

Л а д е в с к а я. Странно. Столько людей до сих пор не могли с ним справиться, а мы, горстка человечков, обязаны все выправить. Меня просто страх берет. Он чему-нибудь учился?

Л а х н е р. На автомеханика.

Л а д е в с к а я. Тогда пусть завтра же отправляется в мастерские. Заранее радуюсь! Представляешь себе, как он стоит тут — упрямый, дерзкий, руки в карманы, под носом сопли, и никто для него не авторитет.

Л а х н е р. Волосы снять.

Л а д е в с к а я. Это мое дело — когда. Ведь он попадет ко мне. А может, он будет покорно слушать нас и кивать в знак согласия. А на его лице написано, что такие разговоры он уже слышал не раз. Но мы только скажем: вон там твоя кровать, там работа, там книги и стол, за которым ты будешь есть, приятель. И без всяких увещеваний: исправься-де, стань порядочным человеком. Прибавим лишь: помоги государству. Больше ничего.

Л а х н е р. Ну, все, наконец?

Л а д е в с к а я. Он, разумеется, может ответить: плевать я хотел на государство. Но не думаю. Тот, кто умеет мечтать, так не скажет.

Л а х н е р. К производству я его не допущу.

Л а д е в с к а я. О, это что-то совсем новое!

Л а х н е р. В хлеву будет работать!

Л а д е в с к а я. Никогда!

Дверь медленно приоткрывается. Заглядывает несколько раз безуспешно стучавший  М и х а э л ь.

Нельзя!

Дверь закрывается.

От тебя можно взбеситься. Не ты один решаешь, решаем мы все, сообща. Мы не позволим связывать нам руки. Мы хотим работать с полной отдачей, а не возиться каждый на своем участочке, как тебе этого хотелось бы!

Л а х н е р. Дальше!

Л а д е в с к а я. Надо работать всем. Впрочем, бессмысленно палить из пушек, чтобы разбудить глухого.

Л а х н е р. Воля ваша, мадам Ладевская, как вам будет угодно! (Отворяет дверь.) Рунна, входи!

М и х а э л ь  входит.

Садись.

М и х а э л ь. Благодарю. Я уже сидел!

Л а х н е р. Тогда стой!

М и х а э л ь. Что ж, постою! В обморок не грохнусь, господин Лахнер!

Л а х н е р. Перемени тон!

М и х а э л ь. Ладно!

Л а х н е р. Будешь работать в свинарнике.

М и х а э л ь. Свиньи передохнут от одного моего вида.

Л а х н е р. Дружок, перемени тон! Слышишь! Мы требуем!

Л а д е в с к а я. Две недели поработаешь в свинарнике, потом пойдешь в мастерские. Будешь продолжать свое профессиональное обучение.

М и х а э л ь. Почему такой окольный путь?

Л а д е в с к а я. А ты никогда не ходил окольными путями?

М и х а э л ь. Понимаю, хотите на колени поставить!

Л а д е в с к а я. Нет. Нам надо ликвидировать прорыв, обыкновенный прорыв, и ты поможешь это сделать. Рихард Либер заболел. Придется тебе две недели поработать в свинарнике. Кстати, это еще и за твое отменное поведение при первом знакомстве. Я твоя воспитательница, меня зовут фрау Ладевская.

М и х а э л ь. Очень неприятно.

Л а д е в с к а я. Ничего, переживу. Вроде все сказано… Впрочем, кое-что необходимо добавить. Тогда по крайней мере ты будешь в курсе дел. Слушай внимательно!

М и х а э л ь. Выкладывайте уж сразу, я не больно чувствительный. Можно, значит, сесть? В той первой колонии все было дерьмово.

Л а д е в с к а я. Нет, теперь постой! Как ты будешь здесь жить, зависит от тебя самого. Что посеешь, то и пожнешь. И никаких возражений. Повторить?

М и х а э л ь. Спасибо. Не надо!

Л а д е в с к а я. Кроме деловой критики, разумеется. Некоторых ребят мы отпускаем домой досрочно, если они того заслуживают. Это всегда для всех радостное событие. Ты слушаешь?

М и х а э л ь. Да.

Л а д е в с к а я. Жизнь в колонии нелегка, ведь каждый из вас должен работать за двоих: против себя и для себя. Мы не дураки, мы это понимаем. И не считаем это подвигом. Мы требуем, чтобы каждое наше указание выполнялось. Ты слушаешь?

М и х а э л ь. Дальше! Я не очень-то терпелив!

Л а д е в с к а я. Хорошая черта!

М и х а э л ь. Мое терпение давно уже лопнуло.

Л а д е в с к а я. И это тоже не глупо.

М и х а э л ь. Спасибо. Мне ваши похвалы до лампочки.

Л а д е в с к а я. Почему?

М и х а э л ь. Плевать я на них хотел.

Л а д е в с к а я. Ты оскорбляешь нас, Миша!

М и х а э л ь. Меня зовут Михаэль!

Л а д е в с к а я. С сегодняшнего дня ты будешь Мишей.

Пауза.

Читаешь?

М и х а э л ь. У меня в чемодане одна-единственная книга: «Страна справедливых».

Л а д е в с к а я. Кто автор?

М и х а э л ь. Не помню, но книгу я знаю наизусть.

Л а д е в с к а я. Всю наизусть?

М и х а э л ь. Раз говорю, значит, так.

Л а д е в с к а я. В велосипедах что-нибудь смыслишь?

М и х а э л ь. В любой машине разберусь, если захочу. Мой самый отработанный номер! Выполняю без сетки.

Л а х н е р. Заливаешь!

М и х а э л ь. Я не с вами разговариваю.

Л а х н е р. Пока не со мной.

М и х а э л ь. Наплевать!

Напряженная пауза.

Л а д е в с к а я. Вот тебе список инструментов. Отправляйся в мастерские и принеси все сюда, чтобы мне за ними не ходить. Там увидишь своего мастера.

М и х а э л ь. Сюда принести?

Л а х н е р. Да, сюда!

М и х а э л ь. А если я сбегу?

Л а х н е р. Такая возможность у тебя есть. У нас на каждом углу полицейский не стоит.

Л а д е в с к а я. Но мы найдем тебя, где бы ты ни скрылся.

М и х а э л ь. Почему власть у вас в руках?

Л а д е в с к а я. Так определил господь бог. А если хочешь по-научному — известный класс!

М и х а э л ь. На бога мне наплевать, но если вы на рабочий класс намекаете, тогда советую полегче, у меня своя гордость есть.

Л а д е в с к а я. Ну, ступай!

М и х а э л ь. Что ж, до свиданья! (Уходит.)

Л а д е в с к а я. Все записал? Благодарю. Дважды сказал «наплевать». Значит, дважды заколебался. Для начала совсем неплохо. Как ты думаешь?

Л а х н е р. Значит, все-таки экспериментируешь? Ты меня вынудила молчать. А кто будет платить за погоню?

Л а д е в с к а я. Ты убежден, что он даст тягу?

Л а х н е р. Не сомневаюсь.

Л а д е в с к а я. Почему?

Л а х н е р. Это же слепому видно.

Л а д е в с к а я. Тогда сразу вызывай полицию, чтобы мои эксперименты обошлись дешевле.

Л а х н е р. Ждем час.

Л а д е в с к а я (звонит по телефону). Мастер Хирхе, если к тебе явится один такой длинноволосый, дай ему инструмент. Через две недели он придет к тебе работать. Почему только через две недели? Так решено. Спасибо!

Л а х н е р. Значит, подождем, Хельга. Давай пока вызовем Александра. Они называют его Босс. Ученик двенадцатого класса. Разговор веду я. Ты записываешь, хорошо?

Л а д е в с к а я. Да.

Л а х н е р. Введи его.

Л а д е в с к а я (открывает дверь). Александр!

Б о с с (входит). Здесь!

Л а д е в с к а я. Садись. Сколько лет?

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Хабихтсхаин — долина среди лесистых гор. На скамье  Р и х а р д  Л и б е р покуривает сигару.

Л и б е р. Горы в дымке, стало быть, установится хорошая погода и ревматизм не будет донимать меня. Доктор толкует, что сердце ослабло, а у меня ноги не ходят, в том и беда. Собирался концы отдать еще в прошлом году, и в позапрошлом, но никак не умирается, косая не приходит за мной — вот я и живу.

Входит  Л а д е в с к а я.

Л а д е в с к а я. Привет, Рихард!

Л и б е р. Привет, милая Хельга! Куда путь держишь?

Л а д е в с к а я. Вышла поразмяться. Как шумит ручей… В нем что, никакой рыбы нет?

Л и б е р. Была форель и вся ушла. Больше не будет. Садись, я подвинусь.

Л а д е в с к а я. Здесь, за кустами, так хорошо пригревает солнышко.

Л и б е р. Ждешь, поди, кого?

Л а д е в с к а я. Как всегда, когда один из двух не слишком торопится.

Л и б е р. Наверно, не догадывается, что его ждут. Что там в свинарнике, поди, делается?!

Л а д е в с к а я. Свиньи стали плохо жрать!

Л и б е р. Я туда не вернусь. Дни мои сочтены.

Л а д е в с к а я. Опять умирать собрался?

Л и б е р. Пока нет, Хельга, пока нет. Еще не все свои сигары выкурил. Но хочу отдохнуть. Вон идет кто-то… Это тот самый?

Л а д е в с к а я. Задернет его. Я сейчас вернусь!

Ладевская отходит в сторону. Входит  М и х а э л ь.

Л и б е р. День добрый, паренек!

М и х а э л ь. Привет, старик! Что, мух ловишь?

Л и б е р. Нет, сынок, этим как раз я не занимаюсь.

М и х а э л ь. Не разживусь ли я у тебя щепоткой табаку, дед? Для трубки.

Л и б е р. Почему бы и нет? (Протягивает Михаэлю табак.)

Михаэль набивает трубку.

М и х а э л ь. А как насчет огонька, дедуля?

Л и б е р (протягивает ему спички). Значит, уже курить начал?

М и х а э л ь. Собственно, я не курю. Эта трубка память об одном человеке. Время от времени я ее обкуриваю, чтобы не замерзла. Если идти вверх по ручью, куда придешь?

Л и б е р. Вверх, стало быть, идут те, кто хочет отсюда удрать. Идти-то нужно совсем в другую сторону. Через долину, там выход.

М и х а э л ь. Понял, дедушка. Большое спасибо и до свиданья.

Л и б е р. Спички, парень, оставь.

М и х а э л ь. А я и не собирался их прикарманить. Получай марку.

Л и б е р. Но у меня сдачи нет.

М и х а э л ь. Тогда подари мне спички. От этого не умрешь.

Л и б е р. Нет, подарить — не выйдет.

М и х а э л ь. Тогда подавись этой маркой. Некогда мне.

Л и б е р. Сбегай в подлесок, срежь мне палку, и тогда забирай себе спички.

М и х а э л ь. Идет! (Вытаскивает здоровенный нож.)

Л а д е в с к а я  выходит навстречу.

Л а д е в с к а я. Стало быть, получил инструмент?!

М и х а э л ь. Получил. Вот! (Швыряет сверток с инструментами в ручей.)

Л а д е в с к а я. Ты всегда выбираешь окольные пути?

М и х а э л ь. Только чтобы вас встретить!

Л а д е в с к а я. А как ты узнал, что мы живем на горе?

М и х а э л ь. Эта трепотня мне надоела, фрау Ладевская! Привет!

Л и б е р. Та дорога проходит поднизом.

М и х а э л ь. Чего он лезет, этот дед, фрейлейн, скажите ему — пусть убирается подобру-поздорову, иначе я его уберу!

Л а д е в с к а я. Моя фамилия Ладевская! Фрау Ладевская! И никакая я не фрейлейн. У меня ребенок. И я почему-то не люблю попусту терять время. И сейчас не собираюсь делать исключения. Ну, пошли, что ли?

М и х а э л ь. Там «поднизом», как изящно выражается дедуля, я вижу две горы и между ними ручей, а по обе стороны этого жалкого ручья прилепились дурацкие постройки. Вы только вообразите, дедушка, десять тысяч солдат на одном склоне, десять тысяч на другом, и все они на одну минуту спускают штаны. Что еще можно увидеть в этом Хабихтсхаине?

Л и б е р. Это ты хорошо сказал. Иди сюда, садись. Я подвинусь немного. Хочешь еще табачку?

М и х а э л ь. Ну давай уж! Спасибо! Я слышал, вы шеф этого знаменитого свинарника? А почему же от вас не разит.

Л и б е р. Я, понимаешь, всегда выходил на работу с длинной жердью. Вовсе нет надобности самому лезть в навоз.

М и х а э л ь. Если бы свиньи были моим призванием, я бы примирился со всеми прелестями свинарника. Но моя стихия металл. На том стою. Хочу, чтобы вокруг меня всюду был металл, тонны металла! Тогда я чувствовал бы себя как рыба в воде.

Л а д е в с к а я. Чего мы ждем? Время бежит.

М и х а э л ь. С этого места меня не сдвинуть, разве что волоком потащите в колонию. Неужели не понятно?

Л а д е в с к а я. Вполне понятно, оттого я и не вызвала полицию.

М и х а э л ь. Так не мешайте же мне бежать!

Л а д е в с к а я. Стисни зубы. Перестань думать о побеге! Постарайся по крайней мере! Или ты просто лодырь? Посмотри туда, вон тот дом построил этот самый дедушка для своей жены. А если поднатужишься, увидишь и дыру в горе, из той горы он добывал камни. А вон то белое строение, которое сейчас так светится на солнце, это наша баня. Камни для бани и для домов, что по левую сторону долины, в конце деревни, тоже добывал дедушка из той горы.

Л и б е р. За эти камни я расплатился брюхом.

М и х а э л ь. Не желаю слушать ни о каком брюхе. Хочу одного — прочь отсюда. Я здесь с ума сойду! Чего вы все хотите от меня? Что я такое сделал? Дайте мне жить, где я хочу! Я не хочу дышать воздухом Хабихтсхаина, не желаю сидеть взаперти.

Л и б е р. Спокойно, дорогой мой, спокойно. Все это пройдет. Нужно только найти точку опоры. Это главное. Давай! Давай!

Л а д е в с к а я. Мне почему-то жаль инструмента, Миша. Выуди его.

М и х а э л ь  входит в ручей.

Л и б е р. Смотри осторожней. Обходи зеленые камни, они скользкие.

М и х а э л ь. Форелей здесь нет, дедушка?

Л и б е р. Со времен Адольфа Гитлера их тут не видно.

М и х а э л ь. А я вас уверяю, что они есть. Вон серая тень мелькнула. Это что, по-вашему?

Л а д е в с к а я. Почему бы в такой чистой воде не водиться рыбе?

Л и б е р. Форели? Никогда. В те поры, когда у Гитлера Адольфа было здесь охотничье угодье, литейщики с металлургического, — сейчас в дымке завод не виден, потому как стоит хорошая погода, — так вот литейщики вон на том среднем склоне привязывали лохматую козу Эппеля Франца, а не желавший ничего знать Адольф убил и ее. С того самого дня не стало в Хабихтсхаине форелей. И в этом не сточные воды с военного завода виноваты. Форели испустили дух от воплей бесноватого Адольфа. Брюшком к небу стекали рыбки с горы. Мы их ведрами собирали и скармливали курам. Те уж и клевать больше не могли. Вся долина провоняла тогда дохлой рыбой. От коричневой чумы мы избавились, но форели так и не вернулись.

М и х а э л ь. А это что? Ну? Я спрашиваю тебя, что, по-твоему, трепыхается у меня в руках? Глазам своим не веришь, дедушка. Да ты сейчас в штаны наделаешь от удивленья. Я становлюсь рыбаком. Устрою здесь такой питомник, что форелью можно будет накормить всю республику! Я вам покажу, что может сделать Миша.

КАРТИНА ПЯТАЯ

М и х а э л ь  возится в ручье. П е т у х  колдует над велосипедом, Л е ш и й  и  Ш п и л ь к а — таскают камни.

М и х а э л ь. Давайте большие камни. Мне нужны только большие. С щебенкой здесь делать нечего. Чуть течение посильнее, и ее унесет.

Л е ш и й. На, получай. Такому камню здесь, в долине, никакое наводнение не страшно.

М и х а э л ь. Еще один валун вроде этого, Леший, и утром я отдам тебе свою булку.

Л е ш и й. Уже завелся!

Ш п и л ь к а. На, подавись! Такой каменюга, что сам, как его, Геркулес изошел бы семью потами.

М и х а э л ь. Послушай, Шпилька, еще пять штук таких утесов, и ты получаешь целую марку из моих карманных.

Ш п и л ь к а. По рукам!

П е т у х (подбрасывая Михаэлю маленький камушек). Держи, Михаэль, и кончай со своей запрудой.

М и х а э л ь. Как я могу кончить, когда ты со своим велосипедом все еще возишься?

П е т у х. Ничего не замечаешь?

М и х а э л ь. Ты о чем? Говори, шут гороховый.

П е т у х. Так-таки решительно, ничего?

М и х а э л ь. Нет.

П е т у х. Опять что-то затевается.

М и х а э л ь. И это все?

П е т у х. Тебе мало?

М и х а э л ь. Ну что ж, в таком случае придется обронить несколько слов. Что там опять задумал этот Босс? Чего мы сто́им? Мышиное дерьмо на воздушной трассе между двумя многомиллионными городами. Поэтому я преспокойно буду строить свою запруду, а все остальное дело десятое. Так вот, Петух, собирай свой велосипед, а я буду строить свою запруду.

П е т у х. Ты целыми днями копаешься в грязи. А завтра воскресенье, а до этого воскресенья — понимаешь — целая ночь!

М и х а э л ь. Ну и что?

П е т у х. Какой вообще смысл толковать с тобой?

М и х а э л ь. Ты в самом деле думаешь, что я не знаю, кто задумал дать деру? Что я, слепой, глухой? Так, что ли? Без меня самый лучший план побега ничего не стоит. Их ждет сюрприз. Думают, что Ладевская глупа. Смешно. Так что не ной. Я дал слово, что соберем два велосипеда, и не могу позволить себе роскоши не сдержать его. Так что, пожалуйста, не скули, а работай.

Л е ш и й. А сам ты что делаешь, а?

М и х а э л ь. Вы хотите только есть да спать. А откуда что берется, вам до лампочки? Лодыри. И зачем вам только руки даны! Очищайте луг Рихарда Либера от комьев. Затыкайте бреши в запруде, ее нужно получше укрепить. Не укрепленную запруду в два счета размоет.

Ш п и л ь к а. Ну и жарища здесь в долине! Ни малейшего ветерка из ущелья. Ничего удивительного, что у Миши ум за разум заходит.

М и х а э л ь. Эх вы… Смотрите, как поднялась вода. Она мне чуть не по колено уже. Войди-ка, Шпилька, измерь глубину! Только ноги не отморозь!

Ш п и л ь к а. Нет уж, спасибо, в воду я не пойду Она и впрямь ледяная. Ведь я собираюсь грузовики водить, мне нужны здоровые ноги.

М и х а э л ь. Если Ладевская еще часок погоняет чаи с этим идиотом Лахнером, вода в запруде поднимется мне по грудь.

П е т у х. Что там вода, целые косяки рыб будут играть в этом затоне!

Л е ш и й. Рольмопсы пойдут косяками.

Ш п и л ь к а. Больше всего люблю рассол из-под рольмопсов. Иногда в нем еще плавает этакая скибочка лука, или горчичное зернышко. Ох-ох-ох! Как только меня выпустят, побегу в наш кооператив и попрошу налить мне полный бочонок рассола.

М и х а э л ь. За работу! Давайте камни! А ты, Петух, доделывай велосипед. В воскресенье одолжу тебе свой галстук с пальмами. Увидишь, от девчонок отбою не будет.

П е т у х. Плевать я хочу на твои пальмы, мне на все наплевать. Тошнит от твоей тактики. Из-за нее-то Босс и разважничался. Всем показывает письмо Сабины, где эта курица объясняется ему в любви. Пошли ты к черту свою запруду, Миша. Велосипед и воскресенье, воскресенье и твоя запруда, запруда и ручей… Все это ни в дугу.

Входит  Б о с с.

Б о с с. Сколько велосипедов готово?

Ш п и л ь к а. Мы камни таскали, вот что!

Л е ш и й. Он говорит, что запруду без крепления размоет.

Б о с с. Подите сюда, я раздобыл несколько сигарет.

Босс, Петух, Шпилька и Леший отходят в глубину сцены и шепчутся.

Г о л о с а. …Ларек возле почты… Два ключа выточил… Покажи… Машина этого идиота Лахнера… Канистра с бензином… Спрятал в мастерской… С ума ты сошел… Ведь по запаху слышно… Сегодня ночью… Я пойду первым… Когда она погасит у себя свет… Главное — дисциплина…

М и х а э л ь. Даже луг Рихарда Либера зальет. Он сможет наконец завести уток, а осенью в затоне будем форелей центнерами ловить. Я скромно отойду и скажу: стоит ли об этом говорить, может, у вас есть еще какие-нибудь, более грандиозные планы?

Входит  К л е ч, член добровольной пожарной команды.

К л е ч. День добрый, Миша!

М и х а э л ь. Здравствуйте, господин Клеч! Хороша погодка нынче, а?

Клеч молчит.

Вы только подумайте — у пожарной команды на заводском дворе будет свой собственный пруд. Когда пламя бушует, каждая секунда дорога. А тут раз — насос в воду, два — накачал, три — и мощная струя из шланга сносит крышу с загоревшегося дома.

К л е ч. Кто тебе разрешил?

Молчание.

Что это за запруда такая? В ручей нельзя набрасывать камни.

М и х а э л ь. Это не просто запруда. Это будет плотина с водосливом, господин Клеч!

К л е ч. Для чего?

М и х а э л ь. Неужели вам, пожарнику, непонятно? Я ведь только что целую лекцию на этот счет толкнул.

К л е ч. Все это надо немедленно разрушить!

М и х а э л ь. Почему?

К л е ч. Чтобы через час от этой запруды и следа не осталось, или я обо всем доложу господину Лахнеру.

М и х а э л ь. Но почему же, господин Клеч?

К л е ч. Потому что опять ты бог знает что придумал. Чистейшее безобразие. Спроси своего мастера Хирхе! Такую штуку надо строить в горах из железобетона и прочно-напрочно закреплять. А так это словно нарочно сделано для наводнения. Тебе не приходилось видеть здешние наводнения? Нет? Этот ручей ничем нельзя загромождать, иначе может произойти страшное несчастье.

Молчание.

Так что, Миша, разбирай все. (Уходит.)

М и х а э л ь. Где же взять цемент? Мне для этой запруды никто и полмешка не даст.

Парни с ревом кидаются к запруде и расшвыривают камни.

Б о с с. Вот так. Теперь будешь знать, кто здесь хозяин!

М и х а э л ь. Дай-ка письмо моей сестры.

Б о с с. Сперва руки вымой! Приветов тебе там все равно не передают.

Ш п и л ь к а. Мэ-э, мэ-э!

П е т у х. Теперь соображаешь, что к чему?

Л е ш и й. Смотрите какие у него тощие икры!

М и х а э л ь. Убирайтесь ко всем чертям, слышите? Оставьте меня в покое, не то я всем вам так врежу…

П е т у х. Очень ты нам нужен. (Уходя поет.)

М и х а э л ь. А запруду я все равно сделаю. Пусть ее хоть сто раз разрушат, я тысячу раз ее заново возведу… (Снова тащит камни.)

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Просторная комната, цветы, белые занавески на окнах, столы, стулья, кресла, радиоприемник, проигрыватель, телевизор, пластинки, книги.

М и х а э л ь  нянчит дочку Ладевской. Кроме него на сцене Б о с с, П е т у х, Ш п и л ь к а, Л е ш и й  и  н е с к о л ь к о  других  п а р н е й.

Б о с с. Взорвать бы эту лавочку! Молодежная трудовая колония! Молодежная трудовая колония «Светлое будущее». Тюрьма это — вот что! И еще этот портрет тут. (Срывает со стены портрет Макаренко.) Ну и глаза. Пялится на тебя так, будто страдает за все пять континентов. Сейчас пожалует к нам мадам Ладевская. Возлюбленная этого архиидиота Лахнера. Ну и вкус у нее! Может, и девчонка от него! Они, наверно, думают, что мы дурачки. И вот такие типы хотят нас воспитывать!

М и х а э л ь. Советую фрау Ладевской не касаться.

Б о с с. Чья бы корова мычала, твоя бы молчала. Беги скорей к ней. Доложи, что нам здесь все осточертело. Имей в виду, я все равно узнаю, кто раскрыл наш план.

Ш п и л ь к а. Смирно!

Л е ш и й. Руки мыть!

Ш п и л ь к а. Это полотенце… Слушайте меня внимательно, я почему-то не люблю повторять два раза. Мне как-то неохота. Так вот оно для лица. А это вот для ног. Вы их различите по цвету. Он сразу запоминается. А вот та тряпица для попки. Мэ-э — мэ-э…

Входит  Л а д е в с к а я. Тишина.

Б о с с. Сумасшедший дом!

Г о л о с а. Та же тюрьма… Прочь отсюда! Не курить!.. Балаган несчастный!.. Фашисты… Сравнять с землей… Шевелитесь!..

Босс стремительно вешает портрет Макаренко на место.

Л а д е в с к а я. Продолжайте заниматься, чем занимались! (Берет на руки ребенка.) Пожалуйста! Вы же еще не кончили.

Б о с с. Мы вовсе не собирались бежать отсюда. Это все Рунна выдумал!

Л а д е в с к а я. Бензин имеет обыкновение издавать запах.

Б о с с. А хотя бы и так. Нам с вами не о чем говорить.

Л а д е в с к а я. Кому это «нам»? Тебе? Или тебе? Притихли? Молчите!

М и х а э л ь. Эх вы, вояки!

Л а д е в с к а я. Не люблю зря терять время. Мне как-то неохота. Мойте руки!

Б о с с. Дожидайтесь, как же!

Л е ш и й. Подавитесь своей жратвой!

Ш п и л ь к а. Мы по горло сыты этим балаганом! (Опускается на четвереньки, ползает по полу и блеет по-козлиному.)

Б о с с. Постройтесь же, орлы!

Общий гогот.

И продолжайте! Мы же еще не кончили.

Л е ш и й (вспрыгнув на стол). Я все расскажу папаше, здесь всех в чем-то подозревают. Не я прятал бензин. И не взламывал дверцу автомобиля. Не я, не я все это сделал. Проверьте отпечатки пальцев!

Л а д е в с к а я. Дальше! (Уже не улыбается.)

М и х а э л ь. Воровать больше не можешь, вот что тебе не нравится.

Леший и Шпилька бросаются на Михаэля.

Г о л о с а. Лизоблюд… Вот тебе… Жри… Погоди-ка…

К напавшим на Михаэля по знаку Босса присоединяются и другие.

Л а д е в с к а я. Прекратите! Сейчас же все по местам!

Михаэля продолжают избивать.

Б о с с. Пока хватит. Оставьте его.

Все мгновенно отходят от Михаэля.

Советую вам, фрау Ладевская, уйти. Вы здесь лишняя.

П е т у х. Я смываюсь. Пошли, Михаэль!

Л а д е в с к а я. Через эту дверь никто не выйдет!

Б о с с. А вы-то выскочите!

М и х а э л ь. Теперь я из него котлету сделаю. Босс, ни с места! (Пытается схватить его.)

Б о с с. На, жри! (Бросает в Михаэля стул.)

Михаэль ловит стул и нацеливается им в Босса.

Л а д е в с к а я. Михаэль!

Б о с с. Кинь! Ну, кинь!

М и х а э л ь. Ладно. Я погожу. (Ставит стул.)

Б о с с. Разнесите вдрызг эту лавочку!

Шпилька, Петух, Босс и другие с ревом все рушат, расшвыривают стулья и столы по всей сцене.

Л а д е в с к а я. С вас взыщут за убытки. За все!

М и х а э л ь. Это уж слишком. Петух, давай лупи их!

П е т у х. Без меня!

Босс и другие вновь накидываются на Михаэля с кулаками. Он падает, его пинают ногами.

Б о с с. Пока хватит. Оставьте его!

Михаэль лежит на полу. Парни продолжают все громить. Цветочные горшки летят на пол. Босс выбрасывает в окно радиоприемник. Левой рукой он как бы дирижирует погромом. Шпилька опять подходит к Михаэлю и хочет его ударить.

Не тронь его. Он настоящий парень, не тебе чета, Хайни.

Михаэль подползает к Боссу и кусает его за ногу.

Брось, Миша, брось! (Стряхивает его с себя.)

Михаэль с трудом поднимается и приваливается к стене. Тишина.

М и х а э л ь. Эй ты, Гитлер! Поди сюда. Все затаили дыхание.

Б о с с. Что?

М и х а э л ь. Я сказал: эй ты, Гитлер!

Не помня себя от ярости Босс бросается на Михаэля. Михаэль с силой отталкиваетего. Босс падает.

Так, он свое получил! Петух, ко мне!

Петух и еще двое парней подходят к Михаэлю.

Ну, кому еще охота? Что же вы? Подходите! Пауза.

Л а д е в с к а я. Приведите себя в порядок! Обломки снесите в читальню. Составьте список всего, что поломано и разбито!

Парни убирают обломки. Входит  Л а х н е р.

Л а х н е р (Михаэлю). Признайся! Ты зачинщик! Ты всегда вносишь смуту!

М и х а э л ь. Вы ошибаетесь!

Л а х н е р (бьет его). Так! Во-первых, за ложь! Во-вторых, за убытки, причиненные вашим погромом. И еще — за твой дерзкий язык.

М и х а э л ь. Почему вы подняли на меня руку, господин Лахнер? Почему?

Пауза.

Михаэль отрывается от стены, совершенно спокойно подходит к Лахнеру и бьет его по лицу.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Фрау  Л а д е в с к а я  укладывает спать дочурку. Л а х н е р  пытается остановить кровь из носу.

Л а х н е р. Мы вызываем полицию. Рунну надо убрать. Теперь я наведу здесь порядок. Не следовало отдавать парней под твое начало, женщине это не под силу!

Л а д е в с к а я. Что женщине не под силу?. Быть человеком? Или что?

Л а х н е р. Этот парень или я! Мне нечего бояться. Мне все равно. Всю ответственность за них беру на себя!

Л а д е в с к а я. Мы с тобой никогда не договоримся. Какой дурой я была, когда надеялась, что мы сможем понять друг друга. И я еще позволила тебе расколоть всю группу. Вдобавок ты хочешь убрать того, кто задумался первый! Нет, Лахнер, дело здесь не в твоем дерьмовом авторитете, а гораздо в большем. Этот парень со временем даст нам сто очков вперед. Его я не позволю тебе сломать. Здесь решаю я. Уходи!

Л а х н е р. Я ведь помочь тебе хотел!

Л а д е в с к а я. Дубинкой, если кулаков тебе мало! Чего ты еще хочешь? Ты что, ровно ничего не понимаешь? Как мы посмотрим в глаза мастеру Хирхе? А все наши прекрасные планы? Вывезти парней из Хабихтсхаина? Вырваться из этих вековой давности мастерских! Работать на настоящем крупном заводе! Раз и навсегда покончить с кустарным ремонтом автомобилей. Мы почти держали в руках будущее.

Л а х н е р. Но я ведь только помочь тебе хотел!

Стук в дверь.

Л а д е в с к а я. Стоит помянуть черта, и он тут как тут!

Стук повторяется.

Ну? Скажи «войдите»! Скажи же наконец!

Л а х н е р. Не могу.

Л а д е в с к а я. Чего ты не можешь? И с такой тряпкой я вынуждена работать! Это ниже моего достоинства!

Л а х н е р (открывает дверь). Входите!

Входят  Х и р х е  и  Р и х а р д  Л и б е р.

Х и р х е. Нам бы присесть.

Л и б е р. Неплохо бы. От этой жары в долине задохнуться можно.

Л а д е в с к а я. Ну, рассказывайте!

Х и р х е. Мы победили!

Л а д е в с к а я. Не может быть!

Х и р х е. Да, Хельга, мы победили! Самому высокому начальству нашего комбината пришлось принять маленького мастера Хирхе. Я не обиделся бы, выстави он меня хоть два раза. Кого бы это задело? На один квартал, значит, он нас сразу берет. А если все пойдет хорошо, будет брать каждый год. Сто двадцать пять тысяч марок получаем на строительство новой ремонтной мастерской. Нам дарят новую мастерскую.

Л а д е в с к а я. А тут эта история!

Л а х н е р. Дичь какая-то!

Л и б е р. Это успех!

Х и р х е. Дичь то, что мы хотим воспитать всесторонне образованных людей, дорогой Лахнер? Рунна дорвется наконец до своих моторов. Увидит, как возникает сила. Александр будет монтировать на конвейере грузовики, а Шпилька с немыслимым шиком подавать их на товарный двор. Стало быть, укладываем чемоданы!

Л а х н е р. Ты говоришь так, как будто ничего не случилось. Этот проект бессмыслица! Хельга с ее группой села в галошу.

Л и б е р. Я хочу задать тебе один вопрос. Как это говорится, поставить вопрос ребром. Да-да. Вот я и ставлю вопрос ребром, Лахнер. Кто кого посадил в галошу?

Л а д е в с к а я. Не волнуйся, Рихард! Прошу тебя! Не стоит того!

Л и б е р. Ты будешь меня учить, о чем стоит волноваться, о чем нет?

Х и р х е. Закури сигару, Рихард. Будь справедливым. Не бей лежачего.

Л а х н е р. Провал очевиден, а козел отпущения я! Ну что ж! Так его, мордой в грязь. Чего ж вы? Валяйте!

Л а д е в с к а я. Хирхе, забирай Рихарда и ступайте на улицу.

Л и б е р. А меня, значит, в пенсионеры списываете? Отрезанный, мол, ломоть…

Л а д е в с к а я. Что ты, Рихард! Как был с нами, так и останешься.

Л и б е р. Слушай, Лахнер, если ты ее обидишь, ты для меня тогда — не человек.

Входит  н а ч а л ь н и к  к о л о н и и.

Х и р х е. Подождать вас, шеф?

Ш е ф. Пожалуйста, если можно.

Л и б е р. Пойди сюда, Хельга. (Обнимает ее.) Не вешай носа, девочка! Знай иди своей дорогой. Остальное — приложится.

Р и х а р д  Л и б е р  и  Х и р х е уходят.

Ш е ф. И вы еще улыбаетесь?

Л а д е в с к а я. Порадоваться всегда найдется повод.

Ш е ф. Наконец-то в доме тишина.

Л а д е в с к а я. Они ждут.

Ш е ф. Пусть подождут. У вас идет кровь, коллега Лахнер? Хочу услышать, что, в сущности, произошло.

Л а х н е р. Это Рунна взбунтовал всю группу.

Ш е ф. Вы убеждены?

Л а х н е р. Да. В комнате группы — гора обломков. Я не счел нужным обсуждать, кто прав, кто виноват.

Ш е ф. По существу, прошу вас. Ребенок уснул?

Л а д е в с к а я. Да!

Л а х н е р. Когда речь идет о восьми тысячах марок, что тут обсуждать?

Ш е ф. А если бы речь шла о четверти миллиона, как вы тогда поступили бы? Вы били Михаэля?

Л а х н е р. Да.

Ш е ф. Почему? Почему, коллега Лахнер? Он защищался, да? Я вынужден вас отстранить от работы.

Л а д е в с к а я. Все это дело рук Александра. Он науськивал парней. Это было страшно. Он орал как бешеный, изрыгал черт знает что!

Ш е ф. И вы не потребовали, чтобы он замолчал?

Л а д е в с к а я. А что я могла сделать?

Ш е ф. Верните в кассу свое жалованье, если у вас не хватает находчивости. Я не разбудил ребенка?

Л а д е в с к а я. Пока нет.

Ш е ф. Неужели вам не приходило в голову, что нечто подобное может случиться?

Л а д е в с к а я. Приходило. Но это произошло так внезапно и с такой яростью… Я просто оцепенела.

Ш е ф. Виноваты мы все. Кто из нас обращал внимание на мелкие сигналы? Желаемое мы принимали за действительность. А вы, коллега Лахнер, не разобравшись ни в чем, бросаетесь на невиновного. На того, с кем вам проще справиться… Так?

Л а х н е р. Все беспокойства всегда от него.

Ш е ф. Вы хоть раз поинтересовались, о чем он думает? Кто немедленно не повинуется, тот для вас что красная тряпка для быка. Вы уволены. Ключи, прошу.

Лахнер отдает ключи.

Спасибо. Что будем делать дальше?

Л а д е в с к а я. Пусть поживут без мебели. Выдавать одеяла только на ночь. И держать их так, пока не возьмутся за ум.

Ш е ф. Спать все же они должны на своих кроватях. Помощь нужна, Хельга?

Л а д е в с к а я. Нет! Не надо!

Ш е ф. Но помни, никаких отступлений. Ни малейшей несправедливости. За тобой стоим все мы. Вся наша власть. Нелепо было бы отступать. Ну как, милая Хельга? Справимся?

Л а д е в с к а я. В лепешку расшибусь!

Ш е ф. Да, Лахнер, здесь все мы ученики. (Уходя.) Значит, жду тебя в своем кабинете.

Л а д е в с к а я. Чего ты еще хочешь?

Л а х н е р. Это же арест! Вы с ума сошли. Такое дело требует санкции сверху.

Л а д е в с к а я. Обошлись бы без крайних мер, если бы кое в чем не дали маху. Впрочем, сейчас не время рассуждать! Потом!

Л а х н е р. Но есть ведь третий путь!

Л а д е в с к а я. Правильный путь один. И этим путем я пойду. Доложишь министру?

Л а х н е р. Меня уже своим не считаете? Вся моя работа здесь коту под хвост? Так? (Уходит.)

Л а д е в с к а я. Спи, доченька! Спи! Мне еще кое-что надо сделать сегодня. Молодые не ждут. Они перешагнут через нас, если будем сидеть сложа руки. (Идет в комнату своей группы.)

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Группа. Одни  п а р н и  окружили  М и х а э л я, другие  Б о с с а. Остальные заняты кто чем.

Входят  Р и х а р д  Л и б е р, Л а д е в с к а я  и мастер  Х и р х е.

Л а д е в с к а я. Посетители!

Хирхе молча проходит по разгромленной комнате. Натыкается на сломанный стул. Шпилька отодвигает его. Под ноги мастеру попадает разбитый проигрыватель. Леший убирает его. Еще шаг, и Хирхе видит на полу портрет Макаренко в разбитой раже. Босс хочет поднять портрет.

Х и р х е. Руки прочь! (Опускается на колени, — он очень грузен, — и осторожно извлекает портрет из расколотой рамы. Поднимается.) Чья работа?

Б о с с. Моя, мастер Хирхе!

Хирхе бережно свертывает портрет.

Х и р х е. Рихард и я только что вернулись с завода. Тут, у меня в кармане, лежит документ. Наша ремонтная мастерская перестраивается. Ученики мотористы едут в Айзенах. Если обучение там оправдает себя, в чем у нас не было никаких сомнений, то такие поездки на завод будут проводиться ежегодно. Но передо мной куча обломков! На подобное я не рассчитывал. Все наши планы, видно, лопнули как мыльный пузырь. Пошли, Рихард.

Л и б е р. Я хочу кое-что добавить. В Западной Германии вас бы за это угостили резиновыми дубинками по башке. Я стар и сед, но ничего подобного никогда не встречал. Чего вам не хватает? Работы? Не поят, не кормят, не одевают вас?

Х и р х е. Пошли, Рихард. Не стоит распинаться перед этими…

Л и б е р. Погоди! Я хочу рассказать им одну историю. Когда вас еще в помине не было, мы у Гитлера Адольфа на танковом заводе устроили саботаж.

Б о с с. Не желаем мы слушать ваших историй!

Л и б е р. Что?! Что ты сказал?

Продолжительная пауза.

Х и р х е. С ними говорить что воду в ступе толочь. Пошли, Рихард, хватит!

Л и б е р. Нет уж. Я требую, пусть повторит, что сказал.

Б о с с. Ну что ж, могу.

Л а д е в с к а я. Молчи!

Л и б е р. Нет-нет. Пусть повторит!

Х и р х е. Мы этого не потерпим. Извинись, Александр!

Л и б е р. Не нужны мне извинения. О господи! Я всю жизнь работал как проклятый. А этот парень смеет мне говорить такое. (Кричит.) Я из тебя котлету сделаю! (Шепотом.) О господи, что я сказал. Господи боже мой, прости меня! (Падает ничком.)

Х и р х е. Помогите! На воздух! Откройте дверь!

М и х а э л ь, Л а д е в с к а я, Б о с с  и мастер Х и р х е  уносят  Л и б е р а. Через некоторое время  М и х а э л ь  и  Б о с с  возвращаются.

М и х а э л ь. Рихард Либер скончался.

П е т у х. Мы не люди!

Б о с с. Заткнись!

М и х а э л ь. Почему? Ну почему все это?

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Спальня. Б о с с  мечется в своей кровати. Он мотает головой и что-то кричит в подушку.

М и х а э л ь. Дай наконец спать!

Пауза.

У меня осталось несколько сигарет. Возьми одну.

Молчание.

Позвать Ладевскую?

Кровать под Боссом сотрясается. М и х а э л ь  выходит из спальни. Вскоре возвращается и ложится на свою постель. Входит  Ш е ф. Присаживается на кровать Босса.

М и х а э л ь. Шеф!

Ш е ф (Боссу). Что тебя мучает?

Б о с с. Я убил его. Не человек я!

Ш е ф. Спи! Ну спи же!

Б о с с. Сначала я все у него взял. А теперь убил его.

Ш е ф. Никто не ищет виновных. То, что тебя мучает совесть, делает тебе честь, но не больше. Мог ты помешать Рихарду Либеру поступать так, как он считал нужным? Я, твой начальник, сказал ему — оставайся у нас еще на год. Думаешь, я не знал того, что знал врач? Что ж, по-твоему, я виноват? Представить себе Рихарда без нас попросту невозможно. Поэтому я платил ему зарплату, не имея штатной единицы. И он был счастлив. Если бы Рихард по моей вине хотя бы час болтался без дела, я считал бы себя негодяем. Он так возражал, когда тебя хотели вышвырнуть вон, как отребье. Как он просил прощения за все! Так умирает не каждый. В трудные минуты меня всегда поддерживает сознание, что ни один человек не заставил меня отступить от того, в чем я был убежден… Рихард Либер не знал страха перед пулеметами Адольфа Гитлера, неужели же ты думаешь, что его сразили твои наглые выходки? Так не хнычь, возьми себя в руки. И не бойся, ты останешься с нами.

Б о с с. Так темно. Мне страшно.

Ш е ф. Я посижу возле тебя. Повернись на бок. Думай о том, что ты скоро женишься. И что вы всю жизнь будете вместе. Время все лечит — пройдут годы, и ты забудешь все дурное, что бурлило в тебе. Александр, скажи мне, как ты собираешься жить дальше?

Б о с с. Мне все равно, шеф.

Ш е ф. А нам не все равно. Мы должны знать.

Б о с с. Который теперь может быть час?

Ш е ф. Вероятно, первый.

Б о с с. Фрау Ладевская уже спит?

Ш е ф. Нет.

Б о с с. Рихард Либер был тоже хороший человек.

Ш е ф. Да.

Б о с с. Бывает настоящая любовь?

Ш е ф. Безусловно!

Б о с с. Поможет, если я извинюсь?

Ш е ф. Да. А теперь помолчи и спи. Утро вечера мудреней.

Неслышно входит  Л а д е в с к а я.

Л а д е в с к а я. Заснул?

Ш е ф. Да, наконец-то.

Л а д е в с к а я. Он вам нравится?

Ш е ф. Объясните мне, Хельга, с чего я так устал?

Л а д е в с к а я. Я вот не могу всех любить.

Ш е ф. Но он же замечательный парень! Взгляни на его лицо. Тут еще все возможно. Сейчас он видит во сне свою девушку. Еще одна удача у нас, Хельга. Мы можем поздравить друг друга.

Ш е ф  и  Х е л ь г а  выходят.

М и х а э л ь (подходит к постели Босса и пристально смотрит на него). И все-таки он тоже виноват. (Укрывает Босса.)

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Комната, в которой происходил погром. Портрет Макаренко висит на прежнем месте. Новые часы. Кроме этих вещей, в комнате ничего нет. П а р н и  сидят на полу, кое-кто привалился к стене.

П е т у х. Мне бы только мою гитару, больше ничего.

Пауза.

Б о с с. Пойдет за меня твоя сестра?

М и х а э л ь. Меня она не спросит.

Б о с с. Я просто так говорю.

М и х а э л ь. Если она тебя любит, Босс…

Пауза.

Ш п и л ь к а. Жрать охота!

Л е ш и й. Еще не время.

П е т у х. Она для того и подарила нам часы, чтобы мы подсчитали, сколько времени пройдет, пока мы малость поумнеем.

Л е ш и й. Давайте объявим голодовку, пока не получим всего, что здесь было. Ладевская подобреет, будьте покойны.

Пауза.

Махатма Ганди голодал целый месяц, англичанам пришлось пойти на уступки. Только выпьет иногда глоток воды, и все.

М и х а э л ь. Не выпендривайся.

Ш п и л ь к а. Это ты, Босс, виноват во всем. Нам бы такое и в голову не пришло!

П е т у х. Мэ-э, мэ-э!

Ш п и л ь к а. Я из тебя сейчас душу вытрясу, Петух!

П е т у х. Валяй!.. Я жду!

Л е ш и й. Эти часы действуют мне на нервы.

Пауза.

Б о с с. Вот что, я пойду и по всей форме попрошу прощения.

П е т у х. Ха!

Б о с с. Я совершенно серьезно.

П е т у х. А что это нам даст?

Б о с с. Мне это безразлично.

М и х а э л ь. Просить прощения — мало. Это ничего не изменит. Вот Лахнер извинился передо мной. Ну и что?

Ш п и л ь к а. Она идет!

М и х а э л ь. Внимание!

Л а д е в с к а я  приносит ужин.

Фрау Ладевская, докладываю. Группа в полном составе готова к ужину.

Л а д е в с к а я. Спасибо!

Ш п и л ь к а. Я помогу вам, фрау Ладевская.

П е т у х. Посторонись-ка, малыш, у тебя нет сноровки.

Леший берет из рук Ладевской судки. Она собирается уйти.

М и х а э л ь. Группа! Внимание! Фрау Ладевская, разрешите? Мы хотели бы поговорить с вами.

Л а д е в с к а я. К чему ваш солдатский цирк! Кому это нужно! Зря тратите время. Терпеть этого не могу. Чего вы хотите?

М и х а э л ь. Нам нужен стол. Без стола — не жизнь.

Л а д е в с к а я. Дай черту палец, он всю руку оттяпает. Можно ли, в самом деле, есть за столом, не покрытым белой скатертью? И без салфеток? И так до бесконечности. А сколько вы заплатите нам за новую мебель? Вы имеете представление, во что она обойдется?

Б о с с. Да что стоило это старое барахло? Вы же сами знаете, фрау Ладевская. Даже сказали как-то.

П е т у х. Он сам не знает, что плетет, фрау Ладевская.

Л а д е в с к а я. Вот вам лишнее доказательство, что он никогда не думает.

М и х а э л ь. Он совсем не то имел в виду.

Л а д е в с к а я  уходит.

Б о с с. Она даже не взглянула на меня. Ни разу.

П е т у х. Опять ты все напортил, скотина!

Б о с с. Что бы я ни сказал, все выходит наоборот.

М и х а э л ь. Потому что ты никогда не думаешь, что говоришь. Тебе безразлично, что твоя болтовня может обидеть человека. Ты всегда попадаешь пальцем в небо.

Пауза.

Б о с с. Сабина на девятом месяце. Это опасно?

Ш п и л ь к а. До того, как попасть в эту берлогу, я поинтересовался — ребенок появляется безболезненно.

Б о с с. Треплешься!

П е т у х. Понимаешь, это все равно что вышвырнуть через закрытое окно радиоприемник, старое барахло за восемьсот марок.

М и х а э л ь. Не подзуживай.

Б о с с. Приятной голодовки!

Кое-кто собирается есть.

П е т у х. Эй вы там.

Л е ш и й. Что такое?

П е т у х. Может, у кого здесь особое мнение?

Ш п и л ь к а. Голодовка!

Л е ш и й. Ах вот оно что! (Откладывает в сторону свои бутерброды.)

Б о с с. Не будем ссориться, и так животики подвело.

П е т у х. Не будем, согласен. Ставлю на голосование: Босс или Миша?

Входит  Л а д е в с к а я.

Л а д е в с к а я. Голодовку объявили? На второй-то день?

П е т у х. Затруднения в выборе руководства, не больше.

Л а д е в с к а я. Правда?

М и х а э л ь. Я прошу дать нам стол.

Л а д е в с к а я. Речь идет о большем, нежели стол.

Б о с с. И я так полагаю.

Л а д е в с к а я. Я подумаю. (Уходит.)

П е т у х. Босс или Михаэль, я вас спрашиваю?!

Б о с с. Я за то, чтобы сначала поесть. На голодный желудок от человека всего можно добиться.

М и х а э л ь. Значит, давайте есть.

Все едят.

П е т у х (закончив ужин). Кто еще хочет?

Ш п и л ь к а. Я!

Л е ш и й. Он умял уже семнадцатый бутерброд.

П е т у х. Сколько тебе еще?

Ш п и л ь к а. Всего два!

П е т у х. На, лопай!

Шпилька быстро съедает оба бутерброда.

Кто за то, чтобы Миша, как прежде, был нашим вожаком, прошу поднять руку.

Все, кроме Шпильки, поднимают руки.

Хочешь на двух стульях сидеть, Шпилька. Номер не пройдет!

Ш п и л ь к а. Мне все равно, кто будет верховодить.

Л е ш и й. Решай, за кого ты, — иначе тебе каюк.

Ш п и л ь к а. Я всегда был за Мишу, только никто этого не замечал. Вот, поднимаю руку. А стола вам все равно не получить. Плевать она на вас хотела.

Л е ш и й. Она к нам всей душой. И к тебе, Миша. А тебе, Босс, я хоть тысячу раз повторю, застрельщиком был ты.

Б о с с. Да, я! А вы? Вы с удовольствием шли за мной. Да еще подбивали!

М и х а э л ь. Хватит, в конце концов! Надоело до чертиков! Что, собственно, требует фрау Ладевская?

П е т у х. Не больше, чем шеф.

М и х а э л ь. А чего требует шеф? Того, что мастер Хирхе. Эти люди знают, чего хотят. А мы ссоримся по пустякам: бутерброды, стол, кому верховодить. Я еду в Айзенах. Пусть только кто попробует искалечить нам жизнь! Я ему покажу!

Б о с с. Все яснее ясного!

М и х а э л ь. За новую мебель каждый снимает по сто марок со своего счета. И я тоже.

П е т у х. Этого все равно не хватит, а мы останемся без гроша.

Б о с с. Уплатим столько, сколько стоили вещи. Я за справедливость. Мастер Хирхе подсчитает убытки.

М и х а э л ь. Главное начать.

Б о с с. Я никогда слов на ветер не бросал.

Л е ш и й. Даю сто марок. Прощай моя книга о птицах!

П е т у х. Жизнь сурова, но справедлива. Плачу.

Ш п и л ь к а. Я заплачу только за то, что сам поломал.

М и х а э л ь. Что он сказал?

Б о с с. Ничего!

М и х а э л ь. Благодарю!

По поручению Ладевской  д в а  п а р н я  вносят новый стол.

Л а д е в с к а я. Вот вам стол. Новый. И вот моя дочурка. Кто за ней присмотрит?

М и х а э л ь. Шпилька, возьми ее. Только поосторожней.

Л а д е в с к а я. Мне нужно уйти. К моему возвращению вы должны умыться и лежать в постелях. Кто отвечает за исполнение?

Б о с с. Миша.

Л а д е в с к а я. Поздравляю. Даже сказать не могу, как я рада.

М и х а э л ь. Шпилька, смотри понежнее с ней.

Ш п и л ь к а. Думаешь, я хуже тебя? Она голодная. Есть хочет.

Д е в о ч к а. Миша! Миша!

Л а д е в с к а я. Что это?

М и х а э л ь. Она заговорила, фрау Ладевская, произнесла мое имя!

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

Л а х н е р, на берегу ручья.

Л а х н е р. Одиннадцать лет подряд, дважды в день, я переходил через этот проклятый ручей. Утром — до поварих, вечером — после любовных парочек. И чего я добился? Ради чего работал, не щадя себя? А потом пришла она. Пришла, увидела и победила. Ведь я теперь свободен от всех обязанностей, так почему же я не чувствую себя счастливым? Почему не могу оторваться от этого места, как вон та береза, случайно пустившая корни на каменистом берегу? До чего же все это цепко держит! Нет, я все-таки уйду отсюда и найду свое место. Не могу я больше так!

Входит  М и х а э л ь.

М и х а э л ь. Вы что, мух ловите, господин Лахнер?

Л а х н е р. Зря ты так, Михаэль!

М и х а э л ь. Не понимаю, как можно грустить. Отвернитесь вы от этой березы, поглядите на луг! Там все так и жужжит. А воздух какой!

Л а х н е р. Однако быстро же ты отходишь!

М и х а э л ь. А вы нет?

Л а х н е р. Скажи, Михаэль, как ты нашел в себе силы на все это? Уйти из дому? Со своей улицы? От матери?

М и х а э л ь. А я не ломаю головы над такими вещами. Всегда вспоминаю человека, рассказавшего мне одну историю: однажды он установил на своем разболтанном драндулете мотор с недопустимым числом оборотов. И на этой старой развалине с новым мотором на недозволенной скорости помчался вверх по Адлергештель, оттуда вниз по Берлинской кольцевой, а следом за ним гналась полицейская машина. Он, конечно, без труда отрывался от нее. Но у тех товарищей был радиотелефон. Они вызвали другую машину ему навстречу, и та встала поперек шоссе и отрезала ему путь. Тогда он остановился, вышел из своего старого ящика, сказочным жестом снял шляпу и скромно сказал: «Товарищи, вы победили». Вот это человек, а?

Л а х н е р. Пьян был, конечно.

М и х а э л ь. Пьян или трезв, не важно, но это человек!

Л а х н е р. Сигарету хочешь? Тебе ведь уже без малого восемнадцать!

М и х а э л ь. Не обижайтесь, я не курю.

Л а х н е р. На твоем месте я отовсюду убегал бы, не выдерживал бы.

М и х а э л ь. По-моему, человек должен придерживаться трех правил. Первое: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Второе: то, что можно исправить, — исправь. И третье: что бы ни было, не показывай виду. Помните, вы удержали у меня из зарплаты двадцать марок за искусанную подушку?

Л а х н е р. Какой же я идиот! Черт бы меня побрал!

М и х а э л ь. У вас есть слабина, господин Лахнер. Раз уж мы пошли на откровенность, так до конца. Забудьте на минуту, что вы воспитатель. Если можете. Ну не вешайте головы, мы ведь все еще здесь. Я никогда не думал, что вы способны переломить себя и извиниться. Ну, прощайте, иначе мастер Хирхе так взглянет, что умрешь со стыда. (Уходит.)

Л а х н е р. Не курит! Не пьет! На авторитет ему наплевать. Что за молодежь?!

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Л а д е в с к а я  устраивается в своей новой рабочей комнате.

Л а д е в с к а я. Еще совсем недавно, когда луга Хабихтсхаина словно улыбались мне и легкий ветерок с лесистых склонов гор обвевал мои руки, я мечтала, что стану здесь главным наставником не через три года, как положено, а гораздо раньше. И вот я уже вижу себя делегатом партийного съезда. Я поднимаюсь на обтянутую кумачом трибуну и обращаюсь к залу. Товарищи, говорю я, мы, женщины Хабихтсхаина, взяли на себя ответственные обязанности — нам доверили руководство колонией на целый год раньше, чем положено. Довольны мы? Нет! Нам этого мало! Ах! Сегодня я по-настоящему счастлива! Я готова всех обнять. Дорогу мне! Выгрести весь навоз! Вырвать с корнем все прогнившее! Перепахать землю!

Входит  Л и н а  с траурным венком.

Л и н а. Вот венок для Рихарда Либера. В садоводстве я видела венки и от всех остальных. Наш самый лучший. Здесь счет.

Л а д е в с к а я. Спасибо!

Л и н а. Бабуся Либер никогда не думала, что переживет мужа. Сидит, бедняжка, у окна и смотрит на улицу. Только нынче осенью они отпраздновали свою бриллиантовую.

Л а д е в с к а я. Знаю.

Л и н а. Шеф произнесет речь. И кто-нибудь из ветеранов. Много народу собирается.

Л а д е в с к а я. Рабочие с металлургического уже в деревне?

Л и н а. Их я не видела, но дорога на кладбище подметена. Вам надо переодеться. Пора.

Л а д е в с к а я. Вот возьми конверт с деньгами. Отдай бабусе Либер. От меня. Скажи, что я на дежурстве.

Л и н а. Деньги ей пригодятся. Господин Лахнер надел черный костюм. Говорят, он уходит от нас?

Л а д е в с к а я. Он получил отпуск.

Л и н а. У него никого на свете нет. Ведь он сирота. Где он голову приклонит без нас? Неправильно шеф поступил. Я тоже могу сказать свое слово.

Л а д е в с к а я. Я же тебе говорю, что он получил отпуск.

Л и н а. Знаю я, что это значит. Теперь так вежливенько выставляют.

Л а д е в с к а я. Слушай, Лина, принеси мое черное платье. Вот ключ. Вставлять нужно головкой вверх. Платье прикрой как-нибудь, не неси его по деревне так, чтобы все видели.

Л и н а. Значит, он останется?

Л а д е в с к а я. Зависит от него. Ступай же!

Л и н а. А куда мне девать весь его чай?

Л а д е в с к а я. Тебе скоро опять придется покупать для него чай в нашем кооперативе.

Л и н а. Не надо мстить, фрау Ладевская, теперь, когда вы на его месте. Я за вас. (Уходит.)

Входит  Л а х н е р. На нем черный костюм.

Л а х н е р. Это тот самый венок?

Л а д е в с к а я. Его понесут Михаэль и Александр.

Л а х н е р. Ты пойдешь?

Л а д е в с к а я. Да.

Пауза.

Л а х н е р. Что ты скажешь, если я заберу свое заявление об уходе?

Л а д е в с к а я. Мы этого ждем.

Л а х н е р. После похорон я хотел бы поговорить с тобой.

Л а д е в с к а я. Можно и сейчас. Время еще есть.

Л а х н е р. Хорошо. Дайте мне твою группу.

Л а д е в с к а я. Зачем? Исправить ошибку?

Л а х н е р. Себя хочу исправить. А потом можете от меня избавиться.

Л а д е в с к а я. Если только в этом дело, охотно дадим.

Л а х н е р. Я пошел. Спрос ведь ни к чему не обязывает, правда?

Л а д е в с к а я. Но мы полагали, что твое решение твердо.

Л а х н е р. С тобой трудно договориться.

Л а д е в с к а я. Ты, пожалуй, не представлял себе, как тебе будет тяжело увидеть меня на твоем месте. Нашу колонию основал один выдающийся немецкий педагог. Вот в этой книге я прочитала, что все его преемники и их заместители были мужчинами. Ни одна женщина до сих пор не пробивалась на это место. Я не возражаю против открытых атак, да и перед скрытыми оружия не сложу! Но все должно иметь какой-то смысл. Предупреждаю тебя! Не вздумай ставить мне палки в колеса. Это мое условие. У тебя еще есть время подумать.

Л а х н е р. Мой поезд ушел.

Л а д е в с к а я. Почему?

Л а х н е р. Такое у меня чувство.

Л а д е в с к а я. Ты что, старик?

Л а х н е р. Дайте мне эту группу, и я приду в себя.

Л а д е в с к а я. Отдохни, пока группа будет в Айзенахе.

Л а х н е р. Нет, отдых не поможет. Если вы действительно дадите мне эту группу, я должен сам подготовить ее к отъезду в Айзенах.

Л а д е в с к а я. Это твой метод?

Л а х н е р. Да. Я им руководствовался в свои лучшие времена. По-моему, нельзя предоставлять ребят после рабочего дня самим себе. Нам надо всегда быть с ними. Анархизм в нашем деле ни к чему хорошему не приводит. Я пытался изложить принципы моего метода, я убежден, что он поможет нам достичь поставленной цели.

Л а д е в с к а я. А я здесь вот что нашла! (Вынимает из ящика письменного стола бутылку водки и две рюмки.) В твоем методе что-то есть! Шеф о нем знает?

Л а х н е р. В те годы он был нереален.

Л а д е в с к а я. Выпьем, значит, за наше плодотворное сотрудничество!

Л а х н е р. Что ж! Будь здорова!

Пьют.

Ну, прямо камень с души! Ты справишься!

Л а д е в с к а я. Весь вопрос — как!

Л а х н е р. Я вот что тебе скажу. На моей памяти сменилось много воспитателей. О тех, кого интересовали только деньги, говорить не стоит. Были и талантливые, были и энергичные. В тебе соединилось и то и другое. Это меня с первого дня восхищало, но еще больше я завидовал тебе и чинил, где мог, помехи на твоем пути. Однако ты часто проходила, ничего не замечая, мимо того, на чем споткнулись бы старые, опытные волки.

Л а д е в с к а я. Да?

Л а х н е р. Да, так было.

Л а д е в с к а я. В таком случае теперь мы можем наконец начать работать. В шесть вечера ты вступаешь на дежурство.

Л и н а  приносит платье.

Спасибо, Лина. Сколько времени еще в моем распоряжении?

Л и н а. Полчаса, а может, и того меньше.

Л а д е в с к а я. Тогда нужно поторапливаться. (Уходит переодеться.)

Л а х н е р. Чай, Лина, будешь теперь приносить мне в восьмой корпус.

Л и н а. Значит, остаетесь?

Л а х н е р. Да.

Л и н а. Все-таки вы и Хельга были бы славной парой.

Л а х н е р. Тебе что, больше судачить не о чем? Впрочем, одно время такая возможность не исключалась. Но луг отцвел. Ни одного цветка для меня не осталось. И вообще отвяжись от меня.

Л и н а. На каждый горшок найдется крышка. Сейчас вы на месяц поедете в Айзенах, а как вернетесь, хорошенько присмотритесь к Хельге. Славный она человек.

Входит  Л а д е в с к а я  в черном.

Чудесное платье. Все будут на вас оглядываться.

Входят  Б о с с  и М и х а э л ь. Оба в темных костюмах.

Б о с с. Мы явились, фрау Ладевская. Мастер Хирхе дожидается у входа в Дом общины.

Л а д е в с к а я. Вы понесете венок.

М и х а э л ь. Впереди всей колонии?

Л а д е в с к а я. Да.

Л и н а. Но почему звонит колокол? Похороны ведь не по церковному обряду?

Л а х н е р. Рихард не очень был убежден в том, что на небесах нет милого боженьки. Почему же тогда колоколу молчать?

М и х а э л ь. Вот уж мне такое не грозит.

Б о с с. Смотри на ленту не наступи.

Л а д е в с к а я. Пошли!

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ

Ручей. Скалы. Л а д е в с к а я  и  н е с к о л ь к о  ю н о ш е й  из ее бывшей группы. Громко поют песню.

М и х а э л ь. Перестаньте! Фрау Ладевская не слышит леса.

Л е ш и й. А чего там слушать. У птиц сейчас линька. Они не поют.

П е т у х. Рядом шумит прохладный ручей, а мы потеем.

Л е ш и й. Искупаться! Вот было бы здорово!

Ш п и л ь к а. Хотя бы ноги намочить!

Л а д е в с к а я. Пожалуйста! Раздевайтесь и прыгайте в воду.

Б о с с. Но у нас нет с собой плавок.

Л а д е в с к а я. И что же?

Крики восторга.

М и х а э л ь. Приказываю: строжайше соблюдать тишину.

Ш п и л ь к а. Повесьте одежду на сучья, не то, чего доброго, коварная змея в штаны заползет.

П е т у х. Ох, и холодная же!

Ш п и л ь к а (прыгает в воду). Мэ-э! Мэ-э! Бум!

Л е ш и й. Посидишь в воде подольше, и она как будто теплей становится.

М и х а э л ь. Построим запруду, тогда здесь будет глубже.

П е т у х. Не расшвыривай так камни, Шпилька, ты нас с ног до головы обрызгал. Геслинг ты!

Ш п и л ь к а. Лягушку нашел, сейчас утоплю ее.

Л е ш и й. Осел! Лягушка ведь дышит и под водой.

М и х а э л ь. Тащите большие камни, здесь нужны только большие: вода скорее поднимется. До колен уже доходит. Еще немного, и можно плавать.

Л а д е в с к а я. А ты что ж?

Б о с с. Не могу же я купаться босиком — до самой шеи. Вы смотрите на меня, как моя мама. Мне всегда казалась, что я тот вирус, которого они ищут у нее в институте. Ездила в Италию его искать, до самой Америки даже доехала. Я как-то спросил у нее: «Где же твой вирус, мама?» А она так на меня посмотрела, как будто я виноват, что эта тварь существует. Потом очень тихо заперла дверь и сказала отцу, чтобы ее никто не беспокоил. Но платка из ее сумочки я не брал, тут она ошиблась, бедняжка! Понятно, она занята наукой, где уж ей интересоваться мной и Биной.

Л а д е в с к а я. Все-таки почему ты не купаешься?

Б о с с. Стесняюсь, фрау Ладевская.

Л а д е в с к а я. Только сестры Михаэля ты не постеснялся, не постеснялся такой молоденькой девушки.

Б о с с. А что я мог поделать?

Л а д е в с к а я. Послушай, Александр, мне кажется, что у тебя в голове копошатся не совсем чистые мысли, вот ты и стесняешься.

Б о с с. Вы угадали!

Л а д е в с к а я. Можешь спокойно раздеться.

Б о с с. Правда?

Л а д е в с к а я. Да!

Босс бежит к остальным.

М и х а э л ь. Ох, Босс, какие же у тебя жидкие икры!

Б о с с. Зато кости, мой милый… За ними можешь спрятаться.

М и х а э л ь. Дальше строй ты. Ноги у меня — как две ледышки.

Б о с с. Вот отсюда по прямой?

М и х а э л ь. Да, а там громозди кверху.

Б о с с. Будет сделано, Миша!

Ш п и л ь к а. Я помогу, Босс!

Б о с с. Нет, ты давай сюда камни, но не такую мелочь, целые скалы тащи.

Михаэль неслышно приближается к Ладевской.

М и х а э л ь. Воин из племени голых индейцев подкрадывается к белой женщине.

Молчание.

Взгляните-ка, фрау Ладевская, от меня прямо пар идет!

Молчание.

Видно, интересная книга у вас — зачитанный кирпич.

Л а д е в с к а я. Полежи на солнце. Ты дрожишь весь.

М и х а э л ь. Я не дрожу. Вам кажется. Горю весь.

Л а д е в с к а я. Мне хочется хотя бы несколько минут посидеть в тишине.

М и х а э л ь. Ни слова больше не произнесу. (Пауза.) Жар у маленькой держится?

Л а д е в с к а я. Температура еще чуть повышенная.

М и х а э л ь. Вы не волнуйтесь. Это скоро пройдет. У детей она как-то удивительно быстро повышается и так же быстро проходит. (Пауза.) Вы только повернули голову, и волосы ваши вспыхнули на солнце, как пламя. (Пауза.) Иногда я мечтаю о вас. В Айзенахе, когда мы собирали автомашины, мы часто вспоминали вас. Стыдиться за нас вам не приходится. Господин Лахнер был очень доволен нами. Директор завода не хотел даже нас отпускать. Он сказал, что мы золото. (Пауза.) Прочтите какую-нибудь одну фразу, пожалуйста!

Л а д е в с к а я (листает книгу с конца, дойдя до первой страницы, читает). «Земля плывет во вселенной. Человек посылает туда стальных голубей и с нетерпением ждет их возвращения. Он ждет пальмовой ветки от братьев с других звезд!»

М и х а э л ь. Еще!

Л а д е в с к а я (закрывая книгу). Мы отпускаем тебя в этом месяце.

Молчание.

За полгода до срока.

Молчание.

Ты что, не рад?

М и х а э л ь. Еще бы несколько месяцев, чтобы закончить обучение. Прошу вас, фрау Ладевская!

Л а д е в с к а я. Не понимаю. Разве дома ты этого не можешь сделать?

М и х а э л ь. Конечно могу, но не хочу уезжать отсюда.

Л а д е в с к а я. Ах ты, дурень!

М и х а э л ь. И это все?

Л а д е в с к а я. Да!

Б о с с (кричит). Смотрите! Форели. Я поймал настоящую форель!

М и х а э л ь. Давай ее сюда, Босс! Крепче держи этого живчика, не то вырвется и уплывет. Придется тебе тогда начать охоту снова!

КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Ночь, лес, скалы. Л а д е в с к а я  сидит на любимой скамье Либера. Подходит  М и х а э л ь.

Л а д е в с к а я. Михаэль?

М и х а э л ь. Как вы узнали меня?

Л а д е в с к а я. Здесь, среди ночи? Ты только с завтрашнего дня свободен.

М и х а э л ь. Сейчас я вернусь. Мне захотелось на прощанье побывать на том месте, где Рихард Либер остановил меня.

Л а д е в с к а я. Ты выпрыгнул из окна?

М и х а э л ь. Нет. Все нормально. Получил разрешение и вышел через дверь.

Л а д е в с к а я. Тогда садись.

М и х а э л ь. Благодарю.

Л а д е в с к а я. Я здесь частенько сижу. Это уже как бы мое место.

М и х а э л ь. Я знаю.

Л а д е в с к а я. Да?

М и х а э л ь. Внизу деревня. Повсюду огни.

Л а д е в с к а я. Лина высунулась из окна.

М и х а э л ь. Долгие, долгие месяцы я ходил через эту деревню. По этому склону шел в горы. Теперь я смотрю на все это без ненависти. Взгляните, какие черные сосны. Когда я гляжу на них, я думаю о людях. Кое-кто мне не нравится. (Пауза.) Вы рассердитесь, если я скажу, что мне хочется умереть?

Л а д е в с к а я. Нет. Каждый через это проходит. Удивительно лишь, что потом человек еще долго обеими ногами крепко стоит на земле.

М и х а э л ь. Вы всех людей любите?

Л а д е в с к а я. Нет.

М и х а э л ь. Здесь он сидел, на этой скамье. А теперь он мертв. Его просто нет больше. А как он не поддавался болезни! (Пауза.) Что такое любовь?

Л а д е в с к а я. Что значит любить, что любовь делает с человеком и сколько счастья она может принести, — все это я испытала. Да, любовь это не благоухание цветка, любовь живет в человеке. Но что нужно, чтобы ее заметить, что нужно, чтобы она выросла в могучую силу, — этого я сказать не могу.

М и х а э л ь. Ну, я пойду. Спасибо вам за все. Я просто не мог уйти, не поблагодарив вас, как свинья от корыта. (Пауза.) Мне хотелось еще спросить вас…

Л а д е в с к а я. Спрашивай же!

М и х а э л ь. Вам нельзя меня полюбить?

Л а д е в с к а я. Стисни зубы. Приходи ко мне всегда, когда будет больно и рядом не будет друга. Существуют телефон, железная дорога, самолеты. Приходи в любое время. Но любить тебя я не хочу. Тебе это не принесет счастья, и мне тоже.

М и х а э л ь. Не понимаю, почему?

Л а д е в с к а я. Когда-нибудь поймешь.

М и х а э л ь. А что самое важное?

Л а д е в с к а я. Человек не должен умереть раньше, чем в свой час.

М и х а э л ь. Отец вашей дочурки умер безвременно?

Л а д е в с к а я. Ты требуешь слишком многого.

М и х а э л ь. Простите и прощайте! Спокойной ночи!

Л а д е в с к а я. Не забывай нашей деревни. Нашей славной деревни.

М и х а э л ь. Могу ли я забыть? (Уходит.)

Л а д е в с к а я (поеживаясь).

КАРТИНА ПЯТНАДЦАТАЯ

У ручья  Б о с с, П е т у х, Л е ш и й  и  Ш п и л ь к а. Леший затягивается окурком сигареты.

Л е ш и й. Неужели они такую уйму денег дадут ему прямо в руки?

П е т у х. Он отсюда на такси умчится. Только облако пыли останется, да и оно быстро рассеется.

Ш п и л ь к а. Когда меня выпустят, я вам сразу же отдам все сигареты. Так долго вам ждать не придется. Этого ни один человек не выдержит.

Л е ш и й. Теперь, наверно, шеф пожимает ему руку, обнимает его за плечи, и Миша не знает, как себя вести.

Ш п и л ь к а. Миша нас уже забыл.

Б о с с. Он сказал: каждому по двадцать монет и ящик пива! Обещай это ты, я не ждал бы ни минуты!

Ш п и л ь к а. Если бы не целых три дня еще до получки, плевал бы я на обещание Миши. Я тоже с курением кончаю. Миша ведь не курит.

Б о с с. Ты ничего не замечаешь?

Ш п и л ь к а. А что?

Б о с с. Что ты надоел нам?

Ш п и л ь к а. Могу и уйти!

Б о с с. Ну и проваливай!

Ш п и л ь к а. Вот как раз теперь-то я и останусь! Думаете, вы разделите между собой мою часть?

Б о с с. Оставайся уж, но только заткнись!

Ш п и л ь к а. Я же ничего такого не сказал.

Б о с с. Заткнись, говорю!

П е т у х. Не распаляйся, Босс, не стоит.

Б о с с. Ты прав, Петух.

Ш п и л ь к а. И чего вы злитесь, не понимаю? Я же только сказал…

Б о с с. Я убью его! Подойди ближе!

П е т у х. У меня для вас сенсация!

Б о с с. Ну-ка.

П е т у х. Даете по две сигареты каждый?

Л е ш и й. Если это не утка!

П е т у х. Я же сказал, сенсация. Сигареты получу?

Б о с с. Ручаюсь!

П е т у х. Из нашего дома всех выселяют.

Л е ш и й. Без тебя знаем.

П е т у х. Сюда прибывают девушки.

Б о с с. И это знаем.

П е т у х. Пятеро уже здесь.

Л е ш и й. Ха.

П е т у х. К концу недели их будет пятнадцать.

Б о с с. Что им здесь нужно?

П е т у х. Поднять уровень!

Ш п и л ь к а. Что я говорил — у нас ведь нет никакого уровня.

Б о с с. С огнем играешь, Шпилька!

Ш п и л ь к а. А что я такого сказал!

Л е ш и й. Устроим вечер. Торжественно встретим их.

П е т у х. Есть там одна, ну доложу я вам… Я натяну новые струны на гитару. Ну что, Босс, устроим встречу?

Б о с с. При одном условии.

Л е ш и й. Ну-ка!

Б о с с. Мы держимся как ни в чем не бывало. Совершенно независимо.

Ш п и л ь к а. Как выйду на волю, делаю ставку только на фифочек.

Входит  М и х а э л ь.

Б о с с. Видел их?

М и х а э л ь. Кого?

П е т у х. Сам понимаешь.

М и х а э л ь. Видел!

Л е ш и й. Ну и как?

М и х а э л ь. Сидели как куры на насесте перед фрау Ладевской. Ревмя ревут, сопли утирают.

П е т у х. И блондинка тоже?

М и х а э л ь. Она первая. Так. Ну, я еду. Держите сигареты. (Раздает всем сигареты.) Мелочи у меня нет. Вот вам двадцать марок на пиво.

Б о с с. Я провожу тебя немного.

М и х а э л ь. До свиданья, Шпилька!

Ш п и л ь к а. Как выйду на волю, обязательно навещу тебя!

М и х а э л ь. Не возражаю. Но сперва вымойся. Леший, книгу о птицах пришлю. До свиданья!

Л е ш и й. Эти птицы стоят не меньше тридцати марок. Для начала с меня хватит пернатых Европы.

М и х а э л ь. Цена дело десятое. Прощай, Петух, не задерживайся.

П е т у х. Потороплюсь. Передай привет.

М и х а э л ь. Я сразу же напишу тебе, Петух.

П е т у х. Смотри не давай столкнуть себя с прямой дорожки. Держись крепко.

М и х а э л ь. Уж это обещаю.

П е т у х. Если дома тебе будет муторно, поселись у моей мамы. Вот ключи. Кланяйся ей от меня.

М и х а э л ь. Спасибо.

Ш п и л ь к а. Он сейчас заревет!

Б о с с. Оторвитесь наконец друг от друга. Чемодан потащу я.

Б о с с  и  М и х а э л ь  уходят.

Ш п и л ь к а. Она носит челку?

Л е ш и й. Шпилька!

Ш п и л ь к а. Да?

Молчание.

Хотя он часто и молол вздор, но это был друг.

Л е ш и й. Твой друг?

Ш п и л ь к а. Факт.Думаешь, вру?

Л е ш и й. Докажи!

Ш п и л ь к а. Глазам своим не верю. Две настоящие девчонки.

П е т у х. Ну-ка спрячемся!

Л е ш и й. Давай!

Входят  М а р и н а  и  К р и с.

К р и с. Чего нюни распустила? Какой смысл? Раз уж мы здесь очутились, посмотрим на мир отсюда. Вытри тушь под глазами!

М а р и н а. О, эти мастерские, эти островерхие крыши! И эта дура там, у шефа. Как она смотрит на тебя! И все время это ее «мне почему-то жаль»! Собака! В Гера ничего такого не было!

К р и с. Тогда давай сбежим! Повернем оглобли в другую сторону.

М а р и н а. Надо, видите ли, осмотреть металлургический завод! Эту громыхалку! Надо, видите ли, сказать мастеру Хирхе «добрый день». Надо, видите ли, надеть косыночку и синюю застиранную хламиду, такую широченную, что я могу три раза в нее завернуться. Собака!

К р и с. Сотри тушь как следует. Запачкаешь ведь все! Ты всегда так легко нюни распускаешь? Ах ты, попрыгунчик! Все было бы не так мерзко, появись здесь хотя бы один мужчина! Чего стоит твой Гера по сравнению с мужчиной!

М а р и н а. Глаза б мои не видели их больше.

К р и с. У тебя, видно, еще никого не было?

М а р и н а. Не могу я оставаться здесь. Я не выдержу. Домой хочу. Уедем отсюда, скорее!

К р и с. А деньги у тебя есть?

М а р и н а. Есть!

К р и с. Сколько?

М а р и н а. Пятьдесят! Едем!

К р и с. Ох, каблук сломался. Ни шагу больше не ступить. Надоело все, но здесь не мы командуем. Садись сюда. Поплачем вместе, пожалуемся всему свету на наши страданья. Это рок. Хабихтсхаин — наша судьба.

Из-за угла нерешительно выходят  п а р н и.

Что они, идиоты, что ли? Гляди, как вытаращились на нас.

М а р и н а. Вот того длинного, похожего на петуха, я бы с удовольствием поцеловала. (Вынимает из сумочки зеркальце, расческу и начинает приводить себя в порядок.)

Л е ш и й. Причесывается.

П е т у х. Чудеса! Причесывается! Атакуем. Им самим уже невтерпеж. Пари? Они только этого и ждут.

Л е ш и й. Не могу. У меня ногти грязные.

П е т у х. Руки в карманы, Леший.

Л е ш и й. У меня спереди все пуговицы отлетели.

П е т у х. Шпилька?

Ш п и л ь к а. У самого что, духу не хватает?

П е т у х. Ничего не поделаешь. Придется в одиночку выйти на огневые позиции. Так иди же сюда, милая моя гитара. Я спрячусь за тобой. Когда пою, я не слышу, как мой насос бухает! (Перебирает струны гитары и поет.)

М а р и н а. Неужели не видно, что я уже не маленькая девочка?

П е т у х.

М а р и н а. Если бы я знала, неужели я слушала бы твои песенки?

П е т у х.

К р и с. Сам жердь, а еще нос задирает выше головы.

М а р и н а. Не могу я здесь, я не выдержу.

П е т у х.

М а р и н а.

П е т у х.

М а р и н а.

П е т у х.

Целуются.

М а р и н а. Для тебя, видно, это не впервой!

П е т у х. Пройдемся немного?

М а р и н а. Только если подруга пойдет с нами. Знакомьтесь: Крис!

П е т у х. Мы как будто знакомы?

К р и с. Конечно!

Входит  Б о с с.

П е т у х. Это Босс!

К р и с. Он здесь важная персона?

П е т у х. Его жену зовут Сабина.

К р и с. Интересно!

Б о с с. Петух, мы готовим прием!

М а р и н а. Привет!

П е т у х. До скорого!

Д е в у ш к и, Ш п и л ь к а  и  Л е ш и й  уходят.

Б о с с. Клюнула?

П е т у х. Рыба она, что ли?

Б о с с. Так это и бывает, Петух. Ты увидел ее. Ты ей понравился. И тут словно сила какая-то подхватывает обоих. Разбушевавшийся ручей, когда половодье, ничто по сравнению с этой силой.

П е т у х. Посмотри, какое красное солнце за соснами. Все пылает.

Б о с с. Я же тебе говорю. Это как пламя!

КАРТИНА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В парикмахерской. В кресле у  м а с т е р а  сидит  к л и е н т.

П а р и к м а х е р. Недавно у наших учеников был экзамен. Только шесть человек не прошли.

К л и е н т. Поздравляю.

П а р и к м а х е р. Хорошими мастерами станут наши ученики. Отлично работают. Чего только им не вбивают в головы! Но от них в самом деле чересчур много требуют. Откровенно говоря, зачем, в конце концов, парикмахеру, артисту своего дела, знать, сколько революций сделали французы? Важно знать, какие прически тогда носили. О самом важном забывают! Говорю то, что есть. Балласт! Кремом позволите?

К л и е н т. Прошу.

Входит  М и х а э л ь.

П а р и к м а х е р. Что вам угодно?

М и х а э л ь. Постричься!

П а р и к м а х е р. Такие волосы я не стригу.

Пауза.

Вы что, родного языка не понимаете? Такие волосы я не стригу.

М и х а э л ь. Это что — бесповоротно?

П а р и к м а х е р. Само собой разумеется!

М и х а э л ь. Почему же?

П а р и к м а х е р. Мы живем не в средние века, чтобы делать прически из таких волос.

М и х а э л ь. Признаю, они на один сантиметр длиннее, чем следовало бы.

П а р и к м а х е р. На десять сантиметров.

М и х а э л ь. Зато ухоженные. Потрогайте!

П а р и к м а х е р. К таким волосам я не прикасаюсь. Покиньте мой салон! Безобразие, появляетесь на людях в таком виде!

К л и е н т. Я этого тоже не понимаю!

П а р и к м а х е р. Вот видите, молодой человек, никто такого не одобряет. Пожалуйста, господин доктор!

К л и е н т. Спасибо, но пока еще не доктор, а только ассистент.

П а р и к м а х е р. Ну, это почти одно и то же. Ведь сразу видно, кто человек серьезный, а кто просто небо коптит.

М и х а э л ь. Это общественное заведение, и я имею право когда хочу зайти сюда. На то я и добывал деньги нелегким трудом. Остригите мне эту шерсть, иначе приведу сюда представителя власти.

П а р и к м а х е р. Вы только послушайте, что этот невежа себе позволяет. И это в моем салоне! Ведите же своего представителя власти, сделайте одолжение! Верно, господин доктор?

К л и е н т. А вы знаете, у него почти такие же волосы, как у нашего поэта Шиллера. Вам должно доставить удовольствие, мастер, сделать из этих волос произведение искусства. Не хватает только мастерского штришка.

П а р и к м а х е р. Благодарю покорно, я таких вещей не признаю.

М и х а э л ь. Ваше дело. Но голова-то моя.

К л и е н т. Клиент всегда прав!

П а р и к м а х е р. Бывают исключения, уважаемый!

М и х а э л ь. Ну, что это, в самом деле? Долго я буду тут стоять? У меня уже ноги в живот вросли. За это время я успел бы поставить на колеса машину вашего соседа. Он хотел с утра пораньше отправиться в Бескиды.

П а р и к м а х е р. Не морочьте мне голову этими Бескидами. Я же вам сказал: такие волосы я не стригу. (Клиенту.) С вас четыре восемьдесят!

М и х а э л ь (садясь в свободное кресло перед зеркалом). Если уж я сел, так сижу!

П а р и к м а х е р. Вы ведь уже сидели?

М и х а э л ь. Вот тут вы ошиблись.

П а р и к м а х е р. Вы были в исправительном лагере. И вас выпустили в таком виде?

М и х а э л ь. Исправительных лагерей, какие были у вашего Адольфа Гитлера, у нас нет. В нашей колонии настоящие люди. Я посоветовал бы вам побывать там.

П а р и к м а х е р. Вы там сидели за нарушение общественного порядка и за хранение оружия.

М и х а э л ь. Это дело прошлое. Я же вам говорю, что был в исправительно-трудовой колонии и там учился и получил настоящую профессию. Стал автомехаником. И теперь зарабатываю восемьсот монет, да, кроме того, еще кое-что после работы. Это даром не дается. Потом зарабатывается. Спрячьте ваш салон в полиэтиленовый мешок. И сохраните его на будущее как пугало для рецидивистов. Но никому не говорите, чти вы мастер, к вам я не пошел бы учеником.

К л и е н т. Да постригите его, мастер. Не видите разве, установка у него правильная, несмотря на все его шатания?

П а р и к м а х е р. Пошел вон! Вон, студентишка несчастный! И деньги оставьте при себе. Со студентов я не беру.

К л и е н т  бросает деньги в кассу и уходит.

А вы останьтесь! Садитесь сюда, пожалуйста! Ну идите же сюда! Стало быть, вы можете вдоль и поперек выстукать и выслушать машиночку «волгу»?

М и х а э л ь. Вполне! Что вы хотите этим сказать?

П а р и к м а х е р. Так какую же прическу? Половину волос оставить?

М и х а э л ь. Наголо, к чертям все!

П а р и к м а х е р. Как вы сказали?

М и х а э л ь. Я сказал, наголо.

П а р и к м а х е р. Но, пожалуйста! Я уважаю моих клиентов. Не думайте, что я не понимаю молодежь. Я председатель ремесленной палаты. Недавно наши ученики держали экзамен. Только шесть человек провалилось.

М и х а э л ь. Ого! Целых шесть. На чем же они срезались?

П а р и к м а х е р. Что вы, что вы, молодой человек! Экзамен для этих шестерых мы, разумеется, повторим. Добром все можно уладить. Мне все-таки жаль стричь такие прекрасные волосы. В самом деле, жаль!

М и х а э л ь. Не жалейте, мастер. Бывают времена, когда красивые волосы вещь важная для человека. Но для меня важнее всего стать асом по танковым моторам.

П а р и к м а х е р. Вам, значит, скоро в солдаты?

М и х а э л ь. Да, представьте себе! Меня призвали! И понимаете, мне вдруг до смерти захотелось быть офицером. Ну, а теперь стригите меня наконец. Я действительно тороплюсь. Мама собирает меня в дорогу так, будто я отправляюсь в кругосветное путешествие, хотя я еду только в Гроссенхаин. Стригите, стригите, не стесняйтесь, мастер. Такова уж молодежь, переменчива, всегда в поисках!

З а н а в е с.

Перевод И. Горкиной.

Райнер Керндль КОГДА ПРИДЕТ ЭРЛИХЕР? Пьеса в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Эв.

Курт.

Су.

Артур }

Пауль } — в эпизоде.

Действие происходит в небольшом городе Германской Демократической Республики, в наши дни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Спальня с широкой кроватью, встроенными платяными шкафами; впереди справа — трюмо с большим зеркалом, перед ним пуфик, на стене — репродукция картины Мане «Завтрак на лужайке». Дверь в коридор приоткрыта. На заднике, прямо против зрительного зала, — окно.

Э в  сидит в домашнем халате перед трюмо, обстоятельно массируя лицо; занятие, которое по-английски коротко называется «make up», но продолжается обычно довольно долго.

Г о л о с  К у р т а. Когда он должен прийти?

Эв, занятая своим лицом, не отвечает, возможно, она не расслышала вопроса.

По мне, так лучше бы и вообще не приходил. Мне сегодня каждая физиономия противна, а тут еще — его… Ты что-то сказала?

Эв молчит. Куда-то делась, затерявшись меж баночек и флакончиков, понадобившаяся ей кисточка, и она ее ищет, с досадой раздвигая флаконы.

К чему мне все эти сентиментально-глупые совместные воспоминания из времен юности? Большинство людей только делают вид, будто ужасно обрадованы, когда встречают кого-нибудь из школьных друзей. Через десять минут им уже не о чем говорить и наступает тягостное молчание. Даже самый несимпатичный товарищ по работе, и тот ближе: с ним хоть знаешь, что к чему.

Судя по всему, Курт занимается хозяйственными делами, шумно хлопает дверца шкафа. Слышен звон разбитой посуды. Эв на минуту прерывает массаж, прислушивается, искоса смотрит на полуоткрытую дверь. Затем, пожав плечами, возвращается к своему занятию.

А, ч-черт… Как раз из сервиза. Сегодня все одно к одному… Где у тебя совок?.. Ах, вот он…

Погромыхивает ведро.

А мне еще при этом надо разыгрывать роль гостеприимного хозяина на веселой встрече школьных друзей… Не заходи в кухню босиком. Полно осколков.

Судя по звуку, осколки разбитой чашки ссыпаются в ведро.

И вообще это глупая привычка — вечно бегать по квартире босиком.

Слышны шаги, по-видимому, Курт перешел в другую комнату.

Во всяком случае, я это нахожу бестактным с его стороны. Бестактным и навязчивым.

Эв морщит лоб, откладывает кисточку, смотрит на дверь.

Нет, это невозможно!..

По-видимому, он чем-то неприятно удивлен.

Эв!.. Это ты сняла мои диаграммы со стены?

Эв в замешательстве отводит взгляд от двери. Встает, идет к двери.

Вот уже до чего дошло!

Он, видимо, сильно обозлен.

Засунула за письменный стол, как ненужный хлам. Капитуляция начинается уже в собственном доме.

Эв останавливается в дверях, медлит, затем поворачивает обратно, возвращается к зеркалу, садится на пуфик.

Быстро ты это сработала, браво!.. Как в том известном анекдоте, когда по некоторому поводу перевешивают некоторые картины. Но я, между прочим, не анекдотический персонаж! И не позволю превращать меня в такого!.. Во всяком случае, не в моих четырех стенах, не здесь, — слышишь, ты?!.

Эв вновь встает, подходит к окну, смотрит в него с таким выражением лица, какое бывает, когда знаешь все наперед, ко всему привыкла, но… можешь еще в какой-то момент и потерять терпение.

Ты решила засунуть их куда-нибудь подальше, так ведь?.. Дабы создать необходимый уют нашему дорогому гостю и не портить вечер, посвященный трогательным воспоминаниям юности? Не касаться какой-то там грубой действительности… Можешь не отвечать, я и так все прекрасно понял. Наш добрый старый Фридолин не должен, упаси бог, увидеть на стене зловещее отображение того, что он еще только сегодня утром, уже как товарищ Эрлихер, представитель Управления, угробил в силу своего высокого служебного положения. Труп еще пахнет. Убийце может быть неприятен запах.

Судя по доносящимся звукам, Курт довольно рьяно орудует в соседней комнате. Эв кусает губы и выглядит не слишком жизнерадостно.

Но будущее будет таким, каким я его рисую. Это он должен увидеть перед своим носом, моя дорогая, где бы он ни сел в моем доме. Я развешу на всех стенах свои проекты, ни одного гвоздя не оставлю без диаграммы.

Эв пытается саркастически улыбнуться. Жестом, каким обычно кончают безрезультатные дебаты, она как бы хочет сказать: «Пожалуйста, делай что хочешь, — твое дело».

Так… К черту этот газон Дюрера. И репинских бурлаков — тоже куда-нибудь за письменный стол. И городскую панораму Каналетто… Мои листы должны направлять мысль в следующее тысячелетие! Кто хочет здесь сидеть, тот должен отказаться от идиллий седой старины! Кто пьет мой коньяк, пусть поднимает тост за год двухтысячный!.. Где молоток? Сейчас я прибью все свои диаграммы на стены, и он увидит, как они убедительны…

Судя по звукам, он опять вернулся на кухню, энергично орудует там в поисках инструмента. Эв проявляет известный интерес к этим шумовым эффектам, вслушивается с напряженным любопытством, как бы пытаясь заранее определить, — что он еще разобьет?

К у р т  появляется в дверях, вооруженный молотком, с двумя большими диаграммами в руках.

К у р т. Где гвозди?

Э в (молча смотрит на него. После паузы). Ты не собираешься переодеться?

К у р т. В сахарнице еще недавно было несколько штук. На прошлой неделе. (Диаграммы падают у него из рук, он пытается неловко удержать их локтями.)

Э в. Надень свежую сорочку.

К у р т (все еще занятый тем, чтобы как-нибудь удержать диаграммы и молоток). Мне сейчас не до сорочек, мне нужны гвозди.

Э в. Он уже скоро придет.

К у р т. И поэтому их нужно (показывает на диаграммы) убрать отсюда? Признайся, что ты уже заранее настроилась на мое поражение. Почему ты молчишь?

Э в (устало). Что я должна сказать?

К у р т. Что, что, что!.. Я вижу, мои проблемы не слишком интересуют тебя…

Э в. Перестань.

К у р т. Пожалуйста.

Э в. Я ничего не знаю ни о каком поражении. Я вообще никогда ничего не знаю.

К у р т. Хорошо, хорошо!.. Не собираюсь тебе надоедать. (Хочет уйти.)

Э в. Курт…

Он останавливается в дверях.

(Помолчав.) Ну скажи же… Что произошло?

К у р т. Ничего особенного.

Э в. Так…

К у р т. Один высокопоставленный деятель нашел, что все должно быть иначе. И по веселому капризу судьбы оказался нашим старым дружком, Фридолином Эрлихером. Такое бывает обычно в театре. А мне выдалось в жизни.

Э в (не очень вникая в его слова). Дальше. Ну?.. Что еще?

К у р т. Тебе этого недостаточно?.. Пожалуйста, — дальше это будет выглядеть примерно так: завтра утром я должен буду предстать перед своими сотрудниками и самокритично покаяться. А именно — мне, грешному, удалось вытянуть вашу заплесневелую и отставшую ткацкую фабрику из дерьма, но это была ошибочная затея, и теперь я не знаю, как быть…

Э в. Что творцу экономического чуда в этом городе, конечно, совсем не к лицу.

К у р т. Что ж, — издевайся, высмеивай, высмеивай меня. (Бросает молоток и диаграммы на кровать.) За то, что я не в состоянии больше заниматься этой жвачкой мелкого рационализаторства и предлагаю создать современное производство, то есть сделать твердый шаг в будущее, за это меня может теперь высмеивать каждый как какого-то чокнутого, придурковатого фантазера. Закон инерции оказывается сильнее, чем высшие требования развития. Маленькие огорчения наших драгоценных рабочих, оказывается, для нас важнее всего. Перед усталой болтовней наших прилежных современников должен замолкнуть голос будущего. (Взвинчивая себя, брюзгливо.) Кто хочет увлечь массы и повести их за собой в следующий век, того заносят в книгу истории как дурака, шута или еретика. И поскольку в еретики я не гожусь, придется мне довольствоваться скромной ролью дурака, или шута. Вот и получается, что каждый может теперь надо мной потешаться… Чего ты смеешься?

Э в. Так просто…

Она действительно тихонько смеялась.

К у р т (недоверчиво). Как это — так просто?

Э в. Н-ну… Одна мысль пришла в голову.

К у р т. Вот как… Мысль…

Э в. Я подумала: если бы твои речи сопровождать… игрой на виолончели.

Курт тупо уставился на нее. Эв приводит в порядок свои косметические принадлежности на трюмо.

К у р т. …Бывают моменты, когда остаешься один…

Ему и вправду жаль себя.

Совсем один.

Э в (не глядя на него). Да.

К у р т. Что?

Э в. Это бывает.

К у р т (бешено). Вот именно.

Э в. Я-то это знаю очень хорошо.

К у р т. В высшей степени существенное замечание.

Э в. Не ожидал от меня подобного?

К у р т. С меня хватило бы просто… чуть-чуть взаимопонимания.

Э в. Серьезно?

Курт кивает со снисходительно-терпеливой миной.

(Жестко.) Что я должна понимать, Курт?.. Ты встретился с Фриделем. Он из главного управления, какой-то начальник. Вместо того чтобы вспомнить молодость, вы поспорили по производственным вопросам. У тебя испортилось настроение. Вот и все, что я знаю. Больше ничего.

К у р т. Избавь меня от подробностей.

Эв пожимает плечами, снова возвращается к своим косметическим принадлежностям. Но на этот раз, кажется, она не столько приводит их в порядок, сколько просто переставляет с места на место. Курт тоже довольно бессмысленно возится со своими диаграммами, лежащими на кровати.

Э в. То, что ты реорганизовал ткацкое дело в городе, — это бесспорно. Если в этой дыре когда-нибудь появятся почетные граждане, ты будешь, несомненно, первым из них…

К у р т. Прошлогодний снег… (Кивает в сторону окна.) Только они не знают еще, что он давно стаял. Экономист — не поэт. Его слава в балансах.

Э в. У тебя был план развития производства. Месяцами ты носился с ним, как рождественский дед: погодите, вот я раскрою свой большой мешок, и…

К у р т. Все ерунда! Сегодня утром мне дали понять, что все это лишь химера. Выдумка сумасшедшего, пригодная только для прилежных студентов: как яркий пример того, чего ни в коем случае делать не следует.

Э в. Это Фридель так сказал?

К у р т. Что-то в этом роде.

Э в. Не понимаю. Ведь тебя все время хвалили. Успех за успехом.

К у р т. То, что для здешних людей в новинку — для меня уже пройденный этап. Трамплин для нового большого прыжка. Который теперь не состоится. По распоряжению свыше.

Э в. А что говорят твои сотрудники?

К у р т. Тот, кто хочет чего-нибудь добиться, не раскрывает раньше времени свои карты. У меня свой метод. Тактика, — без нее не обойтись.

Э в. Поздравляю. Я на твою тактику уже попалась.

К у р т. Как будто я хочу кого-нибудь надуть.

Э в. Не раскрывать свои карты. Твои слова.

К у р т. Чего ты хочешь?.. Люди были довольны. Они стали больше зарабатывать, работать с увлечением. То, что так не будет всегда, они, конечно, не знали. Это знал я!.. Я чистил им старые штиблеты, а тем временем готовил новые. В которых только и можно будет ходить, — в семидесятых годах.

Э в. Втихомолку. Исподтишка.

К у р т. Кому-нибудь это повредило?

Э в. По твоей бухгалтерии — никому.

К у р т. В свое время об этом узнал бы весь персонал.

Э в. Демократия в свое время.

К у р т. Милое дитя, руководить предприятием — это, полагаю, чуть сложнее, чем объяснять первоклассникам, сколько будет дважды два. Не путай масштабы.

Э в (испытующе смотрит на него. Отвернувшись). Переоденься. Он может прийти с минуты на минуту.

К у р т (садится на постель, берет одну из диаграмм). И, как нарочно, — именно школьный товарищ оказался тем, кто дал мне подножку!.. Друг детства!.. Вот уж никак не ожидал… Входит, говорит — «не пялься на меня, это действительно я», — а затем начинает рубить, да так, что к концу я уже выглядел жалким дилетантом, которому не следует совать нос в экономику. И все — на высокой ноте, аргументируя соображениями «высшего порядка». Но отнюдь не точными цифрами! А в заключение, как ни в чем не бывало, напросился в мой дом, на ужин.

Э в. Поужинает он в гостинице.

К у р т. Весьма предусмотрительно.

Э в. Ты можешь завтра заехать за детьми?

К у р т. Завтра?

Э в. У меня учительский совет. Если мне придется заезжать в детский сад, я не успею в магазины. А у нас ничего не куплено на субботу и воскресенье.

К у р т (агрессивно). Может быть, и это ты мне поручишь?

Э в (сдержавшись). Если я успею, то сделаю все сама.

К у р т. Пожалуйста, пожалуйста, я все исполню. Скоро мне вообще придется стать домашней хозяйкой. И объявить это моей новой профессией.

Э в. Очень мило.

К у р т. Я уйду в ссылку на кухню. Одержимый идеями хозяйственник вооружится пылесосом и тряпкой.

Э в. Переоденься же наконец.

К у р т. Я для тебя недостаточно импозантен?.. Ты будешь сконфужена из-за меня?

Э в. С моими первоклашками легче разговаривать.

К у р т. Два года работы — псу под хвост. Мои расчеты и проекты — подшить к делу, сдать в архив. Все остается по старинке. Мне же придется подогревать самодовольство тех, кого я сам вытащил из дерьма. Только, конечно, на тихом огне — чтобы не убежало из кастрюльки. А посуда побольше — невозможна на ближайшие двадцать лет.

Э в (помолчав). Он что… очень изменился, наш Фридель?

К у р т. Мы все изменились.

Э в. Да?

К у р т. Может быть, нет?

Э в. Жаль.

К у р т. Милое дитя, мне приходится иметь дело с грубой действительностью изо дня в день. Может быть, те, кто работает с детишками в школе, сохранили еще в полной свежести свои девичьи красивые мечты.

Э в (подходит к платяному шкафу, открывает дверцу). Что мне надеть?

К у р т. Для него — что-нибудь самое лучшее.

Эв вынимает из шкафа мужскую сорочку, протягивает ее мужу.

Фридолин Эрлихер, любимец класса, кумир девушек, идол всей школы…

Э в. Надень… (Подносит ему сорочку.)

К у р т. И поскольку мой проект угробил он, значит, что-то в этом проекте было не так… Есть над чем подумать, не правда ли?.. Начать сомневаться, настроиться скептически — даже против собственного мужа…

Э в (бросает сорочку ему на колени). Ты просто сходишь с ума. (Снова подходит к шкафу, открывает другую дверцу.)

К у р т. Я же это вижу. По твоей реакции.

Э в. Что ты видишь?

К у р т. Тебе это лучше знать.

Эв резко поворачивается к нему лицом.

Я же не дурачок.

Э в. Чтоб ты замечал, как кто-то на что-то реагирует, — такого мне давно не приходилось наблюдать. Запонки на ночном столике.

К у р т. Во всяком случае, ко мне он не отважился напрашиваться в гости.

Э в. Не будь смешон.

К у р т. А позвонил именно тебе, в школу. Не нужно быть глубоким психологом, чтобы понять, какое это на тебя произвело впечатление.

Э в. Какое?

К у р т. Ты поспешила поскорее убрать это! (Потрясает диаграммами.) Хотела ему продемонстрировать, что не имеешь ничего общего с моими… сумасбродствами. Что ты далека от этого.

Э в. Ты что, — выпил там, на кухне?

К у р т. Две маленьких.

Э в. Достаточно в твоем состоянии.

К у р т (брюзгливо). Да-да, скоро надо будет вообще за мной приглядывать…

Э в (довольно зло). Эти штуки я, действительно, сняла со стены, потому что время от времени надо стирать с них пыль. Обычно я не обременяю тебя этими мирскими проблемами. И если бы ты пришел домой, как обычно, к полуночи, твои диаграммы уже висели бы на стене… Вот так. А то, что ты поссорился с Фриделем, это я тоже узнала лишь от тебя, да и то в весьма скупом изложении. Но я к этому уже привыкла. Ты опять произнес много слов, чтобы мало чего сообщить…

К у р т. Да?

Он на самом деле озадачен.

Э в. Да.

К у р т. Ну, тогда извини… (Делает беспокойный, неуверенный жест.)

Э в (резко). Да переоденься же наконец, — боже мой.

К у р т (расстегивает пуговицы на сорочке). Ты ничего не знала об этом?

Э в. Нет.

К у р т. Странно… (Надевает сорочку через голову.)

Э в. Мы же и пяти минут с тобой не говорили.

К у р т. Где запонки?

Э в (устало). На ночном столике.

К у р т. Неужели он думает, что мы могли бы просидеть целый вечер, делая вид, что ничего не произошло? (Застегивает пуговицы на сорочке.)

Эв идет к ночному столику, достает запонки.

Э в (подойдя к Курту). Дай сюда. (Берет его руку, вдевает запонку в манжету.)

К у р т. Как он себе все это представляет?.. Будто я в состоянии думать о чем-нибудь другом больше минуты.

Э в. Не дергайся… (Пытается вдеть другую запонку, очень сосредоточенна.) Скажи мне… Как же я должна вести себя, по-твоему?

К у р т. Лучше всего — помалкивай.

Эв замерла, уставилась на него. Курт этого не замечает.

Потчуйте друг друга своими школьными историями.

Э в. Прелестно.

К у р т. Ведь ты этому заранее радовалась.

Э в. Великолепно!.. (Резко отходит от него, нервно теребит оставшуюся у нее в руках запонку.) Целый год я рассказывала детям на уроках краеведения, что теперь их родители стали настоящими хозяевами фабрик и заводов. (Непроизвольно начинает говорить, как перед классом, но с саркастическим оттенком.) Что они усиленно борются за повышение производительности, любят свою работу и чувствуют себя подлинными хозяевами. Да-да, Инге, твой папа получил квалификацию, — ты знаешь, конечно, что это такое. Нет?.. Ну а кто знает?.. Ага, Мартин, скажи-ка… Правильно, если человек хорошо все делает или, скажем, умеет сам наладить станок, на котором работает. А твоя мамочка, Карин, скоро станет даже инженером, а когда она много лет назад впервые пришла на фабрику, она боялась машин… Видите, дети? (С нарастающей иронией.) И поскольку эти фабрики, которые объединены в одно общее предприятие, являются единственным видом промышленности в нашем городе, постольку все, что там происходит, очень важно для всех нас. (Курту.) Но с сегодняшнего утра этого уже нельзя сказать?.. И, может быть, нельзя было говорить и вчера и неделю назад?.. Может быть, я говорила детям неправду?.. Не следует ли мне следующие уроки провести под знаком самокритики?.. Видите ли, дети, — тут есть одна закавыка, милые дети, только я вот не знаю, в чем она, эта закавыка… Это, безусловно, чересчур сложно для вас, — для меня, впрочем, это тоже чересчур сложно, мы узнаем обо всем это позднее. В свое время.

К у р т. О господи, меня волнует кое-что поважнее, чем твоя детвора… Мне бы твои заботы.

Э в. Я знаю. Они для тебя никогда не имели значения. Раньше моя работа предоставляла возможность скорее приобрести холодильник, а теперь она стала просто времяпрепровождением, которое ты вежливо терпишь: нельзя же заставить жену день деньской сидеть дома, это теперь выглядит не слишком современно и не очень к лицу руководителю социалистического предприятия. Так примерно ты и сейчас думаешь.

К у р т. Старая песня. Я не психиатр. Не разбираюсь в комплексах неполноценности.

Эв бросает запонку на трюмо, хочет уйти.

Нет, пожалуйста, тебе незачем хоронить свой педагогический талант. Все, что ты сказала, — верно.

Э в. К чему же тогда все волнения?.. Или это только половина правды?.. А как же с другой?.. Я женушка послушная и не стану вмешиваться.

К у р т (уклончиво). Я не это имел в виду.

Э в. Я вроде бесплатного бюро по рекламе своего собственного мужа. Существую для того, чтобы через посредство детей воздействовать на их родителей — убеждать их в величии твоей миссии.

К у р т. Ты становишься истеричкой…

Э в. О боже, только не это! Это было бы совсем ужасно. Одного истерика в семье более чем достаточно. (Подбегает к кровати, хватает молоток, протягивает его Курту.) Ты вроде бы хотел заняться убранством квартиры?.. Или вся эта ария была просто очередной отрыжкой души, которую ты можешь себе позволить по крайней мере дома, не теряя, так сказать, достоинства? (Сует ему молоток в руки.) Если ты положил гвозди в сахарницу, то они там так и лежат, может быть, только засыпанные рафинадом, который я вчера купила. Без злого умысла, разумеется. Просто в спешке.

К у р т (не зная, что делать с молотком). Ты никогда не пользовалась этой сахарницей.

Э в. А вот воспользовалась. Тебе в угоду, мой дорогой. Чтобы не слышать больше твоего ворчания, что в пакетах сахар отсыревает… Так… Еще что? Ага, правильно, с завтрашнего дня, клянусь в этом, я не буду больше ходить по квартире босиком. А на холодильник положу шариковую ручку и листок бумаги, на котором ты сможешь излагать свои дальнейшие жалобы. Письменно. (Замолкла.)

Курт перекладывает молоток из одной руки в другую; наконец кладет его снова на кровать.

К у р т. Извини.

Эв пожимает плечами.

Я немного распустился.

Э в. О’кей… Я тоже.

К у р т. Все в порядке?

Э в (через плечо). Это мы всегда себе говорим. После.

К у р т. Я что-то кислый сегодня.

Э в. Это ты тоже всегда говоришь. После.

К у р т. Да?

Э в. Да.

К у р т. Гм… Может быть.

Э в. Уже года три.

К у р т. Не преувеличивай.

Э в. Приблизительно.

К у р т. Ну, допустим… Когда приходишь домой после всей этой свистопляски на фабрике… Вероятно, я бываю иногда немного… (подыскивая слово) въедливый.

Э в. Вероятно. Иногда. Немного.

К у р т. Я, видно, этого не замечаю.

Э в. Я замечаю.

К у р т. Ты должна была мне об этом сказать.

Э в. О боже!

К у р т. Как будто нельзя со мной объясниться.

Э в (пародируя его тон). Ах, еще это, как будто у меня нет других проблем!.. Милое дитя, оставь меня ради всего святого в покое с этими дурацкими мелочами.

К у р т (невесело). И часто я… так говорю?

Эв не отвечает.

Н-нда… возможно.

Э в. Ты слишком занят. Я отучилась рассказывать тебе про свои… дурацкие мелочи.

К у р т. Тогда, логически рассуждая, я не могу на это как-то реагировать. (Поняв противоречивость своего замечания, поспешно.) Впрочем, ты должна признать, что я никак не препятствовал, когда год назад тебе предложили аспирантуру.

Э в. Но и не слишком горячо уговаривал.

К у р т. Речь шла о твоей аспирантуре. Решать должна была ты сама. Что же касается того, как все организовать дома, — я был готов.

Он уже снова пришел в себя, говорит свысока, но тем не менее искренне.

Я ведь сам вижу, что вся эта зубрежка азбуки в школе не удовлетворяет. Но… ты не захотела другого.

Э в (после паузы, с беспомощным жестом). Я бы с этим не справилась. Уже давно отвыкла от теоретических занятий. (Еще некоторое время размышляет, затем, как бы отбросив все в сторону, подходит к шкафу, вынимает из него вечернее платье.)

К у р т. Только без шика, если можно.

Э в. И не собиралась.

Она вешает вечернее платье на дверцу шкафа, снимает домашний халатик, бросает его на кровать и в таком виде высматривает себе в шкафу какое-нибудь другое платье. Курт смотрит на нее, подходит ближе.

К у р т. Во всяком случае, выглядит моя жена еще… очень и очень!

Э в. Ты находишь?

К у р т. Мне искренне жаль всех мужчин, у кого нет такой женушки.

Э в. О-о!.. (Снимает платье с вешалки.)

К у р т. Они подвержены всяким соблазнам. (Гладит ее плечи, отбирает из ее рук платье.)

Вешалка падает на пол.

Э в (не глядя на него). Я знаю, что ты мне не изменяешь. Это я знаю.

К у р т (бросает платье на кровать). Это уже кое-что… И не так мало, я думаю. (Обнимает ее сзади за плечи.)

Э в (через плечо). Ты относишь это к своим заслугам?

К у р т (иронически). Безусловно.

Э в. Может быть, у тебя просто нет времени?

К у р т. Возможно.

Э в. Может быть… у меня его больше?

К у р т. Тебе лучше знать.

Э в. И это тебя никогда не тревожило?

К у р т. Дорогая, — роль бессовестной прелюбодейки тебе не подходит.

Э в (смотрит на его часы). Твои часы правильные?

К у р т. Не имеет значения. (Целует ее плечи.)

Э в. Слушай, уже девятый час! (Пытается освободиться от его объятий.)

К у р т. Нас нет дома. Ни для кого.

Э в. Не говори глупости.

К у р т. Выключим свет. Занавесим окна. (Отпускает ее, выключает свет, но из коридора свет проникает в спальню, так что здесь еще не совсем темно.) Никого нет дома. (Возвращается к ней.) Может прийти и звонить сколько угодно — нас нет дома!

Э в. Ты сошел с ума.

К у р т. Согласен. Я схожу с ума по тебе и нахожу это прекрасным. (Снова обнимает ее, тянет к кровати.) Нормальны мы всегда. Слишком часто мы… слишком нормальны. Это все убивает, и мы этого не замечаем. (Садится, не отпуская Эв, на край кровати.) И в конце концов забываем, что любим.

Э в. Да.

К у р т. Зубила будней слишком обтесывают нас. Поэтому я однажды сказал: люди без углов и острых кромок скучны.

Он смотрит на нее снизу вверх, она стоит близко к нему.

Я люблю тебя… Как тогда.

Э в. Ты сидишь на своих диаграммах.

К у р т (вытаскивает из-под себя диаграмму). Это сейчас почти невероятно. Мы уже девять лет женаты.

Э в (не без иронии). И ты мне ни разу не изменил.

К у р т. И я люблю тебя по-прежнему. (Одной рукой обнимает ее, в другой держит диаграмму.)

Э в. Уже директор фабрики, а все еще с первой женой. (Необдуманно.) Впрочем, это Фридель сказал, — насчет людей без углов. Которые скучны.

К у р т. Может быть… (Отбрасывает диаграмму в сторону.) Я уже не помню… (Обнимает ее обеими руками.) Но ты все еще очень хороша. И… моя жена.

Э в. У тебя, как видно, всего хватает.

К у р т. Блажен, кто имеет.

Э в. И ты имеешь. Меня.

К у р т. Уже целую вечность. (Пытается притянуть ее к себе.)

Э в. Говори это чаще.

К у р т. Хоть сто раз, если ты хочешь.

Э в. Да. Сегодня. (Садится перед ним на ковер.)

К у р т. С завтрашнего дня — ежедневно.

Э в. Хоть бы раз в месяц — и то достаточно.

К у р т. Ты сейчас сидишь так, как двенадцать лет назад. В тот вечер.

Эв смотрит на него отсутствующим взглядом, хочет встать.

(Прижимает ее к ковру.) Когда эта вечность началась. Да, ты этого уже не помнишь. А я не забыл. (Нагибается к ней.) Солнце стояло уже совсем низко над лугом, и вода в канале поблескивала сотнями красок. Ты сидела на нижней ступени старого спуска к воде… Как сейчас. (Обхватывает ее голову ладонями.)

Э в (помолчав). Я поплыла из песчаной бухты; плыла, не оборачиваясь, и только думала: если он и на этот раз не потянется за мной — все, не буду больше обращать на него внимания.

К у р т. И я приплыл.

Э в. На шесть минут позже.

К у р т. Когда я подплыл к лестнице, ты так ухмылялась, что я чуть было не повернул обратно.

Э в. На это у тебя уже не было силенок.

К у р т. Преувеличение.

Э в. Ты сопел, как старый речной пароход.

К у р т. Во всяком случае, я знал, что ты меня ждешь.

Э в. Довольно долго пришлось тебя ждать.

К у р т. Все думали, что ты и Фридель…

Э в. Парни вообще думают… чудовищно туго.

К у р т. Но ты меня едва замечала.

Э в. Гм…

К у р т. А с ним бывала подолгу вместе.

Э в. Ну и что?

К у р т (коротко хохотнув). Да, это верно. Парни соображают туго.

Э в. Очень даже туго.

К у р т. Теперь я тебе кое-что скажу. Я сидел над тобой, как сейчас. В косых лучах солнца твои плечи были почти черные. Мне хотелось дотронуться до них…

Э в (не глядя на него). Я знаю…

К у р т. Да?

Э в. Я ждала этого. Что… дотронешься.

К у р т (погладил ее плечи). А ты вдруг прыгнула в воду. Совершенно внезапно.

Э в (тихо смеется). Мы же просидели там полчаса.

К у р т. Так долго?

Э в. Как минимум.

К у р т. Я немного… боялся.

Э в. Когда мы приплыли обратно в бухту, все остальные уже ушли. По дороге домой ты… все время говорил. Как будто должен был выговориться за сто лет. О чем угодно. Но только не о нас.

К у р т (иронически). Парни соображают туго.

Э в. И я была рада, что ты этого не сделал. Там, на канале.

Она взглянула на него снизу. Он морщит лоб.

К у р т. Рада?

Э в. Да.

К у р т. А девушки — сложные существа.

Э в. Я тебе тоже кое-что скажу. Две недели спустя…

К у р т. Тогда уже вся школа знала, что мы шли вдвоем. Я был очень горд этим.

Э в. Трофеем, которым можно похвастаться.

К у р т. А что?.. В таком возрасте самодовольство не возбраняется.

Э в. После урока физики, или математики, когда каждый мог выйти из класса, как только сдаст тетрадку, он ждал меня у ворот школы. Фридель. Не сделал даже вида, будто оказался тут случайно. Просто ждал.

К у р т. Хитрить он не любил.

Э в. Да. Просто сказал: «Ну и хорошо, что ты и Кутти…»

К у р т. Ты никогда мне об этом не рассказывала.

Э в (помолчав). И посмотрел на меня так, чтобы я не сомневалась, что он именно так и думает. (Бегает.)

Курт несколько ошеломлен.

Он должен был бы уже давно прийти.

К у р т. Я считаю, у него не было никаких оснований — так тебе говорить.

Эв берет с кровати платье и натягивает его через голову.

(С неохотой.) Вообще-то он был славный малый — разве я это оспариваю?

Э в. Когда он мне это сказал, тогда перед школой… Мне было немножко больно.

Курт уставился на нее вопросительно.

Но мне нравился ты. Это я знала. И тут было все ясно.

К у р т (неуверенно). Но?..

Э в (пожала плечами. Помолчав). Тогда впервые я поняла, что принять решение — это значит от чего-то отказаться.

К у р т. Но ведь ты любила меня!

Э в (нетерпеливо). Ну, да, да…

К у р т. Все остальное для меня было не важно. И все другие!

Э в. Естественно.

Она опять неприятно удивлена — он не понял ее.

К у р т. Ну, так… в чем же дело?

Э в. Я хотела тебя. Не его. Но когда он сказал, что он рад за нас, я почувствовала… Мне показалось… что я стала как-то беднее. Что-то потеряла… Чем никогда не владела. И чем мне, вероятно, все равно не пришлось бы владеть.

К у р т (с тревогой). Может быть, все-таки… иногда хотела?

Э в. Нет… Я не могу этого объяснить.

К у р т. Женщины, кажется, тоже… сложные существа.

Э в. После стольких лет жизни — и только лишь «кажется»?.. Точно не знаешь?

К у р т. По-видимому, с одной женщиной накапливаешь мало опыта. Поэтому я недостаточно компетентен. Что я отнюдь не причисляю к своим заслугам — говорю это, лишь чтобы предвосхитить твой вопрос.

Эв оправляет на себе платье.

(Обнаружив, что манжета на его сорочке все еще без запонки.) Так где же другая запонка?

В его тоне снова появляются требовательные нотки.

Э в. Извини… (Виновато ищет глазами запонку.)

К у р т. Ты же ее держала… Каждый раз одно и то же.

Эв, увидев запонку на трюмо, взяла ее, подошла к мужу.

Э в. Дай сюда… (Быстро вдевает запонку в манжету.)

К у р т. Идиотская конструкция.

Э в. Ты мог бы себе купить новые.

К у р т. А ты могла бы сообразить, что подарить мне на рождество. А то ведь всегда мучаешься, не знаешь — что…

Э в (поворачивается к нему спиной). Застегни.

Курт застегивает молнию на ее платье.

К у р т. Жаль.

Э в. Не глупи… (Стукнула его легонько по носу.) Благодарю.

К у р т (ехидно). Теперь он может приходить.

Э в. Как насчет галстука?

К у р т. И так каждый день на работе носишь. Могу я по крайней мере дома, вечером ходить как мне хочется?

Э в. Хорошо, хорошо… Можно без галстука.

К у р т. Так как наш гость заставляет себя ждать, пойду пока пропущу маленькую… (Идет к двери.)

Э в. Кутти…

Курт останавливается в дверях.

Мы очень изменились, да?

К у р т. Мы?

Эв молчит. Смотрит на него.

Стали старше, конечно… Чего ты?

Э в. Не такие, как двенадцать лет назад? Как тогда у канала, например?

К у р т (помолчав). Это ты спрашиваешь… из-за него?

Э в. Из-за нас.

К у р т. Ты раньше не задавала таких вопросов.

Э в. Нет. Не задавала.

К у р т. Почему же… как раз сегодня?

Э в. Не знаю.

К у р т  молчит, как бы запретив себе дальнейшие высказывания. Выходит.

Только, думаю… Я думаю: нам надо было бы этознать.

К у р т (возвращается). Значит, все-таки из-за него? К нам едет ревизор. Приготовьте-ка для контроля книги жизненного баланса.

Э в. У меня такое чувство, что… там, в этих книгах, есть вопросы, на которые я не могу ответить.

К у р т (вяло). Подумай, каково бывает твоим ученикам, когда ты неожиданно даешь им контрольную работу. Или сейчас такие варварские методы уже не практикуются?

Э в (не давая перебить себя). Через минуту он может появиться здесь и захочет про нас кое-что узнать…

К у р т. Как нам живется и так далее. Пожалуйста, ты можешь с тем же успехом спрашивать о том же его.

Э в. А я не знаю ответа. Ни насчет этого (показывает на диаграммы), ни о нас с тобой, Курт… О нас обоих.

К у р т. Ты что, — в ожидании великого инквизитора?

Эв молча смотрит на него. Под ее взглядом он теряет самообладание.

Какое ему дело, в конце концов?.. Что все это значит вообще? (Жестко.) Если тебе пришло в голову именно на сегодняшний вечер назначить генеральную инспекцию нашей супружеской жизни, этакий высший семейный суд, то ты могла бы по крайней мере поставить меня об этом в известность.

Э в. Не кричи.

К у р т. Почему?.. Детей нет дома, нам не на кого оглядываться, да тебе сейчас и не до них…

Эв резко поворачивается, подходит к окну, выглядывает.

Э в. Удивительно… Ты ревнуешь к воспоминанию.

К у р т. Ревную?… Какая нелепость! Глупости!

Э в. Я это не назвала бы глупостью. Лучше, чем… (Умолкает.)

К у р т. Лучше, чем… что?

Э в (сухо). Равнодушие.

К у р т. Значит, я теперь уже и равнодушный? Вероятнее всего, — «не люблю тебя»?.. Типичный патриархальный тиран! Ну, что еще?

Э в. Я не видела Фриделя… вот уже двенадцать лет.

К у р т. Разве я требую, чтобы ты передо мной отчитывалась?

Э в. Для этого ты чересчур самонадеян. Уверен в своей собственности.

К у р т. Каталог моих недостатков пополняется. Что еще?

Э в. У тебя никогда не было сомнений. Как будто не… могло чего-нибудь произойти.

К у р т (демонстративно терпеливо). А что могло бы произойти?

Э в. Да… Что?

К у р т (саркастически). Итак, — что было?

Э в. Ничего.

К у р т (почти цинично). Благодарю.

Э в. Впрочем… у меня могли быть хотя бы соблазны.

К у р т. У тебя?

Э в. Трудно представить, да?

К у р т. Конечно, нет… Ты ведь тоже всего лишь человек, и к тому же вполне равноправный. Это в порядке вещей. И были у тебя… соблазны?

Э в. Скажи честно. В воспоминаниях ты еще меня ценишь. Ты страшишься человека, который когда-то мог бы стать твоим соперником. Реминисценции могут еще выбить тебя из седла — в них я еще предстаю как стоящее существо, которым дорожат. Сейчас я для тебя только инвентарь. Предмет обихода.

К у р т. Десять минут назад я собирался как раз тебе доказать…

Он делает полный горечи жест, чувствуя себя оскорбленным.

Э в. Что доказать?.. Что я, собственно, занимаю вполне достойное место в ряду твоих потребностей? Конечно, время от времени пользуются той или иной вещью, которую приобрели. Очень практично.

К у р т. Это… оскорбительно.

Э в (помолчав). Да… Извини.

К у р т. Это чертовски грубо, моя дорогая.

Э в (устало). Прости.

К у р т. Чем я это заслужил, — едва ли ты сможешь объяснить.

Эв садится на пуфик перед трюмо.

Э в. Я знаю, что еще прилично выгляжу. Но иногда ловлю себя на том, что это меня больше не интересует. (Глядя на него в упор.) Я очень охотно раздевалась для тебя. Раньше.

К у р т. Ну, так покажи мне человека, который может растянуть медовый месяц на девять лет супружеской жизни! Такого духовно-материального фонда не встретишь даже в плохих романах. Кроме того, у нас еще был значительный предпусковой период — перед тем, как вступила в строй наша государственно зарегистрированная кооперация. (С широким жестом.) Мы уже двенадцать лет вместе, девочка! (Ходит по комнате.) Что в тебя вселилось сегодня, — сразу не поймешь. С того момента, как ты пришла домой и сообщила об этом визите… Нет-нет, пожалуйста, я не буду больше говорить об Эрлихере. Но если у тебя что-то с нервами, так возьми больничный лист, твои милые коллеги достаточно часто просят тебя подменить их, так что ты не будешь в долгу. Но мне, пожалуйста, не морочь голову подобными метафизическими фантазиями. Только потому, что какой-то школьный приятель свалился нам как снег на голову. Так… А теперь я хочу выпить наконец свой коньяк, черт возьми! (Выходит, но продолжает говорить.) Что ж мне теперь — головой об стенку биться из-за этих дурацких вопросов и комплексов? (Возвращается, вооруженный бутылкой коньяка и стаканом.) У меня их нет, и то, что ты вдруг оказалась им подвержена, меня только удивляет, моя дорогая, только удивляет. (Пьет.)

Э в. Мы как раз слишком мало удивляемся. И слишком нормальны. Чересчур гладко обтесаны. Твои слова.

К у р т (злобно). Не мои слова, а Эрлихера!.. Ты была столь любезна, что напомнила мне об этом. И я не стану приписывать себе его многозначительные сентенции. Я скромно ограничусь своими собственными представлениями о жизни и обо всем на свете, и их я способен сам излагать и защищать. Я не боюсь его вопросов, моя дорогая. Пусть же он наконец приходит, уважаемый товарищ Фридолин Эрлихер — приятель прежних лет и всезнающий начальник ныне!.. Мы еще посмотрим, кто будет задавать сотрясающие мир вопросы и как будут звучать ответы. Меня это не пугает. Ну, где же он?

Раздается звонок. Оба замирают, уставившись друг на друга. Эв недвижима. К у р т, спохватившись, делает величественно-небрежный жест и выходит из комнаты. Эв подходит к трюмо, стоит перед ним, задумчиво разглядывая себя в зеркале. Хлопает дверь.

К у р т (за кулисами). Ты?!.

Г о л о с  С у (за кулисами). А у тебя по-прежнему замедленные реакции? Кутти с поздним зажиганием… Неужели я так изменилась?.. Не пугай меня, все говорят, я выгляжу прекрасно.

К у р т (за кулисами). Откуда ты взялась?

Эв ошеломленно прислушивается, подходит к выключателю. Когда она зажигает верхний свет, С у  появляется в дверях. Увидев Эв, бросается к ней.

С у. С ума сойти!.. Эвочка!.. Эв и Кутти действительно еще вместе. Вообще-то я как-то слышала об этом, но кто в наше время верит таким сказкам?

Эв метнула вопрошающий взгляд на Курта, который стоит в дверях за спиной Су. Курт отвечает неопределенным жестом.

(Вертит головой, обращаясь то к Эв, то к Курту.) Держу пари, что этим вы установили брачный рекорд нашего класса! Дорогая Эвочка… Я тебя поздравляю. И вообще, — как вы поживаете? (Бурно приветствует и обнимает Эв.)

Э в. Ты действительно… неожиданно, Сузанна…

С у. Раз ты так долго выдержала с Кутти, значит, он, по-видимому, в большом порядке.

К у р т (саркастически). Весьма обязан.

С у. Пожалуйста, пожалуйста… Я еще в школе указывала именно на тебя, когда заходил разговор — кто из мальчиков лучше всех будет ходить под башмаком у жены.

К у р т. Этот вопрос обсуждался?.. Что-то не припомню.

С у. Только среди девочек, чудак… Помнишь, Эв?

Э в. Может, снимешь все-таки пальто?

С у (снимая пальто). Ты тогда сильно покраснела. Стала пунцовой, я бы сказала. (Бросает пальто на пуфик.) Ну и насмешила ты меня… Но я была права!

К у р т. Что привело тебя в наши края?

С у. Твоя слава, говоря коротко.

К у р т. Весьма польщен.

С у. На прямой вопрос — прямой ответ.

Э в. Выпьешь чего-нибудь? (Берет пальто Сузанны, чтобы отнести его в коридор.)

С у. Если это не связано с хлопотами.

Э в. Не связано.

Она стоит с пальто в руках, несколько смущенная, все еще не придя в себя от неожиданного вторжения.

К у р т. Где ты устроилась?

С у. Еще нигде.

К у р т. Ах, так…

Он перекинулся взглядом с Эв. Су перехватила этот взгляд.

С у. Вашу бьющую ключом радость я себе представляла несколько иначе. Но не бойтесь, я не собираюсь долго действовать вам на нервы.

Э в (очень смущена). Чепуха… Мы просто немного… сбиты с толку. После стольких лет ты являешься, как…

С у. После двенадцати, если не ошибаюсь. То есть со времен окончания школы. Другие, между прочим, устраивают встречи, традиционные вечера.

К у р т. Это бывает только в театре.

С у. В зависимости от того, что из этого получается.

Э в. Выпьешь рюмочку?

К у р т. А может быть, она хочет есть.

С у. Коньяк — да, еда — нет. Митропа^[21] прекрасно меня обслужила… Вы живете одни в этом доме?.. Неплохая хижина. Почти что замок. Во всяком случае, когда приезжаешь сюда из города…

Э в  выходит.

(Заметила окно, подходит к нему. Восхищена открывающимся отсюда видом на город.) Вот это да!.. За одну такую красоту, по-моему, должны брать двойную квартплату.

К у р т (подходит к окну). Мы почти не замечаем ее.

С у. Прозаик. Хозяйственник… (О виде из окна.) Какая прелесть.

Она действительно захвачена зрелищем.

К у р т. Привыкаешь к этому…

С у. Могу себе представить, как ты утром стоишь здесь, еще в пижаме, и размышляешь с величавым видом: «Чем я сегодня снова осчастливлю мой народ там, внизу?»

К у р т. Когда-нибудь я закажу свой портрет в таком виде.

С у. Можешь уже сейчас. Или в вашей дыре не завелись еще придворные гении, любители премий, готовые запечатлеть в любом виде отцов города?.. Я некоторое время вращалась в этих кругах. Разбираюсь более или менее. Портреты активистов с героическим блеском глаз на фоне индустриального пейзажа. Все это вполне компенсирует отсутствие… искусства.

К у р т. Важно, чтобы это нравилось нашим людям, не так ли?

С у. Им это не нравится.

К у р т. А ты и в этом тоже разбираешься?.. Чего люди хотят и чего нет?.. Будь осторожна, с сегодняшнего утра я стал к этой теме очень чувствителен.

С у. Твою славу пресса разнесла во все уголки. Ты ведь весьма популярен.

К у р т. Конечно, конечно.

С у (насмешливо). Он восстановил престиж этого города как центра текстильной промышленности. Всем уставшим и опустившим руки он указал цель, открыл перед ними перспективу, вдохнул в них новые силы! (Нормальным тоном.) Выходит так, будто у вас здесь социализм начался с опозданием на двадцать лет, но зато — с тобой во главе, в виде испускающего сияние героя. Кутти, я горжусь тобой. Когда солнце твоей славы достигнет зенита, я буду скромно стоять в тени и думать: «я к этому тоже причастна, я ему давала списывать на уроках биологии».

К у р т. Да, было дело… Хорошие времена. Тогда еще не возникало никаких проблем.

С у. Это неверно.

К у р т. А насчет славы… (Смотрит в окно.) Она как раз на исходе.

С у. У тебя неприятности?

К у р т. Пойдем в ту комнату. (Идет к двери.)

В это время входит  Э в  с бокалами для коньяка.

Э в. Я хотела вас отвести туда.

С у (заметила на трюмо бутылку коньяка). Ого, советский! И такая вещь — среди всей этой косметической лавочки. Смотри, Эв, — он как раз портит цвет лица. (Садится на пуфик.) Но в умеренных порциях весьма полезен. Хорошо усваивается организмом.

К у р т. Так остаемся здесь?

С у (осматривается). Настоящая спальня!.. И такое еще бывает!..

Э в. Раньше у нас тоже не было.

С у. У меня и сейчас нет.

К у р т. В маленьких городах живут по-старомодному. Но зато удобно.

С у. Как заслуженному деятелю, директору фабрики, тебе положено. Независимо от размеров города… Ой, Эвочка! (Увидела ее вечернее платье.) Какая прелесть! (Подходит, рассматривая.) Ну, ты вырвалась вперед!

Э в (с легкой иронией). В маленьких городах живут скромно. (Доверительно.) Не знаю, надевала ли я его больше двух раз.

С у (Курту). Показал бы своей жене мир, ты, патриарх. Имеющие такие платья не должны сидеть дома. (К Эв.) Как хорошо у вас. (Показывает на окно.) Тут можно сидеть часами.

К у р т. В вечернем платье?

С у. Дома как игрушечные коробки. Улицы — будто их прочертил маленький мальчик, чистой души которого еще не коснулась современная архитектура. Под каждой крышей разные люди. О каждом я могла бы что-нибудь рассказать.

К у р т. Не важно, будет ли это правдой или нет.

С у. Но могло бы и быть.

Э в. Мы ждем еще одного гостя.

С у. О-о! (К Эв.) Поэтому ты так шикарна?

Э в. Фридель придет.

С у. Кто-о?!.

К у р т. Теперь можешь начать удивляться.

Э в. Фридель Эрлихер.

С у (она действительно смущена). Разве он тоже здесь?

К у р т (сухо). На один день.

С у. И как раз сегодня?.. Какое совпадение.

К у р т. Случайное. Это связано со служебным совещанием.

С у. Теперь мне и вправду нужно выпить.

Эв ставит бокалы на трюмо, наливает в них коньяк.

(Берет бокал, пьет.) А вы не пьете?

К у р т. Мы пока еще раскачиваемся.

Эв наполняет бокал Су, другой протягивает Курту.

С у. Подумать только, — Фридель придет… За это стоит выпить!

К у р т (ехидно). Похоже, что это сообщение тебя взволновало.

С у. Признаюсь. (Пьет.) Бывают воспоминания, от которых подкашиваются ноги.

Э в. Через двенадцать лет?

С у. Даже через пятьдесят.

К у р т. Это уже становится интересным.

С у. Не уверена… (К Эв.) И у меня тоже есть свои комплексы.

К у р т. Вот как?

С у. Что вы, мужчины, знаете о женщинах?

К у р т. По-видимому, ничего, — как мне это недавно разъяснили. (К Эв.) Вы могли бы петь дуэтом.

Э в. Ты недостаточно музыкален, чтобы это оценить.

С у. Вы что, — поругались?

Э в (многозначительно). Мы никогда не ругаемся.

С у. Так не бывает.

Э в. У нас бывает.

С у. Девять лет женаты и ни разу не поссорились?

Э в. А ты сама-то — замужем?

С у. Бывала.

К у р т. Ага… И каждый день устраивала шум?

С у. Как раз нет.

К у р т. Значит, он сбежал, потому что ты для него была слишком тиха?

Э в (к Су). У Курта сегодня неважное настроение.

С у. Я вижу. А брак без ссор это все равно что ребенок, который никогда не плачет. Единственно, кто от этого выигрывает, — соседи. (Курту.) Сбежала от него я. (К Эв.) Нальешь еще? (Подставляет бокал.)

К у р т. Ты развелась с ним?

С у. Гм… (К Эв.) Благодарю. (Пьет медленно, маленькими глотками.)

К у р т. Не всякий может быть так старомоден, как мы.

Э в (ехидно). Мы придаем большое значение нашему стажу. Весьма гордимся этим.

С у (вяло). Да, конечно, солидный брак. Вилла над городом. Даже отдельная спальня. Полный гардероб платьев. (Поднимает бокал.) А то, что у вас еще есть прекрасный холодильник, я поняла по этому напитку. Между прочим, коньяк не охлаждают. Это варварство. Вы, может быть, думаете, раз он советский, то, значит, из Сибири и должен себя чувствовать как дома? (Наставительно.) Холодной, мои дорогие, должна быть водка. А коньяк подают из бара.

К у р т. Ты, видно, здорово в этом поднаторела?

С у. Это общеизвестные правила. Когда он явится?

Э в. Должен был бы уже прийти.

С у. Фридель… (Покачивает головой.) Я его и вправду не видела с тех пор.

Э в. Мы тоже.

С у. Где он работает?

К у р т. С недавнего времени — в моем главке.

С у. И, надо думать, не швейцаром?

К у р т. Боже сохрани. Так сказать, вышестоящее начальство.

С у. Так по справедливости и должно было быть.

К у р т (зло). Точно. Прирожденный босс.

С у. Неточно.

К у р т. Пардон.

С у. Послушай-ка…

К у р т. Да-да, все в порядке… Я же извинился. При двух его прелестных адвокатках.

Э в (к Су). Он сегодня утром уже виделся с ним.

К у р т. Чисто служебная встреча. (Берет бокал с коньяком.)

С у. Ага… И получил взбучку?

К у р т. Мировой парень Фридель Эрлихер состоит под защитой закона об охране памятников. Является святой реликвией сентиментальных девичьих грез… (Поднимает бокал.) Чокнемся!

С у. Без меня… (Ставит свой неполный бокал на стол.)

Э в. А чем занимаешься ты?

С у. Я… приехала, чтобы познакомиться с вашим знаменитым детским садом. (Курту.) Изучаем передовой опыт.

Э в. Ты работаешь в этой области?

С у. Гм…

Э в. Тогда мы почти коллеги. Я тоже окончила педагогический. Работаю сейчас здесь в школе. (Подчеркнуто.) С первоклассниками.

С у. У вас есть дети?

Э в. Двое. Они как раз в садике. При фабрике.

С у (Курту). Образцовое заведение твоей империи. Браво, браво!

Э в. Ты, наверно, видела репортаж по телевидению… Там, конечно, было все немного приукрашено.

С у. Но все-таки. У вас действительно порядок. Не обо всех так скажешь.

Э в. Тебе, вероятно, приходится видеть немало и беспорядков?

С у. Я не особенно всматриваюсь. Я больше люблю действовать. В нашем квартале многие женщины не могли работать: не хватало мест в детском саду. Тогда я взяла малышей сначала у одной, затем у других. Через две недели уже больше двадцати висели на моей шее. Вот это была жизнь!

Э в. Как же ты сумела добиться сразу стольких мест?

С у. А-а… Нет, я тогда как раз не работала. Я была тогда с одним скульптором. Собственно, я была его секретаршей… Не замужем за ним. Так просто… Когда он потом перекинулся на монументальное искусство, ему пришлось много ездить — на всякие конференции и совещания. А ателье пустовало чуть ли не месяцами. И я превратила его в детский садик. На ручной тележке привозила молоко и овсяные хлопья, а от прежних пиршеств остались довольно большие горшки, в которых можно было варить кашу на две дюжины ртов. Все шло прекрасно при небольших затратах и некотором воображении. Я даже не знаю, кто больше радовался — я или дети.

Э в (скептически). А твой… скульптор не возражал?

С у. Да его почти никогда не было дома. С тех пор как он перешел на монументалистику, он почти не пользовался ателье. Странно, да?

К у р т. И от него ты сбежала?

С у. Не-е… То был другой.

К у р т. Немного бурное прошлое, не так ли?

Э в. Курт!

С у (не смущаясь). Я не против бурных историй.

К у р т (ехидно). Во всех смыслах?

С у. И прежде всего в этом.

Э в. Су, перестань… Уж не хочешь ли ты сказать, что стала революционеркой в сексуальных проблемах?

С у (демонстративно-деловито). Я не считаю брак идеальным решением этих проблем. Я люблю многих людей. Хорошо, может быть, одного я люблю больше. Любовь это ведь не только совместное времяпрепровождение в постели. Неужели расположение к одному человеку должно начинаться с отказа от всех других? До тех пор пока любовь будет связана с жертвами, — не будет порядка.

Э в. Ах нет, это ты так только говоришь.

С у. Какой мне смысл только говорить.

Э в (осторожно). А что же каждый раз… потом?

С у. Нахожу что-нибудь новое. Я не люблю долго ждать. Не такой у меня характер, чтобы…

К у р т. Прелестно.

С у. Тебе этого не понять, Куртхен.

К у р т. Я, во всяком случае, полагаю, что эта теория не слишком годится для жизни.

С у. Бравый маленький Курт. (Встает.) Тебя я, кстати, сразу раскусила. (К Эв.) Ты знаешь, что я одно время неровно к нему дышала? По-моему, где-то в одиннадцатом классе.

Э в. Ты?.. (Смеется.)

С у. О боже, мне нравились многие мальчики.

К у р т. Теперь тебе нравятся многие… мужчины?

С у. Уж можешь поверить. Но ты оказался не в моем вкусе. Поэтому я вовремя нажала на тормоза.

К у р т (к Эв). Ты должна быть ей благодарна. Она не лишила меня невинности.

С у (подходя к нему). Так ли уж ты неприступен в своей семейной крепости, ты… благонравный супруг?.. Если бы я тогда захотела…

К у р т. Знаю, знаю. Ты была единственной девушкой в классе, которая имела отдельную комнату. Интимный уголок.

С у (кокетливо). И стоило мне пожелать, ты непременно был бы там.

К у р т. Немного самоуверенно, ты не находишь?

Тем не менее он несколько смущен.

С у. Я просто не хотела. (К Эв.) Он тоже, честное слово. (Непринужденно.) Да это и не имело бы никакого значения.

К у р т. Скажи-ка… Чего ты так задаешься? Подумаешь, какая Брижитт Бардо!

Э в (к Су). Он мало что смыслит в любовных приключениях.

С у. Прекрасно. Еще одно достоинство вашего брака. Или — нет?

Э в (смутившись). Да. Разумеется.

С у. С белой овцы не всегда больше шерсти.

К у р т. А тебе нужно больше? Вероятно, это плохо, но я действительно не интересуюсь любовными приключениями. Конечно, другие не были такими дураками и… (к Су) твое неожиданное свидание с Фриделем, — которому, действительно, давно пора бы прийти, — приобретет в этом свете особенно пикантный оттенок.

Э в. Это бестактно.

Обе женщины смотрят на Курта. Он понимает, что слишком далеко зашел, и, пытаясь выйти из положения, делает неопределенный жест.

С у (помолчав). Этот был не такой, как все вы.

Она вдруг утеряла свою бойкость.

Не отличник, не образцовый ученик. Не бодрячок со значком Союза молодежи. Просто хороший парень. Или даже больше. Павел Корчагин из немецкой гимназии. Немножко от Эйнштейна, немножко от Дина Рида. Не очень точно, да? Но что-то такое есть. Или, может быть, совсем другое. Я не знаю… (Доверительно.) Нет, правда, — он придет?

Молчание. Эв подходит к окну.

Э в (не оборачиваясь). Где ты сейчас живешь?

С у. В Берлине.

Э в. И до вас дошла слава нашего детского сада?

С у. Я совершаю инспекторскую поездку. Ваш у меня в списке.

К у р т. Инспекторскую? Беда одна не ходит. (Снова наливает себе коньяк.) Меня это уже начинает тревожить.

Э в (отходит от окна). Не перейти ли нам все-таки в большую комнату?

С у (Курту). Тебя тревожит?.. Вот так штука!.. Я там внизу около часа сидела в ресторане. (К Эв.) «Шварцбургер Хоф», так, кажется? (Курту.) Так вот я слушала, о чем люди говорят. Я это вообще очень люблю. А тут… Твое имя было упомянуто по крайней мере три раза. Причем так, что самая строгая ревизионная комиссия, услышав их, должна была бы немедленно повернуть восвояси. (К Эв.) Знаешь, как они говорят о нем в вашем захолустье?.. Конечно, ты это знаешь, глупый вопрос. (Курту.) Они принимают тебя за мессию, который наконец-то пришел. (С широким жестом.) Представитель Вальтера Ульбрихта и Гюнтера Миттага в одном лице! (Показывает на окно.) Сердца бьются тебе навстречу, твое имя у всех на устах — слушай, мой беглый скульптор при всем своем прислуживании не имел и четверти такой популярности, как у тебя. А он знал в этом толк. И умел ее добиваться.

Э в (деловито). Курт не придает значения популярности.

Она в самом деле так считает.

С у. О’кэй! (Курту.) Но она у тебя есть.

К у р т. Я охотно переменил бы тему.

С у. О, ты еще и скромен. Похвально. А я всегда считала, что такие персонажи являются изобретением нашего телевидения.

Э в. Оставь его в покое.

С у. Я сказала что-нибудь не так?

Э в (помолчав, уклончиво). Нравится тебе твоя работа?

С у. О-о-ох!.. Мне всегда нравится то, что я делаю. Иначе я бы этого не делала.

Э в. Если бы все так.

С у. А ты?.. Тебе твоя не нравится?

Э в. Частично, частично…

С у. Плохо. Полдела — это не дело.

Э в. Не дело?

Су отвечает лишь неопределенным жестом, берет свой бокал, пьет.

У тебя есть дети?

Су отрицательно качает головой.

К у р т. Ни мужа, ни детей… (К Эв.) Ты ей завидуешь?

Э в. Н-нет… Пожалуй, нет.

С у. Значит, всем довольна и счастлива?

Э в. Н-ну… О ком вообще так можно сказать?

С у. Хотя бы о вас. Окружены таким почетом. Чтобы уж не сказать: любовью. Тут поневоле о себе кое-что вообразишь. Можно сказать: если хочешь, чтобы люди тебя любили, то не домогайся этого, а просто делай что-то хорошее. И они всегда будут рядом.

К у р т. Как красиво!

С у. А будто нет?

К у р т. Тебе лучше знать. Одни все знают, другие могут.

С у. Ты, конечно, объединяешь в себе оба достоинства.

К у р т. К сожалению, существуют люди еще одного сорта: те, которые думают, что знают больше других.

Э в. И такой встретился тебе сегодня утром?

Между ними снова возникает напряженность.

К у р т. Вот именно.

Э в. Причем у тебя нет никаких сомнений в том, кто прав?

К у р т. Никаких.

С у. Чего это вы?

Она внимательно наблюдала за обоими.

К у р т. Ничего. Эв последнее время практикуется в искусстве расспрашивать. Такая супружеская игра. После стольких лет можно позволить себе кое-какие новшества.

С у. Расспрашивать никогда не лишне. Чтобы не пройти мимо чего-нибудь.

К у р т. Тут мне не приходится жаловаться.

С у. Сначала люди сердятся, когда их тормошат, но потом благодарят. У нас был один председатель. В голове — смелые планы, увлекательные идеи. Но еще больше — опасений. Вечно боялся, как бы своими фантазиями не сбить кого-нибудь с толку. Как бы люди не стали плохо о нем говорить, если он будет навязывать им свои идеи. (Хлопает себя ладонью по лбу.) Тут у него было все разложено по полочкам — как и что надо сделать, но в сердце — ни чуточки отваги, чтобы осуществить все это. Настоящий гений, но полон всяческих идиотских опасений. В результате такого раздвоения он на самом деле свихнулся, с головы все перекинулось на живот, и потом мы его уже чаще видели у нас в приемной, чем в кабинете.

Э в (не совсем понимая). Приемная?.. В детском саду?

С у. Нет, это было в сельской амбулатории. В Мекленбурге. Я там жила некоторое время. Замужем за доктором. Работала ассистенткой на приеме. (Поспешно.) Ну вот, а тот был председателем сельской общины. И тогда я провернула одно дельце: просто чтобы ему помочь. Мой старик уехал на пару дней на совещание, так что сложилось все как нельзя лучше. (К Эв.) Я освободила этого председателя от его дурацкой скованности, и в результате он стал первым человеком на деревне. (Курту.) Вроде как ты здесь.

К у р т (без интереса). Да-да, я слушаю, слушаю.

С у. За неделю до этого мы послали его на рентген, и тут как раз пришли снимки. Все было в полном порядке. И я подумала: чего этому парню не хватает, никакой рентген не покажет, но помочь ему можно. И так как он все равно был записан в этот день на прием, я решила поджечь фитиль. (Далее она изображает, как все было, используя Курта в качестве партнера.) Густав, сказала я ему… (К Эв.) В этих деревнях не обращаются друг к другу «на вы», разве только если злы на кого-нибудь… (Продолжая игру.) Густав, сказала я, снимки пришли, но шефа нет, ты хочешь удостовериться, пожалуйста. Ты же настоящий мужчина, вот и прояви мужество. Дело твое кислое, а чтобы еще точнее сказать — скисшее. Ты, конечно, сам виноват — тридцать сигарет в день, тут и дымовую трубу забило бы, а твои легкие, Густав, не дымовая труба. Мой Густав побледнел, бросил только что закуренную сигарету, да так, будто она ему пальцы жгла, но я была неумолима и тут же спокойно предложила ему другую: теперь-то уже можешь курить сколько хочешь, дело все равно табак. А после шести рюмок коньяка он стал уже настолько сообразителен, что сварил: если человеку осталось жить всего год, то нужно его прожить так, чтобы задел был на десять лет вперед, а именно — теперь-то он может выложиться, действовать без оглядки и показать наконец своим вялым односельчанам, на что он способен. Все, что он откладывал в течение нескольких лет, теперь захотел осуществить в тот же вечер. Это, конечно, не удалось, но действовать он начал немедленно. И еще как! А когда мой обман раскрылся, председатель уже так был всем увлечен, так энергично боролся за свои планы, что не мог уже остановиться. Как приговоренный к смерти, он мог себе все позволить — все, что требовалось. Ну-с, а мой старик учинил, мне, разумеется, грандиозный скандал, что, впрочем, и стало той знаменитой последней каплей, которая переполняет чашу. Я упаковала свой чемодан. Чего уж тут… Больше я в этой деревне никогда не была, но знаю: Сузанна оставила там свой след. Одного привела в чувство.

К у р т (наблюдает за ней со стороны). Красивая история.

С у. Угу…

К у р т. Расскажи ее Фриделю. Если он еще придет.

С у. Нет… Ему лучше не стоит.

К у р т. Он и похуже кое-что слышал… О своих школьных товарищах.

Э в. Может быть, позвонить в гостиницу?

С у. Да, пунктуальным его не назовешь.

К у р т (агрессивно). Это достойно сожаления, что дамам приходится проводить время со мной. Я не силен в светских беседах. Не могу предложить занятных историй — только суровую действительность. (Помолчав, к Су.) Ты, значит, выжулила своему председателю пару дней настоящей жизни. А у меня наш милый дружочек Фридель украл два года жизни. И безвозвратно. Они поют мне хвалебные песни, там, внизу, в городе? Сегодня они еще делают это, потому что я вытянул их запущенные фабрики из дерьма и привел в порядок их экономику. Но они думают, что так теперь будет до второго пришествия, и… глубоко ошибаются. Я очень быстро сообразил, что от этой первобытной хлопчатобумажной мануфактуры будет мало радости уже лет через шесть. И наметил пути ее развития, а именно: перестройку производства на синтетическое волокно. Масштабно и эффективно. Просчитал все до единой позиции. И это — моя правда. Маленькие успехи, вызвавшие столько удовольствия, — и к тому же достигнутые за счет общей экономии, — для меня это была импровизация, легкое интермеццо. Переходный период. Да, конечно, я постарался и на полпути организовать все достаточно прилично, что же делать. Но для них это было уже верхней точкой. Великой победой… А между тем через несколько лет мы окажемся перед крахом, если уже сейчас не принять самые суровые меры.

Э в. И… что же?

К у р т. Главк не поддерживает меня. Эрлихер — против.

Э в. А те, внизу? (Показывает на окно.) Что говорят они?

К у р т. Они имеют в лице Эрлихера рьяного адвоката.

Э в. Что они сами говорят, Курт?

К у р т. Что я, глупенький, что ли?.. Позволю заглядывать в мои карты? Еще не время.

Э в. Значит, они ничего не знают?

Курт делает пренебрежительную гримасу.

А когда наступит это время — по твоим часам?

К у р т. Да, понимаю: я — бездушный предприниматель. Выставляю всех за ворота.

Э в. Разве ты их не… выставишь?.. По твоим планам?

К у р т (рывком подходит к ней, возбужден). А как ты думаешь, где бы мы были сейчас, если бы с самого начала я сказал людям то, что с самого начала знал сам: через шесть, восемь лет придется нам все делать наново, а до тех пор мы должны делать вид, что все хорошо. Думаешь, они бы меня поддержали? Знать, что впереди полная перестройка, и вступать в бой за то, что уже обречено?.. Нет, моя дорогая, усмешечку бы я заслужил, не более. И мне сказали бы: валяй, брат, занимайся, а мы пока отойдем в сторонку и подыщем себе что-нибудь поспокойнее… Так дела не делаются, и я эту лавочку никогда не привел бы в порядок. И не добился бы подъема при всей этой занюханной технологии. Ничего бы не получилось, если бы я выложил карты на стол.

Э в. Ты в этом уверен?

К у р т. Не только что родился.

Э в. А чего хочет Фридель?

К у р т. После известного пленума они все там думают, что Будущее сделает пока передышку и явится лишь тогда, когда мы будем готовы его достойно встретить… (Увидев, что Эв смотрит на него скептически.) Нам же велят не спешить. (Под ее пристальным, неотступным взглядом.) И людей они боятся.

С у. Фридель?.. (Засмеялась недоверчиво.)

К у р т. И этот тоже.

Э в. А ты — нет?.. Ты не боишься?.. Почему же ты держал все в такой строгой тайне — то, что ты собираешься сделать с фабрикой?.. И с ними.

К у р т. Я тебе только что объяснил.

Э в. Не очень убедительно.

К у р т. Что же тебе еще надо знать?.. Мой вариант предусматривает полную перестройку производственного процесса. С новой технологией и, следовательно, новыми профессиями. И с высвобождением большой части нынешней рабочей силы.

Э в. Но…

К у р т. Да-да, большое «но»!.. От жестокой реальности мы бежим в это удобное «но». Как будто этим можно удержать ее от перерастания в неумолимую необходимость.

Э в. Куда денутся люди, которых ты высвободишь?

К у р т. В соседние города, там большой недостаток в рабочей силе.

Э в. Тридцать, сорок километров отсюда…

К у р т. Государственные инстанции были бы своевременно информированы об этом. Подобные вещи не в моей компетенции.

Э в. Ты хочешь их превратить в бродячих рабочих?.. Каждый день два часа трястись в автобусе?

К у р т. Времена домашней индустрии давно прошли.

Э в. Они начали здесь строиться — целый новый квартал домов!

К у р т. Разве я хочу их отнять?

Э в. Курт, целые бригады специализировались, — ты сам этого требовал.

К у р т. Что они, — стали глупее от этого?

Э в. Нет, но ведь они учились для того производства, которое ты, оказывается, давно уже сдал в архив.

К у р т. Это наивный взгляд на вещи.

Э в. А у тебя… циничный взгляд!

С у. Привет!.. И это называется — «брак без ссор»? Теперь я спокойна. Вы — вполне нормальные люди.

Э в (к Су, жестко). Я неспособна, как ты, бесцеремонно рассматривать все лишь с комической стороны. Я чувствую только, что то, что он собирается сделать с людьми и со всем городом, имеет и ко мне отношение. Он может это сделать и со мной.

С у (не понимая). Тут мне недостает какой-то части фильма.

К у р т (к Эв). Ты находишь сегодня удовольствие в том, что идиотски связываешь несовместимые вещи. Я не прячусь от фактов, когда оказываюсь перед ними. Мне не за это платят деньги. В наше время тот, кто хочет хорошо делать свое дело, не должен давать себя обволакивать туманом сентиментальщины.

Э в. Скорей вперед, и ни взгляда по сторонам! Пусть там кто-то подает сигналы бедствия, попав в аварию. Для тебя все это только гонка, и ты впереди, — больше тебя ничего не интересует.

К у р т. Это смешно — полемизировать против объективных закономерностей посредством нравоучений.

Э в. Я знаю, что неспособна следовать за полетом твоих высоких мыслей. У меня уже давно такое чувство, что я стала слишком мала для тебя.

К у р т (к Су). Очень жаль, что мы предстаем перед тобой в таком виде.

Э в (потеряв самообладание). Ты ведь вознесся так высоко, что тебя уже ничего не трогает!.. Да, ты действительно остался один — час назад ты жалобно сетовал на это, но, в сущности, это тебе доставляет удовольствие. Я вообще еще существую для тебя?

К у р т. Ты моя жена.

Э в. Жена директора — вот кто я. Это кое-что другое. (Резко поворачивается, выходит из комнаты.)

Курт смотрит ей вслед; он озадачен. Су эта ссора тоже вывела из равновесия. Оба избегают встречаться взглядом.

С у. Я, пожалуй, пойду…

Курт не отвечает.

Да?

К у р т. Она еще никогда не была такой.

С у. Может, пойти посмотреть, что с ней?

К у р т. Оставь…

С у (помолчав). Придет ли он еще?

Курт пожимает плечами.

Жаль.

К у р т. Да-да… Выпей еще.

С у. Хорошая мысль. А ты — тоже?

Курт кивает, Су подходит к трюмо, наливает два полных бокала, протягивает один Курту. Они молча кивают друг другу, пьют.

Есть тут гостиница?

К у р т. Налей еще.

С у (скептически). Эй, ты!.. (Помедлив, наливает ему.)

К у р т. Пей! (Выпил залпом.) Давай уж сюда. (Отнимает у нее бутылку, притягивает ее руку с пустым бокалом, наливает его дополна.) Вечер, о котором я давно мечтал: после полного успехов и радости творчества рабочего дня отдохнуть в семье и с друзьями. (Пьет из бутылки.) Зачем тебе в гостиницу? Ты можешь остаться здесь. Каждый может остаться здесь, у меня сегодня очень гостеприимный дом. Больше мне все равно нечего предложить. (Подходит к окну, говорит, как бы обращаясь к тем, кто внизу, в городе.) Никакого будущего, никаких перспектив, ничего… Не пяльтесь так на меня! Ваш прославленный герой пришел в негодность, выработался, — только вы этого еще не знаете. У меня был план, но он имел один недостаток, и меня в него ткнули носом за то, что я… вас передвигаю, как пешки. Вы попались на удочку бездушного предпринимателя, но теперь, к счастью, он разоблачен и объявлен банкротом. И все — благодаря Эрлихеру! (Опять тянется к бутылке.)

С у. Кутти!.. Прекрати пить! (Отнимает у него бутылку.) И не кричи так…

К у р т. Боишься, — я разбужу их там?.. Они все равно скоро спляшут на моем трупе, как бы сильно они… ни любили меня — пока еще. Они видели в моих преобразованиях свой «золотой век», и вот теперь наступит тяжелое пробуждение. Завтра утром они узнают, что им больше не платят премиальных за то, что еще вчера называлось высокой производительностью. И все это мне быстренько поставят в вину.

С у. Слушай, не разыгрывай здесь трагических сцен! Тоже мне актер…

К у р т. Банкрот я! (С прокурорским жестом.) Он поставил на карту свою фабрику, играл ва-банк!.. Но карта оказалась бита…

С у. Тогда сделай то, что говорит Эрлихер.

К у р т. Никогда!.. Сделать меркой научно-технического прогресса вечный баланс между «мочь» и «долженствовать»? Жалкую фабрику штопки и заплаток выдавать за цветущую индустрию семидесятых годов? И продолжать дальше плевать себе в душу?.. Для такого мошенничества я недостаточно хитер. Не подхожу! Не хватит способностей! (Опять в окно.) Самокритично признаюсь: я в экономике больше р-революционер, чем реформатор. Тут вы во мне сильно ошиблись…

С у. Смотри-ка, там кто-то поднимается сюда! (Напряженно всматривается в окно.)

К у р т. Пусть приходит!.. (Вдруг смотрит на нее недоверчиво, массирует себе лицо, трезвея.) Кто… поднимается?.. Ерунда!

С у. Там… В темноте трудно разобрать.

В дверях появляется  Э в, входит в комнату, незамеченная обоими.

К у р т (смотрит в окно). Может быть, все-таки Эрлихер?

С у. Он не один там.

К у р т. Двое?

С у. Может быть, он кого-нибудь взял с собой?

К у р т. Понятия не имею. Не представляю себе, — кого.

С у. Возможно с твоей фабрики?

К у р т. Как… это? (Растерялся.) Зачем?

С у. Ну, из-за вашего спора.

К у р т. Никто же не знает… (Нервничает.)

С у. Он мог же ведь с кем-нибудь поговорить.

К у р т. Ты… думаешь?

С у. Возможно.

К у р т. Проинформировал людей… Без меня?.. (Всматривается в окно, чуть не свернув себе шею при этом.) Я ничего не вижу.

С у. Сейчас они уже за забором.

Курт отворачивается от окна, отходит в комнату, пугается, увидев Эв. Нервничает еще больше.

К у р т (к Су, через плечо). Сколько же их там?

С у (прижимает лицо к стеклу). Не могу понять. Они идут сюда.

З а н а в е с.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Э в, С у  и  К у р т  стоят, как в конце первой части: ожидая прихода людей, которых видели через окно.

К у р т. Я пойду посмотрю… (Помедлив, идет к двери, затем решительно выходит.)

С у. Ну вот — он все-таки идет.

Смотрят друг на друга.

(Искренне.) Слушай, я здорово волнуюсь.

Су не на шутку взволнована и, как ребенок, не может сдержать радостного возбуждения, хотя, по-видимому, и смущена. Ее блуждающий взгляд останавливается наконец на висящем на дверце шкафа вечернем платье Эв.

Э в… Эв, разреши мне надеть, а?

Эв сначала не понимает, о чем идет речь.

Э в (сообразив). А-а… Попробуй.

С у. Мне подойдет, вот увидишь. У нас же одинаковые фигуры.

Э в. Для него?

С у. Гм…

Слышен звонок. Они обмениваются коротким взглядом, Эв разрешающим кивком головы указывает Су на платье.

(Бросается к шкафу, хватает платье, молниеносно снимает его с вешалки, пытается надеть, но запутывается в складках. Беспомощно.). Ты мне не поможешь?

Слышен скрип двери, щелканье замка. Эв подходит к Су, помогает ей надеть платье. При этом обе прислушиваются к нечетко доносящимся мужским голосам.

(Подходит к трюмо, смотрится в зеркало.) А волосы так оставить?

Э в. Не спеши. Курт поведет их в гостиную. Придешь потом. (Собирается выйти.)

С у (со страхом). Подожди минуточку, Эв… Я хочу войти с тобой. (Торопливо поправляет прическу.) Оставить так?

Э в. О-о!.. Такой страх?

С у (торопливо). Или вот так, — ничего?..

Она чувствует себя застигнутой врасплох, очень волнуется, что не мешает ей вертеться перед зеркалом.

Э в (о прическе). Как будто создана для тебя.

Г о л о с  А р т у р а. Это Пауль меня сюда затащил, товарищ директор. Он говорит: смотри, Артур, у шефа свет в окнах, опять он работает до глубокой ночи…

В дверях появляется  А р т у р, входит спиной вперед, обращаясь к невидимому еще Курту. Затем, повернувшись, замечает Эв.

А р т у р. О-о… Хозяйка дома!.. (Войдя, не замечает, что попал в спальню, останавливается перед Эв, делает глубокий поклон; по всему видно, что он не совсем трезв. Сердечно пожимает и долго трясет руку Эв.) Мы сейчас уйдем с Паулем… Видите ли, мы тут хватили по маленькой, но когда вы узнаете, почему, так обязательно скажете: да, у них были причины. Не каждый день тебе говорят, что ты поумнел. Но это ведь не само собой получается, человеку время от времени требуется толчок, чтобы дальше двигаться и не путаться у других людей под ногами… Пауль!.. (Оборачивается в поисках своего друга.)

В двери, появляется  П а у л ь, за ним — К у р т. Пауль не столь энергичен, как Артур, он не хочет входить в комнату, очевидно, заметив, что это спальня.

(Подскочил к нему, тянет за рукав, подводит его к Эв.) Да иди же сюда!.. Скажи коллеге директору и его жене, скажи — то, что давно уже надо сказать: большое, рабочее вам спасибо.

Су отошла в уголок и остается все еще незамеченной обоими посетителями. Она разглядывает их с чувством большого разочарования — не их она ждала.

(К Эв и Курту.) Давайте будем честными и признаемся: слишком уж редко мы говорим «спасибо». Прямо будто из моды это слово вышло, а надо, чтобы снова вошло. (Подталкивает Пауля к Эв, а сам поворачивается к Курту.) Доложи-ка, Пауль, по всей форме, что у нас за день. Мы сегодня свой курс обучения закончили, да и не так просто, а с отличием… Да, верно, Паульхен, ты совершенно прав.

Пауль между тем толкнул его украдкой в бок, желая привести в чувство. Но Артур неправильно понял его.

(Прижав руку к груди.) Я не хочу молчать об этом, а уж сегодня-то тем более. Да, было дело: не один раз собирался я бросить это все и вернуться к своим золотым рыбкам. Но только рыбки — это одно дело, а ткачество — другое, и человек должен уметь себя переламывать — не по рыбкам специализироваться, а напроизводстве, хотя, честно скажу, поначалу совсем у меня к тому не лежала душа.

Пауль тянет его за рукав, к двери.

Погоди, погоди, Пауль, и о тебе скажу. Ты тут неплохую роль сыграл, неплохую. (Курту.) Чтобы он решился учиться и понял, как это для него важно, надо было мне сначала понять и решение принять. Короче говоря: не хотел Пауль, и все тут. А он — ну как специально родился для учебы. Техническую книгу читает, как наш брат футбольную таблицу. И такое иногда скажет, что даже начальство начинает соображать, что к чему, когда это слышат. И вот он-то не хотел учиться, а?.. Именно он!.. И как в таких случаях поступают? Если, например, человек плавать не умеет и из страха в воду боится лезть?.. Тут один способ — уговорами ничего не добьешься, а только так — вдохнуть в легкие побольше воздуха и самому в воду прыгнуть, на его глазах. Хоть и похолодеет в животе от этого, как у меня было. Тут уж он за вами следом, будьте уверены, — если он не сукин сын, конечно. (Энергично стукнул Пауля по плечу.) А Пауль… Долго, правда, на бережку стоял, последним прыгнул, но зато первым выплыл — вот он у нас какой, Паульхен!.. И уже сам всем помогал, всех вытаскивал, если кого вниз тянуло, — и меня в том числе.

К у р т (протягивает ему руку). Поздравляю, во всяком случае.

А р т у р. Принято, товарищ директор, хотя мы и не за этим пришли, Пауль и я.

Пауль снова тянет его за рукав, на этот раз уже довольно энергично.

(Отмахиваясь.) Я и за тебя все скажу, Паульхен, — это будет быстрее. (Курту.) С тех пор как вы тут появились и загрузили лавочку, работать стало радостно, а без радости работа — дело мертвое. (К Эв.) Ваш муж, милая женщина, это… (Подбирает подходящее слово, энергично жестикулируя.) Это молот, вот что это такое. Куда он шмякнет, там искры сыплются, — правильно я говорю, Пауль, а?..

Эв смотрит больше на Курта, чем на посетителя; она не спускает взгляда с мужа, как бы ожидая от него каких-то решений.

Увлечь людей — большое дело, сейчас высоко у нас ценится, и за это вам тоже — спасибо. Когда вы за дело взялись, тут оно так пошло, что не участвовать — грех. (Паулю, который снова его украдкой теребит.) Ну, чего тебе, Паульхен?

П а у л ь (тихо, с упреком). Артур!..

А р т у р. Я что — что-нибудь не так говорю?..

П а у л ь (в смятении). Артур… Тут спальня! (Не знает в смущении, куда глаза девать.)

Артур потирает лоб, смотрит на товарища, затем медленно обводит взглядом комнату. Тут его атакует из своего угла Су.

С у (с французским акцентом). Я правильно понять вас, — вы работайт на фабрика наш директор?

Артур отступает на шаг назад, смотрит на нее испытующе, с большим недоверием.

А р т у р. Хотите взять меня на пушку, барышня?

Курт хочет что-то сказать, но Артур делает ему знак и продолжает.

Товарищ директор, и Пауль, и я…

С у. И вы охотно работает на эта фабрика?

А р т у р (снова испытующе посмотрев). А что вам до этого? (Курту.) Какое ей дело?

С у (поспешно). Я из Париж… Я гость у… товарищ директор.

А р т у р. Из Парижа?.. Вот как… (Паулю.) Она из Парижа, Пауль. Из-за границы. Ну что ж… Кто из Парижа, а кто отсюда. (Разглядывает ее.) Макси, значит?

Он имеет в виду ее платье.

Разрешите? (Подходит к ней, нагибается, берет кончик подола в руки и разминает материал между пальцами, сминает его.) Нда, ничего. (Паулю.) Сносно, Паульхен, сносно… (К Су.) В этом мы кое-что понимаем.

Пауль в большом смущении переминается с ноги на ногу.

А что — может, не понимаем мы с тобой?

С у. Скажите мне, — почему вы с охота работайт на эта фабрика?

А р т у р. Я думаю, вам этого не понять. (Курту.) Извините, товарищ директор, может быть, она прогрессивная парижанка, я ведь не знаю.

С у. Ну, так просвещайт меня. Чтобы я поньяла.

А р т у р (Паулю). Просветить я ее должен, — ты слышал? (К Су.) Охотно занялся бы этим, но это быстро не делается…

С у. Долго продолжевается, да? (Подходит к трюмо.)

А р т у р. Месяца полтора хватило бы, мадам. И, конечно уж, эту рясу пришлось бы вам снять. (Паулю.) Шесть недель в нашем цеху, не так ли, Паульхен? (К Су, которая возвращается с бутылкой и двумя бокалами.) Вот тогда уж вы смогли бы рассказать в Париже, что у нас за директор. Народное достояние. Тут уж вы кое-что сварили бы.

С у. Что я сварила бы? (Умело разливает коньяк по бокалам.)

А р т у р. Как он с нами вместе работает. (Берет наполненный бокал.) Мерси. (Паулю.) Тебе больше нельзя! (Пьет.)

С у. Да, я слышала, у вас тут дружная коллектив.

А р т у р. Точно… Коньячок хорош.

С у. И очень большая взаимная доверия, да?

А р т у р (возвращая бокал). Мы ведь — команда, барышня. Труппа. Пауль, что мы за труппа? (Курту.) Объясните ей, товарищ директор. (Паулю.) Ну, пойдем же наконец. Не будем больше мешать… (Тянет его в двери.)

С у. У нас рабочие никогда не знайт, что делайт директор. (Смотрит провоцирующе на Курта.)

А р т у р (остановился). Ну да?.. Вот это новость! Ты слышал, Пауль?.. Дама установила некоторое различие. (К Су.) Продолжайте в том же духе! (Кланяется ей, затем к Эв, Курту.) Завтра утром будем свеженькие как огурчики, товарищ директор. Не беспокойтесь.

П а у л ь  и  А р т у р выходят. С у  устремляется вслед за ними с бутылкой и бокалами в руках.

С у. Я их провожу.

Курт и Эв смотрят друг на друга.

К у р т (после паузы). Вернуть их?

Он говорит это довольно энергично, хотя видно по всему, что он и не думает этого делать.

Они… пьяны…

Э в. Немного. У них есть причина для этого.

Курт пожимает плечами, подходит к окну, смотрит.

Для тебя, впрочем, они вообще… еще не созрели. Чтобы понять твои высокие идеи и планы.

К у р т (помолчав). Я несу ответственность.

Э в. Ты один?

К у р т. В конечном счете — да!

Э в. Ты в этом уверен?

К у р т. У меня достаточно опыта.

Э в. Запутался ты. Совсем помешался… Со своим опытом.

К у р т. Получила удовлетворение?

Эв смотрит на него вопросительно.

К у р т. Когда я тут стоял как мальчишка и не знал, что сказать?.. А что может сказать мальчик, которому дают шоколадку за то, что он паинька, и еще не знают, что он перебил всю посуду? (Подходит к ней.) Тебе было приятно видеть меня таким?

Э в. Ах, Курт… (Отстраняется от него.)

Су появляется в дверях, останавливается, наливает себе коньяк, пьет.

С у (Курту). Я их любезно выпроводила.

Она говорит язвительно, с намеком и вообще очень переменилась в своем поведении. Курт не реагирует на это и, отвернувшись, идет к окну.

Они ушли. Можно уже ничего не опасаться. (Входит в комнату.) Народ отступил. Балдахин над твоим троном еще раз прикрыл тебя от непогоды… Как долго это еще продлится, ты… идол своих поклонников? (С шумом ставит бутылку на трюмо.) Мы снова одни, в узком семейном кругу. Эрлихер не пришел, а эти хотели только сказать «спасибо».

Э в. Су…

С у. Ты не рада?.. Грозу пронесло, трагедия разоблачения не была сыграна. Премьера не состоялась. Пей, Эвелиночка, у тебя есть все основания. Репутация мужа спасена, а значит — и твоя. (Сует ей в руку бокал.) Пей, дорогая, — за то, что и твой всего лишь стандартная продукция фабричного пошива. Когда-то ведь ты должна была это узнать, — так почему же не сегодня? (Сбрасывает с ног туфли.) Налей себе еще, Эвелинхен, — так все легче переваривается. Хоронить иллюзии без водки — слишком тяжело отражается на здоровье. Устрой лучше из этого праздник, оргию познания: что ты всего лишь тень своего мужа, а он не такой уж замечательный, каким представляется. (Порывисто пошла по комнате, резко открыла дверцы шкафа.) Ты не потеряешь ничего, кроме иллюзии. Все остальное можешь сохранить, а впрочем, у нас есть все, что необходимо, чего же нам еще?.. Социализм нам ведь кое-что принес.

К у р т (идет к двери). Праздник можете справлять без меня…

С у. Как жаль!.. Главный герой хочет нас покинуть. (Загораживает Курту дорогу.) Одержал верх над всеми, а теперь хочешь смыться? Это неблагородный поступок, товарищ директор, он тебе не к лицу.

Курт безмолвно отстраняет ее.

Вот это я называю: быть мужчиной!.. Молча отбрасывает с дороги все, что ему мешает. (Легко вспрыгивает на постель, становится в театральную позу.) Вот какие люди нам нужны: жесткие и хитрые! Полные величия!.. Да здравствует наш «эстаблишмент»! С ними мы выйдем на мировую арену!

К у р т (сухо, к Эв). Приведи ее в порядок. (Хочет уйти.)

С у. Я для тебя слишком шумна, мальчик?.. Кому я мешаю? Разве есть тут кто-нибудь, кому неприятно слышать то, что я говорю? Или не нравится картина, которую я рисую?

К у р т (к Эв, презрительно). Комедианткой она, верно, тоже была.

С у. Ну вот это уж нет, мои дорогие!.. Кем угодно, но только не актрисой. Бр-р-р!.. Это для меня слишком примитивно.

Э в. Даму из Парижа ты, впрочем, сыграла с успехом.

С у. Опыт, милая Эв, опыт дает нам многое. И от Парижа у меня не плохие впечатления. (Снова становится в позу.) Я была там, в мае шестьдесят восьмого. Когда по ночам в Латинском квартале Марсельеза и Интернационал сливались в единой мелодии — за баррикадами горящих автомобилей, против штурмовых полицейских рот.

Э в (недоверчиво). Ты была там? (Подходит к постели, смотрит на Су снизу вверх.)

С у (небрежно). Чистая случайность. Редакция послала меня как раз в это время во Францию, и…

К у р т. Журналистка, значит, тоже… (Прислонился к косяку двери, разглядывает Су с пренебрежительной усмешкой.)

С у. А почему нет?.. Писать может каждый. (Продолжает с нарастающим возбуждением, обращаясь прежде всего к Эв.) Там проповеди о смирении и терпении не стоили уже гроша ломаного. А ненависть к голоду и нужде, возмущение всех угнетенных слились в один крепкий коктейль. Революция объяла потрескивающим пламенем весь этот валежник разумненького выжидания, взвешивания обстоятельств и умиротворения.

Вечернее платье наполовину сползло у нее с плеч, она стоит на, кровати с видом бунтующей маркитантки на баррикаде, красивая в своем страстном порыве, но бокал с коньяком, который она все еще держит в руке, не очень подходит — и все же подходит! — к такой картине.

Сердца решали: кто за кого и кто против нас. Покончить с ожиданием сотни раз обещанных изменений, покончить с утешениями, которыми ныне потчуют людей, как две тысячи лет назад христиане потчевали обещаниями рая после смерти. Восстание — это все, и никакой больше веры утешительным тезисам старых и новых религий! Изменения подавайте сейчас же! Немедленно! (Нагибается к стоящей у кровати Эв, хочет ее подтянуть к себе наверх, продолжает с нарастающим возбуждением, торжественно.) Отбросьте ненужные сомнения и скованность, которую нам навязали прежние режимы! Это парализующий яд, впрыснутый в нас, чтобы мы сидели тихо и чахли в бесконечном оцепенении. Ломайте структуры старого мира и на обломках его создавайте основу для окончательной и подлинной свободы человека!

Один из ее энергичных жестов приводит к тому, что бокал выскальзывает из ее руки и, ударившись об стенку, разлетается на куски.

К у р т (довольно спокойно). Второй уже сегодня. (К Су.) Ты хорошо выучила свой парижский монолог.

Су сразу утеряла бунтарский вид.

С у (к Эв). Извини… Я уплачу.

К у р т (к Су). Ты хоть сама сочинила его?

Су не смотрит на него, подергивает плечами, молчит. Эв подходит к стене, отодвигает в сторону несколько осколков, украдкой наблюдая при этом за Су, чья речь, впрочем, произвела на нее большое впечатление. Су стоит еще некоторое время на кровати, затем садится: состояние эйфории прошло, теперь Су кажется очень уставшей. Курт подходит к ней с бутылкой и новым бокалом.

(Деловито, без иронии.) Бунтари притомились. Может, выпьешь еще?

Су отворачивается от него, как обиженный ребенок.

Нет?.. (Относит бутылку и бокал на трюмо. Обернувшись, через плечо.) И ты была при этом? (Резко поворачивается.) Допустим, что это правда… (Идет к ней.) Когда ты тут стояла — красивая и бешеная, — можно было даже почти поверить в это. И было видно, что ты сама веришь. (Помолчав, к Эв.) Поняла, кто тут переделывает мир?.. Не мы, нет… Мы тут благоустроились. Мы занимаемся изо дня в день балансом и анализом производства. И методами преподавания, и отметками в классном журнале. Как какой-нибудь член наблюдательного совета в Западной Германии. Или старший школьный советник там же. Что здесь революционного?.. Где свистят пули, где летят клочья? Революционер только тот, кто стоит по ту сторону горящего автомобиля. И швыряет бутылки, наполненные бензином. С чистым сердцем, разумеется. (Жестко, к Су.) И с пустой головой. (Он возбужден, но уже иначе, чем раньше. Подходит к окну, смотрит вниз.)

Обе женщины провожают его взглядом.

(Не оборачиваясь.) Вы не можете больше ждать, да?.. В Боливии голодают дети, — а нам в сутолоке не до них. О Вьетнаме говорят уже как о погоде, вроде бы нам даже важнее, не будет ли в воскресенье дождя. Где же она — революция? (Помолчав, все еще повернувшись к окну, очень просто, без аффектации.) Как ты думаешь, для чего я работаю?.. И нередко за полночь?.. Чтобы иметь виллу за городом?.. И… отдельную спальню? (Поворачивается к Су.) Слушайте, вы, сумасшедшие — вы считаете нас такими забывчивыми? Не понимающими уже ничего в том, что творится на этом свете?.. Не знающими ни бессонницы, ни боли? Но вот что я тебе скажу: мы можем изменить этот мир только своими делами. Тем, что делаем. И тем, как делаем. (Подходит к ней.) Ты в это не веришь, не так ли?.. Тебе это кажется недостаточно театральным и шумным. Чем ты занималась все эти годы, с тех пор?.. Что ты вложила в то, что мы сообща начали делать?.. Это было не для тебя. Ты себе придумала другую… спасительную философию? (Саркастически.) Когда революция совершается работой, трудом, это для вас уже недостаточно привлекательно. Вам хотелось бы лучше превратить ее в игрушку, средство против скуки?.. Поскольку вы оказались не в ладах с действительностью, — ты и тебе подобные, — теперь вам хочется эту действительность разрушить — и тоже только для забавы. Для препровождения времени. Но, конечно, с претензиями и криками во все горло; «Мы настоящие, единственные революционеры!» (Саркастически.) С горящими сердцами!

С у (все еще сидя на кровати, не глядя на него). Революция с логарифмической линейкой?.. Через головы людей? (Спрыгивает с кровати, подбегает к Эв.) Он уже снова на высоте. Он опять разъясняет нам свысока мировую историю. Ущипни меня. Может быть, я сплю? (Выбегает на середину комнаты.) Мне лишь показалось, что тут минут десять назад были двое? (Курту.) И ты совсем не боялся их — пока не увидел, что они сильно под мухой и пришли, только чтобы поблагодарить… Тебя благодарить!.. Именно тебя!.. И не хватило мужества им прямо сказать: люди, я вас надул! (К Эв.) Знаешь, это все мне приснилось. Он уже опять поучает нас.

Э в (тихо). Но он прав, Су.

С у. Вот как, Эвхен?.. Он прав? Браво, сестренка, браво, — жена должна быть покорна мужу, и ты свой урок выучила хорошо. Да убоится жена…

Э в. Он прав.

С у. Обманывая людей?

Э в (смотря на Курта). Он считает это… разумным.

С у. А ты как считаешь?

Э в (продолжая смотреть на Курта). Этого я еще не знаю.

С у. Тогда постарайся выяснить.

Э в (Курту). Я действительно не знаю, Курт. Все, что ты сказал, правильно. Но то, что это говоришь ты…

К у р т. Что в этом плохого?

С у (к Эв). Дай себя быстренько снова запеленать, Эвхен!.. Быстренько снова вернись к привычному состоянию как принадлежность своего мужа.

Э в (Курту). Ты никогда ни в чем не сомневаешься. Ни о чем не спросишь. На все у тебя есть готовый ответ. Сразу же. Без промедлений. Как будто тебе никогда не приходится задумываться.

С у. Ему и не приходится, Эв. Он и так знает. Он ведь мужчина. Он — руководитель. И, следовательно, прав. Его успехи, его слава — все подтверждает это. (Курту.) Стоял бы ты тут так же величественно, если бы пришел Фридель вместо них?.. Хотела бы я посмотреть, как бы ты выглядел.

К у р т (к Су). Я защищал бы свои взгляды. А ты?.. Что было бы тебе защищать?

Э в (помолчав). Мы все говорим так много правильного. Я тоже. Каждый день, в школе… Но иногда… я запинаюсь. Дети это замечают, смотрят на меня. Что это с ней?.. Может, она забыла конспект?.. Почему она замолчала? (Нервно.) Речи мы все можем произносить. Это пустое.

К у р т (после паузы). Ну, и?..

Э в (задумчиво). Слышишь вопрос. Он попадает в какую-то мозговую клетку. Другие клетки, повыше, получают об этом информацию. В дело вступает речевой инструмент… Мы действуем как автоматы и даже правильно запрограммированы. (Помолчав.) Но… проверять себя, каждый раз наново. И мучить себя… Хотеть знать правду… Сделать ее своей. (Смотрит на них.) Умеем мы это еще?.. Не стало ли нам чересчур удобно в этой жизни?.. Не доверяемся ли мы доказательствам, как формулам, которые привыкли читать и перечитывать?

Су внимательно наблюдала за Эв.

С у. Ты не счастлива, Эв. (Поймав ее испуганный взгляд.) Ты давно уже слишком благополучна, чтобы быть еще и счастливой. Согласись-ка… Кивни хотя бы головой, если боишься этого маленького словечка.

Эв смотрит на Курта, который на этот раз выдерживает взгляд.

К у р т (к Эв). Я не могу ответить за тебя.

Э в. Но ты ждешь ответа?..

Курт молчит.

Боишься его?

С у (шумно). Чего ему бояться?.. Чего бояться?.. С тобой?

Э в. Помолчи, Су!

С у. Он ведь совершенно уверен в тебе, Эв. И имеет все основания, не так ли?.. Имеет ведь, — или нет?

Эв нервно реагирует на это.

К у р т. Она повторяет твои слова, Эв.

С у (к Эв). Ты тоже ничего не смыслишь в любовных приключениях. Вы ведь оба так неслыханно уверены друг в друге и так защищены морально в вашей крепости, которую называете браком. В эту оборонительную систему не может проникнуть ни один нарушитель спокойствия, ничто, что могло бы поставить под вопрос ваш обывательский, мечтательно-созерцательный покой. Ничего, что могло бы вас обеспокоить. Потому что вы не любите беспокойства. Мобилизовали весь арсенал этических норм как заслон против всего, что вам не подходит. (Постучав в грудь Эв.) Как там все это внутри выглядит, до этого никому не должно, быть дела.

К у р т. Коньяк не пошел тебе впрок.

С у. Ваше благополучие не пошло мне впрок, голубчик, а коньяк был хорош. У вас слишком много… упрятано. Ничего не лежит на виду.

К у р т. В отличие от тебя?

С у. Такими, какими вы хотите быть, никто не может стать, оставаясь в живых. В тридцать лет уже мертвые.

К у р т. Так не тормоши трупы.

С у. Если бы ты был один дома, когда я пришла… (Медленно подходит к нему.)

К у р т. Ну?..

С у (очень близко стоит перед ним). Ты отлично знаешь, что…

К у р т. Я догадываюсь. Оживила бы мой труп.

С у. С гарантией. И ты сам начал бы первым.

К у р т. Чтобы наверстать упущенное?

Э в (к Су). Вероятно, ты ошибаешься.

К у р т. Не отнимай у нее иллюзию ее неотразимости.

С у (Курту). Спасаешься словами, братишка, пустыми отговорками. Не замечаешь этого? (Агрессивно.) Вы все покрываете пустословием. (Внезапно, к Эв.) Так ничего никогда и не было за эти двенадцать лет?.. Ни разу не было у тебя… (иронически) соблазна хотя бы?.. Тоски по ком-нибудь?

Э в (после долгой паузы). Было.

К у р т (к Эв). Да?!

Э в. Да.

С у (Курту, победоносно). Ты потрясен?.. Бедняга! (Жестко.) Что она, — уже больше не женщина, если вышла замуж?.. Ты что — единственный мужчина на свете?

К у р т (к Эв). Я не желаю, чтобы она лезла в нашу жизнь…

Он замолкает, пораженный признанием Эв.

С у. Я этого и не делаю, мой маленький Курт. Не очень то она меня интересует, ваша жизнь. Что мне до того?.. И не смотри таким потерянным. (Показывает на Эв.) Если и было что-нибудь… Господи, да взгляни на нее, она быстренько и послушно отбросила все и вернулась в лоно семьи.

К у р т (к Эв). Скажи ей, чтобы она замолчала…

С у (к Эв). Лучше не говори ничего. Ты ничуть не лучше его, и держу пари, ты даже чувствуешь — что сама себя обманываешь. Ради ваших принципов вы судорожно сжимаетесь в страхе перед своими желаниями, готовы хулить красоту до тех пор, пока сами не поверите в то, что она ужасна. Но только счастливыми, счастливыми-то вы не стали.

К у р т. Будет лучше, если ты уйдешь.

С у. Все, я уже затихла. (Делает умиротворяющий жест, затем к Эв.) Попроси его уйти. Я хочу переодеться. (Расстегивает молнию на вечернем платье.)

Э в. Где ты будешь ночевать?

С у. Это не так важно.

К у р т (зло). Она что-нибудь подыщет.

Э в (поспешно, чтобы смягчить впечатление от реплики Курта). Здесь нет гостиниц поблизости.

С у (Курту, направляющемуся к двери). Эй, малый… Ты сегодня будешь плохо спать?..

Курт останавливается, делает вид, что не слышал этой реплики. Су смотрит на него довольно пренебрежительно.

Э в (к Су). Я постелю тебе в маленькой комнате. (Быстро выходит.)

Курт и Су одни.

С у. Я вам сегодня здорово помешала?

К у р т. Не стоит об этом говорить.

С у. Я уже было подумала…

К у р т. Не беспокойся. (Хочет уйти.)

С у (насмешливо). Куда же так поспешно?

К у р т. Ты же хотела переодеться.

С у. Боишься, Куртхен?.. Мы ведь не одни. Эв сейчас вернется.

К у р т. Что с тобой творится? (Резко подходит к ней, громко.) Послушай, до чего ты себя довела?

С у. А ты себя?.. И Эв?.. До чего довел?

К у р т. А-а, ладно… (Машет рукой, хочет идти.)

С у. Ты считаешь меня очень… безнравственной?

К у р т (сухо). Скажем лучше: не традиционной.

С у. Опять врешь. Но я это принимаю.

К у р т. Вот и прекрасно.

С у. Мне доставляет удовольствие — ходить не в масть.

К у р т. Тебе это подчас удается.

С у. Чтобы люди раскрывали свои карты.

К у р т. А иначе они этого не делают?

С у. А разве делают?

К у р т. Метод, во всяком случае…

С у. Не традиционный. Но действенный.

К у р т. И что тебе с того?

С у. Интересно.

К у р т. Прелестная игра. Для тебя. И всегда удается?

С у. Нужно знать правила игры.

К у р т. Тут ты, безусловно, на высоте.

С у. Не могу пожаловаться.

К у р т. А другие должны это терпеть. Как пешки в твоей игре?

С у. Не-е… Я совсем не такая.

К у р т. Ах?! Как можно ошибиться в человеке.

С у. Я ведь люблю людей. Нет, правда. Что мне не нравится, так это их идиотские привычки и вся эта ерунда — иногда они сами уже не замечают, какими отвратительными становятся. Для меня глупость — это как прыщ на физиономии.

К у р т. И ты лечишь их от этих прыщей?

С у. Я с удовольствием довожу их до белого каления. Настолько, что у них язык начинает заплетаться. Но под конец они становятся здравомыслящими. (Доверительно.) К вам я сегодня была снисходительна.

К у р т. Благодарю.

С у. Хотя вы оба и твердые орешки.

К у р т. Надеюсь, с другими у тебя был больший успех?

С у. Ты очень благороден, Курт, да? (Поспешно, не дав ему отреагировать.) Однажды ко мне пристали два типа, как репейник. Они тоже считали меня довольно испорченной и поэтому многое себя позволяли — языком, конечно. То, что не разрешили бы себе ни с какой другой женщиной — всякие гнусные намеки и двусмысленности, — со мной было дозволено, так они думали. При всем том довольно милые парни, на хорошем счету у себя в учреждении и вообще. Но своей ущербной эротикой они сами себе вредили, вызывали отвращение.

К у р т. Прыщи на физиономии.

С у. Ну, я и говорю… В этом смысле — гадкие ребята. Жалкие хвастуны. Некоторое время я все это терпеливо слушала. Потом мне надоело. И, скорее уже ради них самих, я решила кое-что предпринять, чтобы поставить их на место. Таким ребятам лучше всего было показать, каковы они на самом деле. И я их пригласила в одно воскресное утро. Сузанна позаботится обо всем необходимом, сказала я им, приходите только вовремя, дорогие ухажеры, — место вы найдете, не настолько уж вы бестолковы… Они пришли. И чуть не упали в обморок. Сузанхен сидела на травке в чем мать родила, одетая только… в часы на руке. И, приветливо улыбаясь, пригласила гостей к столу.

К у р т. И больше никого при этом не было?

С у. Нет, но оба кобелька многое дали бы за то, чтобы хоть кто-нибудь был и им не надо было бы сидеть там только со мной. Они не знали, что сказать, куда спрятать глаза. Давайте налегайте на еду, кавалеры, — сказала я им, — я очень люблю быть гостеприимной. Может, вам чего не хватает, сукины дети, так скажите, — и продолжала дальше в том же духе.

К у р т (коварно). На десерт подавались экзотические фрукты и отборные вина?

С у. Во всяком случае, оба сидели, как на иголках, как двое юных монашков и не прикоснулись к еде.

К у р т (атакующе). Но корзиночка ведь была перевернута еще до того, как дело дошло до пирушки?

С у. До чего же они были унижены, эти парни! (Показывает, как сильно они были унижены.) Пикник их полностью излечил. Сузанхен сделала их ручными. Мне не пришлось для этого читать им никаких нотаций. Я просто была мила. Одна женщина фри, без гарнира, и два несчастных парня, потерявших дар речи… Они очень хорошо усвоили этот урок.

К у р т (с острым сарказмом). А мне всегда казалось, что они вели себя довольно достойно?.. У них не было бород? (Безжалостно, не давая Су вставить слово.) И разве в деле не участвовала еще одна женщина?.. Которая как раз собирала цветочки, на заднем плане, и была так же прелестно обнажена? Давай-ка проверим, Сузанхен, нет ли каких-нибудь неточностей в твоем рассказе. Ну как — посмотрим?

Э в  появляется в дверях, останавливается, слушает, не замеченная обоими.

Все дело в деталях, в деталях, дорогая Сузанна, но мы их сейчас восстановим, — смотри только внимательно, и ты все вспомнишь. (Быстро подходит к стене, снимает с гвоздя картину Мане, возвращается и сует ее Сузанне под нос.) Сходство с тобой, правда, не поражающее, но ситуация схвачена и передана довольно верно. Жаль только, что еще до того ее придумал мсье Мане!.. Ну, а кто же духовные отцы других твоих историй? Откуда ты заимствовала аферу с детским садом, устроенным в ателье скульптора? И эту прелестную любезность, оказанную председателю, которому своевременно поставленный диагноз рака быстро исправил недостатки характера?.. А видами Парижа ты хоть на открытках-то по крайней мере любовалась когда-нибудь? (Заметив Эв, к ней.) Не спрашивай у нее только, ради всего святого, снова о ее профессии. Она в состоянии быть кем угодно и участвовала в первой высадке на Луну. (К Су, которая робко и затравленно сидит на краешке кровати.) Прости, если я тебе испортил настроение. (К Эв.) Наврала нам в течение вечера с три короба и еще хочет, чтобы ее принимали всерьез. (Со все более нарастающим негодованием.) Читает нам нотации, приводит примеры из своей биографии, которые все до одного вымышлены и высосаны из пальца. Хочет таким образом унизить других, представить их мелкими и отвратительными. (К Су.) Тут стоит зеркало, можешь воспользоваться им и обследовать свою физиономию — нет ли на ней тех самых символических прыщей. Боюсь, что будет богатый урожай. Ты — бездарь, дорогая моя. Я это подозревал уже давно. Теперь это стало очевидным. Какая ты сейчас — ничтожная и жалкая, — это и есть твой настоящий портрет. Возможно, ты можешь еще показаться честной, если только не будешь раскрывать рта. (Бросает картину на кровать.) С такой наглостью я еще никогда не встречался, хотя видывал всякое. (Стоит возле нее, крайне возмущенный.)

Су сидит подавленная, не смея поднять глаз; платье снова сползло с ее плеча.

Приводи себя в порядок и оденься. Я имею в виду платье, — платье я имею в виду… (Замолкает, сердясь уже на себя самого, поворачивается к Эв, беспомощно всплескивает руками.)

Су всхлипывает. Эв подходит к ней, садится рядом.

(После некоторой паузы, спокойнее.) Ну, скажи наконец правду. Хоть раз в жизни.

Э в. Оставь ее.

К у р т (нетерпеливо, к Су). Чем ты занимаешься на самом деле?

Су пожимает плечами, всхлипывает, поправляет платье, не отвечает.

Э в. Что тебе было здесь нужно? (Смотрит на Курта сердито, с упреком.)

Курт отворачивается.

С у (к Эв). У тебя есть носовой платок?

К у р т (через плечо). Сначала ответь!

Эв, бросив на него насмешливый взгляд, дает Су носовой платок.

Может быть, она тебе скажет, — чего она от нас хотела?

Э в. Разве мы не школьные товарищи?

С у. Я вовсе не разведена. Мой муж врач. И у меня масса времени. Отвратительно много свободного времени. Я ведь только жена. И я все время думаю, все время выдумываю, какой мне хотелось бы быть. Я уже тысячу раз убегала от этого своего «слишком много свободного времени». Но тоже только в своих мыслях. Не взаправду.

К у р т. Не взаправду?.. Все — фантазии?

С у. Не все.

Э в (заботливо). Можем мы тебе помочь?

С у. Я прочитала о его успехах в газете. Может быть, у него на фабрике найдется что-нибудь для меня, — подумала я…

К у р т. Что у меня может быть?

С у. Что-нибудь.

К у р т (к Эв). Понимаешь это?.. (К Су.) Существуют тысячи предприятий, сотни возможностей, множество шансов. Для каждого, кто хочет. (К Эв.) Но ее ничего не устраивало. То здесь, то там… Теперь вот… у нас? Для смены впечатлений? (Ходит по комнате.) Ты же ведь так любишь перемены. Покрутятся туда-сюда и изобретут для себя что-нибудь. Не совпадет действительность с красивыми мечтами — не важно, на помощь вызывается воображение, и оно заменяет все. Пропащую, бесполезно прожитую жизнь украшают гарниром.

Су сидит с застывшим взглядом. Курт, переглянувшись с Эв, замолкает.

Э в (к Су). Пойдем, я покажу тебе твою комнату. (Полуобняв Су за плечи, она ведет ее к двери, как больную.)

К у р т (когда обе женщины уже в дверях). Почему ты стала такой, Су?

Э в (к Су, не обращая внимания на вопрос). Пойдем, девочка. Тебе надо прежде всего выспаться. (Уводит ее из комнаты.)

Курт смотрит им вслед, непонимающе вскидывает руки, обводит невидящим взглядом комнату. Подходит к трюмо, берет бутылку с коньяком, сердито ставит ее обратно. Идет к кровати, собирает — только для того, чтобы что-нибудь делать, — все, что на ней лежит: молоток, который он бессмысленно перекладывает на трюмо, затем диаграммы, которые свертывает в рулон и ставит перед кроватью, затем картину Мане…

Возвращается  Э в.

Я уложила ее в постель.

К у р т. Все еще ревет?

Э в. Как дитя. Но это хорошо.

К у р т. Нервный криз. Изнеможение звезды после сольного выступления. (Идет с картиной к стене, намереваясь вновь повесить ее на место.) Спектакль, который она сыграла, можно было бы и за деньги показывать.

Э в. А как оплатим его мы?

К у р т. Что?

Э в. Какой монетой?

К у р т (резко поворачивается к ней, все еще держа картину в руках). Она же лгала, Эв!.. Два часа дурила нам голову. И ничего, абсолютно ничего близкого к истине, — готов поклясться в этом.

Э в. Но могло бы и быть.

К у р т. Все — ложь!

Э в. Но… красивая. В каком-то смысле.

К у р т (не понимая). Красивая?.. С каких это пор вранье стало красивым?.. Да еще кому — друзьям! (Снова поворачивается к стене, поднимает картину к гвоздю.)

Эв смотрит на него, затем неожиданно хватает стоящую перед кроватью диаграмму, подходит к мужу, решительно отнимает у него картину.

Э в. Разве ты не хотел повесить свои откровения на стену? (Вешает диаграмму на гвоздь.)

Оба отходят в центр комнаты, не глядя друг на друга. Эв прислоняет картину Мане к спинке кровати, рядом с другой диаграммой. Затем садится, обхватив голову руками.

С каких пор мы стали такими, Курт?

Курт бросил на нее короткий взгляд, отошел к окну.

Почему мы стали такими?

К у р т. Мы?.. Какими?

Э в (помолчав). Су верит в людей. По-своему. Только в себя у нее нет веры, поэтому ничего не получается.

К у р т. На помощь ей приходит фантазия.

Э в. Ты ни в кого не веришь, Курт. Только в себя.

К у р т (спасаясь, неуклюже переходя в наступление). Нас было трое, между прочим. Недостает еще одной характеристики.

Эв встает, его слова не задели ее. Несмотря на это, Курт еще больше растерян.

(Подходит к ней.) То, что ты сказала… (Медлит, чувствуя свою беспомощность, поскольку Эв отнюдь не пытается ему помочь.) Что ты… (Выдавил наконец.) Что у тебя с кем-то было?

Э в. Ничего не было.

Оба молчат. Курт чувствует, что она сказала не все и что она в таком состоянии, что вот-вот скажет.

Два года назад. (Садится на тумбочку перед своим трюмо.)

Курт сел на кровать. Они не смотрят друг на друга.

Он был совсем другой. Не такой, как ты. Только не спрашивай, какой.

Курт встает, подходит к окну, смотрит вниз.

Э в. Я считала минуты, когда удавалось с ним поговорить. Была счастлива, когда молча шла рядом.

Курт резко поворачивается к ней. Он в самом деле потрясен.

Не смотри на меня так… Ничего не было… Или нет, все-таки… Иногда я верила в то, что решусь изменить тебе. Говорила себе, что уже только этими мыслями я обманываю тебя. А раз так — почему нет?

К у р т (после паузы). Ты никогда не давала это почувствовать.

Э в (горько). Ты никогда этого не замечал.

Курт хотел что-то сказать, но промолчал.

Но ты прав. Я тщательно скрывала. Этого не должно быть, вбила я себе в голову. Ради наших детей, этого не должно было быть.

К у р т (помолчав, робко). Тебе это было трудно?

Э в. Да. Все-таки… Были минуты, когда я… была полна решимости пойти к нему. Когда думала, что вправе поставить мое чувство выше всего. Была уверена в этом. И не испытывала стыда… в эти минуты.

К у р т (напряженно). Если ты… Я хочу сказать, что не стану тебе мешать.

Э в. Ах, какой благородный герой… (Просто.) Это прошло.

Неожиданно подходит к нему, щелкает его пальцем по носу.

В этом есть даже что-то вроде сочувствия.

Это же было уже два года назад.

К у р т. Наш брак был… в такой опасности. А я даже не знал.

Эв подходит к шкафу, приводит там в порядок платья после штурмового налета Су.

Э в. А я и не говорю, что это угрожало нашему браку. Но это могло бы сделать его… более осознанным. (Глядя на него в упор.) Или ты меня выгнал бы, если б узнал?

К у р т. Нет… (Смотрит на нее.) Нет, Эв.

Э в. Это ты только так говоришь.

К у р т. Определенно нет, Эв.

Э в. Су сказала бы: ты была дура, Эв, что не сделала этого. Обворовала себя.

К у р т. Она так и сказала.

Э в. Можешь ты сделать что-нибудь для нее?

К у р т. Если она в самом деле захочет. (Бессмысленно переставляет диаграмму у кровати с места на место, хватает картину Мане, снова отставляет ее.) Эв… У нас ведь были четкие представления друг о друге, о нашей жизни.

Э в. Когда мы были студентами, у нас часто не оставалось ни пфеннига до стипендии. Но мы чувствовали себя богатыми.

К у р т. У нас было одинаковое представление о мире…

Э в. …каким мы его хотели видеть.

К у р т. Каким мы бы его сделали.

Э в. Мир начинается с нас самих. Об этом-то мы и забыли.

К у р т. По моей вине?

Э в (качает головой). Я хотела спасти наш брак, который, собственно, стал уже лишь привычкой. В этом не было героизма. Обман или разумное дело то, как ты собираешься поступить со своими рабочими, — над этим я всерьез лишь сегодня задумалась. А до того не думала, свыклась со всем, приспособилась. Это было, вероятно, мило с моей стороны. И, безусловно, весьма удобно для тебя. Это было глупостью. И трусостью. Меня не остановило даже, что ты отнесся ко мне как к большому ребенку, когда зашла речь об аспирантуре. Нет, ты не возражал. Ты просто лишил меня решимости — тем, как ты говорил об этом. Что гораздо хуже.

С у  стоит в дверях, оба заметили ее одновременно. На ней слишком длинный и слишком большой купальный халат — вероятно, он принадлежит Курту. Она ведет себя очень робко, как провинившийся ребенок.

С у. Вы не слышали звонка?.. Телефон звонил.

Э в (Курту). Ты опять не переключил с твоего кабинета.

С у. Я подошла… Очень долго звонил, и громко.

К у р т. Извини, Су…

С у. Это был он… (Смотрит то на Эв, то на Курта.) Фридель… Я не сказала, кто я… (Тихо.) Не дала себя узнать. (Зябко запахивает ворот халата у шеи.) Он просил передать, что очень сожалеет, что не смог быть… Он весь вечер разговаривал по телефону с областью. Сейчас сидит над твоими планами. (Курту.) Ты, конечно, знал, что не все еще потеряно?

Курт смотрит то на нее, то на Эв.

С у. Он завтра утром придет на фабрику. А тебя просил собрать все руководство. Так он сказал. (Собирается уйти.) Извините…

К у р т. Су!

Су останавливается, робко глядит на обоих. Она как-то очень переменилась.

(Смущенно.) Ничего… Тебе надо выспаться.

С у  послушно кивает, выходит. Курт смотрит ей вслед, затем поворачивается к Эв, которая внимательно за ним наблюдает. Он пожимает плечами, отходит к окну.

Э в. Итак… Все-таки… Запоздалый триумф? Который все… отменяет? (Подходит к нему.) И… делает этот вечер… как бы несостоявшимся?

Курт не отвечает, смотрит через окно вниз, с отнюдь не победоносным видом.

Когда пришли эти двое… Ты не знал, кто идет и нет ли Фриделя с ними. И испугался?

Курт поворачивается и молча смотрит на нее.

Испугался… товарищей по работе?

Курт делает беспомощный жест, молчит. Эв помолчала, затем спокойно подошла к стене, сняла с нее диаграмму, повесила картину Мане. Курт наблюдает за ней. Движения Эв спокойны, не демонстративны, но именно сейчас-то она это делает как бы из-под палки, против своего желания.

(Повесив картину.) Если у тебя завтра совещание с Фриделем, то едва ли ты сможешь забрать детей из сада.

К у р т. Он не любитель длинных заседаний, я думаю.

Э в. Нет?

К у р т (неловко). Я возьму детей и вместе с ними зайду за тобой в школу.

Э в. Но это ж кружной путь. И мне еще нужно купить продукты на субботу и воскресенье.

К у р т (подходит к ней, робко). Мы могли бы вместе пройтись по магазинам.

Э в. Удастся это тебе?

К у р т. Я постараюсь…

З а н а в е с.

Перевод Ю. Клеманова.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мы живем в эпоху глубоко, небывало, всесторонне драматическую, в эпоху напряженного драматизма процессов разрушения и созидания.

Максим Горький

Драматургия Германской Демократической Республики зарождалась в трудной обстановке, и становление ее было сложным процессом. Как хлебное зерно, пустившее корни в скудной земле, ищет живительный источник, так и немецкий театр после краха фашизма с великим трудом нащупывал те подспудные гуманистические элементы, которые могли стать основой для нового театрального творчества. Кровавая война, развязанная немецким империализмом, оставила после себя не только груды развалин и горы трупов — она совершенно изуродовала культуру Германии. Три четверти театральных зданий было разрушено. Значительная часть актеров погибла на войне. Эмиграция развеяла по всему миру многих видных антифашистских драматургов и режиссеров. Широкие слои народа и многие деятели искусства подверглись развращающему действию фашистской идеологии. Отвратительный культ нордически-германских героев и безоговорочное подчинение бесчеловечной клике фюрера попрали гуманизм и демократизм искусства. Все это привело к деградации и полному оскудению немецкого театра. Фашизм систематически культивировал духовное, моральное и художественное разложение богатой гуманистическими традициями, всемирно значимой немецкой театральной культуры. Сегодня нам кажется чудом, что антифашистским и социалистическим деятелям искусства при поддержке советских товарищей удалось за несколько послевоенных лет расчистить эти духовные руины и подготовить благоприятную почву для развития нового театра в ГДР. К середине пятидесятых годов большинство театральных зданий в стране было восстановлено. Знаменитый «Дейче театр» в Берлине уже через год после окончания войны открыл сезон драмой Лессинга «Натан Мудрый», воскресившей гуманистическое направление в репертуаре немецкого театра. В конце сороковых годов сценические площадки получили «Комише опер» и вновь созданный «Берлинер ансамбль». Под художественным руководством Вальтера Фельзенштейна и Бертольта Брехта коллективы этих театров начали те реалистические творческие эксперименты, которые впоследствии принесли им мировую славу. Возродилась театральная жизнь и в других городах ГДР. Театральные студии в Берлине и Веймаре растили молодые актерские кадры. В эти же годы была ликвидирована бесперспективная система коммерческих театров, и театры перешли из рук частных владельцев в собственность народа. Теперь при поддержке социалистического государства в театре начали работать постоянные труппы. В напряженной острой полемике с буржуазным декадентским театром Западной Германии, в репертуаре которого преобладали американские, английские и французские «модернистские пьесы», ведущие художники театра ГДР в своей сценической деятельности постепенно осваивали метод социалистического реализма. Наиболее передовые авторы и режиссеры изучали и перенимали опыт советского театра, и прежде всего метод К. С. Станиславского.

Тогда же сформировались и новые принципы репертуарной политики, ставшие затем определяющими для прогрессивного антифашистско-демократического театра в ГДР и послужившие основой для дальнейшего развития социалистического национального театра. Классические произведения Гёте, Шиллера и Лессинга были наконец очищены от фальсификации и раскрыты в своей гуманистической и демократической сущности. Заняла свое подобающее место на сценах наших театров и великаядраматургия Шекспира, Мольера и Гольдони. Были заново открыты традиции русского реалистического театра, воплощенные в драматургии Чехова, Островского, Гоголя. Произведения раннего пролетарско-революционного немецкого театра, связанного с именами Бертольта Брехта и Фридриха Вольфа, драмы Горького, Вишневского, Погодина, Тренева, Билль-Белоцерковского и других стали теперь доступны немецкой публике. Немалое влияние на это духовное обновление оказали также современные пьесы Арбузова, Алешина, Катаева, Розова, Штейна и других. Отражая жизнь нового общества, общества, за которым, будущее, они имели решающее значение для утверждения принципов социалистического гуманизма.

В противоречивый и трудный процесс художественного преобразования театра ГДР энергично включились передовые немецкие писатели. Ведущее место заняли Бертольт Брехт, Фридрих Вольф и Иоганнес Р. Бехер, вернувшиеся из эмиграции. Рядом с ними и учась у них выросло молодое поколение драматургов с собственным взглядом на проблемы современности.

До середины пятидесятых годов в нашем театре вполне естественно преобладала антифашистская тема. Пьесы о выдающихся исторических личностях — «Томас Мюнцер» («Thomas Müntzer», 1953) Вольфа, «Жизнь Галилея» («Leben des Galilei», 1938—1939) Брехта, пьесы об опыте первой пролетарской революции — «Дни коммуны» («Tage der Commune», 1948—1949) Брехта — помогли людям понять исторический смысл коренных преобразований, происшедших в Европе после второй мировой войны. В то время одной из важнейших задач драматургии и театра оставалось раскрытие причин возникновения фашизма и изображение самоотверженной борьбы участников Сопротивления — «Зимнее сражение» («Winterschlacht», 1952) Бехера, «Дьявольский круг» («Der Teufelskreis», 1942) Циннер, немецкая премьера пьесы Вазенборна «Нелегальные» («Die Illegalen», 1945) и «Профессор Мамлок» («Professor Mamlock», 1934) Вольфа. Пьес, посвященных проблемам строительства нового общественного строя, в ту пору было немного. Но уже первые, художественно еще недостаточно зрелые пьесы — «Кацграбен» («Katzgraben», 1953) Штриттматтера, «Бургомистр Анна» («Bürgermeister Anna», 1950) Вольфа, — рассказавшие об ожесточенных классовых схватках, о борьбе с пережитками фашизма, о доблестных делах «активистов первого часа», укрепляли самосознание и веру в себя передовых демократических сил страны.

В пятидесятые годы, с утверждением основ социалистического строя, развитие сценического творчества в ГДР вступило в новую фазу. Позиции социалистических сил в театре укрепились. Утвердились новые, демократические методы руководства и подлинный коллективизм в работе трупп. Накопление опыта молодыми режиссерами, театральными художниками и актерами плодотворно сказалось на достижениях таких театральных центров, как Берлин, Дрезден, Лейпциг, Веймар, способствовало становлению новых разнообразных по жанру театральных ансамблей в других городах республики и тем самым расширило радиус действия современной молодой социалистической драматургии. На протяжении пятидесятых и шестидесятых годов она — наряду с советскими пьесами и пьесами драматургов социалистических стран — все больше становилась идеологической и эстетической основой театрального репертуара.

Если в начале этого периода главной темой современных пьес было лишь признание героем нового строя, его «приход к социализму», то к концу шестидесятых годов центральной художественной темой все чаще является «становление человека в социализме». В пьесе Хайнера Мюллера «Рвач» («Der Lohndrücker», 1958) новатор Балке ведет борьбу с теми рабочими, которые в свое время шли за Гитлером; героиня пьесы Хельмута Байерля «Фрау Флинц» («Frau Flinz», 1961) проходит тяжелый путь познания, прежде чем обретает светлую жизненную перспективу в новом строе.

Постепенно писатели все больше начинают ориентироваться на те человеческие конфликты, которые возникали непосредственно в новых условиях жизни, и разрешать их в социалистическом духе.

Такие драматурги, как Клаус Хаммель, Хельмут Заковский, Райнер Керндль, Хорст Заломон, Пауль Грациг и Фолькер Браун, выявили проблемы, порождаемые повседневностью главным образом в сфере семьи, в дружеских и интимных отношениях, в рабочих коллективах.

Четким фоном драмы Хаммеля «Ровно в девять у «русских гор» («Um neun an der Achterbahn», 1964), затрагивающей проблемы молодежи, является специфическая ситуация в Германии. Существование двух различных политических систем приводит героев Хаммеля к пониманию того, что они — с их любовью, с их надеждами — не могут парить в неком нейтральном пространстве, но должны сделать выбор между буржуазным миром и миром социализма.

С середины шестидесятых годов заметно возрастает интерес писателей к жизненным конфликтам молодежи. Драмы «Шалопай» («Lorbass», 1967) Заломона и «Окольными путями» («Umwege», 1970) Грацига с большим успехом были поставлены на многих сценах ГДР. Молодые герои этих пьес, родившиеся и выросшие уже при социалистическом строе, ищущие своего пути в жизни, вызвали страстные споры среди публики.

Тогда же, в шестидесятые годы в драматургии ГДР намечается новый и всесторонний подъем. Это касается как разработки сюжетов, так и совершенствования стилистических средств. Если раньше современная пьеса была представлена прежде всего «серьезным жанром», то теперь появились комедии, водевили и сатирические ревю. В таких комедиях, как «Фрау Флинц» и «Мориц Тассов» («Moritz Tassow», 1965), их авторам Хельмуту Байерлю и Петеру Хаксу удалось ярко изобразить общественные преобразования в ГДР во всей их сложности и противоречивости.

Эти пьесы вызвали оживленную дискуссию о месте острой комической политической драмы в современном социалистическом искусстве. Без них были бы немыслимы такие современные драмы, как «Грузчики» («Die Kipper», 1972) Фолькера Брауна, представителя самого младшего поколения писателей ГДР, с ее жизнеутверждающим радостным фоном. Даже Райнер Керндль, чьи пьесы до сих пор носили серьезный и трагический характер, отдал дань остроумно-ироническому тону в своей пьесе «Я встретил девушку» («Ich bin einem Mädchen begegnet», 1969).

По-иному стали трактоваться историческая и антифашистская темы: «сиюминутная» актуальность и фактографичность отошли на второй план. С одной стороны, наметилось стремление драматургов к философскому осмыслению исторического материала, нередко в комическо-сатирическом духе, как, например, в драме-ревю «Господин Шмидт» («Der Herr Schmidt», 1969) Гюнтера Рюккера. С другой стороны, наблюдается глубокое проникновение драматургов в личные судьбы героев. В пьесе Райнера Керндля «Странное путешествие Алоиза Фингерляйна» («Die seltsame Reise des Alois Fingerlein», 1966) очень силен комический элемент. У Альфреда Матуше в его оптимистической трагедии «Песня моего пути» («Lied meines Weges», 1966) основным средством выразительности становится поэтическая символика. «Процесс в Нюрнберге» («Der Prozess in Nürnberg, 1967) Рольфа Шнейдера — попытка использовать жанр документальной драмы для исторического анализа. О многообразии литературных жанров тех лет свидетельствуют, наконец, инсценировки сказок, приобретшие новое качество под пером Хайнца Калау в пьесе «Кувшин с маслинами» («Ein Krug mit Oliven», 1966). В то же время произошло новое открытие античных драм и сюжетов и их адаптация для современного социалистического театра.

Представленные в настоящем сборнике пьесы — это вехи развития молодой, двадцатипятилетней драматургии ГДР. Мы попытались здесь вкратце очертить некоторые ее тенденции, но окончательного суждения о ее развитии в семидесятых годах вынести еще нельзя. Однако все указывает на то, что процесс ее созревания неуклонно продолжается. Расцвет творческих индивидуальностей, развитие литературных жанров, проявившихся в шестидесятые годы, — залог того, что в ближайшие десятилетия драматургия Германской Демократической Республики достигнет крепкой, здоровой зрелости.

Надежный художественный фундамент, на котором смогла развиваться молодая социалистическая драматургия, был заложен революционным созвездием — Бертольтом Брехтом. Фридрихом Вольфом и Иоганнесом Р. Бехером. В классовых битвах двадцатых-тридцатых годов и в период эмиграции они разрабатывали основы пролетарского революционного театра и социалистической литературы.

Если Вольф, создавая пролетарский театр, использовал традиции классической аристотелевой драмы, то Брехт продолжал линию эпической мировой драматургии и развивал новую манеру игры. Бехер внес свой вклад в развитие новых культурно-политических и эстетических предпосылок прежде всего своими теоретическими очерками «Усилия» («Bemühungen», 1952—1955) и тем самым заложил основы революционной немецкой послевоенной литературы. Все трое приняли большое личное участие в оживлении и развитии театра ГДР как художники и деятели культуры. (Поскольку Брехт и Бехер в пятнадцатитомном издании литературы Германской Демократической Республики представлены отдельными томами, здесь мы остановимся более подробно лишь на творчестве Фридриха Вольфа.)

Драматург и прозаик Вольф (1888—1953) происходил из буржуазной либеральной семьи. Уже после первой мировой войны молодой врач и писатель находит свой путь в жизни — из буржуа, питающего утопичные иллюзии, он становится сознательным борцом-социалистом. Его девиз: «Искусство — это оружие». Все его сорокалетнее творчество было посвящено классовой борьбе. Писал ли Вольф на историческую, антифашистскую или современную тему, в центре его произведений всегда стоят сознательные борцы — герои, которые утверждают свою правоту, увлекают за собой других, способствуют социальному прогрессу. Об этом свидетельствуют его драмы о Крестьянской войне: «Бедный Конрад» («Der arme Konrad», 1924) и «Томас Мюнцер»; о революционных боях солдат и рабочих: «Матросы из Каттаро» («Die Matrosen von Cattaro», 1930) и «Флоридсдорф» («Floridsdorf», 1935) и пьеса «Профессор Мамлок», разоблачающая фашизм. После войны в своем сценарии для фильма «Совет богов» («Der Rat der Götter», 1950) Вольф разоблачил тайные методы немецких военных преступников, которые с помощью США спасали и расширяли свои монополии. В комедии «Бургомистр Анна» он страстно поддерживал прогрессивные силы в строительстве новой демократической жизни. Политически зрелый, признанный, опытный художник, Вольф ратовал за то, чтобы на сценах ГДР появилась современная пьеса, и в пятидесятые годы это существенно способствовало преодолению традиций старого буржуазного театра. В конце сороковых и в пятидесятые годы его пьесы ставились особенно широко.

Самой значительной и известной пьесой Вольфа является «Профессор Мамлок», о трагедии крупного врача и гуманиста, еврея, который до самой смерти боролся за человеческое достоинство и справедливость. Написанная под непосредственным впечатлением от захвата власти фашистами, пьеса была впервые поставлена на немецкой сцене только в начале 1946 года в разрушенном голодающем Берлине. Отсюда она прошла по многим театрам ГДР, рассказывая о сопротивлении фашизму лучших людей немецкого народа.

Герой пьесы — типичный буржуазный гуманист, жертва самообмана, человек, тешащий себя надеждой, что капиталистическое государство — это воплощение демократической справедливости и потому оно само откажется от фашистских «перегибов». Слишком поздно он осознает свое заблуждение и начинает безнадежную борьбу в одиночку. Перед лицом смерти профессор Мамлок вынужден признать, что его сын, присоединившийся к организованному Сопротивлению, выбрал единственно правильный путь.

Драматург рисует дифференцированную и соответствующую истине картину общественно-политической ситуации тех лет. Он разоблачает гитлеровский фашизм как открыто террористическую, бесчеловечную диктатуру и одновременно показывает, что большая часть немецкого народа своей пассивностью открыла путь реакции. Изображение группы Сопротивления, организованной сыном профессора Рольфом; образ молодой женщины-врача Инги и особенно заключительные сцены гибели Мамлока — четкое выражение идеи, что единственным выходом является боевое антифашистское движение народного фронта, объединяющее все гуманистические и демократические силы.

Тему борьбы с фашизмом продолжают разрабатывать многие послевоенные драмы. В качестве примера можно назвать «Песню моего пути» Альфреда Матуше. Хотя и Вольф и Матуше использовали в качестве основного материала события 1932—1933 годов, каждый из них подошел к решению темы по-своему.

Если Вольф уделил особое внимание изображению социальных причин и фона событий, то Матуше, писавший три десятилетия спустя, при социализме, исходил уже из того, что политические причины возникновения фашизма публике известны.

Вольф ставит в центр действия проблему непосредственного политического выбора своих героев, пользуясь для создания драматического образа резкими, контрастными красками.

Матуше вникает в психологические мотивы поступков своих персонажей и применяет пастельные, поэтические тона и оттенки выражения.

Поэт и драматург Альфред Матуше (род. 1909) вместе с Харальдом Хаузером, Геддой Циннер, Гюнтером Вайзенборном и другими принадлежит к среднему поколению писателей ГДР, которые после войны следуют в своем творчестве политическим заветам «старых мастеров» — Вольфа, Брехта и Бехера. Послевоенная драма «Деревенская улица» («Die Dorfstraße», 1955), поставленная в середине пятидесятых годов и прошедшая с большим успехом, привлекла к Матуше внимание театрального мира. Своеобразие его художественного стиля и языка обогатило нашу драматургию новыми поэтическими красками.

Поначалу пьесы Альфреда Матуше представляли для многих театров немалые трудности — их не понимали. Понадобилось время, чтобы за кажущимся недраматизмом ситуаций разглядеть глубокий социально-психологический смысл его драм, открыть богатство человеческих взаимоотношений, оценить символически опоэтизированное содержание и суметь все это перенести на сцену.

Тонкий психологизм Матуше свидетельствует о влиянии на него поэтики Германа Гессе, но идеалистический, романтический гуманизм учителя не мог удовлетворить его. Матуше интересуют не умозрительные, а конкретные социальные причины человеческих конфликтов, и это определяет его проповедь жизненно активного гуманизма.

Центральный персонаж его пьесы «Песня моего пути» — молодой рабочий и поэт Фред, — несмотря на всю свою сентиментальность и замкнутость, находит путь к политическому действию. Беспартийный рабочий, он рискует всем, даже жизнью, ради спасения товарищей-коммунистов. Несомненно, немалую роль в этом играет и его любовь к юной коммунистке Герте. Доверие, готовность к самопожертвованию, любовь — все эти чувства для Фреда, как и для Матуше, возможны только на основе сознательной активно антифашистской жизненной позиции.

Все произведения писателя нацелены против фашизма и образуют единый цикл, в котором отражены различные отрезки истории Германии. Так, драматический рассказ о политическом прозрении молодых людей в «Песне моего пути» повествует о захвате власти фашистами в 1933 году. В пьесе «Хмурый человек» («Regenwettermann», 1966) — о солдате, который отказался участвовать в расстреле польских евреев, — события происходят в канун нападения фашистов на Советский Союз. А драма «Деревенская улица», в которой сельские рабочие расправляются с фашиствующими помещиками, рассказывает о переломе, совершившемся после войны. Позиция воинствующего гуманизма прослеживается во всех пьесах вплоть до последней — «Мыс волнений» («Kap der Unruhe», 1970) — на современную тему — и отражает поэтическое кредо автора: бороться против варварства и бесчеловечности империализма, против мира одиночества и отчаяния. Матуше верит, что человек в силах построить мир гуманности, дружелюбия и счастья.

Этот новый мир после войны создавался в борьбе ценой страданий, но со светлой верой в его несокрушимость. Отобразить его в произведении искусства стало задачей более молодого поколения писателей ГДР, прежде всего таких, как Хельмут Байерль, Райнер Керндль, Хайнер Мюллер и Хельмут Заковский. Если во многих пьесах тех лет тема политического переворота решалась еще плакатно, в лоб, то позднее в таких пьесах, как «На исходе ночи» («Am Ende der Nacht», 1953) Харальда Хаузера и «Рвач» Хайнера Мюллера, решение темы осуществляется через художественно полнокровные образы, драматические ситуации, поэтически насыщенные сюжеты.

В пьесе «Рвач» Мюллера (род. 1929) впервые в новой драматургии ГДР мы встречаемся с образом сознательного рабочего. Прототипом новатора Балке послужил известный в те годы передовик труда. В пьесе художественно отображен противоречивый процесс становления социалистического сознания рабочих, их упорная, мужественная борьба с опасными, реакционными силами и постепенный переход на сторону антифашистского демократического строя. Для этой пьесы драматург избирает необычайно емкую композицию. Ситуации и поступки персонажей резко и непосредственно противопоставлены. Конфликты показаны во всей их политической остроте. Ломка мировоззрения и принятие решений происходят неожиданно. В этом раннем произведении можно увидеть тот своеобразный независимый стиль в композиции сцен и структуре диалогов, который впоследствии станет для Мюллера типичным.

Уже своей инсценировкой «Десять дней, которые потрясли мир» (1957), сделанной на материале документальной книги Джона Рида, пьесой «Корректура» («Die Korrektur», 1958) и драмой «Рвач» Хайнер Мюллер проявил себя как способный драматург. Последовавшие далее обработки античных сюжетов «Филоктет» («Philoktet», 1965), «Геракл 5» («Herakles 5», 1966), «Гораций» («Horatier», 1969) и шекспировской драмы «Макбет» («Macbeth», 1972) представлялись театрам спорными и в то же время увлекательными. Но не подлежит сомнению, что они послужили новым импульсом к раскрытию наследия мировой драматургии.

В своей пьесе «Женская комедия» («Weiberkomödie», 1971) Хайнер Мюллер берет под юмористический обстрел пережитки, связанные с непониманием роли женщины в строительстве социализма. На этот раз драматург выступает в комедийном жанре. Здесь он после многолетнего перерыва возвращается к современной теме. Драматические произведения Хайнера Мюллера отличаются не только многообразием тем и жанров. Его разносторонность свидетельствует о том, что Мюллер — писатель философского плана. Он не ограничивается показом явления — его увлекает поиск глубинных причин человеческих конфликтов. С годами меняется тональность пьес Мюллера. На смену ранним трагическим произведениям приходят произведения более светлые, проникнутые мотивами любви ко всему прекрасному на земле, провозглашающие неисчерпаемость творческих сил освобождающегося и освобожденного человека.

Если Хайнер Мюллер показывал прежде всего тяжелые и трагические стороны жизни первых послевоенных лет, то Хельмут Байерль (род. 1929) умел увидеть веселые и комические стороны того же времени. Его комедия «Фрау Флинц» в изображении персонажей представляет собой новое качество по сравнению с драмами пятидесятых годов Хаузера, Заковского и Мюллера. Байерль уже не довольствуется «моментальными снимками» характеров, типичных для своего узкоограниченного времени, — он прослеживает развитие героев в перспективе крупных исторических сдвигов. Это дает ему возможность гораздо пластичнее показать формирование нового современного героя как личности. При этом Байерль преодолевает старую, изжившую себя буржуазную теорию комедии, по которой строят еще иные драматурги свои пьесы. Он открывает новые, порожденные новыми социальными условиями комедийные ситуации и типажи. Комедия «Фрау Флинц» по сравнению с первым опытом Байерля «Теорема» («Die Feststellung», 1958) значительно более зрелое произведение. Мамаша Флинц и товарищ Вайлер — персонажи, чьи поступки заслуживают критического отношения, не подвергаются «уничтожающему высмеиванию», как в старых комедиях. Это образы наших современников, вызывающие у нас горячую симпатию, несмотря на все ошибки и недостатки. Мамаша Флинц, этот поэтический антипод брехтовской мамаши Кураж, пытается защитить своих детей от нового развивающегося государства рабочих и крестьян, для этого она пользуется средствами, оправдывавшими себя в эксплуататорском обществе. Как и мамаша Кураж, она теряет своих детей. Но виной тому не бесчеловечная, все уничтожающая война: дети фрау Флинц не погибают — они уходят от нее строить новый, социалистический мир.

Коммунист Вайлер — один из первых художественно убедительных образов партийного работника, появившихся на театральной сцене ГДР. Столкновения и конфликты между своенравной фрау Флинц и верным долгу коммунистом Вайлером Байерль толкует как противоречивые, но творческие взаимоотношения народа и государственной власти. Даже приводя своих героев к драматической ситуации, автор не изменяет поставленной перед собой цели — вскрыть живую диалектику нашего времени, показать зрителю красоту и разум созидателя нового общества. Не случайно эта комедия принадлежит к числу тех пьес, которые наиболее часто ставятся на нашей сцене.

В противоположность Мюллеру, чей емкий диалог несет большую драматическую нагрузку и математически выверен. Байерль пишет в легком, но не менее глубоком пародийном ключе. Не случайно поэтому Байерль с успехом выступил как переводчик комедий выдающегося ирландского драматурга Шона О’Кейси «Пурпурный прах» («Purple dust», 1964) и др.

Ярко выраженными комедийно-критическими чертами отличаются и последующие пьесы Байерля. Они направлены против отсталых элементов в социалистическом обществе и против политических реакционеров на мировой арене.

Вдумчивое отношение к миру, как у Байерля, видим мы и у Петера Хакса (род. 1928) и Гюнтера Рюккера (род. 1924). Хотя все они отправляются от Брехта, каждый из них творчески в своеобразной оригинальной манере развивает эстетические принципы и комедийный стиль своего великого учителя, который, как известно, считал, что удовольствие мыслить — одна из самых продуктивных сил человечества.

Петер Хакс, сын адвоката, члена социал-демократической партии, в середине пятидесятых годов переселился из Федеративной Республики Германии в ГДР. Уже тогда ему было ясно, что за позолоченным фасадом западного «экономического чуда» царят дух и власть старых, реставрированных общественных сил. Его антиимпериалистическая позиция с каждым годом все больше сближалась с социалистической. Выходец из другой общественной среды, он слишком мало знал условия жизни в ГДР, чтобы в своей первой пьесе на современную тему, «Заботы и власть» («Die Sorgen und die Macht», 1958—1962), убедительно для зрителя отразить новые жизненные конфликты. Его более поздняя комедия «Мориц Тассов», рассказывающая о социальных преобразованиях в деревне после 1945 года, при всей своей односторонности все же уловила важные тенденции сложных классовых боев тех лет.

Большое значение имели его исторические комедии пятидесятых годов и его обработки античных сюжетов «Мир» («Der Frieden», 1962), «Амфитрион» («Amphitryon», 1969). Иронически-критическая позиция драматурга по отношению к эксплуататорам и поджигателям войны, наметившаяся в его ранних исторических комедиях, в более поздних пьесах обрела концептуальную зрелость и оформилась в своеобразный художественный стиль.

Пьеса «Открытие индийской эры» («Entdeckung des indischen Zeitalters», 1954) — это критическое исследование роли Колумба в период раннего капитализма. В антивоенной драме «Сражение под Лобозицем» («Die Schlacht bei Lobositz», 1956) и в комедии «Мельник из Сан-Суси» («Der Müller von Sans-Souci», 1958) Хакс, обращаясь к истории Германии, атакует прусский милитаризм и легенды, созданные вокруг фигуры «справедливого великого короля» Фридриха II. На примере Лобозицкого сражения Хакс вскрывает подоплеку изощренных методов одурачивания народа и вербовки солдат, чтобы показать всю бессмысленность грабительских войн, еще никогда не приносивших добра простому человеку.

В комедии «Мельник из Сан-Суси» Хакс показывает, как не следует переоценивать легенды о доброте короля Фридриха II, предназначенные для реабилитации дискредитированной прусской системы. Фабула комедии построена на одной из тех историй, которые некогда заполняли страницы школьных хрестоматий. Драматург толкует взятый им рассказ по-новому, разоблачая демагогичность его истинного политического содержания. Сначала «добрый» Фридрих использует мельника, чтобы публично разыграть спектакль, который должен продемонстрировать справедливость и милосердие его величества короля. А потом последнего работника, оставшегося у мельника, забирают в солдаты, обрекая беднягу мельника на верное разорение. То обстоятельство, что Хакс избрал сюжетом комедии классический пример манипулирования общественным мнением, наталкивающий на аналогию с известными методами современных угнетателей, говорит о способности драматурга зримо представить самую суть общих закономерностей эксплуататорского общества. Комедийные сцены Хакс строит на «исторических анекдотах». Он владеет отточенным комедийным диалогом, текст отличается большой философской глубиной. Для его стиля характерны ироническая недоговоренность, умение вывернуть наизнанку ситуации и взаимоотношения персонажей. Здесь чувствуется брехтовская школа, влияние исторического метода Брехта. Оно ощущается и в своеобразной языковой ткани, придающей его пьесам особую остроту и блеск.

Несколькими годами позже Гюнтер Рюккер вновь поднимает тот же круг тем своей комедией «Господин Шмидт». Если Хакс взял на прицел пресловутого знаменитого Фридриха Великого, воспеваемого реакционерами за его экспансионистскую восточную политику, то Рюккер направил острие своей сатиры на Фридриха-Вильгельма IV, который при всех его романтических наклонностях подавил буржуазную революцию 1848 года. Хакс развенчивает пруссачество в его расцвете, Рюккер освещает период его упадка. Прусский король Фридрих-Вильгельм IV ради сохранения своей власти препятствует всякому политическому и интеллектуальному движению в стране. Для острастки буржуазных либералов, пугая их «опасностью слева», он принимает решение учинить судебный процесс над немногочисленными тогда еще коммунистами.

И вот маленький полицейский шпик Штибер получает большое задание раскрыть заговор против короля и империи. Но, невзирая на все усилия, на разведывательные поездки из Берлина через Лондон в Париж, все труды испытанных полицейских и фальсификаторов пропадают даром — им не удается собрать юридически необходимый обвинительный материал. На Кёльнском судебном процессе против коммунистов в 1852 году Штибер и король стоят с пустыми руками — им нечего сказать. Политический провал налицо. Через сто двадцать лет этот первый в мировой истории антикоммунистический процесс не только вызывает смех, но и очень злободневно воспринимается.

Рюккер разрабатывает эту историческую тему с язвительным остроумием полемиста и свойственным марксисту ясным пониманием сущности явлений. Он вскрывает политические махинации реакционного правительства и крючкотворство буржуазных судей, методы и приемы которых сохраняются их сегодняшними преемниками в антикоммунистической деятельности. Пьеса Гюнтера Рюккера — не документальное произведение, хотя она построена на историческом материале и предполагает определенное знание современниками исторических событий. Своим комическим, гротескным «представлением» он побуждает зрителей вместе с ним диалектически осмыслить происходящее на сцене и сделать определенные выводы.

«Немецкое представление с полицией и музыкой», как автор называет в подзаголовке комедию «Господин Шмидт», обязывает нас видеть в ней не столько произведение, созданное по правилам строгой классической драматургии, сколько сатирическое обозрение. Сила воздействия этой пьесы — в ее острых сатирических сценах, в изящном пародийном диалоге.

Помимо театральной драматургии Гюнтер Рюккер большое внимание уделяет радиоспектаклям, документальному и игровому кино. Надо сказать, что его драмы «Господин Шмидт» и «Сосед господина Санчо Пансы» («Der Nachbar des Herrn Pansa», 1969) — обработка драмы А. Луначарского «Освобожденный Дон Кихот» — отличаются своим оригинальным литературным и драматическим стилем.

Комедии Хельмута Байерля, Петера Хакса и Гюнтера Рюккера продолжили ту традицию немецкой литературы, которая после Лессинга и Гёте почти заглохла, что объясняется особенностями немецкого исторического развития. Эту традицию в немецкой драматургии возродил Бертольт Брехт. Хакс и Рюккер избрали жанр комедии, чтобы рассчитаться с отечественной историей, с теми реакционными силами, которые систематически культивировали антидемократический дух слепого верноподданничества, рассчитаться с той идеологической и нравственной традицией, которую смог взять на вооружение гитлеровский фашизм.

Для многих писателей решение темы социалистической современности с середины шестидесятых годов связано с тем, что жизнь выдвинула новых героев не только с особыми чертами характера и конфликтами, но и с новыми моральными качествами. Клаус Хаммель, Райнер Керндль и Пауль Гранит создали образы, противостоящие декадентским образам вырождающегося человека, характерным для западной буржуазной драматургии.

Биографии Хаммеля (род. 1932) и Керндля (род. 1928) имеют много сходного. Оба начинали как журналисты и активисты Союза молодежи, оба участвовали в строительство нашей республики и много лет писали критические статьи о театре. Оба в центр своей эстетической концепции ставят вопрос: в какой степени каждый отдельно взятый человек использует условия социалистического строя, чтобы развиваться как личность и быть достойным высоких нравственных требований нашей эпохи? Они пишут о социалистической морали — в лучшем значении этого слова.

При всей их общности тематика и манера письма Керндля имеют свои особенности. Керндль, прошедший войну и переживший плен, сталкивает своих героев с прошлым. Только преодоление прошлого позволяет человеку обрести новую, надежную жизненную позицию при социализме. В пьесе «Тень одной девушки» («Schatten eines Mädchen», 1961) воспоминание о польской девушке, убитой во время фашистской оккупации, заставляет членов немецкой семьи сделать политический и моральный выбор. В пьесе «Его сыновья» («Seine Kinder», 1963) старый коммунист спрашивает себя, удалось ли ему воспитать своих детей в тяжелые годы нацизма честными и стойкими людьми, которые не подведут, не опозорят себя при социализме. В пьесе «Странное путешествие Алоиза Фингерляйна» («Die seltsame Reise des Alois Fingerlein», 1967) Керндль, прослеживая тяжкий путь молодого немца через все испытания военного и послевоенного времени, решает актуальные общественные задачи.

Пьесы «Я встретил девушку» («Ich bin einem Mädchen begegnet», 1969), «Когда придет Эрлихер?» («Wann kommt Ehrlicher?», 1971) посвящены важной современной теме. Критическое, подчас даже остроироническое изображение мелкобуржуазного потребительского, эгоистического поведения некоторых наших современников дает ясное представление о моральных принципах драматурга.

Персонажи его последней пьесы сталкиваются друг с другом в острых конфликтах, они обрисованы с большой психологической убедительностью. Талантливый и дальновидный директор завода, Курт дома в своей семье ведет себя как самодур, эгоист, считающий свою жену слишком неразвитой, чтобы понять его крупные производственные проблемы. И, только оказавшись в трудном положении, он понимает, что она — достойный и равный ему партнер и настоящий друг. Оба приходят к тому, что только откровенность, только искренность и доверие могут уберечь семью и сделать ее счастливой.

Почти все истории Керндля разыгрываются в узком интимном кругу, объективные социальные моменты действуют только как фон. Он очень точно и тщательно высвечивает отношения и противоречия между малым и большим миром людей. Его исходные драматические ситуации поначалу кажутся неподвижными, но постепенно они развертываются в напряженные динамические столкновения. Персонажи подчас подробно развивают свои соображения, но вдруг теоретический спор оборачивается внутренним конфликтом. Драматург очень ненавязчиво предлагает то или иное решение, не декларируя его как окончательное или хотя бы правильное.

Если в драмах Керндля всегда в какой-то степени присутствует прошлое, то у Хаммеля в центре внимания всегда настоящее — современные образы, современные ситуации. Его наиболее популярная пьеса — «Ровно в девять у «русских гор». В основу сюжета положен действительный случай — история молодой девушки Сабины, которая была вынуждена сделать выбор между двумя матерями и двумя спутниками жизни. Мы видим, как из наивной, беззаботной девчонки она превращается в умудренную горьким опытом зрелую женщину. Мы знакомимся с молодым партийным секретарем Морицем, который еще только учится работать с людьми, понимать людей. Мало есть современных драм, где так убедительно и выпукло — на примере судьбы одного человека — была бы художественно отражена актуальная политическая ситуация в Германии.

Пьеса Хаммеля свободна от поверхностных, схематических представлений о двух противоположных общественных системах, обусловливающих два различных образа жизни. Диалоги Хаммеля исполнены прелести и остроумия живой разговорной речи. Его персонажи не столь психологически многогранны, как персонажи Керндля, но зато их отличает юношеская сила, непосредственность, органичность. Тема молодежи проходит через все его драмы. Он лучше других писателей сумел уловить образ жизни молодежи и при этом избежать приземленности, упрощении.

Если Хаммель во всех конкретных ситуациях, в которые попадают его герои, постоянно подчеркивает радостную сторону жизни, то в пьесах Пауля Грацига (род. 1935) на первый план выступает трагический момент.

Еще в своем первом произведении «Мальва» — инсценировке рассказа Горького — Грациг показал, что умеет видеть серьезные, сложные жизненные проблемы. В своей пьесе «Окольными путями» («Umwege», 1970), опираясь на приобретенный художественный и творческий опыт, он пытается разобраться во внутренних субъективных проблемах развития трудной молодежи наших дней. Грациг ведет поиск правильных педагогических методов. На первый взгляд эта пьеса, действие которой происходит в молодежной исправительно-трудовой колонии в ГДР, ничего не имеет общего с противопоставлением двух образов жизни: буржуазного и нового, социалистического. Но если вдуматься — автор здесь резко восстает против жестокости и анархизма, невежества и безнравственности, против этих пережитков старого отжившего времени, которые еще и сегодня являются почвой для рецидивов фашистского мировоззрения. Пауль Грациг, много лет проработавший воспитателем в исправительно-трудовой молодежной колонии, не только хорошо знает, о чем думают и что чувствуют молодые люди. Он знает также, что вести успешную борьбу за души трудных подростков можно, лишь руководствуясь разумными, основанными на взаимном доверии и большом терпении воспитательными методами. Писательская манера Грацига, его психологизм, напоминает стиль его учителя Альфреда Матуше.

За последние два десятилетия наряду с театром для взрослых вырос и окреп детский и юношеский театр. До 1945 года в Германии ставились только непритязательные инсценировки сказок в буржуазном вкусе и стиле. Таким образом, юношескому театру Германской Демократической Республики пришлось самому создавать свою, отвечающую новым требованиям, литературу и свое искусство инсценировки. Новые театры для детей и юношества были организованы в Берлине, Лейпциге, Галле и Магдебурге. К ним на помощь пришли театры для взрослых. Все это, вместе взятое, создало условия для полноценных постановок. Накапливался опыт инсценирования, росли молодые кадры. Сегодня в репертуаре детских и юношеских театров — современные и исторические пьесы, классические произведения и сказки. Особенно следует отметить постановки классических сказок, педагогическая цель которых — преподать детям простые нормы морали и дать элементарные знания об обществе. В отличие от пятидесятых годов, когда сказочный материал подбирался чаще всего по его абстрактно гуманистической направленности, и начала шестидесятых годов, когда он подвергался вульгарно-социологической обработке, во второй половине шестого десятилетия начала завоевывать себе место новая концепция театральной сказки. Теперь уже к сказке не притягивали насильно политических мотивов, не приспосабливали ее механически к сцене, но поэтически раскрывали ее внутреннюю, философскую сущность.

В эту работу включились и такие видные лирики, как Хайнц Калау и Хайнц Чеховский. Сказки обогатились поэтическим содержанием. Подобные спектакли были интересны и взрослым. Яркий пример тому — пьеса Хайнца Калау (род. 1931) «Кувшин с маслинами» («Ein Krug mit Oliven», 1966). Автор воспользовался старой персидской сказкой, чтобы в художественной форме рассказать о волчьем законе антагонистического классового общества, в котором человек человеку не может быть другом. Миру дельцов и угнетателей он противопоставляет мир бедняков и угнетенных, в котором еще возможна истинная дружба. В сцене, где мальчик выступает в роли судьи, автор показывает два диаметрально противоположных представления о праве. Постановка этой пьесы в берлинском «Театре дружбы» помогла преодолеть ложное мнение, что для детского театра во всех случаях нужна особая драматургия в «детском стиле».

Драматурги ГДР, создав образ борца против фашизма, образ освобожденного человека и сознательного строителя нового общества, четко противопоставили свое искусство буржуазному искусству с его искаженным, деформированным изображением человека. Они творчески следуют традициям, идущим от Бертольта Брехта и Фридриха Вольфа, и отображают, но мысли Горького, эпоху радикальной ломки старой жизни, эпоху пробуждения у человека чувства собственного достоинства и сознания силы действительно изменить мир.

Карл Хайнц Шмидт

Перевод И. Горкиной и Э. Венгеровой.

Примечания

1

Здесь и далее стихи в переводе К. Богатырева.

(обратно)

2

Адам Ризе — автор школьного учебника арифметики. — Прим. пер.

(обратно)

3

РИАС — радиостанция в американском секторе Западного Берлина. — Прим. пер.

(обратно)

4

Имеется в виду реакционный капповский путч в марте 1920 года, подавленный объединенными силами рабочих Германии. — Прим. пер.

(обратно)

5

Шпандау — старейший район Берлина, получивший название от крепости Шпандау, сооруженной в XII веке. — Прим. пер.

(обратно)

6

Флёрон — европейская международная организация по доставке цветов. — Прим. пер.

(обратно)

7

Стихи здесь и далее в переводе К. Богатырева.

(обратно)

8

Стихи здесь и далее в переводе Э. Венгеревой.

(обратно)

9

Разумеется (англ.).

(обратно)

10

Надеюсь (англ.).

(обратно)

11

Быть или не быть — вот в чем вопрос (англ.).

(обратно)

12

Поцелуй меня на ночь, а потом — смотришь, маленькие детишки! (англ.).

(обратно)

13

Прощайте (англ.).

(обратно)

14

Здесь: служба началась! (англ.).

(обратно)

15

Hirsch — олень (нем.).

(обратно)

16

Cerf — олень (франц.).

(обратно)

17

Геслинг — имя героя романа Генриха Манна «Верноподданный», ставшее нарицательным. — Прим. пер.

(обратно)

18

«Лайф» — название американского иллюстрированного журнала. Здесь игра слов: life — жизнь (англ.). — Прим. пер.

(обратно)

19

Здесь и далее — стихи в переводе К. Богатырева.

(обратно)

20

Лиц Герман (1868—1919) — немецкий педагог. — Прим. пер.

(обратно)

21

Митропа — объединение железнодорожных буфетов и ресторанов в ГДР. — Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Фридрих Вольф БУРГОМИСТР АННА Комедия в шести картинах

Хайнер Мюллер РВАЧ

Петер Хакс МЕЛЬНИК ИЗ САН-СУСИ Буржуазная комедия

Хельмут Байерль ФРАУ ФЛИНЦ Комедия

  ПРОЛОГ

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  ЭПИЛОГ

Клаус Хаммель РОВНО В ДЕВЯТЬ У «РУССКИХ ГОР» Пьеса в семи картинах

Хайнц Калау КУВШИН С МАСЛИНАМИ Пьеса-притча по мотивам восточной сказки

Альфред Матуше ПЕСНЯ МОЕГО ПУТИ

Гюнтер Рюккер ГОСПОДИН ШМИДТ Немецкое представление с полицией и музыкой

Пауль Грациг ОКОЛЬНЫМИ ПУТЯМИ Сцены из жизни молодого автомеханика Михаэля Рунны

Райнер Керндль КОГДА ПРИДЕТ ЭРЛИХЕР? Пьеса в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

*** Примечания ***