подумал я про него, — отряхнулся и пошёл как ни в чём не бывало. Позавчера мы были самыми родными, и он предложил нам уехать домой, вчера — мы враги народа и по нас скучает лесоповал, сегодня опять герои. А что будет завтра? Опять потеряет страх, перелицует совесть и будет нас доставать своим сумасбродством? Кстати, ещё за бойцов невидимого фронта поквитаться надо».
Подойдя к нему вплотную со спины, опять же тихо, чтобы никто не слышал, я ему прошептал на ухо:
— Просили передать, что вас хотят видеть на Совнаркомовской.
Удар молнии не произвёл бы такого впечатления. Его тряхануло, он присел и на полусогнутых ногах развернулся и затравленно, с испугом, побитой собакой, ссутулившись больше обычного, взглянул на меня снизу вверх. В его глазах застыл неподдельный ужас, челюсть отвисла, противно сверкнули стальные коронки, казалось, вот-вот и потечёт слюна.
На Совнаркомовской — это харьковская «шутка», я её выудил у лейтенанта. В Одессе говорят на Бебеля, в Питере — на Литейном, а в Москве — на Лубянке.
При взгляде на коменданта, мне стало противно и стыдно. Чтобы сгладить гадливое чувство, я решил перевести всё в шутку:
— Пока ничего серьёзного, предупредили только, что пора поменять у нас постели, а в Красном уголке портрет Дорогого Леонида Ильича Брежнева.
По лицу коменданта было не понятно, дошла до него шутка или он, как обычно, принял всё за чистую правду. Но беглый взгляд, брошенный на портрет Генсека с двумя звёздами на груди вместо трёх, красноречиво подтвердил длинные руки и всевидящее око всесильных органов. Он перевёл на меня напряжённые бусинки ненавидящих глаз, в уголках которых наворачивались слезы отчаяния.
— Да не волнуйтесь вы, — брезгливо успокоил я его, — портрет можно и до конца недели поменять. Разрешили. Всё согласовано. А вот постели… Не позже завтрашнего утра.
Возле Шуры стоял аспирант, будущий декан-садист. Бережно возвращая грамоту, он по-дружески балагурил:
— Молодцы. Я уже скоро восемь лет в этом общежитии, но чтобы кто-то за пару недель поставил всех так на уши, не припомню. И грамота с подписью начальника горотдела милиции. Это же надо! Такое надо обязательно обмыть.
— И обмыли бы, — подхватил, как всегда кстати подошедший Мурчик и с серьезным видом продолжил, — только тут у вас горячей воды в душе нет.
— Так у нас в Харькове сауну открыли, — гордо возразил с благоприобретенным харьковским акцентом приезжий аспирант-старожил общежития.
— Говори адрес, — по горячему следу насел на него Мурчик.
— А пошли-ка мы все в баню, — мечтательно проговорил Манюня, услышав заграничное слово «сауна».
— Заодно и помоемся, — добавил Шура старую, затёртую мочалкой до дыр полудетскую шутку.
«Пошли в баню» — душевное название для следующего репортажа из харьковского общежития.
